Избранные произведения. I том [Терри Пратчетт] (fb2) читать онлайн

Терри ПРАТЧЕТТ Избранные произведения I том

Терренс Дэвид Джон Пратчетт родился 28 апреля 1948 года на юго-востоке Англии, в городке Биконсфилд графства Бакингемшир. Стать творческой личностью Пратчетту, что называется, на роду было написано. Дело в том, что родители Терри — выходцы из валлийского города Хэй-он-Вай.

Это местечко в графстве Повис именуют «городом книг» — там базируются многие торговцы антикварными изданиями, а на две тысячи жителей приходится более тридцати букинистических магазинов! Немудрено, что в город съезжаются за добычей библиофилы со всей страны. Дело дошло до того, что в 1977 году владелец крупнейшего местного магазина раритетов Ричард Бут объявил Хэй-он-Вай независимым книжным королевством с собой в роли монарха. Правда, сделал он это 1 апреля, в «день дураков»…

В общем, любовь к книгам была у Дэвида и Элейн Пратчеттов в крови, и они сполна передали её своему единственному ребёнку.

Поначалу Терри чтение не слишком жаловал, проводя время за играми. Однако родители подсунули сыну-непоседе сказочную повесть Кеннета Грэма «Ветер в ивах», после чего мальчик, что называется, «пропал». Вскоре фантастика превратилась в излюбленное чтение Терри. Особо он восхищался книгами классиков — Герберта Уэллса и Артура Конана Дойла. Впрочем, мальчик охотно читал и авантюрную фантастику американских писателей, и фэнтези, конечно.

Кроме того, Дэвид Пратчетт, активный радиолюбитель, привлёк к своему увлечению и сына — у них даже была собственная радиоволна Home-brew R1155. Ещё одной страстью мальчика стала астрономия. Он часами мог глазеть в телескоп на звёздное небо, изучал специальную литературу, даже собирал тематические карточки-вкладыши о космосе из пачек чая. И мечтал стать астрономом, но из-за слабого знания математики его грёзам не суждено было сбыться.

По натуре Терри оказался ярко выраженным гуманитарием. К тому же он никогда не отличался особым прилежанием в учёбе, заявив позднее, что его главным «университетом» стала Публичная библиотека Биконсфилда. Впрочем, это не помешало Терри с успехом закончить начальную Грамматическую школу имени Джона Хэмпдена в Хай-Уайкомбе, куда переехала семья Пратчеттов после двухлетнего пребывания в Бриджтауне (графство Сомерсет).

В одиннадцать лет Терри перешёл на следующую ступень обучения — в Высшую техническую школу. Там он активно сотрудничал с журнальчиком Technical Cygnet, где в 1961 году появился его первый фантастический рассказ «Адский бизнес». Через два года заметно переработанный опус опубликовал профессиональный журнал Science Fantasy; на первый гонорар в 14 фунтов стерлингов Терри приобрёл собственную печатную машинку.

В те годы его увлечение фантастикой переросло в истинную страсть — он даже стал активным членом фэндома. Однако через пару лет на интеллектуальное «баловство» попросту не осталось времени — когда Терри исполнилось семнадцать, он бросил школу и пошёл работать.

Решение далось непросто, но Терри принял его осознанно — правда, предварительно посоветовавшись с родителями. Надо отметить, что Дэвид и Элейн отнеслись к поступку сына с пониманием, ведь Терри захотел посвятить себя практической журналистике и желал заработать опыт в «полевых условиях», а не в аудитории. Впрочем, учёбой парень тоже не пренебрегал — сотрудничая с небольшим изданием Bucks Free Press, он попутно посещал курсы журналистики. А заодно писал свой первый фэнтезийный роман «Люди ковра».

Особо значимым для дальнейшей жизни Пратчетта стал 1968 год. Сначала Терри довелось взять интервью у директора небольшого издательства Colin Smythe Limited Питера ван Дьюрена. Молодой журналист произвёл на ван Дьюрена хорошее впечатление, и тот согласился глянуть на роман амбициозного новичка.

Кроме того, во время своих репортёрских подвигов Терри познакомился с милой девушкой Лин Мэриан Парвис. Отношения у них развивались весьма динамично, и уже через несколько месяцев двадцатилетний журналист стал женатым человеком.

Дебютный роман Пратчетта показался Ван Дьюрену достойным внимания, однако он всё же колебался, потому отдал рукопись и её автора в руки владельца издательства Колина Смайта. Ещё одно судьбоносное происшествие — ведь именно Смайт вскоре стал главным лоббистом будущего автора бестселлеров и его близким другом.

А пока, после некоторой переработки, тщательного редактирования и добавления иллюстраций, «Люди ковра» увидели свет — случилось это в 1971 году. Не сказать, что книга имела большой успех, — несмотря на весьма лестные отзывы в прессе, до многотысячных тиражей было ещё далековато. Но начало было положено!

Терри перешёл на работу в другую газету, Western Daily Press, вместе с Лин переехав в сомерсетский городок Роуберроу. В течение нескольких лет Пратчетт ещё пару раз менял работу — вернулся в Bucks Free Press, перешёл в Bath Evening Chronicle.

В 1976-м у Терри и Лин родилась дочь Рианна, стало быть, понадобилось больше денег. Не прекращая заниматься журналистикой и литературным творчеством, Пратчетт нашёл более верный кусок хлеба, став в 1980-м пресс-атташе компании Central Electricity Generating Board, занимающейся атомной энергетикой (ныне РowerGen).

За это время у Пратчетта вышло ещё несколько книг, но за рамки «перспективного» автора выбиться ему всё никак не удавалось.

В 1983 году появился «Цвет волшебства» — самая первая книга из серии о Плоском мире. И хотя этот роман (по справедливости, скорее сборник повестей) вовсе не произвёл фурора, он всё же стал своеобразным трамплином в литературной карьере и жизни Терри Пратчетта.

В 1986-м вышла «Безумная звезда», и Смайту с Пратчеттом стало ясно: чтобы продвигать Терри как писателя, надо заинтересовать его книгами серьёзную фирму. Только так можно стать настоящим автором бестселлеров. Самому Пратчетту очень хотелось пробиться в Gollancz — однако была проблема: ранее там никогда не выпускали фэнтези. Но Смайт подключил свои дружеские связи, и три последующие книги Пратчетта о Плоском мире вышли под совместным патронажем Gollancz и Colin Smythe.

Рост популярности Пратчетта привел к тому, что Колин перестал быть его издателем, оставшись при этом литературным агентом. В конце концов всё решилось так: Gollancz публиковал книги о Плоском мире в твёрдом переплёте, а Corgi — в бумажной обложке.

Но оставим дела издательские и вернёмся собственно к Терри. В сентябре 1987 в его жизни случилась новая перемена — он ушёл с постоянной работы на вольные писательские хлеба. Пратчетт даже был согласен потерять в доходах и потуже затянуть пояс на первое время, но этого не случилось — книги продавались хорошо, его популярность росла. Следовательно, с деньгами проблем не возникало. Можно было просто писать, писать и писать! И Пратчетт поймал свой рабочий ритм: в среднем по две книги в год. С каждым новым томом росла его слава — сначала в Британии, затем за её пределами.

Дошёл черёд и до наград. Уже вышедшие в 1987-м «Творцы заклинаний» номинировались на премию журнала «Локус». Через два года «Пирамиды» выиграли Британскую премию фэнтези. Книги Пратчетта всё чаще попадали на первые строчки британского списка бестселлеров, на их основе создавались мультфильмы, теле— и радиопостановки, игры. Огромной популярностью пользовались ежегодные календари, с успехом продавались аудиокниги, псевдонаучные труды о Плоском мире и разнообразные сопутствующие товары — в общем, Терри Пратчетт постепенно превращался в невероятно раскрученного автора бестселлеров.

Его подвиги, конечно, померкли на фоне феномена Гарри Поттера, однако успех Роулинг — скорее не литературное, а общественное явление. А вот по количеству первых мест в книжных хит-парадах Британских островов Терри Пратчетт до сих пор удерживает абсолютное первенство — вне зависимости от жанровой принадлежности. Он — подлинное национальное достояние Королевства!

Со второй половины 1990-х слава Терри Пратчетта перекинулась за океан. Хотя в Штатах он не так популярен, как на родине, всё же и в Америке книги о Плоском мире регулярно попадают в списки бестселлеров. Пратчетта знает и любит весь англоязычный мир, континентальная Европа, и, конечно же, Россия. Суммарный тираж его книг уже перевалил за 50 миллионов экземпляров. В 1998 году королева Елизавета II наградила Терри Пратчетта Орденом Британской Империи, а в феврале 2009-го он был посвящён в рыцари.

В 1993 году семейство Пратчеттов оставило Роуберри и переселилось в поместье Domesday в окрестностях Солсбери (графство Уилтшир). Кроме дочери, детей у Терри и Лин больше не было. Любопытно, что Рианна пошла по стопам отца. Правда, пишет она в основном не книги, а сценарии для фэнтезийных компьютерных игр. Занимается Рианна и журналистикой, регулярно сотрудничая с периодическими изданиями игровой тематики…

Увы, не всё было так радужно в жизни знаменитого писателя. Под конец 2007 года стало известно, что у Терри Пратчетта диагностирована редкая форма болезни Альцгеймера. Поначалу было всё нормально, за исключением лёгкой забывчивости, но затем сэру Терри становилось всё труднее. Дошло до того, что он не мог писать сам — приходилось надиктовывать тексты помощнику, Пратчетту также помогали жена и дочь.

Борясь с недугом, писатель публично заявил, что предпочёл бы умереть от собственной руки, нежели превратиться в слабоумного маразматика. В конце концов Терри Пратчетту не пришлось совершать столь трудный выбор — Смерть пришел за ним сам 12 марта 2015 года. Но рыцарь весёлого образа Терри Пратчетт останется в нашей памяти навсегда. Ведь настоящие гении не умирают. Они просто переходят в иную форму существования.

ПЛОСКИЙ МИР ^{(Сатирическое фэнтези)}

Это Плоский мир — мир в себе и зеркало всех прочих миров.

Опрокинутая тарелка диаметром 10 000 миль, тридцати миль в толщину у Края и значительно толще в центре; диск, который покоится на спинах четырех слонов, которые, в свою очередь, стоят на спине черепахи, Великого А’Туина (или Великой А’Туин — космозоологи не вполне уверены).

Мир, управляемый метафорами, верой и «повествовательной причиннностью».

Мир, где найдется место всем — богам и людям, троллям и гномам; трусливому волшебнику, который регулярно спасает мир; ведьмам, наделенным твердокаменной уверенностью в своей правоте; Смерти (мужеска полу), у которого развилось сочувствие человечеству; и, разумеется, городу Анк-Морпорку, великому плавильному котлу, в котором творится будущее.

И то, что начиналось как пародия на классиков фэнтези и штампы жанра, постепенно перерастает в человеческую комедию — собрание ироничных и мудрых наблюдений, галерею гротескных, симпатичных и сложных характеров…

РИНСВИНД, КОЭН И ВОЛШЕБНИКИ ^{(цикл I)}

Плоский мир, согласно всем канонам, покоится на спинах слонов, которые, в свою очередь, стоят на панцире гигантской черепахи. Естественно, существование такого мира без магии совершенно невозможно. А где есть магия, там есть и волшебники — умеющие творить самые сложные заклинания, вызывать демонов, смело смотреть в лицо опасности… или удирать от неё со всех ног, как это делает Ринсвинд — единственный волшебник на всем Плоском мире, который не может сотворить даже самого простенького заклятия. И тем не менее, именно на его долю выпадают самые залихватские приключения и именно его неумелыми руками творится магия, от которой подчас зависят судьбы мироздания.

В приключениях Ринсвинд не одинок — его сопровождает то наивный и доброжелательный турист Двацветок, то свирепый и беспощадный старик Коэн-варвар; и всегда и везде под ногами Ринсвинда путается волшебный сундук, поедающий врагов волшебника и хранящий в идеальном порядке его личное белье!

Книга I Цвет волшебства

В Анк-Морпорке, крупнейшем городе плоского мира — диска, покоящегося на спинах четырёх слонов, которых держит гигантская черепах Великий А’Туин, плывущая сквозь космическое пространство — появился первый турист. В этом событии не было бы ничего особенного, но правитель города приказал сопровождать его Ринсвинду, самому трусливому и бездарному волшебнику на диске.

Глава 1

ЦВЕТ ВОЛШЕБСТВА

В далеком и далеко не новом комплекте измерений, в том крыле космоса, которое никогда не предназначалось для полета, клубящиеся звездные туманы дрожат, расступаются и…

Смотрите…

То приближается Великий А’Туин, черепаха, медленно плывущая по межзвездному проливу. На её могучих ластах инеем застыл водород, её гигантский и древний панцирь изрыт метеоритными кратерами, а глаза величиной с два моря, покрытые слизью и астероидной пылью, неотрывно глядят в сторону Цели.

В её мозгу, превышающем размерами город, с геологической медлительностью ворочаются мысли, и все они — о Бремени.

Большую часть Бремени составляют Берилия, Тубул, Великий Т’Фон и Джеракин — четыре исполинских слона, на чьих широких, загорелых под светом звезд спинах покоится диск Плоского мира, окаймленный пенистой гирляндой грандиозного водопада и накрытый нежно-голубым куполом Небес.

О чем думают слоны, астропсихологии установить не удалось.

Существование Великой Черепахи было всего лишь гипотезой, пока небольшое и очень скрытное королевство Крулл, чьи горы выступают над самым Краепадом, не построило на вершине одного из утесов подъемное устройство, состоящее из стрелы и блоков. С помощью этого механизма за Край в латунном корабле с кварцевыми стеклами были опущены несколько наблюдателей, в задачу которых входило проникнуть за пелену тумана.

Эти первые астрозоологи долгое время провисели в космосе, пока огромные отряды рабов не вытащили их обратно. Ученые сумели собрать обширную информацию о природе и образе Великого А’Туина и слонов, однако даже это не разрешило фундаментальных вопросов, касающихся природы и цели вселенной.

Вот к примеру, какого все-таки пола Великий А’Туин? Согласно неимоверно авторитетным заявлениям астрозоологов, на этот жизненно важный вопрос невозможно будет ответить до тех пор, пока не будет сооружен более крупный и мощный подъемник для космического корабля глубокого погружения. Пока же остается лишь размышлять об уже познанном вселенском пространстве.

В среде академиков бытовала и была особенно популярна теория о том, что Великий А’Туин пришел ниоткуда и будет во веки веков равномерно ползти или размеренно продвигаться в никуда.

Альтернативная теория, пользующаяся поддержкой религиозно настроенных умов, утверждала, что А’Туин ползет от Места Рождения к Брачной Поре, как и все остальные звезды на небе, которые, очевидно, также передвигаются на спинах гигантских черепах. Когда же космические рептилии наконец сойдутся, наступит краткий и страстный сезон любви, первый и последний в их жизни. От этого пламенного союза родятся новые черепахи, которые понесут на своих панцирях обновленный комплект миров. Данная теория была известна под названием «гипотеза Большой Случки».

Так вот и вышло, что молодой косморептилиолог из фракции Размеренного Продвижения, испытывая новый телескоп, с помощью которого он надеялся измерить точное альбедо правого глаза Великого А’Туина, оказался в этот судьбоносный вечер первым сторонним наблюдателем, заметившим, что над самым старым городом Плоского мира поднимается дым пожара.

Однако потом ученый так увлекся своими расчетами, что все увиденное полностью вылетело у него из головы. Тем не менее он был первым.

Хотя были и другие…

* * *

Пламя с ревом неслось по двуединому городу Анк-Морпорку. Там, где его язычки лизали Квартал Волшебников, оно пылало синевой и зеленью, разбавленными необычными искрами восьмого цвета, октарина. Там, где передовые отряды пожара проложили дорогу к чанам и масляным складам, расположенным вдоль всей улицы Торговцев, огонь продвигался сериями взмывающих в небо жарких фонтанов и взрывов. Касаясь связок редких сушеных трав и залезая в кладовые аптекарей, пламя заставляло людей сходить с ума и разговаривать с богами.

Вскоре весь центральный Морпорк был охвачен огнем, но более богатые и достойные граждане расположенного на другом берегу Анка не растерялись. Мужественно реагируя на создавшуюся ситуацию, они принялись уничтожать мосты. Однако корабли в морпоркских доках, хорошо просмоленные, нагруженные зерном, хлопком и лесом, уже вовсю горели. Огонь моментально превратил их швартовы в пепел, и тонущие светлячки судов, штурмуя волны реки Анк, понеслись к морю, поджигая на своем пути все прибрежные дворцы и беседки. Общей суматохи добавлял ветер, разносящий во все стороны искры, которые приземлялись далеко за рекой в укромных садиках и овинах.

Дым от радостно пляшущего пламени поднимался высоко в небо — черная, изогнутая ветром колонна высотой в мили была видна из всех точек Плоского мира.

В нескольких лигах от города был холм, и оттуда, удобно расположившись в прохладном тенечке, за пожаром заинтересованно наблюдали двое зрителей. С холма горящий город выглядел особо впечатляющим.

Тот, что повыше, попутно грыз цыплячью ножку, опираясь на меч, который был лишь немногим ниже среднего человека. Если бы не ум, светившийся в проницательных глазах, этого человека вполне можно было бы принять за варвара из пустошей Пупземелья.

Его компаньон, закутанный с головы до пят в коричневый плащ, был гораздо меньше ростом. Позднее, когда ему представится возможность перейти к действию, мы увидим, что движется он легко, словно кошка.

За последние двадцать минут эти двое не обменялись ни словом, если не считать краткого, закончившегося ничем спора по поводу того, что было источником очень мощного взрыва — то ли таможенный склад, где хранились масла, то ли мастерская Керибля Чародея. От выяснения этого факта зависела судьба некоторой суммы денег.

Верзила закончил обгладывать кость и, с сожалением улыбнувшись, швырнул её в траву.

— Вот и конец укромным переулочкам, — заявил он. — А мне они нравились.

— Все сокровищницы погорели, — подхватил низкорослик, а потом задумчиво добавил: — Интересно, драгоценные камни горят? Я слыхал, они сродни углю.

— Сколько золота плавится и стекает в канавы, — продолжал высокий, не обращая на товарища никакого внимания. — А вино, наверное, кипит в бочках…

— Зато крысы передохнут, — указал закутанный в плащ человечек.

— Крысы — да, все до единой.

— Не хотелось бы оказаться там сейчас, когда на дворе разгар лета.

— Это точно. Однако нельзя не испытывать… ну, в общем, этакое мимолетное…

Голос верзилы затих, но тут лицо его просветлело.

— А ведь мы были должны старому Фредору из «Багровой Пиявки» восемь серебряных монет, — сказал он.

Коротышка кивнул.

Они немного помолчали, глядя на то, как целая серия новых взрывов прочерчивает алой линией темные кварталы величайшего города на Плоском мире. Потом верзила пошевелился.

— Хорек?

— Да?

— Как ты думаешь, из-за чего случился этот пожар?

Низкорослый собеседник, известный под именем Хорька, ничего не ответил. Он смотрел на освещенную красноватым светом дорогу. Этим путем из города вышли немногие, потому что Противовращательные ворота рухнули одними из первых, осыпая округу дождем из раскаленных добела углей.

Но сейчас по дороге двигались двое путников. Глаза Хорька, которые прекрасно видели в темноте, различили силуэты двух всадников, за которыми тащилось какое-то приземистое животное. Наверняка богатый купец, удирающий с любимыми сокровищами, с теми, которые успел собрать в отчаянной спешке. Хорек не замедлил сообщить об этом своему приятелю.

— Статус пеших разбойников не очень-то нам подходит, — вздохнул варвар, — но, как ты говоришь, времена наступили тяжелые, и сегодня ночью мягкая постелька нас не ждёт.

Он поудобнее перехватил меч и, когда первый всадник подъехал поближе, шагнул на дорогу, одновременно поднимая вверх руку. На лице его сияла точно рассчитанная улыбка — она одобряла и вместе с тем внушала угрозу.

— Прошу прощения, сударь… — начал было он.

Всадник придержал лошадь и стащил с головы капюшон. Взору верзилы предстало измученное лицо, покрытое волдырями от ожогов и отмеченное там и сям клочьями опаленной бороды. Даже бровей, и тех не было.

— Отвали, — рыкнуло лицо. — Ты ведь Бравд из Пупземелья, если не ошибаюсь?^[1]

До Бравда дошло, что инициативу у него перехватили.

— Исчезни, ладно? — попросил всадник. — У меня нет времени с тобой ещё разбираться.

Оглядевшись по сторонам, он добавил:

— Это касается и твоего вшивого компаньона, который, судя по всему, прячется где-нибудь поблизости, в любимом тенечке.

Хорек подошел к лошади и вгляделся в расхристанную фигуру.

— Да это же волшебник Ринсвинд! — восхищенно воскликнул он, одновременно занося в память волшебниково описание своей персоны, дабы отомстить на досуге. — То-то, думаю, голос знакомый.

Бравд сплюнул и вложил меч обратно в ножны. Связываться с волшебником — себе дороже выйдет. Тем более драгоценностей у волшебников — раз-два, и обчелся.

— Для подзаборного волшебника этот тип слишком выпендривается, — буркнул он.

— Ты ничего не понял, — устало отозвался всадник. — Я вас так испугался, что мой позвоночник превратился в кисель. Просто как раз сейчас я страдаю от передозировки страха. Я хочу сказать, что мне нужно прийти в себя. Тогда я смогу испугаться вас как полагается.

Хорек ткнул пальцем в сторону горящего города.

— Ты что, прямиком оттуда? — поинтересовался он.

Волшебник потер глаза обожженной докрасна рукой.

— Я был там, когда начался пожар. Видишь вон того? Там, сзади?

Он указал на дорогу, по которой все никак не мог доехать его спутник. Любимый метод верховой езды, усвоенный попутчиком волшебника, заключался в том, чтобы выпадать из седла каждые несколько секунд.

— Ну? — спросил Хорек.

— Это его рук дело, — просто сказал Ринсвинд.

Бравд и Хорек разом поглядели на тёмный силуэт, который в данную минуту, сунув одну ногу в стремя, прыгал поперек дороги.

— Что, настоящий поджигатель? — наконец удивился Бравд.

— Да нет, — фыркнул Ринсвинд. — Не совсем. Скажем так: воцарись вокруг полный и абсолютный хаос, этот человек стоял бы в самую грозу на вершине холма, одетый в мокрую медную кольчугу, и орал: «Все боги — сволочи!» Пожрать есть что-нибудь?

— Можем поделиться останками цыпленка, — сообщил Хорек. — В обмен на рассказ.

— Как его зовут? — поинтересовался Бравд, который, как всегда, не поспевал за ходом беседы.

— Двацветок.

— Двацветок? — удивился Бравд. — Вот это имечко!

— Вы ещё и половины не знаете, — проворчал Ринсвинд, спешиваясь. — Цыпленок, говорите?

— С пряностями, — уточнил Хорек.

Волшебник застонал.

— Кстати, — вспомнил Хорек, прищелкнув пальцами, — где-то, ну, около получаса назад, был такой неслабый взрыв…

— Склад с маслами взлетел на воздух, — пояснил Ринсвинд, передернувшись при воспоминании об огненном дожде.

Хорек с выжидающей ухмылкой повернулся к своему приятелю, и тот, ворча, передал ему вытащенную из кошелька монету. Со стороны дороги послышался краткий, тут же оборвавшийся вопль. Ринсвинд, не поднимая глаз, продолжал пожирать цыпленка.

— Ездить на лошади он действительно не умеет, — заметил он, потом вдруг застыл, словно вспомнив что-то очень важное, тихонько вскрикнул от ужаса и метнулся в темноту.

Когда он вернулся, существо, именуемое Двацветком, безвольно свисало с его плеча. Оно было маленьким и костлявым, а его крайне необычное одеяние состояло из доходящих до колен штанов и рубахи таких кричащих, не сочетающихся друг с другом цветов, что привередливый глаз Хорька был оскорблен даже в полутьме.

— На ощупь кости вроде бы целы, — тяжело выдохнул Ринсвинд.

Бравд подмигнул Хорьку и отправился исследовать силуэт, который, согласно предположениям разбойников, был каким-то вьючным животным.

— Ты к нему лучше не суйся, — посоветовал волшебник, не отрываясь от обследования бесчувственного Двацветка. — Уж поверь на слово. Его защищает некая сила.

— Заклинание какое-нибудь? — осведомился Хорек, опускаясь на корточки.

— Н-нет. Но, думаю, какие-то чары. Очень редкие. К примеру, они могут превратить золото в медь, и в то же самое время ты эту медь не отличишь от золота; они делают людей богатыми, уничтожая их собственность, позволяют слабому бесстрашно разгуливать среди воров, проникают сквозь самые крепкие двери и выцеживают из-под семи замков сокровища. Они-то и держат меня в рабстве, так что я вынужден волей-неволей следовать за этим чокнутым и защищать его от всех напастей. Они и с тобой справятся, Бравд. Мне кажется, эти чары хитрее даже тебя, Хорек.

— Ну, и как же они называются, эти могущественные чары?

Ринсвинд пожал плечами.

— На нашем языке они зовутся «отраженный шум, как будто подземные духи орут». Вина у вас случаем не найдется?

— Тебе следует знать, что там, где дело касается волшебства, я тоже кое на что способен, — заявил Хорек. — Не далее как в прошлом году я — с помощью моего присутствующего здесь друга — лишил известного могущественнейшего архимага из Аймитури волшебного посоха, пояса из лунных камней и жизни. Именно в таком порядке. Я не боюсь этого «отраженного шума, как будто подземные духи орут», который ты так расписываешь. Однако, — добавил он, — ты меня заинтересовал. Может, ещё что расскажешь?

Бравд смерил взглядом существо на дороге, которое подошло ближе. В предутреннем свете постепенно начали обрисовываться его очертания. Во всех отношениях оно решительно походило на…

— Это что, ящик на ножках? — спросил Бравд.

— Я все расскажу, — ответил Ринсвинд. — Винца только налейте.

Снизу, из долины, донесся громкий рев, сменившийся отчаянным шипом. Кто-то более предусмотрительный, чем все остальные, приказал закрыть огромные речные ворота, расположенные там, где Анк вытекает из двуединого города. Река, лишенная свободы передвижения, вышла из берегов и разлилась по терзаемым огнем улицам. Вскоре континент огня превратился в группу островов, каждый из которых становился все меньше и меньше по мере того, как поднимался тёмный прилив. А над затянутым дымом городом принялось расти, закрывая собой звезды, бурлящее облако пара. Хорек ещё подумал, что оно очень напоминает какой-то черный гриб…

Двуединый город, состоящий из гордого Анка и тлетворного Морпорка (по сравнению с этой парочкой все остальные города в пространстве и времени представляют собой лишь жалкие отражения), за свою долгую и насыщенную событиями историю выдержал множество напастей. Каждый раз он заново поднимался из пепла и достигал процветания. Так что пожар и последовавшее за ним наводнение, уничтожившее все, что не могло гореть, и добавившее к проблемам уцелевших горожан чрезвычайное зловоние, вовсе не означали конец города. Скорее, это был пламенный знак препинания, рдеющая угольком запятая или огненное, как саламандра, двоеточие в продолжающейся истории.

За несколько дней до этих событий по реке вместе с утренним приливом поднялось судно, причалившее в лабиринте доков и верфей к морпоркскому берегу. Груз этого судна состоял из розового жемчуга, молочных орешков, пемзы, нескольких официальных писем, адресованных патрицию города, и человека.

Именно этот человек и привлек внимание Слепого Хью, одного из попрошаек, несущих утреннее дежурство в Жемчужном доке. Хью толкнул Калеку Ва в бок и безмолвно указал пальцем.

Незнакомец уже стоял на набережной и наблюдал за тем, как несколько матросов, надрываясь, тащат по трапу громадный, скрепленный медными обручами сундук. Рядом с чужеземцем высился хмурый тип, очевидно капитан судна. Слепой Хью славился тем, что с расстояния в пятьдесят шагов мог мгновенно учуять самую мелкую золотую монетку, сейчас же тело попрошайки все затрепетало. Один вид только что прибывшего в Анк-Морпорк чужестранца сулил немедленное и баснословное обогащение.

И точно, когда сундук был поставлен на булыжную мостовую, незнакомец сунул руку в кошелек, и в ней блеснула монета. Несколько монет. Несколько ЗОЛОТЫХ монет. Слепой Хью, чье тело заходило ходуном, словно почуявшая воду ореховая лоза, негромко присвистнул. Калека Ва, схлопотав ещё один тычок в бок, заторопился по ближайшему переулку к центру города.

После того как капитан вернулся на судно, оставив слегка ошеломленного чужеземца стоять на набережной, Слепой Хью подхватил свою чашку для сбора подаяний и с заискивающей ухмылкой заковылял через улицу. При виде попрошайки незнакомец начал поспешно копаться в кошельке.

— Добрый день тебе, господин… — начал было Хью, но запнулся.

С лица незнакомца на нищего взирали сразу четыре глаза. Два обыкновенных, а поверх них — два абсолютно прозрачных. Попрошайка быстро повернулся и приготовился делать ноги.

— ! — выпалил чужеземец и схватил Слепого Хью за руку.

От Хью не укрылось, что толпящиеся вдоль поручней судна матросы в открытую потешаются над ним. В то же самое время его натренированный нос учуял потрясающий, мощнейший аромат денег. Слепой Хью застыл на месте. Чужестранец отпустил его руку и быстро пролистал маленькую черную книжицу, которую вытащил из-за пояса.

— Привет, — наконец изрек он, найдя нужную страницу.

— Чего? — не понял Хью.

Незнакомец ошарашено поглядел на нищего.

— Привет? — повысил голос он. Гласные, срываясь с его языка, с легким звоном вставали на свои места.

— И тебе того же, — наконец сообразил Хью.

Незнакомец широко улыбнулся и снова принялся копаться в кошельке. На этот раз его рука вынырнула с золотой монетой размерами чуть больше восьмитысячедолларовой анкской кроны. Чеканка выглядела как-то странно, но язык золота Хью понимал без перевода. «Моему нынешнему владельцу, — говорила монета, — требуется поддержка и помощь. Почему бы тебе не оказать ему пару-другую услуг, чтобы ты и я смогли потом отправиться куда-нибудь и вдоволь насладиться обществом друг друга?»

Едва уловимые изменения в позе нищего придали чужеземцу уверенности. Он снова сверился со своей книжечкой.

— Я желаю быть препровожденным в отель, таверну, меблированные комнаты, гостиницу, трактир, караван-сарай, — сказал он.

— Что, во все места сразу? — уточнил ошарашенный Хью.

— ? — отозвался незнакомец.

Хью почувствовал на спине взгляды зевак. Вокруг него и странного чужеземца мигом собралась небольшая толпа из торговок рыбой, ловцов моллюсков и просто прохожих.

— Слушай, есть у меня одна классная таверна на примете, — поспешно посулил он, содрогнувшись при мысли о том, что золотая монета может сейчас уплыть из его жизни.

Нет, эту монету он во чтобы то ни стало приберет, даже если все остальное достанется Аймору. Здоровенный сундук, составляющий почти весь багаж путешественника, с виду был доверху набит золотом.

Четырехглазый опять заглянул в книжицу.

— Я желаю быть препровожденным в отель, место отдыха, трактир…

— Да, да, хорошо. Пошли быстрее, — заторопился Хью и, подхватив один из узелков приезжего, быстро зашагал прочь.

Незнакомец после секундного колебания последовал за ним.

В голове Хью одна за другой проносились мысли. То, что ему так легко удалось заманить приезжего в «Порванный Барабан», — большая удача, и Аймор, возможно, щедро вознаградит его. Однако в новом знакомце Хью, несмотря на кажущуюся кротость, присутствовало нечто такое, отчего попрошайка чувствовал себя не в своей тарелке. Что ж его так тревожит? Нет, два лишних глаза — это, конечно, необычно, но не в них дело. Что-то ещё… Хью оглянулся.

Низкорослый чужеземец неторопливо шествовал по самой середине улицы, с живейшим интересом изучая окрестности.

Но вовсе не это зрелище лишило Слепого Хью дара речи.

Здоровенный деревянный сундук, который Хью в последний раз видел стоящим на набережной, следовал за своим хозяином, мягко раскачиваясь на ходу. Медленно, едва удерживаясь на внезапно ослабевших конечностях, Хью нагнулся и заглянул под сундук.

Его глазам предстали ряды маленьких ножек.

Хью осторожно выпрямился, повернулся и зашагал в сторону «Порванного Барабана».

— Странно, — заметил Аймор.

— И с собой он привез большой деревянный сундук, — добавил Калека Ва.

— Это либо купец, либо шпион, — сделал вывод Аймор, отщипывая от зажатой в руке котлеты кусок мяса и подбрасывая его в воздух.

Мясо не успело толком подлететь, как из мрака, скопившегося в углу комнаты, вынырнула черная тень и спикировала вниз, подхватив добычу.

— Либо купец, либо шпион, — повторил Аймор. — Лучше последнее. Шпион окупается дважды, потому что за этих негодяев неплохо платят. Мы без труда можем его сдать. А ты, Визель, что думаешь?

Сидящий напротив него вор, второй по значению в Анк-Морпорке, прикрыл свой единственный глаз и пожал плечами.

— Я проверил корабль, — сказал он. — Обычное торговое судно. Время от времени заходит на Коричневые острова. Там живут одни дикари. Они ничего не понимают в шпионаже, а купцов, полагаю, едят.

— Он чем-то смахивает на купца, — высказался Ва. — Только худой он какой-то.

За окном послышалось хлопанье крыльев. Аймор вытащил свою массивную тушу из кресла, пересек комнату и вернулся обратно с большим вороном в руках. После того как он отцепил от ноги ворона капсулу с письмом, птица сразу взлетела вверх и присоединилась к сородичам, затаившимся среди балок. Визель проводил её неприязненным взглядом. Вороны Аймора были чрезвычайно преданы своему хозяину — преданы до такой степени, что единственная попытка Визеля подняться до ранга величайшего вора в Анк-Морпорке стоила ему, правой руке Аймора, левого глаза. Слава богам, не жизни. Аймор никогда не держал зла на амбициозных людей.

— Б12, — констатировал Аймор, отбрасывая в сторону миниатюрную склянку и разворачивая вытащенную оттуда крошечную записку.

— Кошка Горрин, — автоматически отозвался Визель. — Дежурит на посту в Храме Мелких Богов, на вершине сигнальной башни.

— Он сообщает, что Хью отвел нашего чужестранца в «Порванный Барабан». Что ж, неплохо. Пузан — наш… друг, не так ли?

— Именно, — кивнул Визель. — Он понимает, что хорошо для его кошелька, а что не очень.

— Одним из его клиентов был этот твой Горрин, — довольно продолжал Аймор. — Потому что он пишет о ящике с ногами, если я правильно разобрал его каракули.

Поверх края бумаги он взглянул на Визеля.

Одноглазый вор отвернулся.

— Его накажут, — равнодушно сказал он.

Ва посмотрел на облаченную в черное фигуру, которая расположилась в кресле с непринужденностью пумы, разлегшейся на ветке в джунглях Краеземелья. Похоже, Горрин с крыши Храма Мелких Богов скоро присоединится к этой божественной мелюзге в многочисленных измерениях Того Света. А он задолжал Калеке Ва три медяка.

Аймор скомкал записку и швырнул в угол.

— Надо будет заглянуть в «Барабан». Чуточку попозже. Заодно отведаем тамошнего пива, которое так влечет твоих людей, Визель.

Одноглазый ничего не ответил. Иногда ему казалось, что уж лучше быть забитым до смерти надушенными шнурками от башмаков, чем состоять у Аймора правой рукой.

Двуединый город Анк-Морпорк, первый по значению из городов, лежащих у Круглого моря, был, само собой разумеется, пристанищем для огромного количества банд, воровских гильдий, синдикатов и других подобных организаций. Данное обстоятельство являлось одной из причин его процветания. Большая часть бедного люда, ютившегося в лабиринте переулков Морпорка, пополняла свои скромные доходы, оказывая те или иные мелкие услуги какой-нибудь из соперничающих группировок. Так вот и вышло, что к тому времени, как Хью и Двацветок вошли во двор «Порванного Барабана», главари многих банд уже прознали о неизвестном богатее, прибывшем в город. Донесения некоторых наиболее наблюдательных шпиков включали в себя описания книжечки, которая подсказывает чужеземцу нужные слова, и сундука, который ходит сам по себе. Однако на эти детали никто не обратил внимания. Ни один волшебник, способный на подобное волшебство, за милю не подойдет к морпоркским докам.

То был час, когда большинство горожан либо поднимались с постелей, либо как раз собирались укладываться спать, поэтому лишь немногие из завсегдатаев «Барабана» могли наблюдать то, как Двацветок спускается по лестнице в таверну. Когда же следом за чужеземцем появился Сундук и уверенно заковылял вниз по ступенькам, все клиенты, сидящие за грубыми деревянными столами, как один подозрительно покосились на свою выпивку.

Пузан как раз шпынял тролленка, подметавшего зал, когда вся троица прошествовала мимо.

— Это ещё что, язви вас в корень, такое? — поинтересовался хозяин.

— Ты только не распространяйся никому, ладно? — прошипел Хью.

Двацветок принялся листать свою книжечку.

— Чего это он делает? — осведомился Пузан, скрестив руки на груди.

— Она подсказывает ему, что надо отвечать. Я понимаю, это, конечно, звучит глупо, но… — пробормотал Хью.

— Как может книжка подсказывать человеку, что ему говорить?

— Я желаю место, комнату, номер, меблированную комнату, полный пансион, чисто ли у вас, комнату с видом, сколько вы берете за ночь? — на одном дыхании выпалил Двацветок.

Пузан посмотрел на Хью. Попрошайка пожал плечами.

— У него денег как грязи, — пояснил он.

— Тогда скажи ему, что за ночь я беру три медяка. Но эту Хреновину придется поставить в конюшню.

— ? — спросил незнакомец.

Пузан поднял вверх три жирных багровых пальца, и лицо приезжего сразу просияло пониманием. Он запустил руку в кошелек и выложил на ладонь Пузана три больших золотых кругляша.

Трактирщик, выпучив глаза, уставился на монеты. Сумма примерно в четыре раза превышала стоимость «Порванного Барабана», включая прислугу. Он перевел взгляд на Хью, но понял, что от попрошайки ему помощи не дождаться. Пузан снова посмотрел на чужестранца. Сглотнул.

— Да, — наконец пропищал он неестественно тонким голоском. — Плюс питание. Э-э-э… Ну, вы меня понимаете? Пища. Вы едите. Нет?

Он воспроизвел соответствующие движения.

— Писча? — переспросил приезжий.

— Ага, — согласился Пузан, начиная обливаться потом. — Ты в книжечку-то загляни…

Чужестранец открыл свой талмуд и провел пальцем по одной из страниц. Пузан, который кое-как умел различать буквы, краешком глаза заглянул в книжицу. Тарабарщина какая-то…

— Пи-ища, — протянул приезжий. — Да. Котлета, бефстроганов, отбивная, тушеное мясо, рагу, фрикасе, фарш, антрекот, суфле, клецки, бланманже, шербет, овсянка, колбаса, катиться колбаской, бобы и на бобах, сладости, желе, варенье. Гусиные потроха, — он послал Пузану лучезарную улыбку.

— Все сразу? — слабым голосом уточнил трактирщик.

— Просто он так разговаривает, — объяснил Хью. — И не спрашивай меня, почему. Разговаривает, и все тут.

Все глаза в комнате наблюдали за незнакомцем — все, за исключением тех, что принадлежали волшебнику Ринсвинду, который сидел в самом темном уголке и медленно потягивал из кружки разбавленное пиво.

Ринсвинд разглядывал Сундук.

А вы повнимательнее разглядите Ринсвинда.

Посмотрите на него. Тощий, подобно большинству волшебников, он одет в темно-красный балахон, по которому потускневшими блестками вышито несколько магических знаков. Кое-кто может принять его за простого ученика чародея, сбежавшего от хозяина из протеста, скуки, страха и ещё теплящегося желания женщин. Однако шею Ринсвинда украшает цепь с бронзовым октагоном, сразу выдающая выпускника Незримого Университета, высшей школы магии, чей перемещающийся в пространстве и времени трансцендентно-архитектурный комплекс находится одновременно и Там, и Тут. Выпускники этого учебного заведения обычно могут претендовать по меньшей мере на степень мага, но Ринсвинду — после одного злополучного события — пришлось покинуть Университет со знанием одного-единственного заклинания. Теперь волшебник болтался по городу, зарабатывая на жизнь своей врожденной способностью к языкам. Работать он особо не любил, но отличался живым умом и своими пронырливыми повадками напоминал смышленого грызуна. Кроме того, он с первого взгляда мог распознать древесину груши разумной. Как раз сейчас он на неё и смотрел — смотрел и не мог поверить своим глазам.

Архимаг, приложив величайшие усилия и затратив огромное количество времени, мог надеяться в конечном итоге заполучить небольшой посох, сделанный из груши разумной. Это редкое дерево растет только там, где в древности водилась магия, поэтому даже во всех городах Круглого моря не найдется двух посохов из груши разумной. Что же касается огромного сундука… Ринсвинд провел в уме быстрые подсчеты и пришел к выводу, что, даже если бы сундук был до отказа набит звездными опалами и кусками золотоносной руды, все равно его содержимое не стоило бы и десятой части содержащего. На лбу волшебника запульсировала нервная жилка.

Ринсвинд поднялся на ноги и направился к троице у стойки.

— Могу я чем-нибудь помочь? — осведомился он.

— Отвали, Ринсвинд, — рявкнул Пузан.

— Я всего-навсего подумал, что, может, стоит обратиться к этому господину на его родном языке, — мягко предложил волшебник.

— Он прекрасно обходится без твоей помощи, — парировал трактирщик, но все же отступил.

Ринсвинд вежливо улыбнулся чужестранцу и произнес пару фраз по-химерски. Он гордился тем, что бегло говорит на химерском, но чужеземец лишь удивленно поглядел на него.

— Ничего у тебя не выйдет, — знающе покачал головой Хью. — Видишь ли, все дело в этой книжонке. Она советует ему, что сказать. Колдовство, одно слово.

Ринсвинд перешел на высоко-борогравийский, затем на ванглемешт, сумтри и даже на черно-оругуйский язык, в котором нет ни одного существительного и только одно прилагательное, да и то неприличное. Каждаяпопытка была встречена вежливым непониманием. Отчаявшись, Ринсвинд решил испробовать язык варваров Троба, и тут лицо маленького чужестранца расплылось в довольной улыбке.

— Ну наконец-то! — воскликнул он. — Мой добрый друг! Это замечательно!^[2]

— О чем это вы? — подозрительно осведомился Пузан.

— Что сказал трактирщик? — поинтересовался приезжий.

Ринсвинд сглотнул.

— Пузан, — сказал он, — чужеземец просит принести две кружки твоего лучшего эля.

— Ты понимаешь его?

— О, конечно.

— Скажи ему… скажи, что мы очень рады его прибытию. И скажи, что еда стоит… э-э… один золотой.

На какое-то мгновение лицо Пузана напряглось — словно некая ожесточенная внутренняя борьба происходила в трактирщике, — и после секундного колебания он во внезапном порыве щедрости добавил:

— Твой завтрак я тоже включу в его счет.

— Чужеземец, — ровным голосом сказал Ринсвинд, — если ты останешься здесь, то к ночи тебя либо зарежут, либо отравят. Только не переставай улыбаться, иначе меня постигнет та же судьба.

— Да что вы! — воскликнул приезжий, оглядываясь по сторонам. — Здесь так очаровательно! Настоящий морпоркский трактир. Знаешь, я так много о них слышал. Ты посмотри, какие своеобразные старые балки. И такие солидные…

Ринсвинд быстро глянул вокруг себя на тот случай, если утечка магии из расположенного за рекой Квартала Волшебников вдруг перенесла их в какое-то другое место. Но нет, все тот же зал «Барабана» — покрытые пятнами копоти стены; пол, устланный гниющим тростником, поверх которого валяются трупики безымянных жучков; прокисшее пиво, которое не столько покупалось, сколько бралось напрокат. Ринсвинд попробовал примерить этот образ к слову «своеобразный» или, скорее, к его ближайшему тробскому эквиваленту, звучащему как «эта приятная странность конструкции, встречающаяся в коралловых домиках, поедающих губки пигмеев с полуострова Орохаи».

Его разум не выдержал подобного сравнения.

— Меня зовут Двацветок, — продолжал гость, протягивая руку.

Трое его собеседников инстинктивно опустили глаза, чтобы проверить, нет ли в ней монетки.

— Рад познакомиться, — ответил Ринсвинд. — Я Ринсвинд. Послушай, я не шучу. Это настоящий притон.

— Прекрасно! Сюда-то я и хотел попасть!

— Не понял.

— Что это за жидкость в кружках?

— Это? Пиво. Спасибо, Пузан. Да. Пиво. Ну… Пиво, в общем.

— А, этот столь характерный напиток. Как ты думаешь, маленькой золотой монетки хватит, чтобы заплатить за пиво? Я бы не хотел никого обидеть.

Монета уже наполовину высунулась из его кошелька.

— Аг-ха, — закашлялся Ринсвинд. — Я хочу сказать, нет, ты никого не обидишь.

— Хорошо. Значит, это притон. Ты имеешь в виду, что сюда частенько захаживают всякие герои и искатели приключений?

Ринсвинд поразмыслил над этим предположением.

— Да? — в конце концов выдавил он.

— Замечательно. Я хотел бы познакомиться с кем-нибудь из них.

Тут волшебнику пришло в голову разумное объяснение поведения чужеземца.

— А, — догадался он, — так ты приехал за наемниками?^[3]

— О нет. Я просто хочу познакомиться с этими людьми. Чтобы, вернувшись домой, я мог похвастаться этим.

«Знакомство с клиентами «Барабана» скорее будет означать, что ты вообще не вернешься домой, — мрачно подумал Ринсвинд. — Разве что ты живешь ниже по течению и твой труп случайно пронесет мимо».

— И откуда же ты родом? — поинтересовался Ринсвинд.

Тем временем Пузан тихонько ускользнул в одну из задних комнат. Хью с подозрением наблюдал за беседой из-за ближайшего столика.

— Ты когда-нибудь слышал о городе под названием Бес Пеларгик?

— Ну, я в Тробе пробыл очень недолго. Так, заглянул проездом…

— О, это не в Тробе. Я говорю на этом языке, потому что в наши порты заходит множество тробских кораблей. Бес Пеларгик — это главный морской порт Агатовой империи.

— Боюсь, никогда о такой не слышал.

Двацветок приподнял брови.

— Правда? Она довольно-таки большая. До неё примерно неделя ходу от Коричневых островов. Плыви по вращению и вскоре наткнешься на неё. Эй, что с тобой?

Чужеземец торопливо обежал вокруг стола и вежливо постучал судорожно кашляющего волшебника по спине.

Противовесный континент!

* * *

За три улицы от трактира старик бросил в кислоту монету и осторожно покачал блюдце. Пузан с нетерпением взирал на происходящее — ему было не по себе в этой комнате, которая вся пропиталась вонючим дымом из чанов и булькающих реторт. Стены помещения были сплошь заставлены полками, на которых виднелись неясные очертания неведомых вещиц, наводящих на мысли о черепах и чучелах небывалых монстров.

— Ну? — требовательно спросил трактирщик.

— В таком деле торопиться нельзя, — брюзгливо отозвался старый алхимик. — Проверка времени требует. Ага!

Он подтолкнул блюдечко пальцем. Монету затянул водоворот зеленых красок. Понаблюдав за реакцией, алхимик проделал какие-то расчеты на обрывке пергамента.

— Исключительно интересно, — наконец заявил он.

— Она настоящая?

— Это зависит от того, что ты подразумеваешь под этим словом, — поджал губы старик. — Если ты хочешь узнать, равняется ли она, к примеру, пятидесяти долларам, то я тебе отвечу, что нет, не равняется.

— Так я и знал! — возопил трактирщик и ринулся к дверям.

— Видимо, я не совсем ясно выразился… — крикнул вслед алхимик.

Пузан сердито повернулся к нему.

— Что ты хочешь сказать?

— Видишь ли, за долгие годы наши деньги стали… разбавленными, что ли? В обычной монете золота содержится лишь четыре части, а остальные восемь частей составляют серебро, медь и так далее.

— Ну и что с того?

— Я сказал, что эта монета не такая, как наши. Это чистое золото.

После того как Пузан рысью выбежал из комнаты, алхимик некоторое время разглядывал потолок. Затем он достал крошечный клочок тонкого пергамента, разыскал в куче хлама на рабочем столе перо и написал очень короткую записку. После чего, подойдя к клеткам с белыми голубями, черными петухами и прочими подопытными экземплярами, он вытащил гладкую, лоснящуюся крысу, засунул свернутую записку в маленькую бутылочку, привязанную к задней ноге зверька, и выпустил животное на свободу.

Крыса ткнулась носом в пол и исчезла в норе у дальней стены.

Примерно в это же самое время одна гадалка, славящаяся никогда не сбывающимися предсказаниями и живущая на другом конце квартала, случайно заглянула в свою магическую чашу и испустила тихий вопль. Всего лишь за один час провидица продала все драгоценности, различные волшебные приспособления, большую часть одежды и прочие пожитки, которые нельзя было увезти на самой быстрой лошади, какую она только смогла достать. Тот факт, что немного погодя, когда дом рухнул в пламени, сама гадалка погибла под случайной лавиной в Морпоркских горах, доказывает, что у Смерти тоже есть чувство юмора.

Опять-таки примерно в то же время, когда почтовая крыса исчезла в лабиринте ходов под городом и, безошибочно следуя древнему инстинкту, заторопилась к своей цели, патриций Анк-Морпорка взял в руки письма, доставленные прилетевшим утром альбатросом, ещё раз задумчиво посмотрел на верхнее из них и вызвал к себе главного шпиона.

А в «Порванном Барабане» Ринсвинд с раскрытым ртом внимал рассказу Двацветка.

— Так что я решил увидеть ваш город своими глазами, — повествовал маленький чужестранец. — На это ушли все сбережения, которые я накопил за восемь лет. Но моё путешествие стоит каждого полурайну. Я хочу сказать, наконец-то я очутился здесь. В Анк-Морпорке. В двуедином городе, прославленном в песнях и сагах. На улицах, знававших поступь Хэрика Белого Клинка, Хруна-Варвара, Бравда из Пупземелья и Хорька… Знаешь, здесь все именно так, как я себе представлял.

Лицо Ринсвинда являло собой маску, изображавшую зачарованный ужас.

— Я уже не мог выносить жизнь в Бес Пеларгике, — безмятежно продолжал Двацветок. — Сидеть целый день за конторкой, складывать колонки циферок, не ждать от будущего ничего, кроме пенсии… где ж тут романтика? Двацветок, сказал я себе, сейчас или никогда. Зачем слушать чужие истории? Ты сам можешь поехать туда. Хватит слоняться вокруг доков и подслушивать матросские байки. Одним словом, я составил себе разговорник и купил билет на ближайшее судно, следующее к Коричневым островам.

— И ты не взял с собой никакой охраны? — пробормотал Ринсвинд.

— А зачем? Что у меня красть?

Ринсвинд кашлянул.

— У тебя есть… э-э… золото, — намекнул он.

— И двух тысяч райну не наберется. Этого только-только хватит, чтоб не помереть с голоду пару-другую месяцев. У меня дома. Здесь, наверное, на эти деньги можно прожить подольше.

— Райну — это такая большая золотая монета? — уточнил Ринсвинд.

— Ага. — Двацветок обеспокоено посмотрел на волшебника поверх своих странных зрительных линз. — Как, по-твоему, две тысячи — это приличная сумма?

— Аг-ха, — прохрипел Ринсвинд. — Я хочу сказать, да, приличная.

— Вот и здорово.

— Гм, а в Агатовой империи все такие богатые, как ты?

— Я? Богатый? Помилуйте меня боги, да с чего ты это взял? Я всего-навсего бедный клерк! Как ты думаешь, я не слишком много заплатил трактирщику? — вдруг забеспокоился Двацветок.

— Э-э, он мог бы удовольствоваться и меньшим, — предположил Ринсвинд.

— Ладно, в следующий раз буду умнее. Вижу, мне многому предстоит научиться. Кстати, Ринсвинд, мне в голову пришла одна идейка… Ты случаем не согласишься поступить ко мне на службу в качестве… гм, не знаю, вероятно, в данных обстоятельствах эту должность можно назвать «гидом»? Я могу платить тебе один райну в день.

Ринсвинд открыл рот, чтобы ответить, но почувствовал, что слова застряли в горле и явно не торопятся выходить в мир, который быстро сходит с ума. Двацветок залился краской.

— Я тебя обидел, — заметил он. — С моей стороны было дерзостью просить об этом такого профессионала, как ты. У тебя наверняка множество проектов, которые ждут своего воплощения. Какое-нибудь высокое волшебство…

— Да нет, — слабо пискнул Ринсвинд. — Как раз сейчас я свободен. Райну, говоришь? Один райну в день. Каждый день?

— Наверное, в сложившихся обстоятельствах мне следует предложить тебе полтора райну. Плюс, конечно, все издержки.

Волшебник, совершив невозможное, овладел собой.

— Подойдет, — кивнул он. — Я согласен.

Двацветок достал из сумки большую золотую кругляху, взглянул на неё и положил обратно. Ринсвинду не удалось рассмотреть её как следует.

— Думаю, — сказал турист, — что сейчас мне не помешает немного отдохнуть. Путешествие было долгим. Надеюсь, ты сможешь вернуться сюда в полдень, и мы тогда осмотрим город?

— Заметано.

— Тогда, пожалуйста, будь так добр, попроси трактирщика, чтобы он показал мне мою комнату.

Ринсвинд выполнил это поручение и проводил взглядом нервничающего Пузана, который, примчавшись галопом из задней комнаты, повел гостя вверх по деревянной лестнице, расположенной сразу за стойкой. Спустя несколько секунд Сундук тоже поднялся на ноги и затопал следом за хозяином.

Волшебник опустил глаза и уставился на шесть больших монет у себя на ладони. Двацветок настоял на том, чтобы заплатить ему за первые четыре дня вперед.

Хью кивнул и ободряюще улыбнулся. Ринсвинд тихонько рыкнул на него.

В бытность студентом-волшебником Ринсвинд никогда не получал высоких оценок по предвидению, но сейчас в его голове запульсировали дотоле не использованные цепи, и будущее предстало перед ним так явственно, словно было вытатуировано яркими красками на его зрачках. Меж лопатками у Ринсвинда засвербело. Он понимал, что благоразумнее всего будет купить лошадь. Это должна быть быстрая лошадь — и дорогая. Однако из его знакомых барышников никто не сможет дать сдачу с целой унции золота. Таких богачей среди приятелей Ринсвинда просто не было.

Остальные пять монет помогут ему открыть какое-нибудь выгодное дело на безопасном расстоянии отсюда. Двухсот миль вполне достаточно. Это было бы благоразумно.

Но что же будет с Двацветком, который останется один-одинешенек в городе, где даже тараканы за милю чуют золото? Нужно быть настоящим подонком, чтобы бросить беднягу здесь.

* * *

Патриций Анк-Морпорка улыбнулся одними губами.

— Пупсторонние ворота, говоришь? — пробормотал он.

Капитан стражи лихо козырнул.

— Так точно, повелитель. Пришлось пристрелить лошадь, иначе этот гад отказывался останавливаться.

— И вот ты здесь. Прямой путь ты избрал, — отметил патриций, глядя на Ринсвинда. — Что скажешь в свое оправдание?

Ходили слухи, что целое крыло дворца патриция заполнено клерками, которые днями напролет сопоставляют и уточняют информацию, собранную высоко организованной шпионской сетью их повелителя. Ринсвинд никогда не подвергал сомнению эти слухи. Он взглянул в сторону балкона, тянущегося вдоль одной из стен аудиенц-зала. Резкий бросок, ловкий прыжок — и пучок арбалетных стрел в спину. Он содрогнулся.

Патриций пристроил подбородок на унизанной кольцами руке и уставился на волшебника маленькими и жесткими, как бусинки, глазками.

— Так, посмотрим, — сказал он. — Клятвопреступление, кража лошади, ввод в обращение фальшивых монет — да, думаю, Арена заждалась тебя, Ринсвинд.

Ну, это уж слишком…

— Я не крал лошадь! Я честно её купил!

— На фальшивые деньги. Видишь ли, с формальной точки зрения это кража.

— Но эти райну сделаны из чистого золота!

— Райну? — Патриций покрутил одну из монет в пальцах. — Значит, вот как они называются? Интересно. Но, как ты сам заметил, они не больно-то похожи на доллары…

— Ну разумеется…

— Ага! Сам признался!

Ринсвинд открыл было рот, чтобы возразить, но передумал и сжал губы.

— Вот именно. И ко всему, естественно, добавляется моральное оскорбление, сопутствующее трусливому предательству. Ты предал гостя наших берегов. Стыдись, Ринсвинд!

Патриций неопределенно махнул рукой. Стражники, стоявшие у Ринсвинда за спиной, отступили, а их капитан сделал несколько шагов вправо. Ринсвинд внезапно почувствовал себя очень одиноким.

Говорят, когда должен умереть волшебник, Смерть приходит за ним лично (здесь не мешало бы заметить, что на Диске Смерть — мужского рода), вместо того чтобы возложить исполнение этой обязанности на кого-нибудь из своих подчиненных, вроде Чумы или Глада, как оно обычно бывает. Ринсвинд нервно оглянулся, ожидая увидеть высокую фигуру в черном^[4].

Что за тень мелькнула там, в углу?

— Но я могу проявить милосердие, — добавил патриций.

Тень испарилась. Ринсвинд поднял глаза, и на его лице отразилась безумная надежда.

— Да? — выдохнул он.

Патриций снова махнул рукой. Стражники быстренько покинули залу. Оставшись наедине с верховным правителем двоединого города, Ринсвинд немного пожалел, что они ушли.

— Подойди сюда, Ринсвинд, — поманил патриций и указал на вазу со сладостями, стоящую на невысоком ониксовом столике рядом с троном. — Засахаренную медузу не желаешь?

— М-м-м, — протянул Ринсвинд. — Нет, пожалуй.

— А теперь я хочу, чтобы ты очень внимательно выслушал то, что я тебе скажу, — дружелюбно произнес патриций. — Иначе ты умрешь. Очень интересным манером. Не сразу. И пожалуйста, прекрати ерзать. Поскольку ты где-то в чем-то волшебник, тебе, конечно, известно, что мы живем в мире, имеющем, так сказать, форму диска? И что, по слухам, у дальнего края существует континент, который, несмотря на небольшие размеры, равен по массе всем мощным пластам земли в нашем полукружии? Согласно древней легенде, это объясняется тем, что в значительной степени он состоит из золота. Ты знал об этом?

Ринсвинд кивнул. Кто ж не слышал о Противовесном континенте? Некоторые моряки даже верили в эти детские сказки и отправлялись на его поиски. Судьба таких путешественников была проста: либо они возвращались с пустыми руками, либо не возвращались вовсе. Должно быть, попадали в пасть к гигантским черепахам, как считали серьезно настроенные мореплаватели. Потому что Противовесный континент был не более чем радужным мифом.

— На самом деле этот континент существует, — продолжал патриций. — Хоть он и не состоит из золота, этот металл довольно распространен в тех краях. Большая часть массы континента приходится на долю обширных залежей октирона, расположенных глубоко в земной коре. И для такого проницательного ума, как твой, должно быть очевидным, что существование Противовесного континента представляет смертельную угрозу для нашего народа… — Он остановился, глядя в раскрытый рот Ринсвинда. Вздохнул. — Ты уверен, что следишь за моими рассуждениями? — уточнил он.

— Аг-ха, — кашлянул Ринсвинд, сглотнул и провел языком по губам. — То есть да. Я имею в виду… ну, в общем, золото…

— Понятно, — ласково кивнул патриций. — Возможно, ты считаешь, что стоило бы отправиться на Противовесный континент и привезти оттуда целый корабль золота?

Ринсвинд заподозрил какой-то подвох.

— Да? — рискнул он.

— Тогда представь себе, что у каждого человека на берегах Круглого моря появится собственная гора золота. Хорошо это будет или плохо? И что случится потом? Подумай как следует.

Ринсвинд наморщил лоб и подумал.

— Мы все станем богатыми.

Температура в помещении резко понизилась. Очевидно, предположение Ринсвинда оказалось неверным.

— Что ж, могу сказать тебе, Ринсвинд, что между правителями Круглого моря и императором так называемой Агатовой империи существуют некие связи, — продолжал патриций. — Только связи эти весьма тонки. Нас с империей почти ничего не связывает. То, что есть у нас, им не нужно, а то, что имеется у них, мы не можем себе позволить. Это очень старая империя, Ринсвинд. Старая, хитрая, жестокая и очень-очень богатая. Так что лишь время от времени мы обмениваемся скупыми посланиями. С помощью альбатросовой почты. И одно такое письмо пришло сегодня утром. Некий подданный императора вбил себе в голову посетить наш город. Похоже, им всецело завладела мечта побывать у нас. Только сумасшедший согласится снести все тяготы путешествия по Заворотному океану ради того, чтобы всего-навсего посмотреть на какой-то там городишко. И тем не менее. Он высадился сегодня утром. Он мог бы встретить великого героя, искуснейшего из воров или выдающегося ученого мудреца. Но он встретил тебя. Мало того, нанял тебя гидом. И ты, Ринсвинд, станешь у этого зрителя гидом. Ты позаботишься о том, чтобы Двацветок вернулся домой под огромным впечатлением от нашей небольшой родины. Ну, что ты на это скажешь?

— Э-э, спасибо, ваша милость, — обреченно промямлил Ринсвинд.

— Однако есть ещё одно обстоятельство. Очень не хотелось бы, чтобы с нашим маленьким гостем случилось что-нибудь непредвиденное. Да помилуют нас боги, если он, к примеру, случайно умрет. Это будет бедствием для всей нашей страны, поскольку агатовый император заботится о своих подданных и может стереть нас с Диска одним мановением руки. Простым мановением. А что тогда будет с тобой, Ринсвинд?.. Мы не станем дожидаться прибытия огромного наемного флота Агатовой империи. Эти несколько недель мои слуги будут вплотную заниматься твоей персоной в надежде, что мстительные капитаны, добравшись сюда, сменят гнев на милость при виде твоего ещё шевелящегося тела. Существуют определенные заклинания, которые способны помешать жизни разлучиться с телом, как бы плохо с последним ни обращались… О, вижу по твоему лицу, что на тебя наконец-то снизошло озарение.

— Аг-ха.

— Извини, не расслышал.

— Да, ваша милость. Я, э-э, обо всем позабочусь, то есть постараюсь позаботиться, я хочу сказать, попробую приглядеть за ним и прослежу, чтобы он не попал в беду.

«После чего мне можно будет наниматься жонглировать снежками в преисподней. Думаю, у меня получится», — горько проговорил он внутри своего черепа.

— Грандиозно! Насколько мне известно, между тобой и Двацветком уже установились дружеские отношения. Превосходное начало. Когда он целым и невредимым вернется к себе на родину, вот увидишь, я в долгу не останусь. Скорее всего, я даже сниму с тебя обвинения. Спасибо, Ринсвинд. Можешь идти.

Ринсвинд решил не заикаться о том, чтобы ему вернули оставшиеся пять райну. Он осторожно попятился.

— Да, вот ещё что, — спохватился патриций в тот момент, когда волшебник нащупал дверную ручку.

— Слушаю, о повелитель, — с замиранием сердца отозвался Ринсвинд.

— Надеюсь, ты не станешь помышлять о том, чтобы ускользнуть от своих обязанностей и сбежать из города. По-моему, ты прирожденный горожанин. Кроме того, можешь не сомневаться, правители остальных городов будут ознакомлены с содержанием нашего разговора ещё до наступления сумерек.

— Уверяю, ваша милость, такая мысль и в голову мне не приходила.

— Неужели? Тогда на твоем месте я подал бы на свое лицо в суд. За клевету.

Ринсвинд со всех ног помчался в «Порванный Барабан» и подоспел как раз вовремя, чтобы столкнуться с человеком, который решил выйти из трактира спиной вперед и очень быстро. Торопливость незнакомца отчасти объяснялась торчавшим у него в груди копьем. Издав горлом громкий булькающий звук, неудачливый клиент «Барабана» свалился к ногам волшебника.

Ринсвинд осторожно заглянул в дверь и тут же отдернулся обратно, когда мимо него, словно куропатка, просвистел тяжелый метательный топорик.

Второй осторожный взгляд подсказал Ринсвинду, что никто в него специально не целился. В темном помещении «Барабана» кипел настоящий махач, многие из участников которого уже пребывали в расчлененном виде — в этом Ринсвинд убедился с третьего взгляда, внимательно изучив окрестности поля боя. Ринсвинд шарахнулся от брошенной наудачу табуретки, которая, пролетев мимо, разлетелась в щепки на другой стороне улицы. Пропустив очередной летящий объект, Ринсвинд ринулся внутрь.

Благодаря темному балахону, который стал ещё темнее от постоянной носки и нерегулярной стирки, Ринсвинд без труда проник в трактир. В клокочущем мраке никто и не заметил неясную тень, которая шмыгала от столика к столику. В какой-то момент один из дерущихся, пошатнувшись, шагнул назад и наступил на что-то, смахивающее на пальцы. Порядочное количество чего-то, похожего на зубы, впилось ему в лодыжку. Драчун дико заорал и на мгновение отвлекся — секундной растерянности вполне хватило, чтобы шпага, выброшенная вперед его удивленным противником, проткнула растяпу насквозь, насадив его как на вертел.

Ринсвинд, посасывая ободранную руку, на полусогнутых добрался до лестницы. В перила над его головой с глухим стуком воткнулась арбалетная стрела, и волшебник тихонько заскулил.

По ступенькам он взлетел на одном дыхании, стараясь не думать о том, что следующий выстрел попадет в цель.

Наверху, в коридоре, он выпрямился. Жадно хватая ртом воздух, Ринсвинд огляделся по сторонам и обнаружил, что весь пол вокруг усеян трупами. Какой-то чернобородый здоровяк, сжимающий в руке окровавленный меч, дергал за дверную ручку одной из комнат.

— Эй! — взвизгнул Ринсвинд.

Здоровяк обернулся. Почти автоматическим движением он вытащил из-за перевязи короткий нож и метнул его в волшебника. Тот быстро пригнулся. Сзади раздался короткий вскрик, и целившийся в Ринсвинда стрелок выронил арбалет, схватившись за горло.

А чернобородый уже тянулся за другим ножом. Ринсвинд дико заозирался по сторонам, после чего, внаглую импровизируя, встал в чародейственную позу.

Вскинув руки, Ринсвинд проорал:

— Асонити! Кайорача! Безлблор!

Чернобородый замешкался, и его глаза нервно забегали по сторонам в ожидании чуда. Догадка, что чуда, скорее всего, не случится, осенила здоровяка в тот самый момент, когда Ринсвинд, неистовым вихрем промчавшись по коридору, лягнул его прямо в пах.

Пока соперник орал и хватался за раненые достоинства, волшебник проворно юркнул в комнату, захлопнул за собой дверь и, задыхаясь, привалился к ней спиной.

Внутри было тихо. На низеньком ложе мирным сном спал Двацветок. А у подножия кровати стоял Сундук.

Ринсвинд по инерции сделал несколько шагов — алчность влекла его вперед как на колесиках. Сундук был открыт. Внутри лежали мешочки, и в одном из них Ринсвинд углядел блеск золота. На мгновение жадность взяла верх над осмотрительностью, и волшебник осторожно протянул руку… но что толку? Ему все равно не суждено насладиться властью золота. Он неохотно убрал руку и, к своему удивлению, увидел, что откинутая крышка Сундука еле заметно затрепетала. Вроде бы она слегка изменила положение, словно её качнуло сквозняком…

Ринсвинд посмотрел на свои пальцы, потом на крышку. Она выглядела тяжелой и была окована медными полосами. Вряд ли её так легко захлопнуть.

Да и сквозняка никакого нет.

— Ринсвинд!

Двацветок спрыгнул с кровати. Волшебник отскочил назад, выдавливая на лицо улыбку.

— Дружище, ты как раз вовремя! Мы только пообедаем, а потом ты наверняка предложишь мне великолепную программу на сегодняшний день!

— Э-э…

— Вот и замечательно!

Ринсвинд сделал глубокий вдох.

— Послушай, — с отчаянием в голосе сказал он, — давай поедим где-нибудь в другом месте. Здесь внизу небольшая драчка случилась.

— Трактирная потасовка? Почему же ты меня не разбудил?

— Ну, видишь ли, я… Что?!!

— Ринсвинд, мне казалось, что сегодня утром я достаточно ясно выразился. Я хочу увидеть подлинную морпоркскую жизнь — рынок рабов, Шлюшьи Ямы, Храм Мелких Богов, Гильдию Попрошаек… и настоящую трактирную потасовку. — Вдруг в голосе Двацветка зазвучало подозрение. — У вас ведь такое случается? Ну, когда люди раскачиваются на люстрах, фехтуют на столах. Как раз в подобного рода потасовках обожают принимать участие Хрун-Варвар и Хорек. Как ты не понимаешь, это же так волнующе!

Ринсвинд тяжело опустился на кровать.

— Ты в самом деле хочешь увидеть драку? — спросил он.

— Да. А что в этом плохого?

— Ну, во-первых, посторонних в драках имеют свойство калечить.

— О, я ж не предлагаю участвовать в ней. Я просто хочу взглянуть на потасовку со стороны. Хочу посмотреть на ваших знаменитых героев. Они ведь у вас есть? Надеюсь, это не выдумки портовых сплетников? — Теперь, к удивлению волшебника, голос Двацветка звучал почти умоляюще.

— О да. Героев у нас хватает, — торопливо подтвердил Ринсвинд.

Он нарисовал в уме образы нескольких таких героев и передернулся.

Все герои Круглого моря рано или поздно заглядывали в Анк-Морпорк. Большинство из них были выходцами из варварских племен, обитающих ближе к промерзшему насквозь Пупу. Эти племена выращивали своих героев вроде как на экспорт. Почти у каждого такого воителя имелся волшебный меч весьма грубой ковки, необузданные гармоники которого, распространяясь по тонкому плану, сводили на нет все точные эксперименты в области прикладного волшебства. Однако лично Ринсвинд против этого ничего не имел — героев он невзлюбил совсем по другой причине. Он прекрасно понимал, что в магии он — ноль без палочки, и его ничуть не волновал тот факт, что простого появления героя у городских ворот было достаточно, чтобы по всему Кварталу Волшебников начали лопаться реторты и материализоваться демоны. Нет, что ему не нравилось в героях, так это их обыкновение быть самоубийственно мрачными в трезвом виде и человекоубийственно буйными в пьяном. К тому же героев было чересчур много. На некоторых наиболее прославленных и подвигообильных территориях в разгар сезона царило настоящее столпотворение. Поговаривали о том, что пора бы вывесить расписание явки героев на место свершения подвига.

Ринсвинд почесал нос. Единственными героями, для которых у него всегда находилось время, были Бравд и Хорек — правда, на данный момент эта парочка в городе отсутствовала. Они да ещё Хрун-Варвар, который, согласно стандартам Пупземелья, считался чуть ли не академиком, поскольку умел думать, не шевеля при этом губами. Хрун, по слухам, бродил сейчас где-то по вращению от города.

— Послушай, — сказал наконец волшебник. — А ты вообще встречался когда-нибудь с варварами?

Двацветок отрицательно покачал головой.

— Этого я и боялся, — вздохнул Ринсвинд. — Видишь ли, они…

С улицы послышался топот бегущих ног. Внизу раздался дружный рев голосов — судя по всему, прибыли свежие силы. Последовала какая-то кутерьма на лестнице. Дверь распахнулась прежде, чем Ринсвинд успел собраться с мыслями и выпрыгнуть в окно.

Он ожидал увидеть обезумевшего от жадности и крови грабителя, но вместо этого обнаружил перед собой круглую раскрасневшуюся физиономию сержанта Городской Стражи. Ринсвинд снова начал дышать. Ну конечно. Стражники всегда вели себя очень осторожно и в потасовку раньше времени не вмешивались — дрались они только тогда, когда численный перевес находился на их стороне. Кроме того, бывшим стражникам платили пенсию, так что на эту работу нанимались осторожные, вдумчивые люди.

Сержант свирепо зыркнул на Ринсвинда, а затем с интересом вгляделся в Двацветка.

— Значит, здесь все в порядке? — спросил он.

— О, все замечательно, — откликнулся Ринсвинд. — А вас, видно, задержали неотложные дела?

Сержант пропустил его насмешку мимо ушей.

— Стало быть, это и есть тот самый чужеземец? — уточнил он.

— Мы как раз собирались уходить, — быстро сказал Ринсвинд и перешел на тробский язык. — Двацветок, думаю, нам следует пообедать в каком-нибудь другом трактире. Мне известна пара местечек…

Он собрал весь апломб, на какой только был способен, и важно прошествовал в коридор. Двацветок последовал за ним. За их спинами сержант издал странный полузадушенный хрип — прямо на его глазах Сундук захлопнул крышку, поднялся на ножки и, потянувшись, отправился догонять хозяина.

Внизу стража вытаскивала из комнаты трупы. Уцелевших не было. Стражники позаботились об этом, предоставив всем выжившим возможность удрать через заднюю дверь — искусный компромисс между осторожностью и справедливостью, который выгоден всем заинтересованным сторонам.

— Что это за люди? — поинтересовался Двацветок.

— Ну, знаешь ли… Люди какие-то, — ответил Ринсвинд. Но прежде, чем он успел захлопнуть рот, некая часть его мозга, которой явно нечего было делать, захватила контроль над его языком и добавила: — Вообще-то, это герои.

— Да ну?

Если ваша нога увязла в Серых Миазмах Х’рулла, лучше не мучаться, а шагнуть в топи второй ногой и благополучно пойти ко дну. Ринсвинда понесло.

— Говорю тебе, этого зовут Эриг Силавруке, того — Черныш Зенелл…

— А Хрун-Варвар здесь? — спросил Двацветок, с энтузиазмом вертя головой.

Ринсвинд глубоко вздохнул.

— Да, вон он, у нас за спиной, — сказал он.

Эта ложь была настолько чудовищной, что расходящиеся от неё круги распространились по одному из нижних тонких планов и дошли аж до Квартала Волшебников, расположенного за рекой. Там, натолкнувшись на постоянно витающую над кварталом завесу чародейской силы, круги лжи набрали ужасающую скорость и отразились прямо за Круглое море. Одна гармоника дошла до самого Хруна, который в тот момент рубился с парочкой гноллей на узенькой тропке высоко в Кадеракских горах, и на мгновение вызвала у варвара необъяснимое смятение чувств.

Двацветок тем временем откинул крышку Сундука и торопливо вытащил на свет увесистую черную штуковину кубической формы.

— Фантастика! — воскликнул он. — Дома ни за что не поверят!

— О чем это он? — с сомнением спросил сержант.

— Радуется, что вы нас спасли, — пояснил Ринсвинд и искоса взглянул на черную коробку, приготовившись к тому, что она либо взорвется, либо начнет издавать странные музыкальные звуки.

— А-а, — протянул сержант.

Он тоже не отрываясь смотрел на коробку.

Двацветок одарил их жизнерадостной улыбкой.

— Мне хотелось бы запечатлеть это событие. На память, — сказал он. — Ринсвинд, не мог бы ты попросить героев встать вон там, у окна? Это не займет много времени. И… э-э… Ринсвинд?

— Да?

— Полагаю, тебе известно, что это такое? — прошептал ему на ушко Двацветок, встав на цыпочки.

Ринсвинд уставился на коробку. У неё имелся круглый стеклянный глаз, зияющий посредине одной из сторон, и рычажок сзади.

— Не сказал бы, — признался он.

— Это приспособление для быстрого изготовления картинок, — объяснил Двацветок. — Сравнительно недавнее изобретение. Я весьма горжусь им, но, понимаешь ли, я боюсь, что эти джентльмены станут… э-э, я имею в виду, они, может, будут… ну, вроде как возражать. Ты не мог бы разъяснить им, что к чему? Разумеется, я оплачу их потерянное время.

— В этой коробке сидит демон, который рисует картинки, — коротко перевел Ринсвинд. — Делайте, что говорит этот псих, и он даст вам золота.

Стражники нервно улыбнулись.

— Ринсвинд, я хотел бы, чтобы ты тоже был запечатлен на картинке. Вот так, прекрасно.

Двацветок вытащил уже знакомый волшебнику золотой диск, прищурившись взглянул на поверхность кругляша, потом пробормотал: «Думаю, тридцати секунд будет в самый раз», — и оживленно скомандовал:

— Улыбнитесь, пожалуйста!

— Улыбайтесь, — прохрипел Ринсвинд.

Из коробки раздалось жужжание.

— Готово.

Высоко над Диском парил второй альбатрос. Он летел так высоко, что его безумные оранжевые глазки видели весь Плоский мир — и даже все огромное, сверкающее Круглое море. К одной из ног птицы была привязана желтая почтовая капсула. Далеко внизу, невидимый за облаками альбатрос, доставивший патрицию Анк-Морпорка первое письмо, неторопливо взмахивал крыльями, возвращаясь домой.

Ринсвинд изумленно смотрел на маленький стеклянный квадратик. Это действительно он — крошечная фигурка, совсем такая, как в жизни. Стоит на фоне группы стражников, лица которых сведены перекошенными от страха ухмылками. Толпящиеся вокруг Ринсвинда люди вытянули шеи, заглядывая ему через плечо, и загудели в бессловесном ужасе.

Ухмыляющийся Двацветок извлек из кошелька пригоршню мелких монеток по четверти райну и подмигнул волшебнику.

— У меня были похожие проблемы, когда я останавливался на Коричневых островах, — сообщил он. — Тамошние жители посчитали, что иконограф крадет у них частичку души. Это ж смех, да и только!

— Аг-ха, — отозвался Ринсвинд, а потом поскольку одного «аг-ха» было как-то маловато для поддержания разговора, добавил: — Однако, по-моему, я здесь не очень на себя похож.

— Обращаться с ним очень легко, — продолжал Двацветок, пропуская его замечание мимо ушей. — Смотри, тебе нужно всего-навсего нажать этот рычажок. Все остальное иконограф сделает сам. Сейчас я встану вот здесь, рядом с Хруном, а ты снимешь меня на картинку.

Монеты непонятным, ведомым только золоту образом успокоили возбуждение собравшихся, и через полминуты Ринсвинд с удивлением обнаружил, что держит в руке миниатюрный стеклянный портрет Двацветка. Маленький турист размахивал огромным зазубренным мечом и улыбался так, словно сбылись все его мечты.

Они пообедали в небольшой харчевне рядом с Медным мостом; Сундук все это время просидел под столом. Еда и вино, значительно превосходящие по качеству то, чем обычно довольствовался Ринсвинд, помогли волшебнику отчасти расслабиться. Все не так уж и плохо, решил он. Чуть-чуть изобретательности, немножко смекалки — вот и все, что нужно.

Двацветок, казалось, тоже о чем-то размышлял.

— Видно, трактирные потасовки довольно обычная вещь в этих краях… — задумчиво глядя в кубок, сказал он.

— О, очень даже обычная.

— И, наверное, постоянно страдает меблировка, бьется утварь?

— Мебли… а, понял. Ты имеешь в виду лавки и все такое прочее. Да, скорее всего.

— Это, должно быть, очень огорчает трактирщиков?

— Я как-то никогда об этом не думал. По-моему, это их профессиональный риск.

Двацветок задумчиво посмотрел на волшебника.

— Здесь я, возможно, смогу помочь, — сообщил он. — Риск — это моё ремесло. Послушай, тебе не кажется, что эта пища чуть-чуть жирновата?

— Ты сам сказал, что хочешь попробовать типичную морпоркскую еду, — напомнил Ринсвинд. — Так что ты там говорил насчет риска?

— О, про риск я знаю все. Это моя работа.

— Я так и думал, что ты произнес именно эти слова. В первый раз я им тоже не поверил.

— Нет, лично я риску никогда не подвергаюсь. Пожалуй, самое захватывающее приключение в моей жизни случилось со мной, когда я опрокинул чернильницу. Нет, я оцениваю риск. Изо дня в день. Тебе известно, какова вероятность того, что в квартале Красного Треугольника в Бес Пеларгике случится пожар? Один к пятистам тридцати восьми. Это я сам сосчитал, — с оттенком гордости добавил он.

— За… — Ринсвинд попытался подавить отрыжку. — Зачем? Пр’сти.

Он подлил себе ещё вина.

— Затем, чтобы… — Двацветок внезапно умолк. — Я не могу передать это на тробском, — объяснил он. — По-моему, у тробцев нет такого слова. На моем языке это называется…

Он выдал набор чужеземных слогов.

— «Страх-и-в-ванне», — повторил Ринсвинд. — Вот чудное слово. И что оно значит?

— Ну, допустим, у тебя есть судно, груженное, скажем, золотыми слитками. Оно может попасть в шторм или подвергнуться нападению пиратов. Ты не хочешь, чтобы это случилось, и поэтому берешь «пол-лисы» для «страх-и-в-ванне». На основе прогнозов погоды и данных о пиратстве за последние двадцать лет я вывожу вероятность того, что груз пропадет, затем прибавляю кое-что, а потом ты платишь мне некоторую сумму, рассчитанную на основе этой вероятности…

— …И кой-чего… — подчеркнул Ринсвинд, торжественно подняв палец.

— После этого, если груз действительно пропадает, я возмещаю тебе убыток.

— Возмечтаешь?

— Плачу тебе стоимость груза, — терпеливо растолковал Двацветок.

— А, понял. Это нечто вроде пари, да?

— Пари? Ну, в чем-то похоже.

— И ты зарабатываешь деньги этим «страхом-и-в-ванне»?

— Конечно. Это дает проценты с вкладов.

Ринсвинд, нежась в теплом желтоватом сиянии, которым его окутало выпитое вино, попытался представить себе «страх-и-в-ванне» в терминах Круглого моря.

— П’моему, я не п’нимаю этот «страх-и-в-ванне», — твердо сказал он, лениво наблюдая за плывущей перед глазами обстановкой. — Вот магия — это да. Магию я п’нимаю.

Двацветок усмехнулся.

— Магия — это одно, а «отраженный шум подземного духа» — другое, — сказал он.

— Чево?

— Что?

— Што это за п’тешное слово ты сказал? — нетерпеливо переспросил Ринсвинд.

— «Отраженный шум подземного духа»?

— Никогда о таком не слышал.

Двацветок попытался объяснить.

Ринсвинд попытался понять.

Весь день они бродили по той части двуединого города, что располагалась по вращению от реки. Двацветок, на шее у которого висела на ремешке странная коробка для картинок, возглавлял шествие. Ринсвинд тащился сзади, время от времени поскуливая и проверяя, на месте ли его голова.

Вслед за ними пристроились ещё несколько личностей. Жители города, в котором мирное течение жизни регулярно нарушалось публичными казнями, дуэлями, драками, распрями волшебников и необычными происшествиями, довели профессию любопытствующего прохожего до вершин совершенства. Все они, как на подбор, были высококвалифицированными зеваками. Одним словом, Двацветок с восторгом делал картинку за картинкой, запечатлевая людей, занятых, как он это называл, типичной деятельностью. Поскольку вслед за этим монета в четверть райну, как правило, меняла владельца, компенсируя «причиненное беспокойство», то вскоре за Ринсвиндом и Двацветком образовался целый хвост ошеломленных и счастливых новоиспеченных богачей, надеющихся, что этот псих-чужестранец в конце концов взорвется и на землю прольется настоящий золотой дождь.

Торопливо собранный в Храме Семирукого Сека совет жрецов и специалистов по ритуальной пересадке сердца пришел к заключению, что возвышающаяся на сотню пядей статуя бога представляет собой слишком значительную святыню, чтобы делать из неё магическую картинку. Однако плата в два райну буквально ошеломила их и заставила согласиться с тем, что Он, Сек, возможно, не так уж и свят.

Продолжительная сессия в Шлюшьих Ямах породила на свет большое количество цветных и очень поучительных картинок, ряд из которых Ринсвинд припрятал за пазуху для дальнейшего детального изучения частным образом. По мере того как из его головы улетучивались винные пары, волшебник начал серьезно задумываться над принципом работы иконографа.

Даже маги-недоучки знают, что некоторые вещества очень чувствительны к свету. Может, стеклянные пластинки обрабатываются при помощи некоего волшебного процесса, который замораживает проходящий сквозь них свет? Во всяком случае, имеет место быть нечто в этом роде. Ринсвинд и прежде догадывался, что магия — не самая могущественная в мире вещь. Обычно его догадки не подтверждались, и он оставался весьма огорченным.

Тем не менее он все чаще и чаще обращался к Двацветку за позволением поорудовать коробкой. Чужестранец с превеликой охотой доверял ему иконограф, поскольку таким образом сам мог присутствовать на картинках. Тогда-то Ринсвинд и подметил некую странность. Тот, в чьих руках оказывается коробка, приобретает мистическую власть: каждый, кто предстает перед гипнотическим стеклянным глазом, покорно повинуется самым бесцеремонным приказам насчет позы и выражения лица.

Катастрофа разразилась в тот момент, когда Ринсвинд был занят изготовлением картинок на Площади Разбитых Лун.

Двацветок позировал рядом с обалдевшей торговкой амулетами, а толпа его новообретенных почитателей с интересом следила, не выкинет ли он какой-нибудь потешно-сумасшедший фортель.

Ринсвинд опустился на одно колено, чтобы лучше разместить всех на картинке, и нажал на волшебный рычажок.

— Ни фига не выйдет. У меня кончилась розовая краска, — произнесла вдруг коробка.

Перед глазами Ринсвинда распахнулась незамеченная им прежде дверка. Оттуда высунулась маленькая, зеленая, покрытая ужасающимибородавками человекообразная фигурка, ткнула когтем в заляпанную красками палитру, зажатую в лапе, и принялась орать.

— Нету розового! Видишь? — верещал гомункулус. — И чего толку жать на рычажок, когда розовой краски нет? А коли тебе хотелось розового, нечего было делать те картинки с молодыми дамами! Все, приятель, переходим на черно-белый цвет. Усек?

— Усек. А то как же. Отчего ж не перейти? — согласился Ринсвинд.

Ему показалось, что он разглядел в одном из темных уголков коробки мольберт и крошечную неубранную постель. Ринсвинд понадеялся, что это ему только показалось.

— Ну раз ты все усек, тады пока, — огрызнулся уродец и хлопнул дверью.

Ринсвинду померещилось приглушенное ворчание и скрип передвигаемого по полу стула.

— Двацветок… — начал было он, поднимая глаза.

Двацветок исчез. Ринсвинд вытаращился на толпу, ощущая, как по спине путешествуют войска неприятных мурашек. Что-то мягко ткнуло его в поясницу.

— Повернись. Только не делай резких движений, — прошуршал, словно черный шелк, чей-то голос. — А не то распрощаешься со своими почками.

Толпа с интересом следила за действом. Судя по всему, денек сегодня выдался тот ещё.

Ринсвинд медленно повернулся, чувствуя, как кончик шпаги скребет по ребрам. В человеке, находящемся на другом конце клинка, он узнал Стрена Визеля — вора, жестокого рубаку, кандидата на звание худшего человека в мире.

— Здрасьте, — выдавил волшебник.

Он заметил, что в нескольких ярдах пара несимпатичного вида личностей, откинув крышку Сундука, возбужденно тычет пальцами в мешочки с золотом. Визель улыбнулся. Улыбка на его изрезанном шрамами лице производила поистине устрашающее впечатление.

— Я тебя знаю, — сообщил он. — Волшебник подзаборный. Что это у тебя за хреновина?

Ринсвинд вдруг осознал, что крышка Сундука легонько подрагивает, хотя никакого ветра не было и в помине. Он опустил взгляд и обнаружил, что по-прежнему сжимает в руках иконограф.

— Это? Оно картинки делает, — жизнерадостно объяснил он. — Да-да, улыбайся вот так! Сейчас, сейчас…

Он быстренько отступил и нацелил коробку.

Визель на мгновение заколебался.

— Чего-чего?!! — переспросил он.

— Во, замечательно, так и стой… — приказал Ринсвинд.

Бандит ещё немного помедлил, а потом, зарычав, занес шпагу для удара.

Сзади раздался громкий лязг и дуэт ужасающих воплей. Ринсвинд не стал оглядываться из страха перед жуткими вещами, которые он мог увидеть. К тому времени, как Визель снова начал его искать, он очутился уже на другой стороне площади. Взяв ноги в руки, Ринсвинд набрал ход.

Альбатрос снизился, закладывая широкие, медленные круги, которые закончились недостойным трепыханием перьев и шлепком, когда он тяжело плюхнулся на свою платформу в птичьем садике патриция.

Смотритель садика, мирно дремавший на солнышке, едва ли ожидал, что новое межгосударственное послание придет так скоро — ведь прошлая депеша была доставлена не далее как этим утром. Он рывком вскочил и взглянул вверх.

Несколько минут спустя он торопливо пробирался по коридорам дворца, сжимая в ладони почтовую капсулу и — поспешность чревата небрежностью — посасывая ободранное запястье, сильно пострадавшее от клюва альбатроса.

Ринсвинд, не обращая внимания на доносящиеся из коробки яростные вопли, с топотом промчался по переулку и перемахнул через высокий забор. Драный балахон взметнулся вокруг него подобно перьям взъерошенной галки. Приземлился Ринсвинд во дворе лавки ковровщика, расшвыряв в стороны товар и клиентов, после чего, рассыпая по пути извинения, шмыгнул в заднюю дверь, пронесся по другому переулку и вовремя затормозил, угрожающе нависнув над мутными водами Анка, куда чуть не ввалился с разбегу.

Говорят, существуют мистические реки, капля воды из которых способна лишить человека жизни. Протекающий сквозь двуединый город Анк очень напоминал одну из таких рек.

Раздававшиеся вдали разъяренные вопли заглушил крик отчаянного ужаса. Ринсвинд огляделся по сторонам, отыскивая лодку. Хотя бы какой-нибудь выступ на отвесных стенах, которые возвышались по обе стороны от него…

Он очутился в ловушке.

В его мозгу нежданно-негаданно начало подниматься Заклинание. Сказать, что Ринсвинд его выучил, было бы неправильно; скорее, оно выучило его. Именно этот эпизод привел к тому, что волшебника с позором выставили из Незримого Университета: воспользовавшись тем, что университетский библиотекарь отвлекся, Ринсвинд на спор осмелился заглянуть в последний сохранившийся экземпляр Октаво, магического трактата, гримуара, принадлежавшего самому Создателю. Заклинание соскочило со страницы и немедленно зарылось глубоко в мозг Ринсвинда, откуда его не смогли выманить даже объединенные усилия светил факультета волшебной медицины. Какое именно это было заклинание, они тоже не смогли уточнить, объявив во всеуслышание только то, что оно входило в состав восьми основных заклинаний, которые вплетены в саму ткань пространства и времени.

С тех пор Заклинание выказывало дурную наклонность ловить момент, когда Ринсвинд чувствовал себя подавленным или загнанным в угол, и пытаться произнестись.

Он крепко сжал зубы, но первый слог все же протиснулся в уголок его рта. Левая рука волшебника непроизвольно взлетела вверх и, повинуясь вихрю магической силы, начала испускать октариновые искры…

Сундук стремительно вылетел из-за угла; несколько сот его коленок работали как поршни.

У Ринсвинда отпала челюсть. Заклинание скончалось непроизнесенным.

Сундуку, казалось, ничуть не мешали ни узорчатый ковер, залихватски перекинутый через крышку, ни вор, чья рука застряла внутри. Мертвый груз в самом прямом смысле этого слова. Также из-под крышки торчали огрызки двух пальцев, отхваченных у неведомого грабителя.

Сундук затормозил в нескольких футах от волшебника. Замерев на миг, ходячий ящик поджал ноги и опустился на землю. Ринсвинд не заметил у Сундука глаз, но тем не менее пребывал в полной уверенности, что эта штуковина на него смотрит. Выжидающе.

— Кыш, — слабо сказал волшебник.

Сам Сундук не шелохнулся, однако крышка его со скрипом откинулась, высвобождая мертвого вора.

Ринсвинд вспомнил про золото. Видимо, Сундук должен иметь хозяина. Может, за отсутствием Двацветка он выбрал его, Ринсвинда?

Начинался отлив, и в желтом послеполуденном свете в сторону шлюза, расположенного в каких-то ста ярдах ниже по течению Анка, плыл разнообразный мусор. Присоединить к нему бездыханное тело вора — секундное дело. Даже если труп потом найдут, вряд ли это вызовет пересуды. Да и акулы, обитающие в устье Анка, привыкли к регулярным, плотным обедам.

Ринсвинд смотрел, как вор медленно уплывает прочь, и обдумывал свой следующий шаг. Сундук, наверное, сможет держаться на воде. Все, что нужно сделать, — это подождать до темноты, а потом вместе с отливом отправиться вниз по реке. В нижнем течении Анка есть множество необжитых мест, где можно выйти на берег, и… Что ж, если патриций действительно сообщил о Ринсвинде всем остальным правителям, то смена одежды и бритва разрешат эту проблему. Во всяком случае, есть и другие страны, а способностями к языкам Ринсвинд не обделен. Дайте ему только добраться до Химеры, Гонима или Теавыбена — и полдюжины армий не смогут привести его обратно. А потом — богатство, безопасность, комфорт…

Но вот как быть с Двацветком? Ринсвинд позволил себе на минутку взгрустнуть.

— Ну, могло быть и хуже, — сказал он, как бы прощаясь. — На его месте мог оказаться я.

Он уже собрался было тронуться в путь, но тут обнаружил, что его балахон за что-то зацепился.

Вывернув шею назад, он установил, что край его одеяния зажат крышкой Сундука.

— А, Горфаль, — любезно кивнул патриций. — Заходи. Садись. Не желаешь ли отведать засахаренной морской звезды?

— Я полностью в вашем распоряжении, повелитель, — спокойно отозвался старик. — За исключением, пожалуй, тех случаев, когда речь заходит о вяленых иглокожих.

Патриций пожал плечами и ткнул пальцем в лежащий на столе свиток.

— Прочти, — распорядился он.

Горфаль взял пергамент в руки и, увидев знакомые идеограммы Золотой империи, слегка приподнял одну бровь. С минуту он молча читал, после чего перевернул свиток, чтобы детально исследовать печать на обороте.

— Ты слывешь человеком, который разбирается в делах империи, — сказал патриций. — Можешь ли ты объяснить вот это?

— Познание империи заключается не столько в том, чтобы отмечать отдельные события, сколько в том, чтобы изучать определенный склад ума, — ответил старый дипломат. — Это послание любопытно, да, но ничего удивительного в нем нет.

— Сегодня утром император предписал, — патриций позволил себе роскошь нахмуриться, — предписал мне охранять этого Двацветка. Теперь, похоже, я должен приказать, чтобы его убили. Тебе не кажется это удивительным?

— Нет. Император — всего лишь ребенок. Он… идеалист. Энтузиаст. Народ его обожествляет. В то время как второе письмо исходит, если я не ошибаюсь, от Девяти Вращающихся Зеркал, то есть от великого визиря. Он уже стар и за свою жизнь успел послужить нескольким императорам. Для него они — необходимая, но подчас утомительная составляющая успешного управления империей. Он терпеть не может, когда что-то или кто-то выходит из-под его контроля. Империя была построена именно для того, чтобы каждый знал свое место. Такова его точка зрения.

— Я, кажется, начинаю понимать… — протянул патриций.

— Вот именно. — Горфаль улыбнулся себе в бороду. — Этот турист забыл свое место. Я абсолютно уверен, что, выразив согласие с пожеланиями своего господина, Девять Вращающихся Зеркал тут же предпримет меры, имеющие целью не допустить, чтобы этот вот путешественник вернулся домой, привезя с собой заразу недовольства. Империя предпочитает, чтобы люди оставались там, куда она их определила. Так что лучше будет, если этот Двацветок навеки исчезнет в варварских землях. То есть здесь, ваша милость.

— И что ты посоветуешь? — спросил патриций.

Горфаль пожал плечами.

— Ничего не предпринимать. Наверняка все уладится само собой. Тем не менее, — он задумчиво почесал ухо, — может, Гильдия Убийц?..

— Ах да, — вспомнил патриций. — Гильдия Убийц. Кто там у них сейчас президент?

— Злорф Мягкоступ, о повелитель.

— Поговори с ним, хорошо?

— Слушаюсь, ваша милость.

Патриций кивнул. Так будет значительно легче. Он разделял мнение Девяти Вращающихся Зеркал: жизнь и так достаточно сложна. Людям следует оставаться там, куда их определили.

Сияющие созвездия проливали свет на Плоский мир. Один за другим торговцы закрывали ставнями окна своих лавок. Один за другим карманники, воры, джентльмены удачи, потаскушки, фокусники, рецидивисты и домушники просыпались и садились завтракать. Волшебники отправлялись по своим многомерным делам. Этой ночью должно было случиться слияние двух могущественных планет, и воздух над Кварталом Волшебников уже дрожал от заранее подготовленных заклинаний.

— Послушай, — сказал Ринсвинд. — Так у нас ничего не выйдет.

Он медленно двинулся в сторону. Сундук, как верный пес, последовал за ним, угрожающе приоткрыв крышку. Ринсвинд поразмыслил над возможностью перепрыгнуть через Сундук и попытаться сделать ноги. Крышка предвкушающе причмокнула.

В любом случае, сказал себе Ринсвинд, ощущая, как сердце проваливается в пятки, проклятая штуковина сразу бросится в погоню. Упрямство из неё так и прёт. У волшебника появилось нехорошее предчувствие, что, даже если ему удастся спереть какую-нибудь лошадь, Сундук все равно будет преследовать его. Бесконечно. Неторопливо. Переплывая реки и океаны. Понемногу нагоняя его — ведь Ринсвинду придется когда-то спать. А потом, в один прекрасный день, в каком-нибудь экзотическом городе и много лет спустя, он услышит за своей спиной топоток сотен маленьких ножек. Все ближе, ближе…

— Ну что ты ко мне прицепился? — простонал он. — Я-то тут при чем? Я ж его не похищал!

Сундук немного продвинулся вперед. Пятки Ринсвинда и реку разделяла узенькая полоска скользкого причала. Мгновенная вспышка озарения подсказала волшебнику, что этот ящик плавает быстрее, чем он. Ринсвинд попытался не думать о том, каково будет утонуть в Анке.

— Лично мне кажется, что он не отцепится, — непринужденно заметил тонкий голосок.

Ринсвинд опустил взгляд на иконограф, по-прежнему висящий у него на шее. Дверца была открыта. Гомункулус, прислонившись к косяку, покуривал трубку и явно развлекался, наблюдая за происходящим.

— По крайней мере, я прихвачу тебя с собой, — скрипнув зубами, пообещал Ринсвинд.

Крошка-бес вынул трубку изо рта.

— Что-что ты сказал? — переспросил он.

— Я сказал, что прихвачу тебя с собой, тысяча чертей!

— Да на здоровье. — Демон многозначительно постучал по стенке коробки. — Посмотрим, кто утонет первым.

Сундук зевнул и продвинулся ещё на долю дюйма.

— Ну ладно, ладно, — раздраженно бросил Ринсвинд. — Только тебе придется дать мне время на раздумья.

Сундук медленно отступил. Ринсвинд бочком переместился на относительно безопасное место и уселся наземь, прислонившись спиной к стене. За рекой светились огни города Анка.

— Ты же волшебник, — сказал бес-живописец. — Ты наверняка придумаешь, как найти его.

— Боюсь, волшебник из меня аховый.

— Ты можешь неожиданно наброситься на похитителей и превратить их в червей, — ободряюще добавил бес, никак не отреагировав на последнее заявление Ринсвинда.

— Нет. Превращение в животных — это заклятие восьмого уровня. А я даже не закончил учебу. Я знаю только одно заклинание.

— Ну что ж, этого хватит.

— Сомневаюсь, — безнадежно возразил Ринсвинд.

— Почему? Что оно делает?

— Не могу сказать. Даже не хочу говорить об этом. Но если честно, — он вздохнул, — от заклинаний мало толку. Нужно три месяца, чтобы запомнить простейшее из них, а только ты его используешь, как оно — пшик! — и исчезло. Это самое дурацкое в магии. Ты двадцать лет тратишь на то, чтобы выучить заклинание и вызвать себе в спальню обнаженных девственниц, но к тому времени ты насквозь пропитываешься ртутными парами, а твои глаза перестают видеть, испорченные чтением старых гримуаров. Ты даже вспомнить не сможешь, зачем тебе эти девственницы понадобились.

— Мне никогда не приходило в голову взглянуть на магию с этой стороны, — признался бес.

— Послушай-ка… Это все неправильно. Когда Двацветок сказал, что у них в империи магия лучше, я подумал… подумал…

Бес выжидающе смотрел на него. Ринсвинд мысленно выругался.

— Ну, если тебе обязательно нужно знать, я подумал, что на самом деле он имел в виду не магию. Не магию как таковую.

— А что ещё он мог иметь в виду?

Ринсвинд почувствовал себя по-настоящему несчастным.

— Не знаю, — признался он. — Наверное, их магия лучше нашей. И в ней есть какой-то смысл. К примеру, они, должно быть, умеют обуздывать молнии.

Бес посмотрел на Ринсвинда добрым, но жалостливым взглядом.

— Молнии — это копья, которыми сражаются друг с другом громовые великаны, — мягко напомнил он. — Установленный метеорологический факт. Их невозможно обуздать или запрячь.

— Знаю, — удрученно отозвался Ринсвинд. — Тут, конечно, мой пример подкачал.

Демон кивнул и исчез в глубине иконографа. Пару минут спустя Ринсвинд почуял запах жарящегося бекона. Волшебник сначала терпел, а потом, когда его желудок напрочь отказался выносить эту муку, постучал по стенке коробки. Бес немедленно высунул голову.

— Знаешь, я тут подумал над твоими словами… — заявил он, прежде чем Ринсвинд успел открыть рот. — Предположим, надел ты на неё упряжь, но как ты заставишь её тянуть телегу?

— О чем ты говоришь, чума тебя задери?

— О молнии. Она же летает вверх-вниз, а тебе нужно, чтобы она двигалась вдоль земли. Кроме того, она мигом прожжет твою упряжь.

— Плевать мне на молнию! Как я могу думать на пустой желудок?

— Ну так съешь что-нибудь. Логичный выход.

— Как? Стоит мне пошевельнуться, этот проклятый ящик сразу начинает хлопать крышкой!

Сундук, как по команде, широко разинул пасть.

— Видишь?

— Чего ты боишься? Он и не думает тебя кусать, — сказал бес. — Там, внутри, есть еда. Ему лично без надобности, чтобы ты помер с голоду.

Ринсвинд всмотрелся в темное чрево Сундука. Действительно, среди кучи коробок и мешочков с золотом лежали несколько бутылок и нечто, завернутое в промасленную бумагу. Ринсвинд цинично рассмеялся и, порыскав по заброшенному причалу, нашел кусок дерева нужной длины. Как можно вежливее он вставил доску между крышкой и ребром Сундука, а затем выудил себе один из плоских пакетиков.

В пакете содержались сухари, которые на поверку оказались твердыми, как алмазное дерево.

– ’тоб им пу’то бы’ло, — пробормотал Ринсвинд, держась за поврежденную челюсть.

— Настоящее Дорожное Питание капитана Восемьпантера, — сообщил бес, стоя в дверце коробки. — Эти сухарики спасли жизнь многим людям, очень полезны в открытом море.

— Ну да, конечно. Их что, спускают на воду вместо плотов или кидают акулам и смотрят, как те тонут? А в бутылках что? Яд?

— Вода.

— Но вода есть везде. Зачем ему понадобилось везти сюда воду?

— Доверие.

— Доверие?

— Да. Это то, чего у него не было. Не доверяет он здешней воде. Сечешь?

Ринсвинд открыл бутылку. Находящаяся в ней жидкость вполне могла оказаться водой. Вкус у так называемой «воды» был никакой.

— Ни вкуса, ни запаха, — ворчливо пожаловался Ринсвинд.

Сундук негромко скрипнул, привлекая к себе внимание, а потом медленно, с ленивой, точно рассчитанной угрозой закрыл крышку, перемалывая импровизированную распорку, точно сухую веточку.

— Ладно, ладно, — сказал волшебник. — Сейчас что-нибудь придумаем.

* * *

Штаб-квартира Аймора располагалась в Падающей башне на пересечении Заиндивелой улицы и Мерзлого переулка. Близилась полночь. Одинокий охранник, прислонившись к стене, взглянул на сходящиеся планеты и от нечего делать задумался над тем, какие изменения в его судьбе может предвещать это небесное явление.

Неподалеку раздался слабый-преслабый звук, точно зевнул комар.

Охранник посмотрел на пустынную улицу и заметил, что в нескольких ярдах от него в грязи что-то блеснуло. Он поднял загадочный кругляш. Свет луны ещё раз отразился от золота, и судорожный вдох охранника эхом разлетелся по безлюдному переулку.

Загадочный звук повторился, и в канаву на другой стороне улицы покатилась вторая монета.

К тому времени, как охранник подобрал её, появился третий кругляш — уже чуть подальше. Закрутившись, монетка с тихим звоном упала на землю. Золото, вспомнил охранник расхожее поверие, образуется из замерзшего света звезд. До сих пор он считал это враньем — не могут такие тяжелые штуки, как золотые монеты, естественным образом падать с неба.

В тот момент, когда охранник поравнялся с противоположным концом переулка, сверху упало сразу несколько монет. Только эти золотые лежали в мешочке, их было ужасно много, и Ринсвинд с силой опустил их на голову незадачливого телохранителя.

Придя в себя, охранник обнаружил, что смотрит в безумные глаза какого-то волшебника. Чокнутый маг поднес к его горлу обнаженный меч. Что-то темное и квадратное сжало его ногу.

Хватка неведомого существа намекала, что с охранником церемониться не будут.

— Где он? Где богатый чужеземец? — прошипел волшебник. — Быстро!

— Меня что-то схватило за ногу! Что это? — в голосе охранника прозвучала нотка ужаса.

Он попытался высвободиться. Давление на ногу усилилось.

— Лучше тебе этого не знать, — сказал Ринсвинд. — Прошу тебя, не отвлекайся. Где чужестранец?

— Не здесь! Его держат в трактире Пузана! Его все ищут! Ты ведь Ринсвинд, да? И ящик… ящик, который кусает людей… о-нет-нет-нет… пожалуй-с-ста-а-а…

Ринсвинд уже исчез. Охранник почувствовал, что державшая его незримая рука — или, если его опасения верны, крышка — ослабила хватку. Но когда он попытался подняться на ноги, нечто огромное, тяжелое и квадратное, вылетев из темноты, врезалось в него и устремилось вслед за волшебником. У этого нечто были сотни маленьких ножек.

* * *

Пользуясь своим самодельным разговорником, Двацветок пытался объяснить таинства «страх-и-в-ванне» Пузану. Жирный трактирщик внимательно слушал, а в его маленьких черных глазках что-то поблескивало.

Аймор с легкой насмешкой наблюдал за ними с другого конца стола, время от времени бросая какому-нибудь из воронов кусок со своей тарелки. Рядом взад-вперед расхаживал Визель.

— Ты слишком нервничаешь, — сказал Аймор, не отрывая взгляда от сидящей напротив пары. — Я чувствую твой страх, Стрен. Кто осмелится напасть на нас здесь? А этот подзаборный волшебник сам придет. Он слишком большой трус, чтобы не прийти. Он станет торговаться. И окажется у нас в руках. Вместе с золотом. И сундуком.

Визель сверкнул единственным глазом и ударил кулаком по затянутой в черную перчатку ладони.

— Кто бы мог подумать, что на всем Диске наберется столько разумной груши? — посетовал он. — Откуда нам было знать?

— Ты слишком волнуешься, Стрен. Уверен, на этот раз у тебя все получится, — ласково сказал Аймор.

Его помощник с отвращением фыркнул и отправился в обход зала, чтобы задать жару своим людям. Аймор продолжал наблюдать за Двацветком.

Странно, но маленький турист, казалось, совершенно не осознавал всей серьезности своего положения. Аймор несколько раз видел, как он с выражением глубокого удовлетворения осматривает комнату. Турист не переставая болтал с Пузаном, и Аймор заметил, как какой-то клочок бумаги перешел из рук в руки. Трактирщик в свою очередь вручил чужестранцу несколько монет. Странно все это…

Когда Пузан поднялся на ноги и вразвалку прошлепал мимо стула Аймора, рука главного вора, будто распрямившаяся стальная пружина, вылетела вперед и ухватила толстяка за передник.

— О чем это вы беседовали, мил человек? — негромко поинтересовался величайший вор в Анк-Морпорке.

— Н-ни о чем, Аймор. Частное дельце, не более того.

— Между друзьями не бывает секретов, Пузан.

— Э-э, гм. Ну, по правде говоря, я сам не успел разобраться, что к чему. Это нечто типа пари, понимаешь? — нервно объяснил трактирщик. — Мы вроде как поспорили, что «Порванный Барабан» не сгорит.

Аймор буравил его своими глазками, пока Пузан не задергался от страха и беспокойства. Тогда главный вор расхохотался.

— Вы держали пари на эту изъеденную древоточцами кучу старых бревен? — переспросил он. — Парень, должно быть, чокнутый!

— Да, но у этого чокнутого водятся денежки. Он говорит, что теперь, когда у него есть… не могу вспомнить слово, на «п» начинается, ставка, так сказать… в общем, тем людям, на которых он работает в Агатовой империи, придется раскошелиться. Если «Порванный Барабан» сгорит. Не то чтобы я надеялся, что это случится. Что он сгорит. В смысле «Порванный Барабан». Я хочу сказать, он для меня как дом родной, «Барабан» этот…

— А ты не так уж и глуп, а? — подытожил Аймор и оттолкнул трактирщика прочь.

Дверь резко распахнулась и с грохотом ударилась о стену.

— Эй, это же моя дверь! — завопил Пузан.

Потом до него дошло, кто стоит на верхней ступеньке. Он успел нырнуть под стол за долю секунды до того, как короткий черный дротик, пролетев через всю комнату, с глухим стуком впился в деревянную обшивку стены.

Аймор осторожно протянул руку и налил ещё кувшин пива.

— Не хочешь присоединиться, Злорф? — ровным голосом спросил он. — И убери шпагу, Стрен. Злорф Мягкоступ — наш друг.

Президент Гильдии Убийц ловко крутанул короткую духовую трубку и тем же движением плавно опустил её в кобуру.

— Стрен! — повторил Аймор.

Вор в черном, шипя, вложил шпагу в ножны. Однако его рука не отрывалась от рукояти, а глаза — от убийцы.

Это было нелегко. В Гильдии Убийц отбор кандидатов на повышение производился путем конкурсных экзаменов, а практика была самым важным — и, в сущности, единственным — предметом. Поэтому широкое честное лицо Злорфа было крест-накрест изрезано старыми, затянувшимися рубцами — результат многих рукопашных схваток. Впрочем, возможно, что это лицо и раньше не было таким уж красивым, — поговаривали, что профессию, в которой широко практиковались темные капюшоны, плащи и ночные прогулки, Злорф выбрал потому, что среди его предков были избегающие дневного света тролли. Люди, которые осмеливались посудачить об этом в пределах досягаемости слуха Злорфа, имели обыкновение складывать потом свои уши в шляпу.

Злорф, которого сопровождали несколько подручных, неторопливо спустился по ступенькам и, остановившись прямо перед Аймором, сказал:

— Я пришел за туристом.

— Он имеет к тебе какое-то отношение, Злорф?

— Да. Гринджо, Урмонд, взять его.

Двое убийц выступили вперед. Однако перед ними возник Стрен, и лезвие его шпаги материализовалось в дюйме от их глоток.

— Скорее всего, я успею убить только одного из вас, — процедил он, — так что посоветуйтесь между собой, кого именно.

— Подними голову, Злорф, — предложил Аймор.

Из темноты между балками вниз смотрел ряд злых желтых глаз.

— Ещё один шаг, и ты уйдешь отсюда с большим количеством пустых глазниц, чем пришел, — сказал главный вор. — Так что сядь, Злорф, и выпей. Давай обсудим проблему, как разумные люди. Я-то думал, у нас с тобой уговор. Вы не грабите — я не убиваю. В смысле за деньги, — добавил он после небольшой паузы.

Злорф принял предложенное пиво.

— Так в чем дело? — спросил он. — Я его убью. А потом вы его ограбите. Это вон тот забавный тип?

— Да.

Злорф уставился на Двацветка. Маленький турист ухмыльнулся ему в ответ. Злорф пожал плечами. Он редко тратил время на размышления, почему одни люди желают видеть других мертвыми. Знать, такова жизнь…

— Могу я спросить, кто твой клиент? — поинтересовался Аймор.

Злорф протестующе поднял руку:

— Умоляю тебя! Профессиональный этикет.

— Разумеется. Кстати…

— Да?

— По-моему, у меня за дверью стоит пара охранников…

— Стояла.

— И ещё несколько в дверном проеме по другую сторону улицы…

— До недавних пор.

— И два лучника на крыше.

Сомнение промелькнуло по лицу Злорфа, точно последний луч заходящего солнца по плохо вспаханному полю.

От резкого удара дверь отлетела к стене, сильно попортив стоявшего рядом убийцу.

— Кончайте так обращаться с моей дверью! — взвизгнул из-под стола Пузан.

Злорф и Аймор уставились на вновь прибывшего. Вновь прибывший был толстеньким, низеньким и богато одетым. Очень богато одетым. За спиной его маячили несколько высоких, массивных фигур. Очень массивных, угрожающе выглядящих фигур.

— Кто это? — спросил Злорф.

— Я его знаю, — сказал Аймор. — Его зовут Рерпф. Он содержит трактир «Стонущая Миска» у Медного моста. Стрен, избавься от него.

Рерпф поднял унизанную кольцами руку. Стрен Визель в нерешительности остановился на полпути к двери. Несколько очень больших троллей поднырнули под притолоку и, жмурясь от света, выстроились по обе стороны от толстенького трактирщика. Похожие на мешки с мукой предплечья бугрились мускулами размером с дыню. Каждый тролль держал в руке обоюдоострый топор. Небрежно сжимая рукоять большим и указательным пальцами.

Пузан вылетел из своего укрытия; его лицо побагровело от ярости.

— Вон! — завопил трактирщик. — Убери отсюда этих троллей!

Никто не шелохнулся. В комнате воцарилась внезапная тишина. Пузан быстро оглянулся вокруг. До него стало доходить, с кем он говорит и как говорит. С его губ сорвалось поскуливание, воспользовавшееся возможностью вырваться на свободу.

Пузан подлетел к дверям погреба как раз в тот момент, когда один из троллей лениво взмахнул рукой-окороком и его топорик, вращаясь, понесся через комнату. Грохот захлопнувшейся двери и последующий удар расщепившего её топора слились в один звук.

— Тысяча чертей! — воскликнул Злорф Мягкоступ.

— Чего тебе надо? — спросил Аймор.

— Я представляю здесь Гильдию Купцов и Торговцев, — спокойно ответил Рерпф. — Можно сказать, защищаю наши интересы. То есть этого маленького чужестранца.

Аймор наморщил лоб.

— Прошу прощения, — перебил он. — Мне послышалось, или ты действительно упомянул Гильдию Купцов?

— И Торговцев, — подтвердил Рерпф.

За его спиной, в дополнение к ещё нескольким троллям, возникла кучка людей. Их лица были смутно знакомы Аймору. Скорее всего, он видел их за стойками и прилавками. Неприметные личности — легко не заметить, легко забыть. Где-то в глубине его сознания зародилось неприятное чувство. Он подумал о том, каково придется, скажем, лисе, столкнувшейся морда к морде с разъяренной овцой. Тем более если эта овца может себе позволить держать на службе волков.

— А могу я спросить, с каких пор существует эта… гильдия? — осведомился Аймор.

— С сегодняшнего дня, — ответил Рерпф. — Я, чтоб ты знал, вице-президент гильдии по делам туризма.

— А чего такое этот туризм, о котором ты говоришь?

— Э-э, мы не совсем уверены… — начал было Рерпф.

Какой-то бородатый старикашка высунул голову из-за его плеча и прокудахтал:

— Если говорить от лица виноторговцев Морпорка, то Туризм означает Бизнес. Понял?

— Ну и? — холодно спросил Аймор.

— Ну, — ответил Рерпф, — и мы защищаем наши интересы. Как я уже сказал.

— Воры — ВОН! Воры — ВОН! — закудахтал его престарелый сотоварищ.

Ещё несколько человек подхватили этот лозунг. Злорф ухмыльнулся.

— И убийцы! И убийцы! — затянул старикашка.

Злорф что-то рыкнул.

— Наши требования вполне резонны, — заметил Рерпф. — Если по всему городу грабят и убивают, что за впечатления увезут с собой наши гости? Вы проделываете долгий путь, чтобы посмотреть на наш прекрасный город с его многочисленными историческими и культурными достопримечательностями, а также разнообразными самобытными обычаями, и приходите в себя мертвым где-нибудь на задворках или, не дай боги, плывущим по Анку. Вряд ли вы тогда расскажете всем своим друзьям о том, как замечательно здесь развлеклись. Давайте взглянем фактам в лицо, мы должны двигаться в ногу со временем.

Злорф и Аймор переглянулись.

— А ведь и правда. Нужно двигаться в ногу, — сказал Аймор.

— Ну так давай двигаться, братишка, — согласился Злорф и, стремительно подняв ко рту духовую трубку, послал свистнувший дротик в ближайшего тролля.

Тот крутнулся вокруг собственной оси и запустил в убийцу топором. Топор, жужжа, пролетел над головой Злорфа и попал в какого-то мелкого воришку, которому не повезло оказаться позади Мягкоступа.

Рерпф быстро пригнулся. Тролль за его спиной поднял огромный железный арбалет и выпустил в ближайшего убийцу длиннющую, размером с копье, стрелу. Так все и началось…

* * *

Давно подмечено, что люди, чувствительные к излучениям в ультраоктарине — восьмом цвете, пигменте Воображения, — могут видеть то, что не видят другие.

Вот так и вышло, что Ринсвинд, торопливо пробиравшийся вместе с топающим сзади Сундуком по многолюдным вечерним базарам Морпорка, внезапно столкнулся с высокой темной фигурой. Развернувшись, чтобы высказать в адрес неосмотрительного прохожего пару подходящих проклятий, Ринсвинд узрел Смерть.

Это мог быть только Смерть. Никто другой не разгуливает по городу с пустыми глазницами. Коса, небрежно переброшенная через плечо, тоже давала ключ к разгадке личности незнакомца. Пока Ринсвинд в ужасе пялился на это явление, парочка влюбленных, смеясь над какой-то только им двоим понятной шуткой, прошла прямо сквозь фигуру и, похоже, ничего не заметила.

Смерть, лицо которого навсегда застыло в мрачной маске, также выглядел удивленным.

— РИНСВИНД? — уточнил он голосом низким и тяжелым, словно подземный грохот захлопывающихся свинцовых дверей.

— М-м, — отозвался волшебник, пытаясь скрыться от безглазого взгляда.

— НО ПОЧЕМУ ТЫ ЗДЕСЬ? — (Бум-бум, опустилась надгробная плита в кишащей червями цитадели под старыми горами…)

— М-м, а почему меня здесь не должно быть? — спросил Ринсвинд. — Хотя чего я тебя расспрашиваю, у тебя, наверное, куча дел, так что если ты…

— Я БЫЛ УДИВЛЕН, УВИДЕВ ТЕБЯ, РИНСВИНД, ПОТОМУ ЧТО У МЕНЯ НА ЭТУ САМУЮ НОЧЬ УЖЕ НАЗНАЧЕНА ВСТРЕЧА С ТОБОЙ.

— О нет, только не…

— ПРОКЛЯТЬЕ, И САМОЕ ДОСАДНОЕ В ЭТОЙ ИСТОРИИ ТО, ЧТО Я ОЖИДАЛ ВСТРЕТИТЬ ТЕБЯ В ПСЕВДОПОЛИСЕ.

— Но это за пять сотен миль отсюда!

— ЭТО ТЫ МНЕ ГОВОРИШЬ? НАСКОЛЬКО Я ПОНИМАЮ, ОПЯТЬ ВСЯ СИСТЕМА ПОЛЕТЕЛА К ЧЕРТЯМ. ПОСЛУШАЙ, А МОЖЕТ, ВСЕ-ТАКИ ЕСТЬ ХОТЬ КАКОЙ-НИБУДЬ ШАНС?..

Ринсвинд попятился, выставив вперед руки. Торговец сушеной рыбой, стоящий за ближайшим прилавком, с интересом наблюдал за прохожим психом.

— Никаких шансов!

— Я МОГ БЫ ОДОЛЖИТЬ ТЕБЕ ОДНУ ОЧЕНЬ БЫСТРУЮ ЛОШАДЬ.

— Нет!

— ЭТО БУДЕТ СОВСЕМ НЕ БОЛЬНО.

— Нет!

Ринсвинд бросился бежать. Смерть проводил его взглядом и горько пожал плечами.

— НУ И ПОШЕЛ ТЫ… — сказал он и, повернувшись, вдруг заметил торговца рыбой.

Глухо зарычав, Смерть протянул костлявый палец и остановил его сердце, но это не доставило ему никакого удовольствия.

Потом Смерть припомнил, что должно случиться этой ночью. Было бы неверно сказать, что он улыбнулся, потому что черты его лица, независимо от его воли, были заморожены в костяной улыбке. Но он замурлыкал себе под нос песенку, веселенькую, как братская могила во время чумы. Задержавшись на секунду, чтобы отнять жизнь у пролетавшей мимо букашки и одну из девяти жизней у кошки, притаившейся под рыбным прилавком (все кошки видят в октарине), Смерть повернулся на каблуках и зашагал в сторону «Порванного Барабана».

Улица Короткая в Морпорке — в действительности одна из самых длинных в этом городе. Филигранная улица пересекает её дальний по вращению конец на манер верхней перекладины в букве «Т». «Порванный Барабан» расположен так, что из его окон видна вся Короткая улица.

Затаившийся в начале улицы тёмный продолговатый предмет поднялся на крошечных ножках и помчался вперед. Поначалу он двигался неуклюжей рысью, но, пробежав половину расстояния до цели, уже летел как стрела…

Ещё более темная тень медленно прокралась вдоль одной из стен «Барабана», прошмыгнув в нескольких шагах от двух троллей, которые охраняли дверь. Ринсвинд обливался потом. Если тролли услышат слабое позвякивание, доносившееся из висевшего у него на поясе мешочка…

Один из охранников постучал своего коллегу по плечу, издав при этом звук, похожий на удар одного камешка о другой, и указал на залитую светом звезд улицу…

Ринсвинд молнией выскочил из укрытия, развернулся и зашвырнул свою ношу в ближайшее окно «Барабана».

Визель первым заметил его. Мешочек, медленно поворачиваясь в воздухе, пролетел по дуге через весь зал и лопнул, ударившись о край стола. Мгновение спустя по полу, вращаясь и сверкая, раскатились золотые монеты.

В комнате внезапно воцарилась тишина, если не считать слабого звона золота и поскуливания раненых. Визель, выругавшись, прикончил убийцу, с которым дрался, и заорал:

— Это ловушка! Никому не двигаться!

Шесть десятков людей и дюжина троллей застыли на месте, разом перестав шарить по полу.

Дверь отлетела к стене в третий раз. Два тролля ворвались в «Барабан», захлопнули за собой дверь, задвинули тяжелый деревянный засов и скатились вниз по ступенькам.

Снаружи донеслось внезапное крещендо бегущих ног. И дверь распахнулась в последний раз. В сущности, она просто взорвалась, огромный деревянный засов отлетел в противоположный конец зала, и даже дверная коробка не выдержала.

Дверь и коробка приземлились на один из столов, и тот разлетелся в щепки. Пару мгновений стояла гробовая тишина, но вдруг застывшие участники драки заметили, что куча деревянных обломков подозрительно зашевелилась. Это Сундук бешено встряхивался, выбираясь из-под досок.

В зияющем дверном проеме появился Ринсвинд и швырнул ещё одну золотую гранату. Она врезалась в стену и рассыпалась дождем монет.

Внизу, в подвале, Пузан поднял глаза, что-то буркнул под нос и продолжил свою работу. Весь запас свечей, заготовленный на наматывающую зиму, был уже разложен по полу и перемешан с щепками для растопки. Пузан принялся ворочать бочку с ламповым маслом.

— «Страх-и-в-ванне», — пробормотал он.

Ручейки масла хлынули на пол, закружившись водоворотами вокруг его ног.

* * *

Визель, лицо которого превратилось в маску ярости, бросился вперед. Ринсвинд тщательно прицелился и залепил мешочком с золотом прямо ему в грудь.

Аймор что-то выкрикнул и ткнул обвиняющим пальцем в сторону Ринсвинда. Один из воронов сорвался со своего насеста среди балок и камнем упал на волшебника, выставляя растопыренные сверкающие когти.

Долететь ему не удалось. Когда он был примерно на полпути к цели, Сундук подскочил на своей подстилке из щепок, на мгновение откинул в полете крышку и снова захлопнул её.

Мягко приземлившись, Сундук опять слегка приоткрыл крышку. Ринсвинд увидел, как язык, длинный, как пальмовый лист, и багровый, как красное дерево, слизнул несколько приставших перьев.

В тот же самый миг с потолка грохнулась гигантская люстра-колесо, погрузив зал в темноту. Ринсвинд свернулся как пружина, подпрыгнул на месте и, ухватившись за балку, — откуда только сила взялась, — забросил себя на относительно безопасное перекрытие.

— Потрясающе, правда? — произнес чей-то голос у него под ухом.

Внизу воры, убийцы, тролли и торговцы, все одновременно, осознали, что находятся в помещении, передвижение по которому крайне затруднено из-за разбросанных по полу золотых монет. Кроме того, среди угрожающе маячащих во мраке силуэтов присутствовало нечто совершенно ужасное. В едином порыве участники сражения бросились к двери. Только никто из них понятия не имел, где эта дверь находится.

Ринсвинд, наблюдающий за хаосом с потолочной балки, перевел изумленные глаза на Двацветка.

— Это ты срезал люстру? — свистящим шепотом осведомился он.

— Ага.

— Как ты здесь очутился?

— Я решил, что мне лучше не путаться под ногами.

Ринсвинд обдумал эту резонную мысль. Возразить ему было нечего.

— Настоящая потасовка! — добавил Двацветок. — Я даже представить не мог, что со мной такое случится! Как ты думаешь, наверное, мне следует их поблагодарить? Или это все ты устроил?

Ринсвинд тупо посмотрел на него.

— По-моему, пора спускаться, — глухо сказал он. — Все разбежались.

Он протащил Двацветка через завалы ломаных столов и поднял по ступенькам. Они вырвались в хвост уходящей ночи. На небе ещё задержались несколько звезд, но луна уже опустилась за горизонт, а у Края виднелось слабое серое свечение. Что самое главное, улица была пуста.

Ринсвинд принюхался.

— По-моему, пахнет маслом, или мне только кажется? — спросил он.

Тут из темноты выступил Визель и ловкой подножкой сбил волшебника с ног.

На верхней площадке подвальной лестницы Пузан опустился на колени и сунул пальцы в коробок со спичками. Спички оказались отсыревшими.

— Убью чертову кошку, — пробормотал он и стал на ощупь искать запасной коробок, который обычно лежал на полочке у двери.

Коробка на месте не оказалось. Пузан произнес нехорошее слово.

В воздухе рядом с ним возникла зажженная лучина.

— ВОТ, ВОЗЬМИ.

— Спасибо, — поблагодарил Пузан.

— НЕ ЗА ЧТО.

Трактирщик спустился по ступенькам, чтобы бросить лучину в подвал. Внезапно его рука застыла в воздухе. Он посмотрел на пламя, наморщил лоб и, обернувшись, поднял лучину вверх, чтобы осветить помещение. Толку от маленького огонька было мало, но все же его слабого света хватило, чтобы придать темноте некую форму…

— О нет… — выдохнул Пузан.

— О ДА, — возразил Смерть.

Ринсвинд покатился по земле.

Сначала он решил, что Визель проткнет его на месте. Но действительность оказалась значительно хуже. Визель решил подождать, пока волшебник встанет.

— Вижу, у тебя имеется меч, волшебник, — спокойно сказал вор. — Я предлагаю тебе подняться. Посмотрим, как ты владеешь клинком.

Ринсвинд как можно медленнее поднялся на ноги и вытащил из-за пояса короткий меч, который несколько часов и сотню лет назад отобрал у одного из охранников. Меч был тупым и коротким по сравнению с тонкой, как струна, шпагой Визеля.

— Но я не умею фехтовать, — провыл он.

— Прекрасно.

— А ты знаешь, что волшебника нельзя убить холодным оружием? — в отчаянии спросил Ринсвинд.

Визель холодно усмехнулся.

— Слышал, — сказал он. — Жду не дождусь, когда проверю это на практике.

Он сделал выпад.

Чисто случайно Ринсвинд отразил удар. Волшебник потрясенно отдернул руку, благодаря тому же счастливому стечению обстоятельств парировал второй удар и принял третий в грудь на уровне сердца.

Послышался звон.

Торжествующий рык замер у Визеля в горле. Он выдернул шпагу и опять ткнул ей в волшебника, который стоял ни жив ни мертв от ужаса и чувства вины. Снова послышался звон, и из-под балахона Ринсвинда посыпались золотые монеты.

— Значит, у тебя вместо крови течет золото? — прошипел Визель. — Интересно, а в своей общипанной бороденке ты тоже умудрился припрятать золотишко, ничтожный…

И он завес шпагу для последнего удара, но мрачное зарево, разгорающееся в дверях «Порванного Барабана», вдруг мигнуло, чуть померкло и взметнулось вверх ревущим огненным шаром, который выгнул стены наружу и поднял крышу на сотню футов в воздух, прорвавшись брызгами раскаленной докрасна черепицы.

Визель обескураженно уставился на бушующее пламя. И тут Ринсвинд прыгнул. Он поднырнул под правую руку вора, его меч, описав крайне неумелую дугу, ударил Визеля плашмя и вылетел из ладони волшебника. Под дождем из искр и капель горящего масла Визель выбросил вперед затянутые в перчатки руки, схватил Ринсвинда за шею и начал душить, пригибая волшебника к земле.

— Это все тывиноват! — заорал он. — Ты и твой чертов ящик!

Его большой палец нащупал сонную артерию Ринсвинда. «Вот и все, — подумал волшебник-недоучка. — Хотя куда б я ни попал, хуже, чем здесь, уже не будет…»

— Извините, — сказал Двацветок.

Ринсвинд почувствовал, как пальцы на его горле разжались. Визель медленно распрямился, на лице вора застыла беспредельная ненависть.

На волшебника свалился пылающий уголек. Ринсвинд торопливо сбил огонь и быстро вскочил на ноги.

Двацветок стоял у Визеля за спиной, уперев в поясницу вора кончик его собственной острой, как игла, шпаги. Глаза Ринсвинда сузились. Он пошарил у себя за пазухой, нащупал там что-то и, зажав в кулаке, вытащил наружу.

— Не вздумай шевельнуться, — предупредил он.

— Я все правильно делаю? — озабоченно спросил Двацветок.

— Он говорит, что, если ты пошевелишься, он проткнет тебе печенку, — вольно перевел Ринсвинд.

— Сомневаюсь, — сказал Визель.

— Хочешь поспорить?

— Нет.

Когда Визель уже было напрягся, собираясь броситься на туриста, рука Ринсвинда вдруг вылетела вперед и заехала вору прямо в челюсть. Визель какое-то мгновение изумленно взирал на волшебника, а потом тихо свалился на землю.

Ринсвинд разжал саднящий кулак, и сверток с золотыми монетами выскользнул из его пульсирующих болью пальцев.

— Проклятье! — посмотрев на распластавшегося вора, выдохнул он.

Неожиданно, задрав голову вверх, он заорал — это ему за шиворот упал ещё один уголек. Пламя быстро распространялось по крышам соседних домов. Люди выбрасывали пожитки из окон и выволакивали из дымящихся конюшен лошадей. Ещё один взрыв раскаленного добела вулкана, в который превратился «Барабан», и над головами, словно коса, вжикнул огромный мраморный камин.

— Ближайшие ворота — Противовращательные! — проорал Ринсвинд, заглушая грохот рушащихся балок. — Бежим!

Он схватил упирающегося Двацветка за руку и потащил по улице.

— Мой Сундук…

— Плевать на Сундук! Задержись здесь ещё на несколько минут — и попадешь в такое место, где Сундуки тебе больше не понадобятся! Да бежим же! — завопил Ринсвинд.

Они проталкивались сквозь толпу перепуганных людей, удирающих от пожара. Волшебник огромными глотками втягивал в себя холодный предрассветный воздух. Одна мысль не давала ему покоя.

— Я был уверен, что все свечи потухли, — сказал он. — Как же тогда загорелся «Барабан»?

— Не знаю, — простонал Двацветок. — Это ужасно, Ринсвинд. Только мы поладили…

Ринсвинд потрясенно остановился — какой-то беженец врезался в него и с проклятиями отлетел прочь.

— Поладили?

— Да. По-моему, они потрясающие парни… у нас возникли небольшие языковые проблемы, но они так хотели, чтобы я к ним присоединился, не принимали никаких отказов… Я ещё подумал: вот оно, настоящее радушие…

Ринсвинд хотел было вывести его из заблуждения, но потом сообразил, что не знает, с чего начать.

— Какой удар для старины Пузана! — продолжал Двацветок. — Однако он поступил мудро. Я сохранил тот райну, который он заплатил в качестве первого взноса.

Ринсвинд не знал, что означает слово «взнос», но его мозг сработал очень быстро.

— Ты «за-страх-овал» «Барабан»? Ты поспорил с Пузаном, что таверна не загорится?

— Да. Стандартная оценка. Двести райну. А почему ты спрашиваешь?

Ринсвинд обернулся и, уставившись на пламя, которое подбиралось все ближе и ближе, попробовал прикинуть, сколько кварталов Анк-Морпорка можно купить за двести райну. Довольно много, решил он. Но судя по тому, с какой скоростью продвигается огонь, вскоре покупать будет нечего…

Ринсвинд взглянул на туриста.

— Ты… — сказал он и поискал в памяти самое нехорошее слово на тробском языке.

К сожалению, счастливые маленькие тробцы совершенно не умели ругаться как следует.

— Ты… — повторил он.

Ещё одна торопящаяся фигура врезалась в него, едва не задев торчащей из-за плеча косой. Тут измученный Ринсвинд взорвался.

— Ты, ничтожный (тот, кто, надев медное носовое кольцо, стоит в ножной ванне на вершине горы Раруаруаха во время страшной грозы и кричит, что черты лица Алохуры, Богини Молний, напоминают пораженный дурной болезнью корень улоруахи)!

— Я ПРОСТО ВЫПОЛНЯЮ СВОЮ РАБОТУ, — пробормотала фигура, быстро удаляясь.

Каждое слово падало тяжело, как мраморная глыба; более того, Ринсвинд был уверен, что никто, кроме него, этих слов не услышал.

Он снова сгреб Двацветка в охапку и предложил:

— Давай-ка сматываться отсюда!

Один интересный побочный эффект пожара в Анк-Морпорке касается полиса на «страх-и-в-ванне» «Барабана». Этот полис покинул город через изуродованную крышу трактира, вознесся на крыльях теплового урагана высоко в небо Плоского мира и приземлился спустя несколько дней и за пару тысяч миль в кусте улоруахи на Тробских островах. Наивные жизнерадостные островитяне в дальнейшем почитали этот полис как бога, к вящей потехе своих более просвещенных соседей. Как ни странно, дожди и урожаи в последующие несколько лет были сверхъестественно щедрыми, в результате чего на острова была направлена исследовательская экспедиция с факультета малых религий Незримого Университета. Их вердикт гласил, что все происходящее не более чем видимость.

Раздуваемое ветром пламя распространялось с невиданной скоростью, с легкостью обгоняя беженцев. Когда Ринсвинд с обожженным, покрасневшим от огня лицом добрался до Противовращательных ворот, бревна створок уже пылали. По пути Ринсвинд и Двацветок успели обзавестись лошадьми — купить тяговую силу оказалось не так уж и трудно. Хитрый барышник запросил в пятьдесят раз больше настоящей цены и остался стоять с разинутым ртом, когда ему в руки сунули сумму, составляющую тысячекратную стоимость покупки.

Ринсвинд и Двацветок проехали ворота за какую-то долю секунды до того, как первое из огромных бревен, подняв тучу искр, обрушилось вниз. Морпорк уже превратился в огненный котел.

Пока они галопом неслись по залитой красноватым светом дороге, Ринсвинд искоса поглядывал на своего попутчика, который в данный момент изо всех сил пытался научиться ездить верхом.

«Гром и молния! — думал волшебник. — Он ещё жив! И я тоже. Кто бы мог подумать? Может быть, в этом «отраженном шуме подземного духа» все же что-то есть?»

Словосочетание было очень неуклюжим. Ринсвинд попытался, ломая язык, выговорить грубые слоги, из которых состояло слово на родном языке Двацветка.

— Эколирика? — попробовал он. — Экро-гнотика? Эхо-гномика?

Вот так сойдет. Звучит очень похоже.

Ниже по течению реки, в нескольких сотнях ярдов от последнего дымящегося пригорода Анк-Морпорка, необычно прямоугольный и, очевидно, сильно нахлебавшийся воды предмет коснулся скопившегося у берега ила и тут же выпустил из себя множество ножек, которые принялись скрести дно в поисках опоры.

Выбравшись на берег, Сундук — весь заляпанный сажей, в пятнах от воды и очень, очень злой — встряхнулся, осмотрелся по сторонам и бодрой рысью двинулся прочь. Маленький, невероятно уродливый демон, устроившийся на его крышке, с интересом разглядывал окрестности.

Бравд посмотрел на Хорька и приподнял брови.

— Ну вот и все, — подытожил Ринсвинд. — Сундук в итоге догнал нас. Только не спрашивайте меня, как. Ещё вино есть?

Хорек поднял с земли пустой бурдюк.

— По-моему, на сегодняшнее утро тебе хватит, — сказал он.

Бравд наморщил лоб.

— Золото есть золото, — изрек он наконец. — Как может человек, у которого имеется куча золота, считать себя бедняком? Ты либо беден, либо богат. Это же логично.

Ринсвинд икнул. Он успел убедиться, что логика — вещь очень непостоянная.

— Ну, значит так, — сказал он, — я вот подумал, дело в следующем: в общем, вам известно, что такое октирон?

Оба джентльмена удачи кивнули. В землях, лежащих вокруг Круглого моря, этот необычный, отливающий всеми цветами радуги металл ценился не меньше, чем древесина груши разумной, да и встречался не чаще. Человек, у которого имеется иголка из октирона, никогда не заблудится, поскольку, будучи очень чувствительной к магическому полю Диска, она всегда указывает на Пуп Плоского мира. Кроме того, эта иголка чудесным образом штопает своему хозяину носки.

— Понимаете, я считаю, что у золота тоже есть свое магическое поле. Нечто вроде финансового волшебства. Эхо-гномика, — хихикнул Ринсвинд.

Хорек поднялся на ноги и потянулся. Солнце стояло уже довольно высоко, город внизу был окутан туманом и наполнен зловонными испарениями. И золотом, решил он. Даже житель Морпорка побросает свои сокровища, когда речь зайдет о целостности его шкуры. Пора в путь.

Маленький человечек, которого звали Двацветком, похоже, спал. Хорек посмотрел на него и покачал головой.

— Город ждёт, каким бы он там ни был, — сказал Хорек. — Спасибо за занимательный рассказ, волшебник. Что собираешься делать дальше?

Он внимательно посмотрел на Сундук, который попятился и лязгнул на него крышкой.

— Корабли нынче из города не уходят, — снова хихикнул Ринсвинд. — Полагаю, мы поедем берегом до Щеботана. Я же обязан за ним приглядывать. Я, конечно, не очень-то этого и хочу, но…

— Мы понимаем, понимаем, — успокоил его Хорек и, повернувшись, вскочил в седло лошади, которую держал Бравд.

Спустя несколько минут оба героя превратились в крошечные точки, покрытые облаком пыли и спешащие вниз, к угольно-черному городу.

Ринсвинд тупо уставился на распластавшегося туриста. На двух распластавшихся туристов. Некая беспризорная мысль, болтающаяся по разным измерениям в поисках свободного сознания, воспользовалась беспомощным состоянием волшебника и проскользнула в его мозг.

— Ещё одна паршивая история, в которую я вляпался по вашей милости, — простонал Ринсвинд и тяжело повалился навзничь.

— Чокнутый, — подвел итог Хорек.

Бравд, скачущий в нескольких шагах от него, кивнул.

— Все волшебники рано или поздно сходят с ума, — заметил он. — Это все пары ртути. Разъедают им мозги. И ещё грибы.

— Тем не менее… — сказал его одетый в коричневое приятель и, запустив руку за пазуху туники, вытащил золотой диск на короткой цепочке.

Бравд вопросительно поднял брови.

— Волшебник сказал, что у коротышки имеется какой-то золотой диск, который говорит ему, сколько сейчас времени, — объяснил Хорек.

— И это возбудило твою алчность, дружище? Ты всегда был искусным вором, Хорек.

— Это так, — скромно согласился его спутник.

Он дотронулся до кнопки на ободке диска, и крышка со щелчком отскочила.

Заключенный внутри маленький демон оторвался от крошечных счетов и сердито нахмурился.

— До восьми осталось всего десять минут, — рявкнул он.

Крышка захлопнулась, едва не прищемив Хорьку пальцы.

Хорек выругался и зашвырнул определитель времени далеко в кусты, где прибор скорее всего ударился о камень. Во всяком случае, почему-то определитель раскололся; мелькнула резкая вспышка октаринового света, повеяло запахом серы, и временное существо исчезло в каком-то своем демоническом измерении.

— Зачем ты так? — поинтересовался Бравд, который не расслышал слов демона.

— Как? — переспросил Хорек. — Что я сделал? Ничего ведь не случилось. Поехали, не то упустим уйму возможностей!

Бравд кивнул. Оба приятеля повернули лошадей и галопом помчались к древнему Анку и честному волшебству.

Глава 2

ПРИШЕСТВИЕ ВОСЬМИ

Плоский мир предлагает глазу гораздо более впечатляющие зрелища, нежели те, что можно найти во вселенных, сотворенных Создателями с худшим воображением, но лучшими способностями к механике.

Ну да, солнце Диска — это не более чем вращающаяся по орбите крошечная луна с протуберанцами едва ли крупнее, чем ворота для крикета. Но этому небольшому изъяну можно противопоставить потрясающую картину Великого А’Туина, на чьем древнем, испещренном метеоритными кратерами панцире покоится Диск. Иногда во время своего неторопливого путешествия по берегам Бесконечности Великий А’Туин поворачивает огромную, как целая страна, голову, чтобы щелкнуть зубами на пролетающую комету.

Но, возможно, самое впечатляющее зрелище — это бесконечный Краепад. Даже те умы, которые уже столкнулись с абсолютной галактической необъятностью А’Туина, отказываются поверить в это явление. Там моря Диска, бурля, вечно переливаются через Край в космическое пространство. А может, самое невероятное зрелище на Диске — это Краедуга, опоясывающая мир восьмицветная радуга, которая висит в насыщенном туманами воздухе над Краепадом. Восьмой цвет — это октарин, образующийся за счет эффекта рассеивания сильного солнечного света в интенсивном магическом поле.

Или самое великолепное зрелище — это Пуп. Там сквозь облака на десять миль в небо вздымается шпиль из зеленого льда, поддерживая на своей вершине царство Дунманифестин — обиталище богов Диска. Сами боги, несмотря на все великолепие расстилающегося внизу мира, редко бывают довольны. Как-то неловко осознавать себя богом мира, который существует только потому, что каждая кривая невероятности должна иметь свой конец. В особенности когда можно заглянуть в другие измерения и посмотреть на миры, у чьих Создателей было гораздо больше способностей к механике, чем воображения. Так что неудивительно, что боги Диска проводят больше времени в перебранках, нежели в познании всего сущего.

В этот конкретный день Слепой Ио, который никогда не забывал об осторожности и поэтому оставался главным из богов, сидел, опершись подбородком о ладонь, и смотрел на игральную доску, лежащую на столике из красного мрамора. Слепой Ио получил свое имя потому, что в том месте, где должны были находиться его глазницы, не было ничего, кроме двух участков чистой кожи. Его глаза, которых у Слепого Ио было впечатляющее количество, вели свою полунезависимую жизнь. Часть из них в данный момент висели над столиком.

Игральная доска представляла собой тщательно вырезанную и разделенную на квадраты карту Плоского мира. Сейчас несколько клеточек было занято прекрасно вылепленными игральными фигурами. Если бы какой-нибудь человек взглянул на фигурки со стороны, то сразу узнал бы в двух из них Бравда и Хорька. Остальные изображали ещё каких-то героев и воителей, которых на Диске было более чем достаточно.

Партию продолжали Ио, Бог-Крокодил Оффлер, бог легких ветерков Зефир, Рок и Госпожа. Теперь, когда все менее значительные игроки вышли из Игры, за доской воцарилась сосредоточенность. Одной из первых жертв стал Шанс, чей герой после удачного броска Оффлера попал в дом, битком набитый вооруженными гноллями. Вслед за Шансом сдала свои фишки Ночь, сославшись на назначенную встречу с Судьбой. Несколько второстепенных божеств взмыли в воздух и сейчас надоедали игрокам, подавая из-за плеча непрошеные советы.

Попутно делались ставки на то, что следующей из игры выйдет Госпожа. Её последний хоть чего-то стоящий воитель превратился в щепотку пепла, погибнув в развалинах ещё дымящегося Анк-Морпорка. Других фигур, которые Госпожа могла бы довести до противоположного края доски, практически не осталось.

Стаканчик для игральных костей представлял собой череп, отверстия которого были заткнуты рубинами. Слепой Ио взял кости в руки и, не сводя взгляда нескольких глаз с Госпожи, выбросил три пятерки.

Та улыбнулась. Глаза Госпожи были ярко-зелеными, без зрачков и радужки, и светились изнутри.

Среди воцарившегося в комнате молчания Госпожа порылась в своей игральной шкатулке и, достав с самого дна пару фигур, двумя решительными щелчками выставила их на доску. Остальные игроки, как один бог, вытянули шеи, чтобы взглянуть на новые фигуры.

— Вовшебник-венегат и какой-то квевк, — прошепелявил Бог-Крокодил Оффлер, которому, как обычно, мешали клыки. — Ну, знаете ви!

И одним когтем подтолкнул к центру стола кучку белых, словно кости, фишек.

Госпожа едва заметно кивнула и подняла череп. Несмотря на то, что игровой стаканчик едва шевельнулся, звук загремевших игральных костей разнесся по всему залу. Потом богиня вытряхнула кубики на стол, и они, подпрыгивая, покатились по поверхности.

Шестерка. Тройка. Пятерка.

Однако с пятеркой происходило что-то странное. Кубик, который подтолкнуло случайное столкновение сразу нескольких миллиардов молекул, качнулся на один из углов, медленно перевернулся и… сверху оказалась семерка.

Слепой Ио поднял кубик и сосчитал грани.

— Послушайте, — устало сказал он. — Давайте играть честно.

Дорога, ведущая из Анк-Морпорка в Щеботан, была высокогорной, пыльной и извилистой. Растянувшаяся на тридцать лиг вереница выбоин и полузасыпанных камней обвивалась вокруг вершин, ныряла в прохладные зеленые долины, заросшие цитрусовыми деревьями, и пересекала по скрипучим веревочным мосткам оплетенные лианами ущелья. Дорога была весьма живописна, но к передвижению совершенно непригодна.

«Живописная». Это прилагательное было новым для волшебника Ринсвинда, бакалавра магических наук Незримого Университета (обучение не закончено). Оно было одним из слов, которых он набрался с тех пор, как покинул обугленные развалины Анк-Морпорка. «Оригинальная» было вторым таким словом. Внимательно изучив пейзаж, вдохновивший Двацветка на использование первого прилагательного, Ринсвинд решил, что «живописная» — это то же самое, что и «жутко обрывистая». А под словом «оригинальная», которое использовалось для описания периодически встречающихся на пути деревенек, видимо, понимались выражения «рассадник заразы» и «жалкая развалюха».

Двацветок был туристом, первым туристом на Плоском мире. По мнению Ринсвинда, загадочное слово «турист» в переводе на нормальный язык означало «идиот».

Пока они неторопливо ехали сквозь насыщенный запахом тимьяна и жужжанием пчел воздух, Ринсвинд размышлял об испытаниях, выпавших на его долю за последние несколько дней. Хотя маленький чужеземец вел себя как совершенный псих, в то же самое время Двацветок был щедрым и значительно менее смертоносным, чем половина тех людей, с которыми волшебник якшался в Анк-Морпорке. Пожалуй, Двацветок ему даже нравился. Испытывать к нему неприязнь было все равно, что пинать щенка.

В данный момент Двацветок проявлял огромный интерес к теории и практике волшебства.

— Знаешь, магия кажется мне, э-э, довольно бесполезной, — заявил он. — Я-то всегда считал, что волшебнику нужно уметь всего лишь произнести заклинание. Но эта занудная зубрежка…

Ринсвинд угрюмо согласился и попытался объяснить, что магия, некогда неуправляемая и не подчиняющаяся никаким законам, давным-давно, в затянутые туманом времена, была укрощена Великими и Древнейшими, которые обязали её повиноваться Закону Сохранения Реальности. Этот закон требовал, чтобы усилие, необходимое для достижения цели, было одним и тем же независимо от используемых средств. На практике это означало, что создать иллюзию стакана с вином относительно несложно, поскольку для этого требуется всего лишь изменить траекторию падающего света. Но, с другой стороны, чтобы при помощи одной только ментальной энергии поднять на несколько футов настоящий стакан, приходилось тренироваться по нескольку часов в день. Иначе принцип рычага легко мог выдавить твой мозг через уши.

В продолжение Ринсвинд добавил, что частично древнюю магию ещё можно найти в сыром виде. Посвященные способны узнавать её по характерной восьмиугольной форме, которую она принимала, проникнув в кристаллическую решетку пространства-времени. Существовал, к примеру, металл октирон и газ октоген. Оба излучали опасное количество сырого волшебства.

— Все это очень тоскливо, — подвел итог Ринсвинд.

— Тоскливо?

Ринсвинд обернулся в седле и бросил многозначительный взгляд на Сундук, который легко трусил вдоль дороги на своих маленьких ножках, время от времени щелкая крышкой на пролетающих бабочек. Волшебник вздохнул.

— Ринсвинд считает, что настоящее волшебство — это когда ты можешь запрячь молнию, — пояснил бес-художник, который наблюдал за происходящим из крошечных дверей коробки, висящей на шее у Двацветка.

Всё утро бес провел за изображением живописных пейзажей и оригинальных сцен для своего хозяина, и теперь ему было позволено устроить перекур.

— Когда я сказал «обуздать», я не имел в виду «запрячь», — огрызнулся Ринсвинд. — Я имел в виду, ну, имел в виду, что… не знаю, мне никак не подыскать нужные слова. Я просто считаю, что мир должен быть, ну, вроде как более организованным.

— Это всего лишь фантазии, — возразил Двацветок.

— Понимаю. В том-то и беда.

Ринсвинд снова вздохнул. Здорово рассуждать о чистой логике, о вселенной, которая управляется разумными законами, и гармонии чисел, но простой и непреложный факт заключался в том, что Диск перемещался в пространстве на спине гигантской черепахи, и что у местных богов была дурная привычка ходить по домам атеистов и бить стекла.

Где-то рядом раздался слабый звук, слившийся с жужжанием пчел в придорожных зарослях розмарина. В нем присутствовало нечто странно костяное, как будто череп катнули по полу или крутанули стаканчик для игральных костей. Ринсвинд внимательно огляделся вокруг. Поблизости никого не было.

Почему-то это его встревожило.

Потом откуда-то повеял легкий ветерок, который, впрочем, тут же стих. Мир не изменился — практически. За несколькими исключениями.

Посреди дороги, к примеру, возник пятиметровый горный тролль. Исключительно злой тролль. Тролли все злые, это их обычное состояние, однако данный экземпляр был по-настоящему разъярен. Внезапная и мгновенная телепортация на три тысячи миль вырвала его из родного логова в Раммероркских горах. В соответствии с законами сохранения энергии перенос поднял внутреннюю температуру тролля до опасной отметки. Так что чудовище ощерило клыки и бросилось в атаку.

— Какое странное существо, — заметил Двацветок. — А оно опасно?

— Только для людей! — крикнул в ответ Ринсвинд.

Вытащив меч, волшебник отважно занес клинок и швырнул его прямо мимо тролля. Меч шумно улетел в кусты у обочины дороги.

Откуда-то донесся слабый-преслабый перестук, как будто залязгали чьи-то старые зубы.

Меч ударился о лежащий в кустарнике валун — самое интересное, валун был так искусно скрыт, что постороннему наблюдателю могло бы показаться, будто камня там не было вовсе. В общем, меч, подобно взметнувшемуся в воздух лососю, отрикошетил от булыжника и впился в серый загривок тролля.

Чудовище заворчало и одним взмахом когтистой лапы распороло бок Двацветковой лошади, которая, испуганно заржав, шарахнулась в чащу деревьев, росших неподалеку. Тролль крутнулся вокруг своей оси и кинулся было в сторону Ринсвинда.

Но тут медлительная нервная система донесла до тролля весть, что он уже мертв. На морде его промелькнуло мимолетное удивление, после чего чудовище рухнуло на землю и рассыпалось в щебень^[5].

«А-а-ргх», — подумал Ринсвинд, когда его лошадь в ужасе взвилась на дыбы. Он вцепился в поводья мертвой хваткой, а она неуклюже прошагала через дорогу на задних ногах, после чего, издав дикое ржание, развернулась и галопом помчалась в лес.

Стук лошадиных копыт замер вдали, оставив воздух гудению пчел и шелесту крыльев изредка пролетающих бабочек. Периодически раздавался ещё какой-то звук, очень необычный для этого ясного полуденного часа.

Он был похож на стук игральных костей.

— Ринсвинд?

Длинные ряды деревьев швыряли голос Двацветка из стороны в сторону. В конце концов, так и не дождавшись ответа, эхо вернулось обратно. Маленький турист уселся на камень и попытался думать.

Прежде всего, он заблудился. Досадная неприятность, но могло быть и хуже. Лес выглядел довольно интересным, в нем наверняка водились эльфы или гномы, а может, и те и другие вместе. Пару раз Двацветку действительно показалось, что среди ветвей он разглядел странные зеленые лица. Двацветку всегда хотелось встретить эльфа. Вообще-то, на самом деле он мечтал повстречаться с настоящим драконом, но сойдет и эльф. Или гоблин на крайний случай.

Его Сундук куда-то пропал, и это было очень неприятно. А ещё начал накрапывать дождик. Двацветок неуютно поерзал на влажном камне и попытался взглянуть на положение вещей оптимистически. К примеру, во время безумной скачки его разогнавшаяся лошадь, продираясь сквозь какие-то заросли, потревожила медведицу с медвежатами, но умчалась прочь прежде, чем та успела отреагировать. Потом лошадь пронеслась галопом прямо по огромной стае спящих волков, но, опять же, стремительно скрылась вдали, оставив яростный вой далеко позади. Тем не менее день близился к вечеру. Вряд ли стоит торчать всю ночь под открытым небом, подумал Двацветок. Может быть, поблизости обнаружится… Он погрузился в раздумья, мучительно припоминая, какого рода пристанище традиционно предлагается путникам в лесу. Может, где-нибудь рядом найдется пряничный домик?

Камень и правда был каким-то неуютным. Двацветок посмотрел вниз и вдруг узрел странную резьбу.

Рисунок был похож на паука. Или на осьминога. Из-за мха и лишайников деталей не было видно, но вырезанные в камне руны читались легко. Двацветок прочел надпись: «Путник, гастепреимный храм Бел-Шамгарота лежыт в направлении Пупа в адной тыще шагов отсюда». «Очень странно», — подумал Двацветок. Руны были ему незнакомы, тем не менее он без труда прочел их. Каким-то образом сообщение проникло прямиком в его мозг, избавив глаза от утомительной необходимости бегать по строчкам.

Двацветок поднялся на ноги и отвязал утихомирившуюся лошадь от молодого деревца. Он не знал, в какой стороне находится Пуп, но среди деревьев вроде бы вилась какая-то заросшая тропинка. Похоже, этот Бел-Шамгарот готов из кожи вон лезть, лишь бы помочь заблудившемуся путнику. Выбор был прост: либо Бел-Шамгарот, либо волки. Двацветок решительно кивнул.

Здесь необходимо отметить, что несколько часов спустя двое волков, идущих по его следу, вышли на ту же самую полянку. Взгляд их зеленых глаз упал на вырезанную в камне странную восьминогую фигуру, которая и в самом деле могла оказаться либо пауком, либо спрутом, либо ещё каким-нибудь, куда более необычным, чудовищем. Однако волки, узрев её, немедленно пришли к выводу, что в конце концов они не так уж и голодны.

А примерно в трех милях от поляны один неудавшийся волшебник висел высоко над землей, держась обеими руками за ветку березы.

На дерево он попал после пяти минут интенсивных занятий физкультурой. Сначала из подлеска вылетела разъяренная медведица и одним ударом лапы разодрала горло его лошади. Потом Ринсвинд, удирая с места побоища, выбежал на поляну, по которой кружила стая разгневанных волков. Доведенные до отчаяния преподаватели из Незримого Университета, так и не сумевшие обучить Ринсвинда искусству левитации, были бы изрядно потрясены той скоростью, с которой он домчался до ближайшего дерева и взобрался на самую макушку без видимой помощи рук и ног.

Волки и медведица остались внизу. Теперь нужно было решить, как поступить со змеей.

Змея была большая, зеленая и обвивала ветку с присущим рептилии терпением. Ринсвинд прикинул, ядовитая она или нет, но потом выбранил себя за дурацкий вопрос. Эта змея не могла не быть ядовитой.

— Ты чего ухмыляешься? — спросил он у фигуры, которая сидела на соседней ветке.

— ЭТО ОТ МЕНЯ НЕ ЗАВИСИТ, — ответил Смерть. — А ТЕПЕРЬ, БУДЬ ДОБР, РАЗОЖМИ РУКИ. Я НЕ МОГУ ТОРЧАТЬ ЗДЕСЬ ВЕСЬ ДЕНЬ.

— Зато я могу, — вызывающе заявил Ринсвинд.

Волки, сгрудившиеся у основания дерева, задрали головы и заинтересованно посмотрели на то, как их будущая еда разговаривает сама с собой.

— ТЕБЕ НЕ БУДЕТ БОЛЬНО, — уверил Смерть.

Если бы слова имели вес, одного предложения, произнесенного Смертью, хватило бы, чтобы удержать на якоре целое судно.

Руки Ринсвинда свело от боли. Он хмуро взглянул на слегка просвечивающую фигуру, которая сидела на дереве, словно стервятник какой.

— Не будет больно? — переспросил он. — Быть разорванным на куски волками — это не больно?

Он заметил, что его опасно сужающуюся ветку несколькими футами дальше пересекает другая ветвь. Если б только он мог дотянуться до неё…

Он качнулся в сторону, выставив вперед одну руку.

Как ни странно, прогнувшаяся ветка не сломалась. Она просто издала тихий хлюпающий звук и вывернулась из его хватки.

Ринсвинд обнаружил, что теперь он висит на полоске коры, которая потихоньку удлиняется, по мере того как кора отдирается от ветки. Он посмотрел вниз и с каким-то мрачным удовлетворением осознал, что приземлится на самого крупного волка.

Ринсвинд медленно опускался — кора отрывалась все дальше и дальше. Змея задумчиво наблюдала за происходящим.

Однако полоска выдержала. Ринсвинд уже было поздравил себя, но тут, подняв глаза, обнаружил то, чего прежде не замечал. Прямо на его пути висело самое большое осиное гнездо, какое он когда-либо видел.

Ринсвинд плотно зажмурил глаза.

«Откуда взялся тролль? — спросил он сам себя. — Все остальное — это моё обычное везение, но тролль-то тут при чем? Что здесь, раздери вас гром, происходит?»

Щелк. Это мог хрустнуть сухой прутик, вот только звук, казалось, раздался у Ринсвинда прямо в голове. Щелк, щелк. И ветерок, который не потревожил ни листочка.

Полоска коры, двигаясь мимо осиного гнезда, сорвала жужжащий шар с ветки. Он просвистел мимо головы волшебника и, стремительно уменьшаясь в размерах, ухнул в круг поднятых вверх волчьих морд.

Круг внезапно сомкнулся.

Круг внезапно разомкнулся.

Дружный вой, вырвавшийся из волчьих пастей, эхом отдался среди деревьев. Стая отчаянно пыталась увернуться от разъяренного облака ос. Ринсвинд глупо ухмыльнулся.

Его локоть во что-то уперся. Это был ствол дерева. Полоска коры донесла волшебника до самого основания ветки. Но других ветвей поблизости не наблюдалось. На гладкой коре не за что было уцепиться.

Зато можно было взяться за руку. Вернее, за две руки, которые просунулись сквозь замшелую кору рядом с волшебником. Узкие ладони, зеленые, как молодые листочки, изящные руки — и наружу выглянула дриада. Ухватив изумленного Ринсвинда с той растительной силой, которая легко вгоняет испытующий корень в скалу, дриада втащила волшебника в дерево. Плотная кора расступилась, как туман, и сомкнулась, как створки устрицы.

Смерть проводил Ринсвинда бесстрастным взглядом.

Затем он посмотрел на облачко букашек, выписывающих веселые зигзаги вокруг его черепа, и щелкнул пальцами. Насекомые посыпались на землю. Однако особого удовольствия от этого Смерть не получил.

Слепой Ио двинул свою кучу фишек через стол, окинул собравшихся свирепым взглядом тех глаз, которые на данный момент находились в комнате, и зашагал к выходу. Несколько полубогов прыснули со смеху. Оффлер, по крайней мере, воспринял потерю отличного тролля с хмурой, хотя и несколько крокодильей, учтивостью.

Последний противник Госпожи передвинул свой стул так, чтобы сидеть за доской напротив неё.

— Господин, — вежливо сказала она.

— Госпожа, — отозвался он.

Их глаза встретились.

Он был немногословным богом. Поговаривали, что он появился на Диске после какого-то ужасного и таинственного происшествия, случившегося на другой Событийной Линии. Все боги пользуются привилегией изменять свой внешний облик по своему усмотрению. Даже перед коллегами они предпочитают появляться, накинув на себя другую личину. Рок Плоского мира, к примеру, выглядел сейчас добродушным старичком с седеющими волосами, аккуратно зачесанными набок, — такому человеку любая девушка предложила бы стаканчик некрепкого пива, появись этот старичок у задней двери её домика. Человеку с таким лицом сердобольный паренек с радостью помог бы подняться на приступку. Вот только глаза…

Ни одно божество не может скрыть природу своих глаз. Природа глаз Рока Плоского мира была такова, что если с первого взгляда они казались темными, то при ближайшем рассмотрении оказывалось, что это всего лишь дыры. Но поздно, слишком поздно отводить взгляд — эти дыры уводили в черноту столь далекую и глубокую, что смотрящего неумолимо затягивало в эти два одинаковых озерца бесконечной ночи и уносило к ужасным, кружащимся звездам…

Госпожа вежливо кашлянула и выложила на стол двадцать одну белую фишку, а потом из складок платья достала ещё одну, серебристую, полупрозрачную, вдвое крупнее остальных. Душа истинного Героя идёт по более высокому обменному курсу и очень ценится богами.

Рок приподнял одну бровь.

— Только без обмана, Госпожа, — предупредил он.

— Но разве кто может обмануть Рок? — спросила она.

Он пожал плечами.

— Никто. Однако все пытаются.

— И тем не менее, по-моему, я почувствовала, что ты слегка помогал мне в игре.

— Конечно. Чтобы заключительная партия была приятней, Госпожа. Ну а теперь…

Он опустил руку в свою шкатулку и, достав оттуда одну из фигур, с удовлетворённым видом выставил её на доску. У наблюдающих со стороны богов вырвался дружный вздох. Даже Госпожа слегка опешила.

Ничего не скажешь, фигура принадлежала отнюдь не красавцу. Её детали были нечёткими, словно руки ремесленника дрожали от ужаса перед той вещью, которая обретала форму под его сопротивляющимися пальцами. Она, казалось, состояла из одних присосок и щупальцев. И ещё зубов, заметила Госпожа. И одного огромного глаза.

— Я думала, такие твари вымерли ещё на заре времён, — заметила она.

— Видно, наш общий друг-некрофил так и не решился сунуться в его логово, — рассмеялся Рок.

Происходящее доставляло ему истинное удовольствие.

— Этому чудовищу вообще не следовало появляться на свет.

— И тем не менее, — лаконично ответил Рок и, смахнув кости в необычный стаканчик, поднял глаза на богиню.

— Но, может, — добавил он, — ты пожелаешь сдаться?..

Она покачала головой.

— Играй.

— Тебе есть чем ответить на мою ставку?

— Играй!

Ринсвинд знал, что внутри деревьев содержатся древесина, сок, иногда встречаются белки. Но не дворцы.

И все же подушки, на которых он сидел, были определенно мягче, чем древесина; вино в деревянном кубке, который стоял рядом, было гораздо вкуснее древесного сока; да и девушку, которая сидела напротив, обхватив руками колени, и смотрела на него задумчивыми глазами, нельзя было сравнить с белкой. На белку она смахивала разве что некоторой пушистостью.

Высокую и просторную комнату сверху освещал мягкий желтоватый свет, однако источника его Ринсвинд так и не обнаружил. В узловатых, искривленных арочных проемах виднелись другие комнаты и нечто, похожее на широкую винтовую лестницу. А ведь снаружи дерево выглядело совершенно нормальным.

Девушка была зелёного цвета — телесно-зелёного цвета. Ринсвинд мог утверждать это с абсолютной уверенностью, потому что единственной её одеждой был висящий на шее медальон. Её длинные волосы слегка напоминали мох. Глаза не имели зрачков и сияли яркой зеленью. Ринсвинд пожалел, что в Университете не уделял больше внимания лекциям по антропологии.

До сих пор она не произнесла ни слова. Указав на диван и знаками предложив вина, девушка опустилась напротив и принялась молча разглядывать волшебника, время от времени потирая глубокую царапину на предплечье.

Ах да, дриада настолько тесно связана со своим деревом, что страдает от ран вместе с ним, припомнил Ринсвинд.

— Ты уж извини, что так вышло, — выпалил он. — Это был несчастный случай. Ну, я имею в виду, внизу меня ждали волки и…

— Тебе пришлось залезть на моё дерево, и я тебя спасла, — без запинки подхватила дриада. — Повезло тебе. И твоему другу, наверное, тоже?

— Другу?

— Тому коротышке с волшебным сундуком, — объяснила дриада.

— А, ему… — неопределенно произнес Ринсвинд. — Да. Надеюсь, у него все в порядке.

— Ему нужна твоя помощь.

— Это его обычное состояние. Он что, тоже забрался на какое-нибудь дерево?

— Он забрался в Храм Бел-Шамгарота.

Ринсвинд поперхнулся вином. Его уши, ужаснувшись, попытались заползти внутрь головы. Пожиратель Душ! Ринсвинд не успел справиться с потоком нахлынувших воспоминаний — они налетели на него буквально галопом. Однажды, в бытность свою студентом отделения практической магии Незримого Университета, Ринсвинд на спор пробрался в небольшую комнатку рядом с главной библиотекой. Стены этой комнаты были покрыты защитными свинцовыми пентаграммами, и никому не дозволялось находиться там дольше, чем четыре минуты и тридцать две секунды. Двести лет осторожных экспериментов потребовалось ученым, чтобы определить это время…

Он с опаской открыл Книгу, которая была прикована цепями к октироновой кафедре, стоящей в центре испещренного рунами пола, — прикована не затем, чтобы её никто не украл, но затем, чтобы она сама не сбежала. Ибо то был Октаво, гримуар, настолько насыщенный магией, что обрел собственные неясные чувства. Одно заклинание все же умудрилось соскочить с потрескивающих страниц и устроиться в темных глубинах Ринсвиндова мозга. Это определенно было одно из Восьми Великих Заклинаний, но никто не мог сказать, какое именно заклятие досталось Ринсвинду. Даже сам Ринсвинд не знал этого. Чтобы узнать, он сначала должен был произнести его. Однако иногда он чувствовал, как заклинание незаметно, бочком, пробирается за спиной у его «я», выжидая подходящий момент…

На передней крышке Октаво был изображен Бел-Шамгарот. Он не являлся Злом, потому что даже Зло обладает некоей жизненной силой. Нет, Бел-Шамгарот был оборотной стороной монеты, на которой Добро и Зло составляли всего лишь одну сторону.

— Пожиратель Душ. Его число лежит между семью и девятью; это дважды четыре, — процитировал Ринсвинд, рассудок которого оцепенел от страха. — О нет! Где этот храм?

— В сторону Пупа, в центре леса, — ответила дриада. — Это очень древний храм.

— Неужели ещё остались на свете глупцы, поклоняющиеся Бел… ему? Я понимаю сумасшедших, которые поклоняются дьяволу, но он же Пожиратель Душ…

— Поклонение ему давало… некоторые преимущества. И у того народа, что прежде жил в этих местах, были странные взгляды на жизнь.

— И что же с этим народом случилось?

— Я ведь сказала, он жил здесь прежде.

Дриада встала и протянула Ринсвинду руку.

— Идём. Меня зовут Друэлле. Пойдем со мной, посмотришь на участь своего друга. Это должно быть интересно.

— Не уверен, что… — начал было отнекиваться Ринсвинд.

Дриада обратила к нему свои зеленые глаза.

— Неужели ты считаешь, что у тебя есть выбор? — спросила она.

Широкая, как мощеная дорога, лестница вилась снизу вверх через все дерево, и с каждой площадки открывался вид на просторные помещения. Повсюду сиял все тот же не имеющий определенного источника желтоватый свет. Правда, присутствовал ещё и звук, похожий — Ринсвинд сосредоточился, пытаясь дать ему определение, — похожий на отдаленные раскаты грома или шум далекого водопада.

— Это дерево, — коротко сказала дриада.

— А что оно делает? — полюбопытствовал Ринсвинд.

— Живет.

— Я как раз спрашивал себя об этом. Ну, то есть, неужели мы действительно находимся внутри дерева? Я что, уменьшился в размерах? Снаружи оно выглядело нормальным, и я мог обхватить его руками.

— Оно и осталось таковым.

— Хм, но я здесь, внутри него?

— Да.

— Гм, — сказал Ринсвинд.

Друэлле расхохоталась.

— Я с легкостью читаю твои мысли, самозваный волшебник! Я ведь дриада! То, что ты принижаешь названием «дерево», — на самом деле четырехмерный аналог всей многомерной вселенной, которая… Нет, вижу, ты этого не знаешь. Мне следовало бы догадаться, что ты не настоящий волшебник. Ведь у тебя даже посоха нет.

— Я потерял его при пожаре, — автоматически соврал Ринсвинд.

— А шляпа с вышитыми на полях магическими знаками где?

— Ветром сдуло.

— А какие-нибудь прислужники-демоны?

— Передохли все. Послушай, спасибо, что спасла меня, но, если ты не против, я, пожалуй, пойду. Только покажи мне, как отсюда выбраться…

Нечто подозрительное в выражении её лица заставило Ринсвинда обернуться. За его спиной стояли трое дриадов — дриад мужского пола. Как и девушка, они были обнажены. Оружия Ринсвинд тоже не заметил. Однако последнее обстоятельство не имело ровно никакого значения. Похоже, им и не нужно было оружие, чтобы справиться с Ринсвиндом. Они выглядели так, словно плечом могли проложить себе путь сквозь монолитную скалу, а по пути перебить полк троллей. Трое красавцев-великанов смотрели на волшебника с деревянной угрозой. Их кожа походила цветом на скорлупу грецкого ореха, и под ней огромными валунами перекатывались мускулы.

Ринсвинд повернулся обратно и слабо ухмыльнулся Друэлле. Жизнь опять начала обретать знакомые черты.

— Ты ведь и не думала спасать меня? — спросил он. — Ты взяла меня в плен.

— Конечно.

— И ты меня не отпустишь?

Это было скорее утверждение, чем вопрос.

Друэлле покачала головой.

— Ты причинил дереву боль. Но тебе повезло. Твой приятель встретится с Бел-Шамгаротом. Ты же умрешь простой смертью.

Две ладони легли на его плечи. Ринсвинд ощутил себя небольшим булыжником, вокруг которого неумолимо обвивается старый древесный корень.

— Разумеется, твоей казни будут предшествовать некоторые церемонии, — продолжала дриада. — Но все это после того, как Насылатель Восьми расправится с твоим дружком.

— Знаешь, мне никогда не приходило в голову, что бывают мужчины-дриады. Даже когда я смотрел на дуб.

Один из великанов ухмыльнулся.

Друэлле фыркнула.

— Болван! А откуда, по-твоему, берутся желуди?

Перед ними открылось похожее на зал обширное пустое пространство, потолок которого терялся в золотистой дымке. Бесконечная лестница поднималась прямо в его центре.

В дальнем конце зала собралось несколько сотен дриад и дриадов. Когда Друэлле приблизилась к ним, они почтительно расступились при её приближении, однако на Ринсвинда, которого то и дело пихала в спину твердая рука, не обратили абсолютно никакоговнимания.

Большинство дриад были женского пола, хотя среди них затесались и несколько мужчин-великанов. Они стояли, словно богоподобные статуи, среди невысоких смышленых женщин. «Насекомые, — подумал Ринсвинд. — Это дерево очень напоминает мне муравейник».

Но откуда здесь взялись дриады? Насколько помнил Ринсвинд, древесный народец вымер много столетий назад. Был вытеснен в процессе эволюции людьми, подобно большинству остальных Сумеречных Народностей. Только эльфы и тролли пережили пришествие Человека в Плоский мир: эльфы отродясь славились своим умом, а тролли ничем не уступали людям в злобности, мстительности и жадности. Дриады же, как считалось, вымерли много лет назад, вместе с феями.

Гул заметно усилился. Время от времени по полупрозрачным стенам пробегало снизу вверх пульсирующее золотистое сияние, которое исчезало в висящей наверху дымке. Некая сила, наполняющая зал, заставляла воздух вибрировать.

— О несведущий волшебник, — произнесла Друэлле, — узри же магию. Не вашу, прирученную, двуличную, но магию корня и ветви, древнюю магию. Неукрощенную магию. Смотри.

Пятьдесят или около того женщин-дриад сбились в тесную кучку, взялись за руки и стали отходить назад, пока не образовался большой круг. Остальные дриады негромко затянули какой-то напев. Потом, повинуясь кивку Друэлле, круг принялся вращаться противосолонь.

Когда шаги убыстрились, а сложный многоголосый напев зазвучал громче, Ринсвинд поймал себя на том, что наблюдает за происходящим словно зачарованный. Он слышал в Университете про Древнюю Магию, хотя волшебникам было категорически запрещено практиковать её. Он знал, что, когда круг наберет достаточную скорость вращения против магического поля Диска, который, в свою очередь, тоже крутится, возникшее астральное трение приведет к созданию огромной разницы потенциалов, каковая разрядится колоссальным выходом Стихийной Магической Силы.

Круг слился в неясное пятно, и стены дерева зазвенели отголосками пения…

Ринсвинд почувствовал в волосах знакомое липкое покалывание, означающее, что поблизости собирается мощный заряд сырой магии. Поэтому, когда с невидимого потолка ударил вниз луч резкого октаринового света и, потрескивая, сфокусировался в центре круга, волшебник ничуть этому не удивился.

Луч высветил изображение исхлестанного бурями, опоясанного деревьями холма с храмом на вершине. Форма этого храма проделывала с глазами неприятные вещи. Ринсвинд знал, что если это храм Бел-Шамгарота, то у него должно быть восемь сторон^[6].

По черным стенам храма струился дождь. Единственным признаком жизни была привязанная снаружи лошадь, но Двацветку она не принадлежала. Прежде всего, она была слишком крупной. У храма мирно пасся белый боевой конь с копытами размером с тарелку для второго блюда и кожаной сбруей, сверкающей кричащими золотыми украшениями. В данный момент коняга наслаждался овсом из привязанного под носом мешка.

Однако было в этом животном нечто знакомое. Ринсвинд попытался припомнить, где он видел похожего коня раньше.

Коняга, судя по всему, мог развивать неплохую скорость и поддерживать её в течение долгого времени. Теперь Ринсвинду оставалось всего-навсего избавиться от охранников, пробиться к выходу из дерева, отыскать храм и украсть коня из-под той штуки, которой Бел-Шамгарот пользуется вместо носа.

— Похоже, ужин у Насылателя Восьми будет состоять из двух блюд, — заметила Друэлле, пристально глядя на Ринсвинда. — Самозваный волшебник, тебе известно, кому принадлежит этот скакун?

— Понятия не имею.

— Неужели? Впрочем, неважно. Скоро мы сами все узнаем.

Она взмахнула рукой. Фокус изображения переместился внутрь, проскочил под огромной восьмиугольной аркой и быстро поехал вдоль коридора.

По коридору, прижимаясь спиной к стене, украдкой пробиралась какая-то фигура. Ринсвинд заметил блеск золота и бронзы.

Этот силуэт невозможно было не узнать. Он видел его тысячу раз. Широкая грудь, стволоподобная шея, удивительно маленькая голова, укрытая буйной шапкой черных волос и похожая на помидор, лежащий на крышке гроба… Ринсвинд мог дать крадущейся фигуре имя, и это имя было Хрун-Варвар.

Хрун был одним из самых живучих героев Круглого моря: победитель драконов, разоритель храмов, наемник, центр и опора любой уличной потасовки. Причём в отличие от многих героев Хрун-Варвар мог употреблять слова, состоящие более чем из двух слогов, — правда, сначала ему нужно было подсказать, а потом дать время подумать.

Краем уха Ринсвинд уловил необычный звук. Шум этот походил на стук черепов, катящихся по ступенькам отдаленной темницы. Волшебник искоса взглянул на охранников.

Свое ограниченное внимание они целиком сосредоточили на Хруне, который, надо признать, был сложен примерно так же, как они сами. Руки охранников небрежно покоились на плечах волшебника.

Ринсвинд нырнул вниз, бухнулся на пол и, тут же вскочив на ноги, пустился наутек. Услышав за спиной крики Друэлле, волшебник удвоил скорость.

Капюшон его балахона за что-то зацепился и оторвался. Дежурящий возле лестницы мускулистый дриад широко расставил руки и деревянно усмехнулся летящему в его сторону человечку. Не замедляя бега, Ринсвинд снова нырнул, чуть не задев подбородком свои колени. Кулак величиной с колоду просвистел над самым его ухом.

Потом на дороге у волшебника выросла целая роща древесных людей. Ринсвинд круто развернулся, увильнул от очередного замаха озадаченного охранника и помчался обратно к кругу, миновав по пути преследовавших его дриад и расшвыряв их в стороны, точно кегли.

Но впереди его ждали новые противники. Они проталкивались сквозь толпу женщин, в сосредоточенном предвкушении лупя кулаками по жестким ладоням.

— Стой, самозваный волшебник, — скомандовала Друэлле, выступая вперед.

У неё за спиной продолжали свое вращение зачарованные танцоры. Фокус круга переместился в коридор, который заливал яркий фиолетовый свет.

Терпение у Ринсвинда лопнуло.

— Может, хватит, а? — прорычал он. — Давай разберемся раз и навсегда. Я — настоящий волшебник.

Он раздраженно топнул ногой.

— Неужели? — отозвалась дриада. — Тогда покажи нам, как ты творишь чары.

— Э-э… — начал Ринсвинд.

Дело было в том, что, с тех пор как у него в мозгу засело древнее и таинственное заклинание, он не мог запомнить даже самый простейший заговор для выведения тараканов или почесывания поясницы без помощи рук. Старшие волшебники в Незримом Университете объясняли это тем, что невольное запоминание заклинило все его чароудерживающие клетки. Ринсвинд в мрачные минуты своей жизни выдвинул собственное объяснение, почему даже мелкие заговоры отказываются задерживаться в его голове дольше чем на несколько секунд.

Он решил, что они просто боятся.

— Э-э… — повторил он.

— Не напрягайся так, с нас хватит самого незначительного волшебства, — съязвила Друэлле, наблюдая, как его губы кривятся в пароксизме страха и беспокойства.

Повинуясь её знаку, пара дриадов подступила ближе.

Заклинание воспользовалось моментом и вскочило во временно покинутое Ринсвиндом седло его сознания. Устроившись там поудобнее, оно вызывающе оскалилось.

— Я знаю одно заклинание, — устало сказал он.

— Неужели? Так произнеси его, — предложила Друэлле.

Ринсвинд несколько сомневался в том, что он посмеет это сделать. Заклинание пыталось завладеть его языком. Он мужественно сопротивлялся.

— Ты шкажава, што можешь читать мои мышви, — невнятно проговорил он. — Пвочитай их.

Она шагнула вперед, насмешливо глядя ему в глаза.

Но тут же улыбка замерла на её губах, и она отшатнулась, закрываясь руками. Из её горла вырвался звук, исполненный беспредельного ужаса.

Ринсвинд оглянулся вокруг. Остальные дриады тоже отступили. Что он сотворил? По-видимому, нечто ужасное.

Однако волшебник из личного опыта знал, что это преимущество временное — очень скоро вселенная восстановит утраченное равновесие и снова начнет измываться над ним. Недолго думая он попятился, проскочил между составляющими магический круг дриадами и обернулся, чтобы посмотреть, что Друэлле будет делать дальше.

— Взять его! — закричала она. — Уведите его подальше от дерева и убейте!

Ринсвинд метнулся прочь.

Через фокус круга.

Вспыхнул ослепительный свет.

Наступила внезапная тьма.

Расплывчатая Ринсвиндообразная фиолетовая тень сжалась в точку и, мигнув, исчезла.

Исчезло вообще все.

Хрун-Варвар бесшумно крался по коридорам. Свет, падающий сверху, был настолько фиолетовым, что казался почти черным. Легкое замешательство прошло. В святилище правила магия, и это все объясняло.

Это объясняло, почему он, проезжая через мрачный лес, вдруг увидел у обочины сундук, крышка которого была зазывно приоткрыта и выставляла напоказ большое количество золота. Когда же Хрун соскочил с лошади, чтобы забрать сокровища, сундук неожиданно выпустил из-под себя ноги и порысил в лес, чтобы через пару сотен ярдов остановиться снова.

Погоня длилась несколько часов, но в конце концов Хрун потерял ящик в этих освещенных дьявольским светом туннелях.

В целом неприятная резьба на стенах и время от времени попадающиеся на пути расчлененные скелеты ничуть не путали Хруна. Отчасти это объяснялось тем, что он не мог похвастаться особой сообразительностью, да и воображение у него начисто отсутствовало. Кроме того, странные барельефы и опасные туннели были для него в порядке вещей. Он провел в подобных передрягах значительную часть своей жизни, отыскивая золото, демонов или страдающих девственниц и освобождая оных от хозяев, жизни и, по меньшей мере, от одной из причин их страданий.

Полюбуйтесь, как мягко Хрун прыгает мимо подозрительного входа в туннель. Даже в фиолетовом свете его кожа отливает медью. Его особу украшает большое количество золота в форме ножных и ручных браслетов, но в основном он обнажен, если не считать набедренной повязки из шкуры леопарда. Эту шкуру он раздобыл в насыщенных испарениями лесах Очудноземья, прикончив её владельца голыми зубами.

В правой руке Хрун сжимает магический черный меч по имени Кринг, который выкован из молнии и обладает душой, но терпеть не может ножен. Хрун украл этот меч всего три дня назад из неприступного дворца архимандрита Б’Итуни и уже жалел об этом. Кринг начинал действовать ему на нервы.

— Говорю тебе, он свернул в последний проход справа, — прошипел Кринг голосом, похожим на скрежет железа о камень.

— Замолчи!

— Я только сказал, что…

— Заткнись!

А в это время Двацветок…

Заблудился. Впрочем, это он и сам понял. То ли здание было гораздо больше, чем казалось с виду, то ли он забрался в какое-то громадное подземелье, хотя ни по каким ступенькам вроде бы не спускался… То ли внутренние размеры храма напрочь отказывались подчинятсься основному правилу архитектуры — судя по всему, изнутри храм был больше, чем снаружи. И к чему эти странные светильники? Они имели форму восьмигранных кристаллов, закрепленных через равные промежутки на стенах и потолке. Неприятное свечение, исходящее от них, не столько озаряло, сколько подчеркивало темноту.

«А тот, кто вырезал на стене эти барельефы, — подумал добросердечный Двацветок, — вероятно, слишком много пил. Годами».

С другой стороны, это было захватывающее место. Создавалось такое впечатление, что строители храма буквально повернулись на цифре восемь. Пол представлял собой сплошную мозаику из восьмиугольных плиток, стены и потолки коридора были переломлены так, что, если сосчитать все плоскости, у коридора получалось восемь граней. Даже камни, выглядывающие из-под штукатурки, были восьмигранными.

— Мне это не нравится, — заметил бес-живописец из своей коробки, висящей у Двацветка на шее.

— Почему? — осведомился турист.

— Здесь жутко.

— Но ты же демон. Откуда тебе знать, что жутко, а что — нет? Что такое «жутко» для демона?

— Ну, — осторожно сказал бес, боязливо оглядываясь по сторонам и переминаясь с когтя на коготь. — Вещи. Всякие штуки.

Двацветок смерил его строгим взглядом.

— Какие вещи?

Бес нервно кашлянул^[7].

— О, вещи… — с несчастным видом сказал он. — Дурные вещи. Вещи, о которых не говорят, — вот что я пытаюсь донести до тебя, хозяин.

— Жаль, Ринсвинд куда-то запропастился, — устало покачал головой Двацветок. — Он бы что-нибудь придумал.

— Это он-то? — презрительно переспросил бес. — Он бы носа сюда не сунул. Волшебники на дух не переносят число восемь.

Он виновато прихлопнул лапой рот.

Двацветок посмотрел на потолок.

— Что это было? — осведомился он. — Ты что-нибудь слышал?

— Я? Слышал? Нет! Ничего! — отказался бес и, юркнув в коробку, захлопнул дверь.

Двацветок постучал по ней. Дверка приоткрылась.

— Как будто камень покатился, — сообщил турист.

Дверь с грохотом хлопнула. Двацветок пожал плечами.

— Наверное, здание разваливается на куски от старости, — сказал он сам себе и, поднявшись на ноги, крикнул: — Эй, здесь кто-нибудь есть?

«ЕСТЬ, Есть, есть», — ответили темные туннели.

— Э-ге-гей! — попробовал он.

«ЭЙ, Эй, эй».

— Я точно знаю, что здесь кто-то есть, я только что слышал, как вы играете в кости!

«КОСТИ, Кости, кости».

— Послушайте, я всего лишь…

Двацветок резко замолчал. Причиной этому была яркая светящаяся точка, внезапно возникшая в нескольких футах от его глаз. Она быстро росла и через пару секунд превратилась в крохотную, многокрасочную человеческую фигурку. На этой стадии она начала издавать звук, или, скорее, это Двацветок услышал звук, который она издавала все это время. Он был похож на осколок крика, растянутый на одно долгое мгновение.

Очень быстро переливающийся всеми цветами радуги человечек вырос до размеров куклы — между полом и потолком медленно кувыркался искаженный, изломанный силуэт. Двацветок спросил себя, почему ему в голову пришли слова «осколок крика»… и пожалел об этом.

Фигурка начала походить на Ринсвинда. Рот волшебника был открыт, а лицо освещено светом — чего? Чужих звезд, поймал себя на мысли Двацветок. Звезд, которых люди обычно не видят. Он вздрогнул.

Поворачивающийся в воздухе волшебник достиг половины человеческого роста. Потом он принялся увеличиваться быстрее, после чего все вдруг смешалось. Последовал порыв ветра, негромкий взрыв. Ринсвинд с криком свалился наземь, крепко ударился об пол, задохнулся, перекатился и, обхватив голову руками, свернулся в тугой комок.

Когда пыль улеглась, Двацветок осторожно протянул руку и похлопал волшебника по плечу. Человек-шар свернулся ещё плотнее.

— Это я, — услужливо подсказал Двацветок.

Волшебник немного развернулся.

— Что? — переспросил он.

— Я.

Ринсвинд одним движением распрямился и вскочил перед маленьким туристом на ноги, отчаянно вцепившись руками в его плечи. В широко раскрытых глазах волшебника затаилось безумие.

— Не говори это! — прошипел он. — Только не произноси вслух, и мы, может быть, выберемся отсюда!

— Выберемся? Как ты сюда попал? Разве ты не знаешь?..

— Не говори это!

Двацветок попятился прочь от психа.

— Не говори!

— Не говорить что?

— Число!

— Число? — переспросил Двацветок. — Послушай, Ринсвинд…

— Да, число! Между семью и девятью. Четыре плюс четыре!

— Что, во…

Ладонь Ринсвинда прихлопнула ему рот.

— Назовешь его, и нам крышка. Лучше даже не думай о нем, ладно? Доверься мне!

— Я не понимаю! — взвыл Двацветок.

Ринсвинд слегка расслабился, хотя скрипичная струна по сравнению с ним была все равно что миска студня.

— Пошли, — скомандовал он. — Попробуем выбраться. А я попробую тебе рассказать.

После первой Магической эпохи захоронение гримуаров на Диске начало превращаться в очень серьезную проблему. Заклинание всегда остается заклинанием, даже если его временно заключить в пергамент и чернила. Оно обладает могуществом. Это не столь важно, пока владелец книги жив, но после его смерти свод заклинаний становится источником неконтролируемой энергии, с которой не так-то легко справиться.

Короче говоря, чародейные книги испускают магию. Были испробованы различные варианты решения проблемы. Страны, расположенные неподалеку от Края, утяжеляли книги мертвых волшебников свинцовыми пентаграммами и швыряли за Край. Поблизости от Пупа предлагались менее удовлетворительные альтернативы. Одна из них заключалась в том, что провинившиеся фолианты сгружали в контейнеры из отрицательно заряженного октирона и сбрасывали в бездонные глубины моря^[8]. Однако очень скоро магия снова начала просачиваться наружу, и в результате рыбаки стали жаловаться на стаи невидимых рыб и устриц-телепаток.

Отчасти эту проблему решило оборудование специальных центров, которые занимались магическими науками. Там имелись большие помещения из денатурированного октирона, непроницаемого для большинства форм магии, и здесь можно было хранить наиболее опасные гримуары, пока их могущество не истощалось.

Так в Незримом Университете появился Октаво, величайший из всех гримуаров, прежде принадлежавший Создателю Вселенной. Вот в него-то Ринсвинд однажды и заглянул. Он смотрел на страницу не больше секунды, после чего включились различные охранительные заклятия, однако и этого хватило, чтобы одно из заклинаний выпрыгнуло из гримуара и устроилось под крышкой его черепной коробки, словно жаба под камнем.

— А что было потом? — спросил Двацветок.

— Меня вытащили. Задали трепку, разумеется.

— И никто не знает, что это заклинание делает?

Ринсвинд покачал головой.

— Оно исчезло со страницы, — сказал он. — Никто этого не узнает, пока я его не произнесу. Ну, или пока не умру. После моей смерти оно вроде как само произнесется. Тогда оно либо вселенную остановит, либо течение Времени прекратит, либо ещё что-нибудь вытворит.

Двацветок потрепал его по плечу.

— Что толку предаваться мрачным мыслям? — жизнерадостно заметил он. — Давай-ка ещё раз попробуем поискать выход.

Ринсвинд покачал головой. Паника, терзавшая его, несколько отступила. Скорее всего, он уже перевалил за барьер ужаса и сейчас пребывал в том мертвецки спокойном состоянии духа, которое лежит на другой стороне. По крайней мере, язык у него перестал заплетаться.

— Нам конец, — констатировал он. — Мы бродим по храму целую ночь. Говорю тебе, это настоящая паутина. Какая разница, в какую сторону идти, если все равно окажемся в центре?

— Во всяком случае, ты пришел за мной, и это было очень любезно с твоей стороны, — заявил Двацветок. — Кстати, как ты сюда попал? Зрелище было очень впечатляющим.

— Ну, — неловко начал волшебник, — я просто подумал: «Негоже бросать в беде старину Двацветка», и…

— Так что теперь нам нужно найти этого Бел-Шамгарота и все ему объяснить. Может быть, он выпустит нас отсюда, — сказал Двацветок.

Ринсвинд прочистил ухо пальцем.

— Здесь очень забавное эхо, — заметил он. — Мне послышалось, ты употребил слова типа «найти» и «объяснить».

— Ну да.

Ринсвинд изумленно уставился на озаренного адскими пурпурными отблесками туриста.

— Ты собираешься найти Бел-Шамгарота? — переспросил он.

— Да. Нам вовсе не обязательно вступать с ним в какие-то отношения.

— Ты хочешь найти Раздирателя Душ и не вступать с ним в отношения? Мы что, просто кивнем ему и спросим, как пройти к выходу? Неужели ты и в самом деле надеешься что-то объяснить Насылателю Восьмммффф, — вовремя оборвал себя Ринсвинд. — Да ты чокнутый! — закончил он. — Эй! Куда ты? Вернись!

Он бросился следом за Двацветком, но тут же со стоном затормозил.

Фиолетовый свет резанул по глазам, раскрашивая окружение в новые, неприятные краски. Это был уже не коридор, это было просторное помещение с числом стен, которое Ринсвинд не осмеливался себе представить. Отсюда лучами расходились во… 7а туннелей.

В некотором отдалении волшебник увидел невысокий алтарь с таким же количеством граней, сколько дает два, умноженное на четыре. Однако алтарь этот, как ни странно, стоял не в центре зала. Середину палаты занимала здоровенная каменная плита, у которой было в два раза больше сторон, чем у квадрата. Очень массивная на вид плита. В странном фиолетовом свете она казалась слегка наклоненной, и один её край гордо выступал над окружающими каменными блоками.

На плите стоял Двацветок.

— Эй, Ринсвинд! Посмотри, кого я нашел!

По одному из коридоров в направлении зала неторопливо трусил Сундук.

— Замечательно, — объявил Ринсвинд. — Прекрасно. Он-то нас и выведет. Немедленно.

Двацветок торопливо копался в Сундучьих внутренностях.

— Ага, — откликнулся он. — Я только несколько картинок сделаю. Сейчас, прилажу вот эту штуковину и…

— Я сказал немедленно…

Ринсвинд замолк. В коридоре прямо напротив него стоял Хрун-Варвар, и в его похожем на окорок кулаке был зажат огромный черный меч.

— Ты? — неуверенно спросил герой.

— Ага. Да, — кивнул Ринсвинд. — Если я не ошибаюсь, Хрун? Давненько не виделись. Зачем пожаловал?

Хрун ткнул пальцем в Сундук.

— За ним, — сказал он.

Этот долгий диалог истощил все его силы. Наконец, голосом, в котором сочетались утверждение, притязание, угроза и ультиматум, Хрун добавил:

— Моё.

— Сундук принадлежит Двацветку, — возразил Ринсвинд. — И вот тебе мой совет. Не трогай ты этот ящик.

До него вдруг дошло, что как раз этого говорить не следовало. Хрун отпихнул Двацветка в сторону и потянулся к Сундуку…

…Который выпустил из-под себя ноги и попятился, угрожающе скалясь крышкой. В неверном свете Ринсвинду показалось, что у Сундука вдруг выросло несколько рядов огромных зубов, белых, как отбеленная древесина березы.

— Хрун, — быстро проговорил он, — я должен кое о чем тебя предупредить…

Хрун повернул к нему озадаченное лицо.

— Что? — спросил он.

— Насчет чисел. Если ты сложишь семь и один, три и пять или отнимешь два от десяти, ты получишь некое число. Пока ты здесь, не упоминай его, и тогда, может быть, у нас появится шанс выбраться отсюда живыми. Или мертвыми, но нормальными.

— Кто это? — поинтересовался Двацветок.

Он держал в руке клетку, выуженную из самых сокровенных глубин Сундука и набитую угрюмыми розовыми ящерицами.

— Я Хрун, — гордо возвестил Хрун. Потом он посмотрел на Ринсвинда и переспросил: — Что?

— Просто не называй это число, ладно? — повторил Ринсвинд.

Он посмотрел на меч, зажатый в кулаке Хруна. Меч был абсолютно черным, того оттенка черного, который есть не цвет, но скорее могила всех цветов. Вверх по светящемуся слабым октариновым светом клинку шла чрезвычайно витиеватая руническая надпись. Меч, должно быть, тоже увидел волшебника, потому что внезапно заговорил — голосом, похожим на скрип когтя по стеклу.

— Странно, — удивился клинок. — Почему ему нельзя произносить число восемь?

«ВОСЕМЬ, Совсем, съем», — откликнулось эхо. Глубоко под землей послышался слабый-преслабый скрежещущий звук.

А эхо, хоть и стало мягче, отказывалось затихать. Его отголоски скакали от стены к стене, снова и снова сталкиваясь между собой. В такт звуку мигал фиолетовый свет.

— Ну вот! — завопил Ринсвинд. — Я же предупредил, ни в коем случае не упоминайте число восемь!

Он в ужасе замолчал. Что он наделал! Но слово уже вырвалось и присоединилось к своим собратьям в общем перешептывании.

Ринсвинд собрался было сделать ноги, но воздух внезапно загустел, как патока. В зале накапливался заряд магии, мощнее которого волшебник никогда не встречал. Когда же Ринсвинд медленно, с трудом сдвинулся с места, то за его ногами потянулись повторяющие их очертания хвосты золотистых искр.

За его спиной раздался грохот — это огромная восьмиугольная плита поднялась в воздух, постояла на ребре и рухнула наземь.

Из открывшейся дыры выскользнула черная полоска и обвилась вокруг лодыжки Ринсвинда. Он завопил и тяжело шмякнулся на вибрирующие мозаичные плитки. Щупальце начало подтягивать его к яме.

Одновременно рядом с волшебником вырос Двацветок, который попытался схватить его за руки. Ринсвинд отчаянно вцепился в маленького туриста, и они оказались на полу лицом друг к другу. Но все равно Ринсвинд потихоньку продолжал сползать.

— Тебя тоже сцапали? — задыхаясь, выговорил он.

— Н-нет! — ответил Двацветок. — Что происходит?

— А ты как думаешь? Меня, к примеру, утягивает в колодец!

— О Ринсвинд, мне так жаль…

— Это тебе жаль?..

В воздухе что-то запело, словно пила, и хватка на ноге Ринсвинда резко ослабла. Он повернул голову и увидел, что Хрун, пригнувшись, стоит возле ямы, а меч его так и мелькает в воздухе, расправляясь с вылетающими навстречу щупальцами.

Двацветок помог волшебнику подняться, и они скорчились у алтарного камня, наблюдая за неистовым варваром, который отважно сражался с тянущимися вверх отростками.

— Это не поможет, — сказал Ринсвинд. — Насылатель обладает способностью материализовать щупальца. Что ты делаешь?!!

Двацветок лихорадочно прилаживал клетку с притихшими ящерицами к водруженной на треногу коробке для картинок.

— Я просто обязан это запечатлеть, — пробормотал он. — Эй, демон, ты меня слышишь?

Бес-живописец открыл крошечную дверцу, бросил быстрый взгляд на происходящее у ямы и снова исчез в коробке. Почувствовав, как что-то коснулось его ноги, Ринсвинд подпрыгнул и раздавил каблуком подбирающееся щупальце.

— Пошли, — скомандовал он. — Пора делать ноги.

Он схватил Двацветка за руку, но турист уперся.

— Убежать и оставить Хруна наедине с этой тварью?

Лицо Ринсвинда выразило недоумение.

— А почему бы и нет? — спросил он. — Это же его работа.

— Но чудовище убьет Хруна!

— Могло быть и хуже, — заметил Ринсвинд.

— Что?

— На его месте могли быть мы, — логично указал волшебник. — Пошли!

— Эй! — тыча пальцем, возмутился Двацветок. — Оно схватило мой Сундук!

И прежде чем Ринсвинд успел его удержать, маленький турист бросился в обход ямы к Сундуку, который волоком тащили по полу, в то время как ящик безуспешно хлопал крышкой на держащее его щупальце. Двацветок начал яростно пинать зловредный отросток.

Другое щупальце, вылетев из окружающего Хруна клубка, обхватило варвара поперек туловища. Хрун превратился в неясный силуэт среди все туже затягивающихся колец. На глазах у пораженного ужасом Ринсвинда щупальца вырвали у героя меч и отшвырнули к стене.

— Давай свое заклинание! — завопил Двацветок.

Ринсвинд не шелохнулся. Он не отводил взгляда от твари, что поднималась из ямы. Его внимание приковал огромный глаз, и глаз этот смотрел прямо на него. Одно из щупалец обвилось вокруг пояса волшебника, и он заскулил.

В горле поднялись незваные слова заклинания. Ринсвинд, как во сне, открыл рот, придавая заклятию форму первого примитивно-грубого слога.

Очередное щупальце, резко выстрелив, обмоталось вокруг его шеи, не давая ему вздохнуть, и поволокло спотыкающегося, ловящего ртом воздух волшебника по полу.

Одна из размахивающих рук Ринсвинда задела пробегающий мимо Двацветков иконограф. Ринсвинд инстинктивно схватился за него — точно так же его предки могли схватиться за камень, столкнувшись с бесчинствующим тигром. Вот бы как следует размахнуться и запустить треногой в Глаз…

…Который заполнил собою всю вселенную. Ринсвинд почувствовал, что его воля иссякает, словно вода, вытекающая из сита.

В прикрепленной к иконографу клетке зашевелились вялые ящерицы. Чисто автоматически — так человек, которого вот-вот обезглавят, замечает каждую щербинку, каждое пятнышко на плахе палача — Ринсвинд отметил, что у ящериц несоразмерно большие, голубовато-белые хвосты. К тому же хвосты эти угрожающе пульсировали.

Охваченный ужасом волшебник, которого продолжало тащить к Глазу, обороняясь поднял иконограф, как вдруг услышал предупреждение беса-живописца:

— Они уже созрели, и больше я их сдерживать не могу. Улыбнитесь, пожалуйста.

Вспыхнул…

…Настолько белый и яркий свет…

…Что, казалось, это и не свет вовсе.

Бел-Шамгарот вскрикнул — его крик начался далеко за нижним пределом слышимости и закончился где-то в Ринсвиндовых внутренностях. Разбросав свою добычу по всему залу, щупальца застыли, как палки, после чего разом взметнулись, закрывая пострадавший Глаз. Вся масса ухнула в яму, и мгновение спустя огромная плита, подхваченная несколькими дюжинами щупалец, с грохотом улеглась на место, оставляя по краям придавленные и бешено мечущиеся конечности подземной твари.

Хрун в падении перекатился и, оттолкнувшись от стены, вскочил на ноги. Отыскав свой меч, варвар принялся методично обрубать брошенные на верную смерть отростки. Ринсвинд продолжал лежать на полу, отчаянно пытаясь не сойти с ума. Глухой деревянный звук заставил его повернуть голову.

Сундук, приземлившийся на выпуклую крышку, сердито раскачивался и сучил ножками в воздухе.

Ринсвинд с опаской огляделся вокруг, отыскивая Двацветка. Маленький турист бесформенной кучей лежал у стены. По крайней мере, стонать он ещё мог.

Волшебник с усилием подтащился к нему и прошептал:

— Черт возьми, что это было?

— Почему они сработали так ярко? — завывал Двацветок. — О боги, моя голова…

— Ярко? — повторил Ринсвинд, оглядываясь через зал на прикрепленную к иконографу клетку.

Сидящие в ней заметно похудевшие ящерицы изучали волшебника с явным интересом.

— Саламандры, — простонал Двацветок. — Картинка выйдет передержанной…

— Это саламандры? — недоверчиво переспросил Ринсвинд.

— Конечно. Стандартный комплект.

Ринсвинд подковылял к коробке и взял её в руки. Разумеется, он и раньше видал саламандр, только то были некрупные экземпляры. К тому же они плавали в банке с консервантом в музее биологических диковинок, расположенном в подвалах Незримого Университета. Живые саламандры в окрестностях Круглого моря давным-давно вымерли.

Волшебник попытался припомнить то немногое, что он знал об этих ящерицах. Они были магическими существами. И ртов у них не было, поскольку жили они исключительно за счет питательных свойств октарина, содержащегося в солнечном свете Плоского мира и поглощаемого ими через кожу. Остальной солнечный свет они также поглощали, накапливая его в специальных пузырях до тех пор, пока он не выводился наружу обычным способом. Пустыня, населенная саламандрами Плоского мира, превращалась ночью в один сплошной маяк.

Ринсвинд опустил клетку с ящерицами на землю и угрюмо кивнул. С таким количеством октаринового света, сосредоточившегося в храме, саламандры нажрались до отвала, а потом природа взяла свое.

Иконограф на треноге бочком подался в сторону. Ринсвинд нацелился было его лягнуть, но промахнулся. Он начинал испытывать неприязнь к груше разумной.

Что-то ужалило его в щеку. Ринсвинд раздраженно отмахнулся.

Внезапно он услышал скрежещущий звук, который заставил его обернуться, и голос, который походил на треск шелка, распарываемого разделочным ножом, заявил:

— Это крайне недостойный поступок.

— 3-заткнись, — ответил Хрун, который, вознамерившись поднять крышку алтаря, использовал Кринга как рычаг.

Варвар посмотрел на Ринсвинда и ухмыльнулся. Ринсвинд понадеялся, что эта сведенная судорогой гримаса была ухмылкой.

— Сильная магия, — прокомментировал Хрун, изо всех сил налегая на стонущий клинок огромной, размером с хорошую отбивную, ладонью. — Теперь мы делить сокровища, а?

Ринсвинд крякнул, почувствовав, как нечто маленькое и твердое впилось ему в ухо. По залу пронесся почти незаметный ветерок.

— A с чего ты взял, что там будут сокровища? — спросил волшебник.

Хрун поднажал, и ему удалось просунуть под камень пальцы.

— Ты находишь пробковые яблоки под пробковой яблоней, — объяснил он. — Ты находишь сокровища под алтарями. Логика.

Он скрипнул зубами. Плита подлетела вверх и тяжело приземлилась на пол.

На этот раз что-то очень больно ударило Ринсвинда по руке. Он махнул пятерней и, разжав кулак, взглянул на добычу. То был обломок камня с пять-плюс-тремя сторонами. Волшебник перевел взгляд на потолок. Он что, так и должен провисать? Хрун, доставая из оскверненного алтаря куски истлевшей кожи, тихонько насвистывал под нос какой-то мотивчик.

Воздух потрескивал, флюоресцировал, гудел. Неуловимый ветерок дергал полы балахона волшебника и хлопал ими, поднимая вихри голубовато-зеленых искр. Вокруг Ринсвинда выли и невнятно бормотали безумные, не до конца сформировавшиеся духи, которых протаскивало мимо.

Ринсвинд попытался поднять руку. Её немедленно окружила сверкающая октариновая корона — это с ревом пронесся поднимающийся магический ветер. Буря мчалась по залу, не тревожа ни единой пылинки, однако веки Ринсвинда она выворачивала наизнанку. В туннелях завывали вихри, их пронзительные, как у банши, вопли бешено метались от камня к камню.

Переломившись пополам под напором астральной бури, Двацветок с трудом поднялся на ноги.

— Что здесь творится, черт побери? — прокричал он.

Ринсвинд полуобернулся. Воющий ветер немедленно налетел и чуть не сбил его с ног. Потусторонние смерчи, кружась в потоках воздуха, схватили волшебника за лодыжки.

Рука Хруна вылетела вперед и не дала ему упасть. Мгновение спустя волшебник и Двацветок были оттащены под прикрытие разрушенного алтаря, где и прижались к полу, хватая ртами воздух. Рядом с ними искрился и сверкал говорящий меч Кринг, чье магическое поле было стократно усилено непогодой.

— Держись! — крикнул Ринсвинд.

— Ветер! — проорал Двацветок. — Откуда он взялся? И куда дует?

Он взглянул на лицо волшебника, являвшее собой маску чистого ужаса, и с удвоенной силой вцепился в камни.

— Нам крышка, — пробормотал Ринсвинд. Над головой трещал и ездил потолок. — Откуда приходят тени? Вот оттуда и дует этот ветер!

На самом же деле — и Ринсвинд об этом догадывался — происходило вот что: по мере того как оскорбленный дух Бел-Шамгарота все глубже опускался сквозь нижележащие хтонические уровни, его мрачная сущность, которую высасывало даже из камней, собиралась в области, которая, согласно мнению самых уважаемых жрецов Плоского мира, находится одновременно под землей и Где-то Ещё. А на его храм обрушилось разрушительное действие Времени, которое в течение многих тысяч исполненных стыда лет наотрез отказывалось приближаться к этому месту. Но сейчас аккумулированный вес высвободившихся секунд всей тяжестью навалился на ничем не скрепленные камни.

Хрун вздохнул, поднимая глаза на расширяющиеся трещины, после чего заложил два пальца в рот и яростно свистнул.

Удивительно, насколько громко прозвучал реальный звук по сравнению с псевдозвуком ширящегося астрального водоворота, который формировался в центре огромной восьмиугольной плиты. За звуком последовало глухое эхо — оно, как почудилось Ринсвинду, весьма походило на стук катящихся странных костей. Потом послышался новый звук, в котором не было ничего необычного. Это был гулкий топот копыт.

Боевой конь Хруна проскакал под начавшей потрескивать аркой и с развевающейся от буйных ветров гривой взвился рядом с хозяином на дыбы. Варвар с усилием поднялся на ноги и забросил мешки с сокровищами в подвешенную к седлу огромную суму. Потом, вскочив на спину животного, нагнулся, схватил Двацветка за шиворот и перекинул его через луку седла. В тот самый момент, когда лошадь уже разворачивалась, Ринсвинд сделал отчаянный прыжок и приземлился прямо за спиной Хруна. Варвар, впрочем, не стал возражать против этого.

Лошадь уверенным, тяжелым галопом промчалась по туннелям, перескакивая через внезапные осыпи щебня и ловко уклоняясь от огромных камней, которые летели с прогибающегося потолка. Ринсвинд, продолжая угрюмо цепляться за Хруна, оглянулся назад.

Неудивительно, что лошадь так резво перебирала копытами. За ними по пятам сквозь мерцающий фиолетовый свет неслись громадный, зловещего вида Сундук и иконограф, опасно раскачивающийся на треноге. Настолько велика была способность груши разумной повсюду следовать за своим хозяином. Кстати, погребальная утварь мертвых императоров традиционно изготовлялась из древесины именно этой груши…

Они достигли открытого пространства за секунду до того, как восьмиугольная арка наконец не выдержала и вдребезги разбилась о мраморные плиты.

Вставало солнце. У них за спинами поднялся столб пыли — это обрушились стены храма, — но они не оглянулись. А жаль, потому что иначе Двацветок мог бы сделать картинки, необычные даже по стандартам Плоского мира.

В дымящихся развалинах что-то зашевелилось. На них словно рос зеленый ковер. Потом вверх штопором взлетел молодой дубок, разветвляясь по пути, будто взрывающаяся зеленая ракета, и не успели кончики его состарившихся ветвей перестать дрожать, как он уже оказался в центре приличной рощи. Из-под земли, точно гриб, вынырнула береза, быстро вымахала во взрослое дерево, сгнила и свалилась в облаке трута посреди пробивающихся к свету потомков. Храм уже превратился в полузасыпанную кучу замшелых камней.

Но Время, рванувшись сначала к горлу, теперь приступало к завершению работы. Бурлящая граница между распадающейся магией и вступающей в свои права энтропией с ревом пронеслась вниз по холму, обогнав мчащуюся галопом лошадь. Всадники, будучи созданиями Времени, абсолютно ничего не заметили. Но на зачарованный лес энтропия набросилась с хлыстом столетий наперевес.

— Впечатляет, а? — заметил чей-то голос у Ринсвиндова колена, пока лошадь трусила сквозь дымку рассыпающейся в прах древесины и опадающих листьев.

В голосе слышался потусторонний металлический отзвук. Ринсвинд опустил взгляд на меч Кринг. В его рукоять были вделаны два рубина. У волшебника возникло ощущение, что меч смотрит на него.

Расположившись на простирающихся к Краю от леса болотах, они поаплодировали схватке между деревьями и временем — схватке, конец которой был предрешен. Это зрелище заменило кабаре — на самом деле они остановились затем, чтобы поглотить огромного медведя, который неосторожно приблизился к Хруну на расстояние полета стрелы.

Ринсвинд внимательно рассматривал варвара поверх своего куска жирного мяса. Хрун, занимающийся геройствованием, кардинально отличался от бражника и гуляки Хруна, который время от времени наезжал в Анк-Морпорк. Сейчас варвар проявлял буквально кошачью осторожность, был ловким, как пантера, и чувствовал себя в своей стихии.

«А я ушел живым от Бел-Шамгарота, — напомнил себе Ринсвинд. — Фантастика».

Двацветок помогал герою сортировать украденные из храма сокровища. По большей части это было серебро, утыканное неприятно пурпурными камнями. Художественный вкус бывшего хозяина драгоценностей был весьма однообразен: сплошные изображения пауков, осьминогов и обитающих на деревьях октарсеров из пустошей Пупземелья.

Ринсвинд упорно пытался не обращать внимания на скрипучий голос у себя под боком. Бесполезно.

— …А потом я принадлежал паше Ре’дурата и сыграл заметную роль в битве при Великом Нефе, где и получил небольшую зазубрину, которую ты, должно быть, заметил на моем клинке где-то в двух третях его длины от рукояти, — рассказывал Кринг из своего временного пристанища в травянистой кочке. — У неверного было на шее октироновое ожерелье, крайне непорядочно с его стороны, хотя, конечно, в те дни я был куда острее. Мой хозяин, бывало, использовал меня, чтобы разрубать в воздухе шелковые платки, и… я тебя случаем не утомил?

— А? О нет, нет, ничуть. Все это очень интересно, — отозвался Ринсвинд, по-прежнему не сводя глаз с Хруна.

Интересно, можно ли ему доверять? Они тут в глуши, вокруг бродят тролли…

— Я сразу заметил, что ты образованный человек, — продолжал Кринг. — Я так редко встречаю интересных людей, а если и встречаю, то наше знакомство крайне мимолетно. Чего бы мне действительно хотелось, так это висеть над теплым камином в тихом и спокойном домике. Как-то раз я провел пару сотен лет на дне озера.

— Это, наверное, было очень весело, — рассеянно поддакнул Ринсвинд.

— Не совсем, — возразил Кринг.

— Да, скорее всего нет.

— А чего бы мне совсем уж по-настоящему хотелось, так это стать лемехом плуга. Не знаю, что это такое, но, похоже, в подобном существовании есть некая острота.

Двацветок торопливо подбежал к волшебнику.

— Мне пришла в голову замечательная мысль, — скороговоркой выложил он.

— Ага, — устало откликнулся Ринсвинд. — Почему бы нам не уговорить Хруна сопровождать нас в Щеботан?

На лице Двацветка отразилось неприкрытое изумление.

— А как ты узнал? — полюбопытствовал он.

— Я просто подумал, что ты обязательно об этом подумаешь, — объяснил Ринсвинд.

Хрун закончил распихивать серебро по седельным сумкам и ободряюще ухмыльнулся обоим приятелям. Потом его взгляд ненароком переместился на Сундук.

— Если он будет с нами, кто на нас нападет? — вопросил Двацветок.

Ринсвинд поскреб подбородок.

— Хрун? — предположил он.

— Мы же спасли ему жизнь там, в храме!

— Ну, если под «нападет» ты подразумеваешь «убьет», — сказал Ринсвинд, — то вряд ли он пойдет на это. Он не из таких. Скорее всего, он просто ограбит нас, а потом свяжет и оставит на съедение волкам.

— Ну, ты уж слишком.

— Послушай, это реальная жизнь, — взорвался Ринсвинд. — Ты вот тут таскаешься повсюду с сундуком, набитым золотом… Да любой здравомыслящий человек обеими руками ухватится за возможность это золото стянуть!

«Я бы, например, ухватился, — мысленно добавил он. — Если б не видел, что Сундук вытворяет с шарящими внутри него пальцами».

И вдруг Ринсвинда осенило. Он перевел взгляд с Хруна на иконограф. Бес-живописец стирал в крошечном корытце белье, а саламандры дремали у себя в клетке.

— У меня появилась идея, — сказал Ринсвинд. — Как ты думаешь, чего хочется каждому герою?

— Золота? — предположилДвацветок.

— Нет. В смысле чего ему по-настоящему хочется?

Двацветок нахмурился.

— Не совсем тебя понимаю, — произнес он.

Ринсвинд взял в руки иконограф.

— Хрун, — окликнул он. — Подойди-ка сюда, а?

Дни проходили мирно. Правда, как-то раз небольшой отряд мостовых троллей попытался устроить друзьям-приятелям засаду, а однажды ночью их чуть не захватила врасплох банда разбойников (грабители совершили фатальную ошибку: полезли исследовать Сундук прежде, чем перебили спящих путников). В обоих случаях Хрун потребовал — и получил — двойную плату.

— Если с нами что-нибудь случится, — сказал Ринсвинд, — некому будет управлять магической коробкой. Не будет больше картинок Хруна, ты понял?

Варвар кивнул. Он смотрел на последнюю картинку и не мог налюбоваться. На ней был изображен он сам, стоящий в героической позе и попирающий ногой кучу убитых троллей.

— Ты, я и наш малыш-друг Двацветка, мы здорово гладим, — высказался варвар. — И завтра можно мы сделаем профиль получше, хокей?

Он заботливо завернул картинку в шкуру тролля и уложил в седельную сумку, к остальным своим изображениям.

— Похоже, сработало, — восхищенно заметил Двацветок, когда Хрун выехал вперед, чтобы разведать дорогу.

— А как же, — отозвался Ринсвинд. — Больше всего на свете герои любят самих себя.

— Знаешь, ты здорово наловчился пользоваться иконографом.

— Ага.

— Тогда, наверное, тебе будет приятно иметь вот это, — Двацветок протянул ему картинку.

— Что это? — спросил Ринсвинд.

— О, просто картинка, которую ты сделал в храме.

Ринсвинд в ужасе взглянул на кусочек стекла. Там, окаймленный несколькими проблесками щупальцев, виднелся огромный, кривой, покрытый пятнами от различных зелий, расплывчатый большой палец.

— Это история всей моей жизни, — устало объявил волшебник.

— Ты выиграла, — сдался Рок, толкая через игральный стол свою кучку душ.

Собравшиеся вокруг боги вздохнули свободно.

— Но мы ещё сыграем, — добавил он.

Госпожа улыбнулась двум похожим на вселенские дыры глазам.

А потом не осталось ничего, кроме обратившихся в прах лесов и облака пыли на горизонте, которое медленно смещалось, подгоняемое легким ветром. И ещё черной, потрепанной фигуры, сидящей на выщербленном и поросшем мхом мельничном жернове. Вид у неё был, как у человека, которого несправедливо обошли, который внушает страх и ужас, но остается единственным другом для бедных и лучшим лекарем для смертельно больных.

Смерть, хотя у него и не было глаз, смотрел вслед исчезающей вдали фигуре Ринсвинда. Обладай его лицо хоть малейшей подвижностью, брови на нем были бы хмуро сдвинуты. Несмотря на свою всегдашнюю исключительную занятость, Смерть решил, что теперь у него появилось хобби. В этом волшебнике присутствовало нечто такое, что раздражало его сверх всякой меры. Прежде всего, Ринсвинд завел моду не являться на назначенные встречи.

— Я ДО ТЕБЯ ЕЩЕ ДОБЕРУСЬ, ДРУЖОК, — пообещал Смерть голосом, похожим на стук крышек свинцовых гробов. — ВОТ УВИДИШЬ.

Глава 3

ПРИТЯЖЕНИЕ ЧЕРВА

Она называлась Червберг, гора Черв, и возвышалась над зеленой долиной почти на полмили. Гора была огромной, серой и перевернутой вверх ногами.

У основания она имела в поперечнике всего десятка два ярдов. Потом, грациозно выгибаясь наружу, словно перевернутая башня, она поднималась сквозь льнущие к ней облака и наконец завершалась, будто её обрубили, четвертьмильным в диаметре плато. Здесь, наверху, рос крошечный лесок, зелень которого каскадом спускалась за обрыв. Здесь жили люди, построившие деревеньки. Здесь даже текла речушка, переливающаяся через край водопадом, который достигал земли исключительно в виде дождя.

Имелись здесь и пещеры, причём входы в них располагались на несколько ярдов ниже уровня плато. Черными, грубо вырубленными дырами зияли они со склонов, так что в это свежее осеннее утро гора Черв, нависающая над облаками, выглядела гигантской голубятней.

Судя по размерам пещер, размах крыльев ютившихся там «голубков» достигал ярдов сорока.

— Так я и знал, — сказал Ринсвинд. — Мы угодили в сильное магическое поле.

Двацветок и Хрун обвели взглядом небольшую лощинку, в которой друзья устроили полуденный привал, и посмотрели друг на друга.

Лошади мирно пощипывали у ручья густую траву. Среди кустов порхали желтые бабочки. Воздух был наполнен запахом тмина и гудением пчел. На вертеле тихо шкворчали туши диких свиней.

Хрун пожал плечами и вернулся к умащению своих бицепсов, натирая их до блеска.

— По мне, все хорошо, — буркнул он.

— Попробуй подбросить монетку, — посоветовал Ринсвинд.

— Чего?

— Монетку, говорю, подбрось.

— Хокей, — согласился Хрун. — Если ты так настаиваешь…

Он достал из кошелька пригоршню мелких монет, награбленных в дюжине разных государств. Покопавшись в них и выбрав щлотскую свинцовую четвертьйоту, Хрун уравновесил её на пурпурном ногте большого пальца.

— Ты называй, — предложил он. — Решка или… — он сосредоточенно изучил оборотную сторону монеты, — рыба какая-то с ногами.

— Ты подбрасывай, а я назову, — ответил Ринсвинд.

Хрун ухмыльнулся и щелкнул пальцем.

Йота, вращаясь, взлетела в воздух.

— Ребро, — не глядя, определил Ринсвинд.

Магия не умирает. Она постепенно растворяется.

Это можно проследить на примере областей, которые служили ареной для великих сражений Магических войн, случившихся вскоре после Создания. В те дни магия в сыром виде была весьма распространена и охотно использовалась Первыми Людьми в их войне с Богами.

Истинные предпосылки Магических войн затерялись в туманах Времени, однако философы Диска сходятся на том, что во всем виноваты Первые Люди: обнаружив, что их сотворили, они, естественно, очень разозлились и начали драку. Великими, исполненными пиротехнических эффектов были последовавшие затем войны — солнце каталось по небу, моря кипели, потусторонние ураганы опустошали землю, а в шляпах таинственным образом появлялись маленькие белые голуби. Подверглась угрозе сама стабильность Диска (который, как-никак, передвигался в пространстве на спинах четырех гигантских, едущих на черепахе слонов). Пришлось Великим и Древнейшим, которым подотчетны сами Боги, применить жесткие меры. Богов загнали на высокогорья, людей пересоздали в изрядно уменьшенном виде, а большая часть старой неуправляемой магии была выкачана из земли.

Впрочем, это не разрешило проблему тех регионов Диска, которые во время войны пострадали от прямого попадания заклятий. Магия постепенно растворялась. В течение долгих тысячелетий высвобождались при её распаде мириады субастральных частиц. Реальность под действием частиц существенно исказилась…

Ринсвинд, Двацветок и Хрун уставились на монету.

— Точно, ребро, — сказал Хрун. — Впрочем, ты же волшебник. И что тут такого?

— Я не занимаюсь… подобными чарами.

— То есть не можешь.

Ринсвинд начисто проигнорировал это замечание.

— Попробуй ещё раз, — предложил он.

Хрун вытащил пригоршню монет.

Первые две приземлились обычным образом. Четвертая тоже. Третья упала на ребро и осталась так стоять. Пятая превратилась в маленькую желтую гусеницу и резво уползла. Шестая, взлетев над головами, с резким «чпок!» исчезла. Мгновение спустя послышался тихий раскат грома.

— Эй, это ж было серебро! — завопил Хрун, вскакивая на ноги и вглядываясь в небо. — Ну-ка верни ееl

— Я понятия не имею, куда она подевалась, — устало произнес Ринсвинд. — Может быть, она все ещё набирает скорость. Во всяком случае, те, с которыми я экспериментировал сегодня утром, так и не вернулись.

Хрун упорно пялился в небо.

— Что? — спросил Двацветок.

Ринсвинд вздохнул. Этого вопроса он и боялся.

— Мы забрели в зону с сильным магическим индексом, — объяснил он. — Не спрашивайте меня, как. Когда-то, давным-давно, здесь возникло по-настоящему мощное магическое поле, и мы ощущаем на себе его последствия.

— Вот именно, — подтвердил проходящий мимо куст.

Голова Хруна дернулась вниз.

— Значит, это одно из тех самых мест? — осведомился он. — Надо мотать!

— Правильно, — согласился Ринсвинд. — Если мы вернемся по собственным следам, то, глядишь, уберемся с миром. Примерно раз в милю будем останавливаться и подбрасывать монету.

Он поспешно поднялся на ноги и принялся запихивать вещи в седельные сумки.

— Что? — спросил Двацветок.

Ринсвинд остановился.

— Послушай, — рявкнул он. — Только не спорь. Поехали!

— С виду здесь все нормально, — не унимался Двацветок. — Да, народу вокруг не видно, ну так это…

— Да, — сказал Ринсвинд. — Странно, не правда ли? Поехали!

Высоко в небе раздался звук, похожий на хлопок от удара кожаным ремнем по мокрому камню. Над головой у Ринсвинда промелькнуло нечто стеклянистое и нечеткое, над костром поднялось облако золы, а свиная туша снялась с вертела и стрелой взмыла в небо.

Качнувшись в сторону, чтобы не врезаться в купу деревьев, туша выровнялась, с ревом описала вокруг путников тугую петлю и понеслась к Пупу, оставляя за собой дорожку горячих капель свиного жира.

— И что они? — спросил старик.

Девушка глянула в свое волшебное зеркало.

— Удирают что есть мочи в направлении Края, — доложила она. — Кстати, сундук на ножках бежит за ними.

Старик хмыкнул — от стен темного и пыльного склепа отразилось неприятное эхо.

— Груша разумная, — заявил он. — Замечательно. Да, думаю, нам следует его заиметь. Пожалуйста, позаботься об этом, дорогуша. И не затягивай, они ведь могут выйти за пределы действия твоей силы.

— Замолчи! Иначе…

— Иначе что, Льесса? — поинтересовался старик. Сверху на него падал тусклый свет, и в позе старца, в том, как он обмяк в каменном кресле, присутствовало нечто очень необычное. — Если помнишь, один раз ты меня уже убила.

Она фыркнула и поднялась на ноги, пренебрежительно отбросив за спину рыжие с золотистым отливом волосы. Льесса Червмастер производила умопомрачительное впечатление. К тому же одежду она не признавала, если не считать пары сущих лоскутков легчайшей кольчуги и сапог для верховой езды из переливчатой драконьей кожи. Из одного сапога торчал хлыст, необычность которого заключалась в том, что он был длиной с копье, а наконечник его покрывали крошечные стальные шипы.

— Не беспокойся, я с ними справлюсь, — холодно заявила она.

Неясная фигура, казалось, кивнула или, по меньшей мере, заколыхалась.

— Ты всегда так говоришь.

Льесса фыркнула и зашагала к выходу из зала.

Отец даже не потрудился проводить её взглядом. Во-первых, он был мертв уже три месяца, и глаза его пребывали не в лучшем состоянии. А во-вторых, зрительные нервы волшебника пятнадцатой категории, пусть даже мертвого, приспосабливаются видеть уровни и измерения, далекие от повседневной реальности, и вследствие этого не совсем пригодны для наблюдения за простыми земными делами (пока волшебник был жив, его зрачки казались фасетчатыми и до жути похожими на глаза насекомых). Кроме того, в настоящее время маг был заключен в узком пространстве между миром живых и мрачной тенью Смерти, и его взору открывалась вся Причинно-Следственная Связь целиком. Вот почему, если не считать слабой надежды на то, что сегодня его несносная дочурка наконец-то свернет себе шею, он не стал прибегать к своим незаурядным способностям, чтобы побольше разузнать о трех путешественниках, которые отчаянным галопом неслись к границам его владений.

В нескольких сотнях ярдов от мертвого волшебника его дочь в сопровождении полудюжины всадников спускалась по выщербленным ступеням в полое чрево горы. Льесса пребывала в странном расположении духа. Похоже, у неё появился шанс… Может, это и есть ключ к выходу из тупика, ключ к трону Червберга. Разумеется, трон этот по праву принадлежал ей, но, согласно традиции, считалось, что править Червбергом может только мужчина. Это раздражало Льессу. Когда же в ней полыхала ярость, Сила изливалась намного более мощным потоком и драконы выходили особенно крупными и злобными.

Будь у неё муж, все было бы по-другому. На роль мужа подошел бы любой рослый и крепкий детина с изъяном по части мозгов. Хороший муж должен беспрекословно исполнять то, что ему говорят.

Самый здоровый из троицы, что сейчас удирала из драконьего края, как раз сгодился бы. Даже если он и не подойдет, то вечно голодные драконы с удовольствием попробуют его на зуб, тем более что этих зверюг надо регулярно кормить. А уж она позаботится, чтобы сегодня у драконов было плохое настроение.

Во всяком случае, хуже, чем обычно.

Лестница нырнула под каменную арку и закончилась узким карнизом у самого потолка огромной пещеры, в которой отдыхали драконы.

Солнечные лучи, падающие из разбросанных по стенам входных отверстий, крест-накрест прочерчивали пыльный полумрак, словно янтарные прутья темницы, внутри которой застыл миллион золотистых насекомых. Внизу взгляду не открывалось ничего, кроме легкой дымки. Но вверху…

Пешеходные кольца начинались рядом с головой Льессы, на расстоянии вытянутой руки, и тысячами расходились по перевернутым акрам свода пещеры. Двум десяткам каменщиков понадобилось два десятка лет, чтобы вбить крюки для этих колец, — рабочие вбивали крюк, цеплялись за него, лезли выше и вбивали следующий. Однако эта величественная картина ни в какое сравнение не шла с восьмьюдесятью восьмью главными кольцами, которые гроздью висели под самым куполом. Ещё пятьдесят были утрачены в далекой древности, когда их заводили на место отряды обливающихся потом рабов (а тогда, в первые дни Силы, рабов было предостаточно), — огромные кольца с грохотом рухнули в недра пещеры, увлекая за собой несчастных людишек.

Но восемьдесят восемь колец были-таки закреплены под сводом пещеры, огромные, как радуга, ржаво-красные, как кровь. И сейчас на них…

Драконы чувствуют присутствие Льессы. По пещере со свистом проносится воздух — это восемьдесят восемь пар крыльев разворачиваются, образуя сложную головоломку. Огромные головы с зелеными фасетчатыми глазами наклоняются к девушке.

Животные слегка просвечивают. Пока окружающие хозяйку мужчины снимают с полок сапоги с крючьями, Льесса сосредотачивает всю свою волю на полной визуализации: драконы, повисшие в затхлом воздухе над её головой, теряют прозрачность, и от их бронзовой чешуи тускло отражаются солнечные лучи. Её мозг пульсирует, но теперь, когда Сила изливается мощным потоком и безо всяких помех, Льесса может, не нарушая концентрации, обратить свои мысли на другое.

Она тоже застегивает на ногах сапоги, грациозно вертит «колесо», и крючья с тихим звоном зацепляются за пару пешеходных колец на потолке пещеры.

Только теперь это пол. Мир изменился. Она стоит на краю глубокой чаши или кратера, чье дно усеяно небольшими кольцами, по которым, раскачиваясь на ходу, уже шагают всадники. В центре чаши их ждут огромные «скакуны». Высоко наверху виднеются далекие скалы, поднимающиеся со дна пещеры и обесцветившиеся от вековых наслоений драконьего помета.

Легкими скользящими движениями, ставшими для неё второй натурой, Льесса устремляется к своему дракону, Лаолиту, который поворачивает к ней огромную лошадиноподобную голову. Его пасть блестит от свиного жира.

«Ням-ням, как вкусно», — произносит он у неё в голове.

— По-моему, я предупреждала, чтобы ты не летал без меня, — раздраженно бросает она.

«Я был голоден, Льесса».

— Укроти свой голод. Скоро вам предстоит пообедать лошадьми.

«Поводья застревают в зубах. А воины будут? Мы любим воинов».

Льесса свешивается с посадочной лестницы и, спрыгнув на спину Лаолита, обхватывает ногами его кожистую шею.

— Воин — мой. С ним пара людишек, их ты можешь забрать себе. Один вроде волшебник, — добавляет она, подбадривая дракона.

«Ох уж эти волшебники. И получаса не успевает пройти, как ты уже мечтаешь о добавке», — ворчит дракон.

Он расправляет крылья и падает.

— Нас догоняют! — вскрикнул Ринсвинд, ещё ниже пригнулся к шее лошади и застонал.

Двацветок, отчаянно вертя головой и оглядываясь на летящих бестий, пытался не отставать.

— Ты не понимаешь! — вопил турист, перекрывая жуткий шум от ударов крыльев. — Я же всю жизнь мечтал увидеть дракона!

— Изнутри? — прокричал в ответ Ринсвинд. — Заткнись и скачи давай!

Он подхлестнул лошадь поводьями и уставился на виднеющийся впереди лес, надеясь силой воли приблизить его. Деревья защитят их. Там не пролетит ни один дракон…

Над головой раздалось громовое хлопанье крыльев, и вокруг сомкнулись тени. Инстинктивно он съежился в седле и почувствовал, как что-то острое чиркнуло по плечам, обжигая раскаленной добела болью.

За спиной завопил Хрун, но орал он скорей от ярости, нежели от боли. Варвар соскочил с лошади в вереск, выхватил черный меч Кринг и, когда один из драконов заложил вираж, чтобы ещё раз пройти над Хруном на бреющем полете, потряс клинком в воздухе.

— Наглые ящерицы, как вы смеете лезть ко мне! — прорычал он.

Ринсвинд нагнулся в седле и схватил лошадь Двацветка за повод.

— Вперед! — прошипел он.

— Но драконы… — упирался зачарованный Двацветок.

— Да пошли они… — начал было волшебник и оцепенел.

Ещё один дракон отделился от кружащихся наверху точек и устремился в их сторону. Ринсвинд отпустил Двацветкову лошадь, горько выругался и в гордом одиночестве погнал своего скакуна к деревьям. За спиной его возникла какая-то сумятица, но он не стал оглядываться, а когда над ним промелькнула тень, только тихо вякнул и попытался зарыться в конскую гриву.

Потом вместо ожидаемой раздирающей и пронизывающей боли он неожиданно ощутил ряд хлестких ударов — это его насмерть перепуганная лошадь ворвалась под своды леса. Волшебник отчаянно пытался удержаться на спине скакуна, но очередная низко нависшая ветка, оказавшаяся покрепче своих товарок, выбила его из седла. Перед тем как вокруг сомкнулись вспыхивающие голубые огни беспамятства, Ринсвинд успел услышать пронзительный крик обманутой в своих надеждах рептилии и неистовые удары когтей по верхушкам деревьев…

Когда он пришел в себя, дракон наблюдал за ним. По крайней мере смотрел куда-то в его сторону. Ринсвинд застонал и попытался лопатками вперед закопаться в мох, но задохнулся от резкого приступа боли.

Он перевел затуманенный агонией и страхом взгляд обратно на дракона.

Тот висел на ветке огромного засохшего дуба в нескольких сотнях футов от волшебника. Бронзово-золотистые крылья бестии были плотно обернуты вокруг туловища, но длинная лошадиноподобная морда, болтающаяся на конце необычайно гибкой шеи, вертелась то в одну, то в другую сторону. Дракон внимательно осматривал лес.

А ещё он был полупрозрачным. Несмотря на то что от его чешуи отражалось солнце, Ринсвинд ясно различил сквозь дракона кроны растущих позади деревьев.

На одной из веток сидел человек, крошечный по сравнению с висящей рядом рептилией. Одежды на нем было немного: пара высоких сапог, малюсенький кожаный мешочек чуть ниже пояса и шлем с огромным гребнем. Человек бесцельно тыкал в стороны коротким мечом и смотрел поверх верхушек деревьев с таким видом, словно выполнял занудное, лишенное всякой привлекательности задание.

Какой-то жучок начал деловито карабкаться вверх по ноге Ринсвинда.

Волшебник спросил себя, сколько вреда способен причинить полупрозрачный дракон. Может, он и убивает только наполовину? Ринсвинд решил не проверять это предположение на практике.

Двигаясь на пятках, кончиках пальцев и мускулах плеч, извиваясь, как червяк, он отполз в сторону. Когда же плотная листва скрыла от него дуб и тех, кто на нем сидел, Ринсвинд поспешно вскочил на ноги и, петляя, помчался между деревьями вглубь леса.

Никакой определенной цели у него не было, как не было ни провизии, ни лошади. Но до тех пор, пока у него хватит ног, он будет бежать. Папоротники и куманика хлестали его, но боли он не чувствовал.

Удалившись от дракона примерно на милю, он остановился и рухнул на землю возле какого-то дерева. Совершенно неожиданно листва заговорила с ним.

— Эй, — тихонько окликнула она.

С ужасом предчувствуя то, что он может там увидеть, Ринсвинд позволил своему взгляду скользнуть вверх. Тот попытался было задержаться на безобидных кусках коры и листьях, но бич любопытства заставил его отправиться дальше. В конце концов взгляд остановился на черном мече, торчащем из ветки над головой Ринсвинда.

— Чего уставился? — поинтересовался меч голосом, похожим на скрип пустого винного бокала, по краю которого проводят ногтем. — Вытаскивай меня.

— Чего? — переспросил Ринсвинд, чья грудь до сих пор судорожно вздымалась.

— Вытащи меня, — повторил Кринг. — Мне не светит провести следующий миллион лет в угольных пластах. Я когда-нибудь рассказывал тебе о том времени, когда меня бросили в озеро в горах и…

— А что случилось с остальными? — перебил Ринсвинд, по-прежнему отчаянно цепляясь за дерево.

— О, их поймали драконы. И лошадей. И этот ящик. Я тоже попался, но Хрун меня уронил. А вот тебе повезло.

— Ну… — начал Ринсвинд.

Кринг не обратил на него никакого внимания.

— Полагаю, тебе не терпится их спасти, — добавил меч.

— Э-э, в общем…

— Тогда вытащи меня, и мы тут же отправимся в путь.

Ринсвинд, прищурившись, смерил взглядом клинок. Мысль о спасательной экспедиции была засунута в настолько далекий уголок его разума, что если некоторые передовые представления о природе и образе многомерной множественности вселенной истинны, то эта идея находилось прямо у него перед носом. Однако магический меч — ценная штука…

А до родного дома, где бы тот ни обретался, было так далеко…

Ринсвинд взобрался на дерево и осторожненько пополз вдоль ветки. Кринг очень надежно засел в дереве. Волшебник ухватился за рукоять и тянул, пока перед глазами не замелькали искорки.

— Попробуй ещё раз, — подбодрил меч.

Ринсвинд застонал и заскрипел зубами.

— Могло быть и хуже, — заметил Кринг. — На месте этой ветки могла быть наковальня.

— Аг-ха, — просипел волшебник, опасаясь за будущее своего паха.

— Я побывал во многих измерениях, — поделился Кринг.

— Уф?

— У меня, знаешь ли, было много имен.

— Потрясающе, — отозвался Ринсвинд и качнулся назад вместе с выскользнувшим из дерева клинком.

Меч оказался на удивление легким.

Вернувшись на землю, он решил выложить Крингу все новости сразу.

— Вообще-то мне кажется, что идти кого-то спасать — это не самая удачная затея. Лично я считаю, нам лучше отправиться назад в город. Наберем поисковую партию и…

— Драконы улетели в сторону Пупа, — сообщил меч. — Я предлагаю начать с твари, которая сидит вон на том дереве.

— Прости, но…

— Ты не можешь бросить их на произвол судьбы!

Лицо Ринсвинда выразило удивление.

— Не могу? — переспросил он.

— Нет. Не можешь. Послушай, давай напрямоту, а? Я работал с куда лучшим материалом, чем ты, но тут либо это, либо… Ты когда-нибудь проводил миллион лет в угольных пластах?

— Подожди, я…

— Так что, если ты не прекратишь спорить, я отрублю тебе голову.

Ринсвинд увидел, как его собственная рука рванулась вверх. Сверкающее лезвие загудело в каком-то дюйме от его горла. Он попытался заставить пальцы разжаться. Они не послушались.

— Я не умею быть героем! — выкрикнул он.

— Я тебя научу.

Глубоко в горле Бронзового Псефы заклокотало.

К!сдра, его всадник, нагнулся и всмотрелся в дальний конец поляны.

— Я его вижу, — сообщил он.

Легко перемахивая с ветки на ветку, К!сдра спустился по дереву, мягко соскочил на кочковатую траву и вытащил из ножен меч.

После этого он внимательно изучил приближающегося человека, который явно не горел желанием выходить из-под прикрытия деревьев. Незнакомец был вооружен, однако меч он держал весьма странным способом. Он нес клинок на расстоянии вытянутой руки, словно стыдился того, что его видят в компании этого меча.

Заметив, что волшебник, подволакивая ноги, направился в его сторону, К!сдра поднял оружие, широко ухмыльнулся и прыгнул вперед.

Из всей схватки в сознании К!сдры ярче всего зафиксировались два момента. Он помнил, как клинок волшебника сверхъестественным образом ринулся вверх и парировал его удар с такой силой, что меч молнией вылетел из рук К!сдры. Ещё всаднику запомнилось, что волшебник, вступая в поединок, прикрывал глаза одной рукой! Именно это и сгубило К!сдру, как тот впоследствии признавался.

Уходя от очередного выпада противника, К!сдра отпрыгнул назад и во весь рост растянулся на траве. С рычанием развернув огромные крылья, Псефа бросился с дерева вниз.

Но Ринсвинд уже стоял над всадником и орал:

— Скажи ему, что, если он меня обожжет, я отпущу меч! Я это сделаю! Я отпущу его, клянусь мамой! Говори, ну, говори же!

Кончик черного меча парил над горлом К!сдры. Клинок, такое впечатление, жил своей жизнью, тихонько напевая себе под нос какую-то песенку.

— Псефа! — крикнул К!сдра.

Дракон вызывающе взревел, но вышел из пике, которое должно было лишить Ринсвинда головы, и, тяжело хлопая крыльями, вернулся на дерево.

— Говори! — взвизгнул волшебник.

К!сдра, прищурившись, смерил взглядом человечка, прыгающего на другом конце меча.

— И что мне говорить? — осведомился он.

— Что?

— Я сказал: «Что мне нужно говорить?»

— Где мои друзья? В смысле варвар и коротышка?

— Скорее всего, их отнесли в Червберг.

Ринсвинд отчаянно сопротивлялся порывам меча, стараясь не слышать его кровожадного гудения.

— В какой-такой Червберг?

— В тот самый. Червберг только один. Это Обитель Драконов.

— А ты, значит, меня поджидал?

К!сдра невольно взвыл, когда острие меча кольнуло его кадык, выдавив каплю крови.

— Ага, не хотите, чтобы люди знали, что у вас тут есть драконы? — прорычал Ринсвинд.

Всадник забылся настолько, что кивнул. И едва не проткнул себе горло.

Ринсвинд в отчаянии оглянулся по сторонам и осознал, что выхода у него нет. Это дело ему придется довести до конца.

— Ладно, — произнес он как можно более равнодушно. — Может, ты все-таки отвезешь меня в этот свой Червберг?

— Предполагалось, что я доставлю тебя туда мертвым, — угрюмо пробормотал К!сдра.

Ринсвинд посмотрел на него и медленно ухмыльнулся. Это была широкая, безумная и абсолютно лишенная юмора гримаса. Это была одна из тех улыбок, во время которых маленькие речные птички снуют туда-сюда среди твоих зубов и выклевывают застрявшие кусочки пищи.

— Ничего, доставишь живым, — заверил он. — Кстати, о мертвецах, ты вспомни, кто из нас двоих держит в руке меч.

— Но после того, как ты меня убьешь, ничто не помешает Псефе расправиться с тобой! — крикнул распростертый на земле всадник.

— В таком случае я буду шинковать тебя постепенно, — согласился Ринсвинд и ещё раз испробовал действие своей ухмылки.

— Хорошо, хорошо, — мрачно сказал К!сдра. — Ты что, думаешь, у меня совсем нет воображения?

Он, извиваясь, выбрался из-под меча и махнул рукой дракону, который опять снялся с дерева и направился в их сторону. Ринсвинд сглотнул.

— Хочешь сказать, мы полетим на этой твари? — уточнил он.

К!сдра, на чье горло по-прежнему кровожадно нацеливался Кринг, с презрением посмотрел на волшебника.

— Как же ещё попасть на Червберг?

— Не знаю, — признался волшебник. — Ну и как?

— Я хочу сказать, другого способа нет. Либо по воздуху, либо никак.

Ринсвинд снова взглянул на дракона, который опустился совсем рядом с ними. Он отчетливо видел сквозь его тушу примятую траву. Однако когда волшебник осторожно прикоснулся к чешуйке, которая казалась всего лишь золотистым сиянием в чистом воздухе, то почувствовал, что на ощупь она достаточно материальна. Ринсвинду подумалось, что драконы должны либо существовать полностью, либо не существовать вовсе. Дракон, существующий наполовину, куда хуже, чем обе эти крайности.

— Я и не знал, что сквозь драконов все просвечивает, — сказал он.

— Неужели? — пожал плечами К!сдра и неуклюже вскочил на дракона.

Ринсвинд, вцепившись в его пояс, запрыгнул следом. Неловко поерзав на спине ящера, волшебник переместил побелевшие от напряжения пальцы на подходящий кусок сбруи и слегка ткнул К!сдру мечом.

— Ты раньше когда-нибудь летал? — не оборачиваясь, спросил тот.

— Нет. Вот так, как летают, — нет.

— Пососать не хочешь?

Ринсвинд рассеянно уставился в затылок всадника, после чего уронил взгляд на протянутый мешочек с красными и желтыми леденцами.

— А это обязательно? — осведомился он.

— Традиция такая, — ответил К!сдра. — Ну, как хочешь.

Дракон поднялся на ноги, тяжело прошлепал по лугу и вспорхнул в воздух.

У Ринсвинда временами бывали кошмары, в которых он раскачивался на чем-то неосязаемом, но невероятно высоком и видел, как внизу проплывает ужасно далекий, затянутый синевой, усеянный точками облаков пейзаж. Обычно после таких снов он просыпался с трясущимися поджилками. Впрочем, он обеспокоился бы куда больше, если б знал, что головокружение, которым страдает большинство жителей Плоского мира, тут ни при чем. Это была обратная память о событии в будущем Ринсвинда — событии настолько ужасающем, что оно распространило гармоники страха вдоль всей линии его жизни.

Полет на драконе был всего-навсего прелюдией к этому событию.

Псефа, сделав несколько сотрясающих позвоночник прыжков, проложил себе путь в воздух. На вершине последнего из подпрыгов его широкие крылья, громко хлопнув, раскрылись, а затем расправились с глухим ударом, от которого содрогнулся лес.

Потом земля исчезла, провалилась вниз серией мягких толчков. Псефа с внезапной грацией поднимался в небо, и полуденное солнце сверкало на его крыльях, которые, как и прежде, выглядели не более чем золотистой пленкой. Ринсвинд неосторожно опустил глаза и обнаружил, что смотрит сквозь дракона на верхушки растущих внизу деревьев. Деревья росли очень далеко внизу. Его желудок сжался при виде этого зрелища.

Ринсвинд быстро закрыл глаза, но это не помогло, поскольку за дело тут же взялось воображение. Волшебник вышел из ситуации, уставившись на проплывающие в некотором отдалении болота и лес, на которые можно было смотреть почти без содрогания.

Ветер вцепился в него изо всех сил. К!сдра обернулся к волшебнику:

— Вот он, Червберг! — прокричал всадник прямо в ухо Ринсвинду.

Легонько уперев меч в драконью спину, Ринсвинд медленно повернул голову. Его слезящиеся глаза узрели перевернутую гору, вздымающуюся над поросшей густыми лесами долиной. Гора смахивала на этакий рупор, торчащий из корыта со мхом. Даже с такого расстояния Ринсвинд различил слабое октариновое свечение, которое указывало на стабильную магическую ауру по меньшей мере в — у него перехватило дыхание — несколько миллипраймов? По меньшей мере!

— О нет, — простонал он.

Уж лучше смотреть на землю, чем на это. Он быстро отвел глаза и обнаружил, что землю сквозь дракона уже не видно. Они скользили по широкой дуге в сторону Червберга, и дракон становился все более осязаемым, как будто его тело заполнялось золотистым туманом. К тому времени, как дико раскачивающийся в небе Червберг оказался прямо перед ними, дракон стал таким же твердым и непроницаемым, как скала.

Ринсвинду показалось, что он заметил в воздухе еле различимую струйку, словно что-то протянулось из горы и коснулось летящей бестии. У него возникло странное ощущение, что дракона делают более настоящим.

Возвышающийся перед ними Червберг превратился из далекой игрушки в несколько миллиардов тонн камня, застывших между небом и землей. Ринсвинд разглядел крошечные поля, лес и озеро, из которого вытекала река, переливающаяся через край…

Он машинально проводил глазами ниточку пенящейся воды и еле успел отшатнуться.

Переходящая в плато вершина перевернутой горы плыла в их сторону. Но дракон и не думал замедлять свой полет.

Когда гора нависла над Ринсвиндом, словно величайшая во вселенной мухобойка, волшебник заметил вход в туннель. Псефа устремился в дыру; на его плечах вздувались и опадали мускулы.

Волшебник вскрикнул, увидев, как темнота расступается, чтобы поглотить его. Мимо промелькнул смазанный огромной скоростью камень, и дракон снова вылетел на открытое пространство.

Они очутились внутри пещеры, которая превосходила своими размерами все, на что имеет право какая бы то ни было пещера. Дракон, пересекающий её необъятную пустоту, выглядел позолоченной мухой в банкетном зале.

Здесь были и другие драконы — золотистые, серебристые, черные, белые — они неторопливо взмахивали крыльями, направляясь по своим делами в пронизанном лучами солнца воздухе, или сидели на выступах скал. Высоко под сводом свисали с огромных колец десятки таких же бестий — обернувшись крыльями, они дремали, точно летучие мыши. А ещё там, наверху, были люди. Увидев их, Ринсвинд с усилием сглотнул слюну, поскольку люди эти расхаживали по бескрайним просторам потолка, словно мухи.

Потом он различил тысячи крошечных колец, усеивающих свод. Несколько перевернутых вверх тормашками людей с интересом наблюдали за полетом Псефы. Ринсвинд снова сглотнул. Он, хоть убей, не мог придумать, что делать дальше.

— Ну? — шепотом спросил он. — Какие-нибудь предложения имеются?

— Разумеется. Нападаем с разгону, — с презрением ответил Кринг.

— И почему я об этом не подумал? — удивился Ринсвинд. — Не потому ли, что у всех у них арбалеты?

— У тебя пораженческий образ мыслей.

— Пораженческий? Это потому, что я сейчас потерплю поражение!

— Ты сам себе враг, Ринсвинд. Причём самый худший, — заявил меч.

Ринсвинд поднял взгляд на усмехающихся обитателей пещеры.

— На что поспорим? — устало спросил он.

Прежде чем Кринг успел ответить, Псефа встал в воздухе на дыбы и приземлился на одно из больших колец, которое под весом дракона угрожающе закачалось.

— Ты хочешь умереть сразу или сначала сдашься? — спокойно поинтересовался К!сдра.

Цепляясь сапогами с крючьями за потолок и раскачиваясь на ходу, к их кольцу со всех сторон подбирались люди.

Сбоку от посадочного кольца была пристроена платформа, а рядом висела полка, которая, очевидно, предназначалась для хранения странной обувки. Прежде чем Ринсвинд успел что-то предпринять, К!сдра соскочил со спины дракона на платформу и, развернувшись, ухмыльнулся при виде замешательства волшебника.

В воздухе пронесся тихий выразительный звук, издаваемый множеством взводимых арбалетов. Ринсвинд взглянул на бесстрастные, перевернутые лица, окружившие его. В том, что касалось одежды, воображение драконьих хозяев не смогло произвести на свет ничего более оригинального, чем кожаная сбруя, усаженная бронзовыми украшениями. Ножны с мечами надевались вверх ногами. Те, на ком не было шлемов, носили волосы свободно распущенными, и в потоках гуляющего воздуха волосы колыхались, словно морские водоросли. Среди всадников присутствовали несколько женщин. Перевернутое положение проделывало с их анатомией очень необычные вещи. Ринсвинд уставился на это зрелище во все глаза.

— Сдавайся, — повторил К!сдра.

Ринсвинд открыл рот, намереваясь последовать толковому совету. Кринг предупреждающе загудел, и по руке волшебника от пальцев к плечу прокатились волны агонизирующей боли.

— Ни за что, — взвизгнул он.

Боль прекратилась.

— Сдастся он, как же! — прогремел за спиной раскатистый голос. — Он ведь у нас герой!

Ринсвинд повернулся и уперся взглядом в пару волосатых ноздрей. Они принадлежали молодому здоровяку, который, зацепившись сапогами за кольцо, непринужденно свисал с потолка.

— Как тебя зовут, герой? — спросил висящий. — Чтобы мы знали, под каким именем тебя хоронить.

Руку Ринсвинда пронзила агония.

— Р-ринсвинд Анкский, — задыхаясь, выговорил он.

— А я — Льо!рт Повелитель Драконов, — объявил его собеседник, произнося это имя с хриплым горловым прищелкиванием, которое Ринсвинд смог представить себе только как некий внутренний знак восклицания. — Ты явился, чтобы вызвать меня на смертный бой.

— Э-э, нет, я не…

— Ты ошибаешься. К!сдра, помоги нашему герою надеть сапоги. Ему, должно быть, не терпится начать поединок.

— Нет, подождите, я пришел сюда, чтобы найти своих друзей. И я не… — проговорил было Ринсвинд, но всадник твердой рукой переправил его на платформу, толкнул на сиденье и принялся застегивать на его ногах сапоги.

— Поторопись, К!сдра. Нельзя задерживать героя, спешащего на встречу с судьбой, — сказал Льо!рт.

— Послушайте, я вижу, моим друзьям здесь очень хорошо, так что, если не возражаете, ну, высадите меня где-нибудь и…

— Очень скоро ты встретишься со своими друзьями, — беспечно перебил повелитель драконов. — Если, конечно, ты веруешь в какого-нибудь из богов. Тот, кто попадает в Червберг, уже никогда не покидает его. Кроме как в переносном смысле. Покажи ему, как передвигаться по кольцам, К!сдра.

— Видишь, во что ты меня впутал?! — прошипел Ринсвинд.

Кринг завибрировал у него в руке.

— Не забывай, я — магический меч, — прогудел он.

— Да уж, это трудно забыть.

— Поднимайся по лестнице и хватайся за кольцо, — проинструктировал всадник. — Затем задирай ноги вверх и цепляйся крючьями за кольца.

Он помог протестующему волшебнику взобраться по ступенькам, и Ринсвинд повис вверх ногами с заправленным в штаны балахоном и болтающимся в одной руке мечом. Под таким углом драконьи хозяева выглядели вполне сносно, однако сами драконы, сидящие на своих кольцах, возвышались над происходящим, словно исполинские химеры. В их глазах сверкал плотоядный интерес.

— Пожалуйста, внимание, — поднял руку Льо!рт.

Один из всадников подал ему длинный предмет, завернутый в алый шелк.

— Будем драться до смерти, — объявил повелитель драконов. — Твоей.

— Значит, если я одержу победу, то получу свободу? — без особой надежды поинтересовался Ринсвинд.

Льо!рт указал кивком головы на собравшихся всадников.

— Не будь наивным.

Ринсвинд глубоко вздохнул.

— Послушай, должен тебя предупредить, — заявил он почти не трясущимся голосом, — это магический клинок.

Льо!рт отбросил в темноту алый шелковый покров и взмахнул угольно-черным мечом. На его лезвии сверкнули руны.

— Какое совпадение, — улыбнулся он и сделал выпад.

Ринсвинд окаменел от страха, но его рука сама собой вылетела вперед вслед за рванувшимся в атаку Крингом. Сталь ударилась о сталь, породив внезапную вспышку октаринового света.

Льо!рт откинулся назад; глаза его сузились. Кринг проскочил над его мечом, и, хотя тот дернулся вверх, парировав удар, атака завершилась тонкой красной чертой поперек торса повелителя драконов.

Льо!рт зарычал и бросился на волшебника, с лязгом скользя от кольца к кольцу. Мечи снова встретились, вызвав ещё один мощнейший разряд магии, но в то же самое время Льо!рт свободной рукой что было сил врезал Ринсвинду по голове. Волшебник ошеломленно дернулся; одна его нога вылетела из кольца и отчаянно заболталась в воздухе.

Ринсвинд отчасти догадывался, кто самый худший волшебник на Диске. Однако, хотя ему было известно всего лишь одно заклинание, он все-таки оставался волшебником, а по неумолимым законам магии это означало, что после его кончины за ним должен явиться сам Смерть (вместо того чтобы послать одного из своих многочисленных слуг, как оно обычно бывает).

Вот так и вышло, что в тот момент, когда ухмыляющийся Льо!рт качнулся назад и начал описывать мечом ленивую дугу, время вдруг превратилось в патоку.

Для Ринсвинда мир неожиданно озарился мерцающим октариновым светом, которому фотоны, сталкивающиеся с магической аурой, придавали фиолетовый оттенок. Окутанный сиянием повелитель драконов превратился в статую, окрашенную в мертвенные цвета, а его меч пронзал пространство медленно, как улитка.

Рядом с Льо!ртом возникла ещё одна фигура, видимая только тому, чьему взоры открыты четыре дополнительные измерения магии. Фигура была высокой, темной и худой. На фоне внезапно наступившей ночи, заполненной морозными звездами, она сжимала обеими руками занесенную косу, острота которой вошла в поговорку…

Ринсвинд нырнул. Клинок просвистел в воздухе прямо над его головой и, не замедляя движения, вонзился в каменный потолок пещеры. Смерть холодным замогильным голосом выругался.

Все исчезло. Та штука, которую принимали на Плоском мире за реальность, вновь утвердилась в своих правах. У Льо!рта перехватило дыхание при виде неожиданной прыткости, с которой волшебник увернулся от смертельного удара. Ринсвинд с тем безрассудством, которое присуще только по-настоящему перепуганным людям, развернулся, будто змея, метнулся через разделяющее их пространство и, ухватившись обеими руками за правую руку противника, начал её выворачивать.

Именно в этот момент единственное кольцо, на котором держался волшебник, с тихим, мерзким металлическим звуком выскочило из камня.

Ринсвинд ухнул вниз и неистово закачался — внизу его с нетерпением ожидала возможность переломать себе все кости. В результате волшебник с такой силой впился ногтями в руку повелителя драконов, что тот вскрикнул.

А вскрикнув, взглянул себе под ноги. Из-под крюков, на которых держались его кольца, посыпались крошечные осколки камня.

— Отпусти, черт бы тебя побрал! — завопил он. — Или мы оба погибнем!

Ринсвинд ничего не ответил. Он упорно отказывался разжимать пальцы. В голову настырно лезли образы судьбы, которая ждала волшебника на торчащих внизу скалах.

— Пристрелите его! — прорычал Льо!рт.

Уголком глаза Ринсвинд заметил несколько нацеленных на него арбалетов. Льо!рт воспользовался моментом и, замахнувшись свободной рукой, влепил унизанным перстнями кулаком прямо по пальцам Ринсвинда.

Рукиволшебника разжались.

Двацветок ухватился за прутья решетки и подтянулся.

— Видишь что-нибудь? — спросил Хрун где-то под ногами.

— Только облака.

Хрун опустил туриста наземь и уселся на край одной из деревянных кроватей, которые составляли единственную меблировку камеры.

— Вот зараза, — буркнул он.

— Не отчаивайся, — подбодрил его Двацветок.

— Я не отчаиваюсь.

— Полагаю, все это какое-то недоразумение. Думаю, скоро нас отпустят. Эти люди кажутся мне очень цивилизованными и культурными.

Хрун уставился на него из-под кустистых бровей и собрался было что-то сказать, но потом вроде как передумал. Вместо этого он вздохнул.

— Зато по возвращении мы сможем всем рассказать, что видели драконов! — продолжал Двацветок. — Как насчет этого, а?

— Драконов не существует, — твердо сказал Хрун. — Кодис из Химерии двести лет назад убил последнего. Не знаю, что мы видим, но это не драконы.

— Но нас несли по воздуху! В пещере, куда мы прилетели, их, наверное, несколько сотен…

— Скорее всего, это была магия, — отрезал Хрун, давая понять, что разговор закончен.

— Ну, выглядели они в точности как драконы, — с вызывающим видом заявил Двацветок. — Я всегда мечтал увидеть драконов, с тех самых пор, как был мальчишкой. Драконы, летающие по небу, изрыгающие пламя…

— Они просто ползали по болотам и все такое прочее. Единственное, что они изрыгали, была вонь, — сказал Хрун, укладываясь в койку. — И были они не очень большими. Очень любили хворост.

— А я слышал, что драконы любят сокровища, — возразил Двацветок.

— И хворост. Слушай, — оживляясь, добавил Хрун, — а ты заметил, по каким комнатам нас вели? Мне они показались довольно-таки впечатляющими. Кучи всякого добра, да и некоторые из гобеленов стоят целое состояние.

Он задумчиво поскреб подбородок, произведя такой звук, какой производит дикобраз, продирающийся через можжевельник.

— А что будет дальше? — спросил Двацветок.

Хрун поковырял пальцем в ухе и рассеянно осмотрел добытое оттуда.

— О, — сказал он, — думаю, через минуту дверь распахнется настежь, и меня вытащат на какую-нибудь храмовую арену, где я, скорее всего, буду сражаться с парой гигантских пауков и огромным рабом из джунглей Клатча. Потом я спасу с алтаря принцессу, после чего прикончу нескольких стражников или кого-то ещё в том же роде, а затем девчонка покажет мне тайный проход, ведущий прочь из этого храма, мы освободим парочку лошадей и смоемся вместе с сокровищами.

Хрун заложил руки за голову и, фальшиво насвистывая, уставился в потолок.

— Неужели, так все и произойдет? — спросил Двацветок.

— Рутина.

Двацветок уселся на свою койку и попытался думать. Это оказалось не так-то легко, потому что мысли его кишели драконами.

Драконы!

С тех самых пор, как ему исполнилось два года, он не уставал пленяться этими огнедышащими животными. Особенно хороши были их изображения в «Актаринавой Книге Сказок». Потом сестра сказала ему, что на самом деле драконов не существует, и он по сей день помнил свое горькое разочарование. Если в мире нет этих великолепных существ, решил тогда Двацветок, то мир и вполовину не такой, каким ему следует быть. А затем его отдали в ученики к главному счетоводу Девятьстеблей, который в своей серости и ничтожности был полной противоположностью драконам. В будущем у Двацветка уже не осталось времени на мечты.

Однако с этими драконами и в самом деле было что-то не так. Слишком маленькими и прилизанными они выглядели по сравнению с теми чудовищами, которые представали перед его мысленным взором. Драконы должны быть огромными, зелеными, когтистыми, экзотическими, извергающими пламя — огромными и зелеными, с длинными, острыми…

Краем глаза он заметил какое-то подозрительное шевеление в самом дальнем и темном углу подземелья. Когда Двацветок повернул голову, шуршание резко затихло, хотя ему показалось, что он слышит слабый-преслабый звук, какой издают скребущие по камню когти.

— Хрун? — позвал он.

С соседней койки донесся храп.

Двацветок прошлепал в угол и начал осторожно ощупывать камни на случай, если там вдруг окажется потайной ход. Но тут дверь распахнулась и с грохотом ударилась о стену. Полдюжины стражников ворвались в камеру, рассыпались по ней и замерли, упав на одно колено. Их оружие было направлено исключительно на Хруна. Вспоминая об этом позже, Двацветок чувствовал себя обиженным до глубины души.

Хрун всхрапнул.

В камеру шагнула женщина. Очень немногие женщины умеют шагать убедительно, но у неё это получилось. Она быстро взглянула на Двацветка, уделив ему внимания не больше, чем какому-нибудь стулу, и свирепо уставилась на спящего варвара.

На ней была надета такая же кожаная сбруя, что и на всадниках, правда, в её случае это был куда более урезанный вариант. Эта «одежда» и великолепная грива струящихся по спине каштаново-рыжих волос были её единственной уступкой тому, что на Диске выдавалось за приличие. На лице девушки царила задумчивость.

Хрун издал булькающий звук, перевернулся на другой бок и захрапел ещё громче.

Осторожно, словно это был редкой хрупкости инструмент, девушка вытащила из-за пояса тонкий черный кинжал и нанесла резкий удар.

Прежде чем кинжал успел описать половину дуги, правая рука Хруна вылетела вперед — настолько быстро, словно преодолела расстояние между двумя точками, миновав разделяющий их воздух, — и с глухим шлепком сомкнулась на запястье прекрасной незнакомки. Другая рука варвара лихорадочно искала меч, которого не было…

Хрун проснулся.

— Гмх? — проговорил он, глядя на незнакомку и озадаченно хмуря брови. Потом он заметил арбалетчиков.

— Пусти, — спокойно приказала девушка. Голос её был негромким и сверкал острыми алмазными гранями.

Хрун медленно разжал пальцы. Она шагнула назад, потирая руку и глядя на варвара примерно так же, как кошка смотрит на мышиную норку.

— Итак, — сказала она наконец. — Первое испытание ты прошел. Как тебя зовут, варвар?

— Кого это ты называешь варваром? — прорычал Хрун.

— Именно это я и хочу узнать.

Хрун медленно сосчитал арбалетчиков и что-то быстро прикинул в уме. Плечи его обмякли.

— Я Хрун из Химерии. А ты?

— Льесса Повелительница Драконов.

— Ты здесь за главного?

— Это нам ещё предстоит выяснить. Ты похож на наемника, Хрун из Химерии. Ты мог бы мне пригодиться — в случае, если пройдешь все испытания. Их три. С первым ты справился.

— А какими будут остальные… — Хрун помолчал, беззвучно шевеля губами, а затем рискнул: — два?

— Опасными.

— А награда?

— Большой.

— Извините… — вмешался Двацветок.

— А если я не пройду? — не обращая на него внимания, спросил Хрун.

Воздух между героем и Льессой, взгляды которых пытались нащупать у своего противника уязвимое место, потрескивал от крошечных разрядов сталкивающихся аур.

— Если бы ты не прошел первое испытание, то был бы уже мертв. Можешь считать это типичным штрафом.

— Гм, послушайте… — начал Двацветок.

Льесса бросила на него короткий взгляд и, похоже, в первый раз заметила Двацветка.

— Уберите это, — приказала она и повернулась назад к Хруну.

Двое из стражников вскинули арбалеты на плечо, ухватили Двацветка под локотки, приподняли над землей и бодро потрусили за дверь.

— Эй, — сказал Двацветок, пока его торопливо волокли по коридору, — где, — стражники остановились перед другой дверью, — мой, — стражники рывком отворили дверь, — Сундук?

Он приземлился на куче того, что некогда могло быть соломой. Дверь с грохотом захлопнулась, и разлетевшееся во все стороны эхо пунктиром прочертил звук загоняемых в гнезда засовов.

Хрун, оставшийся в другой камере, даже глазом не моргнул.

— Хокей, — сказал он. — Итак, каким будет второе испытание?

— Ты должен убить двух моих братьев.

Хрун обдумал это предложение.

— Обоих сразу или можно по очереди?

— Последовательно или параллельно, — заверила она.

— Чего?

— Просто убей их, — резко сказала Льесса.

— Что, хорошие воины?

— Прославленные.

— А в награду за все это?..

— Ты женишься на мне и станешь правителем Червберга.

Наступила долгая тишина. Брови Хруна шевелились, помогая непривычным расчетам.

— Я получу тебя и эту гору? — спросил он наконец.

— Да. — Она взглянула ему прямо в глаза, и губы её дернулись. — Уверяю тебя, награда того стоит.

Хрун уронил взгляд на перстни, унизывающие её руку. Камни, очень большие, были невероятно редкими молочно-голубыми бриллиантами из глиняных бассейнов Мифоса. Когда ему удалось оторвать от них глаза, он увидел, что Льесса смотрит на него, кипя от ярости.

— А ты, оказывается, расчетливый, — её голос скрежетал, как пила. — И это Хрун-Варвар, который без страха шагнет в пасть Смерти?

Хрун пожал плечами.

— Конечно, — отозвался он. — В пасть к Смерти только и стоит соваться, чтобы спереть его золотые зубы.

Он сделал одной рукой широкий жест, и на конце его руки оказалась деревянная лавка. Лавка врезалась в арбалетчиков, и Хрун радостно кинулся за ней, укладывая ударом ещё одного стражника и выхватывая оружие у другого. Минутой позже все было кончено.

Льесса не шелохнулась.

— Ну и? — поинтересовалась она.

— Ну и что? — спросил Хрун с места побоища.

— Ты теперь убьешь меня?

— Что? О нет. Нет, это всего-навсего, ну, вроде как привычка. Ради поддержания формы. Так где там эти братья? — ухмыльнулся он.

Двацветок сидел на соломе, уставившись в темноту. Он спрашивал себя, сколько он уже торчит здесь. По меньшей мере несколько часов. А может, дней. Ему подумалось, что, возможно, и лет, — просто он забыл об этом.

Нет, такие мысли никуда не годятся. Он попытался думать о чем-нибудь другом — о траве, деревьях, свежем воздухе, драконах. О драконах…

В темноте послышалось тихое-тихое царапание. Двацветок почувствовал, как на лбу выступил пот.

В камере кроме него был кто-то ещё. Некто, издающий тихое царапанье. Кромешная тьма придавала незваному гостю размеры огромного чудовища. Двацветок почувствовал движение воздуха.

Когда он поднял руку, то ощутил, что воздух стал маслянистым на ощупь. Темнота слабо заискрилась, что означало присутствие локализованного магического поля. Двацветок поймал себя на том, что он страшно соскучился по свету.

Мимо его головы пролетел сгусток огня и врезался в дальнюю стену. Камни мгновенно раскалились, как в топке, и Двацветок, подняв глаза, увидел занимающего большую половину камеры дракона.

«Слушаю и повинуюсь, господин», — произнес чей-то голос в голове у туриста.

При свете потрескивающего, брызжущего искрами камня Двацветок взглянул на свое отражение в паре огромных зеленых глаз. Дракон, которому эти глазищи принадлежали, был таким же многоцветным, рогатым, шипастым и ловким, как тот, чей образ сохранился в памяти маленького туриста. Это был настоящий дракон. Его широкие сложенные крылья скребли по обеим стенкам камеры. Дракон лежал, нежно обхватив Двацветка когтями.

— Повинуешься? — переспросил турист вибрирующим от ужаса и восторга голосом.

«Именно, мой господин».

Сияние померкло. Двацветок ткнул дрожащим пальцем в ту сторону, где, как ему помнилось, находилась дверь, и скомандовал:

— Открой!

Дракон поднял огромную голову. Снова наружу вылетел огненный шар, но на этот раз его цвет, подчиняясь сокращению мышц на шее рептилии, постепенно поблек, превращаясь из оранжевого в желтый, из желтого в белый и, наконец, в еле заметный голубой. Поток пламени сменился тонкой струйкой, но там, где струйка касалась стены, плавящийся камень, шипя и потрескивая, стекал вниз. Когда огонь достиг двери, металл разлетелся ливнем горячих капель.

На стенах выгибались и судорожно дергались черные тени. В течение одного режущего глаз мгновения металл, сопротивляясь, кипел, после чего дверь, развалившись пополам, вылетела наружу. Пламя угасло так же внезапно, как и появилось.

Двацветок осторожно переступил через остывающую дверь и выглянул в коридор. Пусто.

Дракон последовал за ним. Тяжелая дверная рама причинила ему незначительные неудобства, с которыми он справился одним мощным рывком плеч, выворотив косяк и отбросив его в сторону. Вывалившись в тесное пространство коридора, зверюга попыталась расправить крылья. Чешуйчатая шкура заколыхалась и заходила волнами. Дракон выжидающе посмотрел на туриста.

— Откуда ты здесь взялся? — поинтересовался Двацветок.

«Ты призвал меня, хозяин».

— Что-то не припоминаю.

«В уме. Ты позвал меня мысленно», — терпеливо подумал дракон.

— Ты хочешь сказать, что я просто подумал о тебе — и ты очутился здесь?

«Да».

— Это была магия?

«Да».

— Но я думал о драконах всю свою сознательную жизнь!

«Наверное, здесь граница между реальностью и мыслью немного размылась. Мне известно только то, что прежде меня не было, а потом ты меня придумал — и я появился. Поэтому ты можешь мной повелевать».

— Милостивые боги!

Полдюжины стражников выбрали именно этот момент, чтобы показаться из-за поворота коридора. Они застыли, раззявив рты. Потом один из них более-менее опомнился, поднял арбалет и выстрелил.

Грудь дракона всколыхнулась. Летящая стрела рассыпалась в воздухе на пылающие щепки. Стражники поспешили ретироваться. Долей секунды позже по плитам, на которых они только что стояли, прокатилась струя пламени.

Двацветок восхищенно поднял глаза.

— А летать ты тоже умеешь? — осведомился он.

«Разумеется».

Двацветок посмотрел в конец коридора и решил не преследовать стражников. Кроме того, поскольку он и так заблудился внутри этой горы, идти можно в любую сторону. Двацветок протиснулся мимо дракона и торопливо зашагал куда глаза глядят. Огромное животное, с трудом развернувшись, последовало за ним.

Они брели по сменяющим друг друга, перекрещивающимся, как в лабиринте, коридорам. Один раз Двацветку показалось, что далеко позади раздались какие-то крики, но вскоре шум затих. Иногда мимо него проплывали неясно вырисовывающиеся темные арки полуразрушенных дверных проемов. Откуда-то просачивался тусклый свет, проникающий через разнообразные отверстия, то тут, то там отражающийся от огромных зеркал, что были вмурованы в стены на поворотах.

«Самое странное, — думал Двацветок, неторопливо спускаясь по широкому лестничному пролету и взбивая ногами клубящиеся облака серебристых пылинок, — что здесь туннели намного шире. И лучше постройки». В стенных нишах стояли статуи, а кое-где попадались интересные, хотя и поблекшие гобелены. По большей части на них изображались драконы — исчисляющиеся сотнями драконы, в полете или повисшие на посадочных кольцах, драконы, на спинах у которых сидели люди, охотящиеся на оленей или, иногда, на других людей. Двацветок осторожно притронулся к одному гобелену. В горячем сухом воздухе ткань немедленно рассыпалась в пыль, оставив болтаться редкую сеточку из тонкой золотой проволоки.

— Интересно, почему все это бросили? — задумчиво пробормотал Двацветок.

«Не знаю», — отозвался у него в голове вежливый голос.

Турист повернулся и взглянул на маячащую над ним чешуйчатую морду.

— Как тебя зовут, дракон? — спросил он.

«Не знаю».

— Тогда я буду звать тебя Девятьстеблей.

«Девятьстеблей так Девятьстеблей».

Они пробрались сквозь заполонившую все вокруг пыль и очутились в анфиладе огромных, украшенных темными колоннами залов, которые были вырублены прямо в скале. Залы представляли собой настоящее произведение искусства: стены от пола до потолка являли нагромождение бесконечных статуй, химер, барельефов и резных колонн. Когда дракон, исполняя просьбу Двацветка, услужливо подавал освещение, по залам принимались скакать жуткие переменчивые тени. Человек и дракон пересекали длинные галереи и просторные, вырубленные в камне амфитеатры, сплошь покрытые толстым слоем мягкой пыли и лишенные всяких признаков жизни. В эти мертвые пещеры веками никто не заходил.

Вдруг Двацветок заметил протоптанную дорожку, уводящую в очередное темное устье туннеля. Кто-то регулярно посещал это место, причём последний раз появлялся здесь совсем недавно. Чьи-то ноги оставили узкую глубокую борозду в сером покрове пыли.

Двацветок двинулся по дорожке. Она провела его по новым сводчатым залам и извивающимся коридорам, в которых без труда умещался дракон (и, похоже, драконы по ним некогда ходили; по пути попалась комната, заполненная подгнившей сбруей драконьего размера, а в другом зальчике хранились пластинчатые и кольчужные доспехи, которые могли бы налезть на слона). Закончилась дорожка позеленевшей от старости бронзовой дверью. Две высокие створки уходили вверх и терялись во мраке. Перед Двацветком, на высоте груди, торчала небольшая латунная дверная ручка, выполненная в форме дракона.

Как только он прикоснулся к ней, створки немедленно, с обескураживающей бесшумностью распахнулись.

В волосах Двацветка тут же затрещали искры. Мимо пронесся внезапный порыв горячего сухого ветра, который не потревожил пыль, как поступил бы обычный ветер, но на мгновение взбил её в неприятные, наполовину живые формы. В ушах туриста раздался пронзительный щебет Тварей, запертых в далеких Подземельных Измерениях, вне хрупкой решетки пространства и времени. Тени появлялись там, где их нечему было отбрасывать. Воздух гудел, точно улей.

Короче, вокруг Двацветка бушевал мощный ураган магии.

Открывшееся за дверью помещение было освещено бледным зеленоватым сиянием. По стенам, каждый на своей мраморной полке, были рядами расставлены гробы. В центре, на возвышении, стояло каменное кресло, в котором размещалась обмякшая фигура.

— Заходи, молодой человек, — произнес дребезжащим старческим голосом сидящий.

Двацветок шагнул вперед. Фигура в кресле, насколько он разглядел в сумрачном свете, принадлежала человеку, но в её неуклюжей позе присутствовало нечто очень жуткое. Двацветок только порадовался тому, что из-за царящего здесь полумрака фигуру видно не очень четко.

— Я, знаешь ли, мертв, — донесся непринужденный голос из того места, которое, как надеялся турист, являлось головой. — Полагаю, это заметно.

— Гм, — сказал Двацветок. — Да.

Он попятился назад.

— Это очевидно, не так ли? — согласился голос. — А ты, вероятно, Двацветок? Или это случится позже?

— Позже? — переспросил Двацветок. — Позже чем что?

Голос его сам собой затих.

— Понимаешь ли, — сказал голос, — одно из преимуществ пребывания в мертвом состоянии заключается в том, что ты высвобождаешься из пут Времени. Поэтому я одновременно вижу то, что случилось, и то, что случится. А ещё мне теперь точно известно, что Времени как такового не существует.

— По-моему, это совсем не плохо, — вставил Двацветок.

— Ты правда так думаешь? Представь себе, что каждое мгновение начинает вдруг казаться и отдаленным воспоминанием, и неприятным сюрпризом. Тогда ты поймешь, что я имею в виду. Во всяком случае, я вроде бы припоминаю, что собирался тебе сказать. Или я уже все сказал? Кстати, очень красивый дракон. Или я опять не вовремя влез?

— Да, дракон ничего. Он просто взял и появился, — объяснил Двацветок.

— Появился? — переспросил голос. — Ты его вызвал!

— Да, ну, в общем, я всего-навсего…

— Ты обладаешь Силой!

— Я всего-навсего подумал о нем.

— Сила в том и состоит! Я уже сказал тебе, что я — Грейша Первый? Или это потом? Прости, я ещё не успел разобраться, что за чем следует. В общем, да — Сила. Она, знаешь ли, вызывает драконов.

— Кажется, ты мне это уже говорил, — заметил Двацветок.

— В самом деле? У меня было такое намерение, — подтвердил покойник.

— Но при чем тут Сила? Я думал о драконах всю свою жизнь, однако они не появлялись.

— Видишь ли, суть дела такова: в том смысле, который вкладываешь в них ты, драконы никогда не существовали. Хотя, надо признаться, что я тоже заблуждался на этот счет, пока меня не отравили. Как ты догадываешься, я говорю о благородных драконах, драко нобилис. Болотные драконы, драко вульгарис, — это низменные существа, не заслуживающие нашего внимания. Настоящие драконы — настолько изысканные и утонченные создания, что они только в том случае обретут форму, если их породит на свет в высшей степени искусное воображение. Мало того, это воображение должно попасть в место, которое было бы обильно насыщено магией, что помогает ослабить стены между мирами видимого и невидимого. Тогда драконы, так сказать, прорываются через барьеры и отпечатываются на матрице возможностей нашего мира. Когда я был жив, у меня это здорово получалось. Я мог вообразить до пятисот драконов зараз. А вот Льесса, самая способная из моих детей, едва ли может представить пятьдесят довольно невзрачных тварей. Вот вам и прогрессивное образование. На самом деле она в них не верит. Вот почему её драконы несколько скучноваты, в то время как твой почти так же хорош, как некоторые из порождений моего воображения. Одним словом, отрада для усталых очей, хотя вряд ли сейчас стоит поминать мои глаза.

— Ты все время повторяешь, что ты мертв… — торопливо перебил Двацветок.

— Ну и что?

— Ну, мертвые, э-э, они обычно не столь разговорчивы. Как правило.

— Я был исключительно могущественным волшебником. Но моя дочь-таки отравила меня. Это общепринятый метод престолонаследия в нашей семье. Однако… — Труп вздохнул. То есть в воздухе в нескольких футах над телом раздался вздох. — Однако вскоре стало очевидным, что ни один из троих моих детей не обладает достаточной силой, чтобы одолеть конкурентов и взять власть над Червбергом. Крайне неудовлетворительное положение. В таком государстве, как наше, должен быть один правитель. В общем, я решил неофициально побыть в живых ещё немножко, что, разумеется, невероятно раздражает моих наследников. Но я не позволю похоронить себя, пока на престол не взойдет кто-то один.

Послышался омерзительный сипящий звук. Двацветок решил, что этот сип должен означать смешок.

— Стало быть, нас похитил кто-то из твоих наследников? — уточнил он.

— Льесса, — ответил голос мертвого волшебника. — Моя дочь. Понимаешь, она обладает наибольшим могуществом. Драконы моих сыновей не успевают пролететь и нескольких миль, как начинают таять.

— Таять? Я и в самом деле заметил, что зверь, на котором мы прибыли, просматривался насквозь, — сказал Двацветок. — Я ещё подумал, что это немножко необычно для дракона.

— Конечно, — подтвердил Грейша. — Сила действует только поблизости от Червберга. Обратно-квадратичный закон. По крайней мере, мне кажется, что он тут замешан. Чем дальше драконы отлетают от горы, тем прозрачнее становятся. Иначе моя маленькая Льесса уже правила бы всем миром — насколько я её знаю. Но не буду тебя задерживать. Полагаю, ты захочешь спасти своего друга.

Двацветок разинул рот.

— Хруна? — изумился он.

— Нет, не этого. Тощего волшебника. Мой сын Льо!рт пытается разрубить его на куски. Честно признаться, я пришел в искреннее восхищение от того, как ты его спас. То есть спасешь.

Маленький турист выпрямился во весь рост. Что было весьма несложно.

— Где мне его найти? — спросил он, направляясь к двери вроде бы героическим шагом.

— Следуй по протоптанной в пыли дорожке, — сказал голос. — Льесса иногда приходит ко мне. Она ещё навещает старика-отца, моя дочурка. У неё одной достало силы воли убить меня. Вся в папочку. Кстати, удачи тебе. Но, впрочем, этого я тебе уже желал. Вернее, сейчас пожелаю.

Несвязно бормочущий голос затерялся в лабиринте глагольных времён, а Двацветок, за которым легкими прыжками следовал дракон, бросился бежать по пустым туннелям. Однако очень скоро он выдохся и привалился к какой-то колонне. С тех пор, как он последний раз ел, прошли многие века.

«А почему бы нам не полететь?» — спросил у него в голове голос Девятьстеблей.

Дракон расправил крылья и сделал пару пробных взмахов, слегка приподнявших его над землей. Двацветок с минуту смотрел на него, а потом, подбежав, вскарабкался дракону на шею. Вскоре они парили в воздухе, легко скользя в нескольких футах над полом и оставляя за собой клубящиеся облака пыли.

Дракон, за шею которого отчаянно цеплялся Двацветок, пронесся по анфиладе сменяющих друг друга пещер и взмыл вверх по спиральной лестнице, на которой вполне могла разместиться отступающая армия. Поднявшись, они очутились в обитаемой части горы — зеркала на каждом повороте были отполированы до блеска и отражали бледный свет.

«Я чувствую запах других драконов».

Крылья Девятьстеблей слились в одно неясное пятно, и Двацветка дернуло назад — это дракон круто развернулся, помчавшись, точно помешанная на комарах ласточка, по боковому коридору. Ещё один крутой поворот — и они вылетели из туннеля в просторную пещеру. Далеко внизу торчали скалы, а наверху перекрещивались широкие лучи света, падающие из пробитых в потолке огромных туннелей. Под сводом что-то происходило… Девятьстеблей, молотя крыльями, завис в воздухе, а Двацветок воспользовался моментом, чтобы вглядеться в силуэты драконов и крошечных человекообразных фигурок, которые каким-то образом ходили вниз головой.

«Это спальный зал», — удовлетворенно произнес Девятьстеблей.

На глазах у туриста одна из виднеющихся далеко вверху фигурок отделилась от потолка и начала расти…

* * *

Ринсвинд смотрел на бледное лицо Льо!рта, которое быстро проваливалось вниз. «Вот чудно, — пробормотала крошечная часть его мозга, — почему это я вдруг поднимаюсь?»

Потом он закувыркался в воздухе, и действительность вступила в свои права. Он падал на далекие, покрытые пятнами помета скалы.

От этой мысли его мозг судорожно сжался. Как всегда в минуты кризиса, из глубин сознания резво вынырнули слова заклинания. «А почему тебе нас не произнести? — подзуживали они. — Что тебе терять?»

Ринсвинд взмахнул рукой в нарастающем встречном потоке воздуха.

— Ашонай, — выкрикнул он. Слово воплотилось в холодное голубое пламя, которое заструилось в полете.

Он взмахнул другой рукой. Отдавшись на волю ужасу и магии, Ринсвинд возвестил:

— Эбирис.

Звук голоса застыл мерцающе-оранжевым словом, которое повисло рядом с собратом.

— Уршоринг. Кванти. Пифан. Н’гурад. Ферингомали.

Окруженный полыханием, волшебник поднял руки и приготовился произнести восьмое, последнее слово, которое должно было явиться в сверкающем октарине и скрепить заклинание. Неизбежные скалы были забыты.

— … — начал он.

Последовавший удар был таким сильным, что у волшебника перехватило дыхание. Заклинание рассыпалось и потухло. Пара рук обхватила пояс Ринсвинда, и мир дернулся вбок — это дракон вышел из затяжного пике, чуть-чуть не задев когтями самую высокую скалу на зловонном дне Червберга. Двацветок торжествующе расхохотался.

— Поймал!

Дракон, заложив изящную дугу, лениво взмахнул крыльями и вылетел из пещеры в утренний воздух.

На просторном зеленом лугу, раскинувшемся на плодородном плато, которое служило вершиной стоящего в невозможном равновесии Червберга, драконы и их всадники образовали большой круг. За его пределами толпились слуги, рабы и прочие людишки, кое-как сводящие концы с концами здесь, на крыше мира. Все как один уставились на людей, сошедшихся в центре травянистой арены.

Там собрались несколько всадников высшего ранга, а также Льо!рт и его брат Льартес. Первый все ещё растирал ноги и слегка морщился от боли. Льесса в сопровождении Хруна и своих верных приверженцев держалась в сторонке. Посредине между обеими фракциями стоял наследственный Хранитель Традиций Червберга.

— Как вам всем известно, — неуверенно заговорил он, — не-совсем-покойный правитель Червберга, Грейша Первый, поставил одно обязательное условие касательно кандидатуры наследника престола. Трон должен отойти тому — или той, — кто решится вызвать своих братьев или брата и сестру на смертный бой и победит их в честном поединке.

— Да знают, знают все. Давай дальше, — произнес из воздуха рядом с ним высокий раздраженный голос.

Хранитель сглотнул. Ему так и не удалось свыкнуться с тем, что бывший хозяин оказался не в состоянии скончаться подобающим образом. «Все-таки мертв этот старый хрыч или нет?» — не раз гадал он про себя.

— Не вполне ясно, — голос Хранителя дрожал, — разрешается ли передавать вызов представителю…

— Разрешается, разрешается, — оборвал его бестелесный голос Грейши. — Это свидетельствует о сообразительности. Не растягивай церемонию на весь день.

— Я вызываю вас, — объявил Хрун, свирепо взирая на братьев. — Обоих сразу.

Льо!рт и Льартес обменялись взглядами.

— Ты будешь сражаться с двоими одновременно? — уточнил Льартес, высокий жилистый парень с длинными черными волосами.

— Ага.

— Соотношение сил довольно неравное…

— Ага. Меня больше.

Льо!рт бросил на него злобный взгляд.

— Ты, самонадеянный варвар…

— Ну, с меня хватит! — прорычал Хрун. — Я сейчас…

Хранитель Традиций удержал его покрытой синими венами рукой.

— На площадке для поединков драться запрещено. — Он замолк, обдумывая смысл своих слов, после чего, сдавшись, наобум изрек: — Во всяком случае, вы поняли, что я имею в виду.

— Как вызванная сторона господа Льо!рт и Льартес имеют право на выбор оружия, — после очередной паузы добавил он.

— Драконы, — выпалили братья хором.

Льесса фыркнула.

— Драконы могут использоваться в наступательном бою, поэтому они являются оружием, — твердо заявил Льо!рт. — Если ты не согласна, мы можем сразиться по этому поводу.

— Ага, — подтвердил его братец, кивая Хруну.

Хранитель почувствовал, что в грудь ему уткнулся призрачный палец.

— Не стой с разинутым ртом, — скомандовал замогильный голос Грейши. — Поторапливайся давай.

Хрун, тряся головой, отступил.

— О нет, — сказал он. — Мне и одного раза хватило. Я скорее сдохну, чем стану драться на этой твари.

— Ну так сдохни, — откликнулся Хранитель со всей доброжелательностью, на которую был способен.

Льо!рт и Льартес уже шагали по траве туда, где их ждали слуги, держащие под уздцы «скакунов». Хрун повернулся к Льессе. Та пожала плечами.

— Неужели мне даже меча не дадут? — взмолился он. — Хоть ножичек кинь, а?

— Да, — ответила она. — Этого я не ожидала.

Внезапно она словно уменьшилась, весь её гонор куда-то испарился.

— Извини.

— Извинить тебя?

— Да. Прости меня.

— Я так и подумал, что ты попросила извинения.

— И нечего смотреть на меня зверем! Я могу вообразить тебе прекраснейшего верхового дракона…

— Нет!

Хранитель Традиций вытер нос платочком, подержал маленький шелковый квадратик в воздухе и уронил наземь.

Рокот крыльев заставил Хруна резко обернуться. Дракон Льо!рта уже поднялся в воздух и закладывал круг, направляясь в их сторону. В тот момент когда он проносился над самой землей, из его пасти выкатился огненный вал, проложивший в траве черную борозду, которая быстро помчалась к Хруну.

В самую последнюю секунду Хрун успел оттолкнуть Льессу в сторону. Нырком уходя из-под пламени, он почувствовал в руке дикую боль от ожога. Варвар ударился о землю, перекатился и тут же снова вскочил на ноги, неистово озираясь в поисках другого дракона. Тот залетел сбоку, и Хруну пришлось поспешно отпрыгнуть в сторону, чтобы не погибнуть в огненном шаре. Пролетая мимо, дракон взмахнул хвостом и резко хлестнул варвара по лбу. Хрун с усилием выпрямился и встряхнул головой, прогоняя кружащиеся звездочки. Его обожженная спина мучительно ныла.

Льо!рт начал второй заход. На сей раз он летел медленнее, принимая в расчет неожиданную прыткость верзилы. Когда земля начала подниматься ему навстречу, он увидел, что Хрун стоит как вкопанный. Грудь варвара бурно вздымалась, а руки безвольно свисали по бокам. Легкая добыча.

Дракон пронесся мимо героя, и Льо!рт обернулся, ожидая увидеть сзади одну огромную головешку.

Сзади ничего не было. Льо!рт озадаченно повернулся обратно.

Его взору предстал Хрун, который одной рукой цеплялся за чешуйчатое плечо дракона, а другой сбивал пламя с волос. Рука Льо!рта метнулась к кинжалу, однако боль придала и без того превосходно отточенным рефлексам Хруна силу пружины. Страшной силы удар обрушился на запястье повелителя драконов, и его кинжал, описав плавную дугу, полетел на землю. Другой удар был нанесен прямо в подбородок Льо!рта.

Согнувшийся под двойным весом, дракон опустился к самой земле. Это обстоятельство оказалось очень кстати, поскольку, когда Льо!рт потерял сознание, дракон сразу перестал существовать.

Льесса торопливо пересекла площадку и помогла пошатывающемуся Хруну подняться на ноги. Он, моргая, уставился на неё.

— Что случилось? Что случилось? — хрипло повторял он.

— Это было потрясающе! — объявила она. — Ты замечательно сделал сальто, а потом…

— Да, но что случилось?

— Это довольно сложно объяснить…

Хрун поднял голову. Льартес, как более осторожный из двух братьев, кружил высоко в небе.

— У тебя на объяснение примерно десять секунд, — сказал варвар.

— Драконы…

— Да?

— Они воображаемые.

— То есть ожоги у меня на руке тоже воображаемые?

— Да. Нет! — Она отчаянно затрясла головой. — У нас мало времени, я объясню все позже!

— Прекрасно. Надеюсь, ты найдешь хорошего медиума, и он поможет тебе связаться со мной, — огрызнулся Хрун и свирепо уставился на Льартеса, который широкими кругами начал спускаться к земле.

— Да ты послушай! Чтобы дракон существовал, мой брат должен находиться в сознании, иначе дракон не может появиться…

— Беги! — крикнул Хрун и, отшвырнув её от себя, ничком бросился на землю.

Дракон Льартеса с оглушительным шумом пронесся мимо, оставив на траве ещё один дымящийся след.

Пока бестия набирала высоту для новой атаки, Хрун поспешно поднялся на ноги и бросился к окружающему арену лесу. Лесок оказался реденьким. Ещё чуть-чуть, и он вполне сошел бы за широкую, разросшуюся зеленую изгородь. Но, по меньшей мере, сюда никакой дракон не сунется.

Что характерно, Льартес и не пытался лезть в лес. Он опустил своего «скакуна» на траву неподалеку от края зарослей и небрежно спешился. Дракон сложил крылья и сунул голову в листву, а его хозяин прислонился к дереву и начал немелодично насвистывать.

— Я ведь могу выжечь тебя оттуда, — заявил Льартес спустя какое-то время.

Кусты остались неподвижными.

— Может быть, ты засел вон в том кусте остролиста?

Куст остролиста превратился в бледный, как воск, огненный шар.

— Нет, похоже, я заметил какое-то движение в зарослях папоротника.

От папоротника остались скелетообразные столбики белого пепла.

— Ты только затягиваешь свои мучения, варвар. Почему бы тебе не сдаться? Я сжег кучу народа. Это совсем не больно, — убеждал Льартес, искоса поглядывая на кусты.

Дракон продолжал расправляться с рощицей, испепеляя каждый подозрительный куст и пучок папоротника. Льартес обнажил меч и застыл в ожидании.

Хрун соскочил с дерева и, едва успев приземлиться, бросился бежать. За спиной ревел и крушил пытающийся развернуться дракон, но Хрун все бежал и бежал вперед, не отрывая глаз от Льартеса. В руках варвар сжимал большой сук.

Мало кто подозревает об этом, но на короткой дистанции существо, передвигающееся на двух ногах, обычно без труда обгоняет четырехногого соперника. Все дело во времени, которое требуется четвероногому, чтобы разобраться в своих конечностях. Хрун услышал позади себя звук скребущих по земле когтей, а потом зловещий глухой удар. Дракон уже наполовину раскрыл крылья и сейчас пытался взлететь.

При приближении Хруна меч повелителя драконов коварно двинулся вверх, но варвар без труда отбил его суком. Потом Хрун с разбегу врезался в Льартеса, и оба противника покатились по земле.

Дракон взревел.

Колено Хруна с анатомической точностью попало в цель. Льартес вскрикнул, но исхитрился наобум нанести варвару такой удар, что сломал ему нос.

Хрун отбился от соперника ногами, поспешно вскочил… и обнаружил перед собой бешеную, с раздувающимися ноздрями, вытянутую морду дракона.

Выброшенная вперед нога Хруна заехала пытающемуся встать Льартесу в висок. Повелитель драконов обмяк.

Дракон испарился. Огненный шар, катившийся в сторону Хруна, сразу померк и долетел до цели слабым дуновением теплого воздуха. Вокруг все затихло, лишь горящие кусты тихонько потрескивали.

Хрун перебросил бесчувственного повелителя драконов через плечо и рысью направился обратно к арене. По пути он наткнулся на валяющегося без сознания Льо!рта, одна нога которого была вывернута под неестественным углом. Хрун нагнулся и, кряхтя, взвалил второго брата на свободное плечо.

Льесса и Хранитель Традиций поджидали его на помосте, выстроенном в одном конце луга. К повелительнице драконов уже вернулось самообладание, и она бесстрастно наблюдала, как Хрун сбрасывает на ступеньки у её ног два бесчувственных тела. Окружающие её люди стояли в почтительных позах, словно придворные.

— Убей их, — приказала она.

— Я убиваю, только когда сам этого хочу, — отрезал он. — Тем более убивать потерявшего сознание противника — непорядочно.

— А по-моему, самый подходящий момент, — возразил Хранитель.

— Тогда я их изгоняю, — объявила Льесса. — Оказавшись за пределами досягаемости магии Червберга, они лишатся Силы. И станут обыкновенными разбойниками. Тебя это устраивает?

— Да.

— Я удивляюсь твоему милосердию, ва… Хрун.

Хрун пожал плечами.

— Человек в моем положении не может позволить себе быть другим. Ему нужно думать о своем имидже. — Он оглянулся по сторонам. — Так каким же будет третье испытание?

— Предупреждаю тебя, оно очень опасно. Если хочешь, можешь уйти прямо сейчас. Однако если ты справишься с поставленной перед тобой задачей, то станешь правителем Червберга и, разумеется, моим законным мужем.

Хрун встретил её пристальный взгляд и подумал о своей прошлой жизни. Внезапно ему показалось, что она сплошь состояла из долгих сырых ночей, проведенных под открытым небом, и отчаянных схваток с троллями, городскими стражниками, бесчисленными бандитами и порочными жрецами. По крайней мере трижды он вступал в бой с самыми настоящими полубогами — а все ради чего? Да, ради сокровищ, это он признавал — но куда эти сокровища подевались? Спасение девиц-беглянок несло в себе некую преходящую награду, но в большинстве случаев все заканчивалось тем, что он устраивал их в каком-нибудь городе и наделял щедрым приданым. Дело в том, что по прошествии определенного периода времени даже у самой покладистой экс-девственницы просыпались собственнические чувства и она уже без особой симпатии относилась к порывам Хруна спасать её товарок по несчастью. Короче, жизнь дала ему очень немногое — в основном репутацию и сеть шрамов. А быть правителем, небось, занятно… Хрун ухмыльнулся. С такой основой, когда под рукой драконы и отряд добрых воинов, можно стать по-настоящему опасным противником.

Кроме того, девчонка недурна собой.

— Ну как? — поинтересовалась она.

— А я что, опять буду сражаться без оружия? — спросил Хрун.

Льесса подняла руки и сняла с себя шлем, распустив по плечам локоны рыжих волос. Затем она расстегнула брошь, скреплявшую её платье. Под ним ничего не было.

Хрун окинул Льессу быстрым взглядом, и в его голове защелкали две воображаемые счетные машинки. Одна оценивала золото в её браслетах, тигровые рубины, вставленные в перстни на пальцах её ног, бриллиантовые блестки, украшающие её пупок, и две в высшей степени оригинальные завитушки из серебряной филиграни. Вторая машинка была подключена прямо к его либидо. И та, и другая выдали результаты, которые пришлись Хруну по душе.

Поднимая руку, чтобы предложить ему стакан вина, Льесса усмехнулась и сказала:

— Думаю, на этот раз оружие у тебя найдется.

— Он-то не пытался тебя спасти, — Ринсвинд выдвинул этот довод в качестве последнего аргумента.

Волшебник отчаянно цеплялся за пояс Двацветка, пока дракон медленно описывал круг, наклоняя мир под угрожающим углом. Свежеприобретенные познания о том, что чешуйчатая спина, на которой он сидит, существует в виде трехмерной мечты наяву, не успокаивали выворачивающего душу головокружения. Его мысли постоянно сбивались на то, что случится, если Двацветок вдруг позволит себе расслабиться.

— Даже Хрун не смог бы справиться с арбалетами, — решительно заявил турист.

Как только дракон поднялся над клочком леса, где все трое провели сырую и беспокойную ночь, из-за Края появилось солнце. Мрачные синие и серые краски предрассветной поры немедленно превратились в сверкающую бронзовую реку, которая текла через весь мир, вспыхивая золотом там, где на её пути встречался лед, вода или световая дамба^[9].

Перед ними на фоне неба торчал миллиарднотонный абсурд, более известный под именем Червберга. Зрелище не из самых дурных, пока Ринсвинд не повернул голову и не увидел, как тень горы медленно расползается по облачному пейзажу мира…

— Ты видишь что-нибудь? — спросил Двацветок у дракона.

«Я вижу, что на вершине горы идёт сражение», — последовал мягкий ответ.

— Понял? — обратился Двацветок к Ринсвинду. — Может быть, Хрун сейчас сражается за свою жизнь.

Ринсвинд сохранял молчание. Двацветок немножко подождал и обернулся. Волшебник напряженно смотрел в никуда, губы его беззвучно шевелились.

— Ринсвинд?

Волшебник издал тихий каркающий звук.

— Прости, — извинился Двацветок. — Что ты сказал?

— …До земли… так далеко лететь… — пробормотал Ринсвинд.

Его взгляд сфокусировался, в глазах мелькнуло озадаченное выражение, а потом они расширились от ужаса. Волшебник неосторожно посмотрел вниз.

— Аргх, — высказался он и начал сползать со спины дракона.

Двацветок подхватил его.

— В чем дело?

Ринсвинд попробовал закрыть глаза, но у воображения век не было, а потому оно пялилось почемзря.

— Ты что, не боишься высоты? — кое-как выговорил он.

Двацветок посмотрел вниз, на крошечный пейзаж, покрытый пятнышками облачных теней. Вообще-то, мысль о страхе даже не приходила ему в голову.

— Нет, — ответил он. — С какой стати? Я всегда говорил, что все равно, с какой высоты падать — с сорока футов или с четырех тысяч фатомов. Все равно будешь мертвым.

Ринсвинд попытался обдумать это беспристрастно, но так и не понял, где здесь логика. Дело ведь не в падении, а в ударе о…

Двацветок быстро поймал его.

— Держись, — ободряюще сказал он. — Мы почти прилетели.

— Как бы мне хотелось вернуться в Анк-Морпорк, — простонал Ринсвинд. — О боги, как бы я хотел снова ощутить под собой твердую землю!

— Интересно, а драконы могут долететь до звезд? — вслух задумался Двацветок. — Вот было бы здорово…

— Ты чокнулся, — решительно заявил Ринсвинд.

Турист ничего не ответил, и волшебник, заглянув через его плечо, увидел, что Двацветок со странной улыбкой уставился на бледнеющие звезды.

— Даже не думай об этом, — с угрозой прошипел Ринсвинд.

«Человек, которого вы ищете, разговаривает с хозяйкой драконов», — сообщил Девятьстеблей.

— М-м? — отозвался Двацветок, не сводя глаз со звезд.

— Что? — пихнул его в бок Ринсвинд.

— Ах да. Хрун, — вспомнил Двацветок. — Надеюсь, мы подоспели вовремя. А теперь вниз! Держись поближе к земле!

Ветер усилился и превратился в посвистывающий ураган. Ринсвинд открыл глаза. Вернее, они распахнулись под напором воздуха, и этот напор никак не давал им закрыться.

Плоская вершина Червберга нависла над ними, угрожающе накренилась, после чего, кувырнувшись в воздухе, превратилась в зеленое пятно, которое принялось быстро мелькать. Крошечные леса и поля слились в стремительно несущееся лоскутное одеяло. Короткая серебристая вспышка на фоне пейзажа могла означать небольшую речушку, которая переливалась через край плато. Ринсвинд попытался вытеснить из своих мыслей воспоминание о падающей воде, но оно очень даже неплохо проводило там время, наводя ужас на других обитателей и пинками расшвыривая мебель.

— Думаю, на этот раз оружие у тебя найдется, — сказала Льесса.

Хрун медленно взял у неё чашу с вином и ухмыльнулся, как лопнувшая дыня.

Драконы, собравшиеся вокруг арены, неожиданно залаяли. Их всадники посмотрели наверх. Что-то, похожее на размытое зеленое пятно, промелькнуло мимо, и Хрун исчез.

Винная чаша на мгновение зависла в воздухе, после чего с грохотом свалилась на ступеньки. Из неё пролилась всего лишь одна капля.

Это произошло потому, что дракон Девятьстеблей, мягко обхватывая Хруна когтями, синхронизировал его телесные ритмы со своими. Поскольку измерение воображения устроено куда сложнее, чем измерения пространства и времени, которые, в сущности, ещё очень молоды, результатом этого действия стало немедленное превращение неподвижно стоящего и сладострастного Хруна в Хруна, движущегося вбок со скоростью восемьдесят миль в час. Причём без каких бы то ни было последствий, если не считать нескольких потраченных впустую глотков. Другим результатом было то, что Льесса, завопив от ярости, вызвала своего дракона. Как только золотистое животное материализовалось перед ней, она, позабыв о платье, в чем мать родила вскочила дракону на спину, выхватила у одного из стражников арбалет и взмыла в воздух. Остальные всадники гурьбой бросились к своим «скакунам».

Хранитель Традиций, наблюдая за происходящим из-за колонны, куда предусмотрительно ускользнул во время безумной свалки, случайно натолкнулся на летающие между измерениями отголоски теории, которая как раз сейчас проклевывалась в мозгу одного доисторического психиатра из прилегающей вселенной. Утечка из измерений шла в обоих направлениях, и психиатр в этот момент увидел обнаженную девушку верхом на драконе. Хранитель улыбнулся.

— Спорим, она его не поймает? — сказал прямо у него над ухом Грейша. В голосе покойного правителя шуршали черви и скрипели двери могильных склепов.

Хранитель закрыл глаза и с усилием сглотнул слюну.

— Я думал, что господин уже находится в Царстве Ужаса, — кое-как выговорил он.

— Я волшебник, — заявил Грейша. — За волшебником должен явиться сам Смерть. А его, ха-ха, похоже, нет поблизости…

— ПОШЛИ, ЧТО ЛИ? — спросил Смерть.

Он восседал на белой лошади, лошади из плоти и крови, но о багровых глазах и пышущих жаром ноздрях. Смерть протянул костлявую руку, вынул душу Грейши из воздуха, скатал её, превратив в точку режущего глаз света, и жадно проглотил.

Лошадь, получив удар шпорами, яростно взвилась в воздух, рассыпая из-под копыт сверкающие искры.

— Лорд Грейша! — прошептал старый Хранитель Традиций, вокруг которого заколыхалась вселенная.

— Это было нечестно, — донесся до него голос волшебника, превратившийся в частичку звука, которая быстро исчезала в бесконечных черных измерениях.

— Господин… на что похож Смерть? — с дрожью в голосе вопросил старик.

— Когда я исследую это до конца, то дам тебе знать, — послышалось в легчайшем дуновении ветерка.

— Спасибо, — пробормотал Хранитель Традиций. Тут ему в голову пришла одна мысль: — Но прошу вас, только не ночью, — добавил он.

— Шуты проклятые! — взвизгнул Хрун со своего посадочного места на передних когтях дракона.

— Что он сказал? — заорал Ринсвинд.

Дракон в это время рассекал воздух, стремительно набирая высоту.

— Я не расслышал! — проревел Двацветок, но и его голос унесло порывом ветра.

Воспользовавшись тем, что Девятьстеблей слегка накренился, турист посмотрел вниз, на маленький игрушечный волчок, в который превратился могущественный Червберг, и увидел поднимающийся рой драконов. Крылья Девятьстеблей молотили и пренебрежительно отбрасывали в сторону ненужный воздух, который становился все более и более разреженным. У Двацветка в третий раз заложило уши.

Возглавлял погоню золотистый дракон. И на нем кто-то сидел.

— Эй, как ты там? — окликнул Ринсвинд. Ему пришлось несколько раз наполнить легкие процеженным воздухом, чтобы слова вышли наружу.

— Я мог бы стать правителем, но нет, вам, шутам гороховым, обязательно понадобилось прилететь и… — Хрун задохнулся, потому что ледяная атмосфера выдавила жизнь даже из его могучей груди.

— Что творитс-с-ся с вос-сдухом? — пробормотал Ринсвинд. Перед его глазами замелькали голубые огоньки.

— Унк, — вякнул Двацветок и отключился.

Дракон исчез.

В течение нескольких секунд трое приятелей продолжали лететь вверх. Двацветок и волшебник являли собой весьма странную картину, сидя друг за другом с растопыренными поверх чего-то несуществующего ногами. А потом то, что принималось на Диске за силу тяжести, оправилось от удивления и предъявило свои права.

В этот самый момент дракон Льессы стрелой промчался мимо, и Хрун тяжело «придраконился» ему на шею. Льесса нагнулась над героем и поцеловала его.

Эта деталь осталась незамеченной для Ринсвинда, который падал вниз, упорно хватаясь за пояс Двацветка. Диск казался пришпиленной к небу небольшой круглой картой. По нему нельзя было сказать, что он движется, но Ринсвинда это не обмануло. Мир летел на него, словно гигантский торт с кремом.

— Очнись! — заорал он, перекрывая рев ветра. — Драконы! Думай о драконах!

Вокруг захлопали крылья — это они камнем пронеслись сквозь стаю преследующих их бестий, оставив её наверху и позади. Драконы закричали и закружились по небу.

Двацветок ничего не ответил. Ринсвиндов балахон бился на ветру, хлопал по маленькому туристу, но тот упорно отказывался приходить в себя.

«Драконы», — в панике подумал Ринсвинд. Он попытался собраться с мыслями и представить себе схожего с живым дракона. «Если уж он смог, — думал волшебник, — то у меня тем более получится». Но ничего не получалось.

Диск увеличился в размерах — окутанный вихрем облаков круг медленно, но верно приближался к их ногам.

Ринсвинд попробовал ещё раз, закатывая глаза и напрягая каждый нерв. Дракон. Его воображение, несколько обтрепавшийся и заезженный орган, потянулось за драконом… за любым драконом…

— НИЧЕГО НЕ ВЫЙДЕТ, — расхохотался голос, похожий на глухой набат погребального колокола. — ТЫ В НИХ НЕ ВЕРИШЬ.

Ринсвинд взглянул на страхолюдное видение, которое сидело верхом на лошади и ухмылялось ему в лицо. Его сознание в ужасе метнулось в сторону.

Вспыхнул ослепительный свет.

Все накрыла кромешная тьма.

Под ногами у Ринсвинда очутился мягкий пол, а вокруг — розовый свет и потрясенные крики множества людей.

Волшебник дико оглянулся по сторонам. Он угодил в какой-то туннель, почти целиком заполненный сиденьями, к которым были привязаны люди в заморских одеждах. Все они что-то кричали волшебнику.

— Очнись! — прошипел Ринсвинд. — Помоги мне!

Он начал пятиться от толпы, волоча за собой по-прежнему бесчувственного туриста. В конце концов его свободная рука наткнулась на дверную ручку какой-то необычной формы. Он повернул её, юркнул в комнатку и с силой захлопнул за собой дверь.

Очутившись в относительной безопасности, Ринсвинд обвёл помещение глазами… и тут же встретил полный ужаса взгляд какой-то девушки, которая уронила из рук поднос и начала орать.

Судя по звуку, крик этот был из тех, на помощь которым немедленно спешит груда мускулов. Ринсвинд, переполненный прогнанным через страх адреналином, повернулся и кое-как протиснулся мимо девушки. Дальше тоже стояли кресла, и сидящие в них люди быстро пригнулись, увидев, как он поспешно тащит Двацветка вдоль центрального прохода. В стенах рядом с креслами были проделаны небольшие оконца. За ними, на фоне кудрявых облаков, виднелось драконье крыло. Серебристое драконье крыло.

«Меня проглотил дракон», — подумал Ринсвинд.

«Да нет, это же смешно, — ответил он сам себе. — Изнутри дракона не видно, что делается снаружи». Потом его плечо ударилось о дверь в дальнем конце туннеля, и он попал в конусообразную комнату, которая была ещё более необычной, чем туннель.

Комнатка была заполнена крошечными сверкающими огоньками. Среди этих огоньков в повторяющих контуры фигуры креслах сидели четверо людей и смотрели на него с разинутыми ртами. Ринсвинд тоже уставился на них. Неожиданно их взгляды метнулись в сторону.

Ринсвинд медленно повернулся. Рядом с ним стоял пятый человек — довольно молодой и бородатый, смуглый, как кочевники Великого Нефа.

— Где я? — осведомился волшебник. — В брюхе дракона?

Смуглый, подобравшись, отступил назад и ткнул ему в лицо маленькую черную коробочку. Четверо в креслах быстро пригнулись.

— Что это? — спросил Ринсвинд. — Иконограф?

Он протянул руку и взял коробочку — движение, которое, очевидно, очень удивило смуглого, потому что тот закричал и попытался забрать коробку обратно. Снова раздался вопль, на этот раз со стороны одного из сидящих в кресле. Только теперь он уже не сидел. Он стоял, направляя на смуглого парня какую-то небольшую металлическую штуковину.

Эффект был потрясающим. Смуглый съежился и с поднятыми руками попятился назад.

— Пожалуйста, отдайте мне бомбу, сэр, — сказал человек с металлическим предметом. — Только, прошу вас, осторожно.

— Вот эту хреновину? — спросил Ринсвинд. — Забирай! Мне она не нужна!

Человек бережно принял её и опустил на пол. Сидящие в креслах расслабились, и один из них торопливо заговорил со стеной. Волшебник посмотрел на него изумленным взглядом.

— Не двигаться! — рявкнул человек с метал…

С амулетом, решил Ринсвинд, это, наверное, какой-то амулет. Смуглый забился в угол.

— Вы поступили очень храбро, — сказал амулетодержатель Ринсвинду. — Мы гордимя вами.

— Что?

— Кстати, что с вашим приятелем?

— С приятелем?

Ринсвинд посмотрел на Двацветка. Тот мирно подремывал. И в этом не было ничего неожиданного. Но вот новая одежда на Двацветке и в самом деле оказалась полной неожиданностью. Странная одежда. Его штаны заканчивались чуть пониже колен. Сверху на нем было надето что-то типа куртки из материала в яркую полоску. А его голову украшала смешная маленькая шляпка из соломы. С пером.

Неудобное ощущение в области ног заставило Ринсвинда опустить глаза. Его одежда тоже изменилась. Вместо удобного старого балахона, чудесно приспособленного для быстрого перехода в действие при любых мыслимых обстоятельствах, его ноги были заключены в матерчатые трубки. Ещё на нем была куртка из того же серого материала…

До сего дня он никогда не слышал языка, на котором изъяснялся человек. Язык был грубым и смутно похожим на пупземельский — так почему же он, Ринсвинд, понимает каждое слово?

Подождите-ка, они внезапно появились в этом драконе после того, как… они материализовались в этом драко… они внеза… они, они… они так разговорились в аэропорту, что решили сесть в самолете рядом, и он пообещал Джеку Цвайблюмену, что, когда они прилетят в Штаты, потаскает его по разным интересным местам. Да, точно. Потом Джеку стало плохо, а он запаниковал, прошел сюда и застал врасплох этого угонщика. Конечно. И что, черт побери, означает «пупземельский»?

Доктор Рийнсванд потер лоб. Он сейчас не отказался бы от стаканчика горячительного.

Круги парадокса расходились по морю причинноследственности.

Всякому человеку, который стоит вне суммарной тотальности множественной вселенной, следует иметь в виду, что, хотя волшебник и турист появились в летящем самолете совсем недавно, в то же самое время, при нормальном ходе вещей, они уже сидели в этом самолете. То есть: если правда то, что они секунду назад появились в данном конкретном наборе изменений, то правда также и то, что они пребывали там с самого начала. Как раз на этом месте нормальный язык сдается и отходит в сторонку пропустить рюмочку.

Дело все в том, что во вселенной, где они, строго говоря, не должны были находиться, только что материализовались несколько квинтильонов атомов (в действительности ничего такого не произошло; смотри ниже). Обычным следствием такого рода события бывает крупномасштабный взрыв, но поскольку вселенные — довольно-таки эластичные штуки, эта конкретная вселенная спаслась тем, что немедленно вернула свой пространственно-временной континиум обратно к тому месту, где можно было благополучно пристроить лишние атомы. Затем она быстренько прокрутила события назад, к тому кругу света, который его обитатели за неимением лучшего слова привыкли называть Настоящим. Это, естественно, не могло не отразиться на истории — количество войн немножко уменьшилось, а число динозавров чуточку возросло, — но в целом весь эпизод прошел примечательно спокойно.

Тем не менее вне данной конкретной вселенной отзвуки этого внезапного финта ушами без устали скакали взад-вперед по поверхности Суммы Всех Вещей, изгибая целые измерения и заставляя галактики бесследно пропадать.

Все это, однако, прошло совершенно незамеченным для доктора Рийнсванда, тридцати трех лет, холостяка, родившегося в Швеции, воспитанного в Нью-Джерси и специализирующегося в области окисления выбросов некоторых ядерных реакторов. В любом случае он, вероятно, не поверил бы ни единому слову.

Цвайблюмен, похоже, все ещё пребывал без сознания. Стюардесса, которая под аплодисменты остальных пассажиров помогла Рийнсванду вернуться на место, озабоченно склонилась над маленьким туристом.

— Мы дали радиограмму в аэропорт прибытия, — сообщила она. — Когда мы приземлимся, нас будет ожидать скорая. Э-э, в списке пассажиров указано, что вы доктор…

— Понятия не имею, что с ним такое, — торопливо заверил Рийнсванд. — Конечно, будь он реактором системы «Магнокс», тогда совсем другое дело. У него какой-нибудь шок?

— Я никогда не…

Конец фразы утонул в ужасающем грохоте, донесшемся из хвоста самолета. Несколько пассажиров вскрикнули. Внезапный порыв ветра смел валяющиеся журналы и газеты, закружив в пронзительно завывающем смерче, который, бешено извиваясь, удалялся по проходу.

По проходу двигалось Нечто. Нечто огромное, продолговатое, деревянное и скрепленное латунными полосами. На сотнях маленьких ножек. Штуковина явно смахивала на ходячий сундук из романа про пиратов, набитый неправедно добытым золотом и драгоценностями. То, что выглядело крышкой штуковины, внезапно откинулось.

Никакими драгоценностями и не пахло. Зато внутри торчало множество огромных квадратных зубов и переваливался пульсирующий язык, багровый, как красное дерево.

Доисторический чемодан явился, чтобы их сожрать.

Рийнсванд вцепился в бесчувственного Цвайблюмена, пытаясь обрести в маленьком туристе хотя бы какую-нибудь поддержку, и невнятно забормотал. Ему страстно захотелось оказаться где-нибудь в другом месте…

Все накрыла внезапная тьма.

Вспыхнул ослепительный свет.

Неожиданное исчезновение нескольких квинтильонов атомов из вселенной, где они все равно не имели права находиться, вызвало в гармонии Суммарной Всеобщности жуткий дисбаланс, который данная гармония лихорадочно попыталась исправить, начисто уничтожив некоторое количество субреальностей. Гигантские волны сырой магии бесконтрольно вскипали прямо у основания множественной вселенной, захлестывая через каждую трещину в до того мирные измерения и вызывая взрывы новых и сверхновых звезд, столкновения звезд обычных, беспорядочные полеты гусиных стай и затопление воображаемых континентов. Миры, находящиеся на другом конце времени, стали свидетелями ослепительных, сверкающих октарином закатов — это потоки высокозарядных магических частиц с ревом проносились сквозь атмосферу. В кометном кольце, окружающем прославленную Ледяную Систему Зерета, скончалась благородная комета, и это случилось как раз в тот момент, когда в небе появился огненный принц.

Все это, однако, прошло незамеченным для Ринсвинда, который, обнимая безучастного Двацветка за пояс, падал прямо в море Плоского мира. До поверхности воды оставалось всего несколько сотен футов. Даже конвульсии всех измерений не смогли нарушить железный Закон Сохранения Энергии, и короткого путешествия Рийнсванда на самолете оказалось достаточно, чтобы переместить волшебника на несколько сотен миль по горизонтали и семь тысяч футов по вертикали.

Слово «самолет» вспыхнуло и погасло в мозгу Ринсвинда.

Это что там, внизу? Корабль?

Холодные, ревущие воды Круглого моря поднялись навстречу волшебнику и затянули его в свои зеленые удушливые объятия. Мгновение спустя послышался другой всплеск, погромче, — это сундук, на котором ещё болталась бирка с могущественными дорожными рунами «TWA», тоже плюхнулся в море.

Позже они использовали его в качестве плота.

Глава 4

У САМОГО КРАЯ

Его строили очень долго. Теперь он был почти готов, и рабы топорами околачивали с него остатки глиняной формы.

В тех местах, где другие рабы старательно натирали его металлические бока серебряным песком, он уже начал отливать на солнце шелковистым блеском, присущим только что выплавленной бронзе. Он до сих пор полыхал теплом, несмотря на то, что его неделю остужали в литейной яме.

Архиастроном Крулла небрежно махнул рукой, и носильщики опустили трон в тени под кормой.

«Совсем как рыба, — подумал архиастроном. — Огромная летучая рыба. Только из каких морей?»

— Он поистине великолепен, — прошептал он. — Подлинное произведение искусства.

— Ремесла, — поправил стоящий рядом коренастый крепыш.

Архиастроном медленно повернулся и посмотрел в его бесстрастное лицо. Лицу не особенно трудно выглядеть бесстрастным, когда на том месте, где полагается быть глазам, обескураживающе сверкают две золотые сферы.

— Действительно, ремесла, — улыбнулся архиастроном. — Наверное, на всем Диске нет более умелого ремесленника, чем ты, Златоглаз. Я прав?

Ремесленник ответил не сразу. Его обнаженное тело — по меньшей мере, оно было бы обнаженным, если бы не пояс с инструментами, наручные счеты и густой загар, — напряглось: он обдумывал скрытый смысл последнего замечания архиастронома. Золотые глаза словно всматривались в какой-то иной мир.

— И да, и нет, — заговорил он наконец.

Несколько астрономов рангом пониже, стоящих за спинкой трона, при виде подобной неучтивости судорожно втянули в себя воздух, но их повелитель, такое впечатление, ничего не заметил.

— Продолжай, — велел он.

— Я не владею некоторыми существенно важными навыками. Тем не менее я — Златоглаз Сереброрук Дактилос, — сказал ремесленник. — Я изготовил Железных Воинов, которые охраняют Гробницу Питчю, спроектировал Световые Дамбы Великого Нефа, построил Дворец Семи Пустынь. Однако… — он поднял руку и постучал по одному из своих глаз, который в ответ слабо зазвенел. — После того как я закончил армию големов для Питчю, он отвалил мне кучу золота, но, чтобы я не создал ничего такого, что могло бы сравниться с работой, которую я выполнил для него, он приказал выколоть мне глаза.

— Мудро, но жестоко, — с сочувствием отозвался архиастроном.

— Да. Так что я научился слышать закалку металлов и видеть пальцами. Я стал различать руды по вкусу и запаху. Я выковал эти глаза, но я не смог заставить их видеть. Потом меня призвали строить Дворец Семи Пустынь, и в результате эмир осыпал меня серебром, а затем, чему я совсем не удивился, повелел отрубить мне правую руку.

— Серьезная помеха в таком деле, как твое, — кивнул архиастроном.

— Часть серебра я использовал для того, чтобы смастерить себе новую руку, в чем мне помогли несравненные познания по части рычагов и точек опоры. Рука начала действовать. После того как я создал первую великую Световую Дамбу вместимостью пятьдесят тысяч часов дневного света, племенной совет Нефа одарил меня превосходными шелками, а потом приказал перерезать мне сухожилия, чтобы я не убежал. В результате из этого шелка, а также некоторого количества бамбука я построил летательную машину, на которой спустился с высокой башни, являющейся моей тюрьмой.

— И вскоре ты очутился в Крулле, — сказал архиастроном. — Знаешь, я не могу избавиться от ощущения, что в других занятиях риска куда меньше. К примеру, вряд ли тебя предадут смерти в рассрочку за выращивание салата. Почему ты упорно возвращаешься к своему ремеслу?

Златоглаз Дактилос пожал плечами.

— Потому что я в нем мастер.

Архиастроном снова взглянул на бронзовую рыбу, которая сияла, как гонг, в свете полуденного солнца.

— Какая красота, — пробормотал он. — Единственная в своем роде. Ну, Дактилос, напомни мне, что я пообещал в награду за это творение?

— Ты попросил меня спроектировать рыбу, которая могла бы плавать по морям пространства, что лежат между мирами, — произнес главный ремесленник. — В обмен на это… в обмен…

— Да? Моя память уже не та, что раньше, — промурлыкал архиастроном, поглаживая теплую бронзу.

— В обмен, — без особой надежды продолжал Дактилос, — ты обещал отпустить меня на свободу и воздержаться от отрубания каких бы то ни было конечностей. Я даже не прошу у тебя сокровищ.

— Ах, да. Что-то припоминаю, — кивнул старик, но потом, подняв руку, добавил: — Так вот, я солгал.

В воздухе пронесся еле слышный шелест, и златоглазый ремесленник пошатнулся. Опустив глаза на торчащий из груди наконечник стрелы, он устало кивнул. Из уголка его рта скатилась струйка крови.

В полной (если не считать гудения нескольких кружащих в ожидании мух) тишине серебряная рука медленно поднялась и ощупала стрелу.

Дактилос крякнул.

— Дрянная ковка, — сказал он и опрокинулся навзничь.

Архиастроном толкнул тело ногой и вздохнул.

— Как и полагается, когда умирает главный ремесленник, мы почтим его память кратким периодом траура. — Он проследил взглядом за навозной мухой, которая уселась было на золотой глаз, но, озадаченная, вспорхнула и улетела прочь. — Все, траур закончен. Достаточно.

Знаком он приказал рабам унести тело и спросил:

— Рептилионавты готовы?

Главный распорядитель запуска протолкался вперед.

— Так точно, ваше светлейшество.

— Подобающие молитвы произносятся?

— Именно так, ваше светлейшество.

— Сколько осталось до дверей?

— До окна запуска, — осторожно поправил главный распорядитель. — Три дня, ваше светлейшество. Хвост Великого А’Туина придет в наиблагоприятнейшее положение.

— Следовательно, нам остается только подыскать подходящие кандидатуры на роль жертв, — заключил архиастроном.

Главный распорядитель поклонился.

— Океан нам их обеспечит.

— Как всегда, — улыбнулся старик.

— Если бы ты умел прокладывать курс…

— Если бы ты мог нормально держать руль…

Палубу захлестнула волна. Ринсвинд и Двацветок посмотрели друг на друга.

— Вычерпывай давай! — в один голос крикнули они и схватились за ведра.

Спустя некоторое время из залитой водой каюты снова просочился голос Двацветка:

— Не понимаю, я-то в чем виноват? — сказал турист, подавая наверх очередное ведро, которое волшебник тут же вылил за борт.

— Ты должен был нести вахту, — огрызнулся Ринсвинд.

— Может, ты забыл, но именно благодаря мне мы удрали от работорговцев, — заметил Двацветок.

— Уж лучше бы я стал рабом, чем трупом, — парировал волшебник.

Вдруг он выпрямился и озадаченно уставился на море.

Этот Ринсвинд сильно отличался от того волшебника, который месяцев шесть назад спасался бегством из пылающего Анк-Морпорка. На теле его появилось больше шрамов, а за плечами осталось больше путешествий. Он побывал в Пупземелье, открыл для себя любопытные обычаи многих колоритных народов — неизменно приобретая в процессе все новые шрамы — и даже в течение нескольких незабываемых дней плыл по легендарному Безводному океану, который располагался в самом сердце невероятно засушливой пустыни по имени Великий Неф. В намного более холодном и мокром море он видел плавающие горы льда. Он катался верхом на воображаемом драконе. Он чуть было не произнес самое могущественное заклинание на Диске. Он…

…Расстояние до горизонта определенно сократилось.

— Гм? — сказал Ринсвинд.

— Я говорю, нет ничего хуже рабства, — повторил Двацветок.

Его рот изумленно раскрылся — Ринсвинд забросил свое ведро далеко в море и тяжело опустился на залитую водой палубу. Лицо волшебника посерело.

— Послушай, да, я был не прав, я проглядел риф, но наша лодка тонуть не собирается, а значит, рано или поздно мы обязательно наткнемся на какуй-нибудь остров, — успокаивающе сказал Двацветок. — Это течение наверняка принесет нас куда-нибудь.

— Ты на горизонт посмотри, — бесцветным голосом посоветовал Ринсвинд.

Двацветок прищурился.

— Горизонт как горизонт, — изрек он спустя пару минут. — Признаю, его вроде бы стало меньше, чем обычно, но…

— Это из-за Краепада, — объяснил Ринсвинд. — Нас несёт за Край света.

Наступила долгая тишина, нарушаемая только плеском волн о борта полузатопленной, медленно кружащейся лодки. Течение заметно усилилось.

— Вот почему мы налетели на риф, — добавил Ринсвинд. — Ночью мы сбились с курса.

— Перекусить не хочешь? — спросил Двацветок, начиная рыться в узелке, который он привязал к лееру, подальше от сырости.

— Да ты что, не понимаешь? — рявкнул Ринсвинд. — Мы падаем за Край, будь он проклят!

— Мы можем что-нибудь изменить?

— Нет!

— Тогда не вижу смысла паниковать, — спокойно сказал Двацветок.

— Я знал, что нам не следует приближаться к Краю, — пожаловался Ринсвинд небу. — Вот бы сейчас…

— Вот бы сейчас иконограф! — подхватил Двацветок. — Однако он остался на работорговческом судне вместе с остальными моими пожитками, что лежали в Сундуке…

— Там, куда мы направляемся, сундуки тебе не понадобятся, — успокоил Ринсвинд.

Его плечи обмякли, и он мрачно уставился на виднеющегося вдали кита, который имел неосторожность заплыть в идущее к Краю течение и теперь пытался выбраться.

На укоротившемся горизонте просматривалась какая-то белая полоса, и волшебнику почудилось, что до его ушей донесся отдаленный рев.

— А что происходит после того, как корабль свалится за Краепад? — спросил Двацветок.

— Да кто его знает…

— Может быть, мы проплывем через пространство и причалим к какому-нибудь другому миру, — в глазах маленького туриста появилось отсутствующее выражение. — Это было бы здорово, — сказал он.

Ринсвинд злобно фыркнул.

В небе поднялось солнце, которое в такой близости от Края было куда крупнее, чем обычно. Они стояли, прислонившись спинами к мачте, погруженные в свои мысли. Время от времени то один, то другой вдруг хватался за ведро и ни с того ни с сего начинал отчаянно вычерпывать воду.

Море вокруг стало намного оживленнее. Ринсвинд заметил несколько плывущих бревен, а вода у поверхности кишмя кишела всевозможными рыбами. Все правильно, здесь и должно быть много рыб, поскольку течение изобиловало пищей, которую волны смывали с континентов, расположенных вокруг Пупа. Ринсвинд спросил себя, что же это за жизнь, когда приходится постоянно плыть, чтобы остаться на одном месте. «В точности мой случай», — решил он.

Его взгляд упал на маленькую зеленую лягушку, которая отчаянно барахталась, увлекаемая неумолимым течением. К вящему изумлению Двацветка, Ринсвинд нашел весло и осторожно выдвинул его в сторону крошечной амфибии, которая с благодарностью взобралась на лопасть. И тут же пара челюстей пробила поверхность воды, бессильно защелкнувшись там, где только что плавала добыча.

Лягушка посмотрела на Ринсвинда, который держал её в ладонях, и задумчиво цапнула волшебника за палец. Двацветок хихикнул. Ринсвинд засунул лягушку в карман и сделал вид, что ничего не слышал.

— Все это очень человечно, но ради чего? — спросил Двацветок. — Все равно через час её ждёт та же участь.

— А ради того, — туманно ответил Ринсвинд и некоторое время молча вычерпывал воду.

В воздухе повисла водяная пыль, а течение стало таким сильным, что поднялись волны. Воздух и вода казались неестественно теплыми. Море было затянуто жаркой золотистой дымкой.

Рев зазвучал громче. В нескольких сотнях ярдов на поверхности показался кальмар, который превосходил размерами все, когда-либо виденное Ринсвиндом. Щупальца чудовища бешено колотили по воде, пока оно опять не ушло в глубину. Что-то ещё, громадное и, к счастью, не поддающееся опознанию, завывало в тумане. Стайка летучих рыб выпрыгнула в воздух, беспорядочно мелькая в облаке окаймленных радугой капель. Рыбешкам удалось преодолеть несколько ярдов, после чего они вновь упали в море и их затянуло водоворотом.

Мир приближался к Краю. Ринсвинд выронил ведро и схватился за мачту — навстречу летел ревущий, окончательный конец всего сущего.

— Я должен это увидеть… — заявил Двацветок, полупадая, полуныряя в сторону кормы.

Что-то твердое, неподатливое врезалось в корпус лодчонки, и она, развернувшись на девяносто градусов, боком устремилась к невидимому препятствию, однако тут же остановилась, и на палубу обрушился каскад холодной морской пены. Ринсвинд резко оказался в нескольких футах под поверхностью бурлящей зеленой воды. Он принялся было кричать, но вскоре подводный мир окрасился темным, звенящим пурпуром меркнущего сознания — волшебник начал тонуть.

Очнувшись, он обнаружил, что рот его заполнен обжигающей жидкостью. Он с усилием сглотнул, и раздирающая боль в горле мигом привела его в чувство.

В спину ему впивались доски днища, а над ним склонился Двацветок, чье лицо выражало глубокую озабоченность. Ринсвинд застонал и сел.

Это оказалось ошибкой. Край мира находился всего в нескольких футах от лодки.

За Краем, чуть ниже того уровня, с которого низвергался бесконечный Краепад, просматривалось нечто волшебное.

* * *

В бархатных сумерках примерно в семидесяти милях от Края, далеко за пределами досягаемости течения, бесцельно дрейфовало суденышко-дау. Его красные паруса, выдающие свободного работорговца, бессильно обвисли. Команда — та, что ещё оставалась на борту, — кучковалась на передней палубе, окружив полупостроенный плот.

Капитан, коренастый человек с налокотными тюрбанами, характерными для уроженца Великого Нефа, совершил на своем веку множество путешествий, видел много странных народов и всевозможных диковинок, большую часть которых он впоследствии обратил в рабство или присвоил. Карьеру моряка он начал в Безводном океане, в сердце самой засушливой пустыни Диска^[10]. Ещё ни разу капитану не довелось испытать настоящий страх. Однако сейчас он был в ужасе.

— Я ничего не слышу, — шепнул он первому помощнику.

Помощник вгляделся в темноту.

— Может, оно упало за борт? — с надеждой предположил он.

Словно в ответ, с гребной палубы, расположенной у них под ногами, донеслись яростные удары и треск разлетающегося в щепки дерева. Матросы боязливо прижались друг к другу, потрясая топорами и факелами.

Но они не осмелились бы пустить оружие в ход — даже если бы Чудище бросилось на них. Прежде чем моряки успели постичь его ужасную натуру, несколько человек опрометчиво напали на него с топорами. Чудище на время отвлеклось от целеустремленного обыскивания судна и либо повыкидывало их за борт, либо… сожрало живьем? Капитан не знал, к какому варианту следует склониться. Тварь выглядела как обычный деревянный сундук. Может, чуть покрупнее размерами, но не настолько огромная, чтобы сразу вызвать подозрения. Иногда она казалась заполненной чем-то типа старых носков и всякого разного барахла, а иногда — капитан вздрогнул — она, похоже… у неё, похоже… Капитан попытался не думать об этом. Но людям, выкинутым в море, повезло куда больше, чем тем, кого Чудище схватило. Он попытался не думать об этом. У Чудища были зубы, зубы, похожие на белые деревянные надгробные плиты, и язык, багровый, как красное дерево…

Он попытался не думать о зубах. Ничего не получилось.

Тогда он с горечью дал себе одно обещание. Последний раз он спасает этих неблагодарных утопающих. Сам он всегда считал, что уж лучше угодить в рабство, чем пойти на корм акулам. Но потом эта парочка сбежала, а когда команда попыталась заглянуть в принадлежавший им здоровенный сундук… Кстати, как эти типы оказались посреди спокойного океана, сидючи верхом на большом сундуке? Одним словом, когда матросы сунулись в сундук, тот взял и откусил… Капитан ещё раз попытался не думать об этом. Хотя интересно, что начнется, когда эта чертова хреновина поймет, что её хозяина нет на борту?

— Плот готов, капитан, — сказал первый помощник.

— В воду его, — гаркнул капитан и крикнул: — Всем на плот! — и проорал: — Пожечь судно!

В конце концов, философски решил он, найти другой корабль не так уж и трудно, а вот в раю, который так рекламируют муллы, придется очень долго ждать, прежде чем тебе предоставят другую жизнь. Чтоб этот волшебный ящик до скончания веков жрал омаров…

Некоторые пираты обрели бессмертие, проявив неимоверную жестокость или безрассудство. Другие — накопив огромные богатства. Но капитан давно решил, что лично он предпочел бы обрести бессмертие, так никогда и не умерев.

— Что это, черт возьми, такое? — осведомился Ринсвинд.

— Красиво… — с блаженным видом отозвался Двацветок.

— Я тоже обязательно поделюсь с тобой своим мнением, когда узнаю, что это такое, — отрезал волшебник.

— Это Краедуга, — послышался чей-то голос чуть позади его левого уха, — и тебе по-настоящему повезло, что ты на неё смотришь. Во всяком случае, сверху.

Голос сопровождался холодным, отдающим рыбой дыханием. Ринсвинд застыл на месте.

— Двацветок? — окликнул он.

— Да?

— Если я повернусь, что я увижу?

— Его зовут Тефис. Он говорит, что он морской тролль. Это его лодка. Он нас спас, — объяснил Двацветок. — Теперь ты обернешься?

— Спасибо, чуть позже. Так почему мы не упали за Край? — с ледяным спокойствием поинтересовался Ринсвинд.

— Потому что ваша лодка попала в Окружносеть, — ответил голос за спиной.

Звуки этого голоса вызвали в воображении Ринсвинда образы подводных пропастей и Тварей, таящихся в коралловых рифах.

— Окружносеть? — повторил он.

— Да. Она идёт вдоль Края света, — сообщил невидимый тролль.

Ринсвинду показалось, что сквозь шум водопада доносится плеск весел. Он искренне надеялся, что это весла.

— А, ты имеешь в виду окружность, — сказал он. — Окружность отмечает конец всего сущего.

— И Окружносеть тоже, — заметил тролль.

— Он имеет в виду вот это, — пояснил Двацветок, указывая пальцем вниз.

Глаза Ринсвинда опустились следом, заранее страшась того, что они могут увидеть…

В направлении Пупа виднелась веревка, висящая в нескольких футах над поверхностью белой воды. Лодка крепилась к ней при помощи сложного устройства из блоков и маленьких деревянных колесиков. Незримый гребец проталкивал лодку вдоль самой границы Краепада, и устройство скользило по веревке. Это объясняло одну загадку — но на чем держится веревка?

Ринсвинд посмотрел чуть подальше и увидел крепкий деревянный столб, выступающий из воды в нескольких футах от носа лодки. На глазах у волшебника лодка приблизилась к столбу и проследовала мимо, причём колесики, постукивая, аккуратно обогнули его по пазу, который, видимо, был прорезан специально для этой цели.

Ринсвинд заметил также, что с главной веревки через промежутки примерно в ярд свисают веревочки поменьше.

Он повернулся обратно к Двацветку.

— Я вижу, что это такое, — сказал он, — но что это такое?

Двацветок пожал плечами. Морской тролль за спиной у Ринсвинда сообщил:

— Вон там, впереди, мой дом. Мы продолжим наш разговор, когда очутимся на суше. А теперь мне нужно грести.

Чтобы посмотреть вперед, Ринсвинду пришлось бы повернуться и увидеть, на что в действительности похож морской тролль. Он не был уверен, что ему уже хочется этого. Поэтому он уставился на Краедугу.

Она висела в тумане на некотором расстоянии от Края, появляясь только по утрам и вечерам, когда свет крошечного, вращающегося по орбите солнышка, проходя мимо массивной туши Всемирной Черепахи, Великого А’Туина, встречался с магическим полем Диска под определенным углом.

Тогда в пустоте, сверкая, возникала двойная радуга. Ближе к границе Краепада горели семь второстепенных цветов, искрясь и танцуя в пене умирающих морей.

Но они были бледной тенью в сравнении с более широкой полосой, которая парила позади, наотрез отказываясь делить с ними один и тот же спектр.

Это Цвет-Король, по отношению к которому все менее важные цвета есть не более чем неполные и застиранные оттенки. Это октарин, цвет магии. Он жил, сиял, вибрировал, являясь в то же самое время пигментом воображения. Где бы он ни появлялся, его возникновение всегда служило признаком того, что простая материя стала служанкой сил, порожденных магическим разумом. Это было само волшебство.

Но Ринсвинд всегда считал, что октарин чем-то смахивает на зеленоватый пурпур.

Некоторое время спустя небольшая точка на Краю света превратилась в островок или утес, настолько рискованно приткнувшийся над бездной, что даже воды Краепада, начиная долгий путь вниз, ворчливо огибали его. На этом островке стояла сложенная из плавника лачуга, и Ринсвинд увидел, что верхняя веревка Окружносети, поднимаясь по скалам и ныряя в маленькое круглое окошечко, скрывается прямо в домике. Позже он узнал, что таким образом тролль получает сообщения о появлении на его участке Окружносети обломков крушения. Сигнал подавался при помощи маленьких бронзовых колокольчиков, закрепленных на веревке в висячем положении.

На пупсторонней стороне острова прямо в воде была возведена грубая загородка из неотшкуренных бревен. Внутри плавали пара корабельных остовов и довольно большое количество дерева в виде досок, брусьев и даже целых необработанных стволов, часть из которых ещё могла похвастаться зелеными листьями. В такой близости от Края магическое поле Диска было настолько сильным, что над каждым предметом дрожала туманная корона — это спонтанно разряжалась сырая иллюзия.

Несколько последних скрежещущих рывков, и лодка плавно подошла к небольшому, сделанному из плавника причалу. Как только она пришвартовалась, внутри Ринсвинда зародились знакомые ощущения, сопровождающие мощную оккультную ауру, — воздух был маслянистым, голубым на вкус и пах жестью. Вокруг них в мир бесшумно просачивалась чистая, несфокусированная магия.

Волшебник и Двацветок выбрались на дощатый настил, и Ринсвинд в первый раз посмотрел на тролля.

Зрелище оказалось и вполовину не таким страшным, как он себе представлял.

«Гм-м», — сказало его воображение через какое-то время.

Дело не в том, что тролль ужасал. Вместо разлагающегося заживо, обвешанного щупальцами страшилища, которое он ожидал увидеть, Ринсвинд обнаружил перед собой довольно коренастого, не особо уродливого старичка, который на любой городской улице спокойно сошел бы за нормального человека. Если, конечно, там привыкли видеть старичков, состоящих из одной воды. Впечатление было такое, словно океан сам решил создать жизнь, вот только возиться с эволюцией ему не хотелось, поэтому он просто взял и сотворил из себя двуногое существо, пустив его хлюпать по суше. Тролль был приятного прозрачно-голубого цвета. Ринсвинд не поверил своим глазам: в груди старичка мелькнула стайка серебристых рыбок.

— Пялиться — невежливо, — сказал тролль. Его рот открылся небольшим пенистым гребнем и, подобно воде, смыкающейся над камнем, закрылся.

— Да? Почему? — спросил Ринсвинд.

«И как это он умудряется ходить? — не унимался его рассудок. — Почему он не разливается?»

— Если вы соблаговолите проследовать за мной в дом, я подыщу вам смену одежды и накормлю, — с достоинством объявил тролль и зашагал прочь по скалам.

Он не стал оглядываться и проверять, идут ли его гости за ним. В конце концов, куда им было деваться с островка? Быстро темнело, и с Края света налетел холодный сырой ветерок. Недолговечная Краедуга ужепомеркла, а туман над водопадом начал редеть.

— Пошли, — скомандовал Ринсвинд, хватая Двацветка за локоть.

Но турист не тронулся с места.

— Пошли, — повторил волшебник.

— Как думаешь, когда стемнеет, мы сможем посмотреть вниз и увидеть Великого А’Туина, Всемирную Черепаху? — спросил Двацветок, не отрывая глаз от клубящихся облаков.

— Надеюсь, что нет, — ответил Ринсвинд. — От всей души надеюсь. Да пошли же!

Двацветок неохотно последовал в хижину. Тролль уже успел зажечь пару ламп и теперь сидел, уютно устроившись в кресле-качалке. Когда Ринсвинд с Двацветком вошли, он поднялся на ноги и налил в две кружки какую-то зеленой жидкости из высокого кувшина. В тусклом свете ламп старичок, казалось, флуоресцировал, тихонько переливаясь, словно теплое море в бархатные летние ночи. А чтобы придать тусклому ужасу Ринсвинда барочный глянец, тролль, такое впечатление, подрос на пару-другую дюймов.

Большую часть меблировки комнаты составляли ящики.

— Уф, у тебя тут классная хата, — высказался Ринсвинд. — Самобытная.

Он протянул руку к кружке и посмотрел на мерцающее там озерцо зеленой жидкости. «Будем надеяться, что она пригодна для питья, — подумал он. — Потому что я собираюсь её выпить». Он сделал глоток.

Это была та же самая жидкость, которую Двацветок влил в него в лодке, но тогда его сознание никак на неё не отреагировало, занятое куда более неотложными делами. Сейчас, на досуге, оно наконец распробовало вкус.

Губы Ринсвинда искривились. Он тихо заскулил. Одна из его ног конвульсивно дернулась и больно заехала в грудь.

Двацветок задумчиво покрутил свою кружку, оценивая букет.

— «Глен Ливид», — произнес он. — Вино из перебродивших орехов вул, которое получают у меня на родине методом сублимации. С легким дымком… Пикантный вкус. С западных плантаций провинции Реигрид. Я угадал? Судя по цвету, урожай будущего года. Могу я спросить, как оно к тебе попало?^[11]

* * *

— Со временем все попадает в Окружносеть, — лаконично объяснил тролль, мягко покачиваясь в качалке. — Моя работа состоит в том, чтобы доставать из неё улов. Дерево и корабли. Бочки с вином. Тюки материи. Вас.

В голове у Ринсвинда забрезжил свет.

— Так ведь это сетка! Вы поставили сетку на самом краю моря?

— Окружносеть, — кивнул тролль. По груди его пробежала рябь.

Ринсвинд поглядел в фосфоресцирующую темноту, которая окружала остров, и глупо улыбнулся.

— Ну конечно, — сказал он. — Потрясающе! Можно опустить в море сваи, закрепить их на рифах и… О боги! Эта сетка должна быть очень, очень прочной.

— Такая и есть, — подтвердил Тефис.

— Её можно протянуть на пару миль, пока хватит материала и скал, — продолжал волшебник.

— Точнее говоря, на десять тысяч миль. Я патрулирую только эту лигу.

— Но это же треть окружности Диска!

Тефис снова с легким плеском кивнул. Пока двое приятелей угощались зеленым вином, он поведал им об Окружносети; о великих усилиях, затраченных на её установку; о древнем и мудром королевстве Крулл, которое создало её несколько столетий назад; о семи флотах, постоянно патрулирующих Окружносеть, чтобы поддерживать её в порядке и доставлять в Крулл все, что в неё попадет; о том, как Крулл стал страной праздности, управляемой учеными собирателями знаний; о том, как мудрецы пытаются понять замечательную сложность вселенной; о том, как моряков, выброшенных на Окружносеть, превращают в рабов и вырывают язык. После раздавшихся в этом месте восклицаний он с дружеским видом заговорил о бесполезности применения силы, о невозможности бежать с острова, с которого можно уплыть только на один из остальных трехсот восьмидесяти островов, лежащих между ним и Круллом, или прыгнуть за Край. Также он растолковал Ринсвинду и Двацветку существенные достоинства немоты по сравнению, скажем, со смертью.

Разговор оборвался. Приглушенный ночной рев Краепада только усугублял тишину.

Потом кресло-качалка снова начало поскрипывать. За время монолога Тефис, казалось, вырос самым угрожающим образом.

— Только ничего личного, — добавил он. — Я тоже раб. Если вы попытаетесь накинуться на меня, мне придется вас убить, но это не доставит мне никакого удовольствия.

Ринсвинд посмотрел на мерцающие кулаки, которые покоились на коленях тролля. У него возникло подозрение, что они могут ударить не слабее цунами.

— По-моему, ты не понял, — принялся объяснять Двацветок. — Я — гражданин Агатовой империи. Вряд ли Крулл захочет навлечь на себя неудовольствие императора.

— А как император узнает? — поинтересовался тролль. — Думаешь, ты первый человек из империи, кто закончил свой путь в Окружносети?

— Я не стану рабом! — крикнул Ринсвинд. — Да я скорее за Край прыгну!

Волшебник сам изумился тому, как решительно прозвучал его голос.

— А прыгнешь ли? — спросил тролль.

Кресло-качалка отлетело к стене, и голубая рука обхватила волшебника поперек туловища. Тролль повернулся и вышел из хижины, небрежно зажав Ринсвинда в кулаке.

Подойдя к краесторонней оконечности острова, тролль остановился. Ринсвинд взвизгнул.

— Кончай, или я в самом деле выкину тебя за Край, — рявкнул тролль. — Я ведь держу тебя. Смотри!

Ринсвинд посмотрел.

Вокруг расстилалась мягкая черная ночь, в которой мирно сияли слегка туманные звезды. Но его глаза обратились вниз, притягиваемые какими-то неодолимыми чарами.

На Диске была полночь, следовательно, солнце висело далеко-далеко внизу. Оно медленно закатывалось под гигантский заиндевелый панцирь Великого А’Туина. Ринсвинд сделал последнюю попытку зацепиться взглядом за носки своих сапог, выступающие над краем скалы, но отвесный обрыв вывернул его глаза вниз.

Справа и слева низвергались в бесконечность два сверкающих полотнища воды — это море проносилось мимо острова, огибая его на пути к долгому падению. В сотне ярдов от обрыва из пены вылетел самый большой морской лосось, которого Ринсвинд когда-либо видел, — лосось выскочил в безумном, судорожном и в конечном итоге безнадежном прыжке, после чего упал обратно, снова и снова переворачиваясь в золотистом потустороннем свете.

Из этого света, словно столпы, поддерживающие крышу вселенной, вырастали исполинские фигуры. Сотней миль ниже Ринсвинд различил какие-то очертания, край чего-то…

Как на забавных картинках, где силуэт причудливой вазы внезапно становится контурами двух лиц, открывающаяся внизу картина одним рывком перешла в новую, целостную, пугающую перспективу. Там, внизу, торчала слоновья голова, огромная, как средних размеров континент. На фоне золотистого света выделялся подобный горе могучий бивень, от которого протягивалась к звездам постепенно расширяющаяся тень. Голова была слегка наклонена, и громадный рубиновый глаз мог сойти за красную сверхзвезду, внезапно засиявшую средь бела дня.

А под слоном…

Ринсвинд сглотнул и попытался не думать о…

Под слоном ничего не было, кроме далекого, режущего глаз диска солнца. Мимо солнца, покрытый чешуйками величиной с город и щербинами кратеров, изрезанный, словно луна, неторопливо проплывал плавник.

— Ну что, отпускать? — спросил тролль.

— Гх-не, — выговорил Ринсвинд, силясь отодвинуться от пропасти.

— Я живу здесь, на Краю, уже пять лет, но так и не сумел собраться с духом, чтобы прыгнуть, — прогудел Тефис. — Насколько я могу судить, у тебя это тоже не получилось.

Он отступил от обрыва, позволяя Ринсвинду с размаху броситься на землю.

Двацветок неторопливо подошел к Краю и заглянул в бездну.

— Фантастика, — сказал он. — Эх, сейчас бы сюда иконограф… А что ещё там, внизу? Ну, если туда спрыгнуть, что увидишь?

Тефис присел на выступ скалы. Высоко над Диском вышла из-за облака луна. В её призрачном свете тролль выглядел глыбой льда.

— Может быть, там, внизу, мой дом, — медленно проговорил он. — За вашими дурацкими слонами и смехотворной черепахой. Настоящий мир. Иногда я прихожу сюда и смотрю, но почему-то никак не могу заставить себя сделать ещё один шаг… Может, там настоящий мир с настоящими людьми. Где-то там, внизу, у меня были жены и малыши… — Он замолк и шумно высморкался. — Здесь, на Краю, сразу узнаешь, из какого материала ты сделан.

— Пожалуйста, прекрати, — простонал Ринсвинд.

Повернувшись, он вдруг увидел, что Двацветок беспечно стоит у самого обрыва.

— Гх-не, — выдавил волшебник и попытался зарыться в камень.

— Что, внизу есть другой мир? — уточнил Двацветок, заглядывая за Край. — А где именно?

Тролль неопределенно махнул рукой.

— Где-то, — ответил он. — Это все, что я знаю. Это был довольно маленький мир. По большей части голубой.

— Так почему ты здесь? — спросил Двацветок.

— Неужели ты не понял? — огрызнулся тролль. — Я упал с Края!

Он поведал им о мире под названием Батис, затерянном среди звезд. Там, в трех огромных океанах, растекшихся по Диску, морской народ создал несколько процветающих цивилизаций. Тефис был мясозаготовщиком, одним из членов касты, которая с риском для жизни добывала себе средства к существованию, путешествуя на больших парусных сухопутных яхтах. Они заходили далеко вглубь суши, охотились на стаи оленей и бизонов, которыми изобиловали исхлестанные бурями континенты. Ту яхту, на которой он плавал, случайным штормом забросило в не нанесенные на карту земли. Часть команды уселась в спущенную за борт маленькую гребную тележку и покатилась к отдаленному озеру, но Тефис, будучи капитаном, отказался покидать свое судно. Ураган перенес яхту прямо через скалистый Край света, разбив её в мельчайшие щепки.

— Сначала я падал, — рассказывал Тефис, — но падать, знаете ли, не так уж и плохо. Больно бывает, когда приземляешься, а подо мной ничего не было. Падая, я видел, как мой мир, кружась, удаляется в пространство. Затем он совсем затерялся на фоне звезд.

— А что случилось потом? — затаив дыхание, спросил Двацветок и бросил взгляд на затянутую туманом вселенную.

— Я замерз и стал твердым, — ответил Тефис. — К счастью, моя раса без труда переносит холод. Время от времени я оттаивал — когда пролетал мимо других миров. Там была одна планета, её окружало очень странное кольцо гор, оказавшееся потом самым громадным драконом, какого только можно себе представить. Он был весь покрыт снегами, ледниками и держал во рту свой хвост… В общем, я пролетел всего в нескольких лигах от этой планеты. Фактически, я пронесся над её поверхностью, как комета, а затем полетел дальше. Потом я снова замерз, а когда опять очнулся, то увидел, что ваш мир надвигается на меня, словно торт с взбитыми сливками, брошенный самим Создателем, ну, я и шлепнулся в море неподалеку от Окружносети против вращения от Крулла. Течение выносит на Сеть множество самых разнообразных существ, а тогда Крулл как раз искал рабов, чтобы установить посты на промежуточных станциях. Вот так я и очутился здесь. — Он замолк на мгновение, внимательно посмотрел на Ринсвинда и закончил: — Каждую ночь я выхожу сюда и смотрю вниз. Но пока что так и не прыгнул. Здесь, на Краю, трудно найти в себе мужество.

Ринсвинд решительно пополз в сторону хижины. Через несколько мгновений у него вырвался тихий вскрик — это тролль, не без доброжелательности, подхватил его и поставил на ноги.

— Потрясающе, — изрек Двацветок и перегнулся ещё дальше через Край. — И много там миров?

— Хватает, — ответил тролль.

— Наверное, можно было бы изобрести какую-нибудь, не знаю, какую-нибудь штуку, которая защитила бы человека от холода, — задумчиво высказался маленький турист. — Какой-нибудь корабль, на котором можно было бы переплыть через Край и отправиться к далеким мирам. Интересно…

— Не вздумай! — простонал Ринсвинд. — Прекрати об этом говорить, слышишь!

— В Крулле все об этом говорят, — возразил Тефис. — Все, у кого есть языки, разумеется.

— Ты спишь?

Двацветок продолжал храпеть. Ринсвинд со злостью ткнул его в ребра.

— Я говорю, ты спишь? — рявкнул он.

— Скрдфнгх…

— Нам нужно убираться отсюда, прежде чем заявится спасательный флот!

Мутный, как помои, утренний свет просачивался сквозь единственное окошко хижины, расплескиваясь по вытащенным из моря ящикам и тюкам, которые беспорядочно валялись по всей комнате. Двацветок снова заворчал и попытался зарыться в груду мехов и одеял, которые дал им Тефис.

— Послушай, здесь полным-полно оружия и всего прочего, — настаивал Ринсвинд. — Он куда-то вышел. Когда он вернется, мы скрутим его и… и… в общем, что-нибудь придумаем. Что ты на это скажешь?

— По-моему, не очень хорошая мысль, — отозвался Двацветок. — Тебе не кажется, что это несколько невежливо?

— Ничего не поделаешь, — отрезал Ринсвинд. — Вселенная — жестокая штука.

Он порылся в сваленном у стен скарбе и выбрал себе тяжелую изогнутую саблю, которая, очевидно, некогда была радостью и гордостью какого-то пирата. С виду сабля эта относилась к разряду того холодного оружия, которое наносит ущерб, полагаясь не столько на остроту клинка, сколько на свой вес. Ринсвинд неуклюже взмахнул саблей.

— Неужели он оставил бы такую штуку валяться где ни попадя, если бы она могла причинить ему вред? — вслух поинтересовался Двацветок.

Ринсвинд, не обращая на него внимания, занял позицию рядом с дверью. Минут десять спустя она отворилась, и он без малейших колебаний рубанул саблей по дверному проему на той высоте, где, согласно его расчетам, должна была находиться голова тролля. Клинок безобидно просвистел сквозь абсолютное ничто и впился в косяк. Ринсвинд пролетел по инерции вперед и шлепнулся на пол.

Над ним раздался глубокий вздох. Волшебник поднял глаза и увидел печально покачивающуюся голову Тефиса.

— Саблей меня не убьешь, — сказал тролль. — И тем не менее я задет. Глубоко задет.

Он протянул руку и, вырвав клинок из дерева, без видимых усилий согнул его в кольцо, после чего швырнул далеко за скалы. Искореженная сабля ударилась о камень, отскочила и, описав серебристую дугу, скрылась в поднимающемся над Краепадом тумане.

— Очень-очень глубоко задет, — заключил Тефис.

Подняв с пола у двери какой-то мешок, тролль бросил его Двацветку.

— Это оленья туша, приготовленная так, как любите вы, люди, несколько омаров и морской лосось. Окружносеть, — небрежно заметил он, — обеспечивает нас сполна.

Он пристально посмотрел на туриста, а потом перевел взгляд обратно на Ринсвинда.

— Чего вы пялитесь?

— Да просто… — сказал Двацветок.

— …По сравнению с прошлой ночью… — вступил Ринсвинд.

— Ты такой маленький, — закончил турист.

— Понятно, — осторожно проговорил тролль. — Мы, похоже, перешли на личности. — Он выпрямился во весь рост, который на данный момент составлял около четырех футов. — К вашему сведению, хоть я и сделан из воды, это отнюдь не значит, что я сделан из дерева.

— Прости, — извинился Двацветок, торопливо выбираясь из шкур.

— Вы, к примеру, сделаны из грязи, — продолжал тролль, — однако я не прохаживаюсь по поводу того, чего вы изменить не в силах. То, какими нас вылепил Создатель, уже не исправишь. Но если уж вам обязательно нужно знать, луна у вас тут гораздо более сильная, чем те, что вращаются вокруг моего мира.

— Луна? — переспросил Двацветок. — Ничего не по…

— Все вам нужно разжевать да в рот положить, — брюзгливо перебил тролль. — Я страдаю от хронических приливов.

В темной глубине комнаты звякнул колокольчик. Тефис подошел по скрипучему полу к сложному устройству, состоящему из рычагов, бечевок и колокольчиков.

Колокольчик зазвенел снова, а потом принялся отбивать странный дерганый ритм. Это продолжалось несколько минут. Тролль стоял, чуть ли не прижимаясь к нему ухом.

Когда трезвон прекратился, Тефис медленно повернулся к пленникам и посмотрел на них, озабоченно сдвинув брови.

— Вы, оказывается, куда более важные птицы, чем я думал, — заметил он. — Спасательного флота вы ждать не будете. Вас заберут отсюда флайером. Так говорят в Крулле, — пожал плечами он. — А ведь я ещё и сообщение о вас не отправил. Видимо, кто-то там пил вино из орехов вул.

Он снял со столба рядом с колокольчиком большой деревянный молоток и с его помощью отстучал короткую мелодию.

— Это будет передаваться от одного дозорного к другому. Пока не дойдет до самого Крулла, — сказал он. — Здорово, да?

* * *

Она быстро приближалась, скользя над волнами на высоте человеческого роста. Та сила, которая не давала ей упасть, со всего размаха ударялась о воду, оставляя пенный след. Ринсвинд знал, что удерживает её в воздухе. Он с готовностью признавал свою трусость и невежественность — даже толкового неудачника из него не вышло, — однако какой-никакой, а он все-таки волшебник. Ему было известно одно из Восьми Великих Заклинаний, в последние секунды его жизни за ним должен был явиться Смерть собственной персоной, и он с первого взгляда мог распознать настоящую, качественную магию.

Линза, скользящая в сторону острова, имела в поперечнике где-то около двадцати футов и была абсолютно прозрачной. По её окружности сидело множество одетых в черное людей. Каждый из ездоков был надежно пристегнут при помощи кожаных ремней, и каждый смотрел на волны с выражением такой муки, такого страдания, что прозрачная линза казалась окаймленной химерами.

Ринсвинд облегченно вздохнул. Это был настолько необычный звук, что Двацветок невольно оторвал взгляд от приближающегося диска и уставился на волшебника.

— Мы действительно важные персоны, без дураков, — объяснил Ринсвинд. — Я бы не стал тратить на каких-то рабов столь могущественную магию.

Он ухмыльнулся.

— А что это такое? — поинтересовался Двацветок.

— Ну сам диск, скорее всего, был создан с помощью Чудесного Концентратора Фреснеля, — авторитетно заявил Ринсвинд. — Для этого требуется множество редких и нестабильных ингредиентов, к примеру дыхание демона и все в таком роде. Восемь волшебников четвертого уровня как минимум неделю воображают такую штуковину. Да и сидящие на диске волшебники должны быть настоящими гидрофобами…

— Ты хочешь сказать, они ненавидят воду? — спросил Двацветок.

— Нет, это бы не сработало, — ответил Ринсвинд. — Ненависть, как и любовь, является притягивающей силой. Они же испытывают к воде подлинное отвращение, сама мысль о ней противна их натурам. Настоящего гидрофоба нужно с самого рождения держать на обезвоженной воде. Так что на эту штуку затрачено целое магическое состояние. Кстати, из гидрофобов получаются замечательные заклинатели погоды. Дождевые облака просто не выдерживают и уходят прочь.

— Это ужасно, — сказал позади них водяной тролль.

— И все они умирают молодыми, — не обращая на него внимания, продолжал Ринсвинд. — Не могут смириться с водой в своих телах.

— Иногда мне кажется, что можно бродить по Диску до скончания лет и не увидеть всего, что можно увидеть, — заметил Двацветок. — А теперь вроде выясняется, что существует множество других миров. Ведь я мог умереть, не увидев и сотой доли этих чудес. Когда я думаю об этом, то чувствую себя, — он помолчал секунду и закончил: — Ну, наверное, ничтожным. И очень сердитым, разумеется.

Флайер, подняв тучу брызг, остановился в нескольких ярдах от острова и, медленно вращаясь, завис над водой. У короткого столбика, который торчал точно в центре линзы, маячила зловещая фигура, чье лицо было скрыто под капюшоном. Завидев Ринсвинда и Двацветка, фигура сделала им знак приблизиться.

— Вам лучше идти, — сказал тролль. — Негоже заставлять хозяев ждать. Было очень приятно познакомиться.

Он обменялся с ними мокрым рукопожатием и проводил до берега. Двое ближайших отвращателей отшатнулись от тролля с выражением крайнего омерзения на лице.

Фигура в капюшоне опустила руку и сбросила вниз веревочную лестницу. В другой руке она сжимала серебристый жезл, в котором безошибочно угадывалось оружие, предназначенное для убийства людей. Первое впечатление оказалось правильным. Фигура подняла жезл и небрежно махнула им в сторону берега. Часть скалы исчезла, оставив после себя легкую серую дымку небытия.

— И не думай, что я побоюсь пустить свое оружие в ход, — объявила фигура.

— Так это ты здесь боишься? — с удивлением переспросил Ринсвинд.

Фигура в капюшоне фыркнула.

— Нам все о тебе известно, волшебник Ринсвинд. Ты человек, наделенный величайшей хитростью и изобретательностью. Ты смеешься в лицо Смерти. Твое наигранное малодушие и трусость меня не обманут.

Ринсвинда они обманули.

— Я… — начал он и побледнел, увидев, что смертоносный жезл поворачивается в его сторону. — Вижу, вы все обо мне знаете, — слабым голосом закончил он и тяжело уселся на скользкую поверхность линзы.

Следуя указаниям мрачного командира, он и Двацветок пристегнулись ремнями к кольцам, закрепленным на прозрачном диске.

— Если я хоть на секунду заподозрю, что ты творишь заклинание, — предупредила темнота из-под капюшона, — ты умрешь на месте. Третьему сектору — примириться, девятому сектору — удвоить, всем — вперед!

За спиной Ринсвинда взметнулась в воздух стена воды, и линза резко стронулась с места. Ужасающее присутствие морского тролля лишь способствовало концентрации отвращения гидрофобов — флайер почти отвесно взмыл вверх и перешел в горизонтальный полет, только когда поднялся над водой на высоту дюжины фатомов. Ринсвинд глянул сквозь прозрачную поверхность вниз и сразу пожалел об этом опрометчивом поступке.

— Что ж, значит, снова в путь, — бодро сказал Двацветок и, повернувшись, помахал троллю, который уже превратился в крошечное пятнышко на Краю света.

Ринсвинд свирепо уставился на маленького туриста.

— Неужели тебя ничего не берет? — спросил он.

— Мы ведь живы, а это главное, — ответил Двацветок. — Да и ты сам сказал, что они не стали бы так утруждаться, если бы нас просто-напросто собирались обратить в рабство. Полагаю, Тефис преувеличивал. Наверное, произошло какое-то недоразумение, и, скорее всего, нас отошлют домой. Разумеется, после того как мы посетим Крулл. Должен отметить, мне будет интересно там побывать.

— О да, — глухим голосом отозвался Ринсвинд. — Мне тоже.

«Я видел интересную жизнь, и я видел скуку. Скука была лучше», — подумал он.

Если бы ему или Двацветку в этот момент пришло в голову опустить глаза, то они заметили бы странную клинообразную волну, которая рассекала воду далеко внизу, нацеливаясь вершиной прямо на остров Тефиса. Но им не пришло в голову посмотреть туда. Двадцать четыре мага-гидрофоба смотрели туда, но для них волна была лишь ещё одной частицей кошмара, ничем не отличающейся от окружающего жидкого ужаса. Возможно, они были правы.

За некоторое время до описанных событий пылающий пиратский корабль с шипением ушел под воду и начал долгое, медленное погружение к далекому илистому дну. Глубина здесь была больше обычного, поскольку непосредственно под злополучным дау находилась Горуннская впадина — расселина в поверхности Диска, настолько черная, настолько глубокая и известная своей зловещей репутацией, что даже морские чудовища-кракены заплывали туда с опаской и исключительно парами. В провалах, которые пользовались менее дурной славой, рыбы разгуливали с естественными огнями на головах, и в целом дела у них шли неплохо. В Горунне они оставляли огни не зажженными и старались передвигаться ползком — насколько это возможно для существ, не имеющих ног. И все равно они натыкались на разных тварей. На жутких тварей.

Вода вокруг корабля превратилась из зеленой в пурпурную, из пурпурной в черную, а из черной — в абсолютно непроницаемую темноту, по сравнению с которой даже черный цвет выглядит серым. Большая часть корпуса была раздавлена в щепки непомерным давлением.

Корабль, кружась, опускался мимо зарослей кошмарных полипов, мимо плавучего леса морских водорослей, которые светились слабыми, нездоровыми красками. Какие-то твари, бросаясь в леденящем молчании прочь, на мгновение касались его мягкими, холодными щупальцами.

Что-то поднялось из темноты и пожрало дау одним глотком.

Некоторое время спустя жители небольшого атолла, расположенного неподалеку от Края, с изумлением обнаружили в своей крошечной лагуне принесенную морем и качающуюся на волнах тушу жуткого морского чудовища — сплошь клювы, глаза и щупальца. Ещё больше людей поразили его размеры, поскольку оно было больше, чем вся их деревня. Однако их удивление было каплей в море по сравнению с выражением крайнего потрясения, застывшим на морде дохлого чудища, которое, похоже, было зажевано кем-то до смерти.

Немного ближе к Краю пара лодчонок, охотившихся с сетью на свирепых плавучих устриц, которыми изобилуют эти моря, поймала какую-то штуковину, которая тащила оба суденышка несколько миль, пока один из капитанов не собрался с духом и не перерезал линь.

Однако нечто куда более ужасное пришлось пережить обитателям последнего атолла архипелага. Посреди ночи они проснулись от ужасающего грохота и треска, доносящихся из их миниатюрных джунглей. Несколько смельчаков, отправившихся утром исследовать причину шума, обнаружили широкую полосу поваленных деревьев, которая начиналась на пупстороннем берегу атолла. Просека указывала точно на Край и была усыпана обрывками лиан, сломанными ветками кустов и некоторым количеством сбитых с толку и очень рассерженных устриц.

Они поднялись в вышину и увидели пологую дугу Края. Она уходила вдаль, окутанная пушистыми облаками, которые большую часть времени милосердно закрывали собой водопад. Сверху темно-синее и покрытое пятнышками облачных теней море выглядело почти привлекательно. Ринсвинд вздрогнул.

— Э-э, прошу прощения, — сказал он.

Фигура в капюшоне оторвалась от созерцания далекой дымки и угрожающе подняла жезл.

— Не заставляй меня пускать в ход эту штуку, — предупредила она.

— А я тебя заставляю? — переспросил Ринсвинд.

— Кстати, что это такое? — поинтересовался Двацветок.

— Жезл Абсолютной Отрицательности Айандуры, — сообщил Ринсвинд. — И пожалуйста, перестань им размахивать. Он может случайно сработать, — добавил он, кивая на сверкающий прут. — Все это, конечно, очень лестно, вся эта магия, которую вы на нас тратите, но зачем заходить так далеко? И…

— Заткнись!

Фигура подняла руки, стащила капюшон и оказалась девушкой с очень необычным цветом кожи. Её кожа была черной. Не темно-коричневой, как у уроженцев Урабеве, не лоснящейся синевато-черной, как у жителей продуваемого муссонами Клатча. Это была глубокая чернота полуночи на дне колодца. Волосы и брови девушки были белыми, как лунный свет, и такое же бледное сияние окружало её губы. Она выглядела лет на пятнадцать и была очень напугана.

Ринсвинд не мог не отметить, что сжимающая жезл рука дрожит. Трудно проглядеть источник внезапной смерти, неуверенно покачивающийся в каких-нибудь пяти футах от вашего носа. Очень медленно, потому что это было совершенно новое для него ощущение, до Ринсвинда дошло, что кто-то его боится. С ним так часто случалось абсолютно противоположное, что он уже начал относиться к своему страху, как к некоему закону природы.

— Как тебя зовут? — спросил он самым ободряющим тоном, на какой только был способен.

«Может, она и напугана, но у неё в руках жезл, — подумал он. — Будь у меня такая штуковина, я бы ничего не боялся. Интересно, каких действий она от меня ожидает?»

— Моё имя несущественно, — отрезала она.

— Очень красивое имя, — похвалил Ринсвинд. — А куда ты нас везешь и зачем? Не вижу ничего плохого в том, что ты нам это расскажешь.

— Вас везут в Крулл, — ответила девушка. — И не смей насмехаться надо мной, пупземелец. А не то я пущу в ход свой жезл. Я должна доставить вас живыми, но никто ничего не говорил о том, что я обязана привезти вас целыми и невредимыми. Меня зовут Маркеза, и я волшебница пятого уровня. Ты понял?

— Ну, раз ты все обо мне знаешь, то тебе должно быть известно, что я так и не доучился до неофита. На самом деле я даже не волшебник. — Ринсвинд заметил на лице Двацветка удивленное выражение и торопливо добавил: — Просто что-то вроде него.

— Ты не можешь творить чудеса, потому что у тебя в голове намертво засело одно из Восьми Великих Заклинаний, — уточнила Маркеза, грациозно балансируя на огромной линзе, которая описывала над морем широкую дугу. — Именно поэтому тебя выгнали из Незримого Университета. Нам это известно.

— Но ты только что сказала, что он маг, наделенный величайшей хитростью и изобретательностью, — запротестовал Двацветок.

— Сказала. Потому что каждый, кто сумел уцелеть в таких передрягах, в каких уцелел он, — это учитывая, что он сам навлекает на себя неприятности, уж очень он любит считать себя волшебником, — в общем, такой человек обязан быть магом, — подтвердила Маркеза. — Предупреждаю, Ринсвинд, если у меня появится хоть малейший повод заподозрить, что ты произносишь Великое Заклинание, я и в самом деле тебя убью.

Она бросила на него нервный взгляд из-под нахмуренных бровей.

— По-моему, тебе же будет лучше, если ты, ну, это, высадишь нас где-нибудь по дороге, — посоветовал Ринсвинд. — Спасибо, конечно, за то, что вы нас спасли, но если вы отпустите нас подобру-поздорову, я уверен, мы все…

— Надеюсь, вы не собираетесь обращать нас в рабство, — вмешался Двацветок.

Глаза Маркезы потрясенно расширились.

— Конечно нет! Кто мог внушить вам такую мысль? Ваша жизнь в Крулле будет богатой, насыщенной и полной всяческих удобств…

— О, это хорошо, — одобрил Ринсвинд.

— Просто не очень долгой.

Крулл оказался большим островом, довольно гористым и заросшим густыми лесами. Среди деревьев то тут, то там проглядывали приятные белые постройки. Местность по направлению к Краю постепенно поднималась, так что самая высокая точка Крулла слегка выступала за ребро Диска. В этом месте крульцы возвели свою столицу, также называвшуюся Круллом. Поскольку большая часть строительного материала была выловлена из Окружносети, дома Крулла отличались решительным мореходным уклоном.

Грубо говоря, целые корабли при помощи деревянных шипов были искусно соединены друг с другом и превращены в дома. Из общего деревянного хаоса торчали под странными углами триремы, дау и каравеллы. Баркентины и карраки придавали более крупным постройкам характерные очертания, а раскрашенные носовые фигуры и пупземельные драконы на кормах напоминали гражданам Крулла, что все их благосостояние берет свое начало в море. Так город и поднимался, уступ за уступом, воцарившись между зеленовато-синим океаном Диска и мягким облачным морем Края. Восемь цветов Краедуги отражались в каждом окошке и во множестве телескопов, принадлежащих бесчисленным астрономам города.

— Это просто ужасно, — мрачно изрек Ринсвинд.

Флайер летел вдоль самой кромки водопада. Приближаясь к Краю, остров не только поднимался. Он ещё и сужался, так что линза могла подлететь по воде к самому городу. Парапет, выстроенный вдоль обращенного к Краю утеса, был утыкан ведущими в никуда мостками. Линза плавно подлетела к одному из них и причалила, словно кораблик, подошедший к пристани. Рядом с мостком ждали четверо стражников с такими же белыми, как лунный свет, волосами и черными, как ночь, лицами, что и у Маркезы. Оружия у них вроде бы не было, но когда Двацветок и Ринсвинд спотыкаясь выбрались на парапет, их тут же схватили под руки и за плечи. Хватка была достаточно крепкой, чтобы немедленно исключить всякую мысль о побеге.

Вскоре Маркеза и провожающие их взглядом волшебники-гидрофобы остались позади. Стражники вместе со своими подопечными бодро зашагали по узкой улочке, извивающейся между домами-кораблями. Вскоре улочка пошла под уклон, направляясь к похожему на дворец зданию, вырубленному в камне самого утеса. Ринсвинд разглядел ярко освещенные туннели и открытые далекому небу дворы. Несколько встретившихся по пути старцев в мантиях, покрытых таинственными оккультными символами, отступили в сторону и заинтересованно посмотрели проходящей мимо шестерке вслед. Пару раз мелькнули гидрофобы — они искренне презирали свои тела, наполненные мерзейшими жидкостями, поэтому отвращателей отличало глубоко въевшееся выражение презрения к самим себе. Периодически на глаза Ринсвинду попадались еле ковыляющие люди, которые могли быть только рабами. Не успел он как следует обдумать все это, как перед ними открылась дверь и их мягко, но настойчиво втолкнули в какую-то комнату. Дверь за их спинами громко захлопнулась.

Восстановив равновесие, Ринсвинд и Двацветок осмотрели свою темницу.

— Вот это да, — высказался Двацветок после некоторой паузы, во время которой он тщетно пытался подобрать более подходящие слова.

— Это что, камера такая? — вслух поинтересовался Ринсвинд.

— Да здесь золото, шелк — все, что душе угодно, — добавил Двацветок. — В жизни не видел ничего подобного.

В центре богато украшенной комнаты, на ковре, который был настолько толстым и пушистым, что Ринсвинд ступал по нему с явной опаской — вдруг это какой-то косматый напольный зверь? — стоял длинный сверкающий стол, который просто ломился от всевозможных кушаний. По большей части это были рыбные блюда, посредине которых был водружен огромный затейливо приготовленный омар — о подобных омарах Ринсвинд и не слышал даже. Тарелки и вазы заполняли неведомые творения природы. Ринсвинд осторожно протянул руку и взял пурпурный фрукт, покрытый зелеными кристаллами.

— Засахаренный морской еж, — раздался за спиной приветливый, надтреснутый голос. — Большой деликатес.

Ринсвинд выронил деликатес и повернулся кругом. Из-за тяжелых портьер выступил старик. Он был высоким и худым, но лицо его по сравнению с теми лицами, которые встречались Ринсвинду в последнее время, выглядело почти приветливо.

— Пюре из морских огурцов тоже недурно получилось, — словоохотливо сообщило лицо. — А вон те маленькие зеленые кусочки — личинки морских звезд.

— Спасибо, что предупредил, — слабо проговорил Ринсвинд.

— Вообще-то, довольно вкусно, — с набитым ртом объявил Двацветок. — Я думал, тебе нравятся дары моря.

— Да, я тоже так думал, — отозвался Ринсвинд. — А это вино из раздавленных глаз осьминогов?

— Из морского винограда, — ответил старец.

— Замечательно, — сказал Ринсвинд и залпом проглотил целый стакан. — Неплохо. Может, чуть солоновато.

— Морской виноград — это разновидность небольших медуз, — объяснил незнакомец. — Но, по-моему, мне следует представиться. Кстати, почему твой друг приобрел такой странный окрас?

— Полагаю, культурный шок, — ответил турист. — Как, ты сказал, тебя зовут?

— Я ещё ничего не говорил. Меня зовут Гархартра. Я — главный гостеприимец. Моя обязанность состоит в том, чтобы сделать ваше пребывание здесь как можно более приятным, — поклонился он. — Если вам что-нибудь понадобится, сразу зовите меня.

Двацветок со стаканом маслянистого вина в одной руке и засахаренным осьминогом в другой уселся на затейливо изукрашенный перламутром стул и нахмурился.

— Похоже, я где-то что-то недопонял, — признался он. — Сначала нам сообщили, что нас сделают рабами…

— Гнусная утка! — перебил его Гархартра.

— Какая-такая утка? — не понял Двацветок.

— Думаю, самка селезня, — сказал Ринсвинд с дальнего конца длинного стола. — Как, по-твоему, это печенье тоже сделано из какой-нибудь тошниловки?

— …А потом нас спасли, затратив огромное количество магии…

— Оно сделано из прессованных водорослей, — рявкнул главный гостеприимец.

— …После чего нам начали угрожать какой-то магической штуковиной…

— Так я и думал, что это окажутся водоросли, — согласился Ринсвинд. — Вкус у них наверняка такой, какой был бы у водорослей, если бы люди были сплошь мазохистами и жрали водоросли.

— …Затем нас схватили стражники и бросили сюда…

— Мягко втолкнули, — поправил Гархартра.

— …В эту, как оказалось, потрясающе богатую комнату, но здесь нас ждала еда и человек, который утверждает, что жизнь положит, лишь бы сделать нас счастливыми, — заключил Двацветок. — А веду я к тому, что в ваших действиях нет никакой последовательности.

— Ага, — подхватил Ринсвинд. — Он имеет в виду вот что: не собираетесь ли вы снова стать в общем и целом нелюбезными? Может, это просто перерыв на обед?

Гархартра успокаивающе поднял ладони.

— Прошу вас, прошу вас, — запротестовал он. — Дело все в том, что нам было крайне необходимо доставить вас сюда как можно быстрее. Мы не собираемся обращать вас в рабство. Пожалуйста, успокойтесь на этот счет.

— Что ж, прекрасно, — одобрил Ринсвинд.

— На самом деле вас принесут в жертву, — безмятежно продолжал Гархартра.

— Принесут в жертву?! Вы собираетесь убить нас? — завопил волшебник.

— Убить? Да, конечно. Разумеется! Вряд ли вы станете жертвами, если мы вас не убьем. Но не беспокойтесь, это будет сравнительно не больно.

— Сравнительно? По сравнению с чем? — выкрикнул Ринсвинд и, схватив высокую зеленую бутылку, наполненную медузным вином из морского винограда, с силой метнул её в главного гостеприимца.

Тот вскинул руку, словно отводя удар. С его пальцев сорвалось потрескивающее октариновое пламя, воздух внезапно загустел и стал маслянистым на ощупь, что указывало на мощный разряд магической энергии. Брошенная бутылка замедлила полет и, неторопливо вращаясь, повисла в воздухе.

В то же самое время какая-то невидимая сила подхватила Ринсвинда, швырнула через всю комнату и пришпилила в очень неудобном положении к дальней стене. Он так и остался висеть, хватая воздух яростно перекошенным ртом.

Гархартра опустил руку и медленно вытер её о мантию.

— К твоему сведению, это не доставило мне никакого удовольствия.

— Я заметил, — пробормотал Ринсвинд.

— Но почему вы хотите принести нас в жертву? — спросил Двацветок. — Вы же нас почти не знаете!

— В том-то все и дело! Несколько невоспитанно приносить в жертву друга. Кроме того, на вас было, гм, указано. Я почти ничего не знаю о том боге, о котором идёт речь, но он достаточно недвусмысленно высказал свои пожелания на ваш счет. Послушайте, мне пора бежать. Столько всего надо организовать… — Главный гостеприимец открыл дверь и вышел, но тут же снова появился на пороге. — Прошу вас, чувствуйте себя как дома и ни о чем не беспокойтесь.

— Но ведь ты фактически ничего нам не сказал! — провыл Двацветок.

— А зачем вам что-то знать? Все равно завтра утром вас принесут в жертву, — ответил Гархартра. — Спокойной ночи. Во всяком случае, относительно спокойной.

Он закрыл дверь. Короткое октариновое мерцание пробежавшей по её контуру шаровой молнии позволяло предположить, что теперь даже самый талантливый слесарь не справится с её запорами.

«Динь-динь-дон», — надрывались колокольчики вдоль Окружносети, оглашая своим звоном заполненную светом луны и ревом Краепада ночь.

Тертон, смотритель сорок пятого участка, не слышал подобного трезвона с той самой ночи, когда пять лет назад в Сеть угодило гигантское чудовище-кракен. Он высунулся из своей хижины, которая за неимением на данном участке подходящего островка была построена на деревянных сваях, вбитых в дно моря, и уставился в темноту. Раз или два ему показалось, что он заметил вдалеке какое-то движение. Строго говоря, ему следовало бы сплавать туда на лодке и выяснить причину поднятой какофонии. Но в холодной и сырой темноте эта идея показалась не такой уж замечательной. Он захлопнул дверь, обернул вокруг бешено звякающих колокольчиков кусок мешковины и попытался снова заснуть.

У него ничего не вышло, потому что теперь загудели верхние веревки Окружносети, словно на неё наскакивало что-то большое и тяжелое. После нескольких минут, проведенных в разглядывании потолка и упорных потугах не думать о длинных толстых щупальцах и глазах величиной с пруд, Тертон задул фонарь и приоткрыл дверь.

Что-то и впрямь приближалось вдоль Сети, передвигаясь огромными скачками, покрывая по нескольку метров за раз. Оно перепрыгнуло через Тертона, и тот на мгновение узрел нечто прямоугольное, со множеством ножек, увешанное водорослями и — хотя оно не имело никаких черт, по которым он мог судить об этом, — не на шутку рассерженное.

Хижина, когда сквозь неё пронеслось чудовище, разлетелась в щепки, но Тертон, уцепившись за Окружносеть, спасся. Несколько недель спустя его подобрал возвращающийся спасательный флот, а впоследствии он бежал из Крулла на угнанной линзе, обнаружив у себя потрясающей силы гидрофобию. Много трудностей ему пришлось перенести, но в конце концов Тертон добрался-таки до Великого Нефа. Однако даже эту область, которая была настолько засушливой, что фактически там наблюдался отрицательный уровень осадков, Тертон счел до неуютного сырой и промозглой.

— Ты дверь проверил?

— Да, — сказал Двацветок. — И она не менее заперта, чем тогда, когда ты спрашивал в последний раз. Хотя есть ещё окно.

— Замечательный путь бегства, — пробормотал Ринсвинд со своего посадочного места посредине стены. — Ты говорил, оно выходит на Край. Чего нам стоит сигануть туда? Понесемся через пространство, может, в сосульки превратимся или в другой мир врежемся. А если повезет, то угодим прямо в пылающее сердце какого-нибудь солнца.

— Стоит попробовать, — заметил Двацветок. — Печенья из водорослей хочешь?

— Нет!

— Ты вообще собираешься спускаться?

Ринсвинд зарычал — частично от смущения. Гархартра употребил редко используемое и трудно осваиваемое заклинание под названием Частный Гравитационный Расстройник Атаварра. Практический результат этого заклятия состоял в том, что, пока оно сохраняло силу, тело Ринсвинда искренне было убеждено, что пол находится под углом в девяносто градусов к тому направлению, которое принималось за «низ» большинством обитателей Диска. В сущности, волшебник сейчас стоял на стене.

Тем временем брошенная им бутылка висела без всякой поддержки в воздухе в нескольких ярдах от него. В её случае время… ну, не то чтобы совсем остановилось, но на несколько порядковзамедлилось. За несколько часов её траектория относительно волшебника и Двацветка изменилась лишь на пару дюймов. Стекло мерцало в лунном свете. Ринсвинд вздохнул и попытался поудобнее устроиться на стене.

— Почему ты вечно такой спокойный? — раздраженно спросил он. — Нас тут собираются принести в жертву неизвестно какому богу, а ты сидишь и равнодушно трескаешь жареный хлеб с морскими уточками.

— Ничего, какой-нибудь выход найдется, — откликнулся Двацветок.

— Знать хотя бы, за что нас собираются приговорить, — продолжал волшебник.

«Ты что, очень хочешь это знать?»

— Это ты сказал? — осведомился Ринсвинд.

— Сказал что? — спросил Двацветок.

«Ты слышишь меня», — заявил голос у Ринсвинда в голове.

Волшебник резко выпрямился вбок.

— Кто ты? — спросил он.

Двацветок бросил на него встревоженный взгляд.

— Я Двацветок. Надеюсь, ты меня помнишь?

Ринсвинд обхватил голову руками.

— Это все-таки случилось, — простонал он. — Мой рассудок покидает меня.

«Неплохая идея, — заметил голос. — Тут становится слегка тесновато».

Заклинание, прикреплявшее волшебника к стене, с тихим «чпок» истекло. Ринсвинд упал и приземлился на полу бесформенной кучей.

«Осторожнее, ты меня чуть не раздавил».

Ринсвинд кое-как приподнялся на локтях и сунул руку в карман балахона. Когда он её вытащил, на его ладони сидела зеленая лягушка. Глаза амфибии странно светились в полумраке.

— Ты? — сказал Ринсвинд.

«Опусти меня на пол и отойди назад». Лягушка моргнула.

Волшебник повиновался и заодно утянул от греха подальше ошарашенного Двацветка.

В комнате потемнело. Послышался похожий на вой ветра звук. Откуда ни возьмись, появились полосы зеленого, пурпурного и октаринового тумана. Они начали закручиваться в спирали, быстро приближаясь к распластавшейся на полу амфибии и рассыпая вокруг крошечные молнии. Лягушка исчезла в золотистой дымке. Туман постепенно распространился вверх, заполняя комнату теплым желтоватым светом. Сквозь дымку проступили очертания темной фигуры, которая колыхалась и менялась прямо на глазах. Высокое, сводящее с ума гудение мощного магического поля не прекращалось…

Так же внезапно, как и появился, магический смерч исчез. На полу, занимая то место, где раньше была лягушка, сидела лягушка.

— Фантастика, — сказал Ринсвинд.

Лягушка с укором посмотрела на него.

— Просто потрясающе, — кисло объявил он. — Лягушка, магическим образом превращенная в лягушку. Чудеса, да и только.

— Обернись, — произнес чей-то голос за спиной.

Это был мягкий, женственный, почти зазывный голос, с которым приятно пропустить пару стаканчиков, но исходил он из того угла комнаты, где вообще не должно было быть голоса. Ринсвинд и Двацветок умудрились повернуться, не сделав ни одного движения, словно пара статуй, вращающихся на своих постаментах.

В предутреннем свете стояла женщина. Она выглядела… она была… у неё было… на самом деле она…

Позже Ринсвинд и Двацветок так и не сошлись в мнениях по поводу представшей перед ними дамы. Обоим она показалась прекрасной (хотя какие именно физические черты делали её красивой, им установить не удалось), и у неё были зеленые глаза. Не бледно-зеленые, какими бывают обычные глаза, — её глаза отливали зеленью, как молодые изумруды, и блестели, как две стрекозы. А один из немногих подлинно магических фактов, которые были известны Ринсвинду, гласил: ни один бог, ни одна богиня, какими бы своевольными и непостоянными они ни были, не может изменить цвет и природу своих глаз…

— … — начал было он.

Женщина предупреждающе подняла руку.

— Если ты произнесешь моё имя, мне придется уйти, — шепнула она. — Ты должен помнить, что я единственная богиня, которая приходит только тогда, когда её не зовут.

— Э-э, да, кажется, помню, — прохрипел волшебник, стараясь не смотреть в эти глаза. — Ты — та, кого называют Госпожой?

— Да.

— Так ты, значит, богиня? — возбужденно спросил Двацветок. — Я всегда хотел познакомиться с кем-нибудь из вас.

Ринсвинд напрягся, ожидая взрыва ярости. Но Госпожа всего лишь улыбнулась.

— Твоему другу волшебнику следовало бы представить нас друг другу, — заметила она.

Ринсвинд кашлянул.

— Э-э, да, — сказал он. — Это Двацветок, Госпожа, он турист…

— …Я сопутствовала ему пару раз…

— …И, Двацветок, это Госпожа. Просто Госпожа, понял? Не более. И не пытайся дать ей какое-либо другое имя, хорошо? — с отчаянием продолжал он, бросая многозначительные взгляды, которые маленький турист полностью игнорировал.

Ринсвинда пробрала дрожь. Он, разумеется, не был атеистом — на Диске боги жестоко расправлялись с атеистами. В тех немногих случаях, когда в его карманах бренчала лишняя мелочь, он считал своим долгом бросить несколько медяков в церковную кружку для пожертвований — правда, храмы он периодически менял, следуя принципу, гласящему, что человеку нужны все друзья, которых он только может приобрести. Однако обычно Ринсвинд не беспокоил богов и надеялся, что боги также не станут беспокоить его. Жизнь и без того достаточно сложна.

Однако среди богов имелась парочка личностей, которые внушали настоящий ужас. Остальные были боги как боги, типа людей, но масштабом покрупнее, — они любили пожрать вдоволь, повоевать и поволочиться за юбками. Но от образов Рока и Госпожи кровь стыла в жилах.

В Квартале Богов, что в Анк-Морпорке, у Рока был небольшой свинцовый храм, куда темными ночами сходились его изможденные, с провалившимися глазами приверженцы для исполнения своих предопределенных и практически бесполезных обрядов. У Госпожи вообще не было храмов, хотя она неоспоримо являлась самой могущественной богиней за всю историю мироздания. Некоторые наиболее смелые члены Гильдии Азартных Игроков попробовали как-то раз организовать в самых темных подвалах своей штаб-квартиры некое подобие культа. Ещё до конца недели все они умерли от бедности, от руки убийцы или просто от Смерти. Она была Богиней-Которую-Нельзя-Называть-По-Имени. Те, кто искал её, никогда её не находили, однако были известны случаи, когда она приходила на помощь к тем, кто особенно в ней нуждался. А иногда, опять же, не приходила. Вот такая она была. Ей не нравился стук перебираемых четок, но привлекал стук катящихся игральных костей. Никто не знал, как она выглядит, хотя неоднократно человек, поставивший на кон свою жизнь, брал сданые ему карты и обнаруживал, что смотрит ей прямо в лицо. Но иногда, разумеется, этого не случалось. Среди всех богов она была одновременно и наиболее почитаемой, и наиболее часто осыпаемой проклятиями.

— Там, откуда я приехал, нет богов, — заметил Двацветок.

— Боги есть везде, — возразила Госпожа. — Вы просто не считаете их за богов.

Ринсвинд мысленно встряхнулся.

— Послушай, — сказал он. — Не хочу показаться нетерпеливым, но через несколько минут в эту дверь войдут люди, которые заберут нас отсюда и убьют.

— Да, — подтвердила Госпожа.

— Вряд ли ты объяснишь, в честь чего это должно случиться, но… — вмешался Двацветок.

— Почему же? Объясню, — возразила она. — Крульцы собираются опустить за Край Диска бронзовый корабль. Их основная цель — узнать пол Великого А’Туина.

— По-моему, довольно бессмысленная затея, — заявил Ринсвинд.

— А по-моему, очень даже логичная. Ты сам подумай. В один прекрасный день где-нибудь в той бескрайней ночи, по которой мы плывем, Великий А’Туин может встретить другую особь вида черепаха галактическая. Подерутся ли они? Начнут ли спариваться? Задействуй немножко воображения, и ты поймешь, что пол Великого А’Туина может оказаться жизненно важным для нас. По крайней мере, так утверждают крульцы.

Ринсвинд попытался не думать о спаривающихся Всемирных Черепахах. У него не получилось.

— Так что, — продолжала богиня, — они собираются спустить вниз пространственный корабль с двумя пассажирами на борту. Это будет кульминационный момент десятилетий научных поисков. Путешественники, которые отправятся вниз, подвергнутся огромному риску. Поэтому архиастроном Крулла, пытаясь уменьшить риск, договорился с Роком принести перед самым запуском жертву. Рок, в свою очередь, согласился благоприятствовать пространственному судну. Неплохой бартер, не правда ли?

— И мы станем жертвами, — констатировал Ринсвинд.

— Да.

— Мне казалось, Рок не занимается подобными сделками. Я думал, Рок неумолим, — заметил волшебник.

— Как правило, да. Но вы двое вот уже долгое время сидите у него в печенках. Он специально оговорил, что в жертву должны быть принесены именно вы. Он позволил вам бежать от пиратов. Дозволил заплыть в Окружносеть. Временами Рок бывает очень вредным богом.

Наступило молчание. Лягушка вздохнула и побрела куда-то под стол.

— Но ты можешь нам помочь? — намекнул Двацветок.

— Вы меня забавляете, — сказала Госпожа. — Во мне есть этакая сентиментальная жилка. Будь вы игроками, вы бы это знали. Поэтому я ненадолго вселилась в мозг лягушки, и вы спасли меня, потому что ни вам, ни мне не доставляет удовольствия вид трогательных и беспомощных созданий, увлекаемых навстречу гибели.

— Спасибо, — отозвался Ринсвинд.

— Рок всем своим существом настроен против вас, — продолжала Госпожа. — Но я могу предоставить вам лишь один шанс. Один маленький шанс. Остальное — в ваших руках.

Она исчезла.

— Ничего себе, — помолчав, сказал Двацветок. — Я впервые в жизни видел богиню.

Дверь распахнулась, и вошел Гархартра. В руках он нес жезл. Сзади следовали два стражника, вооруженные более традиционным образом, а именно мечами.

— А, — непринужденно произнес главный гостеприимец. — Вижу, вы уже готовы.

«Готовы», — отозвался голос в голове у Ринсвинда.

Бутылка, брошенная волшебником примерно восемь часов назад, до сих пор висела в воздухе, заключенная магией внутри временного поля. Но в течение этих часов изначальная эманация заклинания медленно рассеивалась, и в конце концов общей магической энергии не хватило, чтобы удерживать бутылку наперекор действующему во Вселенной мощному полю нормальности. Когда магия истощилась, Реальность в считанные микросекунды вернулась на свое место. Видимым проявлением данного феномена стало то, что бутылка внезапно преодолела оставшуюся часть параболы и разбилась о висок главного гостеприимца, осыпав стражников стеклом и брызгами медузового вина.

Ринсвинд схватил Двацветка за руку, лягнул ближайшего стражника в пах и вытащил ошеломленного туриста в коридор. Пока оглушенный ударом Гархартра падал наземь, топот обоих его гостей умчался в дальний конец коридора.

Завернув на полной скорости за угол, Ринсвинд очутился на балконе, идущем вдоль четырехугольного внутреннего двора. Большую часть этого двора занимал декоративный пруд, в котором среди листьев кувшинок загорали несколько водяных черепах.

А на дороге у Ринсвинда стояли два очень удивленных волшебника, облаченных в характерные сине-черные мантии высококвалифицированных гидрофобов. Один из них, самый сообразительный, поднял руку и начал произносить первые слова заклинания.

Рядом с Ринсвиндом раздался короткий резкий звук. Двацветок плюнул. Гидрофоб заорал и уронил руку, словно его ужалили.

Другой отвращатель даже шевельнуться не успел, как Ринсвинд набросился на него, бешено размахивая кулаками. Один неуклюжий удар, в который волшебник вложил весь вес своего ужаса, — и гидрофоб перелетел через ограду балкона, шлепнувшись в пруд, который сотворил очень странную вещь: вся вода с чмоканьем отхлынула в стороны, словно в неё уронили огромный невидимый шар. Гидрофоб, вереща, повис в собственном отвращательном поле.

Двацветок изумленно взирал на эту картину, пока Ринсвинд не схватил его за плечо и не ткнул носом в заманчивую темноту коридора. Они торопливо юркнули туда, оставив второго гидрофоба кататься по полу и хвататься за влажную руку.

В течение некоторого времени у них за спинами раздавались крики, но потом приятели шмыгнули в какой-то поперечный коридор, пробежали через ещё один двор, и вскоре звуки погони остались далеко позади. Наконец Ринсвинд выбрал безопасную, по его мнению, дверь, заглянул в неё, обнаружил, что комната пуста, втащил Двацветка внутрь, захлопнул дверь у него за спиной и привалился к ней, с жутким сипением втягивая в себя воздух.

— Мы безнадежно заблудились. И дворец, в котором мы заплутали, расположен на острове, с которого мы вряд ли выберемся, — кое-как выговорил волшебник. — Более того, мы… эй! — воскликнул он, когда вид содержимого комнаты впитался в его расстроенные зрительные нервы.

Двацветок уже смотрел на стены, не отрывая глаз.

Странность помещения заключалась в том, что оно содержало в себе всю вселенную.

Смерть сидел у себя в саду и водил оселком по лезвию своей косы. Оно было уже настолько острым, что любой пролетавший мимо и наткнувшийся на него ветерок почти мгновенно оказывался разделенным на два озадаченных зефира. Впрочем, в молчаливом саду Смерти ветерок был редкостью. Этот сад лежал на укромном плато, с которого открывался шикарный вид на сложные измерения Плоского мира. На заднем фоне вздымались холодные, безмолвные, безмерно высокие и мрачные горы Вечности.

«Вжик!» — посвистывал оселок. Смерть мурлыкал под нос погребальную песенку и притоптывал костлявой ногой по заиндевелым плитам дорожки.

Вдруг он услышал шаги. Кто-то направлялся к нему через сумрачный, заполненный ночными яблонями сад, и Смерть почуял тошнотворно-сладкий запах раздавленных лилий. Он сердито поднял взгляд и обнаружил, что смотрит в глаза, черные, как нутро кошки, и наполненные далекими звездами, у которых не было аналогов среди знакомых созвездий вселенной Реального Времени.

Некоторое время Смерть и Рок смотрели друг на друга. Смерть ухмыльнулся, впрочем, ухмылка навечно застыла на его сделанном из неумолимой кости лице. Оселок продолжал ритмично чиркать по лезвию его косы.

— У меня к тебе дело, — объявил Рок.

Его слова наткнулись на лезвие косы Смерти и аккуратно разделились на две полоски — гласную и согласную.

— СЕГОДНЯ У МЕНЯ ХВАТАЕТ ДЕЛ, — отозвался Смерть тяжелым, как нейтроний, голосом. — В ЭТОТ САМЫЙ МОМЕНТ В ПСЕВДОПОЛИСЕ СВИРЕПСТВУЕТ БЕЛАЯ ЧУМА, И Я ОТПРАВЛЯЮСЬ ТУДА, ЧТОБЫ ВЫРВАТЬ ИЗ ЕЕ КОГТЕЙ ЖИТЕЛЕЙ ГОРОДА. ТАКОЙ ЧУМЫ НЕ БЫЛО УЖЕ СТО ЛЕТ. Я ДОЛЖЕН БРОДИТЬ ПО УЛИЦАМ, КАК ВЕЛИТ МНЕ МОЙ ДОЛГ. ДА И ЛЮДИ ХОТЯТ МЕНЯ ВИДЕТЬ.

— Я имею в виду маленького бродягу и шарлатана-волшебника, — мягко сказал Рок, усаживаясь рядом с одетой в черное фигурой Смерти и глядя вниз на далекий многогранный самоцвет вселенной Плоского мира.

Коса прекратила свою песню.

— Они умрут через несколько часов, — продолжил Рок. — Таков их рок.

Смерть шевельнулся, и оселок возобновил движение.

— Мне казалось, тебя это известие порадует, — заметил Рок.

Смерть пожал плечами — особенно выразительный жест для того, чья видимая форма представляет собой скелет.

— ОДНО ВРЕМЯ Я ЗА НИМИ ГОНЯЛСЯ, — ответил он. — НО В КОНЦЕ КОНЦОВ МНЕ ПРИШЛО В ГОЛОВУ, ЧТО РАНО ИЛИ ПОЗДНО ВСЕ УМРУТ. КОГДА-НИБУДЬ ВСЕ УМИРАЮТ. «МЕНЯ МОЖНО ОГРАБИТЬ, НО ДОБЫЧА ТАК И ТАК ДОСТАНЕТСЯ МНЕ», — СКАЗАЛ Я СЕБЕ. ТАК ЧЕГО ТУТ СУЕТИТЬСЯ?

— Меня тоже не надуешь, — рявкнул Рок.

— ЭТО Я СЛЫШАЛ, — откликнулся Смерть, продолжая ухмыляться.

— Хватит! — закричал Рок и вскочил на ноги. — Они умрут!

Он исчез за стеной голубого огня.

Смерть кивнул сам себе и продолжил работу. Несколькими минутами позже он наконец добился желаемой остроты косы. Смерть поднялся на ноги, нацелился на толстую вонючую свечку, горевшую на краю скамейки, двумя ловкими взмахами разрезал пламя на три ярких полоски и ухмыльнулся.

Немного погодя он уже седлал свою белую лошадь, которая жила в конюшне, пристроенной к задней стене его домика. Животное дружелюбно ткнулось в него носом. Несмотря на то что лошадь обладала багровыми глазами и боками, блестящими, как промасленный шелк, это тем не менее была настоящая лошадь из плоти и крови. И честно говоря, с ней обращались куда лучше, чем с большинством рабочего скота на Диске. Смерть любил животных. Он весил очень мало, а его переметные сумки, хоть и были порой битком набиты, представляли собой незначительную ношу.

— Вот они, далекие миры! — сказал Двацветок. — Это просто фантастика!

Ринсвинд что-то буркнул и продолжил осторожный обход заполненной звездами комнаты. Двацветок повернулся к замысловатой астролябии, в центре которой находилась система Великий А’Туин-Слоны-Диск, выкованная из латуни и украшенная крошечными драгоценными камнями. Вокруг неё на серебряных проволочках вращались звезды и планеты.

— Просто фантастика! — повторил он.

На стенах висели огромные гобелены из угольно-черного бархата, по которым крошечными светящимися жемчужинками были вышиты созвездия. Всем находящимся в комнате казалось, будто они плывут по межзвездному проливу. На многочисленных мольбертах стояли громадные эскизы, изображающие Великого А’Туина, если смотреть на него с различных участков Окружносети, и отмечающие каждую исполинскую чешуйку, каждую щербинку от метеорита. Двацветок с отсутствующим выражением в глазах оглядывался по сторонам.

Ринсвинд испытывал глубокое беспокойство. Больше всего его беспокоили два костюма, висящие на распорках в центре комнаты. Он с опаской обошел их кругом.

Они были сшиты из тонкой белой кожи и снабжены ремнями, латунными клапанами и другими в высшей степени незнакомыми, подозрительными приспособлениями. Обтягивающие штанины заканчивались высокими сапогами с толстыми подошвами, а рукава были засунуты в большие гибкие перчатки. Однако самое странное впечатление производили огромные медные шлемы, которые, очевидно, предполагалось закреплять на тяжелых кольцах, окружающих ворот костюмов. Как защита эти шлемы никуда не годились — самый легкий меч расколет их без особого труда, даже если промахнется мимо проделанных впереди забавных стеклянных окошечек.

На макушке каждого шлема торчал гребень из белых перьев, никоим образом не улучшающий общее впечатление.

В голове Ринсвинда забрезжили смутные подозрения касательно этих костюмов.

Напротив стоял стол, на котором лежали карты неба и покрытые цифрами клочки пергамента. Тот, кто наденет эти костюмы, решил Ринсвинд, должен будет бесстрашно шагнуть туда, куда ни один человек (кроме случайных незадачливых моряков, но они не считаются) бесстрашно не шагал. Подозрения сменились ужасными предчувствиями.

Он повернулся и обнаружил, что турист как-то странно посматривает на него. Явно что-то прикидывает в уме.

— Даже не… — с напором начал волшебник.

Двацветок не услышал его.

— Богиня сказала, что крульцы собираются опустить двух человек за Край, — поблескивая глазами, объявил он. — Помнишь, тролль Тефис говорил, что там понадобится защита от холода? Они решили эту проблему. Это доспехи для пространства.

— По-моему, они на нас не налезут, — торопливо заметил Ринсвинд, хватая его за руку. — Так что помчались дальше, чего нам здесь торчать…

— И чего ты вечно паникуешь? — раздраженно спросил Двацветок.

— А того. У меня перед глазами только что промелькнула вся моя будущая жизнь. Честно говоря, длилась она недолго. И если ты сейчас же не стронешься с места, я уйду без тебя, потому что ты можешь в любую секунду предложить надеть эти…

Дверь отворилась.

В комнату шагнули два молодых крепыша. Все, что на них было надето, это по паре шерстяных кальсон на брата. Один из них ещё не закончил энергично растираться полотенцем. Оба, ничуть не удивившись, равнодушно кивнули беглецам.

Более высокий уселся на одну из лавок, стоящих напротив костюмов, поманил Ринсвинда рукой и сказал:

— ?Тушyur еtl hшsooten getrunen?

Это было очень некстати. Хоть Ринсвинд и считал себя экспертом по языкам западных секторов Диска, к нему впервые в жизни обратились по-крульски, и он не понял ни единого слова. Двацветок тоже, но это не помешало ему выступить вперед и набрать в легкие воздуха.

Скорость света, проходящего через магическую ауру, подобную той, которая окружает Диск, довольно низка, ненамного выше скорости звука в менее тонко настроенных вселенных. Однако свет по-прежнему оставался самым быстрым из того, что встречалось в округе, за исключением — в моменты, схожие с этим, — Ринсвиндова ума.

Волшебник в один миг понял, что Двацветок собирается испробовать на деле свою особую разновидность лингвистики. А стало быть, он начнет громко и медленно вещать на родном языке.

Локоть Ринсвинда дернулся назад и заехал Двацветку под ложечку. Когда задохнувшийся турист поднял полные боли и изумления глаза, Ринсвинд поймал его взгляд, вытащил изо рта воображаемый язык и отрезал воображаемыми ножницами.

Второй рептилеонавт — так называлась профессия этих людей, которым суждено было вскоре отправиться к Великому А’Туину, — оторвался от заваленного картами стола и озадаченно посмотрел на происходящее. Его широкий героический лоб сморщился от затрачиваемых на речь усилий:

— ?Hшr yu latruin nшr u?

Ринсвинд улыбнулся, кивнул и подтолкнул Двацветка в его сторону. И мысленно вздохнул с облегчением, увидев, что турист внезапно заинтересовался лежащим на столе большим латунным телескопом.

— !Sooten u! — скомандовал сидящий рептилеонавт.

Ринсвинд кивнул, улыбнулся и, сняв с полки один из больших шлемов, со всей силы опустил его на голову крульца. Тот тихо крякнул и упал.

Второй рептилеонавт успел сделать всего один шаг, прежде чем Двацветок непрофессионально, зато эффектно врезал ему по макушке телескопом. Рептилеонавт свалился поверх своего коллеги.

Возвышающиеся над побоищем Ринсвинд и Двацветок посмотрели друг на друга.

— Ну хорошо, хорошо! — рявкнул Ринсвинд. Он ясно сознавал, что проиграл некий поединок, хотя какой именно, пока не был уверен. — Можешь ничего не говорить. Там, снаружи, кто-то ждёт, что через пару минут эти типы выйдут отсюда в костюмах. Наверное, они приняли нас за рабов. Помоги мне спрятать их за занавесками, а потом, потом…

— Мы наденем костюмы, — сказал Двацветок, поднимая второй шлем.

— Точно, — согласился Ринсвинд. — Знаешь, как только я увидел эти костюмы, сразу понял: все закончится именно тем, что я буду носить один из них. Не спрашивай, откуда я об этом узнал. Просто это чуть ли не самое худшее, что могло с нами случиться.

— Ты сам говорил, что нам некуда бежать, — огрызнулся Двацветок. Его голос заглушала верхняя половина костюма, который Двацветок упорно натягивал через голову. — Все, что угодно, лишь бы не быть принесенным в жертву.

— Как только у нас появится шанс, мы сделаем ноги, — предупредил Ринсвинд. — Не заблуждайся на этот счет.

Он с яростью сунул руку в рукав костюма и треснулся лбом о шлем. На мгновение ему пришло в голову, что кто-то наверху наверняка за ним присматривает.

— Огромное спасибо, — горько поблагодарил он своего ангела-хранителя.

На самом краю города и страны Крулл располагался огромный полукруглый амфитеатр, вмещающий несколько десятков тысяч человек. Одной стороной полукруглая сфера весьма элегантно открывалась в облачное море, которое, бурля, поднималось над лежащим далеко внизу Краепадом. Сейчас все места в амфитеатре были заняты, и толпа начинала проявлять нетерпение. Она собралась здесь, чтобы посмотреть на двойное жертвоприношение и запуск огромного бронзового пространственного корабля. Ни то ни другое пока не осуществилось.

Архиастроном подозвал к себе главного распорядителя запуска.

— Ну? — сказал он, вкладывая в междометие целый словарь гнева и угрозы.

Главный распорядитель побледнел.

— Никаких новостей, господин, — ответил он и со срывающейся оживленностью добавил: — Но вашему светлейшеству будет приятно услышать, что Гархартра пришел в себя.

— Об этом он ещё успеет пожалеть, — заметил архиастроном.

— Да, господин.

— Сколько времени у нас осталось?

Распорядитель запуска взглянул на быстро поднимающееся солнце.

— Тридцать минут, ваше светлейшество. После этого Крулл начнет удаляться от хвоста Великого А’Туина, а тогда «Могучий Вояжер» свалится прямиком в межчерепаший пролив. Я уже установил всю автоматику, так что…

— Ладно, ладно, — перебил архиастроном, взмахом руки отсылая его прочь. — Запуск должен состояться. Да, и не спускайте глаз с гавани. Когда этих несчастных поймают, я собственноручно предам их казни и сделаю это с огромным удовольствием.

— Да, господин. Э-э…

Архиастроном нахмурился.

— Ты что-то ещё хочешь сказать, раб?

Распорядитель запуска сглотнул. С ним поступили очень нечестно, он был скорее магом-практиком, нежели дипломатом. Как раз поэтому кое-кто из мудрых голов позаботился о том, чтобы сообщение передал именно он.

— Из моря вышло чудовище, и сейчас оно нападает на корабли в гавани. Оттуда только что прибыл гонец.

— Большое чудовище? — уточнил архиастроном.

— Не особенно, хотя говорят, оно исключительно злобное, господин.

Правитель Крулла и Окружносети какое-то мгновение осмысливал эту новость, после чего пожал плечами.

— В море полно чудовищ, — сказал он. — Это одна из его главных характеристик. Пусть с чудовищем расправятся поскорее. И… главный распорядитель?

— Господин?

— Если мне и дальше будут досаждать, вспомни, что в жертву должны принести двух человек. Но на меня может нахлынуть прилив щедрости, и я увеличу это число.

— Да, господин.

Не помня себя от облегчения, главный распорядитель поспешно ретировался. Ему удалось живым и невредимым убраться с глаз властелина.

«Могучий Вояжер», уже не безликая бронзовая оболочка, высвобожденная из разбитой формы несколько дней назад, но настоящий корабль, покоился на своем ложе на вершине деревянной башни, выстроенной в центре арены. Уложенные перед ним рельсы сбегали к Краю и на протяжении последних нескольких ярдов круто загибались вверх.

Покойный Златоглаз Дактилос, который создал не только «Могучего Вояжера», но и пусковой ствол, утверждал, что последний штрих введен лишь для того, чтобы гарантировать, что корабль в начале своего долгого погружения не налетит на какие-нибудь скалы. Возможно, это было простым совпадением, но благодаря изгибу колеи он должен был подпрыгнуть, как лосось, и театрально засверкать, прежде чем исчезнуть в облачном море.

На краю арены затрубили фанфары. Под бурные аплодисменты толпы на поле вышел почетный караул рептилионавтов. Потом на свет выступили сами герои, облаченные в белые костюмы.

До архиастронома сразу дошло, что здесь что-то не так. К примеру, герои всегда шествуют определенным шагом. И не ковыляют, а один из рептилионавтов абсолютно нагло ковылял.

Рев собравшихся жителей Крулла оглушал. Пока мужественные исследователи в сопровождении охраны пересекали огромное поле, пробираясь между бесчисленными алтарями, установленными для того, чтобы всевозможные волшебники и жрецы действующих в Крулле сект обеспечили успех запуска, архиастроном хмурился. К тому времени, как процессия достигла середины арены, его мозг пришел к некоему заключению. В тот момент, когда рептилионавты остановились у подножия ведущей к кораблю лестницы, — не чувствуется ли в поведении героев нечто большее, чем намёк на неохоту? — архиастроном уже стоял на ногах, выкрикивая какие-то слова, которые затерялись в реве толпы. Одну руку он выбросил вверх и откинул назад, драматически растопырив пальцы в традиционном для произнесения заклинаний жесте. Любой прохожий, умеющий читать по губам и знакомый со стандартными магическими текстами, легко распознал бы начальные слова Дрейфующего Проклятия Весткейка и предусмотрительно поторопился бы убраться подальше.

Тем не менее заключительные руны остались непроизнесенными. Архиастроном в изумлении обернулся на шум суматохи, поднявшейся вокруг ведущей на арену огромной арки. Стражники выбегали на свет и, бросая по пути оружие, рассыпались среди алтарей или перемахивали через парапет на трибуны.

Следом показалось нечто, и окружающая вход толпа разом оборвала свои хриплые приветственные выкрики, начав молчаливо и решительно толкаться, дабы вовремя удрать с дороги твари.

«Тварью» оказалась приземистая, округлая куча водорослей. Передвигалась она медленно, но со зловещей целеустремленностью. Одному из стражников удалось преодолеть ужас, встать у неё на пути и метнуть копье, которое вонзилось прямо в центр водорослей. Толпа ликующе взревела — но потом, после того как куча рванулась вперед и погребла беднягу под собой, погрузилась в убийственное молчание.

Архиастроном резким взмахом руки отослал прочь незавершенную формулу знаменитого Проклятия Весткейка и быстро протараторил слова одного из самых могущественных заклинаний в своем репертуаре — Загадки Инфернального Сгорания.

Окутанными змеящимся октариновым пламенем пальцами он сформировал в воздухе сложную руну и швырнул её, посвистывающую и волочащую за собой хвост синеватого дыма, в сторону кучи.

Раздался приличной силы взрыв, и в ясное утреннее небо, рассыпая по пути хлопья сгоревших водорослей, ударила струя пламени. На несколько минут монстра закрыло облако дыма и пара, а когда оно рассеялось, от кучи не осталось и следа.

На каменных плитах виднелся большой выжженный круг, внутри которого ещё дымились несколько комков ламинарий и саргассов.

А в центре круга стоял самый обыкновенный, хотя и несколько великоватый, деревянный сундук. На нем не было ни подпалинки. На дальнем конце арены кто-то захохотал, но хохот резко оборвался, когда сундук поднялся на дюжинах чего-то, что могло быть только ногами, и повернулся, чтобы встретиться с архиастрономом лицом к лицу. У обыкновенных, хотя и несколько великоватых, деревянных сундуков не бывает лица, которым можно встретить кого-нибудь к лицу, но данный экземпляр совершенно определенно пересекся с архиастрономом взглядом. Поняв это, архиастроном, к вящему ужасу, осознал ещё и то, что заурядная на вид коробка неописуемым образом умудряется прищуриваться.

Когда Сундук решительно двинулся в его сторону, архиастроном вздрогнул.

— Маги!!! — завопил он. — Где мои маги?!!

Из-за алтарей и из-под скамеек начали выглядывать бледные лица. Один из магов, посмелее остальных, заметив выражение лица архиастронома, боязливо поднял руку и попробовал послать наспех сотворенное заклинание. Оно, шипя, понеслось к сундуку и врезалось в него, осыпав все вокруг дождем белых искр.

Это послужило сигналом для остальных магов, чародеев и заклинателей Крулла. Они резко повскакивали на ноги и, сопровождаемые полным ужаса взглядом своего хозяина, принялись метать в Сундук первые попавшиеся заклинания, которые приходили в их отчаявшиеся головы. В воздухе извивались и посвистывали чары.

Вскоре Сундук снова исчез из виду в разрастающемся облаке магических частиц, которое клубилось и колыхалось, принимая искаженные, вселяющие тревогу формы. В эту кашу со свистом устремлялось одно заклинание за другим. Из бурлящей массы, занимающей то место, где раньше стоял ящик, вырывались яркое пламя и молнии всех восьми цветов.

Ни разу со времён Магических войн такое количество магии не концентрировалось на одном маленьком пятачке. Даже воздух дрожал и искрился. Заклинания рикошетом отлетали друг от друга, порождая недолговечные неуправляемые чары, чей краткий период полураспада был до жути странным и не поддавался никакому контролю. Камни под ходящей ходуном массой начали вздуваться и трескаться. Один из них превратился в нечто такое, что лучше не описывать, и ускользнул в какое-то унылое, безотрадное измерение. Начали проявляться и другие побочные эффекты. Из центра бури вылетел град маленьких свинцовых кубиков, раскатившихся по вздрагивающему и опадающему полю. Зловещие фигуры что-то невнятно бормотали и делали непристойные зазывные жесты. В воздухе возникали четырехсторонние треугольники и двухконечные круги, чтобы тут же раствориться в гудящем, свистящем столбе неуправляемой сырой магии, которая, кипя, поднималась от расплавленных каменных плит и расползалась над Круллом. Было уже неважно, что большинство магов перестали творить чары и бежали, — теперь масса питалась потоком октариновых частиц, плотность которого вблизи от Края Диска всегда была наивысшей. По мере того как все доступное в округе волшебство втягивалось в облако, которое достигло в высоту уже четверти мили и расплывалось жутчайшими языками, повсюду на острове прекращалась магическая активность. Гидрофобы, вопя, сваливались вместе с линзами-флайерами в море, магические зелья превращались в грязную воду, волшебные мечи плавились и начинали капать из ножен.

Облако под яростным напором бушующей вокруг бури засверкало, как зеркало. Однако это не помешало массе неспешным, размеренным шагом направиться в сторону архиастронома.

Из своего укрытия за пусковой башней «Могучего Вояжера» Ринсвинд и Двацветок с благоговейным ужасом наблюдали за происходящим. Почетный караул давным-давно исчез, оставив после себя валяющееся на земле оружие.

— Ну что ж, — вздохнул наконец Двацветок. — Вот и конец Сундуку.

Он вздохнул ещё раз.

— Как бы не так, — отозвался Ринсвинд. — Груша разумная абсолютно невосприимчива ко всем известным формам магии. Этот Сундук был создан для того, чтобы следовать за тобой повсюду. То есть, если ты, умерев, попадешь в рай, в следующей жизни у тебя под рукой всегда будет пара чистых носков. Но я пока что не намереваюсь умирать, так что давай-ка сматываться.

— Куда? — спросил Двацветок.

Ринсвинд подобрал с земли арбалет и пригоршню стрел.

— Куда угодно, лишь бы здесь не оставаться, — ответил он.

— А как же Сундук?

— Не беспокойся. Когда буря истощит всю свободную магию, эта штука сразу осядет.

По сути дела, данный процесс уже начался. Над ареной ещё поднималось клубящееся облако, но теперь оно выглядело каким-то жиденьким, безобидным. На глазах у Двацветка оно начало неуверенно мерцать.

Вскоре облако превратилось в бледную тень. Посреди еле видимых языков пламени проявились очертания Сундука. Вокруг него потрескивали и вздувались быстро остывающие камни.

Двацветок негромко окликнул свой багаж. Сундук разом прекратил бесстрастное продвижение по изуродованным плитам и, такое впечатление, внимательно прислушался, после чего, в замысловатом порядке перебирая маленькими ножками, развернулся и направился в сторону «Могучего Вояжера». Ринсвинд следил за ним кислым взглядом. Сундук славился необузданным характером, полным отсутствием мозгов и человекоубийственным отношением ко всему, что представляло опасность для его хозяина. К тому же волшебник не был до конца уверен, что изнутри Сундук занимает ту же пространственно-временную ячейку, что и снаружи.

— Ни царапинки, — жизнерадостно констатировал Двацветок, когда его собственность опустилась рядом с ним.

Турист открыл крышку.

— Нашел время менять белье! — зарычал Ринсвинд. — Через минуту стражники и жрецы вернутся сюда. И знаешь что я тебе скажу, приятель? Они будут в очень дурном расположении духа!

— Вода, — бормотал Двацветок. — Сундук полон воды!

Ринсвинд заглянул через его плечо. Ни одежды, ни мешочков с деньгами, ни каких-либо иных пожитков маленького туриста. Весь Сундук был полон воды.

Неизвестно откуда взявшаяся волна перехлестнула через край и разбилась о каменные плиты, но вместо того, чтобы расплыться, начала принимать форму ступни. По мере того как из Сундука продолжала выливаться вода, появилась ещё одна ступня и нижняя часть пары ног. Вскоре перед друзьями, изумленно моргая, предстал морской тролль Тефис.

— Понятно, — сказал он наконец. — Опять вы. Наверное, мне не следует удивляться.

Он оглянулся вокруг, не обращая внимания на их вытянувшиеся лица.

— Я мирно сидел на пороге своей хижины и смотрел на закат, когда из воды с ревом вылетела эта штуковина и проглотила меня, — объяснил он. — Мне это показалось довольно странным. Где я оказался?

— В Крулле, — ответил Ринсвинд и пристально уставился на захлопнувшийся Сундук, который умудрялся производить впечатление очень довольной личности.

Людей он глотал частенько, но каждый раз, когда открывался заново, внутри не оказывалось ничего, кроме Двацветкова белья. Ринсвинд свирепо рванул крышку. Внутри не оказалось ничего, кроме Двацветкова белья, причём абсолютно сухого.

— Ну-ну, — сказал Тефис и поднял глаза. — Эй! Уж не тот ли это корабль, который собирались спустить за Край? Тот? Это наверняка он!

Сквозь грудь тролля, пустив легкую зыбь, со свистом пролетела стрела, но Тефис, похоже, ничего не заметил. Зато Ринсвинд заметил. На краю арены стали появляться стражники. Ещё несколько высунулись из входных арок.

Другая стрела отскочила от башни за спиной Двацветка. На таком расстоянии стрелы не могут причинить вред, но…

— Быстро! — крикнул Двацветок. — В корабль! Они не посмеют стрелять в него!

— Я знал, что ты это предложишь, — простонал Ринсвинд. — Я ведь знал это!

Он нацелился лягнуть Сундук. Тот отступил и угрожающе приоткрыл крышку.

Прилетевшее с неба копье трепеща вонзилось в дерево рядом с ухом волшебника. Он коротко вскрикнул и торопливо полез по лестнице следом за остальными.

Они выбрались на узкую дорожку, ведущую вдоль гребня «Могучего Вояжера». Вокруг свистели стрелы. Двацветок возбужденно трусил впереди.

В центре корабля находился большой круглый бронзовый люк с задвижками по краю. Тролль с туристом опустились на колени и принялись за работу.

В сердце «Могучего Вояжера» уже несколько часов сыпался в чашу мелкий песок. И вот чаша заполнилась ровно настолько, чтобы опрокинуться и потревожить тщательно уравновешенный груз. Груз качнулся в сторону, вытаскивая шпильку из замысловатого маленького механизма. Начала двигаться цепь. Послышался щелчок…

— Что это такое? — встревоженно спросил Ринсвинд. Он опустил глаза и…

Град стрел прекратился. Собравшиеся вокруг солдаты и жрецы застыли, напряженно глядя на корабль. Невысокий озабоченный человечек протолкался сквозь толпу и принялся что-то кричать.

— В чем дело? — спросил Двацветок, который был занят отвинчиванием барашка.

— Мне показалось, я что-то услышал, — пояснил Ринсвинд. — Послушайте, если нас не отпустят, мы пригрозим, что повредим корабль. Отличный план. Мы ведь так и сделаем, да? И не будем дергать ни за какие рукоятки.

— Ага, — неопределенно отозвался Двацветок и, подавшись назад, добавил: — Ну все, теперь он должен открыться.

По ведущей на корабль лестнице поднимались несколько мускулистых людей. Ринсвинд распознал среди них двоих рептилеонавтов. В руках они сжимали мечи.

— Я… — начал было он.

Корабль накренился и с бесконечной медлительностью заскользил по рельсам.

В эту секунду черного ужаса Ринсвинд увидел, что Двацветку и троллю удалось поднять крышку люка. Взгляду открылась металлическая лестница, ведущая в расположенную внизу кабину. Тролль исчез.

— Надо немедленно слезать отсюда, — прошептал Ринсвинд.

Двацветок посмотрел на него с безумной усмешкой.

— Звезды, — сказал турист. — Миры. Чертово небо буквально набито мирами. Планетами, которые никто никогда не увидит. Никто, кроме меня.

Он шагнул в люк.

— Ты абсолютно чокнулся, — прохрипел Ринсвинд, пытаясь удержать равновесие на разгоняющемся корабле.

Обернувшись, он заметил, как один из рептилеонавтов попытался перепрыгнуть расстояние, отделяющее «Могучего Вояжера» от башни, но приземлился на выпуклом боку корабля, отчаянно заскреб руками и с криком свалился вниз.

«Вояжер» постепенно набирал скорость. Ринсвинд перевел взгляд на освещенное солнцем облачное море и невозможную Краедугу, которая парила как недоступный соблазн. Парила по другую сторону Краепада и манила к себе дураков, подбивая их заходить слишком далеко…

Ещё Ринсвинд увидел группу людей, которые отчаянно карабкались по нижнему склону пусковой рампы, затаскивая на колею огромное бревно в безумной попытке сбросить корабль с рельсов, прежде чем он исчезнет за Краем. Колеса врезались в дерево, но корабль лишь слегка покачнулся. Двацветок сорвался с лестницы и упал в кабину. Захлопнулась крышка люка с наводящим ужас стуком ничтожных маленьких задвижек, щелчком вставших на свое место. Ринсвинд нырнул вперед и начал скуля царапать их ногтями.

Расстояние, отделяющее корабль от облачного моря, быстро сокращалось. Край и скалистый периметр арены стремительно, пугающе надвигались.

Ринсвинд поднялся на ноги. Теперь ему оставалось только одно, и он это сделал. Он слепо запаниковал — как раз в тот самый момент, когда катки, на которых двигался «Вояжер», влетели на упоминавшийся выше небольшой подъем и швырнули сверкающий, как лосось, корабль в небо, за Край.

Несколькими секундами позже послышался громоподобный топот маленьких пяток. Не переставая работать ножками, Сундук решительно сиганул с Края света и ухнул во вселенную.

Ринсвинд очнулся и вздрогнул. Похоже, он промерз до самых костей.

Значит, вот оно как бывает, подумал он. Умерев, ты попадаешь в сырое, леденящее, затянутое туманом место. То есть в Гадес, где скорбные души Усопших вечно бродят по печальным болотам и призрачные огоньки прерывисто мерцают в окружающей… Минуточку…

Неужели в Гадесе и в самом деле так неуютно? А Ринсвинду было очень неуютно. У него ныла спина, в которую впился какой-то сук, болели разодранные сучками руки и ноги, а судя по тому, как себя чувствовала голова, она совсем недавно ударилась обо что-то твердое. Если это действительно Гадес, то житье здесь, должно быть, адское… Минуточку…

Дерево… Он сосредоточился на всплывшем в мозгу слове — настоящее достижение, если учитывать звон в ушах и мелькающие перед глазами огоньки. Дерево. Такая деревянная штуковина. Точно. Ветки, прутья и все прочее. И застрявший в ветвях Ринсвинд. Дерево. Пропитавшееся влагой. Вокруг — холодное белое облако. А вот это странно.

Он был жив-живехонек и лежал, покрытый синяками, в небольшомтерновом кусте, который рос в расщелине утеса, выступающего из пенисто-белой стены Краепада. Осознание этого факта ударило его подобно ледяному молоту. Он вздрогнул. Куст предупреждающе хрустнул.

Что-то голубое и смазанное пронеслось мимо Ринсвинда, ненадолго окунулось в грохочущие струи, выпорхнуло обратно и уселось на веточку рядом с его головой. Небольшая птичка с хохолком из синих и зеленых перьев проглотила маленькую серебристую рыбку, которую выхватила из Краепада, и принялась с любопытством разглядывать волшебника.

Ринсвинд заметил, что вокруг летает множество таких птичек.

Они зависали в воздухе, стрелой бросались из стороны в сторону и легко скользили над поверхностью воды. То и дело одна из них поднимала фонтанчик пены, похищая у водопада очередной обреченный кусочек. Несколько птиц сидели на ветвях. Они сверкали всеми цветами радуги, как драгоценные камни. Ринсвинд был очарован.

По сути дела, он был первым человеком, встретившимся с краеловками, крохотными существами, которые давным-давно выработали образ жизни, уникальный даже для Плоского мира. Задолго до того, как крульцы построили Окружносеть, краеловки изобрели свой собственный метод патрулирования Края света в поисках поживы.

Присутствие Ринсвинда их ничуть не обеспокоило. На одно короткое, но леденящее мгновение он представил себе, что проведет остаток жизни на этом кусте, питаясь сырыми птицами и той рыбой, которую сумеет выхватить из клювов краеловок, когда пташки будут проноситься мимо.

Куст ещё раз хрустнул. Ринсвинд заскулил, обнаружив, что сползает вниз. Однако он успел-таки ухватиться за ветку. Только рано или поздно он заснет, руки его разожмутся и…

Окружающий мир слегка заметно изменился, небо приобрело едва заметный пурпурный оттенок. В воздухе рядом с кустом стояла высокая, облаченная в черный плащ фигура. В одной руке она держала косу, а её лицо было скрыто в темных глубинах капюшона.

— Я ПРИШЕЛ ЗА ТОБОЙ, — произнес невидимый рот голосом, тяжелым, как сердцебиение кита.

Куст снова затрещал, и о Ринсвиндов шлем ударился камушек — это один из корней выскочил из скалы.

Смерть лично являлся за душами волшебников.

— А от чего мне суждено умереть? — спросил Ринсвинд.

Высокая фигура явно растерялась.

— ЧТО-ЧТО? — переспросила она.

— Ну, я ничего себе не сломал и не утонул, так от чего же я умру? Нельзя умереть просто от Смерти. Должна быть какая-то причина, — объяснил Ринсвинд.

К своему крайнему изумлению, он уже не чувствовал ужаса. Чуть ли не впервые в жизни он никого не боялся. Жаль, что это ощущение долго не продлится.

Смерть наконец пришел к некоему заключению.

— ТЫ МОЖЕШЬ УМЕРЕТЬ ОТ СТРАХА, — проговорил капюшон.

В голосе все ещё звучали кладбищенские нотки, но теперь он неуверенно подрагивал.

— Не выйдет, — самодовольно заявил Ринсвинд.

— ПРИЧИНА ВОВСЕ НЕ ОБЯЗАТЕЛЬНА, — добавил Смерть. — Я МОГУ ВЗЯТЬ И ПРИКОНЧИТЬ ТЕБЯ.

— Эй, этого ты сделать не сможешь! Это же будет чистой воды убийство!

Фигура вздохнула и стянула с головы капюшон. Вместо ожидаемого ухмыляющегося черепа Ринсвинд обнаружил перед собой бледное и слегка прозрачное лицо расстроенного второразрядного демона.

— Похоже, я здорово напортачил, — устало сказал лже-Смерть.

— Ты не Смерть! Кто ты? — вскричал Ринсвинд.

— Золотуха.

— Золотуха?!

— Смерть не смог прийти, — обреченно объяснил демон. — В Псевдополисе сейчас страшнейшая эпидемия чумы. Ему пришлось отправиться туда и бродить по улицам, так что он послал к тебе меня.

— Но от золотухи никто не умирает! У меня есть права. Я волшебник!

— Хорошо, хорошо. Это был мой звездный час, — сказал Золотуха, — но взгляни на ситуацию с другой стороны. Если я ударю тебя этой косой, ты будешь таким же мертвым, как если бы это сделал Смерть. Никто ничего не узнает!

— Я узнаю! — огрызнулся Ринсвинд.

— Ты будешь мертв, — логично указал Золотуха.

— А ну чеши отсюда, — рявкнул волшебник.

— Все это замечательно, — сказал демон, перехватывая косу, — но почему бы тебе не войти в моё положение? Это задание очень важно для меня, а твоя жизнь, как ты сам признаешь, не столь уж восхитительна. Реинкарнация наверняка тебе поможет… ой.

Он прихлопнул рот ладонью, но Ринсвинд ткнул ему в грудь дрожащим пальцем.

— Переселение душ! — возбужденно воскликнул он. — Значит то, что утверждают мистики, правда!

— Я от всего отрекаюсь, — раздраженно заявил Золотуха. — Я оговорился. Ну так что, умрешь ты добровольно или нет?

— Нет, — отрезал Ринсвинд.

— Как тебе будет угодно, — сказал демон и занес косу.

Она довольно профессионально вжикнула, но Ринсвинда на кусте уже не было. Фактически он был несколькими метрами ниже, и данное расстояние быстро увеличивалось. Ветка, на которой он висел, наконец-то сломалась и послала его в путешествие по межзвездному проливу.

— Вернись! — завопил демон.

Ринсвинд не ответил. Он парил в потоке воздуха и смотрел на облака, которые резко поредели…

А потом исчезли.

Под ним раскинулась вселенная. Там плыл Великий А’Туин, исполинский, могучий, испещренный кратерами. Там кружилась малюсенькая луна Диска. Там мерцала далекая сверкающая точка, которая могла быть только «Могучим Вояжером». И там горели звезды, удивительно напоминающие толченые, рассыпанные по черному бархату бриллианты. Звезды эти манили и в конечном итоге призывали к себе самых смелых…

Все Мироздание с нетерпением ждало, когда Ринсвинд в него упадет.

И он упал.

Просто выбора у него не было.

Книга II Безумная звезда

Туристический вояж по Миру магии продолжается. И, как всегда, героев заносит в самое пекло событий. А, впрочем, чаще всё это пекло создают они сами…

Волшебник одного Заклинания, турист-экстремал, безумный Сундук, дряхлеющий варвар-герой и влюбленная в него девица — смогут ли они спасти Плоский Мир от нависшей над ним страшной угрозы?

Глава 1

Солнце поднималось медленно, словно не было уверено в том, что это стоит таких усилий.

Над Диском занимался ещё один день. Разгорался он очень неторопливо, и вот почему.

Когда свет встречается с сильным магическим полем, он тут же теряет всякое представление о спешке и мгновенно замедляет скорость. А на Диске магия до неприличия сильна, из чего следует, что мягкий желтый утренний свет скользил по спящему пейзажу, будто прикосновение нежного любовника или, как выразились бы некоторые, словно золотистый сироп. Периодически он притормаживал, чтобы заполнить долины. Скапливался у горных хребтов. Достигнув Кори Челести, десятимильного шпиля из серого камня и зеленого льда, отмечающего Пуп Диска и служащего домом местным богам, свет начал громоздиться ввысь. И, наконец, обрушился гигантским, ленивым, бесшумным, как бархат, цунами на расстилающийся дальше тёмный ландшафт.

Подобного зрелища не увидишь больше нигде.

И это естественно, ведь другие миры не передвигаются по звездной бесконечности на спинах четырех исполинских слонов, которые стоят на панцире гигантской черепахи. Звали Её — или, согласно другой школе философской мысли, Его — Великий А’Туин. Она — или, может статься, Он — не сыграет в последующих событиях важной роли, но для понимания Диска жизненно важно знать, что Она — или Он — находится там, внизу, под залежами руд, морским илом и фальшивыми ископаемыми костями, положенными туда Создателем, которому делать больше нечего, кроме как сбивать с толку археологов и внушать им дурацкие теории.

Звездная черепаха Великий А’Туин, чей панцирь покрыт коркой замерзшего метана, изрыт метеоритными кратерами и отшлифован астероидной пылью. Великий А’Туин, чьи глаза похожи на древние моря, а мозг размером с континент, по которому скользят маленькие сверкающие ледники-мысли. Великий А’Туин, обладатель огромных, медлительных ласт и отполированного звездами щитка, медленно, с трудом плывущий сквозь галактическую ночь и несущий на себе всю тяжесть Диска. Огромный, как миры. Древний, как Время. Безропотный, как кирпич.

Ну, вообще-то, тут философы заблуждаются. На самом деле Великий А’Туин оттягивается на полную катушку.

Великий А’Туин — это единственное существо во вселенной, которое абсолютно точно знает, куда оно направляется.

Конечно, философы уже много лет спорят о том, куда может направляться Великий А’Туин, и часто выказывают обеспокоенность тем, что они никогда этого не узнают.

Но им суждено узнать это месяца через два. И вот тогда они попляшут…

Тех философов, у кого фантазия была побогаче, волновал несколько иной вопрос: каков все-таки пол Великого А’Туина? Они затратили немало времени и трудов, пытаясь разрешить эту загадку раз и навсегда.

И вот сейчас, по мере того как огромный тёмный силуэт проплывает мимо, подобно бесконечной расческе из черепашьего панциря, мы можем наблюдать результаты последних деяний этих философов.

То, что кувыркаясь проносится рядом, — это вышедшая из-под контроля бронзовая оболочка «Могучего Вояжера», этакого космического корабля эпохи неолита, построенного и вытолкнутого в пространство жрецами-астрономами Крулла. Это королевство очень удобно расположилось на самом Краю света и недавно доказало, что такая штука, как космонавтика, — в данном случае рептилионавтика, — существует даже на Плоском мире.

Внутри корабля находится Двацветок, первый турист Плоского мира. Недавно он провел несколько месяцев, путешествуя по Диску, а теперь стремительно покидает его по причинам, которые довольно-таки запутанны, но имеют некоторое отношение к попытке бегства из Крулла.

Эта попытка удалась на тысячу процентов.

Однако, несмотря на то что Двацветок вполне может стать первым и последним туристом Диска, он тем не менее вовсю наслаждается открывающимся видом.

Следом за ним, поотстав мили на две, падает волшебник Ринсвинд, облаченный в то, что на Диске считается скафандром. Скафандр этот чем-то напоминает водолазный костюм, созданный людьми, которые никогда не видели моря. Шесть месяцев назад Ринсвинд был совершенно обычным неудавшимся волшебником. Потом он встретил Двацветка, за совершенно возмутительную сумму денег стал его гидом, и с тех пор жизнь Ринсвинда круто изменилась. Он подвергался обстрелам, запугиваниям, преследованиям, висел без всякой надежды на спасение над всякими пропастями и — как, например, сейчас — падал с огромной высоты.

У него нет времени любоваться видами, потому что перед его глазами бесконечной вереницей проносится прошлая жизнь, которая заслоняет весь обзор. Он постепенно начинает понимать, почему, надев скафандр, так важно не забыть прихватить с собой шлем.

Много можно было бы добавить, чтобы объяснить, почему эта парочка покидает свой мир и почему Двацветков Сундук, который в последний раз видели прыгнувшим вслед за хозяином, — это не совсем обычный предмет багажа. Однако подобные вопросы требуют времени, которое не стоит на них тратить. К примеру, однажды на одной вечеринке знаменитого философа Лай Тинь Видля спросили: «Почему вы здесь?» Ответ занял три года.

Что гораздо более важно, так это события, происходящие наверху, высоко над А’Туином, слонами и быстро теряющим кислород волшебником. Самая ткань пространства и времени вот-вот будет пропущена через мясорубку.

Воздух был характерно маслянистым на ощупь и едким. Здесь царила магия и дымили свечи из черного воска, о точном происхождении которого мудрый человек не станет расспрашивать.

В этой комнатке, расположенной глубоко в подвалах Незримого Университета, ведущего магического учебного заведения Плоского Мира, присутствовало нечто очень странное. Прежде всего, у неё было слишком много измерений, не то чтобы видимых, но бродящих где-то рядом, вне поля зрения. Стены были покрыты оккультными символами, а большую часть пола занимала Восьмикратная Печать Застоя. Эта печать, по общепризнанному в волшебных кругах мнению, обладала поразительной сдерживающей силой, которой может похвастаться лишь летящий прямо в цель кирпич.

Единственной мебелью в комнате была кафедра из темного дерева, вырезанная в форме птицы, — ладно, ладно, если честно, в форме некоего крылатого существа, к которому, впрочем, лучше не присматриваться. На этой кафедре, обмотанная тяжелой цепью с замками, лежала книга.

Большая, но не особенно внушительная книга. У других книг в университетских библиотеках имеются переплеты, инкрустированные редкими каменьями и восхитительным деревом или обтянутые драконьей шкурой. Однако этот фолиант был переплетен в довольно потрепанную кожу. С виду он походил на те книги, которые описываются в библиотечных каталогах, как «слегка потрепанные», хотя честнее было бы признать, что его не только «трепали», но грызли, кусали и, возможно, драли когтями.

Металлические застежки удерживали его в закрытом положении. Особенной красотой они похвастаться не могли, зато отличались прочностью — как и цепь, которая не столько прикрепляла фолиант к кафедре, сколько ограничивала его свободу.

Выглядели застежки так, словно были сработаны человеком, преследовавшим конкретную цель и посвятившим большую часть жизни изготовлению сбруй для слонов.

Воздух сгустился и пошел клубами. Страницы книги начали совершенно жутко, нарочито неспешно потрескивать, и из них выплеснулся наружу голубой свет. Тишина охватила комнату, словно медленно сжимающийся кулак.

Полдюжины облаченных в ночные рубашки волшебников по очереди заглядывали внутрь комнатки сквозь небольшую решетку в двери. Поспишь тут, когда вокруг творится такое — аккумулирующаяся сырая магия волной захлестнула Университет.

— Так, — раздался чей-то голос. — Что происходит? И почему не послали за мной?

Гальдер Ветровоск, Верховно-Великий Заклинатель Серебряной Звезды, Имперский Лорд Священного Посоха, Индивидуальнейший Восьмого Уровня и 304-й Аркканцлер Незримого Университета, даже в алой ночной рубашке с вышитыми вручную мистическими рунами, даже в длинном колпаке с помпоном на конце, даже с подсвечником в стиле «Спи-моя-детка» в руке представлял собой весьма внушительное зрелище. Ему совсем немножко не хватало, чтобы выглядеть импозантным даже в мохнатых шлепанцах в виде зайчиков.

К нему повернулись шесть перепуганных лиц.

— Э-э, но за тобой посылали, господин, — сказал один из волшебников уровнем пониже и услужливо добавил: — Именно поэтому ты здесь.

— Я имею в виду, почему за мной не послали раньше? — рявкнул Гальдер, проталкиваясь к решетке.

— Э-э, раньше чего, господин? — удивился волшебник.

Гальдер свирепо посмотрел на него и отважился бросить быстрый взгляд сквозь решетку.

Воздух в комнате искрился от крошечных вспышек — это частички пыли воспламенялись в потоке сырой магии. Печать Застоя начинала пузыриться и закручиваться по краям.

Кстати, книга, о которой идёт речь, называлась Октаво. И надо отметить, что это была необыкновенная книга.

Существует множество знаменитых трудов в области магии. Кое-кто может упомянуть Некротеликомникон, страницы которого сделаны из древней кожи ящериц; некоторые могут указать на «Книгу Священаго Перихода, Что Вершится Около Двух», написанную таинственной и довольно ленивой сектой лламаистов; кто-то может припомнить, что «Гримуар Крутой Потехи» содержит единственную во Вселенной оригинальную шутку. Но все они не более чем дешевые брошюры по сравнению с Октаво, книгой, которую Создатель Вселенной с характерной для него рассеянностью позабыл на Диске вскоре после окончания своей грандиозной работы.

Восемь заключенных на её страницах заклинаний вели особую, таинственную, запутанную жизнь и, согласно всеобщему мнению…

Гальдер, не отрывая взгляда от ходящей ходуном комнаты, нахмурил брови. Заклинаний, разумеется, осталось всего семь. Некий юный идиот, студент-волшебник, умудрился заглянуть в Октаво, и одно из Заклинаний сразу выскочило наружу, умостившись в его голове. Никому так и не удалось разобраться, как это случилось. Как там звали этого придурка? Рислинг?

На корешке книги сверкали октариновые и пурпурные искры. От кафедры заструился вверх тонкий завиток дыма, а тяжелые металлические застежки, удерживающие гримуар в закрытом положении, аж выгнулись под давлением изнутри.

— Чего это Заклинания разбушевались? — спросил один из младших волшебников.

Гальдер пожал плечами. Он и виду не показал, что происходит нечто страшное, но в глубине души он, честно говоря, перепугался. Как искушенный волшебник восьмого уровня, он видел полувоображаемые силуэты, которые постоянно возникали в трепещущем воздухе и творили угодливые, зазывные жесты. Подобно тому как гроза притягивает мошкару, по-настоящему мощный заряд магии всегда привлекает к себе Тварей из Хаотичных Подземельных Измерений — мерзких Тварей (сплошь как попало слепленные органы и слюна)^[12], вечно выискивающих щели, через которые можно протиснуться в мир людей.

Этому надо положить конец.

— Нужен доброволец, — твердо сказал Гальдер.

Наступила внезапная тишина. Единственный звук доносился из-за двери. Это был неприятный скрежет металла, расходящегося под неимоверным давлением.

— Что ж, ладно, — подытожил Гальдер. — Тогда мне потребуются серебряные щипцы, примерно две пинты кошачьей крови, маленький хлыстик и стул…

Говорят, противоположность шума есть тишина. Это не так. Тишина — это всего-навсего отсутствие шума. Тишина показалась бы жуткой какофонией по сравнению с внезапным мягким коллапсом бесшумности, который накрыл волшебников, словно разлетевшийся под порывом ветра одуванчик.

Из книги вырвался толстый столб брызжущего света, врезался, полыхнув пламенем, в потолок и исчез.

Гальдер, не обращая внимания на тлеющие участки своей бороды, уставился на образовавшуюся дыру и драматически ткнул в неё пальцем.

— В верхние погреба! — вскричал он и скачками помчался по каменным ступеням.

Остальные волшебники в хлопающих шлепанцах и развевающихся ночных рубашках ринулись за ним, спотыкаясь друг о друга в страстном желании оказаться последними.

Тем не менее все подоспели вовремя, чтобы увидеть, как огненный шар оккультной потенциальности исчезает в потолке, проникая в вышележащую комнату.

— Э-э, — сказал самый младший из волшебников и указал на пол.

До того как сквозь него, яростно расшвыривая вероятностные частицы, пронеслась магия, это помещение являлось частью библиотеки. Так что было резонно предположить, что маленькие пурпурные тритоны имели нечто общее с паркетом, а ананасовый крем некогда мог быть книгами. Позже несколько волшебников клялись, что невысокий печальный орангутан, сидящий посреди этого хаоса, был подозрительно похож на главного библиотекаря.

Гальдер задрал голову.

— В кухню! — проревел он, скользя по крему к следующему лестничному пролету.

Никто так и не узнал, во что превратился огромный чугунный набор кухонной посуды, потому что он проломил стену и спасся бегством ещё до того, как отряд растрепанных, дико вращающих глазами волшебников ворвался в двери. Шеф-повар, ответственный за приготовление овощей, был обнаружен много после; он прятался в котле для супа, невнятно бормоча маловразумительные фразы типа: «Костяшки! О эти жуткие костяшки!».

Последние струйки магии, несколько замедлившие скорость, исчезали в потолке.

— В Главный зал!

Лестница здесь была гораздо более широкой и лучше освещенной. К тому времени, как задыхающиеся, пропахшие ананасами волшебники — те, что повыносливей, — поднялись наверх, огненный шар уже достиг середины огромного, полного сквозняков помещения, которое именовалось Главным залом Незримого Университета. Там шар и завис. Небольшие протуберанцы время от времени пробегали по его поверхности, угрожающе потрескивая.

Волшебники курят, это общеизвестно. Скорее всего, именно этим объяснялся хор замогильного кашля и скрежещущих хрипов, раздавшийся за спиной у Гальдера. Трезво оценив ситуацию, главный волшебник стал прикидывать, а не поискать ли ему какое-нибудь укрытие. Придя к некоему решению, он заграбастал первого попавшегося студента.

— Ну-ка, провидцев, ясновидцев, сновидцев и погруженцев сюда! — рявкнул он. — Пускай изучат эту штуковину!

Внутри огненного шара начал вырисовываться какой-то образ. Гальдер прикрыл глаза рукой и вгляделся в возникающие очертания. Ошибки быть не могло. Перед ним предстала вселенная.

Он был абсолютно уверен в этом, поскольку у него в кабинете стояла модель вселенной — и кстати, согласно всеобщему мнению, модель эта была куда более впечатляющей, чем оригинал. С мелким жемчугом и серебряной филигранью Создатель явно пожадничал.

Но крошечная вселенная внутри огненного шара была неестественно… как бы это сказать… настоящей. Только цвета ей недоставало. Все сияло прозрачной, туманной белизной.

Здесь присутствовали и Великий А’Туин, и четыре слона, и сам Диск. Правда, угол был выбран неудачно, поэтому поверхность Плоского мира Гальдер не разглядел, зато он с холодной уверенностью осознал, что вселенная смоделирована абсолютно точно. После пары попыток ему все же удалось различить миниатюрную копию Кори Челести, на вершине которого жили сварливые, обладающие типично мещанскими вкусами боги, занимающие трехкомнатные квартиры во дворце из мрамора, алебастра и сплошного коврового покрытия. Мало того, сие сооружение они предпочитали называть Дунманифестин. Всех жителей Диска, претендующих на культурность, всегда здорово раздражало, что ими правят боги, которые считают музыкальный дверной звонок наивысшим достижением артистического духа.

Крошечный зародыш вселенной пришел в движение, медленно наклонился…

Гальдер попытался заорать, но его голос наотрез отказался выходить наружу.

Мягко, но с неотвратимой силой взрыва модель начала расти.

Гальдер сначала с ужасом, а потом с изумлением наблюдал за тем, как она с легкостью мысли проходит через его тело.

Он выставил руку и увидел, как между его пальцами в деловитой тишине струятся бледные призраки скальных пластов.

Великий А’Туин стал больше, чем дом, и мирно исчез под полом.

Волшебники, стоящие за спиной Гальдера, по пояс утопали в морях. Его взгляд привлекла лодочка размерами с наперсток, но течение быстро унесло её куда-то за стены.

— На крышу! — с трудом выговорил он, указывая дрожащим пальцем в небо.

Те волшебники, у которых ещё остались извилины, чтобы думать, и воздух в легких, чтобы бегать, последовали за ним, бороздя континенты, которые беспрепятственно просачивались сквозь каменный пол.

Стояла тихая ночь, подкрашенная обещанием рассвета. Молодой месяц как раз садился. Анк-Морпорк, самый большой город в землях, лежащих у Круглого моря, спал.

Хотя это не совсем верно.

С одной стороны, те части города, которые в обычное время занимались продажей овощей, ковкой лошадей, вырезанием из нефрита небольших изысканных украшений, обменом денег и изготовлением столов, в основном спали. Если не жаловались на бессонницу. Или если не вскочили — с кем не бывает — посреди ночи, чтобы сходить в уборную. С другой стороны, у менее законопослушных граждан сна не было ни в одном глазу. Они, к примеру, забирались в окна, которые принадлежали вовсе не им, резали глотки, грабили друг дружку, слушали громкую музыку в дымных подвалах — в общем и целом довольно весело проводили время. Но вот большая часть животных точно спала. Если не считать крыс. Ну и, конечно, летучих мышей. Насекомых перечислять не будем.

Дело в том, что сравнения и описания редко бывают точными. Во время пребывания Олафа Квимби II на посту патриция Анка были приняты специальные законы, которые намеревались положить конец этому безобразию и придать изложению событий хоть какую-то правдивость. В общем, если легенда сообщала, что «все говорили о доблести» некоего выдающегося героя, то каждый бард, которому дорога была жизнь, добавлял: «Все, кроме пары жителей его родной деревни, которые считали нашего героя просто треплом, и кучи прочих людишек, которые о нем вовсе не слышали».

Поэтические сравнения были строго ограничены утверждениями типа «его могучий скакун был быстр, как ветер в довольно спокойный день — баллов этак трех», а всякие досужие разговоры о том, что лицо девушки якобы позвало в дальний путь тысячу кораблей, должны были быть подкреплены доказательствами, что девушка и в самом деле смахивала на бутылку шампанского, которую, как правило, разбивают о корму.

Однако Квимби все равно кончил плохо. Он был убит одним недовольным поэтом в ходе эксперимента, проводившегося в дворцовом парке. Поэт горел желанием доказать оспариваемую справедливость поговорки «перо острее шпаги», и в его честь поговорка была дополнена словами: «только если шпага очень уж тупая».

Итак, примерно шестьдесят семь, может быть, шестьдесят восемь процентов города спало. Хотя вряд ли остальные горожане, крадущиеся куда-то по своим, в основном незаконным, делам, заметили струящийся по улицам бледный поток. Только волшебники, привыкшие видеть невидимое, наблюдали за тем, как он пенится в далеких полях.

Диск, будучи плоским, не имеет настоящего горизонта. Всякий склонный к безрассудным затеям моряк, набравшийся дурацких идей после долгого разглядывания яиц и апельсинов и отправившийся искать антиподов, быстро познавал одну простую истину: если плывущие вдалеке корабли исчезают за краем света, значит, они действительно исчезают за Краем света.

Однако клубы тумана и пыль заволокли все окрестности. Гальдер поднял глаза. Высоко над Университетом вздымалась мрачная и древняя Башня Искусства — по слухам, самое старое сооружение на Диске — со своей знаменитой спиральной лестницей из восьми тысяч восьмисот восьмидесяти восьми ступеней. С обнесенной зубчатым парапетом крыши, обиталища воронов и вечно пребывающих на страже горгулий, был виден весь Диск до самого Края. Правда, на крышу эту ещё нужно было подняться, а волшебники, как известно, заправские курильщики.

— Чтоб вас всех, — пробормотал Гальдер. — В конце концов, я волшебник или нет? Авиенто, тессалус! Я желаю летать! Ко мне, духи воздуха и тьмы!

Он устремил корявую длань на один из участков осыпающегося парапета. Из-под пожелтевших от никотина ногтей вырвалось октариновое пламя, которое разбилось высоко наверху об источенный временем камень.

Тот упал. Воспользовавшись разницей скоростей, Гальдер, все ещё облаченный в ночную рубашку, хлопающую о костлявые лодыжки, поднялся вверх. Он взмывал все выше и выше, прорезая бледный свет словно, словно… ну ладно, словно пожилой, но очень могущественный волшебник, который возносится в небо при помощи большого пальца, со знанием дела нажимающего на чашу весов вселенной.

Гальдер приземлился среди разбросанных по крыше старых гнезд, утвердился на ногах и устремил взгляд вниз, на головокружительное зрелище рассвета Плоского мира.

В это время долгого года Круглое море находилось ближе к сумеречной стороне от Кори Челести и, по мере того, как свет дня вплывал в земли, окружающие Анк-Морпорк, тень этой горы проносилась над поверхностью Диска подобно стрелке солнечных часов Бога. А в сторону ночной стороны, соревнуясь с медлительным светом на пути к Краю мира, продвигалась линия белого тумана.

За спиной у Гальдера захрустели сухие сучки. Он обернулся и увидел Импера Траймона, своего заместителя, — единственного волшебника, у которого хватило способностей и сил последовать за ним.

Гальдер решил пока что не обращать на него внимания. Он лишь покрепче вцепился в каменную балюстраду и подновил личные охранные заклинания. В профессии, которая традиционно даровала долгую жизнь, продвижение по службе было медленным, и все принимали как должное, что более молодые волшебники частенько искали повышения через белые тапочки, которые надевали на конкурентов. Кроме того, юный Траймон был крайне подозрительным типом. Он не курил, пил только кипяченую воду, и у Гальдера временами появлялось неприятное ощущение, что он умен. Траймон мало улыбался, кроме того, ему нравились цифры и организационные графики, на которых изображается куча квадратов со стрелками, тянущимися к другим квадратам. В общем, он относился к тем людям, которые правильно используют слово «персонал».

Весь видимый Диск обтянула мерцающая белая кожа, которая сидела как влитая.

Гальдер опустил взгляд на собственные ладони и увидел, что они также покрыты бледной сетью светящихся нитей, которая повторяет каждое его движение.

Этот вид чар он узнал сразу. Когда-то он и сам их использовал. Только его чары были масштабом помельче — куда как помельче.

— Заклинание Перемены, — отметил Траймон. — Весь мир меняется.

«Порядочные люди, — мрачно подумал Гальдер, — поставили бы в конце подобного заявления восклицательный знак».

В воздухе пронесся наилегчайший из всех чистых звуков, высокий и пронзительный, словно разбилось мышиное сердечко.

— Что это было? — спросил Гальдер.

Траймон склонил голову набок.

— По-моему, до диез, — сказал он.

Гальдер ничего не ответил. Белое мерцание исчезло, и до волшебников донеслись первые звуки пробуждающегося города. Все казалось абсолютно таким же, каким было раньше. И такая катавасия была затеяна исключительно ради того, чтобы оставить все, как прежде?

Волшебник рассеянно похлопал по карманам ночной рубашки и нашел то, что искал, у себя за ухом. Сунув размокший бычок в рот, он вызвал из пальцев мистический огонь и так глубоко затянулся самокруткой, что у него перед глазами замелькали маленькие синие огоньки. Пару раз кашлянул.

Он думал изо всех сил.

Гальдер пытался припомнить, который из богов сейчас ему должен.

Вообще-то, боги были озадачены происходящим не менее волшебников, но ничего не могли поделать. Тем более что они были заняты старой как мир враждой с Ледяными Великанами, которые некогда замылили у них газонокосилку.

Однако косвенным виновником случившегося явился, как ни странно, Ринсвинд. Только его прошлая жизнь в картинках подошла к довольно интересному моменту, когда ему исполнилось пятнадцать, как он внезапно обнаружил, что погибать и не собирается, а висит вверх ногами на сосне.

Он легко спустился вниз путем неконтролируемого падения с ветки на ветку и в конце концов приземлился, нырнув головой в кучу сосновых иголок, где и остался лежать, глотая ртом воздух и искренне раскаиваясь, что вел себя так плохо.

Где-то здесь, подозревал он, присутствует абсолютно логичная связь. Сначала человек готовится умереть, свалившись с Края света, и вдруг этот самый человек оказывается висящим вверх ногами на дереве.

Как всегда в подобных случаях, в его голове всплыло Заклинание.

Все без исключения учителя Ринсвинда признавали его прирожденным волшебником — ровно в том же смысле, в каком рыба является прирожденным скалолазом. Наверное, его все равно выгнали бы из Незримого Университета — он не мог запомнить ни одного заклятия, а от курения ему становилось плохо. Однако настоящую бурю последствий вызвала его глупая затея пробраться в комнату, где был прикован Октаво, и открыть гримуар.

Что ещё более печально, никто так и не понял, почему все замки внезапно оказались отпертыми.

Особых хлопот Заклинание не доставляло. Оно просто сидело у него в голове, как старая жаба на дне пруда. Но стоило Ринсвинду подустать или хорошенько перепугаться, как оно сразу пыталось произнестись. Никто не знал, что случится, если одно из Восьми Великих Заклинаний произнесется само по себе, но все сходились во мнении, что если это-таки случится, то наблюдать за зрелищем лучше из соседней вселенной.

Странные мысли для человека, который, свалившись с Края света, очутился вдруг в куче сосновых иголок… У Ринсвинда возникло ощущение, будто Заклинание тоже не желает, чтобы он погибал.

«И меня это вполне устраивает», — подумал он, сел и посмотрел на деревья.

Ринсвинд был городским волшебником. Он, конечно, слышал о том, что между видами деревьев существуют некие отличия, по которым ближайшие друзья и родственники могут их опознать. Однако доподлинно о жизни растительного мира он знал только одно: конец, на котором нет листьев, втыкается в землю. Сейчас деревьев вокруг было слишком много, и, судя по всему, сажали их как попало. А уж не подметали здесь целую вечность.

Он смутно вспомнил, что, посмотрев с какой стороны ствола растет мох, можно определить свое местонахождение. У этих деревьев мох рос где ни попадя, а ещё со всех сторон торчали похожие на бородавки наросты и корявые старые ветки. Будь эти деревья людьми, они бы сидели в своих креслах-качалках и не рыпались.

Ринсвинд пнул ближайшее из них. Оно метко уронило на него желудь. Ринсвинд ойкнул.

— Так тебе и надо, — произнесло дерево голосом, напоминающим скрип старой двери.

Наступило долгое молчание.

— Это ты сказало? — наконец спросил Ринсвинд.

— Да.

— И это тоже?

— Да.

— О. — Он ещё немного подумал, а потом рискнул: — Ты случайно не знаешь дорогу из леса?

— Нет. Я мало передвигаюсь.

— Да, не очень-то бурная жизнь у тебя, — заметил Ринсвинд.

— Откуда мне знать? Я всегда было простым деревом, — отозвалось дерево.

Ринсвинд пригляделся к нему повнимательнее. Оно ничем не отличалось от прочих деревьев, виданных им ранее.

— Ты волшебное? — спросил он.

— Понятия не имею, — ответило дерево. — Наверное, да.

«Не могу я разговаривать с деревом, — подумал Ринсвинд. — Если я с ним разговариваю, значит, я сошел с ума, а я ещё не сошел с ума, следовательно, деревья не разговаривают».

— Ну, пока, — твердо сказал он.

— Эй, не уходи, — крикнуло ему вслед дерево, но быстро осознало тщетность уговоров.

Оно проследило за тем, как волшебник, продираясь сквозь кусты, бредет прочь, и устроилось наслаждаться ощущением солнца на своих листьях, бормотанием и бульканьем воды в корнях, отливами и приливами сока в ответ на естественное притяжение солнца и луны. «Бурная жизнь… — размышляло оно. — Странный он какой-то. Деревья, конечно, можно пробурить, жуки занимаются этим все время, но, скорее всего, он не это имел в виду. И неужели на самом деле можно стать кем-то ещё?»

Больше с этим деревом Ринсвинд не встречался, однако из короткого разговора с волшебником оно вывело основу первой древесной религии, которая со временем распространилась по всем лесам Плоского мира. Основной догмат этой веры гласил: дерево, которое было хорошим деревом и вело чистую, честную и гладкоствольную жизнь, может рассчитывать на жизнь после смерти. Прожив поистине зеленую жизнь, в конце концов оно перевоплотится в пять тысяч рулонов туалетной бумаги.

Несколькими милями дальше Двацветок оправлялся от удивления, вызванного тем фактом, что он снова очутился на Диске. Маленький турист сидел на оболочке «Могучего Вояжера», которая, громко булькая, медленно, но верно погружалась в темные воды большого, окруженного деревьями озера.

Как ни странно, перспектива утонуть ничуть его не беспокоила. Двацветок был туристом, первым из этой разновидности, совсем недавно эволюционировавшей на Диске. Фундаментально важной для существования туриста обыкновенного является твердая как кремень вера, что в действительности с ним не может случиться ничего плохого, поскольку он тут ни при чем. Ещё Двацветок верил, что любой человек может понять все, что турист скажет. Если, конечно, он, Двацветок, будет говорить громко и отчетливо. Своему ближнему можно и нужно доверять, а значит, люди доброй воли могут уладить все, что угодно, если будут действовать разумно.

С первого взгляда надежд на выживание у него было лишь чуточку меньше, чем, скажем, у обмылка. Однако, к удивлению Ринсвинда, теории Двацветка действовали, и полная невосприимчивость маленького туриста ко всем видам опасности настолько обескураживала эту самую опасность, что она сдавалась и делала ноги.

Таким образом, перспектива утонуть была ему, что слону дробинка. Двацветок искренне верил, что в хорошо организованном обществе не допустят, чтобы человек ни с того ни с сего утонул.

Его, правда, слегка беспокоило, куда подевался Сундук, однако он утешал себя сознанием того, что Сундук сделан из древесины груши разумной, достаточно сообразителен и способен сам позаботиться о себе…

Глава 2

В другой части леса молодой шаман проходил крайне важный этап своей подготовки. Он поел священного мухомора, покурил святого корня, тщательно растер и ввел в различные отверстия своего тела мистический гриб и теперь, сидя под сосной в позе «лотоса», пытался сосредоточиться. Он должен был не только войти в контакт со странными и чудесными секретами, таящимися в Сердце Бытия, но и не дать своей макушке, отвинтившись, уплыть прочь.

Перед его глазами медленно кружились голубые четырехсторонние треугольники. Временами он понимающе улыбался в пространство и восклицал что-нибудь типа «Ух ты» или «О-о».

Потом в воздухе мелькнуло некое движение и произошло то, что шаман впоследствии описал как «нечто вроде взрыва, только наоборот, понимаете?» На пустом месте возник огромный обшарпанный деревянный сундук.

Он тяжело приземлился на слой опавших листьев, выпустил из себя множество маленьких ножек и тяжеловесно повернулся, чтобы взглянуть на шамана. Лица у сундука, конечно, не было, но даже сквозь вызванную грибами дымку шаман с ужасом осознал, что эта штуковина смотрит именно на него. И взгляд этот был не из приятных. Потрясающе, до чего злобными могут показаться замочная скважина и пара сучков.

Затем, к огромному облегчению начинающего шамана, сундук вроде как пожал плечами и рысью скрылся между деревьев.

Шаман совершил сверхчеловеческое усилие и припомнил правильную последовательность движений, поднимающих человека с земли. Ему даже удалось сделать пару шагов, прежде чем он взглянул вниз и решил бросить это бесполезное занятие, потому что у него закончились ноги.

Ринсвинд тем временем отыскал какую-то дорожку. Она здорово петляла, и он предпочел бы, чтобы она была вымощена, но пока он по ней шёл, у него имелось хоть какое-то занятие.

Деревья неоднократно пытались завязать с ним разговор, но Ринсвинд, пребывая в полной уверенности, что для деревьев такое поведение ненормально, не обращал на них никакого внимания.

День клонился к вечеру. Ни единый звук не тревожил воцарившуюся тишину, если не считать жужжания мелких, мерзких, кусачих насекомых, треска падающих время от времени веток и перешептывания деревьев, обсуждающих вопросы религии и неприятности с белками. Ринсвинд вдруг почувствовал себя очень одиноким. Он представил себе, что будет жить в лесу вечно, спать на листьях и питаться… и питаться… питаться тем, чем питаются в лесу. Деревьями, предположил он, орешками и ягодами. Ему придется…

— Ринсвинд!

Навстречу по тропинке шёл Двацветок — промокший насквозь, но сияющий от удовольствия. Следом трусил Сундук^[13].

Ринсвинд вздохнул. Он-то думал, что хуже и быть не может…

Начался какой-то особенно мокрый и холодный дождь. Ринсвинд с Двацветком сидели под деревом и смотрели на падающие капли.

— Ринсвинд?

— М-м?

— Почему мы здесь?

— Ну, некоторые говорят, что Диск и все остальное сотворил Создатель Вселенной, другие считают, что это весьма запутанная история, имеющая отношение к гениталиям Высочайшего Бога и молоку Небесной Коровы, а кое-кто утверждает, будто все мы обязаны своим существованием случайному раскладу вероятностных частиц. Но если ты имеешь в виду, почему мы сидим здесь, а не падаем с Диска, то об этом я не имею ни малейшего понятия. Должно быть, произошла какая-то ужасная ошибка.

— О-о. А как ты думаешь, в этом лесу есть что-нибудь съедобное?

— Да, — горько отозвался волшебник. — Мы.

— Если хотите, у меня растут желуди, — услужливо предложило дерево.

Несколько минут они сидели в сырости и молчании.

— Ринсвинд, дерево сказало…

— Деревья не разговаривают, — отрезал Ринсвинд. — Очень важно это помнить.

— Но ты ведь сам слышал…

Ринсвинд вздохнул.

— Знаешь что, — сказал он. — Ты, похоже, позабыл элементарную биологию. Чтобы говорить, тебе требуются всякие причиндалы типа легких, губ и… и…

— Голосовых связок, — помогло ему дерево.

— Ага, их самых, — подтвердил Ринсвинд, но опомнился и, резко замолчав, мрачно уставился на дождь.

— А я-то думал, волшебники все-все знают о деревьях и лесе, — с упреком заметил Двацветок.

В его голосе редко слышались нотки, позволяющие предположить, что он считает Ринсвинда кем-то другим, кроме как замечательным чародеем. Поэтому уязвленный волшебник был вынужден что-то да ответить.

— А кто тебе сказал, что я ничего не знаю? — раздраженно бросил он.

— Ну и что это за дерево? — спросил турист.

Ринсвинд посмотрел вверх.

— Береза, — твердо сказал он.

— Вообще-то… — начало дерево, но быстро заткнулось, поймав на себе Ринсвиндов взгляд.

— А те штуки наверху выглядят совсем как желуди, — заявил Двацветок.

— Да, ну, в общем, это бесчерешковая, или семидольная, береза, — объяснил Ринсвинд. — Её орешки очень похожи на желуди. Могут обмануть кого угодно.

— Вот это да, — восхитился Двацветок, однако тут же спросил: — А вон тот что за куст?

— Омела.

— На нем же шипы и красные ягоды!

— Ну и что? — сурово спросил Ринсвинд и впился в туриста взглядом.

Двацветок сломался первым.

— Ничего, ничего… — покорно пробормотал он. — Должно быть, меня неправильно информировали.

— Вот именно.

— Слушай, под кустом растут какие-то большие грибы. Их есть можно?

Ринсвинд с опаской посмотрел на грибы. Они действительно выглядели очень большими, и шляпки у них были красного цвета, все утыканные белыми пятнышками. По сути, эти грибы относились к той разновидности, которую местный шаман (он как раз пытался завязать дружбу со скалой в нескольких милях отэтого места) стал бы есть только после того, как привязал бы себя за ногу к большому камню. У Ринсвинда не было другого выхода, кроме как вылезти под дождь и приглядеться к грибам.

Он опустился на колени в опавшие листья и заглянул под одну из шляпок.

— Нет, для еды они совершенно не годятся, — слабо сказал он через некоторое время.

— Почему? — крикнул Двацветок. — У них что, пластинки не того цвета?

— Ну, не совсем.

— Тогда, наверное, на ножках не такие пленки?

— Вообще-то, с виду с ними все в порядке.

— Значит, шляпка. Эти пятнышки крайне подозрительны, — догадался Двацветок.

— Я в этом не уверен.

— Так почему же их нельзя есть?

Ринсвинд кашлянул.

— Все дело в крошечных дверцах и окнах, — удрученно произнес он. — Первый и главный признак.

Над Незримым Университетом грохотал гром. Дождь лился на университетские крыши и, клокоча, хлестал из глоток горгулий, хотя одна или две твари посообразительнее сумели-таки укрыться среди лабиринтов черепицы.

Далеко внизу, в Главном зале, на углах церемониальной октограммы стояли восемь самых могущественных волшебников Плоского мира. Вообще-то, говоря по правде, они не были самыми могущественными, однако все до единого обладали большими способностями к выживанию, а в мире магии, основанном на жесточайшей конкуренции, это означало практически то же могущество. Каждому волшебнику восьмого уровня дышали в спину полдюжины волшебников седьмого уровня, пытающихся убрать его с дороги, и старшим волшебникам следовало изначально выработать у себя бдительность по отношению к, скажем, скорпионам в своей постели. Итог этим размышлениям может подвести одна старая поговорка, которая гласит: когда волшебнику надоедает искать у себя в тарелке толченое стекло, значит, ему надоела жизнь.

Самый старый из магов, Грейхальд Спольд из ордена Древних и Истинно Подлинных Мудрецов Ненарушенного Круга, оперся всей тяжестью на резной посох и изрек следующие словеса:

— Давай дальше, Ветровоск, меня уже ноги не держат.

Гальдер, который для пущего эффекта сделал паузу в своей речи, бросил на него свирепый взгляд.

— Что ж, хорошо, я буду краток…

— Вот и чудненько.

— Все мы искали указаний по поводу событий сегодняшнего утра. Кто-нибудь может сказать, что он их получил?

Волшебники искоса взглянули друг на друга. Нигде, кроме как на братской вечеринке после конференции профсоюзов, не найдешь столько взаимного недоверия и подозрений, сколько на собрании старших волшебников. Однако простой и непреложный факт заключался в том, что день прошел крайне неважно. Словоохотливые в обычных обстоятельствах демоны, в спешном порядке вызванные из Подземельных Измерений, напускали на себя застенчивый вид и уклонялись от расспросов. Волшебные зеркала потрескались. С гадальных карт таинственным образом исчез весь рисунок. Хрустальные шары совершенно затуманились. Даже чайные листья, презрительно отвергаемые волшебниками как легкомысленный и ненадежный метод гадания, сбивались в кучку на дне чашки и отказывались сдвинуться с места.

Короче, собравшиеся волшебники пребывали в растерянности. В ответ на вопрос Гальдера они дружно помотали головами и что-то тихо забормотали.

— А посему я предлагаю исполнить Обряд АшкЭнте, — драматическим голосом объявил Гальдер.

Он-то надеялся на ответ типа: «Э, нет, только не Обряд АшкЭнте! Порядочный человек не должен связываться с такими штуками!»

На деле же волшебники выразили единогласное одобрение.

— Замечательная идея.

— По-моему, разумно.

— Что ж, приступай.

Слегка выбитый из колеи, Гальдер вызвал в зал процессию младших волшебников, которые внесли разнообразные магические принадлежности.

В тексте уже мелькали кое-какие намеки на то, что примерно в это время в братстве волшебников начались разногласия по поводу того, как правильно заниматься магией.

Молодые волшебники во всеуслышанье заявляли, что магии давно пора начать совершенствовать свой образ, а всем волшебникам следует прекратить возню с кусочками воска и костями, поставив дело на хорошо организованную основу с программами исследований и трехдневными съездами в хороших отелях, где будут читаться доклады «Куда идёт геомантия?» и «Роль семимильной обуви в неравнодушном обществе».

Траймон, к примеру, практически не творил чудес, зато четко вел все дела ордена и бесконечно писал служебные записки. В его кабинете на стене висела большая диаграмма, усеянная разноцветными точками, флажками и испещренная линиями, в которых никто ничего не понимал, но которые выглядели весьма внушительно.

Волшебники другой категории считали, что все это болотный газ, и наотрез отказывались работать с образом, если он не был сделан из воска и утыкан булавками.

Старейшины всех восьми орденов придерживались именно такого убеждения, — традиционалисты до последнего волшебника, — поэтому сваленные вокруг октограммы орудия отличались четко выраженным, без дураков, оккультным видом. Среди орудий фигурировали бараньи рога, черепа, вычурные металлические изделия и тяжелые свечи, хотя младшие волшебники давным-давно открыли, что Обряд АшкЭнте элементарно совершается при помощи трех небольших деревянных брусков и четырех кубиков мышиной крови.

В нормальных условиях подготовка занимала несколько часов, но объединенными усилиями старших волшебников она была быстро завершена, и всего через каких-то сорок минут Гальдер проговорил последние слова заклинания. Повисев пару мгновений, руны растворились и исчезли.

Воздух в центре октограммы замерцал, сгустился, и внезапно в нем появилась высокая темная фигура, облаченная в черные одеяния, с лицом, закрытым капюшоном, — что, возможно, было только к лучшему. В одной руке она держала длинную косу, и волшебники не могли не заметить, что вместо пальцев у неё — лишь белая кость.

Другая лишенная плоти рука сжимала несколько пластинок сыра и наколотый на палочку кусок ананаса.

— НУ? — вопросил Смерть (кстати, здесь надо бы напомнить, что на Диске Смерть мужского пола) голосом, пронизанным теплотой и многоцветием айсберга.

Поймав на себе изумленные взгляды волшебников, Смерть быстро опустил глаза на палочку.

— Я БЫЛ В ГОСТЯХ, — с легким упреком добавил он.

— О порождение Земли и Тьмы, мы приказываем тебе отречься… — твердым, повелительным тоном начал Гальдер.

Смерть кивнул.

— ДА, ДА, ЗНАЮ Я ВСЕ ЭТО. ВЫЗЫВАЛИ-ТО ЧЕГО?

— Я слышал, ты способен прозревать прошлое и будущее, — несколько обиженно ответил Гальдер, потому что торжественная речь связывания и подчинения очень нравилась ему. Все говорили, что она у него особенно здорово получается.

— АБСОЛЮТНО ВЕРНО.

— Тогда, может, ты разъяснишь нам, что произошло сегодня утром? — спросил Гальдер и, взяв себя в руки, громко заблеял: — Я требую этого именем Азмирота, именем Т’чикела, именем…

— ЛАДНО, ЛАДНО, Я ВСЕ ПОНЯЛ, — поморщился Смерть. — ЧТО КОНКРЕТНО ВЫ ХОТИТЕ УЗНАТЬ? СЕГОДНЯ УТРОМ ПРОИЗОШЛО ДОВОЛЬНО МНОГО СОБЫТИЙ — ЛЮДИ РОЖДАЛИСЬ, ЛЮДИ УМИРАЛИ, ДЕРЕВЬЯ РОСЛИ, КРУГИ РИСОВАЛИ НА ПОВЕРХНОСТИ МОРЯ ДОВОЛЬНО ИНТЕРЕСНЫЕ УЗОРЫ…

— Я имею в виду Октаво, — холодно пояснил Гальдер.

— А, ЕГО… ЭТО БЫЛА ПРОСТО ПЕРЕСТРОЙКА РЕАЛЬНОСТИ. НАСКОЛЬКО Я ПОНЯЛ, ОКТАВО ИСПУГАЛСЯ, ЧТО МОЖЕТ ЛИШИТЬСЯ ВОСЬМОГО ЗАКЛИНАНИЯ. ПОХОЖЕ, ОНО ПАДАЛО С ДИСКА.

— Погоди, погоди, — Гальдер поскреб подбородок. — Мы говорим о Заклинании, которое засело в башке у Ринсвинда? Такого тощего, скорее даже костлявого волшебника? Так ведь это Заклинание…

— …ОН НОСИТ В СЕБЕ МНОГИЕ ГОДЫ, ДА.

Гальдер нахмурился. Морока это все. Каждый знает, что, когда умирает волшебник, заклинания разом высвобождаются из его головы. Зачем устраивать такую суету из-за какого-то Ринсвинда? Заклинание в конце концов приплыло бы обратно.

— Есть какие-нибудь соображения, почему Октаво так обеспокоился? — позабыв об осторожности, спросил он, но, вовремя спохватившись, торопливо забубнил: — Именем Эррифа и Кчарлы я отрекаю тебя и…

— СЛУШАЙ, КОНЧАЙ, А? — нахмурился Смерть. — Я ЗНАЮ ТОЛЬКО ТО, ЧТО ВСЕ ЗАКЛИНАНИЯ ДОЛЖНЫ БЫТЬ ПРОИЗНЕСЕНЫ В СЛЕДУЮЩИЙ СВЯЧЕЛЬНИК, ИНАЧЕ ДИСК БУДЕТ УНИЧТОЖЕН.

— Эй, там, громче говорите! — потребовал Грейхальд Спольд.

— Заткнись! — рявкнул Гальдер.

— ЭТО ТЫ МНЕ?

— Нет, ему. Рехнувшийся старый…

— Я все слышу! — рявкнул Спольд. — Вы, молодые…

Он замолк. Смерть окинул его задумчивым взглядом, словно пытаясь запомнить лицо старого волшебника.

— Послушай, — умиротворяюще сказал Гальдер, — просто повтори тот, последний кусок. Диск будет что?

— УНИЧТОЖЕН, — ответил Смерть. — НУ, МОГУ Я ИДТИ? ТАМ МОЯ ВЫПИВКА ОСТАЛАСЬ.

— Подожди, — торопливо перебил Гальдер. — Именем Челилики, Оризона и так далее, что ты имеешь в виду под словом «уничтожен»?

— ЭТО ДРЕВНЕЕ ПРОРОЧЕСТВО, ЗАПИСАННОЕ НА ВНУТРЕННИХ СТЕНАХ ВЕЛИКОЙ ПИРАМИДЫ ЦОРТА. А СЛОВО «УНИЧТОЖЕН», ПО-МОЕМУ, ВООБЩЕ НЕ НУЖДАЕТСЯ НИ В КАКИХ ПОЯСНЕНИЯХ.

— Это все, что ты можешь нам сказать?

— ДА.

— Но до свячельника всего два месяца!

— ДА.

— Хотя бы подскажи, где сейчас этот Ринсвинд!

Смерть пожал плечами. Этот жест особенно шёл его зловещей фигуре.

— В СКУНДСКОМ ЛЕСУ, К КРАЮ ОТ ОВЦЕПИКСКИХ ГОР.

— И что он там делает?

— ЖАЛЕЕТ СЕБЯ.

— О-о.

— НУ ЧТО, МОЖНО МНЕ ИДТИ?

Гальдер рассеянно кивнул. Он с сожалением подумал о ритуале изгнания, который начинался словами «Изыди, мерзкая тень» и содержал несколько довольно впечатляющих пассажей, в произнесении которых волшебник постоянно упражнялся. Впрочем, сейчас у него не было настроения произносить эту долгую речь.

— О да, — отозвался он. — Кстати, спасибо, — а потом, поскольку не стоит зря заводить врагов среди созданий ночи, вежливо добавил: — Надеюсь, вечеринка удалась.

Смерть не ответил. Он смотрел на Спольда, как собака на кость, только в данном случае все было более или менее наоборот.

— Я сказал, надеюсь, вечеринка удалась, — громко повторил Гальдер.

— ПОКА ДА, — ровным голосом проговорил Смерть. — НО, ДУМАЮ, ГДЕ-ТО В ПОЛНОЧЬ С ВЕСЕЛЬЕМ БУДЕТ ПОКОНЧЕНО.

— Почему?

— ОНИ ВСЕ ЖДУТ НЕ ДОЖДУТСЯ, КОГДА Я МАСКУ СНИМУ.

Он исчез, оставив после себя соломинку от коктейля и обрывок серпантина.

За церемонией незаметно наблюдал один человек. Разумеется, это абсолютно против правил, но Траймон знал о правилах все и всегда считал, что они существуют только для того, чтобы их придумывать, а не затем, чтобы им подчиняться.

Восемь магов принялись спорить о том, что имел в виду призрак, а Траймон направился на главный уровень университетской библиотеки.

Это место внушало благоговейный ужас. Многие книги были магическими, а в случае с гримуарами очень важно помнить одно: они смертельно опасны в руках любого библиотекаря, который любит порядок, потому что он непременно поставит их на одну полку. А это не очень-то благоразумно, когда имеешь дело с книгами, склонными к утечке магии, тем более что числом больше двух они образуют критическую Черную Массу. Вдобавок к этому, многие второстепенные заклинания очень привередливы насчет того, с кем они водят компанию, и имеют обыкновение выражать протест, раздраженно швыряя книги через комнату. Ну и, конечно, всегда следует помнить о полуосязаемом присутствии обитающих в Подземельных Измерениях Тварей, которые собираются вокруг мест утечки магии и постоянно пробуют стены реальности на прочность.

Работа магического библиотекаря, которому приходится проводить свои трудовые дни в такой накаленной атмосфере, — занятие, сопряженное с особым риском.

Главный библиотекарь сидел на крышке своего стола и спокойно, очень сознательно чистил апельсин.

Заслышав входящего Траймона, он поднял глаза.

— Мне нужно все, что имеется у нас по пирамиде Цорта, — сказал волшебник. Поскольку он пришел подготовленным, то сразу вытащил из кармана банан.

Библиотекарь скорбно взглянул на угощение и с тяжелым шлепком соскочил на пол. Траймон почувствовал, как ему в руку просунулась мягкая ладонь, и библиотекарь с грустным видом заковылял между книжными полками, увлекая волшебника за собой. Рука его походила на маленькую кожаную перчатку.

Вокруг них искрились и потрескивали книги. Временами случайный разряд ненаправленной магии проскакивал на приколоченные к полкам пруты заземления. В воздухе чувствовался жестяной, голубоватый запах, а на самой границе слышимости раздавался жуткий щебет подземельных существ.

Подобно другим помещениям Незримого Университета, библиотека занимала куда больше места, чем позволяли предположить её наружные размеры, — магия всегда искажает пространство крайне странным образом. Возможно, эта библиотека, единственная во вселенной, обладала полками Мебиуса. Однако мысленный каталог библиотекаря работал великолепно. Они остановились рядом с высоченной стопкой покрытых плесенью книг, и библиотекарь, подтянувшись, взлетел наверх, в темноту. Послышался шелест бумаги, и на Траймона опустилось облако пыли. Вскоре библиотекарь вернулся; в руках он сжимал тоненькую книжечку.

— У-ук, — сказал он.

Траймон осторожно взял книжицу.

Переплет её был исцарапанным, с потрепанными краями, а позолота с заголовка давно слезла, но волшебник кое-как разобрал слова, написанные на древнем магическом языке Цортской долины: «И Виликий Храмм заветца Цорт, Таинствиная Исторея».

— У-ук? — с беспокойством осведомился библиотекарь.

Траймон бережно листал книгу. С языками у него было туговато, он считал их крайне неэффективными и, будь его воля, заменил бы какой-нибудь удобопонятной системой чисел, но эта книга, похоже, была именно той, которую он искал. Многозначительные иероглифы покрывали большинство её страниц.

— Это у тебя единственная книга по пирамиде Цорта?медленно спросил он.

— У-ук.

— Ты абсолютно уверен?

— У-ук.

Траймон прислушался. Вдалеке он различил звук приближающихся шагов и препирающихся голосов. Но он подготовился к этому.

— Ещё банан хочешь? — спросил Траймон, опуская руку в карман.

Скунд действительно был зачарованным, хотя подобные леса на Диске — довольно распространенное явление. Зато он был единственным лесом во вселенной, который назывался — на местном языке — «Твой Палец, Болван», что является дословным переводом слова «Скунд».

Причина такого названия, к сожалению, слишком банальна. Когда первые исследователи из теплых земель у Круглого моря попали в холодные глубинные земли, они заполняли белые пятна на своих картах следующим образом. Хватали ближайшего аборигена, указывали на какой-нибудь ориентир, задавали вопросы, громко, отчетливо выговаривая слова, и записывали все, что болтал обалдевший туземец. Поэтому в поколениях атласов были увековечены такие географические изыски, как «Просто Гора», «Понятия Не Имею», «Чего?» и, естественно, «Твой Палец, Болван».

Вокруг лысой вершины горы Улсканраход («Кто Этот Идиот, Который Не Знает, Что Такое Гора?») собрались облака. Сундук уютно стоял под промокшим насквозь деревом, которое безуспешно пыталось завязать с ним разговор.

Двацветок и Ринсвинд спорили. Предмет спора сидел на шляпке своего гриба и следил за ними заинтересованным взглядом. Предмет был похож на того, кто пахнет как самый типичный житель гриба, и Двацветка это беспокоило.

— А почему у него тогда нет красного колпачка?

Ринсвинд замешкался, отчаянно пытаясь понять, куда клонит турист.

— Что? — сдался он.

— У него должен быть красный колпачок, — авторитетно заявил Двацветок. — Кроме того, ему не мешало бы помыться, да и не компанейский он какой-то. Не лепрекон, и все тут.

— Ты это о чем?

— Да ты на его бороду посмотри, — сурово указал Двацветок. — У сыра и то больше борода.

— Послушай, у него рост шесть дюймов, и живет он внутри гриба, — рявкнул Ринсвинд. — Кто ж он, как не треклятый лепрекон?

— Мы что, должны ему верить, потому что он так говорит?

Ринсвинд опустил взгляд на лепрекона, сказал: «Извини», — и отвел Двацветка на другую сторону полянки.

— Послушай, — прошипел он сквозь зубы, — а если бы он был ростом в пятнадцать футов и утверждал, что он великан, мы бы ему тоже не поверили?

— Он мог бы оказаться очень высоким гоблином, — не уступал Двацветок.

Ринсвинд оглянулся на крохотную фигурку, которая в данный момент прилежно ковыряла в носу.

— Ну и что? — спросил он. — Лепрекон, гоблин, фея — что с того?

— Только не фея, — твердо сказал Двацветок. — Феи носят зеленые комбинашки и остроконечные колпачки, а на головах у них — крошечные шишечки-антенны. Я на картинке видел.

— Где-где?

Двацветок смутился и уставился на носки башмаков.

— По-моему, это называлось «считалочки-выручалочки».

— Что? Что называлось?

Маленький турист внезапно очень заинтересовался тыльной стороной своих ладоней.

— «Малышовая Книга Цветочных Фей», — пробормотал он.

Лицо Ринсвинда выразило недоумение.

— Это что, книга советов, как не связываться с ними? — спросил он.

— О нет, — торопливо ответил Двацветок. — Эта книжка про то, где их искать. Я до сих пор помню картинки. — На его лице появилось мечтательное выражение, и Ринсвинд мысленно застонал. — Там даже была особая фея, которая прилетала и забирала твои зубки.

— Что, вот так прилетала и выдирала все зубы?..

— Да нет, не так. После того как у тебя выпадет зуб, тебе нужно спрятать его под подушку, тогда ночью прилетит фея, заберет твой зуб и оставит взамен один райну.

— Зачем?

— Что зачем?

— Зачем ей зубы?

— Ну, она забирала их, и все.

Ринсвинд мысленно представил себе некое странное существо, живущее в замке, сделанном из гнилых зубов. Это была одна из тех мысленных картинок, которые стараешься побыстрее забыть. Но безуспешно.

— Аг-ха, — сказал Ринсвинд.

Красные колпачки! Он подумал, не стоит ли просветить туриста насчет того, каково жить на свете, когда лягушка представляется тебе хорошим обедом, кроличья нора — подходящим укрытием от дождя, а сова — молчаливым ужасом, парящим в ночи. Штаны из кротового меха оригинальны до тех пор, пока тебе не приходится лично сдирать их с первоначального обладателя, который, паршивец, забился в угол своей норы и угрожающе скалится. Что же касается красных колпачков, то каждый, кто разгуливает по лесу в ярком, бросающемся в глаза наряде, долго не живет.

«Послушай, — хотелось сказать Ринсвинду, — жизнь у лепреконов и гоблинов мерзкая, жестокая и короткая. Каковы хозяева, такова и жизнь».

Ему хотелось сказать все это, но он не мог. Двацветок, хоть ему и не терпелось познать бесконечность, на деле никогда не выходил за пределы собственных представлений. Сказать ему правду — все равно что пнуть спаниеля.

— Сви ви видль вит, — произнес чей-то голос рядом с ногой Ринсвинда.

Волшебник посмотрел вниз. Лепрекон, который представился ему как Свирс, посмотрел вверх. Ринсвинду хорошо давались языки, поэтому он сразу понял, что сказало маленькое существо.

— У меня со вчерашнего дня осталось немного тритонового шербета, — произнес Свирс.

— Звучит замечательно, — отозвался Ринсвинд.

Свирс снова потыкал его в щиколотку.

— Тот второй большак, с ним все в порядке? — участливо спросил он.

— Это всего-навсего шок от соприкосновения с действительностью, — ответил волшебник. — У тебя случаем не найдется красного колпачка?

— Вит?

— Да я так, просто подумал.

— Я знаю, где есть еда для большаков, — сказал лепрекон. — И убежище тоже. Это недалеко.

Ринсвинд взглянул на хмурящееся небо. Дневной свет постепенно оставлял пейзаж, а у облаков был такой вид, словно они недавно узнали, что такое снег, и сейчас обдумывают, а не попробовать ли. Разумеется, тем, кто живет в грибах, не всегда можно доверять, но как раз сейчас ловушка с приманкой в виде горячей еды и чистых простыней вызвала бы у волшебника желание наплевать на все и прыгнуть прямо в капкан.

Они отправились в путь. Несколько секунд спустя Сундук осторожно поднялся и двинулся следом.

— Эй!

Он аккуратно, в сложной последовательности перебирая маленькими ножками, развернулся и, казалось, посмотрел вверх.

— А как оно, быть сделанным столяром? — с беспокойством спросило дерево. — Наверное, больно было?

Сундук вроде как задумался над этим. Каждая медная петля, каждый сучок излучали крайнюю сосредоточенность.

Потом он пожал крышкой и побрел прочь.

Дерево вздохнуло и стряхнуло с ветвей несколько увядших листьев.

Домик был маленьким, полуразвалившимся и нарядным, как игрушка. Должно быть, решил Ринсвинд, здесь поработал какой-то безумный резчик по дереву, и сотворил он нечто поистине ужасающее, прежде чем его успели оттащить. На каждой двери и ставне красовались грозди деревянного винограда и окошечки в виде полумесяца, а стены штурмовали батальоны резных сосновых шишек. Волшебник был готов к тому, что из верхнего окна вот-вот выскочит гигантская кукушка.

Что он ещё заметил, так это характерно маслянистый воздух. Из-под ногтей волшебника посыпались крошечные зеленые и пурпурные искры.

— Сильное магическое поле, — пробормотал он. — По меньшей мере в сотню миличар^[14].

— Магия здесь повсюду, — сообщил Свирс. — Раньше тут жила одна старая ведьма. Она покинула это место много лет назад, но магия ещё поддерживает домик в нормальном состоянии.

— Слушай, дверь какая-то странная… — объявил Двацветок.

— Зачем домику магия? — недоуменно пожал плечами Ринсвинд.

Двацветок осторожно прикоснулся к стене.

— Да она вся липкая!

— Нуга, — объяснил Свирс.

— О боги! Настоящий пряничный домик! Ринсвинд, настоящий…

Ринсвинд угрюмо кивнул.

— Ага, Кондитерская школа архитектуры, — подтвердил он. — Она так и не привилась.

Он с подозрением посмотрел на дверной молоток из лакрицы.

— Он вроде как регенерирует, — пояснил Свирс. — На самом деле замечательное творение. В наши дни такой дом ни за что не построишь — негде взять пряники.

— Правда? — мрачно поинтересовался Ринсвинд.

— Заходите, — пригласил лепрекон. — Только поосторожнее с дверным ковриком.

— Почему?

— Сахарная вата.

Огромный Диск медленно поворачивался под усердно вращающимся солнцем. Дневной свет лужами собирался во впадинах и с наступлением ночи исчезал совсем.

Склонившись над книгой, Траймон сидел в своей промозглой комнатушке в Незримом Университете. Его губы шевелились, а глаза упорно следовали за пальцем, которым он водил по незнакомому древнему шрифту. Он прочел, что Великая Пирамида Цорта, ныне исчезнувшая с лица Диска, состояла из одного миллиона трех тысяч десяти блоков известняка и во время её сооружения десять тысяч рабов сошли в могилу. Он узнал, что она представляла собой лабиринт тайных ходов, стены которых, по слухам, были украшены квинтэссенцией мудрости древнего Цорта. Ему стало известно, что её высота, сложенная с длиной и разделенная на половину ширины, ровно в 1,67563 или, точнее, 1 237,98712567 раза больше разницы между расстоянием до солнца и весом маленького апельсина. Он выяснил, что на возведение пирамиды ушло полных шестьдесят лет.

«Честно говоря, бритвенное лезвие проще заточить вручную, чем возиться с такой громадой», — решил он про себя.

А в Скундском лесу Двацветок и Ринсвинд устраивались закусить пряничным камином и с тоской думали о маринованном луке.

И очень далеко оттуда, но двигаясь курсом на сближение, величайший герой, который когда-либо появлялся на Диске, сворачивал себе сигарету, совершенно не подозревая об уготованной ему роли.

Козья ножка, которую он скручивал искусными пальцами, была довольно необычной, потому что, подобно многим странствующим волшебникам, от которых он перенял это искусство, герой имел привычку складывать окурки в кожаный кисет и употреблять их для изготовления новых самокруток. Таким образом, согласно велению неумолимого закона средних чисел, какую-то часть этого табака он курил в течение многих лет. Та штука, которую он безуспешно пытался прикурить, была… в общем, ею можно было мостить дороги.

Её изготовитель пользовался настолько славной репутацией, что даже отряд конных кочевников-варваров уважительно пригласил его к своему костру из конского навоза. Кочевники Пупземелья на зиму обычно переселялись поближе к Краю. Это племя непредусмотрительно установило свои фетровые шатры в удушающей жаре минус трех градусов, и теперь большинство кочевников расхаживали с облупленными носами и жаловались на тепловой удар.

— Каковы же величайшие ценности, которые даются нам в жизни? — изрек вождь варваров.

Это одна из тех вещей, которые полагается говорить в варварских кругах, чтобы поддержать свою репутацию.

Человек, который сидел справа от вождя, задумчиво допил коктейль из кобыльего молока и крови снежной кошки и высказался следующим образом:

— Чистый степной горизонт, ветер в твоих волосах, свежая лошадь под тобой.

Человек слева от вождя ответил:

— Крик белого орла в небесных высях, снегопад в лесу, верная стрела на твоей тетиве.

Вождь кивнул и произнес:

— Это, конечно же, вид убитого врага, унижение его племени, стоны и плач его женщин.

При столь вызывающем утверждении из-под всех бород послышалось одобрительное бормотание.

Потом вождь уважительно повернулся к гостю, небольшой фигурке, заботливо отогревающей у огня отмороженные конечности, и обратился к нему со словами:

— Однако наш гость, чье имя — легенда, должен поведать нам истину: каковы же величайшие ценности в человеческой жизни?

Гость прервал очередную неудачную попытку прикурить.

— Што ты шкажал? — беззубо прошамкал он.

— Я сказал: каковы же величайшие ценности в человеческой жизни?

Воины нагнулись поближе. Ответ героя стоило услышать.

Гость долго и упорно думал, а потом с нарочитой неспешностью изрек:

— Горячая вода, хорошие штоматологи и мягкая туалетная бумага.

В горне полыхало яркое октариновое пламя. Гальдер Ветровоск — обнаженный по пояс, с лицом, скрытым под маской из закопченного стекла, — вгляделся прищуренными глазами в сияние и с хирургической точностью опустил молоток. Зажатая в щипцах магия визжала и извивалась, но волшебник хладнокровно продолжал наносить удары, вытягивая её в полосу бьющегося в агонии огня.

Где-то скрипнула половица. Гальдер провел за настройкой пола немало часов — мудрая предосторожность, если имеешь честолюбивого помощника, который ходит неслышно, как кошка. Ре бемоль. Это означает, что он справа от двери.

— А, Траймон, — не оборачиваясь, сказал Гальдер и с некоторым удовлетворением отметил у себя за спиной едва слышный вздох. — Хорошо, что пришел. Дверь закрой, пожалуйста.

Траймон с ничего не выражающим лицом захлопнул тяжелую дверь. На полке у него над головой плавали в банках с формалином разные заспиртованные нелепицы и наблюдали за ним заинтересованными взглядами.

Подобно всем мастерским волшебников, это помещение выглядело так, словно какой-то таксидермист бросил свое имущество в литейной мастерской, после чего подрался с обезумевшим стеклодувом, по ходу дела раскроив череп прохожему крокодилу (который висел под потолком и сильно вонял камфорой). Здесь были лампы и кольца, которые Траймону прямо-таки не терпелось потереть. Зеркала висели с таким видом, словно могли ответить взглядом на взгляд. В клетке беспокойно шевелилась пара семимильных сапог. Целая библиотека гримуаров, разумеется, не таких могущественных, как Октаво, но тем не менее до отказа набитых заклинаниями, потрескивала и звенела цепями, чувствуя на себе алчные взгляды волшебника. Неприкрытое могущество этих книг возбуждало Траймона, как ничто другое, но он осуждал Гальдеровы неряшливость и пристрастие к театральности.

Например, ему было небезызвестно — он подкупил одного из слуг, — что зеленая жидкость, таинственно булькающая в лабиринте изогнутых трубок, размещенных на одном из столов, это всего-навсего зеленая краска с добавлением мыла.

«В один прекрасный день, — думал он, — я вышвырну этот хлам вон. Начиная с треклятого аллигатора». Костяшки его пальцев побелели…

— Ну что ж, — приветливо сказал Гальдер, вешая передник на стену и устраиваясь в кресле с ручками в виде львиных лап и утиными ножками. — Ты послал мне эту мему, которая рядом…

Траймон пожал плечами.

— Меморандум. Я просто указал, господин, что главы остальных орденов выслали в Скундский лес своих агентов, чтобы захватить Заклинание, тогда как ты ничего не предпринимаешь. Надеюсь, в свое время ты откроешь нам причину такого поведения.

— Твоя наивность заставляет меня устыдиться, — отозвался Гальдер.

— Тот из волшебников, кто вернет Заклинание, принесет великую честь себе и своему ордену, — продолжал Траймон. — Остальные пустили в ход сапоги и всевозможные заклятия. Что намереваешься использовать ты, о учитель?

— Кажется, я различил в твоем голосе саркастические нотки?

— Ни в коем разе, учитель.

— Даже тени сарказма не было?

— Ни малейшей, учитель.

— Прекрасно. Потому что я не собираюсь никуда идти.

Гальдер нагнулся, поднял с пола какую-то древнюю книгу, и она, повинуясь вполголоса отданной команде, со скрипом раскрылась. Подозрительно похожая на язык закладка быстро втянулась в переплет.

Гальдер нашарил рядом с подушкой кожаный кисет с табаком и трубку размером с печь для сжигания отходов, с мастерством заядлого курильщика растер в ладонях шарик табака и набил им чашечку. Полыхнуло пламя, вызванное щелчком пальцев. Он глубоко затянулся, удовлетворенно вздохнул и…

…Поднял глаза.

— Ты ещё здесь, Траймон?

— Ты меня вызывал, учитель, — ровным тоном сказал Траймон.

По крайней мере, его голос звучал ровно. Но глубоко в серых глазах помощника сверкала слабая искорка, которая говорила, что он ведет учет всех оскорблений, всех покровительственных огоньков в глазах, всех мягких упреков, всех понимающих взглядов и каждый из них обернется мозгу Гальдера лишним годом погружения в кислоту.

— О да, действительно вызывал. Будь снисходителен к стариковским слабостям, — любезно отозвался Гальдер. Он поднял книгу, которую только что читал. — Я не одобряю суеты. Возня с магическими коврами и прочими штучками очень эффектна, но, по мне, это не настоящая магия. Возьмем, к примеру, семимильные сапоги. Если бы люди были созданы для того, чтобы преодолевать за один шаг две с лишним лиги, Создатель дал бы нам более длинные ноги… О чем это я?

— Не знаю, — холодно промолвил Траймон.

— Ах да. Странно, но в библиотеке по пирамиде Цорта ничего нет. Было бы резонно предположить, что там что-нибудь да есть, как ты думаешь?

— Библиотекарь, разумеется, будет наказан.

Гальдер бросил на него косой взгляд:

— Только ничего радикального. Некоторое время посидит без бананов, и хватит с него.

Пару секунд они молча смотрели друг на друга.

Гальдер первым отвел глаза — ему становилось не по себе, когда он смотрел на Траймона в упор. Все равно что вглядываться в зеркало и видеть, что там никого нет.

— Однако, — сказал он, — как ни странно, я нашел помощь в другом месте. На моих собственных скромных книжных полках. В дневнике Скрельта Переменикорзина, основателя нашего ордена. О мой горячий юный друг, жаждущий ринуться в путь, знаешь ли ты, что происходит, когда умирает волшебник?

— Все заклинания, которые он выучил за свою жизнь, начинают произноситься, — ответил Траймон. — Это говорят нам на одном из самых первых уроков.

— На самом деле в случае с изначальными Восьмью Великими Заклинаниями это не так. Внимательно изучив данный вопрос, Скрельт выяснил, что Великое Заклинание просто укроется в ближайшем сознании, которое будет открыто и готово его принять. Подтолкни-ка сюда вот то большое зеркало, будь так добр.

Гальдер поднялся на ноги и, шаркая, подошел к остывшей наковальне. Полоска магии ещё извивалась, одновременно присутствуя и не присутствуя в этом мире. Она напоминала прорезь, открывающуюся в другую, переполненную горячим голубым светом вселенную. Он спокойно взял её в руки, достал с полки лук и произнес волшебное слово. Магия охотно вцепилась в концы лука, натянув его так, что дерево затрещало. Гальдер выбрал стрелу.

Траймон тем временем вытащил тяжелое стоячее зеркало на середину комнаты. «Когда я стану главой ордена, — пообещал он себе, — никогда не буду шлепать по комнате в домашних тапочках».

Траймон, как уже упоминалось ранее, считал, что молодая кровь способна на многое, надо только убрать с её дороги трухлявые пни. Однако ему было интересно увидеть, что собирается предпринять старый болван-учитель.

Возможно, он испытал бы некоторое удовлетворение, если бы знал, что и Гальдер, и Скрельт Переменикорзин ошибаются.

Гальдер сделал перед зеркалом несколько пассов, отчего оно сначала затуманилось, а потом, прояснившись, показало вид Скундского леса с высоты птичьего полета. Натянув тетиву, волшебник внимательно вгляделся в изображение. Пробормотав пару фраз типа: «Учтем скорость ветра, скажем, три узла» и «Сделаем поправку на температуру», он довольно обычным движением выпустил стрелу.

Если бы законы действия и противодействия имели к происходящему хоть какое-то отношение, стрела шлепнулась бы на пол в нескольких футах от волшебника. Но законам здесь никто не следовал.

Стрела издала звук, который не поддается описанию, но который для полноты изложения можно упрощенно представить как «чпок» плюс три дня напряженной работы в прилично оборудованной радиотелефонной мастерской, и исчезла.

Отбросив лук, Гальдер ухмыльнулся.

— На дорогу ей понадобится около часа, — заявил он. — Потом Заклинание прилетит по ионизированному следу сюда. Ко мне.

— Замечательно, — объявил Траймон, но любой прохожий телепат прочитал бы у него в мозгу сделанную из десятиярдовых букв мысль: «А почему не ко мне?»

Молодой волшебник как раз смотрел на заваленный всяким хламом верстак. Длинный и острый нож показался ему словно специально изготовленным для исполнения замысла, который внезапно пришел в его голову.

Насилие было одним из тех дел, в которых Траймон предпочитал участвовать не иначе как через посредника. Но пирамида Цорта совершенно недвусмысленно высказалась насчет наград тому, кто сведет Восемь Заклинаний воедино в нужное время. Нет, Траймон не допустит, чтобы годы кропотливого труда пропали даром. Какому-то старому дураку пришла в голову блестящая мысль — ну и что?

— Не хочешь какао? Все равно ждем, — спросил Гальдер, ковыляя через комнату к колокольчику для вызова слуг.

— Очень хочу, — процедил Траймон, поднимая нож и взвешивая в руке, чтобы прикинуть точность полета. — Я должен поздравить тебя, учитель. Вижу, всем нам нужно подниматься рано-рано утром, чтобы когда-нибудь взять над тобой верх.

Гальдер расхохотался. Нож покинул руку Траймона с такой скоростью, что (благодаря несколько медлительной природе света Плоского мира) стал чуть-чуть короче и немного массивнее за то время, пока летел, нацеленный точно в Гальдерову шею.

До неё он не долетел. Вместо этого нож свернул в сторону и начал быстро вращаться по кругу — так быстро, что у Гальдера словно металлический воротник появился. Волшебник повернулся. Внезапно Траймону показалось, что его учитель подрос сразу на несколько футов.

Нож сорвался со своей орбиты и, задрожав, впился в дверь, пройдя рядом с ухом Траймона на расстоянии какой-нибудь тени.

— Рано-рано утром? — любезно переспросил Гальдер. — Мой дорогой юноша, если ты хочешь взять надо мной верх, тебе вообще придется забыть про сон.

— Скушай ещё немного стола, — предложил Ринсвинд.

— Нет, спасибо, я не люблю марципан, — ответил Двацветок. — И вообще, это неправильно — есть чужую мебель.

— Не беспокойся, — сказал Свирс. — Старую ведьму не видели здесь уже много лет. Говорят, её окончательно доконала парочка каких-то юных сорванцов.

— Современная молодежь, — прокомментировал Ринсвинд.

— А я считаю, что виноваты родители, — отозвался Двацветок.

После того как вы вносили в свое сознание необходимые мысленные коррективы, пряничный домик начинал казаться довольно приятным местом. Остаточная магия не давала ему развалиться, а местные дикие звери, которые ещё не скончались от неизлечимого кариеса, обходили его стороной. В камине ярким и неряшливым огнем горели лакричные поленья. Ринсвинд попытался набрать дров в лесу, но быстро отказался от этой затеи. Тяжело жечь дрова, которые с тобой разговаривают.

Он рыгнул.

— Это очень вредно для здоровья. Я хочу сказать: почему обязательно сладости? Почему не хрустящие хлебцы и сыр? Или вот салями — я бы не отказался от хорошего дивана из салями.

— Понятия не имею, — отозвался Свирс. — Старая бабка Недоумка занималась сладостями, и все тут. Видел бы ты её меренги…

— Видел, — ответил Ринсвинд. — Я же пробовал матрасы…

— Пряники — более традиционный материал, — вставил Двацветок.

— Для матрасов?

— Не глупи, — рассудительно заметил Двацветок. — Ты когда-нибудь слышал о пряничном матрасе?

Ринсвинд застонал. Он думал о еде — точнее, о еде в Анк-Морпорке. Странно, но эта старая дыра, по мере того как он от неё удалялся, виделась ему все более и более привлекательной. Ему достаточно было закрыть глаза, чтобы представить себе — во всех аппетитных подробностях — рыночные прилавки с национальными блюдами сотен различных культур. Там можно было отведать сквиши или суп из плавников акул, настолько свежий, что ныряльщики за жемчугом и близко к нему не подойдут, а…

— Как по-твоему, я мог бы купить этот дом? — спросил Двацветок.

Ринсвинд помедлил. Прежде чем ответить на неожиданный вопрос туриста, нужно было как следует подумать, и это обязательно окупалось.

— Зачем? — осторожно сказал он.

— Ну, в нем прямо-таки пахнет архаикой.

— А-а.

— А что такое архаика? — спросил лепрекон, с опаской принюхиваясь и всем своим видом показывая, что он, Свирс, тут ни при чем.

— По-моему, это какой-то горный козел, — ответил Ринсвинд. — В любом случае ты не можешь купить этот дом, потому что тебе не у кого его купить…

— Мне кажется, я мог бы это устроить, от имени совета леса, разумеется, — перебил Свирс, стараясь не встречаться с волшебником взглядом.

— …Да и как ты потащишь его с собой? В Сундук ты его не запихнешь!

Ринсвинд кивнул на Сундук, который лежал у огня и совершенно непостижимым образом ухитрялся быть похожим на удовлетворенного, но готового к прыжку тигра. Волшебник быстро перевел взгляд обратно на туриста. Лицо его вытянулось.

— Ведь не запихнешь? — с сомнением уточнил он.

Он так и не смог освоиться с фактом, что внутреннее пространство Сундука в отличие от внешней оболочки находится совсем в ином мире. Это был всего лишь побочный продукт сундуковой необычности, но Ринсвинду бывало не по себе, когда он видел, как Двацветок до отказа набивает Сундук грязными рубахами и старыми носками, а потом открывает крышку, и под ней оказывается стопка восхитительно свежего белья, от которого слабо пахнет лавандой. А ещё Двацветок покупал уйму самобытных местных поделок — или, как выражался Ринсвинд, хлама, — и даже семифутовый церемониальный шест для щекотки свиней помещался в Сундуке совершенно свободно, нигде не выпирая.

— Не знаю, — сказал Двацветок. — Ты волшебник, тебе лучше знать.

— Ну, в общем, багажная магия — это высокоспециализированное искусство, — пояснил Ринсвинд. — Да и лепреконы вряд ли согласятся продать домик, ведь это… это… — он порылся в словах, которым его научил сумасшедший турист, — это достопримечательность.

— А что это значит? — заинтересованно спросил Свирс.

— Это значит, что такие, как он, будут толпами валить сюда, чтобы посмотреть на этот домик, — ответил Ринсвинд.

— Почему?

— Потому что… — Ринсвинд снова задумался в поисках подходящих слов. — Он оригинальный. Гм, старосветский. Фольклористичный. Э-э, восхитительный пример исчезнувшей разновидности народного творчества, впитавшей в себя традиции давно прошедших времён.

— Да ну? — удивился Свирс, обалдело оглядывая домик.

— Ага.

— Все это?

— Боюсь, что да.

— Я помогу вам собрать вещи.

Ночь медленно тянется под покровом нависающих облаков, которые закрывают большую часть Диска… Однако оно и к лучшему, что небо все закрыто, ибо, когда покров рассеется и астрологи как следует рассмотрят небесную высь, они будут очень, очень рассержены.

А в различных частях леса отряды волшебников плутают, ходят кругами, прячутся друг от друга и нервничают, потому что каждый раз, когда они натыкаются на дерево, оно перед ними извиняется. Но каким бы неуверенным ни было их продвижение, кое-кто из них подошел к пряничному домику совсем близко…

Впрочем, сейчас самое время вернуться к расползшимся во все стороны постройкам Незримого Университета и, в частности, к покоям Грейхальда Спольда, на данный момент старейшего волшебника на Диске. Причём Грейхальд преисполнен решимости оставаться таковым ещё очень долго…

Однако только что ему довелось испытать крайнее удивление и огорчение.

В течение последних нескольких часов он был очень занят. Да, он был глух и не слишком сообразителен, но престарелые волшебники обладают хорошо развитыми инстинктами выживания и знают, что когда высокая фигура в черном плаще и с последней новинкой из области сельскохозяйственных инструментов начинает бросать на вас задумчивые взгляды, тут нужно действовать быстро. Слуги были отпущены. Двери запечатаны пастой, изготовленной из растертых в порошок мошек, а на окнах вычерчены защитные октограммы. На пол редкими и пахучими маслами нанесены сложные узоры, очертания которых режут глаз и позволяют предположить, что художник был пьян или прибыл из какого-то другого измерения, а возможно, и то и другое сразу. В самом центре комнаты красуется восьмикратная октограмма Удержания, окруженная красными изелеными свечками. А посреди неё стоит ящик, сделанный из древесины сосны кучерявой, которая доживает до глубокой старости. Ящик этот выстлан алым шелком и снабжен дополнительными защитными амулетами. Грейхальд Спольд знает, что Смерть его ищет, и поэтому потратил много лет на создание неприступного убежища.

Он как раз установил замысловатый часовой механизм замка на нужное время и, закрыв крышку, откинулся на подушку в приятном сознании того, что здесь ему обеспечена абсолютно надежная защита от самого неумолимого из всех врагов. Но он совсем забыл, насколько важную роль могут играть в предприятиях подобного рода вентиляционные отверстия…

И рядом с ним, у самого его уха, чей-то голос только что произнес:

— ТЕМНОВАТО ЗДЕСЬ, А?

Пошел снег. Леденцовые окна пряничного домика ярко и весело сияли, разгоняя ночную тьму.

С одной стороны полянки зарделись три крошечные точки алого света, и послышался сдавленный грудной кашель.

— Заткнитесь! — зашипел волшебник третьего уровня. — Нас услышат!

— Кто услышит? От парней из Братства Очковтирателей мы ускользнули на болотах, а эти придурки из Почтенного Совета Провидцев все равно пошли не в ту сторону.

— Ага, — сказал самый младший волшебник, — но кто с нами постоянно разговаривает? Я слышал, что это магический лес, здесь полно гоблинов, волков и…

— Деревьев, — закончил чей-то голос из темноты высоко наверху. В нем присутствовало нечто такое, что позволяло описать его только как «древесный».

— Ага, — подтвердил младший волшебник. Он затянулся окурком и вздрогнул.

Предводитель отряда высунулся из-за камня и осмотрел домик.

— Ну ладно, — он выколотил трубку о подметку одного из своих семимильных сапог, который в ответ протестующе заскрипел. — Врываемся, хватаем и исчезаем. Все ясно?

— А ты уверен, что там люди? — нервно спросил младший волшебник.

— Естественно, уверен, — огрызнулся предводитель. — А ты кого думаешь найти? Трех медведей?

— Там могут оказаться чудовища. Это как раз такой лес, в котором водятся чудовища.

— И деревья, — добавил из ветвей дружелюбный голос.

— Ага, — осторожно согласился предводитель.

Ринсвинд с опаской посмотрел на кровать. Довольно милая маленькая кроватка из твердой тянучки, инкрустированной карамелью. Он предпочел бы её съесть, а не спать на ней, кроме того, у кровати был такой вид, словно кто-то ей уже пообедал.

— Кто-то ел мою кровать, — сказал он.

— Я люблю тянучку, — обороняющимся тоном заявил Двацветок.

— Смотри, не то прилетит фея, и ты лишишься всех зубов, — предупредил Ринсвинд.

— Не фея, а эльф, — вмешался Свирс с туалетного столика. — Этим занимаются эльфы. И ногти с ног — тоже они. Эльфы иногда такие вспыльчивые.

Двацветок тяжело опустился на кровать.

— Ты все перепутал, — возразил он. — Эльфы благородны, прекрасны, мудры и справедливы. Я где-то об этом читал.

Свирс и коленная чашечка Ринсвинда обменялись понимающими взглядами.

— Мне кажется, ты имеешь в виду не тех эльфов, — медленно сказал лепрекон. — У нас здесь водится другая разновидность. Не то чтобы их в лицо можно было назвать вспыльчивыми… — быстро добавил он. — Лучше этого не делать, если не хочешь принести свои зубы домой в шляпе.

Где-то неподалеку раздался еле слышный характерный скрип открывающейся конфетной двери. В то же самое время с другой стороны домика донесся легчайший звон, словно от камня, который очень деликатно разбил леденцовое окошко.

— Что это было? — спросил Двацветок.

— Что из двух? — уточнил Ринсвинд.

Вслед за этим послышался звук удара тяжелой ветки о подоконник. Свирс с воплем «Эльфы!» пронесся через всю комнату и нырнул в мышиную норку.

— Что будем делать? — осведомился Двацветок.

— Паниковать? — с надеждой предложил Ринсвинд.

Он всегда утверждал, что паника — лучшее средство выживания. В древние времена, как гласила его теория, людей, столкнувшихся лицом к лицу с проголодавшимся саблезубым тигром, можно было легко разделить на тех, кто паниковал, и тех, кто стоял на месте, восклицая: «Какое великолепное животное!» и «Поди сюда, киска».

— Там есть кухонный шкаф, — заметил Двацветок, указывая на узкую дверь, втиснувшуюся между стеной и передней доской камина.

Они торопливо забрались в сладкую, отдающую плесенью темноту. Снаружи раздался скрип шоколадной половицы.

— Я слышал голоса, — сказал кто-то.

— Да, внизу, — добавил другой голос. — Думаю, это очковтиратели.

— Ты же говорил, что мы ускользнули от них на болоте!

— Эй, вы двое, этот дом можно есть! Вот, смотрите, здесь…

— Заткнись!

Скрип повторился в умноженном варианте, и ему ответил приглушенный вскрик с нижнего этажа, где один из почтенных провидцев, проникнув внутрь через разбитое окно и осторожно пробираясь в темноте, наступил на пальцы очковтирателя, который прятался под столом. В воздухе внезапно засвистела и затрещала магия.

— Вот зараза! — выругался снаружи чей-то голос. — Они его поймали! Пошли!

Снова послышался скрип, а потом наступила тишина. Через какое-то время Двацветок сказал:

— Ринсвинд, кажется, в этом шкафу стоит помело.

— Ну и что в этом необычного?

— У этого помела есть руль.

Снизу донесся пронзительный вопль. В темноте кто-то из волшебников попытался открыть Сундук. Грохот, раздавшийся из буфетной, возвестил о внезапном прибытии отряда подлинных мудрецов ненарушенного круга.

— Как ты думаешь, что им нужно? — прошептал Двацветок.

— Не знаю, но, по-моему, благоразумнее будет не выяснять это, — задумчиво ответил Ринсвинд.

— Может, ты и прав.

Ринсвинд осторожно приоткрыл дверцу. Комната была пуста. Он на цыпочках подошел к окну и, взглянув вниз, увидел обращенные к нему лица трех братьев Ордена Полуночи.

— Это он!

Ринсвинд торопливо отпрянул и бросился к лестнице.

Разыгрывающуюся внизу сцену невозможно было описать, но, поскольку во времена правления Олафа Квимби II такое утверждение заслуживало смертной казни, лучше все же попробовать это сделать. Прежде всего, большая часть занятых схваткой волшебников тщилась осветить происходящее разнообразными огнями, шаровыми молниями и магическим сиянием, так что освещение наводило на мысль о дискотеке на фабрике стробоскопов. Каждый старался найти обзор получше и при этом избежать нападения. И абсолютно все пытались держаться подальше от Сундука, который загнал в угол двух почтенных провидцев и щелкал крышкой на каждого, кто к нему приближался. Но один волшебник все же случайно посмотрел наверх.

— Вот он!

Ринсвинд шарахнулся назад, и на него что-то наткнулось. Он торопливо оглянулся и вытаращил глаза, увидев Двацветка, сидящего верхом на помеле, которое парило в воздухе.

— Ведьма, должно быть, забыла взять его с собой! — сообщил турист. — Настоящее летучее помело!

Ринсвинд заколебался. От прутьев помела сыпались октариновые искры. Кроме того, Ринсвинд ненавидел высоту почти больше всего на свете. Но дюжина очень злых и раздраженных волшебников, несущихся по лестнице в его сторону, заставила его изменить своим привязанностям.

— Ладно, — сказал он, — но за руль сяду я.

Он лягнул сапогом какого-то волшебника, который уже дошел до середины Заклятия Связывания По Рукам и Ногам, и вскочил на помело. Оно, подпрыгивая, слетело вниз по лестнице и перевернулось, так что Ринсвинд, к своему ужасу, оказался лицом к лицу с одним из Братьев Полуночи.

Он завопил и конвульсивно дернул руль.

Несколько вещей случилось одновременно. Помело рванулось вперед, проломило стену и скрылось в облаке крошек; Сундук двинулся на полуночного брата и цапнул его за ногу; и неизвестно откуда со странным посвистывающим звуком появилась стрела, которая пролетела всего в нескольких дюймах от Ринсвинда и вонзилась в крышку Сундука.

Сундук исчез.

В маленькой деревушке, скрытой в глубине леса, дряхлый шаман подбросил в костер несколько прутиков и уставился сквозь дым на смущенного ученика.

— Ящик с ножками? — переспросил он.

— Да, учитель. Он упал с неба и посмотрел на меня, — ответил ученик.

— Значит, у него были глаза, у этого ящика?

— Нет, но… — начал ученик и в недоумении запнулся.

Старик нахмурился.

— Многие видели Топакси, Бога Красного Гриба, и они заслужили имя шамана, — сказал он. — Некоторые видели Скельде, духа дыма, и их называют чародеями. Очень немногие были удостоены лицезрения Умчеррель, души леса, и они известны как повелители духов. Но мало кто видел ящик с сотнями ножек, который смотрел бы на них без глаз, и такие люди обычно зовутся идио…

Его речь была прервана внезапным пронзительным жужжанием и порывом снега, который разметал костер по темной хижине. В воздухе промелькнуло смазанное пятно, противоположная стена улетела в ночь, и видение исчезло.

Наступило долгое молчание. За которым последовало молчание покороче. И наконец старый шаман осторожно поинтересовался:

— Ты случайно не видел, как двое человек только что пронеслись сквозь хижину, сидя вверх ногами на помеле, вопя и крича друг на друга?

Ученик посмотрел на него ровным взглядом.

— Разумеется, нет, — ответил он.

Старик облегченно вздохнул.

— Слава богам, — сказал он. — Я тоже.

Глава 3

В пряничном домике царила суматоха, потому что волшебники рвались не столько отправиться в погоню за помелом, сколько помешать другим сделать то же самое. Это привело к нескольким достойным сожаления инцидентам. Наиболее эффектный и, без сомнения, самый трагический имел место быть, когда один из провидцев попытался пустить в ход семимильные сапоги, не предварив эту операцию соответствующей последовательностью заклинаний и подготовительных обрядов.

Как уже давалось понять, семимильные сапоги — это крайне ненадежная форма магии, а провидец слишком поздно вспомнил о той осторожности, которую следует проявлять в обращении с транспортным средством — в особенности если это средство иногда пытается унести одну ногу за две с лишним лиги от другой.

Бушевали первые снежные бури, и большую часть Диска закрывала подозрительно плотная пелена облаков. Однако со значительной высоты и при серебристом свете крошечной луны Плоского мира Диск представлял собой одно из самых красивых зрелищ во всей множественной вселенной.

Гигантские облачные ленты в несколько сотен миль длиной тянулись от Краепада к горам в районе Пупа. В холодной хрустальной тишине огромные белые спирали морозно поблескивали под звездами, неощутимо поворачиваясь, совсем как если бы Создатель помешал свой кофе и добавил туда сливок.

Ничто не тревожило сияющую сцену, которая…

Какой-то небольшой предмет вынырнул из облачного слоя, волоча за собой клочья тумана. В стратосферном спокойствии звуки перебранки были слышны ясно и отчетливо.

— Ты же сказал, что умеешь летать на такой штуке!

— Ничего я не говорил. Я просто сказал, что ты этого точно не умеешь!

— Но я ни разу в жизни даже не сидел на помеле!

— Какое совпадение!

— Во всяком случае, ты сказал… Посмотри на небо!

— Нет, этого я не говорил!

— Что случилось со звездами?

Вот так и вышло, что Ринсвинд и Двацветок стали первыми двумя людьми на Диске, которые увидели, что готовит им будущее.

В тысяче миль под ними пик Кори Челести пронизывал небо, отбрасывая на бурлящие облака сверкающую, как нож, тень, так что богам тоже следовало бы обратить внимание на происходящее. Однако боги обычно не смотрят на небо; кроме того, сейчас они занимались тяжбой с Ледяными Великанами, которые наотрез отказывались убавить звук своего радиоприемника.

К Краю по направлению движения Великого А’Туина звезды были сметены с небес.

В этом круге черноты сияла всего одна звезда, багровая и злобная, похожая на искру в глазнице бешеного хорька. Она была маленькой, ужасной и неотвратимой. Диск двигался прямо на неё.

Ринсвинд абсолютно точно знал, как следует поступать в подобных обстоятельствах. Он завопил и направил помело вертикально вниз.

Гальдер Ветровоск встал в центр октограммы и вскинул руки вверх.

— Уршало, дилептор, к’хула, исполните моё повеление!

Над его головой образовался легкий туман. Гальдер искоса взглянул на Траймона, который с надутым видом стоял на краю магического круга, и сказал:

— Следующий кусок будет особо впечатляющим. Смотри. Кот-б’хай! Кот-шам! Ко мне, о духи маленьких, отдельно стоящих скал и встревоженные мыши не менее трех дюймов длиной!

— Что? — переспросил Траймон.

— Этот пассаж потребовал долгих изысканий, — согласился Гальдер. — Особенно кусок про мышей. Но на чем это я остановился? Ах да…

Он снова воздел руки. Траймон наблюдал за ним, рассеянно облизывая губы. Старый болван сосредоточился, с головой уйдя в заклинание и почти позабыв о своем коллеге.

По комнате прокатились магические слова. Они отскакивали от стен и торопливо скрывались за полками и сосудами. Траймон застыл в нерешительности.

Гальдер прикрыл глаза и с застывшим в экстазе лицом выговорил последнюю руну.

Траймон напрягся, его пальцы снова обхватили рукоять ножа. Гальдер открыл один глаз, кивнул молодому волшебнику и метнул заряд магической силы, который распластал юного соперника о стену.

Гальдер подмигнул ему и опять поднял руки.

— Ко мне, о духи…

Последовали раскат грома, коллапс света и мгновение полной физической неуверенности, в течение которого стены и те вывернулись наизнанку. Кто-то резко втянул в себя воздух, затем послышался глухой, увесистый шлепок.

В комнате наступила внезапная тишина.

Несколько минут спустя Траймон выполз из-за кресла, отряхнулся от пыли, просвистел несколько случайных тактов и, с преувеличенным вниманием глядя на потолок, как будто никогда не видел его раньше, повернулся к двери. Нечто в его движениях наводило на мысль о том, что он пытается побить мировой рекорд по непринужденной ходьбе.

Сундук прижался к полу в центре круга и открыл крышку.

Траймон остановился и очень-очень осторожно обернулся, страшась того, что ему предстоит узреть.

В Сундуке вроде бы лежало чистое белье, от которого слабо пахло лавандой. Почему-то это было самым устрашающим зрелищем, которое когда-либо видел волшебник.

— Ну что ж, э-э… — промямлил он. — Ты случайно, гм, не видел поблизости ещё одного волшебника?

Сундук умудрился принять ещё более угрожающий вид.

— О, — сказал Траймон. — Что ж, прекрасно. Это неважно.

Он рассеянно потянул на себя край своей мантии и ненадолго погрузился в изучение деталей вышивки. Когда он поднял глаза, ужасный ящик стоял на прежнем месте.

— До свиданья, — выпалил Траймон и бросился бежать.

Ему удалось захлопнуть дверь как раз вовремя.

Глава 4

— Ринсвинд?

Ринсвинд открыл глаза. Не то чтобы это ему помогло. Если раньше он не видел ничего, кроме черноты, то сейчас он не увидел ничего, кроме белизны. Как ни удивительно, это было намного хуже.

— С тобой все в порядке?

— Нет.

— А-а.

Ринсвинд подтянулся и сел. Похоже, они приземлились на запорошенной снегом плите, но каким-то очень уж необычным показался ему этот камень. Во-первых, камни не двигаются…

Мимо Ринсвинда проносились хлопья снега. Двацветок сидел рядом, и его лицо выражало искреннюю озабоченность.

Волшебник застонал. Его кости были очень недовольны недавним обращением и выстраивались в очередь, чтобы предъявить свою жалобу.

— И что теперь? — спросил он.

— Помнишь, когда мы летели, я забеспокоился, как бы не наткнуться на что-нибудь в этой буре? Ты ещё сказал, если мы на что-то наткнемся, то только на облако, набитое каменными плитами…

— Ну и?

— Откуда ты знал?

Ринсвинд оглянулся по сторонам, но, если судить по разнообразию и занимательности окружающего его ландшафта, они с Двацветком могли с тем же успехом сидеть внутри шарика для пинг-понга.

Плита под ними… ну, была самой что ни на есть плитовой. Ринсвинд провел по ней руками и почувствовал оставленные долотом царапины. Приложив к холодному мокрому камню ухо, он вроде бы расслышал глухие медленные удары, похожие на биение сердца. Ринсвинд подполз к краю и с величайшей осторожностью посмотрел вниз.

В этот момент камень, должно быть, пролетел над разрывом в облаках, потому что перед Ринсвиндом на мгновение предстала туманная, но страшно далекая панорама зазубренных горных пиков. Падать до них было очень долго.

Волшебник что-то неразборчиво пробулькал и медленно, дюйм за дюймом, пополз назад.

— Это смешно, — сказал он туристу. — Каменные плиты не летают. Они славятся именно тем, что этого не делают.

— Может, они летали бы, если б могли, — предположил Двацветок. — А эта как раз научилась.

— Будем надеяться, что она не разучится, — отозвался Ринсвинд.

Он съежился в своем промокшем балахоне и мрачно посмотрел на окружающее облако. Он допускал, что где-то в мире есть люди, которые могут как-то контролировать свою жизнь. Они встают по утрам и ложатся в постель с разумной уверенностью, что не упадут за Край света, не будут атакованы какими-то придурками и не очнутся, сидя на плите, которая занеслась слишком высоко. Ринсвинд смутно припомнил, что он тоже когда-то вел такую жизнь.

Волшебник принюхался. От плиты пахло жареным. Запах, казалось, исходил откуда-то спереди и взывал прямо к его желудку.

— Ты что-нибудь чуешь? — спросил он.

— Думаю, это ветчина, — ответил Двацветок.

— Я надеюсь, что это ветчина, — сказал Ринсвинд. — Потому что я собираюсь её съесть.

Он поднялся на подрагивающем камне и потрусил вперед, в гущу облаков, вглядываясь во влажную темноту.

На переднем — ведущем — крае плиты у небольшого костерка сидел в позе «лотоса» невысокий друид. Его голову прикрывал завязанный под подбородком квадратный кусок клеенки. Декоративным серпом друид помешивал на сковородке кусочки ветчины.

— Предупреждаю, с угонщиками я буду расправляться сурово, — заявил он и яростно чихнул.

— А мы тебе поможем, — вызвался Ринсвинд, с тоской взирая на подгорающую ветчину.

Его высказывание слегка озадачило друида, который, к удивлению Ринсвинда, оказался не так уж и стар. Теоретически волшебник допускал, что в мире должны существовать молодые друиды, просто он никогда не пытался представить их себе.

— Так вы не собираетесь угонять мою плиту? — спросил друид, опуская серп.

— Я даже не знал, что камень можно угнать, — устало ответил Ринсвинд.

— Извини, — вежливо вмешался Двацветок. — Кажется, твой завтрак горит.

Друид взглянул вниз и принялся без особого успеха хлопать руками по языкам пламени. Ринсвинд поспешил ему на помощь. Поднялось изрядное количество дыма, пепла и суматохи, однако разделенный триумф по поводу спасенных кусочков подгоревшей ветчины сделал больше, чем целая книга по дипломатии.

— А вообще, как вы сюда попали? — спросил друид. — Мы сейчас летим на высоте пятисот футов, если только я опять не перепутал руны.

Ринсвинд постарался не думать о высоте.

— Мы вроде как заглянули к тебе, пролетая мимо, — сказал он.

— По пути к земле, — дополнил Двацветок.

— Но твоя плита прервала наше падение, — заключил Ринсвинд. Его спина заныла. — Кстати, спасибо, — добавил он.

— Некоторое время назад мне показалось, что мы угодили в какое-то возмущение, — припомнил друид, которого звали Белафон. — Должно быть, это были вы, — он поежился. — Сейчас, наверное, уже утро. К черту правила, я поднимаюсь вверх. Держитесь.

— За что? — поинтересовался Ринсвинд.

— Ну, просто обозначьте общее нежелание упасть отсюда, — сказал Белафон и, вытащив из кармана балахона большой железный маятник, сделал над костром несколько непонятных взмахов.

Вокруг замелькали облака, на приятелей навалилась ужасная тяжесть, и плита вдруг вырвалась к солнечному свету.

В нескольких футах над облачным покровом, попав в холодное, но ярко-голубое небо, она выровнялась. Облака, которые казались леденяще далекими прошлой ночью и ужасно сырыми сегодняшним утром, расстилались пушистым белым ковром. Несколько горных пиков выступали из него на манер островков. Поднятый плитой ветер взбивал облачный ковер в недолговечные вихри. Камень…

Он был примерно тридцати футов в длину, десяти футов в ширину и отливал нежно-голубым цветом.

— Какая потрясающая панорама, — пробормотал Двацветок с сияющими глазами.

— Э-э, а что удерживает нас наверху? — спросил Ринсвинд.

— Убеждение, — ответил друид, выжимая подол балахона.

— А-а, — с умным видом протянул Ринсвинд.

— Удерживать их наверху легко, — сообщил друид. Он поднял вверх большой палец и, прищурившись, нацелился на далекую гору. — Труднее всего приземляться.

— А с виду и не подумаешь, правда? — сказал Двацветок.

— Убеждение — вот то, что не дает вселенной развалиться на части, — заявил Белафон. — И магия здесь ни при чем.

Ринсвинд случайно взглянул сквозь редеющее облако на расстилающийся внизу снежный пейзаж, от которого его отделяло значительное расстояние. Он знал, что находится рядом с безумцем, но к этому ему было не привыкать. Если слушать этого безумца означает оставаться наверху, он — весь внимание.

Белафон уселся на край плиты и свесил ноги.

— Да не беспокойся ты так, — сказал он. — Если ты будешь постоянно думать, что каменные плиты не летают, она может услышать тебя и поддаться твоему убеждению. И ты окажешься прав, понятно? Сразу видно, что с современным мышлением вы не знакомы.

— Похоже на то, — слабо откликнулся Ринсвинд.

Он пытался не думать о камнях на земле. Он старался думать о булыжниках, проносящихся в небе, как ласточки, резвящихся над землей, испытывающих радость полета и взмывающих к солнцу…

Он с ужасом осознал, что это ему не очень-то удается.

Друиды Диска гордились своим прогрессивным подходом к познанию тайн вселенной. Разумеется, подобно другим друидам, они верили в единство всех форм жизни, в целительную силу растений, в естественную смену времён года и в необходимость сжигать заживо тех, кто подходит к этим постулатам с недолжным умонастроением. Они долго и упорно размышляли об основах мироздания и сформулировали следующую теорию.

Функционирование Вселенной, говорили они, зависит от равновесия четырех сил, которые определяются как чары, убеждение, неуверенность и извращенность.

Так вот и выходит, что солнце и луна вращаются вокруг Диска, потому что их убеждали не падать наземь, а не улетают по причине неуверенности. Чары позволяют деревьям расти, а извращенность удерживает в вертикальном положении. И так далее.

Некоторые друиды высказывали предположение, что в этой теории имеются кое-какие изъяны, но их старшие братья по ордену очень доходчиво разъясняли им, что здесь действительно существует место для аргументированной дискуссии, для обмена выпадами в увлекательных научных дебатах — и место это находится на вершине следующего равноденственного костра.

— А, значит, ты астроном? — сказал Двацветок.

— О нет, — отозвался Белафон. Плита плавно обогнула какую-то гору. — Я консультант по компьютерному оборудованию.

— А что такое компьютерное оборудование?

— Ну, вот оно, — ответил друид, постукивая обутой в сандалию ногой по плите. — Во всяком случае, его часть. Это запасная деталь. Я доставляю её на место. На Водоворотных равнинах возникли какие-то неполадки в больших кругах. По крайней мере, так говорят. Я был бы не прочь получать по бронзовой гривне за каждого пользователя, который не прочел руководство по эксплуатации.

Он пожал плечами.

— И каким целям служит это компьютерное оборудование? — спросил Ринсвинд.

Все, что угодно, лишь бы не думать о лежащей под ними пропасти…

— Его можно использовать для того, чтобы… чтобы узнавать, какое сейчас время года, — объяснил Белафон.

— А-а. Ты имеешь в виду, если плита покрыта снегом, значит, сейчас зима?

— Да. В смысле нет. Предположим, ты должен определить, когда взойдет некая определенная звезда…

— Зачем? — спросил Двацветок, излучая вежливый интерес.

— Ну, может, тебе нужно узнать, когда следует сеять хлеб, — пожал плечами Белафон, начиная покрываться испариной. — Или, к примеру…

— Если хочешь, я одолжу тебе свой календарь, — предложил Двацветок.

— Календарь?

— Это такая книжка, которая сообщает, какой сегодня день, — устало сказал Ринсвинд. — Как раз по твоему профилю.

Белафон напрягся.

— Книга? — переспросил он. — Обычная, из бумаги?

— Да.

— Ненадежно все это. Откуда книге знать, какой сегодня день? Бумага считать не умеет, — язвительно заметил друид и с громким топотом, от которого плита угрожающе закачалась, удалился к переднему краю летающего булыжника.

Ринсвинд с усилием сглотнул слюну и подозвал Двацветка поближе.

— Ты когда-нибудь слышал про культурный шок? — прошипел он.

— А что это такое?

— Это то, что случается, когда люди проводят пятьсот лет, пытаясь заставить круг из камней работать как полагается, а потом появляется человек с маленькой книжечкой, в которой есть отдельная страница для каждого дня и словоохотливые вставочки типа: «Самое время сажать кормовые бобы» и «Кто рано встает, тому бог надает», но важнее всего помнить о культурном шоке, знаешь… — Ринсвинд остановился, чтобы перевести дыхание, и беззвучно пошевелил губами, пытаясь припомнить, куда зашла его фраза. — …Что? — закончил он.

— Что?

— Никогда не вызывай его у человека, который удерживает в воздухе тысячетонную каменную плиту.

— Оно ушло?

Траймон осторожно высунулся из-за зубчатого парапета Башни Искусства, громадного осыпающегося каменного шпиля, который возвышался над Незримым Университетом. Студенты и преподаватели магии, собравшиеся далеко внизу, утвердительно кивнули.

— Уверены?

Казначей сложил ладони рупором и крикнул:

— Оно вышибло дверь и спаслось бегством около часа назад.

— Неверно, — отозвался Траймон. — Оно убралось. Это мы спаслись. Что ж, тогда я спускаюсь. Оно кого-нибудь зацапало?

Казначей сглотнул. Он был обыкновенным, добрым, отзывчивым человеком, которому не следовало бы видеть то, чему он явился свидетелем за прошедший час. Разгуливающие по территории мелкие демоны, разноцветные огоньки и полуматериализованные фантазии не были новостью в Незримом Университете. Однако от неумолимого натиска Сундука казначею стало не по себе. Пытаться остановить этот ящик — все равно что удерживать ледник.

— Оно… оно проглотило декана гуманитарного отделения, — прокричал он.

Траймон оживился.

— Нет худа без добра… — пробормотал он и начал спускаться по длинной спиральной лестнице.

Через какое-то время на его губах заиграла легкая, скупая улыбка. День определенно менялся к лучшему.

Траймону нужно было многое организовать. Организация… Самое любимое его занятие.

Плита неслась над высокогорными равнинами, взметая за собой клубы снега, и от сугробов её отделяло всего несколько футов. Белафон суетливо сновал взад-вперед, здесь нанося немного омеловой мази, там рисуя мелом руну. Ринсвинд сидел, сжавшись в комок от страха и изнеможения, а Двацветок беспокоился о своем Сундуке.

— Впереди! — крикнул друид, перекрывая рев встречного потока. — Смотрите, перед вами — великий компьютер небес!

Ринсвинд глянул сквозь растопыренные пальцы. На далеком горизонте появилась грандиозная конструкция из серых и черных плит, установленных концентрическими кругами и мистическими переулками, мрачных и угрожающих на фоне снега. Вряд ли люди передвинули нарождающиеся горы — это, наверное, полчища великанов были обращены в камень какими-то…

— Он похож на огромную кучу камней, — объявил Двацветок.

Белафон так и застыл с поднятой ногой.

— Что? — спросил он.

— И это очень мило, — поторопился добавить турист. Он поискал нужное слово и наконец решился: — Самобытно.

Друид словно окаменел.

— Мило? — переспросил он. — Торжество кремниевой глыбы, чудо современной каменотесной технологии — это мило?

— О да, — ответил Двацветок, для которого сарказм означал всего лишь слово из семи букв, начинающееся на «с».

— А что значит «самобытный»? — поинтересовался друид.

— Это значит «жутко впечатляющий», — торопливо объяснил Ринсвинд. — И, если ты не против, по-моему, нам грозит посадка…

Белафон, частично сменив гнев на милость, повернулся кругом, широко развел руки и выкрикнул ряд непереводимых выражений, закончившийся словом «мило!», которое он произнес оскорбленным шепотом.

Плита сбавила скорость, скользнула в облаке снега вбок и зависла над кругом. Внизу один из друидов нарисовал двумя пучками омелы сложный узор, и Белафон искусно, с едва слышным стуком, установил массивный блок на два гигантских столба.

Ринсвинд выпустил давно сдерживаемое дыхание в одном долгом выдохе, и оно заторопилось прочь, спеша где-нибудь спрятаться.

О бок плиты ударилась лестница, и над краем возникла голова пожилого друида. Он озадаченно посмотрел на двух пассажиров и поднял глаза на Белафона.

— Где тебя черти носили? Семь недель до свячельника, а он у нас снова полетел.

— Привет, Закрия, — отозвался Белафон. — Что случилось на этот раз?

— Все совершенно разладилось. Сегодня он предсказал восход солнца на три минуты раньше. Если ты слышал про разгильдяев, парень, так это он и есть.

Белафон перебрался на лестницу и исчез из виду. Пассажиры посмотрели друг на друга, а потом уставились вниз, на обширное открытое пространство между камнями, образующими внутренний круг.

— И что нам делать? — спросил Двацветок.

— Можно поспать, — предложил Ринсвинд.

Двацветок пропустил его слова мимо ушей и полез вниз по лестнице.

Друиды внутри круга небольшими молоточками простукивали мегалиты и внимательно прислушивались. Несколько огромных камней лежали на боку, и каждый был окружен толпой друидов, которые осматривали плиты, переругиваясь друг с другом. До сидящего наверху Ринсвинда долетали таинственные фразы.

— Идиот, причём здесь программное обеспечение? Песнь Попранной Спирали была специально разработана для концентрических кругов…

— А я говорю, перезапусти его и попробуй простенькую лунную церемонию…

— Хорошо, хорошо, с камнями все в порядке, тогда, значит, во вселенной что-то разладилось?

Сквозь туман, заполняющий измученный мозг, Ринсвинд припомнил ужасную звезду, которую они видели в небе. Прошлой ночью во вселенной действительно что-то разладилось.

Как он снова очутился на Диске?

У него появилось ощущение, что ответ находится где-то в его голове. И он начинал испытывать ещё более неприятное чувство, будто нечто неведомое наблюдает за открывающейся внизу сценой — наблюдает через его глаза.

Заклинание выползло из своего логова, разбитого на нехоженых дорогах Ринсвиндова сознания, и нахально сидело в лобных долях его мозга, разглядывая происходящее и поедая ментальный эквивалент воздушной кукурузы.

Он попытался запихнуть Заклинание обратно — и мир исчез…

Он очутился в темноте, в теплой, отдающей плесенью темноте, темноте склепа, бархатистой черноте саркофага.

Здесь стоял сильный запах старой кожи с кисловатым привкусом, присущим ветхой бумаге. Бумага шуршала.

Волшебник чувствовал, что эта темнота заполнена невообразимыми ужасами, а вся беда с невообразимыми ужасами состоит в том, что их слишком легко вообразить…

— Ринсвинд, — произнес чей-то голос.

Ринсвинд никогда не слышал, как разговаривают ящерицы, но если бы ящерица говорила, то она изъяснялась бы как раз таким голосом.

— Гм, — сказал он. — Да?

Голос хихикнул — странный, довольно бумажный звук.

— Тебе следовало бы спросить: «Где я?», — упрекнул он.

— Думаешь, ответ придется мне по душе? — осведомился Ринсвинд, пристально вглядываясь в темноту.

Теперь, когда его глаза попривыкли, он начал что-то различать. Что-то неопределенное, всего-навсего узор, начертанный в воздухе. Что-то странно знакомое.

— Ну хорошо, — уступил он. — Где я?

— Ты спишь.

— А можно я проснусь?

— Нет, — ответил другой голос, такой же древний и сухой, как и первый, но слегка отличный от него.

— Мы должны сообщить тебе нечто крайне важное, — вступил третий голос, если уж на то пошло, ещё более безжизненный и высохший, чем оба предыдущих.

Ринсвинд тупо кивнул. Заклинание притаилось в глубине его мозга и осторожно заглядывало через мысленное плечо волшебника.

— Ты доставил нам уйму хлопот, юный Ринсвинд, — продолжал голос. — Падаешь за Край света, совершенно не думая о других. Нам, знаешь ли, пришлось серьезно исказить реальность.

— О боги!

— А теперь тебе предстоит выполнить одну очень важную задачу.

— О-о. Ладно.

— Много лет назад мы устроили так, что одно из нас спряталось у тебя в голове. Мы предвидели, что наступит время, когда тебе придется сыграть очень важную роль.

— Мне? Почему?

— Ты часто убегаешь, — сказал один из голосов. — Это прекрасно. Ты один из тех, кто выживает.

— Выживает? Да я дюжины раз был на волосок от гибели!

— Вот именно.

— О-о.

— Но не пытайся снова упасть с Диска. Мы действительно не можем это позволить.

— Кто это «мы»? — спросил Ринсвинд.

В темноте что-то зашуршало.

— В начале было слово, — сообщил сухой голос прямо у него за спиной.

— Сначала было Яйцо, — поправил другой голос. — Я отчетливо помню. Великое Вселенское Яйцо. Немного резиновое на ощупь.

— На самом деле вы оба не правы. Я уверен, что это была первобытная слизь.

— Нет, она появилось потом, — сказал ещё один голос, идущий со стороны Ринсвиндова колена. — Сначала была твердь. Кучи тверди. Довольно липкой, наподобие леденцов. И очень густой…

— Гм, если, конечно, это вас интересует, — послышался надтреснутый голос слева от волшебника, — то все вы заблуждаетесь. В начале было Прокашливание…

— …А потом слово…

— Простите, слизь…

— Определенно резиновое, подумало я…

Наступила тишина. Затем один из голосов осторожно сказал:

— Во всяком случае, что бы это ни было, мы отчетливо помним начало.

— Вот именно.

— Точно.

— И наша задача, Ринсвинд, не допустить, чтобы случилось нечто ужасное.

Ринсвинд, прищурившись, вгляделся в темноту.

— Может, вы будете так добры и объясните, о чем это вы толкуете?

Рядом послышался бумажный вздох.

— Ладно, хватит метафор, — произнес один голос. — Послушай, для нас крайне важно, чтобы ты сохранил Заклинание у себя в голове и вернул его нам в нужное время. Чтобы в нужный момент мы могли произнестись. Ты понял?

«Мы могли произнестись?» — подумал Ринсвинд.

И тут до него дошло, что за узор находится перед ним. Это написанные на странице слова, если смотреть на них снизу.

— Так я внутри Октаво? — спросил он.

— В некотором метафизическом смысле, — небрежно ответил один из голосов и придвинулся ближе.

Ринсвинд услышал прямо у себя под носом сухой шелест.

И удрал.

Одинокая багровая точка рдела на клочке темноты. Траймон — все ещё в церемониальных одеждах, в которых он был торжественно возведен на пост главы ордена, — никак не мог избавиться от ощущения, что огонек растет прямо на глазах. Он вздрогнул и отвернулся от окна.

— Ну?

— Это звезда, — сказал профессор астрологии. — Я так думаю.

— Ты думаешь?

Астролог поморщился. Они стояли в обсерватории Незримого Университета, и крошечная рубиновая точечка на горизонте взирала на него отнюдь не так свирепо, как новый хозяин.

— Понимаешь, мы всегда думали, что звезды очень похожи на наше солнце…

— Ты имеешь в виду огненные шары примерно в милю в поперечнике?

— Да. Но эта новая звезда… ну, в общем… она большая.

— Больше, чем солнце? — спросил Траймон. Он считал огненные шары диаметром в милю достаточно внушительными, хотя и не одобрял звезды в принципе. Из-за них небо выглядело неопрятно.

— Гораздо больше, — медленно ответил астролог.

— Даже больше, чем голова Великого А’Туина?

На астролога было жалко смотреть.

— Больше, чем Великий А’Туин и Диск вместе взятые. Мы проверили, — торопливо добавил он, — и совершенно уверены в своих выводах.

— Да, она действительно большая, — согласился Траймон. — На ум приходит слово «огромная».

— Массивная, — поспешил подтвердить астролог.

— Гм-м.

Траймон принялся расхаживать по мозаичному полу обсерватории, на котором были изображены знаки зодиака Плоского мира. Их было шестьдесят четыре, начиная с Визена, Двуглавого Кенгуру, и заканчивая Гахули, Вазой с Тюльпанами (созвездие величайшей религиозной значимости, суть которой в наше время, увы, забыта).

На голубых с золотом плитках Гиены Маббо он задержался и неожиданно обернулся.

— Мы врежемся в неё? — спросил он.

— Боюсь, что да, господин, — ответил астролог.

— Гм-м.

Траймон, задумчиво поглаживая бороду, сделал несколько шагов и задержался на стыке Купца Окджока и Небесного Пастернака.

— Я не специалист в этих вопросах, — сказал он, — но я так представляю, к добру это не приведет.

— Да, господин.

— Они очень горячие, эти звезды?

Астролог сглотнул.

— Да, господин.

— Мы все сгорим?

— В конце концов. Разумеется, этому будут предшествовать дискотрясения, приливные волны, нарушение гравитации, и, возможно, Диск полностью лишится атмосферы.

— Ага. Одним словом, полное отсутствие приличной организации.

— Можно сказать и так, господин, — посомневавшись, уступил астролог.

— Начнется паника?

— Боюсь, очень будет длиться недолго.

— Гм-м, — в третий раз произнес Траймон, минуя Возможно Ворота и плавно сворачивая в сторону Райской Коровы. Он снова вгляделся в багровую точку на горизонте и, похоже, пришел к какому-то решению.

— Мы не можем найти Ринсвинда, — объявил он. — Не обнаружив Ринсвинда, мы не найдем восьмое Заклинание Октаво. Но мы считаем, что Октаво должен быть прочитан, чтобы отвести катастрофу, иначе Создатель не оставил бы его здесь.

— Но, может, он оставил его просто по рассеянности, — предположил астролог.

Траймон бросил на него свирепый взгляд.

— Другие ордена прочесывают все земли отсюда и до Пупа, — продолжил он, загибая по очереди пальцы, — поскольку вряд ли человек может влететь в облако и не вылететь оттуда…

— Если только облако не набито камнями, — вставил астролог в жалкой и, как выяснилось, совершенно безуспешной попытке пошутить.

— Но опуститься он где-то должен. «Где?» — спрашиваем мы себя.

— Где? — преданно повторил астролог.

— И тут перед нами вырисовывается программа действий.

— А-а, — откликнулся астролог, пускаясь бегом в попытке не отстать от волшебника, который шагал по Двум Толстым Кузенам.

— Эта программа заключается в том, чтобы…

Астролог посмотрел в глаза, серые и неумолимые, как сталь.

— Э-э… прекратить поиски? — догадался он.

— Вот именно! Мы пускаем в ход те способности, которыми наделил нас Создатель, мы опускаем взгляд — и что же мы видим?

Астролог мысленно застонал и опустил голову.

— Плитки? — наобум высказался он.

— Плитки, да, которые вместе составляют…

Траймон принял выжидающий вид.

— Зодиак? — рискнул доведенный до отчаяния астролог.

— Правильно! Поэтому все, что нужно, — это составить для Ринсвинда гороскоп, и нам станет точно известно, где он находится!

Астролог ухмыльнулся как человек, который, отплясывая чечетку на зыбучих песках, вдруг почувствовал под ногами твердый камень.

— Мне понадобится точное место и время его рождения, — сказал он.

— Это легко. Прежде чем подняться сюда, я скопировал их из университетского личного дела.

Астролог посмотрел на записи и наморщил лоб. Пройдя через комнату, он выдвинул широкий ящик, заполненный схемами и таблицами. Перечитал записи. Взял со стола пару замысловатого вида компасов и проделал над таблицами несколько пассов. Поднял маленькую медную астролябию и осторожно провернул её. Что-то просвистел сквозь зубы. Схватил кусок мела и быстро написал на грифельной доске несколько цифр.

Траймон тем временем смотрел в окно на новую звезду. «Легенда, записанная в пирамиде Цорта, гласит, что тот, кто произнесет Восемь Заклинаний, когда Диск будет в опасности, получит все, что пожелает, — думал он. — И это случится так скоро!»

«Я помню Ринсвинда, — продолжал размышлять он. — Это тот лохматый парнишка, который, когда мы учились, всегда был самым последним в классе! Магии в нем ни на грош. Дайте его сюда, и посмотрим, сможем ли мы собрать все Восемь…»

— О боги! — шепотом сказал астролог.

Траймон резко обернулся.

— Ну?

— Замечательный гороскоп, — замирающим голосом отозвался астролог и нахмурил брови. — Только очень странный.

— В чем же его странность?

— Ринсвинд родился под знаком Занудной Группки Тусклых Звезд, которая, как ты знаешь, лежит между Летающей Мышью и Веревочкой С Узелками. Даже Древние не могли сказать ничего интересного об этом знаке, который…

— Да, да, давай дальше, — раздраженно поторопил его Траймон.

— Это знак традиционно ассоциируется с профессиями изготовителей шахматных досок, торговцев луком и производителей гипсовых бюстов небольшой религиозной значимости, а также с людьми, страдающими аллергией на слово. Волшебники под этим знаком просто не рождаются. И в час рождения Ринсвинда тень Кори Челести…

— Меня не интересуют технические детали, — прорычал Траймон. — Прочти мне его гороскоп, и все!

Астролог, который получал от своего рассказа немалое удовольствие, вздохнул и проделал кое-какие дополнительные расчеты.

— Ну хорошо, — сказал он. — Звучит гороскоп так: «Сегодняшний день идеален для того, чтобы заводить новых друзей. Доброе дело может иметь неожиданные последствия. Не выводитеиз себя друидов. Вы скоро отправитесь в странное путешествие. В еде вам не повезет с маленькими огурчиками. Люди, угрожающие вам ножом, вероятно, задумали что-то недоброе. Постскриптум. Насчет друидов мы серьезно».

— Насчет друидов? — переспросил Траймон. — Интересно…

Глава 5

— С тобой все в порядке? — поинтересовался Двацветок.

Ринсвинд открыл глаза.

Поспешно сев, волшебник схватил туриста за рукав.

— Надо убираться отсюда! — с напором заявил он. — Немедленно!

— Но здесь вот-вот состоится древняя и традиционная церемония!

— Плевать на то, какая она древняя! Я хочу ощутить под ногами надежную булыжную мостовую, хочу почувствовать старый знакомый запах выгребных ям, хочу туда, где много народу, очагов, крыш, стен и тому подобных, родных вещей! Я хочу домой!

Он обнаружил, что его охватывает та внезапная и отчаянная тоска по насыщенным испарениями, закопченным улочкам Анк-Морпорка, которая сильнее всего проявляется весной, когда смолистый блеск мутных вод реки Анк приобретает особый оттенок, а крыши заполняются птичьими песнями или, по крайней мере, ритмично кашляющими птицами.

У Ринсвинда даже слезы навернулись на глаза, когда он припомнил нежную игру света на куполе Храма Мелких Богов, известной городской достопримечательности, и комок подкатил к горлу при мысли о лотке с жареной рыбой на перекрестке Мусорной улицы и улицы Искусных Умельцев. Он подумал о маринованных огурцах, которые там продаются, о длинных зеленых штуковинах, таящихся на дне банок, словно утонувшие киты. Они взывали к нему через многие мили, обещая представить его засоленным яйцам, плавающим в соседней банке.

Он подумал об уютных сеновалах платных конюшен и о теплом сене, на котором он проводил ночи. Иногда он, глупец, высказывал недовольство таким образом жизни. Тогда он находил эту жизнь скучной, а теперь она казалась невероятно далекой и желанной.

Все, с него хватит. Он отправляется домой. «Маринованные огурцы, я слышу ваш зов…»

Он оттолкнул Двацветка в сторону, с величайшим достоинством подобрал потрепанный балахон и повернулся лицом туда, где, по его мнению, находился его родной город. С сосредоточенной решимостью и немалой долей рассеянности Ринсвинд шагнул с вершины тридцатитонного дольмена.

Десять минут спустя — когда встревоженный и почти раскаявшийся Двацветок выкопал его из большого сугроба у основания каменных столбов, — выражение лица Ринсвинда нисколько не изменилось. Двацветок вгляделся в своего приятеля.

— С тобой все в порядке? — спросил он. — Сколько пальцев я поднял?

— Я хочу домой!

— Хорошо.

— Нет, нет и нет, не пытайся меня отговаривать, с меня довольно. Мне бы хотелось сказать, что все это было очень здорово, но я не могу, и… что?

— Я говорю, хорошо, — повторил Двацветок. — Я совсем не прочь снова повидать Анк-Морпорк. Полагаю, большая его часть уже восстановлена.

Следует отметить, что когда оба приятеля в последний раз видели вышеупомянутый город, в нем бушевал довольно свирепый пожар — факт, имеющий некоторое отношение к попытке Двацветка внедрить идею страхования от внезапного бедствия в умы корыстолюбивого, но невежественного населения. Однако опустошающие пожары были регулярной чертой жизни Анк-Морпорка. Жизнерадостно и педантично этот город всегда отстраивали заново с использованием традиционных местных материалов: сухого, как трут, дерева и соломы, пропитанной для водостойкости смолой.

— О, — сказал Ринсвинд, немного понижая тон. — Тогда ладно. Хорошо. Прекрасно. Ну что, пошли?

Он торопливо поднялся на ноги и стряхнул с себя снег.

— Только я думаю, нам следует подождать до утра, — добавил Двацветок.

— Почему?

— Ну, потому что сейчас жуткий холод, а мы не знаем толком, где находимся, Сундук куда-то исчез, да и темнеет с каждой минутой…

Ринсвинд помедлил. Ему показалось, что где-то в каньонах его сознания послышался отдаленный шорох старой бумаги. Волшебника томило ужасное предчувствие, что впредь такие сны будут часто повторяться, а у него были и другие, гораздо более интересные дела, кроме как выслушивать нотации от кучки древних заклинаний, которые не могут прийти к единому мнению насчет того, как начиналась вселенная…

Тоненький сухой голосок, донесшийся с задворков его мозга, поинтересовался:

— Ну, как дела?

— Заткнись, а? — отозвался Ринсвинд.

— Я всего-навсего сказал, что сейчас жуткий холод и… — принялся оправдываться Двацветок.

— Это я не тебе, это я себе.

— Что?

— Заткнись, а? — устало буркнул Ринсвинд. — Насколько я понимаю, вряд ли здесь найдется чем подкрепиться?

Гигантские камни черными и угрожающими глыбами выпирали на фоне умирающей зелени заката. По внутреннему кругу в свете нескольких костров взад-вперед торопливо сновали друиды, настраивая необходимую для каменного компьютера периферию, как то бараньи черепа на украшенных омелой шестах, знамена с вышитыми извивающимися змеями и тому подобными штуковинами. За пределами пятен света толпились обитатели равнин; фестивали друидов пользовались устойчивой популярностью, особенно когда что-то шло наперекосяк.

Ринсвинд уставился на сборище.

— Что происходит?

— Ну, — с энтузиазмом отозвался Двацветок, — очевидно, здесь проводится церемония, возникшая многие тысячелетия назад и отмечающая, э-э, возрождение луны или, возможно, солнца. Нет, я почти уверен, что луны. Судя по всему, церемония эта очень торжественная, красивая и окутана спокойным достоинством.

Ринсвинд содрогнулся. Когда Двацветок принимался подобным образом разглагольствовать, им сразу овладевало беспокойство. Слава богам, он не назвал церемонию «живописной» и «оригинальной». Ринсвинд так и не нашел удовлетворительного перевода для этих слов, но самый близкий синоним, который он смог подобрать, означал «неприятности».

— Вот бы Сундук сюда, — с сожалением продолжил турист. — Как кстати пришелся бы мой иконограф. Все обещает быть очень оригинальным и живописным.

Толпа предвкушающе зашевелилась. Похоже, церемония вот-вот начнется.

— Послушай, — торопливо заговорил Ринсвинд. — Друиды — это жрецы. Поэтому, пожалуйста, не выводи их из себя.

— Но…

— Не предлагай купить у них камни.

— Но я…

— Не заводи разговор о самобытных народных обычаях.

— Я думал…

— И ни в коем случае не пытайся продать им страховой полис, это мгновенно выведет их из себя.

— Но они же жрецы! — взвыл Двацветок.

Ринсвинд приостановился.

— Ага, — сказал он. — В том-то все и дело.

У внешнего круга начала формироваться какая-то процессия.

— Жрецы — это хорошие, добрые люди, — запротестовал Двацветок. — У нас дома они ходят по городу с чашками для подаяний. Это единственное, что у них есть.

— А-а, — протянул Ринсвинд, не совсем уверенный в том, что все понял. — Чашки для того, чтобы лить в них кровь, да?

— Кровь?

— Ну да, вытекающую из жертв.

Ринсвинд подумал о тех жрецах, которых он знавал дома. Он всегда боялся навлечь на себя гнев какого-либо бога, а потому посещал множество храмовых церемоний. В общем и целом он считал, что наиболее точным описанием любого жреца в области Круглого моря будет «человек, который уйму времени проводит по локоть в крови».

Лицо Двацветка выразило ужас.

— О нет, — воскликнул он. — Там, откуда я приехал, жрецы — это праведные люди, посвятившие жизнь бедности, добрым делам и изучению природы богов.

Ринсвинд обдумал предложенный вариант.

— И никаких жертвоприношений?

— Абсолютно никаких.

Ринсвинд сдался.

— Ну, — буркнул он, — по-моему, эти твои жрецы не так уж и святы.

Где-то неподалеку раздался громкий рев целого оркестра бронзовых труб. Ринсвинд оглянулся вокруг. Рядом медленно двигалась колонна друидов, которые несли длинные серпы, увешанные пучками омелы. Далее следовали многочисленные младшие друиды и ученики, играющие на самых разнообразных ударных инструментах, которые традиционно считались отгоняющими злых духов и, весьма вероятно, таковыми и являлись.

На камнях, которые зловеще выделялись на фоне залитого зеленью неба, свет факела рисовал возбуждающие и эффектные узоры. Над Пупом замерцали и засверкали среди звезд переливчатые полотнища «аврора кориолис» — центрального сияния, порождаемого миллионами танцующих в магическом поле Диска ледяных кристаллов.

— Белафон мне все объяснил, — прошептал Двацветок. — Мы станем свидетелями освященной веками церемонии, воспевающей Единство Человека и Вселенной. Именно так он и сказал.

Ринсвинд бросил кислый взгляд на процессию. Теперь, когда друиды рассыпались вокруг огромного плоского камня, возвышающегося посредине круга, он не мог не заметить привлекательную, хотя и несколько бледноватую юную особу. У неё было: на теле — длинное белое платье, на шее — золотая гривна, на лице — смутная обеспокоенность.

— Она жрица? — спросил Двацветок.

— Не уверен, — медленно ответил Ринсвинд.

Друиды запели. Песнь, как показалось волшебнику, получилась очень неприятной и довольно заунывной. Судя по звучанию, она вот-вот должна была перерасти в резкое «крещендо». Вид девушки, укладывающейся на большой камень, только подтвердил ход мыслей волшебника.

— Я хочу остаться, — сказал Двацветок. — Я считаю, что подобные церемонии возвращают нас к примитивной простоте, которая…

— Да, да, — перебил его Ринсвинд. — Но, к твоему сведению, они собираются принести её в жертву.

Двацветок бросил на него изумленный взгляд.

— Что, убить её?

— Да.

— Зачем?

— Я откуда знаю? Чтобы хлеб рос, чтобы луна поднималась или ещё зачем-то. А может, им просто нравится убивать людей. Вот тебе твоя религия.

Он начал ощущать глухой низкий звук, не столько слышимый, сколько воспринимаемый всем телом и исходящий от соседнего камня, под поверхностью которого мелькали крошечные пятнышки света, похожие на вкрапления слюды.

Двацветок попеременно то открывал, то закрывал рот.

— Неужели они не могут использовать цветы или, к примеру, ягоды? — наконец предложил он. — Вроде как символически?

— Нет.

— А кто-нибудь пытался?

Ринсвинд вздохнул.

— Послушай, — сказал он. — Ни один уважающий себя верховный жрец не станет возиться с трубами, процессиями, знаменами и тому подобными штуками, чтобы потом воткнуть нож в нарцисс и парочку слив. Посмотри правде в глаза: эти заморочки насчет золотых ветвей, смены времён года и прочей муры сводятся попросту к сексу и насилию.

К его изумлению, губы Двацветка задрожали. Турист не только смотрел на мир сквозь розовые очки — он воспринимал его розовым мозгом и слышал розовыми ушами.

Песнь неотвратимо перерастала в «крещендо». Главный друид проверил на пальце остроту своего серпа. Глаза присутствующих были обращены за круг, к каменной глыбе на заснеженных холмах, из-за которой должна была появиться луна, выступающая этой ночью в качестве заезжей звезды.

— Тебе бесполезно…

Ринсвинд разговаривал сам с собой.

Тем не менее промерзший пейзаж за пределами круга был не таким уж безжизненным. Во-первых, как раз сейчас к друидскому святилищу подтягивался отряд волшебников, поднятый по тревоге Траймоном.

И во-вторых, из-за лежащего поблизости камня за происходящим наблюдала некая маленькая и одинокая фигурка. Один из величайших мифов Диска с явным интересом следил за событиями, разворачивающимися в центре каменного компьютера.

Он увидел, как друиды закружились и запели, увидел, как главный друид поднял серп…

И услышал голос.

— Послушайте! Извините! Могу я высказаться?

Ринсвинд отчаянно оглянулся вокруг в поисках путей спасения. Их не было. Двацветок стоял у алтарного камня с поднятым вверх пальцем и всем видом выражал вежливую решимость.

Волшебник припомнил день, когда Двацветок, которому показалось, что прохожий погонщик слишком сильно хлещет свой скот, произнес речь о необходимости хорошего обращения с животными, в результате чего он, Ринсвинд, оказался сильно помятым и слегка окровавленным.

Друиды смотрели на туриста с таким выражением, которое обычно приберегают для обезумевших овец или для внезапно выпавшего дождя из лягушек. До Ринсвинда слова Двацветка доносились еле-еле, но все же он расслышал несколько фраз типа «самобытные народные обычаи» и «орешки и цветочки».

Потом похожие на пучок сырных палочек пальцы зажали ему рот, и исключительно острое лезвие впилось в его адамово яблоко.

— Ни жвука, иначе ты покойник, — произнес у него над ухом гнусавый голос.

Глаза Ринсвинда вывернулись в орбитах, словно пытаясь найти выход.

— Если ты хочешь, чтобы я ничего не говорил, то как ты узнаешь, что я понял твой приказ? — прошипел он.

— Жаткнишь и шкажи мне, што жадумал этот твой идиот-приятель!

— Нет, послушай, если я должен заткнуться, то как мне…

Нож у горла превратился в горячую полоску боли, и Ринсвинд решил обойтись без логики.

— Его зовут Двацветок. Он не местный.

— По нему и не шкажешь. Твой приятель?

— Да, нас связывает взаимная ненависть.

Ринсвинд не видел своего пленителя, но, судя по ощущениям, его тело было сделано из вешалок для пальто. А ещё от него сильно пахло мятой.

— Прижнаю, он не иш трушов. Делай то, што я тебе шкажу, и, может, ему удаштшя выбратьшя. Иначе его кишки окажутшя намотанными вон на тот камень.

— Э-э…

— Видишь ли, народ тут не отличаетшя вшеленшким отношением к жижни.

Именно в этот момент луна, должным образом повинуясь законам убеждения, поднялась над горизонтом. Вопреки всем вычислениям, она оказалась совсем не там, где, по общему мнению камней, ей следовало находиться.

На месте луны сквозь разорванные облака проглядывала свирепая багровая звезда. Она висела точно над священным камнем круга и сияла на полную катушку, словно искра в глазнице Смерти. Она выглядела мрачной, ужасающей и, как заметил Ринсвинд, с прошлой ночи стала чуточку больше.

У жрецов вырвался крик ужаса. Толпа, собравшаяся на окружающих камни склонах, подалась вперед. Зрелище обещало быть интересным.

Ринсвинд почувствовал, как в руку ему скользнула рукоять ножа, и хлюпающий голос у него за спиной спросил:

— Ты когда-нибудь шовершал што-нибудь подобное?

— Подобное чему?

— Ну, врывалшя в храм, убивал жрецов, крал шокровища, шпашал девушку…

— Нет, именно этого я никогда не делал.

— Тогда шмотри. Вот как это делаетшя.

В двух дюймах от Ринсвиндова левого уха раздался жуткий вопль, какой мог бы испустить бабуин, лапу которого в гулком каньоне придавил булыжник. Мимо волшебника мелькнула маленькая, но жилистая фигурка.

В свете факелов он увидел, что это глубокий-преглубокий старик, из тех тощих стариков, которых обычно называют «шустрыми», с абсолютно лысой головой, доходящей почти до колен бородой и парой похожих на спички ножек, на которых варикозные вены начертили карту улиц большого города. Несмотря на холодную погоду, одежды на нем не было никакой, не считая усаженного бронзовыми заклепками кожаного мешочка в районе паха и сапог, в которые спокойно вместилась бы ещё пара-другая икр.

Двое ближайших друидов переглянулись и взвесили свои серпы. В воздухе пролетело смазанное пятно, и друиды, хрипя, свалились наземь тугими клубками агонизирующей боли.

В последовавшей за этим суматохе Ринсвинд боком подобрался к алтарному камню. Нож он держал очень осторожно, чтобы не нарваться на недоброжелательный прием. Хотя все вроде позабыли о нем. Те друиды, которые ещё не убежали из круга, — преимущественно более молодые и мускулистые, — собрались вокруг старика-воина, чтобы обсудить с ним тему жертвоприношения применительно к концентрическим кругам. Однако, судя по кудахтанью и скрипу суставов, старик одерживал верх в этих дебатах.

Двацветок заинтересованно наблюдал за схваткой. Ринсвинд схватил его за плечо.

— Пошли, — скомандовал он.

— Может, нам следует помочь?

— Думаю, мы только помешаем ему, — торопливо ответил Ринсвинд. — Лично я терпеть не могу, если мне заглядывают через плечо, когда я занимаюсь важным делом.

— По меньшей мере, мы должны спасти юную даму, — твердо сказал Двацветок.

— Ладно, но шевелись побыстрее!

Двацветок схватил нож и поспешил к алтарному камню. Несколькими неумелыми взмахами ему удалось перерезать веревки, которыми была связана девушка. Поднявшись, юная особа села и залилась слезами.

— Все в порядке… — начал он.

— В порядке? Как бы не так! — огрызнулась она, свирепо взирая на Двацветка из-под покрасневших век. — Обязательно надо лезть не в свое дело!

Она возмущенно высморкалась в подол.

Двацветок в замешательстве посмотрел на волшебника.

— Э-э, по-моему, ты не совсем поняла, — заметил турист. — Я имею в виду, мы только что спасли тебя от верной смерти.

— Здесь это не так-то легко, — отрешенно заявила она. — То есть блюсти себя… — Она вспыхнула и с несчастным видом затеребила край платья. — Ну, в смысле, оставаться… не позволять себе… в общем, не терять квалификацию.

— Квалификацию? — переспросил Двацветок, чем заслужил кубок Ринсвинда как самый тупорылый человек во всей множественной вселенной.

Глаза девушки сузились.

— Сейчас я могла бы прогуливаться наверху с Лунной Богиней и пить мед из серебряной чаши, — раздраженно воскликнула она. — Восемь лет сидения дома по субботним вечерам — и все это псу под хвост!

Она взглянула на Ринсвинда и нахмурилась.

Он что-то почувствовал. Наверное, услышал едва слышный звук шагов за спиной, а может, увидел отразившееся в её глазах движение… Во всяком случае, он быстро пригнулся.

Что-то просвистело там, где только что была его шея, и скользнуло по лысой голове Двацветка. Ринсвинд быстро обернулся и увидел, как архидруид заносит серп для нового удара. Поскольку удирать было бессмысленно, волшебник отчаянным движением выбросил вперед ногу.

Пинок угодил противнику прямо в коленную чашку. Архидруид громко завопил, выронил оружие, и в то же самое мгновение послышался негромкий, омерзительно чавкающий звук. Жрец упал навзничь. Стоящий у него за спиной невысокий человечек с длинной бородой вытащил из тела меч и вытер его пригоршней снега.

— Опять меня мучает проштрел. Шокровища жабирайте шами, — сказал он.

— Сокровища? — слабо переспросил Ринсвинд.

— Ну ожерелья и прочую дребедень. Жолотые цепи. Жолота ждешь полно. Вот вам и друиды, — прошамкал старик. — Ничего, кроме украшений, украшений и украшений. А кто эта девушка?

— Она не хочет, чтобы мы её спасали, — сказал Ринсвинд.

Девушка с вызовом взглянула на старика из-под размазавшихся век.

— Плевал я на это, — он одним плавным движением подхватил её на руки, слегка пошатнулся, выкрикнул что-то про артрит и свалился наземь.

— Не штой прошто так, ты, тупая корова. Помоги мне поднятьшя, — немного погодя пробурчал он из лежачего положения.

К великому удивлению Ринсвинда и, несомненно, к своему собственному, девушка послушалась.

Ринсвинд тем временем пытался привести Двацветка в чувство. На виске маленького туриста виднелась неглубокая царапина, но Двацветок упорно пребывал без сознания, а на лице его застыла слегка ненормальная улыбка. Его дыхание было неглубоким и — странным.

А ещё он показался Ринсвинду очень легким. Не просто легким, невесомым. С тем же успехом волшебник мог поднимать тень.

Он припомнил, что слышал однажды, будто друиды применяют необычные и ужасные яды. Разумеется, он также слышал — обычно от тех же самых людей, — что у всех мошенников близко посажены глаза, что молния никогда не ударяет в одно и то же место дважды и что если бы боги хотели, чтобы люди летали, то дали бы им билет на самолет. Но что-то в Двацветковой легкости напугало Ринсвинда. Напугало до полусмерти.

Он поднял глаза на девушку. Она стояла, перекинув старика через плечо, и смотрела на волшебника с едва заметной извиняющейся улыбкой. Откуда-то из области её поясницы послышалось:

— Вше жабрали? Давайте двигать отшюда, покуда они не вернулишь.

Ринсвинд сунул Двацветка подмышку и потрусил следом. Больше ему ничего не оставалось…

У старика была большая белая лошадь, которую он оставил привязанной к сухому дереву в заснеженном овраге, расположенном в некотором отдалении от кругов. Животное было гладким и лоснящимся, а производимое им общее впечатление великолепного боевого скакуна лишь самую малость нарушалось привязанным к седлу противогеморройным кольцом.

— Ладно, отпушти меня. В переметной шумке лежит бутылка ш раштиранием, ешли ты не против…

Ринсвинд как можно любезнее прислонил Двацветка к дереву и в свете луны — скорее в слабом красноватом свечении грозной новой звезды — впервые по-настоящему разглядел своего спасителя.

Один из голубых глаз прятался под черной повязкой. Тощее тело, которое сейчас чуть не звенело от напряжения, добела раскаленное сводящей сухожилия судорогой, покрывала целая сеть шрамов, а зубы, очевидно, давным-давно ушли на покой.

— Тебя как зовут? — спросил волшебник.

— Бетан, — ответила девушка, полной горстью втирая в спину старика вонючую зеленую мазь.

Попроси её кто-нибудь задуматься, какого рода события могут случиться после того, как её спасет с жертвенного камня для девственниц герой на белом коне, вряд ли девушка упомянула бы растирание. Однако сейчас, когда выяснилось, что растирание — это все, что с тобой происходит, спасенная дева была преисполнена решимости справиться со своим заданием наилучшим образом.

— Я имел в виду его, — сказал Ринсвинд.

Один яркий, как звезда, глаз взглянул ему в лицо.

— Меня жовут Коэн, парень.

Руки Бетан остановились.

— Коэн? — переспросила она. — Коэн-Варвар?

— Он шамый.

— Погоди-погоди, — вмешался Ринсвинд. — Коэн — это такой здоровенный мужик, шея как у быка, а на груди мускулы, словно мешок с футбольными мечами. То есть он величайший воин Диска, легенда при жизни. Помню, как мой дед говорил мне, что видел его… мой дед говорил мне… мой дед…

Он запнулся, смешавшись под буравящим его взглядом.

— О-о, — сказал он. — Разумеется. Прости.

— Да, — вздыхая, отозвался Коэн. — Правильно, парень. Я — жижнь при легенде.

— О боги! — изрек Ринсвинд. — Сколько ж тебе лет, если точно?

— Вошемьдешят шемь.

— Но ты был самым великим! — воскликнула Бетан. — Барды до сих пор слагают о тебе песни.

Коэн пожал плечами и негромко взвыл от боли.

— Я ни ражу не получал от их гонораров отчишлений, — он уныло посмотрел на снег. — Это шага вшей моей жижни. Вошемьдешят лет я отдал этой профешшии, и што нажил жа это время? Ревматижм, геморрой, нешварение желудка и што ражличных рецептов шупа. Шуп! Я ненавижу шуп!

Бетан наморщила лоб.

— Шуп?

— Суп, — пояснил Ринсвинд.

— Да, шуп, — с несчастным видом подтвердил Коэн. — Понимаешь, мои жубы… Когда у тебя нет жубов, никто тебя вшерьеж не принимает. Тебе говорят: «Пришядь у огня, дедушка, поешь шуп…» — он остро взглянул на Ринсвинда. — Паршивый у тебя кашель, парень.

Волшебник отвел взгляд, не в силах смотреть Бетан в лицо. И вдруг сердце его упало. Двацветок до сих пор сидел, прислоненный к дереву, и пребывал в мирно-бессознательном состоянии. Вид у него был такой укоризненный-укоризненный.

Коэн вроде тоже вспомнил про туриста. Он, пошатываясь, поднялся на ноги, шаркающими шагами подошел к неподвижному телу, приподнял большим пальцем оба века, осмотрел царапину, пощупал пульс и наконец изрек:

— Он наш покинул.

— Умер? — переспросил Ринсвинд.

В дискуссионной комнате его сознания дюжина эмоций разом вскочила на ноги и подняла галдеж. Облегчение разливалось соловьем, когда его перебил Шок с каким-то процедурным вопросом, а потом Ошеломление, Ужас и Потеря затеяли между собой перепалку, которая закончилась только тогда, когда Стыд из соседней комнаты заглянул узнать, из-за чего шум.

— Нет, — задумчиво ответил Коэн. — Не шовшем. Прошто ушел.

— Куда ушел?

— Не жнаю, — пожал плечами Коэн. — Но, кажетшя, я жнаком кое ш кем, у кого найдетшя карта.

Далеко в заснеженном поле светилось в темноте с полдесятка красноватых точек.

— Он не так уж и далеко, — заметил старший волшебник, вглядываясь в маленький хрустальный шар.

Волшебники за его спиной откликнулись дружным бормотанием, приблизительно означавшим, что, как бы далеко ни был Ринсвинд, он не может быть дальше, чем славная горячая ванна, хороший ужин и теплая постелька.

Вдруг волшебник, который шёл замыкающим, остановился.

— Слушайте! — поднял палец он.

Они прислушались. В тишине раздавались едва слышные звуки, говорящие о том, что зима начинает сжимать землю в своем кулаке: потрескивание скал, приглушенный шорох мелких существ в норах, прорытых под покровом снега. В далеком лесу завыл волк, застыдился, когда его никто не поддержал, и умолк. Нежно и серебристо шелестел лунный свет. Сипели волшебники, старающиеся дышать тихо.

— Я ничего не слышу… — начал один из них.

— Тс-с!

— Ну хорошо, хорошо…

И тут они услышали это: тихое отдаленное похрустывание, словно что-то очень быстро двигалось по насту.

— Волки? — спросил кто-то.

Все разом подумали о сотнях поджарых, голодных тел, прыгающих сквозь ночь.

— Н-нет, — отозвался предводитель. — Шаги слишком ровные. Может, это гонец?

Звук стал громче, четкий ритм, будто кто-то очень быстро ел сельдерей.

— Я пошлю вверх вспышку, — сказал предводитель.

Он скатал снежок, подбросил в воздух и поджег струей октаринового огня, ударившей с кончиков пальцев. Окрестности озарились ослепительным голубым светом.

Наступила тишина.

— Ты, тупой болван, теперь я ничего не вижу, — пожаловался другой волшебник.

Это было последнее, что они услышали перед тем, как нечто стремительное, твердое и шумное врезалось в них, вылетев из темноты, и исчезло в ночи.

Все, что они смогли найти, после того как выкопали друг друга из снега, — это плотную цепочку маленьких следов. Сотен маленьких следов, расположенных очень близко друг к другу и прочерчивающих снег прямой, как луч прожектора, линией.

— Некромантия! — воскликнул Ринсвинд.

Старуха, сидящая по другую сторону костра, пожала пальцами и вытащила из потайного кармана колоду засаленных карт.

Несмотря на царящий снаружи сильный мороз, воздух в юрте был раскален, как под мышкой у кузнеца, и волшебник уже обливался потом. Из конского навоза получается неплохое топливо, но Конному племени предстояло многое узнать о кондиционировании воздуха — начиная с того, что это такое.

Бетан наклонилась вбок.

— Какая-какая мантия? — шепнула она.

— Некромантия. Разговоры с мертвыми, — объяснил он.

— О-о, — протянула она, почувствовав неясное разочарование.

Они поужинали конским мясом, конским сыром, конской кровяной колбасой, консоме и разбавленным пивом, о происхождении которого Ринсвинд старался не задумываться. Коэн (который ел конский суп) поведал им, что люди из Конных племен рождаются в седле — этот факт Ринсвинд счел гинекологическим абсурдом — и обладают особыми познаниями по части природной магии. Жизнь в открытой степи заставляет вас осознать, насколько плотно небо пригнано к земле, и это вдохновляет ваш разум на глубокие мысли типа: «Зачем?», «Когда?» и «Почему бы нам для разнообразия не попробовать говядину?».

Бабка вождя кивнула Ринсвинду и разложила перед собой карты.

Ринсвинд, как уже отмечалось, был худшим волшебником на Диске: никакие чары не задерживались в его мозгу с тех пор, как там поселилось Заклинание, — точно так же рыба предпочитает не околачиваться в озере, в котором водятся щуки. Но все же у него оставалась гордость, а волшебники не любят, когда женщины занимаются магией, даже самой примитивной. Руководство Незримого Университета никогда не принимало на учебу женщин, ссылаясь на проблемы с канализацией, но настоящей причиной было невысказанное опасение, что, если женщинам позволят баловаться с магией, они могут устыдить всех своими способностями…

— Во всяком случае, я не верю в карты Каро, — буркнул он. — Разговоры о том, что они представляют собой концентрированную мудрость вселенной, — сплошная чушь.

Первая карта, пожелтевшая от дыма и потрескавшаяся от старости, представляла собой…

Это, наверное, Звезда. Но вместо знакомого круглого диска с грубо нарисованными лучиками она воплощала крошечную багровую точку. Старуха что-то пробормотала и поскребла карту ногтем, после чего искоса глянула на Ринсвинда.

— Я тут ни при чем, — сказал он.

Она открыла Важность Мытья Рук, Восьмерку Октограмм, Небесный Купол, Озеро Ночи, Четверку Слонов, Туз Черепах и — а как же без этого? — Смерть…

Но со Смертью тоже что-то произошло. На карте должен был изображаться довольно реалистичный Смерть верхом на белой лошади, и он действительно присутствовал на картинке. Но небо было залито багровым светом, и на отдаленный холм поднималась крошечная фигурка, едва различимая при свете заправленных конским жиром ламп. Ринсвинд опознал её с первого взгляда — позади фигурки виднелся ящик с сотнями ножек.

Сундук последует за хозяином куда угодно.

Волшебник взглянул на Двацветка, который сидел у противоположной стенки шатра, — бледная тень на куче конских шкур, — и спросил:

— Он правда мертв?

Коэн перевел его вопрос старухе, и та затрясла головой. Наклонившись к стоящему рядом деревянному сундучку и нашарив среди разносортных мешочков-бутылочек зеленый флакончик, она вылила его содержимое в Ринсвиндово пиво. Волшебник с подозрением посмотрел на смесь.

— Она говорит, это што-то вроде лекарштва, — объяснил Коэн. — Я бы на твоем меште его выпил, эти люди обижаютшя, когда их гоштеприимштвом пренебрегают.

— А оно не оторвет мне голову? — спросил Ринсвинд.

— Она говорит, очень важно, штобы ты его выпил.

— Ладно, если ты уверен, что так надо… Пиво все равно уже не испортишь.

Ощущая на себе взгляды присутствующих, он сделал большой глоток.

— Хм. Вообще-то совсем непло…

Что-то подхватило его и бросило в воздух. Если не считать того, что в другом смысле он ещё сидел у огня, Ринсвинд видел себя — уменьшающуюся фигурку в пятне света, которое быстро сжималось. Окружающие очаг игрушечные человечки сосредоточенно смотрели на Ринсвиндово тело. Все, кроме старухи. Она смотрела вверх, прямо на него, и ухмылялась.

Глава 6

Старшим волшебникам Круглого моря было не до ухмылок. Они постепенно осознавали, что столкнулись с чем-то совершенно новым и ужасающим. С молодым человеком, делающим себе карьеру.

Вообще-то, никто из них не знал наверняка, сколько на самом деле лет Траймону, но его редкие волосики были ещё черного цвета, а кожа — оттенка воска, что при плохом освещении принималось за свежесть юности.

Шесть оставшихся в живых руководителей восьми орденов сидели за длинным, сверкающим и совершенно новым столом в комнате, которая раньше была кабинетом Гальдера Ветровоска. В данный момент каждый из них гадал, что же за черта в Траймоне вызывает желание пнуть его побольнее.

Дело не в том, что он был честолюбив и жесток. Жестокие люди глупы; волшебники умеют использовать таких людей и, уж конечно, знают, как справляться с чужим честолюбием. Чтобы задержаться в должности волшебника восьмого уровня, человек должен быть настоящим экспертом в области так называемого ментального дзюдо.

И не в том дело, что Траймон был кровожаден, охоч до власти или особо безнравствен. Волшебнику эти черты лишь на пользу. В целом волшебники не более безнравственны, чем, скажем, правление клуба бизнесменов. Каждый из волшебников достигает выдающегося положения не столько благодаря магическим способностям, сколько благодаря тому, что никогда не упускает возможность воспользоваться слабостью противника.

А также дело совсем не в том, что Траймон был особенно мудр. Каждый волшебник считает себя очень заметной фигурой по части мудрости — это обусловлено их работой.

Дело было даже не в том, что он обладал каким-то необычайным шармом. Волшебники сразу распознают шарм, как только встречаются с ним, да и очарования в Траймоне было как в утином яйце.

О нет, настоящая причина заключалась вот в чем…

Он не был ни хорошим, ни плохим, ни жестоким, ни добрым. Он не мог похвастаться талантами. Зато он возвел серость в ранг высокого искусства и сделал свой ум таким же суровым, безжалостным и логичным, как склоны преисподней.

Волшебники по ходу своей работы частенько сталкиваются в уединении магической октограммы с изрыгающими пламя обладателями кожистых, как у летучей мыши, крыльев и тигриных когтей. Но никогда прежде они не испытывали настолько сильного дискомфорта, какой испытали, когда Траймон десять минут назад вошел в комнату.

— Сожалею, что вынужден был опоздать, господа, — солгал он, энергично потирая руки. — Столько дел, столько всего нужно организовать, ну, вы-то знаете, как это бывает.

Он уселся во главе стола и начал деловито просматривать какие-то бумаги. Волшебники искоса переглянулись.

— А что случилось с креслом старины Гальдера, с тем самым, у которого подлокотники в виде львиных лап и цыплячьи ножки? — спросил Джиглад Верт.

Этот предмет обстановки исчез вместе с остальной старой мебелью, а на его месте появилось несколько низких кожаных кресел, которые кажутся невероятно удобными, пока вы не попробуете посидеть в них минут пять.

— С креслом? О, я его сжег, — не поднимая глаз, отозвался Траймон.

— Сжег? Но это же был бесценный памятник магической старины, подлинное…

— Какой там памятник… Старый хлам, — Траймон одарил его мимолетной улыбкой. — Настоящие волшебники не нуждаются в подобных штуках. Теперь же позвольте мне привлечь ваше внимание к вопросам, ради которых мы здесь собрались…

— Что это за бумажка? — вопросил Джиглад Верт из Братства Очковтирателей, размахивая положенным перед ним документом.

Волшебник особенно старался, тем более что его собственное кресло, стоящее в захламленной и уютной башне, было куда более вычурным, чем кресло Гальдера.

— Это повестка дня, Джиглад, — терпеливо ответил Траймон.

— И что делает эта подвеска дня?

— Это всего лишь список вопросов, которые нам нужно обсудить. Все очень просто, мне жаль, если ты считаешь, что…

— Раньше мы обходились без всяких списков!

— Зря, очень полезная вещь. Просто вы ею не пользовались, — звенящим от рассудительности голосом возразил Траймон.

Верт заколебался.

— Что ж, хорошо, — угрюмо буркнул он, оглядывая стол в поисках поддержки. — Но что это за пункт, в котором говорится… — он внимательно вгляделся в написанное, — «преемник Грейхальда Спольда»? И так ясно, что им будет старый Ранлет Вард. Он ждёт уже много лет.

— Да, но надежен ли он? — заметил Траймон.

— Что?

— Уверен, все мы осознаем важность надлежащим образом организованного руководства, — объяснил Траймон. — А Вард, он… э-э, в своем роде, разумеется, он достойный человек, но…

— Это не наше дело, — заявил один из волшебников.

— Да, но оно может стать нашим, — возразил Траймон.

Наступило молчание.

— Мы вмешаемся в дела другого ордена? — удивился Верт.

— Разумеется, нет, — ответил Траймон. — Я просто выражаю предположение, что мы могли бы дать… совет. Но давайте обсудим это позже…

Волшебники никогда не слышали выражение «силовая основа», иначе подобные речи не сошли бы Траймону с рук. Но простой и непреложный факт заключался в том, что сама идея помочь другим подняться к власти, пусть даже с целью укрепления собственных позиций, была абсолютно чуждой для них. Их девиз гласил: каждый волшебник — сам по себе. Что там говорить о враждебно настроенных паранормальных существах, честолюбивому волшебнику приходится сражаться ещё и с соперниками внутри родного ордена…

— Я считаю, что сейчас нам следует обдумать, как поступить с Ринсвиндом, — объявил Траймон.

— И со звездой, — подхватил Верт. — Люди, знаешь ли, начинают замечать.

— Да, поговаривают, что нам не мешало бы что-нибудь предпринять, — вступил в разговор Люмюэль Пантер из Ордена Полуночи. — Но я хотел бы знать, что именно?

— О, это легко, — откликнулся Верт. — Все советуют нам прочесть Октаво. Это советуют постоянно. Плохой урожай? Прочтите Октаво. Болен скот? Прочтите Октаво. Заклинания все поправят.

— Возможно, в этом что-то есть, — заметил Траймон. — Мой, э-э, покойный предшественник довольно тщательно изучал Октаво.

— Мы все его изучали, — резко заявил Пантер. — Но что толку? Восемь Заклинаний должны произноситься вместе. Я согласен, если все остальное ни к чему не приведет, может быть, нам придется рискнуть, но Восьмерка должна быть произнесена вместе или не произнесена вообще, а одно из Заклинаний сидит в голове этого Ринсвинда.

— И мы не можем его найти, — подытожил Траймон. — Ничего не получается. Уверен, что частным образом мы все пытались сделать это.

Волшебники смущенно переглянулись.

— Да. Хорошо. Карты на стол. Я что-то не могу найти его, — наконец сказал Верт.

— Я пробовал смотреть в хрустальный шар, — объявил другой волшебник. — Ничего.

— А я посылал духов-советчиков, — сообщил третий.

Остальные выпрямились в своих креслах. Если признание в провале входит в повестку сегодняшнего дня, то они, черт возьми, всем покажут, что провалились геройски.

— Всего-то? Я посылал демонов.

— А я смотрел в Зеркало Всеобщего Обзора.

— Прошлой ночью я искал его в Рунах М’хо.

— Тогда как я, довожу до вашего сведения, использовал и Руны, и Зеркало, и даже внутренности химеры.

— А я говорил со зверями лесными и птицами поднебесными.

— Что-нибудь узнал?

— Нет.

— Что ж, я расспрашивал самые кости страны! Да, да, глубинные камни и стоящие на них горы.

Наступило внезапное ледяное молчание. Все посмотрели на волшебника, который произнес эти слова. Ганмак Трихаллет из Почтенных Провидцев беспокойно заерзал в кресле.

— Ага, заливай больше, — сказал кто-то.

— Я ж не сказал, что они мне ответили.

Траймон обозрел стол.

— Я тоже послал кое-кого на его поиски.

Верт фыркнул.

— В прошлые разы и мы посылали, но ничего не вышло.

— Это потому, что мы полагались на магию. Однако совершенно очевидно, что Ринсвинд почему-то недоступен ей. Но он не может не оставить следов.

— Ты послал следопыта?

— Можно выразиться и так.

— Неужели ты нанял героя?

Верт умудрился вложить в одно это слово неимоверно много значений. Таким же тоном в другой вселенной южанин произнес бы «черт подери этих янки».

Волшебники, разинув рты, уставились на Траймона.

— Да, — спокойно подтвердил он.

— Чьей властью? — осведомился Верт.

Траймон обратил на него взгляд серых, как сталь, глаз.

— Своей. Другая мне не потребовалась.

— Это… это идёт вразрез со всеми правилами! С каких это пор волшебникам приходится нанимать героев, чтобы те исполняли за них работу?

— С тех самых пор, как волшебники обнаружили, что магия не действует, — ответил Траймон.

— Это временные трудности.

Траймон пожал плечами.

— Возможно, — сказал он, — но нам нельзя терять ни дня. Докажите, что я не прав. Найдите Ринсвинда с помощью хрустального шара или разговаривая с птицами. Что касается меня, то я знаю: мой удел — быть мудрым. А мудрые люди поступают в соответствии с веяниями времени.

Хорошо известно, что волшебники и герои не могут поладить друг с другом, потому что первая сторона считает вторую сборищем кровожадных идиотов, которые не умеют ходить и думать одновременно, тогда как вторая испытывает естественное недоверие к сообществу людей, которые слишком много бормочут себе под нос и ходят в длинных одеяниях. О, говорят волшебники, а как насчет ошейников с бронзовыми заклепками и умащенных мускулов, накачанных в Языческой Ассоциации Молодежи, где собираются всякие типы подозрительной направленности? На что герои отвечают: очень мило слышать такое от кучки хлюпиков, которые не осмеливаются подойти к женщине, объясняя это тем, что она якобы отнимает мистическую силу. Так, рычат волшебники, вы нас уже достали, вы и ваши показушные кожаные плавки. О да, ответствуют герои, а почему бы вам…

И так далее. Споры эти продолжаются уже несколько веков и стали причиной множества крупных сражений, в результате которых огромные участки земли стали абсолютно непригодны для обитания из-за магических гармоник.

Герой, который сейчас скакал в сторону Водоворотных равнин, не участвовал в подобных спорах не только потому, что герои вообще не принимают их всерьез, но и потому, что данный конкретный герой был героиней. Рыжеволосой.

В подобных местах существует тенденция оглядываться через плечо на художника-оформителя и заводить пространные разговоры о кожаных лифах, высоких сапогах и обнаженных клинках.

Слова типа «полный», «округлый» и даже «дерзкий» продолжают вторгаться в повествование до тех пор, пока автор не начинает испытывать настоятельную необходимость принять холодный душ и пойти прилечь.

Что само по себе довольно глупо, поскольку женщина, решившая зарабатывать на жизнь с помощью клинка, не станет расхаживать в виде, напоминающем обложку одного из прогрессивных каталогов белья для узкого круга покупателей.

Ладно, замяли. В основном следует отметить, что хотя Херрена — Хладнокровная Холера выглядела бы просто сногсшибательно после хорошей ванны, маникюра по полной программе и набега на полки с кожгалантереей в лавке под названием «Восточная Экзотика и Благовонные Умащения Ву Хунь Лина», что на улице Героев, в данный момент она была благоразумно облачена в легкую кольчугу, мягкие сапоги и короткий меч.

Хорошо-хорошо, сапоги, возможно, были кожаными. Но не черными.

Вместе с ней ехало несколько смуглокожих людей, которые все равно будут убиты в самое ближайшее время, так что на их описание даже не стоит тратить усилий. Тем более чтони в одном из них не было ничего дерзкого.

Послушайте, они могут быть одеты в кожу, если вам того хочется.

У Херрены спутники не вызывали особого восторга, но никого, кроме них, в Анк-Морпорке не нашлось. Многие горожане покидали свои дома и устремлялись в горы — из страха перед новой звездой.

Однако Херрена направлялась в горы по другой причине. Строго по вращению и к Краю от равнин возвышался голый хребет Троллей. Херрена в течение многих лет пользовалась уникально равными возможностями, доступными для любой женщины, которая умеет заставить клинок петь. Поэтому героиня привыкла доверять своим инстинктам.

Этот Ринсвинд, судя по описанию Траймона, был крысой, а крысы любят прятаться. Кроме того, горы были далеко от Траймона — хоть он и нанял её, Херрена надеялась оказаться от него подальше и побыстрее. При одном взгляде на Траймона у героини начинали чесаться кулаки.

Глава 7

Ринсвинд знал, что ему следовало бы впасть в панику, но это было крайне сложно. Такие эмоции, как паника, страх и гнев, имеют непосредственное отношение к плещущейся в железах жидкости, а все железы Ринсвинда остались в его теле.

Он не мог точно сказать, где сейчас находится его настоящее тело, но, опуская глаза, Ринсвинд видел тонкую голубую нить, тянущуюся от того, что он, ради сохранения здравого рассудка, все ещё называл своей щиколоткой. Нить пропадала в темноте и, по-видимому, вела к его телу.

Он готов был первым признать, что это не особенно хорошее тело, но пара его частей были дороги ему как память. К тому же до Ринсвинда внезапно дошло, что, если голубая нить порвется, ему придется провести всю оставшуюся жи… все оставшееся существование, болтаясь под видом чужих усопших тетушек вокруг спиритических столиков и проделывая прочие номера, которые откалывают потерянные души, чтобы скоротать время.

Полнейший ужас подобной перспективы привел Ринсвинда в такое смятение, что он почти не почувствовал, как его ноги коснулись земли. По крайней мере, подобия земли. Он решил, что это почти наверняка не та земля, к которой он привык, — настоящая земля не кружится и не окрашена в черный цвет.

Он огляделся вокруг.

Острые крутые горы поднимались в морозное небо, усеянное жестокими звездами. Эти звезды не были указаны ни на одной карте звездного неба, но ровнехонько посреди них виднелся зловещий багровый диск. Ринсвинд вздрогнул и отвел глаза. Расстилающийся перед ним пейзаж резко уходил вниз, и над растрескавшимися от мороза скалами бормотал сухой ветер.

Он действительно бормотал. Когда серые вихри ухватились за балахон Ринсвинда и вцепились в его волосы, волшебнику показалось, что он слышит голоса, слабые и далекие, произносящие фразы типа: «Ты уверен, что в похлебке были грибы? Я чувствую себя несколько…», «Там очень красивый вид, ты только перегнись через эту…», «Не суетись, это всего лишь царапина…», «Смотри, куда целишься из лука, ты чуть не…» и так далее.

Он заткнул уши пальцами и, спотыкаясь, побрел вниз по косогору, пока не увидел то, что наблюдали очень немногие из живущих.

Местность круто шла под уклон и в конце концов переходила в огромную, не меньше мили в поперечнике, воронку, в которую с полнозвучным, гулким шипением — как если бы дышал сам Диск — устремлялся бормочущий ветер душ усопших. Над этой ямой, выгибаясь, нависал узкий отрог скалы, заканчивающийся выступом где-то в сотню футов шириной.

Там, наверху, был сад с плодовыми деревьями, клумбами и маленьким черным домиком.

К нему вела узкая тропинка.

Ринсвинд оглянулся назад. Сияющая голубая нить по-прежнему была на месте.

Сундук тоже.

Он сидел на тропинке и наблюдал за волшебником.

Ринсвинду так и не удалось поладить с Сундуком. Он никак не мог избавиться от ощущения, что этот ящик глубоко не одобряет все его поступки, в том числе и его существование. Однако на этот раз, в виде исключения, Сундук выглядел не свирепо, а довольно трогательно, словно пес, который только что вернулся домой, всласть навалявшись в коровьих лепешках, и обнаружил, что вся семья переехала на соседний континент.

— Ладно, — сказал Ринсвинд. — Пошли.

Сундук выпустил ножки и двинулся за ним по тропинке.

Почему-то Ринсвинд ожидал, что в саду на выступе скалы будет полным-полно засохших цветов, но на самом деле за садиком хорошо ухаживали. Судя по всему, местный садовник очень тонко чувствовал цвета — при том непременном условии, что цвета эти исключительно темно-пурпурные, черные как ночь или белые как саван. Огромные лилии насыщали воздух ароматом. Посреди свежескошенной лужайки стояли солнечные часы без стрелки.

Ринсвинд, сопровождаемый по пятам Сундуком, прокрался по засыпанной мраморным щебнем дорожке и, зайдя с задней стороны домика, толкнул какую-то дверь.

Четыре лошади посмотрели на него, оторвав морды от торб с овсом. Они были теплыми и живыми — пожалуй, самые холеные лошади, которых Ринсвинд когда-либо видел. Большой белый скакун стоял в отдельном деннике, над дверью которого висела черная с серебром сбруя. Остальные три лошади были привязаны перед яслями у противоположной стены, словно принадлежали заезжим гостям, и разглядывали волшебника с неопределенным животным любопытством.

Сундук ткнулся ему в щиколотку.

— Пшел вон, ты! — резко обернувшись, прошипел Ринсвинд.

Сундук с пристыженным видом попятился.

Ринсвинд на цыпочках подошел к дальней двери и осторожно толкнул её. Она открылась в вымощенный камнем коридор, который, в свою очередь, привел в просторную переднюю.

Волшебник осторожно двинулся вперед, плотно прижимаясь спиной к стене. Сундук поднялся позади него на цыпочки и боязливо затрусил следом.

Сама передняя…

В общем-то, Ринсвинда обеспокоило не то, что она была значительно больше, чем весь домик казался снаружи. Учитывая нынешнее положение дел, он бы саркастически рассмеялся, если бы кто-нибудь сказал ему, что бочку пива нельзя вместить в кружку. Интерьер передней, который относился к ранне-склеповому стилю и отличался обилием черных драпировок, тоже ничуть не взволновал его.

Его обеспокоили часы. Они были очень большими и занимали промежуток между двумя дугообразными деревянными лестницами, покрытыми резными изображениями вещей, которые нормальные люди могут увидеть только после интенсивных занятий чем-то противозаконным.

У часов имелся очень длинный маятник, и он раскачивался с медленным «тик-так», от которого у Ринсвинда мороз пробежал по коже, потому что это было нарочито неспешное, действующее на нервы тиканье, которое ясно давало понять, что каждый «тик» и каждый «так» отрезает новую секунду от вашей жизни. Это был один из тех звуков, которые недвусмысленно намекают на то, что где-то, в каких-то гипотетических песочных часах, из-под ваших ног вылетело ещё несколько песчинок.

Нечего и говорить, что нижняя половина маятника было заточенной как нож и острой как бритва.

Что-то постучало Ринсвинда по пояснице. Он гневно обернулся.

— Послушай, ты, сумкин сын, я ведь сказал тебе…

Это был не Сундук. Перед Ринсвиндом стояла девушка — серебристоволосая, серебристоглазая и несколько ошарашенная.

— О-о, — сказал Ринсвинд. — Гм. Привет?

— Ты живой? — спросила она голосом, который ассоциируется с пляжными зонтиками, маслом для загара и прохладными напитками в длинных бокалах.

— Ну, надеюсь, что да, — ответил Ринсвинд, гадая, хорошо ли его железы, где бы они ни были, проводят сейчас время. — Хотя иногда я в этом сомневаюсь. А что это за место?

— Это дом Смерти, — ответила девушка.

— А-а, — Ринсвинд провел языком по пересохшим губам. — Что ж, приятно было познакомиться, но мне пора бежать…

Она всплеснула руками.

— О, не уходи! У нас здесь нечасто бывают живые люди. А мертвые — такие зануды, как ты считаешь?

— Уф, да, — с жаром согласился Ринсвинд, поглядывая на дверь. — С ними, небось, не поболтаешь.

— Только и слышишь: «Когда я был жив…» да «В наше время мы действительно знали, как дышать…», — она положила ему на руку маленькую белую ладонь и одарила его улыбкой. — Они настолько непоколебимы в своих привычках. Жуткая скукотища. Такие церемонные.

— То есть закостеневшие? — подсказал Ринсвинд, которого тащили в сторону арки.

— Вот именно. Как тебя зовут? Меня — Изабель.

— Э-э, Ринсвинд. Извини, но если это действительно дом Смерти, то что здесь делаешь ты? На мой взгляд, ты не похожа на мертвую.

— О, я здесь живу, — она пристально посмотрела на него. — Надеюсь, ты пришел не затем, чтобы спасти свою погибшую возлюбленную? Папочку это всегда раздражает, он говорит, хорошо, мол, я никогда не сплю, иначе меня постоянно будил бы топот юных героев, которые приходят сюда, чтобы забрать с собой толпу глупых девчонок.

— Что, часто такое бывает, да? — слабо поинтересовался Ринсвинд, шагая рядом с ней по затянутому черной тканью коридору.

— Все время. Но мне кажется, это очень романтично. Только когда уходишь, важно не оглядываться.

— Почему?

— Не знаю, — пожала плечами она. — Может, вид не очень впечатляющий. А ты, вообще, герой?

— Э-э, нет. Не в том смысле. На самом деле совсем нет. Фактически даже меньше того. Я просто зашел сюда в поисках моего друга, — обречено сказал он. — Ты его случаем не видела? Маленький, толстенький, много разговаривает, носит очки, забавная одежда?

Пока он говорил, его преследовало ощущение, будто он упустил нечто крайне важное. Он закрыл глаза и попытался вспомнить последние несколько минут разговора. Потом озарение ударило его, как мешок с песком.

— Папочка?

Изабель скромно потупила глаза.

— Вообще-то я приемная дочь, — призналась она. — Он говорит, что нашел меня, когда я была маленькой девочкой. Все это очень печально… — её лицо вдруг прояснилось. — Но пойдем, познакомишься с ним — сегодня у него в гостях друзья, и я уверена, что ему будет очень интересно с тобой встретиться. Он не так уж часто общается с людьми в неформальной обстановке. И я, по правде говоря, тоже, — добавила она.

— Извини, — остановил её Ринсвинд. — Мы ведь говорим о Смерти, я правильно понял? Высокий, худой, пустые глазницы, мастак по части обращения с косой?

Она вздохнула.

— Да. Боюсь, внешность говорит не в его пользу.

Несмотря на истинность уже упоминавшегося факта, что Ринсвинд имел к магии примерно такое же отношение, как бузина в огороде — к дядьке в Анк-Морпорке, за ним тем не менее сохранялась одна привилегия, которая предоставляется людям, занимающимся искусством волшебства. На пороге смерти за ним должен был явиться сам Смерть (вместо того чтобы перепоручить эту работу какому-нибудь второстепенному мифологическому персонажу в человеческом обличье, как оно обычно бывает). Благодаря своей неорганизованности Ринсвинд уже несколько раз не умер в назначенное время, а если в мире и есть что-то, чего не любит Смерть, так это когда люди заставляют себя ждать.

— Послушай, я думаю, мой приятель просто куда-то отлучился, — объявил волшебник. — Он всегда так, это история всей его жизни, приятно было познакомиться, должен бежать…

Но она уже остановилась перед высокой дверью, обитой пурпурным бархатом. С другой стороны двери доносились голоса — жуткие голоса, такие голоса, которые обычное книгопечатание будет не в состоянии передать до тех пор, пока кто-нибудь не изобретет линотипную машину, встроив туда эхоотображатель и, если это возможно, шрифт, который будет выглядеть как нечто сказанное слизняком.

Вот что они говорили.

— ТЫ НЕ МОГ БЫ ОБЪЯСНИТЬ ВСЕ С САМОГО НАЧАЛА?

— Ну, если ты пойдешь с любой карты, кроме козыря, Юг возьмет две взятки, потеряв при этом одну Черепаху, одного Слона и одно Главное Таинство, а потом…

— Это Двацветок! — шепнул Ринсвинд. — Я узнаю этот голос где угодно!

— МИНУТОЧКУ… ЮГ — ЭТО ЧУМА?

— Ты чем слушаешь, он же все объяснил. А что, если бы Голод — как это там — пошел с козыря?

Это был причмокивающий, одышливый голос, практически заразный уже сам по себе.

— А, тогда ты смог бы побить только одну Черепаху вместо двух, — с энтузиазмом ответил Двацветок.

— Но если бы Война с самого начала сдал козырь, они не добрали бы две взятки?

— Вот именно!

— И ВСЕ-ТАКИ Я НЕ ПОНЯЛ. РАССКАЖИ-КА МНЕ ЕЩЕ РАЗ ПРО БЛЕФ, МНЕ ПОКАЗАЛОСЬ, Я УЖЕ НАЧАЛ УЛАВЛИВАТЬ ОБЩИЙ ПРИНЦИП.

Голос был тяжелым и гулким, словно сталкивались две большие свинцовые болванки.

— Это когда ты объявляешь ход главным образом для того, чтобы обмануть своих противников, хотя, разумеется, это может создать проблемы для твоего партнера…

Двацветок со свойственным ему энтузиазмом продолжал нести бессмыслицу. Сквозь бархат просачивались такие фразы, как «хорошая масть», «две без козырей», «большой шлем». Ринсвинд тупо посмотрел на Изабель.

— Ты хоть что-нибудь понял? — спросила она.

— Ни единого слова, — признался он.

— По-моему, бессмыслица какая-то.

— ТАК ТЫ ГОВОРИШЬ, ЛЮДИ ИГРАЮТ В ЭТО РАДИ УДОВОЛЬСТВИЯ? — уточнил тяжелый голос по другую сторону двери.

— Более того, у некоторых из них это здорово получается. Боюсь, я — всего-навсего любитель.

— НО ОНИ ВЕДЬ ЖИВУТ ВСЕГО ВОСЕМЬДЕСЯТ ИЛИ ДЕВЯНОСТО ЛЕТ!

— Тебе лучше знать, — вступил голос, который Ринсвинд ещё не слышал и ни за что в жизни не хотел бы услышать снова — особенно в сумерках.

— Это, несомненно, весьма… занимательно.

— СДАВАЙ СНОВА, ПОСМОТРИМ, КАК Я УСВОИЛ.

— Может, нам следует зайти? — спросила Изабель.

— Я ХОЖУ… С ВАЛЕТА ЧЕРЕПАХ, — объявил голос за дверью.

— Нет, извини. Я уверен, что ты ошибаешься, давай-ка взглянем на твои…

Изабель толкнула дверь, и та отворилась.

По сути, это был довольно приятный кабинет, может, чуточку мрачноватый — оформленный в пасмурный день художником по интерьерам, у которого болела голова и которым завладело непреодолимое желание украсить каждую плоскую поверхность большими песочными часами. А ещё у него было множество больших, толстых и чрезвычайно быстро оплывающих свечей, от которых ему хотелось избавиться.

Смерть Плоского мира, ярый приверженец традиций, гордился своими личными заслугами и большую часть времени пребывал в унынии по поводу того, что его деяния не были оценены по достоинству. Он утверждал, что Смерти как такового никто не боится, а все боятся лишь боли, разлуки, забвения. Пустые глазницы и спокойная гордость за свое дело — это ещё не повод для неприязни. Кроме того, он до сих пор пользовался косой, в то время как Смерти других миров давно обзавелись комбайнами.

Смерть сидел в центре комнаты за столом, покрытым черным сукном, и препирался с Голодом, Войной и Чумой. Двацветок единственный поднял глаза и увидел Ринсвинда.

— Эй, а ты как здесь оказался? — спросил он.

— Ну, некоторые говорят, что Создатель взял пригоршню… о, я понял. Ну, это сложно объяснить, но я…

— Сундук с тобой?

Сундук протиснулся мимо Ринсвинда и опустился наземь перед своим хозяином. Двацветок открыл его и, покопавшись в содержимом, вытащил небольшой томик в кожаном переплете. Этот томик он передал Войне, который сидел, барабаня по столу затянутыми в кольчужную перчатку пальцами.

— Это «О Законах Торговли» Крючконоса, — объяснил турист. — Очень хорошая книжка, здесь много говорится об удвоении и о том, как…

Смерть костлявой рукой выхватил книгу и начал её листать, совершенно не обращая внимания на обоих приятелей.

— ТАК, — сказал он наконец. — ЧУМА, РАСПЕЧАТАЙ-КА ЕЩЕ КОЛОДУ КАРТ. Я ДОКОПАЮСЬ ДО СУТИ ЭТОЙ ИГРЫ, ДАЖЕ ЕСЛИ ЭТО БУДЕТ СТОИТЬ МНЕ ЖИЗНИ — ФИГУРАЛЬНО ВЫРАЖАЯСЬ, РАЗУМЕЕТСЯ.

Ринсвинд схватил Двацветка за руку и выволок из комнаты. Позже, когда они бежали по коридору, сопровождаемые несущимся сзади Сундуком, волшебник спросил:

— О чем это вы там болтали?

— Ну, у них уйма свободного времени, и я подумал, это может им понравиться… — задыхаясь, выговорил Двацветок.

— Что, играть в карты?

— Это особая игра, — возразил Двацветок. — Она называется… — он заколебался. Языки никогда не были его сильным местом. — На вашем языке это называется почти как та штука, которая надевается на нижнюю часть туловища и ноги, — заключил он. — Мне так кажется.

— Штаны? — начал гадать Ринсвинд. — Брюки? Лосины? Галифе?

— Да, нечто вроде.

Они выбежали в переднюю, где большие часы по-прежнему срезали секунды с жизней всего мира.

— Как ты думаешь, надолго их займет игра?

Двацветок приостановился.

— Не знаю, — задумчиво проговорил он. — Наверное, пока козыри не выйдут… Какие удивительные часы…

— Не пытайся их купить, — посоветовал Ринсвинд. — Вряд ли твой порыв здесь оценят…

— Где здесь? — полюбопытствовал Двацветок, подзывая к себе Сундук и откидывая крышку.

Ринсвинд оглянулся вокруг. В передней было темно и пусто, высокие узкие окна покрывал морозный узор. Ринсвинд опустил глаза. От его щиколотки отходила уже знакомая бледно-голубая нить. Теперь он видел, что такая же нить имеется и у Двацветка.

— Мы вроде как неофициально мертвы, — сказал он. Лучшего ответа он придумать не смог.

— О-о, — Двацветок продолжал рыться в Сундуке.

— Тебя это ни капельки не волнует?

— Ну, обычно в конце концов все устраивается. Во всяком случае, я абсолютно уверен в том, что реинкарнация существует. В каком виде ты хотел бы вернуться в мир?

— Во-первых, я не хочу из него уходить, — твердо сказал Ринсвинд. — Ладно, давай выбираться от… о нет. Только не это.

Двацветок выудил из глубин Сундука коробку. Большую и черную, с рычажком и маленьким круглым окошечком спереди. А ещё у коробки был ремешок, на котором Двацветок мог повесить её себе на шею, что он и сделал.

Было время, когда Ринсвинд испытывал к этой коробке довольно теплые чувства. Он верил — несмотря на то что весь его опыт доказывал ему обратное, — что мир по сути своей познаваем и что, если бы только ему, Ринсвинду, удалось вооружиться нужным ментальным набором инструментов, он мог бы снять с мира заднюю крышку и посмотреть, как он устроен. Разумеется, он был в корне не прав. Иконограф делал картинки вовсе не за счет того, что пропускал свет на специальным образом обработанную бумагу, как предположил было волшебник. Все было гораздо проще — внутри него сидел маленький чертик, который хорошо чувствовал цвет и умел быстро работать кистью. Узнав об этом, Ринсвинд очень расстроился.

— У нас нет времени делать картинки! — прошипел он.

— Я быстро, — твердо сказал Двацветок и постучал по стенке иконографа.

В ней распахнулась крошечная дверца, и оттуда высунулась голова беса.

— Тысяча демонов! — воскликнул он. — Где мы?

— Это неважно, — ответил Двацветок. — Итак, сначала мы сделаем картинку часов.

Бес сощурился.

— Освещение плохое, — заявил он. — Добрых три года при диафрагме 8, если тебя интересует моё мнение.

Он захлопнул дверь. Секундой позже послышался слабый скрип стула, который подвигался к мольберту.

Ринсвинд заскрежетал зубами.

— Зачем делать картинки, когда можно все запомнить? — выкрикнул он.

— Это не одно и то же, — спокойно возразил Двацветок.

— Это лучше! Это более реально!

— На самом деле нет. Через много лет, когда я буду сидеть у огня, пылающего в…

— Ты будешь жариться в этом огне до конца своих дней, если мы отсюда не выберемся!

— О, я все-таки надеюсь, что вы не покинете меня.

Они обернулись. Изабель стояла в дверях, еле заметно улыбаясь и сжимая одной рукой древко косы — косы, острота лезвия которой вошла в поговорку. Ринсвинд попытался не смотреть на голубую нить своей жизни. Девушка, держащая в руках косу, не должна улыбаться такой неприятной, всезнающей и слегка безумной улыбкой.

— Похоже, папочка сейчас немного занят, но я уверена, что ему и в голову не пришло бы позволить вам просто так взять и уйти, — добавила она. — Кроме того, мне тут не с кем поговорить.

— Кто это? — спросил Двацветок.

— Она вроде как живет здесь, — пробормотал Ринсвинд. — Вроде как девушка.

Он схватил Двацветка за плечо и попытался незаметно, не отрывая ног от пола, переместиться в сторону двери, ведущей в тёмный, холодный сад. Из этого ничего не вышло — главным образом потому, что Двацветок не принадлежал к тем людям, которые понимают намеки с полуслова. Кроме того, турист и мысли не допускал, что может угодить в опасную передрягу.

— Я, право же, очарован, — заявил он. — Очень милый у вас тут домик. Интересный барочный эффект с этими костями и черепами.

Изабель улыбнулась. «Если Смерть когда-нибудь передаст ей семейное дело, она справится с ним лучше, чем он, — подумал Ринсвинд. — Она просто чокнутая».

— Да, но нам нужно идти, — сказал он.

— Даже слышать ничего не желаю, — возразила она. — Вы должны остаться и рассказать мне все о себе. У нас уйма времени, а здесь так скучно.

Она метнулась в сторону и замахнулась косой на сверкающие нити. Коса, словно кастрированный кот, взвизгнула в воздухе — и резко остановилась.

Послышался хруст дерева. Крышка Сундука захлопнулась на лезвии.

Двацветок изумленно взглянул на Ринсвинда. Волшебник не торопясь примерился и с некоторой долей удовлетворения со всего размаху врезал ему в челюсть, а потом, когда маленький турист начал заваливаться назад, подхватил его, забросил на плечо и кинулся прочь.

В залитом светом звезд саду его хлестали ветки, а маленькие мохнатые и, наверное, ужасные твари порскали из-под ног, когда он отчаянно несся вдоль бледной нити, сияющей призрачным светом на замороженной траве.

Из оставленного позади домика вылетел пронзительный вопль разочарования и ярости. Ринсвинд врезался в дерево, отскочил и помчался дальше.

Где-то здесь, насколько он помнил, была тропинка. Но в этом лабиринте серебристого света и теней, в лабиринте, который теперь, когда присутствие ужасной новой звезды ощущалось даже в потустороннем мире, был подсвечен красным, все выглядело не так, как должно было выглядеть. Во всяком случае, нить жизни вела абсолютно не туда, куда надо.

Сзади послышался чей-то топот. Ринсвинд, сипя от напряжения, прибавил скорости: судя по всему, сзади скакал Сундук, а в данный момент волшебнику не хотелось встречаться с этим ящиком, который мог неправильно истолковать удар, нанесенный его хозяину. Своих недругов Сундук, как правило, кусал. У Ринсвинда так и не хватило мужества спросить, куда они деваются после того, как над ними захлопывается тяжелая крышка. Одно он мог сказать точно: когда крышка снова раскрывалась, их внутри не было.

На самом деле ему нечего было беспокоиться. Сундук, быстро мелькая маленькими ножками, легко обогнал его. Причём, как показалось Ринсвинду, Сундук целиком и полностью был сосредоточен на беге — словно он имел некое отдаленное представление, что настигает их, и это ему совершенно не нравилось.

«Только не оглядываться, — вспомнил волшебник. — Возможно, вид отсюда не очень впечатляющий».

Сундук с треском продрался сквозь куст и исчез.

Мгновение спустя Ринсвинд обнаружил причину его исчезновения. Сундук перевалился через край выступа и падал в гигантскую дыру, подсвеченную снизу слабым красноватым сиянием. От Ринсвинда и его ноши в дыру тянулись две сверкающие голубые нити.

Он неуверенно остановился — хотя слово «неуверенно» не совсем точно. В нескольких обстоятельствах он был уверен на все сто процентов: во-первых, ему не хотелось прыгать; во-вторых, ему ни в коем случае не хотелось встречаться с тем, кто настигает его сзади; в-третьих, в мире духов Двацветок весил куда больше, чем на Диске; и в-четвертых, бывают вещи похуже, нежели просто умереть.

— Назови хотя бы две, — пробормотал он и прыгнул.

Через несколько секунд подскакали всадники. Достигнув края скалы, они не остановились, а просто выехали в воздух и придержали лошадей над пустотой.

Смерть посмотрел вниз.

— ВОТ ЭТО МЕНЯ ВСЕГДА РАЗДРАЖАЕТ, — пожаловался он. — С ТАКИМ ЖЕ УСПЕХОМ Я МОГ БЫ УСТАНОВИТЬ ВРАЩАЮЩУЮСЯ ДВЕРЬ.

— Интересно, чего им было нужно? — сказал Чума.

— Понятия не имею, — отозвался Война. — Однако игра была хорошая.

— Точно, — согласился Голод. — Мне она показалась захватывающей.

— У НАС ЕСТЬ ВРЕМЯ ДЛЯ ЕЩЕ ОДНОГО ЭТОГО, КАК ЕГО, БОБРА, — заметил Смерть.

— Роббера, — поправил его Война.

— КАКОГО-КАКОГО БОБРА?

— Это называется роббером, — пояснил Война.

— ТОЧНО. РОББЕР, — сказал Смерть. Он посмотрел на новую звезду, ломая себе голову над тем, что она может означать. — ДУМАЮ, У НАС ЕСТЬ ЕЩЕ ВРЕМЯ, — немного неуверенно повторил он.

Выше уже рассказывалось о попытке ввести немного правдивости в сочинительство на Диске и о том, как поэтам и бардам под страхом… ну, в общем, под страхом всяких страшных последствий запретили разглагольствовать о бормочущих ручейках и розовых пальцах зари. Подумать только, они могли говорить, что чье-то лицо отправило в дальний путь тысячи кораблей, только в том случае, если представляли заверенные отчеты из доков.

И посему из уважения к этой традиции мы не будем утверждать, что Ринсвинд и Двацветок превратились в голубую, как лед, синусоиду, извивающуюся сквозь темные измерения; что это сопровождалось звоном, который обычно раздается от удара по чудовищному бивню; что перед глазами друзей промелькнула вся их жизнь (у Ринсвинда прошлая жизнь мелькала перед глазами так часто, что в самых скучных местах он уже начинал засыпать) или что вселенная шлепнулась на них сверху, как огромный студень.

Мы всего-навсего скажем правду, которая экспериментально доказана. Они услышали звук, как если бы по деревянной линейке сильно ударили камертоном, настроенным на «до диез» или «си бемоль», и двух приятелей охватило ощущение абсолютной неподвижности.

Это случилось потому, что они были абсолютно неподвижны и вокруг царила абсолютная темнота.

У Ринсвинда возникло подозрение, что что-то где-то пошло наперекосяк.

Потом он увидел перед собой бледно-голубой узор.

Он снова очутился внутри Октаво. Интересно, спросил он себя, что произойдет, если кто-нибудь откроет книгу? Сойдут ли они с Двацветком за цветную картинку?

Скорее всего, нет, решил он. Тот Октаво, в котором они находились, отличался от обыкновенной книги, прикованной к кафедре глубоко в подвалах Незримого Университета, книги, которая была всего лишь трехмерным представлением многомерной действительности и…

«Постой-ка, — сказал он сам себе. — У меня не бывает таких мыслей. Кто думает за меня?»

— Это Ринсвинд, — раздался голос, похожий на шуршание старых страниц.

— Кто? Я?

— Конечно, ты, тупица.

В истерзанном сердце Ринсвинда на миг вспыхнул вызов.

— А, вам уже удалось вспомнить, как начиналась вселенная? — ядовито осведомился волшебник. — Это было все-таки Прокашливание или Набирание Воздуха В Грудь, а может, Почесывание Головы или Попытка Вспомнить То, Что Вертелось на Кончике Языка?

— Ты, видно, забыл, куда попал, — прошипел другой голос, сухой как трут.

По идее, невозможно прошипеть предложение, в котором нет ни одной шипящей согласной, но голос сделал все, что было в его силах.

— Забыл? Вы думаете, что забыл? — заорал Ринсвинд. — Забыть это трудновато, знаете ли! Я сижу внутри какой-то чертовой книги и разговариваю с кучей голосов, которых я не вижу, так почему бы мне вдруг не выйти из себя?

— Полагаю, тебе будет интересно узнать, почему мы снова перенесли тебя сюда, — вступил в разговор голос возле его уха.

— Нет.

— Нет?

— Что он сказал? — спросил другой бестелесный голос.

— Он сказал «нет».

— Он действительно сказал «нет»?

— Да.

— О-о.

— А почему?

— Подобные неприятности случаются со мной все время, — объяснил Ринсвинд. — То я падаю с Края света, то оказываюсь внутри книги, то попадаю на летучую плиту, то смотрю, как Смерть учится играть в Лосины, Галифе или одни боги знают во что… Думаете, после такого меня ещё что-то интересует?

— Ну, нам кажется, ты должен спрашивать себя, почему мы не хотим, чтобы нас произнесли, — сказал первый голос, чувствуя, что теряет инициативу.

Ринсвинд заколебался. Похожая мысль навещала его голову, но буквально на пару секунд, при этом все время нервно оглядываясь по сторонам, чтобы её кто-нибудь не зашиб.

— Зачем вообще вас произносить?

— Это все звезда, — ответило Заклинание. — Багровая звезда. Волшебники уже ищут тебя. Если тебя поймают, то Восемь Заклинаний будут произнесены и будущее изменится. Они думают, что Диск столкнется со звездой.

Ринсвинд обдумал это.

— А он столкнется?

— Не совсем, но в… Что это?

Ринсвинд посмотрел вниз. Из темноты неслышно вышел Сундук. В его крышке торчал длинный обломок лезвия от косы.

— Всего-навсего Сундук, — сказал волшебник.

— Но мы не звали его сюда!

— А его никто никуда не зовет, — сообщил Ринсвинд. — Он сам появляется. Не обращайте на него внимания.

— А-а. О чем это мы говорили?

— О багровой звезде.

— Правильно. Для нас очень важно, чтобы ты…

— Эй! Эй! Есть там кто-нибудь?

Это был слабенький, писклявый голосок, и доносился он из иконографа, висящего на бесчувственном теле Двацветка.

Чертик-художник открыл дверцу и, прищурившись, взглянул на Ринсвинда.

— Где это мы, милостивый сударь? — осведомился он.

— Точно сказать не могу.

— Мы все ещё мертвы?

— Возможно.

— Что ж, будем надеяться, в ближайшем будущем черная краска нам не понадобится, потому что она вся вышла.

Дверца захлопнулась.

Ринсвинду на мгновение представилось, как Двацветок раздает свои картинки, приговаривая нечто вроде: «Это я, терзаемый миллионами демонов» и «А это я с той забавной парочкой, которую мы встретили на промерзших склонах Того Света». Ринсвинд не знал наверняка, что случается с человеком, когда тот по-настоящему умирает, а авторитеты высказывались на этот счет несколько туманно. К примеру, один смуглокожий моряк из Краеземелья считал, что после смерти обязательно попадет в рай, где его будут ждать шербет и много гурий. Ринсвинд не знал, что такое «гурия», но после некоторых размышлений пришел к выводу, что это маленькая лакричная трубочка, через которую потягивают шербет. Во всяком случае, он от шербета начинал чихать.

— Надеюсь, теперь, когда нам не мешают, — твердо сказал сухой голос, — мы можем продолжить. Очень важно, чтобы ты не позволил волшебникам отобрать у тебя Заклинание. Если Восемь Заклинаний будут произнесены слишком рано, произойдет нечто ужасное.

— О боги, оставьте меня в покое, а? — закатил очи Ринсвинд.

— Хорошо, хорошо. С того самого дня, когда ты впервые открыл Октаво, мы знали, что можем доверять тебе.

Ринсвинд вдруг засомневался.

— Подождите-ка, — проговорил он. — Вы хотите, чтобы я бегал от волшебников и не давал им собрать все Восемь Заклинаний воедино?

— Вот именно.

— И поэтому одно из вас забралось ко мне в голову?

— Точно.

— Вы вообще знаете, что целиком и полностью погубили мою жизнь? — с жаром воскликнул Ринсвинд. — Я, может, все-таки стал бы волшебником, если бы вы не решили использовать меня в качестве портативной магической книги. Я не могу запомнить ни одного заклинания, они боятся лезть в голову, в которой уже сидите вы!

— Ну, извини.

— И вообще, я хочу домой! Хочу вернуться туда, где… — в глазах Ринсвинда блеснула влага, — туда, где чувствуешь под ногами булыжную мостовую, где иногда можно глотнуть неплохого пива, а вечером раздобыть приличный кусок жареной рыбы и в придачу пару больших зеленых огурцов, а может, даже пирог с угрем и блюдо с моллюсками, где всегда отыщется теплая конюшня, в которой можно переночевать и проснуться в том же самом месте, куда ты забрел предыдущим вечером, и где нет этой жуткой погоды. Я хочу сказать, я не в обиде на вас из-за магии, наверное, я просто сделан не из того теста, из которого делают волшебников… Я всего-навсего хочу домой!

— Ты должен… — начало одно из Заклинаний.

Оно опоздало. Тоска по дому, маленькая эластичная резинка в подсознании, которая может завести лосося и гнать его три тысячи миль по чужим морям или отправить миллион леммингов в радостную пробежку на родину их предков, исчезнувшую с лица Диска в результате легкого выверта и смещения континентов, — так вот эта самая тоска по дому поднялась внутри Ринсвинда, словно съеденный на ночь салат из креветок, перетекла по тонюсенькой ниточке, связывающей его измученную душу с телом, уперлась каблуками и дернула…

Заклинания остались одни в своем Октаво.

Не считая Сундука.

Они дружно уставились на него — не глазами, но сознанием, таким же древним, как сам Плоский мир.

— Ты тоже проваливай, — сказали они.

— …Очень хочу.

Ринсвинд знал, что это говорит он сам, он узнал голос. В течение краткого мига он глядел через свои глаза каким-то ненормальным образом — так шпион смотрит через прорези в глазах портрета. А потом он вернулся.

— Ш тобой вше в порядке, Ринсшвинд? — спросил Коэн. — Ты выглядел нешколько отшутштвующим.

— Ты действительно слегка побелел, — согласилась Бетан. — Как будто кто-то ступил на твою могилу.

— Гм, да, я сам туда и ступил, — отозвался он, а потом поднял руку и сосчитал свои пальцы. Вроде бы их количество осталось прежним. — Э-э, а я вообще двигался?

— Ты просто смотрел на огонь так, словно увидел привидение, — сказала Бетан.

За их спинами послышался стон. Двацветок, сжимая голову ладонями, пытался принять сидячее положение.

Его глаза сфокусировались на присутствующих. Губы беззвучно зашевелились.

— Это был поистине странный… сон, — проговорил он. — Что это за место? Почему я здесь?

— Ну, — начал Коэн, — кое-кто утверждает, што Шождатель Вшеленной вжял горшть глины и…

— Нет, я имею в виду здесь, — перебил его Двацветок. — Это ты, Ринсвинд?

— Да, — ответил Ринсвинд за отсутствием доказательств обратного.

— Там были… часы, которые… и эти люди, что… — Двацветок потряс головой. — Почему так воняет лошадьми?

— Ты заболел, — сказал Ринсвинд. — У тебя начались галлюцинации.

— Да… наверное, да, — Двацветок посмотрел на свою грудь. — Но тогда откуда у меня…

Ринсвинд вскочил на ноги.

— Извините, здесь очень душно, я пойду подышу свежим воздухом, — он сорвал с шеи Двацветка ремешок иконографа и бросился к выходу из юрты.

— Лично по мне так нормально, — удивилась Бетан.

Коэн пожал плечами.

Ринсвинд успел отбежать от юрты на несколько шагов, прежде чем иконограф начал пощелкивать. Из коробки очень медленно вылезла последняя картинка, которую сделал бес.

Ринсвинд схватил её.

То, что было на ней изображено, даже средь бела дня ввергло бы человека в ужас. В леденящем свете луны, подкрашенной багровым огнем зловещей новой звезды, эффект был неописуемым.

— Нет, — негромко сказал Ринсвинд. — Все было не так, там был дом, девушка и…

— Ты видишь то, что видишь ты, а я рисую то, что вижу я, — заявил чертик из своей дверцы. — То, что вижу я, реально. Меня специально готовили. Я вижу только то, что существует на самом деле.

Какая-то темная тень двигалась по похрустывающему насту в их сторону. Это был Сундук. Ринсвинд, который в обычных обстоятельствах испытывал к нему ненависть и недоверие, внезапно почувствовал, что этот ящик — самая освежающе нормальная вещь, которую он когда-либо видел.

— Я смотрю, тебе-таки удалось выбраться, — заметил он.

Сундук задребезжал крышкой.

— Хорошо, но что видел ты? — поинтересовался волшебник. — Ты-то оглянулся?

Сундук ничего не ответил. Некоторое время они стояли молча, словно два воина, бежавшие с места побоища и остановившиеся, чтобы перевести дух и прийти в себя.

— Пойдем, там внутри горит костер, — наконец сказал Ринсвинд.

И протянул к Сундуку руку, чтобы потрепать его по крышке. Сундук раздраженно захлопнулся, едва не отхватив ему пальцы. Жизнь снова вошла в нормальную колею.

Рассвет следующего дня был ясным, безоблачным и холодным. Небо превратилось в голубой купол, прикрепленный к белой простыне мира, и производимое им общее впечатление своей свежестью и чистотой напоминало бы рекламу зубной пасты, если бы не розовая точка на горизонте.

— Теперь её видно даже днем, — сказал Коэн. — Што это такое?

Он устремил на Ринсвинда пристальный взгляд. Волшебник покраснел.

— Почему все сразу на меня смотрят? Я понятия не имею, что это такое. Может быть, комета или что-то вроде.

— И мы все сгорим? — спросила Бетан.

— Откуда мне знать? В меня кометы пока не врезались.

Они вереницей ехали по сверкающему снежному полю. Конное племя, которое, судя по всему, относилось к Коэну с глубоким уважением, снабдило их лошадьми и указаниями, как добраться до реки Смарл, что в сотне миль к Краю, где, по расчетам Коэна, Ринсвинд и Двацветок могут найти корабль, который доставит их к Круглому морю. Герой также сообщил, что поедет с ними, подлечить свои ознобыши.

Бетан тут же заявила, что она тоже едет — на тот случай, если Коэну понадобится растереть спину.

Ринсвинд смутно ощущал, что тут что-то заваривается. Во-первых, Коэн сделал попытку расчесать бороду.

— Похоже, ты произвел на неё впечатление, — сказал волшебник.

Коэн вздохнул.

— Эх, будь я лет на двадшать моложе, — с сожалением протянул он.

— Ну?

— Мне было бы шештьдешят шешть.

— И что с того?

— Ну… как бы тебе шкажать? Будучи молодым и завоевывая шебе имя в этом мире, я предпочитал рыжеволоших и пылких женщин.

— А-а.

— Но потом я штал немного поштарше и начал ишкать шебе женщин ш белокурыми волошами и глажами, в которых шветитшя жижненный опыт.

— О-о? Да?

— А жатем я штал ещё немного штарше и оценил доштоинштва женщин ш темными волошами и жгучим темпераментом.

Он умолк. Ринсвинд ждал.

— Ну и? — в конце концов не выдержал волшебник. — Что дальше? Что ты ищешь в женщинах сейчас?

Коэн обратил к нему взгляд своего слезящегося голубого глаза.

— Терпение, — ответил он.

— Поверить не могу! — воскликнул голос за спиной. — Я еду вместе с Коэном-Варваром!

Это был Двацветок. С раннего утра — с тех самых пор, как он обнаружил, что дышит одним воздухом с величайшим героем всех времён, — он вел себя, будто обезьяна, которой вручили ключ от банановой плантации.

— Он, шлучайно, не иждеваетшя? — спросил Коэн у Ринсвинда.

— Нет. Он всегда такой.

Коэн повернулся в седле. Двацветок улыбнулся ему сияющей улыбкой и гордо помахал рукой. Коэн повернулся обратно и крякнул от боли.

— У него што, глаж нет?

— Есть, только видит он не так, как другие. Можешь мне поверить. Я имею в виду… ну, помнишь юрту Конного племени, в которой мы провели прошлую ночь?

— Да.

— Лично я счел, что она несколько темновата и засалена. Да и воняло от неё, как от очень больной лошади.

— По-моему, очень точное опишание.

— А он бы с нами не согласился. Он заявил бы, что это великолепный варварский шатер, увешанный шкурами величественных животных, убитых остроглазыми воинами, живущими на краю цивилизации, шатер, пахнущий редкими и диковинными смолами, добытыми при набегах на караваны, пересекающие лишенную дорог… ну, и в том же духе. Я это серьезно, — добавил Ринсвинд.

— Он што, чокнутый?

— Вроде как. Но у этого чокнутого денег куры не клюют.

— А-а, тогда он не может быть чокнутым. Я повидал мир. Ешли у человека денег куры не клюют, то он прошто экшентричный.

Коэн снова повернулся в седле. Двацветок рассказывал Бетан о том, как Коэн в одиночку расправился со змеями, составляющими армию властительницы колдуний С’белинды, и украл священный бриллиант из гигантской статуи Оффлера, Бога-Крокодила.

Морщины, покрывающие лицо Коэна, прорезала странная улыбка.

— Если хочешь, я скажу ему, чтобы он заткнулся, — предложил Ринсвинд.

— А он жаткнетшя?

— Нет.

— Пушть болтает, — позволил Коэн.

Его рука невольно опустилась на рукоять меча, отполированную до блеска хваткой десятилетий.

— Во вшяком шлучае, мне нравитшя, как он шмотрит на мир, — объявил варвар. — Его глажа видят то, што находитшя на рашштоянии пятидешяти лет.

В сотне ярдов за ними, неуклюже прыгая по мягкому снегу, бежал Сундук. Никто никогда и ни по какому поводу не спрашивал его мнения.

Глава 8

Близился вечер. Они подъехали к краю высокогорных равнин и начали спускаться вниз по мрачному сосновому бору, лишь слегка припорошенному снежной бурей. Пейзаж изобиловал громадными растрескавшимися скалами и настолько узкими и глубокими долинами, что день здесь длился минут двадцать. Дикий, продуваемый всеми ветрами край, где можно ожидать, что вам навстречу вот-вот выйдут…

— Тролли, — сказал Коэн, принюхиваясь.

Ринсвинд оглянулся, всматриваясь в алый вечерний свет. Скалы, которые прежде казались абсолютно нормальными, вдруг зашевелились. Невинные с виду тени наполнились подозрительными силуэтами.

— Я люблю троллей, — объявил Двацветок.

— Врешь ты все, — твердо сказал Ринсвинд. — Ты не можешь их любить. Они большие, бугристые и людей едят.

— Неправда, — возразил Коэн, неловко соскальзывая с лошади и массируя колени. — Это широко рашпроштраненное жаблуждение. Тролли никого не едят.

— Да?

— Да, они вшегда выплевывают вше обратно. Их желудок не переваривает людей, понятно? Шреднему троллю ничего от жижни не нужно, кроме ражве што шлавной глыбы гранита да доброй плиты ижвештняка на жакушку. Я шлышал, это потому, что они кремниш… кремниорганиш… — Коэн запнулся и погладил бороду, — жделаны иж камня.

Ринсвинд кивнул. В Анк-Морпорке тролли были не в диковинку, поскольку их часто нанимали в телохранители. Правда, содержание этих тварей влетало в копеечку — до тех пор пока они не усваивали, что такое дверь, и не переставали, покидая дом, переть напролом сквозь ближайшую стену.

Когда путешественники занялись сбором хвороста, Коэн продолжил:

— Но шамое главное — их жубы.

— Почему? — поинтересовалась Бетан.

— Алмажы. Видишь ли, только алмажы могут шправитьшя ш камнями — и вше равно троллям приходитшя каждый годвыращивать жубы жаново.

— Кстати, о зубах… — вмешался Двацветок.

— Да?

— Я не мог не заметить…

— Да?

— О, ничего, — отступил турист.

— Да? А-а. Давайте побыштрее ражжигать коштер, пока ещё швет ешть. А потом, — лицо Коэна вытянулось, — полагаю, нам лучше шварить шуп.

— Ринсвинд в супах мастер, — с энтузиазмом объявил Двацветок. — О травах и корешках он знает все.

Коэн бросил на волшебника взгляд, который позволял предположить, что он, Коэн, в это не верит.

— Што ж. Конный народ дал нам в дорогу немного вяленой конины, — сказал он. — Ешли найдешь дикий лук или што-нибудь в том же духе, это может улучшить её вкуш.

— Но я… — начал было Ринсвинд, однако решил, что продолжать не стоит.

«Во всяком случае, — рассудил он, — я знаю, на что похожа луковица. Это такая круглая белая штуковина с торчащим сверху зеленым пучком. Она должна прямо-таки бросаться в глаза».

— Я пойду поищу, хорошо? — предложил он.

— Хорошо.

— Вон там, в густом, тенистом подлеске…

— Очень даже подходящее мешто.

— Ты имеешь в виду эти глубокие овраги?

— Я бы шкажал, идеальные ушловия.

— Да, так я и подумал, — горько отозвался Ринсвинд и отправился в путь, гадая про себя, каким образом лучше подманить луковицы.

«В конце концов, — размышлял он, — на рынке они уже связаны и подвешены над прилавком, но в природных условиях лук наверняка другой. Наверное, крестьяне, или кто там занимается отловом, используют натасканных на лук собак или же поют песни, чтобы заманить луковицы в ловушку».

Он начал бесцельно шарить среди листьев и травы. На небе уже появилась парочка ранних звезд. Под его ногами чавкали светящиеся грибы, неприятно органические и похожие на сексуальные игрушки для гномов. Ринсвинда кусали маленькие летучие существа. Другие существа, к счастью, невидимые, прыжками или скользящими движениями скрывались под кустами и с укором квакали на вспугнувшего их волшебника.

— Луковицы? — шепотом позвал Ринсвинд. — Здесь есть луковицы?

— Несколько штук растет вон там, около старого тиса, — произнес рядом чей-то голос.

— А-а, — отозвался Ринсвинд. — Ладно.

Наступила долгая тишина, нарушаемая только звоном комаров вокруг головы волшебника.

Он стоял не шевелясь, застыв как каменный. Даже его глаза были неподвижны.

— Извините, — наконец сказал он.

— Да?

— А который из них тис?

— Маленькое скрюченное деревце с небольшими темно-зелеными иголочками.

— Ага, вижу. Ещё раз спасибо.

Он не шелохнулся. В конце концов голос непринужденно осведомился:

— Могу я ещё чем-нибудь помочь?

— Ты ведь не дерево, правда? — спросил Ринсвинд, по-прежнему глядя прямо перед собой.

— Не дури. Деревья не разговаривают.

— Прости. Просто у меня в последнее время случались кое-какие заморочки с деревьями. Ну знаешь, как бывает…

— Нет. Я валун.

В голосе Ринсвинда почти ничего не изменилось.

— Прекрасно, прекрасно, — медленно произнес волшебник. — Что ж, пойду собирать луковицы.

— Приятного аппетита.

Он осторожно, с достоинством прошагал вперед, разглядел в подлеске несколько сбившихся в кучку волокнистых белых штуковин, осторожно выдернул их и обернулся.

Неподалеку лежал валун. Но здесь повсюду были раскиданы валуны — кости Диска подходили в этом месте очень близко к поверхности.

Ринсвинд пристально посмотрел на тисовое деревце — а вдруг это все-таки оно разговаривало? Но тис, ведущий весьма уединенную жизнь, ничего не слышал о Ринсвинде — спасителе деревьев. К тому же он спал.

— Если это ты, Двацветок, то я с самого начала знал, что это ты, — сказал Ринсвинд.

В надвигающихся сумерках его голос прозвучал неожиданно отчетливо и очень одиноко.

Ринсвинд припомнил единственный факт, который он точно знал насчет троллей, а именно: под лучами солнца нормальный тролль превращается в камень, так что всякий, кто нанимает этих существ на дневную работу, должен потратить целое состояние на защитный крем.

Но если подумать, нигде не говорилось о том, что с ними происходит, когда солнце садится вновь…

Последние струйки дневного света покинули окружающую местность. И Ринсвинду внезапно показалось, что вокруг него слишком много валунов.

— Он ужасно долго возится с этими луковицами, — заметил Двацветок. — Как ты думаешь, может, стоит пойти поискать его?

— Волшебники могут шами пожаботитьшя о шебе, — отозвался Коэн. — Не бешпокойшя.

Он поморщился. Бетан подстригала ему ногти на ногах.

— Вообще-то, он не такой уж хороший волшебник, — продолжал Двацветок, придвигаясь поближе к огню. — Я бы не сказал ему это в лицо, но… — он нагнулся к Коэну. — На самом деле я ни разу не видел, чтобы он творил чары.

— Так, давай другую, — распорядилась Бетан.

— Это очень мило ш твоей штороны.

— У тебя были бы довольно симпатичные ноги, если бы ты за ними ухаживал.

— Я теперь шгибаюшь не так хорошо, как раньше, — застенчиво признался Коэн. — В моей работе не чашто вштречаешь можольных операторов. На шамом деле это жабавно. Я вштречал школько угодно жмеепоклонников, бежумных богов, военачальников — но ни одного можольного оператора. Впрочем, на шамом деле это выглядело бы нелепо — Коэн Против Можольных Операторов…

— Или Коэн и Педикюрши Смерти, — подсказала Бетан.

Коэн закудахтал.

— Коэн и Безумные Дантисты! — расхохотался Двацветок.

Коэн резко захлопнул рот.

— А што в этом шмешного? — осведомился он, и в его голосе прозвучали сжатые кулаки.

— О-о, э-э, ну, — замялся Двацветок. — Видишь ли, твои зубы…

— Што жубы? — рявкнул Коэн.

Двацветок сглотнул.

— Я не мог не заметить, что они, э-э, пребывают в иной географической точке, нежели твой рот.

Коэн бросил на него свирепый взгляд, но потом его плечи опустились, и знаменитый герой показался Двацветку очень маленьким и старым.

— Ну да, это правда, — пробормотал он. — Я тебя не виню. Тяжело быть героем беж жубов. Неважно, што ещё ты потерял. Тебе могут проштить даже отшутштвие одного глажа, но покажи людям рот, в котором одни дешны, и все ражом перештанут тебя уважать.

— Я не перестану, — пообещала верная Бетан.

— А почему бы тебе не завести новые зубы? — находчиво предложил Двацветок.

— Конечно, будь я акулой или кем-нибудь в этом духе, я бы непременно отраштил их шнова, — саркастически отозвался Коэн.

— Зачем? Их же можно купить, — объяснил Двацветок. — Постой, я покажу тебе… Э-э, Бетан, ты не могла бы отвернуться?

Он подождал, пока она не повернется к нему спиной, после чего поднес руку ко рту.

— Ну што, видишь? — спросил он.

Бетан услышала, как у Коэна перехватило дыхание.

— Ты можешь вытащить швои жубы ижо рта?

— О да. У меня их нешколько комплектов. Ижвини… — До Бетан донесся чмокающий звук, и Двацветок уже нормальным голосом продолжил: — Это очень удобно.

Самый голос Коэна излучал уважение — такое его количество, какое можно излучать, не имея зубов, что составляет примерно столько же, сколько и с зубами, но звучит гораздо менее внушительно.

— Ещё бы. Когда они болят, ты их прошто выташкиваешь, и пушкай шебе болят, школько вждумаетшя, да? Это мигом научит паршивцев уму-ражуму, пошмотрим, как им понравитшя болеть в гордом одиночештве!

— Это не совсем так, — осторожно сказал Двацветок. — Эти зубы не мои, они просто принадлежат мне.

— Ты вштавил в рот чьи-то чужие жубы?

— Нет, их для меня сделали. Там, откуда я приехал, у многих людей есть такие зубы, это…

Но Двацветкова лекция о зубоврачебных приспособлениях осталась непрочитанной, поскольку кто-то ударил его по голове.

Маленькая луна Плоского мира медленно тащилась по небу. Благодаря невразумительным и не очень эффективным астрономическим порядкам, установленным Создателем, она сияла своим собственным светом и была битком набита всякими лунными богинями, которые в данный момент не обращали особого внимания на Диск, поскольку были заняты составлением петиции по поводу Ледяных Великанов.

Но если бы они посмотрели вниз, то увидели бы, как Ринсвинд настойчиво убеждает в чем-то группу валунов.

Тролли — это одна из самых старых форм жизни во множественной вселенной, восходящая к ранним попыткам запустить затею с жизнью без всей этой хлипкой протоплазмы. Отдельные тролли живут очень долго, впадая в зимнюю спячку летом и проводя день в дремоте, поскольку жара плохо влияет на них и делает медлительными. У них захватывающая геология. Можно говорить об истории развития племен, можно упомянуть полупроводниковые свойства неоднородного кремния, можно сказать о гигантских доисторических троллях, которые образуют большинство крупных горных хребтов Плоского мира и которые — если когда-нибудь проснутся — создадут по-настоящему серьезные проблемы. Однако простой и непреложный факт заключается в том, что без мощного и всепроникающего магического поля Диска тролли давным-давно вымерли бы.

На Диске не была изобретена психиатрия. Никто никогда не тыкал в нос Ринсвинду чернильное пятно, чтобы проверить, все ли у него в порядке на чердаке. Так что, описывая превращение валунов, он мог лишь невнятно промямлить что-то о картинках, которые неожиданно возникают перед глазами, когда смотришь на огонь или облака.

Только что перед ним лежал обычный валун, как вдруг несколько трещин на нем приобрели четкие очертания рта и заостренного уха. Ещё мгновение — при том, что на самом деле абсолютно ничего не изменилось, — и перед волшебником появился тролль, ухмыляясь полным алмазов ртом.

«Они не смогут меня переварить, — сказал себе Ринсвинд. — От меня им станет ужасно плохо».

Слабое утешение.

— Значит, ты — волшебник Ринсвинд, — сказал ближайший к нему тролль. Впечатление было такое, будто кто-то пробежался по гравию. — Ну, не знаю. Я думал, ты будешь повыше.

— Видно, он слегка выветрился, — предположил другой. — Эта легенда жутко старая.

Ринсвинд неловко заерзал. Он был почти уверен в том, что камень, на котором он сидит, меняет форму. На ноге у него компанейски расположился крошечный — с небольшой голыш — тролльчонок, разглядывающий его с величайшим интересом.

— Легенда? — переспросил волшебник. — Какая легенда?

— Она передается от горы к песчинке с самого заката времён^[15], — сказал первый тролль. — «Когда багровая звезда озарит небо, придет волшебник Ринсвинд и будет искать луковицы. Не кусайте его. Очень важно, чтобы вы помогли ему остаться в живых».

Наступило молчание.

— И все? — уточнил Ринсвинд.

— Да, — ответил тролль. — Мы всегда ломали головы над этими словами. Большинство наших легенд куда более увлекательны. В старые времена валунам жилось намного интереснее.

— Неужели? — слабо откликнулся Ринсвинд.

— О да. Такая развлекуха стояла… Везде вулканы. Тогда это действительно что-то значило — быть валуном. Об осадочных породах даже не вспоминали — либо ты вулканический, либо никто. Разумеется, теперь все иначе. В наши дни люди называют себя троллями, а сами иной раз состоят из одного сланца. Или даже мела. Я бы не стал задирать нос, если бы мной можно было рисовать, ты согласен?

— Ага, — быстро кивнул Ринсвинд. — Ни за что не стал бы. Эта, э-э, ваша легенда… Там говорится, что вы не должны меня кусать?

— Вот именно! — пискнул тролльчонок, сидящий у него на ноге. — И это я подсказал тебе, где растут луковицы!

— Мы положительно рады, что ты к нам зашел, — объявил первый тролль, который, как сразу заметил Ринсвинд, был здесь самым большим. — Мы немного беспокоимся насчет этой звезды. Что она означает?

— Понятия не имею, — пожал плечами Ринсвинд. — Все, похоже, думают, что мне что-то известно про неё, но я…

— Не то чтобы нас беспокоила возможность быть расплавленными, — перебил его первый тролль. — Все равно именно так мы и возникли. Просто мы подумали, что звезда, может быть, означает конец всего, а это вроде как не очень хорошо.

— Она все растет, — вступил в разговор ещё один тролль. — Посмотри-ка на неё. Больше, чем прошлой ночью.

Ринсвинд посмотрел. Она определенно была больше, чем прошлой ночью.

— Так что мы подумали, может, у тебя имеются какие-то предложения, — продолжил старший тролль с покорностью в голосе — если только возможно выразить покорность голосом, похожим на клокотание гранита в каменном горле.

— Вы можете прыгнуть за Край, — предложил Ринсвинд. — Во вселенной множество мест, где лишние камни не помешали бы.

— Мы слышали об этом, — отозвался тролль. — И встречались с валунами, которые пытались это проделать. По их словам, сначала ты миллионы лет паришь в пространстве, а потом раскаляешься и падаешь. В результате оказываешься на дне огромной дыры в пейзаже. По-моему, это не особо умно.

С грохотом, напоминающим стук угля, катящегося по желобу, он поднялся и потянулся, выставив в стороны толстые, шишковатые руки.

— Что ж, предполагается, мы должны тебе помочь, — сказал он. — Что ещё мы можем для тебя сделать?

— По идее, я должен был сварить суп. — Ринсвинд неопределенно помахал луковицами. Возможно, решительностью или героикой в его жесте даже не пахло.

— Суп? — переспросил тролль. — И все?

— Ну, может быть, понадобится ещё пара сухариков.

Тролли переглянулись, выставляя напоказ столько драгоценных зубов, что на эти алмазы можно было бы купить средних размеров город.

Наконец самый большой тролль сказал:

— Ладно, суп так суп, — он со скрежетом пожал плечами. — Просто мы представляли себе, что легенда будет, ну, немного более… не знаю, я почему-то думал… хотя, полагаю, это неважно.

Он протянул Ринсвинду похожую на гроздь ископаемых бананов ладонь.

— Я Кварц, — представился он. — Вон того зовут Хризопраз, а это Брекчия, Яшма и моя жена Берилл — она немного метаморфна, но кто из нас не метаморфен, в наши-то дни? Яшма, слазь с его ноги.

Напрягаясь в ожидании хруста раздавленных костей, Ринсвинд осторожно взял поданную ему лапу. Но хруста не последовало. Ладонь тролля была шершавой и немного замшелой у ногтей.

— Мне очень жаль, — сказал волшебник. — У меня никогда раньше не было знакомых троллей.

— Мы — вымирающая раса, — грустно поведал Кварц, когда вся компания выступила в путь под сверкающими звездами. — Юный Яшма — единственный голыш в нашем племени. Мы, видишь ли, страдаем от философии.

— Да? — откликнулся Ринсвинд, пытаясь поспеть за своими спутниками.

Тролли двигались не только быстро, но и тихо — большие округлые тени, скользящие сквозь ночь, точно видения. Их продвижение отмечалось лишь раздающимся время от времени приглушенным писком какого-нибудь ночного существа, не услышавшего, что идут тролли.

— О да. Мы жертвы философии. В конце это приходит к каждому из нас. Говорят, в один прекрасный вечер ты начинаешь просыпаться, но вдруг думаешь: «А чего беспокоиться-то?», — и продолжаешь спать дальше. Видишь вон те каменные глыбы?

Ринсвинд увидел в траве несколько громадных силуэтов.

— Тот, что с краю, — это моя тетка. Не знаю, о чем она думает, но она не шевелится уже двести лет.

— О боги, как это печально.

— Да не, это-то не проблема, потому что мы рядом и можем присмотреть за ними, — сказал Кварц. — Видишь ли, здесь, в округе, не так много людей. Я знаю, это не ваша вина, но вы, похоже, не в состоянии отличить мыслящего тролля от обыкновенного камня. Моего двоюродного дедушку, к твоему сведению, в прямом смысле слова взорвали.

— Это ужасно!

— Да, только что он был троллем — и вдруг превратился в декоративный камин.

Они остановились перед знакомым с виду утесом. В темноте тлели останки разбросанного костра.

— Похоже, тут случилась драчка, — объявила Берилл.

— Они все исчезли! — воскликнул Ринсвинд, подбежав к опушке поляны. — И лошади тоже! Даже Сундук!

— Кто-то из них протек, — сообщил Кварц, опускаясь на колени. — Смотри, здесь красная водянистая субстанция, которую вы носите во внутренностях.

— Кровь!

— Так она называется? Никогда не понимал, что такого вы находите в ней.

Ринсвинд с совершенно растерянным видом сновал по поляне, заглядывая за кусты на случай, если там кто-то прячется. И вскоре он споткнулся о маленькую зеленую бутылочку.

— Коэново растирание! — простонал он. — Коэн без него и шагу не ступит!

— Знаешь, — заметил Кварц, — вы, люди, делаете такую штуку, ну, когда мы становимся совсем уж медлительными и заболеваем философией, вы распадаетесь на куски…

— Это называется «умирать»! — выкрикнул Ринсвинд.

— Оно самое. Они этого не сделали, потому что здесь их нет.

— Если только их не съели! — возбужденно предположил Яшма.

— Гм, — задумался Кварц.

— Волки? — спросил Ринсвинд.

— Мы расплющили всех волков в округе много лет назад, — заверил его тролль. — Вернее, не мы, а дедуля.

— Он их не любил?

— Нет, просто не смотрел, куда идёт. Гм-м.

Тролль снова взглянул на землю.

— А здесь след. От конских копыт.

Он посмотрел на близлежащие холмы, где отвесные скалы и грозные утесы неясно вырисовывались над залитыми лунным светом лесами.

— Дедуля живет там, наверху, — негромко сообщил он.

В том, как это было произнесено, присутствовало нечто такое, отчего Ринсвинд решил, что ему не хочется встречаться с дедулей.

— Этот дедуля опасен, да? — рискнул спросить он.

— Он очень старый, большой и злобный. Мы не видели его в наших краях уже много лет, — ответил Кварц.

— Веков, — поправила Берилл.

— Он их всех расплющит! — добавил Яшма, прыгая вверх-вниз по Ринсвиндовой ноге.

— Просто иногда так случается, что по-настоящему старый и большой тролль уходит в одиночку в горы… В общем, камень берет верх, если ты меня понимаешь.

— Нет.

Кварц вздохнул.

— Люди порой поступают как животные, не так ли? А тролль иногда начинает думать как камень, только камни не очень-то любят людей.

Брекчия, костлявый тролль с песчаниковой поверхностью, постучал Кварца по плечу.

— Так мы пойдем за ними или нет? — поинтересовался он. — В легенде говорится, что мы должны помочь этому желеобразному Ринсвинду.

Кварц поднялся на ноги, немного подумал, схватил волшебника за шиворот и размашистым, скрежещущим движением посадил себе на плечи.

— Мы идём, — твердо заявил он. — А если встретимся с дедулей, я постараюсь все ему объяснить.

В двух милях от поляны трусила сквозь ночь вереница лошадей. Три из них несли пленников, искусно связанных и с кляпами во ртах. Четвертая тащила грубую повозку, на которой лежал стянутый веревками, завернутый в сеть и молчаливый Сундук.

Херрена негромко приказала колонне остановиться и подозвала к себе одного из своих людей.

— Ты уверен? — спросила она. — Я ничего не слышу.

— Я видел силуэты троллей, — отрезал он.

Она оглянулась вокруг. Деревья поредели, землю покрывал толстый слой гравия, а лежащая впереди тропа вела к лысому, каменистому холму, который в багровом звездном свете казался особенно неприятным.

Эта тропа вызывала у неё беспокойство. Она была чрезвычайно старой, но ведь кто-то же её проложил, а убить тролля не так уж легко.

Херрена вздохнула. Внезапно ей пришло на ум, что карьера секретарши — не самая плохая идея.

Уже не в первый раз она подумала, что в положении наемницы множество недостатков, не последний из которых состоит в том, что мужчины не воспринимают тебя всерьез, пока ты их не убьешь в прямом смысле этого слова, после чего они вообще перестают тебя воспринимать. Да и эти кожаные шмотки, которые выводят её из себя, но, такое впечатление, представляют собой незыблемую традицию. И ещё пиво. Для таких, как Хрун-Варвар и Симбар-Убийца, вполне нормально кутить ночами напролет в низкопробных забегаловках, но Херрена позволяла себе это только в том случае, если на стол подавались приличные напитки в небольших бокалах, предпочтительно с вишенкой внутри. А что касается туалетов…

Но она была слишком рослой, чтобы стать воровкой, слишком честной, чтобы пойти по тропе наемного убийцы, слишком умной, чтобы выйти замуж, и слишком гордой, чтобы избрать единственную оставшуюся общедоступную женскую профессию.

Так что она стала наемницей и преуспела в этом ремесле, сколотив скромное состояние, которое заботливо приберегала на будущее. Херрена ещё не знала, каким будет это будущее, но она сделает все возможное, чтобы оно включало в себя биде.

Где-то вдалеке послышался треск ломающегося дерева. Тролли никогда не понимали, зачем огибать деревья.

Она снова посмотрела на холм. Вправо и влево расходились два высоких отрога, а наверху торчал огромный выступ, в котором — она прищурилась — виднелись какие-то пещеры?

Пещеры троллей. Но уж лучше это, чем блуждать вслепую в потемках. А после восхода солнца вообще не будет никаких проблем.

Херрена перегнулась с седла к Ганчии, командиру отряда морпоркских наемников. Этот человек вызывал у неё некоторое беспокойство. У него были бычьи мускулы и бычья выносливость, но вся беда заключалась в том, что он был таким же тупым, как это животное. И злобным, как хорек. Подобно большинству молодых парней из деловой части Морпорка, он с радостью продал бы свою бабку на клей. Вполне возможно, он так и поступил.

— Поедем к пещерам и разожжем у входа большой костер, — сказала она. — Тролли не любят огонь.

Он бросил на неё взгляд, который позволил предположить, что у него имеются собственные соображения по поводу того, кто тут должен отдавать приказы, но губы его произнесли:

— Ты хозяйка.

— Вот именно.

Херрена оглянулась на троих пленников. Никаких сомнений, ящик тот самый — Траймоново описание было абсолютно точным. Однако ни один из пленников не походил на волшебника. Даже на волшебника-недоучку.

— О боги, — сказал Кварц.

Тролли остановились. Ночь сомкнулась вокруг них, как бархат. Где-то зловеще заухала сова — по крайней мере, Ринсвинду показалось, что это сова, у него были несколько туманные познания в орнитологии. Может, конечно, ухают соловьи, если он не путает их с дроздами. Над головой прошелестела летучая мышь. Насчет мыши он был совершенно уверен.

А ещё он чувствовал себя очень усталым и совершенно разбитым.

— Почему «о боги»? — спросил он, вглядываясь в темноту.

Далеко на холмах виднелось крошечное пятнышко, которое могло быть костром.

— О-о, — понял он. — Вы не любите костры, да?

Кварц кивнул.

— Они нарушают сверхпроводимость нашего мозга, — пояснил он, — но дедуля такой костерок даже не заметит.

Ринсвинд с опаской оглянулся вокруг, ожидая услышать шаги тролля-шатуна. Он видел, что нормальные тролли могут сотворить с лесом. Они не особенно любили ломать-крушить, просто с органической материей тролли обращались как с докучливым паром.

— Что ж, будем надеяться, что дедуля их не засечет, — сказал он.

Кварц вздохнул.

— На это мало шансов. Они развели костер прямо у него во рту.

— Это накажание жа мои грехи! — простонал Коэн, безуспешно дергая связывающие его веревки.

Двацветок посмотрел на него затуманенным взглядом. Праща Ганчии оставила на затылке у туриста довольно большую шишку, и сейчас он пребывал в легком сомнении по поводу некоторых вещей, начиная со своего имени и так далее.

— Мне шледовало пришлушиватьшя, — корил себя Коэн. — Мне надо было шледить жа тем, што проишходит вокруг, а не поддаватьшя на эти ражговоры о твоих, как их там, подштавных челюштях. Должно быть, я теряю хватку.

Он приподнялся на локтях. Херрена и остальные члены банды стояли вокруг костра, разожженного у входа в пещеру. Сундук молчаливо и неподвижно лежал в углу под своей сетью.

— Эта пещера какая-то странная, — заметила Бетан.

— Што? — переспросил Коэн.

— Посмотри на неё. Ты когда-нибудь видел такие камни?

Коэн был вынужден признать, что полукруг каменных глыб у входа в пещеру и впрямь выглядит необычно — каждая из них превосходила в высоту рост человека, была сильно стертой и на диво блестящей. Такой же полукруг виднелся на потолке. В общем и целом они походили на каменный компьютер, построенный каким-нибудь друидом, у которого были довольно туманные представления о геометрии, впрочем, сила тяжести тоже представлялась ему очень непонятной штукой.

— А стены?

Коэн вгляделся в ближайшую стену. На её поверхности проступали прожилки красного хрусталя. У Коэна создалось впечатление, что глубоко внутри камня беспрестанно вспыхивают и гаснут крошечные огоньки.

Кроме того, здесь был страшный сквозняк. Из черных глубин пещеры дул устойчивый ветерок.

— По-моему, когда мы вошли, он дул в другую сторону, — прошептала Бетан. — А ты что скажешь, Двацветок?

— Ну, я не специалист по пещерам, — отозвался турист. — Но я как раз подумал, что вон там, на потолке, висят очень интересные штучки. Немного похожи на луковки, правда.

Они посмотрели туда.

— Не могу точно указать почему, — продолжал Двацветок, — но мне кажется, что нам стоит убраться отсюда и побыстрее.

— О да, — саркастически откликнулся Коэн. — Шейчаш попрошим ражвяжать наш и тут же очутимшя на швободе…

Коэн провел в обществе Двацветка не так много времени, иначе он не удивился бы, когда маленький турист обрадованно кивнул. Громко, медленно и четко выговаривая слова, Двацветок обратился к своим пленителям:

— Извините? Вы не могли бы развязать нас и отпустить на свободу? Здесь довольно сыро и очень дует. Извините ещё раз.

Бетан покосилась на Коэна.

— Что, он в самом деле должен был это сказать?

— Прижнаю, это нечто новенькое.

Как ни странно, от окружающей костер группы действительно отделились три человека и направились в сторону пленников. Впрочем, судя по их лицам, развязывать они никого не собирались. Скорее наоборот, двое из подошедших принадлежали к тем людям, которые, увидев связанную жертву, начинают поигрывать ножом, делать скользкие предложения, много и плотоядно ухмыляться.

Вытащив меч и приставив его к сердцу Двацветка, Херрена сразу дала понять, кто она такая.

— Кто из вас волшебник Ринсвинд? — поинтересовалась она. — У вас было четыре лошади. Он здесь?

— Э-э, не знаю, где он, — ответил Двацветок. — Он пошел собирать лук.

— Но вы его друзья, и это значит, что он пустится на ваши поиски, — заключила Херрена, мельком взглянув на Коэна с Бетан и внимательно посмотрев на Сундук.

Траймон особенно подчеркнул, что Сундук лучше не трогать. Любопытство, может, и убило кошку, но любопытства Херрены хватило бы на то, чтобы зверски уничтожить целый прайд львов.

Она разрезала сеть и ухватилась за крышку.

Двацветок поморщился, как от боли.

— Закрыто, — констатировала она через некоторое время. — Где ключ, коротышка?

— Нет… нет ключа, — промямлил Двацветок.

— Но здесь есть замочная скважина, — указала она.

— Ну да, но если он хочет оставаться закрытым, он остается закрытым, — смущенно объяснил турист.

Херрена заметила, что Ганчия с издевкой ухмыляется.

— Я желаю, чтобы его открыли, — зарычала она. — Ганчия, займись.

Она зашагала обратно к костру.

Ганчия вытащил длинный тонкий нож и нагнулся к самому лицу Двацветка.

— Она пожелала увидеть сундук открытым, — он посмотрел на второго бандита и ухмыльнулся. — Она хочет, чтобы его открыли, Вимс.

— Ага.

Ганчия медленно повертел ножом перед носом Двацветка.

— Послушай, — терпеливо сказал турист. — По-моему, ты не понял. Никто не может открыть Сундук, если он пребывает в замкнутом настроении.

— Ах да, я забыл, — задумчиво протянул Ганчия. — Это же магический ящик! У него ещё ножки должны быть. Эй, Вимс, есть с твоей стороны какие-нибудь ноги? Нет?

Он поднес нож к Двацветкову горлу.

— Это меня по-настоящему огорчает, — сообщил он. — И Вимса тоже. Вимс не очень-то разговорчив, зато у него отлично получается резать людей на кусочки. Так что открой… этот… ящик!

Он повернулся и пнул Сундук в бок, оставив на дереве скверного вида вмятину.

Что-то тихо и коротко щелкнуло.

Ганчия ухмыльнулся. Крышка медленно, тяжеловесно приподнялась. Далекий свет костра, сверкнув, отразился от золота — от огромной кучи золота в виде блюд, цепей и монет, тяжелого и мерцающего в прыгающих тенях.

— Вот и ладушки, — негромко сказал Ганчия.

Он оглянулся на стоящих у костра и ничего не замечающих напарников, которые, похоже, переругивались с кем-то у входа в пещеру. Потом оценивающе взглянул на Вимса. Его губы беззвучно зашевелились, лицо напряглось от непривычных усилий, потребовавшихся для мысленных подсчетов.

Затем Ганчия посмотрел на свой нож.

И тут пол зашевелился.

— Я слышал чьи-то шаги, — сообщил один из наемников. — Вон там, внизу. Среди… э-э… валунов.

Из темноты донесся голос Ринсвинда.

— Послушайте, — воззвал волшебник.

— Ну? — откликнулась Херрена.

— Вы в большой опасности! — крикнул Ринсвинд. — Быстрее тушите костер!

— Нет-нет, — возразила Херрена. — Ты все перепутал. Это ты в большой опасности. А костер останется.

— Здесь живет большой старый тролль…

— Всем известно, что тролли стараются держаться подальше от огня, — парировала Херрена.

По её кивку двое бандитов вытащили мечи и выскользнули из пещеры в темноту.

— Совершенно верно! — в отчаянии завопил Ринсвинд. — Только, видишь ли, данный тролль не может этого сделать.

— Не может?

Херрена засомневалась. Какая-то часть ужаса, звучавшего в голосе волшебника, передалась и ей.

— Да, потому что вы развели костер у него на языке.

И тут пол зашевелился.

Дедуля медленно просыпался от вековой дремоты. Ещё немного — и он не проснулся бы вообще; несколько десятилетий спустя он бы ничего и не почувствовал. Когда тролль стареет и начинает всерьез задумываться о смысле вселенной, он обычно находит себе тихий уголок, где принимается усиленно философствовать. Спустя какое-то время он напрочь забывает о том, что у него имеются конечности. Постепенно они кристаллизуются по краям, и в конце концов от тролля остается крошечная искорка жизни внутри довольно большого холма из необычной горной породы.

Дедуля не успел зайти так далеко. Он очнулся от обдумывания весьма перспективного направления исследований, связанных с познанием значения истины, и почувствовал в том месте, которое вроде бы некогда было его ртом, вкус горячего пепла.

Он начал сердиться. По нервным путям, состоящим из неоднородного кремния, побежали команды. Глубоко внутри кремнистого тела по специальным линиям разлома плавно заскользили камни. Деревья вырывались с корнем, дерн лопался — это пальцы размером с корабли распрямлялись и впивались в землю. Высоко на скалистом лице два гигантских каменных оползня отметили то место, где поднялись веки. Глаза походили на покрытые коркой опалы.

Ринсвинд, разумеется, не видел всего этого, поскольку его собственные глаза были рассчитаны лишь на дневной свет, зато он заметил, как тёмный холм неторопливо встряхнулся и вдруг начал подниматься, закрывая собой звезды.

Появилось солнце.

Однако его лучи не спешили. Знаменитый свет Плоского мира, который проходит сквозь мощное магическое поле Диска с очень маленькой скоростью, мягко выплеснулся на земли, лежащие вдоль Края, и начал спокойное, бесшумное сражение о отступающими армиями ночи. Он разливался по спящему пейзажу, как расплавленное золото^[16], — ясный, чистый и неторопливый.

Херрена не стала колебаться. Не теряя присутствия духа, она подбежала к краю нижней губы дедули и спрыгнула вниз, перекатившись при ударе о землю. Её люди последовали за ней, с руганью приземлившись среди обломков.

Словно пытающийся отжаться толстяк, старый тролль оттолкнулся от земли и поднялся на ноги.

С того места, где лежали пленники, этого было не видно. Они поняли только то, что пол под ними продолжает раскачиваться и вокруг не смолкает страшный шум, по большей части неприятный.

Вимс схватил Ганчию за руку.

— Это в-земле-трясение, — выпалил он. — Давай отсюда сматываться!

— Золото я не брошу, — уперся Ганчия.

— Что?

— Золото. Парень, мы может стать богатыми, как Креозоты!

Возможно, коэффициент умственного развития Вимса равнялся комнатной температуре, но круглого идиота бандит распознавал с первого взгляда. Глаза Ганчии сверкали ярче, чем золото, и он неотрывно смотрел на Вимсово левое ухо.

Вимс в отчаянии оглянулся на Сундук. Тот по-прежнему был завлекающе приоткрыт, хотя от такой тряски крышка его должна была сразу захлопнуться.

— Нам его ни за что не унести, — намекнул Вимс. — Он слишком тяжелый.

— Зато мы спокойно унесем часть его содержимого! — крикнул Ганчия и прыгнул к Сундуку.

Пол снова затрясся.

Крышка захлопнулась. Ганчия исчез.

И чтобы Вимс не подумал, что это была случайность, крышка откинулась опять, всего на секунду, и огромный язык, багровый, как красное дерево, облизнул широкие, белые, как сикаморы, зубы. Потом Сундук закрылся снова.

К величайшему ужасу Вимса, из-под ящика высунулись сотни ножек. Сундук нарочито неторопливо поднялся, заботливо распутал свои конечности и, переступая ими, повернулся к бандиту. Его замочная скважина выглядела как-то особенно зловеще, словно говорила: «Ну, давай. Тебя-то мне и не хватает для полного счастья…»

Вимс попятился и умоляюще взглянул на Двацветка.

— Думаю, с твоей стороны было бы благоразумно развязать нас, — подсказал турист. — На самом деле он достаточно дружелюбен, стоит ему познакомиться с человеком поближе.

Вимс, нервно облизывая губы, вытащил нож. Сундук предупреждающе скрипнул.

Бандит разрезал стягивавшие пленников веревки и быстро отступил назад.

— Спасибо, — сказал Двацветок.

— По-моему, у меня опять швело шпину, — пожаловался Коэн, которому Бетан помогала подняться на ноги.

— Что будем делать с этим человеком? — спросила девушка.

— Отберем нож, и пушкай катитшя подобру-пождорову, — ответил Коэн. — Правильно?

— Да, господин! Спасибо, господин! — откликнулся Вимс и бросился к выходу из пещеры.

Его силуэт мелькнул на фоне серого предрассветного неба и исчез. Откуда-то снизу донеслось: «А-а-а».

Солнечный свет, словно прибой, с бесшумным рокотом катился по Диску. Там, где магическое поле было немного послабее, языки утра в своем стремительном беге обгоняли день, оставляя позади себя отдельные островки ночи, которые, по мере того как сияющий океан продвигался все дальше, сжимались и исчезали.

Плато, окружающие Водоворотные равнины, вздымались на пути надвигающегося прилива словно огромный серый корабль.

Заколоть тролля можно, но овладение соответствующей техникой требует практики, а ещё никогда и никому не удавалось попрактиковаться больше, чем один раз. Люди Херрены увидели, как из темноты, подобно обретшим плоть привидениям, выступают тролли. Клинки, ударившись о кремниевую кожу, разлетелись на куски, тишину прорезали один или два коротких, глухих вопля, а потом не осталось ничего, кроме криков, доносящихся из глубины леса, — бандиты старались оставить как можно большее расстояние между собой и карающей землей.

Ринсвинд осторожно высунулся из-за дерева и огляделся. Он остался один. Кусты у него за спиной шелестели — это тролли преследовали удирающую банду.

Он посмотрел наверх.

Высоко над его головой два огромных кристаллических глаза сфокусировались в ненависти ко всему мягкому, хлипкому и, главным образом, теплому. Ринсвинд сжался от ужаса, увидев, как рука размером с дом поднялась, сжалась в кулак и понеслась на него.

День наступил с бесшумным взрывом света. Огромная грозная масса дедули прорезала несущийся мимо световой поток, точно волнолом из тени. Ринсвинд услышал короткий скрежещущий звук.

Наступила тишина.

Прошло какое-то время. Ничего не случилось.

Запели птички. Над глыбой, которая некогда была кулаком дедули, жужжа, пролетел шмель и уселся на кустик тимьяна, росший из-под каменного ногтя.

Внизу что-то заскреблось. Из узкой щели между кулаком и землей, точно змея, выползающая из норы, неуклюже выбрался Ринсвинд.

Он лежал на спине и глядел в небо. Рядом валялся застывший тролль. Тролль ни чуточки не изменился, если не считать того, что теперь он окаменел. Зрение опять начало играть с Ринсвиндом шутки. Прошлой ночью он смотрел на трещины в камне и видел, как они превращаются в рот, в глаза. Сейчас он смотрел на огромное лицо, высеченное из утеса, и видел, как его черты, словно по волшебству, становятся обыкновенными пятнами на камне.

— Ого! — произнес он.

Это ему не очень-то помогло. Он встал, отряхнулся от пыли и осмотрелся. Если не считать шмеля, поблизости абсолютно никого не было.

Немного порыскав вокруг, волшебник обнаружил скалу, которая, если смотреть под определенным углом, была похожа на Берилл.

Ринсвинд чувствовал себя потерянным и одиноким, а дом был так далеко. Он…

У него над головой что-то затрещало, и на землю посыпались обломки камня. Высоко на лице дедули появилась дыра, откуда высунулась задняя часть Сундука, который отчаянно сучил ножками, пытаясь удержаться на скале. Рядом возникла голова Двацветка.

— Эй, там внизу кто-нибудь есть? Кто-нибудь меня слышит?

— Эгей! — крикнул волшебник. — Знаешь, как я рад тебя видеть!

— Не знаю. Как? — спросил Двацветок.

— Что как?

— О боги, отсюда, сверху, такой отличный вид!

Им потребовалось полчаса, чтобы спуститься вниз. К счастью, дедуля был довольно неровным троллем, и на нем имелось множество выступов, за которые можно было уцепиться. Впрочем, его нос мог бы оказаться серьезным препятствием, если бы не раскидистый дуб, торчащий из одной ноздри.

Сундук не стал утруждать себя спуском. Он просто прыгнул и скатился вниз без каких бы то ни было видимых последствий.

Коэн сидел в тени, пытаясь справиться со своим дыханием и ожидая, пока его рассудок справится с ситуацией. Он задумчиво смотрел на Сундук.

— Все лошади исчезли, — объявил Двацветок.

— Найдутшя, — утешил Коэн.

Его глаз сверлил Сундук, который начинал выглядеть смущенным.

— На них были все наши припасы, — заметил Ринсвинд.

— В лешах полно пищи.

— У меня в Сундуке остались питательные сухари, — сказал Двацветок. — Настоящее Дорожное Питание капитана Восемьпантера. Всегда выручают в трудную минуту.

— Я их пробовал, — сообщил Ринсвинд. — Чуть зубы не переломал и…

Коэн, морщась, поднялся на ноги.

— Ижвините, — решительно произнес он. — Я должен кое-што выяшнить.

Он подошел к Сундуку и схватил его за крышку. Сундук торопливо попятился, но Коэн выставил вперед костлявую ступню и подсек половину его ножек. Когда же Сундук извернулся, чтобы цапнуть героя, Коэн сжал десны, поднапрягся, и злобный ящик, не удержавшись, перевернулся на выпуклую крышку. Так он и остался лежать, сердито раскачиваясь, точно взбешенная черепаха.

— Эй, это же мой Сундук! — возмутился Двацветок. — Почему он нападает на мой Сундук?

— По-моему, я догадываюсь, — тихо сказала Бетан. — Наверное, это потому, что Коэн его боится.

Двацветок с открытым ртом повернулся к Ринсвинду. Тот пожал плечами.

— Спроси у кого другого. Лично я всегда убегаю от того, чего боюсь.

Сундук, хлопнув крышкой, подскочил в воздух. Едва успев приземлиться, он яростно бросился вперед и поддал Коэну под коленки одним из окованных медью углов. Однако, пока Сундук разворачивался, герой успел ухватиться за него и направить полным ходом на ближайшую скалу.

— Неплохо, — восхищенно заметил Ринсвинд.

Сундук, пошатываясь, попятился назад, застыл на месте, после чего, угрожающе покачивая крышкой, снова двинулся на Коэна. Тот прыгнул прямо в Сундук, протиснувшись между его крышкой и стенкой.

Сундук был страшно озадачен. Он удивился ещё больше, когда Коэн, сделав глубокий вздох, начал отжимать крышку вверх. На костлявых руках героя вздулись мускулы, похожие на набитые в чулок кокосовые орехи.

На какое-то время человек и Сундук замерли в полной неподвижности — петли против сухожилий. Рано или поздно либо то, либо другое не выдержит.

Бетан ткнула Двацветка локтем в бок.

— Сделай же что-нибудь, — приказала она.

— Э-э, — промямлил Двацветок. — Да. По-моему, довольно. Пожалуйста, отпусти его.

При звуках голоса Двацветка Сундук, не ожидавший от хозяина такого предательства, громко скрипнул. Его крышка взлетела вверх, отбросив Коэна в сторону, но герой тут же вскочил на ноги и кинулся на своего противника.

Содержимое Сундука было выставлено напоказ всему свету.

Коэн запустил руки внутрь.

Сундук немного поскрипел, взвешивая шансы быть отправленным на антресоли Великого Небесного Шкафа. Когда же Ринсвинд, собравшись с духом, взглянул сквозь растопыренные пальцы на происходящее, Коэн смотрел в Сундук и ругался себе под нос.

— Белье? — кричал он. — И это вше? Обыкновенное белье?

Он аж трясся от бешенства.

— По-моему, там есть ещё сухари, — еле слышно подсказал Двацветок.

— Но там было жолото! И я видел, как он шъел человека!

Коэн умоляюще посмотрел на Ринсвинда.

Волшебник вздохнул.

— У меня можешь не спрашивать, — заявил он. — Я этой чертовой штуковине не хозяин.

— Я купил его в лавке, — начал защищаться Двацветок. — Сказал, что мне нужен дорожный сундук.

— Вот ты его и получил, — отозвался Ринсвинд.

— Он очень предан мне, — добавил Двацветок.

— О да, — согласился Ринсвинд. — Если все, что тебе нужно от чемодана, — это преданность.

— Погодите, — вмешался Коэн, тяжело опустившись на один из камней. — Видимо, это была одна иж тех шамых лавок… Держу пари, што раньше ты её не жамечал, а когда вернулшя туда, её уже не было?

— Вот именно! — оживился Двацветок.

— И продавец — такой невышокий шморщенный штаричок? В лавке полно вшяких штранных штук?

— Точно! Я так и не смог снова отыскать её. Я ещё решил, что, наверное, попал не на ту улицу. На месте лавки стояла сплошная кирпичная стена, я тогда подумал, чтоэто довольно…

Коэн пожал плечами.

— Ага, одна иж тех шамых лавок^[17], — сказал он. — Тогда вше понятно.

Он потрогал свою спину и сморщился от боли.

— Треклятая лошадь шбежала ш моим раштиранием!

Ринсвинд, что-то припомнив, покопался в недрах своего драного, а теперь ещё и очень грязного балахона и поднял вверх зеленую бутылочку.

— Оно шамое! — воскликнул Коэн. — Ты чудо.

Потом он покосился на Двацветка.

— Я бы его победил, — спокойно произнес он. — Даже ешли бы ты его не отожвал, я бы вше равно победил его.

— Совершенно верно, — подтвердила Бетан.

— Вы двое можете занятьшя полежным делом, — добавил герой. — Шундук, чтобы выжволить наш оттуда, выбил у тролля жуб. Алмажный. Пошмотрите, может, найдете обломки. У меня нашчет них ешть идейка.

Бетан закатала рукава и откупорила бутылку, а Ринсвинд отозвал Двацветка в сторону.

— У него не все дома, — сказал волшебник, предварительно отойдя за кусты, чтобы никто не мог их услышать.

— Ты же говоришь о Коэне-Варваре! — возмутился искренне шокированный Двацветок. — Он самый великий воин и…

— Был, — прервал его Ринсвинд. — Все эти заморочки с воинственными жрецами и людоедами-зомби происходили много лет назад. Все, что у него осталось с тех времён, — это воспоминания и такое количество шрамов, что на них можно играть в крестики-нолики.

— Да, он несколько более стар, чем я себе представлял, — признал Двацветок, поднимая с земли осколок алмаза.

— Так, может, бросим их, отыщем лошадей и поедем дальше? — предложил Ринсвинд.

— Но ведь это непорядочно?

— С ними все будет отлично, — с жаром заверил Ринсвинд. — Важно другое: как ты будешь чувствовать себя в компании человека, который ни с того ни с сего бросается на Сундук с голыми руками?

— Да, это важно, — согласился Двацветок.

— Во всяком случае, им, вероятно, будет лучше без нас.

— Ты уверен?

— Абсолютно, — сказал Ринсвинд.

Они нашли лошадей, бесцельно бродивших среди кустарника, позавтракали промокшей вяленой кониной и направились — по мнению Ринсвинда — туда, куда им было нужно. Несколько минут спустя из кустов вынырнул Сундук и пристроился сзади.

Солнце поднялось выше, однако и сейчас ему не удалось затмить свет звезды.

— За ночь она стала больше, — заметил Двацветок. — Почему никто ничего не предпринимает?

— Что, например?

Двацветок подумал.

— Может, следует посоветовать Великому А’Туину увернуться от неё? — предложил он. — Пусть Он обойдет её стороной…

— Такое уже пытались проделать, — откликнулся Ринсвинд. — Волшебники пробовали настроиться на мозг Великого А’Туина.

— И что, не сработало?

— О, ещё как сработало, — ответил Ринсвинд. — Только…

Только при чтении мыслей такого огромного мозга, как мозг Всемирной Черепахи, возникли непредвиденные осложнения, объяснил он. Волшебники тренировались сперва на сухопутных и гигантских морских черепахах, чтобы постигнуть склад ума рептилии. Они, конечно, догадывались, что мозг у Великого А’Туина очень большой, но не осознавали, что он будет настолько медлительным.

— Группа волшебников посменно читает его мысли в течение вот уже тридцати лет, — продолжал Ринсвинд. — Им удалось узнать только то, что Великий А’Туин чего-то ждёт.

— Чего?

— Кто его знает?

Некоторое время они молча ехали по неровной, бугристой равнине, где вдоль дороги стояли огромные блоки известняка.

— Знаешь, нам нужно вернуться, — сказал наконец Двацветок.

— Послушай, завтра мы доберемся до реки, — начал убеждать его Ринсвинд. — С ними ничего не случится. Не понимаю, почему…

Он разговаривал сам с собой. Двацветок развернул лошадь и рысью поскакал обратно, демонстрируя мастерство верховой езды, типичное для мешка с картошкой.

Ринсвинд посмотрел вниз. Сундук ответил ему тупым взглядом.

— Ты чего пялишься? — осведомился волшебник. — Он может возвращаться, если ему так хочется. Но мне-то чего беспокоиться?

Сундук ничего не ответил.

— Послушай, я не несу за него ответственности, — вспылил Ринсвинд. — И не испытывай на этот счет никаких иллюзий.

Сундук снова ничего не ответил, но на этот раз громче.

— Ну и вали за ним. Мне с тобой не по пути.

Сундук втянул маленькие ножки и уселся наземь.

— Все, я поехал, — заявил Ринсвинд. — Я это серьезно.

Он повернул лошадь в сторону новых горизонтов и оглянулся. Сундук сидел на дороге.

— И без толку взывать к моим лучшим чувствам. По мне, так можешь торчать тут весь день напролет. Я еду дальше, понял?

Он свирепо уставился на Сундук. Сундук в ответ уставился на него.

— Я так и думал, что ты вернешься, — сказал Двацветок.

— Я не хочу об этом говорить, — огрызнулся Ринсвинд.

— Может, поговорим о чем-нибудь другом?

— Что ж, дискуссия о том, как избавиться от этих пут, будет весьма кстати, — Ринсвинд подергал веревки, стягивающие ему запястья.

— Не представляю, почему вас считают такими важными персонами, — заметила Херрена, которая, положив на колени меч, сидела прямо напротив.

Большая часть бандитов спряталась среди скал, наблюдая за дорогой. Ринсвинд и Двацветок попались в засаду с трогательной легкостью.

— Вимс рассказал мне, что ваш ящик сотворил с Ганчией, — добавила она. — Не могу утверждать, что мы понесли большую потерю, но, надеюсь, этот ваш Сундук понимает, что, если он подойдет к нам ближе чем на милю, я собственноручно перережу вам глотки.

Ринсвинд неистово закивал.

— Вот и договорились, — сказала Херрена. — Вас нужно доставить живыми или мертвыми, на самом деле меня не волнует, какими именно, однако кое-кто из парней, быть может, захочет немного потолковать с вами на предмет этих троллей. Если бы солнце не взошло тогда, когда оно взошло…

Она оставила слова висеть в воздухе и зашагала прочь.

— Ну вот, ещё одна веселенькая история, — пожаловался Ринсвинд, предпринимая очередную попытку разорвать связывающие его веревки.

У него за спиной был камень, и если бы ему удалось поднять руки… ну да, все случилось именно так, как он и предполагал: булыжник ободрал ему все запястья, а веревке хоть бы хны.

— Но при чем здесь мы? — спросил Двацветок. — Звезда какая-то…

— Я ничего не знаю об этой звезде, — перебил его Ринсвинд. — В Университете я намеренно не ходил на лекции по астрологии!

— Полагаю, в конце концов все устроится, — изрек турист.

Ринсвинд посмотрел на него. Подобные замечания всегда выбивали его из колеи.

— Ты действительно в это веришь? — поинтересовался он. — В самом деле?

— Насколько я могу судить, все обычно разрешается самым удовлетворительным образом.

— Если ты считаешь, что полное крушение моей жизни в течение последнего года было удовлетворительным, то, может, ты и прав. Я столько раз чуть не погиб, что сбился со счета…

— Двадцать семь, — сказал Двацветок.

— Что?

— Двадцать семь раз, — услужливо повторил Двацветок. — Я считал. Но ты этого так и не сделал.

— Не сделал чего? Не сосчитал? — спросил Ринсвинд, который начинал испытывать знакомое чувство, что разговор ведется по пьяной лавочке.

— Нет. Не погиб. По-моему, это немного подозрительно.

— Знаешь, против такого оборота событий я как-то не возражаю.

Волшебник свирепо уставился на свои ноги. Двацветок, разумеется, был прав. Заклинание старалось сохранить ему, Ринсвинду, жизнь, и это очевидно. Даже если бы он спрыгнул со скалы, пролетающее облачко смягчило бы его падение.

Однако, к сожалению, теория эта работала только тогда, когда он в неё не верил. Стоит Ринсвинду подумать, что он неуязвим, — и он покойник.

Так что лучше об этом вообще не думать.

Кроме того, он мог и ошибаться.

Единственное, в чем он был уверен, так это в том, что у него разболелась голова. Он понадеялся, что Заклинание находится где-нибудь в центре этой боли и по-настоящему мучается.

Покидая лощину, Ринсвинд и Двацветок ехали на лошадях вместе со своими пленителями. Ринсвинд сидел перед Вимсом, который, надо сказать, вывихнул себе лодыжку и пребывал не в лучшем расположении духа. Двацветка усадили перед Херреной, и поскольку турист был довольно невысок, это означало, что по меньшей мере его уши находились в тепле. Героиня не выпускала из рук обнаженный нож и настороженно оглядывалась, не видно ли где поблизости ходячих ящиков. Херрена ещё не разобралась, что представляет собой Сундук, но ей хватало сообразительности, чтобы понять, что он не допустит смерти Двацветка.

Где-то через десять минут они увидели Сундук прямо посреди дороги. Его крышка была зазывно откинута. Внутри горела груда золота.

— Объезжайте, — приказала Херрена.

— Но…

— Это ловушка.

— Она права, — поддержал её побелевший Вимс. — Можете мне поверить.

Они неохотно направили лошадей в обход сверкающего искушения и порысили дальше. Вимс боязливо оглянулся, с ужасом ожидая увидеть догоняющий их Сундук.

То, что он увидел, было куда хуже. Сундук исчез.

Далеко в стороне от дороги высокая трава таинственно всколыхнулась и замерла в неподвижности.

Ринсвинд был не ахти каким волшебником и ещё худшим бойцом, зато он считался экспертом в том, что касается трусости, и умел распознавать страх по запаху.

— Знаешь, он ведь не отстанет, — спокойно сказал он.

— Что? — рассеянно спросил Вимс, который ещё вглядывался в траву.

— Он очень терпелив и никогда не сдается. Ты имеешь дело не с чем-нибудь, а с грушей разумной. Он прикинется, будто бы забыл о тебе, а потом, в один прекрасный день, ты свернешь на темную улочку и вдруг услышишь у себя за спиной шаги маленьких ножек. Шлеп, шлеп — будут отдаваться они, а потом ты побежишь, и они прибавят скорость, шлепшлепШЛЕП…

— Заткнись! — заорал Вимс.

— Может быть, он тебя узнал, так что…

— Я сказал, заткнись!

Херрена повернулась в седле и бросила на них свирепый взгляд. Вимс помрачнел и, подтянув Ринсвиндово ухо к своему рту, хрипло промолвил:

— Я ничего не боюсь, ты понял? И плевал я на эти волшебные штучки.

— Все так говорят, пока не услышат тихие шажки за спиной…

Ринсвинд замолчал. Ему в ребра уткнулось острие ножа.

До конца дня больше ничего не случилось, но, к удовлетворению Ринсвинда и вящей паранойе Вимса, Сундук показывался ещё несколько раз. То он сидел на вершине утеса, неизвестно как туда забравшись, то лежал в канаве, зарывшись в мох.

К вечеру они выехали на гребень холма, и перед ними открылась широкая долина, расположенная в верховьях Смарла, самой длинной реки на Диске. В этом месте Смарл достигал в ширину половины мили и нес в своих водах множество ила, благодаря которому долина, расположившаяся ниже по течению, слыла самой плодородной областью континента. На берегах реки завивалось несколько струек раннего тумана.

— Шлеп, — сказал Ринсвинд и почувствовал, как Вимс, вздрогнув, выпрямился в седле.

— Чего?

— Горло прочищаю, — ухмыльнулся Ринсвинд.

Эту ухмылку он как следует продумал. Такая ухмылка появляется на лице человека, когда он пристально смотрит на ваше левое ухо и настойчивым голосом втолковывает, что за ним следят тайные агенты из соседней галактики. Такая ухмылка доверия не внушает. Правда, возможно, что кому-нибудь доводилось увидеть более жуткую ухмылку — она обычно обитает на мордах весельчаков, которые носят рыжую шкуру с черными полосками, длинный хвост и слоняются по джунглям, выискивая жертву, которой можно ухмыльнуться.

— Ну-ка, убери это с лица, — приказала подъехавшая Херрена.

В том месте, где дорога спускалась к берегу реки, стоял грубо сколоченный причал с большим бронзовым гонгом.

— Сейчас паромщика вызовем, — сказала Херрена. — Если переправимся здесь, то срежем кусок дороги, где река делает большую излучину. Может быть, доберемся до города уже сегодня вечером.

Лицо Вимса выразило сомнение. Солнце понемногу разбухало и краснело, туман начинал сгущаться.

— Или, может, ты хочешь провести ночь на этой стороне реки?

Вимс схватил молоток и так ударил по гонгу, что тот завертелся на крюке и слетел на землю.

Они молча ждали. Из воды, влажно позвякивая, поднялась цепь и туго натянулась на вбитом в берег железном колышке. Наконец из тумана вынырнул медлительный приземистый силуэт парома. Закутанный в плащ с капюшоном паромщик налегал на установленное в центре большое колесо-руль, толкая судно в сторону берега.

Плоское днище парома заскребло по гравию, и фигура в капюшоне, тяжело дыша, привалилась к колесу.

— По два человека жа раж, — пробормотала она. — Это вше. Только двоих ш лошадями выдержим.

Ринсвинд сглотнул и постарался не смотреть на Двацветка. Турист небось ухмыляется и корчит рожи, как идиот. Волшебник рискнул бросить в его сторону косой взгляд.

Двацветок сидел с разинутым ртом.

— Тебя здесь раньше не было, — заявила Херрена. — Я бывала на этой переправе, местный паромщик — такой здоровый мужик, вроде как…

— У него шегодня выходной.

— Что ж, ладно, — с сомнением сказала она. — В таком случае… чего это он ржет?

Плечи Двацветка тряслись, лицо побагровело, и он издавал какие-то приглушенные хрюкающие звуки. Херрена свирепо уставилась на него, а потом пристально вгляделась в паромщика.

— Эй, взять его!

Наступило молчание.

— Кого? Паромщика? — наконец спросил один из бандитов.

— Да!

— Зачем?

На лице Херрены отразилось недоумение. Такого, по идее, не должно происходить. Как-то принято, что когда кто-нибудь орет команду вроде «Взять его!» или «Стража!», люди действуют, а не рассиживаются, обсуждая то да се.

— Затем, что я так сказала! — не смогла придумать она ничего лучше.

Двое бандитов, стоящие рядом с согнутой фигуркой, переглянулись, пожали плечами, спешились и взяли её за плечи. Паромщик был почти вполовину ниже их ростом.

— Вот так? — спросил один.

Двацветок, задыхаясь, ловил ртом воздух.

— А теперь я хочу посмотреть, что скрывается у него под одеждой.

Двое бандитов обменялись взглядами.

— Ну, я не совсем уверен, что… — начал один.

Но так и не договорил, потому что ему в живот, словно поршень, врезался шишковатый локоть. Его сотоварищ недоверчиво посмотрел вниз и получил вторым локтем по почкам.

Боком, по-крабьи прыгая в сторону Херрены, Коэн с руганью и проклятиями пытался выпутать меч из складок своей одежды. Ринсвинд застонал, скрипнул зубами и с силой откинул голову назад. У Вимса вырвался вопль, а Ринсвинд свалился вбок, тяжело шлепнулся в грязь, быстро вскочил на ноги и оглянулся по сторонам, ища место, где можно было бы спрятаться.

Коэн с криком триумфа вытащил-таки меч и, торжествующе взмахнув им, тяжело ранил бандита, который подбирался к нему сзади.

Херрена спихнула Двацветка с лошади и потянулась к клинку. Попытавшись встать, Двацветок напугал лошадь другого бандита, которая взвилась на дыбы и выбросила своего седока из седла. Ноги бандита запутались в стремени, а голова повисла у самой земли. Ринсвинд воспользовался возможностью изо всех сил пнуть её. Он первым назвал бы себя крысой, но даже крысы дерутся, когда их загоняют в угол.

Рука Вимса опустилась Ринсвинду на плечо, и кулак величиной со средних размеров булыжник врезался ему в голову.

Падая наземь, он услышал, как Херрена совершенно спокойно сказала:

— Убей обоих, а я разберусь со старым болваном.

— Слушаюсь! — откликнулся Вимс и с обнаженным мечом повернулся к Двацветку.

Но замешкался. Наступила секундная тишина, а затем все, включая Херрену, услышали, как Сундук, из которого ручьями льется вода, с плеском выбирается на берег.

Вимс в ужасе уставился на это зрелище. Меч выпал из его руки, и бандит, повернувшись, кинулся в туман. Сундук одним прыжком перемахнул через Ринсвинда и устремился следом.

Херрена бросилась на Коэна, который ловко отразил её выпад, но тут же крякнул от резкой боли, пронзившей ему руку. Клинки с влажным звоном ударились один о другой, и Херрене пришлось отступить, поскольку Коэн, коварно ударив мечом снизу вверх, едва не выбил оружие из её рук.

Ринсвинд нетвердым шагом подковылял к Двацветку и подергал его за одежду. Безуспешно.

— Пора сматываться, — пробормотал он.

— Вот здорово! — воскликнул Двацветок. — Ты видел, как он…

— Да, да, идём.

— Но я хочу… ты посмотри, какой удар!

Меч вылетел из руки Херрены и, дрожа, вонзился в землю. Коэн удовлетворенно хрюкнул, занес клинок, на мгновение закатил глаза, тихо вскрикнул от боли и застыл на месте.

Херрена озадаченно посмотрела на героя и медленно шагнула в сторону своего меча. Никакой реакции. Тогда героиня схватила клинок, взвесила в руке, посмотрела на Коэна и осторожно двинулась в обход. Его полные страдания глаза обреченно следили за ней.

— У него снова свело спину! — прошептал Двацветок. — Что нам делать?

— Может, попробуем поймать лошадей?

— Так, — сказала Херрена, — не знаю, кто ты и что здесь делаешь, но пойми, в этом нет ничего личного.

Она обеими руками занесла меч.

Неожиданно в тумане что-то шевельнулось, и послышался глухой стук тяжелого куска дерева, ударяющегося о голову. На лице Херрены отразилось замешательство. Героиня ничком рухнула на землю.

Бетан уронила сук, который держала в руках, схватила Коэна за плечи, уперлась коленом в поясницу, деловито дернула на себя и отпустила.

На лица героя промелькнуло выражение блаженства. Он сделал пробный наклон и объявил:

— Вше прошло! Шпина! Прошла!

Двацветок повернулся к Ринсвинду.

— Мой отец рекомендовал ухватиться за притолоку и повисеть, — словоохотливо сообщил он.

Вимс с величайшей осторожностью крался сквозь заросшие кустарником, затянутые туманом деревья. Бледный сырой воздух приглушал все звуки, но Вимс был твердо уверен, что за последние десять минут слушать было нечего. Он медленно-медленно повернулся, потом позволил себе роскошь испустить долгий, прочувствованный вздох и шагнул назад, под прикрытие кустов.

Что-то мягко толкнуло его под коленки. Что-то угловатое.

Он посмотрел вниз. Ему показалось, что ног там явно больше, чем должно быть.

Что-то коротко, резко хлопнуло.

Костер горел крошечной точкой света на фоне темного пейзажа. Луна ещё не взошла, и лишь звезда затаенно сияла на горизонте.

— Она стала круглой, — заметила Бетан. — И похожей на крохотное солнышко. Наверное, с каждым днем она становится все горячее и горячее.

— Не надо, — сказал Ринсвинд. — Как будто мне больше беспокоиться не о чем.

— Вот чего я не понимаю, — вмешался Коэн, которому в это время массировали спину, — так это как они ваш поймали, што мы ничего не ушлышали. Мы бы вообще ничего не ужнали, ешли бы твой Шундук не начал прыгать вокруг наш.

— И скулить, — вставила Бетан. Все посмотрели на неё. — Ну, он выглядел так, будто скулил, — объяснила она. — Мне кажется, на самом деле он довольно милый.

Четыре пары глаз обратились на Сундук, который сидел по другую сторону костра. Тот поднялся и демонстративно отодвинулся назад, в темноту.

— Его не надо кормить, — сказал Коэн.

— Трудно потерять, — поддержал его Ринсвинд.

— Он преданный, — подсказал Двацветок.

— Вмештительный, — добавил Коэн.

— Но я бы не назвал его милым, — заключил Ринсвинд.

— Вряд ли ты продашь его, — протянул Коэн.

Двацветок покачал головой.

— Он этого не поймет.

— Да, не поймет. — Коэн выпрямился и закусил губу. — Видишь ли, я ишкал подарок для Бетан. Мы шобираемшя поженитьшя.

— И решили, что вы должны узнать об этом первыми, — сказала Бетан покраснев.

Ринсвинду не удалось поймать взгляд Двацветка.

— Что ж, это очень, э-э…

— Как только нам попадется город с каким-нибудь храмом, — продолжала Бетан. — Я хочу, чтобы все было как у людей.

— Это очень важно, — серьезно изрек турист. — Будь в мире побольше морали, мы бы не врезались во всякие звезды.

Пару секунд они обдумывали эту мысль.

— Это надо отпраздновать, — наконец объявил Двацветок. — У меня есть сухари и вода. У тебя ещё осталась вяленая конина?

— О, хорошо, — слабо кивнул Ринсвинд и отозвал Коэна в сторону.

С подстриженной бородой и в темную ночь старик спокойно мог сойти за семидесятилетнего.

— Это, э-э, серьезно? — спросил волшебник. — Ты правда собираешься на ней жениться?

— Конечно. А ешть какие-нибудь вожражения?

— Нет, разумеется, нет, но… Ей ведь семнадцать, а тебе, тебя, как бы это сказать, можно отнести к пожилым.

— Хочешь шкажать, пора оштепенитьшя?

Ринсвинд попытался подыскать более верные слова.

— Ты на семьдесят лет её старше, Коэн. Ты уверен, что…

— Жнаешь ли, я уже был женат раньше. Память меня ещё не подводит, — с упреком заметил Коэн.

— Нет, я имею в виду, ну, я имею в виду физически, суть в том, как насчет, ну, понимаешь, разница в возрасте и все такое прочее, это ведь вопрос здоровья и…

— А-а, — медленно протянул Коэн. — Понимаю, куда ты клонишь. Трудно будет. Я не рашшматривал это ш такой точки жрения.

— Да, — выпрямляясь, подтвердил волшебник. — Что ж, этого только следовало ожидать.

— Жадал ты мне жадачку, нечего шкажать.

— Надеюсь, я ничего не напортил.

— Нет-нет, — неопределенно отозвался Коэн. — Не ижвиняйшя. Ты был прав, што укажал мне на это.

Он повернулся и посмотрел на Бетан, которая помахала ему рукой, а потом взглянул на свирепо сияющую сквозь туман звезду.

— Опашные шейчаш времена, — в конце концов сказал он.

— Точно.

— Кто жнает, што принешет нам жавтрашний день?

— Только не я.

Коэн похлопал Ринсвинда по плечу.

— Иногда приходитшя ришковать. Не обижайшя, но я думаю, што мы вше-таки поженимшя, — он снова посмотрел на Бетан и вздохнул. — Будем надеятьшя, што она окажетшя доштаточно крепкой.

Около полудня следующего дня они въехали в обнесенный глиняными стенами городок, раскинувшийся в окружении все ещё свежих и зеленых полей. Из города валом валил народ. Мимо путников, громыхая, катились огромные телеги. Вдоль бровки дороги лениво брели стада коров. Старушки несли на спинах свое домашнее имущество и целые стога сена.

— Чума? — поинтересовался Ринсвинд, останавливая какого-то человека, толкающего битком набитую детьми ручную тачку.

Тот покачал головой.

— Звезда, приятель. Ты что, на небо не смотришь?

— Смотрю.

— Говорят, она врежется в нас в свячельник, и тогда моря закипят, страны Плоского мира распадутся, короли будут низвергнуты, и города станут как озера стекла, — объяснил человек. — Я ухожу в горы.

— А что, это поможет? — с сомнением спросил Ринсвинд.

— Нет, но вид оттуда лучше.

Ринсвинд вернулся к остальным.

— Все боятся звезды, — сообщил он. — По всей видимости, в городах почти никого не осталось. Жители напуганы ею.

— Я не хочу ничего сказать, — заметила Бетан, — но вам не показалось, что сейчас не по сезону жарко?

— Как раз то, о чем я говорил прошлой ночью, — откликнулся Двацветок. — Очень жарко, подумал я.

— Подожреваю, шкоро штанет ещё жарче, — вмешался Коэн. — Пошли в город.

Они ехали по гулким улочкам и не видели вокруг практически ни одной живой души. Коэн, который не переставал вглядываться в вывески торговцев, наконец придержал лошадь и сказал:

— Как раж то, што я ишкал. Вы ежжайте в храм, а я ваш шкоро догоню.

— Ювелир? — спросил Ринсвинд.

— Это шюрприж.

— Мне не помешало бы новое платье, — заявила Бетан.

— Я украду его для тебя.

Этот город, решил Ринсвинд, производит какое-то гнетущее впечатление. И ещё в нем было что-то странное.

Почти на каждой двери была нарисована большая красная звезда.

— У меня мурашки бегут по коже, — заметила Бетан. — Словно люди нарочно вызывают сюда звезду.

— Или отводят её, — вставил Двацветок.

— Ничего не получится. Она слишком большая, — возразил Ринсвинд и увидел обращенные к нему лица. — Ну, это ведь логично, — неуклюже объяснил он.

— Нет, — отрезала Бетан.

— Звезды — это маленькие огоньки в небе, — объявил Двацветок. — Одна как-то упала неподалеку от того места, где я живу, — большая белая штуковина величиной с дом. Она светилась несколько недель, прежде чем погаснуть.

— Эта звезда не такая, — произнес чей-то голос. — Великий А’Туин выбрался на берег вселенной. Это великий океан пространства.

— Откуда ты знаешь? — спросил Двацветок.

— Знаю что? — не понял Ринсвинд.

— То, что ты сейчас сказал. Насчет берегов и океанов.

— Я ничего не говорил!

— Нет, говорил! — завопила Бетан. — Мы видели, как у тебя губы двигались!

Ринсвинд закрыл глаза. Он почувствовал, как Заклинание у него в мозгу торопливо прячется за совесть и при этом что-то бормочет про себя.

— Ладно, ладно, — буркнул он. — Не нужно кричать. Я… не знаю, откуда я знаю, я просто знаю…

— Ну, я был бы не против, если бы ты все объяснил нам.

Они завернули за угол.

Во всех городах, расположенных у берегов Круглого моря, есть специальная территория, отведенная для богов, которые присутствуют на Диске в элегантном изобилии. Обычно эти кварталы густо заселены и не очень привлекательны с архитектурной точки зрения. Для самых старших богов были построены огромные и великолепные храмы, но вся беда заключалась в том, что более поздние боги потребовали равноправия, и вскоре священные районы оказались заполнены расползающимися во все стороны пристройками, флигелями, мансардами, полуподвалами, однокомнатными квартирками и приспособленными для богослужения закутками. Теперь ни одному из богов и в голову не могло прийти поселиться за пределами священного квартала, который постепенно начинал превращаться в декаду. Обычно в нем курилось три сотни различных благовоний одновременно, а шум, как правило, достигал болевого порога — жрецы отчаянно перекрикивали друг друга, пытаясь привлечь к молитве свою долю верующих.

Но на этой улице царила мертвая тишина, та неприятная тишина, которая воцаряется, когда сотни напуганных и рассерженных людей замирают на месте.

Какой-то человек, стоящий с краю толпы, повернулся и хмуро взглянул на новоприбывших. На его лбу была нарисована багровая звезда.

— Что это… — начал было Ринсвинд, но тут же умолк, потому что его голос эхом заметался среди молчаливых стен. — Что это такое?

— Вы чужаки? — осведомился звездолобый.

— Вообще-то мы знаем друг друга довольно… — принялся объяснять Двацветок, но быстро замолчал.

Бетан указала ему на улицу. Каждый храм украшала нарисованная звезда. Одна особенно большая звезда была намалевана на каменном глазе перед храмом Слепого Ио, старшего над всеми богами.

— Аг-ха, — выразился Ринсвинд. — Когда Ио это увидит, он разъярится не на шутку. Думаю, друзья, нам не следует болтаться поблизости.

Толпа стояла, повернувшись к грубо сколоченному помосту, возведенному в центре широкой улицы. Спереди он был задрапирован большим флагом.

— Мне всегда внушали, что Слепой Ио видит все, что происходит вокруг, — негромко заметила Бетан. — Почему он не…

— Тихо! — шикнул человек, стоящий рядом. — Дагони говорит!

На помост шагнула фигура — высокий тощий человек, чья голова весьма походила на шарик одуванчика. Из толпы не раздалось ни одного приветственного выкрика, только коллективный вздох пронесся над улицей. Человек начал говорить.

Ринсвинд слушал его с нарастающим ужасом. «Куда подевались боги? — спрашивал Дагони. — Они исчезли. Возможно, их никогда и не было. Кто-нибудь вообще их видел? А теперь нам послана звезда…»

Он говорил и говорил спокойным, звучным голосом, который произносил такие слова, как «очистить», «избавиться», «изгнать», и впивался в мозг словно раскаленная игла. Куда делись волшебники? Куда подевалась магия? Она вообще действовала, или все это было сном?

Ринсвинд начал всерьез опасаться, что боги прослышат об этих речах и так разозлятся, что выместят свой гнев на первом подвернувшемся под руку.

Но лично он почему-то предпочел бы гнев богов звуку этого голоса. Звезда приближается, вещал оратор, и её ужасный огонь можно отвратить только… только… Ринсвинд не понял чем именно, но перед его мысленным взором пронеслись мечи, знамена и воины с пустыми глазами. Голос не верил в богов, что, по Ринсвиндовым понятиям, было вполне нормально, но он не верил также и в людей.

Какой-то высокий, закутанный в плащ с капюшоном человек, стоящий слева от Ринсвинда, нечаянно толкнул его. Ринсвинд обернулся — и обнаружил, что из-под черного капюшона на него смотрит ухмыляющийся череп.

Волшебники, подобно кошкам, видят Смерть.

По сравнению с Дагони Смерть, который стоял, прислонившись к стене и поставив рядом косу, был сама душка. Он кивнул Ринсвинду.

— Что, позлорадствовать явился? — прошептал волшебник.

Смерть пожал плечами.

— Я ПРИШЕЛ, ЧТОБЫ УВИДЕТЬ БУДУЩЕЕ, — ответил он.

— Это и есть будущее?

— ОДНО ИЗ НИХ.

— Ужасно, — сказал Ринсвинд.

— Я СКЛОНЕН СОГЛАСИТЬСЯ, — кивнул Смерть.

— А я думал, ты будешь голосовать обеими руками!

— ТОЛЬКО НЕ ЗА ЭТО. СМЕРТЬ ВОИНА, СТАРИКА ИЛИ МЛАДЕНЦА Я ПОНИМАЮ. Я ИЗБАВЛЯЮ ОТ БОЛИ И ПРЕКРАЩАЮ СТРАДАНИЯ. НО СМЕРТЬ РАЗУМА Я НИКОГДА НЕ ПОНИМАЛ.

— С кем это ты разговариваешь? — спросил Двацветок.

Несколько участников собрания обернулись и с подозрением посмотрели на волшебника.

— Ни с кем, — ответил Ринсвинд. — Может пойдем? У меня голова болит.

Группа людей, стоящих сбоку от толпы, о чем-то зашепталась и стала тыкать в них пальцами. Ринсвинд схватил своих спутников в охапку и торопливо потащил за угол.

— Залезайте на лошадей и давайте делать ноги, — сказал он. — У меня нехорошее предчувствие…

На его плечо опустилась чья-то рука. Он обернулся. Два затуманенных серых глаза, украшающих круглую лысую голову, насажанную на большое мускулистое тело, пристально вглядывались в его левое ухо. На лбу человека была нарисована звезда.

— Ты похож на волшебника, — объявил он голосом, который намекал, что эта похожесть весьма неблагоразумна и, по всей вероятности, фатальна.

— Кто, я? Нет, я… чиновник. Да. Обычный чиновник. Точно, — Ринсвинд слабо хихикнул.

Человек помедлил и беззвучно пошевелил губами, словно прислушиваясь к звучащему в голове голосу. К нему присоединились ещё несколько людей со звездами на лбах. Ринсвиндово левое ухо начало пользоваться широкой популярностью.

— А я думаю, ты волшебник, — заявил первый звезднолобый.

— Послушайте, — возопил Ринсвинд, — если бы я был волшебником, то мог бы творить чудеса, правильно? Я просто превратил бы тебя во что-нибудь, а я этого не сделал, так что я не волшебник.

— Мы убили всех наших волшебников, — сообщил один из звезднолобых. — Некоторые убежали, но большинство мы убили. Они размахивали руками, однако у них ничего не вышло.

Ринсвинд уставился на него.

— И мы считаем, что ты тоже волшебник, — продолжил звезднолобый, с все возрастающей силой сжимая Ринсвиндову руку. — За тобой ходит ящик на ножках, и ты похож на волшебника.

Ринсвинд заметил, что их с Сундуком каким-то образом оттеснили от лошадей и заключили внутрь круга. Круг из серолицых, торжественно-серьезных людей постепенно сжимался.

Бетан побледнела. Даже Двацветок, который чувствовал опасность примерно так же, как Ринсвинд умел летать, выглядел встревоженным.

Ринсвинд сделал глубокий вздох, воздел руки горе в классической позе, которую он выучил много лет назад, и хрипло выкрикнул:

— Отойдите! Или я до отказа набью вас магией!

— Магия вся улетучилась, — сказал звезднолобый. — Её унесла звезда. Те липовые волшебники тоже говорили чудные слова, но ничего не происходило, и они в ужасе смотрели на свои руки. У очень немногих хватило ума спастись бегством.

— Я ведь серьезно! — предупредил Ринсвинд.

«Этот человек собирается меня убить, — думал он. — Все, конец. Я даже обмануть его не смог. Не гожусь для магии, да и врать разучился. Я просто…»

В его голове шевельнулось Заклинание. Он почувствовал, как оно просачивается в мозг словно ледяная вода и собирается с силами. По руке пробежала холодная дрожь.

Рука сама собой поднялась, и он ощутил, как его рот открывается и закрывается, как язык движется в такт голосу, который ему не принадлежал, голосу, который казался старым, сухим и произносил слова, вылетающие в воздух, точно облачка пара.

Из-под ногтей вырвалось октариновое пламя. Оно окутало пораженного ужасом звезднолобого, и в конце концов тот полностью исчез в холодном шипящем облаке, которое поднялось над улицей, повисело одно долгое мгновение и вдруг сгинуло без следа.

Не осталось даже струйки маслянистого дыма.

Ринсвинд со страхом уставился на свою ладонь.

Двацветок и Бетан с двух сторон подхватили его под руки, протащили сквозь потрясенную толпу и наконец выбрались на открытое пространство. Здесь Ринсвинду пришлось пережить довольно болезненный момент, когда его спутники одновременно рванулись в два разных переулка, но потом они все же договорились и понеслись дальше, волоча его за собой, так что ноги волшебника едва касались булыжной мостовой.

— Чудо, — возбужденно бормотал Ринсвинд, опьяненный своим могуществом. — Я сотворил чудо…

— Это точно, — успокаивающе заметил Двацветок.

— Хотите, я что-нибудь наколдую? — спросил Ринсвинд.

Он ткнул пальцем в пробегающую собаку и сказал: «Бе-е-е». Собака посмотрела на него оскорбленным взглядом.

— Лучше бы твои ноги шевелились быстрее, — мрачно заявила Бетан.

— Конечно! — заплетающимся языком заверил Ринсвинд. — Ноги! Бегите быстрее! Эй, смотрите, они послушались!

— Просто у них больше мозгов, чем у тебя, — отозвалась Бетан. — Куда теперь?

Двацветок вгляделся в лабиринт окружающих их переулков. Где-то вдалеке раздавались многочисленные крики.

Ринсвинд вывернулся из рук спутников и неуверенно потрусил в ближайший переулок.

— Я могу! У меня получилось! — исступленно выкрикивал он. — Ну все, берегитесь…

— Он в шоке, — сказал Двацветок.

— Почему?

— Он никогда раньше не творил чудеса.

— Но он же волшебник!

— Это все несколько запутанно, — пояснил Двацветок, поспешая следом за Ринсвиндом. — Во всяком случае, я не уверен, что это он творил волшебство. Голос был не его. Идём, старина.

Ринсвинд посмотрел на него дикими, невидящими глазами.

— А тебя я превращу в розовый куст, — изрек он.

— Ага, Ага, чудненько. Только пошли, — успокаивающе отозвался Двацветок, осторожно таща его за руку.

Из переулка донесся топот, и внезапно они увидели, что на них надвигается целая дюжина звезднолобых.

Бетан схватила безвольно повисшую руку Ринсвинда и угрожающе подняла её вверх.

— Ни шагу больше! — взвизгнула она.

— Вот именно! — прокричал Двацветок. — У нас в руках волшебник, и мы не побоимся пустить его в ход!

— Я это серьезно! — вопила Бетан, разворачивая Ринсвинда за руку, словно лебедку.

— Правильно! Мы вооружены до зубов! Что? — переспросил Двацветок.

— Я говорю, где Сундук? — прошипела Бетан из-за спины Ринсвинда.

Двацветок оглянулся вокруг. Сундук куда-то запропастился.

Однако угроза Ринсвиндом произвела на звезднолобых желаемое воздействие. Они шарахались от его описывающей неопределенные круги руки, как от ротационной косы, и пытались спрятаться друг другу за спину.

— Куда же он подевался?

— Откуда мне знать? — огрызнулся Двацветок.

— Это же твой Сундук!

— Я частенько не знаю, где находится мой Сундук. Это как раз и означает быть туристом, — растолковал Двацветок. — Он часто уходит куда-то сам по себе. И, наверное, лучше не спрашивать зачем.

До толпы начало доходить, что на самом деле ничего не происходит и что Ринсвинд сейчас даже оскорбление бросить не может, не то что магический огонь. Звезднолобые двинулись вперед, с опаской наблюдая за его руками.

Двацветок и Бетан попятились. Двацветок оглянулся.

— Бетан!

— Что? — спросила Бетан, не отрывая глаз от надвигающихся фигур.

— Тупик.

— Уверен?

— Кирпичную стену я узнаю с первого взгляда, — с упреком сказал Двацветок.

— Что ж, значит, все, — констатировала Бетан.

— Как ты считаешь, может быть, если я объясню им…

— Нет.

— О-о.

— Вряд ли они станут слушать твои объяснения, — добавила Бетан.

Двацветок уставился на приближающуюся компанию. Как уже упоминалось, обычно он не воспринимал угрожающую ему опасность. В противовес всему накопленному человечеством опыту он верил, что если люди поговорят друг с другом, пропустят вместе пару стаканчиков, обменяются фотографиями внуков, может, сходят на какое-нибудь шоу, то уладят тем самым все, что угодно. Также он верил в то, что люди в своей основе — хорошие, просто иногда у них случаются плохие дни. Поэтому то, что сейчас двигалось по улице в его сторону, оказало на Двацветка примерно такое же воздействие, как горилла — на продукцию стеклодувной фабрики.

За его спиной послышался слабый-преслабый звук, фактически не столько звук, сколько изменение текстуры воздуха.

Маячащие перед ним лица разинули рты, повернулись и быстро исчезли в ближайшем переулке.

— А? — спросила Бетан, которая ещё поддерживала бесчувственного Ринсвинда.

Двацветок смотрел в другую сторону — на большую стеклянную витрину, заполненную необычными предметами, на завешанную бусами дверь и прибитую над ней большую вывеску, которая теперь, когда буквы закончили колыхаться и встали на свои места, гласила:

«Скиллет, Ван, Ирксле!ит, Банглстифф,

Квмлад и Патель

Афициальные Паставки

ВСЕВАЗМОЖНЫХ ТОВАРОВ»

Ювелир медленно поворачивал золото над крошечной наковальней, загоняя на место последний очень необычно ограненный алмаз.

— Из зуба тролля, говоришь? — пробормотал он, внимательно вглядываясь прищуренными глазами в свою работу.

— Ага, — подтвердил Коэн. — И, как я шкажал, можешь жабрать шебе вше оштальное.

Он перебирал лежащие на подносе золотые кольца.

— Очень щедро, — негромко отозвался ювелир, который сразу учуял выгодную сделку, поскольку происходил из рода гномов. Он вздохнул.

— Што, маловато работы в пошледнее время? — Коэн выглянул в крошечное окошечко и посмотрел на группу пустоглазых людей, собравшихся на другой стороне узкой улочки.

— Да уж, времена сейчас тяжелые.

— А што это жа ребята ш наришованными на лбах жвеждами? — спросил Коэн.

Гном-ювелир даже не поднял глаз.

— Безумцы, — ответил он. — Говорят, я не должен ничего делать, потому что приближается звезда. А я отвечаю, мне звезды ещё ни разу не насолили, чего не могу сказать о людях.

Коэн задумчиво кивнул, наблюдая за шестеркой людей, которые отделились от группы и направились в сторону мастерской. Они несли с собой самое разнообразное оружие. Вид у них был целеустремленный и решительный.

— Штранно, — сказал Коэн.

— Я, как видишь, из породы гномов, — продолжил ювелир. — Считается, это одна из волшебных рас. Звезднолобые верят, что звезда не уничтожит Диск, если мы отвернемся от магии. Они, должно быть, собираются слегка поколотить меня. Такова жизнь.

Он поднял щипцами свое последнее творение.

— Самая необычная штуковина, которую я когда-либо создавал, — заметил он. — Но практичная. Как, говоришь, называется?

— Приштавные челюшти, — Коэн посмотрел на два подковообразных предмета, покоящихся на его морщинистой ладони, после чего открыл рот и издал серию натужных, кряхтящих звуков.

Дверь отлетела к стене. Звезднолобые вошли в мастерскую и рассредоточились по комнатке. Они обливались потом и неуверенно переминались с ноги на ногу, однако их предводитель, пренебрежительно отпихнув Коэна в сторону, сразу сграбастал гнома за грудки.

— Мы тебя вчера предупредили, малявка. Нам плевать, как ты отсюда вытряхнешься, ногами вниз или вверх. Так что щас мы с тобой как следует…

Коэн постучал его по плечу. Звезднолобый раздраженно обернулся.

— Тебе чего, дед? — рявкнул он.

Коэн подождал, пока все внимание собеседника обратится на него, а потом улыбнулся. Это была медленная, ленивая улыбка, открывающая около 300 карат драгоценных зубов и рассыпающая блики по всей комнате.

— Я считаю до трех, — дружеским тоном сообщил он. — Один. Два.

Его костлявое колено взлетело вверх и с приятно чавкающим звуком погрузилось в пах звезднолобого. Когда тот рухнул, свернувшись клубком вокруг вселенной личной боли, герой развернулся и изо всех сил врезал ему локтем по почкам.

— Три, — сказал он сгустку агонии на полу.

Коэн слышал о том, что можно драться честно, но давным-давно решил, что ему это ни к чему.

Он посмотрел на остальных звезднолобых и одарил их своей невероятной улыбкой.

Им следовало бы наброситься на него. Вместо этого один из них, чувствуя себя в безопасности, потому что у него был меч, начал бочком подбираться к герою.

— О нет, — замахал руками Коэн. — Что ты, парень, не так!

Звезднолобый бросил на него косой взгляд и подозрительно переспросил:

— Не так?

— Ты что, раньше не держал в руках меч?

Собеседник Коэна полуобернулся, ища поддержки у своих коллег.

— Держал, да не то чтоб часто, — ответил он. — Редко.

Он угрожающе взмахнул мечом.

Коэн пожал плечами.

— Может, мне и предстоит погибнуть, но хотелось бы надеяться, что меня убьет воин, который умеет владеть клинком, — сказал он.

Звезднолобый посмотрел на свои руки.

— А по-моему, все нормально, — с сомнением заявил он.

— Послушай, парень, я кое-что знаю об этом. Подойди-ка сюда на минутку, и — ты не против? — так, левая рука идёт сюда, сжимается вокруг рукояти, а правая рука… правильно, вот сюда… и лезвие вонзается прямо тебе в ногу.

Пока звезднолобый орал и хватался за рану, Коэн подсек его оставшуюся ногу и повернулся к остальным.

— Это уже дурь какая-то, — объявил он. — Почему вы на меня не набрасываетесь?

— Вот именно, — подхватил чей-то голос рядом с егопоясом.

Ювелир вытащил откуда-то очень большой и грязный топор, который должен был добавить ко всем ужасам боевых действий верное заражение крови.

Четверо звезднолобых взвесили свои шансы и попятились к двери.

— И сотрите эти дурацкие звезды, — распорядился Коэн. — Можете передать всем, что Коэн-Варвар очень рассердится, если снова увидит такие рисунки, ясно?

Дверь захлопнулась. Мгновение спустя топор ударился об неё и, отскочив, срезал полоску кожи с Коэновой сандалии.

— Извини, — пробормотал гном. — Он принадлежал моему деду. Обычно я колю им дрова.

Коэн испытующе пощупал подбородок. Вставные челюсти вроде бы чувствовали себя весьма неплохо.

— На твоем месте я бы все равно убрался отсюда, — заметил он.

Но гном уже сновал по комнате, ссыпая драгоценные металлы и камни с подносов в кожаный мешок. Сверток с инструментами отправился в один карман, пакетик с законченными ювелирными изделиями — в другой. Гном с кряхтением просунул руки в ремни, прикрепленные по обеим сторонам маленькой наковальни, и взвалил её себе на спину.

— Так, — сказал он, — я готов.

— Ты идешь со мной?

— До городских ворот, если не возражаешь, — ответил гном. — Ты ведь не злишься на меня?

— Нет. Но топор оставь здесь.

Они вышли под лучи полуденного солнца на пустынную улочку. Когда Коэн открыл рот, тени наполнились крошечными яркими точечками.

— Мне ещё нужно забрать друзей, — сказал он. — Надеюсь, с ними все в порядке. Тебя как зовут?

— Недобор.

— Слушай, Недобор, здесь есть поблизости место, где можно… — Коэн любовно помедлил, смакуя слова, — заказать бифштекс?

— Звезднолобые закрыли все харчевни. Они говорят, что грешно есть и пить, когда…

— Знаю, знаю, — перебил его Коэн. — Похоже, я начинаю разбираться в местном положении. Они хоть что-нибудь одобряют?

Недобор на пару минут погрузился в раздумья.

— Да. Поджоги всякие, — ответил он наконец. — У них это очень хорошо получается. Книги жгут и все такое прочее. Большие костры получаются.

Коэн был потрясен.

— Костры из книг?

— Да. Ужасно, правда?

— И не говори, — подтвердил Коэн.

Лично он считал это возмутительным. Человек, ведущий суровую, полную лишений жизнь под открытым небом, знает цену хорошей толстой книге, которая должна выдержать по меньшей мере один сезон кухонных костров, если вы будете аккуратно использовать страницы. Множество жизней было спасено в снежную ночь горстью отсыревших щепок и по-настоящему сухой книгой. А если вам захочется покурить, а трубки под рукой нет, то книга всегда к вашим услугам.

Коэн отдавал себе отчет в том, что люди пишут в книгах разные вещи. Это всегда казалось ему легкомысленной тратой бумаги.

— Боюсь, если твои друзья встретились с этой толпой, у них возникли неприятности, — печально сказал Недобор, когда они шли по улице к центру города.

Завернув за угол, они увидели костер. Он был разожжен посреди мостовой. Пара звезднолобых подкидывала в него книги, вытащенные из соседнего дома, дверь которого была выбита, а стены размалеваны звездами.

Новость о Коэне ещё не успела разнестись по городу. Истребители книг не обратили никакого внимания на то, что он подошел к ним и прислонился к стене. Скрученные хлопья жженой бумаги подпрыгивали в нагретом воздухе и, поднимаясь над крышами, уплывали вдаль.

— Что это вы творите? — спросил Коэн.

Одна женщина, тоже со звездой на лбу, откинула волосы черной от сажи рукой, пристально посмотрела на его левое ухо и изрекла:

— Избавляем Диск от пороков.

Два человека, выйдя из здания, смерили героя — по меньшей мере, его левое ухо — свирепыми взглядами.

Коэн протянул руку и выхватил у женщины тяжелую книгу. Переплет книги был утыкан странными красными и черными камнями, которые, как подозревал Коэн, складывались в какое-то слово. Он показал книгу Недобору.

— Некротеликомникон, — объяснил гном. — Он в ходу у волшебников. По-моему, это про то, как вызывать мертвых.

— Вот тебе и волшебники, — Коэн потер страницу между большим и указательным пальцами.

Она была тонкой и довольно мягкой. Несколько неприятные на вид, органического происхождения письмена ничуть его не обеспокоили. Да, такая книга может быть человеку настоящим другом…

— Я слушаю. Тебе что-то нужно? — повернулся он к одному из звезднолобых, который схватил его за руку.

— Все магические книги должны быть сожжены, — ответил тот несколько неуверенно, поскольку нечто в Коэновых зубах вызвало у него мерзкое ощущение здравомыслия.

— Почему? — осведомился Коэн.

— Нам явилось откровение.

Теперь улыбка Коэна стала широкой, как мир, и несколько более опасной.

— Наверное, нам пора идти, — нервно заметил Недобор.

За их спинами на улицу высыпала целая компания звезднолобых.

— Мне что-то захотелось кого-нибудь убить, — все ещё улыбаясь, отозвался Коэн.

— Звезда велит, чтобы Диск был очищен, — заявил звезднолобый, отступая назад.

— Звезды не разговаривают, — отрезал Коэн, вытаскивая меч.

— Если ты меня убьешь, на моё место встанет тысяча, — предупредил звезднолобый, приникая спиной к стенке.

— Ага, — рассудительным голосом подтвердил Коэн, — но суть-то не в этом. Суть в том, что именно ты будешь мертв.

Адамово яблоко звезднолобого задергалось, как мячик-раскидай. Он скосил глаза на Коэнов меч.

— Это так, да, — признал он. — Но вот что я тебе скажу: как насчет того, чтобы мы потушили костер?

— Хорошая мысль, — одобрил Коэн.

Недобор дернул его за пояс. К ним бежали другие звезднолобые. По сути дела, небольшая хорошо вооруженная толпа. Дело начало приобретать несколько более серьезный оборот…

Коэн угрожающе махнул в их сторону мечом, повернулся и бросился прочь. Недобор с трудом поспевал за ним.

— Забавно, — выдохнул гном, когда они понеслись по переулку. — Мне было показалось… что ты предпочтешь… принять бой.

— Шутки… у тебя… дурацкие!

Добежав до конца переулка и завернув за угол, Коэн быстро прижался к стене, снова вытащил меч, постоял немного, склонив голову набок и прислушиваясь к приближающимся шагам, а затем описал на уровне живота параллельный земле круг. Послышался неприятный звук, раздалось несколько вскриков, но к этому времени Коэн, который бежал необычной, шаркающей трусцой, позволяющей облегчить нагрузку на его больные ноги, был уже далеко.

Завернув вместе с мрачно трюхающим Недобором в разрисованную багровыми звездами таверну, он с легким вскриком боли вскочил на стол, пронесся по нему — тогда как Недобор, следуя за героем шаг в шаг, пробежал, не пригибаясь, снизу, — спрыгнул на другом конце, пинками проложил дорогу через кухню и вылетел в очередной переулок.

Они ещё несколько раз свернули за угол и свалились в каком-то дверном проеме. Коэн вцепился в стену и с шипением втягивал в себя воздух, пока у него перед глазами не перестали плясать синие и пурпурные огоньки.

— Ну, — пропыхтел он, — что ты урвал?

— Э-э, солонку, — признался Недобор.

— Чего-чего?

— Мне ведь пришлось бежать под столом. У тебя самого улов не такой уж богатый.

Коэн с презрением посмотрел на небольшую дыню, которую успел подцепить на меч, пока пробегал через таверну.

— Наверное, они здесь очень жесткие, — сказал он, вгрызаясь в корку.

— Посолить не хочешь? — предложил гном.

Коэн ничего не ответил. Он просто стоял, держа дыню в руках и разинув рот.

Недобор оглянулся. Тупик, в котором они очутились, был пуст, если не считать старого сундука, который кто-то забыл у одной из стен.

Коэн смотрел на сундук. Он не глядя сунул дыню гному, вышел на солнечный свет и, сопровождаемый взглядом Недобора, крадучись — насколько это возможно с суставами, которые скрипят, как судно, идущее под всеми парусами, — обошел сундук кругом. Очень осторожно, словно опасаясь, что тот может взорваться, Коэн ткнул сундук мечом.

— Это просто ящик, — крикнул гном. — Что в нем такого особенного?

Коэн не отозвался. С превеликим трудом он опустился на корточки и пристально вгляделся в замок на крышке.

— Что там? — поинтересовался Недобор.

— Тебе незачем это знать, — ответил Коэн. — Пожалуйста, помоги мне подняться.

— Да, но ящик…

— Ящик, — повторил Коэн, — этот ящик…

Он неопределенно махнул рукой.

— Продолговатый?

— Фантасмагорический, — загадочно выразился Коэн.

— Фантасмагорический?

— Угу.

— О-о, — протянул гном.

Пару минут они стояли и смотрели на сундук.

— Коэн?

— Да?

— А что значит «фантасмагорический»?

— Ну, «фантасмагорический» — это… — Коэн замолчал и раздраженно посмотрел вниз. — Попробуй его пнуть, сам поймешь.

Подкованный железом каблук гномьего сапога врезался в стенку сундука. Коэн содрогнулся. Ничего не произошло.

— Ясно, — сказал гном. — «Фантасмагорический» значит «деревянный».

— Нет, — ответил Коэн. — Он… он не должен был так реагировать.

— Ясно, — повторил Недобор, который ничего не понял. Не надо было Коэну торчать под палящим солнцем с непокрытой головой… — Думаешь, он должен был убежать?

— Да. Или откусить тебе ногу.

— А-а, — отозвался гном и мягко взял Коэна за руку. — Пойдем. Там тенечек, там хорошо. Ты отдохнешь и…

Коэн стряхнул его ладонь.

— Он смотрит на эту стену. Слушай, именно поэтому он нас не замечает. Он пялится на стенку.

— Да, разумеется, — успокаивающе подхватил Недобор. — Он смотрит на стену своими маленькими глазками и…

— Не будь идиотом, нет у него никаких глаз, — рявкнул Коэн.

— Извини, извини, — торопливо пробормотал Недобор. — Он смотрит на стену, не имея глаз, извини.

— Мне кажется, он чем-то обеспокоен, — заметил Коэн.

— Ну ещё бы, — отозвался Недобор. — Полагаю, он просто хочет, чтобы мы убрались и оставили его в покое.

— По-моему, он сильно озадачен, — добавил Коэн.

— Да, он выглядит озадаченным, — согласился гном.

Коэн бросил на него свирепый взгляд.

— Тебе-то откуда знать? — зарычал он.

Недобору пришло в голову, что они самым несправедливым образом поменялись ролями. Он перевел взгляд с героя на сундук. Его рот то открывался, то закрывался.

— А ты откуда знаешь?

Но Коэн его не слышал. Он сидел перед сундуком — если принять доску с замочной скважиной за перед — и смотрел на него не отрывая глаз. Недобор попятился. «Чудно, — отметило его сознание, — но эта проклятая штуковина действительно смотрит на меня».

— Ладно, — проговорил Коэн, — я понимаю, мы с тобой не сходимся во взглядах, но и ты и я ищем тех, кто нам дорог. Согласен?

— Я… — начал было Недобор, но осознал, что Коэн разговаривает с сундуком.

— Ну и куда они подевались?

На глазах пораженного ужасом гнома Сундук выпустил маленькие ножки, весь подобрался и с разбегу бросился на ближайшую стену. Во все стороны брызнули глиняные кирпичи и пыльная известка.

Коэн заглянул в дыру. С другой стороны стены оказалась маленькая неприбранная кладовка. Сундук стоял посреди неё, и весь его вид излучал крайнюю озадаченность.

Глава 9

— Лавка! — воскликнул Двацветок.

— Здесь есть кто? — позвала Бетан.

— Аг-ха, — высказался Ринсвинд.

— Думаю, следует посадить его куда-нибудь и дать стакан воды, — сказал Двацветок. — Если таковой здесь имеется.

— Здесь имеется все остальное, — заметила Бетан.

Комната была заполнена полками, а полки были забиты самыми разнообразными предметами. То, что не поместилось на полках, пучками свисало с темного, утопающего в тени потолка. Всевозможнейшие товары высыпались из коробок и мешков на пол.

Снаружи не было слышно ни звука. Бетан оглянулась вокруг и обнаружила причину.

— Никогда не видел столько всякой всячины сразу, — объявил Двацветок.

— И все же есть одна вещь, которая тут закончилась, — твердо сказала Бетан.

— Откуда ты знаешь?

— А ты сам посмотри. Здесь только что закончились выходы.

Двацветок повернулся кругом. Там, где располагались дверь и витрина, теперь стояли стеллажи, битком набитые коробками. Причём вид у стеллажей был такой, словно они стояли здесь испокон веков.

Двацветок усадил Ринсвинда на расшатанный стул у прилавка и начал с недоверием рыться на полках. Он нашел ящики с гвоздями и щетками для волос. Откопал выцветшие от времени куски мыла. Обнаружил пирамиду банок с расплывшимися солями для ванны — к банкам кто-то прикрепил довольно грустное и бойкое объявленьице, гласящее, вопреки очевидному, что Соль Для Ванной — Самый Идеальный Подарок. Кроме того, Двацветок весь извозился в пыли.

Бетан заглянула на полки, висящие на другой стене, и расхохоталась.

— Ты только взгляни! — воскликнула она.

Двацветок взглянул. Она держала в руках… ну, в общем, это было маленькое горное шале, но оклеенное со всех сторон морскими ракушками. Плюс виновник создания этого шедевра выжег на крыше (которая, разумеется, открывалась, так что внутри можно было хранить сигареты, и наигрывала простенькую дребезжащую мелодию) слова «Асобеный Сувинир».

— Ты когда-нибудь встречал что-либо подобное? — поинтересовалась Бетан.

Двацветок покачал головой. Его рот раскрылся.

— Ты в порядке? — спросила она.

— Думаю, это самая прекрасная вещь, которую я видел в своей жизни, — отозвался он.

Откуда-то сверху донеслось жужжание. Они подняли глаза.

С темного потолка спустился огромный черный шар, на котором то вспыхивали, то гасли маленькие красные огоньки. Под взглядами Бетан и Двацветка он повернулся и посмотрел на них большим стеклянным глазом. Он таил в себе угрозу, этот глаз. У него был такой вид, будто он смотрит на нечто противное его натуре.

— Привет? — сказал Двацветок.

Из-за угла прилавка появилась чья-то голова. Она выглядела рассерженной.

— Надеюсь, вы платить намереваетесь? — ядовито заметила голова.

Судя по выражению лица, она с нетерпением ждала возможности не поверить, когда Двацветок скажет «да».

— За это? — переспросила Бетан. — Да я бы не купила его, даже если бы мне предложили в придачу целую шляпу рубинов и…

— Я его куплю. Сколько? — спешно вмешался Двацветок и начал рыться в карманах.

Вдруг лицо его вытянулось.

— Вообще-то у меня нет денег, — пробормотал он. — Они в моем Сундуке, но я…

Голова фыркнула, исчезла из-за прилавка и появилась снова у витрины с зубными щетками.

Она принадлежала очень маленькому человечку, почти не заметному за зеленым передником. Человечек казался сильно расстроенным.

— Нет денег? — повторил он. — Вы заходите в мою лавку…

— Мы не собирались сюда заходить, — быстро вставил Двацветок. — Мы просто не заметили, что она здесь.

— И сначала её здесь не было, — твердо сказала Бетан. — Она ведь волшебная, да?

Малыш-продавец заколебался.

— Ну, да, — неохотно согласился он. — Чуть-чуть.

— Чуть-чуть? — удивилась Бетан. — Чуть-чуть волшебная?

— Ладно, почти волшебная, — уступил продавец, пятясь назад, и наконец, поскольку Бетан не сводила от него свирепого взгляда, сдался. — Ну хорошо, хорошо. Она волшебная. И я ничего не могу с этим поделать. Эта треклятая дверь, наверное, возникла, а потом пропала?

— Да, и нам не по душе эта штуковина на потолке.

Продавец поднял глаза, нахмурился и исчез за маленькой, завешанной бусами и наполовину скрытой коробками дверью. В течение долгого времени что-то звякало и жужжало, а затем черный шар исчез в тенях. Его по очереди сменили пучок трав, бегущая строка, рекламирующая что-то, о чем Двацветок никогда не слышал, но что, по-видимому, можно пить перед сном, латные доспехи и чучело крокодила, на морде которого застыло выражение крайней боли и удивления.

Продавец появился снова.

— Лучше? — спросил он.

— Хоть какой-то прогресс, — с сомнением сказал Двацветок. — Но мне больше всего понравились травы.

В этот момент Ринсвинд застонал. Он начал приходить в себя.

Для объяснения феномена бродячих лавок или, как они известны в научных кругах, «тавкус бродякус», было выдвинуто три теории.

Первая утверждает, что много тысяч лет назад где-то во множественной вселенной возникла раса существ, чьим единственным талантом была способность покупать дешево, а продавать дорого. Вскоре под их контролем оказалась громадная галактическая империя или, как они выражались, Универсам. Наиболее прогрессивные особи этого вида открыли способ устанавливать на свои лавки уникальные двигатели, позволяющие пробивать темные стены пространства и открывать обширные новые рынки. После того как миры Универсама погибли в результате тепловой смерти родной вселенной, после окончательной, бросающей вызов всем и вся «горящей» распродажи бродячие звездные лавки разошлись в разные стороны. Они и теперь продолжают заниматься своим ремеслом, прогрызая путь сквозь пространство-время, как жучок — сквозь страницы трехтомного романа.

Согласно второй теории, эти лавки — творения благосклонного Рока, на которые возложена обязанность поставлять именно то, что нужно, и в нужное время.

По третьей теории, это очередной хитроумный способ обходить различные постановления о Запрете Торговать По Воскресеньям.

Однако у всех теорий, какими бы различными они ни были, имеются два общих момента: а) они объясняют наблюдаемые факты; б) они целиком и полностью ошибочны.

Ринсвинд открыл глаза и воззрился на превращенную в чучело рептилию. Не самое лучшее зрелище, после того как приходишь в себя…

Магия! Так вот на что это похоже! Неудивительно, что волшебники не особенно увлекаются сексом!

Ринсвинд, разумеется, знал, что такое оргазм, он и сам в свое время испытал несколько, пару раз — в компании, но ни одно из его переживаний даже отдаленно не напоминало то напряженное, жаркое мгновение, когда по каждому нерву в его теле заструился голубовато-белый огонь и когда с его пальцев, полыхая, слетела сырая магия. Она наполняет, поднимает, и вы скатываетесь по вздымающейся, летящей вниз волне необузданной силы. Понятно, почему волшебники сражаются друг с другом за могущество…

И так далее. Однако все это сотворило Заклинание, которое сидит в Ринсвиндовой голове, а не он сам. Он начинал по-настоящему ненавидеть Заклинание. Он был уверен, что, если бы оно не отпугнуло остальные чары, которым он пытался научиться, он мог бы стать вполне приличным волшебником, как и полагалось ему по праву.

Где-то в глубине истерзанной души Ринсвинда оскалил клыки червячок бунта.

«Ладно, — подумал волшебник, — при первом же удобном случае ты отправишься обратно в Октаво».

Он резко выпрямился на стуле, осведомившись:

— Проклятье, что это ещё за место? — и схватился за голову, чтобы не дать ей разлететься на куски.

— Лавка, — траурным тоном отозвался Двацветок.

— Надеюсь, здесь продаются ножи, потому что, сдается мне, я с удовольствием отрезал бы себе голову, — пробормотал Ринсвинд.

Нечто в выражении лиц Двацветка и Бетан отрезвило его.

— Это была шутка, — уточнил он. — Более или менее. А что мы делаем в этой лавке?

— Не можем отсюда выйти, — пояснила Бетан.

— Дверь исчезла, — услужливо добавил Двацветок.

Ринсвинд поднялся на ноги и пошатнулся.

— О-о, — сказал он. — Одна из тех самых лавок?

— Ну ладно, — вспылил продавец. — Да, она волшебная, да, передвигается в пространстве, нет, я не скажу, каким образом…

— А можно мне воды, пожалуйста? — перебил его Ринсвинд.

Продавец, казалось, был оскорблен.

— Сначала денег нет, потом стакан воды просят, — возмутился он. — Это переходит всякие…

Бетан фыркнула и шагнула к нему. Он попытался отступить, но было поздно.

Она подняла его за лямки передника и свирепо уставилась прямо в глаза. Несмотря на порванное платье, несмотря на растрепавшиеся волосы, на секунду она стала олицетворением каждой женщины, которая когда-либо заставала мужчину мухлюющим с весами жизни.

— Время — это деньги, — прошипела она. — Я даю тебе тридцать секунд, чтобы ты принес ему стакан воды. По-моему, выгодная сделка, ты как считаешь?

— Послушай, — шепнул Двацветок, — она, когда разозлится, настоящая фурия, правда?

— Да, — без энтузиазма согласился Ринсвинд.

— Хорошо, хорошо, — пробормотал заметно сникший продавец.

— А затем ты выпустишь нас отсюда, — добавила Бетан.

— По мне, так всегда пожалуйста, все равно я сегодня не торгую. Просто остановился на несколько секунд, чтобы оглядеться, и тут вламываетесь вы!

Он, ворча, скрылся за занавеской из бус и вернулся с чашкой воды.

— Специально для вас я её вымыл, — сообщил он, стараясь не встречаться с Бетан взглядом.

Ринсвинд посмотрел на налитую в чашку жидкость. Возможно, до того как оказаться там, она была чистой. Однако сейчас, выпив её, он устроил бы геноцид тысячам и тысячам невинных микробов.

Волшебник осторожно поставил чашку на прилавок.

— А теперь я собираюсь как следует вымыться! — объявила Бетан и торжественным шагом удалилась за занавеску.

Продавец неопределенно махнул рукой и умоляюще взглянул на Ринсвинда и Двацветка.

— Она неплохая, — заверил его турист. — Бетан собирается выйти замуж за одного нашего друга.

— А он об этом знает?

— Что, дела в звездной торговле не так уж и хороши? — спросил Ринсвинд со всем сочувствием, на которое только был способен.

Маленький продавец содрогнулся.

— Вы не поверите. Я хочу сказать, обычно от жизни многого не ждешь — здесь продал одно, там — другое, на пропитание хватает. Но люди, с которыми сталкиваешься в наши дни, — те, у кого на лицах намалеваны эти штуки-звезды… Я едва успеваю открыть лавку, как они уже грозятся сжечь её. Слишком волшебная, говорят. А я им и отвечаю: «Конечно, волшебная, какая же ещё?»

— Значит, их тут полно? — заинтересовался Ринсвинд.

— Они наводнили весь Диск, приятель. Не спрашивай меня почему.

— Они верят, что в Диск вот-вот врежется звезда, — пояснил Ринсвинд.

— А она врежется?

— Многие думают, что да.

— Какая жалость. Мой бизнес шёл здесь неплохо. Слишком волшебная, говорят! Что плохого в волшебстве, хотелось бы мне знать?

— И что ты собираешься делать? — полюбопытствовал Двацветок.

— О, отправлюсь в какую-нибудь другую вселенную, их здесь навалом, — беспечно откликнулся продавец. — Тем не менее спасибо, что предупредили о звезде. Подбросить вас куда-нибудь?

Заклинание пнуло Ринсвиндов мозг.

— Э-э, нет, — ответил волшебник. — Думаю, нам лучше остаться. Ну, знаешь, посмотреть, чем все закончится.

— Так тебя, значит, не пугает звезда?

— Звезда — жизнь, а не смерть, — изрек Ринсвинд.

— Это как?

— Что как?

— Ну вот, опять! — объявил Двацветок, обвиняюще тыча в него пальцем. — Ты начинаешь говорить, а потом сам не знаешь, что сказал.

— Я только сказал, что нам лучше остаться, — начал оправдываться Ринсвинд.

— Ты сказал, что звезда — это жизнь, а не смерть, — настаивал Двацветок. — И твой голос стал надтреснутым и далеким. Правда?

Он обернулся за подтверждением к продавцу.

— Совершенно верно, — отозвался тот. — Мне ещё показалось, что у него глаза немного косят.

— Значит, это Заклинание, — констатировал Ринсвинд. — Оно пытается захватить надо мной контроль. Оно знает, что должно случиться, и хочет вернуться в Анк-Морпорк. Я тоже хочу в Анк-Морпорк, — вызывающе добавил он. — Можешь доставить нас туда?

— Это такой большой город на реке Анк? Расползшийся во все стороны и пропахший выгребными ямами?

— У него долгая и славная история, — парировал Ринсвинд каменным от уязвленной гражданской гордости голосом.

— Мне ты его описывал не так, — возразил Двацветок. — Ты сказал, что это единственный город, который загнил в первый же день своего существования.

Ринсвинд смутился.

— Да, но, в общем, это мой дом, разве ты не понимаешь?

— Нет, — сказал продавец. — Не совсем. Я всегда говорил, что дом — там, где ты вешаешь свою шляпу.

— Э-э, неправда, — вмешался Двацветок, всегда готовый просветить ближнего. — Шляпу ты вешаешь на вешалку, а дом — это…

Продавец, увидев входящую Бетан, внезапно заторопился.

— Пойду-ка я займусь вашей отправкой, — сказал он и, просочившись мимо девушки, выскочил за дверь.

Двацветок последовал за ним.

По другую сторону от занавески находилась комната с небольшой кроватью, довольно грязной плитой и трехногим столом. Продавец что-то сотворил со столом, послышался звук, похожий на хлопок пробки, неохотно выходящей из бутылки, и в комнате от стены до стены простерлась вселенная.

— Не бойся, — сказал продавец, стоя среди проносящихся мимо звезд.

— Я не боюсь, — отозвался Двацветок, чьи глаза восторженно сверкали.

— О-о, — протянул слегка раздосадованный продавец. — Все равно это просто изображение, созданное лавкой, оно не настоящее.

— И ты можешь перенестись куда угодно?

— О нет, — продавец был шокирован до глубины души. — В лавку встроены всевозможные предохранительные приспособления. В конце концов, зачем переноситься туда, где у населения нет свободных средств? Ну и, разумеется, стену подходящую нужно найти. Ага, пожалуйста, вот и ваша вселенная. Лично мне она всегда казалась очень миниатюрной. Такая крошка-вселенная…

Перед нами чернота пространства, мириады звезд, сверкающих, словно алмазная пыль или, как сказали бы некоторые, словно громадные шары водорода, взрывающиеся где-то очень-очень далеко. Впрочем, некоторые люди могут говорить что угодно.

Далекое мерцание звезд понемногу заслоняется какой-то тенью, и она чернее, чем само пространство.

Отсюда тень выглядит значительно больше пространства, потому что пространство на самом деле не большое, просто это такое место, где можно быть большим. Вот планеты — большие, но планетам и полагается таковыми быть, а для того, чтобы иметь нужные размеры, особого ума не надо.

Но эта тень, закрывающая собой небо подобно опускающейся стопе Бога, — вовсе не планета.

Это черепаха — десять тысяч миль от испещренной кратерами головы до покрытого щитками хвоста.

И Великий А’Туин огромен.

Гигантские ласты тяжеловесно поднимаются и опускаются, взбивая пространство в странные фигуры. Плоский мир скользит по небу, словно королевская барка. Однако теперь, когда Великий А’Туин покинул свободные глубины пространства и вынужден сражаться с изводящим его давлением солнечного мелководья, даже продвигается он с трудом. Здесь, на побережье света, магия слабее. Если это затянется ещё на много дней, то Плоский мир будет сорван со спины Всемирной Черепахи под нажимом реальности.

Великий А’Туин это знает, но Великий А’Туин помнит, что однажды, много тысяч лет назад, это уже происходило.

Глаза космической рептилии, горящие красным в свете карликовой звезды, сфокусированы не на самом светиле, а на небольшом участке пространства неподалеку…

Глава 10

— Да, но где мы? — спросил Двацветок.

Продавец, который склонился над своим столом, равнодушно пожал плечами.

— Вряд ли мы где-то, — ответил он. — По-моему, мы в котангенциальной несообразности. Хотя, может, я ошибаюсь. Лавка обычно знает, что делает.

— То есть ты этого не знаешь?

— Я, конечно, кой-чего нахватался, — продавец высморкался. — Иногда я приземляюсь в мирах, где люди разбираются в таких штуках, — он обратил на Двацветка свои печальные глазки. — У тебя доброе лицо, господин. Я не против тебе рассказать.

— Про что?

— Что за жизнь — вечно сидеть в этой лавке?! Надолго нигде не задержишься, все время в движении, все время открыт.

— Почему ж ты тогда не остановишься?

— О-о, в том-то все и дело. Понимаешь ли, господин… я не могу. На меня наложено проклятие, вот так-то. Это ужасно.

Он снова высморкался.

— Проклятие заниматься лавкой?

— Да, и я должен торговать здесь вечно, господин, вечно. Даже закрыться мне нельзя! Сотни лет! Как-то раз ко мне зашел чародей… И я совершил страшную вещь.

— В лавке? — уточнил Двацветок.

— О да. Я не помню, что именно ему было нужно, но, когда он спросил меня про это, я… я издал такой всасывающий звук, ну, знаешь, вроде как свист, только наоборот?

Он продемонстрировал.

Двацветок помрачнел, но душа у него была добрая, и он всегда готов был простить.

— Понятно, — медленно проговорил он. — И тем не менее…

— Это не все!

— О-о!

— Я сказал ему, что на это нет спроса!

— После того как издал всасывающий звук?

— Да. И, очень может быть, я ещё ухмыльнулся.

— О боги. А ты, случайно, не назвал его «милостивый государь»?

— Я… возможно, я так и поступил.

— Гм.

— Но и это ещё не все.

— Не может быть!

— Да, я сказал ему, что могу заказать требуемую вещь и чтобы он зашел на следующий день.

— По-моему, хороший ответ, — вставил Двацветок, который, единственный из всех людей во множественной вселенной, позволял магазинам заказывать для него вещи и ничуть не возражал против того, чтобы переплачивать продавцам, компенсируя неудобство, которое доставила им необходимость держать у себя товар зачастую по несколько часов кряду.

— Но в тот день я рано закрылся, — продолжал продавец.

— О-о.

— Да, и я слышал, как он тряс дверную ручку. У меня была ещё табличка на двери, ну, самая обычная, там говорилось нечто вроде «Торговли нет — даже сигаретами «Некромант»». В общем, я услышал, как он колотит в дверь, и расхохотался.

— Ты расхохотался?

— Да. Вот так. Хрумхрумхрумблорт.

— М-да, не очень-то разумный поступок, — покачав головой, признал Двацветок.

— Знаю, знаю. Мой отец всегда говорил: «Не суйся со своим товаром в огород волшебника». А потом чародей закричал, мол, я никогда больше не закроюсь, выкрикнул кучу слов, которые я не разобрал, и лавка… лавка… лавка ожила!

— С тех самых пор ты так и блуждаешь?

— Да. Может быть, в один прекрасный день я найду этого чародея, и то, что он хотел, будет у меня в продаже. Но до той поры мне придется кочевать с места на место…

— Это был ужасный проступок, — сказал Двацветок.

Продавец вытер нос передником.

— Спасибо.

— И все равно, он не должен был налагать на тебя столь страшное проклятие, — добавил Двацветок.

— Да, ну что ж, — продавец поправил передник и предпринял героическо-трогательную попытку взять себя в руки. — Во всяком случае, это ведь не приблизит нас к Анк-Морпорку.

— Самое забавное, — заметил Двацветок, — я когда-то купил свой Сундук в такой же лавке. Но только в другой.

— Нас несколько, — откликнулся продавец, поворачиваясь обратно к столу. — Насколько я понял, этот чародей — очень нетерпеливый человек.

— Бесконечно скитаться по вселенной… — в раздумье проговорил Двацветок.

— Вот именно. Правда, на налогах экономишь.

— На налогах?

— Да, налоги — это… — продавец остановился и наморщил лоб. — Не могу точно припомнить, так давно это было. Налоги, налоги…

— Такие покрывала?

— Возможно, да.

— Подожди-ка, он что-то придумал, — сказал Коэн.

Недобор устало поднял глаза. В тенечке было так приятно сидеть. И ювелир только что пришел к выводу, что, пытаясь убежать из города, заполненного ошалевшими безумцами, он, похоже, угодил в лапы к полному психу. Интересно, доживет ли он до того, чтобы об этом пожалеть?

Недобор от души на это надеялся.

— Да, он определенно что-то придумал, — голос ювелира источал горечь. — Сразу видно.

— Мне кажется, он их нашел.

— Прекрасно.

— Держись за него.

— Ты что, чокнулся? — спросил Недобор.

— Я знаю эту штуковину, поверь мне. Или ты предпочтешь остаться в компании звезднолобых? Им, наверное, будет о чем поболтать с тобой.

Коэн бочком придвинулся к Сундуку и быстро вскочил на него верхом. Сундук не обратил на варвара никакого внимания.

— Поторопись, — сказал Коэн. — По-моему, он вот-вот отправится.

Недобор пожал плечами и осторожно забрался герою за спину.

— О-о? А каким образом он…

Анк-Морпорк!

Жемчужина всех городов!

Разумеется, это не совсем точное определение — он не был ни круглым, ни блестящим, но даже злейшие враги этого города согласились бы, что если уж сравнивать с чем-нибудь Анк-Морпорк, то только с куском какой-то дряни, покрытым болезнетворными выделениями умирающего моллюска.

В мире есть более крупные города. В мире есть более богатые города. В мире наверняка есть более красивые города. Но ни один город во множественной вселенной не может соперничать с Анк-Морпорком по части запаха.

Великие и Древнейшие, которые знали о вселенных все и вдыхали запахи Калькутты,!Ксрк-!а и центрального Марспорта, единодушно согласились, что даже эти великолепные образчики назальной поэзии — не более чем частушки в сопоставлении с великолепными одами пахнущего Анк-Морпорка.

Можно говорить о козлах. Можно говорить о чесноке. Можно говорить о Франции. Валяйте. Но если вы не нюхали Анк-Морпорк в жаркую погоду, вы не нюхали ничего.

Горожане гордятся этим запахом. Они выносят стулья на улицу, чтобы насладиться им в погожий денек. Они надувают щеки, похлопывают себя по груди и оживленно комментируют еле заметные характерные нюансы. Они даже поставили памятник, чтобы увековечить ту темную ночь, когда войска одного вражеского государства попытались украдкой войти в город и успели уже забраться на стены, когда — оцените весь ужас! — затычки у них в носах перестали справляться с нагрузкой. Богатые купцы, проведшие много лет за границей, посылают домой за специально закупоренными и запечатанными бутылками местного воздуха, который вызывает у них на глазах слезы.

Так он действует на людей.

Описать эффект, который запах Анк-Морпорка производит на заезжий нос, можно только одним способом. При помощи аналогии.

Возьмите плед. Осыпьте его конфетти. Осветите разноцветной лампой.

А теперь возьмите хамелеона.

Посадите его на этот плед.

Внимательно посмотрите.

Видите?

Вот почему, когда лавка наконец материализовалась в Анк-Морпорке, Ринсвинд резко выпрямился на стуле и сказал: «Приехали», Бетан побледнела, тогда как Двацветок, совершенно лишенный обоняния, спросил: «Правда? А откуда ты знаешь?»

Это был долгий день. Они перемерили множество стен в целом ряде городов, потому что, согласно объяснениям продавца, магическое поле Диска выкидывало разные фокусы и переворачивало все вверх тормашками.

Все города были покинуты жителями и находились во власти праздношатающихся банд безумных почитателей левого уха.

— Откуда их столько? — полюбопытствовал Двацветок, улепетывая от очередной толпы.

— Внутри каждого нормального человека сидит безумец, пытающийся выбраться наружу, — ответил продавец. — Лично я так всегда думал. Никто не сходит с ума быстрее, чем абсолютно нормальный человек.

— Это бессмыслица, — сказала Бетан, — а если в этом и есть какой-то смысл, то он мне не нравится.

Звезда превзошла размерами солнце. Этой ночью ночи не предвиделось. У противоположного горизонта солнышко Диска прилагало массу усилий, чтобы зайти нормально. Общее впечатление, производимое красным светом, делало город, и в обычное время не особенно красивый, похожим на картину, нарисованную художником-фанатиком после периода неудач под названием «пора гуталина».

Но это была родина. Ринсвинд вгляделся в пустую улицу и почувствовал себя почти счастливым.

Заклинание на задворках сознания чуть не чокнулось со злости, но Ринсвинд даже не заметил этого. Может, магия и вправду ослабла с приближением звезды, а может, Заклинание сидело у него в голове так долго, что он приобрел нечто вроде психического иммунитета. Одним словом, он обнаружил в себе способности к сопротивлению.

— Мы в доках, — объявил он. — Вы только вдохните этот морской воздух!

— О, — сказала Бетан, прислоняясь к стенке. — Да.

— Это озон, вот что, — объяснил Ринсвинд. — Воздух с характером, не хухры-мухры.

Он сделал глубокий вдох.

Двацветок повернулся к продавцу.

— Что ж, надеюсь, ты найдешь своего чародея. Извини, что мы ничего не купили, но, понимаешь, все мои деньги остались в Сундуке…

Продавец сунул что-то ему в руку.

— Небольшой подарок. На память.

Он юркнул обратно в лавку, колокольчик звякнул, объявление, гласящее «Вазвращайтесь Завтра За Пиявками Ложконосца, Маленькими Кровососами», одиноко брякнулась о дверь, и магазинчик растаял в кирпичах стены, словно его никогда и не было. Двацветок осторожно протянул руку и, не доверяя своим глазам, потрогал стену.

— И что в мешке? — полюбопытствовал Ринсвинд.

Мешок был из толстой оберточной бумаги, с веревочными ручками.

— Если у него вдруг вырастут ноги, я не хочу иметь с ним ничего общего, — заявила Бетан.

Двацветок заглянул в мешок и вытащил его содержимое наружу.

— И все? — удивился Ринсвинд. — Маленький домик, оклеенный ракушками?

— Очень нужная штука, — начал обороняться Двацветок. — В нем можно хранить сигареты.

— А без них ты просто жить не можешь, да? — спросил Ринсвинд.

— Я предпочла бы бутылочку хорошего масла для загара, — фыркнула Бетан.

— Пошли, — скомандовал Ринсвинд и направился к центру города.

Остальные последовали за ним.

Двацветку пришло в голову, что нужно сказать слова утешения, завести легкую тактичную беседу, чтобы не дать Бетан замкнуться в себе и хоть как-то подбодрить её.

— Не беспокойся, — сказал он. — Не исключено, что Коэн ещё жив.

— О, полагаю, он жив-живехонек, — отозвалась она, топая по мощеной мостовой так, словно у неё были личные претензии к каждому булыжнику. — Если бы он постоянно умирал, то не дожил бы до восьмидесяти семи лет. Вот только здесь его нет.

— Как и моего Сундука, — вставил Двацветок. — Хотя это не одно и то же.

— Как ты считаешь, звезда врежется в Диск?

— Нет, — уверенно заявил Двацветок.

— Почему?

— Ринсвинд считает, что этого не случится.

Бетан с изумлением посмотрела на туриста.

— Ну понимаешь, — продолжал тот, — тебе известно, как поступают с водорослями?

Бетан, выросшая на Водоворотных равнинах, слышала о море только в сказках и заочно решила, что оно ей не нравится. Её лицо выразило недоумение.

— Их едят.

— И это тоже. Но в основном их вывешивают за дверь и определяют по ним, когда пойдет дождь.

Бетан уже успела усвоить, что пытаться понять речи Двацветка — бесполезно. Можно лишь бежать рядом с беседой и надеяться запрыгнуть на неё, когда она будет заворачивать за угол.

— Понятно, — сказала она.

— Видишь ли, Ринсвинд такой же.

— Такой же, как водоросли?

— Да. Он боится всего подряд. Но сейчас он не испытывает страха. Звезда — это чуть ли не единственная вещь на моей памяти, которой он не боится. А если уж он её не боится, то и нам беспокоиться не о чем.

— Значит, дождя не будет? — спросила Бетан.

— Ну да. В метафорическом смысле.

— О-о.

Бетан решила не спрашивать, что значит «метафорический». Вдруг это имеет какое-то отношение к водорослям?

Ринсвинд обернулся.

— Подтягивайтесь, — сказал он. — Немножко осталось.

— И куда же мы идём? — поинтересовался Двацветок.

— В Незримый Университет, естественно.

— А это разумно?

— Может, и нет, но я все равно пойду туда…

Ринсвинд резко умолк, и его лицо исказилось гримасой боли. Он поднес руки к ушам и застонал.

— Что, Заклинание донимает?

— Аг-ха.

— Попробуй что-нибудь спеть про себя.

Ринсвинд поморщился.

— Нет, я избавлюсь от этой заразы, — хрипло заявил он. — Оно отправится обратно в книгу, где ему и место. Я хочу получить свою голову обратно!

— Но тогда… — начал было Двацветок и остановился.

До их слуха донеслись отдаленное пение и топот множества ног.

— Как ты думаешь, это люди со звездами? — спросила Бетан.

Это были они. Головные ряды вывернули из-за угла в сотне ярдов от путешественников — впереди войска гордо реяло потрепанное белое знамя с восьмиконечной звездой.

— Здесь не только люди со звездами, — заметил Двацветок. — Здесь все подряд!

Проходящая мимо толпа подхватила их и увлекла за собой. Только что они стояли на пустынной улице — и вот уже несутся вместе с людским потоком, который увлекает их все дальше и дальше.

Мерцающий свет факелов легко скользил по проложенным под Университетом сырым туннелям, по которым гуськом шествовали главы восьми орденов.

— По крайней мере, здесь прохладно, — изрек один из них.

— Не надо было сюда соваться.

Траймон, возглавляющий компанию, ничего не сказал. Он интенсивно думал. Думал о бутылочке с маслом, спрятанной в поясе, и о восьми ключах, которые несли волшебники, — о восьми ключах, которые должны подойти к восьми замкам, удерживающим Октаво в прикованном к кафедре состоянии. Траймон думал о том, что старые волшебники, чувствующие, что магия уходит, заняты своими собственными проблемами и, возможно, потеряли былую бдительность. Он думал о том, что через несколько минут Октаво, сосредоточивший в себе наибольшее количество магии на Диске, окажется у него в руках.

Несмотря на прохладу туннеля, он начал потеть.

Они подошли к обитой свинцом двери, утопленной в сплошном камне. Траймон достал тяжелый ключ — надежный, честный железный ключ, совсем не похожий на изломанные, сбивающие с толку ключи, которые должны освободить Октаво, — выдавил на замок каплю масла, вставил ключ в скважину и повернул. Замок с протестующим скрипом открылся.

— Едины ли мы в своем решении? — вопросил Траймон.

В ответ со всех сторон послышалось неопределенно-утвердительное бормотание.

Он толкнул дверь.

Над ними пронесся теплый порыв густого и маслянистого воздуха. Высокий, неприятный щебет отразился от стен. С носов, ногтей и бород полетели крошечные искры октаринового пламени.

Волшебники пригнули головы, чтобы противостоять урагану ненаправленной магии, налетевшему на них из комнаты, и двинулись вперед. Вокруг хихикали и колыхалисьполуоформившиеся фигуры: кошмарные обитатели Подземельных Измерений пытались нащупать (тем, что считалось у них пальцами и находилось на концах рук) неохраняемый вход в круг света, который признавался ими за вселенную разума и порядка.

Даже в это неблагоприятное для всего волшебного время, даже в комнате, которая была специально создана для подавления магических вибраций, Октаво продолжал потрескивать — заключенная в нем сила рвалась наружу.

Факелы на самом деле оказались не нужны. Октаво заполнял комнату тусклым, угрюмым светом, который, строго говоря, был не светом вовсе, но его противоположностью. Темнота не есть противоположность света, это просто его отсутствие, а то, что исходило из книги, было светом, который лежит по другую сторону тьмы, светом невиданным, фантастическим.

С пурпурным оттенком.

Как уже отмечалось, Октаво был прикован к кафедре, вырезанной в форме штуковины, которая смутно напоминала птицу, слегка походила на рептилию и выглядела до ужаса живой. Два поблескивающих глаза смотрели на волшебников с затаенной ненавистью.

— Я видел, как оно шевельнулось, — сказал один из них.

— Пока никто не тронул книгу, мы в безопасности, — отозвался Траймон. Он вытащил из-за пояса свиток, развернул его и скомандовал: — Принесите-ка сюда вон тот факел — и потуши сигарету, ты!

Он ожидал взрыва взбешенной гордости, коего не последовало. Вместо этого провинившийся волшебник дрожащими пальцами вынул изо рта окурок и затоптал его.

Траймон торжествовал. «Итак, — думал он. — Они делают то, что я им говорю. Может быть, только сейчас — но этого мне вполне достаточно».

Он вгляделся в неразборчивый почерк давно умершего волшебника.

— Ладно. Поехали. «Штобы Усмерить Это, То, Што Стаит На Страже…»

Толпа хлынула на один из мостов, соединяющих Морпорк с Анком. Река, в лучшие свои времена периодически выходящая из берегов, превратилась в жалкую струйку, от которой поднимался пар.

Мост трясся под ногами несколько сильнее, чем ему следовало. По илистым останкам реки разбегались странные круги. С крыши одного из близлежащих домов соскользнуло несколько кусков черепицы.

— Что это было? — спросил Двацветок.

Бетан оглянулась и вскрикнула.

Звезда вставала над Плоским миром. Солнышко Диска со всех ног улепетывало за горизонт, а огромный, раздувшийся шар звезды медленно выполз на небо и повис в нескольких градусах над Краем света.

Бетан и Двацветок втащили Ринсвинда под прикрытие какой-то двери. Прочие горожане, почти не обращая на них внимания, помчались дальше, перепуганные, как лемминги.

— Смотрите, на звезде пятна, — ткнул пальцем турист.

— Это не пятна, — поправил его Ринсвинд. — Это… такие штуки. Штуки, которые вращаются вокруг звезды. Как солнце вращается вокруг Диска. Но они сейчас очень близко, потому что… потому… — он на мгновение умолк. — Я почти знаю!

— Знаешь что?

— Я должен избавиться от Заклинания!

— Где Университет? — деловито спросила Бетан.

— Там! — ответил Ринсвинд, указывая на одну улочку.

— Он, должно быть, пользуется большой популярностью. Именно туда все и направляются.

— Интересно, зачем? — задумался Двацветок.

— Вряд ли они хотят записаться на вечерние курсы, — отозвался Ринсвинд.

На самом деле Незримый Университет был в осаде — по меньшей мере, в осаде была та его часть, которая присутствовала в обычных, повседневных измерениях. Люди, толпившиеся за воротами, выдвигали, как правило, всего два требования. Одна половина требовала, чтобы волшебники прекратили заниматься ерундой и избавились от звезды. Другая же, пользуясь поддержкой звезднолобых, настаивала, чтобы они завязывали с магией и в должном порядке кончали жизнь самоубийством, избавляя таким образом Диск от проклятия волшебства и отводя висящую в небе страшную угрозу.

Волшебники по другую сторону стены не представляли себе, как исполнить первое требование, и даже не собирались следовать второму. Многие из них проголосовали за третий вариант: выскользнуть наружу через потайные двери и удрать на цыпочках как можно дальше и как можно быстрее.

Вся надежная магия, которая ещё оставалась в Университете, была направлена на то, чтобы удержать огромные ворота закрытыми. До волшебников постепенно доходило, что иметь ворота, которые закрываются при помощи магии, — это прекрасно и очень внушительно, но все-таки строители должны были подумать о том, чтобы снабдить их каким-нибудь аварийным устройством. Например, парой обычных, не впечатляющих, но прочных железных засовов.

На площади за воротами горели несколько больших костров, зажженных, скорее, для пущего эффекта, потому что исходящий от звезды жар был просто невыносим.

— Но звезды ещё видны, — заметил Двацветок. — Ну, другие звезды. Маленькие. На черном небе.

Ринсвинд пропустил его слова мимо ушей. Он смотрел на ворота. Группа звезднолобых, объединив силы с гражданским ополчением, пыталась снять створки с петель.

— Безнадежно, — сказала Бетан. — Нам ни за что не проникнуть внутрь. Куда это ты?

— Прогуляться, — ответил Ринсвинд, решительно направляясь к одной из боковых улочек.

На пути им встретились один или два независимых мятежника, увлеченно взламывающих лавки. Ринсвинд шагал вдоль стены, пока она не повернула в тёмный переулочек, в котором стоял обычный зловонный смрад, свойственный всем переулкам во всем мире.

Ринсвинд начал внимательно вглядываться в каменную кладку. Стена здесь поднималась на высоту двадцати футов и была утыкана сверху ужасными металлическими штырями.

— Нож, — коротко приказал он.

— Ты что, сквозь стену прорубаться собрался? — спросила Бетан.

— Просто найдите мне нож, — ответил Ринсвинд и принялся простукивать камни.

Бетан и Двацветок переглянулись и пожали плечами. Несколько минут спустя они вернулись с набором ножей, а Двацветок умудрился даже найти меч.

— Мы просто взяли, что нам было нужно, — сообщила Бетан.

— Но оставили деньги, — добавил Двацветок. — Ну, то есть мы оставили бы деньги, если бы они у нас были…

— В общем, он настоял на том, чтобы написать расписку, — устало подытожила Бетан.

Двацветок выпрямился в полный рост, что прошло почти незамеченным.

— Я не вижу причин… — чопорно начал он.

— Да, да, — кивнула Бетан, мрачно опускаясь на землю. — Знаю, что не видишь. Ринсвинд, во всех лавках выбиты окна и двери, а на другой стороне улицы целая куча людей расхватывает музыкальные инструменты. Можешь в это поверить?

— Ага, — ответил Ринсвинд, поднимая один из ножей и задумчиво пробуя его лезвие. — А что они берут? Не лютни случаем? Тогда это секта лютеров.

Он воткнул нож в стену, повернул его и отступил назад. Из стены выпал тяжелый камень. Ринсвинд посмотрел вверх, что-то шепотом подсчитал и выковырял ещё один камень.

— Как ты это сделал? — поинтересовался Двацветок.

— Подсади-ка меня, — скомандовал Ринсвинд.

Не прошло и секунды, а он уже стоял, вбив ноги в проделанные дыры, и трудился над новыми ступеньками.

— Давнее дело, — донесся сверху его голос. — Некоторые из камней не закреплены известкой. Потайной ход, понимаете? Осторожнее там внизу.

Ещё один камень с грохотом ударился о булыжную мостовую.

— Студенты устроили его много лет назад, — продолжал волшебник. — Очень удобно входить и выходить после того, как потушат свет.

— А-а, — сказал Двацветок. — Понял. Через стену и в таверны — пить, петь песни, читать вслух стихи, так?

— Да, примерно, если не считать пения и поэзии, — согласился Ринсвинд. — Ага, парочка этих штырей должна легко выниматься…

Послышался звон.

— С той стороны не так высоко, — раздался через несколько секунд голос волшебника. — Давайте, поднимайтесь. Если вообще идете.

Так Ринсвинд, Двацветок и Бетан вступили в Незримый Университет.

А тем временем…

Волшебники вставили свои ключи в замки и, обмениваясь многозначительными тревожными взглядами, повернули их. Язычки замков с тихим коротким щелчком скользнули назад.

Октаво очутился на свободе. На его переплете играл слабый октариновый свет.

Траймон протянул руку, поднял книгу с кафедры, и никто из волшебников не сказал ни слова против. По его спине пробежали мурашки.

Он повернулся к двери.

— А теперь — в Главный зал, братья. Пропустите-ка меня вперед…

И опять никто не стал возражать.

Он подошел к двери, держа Октаво под мышкой. Книга показалась ему горячей и какой-то колючей на ощупь.

На каждом шагу он ожидал, что вот-вот раздадутся протестующие крики, но ничего подобного не произошло. Ему пришлось использовать все свое самообладание до последней унции, чтобы не расхохотаться. Дело оказалось проще, чем он себе представлял.

К тому времени, как он оказался у двери, остальные прошли едва половину внушающего клаустрофобию подземелья. Наверное, они все-таки заметили что-то в развороте его плеч, но было слишком поздно, потому что он переступил порог, ухватился за ручку, захлопнул дверь, повернул ключ и улыбнулся той самой улыбкой.

Траймон спокойно пошел по коридору в обратную сторону, не обращая внимания на яростные крики коллег, только что обнаруживших, что в помещении, которое построено так, чтобы не пропускать никакую магию, абсолютно невозможно творить чары.

Октаво извивался, но Траймон крепко держал его. А потом он побежал, стараясь выбросить из головы ужасные предчувствия, вызванные тем, что книга у него под мышкой начала менять форму, превращаясь во что-то волосатое, скелетоподобное и шипастое. Его рука занемела. Слабый щебет, который раздавался вокруг, набрал силу, и сейчас к нему присоединились другие звуки — плотоядные, призывные, издаваемые голосами невообразимо кошмарных существ, которых, как оказалось, слишком легко вообразить. Пока он бежал через Главный зал и вверх по главной лестнице, вокруг него принялись шевелиться, деформироваться и смыкаться тени. А ещё он заметил, что его кто-то преследует, кто-то проворный, двигающийся с неприличной быстротой. Стены покрывались льдом. Двери набрасывались на него, когда он проносился мимо. Ступеньки под подошвами превратились в языки…

Но Траймон не зря проводил долгие часы в университетском эквиваленте гимнастического зала, наращивая ментальные мускулы. Он знал, что чувствам доверять нельзя, потому что чувства могут обманывать. Лестница где-то здесь — заставь её быть здесь, вызови из небытия и поднимись. Только не облажайся, парень. Потому что отнюдь не все здесь — плод твоего воображения.

Великий А’Туин двигался теперь медленнее.

Ластами размером с континент небесная черепаха боролась с притяжением звезды и ждала.

Ждать осталось недолго…

Глава 11

Ринсвинд бочком проскользнул в Главный зал. Здесь горели несколько факелов, а сам зал выглядел так, будто его долго и усердно готовили к каким-то магическим работам. Однако церемониальные подсвечники были перевернуты, сложные октограммы, нарисованные мелом на полу, стерлись, будто на них кто-то потанцевал, а в воздухе стоял неприятный запах, отвратительный даже по либеральным анк-морпоркским меркам. В нем чувствовался намёк на серу, но этот намёк служил лишь основой. Запах словно поднялся со дна застоявшегося пруда.

Где-то вдалеке раздался грохот, сопровождаемый радостными воплями.

— Похоже, воротам пришел конец, — заметил Ринсвинд.

— Давайте уйдем отсюда, — предложила Бетан.

— Подвалы в той стороне, — сообщил Ринсвинд и направился под какую-то арку.

— Внизу?

— Да. А ты предпочла бы остаться здесь?

Он взял из скобы на стене факел и начал спускаться по ступенькам.

Через несколько лестничных пролетов со стен исчезли деревянные панели, и остался лишь голый камень. Периодически попадались тяжелые двери, закрепленные в открытом положении.

— Я что-то слышу, — заявил Двацветок.

Ринсвинд прислушался. Откуда-то снизу вроде бы доносился какой-то шум. Но шум не страшный. Как если бы куча людей барабанила в дверь и кричала: «Эй!»

— Это случайно не те Твари из Подземельных Измерений, о которых ты нам рассказывал? — спросила Бетан.

— Они таких слов не знают, — ответил Ринсвинд. — Пошли.

Они торопливо пробежали по сочащимся влагой коридорам, ориентируясь на выкрикиваемые проклятья и глубокий сухой кашель, который отчасти успокаивал — все, что так сипит, не может представлять опасность.

Наконец они добрались до расположенной в углублении двери, которая выглядела достаточно крепкой, чтобы сдержать напор целого моря. В ней было прорезано крошечное зарешеченное окошечко.

— Эгей! — крикнул Ринсвинд. Не особо оригинальная фраза, но лучше он ничего не придумал.

Наступило внезапное молчание.

— Кто там? — наконец спросил чей-то голос с другой стороны двери.

Ринсвинд узнал его. Этот голос выдернул его из сна наяву и перенес в кошмар, который он испытывал много лет назад, сидя в душной университетской аудитории. Голос принадлежал Люмюэлю Пантеру — этот преподаватель лично вколачивал основы гадания на магическом кристалле и вызывания духов в голову юного Ринсвинда. В памяти последнего вспыли похожие на буравчики глазки на поросячьем лице, голос, говорящий: «А теперь господин Ринсвинд выйдет сюда и нарисует на доске соответствующий символ», — и путь длиной в миллионы миль мимо застывших в ожидании товарищей, во время которого студент-неудачник отчаянно пытается припомнить то, о чем вещал монотонный глас преподавателя примерно пять минут назад. Даже сейчас горло Ринсвинда пересохло от страха и непонятно откуда взявшегося чувства вины. Какие там Подземельные Измерения, когда тут такое…

— Пожалуйста, господин, это я, господин, Ринсвинд, господин, — пискнул он, но, увидев выражения лиц Бетан и Двацветка, кашлянул и добавил самым низким голосом, на который был способен: — Да. Вот кто это. Ринсвинд. Точно.

С другой стороны двери послышался приглушенный шепот.

«Ринсвинд?»

«Какой-какой свин?»

«Помню, был один парнишка, который ни на что…»

«Заклинание, помните?»

«Ринсвинд?»

Наступила тишина. Потом первый голос произнес:

— Полагаю, ключа в замке нет?

— Нет, — признался Ринсвинд.

«Что он сказал?»

«Он сказал «нет»».

«Типичный ответ для этого парня».

— Э-э, а там кто? — поинтересовался Ринсвинд.

— Магистры волшебных наук, — высокомерно заявил голос.

— А что вы там делаете?

Снова наступила тишина, за которой последовало совещание, проведенное пристыженным шепотом.

— Нас, э-э, закрыли здесь, — неохотно сообщил собеседник.

— Что, вместе с Октаво?

«Бу-бу-бу-бу-бу».

— Октаво, по сути, здесь, по сути, нет, — медленно проговорил голос.

— О-о. Но вы там? — как можно вежливее уточнил Ринсвинд, сам тем временем ухмыляясь, словно некрофил, забредший в морг.

— По всей видимости, это так.

— Может, вам достать что-нибудь? — с беспокойством спросил Двацветок.

— Вы лучше нас отсюда достаньте.

— Надо как-то взломать замок, — предложила Бетан.

— Бесполезно, — ответил Ринсвинд. — Отмычки к нему не подобрать.

— Думаю, Коэн сумел бы справиться с этой дверью, — заявила преданная Бетан. — Где бы он сейчас ни был.

— Да, Сундук бы вышиб её в один момент, — согласился Двацветок.

— Что ж, значит, не судьба, — подытожила Бетан. — Пойдемте на свежий воздух. Ну, туда, где воздух немного посвежее.

Она повернулась к выходу.

— Погоди, погоди, — остановил её Ринсвинд. — Конечно, довольно типичная ситуация. Старина Ринсвинд все равно ничего не придумает. О нет, он же просто довесок. Когда будете проходить мимо, пните его лишний разок, не помешает. И не полагайтесь на него, он…

— Ладно, — перебила Бетан. — Выкладывай свой план.

— …Ничтожество, неудачник, всего-навсего… что?

— Как ты намереваешься открыть дверь? — спросила Бетан.

Ринсвинд, разинув рот, посмотрел на неё, после чего перевел взгляд на дверь. Дверь и впрямь была очень прочной, замок таращился на Ринсвинда с самодовольным видом.

Но ведь он вошел через неё — когда-то, давным-давно. Студент Ринсвинд просто толкнул дверь, и она отворилась, затем ему в голову вскочило Заклинание и погубило всю его жизнь.

— Послушай, — процедил за окошечком голос, стараясь говорить как можно доброжелательнее. — Пойди-ка и найди нам какого-нибудь волшебника, будь умницей.

Ринсвинд сделал глубокий вдох и прохрипел:

— Отойдите назад.

— Что?

— Спрячьтесь где-нибудь, — рявкнул он, и голос его почти не дрогнул. — Вас это тоже касается, — бросил он Двацветку и Бетан.

— Но ты же не умеешь…

— Я не шучу!

— Он не шутит, — сказал Двацветок. — Эта крошечная жилка у него на виске, знаешь, когда она начинает вот так пульсировать…

— Заткнись!

Ринсвинд неуверенно поднял руку и направил её на дверь.

Вокруг воцарилась абсолютная тишина.

«О боги, — подумал он, — что же будет?»

Заклинание, скрывающееся в темноте на задворках его сознания, неловко заерзало.

Ринсвинд попытался настроиться в резонанс, или как там это называется, металлу замка. Если ему удастся посеять раздор между атомами, так чтобы они разлетелись в разные стороны…

Ничего не произошло.

Он с усилием сглотнул и сконцентрировался на досках двери. Дерево было старым, почти окаменевшим и, наверное, не загорелось бы, даже если бы его вымочили в масле и бросили в топку. Но он все равно попробовал объяснить древним молекулам, что им следует попрыгать, разогреться…

Он вернулся в напряженную тишину своего мозга и бросил свирепый взгляд на Заклинание. Заклинание смущенно замахало хвостиком.

Он подумал о воздухе вокруг двери и о том, как лучше скрутить его в причудливые формы, чтобы переместить дверь в другой набор измерений.

Дверь, вызывающе прочная, осталась на месте.

Его мозг, обливаясь потом, начал бесконечный путь к доске, висящей перед ухмыляющимся классом, и Ринсвинд в отчаянии вновь обратился к замку. Замок должен состоять из маленьких кусочков металла, не очень тяжелых…

Из-за решетки послышался слабый-преслабый звук. Волшебники разминали затекшие члены и качали головами.

— Я же тебе говорил… — прошептал кто-то.

Его прервал еле слышный скрежет и щелчок.

Лицо Ринсвинда было похоже на маску. С подбородка стекал пот.

Раздался ещё один щелчок, и валы неохотно заскрежетали. Траймон смазал замок маслом, но оно впиталось в скопившиеся за долгие годы ржавчину и пыль, а единственный способ, которым волшебник может передвигать вещи при помощи магии (если ему не удается приспособить для этого какое-нибудь внешнее движение), — это использовать в качестве движущей силы свой разум.

Ринсвинд отчаянно пытался помешать своему мозгу вылезти наружу из ушей.

Замок задребезжал. Металлические пруты согнулись в проржавевших пазах, поддались, нажали на рычаги.

Рычаги щелкнули, зубцы зацепились за зубцы. Послышался долгий, протяжный скрип, после которого Ринсвинд упал на колени.

Повернувшись на страдальчески скрипнувших петлях, дверь распахнулась. Волшебники осторожно выскользнули наружу.

Двацветок и Бетан помогли Ринсвинду подняться на ноги. Он стоял пошатываясь, лицо его приняло цвет камня.

— Неплохо, — изрек один из волшебников, внимательно приглядываясь к замку. — Может, чуть медленно, но…

— Плевать! — рявкнул Джиглад Верт. — Вы трое кого-нибудь видели, когда спускались сюда?

— Нет, — ответил Двацветок.

— Один волшебник украл Октаво…

Голова Ринсвинда дернулась. Его глаза сфокусировались.

— Кто?

— Траймон.

Ринсвинд сглотнул.

— Такой высокий? — уточнил он. — Светлые волосы, похож на хорька?

— Теперь, когда ты об этом упомянул…

— Он был в моем классе, — сообщил Ринсвинд. — О нем всегда говорили, что он далеко пойдет.

— Он пойдет очень далеко, если откроет книгу, — заметил один из волшебников, торопливо сворачивая сигарету трясущимися пальцами.

— Почему? — удивился Двацветок. — Что случится?

Волшебники переглянулись.

— Это древний секрет, передаваемый от волшебника к волшебнику, и мы не можем открыть его непосвященным, — заявил Верт.

— Ого, продолжай, продолжай, — сказал Двацветок.

— Ладно, наверное, это уже не важно. Сознание одного человека не способно вместить все Заклинания. Оно распадется на части и оставит дыру.

— Где? У него в голове?

— Гм. Нет. В ткани вселенной, — объяснил Верт. — Он, должно быть, считает, что ему удастся справиться в одиночку, но…

Они почувствовали звук раньше, чем услышали. Он начался в камнях как медленная вибрация, но вскоре поднялся до пронзительного воя, который, минуя барабанные перепонки, впивался прямо в мозг. Звук походил на поющий, говорящий нараспев или вопящий человеческий голос, но в нем присутствовали более глубокие и ужасные гармоники.

Волшебники побледнели, повернулись как один и бросились вверх по ступенькам.

У здания собралось множество людей. Некоторые держали в руках факелы, другие замерли с охапками хвороста и щепок в руках. Все они смотрели на Башню Искусства.

Волшебники протолкались сквозь никак не реагирующие тела и повернулись, чтобы тоже взглянуть вверх.

Небо было заполнено лунами. Каждая была в три раза больше, чем собственная луна Диска, и все они находились в тени, если не считать розового полумесяца, горящего там, где на одну из лун падал свет красной звезды.

На переднем плане полыхали яростным огнем верхние окна Башни Искусства. Внутри мелькали неясные фигуры, и в этом не было ничего успокаивающего. Звук превратился в жужжание, похожее на гул осиного роя, усиленный в миллион раз.

Кое-кто из волшебников упал на колени.

— Он сделал это, — покачав головой, сказал Верт. — Открыл проход.

— Эти твари что, демоны? — поинтересовался Двацветок.

— Демоны… — фыркнул Верт. — Демоны — детская забава по сравнению с тем, что сейчас пытается прорваться сюда.

— Это хуже, чем все, что мы можем представить, — вставил Пантер.

— Я могу вообразить пару-тройку очень неприятных вещей, — заметил Ринсвинд.

— Так вот это ещё страшнее.

— О-о.

— И что ты предлагаешь делать? — осведомился чей-то звонкий голос.

Они обернулись. Бетан стояла, скрестив руки на груди, и смотрела на них свирепым взглядом.

— Прости, что ты сказала? — переспросил Верт.

— Ринсвинд, ты же волшебник! — воскликнула она. — Ну так давай, действуй.

— Взяться за это? — вскричал Ринсвинд.

— А ты можешь предложить другую кандидатуру?

Верт протолкнулся вперед.

— Сударыня, кажется, вы не совсем понимаете…

— Подземельные Измерения должны выплеснуться в нашу вселенную, я права? — перебила его Бетан.

— Ну, да…

— Нас съедят твари, у которых вместо морд щупальца, так?

— Нас ждёт несколько более неприятная перспектива, но…

— Послушай, — сказал Ринсвинд. — Все кончено, ты что, не видишь? Мы не можем запихнуть Заклинания обратно в книгу, не можем вернуть то, что было произнесено, не можем…

— Ты можешь попытаться!

Ринсвинд вздохнул и повернулся к Двацветку.

Но турист куда-то подевался. Глаза волшебника обратились к основанию Башни Искусства, и он успел увидеть, как пухлая фигурка Двацветка, неумело сжимающего в руках меч, исчезает за дверью.

Ринсвиндовы ноги приняли собственное решение, и, с точки зрения головы, оно было абсолютно неправильным.

Остальные волшебники проводили его взглядом.

— Ну? — сказала Бетан. — Он пошел.

Волшебники упорно прятали друг от друга глаза.

— Полагаю, можно попробовать, — сдался наконец Верт. — Твари вроде не лезут…

— Но у нас практически не осталось магии, — возразил один из волшебников.

— Тогда, может, придумаешь другой выход из положения?

Один за другим волшебники повернулись и, сверкая в жутковатом свете яркими церемониальными одеждами, побрели в сторону башни.

Каменные ступени были по спирали вмурованы в стены. К тому времени, как Ринсвинд нагнал Двацветка, тот успел подняться на несколько витков.

— Подожди, — окликнул его волшебник самым бодрым голосом, на который был способен. — Подобные вещи — работа для таких, как Коэн, а не для тебя. Только не обижайся.

— Думаешь, здесь Коэн смог бы что-нибудь сделать?

Ринсвинд поднял глаза и посмотрел на луч неестественного света, падающий из далекого отверстия у вершины лестницы.

— Нет, — признал он.

— Тогда я справлюсь не хуже, чем он, — заключил Двацветок, размахивая присвоенным мечом.

Ринсвинд прыгал следом за ним, держась как можно ближе к стене.

— Ты не понимаешь! — крикнул он. — Наверху — невообразимые ужасы!

— Ты всегда говорил, что у меня нет никакого воображения.

— Это да, — допустил Ринсвинд, — но…

Двацветок уселся на ступеньки.

— Послушай, — сказал он. — Я ждал чего-то такого с тех самых пор, как приехал сюда. Ну, это ведь приключение, правда? Один против богов и так далее…

Ринсвинд несколько секунд открывал и закрывал рот, прежде чем нужным словам удалось выйти наружу.

— А ты умеешь обращаться с мечом? — слабо спросил он.

— Не знаю. Никогда не пробовал.

— Ты чокнутый!

Двацветок посмотрел на него, склонив голову набок.

— Кто бы говорил. Я здесь потому, что не научился уму-разуму, а вот как насчет тебя? — Он ткнул пальцем вниз, туда, где взбирались по лестнице остальные волшебники. — Как насчет них?

С вершины башни ударил вниз голубой свет. Послышался раскат грома.

Волшебники добрались до двоих приятелей и остановились рядом, жутко кашляя и хватая ртами воздух.

— Какой у вас план? — осведомился Ринсвинд.

— У нас нет плана, — ответил Верт.

— Так. Прекрасно, — сказал Ринсвинд. — Тогда я оставляю вас. Продолжайте в том же духе.

— Ты пойдешь с нами, — возразил Пантер.

— Но я ведь не настоящий волшебник. Вы сами вышвырнули меня из Университета.

— Да, никогда не видел менее способного студента, — согласился старый волшебник, — но ты здесь, и это единственная квалификация, которая тебе нужна. Пошли.

Свет вспыхнул и погас. Ужасающий шум умолк, словно ему пережали горло.

Башню наполнила тишина. Тяжелая, давящая тишина.

— Все закончилось, — отметил Двацветок.

Высоко вверху, на фоне круга красного неба, что-то шевельнулось и медленно упало вниз, переворачиваясь и покачиваясь из стороны в сторону. Предмет ударился о лестницу в одном витке над волшебниками.

Ринсвинд первым оказался возле него.

Это был Октаво. Но лежал он на каменных ступеньках так же вяло и безжизненно, как любая другая книга, и его страницы трепетали в порывах дующего со дна башни ветерка.

Двацветок пыхтя подбежал следом за Ринсвиндом и посмотрел вниз.

— Они чистые, — прошептал он. — Все страницы абсолютно чистые.

— Значит, он-таки сделал это, — констатировал Верт. — Произнес Заклинания. И у него получилось. Я бы ни за что не поверил.

— Оттуда доносился шум, — с сомнением заметил Ринсвинд. — Свет какой-то странный. Да и силуэты подозрительные. Я бы не сказал, что все получилось.

— О, любой великий магический труд всегда привлекает к себе определенное внимание за пределами нашего измерения, — отмахнулся от него Пантер. — Зрелище то ещё, но не более.

— Мне показалось, что там, наверху, чудовища, — возразил Двацветок, придвигаясь к Ринсвинду поближе.

— Чудовища? Покажите мне чудовищ! — воскликнул Верт.

Все инстинктивно посмотрели вверх. С крыши башни не доносилось ни звука. Круг света застыл неподвижно.

— Думаю, нам стоит подняться и, э-э, поздравить победителя, — объявил Верт.

— Поздравить? — взорвался Ринсвинд. — Да он украл Октаво! Он вас запер!

Волшебники обменялись многозначительными взглядами.

— Ну да, — сказал один из них. — Мой мальчик, когда ты добьешься чего-нибудь в нашем ремесле, то поймешь, что временами самое важное — это успех.

— Главное — это достигнуть желаемого, — грубо заявил Верт. — А не то, как ты его достиг.

Они начали подниматься по спиральной лестнице.

Ринсвинд уселся на ступеньки, хмуро уставившись в темноту.

Ему на плечо легла чья-то рука. Это был Двацветок, и он держал Октаво.

— Так с книгами не обращаются. Посмотри, — он выгнул переплет в обратную сторону. — Люди понятия не имеют, как нужно читать книжки.

— А-а, — неопределенно отозвался Ринсвинд.

— Не переживай, — подбодрил его Двацветок.

— Я не переживаю. Я просто зол, — огрызнулся волшебник. — Дай-ка мне эту треклятую штуковину!

Он выхватил у Двацветка книгу, злобным рывком открыл её и пошарил в глубине своего сознания, где пряталось Заклинание.

— Ну, ладно, — прорычал он. — Повеселились — и будет. Все, моя жизнь окончательно погублена, так что убирайся туда, где тебе самое место.

— Но я… — запротестовал Двацветок.

— Заклинание, я имею в виду Заклинание, — перебил его Ринсвинд. — Давай, возвращайся на страницу!

Он буравил древний пергамент свирепым взглядом, пока его глаза не сошлись к переносице.

— Тогда я тебя произнесу! — закричал он, и его голос эхом взлетел к вершине башни. — Можешь присоединяться к собратьям, и всего тебе хорошего!

Он сунул книгу обратно Двацветку и, спотыкаясь, побрел вверх по ступенькам.

Волшебники уже добрались до крыши и исчезли из виду. Ринсвинд поднимался следом.

— Значит, мальчик, да? — бормотал он. — Когда я добьюсь чего-нибудь в нашем ремесле, да? А я ведь всего-навсего разгуливал по белу свету с одним из Великих Заклинаний в голове и, самое удивительное, не сошел с ума!

Он обдумал последний вопрос со всех сторон.

— Да, не сошел, — заверил он себя. — Я ж не начал разговаривать с деревьями, хотя они очень просили.

Его голова вынырнула на душной крыше башни.

Он ожидал увидеть почерневшие от огня камни и крест-накрест прочерчивающие их следы от когтей, а может, кое-что и того хуже.

Вместо этого он узрел семерых старших волшебников, стоящих рядом с Траймоном, на котором, такое впечатление, не было ни царапинки. С любезной улыбкой Траймон повернулся к нему.

— А, Ринсвинд. Пожалуйста, подходи, присоединяйся.

«Ну вот, — подумал Ринсвинд. — Столько переживаний — и все впустую. Может, я действительно не гожусь в волшебники и…»

Он поднял голову и посмотрел Траймону в глаза.

Наверное, Заклинание за те годы, что сидело в голове Ринсвинда, как-то повлияло на его зрение. А может, время, проведенное волшебником в обществе Двацветка, который видел вещи только такими, какими они должны быть, научило его видеть ситуацию такой, какая она есть.

Несомненно было одно: Ринсвинд не мог смотреть на Траймона. Ему сразу захотелось удрать куда-нибудь подальше — желудок от страха скрутила резкая боль.

Но другие, похоже, ничего не заметили.

И ещё — стояли они очень уж неподвижно.

Траймон попытался уместить в сознании семь Заклинаний, и оно не выдержало. Подземельные Измерения, как и следовало ожидать, нашли свою брешь. Глупо было воображать, что Твари дружным строем выйдут из легкой ряби в небе, двигая челюстями и размахивая щупальцами. Это слишком старомодно и чересчур рискованно. Даже безымянные кошмары способны научиться шагать в ногу со временем. Им всего-навсего нужно было проникнуть в чью-нибудь голову.

Глаза Траймона были пустыми дырами.

Осознание пронзило мозг Ринсвинда словно ледяным ножом. Подземельные Измерения покажутся детской площадкой по сравнению с тем, что Твари натворят с упорядоченной вселенной. Люди всегда стремились к порядку, его-то они и получат — порядок закручивающихся гаек, нерушимый закон прямых линий и чисел. И взмолятся о пытках…

Траймон смотрел на него. Что-то смотрело на него. А остальные по-прежнему ничего не замечали. Впрочем, если не считать глаз и едва заметного отлива на коже, Траймон выглядел, как всегда.

Ринсвинд смотрел на него застывшим взглядом и постепенно начинал понимать, что на свете существует нечто худшее, чем Зло. Все демоны преисподней с удовольствием потерзают вашу душу, но именно потому, что души в аду ценятся очень высоко. Зло будет вечно пытаться прибрать к своим рукам вселенную, но, по меньшей мере, оно считает, что вселенная стоит того, чтобы заполучить её. А вот серый мир, таящийся за пустыми глазами Траймона, растоптал бы и уничтожил все, не удостаивая своих жертв даже ненависти. Он бы их просто не заметил.

Траймон протянул руку.

— Восьмое Заклинание, — сказал он. — Отдай его мне.

Ринсвинд попятился.

— Это неповиновение, Ринсвинд. В конце концов, я выше тебя по положению. Я был избран верховным главой всех орденов.

— Правда? — хрипло откликнулся Ринсвинд и посмотрел на остальных волшебников, которые стояли неподвижно, как статуи.

— О да, — любезно ответил Траймон. — И без всяких подсказок со стороны. Единогласно. Очень демократично.

— Я всегда стоял за традиции, — возразил Ринсвинд. — А твоим способом даже покойник может получить право голоса.

— Ты отдашь мне Заклинание добровольно, — продолжил Траймон. — Надеюсь, мне не нужно демонстрировать, что я сделаю в противном случае. В конце концов, ты все равно расстанешься с Заклинанием. Будешь вопить, умоляя, чтобы тебе позволили отдать его.

«Все, с этим надо заканчивать, и заканчивать на этом самом месте», — подумал Ринсвинд.

— Тебе придется взять его силой, — вслух заявил он. — От меня ты Заклинание не получишь.

— Я тебя помню, — сообщил Траймон. — Если мне не изменяет память, студент из тебя был никудышный. Ты никогда не доверял магии, ты не уставал повторять, что должен существовать какой-то лучший способ управления вселенной. Что ж, ты увидишь этот способ. У меня есть определенные планы. Мы можем…

— Только не мы, — твердо сказал Ринсвинд.

— Отдай Заклинание!

— Попробуй сам взять, — предложил Ринсвинд, пятясь назад. — Мне кажется, ты просто не можешь.

— О-о?

Ринсвинд отскочил в сторону от струи октаринового пламени, вылетевшей из пальцев Траймона и оставившей на плитах лужу кипящего камня.

Он чувствовал, что Заклинание затаилось в глубине его сознания. Он ощущал его страх.

Проникнув в исполненные тишины пещеры своего разума, Ринсвинд ласково потянулся за ним, но оно изумленно шарахнулось прочь, словно пес, столкнувшийся мордой к морде с обезумевшей овцой. Он последовал за Заклинанием, с яростным топотом преодолевая неиспользованные участки подсознания и внутренние районы катастроф, пока не обнаружил его прячущимся за грудой ненужных воспоминаний. Оно встретило его ревом безмолвного вызова, но Ринсвинд не собирался этого терпеть.

«Ах, вот так, да? — закричал он. — Когда приходит время открытой борьбы, ты сразу в кусты? Что, боишься?»

«Чушь, — фыркнуло Заклинание, — ты сам не веришь своим словам. Я — одно из Восьми Заклинаний».

Однако Ринсвинд продолжал гневно наступать на него.

«Возможно, — выкрикнул он. — Однако я-то верю, а ты лучше вспомни, в чьей голове находишься, ясно? Здесь я могу верить во все, во что захочу!»

Ринсвинд снова отскочил в сторону, увертываясь от очередной огненной молнии, прорезавшей жаркую ночь. Траймон ухмыльнулся и сделал руками ещё один замысловатый жест.

На Ринсвинда навалилась огромная тяжесть. Чувство было такое, будто каждый дюйм его кожи использовали как наковальню. Он хлопнулся на колени.

— А бывает куда хуже, — ласково заметил Траймон. — Я могу заставить твою плоть гореть на костях или наполнить твое тело муравьями. У меня — сила…

— А у меня, знаешь ли, — меч.

Голос был писклявым, и в нем звучал явный вызов.

Ринсвинд поднял голову и сквозь пурпурную дымку боли увидел за спиной Траймона Двацветка, который держал меч самым что ни на есть неправильным образом.

Траймон расхохотался, сжимая и разжимая пальцы. Турист отвлек его от Ринсвинда.

Ринсвинд был зол. Он злился на Заклинание, на мир, на несправедливость всего и вся, на то, что в последнее время он мало спал, на то, что у него путаются мысли. Но больше всего он злился на Траймона. Траймона буквально переполняла магия, к которой Ринсвинд всегда стремился, но которой так и не достиг.

Он прыгнул на соперника и ударил его головой в грудь, одновременно в отчаянии обхватывая руками. Сбив по дороге Двацветка и отшвырнув его в сторону, они разъяренным клубком покатились по камням.

Траймон зарычал, и ему удалось выдавить первый слог какого-то заклинания, но тут бешено молотящий локоть Ринсвинда съездил ему по шее. Струя унесшейся в пространство магии опалила Ринсвинду волосы.

Ринсвинд дрался так, как дрался всегда, — неумело, нечестно и без всякой тактики, но зато с напором и энергией вихря. Эта стратегия не давала его противнику осознать, что на самом деле Ринсвинд вообще не умеет драться. Зачастую этот прием срабатывал.

Сработал он и теперь, потому что Траймон провел слишком много времени за чтением древних манускриптов, и ему не доставало здоровой мышечной активности и витаминов. Ему удалось нанести Ринсвинду несколько ударов, которых тот, чересчур возбужденный своей яростью, даже не заметил. Однако Траймон использовал только руки, тогда как Ринсвинд не колеблясь пускал в ход колени, пятки и зубы.

По сути, Ринсвинд побеждал.

Это было для него шоком.

Ещё большим потрясением оказался для него момент, когда он, стоя коленями на груди Траймона и награждая его плюхами, увидел, что лицо поверженного волшебника вдруг изменилось. Кожа Траймона задрожала и пошла рябью, как будто погрузившись в знойное марево.

— Помоги мне! — проговорил Траймон.

Его глаза смотрели на Ринсвинда со страхом, болью и мольбой. Вдруг они вообще перестали быть глазами, но превратились в фасетчатые штуковины на голове, которую можно было назвать головой, только если растянуть это определение до самых пределов. Вокруг Ринсвинда развернулись щупальца и зазубренные, как пилы, конечности. Огромные когти врезались в скудную плоть Ринсвинда и принялись срывать её с костей.

Двацветок, башня и багровое небо исчезли. Время потекло медленнее, а потом остановилось.

Ринсвинд изо всех сил впился зубами в щупальце, которое пыталось лишить его лица. Когда щупальце в агонии отдернулось, он выбросил вперед руку и почувствовал, что она пробила что-то горячее и студенистое.

Они наблюдали за ним. Он повернул голову и увидел, что схватка перенеслась на арену огромного амфитеатра. Со всех сторон на него пялились существа, сидящие рядами друг за другом. Существа с телами и лицами, которые появились на свет в результате перекрестного скрещивания кошмаров. Ринсвинд мельком увидел у себя за спиной огромные тени, простирающиеся в затянутое тучами небо, но тут чудовище-Траймон бросилось на него с длиннющим, как копье, и покрытым шипами жалом наперевес.

Ринсвинд нырнул в сторону и крутнулся вбок, сжав обе руки в кулак, который ударил противника в живот или, возможно, в грудь, завершив свой путь удовлетворительным хрустом хитина.

Ринсвинд, не теряя времени, бросился вперед, сражаясь теперь из страха перед тем, что случится, если он остановится. Призрачную арену заполнял щебет Подземельных Тварей — волна шелестящего звука, который молотом стучал в его уши на протяжении всей схватки. Он представил себе, как этот звук расползается по всему Диску, и принялся наносить удар за ударом, чтобы спасти мир людей, сохранить небольшой кружок света в темной ночи хаоса и закрыть брешь, сквозь которую наступает кошмар. Но главным образом он бил эту тварь, чтобы помешать ей ударить в ответ.

Звериные и птичьи когти оставляли у него на спине раскаленные добела полосы. Что-то укусило его в плечо, но он нащупал среди волос и чешуи скопление мягких трубок и сжал их что было сил.

Усаженная шипами рука отшвырнула его в сторону, и он покатился в скрипящую на зубах черную пыль.

Инстинктивно он свернулся в клубок, но ничего не случилось. Открыв глаза, он увидел, что существо и не собирается нападать, но, прихрамывая и истекая всевозможными жидкостями, убегает прочь.

Впервые кто-то убегал от Ринсвинда.

Он нырнул следом, поймал существо за чешуйчатую ногу и дернул её на себя. Оно зачирикало и отчаянно замахало на волшебника изломанными конечностями, но Ринсвинд держал его мертвой хваткой. Подтянувшись, он поднялся на ноги и последний раз от души врезал по уцелевшему глазу. Вскрикнув, существо бросилось бежать. А бежать оно могло только в одну сторону.

Башня и багровое небо со щелчком восстановившегося времени вернулись на свои места.

Как только Ринсвинд почувствовал у себя под ногами каменные плитки, он резко дернулся вбок и перекатился на спину, держа обезумевшее от ужаса существо на расстоянии вытянутой руки.

— Давай! — завопил он.

— Что давать? — переспросил Двацветок. — О-о. Да. Хорошо!

Он неумело, но с силой взмахнул мечом, и клинок, просвистев в нескольких дюймах от Ринсвинда, погрузился в тело Твари. Послышалось пронзительное гудение, словно он раздавил осиное гнездо, и беспорядочная мешанина рук, ног и щупалец заметалась в агонии. Существо перекатилось ещё раз, визжа и молотя конечностями по каменным плитам. Однако вскоре молотить стало не по чему — кувырнувшись через край лестничного колодца, Тварь полетела вниз, увлекая за собой Ринсвинда.

Двацветок услышал, как существо с хлюпающим звуком ударилось о ступеньки. Из темноты донесся далекий крик, который постепенно затухал, по мере того как Тварь, кувыркаясь, падала на дно башни.

Этот полет завершился глухим взрывом и вспышкой октаринового света.

Двацветок остался на вершине башни один — ну, если не считать семи волшебников, которые по-прежнему казались примерзшими к полу.

Турист сидел и изумленно смотрел, как семь огненных шаров, вынырнувших из темноты, влетели в отброшенный Ринсвиндом Октаво, который внезапно стал таким же, как прежде, только гораздо интереснее.

— О боги, — сказал Двацветок. — Наверное, это Заклинания.

— Двацветок, — глас был глухим и гулким, и в нем едва можно было распознать голос Ринсвинда.

Рука туриста остановилась на полпути ккниге.

— Да? — откликнулся он. — Это… это ты, Ринсвинд?

— Да, — ответил голос, в котором звучали кладбищенские нотки. — И я хочу, чтобы ты сделал для меня нечто очень важное, Двацветок.

Двацветок обернулся вокруг и взял себя в руки. Итак, судьба Диска все-таки будет зависеть от него.

— Я готов, — в его словах вибрировала гордость. — Что я должен сделать?

— Прежде всего, выслушай меня внимательно, — терпеливо проговорил бестелесный голос Ринсвинда.

— Я слушаю.

— Очень важно, чтобы ты, когда я скажу, что нужно сделать, не начал спрашивать: «Что ты имеешь в виду?» — или спорить. Ты понял?

Двацветок вытянулся по стойке «смирно». По крайней мере, по стойке «смирно» встало его сознание — у его тела это никогда не получилось бы. Двацветок выставил вперед несколько своих подбородков.

— Я весь внимание.

— Хорошо. Итак, я хочу, чтобы ты сделал следующее…

— Да?

— Я хочу, чтобы ты помог мне вылезти, прежде чем я сорвусь с этого камня, — поднялся Ринсвиндов голос из глубин лестничного колодца.

Двацветок открыл рот, быстро закрыл его, подбежал к квадратной дыре и посмотрел вниз. В красноватом свете звезды он различил глядящие на него глаза Ринсвинда.

Двацветок улегся на живот и протянул руку. Рука волшебника вцепилась в его запястье с такой силой, что турист сразу понял: если он не вытащит Ринсвинда наверх, то на всем Диске не найдется способа разжать эти пальцы.

— Я рад, что ты жив, — объявил Двацветок.

— Прекрасно. Я тоже, — отозвался Ринсвинд.

Он немного повисел в темноте. После такой драки это было почти приятно — но только почти.

— Ты вытащишь меня или нет? — намекнул он.

— У меня такое впечатление, что это может оказаться несколько затруднительной задачей, — пробормотал Двацветок. — По-моему, у меня это не получится.

— За что же ты держишься?

— За тебя.

— Я имею в виду, кроме меня.

— То есть как это, кроме тебя? — удивился Двацветок.

Ринсвинд произнес некое слово.

— Ладно, послушай, — сказал Двацветок. — Ступеньки ведь идут кругом, по спирали. Если я вроде как раскачаю тебя, а потом ты отпустишь руку…

— Если ты собираешься предложить, чтобы я попробовал пролететь целых двадцать футов в темной, хоть глаз выколи, башне и постарался попасть на пару маленьких скользких ступенек, которых там может уже не быть, то лучше сразу забудь об этом, — отрезал Ринсвинд.

— Тогда есть ещё один вариант.

— Выкладывай.

— Ты можешь пролететь пятьсот футов в темной, хоть глаз коли, башне и врезаться в камни внизу, которые там точно есть, — изрек турист.

В темноте под ним наступила мертвая тишина.

— Это был сарказм, — обвиняюще заметил Ринсвинд.

— Мне показалось, что я констатирую очевидный факт.

Ринсвинд крякнул.

— Наверное, вряд ли ты сможешь сотворить какое-нибудь чудо… — начал Двацветок.

— Вряд ли.

— Вот и я так подумал.

Далеко внизу полыхнул свет, послышались беспорядочные крики. Затем снова вспыхнул свет, снова раздались вопли, и показалась вереница факелов, поднимающихся по длинной спиральной лестнице.

— Кто-то идёт сюда, — объявил Двацветок, никогда не упускающий возможности сообщить что-нибудь новенькое.

— Искренне надеюсь, что этот «кто-то» все-таки не идёт, а бежит, — сказал Ринсвинд. — Я уже перестал чувствовать свою руку.

— Везет тебе, — отозвался Двацветок. — Я-то свою ещё чувствую.

Передний факел остановился, и в полой башне прозвучал голос, наполнивший её неразборчивым эхом.

— По-моему, — заметил Двацветок, ощущая, что сползает все дальше в дыру, — кто-то крикнул нам, чтобы мы держались.

Ринсвинд произнес ещё одно слово.

— Вряд ли я смогу продержаться хотя бы ещё немного, — добавил волшебник более низким и настойчивым голосом.

— Попытайся.

— Бесполезно. Я чувствую, как моя рука соскальзывает!

Двацветок вздохнул. Придется прибегнуть к крайним мерам.

— Хорошо, — сказал он. — Тогда падай. Мне лично плевать.

— Что? — переспросил Ринсвинд, который настолько удивился, что даже забыл соскользнуть.

— Давай, умирай. Воспользуйся легким выходом.

— Легким?!

— Все, что тебе нужно, — это с воплем улететь вниз и переломать себе все кости, — продолжал Двацветок. — Это может сделать кто угодно. Валяй. Конечно, тебе следует остаться в живых, чтобы произнести Заклинания и спасти Диск. Но не думай об этом. Не надо. Кому какое дело, если все мы сгорим? Давай, думай только о себе. Падай.

Наступило долгое, сконфуженное молчание.

— Не знаю почему, — сказал наконец Ринсвинд, пожалуй, несколько громче, чем нужно, — но с тех пор, как я познакомился с тобой, я, похоже, провожу уйму времени, качаясь на кончиках пальцев над страшными пропастями.

— Под напастями, — поправил Двацветок.

— Под какими напастями? — не понял Ринсвинд.

— Под страшными, — услужливо ответил Двацветок, пытаясь не обращать внимания на то, что его тело медленно, но неумолимо сползает по каменным плитам. — Качаясь под страшными напастями. Ты не любишь высоты.

— Против высоты я ничего не имею, — донесся из темноты голос Ринсвинда. — Высота — нормальная штука. В настоящий момент меня больше занимают пропасти. Знаешь, что я сделаю, когда мы отсюда выберемся?

— Нет, — откликнулся Двацветок, цепляясь пальцами ног за выбоину в каменных плитах и пытаясь удержать себя в неподвижности одной силой воли.

— Я построю себе дом в самой равнинной местности, которую только смогу найти. В нем будет один этаж — первый, я даже сандалии буду носить исключительно на тонкой подошве…

Передний факел преодолел последний виток лестницы, и Двацветок, посмотрев вниз, узрел ухмыляющееся лицо Коэна. Внизу виднелся успокаивающе массивный силуэт Сундука, стремительно несущегося вверх по ступенькам.

— Все в порядке? — спросил Коэн. — Могу я чем-нибудь помочь?

Ринсвинд сделал глубокий вздох.

Двацветок узнал симптомы. Ринсвинд собирался сказать что-нибудь вроде: «Да, у меня тут затылок чешется, пожалуйста, почеши его, когда будешь проходить мимо» или «Нет, я обожаю висеть над бездонной пропастью». Двацветок решил, что это будет последней каплей.

— Вытащи Ринсвинда на лестницу, — быстро вмешался турист.

Волшебник обмяк, и рык оборвался на полуслове.

Коэн поймал его за пояс и, бесцеремонно дернув, поставил на ступеньки.

— Жуткий бардак внизу творится, — словоохотливо сообщил он. — Кто это был?

— А ты не видел, у него… — Ринсвинд сглотнул, — у него были… ну… щупальца там всякие и прочие штуковины?

— Да нет, — ответил Коэн. — Обычные ошметки. Несколько разбросанные, правда.

Ринсвинд посмотрел на Двацветка. Тот покачал головой.

— Просто один волшебник позволил одержать над собой верх… — объяснил Ринсвинд.

Пошатываясь, с ноющими в агонии руками волшебник поднялся с помощью Коэна обратно на крышу и добавил:

— А ты как сюда попал?

Коэн указал на Сундук, который подбежал к Двацветку и откинул крышку, как пес, который знает, что вел себя плохо, но надеется торопливым проявлением привязанности отвести свернутую в трубку газету, утверждающую власть его повелителя.

— Тряско, но быстро, — с восхищением сообщил герой. — И вот что я скажу. Никто даже не пытается остановить тебя.

Ринсвинд взглянул на небо. Там висело множество лун, огромных, изрытых кратерами дисков, которые в добрый десяток раз превосходили размерами крошечный спутник Плоского мира. Волшебник разглядывал их без особого интереса, чувствуя себя вылинявшим и растянутым на разрыв, непрочным, как старая резинка.

Он заметил, что Двацветок пытается установить свой иконограф.

Коэн посмотрел на семерых старших волшебников.

— Странное место для установки статуй, — заметил он. — Никто ж их не видит. Хотя заметь, я не говорю, что они что-то собой представляют. Паршивый скульптор.

Ринсвинд, спотыкаясь, подошел к Верту и осторожно постучал его по груди. Сплошной камень.

«Ну все, — подумал волшебник. — Я очень хочу домой. Погодите, я же дома. Более или менее. Тогда я хочу как следует выспаться, и, возможно, утром все изменится к лучшему».

Его взгляд упал на Октаво, обрисованный крохотными вспышками октаринового пламени. «Ах да», — подумал Ринсвинд.

Он поднял книгу и бездумно пролистал её страницы. Затейливые и витиеватые письмена менялись, преобразовывались прямо на глазах. Казалось, они никак не могут решить, чем им следует быть: они оборачивались то аккуратными, деловыми печатными буквами, то рядами угловатых рун, превращались то в витиеватый китийский заговорный шрифт, то в древние, зловещие и давно забытые пиктограммы, которые состояли исключительно из неприятных рептилиеобразных тварей, проделывающих друг над другом трудные для понимания и весьма болезненные вещи…

Последняя страница была пуста. Ринсвинд вздохнул и заглянул в глубь своего сознания. Заклинание в ответ посмотрело на него.

Он мечтал об этом мгновении, о том, как он наконец-то выселит Заклинание, вступит в полное владение освободившейся головой и выучит всякие мелкие чары, которые до сих пор боялись оставаться у него в мозгу. Почему-то он ожидал, что подобное событие произойдет куда торжественнее.

Но Ринсвинд был вымотан до предела и находился не в том настроении, чтобы терпеть пререкания. Он холодно уставился на Заклинание и ткнул метафорическим пальцем себе за спину.

«Эй ты. Пшло вон отсюда».

Заклинание собралось было поспорить, но благоразумно передумало.

Ринсвинд ощутил покалывание, в глубине его глаз промелькнула голубая вспышка, и волшебника вдруг охватило ощущение пустоты.

Когда же он посмотрел на страницу, она была заполнена рунами. Это его обрадовало: рептилиеобразные картинки были не только невыразимыми, но, возможно, ещё и непроизносимыми. Они напоминали ему о вещах, которые очень трудно будет забыть.

Он тупо смотрел на книгу, пока Двацветок, на которого никто не обращал внимания, суетился вокруг, а Коэн безуспешно пытался содрать с каменных волшебников кольца.

«Мне нужно было что-то сделать, — напомнил себе Ринсвинд. — Но что именно?»

Он открыл книгу на первой странице и начал читать, шевеля губами и обводя указательным пальцем контуры каждой буквы. По мере того как он произносил слова, они беззвучно появлялись в воздухе и загорались яркими красками, дрейфуя на ночном ветерке.

Он перевернул страницу.

Со стороны лестницы послышался гулкий топот — на башню поднимались звезднолобые и простые горожане. Пару раз мелькнули мундиры личной стражи патриция. Пара звезднолобых предприняла нерешительную попытку подобраться к Ринсвинду, которого окружал радужный вихрь букв. Волшебник даже не заметил их, но Коэн вытащил меч, бросил на зачинщиков небрежный взгляд — и те сразу передумали.

Молчание расходилось от согнутой фигуры Ринсвинда, точно круги по луже. Оно каскадами спускалось по башне и расплывалось по клубящейся внизу толпе, перетекало через стены, темным потоком лилось в город и захлестывало лежащие за ним земли.

Над Диском безмолвно висела громадная звезда. В окружающем её небе медленно и бесшумно вращались новые луны.

Единственным звуком был хриплый шепот Ринсвинда, переворачивающего страницу за страницей.

— Ну разве это не увлекательно! — воскликнул Двацветок.

Коэн, который свернул себе сигарету из просмоленных останков её предшественниц, недоуменно взглянул на туриста, так и не донеся окурок до губ.

— Разве что не увлекательно? — переспросил он.

— Вся эта магия!

— Это всего-навсего огоньки, — критически заметил Коэн. — Он даже голубя из рукава достать не может.

— Да, но неужели ты не чувствуешь оккультную потенциальность? — возразил Двацветок.

Коэн вытащил из кисета большую желтую спичку, посмотрел на Верта и нарочито неторопливо чиркнул о его окаменевший нос.

— Послушай, — сказал он Двацветку со всей добротой, на которую был способен, — чего ты ожидаешь? Я давным-давно болтаюсь по свету, уйму магии перевидал, и вот тебе мой совет: если ты все время будешь ходить с разинутым ртом, кто-нибудь обязательно даст тебе в челюсть. Волшебники умирают точно так же, как и все остальные, — проткнешь их и…

Ринсвинд с громким хлопком закрыл книгу, выпрямился и огляделся вокруг.

Дальше случилось вот что.

Ничего.

Чтобы осознать это, людям потребовалось некоторое время. Все инстинктивно пригнулись, ожидая взрыва белого света, искрящегося огненного шара или — в частности Коэн, у которого были довольно умеренные ожидания, — появления нескольких белых голубей и, может быть, слегка помятого кролика.

Ничего получилось очень неинтересным. Иногда вещи не случаются довольно-таки внушительным образом, но Ринсвиндово ничего не смогло бы составить конкуренцию даже самым незначительным из несбывшихся событий.

— И все? — спросил Коэн.

Толпа дружно загудела, и кое-кто из звезднолобых начал сердито поглядывать на волшебника.

Тот устремил на героя затуманенный взор.

— Полагаю, да.

— Но ничего же не случилось.

Ринсвинд тупо посмотрел на Октаво.

— Может, тут имел место какой-то очень тонкий эффект, — с надеждой предположил он. — В конце концов, откуда нам знать, что должно произойти?

— Мы подозревали! — завопил кто-то из звезднолобых. — Магия не действует! Это все иллюзии!

Над крышей дугой взмыл камень и ударил Ринсвинда по плечу.

— Да, — крикнул другой звезднолобый. — Хватайте его!

— Сбросьте с башни!

— Да, хватайте его и бросайте с башни!

Толпа хлынула вперед. Двацветок умиротворяюще поднял руки.

— Я уверен, тут произошла небольшая ошибка, — начал он, но кто-то быстро подставил ему ножку.

— Вот черт, — Коэн бросил окурок, растер его сандалией, вытащил меч и оглянулся, ища взглядом Сундук.

Сундук не бросился на помощь Двацветку. Он стоял, закрывая собой Ринсвинда. Волшебник, как грелку, прижимал к груди Октаво и казался обезумевшим от страха.

Один из звезднолобых бросился на него. Сундук угрожающе поднял крышку.

— Я знаю, почему ничего не вышло, — послышался чей-то голос из задних рядов.

Это была Бетан.

— Неужели? — сморщился ближайший к ней горожанин. — А почему мы должны тебя слушать?

Долю секунды спустя клинок Коэна мягко надавил на его горло.

— Но с другой стороны, — ровным голосом продолжил горожанин, — нам, наверное, следует прислушаться к тому, что хочет поведать эта юная дама.

Пока Коэн медленно поворачивался вокруг своей оси, держа меч наизготовку, Бетан выступила вперед и протянула руку к клубящимся очертаниям Заклинаний, висящих в воздухе вокруг Ринсвинда.

— Вот здесь неправильно. — Она указала на грязно-коричневое пятно, выделяющееся среди пульсирующих, ярких, сверкающих красок. — Должно быть, ты неправильно произнес слово. Давай проверим.

Ринсвинд безмолвно передал ей Октаво.

Она открыла его и вгляделась в страницы.

— Странные письмена. Они все время меняются. А что эта крокодилообразная штука делает с осьминогом?

Ринсвинд заглянул через её плечо и, не подумав, все объяснил ей.

— О-о, — помолчав, спокойно заметила она. — Я и не знала, что крокодилы могут так.

— Это древнее рисуночное письмо, — торопливо сказал Ринсвинд. — Подожди немного, и оно изменится. Заклинания могут воплотиться в любом известном языке.

— А ты не помнишь, где ты читал, когда появился неправильный цвет?

Ринсвинд провел пальцем по странице.

— Думаю, вот здесь. Где двухголовая ящерица делает… то, что она делает.

Двацветок подошел к Бетан с другой стороны. Шрифт, которым было написано Заклинание, плавно изменился.

— Я не могу даже произнести это, — заявила девушка. — Загогулька, загогулька, точка, тире.

— Снежные руны Купумугука, — пояснил Ринсвинд. — По-моему, это должно читаться как «зф».

— Но у тебя ничего не вышло. А если попробовать «сф»?

Они посмотрели на слово. Оно упорно не желало менять цвет.

— Или «шфф»? — предположила Бетан.

— Может, «цфф»? — с сомнением сказал Ринсвинд.

Коричневый цвет, если уж на то пошло, стал ещё более грязным.

— Как насчет «зсфф»? — осведомился Двацветок.

— Не глупи, — отозвался Ринсвинд. — Снежные руны…

Бетан пихнула его локтем в живот и указала на Заклинание.

Висящий в воздухе коричневый контур принял сверкающе-алый цвет.

Книга в руках Бетан задрожала. Ринсвинд схватил девушку за талию, а Двацветка — за шиворот и отскочил назад.

Бетан выронила Октаво, и он, кувыркаясь, полетел на плитки крыши. Но не долетел.

Воздух вокруг Октаво засветился. Книга медленно поднялась, хлопая страницами, как крыльями.

Затем все услышали протяжный, мелодичный звук, похожий на гудение натянутой струны, и Октаво словно взорвался затейливой бесшумной башней света, которая мгновенно расплылась во все стороны, поблекла и исчезла.

Но высоко в небе что-то происходило…

Глава 12

В геологических глубинах огромного мозга Великого А’Туина по нервным путям шириной с крупную транспортную артерию проносились новые мысли. Небесной черепахе не под силу изменить выражение своей чешуйчатой, испещренной метеоритными кратерами морды, однако каким-то не поддающимся объяснению образом на этой морде нарисовалось напряженное ожидание.

Великий А’Туин неотрывно смотрел на восемь сфер, без конца обращающихся вокруг звезды, расположенной на самом берегу пространства.

Эти сферы трескались.

Гигантские куски камня отрывались от них и по длинной спирали спускались к звезде. Небо заполнилось сверкающими осколками.

Из останков одной полой сферы в багровый свет выбралась маленькая небесная черепашка. Она была чуть крупнее астероида, и её панцирь блестел от жидкого желтка.

А ещё на черепашке стояли четыре крошечных небесных слоненка. И на их спинах покоился Диск, пока ещё совсем малюсенький, затянутый дымом и покрытый вулканами.

Великий А’Туин подождал, пока все восемь черепашат освободятся от скорлупы. В конце концов, окруженный ошеломленными черепашатами, Великий А’Туин очень осторожно, чтобы никого не задеть, повернулся и с огромным облегчением отправился в долгое плавание к благословенно прохладным, бездонным глубинам пространства.

Черепашки двинулись следом, вращаясь вокруг своего родителя.

Двацветок восхищенно следил за разыгрывающимся наверху спектаклем. Наверное, у него был лучший обзор, чем у кого бы то ни было на Диске.

Вдруг ему в голову стукнула ужасная мысль.

— Где иконограф? — заозирался он по сторонам.

— Что? — отозвался Ринсвинд, не отрываясь от созерцания неба.

— Иконограф, — повторил Двацветок. — Я должен сделать картинку этого!

— Неужели ты не можешь просто запомнить? — не глядя на него, осведомилась Бетан.

— Я могу забыть.

— А я никогда не забуду, — сказала она. — Это самое прекрасное зрелище, которое я когда-либо видела.

— Да, гораздо лучше, чем голуби и биллиардные шары, — подтвердил Коэн. — Твоя взяла, Ринсвинд. В чем фокус?

— Не знаю, — ответил тот.

— Звезда уменьшается, — заметила Бетан.

До слуха Ринсвинда смутно доносились звуки спора Двацветка и чертика, который жил в коробке и делал картинки. Это был технический спор о глубине изображения и о том, хватит ли у беса красной краски.

Следует отметить, что в настоящий момент Великий А’Туин чувствовал себя очень довольным и счастливым, а такие чувства, заполняя мозг размером с несколько крупных городов, не могут не излучаться наружу. Таким образом, большинство обитателей Диска пребывали сейчас в состоянии духа, достигаемом после целой жизни, посвященной упорной медитации, или после тридцати секунд курения запрещенной законом травки.

«Вот вам и старина Двацветок, — думал Ринсвинд. — Не то чтобы он не ценил красоту, просто он ценит её по-своему. Если поэт, увидев нарцисс, сначала долго на него смотрит, а потом пишет длинную поэму, то Двацветок бросается искать книжку по ботанике. И наступает на нарцисс. Правильно Коэн сказал. Двацветок смотрит на вещи, но под его взглядом все меняется. Включая меня самого, насколько я подозреваю».

В небе поднялось собственное солнышко Диска. Звезда уже уменьшилась в размерах и не могла соперничать с ним. Добрый надежный свет Плоского мира разливался по восхищенному пейзажу, словно море золота.

Или, как обычно утверждают более достойные доверия наблюдатели, словно золотистый сироп.

Конец получился эффектный, но в жизни все устроено иначе, поэтому должно произойти кое-что ещё.

Взять, к примеру, Октаво.

В тот момент когда его накрыл солнечный свет, гримуар захлопнулся и начал падать обратно на башню. И многие из наблюдателей вдруг осознали, что на них летит самая магическая штуковина на Диске.

Чувство блаженства и братской любви испарилось вместе с утренней росой. Ринсвинд и Двацветок были отброшены в сторону ринувшейся вперед толпой — люди толкались и пытались взобраться друг другу на плечи, протягивая к небу руки.

Октаво приземлился прямо в центре орущей толпы. И что-то хлопнуло. Это был решительный хлопок, хлопок, исходящий от крышки, которая в ближайшее время не собирается открываться вновь.

Ринсвинд посмотрел между чьих-то ног на Двацветка.

— Знаешь, что будет дальше? — ухмыляясь, спросил он.

— Что?

— Думаю, когда ты откроешь Сундук, там не окажется ничего, кроме твоего белья.

— О боги.

— Мне кажется, Октаво может сам позаботиться о себе. По правде говоря, Сундук — самое подходящее для него место.

— Наверное. Иногда у меня возникает такое чувство, будто Сундук все-все понимает.

— Я догадываюсь, что ты имеешь в виду.

Они подползли к краю клубящейся толпы, поднялись на ноги, отряхнулись от пыли и направились к лестнице. Их уход никто даже не заметил.

— Что там сейчас делается? — спросил Двацветок, попробовав заглянуть через людские головы.

— Похоже, они пытаются поднять крышку при помощи рычага, — ответил Ринсвинд.

Они услышали короткий хлопок и вопль.

— По-моему, Сундук просто млеет от такого внимания, — заметил Двацветок, когда они начали осторожно спускаться по лестнице.

— Да, наверное, ему стоит почаще выходить из дома и встречаться с людьми, — кивнул Ринсвинд. — А я покамест пойду хлопну пару стаканчиков.

— Прекрасная идея, — одобрил Двацветок. — Я бы тоже чего-нибудь выпил.

Глава 13

Когда Двацветок проснулся, время близилось к полудню. Он никак не мог вспомнить, почему он спит на сеновале и почему на него наброшена чья-то чужая мантия, но проснулся он с одной идеей, занимающей все его мысли.

Ему показалось жизненно важным сообщить о ней Ринсвинду.

Скатившись с сена, он приземлился на Сундук.

— А, ты здесь? Надеюсь, тебе стыдно за себя.

Сундук изобразил полное недоумение.

— Ладно, я хочу причесаться. Открывайся, — приказал Двацветок.

Сундук услужливо откинул крышку. Двацветок порылся среди мешочков-коробочек и, найдя наконец гребень и зеркало, частично поправил урон, полученный за минувшую ночь.

— Полагаю, ты не соизволишь рассказать мне, что ты сделал с Октаво? — пристально посмотрел он на Сундук, закончив прихорашиваться.

Выражение Сундука точно описывалось словом «деревянное».

— Ну и пожалуйста. Пошли.

Двацветок выступил на солнечный свет, который был слегка ярковат по его нынешним запросам, и бесцельно побрел вдоль улицы. Все казалось свежим и новым, даже запахи, но, похоже, мало кто из жителей успел подняться с постели. Ночь выдалась долгой.

Он нашел Ринсвинда у подножия Башни Искусства, где тот надзирал за работой бригады, соорудившей на крыше некое подобие крана и опускающей на землю каменных волшебников. Ринсвинду в этом деле помогал орангутан, но Двацветок пребывал не в том настроении, чтобы удивляться чему бы то ни было.

— А их можно превратить обратно? — полюбопытствовал он.

Ринсвинд оглянулся.

— Что? А, это ты. Нет, скорее всего, нет. Тем более что беднягу Верта уронили. С пяти сотен футов на булыжную мостовую.

— И что ты намерен предпринять?

— Из него получится славный сад камней.

Ринсвинд повернулся и помахал рабочим.

— Ты выглядишь очень бодро, — с легким оттенком упрека заметил Двацветок. — Ты что, совсем не ложился?

— Забавно, но я не смог заснуть, — отозвался Ринсвинд. — Я вышел подышать свежим воздухом и обнаружил, что никто не знает, что делать. Тогда я вроде как собрал народ, — он указал на библиотекаря, который пытался держать его за руку, — и начал все организовывать. Прекрасный день, правда? Воздух как вино.

— Ринсвинд, я решил…

— Знаешь, мне кажется, я мог бы поступить в Университет заново, — оживленно перебил его Ринсвинд. — Думаю, на этот раз мне удастся добиться своего. Я прямо вижу, как вступаю в схватку с магией и добиваюсь на выпускных экзаменах ошеломительного успеха. Говорят, если закончить учебное заведение с отличием, то заработать себе на жизнь очень легко…

— Это хорошо, потому что…

— К тому же теперь, когда все крупные местные шишки украсили собой крыльцо, наверху освободилась куча мест…

— …Я уезжаю домой.

— …Смышленый парень, повидавший мир, может… что?

— У-ук?

— Я сказал, что уезжаю домой, — повторил Двацветок, ненавязчиво и вежливо отпихивая библиотекаря, который порывался искать на нем вшей.

— Куда домой? — изумленно спросил Ринсвинд.

— Домой, домой. В мой дом. Туда, где я живу, — застенчиво объяснил Двацветок. — За море. Ну, ты знаешь. Откуда я приехал. Пожалуйста, прекрати.

— О-о.

— У-ук?

Наступило молчание.

— Понимаешь, — добавил Двацветок, — прошлой ночью мне пришло в голову, я подумал, в общем, путешествовать — это, конечно, прекрасно, но можно получить массу удовольствия от сознания, что ты где-то побывал. Ну, наклею картинки в альбом, буду вспоминать…

— Правда?

— У-ук?

— О да. Можно сколько угодно носиться по свету и посещать всякие города, но главное — отправиться потом туда, где у тебя будет возможность вспомнить ту кучу вещей, которые ты повидал. Ты нигде не побываешь по-настоящему, пока не вернешься домой. Кажется, я именно это имел в виду.

Ринсвинд прогнал эту тираду у себя в голове. Во второй раз она не стала понятнее.

— О-о, — повторил он. — Что ж, хорошо. Если ты так на это смотришь… И когда же ты уезжаешь?

— Скорее всего, сегодня. В гавани наверняка найдется какой-нибудь корабль, которому будет со мной по пути.

— Ты прав, — неуклюже согласился Ринсвинд.

Он посмотрел себе на ноги. Взглянул на небо. Прочистил горло.

— Мы кое-что пережили вместе, а? — сказал Двацветок, подталкивая его в ребра.

— Ага, — подтвердил Ринсвинд, выдавливая на лицо некое подобие улыбки.

— Ты случаем не расстроился?

— Кто? Я? — возмутился Ринсвинд. — О боги, нет, конечно. У меня ещё тысяча дел.

— Ну, тогда все в порядке. Слушай, пойдем позавтракаем, а потом можно прогуляться к докам.

Ринсвинд угрюмо кивнул, повернулся к своему помощнику и вытащил из кармана банан.

— Самое главное я тебе объяснил, так что принимай командование, — пробормотал он.

— У-ук.

На самом деле в гавани не оказалось ни одного корабля, место назначения которого находилось бы где-нибудь поблизости от Агатовой империи. Однако это было чисто теоретическое препятствие, потому что Двацветок просто выкладывал золотые монеты в ладонь первого попавшегося капитана с более или менее чистого судна, пока тот внезапно не осознал, что планы его неожиданно изменились.

Ринсвинд болтался по набережной, ожидая, когда Двацветок закончит отсчитывать капитану сумму, примерно в сорок раз превышающую стоимость его посудины.

— Ну что ж, все улажено, — сказал турист. — Он довезет меня до Коричневых островов, а там я спокойно пересяду на другой корабль.

— Замечательно, — отозвался Ринсвинд.

Двацветок погрузился в раздумья, после чего открыл Сундук, вытащил оттуда мешочек с золотом и спросил:

— Ты Коэна и Бетан не видел?

— По-моему, они пошли жениться, — ответил Ринсвинд. — Я слышал, как Бетан говорила, что это произойдет сейчас или никогда.

— Ладно, когда увидишь их, передай вот это, — продолжал Двацветок, протягивая ему мешочек. — Я, конечно, понимаю, что новый дом дорого стоит, но…

Двацветок так и не понял всю пропасть, разделяющую обменные курсы обеих валют. На сумму, содержащуюся в мешочке, Коэн с легкостью мог обзавестись небольшим королевством.

— Отдам при первом же удобном случае, — пообещал Ринсвинд и, к собственному удивлению, осознал, что действительно собирается это сделать.

— Прекрасно. Я и тебе подарок приготовил.

— О, в этом нет…

Двацветок порылся в Сундуке, вытащил большой мешок и переложил в него одежду, деньги и иконограф. В конце концов Сундук полностью опустел. В последнюю очередь Двацветок переложил сувенирную музыкальную шкатулку-сигаретницу с оклеенной раковинами крышкой, заботливо завернутую в мягкую бумагу.

— Он в твоем распоряжении, — объявил турист, закрывая Сундук. — Мне он, по правде говоря, больше не понадобится. Да и на шкаф он не поместится.

— Что?

— Он тебе не нужен?

— Ну, я… разумеется, но… он твой. Он следует за тобой, а не за мной.

— Сундук, — сказал Двацветок, — это Ринсвинд. Ты теперь принадлежишь ему, понял?

Сундук медленно выпустил ноги, неспешно повернулся и взглянул на волшебника.

— По-моему, на самом деле он не принадлежит никому, кроме себя самого, — заметил Двацветок.

— Ага, — нерешительно отозвался Ринсвинд.

— Ну, тогда все. — Двацветок протянул ему руку. — До свидания, Ринсвинд. Я пошлю тебе открытку, когда вернусь домой. Или ещё что-нибудь.

— Да. Когда будешь проезжать мимо, загляни в Университет. Там всегда будут знать, где я.

— Хорошо. Что ж. Тогда все.

— Да, это уж точно все.

— Да.

— Угу.

Двацветок поднялся на корабль, и нетерпеливо ожидавшая отправления команда подняла трап.

Барабан, задающий гребцам ритм, начал отбивать удар за ударом, и приведенный в движение корабль медленно выплыл в мутные воды Анка, вернувшиеся к своему прежнему уровню. Там, подхваченный приливом, он развернулся в сторону открытого моря.

Ринсвинд провожал судно глазами, пока оно не превратилось в маленькую точку. Затем посмотрел на Сундук. Тот в ответ уставился на него.

— Знаешь что? — сказал волшебник. — Вали отсюда. Я дарю тебя тебе, понял?

Он повернулся и пошел прочь. Через несколько секунд у него за спиной затопотали маленькие ножки. Ринсвинд резко обернулся.

— Я же сказал, ты мне не нужен! — рявкнул он, пиная Сундук.

Сундук поник. Ринсвинд зашагал дальше.

Пройдя несколько ярдов, он остановился и прислушался. Сзади не доносилось ни единого звука. Оглянувшись, он увидел, что Сундук с каким-то пришибленным видом стоит там, где его бросили. Ринсвинд немного подумал.

— Ну ладно, — вздохнул он. — Пошли.

Он двинулся к Университету. Немного подумав, Сундук принял решение, снова выпустил ноги и потопал следом за волшебником. Особого выбора у него не было.

Они прошли по набережной и направились к центру города, две точки на постепенно удаляющемся пейзаже, на котором, когда перспектива расширилась, появился крошечный кораблик, начинающий свой путь через широкое зеленое море, которое представляет собой лишь часть сверкающего океана, опоясывающего окутанный облаками Диск, покоящийся на спинах четырех гигантских слонов, стоящих на панцире огромной черепахи.

Которая вскоре превратилась в сверкающую среди звезд точку — и исчезла.

Книга III Посох и шляпа

Много лет назад я увидел в Бате очень полную американку, которая быстро-быстро тащила за собой громадный клетчатый чемодан на маленьких постукивающих колесиках. Колесики цеплялись за трещины в асфальте и наделяли чемодан самостоятельной жизнью. Так на свет появился Сундук. Огромное спасибо этой американке и людям, которые работают в таких местах, как компания «Силовой кабель» в штате Небраска, и не получают достаточной поддержки.

В этой книге нет карты. Можете нарисовать её сами.

И придет восьмой сын восьмого сына, и покачнется Плоский мир, и поскачут по земле четыре всадника (увы, без лошадей, ибо их увел какой-то ворюга) Абракалипсиса.

А крайний, как всегда, Ринсвинд, самый неумелый волшебник на Диске…

* * *

Жил-был один человек, и было у него восемь сыновей. Если не считать этого факта, то человек сей был не более чем точкой на странице Истории. Печально, но вот и все, что можно сказать о некоторых людях.

Восьмой сын вырос, женился, и у него тоже родилось восемь сыновей, а поскольку для восьмого сына восьмого сына существует лишь одна подходящая профессия, то он стал волшебником. И сделался он мудрым и могущественным (или просто могущественным), и носил остроконечную шляпу, и на этом все закончилось бы…

Во всяком случае, должно было закончиться.

Но вопреки магическому Закону и всем разумным доводам — если не считать доводов сердца, в которых много теплоты и беспорядка и мало, гм, разума, — он оставил волшебные стены, влюбился и женился (причём, не обязательно в вышеуказанном порядке).

И у него родилось семь сыновей, каждый из которых с колыбели был как минимум таким же могущественным, как любой другой волшебник в этом мире. А затем у него родился восьмой сын… Волшебник в квадрате. Источник чудес. Чудесник.

Над песчаными обрывами грохотал летний гром. Далеко внизу море шумно обсасывало гальку, словно беззубый старикашка, которому дали леденец. В потоках восходящего воздуха лениво парило несколько чаек, ожидая каких-нибудь событий.

А отец волшебников сидел на краю обрыва среди кустов и шумящей морской травы, баюкал на руках ребенка и глядел на море.

В сторону материка двигалась взлохмаченная черная туча, и тот свет, который она толкала впереди себя, был похож на густой сироп, как это бывает перед по-настоящему сильной грозой.

Волшебник, за спиной которого внезапно наступила тишина, обернулся и поднял покрасневшие от слез глаза на высокую фигуру в черном одеянии и с капюшоном на голове.

— ИПСЛОР КРАСНЫЙ? — уточнила фигура голосом гулким, как пещера, и насыщенным, как нейтронная звезда.

Ипслор ухмыльнулся ужасной ухмылкой внезапно обезумевшего человека и продемонстрировал Смерти дитя.

— Мой сын, — сообщил он. — Я назову его Койн.

— ИМЯ НЕ ХУЖЕ ЛЮБОГО ДРУГОГО, — вежливо отозвался Смерть.

Его пустые глазницы уставились на маленькое круглое личико, погруженное в сон. Вопреки слухам, Смерть вовсе не жесток — просто он ужасно, ужасно хорошо выполняет свою работу.

— Ты забрал его мать, — проговорил Ипслор. Этот была сухая констатация факта, в которой не чувствовалось никакой злобы.

От дома Ипслора, что стоял в долине над обрывом, остались одни дымящиеся руины, и поднимающийся ветер уже разносил по шуршащим дюнам хрупкие ошметки пепла.

— ВООБЩЕ-ТО, ЭТО БЫЛ НЕ Я, А СЕРДЕЧНЫЙ ПРИСТУП, — утешил его Смерть. — БЫВАЮТ И ХУДШИЕ СПОСОБЫ ОТПРАВИТЬСЯ НА ТОТ СВЕТ. МОЖЕШЬ МНЕ ПОВЕРИТЬ.

Ипслор посмотрел на море.

— Вся моя магия не смогла спасти её.

— ЕСТЬ МЕСТА, КУДА ДАЖЕ МАГИЯ НЕ СМЕЕТ ПРОНИКНУТЬ.

— А теперь ты пришел за ребенком?

— НЕТ. У РЕБЕНКА СВОЯ СУДЬБА. Я ПРИШЕЛ ЗА ТОБОЙ.

— А-а.

Волшебник поднялся на ноги, осторожно положил спящего мальчика на редкую траву и взял лежавший рядом длинный посох. Тот был сделан из какого-то черного металла, покрытого сеткой серебряных и золотых резных узоров, которые придавали посоху пышный и зловеще безвкусный вид. Металл назывался октирон и был магическим по самой своей сути.

— Знаешь, ведь это я его выковал, — похвастался Ипслор. — Все говорят, что из металла посох сделать нельзя, что посох должен быть из дерева, но эти люди ошибаются. Я вложил в него большую часть своей души. И подарю его ребенку.

Он с любовью провел ладонью по посоху, который отозвался слабым звоном.

— Вложил в него большую часть своей души, — повторил волшебник.

— ХОРОШИЙ ПОСОХ, — заметил Смерть.

Ипслор поднял посох в воздух и посмотрел на своего восьмого сына. Младенец загукал.

— Она хотела дочку, — проговорил волшебник.

Смерть пожал плечами. Ипслор бросил на него взгляд, в котором сочетались замешательство и ярость.

— Кто же он такой на самом деле?

— ВОСЬМОЙ СЫН ВОСЬМОГО СЫНА ВОСЬМОГО СЫНА, — ответил Смерть, ничуть не прояснив ситуацию.

Ветер дергал за одежду и гнал над головами черные тучи.

— И кем же он станет?

— ЧУДЕСНИКОМ. ТЫ И САМ ЭТО ПРЕКРАСНО ЗНАЕШЬ.

Словно по команде, над землей прокатился гром.

— Но какова будет его судьба? — крикнул Ипслор, перекрывая вой поднимающейся бури.

Смерть снова пожал плечами. У него это здорово получалось.

— ЧУДЕСНИКИ САМИ ТВОРЯТ СВОИ СУДЬБЫ. МИРСКИЕ ДЕЛА МАЛО ИХ ЗАБОТЯТ.

Ипслор оперся о посох и начал барабанить по набалдашнику пальцами, по-видимому, плутая в лабиринте собственных мыслей. Его левая бровь подергивалась.

— Нет, — тихо промолвил он. — Нет. Судьбу для него сотворю я.

— Я БЫ ТЕБЕ НЕ СОВЕТОВАЛ.

— Молчи! И слушай. Это они вынудили меня уйти — они, со своими книгами, ритуалами и Законом! Они называли себя волшебниками, но у каждого из них во всем его жирном теле было меньше магии, чем в одном моем мизинце! Изгнали! Меня! За то, что я проявил хоть какие-то человеческие черты! А что есть человек без любви?

— ВЫМИРАЮЩИЙ ВИД, — ответствовал Смерть. — И ТЕМ НЕ МЕНЕЕ…

— Слушай! Они заставили нас укрыться здесь, на краю света, и это убило её! Они попытались отобрать мой посох! Ипслор уже орал во всю глотку, перекрикивая рев ветра.

— Что ж, у меня ещё осталась кое-какая сила, — рычал он. — И я говорю, мой сын поступит в Незримый Университет и будет носить шляпу аркканцлера, и все волшебники преклонятся перед ним! Он покажет им, что лежит в самых сокровенных глубинах их сердец. Их трусливых, жадных душонок. Он будет править судьбой мира, и ни один маг на Диске не сможет сравниться с ним.

— ОШИБАЕШЬСЯ.

Самое странное, что спокойный ответ Смерти заглушил собой завывание бури. На мгновение это вернуло Ипслору разум.

Волшебник неуверенно покачался взад-вперед и уточнил:

— Что-что?

— Я СКАЗАЛ «ОШИБАЕШЬСЯ». НИЧТО НЕ ОКОНЧАТЕЛЬНО. НИЧТО НЕ АБСОЛЮТНО. КРОМЕ МЕНЯ, РАЗУМЕЕТСЯ. НЕБРЕЖНОЕ ОБРАЩЕНИЕ С СУДЬБОЙ МОЖЕТ ПРИВЕСТИ МИР К ГИБЕЛИ. У ДИСКА ДОЛЖЕН ОСТАТЬСЯ ШАНС НА СПАСЕНИЕ, ХОТЯ БЫ НИЧТОЖНЫЙ. ЮРИСТЫ, ЗАЩИЩАЮЩИЕ ПРАВА РОКА, ТРЕБУЮТ, ЧТОБЫ В КАЖДОМ ПРОРОЧЕСТВЕ ОСТАВАЛАСЬ ЛАЗЕЙКА.

Ипслор уставился на неумолимое лицо Смерти.

— То есть я должен дать им шанс?

— ДА.

«Тук-тук-тук», — забарабанили пальцы Ипслора по металлу посоха.

— Тогда они получат свой шанс, — согласился наконец волшебник. — Если ад покроется льдом.

— НЕТ. ДАЖЕ ПУТЕМ УМАЛЧИВАНИЯ МНЕ НЕ ДОЗВОЛЕНО СООБЩАТЬ, КАКАЯ ТЕМПЕРАТУРА ХАРАКТЕРНА ДЛЯ ТОГО СВЕТА.

— Тогда… — Ипслор заколебался. — Они получат свой шанс, если мой сын откажется от своего посоха.

— НИ ОДИН ВОЛШЕБНИК ДОБРОВОЛЬНО НЕ ОТКАЖЕТСЯ ОТ СВОЕГО ПОСОХА, — возразил Смерть. — ОН СЛИШКОМ ТЕСНО СВЯЗАН С ЭТИМ МАГИЧЕСКИМ ПРЕДМЕТОМ.

— Однако ты должен признать, что такое возможно.

Смерть задумался над утверждением. Он не привык, чтобы ему говорили, что он должен, а чего — нет, но решил не заострять на этом внимания.

— СОГЛАСЕН, — кивнул он.

— Для тебя это достаточно ничтожный шанс?

— ПРИЕМЛЕМО МИКРОСКОПИЧЕСКИЙ.

Ипслор немного расслабился и почти нормальным голосом заявил:

— Знаешь, я не жалею о содеянном. Будь у меня вторая жизнь, я бы прожил её точно так же. Дети — вот наша надежда на будущее.

— НАДЕЖДЫ НА БУДУЩЕЕ НЕ СУЩЕСТВУЕТ, — возразил Смерть.

— А что ж оно тогда нам готовит?

— МЕНЯ.

— Я имею в виду, помимо тебя?

Смерть посмотрел на него озадаченным взглядом.

— ПРОСТИ, НЕ ПОНЯЛ?

Рев бури у них над головами достиг апогея. Мимо задом наперед пролетела чайка.

— Я всегда хотел знать, — горько проговорил Ипслор, — что в этом мире есть такого, из-за чего стоит жить?

Смерть обдумал его вопрос и наконец ответил:

— КОШКИ. КОШКИ — ЭТО ХОРОШО.

— Будь ты проклят!

— МЕНЯ МНОГИЕ ПРОКЛИНАЛИ, — ровным голосом откликнулся Смерть.

— Сколько у меня осталось времени?

Смерть выудил из сокровенных глубин своего одеяния большие песочные часы. Их колбы были заключены между черными с золотом пластинами, и почти весь песок перетек вниз.

— О, ОКОЛО ДЕВЯТИ СЕКУНД.

Ипслор выпрямился во весь свой по-прежнему внушительный рост и протянул сверкающий металлический посох сыну. Тот выпростал из-под одеяла похожую на маленького розового крабика ручку и крепко схватил подарок.

— Тогда пусть я буду первым и последним в истории этого мира волшебником, который передаст свой посох восьмому сыну, — медленно и звучно проговорил Ипслор. — И я поручаю ему использовать этот посох…

— НА ТВОЕМ МЕСТЕ Я БЫ ПОТОРОПИЛСЯ…

— …На все сто процентов, — продолжал Ипслор, — и стать могущественнейшим…

Молния, с визгом вырвавшаяся из самого сердца тучи, врезалась в вершину шляпы волшебника, потрескивая пробежала по его руке, промелькнула по посоху и ударила в ребенка.

Волшебник исчез, оставив за собой струйку дыма. Посох полыхнул сначала зеленым пламенем, потом белым, а затем просто раскалился докрасна. Малыш улыбнулся во сне.

Когда раскаты грома стихли вдали, Смерть медленно нагнулся и взял ребенка на руки. Тот открыл глаза.

Они сияли золотистым светом. Впервые в… За неимением лучшего слова придется назвать это жизнью. Так вот, впервые в своей жизни Смерть обнаружил, что смотрит в глаза, взгляд которых ему трудно вынести. Они как будто фокусировались в точке, которая находилась где-то внутри его черепа. «Я не хотел… — произнес голос Ипслора откуда-то из воздуха. — Он не пострадал?»

— НЕТ. — Смертьнаконец нашел в себе силы оторваться от всезнающей улыбки младенца. — ОН ВОБРАЛ В СЕБЯ ЭНЕРГИЮ МОЛНИИ. ОН ЧУДЕСНИК. ЭТО ДЛЯ НЕГО ПУСТЯК. А ТЕПЕРЬ… ТЫ ПОЙДЕШЬ СО МНОЙ.

«Нет!»

— ДА. ВИДИШЬ ЛИ, ТЫ МЕРТВ. — Смерть оглянулся в поисках колышущейся тени Ипслора и не смог её обнаружить. — ГДЕ ТЫ?

«В посохе».

Смерть оперся на косу и вздохнул.

— ГЛУПО. Я ЖЕ МОГУ ЛЕГКО ИЗВЛЕЧЬ ТЕБЯ ОТТУДА.

«Не можешь. Не уничтожив посох, — возразил голос Ипслора, и Смерти показалось, что в нем появились какие-то новые, густые, торжествующие нотки. — Теперь, когда малыш принял мой дар, ты не можешь уничтожить посох, не уничтожив младенца. А для этого нужно изменить ход вещей. Моё последнее волшебство. По-моему, довольно ловко».

Смерть потыкал посох пальцем. Посох начал потрескивать, и по нему самым бесстыжим образом забегали искры.

Как ни странно, Смерть не особенно разозлился. Злость — это эмоция, но для эмоций требуются железы, а Смерти железы ни к чему, поэтому ему нужно было очень уж завестись, чтобы разозлиться. Но легкое раздражение он все же испытал. Он снова вздохнул. Люди не раз пытались проделать подобные штучки. С другой стороны, за этим довольно интересно наблюдать, и, по крайней мере, данный фокус был чуть более оригинальным, чем обычная символическая игра в шахматы, которой Смерть всегда побаивался, поскольку никак не мог запомнить, как ходит конь.

— ТЫ ТОЛЬКО ОТТЯГИВАЕШЬ НЕИЗБЕЖНОЕ, — предупредил он.

«В этом и заключается жизнь».

— НО ЧЕГО ТЫ НАДЕЕШЬСЯ ДОБИТЬСЯ?

«Я останусь рядом с сыном. Буду учить его, хотя он и не узнает об этом. Буду направлять его разум. И, когда он повзрослеет, буду направлять его шаги».

— НО СКАЖИ, — вопросил Смерть, — КУДА ТЫ НАПРАВИЛ ОСТАЛЬНЫХ СВОИХ СЫНОВЕЙ?

«Я выгнал их из дома. Они осмелились спорить со мной, не желали слушать то, чему я их учил. Но этот малыш меня послушает».

— РАЗУМНО ЛИ ЭТО?

Посох ничего не ответил. Лежащий рядом мальчик усмехнулся при звуке голоса, который он один мог слышать.

Невозможно найти аналогию тому, каким образом Всемирная черепаха Великий A’Tyин движется на фоне галактической ночи. Когда ваша длина составляет десять тысяч миль, а панцирь изрыт метеоритными кратерами и покрыт льдом комет, единственное, на кого вы можете походить, — это на себя самого.

Итак, Великий А’Туин медленно плыл в межзвездных глубинах, словно самая большая из всех когда-либо существовавших черепах. Он нес на своем панцире четырех громадных слонов, на чьих спинах покоился огромный, сверкающий, окруженный Краепадом диск Плоского мира, существовавшего либо благодаря какому-то немыслимому выверту на кривой вероятности, либо потому, что богам тоже присуще чувство юмора.

Чувство юмора, которым немногие люди могут похвастаться.

Неподалеку от берегов Круглого моря, в древнем, раскинувшемся на многие мили городе Анк-Морпорке, на бархатной подушке, лежащей на полке на одном из верхних этажей Незримого Университета, покоилась шляпа.

Это была хорошая шляпа. Просто отличная шляпа.

Разумеется, она была остроконечной, с широкими волнистыми полями, но, только покончив с этими основополагающими деталями, её изготовитель по-настоящему взялся за дело. Шляпа была украшена золотым кружевом, жемчугом, полосками самого что ни на есть настоящего дурностая^[18], сверкающими анкскими камнями^[19], невероятно безвкусными блестками и кольцом из октаринов.

Поскольку на данный момент октарины не окружало сильное магическое поле, камни были тусклыми и походили на довольно плохонькие бриллианты.

В Анк-Морпорк пришла весна. Это не было заметно с первого взгляда, но существовал ряд признаков, которые истинные знатоки замечали с первого взгляда. К примеру, пена на реке Анк, на этом величественном, широком, медленном водном пути, который служил двуединому городу резервуаром, канализационным коллектором и зачастую моргом, приобрела радужно-зеленый цвет. Окосевшие городские крыши покрылись матрасами и подушками — это горожане выставили зимние постельные принадлежности просушиться на слабеньком солнышке. В глубине затхлых подвалов выгибались и стонали балки, сок в которых отзывался на извечный зов корней и леса. Птицы вили гнезда среди водосточных труб и карнизов Незримого Университета, хотя необходимо отметить: как бы велика ни была нехватка мест для гнездования, ни одна птица ни разу не устроила гнездо в зазывно открытых ртах выстроившихся вдоль крыши горгулий-водометов — к большому разочарованию последних.

Нечто вроде весны пришло даже в древний Университет. Наступил День Мелких Богов, и волшебники должны были избрать себе нового аркканцлера.

Ну, не совсем избрать, поскольку волшебники не очень-то жалуют все эти унизительные затеи с голосованием. К тому же хорошо известно, что аркканцлеры избираются согласно воле богов, а в этом году можно было биться об заклад, что боги поспособствуют избранию старого Виррида Шатогуся, который был неплохим малым и много лет терпеливо ждал своей очереди.

Аркканцлер Незримого Университета был официальным главой всех волшебников на Диске. Некогда это означало, что он наиболее могуществен в обращении с магией, но в нынешние, спокойные времена старшие волшебники имели склонность рассматривать магию как нечто недостойное. Они обычно предпочитали управленческую работу, которая была безопаснее и доставляла почти столько же удовольствия, да ещё позволяла участвовать в званых обедах.

Одним словом, долгий день шёл своим чередом. Шляпа лежала на выцветшей подушке в апартаментах Шатогуся, а сам Шатогусь сидел в ванне перед камином и намыливал бороду. Другие волшебники дремали над фолиантами или неспешно прохаживались по саду, чтобы нагулять аппетит перед предстоящим вечером пиршеством. Примерно дюжина шагов позволяла нагулять буквально бешеный аппетит.

В Главном зале подчиненные дворецкого устанавливали длинные столы и скамьи под вырезанными из камня и нарисованными взглядами двух сотен прежних аркканцлеров. В сводчатом лабиринте кухонь… ну, здесь воображению не нужна подмога. Оно должно охватывать потоки жира, жара и криков, целых жареных быков, бочонки икры, цепочки сосисок, протянутые, словно бумажные гирлянды, от стенки к стенке, и самого шеф-повара, который трудился в одном из холодильников, внося завершающие штрихи в модель Университета, вырезанную почему-то из сливочного масла. Он изготавливал такую модель каждый раз, когда в Университете случался праздник. Лебеди из масла, здания из масла, целые зверинцы из прогорклого желтого жира — все это доставляло шеф-повару такое удовольствие, что ни у кого не хватало духу сказать ему, чтобы он завязывал.

Дворецкий бродил в лабиринте подвалов, среди бочонков, разливая вино по бутылкам и пробуя его.

Состояние ожидания распространилось даже на ворон, обитающих на крыше Башни Искусства, которая имела в высоту восемьсот футов и была, по слухам, самым древним зданием в мире. Её осыпающиеся каменные стены возносили высоко над городскими крышами пышный миниатюрный лесок, в котором возникли совершенно новые виды жуков и мелких млекопитающих. Поскольку в нынешние дни люди редко поднимались на башню — ввиду её неприятной склонности раскачиваться на ветру, — она находилась полностью в распоряжении ворон. И сейчас черные птицы летали вокруг неё в некотором возбуждении, словно мошкара перед бурей. Пора бы кому-нибудь внизу обратить на них внимание.

Вот-вот случится нечто ужасное.

Но вы-то это понимаете, не так ли?

Вы не единственный.

— И что в них вселилось? — прокричал Ринсвинд, перекрывая царящий в библиотеке гвалт.

Библиотекарь пригнулся, уворачиваясь от переплетенного в кожу гримуара, который вылетел с полки, но резко остановился, задержанный прикованной к шкафу цепью. Нырнув вниз, библиотекарь перекатился и приземлился на «Малефисиево введение въ демонологию», которое без устали подпрыгивало на своей кафедре.

— У-ук, — сказал он.

Ринсвинд уперся плечом в подрагивающую книжную полку и коленями запихнул на место шелестящие гримуары. Шум стоял жуткий.

Магические книги обладают чем-то вроде собственной жизни. У некоторых её даже в избытке. К примеру, первое издание Некротеликомникона приходится хранить между железными пластинами. «Истенное искуство леветации» провело последние полторы сотни лет наверху, на чердаке, а «Свот сексуальной магеи Же Форджа» лежит в корыте со льдом в отдельной комнате, и строгое правило гласит, что его могут читать только волшебники, достигшие восьмидесяти лет и, по возможности, мертвые.

Но даже повседневные гримуары и инкунабулы ерзали и нервничали, точно обитатели курятника, когда что-то вонючее скребется под дверью. Из-под закрытых переплетов доносилось приглушенное царапанье, словно там резвились когти.

— Что ты сказал? — крикнул Ринсвинд.

— У-ук^[20].

— Точно!

В качестве почетного помощника библиотекаря Ринсвинд продвинулся лишь немногим дальше основ индексирования книг и хождения за бананами, так что он искренне восхищался тем, как библиотекарь ковыляет среди подрагивающих полок, тут проводя черной кожистой ладошкой по трепещущему переплету, там ободряя перепуганную энциклопедию несколькими успокаивающими звуками.

Через какое-то время библиотека начала затихать, и Ринсвинд почувствовал, что его спинные мускулы потихоньку расслабляются.

Однако то был непрочный покой. Страницы то и дело шелестели. С отдаленных полок доносилось зловещее поскрипывание переплетов. После приступа паники библиотека стала такой же настороженной и пугливой, как длиннохвостая кошка на фабрике по производству кресел-качалок.

Библиотекарь приковылял по проходу обратно. На его лице, в которое могла влюбиться разве что шина от грузовика, играла вечная легкая усмешка, но по тому, как орангутан заполз в свое гнездышко под столом и спрятал голову под одеяло, Ринсвинд понял, что тот крайне обеспокоен.

Но рассмотрите Ринсвинда повнимательнее, пока он вглядывается в окружающие угрюмые полки. На Диске существует восемь уровней волшебства; по истечении шестнадцати лет обучения Ринсвинд не поднялся даже до первого. По сути дела, согласно вполне обоснованному мнению некоторых его наставников, он не способен был дойти даже до нулевого уровня, присущего нормальным людям с самого рождения. Кроме того, было высказано предположение, что когда Ринсвинд умрет, средняя способность человеческой расы к усвоению оккультных наук резко повысится.

Ринсвинд высок и тощ, его подбородок украшает общипанная бороденка из тех, которые носят люди, обделенные природой искусством носить бороды. Он одет в темно-красный балахон, который видел лучшие дни, а возможно, и лучшие десятилетия. Но вы сразу узнаете в нем волшебника, потому что Ринсвинд носит остроконечную шляпу с волнистыми полями, на которой кто-то, кто владеет орфографией ещё хуже, чем иголкой, большими серебряными буквами вышил: «Валшэбник». Сверху шляпу венчает звезда, потерявшая большую часть блесток.

Нахлобучив шляпу на голову, Ринсвинд протиснулся в старинные двери библиотеки и вылез на золотистый дневной свет. Снаружи царили тишина и покой, нарушаемые лишь истерическим карканьем ворон, кружащих вокруг Башни Искусств.

Ринсвинд какое-то время наблюдал за ними. Университетские вороны — не из робкого десятка. Их не так-то легко вывести из равновесия…

С другой стороны…

…Небо было мирного бледно-голубого цвета с золотистым оттенком, и несколько пушистых облачков высоко над головой отливали розовым в удлиняющихся лучах солнца. Старые каштаны в четырехугольном внутреннем дворе вовсю цвели. Из открытого окна доносились звуки скрипки, на которой играл какой-то студент-волшебник — причём, играл довольно плохо. Вряд ли подобную картину можно назвать зловещей.

Ринсвинд прислонился спиной к теплым камням стены. И заорал.

Здание била дрожь. Он почувствовал, как она передается его ладони и поднимается по рукам — едва уловимая пульсация, причём именно на той частоте, которая присуща неконтролируемому ужасу. Сами камни были напуганы.

Услышав слабое позвякивание, Ринсвинд в страхе посмотрел вниз. Декоративная крышка люка откинулась, и из дыры высунулись усы одной из университетских крыс. Выбравшись наружу, она бросила на Ринсвинда отчаянный взгляд и пробежала мимо. За ней последовали дюжины её соплеменниц. Некоторые из крыс были одеты в нарядные одежки, но сие зрелище в Университете никого не удивляло — высокий уровень фоновой магии проделывает с генами удивительные вещи.

Оглянувшись по сторонам, Ринсвинд увидел вокруг себя ручейки серых тел, устремляющиеся к наружной стене. Рядом с ухом зашелестел плющ, и несколько крыс, бесстрашно прыгнув на плечо Ринсвинда, соскользнули по его балахону. Во всех остальных отношениях они полностью проигнорировали волшебника, что, опять-таки, было неудивительно. Ринсвинда игнорировало большинство существ.

Он повернулся, бросился в здание Университета и бежал, взбивая коленями подол балахона, пока не достиг кабинета казначея. Он забарабанил в дверь кулаками, и та со скрипом отворилась.

— А-а. Ты, гм, Ринсвинд, если не ошибаюсь? — без особого энтузиазма проговорил казначей. — Ну, в чем дело?

— Мы тонем!

Какое-то время казначей непонимающе таращился на волшебника. Казначея звали Лузган. Он был высоким, жилистым и выглядел так, словно все предыдущие жизни прожил в облике лошади и ему едва-едва удалось избежать той же участи в жизни теперешней. У общающихся с ним людей создавалось устойчивое впечатление, что он смотрит на них зубами.

— Тонем?

— Ну да! Крысы бегут из Университета!

Казначей смерил Ринсвинда ещё одним взглядом.

— Ты заходи, заходи, — мягко пригласил он.

Ринсвинд вместе с ним пересек темную комнату с низким потолком и выглянул в окно. Оно выходило на сад и раскинувшуюся за ним реку, мирно сочащуюся к морю.

— Ты случайно, гм, не перегибаешь? — осведомился казначей.

— Перегибаю? — с виноватым видом переспросил Ринсвинд.

— Видишь ли, это здание, — сообщил казначей и, как поступают большинство волшебников, столкнувшихся с головоломной загадкой, принялся сворачивать себе сигарету, — а не корабль. Знаешь, иногда их можно отличить. По отсутствию дельфинов, резвящихся у носа, по недостаче бортов. Вероятность того, что мы пойдем ко дну, крайне мала. Иначе, гм, нам пришлось бы спустить команду в сараи и грести к берегу. Гм?

— Но крысы…

— Наверное, в гавань пришел корабль с зерном. Какой-то, гм, весенний ритуал.

— А ещё я почувствовал, что здание дрожит, — несколько неуверенно доложил Ринсвинд.

Здесь, в тихой комнатушке с камином, в котором потрескивал огонь, происшедшее казалось, мягко сказать, нереальным.

— Случайные толчки. Может, гм, Великий А’Туин икнул. Так что, гм, возьми себя в руки. Ты сегодня ничего не пил?

— Нет!

— Гм. А хочешь?

Лузган неслышными шагами подошел к буфету из темного дуба, вытащил пару бокалов и наполнил их водой из кувшина.

— В это время дня у меня лучше всего получается шерри, — заметил он, простирая руки над стаканами. — Тебе, гм, какое — сладкое или сухое?

— Гм, нет, — помотал головой Ринсвинд. — Возможно, ты прав. Наверное, мне стоит немножко отдохнуть.

— Хорошая мысль.

Ринсвинд брел по промозглым каменным коридорам. Время от времени он прикасался рукой к стене и вроде как прислушивался, но потом качал головой.

Пересекая внутренний двор, он увидел, как полчища мышей переваливают через перила балкона и со всех лап несутся к реке. Даже земля, по которой они бежали, двигалась. Присмотревшись, Ринсвинд понял, что все вокруг усеяно муравьями.

Это были не обыкновенные муравьи. Магия, столетиями просачивавшаяся сквозь стены Университета, сотворила с ними нечто странное. Некоторые муравьи толкали малюсенькие тачки, другие ехали верхом на жуках, но, главное, все они как можно быстрее покидали Университет. Трава на лужайке ходила волнами.

Ринсвинд поднял глаза и узрел видавший виды полосатый матрас, который высунулся из окна на верхнем этаже и тяжело шлепнулся вниз, на каменные плиты. Полежав немного, будто бы переводя дух, матрас приподнялся над землей и целеустремленно поплыл через лужайку, двигаясь прямо на Ринсвинда. Тот едва успел убраться с его дороги. Матрас унесся вдаль, но Ринсвинд успел таки услышать тоненькое попискивание и заметить выглядывающие из-под бугрящейся ткани тысячи крошечных ножек. Решительно шагающих ножек. Даже клопы снялись с места, а матрас прихватили с собой, решив, что не стоит бросать столь удобные апартаменты. Один из клопов приветливо помахал Ринсвинду лапкой и пропищал какое-то приветствие.

Ринсвинд попятился, но вдруг его ног что-то коснулось, и он буквально заледенел. Оглянувшись, он увидел каменную скамью. Во всяком случае, она удирать не собиралась. Он с признательностью опустился на сиденье.

«Этому наверняка есть какое-то естественное объяснение, — подумал он. — Или, по крайней мере, неестественное».

С противоположного конца лужайки донесся скребущий звук, и Ринсвинд повернул голову.

Этому естественного объяснения быть не могло. С немыслимой медлительностью сползая по парапетам и водосточным трубам, крышу покидали горгульи-водометы. Причём их исход сопровождался абсолютным молчанием, если не считать изредка раздающегося скрежета камня о камень.

Жаль, что Ринсвинд никогда не наблюдал низкокачественных подборок стоп-кадров, не то он бы точно знал, как описать представшее его глазам зрелище. Химеры не двигались, их перемещение напоминало серию демонстрируемых с большой скоростью картинок. Жиденькой процессией, состоящей из клювов, грив, крыльев, когтей и голубиного помета, горгульи ковыляли мимо Ринсвинда.

— Что происходит? — пискнул он.

Какая-то тварь с мордой гоблина, телом гарпии и куриными ногами несколькими короткими рывками повернула голову и заговорила. Голос её походил на пищеварительный процесс в недрах горы (хотя эффект от глубокого, резонирующего звука был здорово подпорчен тем, что горгулья никак не могла закрыть рот).

— Уэсник иет! Асайся!

— Извини? — переспросил Ринсвинд.

Но горгулья уже прошла мимо и теперь неуклюже ковыляла через старинную лужайку^[21].

Целых десять секунд Ринсвинд сидел и тупо смотрел в никуда, после чего слабо вскрикнул и сорвался с места.

Остановился он, лишь когда добежал до своей комнаты в здании библиотеки. Честно говоря, комната была не ахти какая, поскольку её использовали в основном для хранения старой мебели. Зато это был дом.

У одной из утопающих в тени стен стоял шкаф. Не из тех, современных, годных лишь на то, чтобы в них заскакивали нервные любовники, когда муж раньше времени возвратится домой. Нет, это было старинное дубовое сооружение, черное, как сама ночь. В его пыльных глубинах рыскали и размножались одежные вешалки, а по днищу бродили орды облупившихся ботинок. Вполне возможно, что шкаф служил потайной дверью в сказочные миры, но из-за бьющего наповал запаха нафталина никто никогда не пытался выяснить это.

На шкафу, завернутый в обрывки желтеющей бумаги и старые чехлы, лежал большой, окованный латунными полосками ящик. Он отзывался на имя Сундук. Причина, по которой Сундук согласился принадлежать Ринсвинду, была известна только Сундуку, а он её никому не раскрывал. За всю историю существования дорожных аксессуаров ни за одним предметом не числилось столько тайн и тяжких телесных повреждений. Судя по описаниям, Сундук был наполовину чемодан, наполовину маньяк-убийца. Он обладал множеством необычных качеств, которые могут вскорости проявиться, а могут и не проявиться, но в настоящий момент лишь одно отличало его от любого другого окованного латунью сундука. Он храпел, издавая пронзительный скрежет, как будто кто-то медленно пилил бревно.

Сундук мог быть волшебным. Мог внушать ужас. Но в глубине своей загадочной души он был сродни любому другому багажу во всей многомерной Вселенной и предпочитал проводить зиму в спячке на шкафу.

Ринсвинд колотил по нему метлой до тех пор, пока пилящий звук не прекратился, после чего волшебник заполнил карманы всякой всячиной, изъятой из ящика из-под бананов (он же — туалетный столик), и направился к двери. Ринсвинд не мог не заметить, что его матрас исчез, но это не имело значения — почему-то он был совершенно уверен, что ему больше не доведется спать на матрасе.

Сундук с солидным шлепком сверзился на пол и с крайней осторожностью поднялся на сотни маленьких розовых ножек. Немного покачавшись взад-вперед и проверив по очереди каждую ногу, он открыл крышку и зевнул.

— Ты идешь или нет?

Крышка резко захлопнулась. Сундук, шаркая ногами по полу, совершил сложный маневр, в результате которого развернулся к двери передом, и потопал за хозяином.

В библиотеке все ещё ощущалась напряженность, и время от времени слышалось позвякивание цепей^[22] и приглушенное похрустывание страниц. Ринсвинд сунул руку под стол и нащупал библиотекаря, который по-прежнему сидел съежившись под своим одеялом.

— Пошли, говорю!

— У-ук.

— Я тебя угощу выпивкой, — в отчаянии пообещал Ринсвинд.

Библиотекарь приподнялся, словно четырехногий паук.

— У-ук?

Ринсвинд почти волоком вытащил его за дверь библиотеки. К главным воротам он не пошел, но направился к участку стены, который был ничем не примечательным во всех отношениях, кроме одного: хитроумные студенты расшатали здесь несколько камней и вот уже в течение двух тысяч лет ненавязчиво пользовались этих ходом, чтобы удирать из Университета после отбоя. Однако Ринсвинду не суждено было добраться до цели. Сделав несколько шагов, он неожиданно остановился. Библиотекарь, естественно, не замедлил врезаться в него, а Сундук — в них обоих.

— У-ук!

— О боги, — пробормотал Ринсвинд. — Вы только посмотрите!

— У-ук?

Сквозь решетку, находящуюся неподалеку от кухонь, тек сверкающий черный поток. Свет ранних вечерних звезд отражался от миллионов крошечных черных спинок. Но вовсе не тараканы так расстроили Ринсвинда, нет. Все дело в решимости, с которой они шагали — нога в ногу, по сотне в ряд. Как и прочие неофициальные обитатели Университета, тараканы обладали несколько необычными чертами, но в топоте миллиардов маленьких ножек, одновременно ударяющихся о камни, было что-то особенно неприятное.

Ринсвинд осторожно перешагнул через марширующую колонну. Библиотекарь перепрыгнул через неё.

Сундук последовал за ними, произведя хруст, словно кто-то станцевал чечетку на мешке с чипсами.

Покидать Университет все равно пришлось через ворота вместе с насекомыми и маленькими перепуганными грызунами. Сундук не умел лазать по стенам, зато умел проходить сквозь них, причиняя необратимый ущерб, поэтому Ринсвинд предпочел не рисковать. Выйдя за ворота, волшебник решил, что если пара кружек пива, выпитых в спокойной обстановке, не позволят ему увидеть вещи в совершенно ином свете, то ещё несколько кружечек, возможно, помогут достичь желаемого. Во всяком случае, попытаться стоило. Вот почему он не присутствовал на обеде в Главном зале. И это оказался самый важный обед из тех, что Ринсвинд в своей жизни пропустил.

За университетской стеной что-то слабо звякнуло, и за торчащие наверху штыри уцепился крюк. Мгновение спустя стройная, одетая в черное фигура легко соскочила во двор Университета и бесшумно двинулась в сторону Главного зала, где вскоре затерялась в тени.

Её все равно никто не заметил бы. С другой стороны университетского городка к воротам приближался чудесник. Там, где его ноги касались камней мостовой, потрескивали голубые искры и испарялась вечерняя роса.

Было очень жарко. Огромный камин у расположенной по вращению стены Главного зала раскалился почти добела. Волшебники плохо переносят холод, так что жар от ревущих поленьев без труда плавил свечи, находящиеся в двадцати футах от камина. Лак, нанесенный на длинные столы, пузырился и кипел. Воздух над собравшейся компанией был сизым от табачного дыма, который, клубясь в случайных потоках магии, принимал самые необычные формы. На центральном столе лежал зажаренный поросенок с выражением крайнего раздражения на морде — его зарезали, не дождавшись, пока он доест свое яблоко. Сделанная из масла модель Университета потихоньку растворялась в лужице жира.

Пиво здесь лилось рекой. Раскрасневшиеся, довольные волшебники распевали старинные застольные песни, в ходе исполнения которых полагалось от души хлопать себя по коленям и кричать: «Хо!». Единственным возможным оправданием для такого рода развлечений служит тот факт, что волшебники дают обет безбрачия и им приходится развлекаться любыми другими доступными способами.

Ещё одной причиной всеобщего праздничного настроения было то, что в данный момент ни один волшебник не пытался прикончить другого. В магических кругах такое положение дел не совсем обычно.

Высшие уровни волшебной иерархии — крайне опасное место. Каждый волшебник старается подсидеть вышестоящих и одновременно наступить на пальцы тем, кто карабкается снизу. Сказать, что волшебники по натуре склонны к здоровому соревнованию, — все равно что заявить, что пираньи от природы слегка кусачи. Однако с тех самых пор, как великие Магические войны опустошили целые области Диска^[23], волшебникам было запрещено улаживать свои разногласия при помощи магических средств, поскольку это доставляет множество неприятностей широким слоям населения. Кроме того, зачастую очень трудно определить, какая из образовавшихся лужиц дымящегося жира является победителем. Так что теперь волшебники традиционно прибегают к помощи ножей, изощренных ядов, скорпионов в туфлях и уморительных ловушек, составной частью которых является острый как бритва маятник.

Однако убивать своих братьев-волшебников в День Мелких Богов считалось крайне дурным тоном, так что все позволили себе несколько оттянуться и ослабить галстуки, не опасаясь, что их этими же галстуками и удавят.

Место аркканцлера пустовало. Шатогусь обедал у себя в кабинете, как и подобает человеку, избранному богами после серьезного обсуждения его кандидатуры с благоразумными старшими волшебниками. Несмотря на восемьдесят лет, Шатогусь немного нервничал — даже второго цыпленка не доел.

Через несколько минут ему предстояло произнести речь. В молодые годы Шатогусь искал могущества в странных местах: он сражался с демонами в пылающих октограммах, всматривался в измерения, о которых обыкновенным людям знать не полагается, и даже представал перед комитетом Незримого Университета по выдаче грантов. Но пресловутые восемь кругов пустоты — ничто по сравнению с парой сотен лиц, с интересом глазеющих на тебя сквозь сигаретный дым.

Скоро за ним придут герольды. Он вздохнул, отодвинул нетронутый пудинг, пересек комнату и, остановившись перед большим зеркалом, нащупал в кармане мантии свои заметки.

Наконец ему удалось более или менее привести их в порядок, и Шатогусь прокашлялся.

— Мои собратья по искусству! — начал он. — Даже описать не могу, насколько я… э-э, насколько… прекрасные традиции этого древнего университета… э-э… оглядываясь на портреты давно ушедших аркканцлеров… — Он прервался, ещё раз рассортировал листочки и с несколько большей уверенностью продолжил чтение. — Стоя здесь сегодня, я вспоминаю историю о трехногом уличном торговце и, э-э, купеческих дочерях. Вроде бы этот купец…

В дверь постучали.

— Войдите, — рявкнул Шатогусь, вглядываясь в записи. — Этот купец, — бормотал он, — этот купец, да, у этого купца было три дочери. Думаю, так. Да. Их было три. Может показаться…

Он взглянул в зеркало и обернулся.

— Кто ты та… — начал он. И обнаружил, что на свете бывают вещи и похуже, чем произносить речи.

Темная фигура, крадущаяся по пустынным коридорам, услышала этот шум, но не обратила на него особого внимания. Там, где люди занимаются магией, неприятные шумы — довольно распространенная штука. Фигура что-то искала. Она сама не знала, что именно, но была уверена, что узнает, как только найдет искомое.

Через несколько минут поиски привели её в комнату Шатогуся. Воздух был густым от маслянистых клубов дыма. В струйках сквозняка медленно плавали крошечные частички сажи, а на полу виднелось несколько выжженных отметин в форме человеческой ступни.

Фигура пожала плечами. Чего только ни увидишь в комнатах волшебников… Заметив в разбитом зеркале свое множественное отражение, она поправила капюшон и снова принялась за поиски.

Она неслышно обошла комнату, двигаясь как человек, который прислушивается к указаниям внутреннего голоса, и наконец оказалось возле стола, на котором стояла высокая, круглая, обшарпанная кожаная коробка. Фигурка подкралась ближе и осторожно подняла крышку.

Донесшийся изнутри голос звучал так, будто проходил сквозь уложенный в несколько слоев ковер.

«Наконец-то, — пробурчал голос. — Где тебя так долго носило?»

— Но они-то все как начинали? В смысле, тогда, в старые времена, жили настоящие волшебники, никаких тебе уровней. Они просто шли и… делали. Пф!

Парочка других посетителей, сидящих в затемненном зале трактира «Залатанный Барабан», беспокойно оглянулись на шум. В городе они были новичками. Постоянные клиенты никогда не обращали внимания на неожиданные звуки типа стонов или неприятного скрежета. Так было гораздо безопаснее для здоровья. В некоторых районах города любопытство не только убивало кошку, но ещё и сбрасывало её в реку с привязанными к лапам свинцовыми грузами.

Руки Ринсвинда неуверенно бродили над шеренгой стоящих на столе пустых кружек. Ему почти удалось забыть о тараканах. Ещё одна кружечка, и, может быть, он сумеет забыть о матрасе.

— У-у! Огненный шар! Пш-ш! Исчезает, как дым! У-у!.. Прости.

Библиотекарь предусмотрительно убрал кружку с остатками пива подальше от машущих рук Ринсвинда.

— Настоящая магия.

Волшебник подавил отрыжку.

— У-ук.

Волшебник какое-то время смотрел на пену в последней недопитой кружке, после чего с величайшей осторожностью — чтобы верхняя часть его черепа не упала на пол, — нагнулся и налил немного пива в блюдечко Сундука. Сегодня тот, к немалому облегчению Ринсвинда, прятался под столом. Сундук любил ставить своего хозяина в неловкое положение, пристраиваясь в трактирах к посетителям и терроризируя их до тех пор, пока они не угощали его чипсами.

Затуманенный мозг Ринсвинда пытался сообразить, где именно ход его мыслей отклонился в сторону.

— На чем я закончил?

— У-ук, — подсказал библиотекарь.

— Ага, — просветлел Ринсвинд. — У них, знаешь ли, не было всяких уровней и степеней. В те дни жили чудесники. Они бродили по миру, отыскивали новые заклинания, переживали приключения.

Он обмакнул палец в лужицу пива и машинально начал что-то рисовать на поцарапанном, покрытом пятнами деревянном столе.

Один из наставников Ринсвинда как-то отозвался о нем: «Если вы назовете его понимание теории магии ничтожным, у вас не останется подходящего слова, чтобы описать его владение магической практикой». Это изречение всегда ставило Ринсвинда в тупик. Утверждение «Чтобы быть волшебником, нужно хорошо владеть магией» он просто не принимал. Глубоко в мозгу Ринсвинд знал, что он — волшебник. Хорошо владеть магией вовсе не обязательно. Это просто дополнительная деталь, и она не может определять статус человека.

— Когда я был маленьким, — задумчиво проговорил он, — я увидел в одной книжке изображение чудесника. Он стоял на вершине горы, размахивал руками, и волны поднимались прямо к нему, как это бывает в Анкской бухте в шторм. Повсюду сверкали молнии…

— У-ук?

— Я откуда знаю, может, он носил резиновые сапоги, — рявкнул Ринсвинд, а затем мечтательно продолжил: — Ещё у него были посох и шляпа, совсем как моя, и глаза его вроде как светились, а из кончиков пальцев исходило вот такое сверкание. Тогда я подумал, что в один прекрасный день сделаю то же самое и…

— У-ук?

— Ладно, уговорил, мне половинку.

— У-ук.

— Интересно, а чем ты расплачиваешься? Каждый раз, когда тебе дают деньги, ты их съедаешь.

— У-ук.

— Потрясающе.

Ринсвинд закончил свой рисунок по пиву. Там была изображена фигурка по типу «ручки-ножки-огуречик», стоящая на утесе. Не очень-то похоже — рисунки на выдохшемся пиве не относятся к точным видам искусства, — но картинка явно замышлялась как портрет самого Ринсвинда.

— Вот кем я хотел стать, — поделился он. — Пф! А не возиться со всякой ерундой. Все эти книжки и прочее — не в них кроется магия. Что нам нужно, так это настоящее волшебство.

Последнее замечание могло бы получить приз как самое ошибочное утверждение дня, если бы Ринсвинд тут же не добавил:

— Эх, жаль, что чудес больше не бывает.

Лузган постучал по столу ложкой.

В своей церемониальной мантии Почтенного Совета Провидцев с пурпурным, отделанным мехом дурностая капюшоном и желтым поясом волшебника пятого уровня он представлял собой внушительное зрелище. Волшебником пятого уровня он был уже три года, в течение которых с нетерпением ждал, когда же один из шестидесяти четырех волшебников шестого уровня отбросит копыта и освободит ему место. Однако сейчас казначей пребывал в хорошем расположении духа. Он не только прекрасно пообедал, но ещё и раздобыл небольшой флакончик гарантированно безвкусного яда — при правильном применении это зелье обеспечит ему продвижение уже в ближайшие пару месяцев. Жизнь казалась чудесной.

Большие часы в конце зала задрожали, готовясь пробить девять.

Выбиваемая ложкой барабанная дробь не возымела должного эффекта. Лузган схватил оловянную пивную поварешку и с силой ударил ею по столу. — Братья, — прокричал он и кивнул головой, когда шум голосов стих. — Благодарю. Поднимитесь, пожалуйста, для церемонии, гм, с ключами.

По залу прокатился смешок, и волшебники, предвкушающе переговариваясь, начали отодвигать скамьи и неуверенно подниматься на ноги.

Двойные двери зала были заперты на замок и три засова. Вступающий в должность аркканцлер должен три раза попросить, чтобы его впустили, и только тогда двери откроются. Это означало, что он назначается на свой пост с общего согласия всех волшебников. Или нечто в этом духе. Происхождение данной традиции затерялось в глубине веков, и это было не самым худшим основанием, чтобы продолжать ей следовать.

Разговоры понемногу затихли. Собравшиеся в зале волшебники уставились на дверь.

В неё негромко постучали.

— Уходи прочь! — заорали волшебники, и кое-кто из них покатился со смеху, наслаждаясь утонченностью данного образчика юмора.

Лузган взял в руки большое железное кольцо, на котором висели ключи от Университета. Не все из них были металлическими. Не все были видимыми. А некоторые имели поистине странный вид.

— Кто стучится там, снаружи? — вопросил Лузган.

— Я.

И вот что удивительно было в этом голосе: каждому из волшебников показалось, что говорящий стоит прямо у него за спиной. Большинство поймали себя на том, что оглядываются через плечо.

В тот миг, когда все потрясенно замолчали, послышался негромкий резкий щелчок замка. На глазах у волшебников, с завороженным ужасом наблюдающих за происходящим, железные защелки сами собой отошли назад; огромные дубовые засовы, которые Время превратило в нечто более твердое, чем камень, выскользнули из пазов; дверные петли полыхнули сначала красным, потом желтым, затем белым светом и взорвались. Обе створки медленно и с ужасающей неизбежностью упали внутрь зала.

Сквозь дым, валящий от пылающих косяков, проступила неясная фигура.

— Черт побери, Виррид, — воскликнул один из стоящих поблизости волшебников, — это было круто.

Фигура шагнула на свет, и все увидели, что это вовсе не Виррид Шатогусь.

Он был по крайней мере на голову ниже любого другого волшебника и облачен в простую белую одежду. А ещё он был на несколько десятилетий моложе — с виду лет десять. В руке он держал длиннющий посох.

— Эй, да это же не волшебник…

— Где ж его капюшон?

— А где его шляпа?

Незнакомец прошел вдоль шеренги изумленных волшебников и наконец оказался перед столом для президиума. Лузган посмотрел вниз и увидел худое юное лицо, обрамленное копной белокурых волос, и пару золотистых глаз, словно светящихся изнутри. Но казначею показалось, что они смотрят не на него, а вроде как в точку, находящуюся где-то за его затылком. Создавалось впечатление, что он, Лузган, стоит у этого юнца поперек дороги и его присутствие здесь противоречит требованиям данного момента.

Он собрал все свое достоинство и гордо выпрямился.

— Что, гм, это означает? — осведомился он. Ему пришлось признать, что прозвучала фраза довольно неловко, но неподвижность пылающего взгляда словно стерла все слова из его памяти.

— Я пришел, — объявил незнакомец.

— Пришел? Зачем?

— Чтобы занять свое место. Где здесь моё кресло?

— Ты что, студент? — побелев от ярости, поинтересовался Лузган. — Как тебя зовут, молодой человек?

Паренек, не обращая на него внимания, оглядел собравшихся волшебников.

— Кто из вас самый могущественный? — спросил он. — Хочу с ним познакомиться.

Повинуясь кивку Лузгана, двое университетских привратников, которые в течение последних нескольких минут потихоньку подбирались к незваному гостю, встали по обе стороны от мальчишки.

— Выведите его отсюда и вышвырните на улицу, — приказал Лузган.

Привратники, рослые, серьезного вида здоровяки, кивнули и вцепились в тонкие, как прутики, руки мальчугана похожими на грозди бананов пальцами.

— Твой отец ещё услышит о твоем поведении, — сурово предупредил Лузган.

— Он уже услышал, — отозвался мальчик и, взглянув на обоих привратников, пожал плечами.

— Что здесь происходит?

Обернувшись, Лузган увидел Скармера Биллиаса, главу Ордена Серебряной Звезды. В то время как Лузган был худым и жилистым, Биллиас, напротив, имел склонность к полноте и походил на небольшой воздушный шарик, удерживаемый у самой земли и почему-то обряженный в одежды из синего бархата с дурностаем. Вместе взятые, оба волшебника как раз составили бы двух нормальных людей.

К несчастью, Биллиас был из тех, кто гордится своим умелым обращением с детьми. Он нагнулся, насколько позволил ему его обед, и приблизил к мальчику красное, обрамленное бакенбардами лицо.

— В чем дело, парень? — осведомился он.

— Этот ребенок ворвался сюда, потому что, как он утверждает, хочет познакомиться с могущественным волшебником, — неодобрительно пояснил Лузган, который относился к детям с активной неприязнью, и, возможно, именно поэтому они находили его таким захватывающим. В данный момент Лузган успешно подавлял рвущиеся наружу вопросы по поводу двери.

— В этом нет ничего плохого, — кивнул Биллиас. — Каждый способный мальчик хочет стать волшебником. Когда я был маленьким, я тоже хотел стать волшебником. Правда, малыш?

— Ты могущественный? — осведомился мальчик.

— Гм-м?

— Я говорю, ты могущественный? Насколько велика твоя сила?

— Сила? — переспросил Биллиас. Он выпрямился, потрогал свой пояс волшебника восьмого уровня и подмигнул Лузгану. — О, довольно велика. По меркам волшебников, очень велика.

— Прекрасно. Я вызываю тебя на состязание. Покажи мне твое самое сильное волшебство, и, когда я тебя побью, ну, тогда я стану аркканцлером.

— Ах ты, дерзкий… — начал Лузган, но его протест утонул во взрыве хохота.

Волшебники покатывались по полу от смеха. Биллиас хлопнул себя по коленям или, по крайней мере, по тем местам, до которых сумел дотянуться.

— Дуэль, да? — уточнил он. — Неплохо, а?

— Как ты прекрасно знаешь, дуэли запрещены, — возразил Лузган. — Кроме того, это просто смехотворно! Не знаю, кто открыл ему дверь, но я не собираюсь стоять здесь и смотреть, как ты тратишь наше время…

— Ну, ну, — перебил его Биллиас. — Как тебя зовут, мальчуган?

— Койн.

— Койн, сэр, — рявкнул Лузган.

— Что ж, Койн, — продолжал Биллиас, — хочешь увидеть, на что я способен?

— Да.

— Да, сэр, — рявкнул Лузган.

Койн посмотрел на него немигающим взглядом, взглядом, старым, как мир, одним из тех взглядов, которые, не зная усталости, рассматривают вас с нагретых солнцем скал на вулканических островах. Лузган почувствовал, как у него пересохло во рту.

Биллиас поднял ладонь, требуя тишины, с театральным взмахом закатал рукав на левой руке и вытянул её вперед.

Собравшиеся волшебники с интересом наблюдали за ним. Волшебники восьмого уровня, как правило, считают себя выше магии и проводят большую часть своего времени в созерцании (к примеру, меню) и в попытках избежать назойливого внимания честолюбивых волшебников седьмого уровня. Зрелище стоило того, чтобы на него посмотреть.

Биллиас ухмыльнулся мальчику, и тот ответил ему взглядом, который фокусировался в точке, расположенной в нескольких дюймах позади затылка старого волшебника.

Биллиас, слегка выбитый из равновесия, несколько раз согнул и разогнул пальцы. Он вдруг понял, что происходящее не очень-то походит на игру, и ему неудержимо захотелось произвести хорошее впечатление. Это желание было быстро подавлено нахлынувшим раздражением. Нельзя позволять себе раскисать…

— Я покажу тебе, — он сделал глубокий вдох, — Волшебный Сад Малигри.

По залу прокатился шепоток. Лишь четырем волшебникам за всю историю Университета удалось воссоздать Сад во всей его полноте. Большинство ограничивались деревьями и цветами, кое-кому были под силу птицы. Это было не самое могущественное заклинание, оно не могло передвигать горы, но для того, чтобы справиться с тончайшими деталями, встроенными в сложную систему слогов, созданную Малигри, требовалось незаурядное мастерство.

— Как ты можешь заметить, — добавил Биллиас, — в рукаве у меня ничего нет.

Его губы зашевелились. Руки замелькали в воздухе. На его ладони появился кружок золотистых искр, который затем выгнулся вверх, образуя едва различимую сферу и начал заполняться содержимым…

Легенда гласит, что Малигри, один из последних истинных чудесников,создал этот Сад в качестве небольшой, существующей вне времени персональной вселенной, в которой он мог спокойно покурить и немного подумать вдали от мирских забот. Что само по себе было загадкой, поскольку ни один волшебник так и не сумел понять, откуда у такого могущественного существа, как чудесник, заботы. Как бы там ни было, Малигри все дальше уходил в собственный мир, а потом, в один прекрасный день, взял и закрыл за собой вход.

Сад вырос сверкающим шаром в руках Биллиаса. Стоящие поблизости волшебники с восхищением заглядывали ему через плечо и рассматривали сферу двух футов в диаметре, внутри которой виднелся изящный, покрытый цветами пейзаж. Позади раскинулось озеро, воссозданное со всеми подробностями, вплоть до легчайшей зыби, а за прекрасным леском поднимались пурпурные горы. Крошечные, размером с пчелу, птицы перелетали от дерева к дереву, а два пасущихся оленя, не крупнее мыши, подняли головы и уставились на Койна.

Который с критической ухмылкой произнес:

— Неплохо. А ну, дай сюда. Он взял неосязаемую сферу из рук волшебника и поднял в воздух.

— Почему бы не сделать её побольше? — поинтересовался он.

Биллиас промокнул лоб обшитым кружевами платком.

— Ну, — слабо отозвался он, настолько пораженный тоном Койна, что у него просто не осталось сил возмутиться, — с тех времён эффективность заклинания слегка…

Койн постоял, склонив голову набок и будто к чему-то прислушиваясь, а затем прошептал несколько слов и погладил поверхность сферы.

Сфера раздалась вширь. Только что она была игрушкой в руках мальчика, а в следующий миг…

…Волшебники оказались на прохладной траве тенистого луга, мягко сбегающего к озеру. С гор дул легкий ветерок; он нес с собой запахи тимьяна и сена. Небо было темно-синим, а прямо над головой отливало пурпуром.

Со своего пастбища под деревьями за нежданными гостями с подозрением следили олени. Лузган потрясенно опустил глаза. Его шнурки клевал павлин.

— … — начал он и остановился. Койн все ещё держал в руках сферу, сферу, созданную из воздуха. Внутри неё виднелся искаженный, словно сквозь лупу или донышко бутылки, Главный зал Незримого Университета.

Мальчик оглянулся на деревья, задумчиво сощурился на далекие, покрытые снежными шапками горы и кивнул изумленным волшебникам:

— Неплохо. Я хотел бы побывать здесь снова.

Он сделал руками замысловатый пасс, который необъяснимым образом словно вывернул их наизнанку.

Волшебники опять очутились в Главном зале, и мальчик держал на ладони уменьшившийся в размерах Сад. В наступившей тяжелой, потрясенной тишине он вложил сферу обратно в руки Биллиаса и сказал:

— Это было довольно интересно. А теперь я покажу вам свое волшебство.

Он поднял руки, в упор посмотрел на Биллиаса, и тот исчез.

Как это обычно бывает в подобных ситуациях, в зале началось столпотворение. В его центре стоял совершенно невозмутимый Койн, вокруг которого расползалось облако маслянистого дыма. Лузган, не обращая внимания на воцарившийся хаос, медленно нагнулся и с величайшей осторожностью поднял с пола павлинье перо. Задумчиво проведя им взад-вперед по губам, он перевел взгляд с двери на мальчика, затем — на пустующее кресло аркканцлера. Его тонкие губы сжались, и он улыбнулся.

Час спустя, когда в чистом небе над городом загремел гром, когда Ринсвинд начал тихонько напевать, совершенно забыв про тараканов, а одинокий матрас все ещё бродил по улицам, Лузган закрыл дверь кабинета аркканцлера и повернулся к своим собратьям по магическому ремеслу.

Их было шестеро, и они были крайне обеспокоены.

Настолько обеспокоены, как заметил Лузган, что даже слушались его, простого волшебника пятого уровня.

— Он пошел спать, — сообщил Лузган. — Прихватив стакан горячего молока.

— Молока? — переспросил один из волшебников, и в его усталом голосе прозвучал ужас.

— Он слишком молод для алкогольных напитков, — пояснил казначей.

— Ах да. Как глупо с моей стороны.

— Вы видели, что он сделал с дверью? — спросил сидящий напротив волшебник с темными кругами вокруг глаз. — Я знаю, что он сотворил с Биллиасом!

— А что он с ним сотворил?

— Даже знать этого не желаю!

— Братья, братья, — успокаивающе проговорил Лузган.

«Слишком много обедов, — поглядев на их обеспокоенные лица, подумал казначей. — Слишком много послеполуденных часов потрачено на ожидание слуг с чаем. Слишком много времени проведено в душных комнатах за чтением старых книг, написанных давно умершими людьми. Слишком много золотой парчи и смехотворных церемоний. Слишком много жира. Университет созрел, и его достаточно один раз как следует толкнуть…

Или как следует потянуть…»

— Не знаю, действительно ли мы столкнулись здесь, гм, с проблемой, — сказал он.

Мрачнодум Дермент из Мудрецов Неведомой Тени ударил по столу кулаком.

— Черт побери, приятель! — рявкнул он. — Какой-то ребенок забредает сюда из синей дали, расправляется с двумя искуснейшими волшебниками Университета, усаживается в кресло аркканцлера, и ты не можешь определить, столкнулись мы с проблемой или нет? Этот мальчишка — волшебник от природы! Судя по тому, что мы видели сегодня, ни один волшебник на Диске не сможет победить его!

— А почему мы должны его побеждать? — рассудительным тоном спросил Лузган.

— Потому что он более могуществен, чем мы!

— И?

Голос Лузгана был способен превратить лист стекла во вспаханное поле. Мед по сравнению с ним походил на гравий.

— Совершенно очевидно, что… Мрачнодум заколебался. Лузган подбодрил его улыбкой.

— Кхе-кхе.

Это подал голос Мармарик Кардинг, глава Очковтирателей. Он сложил пальцы домиком и проницательно посмотрел поверх них на Лузгана. Казначей испытывал к нему активную неприязнь. У него были сильные сомнения насчет ума этого человека. Лузган подозревал, что этот ум может быть очень острым и что за исчерченным прожилками сосудов лбом скрывается мозг, битком набитый до блеска отполированными маленькими колесиками, которые крутятся как сумасшедшие.

— Он вроде бы не проявляет чрезмерного желания пустить эту силу в ход, — заметил Кардинг.

— А как насчет Биллиаса и Виррида?

— Ребяческая обида, — отмахнулся Кардинг.

Остальные волшебники переводили взгляд с него на казначея. Им было ясно, что здесь что-то происходит, но они никак не могли уловить что именно. Причина, по которой волшебники не правят Диском, довольно проста. Дайте двум волшебникам кусок веревки, и они немедленно начнут тянуть его в разные стороны. Что-то в генах или воспитании заставляет их относиться к взаимному сотрудничеству весьма скептически — по сравнению с ними старый слон с неизлечимой зубной болью может показаться трудолюбивым муравьем.

Лузган развел руками.

— Братья, — повторил он, — неужели вы не видите, что происходит? Перед вами талантливый юноша, выросший в уединении, гм, где-нибудь в невежественной сельской местности. Подчиняясь древнему зову магии, который бурлит в его крови, он проделал долгий путь через горы и долины, пережил, боги знают какие, опасности и наконец достиг цели своего путешествия, одинокий и напуганный, стремящийся только к тому, чтобы мы, его наставники, своим уравновешивающим влиянием сформировали и направили его талант. Кто мы такие, чтобы гнать его, гм, в зимнюю пургу, отшатнувшись от…

Громко высморкавшись, Мрачнодум прервал разглагольствования казначея.

— Сейчас не зима, — категорично заявил один из волшебников, — и ночь довольно теплая.

— В предательски изменчивую весеннюю ночь, — парировал Лузган, — и воистину проклят будет тот человек, кто, гм, в такое время не протянет руку…

— Уже почти лето.

Кардинг задумчиво почесал нос.

— У мальчишки был посох, — заметил он. — Откуда он взял эту палку? Ты не спрашивал?

— Нет, — ответил Лузган, все ещё тихо ненавидя назойливого знатока календаря.

Кардинг с многозначительным видом — во всяком случае, так показалось Лузгану, — принялся рассматривать свои ногти.

— Ну, какой бы эта проблема ни была, — проговорил он демонстративно скучающим (по мнению Лузгана) голосом, — до завтра она подождет, не развалится.

— Да он же стер Биллиаса с лица Диска! — воскликнул Мрачнодум. — А в комнате Виррида, говорят, не осталось ничего, кроме сажи!

— Может быть, они первые начали, — не растерялся Кардинг. — Не сомневаюсь, что уж ты-то, мой дорогой собрат, не позволишь какому-то юнцу победить себя в делах Искусства.

Мрачнодум заколебался.

— Ну, э-э, — протянул он, — нет. Разумеется, нет, — он взглянул на невинно улыбающегося Кардинга и громко кашлянул. — Конечно же, нет, естественно. Биллиас повел себя очень глупо. Однако разумная осторожность, несомненно… — Тогда давайте, — добродушно предложил Кардинг, — будем осторожными утром. Братья, отложим это совещание. Мальчик спит и в этом, по крайней мере, являет нам пример. Утром все будет выглядеть не так мрачно, вот увидите.

— Мне известны случаи, когда этого не происходило, — хмуро заявил Мрачнодум, который никогда не доверял Молодости.

Он считал, что она ещё ни разу ничем хорошим не закончилась.

Старшие волшебники один за другим покинули кабинет и вернулись в Главный зал, где обед, после девятой перемены блюд, был в самом разгаре. Чтобы отбить у волшебников аппетит, требуется нечто большее, чем немного магии и человек, которого у них на глазах превратили в дым.

По какой-то необъяснимой причине Лузган и Кардинг остались в кабинете наедине. Они сидели каждый по свою сторону длинного стола и наблюдали друг за другом, как кошки. Кошки могут сидеть в разных концах переулка и наблюдать друг за другом часами, мысленно выполняя маневры, которые заставили бы любого гроссмейстера показаться порывистым и импульсивным. Но кошкам далеко до волшебников. Ни тот, ни другой не собирались делать ход, не прогнав в уме весь предстоящий разговор. Лузган сдался первым.

— Все волшебники — братья, — заявил он. — Мы должны доверять друг другу. У меня есть кое-какая информация.

— Знаю, — отозвался Кардинг. — Тебе известно, кто этот мальчик.

Губы Лузгана беззвучно зашевелились в попытке предугадать следующий виток разговора.

— Ты не можешь этого утверждать, — заявил он через какое-то время.

— Мой дорогой Лузган, когда ты нечаянно говоришь правду, ты краснеешь.

— Я не краснел!

— Именно это, — подтвердил Кардинг, — я и имел в виду.

— Ну хорошо, — уступил Лузган. — Наверное, ты все знаешь.

Толстый волшебник пожал плечами.

— Просто тень подозрения, — ответил он. — Но почему я должен вступать в союз, — он покатал непривычное слово во рту, — с тобой, простым волшебником пятого уровня? Я мог бы получить информацию более надежным способом — выкачав её из твоего ещё живого мозга. Это я не к тому, чтобы тебя обидеть, ты понимаешь, я всего лишь хочу знать.

В следующие несколько секунд события развивались слишком быстро, чтобы не-волшебники могли в них разобраться, но произошло примерно следующее. На протяжении разговора Лузган под прикрытием стола незаметно чертил в воздухе знаки Ускорителя Мегрима. И вот сейчас он что-то пробормотал себе под нос и метнул заклинание вдоль столешницы. Оно проделало в лаковом покрытии дымящуюся борозду и примерно на полпути встретилось с серебряными змеями, которые слетели с кончиков пальцев Кардинга, применившего разработанное братом Хашмастером заклинание Эффективного Гадосейства.

Заклятия врезались друг в друга, превратились в зеленый огненный шар и взорвались, заполнив комнату мелкими желтыми кристаллами.

Волшебники обменялись долгими, медленными взглядами — такими взглядами можно спокойно жарить каштаны.

Откровенно говоря, Кардинг был удивлен. Хотя ему не стоило удивляться. Волшебники восьмого уровня редко сталкиваются с необходимостью доказывать свое магическое искусство. Теоретически равным с ними могуществом обладают лишь семь других волшебников, а все волшебники низших уровней — они по определению, ну, как бы это сказать, ниже. Это делает волшебников восьмого уровня самодовольными. Лузган же был на пятом уровне.

Возможно, жизнь наверху трудна, и, вероятно, в самом низу она ещё труднее, но на полдороги к вершине она настолько тяжела, что её можно использовать в качестве балласта. К этому времени все безнадежные лентяи, глупцы и откровенные неудачники отсеиваются, простор для деятельности открыт, и каждый волшебник оказывается в одиночестве, окруженный со всех сторон смертельными врагами. Снизу поджимает четвертый уровень, только и ожидающий случая подставить ножку. Сверху давит заносчивый шестой, стремящийся растоптать все честолюбивые стремления. А с боков теснят собратья по пятому уровню, всегда готовые использовать любую возможность, чтобы немного уменьшить число соперников. На месте тут не постоишь. Волшебники пятого уровня злобны и упорны, у них стальные рефлексы, а их глаза превратились в узкие щелки от того, что они постоянно вглядываются в метафорическую финишную прямую, в конце которой ждёт приз всех призов — шляпа аркканцлера.

Кардинг почувствовал, что сотрудничество привлекает его своей новизной. Оно обладало заслуживающей внимания силой, которую при помощи взяток можно было обратить себе на пользу. Разумеется, впоследствии ей, возможно, придется… подрезать крылышки…

«Покровительство», — думал Лузган. Он слышал, как люди вне Университета используют этот термин, и знал, что он означает: добиться от тех, кто стоит выше тебя, чтобы они оказали тебе поддержку. Естественно, в обычных условиях ни один волшебник и не подумает оказывать поддержку коллеге, если только не надеется застать его этим врасплох. Одна мысль о том, чтобы самым натуральным образом поощрять соперника… Но, с другой стороны, этот старый болван может оказаться полезным, а впоследствии, ну что ж…

Они разглядывали друг друга с взаимным сдержанным восхищением и бесконечным недоверием, но, по крайней мере, это было недоверие, на которое можно положиться. Пока не наступит это самое «впоследствии».

— Его зовут Койн, — сообщил Лузган. — Он утверждает, что его отца зовут Ипслор.

— Интересно, сколько у него братьев? — проговорил Кардинг.

— Что-что?

— Подобной магии не появлялось в Университете уже много веков, — пояснил Кардинг. — А может, и тысячелетий. Я только читал о ней.

— Тридцать лет назад мы изгнали отсюда одного Ипслора, — сказал Лузган.

— Согласно нашим сведениям, он женился. Я отдаю себе отчет в том, что если у него и были сыновья, то они стали волшебниками, но не понимаю, как…

— Это было не волшебство. Это было чудовство, — откидываясь в кресле, возразил Кардинг. Лузган уставился на него через покрытую пузырями лакированную крышку стола.

— Чудовство?

— Восьмой сын волшебника становится чудесником.

— Я этого не знал!

— Об этом не извещают широкую публику.

— Да, но… Чудесники жили давным-давно, магия была тогда гораздо сильнее, гм, люди были другими… Это не имело отношения к, гм, размножению.

«Восемь сыновей… — думал Лузган. — Значит, он занимался этим восемь раз. По меньшей мере. О боги».

— Чудесники могли все, — продолжал он. — Они были почти такими же могущественными, как боги. Гм. Это приводило к бесконечным неприятностям. Боги просто не могли позволить, чтобы это продолжалось.

— Ну да, когда чудесники сражаются друг с другом, могут возникнуть проблемы, — согласился Кардинг. — Но один чудесник не доставит нам неприятностей. То есть один чудесник, следующий верным советам. Которые он получает от более зрелых и мудрых людей.

— Но он настаивает на шляпе аркканцлера!

— А почему бы ему её не получить?

У Лузгана отвалилась челюсть. Это уж слишком — даже для него. Кардинг одарил казначея любезной улыбкой.

— Но шляпа…

— Просто символ, — перебил Кардинг. — В ней нет ничего особенного. Если он её хочет, он её получит. Это мелочь. Просто символ, не более. Номинальная шляпа.

— Номинальная?

— Которую носит номинальное лицо.

— Но аркканцлера выбирают боги!

Кардинг приподнял бровь.

— Неужели? — кашлянул он.

— Ну да, наверное, выбирают. Если можно так выразиться.

— Если можно так выразиться? — Кардинг поднялся и подобрал подол мантии. — Думаю, тебе придется многому научиться. Кстати, где эта шляпа?

— Не знаю, — ответил Лузган, который ещё не совсем пришел в себя. — Видимо, где-нибудь, гм, в покоях Виррида.

— Лучше сходить за ней, — заметил Кардинг. Он остановился в дверях и задумчиво погладил бороду. — Я помню Ипслора. Мы вместе учились. С ним никто не мог сладить. Странные привычки. Прекрасный волшебник… пока не пошел по кривой дорожке. Помню, у него была манера дергать бровью, когда он перевозбуждался.

Кардинг окинул безучастным взглядом события сорокалетней давности, всплывшие у него в памяти, и вздрогнул.

— Шляпа, — напомнил он себе. — Давай найдем её. Мало ли что с ней может случиться.

По правде говоря, шляпа вовсе не собиралась допускать, чтобы с ней что-то случилось, а поэтому в данный момент спешила к трактиру «Залатанный Барабан» под мышкой у некоего весьма озадаченного вора в черном.

Этот вор, как вскоре станет очевидным, был необычным вором. Он слыл артистом в своем деле. Другие просто крали все, что не прибито гвоздями, но этот крал даже гвозди. Он шокировал Анк-Морпорк тем, что проявлял особый интерес к присвоению — и с удивительным успехом — вещей, которые не только были прибиты гвоздями, но ещё и лежали в недоступных сокровищницах под охраной зорких стражников. Бывают художники, которые могут расписать огромный купол какой-нибудь часовни. Этот вор мог его украсть.

Данному вору приписывалась кража усыпанного драгоценными камнями потрошильного ножа, совершенная в храме Оффлера, Бога-Крокодила, в самый разгар вечерней молитвы; а также кража серебряных подков у лучшей скаковой лошади патриция в тот момент, когда названная лошадь выигрывала скачки. Когда Гритоллера Мимпси, вице-президента Гильдии Воров, толкнули на рынке, а потом, по прибытии домой, он обнаружил пропажу из потайного местечка свежеукраденной горсти бриллиантов, он сразу понял, кто за этим стоит^[24]. Этот вор мог легко украсть идею, поцелуй или чье-нибудь сердце.

Однако некоторое время назад он впервые в жизни украл то, что не только попросило его об этом негромким и не терпящим возражений голосом, но и дало точные, не подлежащие обсуждению указания насчет того, что дальше делать.

Стояла середина ночи — поворотная точка полных забот анкморпоркских суток. Это время, когда люди, зарабатывающие себе на жизнь при свете солнца, отдыхают после своих трудов, а те, кто занимается честным промыслом под холодными лучами луны, только набираются сил, чтобы отправиться на работу. То есть сутки вступили в ту тихую пору, когда уже слишком поздно для ограбления и ещё слишком рано для кражи со взломом.

Ринсвинд, который в одиночку сидел в продымленном, битком набитом зале «Барабана», даже не шелохнулся, когда над его столиком промелькнула какая-то тень и напротив уселась зловещая фигура. В этом месте в зловещих фигурах не было недостатка. «Барабан» ревностно хранил свою репутацию самого стильного и дурнославящегося трактира в Анк-Морпорке, и здоровенный тролль, который охранял дверь, тщательно осматривал посетителей, чтобы у каждого имелись обязательные черные плащи, сверкающие глаза, магические мечи и так далее. Ринсвинд так и не выяснил, что тролль делает с теми, кого отбраковывает. Возможно, он их ест.

— Эгей! — тихонько донесся хриплый голос из глубины черного бархатного капюшона, отороченного мехом.

— До «Эгей» ещё далеко, — откликнулся Ринсвинд, пребывающий в смутном настроении духа, — но мы работаем над этим.

— Я ищу волшебника, — заявил голос. Он был искажен и оттого казался сиплым, но сиплые голоса в «Барабане» опять-таки не в диковинку.

— Какого-то конкретного? — осторожно осведомился Ринсвинд.

Так можно нарваться на неприятности. «Волшебника, который с почтением относится к традициям и не прочь рискнуть жизнью за высокое вознаграждение», — ответил ему другой голос, донесшийся из круглой черной кожаной коробки, которую незнакомец держал под мышкой.

— Ага, — отозвался Ринсвинд, — это несколько сужает круг ваших поисков. А в ваше задание входит опасное путешествие в неведомые и, возможно, грозящие погибелью земли?

— Если честно, то входит.

— Встречи с жуткими тварями? — улыбнулся Ринсвинд.

— Вероятны.

— Почти верная смерть?

— Точно.

— Что ж, желаю вам всяческих успехов в ваших поисках. — Ринсвинд кивнул и взялся за шляпу. — Я бы и сам вам помог, но только не стану этого делать.

— Что?

— Извините. Не знаю почему, но перспектива верной смерти в неведомых землях от когтей экзотических чудовищ — это не для меня. Я это уже пробовал, и оно у меня как-то не пошло. Каждому — свое, так я говорю, а я был создан для скуки.

Он нахлобучил шляпу на голову и неуверенно поднялся на ноги.

Он уже дошел до подножия лестницы, ведущей наверх, на улицу, когда чей-то голос у него за спиной произнес:

— А настоящий волшебник сразу согласился бы.

Ринсвинд мог не останавливаться. Мог подняться по ступенькам, выйти на улицу, купить в клатчской забегаловке, что в Сниггсовом переулке, пиццу и завалиться в постель. История бы в этом случае полностью изменилась и стала значительно короче, зато Ринсвинд как следует выспался бы, хотя в отсутствии матраса ему пришлось бы спать на полу.

Будущее затаило дыхание, ожидая, что Ринсвинд уйдет прочь.

Он не сделал этого по трем причинам. Одной было спиртное. Другой — тот крошечный огонек гордости, который мерцает в груди даже самого осторожного труса. Но третьей причиной был голос.

Он был прекрасен. Звучал так, как выглядит дикий шелк.

Вопрос отношения волшебников к сексу довольно сложен, но, как уже указывалось, в основном все сводится к следующему: когда дело доходит до вина, женщин и песен, волшебникам позволяется напиваться в доску и мычать себе под нос сколько душе угодно.

Юным волшебникам объясняли это так: овладение магией — дело, требующее больших затрат сил и времени, оно несовместимо с деятельностью, которой занимаются в духоте и украдкой. Гораздо разумнее, говорили им, забыть о подобных вещах, а вместо этого усесться за «Оккультизм для начинающих» Воддли. Как ни странно, молодых волшебников сие объяснение, по-видимому, не удовлетворяло, и они подозревали, что настоящая причина состоит в том, что все правила пишутся старыми волшебниками, страдающими запущенным склерозом. Но на самом деле истинная причина была давно забыта: если бы волшебникам позволялось размножаться, как кроликам, это привело бы к угрозе появления чудесников.

Разумеется, Ринсвинд успел повращаться в обществе и кое-что повидать. Но при помощи нечеловеческих усилий он мог-таки обуздать свои чувства и спокойно провести в женском обществе несколько часов подряд, не испытывая необходимости принять холодный душ и пойти прилечь. Но этот голос даже статую заставил бы сойти с пьедестала и сделать несколько быстрых кругов по стадиону и пятьдесят отжиманий. Это был голос, который даже «Доброе утро» произносит так, как будто приглашает в постель.

Незнакомка откинула капюшон и вытряхнула из-под него свои длинные волосы. Они были почти абсолютно белыми, а поскольку кожу девушки покрывал золотистый загар, общее впечатление было рассчитано на то, чтобы нанести мужским чувствам удар, подобный удару свинцовой трубой по голове.

Ринсвинд заколебался и упустил прекрасную возможность промолчать. С верхней площадки раздался хриплый бас тролля:

— Эй, я же шкажал, дебе шюда нельжя… Девушка прыгнула вперед и сунула Ринсвинду в руки круглую кожаную коробку.

— Быстрее, ты должен пойти со мной. Ты в большой опасности!

— Почему?

— Потому что, если ты не пойдешь, я тебя убью.

— Да, но подожди минутку, в таком случае… — слабо запротестовал Ринсвинд.

На верхней площадке лестницы появились три стражника из личной охраны патриция. Их начальник с сияющей улыбкой оглядел раскинувшийся внизу зал. Улыбка давала понять, что страж порядка будет единственным, кто вволю насладится шуткой.

— Никому не двигаться, — посоветовал он.

Ринсвинд услышал за спиной бряцание оружия, означавшее, что несколько стражников появились и у задней двери.

Остальные посетители «Барабана» застыли, держа руки на разнообразных рукоятях. Это была не обычная городская стража, осторожная и добродушно-продажная. Это были ходячие глыбы мускулов, абсолютно неподкупные, хотя бы потому, что патриций мог заплатить больше, чем кто-либо другой. Как бы там ни было, стражу интересовала именно девушка. Остальные клиенты расслабились и приготовились вкушать зрелище. Когда станет ясно, кто побеждает, может быть, будет иметь смысл присоединиться.

Ринсвинд почувствовал, как пальцы у него на запястье сжались ещё сильнее.

— Ты что, чокнулась? — прошипел он. — Впутываться в дела самого босса?!

Послышался свист, и из плеча сержанта внезапно выросла рукоять ножа. Потом девушка резко обернулась и с хирургической точностью заехала маленькой ножкой прямо в пах первому же стражнику, который сунулся в дверь. Двадцать пар глаз сочувственно прослезились.

Ринсвинд схватил свою шляпу и попытался нырнуть под ближайший стол, но у пальцев была просто стальная хватка. Следующий приблизившийся стражник поймал нож в бедро. Затем девушка вытащила шпагу, похожую на очень длинную иглу, угрожающе подняла её и осведомилась:

— Ну, кто следующий?

Один из стражников прицелился в неё из арбалета. Библиотекарь, который сидел сгорбившись над своей кружкой, лениво протянул руку, смахивающую на две ручки от метел, связанные резинкой, и шлепком повалил стражника на спину. Стрела отскочила от звезды на шляпе Ринсвинда и впилась в стену рядом с уважаемым сводником, сидящим на два столика дальше. Его телохранитель метнул нож, который едва не попал в стоящего у противоположной стены вора, который подхватил скамейку и заехал ею двум стражникам, которые тут же принялись тузить ближайших посетителей. Одно событие повлекло за собой другое, и довольно скоро все, кто был в зале, принимали участие в драке, отчаянно пытаясь где-нибудь оказаться — либо на улице, либо на свободе, либо верхом на противнике.

Ринсвинд почувствовал, что его неумолимо тянут за стойку бара. Трактирщик сидел под стойкой на мешках с деньгами. На коленях у него лежали два скрещенных мачете, а сам он воспользовался спокойной минуткой, чтобы пропустить стаканчик. Время от времени звук ломающейся мебели заставлял его вздрагивать.

Последним, кого увидел Ринсвинд, прежде чем его уволокли прочь, был библиотекарь. Несмотря на внешний вид, напоминающий волосатый резиновый мешок, заполненный водой, орангутан по росту и размаху рук не уступал никому из присутствующих. В настоящее время он сидел на спине у одного из стражников и пытался — не без успеха — открутить тому голову.

Но Ринсвинда больше заботило то, что его тащат куда-то наверх.

— Моя дорогая госпожа! — в отчаянии взвыл он. — Что у тебя на уме?

— Здесь есть выход на крышу?

— Да. А что в этой коробке?

— Ш-ш-ш!

Пробежав по грязному коридору, она остановилась у поворота, вытащила из поясной сумки горсть маленьких металлических штучек и рассыпала их по полу позади себя. Каждая из штучек была сделана из четырех гвоздей, сваренных вместе так, что как бы они ни падали, один всегда торчал вверх.

Девушка критически посмотрела на ближайшую дверь и задумчиво спросила:

— У тебя случаем нет с собой примерно четырех футов тонкой проволоки?

Она вытащила ещё один метательный нож и начала подбрасывать его на ладони.

— Не думаю, — слабо откликнулся Ринсвинд.

— Жаль. У меня кончилась. Ну ладно, пошли.

— За что? Я ничего не сделал!

Девушка приблизилась к окну, распахнула ставни, перекинула ногу через подоконник и, на мгновение задержавшись, бросила через плечо:

— Прекрасно. Оставайся и объясни это стражникам.

— Почему они гонятся за тобой?

— Понятия не имею.

— Да ладно тебе! Должна же быть причина!

— О, причин куча. Я просто не знаю, какая именно. Ты идешь?

Ринсвинд заколебался. Личная охрана патриция не славилась отзывчивостью в поддержании общественного порядка, предпочитая сразу резать нарушителей на куски. А девиз их был «Удуши ближнего своего», поэтому попытка к бегству рассматривалась стражей как особо тяжкое преступление.

— Наверное, я все-таки пойду с тобой, — галантно поклонился Ринсвинд. — Одинокая девушка в этом городе может попасть в беду.

Улицы Анк-Морпорка были заполнены холодным туманом. В удушливых клубах факелы уличных торговцев казались окруженными небольшим желтым ореолом.

— Мы от них оторвались, — осторожно выглянув из-за угла, заметила девушка. — Кончай дрожать. Мы в безопасности.

— Хочешь сказать, что теперь я остался с маньяком-убийцей женского пола один на один? — переспросил Ринсвинд. — Прекрасно.

Девушка расслабилась и расхохоталась.

— Я следила за тобой, — заявила она. — Час назад ты боялся, что твое будущее окажется скучным и неинтересным.

— Я хочу, чтобы оно оказалось скучным и неинтересным, — горько отозвался Ринсвинд. — И боюсь, что оно окажется слишком коротким.

— Отвернись, — приказала она, заходя в переулок.

— Ни за что в жизни, — отрезал он.

— Я собираюсь раздеться.

Ринсвинд поспешно повернулся к ней спиной; его лицо пылало. Позади послышался шорох, и его ноздрей коснулся запах духов.

— Теперь можешь смотреть, — спустя какое-то время сказала она.

Ринсвинд не шелохнулся.

— Не беспокойся. Я просто переоделась.

Он открыл глаза. На девушке было скромное белое кружевное платье с привлекательно пышными рукавами. Ринсвинд разинул рот. Вдруг ему стало абсолютно ясно, что до сих пор неприятности, в которые он попадал, были простыми, ничтожными и он запросто мог из них выпутаться, имея шанс уладить дело разговорами или хотя бы воспользоваться преимуществом на старте. Его мозг начал посылать срочные сообщения необходимым для рывка с места мускулам, но прежде чем последние успели получить донесение, девушка снова схватила Ринсвинда за руку.

— Тебе правда не стоит так нервничать, — сладким голосом промурлыкала она. — А теперь давай полюбуемся на эту штуковину.

Она сняла крышку с круглой коробки, лежащей в несопротивляющихся руках Ринсвинда, и вытащила шляпу аркканцлера.

Октарины вокруг её тульи сверкали всеми восемью цветами спектра, создавая в туманном переулке такую феерию, что для достижения её любыми немагическими средствами понадобился бы очень талантливый специалист по спецэффектам и целая батарея светофильтров.

Ринсвинд мягко опустился на колени. Девушка бросила на него озадаченный взгляд.

— Ноги подкосились?

— Это… это же Шляпа. Шляпа аркканцлера, — хрипло выговорил Ринсвинд. Его глаза сузились. — Ты украла её! — заорал он, с трудом поднимаясь на ноги и предпринимая попытку ухватиться за сверкающие поля.

— Это обыкновенная шляпа.

— Отдай мне её сию же секунду! Женщины не должны прикасаться к ней! Она принадлежит волшебникам!

— Чего ты так кипятишься? — поинтересовалась девушка.

Ринсвинд открыл рот. Ринсвинд закрыл рот.

«Неужели ты не понимаешь, это же шляпа аркканцлера! — хотел воскликнуть он. — Её носит глава всех волшебников, э-э, голова главы всех волшебников, нет, в метафорическом смысле, её носят все волшебники, по крайней мере, теоретически. Это то, к чему стремится каждый волшебник, символ организованной магии, остроконечная вершина профессии, символ…»

И так далее. Ринсвинду рассказали о шляпе в его первый день в Университете, и эти рассказы запали в его впечатлительную душу, как свинцовый груз в кисель. Ринсвинд редко в чем был уверен до конца, но он никогда не сомневался в важности шляпы аркканцлера. Видно, даже волшебники нуждаются в том, чтобы в их жизни было хоть чуточку волшебства.

«Ринсвинд», — позвала шляпа.

Он уставился на девушку.

— Она заговорила со мной!

— Голосом, который звучит прямо у тебя в голове?

— Да!

— Со мной она тоже так говорила.

— Но ей известно моё имя!

«Разумеется, глупец. Ведь мы, в конце концов, магическая шляпа».

Голос шляпы был не просто суконным. Он дробился и распадался, словно жуткое множество голосов говорили одновременно и почти в унисон.

Ринсвинд взял себя в руки.

— О великая и прекрасная шляпа, — напыщенно начал он, — повергни наземь сию глупую деву, которая имела наглость, нет, ваха…

«Заткнись. Она украла нас, потому что мы ей приказали. И как раз вовремя».

— Но она… — Ринсвинд заколебался, после чего пробормотал: — Она ведь женского рода.

«Твоя мать тоже была женского рода».

— Да, э-э, но она сбежала ещё до моего рождения, — буркнул Ринсвинд. «Из всех трактиров с дурной репутацией, которые имеются в этом городе, ты полезла именно в этот», — пожаловалась шляпа.

— Он был единственным волшебником, которого я смогла найти, — возразила девушка. — Он и выглядел соответствующим образом. На шляпе было написано «Валшэбник»…

«Никогда не верь написанному. Но все равно, уже слишком поздно. У нас мало времени».

— Погодите, погодите, — поспешно перебил Ринсвинд. — Что происходит? Ты хотела, чтобы тебя украли? Почему у нас мало времени? — Он обвиняюще ткнул в шляпу пальцем. — И вообще, ты не можешь позволять, чтобы тебя просто так крали, тебе полагается пребывать на… на голове аркканцлера! Сегодня была церемония, мне следовало присутствовать…

«В Университете происходит нечто ужасное. Нам ни в коем случае нельзя было там оставаться, понимаешь? Ты должен отвезти нас в Клатч, там найдется человек, достойный носить нас».

— Зачем?

В голосе шляпы, решил Ринсвинд, присутствовало нечто странное. Он звучал так, что не повиноваться ему было невозможно. Если бы этот голос приказал ему прыгнуть с обрыва, Ринсвинд успел бы пролететь полдороги, прежде чем ему пришло бы в голову, что он ведь мог ослушаться.

«Близится погибель всех волшебников».

— А почему? — виновато оглянувшись, спросил Ринсвинд.

«Грядет конец света».

— Как, опять?

«Я не шучу, — угрюмо буркнула шляпа. — Триумф Ледяных Великанов, Абокралипсис, Тайная Чаевня Богов — полный набор».

— И мы можем этому помешать?

«Будущее не дает на сей вопрос четкого ответа».

Непреклонный ужас, застывший на лице Ринсвинда, медленно поблек.

— Это что, загадка? — уточнил волшебник.

«Возможно, будет проще, если ты просто исполнишь то, что тебе говорят, вместо того чтобы пытаться что-то понять, — посоветовала шляпа. — Девушка, положи нас обратно в коробку. Вскоре нас будет разыскивать множество людей».

— Эй, погоди, — не унимался Ринсвинд. — Я не раз видел тебя, и раньше ты никогда не говорила.

«Не было необходимости что-либо говорить».

Ринсвинд кивнул. Это показалось ему логичным.

— Послушай, сунь её в коробку и давай сваливать, — поторопила его девушка.

— Пожалуйста, чуть больше уважения, юная дама, — высокомерно отозвался Ринсвинд. — Ты имеешь честь обращаться к символу древнего института волшебников.

— Тогда ты его и понесешь, — парировала она.

— Эй-эй! — заорал Ринсвинд, поспешая за девушкой, которая вихрем пронеслась через несколько переулков, пересекла узкую улочку и свернула в очередной проулок между двумя домами, которые, точно пьяные, наклонялись друг к другу так, что их верхние этажи самым натуральным образом соприкасались.

— Ну? — остановившись, резко спросила девушка.

— Ты ведь тот самый таинственный вор, да? — осведомился он. — О тебе все говорят, о том, как ты крадешь даже из закрытых сокровищниц. …А ты не такая, как я себе представлял…

— Да? — холодно отозвалась она. — И какая же я?

— Ну, ты… меньше ростом.

— Слушай, ты идешь или нет?

Уличные фонари, вещь редкая в этой части города, вообще исчезли. Впереди не было ничего, кроме настороженной темноты.

— Я сказала, пошли, — повторила девушка. — Чего ты боишься?

Ринсвинд набрал в грудь побольше воздуха:

— Убийц, грабителей, воров, карманников, щипачей, разбойников, бандитов, насильников и гоп-стопщиков, — перечислил он. — Мы же направляемся прямиком в Тени^[25].

— Да, зато сюда не придут нас искать, — указала она.

— О, придти-то придут, просто обратно не выйдут, — успокоил Ринсвинд. — И мы тоже. Я имею в виду, такая красивая юная дама, как ты… страшно подумать… то есть некоторые личности здесь…

— Но ты же будешь рядом и защитишь меня, — возразила она.

Ринсвинду показалось, что за несколько улиц от того места, где они стояли, послышался топот марширующих ног.

— Знаешь, — вздохнул он, — я почему-то не сомневался, что именно так ты и скажешь.

«Да. По этим зловещим улицам мне придется пройти, — подумал Ринсвинд. — А по некоторым — пробежать». В эту туманную весеннюю ночь в Тенях стоит такая темень, что вам будет слишком темно читать о продвижении Ринсвинда по жутковато-мрачным улицам, так что это описание поднимется над богато украшенными крышами и лесом искривленных дымовых труб и полюбуется немногочисленными мерцающими звездочками, которым удалось пробиться сквозь клубы тумана. Оно попытается не обращать внимания на долетающие снизу звуки — топот бегущих ног, посвист, скрежет, стоны, приглушенные вскрики. Может быть, это какое-то дикое животное рыщет по Теням после двухнедельной диеты…

Где-то неподалеку от центра Теней — этот район до сих пор не целиком нанесен на карту — расположен небольшой дворик. По крайней мере, здесь на стенках горят факелы, но проливаемый ими свет — это свет самих Теней: скупой, красноватый, с темной сердцевиной.

Ринсвинд, пошатываясь, ввалился во двор и повис на стене, ища у неё поддержки. Девушка, что-то напевая себе под нос, шагнула в багровый свет у него за спиной.

— Ты в порядке? — спросила она.

— Хр-р-р, — отозвался Ринсвинд.

— Не расслышала?

— Эти люди… — вырвалось у него. — Ну, то, как ты пнула его в… когда ты схватила их за… а потом ударила ножом прямо в… кто ты?

— Меня зовут Канина.

Ринсвинд какое-то время смотрел на неё ничего не выражающим взглядом.

— Извини, — наконец буркнул он, — мне это ни о чем не говорит.

— Я тут недавно, — пояснила она.

— Да я и не думал, что ты здешняя, — кивнул Ринсвинд. — Я бы о тебе слышал.

— Я сняла здесь комнату. Зайдем?

Ринсвинд взглянул на облезлую вывеску, едва различимую в дымном свете потрескивающих факелов. Она сообщала, что гостиница, скрывающаяся за небольшой темной дверью, носит название «Голова Тролля».

Вы можете подумать, что «Залатанный Барабан», всего час назад бывший ареной неприличной потасовки, — малопочтенный трактир с дурной репутацией. На самом деле, это самый что ни на есть почтенный трактир с дурной репутацией. Его клиенты обладают некоей грубоватой респектабельностью — они могут спокойно убивать друг друга, как равные равных, и делают это вовсе не из мстительности. Ребенок может зайти в этот трактир за стаканом лимонада, и самое страшное, что его будет ждать, — это затрещина от матери, когда та услышит, как обогатился словарь её чада. В спокойные ночи трактирщик — если он точно знал, что библиотекарь не появится, — ставил на стойку миски с орешками.

«Голова Тролля» была настоящей сточной канавой. Её посетители, если бы исправились, почистились и вообще до неузнаваемости изменились, могли бы — всего-навсего могли бы! — надеяться на то, что их сочтут обыкновенными наимерзейшими отбросами общества. В Тенях каждый отброс — настоящий отброс.

Кстати, та штука, что болтается над входом, вовсе не вывеска. Решив назвать гостиницу «Головой Тролля», хозяева не стали мелочиться.

Ринсвинд почувствовал, что его подташнивает, и, прижимая к груди бурчащую коробку, шагнул внутрь.

Тишина. Она сомкнулась вокруг них, почти такая же густая, как дым от дюжины субстанций, гарантированно превращающих любой нормальный мозг в сыр. Сквозь смог различались блестящие, полные подозрений глазки.

По крышке стола со стуком прокатилась пара игральных костей. Издаваемый ими звук был очень громким, и, вероятно, на них не выпало счастливое для Ринсвинда число.

Следуя по залу за сдержанной и удивительно маленькой Каниной, волшебник не мог не заметить, что на них глазеет несколько десятков посетителей. Он бросил косой взгляд на ухмыляющихся мужиков, которые убили бы его без единой мысли — честно говоря, с мыслями здесь было совсем худо.

Там, где в приличном трактире располагалась стойка, стоял ряд приземистых черных бутылок, а у стены — пара больших бочек на козлах.

Тишина стиснула их, как затягиваемый жгут. «В любую минуту…» — тоскливо подумал Ринсвинд.

Рослый толстяк, на котором не было ничего, кроме меховой куртки и кожаной набедренной повязки, оттолкнул свой табурет, пошатнувшись, поднялся на ноги и с гнусной ухмылкой подмигнул коллегам. Его открывшийся рот был похож на окруженную каемкой дыру.

— Ищете мужчину, дамочка? — поинтересовался он.

Канина взглянула на него.

— Слушай, не лезь, а…

По залу змейкой пополз смех. Рот Канины захлопнулся, словно почтовый ящик.

— О-о… — проворковал здоровяк. — Здорово, люблю девчонок с характером…

Рука Канины пришла в движение. Мелькнула в воздухе бледным размытым пятном, остановившись здесь и здесь; верзила постоял несколько секунд, не веря своим ощущениям, затем тихо хрюкнул и медленно сложился пополам. Все, кто был в зале, подались вперед. Ринсвинд отпрянул. Инстинкт подсказывал ему, что нужно делать ноги, но волшебник знал, что, если он последует своему инстинкту, его немедленно прихлопнут. Это Тени. И пусть то, что должно случиться, случится с ним здесь. Впрочем, эта мысль его отнюдь не утешила.

Чья-то рука зажала ему рот. Хищные пальцы выхватили коробку.

Пробегающая мимо Канина крутнулась и, приподняв юбку, аккуратно врезала ногой по цели, находящейся рядом с талией Ринсвинда. Волшебнику в ухо кто-то захныкал и свалился на пол. Грациозно порхая по залу, девушка подхватила две бутылки, отбиладонышки о полку и, приземляясь, выставила перед собой зазубренные горлышки. Морпоркские кинжалы, как их называют на уличном жаргоне.

Оказавшись лицом к лицу с «кинжалами», завсегдатаи «Головы Тролля» сразу потеряли к происходящему всякий интерес.

— Кто-то забрал шляпу, — пробормотал Ринсвинд пересохшими губами. — Они удрали через черный ход.

Девушка бросила на него свирепый взгляд и направилась к двери. Толпа посетителей «Головы» машинально расступилась перед ней, словно акулы, признавшие другую акулу. Ринсвинд рванул следом, торопясь смыться, пока на его счет не сделали противоположных выводов.

Они вылетели в очередной проулок и с топотом понеслись по мостовой. Ринсвинд старался не отставать от девушки. Преследующие её люди имели обыкновение наступать на острые предметы, а Ринсвинд не был уверен, что она узнает его в темноте.

Сквозь мелкий, неохотно моросящий дождь в конце переулка виднелось слабое голубоватое свечение.

— Подожди!

Ужаса в голосе Ринсвинда оказалось достаточно, чтобы девушка сбавила темп.

— Что случилось?

— Почему грабитель остановился?

— Вот сейчас у него и спросим, — твердо пообещала Канина.

— А почему он покрыт снегом? Она притормозила и повернулась к волшебнику. Руки её были уперты в бока, а ножка нетерпеливо постукивала по влажным булыжникам мостовой.

— Ринсвинд, я знакома с тобой всего час, но меня удивляет, что ты прожил даже так долго!

— Да, но ведь мне это все-таки удалось! У меня вроде как талант к выживанию. Спроси кого угодно. Я к этому даже пристрастился.

— К чему?

— К жизни. Привык к ней с раннего возраста и не хочу бросать эту привычку. В общем, можешь мне поверить, здесь что-то не так!

Канина оглянулась. Человек был окружен сияющей голубой аурой и, такое впечатление, рассматривал что-то у себя в руках.

Снег ложился ему на плечи, словно перхоть. Неизлечимая перхоть. У Ринсвинда был нюх на такие штуки, и его мучило сильное подозрение, что этот человек пребывает там, где ему не понадобится никакой шампунь.

Они боком скользили вдоль поблескивающей стены.

— Ты прав, какой-то он странный, — согласилась она.

— Ты имеешь в виду то, что он завел себе персональную метель?

— Вроде бы его это не огорчает. Он улыбается.

— Я бы назвал это застывшей улыбкой. Увешанные сосульками руки незнакомца успели приоткрыть крышку коробки, и сияние нашитых на шляпу октаринов освещало пару жадных глаз, покрытых толстой коркой инея.

— Знаешь его? — осведомилась Канина.

Ринсвинд пожал плечами.

— Видел в городе. Его зовут Лисица Ларри или Куница Феззи. Или вроде того. Какой-то грызун. Обыкновенный вор. Безобидный.

— У него такой вид, как будто ему ужасно холодно, — поежилась Канина.

— Полагаю, он отправился в более теплое место. Тебе не кажется, что нам следует закрыть коробку?

«Сейчас мы не представляем для вас никакой опасности, — донесся из сияния голос шляпы. — И так погибнут все враги волшебников».

Ринсвинд не собирался верить тому, что говорила шляпа.

— Нам нужно что-нибудь, чем можно опустить крышку, — пробормотал он. — Нож или нечто вроде. У тебя, случайно, нет ножа?

— Не смотри, — предупредила Канина. Послышался шорох, и Ринсвинд вновь ощутил аромат духов.

— Теперь можешь оглянуться. Она подала ему двенадцатидюймовый метательный нож. Ринсвинд осторожно взял его. На острие поблескивали крошечные частички металла.

— Спасибо. — Он повернулся к ней. — Надеюсь, я не лишил тебя последнего ножа, а?

— У меня есть другие.

— Я почему-то не сомневался.

Ринсвинд несмело вытянул руку. Приблизившись к кожаной коробке, лезвие побелело, и от него пошел пар. Ринсвинд тихо заскулил, почувствовав, как его ладонь обожгло холодом — колючим, пронизывающим холодом, который поднялся вверх по его руке и предпринял решительную попытку атаковать разум. Силой воли Ринсвинд заставил свои онемевшие пальцы двигаться и ткнул край крышки кончиком ножа.

Сияние поблекло. Снег быстро растаял и сменился моросящим дождем.

— Я бы хотела сделать для него что-нибудь. Нельзя ж просто взять и бросить его здесь…

— Он не станет возражать, — убежденно произнес Ринсвинд.

— Да, но, по крайней мере, его можно прислонить к стенке.

Ринсвинд кивнул и взялся за увешанную сосульками замерзшую руку вора. Вор выскользнул из его пальцев и рухнул на булыжную мостовую.

Где разлетелся на куски.

— Уф, — поежилась Канина.

В противоположном конце переулка, рядом с задней дверью «Головы Тролля», произошло какое-то волнение. Ринсвинд почувствовал, как у него из руки выхватывают нож, после чего этот нож пролетел по пологой дуге, которая закончилась у косяка находящейся в отдалении двери. Любопытствующие мгновенно скрылись.

— Лучше убираться отсюда, — заметила Канина, торопливо шагая по переулку. — Мы можем где-нибудь спрятаться? У тебя дома, например?

— Обычно я ночую в Университете, — отозвался Ринсвинд, вприпрыжку поспешая за ней.

«Возвращаться в Университет нельзя», — прорычала шляпа из глубины коробки.

Ринсвинд рассеянно кивнул. Эта мысль его тоже не привлекала.

— Все равно после наступления темноты женщин внутрь не пускают, — сообщил он.

— А до наступления темноты?

— Тоже.

— Глупо, — вздохнула Канина. — И чем вам женщины так не приглянулись?

— Предполагается, что они и не должны нам приглядываться, — нахмурив лоб, сообщил Ринсвинд. — В том-то все и дело.

Над морпоркским портом висел зловещий серый туман, покрывая каплями влаги снасти, клубясь среди покосившихся крыш, таясь в переулках. Некоторые считали, что ночной порт — ещё более опасное место, чем Тени. Два грабителя, воришка-карманник и какой-то прохожий, который просто постучал Канину по плечу, чтобы спросить, который час, уже в этом убедились.

— Не возражаешь, если я спрошу тебя кое о чем? — осведомился Ринсвинд, перешагивая через незадачливого прохожего, который лежал, свернувшись в клубок над одному ему ведомой болью.

— Ну?

— В смысле, я не хотел бы тебя обидеть…

— Ну?

— Просто я не мог не заметить…

— Гм-м?

— У тебя совершенно определенный подход ко всем незнакомцам.

Ринсвинд быстро пригнулся, но ничего не произошло.

— Что ты там, внизу, делаешь? — раздраженно спросила Канина.

— Извини.

— Я знаю, что ты думаешь. Но ничего не могу поделать, в отца пошла.

— Кем же он был? Коэном-Варваром?

Ринсвинд ухмыльнулся, чтобы показать, что это он так шутит. По крайней мере, его губы предприняли отчаянную попытку изобразить полумесяц.

— Ничего смешного не вижу, волшебник.

— Что?

— Я в этом не виновата.

Губы Ринсвинда беззвучно зашевелились.

— Прости, — наконец пробормотал он. — Я правильно понял? Твой отец в самом деле Коэн-Варвар?

— Да. — Девушка бросила на Ринсвинда хмурый взгляд и добавила: — У каждого должен быть отец. Полагаю, даже у тебя.

Она заглянула за угол.

— Все чисто. Пошли.

Когда они зашагали по влажной мостовой, Канина продолжила:

— Наверное, твой отец тоже был волшебником.

— Вряд ли, — отозвался Ринсвинд. — Волшебству не позволяется передаваться от отца к сыну.

Он замолк. Он знал Коэна и даже присутствовал на одном из его бракосочетаний, когда Коэн женился на девушке, которая была ровесницей Канины. Этого у Коэна было не отнять, он использовал каждый час своего времени на полную катушку.

— Куча народу была бы не прочь пойти в Коэна, ну, он лучше всех сражался, был величайшим из воров и…

— Куча мужчин, — оборвала его Канина. Она прислонилась к стене и смерила волшебника свирепым взглядом. — Есть такое длинное слово, мне его сказала одна старая ведьма… никак не могу вспомнить… вы, волшебники, знаете все о длинных словах.

Ринсвинд перебрал в памяти длинные слова.

— Мармелад? — наугад брякнул он. Девушка раздраженно покачала головой.

— Оно означает, что ты пошел в своих родителей. Ринсвинд нахмурился. Насчет родителей у него было слабовато.

— Клептомания? Рецидивист? — начал гадать он.

— Начинается с «Н».

— Нарциссизм? — в отчаянии высказался Ринсвинд.

— Носследственность, — вспомнила Канина. — Та ведьма объяснила мне, что это значит. Моя мать была танцовщицей в храме какого-то безумного бога, а мой отец спас её, и… они какое-то время были вместе. Говорят, внешность и фигура достались мне от неё.

— И они очень даже недурны, — с безнадежной галантностью вставил Ринсвинд. Канина покраснела.

— Да, но от него мне достались жилы, которыми можно швартовать корабли, рефлексы, точно у змеи на горячей сковородке, ужасная тяга к воровству и жуткое ощущение, что при первой встрече с человеком я прежде всего должна всадить нож в его глаз с расстояния в девяносто футов. И ведь я могу, — с едва различимой гордостью добавила она.

— О боги.

— Мужчин это отталкивает.

— Наверное, — слабо подтвердил Ринсвинд.

— После того как они об этом узнают, очень трудно удержать их возле себя.

— Полагаю, только за горло, — кивнул Ринсвинд.

— Совсем не то, что нужно, чтобы наладить настоящие отношения.

— Да. Понимаю, — сказал Ринсвинд. — И все же это здорово помогает, если хочешь стать знаменитым вором-варваром.

— Но нисколечки не помогает, — возразила Канина, — если хочешь стать парикмахером.

— А-а.

Они уставились на туман.

— Что, действительно парикмахером? — уточнил Ринсвинд. Канина вздохнула.

— Видимо, на парикмахеров-варваров спрос небольшой, — заметил Ринсвинд.

— То есть никто не нуждается в «подстричь-и-отрубить».

— Просто каждый раз, когда я вижу набор для маникюра, меня охватывает ужасное желание рубить направо и налево двуручным ножом для заусениц. В смысле, мечом.

— Я знаю, как это бывает, — вздохнув, поведал Ринсвинд. — Я хотел быть волшебником.

— Но ты и есть волшебник.

— О-о. Конечно, но…

— Тихо!

Ринсвинд почувствовал, что отлетает к стене, где ему за шиворот необъяснимым образом потекла струйка капель сконденсировавшегося тумана. В руке Канины неведомо откуда взялся широкий метательный нож, а сама она пригнулась, словно дикий зверь или, что ещё хуже, дикий человек.

— Что… — начал было Ринсвинд.

— Заткнись! — прошипела она. — Кто-то приближается!

Она плавно выпрямилась, крутнулась на одной ноге и метнула нож.

Послышался глухой, гулкий, деревянный стук.

Канина стояла и смотрела перед собой застывшим взглядом. В кои-то веки героическая кровь, которая пульсировала в её венах, не оставляя ей ни малейшего шанса прожить жизнь счастливой домохозяйки, ничем не могла ей помочь.

— Я только что убила деревянный ящик, — проговорила девушка.

Ринсвинд заглянул за угол.

Сундук, из крышки которого торчал все ещё дрожащий нож, стоял посреди мокрой улицы и смотрел на Канину. Потом, перебирая крошечными ножками в сложном рисунке танго, он слегка изменил положение и уставился на Ринсвинда. У Сундука не было абсолютно никаких видимых черт, если не считать замка и пары петель, но он мог уставиться на вас пристальнее, чем целый выводок сидящих на скале игуан. Он мог переглядеть статую со стеклянными глазами. В том, что касается патетического взгляда брошенного и оскорбленного существа, Сундук мог переплюнуть любого получившего пинка спаниеля и отправить его скулить в конуру. В Сундуке торчало несколько сломанных стрел и сабель.

— Что это? — шепнула Канина.

— Просто Сундук, — устало отозвался Ринсвинд.

— Он принадлежит тебе?

— Не совсем. Вроде как.

— Он опасен?

Сундук, шаркая ногами, повернулся и снова уставился на неё.

— Насчет этого существуют две теории, — ответил Ринсвинд. — Одни говорят, что он опасен, тогда как другие утверждают, что он очень опасен. А ты как думаешь?

Сундук чуть приоткрыл крышку. Он был сделан из древесины груши разумной, растения настолько магического, что оно вымерло почти на всем Диске, сохранившись лишь в одном или двух местах. Оно смахивало на смесь олеандра и иван-чая, только росло не в воронках от бомб, а в районах, испытавших на себе воздействие мощных зарядов магии. Из груши разумной традиционно делают посохи для волшебников; из неё же был сделан Сундук.

Среди магических качеств Сундука было одно довольно простое и прямолинейное: он повсюду следовал за человеком, которого признавал своим хозяином. Не повсюду в каком-либо конкретном наборе измерений, стране, вселенной или жизни. А вообще повсюду. От Сундука было избавиться труднее, чем от насморка, только Сундук был куда неприятнее.

Ещё Сундук был готов на все, чтобы защитить своего хозяина. Его отношение к остальному мирозданию трудно описать, но вы можете начать с определения «кровожадно-злобный» и плясать дальше от него.

Канина уставилась на крышку, которая была очень похожа на рот.

— Я проголосую за «смертельно опасный», — решила она.

— Он любит чипсы, — поделился Ринсвинд. — Хотя это сильно сказано. Он ест чипсы.

— А как насчет людей?

— О, людей тоже. На моей памяти он сожрал в общей сложности человек пятнадцать.

— Они были хорошими или плохими?

— Думаю, просто мертвыми. Ещё он стирает одежду — ты кладешь в него белье и вытаскиваешь чистым и выглаженным.

— И залитым кровью?

— Видишь ли, это и есть самое забавное, — заметил Ринсвинд.

— Забавное? — переспросила Канина, не сводя глаз с Сундука.

— Да, потому что, понимаешь, внутри у него не всегда одно и то же, он вроде как многомерный, и…

— А как он относится к женщинам?

— О, он не привередлив. В прошлом году он съел книгу заклинаний. Три дня его пучило, а потом он выплюнул её.

— Ужасно, — пятясь, сказала Канина.

— Ага, — подтвердил Ринсвинд. — Ужаснее не бывает.

— Я имею в виду то, как он пялится!

— У него это очень здорово получается, правда?

«Мы должны ехать в Клатч, — послышался голос из коробки. — Один из этих кораблей нам подойдет. Реквизируй его».

Ринсвинд посмотрел на неясные, окутанные туманом силуэты, вырисовывающиеся под лесом мачт. То тут, то там мигал якорный огонь, который выглядел во мраке небольшим, размытым огненным шаром.

— Её приказам трудно не повиноваться, — заметила Канина.

— Я пытаюсь, — отозвался Ринсвинд.

У него на лбу выступил пот.

«Теперь иди и поднимись на борт», — скомандовала шляпа.

Ноги Ринсвинда сами собой зашаркали по мостовой.

— Почему ты так со мной поступаешь? — простонал он.

«Потому что у меня нет другого выбора. Поверь, если бы я могла найти мага восьмого уровня, я бы это сделала. Я не должна позволить, чтобы меня надели!»

— А почему бы и нет? Ты же шляпа аркканцлера.

«И моими устами говорят все когда-либо жившие аркканцлеры. Я — Университет. Я — Закон. Я — символ магии, находящейся под контролем людей, и не позволю надеть меня чудеснику! Чудесников не должно быть! Этот мир слишком стар для чудовства».

Канина кашлянула.

— Ты что-нибудь понял? — тихонько спросила она.

— Кое-что, но не поверил, — ответил Ринсвинд.

Его ноги по-прежнему оставались прикованными к мостовой.

«Они назвали меня номинальной шляпой! — голос был насквозь пронизан сарказмом. — Жирные волшебники, которые предают все, что когда-либо представлял собой Университет! Они назвали меня номинальной шляпой! Ринсвинд, я приказываю. И тебе, барышня. Служите мне как следует, и я исполню ваши самые заветные желания».

— Как ты можешь исполнить моё самое заветное желание, если грядет конец света?

Шляпа, похоже, задумалась над этим.

«Ну, может, у тебя есть самое заветное желание, осуществление которого займет всего пару минут?»

— Послушай, а как ты можешь заниматься магией? Ты же просто… — голос Ринсвинда постепенно затих.

«Я и есть магия. Настоящая магия. Кроме того, если тебя в течение двух тысяч лет носят величайшие волшебники Диска, ты волей-неволей чему-то да научишься. Итак. Мы должны бежать. Но, разумеется, с достоинством».

Ринсвинд бросил жалостный взгляд на Канину, которая снова пожала плечами.

— Меня можешь не спрашивать, — сказала она. — Это похоже на приключение. Боюсь, мне на роду написано искать приключений. Вот тебе и генетика^[26].

— Но я плохо переношу приключения! Уж поверь, я их пережил дюжины! — взвыл Ринсвинд.

«Значит, у тебя имеется опыт», — заключила шляпа.

— Нет, правда, я жуткий трус, я всегда убегаю со всех ног, — грудь Ринсвинда вздымалась. — Опасность смотрела мне в затылок, о, сотни раз!

«Я не хочу, чтобы ты шёл навстречу опасности».

— Прекрасно!

«Я хочу, чтобы ты её избегал».

Ринсвинд обмяк.

— Но почему именно я? — простонал он.

«Ради блага Университета. Ради чести всех волшебников. Ради спасения мира. Ради исполнения твоих заветных желаний. А если ты не согласишься, я заморожу тебя заживо».

Ринсвинд почти с облегчением вздохнул. Он плохо воспринимал посулы, уговоры или обращения к лучшей стороне его натуры. Но вот угрозы, ну, угрозы ему знакомы. С угрозами он знал, как себя вести.

Рассвет растекся по Диску, словно плохо сваренное яйцо. Туман сомкнулся над Анк-Морпорком, наползая на него серебряными и золотыми волнами, — влажный, теплый, беззвучный. Вдали, на равнинах, резвился весенний гром. Погода казалась более теплой, чем следовало бы.

Обычно волшебники, спали допоздна, однако этим утром многие из них поднялись спозаранку и теперь бесцельно бродили по коридорам. Они ощущали в воздухе перемены.

Университет заполнялся магией.

Разумеется, он и так был заполнен магией, но то была старая, уютная магия, в которой таилось столько же возбуждения и опасности, сколько в домашнем шлепанце. Но сквозь древнюю основу просачивалась новая магия, зазубренная и вибрирующая, яркая и холодная, словно пламя кометы. Она пропитывала камни и искрами слетала с острых углов, подобно статистическому электричеству на нейлоновом ковре Мироздания. Она гудела и потрескивала. Завивала бороды волшебникам, стекала в клубах октаринового дыма с пальцев, которые в течение трех десятилетий не создавали ничего более мистического, чем небольшая световая иллюзия. Как бы поделикатнее описать эту картину… В общем, большинство волшебников испытывали то же, что испытывает старик, который внезапно оказался лицом к лицу с молодой и прекрасной женщиной и к своему ужасу, восхищению и изумлению обнаружил, что его плоть вдруг стала такой же пылкой, как и разум.

В залах и коридорах Университета шепотом произносилось слово: «Чудовство!».

Некоторые волшебники тайком пробовали чары, которые не получались у них годами, и с удивлением убеждались, что на этот раз все исполняется без сучка без задоринки. Сначала робко, затем уверенно, а потом с криками и воплями они принялись швырять друг в друга огненные шары, доставали из шляп живых голубей и вызывали дождь из разноцветных блесток. Чудовство! Один или два волшебника, достойные мужи, которые прежде не были замечены ни в чем более дурном, чем поедание живых устриц, сделались невидимками и начали гоняться по коридорам за служанками.

Чудовство! Кое-кто из тех, что были посмелее, испробовал на себе старинные заклинания для полета и теперь неуклюже порхал среди балок. Чудовство!

Только библиотекарь не принимал участия в магическом пиршестве. Сначала, поджав подвижные губы, он просто наблюдал за этими выходками, но потом опустился на четвереньки и заковылял в библиотеку. Если бы кто-нибудь потрудился обратить на него внимание, то заметил бы, что он запер за собой дверь.

В библиотеке царила мертвая тишина. Книги перестали буйствовать. Они прошли стадию страха и очутились в тихих водах неизбывного ужаса. Теперь они сидели, сжавшись на своих полках, словно загипнотизированные кролики.

Длинная волосатая рука протянулась к «Полнаму лексекону по магеи с насставленеями для мудрицов» Касплока и схватила том, прежде чем тот успел попятиться. Ладонь с длинными пальцами успокоила объятую ужасом книгу и открыла её на букве «Ч». Библиотекарь нежно разгладил дрожащую страницу и, ведя по ней сверху вниз ороговевшим ногтем, нашел нужную статью.

Чудесник, сущ. (миф.). Прото-валшэбник, дверь, черриз каторую можит вайти в мир новая магея, валшэбник, не аграничинный ни физичискими вазможнастями собствинного тела, ни Роком, ни Смертью. Записано, што некагда, на заре мирра, сущиствавали чудесники, но к настаящему времини их не далжно быть, и слава багам, патаму што чудавство — не для людей и возврат чудавства будит азначатъ Канец Света… Если бы Саздатиль хател, штобы люди были как боги, он дал бы нам крылья.

СМ. ТАКЖЕ: Абокралипсис, лигенда о Лидяных Виликанах и Тайная Чаевня Багов.

Библиотекарь прочитал все ссылки, вернулся к первой статье и долго смотрел на неё глубокими темными глазами. Осторожно поставив книгу на место, он заполз под стол и натянул на голову одеяло.

Но Кардинг и Лузган, стоя на галерее для музыкантов в Главном зале и следя за разворачивающимися внизу событиями, испытывали совершенно иные чувства.

Стоя бок о бок, они выглядели в точности как число «десять».

— Что происходит? — осведомился Лузган. Он провел бессонную ночь, и у него слегка путались мысли.

— В Университет стекается магия, — ответил Кардинг. — Вот что такое «чудесник». Канал для магии. Для настоящей магии, мой мальчик. Не той, старой и изношенной, которой мы обходились последние несколько столетий. Это рассвет, э-э… э-э…

— Нового, гм, расцвета?

— Вот именно. Время чудес, э-э… э-э…

— Полный анус, в общем. Кардинг нахмурился.

— Да, — не сразу отозвался он, — полагаю, что-то в этом роде. Знаешь, ты неплохо умеешь обращаться со словами.

— Благодарю тебя, брат.

Старший волшебник не обратил внимания на эту фамильярность. Вместо того он повернулся, облокотился о резные перила и принялся наблюдать за демонстрацией магических фокусов. Его руки автоматически полезли в карманы за кисетом с табаком, но на полпути остановились. Он ухмыльнулся и щелкнул пальцами. Во рту у него появилась зажженная сигара.

— Я много лет учился этому, — задумчиво проговорил он. — Огромные возможности, мой мальчик. Они этого ещё не осознали, но вот он, конец орденов и уровней. Это была просто, э-э, система распределения. Мы в ней больше не нуждаемся. Где этот парнишка?

— Ещё спит… — начал было Лузган.

— Я здесь, — сообщил Койн.

Он стоял у входа в коридор, ведущий к покоям старших волшебников. Рука сжимала октироновый посох, который был в полтора раза выше его самого. На матово-черной поверхности посоха, такой темной, что она казалась щелью, прорезающей мир, сверкали крошечные прожилки желтого огня.

Лузган почувствовал, как золотистые глаза впиваются в него и самые сокровенные мысли прокручиваются сейчас на задней стенке его черепа.

— О, — сказал он голосом, который, по его мнению, был приветливым, как у доброго дядюшки, но на самом деле прозвучал как сдавленный предсмертный хрип. После такого начала продолжение могло быть только ещё хуже, и оно не подвело ожиданий. — Я вижу, ты, гм, встал, — констатировал он.

— Мой дорогой мальчик… — вмешался Кардинг.

Койн посмотрел на него долгим, леденящим взглядом.

— Я видел тебя прошлой ночью, — заявил он. — Ты могущественный?

— Более-менее, — ответил Кардинг, припомнив склонность мальчишки использовать волшебников для игры в кегли со смертельным исходом. — Но до тебя мне далеко.

— Меня сделают аркканцлером, как предопределено мне судьбой?

— О, безусловно, — отозвался Кардинг. — Ни малейших сомнений. Можно мне взглянуть на твой посох? Интересный рисунок…

Он протянул пухлую ладонь.

Это было вопиющим нарушением этикета. Ни один волшебник даже подумать не может, чтобы прикоснуться к чужому посоху без специального на то разрешения. Но кое-кто никак не может поверить, что дети — это полноценные люди, и думает, что в общении с ними не обязательно соблюдать обычные правила приличия.

Пальцы Кардинга сомкнулись вокруг черного посоха.

Раздался звук, который Лузган скорее почувствовал, чем услышал, и Кардинг, пролетев через всю галерею, врезался в противоположную стену, как мешок с салом, упавший на мостовую.

— Больше так не делай, — предупредил Койн, повернулся, посмотрел сквозь побледневшего Лузгана и добавил: — Помоги ему подняться. Надеюсь, он не сильно пострадал.

Казначей торопливо пересек галерею и склонился над тяжело дышащим Кардингом, лицо которого приняло странный оттенок. Лузган хлопал волшебника по щекам, пока тот не открыл глаза.

— Видел, что случилось? — шепнул Кардинг.

— Не уверен. Гм. А что случилось? — прошептал Лузган.

— Он меня укусил.

— В следующий раз, когда прикоснешься к посоху, умрешь, — сухо констатировал Койн. — Понял?

Кардинг осторожно приподнял голову, опасаясь, как бы она не рассыпалась на кусочки.

— Прекрасно понял, — заверил он.

— А теперь я хотел бы осмотреть Университет, — продолжал Койн. — Я очень много о нем слышал…

Кардинг с помощью Лузгана неуверенно поднялся на ноги и, опираясь на его руку, послушно затрусил следом за мальчиком.

— Ни в коем случае не трогай его посох, — пробормотал он.

— Я не забуду, гм, что этого не стоит делать, — твердо пообещал Лузган.

— И что ты почувствовал?

— Тебя когда-нибудь кусала гадюка?

— Нет.

— Тогда ты точно поймешь, что я испытал.

— Гм-м?

— Это было совершенно не похоже на укус гадюки.

Следуя за решительно шагающим Койном, они торопливо спустились по лестнице и вошли через развороченную дверь в Главный зал.

Стремясь произвести хорошее впечатление, Лузган забежал вперед.

— Это Главный зал, — сообщил он. Койн обратил на него взгляд своих золотистых глаз, и казначей почувствовал резкую сухость во рту. — Его так называют, потому что, видишь ли, это зал. И он главный. — Он сглотнул. — Это главный зал, — мямлил он, пытаясь помешать ослепительному, как прожектор, взгляду лишить его остатков способности связно изъясняться. — Огромный главный зал, вот почему его называют…

— Кто эти люди? — спросил Койн, указывая посохом.

Собравшиеся в зале волшебники, которые обернулись, чтобы посмотреть, как он входит, попятились от посоха, словно тот был огнеметом.

Лузган проследил за направлением взгляда чудесника. Койн указывал на портреты и скульптурные изображения аркканцлеров прошлых лет, украшающие стены. При бородах и остроконечных шляпах, с декоративными свитками или таинственными символическими деталями астрологического оборудования в руках они смотрели вниз свирепыми взглядами, порожденными большим самомнением, а может, хроническими запорами.

— С этих стен, — сказал Кардинг, — на тебя взирают две сотни величайших волшебников.

— Они мне не нравятся, — заявил Койн, и посох изрыгнул струю октаринового пламени. Аркканцлеры исчезли.

— И окна здесь слишком маленькие…

— Потолок слишком высокий…

— Все слишком старое…

Волшебники, спасаясь от сверкающего и плюющегося огнем посоха, плашмя упали на пол. Лузган натянул на глаза шляпу и закатился под стол: он чувствовал, как вокруг него плавится сама ткань, составляющая Университет. Трещало дерево, стонали камни.

Кто-то постучал его по голове. Он заорал.

— Прекрати! — крикнул Кардинг, перекрывая шум. — И надень шляпу как следует! Прояви хоть немного достоинства!

— Почему же ты тогда сидишь под столом? — брезгливо отозвался Лузган.

— Мы должны ухватиться за эту возможность!

— Что, как за посох?

— Давай за мной!

Лузган вылез из-под стола и попал в ослепительный, ослепительно ужасный новый мир.

Исчезли грубые каменные стены. Исчезли темные, населенные воронами балки. Исчез пол с его узором из черных и белых плиток, от которых рябило в глазах.

Исчезли и небольшие, высоко расположенные окна, покрытые благородным налетом древнего жира. Впервые за всю историю зала в него струился чистый, без примесей, солнечный свет. Волшебники, разинув рты, уставились друг на друга и увидели совсем не то, что, как им всегда казалось, они видят. Беспощадные лучи преобразили богатую золотую вышивку в пыльную позолоту; выставили роскошные ткани как покрытый пятнами и протертый почти до дыр бархат; превратили пышные, окладистые бороды в пожелтевшие от никотина спутанные мочалки; разоблачили великолепные бриллианты как довольно паршивенькие анкские камни. Обновленный свет прощупывал и исследовал все вокруг, отметая в сторону уютные тени.

И, как был вынужден признать Лузган, то, что осталось, не внушало доверия. Он вдруг со всей остротой осознал, что под мантией (драной, сильно застиранной мантией, понял он, испытав при этом дополнительный укол вины; мантией, прогрызенной там, где до неё добрались мыши) на нем все ещё надеты домашние шлепанцы.

Зал теперь почти полностью состоял из стекла. Там, где не было стекла, блестел мрамор. Все было таким великолепным, что Лузган почувствовал себя совершенно недостойным этого места.

Он повернулся к Кардингу и увидел, что его собрат-волшебник взирает на Койна восхищенными глазами.

На лицах большинства волшебников застыло такое же выражение. Волшебник, которого не притягивает сила, — не волшебник вовсе, а в посохе скрывалась настоящая сила. Посох зачаровывал их, словно кобр. Кардинг протянул было руку, чтобы дотронуться до плеча мальчишки, но передумал и вместо этого воскликнул:

— Потрясающе. — Повернувшись к собравшимся и воздев руки, он вскричал:

— Братья мои, среди нас находится весьма могущественный волшебник!

Лузган дернул его за мантию и прошипел:

— Он же едва не убил тебя.

Кардинг не обратил на него внимания.

— И я предлагаю… — Он сглотнул. — Я предлагаю избрать его аркканцлером!

Какое-то мгновение в зале стояла тишина, а затем он взорвался аплодисментами и криками несогласия. В задних рядах вспыхнуло несколько ссор. Те из волшебников, что стояли поближе, не проявляли такой готовности возражать. Они видели улыбку на лице Койна. Она была сияющей и холодной, как та улыбка, которую можно разглядеть на лике луны.

В толпе произошло какое-то волнение, и вперед протиснулся пожилой волшебник.

Лузган узнал в нем Овина Хакардли, волшебника седьмого уровня, преподавателя Закона. Тот аж побагровел от гнева — там, где не побелел от ярости. Когда он заговорил, его слова пронизали воздух, словно ножи. Они были суровыми, как нитки, и прямыми, как палки.

— Вы что, с ума сошли? — вопросил он. — Аркканцлером может стать только волшебник восьмого уровня! И он должен быть избран остальными старшими волшебниками на торжественном заседании совета! (Разумеется, под чутким руководством богов.) Это Закон! (Как можно!)

Хакардли изучал Закон магии много лет, а поскольку магия обычно является двусторонним процессом, она оставила на волшебнике свой отпечаток. С виду Хакардли казался хрупким, как сырная палочка, а сухой характер предмета специализации наделил его непостижимой способностью произносить знаки препинания.

Он стоял, трепеща от негодования, и постепенно осознавал, что быстро остается в одиночестве. Он стал центром расширяющегося круга пустого пространства. Этот круг был обрамлен волшебниками, которые внезапно ощутили готовность поклясться, что они никогда в жизни не видели этого человека.

Койн поднял посох.

Хакардли назидательно погрозил ему пальцем.

— Вы меня не испугаете, молодой человек, — резко сказал он. — Может, вы и талантливы, но одного таланта недостаточно. Великий волшебник должен обладать и другими качествами. Способностью к управлению, например, мудростью, а ещё…

— Этот Закон применим ко всем волшебникам? — опустив посох, уточнил Койн.

— Ко всем без исключения! Он был составлен…

— Но я не волшебник, господин Хакардли.

Хакардли заколебался.

— О, — изрек он наконец и снова замолчал. — Хорошее замечание.

— Но я прекрасно понимаю необходимость мудрости, предусмотрительности и доброго совета. Вы окажете мне большую честь, если согласитесь обеспечить меня этим ценным товаром. Объясните, например, почему волшебники не правят миром?

— Что?

— Это простой вопрос. В этом зале, — губы Койна долю секунды беззвучно шевелились, — четыреста семьдесят два волшебника, искушенных в наиболее тонком из всех искусств. Однако все, чем вы правите, — это несколько акров, застроенных довольно посредственными архитектурными сооружениями. Почему?

Волшебники старших рангов обменялись многозначительными взглядами.

— С виду это действительно так, — в конце концов отозвался Хакардли. — Но, дитя моё, у нас есть владения, простирающиеся далеко за пределы познаний временных владык. — Его глаза блестели. — Магия может увести разум к внутренним полям тайных…

— Да, да, — перебил его Койн. — Однако этот Университет окружают крайне прочные стены. Почему?

Кардинг провел языком по губам. Невероятно. Этот мальчишка высказывает вслух его мысли…

— Вы ведете борьбу за власть, — сладким голоском продолжал Койн, — однако для любого горожанина, живущего за пределами этих стен — для человека, вывозящего нечистоты, или обыкновенного торговца, — так ли уж велика разница между магом высокого уровня и простым заклинателем?

Хакардли смотрел на него с бесконечным изумлением.

— Дитя, эта разница очевидна для самого ничтожного из горожан, — ответил он. — Сами наши одежды и их отделка…

— Ага, — кивнул Койн, — одежды и отделка. Разумеется.

В зале ненадолго воцарилось тяжелое, задумчивое молчание.

— Мне кажется, — высказался наконец Койн, — что волшебники правят только волшебниками. Кто же правит снаружи?

— В том, что касается города, это, должно быть, патриций, лорд Витинари, — с некоторой оглядкой сообщил Кардинг.

— Его можно назвать честным и справедливым правителем?

Кардинг обдумал этот вопрос. Шпионская сеть патриция, по слухам, была великолепной.

— Я бы сказал, — осторожно начал волшебник, — что он нечестен и несправедлив, но безупречно беспристрастен. Он нечестен и несправедлив со всеми, независимо от положения.

— И вы довольствуетесь этим? — спросил Койн.

Кардинг постарался не встречаться глазами с Хакардли.

— Дело не в том, довольствуемся мы или нет, — ответил он. — Полагаю, мы не особенно об этом задумывались. Видишь ли, истинное призвание волшебника…

— Неужели мудрецы действительно позволяют управлять собой таким образом?

— Конечно же, нет! — зарычал Кардинг. — Не будь глупцом! Мы просто терпим. В этом и заключается мудрость, ты узнаешь это, когда вырастешь, речь идёт о том, чтобы выждать благоприятный момент…

— Где этот патриций? Я хотел бы с ним увидеться.

— Это можно устроить, — пообещал Кардинг. — Патриций всегда принимает волшебников и…

— А теперь я приму его, — заявил Койн. — Он должен узнать, что волшебники достаточно долго выжидали свой момент. Отойдите-ка.

Он навел посох на цель.

Временный правитель широко раскинувшегося города Анк-Морпорка сидел в кресле у подножия ступенек, ведущих к трону, и пытался углядеть в донесениях соглядатаев хоть какие-то признаки здравого смысла. Трон пустовал уже более двух тысячелетий, со времени смерти последнего из рода королей Анка. Легенда гласила, что в один прекрасный день в городе снова появится король, и добавляла к этому различные комментарии насчет магических мечей, родимых пятен и всего остального, о чем обычно болтают легенды.

По правде говоря, в настоящее время наследника трона определяли лишь по одному признаку: перво-наперво, он должен был остаться в живых в течение пяти минут после сообщения о наличии каких-либо магических мечей или родимых пятен. Последние двадцать веков городом правили богатые торговые семьи Анка, а они проявляли примерно столько же желания выпустить власть из своих рук, сколько обычный бульдог — отпустить жертву.

Человек, занимающий в данный момент должность патриция, глава чрезвычайно богатой и могущественной семьи Витинари, был худ, высок и хладнокровен, как дохлый пингвин. Именно такие люди любят держать дома белых кошек, которых рассеянно поглаживают, приговаривая людей к смерти в водоеме с пираньями. Для полноты картины вы бы рискнули добавить, что патриций, вероятно, собирает редкий тонкий фарфор и крутит его в своих голубовато-белых пальцах, пока из глубоких подземелий доносится эхо затихающих вдали криков. Вы бы не усомнились в том, что он любит употреблять слово «изысканный» и что у него тонкие губы. Он казался человеком, который моргает настолько редко, что это событие каждый раз можно отмечать в календаре как праздник.

На самом деле почти все ваши предположения неверны. Хотя у патриция действительно был маленький и чрезвычайно старый жесткошерстный терьер по кличке Вафлз, который сильно вонял псиной и наскакивал на всех подряд с одышливым лаем. По слухам, это было единственное существо на всем белом свете, которое патриций по-настоящему любил. Он и правда время от времени приговаривал людей к смерти в страшных мучениях, но это считалось вполне приемлемым поведением для правителя города и обычно одобрялось подавляющим числом горожан^[27]. Жители Анка — народ практичный, и они считали, что патриций, запретив все уличные театры и выступления мимов, заботился прежде всего о благосостоянии своих подданных. Патриций не сеял в душах горожан ужас, он бросал его туда по зернышку.

Патриций вздохнул и положил последнее донесение на высокую стопку рядом с креслом.

В детстве он как-то видел жонглера, который мог удерживать в воздухе дюжину тарелок. Чтобы приступить к обучению искусством управлять Анк-Морпорком, городом, который кто-то описал как «нечто напоминающее перевернутый вверх дном термитник без присущего последнему шарма», он должен был проделать такой же трюк с сотней тарелок.

Патриций глянул в окно, на возвышающуюся вдали громаду Башни Искусства, которая была центром Незримого Университета, и рассеянно спросил себя, сможет ли кто-нибудь из этих старых ослов-зануд изобрести лучший способ обработки писанины. Нет, конечно. Волшебник просто не понимает такой элементарной штуки, как простейший гражданский шпионаж.

Он снова вздохнул и взялся за расшифровку того, что президент Гильдии Воров сказал своему заместителю в полночь в потайной звуконепроницаемой комнате, что за его кабинетом в штаб-квартире Гильдии, но…

Оказался в Главном за…

Нет, в Главном зале Незримого Университета он бывал не раз. На бесконечных обедах. И вокруг него так же находилось множество волшебников, но все они были…

…Не такими.

Подобно Смерти, — на которого, по мнению некоторых менее везучих жителей города, он походил как две капли воды, — патриций никогда не впадал в ярость, не обдумав, к чему это приведет. Хотя иногда он думал очень быстро.

Патриций обвёл взглядом собравшихся волшебников. На их лицах застыло выражение, от которого слова возмущения застряли у него в горле. Волшебники были похожи на овец, которые вдруг наткнулись на попавшего в капкан волка, причём это случилось как раз в тот момент, когда до них донесли ценную мысль, что в единстве — сила.

Было у них нечто похожее в глазах.

— Что означает это безоб… — он поколебался и неуклюже закончил: — Это? Веселая шутка в честь Дня Мелких Богов, а?

Его глаза метнулись в сторону и встретились с глазами маленького мальчика, который держал в руках длинный металлический посох. На губах мальчика играла самая странная улыбка, что когда-либо видел патриций.

Кардинг кашлянул.

— Господин… — начал он.

— Выкладывай, приятель, — рявкнул на него лорд Витинари.

Сначала Кардинг испытывал робость, но тон патриция был чуть более безапелляционным, чем нужно. Костяшки пальцев волшебника побелели.

— Я волшебник восьмого уровня, — негромко произнес он. — И ты не смеешь обращаться ко мне таким тоном.

— Хорошо сказано, — похвалил его Койн.

— Бросьте его в подземелье, — приказал Кардинг.

— У нас нет подземелий, — напомнил ему Лузган. — Это же университет.

— Тогда отведите в винные погреба, — отрезал Кардинг. — И пока будете внизу, постройте пару-другую подземелий.

— Вы хоть понимаете, что творите? — справился патриций. — Я требую, чтобы мне объяснили, что означает…

— Ты ничего не можешь требовать, — возразил Кардинг. — А означает это, что с сегодняшнего дня городом будут править волшебники, как это было предопределено изначально. Так, уведите его…

— Вы? Править Анк-Морпорком? Волшебники, которые даже друг дружкой управлять не могут?

— Да!

Кардинг отдавал себе отчет в том, что это не самый остроумный ответ. Но куда больше его волновало то, что песик Вафлз, который был перенесен в зал вместе с хозяином, подковылял, с трудом передвигая ноги, к волшебнику и сейчас близоруко всматривался в его туфли.

— Тогда все поистине мудрые люди предпочтут отсидеться в безопасности в каком-нибудь славном глубоком подземелье, — сыронизировал патриций. — Так что прекращайте дурачиться и верните меня на место. Тогда вполне возможно, мы замнем эту тему. Или заминать потом придется вас.

Вафлз прекратил исследовать туфли Кардинга и затрусил к Койну, обронив по пути несколько клочков шерсти.

— Эта пантомима слегка затянулась, — заявил патриций. — И теперь я…

Вафлз зарычал. Это был глубокий, первобытный звук, который задел какую-то струну в расовой памяти всех присутствующих и вызвал у них неудержимое желание залезть на дерево. Он воскрешал в памяти длинные серые тени, охотящиеся на рассвете времён. Просто удивительно, как в таком маленьком животном может умещаться столько угрозы. И вся эта угроза была направлена на посох в руке Койна.

Патриций шагнул вперед, чтобы подхватить собаку, но Кардинг поднял ладонь и послал через весь зал опаляющую струю оранжево-голубого пламени.

Патриций исчез. На том месте, где он стоял, замерла маленькая желтая ящерица. Она моргала глазами и озирала всех свирепым взглядом, выражающим характерную для всех рептилий глупую злобу.

Кардинг изумленно уставился на свои пальцы, как будто видел их впервые в жизни.

— Прекрасно, — хрипло прошептал он. Волшебники посмотрели на тяжело дышащую ящерицу иперевели взгляд на город, сверкающий в свете раннего утра. Там, снаружи, оставались муниципальный совет, городская стража, Гильдия Воров, Гильдия Торговцев, жрецы… и никто из них даже не подозревал, какая беда вот-вот обрушится на их головы.

«Началось», — сказала шляпа из своей коробки, которая стояла на палубе.

— Что началось? — переспросил Ринсвинд.

«Правление чудовства». На лице Ринсвинда отразилось недоумение.

— Это хорошо?

«Ты когда-нибудь понимаешь, что тебе говорят?»

Ринсвинд почувствовал, что вступает на более знакомую почву.

— Нет, — ответил он. — Не всегда. Особенно в последнее время. Не часто.

— А ты уверен, что ты действительно волшебник? — осведомилась Канина.

— Это единственное, в чем я когда-либо был уверен, — убежденно произнес он.

— Странно.

Ринсвинд сидел на Сундуке на освещенном солнцем баке «Океанского танцора», и корабль, мирно покачиваясь, пересекал зеленые воды Круглого моря. Снующие вокруг моряки занимались — Ринсвинд в этом ничуть не сомневался, — важными для мореходства вещами, и он надеялся, что они делают все правильно, потому что после высоты он больше всего на свете ненавидел глубину.

— Ты выглядишь обеспокоенным, — заметила Канина, которая подстригала ему волосы.

Ринсвинд втянул голову в плечи, пытаясь сделать её как можно меньше, чтобы уберечь от мелькающих ножниц.

— Это потому, что я обеспокоен.

— А что такое Абокралилсис?

Ринсвинд поколебался.

— Ну, — ответил он, — это конец света. Что-то вроде.

— Что-то вроде? Что-то вроде конца света? Ты хочешь сказать, что мы даже ничего не поймем? Оглянемся и спросим друг у друга:

«Простите, вы ничего не слышали?»

— Просто провидцы так и не смогли прийти к единому мнению. Существует множество самых разнообразных неопределенных предсказаний. Некоторые из них довольно безумные. Так что это назвали Абокралипсис. — У Ринсвинда был весьма смущенный вид. — Что-то вроде апокрифического Апокалипсиса, который крадет у людей жизни. Понимаешь, такой каламбур.

— Не очень удачный.

— Да. Не совсем^[28].

Ножницы Канины деловито щелкали.

— Должна сказать, что капитан, похоже, был крайне рад заполучить нас в качестве пассажиров, — заметила она.

— Это потому, что, согласно поверьям, волшебник приносит кораблю счастье, — отозвался Ринсвинд. — Разумеется, это не так.

— А многие верят, — возразила Канина. — О, для других это к счастью, но не для меня. Я плавать не умею.

— Что, вообще нисколечко не проплывешь?

Ринсвинд помешкал с ответом, осторожно теребя звезду на своей шляпе.

— Как ты думаешь, какая здесь глубина? Примерно?

— По-моему, около дюжины фатомов.

— Тогда, наверное, проплыву около дюжины фатомов.

— Прекрати так дрожать, я чуть не отстригла тебе ухо, — резко бросила Канина и, свирепо взглянув на проходящего матроса, взмахнула ножницами. — В чем дело? Никогда не видел, как человеку стрижку делают?

Кто-то наверху, на мачте, отпустил шуточку, которая вызвала взрыв грубого хохота на брам-стеньге — впрочем, может быть, это был нок рея.

— Я сделаю вид, что ничего не слышала, — сообщила Канина и яростно дернула гребень, вытряхнув из волос Ринсвинда множество безобидных мелких животных.

— Ай!

— Нечего ерзать!

— Трудно не ерзать, зная, кто именно машет вокруг твоей головы парой стальных лезвий!

Вот так и текло это утро, сопровождаемое стремительно несущимися волнами, поскрипыванием мачт и довольно сложной ступенчатой стрижкой. Поглядев на себя в осколок зеркала, Ринсвинд был вынужден признать, что его внешность изменилась в лучшую сторону.

Капитан сообщил им, что судно направляется в город Аль Хали на пупстороннем побережье Клатча.

— Типа Анка, только вместо ила там песок, — растолковал Ринсвинд, склоняясь над поручнем. — Зато там хороший рынок рабов.

— Работорговля безнравственна, — твердо заявила Канина.

— Да ну? Надо же! — отозвался Ринсвинд.

— Хочешь, я тебе ещё бороду подравняю? — с надеждой предложила Канина, но вдруг замолчала и, застыв с раскрытыми ножницами в руке, уставилась на море.

— А что за люди, которые плавают на каноэ с какими-то дополнительными деталями сбоку, чем-то вроде красного глаза, нарисованного на носу, и небольшим парусом? — спустя некоторое время спросила она.

— Похоже на пиратов-работорговцев из Клатча, — ответил Ринсвинд, — но это большое судно. Вряд ли кто-нибудь осмелится напасть на него.

— Один не осмелится, — Канина по-прежнему смотрела на размытую линию в том месте, где море переходит в небо. — Но пятеро могут. Ринсвинд вгляделся в висящую вдали дымку и поднял глаза на вахтенного. Тот покачал головой.

— Да ладно тебе, — хмыкнул волшебник с юмором, присущим засорившейся канализационной трубе. — На самом деле ничего там нет. Наверное, ты просто шутишь.

— По десять человек в каждом каноэ, — мрачно сообщила Канина.

— Послушай, шутки шутками…

— С длинными изогнутыми саблями.

— Но я не вижу ни…

— …Длинные и довольно грязные волосы развеваются на ветру…

— С обсеченными кончиками? — кисло пошутил Ринсвинд.

— Ты что, пытаешься острить?

— Я?

— А у меня при себе никакого оружия, — пожаловалась Канина, бросаясь к своим пожиткам. — Держу пари, на этом судне не найдется ни одного приличного меча.

— Ничего. Может, они просто хотят по-быстрому вымыть головы.

Пока Канина лихорадочно рылась в мешке, Ринсвинд бочком подобрался к коробке со шляпой аркканцлера и осторожно открыл крышку.

— Там ведь никого нет, правда? — спросил он.

«Откуда мне-то знать? Надень меня».

— Что? Себе на голову?

«О Создатель!»

— Но я не аркканцлер! — воскликнул Ринсвинд. — То есть я слышал о хладнокровных людях, но…

«Я должна воспользоваться твоими глазами. Надень меня. Себе на голову».

— Гм.

«Доверься мне».

Ринсвинд не мог ослушаться. Он аккуратно снял потрепанную серую шляпу, с тоской посмотрел на облупившуюся звезду и вынул из коробки шляпу аркканцлера. Она была несколько тяжелее, чем он ожидал. Окружающие тулью октарины слабо поблескивали.

Он осторожно опустил её на новую стрижку, крепко сжимая поля на случай, если вдруг ощутит первые признаки леденящего холода.

На самом деле он просто почувствовал себя невероятно легким. И ещё у него появилось ощущение огромного знания и могущества — не то чтобы присутствующее, но вертящееся на кончике его метафорического языка.

В его мозгу мелькали обрывки разрозненных воспоминаний, но он не помнил, чтобы они вспоминались ему раньше. Он осторожно исследовал их, как исследуют языком больной зуб, и они оказались перед ним…

Две сотни покойных аркканцлеров, выстроившись в колонну, конец которой терялся в свинцовом, сумрачном прошлом, смотрели на него пустыми серыми глазами.

«Вот почему так холодно, — сказал себе Ринсвинд. — Тепло просачивается в мир мертвецов. О нет…»

Шляпа заговорила, и он увидел, как две сотни пар бледных губ разом шевельнулись.

«Кто ты?»

«Ринсвинд, — подумал Ринсвинд. И где-то в сокровенных тайниках своего сознания попытался мысленно воззвать сам к себе: — На помощь!»

Он почувствовал, как его колени начинают подгибаться под грузом событий.

«Интересно, каково оно — быть мертвым?» — подумал он.

«Смерть — не более чем сон», — ответили мертвые маги.

«Но что при этом чувствуешь?» — настаивал Ринсвинд.

«Когда боевые каноэ сюда доберутся, у тебя появится непревзойденный шанс это выяснить, Ринсвинд».

Ринсвинд с воплем ужаса вскочил на ноги и сорвал с себя шляпу. Его вновь захлестнула реальная жизнь и реальные звуки, но поскольку под самым его ухом кто-то лихорадочно бил в гонг, легче ему не стало. Теперь уже и матросы увидели каноэ, в неестественной тишине рассекающие волны. Люди в черном, сидящие на веслах, должны были бы улюлюкать и испускать крики. Это не улучшило бы положения вещей, но показалось бы более уместным. Их молчание свидетельствовало о крайне неприятной целеустремленности.

— О Создатель, это было ужасно, — сказал Ринсвинд. — И имей в виду: то, что происходит сейчас, — тоже.

По палубе взад-вперед бегали матросы с абордажными саблями в руках. Канина постучала Ринсвинда по плечу.

— Нас будут брать живьем, — сообщила она.

— О… — слабо отозвался Ринсвинд. — Хорошо.

Тут он припомнил о клатчских работорговцах ещё кое-что, и у него пересохло в горле.

— На самом деле… на самом деле им нужна ты, — промямлил он. — Я слышал, что они вытворяют…

— Мне точно нужно это знать? — спросила Канина.

К ужасу Ринсвинда, она, похоже, так и не нашла себе оружия.

— Они бросят тебя в сераль! Она пожала плечами.

— Могло быть и хуже.

— Там такие шипы точат, а когда дверь закроют… — наобум ляпнул Ринсвинд.

Каноэ настолько приблизились, что уже можно было разглядеть решительное выражение на лицах гребцов. — Это не сераль. Это Железная Дева. Ты что, не знаешь, что такое сераль?

— Гм…

Она ему объяснила. Ринсвинд залился краской.

— Во всяком случае, меня сначала нужно захватить, — поджав губы, заявила Канина. — Это тебе следует беспокоиться.

— Я-то тут при чем?

— Кроме меня, ты единственный носишь здесь платье.

— Это мантия… — возмутился Ринсвинд.

— Мантия, платье… Моли Создателя, чтобы они знали разницу.

Ладонь, похожая на гроздь унизанных кольцами бананов, схватила Ринсвинда за плечо и развернула кругом. Капитан, массивно сложенный, похожий на медведя пупземелец, приветливо улыбался ему сквозь густую растительность на лице.

— Ха! — воскликнул он. — Не знают они, что на борту у нас волшебник есть! Чтобы зажечь в их внутренностях пылающий зеленый огонь! Ха?!

Осознав, что Ринсвинд не готов сию же минуту напустить на пиратов карающие чары, он нахмурил темные кустистые брови и настойчиво переспросил: «Ха?», — предоставив одному слогу выполнить работу целого ряда чудовищных угроз. — Да, ну, я просто… я просто перепоясываю чресла, — объяснился Ринсвинд. — Да, именно этим и занимаюсь. Перепоясываю их. Вам нужен зеленый огонь?

— И ещё чтобы в костях у них тек расплавленный свинец, — начал самозабвенно перечислять капитан. — И чтобы волдырями покрылась их кожа, чтобы их мозги изнутри пожрали живые скорпионы…

Переднее каноэ подошло к борту, и в леер с глухим стуком вонзилась пара крюков. Завидев первого работорговца, капитан поспешил было прочь, вытаскивая на ходу меч, но затем, остановившись, снова повернулся к Ринсвинду.

— Перепоясывай быстрее! — прорычал он. — Не то лишишься всяких чресл. Ха?

Ринсвинд повернулся к Канине, которая облокотилась о поручень и изучала свои ногти.

— Ты бы лучше принимался за дело, — посоветовала она. — Тебе предстоит пятьдесят раз наслать зеленый огонь и горячий свинец, не говоря уж о дополнительном заказе на волдыри и скорпионов. Не давай им спуску.

— Вечно со мной такое случается, — простонал Ринсвинд, перегибаясь через поручень, чтобы бросить взгляд на то, что в его представлении было главным этажом судна.

Пираты, которые за счет численного перевеса побеждали, загоняли команду в сети и опутывали веревками. Они работали в абсолютном молчании, взмахивая дубинками и уклоняясь от ударов, пользуясь мечами только тогда, когда не оставалось выхода.

— Не хотят портить товар, — заметила Канина.

Ринсвинд с ужасом узрел, как капитан, выкрикивая: «Зеленый огонь! Зеленый огонь!», исчезает под нахлынувшей массой темных тел.

Ринсвинд попятился. В магии он был полным нулем, но до сих пор ему со стопроцентным успехом удавалось остаться в живых, и он не хотел испортить это достижение. Теперь за то время, которое потребуется, чтобы долететь до моря, ему предстояло научиться плавать. Попытаться стоило.

— Чего ты ждешь? Сматываемся, пока они заняты, — крикнул он Канине.

— Мне нужен меч, — заявила она.

— Через минуту у твоего горла их будет более чем достаточно.

— Мне хватит и одного. Ринсвинд пнул ногой Сундук и ворчливо бросил:

— Пшли. Тебе предстоит проплыть немалый путь.

Сундук с преувеличенной непринужденностью выпустил крошечные ножки, медленно повернулся и опустился на палубу рядом с девушкой.

— Предатель! — буркнул Ринсвинд, обращаясь к его петлям. Сражение, похоже, уже закончилось. Пятеро пиратов, оставив большую часть своих товарищей управляться с поверженной командой, поднялись на кормовую палубу. Их главарь стащил со смуглого лица маску и бросил на Канину быстрый плотоядный взгляд. Повернувшись, он куда более долгим плотоядным взглядом смерил Ринсвинда.

— Это мантия, — быстро сказал Ринсвинд. — И вам лучше поостеречься, потому что я волшебник. — Он набрал в грудь побольше воздуха. — Дотроньтесь до меня пальцем, и вы заставите меня пожалеть, что вы это сделали. Я вас предупредил.

— Волшебник? Из волшебников не растут хорошие сильные рабы, — задумчиво проговорил главарь.

— Совершенно верно, — подтвердил Ринсвинд. — Так что если вы просто отпустите меня…

Главарь повернулся обратно к Канине и подал знак одному из своих товарищей, ткнув татуированным большим пальцем в сторону Ринсвинда.

— Не убивай его слишком быстро. По правде говоря… — Он замолчал и одарил Ринсвинда улыбкой во все тридцать два зуба. — Может быть… Да. А почему бы и нет? Ты петь умеешь, волшебник?

— Может, и сумею, — осторожно ответил Ринсвинд. — А что?

— Возможно, ты как раз тот человек, который нужен серифу для работы в гареме. Двое работорговцев сдавленно хихикнули.

— Исключительная возможность… — продолжал главарь, ободренный такой реакцией со стороны публики.

У него за спиной послышалось ещё несколько возгласов снисходительного одобрения.

Ринсвинд попятился.

— Вряд ли, — покачал головой он. — Но все равно спасибо. Я просто не создан для таких вещей.

— О, тебя можно переделать. — Глаза главаря блестели. — Это нетрудно устроить.

— Создателя ради… — пробормотала Канина.

Она коротко глянула на людей, стоящих по обе стороны от неё, и её руки пришли в движение. Тот, кого она проткнула ножницами, вероятно, отделался легче, чем тот, кого она ударила гребнем, учитывая, в какое месиво стальной гребень может превратить лицо. Нагнувшись, она подхватила меч, выпавший из руки одного из поверженных пиратов, и бросилась на двух оставшихся противников.

Главарь обернулся на крики и увидел позади себя Сундук с открытой крышкой. Но тут Ринсвинд с разбегу врезался в него, и пират полетел вниз, в то забвение, которое ожидало его в многомерных глубинах Сундука.

Раздавшийся было вопль резко оборвался. Вслед за этим послышался дребезг, похожий на лязг засова, задвигаемого на воротах ада.

Ринсвинд попятился.

— Исключительная возможность… — пробормотал он под нос, только сейчас сообразив, на что намекал главарь.

По крайней мере, теперь ему представилась исключительная возможность понаблюдать за тем, как дерется Канина. Редко кому удавалось увидеть это дважды.

Сначала её противники потешались над дерзостью напавшей на них хрупкой девчонки, но затем, очутившись в центре сжимающегося круга сверкающей стали, быстро пережили разнообразные стадии изумления, сомнения, озабоченности и низменного, лишающего дара речи страха.

Канина избавилась от последнего из телохранителей главаря при помощи пары выпадов, от которых у Ринсвинда заслезились глаза, со вздохом вскочила на поручень и спрыгнула на главную палубу. Сундук, к крайней досаде Ринсвинда, последовал за ней, смягчив падение тем, что тяжело шлепнулся на одного из работорговцев. Его появление только усилило вспыхнувшую среди пиратов панику. Когда вам наносит убийственно точный и яростный удар довольно хорошенькая девушка в белом платье с цветочками — это уже достаточно плохо. Но ещё страшнее для мужского самолюбия быть сбитым с ног и покусанным дорожной принадлежностью. Кроме того, это плохо отражается на мужском организме.

— Показушник! — фыркнул Ринсвинд, глянув через поручень.

Брошенный снизу нож отщепил кусочек дерева возле его подбородка и, срикошетив, пролетел рядом с его ухом. Ринсвинд ощутил внезапную жгучую боль, схватился за раненное место рукой и какое-то время в ужасе смотрел на окровавленные пальцы. После чего тихо отключился. Не то чтобы он не выносил вида крови, просто его так расстраивал вид его собственной.

Рынок на Саторской площади, обширном замощенном пространстве за черными воротами Университета, был в самом разгаре.

Говорят, в Анк-Морпорке продается все, кроме пива и женщин, которые просто берутся напрокат. И большую часть товаров можно найти на Саторском рынке, который с годами, прилавок за прилавком, разросся так, что последние ряды уткнулись в древние камни самого Университета. Университетские стены оказались очень удобным местом для расстановки рулонов ткани и полок с амулетами. Никто не заметил, как створки ворот отошли назад. Но из Университета хлынула тишина, которая мигом распространилась по шумной, забитой людьми площади, словно первые струйки свежей воды прибоя, просачивающиеся в затхлое болото. По правде говоря, это была вовсе не тишина, а могучий рев антишума. Тишина не есть противоположность звука, это просто его отсутствие. Но это был звук, лежащий по другую сторону тишины, антишум, и его призрачные децибелы заглушили рыночный гвалт, точно накинутый на площадь бархат.

Люди дико оглядывались, раскрывая рты, словно золотые рыбки и почти с таким же успехом. Все головы повернулись в сторону ворот.

Что-то ещё исходило оттуда — помимо какофонии затишья. Ближайшие к пустому проему прилавки со скрипом поползли по мостовой, роняя по пути товары. Их владельцы метнулись в стороны, а прилавки врезались в следующий ряд и неумолимо поползли дальше, громоздясь друг на друга, пока не образовали широкую полосу чистого пространства, протянувшуюся до самого края площади.

Ардроти Длиннопосох, Поставщик Пирожков, Полных Индивидуальности, высунулся из-за своего разгромленного лотка как раз вовремя, чтобы узреть появление волшебников.

Он хорошо знал волшебников — или до сего момента ему казалось, что он их знает. Это были рассеянные старикашки, по-своему достаточно безобидные, в одеждах, напоминающих чехлы от старых диванов, всегда готовые купить любой из образчиков его продукции, цена на который была снижена по причине почтенного возраста или большей индивидуальности, чем та, с которой могла примириться осторожная домохозяйка.

Но эти волшебники были для Ардроти чем-то новым. Они вступили на Саторскую площадь так, словно та им принадлежала. Из-под их каблуков вылетали крошечные голубые искры. И похоже, они каким-то образом стали выше ростом.

Или, возможно, они так себя держали.

Да, точно…

В генах Ардроти была небольшая примесь магии, и сейчас, когда он наблюдал за тем, как волшебники шагают через площадь, она шепнула ему, что для его здоровья лучше будет сложить все ножи, специи и мясорубки в небольшой мешок и убраться с ним из города в течение ближайших десяти минут.

Последний из группы волшебников отстал от коллег и высокомерно оглядел площадь.

— Здесь раньше были фонтаны, — заметил он. — Вы, люди, ну-ка, прочь!

Торговцы уставились друг на друга. Волшебники всегда говорили повелительным тоном, но в этом голосе прозвучала резкость, которую никто прежде не слышал. В нем проступали сжатые кулаки.

Взгляд Ардроти метнулся вбок. Там, поднявшись, словно ангел мщения, над руинами своего прилавка с засахаренными морскими звездами и заливными мидиями, вытряхивая из бороды моллюсков и отплевываясь от уксуса, возвышался Мискин Кобл, который, по слухам, спокойно открывал устриц одной рукой. Годы, в течение которых он отрывал от скал раковины и сражался с гигантскими моллюсками в Анкской бухте, наделили его телосложением, обычно ассоциирующимся с тектоническими плитами. Он не столько вставал на ноги, сколько раздвигался вширь.

Он протопал к волшебнику и указал дрожащим пальцем на остатки своего прилавка, где с полдюжины предприимчивых омаров решительно пытались вырваться на свободу. Вокруг его рта подергивались мускулы, похожие на разгневанных угрей.

— Это ты сделал? — вопросил он.

— С дороги, деревенщина! — хмыкнул волшебник.

Эти три слова, по мнению Ардроти, мгновенно обеспечили волшебнику среднюю продолжительность жизни стеклянного барабана.

— Ненавижу волшебников, — прорычал Кобл. — По-настоящему ненавижу. Так что я тебе сейчас врежу, понял?

Он замахнулся, и его кулак полетел вперед. Волшебник приподнял бровь, вокруг продавца моллюсков вспыхнуло желтое пламя, послышался звук, напоминающий треск разрывающегося шелка, и Кобл исчез. Остались только сапоги. Они одиноко стояли на мостовой, и из них сочились тонкие струйки дыма.

Никто не знает, почему, вне зависимости от мощности взрыва, на месте человека всегда остаются дымящиеся сапоги. Похоже, это одна из постоянных и необъяснимых вещей.

Внимательно наблюдавшему Ардроти показалось, что волшебник сам потрясен не меньше толпы, но маг прекрасно справился со своим волнением и, взмахнув посохом, изрек:

— Пусть это послужит хорошим уроком. Никто не смеет поднять руку на волшебника, понятно? Отныне здесь многое изменится. Да, что тебе?

Последнее относилось к Ардроти, который попытался незаметно проскользнуть мимо. Торговец быстро порылся на своем лотке с товаром.

— Я просто гадал, не пожелает ли ваша честь купить один из этих прекрасных пирожков, — торопливо проговорил он. — Полных питатель…

— Смотри внимательно, продавец пирогов, — сказал волшебник.

Он вытянул руку, сделал пальцами странное движение и достал из воздуха пирог.

Этот пирог был пышным, золотисто-коричневым и с великолепной корочкой. Ардроти хватило одного взгляда, чтобы понять, что пирог до краев наполнен первосортной постной свининой, а обширными пустотами под тестом, заполненными чудесным свежим воздухом и являющихся основным источником прибыли, здесь даже не пахнет. Это был один из тех пирогов, которыми мечтают стать поросята, когда вырастут.

У Ардроти упало сердце. Его разорение плавало перед ним в воздухе, увенчанное тающим во рту пирогом.

— Хочешь попробовать? — спросил волшебник. — Там, откуда он взялся, таких ещё полно.

— Откуда бы он ни взялся, — пробормотал Ардроти.

Он посмотрел на лицо волшебника и в безумном блеске этих глаз увидел, как мир переворачивается с ног на голову.

Он отвернулся, признавая поражение, и направился к ближайшим городским воротам.

«Мало им людей убивать, — горько думал он, — они ещё и средств к существованию нас лишают».

Ведро воды выплеснулось на лицо Ринсвинда, вырвав его из жуткого сна, в котором сотня женщин в масках пытались подравнять ему прическу при помощи палашей. Причём, стрижка была и так короткой, дальше некуда. Некоторые люди, увидев подобный кошмар, отнесут его на счет страха перед кастрацией, но подсознание Ринсвинда сразу узнало «смертельный-страх-того-что-тебя-пошинкуют-на-мельчайшие-кусочки». Оно узнавало этот страх с первого взгляда, поскольку сталкивалось с ним постоянно. Ринсвинд сел.

— С тобой все в порядке? — с беспокойством спросила Канина.

Ринсвинд обвёл глазами загроможденную палубу и осторожно ответил:

— Необязательно.

Одетых в черное работорговцев поблизости не наблюдалось — по крайней мере, в вертикальном положении. Зато вокруг толпились члены команды, причём все держались на почтительном расстоянии от Канины. Только капитан стоял относительно близко, и на его лице играла бессмысленная ухмылка.

— Они уплыли, — сообщила Канина. — Забрали все, что могли, и уплыли.

— Сволочи, — вставил капитан. — Но гребут быстро!

Он звонко шлепнул Канину по плечу. Девушка поморщилась, а он добавил:

— Для женщины она дерется просто здорово. Да!

Ринсвинд неуверенно поднялся на ноги. Корабль бодро скользил по волнам в сторону далекого размытого пятна на горизонте, которое, должно быть, являлось пупземельным побережьем Клатча. Ринсвинд остался цел и невредим. Он слегка приободрился.

Капитан дружески кивнул им обоим и торопливо удалился, чтобы отдать команды, имеющие отношение к парусам, канатам и прочим корабельным штукам. Канина уселась на Сундук, который, похоже, ничуть не возражал.

— Он так благодарен нам, что пообещал довезти до самого Аль Хали, — поведала она.

— Я думал, мы об этом и договаривались, — удивился Ринсвинд. — Я же сам видел, как ты передавала ему деньги…

— Да, но он все равно намеревался захватить нас и, добравшись до Клатча, продать меня там как рабыню.

— Что? А как же я? — возмутился Ринсвинд, но тут же фыркнул: — Ну разумеется, на мне одежды волшебника, он бы не осмелился…

— Гм. Вообще-то, он сказал, что тебя ему пришлось бы отдать даром, — призналась Канина, сосредоточенно ковыряя воображаемую заусеницу на крышке Сундука.

— Даром?

— Да. Гм. Типа: к каждой проданной наложнице прилагается один волшебник бесплатно. Гм.

— А прилагать нас друг к другу обязательно?

Канина посмотрела на него долгим, пристальным взглядом и, когда Ринсвинд так и не улыбнулся, со вздохом спросила:

— Почему вы, волшебники, так нервничаете в обществе женщин?

Такая клевета заставила Ринсвинда возмутиться.

— Нет, мне это нравится! — возопил он. — Да будет тебе известно… послушай, как бы там ни было, дело в том, что вообще я отлично лажу с женщинами, меня выводят из равновесия только женщины с мечами. — Он какое-то время обдумывал свои слова, а потом добавил: — Если уж на то пошло, меня выводит из равновесия любой человек с любым мечом.

Канина продолжала усердно ковырять заусеницу. Сундук удовлетворенно скрипнул.

— Я знаю кое-что ещё, что точно выведет тебя из равновесия, — пробормотала она.

— Гм-м?

— Шляпа пропала.

— Что?!

— Я ничего не могла поделать, они похватали все, что можно…

— Пираты смылись вместе со шляпой?

— Не смей говорить со мной таким тоном! Я в это время не дрыхла без задних ног…

Ринсвинд лихорадочно замахал руками.

— Нет-нет, не заводись, я не говорил никаким таким тоном… Я просто должен все обдумать…

— Капитан сказал, что пираты, возможно, направятся в Аль Хали, — услышал он слова Канины. — Там есть одно местечко, где собирается преступный элемент, и мы сможем…

— Не понимаю, почему мы должны что-то предпринимать, — перебил её Ринсвинд. — Шляпа хотела держаться подальше от Университета, а я не думаю, что эти работорговцы когда-либо заглянут в Анк-Морпорк, чтобы опрокинуть стакан-другой шерри.

— Ты позволишь им удрать с ней? — искренне изумилась Канина.

— Что ж, кто-то должен это сделать. И я смотрю на происходящее следующим образом: почему бы этим человеком не стать мне?

— Но ты сказал, что это символ волшебства! То, к чему стремятся все волшебники! Ты не можешь бросить её на произвол судьбы!

— Может, поспорим?

Ринсвинд откинулся на поручни. Он испытывал странное удивление. Он что-то решил. Это было его решение. Оно принадлежало ему. Никто не заставлял его принимать это решение. Иногда ему казалось, что вся его жизнь состоит из неприятностей, в которые он попадает из-за абсолютно посторонних людей. Но на этот раз он принял решение, и дело с концом. Мир спасет кто-нибудь другой, а Ринсвинд пожелает ему удачи. Он принял решение.

Его брови нахмурились. Почему он не испытывает никакой радости?

«Потому что это неверное решение, идиот».

«Прекрасно, — подумал он, — только голосов в башке мне не хватало. Убирайся вон».

«Но моё место здесь». «Ты хочешь сказать, что ты — это я?»

«Твоя совесть».

«О-о».

«Ты не можешь допустить, чтобы шляпу уничтожили. Это символ…»

«Да ладно, знаю…»

«…Символ магии, подчиняющейся Закону. Магии под контролем человечества. Ты же не хочешь вернуться в темную япоху…»

«Чего?»

«Япоху…»

«Я хотел сказать эпоху?»

«Точно. Эпоху. Вернуться на эпоху назад, во времена, когда правила сырая магия. Каждый день вся структура реальности сотрясалась до основания. Могу тебе сообщить, это было довольно жутко».

«А откуда я об этом знаю?»

«Расовая память».

«О Создатель! И у меня она есть?»

«Ну-у, частично».

«Но почему опять я?»

«В душе тебе известно, что ты — настоящий волшебник. Слово «Волшебник» выгравировано в твоем сердце».

— Да, но вся беда в том, что я постоянно встречаю людей, которые требуют доказательств этому, — с несчастным видом объяснил Ринсвинд.

— Что ты сказал? — переспросила Канина.

Ринсвинд посмотрел на расплывчатое пятно на горизонте и вздохнул.

— Да так, сам с собой разговариваю…

Кардинг критически оглядел шляпу, обошел вокруг стола, взглянул на неё под другим углом и наконец изрек:

— Неплохо. Откуда октарины?

— Это просто очень хорошие анкские камни, — пояснил Лузган. — Но ты-то попался…

Шляпа получилась роскошной. Лузган даже был вынужден признать, что выглядит она намного красивее настоящей. Старая шляпа аркканцлера имела довольно потрепанный вид; вышитые на ней золотой нитью узоры потускнели и вытерлись. Дубликат значительно отличался в лучшую сторону. В нем чувствовался стиль.

— Особенно мне нравятся кружева, — заметил Кардинг.

— Я с ней черт знает сколько возился.

— А почему ты не прибег к магии? Кардинг пошевелил пальцами и схватил появившийся в воздухе высокий запотевший бокал, в котором под бумажным зонтиком и кусочками фруктов плескался какой-то тягучий и дорогой коктейль.

— Она не сработала, — ответил Лузган. — Не получилось, гм, сделать все как следует. Почему-то. Пришлось каждую блестку пришивать вручную. Он взял коробку со шляпой в руки.

Кардинг кашлянул в свой бокал.

— Не убирай её пока, — попросил он, забирая у Лузгана коробку. — Мне всегда хотелось примерить эту…

Он повернулся к большому зеркалу, висящему у казначея на стене, и почтительно опустил шляпу на довольно засаленные волосы.

Это был конец первого дня чудовства, и волшебникам удалось изменить все, кроме самих себя.

Но нельзя сказать, что они не пробовали измениться — потихоньку, когда думали, что никто на них не смотрит. Даже Лузган предпринял такую попытку в уединении своего кабинета. Он умудрился стать на двадцать лет моложе, с торсом, на котором можно колоть камни, но стоило ему перестать концентрироваться на своей фигуре, как она сразу обмякла и не самым приятным образом вернулась к старому, знакомому обличью и возрасту. Во внешности есть нечто упругое. Чем дальше вы отбрасываете её от себя, тем быстрее она возвращается. И тем сильнее бьет. Железные шары с шипами, палаши и большие тяжелые палки с вбитыми в них гвоздями считаются весьма страшным оружием, но они ничто по сравнению с двадцатью годами, которые внезапно обрушиваются на ваш затылок.

Это потому, что чудовство не действует на вещи, которые по сути являются магическими. Тем не менее, волшебники все-таки внесли в свой облик ряд важных изменений. Мантия Кардинга, к примеру, превратилась в образчик подавляющей безвкусицы из кружев и шелка. Волшебник стал похож на большой кусок красного желе, задрапированный вязаными салфетками.

— А она мне идёт, что скажешь? — поинтересовался Кардинг и поправил поля шляпы, придав ей неуместно залихватский вид.

Лузган ничего не ответил. Он смотрел в окно.

Кое-что действительно изменилось в лучшую сторону. День прошел в трудах.

Старые каменные стены исчезли. Теперь на их месте стояла довольно симпатичная ограда, за которой сверкал город — поэма из белого мрамора с красной черепицей. Река Анк перестала выглядеть забитой илом сточной канавой, которую Лузган знавал с детства, но обернулась поблескивающей, прозрачной, как стекло, лентой, где — о, очаровательный штрих! — в чистой, словно талый снег, воде^[29] плавали, разевая рты, толстые карпы.

С воздуха Анк-Морпорк, должно быть, выглядел ослепляюще. Он сиял. Тысячелетиями копившиеся отходы были сметены прочь. Этот вид вызывал у Лузгана странную неловкость. Казначей чувствовал себя не на месте, как будто примерил новую одежду, от которой чешется все тело. Конечно, на нем и в самом деле была новая одежда и от неё действительно чесалось тело, но причина крылась не в этом. Новый мир был очень даже славным, таким, каким ему следовало быть, и все же, все же… «Чего ж мне все-таки хочется? — подумал Лузган. — Изменить окружающую действительность или просто устроить её более подходящим образом?»

— Я говорю, тебе не кажется, что она была словно на меня сшита? — повторил Кардинг.

Лузган повернулся. Его лицо ничего не выражало.

— Гм?

— Шляпа, приятель.

— О-о. Гм. Очень… идёт.

Кардинг со вздохом снял вычурный головной убор, осторожно уложил его обратно в коробку и произнес:

— Нужно нести. Он уже интересовался на её счет.

— Меня по-прежнему мучает вопрос: куда же подевалась настоящая шляпа? — заметил Лузган.

— Никуда не девалась. Вот она, — твердо заявил Кардинг, постучав по крышке коробки.

— Я имею в виду, гм, настоящую.

— Это и есть настоящая.

— Я хотел сказать…

— Это Шляпа Аркканцлера, — тщательно выговаривая слова, провозгласил Кардинг. — Тебе бы следовало это знать, ведь это ты её сшил.

— Да, но… — обречено начал казначей.

— В конце концов, ты же не станешь заниматься подделками?

— Да нет…

— Это просто шляпа. Она — то, что думают о ней люди. Люди видят, что её носит аркканцлер, и считают, что это подлинная шляпа. В некотором смысле, она и есть подлинная. Вещи определяются родом своих занятий. И люди, естественно, тоже. Фундаментальные основы волшебства, вот что это такое. — Кардинг сделал драматическую паузу и вложил коробку со шляпой в руки Лузгана. — Можно сказать, «когито эргот шляппо».

Лузган изучал древние языки и теперь постарался показать себя с наилучшей стороны.

— «Я мыслю, следовательно, я шляпа»? — догадался он.

— Что-что? — поднял бровь Кардинг. Они начали спускаться по ступенькам к новому воплощению Главного зала.

— «Я счел себя безумной шляпой»? — предположил Лузган.

— Заткнись, а?

Над городом все ещё висела дымка, и в лучах заходящего солнца серебряная с золотом завеса тумана приобрела цвет крови.

Койн сидел на табурете, положив посох себе на колени… Лузгану пришло в голову, что он ещё ни разу не видел мальчишку без этого посоха. Странно. Большинство волшебников держат свой посох под кроватью или вешают его над камином.

Лузгану не нравился этот посох. Он был черным, но не потому, что таков был его цвет, а скорее потому, что посох выглядел подвижной щелью, открывающей путь в другие, очень неприятные измерения. У посоха не было глаз, но, тем не менее, Лузгану казалось, что палка смотрит на него так, будто ей ведомы его сокровеннейшие помыслы, о которых он сам даже понятия не имеет.

Несколько дюжин самых старших волшебников толпились вокруг табурета и с благоговением таращились на пол.

Лузган вытянул шею, чтобы посмотреть, что там такое, и увидел…

Плоский мир.

Диск плавал в лужице черной ночи, каким-то образом вставленной прямо в плиты, и Лузган вдруг ощутил ужасающую уверенность в том, что это действительно Плоский мир, а не какое-нибудь его изображение или проекция. Там были разводы облаков и все такое прочее. Казначей видел заиндевевшие пустоши Пупземелья, Противовесный Континент, Круглое море, Краепад, все крошечное и окрашенное в пастельные цвета, но самое что ни на есть настоящее…

Кто-то что-то говорил ему.

— Гм? — откликнулся он, и внезапное падение метафорической температуры рывком вернуло его к реальности.

Он с ужасом осознал, что Койн только что обратился к нему с каким-то замечанием.

— Что ты сказал? — заизвинялся он. — Просто этот мир… такой красивый…

— Наш Лузган — эстет, — объявил Койн, и у парочки волшебников, которые знали это слово, вырвался короткий смешок. — Но что касается мира, то его можно улучшить. Я сказал, что повсюду, куда ни посмотри, мы видим жестокость, бесчеловечность и жадность. А это говорит о том, что миром управляют очень плохо.

Лузган почувствовал, что на него обратились взгляды двух дюжин пар глаз.

— Гм, — отозвался он. — Ну, человеческую природу не изменишь…

В зале воцарилась мертвая тишина. Лузган внезапно засомневался.

— Или изменишь? — уточнил он.

— Поживем — увидим, — заявил Кардинг. — Но если мы изменим мир, то человеческая природа тоже изменится. Правда, братья?

— У нас есть город, — сказал один из волшебников. — Я лично создал замок…

— Мы правим городом, но кто правит миром? — вопросил Кардинг. — В нем насчитывается с тысячу мелких королей, императоров и вождей.

— Ни один из которых даже читать не умеет, — вставил какой-то волшебник.

— Патриций умел читать, — возразил Лузган.

— Он умел листать страницы, — парировал Кардинг. — А кстати, что случилось с той ящерицей? Ладно, неважно. Суть в том, что миром должны править мудрецы и философы. Его надо направлять. Мы потратили столетия на междоусобные раздоры, но все вместе… кто знает, что мы можем сделать, если объединимся?

— Сегодня — город, завтра — весь мир, — выкрикнул кто-то из задних рядов. Кардинг кивнул.

— Завтра — весь мир, а…. — Он произвел быстрые подсчеты. — А в пятницу — вся вселенная!

«Таким образом, к выходным мы освободимся», — подвел итог Лузган. Он вспомнил о коробке, которую держал в руках, и протянул её Койну. Но Кардинг быстро заступил ему дорогу, плавным движением выхватил у него коробку и размашистым жестом преподнес мальчику.

— Шляпа аркканцлера, — объявил он. — Мы считаем, она твоя по праву.

Койн принял подношение. Лузган впервые заметил, что на его лице отразилась неуверенность.

— А разве формальной церемонии не будет? — спросил мальчик.

Кардинг кашлянул.

— Я… э-э, нет, — ответил он. — Нет, не думаю. — Он глянул на других старших волшебников, и те покачали головами. — Нет. У нас её никогда не было. Не считая банкета, разумеется. Э-э. Видишь ли, это ведь не коронация: аркканцлер, понимаешь ли, он возглавляет братство волшебников, он, — под золотистым взглядом голос Кардинга постепенно затихал, — он, понимаешь… он… первый… среди… равных…

Посох зловеще зашевелился и, повернувшись, нацелился в его сторону. Кардинг торопливо отступил. Койн, похоже, снова прислушался к какому-то внутреннему голосу.

— Нет, — произнес он наконец, и, когда заговорил опять, его голос приобрел тот объем и гулкость, которых, если вы не волшебник, вам удастся добиться только при помощи большого количества очень дорогой звуковоспроизводящей аппаратуры. — Церемония состоится. Церемония должна состояться, люди должны знать, что волшебники правят миром, но пройдет она не здесь. Я сам выберу место. И все волшебники, что когда-либо проходили через эти ворота, будут присутствовать на ней, понятно?

— Некоторые из них живут довольно далеко, — осторожно заметил Кардинг. — Дорога отнимет время, так что…

— Они волшебники! — выкрикнул Койн. — И могут оказаться здесь в мгновение ока! Я дал им такую власть! Кроме того, — его голос понизился и вновь принял нормальное звучание, — с Университетом покончено. Он не был домом для магии, он был её тюрьмой. Я построю нам другой дом.

Он вынул шляпу из коробки и улыбнулся ей. Лузган и Кардинг затаили дыхание.

— Но…

Они оглянулись. Это заговорил Хакардли, хранитель Закона. Волшебник в изумлении то открывал, то закрывал рот.

Койн повернулся и приподнял одну бровь.

— Но ты, надеюсь, не станешь закрывать Университет? — дрожащим голосом осведомился старый волшебник.

— Он нам больше не нужен, — заявил Койн. — Это обиталище пыли и старых книг. Мы оставили его позади. Не так ли… братья?

Собравшиеся ответили дружным невнятным бормотанием. Им было трудно представить себе жизнь без древних камней. Ну, хотя, если подумать, пыли здесь, конечно, много, да и книги довольно старые…

— В конце концов… братья… кто из вас заходил в последние несколько дней в эту вашу темную библиотеку? Магия теперь внутри вас, а не заточена между крышками переплетов. Разве вас это не радует? Есть ли здесь кто-нибудь, кто за прошедшие двадцать четыре часа не сотворил больше чудес, настоящих чудес, чем за всю предыдущую жизнь? Есть ли здесь кто-нибудь, кто в глубине своей души искренне со мной не согласен?

Лузган содрогнулся. В самой глубине его души пробудился другой, внутренний Лузган, который теперь рвался наружу, высказаться. Это был Лузган, который ощутил внезапную тоску по тем спокойным дням, когда магия была кроткой и смирной, шлепала по Университету в старых тапочках, всегда находила время выпить стаканчик шерри, не была похожа на раскаленный меч, пронзающий мозг, и, самое главное, не убивала людей.

Лузган с ужасом почувствовал, что его голосовые связки напряглись, как струна, и приготовились выразить несогласие.

Посох пытался найти его. Лузган чувствовал, как он его ищет. Посох испарит его, совсем как бедного старину Биллиаса. Лузган крепко сжал зубы, но это не помогло. Его грудь набрала воздуха. Зубы скрипнули.

Беспокойно топчущийся на месте Кардинг наступил ему на ногу. Лузган завопил.

— Извини, — бросил Кардинг.

— Что-то случилось, Лузган? — поинтересовался Койн.

Лузган, внезапно ощутив себя свободным, с наслаждением прыгал на одной ноге. По мере того как его ступню охватывала мучительная боль, по телу распространялась волна облегчения, и он был необычайно благодарен, что семнадцать стоунов кардинговой массы избрали пальцы именно его ноги, чтобы обрушиться на них всей своей тяжестью.

Его вопль разбил сковывающие волшебников цепи. Койн вздохнул и поднялся со своего табурета.

— Хороший выдался денек, — сообщил он.

Было два часа утра. По улицам Анк-Морпорка в полном одиночестве змеились струйки речного тумана. Волшебники не одобряли людей, которые шляются по улицам после полуночи, так что никто и не шлялся. Вместо этого все спали беспокойным зачарованным сном.

На Площади Разбитых Лун, где некогда торговали таинственными удовольствиями, где в освещенных факелами и занавешенных лавках припозднившийся гуляка мог купить все чтоугодно — от тарелки заливных угрей до венерической болезни, — на этой площади клубился туман, и оседающая влага капала в промозглую пустоту. Лавки исчезли. Их сменили сверкающий мрамор и статуя, изображающая какого-то духа и окруженная ярко освещенными фонтанами. Глухой плеск фонтанов был единственным звуком, разрушающим холестерин молчания, который сжимал в своих тисках сердце города.

Тишина царила и в темном массивном здании Незримого Университета. Если не считать…

Лузган крался по утопающим в тени коридорам, словно двуногий паук, перебегая — или, по крайней мере, быстро хромая, — от колонн к дверным проемам, пока не достиг мрачных дверей библиотеки. Здесь он нервно вгляделся в окружающую темноту и после некоторого колебания тихо, очень тихо постучал.

От тяжелой деревянной двери исходила тишина. Но в отличие от той тишины, которая держала в плену остальной город, это была внимательная, настороженная тишина. Это была неподвижность спящей кошки, которая только что открыла один глаз.

Почувствовав, что терпение на пределе, Лузган опустился на четвереньки и попытался заглянуть под дверь. Приблизив рот к пыльной, дышащей сквозняком щели под самой нижней петлей, он прошептал:

— Эй! Гм. Ты меня слышишь?

Он был уверен, что вдалеке, в темноте, что-то шевельнулось. Казначей предпринял ещё одну попытку, с каждым ударом хаотически бьющегося сердца перескакивая от ужаса к надежде и обратно.

— Слышь? Это я, гм. Лузган. Помнишь? Ты не мог бы поговорить со мной, пожалуйста?

Возможно, там, внутри, две больших кожистых ступни мягко крались из дальнего угла к двери, а может, это просто поскрипывали нервы Лузгана. Он попытался сглотнуть, избавляясь от сухости в горле, и рискнул позвать ещё раз:

— Слышь, все хорошо, но только, слышь, библиотеку хотят закрыть!

Тишина стала громче. Спящая кошка навострила ухо.

— То, что происходит, совершенно неправильно! — признался казначей и тут же зажал рот рукой, ужаснувшись чудовищности собственных слов.

— У-ук?

Это был наислабейший из всех возможных звуков, похожий на тараканью отрыжку.

Лузган, внезапно приободрившись, плотнее прижал губы к щели.

— Патриций там, с тобой?

— У-ук.

— А его маленький песик?

— У-ук.

— О-о. Хорошо. Лузган разлегся в уютно обволакивающей его ночи и забарабанил пальцами по холодному полу.

— А меня, гм, пустить не хочешь? — осмелился попросить он.

— У-ук!

Лузган скорчил в темноте гримасу.

— Ну хорошо, ты не мог бы, гм, впустить меня хотя бы на пару минут? Нам нужно срочно обсудить кое-что как мужчине с мужчиной.

— Э-эк.

— То есть с обезьяной.

— У-ук.

— Слушай, может, тогда ты выйдешь?

— У-ук.

Лузган вздохнул.

— Вся эта показная преданность очень хороша, но ты там загнешься с голоду.

— У-ук у-ук.

— Другой вход?

— У-ук.

— О, пусть будет по-твоему.

Лузган снова вздохнул. Как ни странно, после этого разговора он почувствовал себя лучше. Остальные обитатели Университета жили как во сне, тогда как библиотекарю только и нужны были — спелые фрукты, регулярное пополнение запаса каталожных карточек и возможность где-то раз в месяц перескакивать через ограду личного зверинца патриция^[30]. Все это странным образом успокаивало Лузгана.

— Значит, с бананами у тебя порядок? — осведомился Лузган после очередной паузы.

— У-ук.

— Никого не впускай, хорошо? Гм. Я думаю, это ужасно важно.

— У-ук.

— Прекрасно.

Лузган поднялся на ноги, отряхнул колени, после чего приблизил рот к замочной скважине и добавил:

— И никому не доверяй.

— У-ук.

В библиотеке стояла полутьма — сомкнутые ряды магических книг испускали слабое октариновое сияние, вызванное утечкой чудотворной энергии в мощном оккультном поле. Этого сияния было достаточно, чтобы освещать груду полок, который была забаррикадирована дверь.

Бывший патриций сидел в банке на столе библиотекаря. Сам библиотекарь, завернувшись в одеяло, сгорбился в кресле и держал на коленях Вафлза.

Время от времени библиотекарь съедал банан. Лузган между тем хромал по гулким коридорам Университета обратно в свою спальню, где ему ничего не угрожало. Но поскольку его уши нервно ловили в воздухе малейший звук, он сразу услышал — на самом пределе восприятия — далекие всхлипы.

Несколько необычный звук для Университета. Поздней ночью в выстланных коврами коридорах крыла, предназначенного для старших волшебников, можно было услышать разные звуки — например, храп, тихое позвякивание бокалов, немелодичное пение, изредка свист и шипение неудавшегося заклинания. Но тихий плач был здесь настолько в новинку, что Лузган неожиданно для себя самого свернул в коридор, ведущий к комнатам аркканцлера.

Дверь была распахнута настежь. Лузган сказал себе, что делать этого не стоит, напрягся, приготовившись уносить ноги, и заглянул внутрь.

Ринсвинд не мог отвести глаз.

— Что это? — прошептал он.

— Думаю, какой-то храм, — ответила Канина.

Ринсвинд стоял и смотрел вверх. Люди, заполняющие улочки Аль Хали, наталкивались на него и друг на друга, образуя нечто вроде человеческого броуновского движения. «Храм», — думал он. Храм был большим, внушительным, и архитектор использовал все известные приемы, чтобы сделать его ещё больше и внушительнее, чем на самом деле, и показать всем, кто на него смотрит, что они очень мелкие, обыденные и у них нет такого количества куполов. Это было одно из тех зданий, которые выглядят именно так, как вы всю оставшуюся жизнь будете их вспоминать.

Ринсвинд считал себя знатоком храмовой архитектуры, но местные фрески на огромных и действительно внушительных стенах совершенно не походили на религиозные. Во-первых, участники изображенных сцен получали удовольствие. Они почти наверняка получали удовольствие. Да, точно. Было бы удивительно, если бы они не получали удовольствия.

— Они ведь не танцуют? — спросил Ринсвинд в отчаянной попытке не поверить собственным глазам. — Или, может, это какая-то акробатика?

Канина взглянула вверх, щуря глаза от резкого, белого света солнца.

— Не сказала бы, — задумчиво отозвалась она.

Ринсвинд вдруг опомнился.

— Не думаю, что ты, девушка, должна смотреть на подобные вещи, — строго заявил он.

— А волшебникам, — улыбнувшись, сладким голосом парировала Канина, — это вообще запрещено. Предполагается, что они от такого слепнут.

Ринсвинд снова поднял голову, готовый рискнуть, ну, может, одним глазом. «Этого следовало ожидать, — сказал он себе. — Они тут все темные и невежественные. Зарубежные страны — это, в общем, зарубежные страны. Они живут по-другому».

Хотя в кое-каких областях, решил он, они живут очень даже похоже, только с несколько большей изобретательностью и, судя по всему, гораздо чаще.

— Храмовые фрески Аль Хали известны по всему миру, — поведала Канина, продираясь сквозь толпу детей, которые не оставляли попыток продать Ринсвинду свои товары или познакомить его с симпатичными родственницами.

— Что ж, по-моему, неудивительно, — согласился Ринсвинд. — Слушай, отвали, а? Нет, я не хочу это покупать, что бы это ни было. Нет, я не хочу с ней знакомиться. С ним тоже. И с этой тварью тоже, мерзкий ты мальчишка. А ну слезайте!

Последний возглас относился к группе детишек, невозмутимо едущих верхом на Сундуке, который терпеливо топал следом за Ринсвиндом, не делая попыток стряхнуть незваных наездников. «Наверное, ему чего-то не хватает», — подумал Ринсвинд и немного оживился.

— Как по-твоему, сколько на этом континенте людей? — поинтересовался он.

— Не знаю, — не оборачиваясь, ответила Канина. — Миллион, наверное.

— Будь у меня хоть капля благоразумия, меня бы здесь не было, — с чувством заявил Ринсвинд.

Они провели в Аль Хали — в городе, который служил воротами к таинственному континенту Клатча, — уже несколько часов, и Ринсвинд начинал испытывать страдания.

По его мнению, в приличном городе обязан присутствовать хотя бы небольшой туман, и люди должны жить в домах, а не проводить все свое время на улицах. Приличный город прекрасно обходится без песка и жары. А что касается ветра…

У Анк-Морпорка был знаменитый запах, в котором чувствовалось столько индивидуальности, что даже самые крепкие люди плакали, впервые вдохнув его. Зато у Аль Хали был ветер, дующий из необозримых пространств пустынь и континентов, расположенных ближе к Краю. Это был мягкий ветерок, но дул он без остановки и в конце концов оказывал на гостей города такое же воздействие, какое терка для сыра оказывает на помидор. Через какое-то время вам начинало казаться, что он уже снял с вас всю кожу и скребет прямо по нервам.

Чувствительным ноздрям Канины ветер нес ароматические послания из самого сердца континента. Сюда входили стужа пустынь, вонь от львиных стай, гниющего в джунглях компоста и кишечных газов антилоп гну.

Ринсвинд, разумеется, не чувствовал ни одного из этих запахов. Приспособляемость — чудесная вещь, и большинство морпоркцев оказались бы в затруднительном положении, если бы их попросили унюхать горящий матрас с расстояния двух шагов.

— Куда дальше? — спросил он. — Надеюсь, туда, где нет ветра?

— Мой отец бывал в Хали, когда разыскивал Потерянный Город И, — отозвалась Канина. — И я, кажется, припоминаю, что он очень хвалил «сук». Это нечто вроде базара.

— Полагаю, нам лучше пойти и поискать лавки с подержанными шляпами, — предложил Ринсвинд. — Потому что вся эта идея совершенно…

— Я надеюсь, что на нас нападут. Это кажется мне самым разумным планом. Мой отец говорил, что очень немногим из тех чужестранцев, кто входил на сук, удавалось выйти обратно. По его словам, там ошиваются такие типы, которым человека убить — раз плюнуть.

Ринсвинд должным образом обдумал эту информацию.

— Ну-ка, изложи-ка мне это ещё раз, а? — попросил он. — После того как ты сказала, что на нас должны напасть, у меня вроде как в ушах зазвенело.

— Мы же сами хотим встретиться с преступным элементом…

— Не так уж и хотим, — ответил Ринсвинд. — Я бы выбрал другую формулировку.

— И как бы ты сказал?

— Э-э, думаю, выражение «не хотим» достаточно точно отражает общую мысль.

— Но ты же сам согласился, что мы должны найти шляпу!

— Но не погибнуть в процессе её поиска, — обреченно возразил Ринсвинд. — Вряд ли это принесет пользу. Во всяком случае, мне.

— Мой отец всегда утверждал, что смерть — не более чем сон, — заметила Канина.

— Ага, шляпа поведала мне то же самое, — подтвердил Ринсвинд, сворачивая следом за девушкой в узкую, заполненную народом улочку между белыми мазаными стенами. — Но, на мой взгляд, после этого «сна» проснуться утром будет несколько трудновато.

— Послушай, — попыталась вразумить его Канина, — это не так уж и рискованно. Ты же со мной.

— Да, а ты так и нарываешься на неприятности, — обвиняюще заявил Ринсвинд. Канина увлекла его в тенистый переулок. Свита из юных предпринимателей не отставала.

— Это работает старушка носследственность.

— Заткнись и постарайся выглядеть как жертва, ладно?

— Уж это я могу, — согласился Ринсвинд, отбиваясь от одного особо настырного члена малолетней Торговой палаты. — У меня было полно практики. В последний раз говорю, дрянной ребенок, я никого не хочу покупать!

Ринсвинд мрачно взглянул на окружающие стены. По крайней мере, здесь не было этих будоражащих картинок, но горячий ветер по-прежнему гнал клубы пыли. А Ринсвинду осточертело смотреть на песок. Сейчас он больше всего нуждался в паре кружечек холодного пива, холодной ванне и смене одежды. Хотя вряд ли он почувствовал бы себя лучше, но хотя бы получил удовольствие от того, что чувствует себя ужасно. Впрочем, здесь, наверное, и пиво-то не продают. Забавно, но в холодных городах, таких как Анк-Морпорк, самый популярный напиток — пиво, вызывающее ощущение прохлады, а вот в местах, подобных этому, где небо — как раскаленная печка с открытой дверцей, люди утоляют жажду крошечными порциями тягучей жидкости, от которой в горле разгорается настоящий пожар. И архитектура совершенно не такая как надо. В местных храмах стояли статуи, которые, в общем, были просто неуместными. В этом городе не место настоящим волшебникам. Разумеется, здесь присутствует какой-то доморощенный эквивалент, чародеи или нечто в том же духе, но порядочной магией это не назовешь… Канина шагала впереди, что-то напевая себе под нос.

«А она тебе очень даже нравится. Я-то вижу», — раздался в голове у Ринсвинда какой-то голос.

«О черт, — подумал Ринсвинд, — это, случайное, не моя совесть опять прорезалась?»

«Это твое вожделение. Тут довольно душно, не правда ли? Ты так и не навел порядок с тех пор, как я в последний раз сюда заглядывало».

«Слушай, проваливай, а? Я волшебник! Волшебники руководствуются велением головы, а не сердца!»

«А за меня голосуют твои железы, которые утверждают, что твой мозг остался в гордом одиночестве».

«Да? Но тогда ему принадлежит решающий голос».

«Ха! Это ты так думаешь. Кстати, твое сердце не имеет к происходящему никакого отношения. Это просто мускульный орган, который обеспечивает циркуляцию крови. Попробуй взглянуть на ситуацию следующим образом — девушка тебе нравится, да?»

«Ну-у…»

Ринсвинд поколебался.

«Да, — подумал он, — э-э…»

«Она довольно интересная собеседница. Приятный голос?»

«Ну, конечно…»

«Тебе хотелось бы почаще бывать в её обществе?»

«Ну…»

Ринсвинд с некоторым удивлением осознал, что да, хотелось бы. Не то чтобы он был совсем непривычен к женской компании, просто ему всегда казалось, что от женщин следует ждать одних неприятностей. К тому же всем известно, что женский пол плохо влияет на магические способности. Хотя Ринсвинд был вынужден признать, что конкретно его магические способности, будучи примерно такими же, как у резинового молотка, с самого начала выглядели довольно сомнительно.

«Тогда тебе нечего терять, правда?» — угодливо подбросило мысль его вожделение.

И именно в этот момент Ринсвинд осознал, что в окружающей его действительности не хватает чего-то очень важного. Ему потребовалось какое-то время, чтобы понять, чего именно.

Вот уже несколько минут никто не пытался что-нибудь ему продать. В Аль Хали, наверное, это означало, что ты мертв.

Они с Сундуком и Каниной остались одни в длинном, тенистом переулке. С некоторого расстояния доносился шум городской суеты, но в непосредственной близости от того места, где они находились, не было ничего, кроме выжидающей тишины.

— Они убежали, — заметила Канина.

— Значит, на нас сейчас нападут?

— Возможно. За нами по крышам следуют трое мужчин.

Ринсвинд, сощурившись, взглянул вверх, и примерно в этот же миг трое человек, облаченных в развевающиеся черные одежды, легко спрыгнули в переулок, преграждая дорогу. Оглянувшись, волшебник увидел, как ещё двое вынырнули из-за угла. Все пятеро держали в руках длинные сабли, и, хотя нижняя половина их лиц была скрыта повязками, сомнений быть не могло — все вновь прибывшие почти наверняка зловеще ухмылялись.

Ринсвинд постучал по крышке Сундука и предложил:

— Фас.

Сундук какое-то мгновение стоял как вкопанный, затем развернулся, подошел к Канине и уселся рядом с ней. У него был слегка самодовольный и несколько смущенный вид.

— Ах ты… — рявкнул волшебник и дал ему пинка ногой. — Чемодан вшивый.

Придвинувшись поближе к девушке, которая с задумчивым видом оглядывала окрестности, Ринсвинд спросил:

— Ну и что теперь? Предложишь им по-быстрому сделать химзавивку?

Незнакомцы осторожно приблизились. Ринсвинд заметил, что все их внимание сосредоточено исключительно на Канине.

— У меня нет оружия, — сообщила она.

— А что случилось с твоим знаменитым гребнем?

— Оставила на судне.

— У тебя что, вообще ничего нет?

Канина слегка переменила положение, чтобы держать в поле зрения как можно больше разбойников.

— Ну, есть пара шпилек для волос, — уголком рта сообщила она.

— Они на что-нибудь годятся?

— Не знаю. Никогда не пробовала.

— Это из-за тебя мы оказались в такой ситуации!

— Расслабься. Я думаю, они просто возьмут нас в плен.

— О, тебе хорошо говорить. На тебя на этой неделе не установлена специальная скидка.

Сундук, который не совсем понимал, что происходит, пару раз щелкнул крышкой. Один из незнакомцев осторожно вытянул вперед саблю и ткнул Ринсвинда в поясницу.

— Видишь, они хотят куда-то нас отвести, — сказала Канина, но вдруг заскрежетала зубами. — О нет!

— Что теперь?

— Я не могу!

— Чего не можешь?

Канина обхватила голову руками.

— Не могу позволить себе сдаться без борьбы! Я слышу, как тысяча моих предков-варваров обвиняет меня в предательстве! — с жаром прошептала она.

— А ты попробуй не сдаваться.

— Нет, правда. Это не займет и минуты.

В воздухе внезапно что-то мелькнуло, и ближайший незнакомец, издавая булькающие звуки, небольшим бесформенным комком рухнул на землю. Затем локти Канины отлетели назад и врезались в животы тех, кто подкрадывался сзади. Её левая рука, отскочив, пронеслась мимо уха Ринсвинда со звуком, напоминающим треск рвущегося щелка, и повалила человека, стоящего за спиной волшебника. Пятый разбойник попытался спастись бегством, но был сбит с ног подсечкой и, падая, сильно ударился головой о стену.

Канина скатилась с него и села, тяжело дыша. Её глаза оживленно блестели.

— Мне не нравится в этом признаваться, но теперь я чувствую себя гораздо лучше, — заявила она. — Хотя только что предала благородные парикмахерские традиции. О-о.

— Ага, — мрачно подтвердил Ринсвинд, — а я все думал, когда же ты их заметишь.

Канина обвела глазами шеренгу лучников, появившихся у противоположной стены. На их лицах застыло то флегматичное, бесстрастное выражение, которое присуще людям, уже получившим деньги за будущую работу и не особенно возражающим против того, что эта работа требует кого-то убивать. — Пора пускать в ход шпильки, — констатировал Ринсвинд.

Канина не шелохнулась.

— Мой отец всегда говорил, что на людей, до зубов вооруженных эффективным метательным оружием, бесполезно идти в лобовую атаку, — объяснила она.

Ринсвинд, который был знаком с Коэновой манерой выражаться, посмотрел на неё с недоверием.

— Ну, вообще-то он говорил, — добавила Канина, — «никогда не пинай в зад дикобраза».

Лузган не представлял себе, как переживет завтрак.

Он спрашивал себя, не стоит ли ему переговорить с Кардингом, но у него возникло леденящее ощущение, что старый волшебник не станет его слушать и, в любом случае, не поверит ему. По правде говоря. Лузган сам не поверил бы себе…

Хотя нет, поверил бы. Ему никогда не забыть увиденного, хотя он намеревался приложить к этому все усилия.

В эти дни одна из проблем жизни в Университете заключалась в том, что то здание, в котором вы засыпали, могло превратиться в совсем другое, когда вы просыпались. Комнаты взяли себе привычку меняться и перемещаться — следствие беспорядочно распространяющейся магии. Она накапливалась в коврах, заряжая волшебников до такой степени, что пожать кому-нибудь руку означало почти наверняка превратить его во что-нибудь. Накопившийся запас магии уже превышал магическую вместимость Университета. И если не принять меры, то вскоре даже простолюдины смогут пользоваться магией. Леденящая мысль, но в голове Лузгана кипело уже столько леденящих мыслей, что её можно было использовать в качестве кубка для льда, и казначей не собирался тратить время на ещё одну проблему.

Однако обыкновенная география домашнего пространства была не единственной трудностью. Напор чудотворной энергии оказывал влияние даже на пищу. Тот плов, который вы поднимали вилкой с тарелки, к тому времени, как попадал к вам в рот, вполне мог превратиться во что-то другое. В удачных случаях оно могло оказаться несъедобным. В самых неудачных оно оказывалось съедобным, но не тем, что было бы приятно съесть, а тем более, проглотить недожеванным.

Лузган нашел Койна в помещении, которое вчера поздно вечером было кладовой для половых щеток. Теперь кладовая стала значительно просторнее. Лузган даже не знал, с чем её сравнить — поскольку никогда не слышал о самолетных ангарах, хотя редко в каком ангаре встретишь мраморные полы и кучу статуй. Пара щеток и небольшое помятое ведро, стоящие в темном уголке, выглядели здесь не к месту. Хотя раздавленные в лепешку столы в бывшем Главном зале выглядели ещё непривычнее. Главный зал, благодаря бурным потокам магии, пронизывающим Университет, сжался до размеров предмета, который бы Лузган, если бы когда-нибудь видел подобную штуку, назвал телефонной будкой.

Казначей с превеликой осторожностью пробрался в комнату и занял свое место в совете волшебников. Воздух казался маслянистым от растворенной в нем магии.

Лузган создал себе кресло рядом с Кардингом и нагнулся к уху старого волшебника.

— Ты не поверишь, но… — начал было он.

— Тише! — прошипел Кардинг. — Это поразительно!

Койн сидел на табурете в центре круга. Одна рука лежала на посохе, другая была вытянута и держала что-то маленькое, белое и похожее на яйцо. Оно было странно нечетким. Это было что-то огромное и находящееся страшно далеко. А мальчишка запросто держал эту штуку в руке.

— Что он делает? — шепотом спросил Лузган.

— Сам толком не знаю, — пробормотал в ответ Кардинг. — Насколько мы можем понять, он создает для волшебников новый дом.

Вокруг размытого яйцеобразного предмета, словно отблески далекой грозы, мелькали зигзаги разноцветного света. Сияние освещало Койна снизу, придавая лицу мальчика вид маски.

— Не понимаю, как мы все там поместимся, — отозвался казначей.

— Кардинг, прошлой ночью я видел…

— Все, — сказал Койн.

Он поднял яйцо, которое время от времени вспыхивало внутренним огнем и выстреливало крошечными белыми протуберанцами. «Оно не только очень далеко, — подумал Лузган, — оно ещё и чрезвычайно тяжелое». Тяжесть здесь теряла свое значение и выворачивалась наизнанку, создавая странное царство противоположностей, где свинец — невесомый вакуум. Лузган снова схватил Кардинга за рукав.

— Кардинг, слушай, это очень важно. Когда я заглянул в…

— Я тебя серьезно прошу — прекрати.

— Но посох, его посох, он не…

Койн поднялся на ноги и направил посох на стену, в которой немедленно появилась дверь. Дернув за ручку, он отворил её и шагнул через порог, предоставив волшебникам трусцой кинуться следом.

Мальчик пересек садик аркканцлера (стайка волшебников тянулась за ним, как хвост — за кометой) и, не останавливаясь, дошел до берега Анка. Здесь росло несколько дряхлых ив, а река текла — или, по крайней мере, двигалась, — огибая петлей небольшой, кишащий тритонами лужок, известный под оптимистичным названием «Услада Волшебников». Летними вечерами, когда ветер дул в сторону реки, здесь было приятно прогуляться после ужина.

Над городом по-прежнему висела теплая серебристая дымка. Койн преодолел мокрую траву и, остановившись в центре лужка, подбросил яйцо в воздух. Оно описало полую дугу и с чавкающим звуком шлепнулось на землю.

— Отойдите подальше, — повернулся к подоспевшим волшебникам Койн. — И приготовьтесь удирать.

Он направил октироновый посох в сторону наполовину ушедшего в грязь яйца. Из кончика посоха вылетела октариновая молния и, ударив в яйцо, заставила его взорваться дождем искр, оставивших после себя синее и пурпурное свечение.

На мгновение воцарилась тишина. Дюжина волшебников выжидающе рассматривала яйцо.

Налетевший ветерок совершенно нетаинственно встряхнул ивы.

И больше ничего.

— Э-э… — подал голос Лузган. Вот тогда земля содрогнулась в первый раз. С деревьев упали несколько листьев, и вдали, перепугавшись, сорвалась с поверхности воды какая-то птица. Звук начался с низкого стона, который скорее ощущался, чем слышался, словно ноги у всех внезапно превратились в уши. Деревья задрожали, их примеру последовала парочка волшебников.

Грязь вокруг яйца запузырилась.

И взорвалась.

Земля сползла с него, словно лимонная кожура. Капли дымящейся грязи окропили волшебников, бросившихся искать укрытия под деревьями. Только Койн, Лузган и Кардинг остались наблюдать за тем, как на лугу поднимается сверкающее белое здание, с которого сыплются трава и комки земли. Позади рвались в небо другие башни; сквозь воздух прорастали контрфорсы, объединяя все в одно целое.

Лузган заскулил, почувствовав, как почва уплывает из-под ног и заменяется плитками с серебряной искрой. Этот пол неумолимо устремился вверх, заставив казначея покачнуться, и вознес всю троицу высоко над деревьями.

Крыши Университета промелькнули и остались далеко внизу. Анк-Морпорк раскинулся у них под ногами, как карта; река была плененной змеей, а равнины — туманным, смазанным пятном. У Лузгана заложило уши, но подъем продолжался — все выше и выше, в облака.

Наконец, промокшие и замерзшие, они вырвались под обжигающие лучи солнца. Вокруг во всех направлениях простирался облачный покров. Рядом поднимались другие башни, ослепительно сверкающие в резком свете дня.

Кардинг неуклюже опустился на колени, осторожно потрогал пол и подал Лузгану знак сделать то же самое.

Лузган прикоснулся к поверхности, которая была куда более гладкой, чем камень. На ощупь она походила на теплый лед, а с виду — на слоновую кость. Она не была абсолютно прозрачной, но создавалось впечатление, что ей хотелось бы таковой стать.

У Лузгана возникло отчетливое ощущение, что если он закроет глаза, то пол под ним вообще пропадет.

Его взгляд встретился со взглядом Кардинга.

— Не смотри на, гм, меня, — буркнул он. — Я тоже не знаю, что это такое.

Оба волшебника взглянули на Койна.

— Это магия, — пояснил мальчик.

— Да, господин, но из чего это сделано? — спросил Кардинг.

— Из магии. Из сырой магии. Затвердевшей. Свернувшейся. Обновляющейся с каждой секундой. Для постройки нового дома лучше материала не найдешь.

Посох полыхнул огнем, рассеивая облака. Внизу появился Плоский мир, и отсюда, сверху, можно было увидеть, что он действительно представляет собой диск, приколотый к небесам при помощи стоящей в его центре горы Кори Челести, на которой обитают боги. Волшебники узрели Круглое море, которое было настолько близко, что в него, наверное, можно было нырнуть прямо отсюда; заметили громадный, сплюснутый континент Клатч. Краепад, окружающий Край света, казался сверкающей дугой.

— Он слишком большой, — пробормотал Лузган себе под нос.

Мир, в котором жил казначей, простирался ненамного дальше ворот университета, и Лузган никогда не жаловался на его размеры. В таком мирке человек может чувствовать себя уютно. А вот где он точно не может чувствовать себя уютно, так это стоя в воздухе на высоте полумили от земли на чем-то, чего, некоторым фундаментальным образом, просто не существует.

Эта мысль повергла его в шок. Он был волшебником, и он беспокоился насчет магии.

Осторожно, бочком, он придвинулся к Кардингу.

— Это не совсем то, чего я ожидал, — заметил старый волшебник.

— Гм?

— Отсюда, сверху, он кажется гораздо меньше…

— Ну, не знаю. Послушай, я должен сказать тебе…

— Посмотри-ка на Овцепики. Такое впечатление, можно протянуть руку и коснуться их. Они разглядывали отделенную от них двумя сотнями лиг величественную горную гряду, сверкающую, белую и холодную. Ходили слухи, что если путешествовать в сторону Пупа через потаенные долины Овцепиков, то в промерзших землях под самой Кори Челести можно обнаружить тайное царство Ледяных Великанов, которые были заточены там после последней великой битвы с богами. В те дни горы были островками в огромном море льда, и лед до сих пор правил в Овцепиках.

— Что ты сказал, Кардинг? — улыбнулся сияющей золотом улыбкой Койн.

— Воздух здесь очень чистый, господин. И горы кажутся такими близкими, маленькими. Я сказал, что почти могу дотронуться до них.

Койн махнул ему, приказывая молчать, и, вытянув худенькую руку, традиционным жестом закатал рукав, показывая, что никаких фокусов здесь нет. Сделав ладонью зачерпывающее движение, он повернулся к волшебникам, сжимая в пальцах то, что несомненно было пригоршней снега.

Двое волшебников в потрясенном молчании смотрели, как снег тает и капает на пол.

Койн расхохотался.

— Вам так трудно в это поверить? — спросил он. — Хотите, я достану вам жемчужин с краевого побережья Крулла или из песков Великого Нефа? Было ваше старое волшебство хотя бы вполовину таким же могущественным?

Лузгану показалось, что в голосе мальчика зазвучали металлические нотки. Койн напряженно всматривался в их лица.

Наконец Кардинг вздохнул и вполне спокойно ответил:

— Нет. Всю свою жизнь я искал магию, а нашел лишь разноцветные огни, простенькие фокусы и старые, высохшие книги. Волшебство ничего не сделало для мира.

— А если я скажу тебе, что собираюсь распустить ордена и закрыть Университет? Хотя, разумеется, мои старшие советники займут подобающее положение.

Костяшки пальцев Кардинга побелели, но он лишь пожал плечами.

— Тут мало что можно сказать, — отозвался старый волшебник. — Какой толк от свечи в полдень?

Койн повернулся к Лузгану. Посох тоже. Филигранные резные узоры холодно смотрели на казначея. Один из них, у самого набалдашника, неприятно смахивал на глаз.

— Что-то ты молчалив, Лузган. Или ты со мной не согласен?

«Нет. В этом мире однажды уже жило чудовство, и Диск поменял его на волшебство. Волшебство — магия для людей, а не для богов. Чудовство — не для нас. С ним что-то не так, и мы забыли, что именно. Мне нравилось волшебство. Оно не переворачивало мир вверх дном. Оно ему соответствовало. Было правильным. Волшебник — вот кем я хотел бы быть». Он посмотрел себе под ноги и прошептал:

— Согласен.

— Вот и ладненько, — удовлетворенно кивнул Койн и, подойдя к краю башни, взглянул на расстеленную далеко внизу карту улиц Анк-Морпорка.

Башня Искусства поднималась едва на десятую долю этого расстояния.

— Думаю, — произнес он, — церемонию мы проведем на следующей неделе, в полнолуние.

— Э-э. Полнолуние случится только через три недели, — подсказал Кардинг.

— На следующей неделе, — повторил Койн. — Если я говорю, что луна будет полной, значит, так тому и быть.

Он какое-то мгновение продолжал смотреть на здания модели Университета, а затем ткнул вниз пальцем.

— Что это?

Кардинг вытянул шею.

— Э-э. Библиотека. Да. Это библиотека. Э-э.

Наступила давящая тишина. Кардинг почувствовал, что от него ждут продолжения. Что угодно, только не эта тишина…

— Ну, знаешь, мы храним там книги. Девяносто тысяч томов, если не ошибаюсь. А, Лузган?

— Что? О-о. Да. Около девяноста тысяч.

Койн оперся на посох и устремил взгляд на библиотеку.

— Сожгите их, — приказал он. — Все до единого.

Полночь важно шагала по коридорам Незримого Университета, а Лузган с гораздо меньшей самоуверенностью осторожно крался к бесстрастным дверям библиотеки. Он постучал, и этот стук отдался в пустом здании настолько громким эхом, что волшебнику пришлось прислониться к стене и подождать, пока его сердце немного успокоится.

Через какое-то время он услышал, будто кто-то двигает тяжелую мебель.

— У-ук?

— Это я.

— У-ук?

— Лузган.

— У-ук.

— Послушай, ты должен выйти! Он собирается сжечь библиотеку!

Ответа не было.

Лузган, обмякнув, упал на колени.

— И он это сделает, — прошептал он. — Может быть, заставит сделать меня, это все его посох, он, гм, знает все, что тут происходит, знает, что я об этом знаю… Пожалуйста, помоги мне…

— У-ук?

— Прошлой ночью я заглянул к нему в комнату… Посох… посох светился, стоял посреди комнаты, как маяк, а мальчишка лежал на кровати и плакал. Я чувствовал, как этот посох проникает в его мозг, учит, нашептывает ему ужасные вещи, а потом он заметил меня, ты должен мне помочь, ты единственный, кто не поддался…

Лузган умолк. Его лицо застыло. Сам того не желая, он медленно повернулся — вернее, его мягко развернули.

Он знал, что Университет пуст. Все волшебники перебрались в Новый Замок, где у самого последнего из студентов покои были роскошнее, чем раньше у любого из старших магов.

Посох, окруженный слабым октариновым сиянием, висел в воздухе в нескольких футах от него.

Лузган с величайшей осторожностью поднялся на ноги, прижался спиной к каменной кладке и, не отрывая глаз от посоха, начал потихоньку скользить вдоль стены, пока не достиг конца коридора. На углу он заметил, что посох, хотя и не сдвинулся с места, тем не менее, повернулся вокруг своей оси так, чтобы следить за ним.

Лузган тихо вскрикнул, подхватил подол мантии и бросился бежать.

Посох возник прямо у него на пути. Лузган резко затормозил и постоял немного, пытаясь отдышаться.

— Я тебя не испугался, — солгал он наконец и, развернувшись на каблуках, зашагал в другом направлении.

По дороге он щелкнул пальцами и сотворил себе факел, который горел крошечным белым пламенем (и только окружающий его октариновый полумрак выдавал магическое происхождение огня).

И снова посох встал перед ним. Пламя факела вытянулось в тонкую, свистящую струю, которая полыхнула и с тихим хлопком погасла.

Лузган подождал, пока глаза перестанут слезиться от плавающих синих пятен. Если посох и был по-прежнему рядом, своим преимуществом он пользоваться не спешил. Когда зрение вернулось, Лузгану показалось, что он различает слева от себя темную тень. Лестницу, ведущую вниз, на кухню.

Он бросился к ней, прыжками слетел по невидимым ступенькам и приземлился на неровных плитках пола. В глубине кухни сквозь решетку в стене просачивался слабый лунный свет, и Лузган знал, что где-то там, наверху, есть дверь, ведущая во внешний мир.

Слегка пошатываясь, слыша, как грохочет в ушах собственное дыхание, словно он целиком засунул голову в морскую раковину, Лузган двинулся по бесконечной темной пустыне кухонного пола.

Под ногами что-то звякало. Крыс здесь, разумеется, уже не было, но кухней в последнее время редко пользовались — университетские повара были лучшими в мире, однако сейчас любой волшебник мог сотворить себе яства, недоступные обычному кулинарному мастерству. Огромные медные сковородки висели без дела, и их блеск постепенно начинал тускнеть, а в кухонной плите под гигантской аркой камина мирно покоился давно остывший пепел…

Посох лежал поперек двери, как засов. Когда Лузган подковылял ближе, посох повернулся, принимая вертикальное положение, и повис, излучая спокойную недоброжелательность. А затем плавно поплыл в сторону казначея.

Лузган попятился, скользя на покрытых жирным налетом камнях. Что-то толкнуло его сзади под коленки, и он завопил, но потом, пошарив за спиной, обнаружил, что это всего лишь одна из колод для разделки мяса.

Его рука, отчаянно ощупывая изрубленную поверхность, наткнулась на нечто нежданное, спасительное — на воткнутый в дерево большой мясницкий нож. Древним, как само человечество, инстинктивным жестом пальцы Лузгана сомкнулись вокруг рукояти.

Он потерял осторожность, лишился терпения, утратил свое место в пространстве и времени, а ещё он был так напуган, что чуть не потерял разум. Так что когда посох завис перед ним, Лузган вырвал нож из колоды, замахнулся со всей силой, которую смог собрать…

И заколебался. Все, что было в нем от волшебника, восстало против уничтожения столь могущественной силы, силы, которую, вероятно, прямо сейчас можно использовать, которую он может использовать…

Посох повернулся так, что оказался направленным прямо на Лузгана.

За несколько коридоров оттуда, упершись спиной в дверь библиотеки, стоял библиотекарь. Стоял и смотрел на мелькающие по полу пятна голубого и белого света. До него донесся треск высвободившейся где-то вдалеке сырой энергии и ещё какой-то звук, начавшийся на низких частотах, а закончившийся на такой высоте, что даже Вафлз, который лежал, закрыв голову лапами, перестал его слышать.

А потом послышалось слабое, обыденное позвякивание, которое мог произвести оплавленный, искореженный нож, упавший на выложенный плитками пол.

Это был один из тех звуков, которые превращают наступающую следом тишину в катящуюся теплую лавину.

Библиотекарь завернулся в тишину, как в плащ, и поглядел вверх, на выстроившиеся ряд за рядом книги, каждая из которых слабо пульсировала в сиянии собственной магии. Книги, полка за полкой, опустили на него глаза^[31]. Они все слышали. Он чувствовал их страх.

Орангутан несколько минут стоял неподвижно, как статуя, после чего, похоже, пришел к какому-то решению. Он опустился на четвереньки, подошел к своему столу и после долгих поисков вытащил из ящика тяжелое, ощетинившееся ключами кольцо. Вернувшись на середину комнаты, библиотекарь неторопливо произнес:

— У-ук.

Книги вытянулись на своих полках и приготовились слушать.

— Куда это мы попали? — поинтересовалась Канина.

Ринсвинд огляделся и попробовал догадаться.

Они по-прежнему находились в сердце Аль Хали. Он слышал за стенами шум толпы. Но в центре многолюдного города кто-то расчистил огромное пространство, огородил его и посадил сад, настолько романтически естественный, что он выглядел таким же реальным, как сахарный поросенок.

— Похоже, кто-то взял два раза по пять миль городской территории и окружил её стенами и башнями, — высказался Ринсвинд.

— Странная идея, — отозвалась Канина.

— Ну, некоторые здешние религии… Понимаешь, они считают, что после смерти ты попадаешь в такой вот сад, где играет всякая такая музыка и… и… — с несчастным видом запнулся Ринсвинд. — В общем, ещё тебя там ждут шербет и, и… красивые девушки.

Канина оглядела зеленое великолепие укрытого за стенами сада с павлинами, замысловатыми арками и слегка сипящими фонтанами. Дюжина возлежащих на подушках женщин ответила ей равнодушными взглядами. Скрытый от глаз струнный оркестр исполнял сложную клатчскую музыку в стиле «бхонг».

— Я не умирала, — заявила Канина. — Я бы такое запомнила. Кроме того, моему представлению о рае это не соответствует. — Она критически оглядела разлегшихся на подушках женщин. — Интересно, кто их стрижет?

В поясницу ей ткнулась сабля, и Канина с Ринсвиндом направились по затейливо украшенной дорожке к небольшому павильону, увенчанному куполом и окруженному оливковыми деревьями. Канина нахмурилась.

— И я не люблю шербет.

Ринсвинд на это никак не отозвался. Он был занят исследованием собственного душевного состояния, и ему не очень-то нравилось то, что он видел. Его терзали смутные сомнения — похоже, он начинал влюбляться.

Симптомы были налицо. Наличествовали потные ладони, ощущение жара в животе и общее впечатление, что кожа на груди превратилась в туго натянутую резину. И каждый раз, когда Канина заговаривала о чем-то, у него возникало чувство, что в его позвоночник загоняется раскаленная сталь.

Он глянул на Сундук, стоически шагающий рядом, и распознал у него те же симптомы.

— И ты тоже? — спросил он.

Возможно, виновата игра солнечного света на выщербленной крышке Сундука, но Ринсвинду показалось, что на миг тот стал более красным, чем обычно.

Разумеется, между грушей разумной и её владельцем налаживается крепкая ментальная связь… Ринсвинд покачал головой. Это объясняло, почему Сундук вдруг утратил обычную злобность.

— Из этого ничего не выйдет, — предупредил волшебник. — То есть она женщина, а ты, ну, ты… — Он запнулся. — Чем бы ты ни был, ты деревянный. И ничего не получится. Пойдут разговоры.

Ринсвинд повернулся, бросил на стражников в черных одеждах свирепый взгляд и сурово буркнул:

— А вы чего пялитесь? Сундук бочком придвинулся к Канине и брел, едва не наступая ей на пятки, пока она не ударилась об него щиколоткой.

— Отвали! — рявкнула она и пнула его ещё раз, теперь уже нарочно.

Если лицо Сундука могло что-либо выражать, то сейчас он посмотрел на неё так, словно её предательство потрясло его до глубины души.

Стоящий впереди павильон представлял собой купол в виде луковицы, замысловато украшенный драгоценными камнями и опирающийся на четыре колонны. Его внутреннее убранство состояло из массы подушек, на которых возлежал довольно толстый человек средних лет, окруженный тремя девами. На нем было пурпурное платье, затканное золотой нитью. Женщины, насколько мог судить Ринсвинд, демонстрировали, что с шестью крышками от небольших кастрюль и несколькими ярдами тюля можно многое что сотворить, хотя этого было явно недостаточно, чтобы толком одеться.

Человек, похоже, что-то писал.

— Вы случаем не знаете хорошую рифму к слову «её»? — наконец подняв глаза, раздраженно произнес он.

Ринсвинд с Каниной обменялись взглядами.

— Сырье? — предложил Ринсвинд. — Ворье?

— Белье? — с наигранным оживлением подсказала Канина.

Толстяк поколебался.

— Белье мне, в общем-то, нравится, — признался он. — В белье есть потенциал. Да, пожалуй, белье сойдет. Кстати, возьмите себе по подушке. Отведайте шербета. Чего встали как столбы?

— Это все из-за веревок, — объяснила Канина.

— А у меня аллергия на оружейную сталь, — добавил Ринсвинд.

— Право, как скучно, — проронил толстяк и хлопнул в ладоши.

Пальцы его были так унизаны кольцами, что хлопок прозвучал скорее как звон. Двое стражников быстро выступили вперед и перерезали веревки, после чего весь батальон растворился в окружающей листве, хотя Ринсвинд печенкой чувствовал, что оттуда за ними продолжают наблюдать несколько дюжин пар темных глаз. Животный инстинкт подсказывал, что пусть они с Каниной и толстяком остались наедине, любое агрессивное движение с их стороны может внезапно превратить этот мир в место, заполненное пронзительной болью. Ринсвинд постарался явить спокойствие и искреннее дружелюбие. И попытался придумать какую-нибудь тему для разговора.

— Да, — отважился он, оглядывая парчовые занавеси, усеянные рубинами колонны и подушки с золотой филигранью, — неплохо ты отделал местечко. Оно… — Он замялся, подыскивая подходящее описание. —Прямо-таки чудесный образчик редкостного изящества.

— Человек стремится к простоте, — вздохнул толстяк, продолжая деловито писать. — А вас сюда как занесло? Я, конечно, всегда рад встрече с коллегами — любителями поэтической музы…

— Нас привели, — заявила Канина.

— Люди с саблями, — дополнил Ринсвинд.

— Славные ребята, стараются поддерживать себя в форме. Да, кстати, не желаете?

Он щелкнул пальцами, делая знак одной из дев.

— Э-э, не сейчас, — принялся отнекиваться Ринсвинд, но девушка просто подала ему блюдо с какими-то золотисто-коричневыми палочками.

Он взял одну и попробовал. Пирожное было восхитительным — сладким и хрустящим, с привкусом меда. Ринсвинд взял ещё две палочки.

— Я, конечно, прошу прощения, — сказала Канина, — но кто ты такой? И что это за место?

— Меня зовут Креозот, сериф Аль Хали, — ответил толстяк. — А это моя Глушь. Старался, как мог.

Ринсвинд подавился медовой палочкой.

— Уж не тот ли Креозот, который «богат, как Креозот»? — осведомился он.

— То был мой дорогой отец. Я, по правде говоря, несколько богаче. Когда у человека полным-полно денег, ему трудновато достичь простоты. Стараешься изо всех сил… — вздохнул он.

— Ты мог бы попробовать раздать свои богатства, — предложила Канина.

Сериф снова вздохнул.

— Это, знаешь ли, не так легко. Нет, приходится добиваться малого большими средствами.

— Слушай, — выпалил Ринсвинд, рассыпая изо рта крошки пирожного, — говорят, ну, ходят слухи, что все, к чему ты прикасаешься, превращается в золото.

— Это может слегка затруднить посещение туалета, — жизнерадостно заявила Канина. — Я, конечно, прошу прощения.

— Ходят такие россказни, — подтвердил Креозот, делая вид, что ничего не слышал. — Это так утомительно. Как будто богатство что-то значит. Подлинные сокровища таятся в сокровищницах литературы.

— Тот Креозот, о котором мне рассказывали, — медленно проговорила Канина, — был главой банды, ну, в общем, безумных убийц. Самых первых ассассинов, внушающих ужас всему пупземельному Клатчу. Не сочти за оскорбление.

— Ну да, мой дражайший папочка, — откликнулся Креозот-младший. — Это были гашишимы. Свеженькая мысль ему пришла^[32]. Но на самом деле от них было мало толка. Так что мы наняли вместо них Душегубов.

— Ага. Названных так в честь какой-то религиозной секты, — со знающим видом кивнула Канина.

Креозот посмотрел на неё долгим взглядом и медленно произнес:

— Нет. Вряд ли. Мне кажется, мы назвали их так потому, что они с одного удара проламывают людям головы. На самом деле, ужасно. — Он взял в руки пергамент, на котором писал до их прихода, и продолжил: — Я скорее стремлюсь жить жизнью разума и именно поэтому превратил центр города в Глушь. Помогает потоку мысли. Человек делает то, что в его силах. Прочитать вам моё последнее творение?

— Варенье? — переспросил Ринсвинд, который не уследил за ходом его мысли. Креозот выставил вперед пухлую ладонь и продекламировал:

— Летний дворец под ветвями,

Бутылка вина, буханка хлеба, кускус из барашка, жареные языки павлина, кебаб, шербет со льдом, разнообразие сластей на подносе и возможность выбора её,

Поющей рядом со мною в Глуши,

А Глушь — это…

Он остановился и задумчиво взял в руку перо.

— Все-таки белье сюда не подходит, — сообщил он. — Взглянув со стороны, я понял…

Ринсвинд оглядел подрезанную чуть ли не маникюрными ножницами зелень, аккуратно расставленные камни и окружающее все это высокие стены. Одна из «Её» подмигнула ему.

— И это Глушь? — уточнил он.

— Мои специалисты по пейзажу воссоздали здесь все основные особенности. Целая вечность ушла на то, чтобы сделать ручейки достаточно извилистыми. Из надежного источника мне стало известно, что в них теперь кроются задатки грубого величия и удивительная природная красота.

— А ещё здесь повсюду бродят скорпионы, — вставил Ринсвинд, угощаясь ещё одной медовой палочкой.

— Насчет этого не знаю, — возразил поэт. — Не считаю скорпионов поэтичными. Согласно стандартным поэтическим инструкциям дикий мед и саранча более уместны, хотя я так и не привык питаться насекомыми.

— Мне всегда казалось, что саранча, которую едят в глухих местах, это плод какого-то дерева, — удивилась Канина. — Отец всегда говорил, что саранча очень вкусная.

— Значит, это все-таки не насекомые? — переспросил Креозот.

— Да нет вроде.

Сериф кивнул Ринсвинду.

— Тогда ты можешь спокойно их доесть, — разрешил он. — Мерзкие хрустящие твари, никогда не понимал, что в них хорошего.

— Мне не хотелось бы показаться неблагодарной, — сказала Канина, перекрывая лихорадочный кашель Ринсвинда, — но зачем ты приказал доставить нас сюда?

— Хороший вопрос.

Креозот несколько секунд смотрел на неё бессмысленным взглядом, словно пытаясь припомнить, зачем они здесь.

— Ты и в самом деле весьма привлекательная девушка, — отметил он. — Ты, случайно, на цимбалах не играешь?

— А сколько у них лезвий? — спросила Канина.

— Жаль, — нахмурился сериф, — по моему заказу их привезли аж из-за границы.

— Мой отец научил меня играть на губной гармошке, — сообщила она.

Креозот беззвучно пошевелил губами, обдумывая это предложение.

— Не годится, — наконец решил он. — Плохо ложится на ритм. Но все равно спасибо. — Он окинул её ещё одним задумчивым взглядом. — Знаешь, ты действительно крайне привлекательна. Тебе когда-нибудь говорили, что твоя шея похожа на башню из слоновой кости?

— Никогда.

— Жаль, — повторил Креозот.

Он порылся среди подушек и, вытащив маленький колокольчик, громко позвонил.

Через некоторое время из-за павильона вынырнула высокая, угрюмая фигура. Этот человек выглядел так, будто являлся прямым потомком штопора, а в его глазах присутствовало нечто, от чего взбесившийся грызун обескураженно повернулся бы и на цыпочках удалился.

Одним словом, сразу было видно, что это великий визирь. Никто не сообщит ему ничего нового насчет того, как обманывать вдов и запирать впечатлительных юношей в пещерах с мнимыми драгоценностями. А что касается грязной работы, то, вероятно, как раз он и сочинил по ней учебник. А ещё вероятнее — просто украл его.

На нем был надет тюрбан, из-под которого торчала остроконечная шляпа. И, разумеется, у него были длинные тонкие усы.

— А, Абрим! — воскликнул Креозот.

— Ваше величество?

— Мой великий визирь, — представил его сериф.

«Так я и думал», — сказал себе Ринсвинд.

— Эти люди — зачем мы их сюда доставили?

Визирь покрутил усы с таким видом, словно только что решил отказать ещё одной дюжине просителей с выкупом закладных.

— Шляпа, ваше величество, — намекнул он. — Шляпа, если вы помните.

— Ах да. Восхитительно. Куда мы её дели?

— Постойте-ка, — поспешно перебил Ринсвинд. — Шляпа… это, часом, не такая мятая, остроконечная, с кучей всяких побрякушек? Типа кружев и всякого такого… — Он поколебался, а затем уточнил: — Её, случаем, никто не пытался надеть, а?

— Она предупредила нас, чтобы мы этого не делали, — отозвался Креозот, — так что Абрим сразу приказал одному рабу примерить её. Раб сказал, что от неё у него разболелась голова.

— А ещё она сообщила нам, что вскоре должны прибыть вы, — добавил визирь, отвешивая Ринсвинду легкий поклон, — посему я… то есть, сериф подумал, что вы, вероятно, сможете поведать нам об этом замечательном изделии?

Существует тон голоса, известный как вопросительный, и визирь использовал именно его; а едва уловимая резкость слов давала понять, что если он не узнает что-нибудь о шляпе, и притом очень быстро, то у него на примете имеются разнообразные занятия, в которых вовсю используются слова «раскаленные докрасна» и «ножи». Все великие визири говорят таким образом. Наверное, где-то есть школа, где их этому учат.

— Боги, как я рад, что вы её нашли! — воскликнул Ринсвинд. — Эта шляпа гнгнгх…

— Прости? — переспросил Абрим, маня рукой пару маячащих поблизости стражников. — Я не расслышал, что ты сказал после того, как эта юная особа, — он поклонился Канине, — заехала тебе локтем прямо в ухо.

— Думаю, — вежливо, но твердо перебила Канина, — вам лучше отвести нас к ней.

Пять минут спустя шляпа, покоящаяся на столе в сокровищнице серифа, буркнула:

«Наконец-то. Где вас так долго носило?»

Как раз сейчас, когда Ринсвинд с Каниной, возможно, вот-вот станут жертвами безжалостных убийц, когда Койн собирается обратиться к собравшимся вокруг и сжавшимся от страха волшебникам с разоблачительной речью о предательстве, а Диск находится на грани того, чтобы покориться диктатуре магии, — как раз сейчас стоит затронуть тему поэзии и вдохновения. Например, сериф, сидящий в заманчивой Глуши, только что перелистал свою тетрадь со стихами, чтобы перечесть следующие строфы:

И вздохнул, потому что раскаленные добела строчки, терзающие его воображение, никогда не выходили такими, какими он их видел.

По правде говоря, они и не могли выйти такими.

Очень грустно, но подобные вещи происходят все время.

Во всех многомерных мирах множественной Вселенной установлен и хорошо известен тот факт, что все по-настоящему великие открытия совершаются в чрезвычайно краткий миг вдохновения. Сначала, конечно, нужно как следует поработать, но исход дела решает вид, скажем, падающего яблока, закипающего чайника или воды, переливающейся через край ванны. В голове наблюдателя что-то щелкает, и все встает на свои места. Строение ДНК, согласно общепринятой версии, обязано своим открытием взгляду, случайно брошенному на винтовую лестницу как раз в тот момент, когда температура мозга ученого была самой подходящей для восприятия новых теорий. Воспользуйся он лифтом, и генетическая наука развивалась бы совершенно иначе^[33].

Люди считают миг озарения чем-то замечательным. Но это не так. Сей миг трагичен. Крошечные частички вдохновения постоянно летают по Вселенной, проходя сквозь самое плотное вещество с такой же легкостью, с какой нейтрино проходит сквозь стог сена. И большая их часть проносится мимо цели.

Но те из них, которые попадают точно в мозг-цель, обычно оказываются не в той голове.

К примеру, странный сон о свинцовом шарике, лежащем на стреле крана высотой в милю, сон, который, попади он в нужный мозг, послужил бы катализатором изобретения нового способа получения электричества при помощи подавления силы тяжести (дешевая, неистощимая и совершенно не загрязняющая окружающую среду форма энергии, которую данный мир искал в течение нескольких веков и из-за отсутствия которой развязал себе на голову ужасную и бессмысленную войну), — этот сон на самом деле приснился маленькой и сбитой с толку утке.

Вид табуна белых лошадей, несущихся галопом по заросшему дикими гиацинтами полю, вполне мог подвигнуть начинающего сочинителя на написание знаменитой «Сюиты летящих богов», которая принесла бы спасение и пролила бальзам на души миллионов. Если бы этот сочинитель не лежал дома в постели с опоясывающим лишаем. В общем, неудачное совпадение привело к тому, что вдохновение досталось сидящей неподалеку лягушке, которая вряд ли могла внести потрясающий вклад в область тонической поэзии.

Многие цивилизации осознали ужасающую расточительность подобного порядка вещей и испробовали различные методы предотвращения напрасных потерь. Большинство этих методов включали в себя приятные, но противозаконные попытки настроить мозг на волну нужной длины с помощью экзотических трав или продуктов брожения дрожжей. Это никогда не срабатывает так, как надо.

Поэтому Креозот, к которому во сне пришло вдохновение для написания довольно изящного стихотворения о жизни, философии и о том, что они выглядят гораздо лучше, если смотреть на них сквозь дно бокала, абсолютно ничего не мог сделать с посетившей его музой, поскольку его способности к поэзии были примерно такими же, как, скажем, у гиены.

Почему боги позволяют таким вещам происходить, остается загадкой.

Вообще-то, наитие, необходимое для того, чтобы объяснить эту загадку, имело место, но то существо, которому оно досталось, — небольшая синичка — так и не смогло пролить свет на данную проблему (даже после нескольких поистине изнурительных попыток оставить зашифрованное послание на крышках молочных бутылок). По странному совпадению, некий философ, посвятивший разрешению этой же загадки ряд бессонных ночей, проснулся тем утром с чудесной новой идеей насчет того, как извлекать орехи из птичьих кормушек.

Так вот, к чему мы ведем.

Далеко-далеко отсюда, по темным проливам межзвездного пространства, несется одинокая частица вдохновения, которая ничего не ведает о своем предназначении, но это и к лучшему, потому что её предназначение — всего через несколько часов поразить крошечную область в мозгу Ринсвинда.

Это было бы трудной задачей, даже если бы творческая шишка Ринсвинда имела нормальные размеры. Но карма подсунула этой частице проблему попасть с расстояния в несколько сотен световых лет в движущуюся цель величиной с небольшую виноградинку. Жизнь маленькой, субатомной частицы в огромной пустой Вселенной может быть очень тяжелой.

Однако если этой частице удастся выполнить то, что от неё требуется, Ринсвинда посетит серьезная философская мысль. Если нет, то ближайшему к нему кирпичу откроется одна очень важная вещь, к восприятию которой он будет совершенно не подготовлен.

Дворец серифа, известный в легендах под именем Рокси, занимал большую часть центра Аль Хали — ту, на которую ещё не посягнула Глушь. Многие вещи, имеющие отношение к Креозоту, были прославлены в мифологии, и изобилующий арками, куполами и колоннами дворец, по слухам, имел больше комнат, чем мог сосчитать человек. Ринсвинд понятия не имел, в какой комнате с каким порядковым номером он сейчас находится.

— Значит, она волшебная? — осведомился визирь Абрим и ткнул Ринсвинда под ребра. — Ты же волшебник. Выкладывай, что она умеет.

— А откуда ты знаешь, что я волшебник? — в отчаянии спросил Ринсвинд.

— Это написано у тебя на шляпе, — ответил визирь.

— А-а.

— И ты был с ней на судне. Мои люди тебя видели.

— Сериф держит у себя на службе работорговцев? — резко вмешалась Канина. — Человек, ратующий за простоту?

— Работорговцы состоят на службе у меня. Я ведь, в конце концов, визирь, — откликнулся Абрим. — От меня этого ждут. — Он задумчиво посмотрел на девушку и кивнул стражникам. — Наш нынешний сериф отличается довольно литературными вкусами. Коих у меня нет. Отведите её в сераль, хотя, — он закатил глаза и раздраженно вздохнул, — единственное, что ожидает её там, — это скука и, возможно, сорванное горло.

Он повернулся к Ринсвинду.

— Ни слова, — предупредил он. — И не вздумай размахивать руками. Даже не пытайся неожиданно поразить меня своими магическими штучками. Меня защищают странные и могущественные амулеты.

— Погоди-ка минутку… — начал Ринсвинд.

— Прекрасно, — перебила Канина. — Всегда хотела посмотреть на гарем изнутри.

Рот Ринсвинда продолжал открываться и закрываться, но оттуда не исходило ни звука. Наконец ему удалось выдавить из себя:

— Правда?

Она посмотрела на него и повела бровью. Возможно, это был какой-то знак. Ринсвинд чувствовал, что должен был бы понять намёк, но тут в глубине его существа зашевелились какие-то необычные страсти. Нельзя сказать, что они придали ему храбрости, но разозлили точно. В ускоренном виде диалог, прокручивающийся перед его глазами, выглядел примерно так:

«Уф».

«Кто это?»

«Твоя совесть. Я чувствую себя ужасно. Смотри, её уводят в гарем».

«Лучше её, чем меня», — без особой убежденности подумал Ринсвинд.

«Сделай же что-нибудь!»

«Здесь слишком много стражников! Они убьют меня!»

«И что? Ну, убьют они тебя, это же не конец света».

«Для меня это будет конец света», — мрачно фыркнул Ринсвинд.

«Зато представь, как спокойно ты будешь чувствовать себя в следующей жизни…»

«Слушай, я, заткнись, а? Я уже надоел мне до чертиков».

Абрим подошел к Ринсвинду и с любопытством посмотрел на него.

— С кем это ты разговариваешь? — осведомился он.

— Предупреждаю, — процедил Ринсвинд сквозь стиснутые зубы, — у меня есть магический ящик на ножках, который абсолютно беспощаден к тем, кто на меня нападает. Одно моё слово, и…

— Я потрясен, — отозвался Абрим. — Он что, ещё и невидимый?

Ринсвинд рискнул бросить взгляд себе за спину.

— Он точно был со мной, когда я сюда вошел, — пробормотал он, и его плечи обмякли.

Было бы ошибкой утверждать, что Сундука нигде не было видно. Где-то его было видно, просто это место не находилось в пределах видимости Ринсвинда.

Абрим, подкручивая усы, медленно обошел вокруг стола, на котором лежала шляпа.

— Итак, я ещё раз обращаюсь к тебе с вопросом, — проговорил он. — Этот предмет обладает силой, я это чувствую, и ты должен сказать мне, что он умеет.

— А почему бы тебе самому не спросить об этом у шляпы? — осведомился Ринсвинд.

— Она отказывается разговаривать со мной.

— Тогда почему ты хочешь это знать? — Абрим расхохотался. Это был не очень приятный звук. Его смех звучал так, словно кто-то объяснил ему, как надо смеяться — объяснил медленно и несколько раз, но сам объясняющий никогда не слышал, чтобы кто-нибудь это делал.

— Ты волшебник, — заявил визирь. — Волшебство имеет дело с силой. Я сам интересовался магией. У меня, знаешь ли, талант. — Абрим чопорно выпрямился. — О да. Но меня не приняли в ваш Университет. Сказали, что я умственно нестабилен, представляешь?

— Нет, — искренне ответил Ринсвинд. Он всегда считал, что у большинства волшебников Университета огромные проблемы с головой. Визирь показался ему совершенно нормальным сырьем, из которого обычно и получаются волшебники.

Абрим подбадривающе улыбнулся ему. Ринсвинд искоса взглянул на шляпу. Та промолчала. Он перевел взгляд обратно на визиря. Смех визиря был чрезвычайно жутким, но по сравнению с его улыбкой он звучал птичьей песенкой. Улыбка выглядела так, будто визирь учился улыбаться по диаграммам.

— Даже дикие лошади не помогут тебе добиться ответа, — объявил Ринсвинд.

— Ага, — догадался визирь. — Вызов.

Он знаком подозвал ближайшего из стражников.

— У нас в конюшнях остались дикие лошади?

— Довольно свирепые, хозяин.

— Разозлите четырех из них и выведите во вращательный двор. Да, и принесите пару-другую кусков цепи.

— Будет сделано, хозяин.

— Гм. Послушай… — начал Ринсвинд.

— Да?

— Ну, если ты так ставишь вопрос…

— Хочешь сделать заявление?

— В общем, если уж тебе так приспичило, то это шляпа аркканцлера, — сообщил Ринсвинд. — Символ волшебства.

— Могущественная?

Ринсвинд содрогнулся.

— Очень.

— А почему она называется шляпой аркканцлера?

— Понимаешь, аркканцлер — это самый старший волшебник. Глава. Но…

Абрим взял шляпу и начал вертеть её в руках.

— Можно сказать, что это символ должности?

— Совершенно верно, но послушай, если ты собираешься надеть её, то я должен предупредить тебя…

«Заткнись».

Абрим уронил шляпу на пол и отскочил назад.

«Волшебник ничего не знает. Отошли его прочь. Нам с тобой нужно договориться».

Визирь уставился на октарины, сверкающие вокруг тульи шляпы.

— Чтобы я договаривался? С предметом одежды?

«Я могу многое предложить, если буду надета на подходящую голову».

Ринсвинд был в ужасе. Выше уже указывалось, что он обладал инстинктивным чутьем на опасность, присущим только некоим мелким грызунам, и вот сейчас это самое чутье барабанило по стенке его черепа, пытаясь убежать и где-нибудь спрятаться.

— Не слушай! — выкрикнул он.

«Надень меня», — соблазняла шляпа старческим голосом, который звучал так, словно рот говорившего был набит фетром. Если где-то действительно существовала школа для визирей, то Абрим наверняка был лучшим учеником в классе.

— Сначала поговорим. — Он кивнул стражникам и указал на Ринсвинда. — Уведите его и бросьте в чан с пауками.

— Нет, только не пауки! Этого мне не хватало! — простонал Ринсвинд.

Капитан стражи выступил вперед и почтительно коснулся лба костяшками пальцев.

— Пауки кончились, хозяин, — сообщил он.

— О-о. — Визирь на мгновение растерялся. — В таком случае, заприте его в клетку с тигром.

Стражник заколебался, пытаясь не обращать внимания на раздавшийся рядом скулеж.

— Тигр заболел, хозяин. Всю ночь ходил взад-вперед.

— Тогда бросьте этого трусливого нытика в шахту с вечным огнем!

Двое стражников обменялись взглядами над головой рухнувшего на колени Ринсвинда.

— Э-э. Нам нужно было знать это заранее, хозяин… Чтобы, так сказать, заново его развести.

Кулак визиря с грохотом ударился о стол. Капитан стражи зловеще оживился.

— Хозяин, но у нас ведь есть ещё змеиная яма, — напомнил он. Другие стражники кивнули. У них всегда в запасе оставалась яма со змеями.

Четыре головы повернулись к Ринсвинду. Тот встал и отряхнул с колен песок.

— Как ты относишься к змеям? — поинтересовался один из стражников.

— К змеям? Я не очень люблю змей…

— Змеиная яма, — заключил Абрим.

— Точно. Змеиная яма, — согласились стражники.

— То есть некоторые змеи бывают очень даже ничего… — тщетно завопил Ринсвинд, когда двое стражников схватили его за локти.

По правде говоря, в яме жила всего одна очень осторожная змея, которая упрямо пряталась в темном углу. Она лежала там, свернувшись в клубок, и с подозрением наблюдала за Ринсвиндом — возможно потому, что он напоминал ей мангуста.

— Привет, — сказала она наконец. — Ты волшебник?

Её речь была значительным шагом вперед по сравнению с обычным набором змеино-шипящих звуков, но Ринсвинд пребывал в слишком подавленном настроении, чтобы ещё удивляться тому, что змея вдруг заговорила.

— Это написано на моей шляпе, — ответил он. — Ты что, читать не умеешь?

— Вообще-то я читаю на семнадцати языках. Я самоучка.

— Правда?

— Заочное обучение. Но я стараюсь не читать. Это не соответствует моему образу.

— Полагаю, да.

Ринсвинд никогда не думал, что змея может быть настолько образованной.

— Боюсь, то же самое относится к голосу, — добавила змея. — На самом деле, мне не следует с тобой разговаривать. По крайней мере, так, как я это делаю. Можно было бы немного пошипеть, но… Мне, в общем-то, кажется, что я должна попытаться убить тебя.

— Я наделен необычной силой, — предупредил Ринсвинд

«Причём я не вру, — подумал он. — Практически полная неспособность овладеть любой формой магии весьма необычна для волшебника. Кроме того, змее врать можно — это не считается».

— О Создатель. Тогда, полагаю, ты здесь недолго пробудешь.

— Гм-м?

— Наверное, в любую секунду ты можешь левитировать отсюда.

Ринсвинд посмотрел вверх, на пятнадцатифутовые стены змеиной ямы, потер свои синяки и осторожно сказал:

— А я мог бы.

— В таком случае, ты не против прихватить меня с собой, а?

— А?

— Знаю, я прошу слишком много, но эта яма — это, ну, в общем, полный мрак.

— Взять тебя с собой? Но ты же змея, это твоя яма. Предполагается, что ты сидишь здесь, а люди сами к тебе приходят. Так, вроде бы, это делается.

Какая-то тень, скрывавшаяся в темноте позади змеи, распрямилась, поднялась на ноги и заметила:

— Да, она змея, но хамить-то зачем?

Тень шагнула вперед, в пятно света. Это был молодой человек, ростом значительно выше Ринсвинда. Вообще-то, Ринсвинд сидел, но этот парнишка был бы выше него, даже если бы волшебник стоял.

Сказать, что парень был худым, значило бы упустить превосходную возможность использовать слово «истощенный». Он выглядел так, словно среди его предков фигурировали решетки для поджаривания тостов и шезлонги. И причина, по которой это было столь очевидно, заключалась в его одежде. Ринсвинд посмотрел снова. Нет, в первый раз он не ошибся. Стоящая перед ним фигура с длинными прямыми волосами была облачена в практически традиционное одеяние героев-варваров — несколько усаженных заклепками кожаных ремней, здоровенные меховые сапоги, небольшой кожаный мешочек для всякой всячины и мурашки. В этом не было ничего необычного, на любой улице Анк-Морпорка можно встретить десятки одетых подобным образом искателей приключений, если не считать того, что никто из них не носил…

Молодой человек проследил за взглядом Ринсвинда, посмотрел вниз и пожал плечами.

— Ничего не могу поделать, — сказал он. — Обещал маме.

— Шерстяное нижнее белье?

В эту ночь в Аль Хали происходили странные вещи. С моря на город накатилась некая серебристая дымка, которая привела в замешательство городских астрономов, но это было ещё не самое странное. С острых углов, подобно статическому электричеству, слетали крошечные разряды сырой магии, но и это было не самое странное.

Самое странное вошло в таверну на краю города. Никогда не утихающий ветер заносил в каждое незастекленное окно запах пустыни. Странное вошло и уселось посреди зала.

Посетители некоторое время наблюдали за ним, потягивая кофе, заправленный пустынной водкой орак. Орак, изготавливаемый из сока кактусов и яда скорпиона, — один из самых сильнодействующих алкогольных напитков, но кочевники пустыни пьют его не затем, чтобы захмелеть. Они используют его, чтобы смягчить эффект клатчского кофе. Не потому, что этот кофе можно применять для защиты крыш от проникновения влаги. Не потому, что он проходит сквозь слизистую оболочку нетренированного желудка, словно горячий шар сквозь растопленное масло. Нет, он действует куда хуже.

Он вызывает у вас нурд^[34].

Сыны пустыни подозрительно посмотрели в свои крошечные, как наперстки, кофейные чашки, гадая, не переборщили ли они с ораком. Видят ли они одно и то же? И насколько глупо будут выглядеть, если отпустят замечание? Если хочешь сохранить репутацию сурового сына бескрайней пустыни, приходится беспокоиться о подобных вещах. Если вы будете тыкать в пространство трясущимся пальцем и вопрошать: «Эй, послушайте, сюда только что вошел ящик на сотнях ножек, это ли не удивительно?», — то окружающие могут решить, что вы полностью утратили мужественность. Что весьма фатально. Посетители старались не встречаться друг с другом взглядами — даже когда Сундук потихоньку придвинулся к выстроившимся вдоль дальней стены банкам с ораком. Его манера стоять вызывала у зрителей ещё больший ужас, чем его способ передвигаться.

— По-моему, оно хочет выпить, — заметил наконец один из посетителей. Наступило долгое молчание.

— О чем ты говоришь? — с четкостью гроссмейстера, делающего убийственный ход, проговорил кто-то.

Остальные бесстрастно смотрели в свои чашки.

Какое-то время в зале не было слышно ни звука, если не считать топота геккона, шлепающего по вспотевшему потолку.

— Тот демон, — уточнил первый посетитель, — который только что подошел к тебе сзади. Вот о ком я говорил, о мой рожденный в песках брат.

Нынешний обладатель звания чемпиона всея пустыни по невозмутимости сидел, улыбаясь остекленевшей улыбкой, пока не почувствовал, как что-то тянет его за одежду. Улыбка осталась на месте, но вот все остальные части лица наотрез отказались иметь с ней что-либо общее.

Сундуку не повезло в любви, и он, как и всякий здравомыслящий человек в подобных обстоятельствах, попытался напиться. У него не было денег, и он не мог попросить то, что ему было нужно, но у Сундука никогда не возникало затруднений с языковым барьером.

Трактирщик провел очень долгую и одинокую ночь, то и дело наполняя блюдечко ораком. В конце концов, довольно неуверенным шагом Сундук удалился сквозь одну из стен.

В пустыне царила тишина. Это была необычная тишина. Как правило, она оживлялась стрекотанием сверчков, жужжанием комаров и шелестом крыльев хищных птиц, проносящихся над остывающими песками. Но в ту ночь стояла насыщенная, деловитая тишина, производимая дюжинами кочевников, собирающих свои шатры и убирающихся к чертям подальше отсюда.

— Я обещал маме, — повторил юноша. — Видишь ли, я легко простужаюсь.

— Может, тебе следует попытаться носить, в общем, немного больше одежды?

— О, я не могу. Мне приходится носить все эти кожаные штуки.

— Я бы не назвал их всеми, — заметил Ринсвинд. — Их здесь слишком мало, чтобы говорить, что они «все». И почему тебе приходится их носить?

— Чтобы люди знали, что я — герой-варвар.

Ринсвинд прислонился к зловонным стенам змеиной ямы и уставился на собеседника. Он посмотрел на пару глаз, напоминающих вареные виноградины, на копну рыжих волос и на лицо, которое представляло собой поле боя между естественными веснушками и грозным войском наступающих прыщей.

Ринсвинд получал некоторое удовольствие от подобных ситуаций. Они убеждали его в том, что он отнюдь не сумасшедший. Ведь если уж он — сумасшедший, то как охарактеризовать тех людей, которых он постоянно встречает?

— Герой-варвар… — пробормотал Ринсвинд.

— Что-то не в порядке? Это кожаное обмундирование очень дорого стоит.

— Да, но послушай… Кстати, как тебя зовут, парень?

— Найджел.

— Видишь ли, Найджел…

— Найджел-Разрушитель, — добавил тот.

— Видишь ли, Найджел…

— Разрушитель…

— Ну хорошо. Разрушитель, — в отчаянии согласился Ринсвинд.

— Сын Голозада, Торговца Продовольствием…

— Что?!

— Ты обязательно должен быть чьим-нибудь сыном, — объяснил Найджел. — Это говорится где-то здесь. Он обернулся и, покопавшись в грязном меховом мешке, вытащил тоненькую, рваную и засаленную книжицу.

— Здесь есть глава о том, как выбрать себе имя, — сказал он.

— Если ты такой умный, то как оказался в этой яме?

— Я собирался обокрасть сокровищницу Креозота, но у меня случился приступ астмы, — сообщил Найджел, продолжая листать шуршащие страницы.

Ринсвинд посмотрел на змею, которая отчаянно старалась не путаться под ногами. Она хорошо проводила время в этой яме и не могла не заметить, что сейчас ей грозят нешуточные неприятности. Она не собиралась доставлять огорчение кому бы то ни было. Змея тоже посмотрела на Ринсвинда и пожала плечами, что было довольно ловким трюком для рептилии, у которой нет плеч.

— И сколько ты был героем-варваром?

— Я только начинаю. Видишь ли, мне всегда хотелось им стать, и я подумал, что, может быть, сумею научиться этому искусству по ходу дела. — Найджел близоруко уставился на волшебника. — Это ведь нормально, а?

— Судя по отзывам, тебя ждёт малоприятная жизнь, — предупредил Ринсвинд.

— А ты никогда не задумывался, каково в течении пятидесяти лет продавать бакалейные товары? — мрачно буркнул Найджел. Ринсвинд поразмыслил над этим теперь.

— Зеленый салат продавать, да? — уточнил он.

— И его тоже, — ответил Найджел, сунул таинственную книгу обратно в мешок и начал пристально разглядывать стены ямы.

Ринсвинд вздохнул. Ему нравился зеленый салат. Он был таким невероятно скучным. Ринсвинд провел много лет в поисках скуки, но так и не обрел её. Как раз в тот момент, когда ему начинало казаться, что она уже у него в кармане, жизнь внезапно становилась почти смертельно интересной. Мысль о том, что кто-то может добровольно отказаться от перспективы проскучать целых пятьдесят лет, вызвала у него слабость. «Будь у меня впереди пятьдесят лет, — думал он, — я бы возвел скуку в ранг искусства. Невозможно сосчитать, чего бы я не стал делать…»

— Знаешь какие-нибудь анекдоты про фитиль? — спросил Ринсвинд, удобно усаживаясь на песке.

— Нет, по-моему, — вежливо отозвался Найджел, постукивая по каменной плите.

— Я знаю сотни. Они очень смешные. Например, сколько нужно троллей, чтобы поменять фитиль в лампе?

— Эта плита движется, — сказал Найджел. — Смотри, здесь что-то вроде двери. Ну-ка, помоги мне.

Он с энтузиазмом налег на плиту, и на его руках, словно горошины на карандаше, вздулись бицепсы.

— Полагаю, это какой-то потайной ход, — добавил он. — Ну давай, задействуй какую-нибудь магию. Плиту заело.

— А ты не хочешь услышать конец шутки? — обиженным голосом поинтересовался Ринсвинд.

Здесь, внизу, было тепло и сухо, и в ближайшем будущем им не грозила никакая опасность, если не считать змеи, которая старалась не привлекать к себе внимания. Некоторым людям вечно чего-то не хватает.

— Потом, — откликнулся Найджел. — Сейчас я бы предпочел небольшую магическую помощь.

— У меня не очень хорошо получаются заклинания, — признался Ринсвинд. — Я их так и не освоил. Понимаешь, это нечто большее, чем просто ткнуть пальцем и сказать: «Сим сим…»

Вслед за этим раздался такой звук, как если бы толстая струя октаринового света ударила в тяжелую каменную плиту и разнесла её на тысячу осколков потрескивающей, раскаленной добела шрапнели.

Через какое-то время Найджел медленно поднялся на ноги, хлопая себя по куртке, чтобы потушить крошечные очажки пламени.

— Да, — проговорил он голосом человека, твердо решившего не терять над собой контроль. — Прекрасно. Очень хорошо. Теперь надо дать ей остыть, да? А потом мы… потом мы можем отправиться в путь.

Он легонько откашлялся.

— Аг-ха, — отозвался Ринсвинд. Он не отрываясь смотрел на кончик своего пальца, держа его на расстоянии вытянутой руки. При этом он, похоже, жалел, что у него не выросли руки подлиннее.

Найджел заглянул в дымящуюся дыру.

— Кажется, ход ведет в какое-то помещение, — заметил он.

— Аг-ха.

— После тебя, — кивнул Найджел и мягко подтолкнул Ринсвинда в спину.

Волшебник, пошатнувшись, двинулся вперед, ударился головой о камень, чего, похоже, даже не заметил, и нырнул в дыру.

Найджел похлопал рукой по стене и нахмурился.

— Ты ничего не чувствуешь? — спросил он. — Разве камни имеют привычку дрожать?

— Аг-ха.

— С тобой все в порядке?

— Аг-ха.

Найджел приложил к камням ухо.

— Я слышу какой-то очень странный звук, — сообщил он. — Что-то вроде гудения.

От известки у него над головой отделился небольшой пласт пыли и медленно поплыл вниз.

Затем пара куда более тяжелых камней оторвалась от стен ямы и с глухим стуком упала на песок.

Ринсвинд уже брел по туннелю, издавая тихие потрясенные звуки и совершенно не обращая внимания на камни, которые пролетали в нескольких дюймах от него или обрушивались килограммами прямо на него.

Если бы он был в состоянии хоть что-нибудь заметить, он бы сразу понял, что происходит. Воздух был маслянистым на ощупь и отдавал горящей жестью. Все углы и выступы покрывала бледно-радужная пленка. Где-то совсем рядом накапливался заряд магии. Это был мощный заряд, и он пытался уйти в землю.

Оказавшийся поблизости волшебник, даже такой неполноценный, как Ринсвинд, выделялся, словно медный маяк.

Найджел на ощупь выбрался из клокочущей, гудящей пыли и наткнулся на Ринсвинда, который стоял, окруженный октариновой короной.

Волшебник выглядел ужасно. Креозот отметил бы его сверкающие глаза и развевающиеся волосы.

Он был похож на человека, который только что проглотил горсть шишковидных желез и запил их пинтой адренохрома. Причём Ринсвинд пребывал в таком приподнятом настроении, что с него можно было передавать телевизионные сигналы на другие континенты.

Волосы на его голове стояли дыбом, и из них вылетали крошечные искорки. Даже его кожа выглядела так, словно пыталась от него убежать. Глаза вращались в горизонтальном направлении, а когда он открывал рот, от его зубов отскакивали мятные искры. Там, куда он ступал, камень плавился, выпускал из себя уши или превращался во что-нибудь маленькое, чешуйчатое, пурпурное и улетал прочь.

— Я говорю, с тобой все в порядке? — повторил Найджел.

— Аг-ха, — ответил Ринсвинд, и это слово превратилось в большой пончик.

— Ты выглядишь так, как будто с тобой не все в порядке, — сообщил Найджел, проявив, так сказать, необычайную проницательность.

— Аг-ха.

— Почему тебе не вызволить нас отсюда? — добавил Найджел и мудро распластался на полу.

Ринсвинд кивнул, точно марионетка, и направил свой заряженный палец на потолок, который потек, как лед, нагреваемый паяльной лампой.

Клокотание по-прежнему продолжалось, и его тревожные гармоники разлетались по дворцу. Науке хорошо известно, что есть частоты, которые вызывают панику, есть частоты, которые провоцируют постыдное недержание, но дрожащие камни резонировали на такой частоте, которая заставляла реальность таять и оплавляться по краям.

Найджел посмотрел на падающие с потолка капли и осторожно попробовал их.

— Лимонный крем, — констатировал он и добавил: — Полагаю, нам не стоит надеяться отыскать здесь лестницу?

Из истерзанных пальцев Ринсвинда вырвалась новая струя огня, которая, сгустившись, образовала почти идеальный эскалатор (если не считать того, что, наверное, второй движущейся лестницы, покрытой крокодиловой кожей, во всей Вселенной не сыщешь).

Найджел схватил тихо вращающегося вокруг собственной оси волшебника за руку и вскочил на ступеньки.

К счастью, они добрались до верха раньше, чем магия — совершенно неожиданно — перестала действовать.

В центре дворца, проломив крыши, словно гриб, пробивающийся сквозь древнюю мостовую, выросла белая башня, которая была выше любого другого здания в Аль Хали.

Огромные двойные двери у её основания были открыты, и из них походкой хозяев выходили дюжины волшебников. Ринсвинду показалось, что он узнает некоторые лица, лица, которые видел раньше, когда они рассеянно бормотали что-то в лекционных залах или благожелательно рассматривали мир с территории университетского городка. Эти лица не были созданы для зла. Ни одно из них не могло похвастаться клыками. Но в их выражениях присутствовал некий общий знаменатель, который мог привести в ужас умеющего мыслить человека.

Найджел почувствовал, что его оттаскивают за оказавшуюся поблизости стену, и обнаружил, что смотрит во встревоженные глаза Ринсвинда.

— Это же магия!

— Знаю, — отозвался Ринсвинд. — И она неправильная!

Найджел глянул вверх, на сверкающую башню.

— Но…

— Я чувствую её неправильность, — сказал Ринсвинд. — Только не спрашивай, как.

С полдюжины серифовых стражников выбежали из сводчатой двери и бросились на волшебников. Этот безудержный натиск производил жуткое впечатление — и все благодаря жуткому боевому молчанию воинов. Их сабли грозно засверкали на солнце, но пара волшебников оглянулась, вытянула руки и…

Найджел отвернулся.

— Уф, — вырвалось у него. Несколько сабель упали на камни мостовой. — Думаю, нам надо тихонечко сматываться, — заметил Ринсвинд.

— Но разве ты не видел, в кого они только что превратились?

— В покойников. Знаю. Даже думать не хочу об этом.

Найджел подумал, что уж он-то никогда не перестанет думать об этом — особенно это воспоминание будет терзать его в три часа утра в ветреную погоду. Отличительной чертой убийства при помощи магии была гораздо большая изобретательность по сравнению, скажем, с убийством, совершенным сталью. Оно предоставляло вам кучу интересных, новых способов умереть, и Найджел никак не мог выбросить из головы те образы, которые предстали перед ним, перед тем как их милосердно поглотила волна октаринового огня.

— Не знал, что волшебники такие, — пожаловался он, пока они бежали по коридору. — Я считал их скорее, ну, глупыми, чем зловещими. Чем-то вроде клоунов.

— Ну так посмейся над этой шуткой, — пробормотал Ринсвинд.

— Но они только что убили стражников, даже не…

— Я бы предпочел замять эту тему. Я тоже это видел.

Найджел попятился. Его глаза сузились.

— Ты тоже волшебник, — обвиняющим тоном заявил он.

— Но не из таких, — коротко парировал Ринсвинд.

— А из каких же?

— Из тех, которые не убивают.

— Они смотрели на бедняг, словно на пустое место… — сказал Найджел, покачав головой. — Это было самое ужасное.

— Да.

Этот единственный слог тяжело, словно ствол дерева, упал на пути мыслей Найджела. Юноша вздрогнул, но, по крайней мере, заткнулся. Ринсвинд даже испытал к нему кратковременную жалость, что было весьма необычно — к жалости он относился бережливо и предпочитал использовать на собственные нужды.

— Ты первый раз увидел, как убивают человека? — осведомился Ринсвинд.

— Да.

— И сколько же ты был героем-варваром?

— Э-э… Какой сейчас год?

Ринсвинд заглянул за угол, но те люди, которые пребывали поблизости и в вертикальном положении, были слишком заняты паникой, чтобы обращать внимание на двух незнакомцев.

— Так ты был в дороге? — спокойно спросил он. — Потерял счет времени? Бывает. Сейчас год Гиены.

— О-о. В таком случае, около… — Найджел беззвучно пошевелил губами. — Около трех дней. Послушай, — быстро добавил он, — неужели люди могут вот так вот убивать? Даже не думая?

— Понятия не имею, — ответил Ринсвинд голосом, который позволял предположить, что сам Ринсвинд все время об этом думает.

— Даже визирь, приказав бросить меня в змеиную яму, проявил ко мне хоть какой-то интерес.

— Это хорошо. Интерес со стороны посторонних — это приятно.

— В смысле, он даже смеялся.

— А-а. И чувство юмора к тому же…

Ринсвинду казалось, что он видит свое будущее с той же самой кристальной ясностью, с какой человек, падающий с обрыва, видит землю. И причина сей ясности была одна и та же.

— Они просто ткнули пальцем, не думая… — повторил Найджел.

И тут Ринсвинд взорвался.

— Заткнись, а? Что, по-твоему, я испытываю? Я ведь тоже волшебник!

— Ну да, тебе-то ничего не угрожает… — пробормотал Найджел.

Удар был не очень сильным, потому что даже в ярости мускулы Ринсвинда по-прежнему напоминали манную кашу, но кулак попал Найджелу в висок и свалил его наземь скорей удивлением, чем своей внутренней энергией.

— Да, вот именно, я волшебник! — прошипел Ринсвинд. — Волшебник, от которого в магии нет никакого толка! До сих пор я умудрялся выжить только потому, чтобыл недостаточно важной персоной, чтобы умереть! А теперь, когда всех волшебников ненавидят и боятся, как ты думаешь, долго я протяну?

— Это же смешно!

Ринсвинд оторопел не меньше, чем если бы Найджел ударил его в ответ.

— Чего?

— Болван! Все, что тебе нужно сделать, — это перестать носить дурацкую мантию и избавиться от своей идиотской шляпы. Никто и не узнает, что ты волшебник!

Рот Ринсвинда несколько раз открылся и закрылся — волшебник стал похож на золотую рыбку, пытающуюся сообразить, как надо танцевать чечетку.

— Прекратить носить мантию? — переспросил он.

— Естественно. Эти потускневшие блестки выдают тебя с головой, — подтвердил Найджел, с трудом поднимаясь на ноги.

— Избавиться от шляпы?

— Ты должен признать, что расхаживать повсюду в шляпе, на которой написано «Валшэбник», — это довольно тонкий намёк.

— Извини, — озабоченно ухмыльнулся Ринсвинд. — Я не совсем понимаю, куда ты клонишь…

— Просто избавься от них. Это же легко. Просто брось где-нибудь, и тогда ты сможешь быть, э-э, э-э, кем угодно. Только не волшебником.

Наступило молчание, прерываемое только звуками происходящей вдали схватки.

— Э-э, — потряс головой Ринсвинд. — Я потерял ход твоих мыслей.

— О боги, это же элементарно!

— Не уверен, что уловил, к чему ты ведешь… — бормотал Ринсвинд с лицом мертвенно-бледным от пота.

— Ты можешь просто перестать быть волшебником.

Ринсвинд беззвучно зашевелил губами, проговаривая каждое слово. Затем произнес фразу целиком.

— Что? — спросил он и тут же добавил: — О-о.

— Уразумел? Или растолковать ещё раз?

Ринсвинд мрачно кивнул:

— Думаю, ты ничего не понял. Волшебник — это не то, что ты умеешь, это то, что ты есть. Если я перестану быть волшебником, то стану ничем.

Он снял с себя шляпу и принялся нервно теребить полуоторванную звезду на её верхушке, чем вынудил ещё несколько дешевых блесток расстаться с насиженным местом.

— На моей шляпе написано «Валшэбник», — продолжал он. — Очень важно… — Он внезапно замолчал и уставился на свои руки. — Шляпа… — рассеянно проговорил он, чувствуя, как какое-то важное воспоминание прижимается носом к окнам его сознания.

— Это хорошая шляпа, — откликнулся Найджел, которому показалось, что от него ждут какой-то реакции.

— Шляпа… — повторил Ринсвинд. — Шляпа! Мы должны забрать шляпу!

— У тебя уже есть одна, — подсказал Найджел.

— Не эту, другую шляпу. И Канину!

Он наобум сделал несколько шагов по туннелю, потом бочком вернулся обратно и спросил:

— Как ты думаешь, где они?

— Кто?

— Тут есть одна волшебная шляпа, которую я должен найти. И девушка.

— Зачем?

— Это довольно трудно объяснить. Наверное, стоит ориентироваться на вопли.

У Найджела был не такой уж большой подбородок, но Найджел все же умудрился выставить его вперед.

— Нужно спасти какую-то девушку? — угрюмо уточнил он.

— Кого-то точно нужно спасти, — поколебавшись, признал Ринсвинд. — Может быть, её. А может, кого-нибудь поблизости от неё.

— Чего ж ты раньше не сказал? Это больше похоже на дело, это то, чего я ждал. Вот он, настоящий героизм. Пошли.

Вдали снова послышались грохот и чьи-то вопли.

— Куда? — спросил Ринсвинд.

— Куда угодно!

Обычно герои обладают способностью как безумные проноситься по рушащимся дворцам, в которых они оказались впервые в жизни, спасать всех подряд и выскакивать за мгновение до того, как все взлетит на воздух или провалится в бездну. На самом деле Найджел с Ринсвиндом довольно спокойненько прошлись по кухням, ряду тронных залов, конюшням (дважды) и по пути миновали несколько довольно миленьких — как показалось Ринсвинду — коридорчиков. Время от времени мимо них пробегали группы одетых в черное стражников, которые не удостаивали беглецов даже повторным взглядом.

— Это же смешно, — заметил Найджел. — Почему бы нам не спросить у кого-нибудь дорогу? Эй, что с тобой?

Ринсвинд прислонился к колонне, украшенной будоражащими скульптурами, и со свистом переводил дыхание.

— Можно схватить одного из стражников и пытками вырвать у него сведения, — предложил он.

Найджел посмотрел на него странным взглядом и, скомандовав: «Жди здесь», — отправился на поиски. В конце концов он на брел на какого-то слугу, трудолюбиво опустошающего кладовку.

— Извините, — обратился к нему Найджел, — как пройти в гарем?

— Через три двери сверни налево, — не оглядываясь ответил слуга.

— Прекрасно.

Найджел вернулся обратно и сообщил об этом Ринсвинду.

— Да, но ты его пытал?

— Нет.

— Не очень-то варварский поступок с твоей стороны.

— Я прихожу к этому постепенно, — возразил Найджел. — Например, я даже не сказал ему «спасибо».

Тридцать секунд спустя они отвели в сторону тяжелую занавеску из бус и вошли в сераль серифа Аль Хали.

В этом серале пели ярко окрашенные птички, сидящие в клетках из золотой филиграни. Били журчащие фонтаны. Цвели редкие орхидеи, среди которых, словно крошечные, сверкающие драгоценные камни, порхали колибри. Здесь же, сбившись в молчаливую кучку, сидели около двадцати девушек, одежд на которых не хватило бы и на полдюжины представительниц женского пола.

Ничего этого Ринсвинд не видел. Нельзя утверждать, что зрелище пары дюжин квадратных ярдов бедер разных оттенков — от розового до черного, как полночь, — не вызвали к жизни некие потоки, струящиеся в глубинных расселинах его возбуждения. Просто его сознание было затоплено мощной волной паники, охватившей Ринсвинда при виде четырех стражников, поворачивающихся к нему с ятаганами в руках и с глазами, горящими жаждой убийства.

Ринсвинд, не колеблясь ни секунды, отступил назад.

— Передаю их тебе, мой друг, — объявил он.

— Замечательно!

Найджел вытащил меч и дрожащими от усилий руками выставил клинок перед собой.

Несколько секунд царило абсолютное молчание — каждый ждал, что будет дальше. А потом Найджел издал боевой клич, который Ринсвинд не забудет до конца своей жизни.

— Э-э, — сказал варвар, — извините…

— Мне кажется, это свинство, — заявил невысокий волшебник.

Другие ничего не ответили. Это действительно было свинство, и среди них не было ни одного, кто не ощущал бы у себя в позвоночнике жаркого поскуливания вины. Но, как часто случается благодаря странной алхимии, присущей человеческой душе, вина придала им самонадеянности и безрассудства.

— Закрой пасть, — посоветовал временный вожак. Его звали Бенадо Сконнер, но в этот день в воздухе витало нечто такое, что позволяло предположить, что вам не стоит запоминать это имя. Воздух был темен, тяжел и полон призраков.

Незримый Университет не опустел — просто в нем не стало людей.

Но шестеро волшебников, которых послали сжечь библиотеку, не боятся призраков, потому что они настолько заряжены магией, что практически гудят на ходу. Одежды, что на них надеты, великолепнее всех одежд, которые когда-либо носил сам аркканцлер. Их остроконечные шляпы более остроконечны, чем любые шляпы в мире. И причина, по которой волшебники стоят так близко друг к другу, — чистая случайность.

— Здесь ужасно темно, — признался самый младший из волшебников.

— Сейчас полночь, — отрезал Сконнер, — и единственное, что здесь есть опасного, — это мы. Правда, ребята?

Волшебники пробормотали в ответ что-то неопределенное. Все они относились к Сконнеру с благоговейным трепетом, потому что он, по слухам, прошел курс упражнений по позитивному мышлению.

— И мы ведь не боимся каких-то старых книжонок, а, парни? — Он пристально посмотрел на самого маленького волшебника. — Вот ты не боишься?

— Я? О-о. Нет. Они же бумажные, так он сказал, — быстро отозвался тот.

— Ну вот.

— Имей в виду, их девяносто тысяч, — вставил другой волшебник.

— Мне всегда говорили, что их там тьма-тьмущая, — поделился ещё один. — Я слышал, здесь задействованы измерения, и вроде как то, что мы видим — это только вершина… как его там?.. ну, той штуковины, что в основном находится под водой…

— Гиппопотама?

— Аллигатора?

— Океана?

— Заткнитесь все! — рявкнул Сконнер и запнулся.

Тишина всосала в себя звук его голоса. Она заполняла воздух, точно перья.

Предводитель взял себя в руки и со словами: «Ну, ладно», — повернулся к грозным дверям библиотеки.

Подняв руки, он сделал несколько замысловатых пассов, во время которых его пальцы самым обескураживающим образом проходили друг сквозь друга, и разнес двери в щепки.

Тишина волнами ринулась обратно, поглощая звук падающих обломков.

Можно было не сомневаться, что двери разлетелись вдребезги. С косяка, подрагивая, свисали четыре одинокие петли, мусорной кучей валялись сломанные скамейки и полки. Даже Сконнер был немного удивлен.

— Ну вот, — сказал он. — Легче легкого. Со мной ничего не случилось. Видите?

Волшебники в ответ зашаркали загнутыми на носках туфлями. Темнота за дверным проемом была расцвечена неясным, режущим глаз сиянием чудотворного излучения, вызванного частицами вероятности, которые в мощном магическом поле достигали скорости, превосходящей скорость реальности.

— Ну, — жизнерадостно начал Сконнер, — кто хочет удостоиться чести зажечь огонь?

После десяти секунд гробовой тишины он заявил:

— В таком случае я сделаю это сам. Честно говоря, с тем же успехом я мог бы обратиться за помощью к стенам.

Он шагнул в дверь и направился к небольшому пятну звездного света, который проникал сквозь стеклянный купол, венчающий центр библиотеки (приблизительно центр, поскольку насчет точной географии этого места никогда не утихали споры; значительная концентрация магии искажает время и пространство, поэтому вполне возможно, что у библиотеки нет даже края, не говоря уже о центре).

Сконнер вытянул руки перед собой.

— Вот. Видите? Абсолютно ничего не произошло. А теперь заходите.

Остальные волшебники с величайшей неохотой повиновались и, переступая через развороченный порог, то и дело порывались пригнуться.

— Вот и славно, — с некоторым удовлетворением произнес Сконнер. — Итак, все принесли спички, как было велено? Магическое пламя тут не годится, оно не сожжет эти книги, так что я хочу, чтобы вы все…

— Там наверху что-то шевельнулось, — перебил его младший волшебник. Сконнер моргнул.

— Что?

— Что-то шевельнулось там, возле купола, — повторил волшебник и в виде объяснения добавил: — Я сам видел.

Сконнер, прищурившись, глянул вверх, всматриваясь в обманчивые тени, и решил слегка надавить на подчиненных.

— Чушь, — отрезал он, доставая из кармана горсть вонючих желтых спичек.

— Так, теперь соберите в кучу…

— Знаешь, я правда видел, — с надутым видом заявил маленький волшебник.

— Ладно, что ты видел?

— Ну, я не совсем…

— Не знаешь, да? — рявкнул Сконнер.

— Я что-то ви…

— Не знаешь! — повторил Сконнер. — Ты видишь тени и пытаешься подорвать мой авторитет! — Он помешкал, и его глаза на мгно вение остекленели. — Я спокоен, — проговорил он, — я полностью держу себя в руках. Я не позволю…

— Это было…

— Слушай, ты, недоумок, может, все-таки заткнешься?

Ещё один волшебник, который глазел вверх, чтобы скрыть свое смущение, сдавленно кашлянул.

— Э-э, Сконнер…

— И к тебе это тоже относится! — Сконнер свирепо выпрямился во весь рост и помахал в воздухе спичками. — Как я уже говорил, — продолжил он, — я хочу, чтобы вы зажгли спички и… Наверное, мне придется показать вам, как нужно зажигать спички — специально для вот этого недоумка… Эгей, я здесь, здесь. О Создатель. Смотрите на меня. Берете спичку…

Он зажег спичку, в темноте распустился шар едкого белого огня, и сверху, словно обезьяна, спускающаяся с дерева, чтобы стать Человеком, спрыгнул библиотекарь.

Все волшебники знали библиотекаря, хотя для них он был таким же неопределенным, хотя и отчетливым впечатлением, какое оставляют у людей стены, полы и все остальные незначительные, но необходимые декорации на сцене жизни. Если о нем и вспоминали, то как о чем-то вроде вежливого подвижного вздоха, который сидел под своим столом и занимался починкой книг или бродил на четвереньках среди полок, отлавливая курильщиков. Волшебники, у которых хватало неблагоразумия подпольно закурить козью ножку, ни о чем и не подозревали, пока мягкая кожистая ладонь не протягивалась к их губам и не удаляла недозволенную самокрутку. Но библиотекарь никогда не поднимал шум, он просто принимал такой вид, будто был крайне обижен и опечален этой грустной историей, после чего съедал окурок.

Но то существо, которое в данный момент держало Сконнера за уши и прилагало усилия к тому, чтобы открутить ему голову, олицетворяло вопящий кошмар с оттянутыми губами, открывающими длинные желтые клыки.

Волшебники в ужасе повернулись, чтобы броситься бежать, но неожиданно для себя наткнулись на полки, которые необъяснимым образом перегородили проходы. Самый маленький волшебник взвизгнул, закатился под стол с атласами и остался там лежать, зажимая уши руками, чтобы заглушить ужасные звуки, производимые пытающимися удрать коллегами.

Наконец он вообще перестал слышать что-либо, кроме тишины, но то была особенная, тяжелая тишина, которая воцаряется тогда, когда кто-то тихонько крадется, разыскивая врага. Маленький волшебник от ужаса принялся жевать кончик своей шляпы. Тот, кто неслышно подкрадывался к нему, схватил его за ногу и мягко, но решительно вытащил из-под стола. Волшебник, не открывая глаз, пробормотал что-то нечленораздельное, но потом, когда жуткие клыки так и не сомкнулись на его горле, отважился бросить быстрый взгляд.

Библиотекарь держал его за шиворот и задумчиво покачивал им в футе от земли — как раз вне досягаемости маленького, пожилого жесткошерстного терьера, который срочно пытался припомнить, как кусать людей за икры.

— Э-э… — начал волшебник — и вылетел по пологой дуге за разбитую дверь, где его парение было прервано приземлением на пол.

Спустя какое-то время виднеющаяся рядом тень проговорила:

— Что ж, вот такие дела… Кто-нибудь видел этого тупицу Сконнера?

А тень, маячащая с другой стороны от волшебника, пожаловалась:

— По-моему, у меня сломана шея.

— Кто это?

— Этот тупица, — нехорошим голосом отозвалась тень.

— О-о. Прости, Сконнер.

Сконнер поднялся на ноги — все его тело было очерчено магической аурой — и, дрожа от ярости, воздел руки горе.

— Я научу этот проклятый атавизм уважать тех, кто стоит выше него на эволюционной лестнице! — рявкнул он. — Хватайте его, ребята!

И Сконнер вновь повалился на пол под тяжестью пяти остальных волшебников.

— Извини, но…

— …Знаешь, если ты воспользуешься…

— …Магией поблизости от библиотеки, учитывая, сколько магии там хранится…

— …И сделаешь что-то неправильно, то образуется критическая Масса, и тогда…

— БУМ! Прощай, мир!

Сконнер зарычал. Сидящие на нем волшебники решили, что вставать с него сейчас — не самый благоразумный поступок.

— Ладно, — через какое-то время пробурчал он. — Вы правы. Спасибо. Я был не прав, что вышел из себя. Мой разум затуманился. Нужно оставаться бесстрастным. Вы абсолютно правы. Спасибо. Слезьте с меня.

Они рискнули послушаться его. Сконнер встал.

— Ну все, — заявил он, — эта макака сожрала свой последний банан. Принесите…

— Э-э. Обезьяна, Сконнер, — не удержался младший волшебник. — Видишь ли, это обезьяна. Не макака…

Взгляд Сконнера заставил его съежиться.

— А кому какое дело? Обезьяна, макака — какая разница? — вопросил Сконнер. — В чем разница, господин Зоолог?

— Не знаю, Сконнер, — кротко отозвался волшебник. — Думаю, здесь дело в классах.

— Заткнись.

— Хорошо, Сконнер.

— Мерзкий ты человечишко. — Сконнер повернулся и голосом, ровным, как лезвие пилы, добавил: — Я полностью владею собой. Мой разум холоден, как лысый мамонт. Всем управляет мой рассудок. Кто из вас сидел у меня на голове? Нет, я не должен сердиться. Я не сержусь. Я мыслю позитивно. Я использую все свои способности — кто-нибудь хочет возразить?

— Нет, Сконнер, — ответили волшебники хором.

— Тогда тащите сюда дюжину баррелей масла и всю растопку, какую сможете найти! Эта обезьяна у меня поджарится!

Сверху, с крыши библиотеки — прибежища сов, летучих мышей и прочих существ, — донеслось позвякивание цепи и звон разбиваемого со всем возможным уважением стекла.

— Похоже, они ни чуточки не испугались, — заметил оскорбленный Найджел.

— Как бы это сформулировать? Когда кто-нибудь возьмется за составление списка Великих Боевых Кличей Мира, клич «Э-э, извините» точно туда не войдет, — объяснил Ринсвинд.

Он отошел в сторону и с жаром обратился к ухмыляющемуся стражнику:

— Я не с ним. Я просто встретил его тут, неподалеку. — Он слабо хихикнул. — В яме.

Стражники смотрели сквозь него.

— Э-э… — выразился он.

— Ладно, — решительно кивнул он. И придвинулся обратно к Найджелу.

— Ты точно умеешь обращаться с этим мечом?

Найджел, не сводя со стражников глаз, покопался в мешке и подал Ринсвинду книгу.

— Я прочитал всю третью главу, — похвастался он. — Там есть иллюстрации.

Ринсвинд перелистал помятые страницы. Книга была зачитана до такого состояния, что её можно было тасовать, как карты. На том, что некогда было титульным листом, виднелась довольно плохонькая гравюра, изображающая мускулистого человека с руками, которые смахивали на набитые футбольными мячами мешки. Силач стоял по колено в томных женщинах и изрубленных в куски жертвах, а на его лице красовалось самодовольное выражение.

Выше шла надпись: «Всиво за 7 дней я сделаю тибя гироем-варваром!». Под ней, чуть более мелким шрифтом, было указано имя автора: Коэн-Варвар. В подлинности авторства Ринсвинд изрядно сомневался. Он встречался с Коэном; тот действительно кое-как умел читать, но пером так и не овладел. Он до сих пор подписывался крестиком, в котором умудрялся совершить пару орфографических ошибок. С другой стороны, его неудержимо влекло к себе все, что было связано с деньгами. Ринсвинд снова посмотрел на иллюстрацию, после чего перевел взгляд на Найджела.

— Семь дней?

— Ну, я медленно читаю.

— Ага… — отозвался Ринсвинд.

— И я не стал читать шестую главу, потому что обещал маме ограничиться только грабежом и разбоем, пока не встречу подходящую девушку.

— И эта книга учит тебя, как стать героем?

— О да. Хорошая книжка. — Найджел бросил на него встревоженный взгляд. — Или что-то с ней не так? Она стоила кучу денег.

— Ну, э-э… Полагаю, тебе лучше заняться делом.

Найджел расправил свои, за неимением лучшего слова, плечи и снова взмахнул мечом.

— Вам четверым не мешало бы поберечься, — заявил он. — А не то… Подождите минутку. — Он взял у Ринсвинда книгу, пролистал её и, найдя искомое, продолжил: — Да, а не то «леденящий ветер судьбы будет свистеть над вашими выбеленными солнцем скелетами. Легионы ада живьем утопят ваши души в кислоте». Вот. Как вам нравится такая… извините, минуточку… индея?

В ответ раздался металлический аккорд — это стражники, все как один, обнажили клинки.

Меч Найджела превратился в размытое пятно. Он описал в воздухе сложную восьмерку, мелькнул над его рукой, метнулся за спиной из одной ладони в другую, два раза облетел вокруг торса и взмыл вверх, подобно лососю.

Одна или две гаремные дамы, не удержавшись, разразились аплодисментами. Даже стражники вроде были потрясены.

— Это Тройной Оркский Удар с Дополнительным Выпадом, — гордо пояснил Найджел. — Я разбил кучу зеркал, пока его отрабатывал. Смотри, они остановились.

— Полагаю, они никогда не видели ничего подобного, — слабым голосом предположил Ринсвинд, оценивая расстояние, отделяющее его от двери.

— Думаю, да.

— Тем более подобной концовки. Когда меч застревает в потолке.

Найджел глянул вверх.

— Странно, — заметил он. — Дома с ним всегда происходило то же самое. Интересно, что я делаю не так?

— Откуда мне-то знать.

— О боги, мне очень жаль! — воскликнул Найджел, увидев, что стражники, которые, похоже, сообразили, что потеха окончена, окружают их, готовясь нанести последний удар.

— Не вини себя… — сказал Ринсвинд. Найджел потянулся к клинку и безуспешно попытался высвободить его.

— Спасибо.

— За тебя это сделаю я.

Ринсвинд обдумал следующий шаг. Даже не один, а несколько. Но дверь была слишком далеко, и, судя по доносящимся из-за неё звукам, дела там обстояли ненамного лучше.

Оставалось одно. Придется попробовать пустить в ход магию.

Он поднял руку, и двое стражников упали наземь. Поднял другую, и наземь упали двое оставшихся противников.

Как раз когда он задумался, каким образом у него это получилось, через распростертые тела, рассеянно потирая ребра ладоней, грациозно перешагнула Канина.

— Где тебя носило? — сказала она. — И как зовут твоего друга?

Выше уже говорилось, что Сундук крайне редко проявляет какие-либо эмоции — за исключением двух: слепой ярости и ненависти. Поэтому вам будет очень трудно оценить те чувства, с которыми он проснулся, лежа на крышке и болтая ногами в воздухе, в сухом русле реки в нескольких милях от Аль Хали.

Ещё и нескольких минут не прошло с восхода солнца, а воздух уже был похож на дыхание раскаленной печи. После определенного числа раскачиваний Сундуку удалось направить большинство ножек в нужную сторону, и теперь он стоял, вытанцовывая в замедленном темпе замысловатую джигу, чтобы как можно меньше ног касалось обжигающего песка.

Он не заблудился. Он всегда точно знал свое местоположение. Он всегда был здесь.

Просто все остальное временно куда-то подевалось.

Проведя некоторое время в раздумьях, Сундук повернулся, сделал очень медленный шаг — и врезался в валун.

Сильно озадаченный этим, он попятился и сел. Им овладело такое чувство, будто его набили горячими перьями. Сейчас ему не помешали бы тенечек и порция приятного прохладительного напитка.

После нескольких неудачных попыток он поднялся на вершину ближайшего бархана, откуда открывался непревзойденный вид на сотни других барханов.

Глубоко в своем деревянном сердце Сундук ощутил тревогу. Им пренебрегли. Ему посоветовали отвалить. Его отвергли. А ещё он выпил такое количество орака, что им можно было отравить небольшую страну.

Если есть в мире что-то, в чем дорожная принадлежность нуждается больше, чем во всем остальном, так это человек, которому можно принадлежать. Сундук, полный надежды, нетвердой походкой зашагал по обжигающему песку.

— Вряд ли у нас есть время знакомиться, — сказал Ринсвинд. В ту же самую секунду вдали с глухим грохотом, от которого содрогнулся пол, обрушилась часть дворца. — По-моему, нам пора…

До него дошло, что он разговаривает сам с собой.

Найджел выпустил из рук меч.

Канина шагнула вперед.

— О нет… — взмолился Ринсвинд, но было уже слишком поздно.

Мир внезапно разделился на две части — та, в которой существовали Найджел и Канина, и та, в которой было все остальное. Воздух между двумя молодыми людьми потрескивал. Возможно, в их половинке мира раздавались далекие звуки оркестра, щебетали птицы, по небу неслись крошечные розовые облака и происходили прочие вещи, которые обычно случаются в подобные мгновения. Так что у каких-то там дворцов, рушащихся в соседней вселенной, нет ни единого шанса.

— Послушайте, может быть, я все-таки успею представить вас друг другу, — в отчаянии вмешался Ринсвинд. — Найджел…

— Разрушитель, — мечтательно подсказал Найджел.

— Хорошо, Найджел-Разрушитель, — уступил Ринсвинд. — Сын Голозада…

— Могущественного, — перебил его Найджел.

Какое-то время Ринсвинд стоял с открытым ртом, после чего пожал плечами. — Ладно, кем бы он там ни был, — согласился он. — Ну, а это Канина. Довольно забавное совпадение, тебе будет интересно узнать, что её отцом был… м-м-мф…

Канина, не отводя взгляда от Найджела, протянула руку и обхватила лицо Ринсвинда пальцами — мягко, но так, что её рука, сжавшись посильнее, могла бы превратить его голову в шар для игры в кегли.

— Хотя я мог и ошибаться, — продолжил он, когда Канина отпустила его. — Кто знает? Кого волнует? Какое это имеет значение?

Они даже не видели его.

— Пойду-ка посмотрю, может, шляпу удастся найти? — предложил Ринсвинд.

— Хорошая мысль, — пробормотала Канина.

— Меня, конечно, убьют, но я ни чуточки не возражаю, — добавил Ринсвинд.

— Замечательно, — отозвался Найджел.

— Думаю, никто даже не заметит, что я ушел, — не унимался Ринсвинд.

— Чудно, чудно, — откликнулась Канина.

— Скорее всего, меня разрубят на мелкие кусочки, — заметил Ринсвинд, продвигаясь к двери со скоростью умирающей улитки.

Канина моргнула.

— Какая шляпа? — переспросила она и тут же вспомнила: — Ах, та…

— Я уж даже не надеюсь, что вы двое сможете помочь мне, — предположил Ринсвинд.

В отдельном мирке Найджела и Канины птицы устроились на ночлег, крошечные розовые облачка умчались прочь, а оркестр уложил инструменты в чехлы и потихоньку смылся веселиться в ночном клубе. Какая-то часть реальности вернулась на место.

Канина с трудом отвела восхищенный взгляд от восторженного лица Найджела и перевела его на лицо Ринсвинда. Средняя температура взгляда сразу понизилась.

— Послушай, ты ведь не скажешь ему, кто я на самом деле? — взмолилась она. — Только парням приходят в голову интересные мысли, как… В общем, если ты это сделаешь, я лично переломаю тебе все…

— Я буду слишком занят, — перебил её Ринсвинд. — Вы же не собираетесь помогать мне искать шляпу. Хотя я не представляю, что ты в нем нашла?

— Он хороший. Я редко встречаю хороших людей.

— Да, что ж…

— Он смотрит на нас!

— Ну и что? Надеюсь, ты его не боишься?

— А вдруг он со мной заговорит?! — Ринсвинд оторопел.

Уже не в первый раз он заметил, что в мире существуют целые области человеческих переживаний, прошедшие мимо него — если только области могут проходить мимо людей. Возможно, это он прошел мимо них. Ринсвинд пожал плечами и спросил:

— Почему ты так легко согласилась идти в гарем?

— Мне всегда хотелось знать, что там происходит.

Наступило молчание.

— Ну и? — не вытерпел Ринсвинд.

— Ну, мы все сидели тут, а потом, через какое-то время, пришел сериф, потом он подозвал меня к себе и сказал, что раз я новенькая, то теперь моя очередь, а потом… ты ни за что не догадаешься, чего он хотел от меня. Девочки говорят, это единственное, что его интересует.

— Э-э…

— С тобой все в порядке?

— Прекрасно, прекрасно, — пробормотал Ринсвинд.

— У тебя все лицо блестит.

— Нет, у меня все прекрасно, прекрасно.

— Он попросил меня рассказать ему сказку.

— О чем? — подозрительно осведомился Ринсвинд.

— Девушки сказали, что он любит сказки, в которых действуют кролики.

— Ага. Кролики.

— Такие маленькие, белые и пушистые. Но я знаю только те сказки, которые рассказывал мне отец, когда я была совсем маленькой, и не думаю, чтобы они были очень уместны.

— Мало кроликов?

— Много отрубленных рук и ног. — Канина вздохнула. — Вот почему ты не должен рассказывать о моем прошлом ему, понимаешь? Я просто не создана для нормальной жизни.

— Сказки в гареме — это, черт возьми, вовсе не нормально, — возмутился Ринсвинд. — Это никогда не привьется.

— Он снова на нас смотрит! — схватила Ринсвиндову руку Канина.

Он стряхнул её ладонь, помянул Создателя и торопливо подошел к Найджелу, который схватил его за другую руку и спросил:

— Надеюсь, ты не выдал меня? Я не переживу, если ты сказал ей, что я только учусь быть…

— Нет-нет. Она лишь хочет, чтобы ты нам помог. Это нечто вроде поиска идеала.

Глаза Найджела заблестели:

— Ты имеешь в виду индеи?

— Чего-чего?

— Так написано в книге. Там говорится: «для того, чтобы стать настоящим героем, нужно иметь индею».

Ринсвинд наморщил лоб:

— Это что, какая-то птица?

— Думаю, это скорее что-то вроде обязательства, — возразил Найджел, но без особого убеждения.

— По мне, так это больше похоже на птицу, — заявил Ринсвинд. — Точно, я как-то читал о ней в собрании басен о животных. Крупная. Не умеет летать. Большие лапы, вот.

По мере того как его уши впитывали то, что произносили его уста, лицо Ринсвинда теряло всякое выражение.

Пять секунд спустя вся троица покинула гарем, оставив позади себя четырех распростертых на земле стражников и гаремных дам, которые устроились поудобнее и приготовились рассказать друг другу пару-другую сказок.

В сторону Края от Аль Хали пустыню прорезает река Цорт, прославленная в мифах и лживых россказнях. Она пробирается по окрашенному в коричневый цвет ландшафту, точно длинное, влажное описательное предложение, перемежаемое песчаными отмелями. А каждая отмель покрыта иссушенными солнцем бревнами, и многие из них относятся к тому виду бревен, у которых есть зубы. Заслышав вдалеке, выше по течению, какой-то плеск, большинство бревен лениво приоткрыли по одному глазу, и внезапно у этого большинства выросли ноги. Дюжина чешуйчатых тел скользнула в мутные волны, которые тут же сомкнулись над ними. Темная вода осталась безмятежно спокойной, если не считать двух-трех не поддающихся объяснению участков ряби, смахивающих на галочку.

Сундук неторопливо дрейфовал вниз по реке. Вода принесла ему некоторое облегчение. Он медленно поворачивался в слабом течении, и именно к нему стремились несколько загадочных завихрений, быстро перемещающихся по поверхности реки.

Они сошлись в одной точке.

Сундук дернулся. Его крышка резко распахнулась, и он с коротким и отчаянным скрипом скрылся под водой.

Шоколадные волны Цорта сомкнулись над ним. Смыкаться у них получалось особенно хорошо.

А чудовская башня возвышалась над Аль Хали огромным и прекрасным грибом, одним из тех, рядом с которыми в книжках рисуют маленький значок в виде черепа и скрещенных костей.

Сначала стражники серифа оказывали сопротивление, но теперь вокруг основания башни сидело довольно много обалдевших лягушек и тритонов. И это были те, кому повезло. Какие-никакие, а руки-ноги у них остались, и большая часть жизненно важных органов до сих пор находилась внутри. Город оказался под властью чудовства… науки военного времени.

Некоторые из построек у самого основания башни уже начали превращаться в здания из сверкающего белого мрамора, который, судя по всему, предпочитали волшебники.

Наша троица смотрела на все происходящее сквозь дыру в дворцовой стене.

— Очень впечатляет, — критически заметила Канина. — Твои волшебники более могущественны, чем я думала.

— Они не мои, — возразил Ринсвинд. — И не знаю, чьи. Мне это не нравится. Все волшебники, с которыми был знаком я, не могли один кирпич на другой поставить.

— А мне не нравится, что волшебники собираются править миром, — вступил в разговор Найджел. — Как герой, я должен выступать против института волшебства как философского понятия. Придет время, когда… — Его глаза слегка остекленели, словно он пытался припомнить что-то, что когда-то где-то читал. — Придет время, когда волшебники исчезнут с лица Диска, и сыны… сыны… в общем, все мы можем относиться к вещам чуть более практично, — неуклюже закончил он.

— В книге вычитал, да? — раздраженно буркнул Ринсвинд. — А индеи там были?

— Он дело говорит, — вмешалась Канина. — Я ничего не имею против волшебников, но не сказала бы, что от них много пользы. На самом деле они нечто вроде украшения. Были до сих пор.

Ринсвинд стащил с себя шляпу. Она была помятой, покрытой пятнами и каменной пылью, с вырванными кусками, обтрепанной верхушкой и звездой, с которой пыльцой сыпались блестки. Но под слоем грязи все ещё читалось слово «Валшэбник».

— А вы это видите? — с побагровевшим лицом осведомился он. — Вы это видите? Видите? О чем это вам говорит?

— О том, что ты не в ладах с орфографией? — предположил Найджел.

— Что? Нет! Это говорит о том, что я волшебник, вот о чем! Двадцать лет за посохом, и горжусь этим! Я свое отработал, так-то вот! Я сда… я побывал на дюжинах экзаменов! Если все заклинания, которые я прочитал, поставить одно на другое, они бы… это бы… вы получили бы целую кучу заклинаний!

— Да, но… — начала Канина.

— Да?

— В действительности ты с ними не очень-то хорошо справляешься…

Ринсвинд уставился на неё свирепым взглядом и попытался придумать достойный ответ. Небольшой участок его мозга, работающий на прием, включился как раз в тот момент, когда частица вдохновения, траектория которой была искажена и искривлена миллиардом случайных событий, с воем пронеслась сквозь атмосферу и неслышно взорвалась именно там, где нужно.

— Талант определяет лишь то, чем ты занимаешься, — изрек Ринсвинд. — Он не определяет того, кем ты являешься. В смысле, в глубине души. Если ты знаешь, что ты такое, то можешь заниматься чем угодно. — Он ещё немного подумал и выдал: — Вот что наделяет чудесников таким могуществом. Самое важное — знать, что ты есть на самом деле.

Наступило исполненное философии молчание.

— Ринсвинд… — сердобольно окликнула Канина.

— Гм-м? — отозвался волшебник, который все ещё гадал, откуда эти слова взялись в его голове.

— На самом деле ты болван. Ты это знаешь?

«Всем стоять и не двигаться».

Из разрушенного арочного проема вышел визирь Абрим. На нем красовалась шляпа аркканцлера.

Пустыня мирно жарилась под палящими лучами солнца. В ней ничего не двигалось — за исключением колышащегося воздуха, горячего, как след вулкана, и сухого, как череп.

В палящей тени скалы лежал василиск. Он тяжело дышал и ронял на песок едкую желтую слизь. В течение последних пяти минут его уши различали слабый топоток сотен ножек, неуверенно шагающих по барханам. Это указывало на то, что приближается обед.

Василиск моргнул легендарными глазами, развернул все двадцать футов свитого в кольца голодного тела и, извиваясь, словно текучая смерть, выполз из тени на песок. Сундук, пошатнувшись, остановился и угрожающе поднял крышку. Василиск зашипел — но немного неуверенно, потому что никогда раньше не видел ходячих ящиков, тем более с целыми крокодильими челюстями, застрявшими в крышке. А ещё к этому ящику кое-где пристали обрывки кожи, словно он участвовал в потасовке на кожгалантерейной фабрике. Ящик весьма странно пялился на рептилию — она бы не смогла описать его взгляд, даже если бы умела говорить.

«Ну ладно, — подумал василиск, — хочешь играть в такую игру…»

Он обратил на Сундук взгляд, похожий на алмазное сверло. Взгляд, который проникал в голову жертвы через глазные яблоки и обдирал её мозг изнутри. Взгляд, который срывал тонкий тюль с окон души. Взгляд, который…

До василиска дошло, что что-то тут очень не так. Сразу за его круглыми, как блюдечки, глазами возникло новое и неприятное ощущение. Оно началось с малого — с легкого зуда на том крошечном участке спины, который, как ни извивайтесь, вам никак не удается почесать. Постепенно усиливаясь, этот зуд превратился во второе, раскаленное докрасна, внутреннее светило.

Василиск испытывал ужасное, непреодолимое и всепоглощающее желание моргнуть… Он совершил невероятно неблагоразумный поступок.

Он моргнул.

— Ну он и шляпа, — высказался Ринсвинд.

— А? — нахмурился Найджел, который начал осознавать, что жизнь героя-варвара вовсе не так чиста и проста, как он представлял себе в те дни, когда самым захватывающим приключением для него было раскладывание овощей по ящикам.

— Хочешь сказать, он подчинился шляпе? — уточнила Канина и тоже попятилась, проявив обычную человеческую реакцию на нечто крайне кошмарное.

— А?

«Я не причиню вам зла. Вы оказали мне кое-какие услуги. — Абрим шагнул к ним с вытянутыми руками. — Но вы правы. Он думал, что сможет, надев меня, добиться власти. Разумеется, все произошло наоборот. Удивительно изворотливый и хитрый ум».

— Значит, ты примерила на себя его голову? — поежился Ринсвинд.

Он и сам надевал эту шляпу. Очевидно, его ум пришелся ей не по вкусу. Тогда как Абрим ей понравился, и теперь его глаза затуманились, стали бесцветными, кожа — бледной, а походка — такой, словно его тело висело под головой. Найджел успел вытащить свою книгу и сейчас лихорадочно листал страницы.

— Ты что, черт возьми, делаешь? — спросила Канина, не отводя глаз от жуткой фигуры.

— Просматриваю «Указатель Бродячих Чудовищ», — ответил Найджел. — Как, по-твоему, это, случаем, не мертвец воскресший? Их ужасно трудно убить, для этого требуется чеснок и…

— В этой книге данный тип ты не найдешь, — медленно проговорил Ринсвинд. — Это… это шляпа-вампир.

— Тогда, может, «зомби» подойдет? — продолжал Найджел, ведя пальцем по странице. — Здесь написано, что от них помогают черный перец и морская соль, но…

— Предполагается, что ты будешь драться с этими проклятыми тварями, а не есть их, — оборвала его Канина.

«Это ум, который я могу использовать, — сказала шляпа. — Теперь я могу сражаться. Я соберу вокруг себя волшебников. В этом мире есть место только для одной магии, и я — её воплощение. Берегись, чудовство!»

— О нет, — пробормотал Ринсвинд себе под нос.

«За последние двадцать столетий волшебники многому научились. Мы можем сражаться с этим выскочкой. Вы трое пойдете за мной». Это было не требование. Это был даже не приказ. Это было что-то вроде предсказания. Голос шляпы проникал прямо внутрь мозга, не утруждая себя переговорами с сознанием, и ноги Ринсвинда задвигались сами по себе.

Найджел с Каниной тоже зашагали вперед неуклюжей, дергающейся, как у марионетки, походкой, которая позволяла предположить, что и ими управляют незримые нити.

— Почему «о нет»? — спросила Канина. — То есть я могу понять принципиальное «о нет», но ведь наверняка есть какая-то причина…

— Если нам представится возможность, мы должны бежать, — отозвался Ринсвинд.

— И ты знаешь, куда?

— Возможно, это не будет иметь значения. Мы в любом случае обречены.

— Почему? — поинтересовался Найджел.

— Ну, — ответил Ринсвинд, — вы когда-нибудь слышали о Магических войнах?

На Диске куча вещей обязана своим происхождением Магическим войнам. И груша разумная — одна из них.

Исходное дерево, скорее всего, было абсолютно нормальным и проводило свои дни в состоянии блаженного неведения за питьем подземной воды и поеданием солнечного света. Потом вокруг разразились Магические войны, которые неожиданно придали его генам обостренную проницательность. А ещё они оставили ему в наследство врожденное дурное настроение.

Но груша разумная легко отделалась. Когда-то, когда только что образовавшаяся на Диске фоновая магия имела крайне высокий уровень и пользовалась любой возможностью вырваться в мир, волшебники были такими же могущественными, как чудесники, и строили башни на вершине каждого холма. А если и есть что-то, чего не может выносить по-настоящему могущественный волшебник, так это другой волшебник. Их инстинктивный подход к дипломатии был таковым: «бей правых, пока не полевеют; бей левых, пока не поправеют».

Это могло означать только одно. Ну хорошо, два. Три.

Всеобщую. Магическую. Войну. И в этой войне не было ни союзников, ни сторон, ни договоренностей, ни пощады, ни прекращения огня. Небеса извивались, моря кипели. Рев и свист огненных шаров превратили ночь в день, но это никому не помешало, потому что образовавшиеся в результате облака черного дыма тут же превратили день обратно в ночь. Земля вздымалась и опадала, как перина в медовый месяц, и сама ткань пространства была завязана в многомерные узлы и выбита о плоский камень, лежащий возле реки Времени. К примеру, самым популярным заклинанием в то время был Временной Сжиматель Пелепела, который как-то раз привел к тому, что примерно за пять минут возникла, эволюционировала, расселилась по всему миру, достигла расцвета и была уничтожена целая раса гигантских рептилий; только кости в земле остались, чтобы вводить в совершеннейшее заблуждение все последующие поколения. Деревья плавали, рыбы разгуливали по земле, а горы заходили в лавки за сигаретами. Существование было настолько изменчивым, что первым поступком любого предусмотрительного человека, проснувшегося утром, было пересчитать свои руки и ноги.

Все волшебники обладали примерно равной силой и жили в высоких башнях, надежно защищенных заклинаниями, а это означало, что большинство магических снарядов рикошетом отлетали и попадали в обычных людей, которые пытались честно заработать себе на жизнь, возделывая то, что временно было почвой, и вели простую, добропорядочную (но довольно короткую) жизнь.

Однако сражения все бушевали и бушевали, разбивая саму структуру упорядоченной вселенной, ослабляя стены реальности и угрожая опрокинуть всю шаткую конструкцию пространства и времени в темноту Подземельных Измерений…

Одна из легенд гласит, что в войны вмешались боги, но боги обычно не принимают участия в делах людей, если только это их не забавляет. Другая легенда — которую рассказали и занесли в свои книги сами волшебники, — говорит, что маги собрались вместе и по-дружески уладили свои разногласия, заботясь о благе человечества. Эта легенда была принята всеми за подлинное описание событий, хотя по сути своей она была столь же «правдоподобной», как свинцовый спасательный пояс.

Истину не так-то легко подчинить бумаге. В ванне истории истину труднее удержать, чем мыло, и гораздо сложнее найти…

— Так что же случилось? — спросила Канина.

— Неважно, — мрачно ответил Ринсвинд. — Все вот-вот начнется заново. Я это чувствую. У меня инстинкт. В этот мир поступает слишком много магии. Разразится ужасная война. И Диск слишком стар, чтобы ещё раз пережить её. Он чересчур изношен. На нас надвигаются гибель, темнота и разрушение. Близится Абокралипсис.

— По земле шествует Смерть, — услужливо подсказал Найджел.

— Что? — рявкнул Ринсвинд, приходя в ярость от того, что его перебили.

— Я говорю, по земле шествует Смерть, — повторил Найджел.

— Если по Земле, то я не против, — кивнул Ринсвинд. — Не знаю яэтой «Земли». Но мне не хотелось, чтобы Смерть шествовал по Диску.

— Это только метафора, — попыталась успокоить его Канина.

— Много ты знаешь. Я с ним встречался.

— И какой он? — полюбопытствовал Найджел.

— Ну, если можно так выразиться…

— Да?

— В услугах парикмахера он точно не нуждается.

Солнце стало подвешенной к небу паяльной лампой, и единственное различие между песком и раскаленными докрасна углями заключалось в их цвете.

Сундук брел по обжигающим барханам куда глаза глядят. На его крышке виднелись несколько быстро сохнущих пятен желтой слизи.

С каменного столба, формой и температурой напоминающего огнеупорный кирпич, за небольшим одиноким прямоугольным предметом наблюдала химера^[35]. Химеры — крайне редкие животные, и данная их представительница собиралась сейчас сделать шаг, который отнюдь не исправит положение вещей. Она тщательно выбрала момент, оттолкнулась когтистыми лапами от столба, сложила кожистые крылья и камнем упала на свою жертву.

Тактика химеры была следующей: зависнуть в воздухе над добычей, слегка опалить огненным дыханием, а потом накинуться и разодрать её зубами. Химере удалась огненная часть плана, но в тот момент, когда, согласно её опыту, перед ней должна была предстать потрясенная и пораженная ужасом жертва, химера очутилась на песке прямо перед опаленным и разъяренным Сундуком.

Единственное, что может воспламеняться в Сундуке, — это его гнев. Уже несколько часов его донимала головная боль, а весь мир, как ему казалось, пытался на него напасть. Все, хватит…

Потоптавшись на злосчастной химере, пока она не превратилась в маслянистую лужицу на песке, он на мгновение остановился и, по всей видимости, задумался над своим будущим. Он начинал понимать, что не принадлежать никому — это гораздо неприятнее, чем он раньше считал. Его преследовали смутные, греющие душу воспоминания о службе и о шкафе, который он мог назвать своим.

Сундук очень медленно повернулся вокруг своей оси, то и дело замирая и открывая крышку. Будь у него нос, мы бы сказали, что он принюхивается. Наконец он принял какое-то решение — если у него было чем принимать решение.

Итак, шляпа и тот, на ком она была надета, целеустремленно шагали по груде мусора (бывший легендарный дворец Рокси) к подножию чудовской башни. Насильно удерживаемая свита тащилась следом.

У основания башни виднелись двери. В отличие от дверей Незримого Университета, которые обычно были подперты чем-нибудь и оставались широко раскрытыми, эти двери были заперты. И вроде бы светились.

«Я оказала вам троим большую честь тем, что взяла вас сюда, — проговорила шляпа вялым ртом Абрима. — Все, волшебники перестают убегать, — Абрим бросил на Ринсвинда испепеляющий взгляд, — и начинают сопротивляться. Вы будете помнить сегодняшний день до конца ваших жизней».

— То есть до самого обеда? — слабо переспросил Ринсвинд.

«Смотрите внимательно», — приказал Абрим и вытянул руки.

— Как только представится шанс, — шепнул Ринсвинд Найджелу, — мы побежим, понял?

— Куда?

— Не куда, а от чего, — поправил его Ринсвинд. — Главное слово — «от».

— Я не доверяю этому человеку, — заметил Найджел. — Я пытаюсь не судить о нем по первому впечатлению, но мне определенно кажется, что он задумал что-то недоброе.

— Он приказал бросить тебя в змеиную яму!

— Да, тогда я намека не понял.

Визирь начал что-то бормотать. Даже Ринсвинд, среди немногочисленных способностей которого выделялась способность к языкам, не смог понять эту речь, но, судя по всему, она была изобретена специально для бормотания. Слова извивались на уровне щиколоток — темные, багровые и беспощадные. Они клубились в воздухе замысловатыми спиралями и медленно подплывали к дверям башни.

Там, где они касались белого мрамора, тот чернел и крошился.

Из облака падающей на землю мраморной пыли вышел какой-то волшебник и оглядел Абрима сверху донизу.

Ринсвинд привык к манере волшебников одеваться, но этот представитель магии производил поистине внушительное впечатление. Его мантия имела такую толстую подкладку, такое количество прорезей и столько подпорок в виде разнообразных фантазийных складок, что её, должно быть, проектировал архитектор. Гармонирующая с ней шляпа походила на свадебный пирог, столкнувшийся с рождественской елкой.

Само лицо, выглядывающее из небольшого просвета между вычурным воротником и зубчатым краем шляпы, вызывало некоторое разочарование. Некогда в прошлом оно решило, что его внешний вид улучшат жиденькие, торчащие в разные стороны усы. Оно ошибалось.

— Черт возьми, это же была наша дверь, — заявило лицо. — Вы сильно пожалеете!

Абрим сложил руки на груди.

Это, похоже, привело волшебника в ярость. Он резко выбросил руки вверх, выпутал пальцы из кружевных манжет и послал через пространство, отделяющее его от визиря, свистящую струю пламени.

Пламя ударило Абрима в грудь и, отскочив, рассыпалось ослепительными брызгами, но когда перед глазами Ринсвинда перестали плавать голубые пятна, он увидел, что Абрим остался цел и невредим.

Его противник лихорадочно потушил последний из очагов пламени на своей одежде и поднял глаза, в которых читалась жажда убийства.

— Да, ты не понял, — просипел он. — Сейчас ты имеешь дело с чудовством. Ты не можешь бороться с чудовством.

«Зато я могу его использовать», — возразил Абрим.

Волшебник зарычал и запустил в противника огненный шар, который, не причинив никому вреда, взорвался в нескольких дюймах от жуткой улыбки Абрима.

На лице волшебника промелькнуло выражение сильнейшего замешательства. Он предпринял ещё одну попытку, послав в сердце Абрима выходящие прямо из бесконечности лучи раскаленной до синевы магии. Визирь взмахом руки отвел их прочь.

«Выбор твой очень прост, — предупредил он. — Ты можешь присоединиться ко мне — или умереть».

Как раз в этот момент Ринсвинд услышал возле самого своего уха какой-то регулярно повторяющийся скрежет. В нем звучали неприятные металлические нотки.

Ринсвинд полуобернулся и почувствовал знакомое, очень тягостное покалывание, означающее, что Время замедляет ход.

Смерть на мгновение перестал водить бруском по лезвию своей косы и, кивнув ему, как профессионал профессионалу, приложил костлявый палец к губам — или, скорее, к тому месту, где были бы губы, если бы у него таковые вообще имелись.

Все волшебники могут видеть Смерть, но не всегда они этого хотят.

У Ринсвинда заложило уши, и призрак исчез.

Абрима и противостоящего ему волшебника окружала корона дезорганизованной магии, но творящееся вокруг никак не подействовало на визиря. Ринсвинд вернулся в страну живых как раз вовремя, чтобы увидеть, как Абрим хватает волшебника за его безвкусный воротник. «Тебе меня не победить, — произнес визирь голосом шляпы. — Я в течение двух тысяч лет подчиняла магию своим интересам. Я могу черпать силу из твоей силы. Покорись мне, не то даже не успеешь пожалеть о своем мятеже».

Волшебник пожал плечами, и гордость возобладала над осторожностью.

— Ни за что! — воскликнул он. «Тогда умри», — предложил Абрим. За свою жизнь Ринсвинд повидал немало странностей, причём на большинство из них он смотрел с крайним отвращением, но он никогда не видел, чтобы человека взаправду убивали с помощью магии.

Волшебники не убивают обычных людей, потому что: а) редко их замечают; б) это считается неэтичным и в) кто тогда будет заниматься готовкой, выращиванием овощей-фруктов и выполнять прочие обыденные обязанности. А убить брата-волшебника практически невозможно, благодаря нескольким оболочкам из защитных заклинаний, которые любой предусмотрительный маг в любое время дня и ночи поддерживает вокруг своей персоны^[36]. Первое, что узнает юный волшебник в Незримом Университете, — не считая того, куда ему вешать одежду и как пройти в туалет, — это то, что он должен постоянно себя защищать. Некоторые считают это паранойей, но это не так. Параноики только думают, что все ополчились против них. Волшебники это знают.

Маленький волшебник был защищен психическим эквивалентом закаленной стали трехфутовой толщины, но эта сталь плавилась, словно масло, нагреваемое паяльной лампой, ручьями текла прочь и исчезала.

Если и существуют слова, способные описать то, что случилось с волшебником после этого, то они заперты в не дающемся в руки словаре в библиотеке Незримого Университета. Возможно, здесь лучше положиться на воображение, но тот, кто действительно сумеет вообразить то существо, которое увидел Ринсвинд, — оно несколько секунд корчилось в мучениях, после чего, к счастью, исчезло, — явный кандидат на небезызвестную белую холщовую рубаху с длинными (по желанию) рукавами.

«Так погибнут все враги, — изрек Абрим и обратил лицо к верхним этажам башни. — Я бросаю вам вызов. И согласно Закону, те, кто не выйдет против меня, должны последовать за мной».

Наступило долгое, насыщенное молчание, производимое множеством внимательно прислушивающихся людей. Наконец с вершины башни послышался чей-то неуверенный голос:

— И в какой же части Закона об этом говорится?

«Закон — это я».

Наверху пошептались, и тот же голос крикнул:

— Закон мертв. Чудовство превыше За…

Эта сентенция закончилась воплем, поскольку Абрим поднял левую руку и послал в говорившего тонкий луч зеленого света.

Примерно в эту же секунду Ринсвинд осознал, что снова может самостоятельно шевелить конечностями. Шляпа временно потеряла интерес к своим пленным. Ринсвинд искоса взглянул на Канину, и они тут же, не сговариваясь, подхватили Найджела под руки, повернулись и бросились бежать. И не останавливались до тех пор, пока между ними и башней не оказалось несколько стен. Спасаясь бегством, Ринсвинд ждал, что что-то вот-вот ударит его по затылку. Может быть, сам мир.

Все трое рухнули на кучу мусора, где предприняли попытку отдышаться.

— Зря мы удрали, — пробормотал Найджел. — Я как раз собирался задать ему настоящую трепку. Как, по-вашему, мне…

У них за спинами раздался взрыв, и вверх, высекая искры из каменной кладки, с воем взмыли столбы разноцветного огня. Послышались звук, похожий на хлопок вылетевшей из узкого горлышка огромной пробки, и раскатистый, совсем не заразительный смех. Земля вздрогнула. — Что там творится? — поинтересовалась Канина.

— Магическая война, — ответил Ринсвинд.

— Это хорошо?

— Нет.

— Но ты, конечно же, болеешь за волшебство? — уточнил Найджел.

Ринсвинд пожал плечами, быстро пригнулся, и что-то большое, невидимое, пролетело у него над головой, посвистывая, словно куропатка.

— Никогда не видел, как сражаются волшебники, — сообщил Найджел и начал карабкаться на вершину мусорной кучи.

Канина схватила его за ногу. Он вскрикнул.

— Не думаю, что это хорошая мысль, — сказала она. — Ринсвинд?

Волшебник мрачно покачал головой и, подняв небольшой камешек, подбросил его над разрушенной стеной. Камешек превратился в маленький голубой чайник, упал на землю и разбился.

— Заклинания вступили в реакцию, — констатировал Ринсвинд. — Могут сотворить все что угодно.

— Но за этой стеной мы в безопасности? — поинтересовалась Канина.

— Правда? — немного оживился Ринсвинд.

— Это я тебя спрашиваю.

— О-о. Нет. Не думаю. Это обычный камень. Одно точное заклинание и — пуф!

— Пуф?

— Вот именно.

— Может, нам удрать подальше?

— Стоит попробовать.

До следующей уцелевшей стены они добрались за несколько секунд до того, как беспорядочно выстреливающий языками шар желтого огня приземлился там, где они только что лежали, и превратил землю в нечто ужасное. Вокруг башни гуляли искрящиеся торнадо.

— Нам нужен план, — заявил Найджел.

— Мы можем снова попробовать убежать, — предложил Ринсвинд.

— Это ничего не решит!

— Это решит большинство проблем, — возразил Ринсвинд.

— И сколько нам придется бежать, чтобы оказаться в безопасности? — спросила Канина.

Ринсвинд рискнул выглянуть из-за стены.

— Интересный философский вопрос, — признался он. — Я проделал долгий путь, но так и не нашел на Диске безопасного места.

Канина вздохнула и посмотрела на высящуюся поблизости кучу мусора. Посмотрела на неё ещё раз. В этой куче было нечто странное, и девушка никак не могла понять, что именно.

— Я мог бы наброситься на них, — неопределенно выразился Найджел и устремил полный томления взгляд на спину Канины.

— Не поможет, — отозвался Ринсвинд. — Против магии нет средств. Кроме более сильной магии. А более сильную магию может победить только ещё более сильная магия. Ты даже ничего поймешь, как…

— Пуф? — догадался Найджел.

— Подобное уже происходило, — сказал Ринсвинд. — Продолжалось многие тысячи лет, пока не…

— Знаешь, что странно в этой груде мусора? — спросила Канина.

Ринсвинд взглянул на указанную кучу. Прищурился.

— Ноги я вижу, а что ещё?

На то, чтобы откопать серифа, у них ушло несколько минут. Он сжимал в руках почти пустую винную бутылку и рассеянно моргал. Лица спасителей показались ему знакомыми.

— Могучая, — проговорил он и с некоторым усилием добавил: — Штука, это вино. Мне показалось, будто на меня обрушился весь дворец.

— Так оно и было, — подтвердил Ринсвинд.

— А-а. Вот, значит, в чем дело. — Креозот после нескольких попыток сфокусировал взгляд на Канине и качнулся назад. — Ну и ну. Опять эта юная дама. Очень впечатляюще.

— Слушай… — начал Найджел.

— Твои волосы, — изрек сериф и медленно качнулся вперед, — подобны… подобны стаду коз, что пасутся на склонах Гебры.

— Знаешь что…

— Твои груди подобны… подобны, — сериф отклонился вбок и бросил короткий, горестный взгляд на опустевшую бутылку, — подобны покрытым самоцветами дыням в прославленных садах рассвета.

Глаза Канины расширились.

— Правда?

— Никаких сомнений, — ответил сериф. — Покрытые самоцветами дыни я ни с чем не спутаю. Словно белые косули на заливных лугах твои бедра, которые…

— Э-э, прошу прощения… — вмешался Найджел, с заранее обдуманным злым умыслом прочищая горло.

Креозот качнулся в его сторону.

— Гм-м?

— Там, откуда я родом, — с каменным выражением лица процедил Найджел, — мы так с дамами не разговариваем.

И шагнул вперед, закрывая Канину своим телом. Девушка вздохнула. «Что правда, то правда», — подумала она.

— Таким образом, — продолжал он, как можно дальше выдвигая вперед подбородок, который все равно остался похожим на ямку, — у меня возникло сильное желание…

— Обсудить один вопрос, — поспешно перебил его Ринсвинд. — Э-э, господин, сир, нам нужно выбраться отсюда. Ты, случаем, не знаешь дорогу?

— Понимаете ли, — отозвался сериф, — в этом дворце тысячи комнат. Я не выходил отсюда много лет. — Он икнул. — Десятилетий. Япох. Вообще никогда не выходил. — Его глаза остекленели, отражая начавшийся процесс творчества. — Птице Времени нужно немного, гм, пройти, и все! Эта птица уже на ногах…

— Срочно нужна индея… — пробормотал Ринсвинд.

Креозот качнулся к нему.

— Понимаешь, всем правит Абрим. Ужасно тяжелая работа.

— В данный момент, — заметил Ринсвинд, — он с ней явно не справляется.

— А нам бы, в общем-то, хотелось выбраться отсюда, — вставила Канина, которая никак не могла забыть слова серифа насчет коз.

— У меня есть одна индея… — сказал Найджел, свирепо глядя на Ринсвинда.

Креозот похлопал юношу по руке и ласково заметил:

— Это очень мило. У каждого человека должно быть домашнее животное.

— А ты не в курсе, принадлежат ли тебе какие-нибудь конюшни или что-нибудь в том же роде?.. — намекнул Ринсвинд.

— Сотни, — откликнулся Креозот. — Мне принадлежат одни из лучших, самых… лучших лошадей в мире. — Он нахмурился. — Во всяком случае, так мне сообщали.

— Но где они расположены, ты, скорее всего, не знаешь?

— По правде говоря, нет, — признал сериф.

Случайная струйка магии превратила ближайшую к ним стену в меренги, начиненные мышьяком.

— Похоже, нам лучше было оставаться в змеиной яме, — отворачиваясь, заметил Ринсвинд.

Креозот бросил ещё один скорбный взгляд на пустую винную бутылку и сказал:

— Зато я знаю, где находится ковер-самолет.

— Нет, — запротестовал Ринсвинд, отгораживаясь вытянутыми руками. — Ни за что. Даже и не…

— Он принадлежал ещё моему дедушке…

— Настоящий волшебный ковер? — переспросил Найджел.

— Послушайте, — с жаром принялся убеждать их Ринсвинд, — при мне даже высоких слов говорить нельзя — у меня начинается головокружение.

— О, самый, — сериф тихонько рыгнул, — настоящий. С симпатичным узорчиком. — Он уже в который раз глянул на бутылку и вздохнул. — Когда-то он был дивно голубого цвета.

— И ты знаешь, где он лежит? — медленно спросила Канина, чуточку пригнувшись, как человек, подкрадывающийся к дикому животному, которое в любой момент может испугаться и убежать.

— В сокровищнице. Как туда пройти, я знаю. Видите ли, я невероятно богат. По крайней мере, так мне сообщали, — он понизил голос и попробовал подмигнуть Канине. В конце концов, ему удалось это сделать — правда, двумя глазами сразу. — Мы могли бы сесть на него, — продолжал он, покрываясь испариной. — И ты расскажешь мне историю о том, как…

Ринсвинд попытался вскрикнуть сквозь сжатые зубы. У него даже щиколотки вспотели.

— Я ни в жизнь не полечу на ковре-самолете! — прошептал он. — Я панически боюсь земли!

— Ты хотел сказать «высоты», — поправила Канина. — И прекрати эти глупости.

— Что хочу сказать, то и говорю. Тебя ведь не высота убивает, а именно земля!

Битва при Аль Хали представала глазам в виде похожего на молот облака, в клокочущих клубах которого раздавались жуткие силуэты и виднелись странные звуки. Магические снаряды, пролетающие время от времени мимо цели, уносились в город. Там, где они приземлялись, все становилось… другим. К примеру, большая часть базара-сука превратилась в непроходимый лес из огромных желтых грибов. Никто не знал, как сие превращение отразилось на торговцах, хотя, возможно, они ничего не заметили.

Храм Бога-Крокодила Оффлера, покровителя города, стал довольно уродливым сооружением из сахара, раскинувшимся сразу в пяти измерениях. Но это было неважно, потому что на него мигом накинулись полчища гигантских муравьев.

С другой стороны, в городе осталось не так уж много людей, которые могли оценить это выступление против невольного превращения храма, потому что большинство из них бежало, спасая свои жизни. Равномерным потоком они двигались через плодородные поля. Некоторые сели в лодки, но этот путь к бегству оказался отрезан, когда большая часть территории гавани превратилась в болото, в котором, по никому не известным причинам, вила себе гнездо парочка розовых слоников.

Одна из заросших водорослями сточных канав забурлила, и оттуда медленно выбрался Сундук, гоня перед собой волну спасающихся бегством мелких аллигаторов, крыс и каймановых черепах, руководимых неясным, но абсолютно точным животным инстинктом.

На крышке Сундука застыло выражение мрачной решимости. Вообще, ему немногое было нужно от этого мира — если не считать полного уничтожения всех других форм жизни. Но сейчас больше всего на свете он нуждался в своем хозяине.

То, что это сокровищница, легко можно было понять по невероятной пустоте. Двери были сорваны с петель, решетки, закрывавшие ниши в стенах, — выломаны. Вокруг валялось множество разбитых сундуков. Их вид вызывал у Ринсвинда прилив вины, и он примерно две секунды гадал, куда подевался его Сундук.

В сокровищнице царила почтительная тишина, как это всегда бывает в тех местах, откуда только что исчезла большая сумма денег. Найджел отошел в сторону и, в надежде отыскать тайники, ощупал несколько сундуков, тщательно исполняя инструкции, изложенные в главе одиннадцать.

Канина нагнулась и подобрала с пола небольшую медную монетку.

— Как это ужасно, — высказался наконец Ринсвинд. — Сокровищница, в которой нет сокровищ.

Сериф стоял и улыбался во весь рот.

— Не стоит так переживать, — посоветовал он.

— Но кто-то украл у тебя все деньги! — воскликнула Канина.

— Полагаю, это слуги, — отозвался сериф. — Очень вероломно с их стороны.

Ринсвинд бросил на него странный взгляд.

— Разве тебя это не беспокоит?

— Не особенно. На самом деле я очень мало трачу. И я часто спрашивал себя, каково оно — быть бедным.

— Скоро тебе представится прекрасная возможность это выяснить.

— Мне понадобится чему-нибудь учиться?

— Все приходит само собой, — успокоил Ринсвинд. — Учишься по ходу дела.

Где-то вдалеке раздался взрыв, и часть потолка превратилось в желе.

— Э-э, слушай, — вмешался Найджел, — этот ковер…

— Да, — подхватила Канина. — Ковер.

— Ах да, ковер… Нажми на нос стоящей позади тебя статуи, о персиковозадая драгоценность пустынного рассвета.

Канина, покраснев, совершила указанное мелкое святотатство над большой зеленой статуей Бога-Крокодила Оффлера.

Ничего не произошло. Потайные отделения усердно избегали открываться.

— Гм. Попробуй левую руку. Она предприняла безуспешную попытку повернуть длань. Креозот почесал затылок.

— Может, нужно дернуть за правую…

— На твоем месте я постаралась бы вспомнить, — резко сказала Канина, когда правая рука тоже не помогла. — Некоторых выступов этой статуи я предпочла бы лишний раз не касаться.

— А это что тут за штуковина? — осведомился Ринсвинд.

— Если и хвост ничего не откроет, ты об этом здорово пожалеешь, — предупредила Канина Креозота и пнула вышеупомянутую деталь ногой.

Где-то вдали послышался металлический стон, исходящий словно из страдающей кастрюли. Статуя содрогнулась, внутри стены прозвучало несколько гулких ударов, и Бог-Крокодил Оффлер тяжеловесно, со скрипом, отъехал в сторону. За ним открылся туннель.

— Мой дед построил этот тайник для наших самых драгоценных сокровищ, — сообщил Креозот. — Он был очень… — сериф поискал подходящее слово, — изобретательным человеком.

— Если вы рассчитываете, что я туда сунусь, то… — начал Ринсвинд.

— Отойди, — высокомерно скомандовал Найджел. — Я пойду первым.

— Там могут быть ловушки… — с сомнением произнесла Канина, бросая взгляд на серифа.

— Возможно, о небесная газель, — отозвался тот. — Последний раз я заглядывал сюда, когда мне было шесть лет. По-моему, там есть какие-то плиты, на которые не стоит наступать.

— Насчет этого не волнуйся, — заявил Найджел, всматриваясь в царящий в туннеле мрак. — Вряд ли нам встретится такая ловушка, которую я не смогу засечь.

— У тебя что, большой опыт в такого рода делах? — кисло осведомился Ринсвинд.

— Главу четырнадцать я знаю наизусть. Там даже картинки есть, — ответил Найджел и нырнул в темноту.

Несколько минут они ждали. Если бы не приглушенные проклятия и не доносящиеся время от времени из туннеля глухие удары, то можно было бы сказать, что воцарилась полная ужаса тишина. Наконец где-то вдалеке раздался отдающийся эхом голос Найджела:

— Здесь абсолютно ничего нет. Я все проверил. Никаких потайных ходов. Должно быть, дверь какая-нибудь прикипела, или что-нибудь в этом роде.

Ринсвинд с Каниной обменялись взглядами.

— Он понятия не имеет о ловушках, — констатировала она. — Когда мне было пять лет, отец заставил меня преодолеть специально оборудованный им коридор, чтобы научить…

— Но он ведь все-таки прошел этот туннель, — перебил её Ринсвинд

Послышался звук, словно кто-то провел гигантским мокрым пальцем по гигантскому стеклу, и пол содрогнулся.

— Во всяком случае, выбора у нас нет, — добавил Ринсвинд и нырнул в туннель. Остальные последовали за ним. Большинство людей, знающих Ринсвинда, с течением времени начинали относиться к нему, как к аналогу прямостоящей шахтерской канарейки^[37]. Общая идея состоит в следующем: если Ринсвинд держится на ногах и не предпринимает непосредственных попыток удрать, значит, надежда ещё есть.

— Забавно, — заметил Креозот. — Я граблю собственную сокровищницу. Если я меня поймаю, то могу приказать бросить меня в змеиную яму.

— Но ты мог бы сдаться на свою милость, — предложила Канина, окидывая взглядом параноика пыльную каменную кладку.

— О нет. Думаю, мне пришлось бы преподать себе урок, чтобы это послужило мне примером.

У них над головами раздался слабый щелчок. Небольшая плита отошла в сторону, и вниз медленно, рывками опустился ржавый металлический крюк. Выдвинувшийся из стены стержень со скрипом постучал Ринсвинда по плечу. Когда волшебник обернулся, крюк повесил ему на спину пожелтевшую табличку и втянулся обратно в потолок.

— Что происходит? Что происходит? — завопил Ринсвинд, пытаясь прочитать то, что написано у него на лопатках. — Тут говорится: «Пни меня», — ответила Канина.

Участок стены рядом с окаменевшим от страха волшебником скользнул вверх, большой ботинок, закрепленный на конце сложной последовательности металлических сочленений, неохотно дернулся. Вся конструкция переломилась в колене.

Трое беглецов молча воззрились на неё.

— Вижу, мы имеем дело с извращенным умом, — подвела итог Канина.

Ринсвинд аккуратно отцепил от себя табличку и бросил её на пол. Канина протиснулась мимо него и с выражением свирепой осмотрительности на лице зашагала по туннелю. Когда перед ней выскочила металлическая рука на пружине и дружески замахала ей, девушка не стала её пожимать. Скользнув взглядом по подведенной к руке разлохмаченной проволоке, Канина уставилась на большую стеклянную банку, в которой находились два изъеденных коррозией электрода.

— Твой дед, видимо, славился своим чувством юмора? — уточнила она.

— О да, — кивнул Креозот. — Всегда был не прочь посмеяться.

— Прекрасно.

Канина осторожно нажала на плитку, которая, на взгляд Ринсвинда, ничем не отличалась от своих товарок. Пружина тихо и печально щелкнула, и из стены на уровне подмышки выскочила и закачалась растрепанная метелка из перьев.

— Я бы с удовольствием познакомилась со старым серифом, — сквозь сжатые зубы процедила Канина. — Хотя вовсе не для того, чтобы пожать ему руку. Ты бы лучше подсадил меня, волшебник.

— Что-что?

Канина раздраженно указала на приоткрытую каменную дверь, виднеющуюся в нескольких шагах от них.

— Хочу посмотреть, что там наверху, — объяснила она. — Просто соедини руки в замок, чтобы я могла встать на них, понял? И как тебе удается быть таким бесполезным?

— Когда я пытаюсь быть полезным, то неизменно попадаю в неприятности, — пробурчал Ринсвинд, пытаясь не обращать внимания на теплую плоть, мимолетно коснувшуюся его носа.

Он слышал, как она шарит над дверью.

— Так я и думала, — воскликнула она.

— Что там такое? Нацеленные на нас дьявольски острые копья?

— Нет.

— Решетка с шипами, готовыми проткнуть?..

— Это ведро, — отрезала Канина и попыталась сдвинуть указанный предмет с места.

— Что, с кипящей, отравленной?..

— С обыкновенной засохшей известкой.

Канина спрыгнула наземь.

— Да, таким уж был мой дед, — заметил Креозот. — С ним не соскучишься.

— Ну, с меня довольно, — твердо заявила Канина и указала в дальний конец туннеля. — Эй вы, двое, пошли.

Им осталось сделать пару шагов, как Ринсвинд почувствовал в воздухе над собой какое-то движение. Канина толкнула его в спину, и он полетел вперед, в открывающееся за туннелем помещение. Ударившись об пол, он перекатился и ощутил, как что-то царапнуло его пятку. Одновременно раздался оглушительный грохот.

Весь потолок, огромная каменная глыба четырех футов толщиной, рухнул в туннель.

Ринсвинд преодолел облако пыли, подполз к упавшей плите и, водя дрожащим пальцем по буквам, разобрал надпись на одной из её сторон.

— «Просто животики надорвешь, правда?» — прочитал он и без сил распростерся на полу.

— Вот он, мой дедушка, — весело проговорил сериф, — всегда…

Он поймал взгляд Канины, обладающий убедительностью обрезка свинцовой трубы, и мудро заткнулся.

Из облаков пыли, кашляя, появился Найджел.

— Что случилось? — спросил он. — С вами все в порядке? Когда я здесь проходил, оно так не делало.

Ринсвинд попытался найти подходящие слова, но не смог придумать ничего лучше, чем сакраментальное:

— Неужели?

Сквозь крошечные зарешеченные окошечки под самым потолком в огромный зал просачивался свет. Из этого зала не было другого выхода, кроме как сквозь несколько сотен тонн камня, завалившего туннель. Иными словами — именно ими воспользовался бы Ринсвинд, — они очутились в ловушке. Волшебник немного расслабился.

По крайней мере, ковер-самолет узнавался сразу. Он покоился, скрученный в трубку, на возвышающейся в центре зала плите. Рядом стояла небольшая, отполированная до блеска масляная лампа и лежало — Ринсвинд вытянул шею, чтобы рассмотреть получше — маленькое золотое кольцо. Он застонал. Все три предмета окружала слабая октариновая корона, указывающая на их магическое происхождение.

Когда Канина развернула ковер, на пол что-то посыпалось. Ринсвинд опустил глаза. Латунная селедка, деревянное ухо, несколько больших квадратных блесток и свинцовая коробочка с мыльным пузырем внутри.

— Черт возьми, это ещё что такое? — полюбопытствовал Найджел.

— Личинки моли, — объяснил Ринсвинд. — Некогда они попытались сожрать этот ковер.

— О боги.

— Люди упорно отказываются понимать это, — устало проговорил Ринсвинд. — Вы все думаете, что магия — это нечто, что можно взять и использовать, как… как…

— Пастернак? — подсказал Найджел.

— Винную бутылку? — догадался сериф.

— Ну, вроде того, — осторожно подтвердил Ринсвинд, немного собрался с мыслями и продолжил: — Но в действительности магия, она… она…

— Не такая?

— Очень похожа на винную бутылку? — с надеждой предположил сериф.

— В действительности это магия использует людей, — торопливо сказал Ринсвинд. — Она влияет на вас точно так же, как вы влияете на неё. Если ты балуешься с магическими штучками, будь готов к последствиям. Я просто подумал, что стоит предупредить вас об этом.

— Это как винная бутылка, — заметил Креозот, — которая…

— Выпивает тебя, — поспешно закончил Ринсвинд. — Так что для начала положи на место лампу и кольцо. И ради всех богов, ничего здесь не три.

— Мой дед нажил с их помощью семейное состояние, — мечтательно произнес сериф. — Видишь ли, злой дядя запер его в пещере, и дедушке пришлось воспользоваться тем, что попалось ему под руку. А у него ничего не было, кроме ковра-самолета, волшебной лампы, магического кольца и грота, битком набитого драгоценностями.

— Да, наверное, его путь наверх был нелегким… — отозвался Ринсвинд.

Канина расстелила на полу ковер. Сложный узор изображал золотых драконов на голубом фоне. Драконы выглядели крайне незатейливо — длинные бороды, уши, крылья… Казалось, они застыли в движении, их застигли в момент перехода из одного состояния в другое, и это позволяло предположить, что выткавший их станок обладал несколько большим количеством измерений, чем обычные три. Но самым худшим в узоре было то, что если вы смотрели на него достаточно долго, то вам начинали мерещиться голубые драконы на золотом фоне. В общем, в вашу душу закрадывалось ощущение, что, если вы и дальше будете предпринимать попытки увидеть драконов обоих типов одновременно, ваши мозги полезут из ушей.

Ещё один отдаленный взрыв сотряс здание, и Ринсвинд наконец оторвался от ковра.

— И как им управлять? — поинтересовался он.

— Лично я никогда им не пользовался, — пожал плечами Креозот. — Наверное, нужно просто командовать «вверх», «вниз» и так далее.

— А как насчет «пролети сквозь стену»? — уточнил Ринсвинд. Все посмотрели на высокие, темные и, самое главное, прочные стены зала.

— Мы могли бы попытаться сесть на него и сказать: «Поднимайся», — предложил Найджел. — А чтобы не удариться о потолок, нужно крикнуть, ну, к примеру, «стоп». — Какое-то время он обдумывал собственные рекомендации. — Если именно так нужно говорить.

— А можно сказать «садись», — подхватил Ринсвинд, — или «опускайся», «ныряй», «снижайся», «вались». «Падай».

— «Пикируй», — мрачно подсказала Канина.

— Кроме того, — заметил Найджел, — в воздухе носится столько неприрученной магии, что я бы на твоем месте попытался воспользоваться какой-то её частью.

— А-а… — протянул Ринсвинд. — Ну…

— У тебя на шляпе написано «Валшэбник», — напомнил Креозот.

— Писать слова на шляпах каждый умеет, — буркнула Канина. — Нельзя верить всему, что читаешь.

— Ну-ка, подождите минутку! — вспыхнул Ринсвинд.

Они подождали минутку. Подождали ещё семнадцать секунд.

— Слушайте, это гораздо труднее, чем вы думаете, — наконец заявил он.

— Что я вам говорила? — фыркнула Канина. — Пошли, будем выцарапывать известку ногтями. Взмахом руки Ринсвинд заставил её замолчать, снял с головы шляпу, демонстративно сдул со звезды пыль, надел шляпу, поправил поля, закатал рукава, согнул пальцы, разогнул пальцы… И впал в панику.

Не придумав ничего лучшего, он прислонился к каменной стене.

Она вибрировала. И происходило это не потому, что её трясли. Чувствовалось, что эта дрожь исходит изнутри.

Она была очень похожа на ту дрожь, которую Ринсвинд ощутил в Университете перед самым прибытием чудесника. Камень был чем-то расстроен.

Ринсвинд скользнул вдоль стены и приложил ухо к следующему камню — к небольшому, клиновидному камешку, закрывающему маленькую щелку в кладке. Это был не какой-нибудь крупный, важный камень, а малыш-трудяга, терпеливо выполняющий свою долю работы на благо всей стены. Он тоже дрожал.

— Тс-с, — прошипела Канина.

— Я ничего не слышу, — громко заявил Найджел.

Он относился к тому типу людей, которые, услышав предупреждение «Не смотри», тут же поворачивают голову, точно сова на крутящемся столике. Это те самые люди, которые, когда вы указываете, скажем, на необычный крокус, растущий рядом с ними, неуклюже разворачиваются, опускают ногу — и сразу раздается тихий, печальный хлюпающий звук. Если они теряются в лишенной дорог пустыне, вы можете их найти, положив на песок что-нибудь маленькое и хрупкое — например, бесценную старинную чашку, которая хранилась в вашей семье несколько поколений. Вскоре вы обязательно услышите хруст фарфора. Но как бы то ни было…

— В этом-то все и дело! Что, война уже закончилась?

С потолка на шляпу Ринсвинда каскадом посыпалась известка.

— Что-то действует на камни, — негромко проговорил он. — Они пытаются вырваться на свободу.

— И мы находимся как раз под целой кучей таких камней, — заметила Канина.

Сверху послышался скрежет, и вниз ударил луч дневного света. К удивлению Ринсвинда, внезапная смерть под завалом их не постигла. Затем снова раздался треск, и дыра в потолке увеличилась. Из неё выпадали камни, но падали они вверх.

— Думаю, — сказал Ринсвинд, — сейчас самое время проверить, как работает ковер.

Стена рядом с ним встряхнулась, как собака, и медленно развалилась на куски. Уносящиеся прочь обломки несколько раз сильно задели Ринсвинда. Окруженные вихрем взлетающих камней четверо беглецов упали на голубой с золотом ковер.

— Надо отсюда выбираться, — в очередной раз отпустил проницательное замечание Найджел.

— Держитесь, — посоветовал Ринсвинд. — Я прикажу ковру…

— Нет, — оборвала его Канина, становясь рядом на колени. — Я ему прикажу. Тебе я не доверяю.

— Но ты…

— Заткнись. — Она похлопала по ковру и скомандовала:

— Ковер, поднимайся.

Наступила тишина.

— Вверх.

— Может, он не понимает тебя? — предположил Найджел.

— Пари. Левитируй. Лети.

— А может, он повинуется только конкретному голосу…

— Отстань.

— Он не двигается, — сказал Найджел. — Попробуй «вознесись».

— Или «взмывай», — вмешался Креозот.

В дюйме от его головы просвистело несколько тонн взлетающих с пола плиток.

— Наверное, он бы уже отозвался, если бы вообще собирался это делать… — проворчала Канина.

Окружающий её воздух загустел от пыли, оседающей с трущихся друг о друга камней. Девушка забарабанила по ковру кулаками.

— Взлетай, ты, чертова подстилка! Ай!

Кусок карниза чиркнул её по плечу. Она раздраженно потерла ссадину и повернулась к Ринсвинду, который сидел, положив подбородок на колени и надвинув шляпу на лоб.

— Почему ничего не действует? — осведомилась она.

— Потому что ты говоришь неправильные слова, — отозвался он.

— Он что, не понимает нашего языка?

— Язык тут ни при чем. Ты упустила нечто более фундаментальное.

— Ну?

— Что «ну»? — фыркнул Ринсвинд.

— Послушай, сейчас не время подчеркивать свое превосходство!

— Ты пробуй, пробуй, не обращай на меня внимания.

— Заставь его взлететь!

Ринсвинд ещё глубже натянул шляпу на уши.

— Пожалуйста? — попыталась Канина.

Шляпа чуть-чуть приподнялась.

— Мы будем тебе чрезвычайно обязаны, — пообещал Найджел.

— Правильно! — подхватил Креозот.

Шляпа приподнялась ещё немного.

— Вы в этом абсолютно уверены? — уточнил Ринсвинд.

— Да!

Ринсвинд прокашлялся и скомандовал:

— Вниз.

Ковер поднялся над землей и выжидающе застыл в нескольких футах от слоя пыли.

— Но как… — начала Канина, однако Найджел перебил её.

— Волшебникам открыты тайные знания. Наверное, в этом-то все и дело, — заявил он. — Возможно, этот ковер страдает навязчивой индеей делать противоположное тому, что ему скажут. Ты можешь заставить его взлететь ещё выше?

— Да, но ни за что в жизни этого не сделаю, — ответил Ринсвинд.

Ковер медленно двинулся вперед, и, как это часто бывает в подобных случаях, по тому месту, где он только что лежал, прокатилась подпрыгивая огромная каменная глыба.

Мгновение спустя ковер с беглецами оказался на открытом воздухе, а несущиеся в вихре камни остались позади.

Дворец рассыпался на куски, и эти куски взлетали вверх сужающимся конусом, напоминающим извержение вулкана наоборот. Чудовская башня исчезла без следа, но камни, порхая в воздухе, подтягивались туда, где она недавно стояла, и…

— Они строят другую башню! — воскликнул Найджел. — К тому же из моего дворца, — пожаловался Креозот.

— Шляпа победила, — объяснил Ринсвинд. — И она строит собственную башню. Это нечто вроде защитной реакции. Волшебники всегда окружают себя башней, как эти, ну… Как называются те штуки, которые живут на дне реки?

— Лягушки.

— Камни.

— Бандиты-неудачники.

— Шитики — вот что я имел в виду, — вспомнил Ринсвинд. — Когда волшебник собирается с кем-то воевать, первым делом он строит себе башню.

— Она очень большая, — заметил Найджел. Ринсвинд мрачно кивнул.

— И куда мы направляемся? — поинтересовалась Канина.

Ринсвинд пожал плечами.

— Прочь.

Прямо под ними проплывала внешняя стена дворца. Не успели они миновать её, как стена затряслась, и кирпичи начали взмывать вверх, присоединяясь к стае камней, с жужжанием вьющихся вокруг новой башни.

Спустя некоторое время Канина не выдержала:

— Ну хорошо. Как ты заставил ковер взлететь? Он действительно делает противоположное тому, что ты ему приказываешь?

— Нет. Я просто обратил внимание на некоторые фундаментальные детали его стратификационного и пространственного расположения.

— Не поняла, — призналась она.

— Хочешь, чтобы я объяснил это неволшебным языком?

— Ага.

— Ты положила его на пол изнанкой вверх, — сказал Ринсвинд.

Несколько мгновений Канина сидела не шевелясь.

— Должна признать, он очень удобный, — наконец заговорила она. — Впервые в жизни лечу на ковре-самолете.

— А я впервые в жизни управляю таким ковром, — рассеянно откликнулся Ринсвинд.

— И у тебя хорошо получается, — похвалила она.

— Спасибо.

— Ты говорил, тебя пугает высота.

— Приводит в ужас.

— По тебе незаметно.

— Я сейчас не об этом думаю.

Ринсвинд обернулся и посмотрел на возвышающуюся у них за спинами башню. За последнюю минуту она здорово выросла, и на её вершине распустился затейливый бутон башенок и зубчатых стен. Над ней роем кружила черепица. Отдельные плитки пикировали вниз, словно керамические пчелы на бомбометании, и, позвякивая, укладывались на место. Башня была невероятно высокой, и камни у её основания давно были бы растерты в пыль, если бы не потрескивающая в них магия.

Все, конец организованному волшебству. Два тысячелетия мирной магии пошли псу под хвост, на Диске снова росли башни, в воздухе носилась сырая магия, а значит, вскоре что-то серьезно пострадает. Возможно, это будет Вселенная. Магия в чрезмерных количествах способна искажать вокруг себя пространство и время, а это не слишком хорошие новости для человека, который за долгие годы привык к тому, что такие вещи как следствия идут за такими вещами как причины.

Но Ринсвинд не мог объяснить это своим спутникам. Они, похоже, так и не уловили суть дела. Если говорить более конкретно, они так и не осознали, что такое погибель. Они страдали от ужасного заблуждения, что что-то ещё можно сделать. И были готовы изменить мир так, как им того хочется, — или умереть в процессе. А вся беда умирания в процессе состоит в том, что в процессе вы умираете.

Смысл былой организации Университета заключался в том, что она поддерживала нечто вроде мира между волшебниками, которые обычно сходятся друг с другом без особых проблем — примерно как коты в мешке. И теперь, когда они вступили в бой без перчаток, каждый, кто попытается встать между ними, окажется сильно поцарапанным. Это вам не та старая, спокойная, немного глуповатая магия, к которой привык Диск. Это магическая война, пронизывающая и раскаленная добела.

Ринсвинд никогда не мог похвастаться способностями к предвидению будущего. По правде говоря, он и настоящего толком не видел. Но он с унылой уверенностью предчувствовал, что в самом ближайшем будущем, секунд этак через тридцать, кто-нибудьнепременно скажет:

— Надо же что-то предпринять!

Внизу, под ними, проплывала пустыня, освещенная косыми лучами заходящего солнца.

— Что-то звезд маловато, — заметил Найджел. — Может, они боятся выходить на небо?

Ринсвинд поднял голову. В воздухе висела серебристая дымка.

— Это сырая магия оседает из атмосферы, — пояснил он. — Атмосфера ею перенасыщена.

Двадцать семь, двадцать восемь, два…

— Надо же что-то… — начала Канина.

— Не надо, — оборвал её Ринсвинд и ощутил едва уловимое удовлетворение.

— Волшебники будут сражаться друг с другом до тех пор, пока не останется кто-нибудь один. Их так просто не разнять.

— Мне не помешало бы немного выпить, — заявил Креозот. — Не могли бы мы остановиться где-нибудь, где я мог бы купить трактир?

— На какие шиши? — поинтересовался Найджел. — Ты ж теперь бедный, забыл?

— Бедность меня не волнует, — ответил сериф. — Труднее всего примириться с трезвостью.

Канина легонько ткнула Ринсвинда в ребра и поинтересовалась:

— Это ты ведешь эту штуковину?

— Нет.

— Тогда куда она летит?

Найджел посмотрел вниз.

— Судя по всему, она летит в сторону Пупа. К Круглому морю.

— Но кто-то ведь должен ею управлять.

«Привет», — раздался в голове Ринсвинда дружеский голос.

«Это, случаем, не моя совесть опять объявилась?» — подумал Ринсвинд.

«Я чувствую себя просто ужасно».

«Что ж, очень жаль, — пожал плечами Ринсвинд, — но я здесь ни при чем. Я всего лишь жертва обстоятельств. Не понимаю, почему я всегда должен брать на себя всю ответственность?»

«Да, но ты мог бы хоть что-нибудь предпринять».

«Что, например?»

«Ты мог бы уничтожить чудесника. Тогда мир будет спасен».

«У меня нет на это никаких шансов».

«Тогда, по крайней мере, ты мог бы умереть в процессе. Это предпочтительнее, чем позволить разгореться магической войне».

— Слушай, заткнись, пожалуйста, — вслух попросил Ринсвинд.

— Что? — переспросила Канина.

— А? — рассеянно отозвался Ринсвинд. Посмотрев ничего не выражающим взглядом на голубой с золотом узор под собой, он вдруг добавил: — Это ты управляешь им, да? Через меня? Это подло!

— О чем ты говоришь?

— О-о. Прости. Я разговариваю сам с собой.

— Думаю, нам лучше приземлиться, — предложила Канина.

Они плавно спустились к полукруглому пляжу, расположенному в том месте, где пустыня соприкасалась с морем. При нормальном освещении этот пляж с его песком, образованным миллиардами крошечных осколков ракушек, был бы ослепительно белым, но в это время дня он казался красным, как кровь, и первобытным. Кучи плавника, изрезанного волнами и выбеленного солнцем, громоздились вдоль линии прибоя, словно кости древних рыб или самый большой во Вселенной прилавок с приспособлениями для аранжировки цветов. Ничто не шевелилось, за исключением волн. Поблизости высилось несколько валунов, раскаленных, словно огнеупорный кирпич, поэтому моллюски и водоросли предпочитали не приближаться к ним.

Даже море казалось высохшим. Если бы какая-нибудь протоамфибия вылезла на подобный берег, она бы тут же отказалась от своего намерения, вернулась в воду и посоветовала всем своим родственникам забыть о ногах — они того не стоят. Воздух был таким, словно его долго кипятили в чьем-то носке.

Но Найджел все равно настоял, чтобы они развели огонь.

— Так атмосфера будет более дружеской, — заявил он. — Кроме того, там могут водиться чудовища.

Канина посмотрела на мелкие маслянистые волны, которые наползали на берег, словно пытаясь — без особого энтузиазма — выбраться из моря.

— В этом? — переспросила она.

— Лучше проявить предусмотрительность. Ринсвинд слонялся возле берега, рассеянно подбирая камни и бросая их в море. Один или два полетели в него обратно.

Через какое-то время Канина разожгла костер, и высохшая, как кость, пропитанная солью древесина запылала сине-зеленым пламенем, которое с ревом взлетало вверх и рассыпало фонтаны искр. Волшебник подошел поближе и уселся среди пляшущих теней, прислонившись спиной к куче выбеленных солнцем кусков дерева. Его окутывало облако такого непроницаемого уныния, что даже Креозот прекратил жаловаться на жажду и заткнулся.

Канина проснулась после полуночи. Над горизонтом висел месяц, а песок был затянут пленкой холодного тумана. Креозот лежал на спине и храпел. Найджел, который теоретически должен был караулить, спал мертвым сном.

Канина оставалась совершенно неподвижной, и каждое из её чувств пыталось обнаружить то, что её разбудило.

Наконец она услышала этот звук снова. Тихий, робкий стук, едва различимый за приглушенным плеском моря.

Она поднялась на ноги — или, скорее, плавно, словно медуза, перетекла в вертикальное положение, — выхватила меч из несопротивляющейся руки Найджела и осторожно углубилась в туман, который даже не заклубился у неё за спиной.

Язычки пламени над подстилкой из пепла стали ещё меньше. Вскоре Канина вернулась и разбудила своих спутников.

— Шотакоэ?

— Мне показалось, что это стоит увидеть, — шепнула она. — По-моему, это может быть важно.

— Я только на секунду закрыл глаза… — запротестовал Найджел.

— Забудь. Пошли.

Креозот, сощурясь, оглядел импровизированный лагерь.

— А где наш приятель-волшебник?

— Увидишь. И не шумите. Это может быть опасно.

Спотыкаясь, по колено в тумане, они последовали за ней в сторону моря.

Спустя некоторое время Найджел спросил:

— Почему опасно?

— Тс-с. Слышишь?

Найджел прислушался.

— Постукивание какое-то?

— Смотри…

Ринсвинд дергающейся походкой шагал по пляжу, держа обеими руками большой круглый камень. Не говоря ни слова, он прошел мимо своих спутников. Его глаза неподвижно смотрели вперед.

Они последовали за ним по холодному пляжу, пока не достигли пустынного участка между двумя дюнами. Там Ринсвинд остановился и, двигаясь с прежней грацией, присущей раме для сушки белья, уронил камень. Раздался стук.

Здесь уже был выложен большой круг из других камней. Некоторые из них лежали друг на друге.

Трое спутников волшебника, пригнувшись, наблюдали за ним.

— Он спит? — полюбопытствовал Креозот. Канина кивнула.

— И что он делает?

— Думаю, строит башню.

Ринсвинд, пошатываясь, вернулся в круг из камней и с величайшей осторожностью поставил на воздух очередной камень. Камень упал.

— Не очень-то здорово получается, — заметил Найджел.

— Очень грустное зрелище, — заметил Креозот.

— Может, нам лучше разбудить его, — размышляла Канина. — Вот только я слышала, что если разбудить лунатика, то у него отвалятся ноги или нечто вроде. Как вы считаете?

— Будить волшебников рискованно, — согласился Найджел.

Они попытались поудобнее устроиться на холодном песке.

— Все это довольно трогательно, — проговорил Креозот. — Ведь он на самом деле не настоящий волшебник.

Канина и Найджел упорно старались не встречаться друг с другом глазами. Наконец юноша кашлянул и сказал:

— Я, знаешь ли, тоже не совсем герой-варвар. Возможно, ты это заметил.

Какое-то время они следили за тем, как трудится Ринсвинд.

— Раз уж на то пошло, — наконец решилась Канина, — в парикмахерском искусстве я тоже не профессионал.

Найджел и Канина опять уставились на разгуливающего во сне Ринсвинда, занятые своими мыслями и багровые от обоюдного смущения.

— Если кому-то станет легче, то и я иногда замечаю, что моя поэзия оставляет желать лучшего, — прочистив горло, объявил Креозот.

Ринсвинд старательно пытался установить на маленький голыш большой валун. Валун упал, но волшебник, похоже, остался доволен результатом.

— А как бы ты оценил эту ситуацию с точки зрения поэта? — осторожно проговорила Канина.

Креозот смущенно поерзал и изрек:

— Забавная штука — жизнь.

— Довольно точно.

Найджел лег на спину и посмотрел на затянутые дымкой звезды. Вдруг он подскочил и сел.

— Вы видели?

— Что?

— Какая-то вспышка, нечто вроде…

Горизонт в направлении Пупа неслышно расцвел красочным цветком, который, быстро разрастаясь, переходил от одного оттенка спектра к другому, а затем, полыхнув сверкающим октарином, отпечатавшимся на сетчатках глаз, медленно поблек.

Спустя мгновение где-то вдали загрохотало.

— Магическое оружие, — моргая, предположила Канина.

Порыв теплого ветра подхватил туман, разорвал его в клочья и унес прочь.

— Черт возьми! — воскликнул Найджел, поднимаясь на ноги. — Я разбужу его, даже если это будет означать, что в конце концов нам придется нести его.

Он протянул руку к плечу Ринсвинда, и как раз в этот момент высоко-высоко в небе пролетело нечто, смахивающее на стаю гусей, нанюхавшихся веселящего газа. Сопровождаемое звуком, от которого свело бы даже вставную челюсть, оно исчезло в пустыне. Последовала вспышка зеленого света, раздался глухой удар.

— Давай я его разбужу, — предложила Канина. — А ты принеси ковер.

Она перебралась через круг из камней и осторожно взяла волшебника за руку — классический способ разбудить сомнамбулу, если бы Ринсвинд не уронил камень, который нес, себе на ногу.

— Где я? — открыв глаза, вопросил он.

— На берегу. Ты… э-э… спал.

Ринсвинд, моргая, посмотрел на туман, на небо, на круг камней, на Канину, снова на круг камней и, наконец, опять на небо.

— Что происходит? — спросил он.

— Что-то вроде магического фейерверка.

— О-о. Значит, началось?

Он, пошатываясь, вышел из круга — его походка заставила Канину предположить, что он, возможно, ещё не совсем проснулся, — и направился обратно к потухшему костру.

Пройдя несколько шагов, он, похоже, что-то припомнил.

— Ой, — сказал он, посмотрев на свою ногу.

Ринсвинд почти добрался до костра, когда их накрыла взрывная волна от последнего заклятия. Оно было направлено на башню в Аль Хали, которая находилась в двадцати милях от того места, где они разбили лагерь, поэтому докатившаяся до них волна уже потеряла свою силу. Пронесясь с легким всасывающим звуком над дюнами, волна практически ни на что не повлияла — лишь костер полыхнул ало-зеленым светом, одна из сандалий Найджела обернулась маленьким, но весьма сердитым барсуком, да из тюрбана серифа вылетел голубь.

Миновав пустыню, волна, клокоча, умчалась в море.

— Что это было? — поинтересовался Найджел, пиная барсука, который упорно обнюхивал его ногу.

— Гм-м? — отозвался Ринсвинд.

— Это!

— Ах это… — сообразил Ринсвинд. — Магическая отдача. Заклинание, наверное, все-таки попало в башню в Аль Хали. — Должно быть, оно было очень сильным, раз настигло нас здесь.

— Видимо.

— А ведь это был мой дворец… — слабо заявил Креозот. — Конечно, я понимаю, один дворец — это уже много, но это все, что у меня было.

— Сочувствую.

— А в городе живут люди!

— С ними, возможно, все в порядке, — успокоил Ринсвинд.

— Прекрасно.

— Чем бы они ни стали.

— Что?!

Канина схватила серифа за руку и яростно прошипела:

— Не кричи на него. Он не в себе.

— А-а, — угрюмо фыркнул Креозот. — Перемена к лучшему.

— Послушай, это немного нечестно, — запротестовал Найджел. — Ну, он вытащил меня из змеиной ямы, и, в общем-то, он немало знает…

— Да, у волшебников здорово получается избавлять нас от неприятностей, в которые сами волшебники нас и втянули, — буркнул Креозот. — А потом они ещё ждут благодарности.

— Лично я думаю…

— Вы мне рот не затыкайте, — перебил Креозот, раздраженно размахивая руками. На краткий миг его лицо озарил отблеск очередного заклинания, пролетающего по взбаламученному небу. — Вы только полюбуйтесь! — рявкнул он.

— О, он действительно желает нам добра. Они все желают добра. Наверное, считают, что под их властью Диск станет более приятным местом. Поверьте, нет ничего более ужасного, чем человек, который собирается оказать миру услугу. Волшебники! В конечном счете, какая от них польза? Вы можете назвать мне что-нибудь стоящее, что сделал бы волшебник?

— По-моему, ты чересчур жесток, — заметила Канина, но в голосе её прозвучали резкие нотки, позволяющие предположить, что Креозот мог бы попробовать переубедить её на этот счет.

— Лично меня от них тошнит, — пробормотал Креозот, который чувствовал себя неприятно трезвым и не испытывал от этого особого удовольствия.

— Думаю, все мы просто устали, и нам стоит немножко поспать, — дипломатично вмешался Найджел. — При дневном свете все кажется намного лучше. По крайней мере, почти все.

— И у меня такой ужасный вкус во рту… — пожаловался Креозот, полный решимости не расставаться с остатками своего гнева.

Канина повернулась обратно к костру и обнаружила, что в окружающем их пейзаже возник пробел. Этот пробел имел форму Ринсвинда.

— Он исчез!

По правде говоря, Ринсвинд к тому времени успел пролететь над темным морем добрых полмили. Он сидел на ковре, словно сердитый божок, и в его мозгу кипел бульон из ярости, унижения и бешенства, приправленных оскорбленными чувствами.

Он не просил от жизни многого. Он оставался верным волшебству, хотя был в этой области полным нулем; он всегда делал то, что в его силах, а теперь весь мир строил против него козни. Что ж, он им покажет. Что именно он собирался показать загадочным «им» — это детали.

Ринсвинд поднял руку и, чтобы подбодрить себя, коснулся шляпы, с которой как раз в этот момент встречный поток воздуха сорвал немногие оставшиеся блестки.

У Сундука были свои проблемы. Местность вокруг башни в Аль Хали, подвергаемая безжалостной магической бомбардировке, уже скрывалась за горизонтом реальности. Вскоре время, пространство и материя перестанут быть отдельными понятиями и обрядятся в одежды друг друга. То, что здесь творилось, описать было невозможно.

Вот на что это было похоже. Примерно. Местность выглядела так, как звучит пианино после того, как его уронили в колодец. На вкус она была желтой, а на ощупь — как громкий крик. От неё неприятно пахло полным затмением луны. А возле башни все становилось по-настоящему странным.

Без защиты в этом хаосе не выживал никто, надеяться на это было все равно что искать снег на солнце. К счастью, Сундук этого не знал и потому упорно пробирался сквозь водоворот сырой магии, которая благополучно кристаллизировалась на его крышке и петлях. Он пребывал в отвратительном настроении, но в этом не было ничего необычного. Потрескивающая ярость, эффектно заземляющаяся и окружающая Сундук разноцветной короной, придавала ему вид примитивной и очень сердитой амфибии, выползающей из горящего болота.

В башне было жарко и душно. Внутренние перекрытия в ней отсутствовали, имелись лишь лестницы с переходами вдоль стен. Эти лестницы были усеяны волшебниками, а центр башни занимала колонна октаринового света. Волшебники подпитывали её своей мощью, и она громко потрескивала. У основания колонны стоял Абрим. Октарины на его шляпе полыхали так ярко, что больше походили на дыры, прорезанные в соседнюю вселенную и выходящие внутрь солнца. Визирь стоял, вытянув вперед руки с расставленными пальцами, закрыв глаза и сжав губы в тонкую линию. Он сосредоточенно уравновешивал различные силы. Обычно волшебник может контролировать только ту силу, которая соответствует его физическим возможностям, но Абрим быстро учился.

Нужно превратиться в перемычку песочных часов, опорную призму весов, веревочку, перетягивающую сосиску.

Сделайте все правильно, и вы воплотите в себе силу, сила станет частью вас, и вы будете способны на…

Я уже упоминал, что Абрим парил в нескольких футах от земли? Так вот, он парил в нескольких футах от земли.

Абрим как раз собирался с силами, необходимыми для запуска заклинания, которое должно было взмыть в небо, полететь в Анк и окружить тамошнюю башню тысячами воющих демонов, когда раздался громоподобный стук в дверь.

В подобных случаях произносится всем известная мантра. При этом неважно, какая у вас дверь — полог шатра; лоскут шкуры на обдуваемой всеми ветрами юрте; массивная дубовая плита трех футов толщиной, усаженная огромными железными гвоздями, или прямоугольный кусок ДСП, фанерованный красным деревом, украшенный сверху небольшим окошечком с жутким витражом и снабженный звонком, играющим на выбор двенадцать популярных мелодий, которые никто из любителей музыки не захотел бы слушать даже после пяти лет, проведенных в абсолютной тишине.

Один из волшебников повернулся к другому и изрек знаменитые слова:

— Интересно, кто бы это мог быть в такое время ночи?

В дверь снова забарабанили.

— Там, снаружи, не может быть ни одной живой души, — отозвался второй волшебник.

Он слегка нервничал, и понятно почему. Если исключается возможность, что это кто-то живой, всегда можно предположить, что это кто-то мертвый.

На этот раз от стука задребезжали петли.

— Кому-нибудь из нас придется выйти и посмотреть, — сказал первый волшебник.

— Отличное предложение. Ты и пойдешь.

— А-а. О-о. Хорошо.

Он медленно двинулся по короткому сводчатому коридору.

— Ну, так я пойду, посмотрю, кто там? — уточнил он.

— Прекрасная идея.

Странная это была фигура — та, что нерешительно направлялась к двери. Обычные одежды не защищали от создавшегося внутри башни поля высокой энергии, а поэтому поверх парчи и бархата на волшебнике был надет плотный комбинезон на подкладке, набитый рябиновыми стружками и расшитый оккультными знаками. К остроконечной шляпе была прикреплена затемненная маска, а невероятно большие перчатки наводили на мысль, что их хозяин стоит на воротах, ловя мяч, который летает по полю со сверхзвуковой скоростью. Вспышки химического света и пульсация, исходящие от величественного творения в центре главного зала, порождали резкие тени. Волшебник начал возиться с засовами.

Опустив маску на лицо, он слегка приоткрыл дверь.

— Нам ничего не… — начал было он.

Ему следовало выбрать слова повозвышеннее, потому что они стали его эпитафией.

Прошло некоторое время, прежде чем один из его коллег заметил продолжительное отсутствие своего товарища и направился в коридор на его поиски. Двери были распахнуты настежь, и чудотворная преисподняя по другую их сторону бушевала, пытаясь прорвать сдерживающую её сеть заклинаний. Одна из створок была открыта не полностью. Он дернул её в сторону, чтобы посмотреть, что за ней прячется, — и тихо заскулил.

За его спиной что-то зашуршало. Он обернулся.

— Че…

Вот на таком довольно жалком звуке приходится порой заканчивать жизнь.

Ринсвинд, летящий высоко над Круглым морем, чувствовал себя весьма глупо.

Рано или поздно такое случается с каждым.

Например, в трактире вас кто-то толкает под локоть, вы резко оборачиваетесь, сыпля градом проклятий, и тут до вас медленно доходит, что прямо перед вашим носом маячит медная пряжка, а хозяин пояса скорее был высечен из камня, чем рожден матерью.

Или в вашу машину врезается сзади какой-то небольшой драндулет, вы выскакиваете, чтобы наброситься с кулаками на водителя, тот неторопливо вылезает из машины, выпрямляется во весь свой рост… и вы понимаете, почему в машине отсутствуют передние сиденья.

А возможно, вы ведете взбунтовавшихся товарищей к каюте капитана, барабаните в дверь, он высовывает в щель огромную голову, держа в каждой руке по кинжалу, и тут вы заявляете: «Мы берем судно в свои руки, мразь, и все парни меня поддерживают!», а он в ответ спрашивает: «Какие-такие парни?» «Гм…» — изрекаете вы, ощутив за своей спиной безбрежную пустоту. Другими словами, это знакомое ощущение жара и уходящего в пятки сердца, которое хоть раз испытывал каждый, кто отдавался на волю волнам своего гнева. Чаще всего, эти самые волны зашвыривают тебя далеко на берег воздаяния и оставляют там, выражаясь поэтическим языком повседневности, по уши в дерьме.

Ринсвинд все ещё ощущал в себе гнев, обиду и так далее, но к нему вернулась какая-то часть его прежнего «я». И это «я» было не очень-то довольно тем, что обнаружило себя летящим на нескольких ниточках голубовато-золотистой шерсти высоко над фосфоресцирующими волнами.

Ринсвинд направлялся в Анк-Морпорк. И сейчас он пытался припомнить, с чего это его туда понесло.

Да, именно там все начиналось. А может, причина тому — Университет, который был настолько перегружен магией, что подобно пушечному ядру возлежал на вселенском одеяле невоздержанности и растягивал реальность до предела. Анк был тем местом, где все начиналось и заканчивалось.

А ещё это был его дом. Каким бы этот дом ни был, он звал Ринсвинда к себе.

Выше уже указывалось, что среди предков Ринсвинда, похоже, были грызуны, поскольку в минуты потрясений волшебник испытывал непреодолимое желание убежать и забиться поглубже в норку.

Ковер несся на крыльях воздушных потоков, а тем временем заря, которую Креозот, скорее всего, назвал бы розовоперстой, огненным кольцом очертила Край Диска. Её ленивый свет разлился по миру, но свет тот отличался от обычного.

Ринсвинд моргнул. Это был причудливый свет. Нет, если как следует подумать, не причудливый, а пречудесный, что гораздо причудливее. Создавалось такое впечатление, словно смотришь на мир сквозь дымное марево и это марево обладает какой-то своей жизнью. Оно колыхалось, растягивалось и намекало, что оно — не просто оптическая иллюзия, но сама реальность, которая сжимается и разжимается, как резиновый шар, пытающийся удержать внутри себя слишком большое количество газа.

Дрожание воздуха усиливалось, чем ближе ковер подлетал к Анк-Морпорку, где, как свидетельствовали вспышки и фонтаны искореженного воздуха, не утихала битва. Подобная колонна висела над Аль Хали — и тут Ринсвинд осознал, что она не единственная.

Уж не башня ли возвышается там, над Щеботаном, у впадения Круглого моря в великий Краевой океан? Башня. И не одна.

Все дошло до критической точки. Институт волшебства распадался на части. Прощайте, Университет, уровни, ордена; в глубине души каждый волшебник уверен, что нормальной единицей измерения волшебства является один волшебник. Башни будут множиться и сражаться друг с другом до тех пор, пока не останется одна-единственная, а потом передерутся волшебники и будут драться, пока не останется один-единственный волшебник.

Затем он, наверное, сойдется в смертельной битве с самим собой.

Вся конструкция, которая служила балансом в часах магии, разваливалась на куски. Ринсвинд был глубоко возмущен этим. Магия ему никогда не давалась, но не в этом дело. Он знал, где его место — на самом дне, но, по крайней мере, это место у него было. Он мог поднять глаза и увидеть, как хрупкий механизм, мягко тикая, отсчитывает магию, создаваемую вращением Диска.

У него никогда ничего не было, но ничего — это уже что-то, а теперь у него отняли абсолютно все.

Ринсвинд развернул ковер в сторону далекого сияния, разлившегося над Анк-Морпорком. Город казался сверкающей точкой в свете раннего утра, и часть сознания Ринсвинда, не занятая ничем другим, задумалась над тем, почему эта точка такая яркая. Над головой висела полная луна, что также приводило в смущение — Ринсвинд, плохо знакомый с естественным порядком вещей, был, тем не менее, уверен, что прошлое полнолуние было слишком недавно.

Впрочем, это уже не имело значения. Все, довольно. Нет нужды что-то понимать. Он возвращается домой.

Вот только волшебники не могут вернуться домой.

Это одна из древних и наиболее глубоких поговорок о волшебниках. Даже сами волшебники так и не смогли в ней разобраться, и это кое-что означает. Волшебникам не позволяется иметь жен, но позволяется иметь родителей, и большинство волшебников ездят в свои родные места на День Всех Пустых или Свячельник — попеть песни и полюбоваться, как враги детства при виде старого «приятеля» торопливо перебегают на другую сторону улицы.

Эта поговорка здорово похожа на другую, которую волшебники также не могли понять и которая гласит, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Эксперименты с длинноногим волшебником и небольшой речушкой показали, что одну и ту же реку можно перейти вброд тридцать — тридцать пять раз в минуту.

Волшебники не очень-то любят философию. Их ответ на известную философскую дилемму «Все знают, что такое хлопок двумя руками. Но что такое хлопок одной рукой?» довольно прост. С их точки зрения, хлопок одной рукой выражается в звуке «хл». Однако в данном случае Ринсвинд действительно не мог вернуться домой, потому что его дома больше не существовало. По обоим берегам реки Анк раскинулся город, но этого города он никогда раньше не видел. Город был белым, чистым и ничем не напоминал сортир, наполненный тухлой селедкой.

Изрядно потрясенный, Ринсвинд решил приземлиться в месте, которое некогда звалось Площадью Разбитых Лун. Он с изумлением уставился на фонтаны. На площади и раньше были фонтаны, но они скорее сочились, чем били, а вода в них изрядно смахивала на жидкий суп. Под ногами у Ринсвинда лежали молочно-белые плитки с небольшими сверкающими крапинками. И хотя солнце ещё покоилось на горизонте, словно половинка оставшегося от завтрака грейпфрута, на улицах почти никого не было. Обычный Анк был постоянно наполнен народом, и цвет неба исполнял лишь роль фона.

На городом плыли длинные, маслянистые струи дыма, источником которого была корона клокочущего воздуха, венчающая Университет. Если не считать фонтанов, эти струи были единственным, что здесь двигалось.

Ринсвинд всегда очень гордился тем, что умел чувствовать себя в одиночестве даже в кишащем людьми городе. Но теперь, когда волшебник действительно оказался брошенным всеми, ощущать свое одиночество стало гораздо неприятнее.

Он скатал ковер, перебросил его через плечо и зашагал по заполненным призраками улицам к Университету.

Ворота были распахнуты, и в них гулял ветер. Большинство зданий были наполовину разрушены не попавшими в цель и срикошетировавшими магическими снарядами. Чудовская башня казалась нетронутой. Совсем другое дело — старая Башня Искусства. Похоже, половина магии, нацеленной на другую башню, отлетела и попала в эту. Местами Башня Искусства оплавилась и потекла, местами засверкала, кое-где превратилась в кристаллы, а некоторые её части так перекосило, что они вышли за пределы обычных трех измерений. При виде невинного камня, с которым так жестоко обошлись, хотелось плакать. Кроме непосредственного разрушения, с этой башней произошло все, что только могло произойти. Она выглядела настолько истерзанной, что, видимо, даже сила тяжести махнула на неё рукой.

Ринсвинд вздохнул и, обогнув основание башни, направился в сторону библиотеки.

Вернее, туда, где библиотека располагалась раньше.

Сводчатый дверной проем по-прежнему был на месте, и большая часть стен ещё стояла, но крыша провалилась, и все было черным-черно от сажи.

Ринсвинд долго стоял и смотрел на руины.

Потом он бросил ковер и, спотыкаясь, ринулся вверх по куче камней, которые наполовину завалили проход. Камни до сих пор были теплыми. То тут, то там дымились остатки книжных шкафов.

Волшебник отчаянно метался по грудам тлеющего мусора, отчаянно рылся в них, отбрасывая в сторону обуглившуюся мебель и с непонятно откуда взявшейся силой оттаскивая огромные куски рухнувшей кровли.

Пару раз волшебник останавливался, чтобы перевести дыхание, после чего снова бросался перебирать мусор. Осколки оплавившегося стекла с купола на потолке резали руки, но Ринсвинд ничего не замечал. Время от времени Ринсвинд вроде как всхлипывал.

В конце концов шарящие среди обломков пальцы наткнулись на что-то теплое и мягкое.

Волшебник лихорадочно оттащил обгоревшую балку, разгреб кучу черепицы и присмотрелся к находке.

Там, наполовину раздавленная, запеченная в огне до коричневого цвета, лежала большая гроздь бананов.

Очень осторожно Ринсвинд оторвал один из них и какое-то время сидел, разглядывая банан, пока у того не отвалилась верхушка.

А потом Ринсвинд его съел.

— Не нужно было отпускать Ринсвинда, — заявила Канина.

— Но разве мы могли остановить его, о очаровательный волоокий орленок?

— Но он может натворить каких-нибудь глупостей!

— Я бы сказал, что это весьма вероятно, — чопорно согласился Креозот.

— В то время как мы поступим очень умно и будем продолжать сидеть на раскаленном пляже без еды и воды, да?

— Ты могла бы рассказать мне какую-нибудь сказку, — с легкой дрожью предложил Креозот.

— Отстань.

Сериф провел языком по губам и прохрипел:

— То есть о том, чтобы по-быстрому рассказать какую-нибудь сказочку, не может быть и речи?

Канина вздохнула.

— Знаешь, жизнь — это не сказка.

— Извини. Я на мгновение потерял над собой контроль.

Солнце поднялось высоко в небо, и пляж, образованный измельченными ракушками, сверкал, как соляная отмель. При дневном свете море выглядело не лучше, чем ночью. Оно колыхалось, как растительное масло.

Пляж простирался в обе стороны длинными, мучительно ровными полукружиями, на которых не росло ничего, кроме нескольких пучков высохшей травы, поддерживающей свое жалкое существование за счет брызг разбивающихся о берег волн. Ни тенечка, сплошное палящее солнце…

— С моей точки зрения, — сказала Канина, — это пляж, а значит, что рано или поздно мы выйдем к реке, так что нам нужно лишь продолжать идти в одном и том же направлении.

— Однако, о восхитительный снег на склонах горы Эритор, мы не знаем, в каком именно.

Найджел вздохнул и сунул руку в свой мешок.

— Э-э, — начал он, — извините. Вот это, случайно, не пригодится? Я её украл. Надеюсь, вы простите меня.

Он протянул им лампу, которую они видели в сокровищнице, и с надеждой уточнил:

— Она ведь магическая? Я слышал о таких. Может, стоит попробовать?

Креозот покачал головой.

— Но ты сказал, что твой дед с её помощью нажил себе состояние! — воскликнула Канина.

— С помощью лампы, — поправил её сериф. — Я сказал: «С помощью лампы». Но не этой. Настоящая лампа была старой и помятой. А затем в один прекрасный день к нам заглянул коварный уличный торговец, который предлагал людям новые лампы в обмен на старые, и моя прабабка обменяла ту лампу на эту. Семья сохранила фальшивую лампу вроде как в память о моей прабабке, которая была действительно глупа. Так что эта лампа, само собой, не действует.

— А ты проверял?

— Нет, но если бы от неё был какой-то толк, вряд ли торговец всучил бы её нам.

— Найджел, потри её, — посоветовала Канина. — Вреда от этого все равно не будет.

— Лично я бы так не поступал, — предупредил Креозот.

Найджел осторожно поднял лампу. Изогнутый носик придавал ей необычно хитрый вид, как будто она что-то замышляла.

Найджел потер её бок.

Результат был на диво невпечатляющим. Послышался равнодушный хлопок, и вверх заструилась хилая струйка дыма. В нескольких футах от неё на песке появилась линия. Очерченный прямоугольный кусок пляжа исчез.

Вылетевшая из песка фигура резко затормозила и застонала.

На фигуре были тюрбан, шикарный загар, небольшой золотой медальон, блестящие шорты и стильные кеды с загнутыми носками.

— Так, не жалейте меня, выкладывайте все начистоту, — сказала фигура. — Где я?

Канина оправилась первой:

— На пляже.

— Ага, — кивнул джинн. — Но я имел в виду, в какую лампу я угодил? И в какой мир?

— А то ты не знаешь.

Джинн высвободил лампу из безвольных пальцев Найджела.

— А-а, это старье. Видите ли, у меня тайм-шер. На две недели в каждом августе, но, как понимаете, не всегда удается вырваться.

— У тебя, наверное, много ламп? — уточнил Найджел.

— Хватает, даже некоторый перебор, — согласился джинн. — По правде говоря, я подумываю переключиться на кольца. Они сейчас входят в моду. В секторе колец наблюдается большое оживление. Извините, ребята, чем могу быть вам полезен?

Последние слова были произнесены тем особенным тоном, которым люди пользуются, когда передразнивают сами себя, ошибочно надеясь, что так они будут меньше похожи на абсолютных козлов.

— Мы… — начала Канина.

— Я хочу выпить, — перебил её Креозот. — А тебе полагается сказать, что моё желание для тебя закон.

— О, сейчас так уже никто не говорит, — заверил его джинн и, достав неизвестно откуда стакан, одарил Креозота сияющей профессиональной улыбкой, длящейся не больше доли секунды.

— Мы хотим, чтобы ты перенес нас через море в Анк-Морпорк, — твердо сказала Канина.

Джинн сначала оторопел, но быстро пришел в себя, вытащил из воздуха толстенный том^[38] и сверился с книгой.

— Звучит заманчиво, — высказался он наконец. — Давайте обсудим детали за обедом в следующий вторник, идёт?

— Что сделаем?

— Сейчас я так и бурлю энергией.

— Ты — что?

— Вот и чудненько, — искренне обрадовался джинн и глянул на свое запястье. — Эй, вы посмотрите, сколько уже натикало!

Он исчез.

Сохраняя задумчивое молчание, они таращились на лампу.

— А что случилось с этими, ну, толстыми парнями в шароварах, которые все время твердят: «Слушаю и повинуюсь, о повелитель»? — поинтересовался наконец Найджел.

Креозот зарычал. Он только что глотнул из бокала. Это оказалась вода, насыщенная пузырьками газа и отдающая на вкус нагретым утюгом.

— Черт возьми, я этого так не оставлю! — рявкнула Канина.

Выхватив у Найджела лампу, она потерла её с таким видом, как будто жалела, что сейчас под рукой нет хорошей наждачной бумаги.

Джинн появился снова, но уже в другой точке. Правда, его появление по-прежнему сопровождалось слабеньким взрывом и обязательной струйкой дыма.

На этот раз он держал возле уха что-то изогнуто-блестящее и внимательно слушал. Бросив торопливый взгляд на рассерженное лицо Канины, он задвигал бровями и энергично замахал рукой, давая понять, что в данный момент он занят некстати подвернувшимися докучливыми делами. Но как только он отделается от назойливого собеседника, её желание — которое, конечно же, будет изысканным и выдающимся, — станет для него законом.

— Я сейчас разломаю лампу, — спокойно пригрозила Канина.

Джинн одарил её понимающей улыбкой.

— Прекрасно. Замечательно, — быстро заговорил он в свою трубку, которую держал между щекой и плечом. — Поверьте мне, вам крупно повезло. Пусть ваши люди позвонят моим. А вы держитесь в стороне, о’кей? Все, пока. — Он выключил трубку и рассеянно буркнул: — Вот козел.

— Я и вправду сейчас растопчу лампу, — заявила Канина.

— Да, но какая именно это лампа? — торопливо спросил джинн.

— А сколько их у тебя? — осведомился Найджел. — Я всегда считал, что у джиннов бывает только одна лампа.

Джинн устало объяснил, что на самом деле у него несколько ламп. У него есть маленькая, но хорошо обставленная лампа, в которой он живет по будним дням, а есть ещё одна совершенно уникальная лампа в деревне — отреставрированный крестьянский камышовый светильник в не испорченном цивилизацией винодельческом районе неподалеку от Щеботана. Кроме того, совсем недавно ему в руки попал ряд бесхозных ламп, расположенных в портовом квартале Анк-Мопорка. Согласно уверениям джинна, эти лампы, как только до них доберется богатая публика, воплотят в себе оккультный эквивалент анфилады офисов и винного бара.

Канина, Найджел и Креозот слушали его в благоговейном молчании, точно рыбы, нечаянно заплывшие на лекцию по искусству летать.

— А что это за твои люди, которым должны позвонить другие люди? — поинтересовался Найджел, потрясенный до глубины души. Хотя что именно его потрясло, он и сам не смог сказать.

— Вообще-то, у меня ещё нет никаких людей, — ответил джинн и скорчил гримасу, причём уголки его губ совершенно определенно поднялись вверх. — Но будут.

— Все заткнитесь, — твердо сказала Канина, — а ты перенеси нас в Анк-Морпорк.

— Я бы на твоем месте исполнил её просьбу, — заметил Креозот. — Когда рот этой молодой особы становится похожим на щель почтового ящика, лучше делать то, что она говорит.

Джинн заколебался.

— Я не очень-то силен в транспортировке… — признался он.

— Учись, — отрезала Канина, перебрасывая лампу из одной руки в другую.

— Телепортация — это такая головная боль, — с отчаянным видом продолжал джинн. — Почему бы нам не пообе…

— Ну все, — воскликнула Канина. — Пойду найду пару больших плоских камней и…

— Хорошо, хорошо. Возьмитесь за руки. Я сделаю все, что в моих силах, но это может оказаться очень большой ошибкой. Как-то раз астрофилософам Крулла удалось убедительно доказать, что все различные места — это на самом деле одно и то же место и что расстояния суть иллюзия. Эта новость привела в замешательство всех нормальных философов, поскольку она никак не объясняла существование дорожных указателей. После нескольких лет ожесточенных споров этот вопрос был передан на рассмотрение Лай Тинь Видля, бесспорно величайшего философа на Диске^[39], и тот, поразмыслив, объявил, что да, действительно, все различные места суть одно и то же место, просто это место очень большое.

Таким образом, порядок в умах был восстановлен. Однако расстояния и в самом деле чисто субъективный феномен, поэтому магические создания могут приспосабливать этот феномен к своим нуждам.

Впрочем, все вышесказанное ещё не означает, что это у них получается.

Ринсвинд удрученно сидел среди почерневших от сажи руин библиотеки и пытался понять, что с ними не так.

Для начала — все. Чтобы библиотека сгорела? Нет, невозможно. Это самое большое скопление магии на всем Диске. Оно служит фундаментом волшебства. Каждое заклинание, которое когда-либо было использовано, нашло отражение в одной из книг, собранных здесь. Сжечь их — это… это… это…

Но пепла не было. Сколько угодно древесной золы, множество цепей, груды почерневших камней, куча грязи. Но тысячи книг не так-то легко сжечь. От них остались бы переплеты и горки пушистого пепла. А здесь ничего подобного не было.

Ринсвинд пошевелил мусор носом башмака.

В библиотеку вела только одна дверь. Ещё там был подвал — даже не приподнимаясь с места, Ринсвинд видел ведущую вниз лестницу, заваленную головешками. Но все книги туда не вместились бы. И телепортировать их из библиотеки тоже нельзя — они были устойчивы к такой магии. Каждый, кто попытается проделать что-либо подобное, обнаружит, что его мозги вдруг очутились у него на шляпе.

Сверху послышался взрыв. Примерно посередине чудовской башни образовалось кольцо оранжевого огня, которое быстро поднялось вверх и понеслось в сторону Щеботана.

Ринсвинд повернулся на своем импровизированном сиденье и посмотрел на Башню Искусства. У него создалось отчетливое впечатление, что она тоже уставилась на него. У неё не было ни одного окна, но на мгновение ему померещилось, что среди разрушающихся башенок он заметил какое-то движение. Интересно, насколько в действительности стара эта башня? Старше Университета — это точно. Старше города, который образовался вокруг неё, словно каменистая осыпь вокруг горы. Возможно, старше, чем сама география. Ринсвинд знал, что некогда континенты были другими, а потом они вроде как сбились в кучку для уюта, словно щенки в корзинке. Может быть, волны скал принесли сюда башню из какого-то другого места. А может, она была здесь ещё до того, как образовался сам Диск, но Ринсвинду не хотелось задумываться над подобным вариантом, потому что тогда возникали неприятные вопросы насчет того, кто её построил и зачем.

Он исследовал свою совесть.

«Ничего не могу предложить, — ответила та. — Поступай как знаешь».

Ринсвинд встал и стряхнул с балахона пыль и пепел, удалив заодно значительное количество лезущего красного ворса. Сняв шляпу, он с озабоченным видом на лице попробовал выпрямить её верхушку, после чего снова надел шляпу на голову.

А затем нетвердым шагом побрел к Башне Искусства.

В её основании была очень старая и маленькая дверца. Он ничуть не удивился, когда при его приближении она распахнулась.

— Странное место, — заметил Найджел. — Как забавно изгибаются стены.

— Где мы? — поинтересовалась Канина.

— И есть ли здесь спиртное? — подхватил Креозот и хмуро добавил: — Наверное, нет.

— И почему оно раскачивается? — продолжала Канина. — Никогда раньше не бывала в комнате с металлическими стенами. — Она принюхалась. — Чувствуете запах масла?

Джинн появился снова, впрочем, на этот раз он обошелся без дымовых эффектов и блуждающих люков. От Канины он старался держаться подальше — насколько позволяла вежливость.

— Все в порядке? — осведомился он.

— Это Анк? — спросила Канина. — Да, именно сюда мы и хотели попасть, но, в общем-то надеялись, что ты перенесешь нас куда-нибудь, где будет дверь.

— Вы туда направляетесь, — уверил джинн.

— Но где мы сейчас очутились?

Замешательство джинна заставило мозг Найджела преодолеть все стадии размышлений одним скачком. Юноша посмотрел на лампу, которую держал в руках, и в порядке эксперимента встряхнул её. Пол заходил ходуном.

— О нет! — воскликнул Найджел. — Это физически невозможно.

— Мы в лампе? — переспросила Канина. Их пристанище снова задрожало — это Найджел попытался заглянуть в носик лампы.

— Только не волнуйтесь, — посоветовал джинн. — И постарайтесь по возможности не думать об этом.

Он объяснил (хотя «объяснил» — это несколько неверное слово, и в данном случае оно означает «так и не сумел объяснить, хотя делал это довольно долго»), что группа людей вполне может преодолевать расстояния в небольшой лампе, которую держит один из них. Сама же лампа движется потому, что её несёт один из находящихся в ней людей, и это происходит благодаря: а) дробной природе реальности, означающей, что каждую вещь можно рассматривать как находящуюся внутри всего остального, и б) творческому подходу к окружению. Фокус основывался на том, что законы физики замечали свое упущение уже после того, как путешествие было закончено.

— Но в данных обстоятельствах лучше об этом не думать, — заключил джинн.

— Это все равно что не думать о розовых носорогах, — вставил Найджел и, когда все уставились на него, сконфуженно хохотнул. — У нас была такая игра, — пояснил он. — Нужно было всячески избегать думать орозовых носорогах. — Он кашлянул. — Не сказал бы, что это такая уж хорошая игра.

Он сощурился и снова заглянул в носик лампы.

— Ага, — согласилась Канина. — Дурная игра.

— Э-э, — встрял джинн. — Кофе кто-нибудь хочет? Музыку? Может, по-быстрому перекинемся в «Поход героя»^[40]?

— А выпить есть? — спросил Креозот.

— Белое вино?

— Дрянное пойло.

Джинн, похоже, был шокирован.

— Красное вино вредно для… — начал он.

— Но на безрыбье и рак рыба, — торопливо перебил его Креозот. — Что угодно, только не суй в бокал всяких зонтиков. — Тут до серифа дошло, что с джиннами так не разговаривают. Он взял себя в руки. — Никаких зонтиков, заклинаю тебя Пятью Лунами Назрима. Также обойдемся без кусочков фруктов, оливок, изогнутых соломинок и декоративных обезьянок. Приказываю тебе это Семнадцатью Метеоритами Сарудина…

— Я не любитель зонтиков, — мрачно перебил его джинн.

— Здесь довольно пусто, — заметила Канина. — Почему бы тебе не поставить сюда какую-нибудь мебель?

— А я вот не понимаю, — сказал Найджел. — Если мы все находимся в лампе, которую я держу, а я сам, пребывая в лампе, держу лампу поменьше, а уже в той лампе… Джинн изо всех сил замахал руками.

— Не продолжай! — взмолился он. — Пожалуйста!

Честный лоб Найджела избороздили морщины.

— Да, но меня что, так много или как?

— Все циклично, но прекрати привлекать к этому внимание… О черт.

Они услышали едва уловимый, неприятный звук, который издала спохватившаяся реальность.

В башне царила темнота. Это был плотный столб древней темноты, которая пребывала здесь с начала времён и которую возмущало вторжение дневного света, нахально протискивающегося в башню мимо Ринсвинда.

Волшебник почувствовал движение воздуха, дверь у него за спиной закрылась, и темнота хлынула обратно, так аккуратно заполняя световую прореху, что вы бы даже шва не заметили.

Пространство внутри башни пахло древностью с легким намеком на вороний помет.

Для того чтобы стоять в этой темноте, требовалась большая смелость. У Ринсвинда столько смелости никогда не было, но он все равно стоял. Что-то начало обнюхивать его ноги, и Ринсвинд словно окаменел. Единственной причиной, по которой он не двигался, был страх наступить на что-то весьма ужасное.

Затем его руки мягко коснулась ладонь, похожая на старую кожаную перчатку, и чей-то голос произнес:

— У-ук.

Ринсвинд поднял глаза.

Темнота всего лишь на миг уступила место вспышке яркого света. И Ринсвинд увидел, что…

Вся башня была заполнена книгами. Они плотными рядами стояли на каждой ступеньке спиральной лестницы, вьющейся вдоль стен. Они стопками лежали на полу — скорее даже были свалены в кучи. Они расположились — вернее, расселись — на осыпающихся карнизах.

И украдкой наблюдали за Ринсвиндом. Впрочем, обычные шесть чувств были тут ни при чем. Книгам прекрасно удается передавать мысли — не обязательно собственные, — и Ринсвинд осознал, что они пытаются что-то ему сказать.

Темноту прорезала ещё одна вспышка. Ринсвинд догадался, что это магия из башни чудесника озарила Башню Искусства своим отблеском. Свет проник через далекое отверстие, ведущее на крышу. По крайней мере, вспышка позволила ему опознать Вафлза, который, сопя, обнюхивал его правую ногу. Это слегка успокоило Ринсвинда. Теперь бы ещё определить источник тихого поскребывания, монотонно раздающегося возле его левого уха…

Новый всполох услужливо разогнал темноту, и Ринсвинд обнаружил, что смотрит прямо в маленькие желтые глазки патриция, терпеливо царапающего когтями стенки стеклянной банки. Это было слабое, бессмысленное движение, как будто маленькая ящерица не особенно-то и пытается выйти наружу, а просто рассеянно проверяет, сколько ей понадобится времени, чтобы протереть стекло насквозь.

Ринсвинд опустил глаза на грушевидную фигуру библиотекаря.

— Их здесь тысячи, — прошептал он. Его голос был тут же втянут и поглощен плотно сомкнутым строем книг. — Как ты умудрился перетащить их сюда?

— У-ук у-ук.

— Они что?

— У-ук, — повторил библиотекарь, делая энергичные движения лысыми локтями.

— Прилетели?

— У-ук.

— А они это умеют?

— У-ук, — кивнул библиотекарь.

— Должно быть, это было впечатляющее зрелище. Хотелось бы поглядеть на такое.

— У-ук.

Не всем книгам удалось добраться до цели. Большинство важных гримуаров смогли выбраться из огня, но семитомный травник оставил в нем алфавитный указатель, а многие трилогии оплакивали гибель своего третьего тома. Добрая половина книг носила на переплетах следы ожогов; некоторые вообще потеряли обложки, и сшивающие их нитки неприятно волочились по полу.

В темноте вспыхнула спичка, и вдоль стен беспокойно зашелестели страницы. Но это был всего лишь библиотекарь, который зажег свечу и теперь ковылял к одной из стен, отбрасывая грозную тень ростом с высоченную башню. У стены был установлен грубый стол, и на нем виднелись какие-то таинственные инструменты, банки с редкими клеящими составами и переплетные тиски, в которых уже был зажат раненый фолиант. По его переплету медленно ползло несколько слабых язычков магического огня.

Орангутан сунул подсвечник в руку Ринсвинда, взял скальпель, щипцы и склонился над трепещущей книгой. Ринсвинд побледнел.

— Гм… — выдавил он. — Э-э, ты не будешь против, если я пойду? При виде клея я теряю сознание.

Библиотекарь покачал головой, озабоченно ткнул большим пальцем в сторону подноса с инструментами и приказал:

— У-ук.

Ринсвинд с несчастным видом кивнул и покорно подал ему ножницы с длинными концами. Пара поврежденных страниц, вырезанных из книги, упала на пол. Ринсвинд содрогнулся.

— Что ты с ней делаешь? — выдавил он из себя.

— У-ук.

— Аппендикс удаляешь? О-о.

Орангутан, не поднимая глаз, снова ткнул пальцем. Ринсвинд выудил из разложенных рядами инструментов иголку с ниткой и подал ему. Наступила тишина, нарушаемая только скрипом нитки, протягиваемой через бумагу. Наконец библиотекарь выпрямился и заключил:

— У-ук.

Ринсвинд вытащил из кармана носовой платок и промокнул орангутану лоб.

— У-ук.

— Не за что. Она… выживет?

Библиотекарь кивнул. У книг, выстроившихся рядами над их головами, тоже вырвался едва слышный вздох всеобщего облегчения.

Ринсвинд уселся на пол. Книги были напуганы. Они были в ужасе. Присутствие чудесника заставляло их корешки покрываться мурашками. Внимательное молчание книжных томов давило на Ринсвинда, сжимая его как в тисках.

— Да, — пробормотал он, — но я-то что могу сделать?

— У-ук.

Библиотекарь бросил на него взгляд, который, если бы орангутан носил очки, был бы в точности похож на насмешливый взгляд поверх очков, и потянулся за очередной пострадавшей книгой.

— Сам же знаешь, что как от волшебника от меня нет никакого толка.

— У-ук.

— То чудовство, с которым мы сейчас имеем дело, — ужасная штука. В смысле, это настоящая магия, образовавшаяся ещё на заре времён. Или, по крайней мере, где-то в районе завтрака.

— У-ук.

— В конце концов оно все уничтожит.

— У-ук.

— И настало время покончить с этим чудовством.

— У-ук.

— Но, видишь ли, мне это не по плечу. Когда я летел сюда, то думал, что смогу что-нибудь сделать, но эта башня! Она такая высокая! Наверное, ни одно нормальное волшебство с ней не справится! Если по-настоящему могущественные волшебники ничего не предпринимают, то что могу сделать я?

— У-ук, — согласился библиотекарь, зашивая порванный корешок.

— Так что на этот раз мир спасет кто-то другой. У меня ничего не получится.

Орангутан кивнул, протянул руку и снял с головы Ринсвинда шляпу.

— Эй!

Библиотекарь, не обращая на него внимания, взял ножницы.

— Послушай, это моя шляпа… не смей так поступать с моей…

Он прыгнул на библиотекаря и был награжден ударом в висок, который привел бы его в изумление, будь у Ринсвинда время подумать об этом. Библиотекарь мог ковылять по башне, словно добродушный воздушный шарик, но под висящей складками шкурой скрывалась конструкция из идеально подогнанных друг к другу костей и мускулов, способная пробить мозолистым кулаком толстую дубовую доску. Налететь на руку библиотекаря было все равно что врезаться в покрытую волосами железную балку.

Вафлз запрыгал вверх-вниз, подвывая от возбуждения.

Ринсвинд издал хриплый, непереводимый вопль ярости, отскочил от стены, схватил упавший откуда-то камень, чтобы использовать его в качестве оружия, метнулся вперед — и застыл как вкопанный.

Библиотекарь, согнувшись, сидел посреди башни, и его ножницы касались шляпы — но ещё не резали её.

И он нагло ухмылялся Ринсвинду.

Несколько секунд они стояли, словно на застывшей картинке, после чего орагнутан бросил ножницы, стряхнул со шляпы несколько воображаемых пылинок, поправил верх и водрузил её на голову Ринсвинда.

Через пару мгновений потрясенный волшебник осознал, что все ещё держит над головой в поднятой руке очень большой и крайне тяжелый камень. Ему удалось отбросить каменюгу в сторону, прежде чем тот оправился от шока и сообразил на него упасть.

— Понятно, — процедил Ринсвинд, откидываясь к стене и потирая локти. — Предполагается, что это представление должно на что-то намекать. Моральный урок — пусть Ринсвинд встретится со своей истинной сущностью, пусть определит, за что он действительно готов драться. Ты на это намекал? Дешевый трюк. И у меня есть для тебя новости. Если ты думаешь, что это подействовало… — Он схватился за поля шляпы. — Если ты считаешь, что это подействовало. Если думаешь, что я готов. То подумай получше. И если ты надеешься…

Его запинающийся голос постепенно умолк. Потом он пожал плечами.

— Ладно. Но если серьезно, что я реально могу сделать?

Библиотекарь ответил ему размашистым жестом, который давал понять (так же ясно, как если бы орангутан сказал: «У-ук»), что Ринсвинд — волшебник, у него есть шляпа, целая библиотека магических книг и башня — все, в чем когда-либо нуждался практикующий маг. Орангутан, маленький терьер с дурным запахом изо рта и ящерица в банке прилагались дополнительно.

Ринсвинд почувствовал, как что-то слегка сдавило его ногу. Вафлз, который был крайне медлителен на подъем, вцепился беззубыми деснами в носок Ринсвиндова башмака и злобно сосал его.

Волшебник поднял собачонку за шкирку и щетинистый обрубок, который Вафлз, за неимением лучшего слова, называл своим хвостом, и осторожно отставил её в сторону.

— Ну хорошо, — вздохнул он. — Рассказывайте, что здесь происходит.

Вид с Карракских гор, возвышающихся над равниной Сто, посреди которой, точно упавшая сумка с продуктами, раскинулся Анк-Морпорк, — этот вид был действительно впечатляющим. Не попавшие в цель и срикошетировавшие снаряды магической битвы превратились в набухающие чашеобразные облака сгустившегося воздуха, в центре которых вспыхивали и сверкали странные огни.

Дороги, ведущие из города, были забиты беженцами; все трактиры и постоялые дворы были переполнены. Или почти все.

Но никто, похоже, не хотел останавливаться в довольно приятной маленькой таверне, укрывшейся среди деревьев совсем рядом с дорогой, ведущей к Щеботану. Не то чтобы люди боялись в неё заходить, просто в данный момент им было недозволено её увидеть.

Примерно в полумиле от таверны в воздухе произошло возмущение, и три неизвестно откуда взявшихся человека свалились в куст лаванды.

Они пассивно лежали среди сломанных пахучих веток, ожидая, когда к ним вернется рассудок. Наконец Креозот спросил:

— Как вы думаете, где мы?

— Это место пахнет, как ящик с нижним бельем, — отозвалась Канина.

— Не с моим, — твердо сказал Найджел и, неспешно приподнявшись, добавил: — Кто-нибудь видел лампу?

— Забудь о ней. Её, наверное, уже продали и сделали винный бар, — фыркнула Канина.

Найджел пошарил среди лаванды, и его руки наткнулись на что-то маленькое и металлическое. — Нашел! — возвестил он.

— Только не три её! — хором предупредили Креозот и Канина.

Но они в любом случае опоздали. Впрочем, это было неважно, потому что, когда Найджел осторожно поскреб лампу, в воздухе появилась всего лишь надпись, сделанная небольшими, дымящимися, красноватыми буквами.

— «Привет, — прочел вслух Найджел, — не выкидывайте лампу, потому что для нас очень важно иметь Вас своим клиентом. Пожалуйста, оставьте желание после сигнала, и оно совсем скоро станет для нас законом. А пока — приятной вечности». Знаете, мне кажется, наш джинн сейчас слегка перегружен заказами.

Канина ничего не сказала. Она смотрела на магическую бурю, бушующую по ту сторону равнины. Время от времени от клубящегося облака отделялся клок дыма и, взмыв вверх, уносился в сторону одной из виднеющихся вдали башен. Несмотря на все усиливающуюся жару, Канина вздрогнула.

— Надо как можно скорее спуститься туда. Это очень важно.

— Почему? — не понял Креозот. Одного стакана вина оказалось явно недостаточно, чтобы к серифу вернулся его прежний добродушный нрав.

Канина открыла рот и — что совершенно нехарактерно для неё — закрыла его снова. Она никак не могла объяснить, что каждый ген в теле тянет её вперед, твердя, что она обязана вмешаться. Видения мечей и утыканных шипами шаров на цепях беспрестанно вторгались в парикмахерские салоны её сознания.

Найджел, с другой стороны, руководствовался несколько иными побуждениями. В путь его влекло воображение, а уж этого добра у него было столько, что оно могло удержать на плаву боевую галеру средних размеров. Он смотрел на город с выражением решимости, которая, будь у него подбородок, читалась бы в выдвинутой вперед челюсти.

Креозот понял, что остался в меньшинстве.

— А выпить там что-нибудь найдется? — осведомился он.

— Полно, — ответил Найджел.

— Тогда я согласен, — сдался сериф. — Веди нас, о персиковогрудая дочь…

— И никакой поэзии.

Они выпутались из лаванды и, спустившись по склону холма, вышли на дорогу, которая вскоре привела их к вышеупомянутой таверне или, как её упорно называл Креозот, караван-сараю.

Вот только стоит в неё заходить или нет, спутники никак не могли решить. У таверны был такой вид, словно она совсем не ждёт посетителей. Канина, которая с детства привыкла заходить с тыла, обнаружила во дворе четырех привязанных лошадей. Путники обсудили этот вопрос во всех подробностях.

— Но это означает, что мы украдем их, — медленно проговорил Найджел.

— Почему бы и нет? — пожала плечами Канина.

— Может, нам следует оставить денег… — предложил Найджел.

— На меня не смотри, — предупредил Креозот.

— Или написать записку и положить её у стойла. Тебе не кажется?

Вместо ответа Канина вскочила на самую рослую лошадь, которая, судя по всему, принадлежала какому-то солдату. С копыт до холки лошадь была вся обвешана оружием.

Креозот неуклюже вскарабкался на довольно норовистую гнедую и вздохнул.

— Её рот опять стал походить на почтовый ящик. Я предпочитаю не спорить с ней.

Найджел с подозрением оглядел двух оставшихся лошадей. Одна из них была очень высокой и чрезвычайно белой — не того кремового цвета, на который только и способно большинство лошадей, но просвечивающего цвета слоновой кости. Найджел почувствовал подсознательное желание описать его как цвет савана. А ещё у него возникло впечатление, что эта лошадь значительно умнее него самого.

Поэтому он остановил свой выбор на второй лошади. Та была несколько костлявой, но послушной, и ему удалось взобраться на неё всего с двух попыток.

Они двинулись путь.

Стук конских копыт почти не проникал в полумрак, царящий внутри таверны. Её хозяин двигался, словно во сне. Он знал, что у него в таверне сидят посетители, он даже говорил с ними и видел, что они занимают столик у камина. Но если бы его попросили сказать, с кем именно он разговаривал и что именно видел, он бы пришел в замешательство. А все потому, что у человеческого мозга прекрасно получается отгораживаться от вещей, которые он не хочет знать. В данный момент мозг хозяина таверны мог бы загородить собой банковский сейф.

А напитки! Про большинство из них он в жизни не слышал, но на полках над бочками с пивом неустанно появлялись незнакомые ему бутылки. Вся беда заключалась в том, что когда он пытался над этим задуматься, его мысли просто ускользали…

Собравшиеся вокруг стола фигуры оторвались от карточной игры.

Одна из них подняла руку. Эта штука торчала у неё из плеча, и на ней было пять пальцев. Значит, рука.

Вот только от голосов посетителей мозг трактирщика отгородиться не мог. Этот голос звучал так, словно кто-то бил по камню рулоном листового свинца.

— БАРМЕН.

Трактирщик слабо застонал. Термические копья ужаса медленно, но верно прожигали себе путь сквозь стальную дверь, закрывающую его разум.

— НУ-КА, ПОСМОТРИМ. ЭТО… КАК ЭТО ТАМ НАЗЫВАЕТСЯ?

— Кровавая Мэри.

Этот голос даже напитки заказывал, словно войну объявлял.

— ТОЧНО. И…

«Я брал полстакана пунша», — подсказал Чума.

— И ПУНШ.

«С вишенкой».

— ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЙ НАПИТОК, — солгал гулкий голос. — ПЛЮС ПОЛСТАКАНА ПОРТВЕЙНА ДЛЯ МЕНЯ И, — говоривший взглянул через стол на четвертого члена квартета и вздохнул, — ЕЩЕ ОДНУ МИСКУ АРАХИСА.

А в трех сотнях ярдов от таверны трое конокрадов пытались освоиться с новыми ощущениями.

— Ничего не скажешь, совсем не трясет, — выговорил наконец Найджел.

— И чудесный… чудесный вид, — поддержал его Креозот, чей голос тут же унесло встречным потоком воздуха.

— Но правильно ли мы поступили? — продолжал Найджел.

— Зато мы продвигаемся куда быстрее, чем раньше, — возразила Канина. — Не мелочись.

— Просто дело в том, что когда смотришь на кучевые облака сверху, то…

— Заткнись.

— Прости.

— Тем более что это слоистые облака. Максимум — слоистокучевые.

— Точно, — с несчастным видом отозвался Найджел.

— А что, есть какая-нибудь разница? — поинтересовался Креозот, который, закрыв глаза, приник к шее своей лошади.

— Примерно тысяча футов.

— О-о.

— Ну, может, семьсот пятьдесят, — уступила Канина.

— А-а.

Чудовская башня содрогалась. В её сводчатых залах и сверкающих коридорах колыхался разноцветный дым. Многие из волшебников, собравшихся в большом зале на самом верху башни, где воздух был густым, маслянистым и отдавал горелой жестью, потеряли сознание от мысленных усилий, сопряженных с ведением битвы. Но многие остались в строю. Они образовали большой круг, сосредоточившийся на одной-единственной цели. Воздух едва уловимо замерцал — это из посоха, зажатого в руке Койна, вырвалась клубящаяся струя сырого чудовства и ударила в центр октограммы.

Мелькнули диковинные тени. Саму ткань реальности пропускали через выжималку.

Кардинг вздрогнул и отвернулся, чтобы не увидеть ничего такого, на что он просто не сможет не обратить внимания.

Перед оставшимися в живых старшими волшебниками висело в воздухе подобие Диска. Когда Кардинг снова взглянул на него, слабое алое сияние над Щеботаном мигнуло и погасло.

Воздух затрепетал.

— С Щеботаном покончено, — пробормотал Кардинг.

— Остался только Аль Хали, — подхватил один из его коллег.

— Там действует какой-то умный и могущественный маг.

Кардинг мрачно кивнул. Ему всегда нравился Щеботан, приятный… некогда приятный городок у Краевого океана.

Он смутно припомнил, как однажды, когда он был ещё малышом, его возили туда. Там росла дикая герань, припомнил он, наполняющая покатые мощеные улочки мускусным запахом…

— Она росла прямо из стен, — сказал он вслух. — Розовая. Вся розовая.

Остальные волшебники одарили его странными взглядами. Те, что даже для волшебников были чересчур склонны к паранойе, подозрительно взглянули на стены.

— С тобой все в порядке? — спросил кто-то.

— Гм? — отозвался Кардинг. — О-о. Да. Извините. Унесся мыслями за много миль.

Он повернулся обратно к Койну, который, положив посох на колени, сидел сбоку от круга. Казалось, он спал. Возможно, так оно и было. Но Кардинг в глубине своей измученной души знал, что посох не дремлет. Посох наблюдает за ним, проверяя его сознание.

И все знает. Все-все. Даже о розовой герани.

— Я не хотел, чтобы это случилось вот так вот, — тихо прошептал Кардинг. — Мы ведь всего лишь хотели завоевать чуточку уважения.

— Ты точно уверен, что с тобой все в порядке?

Кардинг рассеянно кивнул. Его товарищи вновь сосредоточились на октограмме, и он бросил на них косой взгляд.

Так вышло, что никого из его старых друзей не осталось в живых. Ну хорошо, не друзей. У волшебников не бывает друзей, по крайней мере, друзей-волшебников. Здесь нужно употребить другое слово. Ах да, точно. Врагов. Но это были очень добропорядочные враги. Джентльмены. Сливки ремесла. Не то что эти, хоть они вроде и выбились в волшебники после прихода чудесника.

«На поверхность всплывают не только сливки, но и кое-что другое», — мрачно подумал он.

После чего обратился к Аль Хали и начал прощупывать город своим разумом, зная, что находящиеся там волшебники почти наверняка занимаются тем же самым — постоянно ищут слабое звено.

«А может, слабое звено — это я? — подумал он. — Лузган пытался что-то сказать мне. Что-то насчет посоха. Человек должен опираться на посох, а не наоборот… Посох направляет его, ведет… Жаль, что я не прислушался к словам Лузгана… Это неправильно, я — слабое звено».

Он попробовал ещё раз погрузиться в потоки силы, позволить им перенести его разум во вражескую башню. Абрим тоже пользовался чудовством, но Кардинг изменил частоту волны и проник за воздвигнутые барьеры.

Перед ним появилось изображение внутренних помещений башни в Аль Хали. Оно сфокусировалось…

…Сундук трусил по сверкающим коридорам. Он был чрезвычайно зол. Его пробудили от спячки, его отвергли, он подвергся нападению ряда мифологических — и теперь уже окончательно вымерших — форм жизни, у него болела голова, и только что, войдя сюда, он обнаружил шляпу. Эту жуткую шляпу, которая была виновата во всех его нынешних страданиях. Он целеустремленно двинулся вперед…

Кардинг, проверяя сопротивление разума Абрима, почувствовал, что тот отвлекся. На какое-то мгновение он увидел происходящее глазами своего врага, узрел приземистый прямоугольный предмет, рысью несущийся по каменному полу. Абрим попытался на миг переключить свое сознание, и тогда Кардинг — который просто не мог удержаться, как не может удержаться кошка, которая видит, как по комнате бежит что-то маленькое и пищащее — нанес удар.

Несильно. Ему не понадобилось бить сильно. Мозг Абрима пытался уравновесить и направить в единый канал чудовищные силы. Достаточно было ничтожного толчка, чтобы он опрокинулся.

Абрим вытянул руки, намереваясь разнести Сундук в щепки, но вдруг издал краткий вопль и взорвался.

Стоящим вокруг волшебникам показалось, что за какую-то долю секунды он уменьшился в тысячи раз, а затем и вовсе исчез, оставив после себя в воздухе черный след.

Самые смышленые бросились бежать…

А та магия, которую Абрим контролировал, хлынула обратно и вырвалась на свободу в одном мощном взрыве, который разорвал шляпу в клочья и полностью разрушил нижние уровни башни плюс добрую половину оставшихся в городе зданий.

Волшебники в Анке полетели в разные стороны. Кардинг упал на спину, шляпа съехала ему на глаза.

Его подняли на ноги, отряхнули от пыли и под гром одобрительных выкриков и аплодисментов отнесли к Койну. Кое-кто из старших волшебников воздержался от ликования, но Кардинг не придал этому значения.

Он уставился невидящим взглядом на мальчика, медленно поднес ладони к ушам и спросил:

— Неужели ты не слышишь?

Волшебники умолкли. Кардинг ещё обладал властью, и тон его голоса мог утихомирить бурю.

Глаза Койна сверкнули.

— Я ничего не слышу, — ответил он. Кардинг повернулся к остальным волшебникам.

— И вы не слышите?

Они покачали головами.

— О чем ты говоришь, брат? — спросил один из них.

Кардинг улыбнулся. Это была широкая, безумная улыбка. Даже Койн отшатнулся.

— Ничего, скоро услышите, — пообещал Кардинг. — Вы указали им путь. Вы их услышите. Но это продлится недолго.

Он оттолкнул молодых волшебников, которые держали его под руки, и приблизился к Койну.

— Ты заполняешь этот мир чудовством, а с ним сюда попадает кое-что ещё. Им и раньше открывали тропы, но ты проложил торную дорогу!

Он прыгнул вперед и, выхватив из рук Койна черный посох, занес палку над головой, намереваясь сломать её о стену.

Посох нанес ответный удар. Кардинг застыл на месте, его кожа покрылась пузырями…

Большинству волшебников удалось отвернуться. Кое-кто — все время находится такой «кое-кто» — наблюдал за происходящим с неприлично зачарованным видом.

Койн тоже смотрел на Кардинга. Его глаза изумленно расширились. Одна рука взлетела к губам. Он попытался попятиться. И не смог.

— А вот это уже кучевые облака.

— Замечательно, — слабо откликнулся Найджел.

— ВЕС ТУТ НИ ПРИ ЧЕМ. МОЯ ЛОШАДЬ ПЕРЕНОСИЛА НА СЕБЕ АРМИИ. ПЕРЕВОЗИЛА ГОРОДА. ДА, ОНА ПЕРЕВОЗИЛА ВСЕ И ВСЯ, КОГДА ПРИХОДИЛО ДОЛЖНОЕ ВРЕМЯ, — сказал Смерть. — НО ВАС ТРОИХ ОНА НЕ ПОВЕЗЕТ.

— Почему?

— ДЕЛО ВСЕ В ТОМ, КАК ЭТО БУДЕТ ВЫГЛЯДЕТЬ.

— Ты предпочитаешь другой вариант? — брюзгливо проворчал Война. — Один Всадник и три Пешехода Абокралипсиса.

«Может, ты уговоришь их вернуться?» — предложил Чума, чей голос сочился словно из-под гробовой крышки.

— У МЕНЯ ДЕЛА, — щелкнул зубами Смерть. — НО Я В ВАШИХ СИЛАХ НЕ СОМНЕВАЮСЬ. ВЫ СПРАВИТЕСЬ. ОБЫЧНО ВАМ ЭТО УДАЕТСЯ.

Война проводил взглядом удаляющуюся лошадь.

— Иногда он действует мне на нервы. Почему последнее слово он всегда оставляет за собой?

«Полагаю, сила привычки».

Они повернулись обратно к таверне. Немного помолчав. Война поинтересовался:

— А Голод куда подевался?

«Кухню пошел искать».

— А-а.

Война почертил закованной в латы ногой в пыли и подумал о расстоянии, отделяющем их от Анка. День выдался очень жарким. Абокралипсис подождет.

— Ну что, на посошок? — предложил он.

«А стоит ли? — с сомнением отозвался Чума. — Я думал, нас ждут. Не хотелось бы людей подводить».

— Ничего, по стопочке успеем, — настаивал Война. — Часы в трактирах всегда врут. В нашем распоряжении уйма времени. Все время на свете.

Кардинг тяжело качнулся вперед и с глухим стуком упал на сверкающий белый пол. Посох выкатился из его руки и сам собой принял вертикальное положение.

Койн ткнул обмякшее тело носком ноги.

— А я ведь предупреждал, — сказал он. — Говорил ему, что будет, если он ещё раз прикоснется к посоху. Но кого он имел в виду?

Волшебники разразились кашлем и внезапно крайне заинтересовались состоянием своих ногтей.

— Кого он имел в виду? — требовательно переспросил Койн.

Овин Харкадли, преподаватель Закона, снова обнаружил, что окружающие его волшебники расступаются, как утренний туман. Не двинувшись с места, он словно шагнул вперед. Его глаза бегали по сторонам, точно загнанные в ловушку зверьки.

— Э-э… — начал он и неопределенно взмахнул тонкими ручками. — Видишь ли, мир, то есть реальность, в которой мы живем, её можно рассматривать, если можно так выразиться, как резиновую простыню.

Он замялся, сознавая, что этой фразе не грозит попасть в сборник популярных цитат. — Таким образом, она искажается, — торопливо продолжил он, — э-э, растягивается под воздействием какого бы то ни было количества магии, а, если мне будет позволено упомянуть об этом, слишком большой магический потенциал, собранный в одном месте, заставляет нашу реальность опускаться, гм, вниз, хотя, разумеется, не следует понимать этот термин буквально, поскольку я не имею в виду физические измерения; в общем, существует обоснованная теория, что применение определенного количества магии может, скажем так, прорвать действительность в самой нижней точке и, возможно, проложить дорогу обитателям или, если использовать более корректный термин, аборигенам, которые обитают на нижней плоскости (называемой разными болтунами Подземельными Измерениями) и которых — видимо, благодаря разнице в энергетических уровнях — естественным образом притягивает яркость этого мира. Нашего мира.

Наступило характерное долгое молчание, которое обычно следовало за речами Хакардли и во время которого слушатели мысленно расставляли запятые и воссоединяли разрозненные куски предложений.

Губы Койна какое-то время беззвучно шевелились.

— Ты хочешь сказать, что этих существ притягивает магия? — спросил он наконец. Его голос изменился. В нем отсутствовала былая резкость. Посох висел в воздухе над распростертым телом Кардинга и медленно поворачивался вокруг своей оси. Глаза всех волшебников в зале были обращены на него.

— Похоже, что да, — кивнул Хакардли. — Люди, изучающие подобные вещи, говорят, что о присутствии обитателей нижних уровней возвещает грубый шорох.

Лицо Койна озадаченно вытянулось.

— Они жужжат, — услужливо подсказал другой волшебник.

Мальчик опустился на колени и оглядел Кардинга.

— Он совсем не шевелится, — с любопытством заметил он. — С ним случилось что-то плохое?

— Если можно так выразиться, — осторожно ответил Хакардли. — Он умер.

— Жаль, что так вышло.

— Я подозреваю, он разделяет твою точку зрения.

— Но я могу помочь ему, — заявил Койн. Мальчик вытянул руки, и посох скользнул ему в ладонь. Будь у посоха лицо, он бы ухмылялся.

Когда Койн снова заговорил, в его голосе опять зазвучали холодные, сухие нотки, словно звуки отскакивали от стальных стен.

— Поражение наказуемо, а следовательно, победа — это награда, — заявил мальчик.

— Извини? — переспросил Хакардли. — Я тебя не понял.

Койн развернулся на каблуках и зашагал обратно к своему креслу.

— Мы не должны бояться, — сказал он, словно отдавая приказ. — Подземельные Измерения какие-то! Если они побеспокоят нас, им конец! Истинный волшебник ничего не убоится! Ничего!

Он снова рывком поднялся на ноги и подошел к подобию Диска. Макет был точным до мельчайших деталей. В нескольких дюймах от пола по межзвездным глубинам медленно плыл призрак Великого А’Туина.

Койн пренебрежительно махнул сквозь него рукой.

— Наш мир — это мир магии, — объявил он. — И кто сможет противостоять нам здесь?

Хакардли показалось, что от него ждут какого-то ответа.

— Никто, — откликнулся он. — Кроме богов, разумеется.

Наступила мертвая тишина.

— Кроме богов? — спокойно уточнил Койн.

— Ну да. Но мы не вызываем богов на состязание. Они делают свою работу, мы делаем свою. Зачем…

— Кто правит Диском? Волшебники или боги?

Хакардли на миг задумался.

— Волшебники. Разумеется. Но, так сказать, под руководством богов.

Когда вы нечаянно проваливаетесь одной ногой в болото, это довольно неприятно. Но гораздо неприятнее, когда вы опускаете вторую ногу и видите, что и она исчезла с тихим хлюпающим звуком.

— Понимаешь ли, волшебники… — торопливо продолжил Хакардли.

— Значит, мы менее могущественны, чем боги? — осведомился Койн.

Кто-то в задних рядах зашаркал ногами.

— Ну-у. И да, и нет, — выдавил Хакардли, ушедший в трясину уже по колени.

Правда состоит в том, что волшебники с некоторой нервозностью относятся к богам. Существа, обитающие на Кори Челести, никогда не высказывали ясного мнения по поводу церемониальной магии, в которой, надо сказать, присутствует некоторая божественность. А волшебники старались вообще не поднимать этот вопрос. Вся беда с богами состоит в том, что, если им что-то не нравится, они не ограничиваются простыми намеками, поэтому здравый смысл подсказывал волшебникам, что лучше не ставить богов перед выбором.

— Похоже, здесь существует некоторая неясность? — спросил Койн.

— Если мне будет позволено дать совет… — начал Хакардли. Койн взмахнул рукой. Стены исчезли. Волшебники стояли на вершине чудовской башни, и глаза всех до единого были устремлены в сторону далекого пика Кори Челести, обиталища богов.

— Когда ты победил всех, тебе остается сразиться только с богами, — объявил Койн. — Кто-нибудь из вас видел этих богов?

Ответом был хор нерешительных отрицаний.

— Я покажу их вам.

— Ты вполне способен опрокинуть ещё стаканчик, старина, — заметил Война.

Чума покачнулся и без особого убеждения пробормотал:

«По-моему, нам пора уже двигаться».

— Да ладно тебе.

«Хорошо, тогда полстаканчика. Не больше. А потом в путь».

Война хлопнул его по спине и свирепо уставился в глаза Голода.

— И нам лучше заказать ещё пятнадцать мешков арахиса, — добавил он.

— У-ук, — заключил библиотекарь.

— О-о, — отозвался Ринсвинд. — Значит, проблема вся в посохе.

— У-ук.

— А кто-нибудь пытался отобрать у него этот посох?

— У-ук.

— И что случилось с этим человеком?

— Э-эк.

Ринсвинд застонал.

Некоторое время назад библиотекарь задул свечу, потому что присутствие огня беспокоило книги, но теперь, когда глаза Ринсвинда привыкли к темноте, волшебник осознал, что здесь вовсе не темно. Исходящее от книг мягкое октариновое сияние заполняло башню… не светом, нет, но и темнотой это тоже нельзя было назвать. Время от времени сверху, из мрака, доносился шелест разминаемых страниц.

— Так что наша магия победить его не может, да?

Продолжая тихонько крутиться на ягодицах, библиотекарь безутешно у-укнул в знак согласия.

— Значит, это практически бессмысленно. Ты, должно быть, заметил, что я не совсем одарен магическими талантами? То есть любая дуэль будет проходить по сценарию: «Привет, я Ринсвинд», и сразу после этого — ба-бах!

— У-ук.

— Таким образом, ты хочешь сказать, что я теперь сам по себе?

— У-ук.

— Ну спасибо.

Ринсвинд оглядел книги, выстроившиеся в слабом сиянии вдоль стен древней башни, вздохнул и быстро направился к двери, но, подойдя к ней, замедлил шаг.

— Я, в общем, пойду, — сказал он.

— У-ук.

— Чтобы предстать перед лицом Создатель знает, каких жутких опасностей, — продолжил Ринсвинд. — Чтобы положить жизнь на алтарь служения человечеству…

— Э-эк.

— Ну хорошо, всем двуногим…

— Гав.

— И четвероногим. — Он бросил взгляд на банку с патрицием и, признав свое поражение, добавил: — А ещё ящерицам. Теперь я могу идти?

Вокруг Ринсвинда, устало бредущего к чудовской башне, завывал взявшийся неизвестно откуда ураган. Высокие белые двери башни были закрыты так плотно, что их очертания едва различались на молочно-белой поверхности камня.

Некоторое время Ринсвинд барабанил в них, но ничего особенного не случилось. Такое впечатление, двери бесследно поглощали все звуки.

— Замечательно, — пробормотал он себе под нос и вспомнил про ковер.

Ковер лежал там, где его оставили, и это было ещё одним знаком, указывающим на то, что Анк переменился. В раздольные для воров дни до прихода чудесника, если вы что-то где-то оставляли, то оно там не залеживалось. Во всяком случае, если это «что-то» не было совсем уж непотребным.

Ринсвинд раскатал ковер на булыжной мостовой, и золотые драконы заклубились на фоне голубой земли — или голубые драконы взвились на фоне золотого неба.

Ринсвинд сел.

Встал.

Снова сел, поддернул балахон и с некоторыми усилиями стащил с себя носок. Затем вернул на место башмак и некоторое время бродил вокруг башни, пока не отыскал в куче мусора половинку кирпича. Он засунул кирпич в носок и несколько раз задумчиво взмахнул получившимся оружием.

Ринсвинд вырос в Морпорке. Морпоркцы любят, чтобы в драке на их стороне было численное преимущество примерно двадцать к одному. За неимением оного, сгодятся половинка кирпича в носке и тёмный переулок, в котором можно затаиться. Умело использованная половинка кирпича стоит двух волшебных мечей.

Ринсвинд снова сел и скомандовал:

— Вверх.

Ковер никак не отреагировал. Ринсвинд вгляделся в узор, отогнул уголок ковра и попытался сообразить, чем отличаются друг от друга две стороны.

— Ладно, — наконец сдался он. — Вниз. Но очень-очень осторожно. Вниз.

— Овцы, — заплетающимся языком выговорил Война. — Это были овцы. — Его увенчанная шлемом голова со звоном ударилась о стойку. Он с усилием поднялся. — Овцы.

— Нет-нет, — возразил Голод, неуверенно поднимая тонкий палец. — Какое-то другое дмаш… дымаш… ручное животное. Вроде свиньи. Корова. Котенок? Что-то вроде. Не овцы.

«Пчелы», — подсказал Чума и мягко соскользнул со стула.

— Хорошо, — не обращая на него внимания, кивнул Война. — Ладно. Тогда ещё раз. С начала.

Он задал ритм, постучав по стенке своего стакана.

— Мы бедные… неопознанные домашние животные… никто нас не пасет… — дрожащим голосом затянул он.

«Бе-бе-бе», — добавил с пола Чума.

Война покачал головой.

— Знаете, не катит, — сказал он. — Без него не катит. Он так красиво выступал на басовых нотах.

«Бе-бе-бе», — повторил Чума.

— Пасть закрой! — рявкнул Война и нетвердой рукой потянулся за бутылкой.

Вершина башни дрожала под ударами ветра — горячего, неприятного ветра, в котором слышался шепот странных голосов и который сдирал кожу, словно мелкая наждачная бумага.

Подняв над головой посох, Койн стоял в центре магической бури. Волшебники увидели, как заполняющую воздух пыль прочерчивают силовые линии исходящей из посоха магии.

Эти линии изогнулись, образовав огромный пузырь, который разрастался до тех пор, пока не стал больше, чем сам город. И в нем появились тени. Изменчивые, нечеткие, колышащиеся, словно жуткие отражения в кривом зеркале, не более вещественные, чем кольца дыма или те картины, которые мы видим в облаках, — но ужасающе знакомые.

Вот промелькнула клыкастая морда Оффлера. Вот в клокочущей буре на какой-то миг показался Слепой Ио, глава всех богов, со своими вращающимися по орбите глазами.

Койн что-то беззвучно прошептал, и пузырь начал сжиматься, непристойно вздуваясь и дергаясь — заключенные в нем существа пытались выбраться наружу. Но они не могли помешать пузырю уменьшаться в размерах. Он уменьшился до территории Университета.

Сдулся до высоты башни.

Достиг размеров человека и принял дымчато-серый оттенок.

Превратился в жемчужину размером с… ну, в общем, размером с крупную жемчужину.

Ветер утих, сменившись тяжелым, безмолвным затишьем. Сам воздух стонал от напряжения. Большинство волшебников лежали ничком на полу, где их удерживали выпущенные на свободу силы. Эти силы сгущали воздух и заглушали звуки, точно вся Вселенная заполнилась перьями. Но каждый из волшебников слышал, как громко бьется его сердце — так громко, что даже башня содрогается.

— Смотрите на меня, — приказал Койн. Они подняли глаза. Ослушаться было нельзя.

Он держал в руке сверкающий шарик. В другой руке был посох, из обоих концов которого шёл дым.

— Боги, — сказал Койн. — Заключенные внутри мысли. Может, они и раньше были не более чем сном.

Его голос стал старше, глубже.

— Волшебники Незримого Университета, — произнес этот голос, — разве я не подарил вам абсолютную власть?

За спиной Койна над краем башни медленно поднялся ковер, на котором отчаянно балансировал Ринсвинд. Глаза волшебника были расширены от ужаса. Подобный ужас испытывает каждый, кто стоит на нескольких нитках и сотнях футов пустоты.

Ковер завис, и Ринсвинд неуклюже соскочил на башню. Носок с кирпичом описывал над его головой большие, зловещие круги.

Койн увидел его отражение в изумленных глазах собравшихся на башне волшебников. Он осторожно повернулся и узрел, что Ринсвинд, спотыкаясь и пошатываясь, движется в его сторону.

— Ты кто? — спросил он.

— Я пришел, чтобы бросить вызов чудеснику, — прохрипел Ринсвинд. — Ну что, который из вас чудесник?

Взвешивая на ладони кирпич, он оглядел распростершихся на полу волшебников.

Хакардли, рискнув поднять глаза, лихорадочно задвигал бровями, подавая Ринсвинду знаки, но тот и в лучшие-то времена не был особенно силен в расшифровке невербальных сигналов. А сейчас было отнюдь не лучшее время.

— И ты идешь с носком против чудесника? — поразился Койн. — Носок-то тебе чем поможет?

Рука с посохом поднялась вверх. Койн посмотрел на неё с легким удивлением.

— Нет, подожди, — приказал он. — Я хочу поговорить с этим человеком.

Он уставился на Ринсвинда, который от хронического недосыпа, ужаса и передозировки адреналина неуверенно покачивался взад-вперед.

— Может, он волшебный? — с любопытством спросил мальчик. — Или это носок аркканцлера? Носок, дающий силу?

Ринсвинд сосредоточился.

— Нет, не думаю, — наконец сказал он. — По-моему, я купил его в какой-то лавке. Гм. И где-то у меня есть ещё один.

— Однако в нем лежит что-то тяжелое?

— Гм. Да, — подтвердил Ринсвинд. — Половинка кирпича.

— Значит, это она обладает силой?

— Э-э. Ну, ею можно останавливать всякие вещи. А возьми ещё половинку, и получится целый кирпич.

Ринсвинд говорил медленно, осмысливая ситуацию и наблюдая за тем, как посох в руке мальчика зловеще поворачивается.

— Итак, это самый заурядный кирпич, помещенный внутрь носка. А все вместе становится оружием.

— Гм. Да.

— И как же оно действует?

— Гм. Его надо раскрутить, а потом ударить. Иногда попадаешь себе по руке. Но редко.

— И, раз ударив, он, наверное, уничтожает целый город? — догадался Койн.

Ринсвинд посмотрел в золотистые глаза паренька и перевел взгляд на свой носок. Он снимал и надевал его по несколько раз в году в течение вот уже многих лет. На носке попадались заштопанные места, которые он со временем узнал и полю… в общем, узнал. Некоторые из бывших дыр были окружены целыми семьями более мелких штопок. Существовал целый ряд определений, которые можно было бы присвоить этому носку, но «разрушитель городов» в их число не входило.

— Не совсем, — признался Ринсвинд. — Он вроде как убивает людей, но здания остаются на месте.

Его мозг функционировал со скоростью дрейфа континентов. Какая-то часть его сознаниятвердила ему, что он стоит перед чудесником, но это вступало в прямое противоречие с тем, что говорили другие части. Ринсвинд довольно много слышал о могуществе чудесника, о посохе чудесника, о коварстве чудесника и так далее. Вот только о возрасте чудесника никто не упоминал.

Ринсвинд взглянул на посох и медленно спросил:

— А эта штука что делает?

«Ты должен убить его», — вдруг произнес посох.

Волшебники, которые начали было осторожно подниматься, снова бросились на пол. Голос шляпы был достаточно неприятным, но голос посоха был отвратительно металлическим и четким. Он не советовал, а просто констатировал то, каким должно стать будущее. Его нельзя было оставить без внимания.

Койн двинул рукой — и остановился.

— Зачем?

«Ты должен повиноваться мне».

— Тебе вовсе не обязательно это делать, — торопливо вмешался Ринсвинд. — Это всего лишь неодушевленная штуковина.

— Не понимаю, почему я должен причинять ему вред? — пожал плечами Койн. — Он выглядит таким безобидным. Словно рассерженный кролик.

«Он бросает нам вызов».

— Только не я, — возразил Ринсвинд, пряча руку с носком за спину и пытаясь не обращать внимания на позорное сравнение с мелким грызуном.

— Почему я всегда должен делать то, что ты мне говоришь? — допытывался Койн у посоха. — Я постоянно следую твоим приказам, но людям от этого только хуже.

«Люди должны бояться тебя. Неужели ты так ничему и не научился?»

— Но он такой смешной. У него есть носок, — упорствовал Койн.

Вдруг он вскрикнул, и рука его странно дернулась. Волосы Ринсвинда встали дыбом. «Ты сделаешь то, что я тебе прикажу».

— Нет!

«Ты знаешь, что случается с мальчиками, которые плохо себя ведут».

Послышался треск, и в воздухе запахло горелым мясом. Койн упал на колени.

— Эй, погоди-ка… — начал Ринсвинд.

Койн открыл глаза. Они по-прежнему были золотистыми, но в них мелькали карие искорки.

Носок Ринсвинда описал широкую гудящую дугу и врезался в середину посоха, взорвавшись кирпичной пылью и клочьями обгоревшей шерсти. Посох выскочил из руки мальчика и, кувыркаясь в воздухе, полетел через площадку. Волшебники порскнули в стороны.

Достигнув парапета, посох подпрыгнул и нырнул за край.

Но вместо того чтобы упасть, он выровнялся в воздухе, развернулся и понесся обратно, волоча за собой шлейф октариновых искр и гудя, как циркулярная пила.

Ринсвинд толкнул ошарашенного мальчишку себе за спину, отшвырнул в сторону изуродованный носок и, сорвав шляпу, лихорадочно замахал ею, пытаясь защититься от мчащегося на него посоха. Удар, пришедшийся ему в висок и едва не сплющивший ему зубы, свалил Ринсвинда наземь, точно тощее, растрепанное деревце. Посох, сияющий теперь жарким алым светом, вновь развернулся и ринулся назад, совершая ещё один, явно последний заход.

Ринсвинд с усилием приподнялся на локтях и с зачарованным ужасом смотрел, как посох рассекает холодный воздух, который заполнили непонятно откуда взявшиеся снежинки.

Затем воздух вдруг стал пурпурным, и в нем замелькали синие пятна. Время замедлило ход и со скрежетом остановилось, словно плохо заведенный патефон.

Ринсвинд поднял глаза и увидел высокую фигуру в черном, появившуюся в нескольких футах от него.

Разумеется, это был Смерть.

Он обратил к Ринсвинду пылающие глазницы и голосом, похожим на грохот осыпей в морских безднах, изрек:

— ДОБРЫЙ ДЕНЬ.

Затем Смерть отвернулся, как будто все его дела на данный момент были закончены, и воззрился на горизонт. Нога его рассеянно притоптывала по полу. Звук был такой, какой обычно производит мешок с кастаньетами.

— Э-э… — напомнил о своем существовании Ринсвинд.

Смерть обернулся.

— СЛУШАЮ? — вежливо откликнулся он.

— Я всегда гадал, как это случится, — сообщил Ринсвинд.

Смерть вытащил из таинственных складок эбенового одеяния песочные часы и, глядя на них, отсутствующим голосом произнес:

— ПРАВДА?

— Полагаю, мне не на что жаловаться, — с достоинством заметил Ринсвинд. — У меня была хорошая жизнь. Довольно хорошая. — Он замялся. — Хотя, в общем-то, не такая уж и хорошая. Большинство людей назвали бы её просто ужасной. — Он подумал ещё немного. — Лично я бы назвал её такой.

— ЧТО ТЫ НЕСЕШЬ, ПРИЯТЕЛЬ?

Ринсвинд растерялся.

— Но ведь ты появляешься только тогда, когда предстоит умереть волшебнику!

— КОНЕЧНО. И ДОЛЖЕН ПРИЗНАТЬСЯ, ЧТО ВЫ, ЛЮДИ, УСТРОИЛИ МНЕ СЕГОДНЯ ВЕСЕЛЕНЬКИЙ ДЕНЕК.

— Как тебе удается находиться в стольких местах одновременно?

— БЛАГОДАРЯ ХОРОШЕЙ ОРГАНИЗАЦИИ ТРУДА.

Время вернулось. Посох, который завис в воздухе в нескольких футах от Ринсвинда, снова с воем устремился вперед.

Но Койн перехватил его рукой прямо в полете. Раздался металлический стук.

Посох взвизгнул так, словно тысяча ногтей одновременно заскрежетали по стеклу, неистово заизвивался, пытаясь ужалить держащую его руку, и вспыхнул по всей длине зловещим зеленым огнем.

«Ах так! Значит, в последний момент ты все-таки подвел меня».

Койн застонал, но продолжал держать посох, который раскалился докрасна, а затем вообще побелел.

Мальчик выставил руку перед собой, и магия, исходящая из посоха, с ревом устремился мимо него. Она высекала искры из его волос, взбивала мантию, придавая ей странные и неприятные формы. Койн вскрикнул и, широко размахнувшись, изо всех сил ударил посохом о парапет. На камне осталась длинная пузырящаяся полоса.

Потом Койн отшвырнул посох в сторону. Тот со стуком прокатился по площадке, распугивая волшебников, и медленно остановился.

Койн обмяк и, задрожав, упал на колени.

— Мне не нравится убивать людей, — проговорил он. — Я точно знаю, что это неправильно.

— Продолжай в том же духе, — с жаром посоветовал Ринсвинд.

— А что случается с людьми после того, как они умирают? — спросил Койн. Ринсвинд посмотрел на Смерть.

— Думаю, это вопрос скорее к тебе.

— ОН НЕ ВИДИТ И НЕ СЛЫШИТ МЕНЯ, — ответил Смерть, — ПОКА САМ ЭТОГО НЕ ХОЧЕТ.

Неподалеку раздалось тихое позвякивание. Посох катился обратно к Койну, который с ужасом смотрел на него.

«Подбери меня».

— Тебе вовсе не обязательно это делать, — предупредил Ринсвинд.

«Ты не можешь противиться мне. Тебе себя не перебороть», — упорствовал посох.

Койн медленно протянул руку и поднял его.

Ринсвинд глянул на свой носок, превратившийся в обгорелый кусок шерсти. Короткая карьера в качестве боевого оружия привела его в состояние, в котором ему не поможет ни одна штопальная игла.

«А теперь убей его».

Ринсвинд задержал дыхание. Наблюдавшие за сценой волшебники задержали дыхание. Даже Смерть, которому нечего было держать, кроме косы, держал её с напряжением.

— Нет, — ответил Койн.

«Ты знаешь, что случается с мальчиками, которые плохо себя ведут».

Ринсвинд увидел, что лицо чудесника побледнело.

Голос посоха изменился. Теперь он зазвучал вкрадчиво:

«Без меня тебе некому будет советовать».

— Это правда, — медленно произнес Койн.

«Посмотри, каких успехов ты добился».

Койн не спеша оглядел перепуганные лица и кивнул:

— Вижу.

«Я научил тебя всему, что знаю сам».

— Мне кажется, — откликнулся мальчик, — что ты знаешь слишком мало.

«Неблагодарный! Кто подарил тебе твою судьбу?»

— Ты, — сказал Койн и, вскинув голову, спокойно добавил: — И теперь я понял, что был не прав.

«Вот и замечательно…»

— Я закинул тебя недостаточно далеко!

Койн быстро вскочил на ноги и поднял посох над головой. Он стоял неподвижно, как статуя, и его рука была окружена огненным шаром, который сначала загорелся цветом расплавленной меди, затем стал зеленым, сменил несколько оттенков синего, задержался на фиолетовом и наконец полыхнул чистым октарином.

Ринсвинд прикрыл глаза рукой, защищая их от света, но успел увидеть, что рука Койна, по-прежнему целая и невредимая, все ещё крепко сжимает посох и что между его пальцев сверкают капли расплавленного металла.

Он потихоньку попятился и наткнулся на Хакардли. Старый волшебник стоял столбом, разинув рот.

— Что будет? — спросил Ринсвинд.

— Ему не победить этот посох, — хрипло ответил Хакардли. — Они принадлежат друг другу. И одинаково могущественны. Мальчик обладает силой, но посох знает, как направлять её.

— То есть они уничтожат друг дружку?

— Надеюсь.

Исходящее от места битвы адское сияние скрывало сражение от посторонних глаз. Пол задрожал.

— Они призывают себе на помощь магию, — заметил Хакардли. — Нам лучше убираться из башни.

— Почему?

— Мне кажется, она скоро исчезнет.

И действительно, белые плитки, окружающие сияющий столб, приняли такой вид, словно собрались вот-вот расползтись и исчезнуть. Ринсвинд замялся.

— А разве мы ему не поможем?

Хакардли внимательно посмотрел на Ринсвинда, после чего перевел взгляд на переливающуюся всеми цветами радуги живую картину. Его рот пару раз открылся и закрылся.

— Увы… — пожал плечами он.

— Да, но ему нужно всего лишь чуть-чуть помочь, ты же видел, на что похожа эта штука…

— Увы…

— А вам он помогал. — Ринсвинд повернулся к остальным волшебникам, которые торопливо разбегались кто куда. — Всем вам. Он осуществил все ваши желания…

— И может быть, мы никогда не простим его за это, — отозвался Хакардли. Ринсвинд застонал.

— Но вы только представьте, что останется, когда эта битва закончится? Что останется?

Хакардли опустил глаза.

— Увы… — повторил он.

Октариновый свет стал ярче и почернел по краям. Однако это был не тот черный цвет, который есть всего лишь противоположность белого. Это была зернистая, изменчивая чернота, которая сияет по ту сторону ослепительного света и которой нечего делать в любой приличной реальности.

Ринсвинд в нерешительности заплясал на месте. Его ступни, ноги, чувства и невероятно хорошо развитый инстинкт самосохранения довели нервную систему до такого состояния, что она готова была взорваться. Но тут его совесть наконец добилась своего.

Он прыгнул в огонь и схватил посох.

Волшебники бросились бежать. Некоторые из них спустились с башни посредством левитации.

Они проявили большую предусмотрительность, чем те, кто побежал по лестнице, потому что примерно полминуты спустя башня исчезла. Вокруг столба гудящей черноты продолжал падать снег.

И те волшебники, которые остались в живых и осмелились оглянуться, увидели, что с неба медленно падает какой-то небольшой предмет, за которым волочится огненный хвост. Он упал на булыжную мостовую и некоторое время ещё продолжал тлеть, пока усилившийся снег не потушил его.

Вскоре он превратился в обыкновенный сугроб.

Некоторое время спустя какая-то приземистая, передвигающаяся на четвереньках фигура пересекла двор, порылась в снегу и вытащила предмет из сугроба.

Это была — или, вернее, уже не была — шляпа. Жизнь обошлась с ней сурово. Большая часть широких полей была сожжена, верхушка полностью исчезла, а почерневшие серебряные буквы почти не читались. Некоторые вообще были сорваны. Те, что остались, образовывали слово «БНИК».

Библиотекарь медленно огляделся. Он остался совершенно один, если не считать высоченного столба пылающей черноты и равномерно падающих снежинок.

Разгромленный двор был пуст. Кроме ещё нескольких остроконечных шляп, затоптанных убегающими в ужасе ногами, ничто не указывало на то, что здесь были люди. Волшебники испарились как по волшебству.

«Война?»

— Шотакоэ?

«У нас вроде было, — Чума на ощупь поискал стакан, — какое-то дело».

— Шотакоэ?

— Мы должны быть… должны что-то делать, — вспомнил Голод.

— Т’чна. У нас встреча.

«Эта… — Чума задумчиво заглянул в стакан. — Штуковина».

Они мрачно уставились на стойку. Трактирщик давным-давно сбежал. Несколько бутылок ещё оставались непочатыми.

— Акация, — догадался наконец Голод. — Вот что это было.

«Неа».

— Алое… Апостроф, — рассеянно предположил Война.

Остальные двое покачали головой. Воцарилось продолжительное молчание.

«А что значит «апокрустический»?» — спросил Чума, пристально вглядываясь в какой-то внутренний мир.

— Астральный, — ответил Война. — По-моему.

«Так это не оно?»

— Не думаю, — угрюмо отозвался Голод.

Снова последовала долгая, неловкая тишина.

— Лучше выпьем ещё по стаканчику, — предложил Война, взяв себя в руки.

«Отлична».

Примерно пятьюдесятью милями дальше и несколькими тысячами футов выше Канина наконец-то справилась с украденным скакуном и теперь ехала по воздуху неспешной рысью. На лице её было написано самое решительно-беспечное выражение, что когда-либо видели на Диске.

— Снег? — вдруг сказала она.

Со стороны Пупа с бесшумным ревом неслись облака. Они были тучными, тяжелыми, и им не следовало бы двигаться так быстро. Снизу за ними следовали вьюги, которые накрывали мир словно одеялом.

Это не было похоже на тот снег, который в ночной темноте с тихим шорохом падает на землю, а утром превращает её в сверкающую страну чудес, поражающую необычной, бесплотной красотой. Этот снег был из тех, которые намереваются сделать мир как можно более чертовски холодным.

— Поздновато для снега, — заметил Найджел.

Он бросил взгляд вниз и тут же закрыл глаза. Креозот смотрел на снег с восхищенным изумлением.

— Значит, вот он какой, — проговорил сериф. — Я слышал о нем только в сказках. И думал, что он растет из земли. Как грибы.

— В этих облаках что-то не так, — объявила Канина.

— Ты не против, если мы спустимся? — слабым голосом спросил Найджел. — Когда мы двигались, я чувствовал себя лучше.

Канина, не обращая внимания на его слова, скомандовала:

— Попробуй потереть лампу. Я хочу знать, что происходит.

Найджел покопался в мешке и вытащил лампу.

Голос джинна, довольно жестяной и очень далекий, сказал: «Почему бы вам немножко не расслабиться… пытаюсь с вами связаться». За словами последовал какой-то дребезжащий мотивчик — один из тех, которые мог бы наигрывать швейцарский домик-шале, если бы на домике можно было играть. Затем в воздухе обрисовалась дверь, и появился сам джинн. Оглянувшись по сторонам, он посмотрел на спутников.

— Ого, — хмыкнул джинн.

— Что-то случилось с погодой, — пояснила Канина. — Но что?

— Ты хочешь сказать, что вы этого не знаете? — уточнил джинн.

— Поэтому мы тебя и спрашиваем.

— Ну, мне трудно судить, но это довольно похоже на Абокралипсис.

— На что?

Джинн пожал плечами.

— Боги куда-то подевались. А согласно легенде, это означает, что на нас идут…

— Ледяные Великаны, — полным ужаса шепотом закончил Найджел.

— Говори громче, — буркнул Креозот.

— Ледяные Великаны, — громко и с оттенком раздражения повторил Найджел.

— Понимаете, боги держат их в заточении. Возле Пупа. Но когда наступит конец света, Великаны все-таки вырвутся на свободу и оседлают свои ужасные ледники, чтобы вернуть себе прежнее царство и вытоптать очаги цивилизации, оставив мир лежать обнаженным и замерзшим под жуткими холодными звездами. Даже Время покроется льдом. Видимо, происходит нечто в этом духе.

— Но при чем здесь Абокралипсис? — с отчаянием возразила Канина. — Сначала к власти должен прийти ужасный правитель, должна разразиться жуткая война, появятся четыре зловещих всадника, а потом Подземельные Измерения прорвут границу нашего мира и… Она замолкла. Её лицо стало почти таким же белым, как снег.

— Вообще-то, оказаться погребенным под тысячефутовым слоем льда тоже не лучшая перспектива. — Джинн наклонился и выхватил из рук Найджела лампу. — Я страшно извиняюсь, но мне пора ликвидировать свое имущество в данной реальности. Увидимся. Как-нибудь.

Он исчез по пояс, а затем, едва слышно крикнув напоследок: «Жаль, что так и не пообедали вместе», — растаял совсем.

Трое всадников посмотрели сквозь завесу летящего снега в сторону Пупа.

— Возможно, это только моё воображение, — сказал Креозот, — но, может, вы тоже слышите что-то вроде скрипа и стонов?

— Помолчи, — встревоженно отозвалась Канина.

Креозот перегнулся и похлопал её по руке.

— Выше нос, это же не конец света. — Он ненадолго задумался над своими словами и добавил: — Извини. Это просто оборот речи.

— Что же нам делать? — взвыла Канина. Найджел выпрямился.

— Думаю, — произнес он, — нам следует пойти и все объяснить.

Двое его спутников повернулись к нему. На их лицах появилось такое выражение, которое люди обычно приберегают для мессий или полных идиотов.

— Да, — чуть с большей уверенностью повторил он. — Мы должны все объяснить.

— Ледяным Великанам? — уточнила Канина.

— Да.

— Прости, я тебя правильно поняла? Ты считаешь, что мы должны пойти, отыскать ужасных Ледяных Великанов и вроде как сообщить им, что здесь, на Диске, живет куча теплокровных людей, которые предпочли бы, чтобы те не носились по миру, давя всех подряд ледяными горами, так что не могут ли Великаны как бы пересмотреть свое решение? Ты считаешь, что именно так нам следует поступить?

— Да. Правильно. В точности так.

Канина и Креозот обменялись взглядами. Найджел продолжал сидеть, гордо выпрямившись в седле, и на его лице играла слабая улыбка.

— Откуда ты взял такую индейку? — поинтересовался сериф.

— Индею, — спокойно поправил его Найджел. — Просто я должен совершить мужественный поступок, прежде чем умру.

— В этом вся довольно печальная суть дела, — кивнул Креозот. — Сначала ты совершаешь какой-нибудь мужественный поступок, а потом умираешь.

— Но что ещё мы можем сделать? — спросил Найджел. Креозот с Каниной обдумали его вопрос.

— Я не особенно умею объясняться, — вполголоса заметила девушка.

— Зато я умею, — твердо сказал Найджел. — Мне все время приходится что-то объяснять.

Разрозненные частички того, что некогда было мозгом Ринсвинда, собрались воедино и всплыли сквозь толщу темного подсознания, словно поднимающийся на поверхность труп трехдневной давности.

Его сознание коснулось самых свежих воспоминаний, которые сейчас напоминали только что покрывшуюся коркой рану.

Какой-то посох… а ещё боль, настолько сильная, будто между всеми клеточками его тела вбили по стамеске.

Ринсвинд вспомнил, как посох удирал, волоча его за собой. А потом был тот жуткий миг, когда появился Смерть и протянул руку. Но не к нему, а к посоху, который заизвивался, внезапно ожив.

— ИПСЛОР КРАСНЫЙ, ТЕПЕРЬ ТЫ МОЙ.

А затем…

Судя по ощущениям, Ринсвинд лежал на песке. На очень холодном песке.

Рискуя увидеть что-нибудь ужасное, волшебник открыл глаза. Первым делом он увидел свою левую руку и, как это ни удивительно, свою ладонь. Она была такой же грязной, как обычно. А он-то уже ожидал увидеть обрубок.

Похоже, стояла ночь. Пляж — или нечто вроде — простирался в сторону гряды далеких низких гор, раскинувшихся под усеянным мириадами белых звезд ночным небом.

Неподалеку от Ринсвинда на серебристом песке виднелась какая-то грубо проведенная черта. Он приподнял голову и увидел россыпь капель расплавленного металла. Это был октирон, металл настолько магический по своей сути, что ни одна кузница на Диске не могла даже нагреть его.

— О, — сказал Ринсвинд, — значит, мы победили.

И снова хлопнулся наземь.

Через какое-то время его правая рука автоматически потянулась вверх и ощупала макушку. Потом ощупала голову со всех сторон. Затем со все возрастающей настойчивостью зашарила по песку.

В конце концов она, должно быть, передала свою озабоченность остальному телу, потому что Ринсвинд подтянулся и сел.

— О черт, — пробормотал он. Шляпа, похоже, пропала. Зато он увидел небольшую белую фигурку, неподвижно лежащую рядом с ним, позади которой поднимался…

Столб дневного света.

Он гудел и покачивался в воздухе — трехмерная дыра, открывающаяся в какой-то иной мир. Время от времени из дыры вылетал шквал снега. В потоке света различались перекошенные очертания непонятных предметов, которые вполне могли быть зданиями или деталями пейзажа, искаженными странной кривизной пространства. Но Ринсвинд не мог разглядеть их как следует из-за окружающих столб высоких, погруженных в мрачную задумчивость фигур.

Человеческий мозг — удивительная штука. Он может функционировать на нескольких уровнях одновременно. Пока Ринсвинд распылял силы своего разума на стоны и поиски шляпы, потаенная часть его сознания наблюдала, оценивала, анализировала и сравнивала.

Теперь же она подкралась к мозжечку, постучала его по плечу, сунула ему в руку записку и бросилась наутек.

В записке было написано примерно следующее: «Надеюсь, у меня все хорошо. Недавнее испытание магией стало последней каплей для измученной ткани реальности. В ней открылась дыра. Я в Подземельных Измерениях. А те твари, что я вижу перед собой, — это… Твари. Было очень приятно со мной познакомиться».

Сидящая ближе всех к Ринсвинду Тварь была по меньшей мере двадцати футов ростом и походила на дохлую лошадь, которую выкопали из могилы примерно через три месяца после смерти и ознакомили с рядом новых ощущений. Как минимум одно из этих ощущений было связано с осьминогом.

Тварь не замечала Ринсвинда. Она была слишком занята тем, что сосредоточенно смотрела на свет.

Ринсвинд подполз к неподвижному телу Койна и тихонько толкнул его локтем.

— Ты жив? — спросил он. — Если нет, лучше ничего не говори.

Койн перекатился на спину и уставился на волшебника полными недоумения глазами.

— Я помню… — через некоторое время попытался вымолвить он.

— Не стоит, — перебил его Ринсвинд. Рука мальчика рассеянно пошарила в песке.

— Его больше нет, — спокойно сообщил волшебник.

Рука прекратила поиски.

Ринсвинд помог Койну сесть. Парнишка рассеянно посмотрел на холодный серебристый песок, на небо, на сидящих вдали Тварей, а затем снова перевел взгляд на Ринсвинда.

— Я не знаю, что мне делать, — признался он.

— Не страшно. Я живу с этим чувством всю жизнь, — утешил Ринсвинд. — Все годы провел как в тумане. — Он замялся. — По-моему, это называется проявлять человечность или нечто в том же духе.

— Но я-то всегда знал, что надо делать!

Ринсвинд открыл было рот, чтобы сказать, что видел кое-какие из его дел, но передумал и вместо этого подбодрил:

— Выше нос. Нужно видеть во всем только хорошее. Ведь могло быть и хуже.

Койн ещё раз оглянулся и чуть более нормальным голосом поинтересовался:

— Хуже?

— Гм.

— Где мы?

— Это что-то вроде другого измерения. Магия прорвалась сюда и, думаю, увлекла нас за собой.

— А эти существа?

Они посмотрели на Тварей.

— Кажется, это Твари, — ответил Ринсвинд. — Пытаются пролезть в дыру. Это нелегко. Разные энергетические уровни. Помню, нам как-то читали по ним лекцию…

Койн кивнул и протянул худую, бледную руку к его лбу.

— Ты не против?..

Его прикосновение заставило Ринсвинда содрогнуться.

— Ты о чем?

— Чтобы я заглянул к тебе в голову?

— Ай-й.

«Здесь жуткий бардак. Неудивительно, что ты ничего не можешь найти».

— Ой.

«Тебе следовало бы устроить генеральную уборку».

— Уф.

— Ага.

Ринсвинд почувствовал, что чужой разум покинул его мозг. Койн нахмурился.

— Их нельзя пускать, — объявил он. — Они обладают ужасной силой. Сейчас Твари пытаются расширить дыру, и это им по плечу. Они ждали шанса прорваться в наш мир в течение многих… — он сдвинул брови, — япох?

— Эпох, — поправил Ринсвинд.

Койн разжал ладонь, которую до сих пор держал крепко стиснутой в кулак, и показал волшебнику небольшую серую жемчужину.

— Знаешь, что это? — спросил он.

— Нет. И что же это?

— Я… не помню. Но мы должны вернуть её обратно.

— Ладно. Воспользуйся чудовством. Разнеси их на куски и пошли домой.

— Нет. Они живут за счет магии. Это только усилит их. Я не могу прибегать к волшебству.

— Ты уверен? — уточнил Ринсвинд.

— Боюсь, в твоей памяти не было ни малейших сомнений по этому поводу.

— Тогда что нам делать?

— Я не знаю!

Ринсвинд обдумал его заявление, а потом с видом человека, пришедшего к окончательному решению, начал стягивать с себя последний носок.

— Только кирпичей здесь нет, — заметил он, обращаясь в пространство. — Придется воспользоваться песком.

— Ты хочешь расправиться с ними при помощи носка с песком?

— Нет. Я собираюсь убежать от них. Носок с песком пойдет в ход, когда они побегут за мной.

Люди возвращались в Аль Хали, над которым горой обломков высилась рухнувшая башня. Несколько смельчаков принялись разгребать завалы, исходя из того, что там могли остаться люди, которых можно спасти или ограбить — или и то, и другое вместе.

Среди обломков камней и состоялся следующий разговор:

— Под этой плитой что-то шевелится!

— Под этой? Клянусь двумя бородами Имтала, ты ошибаешься. Она, должно быть, весит целую тонну.

— Братья, сюда!

Потом следуют звуки, сопровождающие подъем чего-то очень тяжелого, а затем:

— Это ящик!

— Как ты думаешь, в нем могут храниться сокровища?

— Клянусь Семью Лунами Назрима, у него отрастают ноги!

— Не Семью, а Пятью…

— Куда это он? Куда это он пошел?

— Неважно. Ты от темы не отходи. Давай-ка разберемся. Согласно легенде, Лун было Пять…

В Клатче к мифологии относятся серьезно. Это только в реальную жизнь они не верят.

Трое всадников, спускающихся сквозь тяжелые снеговые тучи к пупземельному краю равнины Сто, почувствовали, что вокруг них что-то изменилось. В воздухе появился какой-то резкий запах.

— Вы ничего не чувствуете? — спросил Найджел. — Я помню этот запах с детства — лежишь в постели в первое утро зимы и вроде как ощущаешь в воздухе его вкус и…

Облака под ними расступились, и они увидели стада, принадлежащие Ледяным Великанам и заполняющие высокогорную равнину от края до края.

Льды простирались на мили во всех направлениях, и воздух насквозь пропитался издаваемым ими грохотом.

Первыми двигались ледники-самцы, оглашая окрестности могучим скрежещущим ревом. Их неумолимо стремящиеся вперед тела поднимали огромные фонтаны земли. За ними следовали самки и малыши, которые легко скользили по равнине, уже вспаханной вожаками до самого скального основания.

Они так же походили на привычные — и, как считал мир, знакомые — ледники, как дремлющий в тени лев походит на триста фунтов действующих со зловещей согласованностью мускулов, прыгающих на вас с разинутой пастью.

— И… и… когда подходишь к окну…

Губы Найджела, не получающие сигналов от мозга, перестали шевелиться.

Равнина была забита движущимися, толкающимися глыбами льда, которые с ревом неслись вперед, поднимая облака липкого пара. Под промчавшимися вожаками дрожала земля, и наблюдающим сверху всадникам стало ясно, что тому, кто собирается остановить эту лавину, понадобится нечто большее, чем лопата и пара фунтов каменной соли.

— Ну, давай, — сказала Канина. — Объясняй. Только кричи погромче.

Найджел встревоженно посмотрел на поток ледников.

— По-моему, я вижу какие-то фигуры, — услужливо вставил Креозот. — Смотри, на тех… существах, что возглавляют стадо.

Найджел вгляделся в падающий снег. Действительно, на спинах ледников виднелись какие-то фигуры. Они были человекоподобными или человекообразными — по крайней мере, человековидными. И вроде бы не особенно большими.

Такое впечатление создавалось потому, что сами ледники были огромными, а Найджел не был особенно силен в оценке перспективы. Когда лошади опустились и подлетели к вожаку стада — громадному самцу, покрытому глубокими расселинами и шрамами от морен, — стало очевидно, что одна из причин, по которой Ледяных Великанов называли Ледяными Великанами, состоит в том, что они — ну, в общем, великаны.

Вторая причина заключалась в том, что они были сделаны изо льда.

На гребне вожака сидела, согнувшись, фигура размером с большой дом и подгоняла ледник при помощи длинного шеста с шипом на конце. Она была изрезана выступами и разбрасывала во все стороны зеленосиние отблески. Её белоснежные локоны охватывала тонкая серебристая лента, а глаза были крошечными, черными и глубоко посаженными, словно небольшие кусочки угля^[41].

Впереди раздался оглушительный треск — это несущиеся во главе стада ледники врезались в лес. В небо в панике взвились птицы. Найджела, галопом скачущего по воздуху рядом с Ледяным Великаном, окутало облако из снега и щепок.

— Гм, извините… — прокашлявшись, вступил в разговор юноша.

Перед клубящимся облаком, в котором смешались земля, снег и обломки деревьев, мчалось охваченное слепым ужасом стадо карибу. Их задние копыта мелькали всего в нескольких футах от клокочущей массы.

Найджел предпринял ещё одну попытку.

— Послушайте! — крикнул он. Голова великана повернулась в его сторону.

— Што тебье надо? — спросил он. — Уходи протч, теплая тфарь.

— Простите, но это действительно необходимо?

Великан посмотрел на него с ледяным изумлением, медленно оглянулся и обозрел свое стадо, простирающееся, похоже, до самого Пупа. Потом он снова перевел взгляд на Найджела.

— Та. Йа так думайт. А инатше затшем бы мы это делайт?

— Но видите ли, здесь живет множество людей, которые предпочли бы, чтобы вы этого не делали, — с отчаянием в голосе продолжал Найджел.

Перед ледником возникла остроконечная скала, возникла и исчезла.

— А ещё дети и маленькие пушистые животные, — добавил Найджел.

— Они будут пострадайт за дьело прогресса. Наступить времья нам возвращайт себье этот мир, — прогрохотал великан. — Мир, заполньенный льдом. Согласно неизбьежности истории и триумфу тьермодинамики.

— Да, но вам необязательно это делать, — указал Найджел.

— Мы хотеть это делайт, — возразил великан. — Боги истшезайт, мы сбрасывайт оковы вышедший из мода суеверий.

— Заморозить весь мир — вряд ли это прогресс, — заметил Найджел.

— Нам это нравиться.

— Да-да, — согласился Найджел маниакально ровным голосом человека, который старается рассмотреть вопрос со всех сторон и уверен, что любую проблему можно решить, если люди доброй воли соберутся за одним столом и обсудят все, как разумные человеческие существа. — Но правильно ли вы выбрали время? Готов ли мир к триумфу льда?

— Шорт побьери, ему лутше быть готоф, — сказал великан и хлестнул Найджела шестом, которым погонял ледник.

Шест, не задев лошадь, ударил всадника прямо в грудь и, выбив из седла, швырнул на ледяную глыбу. Найджел распластался на её холодном боку, съехал вниз, был ненадолго подхвачен волной взбаламученной земли и обломков горных пород и наконец скатился в раскисшую от тающего льда грязь между несущимися вперед ледяными стенами.

Кое-как поднявшись на ноги, он вперил безнадежный взгляд в холодный туман. Прямо на него летел ещё один ледник.

И Канина. Её скакун вынырнул из тумана, и она, нагнувшись, схватила Найджела за его кожано-варварское обмундирование и закинула на лошадь перед собой.

— Хладнокровная сволочь, — прохрипел он, когда они снова поднялись в воздух. — А мне было показалось, что я все-таки смогу чего-то добиться. С некоторыми людьми просто невозможно разговаривать.

Стадо перевалило через очередной холм — срыв его на добрую половину, — и перед ним открылась усеянная городами, беззащитная равнина Сто.

Ринсвинд бочком подкрался к ближайшей Твари. Одной рукой он держал за руку Койна, а другой раскачивал набитый песком носок.

— Значит, обходимся без магии? — уточнил он.

— Да, — подтвердил мальчик.

— Что бы ни случилось, ты к магии не прибегаешь.

— Вот именно. Только не здесь. Кроме того, они здесь не особенно могущественны. Однако стоит им прорваться в наш мир…

Он замолк.

— Довольно неприятно, — кивнул Ринсвинд.

— Ужасно, — отозвался Койн.

Ринсвинд вздохнул. Жаль, что с ним нет его верной шляпы. Что ж, придется обойтись без неё.

— Ну ладно, — сказал он. — Когда я закричу, ты беги к свету, понял? Не оглядывайся и ничего не предпринимай. Что бы ни случилось.

— Что бы ни случилось? — неуверенно переспросил Койн.

— Точно. — Волшебник мужественно выдавил из себя слабую улыбку. — И что бы ты ни услышал. Увидев, что рот Койна округлился от ужаса, Ринсвинд почувствовал смутное облегчение.

— А потом, — продолжил он, — когда ты вернешься на ту сторону…

— Да, что мне там делать?

— Не знаю, — поколебавшись, признался Ринсвинд. — Все, что сможешь. Прибегай к какой угодно магии. Только останови их. И… гм…

— Да?

Ринсвинд взглянул на Тварь, которая по-прежнему неотрывно смотрела на свет.

— Если это… ну… если что-нибудь получится, понимаешь, и все в конце концов будет хорошо, я хотел бы, чтобы ты вроде как рассказал людям, что я как бы здесь остался. Может, они смогут вроде бы отметить это где-нибудь. Конечно, на памятник я не напрашиваюсь, но… По-моему, тебе нужно высморкаться.

Койн высморкался в подол своего балахона и торжественно пожал Ринсвинду руку.

— Если ты когда-либо… — заговорил он, — в смысле, ты первый… это было замечательно… видишь ли, я никогда по-настоящему… — Его голос затих. — Я просто хотел, чтобы ты это знал, — наконец завершил он.

— Я должен был ещё что-то тебе сказать. — Ринсвинд выпустил его руку, какое-то время озадаченно молчал, но потом все-таки вспомнил. — Ах да. Тебе необходимо помнить, кто ты есть на самом деле. Это очень важно. Нельзя позволять другим людям или вещам решать за тебя, понимаешь. Они вечно что-то напутают.

— Я постараюсь не забыть твои слова, — пообещал Койн.

— Это очень важно, — повторил Ринсвинд себе под нос. — А теперь, думаю, тебе лучше бежать.

Он подкрался к Твари поближе. Данную особь отличали цыплячьи ноги, но большая часть её туловища была — к счастью — спрятана под чем-то похожим на сложенные крылья.

Он подумал, что пришло время произнести несколько последних слов. То, что он сейчас скажет, скорее всего, будет очень важно. Эти слова люди будут вспоминать, передавать друг другу, а может, даже высекут на гранитных плитах.

Так что в них не должно быть слишком много вычурных букв.

— Как бы мне хотелось оказаться сейчас подальше отсюда… — пробормотал он, взвесил носок в руке, пару раз крутанул его и врезал Твари по тому, что заменяло ей коленную чашечку.

Тварь пронзительно взвизгнула и лихорадочно завертелась, с треском раскрывая крылья. Её голова, похожая на голову стервятника, сделал неуверенный выпад в сторону Ринсвинда и схлопотала ещё один удар взлетающим вверх носком.

Волшебник, увидев, что Тварь, зашатавшись, отступила, загнанно оглянулся по сторонам и заметил, что Койн все ещё стоит там, где он его оставил. К ужасу волшебника, мальчик шагнул вперед, инстинктивно поднимая руки, чтобы пустить в ход магию, которая здесь погубит их обоих.

— Беги, болван! — крикнул Ринсвинд.

Тварь начала собираться с силами для контратаки. Неизвестно откуда к Ринсвинду пришли нужные слова:

— Сам знаешь, что случается с мальчишками, которые плохо себя ведут!

Койн побледнел, повернулся и побежал к столбу света. Он двигался как будто сквозь патоку, сражаясь со все усиливающейся энтропией. Искаженный образ вывернутого наизнанку мира висел, неуверенно переливаясь, в нескольких футах, затем в нескольких дюймах от него…

Вокруг его ноги обвилось щупальце, и он рухнул на землю.

В падении Койн выбросил руки перед собой, и одна из них коснулась снега. За неё тут же ухватилось нечто, напоминающее на ощупь теплую, мягкую кожаную перчатку. Стиснувшие руку мальчика пальцы были крепче закаленной стали. Они дернули его вперед, но за ним также потащилось то, что держало его за щиколотку.

Вокруг замерцали, сменяя друг друга, свет и зернистая темнота. Вдруг Койн почувствовал под собой покрытую льдом мостовую.

Библиотекарь выпустил его руку и нагнулся, сжимая в кулаке кусок тяжелой деревянной балки. Затем на мгновение он выпрямился во весь рост; плечо, локоть и запястье его правой руки распрямились поэмой практике применения рычага, и он неотвратимым, как заря разума, движением с силой опустил свою дубину.

Что-то хрустнуло, послышался оскорбленный визг, и обжигающее кольцо, сдавливающее ногу Койна, разжалось.

Темная колонна заколыхалась. Из неё донеслись искаженные расстоянием вопли и глухие удары.

Койн кое-как поднялся на ноги и бросился было бежать обратно в темноту, но библиотекарь решительно преградил ему дорогу.

— Мы не можем бросить его там!

Орангутан пожал плечами.

Из тьмы снова послышался треск, после которого на целое мгновение воцарилась почти абсолютная тишина. Почти. Им обоим показалось, что они услышали далекий, но очень отчетливый топот бегущих ног, который постепенно затихал вдали.

У этого топота обнаружилось эхо во внешнем мире. Орангутан оглянулся и торопливо толкнул Койна в сторону, увидев, как что-то приземистое и сильно помятое несется на сотнях ножек по пораженному ужасом двору и, не замедляя шага, бросается в исчезающую темноту, которая мигнула в последний раз и пропала.

Над тем местом, где только что зияла щель, пронесся внезапный шквал снега.

Койн вырвался из рук библиотекаря и подбежал к черному кругу, который почти занесло белым снегом. Из-под его ног поднялось в воздух небольшое облачко мелкого песка.

— Он не успел! — крикнул мальчик.

— У-ук, — философски отозвался библиотекарь.

— Я думал, он успеет. Ну, знаешь, в самую последнюю секунду.

— У-ук?

Койн присмотрелся к мостовой, как будто простым усилием воли мог изменить то, что видят его глаза.

— Он погиб?

— У-ук, — ответил библиотекарь, одним коротким словом умудряясь дать понять, что Ринсвинд находится там, где существование даже таких вещей, как пространство и время, ставится под вопрос; а поэтому, вероятно, нет особого смысла размышлять о том, в каком именно состоянии пребывает Ринсвинд в данный момент времени, если он вообще живет в каком-то моменте времени; это значит, что, в общем и целом, он может появиться здесь завтра или, собственно говоря, вчера; одним словом, если у Ринсвинда есть хотя бы один шанс остаться в живых, то он незамедлительно им воспользуется.

— О-о, — протянул Койн.

Библиотекарь, шаркая ногами по земле, развернулся и направился к Башне Искусства. Койн, который провожал его взглядом, почувствовал, как его захлестывает жуткое одиночество.

— Эй! — крикнул он.

— У-ук?

— И что мне теперь делать?

— У-ук?

Койн неопределенно махнул в сторону царящего во дворе запустения.

— Может, помочь чем-нибудь? — Его голос балансировал на грани ужаса. — Как ты думаешь, это хорошая мысль? В смысле, я могу помочь людям. Вот ты, например, — ты ведь хотел бы снова стать человеком? Уголки губ библиотекаря, растягивавшихся в неизменной улыбке, приподнялись чуть выше — обнажая острые зубы.

— Ладно, ладно, допустим, ты этого не хочешь, — торопливо сказал Койн, — но есть же что-то ещё, что я могу сделать…

Библиотекарь какое-то время смотрел на него, а потом перевел взгляд на его руку. Койн виновато вздрогнул и разжал пальцы.

Орангутан ловко подхватил маленький серебристый шарик, прежде чем тот ударился о землю. Он поднес жемчужину к глазу, обнюхал, осторожно потряс и прислушался к исходящим из неё звукам.

После чего размахнулся и изо всех сил швырнул её в воздух.

— Что… — начал было Койн, но растянулся во весь рост на снегу, а толкнувший его библиотекарь накрыл мальчика своим телом.

Шарик перевалил через вершину дуги и начал падать вниз; идеально ровная траектория его полета внезапно оборвалась, встретившись с землей. Раздался звук, будто лопнула струна арфы; за ним последовали быстро оборвавшийся неразборчивый гомон, порыв горячего ветра — и боги Диска оказались на свободе.

Они были очень сердиты.

— И мы ничего не можем сделать? — спросил Креозот.

— Ничего, — подтвердила Канина.

— Значит, лед победит? — продолжал Креозот.

— Да, — сказала Канина.

— Нет, — сказал Найджел.

Он дрожал от ярости, а может, от холода, и был почти таким же белым, как проносящиеся внизу ледники.

Канина вздохнула.

— Ну и как, по-твоему… — начала она.

— Опусти меня на землю где-нибудь в нескольких минутах хода ледников, — распорядился Найджел.

— Я действительно не понимаю, чем это поможет.

— Я не спрашиваю твое мнение, — спокойно проговорил Найджел. — Просто сделай это. Опусти меня на землю чуть впереди них, чтобы у меня осталось время подготовиться.

— К чему?

Найджел не ответил.

— Я тебя спрашиваю, — повторила Канина, — к чему ты хочешь…

— Заткнись!

— Не понимаю…

— Послушай, — сказал Найджел с терпением, от которого рукой подать до убийства с помощью топора. — Весь мир будет покрыт льдом. И все умрут. За исключением нас. Полагаю, мы проживем немного дольше, пока этим лошадям не понадобится… не понадобится овес или не приспичит в туалет. В общем, нам от этого будет не легче, разве что Креозоту достанет времени, чтобы написать сонет о том, какой холод наступил внезапно и что вся человеческая цивилизация вот-вот будет стерта с лица Диска, а в этих обстоятельствах мне бы очень хотелось, чтобы вы знали — я не потерплю никаких возражений, понятно?

Он замолчал, чтобы перевести дыхание. Его тело дрожало, словно натянутая струна.

Канина пребывала в нерешительности. Её рот несколько раз открылся и закрылся, как будто ей хотелось возразить. Но она передумала.

Они отыскали небольшую полянку в сосновом бору, расположенном в паре миль от надвигающегося стада — хотя и сюда доносились звуки, сопровождающие его продвижение, над деревьями виднелась полоса неба, затянутого паром, и земля дрожала, точно кожа на барабане.

Найджел вышел на середину поляны и сделал несколько пробных выпадов мечом. Его спутники задумчиво наблюдали за ним.

— Если ты не против, — шепнул Креозот Канине, — я смоюсь. В минуты, подобные этим, трезвость теряет свою привлекательность, и я уверен, что конец света будет выглядеть гораздо лучше, если смотреть на него сквозь дно стакана. Если ты невозражаешь, конечно. Веришь ли ты в рай, о персиковощёкий цветок?

— На самом деле, нет.

— О-о, — отозвался Креозот. — Что ж, в таком случае, мы, наверное, больше не увидимся. — Он вздохнул. — А жаль. И все из-за какой-то там индеи. Но если благодаря немыслимому шансу…

— До свиданья, — отрезала Канина.

Креозот с несчастным видом кивнул, развернул лошадь и исчез над верхушками деревьев.

Ветки сосен, окружающих поляну, тряслись, стряхивая с себя снег. Грохот приближающихся ледников заполнял воздух.

Канина постучала Найджела по плечу. Тот вздрогнул и уронил меч.

— Что ты тут делаешь? — рявкнул он, лихорадочно шаря в снегу.

— Послушай, я не собираюсь вмешиваться не в свое дело, — кротко проговорила Канина, — но что конкретно у тебя на уме?

Она видела сквозь деревья несущийся в их сторону вал взвихренных ледниками снега и земли, а одуряющий рев вожаков перекрывался теперь ритмичным треском ломающихся стволов. Над краем леса, так высоко, что поначалу глаз ошибочно принимал их за небо, неумолимо двигались вперед голубовато-зеленые корабли-ледники.

— Ничего, — ответил Найджел, — абсолютно ничего. Мы просто должны оказать им сопротивление, вот и все. Вот зачем мы здесь.

— Но это ничего не изменит, — возразила она.

— Для меня изменит. Если мы все равно умрем, я лучше умру так. Как герой.

— Разве это геройство — умереть подобным образом?

— Я считаю, что да, — заявил Найджел. — А когда речь заходит о смерти, есть только одно мнение, с которым человек обычно считается.

— О-о.

Два выскочивших на полянку оленя, охваченные слепой паникой, даже не заметили людей, а пулей понеслись дальше.

— Ты вовсе не обязана оставаться, — заметил Найджел. — Меня-то, видишь ли, удерживает индея.

Канина посмотрела на тыльную сторону ладоней.

— По-моему, мне тоже следует остаться. Знаешь, — добавила она чуть спустя, — я думала, что, может быть, если бы мы получше узнали друг друга…

— Господин и госпожа Голозады, ты это имела в виду? — без обиняков уточнил он.

Её глаза расширились:

— Ну…

— И кем из них ты собиралась быть? — осведомился он.

На поляну на гребне поднятой им волны с треском влетел первый ледник. Его вершина терялась в облаке снегов.

В то же самое время со стороны Края подул горячий ветер, пригнувший к земле деревья с противоположной стороны поляны. В нем слышались голоса — раздраженные, бранчливые, — и он ворвался в облака, словно горячий утюг в воду.

Найджел с Каниной бросились наземь, в снег, который уже превратился в теплую грязь. Над головами у них прогремел раскат грома, в котором звучали крики и что-то, что сначала показалось им воплями, хотя потом, поразмыслив, они пришли к выводу, что это больше походило на ожесточенный спор. Грохот продолжался долгое время, а потом постепенно затих, удаляясь в сторону Пупа.

Полы куртки Найджела пропитались теплой водой. Он осторожно приподнялся и подтолкнул локтем Канину.

Вместе они вскарабкались по раскисшему снегу на вершину холма, пробрались через завалы из размозженных бревен и расколотых валунов и уставились на разыгрывавшуюся внизу сцену.

Ледники отступали, накрытые облаком, в котором сверкали молнии. Пейзаж теперь представлял собой сеть озер и прудов.

— Это мы их так? — спросила Канина.

— Было бы очень приятно на это надеяться, — отозвался Найджел.

— Да, но ведь это мы…

— Скорее всего, нет. Хотя кто знает? Давай-ка отыщем лошадь, — предложил он.

— Апогей, — изрек Война. — Очень похоже. Я почти уверен.

Некоторое время назад они, пошатываясь, вывалились из таверны и теперь сидели на лавочке, греясь в лучах полуденного солнца. Война даже поддался на уговоры и снял часть доспехов.

— Не знаю, — покачал головой Голод. — Не уверен.

Чума закрыл покрытые коркой глаза и прислонился спиной к теплым камням.

«По-моему, — проговорил он, — речь шла о конце света».

Война задумчиво почесал подбородок и икнул.

— Что, всего света? — переспросил он.

«Наверное».

Война ещё немного подумал.

— Тогда мы, кажется, счастливо отделались, — буркнул он.

Люди возвращались в Анк-Морпорк, который отказался от облика города пустого мрамора и вновь стал самим собой — расползшимся столь же беспорядочно и красочно, как дуга блевотины перед работающей всю ночь забегаловкой Истории.

А Университет отстроили заново — или он сам себя отстроил. Или каким-то таинственным образом никогда и не был разрушен. Каждый побег плюща, каждый прогнивший оконный переплет встали на свои места. Чудесник предложил сотворить все по-новому — чтобы деревянные детали сверкали, на камнях не было ни пятнышка, — но библиотекарь на сей счет был непоколебим. Он хотел, чтобы все было как старенькое.

С рассветом начали потихоньку возвращаться волшебники. Они торопливо пробирались в свои прежние комнаты, избегая встречаться друг с другом глазами и пытаясь припомнить недавнее прошлое, которое уже становилось нереальным и начинало походить на сон.

Канина с Найджелом прибыли к завтраку и по доброте душевной подыскали для лошади Войны хорошую платную конюшню^[42]. Никто иной, как Канина, настояла на том, чтобы поискать Ринсвинда в Университете. Таким образом, она первой увидела книги. Они вылетали из Башни Искусства, кружили над зданиями Университета, а затем устремлялись в дверь перевоплощенной библиотеки. Некоторые из наиболее дерзких гримуаров гонялись за ласточками или зависали над двором, точно ястребы.

Библиотекарь стоял, прислонившись к косяку, и благосклонно наблюдал за своими питомцами. При виде Канины он подвигал бровями, что для него являлось самым близким эквивалентом общепринятого приветствия.

— А где Ринсвинд? — спросила Канина.

— У-ук.

— Извини?

Орангутан, не отвечая, взял её и Найджела за руки и, переваливаясь между ними, как мешок между двумя шестами, повел их через вымощенный брусчаткой двор к башне.

Внутри горело несколько свечей, и Найджел с Каниной увидели сидящего на табуретке Койна. Библиотекарь с поклоном препроводил их к нему, точно старый слуга в самой древней из существующих семей, и удалился.

Койн, кивнув им, заметил:

— Он видит, когда люди его не понимают. Он замечательный, правда?

— А ты кто такой? — поинтересовалась Канина.

— Койн, — представился Койн.

— Ты студент Университета?

— Думаю, мне ещё многому предстоит научиться.

Найджел бродил вдоль стен, время от времени тыкая их пальцем. Должна же существовать веская причина, объясняющая, почему они не падают! Впрочем, если таковая причина и существовала, то лежала она явно не в области строительного искусства.

— Вы ищете Ринсвинда? — спросил Койн.

Канина нахмурилась:

— Как ты догадался?

— Он предупреждал, что его будут искать.

Канина расслабилась.

— Извини, — промолвила она, — нам пришлось немало пережить. Я решила, что ты прибег к какой-то магии. Надеюсь, с ним все в порядке? Что происходит? Он сразился с чудесником?

— О да. И победил. Это было очень… интересно. Я все видел. Но потом ему пришлось уйти, — сообщил Койн, словно отвечая урок.

— Я в это не верю, — прорычала Канина, чуть присев и вроде бы готовясь к прыжку. Костяшки её пальцев побелели.

— Это правда, — возразил Койн. — Все, что я говорю, — правда. Так и было.

— Я хочу… — начала Канина, но Койн поднялся на ноги и, вытянув руку, приказал:

— Стой.

Она застыла. Найджел тоже замер, так и не успев нахмуриться.

— Вы уйдете, — произнес Койн приятным, ровным голосом, — и больше не будете задавать вопросов. Вы будете полностью удовлетворены. Вы получили все ответы. Вы будете жить счастливо до конца своих дней. И забудете о том, что слышали эти слова. А теперь идите.

Они медленно повернулись и деревянной, как у марионеток, походкой зашагали к выходу. Библиотекарь открыл им дверь, выпустил их и закрыл дверь за их спинами.

Потом он уставился на Койна, который, обмякнув, опустился на табурет.

— Ладно, ладно, — проговорил мальчик, — я всего лишь пустил в ход немного магии. Не было выхода. Ты сам сказал, что люди должны все забыть.

— У-ук?

— Я ничего не могу поделать! Это так легко — что-то изменить! — Он схватился за голову. — Мне достаточно только подумать! Я не могу здесь оставаться, все, к чему я прикасаюсь, идёт наперекосяк, это все равно что пытаться спать на куче яиц! Этот мир слишком хрупок! Пожалуйста, посоветуй, что мне делать!

Библиотекарь несколько раз повернулся на ягодицах — верный признак глубокого раздумья.

Что именно он сказал, осталось неизвестным, но Койн улыбнулся, кивнул, пожал ему руку, а затем поднял руки ладонями вверх, описал вокруг себя круг и ступил в другой мир. В этом мире были озеро, далекие горы и несколько фазанов, которые с подозрением следили за Койном из-под деревьев. Это была магия, которую в конце концов узнают все чудесники.

Они не могут стать частью мира. Они просто надевают миры — на какое-то время.

Дойдя до середины лужайки, Койн обернулся и помахал библиотекарю. Тот ответил ему подбадривающим кивком.

Воздушный пузырь схлопнулся, и последний чудесник перешел из этого мира в собственный.

Хотя это и не имеет особого отношения к нашей истории, вам будет интересно узнать, что примерно в пяти сотнях миль от Университета небольшая стайка — или, в данном случае, скорее стадо — птиц осторожно пробиралась между деревьями. Головы у них были как у фламинго, туловища — как у гусей, а ноги — как у борцов цумо. Они шагали дергающейся, приседающей походкой, точно их головы были привязаны к ногам резинкой, и принадлежали к виду, уникальному даже среди фауны Диска. Эта уникальность заключалась в том, что главным средством их защиты была способность вызывать у хищника такой смех, что, пока он приходил в себя, птицы убегали.

Ринсвинд почувствовал бы смутное удовлетворение, узнав, что это и есть индеи.

Дела в «Залатанном Барабане» шли вяло. Прикованный к косяку тролль сидел в тенечке и выковыривал кого-то из зубов.

Креозот тихонько напевал себе под нос. Он открыл для себя пиво, и ему не приходилось за него платить, поскольку расточаемые им комплименты — монета, редко употребляемая анкскими кавалерами, — оказывали потрясающее действие на дочь трактирщика. Это была крупная девушка, которая цветом кожи — и, если уж говорить прямо, фигурой тоже — напоминала невыпеченный хлеб. Она была заинтригована. Никто раньше не называл её груди усыпанными самоцветами дынями.

— Абсолютно, — проговорил сериф, мирно соскальзывая с лавки, — никакого сомнения.

«Либо такие большие, желтые, либо маленькие зеленые с толстыми пупырчатыми прожилками», — добродетельно добавил он про себя.

— А что насчет моих волос? — подбадривающе спросила она, втаскивая Креозота обратно за стол и заново наполняя его кружку.

— О-о, — наморщил лоб сериф. — Точно коза стад, что пасутся на горах склона Как-его-там, можешь не сомневаться. А что касается твоих ушей, — быстро продолжил он, — то ни одна розовая раковина из тех, что украшают собой покрытый поцелуями моря песок…

— Но чем же они так похожи на стадо коз? — поинтересовалась она.

Сериф замялся. Он всегда считал это сравнением одним из лучших. А теперь оно впервые столкнулось лоб в лоб со знаменитым анкморпоркским буквальным пониманием сказанного. Как ни странно, он почувствовал, что это произвело на него некоторое впечатление.

— В смысле, по размеру, облику или запаху? — не унималась девушка.

— Думаю, — ответил сериф, — я, возможно, хотел сказать: «в точности не как казо стод»…

— А? — девушка придвинула кувшин к себе.

— И мне кажется, что, скорее всего, я не отказ’лся бы ище от одного стаканчика, — неразборчиво проговорил он. — А потом… потом… — Он искоса посмотрел на девушку и решился: — Ты хорошая рассказчица?

— Что?

Он облизнул внезапно пересохшие губы и прохрипел:

— Ну, много сказок ты знаешь?

— О да. Кучу.

— Кучу? — прошептал Креозот. Большинство его наложниц знали только одну или две.

— Сотни. А что, хочешь послушать какую-нибудь сказку?

— Прямо сейчас?

— Ну да. Посетителей сегодня немного.

«Наверное, я умер, — подумал Креозот. — Вот он, рай».

Он взял её за руку.

— Знаешь, — поделился он, — я уже лет сто не слышал хорошей сказки. Но мне бы не хотелось, чтобы ты делала что-то, что тебе не по душе.

Она похлопала его по руке. «Какой приятный старичок, — подумала она. — В особенности, если сравнивать с теми, что сюда частенько заходят».

— Есть одна сказка, которую рассказывала мне ещё моя бабушка. Я знаю её задом наперед, — сообщила девушка.

Креозот отхлебнул пива и, ощущая приятное тепло, посмотрел на стену. «Сотни, — думал он. — И некоторые она знает задом наперед».

Девушка откашлялась и напевным голосом, от которого сердце Креозота забилось как бешеное, начала:

— Жил-был человек, и было у него восемь сыновей…

Патриций сидел у окна и что-то писал. События последней пары недель были словно окутаны ватой, и это ему не очень-то нравилось.

Некоторое время назад слуга зажег лампу, чтобы разогнать сумерки, и теперь вокруг неё кружило несколько ранних мошек. Патриций внимательно наблюдал за ними. По какой-то непонятной причине ему становилось не по себе в присутствии стекла, но сейчас не это беспокоило его больше всего.

А беспокоило его неудержимое стремление слизнуть мошек языком.

Вафлз, задрав лапы, лежал у ног своего хозяина и лаял во сне.

По всему городу зажигались огни, но горгулий-водометов, помогающих друг другу в долгом подъеме на крышу, ещё освещали последние лучи заката.

Библиотекарь следил за ними из открытой двери, философски почесываясь. Потом он повернулся и закрыл дверь, оставляя ночь снаружи.

В библиотеке было тепло. В библиотеке всегда было тепло, поскольку рассеянная магия не только наполняла воздух сиянием, но и слегка подогревала его.

Библиотекарь одобрительно посмотрел на своих питомцев, сделал последний обход дремлющих полок, затащил одеяло под стол, съел вечерний банан и заснул. Постепенно библиотекой завладела тишина. Тишина обвилась вокруг остатков шляпы, сильно помятой, потрепанной и обгоревшей по краям. Шляпы, которая с торжественностью была помещена на особое место в стенной нише. Как бы далеко ни зашел волшебник, за своей шляпой он обязательно вернется.

Тишина заполняла Университет, как воздух заполняет дыру. Ночь расплывалась по Диску, словно сливовый джем или, может, черничное варенье.

Но завтра будет утро. Утро всегда наступает.

Книга IV Эрик

Он вернулся! Нет, похоже, вы не поняли. ОН ВЕРНУЛСЯ!!!

Он — это Ринсвинд, самый неудачливый волшебник на Диске. Правда, на сей раз куда больше не повезло Фаусту Эрику, начинающему демонологу, который и вызвал к себе в магический круг ходячее воплощение всех бед и неприятностей Плоского мира…

* * *

Пчелы Смерти крупны и черны, они гудят мрачно и грозно, и хранят свой мед в сотах, белых, будто алтарные свечи. Их мед черен, как ночь, тягуч, как грех, и сладок, как патока.

Всем известно, что если соединить вместе восемь цветов радуги, то получится белый цвет. Но, всяк видящий знает, чернота также состоит из восьми цветов, и ульи Смерти стоят посреди черной травы, в черном саду, под древними, усыпанными черными цветами деревьями, которые, какое-то время спустя, покроются яблоками, и яблоки эти… скажем так, красными они не будут.

Траву только-только выкосили. Коса, проделавшая эту работу, была прислонена к корявому стволу груши. Смерть проверял свои ульи, осторожно поднимая соты костлявыми пальцами.

Несколько пчел раздраженно жужжали вокруг него. Подобно всем порядочным пчеловодам, Смерть носил на голове сетку. Не то чтобы пчелам было что или куда кусать, но иногда они залетали к нему в череп и бились там, причиняя жуткую головную боль.

Но только он поднял соты навстречу серому свету, сияющему над его маленьким мирком меж реальностями, как земля едва уловимо вздрогнула. В улье поднялся рассерженный гул, с соседней яблони слетел листочек. Легкий порыв ветра пронесся через сад — это и было самое странное, ибо воздух в стране Смерти всегда остается теплым и неподвижным.

На один очень краткий миг Смерти почудилось, будто до него донеслись легкий топоток бегущих ног и голос, твердящий… нет, скорее голос, думающий: «О черт, о черт, о черт, сейчас я умру, умру, УМРУ!»

Смерть был почти самым старым существом (ну хорошо, антропоморфической сущностью) во вселенной, и его привычки и образ мыслей были таковыми, что простой смертный не мог даже надеяться их понять. Но вместе с тем Смерть был хорошим пчеловодом, и поэтому, прежде чем как-то отреагировать на происшедшее, он аккуратно убрал соты обратно в улей и закрыл его крышкой.

Затем Смерть пересек тёмный сад, снял сетку, осторожно вытряхнул пару пчел, заблудившихся в глубинах черепа, вошел в дом и проследовал к себе в кабинет.

В тот самый момент, когда он садился за стол, по саду пронесся ещё один порыв ветра, от которого задребезжали песочные жизнеизмерители на полках, а установленные в холле большие напольные часы с маятником на неуловимую долю мгновения прервали свою нескончаемую работу по разрезанию времени на удобоваримые кусочки.

Смерть вздохнул и сфокусировал свой взгляд.

Нет такого места, куда бы не мог отправиться Смерть, каким бы удаленным и опасным оно ни было. По сути дела, чем это место опаснее, тем больше вероятность, что Смерть его вскоре посетит.

И вот сейчас он пронизал своим взором туманы пространства и времени.

— А, — проговорил Смерть. — ЭТО ОПЯТЬ ОН.

В Анк-Морпорке, который в обычном своем состоянии был самым процветающим, самым шумным и, прежде всего, самым многолюдным городом на Плоском мире, стоял жаркий летний день. И лучам солнца удалось сделать то, чего не удалось бесчисленным захватчикам, нескольким гражданским войнам и закону о комендантском часе. Они принесли в город покой.

Собаки, тяжело дыша, лежали в обжигающей тени. Река Анк, которую, в принципе, никогда нельзя было назвать пенистой, сочилась между берегами так, словно от этой жары выдохлась окончательно. Улицы были пустыми и раскаленными, как печные кирпичи.

Ещё никто из врагов не смог захватить Анк-Морпорк. Ну, формально-то они это проделывали, и не раз. Город радостно приветствовал сорящих деньгами завоевателей-варваров, но всего через несколько дней захватчики вдруг с недоумением обнаруживали, что их собственные лошади им уже не принадлежат. А ещё через пару месяцев недавние владельцы города превращались в очередное нацменьшинство со своей культурой настенных надписей и продовольственными магазинами.

Но жара осадила город и с триумфом преодолела его стены. Она накрывала дрожащие улицы, словно саван. Под небесной паяльной лампой наемные убийцы чувствовали себя слишком усталыми, чтобы убивать. Воров солнце превратило в честных людей. Обитатели увитой плющом цитадели Незримого Университета, ведущего учебного заведения Плоского мира для волшебников, дремали, надвинув на лица остроконечные шляпы. Навозные мухи, и те были чересчур утомлены, чтобы биться о стекло. Город вкушал полуденный отдых, ожидая заката и облегчения, которое приносила краткая жаркая, бархатистая ночь.

И только библиотекарь чувствовал себя преотлично. Висел себе и радостно раскачивался на кольцах. К жаре он подготовился заранее, натянув несколько веревок в одном из подвалов библиотеки Незримого Университета — а именно в том, где хранились, гм, всякие эротические^[43] книжки. Чаны с колотым льдом приятно курились холодными испарениями. В этих-то облаках и витал библиотекарь.

Все магические книги без исключения обладают собственной жизнью. Некоторые из них, отличающиеся по-настоящему мощной энергетикой, недостаточно просто приковать к книжной полке; их приходится прибивать гвоздями или зажимать между стальными пластинами. Или (как в случае с книгами по магии тантрического секса, рассчитанными на серьезных знатоков) помещать под очень холодную воду, дабы они не воспламенились и не опалили свои строгие, без рисунков, переплеты.

Библиотекарь тихонько покачивался взад-вперед и мирно подремывал.

Но потом неизвестно откуда возник топоток, который консервным ножом вскрыл библиотечную тишину. Кто-то неизвестный промчался через залу, проник сквозь стену и исчез. Откуда-то издалека донесся слабый вскрик: «О боги, о боги, о боги, это ОНО, я сейчас УМРУ!»

Библиотекарь проснулся, не удержался на веревке и плюхнулся в тепловатую воду, несколько дюймов которой были единственной преградой, отделяющей «Прелести Тантрического Секса + Илюстрации Для Двинутого Изучения» (автор — Анонимка) от спонтанного возгорания.

Будь библиотекарь человеком, ему пришлось бы туговато. Но, к счастью, в данный момент он являлся орангутаном. В библиотеке было собрано такое количество сырой магии, что было бы удивительно, если бы время от времени там не происходили несчастные случаи. Один особенно впечатляющий несчастный случай превратил библиотекаря в человекообразную обезьяну. Мало кому из людей удается распрощаться с человеческой расой и остаться при этом в живых, и библиотекарь стойко сопротивлялся всем попыткам вернуть его в прежнее состояние. Поскольку он был единственным библиотекарем во всей множественной вселенной, который мог снимать книги с полок не только руками, но и ногами, Университет настаивать не стал.

Также это означало, что в представлении библиотекаря наиболее желанное существо женского пола выглядело примерно как мешок с маслом, пропущенный через рулон старых автомобильных камер. Так что ему повезло — он отделался всего лишь легкими ожогами, головной болью и довольно двусмысленными чувствами по отношению к обветренным огурцам.

А этажом выше невидимый бегун промчался прямо сквозь книжные полки — стоящие на них гримуары заскрипели переплетами и изумленно зашелестели страницами — и исчез, или, точнее, исчез ещё больше…

Анк-Морпорк медленно выходил из своей дремоты. Что-то невидимое и вопящее во всю глотку неслось по его кварталам, оставляя за собой бедлам и разруху. Там, где оно появлялось, вещи становились другими.

Одна живущая на улице Искусных Умельцев гадалка, после того как топоток промчался через её спальню, обнаружила, что старый добрый хрустальный шар превратился вдруг в маленькую стеклянную сферу с домиком внутри и снежинками.

А в «Залатанном Барабане», где как раз собрались знаменитые искательницы приключений Херрена — Хладнокровная Холера, Рыжая Шэррон и Диома, Ночная Ведьма, дабы обменяться женскими сплетнями и перекинуться в «дуркера», все напитки превратились в маленьких желтых слонов.

— Это все университетские волшебники, — оправдывался трактирщик, торопливо заменяя стаканы. — Совсем страх потеряли. Нельзя ж такое допускать…

Часы родили полночь.

Члены Волшебного Совета потерли глаза и уставились друг на друга затуманенными взглядами. Они тоже считали, что такие вещи допускать нельзя, в особенности потому, что это не они их допускали.

Наконец Эзролит Черн, новый аркканцлер Незримого Университета, подавил зевок, выпрямился в кресле и попытался принять подходящий случаю авторитетный вид. Черн сам понимал, что сделан не из того теста, из которого выходят настоящие аркканцлеры. Его вовсе не преследовало неутолимое желание заполучить эту должность. Черну было девяносто восемь лет, и он достиг этого почтенного возраста именно благодаря тому, что старательно избегал ситуаций, в которых мог представлять для кого-нибудь помеху или угрозу. А ещё Черн надеялся провести закат своих дней, работая над завершением своего семитомного труда «Некаторые Малоизвестные Аспекты Куйянских Ретуалов Взывания Дождя». По его мнению, данная тема была идеальной для академических исследований, поскольку вышеупомянутые ритуалы действовали только на Ку, а данный континент погрузился в океанские пучины ещё несколько тысяч лет назад^[44]. Но беда была в том, что в последние годы средняя продолжительность жизни аркканцлеров резко выросла и естественное стремление всех волшебников занять этот пост уступило место крайне необычной склонности вежливо держаться в тени. В одно прекрасное утро Черн спустился к завтраку и обнаружил, что все величают его не иначе как «сир». Только много дней спустя он выяснил истинную причину этой перемены.

А сейчас у Черна болела голова. Он чувствовал себя так, будто ему следовало лечь спать ещё несколько недель назад. Но нужно было как-то отреагировать на происходящее.

— Господа… — начал он.

— У-ук.

— Да, да, извини, а также обезь…

— У-ук.

— Разумеется, я имел в виду приматов…

— У-ук.

Некоторое время аркканцлер молча открывал и закрывал рот, пытаясь направить свои мысли в нужное русло. Согласно университетским законам, библиотекарь являлся членом Волшебного Совета. Никому так и не удалось отыскать правило, которое запрещало бы орангутанам участвовать в заседаниях, хотя волшебники потратили на поиски немало времени и до сих пор украдкой навещали библиотеку.

— Кто-то явился с того света, — наконец объявил аркканцлер. — Возможно, это какой-то призрак. Нам срочно нужны колокол, книга и свеча.

Казначей вздохнул.

— Мы уже пробовали это, аркканцлер.

— Что-что? — наклонившись к нему, переспросил Черн.

— Я сказал, мы это уже пробовали! — громко повторил казначей прямо в ухо аркканцлеру. — Сразу после обеда, помните? Мы ещё использовали «Муравьев Поиминнованых» Горбонрава и звонили в Старого Тома.^[45]

— Да неужели? И как, помогло?

— Нет, аркканцлер.

— Что-что?

— Да и кроме того, раньше у нас неприятностей с призраками не случалось, — заметил декан. — Волшебники с того света не возвращаются.

— Что ж, — радостно возвестил аркканцлер, хватаясь за этот довод как за спасительную соломинку, — возможно, это было что-нибудь совершенно естественное. Журчание какого-нибудь подземного ручейка, например. Движение песка… Или просто печные трубы засорились. Знаете, они ведь могут издавать очень странные звуки, эти печные трубы… Особенно когда ветер дует в соответствующем направлении.

Он откинулся на спинку кресла и одарил всех сияющей улыбкой.

Остальные члены Волшебного Совета обменялись многозначительными взглядами.

— Аркканцлер, звуки, доносящиеся из печных труб, уж никак не похожи на топот бегущих ног, — устало сказал казначей.

— А может, это где-нибудь из крана капает? — предположил декан.

Казначей смерил его хмурым взглядом. Он был именно в ванной, когда через его комнату пронеслось невидимое вопящее нечто. Это впечатление было не из тех, которые жаждешь испытать снова.

Аркканцлер кивнул декану и, проговорив: «Ну, тогда, значит, все улажено», снова задремал.

Казначей какое-то время молча смотрел на Черна, а потом снял со старика шляпу и осторожно подложил ему под голову.

— Ну? — утомленно спросил он. — У кого-нибудь есть предложения?

Библиотекарь поднял руку и сказал:

— У-ук.

— Да, молодец, умница, — рассеянно отозвался казначей. — Ещё кто-нибудь выступит?

Орангутан свирепо воззрился на него. Другие волшебники покачали головами.

— Это дрожь в структуре реальности, — высказал догадку декан. — Да, именно дрожь.

— И что нам с нею делать?

— Понятия не имею. Можно, конечно, прибегнуть к старому доброму…

— О нет, — возразил казначей. — Только не это. Слишком опасно…

Его слова прервал вопль, который начался в дальнем конце комнаты, а затем, расширяясь, прокатился вдоль стола, сопровождаемый топотом бегущих ног. Волшебники, опрокидывая стулья, бросились в стороны.

Пламя свечей вытянулось в длинные тонкие язычки октаринового света и погасло.

А потом наступила тишина, та особая тишина, которая наступает после действительно неприятного шума.

— Ну, хорошо, сдаюсь, — наконец промолвил казначей. — Мы попробуем прибегнуть к Обряду АшкЭнте.

Обряд АшкЭнте — это самый серьезный ритуал из тех, что могут провести восемь волшебников. Он служит для вызова Смерти, самой осведомленной сущности во всей вселенной.

Однако волшебники прибегают к этому обряду с крайней неохотой, и это понятно, ведь те из них, кто достиг высшей ступеньки иерархии, обычно очень стары и предпочитают лишний раз не привлекать к себе внимание Смерти.

Обряд проходил в полночь в Главном зале Университета среди огромного количества благовонных пирамидок, подсвечников, рунических надписей и магических кругов. Строго говоря, все эти детали были совсем не обязательны — просто с ними приятнее. Полыхнула магия, заклинания были прочитаны, чары должным образом наложены.

Волшебники смотрели на магическую октограмму, но она по-прежнему оставалась пустой. Какое-то время спустя стоящие кружком фигуры в мантиях начали тихонько переговариваться друг с другом.

— Наверное, мы что-то сделали не так.

— У-ук.

— А если его нет дома?

— Или он занят?..

— Как думаешь, может, стоит завязывать с этим делом и идти спать?

— А КОГО, СОБСТВЕННО, ВЫ ЖДЕТЕ?

Казначей медленно повернулся к стоящей рядом фигуре. Мантию волшебника всегда можно отличить: она украшена блестками, всяческими оккультными символами, мехом и кружевами, а внутри её обычно находится приличных размеров волшебник. Однако данная мантия была очень черной, и её материал, казалось, был выбран за свою долговечность. То же самое можно было сказать и о владельце мантии, который выглядел так, что, напиши он книгу о похудании, она стала бы гигантским бестселлером.

Смерть разглядывал октограмму с выражением вежливого интереса на лице.

— Э-э… — проговорил казначей, — Понимаешь ли… дело в том, что… э-э… по-моему… ты должен находиться внутри…

— ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ.

Смерть с достоинством проследовал в центр октограммы и выжидающе посмотрел на казначея.

— НАДЕЮСЬ, МЫ БОЛЬШЕ НЕ БУДЕМ ЗАВОДИТЬ СТАРУЮ ПЕСНЮ НАСЧЕТ «МЕРЗКОГО ВРАГА РОДА ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО»?

— Мы случайно ни от чего тебя не оторвали? Может, у тебя дела какие?.. — вежливо осведомился казначей.

— ВСЯ МОЯ РАБОТА ВАЖНА, — ответил Смерть.

— Естественно, — поддакнул казначей.

— МЕНЯ ВСЕГДА КТО-ТО ЖДЕТ.

— Э-э… Э-э. Видишь ли, омерз… господин, причина, по которой мы призвали тебя сюда… состоит в причине…

— ЭТО РИНСВИНД.

— Что?

— ПРИЧИНА, ПО КОТОРОЙ ВЫ ВЫЗВАЛИ МЕНЯ. ВОТ ВАМ ОТВЕТ: ЭТО РИНСВИНД.

— Но мы ведь ещё не задали вопрос!

— И ТЕМ НЕ МЕНЕЕ МОЙ ОТВЕТ — РИНСВИНД.

— Послушай, мы просто хотим знать, что именно стало причиной всей этой… О-о.

Смерть демонстративно смахнул с лезвия своей косы какую-то невидимую пылинку.

Аркканцлер приставил к уху корявую ладонь.

— Что он там говорит? И вообще, кто этот парень с палкой?

— Это Смерть, аркканцлер, — терпеливо объяснил казначей.

— Что-что?

— Это Смерть, сир. Уж его-то ты должен знать.

— Передай ему, чтобы убирался прочь! Здесь для него жатвы нет! — воскликнул старый волшебник, размахивая своим посохом.

Казначей вздохнул.

— Мы сами его вызвали, аркканцлер.

— Да? С чего бы это? Чертовски глупый поступок.

Казначей смущенно ухмыльнулся Смерти и хотел было попросить прощения: аркканцлер уже в преклонных летах и так далее, — но понял, что в данных обстоятельствах это будет совершенно напрасным.

— Мы говорим о волшебнике Ринсвинде? О том самом, у которого был… — казначей содрогнулся, — жуткий Сундук на ножках? Но он же бесследно сгинул во время той заварушки с чудесником!^[46] А вообще, вся эта история вызывала у волшебников огромное смущение — так всегда бывает с людьми, которые внезапно обнаруживают, что выступали не на той стороне, то есть на той, которая проиграла. Просто удивительно, сколько членов старшего преподавательского состава утверждали теперь с пеной у рта, что в данный период они были больны, навещали свою тетушку или занимались исследованиями за закрытой дверью, громко напевая при этом, вследствие чего не имели ни малейшего представления, что происходит снаружи. Одно время поговаривали, что Ринсвинду следовало бы поставить памятник, но по причине той любопытной алхимии, которая обычно действует в подобных щекотливых вопросах, памятник очень быстро превратился в мемориальную доску, затем — в иконографию на университетской Доске Почета и, наконец, в выговор за появление на рабочем месте в неподобающей форме одежды.)

— ОН ПОПАЛ В ПОДЗЕМЕЛЬНЫЕ ИЗМЕРЕНИЯ. А ТЕПЕРЬ ПЫТАЕТСЯ ВЕРНУТЬСЯ ОБРАТНО.

— И он способен на такое?

— НУ, ТУТ ПОТРЕБУЕТСЯ ОЧЕНЬ НЕОБЫЧНОЕ СТЕЧЕНИЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ. РЕАЛЬНОСТЬ ДОЛЖНА БЫТЬ ОСЛАБЛЕНА НЕКОТОРЫМ НЕОЖИДАННЫМ СПОСОБОМ.

— Но ведь этого не произойдет? — с беспокойством уточнил казначей.

Люди, которые, согласно официальным данным, в течение двух месяцев гостили у своей тетушки, больше всего на свете боятся, что вдруг, откуда ни возьмись, объявится некий человек, который будет ошибочно считать, что это совсем не так, ведь этот человек вследствие какой-то оптической иллюзии думает, будто бы собственными глазами видел, как они совершают вещи, совершать которые они просто не могли (поскольку были у тетушки).

— ОДИН ШАНС НА МИЛЛИОН, — ответил Смерть. — У НЕГО ЕСТЬ РОВНО ОДИН ШАНС НА МИЛЛИОН.

— О-о, — с неимоверным облегчением произнес казначей. — Слава богам! Вернее, какая жалость! — Он заметно приободрился. — Конечно, эти его вопли, они очень беспокоят нас… Но он ведь долго не протянет, да? К нашему огромному сожалению, разумеется.

— МОЖЕТ, И ТАК, — вежливо откликнулся Смерть. — САМО СОБОЙ, Я МОГУ ОТВЕТИТЬ БОЛЕЕ ОПРЕДЕЛЕННО, ОДНАКО ВРЯД ЛИ ВЫ ЗАХОТИТЕ, ЧТОБЫ У МЕНЯ ВОШЛО В ПРИВЫЧКУ ВЫНОСИТЬ ОКОНЧАТЕЛЬНЫЕ СУЖДЕНИЯ В ДАННОЙ ОБЛАСТИ.

— Что ты, что ты, не беспокойся! — торопливо забормотал казначей. — Вот и ладненько. Что ж, огромное спасибо. Бедняга Ринсвинд. Вот ведь жалость… Однако мы ничего не можем поделать. Наверное, стоит относиться к подобным вещам философски.

— ВОЗМОЖНО.

— Не будем тебя больше задерживать, — раскланялся казначей.

— СПАСИБО.

— До свидания.

— ЕЩЕ УВИДИМСЯ.

Вопли прекратились ещё до завтрака, но единственным, кто расстроился по этому поводу, был библиотекарь. Ринсвинд был его помощником и другом и никогда не отказывался очистить ему банан. А ещё он как никто другой умел «делать ноги». Поймать Ринсвинда было очень нелегко.

Однако было и другое объяснение тому, почему суматоха вдруг улеглась.

Может, имело место то самое необычное стечение обстоятельств, о котором упомянул Смерть?

И необычное стечение обстоятельств действительно имело место.

Один шанс на миллион сработал — как всегда. Дело все в том, что как раз в тот момент кое-кто кое-что замыслил и подыскивал себе нужный инструмент.

И ему под руку подвернулся Ринсвинд.

Совершенно идиотское стечение обстоятельств.

Итак, Ринсвинд открыл глаза. Над ним был потолок. Если же все-таки это пол, то он серьезно влип.

Но пока все нормально…

Он осторожно ощупал поверхность, на которой лежал. Она была шероховатой — читай, деревянной, — с редкими дырками от гвоздей. Нормальная человеческая поверхность.

Его уши уловили потрескивание огня и какой-то булькающий звук, исходящий из неизвестного источника.

Нос, которому показалось, что его оставили не у дел, поторопился доложить о витающем в воздухе запахе серы.

Ладно. Ну и что он, Ринсвинд, может из всего этого вынести? Он лежит на грубом деревянном полу в освещенной огнем комнате, в которой что-то булькает и испускает запах серы. Ринсвинд, пребывающий сейчас в несколько отрешенном, дремотном состоянии, был очень доволен результатами этого дедуктивного процесса.

Так, что ещё?

Ах да…

Он открыл рот и заорал. Он вопил, вопил и вопил.

Стало чуточку лучше.

Ринсвинд полежал ещё немного. Сквозь ворох завалявшегося в его памяти хлама проглянуло воспоминание о том, как он, будучи ещё совсем маленьким мальчиком, лежал по утрам в постели, разделяя проходящее время на все более крошечные кусочки, дабы оттянуть тот ужасный миг, когда ему придется встать и начать разбираться с жизненными проблемами — такими как: кто он, где он и почему.

— Кто ты такой? — вопросил какой-то голос, раздавшийся на самой границе его сознания.

— Гм, я как раз подошел к этому вопросу, — пробормотал Ринсвинд.

Он приподнялся на локтях, и комната, чуть покачавшись, понемногу приобрела четкие очертания.

— Предупреждаю, — продолжал голос, который, похоже, доносился из-за стола, — меня защищает множество могущественных амулетов.

— Замечательно, — отозвался Ринсвинд. — Хотел бы я сказать то же самое о себе.

Он начал различать отдельные детали. Это была длинная комната с низким потолком, один конец которой был целиком занят огромным камином. Вдоль одной из стен тянулась лавка с разнообразной стеклянной посудой, по-видимому изготовленной пьяным и к тому же страдающим икотой стеклодувом. За причудливыми изгибами стекла пенилась и пузырилась разноцветная жидкость. С вбитого в потолок крюка расслабленно свисал скелет. Рядом из стены торчала жердочка, к которой кто-то прибил птичье чучело. Какие бы грехи ни совершила эта птица при жизни, она всяко не заслуживала того, что сделал с ней таксидермист.

Потом взгляд Ринсвинда упал на пол. Правда, до его взгляда туда падало много чего ещё.

И только вокруг волшебника кто-то разгреб осколки разбитого стекла и перевернутые реторты, освобождая место для…

Магического круга.

Круг был нарисован очень тщательно. Тот, кто водил мелом по полу, был хорошо осведомлен о том, что истинная цель этого круга — разделить вселенную на две части: внутри и снаружи.

Ринсвинд, разумеется, был внутри.

— А-а, — сказал он, ощущая, как его захлестывает знакомое и почти утешительное чувство беспомощности.

— Наказываю и приказываю тебе, о демон из бездны, дабы ты воздержался от каких-либо агрессивных поступков, — отозвался голос, исходящий, как понял теперь Ринсвинд, из-под стола.

— Прекрасно, прекрасно, — быстро согласился волшебник. — Я не против. Э-э… Послушай, тут случайно не вкралась такая малюсенькая ошибка, а?

— Изыди!

— Хорошо! — Ринсвинд в отчаянии оглянулся по сторонам. — Но как?

— Не думай, что своим лживым языком ты сумеешь заманить меня навстречу моей верной погибели, о приспешник Шамгарота, — предупредил стол. — Я вельми сведущ в обычаях демонов. Повинуйся всем моим повелениям, не то я ввергну тебя обратно в пламень адский, из которого ты появился. Извини, лучше сказать, грядеши. Точнее, грядешь еси. И я это серьезно.

Говоривший наконец вылез из-под стола. Он был невысок, и большая часть его тела была скрыта под разнообразными амулетами и талисманами, которые, даже будь они бессильны против магии, без труда защитили бы своего владельца от удара мечом. На человечке были очки и шляпа с длинными клапанами по бокам, что делало его похожим на близорукого спаниеля.

В одной дрожащей руке он держал меч, на котором было выгравировано такое количество оккультных символов, что лезвие его чуть не гнулось под этим весом.

— Кажется, ты упомянул пламень адский, или мне показалось? — слабо переспросил Ринсвинд.

— Вот именно. Где вопли терзаемых, подвергаемых всяческим истязаниям…

— Да-да, я тебя понял, — перебил его Ринсвинд. — Только, видишь ли, дело в том, что я совсем не демон. Так что, может, ты просто выпустишь меня отсюда и мы пойдем каждый своей дорогой?

— Воистину глаголю, не обманет меня внешний облик твой, демон, — возразил незнакомец, а потом уже более нормальным голосом добавил: — К тому же демоны всегда врут. Это хорошо известный факт.

— Правда? — откликнулся Ринсвинд, с радостью хватаясь за эту соломинку. — Что ж, в таком случае я — демон.

— Ага! Признание из собственных уст!

— Послушай, я не собираюсь с этим мириться, — возмутился Ринсвинд, — Я понятия не имею, кто ты и что происходит, но мне очень нужно выпить, понял?

Он шагнул вперед, намереваясь выйти из круга, и буквально остолбенел, когда рой потрескивающих искр, вылетевших из рунических надписей, впился в его тело.

— Данепосмешь… непосмяшь… не посмеюти… — Так и не найдя нужного слова, заклинатель демонов наконец сдался: — В общем, ты не сможешь выйти за круг, пока я тебя не освобожу. Я вовсе не хочу показаться нелюбезным, но если я выпущу тебя из круга, ты сразу примешь свой истинный облик, и, полагаю, облик этот будет совершенно ужасным. Изыди! — добавил он, чувствуя, что взял не тот тон.

— Ну хорошо, исхожу, исхожу, — мирно откликнулся Ринсвинд, потирая локоть. — Но все же я не демон.

— Тогда как вышло, что ты явился по моему вызову? Или ты просто шёл мимо через паранормальные измерения?

— Думаю, что-то в этом роде. Долгая история, и запутанная к тому же.

— Попробуй какую-нибудь другую шутку, у этой уже выросла борода. Заклинатель прислонил меч к кафедре, на которой лежала толстенная, ощетинившаяся закладками открытая книга, и исполнил короткую безумную джигу, громко выкрикивая:

— Получилось! Хе-хе! Получилось!

Поймав на себе полный ужаса взгляд Ринсвинда, он взял себя в руки и, смущенно кашлянув, подошел к кафедре.

— Слушай, я правда не… — начал волшебник.

— Где-то тут у меня был список… — задумчиво проговорил заклинатель. — Ну-ка, посмотрим. Ах да. Я приказываю тебе — в смысле, аз повелевай — э-э, исполнить три моих желания. Да. Я хочу властвовать над всеми царствами земными, хочу встретить самую красивую женщину из всех, какие когда-либо жили в этом мире, и желаю жить вечно.

Он одарил Ринсвинда подбадривающим взглядом.

— Всего-то? — переспросил волшебник.

— Да.

— О, нет проблем, — саркастически промолвил Ринсвинд. — И потом весь остаток дня я буду свободен?

— А ещё я хочу сундук с золотом. Но это так, в придачу.

— Вижу, ты как следует все обдумал.

— Да. Изыди!

— Хорошо, хорошо. Вот только… — Ринсвинд торопливо соображал: «Он безумен, но у этого безумца в рукахмеч, и единственный шанс уболтать его — это начать разговаривать с ним на его же языке». — Вот только, понимаешь, я демон не очень высокого ранга, и, боюсь, такие поручения мне не по плечу, извини. Ты можешь сколько хочешь исходить меня, но это просто выше моих возможностей.

Человечек глянул на него поверх очков и брюзгливо проговорил:

— Понятно… И каковы же тогда твои возможности?

— Ну, э-э… — ответил Ринсвинд. — Полагаю, я мог бы сбегать в лавку и принести тебе пакет мятных леденцов или что-нибудь в этом роде.

Наступило долгое молчание.

— Ты правда не можешь исполнить мои желания?

— Извини. Послушай, вот что я тебе скажу. Ты меня отпусти, а я обязательно дам знать кому надо. Ну, когда вернусь в… — Ринсвинд заколебался. Где, черт возьми, живут демоны? — В Город Демонов, — с надеждой предположил он.

— Ты имеешь в виду Пандемониум? — подозрительно переспросил похититель.

— Да. Точно. Именно его. Так вот, я всем строго-настрого накажу, чтобы в следующий раз, когда они окажутся в реальном мире, непременно заглянули к… кстати, как тебя зовут?

— Турели. Эрик Турели.

— Отлично.

— Демонолог. Навозный переулок, Псевдополис. Рядом с красильней, — с оптимизмом подсказал Турели.

— Замечательно. В общем, не беспокойся. А теперь ты, может, выпустишь меня?.. Лицо Турели вытянулось.

— Ты уверен, что действительно не можешь исполнить мои желания? — спросил он. Ринсвинд заметил, что в голосе демонолога появились умоляющие нотки. — Я бы согласился даже на маленький сундук с золотом. И хочу сказать, это не обязательно должна быть самая красивая женщина в мире. Вторая по красоте сойдет. Или третья. В общем, можешь выбрать любую из верхней сот… тысячи. Ну, типа, то, что есть в наличии.

К концу этой краткой речи голос Турели уже звенел от страстного желания.

Ринсвинду очень хотелось сказать ему: «Послушай, что тебе действительно нужно, так это бросить возиться со всякими химикалиями в темных комнатах, побриться, подстричься, принять ванну (лучше дважды), обновить гардероб и выйти вечерком погулять, и тогда… — Но придется быть честным, поскольку даже вымытый, побритый и залитый лосьоном Турели вряд ли мог рассчитывать на какие-либо призы… — И тогда ты сможешь получить пощечину от любой женщины на выбор.

Да, разумеется, это не так уж и много, но какой никакой, а физический контакт».

— Увы, — пожал плечами Ринсвинд. Турели вздохнул.

— Там чайник греется. Чайку не хочешь? Ринсвинд шагнул вперед, но вокруг него тут же затрещали искры.

— Э-э… — неуверенно проговорил Турели, глядя на посасывающего пальцы волшебника, — знаешь что, наложу-ка я на тебя удерживающее заклятие.

— Уверяю, в этом нет никакой нужды…

— Нет-нет, так будет лучше. Зато ты сможешь свободно передвигаться. К тому же я все равно приготовил его заранее — на тот случай, если ты сможешь пойти и привести, ну, знаешь, её.

— Давай свое заклинание, — отозвался Ринсвинд.

«Ноги. Дверь. Лестница, — думал он, пока демонолог бормотал себе под нос какие-то слова из книги. — Какое замечательное сочетание…»

Ринсвинду вдруг показалось, что в этом человечке есть что-то не совсем обычное, но он никак не мог понять, что именно. Турели выглядел в точности как те демонологи, которых Ринсвинд знавал в Анк-Морпорке, — все они были сгорбленными, с кучей пятен от реактивов и со зрачками, сузившимися от всяких химических испарений до размеров булавочной головки. Турели вполне вписывался в общую картину. Но было в нем что-то не то…

— Если быть совсем честным, — признался Турели, усердно стирая часть круга, — ты мой первый демон. Раньше у меня ничего не получалось. Как тебя зовут?

— Ринсвинд.

Турели обдумал его ответ.

— Что-то не припоминаю, — заявил он, — В «Демонологии» есть один Рийнисвин. И один Винсвин. Но у них больше крыльев, чем у тебя. Так, теперь можешь выходить. Кстати, должен заметить твою первоклассную материализацию. Посмотреть на тебя, так и не подумаешь, что ты злой дух. Большинство демонов, когда хотят походить на людей, материализуются в облике дворян, королей и принцев. Но твое подражание побитому молью волшебнику очень удачно. Ты чуть было не обвёл меня вокруг пальца. Жаль, ты не можешь сделать того, о чем я прошу.

— Никак не возьму в толк, и почему тебе так хочется жить вечно, — заметил Ринсвинд, обещая себе, что за «побитого молью» Турели ещё поплатится. — Вот снова стать молодым — это да, это я понимаю.

— Ха. Быть молодым не так уж и весело, — отозвался Турели. И быстро прихлопнул рот рукой.

Ринсвинд наклонился вперед. Ага… Вот что в нем не так!

— Эта борода фальшивая! — воскликнул он. — Тебе сколько лет?

— Восемьдесят семь! — пискнул Турели.

— А что это за крючочки у тебя над ушами?!

— Семьдесят восемь, честно! Изыди!

— Ты маленький мальчик! Эрик высокомерно выпрямился.

— А вот и нет! — рявкнул он. — Мне почти четырнадцать!

— Ага-а!

Эрик замахнулся на Ринсвинда мечом и прокричал:

— И вообще, какая разница, сколько мне лет! Демонологом можно быть в любом возрасте, ты все равно мой демон, и тебе придется исполнять то, что я велю!

— Эрик! — послышался голос откуда-то снизу.

Лицо Эрика побледнело.

— Да, мама? — крикнул он, не сводя глаз с Ринсвинда, а губы его беззвучно произнесли:

«Пожалуйста, ничего не говори, ладно?»

— Что это за шум? Что ты там делаешь?

— Ничего, мама!

— Спускайся и мой руки, дорогой, завтрак готов!

— Да, мама, — Эрик застенчиво посмотрел на Ринсвинда и пояснил: — Это моя мама.

— У неё хорошие легкие, — признал волшебник.

— Ну так я… пойду? — спросил Эрик. — Тебе, разумеется, придется остаться здесь.

Тут до него дошло, что он несколько выбился из роли. Мальчик снова взмахнул мечом и возвестил:

— Изыди! Приказываю тебе не покидать эту комнату!

— Хорошо. Конечно, — отозвался Ринсвинд, разглядывая окна.

— Обещаешь? А иначе я отошлю тебя обратно в Бездну.

— О, этого я совсем не хочу, — мигом отреагировал Ринсвинд. — Беги завтракай. И обо мне не беспокойся.

— Я оставлю тут свой меч, И прочие принадлежности… — предупредил Эрик, снимая с себя большую часть своего облачения и являясь миру в образе худощавого темноволосого мальчишки, чье лицо должно было стать гораздо приятнее, когда с него сойдут прыщи. — Если ты посмеешь прикоснуться к ним, с тобой произойдут разные ужасные вещи.

— Даже не подумаю, — заверил его Ринсвинд.

Оставшись один, он подошел к кафедре и посмотрел на книгу. Заголовок, набранный внушительно мерцающими алыми буквами, гласил: «Маллификарум Сумпта Дьяболиките Оккуларис Сингуларум» — «Книга Абсолютной Власти».^[47]

Ринсвинд знал о ней. В университетской библиотеке хранился один её экземпляр, хотя волшебники никогда им не пользовались.

На первый взгляд подобное невнимание к столь могущественному труду могло показаться странным, ведь если и есть на свете то, ради чего волшебник готов продать родную бабушку, так это власть. Однако все вполне объяснимо. Любой волшебник, достаточно смышленый, чтобы выжить в течение хотя бы пяти минут, понимает: если в демонологии и есть какая-то власть, то принадлежит она демонам. И пытаться использовать демонологию в собственных целях — это все равно что пробовать пристукнуть мышь гремучей змеей.

Демонологов даже волшебники считали по меньшей мере странными. Обычный демонолог — это неприметный, бледный человечек с вялыми, влажными лапками, занимающийся в темных помещениях всякими сложными для понимания вещами. Ни один уважающий себя волшебник не станет связываться с демоническими областями, обитатели которых слыли самым большим собранием пустозвонов, какое только можно найти за пределами колокольни.

Ринсвинд на всякий случаи внимательно изучил скелет, но тот, похоже, не собирался вносить свой вклад в ситуацию.

— Он принадлежал его, какеготам, дедушке, — раздался надтреснутый голос за спиной Ринсвинда.

— Несколько необычное наследие, — заметил Ринсвинд.

— О, не в прямом смысле. Дед купил его в какой-то лавке. Это один из этих, какихтам, двигающихся, в общем.

— Сейчас он не больно-то двигается, — попытался пошутить Ринсвинд, но внезапно стал очень тихим и задумчивым и, не поворачивая головы, спросил: — Э-э, а с кем, собственно, я разговариваю?

— Я какеготам. На кончике языка вертится. Начинается на «П».

Ринсвинд медленно повернулся.

— Попугай? — догадался он.

— Точно.

Ринсвинд уставился на сидящее на жердочке существо. У птицы был всего один глаз, который сверкал как рубин. Её щуплое тельце было обтянуто розовато-лиловой кожей, утыканной огрызками перьев, так что в целом существо походило на готовую к обжарке щетку для волос. Оно поерзало на своей жердочке, ревматически похрустывая суставами, а потом, потеряв равновесие, медленно перевернулось и повисло вниз головой.

— А я думал, ты чучело, — сказал Ринсвинд.

— На себя посмотри, волшебник.

Ринсвинд, не обращая на попугая внимания, подкрался к окну. Оно было маленьким, но выходило на пологую крышу. А там, за окном, была настоящая жизнь, настоящее небо, настоящие здания. Он потянулся, чтобы открыть ставни…

По руке, потрескивая, пробежал разряд и зарылся в его мозжечок.

Ринсвинд уселся на пол, посасывая обожженные пальцы.

— А он предупреждал, — проскрипел попугай, раскачиваясь вниз головой. — Но ты не какеготам. Ха-ха, надо признать, он держит тебя за какихтам.

— Но это заклинание должно действовать только на демонов!

— О-о, — отозвался попугай. Он наконец набрал достаточный размах и снова утвердился на своей жердочке, помогая себе облезлыми остатками того, что некогда было крыльями, — Это как посмотреть. Если ты входишь в дверь, на которой написано: «Какихтам», то и обращаются с тобой как с какеготам. В смысле, как с демоном. Ты подпадаешь под все правила и какихтам. Не повезло тебе…

— Но ты-то знаешь, что я простой волшебник!

Попугай визгливо хихикнул.

— О, я их повидал, приятель. Настоящих какихтам. Здесь такие какихтам побывали — ты бы своей овсянкой поперхнулся. Огромные, чешуйчатые, свирепые какихтам. На то, чтобы отмыть стены от сажи, уходили недели, — одобрительно добавил он. — Разумеется, это было во времена его дедушки. У малыша ничего не получалось. До сегодняшнего дня. А вообще, смышленый парнишка. Это все его, какихтам, родители. Деньги в семье недавно, понимаешь? Виноторговля. Избаловали пацана, позволяли ему играть со старым барахлом как его там, «О, он такой умничка мальчик, вечно сидит, уткнувшись носом в книжку», — передразнил попугай. — Если хочешь знать, они никогда не давали ему того, в чем по-настоящему нуждается чувствительный растущий какеготам.

— Ты имеешь в виду любовь и наставления? — спросил Ринсвинд.

— Вообще-то, я говорил о хорошей, какеготам, порке, — ответил попугай.

Ринсвинд схватился за ноющую голову. Если все демоны проходят через такое, не удивительно, что у них всегда плохое настроение.

— Попка хочет печенья… — рассеянно проговорил попугай (примерно таким же тоном человек произнес бы: «Э-э» или «Как я уже упоминал») и продолжил: — Его дед был страшно увлечен этими штуками. Ими и своими голубями.

— Голубями, — уныло повторил Ринсвинд.

— Не то чтобы у него особенно хорошо получалось. В основном это были попытки и какихтам.

— Мне показалось, ты говорил о больших, чешуйчатых…

— О да. Но он-то не к этому стремился. Он пытался вызвать суккубу. — Теоретически клюв не может ухмыляться, но попугаю каким-то образом удалось растянуть его в улыбке. — Суккуба — это такая женщина-демон, которая приходит по ночам и совершает всякие безумные, страстные каких…

— Я слышал о суккубах, — перебил Ринсвинд. — Чертовски опасные твари. Попугай склонил голову набок.

— Но у него ничего не вышло. Единственное, что он заполучил, так это невралгию.

— А это что такое?

— Это демон, который постоянно вызывает у тебя головную боль.

Демоны существуют на Плоском мире по меньшей мере столько же, сколько и боги, на которых они во многом походят. По существу, разница между богами и демонами такая же, как между террористами и борцами за свободу. Большая часть демонов обитает в просторном измерении неподалеку от реальности, традиционно отделанном в ярко-пламенной гамме и постоянно сохраняющем температуру раскаленной печи. Честно говоря, подобные штуки вовсе не обязательны, но если чем и отличается рядовой демон, так это любовью к традициям.

В самом центре преисподней, откуда открывается непревзойденный вид на все Восемь Кругов Ада, из озера, наполненного заменителем лавы, величественно поднимается город Пандемониум.^[48] Который за последнее время несколько поистрепался.

Астфгл, новый правитель демонов, был в ярости. Не только потому, что у него снова сломался кондиционер, и совсем не потому, что его со всех сторон окружали полные идиоты и заговорщики, и даже не потому, что никто не мог правильно произнести его имя, но ещё и потому, что минуту назад ему сообщили очень плохие новости. Демон, которому выпал жребий донести эту весть до ушей правителя, стоял перед его троном, жалко согнувшись и поджав хвост. Он бессмерти боялся, что с ним вот-вот произойдет что-то замечательное (У демонов несколько искаженная шкала ценностей).

— Он что? — переспросил Астфгл.

— Он, э-э, раскрылся, о повелитель. Тот круг в Псевдополисе.

— А-а. Умница мальчик. Мы возлагаем на него большие надежды.

— Э-э… А потом снова закрылся, о повелитель.

Демон закрыл глаза.

— И кто через него прошел?

— Э-э…

Демон оглянулся на своих собратьев, столпившихся в дальнем углу протянувшегося на целую милю тронного зала.

— Я спросил, кто через него прошел.

— В сущности, о повелитель…

— Да?

— Мы не знаем. Но кто-то точно прошел.

— Кажется, я отдал приказ, чтобы, когда мальчик добьется успеха, перед ним материализовался герцог Вассенего и предложил ему всяческие запретные удовольствия и порочные наслаждения, дабы подчинить его воле нашей, — так или не так?

Правитель демонов зарычал. Проблема со злодействами заключалась в том, что демоны не были великими мыслителями-новаторами, им очень не хватало перчика человеческой изобретательности. А он так ждал, предвкушал эту встречу с Эриком Турели, чей суперинтеллект обладал крайней неразборчивостью. Ад очень нуждался в таких ужасающе способных, эгоцентричных людях, как Эрик. У них куда лучше получалось творить всякие мерзости.

— Поистине так, повелитель, — отозвался демон. — И герцог ждёт вызова уже много лет, не поддаваясь никаким другим искушениям, упорно и терпеливо изучая мир людей…

— И где же он был?!

— Э-э… Отлучился по сверхъестественной надобности, повелитель, — проблеял демон. — Не успел отвернуться, как…

— Как кто-то вместо него прошел через круг?

— Мы пытаемся выяснить, кто это был…

В этот момент поистине демоническое терпение лорда Астфгла лопнуло. Последняя фраза была пределом. Вечные муки для его подданных — слишком мягкая кара.

— Убирайся вон, — прошептал он. — И я присмотрю за тем, чтобы ты удостоился поощрения за свою промашку…

— О повелитель, умоляю…

— Убирайся!

Правитель демонов шагал по мерцающим алым цветом коридорам к своим личным покоям.

Его предшественники любили щеголять косматыми ногами с копытами. Лорд Астфгл не задумываясь отказался от такого имиджа. Эти высокомерные сволочи, обитающие в Дунманифестине, ни в жизнь не станут серьезно относиться к тому, кто постоянно светит коровьим задом, так что Астфгл отдал предпочтение алому шелковому плащу, малиновым лосинам, капюшону с двумя довольно изысканными рожками и трезубцу. У трезубца постоянно отваливался наконечник, но Астфгл не сомневался, что в таком наряде он вполне может сойти за солидного, гм, демона…

Очутившись в прохладе своих комнат — о боги (или, точнее, о не боги), у него ушли века на то, чтобы привести эти апартаменты в мало — мальски приличный вид; его предшественники довольствовались тем, что болтались по свету да искушали людей, они слыхом не слыхивали об административных нагрузках… Так вот, очутившись в блаженной прохладе своих покоев, Астфгл осторожно снял покрывало с Зеркала Душ, и оно, замерцав, включилось.

Прохладная черная поверхность была окружена затейливой рамой, из которой безустанно поднимались и уплывали прочь струйки маслянистого дыма.

«Чего пожелаешь, хозяин?» — спросило зеркало.

— Покажи мне то, что произошло в районе ворот Псевдополиса за последний час, — приказал правитель демонов и приготовился смотреть.

Какое-то время спустя он поднялся и поискал у себя в каталожном шкафу имя «Ринсвинд». Картотеку он установил совсем недавно, взамен использовавшихся раньше старых гроссбухов в удручающе громоздких переплетах; однако каталог все ещё нуждался в доработке, поскольку обалдевшие от такого нововведения демоны заносили все имеющиеся у них сведения в ящик под буквой «Л», в рубрику «Люди».

Потом Астфгл уселся обратно в кресло и принялся наблюдать за мелькающими картинками, рассеянно поигрывая лежащими на столе предметами.

На столе у него было полно всякого добра: блокноты с магнитами, удобные подставки для карандашей и крошечные записные книжечки, которые так полезно иметь под рукой, невероятно забавные статуэтки с лозунгами типа «Ты — босс!» и маленькие хромированные шарики на проволоке, приводимые в движение чем-то вроде суррогатного и недолговечного перпетуум-мобиле. Глядя на этот стол, ни одна живая душа не усомнилась бы в холодной реальности того факта, что она и впрямь обречена на вечные муки.

— Понятно, — наконец произнес лорд Астфгл и ударом когтя запустил механизм, раскачивающий стайку сверкающих шариков.

Демона по имени Ринсвинд он что-то не припоминал. С другой стороны, здесь, в преисподней, этих мерзких тварей были миллионы, они прямо-таки кишели без какого бы то ни было намека на порядок. Кстати, надо все-таки собраться и провести нормальную перепись, выгнать всех ненужных бесов в отставку и так далее…

На теле демона по имени Ринсвинд было меньше странных отростков, чем того требовали приличия. И выглядел он как-то потрепанно. Но кем ещё он может быть, кроме как демоном?!

Вассенего был гордым старым болваном, одним из тех пожилых служак, которые втайне посмеивались над своим новым правителем и повиновались ему, в то же самое время не повинуясь. Они презирали Астфгла за то, что он на протяжении многих тысячелетий не покладая рук трудился, дабы занять то положение, которое занимал сейчас. А ведь с чего все начиналось: когда-то Астфгл был мелким чиновником… В общем, старый хрыч вполне мог нарочно саботировать приказ своего повелителя, просто назло.

Что ж, с этим разберемся позже. Надо будет послать ему меморандум или что-нибудь в том же духе. Однако сейчас уже ничего не исправишь, придется заняться этим делом лично. Эрик Турели — чересчур многообещающая фигура, чтобы выпускать его из лап. Боги на своей горе буквально взбесятся, если Астфгл сумеет заполучить Эрика Турели.

Боги! Как же он ненавидит богов! Он ненавидел богов даже больше, чем старых перечниц вроде Вассенего, даже больше, чем жалких людишек. На прошлой неделе Астфгл устроил небольшой прием, все как следует продумал: ему хотелось показать, что он готов предать прошлое забвению и начать трудиться с богами вместе над созданием новой, лучше устроенной и более эффективной вселенной. Эту вечеринку он назвал «Давай Знакомиться!». Там были сосиски на палочках и все такое прочее, он из кожи вон лез, лишь бы все прошло хорошо.

Но они даже не потрудились ответить на приглашение. Хотя чистый конверт с маркой он приложил.

— Эй, демон? — Эрик выглянул из-за двери. — Как ты там?

— Плохо, очень плохо, — откликнулся Ринсвинд.

— Я принес тебе поесть. Ты ведь ешь человеческую еду?

Ринсвинд попробовал угощение. Это была смесь овсянки, орешков и сушеных фруктов. Против этих невинных ингредиентов Ринсвинд ничего не имел. Но на каком-то этапе их приготовления кто-то проделал с ними то, что увеличенная в миллионы раз сила тяжести делает с нейтронными звездами. Если вы после таких яств умрете, вашим близким даже не придется рыть вам могилу: достаточно будет бросить вас в почву помягче, вы сами уйдете под землю.

Ринсвинду наконец удалось проглотить овсянку. Это было самое простое. Вся загвоздка заключалась в том, чтобы помешать ей набрать скорость.

— Очень вкусно, — сдавленно просипел он. Попугай крайне правдоподобно изобразил человека, которого тошнит.

— Знаешь, я решил отпустить тебя, — объявил Эрик. — Что толку продолжать тебя удерживать, согласен?

— Абсолютно.

— Ведь ты совсем ни на что не способен.

— Извини. Полный ноль.

— Если уж на то пошло, ты и на демона не очень-то похож, — продолжал Эрик.

— Нельзя доверять этим как их там. Они никогда на себя не какеготам, — фыркнул попугай, а потом снова потерял равновесие и, повиснув вниз головой, проговорил: — Попка хочет печенья.

Ринсвинд резко обернулся:

— А ты, с клювом, не вмешивайся!

У них за спиной послышался такой звук, словно вселенная вдруг решила прочистить горло. Нарисованный мелом круг стал на мгновение невыносимо ярким, выделившись огненной чертой на фоне вытертых половиц, и какой-то предмет, появившись неведомо откуда, тяжело рухнул на пол.

Это был большой, обитый металлом сундук, упавший на свою полукруглую крышку. Полежав некоторое время и, видимо, придя в чувство, он начал изо всех сил раскачиваться, а потом выпустил из себя дюжины крошечных розовых ножек и наконец перевернулся вниз дном.

И воззрился на собравшихся в комнате, которые вдруг ощутили себя крайне неуютно, поскольку сундук глазел на них, не имея глаз, которыми можно было бы это сделать.

Эрик пошевелился первым. Он схватил свой самодельный меч, заколыхавшийся из стороны в сторону, и крикнул:

— Так ты все-таки демон! А я ведь чуть было не поверил тебе!

— Гы-ы! — прокомментировал попугай.

— Это просто мой Сундук, — с отчаянием в голосе объяснил Ринсвинд. — Он вроде как… ну, в общем, он повсюду следует за мной, в нем нет ничего демонического… э-э… — Волшебник замялся и неуклюже закончил: — Во всяком случае, почти ничего.

— Изыди!

— О нет, опять ты за свое…

Парнишка уставился на раскрытую книгу.

— Мои прежние повеления остаются в силе, — твердо проговорил он. — Самая прекрасная женщина из всех когда-либо живших в этом мире, власть над земными царствами и вечная жизнь. Так что приступай.

Ринсвинд не тронулся с места.

— Ну же, давай, — подбодрил его Эрик. — Предполагается, что сейчас ты должен исчезнуть в клубах дыма.

— Послушай, неужели ты думаешь, что я могу просто щелкнуть пальцами и… Ринсвинд щелкнул пальцами. Комнату заполнили клубы дыма.

Ринсвинд смотрел на свои пальцы долгим, потрясенным взглядом — таким, каким человек смотрит на ружье, которое десятилетиями спокойненько висело себе на стене, а потом вдруг выстрелило и продырявило кошку.

— Знаешь, раньше у них это не получалось, — проговорил он. И опустил взгляд.

— Аргх, — сказал Ринсвинд и закрыл глаза.

Мир, что скрывался в темноте за его веками, был гораздо более приятным. Потопав ногой, Ринсвинд убедился, что пол никуда не пропал, что на самом деле он, Ринсвинд, по-прежнему стоит в комнате и настойчивые сигналы всех остальных органов чувств, твердящих, будто он висит в воздухе примерно в тысяче миль от Диска, — это просто дурной сон. Вот он скоро проснется и… Спохватившись, Ринсвинд быстренько отменил последнее пожелание. Уж лучше и дальше спать. Во сне, по крайней мере, можно летать. А вот если он проснется, ему придется долго-долго падать. «Возможно, я умер и действительно стал демоном», — подумал он.

Интересный вариант…

Ринсвинд снова открыл глаза.

— Ухты! — восхищенно воскликнул Эрик. — И все это будет моим?

Он стоял в такой же позе, что и раньше, Сундук стоял рядом — хотя на чем они стояли, непонятно. К сожалению, чертов попугай тоже никуда не девался. Последний висел в воздухе и задумчиво разглядывал раскинувшуюся внизу внушительную панораму.

Плоский мир вполне мог быть создан для того, чтобы им любоваться; Ринсвинд был более чем уверен, что он всяко не был создан для того, чтобы на нем жить. Однако зрелище впечатляло — с этим не поспоришь.

Встающее у дальнего края солнце опоясывало почти половину окружности Диска сверкающей огненной чертой. Долгая, медлительная заря только начинала растекаться по темному массивному пейзажу.

Внизу, резко выделяясь на фоне бездонного космического пространства, тащил на себе тяжкий груз Мироздания Великий А’Туин, Всемирная Черепаха. На её — или на его, этот вопрос так и не был решен окончательно — панцире стояли четыре гигантских слона, подпиравшие своими могучими спинами Плоский мир. Возможно, существуют более эффективные способы создания миров. Можно, к примеру, взять шарик из расплавленного железа и последовательно покрыть его несколькими слоями камня. И у вас получится очень даже функциональная планета, правда она не будет такой симпатичной. Кроме того, с неё все будет скатываться.

— Неплохо, — заценил попугай. — Попка хочет континент.

— Он такой большой, — выдохнул Эрик.

— Да, — отрезал Ринсвинд, а потом, почувствовав, что от него ждут чего-то ещё, добавил: — Смотри обращайся с ним осторожнее, не разбей.

Его терзали некие смутные сомнения. Допустим, он демон — за последнее время с ним случилось столько всякой всячины, что Ринсвинд уже готов был согласиться с тем, что он действительно умер, просто как-то не заметил этого в суматохе (Ринсвинд где-то слышал, что умереть — это все равно что перейти из комнаты в комнату. Разница только в том, что, когда ты крикнешь: «Эй, а где мои чистые носки?» — тебе никто не ответит), — но тогда он все равно не понимал, как этот мир мог принадлежать ему. Он был совершенно уверен, что у Плоского мира есть настоящие хозяева, которые вряд ли обрадуются, если Ринсвинд возьмет и подарит Диск этому мальчишке.

А ещё он был уверен в том, что демон должен получить письменное свидетельство о сделке.

— По-моему, ты должен за него расписаться, — сказал он. — Кровью.

— Чьей? — спросил Эрик.

— Своей, конечно, — ответил Ринсвинд. — Хотя, пожалуй, сойдет и птичья.

Он бросил свирепый и многозначительный взгляд на попугая, который буркнул в ответ что-то неразборчиво — оскорбительное.

— Но мне же надо сначала опробовать его.

— Что?

— А если он не будет работать? Пока не убежусь в том, что он исправен, ничего подписывать не буду.

Ринсвинд посмотрел на мальчишку, а потом снова опустил взгляд на яркую панораму распростершихся у их ног царств. «Интересно, в его возрасте я был таким же? — подумал он. — И как это я умудрился остаться в живых?»

— Это ведь живой мир, — терпеливо сказал он. — Разумеется, он работает! В смысле, ты сам-то посмотри. Ураганы, дрейф континентов, дождевой цикл — всё наличествует. И все тикает, как какие-нибудь треклятые часы. Такого мира хватит на всю жизнь. Если будешь аккуратно с ним обращаться.

Эрик критически осмотрел Плоский мир. На его лице читалась обреченность человека, которому доподлинно известно: все лучшее в этой жизни нуждается в психическом эквиваленте двух пальчиковых батареек, а магазины откроется только после каникул.

— Я должен получить дань, — безапелляционно заявил он.

— Чего ты должен?

— Все правители мира, — пояснил Эрик. — Они обязаны платить мне дань.

— Да уж, ты и впрямь проштудировал этот вопрос, — саркастически заметил Ринсвинд. — А чего данью-то ограничиваться? Не хочешь ли луну с неба, раз уж мы тут, наверху? На этой неделе у нас специальное предложение — к каждому покоренному миру прилагается один бесплатный спутник.

— А там есть какие-нибудь полезные минералы?

— Что?!

Эрик вздохнул, демонстрируя свое великое терпение.

— Минералы, — повторил он. — Ну, залежи…

Ринсвияд покраснел.

— Мне кажется, мальчику в твоем возрасте не следует думать о…

— Я имею в виду обычные металлы. Если это просто груда камня, то зачем она мне?

Ринсвинд посмотрел вниз. Крошечная луна как раз поднималась из-за дальнего края Плоского мира, проливая бледное сияние на мозаичный узор, в котором переплелись земля и море.

— Ну, просто красиво… — сказал он. — Послушай, уже темно. Может, тебе заплатят дань утром?

— Я хочу получить хоть что-нибудь прямо сейчас!

Ринсвинд внимательно осмотрел свои пальцы. Раньше у него как-то не очень получалось ими щелкать.

Он предпринял ещё одну попытку.

Когда Ринсбинд снова открыл глаза, то обнаружил, что стоит по щиколотку в грязи.

Среди талантов Ринсвинда самым выдающимся было его умение убегать, которое он возвел в ранг чистого искусства. Пока он бежал, ему было неважно, бежит он к чему-то или от чего-то. Значение имел лишь сам бег. Я бегу, следовательно, я существую; а точнее, я бегу, следовательно, если мне хоть немножко повезет, я по-прежнему буду существовать.

Но кроме того, Ринсвинд был известным знатоком лингвистики и практической географии. Он мог крикнуть «Помогите!» на четырнадцати языках и умолять о пощаде ещё на двенадцати; он проехал множество стран Плоского мира, некоторые из них — на большой скорости. Работая в библиотеке Незримого Университета, Ринсвинд заполнял долгие, чудесные, скучные часы тем, что читал о всех тех экзотических и далеких местах, где он никогда не бывал, и вздыхал от облегчения, что ему так никогда и не придется их посетить.

И вот сейчас он оказался в одном из таких мест.

Его окружали джунгли. Это были совсем не те симпатичные, привлекательные, открытые джунгли, сквозь которые так любят летать на лианах накачанные герои в леопардовых шкурах, но серьезные, настоящие джунгли, джунгли, возвышающиеся липуче-колючей зеленой стеной, джунгли, в которых каждый представитель растительного царства как следует засучил кору и принялся усердно перерастать своих соперников. Почву тут вряд ли можно было назвать таковой, поскольку она представляла собой кладбище растений, ожидающих обращения в компост; вода стекала с одного листа на другой; во влажном, насыщенном спорами воздухе гудели насекомые; и все заполняла та ужасающая, бездыханная тишина, которую обычно производят моторы фотосинтеза. Любой герой, вознамерившийся с бойким улюлюканьем пролететь через эти заросли, мог бы с тем же успехом попытать счастья с яйцерезкой.

— Как это у тебя получается! — полюбопытствовал Эрик.

— Наверное, у меня такой дар, — отозвался Ринсвинд.

Эрик окинул чудеса природы беглым, пренебрежительным взглядом.

— Это не похоже на царство, — пожаловался он. — Ты сказал, что мы отправимся в какое-нибудь царство. И это ты называешь царством?

— Обычно я называю это дождевыми лесами Клатча, — ответил Ринсвинд. — Но они битком набиты всякими затерянными царствами.

— Ты имеешь в виду таинственные древние расы принцесс-амазонок, подвергающих всех пленников-мужчин изнурительным обрядам, связанным с плодородием? — заинтересовался Эрик. Его очки слегка затуманились.

— Ха-ха, — холодно произнес Ринсвинд. — Ну и воображение у этого ребенка.

— Как его там, как его там, как его там! — крикнул попугай.

— Я читал о них, — возразил Эрик, вглядываясь в зелень листвы. — Разумеется, эти царства тоже принадлежат мне. — Он немного помолчал, вглядываясь во что-то, видимое ему одному, и с жадностью в голосе добавил: — Ничего себе!

— На твоем месте я бы сосредоточился на дани, — буркнул Ринсвинд, устремляясь в глубь леса по тому, что в здешних местах сходило за тропинку.

Ярко окрашенные цветы ближайшего дерева повернулись и проводили его взглядом.

В джунглях центрального Клатча действительно сокрыты затерянные царства таинственных принцесс-амазонок, которые захватывают в плен путешественников-мужчин и заставляют их выполнять специфические мужские обязанности. Эти обязанности поистине тяжелы и изнурительны, и век несчастных жертв очень недолог (Это потому, что установка розеток, прибивание полок, выяснение причины загадочных звуков, доносящихся с чердака, и стрижка газонов способны доконать даже самый сильный организм).

Есть в этих джунглях и скрытые плато, где резвятся и играют чудовищные рептилии из прошедшей эпохи, а также кладбища слонов, забытые алмазные копи и таинственные развалины, украшенные иероглифами, от одного вида которых способно заледенеть самое мужественное сердце. В общем, места для деревьев на картах Клатча практически не остается.

Те немногие путешественники, которые вернулись из этой страны живыми, оставили для своих последователей ряд ценных указаний, как то: а) по возможности избегайте свисающих вниз лиан, на одном конце которых имеются глазки — бусинки и раздвоенный язык; б) не берите в руки полосатые черно — оранжевые лианы, которые, подергиваясь, лежат у вас на дороге, потому что с другого конца к ним очень часто бывает прицеплен тигр; и в) лучше в эту страну вообще не лезть.

«Если я демон, — туманно рассуждал Ринсвинд, — то почему все меня жалят и пытаются уронить? В смысле, меня ведь можно ранить только воткнутым в сердце деревянным кинжалом? А ещё на меня как-то должен действовать чеснок — если я ничего не путаю…»

Через какое-то время джунгли расступились, и путники вышли на обширную равнину, простирающуюся до далекой голубой гряды вулканов. Земля представляла собой лоскутное одеяло, образованное из озер и болотистых полей; то тут, то там высились огромные ступенчатые пирамиды, над каждой из которых в рассветный воздух поднималась тонкая струйка дыма. Лесная тропа переходила в узкую, но тем не менее мощеную дорогу.

— Что это такое, а, демон? — поинтересовался Эрик.

— Похоже на одно из Тецуманских царств, — ответил Ринсвинд. — Насколько я помню, там правит Муцума.

— Она принцесса-амазонка, да?

— Как ни странно, нет. Ты, Эрик, удивишься, когда узнаешь, как много на свете царств, которыми не правят принцессы — амазонки.

— В любом случае выглядит тут все довольно примитивно. Слегка напоминает каменный век.

— Тецуманские жрецы славятся своим календарем и широко развитой сетью публичных обсерваторий.

— А-а, — оживился Эрик. — Прекрасно.

— Ты не понял, — со вздохом проговорил Ринсвинд. — Обсерватория — это место, откуда наблюдают за звездами.

— О-о.

— И не стоит так плохо думать о местном населении. Жрецы — великолепные математики.

— Хм — Эрик с серьезным видом поморгал. — Сомневаюсь, что у такой отсталой цивилизации, как эта, есть что считать.

Ринсвинд тем временем внимательно разглядывал колесницы, которые быстро мчались в их сторону.

— О-о, — сказал он. — У них очень сложная математика. Они считают жертвы.

Тецуманская империя, расположенная в окруженных джунглями долинах центрального Клатча, известна своими органическими рыночными садами, изысканными поделками из обсидиана, перьев и нефрита, а также массовыми человеческими жертвоприношениями в честь Кусалькоатля, Пернатого Змея, бога массовых человеческих жертвоприношений. Вообще, Кусалькоатль — очень конкретный бог и любит, когда все расставлено по своим местам. И конкретно ваше место, как считают его приверженцы, — среди кучи других людей на вершине большой ступенчатой пирамиды, где некто в элегантном головном уборе из перьев затачивает изящный обсидиановый нож, предназначенный исключительно и персонально для вас.

Тецуманцы заслужили на континенте славу самых самоубийственно мрачных, раздражительных и пессимистичных типов, каких только можно встретить. Причину этого вы скоро узнаете. Насчет местного календаря Ринсвинд тоже говорил правду. Тецуманцы давно уже сообразили, что мир вокруг становится только хуже; таким образом, воспринимая окружающую действительность ужасающе буквально, они разработали сложную систему, позволяющую следить за тем, насколько хуже стал каждый последующий день.

В противоположность всеобщему мнению, тецуманцы все-таки изобрели колесо. Но их представления о том, как его следует использовать, радикально отличались от наших.

Это была первая из виденных Ринсвиндом колесниц, которую тащили ламы. Но вовсе не это было в ней самым странным. Самым странным было то, что несли её люди. Они держались за ось, по двое с каждой стороны, и бежали следом за животными, шлепая сандалиями по булыжной мостовой.

— Как думаешь, у них там дань? — спросил Эрик.

В первой колеснице ехал приземистый, довольно-таки кубический человек в наряде из шкуры пумы и головном уборе из перьев.

Бегуны, тяжело дыша, остановились, и Ринсвинд увидел, что у каждого из них имеется нечто похожее на примитивный меч, изготовленный путем закрепления осколков обсидиана на деревянной дубинке. Впрочем, мечи эти выглядели не менее смертоносными, чем их культурные, высокоцивилизованные собратья. На самом деле они выглядели даже страшнее.

— Ну? — сказал Эрик.

— Что ну? — переспросил Ринсвинд.

— Прикажи ему отдать мне дань.

Толстяк с трудом сполз с колесницы, подошел к Эрику и, к величайшему удивлению Ринсвинда, распростерся перед мальчишкой в пыли.

Волшебник почувствовал, как что-то с острыми коготками карабкается по его спине. Потом оно уселось ему на плечо, и голос, похожий на треск разрываемого надвое металлического листа, произнес:

— Так-то лучше. Очень, какеготам, удобно. А если попытаешься сбросить меня, демон, то можешь какеготам со своим ухом. Какой неожиданный поворот, правда? Такое впечатление, будто мальчишку тут ждали.

— Почему ты постоянно твердишь «какеготам»? — поинтересовался Ринсвинд.

— Ограниченный какеготам. Ну, этот. Такая штука. Ты знаешь. В ней есть слова, — объяснил попугай.

— Словарь? — догадался Ринсвинд.

Пассажиры остальных колесниц также сошли на землю и распростерлись перед Эриком, который лыбился как идиот. Попугай тщательно обдумал предположение.

— Да, наверное, — наконец согласился он. — Кстати, должен пожать тебе крыло. Сначала ты показался мне полным какеготам, но, вижу, ты отлично справляешься со своими какихтам.

— Эй, демон! — небрежно окликнул его Эрик.

— Да?

— Что они там бормочут? Ты умеешь говорить на их языке?

— Э-э, нет, — сказал Ринсвинд. — Однако я могу его читать, — добавил он в спину отвернувшемуся Эрику. — Может, ты дашь им какой-нибудь знак, чтобы они представили свои требования в письменном виде?..

Было уже около полудня, В джунглях позади Ринсвинда ухали и щебетали какие-то существа. Вокруг его головы жужжали комары размером с колибри.

— Разумеется, — в десятый раз повторил он, — до изобретения бумаги у них дело так и не дошло.

Каменщик отступил назад, отдал последний обсидиановый резец своему помощнику и выжидающе взглянул на Ринсвинда.

Волшебник тоже сделал шаг назад и критически осмотрел каменную плиту.

— Очень хорошо, — одобрил он. — В смысле, отличное сходство. Лучше всего получилась прическа. Конечно, в обычных условиях он не такой, э-э, квадратный, но да, очень похоже. А тут у нас колесница, а здесь ступенчатые пирамиды. Да. Что ж, по-моему, они хотят, чтобы ты отправился с ними в город, — сообщил он Эрику.

— Передай им, что я согласен, — твердо ответил Эрик.

Ринсвинд повернулся к главе делегации.

— Да, — сказал волшебник.

— Сгорбленная-фигурка-в-тройном-голов-ном-уборе-из-перьев-над-тремя-точками?

Ринсвинд вздохнул. Каменщик, не говоря ни слова, вложил в его вялые пальцы очередной каменный резец и установил в нужное положение новую гранитную плиту.

Одной из проблем жизни в Тецуманской империи — не считая такого бога, как Кусалькоатль, — было то, что, если бы вашей семье неожиданно понадобилось заказать на завтра лишнюю бутылку молока, вам пришлось бы начать писать записку молочнику ещё в прошлом месяце. Тецуманцы — единственные люди на Плоском мире, которые совершают самоубийство, забивая себя до смерти собственными посмертными записками.

К тому времени, как колесница въехала а каменный город, окружающий самую высокую пирамиду, и покатилась между рядами восторженно вопящих тецуманцев, день начал клониться к вечеру.

— Вот это уже ближе к делу, — заметил Эрик, любезно отвечая на приветствия, — Они очень рады нас видеть.

— Угу, — мрачно отозвался Ринсвинд. — Интересно почему.

— Конечно же потому, что я — новый правитель.

— Хм-м.

Ринсвинд искоса взглянул на попугая. Уже довольно долго птица хранила неестественное молчание, а теперь вообще пугливо жалась к его уху, точно старая дева в стриптиз — клубе. Очевидно, у попугая возникли некоторые серьезные сомнения по поводу изысканных головных уборов из перьев.

— Гадские какихтам, — прохрипел он. — Помяни моё слово, пусть какой-нибудь как его там только попробует до меня дотронуться — мигом останется без пальца!

— Во всем этом есть что-то неправильное, — сказал Ринсвинд.

— Абсолютно согласен, — откликнулся попугай.

— Очень неправильное…

— Говорю тебе, хоть одно перышко упадет и…

Ринсвинд не привык к тому, чтобы люди радовались его появлению. Это было неестественно и добра не сулило. Причём местные жители не только выкрикивали приветствия, они ещё бросали в воздух цветы и шляпы. Шляпы были вырублены из камня, но традиции — прежде всего.

Ринсвинду эти шляпы показались довольно странными. У них не было тульи. Просто диски с дыркой посередине.

По широким городским улицам колесницы проследовали к кучке зданий у подножия пирамиды, где ждала ещё одна группа местных сановников.

Богатые одежды были щедро изукрашены всякими драгоценными побрякушками, которые в основе своей были совершенно одинаковы. Существует достаточно много способов использовать каменный диск с дыркой посередине, и тецуманцы испробовали их все, кроме одного.

Однако важнее было то, что перед сановниками стояла уйма сундуков и сундуки эти были доверху набиты драгоценностями. Глаза Эрика расширились.

— Дань! — воскликнул он.

Ринсвинд сдался. У него действительно получилось. Он не знал, с чего бы это, не знал почему, но наконец-то все шло Как Надо. Заходящее солнце сверкало в дюжине сундуков ссокровищами. Разумеется, все это предположительно принадлежало Эрику, но, может, и ему, Ринсвинду, кое-что перепадет…

— Естественно, — слабо отозвался он, — А чего ты ожидал?

А после был пир, и были долгие тосты, которых Ринсвинд не понимал, но которые перемежались приветственными криками, кивками и поклонами в сторону Эрика. А ещё был концерт народной тецуманской музыки, которая звучала примерно так, как если бы кто-то решил наконец прочистить месяцами заложенную ноздрю.

Ринсвинд оставил Эрика гордо восседать на троне, а сам понуро побрел в сторону пирамиды.

— Между прочим, я очень неплохо проводил как его там, — обиженно буркнул попугай.

— Я все никак не могу успокоиться, — признался Ринсвинд. — Извини, но раньше со мной такого не случалось. Никогда. Эти драгоценности и так далее. Все идёт словно по маслу. Это неправильно.

Он посмотрел на чудовищный фасад пирамиды, багровый и мерцающий в свете пламени факелов. На каждой из огромных глыб был вырезан барельеф, изображающий тецуманцев, которые проделывали со своими врагами всякие невероятно изобретательные вещи. Барельефы позволяли предположить, что тецуманцы, какими бы милыми и радушными они ни выглядели, совсем не склонны чествовать пришлых незнакомцев и осыпать их златом и каменьями. Вся эта огромная куча покрытых изображениями глыб представляла собой настоящий шедевр искусства, главное было не присматриваться к деталям.

Пробираясь вдоль стены, Ринсвинд наткнулся на громадную дверь, на которой была мастерски вырезана (И в прямом, и в переносном смысле.) группа пленников.

Дверь открывалась в короткий, залитый светом факелов тоннель. Твердя про себя, что удрать всегда успеется, Ринсвинд сделал несколько шагов вперед и оказался в помещении с высоким потолком, занимающем большую часть внутреннего пространства пирамиды.

Здесь вдоль стен также были установлены факелы, которые достаточно хорошо освещали интерьер.

На самом деле в этом было мало хорошего, потому что в основном они освещали гигантскую статую Кусалькоатля, Пернатого Змея.

Если бы вам случилось оказаться с этой статуей в одной комнате, вы бы предпочли, чтобы вокруг царила абсолютная темнота.

А может, и нет. Наилучшим вариантом было поместить эту штуковину в темную комнату, а самому страдать бессонницей в тысяче миль от неё, пытаясь забыть, как она выглядит.

«Это всего лишь статуя, — напомнил себе, Ринсвинд. — На самом деле ничего подобного существовать не может. Просто скульптор страдал избытком воображения, только и всего».

— Что это, как его там возьми? — изумился попугай.

— Их бог.

— Да ну?

— Нет, правда. Кусалькоатль. Наполовину человек, наполовину цыпленок, наполовину ягуар, наполовину змея, наполовину скорпион и наполовину псих.

Попугай пошевелил клювом, осмысливая услышанное.

— В целом получается три как их там — убийцы, — подытожил он.

— Да, примерно так, — подтвердила статуя.

— С другой стороны, — немедленно вставил Ринсвинд, — я считаю, каждый человек имеет право поклоняться богу по-своему, пусть даже в этом присутствует некоторое извращение, а теперь, думаю, мы пойдем отсюда, так что…

— Пожалуйста, не бросайте меня здесь, — взмолилась статуя. — Возьмите меня с собой, а?

— Гм, вряд ли это получится, ты уж извини, — торопливо проговорил Ринсвинд, пятясь к выходу. — Пойми правильно, дело не во мне, просто там, откуда я приехал, царят жуткие расовые предрассудки против людей тридцати футов ростом, с клыками, когтями и ожерельями из черепов. У тебя будут некоторые проблемы с тем, чтобы вписаться в нормальное человеческое общество.

Попугай дернул волшебника клювом за ухо и хрипло выкрикнул:

— Эй, как его там, это не статуя!

Оказалось, что на самом деле голос исходит из дыры в полу, расположенной позади Кусалькоатля. Из глубины ямы на Ринсвинда близоруко уставилось бледное лицо. Пожилое, добродушное, слегка обеспокоенное, но вполне человеческое лицо.

— Гм-м, привет? — окликнул Ринсвинд.

— Ты даже не представляешь, что такое вновь услышать дружеский голос, — отозвалось лицо, расплываясь в глупой ухмылке. — Не мог бы ты вроде как помочь мне вылезти и?..

— Извини? — переспросил Ринсвинд. — Ты ведь пленник, да?

— Увы, но это так.

— Не знаю, следует ли мне разгуливать тут и освобождать пленников, — буркнул Ринсвинд. — Ну, то есть я ж не знаю, что ты там натворил…

— Уверяю, ни в каких преступлениях я не повинен!

— Это ты так утверждаешь, — сурово проговорил Ринсвинд. — Но если тецуманцы решили осудить тебя…

— Какеготам, какеготам, какеготам! — завопил ему в ухо попугай, прыгая на Ринсвиндовом плече вверх — вниз. — Ты, что, совсем какеготам потерял? Откуда ты такой взялся? Он же узник! Узник в храме! А таких узников полагается спасать! Для этого, какеготам возьми, они тут и сидят!

— Вот ты много знаешь! — огрызнулся Ринсвинд. — Скорее всего, он здесь для того, чтобы его принесли в жертву! Правильно? — Волшебник посмотрел на узника, ища у него подтверждения.

Лицо кивнуло.

— Действительно, ты прав. И вскоре с меня заживо сдерут кожу.

— Вот! — крикнул Ринсвинд попугаю. — Видишь? Тоже мне, умник выискался! Он здесь для того, чтобы с него заживо содрали кожу.

— И удаление каждого дюйма кожи будет сопровождаться невероятной, неописуемой болью, — услужливо добавил узник.

Ринсвинд поморщился. Его не в меру ретивое воображение мигом нарисовало картины, которых он предпочел бы не видеть.

— Что, каждого кусочка? — уточнил он.

— По-видимому, так.

— Ничего себе. Что же ты натворил?

— Ты ни за что не поверишь… — вздохнув, промолвил узник.

Правитель демонов позволил зеркалу потемнеть и какое-то мгновение барабанил пальцами по столу, после чего взял переговорную трубку и решительно в неё дунул.

Некоторое время спустя оттуда послышался далекий голос:

— Да, начальник?

— Да, сир! — рявкнул Астфгл.

Далекий голос что-то пробормотал под нос и добавил:

— Да, СИР?

— У нас тут работает некий Кусалькоатль?

— Сей минут посмотрю, начальник. — Голос затих вдали, а потом прорезался снова: — Да, начальник.

— Он какой-нибудь герцог, граф, маркиз или барон? — спросил Астфгл.

— Нет, начальник.

— Так кто же он?

На другом конце линии наступило долгое молчание.

— Ну? — поторопил своего собеседника правитель демонов.

— Да так, начальник, ничего особенного он собой не представляет.

Пару мгновений правитель демонов сверлил трубку свирепым взглядом. «Вот она, благодарность, — думал он. — Составляешь подробные планы, организовываешь все, пытаешься помочь людям, и вот что ты получишь в ответ»,

— Пошли его ко мне, — приказал он.

Музыка, звучащая снаружи, достигла пика громкости и умолкла. В кострах потрескивало пламя. Из джунглей за происходящим наблюдали тысячи сверкающих глаз.

Верховный жрец поднялся на ноги и толкнул речь. Эрик сиял как медная пуговица. Тецуманцы притащили корзины с драгоценностями. Проходя длинной колонной мимо Эрика, они рассыпали эти драгоценности у его ног.

Затем верховный жрец толкнул вторую речь. Она, похоже, заканчивалась вопросом.

— Прекрасно, — отозвался Эрик. — Все просто замечательно. Продолжайте в том же духе. — Он поскреб ухо и наугад выдал: — Можете все взять отгул на полдня.

Верховный жрец повторил вопрос, в голосе его звучало легкое нетерпение.

— Да, это я, — подтвердил Эрик на тот случай, если ещё оставались какие-то сомнения. — Ты абсолютно правильно все понял.

Верховный жрец снова заговорил. Но ни о какой «легкости» речи уже не шло.

— А теперь повторим все сначала, — сказал правитель демонов, откидываясь на спинку трона. — В один прекрасный день ты случайно наткнулся на этих тецуманцев и решил — кажется, я верно припоминаю твои слова, — что они «кучка безнадежных неудачников из каменного века, сидящих по уши в своем болоте». Я прав? После чего ты проник в мозг одного из верховных жрецов — по-моему, в то время они поклонялись какой-то палочке, — лишил его рассудка и внушил этим племенам, что они должны объединиться, нагнать страху на соседей и создать на континенте новую нацию, посвятившую себя идее, что всех людей следует отводить на вершину церемониальной пирамиды и разрубать на куски каменными ножами. — Правитель демонов придвинул к себе свои заметки и добавил: — Ах да, ещё с некоторых из них полагалось заживо сдирать кожу.

Кусалькоатль зашаркал ногами по полу.

— После чего, — продолжил Астфгл, — они немедленно вступили в длительную войну практически со всеми остальными народами, неся смерть и разрушение тысячам сравнительно неповинных людей, и тэ дэ, и тэ пэ. Так вот, всему этому нужно немедленно положить конец, понял?!

Кусалькоатль слегка отшатнулся.

— Я не нарочно… — пролепетал он. — Я думал, ну, вроде как это правильно. Смерть, разрушение и все такое…

— Ах ты думал, да? — переспросил Астфгл. — Ты загубил тысячи более-менее невинных людей! И они… они выскользнули у нас из лап, — он щелкнул пальцами, — вот так! И направились прямиком на свои небесные пажити, или во что там они веруют. Беда с вами, ребята. Вы абсолютно не представляете Общую Картину! Возьмем, к примеру, тех же тецуманцев. Мрачные, лишенные воображения, одержимые люди… к этому времени они уже могли бы изобрести систему бюрократии и налогообложения, которая зашлаковала бы мозги всего континента. А вместо этого они так и остались кучкой второразрядных убийц с каменными топорами. Какие потери! Что за бессмысленный перевод полезных ресурсов!

Кусалькоатль корчился от стыда. Правитель демонов покрутился на своем вращающемся троне.

— В общем, я хочу, чтобы ты отправился в Тецуманскую империю и извинился за свой проступок.

— Что?

— Скажи им, что ты передумал. Тебя неправильно поняли. На самом деле ты хотел, чтобы они трудились день и ночь во благо своих собратьев по человечеству. Это пройдет «на ура».

— Что? — опять спросил Куеалькоатль. Он неловко переступил с ноги на ногу. — Но… но повелитель… Я должен явиться им во плоти?

— А что тут такого? Они ведь с тобой уже знакомы, не так ли? Я видел статую, вы с ней очень похожи.

— Ну, в общем, да… Я посещал их во снах и все такое прочее… — неуверенно пробормотал демон.

— Вот и чудненько. Давай, действуй. Кусалькоатлю явно не давала покоя какая-то мысль.

— Э-э, — проговорил он. — То есть я должен материализоваться у всех на глазах? Я правильно понял? В смысле, меня нет, а потом — бац, всем привет, вот он я?

— Да!

— О-о.

Узник отряхнулся от пыли и протянул Ринсвинду морщинистую руку.

— Огромное спасибо, Понт да Щеботан, — сказал он.

— Что, прости?

— Это моё имя.

— О-о.

— Гордое, древнее имя, — продолжил да Щеботан, пристально вглядываясь в глаза Ринсвинда на предмет того, не мелькают ли там смешливые искорки.

— Прекрасно, — невыразительным голосом отозвался волшебник.

— Мы искали Источник Жизни, который дарит человеку вечную молодость, — поведал Понт.

Ринсвинд оглядел его сверху донизу и вежливо спросил:

— Ну и как, удачно?

— Нет, значительных результатов мы не добились.

Ринсвинд снова заглянул в яму.

— Ты сказал «мы». А где остальные? — поинтересовался он.

— Перешли в местную веру.

Ринсвинд ещё раз посмотрел на статую Кусалькоатля. Местная вера умела агитировать за себя.

— Думаю, — осторожно проговорил он, — нам лучше идти.

— Это уж точно, — подхватил старик. — И побыстрее. Пока не заявился этот, как его, Повелитель. Мира.

Ринсвинд похолодел. «Начинается, — подумал он. — Я знал, что все будет очень плохо, и вот, начинается. У меня, должно быть, инстинкт на такие вещи».

— Кто-кто? — осторожно осведомился он.

— О, у них тут есть одно пророчество. Ну, на самом деле даже не пророчество, скорее вся история мира, от начала до конца. Её описание покрывает эту пирамиду сверху донизу, — жизнерадостно пояснил Понт да Щеботан. — Клянусь честью, не хотел бы я быть этим самым Повелителем, когда он прибудет сюда. У них насчет его такие планы…

Эрик поднялся на ноги.

— А теперь послушайте-ка меня, — сказал он, — Подобного отношения я терпеть не собираюсь. Я, знаете ли, ваш повелитель…

Ринсвинд таращился на ближайшие к статуе каменные плиты, Тецуманцам понадобилось два этажа, двадцать лет и десять тысяч тонн гранита, чтобы объяснить, что они собираются сделать с Повелителем Мира, когда тот наконец объявится. Результат получился, как бы получше выразиться, очень наглядным. У Ринсвинда не оставалось никаких сомнений в том, что тецуманцы очень недовольны. Он рискнул бы даже предположить, что они весьма раздражены.

— Но почему они сначала дарили ему все эти драгоценности? — спросил он, указывая на соответствующий сюжет.

— Ну, он же все-таки Повелитель, — пожал плечами да Щеботан. — Полагаю, он имеет право на некоторое уважение.

Ринсвинд кивнул. Все вполне справедливо. Представьте себе, вот вы — племя, живущее в болоте посреди влажного леса. Вы не знаете металла, а на шее у вас сидит бог, подобный Кусалькоатлю. И вдруг к вам заявляется человек, утверждающий, будто бы он тут всем распоряжается. Наверняка вам захотелось бы потратить некоторое время на то, чтобы внятно объяснить ему, насколько вы разочарованы. Тецуманцы никогда не видели смысла в том, чтобы миндальничать с божествами.

Главный герой был вылитый Эрик.

Взгляд Ринсвинда перескочил на соседнюю стену, следуя за продолжением истории.

На этой плите очень похоже был изображен он сам. На плече у рисованного Ринсвинда тоже сидел попугай.

— Вот черт, — воскликнул волшебник. — Это же я!

— Взгляни на соседнюю плиту. Там подробно описано то, что с тобой сделают, — самодовольно заметил попугай. — Это вывернет твой как его там наизнанку.

Ринсвинд взглянул на указанную плиту. Его как его там подскочил к горлу.

— Сейчас мы повернемся и тихонечко уйдем отсюда, — твердо заявил волшебник. — В смысле, благодарить за угощение мы не будем. Потом скажем «спасибо», пошлем письмо. Ну, знаешь, вежливость и всякое такое…

— Буквально одну минуточку, — остановил Понт Ринсвинда, который тащил его за руку. — Я так и не дочитал до конца. Очень хочется узнать, каким будет конец света…

— Не знаю, каким он будет для всех остальных, — угрюмо отозвался Ринсвинд, увлекая да Щеботана в тоннель. — Зато прекрасно знаю, каким он будет для меня.

Ринсвинд шагнул на свежий воздух, и это было прекрасно. Но что было очень плохо, так это то, что шагнул он прямо в кольцо тецуманцев. В руках тецуманцы сжимали копья, снабженные остро наточенными обсидиановыми наконечниками. Копья эти, подобно и тецуманским мечам, были не столь совершенны, как обычное грубое, низкопробное стальное оружие. Но будет ли ему легче, если его проткнут изящными образчиками подлинного самобытного творчества, а не теми отвратительными изделиями, что были выкованы в кузницах людьми, которые никак не могли похвастать единением с природой?

Вряд ли — решил Ринсвинд.

— Я всегда говорил, во всем надо уметь видеть хорошую сторону, — объявил да Щеботан.

Ринсвинд, привязанный к соседней каменной глыбе, с трудом повернул голову в его сторону.

— И где же ты её сейчас углядел? — поинтересовался он.

Понт да Щеботан, прищурившись, посмотрел через болото на свод леса.

— Что ж, начать с того, что отсюда открывается первоклассный вид…

— О, здорово, — отозвался Ринсвинд. — Знаешь, мне бы такое и в голову не пришло. Ты абсолютно прав. Этот вид ты будешь помнить до конца своей жизни. Я имею в виду, вряд ли это будет великим подвигом со стороны твоей памяти.

— Нечего ехидничать. Я просто высказал свое мнение.

— Хочу к маме, — заявил Эрик, привязанный к средней глыбе.

— Выше голову, парень, — подбодрил его Понт. — По крайней мере, тебя не просто так приносят в жертву, а ради чего-то стоящего. Вот, думаешь, за что со мной так обошлись? Я просто предложил им попробовать ставить колеса вертикально, чтобы они катились. Но местные жители не очень-то восприимчивы к новым веяниям. Не отчаивайся, малыш. Надежда умирает последней.

Ринсвинд зарычал. Вот этого он терпеть не мог — людей, не проявляющих страха перед лицом Смерти. Это противоречило самим основам Ринсвиндова мироздания.

— Хм, и самое главное, — продолжал да Щеботан, — мне кажется… — Он попробовал покататься из стороны в сторону, натягивая лианы, которые привязывали его к глыбе. — Да, определенно можно сказать, что, когда они затягивали эту веревку… угу, точно-точно, эта веревка…

— Что? Ну что?! — не выдержал Ринсвинд.

— Да, теперь я абсолютно уверен, — сказал да Щеботан. — Эта веревка затянута туго и профессионально. Не поддается ни на дюйм.

— Спасибо, — буркнул Ринсвинд.

На самом деле плоский верх усеченной пирамиды был довольно-таки просторным. На нем вполне хватало места для всяческих статуй, жрецов, каменных глыб, сточных желобов, производственных линий по обтесыванию ножей и всего остального, в чем нуждались тецуманцы для массового отправления религиозных обрядов. Несколько стоящих перед Ринсвиндом жрецов деловитыми голосами зачитывали длинный список жалоб: болото; комары; отсутствие металлических руд; вулканы; климат; такой бог, как Кусалькоатль; обсидиан постоянно тупится; квадратные колеса плохо катаются… Список был очень долгий.

В большинстве религий молящиеся обычно возносят хвалы и благодарят имеющихся в наличии богов — либо из общего благочестия, либо в надежде, что боги поймут намёк и начнут действовать соответственно. Тецуманцы же, как следует осмотревшись, вокруг и твердо решив, что хуже быть уже не может, не церемонились в своих жалобах.

— Осталось совсем немного, — сообщил попугай, сидящий на статуе одного из второстепенных тецуманских богов.

Он оказался там в результате сложной последовательности событий, включающей в себя многочисленные вопли, облако перьев и трех тецуманских жрецов с сильно распухшими большими пальцами.

— Верховный жрец совершает как его там в честь Кусалькоатля, — небрежно продолжал попугай. — А вы собрали немалую толпу.

— Ты, наверное, ни за что на свете не согласишься спрыгнуть сюда и передолбить эти веревки своим клювом? — уточнил Ринсвинд.

— Ты абсолютно какеготам.

— Я так и думал.

— Скоро поднимется солнце, — не унимался попугай.

У Ринсвинда создалось впечатление, что в птичьем голосе прозвучала излишняя жизнерадостность.

— Эй, демон, я буду жаловаться, — простонал Эрик. — Вот погоди, моя мама узнает… У меня, знаешь ли, влиятельные родители.

— О, прекрасно, — слабо отозвался Ринсвинд. — Почему бы тебе не обратиться прямиком к верховному жрецу? Скажи ему, что, если он вырежет тебе сердце и ты из-за этого завтра не пойдешь в школу, твоя мамочка очень рассердится.

Тецуманские жрецы поклонились восходящему солнцу, однако глаза всей толпы обратились к джунглям.

В которых что-то происходило. Оттуда слышался хруст ломающегося подлеска. С деревьев, истерично вопя, срывались тропические птицы.

Ринсвинд, разумеется, не мог этого видеть.

— Сам виноват. Кто хотел стать повелителем мира? — продолжал он. — Ты, вообще, чего ожидал? Думал, тебе обрадуются? Знаешь, открою тебе одну тайну: домовладельцев никто не любит.

— Но они собираются убить меня!

— Взгляни на все с другой точки зрения. Так они тебе показывают, что, метафорически выражаясь, им осточертело ждать, когда ты покрасишь дом и исправишь канализацию.

Теперь уже все джунгли были охвачены сумятицей. Животные вылетали из кустов, словно спасаясь от лесного пожара. Несколько тяжелых глухих ударов возвестили о том, что деревья ломаются и падают наземь.

Через подлесок продрался обезумевший ягуар и громадными прыжками помчался по тракту. В нескольких футах позади него несся Сундук.

Сундук был покрыт лианами, листьями и перьями всевозможных редких лесных птиц, которые после случившегося стали встречаться ещё реже. Ягуар мог бы спастись, отскочив вправо или влево, но простой животный ужас мешал ему мыслить логически. Он сделал большую ошибку: повернул голову, чтобы посмотреть, кто его преследует.

Ошибка была большой — и последней в ягуаровой жизни.

— Помнишь этот свой ящик? — спросил попугай.

— Да, а что? — откликнулся Ринсвинд.

— Он направляется сюда.

Жрецы вгляделись в бегущий далеко внизу предмет. У Сундука был очень прямолинейный способ обращаться с теми вещами, что стояли между ним и намеченной им целью, — он их попросту игнорировал.

И Кусалькоатль, презрев все свои инстинкты, в страшной тревоге и, что самое ужасное, в полном неведении относительно происходящего, — Кусалькоатль избрал именно этот момент для того, чтобы материализоваться на вершине пирамиды.

Кое-кто из жрецов заметил его. Ножи выпали у них из рук.

— Э-э… — пискнул демон. Остальные жрецы тоже повернулись.

— Прекрасно. А теперь я хочу, чтобы вы все меня выслушали, — крикнул Кусалькоатль, приставив крошечные ручонки к своему основному рту, чтобы лучше было слышно.

Он оказался в весьма щекотливом положении. Ему страшно нравилось быть богом тецуманцев, он был прямо-таки потрясен их целеустремленной преданностью и очень благодарен им за невероятно похожую на него статую внутри пирамиды. Поэтому ему было крайне неприятно раскрывать тот факт, что данная статуя отличается от своего оригинала одной немаловажной деталью.

На самом деле Кусалькоатль был шести дюймов ростом.

— Так вот, — начал Кусалькоатль, — это очень важно…

К несчастью, никто так и не узнал почему. В этот миг Сундук, ожесточенно суча ножками, взобрался на вершину пирамиды и плюхнулся на каменные плиты. Раздался короткий глухой вскрик.

«Этот старый мир весьма забавен, — сказал потом Понт да Щеботан. — Над ним нельзя не смеяться. Ведь если не смеяться, можно сойти с ума. То ты лежишь привязанный к каменной глыбе и ждешь, что тебя подвергнут изысканной пытке, то тебе вдруг предоставляют завтрак, сменную одежду, горячую ванну и бесплатный транспорт до границы царства. Именно так человек начинает верить в богов…» Тецуманцы никогда и не сомневались в том, что боги существуют. Но в данный момент их главное божество представляло собой небольшое маслянистое пятнышко на вершине пирамиды…

Сундук стоял на главной площади города. Все представители жречества, собравшись вокруг, внимательно следили за ним — вдруг он выкинет что-нибудь потешное или, наоборот, имеющее религиозный смысл.

— И ты действительно оставишь его здесь? — спросил Эрик.

— Все не так просто, — ответил Ринсвинд. — Обычно он меня догоняет. Но давайте-ка побыстрее сматываться.

— А как же дань?

— Думаю, будет благоразумным отказаться от неё, — возразил Ринсвинд. — Давайте просто уйдем потихоньку, пока они в хорошем настроении. Рано или поздно новизна исчерпает себя.

— А я должен продолжить поиски Источника Жизни, — заявил да Щеботан.

— Ах да, — кивнул Ринсвинд.

— Я, знаете ли, посвятил этому всю свою жизнь, — гордо сообщил старик.

Ринсвинд оглядел его сверху донизу.

— Неужели?

— О да. Исключительно. Ищу с самого детства.

Лицо Ринсвинда выражало крайнюю озадаченность.

— В таком случае, — начал он тоном, каким обычно разговаривают с маленькими детьми, — не лучше ли… ну, знаешь, разумнее… завязать…

— Что? — спросил да Щеботан.

— О, неважно, — отозвался Ринсвинд. — Однако у меня есть для тебя кое-что, — добавил он. — Чтобы ты, ну, знаешь, не скучал, мы дарим тебе этого замечательного говорящего попугая. — Ринсвинд ловко сграбастал птицу, старательно избегая подставлять пальцы под мощный клюв. — Это ведь лесной житель. Было бы жестоко и дальше заставлять его жить городской жизнью…

— Я родился в клетке, ты, буйный какеготам! — крикнул попугай.

Ринсвинд придвинул нос к его клюву и прошипел:

— Либо это, либо на сковородку.

Попугай открыл было клюв, чтобы цапнуть его за нос, но, увидев выражение лица волшебника, резко передумал.

— Попка хочет печенья, — проговорил он и тихо буркнул: — Какеготамкакеготамкакеготам!

— Дорогая моя, чудная птичка! — восхитился да Щеботан. — Я буду присматривать за ней.

— Какеготамкакеготамкакеготам!

Они достигли джунглей. Несколькими минутами спустя Сундук стронулся с места и порысил следом за ними.

В Тецуманской империи был полдень.

Из главной пирамиды доносились звуки, которые позволяли предположить, что там разбирают на части какую-то очень большую статую.

Жрецы в задумчивости сидели на полу. Время от времени кто-нибудь из них вставал и произносил краткую речь.

Во всех этих речах затрагивались крайне важные вопросы. Например, о том, что экономика царства напрямую зависит от процветания индустрии, занимающейся производством обсидиановых ножей; о том, что покоренные соседние царства с течением времени привыкли полагаться на твердую руку правительства, а также, между прочим, на разрубание тел, разрезание животов и вынимание внутренностей, производимые той самой твердой рукой; и об ужасной судьбе, которая ожидает любой народ, не имеющий бога. Народ — безбожник способен дойти до чего угодно: он может возмутиться против добрых старых традиций скромной жизни и несамопожертвования, сделавших империю таковой, какова она есть сегодня; народ может начать спрашивать себя, зачем ему, народу, если у него нет бога, все эти жрецы. В общем, ожидать можно чего угодно.

Все вышеперечисленное было очень хорошо изложено Муцумой, верховным жрецом, когда он сказал:

—^[49].

Через некоторое время было проведено голосование.

К вечеру ведущие каменщики империи начали работу над новой статуей.

В основе своей она была прямоугольной и имела кучу ног.

Правитель демонов побарабанил пальцами по столу. Не то чтобы его расстроила судьба Кусалькоатля, которому теперь придется провести несколько столетий в одном из низших кругов преисподней, пока он не нарастит себе новое материальное тело. Так ему и надо, этому мерзкому крысенышу. Случившееся на пирамиде — вернее, чуть не случившееся — также не особо волновало Астфгла. В конце концов, суть исполнения желаний как раз и заключается в том, чтобы клиент получал именно то, что просил, и именно то, что на самом деле ему было совсем не нужно.

Но события… они выходили из-под демонического контроля.

Да нет, смешно, В лучшем случае он всегда может материализоваться и лично навести порядок. Но Астфгл предпочитал, чтобы люди думали, будто бы все плохое в их жизни случается по воле рока и судьбы. Астфглу нравилось мутить воду. Это поднимало ему настроение.

Правитель демонов повернулся обратно к зеркалу и подкрутил ручку временного контроля.

Только что они были в душных, влажных джунглях Клатча, как вдруг…

— Я думал, мы собирались вернуться ко мне в комнату, — пожаловался Эрик.

— Я тоже так думал! — отозвался Ринсвинд. Чтобы перекрыть жуткий грохот, ему пришлось кричать.

— Щелкни ещё раз пальцами, демон.

— Ни за что в жизни! Ты не представляешь, сколько на свете мест, где нам придется гораздо хуже!

— Но здесь жарко! И темно!

С этим Ринсвинд спорить не мог. А ещё здесь было трясуче и шумно. Когда его глаза немножко привыкли к темноте, он различил мутные пятнышки света. Их тусклое сияние, а также сильный запах древесной стружки и клея позволяли предположить, что Ринсвинд с Эриком оказались внутри… какого — то корабля. Все вокруг носило явный отпечаток столярных работ. Если это действительно был корабль, то в данный момент он подвергался жутко ухабистому спуску со стапеля.

Толчок с силой бросил Ринсвинда на переборку.

— Должен сказать, — пожаловался Эрик, — что если именно здесь живет самая прекрасная женщина в мире, то я крайне невысокого мнения о выбранном ею туалете. Каких же размеров она должна быть, чтобы носить такое?

— Кто носить? Кого носить? — переспросил Ринсвинд. — И причём тут туалет?

— Все прекрасные дамы носят облегающие, соблазнительные туалеты, — самоуверенно заявил Эрик. — Я об этом читал.

— Скажи-ка, — попросил Ринсвинд, — ты никогда не испытывал необходимости принять холодную ванну и совершить быструю пробежку вокруг детской площадки?

— Никогда.

— А стоило бы попробовать.

Грохот внезапно прекратился.

Где-то вдали раздался стук, словно закрывались створки огромных ворот. Ринсвинду показалось, что он услышал затихающие в отдалении голоса и смешок. Это был не самый приятный смешок; он скорее походил на не предвещающее добра хмыканье. И Ринсвинд знал, кому именно оно не предвещает этого самого добра.

Он уже даже не спрашивал себя, как его угораздило здесь оказаться — где бы это «здесь» ни было. Злые силы — наверное, в них все дело. По крайней мере, в данный конкретный момент ничего особо ужасного с ним не происходило. Но, возможно, это был только вопрос времени.

Ринсвинд пошарил вокруг себя, пока его пальцы на что-то не наткнулись. При внимательном рассмотрении под лучиком света, падающим из ближайшей дырки от сучка, оказалось, что он нашел веревочную лестницу. Дальнейшее ощупывание одной из стенок корпуса (или как оно там называется) позволило ему установить контакт с небольшим круглым люком.

Ринсвинд подполз обратно к Эрику.

— Тут есть дверь, — прошептал он.

— И куда она выходит?

— По-моему, она никуда не выходит, она остается на месте, — ответил Ринсвинд.

— Выясни, куда она ведет, демон!

— Это может оказаться неблагоразумным, — осторожно заметил Ринсвинд.

— Я тебе приказываю!

Ринсвинд с мрачным видом направился обратно к люку.

Люк со скрипом открылся.

Внизу — довольно далеко внизу — виднелась мокрая булыжная мостовая, по которой легкий ветерок гнал несколько обрывков утреннего тумана. Ринсвинд слегка вздохнул и развернул лестницу.

Две минуты спустя они уже стояли во мраке того, что показалось им огромной площадью. Сквозь туман проступали очертания зданий.

— Где мы? — спросил Эрик.

— Понятия не имею.

— Ты не знаешь!

— Не имею ни малейшего представления, — сознался Ринсвинд.

Эрик свирепо уставился на затянутые дымкой образчики архитектуры.

— И мы должны искать самую прекрасную женщину в мире на такой помойке? — буркнул он.

Вдруг Ринсвинду пришло в голову посмотреть, откуда они только что вылезли. Он поднял глаза.

Над ними — высоко над ними, — возвышаясь на четырех массивных ногах, что опирались на громадную платформу на колесиках, стояла гигантская деревянная лошадь. Вернее, это был круп гигантской деревянной лошади.

Её строитель мог бы разместить люк в более достойном месте, но по каким-то своим причинам, видимо юмористического свойства, решил этого не делать.

— Э-э… — начал Ринсвинд.

Кто-то кашлянул.

Ринсвинд опустил глаза.

Редеющий туман открыл его взору стоящих широким кругом вооруженных людей. Многие из них ухмылялись, и все они держали в руках сошедшие с конвейера, бездушные, но тем не менее острые копья.

— А-а, — изрек Ринсвинд и снова посмотрел на люк.

Взгляд его был достаточно красноречив.

— Единственное, чего я не понимаю, — заметил сержант стражи, — так это почему вас двое. Мы ожидали, ну, может, сотню.

Он откинулся на спинку стула. У него на коленях лежал огромный, украшенный пучком перьев шлем, а на лице играла довольная улыбка.

— Честное слово, ну вы, эфебцы, даете! — хмыкнул он. — Смех, да и только! Вы, должно быть, думаете, что мы только вчера родились! Всю ночь пилили да колотили, и вдруг за воротами появляется здоровенная деревянная лошадь. «Забавно, — думаю я, — громаднейшая деревянная лошадь с вентиляционными отверстиями». Я, видите ли, умею подмечать всякие мелочи. Так что я мигом кличу ребят, мы выскакиваем из крепости с утреца пораньше, втаскиваем эту штуку в ворота, как от нас и ожидалось, а потом тихонько сидим вокруг, ну и, типа, ждем, что она нам выплюнет. Если можно так выразиться. А теперь, — он придвинул небритое лицо к самому лицу Ринсвинда, — у тебя есть выбор, понял? Верхняя скамья или нижняя — тебе решать. Мне достаточно сказать лишь слово. Брось диск мне, и я брошу диск тебе (Тогда игры с мячом на Плоском мире ещё не изобрели).

— Какая-какая скамья? — переспросил Ринсвинд, отшатываясь от щедрой струи чесночного запаха.

— Боевые триремы, — жизнерадостно пояснил сержант. — Три скамьи, одна над другой. Триремы. Видишь ли, тебя приковывают к веслам на долгие годы, и тут все зависит от того, на верхней ты скамье, на свежем воздухе, или же на нижней, где, — он ухмыльнулся, — этого воздуха совсем нет. Все в ваших руках, ребята. Будете хорошо себя вести, и единственная ваша проблема — это чайки. Итак… Почему вас только двое?

Он снова откинулся на спинку стула.

— Извини, — вмешался Эрик, — по-моему, это Цорт, я угадал?

— Ты часом не пытаешься ли надо мной шутки шутить, а, парень? А то ведь существуют такие штуки, как кинкиремы, там пять скамей. Это тебе совсем не понравится.

— Нет, сир, — возразил Эрик. — С вашего позволения, сир, я всего лишь маленький мальчик, сбившийся с пути из-за дурной компании.

— О, спасибочки, — горько сказал Ринсвинд. — Ты совершенно случайно начертил кучу оккультных кругов и…

— Сержант! Сержант!

В караулку влетел какой-то солдат. Сержант поднял глаза.

— Там ещё одна деревянная штуковина, сержант! Прямо за воротами!

Сержант торжествующе ухмыльнулся Ринсвинду.

— А, вот оно, значит, как? Вы были всего лишь передовым отрядом, посланным сюда, чтобы открыть ворота. Прекрасно. Мы сейчас пойдем разберемся с вашими друзьями и сразу же вернемся. — Он указал солдату на пленников. — Ты останешься здесь. Если они шевельнутся, сделай с ними что-нибудь ужасное.

Ринсвинд и Эрик остались со стражником наедине.

— Ты хоть понимаешь, что натворил? — спросил Эрик. — Ты всего-навсего перенес нас обратно по времени, в эпоху цортских войн! На тысячи лет назад! Мы проходили это в школе, деревянного коня и все остальное! Как прекрасную Элинор похитили у эфебцев — или, возможно, это эфебцы похитили её, — в общем, потом началась осада, чтобы вернуть её обратно, и так далее… — Он на мгновение умолк. — Но… но это означает, что я встречусь с ней… — Он снова замолчал, а затем восхищенно выдохнул: — Ого!

Ринсвинд осмотрел помещение. Древним оно не выглядело, но, впрочем, и не должно было, потому что таковым ещё не являлось. Любая точка во времени существует либо «сейчас», — если вы в ней находитесь, — либо «тогда». Ринсвинд попытался припомнить те немногие сведения из классической истории, которые он когда-то впитал, но это была какая-то мешанина из битв, одноглазых великанов и женщин, чьи лица отправляли в плаванье тысячи кораблей.

— Разве ты не понял? — прошипел Эрик. Его очки сияли. — Они, должно быть, занесли коня в ворота прежде, чем в нем спрятались солдаты! И мы, мы знаем, что произойдет! Мы могли бы сделать себе целое состояние!

— Каким образом?

— Ну… — Эрик замялся. — Можно поставить на результаты скачек и…

— Замечательная мысль, — кивнул Ринсвинд.

— Да, и…

— Итак, все, что нам нужно, это сбежать отсюда, а потом выяснить, проводятся ли здесь скачки, после чего серьезно напрячься и попробовать припомнить клички лошадей, которые выигрывали на скачках в Цорте несколько тысяч лет назад.

Они вернулись к своему прежнему занятию — мрачному разглядыванию пола. В этом кроется основная проблема всех путешествий во времени. Они происходят как-то спонтанно, в результате чего на место вы прибываете абсолютно неподготовленным. Ринсвинд решил, что практически единственное, на что он может надеяться, это найти Источник Жизни, о котором рассказывал да Щеботан, и умудриться остаться в живых в течение пары — тройки тысяч лет, чтобы потом убить собственного дедушку. Вот это было действительно заманчиво. Его предки сами на это напросились.

Однако забавно… Ринсвинд вспомнил знаменитого деревянного коня, которого использовали для того, чтобы обманом пробраться в укрепленный город. Разве внутри коняги были всего двое людей? В следующей мысли, которая пришла ему в голову, было что-то неизбежное.

— Извини, — обратился он к стражнику. — Та, э-э, та вторая деревянная штуковина за воротами… это, наверное, не лошадь?

— Ну, разумеется, вам ли об этом не знать, — хмыкнул тот. — Вы же шпиёны.

— Держу пари, она более прямоугольная и вроде как поменьше размерами, — продолжал Ринсвинд. Его лицо выражало невинную любознательность.

— Уж будь уверен. Вы, эфебцы, всегда страдали от недостатка воображения.

— Понятно.

Ринсвинд сложил руки на коленях.

— Только попробуй убежать, — предложил стражник. — Ну, давай. Попробуй — и увидишь, что будет.

— И, полагаю, твои сотоварищи тоже затащат её в город, — гнул свое Ринсвинд.

— Вполне возможно, — согласился стражник.

Эрик захихикал.

До стражника начало доходить, что где-то вдалеке раздаются людские вопли. Кто-то попытался затрубить в рог, но через несколько тактов инструмент издал какой-то булькающий звук и умолк.

— Судя по всему, там идёт неплохая драчка, — заметил Ринсвинд. — Люди завоевывают рыцарские шпоры, совершают геройские подвиги, обращают на себя внимание старших офицеров и все такое. А ты торчишь тут вместе с нами.

— Это мой пост, и я с места не тронусь, — заявил стражник.

— Абсолютно правильное отношение, — похвалил его Ринсвинд. — Неважно, что все остальные там, на улице, мужественно сражаются, дабы защитить родной город и любимых женщин от коварного врага. Ты оставайся здесь и охраняй нас. Самое то, что надо. Может, тебе даже поставят памятник на городской площади, если таковая ещё останется. И напишут на нем: «Он выполнял свой долг»,

Солдат, похоже, крепко призадумался над его словами, и в это время со стороны главных ворот донесся ужасающий треск.

— Послушайте, — с отчаянием в голосе произнес стражник, — если я выскочу всего на минуточку…

— О нас не беспокойся, — подбодрил его Ринсвинд. — Ведь мы даже не вооружены.

— Точно, — согласился стражник. — Спасибо.

Он одарил Ринсвинда обеспокоенной улыбкой и бросился бежать в ту сторону, откуда доносился шум. Эрик посмотрел на волшебника с чем-то вроде восхищения.

— По правде говоря, это было потрясающе, — изрек он.

— Парень далеко пойдет, — отозвался Ринсвинд. — Он руководствуется здоровой военной логикой. Ну ладно. Бежим отсюда.

— Но куда?

Ринсвинд вздохнул. Он уже неоднократно пытался объяснить людям основы своей философии, но никто так его и не понял.

— Насчет того, куда бежать, можешь не беспокоиться, — сказал он. — Согласно моему опыту, это обычно устраивается само собой. Главное слово тут — «бежим».

Капитан осторожно высунул голову из-за баррикады и рявкнул:

— Это всего лишь небольшой ящик, сержант. В него не вошла бы и пара человек.

— Прошу прощения, сэр, — возразил сержант. Его лицо было лицом человека, чей мир буквально за несколько коротких минут очень сильно изменился. — В этот ящик вошло по меньшей мере четверо, сэр. Капрал Непригод и его взвод, сэр. Я послал их попробовать открыть его, сэр.

— Ты пьян, сержант?

— Ещё нет, сэр, — с чувством ответил сержант.

— Сержант, небольшие ящики не едят людей.

— А после этого он впал в ярость, сэр. Видите, что он сделал с воротами?

Капитан снова выглянул из-за обломков бревен.

— Ага. Он вдруг отрастил ноги и снес ворота, верно? — саркастически осведомился он.

На лице сержанта появилась улыбка облегчения. Наконец-то они друг друга поняли.

— В самую точку, сэр, — сказал он. — Ноги. Сотни чертовых ножек, сэр.

Капитан уставился на подчиненного свирепым взглядом. Сержант сделал непроницаемое лицо, которое передавалось по наследству от одного сержанта к другому с тех самых пор, как одна протоамфибия приказала другой, низшей по званию, собрать взвод тритонов и Захватить Этот Пляж. Капитану было восемнадцать лет, и он только что закончил военную академию, где с отличием выдержал экзамены по таким предметам, как классическая тактика, прощальные оды и военная грамматика. Сержанту было пятьдесят пять, и последние сорок лет он провел, нападая или подвергаясь нападению всяческих гарпий, людей, циклопов, фурий и прочих ужасных ходячих, ползучих или летучих тварей. Он чувствовал себя слегка обманутым.

— Что ж, я взгляну на это, сержант…

— …Разрешите предположить, сэр, это самый хороший план…

— …И после того, как я взгляну на это, сержант, кое у кого будут ба-алышие неприятности.

Сержант отдал ему честь.

— Так точно, сэр, — предсказал он.

Капитан фыркнул и, перебравшись через баррикаду, направился туда, где среди обломков ворот, неподвижный и молчаливый, стоял монстроподобный ящик. Сержант тем временем соскользнул с баррикады, спрятался за самым крепким бревном, какое только смог найти, и с величайшей решимостью надвинул шлем на уши.

Ринсвинд крался по улицам города. Эрик тащился за ним следом.

— Мы ищем Элинор? — поинтересовался юный демонолог.

— Нет, — твердо сказал Ринсвинд. — Что мы ищем, так это другой выход из города. В который мы и выйдем.

— Но это нечестно!

— Она старше тебя на тысячу лет! Зрелая женщина — это, конечно, очень привлекательно, тут не поспоришь, но, как правило, из таких связей ничего путного не выходит.

— Я требую, чтобы ты отвел меня к ней, — заныл Эрик. — Изыди!

Ринсвинд остановился так резко, что Эрик воткнулся в его спину.

— Послушай, — промолвил волшебник, — мы угодили в центр самой известной из всех самых глупых войн на свете, и в любую минуту тысячи воинов сойдутся в смертельной битве, а ты хочешь, чтобы я пошел, нашел эту хваленую дамочку и сказал ей: «Мой друг желает знать, не согласитесь ли вы с ним отужинать»? Так вот, я этого не сделаю.

Он приблизился к воротам в городской стене; они были поменьше, чем главные, совсем не охранялись стражниками, и в них была калитка. Ринсвинд отодвинул засов,

— Это не имеет к нам никакого отношения, — заявил он. — Мы даже ещё не родились, не говоря уже о том, что есть такая штука, как призывной возраст. В общем, это не наше дело, и мы не сделаем ничего такого, что изменило бы ход истории,ясно?

Он распахнул дверь, и это сэкономило эфебской армии массу усилий. Они как раз собирались постучать.

Весь день бушевала битва. Она была подробно описана известными историками, которые подолгу распространялись о похищенных прекрасных женщинах, о собирающихся на море флотах, о строящихся деревянных животных, о героях, сражающихся друг с другом… Однако никто из них и словом не обмолвился о той роли, которую сыграли в цортско-эфебской войне Ринсвинд, Эрик и Сундук. Впрочем, сами эфебцы заметили, с каким энтузиазмом бросились к ним цортские солдаты, которые не столько стремились в битву, сколько пытались убежать от чего-то ужасного.

Также историки упустили из виду ещё один интересный факт — насчет клатчских способов ведения войны, которые на данной стадии были довольно примитивными и распространялись только на солдат, в то время как остальная публика оставалась незадействованной. В принципе, все и так знали, что рано или поздно либо та, либо другая сторона победит, нескольким особо невезучим генералам отрубят головы, победителям будет выплачена контрибуция в виде большой суммы денег, все отправятся домой собирать урожай и этой проклятой бабе придется наконец решить, на чьей она стороне, дрянь такая.

В общем, уличная жизнь Цорта продолжалась более или менее нормальным образом. Горожане спокойно огибали встречающиеся время от времени группы сражающихся солдат или пытались продать им люля-кебаб. Кое-кто из наиболее предприимчивых местных жителей уже начал разбирать деревянного коня на сувениры.

Ринсвинд даже не пытался осмыслить причины подобного поведения. Он сидел в уличном кафе и спокойно наблюдал за жаркой схваткой, разыгрывающейся среди рыночных прилавков. Выкрики «Спелые оливки!» перемежались стонами раненых и предупредительными воплями: «Пожалуйста, берегите головы, тут люди сражаются!»

Натолкнувшись на покупателей, солдаты извинялись. «Тяжелый случай…» — подумал Ринсвинд. Однако ещё тяжелее было уговорить хозяина кафе принять монету с головой правителя, чей прапрапрадедушка ещё даже не родился. К счастью, Ринсвинду удалось убедить этого достойного человека в том, что будущее — это тоже страна, только другая.

— И лимонада для мальчишки, — добавил он.

— Мои родители позволяют мне пить пиво, — заявил Эрик. — Мне разрешается выпивать по стакану в день.

— Не сомневаюсь, — откликнулся Ринсвинд. Хозяин старательно протирал тряпкой стол, размазывая лужицы от пролитых напитков в тонкую пленку.

— Пришли на сражение посмотреть? — полюбопытствовал он.

— Если можно так выразиться, — осторожно ответил Ринсвинд.

— Я бы тут особо не расхаживал, — продолжал хозяин. — Говорят, эфебцев впустил какой-то штатский тип — не то чтобы я имею что-то против эфебцев, прекрасные, воистину прекрасные люди, — торопливо добавил он, видя, что мимо трусит кучка солдат. — И поговаривают, это был чужестранец. Штатские не должны участвовать в военных действиях, это нечестно. Тут народ его ищет, чтобы перекинуться с ним парочкой слов.

Завершив свою речь, хозяин резко рубанул ладонью.

Ринсвинд уставился на его руку, как загипнотизированный.

Эрик открыл рот. Эрик вскрикнул и схватился за щиколотку.

— А его описание имеется? — поинтересовался Ринсвинд.

— Да нет вроде.

— Что ж, желаю им удачи, — бодрым голосом заключил Ринсвинд.

— А что такое с парнишкой?

— Судорога.

— И вовсе не обязательно было пинать меня! — прошипел Эрик, когда хозяин удалился к себе за стойку.

— Ты совершенно прав. С моей стороны это был абсолютно добровольный жест.

На плечо Ринсвинда опустилась тяжелая рука. Он оглянулся, поднял глаза и увидел лицо эфебского центуриона.

— Это тот самый тип, сержант, — подсказал стоящий рядом солдат. — Держу пари на годовую пайку соли.

— Кто бы мог подумать… — отозвался сержант и нехорошо ухмыльнулся Ринсвинду. — Пошли — ка, приятель. Шеф хочет перемолвиться с тобой словечком.

Кто славит Александра, кто — Геракла, кто — Гектора. Подобных великих имен на свете много. По сути дела, люди склонны говорить приятные вещи о каждом лопоухом обладателе меча, по крайней мере когда находятся поблизости от данного героя, — так гораздо безопаснее. А вот ещё забавный факт. Народ, как правило, больше уважает военачальников, выступающих со стратегией типа: «Я хочу, чтобы вы, ребята, все пятьдесят тысяч, навалились на противника и как следует насовали ему», чем куда более осмотрительных полководцев, которые говорят вещи вроде: «Почему бы нам не построить огроменную деревянную лошадь, а потом проскользнуть в заднюю калитку, пока они все толпятся вокруг этой бандуры и ждут, когда мы оттуда вылезем».

А все потому, что большинство военачальников первого типа — храбрецы, в то время как из трусов получаются гораздо лучшие стратеги.

Ринсвинда притащили к эфебским полководцам, которые разместили свой командный пункт на главной площади города, дабы наблюдать за штурмом центральной цитадели, которая, разумеется, возвышалась на, само собой, головокружительно высоком холме. Шатры военачальников намеренно разбили подальше от стен, поскольку неуемные защитники крепости бросались камнями.

Когда Ринсвинд прибыл, великие полководцы обсуждали стратегию битвы. Похоже, все сходились во мнении, что если послать на штурм горы по-настоящему большое количество людей, то достаточная их часть сможет избежать летящих вниз булдыганов и захватить крепость. По существу, это основа всего военного мышления.

При появлении Ринсвинда и Эрика несколько наиболее внушительно одетых вождей подняли глаза, одарили пришельцев взглядами, которые позволяли предположить, что им, героическим военачальникам, было бы куда интереснее смотреть на червяков, и снова отвернулись. Единственный человек, который, казалось, обрадовался их появлению…

…Был совсем не похож на военного. У него имелись доспехи, правда потускневшие, и шлем, плюмаж которого выглядел так, словно его долгое время использовали в качестве малярной кисти. Сам же воитель был изрядно костляв и обладал военной выправкой куницы. Однако в лице его присутствовало что-то знакомое. «Такое очень симпатичное лицо…» — подумал Ринсвинд.

Впрочем, слово «обрадовался» использовалось выше лишь для сравнительного описания. Этот человек был единственным, кто дал понять, что знает об их существовании.

Он сидел, развалясь в кресле, и кормил Сундук бутербродами.

— О, привет, — мрачно изрек он. — А вот и вы.

Просто удивительно, сколько информации можно вместить в пару слов. А ведь чтобы добиться примерно такого же эффекта, другому пришлось бы сказать: «Слушайте, ночь была долгой, а без меня тут никак, все приходится организовывать самому: от постройки деревянного коня до расписания сдачи белья в стирку, от этих идиотов примерно столько же помощи, сколько от резинового молотка, и вообще, ноги б моей здесь не было, а тут в довершение всего заявляетесь вы. Что ж, привет-привет».

Он указал рукой на Сундук, который выжидающе приоткрыл крышку, и спросил:

— Это ваше?

— Типа того, — осторожно ответил Ринсвинд. — Но имей в виду, я не в состоянии заплатить за то, что он натворил, что бы это ни было…

— Забавная штуковина, а? — продолжал незнакомец. — Мы обнаружили его, когда он наступал на пятьдесят загнанных в угол цортцев. И с чего он их так невзлюбил, а?

Ринсвинд быстро прикинул варианты ответа. — Он обладает некоторыми удивительными способностями. Например, загодя знает, когда кто-нибудь намеревается причинить мне вред, — соврал Ринсвинд и уставился на Сундук свирепым взглядом. Таким взглядом человек смотрит на коварное, зловредное, в общем и целом недостойное домашнее животное, которое много лет подряд немилосердно кусало всех проходящих мимо, а теперь вдруг, чтобы произвести впечатление на представителей закона, завалилось на свою паршивую спину и изображает из себя Очаровательного Щеночка.

— Да ну? — незнакомец вроде бы и не удивился вовсе. — Он волшебный, что ли?

— Ага.

— Особая древесина?

— Ага.

— Тогда хорошо, что мы не построили из неё эту треклятую лошадь. Ты заполучил его при помощи какого-нибудь волшебства?.

— Ага.

— Так я и подумал. — Эфебец бросил Сундуку ещё один бутерброд. — А сам-то ты откуда? Ринсвинд решил резать правду-матку.

— Из будущего, — ответил он.

Ожидаемого эффекта это не произвело. Незнакомец только кивнул и сказал: «О-о», а потом спросил:

— Мы победили?

— Да.

— О-о. Но результатов скачек ты, конечно, не помнишь? — без особой надежды поинтересовался незнакомец.

— Увы.

— Я и не сомневался. А почему ты открыл нам калитку?

Заявление, якобы он сделал это потому, что всегда был стойким приверженцем эфебской политической позиции, было бы неверным ходом. Поэтому Ринсвинд решил снова попробовать сказать правду. С этим новым подходом стоило поэкспериментировать.

— Искал выход, — признался он.

— Чтобы убежать?

— Ага.

— Молодец. Единственная разумная вещь — в данных обстоятельствах, разумеется. Заметив Эрика, который, вытаращив глаза, разглядывал остальных военачальников, столпившихся вокруг стола и погруженных в дискуссию, эфебец окликнул мальчика:

— Что, парень, хочешь стать солдатом, когда вырастешь?

— Нет, господин.

Незнакомец немного оживился:

— Так держать. И кем же ты будешь?

— Я хочу быть евнухом, господин, — сообщил Эрик.

Голова Ринсвинда повернулась в сторону паренька так, словно волшебника кто-то резко дернул за ухо.

— Но почему? — спросил он и тут же, одновременно с Эриком, выдал очевидный ответ:

— Потому что евнухи работают в гаремах, — проговорили они в унисон. Незнакомец кашлянул.

— Ты случайно не учитель этого парнишки? — поинтересовался он.

— Нет.

— Ему что, никто не объяснял?..

— Нет.

— Если хочешь, я попрошу одного из центурионов поговорить с ним. У этих парней такие языковые способности — ты поразишься.

— Думаю, это было бы весьма полезно, — согласился Ринсвинд.

Незнакомец взял в руки шлем, вздохнул, кивнул сержанту и разгладил складки на своем плаще — надо отметить, довольно грязном.

— Наверное, мне полагалось бы отчитать тебя, — заметил он.

— За что?

— За то, что ты испортил войну.

— Испортил войну?

Незнакомец вздохнул.

— Пойдем. Прогуляемся. Сержант, пожалуйста, ты и ещё пара ребят…

Камень, сброшенный с высокой стены цитадели, просвистел совсем рядом и, ударившись о мостовую, разлетелся на куски.

— Дьявольщина, они могут отсиживаться там ещё несколько недель, — мрачно заметил незнакомец, шагая прочь. Сундук терпеливо плелся за ними следом. — Меня зовут Виндринссей. Понимаю, произносится плохо, но ты постарайся уж запомнить. А ты, кстати, кто таков будешь?

— Он мой демон, — встрял Эрик.

Виндринссей приподнял бровь, что было самым близким подобием удивления, которое он до сих пор продемонстрировал по какому-либо поводу.

— Неужели? Что ж, полагаю, в семье не без урода. А он может проникать в различные места?

— У него скорее получается оттуда выбираться, — ответил Эрик.

— Прекрасно.

Виндринссей остановился рядом с каким-то зданием и начал расхаживать взад-вперед, засунув руки в карманы и постукивая носком сандалии по плитам мостовой.

— Думаю, где-то здесь, сержант, — заявил он через какое-то время.

— Так точно, сэр.

— Посмотри-ка на эту компанию, — сказал Виндринссей, когда сержант и его люди принялись рычагами поднимать плиты. — На эту шарашку, собравшуюся вокруг стола. Храбрые ребята, не спорю, но посмотри на них. Слишком заняты позированием для триумфальных статуй и проверками, а правильно ли историки написали их имя. Черт возьми, мы осаждаем эту крепость уже много лет. Увеличить численность войск, говорят они. Знаешь, им ведь все это даже нравится. То есть в действительности никому нет никакого дела до того, что творится вокруг. А я говорю, давайте побыстрее завязывать и отправляться по домам.

— Нашли, сэр, — сообщил сержант.

— Прекрасно, — Виндринссей даже не обернулся. — Чудненько, — он потер руки. — Ну, как говорится, за дело. Чем раньше закончим, тем раньше ляжем спать. Со мной не хотите? Ваша зверюшка может нам пригодиться.

— А что мы будем делать? — с подозрением поинтересовался Ринсвинд.

— Кое с кем встретимся.

— Это опасно?

В крышу стоящего поблизости здания ударил камень, пробив её насквозь.

— Не очень, — ответил Виндринссей. — По сравнению с тем, что творится здесь. А если все остальные попытаются взять цитадель штурмом, ну, ты знаешь, истинно военным способом…

Дыра вела в тоннель. Тоннель, слегка поплутав, уткнулся в лестницу. Виндринссей угрюмо побрел по ней вверх, время от времени пиная выпавшие из стен куски каменной кладки так, словно они были его личными врагами.

— Э-э, — сказал Ринсвинд, — а куда ведет этот ход?

— В центр цитадели.

— Знаешь, я предчувствовал, что услышу нечто подобное, — признался Ринсвинд. — У меня, понимаешь ли, инстинкт на такие вещи. И, полагаю, там, в цитадели, засела сейчас вся цортская верхушка?

— Надеюсь, что да, — отозвался Виндринссей, шагая вверх по ступенькам.

— С кучей стражников?

— Думаю, их будут дюжины.

— И хорошо натренированных?

Виндринссей кивнул:

— Самых лучших.

— И мы направляемся именно туда, — не унимался Ринсвинд, полный решимости исследовать весь ужас этого плана, — так человек упорно трогает языком гнилой зуб.

— Это точно.

— Все шестеро.

— И твой ящик, разумеется.

— Ах да, — отозвался Ринсвинд, скорчив в темноте гримасу.

Сержант тихонько постучал его по плечу и наклонился вперед.

— Насчет капитана, господин, не беспокойся, — сказал он. — По части всяких военных штучек у него самые лучшие мозги на всем континенте.

— Откуда ты знаешь? Их кто-нибудь видел? — буркнул Ринсвинд.

— Понимаешь ли, господин, дело в том, что он любит заканчивать все так, чтобы никто не пострадал, в особенности он сам. Вот почему он постоянно придумывает всякие штуки. Этот деревянный конь — тоже его затея. А прошлой ночью мы переоделись в штатское, пробрались в город и напились в кабаке с одним из дворцовых чистильщиков, от которого и узнали про этот тоннель.

— Да, но потайные ходы! — воскликнул Ринсвинд. — С другой стороны нас ждут стражники и боги знают что ещё!

— Не бойся, господин, ничего страшнее принадлежностей для уборки там не будет. Этот ход ведет в кладовую.

Тут послышался грохот — Виндринссей споткнулся о швабру.

— Сержант?

— Сэр?

— Открой-ка эту дверь.

Эрик упорно дергал Ринсвинда за балахон.

— Да? Что? — раздраженно отозвался волшебник.

— Ты ведь знаешь, кто такой Виндринссей? — прошептал Эрик.

— Э-э…

— Он — Виндринссей!

— Да ну?

— Ты что, не читал классиков?

— А классики о скачках ничего не писали?

Эрик закатил глаза.

— Именно хитроумие Виндринссея стало причиной падения Цорта, — объяснил он. — А потом у Виндринссея ушло десять лет на то, чтобы вернуться домой. Он испытал множество приключений с искусительницами, сиренами и чувственными волшебницами.

— Что ж, я понимаю, почему ты изучал классиков. Десять лет, да? А где же он жил?

— Примерно в двух сотнях миль отсюда, — серьезно ответил Эрик.

— Что, постоянно сбивался с дороги?

— А потом, вернувшись домой, он сразился с поклонниками своей жены и все такое, а его любимый старый пес узнал хозяина и умер.

— О боги.

— Его, пса, а не Виндринссея, прикончило то, что он в течение пятнадцати лет таскал шлепанцы своего хозяина. Какая жалость.

— И знаешь что, демон? Все это ещё не случилосъ. Мы могли бы избавить Виндринссея от всех этих неприятностей!

Ринсвинд тщательно обдумал эту мысль.

— Ну, можно посоветовать ему взять штурмана получше… — предложил он.

Послышался скрип. Солдатам наконец удалось открыть дверь.

— Всем ввалиться внутрь, или как там звучит эта идиотская команда, — велел Виндринссей. — Магический ящик идёт первым. Без необходимости никого не убивать. И попытайтесь не портить вещи. Итак, вперед.

Дверь вела в коридор, вдоль стен которого стояли колонны. Откуда-то издалека доносились негромкие голоса.

Небольшой отряд крадучись двинулся на звук и, наконец, оказался у тяжелой портьеры. Виндринссей сделал глубокий вдох, отодвинул портьеру в сторону и, шагнув вперед, разразился заранее подготовленной речью.

— Итак, я хочу, чтобы всем было абсолютно ясно, — заявил он. — Мне не нужны здесь никакие неприятности или чтобы вы звали стражников и так далее. Или чтобы вы вообще кого-то звали. Мы просто заберем эту юную особу и, наконец, отправимся по домам. В противном случае мне придется предать вас всех мечу, а я терпеть не могу такие вещи.

Впрочем, особого впечатления речь Виндринссея не произвела. Потому что его единственным слушателем был маленький мальчик, сидящий на горшке.

Виндринссей быстренько сориентировался в ситуации и без запинки продолжил:

— С другой стороны, если ты не скажешь, куда все подевались, я попрошу вот его, сержанта, как следует тебя отшлепать.

— Мама с Кэсси, — сообщил ребенок, посасывая большой палец. — А ты — господин Бука?

— Гм, вряд ли, — ответил Виндринссей.

— Господин Бука глупый. — Ребенок вытащил палец изо рта и с видом человека, подводящего итог всестороннему исследованию, изрек: — Господин Бука-бяка.

— Сержант?

— Сэр?

— Глаз с этого ребенка не спускать!

— Слушаюсь. Капрал?

— Сержант?

— Позаботься о парнишке.

— Да, сержант. Рядовой Ахейос?

— Да, капрал, — отозвался тот мрачным от дурных предчувствий голосом.

— Пригляди за пацаном.

Рядовой Ахейос оглянулся. Оставались только Ринсвинд с Эриком, и хотя это общеизвестная истина, что штатские во всех отношениях стоят на самой нижней ступеньке воинской иерархии, где-то сразу после полкового осла, выжение их лиц давало понять, что они не собираются выполнять ничьи приказы.

Виндринссей неспешно пересек комнату и, остановившись возле ещё одной портьеры, прислушался.

— Мы могли бы столько рассказать ему, — прошипел Эрик. — О том, что с ним случились — то есть ещё случатся — самые разные вещи. Кораблекрушения, чары злых волшебниц, вся его команда будет превращена в животных…

— Ага. А ещё можно посоветовать ему отправиться домой пешком, — отозвался Ринсвинд.

Портьера с шорохом отодвинулась в сторону.

За ней оказалась женщина — пухлая, довольно симпатичная, хотя и слегка увядшая, в черном платье. На её верхней губе проглядывался легкий намёк на усики. Несколько детей разного роста пытались спрятаться у неё за спиной. Ринсвинд насчитал минимум семерых.

— Кто это? — спросил Эрик.

— Гм, — задумался Ринсвинд. — Я бы предположил, что это та самая Элинор Цортская.

— Не валяй дурака, — прошептал Эрик. — Она выглядит, как моя мама. Элинор была гораздо моложе и…

Тут голос его сорвался, и Эрик, чтобы внятно выразить свои мысли, сделал несколько волнообразных движений руками, обрисовывая соблазнительную фигуру женщины, — вот только нарисованная им женщина вряд ли смогла бы ходить.

Ринсвинд постарался не встречаться глазами с сержантом.

— Ага, — немного покраснев, сказал он. — Ну, ты понимаешь… Э-э… Ты абсолютно прав, но, в общем, осада ведь… по всяким разным причинам… несколько затянулась.

— А это тут при чем? — возмутился Эрик. — Классики ни о каких детях не упоминали. Наоборот, они утверждают, что Элинор проводила все свое свободное время, бродя по башням Цорта и горько оплакивая потерянную любовь,

— Ну, какие-то слезы наверняка были, — согласился Ринсвинд. — Только, согласись, всю жизнь плакать не будешь, а там, на этих башнях, должно быть, ветер и холодно…

— Если долго бродить, точно простудишься, — кивнул сержант.

Какое-то время Виндринссей задумчиво рассматривал женщину, а затем, поклонившись, спросил:

— Думаю, тебе известно, зачем мы здесь, госпожа?

— Если вы прикоснетесь к кому-нибудь из детей, я закричу, — отрезала Элинор.

Совсем недавно Виндринссей продемонстрировал поразительные партизанские способности. Он так ловко проник во вражескую крепость… В общем, если бы заранее подготовленная, проработанная речь пропала зря, было бы очень обидно.

— Прекрасная дева, — начал Виндринссей. — Мы пережили множество смертельных опасностей ради того, чтобы спасти твою красоту, вернуть тебя к твоим родным и… — голос его дрогнул, — и близким. Но… Э-э… По-моему, все это зря, да?

— Ничего не могу поделать, — заявила Элинор. — Осада была ужасно долгой, а царь Мавзолей был так добр, и, кроме того, Эфеб мне всегда не нравился…

— Но куда все подевались? Не считая тебя. Я имею в виду цортцев.

— А сам-то как думаешь? Все на стенах, бросаются камнями.

Виндринссей в отчаянии воздел руки.

— Слушай, ты что, не могла черкнуть нам хотя бы пару слов? Ну, как-нибудь известить, мол, всем спасибо, все свободны. Пригласила бы на крестины, мы бы поняли намёк.

— Но… Мне показалось, вы так радовались возможности поразмяться… — пожала плечами Элинор.

Виндринссей повернулся и мрачным взглядом обвёл покои.

— Прекрасно, — объявил он. — Замечательно. Что и требовалось доказать. Нет проблем. О, мне так хотелось оставить свой дом и провести добрых десять лет, сидя в болоте с кучкой дубоголовых идиотов. А и правда, ведь важных дел у меня не было, подумаешь, маленькое царство — им и управлять — то почти не надо. Ну ладно… Думаю, нам пора откланяться. Клянусь богами, даже не знаю, как сообщить эту новость ребятам, — горько заметил он. — Я испорчу им такую замечательную развлекаловку. Скорее всего, они закатят обалденный банкет, посмеются над всей этой историей и напьются как свиньи, это будет в их стиле. — Он посмотрел на Ринсвинда с Эриком. — Ну и что будет дальше? Можете уже сказать. Вы наверняка это знаете.

— Гм… — замялся Ринсвинд.

— Город сгорит, — сообщил Эрик. — И его знаменитые бесконечные башни падут. А я их так и не увидел, — капризно добавил он.

— И кто его подожжет? Наши? — осведомился Виндринссей.

— По-моему, ваши, — ответил Эрик.

— Они это могут, — вздохнул Виндринссей и снова повернулся к Элинор. — Слышала? Наши парни-то есть мои парни — вот-вот сожгут город. Очень героический акт. А они все как один герои. Возможно, тебе стоит пойти с нами. В общем, бери детей, собирай манатки и сваливаем. Почему бы тебе не устроить для всей семьи выходной, а?

Эрик притянул ухо Ринсвинда к своему рту и прошептал:

— Это что, шутка? Не может быть, чтобы она в самом деле была той самой прекрасной Элинор. Ты просто водишь меня за нос!

— С этими горячими женщинами всегда так, — отозвался Ринсвинд. — В тридцать пять они уже ни на что не годятся.

— Это все из-за макарон, — заметил сержант.

— Но я читал, что она была самой прекрасной…

— Ну да, — кивнул сержант. — Ты больше книжкам верь…

— Это так называемая метафора, — быстро вмешался Ринсвинд. — Сам подумай, ну кто будет читать о войне, которая ведется из-за… из-за довольно приятной особы, умеренно привлекательной при хорошем освещении? А?

Эрик чуть не плакал.

— Но там говорилось, что её лицо отправило в путь тысячу кораблей…

— Ещё одна метафора, — сказал Ринсвинд.

— То есть враки, — объяснил добрый сержант.

— Классикам нельзя верить, — добавил Ринсвинд. — Голые факты их не интересуют. Классики — это торговцы легендами.

Виндринссей тем временем пытался убедить Элинор.

— Ну хорошо, хорошо, — наконец развел руками он. — Если тебе так уж приперло, оставайся здесь. Мне — то какое дело? Ребята, собирайтесь, уходим. Рядовой Ахейос, ты чем там занимаешься?

— Изображаю лошадь, сэр, — откликнулся солдат.

— Он господин Бяка, — пояснил малыш, на голове которого красовался шлем рядового Ахейоса.

— Ну что ж, когда закончишь изображать лошадь, отыщи нам масляную лампу. Я все колени отбил в этом тоннеле.

Над Цортом ревело пламя. Небо затянула багровые облака.

Ринсвинд и Эрик наблюдали за происходящим с расположенной возле пляжа скалы.

— И вовсе эти башни не бесконечные, — заметил Эрик через какое-то время. — Я прекрасно вижу, где они заканчиваются.

— Наверное, они имели в виду не тот конец, — предположил Ринсвинд и покраснел. Ещё одна раскаленная докрасна башня рухнула в развалины города. — Но ты меня не слушай.

Они снова замолкли и уставились на пожар.

— Забавно получилось, — сказал Эрик, — И угораздило ж тебя споткнуться о Сундук, уронить лампу, а она как вспыхнет…

— Да, — коротко отозвался Ринсвинд.

— История всегда найдет способ свершиться по-своему.

— Да.

— Однако это было здорово — то, как твой сундук всех спас.

— Да.

— Малыши так обрадовались» когда им предложили прокатиться на нем.

— Да.

— В общем, все счастливы.

Во всяком случае, похоже, враждующие стороны действительно были счастливы. Правда, никто не потрудился узнать мнение штатских, но их взгляды на военные действия всегда были крайне радикальны. А среди военных, по крайней мере военных определенного ранга, в большом количестве наблюдались похлопывание по спинам, рассказывание анекдотов и оживленный обмен щитами. Все сходились на том, что война удалась на славу, сами подумайте: громадные флотилии кораблей, долгая осада, деревянные кони и в заключение грандиозный пожар. Чертовски удачная война. Звуки довольного пения разносились по темному, как вино, морю.

— Вы слышите? — фыркнул Виндринссей, выныривая из мрака, что окружал вытащенные на берег эфебские корабли. — Помяните мои слова, вот-вот все пятнадцать хоров затянут что-нибудь про центуриона, плывущего по реке. Сборище идиотов, у которых мозги в портупеях. — Он уселся на камень и с чувством изрек: — Козлы.

— Слушай, а как Элинор объяснит все происшедшее своему дружку? — спросил Эрик.

— Как-нибудь объяснит, — откликнулся Виндринссей. — Обычно женщинам это удается.

— Но она ведь вышла замуж. И у неё куча детей, — настаивал Эрик.

Виндринссей пожал плечами.

— Это был миг безумной страсти. — Он бросил на Ринсвинда проницательный взгляд. — Эй, демон, можно перекинуться с тобой словечком где-нибудь в спокойном месте?

Виндринссей встал и повел волшебника к кораблям, тяжело ступая по мокрому песку. Виндринссея явно что-то тяготило.

— Сегодня вечером, с отливом, я отплываю домой, — сообщил он. — Война кончилась, какой смысл продолжать болтаться здесь?

— Хорошая мысль.

— Ненавижу морские путешествия! — признался Виндринссей, пиная ногой ближайший корабль. — И всех этих идиотов, которые расхаживают вокруг и вопят: тяни то, опускай се, застопори это. А ещё я страдаю от морской болезни.

— Понимаю. Примерно так же я отношусь к высоте, — сочувственно отозвался Ринсвинд.

Виндринссей снова пнул корабль, по-видимому пытаясь разрешить какую-то серьезную эмоциональную проблему.

— Дело вот в чем… — с несчастным видом продолжил он. — Ты случайно не знаешь, удастся ли мне добраться домой, а?

— Что?

— Тут всего несколько сотен миль, совсем рядом, правда? — настаивал Виндринссей, излучая беспокойство, словно оживший маяк.

— Гм…

Ринсвинд посмотрел Виндринссею в лицо. «Десять лет… — подумал он. — И всякие жуткие приключения с крылатыми как их там морскими чудовищами. С другой стороны, много ли будет толку, если он все узнает?»

— Можешь не сомневаться, домой ты вернешься, — наконец кивнул он. — По сути, ты этим и прославился. О том, как ты добирался домой, потом сложили настоящие легенды.

— Пуф! — Виндринссей прислонился к корпусу корабля, снял с себя шлем и вытер лоб. — Честно признаюсь, ты снял с моей души тяжкий груз. Я боялся, что боги затаили на меня обиду.

Ринсвинд промолчал.

— Их злит, когда люди берут и выдумывают всякие штуковины типа деревянных коней и тоннелей, — пояснил Виндринссей. — Понимаешь, боги — ярые приверженцы традиций. Они предпочитают, чтобы люди просто рубили друг друга в капусту. А я лишь хотел показать людям, что желаемого результата можно добиться куда более простым способом. Я думал, может, они чуть умнее станут…

Где-то дальше вдоль побережья раздавались крепкие мужские голоса, громко распевающие:

— …По реке плывет центурион из крепости Гелиоделифилодельфибоскроментуево…

— Но это не помогло, — сказал Ринсвинд.

— Однако я хотя бы попытался, да?

— Да.

Виндринссей похлопал его по спине.

— Выше нос. Хуже уже не будет, правда?

Они зашли в воду, где среди темных волн стоял на якоре корабль Виндринссея. Полководец, провожаемый взглядом Ринсвинда, подплыл к деревянной лесенке и поднялся на борт. Через какое-то время корабль поднял весла — или опустил весла, или как там это называется, когда их просовывают в дырки в бортах, — и медленно вышел в гавань.

Над водой разнеслись голоса:

— Направь вот этот конец корабля, да, да, вот этот, который острый, вон в ту сторону, сержант.

— Слушаюсь, сэр!

— И не ори. Я тебе что, приказывал орать? И почему вы так любите драть глотки? Ладно, ты тут распоряжайся, а я пойду прилягу.

Ринсвинд побрел по берегу обратно.

— Беда в том, — рассуждал он, — что все мы испытываем надежды, говорим, что хуже не будет, ан нет «хуже» и «лучше», есть только «сейчас». И все идёт, как идёт. Но что толку говорить ему об этом? У него скоро и так будет забот полон рот.

Эрик, вдруг оказавшийся за спиной у Ринсвинда, шмыгнул носом и заметил:

— Это была самая грустная речь, что я когда-либо слышал.

А эфебская и цортская армии продолжали горланить вокруг своих праздничных костров.

— …Вышел Ахилл на крыльцо…

— Ну и ладно… — сказал Ринсвинд. — Пошли домой.

— Кстати, ты не обращал внимание на забавное сходство между вами? Вы с ним очень похожи, — промолвил Эрик, когда они зашагали дальше по песку.

— Что ты имеешь в виду?

— Переставь местами слоги в Виндринссее и получишь Ринсвинд. Кстати, в переводе с какого — то ныне мертвого языка это имя означает «Поднимающий Ветры».

Ринсвинд удивленно воззрился на юношу.

— Он что, мой предок?

— Кто знает, — откликнулся Эрик.

— Ого. Но имечко так себе, я бы предпочел, чтобы ты его больше не переводил. — Ринсвинд тщательно обдумал сообщенные Эриком факты. — Что ж, жаль, я не знал этого раньше. Иначе бы строго-настрого запретил этому Виндринссею вступать в брак. Не говоря уже о том, чтобы посещать Анк-Морпорк.

— Анк-Морпорк, наверное, ещё и не построили…

Ринсвинд попробовал щелкнуть пальцами.

Все опять завертелось.

Астфгл откинулся на спинку кресла. Интересно, что за приключения ожидают этого Виидринссея?

Дело в том, что боги и демоны живут вне времени и для них все происходит одновременно. Разумеется, это должно бы означать, что они знают обо всем, что произойдет, поскольку оно в некотором роде… уже произошло. На самом же деле они этого не знают. Реальность очень велика, и в ней происходит много всякого интересного, так что пытаться ухватить все факты разом — это все равно что пользоваться очень большим видеомагнитофоном, у которого нет кнопки «стоп» или счетчика ленты. Проще подождать и посмотреть, что будет.

В один прекрасный день он, Астфгл, обязательно вернется к истории Виндринссея.

Тогда как здесь и сейчас (насколько это возможно — использовать данные слова в области, расположенной вне пространства и времени) дела шли не лучшим образом. Эрик оказался более симпатичным, чем это было приемлемо.

А ещё он, похоже, изменил ход истории, хотя этого просто не могло быть, единственное, что можно сделать с ходом истории, — это его облегчить.

В общем, необходимо было предпринять какие-то кардинальные меры. Сотворить что-нибудь по-настоящему душераздирающее.

Правитель всея преисподней вдруг осознал, что дергает себя за усы.

Основная проблема со щелканьем пальцами заключается в том, что никогда не знаешь, к чему это приведет…

Вокруг Ринсвинда царила абсолютная чернота. Это было не просто отсутствие света. Это была темнота, которая наотрез отрицала саму возможность, что свет когда-либо существовал.

Его ноги безвольно болтались. Похоже, он плавал в воздухе. И не хватало чего-то ещё. Он никак не мог понять, чего именно.

— Эй, Эрик, ты тут? — осмелился окликнуть он.

Звонкий голос, раздавшийся где-то поблизости от него, ответил:

— Да. А ты, демон, тут?

— Д-да-а.

— Где мы? Мы падаем?

— Вряд ли, — возразил Ринсвинд, у которого был опыт в подобных вещах. — У нас в ушах не свистит ветер. Когда падаешь, в твоих ушах обязательно свистит ветер. Кроме того, перед глазами у тебя проносится вся твоя жизнь, а я пока что ничего знакомого не увидел.

— Ринсвинд?

— Да?

— Знаешь, я вот говорю с тобой, открываю рот, а никаких звуков не доносится…

— Ерунда, как такое может…

Ринсвинд вдруг замолчал. Он говорил — и вместе с тем не говорил. Окружающий мир не слышал его. Но он же как-то общается с Эриком. Наверное, словам просто надоело использовать в качестве проводника эти ненадежные уши… Куда проще иметь дело напрямую с мозгом.

— Возможно, это какая-то магия или что-то в том же духе, — предположил он. — Здесь нет воздуха. Поэтому и звука нет. Малюсенькие частички воздуха вроде как стукаются друг о друга, наподобие игральных шариков. Так и рождается звук.

— Да ну? Обалдеть.

— В общем, нас окружает абсолютная пустота, — продолжал Ринсвинд. — Совершенное ничто. — Он немножко замялся, а потом сказал: — Для этого даже имеется какое-то специальное слово. Оно обозначает то, что ты получаешь, после того как ничего не осталось.

— Ага, знаю. Ты имеешь в виду счет в трактире, — догадался Эрик.

Какое-то время Ринсвинд обдумывал эту мысль. Вроде бы подходит.

— Согласен, — наконец кивнул он. — Счет. В нем-то мы и оказались. Мы в абсолютном счете. В полном, совершенном, глубоком счете.

Астфгл сходил с ума от ярости. В его распоряжении были заклинания, которые могли найти кого угодно где угодно и когда угодно, но этих людишек не было нигде и никогда. Только что он видел, как они идут по пляжу, и вдруг…

Оставались только два места, где он ещё не искал.

К счастью, сначала он выбрал не то.

— Хоть бы звездочки были… — сказал Эрик.

— Во всем этом есть что-то очень странное, — заметил Ринсвинд. — В смысле, ты холод чувствуешь?

— Нет.

— Ну а тепло?

— Нет. На самом деле я почти ничего не чувствую.

— Нет ни тепла, ни холода, ни света, ни жары, ни воздуха, — подытожил Ринсвинд. — Только счет. И как давно мы здесь болтаемся?

— Не знаю. Такое впечатление, что целую вечность, но…

— Вот-вот. По-моему, времени тут тоже нет. В смысле, нормального времени. А не такого, которое отмечают люди по ходу дела.

— Ну и ну, не ожидал встретить здесь кого-либо ещё, — послышался чей-то голос рядом с ухом Ринсвинда.

Этот голос отдавал театральностью, таким голосом очень хорошо… скажем, ныть, но, по крайней мере, в нем не было и следа угрозы. Ринсвинд развернулся.

Перед ним в позе «лотоса» сидел какой-то человечек с крысиным лицом. Он с подозрением рассматривал Ринсвинда. За ухом человечка торчал карандаш.

— Э-э. Привет, — поздоровался Ринсвинд. — Ты упомянул про «здесь». А где именно находится это самое «здесь»?

— Нигде. В том-то все и дело.

— Что, совсем нигде?

— Пока — да.

— Прекрасно, — вмешался Эрик. — А когда оно станет где-нибудь!

— Трудно сказать, — ответил человечек. — Глядя на вас двоих и принимая во внимание всякие разные штуки, скорость метаболизма и все такое прочее, я бы предположил, что это место станет «где-нибудь», ну, плюс-минус примерно через пятьсот секунд. — Человечек начал разворачивать лежащий у него на коленях пакет. — Бутербродика не хотите? Пока ждем?

— Что? Неужели я…

В этот момент желудок Ринсвинда, который чувствовал, что если он позволит мозгу и дальше контролировать ситуацию, то рискует потерять инициативу, встрял в разговор и заставил Ринсвинда спросить:

— А с чем?

— А с чем бы ты хотел?

— Извини, не понял?

— Не крути. Просто скажи, какой бутерброд ты хочешь.

— О-о? — Ринсвинд уставился на человечка во все глаза. — Ну, что ж, если у тебя есть бутерброд с яйцом и кресс-салатом…

— Да будет яйцо и кресс-салат, типа того! — Человечек сунул руку в пакет и протянул Ринсвинду белый треугольник.

— Обалдеть! — воскликнул Ринсвинд. — Какое совпадение!

— Теперь все может начаться в любую минуту, — сообщил человечек. — Вон… не то чтобы они уже разобрались с направлениями, о нет, только не они… в общем, вон там все произойдет.

— Единственное, что я вижу, — это темнота, — пожаловался Эрик.

— Не-а, её ты тоже не видишь, — торжествующе возразил человечек. — Ты видишь только то, что бывает перед тем, как установится темнота, типа того. — Он бросил на ещё — не-темноту нехороший взгляд. — Ну, давай, чего мы ждем-то?

— Да, чего? — спросил Ринсвинд.

— Всего.

— Чего всего? — не унимался Ринсвинд.

— Всего. Не всего чего-то. Вообще всего.

Астфгл обвёл взглядом клубящиеся облака газа. По крайней мере, он очутился там, где надо. Мимо конца вселенной трудно промахнуться.

Последние несколько угольков мигнули и погасли. Пространство и время внезапно столкнулись — и схлопнулись.

Астфгл кашлянул. В двадцати миллионах световых лет от своего дома чувствуешь себя ужасно одиноко.

— Здесь есть кто-нибудь? — спросил он.

— ДА.

Голос прозвучал совсем рядом с его ухом. Даже правитель демонов может вздрогнуть.

— В смысле, не считая тебя, — поправился Астфгл. — Ты кого-нибудь тут видел?

— ДА.

— Кого?

— ВСЕХ.

Астфгл вздохнул.

— Хорошо, выразимся точнее. В последнее время тут никто не объявлялся?

— НЕТ, ЗДЕСЬ ТЕПЕРЬ ОЧЕНЬ ТИХО, — ответил Смерть.

— Проклятье!

— ТЫ КОГО-ТО ИЩЕШЬ?

— Я думал, здесь может появится некий тип по имени Ринсвинд, но… — начал Астфгл. Глазницы Смерти полыхнули алым светом.

— ВОЛШЕБНИК? — переспросил он.

— Да нет, он дем…

Астфгл умолк. На промежуток, который, если бы время ещё существовало, был бы несколькими секундами, его обуяли жуткие подозрения.

— Человек? — прорычал он.

— НАЗВАТЬ ЕГО ТАК ОЗНАЧАЛО БЫ ДОПУСТИТЬ НЕКОТОРУЮ НАТЯЖКУ, НО В ШИРОКОМ СМЫСЛЕ ТЫ ПРАВ.

— Будь я проклят! — воскликнул Астфгл.

— МНЕ КАЖЕТСЯ, ТЫ УЖЕ ПРОКЛЯТ.

Правитель демонов вытянул перед собой трясущуюся лапу. Нарастающая ярость восторжествовала над чувством стиля; его алые шелковые перчатки лопнули под натиском разворачивающихся когтей.

А потом (не стоит гневаться рядом с типом, у которого в руках острая коса, — вдруг он примет твои слова на свой счет) Астфгл буркнул: «Прости, что потревожил тебя» — и исчез. И только оказавшись вне пределов крайне острого слуха Смерти, правитель демонов излил свою ярость в жутком вопле.

На самом краю времени в наполненном сквозняками пространстве ничто развернулось во всем своем великолепии.

Смерть ждал. Его пальцы легонько барабанили по рукоятке косы.

Вокруг плескалась темнота. Даже бесконечность больше не существовала.

Он попробовал просвистеть сквозь зубы несколько тактов непопулярных песенок, но свист его был тут же поглощен пустотой.

Вечность закончилась. Весь песок ссыпался вниз. Великая гонка между энтропией и энергией завершилась, и фаворит все-таки вышел из неё победителем.

Может, подточить косу?

Нет.

По правде говоря, незачем.

Огромные разводы абсолютной пустоты простирались в то, что можно было бы назвать далью, — если бы существовала пространственно-временная система отсчета, которая могла бы придать словам типа «даль» разумный смысл.

Похоже, делать было больше нечего.

«МОЖЕТ, НА СЕГОДНЯ ХВАТИТ?» — подумал он.

Смерть повернулся и хотел уже направиться прочь, но в этот самый миг до него донесся едва уловимый звук. По отношению к звуку в общем он являлся тем же, чем фотон является по отношению к свету, — он был столь слаб, что за гулом работающей вселенной его бы никто и не услышал.

Это был хлопок, сопровождающий возникновение крохотного сгустка материи.

Смерть подошел к точке, в которой появился этот сгусток, и внимательно пригляделся.

И увидел обычную скрепку. (Многие считают, что первой должна появиться молекула водорода, но это противоречит наблюдаемым фактам. Каждый, кто находил дотоле незнакомую сбивалку для яиц, заклинивающую вдруг невинный кухонный ящик, знает, что сырая материя постоянно изливается во вселенную, принимая при этом довольно сложные формы и, как правило, появляясь на свет в пепельницах, вазах и бардачках. Материя выбирает такой вид, чтобы отвести от себя подозрении, и её обычными формами воплощения являются скрепки, булавки от рубашечных упаковок, ключи для радиаторов центрального отопления, игральные шарики, огрызки карандашей, таинственные детали от газонокосилок и старые альбомы Кейт Буш. Почему материя так поступает, неизвестно, но у неё явно есть какой-то План. Очевидно также, что иногда создатели используют для постройки вселенных метод Большого Взрыва, а иногда — несколько более щадящий метод Непрерывного Созидания. Это полностью согласуется с изысканиями космотера центов, открывших, что неистовство Большого Взрыва может причинить вселенной, когда та станет постарше, серьезные психологические травмы).

Что ж, какое-никакое, а начало.

Раздался ещё один хлопок, оставивший после себя небольшую белую рубашечную пуговицу, которая потихоньку вращалась в вакууме.

Смерть слегка расслабился. Разумеется, потребуется некоторое время. Сначала — некая интерлюдия, а потом все будет усложняться и усложняться, пока не образуются газовые облака, галактики, планеты и континенты, не говоря уже о крошечных, похожих на штопор существах, извивающихся в затянутых слизью прудах и гадающих, стоит ли ради какой-то там чокнутой эволюции затевать возню с отращиванием плавников, ног и так далее. Но все уже началось, и ничто не могло остановить неумолимый процесс развития.

От Смерти требовалось лишь немного терпения, но терпение было его коньком. Довольно скоро на свет появятсяживые существа, которые будут развиваться как безумные, бегать, прыгать и веселиться под лучами новорожденного солнца. А также они будут уставать. Стареть.

Смерть устроился поудобнее. Ничего, он подождет.

Он им ещё понадобится.

Вселенная возникла.

Любой космогонист скажет вам, что все самое интересное случается в первую пару минут, когда ничто сбивается в кучу и образует пространство и время, а потом появляется масса поистине крохотных черных дыр и так далее. А дальше — дело, ну, в общем… отделки. В принципе, все основное уже готово, если не считать микроволновок.

В рождении вселенной есть какая-то дешевая привлекательность.

— Слишком показушно, — фыркнул человечек. — Весь этот шум вовсе не обязателен. С тем же успехом это могло быть Большое Шипение. Ну, скажем, затрубили бы фанфары…

— Гм? — отозвался Ринсвинд.

— Да, а кроме того, если ты внимательно приглядывался, то мог заметить, что через две пикосекунды после начала все чуть было не пошло прахом. Тяп-ляп, набили тем, что под руку попалось, и можно выкидывать товар. Заработает — хорошо, а не заработает — ну и ладно. В наши дни все так делается. Никакого тебе мастерства. Вот когда я был пацаном, на создание вселенной уходили дни. Ею можно было гордиться. А сейчас её собирают кое-как, закидывают в грузовик и увозят. И представляешь…

— Нет, — слабо откликнулся Ринсвинд.

— Материалы так и тащат! Находят поблизости кого-нибудь, кто был бы не прочь слегка расширить свою вселенную, и не успеешь оглянуться, как с твоей стройплощадки уже утянули кусок тверди и толкнули его где-нибудь в качестве пристройки.

Ринсвинд таращился на человечка во все глаза.

— Кстати… а кто ты такой?

Человечек вытащил из-за уха карандаш и окинул задумчивым взглядом пространство вокруг волшебника.

— Ну, я создаю всякие разные штуки, — ответил он.

— Какие штуки?

— Какие захочешь.

— Ты — тот самый Создатель?

Человечек жутко смутился.

— Гм, и вовсе я не тот. Не тот самый. Просто создатель. Но крупных контрактов я не заключаю — ну, на звезды, газовые гиганты, пульсары и все прочее. Я, скорее, специализируюсь на, так сказать, заказной работе. — Он бросил взгляд, в котором читалась гордость вперемешку с вызовом, и признался: — Не хочу хвастаться, но даже деревья я делаю собственными руками. Вот оно, мастерство. На то, чтобы научиться делать деревья, нужны годы. Даже обычную елку ты просто так не вылепишь.

— О-о, — произнес Ринсвинд.

— И никого не приглашаю для окончательной доводки. Никаких субподрядчиков — вот мой девиз. Эти паршивцы вечно тянут, мол, подождите, мы очень заняты, нам ещё звезды там-то и там-то устанавливать… — Человечек вздохнул. — А вообще, люди думают, будто создать что-то — плевое дело. Достаточно пройти по воде и немножко помахать руками. Но все совершенно не так.

— Правда?

Человечек снова почесал нос.

— Например, идеи для узора снежинок иссякают очень быстро. Пустяк, думаешь ты, подсуну незаметно пару одинаковых, никто ничего не заметит.

— Правда?

— О да. Их там миллиард триллионов квадрильонов, попробуй найди похожие. Но в этом-то и кроется профессионализм — нельзя идти на поводу у собственного лентяйства.

— Неужели?

— Некоторые, — тут создатель бросил пристальный взгляд на все ещё струящуюся мимо бесформенную материю, — считают, что достаточно ввести несколько основных физических формул, после чего можно забирать денежки и смываться. Но какой-то миллиард лет спустя у тебя начинает течь небо, в нем появляются черные дыры размером с твою голову, а когда ты начинаешь возносить незлобные молитвы, в головной конторе тебе отвечает какая-нибудь секретарша, которая говорит, что босс отлучился, а куда, ей неизвестно. Персональный подход — вот ключ к успеху!

— О-о, — уже в который раз выразился Ринсвинд. — Значит… когда в кого-нибудь ударяет молния… гм… это происходит вовсе не из-за каких-то там электрических разрядов, возвышенных местностей и всего такого прочего?.. То есть… это все твоих рук дело?

— Нет, нет, ни в коем случае. Лично я ничем не управляю. Просто создать вселенную — уже достаточно большая работа. Думаешь, я буду ещё и управлять ею? В мире, знаешь ли, полно других вселенных, — добавил он с легкой обвиняющей ноткой. — У меня список заказов длиной с твою руку.

Человечек пошарил под собой и вытащил на свет большую книгу в кожаном переплете, на которой, очевидно, сидел. Книга с треском раскрылась.

Ринсвинд почувствовал, как кто-то дергает его за балахон.

— Послушай, — сказал Эрик. — На самом деле это… Это Он?

— Он утверждает, что да, — пожал плечами Ринсвинд.

— А что мы тут делаем?

— Не знаю.

Создатель бросил на него свирепый взгляд.

— Эй, потише там, пожалуйста.

— Но послушай, — шепнул Эрик, — если он действительно Создатель, тогда этот бутерброд, что ты держишь в руках, — священная реликвия!

— Свихнуться можно, — слабо отозвался Ринсвинд, который не ел уже целую вечность.

Он спросил себя, насколько суровым будет наказание, если он слопает священный объект. Вероятно, очень суровым.

— Ты мог бы выставить его в каком — нибудь храме, и миллионы людей приходили бы посмотреть на него.

Ринсвинд осторожно приподнял верхний ломтик хлеба.

— Он даже без майонеза. Думаешь, народ все равно пойдет? — поинтересовался он.

Создатель прочистил горло и начал читать вслух.

Астфгл несся сквозь все ускоряющуюся энтропию — яростно пылающая багровая искра на фоне клубящегося межзвездного пространства. Правитель демонов был так зол, что утратил последние остатки самообладания; его элегантный головной убор со стильными рожками превратился в малиновый клочок тумана, свисающий с кончика одного из громадных, свитых в кольца козлиных рогов, что обрамляли его череп.

Под напором расправляющихся крыльев алый шелк на его спине наконец не выдержал и лопнул. Раздавшийся треск был довольно двусмысленным.

Да, кстати, эти крылья принято представлять кожистыми, но в данных условиях кожа не продержалась бы и нескольких секунд. Кроме того, она не очень хорошо складывается.

Эти крылья были сделаны из магнитных полей и организованного пространства. Они растягивались до тех пор, пока не превратились в еле заметную пелену на фоне ослепительно яркой тверди. Их взмахи были столь же медленными и неумолимыми, как зарождение цивилизаций.

Они по-прежнему были похожи на крылья летучей мыши, но то была всего лишь дань традициям.

Где-то в районе двадцать девятого тысячелетия Астфгла (который даже ничего не заметил) обогнало что-то небольшое, продолговатое и, возможно, куда более сердитое, чем он сам.

Мир составляют Восемь Заклинаний. Ринсвинд достаточно хорошо это знал. Также он знал, что они содержатся в книге, называемой Октаво, которая хранится в библиотеке Незримого Университета — в запаянном железном ящике на дне специально вырытой шахты, где её магическое излучение можно держать под контролем.

Ринсвинд давно задавался вопросом: а как же все началось? В своем воображении он рисовал что-то вроде взрыва наоборот. Вот межзвездный газ с ревом устремляется со всех сторон в одну точку, дабы образовать Великого А’Туина… Ну, или гром какой гремит…

Но вместо этого раздался тихий, музыкальный звон, и там, где ничего не было, вдруг возник Плоский мир, словно выскочил из какого — то потайного местечка, где все время прятался.

А ещё Ринсвинд осознал, что чувство бесконечного падения, с которым он вроде научился жить, возможно, будет тем самым чувством, с которым он умрет. Возникший под ним мир принес с собой специальное бесплатное предложение — силу тяжести, прямо зависящую от того, на каком расстоянии от вас находится ближайшее планетарное тело.

— А-аргх, — отреагировал камнем падающий вниз Ринсвинд.

— Чудесные облака получились, тебе не кажется? — поинтересовался появившийся рядом с ним создатель, по-прежнему безмятежно сидящий в воздухе. — Знаешь, я над ними долго работал.

— Аргх, — повторил Ринсвинд.

— Что-нибудь не так?

— Аргх.

— Ох уж эти люди, — пожаловался создатель. — Вечно куда-то спешат. — Он нагнулся поближе. — Разумеется, это не моё дело, но я частенько гадал: что творится у вас в головах?

— Через минуту там будут твориться мои ноги! — взвизгнул Ринсвинд.

Падающий рядом Эрик дернул волшебника за полу мантии.

— Так с Создателем не разговаривают! — крикнул он. — Просто попроси у него, чтобы он, ну, землю смягчил, что ли…

— О, не знаю, не знаю, получится ли, — отозвался создатель, — Понимаешь, насчет несчастных случаев есть строгие правила. Инспектор сразу навалится на меня, как тонна… тонна… тонна груза, — наконец нашел он нужное слово. — Возможно, я мог бы на скорую руку соорудить вам какое-нибудь болото. Или сейчас очень популярны зыбучие пески. Да, точно, я мог бы создать вам зыбучие пески в комплекте с болотом и трясиной, никаких проблем.

— ! — высказался Ринсвинд.

— Извини, говори немножко погромче. Сейчас, минутку…

Снова раздался гармоничный звон.

Когда Ринсвинд открыл глаза, то увидел, что стоит на пляже. И Эрик тоже. Создатель висел в воздухе неподалеку от них.

Ветер, свистевший в ушах, внезапно стих. Не было даже слабого ветерка.

— Я просто подправил одну штучку, — объяснил создатель, заметив выражение лица волшебника. — Итак, что ты говорил?

— Я хотел перестать нестись навстречу Смерти, — ответил Ринсвинд.

— А-а. Прекрасно. Ну, рад, что мы с этим разобрались. — Создатель рассеянно оглянулся вокруг. — Вы случайно не видели тут мою книгу? Мне казалось, что в самом начале она была у меня в руке. — Он вздохнул. — В следующий раз потеряю собственную голову. Однажды я создал мир и совершенно забыл про белемнитов. Про всех этих паршивцев до единого. Сначала я не смог их достать, сказал себе, что загляну потом, когда они будут на складе, и совершенно забыл об этом. Только представьте себе. Никто этого, разумеется, не заметил, потому что вселенная, ясное дело, только что образовалась и там понятия не имели, что белемниты должны быть, но у населения вселенной это определенно вызывало скрытые психологические проблемы. Глубоко в душе они все равно сознавали, что чего-то не хватает… — Создатель взял себя в руки. — Но, как бы там ни было, я не могу торчать здесь весь день. Как я уже говорил, у меня уйма работы.

— Уйма? — переспросил Эрик. — Но я думал, ты уже закончил…

— О нет. До этого ещё далеко, — возразил создатель, уже начиная растворяться в воздухе. — Это все квантовая механика. Ты не можешь сделать все раз и навсегда. Твои заботы продолжают разветвляться. Это называется множественный выбор, это как красить… красить… красить что-то очень, очень большое, что ты постоянно должен красить заново. Казалось бы, нужно изменить одну небольшую деталь, но какую именно — вот в чем проблема. Что ж, приятно было с вами познакомиться. Если вам понадобится что-нибудь ещё, ну, знаете, лишняя луна или что-то в том же духе…

— Эй!

Создатель появился снова. Его брови были подняты в вежливом удивлении.

— А что дальше-то? — спросил Ринсвинд.

— Дальше? Ну, скоро сюда заявятся боги. Они с переездом никогда не тянут. Постоянно вьются где-то рядом, как мухи вокруг… мухи вокруг… словом, как мухи. Сначала, конечно, они проявляют норов, но быстро обвыкаются, Кстати, по-моему, это они отвечают за вас, людей. — Создатель чуть нагнулся. — Должен признаться, люди у меня никогда не получались. Руки и ноги почему — то никак не выходят.

Он исчез.

Эрик и Ринсвинд немного подождали.

— Думаю, на сей раз он действительно ушел, — сказал Эрик некоторое время спустя. — Но приятный человек, правда?

— Поговорив с ним, начинаешь лучше понимать, почему мир устроен именно так, а не иначе, — согласился Ринсвинд.

— А что такое квантовая механика?

— Не знаю. Видимо, это женщина-механик, которая чинит какие-то кванты.

Ринсвинд посмотрел на бутерброд с яйцом и кресс-салатом, который все ещё был зажат в руке. Майонез так и не появился, и хлеб был плохо пропеченным, но до появления следующего бутерброда оставались тысячи и тысячи лет. Сначала должно зародиться сельское хозяйство, потом приручат животных, из примитивного кремневого предшественника разовьется нормальный острый нож, дальше изобретут технологию обработки молочных продуктов… А если будет желание сделать все как следует, придется ещё научиться выращивать оливковые деревья и перец, изобрести чаны для выпарки соли, освоить процессы ферментации уксуса и методики элементарной пищевой химии — и только тогда человек наконец увидит ещё один такой бутерброд. Он был единственным в своем роде — небольшой белый треугольник, полный анахронизмов, потерянный и совершенно одинокий в этом недружелюбном мире.

Тем не менее Ринсвинд не сдержался и откусил кусочек. Бутерброд был так себе.

— Вот чего я не понимаю, — начал Эрик, — так это того, что мы здесь делаем.

— Вряд ли это был философский вопрос, — отозвался Ринсвинд. — Ты, видимо, хотел спросить, что мы делаем здесь — на заре созидания, на этом пляже, который и в употреблении-то почти не был?

— Ага. Именно это.

Ринсвинд уселся на камень и вздохнул.

— Думаю, это довольно очевидно. Ты хотел жить вечно.

— Я ничего не говорил насчет путешествий во времени, — возразил Эрик. — Я выразил свою мысль очень недвусмысленно, чтобы не было никаких фокусов.

— А тут и нет никаких фокусов. Твое желание пытается сбыться. Сам подумай. «Вечно» означает весь диапазон пространства и времени. Вечно. На протяжении Вечности. Понимаешь?

— Ты хочешь сказать, что вроде как нужно начать игру с самой первой клетки?

— Ага.

— Но это же бессмыслица! Прежде чем тут появится кто-нибудь ещё, пройдут годы!

— Столетия, — мрачно поправил его Ринсвинд. — Тысячелетия. Эпохи. А потом начнутся всякие там войны, полезут чудовища и все такое прочее. Большая часть истории просто отвратительна — если рассмотреть её внимательно. И даже не очень внимательно.

— Но я хотел продолжать жить вечно с этого момента! — Эрик был в отчаянии. — В смысле, с того момента. Ты только посмотри по сторонам. Здесь нет девчонок. Нет народу. В субботний вечер совершенно некуда пойти и…

— Первый субботний вечер наступит через много тысяч лет, — поправил его Ринсвинд. — А до этого будут просто вечера.

— Ты должен немедленно вернуть меня обратно, — заявил Эрик. — Приказываю тебе. Изыди!

— Ещё раз посмеешь заговорить со мной таким тоном, получишь затрещину, — предупредил Ринсвинд.

— Но все, что тебе нужно, это щелкнуть пальцами!

— Не получится. Твои три желания уже выполнены. Извини.

— Что же мне теперь делать?

— Ну, если увидишь, как что-то выползает из моря и пытается дышать, можешь посоветовать ему не тратить времени зря.

— Это, по — твоему, смешная шутка?

— Честно говоря, да, довольно забавная, — с ничего не выражающим лицом отозвался Ринсвинд.

— Что ж, у неё вырастет длиннющая борода, — заметил Эрик.

— Чего?

— Ну, ты же никуда не денешься. Ты останешься здесь, со мной.

— Чушь какая, я…

Ринсвинд с отчаянием оглянулся по сторонам и подумал: «Кстати, а что я?»

На пляж мирно накатывались волны, пока не очень сильные, потому что они все ещё разведывали обстановку. Первый прилив осторожно захватывал сушу. Скоро на песке появится первая линия прибоя, разлохмаченная полоса из засохших водорослей и ракушек. Воздух пах чистотой и свежестью. Это был воздух, которому ещё только предстояло познакомиться с испарениями лесного перегноя, а также со всеми ходами и выходами пищеварительной системы жвачного животного.

Ринсвинд вырос в Анк-Морпорке. Ему нравился воздух, который уже повращался в обществе, познакомился с людьми, стал кому-то приютом.

— Мы должны вернуться, — с жаром заявил он.

— Именно это я и говорил, — отозвался Эрик, чье терпение подходило к концу.

Ринсвинд откусил от бутерброда ещё один кусок. Он много раз смотрел Смерти в лицо — точнее, Смерть много раз смотрел в его быстро удаляющийся затылок. Но внезапно перспектива жить вечно потеряла всякую привлекательность. Разумеется, он, Ринсвинд, узнает ответы на самые фундаментальные вопросы — например, как развивалась жизнь и все такое, но в качестве способа скоротать время (тем более что впереди — вечность) это не шло ни в какое сравнение с тихой вечерней прогулкой по улицам Анка.

Тем не менее, надо признать, путешествие было интересным и познавательным. Он познакомился со своим предком. А это кое-что. Не у каждого человека есть предок. Кстати, а что бы его предок предпринял в подобной ситуации?

Во-первых, он бы в неё не попал.

Ну да, разумеется, но помимо этого он бы… он бы использовал свой превосходный разум полководца для того, чтобы оценить имеющиеся в распоряжении инструменты, Да, именно так.

У Ринсвинда были:

Первое — один недоеденный бутерброд с яйцом и кресс-салатом. От него помощи не дождешься. Ринсвинд отбросил бутерброд в сторону.

Второе — он сам. Ринсвинд поставил на песке галочку. Он не знал точно, на что он сам себе сдался, но к более подробному разбору можно вернуться чуть позже.

Третье — Эрик. Тринадцатилетний демонолог, он же — объект сумасшедшей атаки прыщей.

Похоже и все.

Какое-то время Ринсвинд смотрел на чистый, свежий песок, машинально рисуя на нем палочки и загогульки.

А потом вдруг негромко позвал:

— Эрик, пойди-ка сюда на минутку…

Волны стали гораздо сильнее. Они ухватили суть затеи с приливом и сейчас осваивали систему «накат-откат».

Астфгл материализовался в облаке голубого дыма.

— Ага! — воскликнул он, однако желаемого действия это восклицание не произвело, поскольку поблизости не было никого, кто мог бы его услышать.

Астфгл опустил глаза. На песке были следы. Сотни следов. Они шли в разных направлениях, словно какое-то существо лихорадочно что-то искало, — а затем исчезали.

Он нагнулся поближе. Следы были крайне запутанными, да и ветер с прибоем постарались, но у самой кромки надвигающегося прилива Астфгл разглядел знакомые очертания магического круга.

Астфгл произнес ругательство — песок вокруг расплавился, превратившись в стекло, — и растворился в воздухе.

Прилив продолжил свою работу. Чуть дальше по берегу волна захлестнула некое углубление в скалах, и новорожденное солнце озарило промокшие останки недоеденного бутерброда с яйцом. и кресс-салатом. Прилив перевернул бутерброд. Тысячи бактерий внезапно оказались в эпицентре взрыва вкусовых ощущений и начали как сумасшедшие размножаться.

Если бы в этом бутерброде было хоть немножко майонеза, жизнь могла бы стать совершенно другой. Более пикантной, и, возможно, в ней бы присутствовало чуть больше сливок.

В путешествиях при помощи магии всегда есть серьезные изъяны. Сначала вы ощущаете, что ваш желудок остался где-то позади. А потом ваш разум наполняется ужасом, ведь вы никогда не знаете наверняка, куда вас занесет. Дело даже не в том, что вы можете оказаться где угодно. «Где угодно» описывает весьма ограниченный диапазон возможностей по сравнению с истинным изобилием мест, куда способна перенести вас магия. Само путешествие — плевое дело, это очень просто. Но вот для того, чтобы попасть туда, где вы сможете выжить во всех четырех измерениях одновременно, нужно как следует постараться.

На самом деле вероятность ошибки была настолько огромной, что, очутившись в довольно обычной пещере с песчаным дном, Ринсвинд и Эрик разом громко выдохнули.

В дальней стене пещеры виднелась дверь.

И дверь эта излучала неприкрытую угрозу. Она выглядела так, словно тот, кто её проектировал, изучил все тюремные двери, какие только смог найти, и только после этого создал некий вариант, который вместил бы в себя все визуальное многообразие увиденного. Это была даже не дверь, а скорее портал. Над его осыпающимся сводом было вырезано какое-то древнее и, возможно, страшное предостережение, но ему суждено было остаться непрочитанным, потому что поверх него кто-то наклеил яркое, белое с красным объявление. Которое гласило: «Чтобы работать здесь, не обязательно быть проклятым, но это помогает!!!»

Ринсвинд, прищурившись, посмотрел на лозунг.

— Прекрасно, отличный девиз. А многочисленные восклицательные знаки, — он покачал головой, — явный признак больного ума.

Он оглянулся. Рдеющие очертания Эрикова магического круга медленно поблекли, а затем мигнули и погасли совсем.

— Пойми меня правильно, я не привередничаю, — заявил волшебник. — Просто мне показалось, ты сказал, что можешь вернуть нас обратно в Анк. Это не Анк. Я определил это по незначительным деталям, типа мерцающих багровых теней и отдаленных воплей. Конечно, в Анке вопли тоже имеются, но раздаются они куда ближе, — добавил он.

— По-моему, ты должен радоваться, что мне вообще удалось заставить его работать! — возмутился Эрик. — Я тебя немножко просвещу. Вообще-то, предполагается, что магические круги нельзя использовать задом наперед. То есть когда ты остаешься в круге, а реальность вокруг тебя движется. Но, кажется, у меня отлично все получилось. Видишь ли, — в голосе Эрика вдруг зазвенел энтузиазм, — когда ты переписываешь кодекс источника и — это очень сложный момент — направляешь его через высокоэнергетичный…

— Да-да, молодец, и чего вы, ребята, только не выдумаете, — перебил его Ринсвинд. — Единственная загвоздка в том, что мы… Думаю, вполне возможно, что нас занесло прямиком в Ад.

— О-о?

Отсутствие какой-либо реакции со стороны Эрика разожгло любопытство волшебника.

— Ну, — добавил он, — это там, где собраны все демоны.

— О-о?

— И многие считают, это не совсем то место, где стоит находиться, — не унимался Ринсвинд.

— А почему?

Ринсвинд тщательно обдумал данный вопрос. Если уж на то пошло, он не знал, как именно поступают с людьми демоны. Зато он прекрасно знал, как поступают с людьми люди. После стольких лет, проведенных в Анк-Морпорке, Ад мог показаться вполне приемлемым местечком. Во всяком случае, здесь было теплее.

Ринсвинд посмотрел на дверной молоток. Тот был черным и ужасным, а ещё его привязали так, чтобы исключить всякую возможность воспользоваться им. Зато рядом на растрескавшейся деревянной панели виднелась кнопка — судя по всем признакам, её установили совсем недавно, причём устанавливал её человек, явно не знающий, что делает, да и не желающий этого знать. Ринсвинд на пробу ткнул в кнопку пальцем.

Звук, который раздался вслед за этим, некогда мог быть популярной мелодией, написанной весьма талантливым композитором, которому на один краткий, полный экстаза миг было дозволено услышать музыку небесных сфер. Однако сейчас эта мелодия звучала лишь как «бим-БОМ, динь-ДОН».

Сказать, что существо, открывшее им дверь, является, как правило, в кошмарных снах, означало бы полениться использовать все богатые языковые возможности. Кошмары обычно отличаются полным идиотизмом, и порой очень трудно объяснить собеседнику, что такого ужасного кроется в ваших оживших носках или гигантских морковках, выскакивающих из живой изгороди. Тогда как это существо относилось к тем ужасающим тварям, что могут быть порождены лишь воображением человека, которому делать больше нечего, кроме как на ясную голову придумывать всякие страхолюдные штуки. У твари было больше щупалец, чем ног, но меньше рук, чем голов.

А ещё у привратника на груди висела карточка, гласившая: «Меня зовут Урглефлогга, я Исчадие Ада и Премерзейший Страж Врат Преисподней, чем могу вам помочь?»

Содержание карточки особого восторга не вызывало.

— Да? — проскрежетал демон. Ринсвинд, который по третьему разу перечитывал карточку, ошеломленно уточнил:

— Чем ты можешь нам помочь?

Урглефлогга, в котором присутствовало определенное сходство с покойным Кусалькоатлем, скрипнул некоторыми из своих зубов.

— Э-э… привет, — нараспев проговорил он с таким видом, будто кто-то терпеливо отрепетировал с ним этот текст при помощи раскаленного докрасна железного прута. — Меня зовут Урглефлогга, я Исчадие Ада, и сегодня я приветствую вас здесь… Это великая честь первым препроводить вас в наши роскошно отделанные…

— Погоди — ка минутку, — встрял Ринсвинд.

— …Все для вашего удобства… — громогласно вещал Урглефлогга.

— Тут что-то не так, — заметил Ринсвинд.

— …Внимание к пожеланиям, высказанным клиентами… — стоически продолжал демон.

— Эй, ты меня слышишь? — окликнул Ринсвинд.

— …Как можно более приятным, — закончил Урглефлогга. Где-то в глубине его жвал раздался звук, похожий на вздох облегчения. Только теперь демон обратил внимание на волшебника. — Да? Что?

— Где мы очутились? — спросил Ринсвинд. Демон сияюще улыбнулся несколькими ртами.

— Во! Робей, смертный!

— Что? Воробей? Мы внутри птицы?

— Я хотел сказать, тряситесь и трепещите, смертные, — поправился демон, — ибо вы приговорены к вечной… — Он опять прервался и тихо заскулил, а потом начал по новой: — Вы пройдете период исправительной терапии, — демон буквально выплевывал каждое слово, — который мы надеемся сделать как можно более поучительным и приятным. Вы клиент, и ваше слово для нас закон.

Демон посмотрел на Ринсвинда несколькими глазами и уже более нормальным голосом добавил:

— Ужасно, правда? Но я тут ни при чем. Если бы все зависело от меня, гореть бы вам по старинке в этой, как её, геенне огненной.

— Это, стало быть, и есть Ад? — поинтересовался Эрик. — Я видел картинки.

— Тут ты прав, — отозвался демон на какие-то собственные мысли, усаживаясь или, по крайней мере, складываясь крайне замысловатым образом. — Персональное обслуживание, — вот что было раньше. Люди знали, что мы проявляем к ним интерес, что они не просто человеческие массы, а… ну, в общем, жертвы. У нас были древние традиции. Но ему до этого никакого дела нет. Впрочем, что я вам рассказываю о моих бедах? У вас собственных проблем хватает — учитывая то, что вы мертвы и находитесь здесь. Кстати, вы случайно не музыканты?

— Вообще-то, мы даже не мерт… — начал Ринсвинд.

Демон, не обращая на него внимания, поднялся на ноги и, приглашающе махнув рукой, тяжеловесно затопал по промозглому коридору.

— Будь вы музыкантами, ваше пребывание здесь было бы по-настоящему неприятным. В смысле, куда более неприятным. Местные стены весь день напролет исполняют музыку, по крайней мере он называет это музыкой, причём, заметьте, я ничего не имею против хорошего мотивчика, под который можно повопить вволю, но тут-то все по-другому, а сам говорил, вы у меня будете слушать самые лучшие мелодии, так почему же нам ставят эту белиберду, которая звучит так, словно кто-то врубил пианино на всю громкость, а сам сбежал?

— Послушай, я хочу объяс…

— И эти горшки с цветами. Поймите меня правильно: мне нравится, когда в доме растет какая-нибудь зелень. Но кое-кто из ребят считает, что эти растения ненастоящие, а я и говорю: да быть такого не может, никто в здравом уме не станет изготавливать растение, которое выглядит как темно-зеленая кожа и пахнет будто дохлый ленивец. Однако он утверждает, что эти цветочки придают нашей конторе открытый и дружественный вид. Открытый и дружественный вид! Садоводы-любители, не в силах снести это зрелище, рыдают в голос! Честно говорю, они сами мне признавались: после этих цветочков те пытки, которым мы подвергали их впоследствии, они принимали с благодарностью!

— Нас вообще-то нельзя причислить к… — опять начал было Ринсвинд, пытаясь втиснуть эти слова в краткую паузу в нескончаемом монологе демона, но опять опоздал.

— Вот кофейный автомат, спору нет, это хорошая штука. Раньше мы всего-навсего топили людей в озерах кошачьей мочи, а не заставляли их покупать её чашками.

— Мы вовсе не мертвы! — крикнул Эрик. Урглефлогга, вздрогнув, остановился.

— Да ладно тебе, — наконец возразил он. — Мертвее не бывает, иначе вас бы тут не было. Чтобы живой человек по собственной воле заявился сюда? Ерунда. Он не выдержит здесь и пяти минут. — Демон открыл несколько ртов, явив взору богатый выбор клыков, и добавил: — Хы-хы, да если бы я поймал тут, внизу, кого-нибудь живого…

Недаром Ринсвинду в течение стольких лет удавалось выжить в параноидальных хитросплетениях, характеризующих жизнь Незримого Университета. В Аду он чувствовал себя почти как дома. Его инстинкты работали с невероятной четкостью.

— То есть тебе ничего не сообщили? — спросил он.

Трудно было сказать, изменилось ли выражение лиц Урглефлогги (хотя бы только потому, что сначала следовало разобраться, какая часть его лиц — выражение), но от демона определенно подуло знакомым Ринсвинду ароматом внезапно нахлынувшего смущения и неуверенности.

— Не сообщили чего? — уточнил Урглефлогга.

Рипсвинд посмотрел на Эрика.

— А ты говорил, не волнуйся, сообщат, сообщат!

— Сообщат, чт… ай-п-и! — взвыл Эрик, хватаясь за щиколотку.

— Вот тебе и современный менеджмент, — посетовал Ринсвинд, лицо которого излучало сердитое участие, — Повсюду всякие нововведения, старые правила изменяются, но скажи: кто-нибудь поинтересовался мнением тех, кто составляет самый костяк…

— Экзоскелет, — поправил демон.

— …Или другую известковую либо хитиновую структуру организации? — без запинки закончил Ринсвинд и немного подождал, предвкушая то, что непременно должно было последовать.

— Ага, сейчас, жди! Спросят у нас! — отозвался Урглефлогга. — Нет, лучше объявлений побольше повесят!

— Лично я считаю, это просто отвратительно, — заявил Ринсвинд.

— А знаешь, — продолжал жаловаться Урглефлогга, — совсем недавно меня не пустили на праздник клуба «18000–30000»! Сказали, что я слишком стар. Мол, я испорчу все веселье.

— И куда только катится преисподняя?! — сочувственно воскликнул Ринсвинд.

— Честно говоря, сюда вообще никто не спускается. — Плечи демона слегка обмякли. — И никто никаких советов у меня не спрашивает. Я охраняю эти чертовы врата — и ладненько, сиди там себе, старый черт!

— Послушай, — окликнул его Ринсвинд. — Хочешь, я замолвлю за тебя словечко?

— Торчишь тут сутки напролет, впускаешь, впускаешь…

— Я могу кое с кем переговорить, — предложил Ринсвинд.

Демон шмыгнул несколькими носами одновременно и спросил:

— А ты не врешь?

— Ты мне понравился, и я с радостью окажу тебе эту услугу, — ответил Ринсвинд.

Урглефлогга немного оживился, но не очень сильно — так, на всякий случай.

— Гм… Ну, вреда от этого вроде не будет, так ведь?

Ринсвинд собрался с силами и ободряюще похлопал демона по спине. Во всяком случае, он очень надеялся, что это была именно спина.

— В общем, не беспокойся, — сказал он.

— Спасибо тебе, спасибо!

Ринсвинд посмотрел поверх расчувствовавшейся громады на Эрика.

— А сейчас нам пора. Важная встреча, нельзя опаздывать.

Он принялся подавать лихорадочные знаки у демона над головой.

— Ага, точно, очень важная, — ухмыляясь, подтвердил Эрик.

Они зашагали прочь по широкому коридору. Эрик начал истерически хихикать.

— И вот сейчас мы побежим, да?

— Сейчас мы пойдем, — возразил Ринсвинд. — Просто пойдем. Главное — вести себя непринужденно. Плюс правильно рассчитать время.

Он посмотрел на Эрика.

Эрик посмотрел на него.

У них за спиной Урглефлогга издал яростный рык, означающий «во-дурак-до-меня-толь-ко-дошло».

— А сейчас? — спросил Эрик.

— Думаю, сейчас уже пора.

И они бросились бежать.

Ад был вовсе не таким, каким его ожидал увидеть Ринсвинд, хотя кое-где ещё сохранились следы того, каким он некогда был, — ножные кандалы в одном из углов, выжженное пятно на потолке. Однако здесь было жарко — настолько жарко может быть в печи, в которой много-много лет упорно нагревали воздух…

Согласно некоторым предположениям, ад — это другие люди.

Данное мнение весьма удивляет демонов, которые всегда считали, что ад — это когда втыкаешь в людей всякие острые штуки, сталкиваешь их в озера крови и так далее.

А все дело в том, что демоны (как и большинство людей, кстати) не рассматривают тело отдельно от души.

Однако существуют пределы того, что можно проделать с человеческой душой при помощи, скажем, раскаленных докрасна щипцов, поскольку даже самые злобные и испорченные души способны осознать один простой факт: раз они лишены сопутствующего тела и нервные окончания отсутствуют как класс, значит, нет причины — ну, если не считать силы привычки — испытывать невыносимые муки. В общем, конец мучениям. Демоны тем не менее продолжали делать свое дело — тупость и безмозглый идиотизм составляют часть самого понятия «демон», — но, поскольку никто не мучился, они тоже не получали от своей работы никакого удовольствия. Вся затея с Адом оказалась бессмысленной! Тысячелетиями Ад функционировал вхолостую.

Пока Астфгл, сам того не осознавая, не применил радикально новый подход.

Демоны умеют передвигаться между измерениями, именно там, в других измерениях, он нашел основные ингредиенты для весьма ценного изобретения — так сказать, озера крови для души. Учитесь у людей, говорил он высокопоставленным демонам. Учитесь у людей. Вы сами поразитесь, сколькому можно у них набраться.

Берем, к примеру, отель определенного типа, точнее, английский вариант американского отеля, причём организован он с присущим одним англичанам талантом взять что-то американское и извлечь из него то единственное, что в нем есть стоящего, так что в результате останется медленное «быстрое питание», кантри-музыка и… ну, в общем, отель.

Бар сегодня закрылся рано. На самом деле он представляет собой всего лишь обшитый пастельно-розовыми панелями стол, на котором стоит придурочное ведерко со льдом. Этот «бар» установлен в одном из углов холла и откроется только завтра. Затем к общей картине следует добавить дождь и старый телевизор, который показывает единственный канал — причём это какое-нибудь региональное телевидение, без конца крутящее свою заставку. А ещё в этом отеле имеется одна-единственная книга, оставленная предыдущей жертвой местного сервиса. Это одна из тех книжонок, на обложке которых фамилия автора выдавлена огромными золотыми буквами. Между автором и довольно скромного размера названием нарисованы роза и пуля. Половины страниц в книге не хватает.

А единственный на весь город кинотеатр демонстрирует фильм, в котором фигурируют субтитры и французские зонтики.

Представили все это? Отлично. Затем вы останавливаете время — но не переживания! — так что создается впечатление, будто ковровая пыль постепенно поднимается и поднимается, доверху заполняя ваш мозг, а во рту у вас возникает привкус, как от старого зубного протеза.

И это мгновение длится вечно. Вечность — это много дольше, чем от данной минуты до открытия бара.

После чего вы тщательно отжимаете получившееся и наслаждаетесь результатом.

Разумеется, некоторые из вышеперечисленных предметов на Плоском мире отсутствуют, но скука — это универсальное понятие, и Астфглу удалось добиться особенно эффективной скуки. Что это значит? Особо эффективная скука — это а) когда вы скучаете, хотя, по идее, должны веселиться и б) когда эта скука ещё и денег вам стоит.

Пещеры, открывшиеся перед Ринсвиндом, были заполнены туманом и изящными перегородками. Время от времени из-за горшков с цветами раздавались вопли смертельно скучающих душ, но по большей части здесь царила жуткая, цепенящая тишина, производимая человеческим мозгом, который превращают в творог.

— Не понимаю, — удивился Эрик. — А где печи? Где пламя? Где, — с надеждой добавил он, — суккубы?

Ринсвинд уставился на ближайший экспонат.

Унылый демон (на чьей груди висела карточка, которая сообщала, что её хозяина зовут Азаремот, Вонь Собачьего Дыхания и, кроме того, он искренне надеется, что читающий эти слова приятно проведет день) сидел на краю неглубокой ямы, в которой лежал прикованный к скале человек.

Рядом с демоном сидела очень усталая с виду птица. Ринсвинду раньше казалось, что Эрикову попугаю крепко досталось от судьбы, но данную представительницу птичьего рода поистине пропустили через Соковыжималку Жизни. Птица выглядела так, словно её сначала ощипали, а потом воткнули все перья обратно, только вверх ногами.

Любопытство взяло верх над обычной трусостью волшебника.

— Что тут происходит? — спросил он. — Что вы там с ним делаете?

Демон разом перестал барабанить пятками по краю ямы. Ему и в голову не пришло подвергнуть присутствие Ринсвинда какому-то сомнению. Он весьма логично рассудил, что если бы Ринсвинд не имел права здесь находиться, то его бы здесь не было. Все остальные варианты выглядели абсолютно безумными.

— Не знаю, что он там натворил, — ответил демон, — но, когда я только попал сюда, его наказание состояло в том, что он был прикован к этой скале и каждый день прилетал орел клевать ему печень. Раньше такие штуки пользовались немалой популярностью.

— Сейчас что-то не похоже, чтобы орел на него нападал, — заметил Ринсвинд.

— Ага. Все немножко поменялось. Орел и теперь прилетает каждый день, но ничего не клюет, а лишь рассказывает о том, как ему когда-то вырезали грыжу. Очень эффективная штука, спору нет, — печально добавил демон, — но пыткой я бы это не назвал…

Ринсвинд отвернулся, однако перед этим успел мельком увидеть смертельную муку, написанную на лице жертвы. Это было ужасно.

Но данная пытка была не из худших. Например, в соседней яме нескольким закованным в цепи и стенающим людям показывали серии рисунков. Сидящий рядом демон читал по бумажке:

— Это когда мы были в Пятом Кругу, только вы не видите, где мы жили, это чуть дальше влево, а это та забавная парочка, которую мы там встретили, ни за что не поверите, они жили на Ледяных Равнинах Рока по соседству с…

Эрик посмотрел на Ринсвинда и спросил:

— Он что, показывает им картинки, сделанные в отпуске?

Волшебник и юный демонолог дружно пожали плечами и, покачивая головами, зашагали дальше.

Вскоре они увидели небольшой холм, у подножия которого лежал круглый камень. Рядом с камнем, в отчаянии опустив голову на руки, сидел человек в кандалах. Возле него стоял приземистый зеленый демон, сжимающий в своих лапках огромный том.

— А про этого я слышал, — сообщил Эрик. — По-моему, он посмел бросить какой-то вызов Богам и теперь должен постоянно закатывать на вершину холма камень, а тот все время скатывается обратно…

— Но сначала, — подняв глаза от книги, пропищал демон, — он должен прослушать «Правила Апасности При Паднятии и Перемищении Тредметов В Асоба Крупных Размерах».

Вообще-то, в руках демон держал 93–й том «Комментариев». А сами «Правила» состоят из 1440 томов. Ну, то есть их первая часть.

Ринсвинд всегда любил скуку, ценил её уже хотя бы потому, что она была такой редкостью. Ему казалось, что единственными периодами жизни, когда его не преследовали, не пинали или не заключали в темницу, были те, когда он откуда-нибудь падал (когда падаешь с большой высоты, пейзаж практически не меняется, но данный отрезок времени никак нельзя назвать «скучным»). Правда, однажды, увы. весьма недолго, Ринсвинд работал помощником библиотекаря Незримого Университета, и вот это время он вспоминал с неизбывной нежностью. Ему почти ничего не надо было делать, кроме как читать книжки, следить за непрерывным поступлением бананов и — что случалось крайне редко — помогать библиотекарю справиться с каким-нибудь особо разбушевавшимся гримуаром.

Но теперь он понял, что делает скуку столь привлекательной. Это осознание того, что совсем рядом, за углом, происходят куда более худшие вещи, опасные и волнующие, и вы их благополучно пропускаете. Для того чтобы наслаждаться скукой, её нужно постоянно с чем-то сравнивать.

В то время как тут одна скука наслаивалась на другую, а потом все это сматывалось в клубок и превращалось в конце концов в огромный, сокрушительный кузнечный молот, который парализовал все мысли, переживания и расплющивал реальность, делая её чем-то вроде фланельной тряпочки.

— Кошмар какой, — проговорил Ринсвинд.

Закованный человек поднял к нему изможденное лицо.

— Это ты мне? — отозвался он. — Знаешь, раньше мне нравилось толкать шар в гору. Можно было остановиться, поболтать с кем — нибудь, а потом по сторонам поглядишь, что там, вокруг, происходит. Можно было попробовать иначе ухватиться за шар… А ещё ко мне туристы ходили, люди показывали меня своим друзьям. Не скажу, чтобы я от души веселился, но это придавало хоть какой-то смысл жизни после смерти.

— А я ему помогал, — вставил демон хриплым от угрюмого возмущения голосом. — Я ведь иногда оказывал тебе поддержку, правда? Сплетню какую принесу, подбодрю, когда камень опять вниз покатится. Вот, помню, вижу, камень снова летит, ну и скажу: «Ух ты, опять эта треклятая каменюка сорвалась», а он мне: «Чтоб его черти взяли». Хорошие были времена. Замечательные.

Он громко высморкался. Ринсвинд кашлянул.

— А это уже становится невыносимым, — пожаловался демон. — В прежние дни мы были счастливы. И особого вреда от этого не было — ну, в смысле, все мы в одной преисподней сидим.

— Вот именно, — подхватил закованный мученик. — И я знал, что если буду хорошо себя вести, то в один прекрасный день у меня появится шанс выйти на волю. Кстати, ты в курсе, что теперь я раз в неделю должен прекращать работу, чтобы учиться рукоделию?

— Это, должно быть, очень мило… — неуверенно промолвил Ринсвинд. Глаза заключенного сузились.

— Плетение корзинок? — переспросил он.

— Я пробыл здесь восемнадцать тысяч лет, вырос от бесенка до демона, — ворчал демон. — Я изучил ремесло, так-то вот… Восемнадцать тысяч треклятых лет махания вилами, а теперь это… Читаю…

Акустический взрыв отдался эхом по всему Аду.

— Ой-ей-ей! — воскликнул демон. — Он вернулся. И, похоже, Он очень сердит. Нам лучше не высовываться.

Отовсюду слышались разочарованные стоны — демоны и души осужденных возвращались к прерванным пыткам.

Узник покрылся испариной.

— Послушай, Виззимут, — взмолился он, — а что, если мы, ну, пропустим парочку параграфов?..

— Это моя работа, — с несчастным видом ответил демон. — Ты же знаешь, Он все время нас проверяет, это будет стоить мне места…

Он замолк,скорчил Ринсвинду грустную гримаску и мягко похлопал всхлипывающую душу когтистой лапой.

— Знаешь что, — добродушно предложил он, — я, пожалуй, пропущу некоторые из подпунктов.

Ринсвинд взял несопротивляющегося Эрика за плечо и негромко проговорил:

— Нам лучше двигать отсюда.

— Но это по-настоящему ужасно, — заявил Эрик, когда они зашагали прочь. — Именно так зло делает себе дурное имя.

— Гм, — отозвался Ринсвинд.

Ему пришлось не по душе известие о том, что Он вернулся и Он очень сердит. Всякий раз, когда кто — либо достаточно важный, чтобы заслуживать написания с большой буквы, сердился в непосредственной близости от Ринсвипда, обычно оказывалось, что Он сердит именно на него.

— Если ты столько знаешь об этом место, то, может, вспомнишь, как отсюда выбраться?

Эрик почесал голову.

— Ну, если бы кто-нибудь из нас был женского пола, это бы, несомненно, помогло, — ответил он. — Согласно эфебской мифологии, есть тут одна девушка, которая бродит туда-сюда.

— Но что она здесь забыла?

— Понимаешь, там был какой-то договор… Не помню точно. Помню только, что именно из-за неё у нас наверху случается зима.

— Я всегда знал: все зло — из-за женщин, — с мудрым видом кивнул Ринсвинд.

— В общем, этот вариант не подходит. Остается добыть какой-нибудь музыкальный инструмент.

— Я умею свистеть, — услужливо предложил Ринсвинд.

— Желательно лиру, — добавил Эрик.

— О-о.

— Но… но… когда будем выходить, нельзя оглядываться… иначе превратимся в соляные столбы… Или в кусок дерева?

— Я вообще никогда не оглядываюсь, — твердо заявил Ринсвинд. — Одно из первых правил при убегании гласит: «Никогда не оглядывайся».

У них за спиной раздался рев.

— В особенности когда слышишь громкие звуки, — продолжал Ринсвинд. — Кстати о трусости, именно этим люди и отличаются от овец. Ты прямой наводкой бежишь прочь.

Он подхватил полы своего балахона.

И они бежали, бежали и бежали, покуда знакомый голос не окликнул их:

— Эй, ребята, привет. Ко мне не завернете? Подумать только, как мир тесен. Везде встречаешь старых друзей.

А другой голос подхватил:

— Какеготам?! Какеготам?!

— Где они?!

Нижестоящие владыки Ада затрепетали. Намечалось нечто ужасное. Похоже, им светил меморандум.

— Они не могли ускользнуть, — резко бросил Астфгл. — Они где-то здесь. Но почему вы не можете их найти? Я что, окружен не только дураками, но и ни на что не годными работниками?

— Повелитель…

Верховные демоны разом крутанули головами.

Говорившим был герцог Вассенего, один из старейших демонов в преисподней. Сколько ему лет, никто точно не знал. Даже если это не он изобрел первородный грех, то, по крайней мере, именно герцог Вассенего сделал одну из его первых копий. Изворотливостью ума и предприимчивостью он мог поспорить с самим человеком, наверное вот почему герцог, как правило, принимал облик старого, довольно грустного законоведа, среди предков которого каким-то образом затесался орел.

«Бедный старина Вассенего, на этот раз он влип, — промелькнула мысль в демонических умах. — Это будет не просто меморандум, это будет строгий выговор, доведенный до сведения всех отделов и занесенный в личное дело».

Астфгл медленно, словно на поворотном круге, обернулся. Он снова принял свой излюбленный облик, но одна только мысль о том, что по его владениям бродят живые люди, заставляла его дрожать от ярости наподобие скрипичной струны. Эти мерзкие людишки, им нельзя доверять… Очень ненадежные… люди. Последний человек, которого допустили сюда живым, дал в печати ужасно неблагоприятные отзывы.

Правитель демонов гневался, и вся мощь его гнева сфокусировалась на старом демоне.

— У тебя есть какие-то замечания? — вопросил он.

— Я всего лишь хотел указать, о повелитель: мы тщательно обыскали все Восемь Кругов Ада и я действительно уверен…

— Молчать! Думаете, я не знаю, что происходит? — прорычал Астфгл, нарезая круги вокруг вытянувшегося по стойке «смирно» демона. — Я видел, как ты… и ты… и ты… — его трезубец указал на нескольких других знатных — стариков, — строили по углам козни, подбивали народ к восстанию! Но здесь правлю я! И вы будете мне подчиняться!

Вассенего был бледен. Его аристократические ноздри раздувались точно ракетные сопла. Все в нем говорило: «Ты — напыщенное ничтожество, разумеется, мы подбиваем народ на восстание, мы же демоны! Я мутил разум принцев ещё в те времена, когда ты учил кошек оставлять дохлых мышей под кроватью, узколобый, безмозглый любитель бумажек!» Герцог говорил это всем своим видом, но не голосом. Голос его спокойно произнес:

— И мы подчиняемся, о повелитель.

— Тогда обыщите все ещё раз! А того демона, который впустил их, пусть отведут в самое нижнее подземелье и там разберут на части, понятно?

Вассенего приподнял брови.

— Старого Урглефлоггу? Да, разумеется, он совершил глупость, но он преданный…

— Ты, случаем, не пытаешься мне противоречить?

Вассенего на некоторое время замолк. Хоть он и считал Астфгла никудышным правителем, у демонов очень сильно развито чувство чинопочитания и иерархии. Слишком много молодых демонов напирает снизу, чтобы старшие представители знати начали в открытую призывать к цареубийству и дворцовому перевороту. У Вассенего были иные планы. Не стоит сейчас все портить.

— Ни в коем случае, о повелитель, — ответил он. — Но это будет означать, что ворота преисподней больше не…

— Выполняйте!

Сундук достиг врат преисподней.

Невозможно даже описать, насколько сильно можно рассердиться, дважды пробежав туда-сюда по всему пространственно-временному континууму. А Сундук вообще славился своей раздражительностью.

Он посмотрел на петли. Посмотрел на замки. Немного попятился и вроде как прочитал объявление над порталом.

Возможно, оно разозлило его ещё больше, хотя трудно сказать наверняка, потому что обычно Сундук все свое время проводил за гранью среднестатистической враждебности.

Двери Ада были очень древними. Не только жара и долгие эпохи вволю поработали над ними, превратив дерево в нечто вроде черного гранита. Эти врата впитали в себя страхи людские и смутное зло. Они были чем-то большим, нежели простыми досками, закрывающими дыру в стене. И у них хватило ума понять, что ждёт их в ближайшем будущем.

Они увидели, как Сундук, шаркая ножками по песку, пятится назад, приседает и готовится к прыжку.

Замок щелкнул. Задвижки торопливо отодвинулись. Огромные засовы рывком вылетели из пазов. Створки распахнулись и прижались к стене.

Сундук расслабился. Выпрямился. Шагнул вперед. Чуть ли не горделиво прошествовал между рвущимися с петель створками, но, почти миновав их, повернулся и наградил ближайшую крепким пинком.

Это было огромное колесо, приводимое в движение шагающими по нему людьми. Однако никакой механизм оно не питало, и у него были исключительно скрипучие подшипники. Это колесо являлось одним из наиболее удачных изобретений Астфгла и служило лишь той цели, чтобы наглядно демонстрировать сомневающимся: человек, считающий свое существование бессмысленным, ничего в этой жизни не видел.

— Мы не можем торчать здесь целую вечность, — заявил Ринсвинд. — У нас куча очень важных дел. Для начала неплохо было бы поесть.

— Вот оно, громаднейшее преимущество существования в виде обреченной души! — возвестил Понт да Щеботан. — Все прежние телесные заботы тают как дым. Разумеется, при этом появляется совершенно новый комплект забот, но я всегда считал, что во всем нужно искать хорошую сторону,

— Какеготам! — крикнул попугай, сидящий у него на плече.

— Подумать только, — покачал головой Ринсвинд. — Я и не знал, что птицы тоже могут попасть в Ад. Хотя я вполне понимаю, почему в данном случае было сделано исключение.

— Сам такое слово, волшебник!

— А вот чего я не понимаю, так это почему никто не догадался поискать нас здесь, — заметил Эрик.

— Заткнись и продолжай шагать, — откликнулся Ринсвинд. — Глупые они, вот почему. Демоны даже представить себе не могут, что мы добровольно залезем на это колесо.

— Тут они правы, — буркнул Эрик. — Я тоже не мог себе это представить.

Какое-то время Ринсвинд шагал молча. Мимо промчалась очередная толпа демонов, лихорадочно обшаривающих преисподнюю.

— Значит, ты так и не нашел Источник Жизни? — спросил он наконец, чувствуя, что следует внести какой-то вклад в беседу.

— Почему же, нашел! — с жаром возразил да Щеботан. — Чистый родник, глубоко в джунглях. Это было весьма впечатляющее зрелище. И я как следует хлебнул из него. Или глотнул — кажется, это более подходящее слово.

— И?.. — заинтересовался Ринсвинд,

— Это определенно возымело действие. Да, точно. Какое-то время я отчетливо ощущал, что наполняюсь жизнью.

— Но… — Ринсвинд неопределенно махнул рукой, включив в этот жест да Щеботана, колесо и возвышающиеся над ними круги Ада.

— А-а, — отозвался старик. — Вот это и было самым досадным. Я столько читал об этом Источнике Жизни… До сих пор не понимаю, почему во всех книгах никто не упомянул о столь важной детали.

— А именно?..

— Любую воду, обнаруженную в джунглях, стоит на всякий случай вскипятить. Подумать только, какой досадный промах…

Сундук трусцой спускался по широкой спиральной дороге, которая связывала между собой все круги Ада. На него никто не обращал внимания. Впрочем, даже если бы не царящая вокруг суматоха, он все равно остался бы незамеченным, поскольку был несколько менее экзотичным, чем большинство местных жителей.

— Настоящая тоска! — заявил Эрик.

— В том-то все и дело, — отозвался Ринсвинд.

— Нужно было не прятаться здесь, а попытаться найти выход!

— Согласен. Но выхода из Ада нет.

— Вообще-то есть, — раздался за спиной у Ринсвинда чей-то голос.

Это был голос человека, который видел в жизни все и которому не слишком понравилось то, что он видел.

— Виндринссей?! — воскликнул Ринсвинд. Его предок стоял прямо за их спинами.

— Можешь не сомневаться, ты обязательно вернешься домой… — горько передразнил он. — По-моему, это твои слова? Ха! Десять проклятых лет — одно препятствие за другим. Мог бы и предупредить.

— Э-э… — вмешался Эрик. — Мы не хотели нарушать ход истории.

— Вы не хотели нарушать ход истории? — медленно повторил Виндринссей, глядя на деревянную раму колеса. — О-о. Прекрасно. Тогда все в порядке. Теперь, когда я это узнал, мне стало значительно легче. От лица хода истории хочу сказать вам большое спасибо.

— Извини… — перебил Ринсвинд.

— Да?

— Ты упомянул, что отсюда есть выход?

— О да. Можно выйти через черный ход.

— И где же он?!

Виндринссей указал на другую сторону затянутой туманом впадины.

— Видишь вон ту арку?

Ринсвинд вгляделся в далекую гряду гор.

— Еле-еле. Это он и есть?

— Да. Там начинается долгий крутой подъем. Однако я понятия не имею, где именно он выходит на поверхность.

— А как ты о нем узнал?

— Спросил у одного демона, — пожал плечами Виндринссей. — Чем искать сложный путь, стоит сначала попробовать дорогу полегче.

— У нас уйдет вечность на то, чтобы до него добраться, — пожаловался Эрик. — Он расположен прямо напротив нас, нам ни за что туда не попасть.

Рипсвинд кивнул и с мрачным видом продолжил свой бесконечный путь по колесу. Через несколько минут он спросил:

— Ты не заметил, мы вроде как быстрее стали двигаться?

Эрик обернулся.

Позади на колесо вскочил Сундук и теперь отчаянно пытался их догнать.

Астфгл стоял перед своим зеркалом.

— Покажи мне, что они сейчас видят, — скомандовал он.

«Слушаюсь, хозяин».

Пару мгновений Астфгл внимательно рассматривал быстро мелькающее изображение, после чего приказал:

— А теперь объясни, что все это значит.

«Я обычное зеркало, хозяин. Откуда мне знать?»

Астфгл зарычал.

— А я — повелитель Ада! — воскликнул он, взмахивая своим трезубцем. — И я готов рискнуть семью годами невезения.

Зеркало обдумало имеющиеся варианты.

«По-моему, я слышу потрескивание, хозяин», — предположило оно.

— И?

«Я чувствую запах дыма».

— Это вряд ли. Я категорически запретил жечь костры. Дедушкины методы. Именно они создали Аду дурную репутацию.

«И тем не менее, хозяин…»

— Покажи мне… Ад.

Зеркало выдало все, на что было способно. Правитель демонов как раз успел увидеть, как колесо, подшипники которого раскалились докрасна, сорвалось со своей станины и покатилось — обманчиво медленно, словно лавина, — через страну проклятых душ.

Ринсвинд висел, держась за его ось, и смотрел на спицы, которые, свистя, проносились мимо с такой скоростью, что, если бы он неосмотрительно опустил ноги, подошвы его сандалий мигом сгорели бы. Покойники, однако, воспринимали все происходящее с жизнерадостной самоуверенностью людей, знающих, что самое худшее уже позади. Кто-то просил передать сахарную вату. Ринсвинд услышал, как Виндринссей хвалит превосходное сцепление колеса с поверхностью и объясняет да Щеботану, что если бы у людей была машина, которая сама прокладывала бы себе дорогу — как это, по сути, делал Сундук, — да ещё покрыть бы её броней, то войны сразу стали бы менее кровавыми, заканчивались бы вдвое быстрее и все могли бы тратить куда больше времени на возвращение ДОМОЙ.

Сундук на это ничего не ответил. Он видел, что хозяин болтается всего в нескольких футах от него, и упорно продолжал мчаться вперед. Наверное, он кое-что уже заподозрил — расстояние маленькое, а бежал он давно, — но, видимо, списал все на козни Времени. И вот так, изредка отшвыривая в сторону какую-нибудь вопящую душу, подскакивая на ухабах, описывая круги и давя случайно попадающихся на пути неудачливых демонов, колесо все катилось и катилось.

Наконец оно врезалось в утес, стоящий на другой стороне преисподней, и разлетелось на куски.

Герцог Вассенего улыбнулся.

— Вот теперь — пора, — произнес он.

Прочие старшие демоны уклончиво зашмыгали носами. Разумеется, они по уши погрязли во всяческих злодеяниях, и этот Астфгл определенно не был Одним Из Нас, а, напротив, был самым отвратным ничтожеством, когда-либо пролезавшим во власть…

Но… ну, в общем, это… возможно, некоторые вещи чересчур…

— «Учитесь у людей», — передразнил Вассенего. — Он предложил мне учиться у людей! Мне! Какая наглость! Какое высокомерие! Но я следил за ним, о да! Я учился, Я строил планы.

В буквальном смысле неописуемая гримаса исказила его лицо. Даже повелители самых нижних кругов, привыкшие к неизбывной подлости, вынуждены были отвернуться.

Герцог Драцомет Вонюч неуверенно поднял когтистую лапу.

— Но если он хотя бы заподозрит… — промолвил он. — Уж очень мерзкий у него характер. Эти меморандумы…

Он содрогнулся.

— Но что мы такого делаем? — Вассенего развел руками, демонстрируя свою полную невиновность. — Что тут плохого? Братья, я спрашиваю вас: что тут плохого?

Его пальцы скрючились. Костяшки под тонкой, испещренной голубыми прожилками кожей побелели. Он опять оглядел сомневающихся демонов и вопросил:

— Или, может, вам так нравятся приказы по кадрам?

Выражение лиц разом начало меняться — верховные демоны один за другим, словно падающий ряд костяшек домино, принимали решение. Некоторые вещи терпеть нельзя. Никаких больше приказов по кадрам, никаких инструктивных записок, никаких благодарностей всему персоналу. Да, это Ад, но надо ж и меру знать.

Граф Бизлемот, почесав один из своих трех носов, поинтересовался:

— Но послушайте… Никак не возьму в толк, неужели в каком-то из миров люди сами, добровольно подвергают себя таким пыткам? То есть, ну, это ведь не наших лап дело?

Вассенего покачал головой.

— Это все их собственная работа, — с гордым видом ответил он, словно школьный учитель, чей любимый ученик только что получил красный диплом.

Граф уставился в бесконечность и голосом, полным благоговейного изумления, проговорил:

— А я-то думал, что это нам полагается внушать ужас.

Старый герцог кивнул. Он давно ждал этого момента. В то время как остальные разглагольствовали о пламени революции, он изучал людей, наблюдал за ними и диву давался.

А этот тип, Ринсвинд, оказался как нельзя кстати. Ему удалось отвлечь внимание Астфгла. О да, на этого Ринсвинда стоило тратить силы. И глупый человечишко до сих пор считает, что это его пальцы делают всю работу! Три желания, как же!

И вышло так, что, выбравшись из-под колеса обломков, Ринсвинд обнаружил вдруг, что стоит над ним сам Астфгл, Демонов Верховный Король, Жаркого Ада Владыка, Хозяин Всея Преисподней.

Астфгл уже миновал раннюю стадию ярости и сейчас пребывал в той тихой лагуне бешенства, где голос остается ровным, манеры — взвешенными и вежливыми и лишь слабая слюна в уголках рта выдает бушующее внутри адское пламя.

Эрик выполз из-под сломанной спицы и поднял глаза.

— Ого! — вырвалось у него.

Правитель демонов вертел в руках трезубец. Внезапно этот трезубец перестал казаться смешным. Теперь это было тяжелое металлическое древко с тремя ужасающими остриями на конце.

Астфгл усмехнулся и оглянулся по сторонам.

— Нет, — сказал он, очевидно, самому себе. — Только не здесь. Тут недостаточно людно. Пошли!

Его огромные ладони легли на их плечи. Конечно, Ринсвинд с Эриком могли бы попробовать сопротивляться, но это было бы все равно как если бы пара снежинок вступила в битву не на жизнь, а на смерть с огнеметом. На какое-то мгновение в голове Ринсвинда все смешалось, а потом он вдруг обнаружил, что находится в самом громадном помещении во всей вселенной.

Это был главный зал преисподней. В нем можно было строить ракеты «Земля — Луна». Возможно, правители Ада и слышали о таких словах, как «утонченность» и «рассудительность», но также они где-то слышали, что если вы обладаете этими качествами, то должны всячески выставлять их напоказ. Отсюда следует, логически рассудили они, что, если у вас этих качеств все же нет, вы должны выставлять их напоказ ещё активнее. Правители Ада очень страдали от отсутствия хорошего вкуса. Астфгл сделал все, что было в его силах, но даже ему не удалось добавить что-либо существенное к изначально плохому проекту, дисгармонирующим краскам и жутким обоям. Он поставил в зал несколько кофейных столиков и повесил на стену плакат, изображающий бой быков, но все это бесследно затерялось во всеобщем хаосе, а новая салфеточка на спинке Адского Трона только привлекала ненужное внимание к некоторым из наиболее неудачных барельефов.

Двое смертных распростерлись на полу.

— А теперь… — начал Астфгл.

Но его голос утонул во внезапном взрыве приветственных возгласов.

Он поднял глаза.

Демоны самых разнообразных видов и размеров заполняли почти весь зал, громоздясь друг на дружку вдоль стен и даже свисая с потолка. Демонический оркестр ударил по струнам всевозможных музыкальных инструментов. Транспарант, протянувшийся от одной стены зала до другой, гласил: «Привецтвуем Нашиво Голову».

Брови Астфгла сдвинулись в мгновенном приступе паранойи. Вассенего неторопливо приблизился к нему, сопровождаемый прочими знатными демонами. Лицо старого герцога расплылось в совершенно бесхитростной ухмылке, и правитель демонов, запаниковав, чуть было не врезал ему трезубцем, но тут Вассенего протянул руку и, хлопнув его по плечу, воскликнул:

— Великолепно!

— Что?

— Просто великолепно!

Астфгл посмотрел на Ринсвинда.

— О-о. Да. Что ж… — Он кашлянул. — Это были сущие пустяки. — И, выпрямившись, добавил: — Я знал, что вы, ребята, ничего не добьетесь, так что…

— Я говорю не об этих людишках, — презрительно фыркнул Вассенего. — Такая мелочь. Нет, о повелитель. Я имел в виду твое возвышение.

— Возвышение? — переспросил Астфгл.

— Твое продвижение по службе, о повелитель!

В зале раздались бурные восторженные крики. Их издавали молодые демоны, всегда готовые восторгаться чем угодно.

— Продвижение по службе? Но… но я же и так ваш правитель… — слабо запротестовал Астфгл, чувствуя, что теряет контроль над ситуацией.

— Фи! — не сдержался Вассенего.

— Фи?

— Вот именно. Правитель? Правитель? Я говорю от имени всех нас, заявляя, что это не титул для такого демона, как ты, о повелитель, демона, чье понимание организационных вопросов и приоритетов, чье умение постичь истинные функции нашего демонического существа и чьи — да будет мне позволено так выразиться — мощнейшие интеллектуальные способности помогли нам опуститься на новые, ещё большие глубины!

Астфгл, несмотря на все свои усилия, не мог не напыжиться.

— Ну, ты знаешь… — начал он.

— Однако мы видим, что, несмотря на свое высокое положение, ты продолжаешь вникать в мельчайшие детали нашей работы, — продолжал Вассенего, свысока глядя на Ринсвинда. — Какая преданность делу! Какое рвение!

Астфгл раздулся от гордости.

— Разумеется, я всегда считал…

Ринсвинд с интересом приподнялся на локтях. «Осторожно, сзади!» — подумал он.

— Так что, — сказал Вассенего, сияя точно берег, усыпанный маяками, — демонический совет собрался и постановил, смею ли я добавить, о повелитель, что он постановил это единогласно, учредить совершенно новую награду в честь твоих выдающихся достижений!

— Важность ведения конторской работы надлежащим образом… Какую ещё награду? — осведомился Астфгл, подозрение шустрой стайкой пескарей пронеслось по океанам его самомнения.

— Пост, о повелитель, верховного пожизненного президента Ада!

Оркестр грянул снова.

— С собственным кабинетом — гораздо более просторным, чем та тесная клетушка, в которой ты вынужден был ютиться все эти годы, о повелитель. Или, вернее, господин президент!

Оркестр попытал счастья с ещё одним аккордом.

Демоны ждали.

— А там будут… горшки с цветами? — медленно спросил Астфгл.

— Рощи! Плантации! Джунгли!

Астфгл словно осветился мягким, внутренним сиянием.

— А ковры? Я имею в виду, от стены до стены?..

— Стены пришлось специально раздвинуть, чтобы вместить все ковры, о повелитель. А густота ворса! Целые племена пигмеев гадают, почему солнце не заходит по ночам, о повелитель!

Обалдевший правитель демонов, оставив всякую мысль о мести, позволил Вассенего обнять себя за плечи, и тот мягко повлек его через восторженно вопящую толпу к выходу из зала.

— А ещё мне всегда хотелось иметь одну из этих специальных штуковин для варки кофе… — пробормотал Астфгл, теряя последние остатки самоконтроля.

— Там установили настоящую фабрику по производству кофе, о повелитель! И новейшую модель переговорной трубки, чтобы ты мог отдавать распоряжения своим подчиненным. И самую последнюю версию ежедневника, две вечности на страницу, и такую штуку для…

— Разноцветные маркеры. Я всегда утверждал, что…

— Всех цветов радуги, о повелитель, — пророкотал Вассенего. — Но давай же не будем здесь задерживаться, ибо я подозреваю, что ты ждешь не дождешься той минуты, когда сможешь взяться за ожидающие твоего решения масштабные задачи.

— Конечно, конечно! Действительно, пора бы их разрешить… — На раскрасневшемся лице Астфгла промелькнула смутная озадаченность, — Эти масштабные задачи…

— Не что иное, как всеобъемлющий, полный, авторитетный, тщательный и глубокий анализ наших функций, приоритетов и целей, о повелитель!

Вассенего отступил назад.

Верховные демоны затаили дыхание.

Астфгл нахмурился. Вселенная словно бы замедлила свой бег. Звезды на мгновение застыли на орбитах.

— С предварительным планированием? — спросил он наконец.

— Первоочередная задача, о повелитель. Должен отметить, ты опять проявил обычную прозорливость, — быстро ответил Вассенего.

Верховные демоны снова задышали.

Грудь Астфгла раздалась ещё на несколько дюймов.

— Мне, разумеется, понадобится специальный штат, чтобы сформулировать…

— Сформулировать! Именно то, что нужно! — воскликнул Вассенего.

Возможно, его самую малость занесло. Астфгл бросил на него слегка подозрительный взгляд, но в этот момент оркестр заиграл снова.

Последним, что услышал Ринсвинд, перед тем как правителя демонов вывели из зала, было:

— А для анализа информации мне потребуется…

Остальные демоны, чувствуя, что на сегодня развлечения закончены, начали потихоньку выходить через большие двери. До самых смышленых из них постепенно доходило, что костры вот-вот заполыхают снова.

Похоже, никто не обращал внимания на затесавшихся в их ряды двоих смертных. Ринсвинд подергал Эрика за мантию.

— И вот сейчас мы побежим, да? — спросил Эрик.

— Сейчас мы пойдем, — твердо сказал Ринсвинд. — Небрежной походкой, спокойно, но, э-э…

— В темпе?

— А ты быстро все схватываешь.

Очень важно, чтобы правильное использование трех желаний принесло счастье как можно большему количеству народа. Именно это на самом деле и случилось.

Тецуманцы были счастливы. Увидев, что никакие молитвы не способны заставить Сундук вернуться и растоптать коварных врагов, они отравили всех своих жрецов и попробовали исповедовать вместо религии просвещенный атеизм. Это означает, что тецуманцы по-прежнему могли убивать столько людей, сколько влезет, но для этого не приходилось подниматься так рано по утрам.

Обитатели Цорта и Эфеба тоже были счастливы — по крайней мере, те из них, кто писал исторические драмы и исполнял в них роли, а это было единственное, что имело значение. Долгая война закончилась, и жители двух государств наконец смогли заняться делом, подобающим всем цивилизованным нациям, а именно подготовкой к следующей войне.

И обитатели Ада были счастливы. Гм, по крайней мере, более счастливы, чем раньше. Повсюду снова замерцали огромные костры, все те же старые, знакомые пытки применялись к эфирным телам, совершенно неспособным что-либо чувствовать, а проклятым душам было даровано то озарение, которое помогает переносить любые трудности, — абсолютное и безусловное осознание того, что все могло быть значительно хуже.

А уж как счастливы были верховные демоны…

Они стояли вокруг магического зеркала, смакуя напитки, выставленные по случаю праздника. Периодически кто-нибудь из них, набравшись смелости, похлопывал Вассенего по спине.

— Мы что, отпустим их, о повелитель? — спросил какой-то герцог, вглядываясь в темные глубины зеркала, где отражались две карабкающиеся вверх фигурки.

— О, думаю, да, — небрежно отозвался Вассенего. — Знаете ли, никогда не мешает распустить о себе пару-тройку слухов. Как говорится, бойся эфебцев… Или это не о том? В общем, чтобы заставить всех прочухаться и, черт возьми, обратить внимание. Кроме того, эти людишки помогли нам.

Он оглянулся по сторонам, испытывая тихое торжество.

И все же ему показалось, что где-то в потаенных закоулках его изворотливого ума раздался едва слышный голосок, голос, который с годами будет становиться все громче, голос, который преследует всех правителей демонов: «Осторожно, сзади!..»

Трудно сказать, был ли счастлив Сундук. Он успел злодейски напасть на четырнадцать демонов и троих из них загнал в яму, где они кипятили масло. Вскоре ему придется последовать за хозяином, но пока можно поразвлечься.

Один из демонов сделал лихорадочную попытку ухватиться за край ямы. Сундук всей своей тяжестью наступил ему на пальцы.

И создатель вселенных тоже был счастлив. Он только что в порядке эксперимента подсунул в метель одну снежинку с семью лучами, и никто этого не заметил. Он уже почти решил, что завтра попробует ввести в обращение маленькие, изящно кристаллизованные буквы алфавита. О да, алфавитный снег. Это может принести ему успех.

И Ринсвинд с Эриком были счастливы.

— Я вижу синее небо! — воскликнул Эрик. И добавил: — Как ты думаешь, где мы выйдем? И когда?

— Где угодно, — ответил Ринсвинд. — И в любое время.

Он посмотрел на широкие ступени, по которым они поднимались. Это было что-то новенькое: каждая ступенька была составлена из больших каменных букв. Та, на которую он как раз ставил ногу, гласила: «Мне Хотелось Как Лучше».

Дальше шло: «Это Же О Тебе Я Забочусь».

Эрик стоял на ступеньке с надписью: «Ради Наших Детей».

— Странно, неправда ли? — сказал он. — Зачем делать такие ступеньки?

— По-моему, предполагается, что это благие намерения, — отозвался Ринсвинд.

Это ведь была дорога в Ад, а демоны, в конце концов, — приверженцы традиций. Но, будучи закоренелыми злодеями, они не всегда такие уж плохие.

Ринсвинд спрыгнул со ступеньки «Нашим Работникам Предоставляются Равные Возможности», прошел сквозь стену, которая сомкнулась позади него, и оказался в мире людей.

Честно говоря, все могло закончиться куда хуже.

Президент Астфгл, сидящий в кругу света в своем огромном, погруженном в полутьму кабинете, вновь подул в переговорную трубку и крикнул:

— Эй? Алло?

Никто не отвечал.

Странно.

Он взял одну из разноцветных авторучек и оглянулся на стопку рабочих бумаг у себя за спиной. Все эти данные, которые нужно проанализировать, обдумать, оценить и взвесить, после чего следует выработать подходящие к случаю управленческие директивы, составить проект фундаментального стратегического документа, а потом, после должных размышлений, переделать его…

Он снова подул в трубку.

— Алло? Алло?

Никого. Однако чего беспокоиться, у него полно дел. Его время слишком ценно, чтобы тратить его впустую.

Он погрузил ступни в толстый, теплый ковер.

С гордостью посмотрел на горшки с цветами.

Постучал по сложной системе хромированных проволочек и шариков, которые тут же начали бодро раскачиваться и крайне административно постукивать.

Твердой, решительной рукой открутил колпачок авторучки.

Написал: «Что нужно, чтобы добиться успеха???»

Немного подумал и аккуратно приписал снизу: «Пахать как проклятому!!!»

И это тоже было счастье. В некотором роде.

Мост троллей ^{(рассказ)}

Всё течет, всё меняется. Нынче времена уже не те, что прежде. Для героев-варваров в новом мире уже нет места — так рассуждает Коэн-варвар, прочесывая горы в поисках последних оставшихся чудовищ, диких троллей и так далее.

Пора искать новую нишу в жизни. Впрочем, пару идей на примете у него уже есть. Хах! И неплохих идей, а?

Сюжетно действие рассказа происходит параллельно с действием повести «Эрик».

* * *

Ветер несся с гор, наполняя воздух мелкими кристалликами льда. Было слишком холодно, чтобы шёл ещё и снег. В такую погоду волки спускались в деревни, а деревья в самом сердце леса разрывало от мороза.

В такую погоду здравомыслящие люди сидели дома, у огня, рассказывая истории о героях.

Конь был старым. Наездник тоже. Конь был похож на подставку для гренок, замотанную в пакет; человек, похоже, не падал только потому, что на это у него не было сил. Несмотря на пронизывающий холодный ветер, из одежды на нем были только маленький кожаный мешочек в районе пояса и грязная повязка вокруг колена.

Он вынул размокший огрызок сигареты изо рта и погасил его о ладонь.

— Ну, — сказал он. — Вперед.

— Тебе, конечно, хорошо, — произнес конь. — Но, что, если тебе опять станет дурно? И спина у тебя опять пошаливает. Каково будет мне, если меня съедят из-за твоей не вовремя разошедшейся спины?

— Этого не будет, — покачал головой человек. Он сполз с лошади на холодные камни и подул на пальцы. Затем из узла на боку коня достал меч, лезвие которого напоминало старую пилу, и несколько раз нерешительно ткнул им воздух.

— Есть ещё порох, — пропыхтел человек, поморщился и прислонился к дереву. — Готов поклясться, этот чертов меч тяжелеет с каждым днем.

— Давай-ка, положи его на место, — сказал конь. — И, вообще, прекращай. Не стоит заниматься этим в твои-то годы.

Человек закатил глаза.

— Будь прокляты эти аукционы. Вот, что получаешь, купив что-то, принадлежавшее колдуну, — обратился он к холодному ветру. — Я смотрел тебе в зубы, я осматривал твои копыта, но мне и в голову не могло прийти слушать тебя.

— А кто, ты думал, перебивал твои ставки? — спросил конь.

Коэн-варвар по-прежнему стоял, прислонившись к дереву. Он совсем не был уверен, что сможет вновь выпрямиться.

— У тебя, должно быть, припрятана куча сокровищ, — мечтательно продолжил конь. — Мы могли бы поехать к Краю. Как думаешь? Хорошо и тепло. Заполучить хорошее теплое местечко где-нибудь у пляжа, что скажешь?

— Нету сокровищ, — буркнул Коэн. — Потратил. Пропил. Раздал. Потерял.

— Мог бы сохранить немного себе на старость.

— Никогда не думал, что доживу до старости.

— Когда-нибудь ты помрешь, — обличающе произнес конь. — Возможно, сегодня.

— Я знаю. Зачем, ты думаешь, я приехал сюда?

Конь оглянулся и посмотрел на ущелье. Дорога через него была покрыта выбоинами и трещинами. Молодые деревца жались меж камней. По сторонам тропы сгрудился лес. Через несколько лет никто бы не нашел существовавшую здесь дорогу. Судя по её виду, её и сейчас никто не искал.

— Ты приехал сюда умирать?

— Нет. Но это то, к чему я всегда был готов с тех пор, как я был молод.

— Да ну?

Коэн снова попытался осторожно выпрямиться. Напряженные сухожилия болезненно напомнили о себе его ногам.

— Мой отец, — пискнул Коэн. Варвар вновь смог пошевелиться. — Мой отец, — сказал он. — …говорил мне… — и с трудом перевел дух.

— Сынок, — помог ему конь.

— Что?

— Сынок, — повторил он. — Отцы зовут детей «сынок», когда готовятся поделиться с ними мудростью. Известный факт.

— Эй, это мои воспоминания.

— Извини.

— Так вот, он сказал… Сынок… хм, да… Сынок, когда ты сможешь уложить тролля в поединке, ты сможешь все.

Конь, моргнув, взглянул на Коэна. Затем повернулся и снова посмотрел вниз, вдоль стиснутой деревьями дороги, во мрак ущелья. Там, внизу, виднелся каменный мост.

Ужасное предчувствие овладело им.

Его копыта нервно переступили по разрушенной дороге.

— К Краю, — пробормотал он. — Хорошо и тепло… Нет… Что хорошего в убийстве тролля? Что ты получишь, когда убьешь его?

— Мертвого тролля. Вот в чем суть. Ну, впрочем, я не обязан его убивать. Просто одержу победу. Один на один, «мано э… тролль». А если бы я не попытался, мой отец перевернулся бы в гробу.

— Ты говорил, он изгнал тебя из племени, когда тебе было одиннадцать.

— Лучшее, что он когда-либо делал. Так я встал на ноги, иногда пользуясь чужими. Не мог бы ты подойти поближе?

Конь осторожно приблизился. Коэн ухватился за седло и с усилием встал прямо.

— И ты собираешься сегодня драться с троллем… — сказал конь.

Коэн порылся в переметной суме и выудил кисет для табака. Ветер хлестнул его лохмотья, пока варвар сворачивал ещё одну тощую сигарету в ладонях.

— Ага, — ответил он.

— И ты проделал весь этот путь ради этого.

— Пришлось, — вздохнул Коэн. — Когда ты в последний раз видел мост с троллем, живущим под ним? Их были сотни, когда я был молод. Теперь в городах их живет больше, чем в горах. Большинство из них жирные, как масло. И за что мы вели все эти войны? А теперь… перейти этот мост…

То был одинокий мост через мелкую, белую и опасную реку в низкой долине. В таком месте, где…

Что-то серое и бесформенное перескочило через перила и неуклюже шлепнулось перед конем. Оно взмахнуло дубиной.

— Так-так, — прорычало оно.

— О… — начал конь.

Тролль моргнул. Даже холодное и затянутое тучами зимнее небо сильно снизило сверхпроводимость силиконового мозга тролля, и ему потребовалось приличное время, чтобы понять, что седло перед ним пустое.

Он снова моргнул, почувствовав острие ножа у затылка.

— Привет, — произнес голос над его ухом.

Тролль сглотнул, предельно осторожно.

— Слушай, — торопливо сказал он. — Это всего лишь традиция, ну? Такой мост, люди ждут появления тролля… Эй, — добавил он, когда ещё одна мысль проползла в его голове. — Почему я тебя не услышал?

— Потому что я мастер подкрадываться, — ответил старик.

— Точно, — подтвердил конь. — Он подкрался к большему количеству людей, чем ты пугал.

Тролль рискнул взглянуть в сторону.

— Черт побери, — прошептал он. — Вы что, вроде как Коэн-варвар, да?

— А ты как думаешь? — спросил Коэн-варвар.

— Ну, — сказал конь. — Если бы он не обернул колени этими тряпками, ты мог бы догадаться и по его скрипу.

Троллю потребовалось какое-то время, чтобы это осознать.

— Ого! — выдохнул он. — На моем мосту!

— Чего? — спросил Коэн.

Тролль выскользнул из его захвата и яростно замахал руками, когда Коэн шагнул к нему. — Эй, все нормально! Вы поймали меня! Поймали! Я не спорю! Я просто хочу позвать свою семью, ладно? Иначе мне никто не поверит. Коэн-варвар! На моем мосту!

Его каменная грудь была переполнена радостью.

— Мой шурин, черт его дери, всегда хвалился своим огромным деревянным мостом, о нем же постоянно говорит моя жена. Ха! Хотел бы я увидеть выражение его лица… о нет! О чем я только думаю?

— Хороший вопрос, — сказал Коэн.

Тролль бросил дубину и схватил руку Коэна.

— Я Кварц, — сказал он. — Вы не представляете, какая это для меня честь!

Он перегнулся через перила.

— Берилл! Поднимайся сюда! Приведи детей!

Он повернулся к Коэну, и его лицо светилось счастьем и гордостью.

— Берилл всегда говорит, мы должны переехать, найти место получше, но я говорю ей — этот мост принадлежал нескольким поколениям нашей семьи, под Мостом Смерти всегда был тролль, это традиция.

Огромная троллиха с двумя малышами, шаркая, поднялась вдоль берега. За ней тянулся хвост из маленьких троллей, которые выстроились позади отца, глуповато разглядывая Коэна.

— Это Берилл, — сказал тролль. Его жена уставилась на Коэна. — А это… — он подтолкнул вперед маленькую копию себя, сжимающую маленькую копию его дубинки. — …мой парень Яшма. Твердая порода среди осыпающегося песчаника. Унаследует мой мост, когда меня не станет, верно, Яшма? Смотри, парень, это Коэн-варвар. Ну, что скажешь, а? На нашем мосту! У нас есть не только богатые толстые торговцы, как у твоего дяди Пирита, — продолжал он говорить с сыном, усмехаясь в сторону жены. — У нас есть нормальные герои, как в старые дни.

Жена тролля осмотрела Коэна с головы до пят.

— Богат? — спросила она.

— Богатство тут ни при чем, — сказал тролль.

— Ты собираешься убить нашего папу? — подозрительно спросил Яшма.

— Ну, разумеется, — сердито ответил Кварц. — Это его работа. А потом меня прославят истории и песни. Это все-таки Коэн-варвар, не какая-нибудь шушера из деревни с вилами наперевес. Этот знаменитый герой прошел долгий путь, чтобы увидеть нас, так что, давай, прояви хоть немного уважения. — Простите, сэр, — повернулся он к Коэну. — Сегодняшняя молодежь. Ну, Вы понимате.

Конь начал тихо похрюкивать.

— Ну, вот что… — начал Коэн.

— Я помню, как мой папа рассказывал о вас, когда я был всего лишь булыжником, — сказал Кварц. — Он шагает по миру, как клосс, говорил он.

Наступило молчание. Коэн думал о том, что такое клосс, и почувствовал тяжелый взгляд Берилл на себе.

— Он всего лишь старик, — сказала она. — И не кажется мне таким уж героичным. Если он так хорош, почему же он не богат?

— Ты только послушай… — начал Кварц.

— Вот ЭТОГО мы ждали? — спросила его жена. — Сидя под протекающим мостом? В ожидании людей, которые так и не пришли? В ожидании мелкого кривоногого старика? Мне стоило послушать свою мать! Ты хочешь, чтобы наш сын сидел под мостом, в ожидании мелких стариков, которые придут и убьют его? Вот в чем смысл жизни тролля? Ну так этого не будет!

— Нет, ты только…

— Ха! У Пирита нет мелких стариков! У него богатые толстые торговцы! У него КТО-ТО! Тебе стоило присоединиться к нему, когда у тебя был шанс!

— Да я лучше червей буду есть!

— Червей? Ха! С каких это пор мы можем позволить себе есть червей?

— Мы могли бы поговорить? — спросил Коэн.

Он перешел на другую сторону моста, его меч повис в руке. Тролль побрел за ним.

Коэн достал свой кисет для табака. Взглянув на тролля, он протянул ему кисет.

— Куришь? — спросил он.

— Эта дрянь убьет тебя, — сказал тролль.

— Да, но не сегодня.

— Хватит болтать со своими дружками! — крикнула Берилл со своей стороны моста. — Сегодня тебе надо на мельницу! Ты знаешь, что Сланец не будет держать для тебя место, если ты не займешься этим серьезно.

Кварц горько усмехнулся.

— Она стремится во всем мне помочь, — сказал он.

— И я не попрусь в такую даль по реке, чтобы снова тебя доставать, — прокричала Берилл. — Давай, расскажи ему о козлятах, мистер Большой Тролль!

— О козлятах? — удивился Коэн.

— Понятия не имею ни о каких козлятах, — сказал Кварц. — Она постоянно говорит о каких-то козлятах.^[50] Я не понимаю, о чем она. — Он поморщился. Они проводили взглядом Берилл, которая вместе с маленькими троллями спустилась вдоль берега и скрылась под темным мостом.

— А вообще-то, — сказал Коэн. — Я не собирался тебя убивать.

Лицо тролля вытянулось.

— Нет?

— Просто сбросил бы с моста и украл все твои сокровища.

— Правда?

Коэн похлопал его по спине.

— Кроме того, мне нравятся люди с хорошей памятью. Вот, что нужно этому миру — хорошая память.

Тролль выпрямился.

— Я стараюсь, сэр, — сказал он. — Мой парень хочет отправиться на заработки в город. Я сказал ему, под этим мостом тролли жили уже без малого пятьсот лет…

— …так что, если ты просто отдашь мне сокровища, — продолжал Коэн. — Я, пожалуй, пойду.

Лицо тролля сморщилось в неожиданном волнении.

— Сокровища? У меня их нет.

— Да ладно тебе, — ответил Коэн. — С таким замечательным мостом?

— Да, но по этой дороге уже не ходят, — печально сказал Кварц. — Ты первый за последние несколько месяцев, правда. Берилл говорит, мне нужно было присоединиться к её брату, когда он построил новую дорогу через свой мост. Но, — он повысил голос. — Я говорил, под этим мостом всегда жили тролли.

— Ага, — сказал Коэн.

— Проблема в том, что камнипостоянно выпадают, — сказал тролль. — А ты не поверишь, сколько дерут эти каменщики. Проклятые гномы. Им нельзя верить, — он наклонился к Коэну. — По правде говоря, мне приходится работать три дня в неделю на лесопилке моего шурина только, чтобы свести концы с концами.

— Я думал, твой шурин владеет мостом.

— Один из них. А у моей жены братьев, что блох у собаки, — сказал тролль. Он мрачно уставился в поток воды. — Один владеет лесопилкой вниз по реке, в Мрачной Заводи. У другого мост, а тот, который толстый и жирный, торгует на Горьком Пике. Ну скажи, разве это занятие для тролля?

— Ну, один-то работает на мосту, — возразил Коэн.

— Работает? Думаете, сидит в клетушке день напролет, сдирая с народа по серебряной монете за переход? Да ничего подобного! Он приплачивает какому-то гному за сбор денег. И ещё называет себя троллем! Да пока к нему не подойдешь вплотную, не сможешь отличить от человека!

Коэн понимающе кивнул.

— Ну, а Вы представляете, — продолжил тролль. — Мне приходится каждую неделю отправляться к ним на обед? И там бывают все трое? И постоянно выслушивать их занудство про переезд…

Он обратил свое большое, грустное лицо к Коэну.

— Ну что плохого в том, чтобы быть троллем под мостом? Я вырос троллем под мостом. Я хочу, чтобы Яшма стал троллем под мостом, когда меня не станет. Ну что в этом плохого? Миру нужны тролли под мостами. Иначе к чему все? Зачем все?

Каждый в своих мыслях, они оперлись о перила, глядя в белую воду.

— Знаешь, — медленно произнес Коэн. — Я помню времена, когда можно было проехать отсюда до Острых гор и не встретить ни одной живой души, — он тронул меч кончиком пальца. — По крайней мере, так ехать можно было довольно долго.

Он отбросил окурок сигареты в воду.

— Теперь там сплошные фермы. Мелкие фермы мелких людишек. И заборы кругом. Куда ни плюнь, фермы, заборы и мелкие людишки.

— Она, конечно, права, — сказал тролль, продолжая какой-то внутренний диалог. — Просто в выпрыгивании из-под моста нет перспектив.

— Я хочу сказать, — продолжал Коэн. — Я ничего не имею против ферм. Или фермеров. Они приносят пользу… Просто РАНЬШЕ они были далеко, у Края. А теперь Край пришел сюда…

— Постоянно двигаешься назад, — говорил тролль. — И ты меняешься к худшему. Как мой шурин Сланец. Лесопилка! Тролль хозяйничает на лесопилке! А видел бы ты ту муру, которую он творит с Полутемным Лесом!

Коэн удивленно поднял глаза.

— Что? Тот, что с гигантскими пауками?

— Пауки? Сейчас там нет пауков. Только пеньки.

— Пеньки? Я любил этот лес… Он был… ну, он был очерновательным. Сейчас очерновательных лесов поди найди. В таком лесу всякий познавал настоящий ужас.

— Хочешь очерновательности? Он засаживает лес елями.

— Ели!

— Ну, это не его идея. Он бы не отличил одного дерева от другого. Это все Глина. Он его надоумил.

У Коэна закружилась голова.

— Кто такой Глина?

— Я же говорил, что у меня три шурина, так? Ну так это тот торговец. В общем, он сказал, что засаженную землю будет проще продать.

Последовала долгая пауза, пока Коэн переваривал информацию.

Затем он сказал:

— Нельзя продавать Полутемный Лес. Он ничей.

— Ага. И именно поэтому он утверждает, что его можно продать.

Коэн ударил кулаком по перилам. Кусок камня мирно выпал из моста.

— Извини, — сказал Коэн.

— Ничего. Я же говорил, он разваливается по частям.

Коэн повернулся.

— Что происходит? Я помню те прошлые войны. А ты? Ты, должно быть, тоже воевал.

— Таскал дубину, да.

— А вроде это было ради светлого будущего, закона и всего такого. Так мне говорили.

— Ну, я дрался, потому что большой тролль с хлыстом не оставлял мне выбора, — осторожно произнес Кварц. — Ну, ты меня понимаешь.

— Я хочу сказать, ведь мы дрались не ради ферм и елок, ведь нет?

Кварц опустил голову.

— И я ещё тут с этим огрызком моста… Я чувствую себя так мерзко, — продолжил он. — Ты проделал длинный путь, а все так…

— А вроде тут был ещё какой-то король, — неопределенно сказал Коэн, глядя в воду. — И, по-моему, тут были ещё и колдуны… Но король был. Я почти уверен. Правда, никогда с ним не встречался, — он ухмыльнулся, повернувшись к троллю.

— Не помню его имя. Кажется, никогда о нем не слышал.

Спустя где-то полчаса конь Коэна выплыл из туманного пролеска на поблекшую и выветрившуюся вересковую пустошь. Они какое-то время шли молча, пока он не спросил:

— Ну, сколько ты ему дал?

— Двенадцать золотых монет, — задумчиво ответил Коэн.

— Почему двенадцать?

— Больше не было.

— Ты спятил.

— Когда я только начинал работать героем-варваром, — сказал Коэн, — под каждым мостом был тролль. И нельзя было пройти через лес, как только что мы прошли, чтобы не обошлось без десятка гоблинов, жаждущих заполучить твою голову, — он вздохнул. — Интересно, что с ними случилось?

— Ты, — ответил конь.

— Ну, да. Но я всегда думал, что их не счесть. Всегда думал, что Край ещё не близко…

— Сколько тебе лет? — спросил конь.

— Не знаю.

— Достаточно, чтобы стать мудрее…

— Ага. Точно. — Коэн закурил ещё одну сигарету и закашлялся так, что у него заслезились глаза.

— …получить размягчение мозга…

— Ага.

— …отдать свой последний доллар троллю!

— Угу. — Коэн выпустил струйку дыма в сторону заката.

— Зачем?

Коэн задумчиво уставился в небо. Его красное сияние было холодным, как горы ада. Ледяной ветер мчался через степи, хлеща остатки того, что было на голове варвара.

— Ради того, каким все ДОЛЖНО было быть, — сказал он.

— Ха!

— Ради того, что БЫЛО.

— Ха!

Коэн опустил взгляд.

Он ухмыльнулся.

— Ну, и ещё по трем причинам. Однажды я умру, — сказал он. — Но, думаю, не сегодня.

Ветер несся с гор, наполняя воздух мелкими кристалликами льда. Было слишком холодно, чтобы шёл ещё и снег. В такую погоду волки спускались в деревни, а деревья в самом сердце леса разрывало от мороза. Ну разве что в те дни волков было все меньше и меньше, как, впрочем, и леса.

В такую погоду здравомыслящие люди сидели дома, у огня.

Рассказывая истории о героях.

Книга V Интересные времена

«Чтоб жили вы в интересные времена».

Одно очень древнее проклятие

Наступили интересные времена. И в Агатовой Империи, практически утонувшей в грязи, готов вот-вот скончаться старый Император. Ну а новый, как водится, ещё не выбран. Пять Великих семейств сошлись перед Великим Гункунгом в ожидании, да невдомек им, что грядут величайшие бедствия для Империи, ибо уже стоит лагерем в холмах за городом Серебряная Орда в количестве семи героев-варваров, грядет и сеет ужас Красная Армия с плюшевыми зайцами наперевес, ну и, конечно, мчится из далекого Анк-Морпорка Великий Валшебник Ринсвинд — чтобы ситуация уж совсем вышла из-под контроля…

* * *

Это — боги, которые играют в игры. Игральная доска у них — целый мир, а играют они человеческими жизнями.

Чаще всего выигрывает Рок.

Даже не чаще всего, а всегда. Большинство богов предпочитают кости, но Рок играет в шахматы (или похожие игры), причём в рукаве у Рока обязательно припрятан второй ферзь.

Рок всегда выигрывает. По крайней мере, так принято считать. «О, это был Рок», — обычно говорим мы, когда что-то случается^[51].

Боги способны принять любое обличье, и лишь одно в себе они изменить не могут — это глаза. Глаза выдают истинную природу бога. Глаза Рока вряд ли можно назвать глазами — это просто черные дыры, откуда на вас глядит бесконечность с рассеянными в пустоте… кто знает чем — может, звездами, а может, чем похуже.

Прищурившись, Рок одарил противников самодовольной улыбкой — именно так улыбаются победители за пару секунд до того, как стать победителями.

— Первосвященник Зеленой Мантии совершил убийство в библиотеке при помощи обоюдоострого топора, — объявил Рок.

И выиграл.

После чего одарил противников ещё одной улыбкой.

— Везет же некотовым, — прогундел сквозь каплющие слюной резцы Оффлер, Бог-Крокодил.

— Похоже, сегодня я питаю расположение к самому себе, — проронил Рок. — Ну, ещё партейку? Или во что-нибудь другое перекинемся?

Боги пожали плечами.

— Может, в Безумных Королей? — Рока не покидало хорошее расположение духа. — Или в Несчастных Влюбленных?

— В Несчастных Влюбленных? — откликнулся Слепой Ио, главный из богов. — Никто уже не помнит правил, а руководство куда-то задевалось.

— Тогда, может, в Кораблекрушение?

— В эту ты всегда выигрываешь, — покачал головой Ио.

— А как насчет Засух и Потопов? — не сдавался Рок. — Там совсем легкие правила.

На игральную доску упала чья-то тень. Боги подняли глаза.

— Ага, — произнес Рок.

— Ну что, поиграем? — спросила Госпожа.

Статус этой богини был неизменным предметом споров, причём под сомнение ставилась сама её божественность. Со всей определенностью можно было лишь утверждать, что поклонение ей ещё ни к чему хорошему не приводило и что появляется она только там, где её меньше всего ждут. И что уповающие на её благоволение очень редко остаются в живых. Если где-то и возводят ей храм, в него неизменно ударяет молния. Эта богиня — учредитель и единственный держатель акций лотереи «Последний шанс». Некоторые люди предпочитают пройти по канату, одновременно жонглируя топорами, нежели произнести вслух её имя.

Поэтому чаще всего её называют просто Госпожа, и глаза у неё зеленые; не такие зеленые, как у людей, а изумрудно-зеленые — от края до края. Поговаривают, будто бы это её любимый цвет.

— Ага! — вновь воскликнул Рок. — И во что же мы будем играть?

Госпожа села напротив него. Прочие боги обменялись косыми взглядами. Запахло чем-то интересным. Ведь эти двое извечные враги.

— Как насчет… — Она сделала паузу. — Великих Империй?

— О, эту я тевпеть не могу, — нарушил внезапно воцарившуюся тишину Оффлер. — В конце все умивают.

— Увы, — согласился Рок. — Но это же игра. — Он кивнул Госпоже и голосом, очень напоминающим тот, которым профессиональные игроки уточняют правила игры, осведомился: — Падение Династий? Народы, Висящие На Волоске?

— Все включено, — подтвердила Госпожа.

— О, прекрасно.

Рок взмахнул рукой над игральной доской. Появился Плоский мир.

— И где будем играть? — спросил он.

— На Противовесном континенте, — ответила Госпожа. — Где на протяжении долгих веков ведут смертельную борьбу пять благородных семейств.

— В самом деле? И что это за семейства? — полюбопытствовал Ио.

Отдельные индивидуумы не вызывали в нем особого интереса. Занимаясь по большей части громами и молниями, Слепой Ио был искренне убежден, что единственная достойная цель, которую может преследовать существо по имени человек, — это как следует промокнуть или, для разнообразия, превратиться в кучку золы.

— Хоны, Суны, Таны, Максвини и Фаны.

— Эти? Кем-кем, а благородными я бы их не назвал.

— Они очень богаты. Ради своей выгоды или просто по причине фамильной гордости они убили и замучили миллионы людей, — объяснила Госпожа.

На данное заявление боги отреагировали торжественными кивками. Спору нет, это воистину благородное поведение. Они, боги, поступали точно так же.

— Максвини? — переспросил Офлер.

— Весьма древнее и почтенное семейство, — кивнул Рок.

— О.

— Эти пять семейств пойдут на что угодно, лишь бы занять имперский трон, — продолжал Рок. — Ну и? Ты за кого играешь?

Госпожа бросила взгляд на раскинувшееся перед ними полотно истории.

— Хоны самые могущественные. Только, за время нашего разговора они успели прибавить к своим владениями несколько городов. — Госпожа задумчиво склонила голову набок. — Победа словно предначертана им свыше.

— Стало быть, ты выбираешь семейство послабее?

Рок вновь взмахнул рукой. Появились фигуры. Они задвигались по доске так, словно были живыми — что, впрочем, соответствовало действительности.

— Но, — продолжал он, — чур играем без костей. Тут я тебе не доверяю. Они у тебя вечно с подвохом. Нет, пусть орудиями в нашей игре будут сталь и тактика, политика и война.

Госпожа ответила согласным кивком. Рок посмотрел в глаза противнице.

— И каков же твой первый ход? — спросил он. Она улыбнулась.

— Я уже походила.

Он опустил взгляд на поле.

— Но я не вижу твоих фигур.

— На доске их ещё нет, — ответила она. И раскрыла ладонь.

В ладони её шебуршалось что-то черно-желтое. Госпожа дунула, и существо расправило крылья.

Это была бабочка.

Рок всегда выигрывает…

В отличие от людей его не сдерживают какие-то там правила.

Как утверждает философ Лай Тинь Видль, хаос именно там процветает, где настойчивее всего ищут порядка. Хаос всегда побеждает порядок, поскольку лучше организован.

А это — бабочка бурь.

Её крылья слегка более зазубренные, нежели крылышки обычных однодневок. Согласно фрактальной природе вселенной, это означает, что зазубренные края её крылышек бесконечны — так же как бесконечен любой зазубренный берег. Если измерить его длину на самом последнем уровне, на уровне сверх микроскопической «малости», то длина эта будет бесконечной — а если и не бесконечной, то, по крайней мере, настолько близкой к Бесконечности, насколько Бесконечность доступна человеческому взору в погожий день.

Как следствие, если края крыльев бесконечно длинны, то сами крылья бесконечно велики.

Конечно, может казаться, что своими размерами они ничем не отличаются от обыкновенных крылышек, но так кажется лишь человеческим существам, которые склонны отдавать предпочтение не логике, а здравому смыслу, пользующемуся среди них столь широкой популярностью.

Квантовая погодная бабочка (мотылекус буреносус) неприметного желтого цвета. Куда больший интерес представляют узоры Мандельброта на её крылышках — сложные многоцветные завитки, перемежающиеся странными скоплениями черного в виде сердечек.

Ну а самая выдающаяся особенность квантовых бабочек заключается в их способности управлять погодой.

Предполагается, что эта способность развилась у них в процессе естественного отбора — даже самая изголодавшаяся птица не позарится на кормежку в виде локализованного торнадо^[52]. Однако впоследствии эта приспособительная черта превратилась во вторичный половой признак, вроде плюмажа у птиц или горлового мешка у некоторых видов лягушек. «Посмотри на меня, — призывает самец, лениво взмахивая крыльями где-нибудь под пологом тропического леса. — Может, по цвету я совсем неприметен, однако недели через две и за тысячу миль отсюда все только и будут говорить о том, что «нетипичные для наших широт бури и ураганы послужили причиной серьезных разрушений»».

Это — бабочка бурь.

Вот она взмахивает крылышками…

А это — Плоский мир, рассекающий межзвездное пространство на спине гигантской черепахи.

Впрочем, ничего странного в его поведении нет. На определенном этапе развития все обитаемые миры примеряют на себя подобную космологическую теорию. Видимо, разумные существа запрограммированы на неё изначально.

В степях и полях, в сочащихся влагой джунглях и раскаленных докрасна молчаливых пустынях, в болотах и тростниковых заводях — одним словом, везде, где при вашем приближении что-то с громким «хлюп» прыгает с ветки, бревна или камня, в некий решающий момент на ранних стадиях развития племенной мифологии разыгрываются бесконечные вариации на тему нижеследующего…

— Гля!

— Чиво?

— Вон, хлюпнулось с бревна!

— Да? И чиво?

— Я думаю… думаю… типа, думаю, что одна из этих тварей может нести на своей спине целый мир.

Зависает молчание — собеседник пытается охватить умственным взором великую астрофизическую гипотезу, а потом…

— Чиво, весь мир? Это как?

— Ну, я… это… Ну, не одна из них, ясен перец, а какая-нибудь большая, здоровущая.

— Да уж точно не маленькая.

— Типа… по-настоящему большая.

— Гм, по-моему, я понимаю, к чему ты клонишь.

— Логично, правда?

— Логично-то логично, только вот…

— Че?

— Да так… Просто… Хочется думать, то есть вроде как надеешься, что та, здоровущая, не «хлюпнет».

И тем не менее именно так устроен Плоский мир. И в его устройстве присутствует не только черепаха, но и четыре гигантских слона, на спинах которых неспешно вращается гигантское колесо мира^[53].

А ещё на Диске есть Круглое море — приблизительно на полпути между Пупом и Краем. Вокруг него расположились страны, которые, как утверждают историки, и составляют цивилизованный мир — то есть тот мир, который может позволить себе содержать историков: Эфеб, Цорт, Омния, Клатч и расползшийся во все стороны город-государство Анк-Морпорк.

Однако наша история начинается в совсем другом месте. И что же мы видим? Человек лежит на плоту, в голубой лагуне, под солнечным небом. Руки человека закинуты за голову, и, судя по всему, он счастлив — в его случае состояние необычайно редкое, можно сказать, практически беспрецедентное. Он благодушно насвистывает что-то веселое, болтая ногами в кристально-чистой воде лагуны.

Ноги у него розовые, с десятью пальцами, похожими на коротенькие пухленькие поросячьи хвостики.

Хотя, с точки зрения крадущейся вдоль рифа акулы, они больше походят на завтрак, полдник и обед.

Всегда есть протокол. А ещё тщательно соблюдаемый этикет. Ну и вежливое благоразумие. Не говоря уже о дармовой выпивке. То есть якобы вы польстились на дармовщинку.

Теоретически лорд Витинари, как верховный правитель Анк-Морпорка, мог в любой момент призвать пред свои светлые очи аркканцлера Незримого Университета. А вздумай тот ослушаться, казнить его на месте.

Однако Наверн Чудакулли, как глава основного учебного заведения на Диске, выпускающего в большую жизнь волшебников, дал понять — вежливо, но недвусмысленно, — что он, со своей стороны, легко может превратить его (на том же самом месте) в небольшую амфибию из семейства лягушачьих и остаток своей жизни он проведет, весело поквакивая и бодро прыгая по комнате.

Спиртное помогало перекинуть мостик через эту дипломатическую пропасть. Время от времени лорд Витинари приглашал аркканцлера во дворец для дружеской беседы за бутылкой хорошего вина. И разумеется, аркканцлер приходил — просто потому, что не прийти было бы проявлением невежливости. Такое положение дел всех устраивало, все вели себя пристойно, и не было ни брожения в умах, ни мокрых пятен на ковре.

Стоял прекрасный полдень. Лорд Витинари сидел в дворцовом саду, несколько раздраженно наблюдая за бабочками. Его слегка оскорбляло то, как эти беззаботные существа порхают себе и в ус не дуют, а ведь от их порхания государству ничего не прибавляется…

Послышались приближающиеся шаги.

— А, это вы, аркканцлер, — оторвался от своих размышлений лорд Витинари. — Так приятно снова вас видеть. Присаживайтесь! Надеюсь, у вас все хорошо?

— Все прекрасно. — Наверн Чудакулли сел. — А у вас как? Со здоровьем все в порядке?

— Лучше не бывает. Погода вроде опять пошла на потепление.

— Вчера был особенно хороший день.

— А завтрашний может быть ещё лучше. Во всяком случае, так говорят.

— Ну, мы могли бы помочь кое-каким заклинанием…

— И это правильно.

— Согласен.

— Гм…

— Безусловно.

Некоторое время патриций и аркканцлер наблюдали за бабочками. Слуга принес охлажденные напитки в длинных бокалах.

— Интересно все же, что они там делают… с цветами?.. — нарушил затянувшееся молчание лорд Витинари.

— Это вы о чем? Патриций пожал плечами.

— Не обращайте внимания. Пустяки, просто пришло в голову. Кстати, раз уж вы так удачно зашли, аркканцлер, — заглянули по пути, направляясь по каким-то своим, разумеется, бесконечно более важным делам… Так вот, не могли бы вы оказать мне любезность и ответить на один несложный вопрос: кто есть Великий Волшебник?

Чудакулли задумался.

— Может быть, декан? — предположил он. — Поистине великий человек, столько жрать…

— Чутье подсказывает мне, что этот ответ несколько неправилен, — возразил лорд Витинари. — Контекст наводит на мысль, что «великий» в данном случае означает «самый лучший».

— Тогда точно не декан, — решительно качнул головой Чудакулли.

Преподавательский состав Незримого Университета… Картина, открывшаяся внутреннему взору лорда Витинари, воплощала небольшую цепь округлых холмов в остроконечных шляпах.

— О да, вряд ли декан велик в этом смысле, — вслух заключил он.

— Э-э… А могу ли я поинтересоваться, в связи с чем, собственно, возник вопрос?

Патриций положил руку на набалдашник трости.

— Пойдемте, — сказал он. — Думаю, лучше будет, если вы сами все увидите. Лично я ума не приложу, что все это значит.

Следуя за лордом Витинари, Чудакулли с интересом осматривался. Не часто выпадает случай прогуляться по садам, которые во всех садоводческих книгах упоминаются в разделе «Самые Распространенные Ошибки и Заблуждения».

Их разбил (очень, очень уместный глагол) прославленный (дурная слава — это ведь тоже слава) садовник и на все руки изобретатель Чертов Тупица Джонсон. Благодаря свойственным ему рассеянности и полному незнанию элементарных законов математики его сады как нельзя лучше подходили для любителей острых ощущений.

Есть люди, которые строят, используя скрытые, но благожелательные силы магнитных полей. Так вот, Чертов Тупица Джонсон был совсем иного рода гением. Его произведения неведомым образом приводили в действие некие тайные силы природы. Солнечные часы с колоколами то и дело взрывались, обезумевшая каменная кладка в конце концов покончила с собой, а литые садовые решетки расплавились — пока только в трех местах, но начало было положено.

Патриций провел аркканцлера через калитку, и они вошли в нечто вроде голубятни. Внутри вилась скрипучая деревянная лестница. Вездесущие анк-морпоркские голуби^[54] приветствовали незваных гостей злобным бормотанием и курлыканьем.

— Странное здание, никогда не видел ничего подобного, — заметил Чудакулли, с опаской ставя ногу на лестницу.

Ступеньки отозвались жалобным стоном. Патриций извлек из кармана ключ.

— Насколько я понимаю, изначально господин Джонсон строил улей, — заметил он. — Однако за отсутствием таких больших пчел мы нашли этому… зданию другое применение.

Он отпер дверь. Они оказались в большом квадратном помещении. На каждой стене было по незастекленному окну. Закрепленные в пустых проемах деревянные распорки с колокольчиками на шнурках, очевидно, предназначались для того, чтобы подавать сигнал, если в «голубятню» заглянет какой-нибудь крылатый посланец.

В центре комнаты на столе сидела здоровенная птица — Чудакулли и не подозревал, что такие бывают. Птица повернулась и уставилась на аркканцлера желтым, похожим на здоровенную бусину зраком.

Патриций извлек из кармана баночку с анчоусами.

— Честно говоря, этого гостя мы никак не ждали, — сообщил он. — Прошлый раз такой посланец заглядывал к нам почти десять лет назад. А раньше мы все время держали на льду пару-другую свежих скумбрий.

— Это, случаем, не бесцельный альбатрос? — высказал догадку Чудакулли.

— Он самый и есть, — подтвердил лорд Витинари. — И причём прекрасно обученный. Сегодня вечером отправится в обратный путь. Только подумайте — шесть тысяч миль на банке анчоусов и бутылке рыбьего жира, что Стукпостук, мой секретарь, разыскал на кухне. Поразительно.

— Не понял? — переспросил Чудакулли. — В обратный путь куда?

Лорд Витинари повернулся лицом к аркканцлеру.

— Тут надо кое-что уточнить. О Противовесном континенте даже речи не идёт, что бы вы там себе ни подумали, — сурово ответил патриций. — Перед вами вовсе не тот альбатрос, что, как правило, используется в Агатовой империи для доставки почты. Всем прекрасно известно, что мы с этой таинственной страной не поддерживаем никаких контактов. И эта птица отнюдь не первая за много лет, и она не принесла нам странное и загадочное послание. Я понятно объясняю?

— Нет.

— Отлично.

— Значит, это вовсе не альбатрос?

— Вижу, вы уловили суть вопроса, — улыбнулся патриций.

Наверн Чудакулли, хотя и являлся гордым обладателем большого и эффективно работающего мозга, чувствовал себя не вполне уютно, когда дело касалось всяких двусмысленностей и околичностей. Он покосился на длинный зловещий клюв птицы.

— А по мне, так самый настоящий альбатрос, демоны его побери, — почесал в затылке аркканцлер. — Вы же только что сами сказали, что так оно и есть. Я, помню, спросил у вас, уж не бесцельный ли альбатрос…

Патриций в раздражении махнул рукой.

— Давайте не будем вдаваться в орнитологические изыскания, — прервал он. — Суть в том, что в почтовом мешке этой птицы мы нашли вот этот листок бумаги…

— То есть вы не нашли там этот листок? — уточнил Чудакулли, пытаясь не запутаться окончательно.

— Ну да, разумеется. Именно это я и хотел сказать. В общем, этот листок совсем не тот, да и вообще не листок, честно говоря. Взгляните-ка.

Он вручил аркканцлеру послание.

— Рисунки какие-то, — заметил Чудакулли.

— Это пиктограммы Агатовой империи, — объяснил патриций.

— Вы хотите сказать, что это не пиктограммы Агатовой империи?

— Да, да, само собой, — устало вздохнул патриций. — Вижу, вы истинный знаток дипломатического искусства. Ну и… вы поняли общую картину?

— Вроде бы, — пожал плечами Чудакулли. — А что тут понимать? Клякса, клякса, клякса, клякса и всего одно слово — «Валшебник».

— Таким образом, из этого можно сделать вывод, что…

— С правописанием у него совсем плохо, вот он и перешел на картинки. В смысле тот, кто это написал. В смысле нарисовал.

— Гм, не знаю. Раньше великие визири время от времени присылали нам весточки. Но в последние годы, насколько мне известно, в империи стало неспокойно. Как вы можете заметить, послание не подписано. Тем не менее игнорировать я его не могу.

— Валшебник, валшебник… — задумчиво повторял Чудакулли себе под нос.

— Пиктограммы значат буквально следующее: «Немедленно пошлите к нам Великого…» — начал лорд Витинари.

— …Валшебника, — словно разговаривая сам с собой, закончил Чудакулли, постукивая пальцами по листку.

Патриций бросил альбатросу анчоус. Птица с жадностью заглотила подачку.

— Имперская армия насчитывает миллион с лишним человек, — многозначительно произнес патриций. — По счастью, тамошним правителям нравится воображать, будто все находящееся за пределами империи не более чем унылая пустыня, населенная всякими призраками и вампирами. Обычно наши дела агатцев не интересуют. Честно говоря, тут нам крупно повезло, поскольку они не только коварны, но и богаты и сильны. Я даже отчасти надеялся, что про нас там вообще забыли. И вдруг вот это. Таким образом, нам нужно как можно скорее отыскать подходящую кандидатуру и забыть обо всей этой истории.

— …Валшебник… — повторил Чудакулли.

— Может быть, вам стоит передохнуть от своих обязанностей? Развеяться чуток, поглядеть другие страны? — с некоторой надеждой предложил патриций.

— Мне? О нет. Терпеть не могу эту ихнюю заграничную еду, — мгновенно отреагировал Чудакулли. И опять повторил себе под нос: — Валшебник…

— Это слово как-то дурно на вас подействовало, — заметил лорд Витинари.

— Я уже встречал его где-то… Именно в таком вот написании, — откликнулся Чудакулли. — Но никак не могу вспомнить, где именно.

— О, не сомневаюсь, вы это наверняка вспомните. Примерно к полднику. И отошлете этого Великого Валшебника в империю.

У Чудакулли отвисла челюсть.

— За шесть тысяч миль? При помощи одной лишь магии? Вы вообще понимаете, о чем просите?!

— Свою просьбу я прекрасно понимаю, — уверил его лорд Витинари.

— Кроме того, — продолжал Чудакулли, — они ж там… совсем иностранные, с головы до ног. И мне всегда казалось, в империи своих волшебников хватает.

— Тут я не в курсе.

— Но на что им сдался этот валшебник!

— Понятия не имею. И меня это не волнует. Найдите кого-нибудь. Тем более вашего племени в Незримом Университете предостаточно.

— Голову даю на отсечение, они замышляют какое-нибудь ужасное заграничное злодейство, — мрачно заявил Чудакулли. Но тут перед его мысленным взором, покачивая многочисленными щеками, всплыло лицо декана. Чудакулли вдруг просиял. — А как вы думаете, им ведь без разницы, какой волшебник, главное, чтоб он был достаточно велик? — словно размышляя вслух, спросил он.

— Это я оставляю на ваше усмотрение. Но сегодня вечером я хотел бы отослать сообщение, в котором будет сказано, что Великий Валшебник уже в пути. После чего обо всем этом деле можно будет забыть.

— Само собой, вернуть его обратно будет нелегкой задачей, — продолжал размышлять Чудакулли. Ему опять вспомнился декан. — Практически невыполнимой, — добавил он неуместно веселым тоном. — Думаю, мы приложим все силы, но, увы, безуспешно. Испробуем все средства — и ничего у нас не получится. Ничегошеньки!

— Я гляжу, вам не терпится приступить к решению этой крайне сложной проблемы, — заметил патриций. — Что ж, не стану больше вас задерживать, ведь вас ждёт не дождется любимый Университет.

— Но… валшебник… — опять пробормотал Чудакулли. — Оно смутно напоминает мне о чем-то, это слово. Я его точно видел… но где?..

Акула думала недолго. Акулы вообще недолго думают. В целом весь их мыслительный процесс можно выразить знаком «=». Ты это видишь = ты это ешь.

Акула уже приготовилась было стрелой метнуться сквозь воды лагуны, как вдруг в её крохотный мозг закрался так называемый акулий экзистенциальный ужас — иначе говоря, то есть выражаясь нормальным человеческим языком, сомнение.

Акула знала, что она самая большая акула в округе. Все сомневающиеся в этом либо бежали, либо погибли в неравной борьбе со старым добрым «=». И все же… акула буквально шкурой чуяла, что следом за ней что-то быстро движется.

Акула сделала грациозный разворот, и первое, что увидела, это сотни ног с тысячами пальцев на них — целую фабрику поросячьих хвостиков!

В Незримом Университете происходило много всякого разного, и, к общему величайшему сожалению, частью происходящего был учебный процесс. Преподавательский состав давно уже признал этот факт, смирился с ним и теперь делал все возможное, лишь бы избежать участия в данном процессе. Однако никто не жаловался, поскольку студенты также не горели желанием образовываться.

Впрочем, система работала прекрасно и, как часто бывает в подобных случаях, обросла своими традициями. Лекции продолжали иметь место, поскольку черным по белому значились в расписании. Ну а факт, что их никто не посещает, был несущественной деталью, не имеющей к делу ровно никакого отношения. Время от времени кто-нибудь начинал доказывать, что на самом деле лекции вовсе не читаются, однако проверить, правда это или нет, не представлялось возможным, поскольку для проверки лекции надо было посещать, а до этого ни у кого не доходили ноги. В конечном итоге закрепилось мнение (высказанное профессором извращенной логики^[55]), что по существу лекции проходят, а значит, беспокоиться нечего.

Подводя некоторый итог, можно сказать, что процесс обучения в Университете осуществлялся древним как мир способом: помещаешь большое количество молодых людей как можно ближе к огромному количеству книг и надеешься, что каким-то невероятным путем хотя бы что-то из последних перетечет в первых. В то время как указанные молодые люди предпочитают «помещаться» как можно ближе к тавернам и всякого рода забегаловкам — по той же самой причине и с той же самой целью.

Была как раз середина рабочего дня. Заведующий кафедрой беспредметных изысканий читал лекцию в аудитории 3Б, ну а его мирное похрапывание перед камином в магической зале было незначительной технической деталью, которую не станет комментировать ни один человек, обладающий хотя бы каплей дипломатичности.

Чудакулли пнул профессора в лодыжку.

— Ай!

— Прошу прощения, что прерываю твои занятия, профессор, — в голосе Чудакулли явственно слышалась язвительность. — Нужно срочно созвать Волшебный Совет. Где все?

Заведующий кафедрой беспредметных изысканий потер ногу.

— Гм, насколько мне известно, профессор современного руносложения читает лекцию в аудитории 3Б^[56]. Но где он сейчас, я понятия не имею. А остальные… — Профессор бережно ощупал лодыжку. — Слушай, больно же…

— Немедленно всем. В мой кабинет. Через десять минут, — отрезал Чудакулли.

Подобный подход Чудакулли использовал повсеместно и был глубоко убежден в его эффективности. Менее прямолинейный аркканцлер часами блуждал бы по Университету, разыскивая своих подчиненных. Но Чудакулли действовал куда проще: он сваливал проблему на плечи ближнего своего и осложнял этому ближнему жизнь до тех пор, пока все не случалось так, как он, Чудакулли, того желал^[57].

Ничто в природе не обладает таким количеством ног. Нет, конечно, есть существа, у которых много ног, именно ног, в чистом виде, — взять, к примеру, каких-нибудь склизких извивающихся штуковин, что вечно прячутся под камнями, — но эти ноги не смущают вас множеством ступней и пальцев.

Будь акула чуточку поумнее, она бы сделала кое-какие выводы из увиденного.

Однако тут в игру вступило предательское «=», которое и бросилось вперед.

Это была первая ошибка, которую акула совершила в своей жизни.

Только в данных обстоятельствах одна ошибка = небытие.

В кабинет Чудакулли один за другим, гуськом, тянулись старшие волшебники. Судя по всему, на сегодня все лекции в аудитории 3Б были отменены — к вящему счастью студентов Незримого Университета и несчастью преподавательского состава, который не успел переварить третий завтрак.

— Ну что, все на месте? — наконец вопросил Чудакулли. — Отлично. Прошу садиться. Слушайте внимательно. Итак… К Витинари не прилетал альбатрос с Противовесного континента. Он, альбатрос в смысле, не проделывал долгого пути, а следовательно, не доставлял никакого странного сообщения с приказом, который мы не должны немедленно исполнить. Пока все понятно?

Старшие волшебники переглянулись.

— Мне кажется, ещё осталась кое-какая неясность в деталях, — высказал общее мнение декан.

— Я выражаюсь дипломатическим языком.

— А ты не мог бы выражаться, э-э, несколько менее дипломатично?

— Нам велено послать на Противовесный континент волшебника, — прояснил ситуацию Чудакулли. — Причём сделать это нужно к ужину. Империи срочно понадобился Великий Волшебник, и мы должны его туда отослать. Кстати. Почему-то слово «волшебник» было написано через «а» — валшебник…

— У-ук?

— Да, библиотекарь, ты что-то имеешь сказать?

Библиотекарь Незримого Университета, который до этого мгновения, положив голову на стол, мирно дремал, вдруг резко выпрямился. Потом оттолкнул стул и, дико размахивая руками для поддержания равновесия, уковылял из кабинета аркканцлера.

— Наверное, вспомнил о какой-нибудь книге, которую слишком задержали, — прокомментировал странное поведение библиотекаря декан. И, понизив голос, добавил: — Кстати, это, конечно, сугубо моё мнение, но человекообразная обезьяна в преподавательском составе вряд ли способствует повышению статуса Университета как волшебного образовательного заведения…

— Да, — бесстрастно отрезал Чудакулли. — Это именно что сугубо твое мнение. Где ещё ты найдешь библиотекаря, который одной левой ногой повыдергивает тебе все конечности? Люди такое уважают. Совсем недавно глава Гильдии Воров спрашивал меня, не можем ли мы превратить их библиотекаря в орангутана. Кроме того, библиотекарь — единственный из всех вас, кто бодрствует больше часа в день. Так или иначе…

— А я все равно не согласен, — заявил декан. С сугубо моей точки зрения, такое его поведение постоянно ставит нас в неловкое положение. И ведет он себя совсем не так, как подобает порядочному орангутану. Я читал одну книжку, и в ней говорилось, что у доминирующего самца орангутана должны быть огромные защечные мешки. У него есть огромные защечные мешки? Что-то я их не замечал. Не говоря уже о том…

— Закрой рот, декан, — прервал его Чудакулли, — или я не разрешу тебе отправиться на Противовесный континент.

— Я поднял совершенно оправданный вопрос и… Что-что?

— Нас запросили о Великом Валшебнике, — ответил Чудакулли. — Разумеется, я сразу подумал о тебе.

«Как о единственном известном мне человеке, способном сидеть на двух стульях сразу», — мысленно добавил он.

— Отправиться в империю? — задохнулся декан. — Мне? Но там же ненавидят иностранцев!

— Ага. Ты их тоже ненавидишь. На этой почве вы чудесно поладите.

— Но ведь это в добрых шести тысячах миль отсюда! — пропищал декан, лихорадочно выискивая лазейку. — Всем известно, на такие расстояния магия не действует.

— Э-э… По правде говоря, несколько ошибочное заявление, — прозвучал голос с другой стороны стола.

Взоры всех присутствующих устремились на Думминга Тупса, самого юного и удручающе сообразительного члена преподавательского состава. На коленях у Тупса покоился какой-то сложный механизм из деревянных планок.

— Э-э… Думаю, сложностей никаких не возникнет. Раньше считалось, что такой перенос невозможен, но тут все дело в абсорбции энергии и относительных скоростях, а если мы их учтем, то… — Думминг неопределенно развел руками.

На эту небольшую речь остальные члены Волшебного Совета отреагировали озадаченно-подозрительным молчанием, которым, впрочем, встречались все ремарки Думминга.

— Значит, относительные скорости, говоришь?.. — наконец уточнил Чудакулли.

— Да, аркканцлер.

Уставившись на свой громоздкий прообраз логарифмической линейки, Думминг ждал. Он знал, что аркканцлер непременно как-то прокомментирует его слова — руководство обязано знать все и разбираться во всем.

— Ничего себе относительные… Моя мать перемещалась быстрее молнии, когда…

— Относительные скорости — это те скорости, с которыми одни предметы перемещаются относительно других предметов, — скороговоркой пояснил Думминг. — И мы довольно легко можем их рассчитать. На Гексе, — он ласково погладил деревянную конструкцию.

— О нет! — Профессор современного руносложения вскочил со своего кресла. — Лично я против. Мы же в этом ничего не понимаем — нам что, больше всех надо?

— Мы — волшебники, — возразил Чудакулли. — А следовательно, нам действительно надо больше всех. Или ты предпочитаешь сидеть и ждать, когда тебе все принесут на тарелочке?

— Послушайте, я ничего не имею против того, чтобы вызвать какого-нибудь мелкого демона и попросить его выполнить то или это, — развел руками профессор современного руносложения. — Это нормально. Но чтобы какая-то механическая штуковина думала за нас?.. Мы идём против самой Природы! А кроме того, — тон профессора стал несколько менее зловещим, — в последний раз была куча проблем. Эта адская машинка сломалась, и весь Университет наводнили муравьи.

— Такого больше не произойдет, — возразил Думминг. — Я…

— Кстати, я заметил, ты вставил в свой приборчик бараний череп. Симпатично, — заметил Чудакулли.

— Он необходим для оккультных преобразований, — попытался растолковать Думминг, — но…

— И шестеренок с пружинками явно прибавилось, — продолжал аркканцлер.

— Дело в том, что муравьи не очень хорошо справляются с дифференциальным исчислением, вот я и…

— А что это за странная вихляющаяся штуковина с кукушкой?

— Часы Нереального Времени, — объяснил Думминг. — Абсолютно незаменимы для расчета…

— Так или иначе, все это несущественно, потому что я совершенно не намерен покидать Университет, — встрял в спор декан. — Если уж никак не выкрутиться, давайте пошлем туда какого-нибудь студента. У нас их хоть отбавляй.

— Пудинга сливового порцию вторую, пожалуйста, передайте, добры так будьте! — подал голос казначей.

Совет затих.

— Кто-нибудь понял, о чем это он? — первым нарушил молчание Чудакулли.

Вообще-то, казначея нельзя было назвать сумасшедшим. Просто некоторое время назад он пересек стремнины безумия и теперь, изредка берясь за весла, мирно дрейфовал в тихой заводи по другую сторону потока. Порой он даже высказывал довольно здравые мысли — со своей точки зрения.

— М-м, это он заново переживает вчерашний день, — объяснил главный философ. — Но в обратном порядке.

— Казначея, вот кого нужно послать, — твердым тоном сказал декан.

— Ни в коем случае! Где он там достанет пилюли из сушеных лягушек?

— У-ук!

Вихляющимися перебежками в кабинет ворвался библиотекарь. Он яростно размахивал каким-то предметом.

Предмет был красным — по крайней мере, когда-то, давным-давно, он таковым был. А ещё он очень походил на остроконечную шляпу, вот только её острый кончик куда-то подевался, а широкие поля сильно обгорели. А ещё на этой шляпе было вышито какое-то слово. Большей частью блестки осыпались, но после них на поношенной ткани остались бледные следы, по которым и можно было определить, что тут некогда было написано:

«ВАЛШЕБНИК»

— Я ж говорил, где-то я это слово видел! — воскликнул Чудакулли. — Эта шляпа лежала у тебя на полке в библиотеке, верно?

— У-ук.

Аркканцлер проинспектировал останки шляпы.

— Валшебник… — повторил он. — Насколько отчаявшимся человеком нужно быть, чтобы написать на своей шляпе «ВАЛШЕБНИК»…

Гладкую поверхность воды разорвали несколько громадных пузырей, и плот слегка покачнулся. Через пару мгновений следом за пузырями всплыли ошметки акульей шкуры.

Вздохнув, Ринсвинд смотал удочку и вытащил ноги из воды. Скоро берег украсится ещё одним акульим остовом. И что такого он в них находит? Лично ему, Ринсвинду, акулье мясо по вкусу напоминало старые,маринованные в моче башмаки.

Ринсвинд взялся за импровизированное весло и направил плот к берегу.

Вообще-то, островочек был очень неплох. Шторма обходили его стороной. Так же как и корабли. Зато на острове было полным-полно кокосовых орехов и росли хлебные деревья. Даже эксперимент с пальмовым вином удался, хотя после этого Ринсвинд пару дней не мог толком ходить. Лагуна служила щедрым источником креветок, устриц, крабов и омаров, а в глубокой зеленой воде рядом с рифом большие серебристые рыбины буквально дрались друг с другом за привилегию проглотить кусок гнутой проволоки на обрывке шнурка. По сути, после шести месяцев, проведенных на острове, Ринсвинду не хватало только одного. До сих пор он ни разу даже не вспоминал об утраченном. Теперь же он думал о нем точнее, о ней — беспрерывно.

Очень странно. Например, в Анк-Морпорке ему и в голову не приходило, что когда-нибудь он будет мечтать о чем-либо подобном. В Анк-Морпорке Ринсвинд не замечал за собой подобных влечений. А ведь там можно было на каждом углу. Спустя шесть месяцев Ринсвинд буквально сгорал от неутолимого желания.

Плот ударился в белый песок примерно в тот же момент, когда в лагуну, обогнув риф, вошло большое каноэ.

Чудакулли восседал за рабочим столом, окруженный старшими волшебниками, которые очереди пытались ему что-то втолковать — что было крайне опасно: обычно аркканцлер впитывал только те факты, которые ему нравились, остальное же отметал как полнейшую чушь и очень злился при этом.

— Значит, — зловеще произнес Чудакулли, — вы уверены, что это не сыр?

— Абсолютно уверены, аркканцлер, — подтвердил заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — Ринсвинд — это волшебник.

— В некотором роде, — поправил профессор современного руносложения.

— Не сыр… — протянул Чудакулли, упорно не желавший расставаться с полюбившимся ему фактом.

— Нет.

— А на слух — очень даже сыр. Вот сами послушайте: этот ринсвинд настолько нежен, что так и тает во рту…

— Черт побери, никакой Ринсвинд не сыр! — прокричал декан, внезапно выходя из себя. — И не йогурт! И с кислым молоком он не имеет ничего общего! Ринсвинд — бельмо на глазу, вот кто он такой! Позорное пятно на белоснежном покрывале волшебства! Полный дурак! Неудачник! Да и вообще, чего спорить, его никто не видел с того самого… э-э, несчастного случая с чудесником, а лет уже прошло немало.

— Ах да, припоминаю… — по лицу Чудакулли расплылась мерзковатая улыбочка. — И ещё припоминаю, что в те дни кое-кто из волшебников проявил себя не с лучшей стороны…

— Увы нам, увы, — поддакнул профессор современного руносложения и смерил хмурым взглядом декана.

Тот в ответ презрительно вскинул голову.

— Не знаю, как ты, профессор, но я в то время ещё не был деканом, а поэтому в событиях не участвовал и знаю о них только понаслышке.

— По-моему, ты уже тогда входил в число старших волшебников.

— О да, но так уж сложилось, что в те дни я как раз навещал тетушку.

— Стало быть, весь город чуть не разнесло, а ты ничего не заметил?

— Моя тетушка, к твоему сведению, живет в Щеботане.

— Насколько мне известно, Щеботан тоже активно участвовал в событиях.

— …Вернее, неподалеку от Щеботана. В его окрестностях, если можно так выразиться. А окрестности у Щеботана довольно большие. До самого города ещё ехать и ехать вдоль побережья, ну а потом нужно повернуть…

— Ха!

— Зато тебе, как я вижу, известны все подробности случившегося, — голос декана так и сочился ядом.

— Кому? Мне? О нет, я в тот момент был погружен в научные изыскания. Никого не видел, ничего не слышал…

— Половину Университета стерли с лица земли, а ты ничего не слышал?! — Декан вдруг опомнился и торопливо добавил: — Я-то лично при этом не присутствовал, но мне рассказывали. Потом. Когда я вернулся от тетушки.

— Да, но, видишь ли, у моего кабинета очень толстая дверь…

— Так вот, вернулся я и вдруг узнал, что главный философ был здесь, а значит, все видел и, может, даже…

— …Она обита такой плотной зеленой кожей ну ничего не слыш…

— Вздремнуть время самое, моему-по.

— Заткнитесь все, сию же минуту!

Чудакулли уставился на преподавательский состав чистыми, невинными глазами человека, который от рождения одарен полным отсутствием воображения и который во время пресловутых темных дней в истории Университета действительно находился в нескольких сотнях миль от этого заведения.

— Отлично, — произнес он, когда все затихли. — Значит, Ринсвинд. И, по-вашему, он полный придурок. Итак, дальше. Ты говори, декан. Все остальные — молчать!

Во взгляде декана мелькнула неуверенность.

— Ну, э-э… Я хочу сказать, это лишено всякого смысла, аркканцлер. Он же ни одного заклинания не способен запомнить. Что от него проку? А кроме того, куда бы Ринсвинд ни отправился… — он понизил голос, — за ним по пятам следует беда.

При этих словах старшие волшебники сгрудились поплотнее, словно пытаясь спрятаться друг за друга.

— Ну и что с того? — пожал плечами аркканцлер. — Самое лучшее место для беды — сзади. Глядишь, и отстанет. А ты предпочел бы столкнуться с бедой лицом к лицу?

— Аркканцлер, все куда сложнее, — пояснил декан. — У этой беды целая сотня маленьких ног, она просто так не отстанет.

Губы Чудакулли по-прежнему были раздвинуты в улыбке, тогда как все остальное лицо аркканцлера вдруг окаменело.

— Декан, может, ты по ошибке выпил пилюли казначея?

— Аркканцлер, я…

— Тогда не пори всякую чушь.

— Ладно, аркканцлер, хорошо. Я не буду спорить. Но ты отдаешь себе отчет, что на поиски Ринсвинда уйдут годы?

— Э-э, — вмешался Думминг, — не совсем, если нам удастся раздобыть магический код Ринсвинда, то Гексу понадобится не больше дня, чтобы…

Декан яростно сверкнул глазами.

— Это не волшебство! — рявкнул он. — Это просто… это какое-то инженерство!

Прошлепав по мелководью, Ринсвинд достал кокос, охлаждавшийся в небольшой тенистой заводи, и ловко сколол его вершину острым камнем. После чего поднес кокос к губам.

Сверху на Ринсвинда упала чья-то тень.

— Э-э… привет? — произнес кто-то сзади.

Все старшие университетские волшебники знали: чем дольше беседовать с аркканцлером, тем больше шансов на то, что хотя бы часть излагаемых вами фактов будет усвоена его разумом.

— То есть вы хотите сказать, — в конце концов произнес Чудакулли, — что этого беднягу Ринсвинда преследовали чуть ли не все армии мира, что его кидало и бросало, как горошину на барабане, и что он, вероятно, единственный волшебник на Диске, которому хоть что-то известно об Агатовой империи. Также он может свободно общаться на тамошнем наречии, и в друзьях у него… — Чудакулли мельком сверился со своими заметками, — «странный четырехглазый человечек», выходец из этой самой империи, который и подарил ему ту забавную штуку на ножках, которой все вы так боитесь. Я ничего не упустил?

— Ничего, аркканцлер, — кивнул декан. — Однако ещё раз хочу заметить: может, я полный идиот, но я не понимаю, кому и зачем мог понадобится такой тип, как Ринсвинд. Чудакулли вновь заглянул в заметки.

— То есть ты все-таки решился вызваться добровольцем?

— Э-э, нет, разумеется, нет…

— Ты привел массу доводов, твоя речь была очень развернутой и обстоятельной, однако… — Чудакулли наградил декана торжествующей улыбкой. — Однако кое-что в ней отсутствовало, а именно — общий знаменатель. Несмотря на все злоключения, парень умудрился выжить. А это талант. Найдите его. И доставьте сюда. Где бы он не находился. Может, бедняга как раз сейчас участвует в каком-нибудь ужасном приключении.

Кокос даже не дернулся в его руках, но глаза Ринсвинда яростно завращались.

Наконец в поле его зрения вступили три фигуры. Фигуры, по всем признакам, женские. Обильно женские. Одежды на них было не слишком много, и для людей, которые совсем недавно гребли на большом боевом каноэ, вид у женщин был чересчур свежий, как будто они только что побыли в косметическом салоне. Но с прекрасными амазонками часто так бывает.

По бороде Ринсвинда потекла тонкая струйка кокосового молока.

Одна из женщин — судя по виду, главная — откинула назад длинную русую прядь и ободряюще улыбнулась.

— Знаю, в это трудно поверить, — произнесла она, — однако я и мои сестры являемся представителями затерянного племени. Все наши мужчины недавно погибли от смертельной, но краткосрочной и чрезвычайно специфической болезни. С тех пор мы плаваем по островам в поисках мужчины, который помог бы нам продолжить род.

— Как думаете, сколько он весит? Брови Ринсвинда подскочили. Женщина застенчиво опустила глаза.

— Ты, наверное, задаешься вопросом, почем мы светловолосые и белокожие, в то время как всех остальных жителей этих островов кожа смуглая, — продолжила она. — Но, похоже, это одна из загадок генетики…

— Фунтов сто двадцать — сто двадцать пять. Плюс пара фунтов на… э-э, одежду, если это можно так назвать.

— Извините, что вмешиваюсь, но где этот… ну, сами знаете кто… тот самый?..

— Ничего не получится, Думминг, нутром чую. И ты будешь виноват.

— Он всего лишь в шестистах милях от нас и на нашей половине Диска. К тому же я уже все просчитал на Гексе — осечек быть не должно.

— Вы получше посмотрите… Он такой… ножками…

Брови у Ринсвинда заплясали. Из горла послышался удушенный свист.

— Нет, его я не вижу… Слушайте, кончайте дышать на хрустальный шар!

— И, разумеется, если ты решишь присоединиться к нам, мы подарим тебе все те чувственные радости, о которых ты только мечтаешь…

— Отлично. Итак, на счет три…

Кокос упал и откатился в сторону. Ринсвинд сглотнул. В глазах у него застыло голодное, мечтательное выражение.

— А пюре вы делать умеете? Ну, картошку?.. — только и успел спросить он.

— ДАВАЙ!

Сначала возникло ощущение давления. Мир перед Ринсвиндом вдруг растворился и всосал волшебника в бездонную дыру.

Потом тот же самый мир до предела истончился и сделал «тван-нг».

Мимо, размытое из-за огромной скорости, пронеслось облако. Когда же Ринсвинд решился вновь открыть глаза, то увидел далеко впереди крохотную черную точку.

Точка росла.

Пока не превратилась в плотное облако предметов. Среди них — пара тяжелых соусниц, большой медный подсвечник, несколько кирпичей, стул и огромная бронзовая бланманжетница, отбитая в форме замка.

Все это по очереди врезалось в Ринсвинда, при этом бланманжетница, отскакивая от его головы, издала веселый звон, после чего, виляя в воздухе, растворилась у него за спиной.

А следующее, что он увидел, был октагон. Нарисованный мелом октагон.

Ринсвинд летел прямо в его центр.

Чудакулли уставился на октагон.

— Думаю, до ста двадцати пяти фунтов он немножко не дотягивает, — пробормотал аркканцлер. — Но все равно, отличная работа, господа.

Растрепанное пугало в центре октагона трудом поднялось на ноги и принялось яростно хлопать себя по бокам, сбивая занявшиеся на одежде огоньки. После чего мутным взглядом посмотрело вокруг и вопросило:

— Хе-хе-хе?

— В нынешнем своем состоянии он, должно быть, несколько дезориентирован, — продолжал аркканцлер. — В конце концов, за две секунды проделал больше шестисот миль. Так что не набрасывайтесь на него, для его здоровья это сейчас опасно.

— То есть это как с лунатиками? — уточнил главный философ.

— В каком смысле?

— Ну, моя бабушка утверждала: если неожиданно разбудить лунатика, то у него отвалятся ноги.

— А это точно Ринсвинд? — декан недоверчиво поднял бровь.

— Разумеется, это Ринсвинд, — подтвердил главный философ. — Мы потратили столько времени, разыскивая его.

— С таким же успехом это может быть какая-нибудь опасная оккультная тварь, — упрямо возразил декан.

— С такой-то шляпой?

Шляпа и впрямь была остроконечная. В каком-то смысле. Своеобразная самодельная остроконечная шляпа, сварганенная из бамбуковых щепок и листьев кокосового дерева в тщетной попытке привлечь проходящее мимо волшебство. Примотанные травой ракушки образовывали слово «ВАЛШЕБНИК».

Хозяин шляпы невидящим взором смотрел прямо сквозь волшебников. Вдруг, словно влекомый внезапным воспоминанием о каком-то неотложном деле, рванулся, чуть не упав, из октагона и стремительно направился к выходу.

Волшебники с любопытством последовали за им.

— Что-то не верится… А она сама видела, как них отваливаются ноги?

— Не знаю. Об этом она не рассказывала. Кстати, казначей частенько бродит во сне.

— В самом деле? Гм-м, а если… Ринсвинд, если именно так звалась «оккультная тварь», вышел из здания и направился в сторону Саторской площади.

Там было полным-полно народу.

Над жаровнями торговцев каштанами и горячей картошкой заманчиво дрожало жаркое марево, воздух полнился традиционными анк-морпоркскими уличными восклицаниями^[58].

«Оккультная тварь» бочком приблизилась костлявому человеку в огромном балахоне. Тот варил что-то на маленькой масляной горелке, укрепленной на огромном лотке, который висел у него на шее.

Предполагаемый Ринсвинд с жадностью вцепился в край подноса.

— К-картошка есть?.. Пюр-ре? — полупрорычал он.

— Картошка? Нет, дружище. Есть сосиски в тесте.

Предполагаемый Ринсвинд застыл на месте По щекам его потоком хлынули слезы.

— Сосиска в тессссттте! — вскричал он. Старая добрая сосиска в тес в тес в тес в тесте! Дай мне сосисссску в тесссссте!

Схватив с подноса три сосиски, он попытался разом запихнуть их себе в рот.

— О боги! — только и мог выговорить Чудакулли.

Периодически подпрыгивая, странная «оккультная тварь» потрусила прочь. С её растрепанной бороды каскадом летели ошметки теста и квазисвиного продукта.

— Ни разу не видел, чтобы кто-нибудь съел три сосиски Себя-Режу-Без-Ножа Достабля и выглядел таким счастливым, — заметил главный философ.

— А я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь съел три сосиски Себя-Режу и после этого так твердо держался на ногах, — сказал декан.

— А я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь съел три сосиски Себя-Режу и не заплатил, — сказал профессор современного руносложения.

Предполагаемый Ринсвинд, обливаясь слезами счастья, нарезал круги по Саторской площади.

Наконец центробежная сила вынесла его в переулок, где из теней вдруг выступил какой-то невысокий типчик и, примерившись, неуклюже врезал волшебнику по затылку.

Счастливый пожиратель Достаблевых сосисок пал на колени и, обращаясь к миру в целом, возопил:

— Ау!

— Нетнетнетнетнетнетнет!

Пока коленопреклоненная жертва стонала и охала, из-за угла появился ещё один человек, на этот раз довольно пожилой, и сердито вырвал кастет из неуверенной руки подростка.

— Пожалуй, тебе стоит извиниться перед бедным господином, — произнес пожилой мужчина. — И что он теперь подумает? Ты только посмотри на него — на него ведь дунь, и он упадет. Ты хоть понимаешь, что делаешь?

— Мамблмамблмамбл, господин Боггис, — пробормотал мальчишка, глядя себе под ноги.

— И что вообще это было? А?

— Хук Сверху, мистер Боггис.

— Хук Сверху? И ты называешь это Хуком верху? Так вот что такое Хук Сверху! Кто бы мог подумать! Не-ет, — прошу прощения, господин, мы только на секундочку снова поставим вас на ноги, ещё раз тысяча извинений, вот что такое Хук Сверху…

— Ау! — заорала жертва, после чего, к общему удивлению, присовокупила: — Ха-ха-ха!

— А то, что сделал ты, — ещё раз прошу прощения за навязчивость, господин, буквально пару секунд, — ты сделал вот что…

— Ау! Ха-ха-ха!

— Ну что, ребятки, поняли наконец? Давайте, подходите ближе.

Полдюжины мальчишек, озираясь по сторонам, выступили из глубин переулка и сгрудились вокруг господина Боггиса, незадачливого стажера и жертвы. Последняя с трудом держалась на ногах, громко пыхтела и похрюкивала — и тем не менее на лице её было написано неземное блаженство.

— Итак, — продолжил господин Боггис с видом умудренного опытом мастера, вкладывающего азы своего искусства в головы неблагодарных потомков, — как правильно обработать свернувшего в переулок клиента?.. О! Добрый день, гоподин Чудакулли, добрый день, господа, я как-то не сразу вас заметил.

Аркканцлер ответил дружелюбным кивком.

— День добрый, господин Боггис. Как проходит обучение? Это новая смена Гильдии Воров?

Боггис закатил глаза.

— Ума не приложу, и чему только их учат школе! — пожаловался он. — Ничего не умеют кроме как читать и писать. Вот когда я был мальчишкой, в школе учили полезным вещам. Да, Вилкинс, хватит хихикать, сейчас твоя очередь прошу прощения, господин, мы вас ещё потревожим…

— Ау!

— Нетнетнетнетнетнетнет! Моя престарелая бабушка и то ловчее управится! Смотри внимательно: аккуратненько подходишь, потом кладешь руку ему на плечо, да, вот сюда, придерживаешь его… давай, делай, как я сказал… а затем изящненько…

— Ау!

— Кто-нибудь может сказать, что он сделал неправильно?

Пока господин Боггис растолковывал Вилкинсу особенно тонкие моменты в обращении с кастетом, Ринсвинд потихоньку отполз в сторонку, неловко поднялся на ноги и с прежним обалделым видом заковылял прочь по переулку.

Волшебники следили за ним заинтересованными взглядами.

— Он плачет, — заметил декан.

— Неудивительно, — откликнулся аркканцлер. — Но почему он в то же самое время ухмыляется?

— Все страньше и страньше, — прокомментировал главный философ.

Избитый и, возможно, отравленный Ринсвинд устремился обратно, к Университету. Сзади хвостом поспевали волшебники.

— Ты, наверное, хотел сказать «все любопытственнее и любопытственнее»? Но даже в этом случае высказывание, честно говоря, не слишком осмысленное…

Ринсвинд миновал ворота, однако на сей раз проскочил мимо главного здания и ринулся прямиком в библиотеку.

Библиотекарь с чем-то вроде самодовольной ухмылки на устах — если, конечно, орангутаны могут самодовольно ухмыляться уже ждал его, держа наготове видавшую виды шляпу.

— Поразительно! — воскликнул Чудакулли. — И тем не менее это факт! Волшебник всегда возвращается за своей шляпой!

Ринсвинд схватил шляпу, выдворил из неё пару пауков и, отбросив прочь печальное недоразумение из кокосовых листьев, водрузил волшебный убор на голову.

Мигая, Ринсвинд взирал на озадаченный преподавательский состав. Впервые за все это время в голове у него что-то забрезжило — как будто до сих пор он функционировал исключительно на рефлексах.

— Э-э… Я, кажется, что-то съел?

— Три лучшие сосиски господина Достабля, — просветил его Чудакулли. — Под словом «лучшие» я подразумеваю «наиболее типичные», чтобы ты не заблуждался.

— Ясно. А кто меня только что ударил?

— Воры. У воровских подмастерьев практические занятия.

Ринсвинд нахмурился.

— Это ведь Анк-Морпорк?

— Он самый.

— Я так и подумал, — Ринсвинд медленно сморгнул. Ну что ж, — сказал он, падая лицом вниз, — я вернулся.

Лорд Хон пускал воздушного змея. Этим искусством он владел в совершенстве.

Лорд Хон все делал идеально. Его акварели были идеальны. Его поэтические произведения были безупречны. Когда он складывал лист бумаги, каждая складка получалась идеально и безупречно ровной. Его фигурки из бумаги поражали фантазией, оригинальностью и, конечно, безупречностью. Лорд Хон превзошел всех и вся — а кто был с этим не согласен, тот мигом оказывался в темнице, где сколько угодно мог превосходить лорда Хона.

Лорду Хону недавно исполнилось двадцать шесть, и был он строен, и был он красив. Он носил очень маленькое, очень круглое пенсне в металлической оправе. Описывая его, люди частенько прибегали к слову «гладкий» или даже «лакированный»^[59]. Своего положения — а он был одной из влиятельнейших фигур империи — лорд Хон достиг только благодаря своему беспримерному рвению, абсолютной концентрации на развитии собственных духовных способностей, а также благодаря шести тщательно спланированным и успешно завершившимся покушениям. Последней его жертвой стал собственный отец, который испустил дух в радостном осознании, что сынок ревностно следует старинным семейным традициям. Почтенные семейства чтили предков и не видели вреда в увеличении (пусть даже несколько преждевременном) их количества.

Воздушный змей — черный, с большими глазами — наконец вынырнул из-за облачка. Что и говорить, траекторию полета лорд рассчитал безупречно. Шнурок змея, покрытый клеем и толченым стеклом, прошел прямо сквозь пару его соперников, разрезав их напополам. Воздушные змеи, оставшись без управления, беспомощно за кувыркались в воздухе и упали на землю.

Зрители неподалеку вежливо зааплодировали. Почему-то это считалось благоразумным, аплодировать лорду Хону.

Он передал шнурок слуге, вежливо кивнул прочим участникам соревнования и направился к своей палатке.

Оказавшись внутри, он уселся и посмотрел на своего гостя.

— Итак? — осведомился он.

— Мы отправили сообщение, — последовал ответ. — Нас никто не видел.

— Совсем наоборот, — фыркнул лорд Хон. — Вас видели двадцать человек. Отдаешь ли ты себе отчет, как это трудно для стражника — смотреть прямо перед собой и ничего не видеть, когда мимо него ползет целая толпа, гремя на весь дворец и громким шепотом призывая друг друга к тишине? Честно говоря, я все больше прихожу к мнению, что твоим людям не хватает революционной искры. А что у тебя с рукой?

— Альбатрос укусил.

Лорд Хон улыбнулся. Птица, должно быть, приняла его гостя за анчоус, и не без оснований. Глаза точь-в-точь как у рыбы — скользкие, холодные.

— Я не понимаю, о господин, — отвечал посетитель, которого звали Две Огненные Травы.

— И это хорошо.

— Они верят в Великого Валшебника, и вы хотите, чтобы он явился сюда лично?

— Именно. У меня есть осведомители в… — Лорду Хону потребовалось некоторое усилие, чтобы выговорить незнакомые слоги: — В Анк-Морпоре. Так вот, тот, которого так глупо величают Великим Валшебником, действительно существует. Но на самом деле прославился он своими непрофессионализмом, трусостью и бесхарактерностью. Можно сказать, стал притчей во языцах. Ну а мы… мы просто помогаем Красной Армии заполучить вождя. Это… повысит их мораль.

Он вновь улыбнулся.

— Политика — дело тонкое, — добавил он.

— О.

— Можешь идти.

Когда посетитель покинул палатку, лорд Хон открыл книгу. Хотя вряд ли её можно было назвать книгой в полном смысле этого слова: листки бумаги скреплялись шнурком, а текст был не печатным, а написанным от руки.

Он читал это текст уже много раз. Тем не менее книга не переставала забавлять его, главным образом потому, что автор ухитрился наделать массу ошибок.

Покончив с очередной страницей, лорд Хон вырвал её из книги и, продолжая читать следующую, ловко сложил листок, сделав из него бумажную хризантему.

— Великий Волшебник… — вслух произнес он. — Воистину. Очень великий.

Ринсвинд проснулся. Он лежал на чистом белье, и никто не орал: «Чего вы возитесь, обыщите его карманы!» Многообещающее начало, отметил он про себя.

Но глаза так и не открыл — на всякий случай, вдруг кто-нибудь поблизости, увидев, что он пришел в себя, тут же начнет осложнять ему жизнь.

До него доносились слегка надтреснутые старческие голоса, которые о чем-то спорили.

— Все вы упускаете самое главное. Он остается в живых, в этом-то все и дело. Вы же сами рассказывали мне про его приключения — и после такого он все ещё жив?!

— Зато он с головы до ног в шрамах.

— Именно к этому я и веду, декан. Но заметь, большая их часть располагается на спине. Беда следует за ним по пятам, но он оставляет её за спиной. Кто-то Там, Наверху, улыбается ему.

Ринсвинда передернуло. Он всегда подозревал, что Кто-то Там, Наверху, приглядывает за ним. И, должно быть, улыбается — недоброй такой улыбкой.

— Его даже нельзя назвать полноценным волшебником! На экзаменах он ни разу не ответил больше чем на два процента вопросов, и это был его личный рекорд!

— По-моему, он проснулся, — произнес кто-то.

Ринсвинд сдался и открыл глаза. Над ним склонились бородатые, чрезмерно розовые лица.

— Как дела, дружище? — Одно из лиц протянуло Ринсвинду руку. — Я — аркканцлер. Ты как себя чувствуешь?

— Добром это не кончится, — бесстрастно откликнулся Ринсвинд.

— Что-что?

— Я знаю. Добром это не кончится. Скоро случится что-то ужасное. Я так и думал, все шло слишком хорошо, чтобы и дальше так продолжаться.

— Вот видишь? — торжествующе вопросил декан. — Скоро сюда прибудут сотни ножек. А я предупреждал. И почему меня никто никогда не слушает?

Ринсвинд сел.

— Только не надо со мной любезничать, — сказал он. — Не предлагайте мне виноград и всякие там фрукты. Я все равно не поверю, что вы собираетесь использовать меня для чего-то хорошего.

В сознании его замелькали беспорядочные воспоминания об очень недавнем прошлом. Жаль, что его мечты и желания той юной дамы не совпадали. Картошка слишком простой, незатейливый овощ, чтобы заинтересовать разгуливающих в подобных одеяниях девушек.

Он вздохнул.

— Ну ладно, что дальше?

— Как ты себя чувствуешь? Ринсвинд покачал головой.

— Все очень плохо, — сказал он. — Терпеть не могу, когда со мной так носятся. Это обязательно сулит какую-нибудь гадость. Как насчет того, чтобы рявкнуть на меня?

Чудакулли уже был сыт по горло.

— А ну, выбирайся из кровати, несчастный человечишка, и следуй за мной, иначе тебе не поздоровится!

— А-а, так-то лучше. Вот теперь я чувствую себя как дома. Теперь мы перешли к делу, — хмуро прокомментировал Ринсвинд.

Он спустил ноги с кровати и осторожно встал.

На полпути к двери, возле которой выстроились остальные волшебники, Чудакулли вдруг остановился.

— Руновед?

— Да, аркканцлер, — голос профессора современного руносложения так и сочился невинностью.

— А что это ты прячешь за спиной?

— Ничего не прячу, аркканцлер, — откликнулся профессор современного руносложения.

— Похоже на какой-то очень большой инструмент.

— Ах, это… — Профессор современного руносложения сделал вид, будто только сейчас заметил приличных размеров молоток, зажатый в собственной руке. — Как же оно называется… ах да, молоток! Это ведь молоток, верно? Да, именно так он и называется. Молоток. Я, должно быть, проходил мимо, вижу — валяется, ну я его и… подобрал на ходу. Нужно поддерживать чистоту в Университете.

— А ещё должен отметить, — ядовито продолжал Чудакулли, — что в непосредственной близости от декана я наблюдаю боевую секиру, которую ты, декан, упорно пытаешься засунуть в карман.

Со стороны заведующего кафедрой беспредметных изысканий послышалось мелодичное «дзинь».

— А это напоминает звук пилы, — продолжал Чудакулли. — Есть здесь хоть один человек, который не прячет то или иное орудие человеческого труда? Ага, понятно. Тогда будьте так добры, объясните мне, на кой черт вам понадобились все эти штуковины?

— Ха, тебе очень повезло, что ты не встречался этим, — пробормотал себе под нос декан, упорно избегая взгляда аркканцлера. — Раньше, бывало, только повернись спиной… Сразу слышался топот этих чертовых ножек и…

Чудакулли тираду декана проигнорировал, положив руку на костлявое плечо Ринсвинда, он повел волшебника в сторону Главного зала.

— Ну что ж, Ринсвинд, — миролюбиво промолвил Чудакулли, — мне тут сообщили, что в волшебстве ты не силен.

— Это чистая правда.

— И ты, мол, провалил все экзамены…

— Боюсь, и это правда, провалил все до одного.

— И тем не менее все называют тебя Ринсвиндом-волшебником.

Ринсвинд опустил глаза.

— Ну, я вроде как работал здесь, этим, заместителем библиотекаря…

— Человекообразным номер два, — подсказал декан.

— …Делал всякую работенку, был на подхвате, туда-сюда…

— Кто-нибудь заметил, как здорово я пошутил? Человекообразное номер два… По-моему, довольно остроумно.

— Но фактически ты не имел права называть себя волшебником? — гнул свое Чудакулли.

— С формальной точки зрения, пожалуй что, не имел.

— Ага… Тут-то и кроется проблема.

— Но у меня есть шляпа, и на ней написано «Валшебник», — с надеждой в голосе произнес Ринсвинд.

— Боюсь, это не поможет. Гм-м… Налицо не большое осложнение. Дай-ка подумать… На сколько ты можешь задержать дыхание?

— Не знаю… Наверное, на пару минут. А это имеет какое-то значение?

— Думаю, да — в контексте перспективы провисеть вверх ногами на опоре Бронзового моста два прилива подряд, после чего быть обезглавленным. К сожалению, именно таково уставное наказание для человека, который пытается выдать себя за волшебника. Поверь, я крайне огорчен. Однако Закон есть Закон.

— О нет!

— Извини. Но тут уж нам не выкрутиться. Иначе повсюду шастали бы всякие типчики в остроконечных шляпах, не имея на эти самые шляпы никакого права. Увы, я ничего не могу сделать. У меня связаны руки. В магическом Законе сказано, что волшебником можно стать, либо закончив, как положено, Университет, либо совершив великое деяние во славу волшебного дела, но в твоем случае, боюсь…

— А нельзя ли просто отослать меня обратно на остров? Мне там так нравилось. Там было скучно!

Чудакулли печально покачал головой.

— К сожалению, нельзя. Преступление совершалось на протяжении многих лет. И поскольку ты не сдал ни одного экзамена и не совершил, — тут Чудакулли слегка приподнял брови, — повторюсь, не совершил никакого великого деяния во славу волшебного дела, я, как это ни печально, вынужден приказать слугобразам^[60] взять веревку и…

— Э-э… Насколько помнится, я вроде бы пару раз спас мир. Это как-то свидетельствует в мою пользу?

— А кто-нибудь из Университета был тому свидетелем?

— Нет, пожалуй что, нет. Чудакулли опять покачал головой.

— В таком случае это не считается. Очень печально, потому что, если бы ты совершил великое деяние во славу волшебного дела, я бы с радостью оставил тебе твою шляпу — а заодно, разумеется, и то, на чем её обычно носят.

Вид у Ринсвинда стал совсем удрученный, вздохнув, Чудакулли решил предпринять последнюю попытку.

— Так что, — начал он, — поскольку ты, по-видимому, так и не сдал экзамены, а также НЕ СОВЕРШИЛ НИКАКОГО ВЕЛИКОГО ДЕЯНИЯ ВО СЛАВУ ВОЛШЕБНОГО ДЕЛА, я вынужден…

— Но… Но я же могу попробовать совершить великое деяние, правда? — вопросил Ринсвинд, тоном человека, убежденного, что на самом деле свет в конце тоннеля — это прожектор приближающегося на всех парах паровоза.

— Попробовать? Гм-м… Эту мысль, безусловно, стоит обдумать.

— И что это может быть за деяние?

— Ну, к примеру, ты можешь найти ответ на какой-нибудь очень древний и важный вопрос типа… Черт побери, а это что за многоногая штуковина?

Ринсвинд даже не потрудился оглянуться. Он сразу узнал выражение, появившееся на лицо Чудакулли, который смотрел ему за спину.

— О, — откликнулся он. — Пожалуй, на этот вопрос я смогу ответить.

Магия — это вам не математика. Как и сам Плоский мир, она следует законам не столько логики, сколько здравого смысла. Но на кулинарию она тоже не похожа. В кулинарии все просто: торт — это торт. Смешайте ингредиенты, запеките их при указанной температуре — и получите торт. Нет такой запеканки, для приготовления которой требуется лунный свет. И нет такого суфле, в рецепте приготовления которого указывалось бы, что белки должна взбивать девственница.

Тем не менее люди, страдающие пытливостью, испокон веков задавались вопросом, есть ли у волшебства какие-либо правила, существует более пятисот заговоров, гарантирующих любовь другого человека, самых разнообразных, от возни с семенами папоротника ровно в полночь до довольно неаппетитных манипуляций с носорожьим рогом (тут время конкретно не указывался но, наверное, не сразу после еды). Но что, если (стояли на своем пытливые умы) в процессе анализа всех этих заговоров выявится некий крохотный, на первый взгляд не заметный, но мощный общий знаменатель, некий метазаговор, какое-нибудь элементарное уравнение, помогающее достигнуть требуемого результата более простым путем, — а заодно и все носорожье племя вздохнет с облегчением?

Именно для того, чтобы отыскать ответ на этот вопрос, и построили Гекс — хотя Думминг Тупс не любил слово «построили». Да, он и несколько студентов посмышленее собрали Гекс, этого нельзя отрицать, но иногда… гм-м… иногда ему казалось, что некоторые части прибора, как бы странно это ни звучало, просто возникли из ниоткуда.

Например, он точно знал, что никто не планировал встраивать в Гекс Лунный Фазовый Генератор, однако данная деталь присутствовала и, судя по всему, являлась важной, неотъемлемой частью прибора. Также они собрали Часы Нереального Времени, но никто, похоже, понятия не имел, как эта штуковина работает.

В общем, Думминг подозревал, что тут они столкнулись с ярко выраженным случаем формирующей причинности — эта опасность всегда подстерегает ученого, тем более если он работал в учреждении вроде Незримого Университета, где реальность истончилась до крайности и продувается самыми загадочными ветрами. Стало быть, если его подозрения оправданны, нельзя сказать, что они изобрели, собрали или создали некий прибор. На самом деле они лишь облекли в физические одеяния уже присутствовавшую где-то идею, которая только ждала своего часа, чтобы начать существовать.

Он долго и подробно втолковывал преподавательскому составу Университета, что разумом Гекс не обладает. Это же совершенно очевидно — ну чем Гекс может думать? Прибор был построен по принципу часового механизма, однако большую его часть составлял гигантский искусственный муравейник (Думминг очень гордился этой своей разработкой интерфейса: муравьи бегали вверх-вниз по маленькой замкнутой веренице тележек, а те в свою очередь вращали главную шестерню), и самую важную роль тут играл искусно регулируемый муравьиный поток, который струился по лабиринту стеклянных трубок.

И все же… значительная часть деталей аккумулировалась сама по себе, например аквариум или позвякивающие от движения воздуха колокольчики. А прямо посреди прибора свила себе гнездо мышка — и получила статус арматуры, поскольку, если её извлекали, Гекс наотрез отказывался работать.

Таким образом, в приборе не было ничего способного думать — разве что о сыре или сахаре. Но иногда, по ночам, когда работа Гекса была в самом разгаре: из трубок доносится шорох — это трудятся неутомимые муравьи, — потом вдруг прибор издает долгий звонкий «блямс», и в соответствующую нишу опускается аквариум, дабы извлекать оператора в долгие ночные часы… Так вот, в подобные ночи сидящий за Гексом человек невольно начинал задумываться о том, что есть мозг, а что есть мысль и действительно ли машина не способна обладать разумом, а может, мозг это всего-навсего усовершенствованная версия Гекса (или, наоборот, менее усовершенствованная — как правило, это сомнение рождалось часа в четыре утра, когда детали часового механизма внезапно меняли направление своего вращения на противоположное, а мышка неожиданно издавала редкий писк), да и вообще, если уж на то пошло, а не устроен ли весь мир подобным образом, а мы в нем — те же муравьи.

Короче говоря и выражаясь простым человеческим языком, Думминг был слегка встревожен.

Он уселся на клавиатуру. Со всеми своими клавишами и рычажками она занимала почти столько же места, сколько и вся остальная, «рабочая», часть Гекса. При нажатии на клавиши косточки с просверленными в них дырками падали в специальные пазы, тем самым направляя муравьев в нужное ответвление стеклянного лабиринта.

Чтобы сформулировать проблему, потребовалось некоторое время, однако в конце концов задача была решена. Думминг уперся ногой в сооружение и потянул за рычаг ввода.

Муравьи побежали по новым маршрутам. Часовой механизм пришел в движение. Приборчик, которого (в этом Думминг готов был поклясться) вчера здесь не было, но который очень смахивал на прибор для измерения скорости ветра, яростно завращался.

И через несколько минут в выходную вагонетку грохнулись несколько кирпичиков с выбитыми на них оккультными символами.

— Спасибо, — поблагодарил Думминг и почувствовал себя полным идиотом.

В приборе ощущалось странное напряжение — словно некая молчаливая воля стремилась к далекой и непостижимой цели. Подобную волю Думинг уже встречал раньше в желуде. Держишь его в руках и будто слышишь, как крошечный беззвучный голосок произносит: «Да, я обыкновенный желудь, маленький и зеленый, — но мне снятся безбрежные леса».

Не далее как на днях Адриан Турнепс из любопытства, просто чтобы посмотреть, что будет, напечатал «Почему?» и дернул рычаг ввода. Кое-кто из студентов предсказывал, что Гекс сойдет с ума, пытаясь найти ответ на этот вопрос, но Думминг предполагал, что Гекс выдаст????? — сообщение, которое прибор использовал с удручающей частотой.

Но вместо этого после нескольких минут необычно оживленной беготни муравьев прибор поднапрягшись, выдал следующий ответ: «Потому».

Возбужденные зрители спешно поставили на попа стол и принялись наблюдать из-за него, что же будет дальше. Наконец Турнепс решился напечатать: «Почему вообще?»

Последовало долгое ожидание, затем появился ответ: «Потому что совсем????? Ошибка В Обращении К Домену Вечности. + + + + + Начать Заново + + + + +».

Никто из присутствующих не знал, кто такой тот самый Начать Заново и почему он посылает им сообщения. Однако с тех пор никто больше не решался развлекаться подобными вопросами. Никто не хотел рисковать — а вдруг получишь ответ?

Именно вскоре после этого случая в Гексе появились ещё две странные штуковины: одна похожая на сломанный зонтик и обвешанная селедками, а вторая — смахивающая на надувной мяч и сдувающаяся каждые четырнадцать минут.

Магические книги приобретают определенные личные качества вследствие той волшебной силы, что скрывается на их страницах. Именно поэтому, посещая университетскую библиотеку, следовало запастись прочной дубинкой. И вот Думминг построил прибор для изучения магии. Волшебники испокон веков знали, что сам акт наблюдения изменяет наблюдаемый объект. Но некоторые из них постоянно забывают о том, что наблюдатель тоже изменяется.

Думминг потихоньку начинал подозревать, то Гекс перестраивает сам себя.

И он только что сказал ему «спасибо». Обращаясь к прибору, который выглядит так, словно его создал страдающий икотой стеклодув.

Думминг посмотрел на выданное Гексом заклинание, торопливо записал его на бумажку и стремительно вышел.

Комната опустела. Гекс продолжал щелкать. Периодически сдувающийся мяч в положенное время сдулся. Часы Нереального Времени перпендикулярно тикали.

В выходном желобе загромыхало.

«Не стоит благодарности. + +????? + + Ошибка, Недостаточно Сыра. Начать Заново»

Прошло пять минут.

— Поразительно, — восхитился Чудакулли. — Груша разумная, говоришь?

Пытаясь заглянуть под дно Сундука, он опустился на колени.

Сундук попятился. Он привык вызывать ужас, страх и панику. До сих пор мало кто испытывал к нему интерес.

Аркканцлер встал и отряхнулся.

— А-а, — произнес он, увидев, что к ним приближается гномообразная фигура. — Вот и садовник с лестницей. Декан на люстре, Модо.

— И, смею уверить, мне здесь очень даже не плохо, — послышалось откуда-то из-под потолка. — Вот только б чашечку чая сюда.

— И чего я никак не ожидал, так это того, что главный философ сумеет поместиться в буфете, — заметил Чудакулли. — Поистине, возможности человека не имеют границ.

— О, я всего лишь… всего лишь проверял состояние столового серебра, — послышалось из выдвижного ящика.

Сундук открыл крышку. Несколько волшебников поспешно отпрянули.

Чудакулли с интересом рассмотрел застрявшие в древесине акульи зубы.

— Значит, он любит охотиться на акул?

— О да, — откликнулся Ринсвинд. — Иной раз, бывает, выволочет акулу на берег и ну её трепать. На Чудакулли Сундук произвел огромное впечатление. В землях, лежащих между Овцепикскими горами и Круглым морем, груша разумная практически не встречается, скорее даже тут её совсем не осталось. Лишь немногие волшебники могли похвастать унаследованным от своего собрата посохом из груши разумной.

Одной из сильных сторон Чудакулли было экономное расходование эмоций. Сундук в самом деле произвел на него неизгладимое впечатление, можно даже сказать, ошеломил: когда Сундук неожиданно приземлился прямо посреди толпы волшебников, декан блестяще исполнил сложнейший вертикальный взлет с ускорением. Но испугался ли аркканцлер? Однозначно нет. Чудакулли не знал, что такое страх, поскольку не имел воображения.

— Ух ты, — произнес кто-то из волшебников. Аркканцлер отыскал взглядом говорившего.

— Да, казначей?

— Эта книга, которую декан одолжил мне почитать. Про человекообразных.

— И что?

— Совершенно удивительная книжка, — с горящими глазами продолжал казначей, пребывающий сейчас в средней части ментального цикла, а следовательно, на одной планете со своими коллегами, пусть даже и отделенный от них пятимильной ватной изоляцией. — Декан сказал правду. Тут действительно написано, что взрослый самец орангутана, будучи доминирующим самцом в стае, отращивает себе большие защечные мешки.

— Надо же, как интересно!

— Вот именно, ведь у библиотекаря мешков нет! И это при том, что он доминирует в библиотеке. Он ведь там доминирует?

— Разумеется, — откликнулся главный философ, — но вместе с тем он считает себя волшебником. А как волшебник он же не доминирует над Университетом.

Постепенно мысль дошла, и волшебники, все как один ухмыляясь, воззрились на аркканцлера.

— И нечего так смотреть на мои щеки! — воскликнул тот. — Я ни над кем не доминирую!

— Я всего лишь…

— Так что закройте рты, все, — или наживете себе неприятности!

— М-да, очень советую прочесть, — сказал казначей, по-прежнему счастливо пребывающий в долине сушеных лягушек. — Поразительно, сколь многому можно научиться, читая эту книжку!

— И чему же из неё можно научиться? Например, как показывать красную задницу? — съязвил со своейлюстры декан.

— Нет, декан. Задницы показывают бабуины, — разъяснил главный философ.

— Прошу прощения, не хочу вас разочаровывать, но полагаю, что речь идёт о гиббонах, — вставил заведующий кафедрой беспредметных изысканий.

— Да нет, гиббоны — это которые визжат таким противным визгом. А задницы показывают бабуины.

— Лично мне библиотекарь никогда ничего не показывал, — процедил аркканцлер.

— Ха, он и не стал бы, дурак он, что ли? — донеслось с люстры. — Тут же доминирующий самец и все такое!

— Декан, спускайся сию минуту!

— Я тут слегка запутался, Наверн. Никак не могу отцепить один канделябр от балахона.

— Ха!

Ринсвинд потряс головой и заковылял прочь. Да уж, с тех пор как он был здесь в последний раз, произошло много перемен, а был он здесь очень давно, не припомнить даже когда…

Он не просил волнующей, полной приключений жизни. Что он действительно любил, так это скуку и однообразие. Проблема заключалась в том, что скука и однообразие имеют склонность взрываться прямо вам в лицо в самый неожиданный момент. Только покажется, что вот, наконец, ты обрел её — скучную, однообразную жизнь, как вдруг обнаруживаешь, что находишься в самом эпицентре того, что другие люди — беззаботные ничего не понимающие людишки — называют приключением. Волею судеб Ринсвинду довелось посетить множество чужеземных стран и повстречать там массу экзотических и ярких личностей — впрочем, его знакомства никогда не длились слишком долго, поскольку обычно он бежал со всех ног, спасаясь от этих самых ярких личностей. Он был свидетелем сотворения мира и, следует отметить, сидел при этом не в партере, видел ад и жизнь после Смерти. Его захватывали в плен, сажали в темницы, спасали, теряли и оставляли одного на необитаемом острове. Иногда все это умудрялось уместиться в один день.

Приключение! Люди говорят о нем как о чем-то стоящем, между тем это всего-навсего смесь из плохого питания, постоянного недосыпания и абсолютно незнакомых людей, с необъяснимой настойчивостью пытающихся воткнуть в различные участки вашего тела всякие заостренные предметы.

В конце концов Ринсвинд пришел к выводу что корень проблемы заключается в его карме. От неё-то он и страдает. Стоило возникнуть хотя бы самому смутному, мимолетному ощущению, что в недалеком будущем произойдет что-нибудь хорошее, как незамедлительно случалось что-то и плохое. Оно случалось и случалось — случалось все то время, пока должно было происходить диаметрально противоположное. В итоге ему так не довелось узнать, какое оно из себя хорошее. Это как если бы вас перед самой едой постигло вдруг несварение желудка, причём несварение настолько жуткое, что вы и кусочка в рот взять не можете.

Где-то в этом мире, рассуждал Ринсвинд, должен быть другой человек, который находится на противоположной стороне качелей. Некто вроде его зеркального отражения, чья жизнь представляет собой цепочку прекрасных и приятных событий. И Ринсвинд не оставлял надежды однажды встретить этого типа, чтобы побеседовать с ним по душам.

И вот теперь его хотят заслать на Противовесный континент. Говорят, жизнь там скучнее некуда. А Ринсвинд всей душой жаждал скучищи.

Он действительно полюбил тот остров. Там была такая штука, как Кокосовый Сюрприз. Берешь кокос, бьешь по нему дубинкой — и на тебе! Внутри кокос! Именно такие сюрпризы он любил больше всего на свете.

Ринсвинд толчком открыл дверь. Здесь он кода-то жил…

В комнате царил полный разгром. У стены стоял большой, видавший виды гардероб — пожалуй, единственный предмет обстановки, подпадавший под категорию «нормальная мебель», если только не расширить эту категорию, чтобы она включала в себя плетеный стул без сиденья и с тремя ножками, а также матрас, настолько полный жизни, копошащейся обычно в матрасах, что время от времени он принимался пьяно ползать по комнате, наталкиваясь на прочую «меблировку». В одном из углов громоздилась куча всякого хлама, явно притащенного сюда с какой-то помойки, — старые корзины, куски досок, разодранные мешки…

Ринсвинд почувствовал, как к горлу подкатил ком. Комната осталась такой, какой и была, в ней ничего не тронули…

Отворив дверцу гардероба, он принялся рыться в населенном молью мраке, пока рука не натолкнулась на…

…Ухо…

…Присоединенное к гному.

— Ай!

— Что, — осведомился Ринсвинд, — ты делаешь в моем гардеробе?

— В гардеробе? Э-э… э-э… А разве это не волшебное королевство Наверния? — забормотал гном, делая вид, будто не чувствует за собой ровно никакой вины и вообще забрел в этот шкаф совершенно случайно.

— Нет, и эти вешалки у тебя в руках вовсе Брильянтовые Сережки Королевы Фей. — Ринсвинд выхватил свое имущество из рук воришки. — А это вовсе не Плащ-Невидимка! А это не Чудо-Носки Ворчливого Великана, это мои башмаки!

— Ай!

— А ну вылазь!

Гном со всех ног метнулся прочь из комнаты, чуть помедлив на пороге, чтобы крикнуть:

— У меня лицензия Гильдии Воров! И бить гномов нельзя! Это называется дискриминация по видовому признаку!

— Ага, конечно.

Ринсвинд принялся извлекать из шкафа различные предметы одежды.

Отыскав балахон почище, Ринсвинд надел его. Над балахоном моль потрудилась на славу, к тому же красный цвет его по большей части слинял до оранжевого и коричневого — однако, Ринсвинд облегченно вздохнул, это было настоящее одеяние волшебника. Трудно производить впечатление, творя волшебство с голыми коленками.

Раздались негромкие шаги. Кто-то, осторожно ступая, подошел и остановился у него за спиной. Ринсвинд повернулся.

— Откройся.

Сундук послушно откинул крышку. Теоретически сейчас ему полагалось быть полным акулы, но на практике он был доверху набит кокосами. Ринсвинд вывалил орехи на пол и запихал в освободившийся Сундук остальную одежду из шкафа.

— Закройся.

Крышка хлопнула.

— А теперь отправляйся на кухню и добудь мне картошки.

Сундук совершил сложный, постепенно распространяющийся на все многочисленные ноги поворот и затрусил прочь. Ринсвинд вышел вслед за ним и направился в кабинет аркканцлера. Сзади слышались голоса продолжающих яростный спор волшебников.

За много лет, проведенных в Незримом Университете, Ринсвинд столько раз бывал в этом кабинете, что практически сроднился с ним. Как правило, приходил он сюда, чтобы отвечать на всякие крайне затруднительные вопросы, типа: «Это же основы огнетворчества — ты что, не знаешь, как разжигают огонь?!» В этом кабинете Ринсвинд провел немало долгих часов, разглядывая предметы обстановки и выслушивая гневные разглагольствования.

Здесь тоже кое-что переменилось. Исчезли перегонный куб и бутыли с бурляще-дымящимися жидкостями, считавшиеся традиционными атрибутами волшебства, зато появился бильярдный стол, настолько заваленный всякими официальными бумагами, что даже зеленого сукна не было видно. Чудакулли всегда считал, что люди, у которых есть время строчить официальные бумаги, вряд ли могут написать что-нибудь важное.

Со стен на Ринсвинда взирали чучельные головы удивленных животных. С рогов оленя свисали ржавые железные башмаки, полученные Чудакулли в качестве приза в годы его юности, когда он выступал за команду Университета в соревнованиях по наводной бегле^[61].

В углу располагалась большая модель Плоского мира, покоящегося на четырех деревянных слонах. Ринсвинду модель была хорошо знакома. Как, впрочем, и любому другому студенту…

Противовесный континент представлял собой каплю. То есть выглядел точь-в-точь как капля или как не слишком благожелательная запятая. Моряки, возвращаясь из плаваний, порой рассказывали об этом континенте. Поговаривали, будто бы давным-давно он раскололся на несколько крупных островов, которые, вытянувшись в длинную цепь, доходили аж до Бхангбхангдука, ещё более таинственного острова. Ну а следом за Бхангбхангдуком располагался совсем загадочный и мистический континент, обозначаемый на всех картах не иначе как «XXXX».

Суда на Противовесный континент ходили нечасто, хотя все знали, что Агатовая империя смотрит на контрабанду сквозь пальцы (если, конечно, не слишком наглеть), да и в Анк-Морпорке имелись кое-какие товары, востребованные на том краю Диска. Однако никаких официальных торговых контактов не существовало — некоторые капитаны, осмелившиеся посетить Противовесный континент, привезли оттуда сказочное богатство в виде шелков и ценной древесины, а некоторые вернулись прикованными вверх ногами к мачте. А другие и вовсе не вернулись.

Ринсвинд побывал почти везде, однако Противовесный континент был для него неведомой страной, так сказать, террором инкогнита. И зачем им там понадобился волшебник?

Ринсвинд вздохнул. В его голове забрезжил смутный план.

Пожалуй, он не станет дожидаться возвращения Сундука из захватнического похода на кухню; кстати, доносившиеся оттуда вопли и периодический громкий гул медной сковородки, которой, судя по всему, кто-то отбивался, наводили на мысль, что Сундук развлекается вовсю.

Нужно просто взять ноги в руки и, не мешкая ни минуты, убираться от греха подальше. А потом…

— А, Ринсвинд! — Для такого крупного человека аркканцлер передвигался на удивление бесшумно. — Вижу, ты уже заждался. Что, так не терпится нас покинуть?

— Да, — честно признался Ринсвинд. — О да. Ужас как не терпится.

Члены Красной Армии собрались на сходку. Собрание открыли пением революционных песен. Поскольку неповиновение властям нелегко дается гражданам Агатовой империи, песни носили названия типа «Мы Планомерно Движемся Вперед, При Этом Лишь Слегка Не Повинуясь И Следуя Правилам Хорошего Тона».

А затем настало время для приятных новостей.

— Великий Волшебник уже в пути. Мы послали ему сообщение, хотя наш посланник подвергался огромному риску.

— Но когда именно он прибудет? И как мы об этом узнаем?

— Если он действительно Великий Волшебник, мы о нем услышим. И тогда…

— Мягко Сметем Мы Преграды! Гнет Осторожно Отринем! — хором пропели собравшиеся.

Две Огненные Травы окинул взором своих товарищей по борьбе.

— Именно, — подтвердил он. — И тогда, товарищи, придет время нанести удар в самое сердце той гнили, что затопила нашу страну! Мы будем штурмовать Зимний!

Воцарилось молчание. Затем кто-то аккуратно напомнил:

— Гм, извини, конечно, но сейчас июнь.

— Значит, будем штурмовать Летний!

Очень похожее собрание, хотя и без песнопений и с гораздо более пожилыми участниками, проходило в Незримом Университете — хотя один из членов Волшебного Совета так и не согласился спуститься с люстры. Что очень раздражало библиотекаря. Он привык, что это его место.

— Ну хорошо, раз вы не доверяете моим расчетам — какие, в таком случае, альтернативы? — горячо произнес Думминг Тупс.

— Может, отправить его на корабле? — высказался заведующий кафедрой беспредметных изысканий.

— Корабли частенько тонут, — поторопился заметить Ринсвинд.

— Ты домчишься и глазом не успеешь моргнуть, — встрял главный философ. — Мы же, в конце концов, волшебники. Дадим тебе мешок с ветром.

— Ага. По имени декан, — ухмыльнувшись, произнес Чудакулли.

— Я все слышу, — донеслось с люстры.

— Есть и другая дорога. — Профессор современного руносложения покачал головой. — Мимо Пупа. Там почти везде лед.

— Нет! — воскликнул Ринсвинд.

— Зато на льду невозможно утонуть.

— Ещё как возможно. Не знаешь, куда и ступить. Лед под тобой хрусть, а потом тебя ещё и льдиной по голове огреет. И там киты-убийцы. И огромные тюлени с фоф факими вубиффами!

— Хрусть — и пополам, — радостно сообщил казначей.

— Это ты о чем? — подозрительно осведомился профессор современного руносложения.

— О крюке, на который картины вешают. Сломался он.

Воцарилось краткое неловкое молчание.

— О боги, мы чуть не пропустили время приема лекарств. — Аркканцлер сверился с часами на цепочке. — Нет, нормально, успели. Бутылек у тебя в левом кармане, дружище. Три штуки за раз.

— Единственный способ — это магия, — стоял на своем Думминг Тупс. — Она же сработала, когда мы доставляли его сюда.

— О да, — закатил глаза Ринсвинд. — Я всю жизнь мечтал отправиться неведомо куда — с горящими штанами и даже не зная, где приземлюсь. Действительно идеальный способ!

— Вот и прекрасно, — заключил Чудакулли, человек, к сарказму не восприимчивый. — Континент большой. Даже с расчетами господина Тупса мы вряд ли промахнемся.

— А что, если я врежусь в какую-нибудь гору? — спросил Ринсвинд.

— Такого быть не может. Когда мы произнесем заклинание, этот участок горы перенесется сюда вместо тебя, — объяснил Думминг, которому очень не понравился намёк по поводу его математических способностей.

— То есть я так и так закончу в горе? Единственное утешение — дыра будет точь-в-точь моих размеров, — угрюмо буркнул Ринсвинд. — Отлично. Ископаемое быстрого приготовления.

— Да не волнуйся ты, — Чудакулли похлопал его по плечу. — Это все элементарная… гамометрия, ну, знаешь, это когда котята в квадрате равны целому урожаю кукурузы…

— Ты хотел сказать геометрия? — спросил Ринсвинд, внимательно рассматривая дверь.

— Ну да. И ведь с тобой будет этот твой чудо-Сундук. Не путешествие, а сплошной праздник. Все пройдет как по маслу. Приедешь туда… ответишь на пару простых вопросиков — или чего им там от тебя понадобилось. С общением у тебя проблем не будет, ведь, как я слышал, у тебя своего рода способности к языкам^[62]. В общем, за пару часов обернешься. Что значит «ха-ха»?

— Это у меня в горле запершило.

— А когда вернешься, тебя тут встретят с почестями…

Ринсвинд обвёл взглядом (один раз при этом посмотрев наверх) Волшебный Совет.

— Но как я оттуда вернусь?

— Тем же самым способом. Мы найдем тебя и доставим обратно. С хирургической точностью.

Ринсвинд застонал. Он знал, что такое хирургическая точность по-анкморпоркски. Это «пара-дюймов-вправо-пара-дюймов-влево-ну-надо-же-а-мне-казалось-что-он-был-выше».

Впрочем, если на мгновение забыть о полной уверенности, что где-то что-то обязательно пойдет наперекосяк… все расчеты вроде правильные, только идиот не справится с таким простым заклинанием. Но речь шла об университетских волшебниках.

— И я получу обратно свою прежнюю должность?

— Безусловно.

— И смогу официально называть себя волшебником?

— Конечно. При этом используя любые сочетания букв.

— И больше мне до конца жизни не надо будет никуда отправляться?

— Договорились. Если хочешь, мы строго-настрого запретим тебе покидать территорию Университета.

— И я получу новую шляпу?

— Что?

— Новую шляпу. Эта уже практически отжила свое.

— Две новые шляпы.

— С блестками?

— Само собой. И ещё эти, знаешь, такие шарики, похожи на стеклянные? Так вот, я лично оклею ими поля твоей шляпы. А слово «Валшепник» мы будем писать ещё и через «п».

Когда дело доходило до объяснений, гений Думминга Тупса впадал в легкую кому. Именно это и случилось, когда волшебники наконец собрались показать всему Плоскому миру, что в Незримом Университете не шляпами кашу хлебают.

— Да, но, аркканцлер, мы ведь посылаем его на противоположную сторону Диска, поэтому…

Чудакулли вздохнул.

— Диск вертится, правильно? — ответил он. — Все мы движемся в одном и том же направлении. Это логично. Ты хочешь сказать, что люди, живущие на Противовесном континенте, двигаются в противоположном направлении? Тогда почему мы раз в году не сталкиваемся лбами? То есть два раза в году?

— Все правильно, аркканцлер, они вертятся точно так же, как мы, это да, но направление их движения совершенно противоположно. В смысле, — продолжал Думминг, хватаясь за спасительную логику, как за соломинку, — возьмем и проведем самые простые векторы. В каком бы направлении двигались жители Противовесного континента если бы Диск вдруг взял и исчез?..

Волшебники непонимающе уставились на него.

— Вниз, — наконец ответил Чудакулли.

— Нет, нет, нет, аркканцлер! — всплеснул руками Думминг. — Вниз они бы не двигались, ведь вниз их ничего не тянет, и…

— А чтобы тянуть вниз, ничего и не надо. Если наверху тебя ничто не держит, то как раз вниз и движешься.

— …Они продолжали бы двигаться в том же самом направлении! — в отчаянии возопил Думминг.

— Ага, так и вертелись бы, — хмыкнул Чудакулли и потер руки. — Знаешь, дружище, тебе бы стоило ещё немного поработать над теорией, и, может, тогда ты станешь настоящим волшебником. Эй, руновед, как там у нас дела?

— Я… Я вроде как что-то вижу. — Профессор современного руносложения, прищурившись, вглядывался в хрустальный шар. — Очень сильные помехи…

Волшебники сгрудились вокруг шара. Шар наполнили белесые точки. Сквозь белую кашу действительно проглядывали туманные силуэты. Некоторые даже смахивали на человеческие.

— Какое мирное место, эта Агатовая империя, — заметил Чудакулли. — Такое спокойное, тихое. Культурное. И все очень вежливые.

— Ну да, — откликнулся профессор современного руносложения. — Ещё бы. Говорят, попробуй повести себя там как-то иначе, сразу не досчитаешься какой-нибудь части тела. Интересно, это правда? Я слышал, что в империи царит угнетающая народ тирания.

— А как именно называется тамошняя форма правления? — полюбопытствовал Думминг Тупс.

— Тавтология, — отозвался сверху декан.

— Э-э, насчет частей тела… А если я очень быстро считаю? — спросил Ринсвинд.

Его вопрос проигнорировали.

— Я слышал, золото там самая обычная вещь, — продолжал декан. — Говорят, валяется прямо под ногами. Ринсвинд мог бы прихватить с собой мешочек-другой.

— Я там свои части тела буду пересчитывать, — сообщил Ринсвинд окружающим стенам.

«В конце концов, — мрачно подумал он, — именно мне предстоит отправиться в эту «мирную» империю. Так что моё мнение в расчет не принимается».

— Слушай, ты не мог бы немножко убрать помехи? — нетерпеливо осведомился аркканцлер.

— Прошу прощения, аркканцлер, но…

— Да, кстати, а эти части тела… они очень важные или так, из второстепенных? — спросил Ринсвинд, правда его опять-таки никто не услышал.

— Главное найти ровную площадку и объект, примерно равный по размеру и весу. Очень плохо видно…

— Значит, важные, да? Мы здесь что, на территории рук и ног?

— Говорят, там очень скучно. И самое страшное проклятие у них: «Чтоб жил ты в интересные времена».

— Там виднеется такая штука… Туман, ничего толком не разглядишь. Вроде тачки. Судя по размерам, довольно маленькая…

— …Или речь идёт о пальцах, ушах и тому подобном?

— Отлично, давайте начинать, — бодро произнес Чудакулли.

— Э-э, я думаю, стоит выбрать предмет полегче, — сказал Думминг. — Тогда мы сможем контролировать скорость объекта при перемещении. И…

— Да, да, спасибо тебе большое, господин Тупс. А теперь, дружище, заходи в круг, вот молодец, полетишь с ветерком…

— О ногтях? Волосах?

Ринсвинд в отчаянии дернул за плащ Думминга Тупса, судя по всему, наиболее здравомыслящего из присутствующих.

— Э-э… И далеко мне предстоит лететь? — спросил он.

— Гм-м. Миль этак тысяч шесть, если не ошибаюсь, — отозвался Думминг Тупс.

— Но… Я бы… Может, у тебя есть какие-нибудь рекомендации?

Думминг не знал, что и сказать. «Я сделал все, что мог, — подумал он. — И Гекс тоже, но сам ритуал будет осуществляться кучкой волшебников, известных экспериментаторов-естествоиспытателей: «сначала швырнем, а потом сядем и будем спорить, где оно приземлится». Нам надо поменять тебя местами с объектом, находящимся за шесть тысяч миль отсюда. Причём этот объект, что бы там ни говорил аркканцлер, движется в пространстве в совершенно противоположном направлении. Ключевое слово здесь «точность». И тут уж никакие заклинания не помогут. Заклинание в любой момент может закончиться, а вместе с ним и ты. С другой стороны, я уверен, что с помощью Гекса мы доставим тебя на место целиком, ну максимум в двух частях. Однако у нас нет никакой возможности выяснить вес объекта, с которым ты поменяешься местами. Если он весит примерно столько же, сколько весишь ты, все может сработать очень даже неплохо — при условии, что ты не против потерпеть небольшую тряску при приземлении. Но если этот объект существенно тяжелее тебя, скорее всего ты совершишь посадку на скорости, с которой обычно передвигаются лунатики в деревушках, расположенных у самого обрыва».

— Э-э, — произнес он вслух. — Бойся. Бойся очень сильно.

— А, ты об этом, — протянул Ринсвинд. — Никаких проблем. Это у меня получается прекрасно.

— Мы попытаемся доставить тебя в самый центр континента — по слухам, именно там расположен Гункунг, — добавил Думминг.

— Это их столица?

— Да. Э-э, — Думминга не покидало чувство вины. — Послушай, что бы ни случилось, в одном я уверен: на место ты прибудешь живым, а это уже много по сравнению с тем, чем все могло бы закончиться, если бы ты имел дело с ними, — он указал на волшебников. — И я почти уверен, что приземлишься ты на правильном континенте.

— Здорово.

— Начнем же, господин Тупс. Мы с нетерпением ждем твоих указаний, — окликнул Чудакулли.

— А, э-э, да. Верно. Итак, господин Ринсвинд, не соблаговолишь ли ты встать в центр октагона… благодарю. Гм-м. Видите ли, коллеги, что всегда составляло проблему при телепортации на большие расстояния, так это Принцип Неуверенности Хайненберга^[63], поскольку телепортируемый объект… Обратите внимание: «tele» — от слова «вижу» и «port» — от слова «перемещаться» вместе образуют «вижу, он переместился». Так вот, телепортируемый объект, каким бы большим он ни был, уменьшается до размера чара, элементарной магической частицы, и тут он попадает в смертельную ловушку, расставленную дихотомией. Условно говоря, он должен выбирать: он знает либо то, что собой представляет, либо то, куда направляется. Одновременно оба эти знания ему недоступны. Э-э, в конечном итоге все растущее напряжение морфического поля приводит к дезинтеграции, в результате чего объект превращается в тело случайной формы, размазанное, э-э, по одиннадцати измерениям. Но вам, разумеется, все это известно…

Ответом Думмингу был сочный храп со стороны заведующего кафедрой беспредметных изысканий, внезапно решившего прочесть лекцию в аудитории 3Б.

Ринсвинд широко улыбнулся. По крайней мере, открыл рот и показал зубы.

— Прошу прощения, что встреваю, — произнес он. — Но я что-то не припоминаю, чтобы кто-нибудь до сих пор упоминал о размазанности по одинна…

— Самой собой, — продолжал Думминг, — объект практически ничего, э-э, не почувствует…

— О.

— …По крайней мере, насколько мы можем судить…

— Ага.

— …Хотя теоретически возможно, что психическая деятельность объекта не остановится…

— Да?

— …И объект на какое-то — очень короткое! — время станет свидетелем собственного взрывообразного распада.

— Эй?!

— Далее. Все мы знаем, как использовать заклинание в качестве точки опоры, когда мы перемещаем, э-э, не один объект, а меняем местами в пространстве два объекта примерно одинаковой массы. Таким образом, сегодня моя цель, э-э, продемонстрировать, что если с самого начала придать объекту нужное вращение и максимальную скорость…

— То есть мне?

— …То гипотетически возможно…

— Гипотетически?

— …Удержать объект в целом состоянии при перемещении на расстояние, не превышающее, э-э, примерно шести тысяч миль…

— Примерно?

— …Плюс-минус десять процентов…

— Плюс или минус?

— Итак, — прошу прощения, декан, пожалуйста, перестань капать на меня воском — итак, прошу занять места, которые я обозначил мелом на полу…

Ринсвинд с тоской посмотрел на дверь. Расстояние плевое — для опытного труса. Он легко удерет отсюда, но тогда они… они…

А что они? Ну, отберут шляпу. Ну, запретят появляться в Университете. Теперь, хорошенько все обдумав, он пришел к выводу, что вряд ли аркканцлер приведет в действие свои угрозы — ну те, насчет моста и приливов-отливов, — ведь сначала его, Ринсвинда, надо будет отыскать.

Вот тут-то и крылась проблема. Да, он останется в живых — но вместе с тем лишится звания волшебника. «А это все равно что умереть», — с горечью думал он, пока волшебники с шумом занимали обозначенные места и потуже закручивали набалдашники на посохах. Ритуал начался.

Ринсвинд-сапожник? Ринсвинд-попрошайка? Ринсвинд-вор? Практически любой вариант кроме Ринсвинда-трупа — подразумевает владение навыками, которыми он не владеет.

Больше Ринсвинд ничего не умел. Волшебство было его единственным прибежищем. Если уж быть до конца честным, то и волшебник он так себе, но тут, по крайней мере, все ясно: волшебник он точно плохой. Ему всегда казалось, что как волшебник он имеет право на существование точно так же, как среди прочих цифр имеет право на существование ноль. Ну какая математика без ноля? Казалось бы, и не цифра вовсе, а попробуй убери его, и большие числа будут выглядеть ужасно глупо. Эта призрачно-благородная мысль согревала его в бессонные ночные часы, когда, оценивая прожитую жизнь, вдруг понимаешь, что весит она не больше, чем клуб подогретого водорода. Что ж, Ринсвинд действительно несколько раз спасал мир, но всегда это выходило как-то случайно, на самом деле он ни о чем таком даже не думал. Так что вряд ли ему за эти деяния прибавилось кармических баллов. Наверное, чтобы исправить свою карму, надо думать про себя что-нибудь торжественное, типа: «Клянусь, сейчас самое время спасти мир, и нет никаких сомнений, что сделать это надо!», а вовсе не: «Черт, ну теперь мне точно крышка».

Ритуал продолжался.

Похоже, что-то не клеилось.

— А ну-ка, все вместе! — воззвал Чудакулли. — Поддайте жару!

— А ты уверен… что эта штуковина… такая уж маленькая? — проговорил вспотевший от усилий декан.

— Вроде небольшая такая тачка… — пробормотал профессор современного руносложения.

Набалдашник па посохе Чудакулли задымился.

— Вот, берите пример с меня! — воскликнул он. — Эй, Тупс, ты можешь нам объяснить, что происходит?

— Э-э… Дело в том, что размеры не обязательно соответствуют массе и…

И тут (вспомните сами, сколько усилий требуется, чтобы выбить заклинившую дверь, и с какой скоростью вы потом летите головой вперед) заклинание подействовало.

Впоследствии Думминг тешил себя надеждой, что все увиденное им было оптической иллюзией. Человеку, который внезапно растянулся на высоту двенадцати футов, после чего сжался с такой скоростью, что подбородок его ушел глубоко в башмаки, — такому человеку не позавидуешь.

Раздался краткий вопль: «Оооооооооохххх хххххшшшшшшш!..», который резко оборвался, и наступила тишина. Во всяком случае, все началось и закончилось очень быстро.

На Противовесном континенте Ринсвинда встретил жуткий холод.

Впрочем, это был не единственный сюрприз. Далее по списку, согласно маршруту следования: удивленный человек с мечом; второй человек, тоже с мечом; третий человек, который выронил меч и попытался удрать; ещё двое людей — впрочем, эти даже не заметили Ринсвинда; деревце; ярдов пятьдесят чахлого подлеска; сугроб; сугроб побольше; несколько валунов; и наконец, ещё один — на этот раз последний — сугроб.

Чудакулли поднял глаза на Думминга Тупса.

— Ну что ж, он отправился в путь, — произнес он. — Но, по-моему, мы должны были получить что-то взамен.

— Ну, передача происходит не совсем мгновенно… — ответил Думминг.

— То есть следует учитывать время, необходимое на пересечение оккультных измерений?

— Вроде того. Согласно Гексу, мы должны подождать несколько…

Посреди октагона, на том самом месте, где несколько минут назад стоял Ринсвинд, что-то материализовалось. Материализация сопровождалась громким «хлоп», после чего предмет откатился на несколько дюймов.

Предмет был снабжен по крайней мере четырьмя колесиками — примерно такого размера, которые подошли бы для небольшого экипажа. Но это были не слишком искусно сделанные колеса; скорее, просто диски — такие подставляют под очень тяжелые предметы в тех редких случаях, когда возникает необходимость их передвинуть.

Зато над колесами располагалось нечто гораздо более интересное.

На колеса был под углом водружен большой, похожий на бочку цилиндр. На его сооружение, по-видимому, затратили немало усилий, и конструкторы израсходовали массу бронзы, чтобы придать ему вид очень огромной, жирной собаки с разинутой пастью. В качестве завершающей детали присутствовал торчащий с другого конца цилиндра отрезок шнура. Шнур дымился и шипел, потому что был подожжен.

Предмет не делал ничего опасного. Он просто стоял, а шнур тлел и укорачивался. Волшебники сгрудились вокруг.

— На вид довольно тяжелый, — заметил профессор современного руносложения.

— Статуя собаки с огромной пастью, — высказался заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — Не слишком изящно.

— Смахивает на болонку, — Чудакулли оценивающе склонил голову набок.

— Похоже, в статую вложили много труда, — сказал декан. — Ума не приложу, зачем кому понадобилось её поджигать.

Чудакулли сунул голову в широкую трубу.

— Там внутри какой-то здоровущий шар, — сообщил он. Его слова отзывались слабым эхом. — Эй, кто-нибудь, передайте мне посох! Посмотрим удастся ли мне выковырять эту штуковину оттуда.

Думминг пристально изучал шипящий шнур.

— Э-э, — произнес он, наконец отрываясь и этого зрелища. — Мне, э-э, кажется, что всем нам, стоит отойти подальше, аркканцлер. Э-э. Да, отойти. На пару шагов. Или даже больше. Э-э.

— Ха! В самом деле? А как же научные исследования? — откликнулся Чудакулли. — Ты постоянно возишься со всякими шестеренками и муравьями, но стоит попросить тебя разобраться, как устроена та или другая штуковина, ты…

— …Сразу прыгаешь на люстру, — услужливо подсказал декан.

— Вот-вот. Или ты просто робеешь?

— Дело вовсе не в робости, аркканцлер, — попытался объяснить Думминг. — Я подозреваю, что данный предмет может представлять некоторую опасность.

— По-моему, мне удалось слегка разболтать этот шар, — сообщил Чудакулли, ковыряясь в недрах цилиндра. — Эй, ребята, поднимите немножко с той стороны, чтоб он выкатился…

Думминг попятился.

— Э-э, я не думаю… — снова начал он.

— Не думаешь? Называешь себя волшебником и при этом не думаешь? Проклятье! Теперь у меня посох заклинило! Вот что бывает, когда слушаешь тебя, вместо того чтобы сосредоточиться на деле.

Думминг услышал за спиной звуки возни. Библиотекарь, руководствуясь свойственным всем животным чутьем на опасность и свойственным всем людям чутьем на неприятности, перевернул стол и спрятался за крышкой. На голове у библиотекаря красовался котелок. Ручка, поддерживающая один из многочисленных орангутаньих подбородков, вполне могла сойти за ремешок этого импровизированного шлема.

— Аркканцлер, я думаю…

— А, теперь ты, значит, думаешь?! А откуда ты взял, что твое дело думать? Ай! Ну спасибо вам, теперь у меня пальцы застряли!

Думмингу потребовалось собрать все свое мужество, чтобы закончить предложение:

— Я думаю… Это вполне может быть чем-то вроде машины для фейерверка.

Волшебники наконец обратили внимание на шипящий шнур.

— Что?.. Это ты о цветных огнях, звездочках и тому подобном? — спросил Чудакулли.

— И о них тоже, аркканцлер.

— Да, судя по всему, праздник будет неслабым. Похоже, в империи очень любят фейерверки… — Чудакулли говорил тоном человека, до которого очень медленно начинает доходить, что секунду назад он чуть было не совершил крайне глупый поступок.

— Может, мне все-таки затушить шнур? предложил Думминг.

— Разумеется, дорогой юноша, почему нет? Отличная идея. Хорошая голова у этого парня!

Шагнув вперед, Думминг наступил на шнур.

— Я очень надеюсь, что мы не испортили им праздник, — произнес он.

Ринсвинд открыл глаза.

Это были не прохладные простыни. Да, то, на чем он лежал, было белым, холодным, но простынности ему явно недоставало. Этот свой недостаток оно компенсировало огромным количеством снежности.

И ещё эта канава. Длинная глубокая канава.

Дайте-ка сообразить… Он помнил ощущение движения. И смутно припоминал нечто небольшое, но невероятно тяжелое на вид. Предмет с ревом пронесся мимо и скрылся в той стороне, откуда летел сам Ринсвинд. А потом он, Ринсвинд, приземлился здесь и по-прежнему двигался так быстро, что его ноги прорыли эту…

…«Канаву. Похоже, я начинаю зарываться», — подумал он и хихикнул. В голове царила приятная легкость, которой обычно сопровождается несильное сотрясение мозга.

Вокруг вырытой им канавы лежали стонущие люди. Но вид у них был такой, что Ринсвинд сразу понял: отстонав свое и перестав ползать с вытаращенными глазами, они немедленно схватятся за мечи и займутся этим самым… ну, что они там делают с частями тела? Которые потом никак не сосчитаешь?

Слегка покачиваясь, Ринсвинд встал на ноги. Бежать, похоже, некуда. Одна огромная снежная равнина, отороченная вдалеке горами.

Воины, определенно, начали приходить в чувство. Ринсвинд вздохнул. Всего несколько часов назад он посиживал себе на теплом песке, а юные девы собирались угостить его пюре^[64], и вот, пожалуйста: он уже стоит на продуваемой всеми ветрами холодной равнине, и некие громилы готовятся попотчевать его грубой силой.

Он обратил внимание, что подошвы его башмаков легонько дымятся.

А потом чей-то голос произнес:

— Эй! Ты, случаем, не… этот, как его там… Ринсвинд?

Ринсвинд оглянулся.

За спиной у него стоял древний старик. Несмотря на пронизывающий ветер, из одежды на нем были лишь кожаная набедренная повязка да свалявшаяся борода такой длины, что без набедренной повязки вполне можно было обойтись — во всяком случае, если подходить к одежде исключительно с позиций приличия. Ноги у старика были синие от холода, а нос красный от ветра. Эта раскраска придавала ему крайне патриотический вид, если только в вашей стране данные цвета ассоциируются с понятием патриотизма. Один глаз старика был прикрыт повязкой, но куда большее впечатление производили зубы. Они отбрасывали во все стороны солнечные зайчики.

— Нечего пялиться на меня, разинув рот! Сними с меня эти чертовы штуковины!

Руки и ноги старика были скованы; цепь вела к группке одетых примерно так же людей, которые жались друг к другу и с ужасом взирали на Ринсвинда.

— Хе-хе! Они думают, ты что-то вроде демона, — крякнул старик. — Но я-то сразу узнаю волшебника! Ключи у вон того паскудника. Пойди и врежь ему хорошенько.

Ринсвинд сделал несколько неуверенных шагов в направлении распростертого на земле стражника и пошарил у того на поясе.

— Отлично, — поддержал старик, — а теперь бросай сюда. И отойди в сторонку.

— Зачем?

— Ты же не хочешь, чтобы тебя с головы до ног забрызгало кровью.

— Но у тебя нет никакого оружия, и ты старик, а у них большие мечи, и их пятеро!..

— Знаю, — кивнул старик, деловито наматывая цепь на запястье. — Это нечестно, но поддаваться я не умею.

Он ухмыльнулся.

Бриллианты опять заиграли в утреннем свете. Все зубы во рту старика были чистой воды алмазами. А Ринсвинд знал только одного человека, которому хватило наглости вставить себе тролльи зубы.

— Коэн-Варвар! — наконец узнал он.

— Тихо! Я путешествую этим, инкогнитой! А теперь посторонись, я сказал. Зубы угрожающе блеснули на стражников, принявших к этому моменту вертикальное положение. — Ну-ка, выходите, ребята. В конце концов, вас ведь пятеро. А я старик. Шурум-бурум, о-о, болит нога, болит рука, и тэ дэ, и тэ пэ…

Надо отдать стражникам должное, они колебались. Однако, судя по их лицам, сомнения эти объяснялись вовсе не тем, что идея напасть впятером на немощного старика представлялась им предосудительной, — вовсе нет! Да, он безоружный старик, а они здоровые, вооруженные парни — и что с того? Скорее, их беспокойство вызывала непонятность ситуации: есть все-таки что-то странное в дышащем на ладан старике, который ухмыляется перед лицом неминуемой гибели.

— Ну же, ну же, — подначивал Коэн.

Стражники придвинулись ближе и переглянулись, подначивая друг дружку.

Коэн сделал несколько шагов вперед и утомленно всплеснул руками.

— Ну и как это называется?! — воскликнул он. — Мне за вас стыдно, честное слово. Разве так нападают? Ну что вы ползете как черепахи?! Когда нападаешь, о чем важнее всего помнить? Об элементе… неожиданности…

Десять секунд спустя он снова повернулся Ринсвинду.

— Все в порядке, господин волшебник. Теперь можешь открыть глаза.

Один из стражников качался вверх ногами на дереве, второй торчал из сугроба, двое других согнувшись, привалились к валуну, а ещё один… так скажем, распространился по местности. Широко распространился. Кое-где свисая.

Коэн задумчиво пососал запястье.

— Последний чуть-чуть не достал меня, — сказал он. — Старею, наверное…

— Но что ты здесь де… — Ринсвинд прервался. Один порыв любопытства обогнал другой: — Слушай, а сколько именно тебе лет?

— Сейчас все ещё век Летучей Мыши?

— Да.

— Гм… Сам не помню. Девяносто? Может быть, и девяносто. А может, девяносто пять.

Коэн выудил из сугроба ключи и легкой походкой направился к группе узников. Те съежились ещё больше. Отомкнув наручники у одного из заключенных, Коэн сунул ему в руки ключи. Напрочь лишившись дара речи, тот мог лишь таращиться.

— Валите отсюда, — добродушно произнес Коэн. — И смотрите, больше не попадайтесь.

Широкими шагами он направился обратно к Ринсвинду.

— А тебя-то каким ветром сюда занесло?

— Ну… — начал Ринсвинд.

— Очень интересно, — кивнул Коэн. — Что ж, нет у меня времени болтать тут с тобой, у меня дел невпроворот. Ты со мной или как?

— Что?

— Ладно, как знаешь.

Коэн обвязался цепью и сунул за этот импровизированный пояс пару мечей.

— Кстати, — вдруг поднял голову он, — а что ты сделал с Лающим Псом?

— С кем?

— А, неважно…

Ринсвинд заторопился следом за удаляющейся фигурой. Не то чтобы рядом Коэном-Варваром он чувствовал себя в безопасности. Нельзя чувствовать себя в безопасности, находясь в непосредственной близости от Коэна-Варвара. Процесс старения у него проходил как-то странно. Коэн всегда был героем-варваром, потому что варварское геройство было единственной профессией, которую он освоил. Но старость не брала его — казалось, он становился только жилистее и крепче.

Как говорится, приятно встретить на чужбине старого знакомого. Ринсвинд ничего не имел против старых знакомых, ему просто очень не нравились чужбины.

— Там, за Овцепиками, нет никакого будущего, — вдруг сказал Коэн, пробиваясь сквозь сугробы. — Заборы и фермы, заборы и фермы — везде. Убьешь дракона, люди недовольны. И знаешь, что ещё? Знаешь?

— Даже не догадываюсь.

— Совсем недавно ко мне подошел один человек и сказал, что мои зубы оскорбляют троллей. А, каково?

— Ну, твои зубы, они ведь действительно сделаны из…

— Я ответил ему, что лично мне тролли никогда не жаловались.

— А ты, э-э, когда-нибудь давал им возмож…

— Когда мне в горах попадается тролль в ожерелье из человеческих черепов, я очень ясно даю ему понять, что мне такие украшения не нравятся. Чего ж они-то молчат? Организации всякие появились, которые права троллей защищают. Причём так везде. В общем, я решил попытать счастья на этой стороне Диска.

— А тут не опасно? Пуп рядом, всякие твари небось бродят… — уточнил Ринсвинд.

— Раньше было опасно, — Коэн жутковато ухмыльнулся.

— В смысле пока ты не отправился в путь?

— Эт точно. Кстати, а где твой ящик на ножках? Вы все ещё вместе?

— Вместе. Наверное, болтается где-нибудь неподалеку. Как обычно.

Коэн крякнул.

— Помяни мои слова: в один прекрасный день я отчекрыжу его проклятую крышку. О. Лошади.

Лошадей было пять, они бродили по округе со слегка угнетенным видом.

Ринсвинд оглянулся на освобожденных узников. Те переминались с ноги на ногу, явно не зная, куда теперь податься.

— Отлично, возьмем по лошади и… — жизнерадостно начал Ринсвинд.

— Лошадей возьмем всех. Они нам ещё пригодятся.

— Но… одна для меня, одна для тебя… А остальные зачем?

— А как же завтрак, обед и ужин?

— Но это ведь несколько… несправедливо! А как же они? — Ринсвинд ткнул пальцем в сторону растерянных пленников.

Коэн усмехнулся усмешкой человека, который никогда в жизни не ощущал себя узником — даже когда его запирали в темницу.

— Я освободил их, — отвечал он. — Впервые в жизни они свободны. Наверное, поначалу это слегка шокирует. Они ждут кого-нибудь, кто укажет им, что делать дальше.

— Э-э…

— Если хочешь, могу посоветовать им побыстрее умереть от голода.

— Э-э…

— Ну ладно, ладно. Эй вы, там! Ка-амне! Ше-велллись, быстрей, быстрей, чоп-чоп!

Бывшие пленники торопливо подбежали к Коэну и в ожидании остановились у его лошади.

— Говорю тебе, здесь неплохо. Это страна больших возможностей, — произнес Коэн, пуская лошадь в легкий галоп. Растерянные свободные люди трусили сзади, стараясь не отставать. — И знаешь что? Мечи здесь запрещены. Только солдатам, аристократии и Имперской Страже разрешено иметь оружие. Я сначала даже не поверил! Но кое-какая сермяжная правда тут есть. Мечи объявлены вне закона, поэтому только те, кто вне закона, имеют мечи. Нэпго, — Коэн сверкнул улыбкой, окидывая взглядом раскинувшийся перед ним ландшафт, — мне очень подходит.

— Но… но тебя ведь заковали, — осмелился возразить Ринсвинд.

— Спасибо, что напомнил, откликнулся Коэн. — Н-да. Но сначала отыщем ребят, а потом я найду того, кто мне это устроил, и побеседую с ним по душам.

Тон, которым это было сказано, без сомнений подразумевал, что тот, с кем Коэн собирался побеседовать, вряд ли сможет ответить ему что-нибудь кроме: «Ещё, ещё! Твоя жена — форменная корова!»

— Ребят? Каких ребят?

— У одиночного варварства нет будущего, ответил Коэн. — Я… В общем, сам увидишь.

Обернувшись, Ринсвинд окинул взглядом тащившихся следом за ними «свободных людей», снег и Коэна.

— Э-э… А ты,случаем, не знаешь, где тут находится Гункунг?

— Знаю. Главный город. Мы туда и направляемся. Вроде как. Сейчас он в осадном положении.

— В осадном положении? Это когда… кругом войска, а внутри едят крыс, да?

— Верно, но, видишь ли, мы на Противовесном континенте, у них все шиворот-навыворот, так что и осада у них другая, вежливая. Хотя осада она везде осада. В общем, старый император умирает, и вокруг города собрались все главные родовитые семейства — ждут, когда можно будет въехать на освободившуюся территорию. Главных шишек у них пятеро, и все они следят друг за другом — никто не хочет первым наносить удар. Тут все иначе делается, сразу и не разберешься, но скоро ты привыкнешь…

— Коэн?

— Да?

— Что, черт побери, ты задумал?

Лорд Хон наблюдал за чайной церемонией. Она длилась уже три часа, однако чай — дело такое, тут спешить нельзя.

Одновременно он играл в шахматы — сам с собой, то есть с поистине достойным противником, с которым было не грех помериться силами. Однако на данный момент игра зашла в тупик: обе стороны ушли в защиту — надо сказать, блестящую и талантливо выстроенную.

Порой лорд Хон мечтал о том, чтобы встретить врага, который был бы так же умен, как и он сам. Ну, или (о, лорд Хон действительно был очень умен!) врага, почти такого же умного, гения стратегии и тактики, но который бы тем не менее иногда совершал непоправимые ошибки. Тогда как сейчас его окружали полные дураки, которые умели просчитывать не больше чем на дюжину ходов вперед.

Покушения и убийства были главным блюдом придворной жизни Гункунга. «Блюдом» в буквальном смысле этого слова — на практике именно блюда зачастую становились орудием. Это была игра, в которую играли все.

Разумеется, лобовое убийство императора рассматривалось как дурной тон. Ловким ходом считалось поставить императора в такое положении, когда его можно было контролировать. Однако на этом уровне всякий ход был сопряжен с большой опасностью. Сильные мира сего могут сколько угодно грызться между собой, но стоит появиться кому-нибудь, способному подняться над стадом, как они мгновенно объединятся. Поэтому лорд Хон избрал другую стратегию: он успешно внушил своим соперникам, что самым очевидным кандидатом на должность императора является, безусловно, каждый из них… ну и он, лорд Хон, всего лишь альтернатива, запасной вариант. Влияние лорда Хона росло как на дрожжах.

Забавно, неужели они и вправду думают, будто ему нужен этот императорский жезл?..

Оторвавшись от шахмат, он поймал взгляд девушки, занимавшейся приготовлением чая. Она покраснела и отвела взгляд.

Дверь беззвучно распахнулась. На коленях вполз один из его людей.

— Да? — произнес лорд Хон.

— Э-э… О мой господин…

Лорд Хон вздохнул. Хорошие новости с фразы «о мой господин» не начинаются.

— Ну, что случилось? — спросил он.

— Тот, кого зовут Великим Волшебником, прибыл, о мой господин. Его видели в горах. Он прилетел верхом на драконе ветров. По крайне мере, так люди говорят, — быстро добавил гонец прекрасно осведомленный, как лорд Хон относится ко всяким предрассудкам.

— Отлично. Но?.. Полагаю, есть какое-то «но».

— Э-э… исчез один из Лающих Псов. Помните, из новой партии? Которую вы велели испытать. Мы не вполне… то есть… мы думаем, что, наверное, на капитана Три Высоких Дерева напали из засады… Поступает противоречивая информация… Наш… гм-м, осведомитель утверждает, что… видимо, это Великий Волшебник и его магия виноваты… — Гонец припал к земле.

В ответ лорд Хон ещё раз вздохнул. Магия… В империи она популярностью не пользовалась, к ней прибегали лишь для сугубо приземленных и практических целей. Она считалась чем-то некультурным. Магия — она же не знает отличий. А благодаря ей власть может попасть в руки человека, который даже ради спасения собственной жизни не сможет написать приличную поэму. Прецеденты уже были. Поэмы не получилось.

Лорд Хон верил в совпадения, но не в магию.

— Очень странно, — произнес он.

Встав, лорд Хон снял со стойки меч. Меч был длинным и изогнутым. Его выковал самый искусный кузнец в империи, и этим искусным кузнецом был лорд Хон. Люди говорили, нужно учиться целых двадцать лет, чтобы выковать более-менее приличный меч. Так что пришлось слегка поднапрячься. Лорд Хон уложился в три недели. Главное сосредоточиться на проблеме, вот и весь секрет…

Посланник в очередной раз уткнулся головой в пол.

— Офицера, я полагаю, казнили? — уточнил лорд Хон.

Посланник попытался было проскрести в полу дырку, но потом решил сознаться.

— Да! — пискнул он.

Лорд Хон взмахнул мечем. Послышался свистящий звук, напоминающий шуршание шелка. О пол что-то глухо ударилось, будто большой кокос. Звякнула посуда.

Гонец открыл глаза. Осторожно потрогал голову — она по-прежнему держится на плечах или отвалится при первом же удобном случае? О мечах лорда Хона ходили страшные истории.

— Ты можешь подняться, — произнес лорд Хон.

Он тщательно вытер лезвие и положил меч на место. Затем протянул руку и извлек из одеяний девушки, занимавшейся чайной церемонией, маленькую бутылочку.

Вытащив пробку, лорд Хон пролил на пол несколько капель. Упав на половицы, капли зловеще зашипели.

— Это уже начинает утомлять, — скучающе промолвил он. — Неужели им самим ещё не надоело?.. — Он перевел взгляд на слугу. — Скорее всего, Лающего Пса украл лорд Тан или лорд Максвини, чтобы позлить меня. Волшебнику удалось скрыться?

— Похоже на то, о господин.

— Отлично. Не давайте ему расслабляться. И распорядись, чтобы прислали другую служанку. С головой.

Честно говоря, Коэн-Варвар был очень даже неплохим человеком. Если у него не было причин убивать вас — к примеру, вы могли обладать каким-нибудь особо ценным сокровищем или, допустим, стоять между ним и его целью, — так вот, если подобные причины отсутствовали, то вам ничто не угрожало. Ринсвинд прежде пересекался с ним пару раз — как правило, убегая от очередной опасности.

Коэн не приставал с расспросами, поскольку относился к жизни очень просто: люди приходят, люди уходят. Увидев вас после пятилетнего перерыва, он мог сказать что-нибудь вроде: «А, это ты» — и все. Никаких вопросов типа: «Как у тебя дела?» и так далее. Вы живы, стоите на ногах, а все остальное его не волнует.

Стоило спуститься с гор, как сразу же потеплело. К огромному облегчению Ринсвинда, лошадь есть не пришлось — с ветки дерева спрыгнула какая-то леопардоподобная тварь и предприняла попытку выпотрошить Коэна.

У твари оказался довольно пряный привкус.

Ринсвинду доводилось есть лошадей. С течением лет он приучил себя есть что угодно — если только оно не соскакивает, яростно извиваясь, с вилки. Но сейчас его нервы и так были слишком расшатаны, чтобы он мог хладнокровно закусить каким-нибудь Ветерком.

— Как они тебя поймали? — спросил он, когда они вновь пустились в путь.

— Я был занят.

— Коэн-Варвар? Был слишком занят, чтобы драться?

— Не мог огорчить девушку отказом. Такой уж я. Отправился в деревню разузнать новости, ну, слово за слово, одно, другое, а потом эти солдаты набежали — откуда только взялись? А в наручниках драться, знаешь ли, трудновато. Главным у них такая сволочь, ни в жизнь не забуду эту рожу. Ну, нас согнали, человек шесть, мы вытолкали этого Лающего Пса на поле, потом нас приковали к дереву, один из этих типов поджег шнур… А потом появился ты и сделал так, что эта штуковина испарилась.

— Я этого не делал. Во всяком случае, все не совсем так, как ты себе представляешь.

Коэн наклонился к Ринсвинду.

— Кстати, я, кажется, понял, что это была за штуковина, которую на нас наводили, — сказал Коэн и, весьма довольный собой, откинулся в седле.

— Да?

— Это что-то вроде фейерверка. Здесь все буквально помешаны на фейерверках.

— В смысле это когда сворачиваешь листок синей трутовой бумаги и засовываешь себе в нос?^[65]

— Тут фейерверки используются, чтобы отгонять злых духов. Этих злых духов у них пруд пруди. Неудивительно, народ пачками мрет…

— М-мрет?

Ринсвинду всегда казалось, что Агатовая империя — мирное место. Цивилизованное. Они много чего изобретают. Фактически, вспомнил он, однажды ему даже довелось способствовать внедрению кое-каких имперских изобретений в Анк-Морпорке. Но то были простые, невинные предметы вроде часов, приводимых в действие бесами, ящичков, рисующих картинки, и запасных глаз из стекла, которые можно носить поверх ваших собственных и которые помогают лучше видеть (даже если как следствие люди, увидевшие вас в этих стеклышках, долго оглядываются и показывают на диковинное зрелище пальцами).

Такое место просто обязано быть скучным.

— Ну да, пачками, — кивнул Коэн. — К примеру, население слегка запаздывает с выплатой налогов. Выбираешь неугодный город, вырезаешь всех, дома поджигаешь, стены сравниваешь с землей, а пепел пускаешь по ветру. Убиваешь двух зайцев сразу: во-первых, избавляешься от неугодных, а во-вторых, все остальные твои подданные внезапно становятся как шелковые, ведут себя вежливо и больше с проплатами не тянут. Я так понимаю, правительству это очень с руки. А если потом кто-нибудь что-нибудь вякнет, тебе надо лишь спросить: «Помнишь Нунгнунг?», ну, или любой другой город, а они в ответ: «Какой Нунгнунг?», а ты: «Вот и я о том же».

— Уму непостижимо! Да если бы что-нибудь подобное попробовали сотворить у нас…

— Древние традиции, ничего не попишешь. Тут все считают, что именно так и должны вестись дела в стране. Они делают то, что им велят. Здесь с людьми обращаются как с рабами. — Коэн осклабился. — Не то чтобы я против рабов как таковых. У меня самого было несколько. А пару раз мне довелось быть рабом. Но где рабы, там и… что?

Ринсвинд задумался.

— Плетки? — наконец осенило его.

— Точно. С первого раза догадался. Вот раб, вот плеть, это честно. Ну а здесь… тут совсем плеток нет. Тут кое-что другое, похуже.

— И что же? — на лице Ринсвинда отразилась легкая паника.

— Скоро сам все узнаешь.

Ринсвинд непроизвольно оглянулся на бывших узников. Те шли следом, соблюдая почтительную дистанцию, и смотрели на него и Коэна с раболепным восхищением. Некоторое время назад Ринсвинд швырнул им кусок леопарда. Они сначала таращились на угощение как на яд, но потом ничего, съели, как самую настоящую еду.

— Они все ещё идут за нами, — заметил Ринсвинд.

— Неудивительно, ты же дал им мяса, — крякнул Коэн, зажигая послеобеденную самокрутку. — А зря. Надо было бросить им усы и, допустим, когти. Они бы такой обед из этого состряпали, ты не поверишь. Знаешь, какое у них основное блюдо там, на побережье?

— Нет.

— Суп из свиного уха. И что ты на это скажешь? О чем это, по-твоему, говорит?

Ринсвинд пожал плечами.

— Что они очень бережливые?

— Что всю остальную свинью жрет какая-то влиятельная сволочь.

Коэн повернулся в седле. Бывшие узники в панике попятились.

— Эй, послушайте, — произнес он. — Я же сказал вам. Вы свободны. Понятно?

— Да, хозяин, — откликнулся один из группы, видимо, самый смелый.

— Никакой я вам не хозяин. Вы свободны. Можете идти куда пожелаете, только не за мной, иначе я вас прибью. А теперь убирайтесь прочь!

— Куда, хозяин?

— Куда угодно! Главное, с глаз моих долой! Бывшие пленники обменялись одинаковыми встревоженными взорами, после чего все как один повернулись и затрусили прочь.

— Наверное, направились прямиком в свою деревню, — Коэн закатил глаза. — Говорю тебе, это хуже плеток.

Он махнул костлявой рукой, указывая на простирающийся вокруг ландшафт.

— Странная, проклятая страна, — произнес он. — Ты слышал, что империю окружает стена?

— Чтобы… э-э… не могли войти… эти, гм, варвары?..

— О да, очень мудрый способ защиты, — саркастически усмехнулся Коэн. Вроде как приезжаем мы туда, смотрим: ба! — да тут двадцатифутовая стена, поедем-ка мы лучше обратно подобру-поздорову, ну и что, что три тысячи миль, все равно лучше убраться, чем взять и наделать лестниц из сосны, которая тут на каждом углу растет. Нет! Стенку они построили для того, чтобы никто не мог выйти! А законы? Да у них на все есть закон. Тут даже в туалет не ходят без бумажки.

— Ну, по правде сказать, я и сам пользуюсь…

— Я не об этом. На их бумажках написано, что, согласно такому-то верховному указу, им разрешается пойти куда надо и по строго определенным делам. Без бумажки нельзя уехать из деревни. Жениться тоже нельзя. Нельзя даже по… в общем, сам знаешь что. Все, приехали.

— Вот-вот, — поддержал его Ринсвинд. Коэн вперился в него подозрительным взглядом.

— Что «вот-вот»? Тебе-то откуда знать, что мы приехали?

Ринсвинд предпринял попытку пошевелить мозгами. День выдался долгим. Из-за разницы во времени он длился на несколько часов дольше, чем большинство пережитых им дней, и содержал в себе два обеда, ни один из которых не содержал в себе ничего достойного этого гордого имени.

— Э-э… Ну, я подумал, ты говоришь в целом, вроде как делаешь обобщенное философское заключение, — наконец осмелился сказать Ринсвинд. — Все, приехали… Э-э… Типа как «империя окончательно загнила».

— Нет. Я имел в виду, что это мы приехали.

Оглядевшись, Ринсвинд увидел лишь заросли колючего кустарника, несколько валунов и отвесную скалу.

— Но я ничего не вижу… — осторожно заметил он.

— Ага. В этом весь смысл. Добро пожаловать ко мне домой.

В Агатовой империи основой дипломатии было «Искусство Войны».

Совершенно очевидно, что война имеет полное право на существование. Она краеугольный камень процесса управления. Именно войны приносят империям достойных вождей. Бюрократы и всякие там чиновники получают свои должности, сдавая многочисленные экзамены, проходя собеседования. Тогда как для настоящего вождя такой экзамен — война. И надо сказать, этот экзамен не пересдашь.

Однако на войне должны быть строгие правила. Иначе это будут не войны, а самые обычные варварские драки.

Поэтому сотни лет назад и было создано «Искусство Войны», а также сформулированы его основные постулаты. К примеру, персона императора была объявлена священной и неприкосновенной, а бой, затеянный внутри Запретного Города, приравнивался к преступлению. Были, разумеется, и другие, более общие, принципы цивилизованного ведения войны. Существовали Правила о диспозиции, о тактике, о дисциплинарных взысканиях, о правильной организации снабжения армии. В «Искусстве» излагалась оптимальная линия поведения на любой случай. Таким образом, война в Агатовой империи стала гораздо более разумной и состояла главным образом из кратких приступов активности, которых сменяли длинные периоды разыскивания в оглавлении нужного параграфа.

Автора «Искусства Войны» никто не помнит. Некоторые говорили, что трактат создал Один Цу Сун, другие утверждали, что Три Су Цун. Хотя, возможно, на самом деле автором был некий невоспетый гений, который написал — или, точнее, нарисовал — первый основополагающий принцип, гласящий: «Познай врага своего — и самого себя познай заодно».

Лорд Хон считал, что кого-кого, а себя он знает очень хорошо. С распознаванием врагов особых проблем тоже не возникало. Более того, он заботился о своих врагах, постоянно справлялся об их здоровье, беспокоился о благополучии.

Взять, к примеру, лордов Суна, Фана, Тана и Максвини. Он их холил и лелеял. Лелеял их адекватность. Все четверо обладали мозгами, адекватными для воинов, — то есть помнили наизусть все Пять Правил и Девять Принципов Искусства Войны. А ещё они писали крайне адекватные поэмы и были достаточно умны и коварны, чтобы противостоять переворотам, затевавшимся в их собственных рядах. Время от времени они подсылали к нему убийц, достаточно квалифицированных, чтобы развлекать лорда Хона, поддерживать в нем интерес и помогать ему не выходить из формы.

А их адекватное вероломство! Этим он даже где-то восхищался. Ну разве могут быть какие-то сомнения в том, что следующим императором станет лорд Хон?! Хотя, когда дойдет до дела, они все равно станут бороться за престол. По крайней мере, официально. Вообще-то говоря, каждый из вельмож уже давно в частной беседе с лордом Хоном торжественно выразил ему свою полную и безоговорочную поддержку, проявив тем самым адекватную разумность, ибо соперники лорда Хона недолго заживались на свете. О, разумеется, борьба все равно будет — но исключительно ради зрителей.

Познай врага своего. Лорд Хон решил найти стоящего врага. Поэтому приказал, чтобы ему доставляли из Анк-Морпорка самые свежие новости. Организовать это было нетрудно. У лорда Хона везде были шпионы. Сам Анк-Морпорк понятия не имел о том, что его кто-то там записал себе во враги, но враг и должен оставаться в неведении.

Сначала лорд Хон поразился до глубины души, потом искренне заинтересовался и в конце концов растаял в восхищении от увиденного…

«Вот где я должен был родиться, — думал он, переводя взгляд с одного члена Светлейшего Совета на другого. — Ради игры в шахматы с кем-нибудь вроде лорда Витинари. О да, такой человек, как лорд Витинари, будет часа три смотреть на доску, прежде чем сделать первый ход…»

Лорд Хон повернулся к евнуху-протоколисту Светлейшего Совета.

— Ну что, можем мы наконец продолжить? — осведомился он.

Протоколист нервно лизнул кисточку.

— Я почти закончил, о господин, — откинулся он.

Лорд Хон вздохнул.

Будь проклята эта каллиграфия! Нет, перемены решительно необходимы! Письменность, в которой семь тысяч букв! Целый день уходит на то, чтобы записать тринадцатисложный стих о белом пони, скачущем среди диких гиацинтов! Да, это было прекрасно, это было красиво, и никто не сочинял стихи лучше, чем лорд Хон. Но в Анк-Морпорке алфавит состоял из двадцати шести невыразительных, уродливых, грубых букв, подходящих лишь для крестьян и ремесленников… а они создают стихи и пьесы, оставляют в душе раскаленный добела след. Не говоря уж о том, что на этом языке и протоколы пишутся куда быстрее.

— До какого места ты дописал? — осведомился он.

Евнух вежливо кашлянул.

— «Подобно нежному касанию лепестка абрико…» — начал читать он.

— Да, да, да, — лорд Хон нетерпеливо помахал рукой. — Может быть, на этот раз обойдемся без поэтического обрамления?

— Гм. «Протокол последнего собрания должным образом подписан».

— Это все?

— Почти, мой господин, осталось только дорисовать цветочки возле…

— Я хочу, чтобы протокол собрания Совета был закончен сегодня вечером. Убирайся.

Евнух встревоженно пошарил взглядом по столу, сгреб свитки и кисточки и заковылял прочь.

— Прекрасно, — произнес лорд Хон и кивнул вельможам.

Для лорда Тана он приберег специальный, особенно дружелюбный кивок. Лорд Хон очень осторожно раздавал подобные знаки внимания, однако, похоже, лорд Тан и в самом деле был человеком чести. Чести довольно неразборчивой и весьма побитой, однако определенно наличествующей, а с такими явлениями следует считаться и ни в коем случае не сбрасывать их со счетов.

— Ну что ж, господа, продолжим без свидетелей, — произнес он. — Надо обсудить вопрос мятежников. Шпионы донесли до меня тревожные слухи.

Лорд Максвини кивнул.

— Я приказал, чтобы в Сум-Диме казнили тридцать мятежников, — сказал он. — В качестве примера для остальных.

«И в качестве доказательства твоей безмозглости», подумал лорд Хон. Согласно имеющейся у него информации, а никто не располагал информацией более достоверной, чем он, в Сум-Диме не было ни одного человека из Красной Армии. Но теперь, несомненно, будут. Все идёт как по маслу.

Прочие присутствующие также произнесли краткие, но исполненные самолюбования речи, восхваляющие их скромные усилия по превращению еле заметного смятения в умах в кровавую революцию — хотя ни один из собравшихся этого, конечно, не понимал.

Под внешним налетом бравады они нервничали. Лорды напоминали овчарок, которые краем глаза увидели мир за пределами овечьего загона.

Лорд Хон всячески поддерживал их тревогу. Он намеревался использовать её, и очень скоро. Он улыбался и улыбался.

Наконец он произнес:

— Однако, мои лорды, несмотря на принимаемые вами и заслуживающие всяческого восхищения меры, ситуация остается серьезной. Поступила информация, что из Анк-Морпорка на подмогу мятежникам прибыл самый главный из анк-морпоркских волшебников и что существует заговор по ниспровержению прекрасной, существующей ныне организации поднебесной империи и убийству императора, да живет он ещё десять тысяч лет. Я делаю естественное предположение, что за всем этим стоят заморские бесы.

— Ничего об этом не знаю! — резко сказал лорд Тан.

— Мой дорогой лорд Тан, а я и не говорил, что ты должен об этом знать, — ответил лорд Хон.

— Я хотел сказать… — начал лорд Тан.

— Твоя преданность императору не подлежит сомнению, — продолжал лорд Хон с мягкостью ножа, рассекающего теплое масло, — Правда заключается в том, что почти наверняка этим людям помогает кто-то высокопоставленный, однако нет абсолютно никаких причин подозревать что это ты.

— Надеюсь, что нет!

— Воистину это так.

Лорд Фан и Максвини слегка отодвинулись от лорда Тана.

— Ума не приложу, как же это случилось? — начал лорд Фан. — Конечно, нельзя отрицать, иногда находятся безумцы, которые уходят туда, за Великую Стену. Однако допускать, чтобы они возвращались…

— Увы, предыдущему великому визирю не чужды были порой некоторые причуды, — откликнулся лорд Хон. — Он считал, что будет интересно узнать, какие сведения принесут такие «возвращенцы».

— Сведения? — воскликнул лорд Фан. — Этот город… Анк… Мор… Пок — сущая мерзость! Чистой воды анархия! Там, судя по всему, вообще нет традиций дворянства, и тамошнее общество представляет собой просто-напросто термитник! Было бы лучше для нас, мои лорды, если бы этот город был вообще стерт с лица Диска!

— Очень мудрый и проницательный комментарий, лорд Фан, — кивнул лорд Хон. Тем временем какая-то его часть каталась по полу от смеха. — Я прослежу, чтобы к покоям императора приставили дополнительную стражу. Мы не пустим беду на порог.

Он внимательно разглядывал лордов, которые внимательно разглядывали его. «Они считают, что я хочу править империей, — думал он. — Так что все они — за исключением лорда Тана, соратника мятежников, каковым он неминуемо окажется, — пытаются сейчас вычислить, как обратить это в свою пользу…»

Распустив собрание, лорд Хон вернулся в свои покои.

Считалось безусловным фактом, что призраки и демоны, обитающие за пределами Великой Стены, не имеют никакого понятия о культуре и тем более слыхом не слыхивали о книгах. Поэтому обладание всякими официально не существующими объектами каралось смертной казнью. С конфискацией.

Лорд Хон собрал изрядную библиотеку. Он даже раздобыл карты.

И не просто карты. В комнате с зеркалом до потолка он держал ящичек, всегда запертый… Не сейчас. Позже…

Анк-Морпорк. Само название искушало и манило.

Все, что надо, это один год. Ужасающее пугало мятежа позволит ему выковать такую военную мощь, о который не мечтал даже самый безумный император. А потом будет совершенно естественным построить флот и отправить его вершить расправу над заморскими демонами. Спасибо тебе, лорд Фан. Твой призыв будет подхвачен и поддержан.

И какая разница, кто император?! Пускай империя будет дополнительным призом, который он получит просто так, походя. А сейчас ему нужен Анк-Морпорк с его деловитыми гномами и достижениями, прежде всего техническими. Взять, к примеру, тех же Лающих Псов. Добрая половина из них взорвались. А все потому, что их отлили по неточным чертежам. Задумка была правильной, но реализация — поистине смертоносной. Не только для врага, но и для всех тех, кто стоял поблизости от Лающего Пса.

Зато, когда лорд Хон взглянул на эту проблему под анк-морпоркским углом зрения, глаза его словно бы открылись. Какое разумное устройство общества, а ведь и действительно, лучше поручить работу благородного пушкодела какому-нибудь крестьянину, хорошо разбирающемуся в металлах и взрывчатых веществах, нежели чиновнику, который получил самую высокую оценку на экзамене, где требовалось написать стих о железе. В Анк-Морпорке люди делают вещи.

Вот он идёт как хозяин по Брод-авеню, вот пробует пироги прославленного Себя-Режу-Без-Ножа Достабля. А вот играет в шахматы с лордом Витинари. Кстати, надо будет не забыть оставить ему хотя бы одну руку, иначе последняя мечта так и не осуществится.

Лорда Хона трясло от возбуждения. Да, да… сейчас. Пальцы потянулись к секретному ключику на цепочке, который висел у него на шее.

Это была почти и не тропинка вовсе. Её бы даже кролики не заметили, протрусив спокойно мимо. Сплошная отвесная скала — и вдруг в ней возникает узенькая, незаметная щелочка.

Ну а дальше вам оставалось только двигаться вперед. Расселина открывалась в длинную лощину с несколькими естественными пещерами, ошметками травы и ручейком.

И с шайкой Коэна. Разве что он называл её Ордой. Орда сидела на солнышке и жаловалась, что нынче уже не так тепло, как раньше.

— Эй, парни, я вернулся, — произнес Коэн.

— А ты уходил, что ли?

— Чиво? Чивоонгрит?

— ВЕРНУЛСЯ, говорит.

— Обулся? Во что?

Гордо улыбаясь, Коэн посмотрел на Ринсвинда.

— Вот, привел с собой, — сообщил он. — Как я уже говорил, в наше время трудно работать в одиночку.

— Э-э… — протянул Ринсвинд, понаблюдав некоторое время за пасторальной сценой. — А есть среди них кто-нибудь, кому меньше восьмидесяти?

— Конечно. Эй, Малыш Вилли, покажись-ка, — позвал Коэн.

Из небольшой кучки стариков поднялся скрюченный человечек с явными признаками обезвоживания и лишь слегка менее морщинистый, чем остальные. Особенно бросались в глаза его ноги. Он носил ботинки с чрезвычайно толстыми подошвами.

— Это чтоб ноги доставали до земли, — объяснил он.

— А в обычных ботинках они… э-э… не достают?

— Не-а. Ортопедическая проблема. Это как… Знаешь, есть много людей, у которых одна нога короче другой? Так вот, у меня такая, понимаешь забавная штука…

— Не говори! — воскликнул Ринсвинд. — Иногда на меня находят поразительные озарения… А у тебя обе ноги короче?

— Ну надо ж, насквозь видит. Даром что волшебник, — восхитился Малыш Вилли.

Следующего старца Ринсвинд наградил сияющей улыбкой сумасшедшего. Почти с полной уверенностью можно было утверждать, что улыбается он человеческому существу. Ведь сморщенные обезьянки обычно не передвигаются в креслах с колесиками и не носят шлемов с рожками. Существо скорчило Ринсвинду гримасу.

— А это…

— Чиво? Чиво?

— Хэмиш Стукнутый, — представил Коэн.

— Чиво? Этактоита?

— Готов поклясться, это кресло повергает врагов в ужас, — произнес Ринсвинд. — Особенно его спицы.

— Мы чуть кишки себе не надорвали, перетаскивая его через Великую Стену, — признал Коэн. — Но видел бы ты, с какой скоростью оно катается!

— Чиво?

— А это Маздам Дикий.

— И тебя в то же место, волшебник.

Поглядев на экспонат номер три, Ринсвинд просиял.

— Шикарные костыли… Просто дух захватывает! А эти надписи на них, «ЛЮБОВЬ» и «НЕНАВИСТЬ», — очень романтично.

Коэн улыбнулся горделивой улыбкой собственника.

— Маздам считался одной из самых опасных задниц в мире.

— В самом деле? Правда?

— Ты не поверишь, что может натворить простая травяная свечка.

— Обращайся, поимеем, — пообещал Маздам. Ринсвинд сморгнул.

— Слушай, Коэн, а можно один вопрос?

Он оттащил древнего варвара в сторонку.

— Я не хочу, чтобы это выглядело так, будто я пришел мутить воду, — начал он, — но ты разве не замечаешь, все эти люди малость, как бы это сказать, просроченные? Несколько, не хочу слишком сильно это подчеркивать, староватые.

— Чиво? Чивоонгрит?

— Говорит, УШИ У НАС ВАТОЙ ЗАЛОЖЕНЫ!

— Чиво?

— О чем это ты? В них сконцентрировано почти пятьсот лет героического варварского опыта! — удивился Коэн.

— Пятьсот лет бойцового опыта — это, конечно, хорошо, — согласился Ринсвинд. — Очень хорошо. Но было бы неплохо, если бы он распределялся не на двух-трех человек, а чуточку побольше. Ну каких боевых действий можно от них ждать? Что они будут падать на противника?

— Ты не прав. — Коэн указал на человечка бренного вида, который не отрываясь смотрел на большой чурбан из тика. — Взгляни-ка на старика Калеба-Потрошителя. Видишь? Голыми руками прикончил больше четырехсот человек. Сейчас ему восемьдесят пять. Только пыль смахнуть — и цены ему не будет!

— Какого черта он делает?

— Понимаешь ли, они ведь знают, что скоро им предстоит рукопашная. Рукопашная — это большое дело, славное дело, ведь людям здесь запрещено носить оружие, так что у большинства оружия не будет. Поэтому Калеб освежает в памяти некоторые приемы. Видишь тиковый чурбан? Поразительно, что Калеб способен сотворить с такой штукой. Он сначала издает леденящий душу вопль, а потом…

— Коэн, они все глубокие старики.

— Они сливки варварского сообщества! Ринсвинд устало вздохнул.

— Коэн, они уже сыр. Зачем ты их тащил сюда?

— Они помогут мне кое-что украсть.

— Что? Какую-нибудь драгоценность?

— Так, кое-что, — буркнул Коэн. — Из Гункунга.

— В самом деле? А в Гункунге, наверное, большое население?

— Около полумиллиона.

— И уж конечно, полно стражников?

— Я слышал, тысяч около сорока. А если считать все их армии, то на три четверти миллиона потянет.

— Понятно. И значит, ты с полудюжиной этих ископаемых…

— Это Серебряная Орда, — не без гордости произнес Коэн.

— Кто-кто?

— Так их зовут. В нашем деле имя не последняя штука. Серебряная Орда.

Ринсвинд оглянулся. Некоторые сереброордынцы пригрелись на солнышке и задремали.

— Серебряная Орда… — протянул он. — Отлично. То есть по цвету их волос. То есть у кого есть волосы. Значит, с этими… с этой Серебряной Ордой ты намерен ворваться в город, поубивать стражников и обчистить сокровищницу?

— Ага, вроде того, — кивнул Коэн. — Само собой, всю стражу убивать не понадобится…

— В самом деле?

— Жалко времени.

— Ну да, разумеется, надо оставить занятие на завтра.

— Я к тому, что они там будут заняты, революцией и всем прочим.

— Так у них там ещё и революция? О боги.

— Говорят, кое-кто видел знамения, — сказал Коэн. — А ещё говорят…

— Знамения, революция… А живут-то они когда? — удивился Ринсвинд.

— Мой тебе совет — оставайся с нами, — сказал Чингиз Коэн. — Рядом с нами тебе ничто не угрожает.

— О, вот в этом-то я как раз и не уверен, — оскалился в жуткой ухмылке Ринсвинд. — Совсем не уверен.

«Когда я один, добавил он про себя, со мной случаются только обычные ужасы».

Коэн пожал плечами и оглядел полянку. Его взгляд упал на фигуру худого, сухонького человечка. Тот сидел немного в стороне от остальных и читал какую-то книжку. Лицо Коэна просветлело.

— Ты только посмотри на него, — благодушно-покровительственно, словно говоря о собаке, научившейся новым фокусам, сказал он. — Вечно сидит, уткнувшись в книжку. — Он повысил голос. — Эй, Проф! Иди-ка сюда, объясни волшебнику, как добраться до Гункунга.

Он вновь повернулся к Ринсвинду.

— Проф расскажет тебе все, что ты хочешь знать, потому что он знает все. Я тебя оставляю с ним, а мне надо поговорить со Стариком Винсентом. — Он махнул рукой, словно отгоняя какую-то мысль. — Не то чтобы у него какие-то проблемы, — с вызовом сказал он. — Так, память немного сдает. Из-за этого по дороге сюда он заварил небольшую кашу. Я все твержу ему: Винсент, говорю, насилуют женщин, а поджигают дома…

— Насилуют? — не понял Ринсвинд. — Что-то тут…

— Ему восемьдесят семь, — перебил Коэн. — Только не вздумай пойти и грубо разрушить невинные стариковские мечтания.

Проф оказался высоким, похожим на палку человеком с дружелюбно-рассеянным выражением лица и легкой бахромой белых как снег волос, благодаря которым сверху он очень напоминал ромашку. Его облик определенно не соответствовал общим представлениям о кровожадном разбойнике — даже несмотря на то, что одет он был в слегка великоватую кольчугу, а со спины у него, закрепленные ремнями, свисали огромные ножны. Меча в них, впрочем, не было. Вместо меча из ножен торчали разнообразных размеров свитки и кисти. Кольчужная рубаха Профа была снабжена нагрудным кармашком. Из кармашка выглядывали цветные карандаши в кожаном чехольчике.

— Рональд Спасли, — представился он, пожимая руку Ринсвинда. — Эти господа очень льстят мне, отзываясь о моих познаниях. Итак, ты хочешь попасть в Гункунг, верно?

Ринсвинд как раз размышлял об этом.

— Ну, пока что я хочу узнать дорогу в Гункунг, — осторожно сказал он.

— Понятно. Ну что ж, в это время года я двигался в направлении заката, пока не закончатся горы и не начнется аллювиальная равнина с драмлинами и прекрасными экземплярами валунов, наглядно иллюстрирующих подвид «валунов случайных, рассеянных». До этой равнины примерно десять миль.

Ринсвинд изумленно вытаращился на него. Указания разбойников обычно звучат в духе «двигайся прямо, пока не пройдешь горящий город, как пройдешь всех граждан, подвешенных за уши, поверни направо».

— Драмлины… Как-то угрожающе звучит, — осторожно заметил он.

— О, право, бояться не стоит, это не более чем постледниковые холмы, — объяснил Профессор Спасли.

— А как насчет этих самых валунов? Они что, так названы, потому что случайно-рассеянно падают тебе на…

— Это всего лишь валуны, движимые ледником и переносимые им на большие расстояния, — терпеливо растолковал Профессор Спасли. — В самом деле, беспокоиться абсолютно не о чем. Ландшафт начисто лишен какой-либо враждебности.

Ринсвинд ему не поверил. Самая простая почва ударяла его очень сильно и много раз.

— Однако, — продолжал Профессор Спасли, — Гункунг на данный момент несколько опасен.

— Да неужели? — Ринсвинд скривил губы в усталой улыбке.

— Это не совсем осада. Все просто-напросто ждут, когда император умрет. Имеет место то самое, что у них здесь называется, — он улыбнулся, — «интересные времена».

— Ненавижу интересные времена.

Прочие члены Орды разбрелись кто куда. Кто задремал, остальные жаловались друг другу на боли в ногах. Издалека доносился голос Коэна:

— Смотри, вот это спичка, а это…

— Знаешь, для варвара ты выражаешься очень интеллигентно, — заметил Ринсвинд.

— Право, я ведь начинал вовсе не как варвар. Раньше я был профессором, преподавал в разных Школах. Поэтому меня и зовут Проф.

— И что ты преподавал?

— Географию. А ещё меня очень интересовала ариентология^[66]. Но я решил бросить преподавание и зарабатывать на жизнь мечом.

— После того как всю жизнь учил детишек?

— Согласен, это потребовало некоторого изменения перспективы.

— Но как же лишения, ужасные опасности, ежедневная близость смерти? Наверное, ты тоскуешь по прошлому…

Глаза Профессора Спасли радостно заблестели.

— Так ты тоже участвовал в учебном процессе?

Ринсвинд оглянулся на чей-то крик и увидел двух воинов Орды, склонившихся нос к носу и оживленно о чем-то споривших.

Профессор Спасли вздохнул.

— Я пытаюсь научить их игре в шахматы, — сказал он. — Эта игра помогает понять ум обычного ариентира. Но, похоже, у моих друзей начисто отсутствует понятие того, что ходы надо делать по очереди. А их представление о гамбите? Они думают, что гамбит — это когда ферзь с пешками всем кагалом кидаются вперед и поджигают ладьи противника.

Ринсвинд придвинулся ближе.

— Послушай, только между нами… Чингиз Коэн?.. — тихо произнес он. — Он что, совсем сошел с ума? В смысле если речь идёт о том, чтобы прирезать с полдюжины жрецов, из которых песок сыплется, и стащить пару поддельных бриллиантов, это ладно. Однако атаковать сорокатысячную стражу — это же верная смерть!

— Но он ведь будет не один, — безмятежно откликнулся Профессор Спасли.

Ринсвинд растерянно заморгал. Коэн действовал на окружающих как вирус. Он распространял оптимизм, будто обычную простуду.

— Ах да. Разумеется. Прошу прощения. И как я мог забыть?! Семеро против сорока тысяч? Не думаю, что у вас возникнут какие-либо проблемы. Ну, я, пожалуй, пойду. Скорее даже побегу.

— У нас разработан План. Это будет… — Профессор Спасли на секунду-другую прервался. Его глаза подернулись легкой дымкой. — Ну, как это слово… Это ещё делают с камнями и палками. Иногда с людьми. В общем, это будет самое большое оно в истории.

Ринсвинд в ответ лишь тупо уставился на него.

— Кажется, там оставалась лишняя лошадь.

— Вот, у меня кое-что есть для тебя, — прервал его Профессор Спасли. — Так ты, наверное, лучше поймешь, что к чему. Здесь изложена самая суть…

Он вручил Ринсвинду небольшую кипу бумажек, сшитых вместе тонким шнурком.

Торопливо засовывая листки в карман, Ринсвинд успел прочесть лишь заглавие на первой странице. Оно гласило:

«КАК Я ПРОВЕЛ ОТПУСК»

Ринсвинд сделал свой выбор. Что у нас имеется? Во-первых, город Гункунг, осажденный, исполненный всяческих опасностей и пульсирующий под напором революции. А во-вторых, все прочие города Диска.

Следовательно, крайне важно было поточнее разузнать местонахождение Гункунга, чтобы по ошибке на него не напороться. Ринсвинд очень внимательно выслушал инструкции Профессора Спасли и направился в строго противоположную сторону.

Где-нибудь на побережье можно будет сесть на корабль. Разумеется, волшебники удивятся, увидев, что он вернулся так быстро, но всегда можно отовраться, что, мол, дома никого не было.

Холмы сменились бугристыми пустошами. За теми, в свою очередь, потянулась нескончаемая сырая равнина. Сквозь пропитанный влагой воздух просматривалась река, такая извилистая и петляющая, что временами создавалось впечатление, будто она течет задом наперед.

Равнина представляла собой шахматную доску культивации. Ринсвинду нравилась сельская местность в теории, разумеется; при условии, что она не поднимается ему навстречу и для разнообразия находится по ту сторону городской стены. Но то, что раскинулось у него перед глазами сейчас, вряд ли можно было назвать сельской местностью. Скорее это напоминало одну большую ферму, части которой не отделяются друг от друга заборами или какими-либо другими ограждениями. Там и сям торчали огромные валуны, на вид угрожающего, случайно-рассеянного происхождения.

Время от времени вдалеке Ринсвинд видел занятых какой-то работой людей. Насколько ему удалось понять, основу их деятельности составляло перетаскивание грязи с одного места на друге.

А один раз он увидел человека, который, стоя по щиколотку в грязи на затопленном водой поле, держал на веревке вола. Вол щипал траву и время от времени извергал содержимое кишечника. Человек держал веревку. Создавалось устойчивое впечатление, что это его единственное занятие и единственная профессия.

Впрочем, на пути Ринсвинда попадались и другие местные жители. По большей части они толкали тачки, груженные навозом, а может, и грязью. На Ринсвинда они не обращали никакого внимания. Подчеркнуто не обращали внимания — минуя его, они пристально изучали динамику перемещения грязи под ногами или волово-кишечные события на полях.

Ринсвинд готов был первым признать, что особой сообразительностью он не отличается^[67]. Но даже он не мог не заметить очевидного. Эти люди не обращали на него никакого внимания, потому что в упор не видели людей, путешествующих верхом.

Вероятно, они были потомками людей, которые твердо усвоили: если слишком пристально смотреть на всадника, то можно испытать ряд очень острых ощущений. К примеру, от удара дубиной по уху. Таким образом, несмотрение на всадников стало наследственной чертой. Те, кто смотрел на всадников взглядом, который мог быть истолкован как «неправильный», жили слишком недолго, чтобы успеть размножиться.

Ринсвинд решил проделать один эксперимент. В следующей с трудом перекатывающейся по грязи тачке была не грязь — в ней ехали люди, человек шесть, расположившихся на сиденьях по обе стороны от огромного центрального колеса. По идее, тачка должна была передвигаться с помощью небольшого паруса, но на деле в качестве её основной движущей силы выступал главный мотор крестьянского сообщества — чей-то прапрадедушка или, по крайней мере, кто-то очень похожий на чьего-то прапрадедушку.

«Здесь люди будут толкать тачку тридцать миль, и все на миске подгорелого проса вперемешку с говяжьими костями. О чем тебе это говорит? Мне это говорит о том, что кто-то другой жрет вырезку!» — заметил как-то Коэн в разговоре с Ринсвиндом.

Ринсвинд решил поподробнее исследовать общественную динамику, а заодно испытать свои разговорный агатский. Прошло уже несколько лет, с тех пор как он в последний раз разговаривал на этом языке, однако следовало признать, что Чудакулли был прав. Ринсвинд действительно обладал способностями к языкам. Агатский язык состоял из нескольких основных слогов. Смысл зависел от тона голоса, ударения и контекста. Слово, в одной ситуации трактующееся как «генерал», в других случаях могло означать и длиннохвостого сурка, и мужской половой орган, и ветхий курятник.

— Эй, вы! — прокричал Ринсвинд. — Э-э… согнуть бамбук? Выражение неодобрения? Э-э… В смысле… Стойте!

Тачка остановилась прямо посреди бескрайней лужи. На Ринсвинда по-прежнему никто не смотрел. Все смотрели мимо него, или вокруг него, или ему под ноги.

В конце концов человек, толкавший тачку, как тот, который точно знает: что ни делай — все равно будешь виноват, пробормотал:

— Что прикажет ваша честь? Впоследствии Ринсвинд глубоко сожалел о том, что сказал в ответ. А в ответ он сказал:

— Значит, так. Отдайте мне всю свою еду и… неохотных собак, понял?

Местные жители удивленно воззрились мимо него.

— Черт. В смысле… упорядоченных пчел?.. вид водопада?.. Ах да… деньги.

Пассажиры неловко заерзали и зашушукались. Потом толкавший тачку человек бочком, опустив голову, подошел к Ринсвинду и протянул ему свою шляпу. В шляпе было немного риса, пара сушеных рыбешек и крайне подозрительного вида яйцо. И в больших круглых монетах около фунта золота.

Ринсвинд уставился на золото.

На Противовесном континенте золото встречалось в том же изобилии, что и медь. Этот факт был одним из немногих широко известных фактов о Противовесном континенте. В таких условиях затевать какой-нибудь крупный грабеж Коэну просто-напросто не имело смысла. Есть предел тому, сколько может унести любой, даже самый сильный, человек. С таким же успехом он мог бы ограбить крестьянскую деревушку и жить до конца дней как король. Больше он все равно не смог бы потратить.

Вдруг до Ринсвинда дошло, что он сделал, и ему стало очень стыдно. У этих людей почти ничего не было, кроме золота.

— Э-э. Спасибо. Благодарю. Да. Просто проверка. Да. Можете взять обратно. Я только… э-э… оставлю себе… престарелую бабушку… бежать боком… о проклятье… одну рыбку.

Ринсвинд всегда находился на самом дне социальной ямы. Независимо от размера этой ямы. Глубина её варьировалась, однако дно всегда оставалось дном. Но, по крайней мере, яма эта была анк-морпоркской.

В Анк-Морпорке никто никому не кланяется. И если бы ему взбрело в голову подойти к анк-морпоркцу и потребовать все его деньги, то к этому моменту он уже обшаривал бы сточную канаву в поисках своих зубов и скулил от боли в паху, а его лошадь была бы дважды перекрашена и продана человеку, который клялся бы, что лошадь принадлежит ему вот уже двенадцать лет. Сей факт вызвал в нем странную гордость. Из мутных глубин Ринсвиндовой души, раздуваясь, поднималось непонятное чувство. К собственному изумлению, он обнаружил, что это порыв щедрости.

Ринсвинд спешился и взялся за поводья. Лошадь, конечно, полезная тварь, но он привык обходиться без неё. Кроме того, на короткие дистанции человек бежит быстрее лошади, а иногда первый рывок решает все.

— Вот, — произнес Ринсвинд. — Можете её взять. В обмен на рыбу.

Человек, толкавший повозку, завопил, схватился за ручки и что было силы рванул с места, так что тачка затрещала. Нескольких человек выбросило на землю. Они бросили почти-взгляд на Ринсвинда, тоже заорали и кинулись догонять тачку.

Это похуже плеток будет, сказал Коэн. В империи было кое-что похуже плеток и побоев. Необходимость в плетках просто отпала. Если с людьми твориться такое… Ринсвинд надеялся никогда не узнать, при помощи чего империя управляет своими подданными.

Он ехал и ехал, но панорама полей казалась бескрайней. Ни тебе обглоданных кустарников вдоль обочины, ни придорожных постоялых дворов. Очень далеко вырисовывались неясные силуэты затерянных среди полей не то городков, не то деревушек, но тропинок к ним, по всей видимости, не прилагалось — вероятно, потому, что тропинки занимают под себя ценные сельскохозяйственные площади.

Утомившись, Ринсвинд спешился, присел на камень настолько вросший в землю, что его невозможно было бы сдвинуть с места даже согласованными усилиями всех окрестных крестьян, — и потянулся к карману за отобранной у бедного люда сушеной рыбкой.

Пальцы его нащупали пачку листков, которые сунул ему Профессор Спасли. Ринсвинд вытащил бумаги и стряхнул с них табачные крошки.

«Здесь изложена самая суть», сказал профессор-варвар. Однако он не уточнил, какая именно суть.

«КАК Я ПРОВЕЛ ОТПУСК» гласило заглавие. Честно говоря, почерк был кошмарным, вернее, даже не почерк: жители Агатовой Империи писали картинками. Причём слово «емкий» не совсем точно описывало стиль их письма, скорее тут подошло бы слово «всеобъемлющий», поскольку одна картинка могла нести в себе тысячи значений.

Ринсвинд не очень хорошо читал на агатском. Даже в огромной библиотеке Незримого Университета было всего лишь несколько книг на этом языке. А листки, которые он держал в руках сейчас, выглядели так, будто тот, кто написал все это, очень волновался, столкнувшись с абсолютно непонятными для себя вещами.

Ринсвинд перелистнул пару страниц. Речь шла о некоем Великом Городе, в котором, по словам рассказчика, сосредоточились поистине удивительные, величественные вещи — к примеру, «пиво, крепкое, как удар воловьего копыта», «пироги, содержащие самые разные части свиньи». Все без исключения жители города отличались мудростью, добротой и силой или всем, вместе взятым, в особенности персонаж по имени Великий Волшебник, упоминания о котором очень часто встречались на страницах.

Кроме того, текст пестрел всевозможными наблюдениями за жизнью Великого Города типа: «Я был свидетелем, как человек наступил на ногу Стражнику у городских ворот, и Стражник сказал ему: «Твоя жена — форменная корова!», на что человек ответил: «Да видел я тебя в месте, где солнце не светит, огромный человек», но Стражник^[68], вопреки древнему обычаю, не отделил голову наглеца от его тела». Заканчивалось описание пятью изображениями пса, извергающего жидкость, — по некой непонятной причине у агатцев эта пиктограмма означала восклицательный знак. Ринсвинд стал наугад просматривать страницы. Схема была одна и та же: сначала шло описание, представляющее собой констатацию очевидного факта, а затем (не всегда, но часто) — несколько уже знакомых Ринсвинду страдающих недержанием псов. Например: Хозяин гостиницы сказал, что городские власти требуют налогов, но он не собирается их платить. А когда я спросил, не боится ли он так поступать, он удостоил меня следующим ответом:^[69] их всех, кроме одного, а этот пусть^[70] сам себя^[71]. После чего продолжил: Этот^[72] — самая настоящая^[73], так можешь и передать ему. Причём Стражник, находившийся в этот момент в таверне, не выпустил из него кишки^[74], а лишь сказал: И от меня передай то же самое^[75].

Спрашивается, и что такого странного нашел в случившемся рассказчик? Люди, описанные им, говорили так, как все время говорили в Анк-Морпорке, — или, по крайней мере, выражали же самые чувства. Непонятен был лишь пес.

Однако не следовало забывать, что страна, в которой стирают с лица Диска целый город, дабы преподать урок остальным, место, безусловно, сумасшедшее. Возможно, попавшие к Ринсвинду листки — это сборник анекдотов, и он просто не понял, в чем соль. Быть может, здесь реагируют шквалом хохота на такие фразы бродячих комедиантов, как: «А вы знаете, по дороге в театр я встретил человека, так вот он вдруг взял не отчикал мне ноги, мочащийся пес, мочащийся пес, мочащийся пес…»

Краем уха Ринсвинд уловил доносящееся дороги звяканье упряжей, но не обратил на него ровно никакого внимания. Он не оторвался от чтения даже тогда, когда услышал звук приближающихся шагов. Ну а к тому времени, когда все-таки решил поднять глаза, было уже поздно. Кто-то поставил ногу ему на шею.

— О, мочащийся пес, — проговорил Ринсвинд и отключился.

Раздался хлопок. В воздухе материализовался Сундук и тяжело рухнул в сугроб.

Из крышки торчал, чуть вибрируя, здоровенный мясной нож.

Некоторое время Сундук стоял неподвижно. Затем, исполнив многочисленными ножками сложный танец, повернулся на сто восемьдесят градусов.

Сундук не думал. Ему нечем было думать. Процессы, которые происходили внутри него, были куда более примитивны. Примерно так же дерево реагирует на солнце, дождь или внезапную грозу. Единственная разница в том, что Сундук реагировал куда быстрее.

Через некоторое время он, по-видимому, «собрался с пожитками» и побежал иноходью по тающему снегу.

Чувствовать Сундук тоже не умел. Ему нечем было чувствовать. Но в данном случае он реагировал так же, как дерево реагирует на смену времён года.

Сундук ускорил шаг.

Он вернулся домой.

Ринсвинду оставалось признать, что человек кричал по делу. Не в том, конечно, смысле, что отец Ринсвинда больная печень подвида горной панды, а мать ведро черепашьей слизи. Ринсвинд не был знаком ни с одним из своих родителей, но шестое чувство подсказывало ему, что они оба в чем-то напоминали человекообразных, хотя, может, и не очень долго. Но что касается обладания ворованной лошадью, тут он припер Ринсвинда к стенке, а свою ногу к его шее. Нога, стоящая на вашей шее, в девяноста процентах случаев свидетельствует о том, что вы имеете дело с законом.

Ринсвинд почувствовал, как чьи-то руки обшаривают его карманы.

К ругани присоединился кто-то ещё. Поле зрения Ринсвинда было ограничено несколькими дюймами аллювиальной равнины, но из контекста волшебник заключил, что этот второй — крайне несимпатичный человек.

Ринсвинда рывком вздернули в вертикальное положение.

Местные стражники во многом напоминали тех стражников, с которыми Ринсвинд не раз встречался за время своих странствий. Они обладали интеллектом, как раз достаточным, чтобы сначала избить человека, после чего швырнуть его в яму со скорпионами. И судя по всему, в детстве их так и не сумели отучить громко орать человеку прямо в лицо.

Некоторую сюрреалистичность происходящему придавал тот факт, что у самих стражников лиц не было. По крайней мере, так казалось на первый взгляд. На их богато украшенных и отделанных черной эмалью шлемах были нарисованы гигантские усатые морды. Открытым оставался только рот обладателя шлема — чтобы можно было, к примеру, обзывать Ринсвинда ящиком низменного помета золотой рыбки.

Перед его лицом замелькало «КАК Я ПРОВЕЛ ОТПУСК».

— Мешок тухлой рыбы!

— Понятия не имею, что это такое, — забормотал Ринсвинд. — Один человек посоветовал почитать…

— Подножье чрезвычайно скисшего молока!

— Слушай, а можно чуточку потише? Кажется, у меня уже барабанная перепонка лопнула.

Стражник притих — скорее всего, потому, что задохнулся от собственных криков. Ринсвинд воспользовался передышкой, чтобы оглядеться.

На дороге стояли две повозки. Одна из них была, по всей видимости, клеткой на колесах; сквозь прутья виднелись лица людей, с ужасом взирающих на Ринсвинда. Вторая представляла собой богато украшенный паланкин, который несли восемь крестьян. Плотные занавеси паланкина были задернуты, однако Ринсвинд заметил, что в одном месте они чуть-чуть разошлись — видимо, чтобы кто-то внутри мог его рассмотреть.

Стражники тоже это заметили и как-то смешались.

— Я могу все объяс…

— Молчать, свалка уродливых…

— Черепаха, золотая рыбка и, гм, если, конечно, я правильно понял, сыр уже были, — услужливо подсказал Ринсвинд.

— Свалка куриных глоток!

Из-за занавески показалась длинная тонкая рука и подала едва заметный знак.

Ринсвинда рывком подтащили к паланкину. Руку украшали самые длинные ногти, которые ему когда-либо доводилось видеть у кого-либо, кто не мурлыкает и не мяукает.

— Каутау!

— Не понял? — переспросил Ринсвинд.

— Каутау!

Сверкнули мечи.

— Я не понимаю, что вы от меня хотите! — возопил Ринсвинд.

— Каутау. Пожалуйста, — прошептал голос у самого его уха.

Голос этот не отличался особым дружелюбием, однако по сравнению со всеми остальными голосами он звучал как нежная песенка. Создавалось впечатление, что обладатель голоса — довольно молодой человек. И этот человек очень неплохо говорил по-морпоркски.

— Кау что?

— Ты не знаешь значения этого слова? Падай на колени и прижимайся лбом к земле. Если хочешь когда-нибудь ещё раз надеть шляпу.

Ринсвинд чуть помедлил. Он родился свободным морпоркцем, а свободные морпоркцы очень гордые люди, они никогда не встанут на колени перед каким-то, не хотелось бы слишком сильно это подчеркивать, иностранцем.

С другой стороны, свободные морпоркцы, может, и стали такими гордыми потому, что им не рубят головы направо-налево.

— Так-то лучше. Отлично. А откуда ты знаешь, что при этом нужно благоговейно трепетать?

— О, это я сам сообразил.

Ленивым движением пальца рука подала ещё один знак.

Стражник врезал Ринсвинду по лицу перепачканным в грязи «КАК Я ПРОВЕЛ…». Ринсвинд виновато схватил листки, а стражник поспешил обратно к своему господину.

— Эй, голос? — позвал Ринсвинд.

— Да?

— А что будет, если я потребую неприкосновенности, поскольку являюсь гражданином другой державы?

— Ты не поверишь, какие вещи можно сотворить с гражданами других держав при помощи рубахи из колючей проволоки и обыкновенной терки для сыра.

— О.

— А ещё в Гункунге есть пыточных дел мастера, попав к которым, ты будешь жить долго, очень долго.

— Утренняя гимнастика, диета с высоким содержанием клетчатки и всякое такое прочее, да?

— Нет. Так что лучше молчи в тряпочку, и, если повезет, тебя отправят рабом во дворец.

— Везение моё второе имя, — буркнул Ринсвинд. — А первое, кстати, Не.

— И не забывай пресмыкаться и благолепно бормотать.

— Приложу все усилия.

Опять появилась белая рука. Рука держала клочок бумаги. Стражник взял клочок, повернулся к Ринсвинду и прочистил горло.

— Внемли же мудрости и справедливости того, что изрек районный комиссар Ки, смердящий клуб болотных испарений! В смысле клуб, конечно, не он, а ты!

Стражник ещё раз прочистил горло, поднес Листок к глазам и, старательно увязывая слоги друг с другом, принялся читать:

— Белый пони бежит чрез цветки… хр… хр…

Повернувшись, стражник шепотом посовещался с занавесками и продолжил:

Остальные стражники зааплодировали.

— Подними голову и восторженно хлопай.

— Боюсь, придатки осыплются.

— Терка для сыра очень большая.

— Браво! Бис! Потрясающе! Особенно про хрюзантемы! Великолепно!

— Так-то лучше. Теперь слушай. Ты из Бес Пеларгика. У тебя как раз подходящий акцент, провалиться мне на этом самом месте, если я знаю почему. Это морской порт, и народ там странноватый. Тебя ограбили разбойники, но тебе удалось угнать у них лошадь и скрыться. Поэтому у тебя нет бумаг, подтверждающих твою личность. Здесь для всего нужны бумаги, даже для того, чтобы просто существовать. И притворись, будто не знаешь меня.

— Но я действительно не знаю тебя.

— Отлично. Да Здравствует Дело Изменения В Лучшую Сторону При Сохранении Должного Уважения К Традициями Наших Предков И Разумеется, Неприкосновенности Августейшего Императора!

— Разумеется. Да. Что?

Стражник пнул Ринсвинда в район почек. На всемирном языке пинков это означало, что пора вставать.

Он с трудом приподнялся на одно колено и увидел Сундук.

Но этот Сундук был не его Сундук. Более того, Сундуков было трое.

Сундук трусцой взбежал на гребень пригорка и затормозил так резко, что оставил в грязи множество глубоких бороздок.

Сундук не имел приспособлений не только для чувств или мыслей. Видеть ему тоже было нечем. О том, каким образом он воспринимает происходящее вокруг, оставалось только догадываться.

Он ощутил близость других Сундуков.

Их было трое, и они, выстроившись в ряд, терпеливо ждали за паланкином. Они были большими. И черными.

Ножки Сундука исчезли в глубинах его чрева.

Спустя некоторое время он очень осторожно и лишь на маленькую щелочку снова приоткрыл крышку.

Из трех вещей, которые большинство людей знают о лошадях, под третьим номером идёт следующий факт: на короткой дистанции человек легко может обогнать лошадь. Видимо, потому, что у лошади больше ног и в них легче запутаться. Во всяком случае, Ринсвинд, не раз проверивший данное утверждение на практике, склонялся именно к этому объяснению.

Ваши шансы на успех также повышаются если а) всадники абсолютно не ждут того, что вы попробуете бежать, и б) вы по счастливому стечению обстоятельств оказались в удобной для старта позиции.

Ринсвинд стартовал подобно бумерангу из несвежей колбасы, покидающему негостеприимный желудок.

Воплей было много, но что радовало, что утешало и что было самым важным — вопили сзади. Разумеется, очень скоро его попытаются догнать, но это проблемы будущего. Кроме того, стоило, наверное, задуматься и над тем, куда бежать, однако бывалый трус бежит не куда, это обычно устраивается само собой, он бежит откуда.

Менее опытный бегун рискнул бы оглянуться, но Ринсвинд знал все о свойственной камням коварной манере подсовываться под ноги как раз в тот самый момент, когда не смотришь на землю. Да и вообще, к чему оглядываться? На что там смотреть? Он и так бежит со всех ног. И ничто не может заставить его бежать быстрее.

Впереди замаячила большая бесформенная деревня. Судя по всему, основным материалом для её строительства служили грязь и навоз. Десяток-другой крестьян, трудившихся на полях, оторвались от своей работы и уставились на набирающего скорость волшебника.

Может, это была только игра воображения, но Ринсвинд готов был поклясться, что слышал возглас:

— Красной Армии Быть! Отныне и Столько, Сколько Понадобится! Прискорбная, Хотя И Без Лишних Страданий, Кончина Угнетателям!

Стражники бросились на крестьян, а Ринсвинд завилял между хижинами.

Коэн был прав. Похоже, здесь и в самом деле имеет место революция. Однако империя, не меняясь, существовала уже тысячи лет, вежливость и уважение к протоколу вросли в саму ткань её мироздания, и, судя по некоторой нескладности текстов, местным революционерам ещё предстояло проделать немалый путь в освоении искусства неполиткорректных лозунгов.

Ринсвинд предпочитал не прятаться, а бежать. Прятаться тоже прекрасно, но, если тебя поймают, тебе крышка. С другой стороны, деревня была единственным укрытием на многие мили вокруг, а некоторые из преследующих Ринсвинда стражников были на лошадях. Может, при беге на короткие дистанции человек действительно опережает лошадь, но на этих бесконечных полях лошадь обставила бы человека в два счета.

Так что Ринсвинд метнулся к первой попавшейся развалюхе и толкнул первую попавшуюся дверь.

На двери мелом было накарябано: «Идёт Икзамен. Просим Саблюдать Тишыну».

На Ринсвинда выжидающе уставились сорок пар слегка встревоженных глаз. Причём глаза эти принадлежали вовсе не детям, а вполне взрослым людям, сидевшим за партами.

В дальнем конце помещения располагалось нечто вроде кафедры, на которой лежала пачка бумаг, обвязанная шнурком и запечатанная воском.

Атмосфера показалась Ринсвинду смутно знакомой. Он уже дышал ею, пусть даже и в другом мире. Она была насыщена запахом холодного пота, который прошибает вас в миг внезапного осознания, что уже слишком поздно вносить исправления. Вы откладывали это до последнего момента, и вот этот момент настал. Ринсвинд пережил множество всяких кошмаров, но данный ужас занимал в составленной им энциклопедии страха самое почетное место — ужас, который испытываешь первые несколько секунд после того, как будут произнесены роковые слова: «Сдавайте работы немедленно».

Сидевшие за партами люди смотрели на Ринсвинда.

С улицы донеслись вопли. Он метнулся к кафедре, разорвал шнурок и как можно быстрее раздал листки. После чего вновь юркнул к безопасно высокой кафедре, снял шляпу и низко склонился над какими-то бумажками в тот самый момент, когда дверь нерешительно приоткрылась.

— Все вон! — яростно заорал Ринсвинд. — Читать не умеете, экзамен идёт!

Невидимая фигура за дверью пробормотала что-то, обращаясь к кому-то ещё. Дверь закрыли. Люди за партами по-прежнему взирали на Ринсвиида.

— Э-э… Итак… Можете приступить к выполнению своих заданий.

Послышался шорох, на несколько мгновений воцарилась жуткая тишина, а потом в воздухе бешено замелькали кисти.

Экзамен на конкурсной основе. О да. Это была ещё одна вещь, известная большому миру об империи. Именно через экзамены лежал путь к должностям и сопровождающим эти должности благам. В принципе, систему имперских экзаменов хвалили, поскольку она позволяла проявить себя самым достойным.

Ринсвинд взял со стола один из лишних листков.

«Икзамен На Пост Уборсчика Навоза Района Вьюнь», — гласил заголовок.

Он ознакомился с вопросом номер один. От кандидатов требовалось написать шестнадцатистрочную поэму о вечернем тумане, расстилающемся над тростниковыми грядками.

Вопрос номер два требовал рассказать о метафорах, использованных в какой-то книге, о которой Ринсвинд никогда не слыхал.

Далее следовал вопрос о музыке…

Ринсвинд перевернул лист, прочел остальные вопросы. Однако ни разу ему не встретились слова, похожие на «компост», «ведро» или «тачка». Впрочем, очень может быть, что благодаря всем этим знаниям человек действительно становится лучше. В Анк-Морпорке максимум что тебя спросят, так это: «Лопату принес?»

Крики снаружи постепенно стихли; Ринсвинд рискнул высунуть голову за дверь. У дороги царила какая-то суматоха, но она уже не производила впечатление Ринсвиндо-ориентированной.

Ринсвинд выскользнул из комнаты и тут же бросился бежать.

Ну а люди за партами продолжали усердно корпеть над своими заданиями. Лишь один из наиболее предприимчивых экзаменуемых резво раскатал штанину и списал со шпаргалки заранее подготовленную поэму. Вопросы на экзаменах меняются редко.

Ринсвинд мерно трусил вперед, стараясь держаться канавок и обходить места, где грязь была глубиной больше, чем по колено. Агатцы выращивали полезные культуры на любом клочке почвы, в который только можно было воткнуть семена. Изредка попадались каменистые островки, в остальном же ландшафт характеризовался как напрочь лишенный мест, где можно было отлежаться или хотя бы отсидеться.

Деревня осталась далеко позади, и особого внимания на Ринсвинда никто не обращал. Лишь время от времени какой-нибудь очередной пастух провожал Ринсвинда взглядом, однако особого любопытства не проявлял, разница состояла в том, что смотреть на бегущего Ринсвинда было несколько интереснее, чем на испражняющегося вола.

Таким образом, следуя параллельным дороге курсом, Ринсвинд к вечеру достиг перекрестка.

Где и обнаружил постоялый двор.

Последним съеденным Ринсвиндом блюдом было жаркое из леопарда. Постоялый двор означает еду, но еда означает деньги. Ринсвинд был голоден, и денег у него не было.

Он тут же мысленно упрекнул себя за подобного рода негативный подход. Что сейчас нужно сделать, так это войти и заказать большой сытный обед. Тогда, вместо того чтобы быть голодным и без денег, он станет хорошо поевшим и без денег, что в его положении является чистым выигрышем. Разумеется, не следует сбрасывать со счетов, что мир, вероятно, выдвинет на это какие-то возражения. Однако многолетний опыт Ринсвинда показал, что существует мало проблем, которые нельзя разрешить громким воплем и резвым стартом с места. Кроме того, хороший обед благотворно действует на организм.

Гункунгская кухня ему всегда нравилась. Периодически беженцы из Агатовой империи открывали в Анк-Морпорке рестораны, и Ринсвинд считал себя некоторого рода экспертом по экзотическим имперским блюдам^[76].

Входная дверь привела Ринсвинда в большое, продымленное и, насколько можно было определить, вглядываясь сквозь покачивающиеся слои дыма, забитое самыми разными людьми помещение. Двое стариков сидели перед сложным нагромождением костей, играя в бакару-сан. Не совсем было понятно, что именно они курят, но, судя по выражению их лиц они были счастливы своим выбором.

Осторожно продвигаясь между столами, Ринсвинд приблизился к камину, возле которого костлявый человек занимался помешиванием содержимого котла.

Ринсвинд бодро улыбнулся.

— Доброе утро! Могу ли я вкусить ваш известнейший деликатес под названием «Обед На Двоих С Бесплатными Креветочными Крекерами»?

— Никогда не слыхал о таком.

— Гм-м. В таком случае, можно взглянуть на… э-э… болезненное ухо… жабье карканье… меню?

— А что такое меню, друг?

Ринсвинд кивнул. Он знал, чем это чревато, когда абсолютно незнакомый человек вдруг называет тебя другом. Это явно говорит о том, что к тебе питают прямо противоположные чувства.

— В смысле, что у вас есть из еды?

— Лапша, вареная капуста и свиные усы.

— И все?

— Свиные усы на деревьях не растут, уважаемый сан.

— Я весь день сегодня натыкался на водяных волов, — удивился Ринсвинд. — Вы что, говядину совсем не едите?

Половник шумно плюхнулся в котел. Где-то за спиной ударилась о пол костяшка бакары-сан. Затылок Ринсвинда защипало от сосредоточившихся на нем взглядов.

— Всякие мятежники в нашей таверне не приветствуются, — громко произнес хозяин.

«А что, сложно человеку «здрасьте» сказать?» — подумал Ринсвинд. Однако у него создалось впечатление, что слова эти обращены не столько к нему, сколько к миру в целом.

— Рад слышать, — вслух произнес он, — потому что…

— Да-да, а если кто не понял, ещё раз повторю, — немного громче продолжил хозяин. — Мятежники здесь не обслуживаются.

— Вот и отлично, мне это как раз подходит, потому что…

— И если бы я знал что-нибудь о мятежниках, то обязательно поставил бы в известность власти, — во всю мощь своей глотки проревел хозяин.

— Я не мятежник, я просто голоден, — попытался вставить Ринсвинд. — Мне бы, если можно, полную миску вот этого.

Ему подали полную миску. На жирной поверхности играли радужные блики.

— С тебя полрайну, — проинформировал хозяин.

— То есть ты хочешь, чтобы я заплатил до того, как съем суп?

— А потом ты можешь не захотеть платить, друг.

Один имперский райну был эквивалентом большего количества золота, чем прошло через руки Ринсвинда на протяжении всей его жизни. Волшебник театрально похлопал по карманам.

— Вот незадача, похоже, что… — начал было он.

Раздался глухой стук. Это из его кармана вывалилось и упало на пол «КАК Я ПРОВЕЛ ОТПУСК».

— Отлично, благодарю, мы в расчете, — громко произнес хозяин, обращаясь к комнате в целом.

Он сунул миску в руки Ринсвинда, стремительным движением подхватил с пола листки и затолкал их обратно в карман волшебника.

— Иди и садись в углу! — прошипел он. — Что делать дальше, тебе скажут!

— Но я и сам знаю, что нужно делать дальше. Окунаешь ложку поглубже в тарелку, потом подносишь ко рту…

— Иди и садись!

Отыскав самый тёмный угол, Ринсвинд сел там за стол. Посетители по-прежнему продолжали рассматривать его.

Чтобы отвлечься от этого разглядывания, Ринсвинд достал «КАК Я ПРОВЕЛ ОТПУСК» и наугад открыл, надеясь разобраться, почему вид этих листков оказал на хозяина столь магическое воздействие.

«…Продал мне пирожок, внутри которого я обнаружил^[77] сосиску из свиных внутренностей^[78], — прочел он. — И такие пирожки продавались повсюду в любое время и стоили одну маленькую монетку, а граждане выглядели такими сытыми, что почти не покупали эти^[79] с лотка^[80] — сан».

«Сосиска из свиных внутренностей… — подумал Ринсвинд. — Пожалуй, она и в самом деле может поразить тебя до самых глубин души, учитывая, что до этого момента сытный обед представлялся тебе миской обмылков, подернутой подозрительного вида застывающей пленкой.

Ха! Этому господину Как-Я-Провел в следующий свой отпуск надо отправиться в Анк-Морпорк. Интересно, как ему понравится одна из старых добрых… сосисок Себя-Режу-Без-Ножа… сосисок из натурального… свиного продукта…»

Ложка с плеском упала в миску.

Ринсвинд торопливо перелистнул несколько страниц.

«…На мирных, спокойных улицах, по которым я прогуливался, я не заметил и следа преступности и бандитизма…»

— Ясное дело, не заметил, четырехглазый кретин! — воскликнул Ринсвинд. — Все шишки-то падали на мою голову!

«…Город, в котором все люди свободны…»

— Свободны? Свободны? Ну да, к примеру, мы свободны сдохнуть от голода, быть ограбленными Гильдией Воров… — язвительно сообщил листкам Ринсвинд и перекинул ещё одну страницу.

«…Спутником моим был Великий Волшебник^[81], самый выдающийся и могучий волшебник в стране…»

— Я этого никогда не говорил! Я… — Ринсвинд прервался на полуслове. Память-предательница тут же выудила из своих захламленных подвалов пару фраз вроде: «О, да аркканцлер мне в рот заглядывает, ничего без меня сделать не может» или «Да если б не я, тут все давным-давно рухнуло бы». Но ведь это была обычная пьяная похвальба, надо быть полным идиотом, чтобы принять этот треп за чистую монету и, более того, написать о нем…

Внутренний взор Ринсвинда сфокусировался на следующей картинке. Счастливое, улыбающееся лицо человечка. Человечек носит гигантские очки, он доверчив и невинен, как дитя, и куда бы он со своими доверчивостью и невинностью ни пошел, он несёт с собой ужас и разрушение. Двацветок просто не мог поверить, что мир — это не лучшее место для житья. И ему в самом деле жилось довольно неплохо. Все плохое мир приберегал для Ринсвинда.

До встречи с Двацветком жизнь Ринсвинда протекала тихо и спокойно, без каких-либо особых событий. Зато после этой встречи события пошли в гигантских количествах.

Значит, человечек вернулся домой? В Бес Пеларгик — единственный в империи нормально функционирующий морской порт.

Нет, ну нельзя же быть настолько идиотом, чтобы писать такое!

Настолько доверчивых людей на свете просто нет — за исключением одного человека.

Ринсвинд был далек от политики, но в некоторых вопросах он разбирался довольно неплохо не потому, что они имели какое-то отношение к политике, а потому, что они имели отношение человеческой природе. И вот отвратительные образы собрались вместе, образовав весьма неприглядную картину.

Вокруг империи стена. Если хочешь прожить в империи подольше, ты должен научиться варить суп из свиного визга и глотать кровавые слюни, потому что так здесь заведено. А ещё к тебе в дом периодически наведываются солдаты.

Но если кто-нибудь вдруг напишет веселенькую книжонку на тему…

…«Как я провел отпуск»…

…Повествующую о мире, который устроен совсем иначе…

…То даже в самом окаменелом обществе найдется некоторое число людей, которые зададутся опасными вопросами типа: «Кстати, в самом деле, а куда девается вся свинина?»

Ринсвинд мрачно уставился в стенку. Крестьяне Империи, Восстаньте! Вам нечего терять, кроме голов, рук, ног и ещё этой комбинации из терки для сыра и рубахи из колючей проволоки…

Он пошуршал листками. Имя автора нигде не указывалось. Вместо этого сразу под названием мелкими пиктограммами была набрана фраза: «Желаем Удачи! Снимайте Копии! Успеха и Многие Лета Нашему Делу!»

В Анк-Морпорке тоже случались бунты. Однако никто никогда не занимался их организацией. Все просто хватали что попалось под руку и выходили на улицы. И никто не придумывал официальных боевых кличей, больше полагаясь на старое испытанное «Вот он! Хватай, хватай! Схватил? А теперь лупи!».

Дело в том, что… есть поводы, а есть причины, и повод не обязательно является истинной причиной. Когда лорда Капканса Психопатического подвесили за его фиггин^[82], на самом деле это случилось вовсе не потому, что он заставил старика Ложечника Мягкоступа съесть собственный нос, но из-за того, что за долгие годы своего правления лорд Капканс успел напакостить буквально всем, причём крайне изобретательно, и народное возмущение наконец прорва…

Из противоположного от Ринсвинда угла донесся жуткий вопль. Ринсвинд чуть было по привычке не юркнул под стол, но вдруг его взгляд наткнулся на маленькую сцену, на которой разыгрывалось какое-то действо.

Постепенно взоры всех посетителей обратились к подмосткам.

Зрелище представляло определенный интерес. Ринсвинд не совсем разобрался в сюжетной линии, но в целом смысл был примерно такой: мужчина любит девушку, потом её у него отбивает другой мужчина, первый мужчина разрезает обоих напополам и падает на собственный меч, после чего вся компания выходит к зрителям и склоняется в низком поклоне, означающем, по-видимому, нечто вроде: «А Дальше Все, Кто Не Умер, Жили Долго И Счастливо». Уловить более мелкие детали было довольно трудно, поскольку актеры то и дело вопили «Хооооооррррррааа!», а добрую половину представления вообще проболтали со зрителями. Кроме того, их маски были неотличимы одна от другой.

На полу рядом со сценой расположилось трио музыкантов. Музыканты пребывали в собственном мире — причём, судя по издаваемым звукам, не в одном, а в целых трех.

— Печенье с предсказанием?

— А?

Ринсвинд вынырнул из театральных глубин и увидел рядом с собой хозяина.

Под нос ему сунули блюдо со странно двустворчатыми печеными объектами.

— Печенье с предсказанием?

Ринсвинд потянулся за печеньем. Однако в тот момент, когда его пальцы уже готовы были сомкнуться, блюдо вдруг отдернули в сторону, так что в руке у него оказалась совсем другая печенина.

Хотя какая разница. Ринсвинд рассеянно взял печенье.

По крайней мере, в Анк-Морпорке — возобновилось под актерские вопли течение его мыслей — можно взяться за настоящее оружие.

Бедняги… Для организации настоящего мятежа грамотно составленных лозунгов и голого энтузиазма недостаточно. Нужны хорошо обученные бойцы и прежде всего настоящий вождь, лидер. Ринсвинд искренне желал агатцам найти хорошего вождя, но желательно после того, как он, Ринсвинд, уберется подальше от империи.

Развернув клочок бумажки, Ринсвинд безразлично уставился на предсказание. Он даже не заметил, что хозяин постоялого двора как-то подозрительно маячит у него за спиной.

Вместо обычного «Вы только что вкусили непревзойденную еду» он увидел довольно СЛОЖНУЮ пиктограмму.

Ринсвинд принялся водить пальцем по картинкам.

«Тысяча… тысяча… извинений…» Но…

Музыканты загрохотали бубнами.

Деревянная дубинка отпружинила от головы Ринсвинда.

Престарелые игроки в бакару-сан удовлетворенно покивали друг другу и возобновили игру.

Утро было прекрасное. Небольшая долина полнилась эхом пробуждающейся Серебряной Орды. Храбрые воины вставали, постанывая, распределяли самодельные хирургические приспособления, жаловались, что куда-то опять задевались очки, и сослепу хватали чужие вставные челюсти.

Коэн, опустив ноги в лохань с теплой водой, наслаждался ласковым солнышком.

— Эй, Проф?

Бывший преподаватель географии сосредоточенно склонился над картой, которую в данный момент составлял.

— Да, Чингиз?

— Что там за шум поднял Хэмиш Стукнутый?

— Жалуется, что хлеб черствый и что он никак не может найти свои зубы.

— Скажи ему, что, если у нас все выгорит, он сможет нанять себе целый десяток девушек, которые будут жевать для него хлеб, — благодушно ответил Коэн.

— Это не очень гигиенично, Чингиз, — не отрываясь от карты, произнес Профессор Спасли. — Помнишь, я как-то рассказывал тебе про гигиену?

Коэн не стал затрудняться ответом. «Шестеро стариков, — думал он. — Проф в расчет не берется, он мыслитель, не воин…»

Череп Коэна редко становился вместилищем для такого мозгового процесса, как сомнение в себе. Когда одной рукой тащишь упирающуюся храмовую служанку и мешок с награбленными в храме драгоценностями, а другой отбиваешься от десятка разгневанных жрецов, на всякие отвлеченные размышления времени почти не остается. Естественный отбор — штука суровая, профессиональные герои, склонные в критический момент задаваться вопросами типа: «А каков же он, смысл моей жизни?», очень быстро лишаются и того, и другого.

И все же шестеро стариков… А в империи под ружьем — почти миллион.

В холодном утреннем свете — да и, честно говоря, в таком довольно приятном и теплом утреннем свете — твои шансы выглядят несколько иначе, чем, допустим, накануне вечером. Арифметика получается поистине смертоносная. Если План не сработает…

Коэн задумчиво кусал губы. Если План не сработает, на то, чтобы перебить всех, уйдут недели. Зря он все-таки не взял с собой Тога-Мясника, пусть даже старик Тог бьется нынче не больше десяти минут кряду, после чего ему приходится делать перерыв, чтобы по-быстрому сбегать в туалет.

Да и ладно. Решили и решили, теперь нужно постараться извлечь из ситуации все возможное.

Когда Коэн был ещё совсем мальчишкой, отец как-то отвел его на вершину горы. Там он изложил сыну основы героической философии и сказал, что нет большей радости, чем пасть славной смертью на поле боя.

Слабое место в отцовских рассуждениях Коэн увидел сразу, а богатый жизненный опыт только подтвердил его мнение на сей счет, а именно: нет большей радости, чем прикончить в бою эту сволочь, а потом усесться на груду золота высотой с лошадь. Данная жизненная позиция не раз служила ему добрую службу.

Встав, Коэн потянулся.

— Хорошее утречко, ребята, — поприветствовал он своих собратьев. — Я себя чувствую на миллион анк-морпоркских долларов. А вы?

Ребята ответили, что в принципе чувствуют себя неплохо.

— Отлично, — сказал Коэн. — Тогда по коням.

Великая Стена охватывает Агатовую империю со всех сторон. Для тех, кто не уловил, подчеркнем: со всех сторон.

Как правило, стена эта вздымается на двадцать футов в высоту и с внутренней своей стороны абсолютно отвесна. Она тянется вдоль берегов, рассекает унылые пустыни, возвышается даже на обрывах, где вероятность нападения очень невысока. На подчиненных островах, таких как Бхангбхангдук и Тинлин, возвышаются похожие стены и все они, метафорически говоря, представляют собой одну стену, что кажется очень странным для всяких безмозглых вояк, не способных оценить истинное предназначение данного сооружения.

Это не просто стена, это разграничительная линия. По одну её сторону лежит империя. В агатском языке это слово также несёт значение «вселенная». А по другую сторону нет ровным счетом ничего. Ведь, кроме вселенной, ничего больше не существует.

Ах да, неискушенному наблюдателю может показаться, что все-таки там, за стеной, что-то есть — например, море, острова, другие континенты и так далее. Все это с виду очень даже материально, эту землю можно завоевать, по ней можно пройти… но к реальности она не имеет никакого отношения. В агатском языке «иностранец» обозначается тем же словом, что и «призрак», и всего лишь один мазок кисти отделяет его от значения «жертва».

Отвесность же стен объясняется необходимостью охладить пыл всяких зануд, которые упорно верят, что там, по другую сторону, может быть что-то интересное. Поразительно, но даже спустя тысячи и тысячи лет все равно находятся умники, наотрез отказывающиеся понимать намеки. На побережье эти неверующие сооружают плоты и направляются прямиком через бескрайние моря в сказочные земли. Обитатели континентальной части строят громадных воздушных змеев, а также изобретают всякие летающие стулья, приводимые в действие фейерверками. Разумеется, многие естествоиспытатели гибнут. Ну а тех, кто умудряется уцелеть, вскорости ловят и устраивают им жизнь в интересные времена.

Однако кое-кто все-таки добирается до большого плавильного котла под названием Анк-Морпорк. Люди прибывают туда без денег — моряки обдирают их как липку, — но с безумным блеском в глазах, открывают там магазины и рестораны и работают по двадцать четыре часа в сутки. Это и называется Анк-Морпоркской Мечтой (главный приз — большая куча денег, заработанных в обществе, где твою смерть никто даже не заметит). Причём чем меньше вы спите, тем лучше вам мечтается.

Иногда Ринсвинду казалось, что жизнь его протекает от пробуждения к пробуждению. Пробуждения были своего рода знаками препинания в длинном предложении его жизни. Надо признать, они не всегда были грубыми. Иногда просто невежливыми. Очень немногие — одно или, может, два — были довольно приятными, особенно когда он просыпался на острове. Солнце монотонно всходило, волны занудно омывали берег, и пару раз ему удалось вырваться из пучины бессознательности, не издав привычного громкого вопля.

Это пробуждение было не просто грубым. Оно было откровенно оскорбительным. Голова Ринсвинда периодически стукалась обо что-то, а его руки были связаны за спиной. Было темно — факт, вызванный надетым ему на голову мешком.

Ринсвинд быстро произвел подсчет.

«На нынешний момент это уже семнадцатое самое плохое утро в моей жизни», подумал он.

В том, что из вас в кабаке вышибают дух, нет ничего необычного. Случись это в Анк-Морпорке, вы вполне могли бы очухаться только в реке (вернее, на реке) и обобранным до нитки. Или если бы вашим обидчикам под руку подвернулось судно, отплывающее в очень долгий и непопулярный вояж, то, очнувшись, вы обнаружили бы, что прикованы к какому-нибудь там шпигату и единственное, что вам светит в ближайшие два года, это бороздить океанские волны^[83]. Но обычно вас все-таки оставляют в живых. За этим следит сама Гильдия Воров. Одна из воровских заповедей гласит: «Ударь человека слишком сильно — и ты сможешь ограбить его только один раз; ударь его так, чтобы он просто вырубился, — и ты сможешь грабить его каждую неделю».

Итак, он, Ринсвинд, едет куда-то в какой-то повозке. Стало быть, его оставили в живых. Значит, похитители преследуют некую цель.

Не успел он так подумать, как тут же сильно пожалел об этом.

Мешок с его головы грубо сорвали, и взору Ринсвинда предстала некая ужасающая морда.

— Я хочу откусить тебе ногу! — в панике заорал Ринсвинд.

— Не беспокойся. Я друг.

Маску сняли. За ней оказалось лицо девушки — круглое, курносое и очень отличающееся от всех прочих лиц, которые встречались Ринсвинду в империи. А основное отличие состояло в том, что девушка смотрела прямо на него. Ринсвинд припомнил, что вроде бы её одежду (о лице тут речи не шло) он видел на сцене постоялого двора.

— Только не кричи, — предупредила девушка.

— Почему? Что вы собираетесь со мной сделать?

— Мы приняли бы тебя со всеми почестями, но не было времени.

Откинувшись на мешки, которые были свалены у заднего борта покачивающейся повозки, она смерила Ринсвинда критическим взором.

— Четыре Большие Сандалии говорит, что ты прилетел на драконе и уничтожил целый полк солдат, — сообщила девушка.

— В самом деле?

— А ещё ты заколдовал дряхлого старика, и тот превратился в великого воина.

— Правда?

— И ты дал Четыре Большие Сандалии целыйкусок мяса, хотя он всего лишь пун.

— Неужели?

— И у тебя есть шляпа.

— Вот шляпа у меня действительно есть.

— И при всем при том, — продолжала девушка? — ты совершенно не похож на Великого Волшебника.

— Гм, видишь ли, тут вышло небольшое… — Девушка казалась хрупкой как цветок. Что не помешало ей, однако, извлечь из складок своего костюма маленький, но очень даже пригодный к употреблению ножик.

С течением жизни у Ринсвинда выработался своего рода инстинкт на подобные знаки. Пожалуй, сейчас не лучший момент, чтобы отрицать свое Великое Валшебничество, решил он.

— Небольшое… — повторил он. — Небольшое… Кстати, а откуда я знаю, что тебе можно доверять?

Девушка ответила ему негодующим взглядом.

— Так ты правда обладаешь удивительной волшебной силой?

— О да! Да! Разумеется! Только…

— Тогда скажи что-нибудь на волшебном языке!

— Э-э… Стеркус, стеркус, стеркус, моритурус сум, — быстро пробормотал Ринсвинд, не отводя глаз от ножика.

— О экскременты, я сейчас умру?!

— Это, э-э… специальная мантра, вызывает прилив магических сил.

Девушка слегка утихла.

— Но это здорово утомляет, в смысле волшебство, — продолжал Ринсвинд. — Все эти полеты на драконах, превращение стариков в воинов… Какое-то время ты творишь волшебство направо-налево, но потом требуется отдых. Как раз сейчас я очень ослаб — ты не поверишь, какой колоссальный объем магии я недавно потратил.

В её глазах по-прежнему читалось сомнение.

— Все крестьяне верят в неминуемое явление Великого Волшебника, — сказала она. — Но, как говорит великий философ Лай Тинь Видль, «ожидая могучего коня, ты способен отыскать копыта даже у муравья».

Девушка опять оценивающе посмотрела на Ринсвинда.

— Там, на дороге, — продолжила допрос она, — ты пресмыкался перед районным комиссаром Ки. Ты что, не мог испепелить его на месте?

— Ну, я старался выиграть время, оценивал ситуацию, не хотел сразу раскрываться, — забормотал Ринсвинд. — Э-э. А если б меня узнали?..

— Значит, этот твой нынешний облик — маскировка?

— Конечно.

— Отличный грим.

— Спасибо, это все потому, что…

— Только поистине великий волшебник решится выглядеть настолько жалко.

— Благодарю. Э-э… Но откуда тебе известно про этого комиссара?

— Ты бы уже двадцать раз был мертв, если бы я не говорила тебе, что делать.

— Так ты тот самый голос?

— Нам пришлось действовать очень быстро, чтобы перехватить тебя. Счастье ещё, что тебя увидел Четыре Большие Сандалии.

— Вам?

Она проигнорировала его вопрос.

— А эти солдаты, на дороге… Типичные провинциалы. В Гункунге этот номер у меня бы не прошел. Но я могу играть много ролей.

Девушка убрала нож, однако у Ринсвинда возникло стойкое ощущение, что на самом деле он её не убедил: если она решила его не убивать, это ещё не значило, что она ему поверила.

Он предпринял ещё одну попытку, о да, это должно было сработать.

— И у меня есть волшебный сундук на ножках, — не без гордости сообщил он. — Он следует за мной повсюду. Сейчас он, правда, куда-то задевался, но вообще это совершенно удивительный предмет.

Девушка отреагировала ничего не говорящим взглядом. Затем протянула тонкую, хрупкую ручку и рывком привела волшебника в вертикальное положение.

— Что, такой же, как эти?

Она отдернула занавеску у заднего борта.

Сразу за повозкой, поднимая облака пыли, угрюмо ковыляли двое Сундуков. Более потрепанные и подешевле, чем Ринсвиндов Сундук, в общем и целом они принадлежали к тому же виду — разумеется, если слово «вид» применимо к дорожным принадлежностям.

— Э-э. Да.

Девушка разжала руку. Голова Ринсвинда снова ударилась об пол.

— Слушай меня, — сказала она. — Кругом творится много плохого. Лично я не верю в великих волшебников, но многие верят, а людям иногда нужно во что-то верить. Однако если эти излишне доверчивые люди погибнут из-за того, что волшебник, который нам достался, не столь уж велик… В общем, этому волшебнику можно будет только посочувствовать. Вероятно, ты и вправду Великий Волшебник. Если же нет, то советую тебе как следует напрячься и проявить себя с хорошей стороны. Я понятно все объяснила?

— Э-э. Да.

Смерть угрожал Ринсвинду множество раз. Обычно в происходящем принимали активное участие всякие грозного вида доспехи и мечи. Но в данном случае опасность предстала перед Ринсвиндом в виде хорошенькой девушки и небольшого ножика, и все же ему почему-то казалось, что этот случай можно сразу занести в категорию самых худших. Девушка откинулась на мешки.

— Мы — бродячий театр, — произнесла она. — Это удобно. Беспрепятственно путешествуешь по всей империи. Мы — актеры но.

— Но что?..

— Ты не понял. Мы — актеры но.

— А, я догадался, что ты хочешь сказать. Вообще-то, представление было не таким уж плохим и…

— Великий Волшебник, «но» — это вид нереалистического, символического театрального представления с использованием архаичного языка и стилизованной жестикуляции и проходящего под аккомпанемент флейт и барабанов. Твоя способность притворяться глупцом выше всяких похвал. Иногда я даже готова поверить, что ты не играешь.

— Кстати, а как тебя зовут? — спросил Ринсвинд.

— Прекрасная Бабочка.

— Где?

Наградив Ринсвинда испепеляющим взором, девушка скрылась в передней части повозки.

Повозка продолжала мерно трястись. На голову Ринсвинду опять надели пропахший луком мешок, поэтому «Великий Волшебник» пребывал не в лучшем настроении. Периодически он принимался ругаться. Досталось всем. Ринсвинд проклинал женщин с ножами, историю в целом, преподавательский состав Незримого Университета, свой куда-то запропастившийся Сундук и население Агатовой империи. Но первым номером в списке его проклятий шёл человек, построивший эту повозку. Днище её устилали грубые, кривые, занозистые доски, словно специально подобранные, будто кто-то подумал: «О, вот подходящий материал для того, чтобы люди на нем сидели или, скажем, лежали». Наверное, это был тот же самый умник, который решил, что треугольник — отличненькая форма для колеса.

Сундук нырнул в канаву. За ним с большим интересом наблюдал человек, держащий веревку, к которой был привязан пасущийся вол.

Сундуку было стыдно, он чувствовал себя озадаченным и растерянным. Он чувствовал себя растерянным, потому что все вокруг было таким знакомым. Свет, запахи, мягкость земли… Но ему не хватало самого важного — ощущения принадлежности кому-то.

Сундук был сделан из дерева. А дерево очень чувствительно к таким вещам.

Одной из своих многочисленных ножек Сундук провел в пыли длинную линию — случайное, жалкое движение, знакомое любому, кто когда-либо стоял перед классом в ожидании выговора учительницы.

Наконец Сундук пришел к тому, что у древесины может считаться самым близким аналогом решения.

Его отдали. Он провел много лет, бродя по чужим странам, встречая экзотические создания и прыгая по ним в ритуальном танце. Но теперь он вернулся в страну, где когда-то был деревом. Следовательно, он свободен.

Нельзя сказать, что эту цепочку рассуждений отличала безупречность логики. Однако, следует признать, для того, кто думает дырками от сучков, результат весьма неплох.

А теперь Сундук собирался сделать кое что такое, о чем давно мечтал.

— Ну сколько можно, Проф?

— Прости, Чингиз. Как раз заканчиваю… — Коэн вздохнул. Воины Орды воспользовались передышкой, чтобы посидеть в тени деревьев и обменяться очередными враками о прошлых приключениях. Профессор Спасли тем временем стоял на вершине большого валуна, щурясь в окуляры самодельного оптического устройства и что-то царапая в своих картах.

В наше время миром правят клочки бумаги, подумал Коэн. Во всяком случае — этой частью мира. А Проф… ну, а Проф правит клочками бумаги. Он сделан из несколько иного материала, чем традиционные герои-варвары (несмотря на свое глубокое убеждение, что всех директоров школ следует распять на дверях коровника), но когда дело касается клочков бумаги, тут ему равных нет!

К тому же он говорит по-агатски. По крайней мере, лучше, чем Коэн, нахватавшийся ходовых фраз и этим ограничившийся. Сам Профессор Спасли говорил, что выучил язык по старым книгам. А ещё он говорил, что из старых книг можно узнать очень много интересных фактов.

Коэн, покряхтывая, взобрался на валун.

— Чем ты тут занимаешься, а, Проф?

Профессор Спасли, прищурившись, вглядывался в бледный силуэт Гункунга, вырисовывающийся на пыльном горизонте.

— Видишь тот холм, сразу за городом? — откликнулся он. — Такая огромная округлая насыпь?

— Здорово смахивает на могильник моего папаши.

— Да, только этот — естественного происхождения. Слишком уж большой. И видишь, на самой его верхушке стоит что-то вроде пагоды. Очень любопытная архитектура. И я вот думаю, может, нам стоит рассмотреть её поближе?

Коэн внимательно изучил большой округлый холм. Это был большой округлый холм. Угрозы в нем никакой не было, и, судя по всему, цены он никакой не представлял. Следовательно, о холме можно было забыть. Сейчас Коэна интересовали другие, более насущные вопросы.

— Люди входят во внешний город и выходят из него, — продолжал Профессор Спасли, — следовательно, осада — это лишь видимость, чтобы показать: мол, мы тут. Так что с проникновением в Гункунг вряд ли возникнут проблемы. Но попасть непосредственно в Запретный Город будет гораздо сложнее.

— А как насчет того, чтобы всех поубивать — предложил Коэн.

— Неплохая идея, но непрактичная, — отклонил предложение Профессор Спасли. — Нет, в моей нынешней методологии я исхожу из факта, что Гункунг находится на значительном расстоянии от реки, а населения в нем — почти миллион.

— Методология — штука важная.

— А для артезианских колодцев местность не совсем характерная.

— Во-во, и я о том же подумал.

— И водопроводов тоже не видно, если ты заметил.

— О да, водяные проводы… Эти агатцы любят всякие праздники, — согласился Коэн. — Жаль не успели, погуляли бы от души. Проводили бы, помахали ручкой…

— Что заставляет меня усомниться в правомерности высказывания, будто бы в Запретный Город даже мышь не проскользнет, — в голосе Профессора Спасли прозвучала едва заметная нотка самодовольства. — В том-то все и дело, мышь без труда проскользнула бы в Запретный Город, если бы умела задерживать дыхание.

— Но мыши не умеют задерживать дыхание, — обрадовался Коэн, почувствовавший наконец твердую почву под ногами. — А люди умеют.

— Именно.

Повозка остановилась. Мешок сняли. Вместо терки для сыра, которую Ринсвинд ожидал увидеть, его взору предстали два молодых, встревоженных лица. Одно из них тоже принадлежало девушке, но, как Ринсвинд с облегчением удостоверился, не Прекрасной Бабочке. Эта девушка выглядела чуть моложе, и Ринсвинду почему-то опять вспомнилась картошка^[84].

— Себя чувствуешь хорошо? — она говорила на ломаном, но вполне узнаваемом морпоркском. — Мы очень сожалеем. Ты сейчас лучше? Мы говорим тебе им языке небесного города Анк-Мор-Пок. Язык свободы и прогресса. Язык Одного Человека, Одного Голоса!

— Ага, — Ринсвинд счел за лучшее не возражать. По морю его памяти проплыл образ анк-морпоркского патриция. Один человек, один голос. Ну да. — Я его встречал. Того самого, у которого этот голос. Только…

— Удачи Народному Делу! — воскликнул юноша. — Рассудительно Вперед! — Юноша выглядел так, будто его сложили из кирпичей.

— Прошу прощения, — вставил Ринсвинд, — но почему вы… бумажный светильник для церемоний… кипа хлопка… спасли меня? То есть когда я говорю «спасли», то имею в виду, зачем вы ударили меня по голове, связали и привезли сюда, где бы мы сейчас ни находились? Что такого плохого могло случиться на постоялом дворе? Ну, дали бы мне по уху, что не заплатил…

— Самое худшее, что могло с тобой случиться, — это мучительная смерть, растянутая на несколько лет, — услышал он голос Бабочки.

Девушка появилась из-за повозки и мрачно улыбнулась Ринсвинду. Руки она скромно держала в складках кимоно — наверное, прятала там свои ножики.

— О, привет, — откликнулся Ринсвинд.

— Великий Волшебник, — Бабочка поклонилась, — меня ты уже знаешь, а эти двое — Цветок Лотоса и Три Запряженных Вола. Они тоже члены нашей ячейки. Мы были вынуждены доставить тебя сюда таким бесцеремонным образом. Повсюду шпионы.

— Своевременная Кончина Всем Врагам! — сияя, воскликнул юноша.

— Ну да, конечно, — согласился Ринсвинд. — Всем врагам, само собой.

Повозка стояла во дворе. Судя по общему уровню шума по другую сторону высоких стен, они находились в большом городе. В мозгу Ринсвинда оформилось очень мерзкое подозрение.

— Итак, вы привезли меня в Гункунг, — сказал он.

Глаза Цветка Лотоса расширились.

— Значит, это есть правда, — выдохнула она по-морпоркски. — И ты действительно есть Великий Волшебник!

— О, мои способности к предвидению порой даже меня самого пугают, — уныло ответил Ринсвинд.

— Вы, двое, позаботьтесь о лошадях, — приказала Бабочка, не отводя глаз от Ринсвинда.

Когда юноша с девушкой, непрестанно оглядываясь, торопливо покинули помещение, Бабочка угрожающе шагнула к Ринсвинду.

— Они верят, — сказала она. — Но у меня по-прежнему есть некоторые сомнения. Однако, как говорит великий Лай Тинь Видль, когда нет вола, даже осел сгодится. Лично я всегда считала, что это один из его наименее убедительных афоризмов.

— Благодарю. А чего именно вы ячейка?

— Ты слышал о Красной Армии?

— Нет. Хотя… Я слышал, как кто-то кричал что-то…

— Согласно легенде, некогда человек по имени Великий Волшебник привел первую Красную Армию к невероятной победе. Разумеется, это случилось тысячи и тысячи лет назад. Но люди верят, что он-то есть ты — вернется и совершит это вновь. Так что… Красная Армия должна ждать и готовиться.

— Ну, за несколько тысяч лет человек слегка меняется…

Внезапно она резко наклонилась к Ринсвинду.

— Лично я считаю, что все это плохо пахнет, — прошипела Бабочка. — Однако ты здесь — и ты будешь Великим Волшебником. Даже если мне придется гнать тебя вперед ударами под зад!

Двое младших членов ячейки вернулись. Бабочка в мгновение ока превратилась из скалящейся тигрицы в скромную лань.

— А теперь тебе надо встретиться с Красной Армией, — сказала она.

— Вообще-то, я только что с дороги, мне бы… — заметив выражение лица Бабочки, Ринсвинд умолк на полуслове.

— Очевидно, что первая Красная Армия не более чем красивая легенда, — произнесла она на быстром и безупречном анк-морпоркском. — Однако в легендах есть своя польза. И тебе… х-м, Великий Волшебник, стоит с ней познакомиться. Итак, когда Одно Солнечное Зеркало боролся со всеми армиями мира, ему на помощь пришел некий Великий Волшебник. И тогда сама земля встала на защиту новой империи. Да, чуть не забыла, там ещё были задействованы молнии. Воины армии были сделаны из земли, но каким-то образом приводились в действие молнией. Молния, конечно, может убить — однако, боюсь, ей недостает дисциплины. И земля не может сражаться. На мой взгляд, эта армия земли и неба была не чем иным, как крестьянским восстанием. Ну а теперь у нас новая армия с гордым, древним именем, способным воспламенить воображение. И Великий Волшебник у нас тоже есть. Я не верю в легенды. Но я верю, что другие люди в них верят.

Более юная девушка, которая все это время пыталась следовать за нитью разговора, шагнула вперед и взяла Ринсвинда за руку.

— Ты своим зрением сейчас увидишь Красную Армию, — пообещала она.

— Вперед Вместе С Массами! — выкрикнув это, юноша взял Ринсвинда за другую руку.

— Он что, всегда так разговаривает? — спросил Ринсвинд, чувствуя, что его мягко подталкивают к двери.

— Три Запряженных Вола нигде не учился, — объяснила девушка.

— Больше Успеха Нашим Вождям!

— Два Пенса Ведро Хорошо Утоптанного! — поддержал его Ринсвинд.

— Больше Прав Собственности На Средства Производства!

— Новое Мыло Твоей Бабушке!

Три Запряженных Вола просиял.

Бабочка отворила дверь и с чем-то замешкалась в доме. Ринсвинда вывели во двор.

— Очень полезные лозунги, — похвалил он, украдкой оглядываясь по сторонам. — Но мне хотелось бы привлечь ваше внимание к широко известному высказыванию Великого Волшебника Ринсвинда.

— Воистину, я вся открытая, — вежливо ответила Цветок Лотоса.

— Ринсвинд, бывало, говаривал… Счастливо оставаааааааааааааа…

Сандалии скользили по булыжнику, мешая развить приличную скорость, но воротца в заборе оказались сделанными из бамбука, поэтому разлетелись в щепки от легкого удара плечом.

По другую сторону стены оказался уличный базар. Его образ очень ярко запечатлелся в памяти Ринсвинда. Стоило образоваться клочку пространства, любому, даже самому маленькому, клочку, — оттого ли, что прошел, раздвигая толпу, мул, или оттого, что проехала повозка, как образовавшийся пятачок сразу заполнялся людьми, во всю глотку спорящими из-за цены на какую-нибудь утку. Утка, как правило, вносила достойную лепту в окружающий шум, поскольку яростно крякала, недовольная, что её держат вверх ногами.

Ринсвинд угодил ногой в плетеную клетку с курами, но не снизил скорости, а все так же несся вперед, раскидывая людей и товар. В Анк-Морпорке подобное поведение вызвало бы соответствующую реакцию, однако здесь, где все вопили друг на дружку, Ринсвинд со своей кудахтающей ногой, полубегущий, полухромающий мимо бесконечных лотков, очень гармонично вписывался в пейзаж.

За спиной у него людской поток плотно смыкался. Если кто-то и крикнул что-нибудь вроде «Держи вора!», то его возглас быстро потонул в общем гаме.

Высмотрев укромную нишу между прилавком с певчими птицами и лотком, продающим нечто булькающее в тазах, Ринсвинд затормозил. Нога его издала радостное кукареканье.

Он принялся колотить ею о мостовую и колотил до тех пор, пока клетка не треснула. Петушок, опьяненный воздухом свободы, клюнул Ринсвинда в колено и, хлопая крыльями, поскакал прочь.

Погони слышно не было, однако расслабляться не следовало: на обычном гункунгском базаре даже батальон троллей, марширующих в свинцовых башмаках, остался бы незамеченным.

Однако Ринсвинд все же позволил себе перевести дух.

Итак, он опять принадлежал самому себе. Однако благодаря Красной Армии он находился в столице Агатовой империи, куда совсем не стремился попасть. Стало быть, очередная неприятность — вопрос только времени. Впрочем, пока что ему ничто не грозило, а все, что ему требовалось сейчас, — это пять минут, чтобы сориентироваться в окружающей обстановке. И тогда он отряхнет со своих ног прах этого города. Или грязь. Тут было навалом и того, и другого.

Значит, это и есть Гункунг…

Улицы — в привычном Ринсвинду смысле этого слова — отсутствовали как класс. Одни переулки переходили в другие, такие же узкие, а теснящиеся вдоль стен домов лотки делали их ещё уже. Животное население этого бесконечного базара было весьма многочисленным и разнообразным. Большинство лотков торговали цыплятами в клетках, утками в мешках и странными извивающимися штуками в чашках. В одной из лавок черепаха, венчающая собой лениво шевелящуюся гору других черепах («3 р. за штуку, очень полезно для яна»), смерила Ринсвинда печальным взглядом, словно бы говоря: «Ты думаешь, твои проблемы — это проблемы?».

Трудно было даже сказать, где кончаются лавки и начинаются дома. Нечто сморщенное, болтающееся на веревке с равным успехом могло быть как диковинным товаром, так и чьим-то бельем — а может, и обедом на следующую неделю.

Гункугцы не производили впечатления домоседов. Судя по всему, большую часть времени они проводили на улице и при этом орали во всю глотку.

Продвижение вперед осуществлялось путем распихивания локтями окружающих, пока те не убирались с дороги. Стоять же и говорить: «Э-э, прошу прощения, можно пройти?» — стоило только в том случае, если в ваши намерения входило провести весь день — и, наверное, всю ночь на одном месте.

Однако, когда вдруг послышались удары в гонг и последовательность громких хлопков, толпа слегка расступилась. Мимо Ринсвинда, приплясывая, проследовали странные люди в белых балахонах. Они разбрасывали фейерверки и что было сил колотили в гонги, кастрюли, а также в прочую утварь, способную издать хоть какой-то звук. Надо признать, создаваемый процессией грохот отчасти заглушил уличный шум, хотя на это была потрачена масса усилий.

Время от времени какой-нибудь местный житель, отвлекшись от своих воплей, чтобы немножко перевести дух, замечал Ринсвинда и окидывал его озадаченным взором. «Пожалуй, самое время слиться с окружением», — решил Ринсвинд.

— Неплохо, а? — проорал он, обращаясь к стоявшей рядом женщине.

Женщина, маленькая старушка в соломенной шляпе, воззрилась на него с явным отвращением.

— Это похороны господина Фу, — отрезала она и поспешила удалиться.

Неподалеку от ниши, где прятался Ринсвинд, стояли двое стражников. Происходи дело в Анк-Морпорке, стражники стреляли бы самокрутки и старались не замечать ничего, что могло бы помешать им наслаждаться жизнью. Но у этих вид был настороженный.

Ринсвинд шмыгнул в переулок. В этом городе незнакомый с местными обычаями человек мог попасть в весьма затруднительное положение.

В переулке было потише. Дальним своим концом он выходил на что-то гораздо более широкое и с виду очень даже пустынное. Исходя из предпосылки «меньше людей — меньше проблем», Ринсвинд бодро зашагал вперед.

Наконец он снова оказался на открытом пространстве. Даже весьма открытом. Это была вымощенная булыжником площадь, достаточно большая, чтобы на ней могла расположиться пара-другая армий. По периметру площадь обрамляли вишневые деревья. Однако, если вспомнить толпы народа повсюду, поражало полное отсутствие кого бы то ни было…

— Эй, ты!

…Не считая стражников.

Они вдруг появились из-за каждого дерева и каждой статуи.

Ринсвинд попытался было ретироваться обратно в переулок, но не успел, поскольку за спиной у него тоже внезапно возник стражник.

К его лицу приблизилась ужасающая маска, принадлежащая человеку в латах.

— Крестьянин! Тебе известно, что это Имперская площадь?

— Прошу прощения, а слово «имперская» пишется с большой или с маленькой буквы? — вежливо осведомился Ринсвинд.

— Вопросы здесь задаю я!

— Ага. Стало быть, с большой. Значит, забрел в какое-то очень важное место. Что ж, извините, не знал, ухожу-ухожу…

— А ну стоять!

Что особенно поразило Ринсвинда в поведении стражников, схватить его никто даже не пытался. И лишь потом он осознал, что этого, наверное, просто не требовалось. Люди в империи послушно выполняли то, что им приказывали.

Это похуже плеток будет, говорил Коэн.

Ринсвинд вдруг вспомнил, что вообще-то ему полагается пасть на колени. Он поспешно присел на корточки и уперся в мостовую руками.

— Я вот думаю, — бодро спросил он, занимая стартовую позицию, — не пора ли познакомить вас с одним известным высказыванием?

Коэн хорошо разбирался в городских воротах. Он ломал их таранами, катапультами, а один раз — даже собственной головой.

Однако ворота Гункунга оказались чертовски хорошими. Совсем не такими, как ворота Анк-Морпорка. Те обычно были распахнуты настежь, дабы привлечь покупателя с толстым кошельком. В качестве единственной защиты выступала надпись: «Спасибо, Што Не Нападайте На Наш Город. Приятнова Времяправажденья». Эти же ворота были большими и тяжелыми, сделанными из железа. Возле них торчали караульная башня и взвод довольно неприятных личностей в черных латах.

— Проф?

— Да, Коэн?

— Что мы тут делаем? Водяные проводы уже закончились, все разошлись. Может, как-нибудь через стену?

Профессор Спасли погрозил ему пальцем.

— Лазать через стену — только привлекать лишнее внимание. Мы пройдем как обычные люди. А уже внутри поищем водопровод, по которому и проникнем в Запретный Город. Но сейчас давайте ещё раз вспомним, чему я вас учил, — сказал он. — Очень важно, что вы все усвоили, как надо себя вести в большом городе.

— Свою маму поучи, — проскрипел Маздам. — Кому-кому, а нам это известно. Грабь, насилуй, тащи добычу, а перед уходом подожги все к чертовой матери. Все так же, как в маленьких городах, только времени больше уходит.

— Это, разумеется, правильно, но только если ты проходишь через город, — принялся терпеливо, как маленькому ребенку, растолковывать Профессор Спасли. — А что, если тебе потребуется вернуться туда на следующий день?

— На следующий день там уже делать нечего, Проф.

— Господа! Прошу минуточку внимания. Я преподам вам основы цивилизованного поведения!

Однако люди не просто проходили через ворота. К караулке выстроилась длинная очередь. Стражники угрожающе нависали над съеживающимися от страха агатцами и тщательно проверяли бумаги всех, кто намеревался войти в город.

И вот настала очередь Коэна.

— Твои бумаги, старик!

С довольным кивком Коэн вручил капитану стражников клочок бумаги, на котором красивым почерком Профессора Спасли было написано:

«МЫ БРАДЯЩИЕ СУМАСШЕДШЫЕ

И БУМАГ У НАС НЕТУ. ИЗВИНИТЕ».

Стражник поднял глаза и узрел веселую улыбку Коэна.

— Ну надо же, — мерзким тоном процедил он. — А что, разговаривать ты разучился, дедуль?

Коэн, по-прежнему ухмыляясь, перевел вопросительный взгляд на Профессора Спасли. На этот случай реплики они не отрепетировали.

— Вот старый болван, — хмыкнул стражник. Тут Профессор Спасли не выдержал.

— Мне казалось, вы должны оказывать особое внимание психически неполноценным людям! — воскликнул он.

— Нельзя быть психически неполноценным, если у тебя нет бумаг, в которых сказано, что ты психически неполноценен, — логично возразил стражник.

— Ну все, я сыт по горло, — вмешался Коэн. — Я ведь говорил, что ничего не получится. Стражники все такие тупые.

— Наглый крестьянин!

— Я ещё не такой наглый, как мои друзья, — ответил Коэн.

Орда утвердительно закивала.

— Это мы, дурачина!

— Тебя и твою мать.

— Чиво?

— Полный придурок.

— Чиво?

Капитан стражников опешил. Свою привычку к повиновению жители Агатовой империи впитывают с молоком матери. Но поклонение предкам и уважение к старикам это ещё более древняя и славная традиция. Капитану ни разу не доводилось видеть людей, настолько старых и в то же время способных сохранять вертикальное положение. Эти старики были такими древними, что, по сути дела, их можно было назвать предками. А от того, что сидел в кресле на коленках, даже пахло как от настоящего предка.

— В караулку их! — закричал он.

Воины Орды позволили грубо увести себя, и получилось это у них весьма неплохо. Профессор Спасли потратил многие часы, отрабатывая этот очень сложный трюк. Он не жалел времени, поскольку знал, что имеет дело с людьми, которые в ответ на самый обычный хлопок по плечу поворачиваются и отрубают наглецу руку.

Когда в караулку набились все — и Орда, и стражники, и Хэмиш Стукнутый в своем кресле с колесиками, — там стало не протолкнуться. Один из стражников обратил внимание на Хэмиша, который злобно зыркал из-под одеяла.

— Что это у тебя там, а, дедуль?

Меч проткнул ткань и вонзился стражнику в бедро.

— Чиво? Чиво? Это он чиво сказал?

— Он сказал «Аргх!», — объяснил Коэн, выхватывая из-за пояса нож.

Одним движением костлявых рук он зажал капитана в замок и приставил клинок к его горлу.

— Чиво?

— «Аргх!» — говорю.

— Чиво? Скажи ему, сам такой.

Коэн надавил на шею капитана чуть сильнее.

— Итак, дружок, — начал он, — все может кончиться хорошо, а может — очень печально. Все зависит от тебя.

— Коварный негодяй! И это ты называешь «хорошо»?

— Ну, ты ещё не знаешь, что тебя ждёт в будущем.

— Чтоб жил ты в интересные времена! Я скорее умру, чем предам императора!

— Хорошо, это твое право.

Главе стражников понадобилось не больше доли секунды, чтобы осознать, что Коэн, будучи сам человеком слова, исходит в своих действиях из предположения, что другие люди тоже словами зря не разбрасываются. Будь у капитана времени побольше, он мог бы поразмыслить на тему «насилие и цивилизация»: в то время как нормальный цивилизованный человек прибегает к насилию как к последнему средству, для варвара оно является самым первым, предпочитаемым и наиболее приятным образом действий. Но времени на подобные философствования уже не было. Капитан безжизненно рухнул на пол.

— Лично я всегда жил в интересные времена, — ответил Коэн удовлетворенным тоном человека, который немало постарался для того, чтобы сделать свою эпоху как можно более интересной.

Он направил нож на остальных стражников. Профессор Спасли в ужасе открыл рот.

— Конечно, стоило бы тут чуть убраться, — продолжал Коэн. — Но зачем трудиться, если скоро опять станет грязно? Что касается лично меня, то, чем возиться тут с вами, мне проще было бы вас прикончить, но вот Проф говорит, что цивилизованные люди так не поступают.

Один из стражников покосился на своих товарищей и рухнул на колени.

— Каково твое желание, о господин?

— Молодец, далеко пойдешь. Как тебя зову? паренек?

— Девять Апельсиновых Деревьев, о господин.

Коэн вопросительно посмотрел на Профессора Спасли.

— Ну и что нам с ними делать?

— Э-э, лучше бы их взять в плен. Пожалуйста.

— А как это делается?

— Ну… Наверное, надо их связать и все такое.

— Ага! А потом мы перережем им глотки!

— Нет! Нет. Видишь ли, после того как ты человека пощадил и оставил в живых, ты уже не можешь его убить.

Серебряная Орда дружно уставилась на бывшего профессора.

— Так ведут себя все цивилизованные люди, — поясняюще добавил Профессор Спасли.

— Но ты ведь сам сказал, что этих гаденышей надо связать! — воскликнул Маздам.

— Верно, — Профессора Спасли слегка трясло. — Они будут беззащитны, а беззащитного человека убивать нельзя.

— Убить беззащитного — самое милое дело, потому что тебя он убить не может. Ты, видно, совсем свихнулся со своими бумажками!

Коэн поскреб щетинистый подбородок. Стражники смотрели на него, трепеща от ужаса. Ко всякого рода жестокостям они были очень даже привычны, они не привыкли к тому, чтобы люди ставили под сомнение эту самую жестокость.

— У тебя ведь не очень большой боевой опыт, верно, Проф? — нарушил молчание Коэн.

— Если не считать заполнения всякого рода анкет. Но, боюсь, поступать надо так, как я говорю. Извини. Ты же сам говорил, что…

— Короче, я голосую за то, чтобы перерезать им глотки на месте, — прервал его Малыш Вилли. — С пленниками вечно столько возни. Ты, Проф, скажи, кто будет их кормить?

— Боюсь, что мы.

— Кто? Я?! Ну уж нетушки! Голосую за то, чтобы заставить их съесть собственные глаза. Кто одобряет — поднимите руки!

Орда зашумела в согласном хоре. Коэн заметил, что одна из поднятых рук принадлежит Девяти Апельсиновым Деревьям.

— А ты за что голосуешь, дружок? — поинтересовался он.

— Умоляю, господин, мне очень надо в уборную.

— Так, ребята, слушайте сюда! — крикнул Коэн. — В наше время бизнес делается иначе, не так, как вы привыкли. Кровопролитие и резня — дело прошлого, верно? Так утверждает Профессор Спасли а он знает, как правильно пишется «мармелад», вам до этого семь верст, как до небес, и все лесом. Всем нам известно, зачем мы здесь, так что лучше будем действовать по Плану.

— Ага, а сам-то! Ты ведь только что прикончил стражника, — напомнил Маздам.

— Я работаю над собой, — обрезал Коэн. — К цивилизации надо приучаться постепенно.

— А я все равно настаиваю на том, чтобы поотрубать им головы. Именно так я поступил с Безумными Демономанами-Жрецами И.

Коленопреклоненный стражник опять осторожно поднял руку.

— Можно, господин?

— Да, парень?

— Гм, вы могли бы запереть нас в камере. Тогда мы больше не причиним вам никакого беспокойства.

— Правильно мыслишь, — одобрил Коэн. — Молодец парень. В кризисной ситуации сохраняет хладнокровие. Запрем их, и дело с концом.

Тридцать секунд спустя Орда заковыляла прочь, в город.

Стражники сгрудились в тесной, перегретой камере.

В конце концов один из них спросил:

— Слушайте, а кто это были такие?

— Мне кажется, что предки.

— А я всегда думал, чтобы стать предком, надо сначала умереть.

— Тот, который в кресле, выглядел вполне мертвым. Пока не пырнул Четырех Белых Лисиц.

— Может, нам начать звать на помощь?

— А если они услышат?

— Да, но так тут можно всю жизнь просидеть. Стены очень толстые, а дверь крепкая.

— Хорошо-то как.

Свернув в очередной, неведомо какой по счету переулок, Ринсвинд наконец остановился. Он даже не побеспокоился проверить, не гонится ли за ним кто-нибудь. В этой стране и вправду одним мощным рывком можно обрести свободу. Правда, свобода тоже имеет последствия.

Например, она подразумевает древнее как мир право человека умереть с голоду. С тех пор как Ринсвинд обедал той похлебкой на постоялом дворе, прошли чуть ли не годы.

Словно ответ на его мысли тишину переулка разорвал мощный глас торговца:

— Пироги с рисом! Пироги с рисом! Покупайте домашние пироги с рисом! Чай! Столетние яйца! Яйца! Хватайте, пока столетние! Покупайте домашние… Да, чего тебе?

К торговцу приблизился пожилой мужчина.

— Достаби-сан! Яйцо, которое ты мне продал…

— И что с ним, почтеннейший?

— Не хочешь ли понюхать его? Уличный торговец нюхнул яйцо.

— О-о, чудесно! — словно охваченный восторгом, он закатил глаза.

— Чудесно? Чудесно? Да это яйцо, — продолжал разгневанный покупатель, — это яйцо практически свежее!

— Клянусь, уважаемый сёгун, ему сто лет, и Ни днем меньше! — так же восторженно продолжал торговец. — Достаточно посмотреть на скорлупу, такую черную и аппетитную…

— Она линяет!

Ринсвинд внимательно слушал. «Наверное, — додумалось ему, — идея, что весь мир — это несколько человек, содержит в себе зерно истины. То есть тел много, но людей — по пальцам можно пересчитать. Вроде человек тебе абсолютно незнаком, а кажется, что уже с ним где-то встречался. Наверное, существует специальный набор формочек, по которому всех нас отливают…»

— Ты хочешь обвинить меня в том, что я торгую свежими яйцами? Да чтоб я харакири себе сделал! Да чтоб я…

В этом торговце определенно было что-то знакомое. Он обладал талантами настоящего волшебника. Человек пришел, возмущаясь свежестью яйца, однако не прошло и двух минут, как его уговорили забыть о неудачной покупке и купить два пирожка с рисом и ещё что-то странное, завернутое в листья.

Пироги с рисом выглядели аппетитно. Ну, скажем так… аппетитнее всего остального.

Ринсвинд бочком приблизился. Торговец праздно переваливался с ноги на ногу и что-то насвистывал себе под нос, но прервался, чтобы улыбнуться Ринсвинду широкой, честной, дружеской улыбкой.

— Как насчет хорошего древнего яйца, сёгун? Установленная посреди подноса миска была полна золотых монет. Сердце Ринсвинда упало. На деньги, которые просил господин Достаби за одно тухлое яйцо, в Анк-Морпорке можно было купить целую улицу.

— Гм, а… в кредит ты, случаем, не торгуешь? — решился наконец он.

Достаби посмотрел на Ринсвинда оценивающим взглядом.

— Я притворюсь, что не слышал этого сёгун, — ответил он.

— Слушай, — спросил Ринсвинд, — а у тебя, случаем, нет родственников за границей?

Ответом стал ещё один взгляд — на сей раз брошенный искоса. И что неожиданнее всего, в нем сквозило уважение.

— О чем ты говоришь, сёгун? За границей нет ничего, кроме злобных призраков-кровопийц. Это всем известно. Странно, что ты этого не знаешь.

— Призраков-кровопийц? — переспросил Ринсвинд.

— Ага, которые только и думают, как бы проникнуть сюда и нанести нам вред, — просветил его Сам-Себе-Харакири. — И поживиться нашими товарами. Запустить бы им туда старых добрых фейерверков. Призраки, они ж не любят шума.

Он опять посмотрел на Ринсвинда, на этот раз ещё более долгим и оценивающим взглядом.

— А сам-то ты откуда, сёгун? — внезапно в его голосе послышался колючий оттенок подозрения.

— Из Бес Пеларгика, — быстро нашелся Ринсвинд. — Это объясняет и мой странный акцент, и манеры, иначе люди могли бы подумать, что я какой-нибудь иностранец, — добавил он.

— А-а, Бес Пеларгик, — Сам-Себе-Харакири довольно закивал. — В таком случае ты, наверное, знаком с моим старым другом Пять Отверток. Он живет на Поднебесной улице, ты его не можешь не знать.

Но Ринсвинд сам не раз прибегал к этому древнему как мир трюку.

— Нет, — тут же ответил он. — Никогда не слышал ни о нем самом, ни об этой улице.

Сам-Себе-Харакири довольно кивнул.

— Стоит мне сейчас крикнуть: «Заграничный дьявол!» — ты и трех шагов не успеешь сделать, — заговорщицки сообщил он. — Стражники оттащат тебя в Запретный Город, где заготовлено кое-что специальное для тех, кто…

— Я слышал об этом, — поспешил прервать его излияния Ринсвинд.

— Пять Отверток уже три года как районный комиссар, а Поднебесная улица — главная улица Бес Пеларгика, продолжал Сам-Себе-Харакири. — Я всегда мечтал встретить заграничного дьявола. Вот, угощайся пирожком с рисом.

Взгляд Ринсвинда заметался. Но, как ни странно, он не чуял опасности, по крайней мере, не чувствовал неминуемой опасности. Степень угрозы была сравнительно невысокой.

— Предположим, я признаю, что, может быть, и в самом деле пришел из земель по ту сторону стены?.. — как можно тише осведомился Ринсвинд.

Достаби многозначительно подмигнул. Потом залез себе за пазуху и одним быстрым движением показал и сразу же спрятал обратно уголок каких-то бумажек, название которых начиналось со слов «КАК Я ПРОВЕЛ…». Почему-то Ринсвинд абсолютно не удивился увиденному.

— Некоторые утверждают, что за Великой Стеной нет ничего, кроме пустынь, иссушенных солнцем равнин, злобных призраков и ужасных чудовищ, — сказал Достаби. — Но я говорю: а как насчет торговых возможностей? Если у человека хорошие контакты… Понимаешь, о чем я, сёгун? Такой человек может далеко пойти в стране призраков-кровопийц.

Ринсвинд кивнул. В эту минуту он счел излишним подчеркивать, что человек, приехавший в Анк-Морпорк с кучей золота на руках, очень рискует мгновенно свести знакомство с другими людьми, чьи руки тоже полны всяких металлических предметов, но в основном колюще-режущих.

— Положение у нас сейчас очень неопределенное. Слухи насчет здоровья императора — Да Живет Вечно Его Величество, Благословенный Сын Небес! — сплетни о мятежниках… Однако непредвзятый торговец все же может найти здесь щелку, ты согласен?

— Щелку?

— Ну да. Это… как бы выразиться половчее… А, вот, допустим, у нас есть такая штука, — он наклонился ближе, — выходит из^[85] гусеницы. Так называемый шелк. Этот материал…

— Я знаю. Мы возим его из Клатча, — перебил торговца Ринсвинд.

— Ну что ж… А ещё есть такой кустарник — так вот, мы высушиваем его листья, кладем их в горячую воду и пье…

— Чай, я знаю, — ответил Ринсвинд. — Его доставляют из Очудноземья.

Сам-Себе-Харакири Достаби явно опешил.

— Ну… у нас есть порошок, его помещают в трубочки и…

— Для фейерверков? У нас есть фейерверки.

— Ну а как насчет самого тонкого фарфора на свете, это такая…

— В Анк-Морпорке живут гномы, так вот они сделают тебе такие тарелки, через них книжку можно будет читать, — сообщил Ринсвинд. — Даже если примечания в ней напечатаны самыми мелкими буквами.

Достаби нахмурился.

— Похоже, вы очень умные дьяволы-кровопийцы, — произнес он и попятился. — Может вы и правда так опасны, как о вас говорят?

— Мы? О, нас бояться не стоит, — успокоил его Ринсвинд. — В Анк-Морпорке чужеземцев почти не убивают. Мертвому чужеземцу очень сложно что-то продать.

— Тогда зачем же ты приехал сюда? Что тебе у нас нужно? Ты давай, давай, угощайся. Вот, пирожок с рисом. За счет пагоды. Хочешь попробовать свиные яйца? На палочке?

Ринсвинд выбрал пирог. Он не стал уточнять насчет свиней и яиц.

— У вас есть золото, — ответил он.

— А, золото. Но оно же слишком мягкое, из него ничего и не сделаешь, — пожал плечами Сам-Себе-Харакири. — Однако трубы ничего получаются. И черепица.

— Гм… Осмелюсь заметить, в Анк-Морпорке золоту нашли бы более достойное применение, — сказал Ринсвинд.

Он перевел взгляд на монеты в чашке лотке Достаби.

Страна, в которой золото стоит столько же, сколько свинец…

— А это что? — он указал пальцем на измятую четырехугольную бумажку, наполовину прикрытую монетами.

Сам-Себе-Харакири Достаби посмотрел на лоток.

— А, не удивительно, что ты спрашиваешь, — медленно произнес он. — Само собой, для тебя, наверное, это в новинку. Называется ку-пю-ра. Так можно носить с собой очень…

— Я спросил про клочок бумаги, — перебил Ринсвинд.

— Я тоже, — ответил Достаби. — Это ку-пю-ра в десять раину.

— И что она означает?

— Она означает именно то, что на ней написано, — нахмурился Достаби. — А написано на ней, что она стоит десять вот этих кругляшков.

Он продемонстрировал золотую монету размером примерно с пирожок с рисом.

— И зачем люди покупают эти бумажки?

— Их не покупают, покупают на них.

Ринсвинд непонимающе покачал головой.

— Ну, ты идешь на рынок, — Достаби опять заговорил медленно, словно пытался объяснить некую очень сложную вещь форменному идиоту. — И говоришь: «Доброе ут-ро, мяс-ник, почем эти собачьи носы?», а он говорит: «Три райну, сёгун», ты говоришь: «У меня только пони, пойдет?» (смотри, на купюре в десять райну вы-гра-ви-ро-ва-на пони), и он дает тебе собачьи носы и семь монет того, что мы называем «сда-ча». А если бы на бумажке была обезьяна, это пятьдесят райну, он бы тогда сказал: «А помельче нет?» и ты…

— Но это всего-навсего клочок бумаги! — простонал Ринсвинд.

— Для тебя, может, и клочок бумаги, а для меня десять пирожков с рисом, — покачал головой Достаби. — А чем вы, заграничные кровопийцы, пользуетесь? Булыжниками с дырками?

Ринсвинд уставился на бумажные деньги.

В Анк-Морпорке былисотни бумажных фабрик, а некоторые умельцы из Гильдии Граверов могли выгравировать свое имя и адрес на булавочной головке.

Внезапно на него накатил порыв гордости за своих сограждан. Пусть они продажные, пусть корыстные, пусть жадные — но, видят боги, они настоящие мастера своего дела, а их тяга к знаниям поистине безгранична.

— Думаю, тебе стоит попытать судьбу. В Анк-Морпорке куча домов нуждаются в новой крыше.

— В самом деле? — Достаби навострил уши.

— О да! Дождь так и хлещет через дыры.

— И что, эти люди могут заплатить за новые крыши? Я, знаешь ли, слышал…

Ринсвинд вновь принялся разглядывать бумажные деньги. Потряс головой. Эта бумажки стоит десяти золотых…

— Они заплатят… э-э, купюрами ничуть не хуже качеством, чем эта, — сказал он. — А может, даже лучше. Я за тебя замолвлю словечко. А теперь, — поторопился добавить он, — ты не подскажешь, как мне побыстрее отсюда выбраться?

Достаби почесал в затылке.

— Все не так-то просто, — ответил он. — Кругом стражники и солдаты. И в этой своей шляпе ты слегка смахиваешь на чужеземца. М-да…

В некотором отдалении от них возникла какая-то суматоха — или, правильнее сказать, несколько усилилось уже имевшееся столпотворение. Толпа торопливо расступилась, как расступается любая толпа обычных горожан при появлении вооруженных до зубов людей. Стражники направлялись в сторону Достаби.

Тот тоже попятился, сияя дружелюбной улыбкой и всем своим видом показывая, что человеку с мечом всегда положена скидка.

Двое стражников волокли обвисшую фигуру. Когда они проходили мимо, фигура подняла окровавленную голову и прохрипела:

— Да Длится Вечно…

Но слова эти были прерваны ударом затянутого в перчатку кулака по губам пленника.

Стражники удалились прочь по улице. Толпа снова сошлась.

— Ц-ц-ц… — Сам-Себе-Харакири приложил палец к губам. — Похоже… Эй! Ты где?

Ринсвинд появился из-за угла. Сам-Себе-Харакири посмотрел на него с явным уважением. Тем более так уж вышло, что появление Ринсвинда сопровождалось негромким громовым раскатом.

— Похоже, ещё одного взяли, — Достаби показал головой. — Наверное, поймали за развешиванием листовок.

— Одного из кого? — не понял Ринсвинд.

— Из Красной Армии. Ха!

— А.

— Я на это не очень обращаю внимание, — продолжал Сам-Себе-Харакири. — Все твердят, якобы сбудутся какие-то древние легенды насчет императоров и прочего. Я лично в это не верю.

— Вид у него был не слишком легендарный, — заметил Ринсвинд.

— Люди доверчивые, верят всему подряд.

— И что с ним сделают?

— Сейчас, когда император вот-вот умрет, трудно сказать. Скорее всего, отрежут руки и ноги.

— Как? Почему?

— Потому что молодой ещё. К нему проявят снисхождение. Будь он постарше — торчать его голове на пике на дворцовых воротах.

— Такое жестокое наказание за то, что он просто наклеил листовку!?

— Зато потом ему уже нечем будет клеить. Ринсвинд бочком попятился.

— Спасибо, — вымолвил он и заторопился прочь. — О нет, — бормотал он, прокладывая себе путь сквозь толпу. — Я не ввязываюсь в истории, в которых людям так запросто рубят головы.

И тут кто-то опять огрел его по затылку. Но на этот раз вежливо.

«Интересно, а что сталось со старым добрым «Эй, ты!»?» — только и успел подумать Ринсвинд, падая сначала на колени, потом на подбородок.

Серебряная Орда бродила по переулкам Гункунга.

— И как это называется? — гундел Маздам. — Режь всех подряд, поджигай все, что горит? Что-то не похоже… Раньше я ходил с Брюсом-Гуном, так вот, чтобы мы проникли в город, прикинувшись какими-то ё…

— Господин Дикий, — поторопился прервать его Профессор Спасли, — по-моему, сейчас самое время обратиться к списку, который, между прочим, я специально для тебя составил.

— К какому ещё списку, черт побери? — Маздам воинственно выпятил челюсть.

— К списку приемлемых и цивилизованных слов, помните? — Этот вопрос Профессор Спасли адресовал всей Орде. — Помните, я вам рассказывал про ци-ви-ли-зо-ван-ное по-ве-де-ние? Для осуществления наших долгосрочных стратегических планов цивилизованное поведение жизненно важно.

— А что такое долгосрочные стратегические планы? — полюбопытствовал Калеб-Потрошитель.

— Это то, что мы будем делать дальше, — объяснил Коэн.

— И что мы будем делать дальше?

— Будем действовать по Плану, — ответил Коэн.

— Да я все эти планы… — начал Маздам.

— Список, господин Маздам, не забывай, что пользоваться можно только словами из списка, — оборвал его Профессор Спасли. — Когда речь идёт о пересечении пустынь, тут я полагаюсь на ваше знание предмета, но сейчас мы говорим о цивилизации, и вы, господа, должны использовать правильные слова. Уж будьте любезны!

— Лучше делай, как он говорит, Маздам, — посоветовал Коэн.

Маздам неуклюже вытащил из кармана засаленный клочок бумаги и развернул.

— «Елки-палки»? При чем тут какие-то елки?! — Он словно не верил своим глазам. — «Гори оно все ярким пламенем»? «Накрыться медным тазом»?

— Это… цивилизованные ругательства, — объяснил Профессор Спасли.

— Ну, так можешь взять их и…

— И? — Профессор Спасли предостерегающе поднял палец.

— И запихать себе в…

— Да?

— В…

— Куда?

Маздам закрыл глаза и сжал кулаки.

— Да горят эти все елки-палки ярким пламенем!

— Отлично, — похвалил Профессор Спасли. — Так гораздо лучше.

Он переключился на Коэна. Тот откровенно веселился над страданиями Маздама.

— Коэн, — сказал Профессор Спасли, — видишь, вон там прилавок с яблоками. Не хочешь ли попробовать яблочка?

— Не откажусь, пожалуй… — уступил Коэн в осторожной манере человека, который отдает фокуснику часы, при этом ни на секунду не забывая, что тот как-то подозрительно ухмыляется, а в руке сжимает молоток.

— Хорошо. А теперь, реб… я хотел сказать, господа. Чингиз хочет яблоко. Неподалеку мы видим прилавок, за которым торговец продает фрукты и орехи. Как следует поступить Чингизу? — Профессор Спасли обратил на свою паству исполненный надежды взгляд. — Кто-нибудь знает ответ?

— Делов-то! Пришиваешь этого му… — опять послышался шорох разворачиваемого листка, — мужика за прилавком, а потом…

— Неправильно, господин Дикий. Кто-нибудь ещё?

— Чиво?

— Ну, можно поджечь…

— Нет, господин Винсент. Ещё варианты?

— Насилуешь…

— Да нет же, господин Потрошитель, — покачал головой Профессор Спасли. — Мы достаем де… де?.. — он устремил на них вопрошающий взгляд.

— Деньги! — хором откликнулась Орда.

— А потом… Что мы делаем потом? Ну давайте же, мы повторяли это сотни раз. Мы?..

Это была самая трудная часть. И без того изборожденные морщинами лица ордынцев теперь и вовсе пошли гармошкой в яростной попытке вырваться из тенет привычного образа мысли.

— Да?.. — неуверенно промолвил Коэн.

Профессор Спасли широко улыбнулся ему и ободряюще кивнул.

— Даем?.. Их… — Губы Коэна побелели от напряжения. — Ему?

— Точно! Прекрасно. В обмен на яблоко. О сдаче и «спасибо» мы поговорим немного позже. А теперь, Коэн, вот монета. Вперед.

Коэн стер пот со лба. Он начал обильно потеть.

— А может, просто сделать ему подсечку и?..

— Нет! Мы в цивилизованном мире.

Коэн, поежившись, кивнул. После чего, расправив плечи, решительно направился к прилавку. Торговец, с подозрением наблюдавший за странной группкой стариков, натужно улыбнулся ему.

Глаза Коэна остекленели, варвар беззвучно зашевелил губами, как будто повторяя про себя некую роль. Наконец он произнес:

— Эй, ты, жирный торговец, гони мне все свои… одно яблоко… а я… дам тебе… эту монету…

Он оглянулся. Профессор Спасли поднял большой палец.

— Одно яблоко, и все? — уточнил торговец.

— Да!

Торговец выбрал яблоко. Меч Коэна снова спрятали в инвалидном кресле, однако торговец, словно предчувствуя что-то, предварительно осмотрел яблоко со всех сторон и удостоверился, что оно хорошее. И только потом взял монету из пальцев Коэна. Что оказалось несколько затруднительным, поскольку клиенту крайне не хотелось расставаться с ней.

— Ну же, почтенный сан, теперь плати, — сказал торговец.

Далее последовали семь очень насыщенных событиями секунд.

Некоторое время спустя, когда вся Орда остановилась в безопасном переулке, Профессор Спасли произнес:

— Ну а теперь вопрос ко всем: кто может сказать, что Чингиз сделал не так?

— Он не сказал «спасибо»?

— Чиво?

— Нет.

— Не сказал «до свиданья»?

— Чиво?

— Нет.

— Он ударил ему по голове дыней, после чего втоптал в клубнику, сровнял с орехами, поджег прилавок и отнял все его деньги?

— Чиво?

— Правильно! — Профессор Спасли вздохнул. — Чингиз, у тебя все так хорошо шло… До последнего момента.

— А чего он начал обзываться?

— «Сан» на агатском языке означает «господин», Чингиз.

— А-а… В самом деле?

— Да.

— Гм-м… Но я же все-таки заплатил за яблоко.

— Верно, но, видишь ли, при этом ты отнял у него все остальные деньги.

— И все-таки за яблоко я заплатил, — с заветным раздражением повторил Коэн.

Профессор Спасли вздохнул.

— Чингиз, у меня складывается впечатление что несколько тысяч лет планомерного развития частной собственности, закрепленной товарно-денежными отношениями, каким-то образом прошли мимо тебя.

— Что-что?

— Иногда бывает так, что деньги по закону принадлежат не тебе, а кому-то другому, — терпеливо перевел Профессор Спасли.

Орда примолкла, пытаясь освоиться с данным утверждением. Разумеется, им было известно, что теоретически это действительно так. У торговцев всегда есть деньги. Однако в мысли, что эти деньги им принадлежит, виделось что-то глубоко порочное — на самом деле деньги всегда принадлежат тому, кто сумеет их отнять. Торговцы, по сути, не были владельцами, они лишь временно хранили деньги, пока в них не возникала нужда у других людей.

— А теперь, вон там, видите, пожилая дама? Она продает уток, — продолжал Профессор Спасли. — Пожалуй, следующей стадией будет… Господин Вилли, эй, я тут. Уверен, то, на что ты смотришь, очень интересно, но убедительно прошу не отвлекаться. Итак, следующей стадией будет оттачивание навыков социального взаимодействия.

— Ур, Ур, Ур, — утробно пробурчал Калеб-Потрошитель.

— Я это к тому, господин Потрошитель, что тебе сейчас нужно будет подойти к ней и спросить сколько стоит утка, — сказал Профессор Спасли.

— Ур, ур, ур… чего?

— И при этом ты не должен пытаться содрать с неё одежду. С дамы, разумеется, не с утки. Потому что это нецивилизованно.

Калеб поскреб в затылке. Обильно посыпалась перхоть.

— Ну спрошу я, а что потом?

— Э-э… Потом завяжи с дамой разговор.

— Чего? О чем можно разговаривать с женщиной?

Профессор Спасли несколько замялся. В некоторой степени для него это тоже была неизведанная территория. В последней школе, где он преподавал, его опыт обращения с женщинами сводился к болтовне с экономкой, а ещё однажды кастелянша позволила ему положить руку ей на колено. Ему исполнилось сорок, когда он с удивлением узнал, что оральный секс — это вовсе не разговоры о сексе, как он раньше искренне считал. Женщины всегда казались ему странными, далекими и удивительными существами. В этом его представления коренным образом отличались от представлений Орды. Те все как один считали, что женщина — это то, с чем надо что-то делать. Ему стоило некоторого труда подобрать подходящие слова.

— О погоде? — рискнул предположить он. В его голове вспыли смутные воспоминания о разговорах с тетушкой — старой девой, которая его воспитала. — О её здоровье? О том, как испортилась молодежь?

— И уже после этого сдирать одежду?

— Возможно. В итоге. Если она того захочет. Ещё я хотел бы напомнить всем о той беседе, что состоялась у нас на днях. О необходимости регулярно принимать… — «Или хотя бы однажды принять», — добавил он про себя. — …Ванну, а также следить за состоянием своих ногтей и волос и почаще менять одежду.

— Но это же настоящая кожа, — возразил Калеб. — Её не надо менять, она не гниет годами.

Профессору Спасли в очередной раз пришлось пересмотреть свои взгляды. Он считал, что Орду можно покрыть цивилизацией, словно лаком. Так вот, он заблуждался.

Но самое забавное, думал он, пока Орда наблюдала за мучительными попытками Калеба завязать разговор с представительницей другой половины человеческого рода, самое забавное, хотя Орда и те люди, с которыми он привык сталкиваться в учительских, далеких друг от друга, как небо и земля (а может, именно потому, что эти и те люди, с которыми он привык сталкиваться в учительских, далеки, как небо и земля), эти варвары ему симпатичны. На книгу они смотрят или как на принадлежность для уборной, или как на набор для разведения огня, а гигиену считают именем какой-то богини. И все же они честны (со своей, специализированной, точки зрения) и отличные (со своей, специализированной, точки зрения) люди, а мир их чрезвычайно прост. Они крадут у богатых, грабят храмы и дворцы. У бедных они не воруют не потому, что в бедности есть какая-то особая заслуга, а просто потому, что у бедняков нечего красть.

И хотя, украв, они не считают, что надо тут же раздать деньги бедным, тем не менее именно так они в итоге и поступают (если принять, что к беднякам относятся хозяева гостиниц, дамы сомнительной репутации, мелкие карманники, игроки и всякие прилипалы). Украв деньги, они обладают не большей властью над украденным, чем человек, вздумавший пасти кошек. Деньги существуют для того, чтобы их потратить, проиграть, проесть — в общем, спустить и потерять. Таким образом, герои-варвары способствуют циркуляции денег, исполняя весьма достойную общественную функцию.

Профессор Спасли всю свою жизнь беспокоился, что о нем подумают другие, и в результате его всегда обходили при повышениях, обращаясь с ним как с предметом обстановки. Но эти люди ни в грош не ставили мнение окружающих. И они никогда не мучились сомнениями, правильно они поступают или нет. И они получали огромное удовольствие от жизни. У них был свой кодекс чести. Да, Профессору Спасли нравилась Орда. Они были не такими, как он.

Калеб вернулся. Вид у него был непривычно задумчивый.

— Поздравляю, господин Потрошитель! — воскликнул Профессор Спасли, искренне веривший в силу позитивного подкрепления. — Насколько я вижу, дама осталась полностью одетой.

— Ага, ну и чего она сказала? — поинтересовался Малыш Вилли.

— Улыбнулась, — ответил Калеб и неловко поскреб клокастую бороду. — Ну да, вроде как улыбнулась, — добавил он.

— Это хорошо, — одобрил Профессор Спасли.

— Она, э-э… она сказала, что… что не против встретиться со мной… позже…

— Отлично!

— Э-э… Проф? А что такое «бриться»?

Спасли объяснил.

Калеб слушал внимательно, время от времени корча недовольные гримасы. Несколько раз он оглядывался и смотрел на продавщицу уток. Та в ответ махала ему рукой.

— Это… — произнес он. — Э-э. В общем… — Он опять оглянулся. — Раньше все бабы убегали от меня со всех ног.

— О, женщины, они как олени, — с высот своего знания сообщил Коэн. — На них нельзя сразу нападать, к ним надо подкрасться…

— Ур, ур, у… Прошу прощения, — Калеб поймал строгий взгляд Профессора Спасли.

— Пожалуй, на сегодня урок можно завершить, — заключил Профессор Спасли. — Мы ведь не хотим стать чересчур цивилизованными? Предлагаю прогуляться и осмотреть Запретный Город.

Запретный Город было трудно не заметить. Стена сорок футов высотой доминировала над всей центральной частью Гункунга.

— Тамошние ворота хорошо охраняются, — заметил Коэн.

— Так и должно быть. Ведь внутри спрятано огромное сокровище, — кивнул Профессор Спасли.

Глаза его внимательно изучали мостовую, словно он потерял что-то очень ценное.

— Ну и что с того? Налетим неожиданно, перережем всем глотки, — вызывающе предложил Калеб, все ещё не пришедший в себя от недавнего потрясения.

— Чиво?

— Ты что, рехнулся? — ответил Коэн. — На это весь день уйдет. К тому же, — добавил он с невольными нотками гордости в голосе, — Проф собирается воспользоваться водяными проводами… Это праздник такой.

Профессор Спасли наконец поднял глаза.

— Эврика! — воскликнул он.

— Это по-эфебски, — объяснил Коэн Орде. — Означает: «Где моё полотенце?»

— Ну-ну, — отозвался Калеб, который все это время украдкой пытался распутать колтуны в бороде. — И когда ж это ты бывал в Эфебе?

— Я там однажды отлично поохотился.

— На кого?

— По-моему, на тебя.

— Ха! Ну и как, нашел меня?

— Черт его знает. Наклони-ка голову — упадет или нет?

— Э-э, господа, минуточку внимания. Все посмотрите сюда.

Ортопедическая сандалия Профессора Спасли постукивала по украшенному литым орнаментом железному квадрату, вделанному в мостовую.

— Посмотреть куда? — спросил Маздам.

— Чиво?

— Нужно найти другие такие же штуковины. — Профессор Спасли обвёл глазами Орду. — А потом останется лишь дождаться темноты.

Кто-то с кем-то спорил. Кто и с кем, Ринсвинд не видел — на голове у него был очередной мешок, а сам он был привязан к столбу.

— Да он ни чуточки не похож на Великого Волшебника!

— Но так написано у него на шляпе, на языке призраков…

— Это ты так говоришь!

— А как насчет свидетельства Четырех Больших Сандалий?

— Он перебарщивает. Просто у него разыгралось воображение.

— Это у меня-то?! Клянусь всеми богами, этот человек сгустился из воздуха и летел, как дракон! Он сбил с ног пятерых солдат. Три Максимальных Везения подтвердит мои слова. И не он один. А затем Великий Волшебник освободил того древнего старика и превратил его в могучего воина!

— И он говорит на нашем языке. Об этом тоже сказано в книге.

— Ну хорошо. Предположим, он действительно Великий Волшебник. Что из этого следует? Из этого следует, что его нужно убить не мешкая!

Во мраке мешка Ринсвинд бешено затряс головой.

— Почему?

— Потому что он примет сторону императора.

— Но ведь легенда гласит, что Великий Волшебник повел Красную Армию за собой!

— Да, которая сражалась за императора Одно Солнечное Зеркало. И подавила народное восстание!

— Она расправилась с мятежниками, которые намеревались уничтожить все хорошее! А затем возвела империю!

— Ну и что? Хорошая получилась империя? Преждевременная Кончина Силам Угнетения!

— Но сейчас Красная Армия на стороне народа! Максимально Быстрое Продвижение Вперед С Великим Волшебником Во Главе!

— Великий Волшебник — враг народа!

— Говорю тебе, я видел, насколько велики его силы. Появившись, он сразу сокрушил легион солдат! Причём даже пальцем не шевельнул, а сделал это одним движением воздуха.

Внутри организма Ринсвинда тоже задвигался воздух.

— Если он такой великий волшебник, то почему все ещё связан? Почему бы ему не заставить веревки испариться, так чтобы от них остался только зеленый дымок?

— А может, он бережет магическую силу для более важных дел? Веревки? Пустяки! Это все равно что устраивать фейерверк для дождевых червяков.

— Ха!

— И у него была Книга! Он искал нас! Его предназначение повести за собой Красную Армию!

Нет, нет, нет. Ринсвинд отрицательно затряс головой.

— Мы сами можем себя вести!

Да, да, да. Ринсвинд согласно закивал.

— Обойдемся без всяких подозрительных Великих Волшебников, пришедших из воображаемых мест!

Да, да, да.

— Поэтому разумнее будет убить его!

Да, да… нетнетнетнет!

— Ха! Да он сейчас смеется над тобой! Посмотрим, как ты заговоришь, когда он наполнит твои голову огненными змеями!

Да, да, да.

— Пока мы тут спорим, Трех Запряженных Волов подвергают пытке!

— Народная Армия значит больше, чем отдельный человек, Цветок Лотоса!

Ринсвинд скорчил гримасу. У него уже начала развиваться острая антипатия к первому говорящему — естественная реакция на людей, желающих умертвить вас без промедления. А когда подобные типы начинают развивать тему насчет того, что какие-то там вещи важнее людей, становится окончательно ясно, что вы угодили в серьезный переплет.

— Не сомневаюсь, что Великий Волшебник мог бы спасти Трех Запряженных Волов, — прозвучало у самого уха Ринсвинда. Голос этот явно принадлежал Бабочке.

— Совершенно верно, ему ничего не стоит спасти Трех Запряженных Волов! — поддержала Цветок Лотоса.

— Очень умно придумано! Но как он попадет в Запретный Город? Это же невозможно! Там его схватят и казнят на месте.

Да, да, да.

— Невозможно — но не для Великого Волшебника! — возразил голос Бабочки.

— Заткнись! — прошипел Ринсвинд.

— Значит, ты предпочитаешь узнать, какого размера мясной нож, который Две Огненные Травы держит в руках? — прошептала Бабочка.

— Нет!

— Он очень большой.

— Но, по его словам, в Запретном Городе меня обязательно схватят и казнят на месте.

— Не обязательно. Это всего лишь вероятность. С другой стороны, могу тебя заверить, если ты ещё раз попробуешь убежать от меня, эта вероятность превратится в реальность.

Мешок стащили с его головы.

Лицо, которое он увидел сразу после этого, принадлежало Цветку Лотоса. Впрочем, можно было увидеть куда более худшие вещи. Её же лицо навело Ринсвинда на мысли о молоке, горах масла и как раз должном количестве соли^[86].

В число вещей похуже входило, к примеру, лицо Двух Огненных Трав. Это лицо не наводило на приятные мысли. Оно было жирным и сплющенным, с крошечными глазками-буравчиками и служило живым свидетельством того факта, что, хотя людей порой угнетают короли, императоры и всякие мандарины, довольно часто с этой задачей может прекрасно управиться ближайший сосед.

— Великий Волшебник? Ха! — фыркнул в этот момент Две Огненные Травы.

— Он может это сделать! — воскликнула Цветок Лотоса («и сливочный сыр, — подумал Ринсвинд, — и, может, шинкованная капуста в качестве гарнира»). — Он тот самый Великий Волшебник, что наконец возвратился к нам! Разве это не он провел нашего Учителя через земли призраков и вампиров-кровососов?

— О, я бы не торопился утверждать, что… — начал Ринсвинд.

— Стало быть, Великий Волшебник допустил, чтобы его сюда приволокли в грязном мешке? — Две Огненные Травы злобно осклабился. — Ну что ж, посмотрим, какие он может творить заклинания…

— По-настоящему великий волшебник не станет опускаться до дешевых трюков! — воскликнула Цветок Лотоса.

— Вот это верно, — согласился Ринсвинд. — Не станет, и все тут.

— Позор Огненной Траве за такие предположения!

— Позор, — подтвердил Ринсвинд.

— Кроме того, чтобы проникнуть в Запретный Город, ему понадобится вся его магическая сила, — добавила Бабочка.

Ринсвинд отметил про себя, что потихоньку начинает ненавидеть звук её голоса.

— Запретный Город… — пробормотал он.

— Всякому известно, что земля там буквально напичкана ужасными капканами и ловушками и на каждом шагу стражники.

— Капканы, ловушки…

— Так что же, он должен истратить всю свою волшебную силу на фокусы для Двух Огненных Трав, а потом терпеть, когда его будут медленно резать на мельчайшие кусочки в самой глубокой темнице?

— На кусочки? Э-э… И насколько мелкие?..

— Огромный позор тебе, Две Огненные Травы! Ринсвинд болезненно улыбнулся Цветку Лотоса.

— По правде говоря, выдавил он, — я не настолько велик. Да, чуть-чуть я великий, — поторопился добавить он, заметив, что Бабочка нахмурилась, — но не очень.

— В писаниях Учителя сказано, что ты поразил многих могучих волшебников и решительно преуспел во всех опасных ситуациях.

Ринсвинд уныло кивнул. Это более или менее соответствовало действительности. Но в большинстве случаев все это получалось ненамеренно. Тем временем Запретный Город выглядит… как бы это сказать… очень даже запретно. Тебя туда явно не зовут. И не похоже, чтобы там торговали открытками. И наверное, единственный сувенир, который можно оттуда вынести, это собственные зубы. Упакованными в мешочек.

— Э-э… Я так понял, этот ваш воловий друг сейчас томится в какой-то глубокой темнице?

— В самой глубокой, — подтвердил Две Огненные Травы.

— А… кто-нибудь когда-нибудь оттуда выходил? В смысле из самой глубокой темницы?

— Как правило выходят оттуда только частично, — ответила Цветок Лотоса.

— Большей частью в виде голов, — уточнил Две Огненные Травы. — Которые насаживают на кол и выставляют над воротами.

— Но с Тремя Запряженными Волами этого не случится! — твердо заявила Цветок Лотоса. — Таково слово Великого Волшебника!

— Вообще-то, ничего подобного я не обещал…

— Обещал, — решительно оборвала его Бабочка.

Глаза Ринсвинда наконец привыкли к полумраку, и он разглядел, что находится в каком-то помещении вроде склада или подвала. Городской шум, сильно приглушенный, проникал через зарешеченное окошечко под потолком. Склад был битком набит какими-то бочонками и вязанками, и практически на каждом предмете кто-то сидел. На него, Ринсвинда, смотрели горящими глазами, с явным восхищением, но выражение лиц было не единственным, что объединяло собравшихся здесь.

Ринсвинд оглянулся по сторонам.

— Кто эти дети? — удивился он.

— Это, — объяснила Цветок Лотоса, — гункунгская ячейка Красной Армии.

Две Огненные Травы фыркнул.

— Ну и зачем ты сказала ему это? — спросил он. — Теперь его точно придется убить.

— Но ведь… все они такие юные!

— Может, лет им слегка недостает, — ответил Две Огненные Травы, — но по мужеству своему и чести они способны сравниться с великими древними воинами.

— И, наверное, они так же опытны в рукопашной? — хмыкнул Ринсвинд. — Я что-то не заметил за местными стражниками особой любви к детям. Это я к тому… А хотя бы какое-нибудь оружие у вас имеется?

— То оружие, которое нам понадобится, мы голыми руками отнимем у наших врагов! — провозгласил Две Огненные Травы.

Ответом ему был хор одобрительных восклицаний.

— В самом деле? И как же вы заставите их выпустить из рук оружие? — осведомился Ринсвинд.

Он указал на очень маленькую девочку, которая уклонилась от его указательного пальца, будто от заряженного ружья. На вид девочке было лет семь. В руках она держала игрушечного кролика.

— Как тебя зовут?

— Одна Любимая Жемчужина, о Великий Волшебник!

— И что ты делаешь в Красной Армии?

— Меня наградили медалью за развешивание листовок, о Великий Волшебник!

— С надписями типа: «Пожалуйста, Да Постигнут Наших Врагов Легкие Неприятности»?

— Э-э… — девочка вопросительно посмотрела на Бабочку.

— Восстание дается нам нелегко, — объяснила та. — У нас нет… опыта.

— Так вот, я здесь для того, чтобы сообщить вам: распевая песни, расклеивая листовки и сражаясь голыми руками с вооруженными стражниками, ничего не добьешься, — сказал Ринсвинд. — Если вы идете против реальных людей с реальным оружием, это не сработает. Вам надо…

Его голос постепенно стих. Ринсвинд вдруг заметил, как пристально смотрят на него сто пар глаз и как внимательно вслушиваются в его слова двести ушей.

В эхо-камере своей головы он ещё раз проиграл сказанную речь. Итак, он сказал: «Я здесь для того, чтобы сообщить вам…»

Вскинув руки, он бешено замахал ими со стороны в сторону.

— …То есть, конечно, не мне учить вас, — поспешно начал он.

— А вот это правильно, — одобрил Две Огненные Травы. — Мы победим потому, что на нашей стороне сама история.

— Мы победим потому, что на нашей сторонне сам Великий Волшебник, — резко парировала Бабочка.

— А я вот что вам скажу! — прокричал Ринсвинд. — Я бы предпочел полагаться на себя, а не на историю! О черт, что я несу?

— Значит, ты поможешь Трем Запряженным Волам? — уточнила Бабочка.

— Пожалуйста! — поддержала Цветок Лотоса.

Ринсвинд посмотрел на девушку, на слезы в уголках её глаз и на кучку подростков с разинутыми от восторга ртами, детей, которые верят, что, распевая зажигательные песни, можно и в самом деле победить армию.

Так что, если подумать, выход у него только один.

Он, Ринсвинд, подыграет этой Красной Армии, но при первой же возможности возьмет ноги в руки и смоется отсюда подальше. Гнев Бабочки — куда более предпочтительная альтернатива, чем кол. Конечно, какое-то время придется пожить в шкуре лицемера и обманщика, но это все же лучше, чем некоторое время пожить на острие кола.

В мире и так слишком много героев. Тогда как Ринсвинд на Диске только один, и его святая обязанность перед окружающим миром заключается в том, чтобы охранять и оберегать этот редкий вид, постоянно балансирующий на грани вымирания.

Придорожная гостиница. Двор. Стойло для Сундуков.

В стойле гигантские сундуки, способные вместить все, что нужно целой семье на две недели. Рядом стоят скромные сундучки торговцев-коммивояжеров с образчиками товара, простые квадратные ящики на грубо обточенных ножках. Тут же расположились аккуратные небольшие дорожные сумки, какие берут с собой на одну ночевку.

В багажном стойле жизнь не прекращается ни на секунду: то чья-то ручка загрохочет, то какая-нибудь старая петля заскрипит. Периодически резко хлопает крышка и раздается приглушенное топ-топ-топ — это багаж поменьше торопливо разбегается в стороны, подальше от неприятностей.

Три здоровенных Сундука, обтянутые грубо выделанной кожей, с виду относились к той категории дорожных принадлежностей, которые обычно болтаются поблизости от дешевых отелей и бросают непристойные предложения дамским сумочкам.

Но на сей раз объектом их пристального внимания стал небольших размеров Сундучок с незапертой крышкой и изящными ножками. Бедняга, пытаясь избегнуть наглых взглядов, тут же забился в самый дальний угол стойла.

Пару раз на попытку больших Сундуков приблизиться шипастая крышка Сундучка с угрожающим скрипом приотворялась.

Но дальше отходить уже было некуда. Задние ноги Сундучка уперлись в ограду стойла.

Из-за стены, отделяющей двор от улицы, вдруг донесся громкий топот. Стремительно приблизившись, топот неожиданно оборвался.

После чего раздался приглушенный «плюх», как будто некий тяжелый объект приземлился на туго натянутую матерчатую крышу фургона.

Какой-то квадратный предмет исполнил медленное сальто-мортале на фоне восходящей луны.

Затем этот предмет тяжело приземлился прямо перед тремя большими Сундуками и, не долго думая, бросился в атаку.

Вскоре, разбуженные шумом, из гостиницы повыскакивали встревоженные постояльцы. Двор устилала изорванная и втоптанная в землю одежда. Три больших Сундука, изрядно потрепанные и напуганные, были обнаружены на крыше. Они долго не позволяли к себе приблизиться, лишь яростно щелкали крышками, скребли ножками по черепице и пихались друг с другом, пытаясь забраться как можно выше. Остальной багаж, запаниковав, проломил стену, окружающую постоялый двор, и умчался в бескрайние поля.

В конце концов весь багаж отыскался. Кроме одного Сундука.

В этот вечер, усаживаясь ужинать, члены Орды так и раздувались от гордости. «Ну точь-в-точь мальчишки, вылезшие из коротких шортиков и надевшие свою первую пару настоящих, взрослых штанов», — усмехнувшись, подумал Профессор Спасли.

Что отчасти соответствовало действительности. Каждый ордынец стал гордым владельцем пары мешковатых шаровар и длинного серого халата.

— Мы ходили по магазинам, — с гордостью в голосе произнес Калеб. — И платили за покупки деньгами. И мы одеты как самые настоящие цивилизованные люди.

— Что есть, то есть, — откликнулся Профессор Спасли тоном, каким обычно хвалят детишек.

Он очень надеялся, что Орда не поймет, какого именно типа одежда на них надета и к какому именно типу цивилизованных людей они теперь относятся. Единственная проблема — бороды. Цивилизованные люди, носящие данного типа одежду, бородатостыо не отличаются. Более того, они прямо-таки славятся своей безбородостью. Но куда больше они славятся тем, что не имеют кое-чего ещё, намного более важного.

Коэн поерзал.

— Чешется, — пожаловался он. — Это и есть штаны? Никогда их раньше не носил. И рубах тоже. Что толку в рубахе, если она не кольчуга?

— А все-таки здорово у нас получается, — заметил Калеб.

Калеб-Потрошитель даже побрился. Брадобрей, первый раз в жизни столкнувшийся с настолько запущенным случаем, вынужден был прибегнуть к помощи стамески. Сейчас Калеб все время потирал внезапно оголившийся подбородок, сверкающий розовой, как у младенца, кожей.

— Ага, мы теперь по-настоящему цивилизованные, — согласился Старик Винсент.

— Если не считать момента, когда ты подпалил ту лавку, — подал голос Малыш Вилли.

— Да я так, чуточку, она даже не совсем сгорела.

— Чиво?

— Проф?

— Да, Коэн?

— А почему ты сказал тому торговцу фейерверками, что все, кого ты знал, умерли внезапной смертью?

Профессор Спасли осторожно постучал кончиком башмака по большому свертку под столом, лежащему рядом с красивым новым котелком.

— Чтобы он молчал о моих покупках, — откликнулся он.

— Но зачем тебе понадобились пять тысяч фейерверков?

— Чиво?

Профессор Спасли пожал плечами.

— Кстати, я рассказывал вам, что, после того как преподавал географию в Гильдии Убийц и Гильдии Ассенизаторов, я в течение нескольких семестров преподавал её и в Гильдии Алхимиков?

— Алхимики? Вот уж чокнутые типы, все до одного, — выразил свое мнение Маздам.

— Однако к географии испытывают большой интерес, — заметил Профессор Спасли. — Иногда крайне важно правильно определить, где именно ты приземлился. Ешьте досыта, господа. Не исключено, что ночь выдастся длинная.

— А что это за штуковина? — Маздам ткнул палочкой в свою тарелку.

— Э-э. Чау-чау, — ответил Профессор Спасли.

— Я почему-то так сразу и подумал. Но что такое чау-чау?

— Такая порода… э-э… собак.

Взоры Орды дружно устремились на него.

— В этом нет ничего плохого, — поспешил заверить он со всей искренностью человека, который для себя заказал бамбуковые стебли и бобовые лепешки.

— Я ел все на свете, — нахмурился Маздам, — Но собаку есть не стану. У меня однажды был пес. Пиратом звали.

— Как же, помню, — отозвался Коэн. — Это тот самый, с шипованным ошейником? Который ещё людей жрал?

— Говори что хочешь, а мне он был другом, — Маздам оттолкнул тарелку с мясом.

— Зато всем остальным — смертью от бешенства. Я съем твою порцию. Закажи ему цыпленка, Проф.

— А я однажды съел человека, — пробормотал Хэмиш Стукнутый. — Во время осады, вот так вот.

— Что, в самом деле съел? — спросил Профессор Спасли, одновременно подавая знак официанту.

— Не целиком, только ногу.

— Это ужасно!

— Да нет, с горчицей нормально. «Стоило мне только подумать, будто я их знаю…» Профессор Спасли покачал головой и потянулся за бокалом с вином. Ордынцы, внимательно следя за каждым его движением, нерешительно взяли свои кубки.

— Господа, у меня родился тост, — произнес он. — Да, кстати, не забывайте, пить нужно небольшими глотками, а не вливать сразу все вино себе в глотку. Иначе можно подавиться. Ну, за Цивилизацию!

Орда присоединилась со своими собственными тостами.

— Пчарнь’ков!^[87]

— Все мордами на пол, и никто не пострадает!

— Чтоб жил ты на интересном стрёме!

— Как там эта волшебная фраза?.. Ах да, гони все, да поживее!

— Смерть большинству тиранов!

— Чиво?

— Стены Запретного Города поднимаются в высоту на сорок футов, — сказала Бабочка. — Ворота сделаны из бронзы. А сам город охраняют сотни стражников. Но ведь с нами Великий Волшебник!

— Кто-кто?

— Ты.

— Прошу прощения, иногда я об этом забываю.

— Ничего страшного.

Бабочка смерила его долгим, удивленно-уважительным взглядом. Ринсвинду припомнилось, что преподаватели иногда смотрели на него точно так же — когда он получал высокие оценки (согласно закону вероятности, иногда вы просто угадываете правильные ответы).

Он поспешно перевел глаза обратно на кривую, нарисованную углем схему, которую начертила Цветок Лотоса.

«Кто-кто, а Коэн знал бы, что делать, — подумал Ринсвинд. — Он бы просто взял и перерезал всех на своем пути. Ему даже в голову не приходит, что можно чего-то бояться. Вот кто пришелся бы сейчас как нельзя кстати…»

— О да, стена очень крепкая, но ты наверняка знаешь заклинания, которые разнесут её на мелкие кусочки, — благоговейно произнесла Цветок Лотоса.

Ринсвинд опять задумался — а что с ним сделают, когда выяснится, что он таких заклинаний не знает? «Если я возьму с места в карьер, — решил он, — то, скорее всего, ничего». Ну, проклянут вслед, обзовут как-нибудь, но к этому он был привычен. «Словом шкуру не испортишь», есть, кажется, такая пословица. Ринсвинд всегда очень трепетно относился к собственному кожному покрову.

Даже Сундук бросил его. Нельзя сказать, чтобы Сундук был таким уж большим светлым пятном в Ринсвиндовой жизни, но иногда бодрого топота его ножек как-то не хватало…

— Однако, прежде чем мы приступим к делу, — сказал он, — думаю, вам стоит исполнить какую-нибудь воодушевляющую революционную песню.

Революционерам эта идея понравилась. Под шумок Ринсвинд бочком пододвинулся к Бабочке. Та улыбнулась ему понимающей улыбкой.

— Ты же прекрасно знаешь, я не смогу разрушить эту стену! — прошипел он.

— Учитель пишет, что тебя отличала необыкновенная изобретательность.

— Моей магией даже маленькую дырку не пробьешь!

— Не сомневаюсь, ты что-нибудь придумаешь. И, Великий Волшебник?..

— Да, что?

— Помнишь Любимую Жемчужину, ту девочку с игрушечным кроликом…

— И что?

— Наша ячейка — это все, что у неё есть. То же самое можно сказать и о многих других здесь присутствующих. Когда вельможи дерутся, народ гибнет. Родители гибнут. Понятно? Я одной из первых прочла «КАК Я ПРОВЕЛ ОТПУСК», и лично я считаю, что там изображен никакой не Великий Волшебник, а просто глупец, которому почему-то всегда везет. И я очень надеюсь, что твоего везения хватит на всех нас. Ты уж позаботься об этом.

Во дворах императорского дворца тихонько звенели фонтаны. Периодически издавали призывный клич павлины — человек, никогда не слышавший их криков, ни за что на свете не поверил бы, что столь прекрасная птица способна так мерзко орать. Декоративные деревья отбрасывали декоративные тени.

Сады располагались в самом сердце города, поэтому порой сюда проникал приглушенный шум извне — приглушенный благодаря соломе, которой ежедневно выстилали близлежащие улицы, а также потому, что любой звук, подпадавший под категорию слишком громкого, гарантировал неосмотрительному горожанину очень недолгое, но весьма насыщенное пребывание в темнице.

Из всех садов наиболее эстетически приятным был сад, разбитый Одним Солнечным Зеркалом, первым императором Агатовой империи. Сад был целиком устлан гравием и булыжниками, столь мастерски обточенными и изысканно уложенными, что создавалось впечатление, будто бы сюда сошла горная лавина, обладающая крайне утонченным художественным вкусом. Именно в этот сад Одно Солнечное Зеркало, правлению которого Агатовая империя обязана своим объединением, а Великая Стена — строительством, приходил, дабы исполниться сил и поразмышлять об изначальном единстве всего сущего, попивая вино из черепа своего врага (или садовника, который недостаточно ловко управлялся с граблями).

Тогда как сейчас в садике находился Два Маленьких Вана, мастер императорского протокола. Он пришел сюда потому, что пребывание в садике помогало успокоить нервы.

В своих бедах он всегда винил число «два», которое считалось в империи крайне несчастливым и рождаться под которым очень не рекомендовалось. Ну а то, что его назвали Маленьким Ваном, это не более чем недостаток вежливости, капля голубиного помета рядом с огромной кучей воловьих экскрементов, вываленных Небесами на его гороскоп. И даже то, что Два Маленьких Вана стал у императора мастером протокола, ничуть не меняло общую ситуацию.

Хотя некогда это казалось такой хорошей идеей. Он осторожно продвигался по служебной лестнице Агатовой империи, овладевая навыками практического управления и администрирования (в частности, такими как каллиграфия, оригами, икебана и Пять Прекрасных Форм Поэзии). Добросовестно выполнял поручения и как-то даже не обращал внимания, что число высокопоставленных чиновников вокруг него медленно, но верно сокращается. А потом настал день, когда высокие мандарины (большинство из них, как он осознал чуть позже, гораздо старше его самого) вдруг бросились к нему в тот самый момент, когда он пытался подыскать рифму к слову «всадница», и принялись поздравлять с тем, что теперь он их новый господин.

Это случилось три месяца назад. И из всех мыслей, которые посетили его за эти три месяца, наиболее постыдной была следующая: Два Маленьких Вана пришел к твердому убеждению, что на самом деле Император-Солнце никакой не Повелитель Небес, никакой не Столп, Подпирающий Все Сущее, и не Великая Река Благословений, а всего лишь злобный безумец, которому давным-давно следовало бы сойти в могилу. Мысль эта была поистине ужасной. С равным успехом можно ненавидеть материнство, сырую рыбу или, допустим, возражать против солнечного света. Большинство людей обретают свое так называемое общественное сознание ещё в молодом возрасте, во время краткого периода между окончанием школы и моментом, когда человек приходит к выводу, что несправедливость самая обычная вещь и не всегда её следует осуждать. Но человека в возрасте шестидесяти лет подобное откровение способно ввергнуть в серьезный шок.

Не то чтобы Два Маленьких Вана выступал против Золотых Правил. Отрубить руки человеку, имеющему склонность к воровству, вполне логично. Таким образом вы не даете ему повторить свой проступок и тем самым уберегаете его от возможности ещё больше запятнать душу. Крестьянина, который не может уплатить налоги, следует казнить, чтобы он окончательно не разленился, тем более что, как известно, все общественные беспорядки происходят от лени. И поскольку империю создали сами Небеса какединственный истинный и правильный мир для обитания человеческих существ, а все остальное вокруг — земля призраков, то вполне нормально казнить тех, кто сомневается в справедливости такого порядка вещей.

Но Два Маленьких Вана чувствовал, что неправильно сопровождать казни довольным смехом. Нет ничего приятного в том, что эти ужасные вещи должны происходить — они не более чем необходимость.

Издалека донеслись вопли. Император опять играет в шахматы. Он предпочитал играть живыми фигурами.

Знание тяготит. А ведь раньше все было не так. Лучше. Теперь Два Маленьких Вана был абсолютно уверен в этом. Не всегда дела обстояли так, как сейчас. Нынешний же император — это жестокий клоун, находиться рядом с которым примерно так же безопасно, как купаться в реке в самый разгар крокодильего брачного сезона. Кроме того, раньше даже речи не могло идти о каких-то там гражданских войнах. Вельможи знали свое место. У людей были не только обязанности, но и права.

Но однажды в правомерности притязаний очередного императорского наследника усомнились. Разгорелась война, и с тех пор все поменялось.

Скоро император умрет — чем скорее, тем лучше. В преисподней его, наверное, заждались. Начнется обычная свара, на трон воссядет новый император, и Двум Маленьким Ванам очень повезет, если его просто обезглавят — именно эта участь обычно ждала людей, достигших высокого положения при предыдущем правителе. А что, по современным стандартам, очень даже неплохой конец карьеры. О чем тут говорить, если голову отрубают за случайное нарушение тишины или за то, что встал не на то место?

В этот момент своих размышлений Два Маленьких Вана и услышал голоса, принадлежащие не иначе как призракам.

Голоса доносились из-под самых его ног.

Кроме того, призраки общались на незнакомом языке, так что для Двух Маленьких Ванов их речь звучала как простая последовательность звуков. Говорили же они следующее:

— Куда мы, черт побери, забрались?

— По-моему, мы где-то под дворцом. Смотри, ещё одна дыра в потолке…

— Чиво?

— Меня уже за… заколебало толкать это чертово инвалидное кресло!

— Я потом целую неделю ноги буду отпаривать.

— И ты называешь это достойным способом войти в город? Вот так вот? По пояс в воде? Да мы ни в один… любимый кем-то город так не входили! Помню, когда мы с Брюсом-Гуном входили в какой-нибудь город — вот это было да! Тысяча всадников несется во весь опор, сметая всех и вся, вот как надо брать города!..

— Все верно, но тут, в трубе, для всадников не хватило бы места.

Звуки были какими-то пустыми и ухающими. Словно зачарованный, Два Маленьких Вана следовал за ними, не замечая, что ступает прямо по отполированному специальной щеточкой гравию, за что создатель сада — ещё один славящийся своей миролюбивостью правитель — не замедлил бы отрубить ему ноги по колено.

— Слушайте, нельзя ли идти побыстрее? Мне хотелось бы очутиться подальше от котелка, когда он рванет. Кроме того, у меня совсем не было времени поэкспериментировать с запалом.

— Кстати, Проф, насчет котелка я так ничего и не понял.

— Я рассчитываю, что все эти фейерверки пробьют в стене приличных размеров дыру.

— Отлично! Но тогда что мы делаем в этой трубе? Почему мы не там?

— Потому что стражники тут же кинутся на грохот взрыва.

— Шикарно придумано! Разворачиваемся и бежим обратно!

— Нет! Нам надо быть здесь, Коэн. Это называется «отвлечь внимание противника». Это более цивилизованный способ штурмовать города.

Два Маленьких Вана прижался ухом к земле.

— Эй, Проф, а какое наказание полагается за вторжение в Запретный Город?

— Наверное, что-нибудь вроде повешения, потрошения и четвертования. Все это в произвольном порядке. Так что нам лучше…

Послышался приглушенный плеск.

— А что это за потрошение? Мы что, курицы, чтобы нас потрошить?

— По-моему, это когда из тебя вытаскивают все внутренности и показывают их тебе.

— Зачем?

— А кто его знает. Наверное, чтобы проверить, хорошо ли ты знаешь себя изнутри.

— Что, вроде как: «Ага, это мои почки, ну да, а вот это я ел на завтрак»?

— А что такое четвертование? Это когда все вокруг скидываются тебе по четвертаку?

— Насколько мне известно, скорее это ты скидываешься, пока совсем не закончишься.

На некоторое время воцарилась тишина, нарушаемая лишь плеском от шести пар ног и ритмичным скрипением чего-то смахивающего на колесо.

— Ну а подвешивают-то известно за что…

— Прошу прощения, не расслышал?

— Ур, ур, ур… извиняюсь, извиняюсь.

Два Маленьких Вана запнулся о двухсотлетний бонсай и больно приложился головой о булыжник, поистине монументальный в своей окаменелости. Через несколько секунд, когда он пришел в чувство, голосов уже не было слышно. А были ли голоса?

Призраки… Расплодились дальше некуда. Надо будет послать сюда садовника с фейерверками, то-то они попляшут.

А вообще, подытожил он свои предыдущие размышления, уж лучше всю жизнь искать рифму к слову «всадница», чем быть мастером имперского протокола.

Переулки Гункунга озарились яркими огнями коптящих факелов. Ринсвинд приблизился к стене Запретного Города. За его спиной радостно шушукалась и переговаривалась Красная Армия. Уж кто-кто, а Ринсвинд знал точно: ни на какое сознательное волшебство он, Ринсвинд, не способен. Магия у него получалась только благодаря чистой случайности.

Так что, даже если он произнесет какие-нибудь волшебные слова и величественно взмахнет рукой, результатом будет только то, что стена станет несколько менее дырявой, чем она есть сейчас.

Конечно, ему очень не хотелось разочаровать Цветок Лотоса — чье тело наводило Ринсвинда на мысли о тарелке соблазнительно изогнутых, хрустящих чипсов, — но она уже не маленькая, пора бы ей знать, что на волшебников полагаться нельзя.

В общем, он скажет что-нибудь, взмахнет рукой, ну а потом можно будет удирать. К вящему своему удивлению, он вдруг обнаружил, что ему доставляет удовольствие представлять, как, удирая, он на бегу ткнет Двух Огненных Трав пальцем в глаз. А ещё крайне удивительно то, что его, Ринсвинда, до сих пор не вывели на чистую воду.

Стена Запретного Города лишь изредка прерывалась воротами. Жизнь Гункунга билась о неё, словно мутное море; палатки, прилавки, лотки были повсюду. До сих пор Ринсвинду казалось, что граждане Анк-Морпорка почти всю свою жизнь проводят на улицах, но по сравнению с гункунгцами они выглядели форменными агорафобами. Похороны (проходящие под неизменный аккомпанемент фейерверков), свадьбы и религиозные церемонии ничуть не мешали обычным базарным делам, так что трудно было понять, где празднуют свадьбу, где режут скот, а где просто спорят до хрипоты.

Две Огненные Травы указал на отрезок стены со сложенным рядом штабелем дров.

— Вот тут будет нормально, — ухмыльнулся он. — Ты, главное, не перенапрягайся. Небольшой дыры вполне хватит.

— Но вокруг же сотни людей!

— Разве для такого великого волшебника это проблема? Или ты смущаешься, когда на тебя смотрят?

— Лично я нисколько не сомневаюсь, что Великий Волшебник поразит нас до глубины души, — сказала Бабочка.

— Увидев, какой силой обладает Великий Волшебник, люди будут рассказывать об этом своим детям и внукам! — поддержала Цветок Лотоса.

— Ещё бы, — пробормотал Ринсвинд. Члены ячейки замолчали, хотя понять это можно было, только посмотрев на их рты. В звуковую дыру, оставленную их молчанием, немедленно хлынул рыночный шум.

Ринсвинд закатал рукава.

Как там начиналось это заклинание, которое используется для расчистки местности?..

Он исполнил неопределенно-махательный жест.

— Я бы советовал всем отойти подальше, — обращаясь к Красной Армии и при этом неприятно улыбаясь, произнес Две Огненные Травы.

— Кванти каникула аллегро-аллегро? — нерешительно произнес Ринсвинд. — Э-э…

Он в отчаянии уставился на стену. Как обычно бывает с людьми в минуты смертельного ужаса, все его чувства обострились до предела. И тут своим обострившимся зрением Ринсвинд увидел странный котелок. Котелок был завален поленьями, и от него шёл подозрительно тлеющий шнур.

— Э-э, — выдавил он, — тут, похоже…

— Что, какие-то проблемы? — противным голосом осведомился Две Огненные Травы.

Ринсвинд гордо вскинул подбородок.

— … — произнес он.

Раздался звук, такой звук издает железо, приземляющееся на тарелку, и все вокруг заволокло белым дымом.

Потом белое превратилось в красное с прожилками черноты, и по ушам Ринсвинда словно хлопнули две гигантские ладони.

Месяцеобразный, алого цвета осколок серпом прошелся по его шляпе, срезав самый кончик, и умчался в сторону ближайшей хижины, которую тут же охватило пламя.

Сильно запахло палеными бровями.

Когда пыль несколько осела, Ринсвинд увидел довольно большую дыру в стене. Кирпичная кладка по краям дыры, раскалившаяся докрасна, постепенно начала остывать, издавая при этом звонкое «глинк-глинк».

Ринсвинд перевел взгляд на свои покрытые сажей руки.

— Вот это да, — сказал он. После чего добавил:

— Все в порядке!

— Ну, что вы на это скажете? — торжествующе вопросил он, оглядываясь, но его голос сразу затих, когда стало ясно, что все зрители попадали на землю лицами вниз.

Единственным свидетелем торжества Ринсвинда была утка, сидящая неподалеку в клетке. Частично защищенная прутьями от летящей сажи, утка из белой превратилась в равномерно полосатую.

Он всю жизнь мечтал творить волшебство именно так. И в воображении у него всегда получалось идеально. Вот только в жизни ни одно заклинание почему-то не срабатывало…

В проеме показались несколько стражников. Один — судя по звероподобности шлема, офицер — воззрился сначала на обугленную дыру, а потом на Ринсвинда.

— Это ты сделал? — осведомился он.

— Держись подальше! — прокричал Ринсвинд, опьяневший от сознания собственного могущества. — Я Великий Волшебник, вот кто я такой! Видишь палец? Не вынуждай меня его попользовать!

Офицер кивнул своим людям:

— Взять его. Ринсвинд попятился.

— Предупреждаю тебя! Всякий, кто меня коснется, до конца жизни будет жрать мух и прыгать с кочки на кочку!

Стражники уставились на него с решимостью людей, готовых рискнуть. Неопределенные магические угрозы страшили их куда меньше, чем вполне определенная перспектива подвергнуться пыткам за неповиновение приказу.

— Назад! Я сейчас ка-ак!.. Ну ладно, вы меня сами вынудили…

Он взмахнул рукой. Несколько раз щелкнул пальцами.

— Э-э…

Стражники, на всякий случай ощупав себя и убедившись, что в их облике ничего не изменилось, схватили Ринсвинда.

— Некоторые заклинания действуют не сразу, — предостерег он, почувствовав, как на запястьях сомкнулись цепкие пальцы.

— А может, я познакомлю вас с одним известным высказыванием? — в отчаянии вопросил он. Его ноги оторвались от земли. — Уверяю, это очень интересно…

Ринсвинда, растерянно перебирающего ногами в воздухе, доставили к офицеру.

— На колени, мятежник! — приказал офицер.

— Я бы не против, но…

— Я видел, что ты сделал с капитаном Четыре Белые Лисицы!

— С кем? С какими лисицами?

— Отведите… его… к императору. Ринсвинда потащили прочь. Последнее, что он заметил, это как из проема в стене появились новые стражники и решительным шагом направились к Красной Армии. Мечи их ярко сверкали на солнце…

Железный кругляш, подпрыгнув, грохнулся на пол.

— Осторожнее, ты!

— Я не привык к осторожности! Брюсу-Гуну было плевать…

— Слушай, ты уже всех достал со своим Брюсом!

— И тебя я тоже любил!

— Чиво?

— Эй, есть тут кто-нибудь?

Коэн высунул голову из трубы. Помещение было темным и влажным, а ещё в нем было полным-полно всяческих труб и стоков. Деловито журчала вода, питающая многочисленные фонтаны и цистерны Гункунга.

— Никого, — разочарованно прокомментировал Коэн.

— Отлично. Все вылезают из трубы.

Послышались гулкие, порождающие богатое эхо ругательства. После чего раздался противный скрежет. Это в подвал путем сложных маневров втаскивали инвалидное кресло Хэмиша.

Профессор Спасли чиркнул спичкой. Орда рассыпалась в разные стороны и принялась обследовать обстановку.

— Поздравляю, господа, — сказал он. — Похоже, мы действительно попали во дворец.

— Ага, — отозвался Маздам. — Мы одержали славную победу над этой ё… столь любимой мной трубой. И что теперь?

— Ну, можно её изнасиловать, — с надеждой в голосе произнес Калеб.

— Эй, гля, эта штуковина с колесом вращается…

— Кстати, чем тебе так приглянулась труба?

— Слушайте, а что делает этот рычаг?

— Чиво?

— А что, если разыскать дверь, ломануться я наружу и всех поубивать?

Профессор Спасли закрыл глаза. Во всей ситуации было что-то знакомое, и только сейчас он понял, что именно. Однажды он устроил классу экскурсию в городской арсенал. В сырую погоду правая нога до сих пор ноет.

— Нет, нет, нет, — воскликнул он. — Допустим, мы, как ты выражаешься, ломанемся наружу и что? Какой в этом толк? Малыш Вили, пожалуйста, не надо тянуть за этот рычаг.

— Ну, мне было бы приятно, это во-первых, — отозвался Коэн. — За целый день никого не убил. Стражник не считается, делов-то — стражника убить…

— Не забывай, мы здесь, чтобы красть, а не убивать, — напомнил Профессор Спасли. — А теперь попрошу всех снять с себя эти древние кожаные лохмотья и надеть прекрасную новую одежду.

— Лично я против, — пробурчал Коэн, неохотно натягивая рубаху. — Как теперь люди поймут, кто я такой?

— Во-во, — поддержал Малыш Вилли. — Без кожи и кольчуг все будут думать, что мы всего лишь кучка жалких стариков.

— Вот именно, — кивнул Профессор Спасли. — Это подводная часть нашего Плана.

— Ага, — догадался Коэн. — Это что-то связанное с теми самыми водяными проводами?

— Примерно.

— Какие-то подводные планы… Нет, мне это определенно не нравится, — подал голос Старик Винсент. — Предположим, мы победим? Ну и какую песню сложат менестрели о людях, которые вторглись в город по трубе?

— Гулкую, с эхом, — отозвался Малыш Вилли.

— Ничего подобного, — решительно заявил Коэн. — Хорошенько платишь менестрелю, и он поет о тебе только то, что ты пожелаешь.

Отсыревший лестничный пролет вел к двери. Профессор Спасли тихонько поднялся наверх и приложил ухо к доскам, внимательно прислушиваясь.

— Верно, — согласился Калеб. — Как говорится, кто водопроводчику платит, тот эхо и заказывает.

— Однако, господа, — глаза Профессора Спасли блестели, — кто держит у горла водопроводчика нож, тот пишет саму музыку.

Наемный убийца медленно передвигался по покоям лорда Хона.

Он был одним из лучших в небольшой, но очень элитарной гильдии Гункунга, и он определенно не был мятежником. Мятежников он сам не любил. Все мятежники, как правило, бедняки, а стало быть, заказчики из них никакие.

Способ его передвижения отличали необычность и осторожность. Облаченная в черное фигура ни разу не ступила на половицы; все знали, что в палатах лорда Хона паркет специальным образом настроен. Поэтому убийца активно использовал мебель и декоративные ширмы, а время от времени — и сам потолок.

Получалось это у него превосходно. Когда в помещение через дальнюю дверь вошел слуга, убийца на мгновение застыл, чуточку выждал и двинулся дальше, подстроившись под ритм шаркающих шагов слуги.

Лорд Хон ковал очередной меч. Накаливание, ковка, потом опять накаливание, потом снова ковка — все эти операции способствовали необыкновенной ясности мышления. Мозги вредно перетруждать. Лорд Хон любил иногда поработать руками.

Погрузив меч в жерло печи, он несколько раз качнул мехи.

— Да? — произнес он.

Распростертый на полу слуга поднял голову.

— Хорошие вести, о господин. Мы захватили Красную Армию!

— Что ж, это действительно хорошая новость. — Лорд Хон внимательно следил за раскаленным лезвием, постепенно меняющим свой цвет. — И так называемого Великого Волшебника тоже взяли?

— Воистину! Однако он не такой уж великий, о господин, — ответил слуга.

Но радость его несколько поблекла, когда лорд Хон насмешливо поднял бровь.

— В самом деле? Я же, напротив, полагаю, что в его власти — огромные, могущественные силы.

— Разумеется, о господин. Я вовсе не имел в виду…

— Проследи, чтобы мятежников заперли в надежную камеру. И пошли сообщение капитану стражи. Пусть приступает к выполнению приказов, которые я дал ему сегодня.

— Слушаюсь, о господин!

— А теперь встань!

Трепеща, слуга поднялся на ноги. Натянув толстую перчатку, лорд Хон взялся за рукоятку меча. Печь взревела.

— Выше подбородок!

— О господин!..

— А теперь открой пошире глаза!

Впрочем, это приказание было излишним. Лорд Хон вперил взгляд в расширившиеся от ужаса глаза слуги, уловил в них некое движение, кивнул, после чего почти балетным по своей отточенности движением выдернул плюющееся пламенем лезвие из печи, повернулся, сделал выпад…

Последовал очень краткий вопль, сменившийся довольно долгим шипением.

Лорд Хон выждал, когда убийца осядет, после чего рывком высвободил меч и внимательно осмотрел окутанное паром лезвие.

— Гм-м, — промолвил он, — любопытно…

Вдруг он заметил слугу.

— Ты все ещё здесь?

— Нет, мой господин!

— Я так и подумал.

Лорд Хон повернул меч, ловя отблеск лампы, и тщательно изучил режущую кромку.

— Может, э-э, прислать слуг, чтобы убрали, э-э, тело?

— Что? — Лорд Хон целиком ушел в свои мысли.

— Тело, лорд Хон.

— Какое тело? Ах да. Проследи, чтобы его убрали.

Стены были украшены изысканной росписью. Ринсвинд успел заметить это, хотя картинки проносились мимо него с такой скоростью, что сливались в одно размытое пятно. Дивные птицы сменялись горами, горы — цветущими деревьями. Одним-двумя мазками кисти достигалось точное и детальное изображение каждого листика, каждого бутона.

На мраморных пьедесталах сидели керамические львы. Вдоль коридоров выстроились вазы размером больше самого Ринсвинда.

Лакированные двери услужливо распахивались перед стражниками и тут же снова захлопывались. Ринсвинда несли через длинную анфиладу огромных, богато украшенных и абсолютно пустых залов.

Наконец, миновав ещё один комплект дверей, стражники остановились и бесцеремонно швырнули Ринсвинда на пол.

В своих путешествиях Ринсвинд успел поднабраться кое-какого опыта, поэтому знал: в подобных обстоятельствах лучше не смотреть наверх, пока тебе этого не прикажут.

В конце концов официозный голос произнес:

— Ну и как ты можешь оправдаться, жалкая блоха?

— Э-э, я…

— Молчать!

Ага. Значит, собеседование будет такого рода.

— А где великий… визирь? — едва слышно прозвучал второй голос, надтреснутый, принадлежащий кому-то очень старому.

— Удалился в свои покои, о наивысочайший. Сказал, что у него очень разболелась голова.

— Вызови его сей… час же.

— Разумеется, о наивысочайший.

Ринсвинд, чей нос был плотно прижат к полу, продвинулся в своих умозаключениях ещё на пару шагов. Когда поминают великого визиря, это плохой признак, обычно следом за этим переходят на разговоры о диких лошадях и раскаленных докрасна цепях. А обращения типа «о наивысочайший» почти наверняка означают, что пересмотра вашего дела не будет.

— Это… мятежник? — фраза была не столько произнесена, сколько астматически выхриплена.

— Воистину так, о наивысочайший.

— Пожалуй, я присмотрюсь к нему по… внимательнее.

По залу прокатилась волна бормотания, долженствующая выражать большое удивление со стороны собравшихся, после чего что-то загремело, как будто передвигали мебель.

Ринсвинду показалось, что боковым зрением он увидел одеяло. Кто-то катил по полу кровать на колесиках…

— Заставьте это… встать.

Паузу посреди фразы заполнило бульканье, наводившее на мысль о последних каплях, с шумом всасывающихся в сливное отверстие. Как будто некая пенистая волна отхлынула от берега.

Чья-то нога пихнула Ринсвинда в область почек. На эсперанто жестокости это могло означать только одно требование. Ринсвинд поднялся.

Перед ним и в самом деле стояла кровать, причём самая большая из всех когда-либо им виденных. На кровати, запеленутый в парчу и почти утонувший в подушках, лежал старик. Ринсвинд ни разу не встречал человека, который выглядел бы настолько больным. Бледное лицо старца отдавало зеленью, вены на его руках выпирали, будто гигантские, длинные червяки.

Император удовлетворял всем требованиям, предъявляемым обычно к трупу, — кроме, пожалуй, одного, самого главного.

— Итак… это и есть тот самый Великий Волшебник, о ко… тором мы так много чи… тали?

Каждый раз, когда раздавалось громкое бульканье, которым то и дело прерывались его фразы, придворные дружно задерживали дыхание, видимо надеясь, что этот «бульк» будет последним.

— Я… — начал Ринсвинд.

— Молчать! — проревел камергер. Ринсвинд пожал плечами.

Он не знал, чего можно ожидать от встречи с императором, но почему-то тот рисовался Ринсвинду огромным жирным боровом с перстнями на каждом пальце. Разговор же с этим человеком был сродни некромантии.

— Ну что ж, продемонстрируй нам… свое волшебство, Великий Волшебник.

Ринсвинд посмотрел на камергера.

— Я…

— Молчать!

Император неопределенно махнул рукой, с усилием побулькал и опять вопрошающе посмотрел на Ринсвинда. Ринсвинд решил рискнуть.

— Пожалуй, я могу кое-что исполнить, — сказал он. — Фокус с исчезновением.

— Ну?..

— Только прикажите открыть все двери и повернуться всем спиной.

Выражение лица императора не изменилось. Двор замолк. Затем послышался звук — как будто душили десятка два кроликов.

Император засмеялся. Как только с этим определилось, все остальные придворные тоже засмеялись. Нельзя смеяться раньше человека которому казнить вас — все равно что сходить в уборную.

— Как же нам пос… тупить с тобой? — отсмеявшись, наконец спросил император. — Кстати, где ве… ликий визирь?

Толпа расступилась.

Ринсвинд рискнул бросить в сторону косой взгляд. Стоит попасть в руки великому визирю — и ты покойник. Каждый великий визирь — это патологический интриган с манией величия. Наверное, это входит в их функциональные обязанности. «Итак, насколько я понял, вы абсолютный безумец, предатель и интриган? Прекрасно, вы приняты. Вы будете моим ближайшим и пользующимся наибольшим доверием министром».

— А, лорд… Хон, — прохрипел император.

— Э-э… прошу помилования, — подал голос Ринсвинд.

— Молчать! — завопил камергер.

— Посоветуй, лорд… Хон, — произнес старик-император. — Как мне наказать… чужеземца, вторгнувшегося… в Запретный Город?

— Лишите его всех конечностей, отрежьте уши, выколите глаза и отпустите на все четыре стороны, — мгновенно ответил лорд Хон.

Ринсвинд поднял руку.

— А если это моё первое правонарушение? — поинтересовался он.

— Молчать!

— Вот и отлично. Шанса совершить второе у тебя уже не будет, — ответил лорд Хон. — Кто он такой?

— А мне он нравится, — сказал император. — Пожалуй, я… оставлю его здесь. Он сме… шит меня.

Ринсвинд опять открыл рот.

— Молчать! — завопил камергер несколько не к месту, учитывая изменившиеся обстоятельства.

— Э-э… а нельзя ли сделать так, чтобы он перестал затыкать мне рот всякий раз, когда я пытаюсь сказать хоть что-то в свое оправдание? — спросил Ринсвинд.

— Разумеется… Великий Волшебник. — Император кивнул стражникам. — Уведите камергера и… отрежьте ему… губы.

— О наивысочайший, я…

— И уши… тоже.

Несчастного уволокли. Лакированные двери захлопнулись. Придворные зааплодировали.

— Не хочешь ли… посмотреть… как он… будет их есть? — Император улыбался счастливой улыбкой. — Это необы… чайно забавно.

— Ха-ха, — откликнулся Ринсвинд.

— Очень мудрое решение, мой повелитель, — кивнул лорд Хон.

А затем, повернувшись к Ринсвинду, украдкой подмигнул ему — к огромному удивлению и некоторому ужасу волшебника.

— О наивысочайший, — пухлый придворный упал на колени и пару раз, словно мячик, слегка отскочил от пола, после чего нервно подполз к императору, — но, может, это не вполне разумно проявлять такое милосердие к какому-то чужеземному дья…

Император опустил глаза. Ринсвинд готов был поклясться, что при этом с век его посыпалась пыль.

В толпе возникло легкое шевеление. Вроде бы все остались на прежних местах, во всяком случае никаких движений, связанных, например, с активизацией ног, Ринсвинд не зафиксировал. Тем не менее вокруг коленопреклоненного придворного очень быстро образовалось пустое пространство.

А потом император улыбнулся.

— Я оценил… твою заботу, — произнес он. Придворный рискнул выдавить облегченную улыбочку. — Но не твою самонадеянность, — добавил император. — Убейте его медленно… в течение нескольких… дней.

— А-аргх!

— И… не жалейте… кипящего масла!

— Отличная идея, мой повелитель, — кивнул лорд Хон.

Император вновь повернулся к Ринсвинду.

— Не сомневаюсь… Великий Волшебник питает ко мне… исключительно дружественные чувства, — пробулькал он.

— Ха-ха, — не стал спорить Ринсвинд.

Ринсвинд и раньше попадал в похожие переплеты, боги не дадут соврать. Но обычно угрожал ему кто-нибудь вроде лорда Хона, а никак не полутруп с настолько поехавшей крышей, что состояние здравого рассудка не привидится ему даже в самом бредовом сне.

— Мы так… повеселимся, — проговорил император. — Я много… о тебе читал.

— Ха-ха, — поддержал беседу Ринсвинд. Император махнул рукой придворным.

— А теперь я… удаляюсь на отдых, — сказал он.

Ответом на что стала шумная общая зевота. Видимо, когда император удалялся на покой, всем остальным полагалось следовать его примеру.

— Император, — послышался утомленный голос лорда Хона, — а как прикажете поступить с этим вашим Великим Волшебником?

Старик смерил Ринсвинда взглядом, которым обычно смотрят на игрушку, у которой сели батарейки.

— Бросьте его в специальную… темницу, — распорядился он. — Пусть… там пока посидит.

— Слушаюсь, император, — ответил лорд Хон и кивнул стражникам.

Ринсвинда поволокли прочь из залы, однако он все же успел бросить взгляд через плечо. Император уже лежал на своей постели, с виду совершенно безразличный к окружающему миру.

— Он что, совсем чокнутый? — спросил Ринсвинд.

— Молчать!

Ринсвинд посмотрел на стражника, который это сказал.

— С твоим языком здесь можно угодить в серьезную переделку, — пробормотал он.

Лорда Хона всегда удручало общее состояние человеческого рода. Человек — крайне ущербное существо. Ему недостает концентрации. Взять, к примеру, Красную Армию. Будь мятежником лорд Хон, императора убили бы ещё много месяцев назад и вся страна уже пылала бы, охваченная пламенем гражданской войны (разумеется, кроме тех её частей, которые, как ни старайся, ни за что не подожжешь, настолько они отсырели). А эти революционеры? Столько сил уже потрачено, а они по-прежнему считают, что истинный революционер — это тот, кто расклеивает на улицах листовки с лозунгами типа: «Причиним Некоторое Неудобство Угнетателям, Не Нарушая Общественного Спокойствия!»

Правда, один раз они попытались устроить пожар в бараках, где размещалась стража. Это неплохо. Почти революционный поступок — если не считать того, что предварительно они всех оповестили о своих намерениях, чтобы никто случайно не погиб. Лорду Хону приходилось прилагать немалые усилия, чтобы создать впечатление, будто Красная Армия хоть чем-то страшна.

Он даже вызвал им Великого Волшебника, в которого они так искренне верили. Теперь отступать им некуда. Кстати, лорд Хон нисколько не обманулся в своих ожиданиях: Великий Волшебник оказался малодушным, бездарным проходимцем. Любая армия под его предводительством либо побежит, либо будет разбита наголову. Так или иначе, почва для контрреволюции будет подготовлена.

А уж контрреволюция… Она принесет реальные плоды. Об этом лорд Хон позаботится.

Однако двигаться надо поэтапно. Враги повсюду. Враги, исполненные подозрительности. Путь честолюбивого человека усыпан терниями. Кругом подстерегают ловушки. Один неверный шаг и его песенка спета. Ну кто бы мог подумать, что Великий Волшебник так ловко обращается с замками? А в эту ночь темницу охраняют люди лорда Тана. Разумеется, если Красная Армия совершит побег, никому даже в голову не придет винить в этом лорда Тана…

Широким шагом направляясь в свои покои, лорд Хон не удержался от легкого смешка. Улики — вот что самое опасное. Улик быть не должно. Но скоро… скоро можно будет не таиться. Ничто не объединяет людей вернее, чем угроза страшной, кровавой войны. И тот факт, что Великий Волшебник (он же предводитель ужасной армии мятежников) является злобным, кровожадным дьяволом, явившимся из-за Великой Стены, послужит искрой, от которой вспыхнет фейерверк.

А потом Анк-Морпорк^[88].

Гункунг стар. Его культура основывается на заскорузлых обычаях, воловьем пищеварительном тракте и грязном вероломстве. Лорд Хон ничего не имел против этих трех вещей, но они вряд ли помогут достичь мирового господства, к которому лорд Хон относился крайне благожелательно — при условии, что данное господство достигнуто самим лордом Хоном.

«Будь я обычным великим визирем, — подумал он, усаживаясь за чайный столик, — я бы сейчас потирал руки и злобно хихикал».

Вместо этого он лишь едва заметно улыбнулся.

Его ждал тот самый заветный ящичек, однако лорд Хон решил ещё немножко повременить. В некоторых случаях ожидание только обостряет удовольствие, которое испытываешь потом.

На скрип инвалидного кресла Хэмиша Стукнутого несколько голов повернулись, однако никаких комментариев не последовало. В Гункунге излишнее любопытство не способствует выживанию. Не обращая внимания на группку варваров, слуги прилежно исполняли свою ежедневную работу, заключавшуюся, по всей видимости, в бесконечном перетаскивании взад-вперед кип бумаги.

Коэн посмотрел на предмет, зажатый в его руке. За свою жизнь чем только он не сражался, какое только оружие не перебывало в его руках: и луки, и копья, и дубинки, и… Если задуматься, то получится, что дрался он почти всем.

Кроме вот этого…

— Я чувствую себя полным идиотом, — буркнул Маздам. — И что мне делать с этой бумажкой?

— Просто держи её, — сказал Профессор Спасли. — Делай вид, будто несешь её куда-то. И тебя никто ни о чем не спросит.

— Почему?

— Чиво?

— Это… вроде как такое волшебство.

— Я чувствовал бы себя куда спокойнее, если бы это было что-нибудь увесистое и острое.

— Порой бумажный листок может стать самым могущественным оружием.

— Кстати, эти листки ужасно острые. Я только что порезался о свой, — Малыш Вилли принялся сосать пораненный палец.

— Чиво?

— Хорошо, господа, предлагаю взглянуть на ситуацию с другой стороны, — сказал Профессор Спасли. — Мы проникли в Запретный Город, по сути дела, без жертв.

— То-то и оно. В ж… в сад такую жизнь! — откликнулся Маздам.

Профессор Спасли вздохнул. Как оказывается, слова не так уж важны, важна интонация. Какие бы слова Маздам ни использовал, вы все равно слышали то, что он на самом деле имел в виду. Ему достаточно было произнести слово «носки», как воздух сразу приобретал специфический аромат.

Дверь за Ринсвиндом захлопнулась. Засов с грохотом задвинули на место.

Застенки империи были очень похожи на застенки его родного города. Если хочешь надежно запереть такое изобретательное создание, как среднестатистический человек, нет ничего лучше старых добрых железных решеток и большого количества камня. Судя по всему, Агатовая империя давным-давно открыла для себя это проверенное средство.

Ну что ж, императору он, Ринсвинд, определенно приглянулся. Но почему-то спокойствия это не вселяло. У Ринсвинда сложилось четкое впечатление, что этот человек столь же опасен для своих друзей, как и для врагов.

Он вспомнил Лапшу Джексона, был такой тип в те времена, когда он, Ринсвинд, учился в Университете. Все хотели дружить с Лапшой, но почему-то, стоило вам попасть в его банду, вас сразу начинали лупить, за вами принималась гоняться стража, вас били в драках, которые вы не начинали, а Лапша тем временем стоял в сторонке и посмеивался.

Император не просто стоял на пороге Смерти. Он уже вошел в переднюю, успел восхититься ковриком и высказать некоторые комментарии по поводу стойки для шляп. Не надо быть политическим гением, чтобы знать: когда такая важная персона умирает, счеты сводятся ещё до того, как остынет труп. Любой, кого он прилюдно назвал своим другом, может рассчитывать на среднюю продолжительность жизни, обычно характерную для мушек, что витают над стремниной на закате.

Ринсвинд отодвинул в сторонку чей-то череп и сел на каменные плиты. Всегда есть вероятность, что тебя спасут, подумал он. Но Красная Армия даже надувного утенка не сможет спасти от тазика. Кроме того, это означало бы снова попасть в лапы к Бабочке — а от одной мысли о ней поджилки Ринсвинда начинали трястись почти так же, как при мысли об императоре.

Оставалось лишь надеяться, что в замыслы богов не входит, чтобы после стольких приключений Ринсвинд взял и вот так просто сгнил в тюрьме.

«О нет, — с горечью добавил он про себя, — боги наверняка приберегли для меня что-нибудь гораздо более изысканное».

Свет, просачивающийся в темницу сквозь крошечное зарешеченное оконце, был какой-то подержанный. Кроме него в обстановку камеры входила охапка того, что некогда, весьма возможно, называлось соломой. Вроде все. Если не считать…

…Легкого постукивания в стену.

Один стук, два, три.

Ринсвинд взял череп и ответил таким же сигналом.

Один стук вернулся.

Ринсвинд откликнулся тем же.

Два стука.

Он тоже постучал дважды.

Общение, не несущее в себе никакого смысла. Ринсвинд сочувствовал себя так, будто вернулся в родной Незримый Университет.

— Отлично, — произнес он вслух, породив гулкое эхо. — Просто прекрасно. Собрат-заключенный. Интересно, что ты хочешь мне сообщить?..

Послышался тихий скребущий звук. Один из кирпичей, составляющих стену, аккуратно вытолкнули из кладки и уронили на ногу Ринсвинду.

— Аргх!

— Кто-кто корова? — вопросил приглушенный голос.

— Что?

— Прошу прощения?

— А?

— Кажется, ты хотел узнать, что означает этот стук? Видишь ли, с его помощью мы общаемся, находясь в разных камерах. Один стук — это…

— Гм, но разве сейчас мы не общаемся?

— Формально — нет. Заключенным… не разрешается… говорить… друг с другом… — Голос звучал все тише, пока не смолк совсем, как будто говорящий неожиданно вспомнил нечто очень важное.

— Ах да, — кивнул Ринсвинд. — Я забыл. Это ведь… Гункунг… Здесь все… выполняют… правила…

Голос Ринсвинда тоже смолк. По другую сторону стены также воцарилось долгое, задумчивое молчание.

— Ринсвинд?

— Двацветок?

— Но что ты здесь делаешь?! — воскликнув Ринсвинд.

— Гнию в темнице!

— И я тоже!

— О боги! И давно? — произнес приглушенный голос Двацветка.

— Что? Что давно?

— Но ты… почему ты…

— Не догадываешься? А кто написал про свой отпуск?

— Я просто хотел немножко развлечь людей!

— Развлечь? Развлечь?

— Ну, я подумал, людям будет интересно узнать о культуре другой страны. Мне и в голову не могло прийти, что из-за этого случится столько неприятностей.

Ринсвинд прислонился к своей стороне стены. Ну разумеется, само собой, Двацветок никому не хотел вреда. Некоторые люди такие: они желают только хорошего. Наверное, последними словами, которые прозвучат за мгновение до того, как Вселенная сложится, словно бумажная шляпа, будет вопрос типа: «Интересно, а что случится, если я нажму на вот эту кнопку?»

— Видимо, ты попал сюда по воле Рока, — произнес Двацветок.

— Ага. Он любит шутить такие шутки, — ответил Ринсвинд.

— А помнишь, как хорошо мы проводили время?

— В самом деле? Наверное, у меня глаза были закрыты.

— Наши приключения!

— Ах, ты об этом. Приключения — это когда ты висишь на большой высоте, падаешь откуда-нибудь и тому подобное?..

— Ринсвинд?

— Да? Что?

— Знаешь, теперь, когда ты здесь, мне гораздо легче.

— Поразительно.

Ринсвинду нравилась стена, на которую он опирался. Крепкий, надежный камень. Сразу чувствуешь — на него можно положиться.

— Твой дневник читают повсюду, — сообщил он. — Такое впечатление, что его копия есть у каждого. Настоящий революционный документ. И когда я говорю «копия», то имею в виду именно копию. Каждый делает себе копию и передает оригинал дальше.

— Да, это называется самиздат.

— А что это значит?

— Это значит, что каждая копия должна быть точно такой, как и тот текст, с которого копируют. О боги, я-то думал просто развлечь людей, заинтересовать их. Кто бы мог предположить, что к моим записям отнесутся так серьезно? От всей души надеюсь, что никто не пострадает.

— Как сказать… Твои революционеры все ещё пребывают на стадии лозунгов и листовок. Но вряд ли это послужит оправданием, когда их будут судить.

— О боги.

— А как получилось, что ты до сих пор жив?

— Понятия не имею. Может, обо мне просто забыли? Знаешь, такое иногда случается. Слишком много бумаг. Кто-нибудь сделает неверный мазок кистью или забудет переписать строчку. Я сам с этим не раз сталкивался.

— Ты хочешь сказать, человека могут сначала бросить в темницу, а потом забыть о нем?

— О да, таких здесь сколько угодно!

— Тогда почему их не выпускают?

— Наверное, из-за смутного ощущения, что раз они здесь, то, видимо, что-то натворили. Боюсь, наша система правления оставляет желать лучшего.

— К примеру, какой-нибудь новой системы правления.

— Тише, тише, за такие слова здесь сажают в тюрьму.

Жители спали. Но Запретный Город не спал никогда. Всю ночь напролет в огромном здании Конторы мерцали огни факелов. Дела империи шли своим чередом.

Согласно наблюдениям Профессора Спасли, главным образом это означало, что бумаги продолжали двигаться.

Шесть Благожелательных Ветров был заместителем администратора района Лантанг. Работу свою он исполнял прилежно и к тому же любил её. Человек он был незлобивый.

Правда, чувства юмора у него было не больше, чем у куриной запеканки. Правда и то, что на досуге он играл на аккордеоне, очень не любил кошек и имел привычку после чайной церемонии промокать верхнюю губу салфеткой таким жестом, который побуждал госпожу Шесть Благожелательных Ветров годами и на регулярной основе совершать мысленное убийство. Свои деньги он держал в кожаном кошелечке и после каждой покупки пересчитывал их очень тщательно — в особенности если за ним стояла очередь.

Но, с другой стороны, он хорошо обращался с животными и совершал скромные, но регулярные благотворительные деяния. Часто подавал умеренные суммы нищим на улице, хотя при этом никогда не забывал сделать соответствующую пометку в своей записной книжечке — чтобы немного позже навестить этих самых нищих в твоей официальной ипостаси.

И он никогда не отбирал у людей больше денег, чем у них было.

Кроме того, Шесть Благожелательных Вечеров — довольно редкий случай для человека, работающего в Запретном Городе, — не был евнухом. Само собой, стражники тоже не были евнухами (официально это обходили весьма остроумно: их причисляли к разряду мебели). Но практика показала, что сборщикам налогов также требуются все возможности, данные им от природы, — для противостояния порокам среднего крестьянина, который только и думал о том, как бы половчее уклониться от уплаты налогов.

В Конторе встречались люди гораздо хуже Шести Благожелательных Ветров, поэтому лишь чистым невезением можно объяснить то, что именно в его кабинете отворилась бумажная на бамбуковом каркасе дверь и именно его взору предстали шестеро странных на вид евнухов, один из них в колесном средстве передвижения.

Странные евнухи даже не поклонились, не говоря уже о том, чтобы пасть на колени. А ведь на Шести Благожелательных Ветрах была не просто красная шляпа чиновника, но ещё и с белой пуговицей!

Однако старики вошли в кабинет как к себе домой. От удивления у Шести Благожелательных Ветров кисти попадали из рук. Один из вошедших принялся протыкать дырки в стенах и нести чепуху.

— Эй, да стены-то из бумаги! Смотри, если облизать палец, протыкаешь на раз! Видишь?

— Я сейчас позову стражу, и вас всех жестоко выпорют! — прокричал Шесть Благожелательных Ветров, лишь уважение к возрасту не позволило ему накинуться на наглых посетителей с кулаками.

— Что он говорит?

— Говорит, что вызовет стражу.

— О-о-о, да! Пожалуйста, только не мешай ему вызвать стражу!

— Нет, сейчас ещё рано. Ведем себя нормально.

— Значит, мне можно перерезать ему глотку?

— Я имел в виду несколько иной вид нормальности.

— По-моему, перерезать глотку врагу — это очень даже нормально.

Один из стариков посмотрел на потерявшего дар речи чиновника и улыбнулся широкой улыбкой.

— Просим прощения, ваше превос… проклятье, забыл слово… парус для тележки?.. огромная скала?.. ах да… почтительность, мы вроде как слегка заплутали.

Два других старика склонились над Шестью Благожелательными Ветрами и начали читать или, по крайней мере, попытались прочесть документ, над которым он работал. Лист бумаги бесцеремонно выдернули у него из рук.

— Что тут написано, а, Проф?

— Сейчас посмотрим… «Первый осенний ветер качнул цветок лотоса. Семь Везучих Бревен должен уплатить одну свинью и три^[89] рис в противном случае он получит много ударов по^[90]. Согласно приказу Шести Благожелательных Ветров, сборщика налогов, Лаптанг».

В поведении стариков произошла едва уловимая перемена. Теперь все они широко улыбались, но почему-то в их улыбках не чувствовалось благожелательности. Один из пришельцев, с зубами, как алмазы, наклонился к Шести БлагожелательнымВетрам и на ломаном агатском произнес:

— Так ты сборщик налогов, господин Шиш На Шляпе?

Шесть Благожелательных Ветров принялся лихорадочно соображать, успеет ли он вызвать стражу. Странные старики пугали его. Никакой почтенностью тут и не пахло. Напротив, от них исходила явная угроза. И хотя оружия у них вроде не было, все железно свидетельствовало о том, что не успеет он, Шесть Благожелательных Ветров, произнести и слово, как будет убит на месте. Кроме того, горло у него пересохло, а штаны несколько отсырели.

— Но что плохого в том, чтобы быть сборщиком налогов?.. — сипло вопросил он.

— А кто сказал, что в этом есть что-то плохое? — ответил Алмазные Зубы. — Мы всегда рады встрече со сборщиком налогов.

— Это одна из наших любимейших профессий, — поддержал другой старик.

— От стольких хлопот избавляет, — подхватил Алмазные Зубы.

— Ага, — добавил третий. — Вроде как и не надо ходить от дома к дому, убивая всех подряд и отнимая жалкие медяки, просто ждешь сборщика налогов и…

— Господа, можно я кое-что скажу? Произнесший эти слова чем-то смахивал на козла, но вид у него был не столь зловещий, как у остальных. Разбойники сгрудились вокруг козлолицего, и до Шести Благожелательных Ветров снова донеслись необычные звуки грубого чужеземного языка:

— Да он же сборщик налогов! Они для этого и существуют!

— Чиво?

— Господа, разумная налоговая политика является основой долгосрочного, благополучного правления. Пожалуйста, доверьтесь мне.

— Я понял все до слов «разумная налоговая политика».

— Ну чего мы, спрашивается, добьемся, если убьем этого трудолюбивого сборщика налогов?

— Мы добьемся того, что он будет мертв.

Примерно в том же духе разговор продолжался ещё некоторое время. Шесть Благожелательных Ветров погрузился в собственные мысли, поэтому чуть не подскочил на месте, когда группка стариков неожиданно распалась. Козлолицый умиротворяюще улыбнулся ему.

— Мои смиренные друзья замирают от восторга в твоем… сорт сливы… ножик для резки водорослей… в твоем присутствии, о благородный господин, — произнес он.

Жесты Маздама, стоящего за спиной у Профессора Спасли, говорили несколько о другом.

— А может, кусочек все-таки отрежем?

— Чиво?

— Как вы сюда попали? — поинтересовался Шесть Благожелательных Ветров. — Повсюду расставлены могучие стражники.

— Я ведь чувствовал, мы что-то упустили… — сокрушенно покачал головой Алмазные Зубы.

— Мы хотели бы, чтобы ты показал нам Запретный Город, — сказал Козлиное Лицо. — Меня зовут… На вашем языке моё имя будет звучать как господин Засорившаяся Труба. Да, пожалуй именно так, Засорившаяся Труба…

Шесть Благожелательных Ветров с надеждой посмотрел на дверь.

— …И мы здесь для того, чтобы получше узнать вашу удивительную… гору… сорт бамбука… звук текущей воды вечером… пропади все пропадом… цивилизацию!

У него за спиной Маздам энергично демонстрировал остальным воинам Орды, как он и Всадники-Скелеты Брюса-Гуна в свое время поступали со сборщиками налогов. В особенности внимание Шести Благожелательных Ветров привлек один жест, очень характерные движения рук. Он не понимал слов, но обычно смысл подобных речей как-то сам доходит до вас.

— Чего ты с ним рассусоливаешь?

— Чингиз, я понятия не имею, куда идти дальше. Нам нужен проводник, который, знает Запретный Город.

Козлиное Лицо вновь повернулся к сборщику налогов.

— Ты ведь не откажешься немного пройтись с нами? — спросил он.

«Пройтись? — подумал Шесть Благожелательных Ветров. — О да! Там, снаружи, стражники!»

— Минуточку, — произнес Алмазные Зубы, когда он согласно кивнул. — Возьми кисточку и напиши то, что я скажу.

Через минуту кабинет опустел. Остался лишь лист бумаги, весь в помарках, содержащий следующий текст:

«Розы белы, тюльпаны желты. Семи Везучим Бревнам выдать одну свинью и столько риса, сколько он сможет унести, потому что отныне он Один Везучий Крестьянин. Согласно приказу Шести Благожелательных Ветров, сборщика налогов, Лантанг. Помогите. Помогите. Тому, кто это прочтет: меня захватили в плен Злобные евнухи. На помощь».

Ринсвинд и Двацветок лежали каждый в своей камере и вспоминали о старых добрых временах. По крайней мере, о старых добрых временах вспоминал Двацветок. Ринсвинд трудился над трещиной в камне — яростно расковыривал её соломинкой, поскольку только этот инструмент имелся в его распоряжении. В таком темпе какие-то результаты проявятся лет этак через тысячу-другую. Но главное ведь — попытаться.

— А здесь вообще кормят? — прервал он поток воспоминаний.

— О, иногда! Но такой прекрасной еды, как в Анк-Морпорке, не подают.

— Неужели? — пробормотал Ринсвинд, продолжая скрести трещинку.

Крошечный кусочек цемента вот-вот должен был поддаться.

— Я на всю жизнь запомнил вкус сосисок господина Достабля.

— Такое не забывается.

— Поистине выдающееся переживание.

— Многие считают точно так же.

Соломинка сломалась.

— Проклятье! Пропади все пропадом! — Ринсвинд привалился к стене. — И чего поднимать такой шум из-за этой Красной Армии? — спросил он. — Кучка малолетних детишек. Недоразумение, а не армия!

— Тут все очень запутанно, — откликнулся Двацветок. — М-м-м… Ты знаком с теориями, гласно которым вся наша история движется по кругу?

— Ну, я видел в одной из записных книжек Леонарда Щеботанского рисунки… — сказал Ринсвинд, выбирая соломинку покрепче и вновь принимаясь за дело.

— Нет, я не про то… Это как… колесо, вращающееся колесо. То есть все повторяется.

— А, ты об этом… Проклятье!

— Многие верят в эту теорию. Считают, что каждые три тысячи лет история начинается заново.

— Может, оно и так. — Ринсвинд как раз искал другую соломинку, поэтому не слишком внимательно прислушивался к словам Двацветка. Но потом до него вдруг дошел смысл. — Каждые три тысячи лет? Маловато, тебе не кажется? Вообще все начинается заново? Звезды, океаны, эволюция разумных форм жизни из выпускников художественных колледжей? Ты серьезно?

— Нет, нет! Это так… мелочи. Настоящая история началась тогда, когда Одно Солнечное Зеркало основал империю. Он был первым императором. И с ним был его слуга, Великий Волшебник. Вообще, это всего лишь легенда. Только крестьяне верят в такие сказки. Они смотрят на что-нибудь вроде Великой Стены и говорят: какая удивительная вещь; наверное, её создали с помощью волшебства… Что же касается Красной Армии… вероятнее всего, это был просто хорошо организованный отряд обученных воинов. Первая Настоящая армия. До неё были только неорганизованные толпы. И магия тут ни при чем. Не мог же Великий Волшебник и в самом деле сотворить… В общем, крестьяне верят всяким глупостям…

— Каким, к примеру?

— Ну, например, поговаривают, будто бы Великий Волшебник оживил саму землю. А когда все армии континента выступили против императора Одно Солнечное Зеркало, Великий Волшебник… взлетел в небо на воздушном змее.

— Как раз это, по-моему, очень правдоподобно. Когда начинается заваруха, возьми себе выходной, таков мой девиз.

— Нет, ты не понял. Это был особый змей. С его помощью Великий Волшебник поймал молнию, после чего рассадил её по бутылкам, а потом взял грязь… запек её молнией и превратил в армию.

— Таких заклинаний я не знаю. Даже не слышал никогда ни о чем подобном.

— И о реинкарнации у них тоже забавные представления…

С этим Ринсвинд спорить не стал. Наверное, пасет крестьянин вола, пасет долгие часы, не удивительно, что у него в голове возникают всякие странные мечтания типа: «Вот когда я умру, хорошо бы заново родиться в виде… человека, который пасет вола, только при этом смотрит в другую сторону». Он изложил свои взгляды Двацветку.

— Э-э… нет, — покачал головой тот. — Согласно их представлениям, человек не рождается заново. Э-э… Трудно подобрать слова… Подзабыл язык… Это что-то вроде предынкарнации. Наподобие реинкарнации, только наоборот. Они считают, что ты рождаешься до того, как умрешь.

— О, в самом деле? — Ринсвинд продолжал скрести камни. — Поразительно! Рождение, предшествующее Смерти? Жизнь перед Смертью? Всем расскажу — вот люди повеселятся.

— Тут все немножко не так… Э-э. Все завязано на предках. Надо чтить предков, потому что в один прекрасный день можно оказаться одним из них и… Ты слушаешь?

Кусочек цемента наконец отвалился. «Для десятиминутной работы — неплохой результат, — подумал Ринсвинд. — К следующему ледниковому периоду нас и след простынет…»

Вдруг до него дошло, что все это время он расколупывал стену, отделяющую его камеру от камеры Двацветка. Ухлопать несколько тысяч лет на то, чтобы вломиться в соседнюю камеру, — вот истинный пример неэффективного использования времени.

Ринсвинд принялся за другую стену. Он скреб… скреб…

Раздался жуткий вопль.

Скребскребскребскреб…

— Наверное, император проснулся, — прокомментировал из дыры в стене голос Двацветка.

— Что-то вроде утренней пытки? — Ринсвинд замолотил отвалившимся кусочком по огромным каменным блокам.

— Он не виноват. Он просто не понимает.

— В самом деле?

— Это как с маленькими детьми. Ты когда-нибудь замечал, с каким интересом дети отрывают крылышки мухам?

— Лично я никогда никому ничего не отрывал, — ответил Ринсвинд. — Мухам вообще доверять нельзя. На вид маленькая, но может оказаться такой стервой.

— Нет, я детей вообще имею в виду.

— Да? И что?

— Ну а он — император. И никто не удосужился объяснить ему, что поступать таким образом плохо. Тут дело лишь в масштабе. Пять семейств боролись друг с другом за корону. Чтобы стать императором, он убил собственного племянника. Никто так и не объяснил ему, что нельзя убивать людей ради собственного развлечения. По крайней мере, все, кто пытался это сделать, не дожили до конца первого предложения. И все эти Хоны, Фаны, Таны, Суны и Максвини на протяжении тысячелетий резали друг друга почем зря. Это называется преемственностью поколений.

— Максвини?

— Семейство с очень древними корнями.

Ринсвинд мрачно кивнул. Наверное, это чем-то похоже на разведение лошадей. Создаешь систему, при которой выживают только вероломные убийцы, и в конце концов получаешь чистокровных вероломных убийц. Так дальше и живешь. Сто раз подумаешь, прежде чем наклониться над колыбелькой, где лежит твой любимый сынок…

Послышался ещё один вопль.

Ринсвинд принялся неистово пинать стену ногами.

В замке повернулся ключ.

— О! — только и сказал Двацветок.

Но дверь не отворилась.

Выдержав паузу, Ринсвинд подошел к двери и осторожно толкнул её.

Дверь распахнулась, но не слишком широко: лежащее ничком тело стражника представляет собой необычный, но весьма эффективный блокиратор.

К кольцу в двери было прицеплено другое кольцо, содержащее кучу разных ключей…

Неопытный узник, выбравшись из своей камеры, просто-напросто побежал бы куда глаза глядят. Но Ринсвинд с отличием закончил школу выживания и потому знал: в подобных обстоятельствах самое лучшее выпустить всех заключенных до единого, быстренько похлопать каждого по спине, крикнуть: «Быстрей! Стражники уже бегут сюда!», а после этого засесть в каком-нибудь тихом местечке и дождаться, пока затихнут звуки погони.

В первую очередь он отпер камеру Двацветка. У коротышки был более костлявый и неряшливый вид, чем помнилось Ринсвинду, к тому же у него отросла клокастая борода. Но одна, самая значительная особенность его лица, которую Ринсвинд запомнил яснее всего, не изменилась. Этой чертой была широкая, сияющая, доверчивая улыбка человека, искренне убежденного, что нынешняя неприятность не более чем смешная ошибка и что разумные люди скоро обязательно во всем разберутся.

— Ринсвинд! Так это и в самом деле ты! Ну разве мог я подумать, что когда-нибудь снова повстречаюсь с тобой!

— Я надеялся примерно на то же самое. Двацветок посмотрел мимо Ринсвинда, на валяющегося на полу стражника.

— Он умер? — спросил он о человеке с мечом в спине, причём от меча торчала только рукоятка.

— Я бы сказал, очень даже вероятно.

— Это твоих рук дело?

— Я же был внутри камеры!

— Поразительно! Отличный фокус!

Ринсвинд вспомнил, что, невзирая на несколько лет убедительнейших доказательств, Двацветок так и не пожелал поверить, что его компаньон способен к волшебству не больше, чем самая обычная муха. Все попытки переубедить его ни к чему не привели. Просто к списку несуществующих достоинств Ринсвинда прибавилась ещё и скромность.

Ринсвинд опробовал ещё несколько ключей, открывая другие камеры. Оттуда появлялись косматые, оборванные люди. Они подслеповато моргали, приспосабливаясь к полутьме подземелья. Один из узников, которому пришлось повернуться боком, чтобы пролезть в дверь, оказался Тремя Запряженными Волами. Судя по всему, его били, хотя с тем же успехом это могло сойти за следы чьих-то тщетных попыток привлечь его внимание.

— Это Ринсвинд, — горделиво произнес Двацветок. — Великий Волшебник. Он убил стражника, не выходя из камеры.

Узники вежливо осмотрели труп.

— Я этого не делал, честно, — пробормотал Ринсвинд.

— А ещё он очень скромный.

— Да Живет Дело Народа! — выкрикнул распухшими губами Три Запряженных Вола.

— И Полпинты Добавки Сюда! — подхватил Ринсвинд. — Вот, парень, ключи, идешь и выпускаешь людей, ну, чоп-чоп.

Один из освобожденных узников похромал в конец коридора.

— Там ещё один мертвый стражник, — сообщил он.

— Это точно не я, — жалобным голосом произнес Ринсвинд. — То есть я, может, и хотел, чтобы он умер, но…

Бывшие узники слегка попятились. Опасно находиться в непосредственной близости от человека, который способен так хотеть.

Происходи дело в Анк-Морпорке, кто-нибудь обязательно фыркнул бы: «Ага, конечно, этот парень вот так вот взял и магически пырнул стражника в спину!» Но это потому, что анк-морпоркцы знают Ринсвинда. Знают они и то, что, если настоящий волшебник действительно захочет тебя прикончить, он тебя так пырнет — никакой спины не останется.

Три Запряженных Вола наконец овладел искусством открывания дверей. Одна за другой двери отворялись…

— Цветок Лотоса? — произнес Ринсвинд.

Прильнув к руке Трех Волов, девушка приветливо улыбнулась Ринсвинду. За спиной у неё сгрудились остальные члены ячейки.

И вдруг, заметив Двацветка, она, к величайшему удивлению Ринсвинда, громко вскрикнула и бросилась тому на шею.

— Вечная Слава Дочерней Нежности! — монотонно пропел Три Запряженных Вола.

— Прежде Чем Ударить, Закрой Крышку! — поддержал Ринсвинд. — Э-э. А что, собственно, происходит?

Какой-то очень маленький солдат Красной Армии потянул его за балахон.

— Он её папа, — объяснила Одна Любимая Жемчужина.

— Но ты ни разу не рассказывал, что у тебя есть дети!

— Не может быть, наверняка рассказывал. Причём часто, — ответил Двацветок, выпутываясь из объятий. — Она моя законная дочь.

— Так ты женат?

— Ага. Об этом я точно говорил.

— Наверное, в тот момент мы от кого-то убегали. Значит, на свете есть и госпожа Двацветок?

— Была. — На короткое мгновение его сверхъестественно добродушное лицо исказило выражение почти-гнева. — Но, увы, сейчас уже нет.

Ринсвинд отвел взгляд. Это было лучше, чем смотреть в глаза Двацветку.

Вскоре появилась и Бабочка. Она остановилась возле самой двери в камеру, сложив руки перед собой и застенчиво разглядывая пол.

Двацветок кинулся к ней.

— Бабочка!

Ринсвинд опять взглянул на маленькую воительницу с резиновым кроликом.

— Она что, тоже его дочь?

— Ага!

Коротышка, таща за собой обеих дочерей, направился к Ринсвинду.

— Ты знаком с моими дочерьми? Это Ринсвинд, он…

— Мы уже имели удовольствие познакомиться, — мрачно перебила Бабочка.

— Как вы сюда угодили? — спросил Ринсвинд.

— Мы сопротивлялись изо всех сил, — пожала плечами Бабочка. — Но их было слишком много.

— Надеюсь, вы не пытались вырвать у них оружие? — осведомился Ринсвинд настолько ехидно, насколько осмеливался.

Бабочка ответила ему яростным взором.

— Прошу прощения, — быстро сказал Ринсвинд.

— Две Травы утверждает, что во всем виновата система, — вставила Цветок Лотоса.

— Я почему-то не сомневаюсь, у него уже заготовлена система получше, — Ринсвинд окинул взглядом толпу узников. — С этим обычно проблем не возникает. А где он, кстати?

Девушки огляделись.

— Что-то не видно, — удивленно произнесла Цветок Лотоса. — Наверное, когда стражники напали на нас, он благородно отдал свою жизнь за народное дело.

— А почему ты так думаешь?

— Потому что он говорил, что именно так и должно поступать. Мне очень стыдно, что я тоже не отдала свою жизнь. Но стражники не хотели нас убивать, мы им были нужны живыми.

— Честно говоря, когда мы сражались со стражниками, я его не видела, — голос Бабочки звучал задумчиво. Она и Ринсвинд обменялись взглядами. — Да, точно, его там не было.

— Ты хочешь сказать, его схватили первым? Бабочка опять посмотрела на Ринсвинда. Ему вдруг подумалось, что если Цветок Лотоса унаследовала свое восприятие мира от Двацветка, то Бабочка наверняка пошла в мамашу. Она думала, как Ринсвинд, то есть ждала от других людей только самого худшего.

— Возможно, — Бабочка поджала губы.

— Принесем Значительные Жертвы Общему Делу, — завел свое Три Запряженных Вола.

— Каждую Минуту Рождается Ещё Один Младенец, — рассеянно ответил Ринсвинд.

Бабочка наконец взяла себя в руки.

— Однако, — сказала она, — мы должны извлечь максимум из нашего нынешнего положения.

Ринсвинд, как раз направившийся к лестнице, застыл на месте.

— Это ты о чем? — спросил он.

— Неужели ты не понимаешь? Мы находимся в Запретном Городе и можем делать все, что угодно!

— Э-э, нет, без меня! — замахал руками Ринсвинд. — Что-то не припомню, чтобы я когда-либо делал все, что угодно. Как правило, наоборот, это со мной обычно делают все, что угодно.

— Сюда нас привел враг, но теперь мы свободны…

— Благодаря Великому Волшебнику, — вставила Цветок Лотоса.

— …И просто обязаны воспользоваться выпавшим нам шансом!

Бабочка выдернула меч из спины поверженного стражника и выразительно помахала клинком в воздухе.

— Как и предлагал Две Огненные Травы, мы должны штурмовать дворец!

— Но вас всего лишь тридцать! — Ринсвинд не верил своим ушам. — Какой там штурм! По сравнению с этими стенами вы жалкая кучка муравьев!

— Внутри самого города стражников почти нет, — возразила Бабочка. — Надо лишь одолеть тех, кто охраняет покои императора…

— Да вас всех поубивают! — воскликнул Ринсвинд.

Она кинула на него презрительный взгляд.

— По крайней мере, мы умрем за что-то стоящее!

— Очистим Страну Кровью Мучеников, — пророкотал Три Запряженных Вола.

Резко обернувшись, Ринсвинд замахал пальцем у Вола под носом — выше ему было не достать.

— Если ты ещё хотя бы раз пробормочешь что-нибудь подобное, я из тебя котлету сделаю! — Покричал он, а потом быстро втянул голову в плечи — до него внезапно дошло: он только что посмел угрожать человеку в три раза крупнее его самого.

— Просто выслушайте меня, хорошо? — продолжал Ринсвинд, слегка остыв. — За свою жизнь я наслушался всяких речей о том, как неплохо было бы пострадать за общее благо. Но почему-то, черт возьми, те, кто толкают эти речи, сами страдать не спешат! Как только кто-нибудь начинает вопить: «Вперед, товарищи!» — всегда оказывается, что он выкрикивает свои призывы, прячась за здоровенной скалой, и на нем — единственном из всех! — стрелоупорный шлем! Неужели вы ничего не понимаете?!

Он умолк. Ячейка таращилась на него, как на сумасшедшего. Ринсвинд обвёл глазами юные, воодушевленные лица и почувствовал себя очень, очень старым.

— Но ведь есть великие дела, за которые стоит отдать жизнь, — возразила Бабочка.

— Нет, нет таких дел! Потому что жизнь у тебя только одна, а великих дел как собак нерезаных!

— О боги, да как же можно жить с такой философией?

Ринсвинд набрал в грудь побольше воздух.

— Долго!

Шесть Благожелательных Ветров придумал довольно неплохой план. Эти ужасные старики заблудились в Запретном Городе. На вид они, может, и выносливые — вроде дикого бансая, что цветет на продуваемом всеми ветрами обрыве, — до все равно очень старые, да и оружия у них вроде нет…

В общем, он повел их прямиком к спортзалу.

Когда же вся группка оказались внутри, Шесть Благожелательных Ветров оглушительно завопил, призывая на помощь. Старики повели себя крайне странно: похоже, они и не думали спасаться бегством.

— Ну что, теперь-то можно его пришить? — деловито осведомился Маздам.

Пара десятков крайне мускулистых мужчин перестали лупить по досками и кирпичам и подозрительно уставились на незваных гостей.

— Есть идеи? — обратился Коэн к Профессору Спасли.

— О боги. У них такой суровый вид!

— Значит, никакого цивилизованного выхода из этого положения ты не знаешь?

— Нет. Предоставляю решать тебе.

— Ха! Ха! Как я ждал этого! — Калеб решительно двинулся вперед. — О моё большое тиковое бревно! Сколько славных часов провели мы вместе!

— Это ниндзи, — не без гордости в голосе объяснил Шесть Благожелательных Ветров, указывая на двоих мужчин, которые не торопясь подошли к двери и плотно её прикрыли. — Лучшие воины в мире! Сдавайтесь немедленно!

— Очень интересно, — Коэн склонил голову набок. — Эй, вы, в черных пижамах… Только что выбрались из постели? Ну, кто из вас самый крутой?

Один из ниндзей вонзил в Коэна яростный взгляд и многозначительно врезал кулаком по ближайшей стене. Кулак оставил глубокую выбоину.

После чего ниндзя мотнул головой в сторону сборщика налогов.

— Что это за старые болваны? Ты где их откопал?

— По-моему, это варвары, которые вторглись в наш город, — ответил тот.

— Но как ты… Как он догадался?! — воскликнул Малыш Вилли. — Мы носим штаны, от которых все чешется, едим вилками и все остальное…

Главный ниндзя осклабился.

— Евнухи-герои? — сказал он насмешливо. — Эти старики?

— Ты кого называешь евнухами? — нахмурился Коэн.

— А что, если я покажу ему мой любимый фокус? Мы с тиковым бревном долго его отрабатывали, — вызвался Калеб, артистично перепрыгивая с ноги на ногу.

Ниндзя перевел взгляд на приличных размеров чурбан.

— Ну-ка, старик, попробуй, — предложил он.

— Легко, — с готовностью отозвался Калеб. Он поднял чурбан на вытянутой руке. Затем поднял вторую руку, чуть поморщившись, когда какой-то сустав в плече громко хрустнул.

— Ты следишь? Видишь эту руку? Видишь? — спросил Калеб.

— Вижу, вижу, — ниндзя с трудом удерживался от смеха.

— Отлично, — кивнул Калеб и точно рассчитанным пинком врезал нинзде прямо в пах, после чего добавил по голове чурбаном. — И поделом. Надо было следить за моей ногой.

На том бы история и закончилась — если бы все ограничилось только одним ниндзей. Но тут загрохотали цепы для молочения риса, а воздух наполнился пронзительным свистом выскальзывающих из ножен длинных изогнутых мечей.

Воины Орды сгрудились в плотную кучку. Хэмиш откинул свой драный плед, выставив на всеобщее обозрение вооружение Орды. Хотя, следует заметить, по сравнению со сверкающими игрушками ниндзей коллекция зазубренных лезвий Орды смотрелась несколько невзрачно.

— Эй, Проф, почему бы тебе не отвести господина Налоговика в уголок, от греха подальше? — обратился Коэн к Профессору Спасли.

— Это безумие! — забился Шесть Благожелательных Ветров. — Они лучшие воины в мире, а вы всего лишь кучка стариков! Сдавайтесь немедленно, и я попытаюсь договориться, чтобы вас наказали не слишком жестоко!

— Спокойно, спокойно, — ответил Профессор Спасли. — Никто не пострадает. По крайней мере, в метафорическом смысле.

Чингиз Коэн сделал несколько взмахов мечом.

— Ну что ж, ребята, — сказал он. — Сейчас поглядим, как вы умеете ниндзиться.

Шесть Благожелательных Ветров в ужасе смотрел, как Орда выстраивается в боевой порядок.

— Это будет настоящая бойня! — воскликнул он.

— Боюсь, ты прав, — ответил Профессор Спасли.

Порывшись в карманах, он выудил пачку мятной жвачки.

— Кто эти старые безумцы? Что они делают!

— В общем и целом они профессиональные герои-варвары, — объяснил Профессор Спасли. — Спасают принцесс, грабят храмы, сражаются с чудовищами, исследуют древние, наводящие ужас развалины… и прочее в том же духе.

— Но ведь из них песок сыплется! Зачем им все это?

Спасли пожал плечами.

— Это все, что они умеют делать.

С противоположной стороны зала, выписывая сальто-мортале, испуская пронзительные крики и крутя обеими руками мечи, стремительно приближался один из ниндзей. Коэн спокойно ждал с выражением на лице, очень похожим на то, которое бывает у отбивающего в бейсболе.

— Кстати, ты знаком с таким термином, «эволюция»? — спросил Профессор Спасли.

Двое сошлись. Фигуры превратились в размытые пятна.

— Или с понятием «выживание сильнейшего»? — продолжал Профессор Спасли.

Пронзительные крики продолжали звучать, но теперь чувствовалось, что обстоятельства, побуждающие ниндзю вопить, стали гораздо более насущными.

— Я даже не заметил, как он взмахнул мечом! — прошептал Шесть Благожелательных Ветров.

— Ага. Этого многие не замечают, — кивнул Профессор Спасли.

— Но… это же настоящие старики!

— Верно, — бывший преподаватель несколько повысил голос, перекрикивая вопли, — разумеется, так оно и есть. Они очень старые герои-варвары.

Сборщик налогов не верил своим глазам.

— Мяты? — предложил Профессор Спасли, когда мимо прогрохотало инвалидное кресло Хэмиша. Тот преследовал человека со сломанным мечом и настойчивым желанием остаться в живых. — Незаменимая вещь при общении с Ордой.

Профессор Спасли сунул под нос Шести Благожелательным Ветрам бумажный пакетик. Аромат, подобно ударной волне, чуть ли не свалил его с ног.

— Но… не слишком ли ядрено? После этого, наверное, никаких запахов не ощущаешь.

— Вот именно, — довольно согласился Профессор Спасли.

Сборщик налогов, широко раскрыв глаза, взирал на битву ниндзей и стариков-варваров. Сражение проходило быстро и яростно, но почему-то таковым оно было только для одной стороны. Орда же сражалась так, как и следует сражаться старикам, — медленно, экономя движения. Вся активность приходилась на долю ниндзей, но, как бы красиво ни летела метательная звездочка, каким бы молниеносным ни был выпад, цель без каких-либо видимых усилий со своей стороны почему-то всегда ускользала.

— Раз уж выдалась минутка поболтать, — продолжил Профессор Спасли, когда некий предмет с большим количеством лезвий врезался в стену прямо над головой сборщика налогов, — я все хотел спросить: что это за большой холм, тот, сразу за городом? Весьма примечательная деталь пейзажа.

— А? — явно думая о чем-то другом, переспросил Шесть Благожелательных Ветров.

— Я о большом холме.

— Разговаривать о каких-то там холмах? Сейчас?

— География — моё маленькое хобби.

Чье-то ухо угодило прямо в ухо Шести Благожелательным Ветрам.

— Э-э. Да, конечно… Мы называем его Большим холмом… Эй, ты только посмотри, как он… ну…

— У этого холма удивительно аккуратный вид. Это естественное образование?

— Что? Э-э? О… Не знаю, говорят, он появился несколько тысяч лет назад. Во время ужасной бури. Когда умер первый император. Его… его же сейчас убьют! Убьют! Его!.. Как он это сделал?

Неожиданно Шесть Благожелательных Ветров вспомнил, как ещё ребенком играл в бакару-сан со своим дедушкой. Старик всегда выигрывал, как бы тщательно Шесть Благожелательных Ветров ни продумывал свою стратегию, в итоге дедушка с самым невинным видом ставил фишку на то самое, решающее поле — и в тот самый момент, когда он, Шесть Ветров, уже готов был воплотить свой гениальный план. Его предок играл в бакару-сан всю свою жизнь. Так же и с этим сражением.

— О небо, — только и смог промолвить Шесть Благожелательных Ветров.

— Это верно, — подтвердил Профессор Спасли. — У них колоссальный опыт выживания. Всю свою жизнь они учились не умирать.

— Но… почему вы здесь? Зачем вы пришли сюда?

— Мы собираемся совершить ограбление, — объяснил Профессор Спасли.

Шесть Благожелательных Ветров глубокомысленно кивнул. Богатство Запретного Города вошло в легенды. Наверное, эти легенды дошли даже до призраков-кровопийц.

— Что же вы ищете? Говорящую Вазу императора Свинь Всуня? — полюбопытствовал он.

— Нет.

— Нефритовую Голову Сун-Цуй-Вчай?

— Нет. Боюсь, твои мысли движутся совершенно не в том направлении.

— Секрет изготовления шелка?

— Упаси боги. Это же все знают — шелк добывают из брюшков шелкопрядов. Нет. Нечто гораздо более драгоценное.

Шесть Благожелательных Ветров пребывал под большим впечатлением, хотя и старался не показывать этого. На ногах устояли только семеро ниндзей, и сейчас Коэн фехтовал с одним из них, одновременно другой рукой скручивая самокрутку.

Профессор Спасли видел, как в глазах толстяка-сборщика налогов медленно проступает оно.

С ним произошло то же самое.

Коэн врывался в жизнь людей, как бродячий астероид в Солнечную систему. И вас непреодолимо тянуло к нему просто потому, что вы знали: второй такой встречи не будет.

Взять, примеру, его самого, Профессора Спасли. Он мирно охотился за ископаемыми (дело происходило во время школьных каникул), когда наткнулся на лагерь данных конкретных ископаемых, прозываемых Ордой. Кстати, повели они себя довольно дружелюбно потому что у него не было ни оружия, ни денег. А в Орду его приняли потому, что он знал вещи, им неведомые. Да, так оно все и случилось.

Решение он принял на месте, не раздумывая. Наверное, в тот день что-то такое витало в воздухе. Внезапно перед ним развернулась вся его прошлая жизнь. Он посмотрел на неё… и не обнаружил ни одного яркого, запоминающегося дня. И вдруг до него дошло: либо он вступает в Орду, либо возвращается в школу, где его в недалеким уже будущем ждут вялое рукопожатие, жидкие аплодисменты и жалкая пенсия.

Но основная причина, разумеется, заключалась в Коэне. Наверное, именно это люди называют харизмой. Коэнова харизма перебивала даже исходящий от него стойкий запах козла, только что обожравшегося переперченной спаржи. Коэн и вел себя как настоящий козел. Людям он хамил. Разговаривая с чужеземцами, использовал некоторые определения, которые Профессор Спасли считал совершенно оскорбительными. Он мог безнаказанно выкрикивать такое, за что любому другому человеку сразу и задаром перерезали бы глотку с помощью самого разнообразного этнического оружия, — а ему все это сходило с рук. Отчасти потому, что чувствовалось: на самом деле в словах его никакой злобы нет, но главным образом потому, что он был, как бы это сказать… короче, Коэн представлял собой ходячую природную стихию.

Коэнова харизма работала на всех без исключения. С троллями (разумеется, в те минуты, когда не дрался с ними) Коэн ладил гораздо лучше, чем те люди, которые искренне считают, что тролли имеют равные со всеми права. Даже воины Орды, все до единого жадные до поножовщины и падкие до кровопролития личности, подпадали под волшебное действие Коэновой харизмы.

Немного пожив бок о бок с героями-варварами, Профессор Спасли увидел также и то, как бесцельна их жизнь. И однажды ночью он завел разговор о колоссальных возможностях, скрывающихся в ориентированной стране по имени Агатовая империя…

В общем, в глазах Шести Благожелательных Ветров загорелся знакомый свет.

— Слушай, а у вас бухгалтер есть? — вдруг спросил он.

— Вообще-то, нет.

— А все награбленное вы проводите как прибыль или как увеличение основного капитала?

— Как-то даже не задумывался об этом. Орда не платит налогов.

— Что? Никому?

— Никому. Самое забавное, деньги у них словно сквозь пальцы утекают. Исчезают бесследно, тратятся на вино, женщин и веселую жизнь. Наверное, именно таким образом все герои плавят налоги.

Раздалось громкое «поп» — это Шесть Благожелательных Ветров ловко откупорил пузырек с чернилами. Он задумчиво пососал кисточку.

— Скорее, это относится к статье расходов, — тоном специалиста возразил он. — Это ведь неотъемлемая часть их работы. Сюда же, разумеется, следует включить расходы на амортизацию оружейного оборудования, спецодежду… Они имеют право по крайней мере на одну новую набедренную повязку в год…

— Думаю, им уже как столетие не выдавали набедренных повязок.

— Ну и, само собой, пенсия.

— А вот об этом лучше не надо. Для них слово «пенсия» грязное ругательство. Однако в каком-то смысле именно из-за этого они сейчас здесь. Это будет их последнее приключение.

— Когда они украдут ту самую вещь, которую ты не хочешь назвать?

— Именно. Но мы будем очень рады, если ты присоединишься к нам. Ты мог бы стать… лущить горох… отрезок узловатой нити… э… бухгалтером-варваром. Ты когда-нибудь совершал убийство?

— Непосредственно — нет. Но я всегда считал, что можно нанести серьезный удар, если правильно выбрать момент для доставки Последнего Предупреждения.

Профессор Спасли просиял.

— О да! — воскликнул он. — Цивилизация!

На ногах оставались лишь двое ниндзей — и то недолго, в одного из них с разгону врезалось инвалидное кресло Хэмиша Стукнутого. Профессор Спасли похлопал сборщика налогов по плечу.

— Прошу прощения, сказал он. — На этой стадии мне придется вмешаться.

Он осторожно приблизился к уцелевшему ниндзе. Тот дико озирался: в шею ему уперлись шесть мечей. Все выглядело так, как будто ниндзя участвует в каком-то довольно энергичном народном танце.

— Доброе утро, — поприветствовал его Профессор Спасли. — Хотелось бы привлечь твое внимание к тому факту, что Чингиз, несмотря на внешность, человек выдающейся честности. Пустую браваду ему понять довольно трудно. Поэтому осмелюсь порекомендовать воздерживаться от фраз типа: «Я скорее погибну, чем предам своего Императора» или «Ну, давай, покажи самое худшее, на что ты способен» — если только в самом деле ты не имеешь это в виду. Если же ты намереваешься попросить о снисхождении, простого взмаха рукой будет достаточно. И очень советую не пытаться кивать.

Молодой человек покосился на Коэна. Тот ответил ободряющей улыбкой.

Затем ниндзя слабо взмахнул рукой.

Мечи отодвинулись. Маздам ударил ниндзю дубинкой по голове.

— Только не надо шуметь, я его не убил, — проворчал он.

— Оу! — Это Малыш Вилли, экспериментируя с цепью для молочения риса, угодил себе по уху. — И как они ухитряются драться такой дрянью?

— Чиво?

— Но у этих украшеньиц ко Дню Всех Пустых вид очень серьезный, — заметил Винсент, подбирая метательную звездочку. — Аргх! — Он пососал палец. — Чужеземные придумки.

— Однако, когда тот паренек прыгал задом наперед через зал, а в каждой руке у него вертелось по топору, это было нехило!

— Ага.

— А ты его мечом.

— Зато он усвоил один очень важный урок.

— Там, куда он отправился, этот урок ему уже не пригодится.

— Чиво?

Шесть Благожелательных Ветров не знал, что делать: то ли смеяться, то ли хлопнуться в обморок.

— Но… но… Я видел раньше, как сражаются эти стражники! — воскликнул он. — Они непобедимы!

— Нас об этом не предупредили.

— А вы с такой легкостью с ними расправились!

— Угу.

— Подумать только, вы ведь просто евнухи!

Послышался зловещий скрежет. Шесть Благожелательных Ветров закрыл глаза. Он ощутил, как холодный металл прикоснулся к его шее по крайней мере в пяти местах.

— Опять это слово, — произнес голос Коэна-варвара.

— Но… вы… вы одеты… как… евнухи, — пробормотал Шесть Благожелательных Ветров, стараясь не сглатывать.

Профессор Спасли попятился, нервно хихикая.

— Видите ли, — очень быстро заговорил он, — вы слишком старые, чтобы вас можно было принять за стражников, и на счетоводов вы не похожи, поэтому я подумал, что разумнее всего, э-э, превратить вас в…

— В евнухов? — проревел Маздам. — Ты хочешь сказать, что все это время люди смотрели на меня и думали: «А, вот ещё один «приве-е-т-красавчик»»?!

Как и многие мужчины, у которых тестостерон лезет из ушей, воины Орды никогда не славились пониманием сложных областей людской сексуальности. Однако, преподаватель до мозга костей, Профессор Спасли даже под лезвием меча не мог удержаться, чтобы не поправить:

— Ну, насчет тебя они так точно не думали. Ты скорее относишься к активной стороне, — объяснил он. — Кроме того, евнухи не все такие, — поспешно добавил он. — Во всяком случае, не обязательно такие. И быть евнухом здесь, в Запретном Городе, — большая честь. Многие из них занимают высокие должности в…

— Ну что ж, Проф, начинай готовиться к высокой должности, — ухмыльнулся Маздам.

Однако Коэн быстрым движением выбил меч у него из руки.

— Спокойно! Я тоже не в восторге, — сказал он, — но это ведь только маскировка. Мы-то тебя знаем. Разве может быть евнухом человек, однажды откусивший медведю голову?

— Верно, но… это… как бы… Я к тому, что, когда мы проходили мимо тех молодых дамочек, они все как одна хихикали…

— Ничего, ты отыщешь их немного позже. Вот они похохочут, — ответил Коэн. — Но тебе следовало предупредить нас, Проф.

— Простите.

— Чиво? Чивоонгрит?

— Он говорит, что ты ЕВНУХ! — проревел Малыш Вилли в ухо Хэмишу.

— Ага! — счастливым голосом согласился Хэмиш.

— Что?!

— Это я! Как дам ему в нюх, он так и полетел!

— Да я не о том…

— Чиво?

— Ладно, забудь! Для тебя это уже не важно, Хэмиш.

Профессор Спасли окинул взглядом разгромленный зал.

— Интересно, который сейчас час? — произнес он.

— Ах, — словно ручеек, зажурчал Шесть Благожелательных Ветров, счастливый представившейся возможности просветить окружающих, — у нас имеются поразительные приборы! Их приводят в действие бесы, и приборы эти сообщают время даже тогда, когда солнце уже совсем село за…

— Это называется часы, — кивнул Профессор Спасли. — У нас в Анк-Морпорке таких приборов навалом. Только бесы быстро испаряются, так что у нас они приводятся в движение… — Он сделал паузу. — Любопытно. В вашем языке нет такого слова. Э-э… Как бы выразиться… Это такое железо, которому придана определенная форма и которое выполняет работу… Зубастые колеса…

Вид у сборщика налогов стал совсем испуганный.

— Колеса с зубами?

— Как вы называете штуковины, которые перемалывают кукурузу?

— Крестьяне.

— Да, но с помощью чего они перемалывают кукурузу?

— Я-то откуда знаю? Это надо знать только крестьянам.

— Ну да, конечно, — печально вздохнул Профессор Спасли.

— До рассвета ещё далеко, — вставил Маздам. — Может, пойдем и перережем им глотки, пока они нежатся в своих постельках?

— Нет, нет, нет! — воскликнул Профессор Спасли. — Сколько раз можно повторять, мы должны сделать это прилично.

— Я могу показать вам, где находится сокровищница, — с готовностью подсказал Шесть Благожелательных Ветров.

— Давать обезьяне ключ от банановой плантации не лучшая идея, — сказал Профессор Спасли. — Может, придумаешь что-нибудь получше, чтобы занять их на пару часиков?

А тем временем внизу, в подвалах Запретного Города, человек рассуждал о правительстве. И рассуждал довольно громко.

— Нельзя сражаться за дело! Дело нельзя пощупать!

— Значит, мы сражаемся за крестьян, — ответила Бабочка.

Она даже попятилась. Гнев вырывался из Ринсвинда, как пар из трубы.

— Неужели? А ты когда-нибудь встречалась хотя бы с одним крестьянином?

— Ну… я видела их.

— Прекрасно! И чего же ты хочешь добиться?

— Лучшей жизни для народа, — холодно заявила Бабочка.

— Ты думаешь, что, если затеять заваруху и повесить парочку-троечку негодяев, жизнь сразу изменится к лучшему? Знаешь ли, я сам из Анк-Морпорка, и у нас было побольше мятежей и гражданских войн, чем у вас… тепловатых утиных ног… ну как это… в общем, неважно. И что думаешь, правительство хоть чуточку изменилось? Правительство не затем, чтобы меняться, а затем, чтобы править!

Ответные улыбки выразили вежливое и нервозное непонимание.

— Вот послушайте, — сказал Ринсвинд, вытирая пот со лба. — Все эти люди на полях, которые пасут волов… Если вы устроите революцию, их жизнь станет лучше, я правильно понял?

— Разумеется, — кивнула Бабочка. — Они перестанут быть объектами жестоких прихотей Запретного Города.

— О-о, здорово, — откликнулся Ринсвинд. — Значит, они вроде как станут сами себе хозяева, будут сами управлять, верно?

— Именно, — подтвердила Цветок Лотоса.

— Через Народный Комитет, — уточнила Бабочка.

Ринсвинд прижал обе руки ко лбу.

— Слушайте, что я сейчас скажу, — сказал он. — Не знаю, откуда это взялось, но меня вдруг осенило предвидение!

Столь знаменательное событие произвело неизгладимое впечатление на членов ячейки.

— Внезапно меня посетило предвидение, — продолжал Ринсвинд, — что в Народном Комитете будет не так уж много воловьих пастухов. Практически… я слышу что-то вроде… голоса, который говорит, что большинство членов Народного Комитета — поправьте меня, если я ошибаюсь, — стоят сейчас передо мной! Я прав?

— Сначала, разумеется, так все и будет, — ответила Бабочка. — Крестьяне ведь не умеют читать и писать.

— Полагаю, они не умеют даже правильно возделывать землю, — мрачно кивнул Ринсвинд. — Куда им! Всего-то они занимаются этим каких-то жалких три или четыре тысячи лет!

— Мы, безусловно, считаем, что многое можно улучшить, — согласилась Бабочка. — И мы сможем это сделать, если будем действовать сплоченно.

— Бьюсь об заклад, крестьяне расплачутся от счастья, когда вы наконец покажете им, что надо делать с землей.

Ринсвинд хмуро уставился в пол. Вообще-то, работа воловьих пастухов ему нравилась. Сколько увлекательных занятий на свете: можно пасти волов, можно жить на необитаемом острове… Подумать только — пасешь себе вола, под ногами твоими безопасная хлябь, ты часами можешь смотреть внебо, разглядывать облака и гадать о том, когда твой вол намерен в следующий раз обогатить суглинок. Но всегда найдутся люди, желающие улучшить твою жизнь…

«Как вы можете быть такими хорошими и в то же время такими тупыми?! — хотелось воскликнуть ему. — Самое лучшее, что вы можете сделать для крестьян, это оставить их в покое. Пусть занимаются тем, чем занимались. Когда люди, умеющие читать и писать, начинают бороться за права тех людей, которые этого не умеют, все кончается тем же идиотизмом, только немного в другой форме. А если уж вам так хочется кому-нибудь помочь, постройте большую библиотеку или что-нибудь вроде и оставьте двери открытыми.

Но это Гункунг. Разве можно так думать в Гункунге? Здесь люди впитали с молоком матери: делать надо только то, что прикажут. Орда это сразу поняла.

Орудие империи куда эффективнее плеток, которыми стегают рабов. Это повиновение. Плеть для души. Люди повинуются тому, кто отдает приказы. Ну а свобода для них это когда приказы начинает отдавать кто-то другой, не тот, кто отдавал их прежде.

Вас всех убьют.

Я трус. Но даже я знаю о драках больше, чем вы все, вместе взятые. Мне доводилось выбираться из таких заварух, какие вам и не снились».

— Ладно, пошли отсюда, — сказал Ринсвинд.

Он осторожно выдернул меч из спины очередного стражника и со второй попытки даже умудрился правильно ухватиться за рукоять. Однако, взвесив клинок в руке, Ринсвинд решительно тряхнул головой и отбросил оружие в сторону.

Воины революции явно обрадовались этому.

— Я вовсе не собираюсь вести вас в бой, — уточнил Ринсвинд. — Я всего лишь покажу вам дорогу. Точнее, выход, понятно?

Бывшие пленники взирали на него с видом людей, которым только что устроили приличную головомойку. Никто не произносил ни слова. Наконец Двацветок прошептал:

— Он частенько так говорит. А потом совершает какой-нибудь героический поступок.

Ринсвинд фыркнул.

На верхней площадке их ждал ещё один убитый стражник. Похоже, по темнице прошлась какая-то особо опасная для стражников эпидемия.

А ещё их ждала связка мечей. Она была прислонена к стене и снабжена привязанным к ней свитком.

— Всего лишь две минуты, как нас ведет Великий Волшебник, и уже такая удача! — воскликнула Цветок Лотоса.

— Не прикасайтесь к мечам, — предупредил Ринсвинд.

— Но что, если нам встретятся ещё стражники? Разве мы не должны сражаться с ними до последней капли крови? — возразила Бабочка.

— Нет, — откликнулся Ринсвинд. — Вы должны драпать куда глаза глядят.

— Ну конечно! — просиял Двацветок. — Беги, чтобы вернуться. Известная анк-морпоркская поговорка.

Лично Ринсвинд всегда считал, что бегут именно для того, чтобы убежать, но спорить он не стал.

— Давайте подробно рассмотрим наше положение, — предложил Ринсвинд. — Мы таинственным образом освободились из темницы, потом наткнулись на ничейную гору оружия, а вся стража словно специально выведена из строя. Меня что-то смущает, никак не пойму что.

— Тут даже карта есть! — воскликнула Бабочка.

Её глаза сияли. Она выставила свиток на всеобщее обозрение.

— На карте показано, как выйти? — спросил Ринсвинд.

— Нет! Здесь покои императора! Смотрите, они даже помечены! Две Огненные Травы рассказывал, что существуют карты Запретного Города! Наверное, он сейчас во дворце! Мы должны убить императора!

— Чем дальше, тем больше нам везет! — подхватил Двацветок. — Но знаешь, может, нам сначала с ним поговорить?..

— Вы что, не слышите меня? Мы не будем встречаться с императором! — прошипел Ринсвинд. — Вам не приходит в голову, что стражники не сами себя поубивали? И что камеры просто так не открываются? И вы хоть раз в жизни находили ничейные мечи? Не говоря уже о картах с надписью «Эй, ребята, вам сюда»! Кстати, в порядке напоминания: вы собираетесь вступить в переговоры с человеком, крыша которого улетела далеко за Край.

— Но мы обязаны воспользоваться этой возможностью! — горячо возразила Бабочка. — Там будет полно стражников!

— Ну что ж, Великий Волшебник, значит, тебе придется вспомнить, как ты умеешь хотеть.

— Думаешь, я могу вот так щелкнуть пальцами, и все стражники попадают замертво? Ха!

— Но эти-то стражники попадали… — сообщила Цветок Лотоса.

Она как раз находилась у выхода из темниц и выглядывала наружу. Она и раньше относилась к Ринсвинду с благоговением. Теперь же, судя по всему, испытывала настоящий ужас перед безграничными возможностями Великого Волшебника.

— Это совпадение!

— Давайте будем серьезны, — сказала Бабочка. — Во дворце есть кто-то сочувствующий нам.

— Возможно, этот человек ежеминутно рискует жизнью! Ведь известно, что некоторые евнухи на нашей стороне.

— Полагаю, это потому, что им нечего терять.

— Ты можешь предложить что-нибудь получше, Великий Волшебник?

— Да. Вернуться обратно в камеры.

— Что?

— Все это дурно пахнет. Ты что, действительно готова убить императора? То есть по-настоящему!

Бабочка засомневалась.

— Ну, мы часто разговаривали об этом. Две Огненные Травы говорил, что, убив императора мы тем самым зажжем факел свободы…

— Ага. А гореть будешь ты. Пока не поздно, давайте вернемся в камеры. Это сейчас самое безопасное место. Я вас запру и… разведаю обстановку.

— Какое смелое предложение, — восхитился Двацветок. — И такое типичное для этого человека, — добавил он с гордостью.

Бабочка наградила Ринсвинда взглядом, от которого волшебник уже привык приходить в ужас.

— Хорошая идея, — сказала она. — А я буду тебя сопровождать.

— О, но ведь это будет… очень опасно, — поторопился закончить Ринсвинд.

— Разве может со мной случиться что-нибудь плохое, ведь меня будет защищать сам Великий Волшебник? — парировала Бабочка.

— Верно. Как это верно, — подхватил Двацветок. — Со мной же ничего плохого не случилось.

— Кроме того, — продолжила его дочь, — у меня есть карта. Ты же можешь заблудиться и случайно покинуть Запретный Город.

Ринсвинд сдался. Ему вдруг пришло в голову, что бывшая жена Двацветка была, наверное, замечательно умной женщиной.

— Ну что ж, отлично, — произнес он. — Но ты не должна мешать мне. И ты будешь делать все, как я скажу, понятно?

— Веди, о Великий Волшебник! — поклонилась Бабочка.

— Так я и знал! — воскликнул Маздам. — Яд!

— Нет, нет. Это не едят. Это втирают в тело, — объяснил Профессор Спасли. — Смотри. А потом ты становишься чистым, как это называется у нас, у цивилизованных людей.

Большинство воинов Орды стояли по пояс в теплой воде, целомудренно обхватив себя руками. Хэмиш наотрез отказался покинуть свое кресло, так что из воды торчала только его голова.

— Щипет! — пожаловался Коэн. — От меня кожа отваливается.

— Это не кожа, — покачал головой Профессор Спасли. — Неужели никто из вас никогда не видел ванны?

— Как же, я видел, — отозвался Малыш Вилли. — В ней-то я и прикончил Безумного Епископа Псевдополиса. Там ещё плавали такие… — он нахмурился, — пузыри и прочее. И пятнадцать голых служанок.

— Чиво?

— Точно. Пятнадцать. Вижу как сейчас.

— Служанки — это здорово, — заметил Калеб.

— А у нас тут, кроме как о мыло, и не потрешься ни обо что.

— Императору во время ритуального омовения прислуживают двадцать две банщицы, — вмешался Шесть Благожелательных Ветров. — Если хотите, я могу пойти поговорить с гаремными евнухами, чтобы их разбудили. Пожалуй, это можно будет провести как развлечения.

Сборщик налогов горел желанием приступить к своей новой работе. Он подсчитал, что, хотя воины Орды как индивидуумы заработали за свою карьеру буквально горы золота, как герои-варвары они почти все это растратили на различные виды деятельности (внутренне он отнес их к категории «связи с общественностью»), обязательные при их профессии, так что теперь имели право на значительную компенсацию.

Тот факт, что ордынцы не были зарегистрированы ни в одной структуре по сбору налогов^[91], к делу никак не относился. Важен сам принцип. Ну и, разумеется, процент.

— Никаких девушек, я настаиваю на этом, — сказал Профессор Спасли. — Вы принимаете ванну для того, чтобы стать чистыми. На женщин будет масса времени позже.

— Назначу свидание, когда все это закончится… — немного робко пробормотал Калеб, с тоской вспоминая одну из тех немногих женщин, с которыми он когда-либо в своей жизни разговаривал. — Она сказала, у неё собственная ферма. Из меня выйдет неплохой петушок.

— Бьюсь об заклад, Проф сейчас заявит, что «петушок» бранное слово, — ухмыльнулся Малыш Вилли. — Правильнее называть «самец курицы».

— Ха, ха, ха!

— Чиво?

Пока Орда экспериментировала с маслом для принятия ванн (поначалу пытаясь применить его внутренне), Шесть Благожелательных Ветров бочком придвинулся к бывшему преподавателю.

— Знаешь, а я вдруг сообразил, что вы собираетесь украсть, — сказал он.

— В самом деле? — вежливо ответил Профессор Спасли.

Он наблюдал за Калебом, который, вроде бы осознав, что столько лет вел неправильный образ жизни, теперь яростно наверстывал упущенное и пытался постричь ногти мечом.

— Легендарный Алмазный Гроб Ше-Ю! — выдал Шесть Благожелательных Ветров.

— Опять не угадал.

— О.

— Так, господа, все выходим, — громко объявил Профессор Спасли. — Думаю, вы вполне усвоили основные правила коммерции, общественных сношений…

— …Ур, ур, ур… Прошу прощения…

— …А также принципы налогообложения, — продолжал Профессор Спасли.

— В самом деле? И что же это за принципы? — спросил Коэн.

— Это когда отбираешь у торговца почти все его деньги, — Шесть Благожелательных Ветров подал Коэну полотенце.

— И все? Да я уже столько лет этим занимаюсь…

— Нет, ты отбирал все, — поправил Профессор Спасли. — И в этом ошибался. Ты убивал слишком многих, а тех, кого не убивал, оставлял слишком бедными.

— А по мне, так это правильно, — пробурчал Маздам, раскапывая серные карьеры своего уха. — Бедные торговцы богатые мы.

— Нет, нет, нет!

— Нет, нет, нет?

— Да! Это нецивилизованно!

— Тут все, как с овцами, — объяснил Шесть Благожелательных Ветров. — С них же не сдирают шкуру в один прием, а стригут каждый год.

Лица ордынцев озадаченно вытянулись.

— Их жизненная политика — режь-хватай-беги, — отозвался Профессор Спасли с некоторой ноткой безнадежности в голосе. — Неудачное сравнение.

— Это чудесный Поющий Меч Бона, да? — прошептал Шесть Благожелательных Ветров. — Я догадался! Вы именно его собираетесь украсть.

— Нет. Фактически глагол «красть» тут не совсем подходит. Ну что ж, господа… Быть может, вы ещё не вполне цивилизованные, но, по крайней мере, вы теперь чистые, прилично одетые, а для многих цивилизация именно в этом и заключается. Думаю, теперь настало время… действовать.

Орда приосанилась. Действовать они умели.

— Вперед! В тронный зал! — бросил клич Чингиз Коэн.

Шесть Благожелательных Ветров не сразу сумел сделать соответствующие выводы, но наконец он все-таки сложил два и два.

— Император! — воскликнул он и в ужасе, смешанном со злым восторгом, поднес руку к губам. — Вы собираетесь выкрасть самого императора!

Коэн одарил его алмазной улыбкой.

В коридоре, ведущем в личные покои императора, обнаружились ещё два мертвых стражника.

— Слушай, а как так получилось, что вас всех взяли живьем? — прошептал Ринсвинд. — У местных стражников большущие острые мечи. А никто из вас не погиб.

— Наверное, нас собирались пытать, — ответила Бабочка. — Во время нашей битвы пострадали с десяток стражников.

— О-о? И от чего же они пострадали? Вы обклеили их листовками? Или пели революционные песни, пока не свели их с ума? Слушай, кому-то вы нужны живыми.

В темноте половицы пели, отзываясь на каждый шаг хором скрипов и стонов — точь-в-точь как полы в Университете. Однако в прекрасном сияющем дворце это казалось чем-то странным и неожиданным.

— Такие полы называют соловьиными, — объяснила Бабочка. — Плотники помещают под гвозди маленькие железные хомутики, чтобы никто не мог прокрасться незамеченным.

Ринсвинд посмотрел на пол, на валяющиеся там и сям трупы. Ни один из стражников не успел даже обнажить меч. Он перенес вес тела на левую ногу. Пол завизжал. Затем на правую. Пол стонал.

— Тут что-то не так, — прошептал он. — По такому полу к человеку никак не подкрадешься. Значит, стражников убил кто-то им знакомый. Пошли отсюда…

— Мы идём дальше, — твердо сказала Бабочка.

— Это ловушка. Кто-то использует вас для своих грязных делишек.

Она пожала плечами.

— У большой нефритовой статуи поворачиваем налево, — указала она.

Было четыре часа утра. До рассвета оставался час. Кабинеты высокопоставленных придворных охраняли стражники, которых, впрочем, было не слишком много. В конце концов, здание располагалось в самом сердце Запретного Города, обнесенного высокими стенами. Ничто не предвещало опасности.

Чтобы всю ночь охранять пустые комнаты, требуется иметь ум особого склада. Одна Большая Река имел как раз такого рода ум, который тихонько вращался себе по орбите в блаженной пустоте черепа.

В справедливости его имени никто никогда не сомневался — стражник был примерно такого же размера и передвигался с той же скоростью, что и река Гунг. В детстве его прочили в борцы цумо, но он не прошел по умственному развитию, поскольку не сумел съесть стол.

Понятия скуки для него не существовало. На такие вещи у него просто не хватало воображения. Однако ему все же хватало ума пользоваться никогда не меняющимся выражением железной ярости, которое намертво застыло на забрале его шлема. Прикрывшись таким забралом, можно было спокойненько дремать — ну а спать стоя совсем нетрудно, надо только приноровиться.

Вот и сейчас Одна Большая Река преспокойно спал. Лишь иногда доносился тихий скрип — словно по полу кралась очень осторожная мышь.

Вдруг забрало поднялось, и чей-то голос требовательно вопросил:

— Ты скорее умрешь, чем предашь императора, — да или нет?

— Хорошенько подумай, прежде чем ответить, — предупредил второй голос.

Одна Большая Река сморгнул и перевел взгляд вниз. Привидение в скрипучем инвалидном кресле держало очень большой меч, острие которого упиралось точнехонько туда, где между верхней и нижней частями доспехов оставалась небольшая щелочка.

— Должен добавить, — сказал третий голос, последние двадцать девять человек, которые дали неверный ответ, уже… сушеная резаная рыба… прошу прощения, мертвы.

— И кстати, мы вовсе не евнухи, — уточнил четвертый голос.

Думая, Одна Большая Река шевелил губами: мыслительный процесс давался ему с большим трудом.

— Я бы предпочел остаться в живых, — наконец изрек он.

Человек с алмазными зубами дружески хлопнул его по плечу.

— Молодец, — похвалил он. — Вступай в Орду. Такой парень, как ты, всегда пригодится. Таран из тебя выйдет хоть куда.

— Кто вы такие? — спросил Одна Большая Река.

— Это — Чингиз Коэн, — представил Профессор Спасли. — Совершил много великих деяний. Победитель драконов. Опустошитель городов. Однажды даже купил мне яблоко.

Никто не засмеялся. Ещё в самом начале своей карьеры героя-варвара Профессор Спасли обнаружил, что Орда абсолютно не понимает сарказма, даже не знает, что это такое. Наверное, в общении с героями-варварами люди, как правило, избегают отпускать саркастические замечания.

Одну Большую Реку воспитали в строгом повиновении приказам. На протяжении всей своей жизни он только и делал, что слушался да повиновался. Поэтому он беспрекословно последовал за человеком с алмазными зубами. С Коэном-варваром было очень трудно спорить.

— Но все-таки есть десятки тысяч человек, которые действительно скорее умрут, чем предадут императора, — прошептал Шесть Благожелательных Ветров, пока они гуськом шли по коридору.

— Очень надеюсь на это.

— И некоторые из них охраняют Запретный Город. Пока что мы благополучно избегали встречи с ними, но от этого они никуда не девались. В конце концов мы непременно на них наткнемся.

— Отлично! — обрадовался Коэн.

— Плохо, — покачал головой Профессор Спасли. — Конечно, встреча с этими ниндзями была неплохой разминкой…

— Разминкой… — пробормотал Шесть Благожелательных Ветров.

— …Но большая драка нам не нужна. Город будет весь залит кровью, вовек не отмоешь.

Коэн подошел к ближайшей, расписанной роскошными павлинами стене и вытащил нож.

— Бумага, — сказал он. — Бумага, черт её дери. Бумажные стены. — Он просунул голову вовнутрь. Раздался пронзительный визг. — Упс, прошу прощения. Проверка стенобезопасности. — Он высунул голову, довольно ухмыляясь.

— Но через стены ходить нельзя! — воскликнул Шесть Благожелательных Ветров.

— Почему?

— Потому что… потому что они… потому что они стены. Что будет, если все начнут ходить сквозь стены? Для чего тогда двери?

— Для других людей, — ответил Коэн. — В какой стороне тронный зал?

— Чиво?

— Это и называется латеральное мышление, — объяснил Профессор Спасли, когда все ордынцы устремились за Коэном. — В определенном виде латерального мышления Чингиз весьма преуспел.

— А что такое «латеральное»?

— Э-э. По моему, есть ещё такая мышца.

— Думать мышцами… Ага. Понятно, — кивнул Шесть Благожелательных Ветров.

Ринсвинд протиснулся в узкое пространство между стеной и статуей довольно жизнерадостной псины со свисающим из пасти языком.

— Ну, что будем делать? — подала голос Бабочка.

— Какова численность Красной Армии?

— Мы насчитываем много тысяч, — в голосе Бабочки звучал явный вызов.

— В одном Гункунге?

— О нет. В каждом городе существует своя ячейка.

— Ты это точно знаешь? Я к тому, ты с какими-нибудь другими ячейками встречалась?

— Это было бы опасно. Только Две Огненные Травы знает, как с ними связаться…

— С ума сойти. Хочешь узнать, что я обо всем этом думаю? Я думаю, что кто-то здесь очень хочет устроить революцию. А вы ведете себя так уважительно, так вежливо, что ему приходится из кожи вон лезть, чтобы её организовать! Мятежники — очень удобная штука. Руки у тебя развязаны — делай что хочешь…

— Это не может быть правдой…

— А эти ваши собратья в других городах, они что, тоже совершают великие революционные дела?

— Сообщения об их деятельности приходят постоянно!

— И передает их наш общий друг Две Огненные Травы?

Бабочка нахмурилась.

— Да…

— Ну что, начинаешь понимать? — ухмыльнулся Ринсвинд. — Старые добрые мозговые клетки наконец-то зашевелились? Хорошо. Я тебя наконец убедил или как?

— Я… не знаю.

— Все, идём обратно.

— Нет. Теперь я должна выяснить, правду ли ты говоришь.

— Умереть, но выяснить? Если бы ты только знала, как вы меня злите. Вот, смотри…

Ринсвинд прошагал в конец коридора, к широкой двери, охраняемой парой нефритовых драконов.

Он распахнул двери.

Открывшаяся комната была с низким потолком, но просторная. В центре, под балдахином, располагалась кровать. Очертания лежащей фигуры были трудноопределимы, однако была в ней какая-то неподвижность, наводящая на мысль о сне, от которого спящий вряд ли пробудится.

— Видишь? — спросил он. — Его… уже… убили…

Двенадцать солдат в изумлении уставились на Ринсвинда.

Он услышал, как за спиной у него пронзительно заскрипел пол. Вслед за тем что-то влажно зашумело, а потом захлопало, как будто кто-то выбивал о камни мокрую кожу.

Ринсвинд посмотрел на ближайшего солдата. Тот сжимал в руке меч.

Капля крови скользнула по лезвию и после эффектной драматической паузы упала на пол. Ринсвинд приподнял шляпу.

— Прошу прощения, — радостно сказал он. Это случайно не аудитория 3Б?

И пустился наутек.

Полы под ногами пронзительно завизжали, а за спиной его кто-то беспрерывно выкрикивал одну из кличек Ринсвинда, которая звучала «Не Дайте Ему Уйти!».

«Дайте, — молил про себя Ринсвинд, — о, пожалуйста, дайте мне уйти».

На очередном повороте он поскользнулся, забуксовал, пролетая сквозь бумажную дверь и приземлился в декоративный пруд. Однако в Рисвинде, когда он летел на полной скорости, пробуждались свойства кота, даже, можно сказать, мессианские свойства. Вода лишь слегка касалась его пяток, он, словно мячик, отскочил от поверхности пруда и помчался дальше.

Ещё одна стена взорвалась. Он очутился в коридоре, не исключено, что в том же, из которого бежал.

Он услышал, как сзади кто-то тяжело приземлился на ценную мебель.

Ринсвинд опять рванулся вперед.

Откуда — вот ключевое слово. Всегда убегаешь откуда-то. Ну а насчет куда обычно это само собой устраивается.

Ринсвинд скатился по длинному пролету из низких каменных ступенек, внизу вскочил на ноги и наугад припустил по очередному коридору.

Его ноги уже разработали план действий. Начинаем с огромных, безумных скачков — так мы уходим от непосредственной опасности, после чего переходим на ровный широкий шаг — чтобы как можно больше увеличить расстояние между нами и возможной угрозой. Ничего сложного.

Есть одна история о бегуне, который после сражения пробежал сорок миль, чтобы известить жителей родного города о победе. Традиционно этого человека считают лучшим бегуном всех времён и народов. Однако, если бы он нес весть о надвигающемся сражении, в этом виде многоборья Ринсвинд легко побил бы его.

И все же… кто-то нагонял Ринсвинда.

Нож проткнул бумажную стену тронного зала и вырезал дыру, достаточно большую, чтобы мог проехать человек в инвалидном кресле.

Орда брюзжала.

— А вот Брюс-Гун никогда не опускался до того, чтобы входить в город всякими водными проводами.

— Заткнись.

— Он в жизни не унизился бы до черного хода, великий Брюс-Гун.

— Заткнись.

— Когда Брюс-Гун атаковал Аль Хали, он несся прямо на главные ворота и сопровождала его тысяча пронзительно кричащих всадников на низкорослых лошадках.

— Это верно, но последний раз, когда я видел Брюса-Гуна, его голова торчала на пике.

— Не стану спорить. Зато над главными воротами. Я к тому, что в город он все-таки попал.

— Ну да, его голова попала.

— О боги…

Профессор Спасли довольно улыбнулся. Зал, в который они вступили, был достаточно величествен, чтобы заставить Орду умолкнуть, пусть даже ненадолго. Размеры — это само собой. Но то была не единственная характерная черта данного тронного зала. Одно Солнечное Зеркало, когда объединял воедино племена, страны и маленькие островные народы, поставил перед собой задачу построить такой тронный зал, вид которого ясно говорил бы всяким вождям и послам — это самое большое помещение из всех, в которых ты когда-либо бывал или будешь, оно роскошнее всего того, что ты можешь себе представить, и подобных залов у нас пруд пруди.

Он хотел, чтобы тронный зал производил впечатление. Простые варвары, очутившись здесь, должны были падать ниц и молить о принятии их в Агатовую империю. Пусть тут стоят огромные статуи, сказал Одно Солнечное Зеркало. Пусть висят гигантские драпировки. Пусть голова кружится от столбов и роскошной резьбы. Пусть великолепие заставит умолкнуть входящего. Пусть это великолепие говорит ему: «Вот цивилизация, ты можешь либо присоединиться к ней, либо умереть. А теперь или падай на колени, или тебя укоротят каким-нибудь другим способом».

Орда соблаговолила ознакомиться с убранством зала.

Первым молчание нарушил Маздам.

— Неплохо, но в подметки не годится дому нашего предводителя в Скунде. Только гляньте, здесь даже очага посреди нет.

— Довольно безвкусно, как мне кажется. Аляповато.

— Чиво?

— Типичный чужеземный тронный зал.

— А я бы выкинул отсюда большую часть барахла. Построил бы свежую солому на пол, повесил на стены пару щитов, стало бы гораздо уютнее.

— Чиво?

— И сколько столов сюда можно вместить! Прикиньте, какая пирушка получилась бы.

Коэн пересек огромное пространство, отделяющее Орду от трона, над которым нависал гигантский, богато украшенный балдахин.

— Смотрите-ка, у него над стулом зонтик.

— Небось, крыша течет. С черепицей всегда так. Хорошее тростниковое покрытие гарантирует вам сорок лет полной сухости.

Трон был сделан из лакированного дерева, но украшен большим количеством драгоценных камней. Коэн, не долго думая, уселся на него.

— Ну? — спросил он. — У нас получилось, а, Проф?

— Получилось. Теперь осталось только уцелеть, — ответил бывший учитель.

— Прошу прощения, — вставил Шесть Благожелательных Ветров. — Я не совсем понял: получилось — что?

— Значит, ты так и не догадался, что мы собирались украсть? — усмехнулся Профессор Спасли.

— Нет…

— Империю.

Несколько секунд выражение лица сборщика налогов не менялось, но затем губы Шести Благожелательных Ветров раздвинула улыбка ужаса.

— Пожалуй, прежде чем продолжить, требуется позавтракать, — сказал Профессор Спасли. — Нельзя ли кого-нибудь позвать?

Застывшая улыбка все ещё не сошла с лица сборщика налогов.

— Но… но… таким способом нельзя захватить империю! — выговорил наконец он. — Для этого нужна армия, как у вельмож! А просто так войти… Это против правил! И… и… тут тысячи стражников!

— Да, но все они остались снаружи, — возразил Профессор Спасли.

— И охраняют нас, — объяснил Коэн.

— Нет, они охраняют настоящего императора!

— Меня, стало быть, — ответил Коэн.

— Правда, что ли? — подал голос Маздам. — И кто же умер, оставив тебе императорский престол?

— А никто и не должен был умирать, — пояснил Профессор Спасли. — В нашем случае это называется узурпацией.

— Точно, — подхватил Коэн. — Просто говоришь, «Эй ты, Гунга Дин, протри уши и слушай, что тебе говорят: бери ноги в руки и уматывай на какой-нибудь остров с глаз подальше, не то…»

— Чингиз, — мягко прервал его Профессор Спасли, — не мог бы ты воздержаться от разговоров в такой оскорбительной манере? Это нецивилизованно. Тут все-таки присутствует представитель Агатовой империи.

Коэн пожал плечами.

— Вам все равно придется разбираться со стражей и… и… прочим, — сказал Шесть Благожелательных Ветров.

— А может, нет, — ответил Коэн. — Объясни ему, Проф.

— Ты когда-нибудь видел, э-э, предыдущего Императора? — начал Профессор Спасли.

— Разумеется, нет. Его мало кто видел, ведь…

Слова замерли у него на устах.

— В том-то и все дело, — кивнул Профессор Спасли. — Ты очень быстро схватываешь. Как, впрочем, и полагается лорду Главному Сборщику Налогов.

— Но у вас ничего не получится, потому что… — Шесть Благожелательных Ветров опять умолк.

До него дошел смысл последней фразы Профессора Спасли.

— Лорд Главный Сборщик? Я? Черная шляпа и рубиново-красная пуговица?

— Да.

— А сверху ещё перо, если хочешь, — щедро добавил Коэн.

Сборщик налогов погрузился в размышления.

— Значит… если есть, скажем, простой районный администратор, который очень жестоко обращается с персоналом, в особенности со своим заместителем, который трудится не покладая рук день и ночь, и этот администратор за свою жестокость заслуживает хорошей взбучки…

— Поскольку ты лорд Главный Сборщик Налогов, этот вопрос полностью в твоей компетенции.

Ухмылка Шести Благожелательных Ветров грозила залезть на затылок.

— А по поводу нового порядка налогообложения… — начал он. — Я лично всегда считал, что себестоимость воздуха куда выше той цены, которую за него платят…

— Мы выслушаем твои идеи с чрезвычайным интересом, — перебил его Профессор Спасли. — Потом. А пока, пожалуйста, распорядись насчет завтрака.

— Да, и позови сюда всех тех, кто считает, будто бы видел императора, — добавил Коэн.

Преследователь нагонял.

Забуксовав, Ринсвинд повернул за угол и нос к носу столкнулся с перегородившими проход тремя стражниками. Эти стражники были очень даже живы и вдобавок вооружены мечами.

Кто-то пушечным ядром врезался ему в спину, свалил его на землю и проскакал мимо.

Ринсвинд закрыл глаза.

Послышались пара глухих ударов, стон, а затем очень странный железный шум.

Это был шлем, он волчком крутился на полу.

Ринсвинда рывком вздернули на ноги.

— Ты что, весь день здесь собрался валяться? — рявкнула Бабочка. — Бежим дальше. Они следуют за нами по пятам!

Ринсвинд бросил взгляд на распростершихся стражников и вприпрыжку побежал за девушкой.

— Сколько их всего? — на бегу спросил он.

— Пока семеро. Но двое теперь хромают, а у одного возникли проблемы с дыханием. Быстрее!

— Но ты… Как ты их?..

— Ты всегда вот так понапрасну расходуешь дыхание?

— Честно говоря, до сих пор не встречал никого, кто мог бы бежать так же быстро, как я!

Они повернули за угол и едва не врезались в ещё одного стражника.

Бабочка даже не остановилась. Она сделала плавный, женственный шаг вперед, вихрем повернулась и ударила человека ногой в ухо с такой силой, что тот закрутился вокруг собственной оси и приземлился на голову.

Бабочка сделала паузу, восстанавливая дыхание, и поправила растрепавшиеся волосы.

— Надо разделиться, — сказала она.

— О нет! — воскликнул Ринсвинд. — В смысле, я же обязан тебя защищать!

— Я иду обратно, к остальным. А ты отвлеки стражников, уведи их куда-нибудь…

— И вы все так умеете?

— Разумеется, — раздраженно ответила Бабочка. — Я же говорила тебе, что мы сражались со стражниками. Ладно, речь не об этом… Если мы разделимся, один из нас точно уцелеет. Подлые убийцы! Они рассчитывали, что вся вина падет на нас!

— А я предупреждал. Однако, по-моему, вы сами добивались его смерти?

— Да, но мы ведь мятежники. А они — дворцовая стража.

— Э-э…

— Впрочем, не будем тратить драгоценное время. Встретимся на Небесах.

Она стрелой унеслась прочь.

— Э…

Ринсвинд огляделся. На мгновение воцарилась тишина.

В конце коридора показались стражники, но передвигались они крайне осторожно, как и подобает людям, которые только что повстречались с Бабочкой.

— Туда!

— Это она?

— Нет, это он!

— Держи его!

Ринсвинд опять набрал скорость, свернул за угол и вдруг обнаружил, что находится в тупике, который, учитывая приближающийся сзади грохот шагов, вполне мог стать последним тупиком в его жизни. Однако поблизости обнаружилась дверь. Ринсвинд пинком растворил её, вбежал в комнату и затормозил…

Внутри царил мрак, но, судя по гулкости звуков, пространство было большим, а определенный газовый компонент в воздухе наводил на мысль о конюшне.

Однако был и свет, источником которого служил огонь. Ринсвинд подобрался к огню и увидел, что над ним висит огромный, размером с человека, котел, полный кипящего риса.

Немного спустя, когда его глаза несколько привыкли к полумраку, Ринсвинд разглядел чьи-то фигуры. На плитах, протянувшихся вдоль обеих стен огромной комнаты, лежали люди.

И тихонько похрапывали.

Хотя слово «люди» тут не совсем подходит. Вполне возможно, эти существа когда-то были людьми или, по крайней мере, имели людей среди своих предков, пока кто-то сотни лет назад не выдвинул весьма оригинальное предложение: «А давайте-ка посмотрим, насколько большим и жирным может стать человек. Вырастим-ка по-настоящему здоровенных засранцев».

Рядом с каждой мирно дремлющей гигантской фигурой, облаченной в нечто напоминающее подгузник, стояла миска. Причём каждая миска вмещала в себя достаточно риса, чтобы двадцать человек разорвало в клочья. Судя по всему, эти миски предназначались на тот случай, если чудовище среди ночи вдруг проснется и захочет слегка перекусить.

В дверном проеме возникли двое Ринсвиндовых преследователей. Они постояли, привыкая к темноте, затем очень осторожно, вздрагивая от каждого колыхания живых курганов, двинулись вперед.

— Эй, эй, эй! — прокричал Ринсвинд. Замерев, стражники вытаращились на него.

— Вставатики, вставатики! Солнышко уже давно светит!

Схватив гигантский черпак, Ринсвинд заколотил им по котлу с рисом.

— Подъем! Руки на ширину… э-э… в общем, что у вас там самое широкое… и начинаем наклоны! И раз, и два!..

Спящие зашевелились.

— Оооооорррррр?

— Ооооооааааоооооооор!

Помещение затряслось, когда на пол разом опустились сорок стволооподобных ножищ. Плоть перегруппировалась в пространстве, и в полумраке Ринсвинду вдруг показалось, что на него взирают двадцать небольших пирамид.

— Хаааароооооооххххх?

— У этих людей, — прокричал Ринсвинд, в отчаянии тыча пальцем в своих преследователей, у этих людей есть бутерброд со свининой!

— Ооррруоррррааах?

— Оооооррррр?

— И с горчицей!

— Ооооорррр!

Двадцать очень маленьких голов дружно повернулись. Отвечающие за мыслительную деятельность нейроны — общим числом восемьдесят — пробудились к жизни.

И пол покачнулся. Борцы начали движение в направлении стражников, движение медленное, но неостановимое, помешать которому может лишь столкновение с другим борцом или с континентом.

— Оооорррр!

Ринсвинд кинулся к двери в дальнем конце помещения. Он оказался в комнатушке, где два человека сидели, потягивая чай и играя в бакару-сан, а третий наблюдал за игрой.

— Борцы совсем оборцели! — крикнул Ринсвинд. — По-моему, они собираются сбежать!

Один из игроков швырнул фишки.

— Проклятье! Ведь их кормили не больше часа назад!

Похватав сети, плетки и защитную одежду, троица бросилась усмирять борцов, оставив Ринсвинда в полном одиночестве.

В этой комнатушке была ещё одна дверь, через которую Ринсвинд и вышел — со спокойной небрежностью. У него не было опыта спокойно-небрежного выхождения в двери, но он посчитал, что сейчас вполне заслужил такое право.

За дверью его ждал ещё один коридор. И Ринсвинд опять побежал. Отсутствие погони ещё не причина, чтобы не бежать.

Лорд Хон складывал бумажный листок.

Это получалось у него блестяще, поскольку он умел целиком и полностью сосредотачиваться на задаче. Ум лорда Хона был подобен ножу — пусть даже со слегка искривленным лезвием.

Створка двери откатилась в сторону. Слуга, раскрасневшийся от бега, бросился на пол.

— О лорд Хон, вознесшийся…

— Воистину, — отозвался словно издалека лорд Хон, который как раз формировал решающую складку. — Что теперь пошло не так?

— Мой господин?

— Я спросил, что случилось.

— Э… Мы убили императора, как нам и было приказано…

— Приказано кем?

— О мой господин! Вами!

— Неужели? — проронил лорд Хон, складывая листок вдоль.

Стражник закрыл глаза. Мелькнуло видение, мгновенное предвидение будущего. В этом видении присутствовал кол. Наконец стражник продолжил:

— Но… заключенных нигде нет, господин! Мы услышали, как кто-то приближается, а потом… потом мы увидели двух человек, господин. Мы сейчас преследуем их. Но все остальные исчезли.

— А как же лозунги? Как же революционные листовки? Неужели вы не обнаружили никаких следов настоящих преступников?

— Ничего, господин.

— Ясно. Теперь жди.

Руки лорда Хона продолжали ловко складывать листок, но сам лорд перевел взгляд на другого человека, также присутствовавшего в комнате.

— Ты имеешь что-нибудь сказать, Две Огненные Травы? — любезно осведомился он.

Революционный вождь пристыженно опустил глаза.

— Красная Армия обходится довольно дорого, — заметил лорд Хон. — Одни типографские расходы… И ты не можешь сказать, что я вам не помог. Мы отперли двери, убили стражников, дали вам мечи этих несчастных и карту — и что же? Теперь мы даже не можем обвинить их в убийстве императора — да остается он мертвым ещё десять тысяч лет, — ведь их и след простыл. А люди будут задавать вопросы. Не могу же я поубивать всех. Кроме того, в здание проникли какие-то варвары.

— Это всего-навсего незначительные неувязки, мой господин… — Две Огненные Травы загипнотизировано следил за руками, ласкающими бумажный листок.

— Да? Вот только я не люблю неувязки. Стражник? Спасай свою жалкую душонку. Уведи его. Придется нам прибегнуть к другому плану.

— Мой господин!

— Да, Две Огненные Травы?

— Когда вы… когда мы договорились… когда было заключено соглашение, что Красная Армия дослужит вашим целям, вы обещали мне безопасность.

Лорд Хон улыбнулся.

— Ах да. Припоминаю. Я, по-моему, сказал что не отдам ни устного, ни письменного приказа о твоей смерти. И я должен держать свое слово — иначе кто я такой?

Он провел пальцами по последней складке и раскрыв ладони, поставил маленькое бумажное украшение на лакированный столик подле себя.

Две Огненные Травы и стражник дружно уставились на фигурку.

— Стражник… уведи его, — сказал лорд Хон.

Это был чудесным образом сложенный бумажный человечек.

Вот только на голову бумаги не хватило.

Ближайшее окружение императора, как выяснилось, насчитывало около восьмидесяти человек. Все они пребывали в различных стадиях разбуженности.

При виде того, кто восседал на троне, окружение остолбенело.

А Орда остолбенела при виде окружения.

— Кто эти старые ослицы с кислыми физиономиями, что в переднем ряду? — прошептал Коэн, подкидывая в воздух метательный нож. — Для чего они могут сгодиться? Уж не для этого точно.

— Это жены бывшего императора, — прошипел Шесть Благожелательных Ветров.

— Мы же не обязаны на них жениться?

— Думаю, нет.

— А почему у них ступни такие маленькие? — спросил Коэн. — Мне нравятся женщины с большими ступнями.

Шесть Благожелательных Ветров объяснил. Лицо Коэна окаменело.

— Я многое узнаю о цивилизации, — заметил он. — Длинные ногти, искалеченные ноги и слуги, бегающие с какими-то бумажками. Ха.

— Ради всего святого, что здесь происходит? — спросил мужчина среднего возраста. — Кто ты такой? И кто эти старые евнухи?

— А ты кто такой? — Коэн извлек меч из ножен. — Мне надо знать, что выбить на твоем надгробии…

— Думаю, сейчас самое время представиться, — прервал его Профессор Спасли. Он выступил вперед. — Это, — продолжил он, — Чингиз Коэн, убери меч, Чингиз, так сказать, профессиональный варвар, а это — его Орда. Они захватили ваш город. И…

— Захватчики-варвары? — высокомерно произнес мужчина, игнорируя его вопрос. — Захватчики-варвары приходят тысячами! Верхом на низкорослых лошадках и бешено вопя!

— А я говорил, — вставил Маздам. — Но разве меня кто-нибудь слушает?

— …Они несут с собой пожары, ужас, насилие. Кровь реками льется по улицам!

— Кстати, мы ещё не завтракали, — Коэн опять подбросил нож.

— Ха! Да я скорее умру, чем покорюсь таким, как вы!

Коэн пожал плечами.

— Что ж ты раньше не сказал?

— Упс, — только и смог выговорить Шесть Благожелательных Ветров.

Бросок был очень точен.

— Как его все-таки звали? — громко спросил Коэн, перекрывая звук падающего на пол тела. — Кто-нибудь здесь знает, как его звали?

— Чингиз, — вмешался Профессор Спасли, — сколько можно повторять: когда люди говорят, что скорее умрут, они вовсе не имеют в виду, что действительно предпочитают смерть. Во всяким случае, не всегда.

— Зачем же тогда они это говорят?

— Так принято.

— Опять цивилизация?

— Боюсь, что да.

— Давайте утрясем этот вопрос раз и навсегда! — Коэн встал. — Поднимите руки, кто скорее умрет, чем примет меня как императора?

— Есть кто-нибудь желающий? — спросил Профессор Спасли.

Ринсвинд трусил по очередному коридору. Из этого здания, что, вообще нет выхода? Несколько раз ему казалось, что вот он наконец-то вырвался отсюда, но на поверку оказывалось, что это всего лишь очередной дворик, образованный крыльями огромного дворца, с фонтанами, издающими мелодичное «тинь-тинь», и плакучими ивами.

А дворец тем временем пробуждался. Послышались…

…Шаги у него за спиной. Кто-то бежал.

— Эй… — окликнул чей-то голос. Ринсвинд юркнул в ближайшую дверь. Комната, в которой он очутился, была полна пара, вздымающегося большими гневными волнами. Ринсвинд едва разглядел фигуру какого-то человека. Тот, обливаясь потом, крутил огромное колесо. В мозгу Ринсвинда было мелькнула мысль о камере пыток, но тут он почуял запах мыла, и её заменила другая догадка: прачечная! Изнуренные и бледные, но невероятно чистые фигуры оторвались от своих тазиков и без всякого интереса воззрились на пришельца.

Работающие здесь слуги не были похожи на людей, которые держат руку на пульсе событий.

Ринсвинд вприпрыжку прошелся между кипящими котлами.

— Так, продолжайте в том же духе. Молодцы. Вот-вот, лучше три. Ну-ка, посмотрим, как эти выжималы выжимают. Отлично. Есть тут ещё один выход? Хорошие пузыри, просто отличные пузыри. Э…

Один из работников прачечной, по виду главный, бросил на Ринсвинда подозрительный взгляд. Судя по всему, он собирался что-то сказать, но не успел.

Повиляв по дворику, который представлял собой настоящий лабиринт из развешанного по веревкам белья, Ринсвинд наконец привалился к стене, чтобы перевести дыхание.

Пожалуй, хоть это и противоречит общим принципам, иногда надо все же остановиться и немного подумать.

Итак, за ним гонятся. То есть гонятся за бегущим человеком в изрядно обгорелой остроконечной шляпе и линялом красном балахоне.

Ринсвинду потребовались большие усилия, чтобы привыкнуть к этой мысли. Ведь если на нем будет надето что-то другое, за ним перестанут гоняться.

На одной из бельевых веревок хлопали рубашки и штаны, раздуваемые легким ветерком. Судя по их виду, портновское искусство имело к ним ровно такое же отношение, какое рубка дров имеет к резьбе по дереву. Кто-то освоил искусство пошива трубы и на том остановился. Однако такую одежду носили все гункунгцы.

«Дворец — это город в городе, сообщил ему внутренний голос. Тут полным-полно народу, и каждый спешит по какому-то своему делу.

Следовательно… следовательно, надо снять шляпу», рассудительно добавил голос.

Ринсвинд сомневался. Не-волшебник вряд ли способен оценить весь ужас этого предложения. Волшебник скорее снимет с себя балахон и штаны, чем откажется от шляпы. Ведь без шляпы он может сойти за обыкновенного человека. Донего снова донеслись вопли. Глас разума прекрасно понимал, что если ему не удастся настоять на своем, то вскоре он будет так же мертв, как и все остальные части Ринсвинда, а поэтому саркастически добавил: «Ну прекрасно, продолжай цепляться за эту несчастную шляпу. Кстати, именно из-за неё мы влипли в эту заваруху. Вот только на чем ты собираешься её носить? Головы-то у тебя скоро не будет».

Руки Ринсвинда также почуяли, что времена вот-вот станут не просто интересными, а прямо-таки захватывающими, хотя и весьма непродолжительными. В общем, руки решили взять дела в свои пальцы. Они медленно потянулись, сняли с веревки пару штанов и рубаху и затолкали их под балахон.

Дверь распахнулась. Это опять были стражники, на этот раз новые, к которым присоединились двое погонщиков цумистов. Один из них указывал на Ринсвинда плетью.

Ринсвинд нырнул под арку и выскочил в сад.

В садике обнаружилась небольшая пагода. В окружении плакучих ив хорошенькая девушка стояла на мостике через ручей и кормила птичек.

А рядом какой-то человек что-то рисовал на плитке.

Коэн потер руки.

— Значит, желающих нет? Отлично. С этим разобрались.

— Гм.

Стоящий в переднем ряду человечек продемонстрировал изумительную игру, показывая, что руку он нет, не поднимает, руки он держит при себе.

— Прошу прощения, но… — запинаясь, проговорил он. — Это все, конечно, моё богатое воображение, но что будет, если мы вдруг решим позвать стражу?

— Мы убьем вас всех ещё до того, как они успеет войти в дверь, — небрежно ответил Коэн, как бы говоря о совершенно очевидном факте. — Ещё вопросы? — добавил он, обращаясь к дружному хору охов и ахов.

— Э-э… у императора… то есть у прошлого императора… было несколько особенных стражников…

Послышался звенящий звук. Что-то маленькое и многоконечное запрыгало по ступенькам. Это была метательная звездочка.

— Мы с ними встречались, — ответил Малыш Вилли.

— Отлично, отлично, — поспешил согласиться коротышка. — Значит, с ними все улажено. Десять Тысяч Лет Жизни Императору!

Императорское окружение отреагировало этот призыв довольно вяло.

— Как тебя зовут, молодой человек? — спросил Профессор Спасли.

— Четыре Больших Рога, мой господин.

— Хорошо. Очень хорошо. Сразу видно, ты далеко пойдешь. Какова твоя должность?

— Я главный помощник лорда-камергера, мои господин.

— А кто из вас лорд-камергер?

Четыре Больших Рога указал на человека, который некоторое время назад предпочел умереть. Что и требовалось доказать, сказал Профессор Спасли. Те, кто умеет приспосабливаться, очень быстро поднимаются по служебной лестнице. Не правда ли, лорд новый камергер? А теперь император желает завтракать.

— И что императору будет угодно откушать? — осведомился свежеиспеченный лорд-камергер, в очередной раз являя чудеса сообразительности и приспособляемости.

— Император кушает все. Но сейчас вполне сойдет мясо, только куски побольше, и пиво, несколько бочонков. Вскоре ты и сам поймешь, что с кормлением нового императора никаких трудностей не возникнет. — Профессор Спасли улыбнулся понимающей улыбочкой человека, которой единственный способен оценить удачную шутку. — Император не слишком-то одобряет нетрадиционные блюда. Их он обычно называет «скользкой чужеземной мерзостью, фаршированной глазами и тому подобным». Нет, император предпочитает простую, здоровую пищу — например, сосиски. Их готовят из различных органов животных, провернутых через мясорубку и помещенных в полый отрезок кишечника. А-ха-ха. Но если хотите действительно ублажить его, то подайте на стол большие жареные куски мяса. Я правильно говорю, мой господин?

Коэн тем временем разглядывал разношерстное собрание придворных. Когда целых девяносто лет сражаешься с мужчинами, женщинами, троллями, гномами, великанами и всякими зелеными многоногими тварями (а однажды — с громадным разъяренным раком), то волей-неволей научишься читать по лицам.

— А? — Коэн оторвался от своих наблюдений. — О-о! Угу. Вполне подойдет. Большие куски. Послушай, господин Сборщик Налогов… что эти люди делают во дворце?

— А что бы вы хотели, чтобы они тут делали?

— Ничего. Имел я их всех.

— Прошу прощения, мой господин? Он их^[92], — перевел Профессор Спасли.

Вид у свежеиспеченного лорда-камергера стал слегка опешивший.

— Вы?.. Всех сразу?.. Здесь?

— Это фигуральное выражение, юноша. Таким образом император дает понять, что желает чтобы все быстро покинули помещение.

Придворные заторопились прочь. Внятная пиктограмма стоит тысячи слов.

Некоторое время спустя художник Три Надежные Лягушки поднялся на ноги, вытащил из ноздри кисточку, снял с ветки мольберт и попытался думать о чем-нибудь хорошем.

Сад очень изменился.

Ива погнулась. Пагода была уничтожена вышедшим из-под контроля цумистом, который сожрал крышу. Голуби улетели. Мостик сломался. Его модель, наложница Нефритовый Веер, убежала вся в слезах после того как выбралась из декоративного прудика.

А ещё кто-то украл его соломенную шляпу.

Поправив то, что осталось от его одеяний, Три Надежные Лягушки постарался взять себя в руки.

Плитка с наброском была, разумеется, раздавлена.

Он вытащил из сумки ещё одну и потянулся за палитрой.

Прямо посредине которой красовался отпечаток гигантской подошвы.

Он едва не расплакался. От картины исходили такие хорошие вибрации. Он чувствовал, знал, что эта его картина войдет в историю. А краски? Эти люди вообще представляют себе, сколько в наше время стоит киноварь?

Три Надежные Лягушки вздохнул и покачал головой. Осталась только синяя краска. Ну ничего, он им покажет, что такое настоящий мастер…

Пытаясь не обращать внимания на царящую вокруг разруху, Три Надежные Лягушки сконцентрировался на событиях недавнего прошлого.

«Итак… — думал он. — Нефритовый Веер по мостику убегает от человека, который размахивает руками и кричит: «Прочь с дороги!», а следом за ним несутся человек с плетью, три стражника, пятеро стиральщиков и борец цумо, который так разогнался, что не может остановиться».

Придется, конечно, немного упростить, но…

Преследователи — не считая цумиста, чье телосложение не позволяло совершать столь сложные маневры, завернули за угол.

— Куда он подевался?

Они находились во дворике, с одной стороны которого стоял свинарник, а с другой располагалась помойка.

Прямо посредине дворика лежала остроконечная шляпа.

Один из стражников схватил за руку товарища, который попытался было сделать шаг вперед.

— Осторожнее, — предостерег он.

— Это же всего лишь шляпа.

— Ага, а остальное где? Не мог же он просто взять и… исчезнуть… превратиться…

Стражники попятились.

— Ты тоже слыхал?

— Говорят, он взмахнул руками, и в стене от такая дырища появилась!

— Это что! А я слышал, прилетел он к нам на невидимом драконе.

— Но что мы скажем лорду Хону?

— Я не хочу, чтобы от меня осталась горстка праха!

— А я не хочу докладывать лорду Хону, что мы его упустили. Хватит бед и без этого. А я только купил себе новый шлем…

— Ну… мы могли бы взять с собой шляпу. Как вещественное доказательство.

— Верная мысль. Возьми её.

— Я? Почему я? Ты возьми!

— На неё может быть наложено какое-нибудь ужасное заклинание.

— В самом деле? Значит, если я до неё дотронусь, то ничего? Спасибо! Пусть её возьмет кто-нибудь из этих!

Стиральщики попятились, гункунгская привычка к повиновению испарилась точно утренняя роса. Стражники были не единственными, до кого дошли слухи о Великом Волшебнике.

— Только не мы!

— Получите срочный заказ на стирку носков!

Стражники обернулись. Из свинарника появился какой-то крестьянин. Он тащил мешок, а лицо его было прикрыто широкополой соломенной шляпой.

— Эй, ты!

Человек рухнул на колени и принялся колотить головой о землю.

— Только не убивайте меня! Стражники переглянулись.

— Мы тебя не убьем, — пообещал один из них, — если ты подойдешь к вон той шляпе и поднимешь её.

— К какой шляпе, о могучий воин?

— Вон к той! И пошевеливайся!

Крестьянин по-крабьи пополз по двору.

— Эта шляпа, о господин?

— Да!

Пальцы крестьянина ощупали плитку двора, наткнулись на потрепанные поля шляпы, и тут… Он издал громкий вопль.

— Твоя жена форменная корова! Моё лицо плавится! Плавится-а-а-а-а-а!

Ринсвинд выждал, пока топот быстро удаляющихся сандалий затихнет, после чего встал, отряхнул шляпу и спрятал в мешок.

Успех операции превзошел все ожидания. Кроме того, он выяснил ещё одну очень важную вещь об империи: крестьян тут никто не замечает. Наверное, все дело в одежде. Только самые простые люди одеваются так, а значит, тот, кто так одевайся, — простолюдин. Все очень логично. Тут действует тот же рекламный принцип, что и в случае со шляпой волшебника, только наоборот. Находясь в непосредственной близости от человека в остроконечной шляпе, вы стараетесь не делать никаких резких движений, ведете себя очень вежливо и осторожно. Зато человека в широкополой соломенной шляпе вы зовете исключительно «Эй, ты!» и…

Именно в этот самый момент кто-то сзади крикнул «Эй, ты!» и огрел Ринсвинда палкой по спине.

Затем перед Ринсвиндом возникло рассерженное лицо какого-то слуги. После чего перед Ринсвиндовым носом возник грозящий палец.

— Ты опоздал! Какая нерадивость! Ну-ка, быстро внутрь!

— Но я…

Палка снова опустилась на плечи Ринсвинда. Слуга гневно указал на дверь расположенного в некотором отдалении сарая.

— Дерзость! Позор! Немедленно работать! Мозг Ринсвинда уже приготовил было слова:

«Ага, стало быть, раз у нас есть большая палка, мы думаем, будто мы самый умник-сан? Что ж, а я, так уж вышло, Великий Волшебник, и сейчас мы посмотрим, многого ли ты добьешься со своей большой палкой».

Но где-то на полпути между мозгом и языком эти слова превратились в:

— Слушаюсь и повинуюсь, господин! Уже иду!

В тронном зале осталась только Орда.

— Итак, господа, у нас получилось, — нарушил молчание Профессор Спасли. — Перед вами на тарелочке лежит весь мир.

— Все сокровища, какие мы только пожелаем, — мечтательно добавил Маздам.

— Точно.

— Так чего ж мы тут торчим? — спросил Маздам. — Быстрее за мешками!

— Мешки больше не нужны, — возразил Профессор Спасли. — На этот раз вы будете красть у самих себя. Это целая империя. Её нельзя запихать в мешок и поделить вечером у костра!

— Может, тогда изнасилуем кого-нибудь?

Профессор Спасли вздохнул.

— Насколько мне известно, императорский гарем насчитывает триста наложниц. Уверен, они с большим удовольствием с вами встретятся, хотя они встретятся с вами с ещё большим удовольствием, если вы удосужитесь перед этим снять башмаки.

Лица у стариков озадаченно вытянулись наверное, примерно так выглядела бы рыба, пытающаяся постигнуть концепцию велосипеда.

— Будем брать что полегче, — произнес наконец Малыш Вилли. — Рубины и изумруды, особенно на них надо налегать!

— А уходя, чиркнем спичкой, — добавил Винсент. — Эти бумажные стены и лакированное дерево запылают только так!

— Нет, нет, нет! — воскликнул Профессор Спасли. — Одни только вазы в этой комнате бесценны.

— Н-да, великоваты, не унести. Слишком много лошадей потребуется.

— Но… а как же цивилизация?

— Хорошего понемножку. Как-нибудь мы вернемся. Правда, Коэн?

Коэн, сгорбившись на своем троне, смотрел в дальнюю стену.

— Правда что? — опомнился он.

— Я говорю, берем что утащим и отправляемся восвояси, домой, верно?

— Домой… угу…

— У нас ведь такой был План?

Коэн избегал смотреть в глаза Профессору Спасли.

— М-да… План… — пробормотал он.

— И надо признать, дельце-то выгорело, — похвалил Маздам. — Отличный был План. Чтобы ты въехал вместо босса. Здорово. Клевая затея. Никаких хлопот. Никакой возни с замками и прочим. А теперь идём домой. Со всеми сокровищами, которые сможем унести.

— Зачем? — вдруг спросил Коэн.

— Зачем что? Это же сокровища.

Коэн, казалось, принял некое решение.

— Слушай, Маздам, как ты потратил свою последнюю добычу? Ты говорил, что из того замка с призраками вынес три мешка золота и драгоценностей.

Маздам выглядел несколько озадаченным, как будто его только что спросили, как пахнет фиолетовый цвет.

— Как потратил? Не знаю… Ну, ты ж в курсе, как оно бывает. Какая разница, на что тратить?..

— Добро ж награбленное. А ты… ты на что свою последнюю добычу потратил?

Коэн вздохнул.

Маздам воззрился на него, разинув рот.

— Надеюсь, ты не думаешь о том, чтобы по-настоящему остаться здесь? — Он бросил гневный взгляд на Профессора Спасли. — Какую вы тут кашу втихаря заварили?

Коэн постучал пальцами по подлокотнику трона.

— Вот ты говоришь «домой», — сказал он. — А куда домой?

— Ну… какая разница…

— Да и Хэмиш вон…

— Чиво? Чиво?

— Я к тому… ему ведь сто пять, верно? Может, пора уже остепениться, осесть где-нибудь?

— Чиво?

— Осесть? — повторил Маздам. — Ты однажды это попробовал. Украл ферму и сказал, что будешь разводить свиней! А потом бросил… Сколько ты там свиней разводил? Часа три?

— Чивоонгрит? Чивоонгрит?

— Говорит, ТЕБЕ ПОРА УЖЕ ОСЕСТЬ ГДЕ-НИБУДЬ, Хэмиш.

— Я вас всех сейчас так осяду!

В дворцовых кухнях стоял шум-гам. Тут собралось пол императорского двора — причём большинство людей забрели сюда впервые. Народу было, как на уличном рынке, и слугам, чтобы делать свое дело, приходилось пробиваться сквозь толпу.

Тот факт, что один из этих слуг, по-видимому, не совсем точно знал, в чем именно заключаются его обязанности, прошел во всеобщей суматохе незамеченным.

— А как от него пахло! — вздернула брови госпожа Два Ручейка. — Ну и вонь.

— Как в жаркий день от свинарника! — согласилась госпожа Персиковое Деревце.

— К счастью, лично я не имею привычки гулять в жаркий день вокруг свинарника, поэтому ничего не могу сказать, — высокомерно ответила госпожа Два Ручейка.

Госпожа Нефритовая Ночь, которая была намного моложе первых двух жен и находила запах Коэна — запах немытого льва — довольно притягательным, сочла за лучшее промолчать.

Шеф-повар поморщился:

— И все? Просто мясо? Большие куски? Жрал бы уж тогда всю корову целиком!

— Подожди, ты ещё не слышал о любимой еде этих дьяволов. Сосиска называется, — ответил лорд-камергер.

— Большие куски. — Повар, казалось, вот-вот зарыдает. — Разве, чтобы приготовить обычные куски мяса, нужно мастерство? Даже без соуса. Да я скорее умру, чем буду просто жарить куски мяса!

— Гм, — откликнулся новый лорд-камергер. — На твоем месте, прежде чем говорить такие вещи, я бы очень и очень подумал. Новый император, да принимает он ванну ближайшие десять тысяч лет, склонен истолковывать подобные фразы слишком прямолинейно…

Бульканье голосов прервалось. Причиной неожиданной тишины стал тоненький, резкий звук. Его издала пробка, вылетевшая из бутылки.

Лорд Хон, как истинный великий визирь, обладал способностью появляться будто из ниоткуда. Его взгляд прошелся по кухням, как метла. Это был единственный вид работы по дому, которую он когда-либо выполнял. Лорд Хон выступил вперед и продемонстрировал всем маленький черный пузырек.

— Подавайте мясо, — приказал он. — А соус сам о себе позаботится.

Собравшиеся наблюдали за происходящим с интересом, смешанным с ужасом. Применение ядов было неотъемлемой частью жизни гункунгского двора, однако отраву в блюда, как правило, подмешивали украдкой — это считалось хорошим тоном.

— Кто-нибудь желает высказаться? — осведомился лорд Хон.

Его взгляд был подобен серпу. Ощутив этот взгляд, человек потом долго себя ощупывал, все ли на месте.

— Очень хорошо, — сказал лорд Хон. — Я скорее умру, чем увижу… варвара, восседающего на Императорском троне. Пусть ест свое… мясо. Подайте блюдо сюда.

В подполе зашебуршались, послышалась ругань, потом кто-то кого-то огрел палкой. Наконец, из толпы показался крестьянин, катящий на тележке огромное прикрытое крышкой блюдо.

— Не смею лицезреть ваш… сад в благоприятном положении… черт… сиятельный облик, о господин.

Лорд Хон поддернул носком распростершуюся фигуру.

— Приятно видеть, что искусство уважения ещё не совсем умерло, — заметил он. — Сними крышку.

Человек встал и, не переставая приседать и кланяться, поднял крышку.

Лорд Хон перевернул пузырек и держал его так, пока не вытекла, зловеще зашипев, последняя капля. Зрители наблюдали в почтительном молчании.

— А теперь подай варварам завтрак.

— Разумеется, ваша небесная… чернильная кисть… ивовый забор… праведность.

— Откуда ты, крестьянин?

— Из Бес Пеларгика, о господин.

— А. Я так и подумал.

Большие бамбуковые двери скользнули по желобам. Вошел свежеиспеченный лорд-камергер, следом за которым спешил целый караван слуг с тележками.

— Завтрак, о господин на тысячу лет, — провозгласил он. — Большие куски свинины, большие куски козлятины, большие куски вола и жареный рис семь раз.

Один из слуг снял крышку с блюда.

— Но прислушайтесь к моему совету и не дотрагивайтесь до этой свинины, — произнес он. — Она отравлена.

Камергер рывком обернулся.

— Дерзкая свинья! За это ты будешь казнен.

— Эй, да это же Ринсвинд! — узнал Коэн. — Во всяком случае, очень похож…

— Могу предъявить шляпу, — торопливо сказал Ринсвинд. — Сейчас, она где-то тут, в штанах…

— Значит, свинина отравлена? — переспросил Коэн. — Ты уверен?

— Отравлена или нет, но её полили из черного пузырька с черепом и костями на этикетке. Кроме того, жидкость зловеще дымилась и шипела, — ответил Ринсвинд, пока Профессор Спасли помогал ему привести себя в порядок. — Ты спросишь: а может, это была анчоусовая эссенция? Так вот, вряд ли.

— Стало быть, яд, — заключил Коэн. — Терпеть не могу отравителей. Самый мерзкий тип людей. Лазают в твою тарелку грязными руками, подкладывают туда всякую гадость…

Он в ярости воззрился на камергера.

— Это ты сделал? — Он опять посмотрел на Ринсвинда и ткнул большим пальцем в сторону съежившегося камергера. — Это он сделал? Если это так, я поступлю с ним так же, как в свое время поступил со Змеежрецами Нового Начала. Но на этот раз я использую оба больших пальца!

— Нет, — качнул головой Ринсвинд. — Это какой-то тип по имени лорд Хон. Но все они стояли рядом и смотрели.

Лорд-камергер издал приглушенный вопль. Он кинулся на пол и потянулся было губами к ногам Коэна, но вовремя сообразил, что целовать ноги героя-варвара не менее вредно для здоровья, чем есть отравленную свинину.

— Милосердия, о небесное создание! Все мы пешки в руках лорда Хона!

— И что же такого особенного в этом Хоне?

— Он… замечательный человек! — затараторил лорд-камергер. — Слова плохого про него не скажу! Я же не верю, что у него повсюду шпионы! Да здравствует лорд Хон, совершенно искренне желаю ему долгой жизни!

Он рискнул посмотреть наверх и обнаружил прямо у своих глаз кончик меча Коэна.

— Ага, но сейчас ты кого больше боишься? Меня или этого лорда Хона?

— Э… Лорда Хона! Коэн приподнял бровь.

— Впечатляет. Говоришь, его шпионы повсюду?

Он оглядел огромный зал. Взгляд Коэна остановился на очень большой вазе. Небрежно, словно бы прогуливаясь, он подошел к вазе и поднял крышку.

— Ты там как? Все в порядке?

Э-э… да? — послышался голос из глубины вазы.

— Тебе всего хватает? Запасной блокнот? Горшок?

— Э-э… да?

— А не хочешь ли, скажем, галлонов этак шестьдесят кипятка?

— Э-э… нет?

— Ты скорее умрешь, чем предашь лорда Хона?

— Э-э… а можно минутку подумать?

— Никаких проблем. Чтобы воду нагреть, все равно время уйдет. Ладно, до встречи.

Он вернул крышку на место.

— Эй, Одна Большая Мать? — позвал он.

— Одна Большая Река, Чингиз, — поправил Профессор Спасли.

Стражник с рокотом пробудился к жизни.

— Следи за вазой! Попробует удрать, сделай с ним то, что я некогда сделал с Зеленым Некромантом Ночи, понятно?

— Но, господин, я не знаю, что вы с ним сделали, — пожал плечами стражник.

Коэн объяснил. Одна Большая Река просиял. Из кувшина донеслись звуки, характерные для человека, который с трудом сдерживает рвоту.

Широким шагом Коэн направился обратно к трону.

— Расскажи мне ещё о лорде Хоне, — велел он.

— Он великий визирь, — ответил камергер.

Коэн и Ринсвинд переглянулись.

— Тогда все понятно, — кивнул Ринсвинд. — Известный факт, все до одного великие визири…

— …Отъявленные и законченные подонки, — завершил Коэн. — Ума не приложу почему. Стоит надеть на человека тюрбан с колпачком посредине, как все нравственные… эти, как их там, в общем, летят к чертям. С великими визирями я не церемонюсь. Увидел — убил. Кучу времени экономит.

— Он мне сразу, как только я его увидел, показался каким-то скользким, — заметил Ринсвинд. — Слушай, Коэн…

— Для тебя он император Коэн, — вмешался Маздам. — Никогда не доверял волшебникам. Да и вообще, мужикам в платьях я не доверяю.

— Ринсвинд нормальный парень… — начал Коэн.

— Спасибо! — поблагодарил Ринсвинд.

— …А как волшебник не стоит и ломаного гроша.

— Между прочим, я только что, спасая тебя, рисковал собственной шкурой. Спасибо на добром слове, — буркнул Ринсвинд. — Слушай, несколько моих друзей сейчас томятся в темнице. Не мог бы ты… Император?

— Типа того, — отозвался Коэн.

— Временно, — подсказал Маздам.

— Де-факто, — уточнил Профессор Спасли.

— Значит ли это, что ты можешь отправить моих друзей в какое-нибудь безопасное место? По-моему, лорд Хон убил прежнего императора и теперь хочет свалить всю вину на них. Одна надежда, в темнице он их искать не будет.

— Почему? — не понял Коэн.

— Потому что, если бы у меня был шанс убежать из темницы лорда Хона, я бы не преминул им воспользоваться, — с жаром принялся объяснять Ринсвинд. — Ни один человек в здравом рассудке не вернется обратно в тюрьму, если считает, что у него есть шанс скрыться.

— Ладно, — согласился Коэн. — Малыш Вилли, Одна Большая Мать, прихватите кого-нибудь ещё себе в подмогу и приведите этих людей сюда.

— Сюда? — переспросил Ринсвинд. — Я просил, чтобы их отправили в какое-нибудь безопасное место!

— Но здесь ведь есть мы, — возразил Коэн. — Мы можем их защитить.

— А кто защитит вас?

Это замечание Коэн проигнорировал.

— Лорд-камергер, — сказал он, — вряд ли лорд Хон ошивается где-нибудь поблизости, а вот другие… Среди придворных я видел типа с носом, как у барсука. Жирный такой паскудник, в большущей розовой шляпе. С ним ещё была костлявая женщина с лицом, похожим на булавочницу.

— Вы говорите о лорде Девять Гор и госпоже Два Ручейка. — Описание было очень точным, и лорд-камергер сразу понял, о ком идёт речь. — Э-э… Вы на меня не сердитесь, о господин?

— Благослови тебя боги, нет, — усмехнулся Коэн. — Честно говоря, парень, ты произвел на меня столь неизгладимое впечатление, что я хочу возложить на тебя кое-какие дополнительные обязанности.

— Господин?

— Ну, во-первых, отныне ты будешь пробовать все мои блюда. А теперь иди и приведи тех двоих. Они мне совсем не понравились.

Несколько минут спустя ввели Девять Гор и Два Ручейка. Взгляды, которые оба бросили — сначала на нетронутую пищу, потом на Коэна, — прошли бы незамеченными, не знай присутствующие всю подоплеку дела. Коэн весело кивнул.

— А ну-ка, покушайте чуть-чуть, — приказал он.

— Мой господин! Я только что плотно позавтракал! Я совершенно сыт! — возопил Девять Гор.

— Какая жалость, — произнес Коэн. — Одна Большая Мать, прежде чем уйдешь, отведи господина Девять Гор вон туда и проследи, чтобы в животе у него освободилось местечко для второго завтрака. То же самое относится и к мадам если в ближайшие пять секунд я не услышу её громкого чавканья. Набиваем полные рты, понятно? И не забудьте про соус.

Одна Большая Река извлек меч. Двое вельмож как загипнотизированные смотрели на поблескивающие жиром горы.

— По мне, выглядит очень даже аппетитно, — тоном человека, который не прочь поболтать за обедом, — произнес Коэн. — Но по тому, как вы смотрите, можно подумать, будто с едой что-то не так.

Девять Гор осторожно положил в рот кусочек свинины.

— Чрезвычайно вкусно, — неразборчиво пробормотал он.

— А чего тогда не глотаешь? — поинтересовался Коэн.

Мандарин судорожно сглотнул.

— Дивно, — выговорил он. — А теперь, если ваше императорское величество простит меня…

— Не торопись, — остановил его Коэн. — Мы же не хотим, чтобы ты случайно сунул себе в рот два пальца, а?

Девять Гор икнул.

Из-под полы его халата заструился дым.

Орда успела нырнуть в укрытие за мгновение до того, как взрыв унес с собой приличную часть паркета, небольшую область потолка и всего лорда Девять Гор.

Черная шляпа с рубиновой пуговицей, повращавшись на полу, остановилась.

— От маринованного лука меня вот так же пучит, — прокомментировал Винсент.

Госпожа Два Ручейка не смела открыть глаза.

— А ты что, совсем не голодна? — вежливо осведомился Коэн.

Она покачала головой.

Коэн откинулся на спинку трона.

— Одна Большая Мать?

— Река, Коэн, — поправил Профессор Спасли, когда громоздкий стражник выступил вперед.

— Уведи её и посади в одну из темниц. Проследи, чтобы у неё не было недостатка в еде — надеюсь, ты понимаешь, о чем я.

— Понимаю, мой император.

— А лорд-камергер может отправляться обратно на кухню и сообщить шеф-повару, что в следующий раз он будет есть вместе с нами, причём первым, понятно?

— Разумеется, ваше величество.

— И это называется жизнь? — взорвался Калеб, когда лорд-камергер торопливо скрылся с глаз долой. — Вот что значит быть императором!

— Собственной тарелки боишься! Нас, наверное, поубивают в собственных постелях!

— Как-то не представляю, чтобы тебя убили в собственной постели, — заметил Маздам.

— У тебя ж даже одеяла собственного никогда не было, не то что постели, — поддержал Коэн.

Он подошел к большой вазе и пнул её.

— Ты все слышал?

— Так точно, господин, — отозвалась ваза.

Орда отреагировала нервными смешками. Профессору Спасли вдруг пришло в голову, что воины-варвары просто не привыкли к таким вещам. Если истинный варвар решит убить кого-нибудь во время еды, он сделает все честь по чести: пригласит врага вместе со всеми его оруженосцами к себе в дом, усадит, накормит, напоит, дождется, когда они попадают под столы, а потом вызовет из укрытия своих людей и те открыто, без всяких дурацких уловок перережут врагам глотки, так что те умрут быстро и почетно. Это — честно. Стратегема «напои врага своего и перережь ему сонному глотку» была старым, испытанным трюком, описанным во многих книжках (и описанным, разумеется, не варварами: варвары искренне считают, что у книг несколько иное назначение). Не один человек пролил свою кровь над пудингом. Но по крайней мере еде всегда можно было доверять. Варвары не подкладывают в пищу всякую отраву. Ведь никогда не знаешь, а вдруг тебе самому захочется перекусить.

— Прошу прощения, ваше величество, — промолвил Шесть Благожелательных Ветров, наклоняясь к самому уху Коэна, — мне кажется, лорд Маздам прав. Э-э. Я немного знаком с историей. Самый правильный метод унаследовать трон — это прийти к нему по морям крови. Что лорд Хон и собирается сделать.

— Как ты сказал? По морям крови?

— Ну, или по горам из черепов. Так тоже можно.

— Но… но… Я считал, что корона империи передается от отца к сыну, — не веря своим ушам, промолвил Профессор Спасли.

— Это верно, — ответил Шесть Благожелательных Ветров. — Полагаю, теоретически такое тоже может случиться.

— Ты говорил, когда мы поднимемся на вершину пирамиды, все будут беспрекословно исполнять любой наш приказ, — требовательно обратился Коэн к Профессору Спасли.

Маздам посмотрел сначала на одного, потом на другого.

— Так вы двое сговорились? Вы все спланировали? — обвиняющим тоном возвестил он. — Вы затеяли все именно для того, чтобы завладеть троном! И это обучение цивилизации… А что сказали нам? О, это будет самый грандиозный налет в истории!.. Я-то думал, ухватим добычу пожирнее да только нас и видели! Грабь и разбойничай, вот путь истинного варвара…

— Грабеж и разбой, грабеж и разбой… Я сыт по горло вашими грабежами и разбоями! — воскликнул Профессор Спасли. — Вы что, больше ни о чем не можете думать?

— Можем. О насилии, например, — мечтательно отозвался Винсент.

— Не хочется тебя огорчать, Проф, но в их слова есть смысл, — сказал Коэн. — Сражаться, грабить… такова наша жизнь. И меня тоже тошнит от всех этих поклонов и подписанных кем-то клочков бумаги. По-моему, не гожусь я для цивилизации.

Профессор Спасли закатил глаза.

— Даже ты, Коэн? Вы все такие… тупые — взорвался он. — И зачем я только с вами связался?! Вы посмотрите на себя! Знаете, кто вы такие? Вы легенды!

Орда попятилась. Подобное зрелище — Проф, вышедший из себя, — они наблюдали впервые.

— От слова «легендум», означающего «нечто, записанное на бумаге», — продолжал Профессор Спасли. — Книги — слышали о таких? Кто-то пишет, кто-то читает. Но все это так же недоступно вам, как Потерянный Город И…

Рука Маздама несколько нервно поднялась воздух.

— Вообще-то, я однажды нашел Потерянный Город И…

— Закрой рот! Я говорю… Что я говорю?.. Ах да… Вы ведь даже читать не умеете! Вы так и не удосужились научиться читать. Так вот что я скажу: вы выбросили за окно полжизни. Вместо того чтобы охотиться за побрякушками, вы могли бы копить жемчужины мудрости. Так что пусть люди читают о вас в книгах. Встречаться вами лицом к лицу лучше не стоит, потому что вы, господа, одно большое разочарование!

Ринсвинд изумленно слушал, ожидая, что вот-вот Профессору Спасли отрубят голову. Но почему-то этого все не происходило. Наверное, он был слишком рассержен — как-то неловко рубить человеку голову, когда он в таком состоянии.

— Что конкретно в этой жизни вы сделали, господа? Только не заводите мне старую шарманку насчет украденных драгоценностей и побед над чудовищами. Что вы сделали реального?

Маздам опять поднял руку.

— Ну, я однажды убил всех четырех из…

— Да, да, да, — раздраженно махнул рукой Профессор Спасли. — Ты убил это и украл то, нанес поражение гигантским человекоядным авокадо, но… это все… ерунда. Шелуха, вот что это такое, господа! Вы ничего в мире не изменили! До вас никому нет никакого дела! В Анк-Морпорке я учил мальчишек, которые были искренне уверены, что вы — миф. Вот чего вы добились. Они не верят, что вы на самом деле существуете. Считают, что вас кто-то выдумал. Вы — сказки, господа. И когда вы умрете, никто этого не заметит, потому что вас уже считают мертвыми!

Он сделал паузу, чтобы восстановить дыхание, и затем продолжил, уже более медленно:

— Но здесь… здесь вы могли бы обрести плоть. Могли бы перестать играть и начать жить. Могли бы возвратить миру древнюю и местами подгнившую империю. По крайней мере… — Его голос почти совсем стих. — По крайней мере, на это я надеялся. Мне действительно казалось, что, возможно, мы и в самом деле могли чего-то добиться…

Он сел.

Орда осталась стоять, разглядывая свои ноги и колеса.

— Гм. Можно я скажу? Все до единого вельможи выступят против вас, — промолвил Шесть Благожелательных Ветров. — Они уже рядом, на подходе со своими армиями. Обычно они дерутся между собой, но сейчас они все будут сражаться против вас.

— Я им что, так не нравлюсь? Они предпочитают какого-нибудь отравителя, вроде Хона? — удивился Коэн. — Он же настоящая сволочь!

— Да, конечно… но эта сволочь из ихних.

— Мы могли бы легко отбить нападение. У этого дворца толстые стены, — заметил Винсент. — В смысле не бумажные.

— Даже не думай, — возразил Маздам. — Только не осада. С этими осадами вечно столько геморроя. Ненавижу есть крыс и башмаки.

— Чиво?

— Он сказал, ВО ВРЕМЯ ОСАДЫ ЖРУТ КРЫС И БАШМАКИ, А ОН ЭТОГО НЕ ХОЧЕТ.

— Крысам — башмаки? Зачем?

— Сколько у них солдат? — спросил Коэн.

— По-моему… тысяч шестьсот-семьсот, — ответил сборщик налогов.

— Прошу прощения, — Коэн спустился с трона. — Я должен посоветоваться с Ордой.

Орда сгрудилась в кучу. Хриплый обмен репликами перемежался периодическими «чиво?» Затем Коэн повернулся.

— Моря крови, говоришь? — прищурился он.

— Э-э. Да, — подтвердил сборщик налогов.

После некоторого перешептывания из Орды высунулась голова Маздама.

— И горы из черепов, говоришь?

— Да. Да, именно так я и сказал. Наверное, — ещё раз подтвердил сборщик налогов.

Он нервно посмотрел на Ринсвинда и Профессора Спасли. Те лишь пожали плечами.

— Бу-бу-бу, бу-бу-бу, «чиво?»…

— Прошу прощения?

— Да?

— А какой примерно вышины должна быть гора? Черепа, их ведь довольно трудно уложить.

— Откуда мне знать? Достаточно высокая!

— Много черепов!

— Просто хотел уточнить.

Орда, казалось, пришла к какому-то решению. Они повернулись к Ринсвинду и Спасли.

— Мы будем драться, — объявил Коэн.

— Предупреждать надо было обо всех этих черепах и крови, — поддержал его Маздам.

— Мы им покажем, какие мы мертвые! — крякнул Хэмиш.

Профессор Спасли покачал головой.

— Вы, наверное, чего-то не поняли. Наши шансы на победу — один к миллиону! — воскликнул он.

— Зато какое доказательство того, что мы живы! — хмыкнул Калеб.

— Да, но весь смысл моей затеи заключался в том, чтобы показать вам: можно добраться до вершины пирамиды другим путем, вовсе не обязательно резать всех направо-налево, — возразил Профессор Спасли. — В застойном обществе это действительно возможно. Но если вы вступите в бой против сотен тысяч, то наверняка погибнете.

И вдруг, к собственному изумлению, добавил:

— А может, и нет.

Орда заухмылялась.

— Риск нас не пугает, — заявил Маздам.

— Нам нравится рисковать по-крупному, — добавил Калеб.

— Видишь ли, Проф, один шанс из миллиона не многим отличается от одного шанса из десяти, — объяснил Коэн. — Давай прикинем… — Ом принялся загибать пальцы. — Во-первых, средний солдат, который сражается за деньги, а не за свою жизнь, не станет рисковать столь дорогой сердцу шкурой и лезть вперед. Он что, дурак? Пусть другие умирают первыми. А во-вторых, какой бы большой армия ни была, вся разом она на нас не навалится. Одновременно к нам может приблизиться не так уж много людей, и все они будут пихаться, толкаться и так далее…

Коэн уставился на свои пальцы с выражением человека, намеревающегося добавить к сумме окончательное, решающее слагаемое.

— …И в-третьих — подсказал Профессор Спасли, зачарованный его логикой.

— Да, верно, в третьих… Размахивая мечами, они в половине случаев будут попадать друг по другу, избавляя тем самым от лишних хлопот. Понял?

— Даже если это правда, долго вам все равно не продержаться — запротестовал Профессор Спасли. — Ну, убьете вы одну сотню, другую, а дотом устанете. Тогда как у противника не будет недостатка в свежих силах.

— Не волнуйся, они тоже ой как устанут, — бодро ответил Коэн.

— Почему?

— Потому что, чтобы добраться до нас, им придется карабкаться вверх, на о-очень высокую гору сам догадываешься из чего!

— Вот это логика, это я понимаю, — в голосе Маздама звучало одобрение.

Коэн хлопнул потрясенного профессора по спине.

— Главное, ни о чем не тревожься, — сказал он. — С помощью твоего Плана мы получили империю, а с помощью нашего — сохраним её. Ты показал нам цивилизацию, а мы покажем тебе варварство.

Он сделал несколько шагов и обернулся со зловещим блеском в глазах.

— Варварство? Ха! Когда мы убиваем, то делаем это открыто, глядя врагу в глаза, и в потустороннем мире мы с радостью, позабыв все зло, угостим своего неприятеля кружкой пива. Я ни разу не встречал варвара, который резал бы людей медленно, в закрытых от света комнатушках или пытал бы женщин, чтобы их ножки выглядели хорошенькими, или подсыпал бы в тарелку яд. Цивилизация? Если это и есть цивилизация, то можешь засунуть её туда, где не светит солнце!

— Чиво?

— Он сказал, ЗАСУНЬ ЕЕ ТУДА, ГДЕ НЕ СВЕТИТ СОЛНЦЕ, Хэмиш.

— А? Как же, бывал там, бывал.

— Но цивилизация это… не только то, о чем ты говоришь! — отчаянно воскликнул Профессор Спасли. — Есть ещё музыка, литература, концепция справедливости, идеалы…

Бамбуковые двери скользнули в стороны. Воины Орды как один повернулись и, скрипнув суставами, обнажили мечи.

Люди, показавшиеся в дверном проеме, были довольно высокими и гораздо лучше одетыми, чем крестьяне. По их манерам чувствовалось, они привыкли, чтобы им уступали дорогу. Однако впереди всех стоял дрожащий крестьянин с красным флагом на палке. Его подталкивали в спину острием меча.

— Красный флаг? — шепнул Коэн.

— Это значит, они хотят переговоров, — подсказал Шесть Благожелательных Ветров.

— Это как наш белый флаг, когда враг готов сдаться, — объяснил Профессор Спасли.

— Никогда не слышал о таком, — нахмурился Коэн.

— Это значит, вы не должны никого убивать, пока они не будут готовы.

Профессор Спасли попытался заставить умолкнуть шептунов у себя за спиной.

— А почему бы нам не пригласить их на пир и не перерезать, как кур, когда они напьются?

— Ты слышишь, что говорит этот человек — их семьсот тысяч.

— Да? Придется приготовить что-нибудь попроще, вроде макарон.

Двое лордов выступили на середину комнаты. Коэн и Профессор Спасли вышли им навстречу.

— И ты тоже, — Коэн схватил Ринсвинда за рукав, когда тот попытался улизнуть. — Ты находчивый и за словом в карман не лезешь, так что пошли.

Лорд Хон взирал на них с выражением человека, чья привычка смотреть на все и вся сверху вниз была унаследована от долгой череды предков.

— Меня зовут лорд Хон. Я великий визирь императора и приказываю вам немедленно покинуть помещение и сдаться в руки правосудия.

Профессор Спасли повернулся к Коэну.

— Да пошел он, — ответил Коэн.

Профессор Спасли некоторое время думал над ответом.

— Гм, как бы это сформулировать? Чингиз Коэн, вождь Серебряной Орды, выражает лорду Хону свое почтение, но…

— Расскажи ему про то место, где солнце не светит, — уточнил свою мысль Коэн.

— Впрочем, наверное, вы и так уловили витающие в воздухе настроения, — перевел Профессор Спасли.

— А где остальные варвары из твоей шайки, крестьянин? — последовал требовательный вопрос.

Ринсвинд внимательно наблюдал за Профессором Спасли. На сей раз бывший учитель не нашелся что ответить.

Волшебнику очень захотелось взять ноги в руки и удрать. Но Коэн был прав. Как ни дико это звучит, рядом с Ордой действительно безопаснее, чем где-либо. Чем дальше от Коэна, тем ближе к лорду Хону.

Который искренне верил, что где-то прячутся остальные варвары…

— Я скажу вам только одно и больше тратить слов не буду, — промолвил лорд Хон. — Если вы покинете Запретный Город прямо сейчас, то, по крайней мере, умрете быстрой смертью. После чего ваши головы и некоторые другие части тела пронесут по всем городам империи, чтобы люди знали, какое ужасное наказание вас постигло.

— Наказание? — удивился Профессор Спасли.

— За убийство императора.

— Мы не убивали императора, — вмешался Коэн. — Против убийств императоров я ничего не имею, но этого мы не убивали.

— Он был зарезан в своей постели час назад, — сказал лорд Хон.

— Мы тут ни при чем, — возразил Профессор Спасли.

— Зато при чем некий лорд Хон, — уточнил Ринсвинд. — Только это против правил — убивать императора. Поэтому он решил представить все так, словно это сделала Красная Армия.

Лорд Хон посмотрел на Ринсвинда так, как будто только что его заметил и крайне сожалел об этом.

— Учитывая обстоятельства, — после некоторого молчания произнес лорд Хон, — вряд ли кто-нибудь поверит в эту сказку.

— А что будет, если мы не сдадимся? — спросил Профессор Спасли. — Так, на всякий случай, чтобы знать.

— Тогда вы умрете очень медленно и… крайне интересно.

— О, это сага моей жизни, — усмехнулся Коэн. — Я всегда умираю невероятно медленно и необычайно интересно. Ну и как вы предпочитаете драться? Сойдемся в рукопашной? Стенка на стенку? С участием всех желающих — или как?

— В реальном мире, — подал голос один из вельмож, — мы сражаемся. Мы не варвары, чтобы унижаться до дешевой уличной драки. Наши армии встречаются на поле перед городом.

— Ага, а потом уже громят сам город? Засады на улицах, каждый дом с боем — так?

— Нет, Коэн, все решается именно на поле. А потом город переходит победителю.

— А-а. Опять эта ваша цивилизация. Когда?

— Завтра на рассвете!

— Договорились, — кивнул Коэн. — Очень кстати, нагуляем аппетит перед завтраком. Ещё вопросы есть?

— Как велика твоя армия, варвар?

— Вы не поверите, как она велика, — ответил Коэн и, вероятно, был не слишком далек от истины. — Мы захватывали страны. Стирали с лица Диска целые города. Где проходит моя армия, ничто больше не растет.

— Это, по крайней мере, правда, — пробормотал Профессор Спасли.

— Но мы ничего не слышали о вас! — удивился вельможа.

— Ага, — подтвердил Коэн. — Вот до чего мы хороши.

— Надо заметить, у его армии есть ещё одна любопытная особенность, — произнес чей-то голос.

Все посмотрели на Ринсвинда, который, услышав собственный голос, был удивлен не меньше других. Но поезд его мысли уже покинул вокзал…

— Какая же?

— Вас, наверное, удивляет, что вы видите… только главнокомандующих, — продолжал Ринсвинд медленно, словно читая с подсунутого кем-то листа. — Но все объясняется тем, что простые воины… невидимы. Э-э. Да. Потому что они призраки. Это ведь само собой разумеется.

Коэн смотрел на него, разинув от изумления рот.

— Призраки-кровопийцы, — продолжал Ринсвинд. — В конце концов, всем известно, никто, кроме призраков, не способен жить за Великой Стеной.

На лице лорда Хона заиграла усмешка. Но вельможи смотрели на Ринсвинда с выражением людей, которыехоть и подозревают, что за Великой Стеной живут обыкновенные люди из плоти и крови, но в то же время не сбрасывают со счетов мнение миллионов, убежденных, что это все призраки.

— Чушь! Вы не больно-то похожи на призраков-кровопийц, — сказал один из них.

Коэн открыл рот — сверкнули алмазные зубы.

— Эт’ точно, — кивнул он. — Дело в том… что МЫ из разряда видимых призраков.

— Ха! Жалкие уловки! — фыркнул лорд Хон. — Призраки вы или нет, мы все равно вас побьем!

— Должен заметить, переговоры прошли лучше, чем я ожидал, — произнес Профессор Спасли, когда вельможи покинули тронный зал. — Особенно удачным ходом была психологическая атака, предпринятая господином Ринсвиндом.

— Психо… как? Кажется, я понимаю, что ты имеешь в виду, — встрял Коэн. — Это когда накануне сражения ночь напролет лупишь в щит, не давая врагу спать, и орешь во всю глотку что-нибудь типа: «Да мы вас, козлы позорные, на ремни порежем». Ну и все в таком духе.

— Нечто вроде, — дипломатично согласился Профессор Спасли. — Задумка была очень интересной, но, боюсь, не сработала. Лорд Хон и его главнокомандующие слишком образованные люди. Жаль, нельзя рассказать об армии призраков обыкновенным солдатам.

Откуда-то сзади донесся тихий писк резинового кролика. Они дружно обернулись на звук, и их взорам предстала ячейка Красной Армии большей частью допризывного возраста. Ячейку вела Бабочка. Она даже наградила Ринсвинда слабой улыбкой.

Ринсвинд всегда считал, что лучший выход из сложного положения — это бегство. Но иногда, наверное, надо остаться на месте и принять бой просто потому, что бежать некуда.

Однако с оружием он обращался из рук вон плохо.

По крайней мере, с обыкновенным колюще-режущим оружием.

— Гм-м, — произнес он, — если мы покинем дворец сейчас, то всех нас убьют, верно?

— Вряд ли, — ответил Профессор Спасли. — В ход пошло Искусство Войны. Человек вроде лорда Хона, вероятно, предпочел бы перерезать нам глотки, но теперь, когда война объявлена, все будет делаться по правилам.

Ринсвинд набрал в грудь побольше воздуха.

— Наш шанс — один на миллион, — выдохнул он. — Но это может сработать…

Четыре Всадника, чье появление предваряет конец света, известны под именами Смерть, Война, Голод и Чума. Но все менее значительные события тоже имеют собственных Всадников. Например, Четыре Всадника Простуды Обыкновенной — это Кашель, Одышка, Сопляк и Грязный Носовой Платок; Четыре Всадника, сопутствующие любому всенародному гулянью, зовутся Буря, Ливень, Слякоть и Холодный Циклон.

Средь армий, раскинувшихся лагерем на широкой аллювиальной равнине вокруг Гункунга, быстро мчались невидимые всадники, чьи имена: Дезинформация, Слух, Сплетня и…

Большая армия, вставшая лагерем, сталкивается со всеми скучными бытовыми проблемами города не имея, однако, преимуществ последнего. Через некоторое время сторожевые пункты и заставы начинают пропускать местное население — в особенности если у населения есть что продать и тем более если это женщины, чья добродетель обладает определенной коммерческой ценностью. Теплый прием встречают и торговцы всякими вкусностями, вносящие разнообразие в монотонный армейский рацион. Еда, которую продавал Сам-Себе-Харакири Достаби, разнообразила не только ваш стол, но и жизнь.

— Свиные яйца! Свиные яйца! Покупайте, пока… — Продавец сделал паузу, пытаясь измыслить способ как-то закончить предложение, но так ничего и не придумал, а поэтому возобновил свои призывы: — Свиные яйца! На палочке! Как насчет свиного яйца, сёгун? Эй! Слушай, а ты очень похож на… Ты случайно не…

— Заткнисьзаткнисьзаткнись!

Ринсвинд увлек Достаби в тень ближайшего шатра.

Торговец всмотрелся в измученное лицо волшебника, обрамленное снизу одеянием евнуха, а сверху широкополой соломенной шляпой.

— Ты ведь тот самый Великий Волшебник. Давно не виде…

— Помнишь, ты хотел серьезно обогатиться на международной торговле? — прервал его Ринсвинд.

— Да. И что? Уже можно начинать?

— Не сейчас, но скоро. Очень скоро. Однако сначала ты должен кое-что сделать. До тебя доходили слухи об армии невидимых призраков-вампиров, которая движется в этом направлении?

Глаза Достаби нервно завращались. Но настоящий торговец никогда не выказывает своей неосведомленности — разве что касательно сдачи.

— И что? — осторожно произнес он.

— О том, что их многие миллионы, — продолжал Ринсвинд. — И о том, что они страшно голодные, поскольку по дороге сюда ничего не ели. И якобы Великий Волшебник заколдовал их, чтобы они были особенно яростными?

— Гм-м… да?

— Ну так вот, все это неправда.

— Неправда?

— Ты что, мне не веришь? В конце концов, кому, как не мне, знать об этом.

— Логично.

— Нам ведь ни к чему паника, правда?

— Нет ничего хуже для бизнеса, чем паника, — кивнул Сам-Себе-Харакири, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.

— Так что обязательно растолкуй людям, что в этом слухе нет ни капли истины. Успокой народ.

— Хорошая идея. Э-э… А эти невидимые призраки-вампиры… У них с собой деньги есть?

— Нет. Они же призраки, зачем им деньги?

— Ах да. Совсем забыл. Как-то вылетело из головы.

— И вовсе их не два миллиона триста тысяч девять, — подчеркнул Ринсвинд.

Выдав в порыве вдохновения эту маленькую деталь, Ринсвинд почувствовал гордость за себя как за художника.

— Не два миллиона триста тысяч девять… — повторил Сам-Себе-Харакири.

Глаза у него слегка остекленели.

— Абсолютно точно. Их не два миллиона триста тысяч девять, что бы там ни болтали всякие праздные языки. И вовсе Великий Волшебник не заколдовал их так, чтобы они выросли вдвое больше обычного. Ну ладно. Вижу, на тебя можно положиться. Мне пора…

Ринсвинд заспешил прочь.

Некоторое время торговец стоял, что-то обдумывая. Почему-то им овладела мысль, что, пожалуй, на сегодня он продал достаточно товара и самое разумное сейчас будет отправиться домой и провести спокойную ночь в глубоком погребе в бочке с мешком на голове.

Путь его пролегал через значительную часть лагеря. Всем солдатам, встречавшимся на пути, Достаби обязательно сообщал, что распространяющиеся слухи абсолютно не соответствуют действительности. Но вначале, само собой разумеется, он подробно пересказывал сами слухи.

Игрушечный кролик встревожено пискнул.

— Я та-ак боюсь бальших нивидимых плизлаков-вампиииилов! — всхлипывала Одна Любимая Жемчужина.

Солдаты, собравшиеся вокруг костра, всячески пытались её успокоить. Вот только их успокоить было некому.

— Говолят, они уже каво-та съееееелииии!

Один солдат оглянулся через плечо. Стояла кромешная тьма, поэтому, разумеется, он так ничего и не увидел. Что и пугало больше всего.

Красная Армия косыми перебежками перемещалась от одного костра к другому.

Ринсвинд был очень точен в деталях. Всю свою сознательную жизнь (не считая тех её периодов, когда за ним гонялись существа, количество ног у которых превышало количество зубов) он провел в Незримом Университете. Так что в подобных вопросах он был крупным специалистом. «Не говорите людям ничего, — инструктировал он. — Ничегошеньки». Если бы он верил всему, что ему говорили, то и дня не продержался бы в Университете. Не верь тому, что говорят. Верь тому, что не говорят.

Не говори. Спрашивай. Спрашивай, правда ли то, правда ли это. Умоляй, чтобы тебе сказали, будто бы это неправда. А можешь даже сказать, будто бы тебе сказали сказать им, что все это неправда. Последний вариант действовал наиболее верно.

Ринсвинд был прекрасно знаком с этой Четверкой мелких, противных Всадников Паники. Первые трое Дезинформация, Слух и Сплетня — туго знают свое дело, но они ничто в сравнении с четвертым всадником, чье имя — Отрицание.

Спустя час Ринсвинд почувствовал, что его присутствие уже не обязательно.

Повсюду кипели жаркие споры, в особенности у самого края лагеря, где протянулась ночь огромная, темная и такая… пустая.

— Ну хорошо, а как получилось, что говорят, будто бы их вовсе не два миллиона триста тысяч девять? Если их нет, откуда взялось такое точное число?

— Их просто нет! Призраков-вампиров не существует!

— Да? А ты откуда знаешь? Ты когда-нибудь видел хоть одного призрака?

— Слушай, я сходил к капитану и честно спросил его, так вот он говорит, что бояться нечего, никто на нас не нападет.

— А ему откуда знать? Они же невидимые. Их не видно!

— Он говорит, что невидимых призраков-вампиров вообще не существует.

— Да ну? С чего это вдруг? Вот мой дедушка рассказывал, что их миллионы, там, за Великой Сте…

— Подожди… Что это там такое?..

— Что? Где?

— Готов поклясться, я слышал какой-то звук…

— Я ничего не вижу.

— О нет!

Должно быть, какие-то слухи дошли и до верховного главнокомандования, потому что где-то около полуночи в лагере зазвучали трубы, после чего войскам громогласно зачитали опровержение, сочиненное и подписанное всеми высшими армейскими чинами.

В этом документе подтверждалась реальность призраков-вампиров в целом, но отрицалось их существование в данном конкретном, здесь-и-сейчас, случае. Это был своего рода шедевр военной мысли. Если до опровержения кто-то ещё не знал о невидимых призраках, то теперь в курсе были все.

Час спустя накал достиг критической отметки. Ринсвинд слышал такие вещи, которые лично он никогда не придумывал и которые в общем и целом предпочел бы даже не слышать.

Завязывая разговор с парой солдат, он начинал примерно так:

— Уверен, никакой огромной голодной армии призраков-вампиров не существует…

И слышал в ответ:

— Ага, там всего лишь семеро стариков.

— Семеро стариков?

— Я слышал, они очень старые, — говорил солдат. — Настолько старые, что даже умирать им поздно. А ещё я слышал, мой хороший знакомый работает во дворце, будто бы они ходят через стены и способны превращаться в невидимок.

— О, не мели чепуху, — отвечал Ринсвинд. — Семеро стариков собираются драться с целой армией?

— Поневоле задумаешься, а? Но капрал То-Шни говорит, будто бы им помогает Великий Волшебник. Судя по всему, так оно и есть. Я бы тоже не стал драться с целой армией, если бы на моей стороне не выступала мощная магия.

— Э-э. А кому-нибудь известно, как выглядит Великий Волшебник? — спрашивал Ринсвинд.

— Говорят, он трехголовый и ростом выше дома.

Ринсвинд ободряюще кивал, а солдаты продолжали спорить.

— А ещё я слышал, — сообщал один из них, — что их поддерживает сама Красная Армия.

— Ну и что? Капрал То-Шни говорит, это всего лишь кучка ребятишек…

— Да нет… настоящая Красная Армия… ну, та самая…

— Красная Армия не станет драться на стороне варваров-захватчиков! И вообще, никакой Красной Армии нет. Она просто миф, — возражал второй солдат.

— Точно. Вроде невидимых призраков-вампиров, — соглашался Ринсвинд, подбрасывая ещё одно полено в печь общей паники.

— Э-э… Угу.

И Ринсвинд уходил, оставляя солдат спорить дальше.

Никто не дезертировал. Люди предпочитали оставаться в лагере, чем бежать в ночь, полную непонятно каких ужасов. Но это и к лучшему, решил он. Это значит, люди до такой степени напуганы, что боятся сдвинуться с места. Все, что им остается, это искать поддержки у товарищей. И ничто не оказывает столь благотворного воздействия и не поднимает боевой дух так, как периодические повторения фразы: «Уверен, никаких призраков-вампиров нет» — в особенности если произносящий её в час по четыре раза бегает в отхожее место.

Ринсвинд начал потихоньку пробираться к городу. Он обогнул палатку и столкнулся с лошадью, которая тяжело наступила ему на ногу.

— Твоя жена — форменная корова!

— ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ.

Ринсвинд застыл на месте, обеими руками держась за отдавленную ногу. Он знал только один такой голос — похожий на кладбище в зимнюю ночь.

Ринсвинд попробовал отпрыгнуть назад и столкнулся с другой лошадью.

— РИНСВИНД, ЕСЛИ НЕ ОШИБАЮСЬ? — произнес Смерть. — ДОБРЫЙ ВЕЧЕР. ДАЖЕ НЕ ВЕРИТСЯ, ЧТО ТЫ ВСТРЕТИЛСЯ С ВОЙНОЙ. РИНСВИНД, ЭТО ВОЙНА. ВОЙНА, ЭТО РИНСВИНД.

Война приветственно прикоснулся к шлему.

— Очень приятно, — сказал он. Он указал на трех других всадников. — Позволь представить моих сыновей: Ужас и Паника. А также дочь, Клэнси.

Детки дружно сказали «привет». Клэнси, хмурая девица лет семи, носила жесткую шляпу и значок клуба любителей пони.

— ДЛЯ МЕНЯ БОЛЬШАЯ НЕОЖИДАННОСТЬ ВСТРЕТИТЬ ЗДЕСЬ ТЕБЯ, РИНСВИНД!

— Да что ты говоришь? Здорово!

Смерть извлек из глубин плаща песочные часы, посмотрел на них в лунном свете и вздохнул. Ринсвинд вытянул шею, пытаясь увидеть, сколько в часах осталось песка.

— ОДНАКО Я МОГ БЫ…

— О, не стоит беспокоиться! Не надо менять из-за меня свои планы! — поторопился заверить Ринсвинд. — Э-э… Наверное, вы все собрались здесь из-за сражения?

— ДА. ОНО ОБЕЩАЕТ БЫТЬ ЧРЕЗВЫЧАЙНО… КОРОТКИМ.

— И кто победит?

— ТЫ ЖЕ ЗНАЕШЬ, Я НЕ СКАЗАЛ БЫ ТЕБЕ ЭТОГО, ДАЖЕ ЕСЛИ БЫ ЗНАЛ.

— Даже если бы знал? — переспросил Ринсвинд. — Я думал, тебе полагается знать все!

Смерть вытянул вверх палец. Что-то, хлопая крыльями, летело сквозь ночь. Ринсвинд подумал было, что это мотылек. Но эта бабочка выглядела менее мохнатой, а крылья её украшали странные пятнистые узоры.

На краткий миг существо присело на указательный палец Смерти, а потом снова вспорхнуло и продолжило свой полет.

— В НОЧЬ, ПОДОБНУЮ ЭТОЙ, — произнес Смерть, — ЕДИНСТВЕННАЯ ОПРЕДЕЛЕННОСТЬ — ЭТО НЕОПРЕДЕЛЕННОСТЬ. БАНАЛЬНО, ПОНИМАЮ, НО ФАКТ.

Где-то за горизонтом зарокотал гром.

— Ну, тогда я, это, вроде как пойду, — пробормотал Ринсвинд.

— ЗАГЛЯДЫВАЙ КАК-НИБУДЬ, — произнес Смерть вслед волшебнику.

— Странный человек, — заметил Война.

— КОГДА ОН РЯДОМ, ДАЖЕ НЕОПРЕДЕЛЕННОСТЬ СТАНОВИТСЯ АБСОЛЮТНО НЕОПРЕДЕЛЕННОЙ. ПРИЧЕМ И ЭТО ТОЖЕ НЕЛЬЗЯ УТВЕРЖДАТЬ С ОПРЕДЕЛЕННОСТЬЮ.

Из своей переметной сумы Война извлек большой сверток.

— Ну-ка, посмотрим, что у нас тут… Яйца, Салат, Куриная Грудка, а также Сыр с Пикулями.

— В НАШЕ ВРЕМЯ СТАЛИ ДЕЛАТЬ ТАКИЕ ДИВНЫЕ СЭНДВИЧИ.

— О-о. И ещё Сюрприз-Бекон.

— В САМОМ ДЕЛЕ? А ЧТО ТАКОГО СЮРПРИЗНОГО В БЕКОНЕ?

— Кто его знает. Думаю, для какой-то свиньи это точно был сюрприз.

Чудакулли долго боролся с собой. И победил.

— Ну, пора его возвращать, — сказал он. — Прошло целых четыре дня. Заодно отошлем обратно эту проклятую трубу. Честно говоря, она заставляет меня нервничать.

Старшие волшебники переглянулись. Перспектива вновь заиметь в Университете компонент под названием Ринсвинд никого не приводила в восторг, но железный пес и в самом деле заставлял волшебников нервничать. Мимо него старались лишний раз не ходить. В конце концов странную штуковину загородили баррикадами из столов и сделали вид, будто её не существует.

— Отлично, — произнес декан. — Но Тупс все долбит о том, что предметы должны иметь одинаковый вес. Если мы отошлем железного пса обратно, то… Не значит ли это, что Ринсвинд будет лететь очень быстро?

— Профессор Тупс обещал мне поработать над соответствующим заклинанием, — ответил Чудакулли. — Ну, или можно положить в конце зала побольше матрасов.

Казначей поднял руку.

— Да, казначей? — в голосе Чудакулли звучало ободрение.

— Эй, хозяин, пинту твоего лучшего эля! — выкрикнул казначей.

— Отлично, — кивнул Чудакулли. — С этим, значит, определились. Я уже велел господину Тупсу начать подготовку…

— Этого бесовского прибора.

— Да.

— Ну, тогда, как говорится, дело в шляпе. Наверное, скорее всего, очень может быть, все пройдет как по маслу, — кисло буркнул декан.

— И блюдо раков, будьте так любезны.

— Вот и казначей согласен.

Все основные вельможи собрались в покоях лорда Хона. Все они тщательно соблюдали дистанцию, как и подобает врагам, образовавшим самый нестойкий из всех союзов. Когда с варварами будет покончено, междоусобица возобновится. Но один момент все же требовал уточнения.

— Нет! — произнес лорд Хон. — Я хочу раз и навсегда прояснить это! Никакой армии призраков-кровопийц не существует, понятно? За Великой Стеной живут такие же люди, как и мы, если не считать того, что они, само собой, во всех отношениях гораздо ниже нас. Но они очень даже видимые и осязаемые.

Однако некоторые все ещё сомневались.

— А эти разговоры насчет Красной Армии? — спросил один из вельмож.

— Красная Армия, лорд Тан, — это недисциплинированный сброд, который будет тут же разгромлен нашими победоносными войсками!

— А крестьяне говорят другое, — стоял на своем лорд Тан. — Они говорят, что несколько тысяч лет назад Красная Армия…

— Крестьяне ещё говорят, что несколько тысяч лет назад волшебник, которого никогда не существовало, взял грязь, молнию и создал бессмертных солдат, — отрезал лорд Хон. — Да. Это сказка, лорд Тан. Сказка, придуманная простолюдинами, которые не понимают, что произошло на самом деле. Армия Одного Солнечного Зеркала просто… — лорд Хон неопределенно взмахнул рукой, — просто была лучше вооружена и более дисциплинированна. Я не боюсь призраков и уж точно не боюсь каких-то там легенд.

— Да, но…

— Эй, заклинатель! — резко окликнул лорд Хон.

Заклинатель, не ожидавший, что его позовут, поспешно вскочил.

— Да, мой господин?

— Как там поживают внутренности?

— Э-э… Почти готовы, мой господин… — ответил заклинатель.

Заклинатель был сильно встревожен. Наверное, птица попалась какая-то не такая, говорил он себе. Внутренности сообщали ему только одно: если он, заклинатель, выберется отсюда живым, то получит счастливую возможность насладиться куриным супом. Но в тоне лорда Хона слышались чрезвычайно опасные нотки, свидетельствующие о крайнем нетерпении.

— И что же они говорят?

Заклинатель никогда не видел таких куриных внутренностей. На какое-то мгновение ему почудилось, будто они шевелятся.

— Э-э… Пока все очень туманно… — проблеял он.

— Так пусть же станет ясно, — отрезал лорд Хон. — Кто победит в это утро?

Над столом замельтешили тени.

Вокруг лампы что-то запорхало.

На вид это был обычный, скромный желтый мотылек, но с черными узорами на крыльях.

Предсказательские способности заклинателя — гораздо более мощные, чем он сам полагал, — настойчиво твердили своему хозяину, что сейчас совсем не время демонстрировать проницательность.

С другой стороны, сейчас его вполне могут отправить к палачу, так что…

— Без тени сомнения, — произнес он, — можно утверждать, что враг будет окончательно и недвусмысленно разбит.

— А откуда такая уверенность? — полюбопытствовал лорд Максвини.

Заклинатель мигом оседлал любимого конька.

— Видите эту закрученную брыжейку возле почек? Или вы станете спорить с этой зеленой сочащейся штукой? А печень? Вы на печень посмотрите! Разве может быть иное толкование?

— Разумеется, не может, — согласился лорд Хон. — Сам Рок улыбается нам.

— И все же, — не унимался лорд Тан, — люди очень…

— Можете передать этим людям… — начал было лорд Хон.

Но вдруг прервался. А потом улыбнулся.

— Можете передать этим людям, — повторил он, — что огромная армия невидимых призраков действительно существует.

— Что?!

Лорд Хон зашагал широкими шагами по комнате, прищелкивая пальцами.

— Да, ужасная армия чужеземных призраков вторглась в нашу империю. Что очень разъярило наших собственных призраков! Тысяча поколений наших предков скачут на крыльях ветра, чтобы дать достойный отпор варварскому вторжению! Даже наши демоны вне себя от этого наглого вторжения! Облаком когтей и зубов падут они на… Да, лорд Сун?

Вельможи беспокойно переглядывались.

— Это правда, лорд Хон?

Глаза лорда Хона торжествующе сверкали из за линз крошечных очков.

— Подготовьте соответствующее заявление и зачтите его войскам, — приказал он.

— Но не далее как несколько часов назад сказали людям, что никаких…

— А теперь скажите другое!

— Но поверят ли они в то, что…

— Они верят всему, что им говорят! — выкрикнул лорд Хон. — Враг решил обмануть нас, но мы воспользуемся этим обманом и обернем его в свою пользу. Объявите людям, что скоро за спиной у них выстроятся миллиарды призраков империи!

Вельможи старательно избегали его взгляда. Никому не хотелось объявлять во всеуслышание, что средний солдат вряд ли придет в восторг от перспективы заиметь призраков не только спереди, но и в тылу. Тем более что призраки славятся своим капризным характером и непредсказуемостью.

— Вот и отлично, — заключил лорд Хон.

Он опустил глаза.

— Ты все ещё здесь? — вопросил он.

— Уже все убираю, мой господин, — пискнул заклинатель.

Он подобрал останки злосчастной курицы и кинулся прочь.

«В конце концов, — твердил он себе, со всех ног поспешая домой, — я ведь не уточнял, чей это будет враг».

Оставшись в полном одиночестве, лорд Хон вдруг осознал, что весь дрожит. Должно быть, от ярости. Скорее всего… да, не исключено и даже очень вероятно, что ситуацию ещё можно обратить себе на пользу. Варвары пришли из иной страны, а чужеземцы, они везде чужеземцы. Да. Варвары — это мелочь, сегодня пришли, завтра ушли. Но при правильном подходе их появление можно превратить в краеугольный камень долгосрочной стратегии.

Лорд Хон тяжело дышал.

Войдя в личный кабинет, он плотно захлопнул дверь.

Вытащил ключ.

Отпер шкатулку.

На несколько минут воцарилась тишина, нарушаемая лишь шорохом одежды.

Наконец лорд Хон поднял взгляд и посмотрел на себя в зеркало.

Столько усилий он потратил. Использовал нескольких агентов, каждый из которых знал только часть плана, не догадываясь о целом. Но анк-морпоркский портной знал свое дело. И шил одежду точно по мерке. Остроконечные туфли, обтягивающие чулки, жилет, плащ и шляпа с пером — лорд Хон превратился в настоящего анк-морпоркского щеголя. Причём плащ был с шелковой подкладкой.

В непривычной одежде, как-то по-незнакому прикасавшейся к коже, лорд Хон чувствовал себя не совсем уютно. Но это детали. Именно так выглядит человек в обществе, которое дышит, движется, которому есть куда идти…

Когда-нибудь настанет великий день, когда лорд Хон шагнет на улицы Анк-Морпорка и весь шум, весь людской гомон мгновенно стихнет. Народ признает своего вождя.

Ему даже в голову не приходило, что кто-нибудь может выкрикнуть нечто вроде:

— Эй, тля! Во выпендрился! Ща мы ему кирпичом по башке!

Муравьи засуетились. Штука, которая отвечала за звук «парп», громко «парпнула».

Волшебники кучковались поодаль. Набрав ход, Гекс работал сам собой, больше ему никто не был нужен. Оставалось лишь таращиться на рыбку и время от времени смазывать шестеренки. Периодически трубки полыхали октариновым пламенем.

Производительность Гекса равнялась нескольким сотням заклинаний в минуту. Это потрясало. Чтобы сотворить обычное заклинание обнаружения, требуется чуть ли не час. Но Гекс управлялся с ним куда быстрее. Намного быстрее. Причём повторял его вновь и вновь. В поисках мелкой рыбешки Гекс прочесывал море оккультности гигантской сетью из заклинаний.

Через девяносто три минуты он выдал результат, сэкономив всему преподавательскому составу Незримого Университета несколько месяцев непрерывного волшебства.

— Вот видите, — слегка дрожащим голосом промолвил Думминг, вынимая из желоба кирпичики. — Я же говорил, он славный парень.

— Кто? — не понял Чудакулли.

— Гекс.

— Ты хотел сказать «машина».

— Ну да. Именно это я и хотел сказать. Э-э… Да.

Ещё одна особенность Орды, отметил про себя Профессор Спасли, заключается в их способности расслабляться. В этом герои-варвары походили на кошек. Когда делать было нечего, они ничего не делали.

Первым делом они наточили мечи. Потом набили свои желудки большими кусками мяса. Исключение составлял лишь Хэмиш Стукнутый, перебивающийся кашками, большую часть которых размазывал по бороде. Чтобы удостовериться в том, что пища не отравлена, приволокли повара, прибили его за фартук к полу и подвесили над ним большой топор на веревке, перекинутой через стропило. Коэн ел и держал другой конец веревки.

Затем они ещё раз, повинуясь силе привычки, наточили мечи, и… все.

Время от времени кто-нибудь начинал наигрывать какую-то песенку сквозь то, что осталось от зубов, или копаться в густых лесах подмышек в поисках особо обнаглевшей блохи. Но главным образом они просто сидели и смотрели в пустоту.

После длительного молчания Калеб наконец произнес:

— А знаете, я ни разу не бывал в XXXX. Где я только не бывал, а вот там нет. Интересно, как оно там?

— Однажды меня забросило туда, после кораблекрушения, — отозвался Винсент. — Чудное место. Магией так и кишит. Там водятся бобры с клювами и гигантские крысы с длиннющими хвостами. Скачут как сумасшедшие и боксируют друг с дружкой, крысы в смысле. Чернокожие типы повсюду бродят. Говорят, будто бы жизнь им только снится. Но, надо отдать им должное, ребята шустрые, неглупые. Посреди голой пустыни приготовят тебе обед из трех блюд с фруктами и орехами на сладкое. Пиво, кстати, там неплохое.

— Здорово…

Последовала ещё одна долгая пауза. После чего:

— Слушайте, а менестрели тут есть? Будет чертовски обидно, если нас всех поубивают и никто даже песни не сложит.

— В таком-то городе? Да тут, небось, не протолкнуться от менестрелей!

— А, ну тогда никаких проблем.

— Не-ка.

— Никаких.

Ещё одна продолжительная пауза.

— Не то чтобы нас обязательно убьют.

— Верно. В моем возрасте лекари умирать не рекомендуют, ха-ха.

Ещё одна пауза.

— Коэн?

— Да?

— У тебя вообще с религией как?

— Ну, в свое время я ограбил много храмов и даже убил нескольких сумасшедших жрецов. Сам не знаю, как у меня с религией.

— А во что твое племя верит? Ну, что с тобой происходит, когда ты погибаешь в бою?

— О, жирные тетки в рогатых шлемах тащат тебя во дворец Ио, ну а там всякие битвы, пирушки и попойки. И так целую вечность.

Ещё одна пауза.

— Что, правда целую вечность?

— Наверное, не знаю…

— Вот даже, например, индейка. На четвертый день она ведь уже в горло не лезет.

— Ну ладно, а во что верят у тебя?

— Мы вроде как отправляемся в преисподнюю на лодке, сделанной из обрезков ногтей. Причём, если не ошибаюсь, ногти состригают с ног покойного.

Ещё одна пауза.

— Но что об этом говорить, нас ведь сегодня не убьют?

— Ты сам начал.

— Ха, разве стоит умирать, если все, что тебя ждёт впереди, это какие-то объедки и водные прогулки на лодке, которая вся провоняла носками?

— Ха-ха.

Ещё одна пауза.

— А в Клатче верят, что если правильно проживешь жизнь, то попадешь в рай, где полным-полно девчонок.

— Это награда, что ли?

— Кто его знает. Может, и наказание. Но я точно помню, в ихнем раю весь день едят шербет.

— Ха. Вот раньше, в моей молодости, помню, был настоящий шербет. В таких трубочках с соломинками, через которые сосать. Сегодня такого шербета уже нет. Люди слишком заняты, всё бегают, всё суетятся.

— Шербет — это всяко лучше, чем жрать обрезки ногтей.

Ещё одна пауза.

— А ты когда-нибудь верил, будто бы каждый враг, которого ты убил в этой жизни, там, в другой жизни, становится твоим слугой?

— Кто его знает.

— Вот ты скольких убил?

— Что? А. Может, две тысячи, а может, и все три. Не считая, конечно, гномов и троллей.

— Да, слуг у тебя будет хоть отбавляй. Никакого дворца не хватит.

Пауза.

— Но мы ведь точно не погибнем?

— Точно.

— Я к тому, что наш шанс на победу — один на миллион… ха. Но разница-то — в нолях! А что такое ноль?

— Верно.

— В смысле отважные товарищи рядом, сильная правая рука… Что ещё можно желать?

Пауза.

— Ну, вулкан бы не помешал.

Пауза.

— Мы ведь погибнем, да?

— Угу.

Воины Орды переглянулись.

— А и ладно. Даже в этом есть кое-что хорошее, — произнес Малыш Вилли. — Я, например, остался должен Фафе-гному пятьдесят долларов за меч. Вот я его нагрею.

Профессор Спасли обхватил голову руками.

— Простите, правда простите… — промолвил он.

— Бывает, — ответил Коэн.

В высоких окнах занимался серый рассвет.

— Послушайте, — вскинулся Профессор Спасли, — ведь умирать нам вовсе не обязательно. Мы могли бы… ну, скажем, ускользнуть потихоньку. Тем же способом, что проникли сюда. А Хэмиша донесли бы на руках. Там, снаружи, сейчас такая суматоха, никто и не заметит. Я абсолютно уверен, мы могли бы выйти из… города… без…

Его голос сам собой затих. Ни один голос не выдержал бы давления таких взглядов. Даже Хэмиш Стукнутый, чей взгляд обычно пребывал в точке лет этак за восемьдесят отсюда, укоризненно смотрел на бывшего профессора.

— Драпать мы не будем, — ответил Хэмиш.

— Кто говорит о том, чтобы драпать? — воскликнул Профессор Спасли, хотя язык его по-прежнему шевелился с некоторой неохотой. — Мы всего-навсего отступаем. Это тактический ход. О боги, да это просто здравый смысл!

— Драпать мы не будем.

Наклонившись, Коэн похлопал Профессора Спасли по руке.

— А это, видишь ли, геройство, — произнес он. — Профессия такая. Ты когда-нибудь слышал, чтобы герой удирал от неприятеля? Все эти детишки, о которых ты рассказывал, ну, помнишь, которые считают нас мифами, — думаешь, они поверят, будто бы мы могли убежать. То-то и оно. Нет, убегать это против наших правил. Пусть другие бегут от нас.

— К тому же, — вставил Маздам, — когда ещё подвернется такой шанс? Вшестером против пяти армий! Это, ох… это просто здорово! Какие там легенды — нам представилась отличная возможность войти в саму мифологию!

— Но… вы же… вы же все погибнете.

— Есть такое дело. Из песни слова не выкинешь. Зато как красиво мы уйдем!

Профессор Спасли вглядывался в лица ордынцев. Ему вдруг показалось, что они говорят на незнакомом языке и живут в каком-то ином мире. В мире, карты которого у него нет. Можно научить героев носить штаны, обращаться с деньгами, но души их не изменишь.

— А профессора тоже уходят в какое-то особое место? — спросил Коэн.

— Вряд ли, — мрачно ответил Профессор Спасли.

«Интересно, — подумал он, — может, там, на небесах, меня ждёт бесконечное «окно»? Вряд ли. Скорее всего, придется срочно проверять очередные тетрадки».

— Ну, как бы там ни было, если когда-нибудь захочешь попировать, добро пожаловать в любое время, — сказал Коэн. — Мы отлично погуляли. А это самое важное. И спасибо за уроки, верно, ребята?

Ответом было дружное утвердительное бормотание.

— Столько длинных слов…

— И как мы учились делать покупки…

— И ещё, это, оно самое, социальное сношение, ур, ур… прошу прощения.

— Чиво?

— Жаль, дельце не выгорело, но с планами у меня всегда была беда, — добавил Коэн.

Профессор Спасли встал.

— Я с вами, — с мрачной решимостью произнес он.

— Драться, что ли, будешь?

— Да.

— А ты умеешь обращаться с мечом? — спросил Маздам.

— Э-э. Нет.

— Тогда, считай, у тебя вся жизнь пошла псу под хвост.

Профессор Спасли выглядел уязвленным.

— Думаю, я как-нибудь сумею освоить эту науку по ходу дела, — ответил он.

— Освоить? Да это ж меч!

— Верно, но… столько лет попреподаешь, волей-неволей научишься схватывать все на лету. — Профессор Спасли нервно улыбнулся. — Однажды я целый семестр вел практическую алхимию — профессор Схизм подорвался во время опытов. И ничего, хотя я прежде слыхом не слыхивал ни о каких тиглях.

— Вот, держи, — Малыш Вилли передал бывшему учителю запасной меч.

Профессор Спасли взвесил клинок в руке.

— Э-э… А инструкций к нему не прилагается?

— Инструкций? Нет. Все просто. Держишься за тупой конец, а острым тыкаешь в людей.

— О. В самом деле? Звучит довольно незатейливо. Я думал, все куда сложнее.

— Ты уверен, что хочешь идти с нами? — спросил Коэн.

Лицо Профессора Спасли стало решительным.

— Абсолютно. Я вряд ли уцелею, если вы проиграете сражение, так что… И все равно, похожее, что для вас, героев, заготовлены небеса получше. Да и жизнь у вас тоже интереснее. К тому же я понятия не имею, куда после смерти отправляются профессора, но сильно подозреваю, что в этом месте яблоку негде упасть от преподавателей физкультуры.

— Гм, а берсерком ты становиться умеешь? — поинтересовался Коэн. — Ну, у тебя когда-нибудь было так, чтобы на тебя как будто сходил красный туман, а потом вдруг оказывалось, что ты насмерть закусал двадцать человек?

— Вообще-то, я слыл за человека, который может здорово рассердиться, если в классе поднимается шум, — ответил Профессор Спасли. — А с куском мела я и вовсе промаха не знал!

— Ну а ты что скажешь, сборщик налогов?

Шесть Благожелательных Ветров торопливо попятился.

— Я… я больше привык подрывать систему изнутри, — забормотал он.

— Твое право, — заключил Коэн и окинул взглядом остальных. — Ни разу ещё не принимал участие в официальной войне, — признался он. — Как это делается-то?

— Наверное, противные стороны сначала выстраиваются напротив друг друга, а потом бросаются в атаку, — ответил Профессор Спасли.

— Довольно незатейливо. Ну что ж, пора.

Они зашагали (вернее, зашагали только пятеро, шестой покатился, а седьмой припустил мелкой трусцой Профессора Спасли) по коридору. На некотором расстоянии от них следовал сборщик налогов.

— Профессор Спасли! — громко позвал он. — Ты же знаешь, чем все это кончится. Ты что, совсем потерял разум?

— Да, — откликнулся бывший учитель, — зато нашел кое-что получше.

Он улыбнулся про себя. До сих пор его жизнь была так сложна. Расписания, классные журналы, куча дел, которые надо сделать, и столько всего, что делать было нельзя. А посреди всего этого жалким, пытающимся выжить червем извивался сам Профессор Спасли. Но вдруг все стало очень просто. Держишься за один конец, а другим тыкаешь в людей. Причём этим можно заниматься всю жизнь. А потом тебя подхватят и отнесут на вечную гулянку…

— Слушай, тебе ещё вот это понадобится. — Когда они вышли в серые предрассветные сумерки, Калеб сунул ему в руку что-то округлое. — Это называется щит.

— А-а. Им прикрываются, да?

— Если почувствуешь надобность, можешь укусить его за край.

— О, я слышал об этом, — вспомнил Профессор Спасли. — Кусаешь щит и становишься берсерком, правильно?

— И такое бывает, — ответил Калеб. — Во всяком случае, многие воины именно за этим кусают свои щиты. Но мой щит сделан из шоколада.

— Из шоколада?

— Ну, сражение иногда затягивается, а есть очень хочется.

«Я шагаю по улице вместе с героями, — думал Профессор Спасли. — Они великие вой…»

— А когда совсем припрет, сдирай с себя всю одежду, — добавил Калеб.

— Зачем?

— Все берсерки первым делом рвут на себе одежду. Действует безотказно. Враг драпает со всех ног. А кто будет смеяться, пырни разок — мигом отхохочется.

В одеялах на инвалидном кресле что-то зашевелилось.

— Чиво?

— Я сказал, ПЫРНИ РАЗОК — МИГОМ ОТХОХОЧЕТСЯ.

Хэмиш помахал худой рукой, похожей на обтянутую кожей кость и с виду абсолютно не способной удержать топор — который она тем не менее держала.

— Точно! Прямо в хозяйство и пыряй!

Профессор Спасли подтолкнул Калеба локтем.

— Мне нужно все это записать, — сказал он. — Разве обычные солдаты таскают с собой все свое хозяйство? Или они берут из дома что-то особо ценное?

— Особо ценное. И хранят его обычно чуть ниже пояса. Чуть что, сразу за него хватаются.

— Как интересно.

Жители Гункунга выстроились вдоль городской стены. Не каждый день выпадает возможность посмотреть на такое сражение.

Ринсвинд локтями и коленками пробивал себе дорогу сквозь толпу. Наконец он добрался до Красной Армии, доблестные воины которой ухитрились занять самое лучшее место, над главными воротами.

— Вы-то что здесь торчите? — яростно спросил он. — Вы могли бы быть уже за много миль отсюда!

— Но мы хотим посмотреть, чем все закончится, — ответил Двацветок, чьи очки возбужденно поблескивали.

— Чем-чем! Орду мигом перережут, и все очень быстро закончится! — гаркнул Ринсвинд. — А вы чего ждете?

— Ты забываешь о невидимых призраках-вампирах, — сказал Двацветок.

Ринсвинд с удивлением уставился на него.

— О ком?

— Об их тайной армии. Я слышал, у нас тоже такая есть. Будет очень интересно посмотреть на их битву.

— Двацветок, никаких невидимых призраков-вампиров не существует.

— Именно так все и говорят, — вставила Цветок Лотоса. — Однако дыма без огня не бывает.

— Это же я их выдумал!

— О, конечно, считать так — твое право, — согласился Двацветок. — Но тебе не приходит в голову, что ты — просто пешка в руках Рока?

— Послушай, нет ника…

— Старый, добрый Ринсвинд… Ничуть не изменился, — Двацветок с добродушной веселостью покачал головой. — Ты вечно твердишь: все будет плохо, а заканчивается все хорошо.

— Призраков не существует, как и волшебных армий! — воскликнул Ринсвинд. — Это всего лишь…

— Когда семеро людей выходят на битву с войском в сто тысяч раз больше, исход может быть только один, — сообщил Двацветок.

— Верно. Я очень рад, что ты это понимаешь.

— Эти семеро победят, — закончил Двацветок. — Они должны победить. Иначе это будет означать, что в нашем мире что-то разладилось.

— Слушай, ты вроде самая образованная из всех, — обратился Ринсвинд к Бабочке. — Объясни ему, в чем он не прав. В моей стране есть одна такая штука. Не знаю, слыхала ли ты о ней, она называется математика.

Но девушка в ответ лишь улыбнулась.

— И ты мне не веришь, — бесстрастно констатировал Ринсвинд. — Ты такая же, как он. Вы думаете, это что, гомеопатическая война? Чем меньше сил на вашей стороне, тем больше вероятность победы? Хотел бы я, чтобы это действительно было так, но увы! Так просто не бывает. Не бывает чудесных поворотов судьбы. Ничто их не спасет! Хорошие люди не побеждают только потому, что они маленькие и отважные! — Ринсвинд раздраженно дернул рукой, словно отмахиваясь от чего-то.

— А как насчет тебя? Ты-то ещё жив, — возразил Двацветок. — Мы пережили поразительные приключения, и ты неизменно выходил сухим из воды.

— Простое совпадение.

— Но это повторяется из раза в раз.

— И ты спас нас из темницы, — добавила Цветок Лотоса.

— Опять-таки совпадение, но… Да уберешься ты или нет?!

Мотылек в очередной раз ловко увернулся от его руки.

— Проклятье, — буркнул Ринсвинд. И добавил: — Ну что ж, как хотите. Лично я выхожу из игры. Смотреть на это мне не хочется. У меня куча дел. Кроме того, сильно подозреваю, что потом эти гады примутся искать меня.

И вдруг он увидел, как в глазах Цветка Лотоса заблестели слезы.

— А мы… Мы так на тебя надеялись… — проговорила она.

— На меня? Но я-то что могу сделать? Ничего! А меньше всего я умею творить магию! Именно этим я и прославился! И вообще, с чего вы взяли, будто Великие Волшебники решат все ваши проблемы? Так вот, ничего они, Великие Волшебники, не решат, потому что их, Великих Волшебников, не существует, — уж кому, как не мне, об этом знать, ведь я совсем не Великий Волшебник!

Он попятился.

— Вечная история! Я никого не трогаю, занимаюсь своими делами, но потом все идёт наперекосяк — и кого зовут на помощь? Ринсвинда! «Ринсвинд, — говорят, — и что ты, Ринсвинд, будешь делать?» Так вот, любимый сынок госпожи Ринсвинд (если, конечно, она носила именно эту фамилию) не будет делать ничего! Понятно? Сами разбирайтесь! Никакие таинственные волшебные армии не придут и не… Что вы на меня так уставились? Ну при чем тут я?! У меня и без того дел по горло! А все это меня не касается!

После чего Ринсвинд повернулся и побежал прочь.

Толпа не заметила его ухода.

Улицы были пустынны — по гункунгским стандартам, разумеется. Это означало, что кое-где можно было даже разглядеть мостовую. Ринсвинд угрюмо проталкивался вдоль городской стены в поисках ворот, стражники которых будут слишком заняты, чтобы задавать вопросы.

Вдруг за спиной у него послышались шаги.

— Слушайте, — он резко обернулся, — я же сказал, идите вы все в…

Это оказался Сундук. Вид у него был слегка пристыженный.

— А, заявился наконец! Нагулялся, что ли? — свирепо приветствовал его Ринсвинд. — А как же наши принципы? Вещь всегда должна следовать за своим хозяином и так далее?

Сундук стыдливо переминался с ноги на ногу. Внезапно из переулка показалась ещё одна версия Сундука, только чуть побольше размерами и более изысканно украшенная. На крышке красовались вставки из дорогой декоративной древесины, и, как показалось Ринсвинду, ножки у этого Сундука были более изящными, не такими, как загрубелые, в мозолях и с ороговелыми когтями лапищи его Сундука. Кроме того, ногти на них были покрыты лаком.

— О, — выдохнул Ринсвинд. — Ну да. С ума сойти. Что ж, это, наверное, естественно. Неужели вы?.. В смысле… да. Ну, тогда пошли.

В конце переулка он оглянулся. Сундук нежно подталкивал Сундук побольше, уговаривая его следовать за собой.

Богатым сексуальным опытом Ринсвинд похвастаться не мог, хотя соответствующие диаграммы видел. Однако он абсолютно не представлял, как это все применимо к дорожным принадлежностям. Что они говорят друг другу? «У тебя самые красивые петли на свете»? Или: «У тебя замок, а у меня ключик»?

Хотя, если уж на то пошло, нет никаких оснований полагать, что его Сундук — мужского пола. Следует признать, что по характеру своему он крайне агрессивен и склонен к душегубству. Однако это справедливо и по отношению ко многим женщинам, встреченным Ринсвиндом на его жизненном пути (зачастую после этой встречи они делались ещё более агрессивными). Способность к насилию, как слышал Ринсвинд, унисексуальна. Он не совсем точно знал, что такое унисекс, но подозревал, что это его, Ринсвиндово, обычное состояние.

Впереди показались небольшие ворота, с виду без охраны.

Приняв как можно более безмятежный вид, Ринсвинд неторопливо прошел сквозь ворота. Власти всегда обращают внимание на бегущего человека. Бежать надо примерно тогда, когда произнесут букву «э» из фразы «Эй, ты!».

Но никто не обратил на него никакого внимания. Внимание людей,толпившихся вдоль городской стены, было целиком и полностью отдано войскам.

— Вы только посмотрите на них, — горько произнес Ринсвинд, обращаясь к миру в целом. — Идиоты. Если бы их было семеро против семидесяти, никто бы даже не сомневался, что они потерпят поражение. А вот когда семеро выступают против семисот тысяч — тут есть какая-то неуверенность! Как будто цифры вдруг перестают что-то значить. Ха! Но мне-то с какой стати суетиться? Я не так уж хорошо с ним знаком. Ну да, пару раз он спас мне жизнь — но я что, должен погибнуть в страшных мучениях только потому, что он не умеет считать? И хватит на меня так смотреть!

Сундук слегка попятился.

Кстати, второй Сундук… Или вторая? Судя по виду, это женщина, заключил Ринсвинд. У женщин ведь багаж больше, чем у мужчин. Из-за — тут он вступил на абсолютно незнакомую территорию — всяких оборок и прочего. А вот носовые платки у них обычно меньше, чем у мужчин, хотя носы, как правило, примерно такого же размера. Для Ринсвинда Сундук всегда был единственным Сундуком. Ринсвинд не был готов к увеличению количества своего багажа. Но был Сундук и… другая Сундук.

— Ладно, пошли, — сказал он Сундукам. — Убираемся отсюда. Я сделал все, что мог. И теперь мне все равно. Я больше не желаю иметь с происходящим ничего общего. Не понимаю, и чего все норовят положиться на меня. На меня нельзя полагаться. Даже я сам не могу на себя положиться, и это вам не кто-то — это я!

Коэн окинул взглядом горизонт. Там собирались серо-синие облака.

— Идёт буря, — заметил он.

— Слава богам, к тому времени нас уже не будет в живых, так что промокнуть не успеем, — жизнерадостно пошутил Малыш Вилли.

— Забавно, однако. Гроза как будто идёт со всех направлений сразу.

— Мерзкая чужеземная погода. У них тут все не так.

Коэн сосредоточился на пяти армиях пяти великих семейств Агатовой империи.

— Похоже, бывшие враги заключили шаткий союз.

Войска выстроились вокруг расположения Коэна. Тактика была выбрана самая незамысловатая. В один прекрасный момент армии дружно навалятся на Орду. Перед легионами на конях разъезжали командиры.

— А как мы узнаем, что можно начинать? — Усиливающийся ветер играл остатками волос Коэна. — Кто-нибудь засвистит в свисток или же дунет в трубу? Или надо просто кричать и бросаться в атаку?

— Это как договоришься, — сказал Профессор Спасли.

— О.

Коэн опять посмотрел на лес пик и вымпелов. Честно говоря, с близкого расстояния армия в сотни тысяч человек выглядит как обычная толпа, только очень большая.

— Итак, — произнес Коэн, медленно выговаривая слова, — срочно нужен план. Никто не приберег на самый последний момент чего-нибудь этакого, поразительного?

— А мы то же самое хотели спросить у тебя, — смущенно признался Маздам.

От каждой армии отделились по всаднику и направились к Орде. Они остановились на расстоянии броска копья, спешились и стали наблюдать.

— Ну что ж, — Коэн хлопнул себя по бедрам. — Мне страшно не хочется заводить об этом разговор, но, пожалуй, пора поговорить о капитуляции.

— Нет! — воскликнул Профессор Спасли и тут же прервался в смущении, пораженный громкостью собственного голоса. — Нет, — повторил он немного тише. — Если вы сдадитесь, то все равно не выживите. Просто умрете немного позже.

Коэн почесал нос.

— А что насчет этого флага… ну, знаешь… когда хочешь поговорить и чтоб тебя не убили?

— Он должен быть красным, — ответил Профессор Спасли. — Но послушай, какой смысл…

— Красный для сдачи, белый для похорон… Черт ногу сломит, — пробормотал Коэн. — Ну ладно. У кого-нибудь есть что-нибудь красное?

— У меня есть носовой платок, — отозвался Профессор Спасли, — но он белый, и…

— Давай сюда.

Профессор-варвар очень неохотно передал ему носовой платок.

Коэн вытащил из пояса маленький сточенный ножик.

— Я не верю! — воскликнул Профессор Спасли. Он едва не рыдал. — Коэн-варвар говорил о капитуляции с такими людьми, как эти?!

— Что поделаешь, это все твоя цивилизация, — спокойно ответил Коэн. — Наверное от неё мозги размягчаются.

Он полоснул ножом по руке и приложил к руке носовой платок.

— Ну вот, — произнес он. — Скоро у нас будет отличный красный флаг.

Орда одобрительно закивала. Это был поразительно символичный, драматический и — самое главное дурацкий жест — в общем, было выполнено в лучших традициях варварского геройства. От внимания некоторых солдат противника, тех, что стояли поближе, этот поступок Коэна также не ускользнул.

— А теперь, — продолжал Коэн, — ты, Проф, и ты, Маздам… вы, двое, пойдемте со мной. Поговорим с этими людьми.

— Нас всех бросят в темницу! — воскликнул Профессор Спасли. — Ты не знаешь их пыточных дел мастеров! У них в руках вы будете жить долго, очень долго!

— Чиво? Чивоонгрит?

— Он сказал, В РУКАХ У ИХНИХ ПЫТОЧНЫХ ДЕЛ МАСТЕРОВ МЫ БУДЕМ ЖИТЬ ОЧЕНЬ ДОЛГО, Хэмиш.

— Здорово! Это мне подходит!

— О боги, — вздохнул Профессор Спасли.

Он поплелся следом за Коэном и Маздамом в сторону вельмож.

Лорд Хон поднял забрало и смерил приближающихся варваров презрительным взглядом.

— Смотри, красный флаг, — Коэн помахал довольно влажной тряпочкой, висящей на кончике меча.

— Я понял, — ответил лорд Хон. — Однако мы уже видели такого рода представления. Они могут произвести впечатление на рядовых, но никак не на меня, варвар.

— Как будет угодно, — кивнул Коэн. — Мы пришли обсудить условия капитуляции.

От внимания Профессора Спасли не ускользнуло, что вельможи пониже рангом слегка расслабились. «Видимо, не все тут рады этой войне, — подумал он. — И не удивительно. Рано или поздно все эти воины очутятся на солдатских небесах (или куда там они отправляются?). И чем они смогут похвастаться? Тем, что однажды вели армию против семерых стариков? Медали за такое не дают».

— А. Ну конечно. С бравадой покончено, — отозвался лорд Хон. — Тогда сложите оружие, и вас отведут обратно во дворец.

Коэн с Маздамом переглянулись.

— Прошу прощения, не понял… — переспросил Коэн.

— Сложите оружие, — фыркнул лорд Хон. — Это значит «положите на землю мечи».

Коэн ответил ничего не понимающим взглядом.

— Почему мы должны складывать оружие?

— Вы же сами хотели сдаться.

— Мы?!

Рот Профессора Спасли растянулся в медленной, безумной ухмылке.

Лорд Хон в упор смотрел на Коэна.

— Ха! Не думаешь же ты, что я поверю, будто вы пришли просить нас…

Перегнувшись через седло, он наградил их яростным взглядом.

— Это так? Так? — переспросил он. — Безмозглые варвары. Кстати, это правда, что вы умеете считать только до пяти?

— Мы просто хотели спасти людей, — ответил Коэн.

— Вы хотели спасти себя, — усмехнулся лорд Хон.

— Осмелюсь заметить, кое-кто из ваших тоже пострадает.

— Они простые крестьяне, — махнул рукой лорд Хон.

— Ах да. Как же я мог забыть, — согласился Коэн. — А ты, значит, их вождь? Все как в шахматах, да?

— Я их господин, — высокомерно провозгласил лорд Хон. — Если понадобится, они умрут по моему приказу.

Коэн ответил ему широкой, опасной улыбкой.

— Ну что ж, нет так нет. Когда начинаем? — спросил он.

— Возвращайся к своей… жалкой банде, — процедил лорд Хон. — Сразу после этого и… начнем.

Он свирепо посмотрел на Маздама. Тот, развернув клочок бумаги, читал там что-то. Палец с ороговевшими ногтями медленно перемещался со строки на строку, губы неуклюже шевелились.

— Вступивший в противоестественные отношения… кастрированный баран, вот ты кто! — наконец произнес он.

— Это я придумал, — с гордостью сообщил Профессор Спасли, создатель сводной таблицы цивилизованных выражений.

Всю обратную дорогу Профессор Спасли вынужден был мириться со страшным скрежетом. Коэн стачивал караты со своих зубов.

— Умрут по моему приказу! — наконец рявкнул Коэн. — Этот паскудник даже не знает, что такое быть настоящим вождем. Туда-сюда его и его лошадь!

Профессор Спасли оглянулся. Главнокомандующие о чем-то жарко спорили.

— Знаете, — сказал он, — скорее всего, нас попытаются взять живыми. Я как-то работал в одной школе, так там был директор, как две капли воды похожий на этого лорда. Жил он только ради того, чтобы превращать жизнь людей в кошмар.

— Ты хочешь сказать, они будут делать все возможное, чтобы случайно не убить нас? — не понял Маздам.

— Да.

— Значит ли это, что мы не должны убивать их?

— Э-э… Не думаю.

— Отлично.

— Ну, что теперь? — бодро осведомился Профессор Спасли. — Споем парочку боевых песен или что?

— Нет. Мы будем просто ждать, — отозвался Коэн.

— Война дело такое. Очень много ждешь, — объяснил Малыш Вилли.

— Да, конечно, — вспомнил Профессор Спасли. — Я слышал раньше нечто подобное. Мол, война — это долгие часы скуки, за которыми следует краткий всплеск активности.

— Не совсем, — поправил Коли. — Скорее краткие минуты ожидания, за которыми следует ещё более быстрое умирание.

— Проклятье.

Поля во всех направлениях пересекались дренажными канавами. Пройти куда-либо по прямой не представлялось возможным. К тому же канавы были слишком широкими, чтобы их можно было перепрыгнуть, а мелкими они только выглядели, якобы их вполне можно пересечь вброд, однако вид этот был обманчив: восемнадцать дюймов воды прикрывали толстый слой густой вязкой грязи. Профессор Спасли утверждал, что империя обязана своим процветанием грязи.

В этот момент Ринсвинд ощущал себя необычайно богатым.

Он находился сейчас неподалеку от большого, возвышающегося над городом холма. Профессор Спасли говорил, что такие холмы называются драмлинами и на самом деле это гигантские наносы почвы, оставленные ледниками. Но данный холм выглядел слишком уж аккуратно — его правильные округлые очертания было трудно приписать естественным причинам. Нижние склоны холма поросли деревцами, а на его вершине виднелось маленькое строение.

Укрытие. Какое замечательное слово. Кругом равнина, а войска совсем неподалеку. Но этот холм имел необычайно мирный вид, как будто принадлежал другому миру. Странно, что агатцы, выращивающие рис везде, где можно воткнуть хотя бы одного вола, это место оставили в покое.

Кто-то наблюдал за Ринсвиндом.

Кстати о волах.

Было бы преувеличением сказать, что вол наблюдал за Ринсвиндом с интересом. Он просто смотрел — в конце концов, когда глаза открыты, куда-то же смотришь. Совершенно случайно вол смотрел в направлении, которое включало в себя Ринсвинда.

На морде животного застыло абсолютно безмятежное выражение существа, которое давным-давно осознало, что представляет собой по сути трубу на ножках и цель его пребывания во вселенной заключается в перерабатывании органической материи и беспрерывном пропускании оной сквозь себя.

На другом конце веревки располагался человек, стоящий по щиколотку в грязи. На нем была широкополая соломенная шляпа — такая же, как и у любого другого воловьего пастуха, — и одет он был в типичную пижаму агатского «полевого» человека. Лицо крестьянина выражало не столько идиотизм, сколько сосредоточенность на своем деле. Он смотрел на Ринсвинда. Ему так как и волу, надо было чем-то занять свои глаза.

Ринсвинда вдруг одолел приступ любопытства — такой острый, что он даже позабыл о надвигающейся опасности.

— Э, доброе утро, — поздоровался он.

Человек кивнул. Вол отрыгнул жвачку.

— Э, прошу прощения, если мой вопрос слишком личный, — начал Ринсвинд, — но… мне просто интересно… почему вы целыми днями стоите тут, на полях? Вместе с волами?

Крестьянин задумался.

— Для почвы хорошо, — после длительного размышления ответил он.

— Но это же пустая трата времени.

Крестьянин должным образом обдумал и это.

— Что есть время для коровы? — наконец ответствовал он.

Ринсвинд решил вернуться на шоссе реальности.

— Ты вон те армии видишь? — показал он.

Воловий пастух переместил взгляд в указанном направлении.

— Да, — решил он.

— Они из-за вас сражаются.

Нельзя сказать, чтобы этот факт тронул пастуха. Вол тихонько пукнул.

— Одни хотят вас поработить, а другие хотят, чтобы вы правили страной — или, по крайней мере, чтобы вы позволили им править страной, а они будут говорить, что на самом деле это делаете вы, — сообщил Ринсвинд. — Предстоит жестокая битва. И мне вот интересно… А вы-то сами чего хотите?

Воловий пастух впитал в себя его слова и принялся думать. Ринсвинду даже показалось, что медлительность мыслительного процесса крестьянина объясняется вовсе не врожденной глупостью, а масштабностью самого вопроса. Мыслительный процесс все ширился, ширился, охватил землю, траву, солнце и направился дальше, в необъятную вселенную…

— Веревку бы нам подлиннее, — наконец промолвил крестьянин.

— О. В самом деле? Так-так. Я понял, — откликнулся Ринсвинд. — Очень интересно было побеседовать. Ну, счастливо оставаться.

Крестьянин смотрел ему вслед. Стоящий рядом вол расслабил одни мышцы, сократил другие, после чего поднял хвост и сделал мир немножко лучше.

Ринсвинд держал путь на холм. Иногда он следовал еле заметными тропками, иной раз шагал по деревянному мостку, но все эти тропки-мостики случайным образом вели именно к холму. Если бы Ринсвинд сейчас попробовал чуть-чуть поразмыслить (в последний раз он занимался этим в возрасте двенадцати лет), сей странный факт, несомненно, насторожил бы его.

Нижние склоны холма поросли грушей разумной. И даже это не привлекло внимание Ринсвинда. Листья поворачивались, чтобы проводить взглядом его карабкающуюся вверх фигурку. Он искал какую-нибудь пещерку или укромный… Ринсвинд вдруг замер.

— О нет, — забормотал он. — Нет, нет, нет. Меня на мякине не проведешь. Я набреду на подходящую пещеру, а там будет дверь, я войду и встречу там какого-нибудь мудреца или кого-то ещё — в общем, меня уговорят вернуться… Ни за что. Я лучше останусь на открытом воздухе, так ко мне никто не подкрадется.

Наконец он выбрался на округлую вершину холма, возвышавшуюся над деревьями подобно куполу, и обнаружил, что вершина вовсе не такая ровная, как казалось снизу. Непогода прорыла в почве ямки и канавки, а каждый клочок склона, где могла найтись хоть какая-то тень, колонизировал кустарник.

Ринсвинд с изумлением оглядел здание. Оно оказалось целиком и полностью железным — остроконечная железная крыша, железные стены, железный дверной проем — и насквозь проржавевшим. Не считая нескольких птичьих гнезд и какого-то мусора на полу, дом был абсолютно пуст. И для укрытия никак не подходил. В первую очередь его, Ринсвинда, будут искать именно здесь.

К этому времени облачная стена приблизилась вплотную. Внутри её потрескивали молнии, периодически рокотал гром, и слышалось в нем не мягкое бормотание летней грозы, но грохот раскалывающегося неба.

Долину плотным одеялом накрыла жара. Воздух словно бы загустел. Через минуту польет как из ведра.

— Надо найти укромное местечко… — бормотал Ринсвинд. — Засесть там и не высовываться. Единственный способ уцелеть. Спрашивается, ну какое моё дело? Это ведь не мои проблемы…

С трудом втягивая в грудь жаркий влажный воздух, он двинулся дальше.

Лорд Хон был в ярости. Те, кто его хорошо знал, могли определить это по тому, что говорил он медленнее обычного, и по улыбке, которая то и дело раздвигала его губы.

— С чего они взяли, что отвечающие за молнии драконы разгневались!? — осведомился лорд Хон. — Может, им просто захотелось чуть-чуть порезвиться?

— Но само небо… Его цвет… — ответил лорд Тан. — Очень нехарактерный. Выглядит как гигантский кровоподтек. Такое небо — зловещее знамение.

— И что, по-вашему, это знамение зловещает?

— Оно зловещает вообще.

— Знаю я, что за этим стоит, — прорычал лорд Хон. — Вы испугались семерых стариков! Я прав?

— Люди говорят, что это легендарные Семь Неуязвимых Мудрецов. — Лорд Фан изобразил натянутую улыбку. — Но вы сами знаете, эти суеверия…

— Что ещё за Семь Мудрецов?! — Лорд Хон кипел от ярости. — Я прекрасно знаком с мировой историей и ни о каких Семерых Неуязвимых Мудрецах ни разу не слышал.

— Э-э… пока не слышали, — поправил его лорд Фан. — Гм. Но… сегодня такой день… Все легенды с чего-то начинаются.

— Да они же варвары! О небо! Семеро стариков! Неужели мы испугаемся семерых стариков?

— Как-то все это дурно пахнет, — произнес лорд Максвини. И быстро добавил: — То есть так люди говорят.

— Вы сообщили своим войскам о том, что нас тоже поддерживает армия призраков? Сообщили или нет?

Вельможи старательно избегали его взгляда.

— Э-э… да, — ответил наконец лорд Фан.

— И что? Это подняло боевой дух?

— Гм… не… совсем…

— То есть как?

— Гм… Многие дезертировали. Гм. Солдаты говорят: «Мало нам чужестранных призраков, так ещё и…»

— Ещё что?

— Они солдаты, лорд Хон, — резко ответил лорд Тан. — Кое с кем им очень не хочется встречаться ещё раз. Вот вы бы хотели встретиться со своим прошлым?

На какое-то мгновение щеку лорда Хона свела еле заметная судорога. Мгновение это было очень коротким, но те, кто хорошо знал лорда Хона, сделали соответствующие выводы. Прославленная броня лорда Хона дала легкую трещинку.

— А как бы вы поступили, славные лорды? А, лорд Тан? Отпустили бы наглых варваров на все четыре стороны?

— Разумеется, нет. Но… Чтобы победить семь человек, армия не нужна. Семь древних старцев. Крестьяне говорят… говорят, что…

— Ну же, не стесняйся, человек, разговаривающий с крестьянами, — повысил свой голос лорд Хон. — Прошу, поделись с нами своими знаниями. И что крестьяне говорят об этих глупых и безрассудных стариках?

— Вот-вот, в этом-то все и дело. Если старики такие глупые и безрассудные… то как они ухитрились дожить до столь преклонных лет?

— Им просто повезло!

Нельзя было так говорить. И лорд Хон мгновенно это понял. Он никогда не верил в удачу. Он прошел через столько страданий — в основном страданий других людей, — чтобы придать жизни хоть какую-то определенность. Но он знал, что все остальные в удачу верят. Это была их слабая струнка, на которой он с неизменным удовольствием играл. А теперь она сорвалась с колков и ужалила его в руку.

— В «Искусстве Войны» ничего не говорится о том, как пять армий должны сражаться с семью стариками, — сказал лорд Тан. — Кем бы эти старики ни были. Почему? Никто даже представить себе не мог, что такое может когда-либо случиться, вот почему, лорд Хон.

— Если все вы так боитесь, я выйду им навстречу один. И сопровождать меня будут только двести пятьдесят тысяч моих воинов, — сказал лорд Хон.

— Я не боюсь, — ответил лорд Тан. — Мне стыдно.

— Каждый из которых вооружен двумя мечами, — продолжал лорд Хон, игнорируя его замечание. — Поглядим, насколько везучие эти… мудрецы. Мне, господа, должно будет повезти всего один раз. А им удача понадобится четверть миллиона раз.

Он опустил забрало.

— Ну так как, кому из нас сегодня повезет?

Лорды старательно избегали смотреть друг другу в глаза.

От внимания лорда Хона не ускользнул характер их молчания. Все они остались при своем мнении.

— Ну что ж, — произнес он. — Пусть бьют в барабаны и запускают фейерверки — на удачу, само собой.

Имперская армия славилась своим огромным количеством званий, многие из которых не поддавались переводу на иные языки. Три Розовые Свиньи и Пять Белых Клыков служили, можно сказать, рядовыми и не только потому, что были тощими, слабыми и имели привычку сжиматься в комок и прятаться при первом же намеке на опасность.

Фактически они были рядовыми самых задних рядов. Даже армейские мулы имели более высокое звание, чем они, — потому что хорошего мула найти трудно, между тем как людей, подобных Трем Розовым Свиньям или Пятерым Белым Клыкам, в любой армии пруд пруди. В особенности часто они встречаются там, где чистят отхожие места.

Эти два солдата до такой степени ничего не значили, что совместными усилиями пришли к следующему выводу: чужеземные невидимые призраки-кровопийцы только зря потратят на них свое драгоценное время. Чем размениваться по мелочам, пусть лучше призраки злодейски растерзают какую-нибудь важную шишку.

Поэтому Три Розовые Свиньи и Пять Белых Клыков деловито снялись с лагеря прямо перед самым рассветом и теперь скрывались неподалеку. Разумеется, если возникнет вдруг угроза победы, ничто не помешает им снова поставить палатку. Вряд ли кто-нибудь вспомнит о них во всей этой суматохе. Оба рядовых были настоящими экспертами своего дела: они появлялись на полях сражений как раз вовремя, чтобы успеть присоединиться к празднеству по случаю славной победы над врагом. А сейчас они лежали в высокой траве и наблюдали за маневрами армий.

С той высоты, где они находились, вид на войну открывался впечатляющий. Маленькая армия противника была практически невидимой. С другой стороны, если принять во внимание все то, что так усиленно отрицалось прошлой ночью, она и была большей частью невидимой.

Благодаря своей «возвышенной» позиции именно Три Розовые Свиньи и Пять Белых Клыков первыми заметили охватывающее небо кольцо.

Кольцо висело прямо над грозовой стеной. В точках случайного соприкосновения с лучами солнца оно сверкало ярким золотом, а так было просто желтым. А ещё оно было тонким как нить.

— Забавное облако, — заметил Пять Белых Клыков.

— Ага, — отозвался Три Розовые Свиньи. — Клево смотрится…

Они лениво перебрасывались словами, по очереди отпивая из бутылочки с рисовым вином, которую накануне вечером Три Розовые Свиньи предусмотрительно извлек из мешка ничего не подозревающего товарища, когда вдруг услышали стон.

— Ооооооооооххххххххх.

Вино колом встало у них в глотках.

— Ты слышал? — спросил Три Розовые Свиньи.

— Ты имеешь в виду…

— Ооооохххх.

— Да, да, вот опять!

Они оглянулись. Очень медленно.

Из овражка у них за спиной что-то вылезало. Что-то более или менее человекообразное. Рыжая грязь струилась с чудовища, а пасть его испускала мерзкие звуки.

— Ооооооооччччеррртт!

Три Розовые Свиньи схватил Пять Белых Клыков за руку.

— Это невидимый призрак-кровопийца!

— Но я его вижу!

Три Розовые Свиньи задумчиво прищурился.

— Значит, Красная Армия! Её воины выходят из земли — все точь-в-точь как в легенде!

Пять Белых Клыков, у которого было на несколько мозговых клеток больше, чем у Трех Розовых Свиней, и который — что более важно — ещё не успел допить вторую чашку вина, вгляделся повнимательнее.

— А по-моему, это обычный человек, только по уши вывалявшийся в грязи, — возразил он и окликнул: — Эй, ты!

Фигура повернулась и навострилась удирать.

Три Розовые Свиньи подтолкнул друга под локоть.

— Может, он один из наших?

— В таком-то виде?

— А давай его поймаем!

— Зачем?

— Потому что он убегает!

— Ну и пусть себе убегает.

— Может, у него есть деньги? И кроме того, с чего бы ему убегать от нас?

Ринсвинд скатился в очередной овражек. И надо ж было так напороться! Солдаты должны быть там, где им полагается. В конце концов, как же долг, честь и что там ещё есть у солдат?

Дно оврага выстилали прошлогодняя трава и мох.

Замерев, Ринсвинд прислушался к спору солдат.

Дышать становилось все труднее. Приближающаяся буря толкала перед собой волну горячего воздуха, превращая равнину в один большой гриль.

Земля у него под ногами вдруг хрустнула и немножко провалилась.

Из-за края овражка высунулись лица дезертиров.

Что-то опять треснуло, и земля осела ещё на пару дюймов. Ринсвинд даже вдохнуть боялся: воздух — это ведь тоже какой-то вес, который может оказаться критическим. Было совершенно ясно, что малейшая попытка шевельнуться например, прыгнуть — лишь усугубит положение…

Очень осторожно он посмотрел себе под ноги.

Мертвый мох чуть задрался. Ринсвинд стоял на погребенном в земле бревне, однако пузырящаяся грязь наводила на мысль, что под деревом пустота.

В любую секунду оно не выдержит, и тогда…

Ринсвинд бросился вперед. Грунт под его ногами провалился. Теперь Ринсвинд уже не стоял на медленно ломающемся куске древесины, висел, цепляясь за нечто вроде ещё одного полузакопанного бревна — судя по ощущениям, так же изъеденного гнилью, как и первое.

Бревно номер два, видимо из некой древесной солидарности, тоже начало оседать.

Но потом резко остановилось.

Края оврага пришли в движение, и лица солдат быстро исчезли. На Ринсвинда глинисто-каменным дождем посыпались сухая земля. Мелкие камешки стучали по его башмакам и падали куда-то дальше.

Как крупный специалист по таким вещам он мог с уверенностью утверждать, что висит над бездной. Бездна — без дна… Дно, конечно, где-то есть, вот только от этого не легче.

Бревно вновь пришло в движение.

Ринсвинду предоставлялись две альтернативы. Можно было разжать руки и полететь в темную бездну неопределенности, а можно было повисеть ещё чуть-чуть, пока бревно не сломается, и лишь после этого полететь в темную бездну неопределенности.

Но вдруг, к своему восторгу, он увидел третью альтернативу. Кончик его башмака за что-то цеплялся — то ли за корень, то ли за выступающий камень. Не важно, за что именно. Главное, этот предмет принял на себя часть его веса. Ринсвинд обрел подобие шаткого равновесия, он ещё не спасся, но уже не падал. Разумеется, это лишь временная мера, но Ринсвинд всегда считал, что жизнь это ряд последовательных временных мер.

По оврагу порхала бледно-желтая бабочка с интересным узором на крылышках. Напорхавшись, она приземлилась на единственное цветное пятно, которое, по случаю, оказалось шляпой Ринсвинда.

Бревно ещё немножко осело.

— Пошла вон! — цыкнул Ринсвинд, стараясь вкладывать в слова поменьше веса. — Лети отсюда!

Бабочка расправила крылья и принялась греться на солнышке.

Ринсвинд изогнул губы и попытался дунуть мимо своих ноздрей.

Напуганное насекомое вспорхнуло в воздух…

— Ха! — сказал Ринсвинд.

…И, реагируя на опасность согласно своим инстинктам, шевельнуло крыльями сначала так… А потом так…

Кусты пошли рябью. Заполонившие горизонт облачные башни сложились в необычные узоры.

Сформировалось ещё одно облачко, размерами с разгневанный воздушный шарик серого цвета. Закапал дождик. Не вообще закапал, а конкретно. Он капал только над тем квадратным футом, который содержал в себе Ринсвинда. А конкретно — на его шляпу.

Крошечная молния ужалила Ринсвинда в нос.

— Ага! Итак, что мы тут имеем? — Три Розовые Свиньи, чье лицо вновь показалось над изогнутой кромкой овражка, чуть-чуть посомневался, а затем продолжил, несколько более задумчиво: — А имеем мы… голову в дыре… и небольшое грозовое облачко.

Потом на Три Розовые Свиньи снизошла мысль, что облачко не облачко, а ничто не мешает ему лишить застрявшего в овражке человека какой-нибудь части тела. Единственной доступной на данный момент частью была голова. Ну что ж, голова тоже сойдет…

Однако к этому моменту шляпа Ринсвинда настолько пропиталась влагой, что древнее бревно не выдержало дополнительной тяжести и хрустнуло, отправляя Ринсвинда в темную бездну неопределенности.

Темнота была хоть глаз коли.

Некоторое время земля тряслась, после чего образовалась эта самая темнота. Ринсвинд предположил (или, по крайней мере, так предположила та малая его часть, которая сейчас не всхлипывала от страха), что стены овражка, должно быть, осыпались, закрыв дыру наверху. Это называется… пещера. Да, точно, пещера. И это очень важно. Он в какой-то пещере. Осторожно — чтобы, не ровен час, чего не нащупать — он протянул руку и что-то нащупал.

Ровный край. Ведет ещё к трем ровным краям. Все они расположены под прямым углом. И все вместе называется… плита.

Тьма по-прежнему смыкалась вокруг душной бархатной пеленой.

Плита означает, что отсюда есть и другой выход, поприличнее того, через который попал сюда Ринсвинд. Выход… Бежать… Даже сейчас, наверное, стражники гонятся за ним.

А Сундук, не исключено, гонится за ними. Хотя последнее время он ведет себя довольно странно. Ничего, и без него обойдемся. Наверное.

Ринсвинд похлопал себя по карманам и забормотал мантру, которую, желая найти спички, произносят даже не-волшебники; то есть как заведенный принялся бубнить себе под нос: «Спички, спички, спички…»

Нащупав наконец одну спичку, он чиркнул ею по ногтю.

— Ай!

Дымное желтое пламя озарило лишь ладонь Ринсвинда и часть рукава.

Он успел сделать несколько шагов, но потом пламя обожгло пальцы и угасло, оставив у него перед глазами синий отблеск.

Шума быстро приближающейся погони ещё слышно не было. Не было слышно вообще ничего. Теоретически тишина должна была нарушаться капанием воды, но, видимо, подобные спецэффекты в смету не входили.

Ринсвинд попробовал зажечь ещё одну спичку. На этот раз он поднял руку как можно выше и вгляделся вперед.

Ему широко улыбался воин семи футов ростом.

Коэн опять посмотрел на горизонт.

— Через минуту польет как из ведра, — заметил он. — Взгляните на небо!

Облачная масса поблескивала фиолетовым и алым, время от времени в глубине её вспыхивали молнии.

— Проф?

— Да?

— Ты все знаешь. Почему у этого облака такой вид?

Профессор Спасли поглядел туда, куда указывал Коэн. Низко над горизонтом висело желтоватое облако. Тоненькое такое, длинное облачко, точно солнце пыталось пробиться сквозь облачную массу.

— А может, это другая сторона? — подал голос Малыш Вилли.

— Другая сторона чего?

— Ну, как у медали, у облака ведь тоже должна быть другая сторона.

— Больше смахивает на ребро.

— Ну, все равно, медаль со всех сторон хороша.

— У меня что-то со зрением, — произнес Профессор Спасли, — или оно действительно расширяется?

Калеб тем временем изучал войска противника.

— Что-то они там разъездились на своих лошадках… — прищурился он. — Может, наконец-то сдвинутся с места. Неохота торчать здесь весь день.

— Голосую за то, чтобы напасть на них неожиданно, — отозвался Хэмиш Стукнутый.

— Тихо… тихо… — Маздам поднял палец. Раздался гул множества гонгов, затрещали фейерверки. — Похоже, эти убл… дети любви зашевелились.

— Слава богам, — кивнул Коэн. Он встал и затушил самокрутку. Профессор Спасли весь дрожал от возбуждения.

— Слушайте, прежде чем мы вступим в битву, а не спеть ли нам какую-нибудь хвалебную песнь? — предложил он.

— Пой, если хочешь, — отозвался Коэн.

— Ну, или, может, совершим какой-нибудь языческий ритуал? Помолимся, в конце концов?

— Ерунда все это.

Коэн опять перевел взгляд на ленту, протянувшуюся вдоль горизонта. Она беспокоила его гораздо больше, чем приближение неприятеля. Лента немного расширилась, но вместе с тем слегка поблекла. Он вдруг понял, что пытается припомнить хотя бы одного бога или богиню, чьего храма он не разрушил, не ограбил или не сжег.

— А разве нам не полагается стучать мечами о щиты и выкрикивать оскорбления противнику? — не оставлял надежды бывший учитель.

— Слишком поздно, — ответил Коэн.

Это равнодушие к языческому блеску настолько сокрушило Профессора Спасли, что древний варвар даже ощутил некое сочувствие.

— Но, если так хочется, ты не стесняйся, — к собственному удивлению, добавил он.

Воины Орды взялись за свои разномастные мечи. Хэмиш извлек из-под одеяла очередной топор.

— Встретимся на небесах! — взволнованно воскликнул Профессор Спасли.

— Угу, там и встретимся, — Калеб смерил взглядом линию наступающих.

— Там, где вечная пирушка, девушки и остальное!

— Договорились, — отозвался Малыш Вилли, проводя по лезвию меча и оценивая его остроту.

— Там и погуляем!

— Очень даже может быть, — Винсент помассировал ноющий сустав.

— Там-то мы вволю развлечемся! Будем, ну… Как это называется, когда метаешь топор и отрезаешь девушке косу?

— Это уж завсегда.

— Но…

— Чиво?

— На тамошних пирушках… Там что-нибудь вегетарианское подают?

И тут наступающая армия с воинственными воплями бросилась в атаку.

Войско надвигалось на Орду почти так же стремительно, как бурлящие в небе облака.

Во мраке и тишине холма мозг Ринсвинда медленно возвращался к жизни.

Это просто статуя, убеждал он себя. Ничего больше. Какие проблемы? Да и статуя-то так себе. Здоровенный мужик в доспехах. А там, дальше, ещё парочка таких же…

— Ай!

Он уронил спичку и принялся сосать обожженный палец.

Надо срочно найти стену. В стенах иногда встречаются двери, через которые можно выйти. Само собой, через них можно и войти, но не похоже, чтобы в эту минуту сюда рвались стражники. Воздух был напоен древними ароматами. Пахло лисьей шкурой и приближающейся грозой. И ещё чем-то непонятным — такой запах приобретает воздух, когда им не пользуются веками.

Ринсвинд осторожно двинулся вперед, перед каждым шагом сначала ощупывая почву ногой.

А затем он увидел свет. С его пальца вдруг сорвалась синяя искорка.

Коэн схватил себя за бороду, которая вдруг, ни с того ни с сего, решила встать дыбом.

Жидкая шевелюра Профессора Спасли хищно затрещала.

— Это всего-навсего статические разряды! — прокричал он, перекрывая треск.

Кончики вражеских пик тоже загорелись. Атака мигом захлебнулась. Крупные искры скакали от человека к человеку, порождая пронзительные вопли боли.

Коэн поднял голову.

— О боги, — едва выговорил он. — Вы только посмотрите!

Ринсвинд устроился поудобнее на невидимом полу. Вокруг мерцали синеватые искорки.

В сознании Ринсвинда всплыло слово «гробница» и представило себя на его рассмотрение. Одна особенность гробниц, хорошо известная Ринсвинду, заключалась в том, что их строителей зачастую отличала чертовская изобретательность во всем, что касалось ловушек, капканов, скрытых в стенах шипов и прочих подобных штуковин. Кроме того, в гробницы клали всякие красивые вещи — вроде картин и статуй, — наверное, чтобы покойникам было на что полюбоваться, когда наскучит попусту лежать.

Рука Ринсвинда коснулась камня, и он осторожно двинулся вбок. Периодически его нога касалась чего-то мягкого и податливого. Он всем сердцем надеялся, что это грязь.

И вдруг он нащупал рычаг. Большой такой рычаг, двух футов длиной.

Итак… это вполне может быть ловушка. Но ловушка, она на то и ловушка. Ты понимаешь, что угодил в неё, только когда видишь собственную голову, катящуюся по коридору в нескольких ярдах от тебя самого. И создатели ловушек — люди обычно простые и незатейливые, они не требуют, чтобы жертва принимала активное участие в собственной гибели.

Ринсвинд потянул за рычаг.

Желтое облако из миллионов частиц плыло над головами. Благодаря ветру, созданному трепыханием крылышек, оно двигалось гораздо быстрее, чем можно было предположить, глядя на медлительные, почти сонные взмахи. Следом за облаком шла буря.

Профессор Спасли сморгнул.

— Бабочки?

Обе стороны замерли. Мимо скользили бабочки. Воздух наполняло еле слышное шуршание крылышек.

— Ну что, Проф, — подал голос Коэн, — а как ты это объяснишь?

— Э-э, не исключено, что мы столкнулись с естественным явлением, — в некоторой растерянности заговорил Профессор Спасли. — Например бабочки «монарх», как известно… э-э… сказать по правде, я не знаю…

Рой бабочек направлялся к холму.

— А может, это знамение? — спросил Коэн. — Должен же существовать хоть один храм, который я не ограбил.

— Ох уж мне эти знамения и знаки! — сказал Малыш Вилли. — Никогда не знаешь, что они предвещают. Может, они говорят, что победит Хон и его шарага?

— Надо срочно забить это знамение за собой, — ответил Коэн.

— Это же божественная весть! — воскликнул Профессор Спасли. — Как она может кому-то принадлежать? Кроме богов, разумеется.

— А она что, как-то помечена? Никаких надписей, никаких табличек я лично не вижу. А ты? То-то. Значит, это знамение моё.

Коэн решительно взмахнул мечом, указывая на последних бабочек, что поспешали за улетающим роем.

— Боги улыбаются нам! — проревел он. — Ха-ха-ха!

— Ха-ха-ха? — уточнил Профессор Спасли.

— Это чтобы вселить в них неуверенность, — объяснил Коэн.

Он глянул на остальную Орду. Герои-варвары поддержали его еле заметными кивками.

— Ну что ж, ребята, — сказал он. — За дело.

— Э-э… а с чего начинать? — спросил Профессор Спасли.

— Для начала попробуй разозлиться как следует. Так, чтобы кровь вскипела. Представь, что враг — это люди, которых ты ненавидишь больше всего на свете. Вот кого лично ты ненавидишь?

— Директоров школ, — не задумываясь, ответил Профессор Спасли.

— Отлично.

— Учителей физкультуры! — прокричал Профессор Спасли.

— Пойдет.

— Двоечников, жующих жвачку! — завопил Профессор Спасли.

— Вы только посмотрите на него, уже пар из ушей валит, — заметил Коэн. — Кто первым попадет на небеса, тот и молодец. А теперь — в атаку!

Желтое облако объяло холм. Затем, влекомое усиливающимся ветром, поднялось к вершине.

В небесах тем временем собиралась буря. Она тяжелела и копила силу, облака приняли форму, напоминающую гигантский молот…

А потом молот опустился.

Молния с такой силой ударила в железную пагоду, что та разлетелась во все стороны миллионами раскаленных добела осколков.

На месте огромной армии чувствуешь себя как-то неловко, когда на вас нападают семеро стариков. Ни в одном учебнике по тактике вы не найдете ответа, как следует вести себя в подобных случаях. В общем и целом вас — огромную армию — охватывает растерянность.

Передние ряды попятились, но задние ряды продолжали напирать, в результате вокруг нападавших образовался огромный круг.

Орду окружило непробиваемое кольцо из щитов. Давление человеческой массы, а также вихрь ударов, с которым обрушился на врага Профессор Спасли, заставляли кольцо покачиваться и прогибаться.

— Ну, давайте же, выходите на битву! — кричал он. — Покажите, на что вы способны, слизняки! Эй ты, я к тебе обращаюсь, пацан! Ну отвечай мне! Боишься? Так получи!

Коэн переглянулся с Калебом, который лишь пожал плечами. За свою долгую боевую жизнь он был свидетелем многих вспышек неистовства, но подобное бешенство видел впервые.

Круг сломался: пара солдат, уклоняясь от ударов, попытались нырнуть в глубь своих рядов. Однако их решительно отбросили прямо на мечи Орды. Колесом кресла Хэмиш подсек одного из солдат под колени, а когда тот начал валиться назад, «подправил» его мощным ударом топора.

Скорость тут была ни при чем. Воины Орды не могли двигаться быстро. Дело было в экономичности. Профессор Спасли уже обращал на это внимание. Просто герои-варвары оказывались именно там, где хотели, и никогда там, где находился чей-то меч. Бегать и суетиться они предоставляли другим. Солдат замахивался мечом, допустим, на Маздама, но вдруг перед ним будто из-под земли вырастал Коэн, улыбающийся и уже заносящий клинок, — или Малыш Вилли одобрительно кивал ему и пырял беднягу ножом в бок. Время от времени кто-то из ордынцев отвлекался от битвы, чтобы парировать удар, направленный на Профессора Спасли, — тот был слишком возбужден, чтобы защищаться самостоятельно.

— Назад, проклятые глупцы!

За спинами солдат показался лорд Хон — с откинутым забралом, на лошади, вставшей на дыбы.

Солдаты робко повиновались. В конце концов напор несколько ослаб, а потом битва совсем утихла. Орда оказалось внутри быстро расширяющегося круга из щитов. Наступило нечто вроде тишины, нарушаемой лишь нескончаемыми громовыми раскатами да потрескиванием молний на холме.

А затем, гневно прокладывая себе дорогу сквозь вооруженную толпу, появились воины совершенно иной породы. Они были выше ростом, облачены в более тяжелые доспехи, в роскошных шлемах и с усами, которые сами по себе выглядели как объявление войны.

Один из воинов воззрился на Коэна.

— Оррррр! Накосикасукасена! Накосикасукасам!

— Это он о чем? — переспросил Коэн.

— Самурай, — Профессор Спасли утер пот со лба. — Из касты воинов. По-моему, он вызывает нас на бой. Э-э. Хочешь, я его сейчас уделаю?

Самурай продолжал яростно глядеть на Коэна. Потом извлек из глубин доспехов клочок шелка и подбросил его в воздух. Другая рука схватила за рукоятку длинного тонкого меча…

Даже шороха практически не было слышно, лишь три клочка шелка мягко приземлились ну землю.

— Назад, Проф, — медленно произнес Коэн. — Этот, пожалуй, мой. У тебя не найдется ещё одного носового платка? Спасибо.

Самурай посмотрел на меч Коэна. Меч был длинный, тяжелый и с таким количеством засечек, что его вполне можно было использовать в качестве пилы.

— Тебе никогда не сделать это, — презрительно произнес он. — С таким-то мечом? Никогда.

Коэн шумно высморкался.

— Ты думаешь? — осведомился он. — Ну, смотри внимательно.

Носовой платок взмыл в воздух. Коэн схватил меч…

Платок не успел даже пойти на приземление, как Коэн обезглавил троих уставившихся вверх самураев. Остальные ордынцы, которые мыслили примерно так же, как их вождь, расправились с ещё полудюжиной воинов.

— Это Калеб меня когда-то научил, — объяснил Коэн. — Мораль примерно следующая: либо ты дерешься, либо морочишь людям голову, только потом не жалуйся.

— У вас что, совсем нет чести? — крикнул лорд Хон. — Да вы же простые головорезы!

— Я варвар, — крикнул в ответ Коэн. — И вся моя честь принадлежит только мне. Я её ни у кого не одалживал.

— Я хотел взять вас живыми, — произнес лорд Хон. — Однако теперь мои планы несколько изменились.

Он извлек из ножен меч.

— Назад, отребье! — прокричал он. — А ну назад! Пропустите бомбардиров!

Он вновь посмотрел на Коэна. Лицо лорда Хона горело, очки на переносице перекосились.

Лорд Хон вышел из себя. Так всегда — стоит рухнуть одной плотине, и всю страну заливает водой.

Солдаты потянулись назад.

Орда опять оказалась в середине все расширяющегося круга.

— А кто такие бомбардиры? — осведомился Малыш Вилли.

— По идее, это должно означать людей, которые метают какие-то снаряды, — быстро откликнулся Профессор Спасли. —Слово обязано своим происхождением…

— А-а, лучники, — Малыш Вилли сплюнул.

— Чиво?

— Он сказал, СЕЙЧАС В ХОД ПОЙДУТ ЛУЧНИКИ!

— Хе-хе, во время Кумской битвы никакие лучники не смогли нас остановить! — крякнул древний варвар.

Малыш Вилли вздохнул.

— Хэмиш, — сказал он, — в Кумской долине дрались гномы и тролли. А ты ни то, ни другое. И на чьей же стороне ты был?

— ЧИВО?

— Я спросил, НА ЧЬЕЙ СТОРОНЕ ТЫ БЫЛ.

— Я был на стороне тех, кому платят деньги, чтобы они сражались, — ответил Хэмиш.

— Самая лучшая сторона.

Ринсвинд лежал на полу, прикрыв уши руками. От громовых раскатов содрогалась вся пещера. Белые и фиолетовые сполохи были настолько яркими, что он видел их даже сквозь плотно сжатые веки.

Наконец какофония улеглась. Снаружи по-прежнему доносились звуки ярящейся бури, но свет поблек до синевато-белого, а грохот превратился в ровное гудение.

Ринсвинд рискнул перекатиться на спину и открыть глаза.

Покачиваясь на ржавых цепях, с потолка свисали большие прозрачные шары. Каждый был размером с человека, и внутри них потрескивали и шипели молнии. В поисках выхода они жалили и жалили стекло.

Когда-то, давным-давно, шаров, наверное, было больше. Но с течением лет, судя по осколкам на полу пещеры, многие попадали наземь. Уцелевшие же тихонько раскачивались на цепях, удерживая рвущиеся на свободу молнии.

Воздух стал каким-то жирным. Ползучие искры извивались по полу и трещали на каждой острой грани.

Ринсвинд поднялся на ноги. Его жидкая бородка распалась на кучу отдельных волосков, каждый из которых решил начать новую, самостоятельную жизнь.

Шары с молниями бросали свет на круглое озерцо, состоящее, судя по всему, из чистой ртути. В центре озера возвышался небольшой пятиугольный островок. Пока Ринсвинд как зачарованный рассматривал открывшуюся его взгляду картину, к берегу, на котором он стоял, колыхая ртуть и тихонько пошлепывая, подплыла лодка. Она была не больше обыкновенной гребной лодки. На крошечной палубе лежала фигура в доспехах. Или, может, там лежали просто доспехи. Но если это действительно были пустые доспехи, то лежали они в положении скончавшихся доспехов — скрестив руки.

Ринсвинд бочком передвигался вдоль серебряного озера, пока не наткнулся на плиту, очень похожую на золотую. Плита лежала прямо перед статуей.

Ринсвинд знал, что в гробницах обычно выбивают всякие надписи, хотя никогда не мог взять в толк, кто, собственно будет их читать. Наверное, боги. Но, с другой стороны, им и так полагается все знать. Вряд ли боги будут толпиться вокруг какой-нибудь могилки и восторженно восклицать: «С ума сойти! Дорогой и Любимый! Так вот какой он, значит, был! И кто бы мог подумать!»

Пиктограммы, выбитые на этой могиле, гласили: «Одно Солнечное Зеркало». Простенько и со вкусом.

Ни слова о завоеваниях. Никакого списка необычайных достижений покойного. Никаких вам рассусоливаний насчет его мудрости или что он, дескать, приходился своему народу отцом родным. Никаких объяснений. Видимо, предполагалось, что знающий его имя знает и все остальное. Даже возможности не допускалось, что проникший сюда может не знать имени Одного Солнечного Зеркала.

На вид статуя казалась фарфоровой и раскрашена была в довольно реалистичной манере. Создавалось впечатление, что Одно Солнечное Зеркало был личностью довольно заурядной. Ваш взгляд вряд ли выхватил бы его в толпе как человека, на котором большими буквами написано: ПОТЕНЦИАЛЬНЫЙ ИМПЕРАТОР. Но этот человек в маленькой округлой шляпе и с маленьким округлым щитом, окруженный маленькими округлыми людьми на маленьких округлых пони, склеил в единую гигантскую империю тысячи грызущихся между собой клик, зачастую используя в качестве клея их собственную кровь.

Ринсвинд вгляделся пристальнее. Конечно, это было лишь впечатление, но ему показалось, будто очертаниями рта и выражением глаз император отчасти напоминает Чингиза Коэна.

И тот и другой относились к тому типу людей, который не испытывает абсолютно никакого страха ни перед кем и ни перед чем.

Лодка направилась к противоположному берегу.

Один из шаров ярко замерцал, а потом сменил свой цвет на алый, ещё несколько раз мигнул и погас. Затем то же самое произошло с другим шаром.

Пора уходить.

Но прежде… У ног статуи валялись шлем, пара латных рукавиц и тяжелые башмаки, словно кто-то забыл здесь часть своих доспехов.

Ринсвинд поднял шлем. Не слишком прочный на вид, зато довольно легкий на вес. Как правило, Ринсвинд не озабочивался всякими защитными приспособлениями, логично рассуждая, что лучшая защита от надвигающейся опасности — это пребывание на другом континенте. Но сейчас идея с доспехами показалась ему довольно привлекательной.

Сняв шляпу, он надел шлем и опустил забрало, а затем нахлобучил поверх шлема шляпу.

Перед глазами его вдруг что-то замелькало, а когда картинка наконец остановилась, выяснилось, что Ринсвинд смотрит на свой собственный затылок. Картинка была зернистой, а кроме того, обычные цвета сменились разными оттенками зеленого. Однако Ринсвинд готов был поклясться, что смотрит именно на собственный затылок. О своем затылке он был наслышан — по рассказам знакомых.

Он поднял забрало и моргнул.

Озерцо оставалось на своем прежнем месте.

Он опустил забрало.

Вот он — футах в пятидесяти от себя, со шлемом на голове.

Ринсвинд махнул рукой.

Фигура повторила движение.

Он повернулся и оказался лицом к лицу с самим собой. Угу. Это точно он, Ринсвинд, собственной персоной.

«Шикарно, — подумал он. — Волшебный шлем. Если его надеть, то можно увидеть самого себя, только находящегося далеко. А ещё можно все животики надорвать, наблюдая, как падаешь в ямы, которые тебе не видно, потому что они у тебя под самыми ногами».

Ринсвинд опять повернулся, поднял забрало и осмотрел рукавицы. Как и шлем, они были довольно легкими, но в них присутствовала какая-то неуклюжесть. Меч такими удержишь, но для тонкой работы они явно не пригодны.

Он натянул одну рукавицу. Сразу же, сопровождаемый легким шипящим звуком, на широкой манжете зажегся ряд маленьких картинок. Картинки изображали солдат. Солдат, копающих окопы, солдат сражающихся, солдат, карабкающихся на стену…

Ах вот оно что… Значит… волшебные доспехи. Нормальные волшебные доспехи. В Анк-Морпорке такие доспехи никогда не пользовались особой популярностью. Они, конечно, легкие, что очень удобно. Их можно сделать не толще ткани. Но у них есть один существенный недостаток: в самый неожиданный момент доспехи могут лишиться своих магических свойств. Поэтому последней фразой многих прославленных древних воинов была: «Ты не можешь убить меня, потому что на мне волшебные… арррргхххх».

Ринсвинд перевел взгляд на башмаки. Они у него сразу вызвали подозрение. Дело в том, что ему живо вспомнились неприятности, связанные с испытанием университетского варианта семимильных сапог-скороходов. Ношение обуви, которая пытается увеличить длину вашего шага до семи миль, связано с чрезмерным напряжением в паховой области. Слава богам, сапоги успели стащить со студента, однако бедняга все равно несколько месяцев носил специальное приспособление и ел стоя.

Впрочем, сейчас пригодятся даже старые волшебные доспехи. Весят они вроде немного, а гункунгская грязь не пошла на пользу остаткам его старых башмаков. Ринсвинд вставил ноги в башмаки.

«Ну и?» — подумал он.

Ринсвинд распрямился.

У него за спиной со звуком, подобный которому могли бы издать семь тысяч разбившихся друг о друга цветочных горшков, озаряемая светом молний, вытянулась по стойке «смирно» Красная Армия.

Гекс за ночь слегка подрос. Дежурил Адриан Турнепс. В его обязанности входило кормить мышей, заводить часовой механизм и убирать мертвых муравьев. Он клялся потом, что кроме этого ничего не делал и что в помещение никто посторонний не входил.

Однако теперь на месте сложной системы из кирпичиков, на которых прежде выбивались результаты, торчало посреди переплетения блоков, шкивов и рычагов самое обычное гусиное перо.

— Смотрите, — произнес Адриан, нервно набирая какой-то простой вопрос. — Все теперь происходит примерно вот так.

Муравьи засуетились. Часовой механизм завращался. Пружины и рычаги задергались так внезапно, что Думминг даже отступил на шаг-другой.

Гусиное перо покрутилось над чернильницей, обмакнулось туда, потом вернулось к бумажному листу, подложенному Адрианом под рычаги, и принялось что-то строчить.

— Только клякс много ставит… — произнес Адриан, голос его звучал несколько беспомощно. — Что тут происходит?

Думминга этот вопрос давно беспокоил. И выводы, к которым он пришел, не утешали.

— Ну… ведь известно, что магические книги по прошествии лет… мудреют, — промолвил он. — А мы сделали целую машину для…

— Ты хочешь сказать, он живой?

— Спокойно, главное тут не впасть во всякий оккультизм, — Думминг постарался придать своему голосу как можно больше веселости. — Мы ведь все-таки волшебники.

— Послушай, а помнишь ту проблему с волшебными полями, которую ты просил меня ввести в Гекс?

— Да. И что?

— Сегодня в полночь он выдал ответ, — лицо Адриана побледнело.

— Прекрасно.

— Да, прекрасно, если не считать того, что вопрос я задал ему только в полвторого.

— Ты утверждаешь, что получил ответ до того, как задал вопрос?

— Именно!

— И зачем тогда ты задавал вопрос?

— Я немного поразмыслил и решил, что, наверное, все-таки стоит его задать. В смысле, Гекс же не мог дать ответ, если бы я не задал вопрос.

— Очень мудрое решение. Однако ты ждал целых девяносто минут.

Адриан воззрился на свои остроносые башмаки.

— Я… я прятался в уборной. Конечно, можно было…

— Ну хорошо, хорошо. А сейчас иди, перекуси что-нибудь.

— Послушай, Думминг, может, мы суем нос во что-то, чего не понимаем?

Думминг посмотрел на миниатюрный городок машины, напоминающий некий загадочный город гномов. Тут не было ничего угрожающего, просто машина выглядела… иной.

«Сначала сунем нос, а уж потом будем разбираться, — подумал Думминг. — Чтобы получить материал для размышления и осмысливания, нужно сунуть хотя бы кончик носа. Главное — не бояться, иначе можно всю свою жизнь провести в Уборной Невежества. Прежде чем крутануть вселенную, надо сначала приобнять её за талию. Наверное, зря мы дали тебе имя. Но кто же мог предположить?.. Мы просто шутили. И забыли, что имя — это очень важно. Вещь, у которой есть имя, перестает быть просто вещью».

— Отправляйся домой, Адриан, — твердо сказал он.

Потом уселся и напечатал:

«Привет».

Внутри Гекса что-то забегало.

«+ + +?????? + + + Привет, — вывело перо. + + + Начать Заново + + +».

Высоко над его головой бабочка — крылышки неприметного желтенького цвета, с черными пятнышками — впорхнула в открытое окно.

Думминг принялся рассчитывать перенос из Гункунга в Анк-Морпорк.

Бабочка села на лабиринт стеклянных трубок. Когда же она вновь взлетела в воздух, позади неё осталась крохотная капелька нектара.

А Думминг все печатал и печатал.

Маленький, но поистине судьбоносный муравей, ничем не отличающийся от прочих живущих в Гексе муравьев, вынырнул из раструба и несколько секунд сосал сладкую жидкость, после чего вернулся к работе.

Через некоторое время Гекс выдал ответ. Ответ был совершенно правильным — за исключением одного очень маленького, но поистине судьбоносного пункта.

Ринсвинд повернулся.

Отреагировав дружным скрипом и скрежетом, Красная Армия повернулась вслед за ним.

И она действительно была красной. Ринсвинду внезапно пришло в голову, что воины были того же цвета, что и почва.

В темноте он несколько раз натыкался на статуи. Ему и в голову не могло прийти, что их тут так много. Ряды все тянулись и тянулись, исчезая в далеких тенях.

После нескольких фальстартов Ринсвинд пришел к выводу, что единственный способ оказаться лицом к лицу с Красной Армией это снять сапоги, повернуться и надеть их снова.

На мгновение он опустил забрало. И увидел самого себя, опускающегося забрало.

Он выставил вперед руку. Воины тоже подняли руки. Он подпрыгнул. Они тоже подпрыгнули — с таким грохотом, что шары дружно закачались на своих цепях. Из-под башмаков воинов струились шипящие молнии.

Неожиданно на Ринсвинда накатило истерическое веселье.

Он потрогал свой нос. Воины тоже дотронулись до своих носов. В припадке шаловливости Ринсвинд сделал традиционный жест, предназначенный для изгнания бесов.

В потолок уткнулись семь тысяч терракотовых средних пальцев.

Ринсвинд попытался взять себя в руки. Наконец слово, которое он все это время внутренне нащупывал, достигло верхних слоев сознания. И слово это было «голем».

Даже в Анк-Морпорке была парочка големов. Везде, где есть волшебники или священнослужители, склонные к экспериментаторству, вы обязательно найдете голема. Голем обычный представляет из себя фигуру, слепленную из глины и оживленную заклинанием или молитвой. Големы, конечно, могут выполнять какую-нибудь работенку попроще, но мода на них уже проходила.

Проблема была не в том, как заставить их работать, а в том, как заставить остановиться. К примеру, если поручить голему работу в саду, а потом забыть об этом, то через некоторое время вы обнаружите, что стали гордым обладателем грядки бобов длиной в полторы тысячи миль.

Ринсвинд посмотрел вниз, на одну из рукавиц.

Осторожно дотронулся до картинки с изображением сражающегося солдата.

Звук семи тысяч мечей, одновременно извлекаемых из ножен, напоминал скрежет разрываемого железного листа. Семь тысяч мечей нацелились прямо на Ринсвинда.

Он сделал шаг назад. Армия тоже отступила.

Итак, в его распоряжении оказались семь тысяч искусственных солдат, вооруженных острыми мечами. Тот факт, что он каким-то образом может ими управлять, не слишком утешал. Теоретически он всю свою жизнь мог управлять Ринсвиндом — ну и каков результат?

Ринсвинд опять посмотрел на картинки. На одной из них был изображен солдат с двумя головами. Когда Ринсвинд дотронулся до неё, армия повернулась на сто восемьдесят градусов. Ага.

Ну а теперь пора выбираться отсюда…

Люди лорда Хона суетились. Орда наблюдала. В передние ряды вражеских войск вытаскивали какие-то непонятные предметы.

— По мне, эти штуки не больно-то похожи на лучников, — заметил Малыш Вилли.

— Это Лающие Псы, — ответил Коэн. — Кому и знать, как не мне. Я их видел раньше. Это вроде как бочка, набитая фейерверками, а когда фейерверки поджигают, с другого конца вылетает здоровый камень.

— Почему?

— Что почему? Почему камень вылетает? Да ты представь себя на его месте. Если под твоей задницей запалят фейерверк, ты ещё не так помчишься.

— Слушай, Проф, он сказал «задница», — нажаловался Маздам. — А на моей бумажке написано, что так говорить не…

— Но у нас ведь есть щиты, — прервал его Профессор Спасли. — Если мы сгрудимся вместе и прикроемся щитами, то все их камни для нас будут что твой дождик.

— Камень примерно фут в диаметре, летит очень быстро и раскален докрасна.

— Значит, щиты не помогут?

— Нет, — Коэн покачал головой. — Маздам, будешь толкать кресло Хэмиша…

— Нам не пройти и пятидесяти ярдов, Чингиз, — сказал Калеб.

— Лучше на пятьдесят ярдов вперед, чем на шесть футов вглубь, — ответил Коэн.

— Браво! — Профессор Спасли захлопал в ладоши.

— Чиво?

Лорд Хон со своей позиции наблюдал за врагом. Воины Орды обвесили инвалидную коляску щитами, образовав таким образом грубую передвижную стену. Колеса завращались.

Он взметнул меч.

— Огонь!

— Забиваем порох, о господин!

— Я сказал — огонь!

— Надо зарядить Псов, о господин!

Бомбардиры лихорадочно трудились. Ужас перед наступающей Ордой был куда больше, чем страх перед лордом Хоном.

Волосы Профессора Спасли развевались на ветру. Он топал по пыли, размахивая мечом и вопя во всю глотку.

За всю свою жизнь он никогда не чувствовал себя таким счастливым, как сейчас.

Так вот он, главный секрет: не отводя глаз, смотри Смерти в лицо и наступай… И все становится так просто…

Лорд Хон швырнул шлем на землю.

— Огонь, несчастные крестьяне! Шваль, отребье! Почему я должен повторять дважды?! Дайте мне факел!

Оттолкнув бомбардира, он присел на корточки возле Пса, рывком повернул его, так что жерло бочки теперь смотрело прямо на Коэна, поднял факел…

Земля содрогнулась. Пес встал на дыбы и катился в сторону.

Из-под земли вылезла круглая красная ухмыляющаяся голова.

Стройные ряды разом сломались, послышались вопли. Охваченные ужасом солдаты смотрели на шевелящуюся почву под ногами, пытались бежать, но земля больше не держала, она двинулась и перемещалась. Высокое облако пыли заволокло поле битвы.

А потом земля сомкнулась. И вновь расступилась. Насмерть перепуганные солдаты карабкались друг на друга, ища спасения от того, что неторопливо, словно не замечая всеобщей паники, поднималось из глубин. Это была земля, обретшая форму человека. Орда рывком затормозила.

— Это ещё кто? — спросил Коэн. — Тролли?

Десять громадных фигур старательно и неторопливо «вывинчивались» из земли.

Затем фигуры остановились. Одна из них, улыбаясь, медленно повернула голову — сначала в одну сторону, потом в другую.

Раздался чей-то крик. Какой-то сержант отдал приказ своим лучникам, и о терракотовые доспехи стукнулись несколько стрел, впрочем особого вреда они не причинили.

За первыми терракотовыми воинами появились следующие. Периодически громадные воины сталкивались друг с другом, рождая громкий глиняный стук. Затем все они как один человек — или тролль, или демон — взмахнули мечами, повернулись на сто восемьдесят градусов и двинулись на армию лорда Хона.

Несколько солдат попытались оказать сопротивление — просто потому, что толпа у них за спиной не позволяла им убежать. Солдаты быстро погибли.

Не то чтобы красные воины так уж хорошо сражались. Они двигались, как машины, повторяя один и тот же выпад, — независимо от того, что делал противник. Но остановить их было невозможно. Можно было только бежать, иначе тебя либо пронзали огромным мечом, либо втаптывали в землю — судя по виду, красные воины были чрезвычайно тяжелыми.

Ужас усиливался ещё и тем, что с красных лиц воинов не сходила улыбка.

— Однако… — покачал головой Коэн, нащупывая в кармане кисет.

— Ни разу не видел, чтобы тролли так дрались, — заметил Маздам.

Из дыры в земле, радостно тыкая мечами в воздух, появлялись все новые и новые терракотовые воины.

Передний ряд неторопливо продвигался, окруженный громадным облаком пыли и воплей. Большая армия — штука очень неповоротливая, и подразделения, которые пытались прорваться вперед и узнать, что, собственно, происходит, оказывались на пути у бегущих куда глаза глядят отдельных индивидуумов, которые сейчас мечтали только об одном: очутиться как можно дальше отсюда и зажить мирной крестьянской жизнью. Над полем яростно гудели гонги, командиры пытались отдавать приказы, но все было тщетно. Ведь для того, чтобы выполнить приказ, нужно его сначала выслушать, а на это не было времени.

Коэн склеил самокрутку и чиркнул спичкой о подбородок.

— Отлично, — произнес он, обращаясь к миру в целом. — А теперь пошли, займемся этой скотиной Хоном.

Облака над головой утратили свои пугающие очертания. Молнии сверкали все реже. Но в небе ещё бродили зеленовато-черные, набухшие дождем тучи.

— Поразительно! — воскликнул Профессор Спасли.

Несколько капель ударились о землю, образовав в пыли широкие кратеры.

— Ага, — отозвался Коэн.

— Удивительнейшее явление! Воины, поднимающиеся из земли!

Кратеры сливались друг с другом. Капли следовали их примеру. Хлынул ливень.

— Кто его знает, — Коэн проводил взглядом пробегающий мимо обвалянный в пыли взвод солдат. — Может, здесь всю дорогу так.

— В смысле, это ведь точно по тому мифу, где человек посеял драконьи зубы и взошли страшные воины-скелеты!

— А вот в это я не верю, — покачал головой Калеб, когда солдаты исчезли в грязном облаке пыли и воды.

— Почему?

— Если сажаешь драконьи зубы, то должны взойти драконы. А вовсе не сражающиеся скелеты. А что на упаковке-то было написано?

— Откуда мне знать? В мифе об упаковке ничего не говорится.

— «Получите драконов» — вот что должно было быть написано на упаковке.

— Нет, мифам верить нельзя, — сказал Коэн. — Я-то знаю, о чем говорю. Ага… вон он, — ухмыльнулся варвар, указывая на всадника в отдалении.

Вся долина превратилась в бурлящую кашу. Красные воины были только началом. Союз пяти семейств и так был хрупок как стекло, а паническое бегство было моментально истолковано как хитро продуманное нападение. На Орду больше никто не обращал внимания. У неё не было ни раскрашенных вымпелов, ни гонгов. Она не была врагом в традиционном понимании это слова. Кроме того, почва превратилась в грязь, грязь покрыла все вокруг, так что все от пояса и ниже стали одного и того же цвета, и уровень, с которого начиналась эта «боевая раскраска» каждой секундой повышался.

— Что будем делать, Чингиз? — спросил Профессор Спасли.

— Идём обратно во дворец.

— Зачем?

— Туда направляется Хон.

— Но здесь ведь происходят такие поразительные…

— Слушай, Проф, я видел ходячие деревья паучьих богов и больших зеленых зубастых тварей, — ответил Коэн. — Ты не поверишь, сколько на свете поразительного. Никакого изумления не хватит — верно, Маздам?

— Точно. У меня раз был случай: как-то в Скунде я погнался за пятиголовым козлом-вампиром, но меня хвать за руки и давай всякую лапшу на уши вешать: мол, нельзя, мол, вымирающий вид. Ага, говорю я, из-за меня-то он и вымирающий. Думаете, мне кто-нибудь спасибо сказал?

— Ха, — отозвался Калеб. — Да на тебя должны были молиться, из-за тебя ж появились все эти вымирающие виды, о которых теперь так заботятся… Эй, солдатики, а ну, кругом и шагом марш по домам!

Группа солдат, бегущих от красных воинов, затормозила в грязи, в ужасе посмотрела на Орду и кинулась прочь, теперь уже в другом направлении.

Маздам остановился, чтобы отдышаться. С бороды у него струями лился дождь.

— Не могу я так бежать, — сказал он. — Нет сил, а ещё приходится толкать Хэмиша в его коляске. Давайте-ка переведем дух.

— Чиво?

— Давайте — что?! — воскликнул Коэн. — О боги, вот уж не думал, что доживу до этого дня! Герой останавливается, чтобы отдохнуть? Разве Вольтан Неуязвимый когда-нибудь переводил дух?

— Вольтан уже отбегал свое. Он умер, Чингиз, — ответил Калеб.

Коэн нахмурился.

— Что, старик Вольтан?

— А ты не знал? И Дженкинс Бессмертный тоже.

— Дженкинс не умер, я встречался с ним только в прошлом году.

— Да, но сейчас он мертв. Кроме нас, все герои умерли. И насчет себя я тоже не уверен.

Расплескивая грязь, Коэн бросился вперед, схватил Калеба за рубаху и рывком оторвал от земли.

— Ну а Хрун? Не может быть, чтобы он тоже умер. Он вдвое моложе нас!

— Последнее, что я о нем слышал, это что он устроился на работу. Теперь он сержант в какой-то Страже.

— Сержант Стражи? — не поверил свои ушам Коэн. — Хрун работает за жалованье?

— Угу.

— Но… Как же можно? Неужели правда жалованье!

— Он говорил, может, в будущем году его повысят до капитана. А ещё сказал… сказал, что потом будет получать пенсию.

Коэн ослабил свою хватку.

— Не много нас осталось, Коэн, — сказал Маздам.

Коэн резко повернулся к нему.

— Ну ладно, но ведь нас никогда много и не было! И я не собираюсь умирать! Я не позволю всяким сволочам вроде Хона захватить мир. Он же понятия не имеет, что такое быть вождем! Отребье. Вот как он называет своих солдат. Отребье. Все это очень похоже на ту мерзкую цивилизованную игру, которой ты учил нас, Проф!

— Ты о шахматах?

— О них. Пешки предназначены для того, что бы их убивал противник! А король тем временем прогуливается в тылу.

— Да, но противник ведь ты, Коэн.

— Согласен! С этим — да, согласен, но я не пихаю людей впереди себя, не прикрываюсь ими, чтобы их убивали вместо меня. И я никогда не использую луки и эти песьи штуковины. Я убиваю только с близкого расстояния и своими руками. Армии? Вся их гнилая тактика? Есть только один способ сражаться — это когда все разом бросаются в атаку, размахивая мечами и вопя во всю глотку! Ну все, хватит тут разлеживаться, нас ждёт Хон!

— Утречко выпало нелегкое, Чингиз, — сказал Малыш Вилли.

— Это не оправдание!

— Мне нужно в уборную. Это все из-за дождя.

— Сначала надо взять Хона.

— Хорошо бы он прятался в туалете.

Они достигли городских ворот. Которые были заперты. Со стен на Орду смотрели сотни людей — как простых граждан, так и вооруженных стражников.

Коэн погрозил им пальцем.

— Дважды повторять не буду, — заявил он. — Я вхожу в город, ясно? Выбирайте сами — легкий способ или тяжелый!

Бесстрастные лица обратились вниз, на костлявого старика, потом, как подсолнухи, снова поднялись. Люди посмотрели на долину, где вельможи дрались друг с другом и, охваченные ужасом, с терракотовыми воинами. Вниз. Вверх. Вниз. Вверх.

— Отлично, — заключил Коэн. — Но потом не говорите, что я вас не предупреждал.

Он взмахнул мечом и чуть присел, готовясь нападать.

— Подожди, — Профессор Спасли дотронулся до руки Коэна. — Слушай…

Из-за стен донеслись крики, путаные угрозы, после чего опять раздались крики. Затем кто-то издал отчаянный вопль. Потом ещё один.

Ворота распахнулись, из-за них выглядывал и испуганные лица городских жителей. Коэн опустил меч.

— Ага, — сказал он, — все-таки вняли голосу рассудка, да?

Дыша с присвистом, Орда проковыляла сквозь ворота. Толпа в молчании провожала их взглядами. На земле лежали несколько мертвых стражников. Остальные стражники, очевидно, быстренько сбросили мундиры и выбрали светлое будущее на Гражданском проспекте, где вероятность быть забитыми насмерть разгневанной толпой существенно ниже.

Лица поворачивались вслед за Коэном, будто подсолнухи, следующие за ходом солнца. Коэн словно бы не замечал этого.

— А Толпила-Силач? — произнес он, обращаясь к Калебу.

— Мертв.

— Не может быть. Пару месяцев назад я его видел, он был здоров как бык. Как раз собирался в новый поход.

— Мертв.

— Но что с ним случилось?

— Ты про Ужасного Человекоядного Клапского Ленивца слышал?

— Про того, который якобы сторожит гигантский рубин сумасшедшего змеиного бога?

— Про него. Ну так вот… он с Толпилой и случился.

Толпа расступилась, открывая дорогу Орде. Кто-то попытался выкрикнуть что-то приветственное, но на крикунов сразу зашикали. Такое молчание Профессор Спасли слышал только в самых богобоязненных храмах^[93].

Однако на поверхность настороженного молчания подобно пузырям в стоящей на огне кастрюле с водой то и дело всплывал тревожный шепоток.

— Красная Армия. Красная Армия, — шуршало над толпой.

— Ну а Органди Лупилло? Я слышал, он живет себе не тужит в Очудноземье.

— Мертв. Отравление тяжелыми металлами.

— Это как?

— Три меча в брюхо.

— Красная Армия!

— А Головоруб Мунго?

— Пропал без вести в Скунде.

— Пропал без вести?

— Ну, нашли только его голову, а ты ж знаешь Мунго…

— Красная Армия!

Орда приближалась к внутренним воротам Запретного Города. Толпа следовала позади, на некотором расстоянии.

Эти ворота тоже оказались запертыми. Их охраняли два здоровенных стражника. На их лицах застыло выражение, свойственное людям, которым сказали охранять ворота и которые будут охранять эти ворота, что бы ни случилось. Армии держатся на людях, которые, что бы ни случилось, будут охранять ворота, мосты или переправы. Именно в честь таких людей слагают героические поэмы — посмертно.

— А Живчик Госбар?

— Говорят, тоже скончался. Причём в постели.

— И это Живчик, которого назвали так потому, что он почти не спал?

— Вот это самое «почти» его и подвело. Сон людям необходим.

— И не только сон, — вмешался Малыш Вилли. — Мне, например, очень нужно ещё это, того.

— Вот тебе стена, чего ты ждешь-то?

— Не могу же я у всех на глазах! Это… нецивилизованно.

Коэн широкими шагами подошел к стражникам.

— Я слов на ветер не бросаю, — сообщил он. — Вы как, скорее умрете, чем предадите своего императора?

Стражники смотрели прямо перед собой.

— Отлично, ваше право. — Коэн извлек меч из ножен.

Но вдруг ему в голову пришла какая-то мысль.

— А Нуркер? — спросил он. — Большой Нуркер? Он ведь крепкий, как старые башмаки.

— Рыбья кость, — ответил Калеб.

— Что? Да Нуркер однажды прикончил шестерых троллей одним…

— Подавился рыбьей костью и задохнулся. Думал, ты знаешь. Прости.

Коэн посмотрел на него. Потом на свой меч. Потом на стражников. На мгновение воцарилось молчание, нарушаемое лишь шумом дождя.

— Знаете, ребята, — неожиданно в его голосе прозвучала такая усталость, что Профессору Спасли показалось, будто вот сейчас, в минуту победы и триумфа, перед ними разверзлась бескрайняя бездна. — Я собирался отчекрыжить вам головы. Но… какой в этом смысл? То есть, если задуматься, ну к чему все это? Что это изменит?

Стражники по-прежнему смотрели прямо перед собой. Но их глаза открывались все шире и шире.

Профессор Спасли повернулся.

— Вы все равно умрете, рано или поздно, — продолжал Коэн. — Так уж устроена жизнь. Живешь, стараешься, бьешься лбом об стену, а потом оказывается: все это уже не важно, потому что ты мертв и…

— Э-э… Коэн? — окликнул Профессор Спасли.

— Вот, взгляните на меня. Всю жизнь только тем и занимаюсь, что рублю головы направо-налево, — и что? Есть у меня чем гордиться?

— Коэн…

Стражники уже не просто смотрели. Их лица вытянулись в гримасах неизбывного ужаса.

— Коэн?

— Да, что?

— Мне кажется, тебе стоит взглянуть на то, что у тебя за спиной.

Коэн повернулся.

По улице продвигались полдюжины красных воинов. Толпа рассредоточилась по переулкам, откуда и наблюдала за происходящим в немом испуге.

А затем чей-то голос прокричал:

— Весьма Продолжительную Жизнь Красной Армии!

Из толпы посыпались всяческие возгласы. Какая-то девушка вздернула над головой сжатый кулак.

— Вперед С Народом, Отдавая Должное Традициям!

Несколько голосов поддержали её.

— Заслуженного Перевоспитания Врагам!

— Я потеряла своего зайку!!!

Красные гиганты, стукнув, как глиняные горшки, остановились.

— Вы только посмотрите на них! — воскликнул Профессор Спасли. — Никакие это не тролли! Они двигаются как механизмы! Это не кажется вам странным?

— Нет, — безразлично ответил Коэн. Абстрактное мышление не относится к жизненно важным достоинствам героя-варвара. — Так о чем бишь я говорил? — Он вздохнул. — Ах да… Вы, двое… вы как, скорее умрете, чем предадите вашего императора?

К этому моменту стражники совсем одеревнели от страха.

Коэн взмахнул мечом.

Профессор Спасли набрал в грудь побольше воздуха, схватил Коэна за руку, в которой тот сжимал меч, и прокричал:

— Немедленно откройте ворота и впустите его!

Наступило мгновение полного молчания. Профессор Спасли чуть подтолкнул Коэна.

— Ну давай, — прошипел он. — Веди себя как император!

— Это как? Я должен мерзко хихикать, пытать людей и все такое? Не дождешься.

— Да нет же! Представь, что бы на твоем месте сказал император!

Коэн воззрился на Спасли. Затем вновь повернулся к стражникам.

— Э-э… Молодцы, — кивнул он. — Ваша верность делает вам… ну, как это… честь. Продолжайте в том же духе, и я прослежу, чтобы вас обоих продвинули по службе. А теперь впустите нас внутрь или мои краснорожие горшки отчикают вам ноги ко всем чертям, так что свои тупые головы будете догонять на руках.

Стражники переглянулись, дружно бросили мечи на землю и попытались исполнить каутау.

— Можете встать, черт вас побери, — произнес Коэн слегка подобревшим голосом. — Профессор Спасли?

— Да?

— Я что, опять стал императором?

— Э-э… Земляные солдаты, похоже, на нашей стороне. Люди думают, что ты победил. Мы все живы. Я бы сказал — да, мы победили.

— А раз я император, то могу приказывать кому угодно, правильно?

— О, воистину так.

— Только я хочу приказать так, как это обычно делается. Ну, сам знаешь. Чтобы всякие паскудники в мундирах дули в трубы и орали: «Вот чего от вас хочет император!»

— А-а. Ты хочешь, чтобы я сделал официальное заявление?

— Точно. Итак. Всякое каутау запретить. Меня от этого корежит. Чтобы больше никто ни перед кем не пресмыкался, понятно? А при встрече со мной пусть отдают честь, а ещё лучше деньги. Но никакого больше битья башкой о землю. Экая мерзость… Все это запиши на бумагу, как полагается.

— Сейчас сделаю. А…

— Подожди, я ещё не закончил. — Коэн покусал губу. Он сейчас пытался думать, а это для него было непривычное занятие. Красных воинов на улице все прибывало. — Да, вот. Можешь добавить, что я отпускаю на свободу всех узников, кроме тех, кто сделал что-то действительно плохое. Например, пытался кого-то отравить. Детали доработай сам. А всем, кто пытал людей, чтобы отрубили головы. И каждому крестьянину выдать по бесплатной свинье, ну, или по ещё какой-нибудь твари. Предоставляю тебе облечь все это в кудрявые выражения вроде «сим повелеваю» и все такое прочее.

Коэн перевел взгляд на стражников. Те упорно валялись в грязи.

— Я, кажется, приказал вам встать. Клянусь, следующему, кто вздумает целовать землю у меня под ногами, я как следует накостыляю по шее. Понятно? А теперь отворяйте ворота.

Толпа разразилась приветственными возгласами. Когда Орда вступила в Запретный Город, люди последовали за ними. Со стороны это выглядело как нечто среднее между революционной атакой и степенной прогулкой.

Красные воины остались снаружи. Один из них поднял терракотовую ногу (раздался негромкий ноющий рокот) и направился в сторону стены. Он шёл, пока не стукнулся о неё головой.

Некоторое время воин бродил кругами, как пьяный. Потом все-таки сумел остановиться в паре шагов от стены, при этом не врезавшись в неё.

Подняв трясущийся палец, он написал красной пылью, превратившейся на мокрой штукатурке в нечто вроде краски:

«ПАМАГИТЕ СПАСИТЕ ЭТО Я

Я СДЕСЬ НА РАВНИНЕ

ПАМАГИТЕ МНЕ СНЯТЬ

ЭТИ ЧОРТОВЫ ДАСПЕХИ».

За спиной у Коэна волновалось людское море. Люди кричали и пели. Будь у него доска для серфинга, он вполне мог бы прокатиться по головам. Дождь тяжело стучал по крыше и заливал дворики.

— Чему они так радуются? — спросил Коэн.

— Думают, что ты будешь грабить дворец, — объяснил Профессор Спасли. — Они ведь наслышаны о варварах. Вот и надеются, что им тоже кое-что перепадет. И потом, им очень понравился твой приказ о бесплатной свинье.

— Эй, ты! — крикнул Коэн, обращаясь к юноше. Тот, согнувшись под тяжестью большой вазы, радостно ковылял мимо. — Ворюга! Убери свои лапы от моих вещей! Это большая ценность! Это… это…

— Ваза династии Динь, — подсказал Профессор Спасли.

— Во-во, — подтвердила ваза.

— Это ваза династии Динь, слышал? Немедленно поставь на место! И вы, там, тоже… — Коэн повернулся и яростно замахал мечом. — Немедленно снимите обувь! Вы царапаете паркет! Он и так черт знает в каком состоянии!

— Вчера ты не очень-то беспокоился о паркете, — пробурчал Маздам.

— Тогда это был не мой паркет.

— Почему же, он был уже твой, — сказал Профессор Спасли.

— Не совсем, — возразил Коэн. — Существует определенный порядок, как захватывать город. Кровь. Люди понимают только кровь. Если просто прийти и захватить город, никто к этому серьезно не отнесется. Но моря крови… Это понимают все.

— А ещё горы из черепов, — одобрительно произнес Маздам.

— Вспомните историю, — продолжал Коэн. — Стоит встретить… Эй, ты, который в шляпе, это мой…

— Столик для бакары-сан, красное дерево с инкрустацией, — пробормотал Профессор Спасли.

— …Во, слышал? Так что поставь на место! О чем это я? А, вспомнил. Если слышишь про короля, о котором все говорят: «О, вот это был король так король», можешь смело держать пари на последние сандалии, что это был здоровущий бородатый гаденыш, который рубил головы почем зря и при этом весело смеялся. Эй, там! Ты что, совсем обнаглел? Но про другого короля, если он просто издавал честные законы, читал книги и старался сойти за умного, про него что скажут? «О, — скажут люди, — он был, конечно, ничего, но немного размазня. Разве ж что король?» Вот так вот.

Профессор Спасли вздохнул.

Ухмыльнувшись, Коэн с такой силой хлопнул его по спине, что он покачнулся и чуть не упал на двух женщин — те тащили бронзовое воплощение философа Лай Тинь Видля.

— Что, Проф, нечего сказать? Ну, как ты это объяснишь? Впрочем, можешь не напрягаться. Ты ж не настоящий варвар. А ну-ка, поставьте чертову статую на место, мадамы, а то как отлуплю мечом!

— Но я думал, можно провернуть все так, чтобы никто не пострадал. С помощью мозгов, а не грубой силы.

— Обычно это не проходит. История делается иначе. Сначала кровь, а потом мозги.

— Горы из черепов, ты хочешь сказать, — поправил Маздпм.

— Все равно, должен же быть другой способ, кроме убийства и кровопролития, — не успокаивался Профессор Спасли.

— Ага. Способов есть много. Только ни один не работает. Калеб, не в службу, а в дружбу, эти… эти…

— …Изящные нефритовые миниатюры работы неизвестного бхонгского мастера… — пробормотал Профессор Спасли.

— …Именно. Отбери их у того парня. Одну он запихал под шляпу.

Они распахнули ещё одни широкие резные двери. В зале уже было не протолкнуться, но при появлении Орды люди шарахнулись от двери и постарались сделать вид, будто выполняют некую очень важную и срочную работу. При этом все старательно избегали цепкого взгляда Коэна.

В результате Шесть Благожелательных Ветров остался стоять в полном одиночестве. Все прочие придворные словно бы растворились в воздухе.

— Горы из черепов, — пробормотал Маздам. Он был не из тех, кто легко отказывается от задуманного.

— Э-э. Мы видели, как из земли появилась Красная Армия. Именно так, как и предсказано в легенде. Э-э. Воистину, вы — предвоплощение Одного Солнечного Зеркала… — начал Шесть Благожелательных Ветров.

Причём у коротышки сборщика налогов единственного достало приличия выглядеть несколько смущенным. Его речь продолжалась, выдержанная примерно в том же ключе и на том же уровне драматичности, что и традиционная приветственная речь, начинающаяся словами: «Как вам известно, ваш отец, король…» Кроме того, до сегодняшнего дня Шесть Благожелательных Ветров не верил ни одной легенде, хотя там, где он раньше служил, тоже были свои любимые сказания: например, о крестьянине, который ежегодно честно заполняет налоговую декларацию.

— Ладно, ладно, — наконец перебил его Коэн.

Подойдя к трону, он воткнул меч в пол. Меч гулко завибрировал.

— Кое-кому из вас отрубят головы. Ради вашего же собственного блага, — сказал он. — Но я ещё не решил, кому именно. Да, и пусть кто-нибудь покажет Малышу Вилли, где тут уборная.

— Уже не надо, — сказал Малыш Вилли. — Эти большие красные статуи, они появились так неожиданно…

— Горы из че… — завел свое Маздам.

— Никаких гор, — решительно отрубил Коэн.

— А где, — робко подал голос Шесть Благожелательных Ветров, — Великий Волшебник?

— Великий Волшебник? — повторил Коэн.

— Да, Великий Волшебник. Тот самый, который вызвал из-под земли Красную Армию, — уточнил сборщик налогов.

— О нем мне ничего не известно, — ответил Коэн.

В тронный зал набивалось все больше людей, задние теснили передних. Толпа подалась вперед.

— Они идут!

В дверь протопал терракотовый воин. На его лице по-прежнему бродила легкая улыбка.

Прошествовав на середину зала, он остановился и встал по стойке «смирно», слегка покачиваясь. С земляного тела стекала и капала на пол вода.

Люди, охваченные ужасом, отшатнулись. Все, кроме ордынцев, не преминул отметить Профессор Спасли. Очутившись лицом к лицу с неизвестной и страшной опасностью, воины Орды либо впадали в ярость, либо начинали с любопытством эту опасность рассматривать.

Профессор Спасли вдруг улыбнулся. Впрочем, эти герои-варвары мало чем отличаются от обычных людей. Да, никакой жуткой неведомой тварью их не испугаешь, но попроси их выйти на улицу и купить пакетик жареной картошки…

— Эй, Проф, и что я сейчас должен сделать? — прошептал Коэн.

— Ты же император, — ответил Профессор Спасли. — Наверное, тебе нужно с ним поговорить.

— Ладно.

Коэн встал и приветственно кивнул терракотовому великану.

— Гм, доброе утро, — сказал он. — Вы отлично поработали. Ты и твои ребята можете взять выходной, посадить друг в друга герань или чем вы там обычно занимаетесь. Э-э. И кто у вас там самый главный горшок? Я хотел бы перекинуться с ним парой слов.

Терракотовый воин со скрипом поднял один палец.

Затем прижал два пальца ко лбу, после чего опять воздел один палец к небу.

Люди в толпе разом загомонили.

Гигант потянул себя двумя пальцами за рудиментарное ухо.

— Что это может значить? — нахмурился Шесть Благожелательных Ветров.

— С трудом верится, — сказал Профессор Спасли, — но, похоже, он пользуется древним методом общения, распространенным в стране кровососущих призраков-вампиров.

— Ты его понимаешь?

— О да. Кажется. Нужно угадать слово или фразу по жестам. Он пытается сказать нам… э-э… одно слово, два слога. Первый слог звучит как…

Гигант сложил одну ладонь в подобие чашки, а другой как будто насыпал туда что-то.

— Наливать? — попробовал догадаться Профессор Спасли. — Насыпать? Так, насыпать… Сахар? Муку? Зерно? Очень похоже… Рис?

Гигант быстро постучал по носу и исполнил под лязганье терракотовых доспехов тяжеловесный радостный танец. После чего сделал широкий жест рукой, как бы приглашая зрителей посмотреть на…

— Зрелище? — забормотал Профессор Спасли. — Он нам хочет что-то показать… Вид?

— Э-э…

Сквозь толпу пробивалась какая-то потрепанная фигура.Человечек был в очках, одна из линз в которых треснула.

— Э-э, — повторил человечек. — Кажется, я догадываюсь, в чем тут дело…

Лорд Фан и его наиболее приближенные офицеры собрались на склоне холма. Хороший военачальник всегда чувствует момент, когда пора покинуть поле боя. Что касается лорда Фана, то для него этот момент наступал, когда он видел приближающегося неприятеля.

Люди были потрясены. Они даже не предпринимали попыток вступить в бой с Красной Армией. Впрочем, тех, кто такие попытки все же предпринял, здесь не было. По вполне уважительной причине — все они были мертвы.

— Мы… передислоцируемся, — лорд Фан тяжело дышал. — А затем дождемся ночи и… Что это?

Из кустов выше по склону доносился странный ритмичный звук.

— Такое впечатление, будто там работает плотник, о господин, — произнес один из офицеров.

— Там? В разгар войны? Иди и проверь, что там такое!

Человек стал карабкаться вверх. Через некоторое время в пилящем звуке настала пауза. Затем звук возобновился.

Лорд Фан в этот момент как раз разрабатывал новый план сражения, в строгом соответствии с Девятью Полезными Принципами. Он сердито отшвырнул карту.

— Почему шум продолжается? Где капитан Нон?

— Ещё не вернулся, господин.

— Так иди и посмотри, что с ним сталось!

Лорд Фан отчаянно попытался припомнить, изрекал ли кладезь воинской премудрости что-нибудь по поводу методов борьбы с неуязвимыми статуями. Он…

Пила смолкла. Зато принялся колотить молоток.

Лорд Фан посмотрел вокруг себя.

— Кто-нибудь здесь собирается выполнять мои приказы? — проревел он.

Схватив меч, лорд Фан стал карабкаться по скользкому от грязи склону. Кустарник перед ним расступался. Впереди замаячило открытое пространство. Но тут мелькнула тень, на тысячах маленьких нож…

Раздался резкий хлопок.

Дождь лил с такой силой, что каплям приходилось выстраиваться в очередь.

В некоторых местах красного цвета земля уходила на сотни футов в глубину. Она приносила два-три урожая в год. Почва была жирной. Почва была плодородной. А мокрая, она была чрезвычайно липкой.

Уцелевшие войска покидали поле битвы, с ног до головы вымазанные красным, как терракотовые воины. Если не считать тех, кого просто затоптали, Красная Армия убила не так уж много человек. Основную работу сделал страх. Гораздо больше солдат погибли в стычках друг с другом, а также во время лихорадочного бегства^[94].

Поле боя перешло в полное распоряжение терракотовых воинов. Они праздновали победу самими разнообразными способами. Кто-то бродил кругами, тараня грудью глубокую грязь, как будто это была не грязь вовсе, а просто очень грязный воздух. Другие рыли окопы, стены которых тут же размывал ливень, в результате чего грязь лилась прямо на головы воинов, но те не обращали на это ровно никакого внимания. Третьи карабкались на несуществующие стены. Несколько воинов (вероятно, в результате чрезмерного напряжения, да и несколько тысячелетий без техосмотра не прошли даром) самопроизвольно взорвались дождем синих искр. Раскаленная докрасна глиняная шрапнель стала главной причиной смертности в рядах противника.

И все это время лил дождь. Непроницаемая стена воды. Это выглядело неестественно. Как будто море решило захватить землю воздушным десантом.

Ринсвинд закрыл глаза. Он был с головы ног перемазан грязью и уже не мог разобрать, что нарисовано на картинках. В некотором роде он испытывал облегчение, поскольку действовал большей частью наугад. К примеру, можно было видеть то, что видит любой воин, — по крайней мере, вы могли это увидеть, если бы знали, чти означают некоторые из самых чудных картинок и умели нажимать их в нужном порядке. Ринсвинд этого не знал и не умел. Кроме того, создатель волшебных доспехов даже не предполагал, что его изобретение будут использовать по колено в грязи и стоя под настоящим водопадом. Время от времени что-то угрожающе шипело. Один башмак начал нагреваться.

А начало было такое хорошее! Однако потом в свои права вступил так называемый «фактор Ринсвинда». Наверное, будь на его месте какой-нибудь другой волшебник, его армия гордо промаршировала бы прочь с поля битвы, и никакой дождь им бы не помешал, и шагали бы его солдаты парадом по улицам Гункунга, а девушки засыпали бы их цветами и кричали: «Вот он, Великий Волшебник! Это действительно он, тут не может быть никакой ошибки!»

Этот другой волшебник нажал бы на правильную картинку и не отправил бы солдат рыть бесполезные окопы.

Ринсвинд поймал себя на том, что тонет в жалости к себе. И, что более актуально, тонет в грязи. Причём тонет в буквальном смысле этого слова. Попытка вытянуть одну ногу из грязи не увенчалась успехом, вторая нога тем временем погрузилась ещё глубже, да и башмак раскалился ещё больше.

Неподалеку в землю ударила молния. Ринсвинд услышал шипение, увидел клуб пара, почувствовал электрическое покалывание и ощутил на языке привкус плавящейся жести.

Следующий удар попал в воина. Его торс взорвался и осыпался липким черным дегтем. Ноги воина сделали ещё несколько шагов и только потом остановились.

Мимо неслись потоки воды густо-красного цвета. Гунг вышел из берегов. А грязь, как дырявый зуб, все глубже и глубже засасывала ноги Ринсвинда.

Что-то, яростно вертясь в грязной воде, пронеслось мимо. Похоже на клочок бумажки.

Чуть посомневавшись, Ринсвинд выбросил вперед руку в рукавице и сгреб бумажку.

Это, как и следовало ожидать, оказалась бабочка.

— Спасибо, — горько сказал он.

Сквозь пальцы лилась вода.

Полусогнув ладонь, он вздохнул и, действуя как можно осторожнее, пересадил бабочку на палец другой руки. Мокрые крылышки существа обвисли.

Прикрыв бабочку рукой, он несколько раз дунул на её крылья.

— Ну давай, лети.

Бабочка повернулась. Фасеточные глаза на миг блеснули зеленым. Она в порядке эксперимента пару раз взмахнула крылышками.

Дождь вдруг прекратился.

Зато пошел снег, но только над Ринсвиндом.

— О да, — сказал Ринсвинд. — Само собой. Я так тебе благодарен.

Жизнь, слышал он, она, как птица. Вылетает из мрака, пересекает заполненный народом зал, а потом опять в окно и в бесконечную ночь. В случае с Ринсвиндом она по пути ухитрилась уронить кое-что прямо ему в тарелку.

А затем снег тоже прекратился. Облака с поразительной скоростью потянулись к горизонту. Купол неба очистился. Хлынул солнечный свет, от которого грязь на глазах пошла паром.

— Так вот ты где! А мы тебя ищем повсюду!

Ринсвинд сделал попытку повернуться, но из-за грязи ничего не получилось.

Послышался шлепок, как будто от удара доской по липкой поверхности.

— Ему на голову падает снег? Жарким днем? Я ведь говорил, это точно он.

Шлепнула ещё одна доска. Со шлема сошла небольшая снежная лавина и скользнула Ринсвинду за шиворот.

Ещё один шлепок, и доска хлопнулась в грязь прямо рядом с ним.

— Это я, Двацветок. Как ты, дружище?

— По-моему, моя нога медленно, но верно поджаривается. Если не считать этого, то счастливее меня не бывает.

— Когда я увидел эти шарады, то сразу понял, что это ты, — Двацветок подхватил волшебника под руки и принялся тянуть.

— Ты узнал слог «вид»? — спросил Ринсвинд. — С этим дистанционным управлением очень трудно было его изобразить.

— О, до этого никто из нас не додумался, — ответил Двацветок. — Но когда солдат изобразил «очерточерточерточертясейчасумру», это мы все угадали. С первой же попытки. Очень изобретательно с твоей стороны. Э-э. Ты вроде совсем завяз.

— Это все из-за волшебных башмаков.

— А ты не мог бы как-нибудь из них вывернуться? А то эта грязь сохнет, как… как терракота на солнце. Потом можно будет послать кого-нибудь, чтобы их выкопали.

Ринсвинд попытался шевельнуть ногами. Грязь пузырчато возмутилась и издала приглушенный всхлюп. Ринсвинд почувствовал, что ноги его освободились.

Наконец, приложив ещё немало усилий, он выбрался на доску.

— Мне очень жаль, что с этими воинами так получилось, — начал он. — Сначала все казалось таким простым. Но потом я перепутал картинки, и некоторых воинов мне уже было не остановить…

— Но ты одержал поистине историческую победу! — воскликнул Двацветок.

— Не может быть.

— Господина Коэна провозгласили императором!

— Правда?

— Ну, не совсем провозгласили, на самом деле никто его никем не провозглашал, он просто пришел и сел на трон. Но теперь все говорят, что он предвоплощение первого императора. А сам Коэн говорит, если ты хочешь стать главным волшебником империи, то пожалуйста, он не возражает.

— Прошу прощения? Я, наверное, что-то упустил…

— Ты вел Красную Армию, верно? Ты сделал так, что в трудный для империи час, когда она, империя, в ней нуждалась, Красная Армия восстала из-под земли.

— Ну, я не стал бы безоговорочно утверждать, что…

— И теперь император хочет воздать тебе по заслугам. Ну разве это не мило с его стороны?

— То есть как это — воздать по заслугам? — с подозрением спросил Ринсвинд.

— Вообще-то, я не в курсе. Но сказал он… — Уставившись в небо, Двацветок погрузился в воспоминания. — Сказал он примерно следующее: «Иди и разыщи Ринсвинда и передай ему, что он, может, малость и со сдвигом, но мыслит правильно, так что, если он того пожелает, можно назначить его главным волшебником Агатовой империи, или как он там хочет называться, потому что вам, заграничным…» — Силясь вспомнить точные слова Коэна, Двацветок прищурился. — …Дом благоприятствующей стороны… сосновый аромат… Вспомнил! «Вам, заграничным педрилам, я не доверяю».

Слова сладким нектаром просочились сквозь уши Ринсвинда, скользнули ему в мозг и громко заколотили по стенкам черепной коробки.

— Главный волшебник? Я? — переспросил он.

— Так он сказал. Ну… Вообще-то, буквально он сказал, что готов назначить тебя сгустком в черепашьей рвоте, но это только потому, что вместо высокого тона голоса он использовал низкий. Но он определенно имел в виду волшебника.

— Я буду главным волшебником империи?

Ринсвинд поднялся на ноги.

— Сейчас произойдет что-то очень плохое, — бесстрастным голосом констатировал он.

Небо теперь стало совершенно чистым и синим. Несколько крестьян рискнули выйти на поле боя, чтобы перевязать раненых и забрать мертвых. Терракотовые воины, недвижные, как камни, застыли под различными углами.

— В любую минуту это может случиться, — продолжал Ринсвинд.

— Может, пойдем, а?

— Наверное, упадет метеорит, — сказал Ринсвинд.

Двацветок поднял глаза на безмятежно мирное небо.

— Ты меня знаешь, — произнес Ринсвинд. — Как только какое-нибудь счастье идёт прямо ко мне в руки, вот-вот я его схвачу, появляется сам Рок и выхватывает главный приз прямо из-под моего носа.

— Но я не вижу никаких метеоритов, — возразил Двацветок. — Или стоит подождать?

— Ну, или не метеорит. Значит, что-то ещё случится, — откликнулся Ринсвинд. — Из кустов выпрыгнет какое-нибудь чудовище, или случится землетрясение. Так или иначе, что-то произойдет.

— Ну, если ты так настаиваешь, — вежливо промолвил Двацветок. — Гм. Ты предпочитаешь дожидаться этих ужасов здесь — или, может, вернемся во дворец, ты примешь ванну, переоденешься, а там уже посмотришь, что будет?

Ринсвинд согласился, что с тем же успехом ужасов можно дожидаться и в комфорте.

— Во дворце устраивают пир, — сообщил Двацветок. — Император говорит, что собирается научить всех, как надо пить.

Прыгая по доскам, периодически шлепая ими по грязи, они двинулись к городу.

— Готов поклясться, ты никогда не говорил мне раньше, что женат.

— Не может быть. Я должен был рассказывать тебе об этом.

— Мне очень… э-э, жаль, что твоя жена, э-э…

— Такое случается во время войны. Зато у меня есть две славные, послушные дочурки.

Ринсвинд открыл было рот, чтобы выразить свое мнение на этот счет, но при виде радостной, доверчиво-хрупкой улыбки Двацветка слова застряли у него в горле.

Они продолжали пробираться вперед молча, вынимая доски из грязи у себя за спиной и бросая их перед собой.

— Да, и ещё одна радостная весть, — наконец нарушил молчание Двацветок. — Император сказал, что ты можешь, если у тебя есть такое желание, основать здесь собственный Университет.

— Нет, нет! Кто-нибудь, пожалуйста, ударьте меня железным прутом!

— Он сказал, что положительно относится к образованию — если это самое образование не навязывают ему лично. Он печет приказы, как пирожки. Евнухи грозят забастовкой.

Ринсвинд уронил свою доску в грязь.

— А что такого важного делают евнухи, — спросил он, — что они могут перестать делать, если объявят забастовку?

— Они подают на стол, застилают постели, ну, все такое.

— О.

— По сути дела, Запретным Городом управляют именно они. Но император сумел убедить их в справедливости своей точки зрения.

— Действительно? И как же?

— Он сказал, что, если они немедленно не прекратят свои глупости, он отрежет им все остальное. Гм, по-моему, основание довольно веское.

Его личный Университет. Он может стать… аркканцлером. Ринсвинд-аркканцлер представил себе, как посещает с официальным визитом Незримый Университет. Шляпу можно надеть по-настоящему остроконечную. И разговаривать с тамошними волшебниками можно будет грубо — уж он поставит их всех на место! Он…

Усилием воли Ринсвинд взял себя в руки. Все равно, ничего хорошего из этого не выйдет.

— А тебе не приходило в голову, — поинтересовался Двацветок, — что все плохое, быть может, уже случилось с тобой? Может, теперь на очереди что-то хорошее?

— Только не надо начинать вещать мне обо всякой карме, — откликнулся Ринсвинд. — В моем колесе фортуны совершенно точно не хватает нескольких спиц, это я знаю наверняка.

— Однако ты подумай, — сказал Двацветок.

— О чем? О том, что остаток жизни я проживу мирно и с удовольствием? Извини, но этого не будет. Ты, главное, подожди. Стоит мне расслабиться, повернуться спиной, и ба-бах!

Двацветок не без интереса огляделся по сторонам.

— Ума не приложу, почему ты считаешь, что твоя жизнь была такой плохой, — пожал плечами он. — Мы провели вместе немало веселых дней, когда были чуть помоложе. Помнишь, как мы упали с Края света? А, помнишь?

— Ещё бы не помнить, — хмыкнул Ринсвинд. — Периодически вспоминается. По ночам. Часика этак в три.

— А помнишь, как мы летели на драконе, а он вдруг исчез, прямо на лету?

— Знаешь, — ответил Ринсвинд, — иногда мне удается прожить целый час, не вспоминая об этом.

— А ещё тот случай, когда на нас напали и мы чуть не погибли?

— Ты какой именно из ста сорока девяти подобных случаев имеешь в виду?

— Это называется закалять характер, — счастливым голосом сообщил Двацветок. — Именно благодаря этим событиям я стал таким, каков я есть сейчас.

— Да уж, конечно, — кивнул Ринсвинд.

Беседовать с Двацветком было проще простого. Коротышка был по природе своей столь доверчив, что даже не слышал о такой штуке, как сарказм. А кроме того, он обладал удивительной способностью не слышать того, что могло его расстроить.

— Да, я с полной уверенностью утверждаю, что именно благодаря этим приключениям стал таким, каков я есть сегодня.

Они вступили в город. Улицы почти совершенно опустели. Большинство жителей стеклись на гигантскую площадь перед дворцом. Все новые императоры склонны первым делом демонстрировать свою щедрость. Кроме того, ходили слухи, что нынешний правитель вообще не такой, как все прочие, и направо-налево раздает бесплатных свиней.

— Он говорил, что хочет отправить послов в Анк-Морпорк, — сообщил Двацветок, пока они, оскальзываясь и хлюпая грязью, шагали по улице. — Подозреваю, это вызовет большой шум.

— А при этих его словах случайно не присутствовал человек по имени Сам-Себе-Харакири? — поинтересовался Ринсвинд.

— Да, он как раз был там.

— А ты, когда был в Анк-Морпорке, случайно не встречался с человеком по имени Себя-Режу-Без-Ножа Достабль?

— О да.

— Если эти двое когда-нибудь обменяются рукопожатием, вот уж рванет так рванет…

— И ты… Если хочешь, ты наверняка можешь тоже вернуться в Анк-Морпорк, — сказал Двацветок. — В смысле, для твоего нового Университета понадобится много всякой всячины. А люди в Анк-Морпорке, как я припоминаю, очень падки на золото.

Ринсвинд скрипнул зубами. Заманчивый образ наотрез отказывался исчезать. Вот он, аркканцлер Ринсвинд, покупает Башню Искусства, а потом заставляет университетских волшебников пересчитать все камни и отослать их в Гункунг. А вот аркканцлер Ринсвинд переманивает к себе на службу всех университетских слуг, а вот аркканцлер Ринсвинд…

— Нет!

— Прошу прощения?

— Не разжигай во мне все эти мечтания! Стоит мне поверить, что вот-вот произойдет что-то хорошее, как тут же случается нечто ужасное!

Сзади кто-то зашуршал, и к Ринсвиндову горлу вдруг прижалось острое лезвие ножа.

— Великий сгусток в черепашьей рвоте? — осведомился голос у самого его уха.

— Ну вот, — с облегчением констатировал Ринсвинд. — Видишь? Уноси ноги! Не стой здесь, как идиот! Беги!

Двацветок какое-то мгновение таращился на него, а потом пустился наутек.

— Пусть бежит, — сказал голос. — Он нам не нужен.

Чьи-то руки втащили Ринсвинда в переулок. Мимо его глаз промелькнули доспехи, потом он увидел перед своим носом уличную грязь. Его пленители явно поднаторели в умении тащить узника таким образом, чтобы тому не во что было упереться ногой.

А потом Ринсвинда швырнули на булыжную мостовую.

— Что-то вид у него не слишком великий, — властным голосом произнес кто-то. — Ну-ка, посмотри сюда, Великий Волшебник!

Солдаты нервозно засмеялись.

— Жалкие дураки! — воскликнул лорд Хон. — Он всего лишь человек! Посмотрите на него! Разве он так уж всемогущ? Он всего лишь человек, который случайно натолкнулся на какой-то древний фокус! И сейчас мы выясним, сохранит ли он свое величие, после того как мы отрубим ему и руки, и ноги!

— О, — только и смог вымолвить Ринсвинд.

Лорд Хон наклонился к нему. Лицо лорда было измазано грязью, а в глазах горел безумный огонь.

— Посмотрим, как отреагирует на это твой император-варвар! — Лорд Хон сделал знак рукой угрюмым, измазанным засохшей грязью солдатам. — Знаешь, а они ведь почти верят, что ты действительно волшебник! Ох уж мне эти суеверия! По большей части они полезны, но иногда чертовски мешают. Однако, после того как мы отконвоируем тебя на площадь и покажем всем, насколько ты велик на самом деле, твоему варвару останется недолго занимать наш трон. А это что такое?

Он сорвал с рук Ринсвинда волшебные рукавицы.

— Игрушки… — фыркнул он. — Дело рук обычного человека. Красная Армия — всего лишь машины, вроде насосов или мельниц. Никаким волшебством тут даже не пахнет.

Отшвырнув рукавицы, он кивнул одному и стражников.

— На Имперскую площадь его, — приказал лорд Хон.

— А как насчет того, чтобы стать губернатором Бхангбхангдука и всех окружных островов? — спросил Коэн. Орда склонилась над картой империи. — Ты как относишься к пляжам, а, Хэмиш?

— Чиво?

Двери тронного зала распахнулись. В зал кубарем вкатился Двацветок, преследуемый Одной Большой Рекой.

— Лорд Хон сцапал Ринсвинда! Он собирается убить его!

Коэн поднял глаза.

— Он же волшебник, так что как-нибудь выпутается, верно?

— Нет! Красная Армия уже не защищает его! Этот Хон… Нужно срочно что-то предпринять!

— Слушай, эти волшебники… — махнул рукой Маздам. — Их столько развелось, что…

— Нет. — Коэн взял меч и вздохнул. — Пошли, — сказал он.

— Но Коэн…

— Я сказал, пошли. Мы же не такие, как Хон. Ринсвинд, конечно, хорек, но он наш хорек. Так вы идете или нет?

Лорд Хон со своими солдатами добрались уже до первых ступенек, ведущих к дворцу, когда показалась Орда. Героев-варваров мигом окружила толпа, с трудом сдерживаемая солдатами.

Лорд Хон крепко держал Ринсвинда, приставив к его горлу нож.

— А, император, — сказал он на хорошем анк-морпоркском. — Вот мы и встретились вновь. Думаю, это называется шах.

— Что это значит? — шепотом спросил Коэн.

— Он считает, что загнал тебя в угол, — расшифровал Профессор Спасли.

— А откуда он знает, что я не дам волшебнику погибнуть?

— Боюсь, он немножко разбирается в психологии.

— Это лишено всякого смысла! — прокричал Коэн. — Если ты убьешь его, то через несколько секунд умрешь сам. Я лично прослежу за этим!

— Твой план не сработает, — ответил лорд Хон. — Когда ваш… Великий Волшебник… умрет, когда люди увидят, как, оказывается, легко его убить… сколько, как ты думаешь, тебе останется быть императором? Ты победил благодаря обыкновенному надувательству!

— Каковы ваши условия? — крикнул Профессор Спасли.

— А никаких условий нет. Вы не можете дать мне ничего такого, чего я не мог бы взять сам.

Выхватив шляпу Ринсвинда из рук стражника, лорд Хон нахлобучил её волшебнику на голову.

— Это, кажется, твое, — прошипел он. — Валшебник, ха! Ты даже просто слово не можешь правильно написать, не то что заклинание произнести! Ну-с, валшебник. Не хочешь ли сказать что-нибудь напоследок?

— О нет!

Лорд Хон улыбнулся.

— Ну хорошо… — зловеще промолвил он.

— О неееееееееет!

— Отличненько!

— Аргх!

Лорд Хон сморгнул. На мгновение фигура перед ним растянулась и выросла, став вдвое выше чем была. А потом резко сократилась, так что носки башмаков с громким хлопком врезались в подбородок.

А затем грянул гром, и волшебник исчез.

На площади воцарилось молчание, не нарушаемое ничем, кроме звука, производимого несколькими тысячами опешивших людей.

Лорд Хон недоверчиво покрутил рукой.

— Лорд Хон?

Он повернулся. Сзади стоял маленький, измазанный в саже и грязи человечек. Он был в очках, одна из линз которых треснула.

— Прошу прощения, лорд Хон, — произнесло видение, — но вы, случайно, не помните Бес Пеларгик? Лет шесть назад? Вы тогда поссорились с лордом Таном, и у вас произошла небольшая стычка, помните? Так, пустяки, разрушили всего несколько улиц.

Лорд Хон рассеянно заморгал.

— Да как ты смеешь обращаться ко мне!.. — проскрипел он.

— В принципе, это не так уж важно, — продолжал Двацветок. — Просто я хотел, чтобы вы припомнили. Тот случай… сильно меня рассердил. Э-э. Я хочу сразиться с вами.

— Ты хочешь сразиться со мной? Да понимаешь ли ты, с кем разговариваешь? Имеешь ли ты хоть малейшее представление об этом?

— Э-э… Да. О да, — кивнул Двацветок.

Лорд Хон наконец сфокусировал внимание. День выдался не из лучших.

— Ты сошел с ума, глупый коротышка! У тебя даже нет меча!

— Эй! Четырехглазый!

Лорд Хон и Двацветок оглянулись. Коэн швырнул меч. Двацветок неловко подхватил клинок и чуть не упал — такой он был тяжелый.

— Зачем ты это сделал? — спросил Профессор Спасли.

— Человек хочет стать героем. Я это уважаю, — объяснил Коэн.

— Но его же убьют на месте!

— Может, и так. Такое вполне может случиться. Даже почти наверняка так все и будет, — согласился Коэн. — Но это от меня уже не зависит.

— Папа!

Цветок Лотоса схватила Двацветка за руку.

— Он вправду убьет тебя! Лучше пойдем отсюда!

— Нет.

Бабочка взяла отца за другую руку.

— Это не послужит никакой благородной цели, — сказала она. — Пойдем. Можно выбрать более удачный момент для…

— Он убил вашу мать, — ровным голосом ответил Двацветок.

— Это были его солдаты.

— Это его не оправдывает, скорее наоборот. Он даже ничего не знал. Пожалуйста, отойдите в сторону, обе.

— Послушай, пап…

— Если вы обе не поступите так, как вам велят, я рассержусь.

Лорд Хон извлек из ножен свой длинный меч. Сверкнуло лезвие.

— Ты хоть что-нибудь знаешь о том, как надо сражаться, а, коротышка?

— Не так уж много, — пожал плечами Двацветок. — Но это и не важно. Важно, чтобы кто-то выступил против тебя. А то, что с этим человеком произойдет, не имеет значения.

Орда наблюдала за происходящим с заметным интересом. Как бы ни огрубели их сердца, одно слабое место у них ещё оставалось — это уважение к безрассудной смелости.

— Да. — Лорд Хон оглядел притихшую толпу. — Пусть все увидят, что случится с таким человеком.

Он взмахнул мечом.

Воздух раскололся.

На каменные плиты прямо перед ними рухнул Лающий Пес.

Он был очень горячий. Фитиль тлел.

Послышалось короткое шипение.

А потом мир побелел.

Когда к окружающему миру вернулись его обычные цвета, Двацветок поднялся на ноги. Он был единственным из присутствующих, кто стоял на ногах: остальные либо убежали, либо припали к земле.

От лорда Хона остался лишь тлеющий сапог. Но вверх по ступенькам, но направлению к дверям дворца, тянулся дымный след.

Слегка шатаясь, Двацветок двинулся по следу.

Инвалидная коляска с вращающимся вхолостую колесом валялась на боку.

Он нагнулся.

— Господин Хэмиш, ты в порядке?

— Чиво?

— Отлично.

Остальные воины Орды, присев на корточки, сгрудились в кружок на верхней площадке. Кругом колыхались тяжелые волны дыма. Ядро, угодив прямо во дворец, подожгло сухие бумажные стены.

— Эй, Проф, ты меня слышишь? — окликал Коэн.

— Ясное дело, не слышит! Как он может тебя слышать, ты только посмотри на него! — пробурчал Маздам.

— Но, может, он ещё жив! — с вызовом ответил Коэн.

— Он мертв, Коэн. Взаправду, по-настоящему мертв. У живых больше тела.

— Но как вы-то все уцелели? Я видел, ядро летело прямо на вас!

— Мы убрались с дороги, — ответил Малыш Вилли. — Мы это умеем.

— У бедного старика Профа не было нашего опыта не-умирания, — вздохнул Калеб.

Коэн встал.

— Где Хон? — мрачно произнес он. — Сейчас я его…

— Он тоже мертв, господин Коэн, — сообщил Двацветок.

Коэн кивнул, как будто считал это совершенно естественным и нормальным.

— Этим мы обязаны старику Профу, — сказал он.

— Он был хороший, — согласился Маздам. — Вот только не любил, когда ругаются.

— У него были мозги. Его много что интересовало! И хотя он не прожил жизнь варвара, но разрази меня гром, если он не заслужил быть похороненным как настоящий герой-варвар. Все согласны?

— Мы положим его в богато украшенную лодку и подожжем, — предложил Малыш Вилли.

— Согласен, — произнес Профессор Спасли.

— Или похороним в большой яме, вместе с кучей поверженных врагов, — выдал ещё один вариант Калеб.

— О боги, что, вместе со всем четвертым «Б»? — изумился Профессор Спасли.

— Воздвигнем ему во-от такой курган, — развел руками Винсент.

— О, что вы, я бы не хотел доставлять вам столько хлопот, — растроганно произнес Профессор Спасли.

— Лодка, тела поверженных врагов, могильный курган… — без выражения перечислил Коэн. — Всего этого мало, чтобы показать, каким славным малым был наш Проф.

— Что вы так беспокоитесь, уверяю, я отлично себя чувствую, — ответил Профессор Спасли. — Правда, я… Э-э-э… Ох…

— РОНАЛЬД СПАСЛИ?

Профессор Спасли повернулся на звук.

— Ага, — вымолвил он. — Да, теперь понятно.

— НЕ СОБЛАГОВОЛИШЬ ЛИ ПРОЙТИ ЗА МНОЙ?

Дворец, Орда все застыло и начало таять как сон.

— Забавно, — произнес Профессор Спасли, следуя за Смертью. — Никак не предполагал, что это будет вот так.

— ВЫ ПРЕДПОЛАГАЕТЕ, А Я РАСПОЛАГАЮ.

Черная песчаная крупа завивалась вокруг того, что Профессор Спасли привык называть своими ногами.

— А где мы?

— В ПУСТЫНЕ.

Пустыня была ярко освещена, в то же время небо было полуночно-черным. Профессор Спасли посмотрел на горизонт.

— А она большая?

— ДЛЯ НЕКОТОРЫХ — ОЧЕНЬ. ЛОРДА ХОНА, НАПРИМЕР, ЗДЕСЬ С НЕТЕРПЕНИЕМ ПОДЖИДАЕТ ЦЕЛАЯ ТОЛПА ПРИЗРАКОВ.

— А я считал, лорд Хон не верит в призраков.

— НЕ ИСКЛЮЧЕНО, ЧТО ТЕПЕРЬ ОН В НИХ ПОВЕРИТ. СЛИШКОМ МНОГО ПРИЗРАКОВ ВЕРЯТ В ЛОРДА ХОНА.

— О. Э-э… А что будет со мной?

— Слушай, давай быстрее, я не могу тебя весь день ждать! Шевели ногами!

Повернувшись на голос, Профессор Спасли увидел какую-то женщину верхом на лошади. Лошадь была весьма крупной — с другой стороны, женщина тоже была немаленькой. На ней — на женщине, разумеется, — были доспехи, шапка с рогами и грудные латы, над которыми, должно быть, не меньше недели трудился опытный кузнец. Женщина смотрела на Профессора Спасли не без дружелюбия, но в её жестах ощущалось нетерпение.

— Прошу прощения? — не понял он.

— Мне сказали — Рональд Спасли, — сказала она. — Но какой ты Спасли?

— В каком смысле «какой»?

— Всех, кого я забираю, — женщина чуть наклонилась в седле, — обычно зовут как-нибудь вроде Кто-то Какой-то. Как твоя кличка?

— Прошу прощения, я вроде бы как профессор…

— Ладно, запишем тебя как Рональд Вечно Извиняющийся. Ну давай, запрыгивай, грядет война, мне некогда засиживаться на месте, надо ехать.

— Куда?

— Туда, где вечные пирушки, попойки, где швыряют топоры в косы девушкам… Во всяком случае, так у меня тут записано.

— Э-э, пожалуй, это было небольшое преуве…

— Слушай, старик, ты едешь или как?

Профессор Спасли оглянулся по сторонам, посмотрел на бескрайнюю черную пустыню. Он был один-одинешенек. Смерть уже успел отправиться по своим, как всегда, срочным делам.

Профессор позволил женщине втащить его на лошадь и усадить сзади.

— А там библиотека есть? — с надеждой в голосе спросил он, когда лошадь взмыла в черное небо.

— Кто её знает. До сих пор никто не интересовался.

— Ну, или вечерняя школа? Можно мне там вести вечерние классы?

— И какой именно предмет ты хочешь преподавать?

— Гм, в принципе, мне все равно. Допустим, правила поведения за столом. Это разрешается?

— Наверное, да. Хотя до сих пор никто ни о чем подобном не спрашивал. — Валькирия повернулась в седле. — Слушай, ты уверен, что попал в нужную загробную жизнь?

Профессор Спасли все тщательно взвесил.

— Думаю, да, — произнес он наконец. — Во всяком случае, я попробую влиться в коллектив.

Люди на площади постепенно приходили в чувство и поднимались на ноги.

Они смотрели на то, что осталось от лорда Хона, и на Орду.

Бабочка и Цветок Лотоса снова подбежали к отцу. Бабочка на всякий случай осмотрела Лающего Пса.

— Вот видите, — Двацветок говорил немного неразборчиво, потому что все ещё не слышал собственный голос, — а вы мне не верили. Он самый настоящий Великий Волшебник.

Бабочка легонько похлопала его по плечу.

— А как нам теперь быть вот с ними? — спросила она.

По площади, осторожно лавируя, двигалась небольшая процессия. Её возглавляла вещь, которую Двацветок сразу узнал и которая некогда принадлежала ему.

— Он был из самых дешевых, — сказал он, не обращаясь ни к кому конкретно. — По правде говоря, я всегда считал, что он какой-то бракованный.

Следом за Сундуком двигался Сундук побольше. А дальше, в порядке убывания размеров, семенили четыре Сундучка, самый маленький из которых был примерно с дамскую сумочку. Каждый раз, проходя мимо какого-нибудь слишком ошалевшего, чтобы бежать, лежащего ничком гункунгца, Сундучок останавливался и пинал его в ухо, после чего пускался догонять своих. Двацветок посмотрел на дочерей.

— Так они могут это делать? — Он удивленно задрал брови. — В смысле размножаться? Я считал, для этого нужны столяры.

— Похоже, в Анк-Морпорке он многому научился, — многозначительно заметила Бабочка.

Сундуки сгрудились перед лестницей. Потом главный Сундук повернулся и, бросив назад печальный взгляд (или то, что было бы взглядом, будь у него глаза), галопом пустился прочь. Очень быстро он достиг дальнего конца площади, потом превратился в размытое пятно и исчез.

— Эй, ты! Четырехглазый!

Двацветок оглянулся. По лестнице величественно спускался Коэн.

— Я тебя помню, — сказал он. — Ты разбираешься в великом визирстве?

— Нисколько, господин император Коэн.

— Отлично. Значит, должность твоя. Давай, начинай. Первое, что мне надо, это чашку чаю. Очень крепкого и такого густого, чтобы в нем подкова не тонула. Сахару три куска. Через пять минут. Понятно?

— Чашку чаю через пять минут?! — переспросил Двацветок. — Да ведь этого времени не хватит даже для самой краткой чайной церемонии!

Коэн дружески приобнял коротышку за плечи.

— У нас теперь в моде новая церемония, — сказал он. — А проходит она примерно следующим образом: «Чай готов. Угодно молока? Сахара? Лимон? Ещё чашечку?» А евнухам можешь передать, — добавил он, — новый император говорит в точности то, что думает, и напомни, что в последней речи императора промелькнула фраза «покатятся головы».

Глаза Двацветка, полускрытые разбитыми очками, засветились. Чем-то ему нравилось, как говорит этот человек.

Похоже, ему довелось жить в интересные времена…

Сундуки спокойно сидели и ждали.

Рок откинулся на спинку кресла. Боги расслабились.

— Пат, — объявил он. — О да. Похоже, в Гункунге ты победила. Но, если не ошибаюсь, потеряла свою самую ценную фигуру?

— Прошу прощения? — переспросила Госпожа. — Я не совсем поняла твою мысль.

— Насколько я разбираюсь в этой, как его, физике, — сказал Рок, — ничто не может материализоваться в Университете, не погибнув почти мгновенно. Одно дело угодить в сугроб, и совсем другое — в стенку.

— Я никогда не жертвую даже пешкой, — усмехнулась Госпожа.

— Но ради победы иногда приходится жертвовать фигурами.

— О, я вовсе не стремлюсь к победе, — она улыбнулась. — Но я играю так, чтобы не проигрывать. Смотри…

Волшебный Совет собрался перед стеной в дальнем конце Большого зала. Волшебники разглядывали то, что сейчас покрывало почти половину этой стены.

— Интересный эффект, — в конце концов нарушил молчание Чудакулли. — И с какой, по твоему мнению, скоростью он летел?

— Примерно пятьсот миль в час, — ответил Думминг. — Похоже, мы слегка перестарались. Гекс утверждает…

— Мгновенный разгон с места до пятисот миль в час? — Профессор современного руносложения задумчиво подергал свой ус. — Думаю, он пережил своего рода шок.

— Мягко скажем, — ответил Чудакулли. — Но судьба смилостивилась над беднягой, шок был недолгим.

— И, разумеется, мы все должны быть благодарны судьбе, что это не Ринсвинд.

Пара волшебников прокашлялись. Декан отступил на пару шагов назад.

— Но кто же это в таком случае?

— Ты хочешь сказать, кто это был, — уточнил Думминг Тупс.

— Можно справиться в «Бестиарии», — перебил Чудакулли. — Думаю, мы без труда определим, кто или что это было. Длинные задние ноги. Стопы, как башмаки у клоуна. Кроличьи уши. Хвост длинный и остроконечный. И, разумеется, не так уж много найдется существ в двадцать футов шириной, дюйм толщиной и к тому же хорошо прожаренных. Эти характеристики весьма сужают область поиска.

— Я ни на что не намекаю, — промолвил декан, — но если это не Ринсвинд, то где же сейчас наш, э-э, коллега?

— Уверен, господин Тупс сумеет доходчиво объяснить нам, почему в расчеты вкралась ошибка, — сказал Чудакулли.

У Думминга отвисла челюсть.

— Наверное, — произнес он как можно ехиднее, настолько язвительно, насколько осмеливался, — я забыл учесть, что в треугольнике три угла! Э-э. Я попытаюсь вернуть все в исходное состояние, но, скорее всего, в процесс, который должен был представлять собой двусторонний магический перенос, каким-то образом вкрался латеральный компонент. Наиболее ярко это проявилось в серединной точке, в результате чего на траектории, в точке, равноудаленной от двух других (как предсказано в Третьем Уравнении Флюма), появился дополнительный узел, а далее начал действовать Закон Турффеля, согласно которому искажение стабилизировалось таким образом, что появились три отдельные точки, каждая из которых перемещала объект примерно той же массы, что и другие, на один скачок вокруг треугольника. Я не могу сразу найти объяснение тому факту, что третья масса прибыла сюда на такой скорости. Однако рискну высказать предварительное соображение, что резкое повышение скорости было вызвано неожиданным созданием узла. Разумеется, не исключено, что объект и до этого перемещался довольно быстро. Но не думаю, что в своем естественном состоянии он хорошо прожаренный.

— А знаете, — очнулся Чудакулли, — мне даже показалось, что некоторые слова я понял! Те, что покороче.

— О, да ведь нет ничего проще, — радостно заявил казначей. — Мы отправляем в Гункунг эту… собачью штуку. Ринсвинда закинуло в какое-то другое место. А сюда прибыло это существо. Это как та игра — «передай мяч».

— Вот видишь? — обратился Чудакулли к Тупсу. — Ты изъясняешься на языке, понятном казначею. А он все утро провел, гоняясь за сушеными лягушками.

В зал, пригибаясь под весом гигантского атласа, ввалился библиотекарь.

— У-ук.

— По крайней мере, теперь ты можешь показать нам, куда, по-твоему, занесло Ринсвинда.

Думминг вынул из шляпы линейку и два компаса.

— Ну, если предположить, что изначально Ринсвинд находился посередине Противовесного континента, — сказал он, — то остается лишь провести линию к третьей…

— У-ук!

— Это же простой карандаш, берешь стирательную…

— И-ик!

— Хорошо, хорошо, остается лишь представить третью точку, равноудаленную от двух других… Э-э… И похоже, она находится где-то в Краевом океане или даже за Краем.

— Чтобы такие твари водились в океане? — задумчиво произнес Чудакулли, разглядывая свежеламинированный труп.

— В таком случае третья точка, должно быть, располагается на линии, идущей в противоположном направлении…

Волшебники столпились вокруг Тупса. Там что-то было.

— И кто это рисовал? Руки бы пообрывать такому художнику… — поморщился декан.

— Изображение такое нечеткое потому, что никто толком не знает, существует это место или нет, — объяснил главный философ.

Прямо посреди моря находился крошечный континент — крошечный по масштабам Плоского мира, разумеется.

— «XXXX», — прочел Думминг.

— Так написали, потому что никто не знает, как это место называется на самом деле, — сказал Чудакулли.

— Значит, вот куда мы его отправили, — покачал головой Думминг. — Мы забросили его в место, про которое даже толком не знаем, существует оно или нет!

— О, теперь-то мы знаем, что оно существует, — бодро ответил Чудакулли. — Должно существовать. Обязано. И должно быть чертовски благодатным местечком, если крысы там вырастают до таких размеров.

— Пойду проверю, нельзя ли перенести… — начал было Думминг.

— О нет, — решительно оборвал его Чудакулли. — Премного благодарны, но лучше не надо. Иначе в следующий раз над нашими головами просвистит слон, а когда слоны падают, от них масса беспорядка. Нет уж. Оставьте беднягу Ринсвинда в покое. Надо придумать что-то другое…

Он потер руки.

— По-моему, самое время пообедать, — сказал он.

— Гм… — ответил главный философ. — Аркканцлер, ещё один вопрос. А ты уверен, что мы правильно поступили, когда перед отправкой той лающей штуковины подожгли веревочку?

— О, без сомнений, — успокоил его уже спешащий к дверям Чудакулли. — Зато теперь никто не скажет, будто бы мы ею попользовались, а потом вернули. Она улетела в том же состоянии, что и прилетела…

Гекс тихонько дремал.

Волшебники были правы. Гекс не умел думать.

Слова, определяющего его способности, попросту не существовало.

Даже сам Гекс не мог сказать, на что именно он способен.

Но он собирался это выяснить.

Гусиное перо, сажая кляксы и царапая чистый лист бумаги, вдруг принялось строчить и без каких-либо очевидных на то оснований нарисовало календарь на год. Календарь венчало довольно угловатое изображение гончей, стоящей на задних лапах.

Почва была красная, точь-в-точь как в Гункунге. Но если там земля плодородная — оставив стул на лужайке, вечером на том же месте можно увидеть четыре маленьких деревца, — то здесь это песок, красный от миллиона лет прокаливания на солнце нескончаемого лета.

Изредка попадались пятачки пожелтевшей травы и низкорослые серо-зеленые деревья. Но что было повсюду, так это нестерпимый жар.

В особенности это было заметно по небольшому прудику, который располагался под бледными каучуковыми деревьями. Пруд дымился.

Из облаков пара появилась фигура человека. Человек рассеянно выбирал из бороды обгоревшие клочки.

Наконец его внутренний мир перестал вращаться, и Ринсвинд сконцентрировал внимание на четырех мужчинах. Которые, в свою очередь, с интересом наблюдали за ним.

На всю четверку приходилось не более двух квадратных футов одежды, а лица мужчин покрывали странного вида линии и кольца.

Ринсвинд не был расистом по трем причинам. В слишком многих местах и слишком неожиданно он оказывался, чтобы в нем могли развиться подобные наклонности. Кроме того, если хорошенько подумать, самые кошмарные события в жизни Ринсвинда были связаны с очень даже белокожими людьми, с гардеробом у которых было все в порядке. Это две причины.

Третья же причина заключалась в том, что четверо мужчин держали по копью каждый. Они неторопливо поднялись с корточек и направили острые наконечники на Ринсвинда. А в зрелище четырех копий, нацеленных на ваше горло, есть нечто вызывающее бесконечное уважение, так что на память вам непроизвольно приходит слово «сэр».

Один из мужчин пожал плечами и опустил копье.

— Здорово, мужик, — сказал он.

Одним копьем меньше. Ситуация потихоньку улучшалась.

— Э-э… Насколько я понял, сэр, это ведь не Незримый Университет? — спросил Ринсвинд.

Остальные копья тоже опустились. Мужчины заухмылялись. Зубы у них были очень белые.

— Может, это Клатч? Или Очудноземье? Очень похоже на Очудноземье, — с надеждой в голосе осведомился Ринсвинд.

— Честно говоря, мужик, никогда не слышал об этих мужиках, — ответил один из аборигенов.

Странная четверка обступила Ринсвинда со всех сторон.

— Ну и как мы его назовем?

— Мужик-Кенгуру. А что, нормально. Так кенгуру, а так мужик. Старые мужики говорят, раньше, во сне, такое случалось сплошь и рядом.

— А мне показалось, он вроде как и не кенгуру.

— Во-во.

— Но мы можем проверить.

Один из аборигенов, с видуглавный, улыбаясь, приблизился к Ринсвинду. Улыбка была из тех, что обычно приберегают для имбецилов и людей с оружием. Он протягивал Ринсвинду дощечку.

Дощечка была плоской и выгнутой посередине. Кто-то потратил кучу времени, украшая её затейливым узором из крохотных разноцветных точек. Почему-то Ринсвинд совсем не удивился, когда распознал в одном из узоров очертания бабочки.

Охотники выжидающе уставились на него.

— Э-э, да, — проговорил он. — Очень хорошо. Мастерская работа. Крайне любопытный точечный рисунок. Жаль, не нашлось обрубка попрямее.

Один из аборигенов положил копье на землю, сел на корточки и подобрал длинную деревянную трубку, украшенную такими же узорами. Набрав воздуха в легкие, он изо всех сил дунул. Эффект был не лишен приятности. Подобный звук мог произвести рой пчел, иступивший духовой секцией в какой-нибудь оркестр.

— Гм-м, — произнес Ринсвинд. — Да.

Очевидно, это было какое-то испытание. Ему дают гнутую дощечку, и он должен с ней что-то сделать. По-видимому, это очень важно. Надо…

О нет, только не это. Он сейчас что-нибудь скажет или сделает и что? Да, воскликнут они, ты тот самый Великий Мужик, ну, или ещё кто-то, схватят его в охапку и потащат за собой, устроив ему очередное Приключение, а это значит: опять чего-то бояться, опять от кого-то бежать, опять испытывать неудобства. Жизнь — великая обманщица.

Но нет, на эту удочку Ринсвинд больше не попадется.

— Я хочу домой, — заявил он. — Хочу в библиотеку, где было так хорошо и спокойно. А сейчас я даже не знаю, где нахожусь. И мне все равно, что вы со мной сделаете, понятно? Вам не втянуть меня в это приключение. Я больше не стану спасать мир, и все ваши таинственные деревяшки не помогут вам уговорить меня.

Яростно схватив обрубок дерева, Ринсвинд размахнулся и со всей силой, которая в нем ещё оставалась, запустил деревяшку в небо.

После чего скрестил руки на груди. Мужчины изумленно таращились на него.

— Я не шучу, — сказал он. — Все, конец.

Охотники по-прежнему смотрели на Ринсвинда. Вернее, на что-то у него за спиной. И как-то странно ухмылялись.

Это начинало раздражать.

— Вы что, не поняли? Или плохо слышите? — выкрикнул он. — Это был последний раз, когда вселенной удалось надуть старину Ринсви…

Книга VI Последний континент

Бывает не везет людям. А бывает — целым континентам.

Он создавался в последнюю очередь. Даже имя ему выпало какое-то несуразное — ИксИксИкс. Зато много-много лет спустя на него выпал Ринсвинд, самый невезучий и трусливый волшебник на Плоском мире. И именно на Ринсвинда возложена великая миссия — спасти этот несчастный континент.

Правда, чтобы эту миссию возложить, надо сначала Ринсвинда догнать…

Ринсвинду не дают покоя! Даже на далёком континенте ИксИксИксИкс находятся люди — ну или не совсем люди, учитывая наличие у них длинного мощного хвоста, тяжёлых прыгучих ног и вместительной сумки на животе — которые недовольны устройством вселенной и точно знают, кто в этом виноват. Это Твоя Вина!!! — и Ринсвинду вновь приходится рыть носом землю (В буквальном смысле. Если ты хочешь пить, то роешь глубокую яму — такой уж этот ИксИксИксИкс.), пытаясь удрать от ответственности. А тут ещё все профессора Незримого Университета в полном составе дёргают за веревочку (метафорически) с табличкой на конце — «Не Дёргать Ни При Каких Обстоятельствах. Нет, нельзя. НЕТ, и тебе тоже нельзя. И учти, это предупреждение не зря тут висит!!!»

* * *

Плоский мир — это мир в себе, и зеркало других миров.

Поэтому Австралия тут совсем ни при чем. Скорее в этой книге рассказывается о совершенно ином месте, которое лишь в отдельных случаях становится немножко… австралийским.

Хотя… Будь спок, договорились?

По бескрайним звездным морям плывет черепаха, несущая на своем панцире четырех слонов.

И черепаха, и слоны куда больших размеров, чем вам может представляться, но там, среди звезд, разница между гигантским и крошечным весьма и весьма мала.

И все равно эта черепаха и эти слоны, мягко скажем, выбиваются из средних черепашье-слоновых стандартов.

А на спинах у слонов покоится Плоский мир со всеми своими континентами, облачностью и океанами.

На Диске НЕ ЖИВЕТ множество самых разных существ. Они там обитают, как обитают на всяких шариках, разбросанных по менее рукотворным областям множественной вселенной. Именно на планетах тела утоляют свои желания, иначе говоря — обитают, но сама жизнь отдельно взятого существа протекает в отдельно взятом мирке, очень удобно вращающемся вокруг отдельно взятой головы.

На своих вечеринках боги любят рассказывать одну весьма поучительную историю. В некую планету врезалась огромнейшая глыба космического льда, способная потопить пару-другую континентов. А обитатели второй некоей планеты (расположенной, по астрономическим меркам, буквально в двух шагах от первой) спокойненько наблюдали за этой катастрофой, ровным счетом ничего не предпринимая — на том самом основании, что в Открытом Космосе всякое может случиться. Представители разумных видов по крайней мере подали бы жалобу в высшие инстанции. Впрочем, в правдивость этой истории все равно никто не верит, поскольку раса до такой степени безмозглая никогда не смогла бы открыть слуд^[95].

Хотя люди верят во всякое. Например, одна раса искренне уверена, что вселенная — это кожаный мешок, который несёт на спине древний старик.

И последователи этой веры тоже в чем-то правы.

Другие, однако, возражают: «Эй, если он тащит в мешке всю вселенную, значит, он несёт и себя с мешком, ведь вселенная содержит все. И его тоже. И мешок, разумеется. А в этом мешке — старик и мешок…» Ну и так далее.

На что следует весьма разумный ответ: «И что с того?»

Все племенные мифы — абсолютная истина. Принимая во внимание относительность любой истины.

Для богов простейшая проверка на всемогущество — это способность контролировать падение самой крохотной пташки. Но всего лишь один бог записывает свои впечатления, после чего вносит в процесс некоторые поправки, чтобы в следующий раз пташка падала быстрее и дальше.

Если повезет, мы узнаем почему.

А ещё мы, возможно, узнаем, почему человечество находится там, где находится. Эта задачка потруднее предыдущей, поскольку сразу следует встречный вопрос: «А где же нам ещё быть?» Страшно не хочется думать, что в один прекрасный день какое-нибудь особо нетерпеливое божество раздвинет облака, высунется в просвет и воскликнет: «Так вы всё ещё здесь?! Вот придурки! Я думал, вы уже десять тысяч лет как открыли слуд! Ну все, ждите понедельника! Ужо десять триллионов тонн льда прочистят вам мозги!»

А если совсем повезет, мы узнаем, почему утконосистый утконос^[96].

Снежинки, влажные и большие, одна за другой мягко садились на лужайки и крыши Незримого Университета, ведущего волшебно-учебного заведения Плоского мира.

Снег облепил все вокруг, превратив Университет в подобие дорогой, но безвкусной безделушки. Снег лип и к башмакам Страха О’Люда, старшего слугобраза, который мрачно шагал сквозь холодную, бесприютную ночь.

Ещё два слугобраза^[97], выступив из-под навеса, торжественным шагом двинулись вслед за старшим к главным воротам.

Этот древний обычай пришел из глубины веков, и летом всегда находилась пара-тройка туристов, жаждущих стать свидетелями ритуала. Минус состоял лишь в том, что Церемонию Ключей проводили каждую ночь и круглый год. Заурядный разгул стихий — лед, ветер, снег и дождь — не мог помешать исполнению обряда. А в стародавние времена слугобразы, согласно традиции, ещё и преодолевали различные препятствия: бились не на жизнь, а на смерть с многолапыми чудищами; переходили вброд бушующие воды; вооруженные лишь шляпами-котелками, сражались с почтовыми голубями, гарпиями и драконами — и все это под несущиеся из распахнутых окон отчаянные вопли рядовых преподавателей. «Да уйметесь вы наконец?! — кричали им вслед. — Чего ради так шуметь?!» Но слугобразы не унимались, даже не думали. Нельзя унять Традицию. Её можно лишь дополнить.

Наконец заснеженная троица прибыла к Главным воротам. Там уже поджидал дежурный слугобраз.

— Стой! Кто Идёт? — крикнул он.

Страх О’Люд отдал честь.

— Ключи Аркканцлера!

— Проходите, Ключи Аркканцлера!

Старший слугобраз шагнул вперед, вытянул перед собой руки, церемониально загнул ладони и похлопал себя по груди в тех местах, где у кого-то из его давно покойных предшественников-слугобразов располагались нагрудные карманы. Хлоп, хлоп. Опустив руки, такими же деревянными движениями он похлопал себя по бокам. Хлоп, хлоп.

— Проклятье! Готов Поклясться, Минуту Назад Они Были Тут! — громогласно провозгласил он, с бульдожьей старательностью подчеркивая каждое слово.

Привратник отдал честь. Страх О’Люд отдал честь.

— А Ты Все Карманы Проверил?

Страх О’Люд отдал честь. Привратник отдал честь. На его котелке уже выросла снежная пирамидка.

— Наверное, Оставил Их На Комоде. Вечно Одна И Та Же История, А?

— Запоминать Надо, Куда Кладешь!

— Постой-ка, Может, Они В Другой Куртке?

Молодой слугобраз, сегодняшний Дежурный По Другой Куртке, выступил вперед. Все слугобразы обменялись отданием чести. Затем самый молодой прокашлялся и громко объявил:

— Нет, Я Смотрел Там… Сегодня… Утром!

Страх О’Люд едва заметно кивнул, показывая парнишке, что тот прекрасно справился со своим очень нелегким заданием, и ещё раз похлопал себя по карманам.

— Нашел, Всех Ворон Наперекосяк! Вот Они, Ключи-То! В Этом Самом Кармане! Надо Ж Быть Таким Простофилей!

— Да С Кем Не Бывает!

— Я Даже Покраснел! В Следующий Раз, Наверное, Собственную Голову Забуду!

Где-то во мраке со скрипом растворились оконные ставни.

— Э-э, господа, прошу прощения…

— Вот Ключи! — возвысил голос Страх О’Люд.

— Весьма Обязан!

— Не могли бы вы… — продолжал неуверенный голосок, словно бы извиняющийся за столь наглую просьбу.

— Ворота На Замке! — немного погодя выкрикнул привратник, возвращая ключи.

— …Быть может, говорить ЧУТЬ-ЧУТЬ потише…

— Да Благословят Боги Всех Присутствующих! — проорал Страх О’Люд, на раскрасневшейся шее которого уже начали проступать вены.

— И На Сей Раз Запомни Хорошенько, Куда Их Кладешь! Ха! Ха! Ха!

— Хо! Хо! Хо! — вне себя от ярости возопил Страх О’Люд.

Он деревянно отсалютовал, подчеркнуто громко топая, совершил Поворот Кругом и зашагал обратно к сторожке слугобразов, что-то бормоча себе под нос. Церемония состоялась.

Окошко маленького университетского санатория захлопнулось.

— Как же этот человек меня злит, — вздохнул казначей. Порывшись в кармане, он извлек зеленую коробочку с пилюлями из сушеных лягушек. Крышка открылась не сразу, а когда наконец открылась, несколько таблеток раскатились по полу. — И напоминаний я посылал ему не счесть. А он упорно твердит, мол, такая традиция, и все же… Не знаю, по-моему, он следует ей слишком уж… громогласно. — Казначей высморкался. — Ну, как он?

— Не слишком хорошо, — отозвался декан.

Библиотекарь был очень, очень болен.

Закрытые ставни быстро залепило снегом.

Перед камином с ревущим там пламенем громоздилась куча одеял. Время от времени по одеялам пробегала дрожь. Волшебники встревоженно наблюдали.

Профессор современного руносложения лихорадочно листал книгу.

— Мы ведь даже не знаем, стар он или молод! — вдруг воскликнул он. — В каком возрасте орангутан считается старым? К тому же он ещё и волшебник. И вдобавок все дни проводит в библиотеке. То есть постоянно подвергается магической радиации. Ясно одно: его морфогенетическое поле сейчас крайне ослаблено из-за простуды. Но что это за простуда, которая влияет на морфополе?!

Библиотекарь чихнул.

Форма его тела изменилась.

Волшебники с болью в глазах взирали на нечто напоминающее удобное кресло, которое зачем-то обтянули рыжеватой шерстью.

— Как же нам ему помочь? — пробормотал Думминг Тупс, самый молодой член преподавательского состава.

— Может, сверху пару подушечек положить? — предложил Чудакулли.

— По-моему, аркканцлер, это не очень смешная шутка.

— Почему шутка? Подушки — лучшее средство от любых жизненных невзгод, — авторитетно сообщил Чудакулли, человек, никогда не знавший, что такое болезнь.

— С утра он был столом. Рыжего дерева, если мне не изменяет память. По крайней мере, своего натурального цвета он более-менее придерживается.

Профессор современного руносложения со вздохом захлопнул книгу.

— Итак, он утратил контроль над своими морфогенетическими функциями. Да это и неудивительно. Изменившись однажды, в дальнейшем морфополе изменяется все легче и легче. Хорошо известный факт.

Взглянув на окаменевшую улыбку аркканцлера, профессор современного руносложения вздохнул ещё раз. Наверн Чудакулли славился своим умением не вникать в проблему, если рядом был кто-то, способный сделать это за него.

— Изменить форму живого существа довольно трудно, но только в первый раз. Потом это становится все легче и легче, — перевел он.

— Гм-м?

— До того как стать приматом, библиотекарь был человеком. Припоминаешь?

— О! Конечно, — закивал Чудакулли. — Подумать только, я и в самом деле так привык к его нынешнему облику… Но наш юный коллега Думминг утверждает, что люди и приматы — близкие родственники.

На лицах остальных волшебников не отразилось ровным счетом никаких эмоций. Думминг, напротив, скривился.

— Он мне даже показывал невидимые писания, подтверждающие эту теорию, — пояснил Чудакулли. — Удивительная вещь.

Нахмурившись, старшие волшебники воззрились на Думминга Тупса. Так обычно смотрят на человека, которого поймали за курением на фабрике фейерверков. Что ж, теперь понятно, кто во всем виноват. Тот же, кто и всегда…

— Но… ты уверен, что это было безопасно? — осторожно осведомился декан.

— Я, знаешь ли, здесь аркканцлер, — спокойно ответил Чудакулли.

— Бесспорно, аркканцлер. — Голосом декана можно было резать сыр.

— Мне необходимо вникать во все. Вопрос морали, — продолжал Чудакулли. — И дверь в мой кабинет всегда открыта. Я вижу себя как полноправного члена команды.

Думминг опять поморщился.

— А вот у меня, по-моему, никаких родственных связей среди приматов нет, — задумчиво произнес главный философ. — Иначе бы я точно знал. Получал бы приглашения на свадьбы, крестины и прочее. И родители объясняли бы мне: «Не обращай внимания, дядя Чарли и должен так пахнуть». А по стенам висели бы портреты…

Кресло чихнуло. После нескольких неприятных мгновений морфогенетической неопределенности тело библиотекаря приняло свою прежнюю форму. Волшебники в ожидании новых превращений внимательно наблюдали.

Вспомнить, как библиотекарь выглядел в те времена, когда пребывал ещё в человеческом облике, было весьма затруднительно. И как его звали, тоже никто не помнил.

Его жизнь как примата началась много лет назад, после мощного выброса магической энергии. В библиотеке, где в опасной близости теснится огромное количество крайне нестабильных волшебных книг, вероятность подобного события всегда существует. Однако библиотекарь безропотно принял свою судьбу, тем более что судьба эта значительно упростила ему жизнь. Очень скоро крупная косматая фигура, зацепившаяся рукой за верх стеллажа и ногами переставляющая книги на нижних полках, стала одним из самых узнаваемых символов Университета, а преданность библиотекаря работе даже ставили в пример…

Аркканцлер Чудакулли, в чьей голове предательски составилась последняя фраза, вдруг осознал, что машинально набрасывает текст будущего некролога.

— А доктора приглашали? — осведомился он.

— Сегодня днем приходил Джимми Пончик^[98], — сообщил декан. — Хотел измерить библиотекарю температуру, но тот его, кажется, укусил.

— Укусил? С градусником во рту?

— Не совсем. Но данный вопрос очень точно вскрывает причину состоявшегося, гм, покусания.

Несколько секунд все скорбно молчали. Главный философ, наклонившись, поднял вялую чернокожую лапу библиотекаря и ободряюще её похлопал.

— А в книжке ничего не говорится насчет того, какой у обезьян должен быть пульс? — спросил он. — И какой у них должен быть нос — холодный или теплый?

Раздался еле слышный звук, как будто полдюжины человек разом затаили дыхание. Волшебники стали бочком отодвигаться от главного философа.

На несколько долгих секунд воцарилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием пламени в камине да завыванием ветра за окном.

Волшебники тихонько вернулись на свои места.

Главный философ, который и сам был предельно изумлен тем фактом, что руки-ноги его по-прежнему целы, медленно снял остроконечную шляпу. Следует отметить, волшебник делает это лишь в самых печальных и торжественных обстоятельствах.

— Ну что ж, значит, это конец, — сказал он. — Похоже, бедняга направляется домой. В большую небесную пустыню.

— Скорее, в небесные тропические леса, — уточнил Думминг.

— Может, госпожа Герпес сварит ему свой знаменитый горячий питательный суп? — предложил профессор современного руносложения.

Склонив голову набок, аркканцлер Чудакулли подумал о горячем питательном супе университетской домоправительницы.

— Да. Либо убьет, либо вылечит, — пробормотал он. — Держись, приятель. — Он осторожно похлопал библиотекаря по плечу. — Скоро опять встанешь на ноги и будешь вносить свой неоценимый вклад.

— На костяшки, — услужливо поправил декан.

— Что-что?

— Обычно он ходит, опираясь на костяшки пальцев.

— А теперь будет кататься на колесиках, — внес свою лепту профессор современного руносложения.

— Кошмарное чувство юмора, просто кошмарное… — покачал головой аркканцлер.

Волшебники покинули помещение. Некоторое время из коридора, постепенно затихая, доносились их голоса:

— Кстати, вы заметили ту бледность в области подголовника?

— Должно же быть какое-то средство его вылечить…

— Без него все станет не так, как прежде.

— Да уж, второго такого не найдешь.

Оставшись один, библиотекарь осторожно натянул одеяло на голову, покрепче обхватил бутылку с горячей водой и чихнул.

Бутылок с горячей водой стало две — вторая была гораздо больше и в чехле из покрытого рыжей шерстью медвежонка.

На Плоском мире свет передвигается медленно, периодически скапливаясь в ущельях и вдоль горных склонов. Волшебниками-естествоиспытателями даже была выдвинута теория, что должен существовать свет другого, гораздо более быстрого, типа — именно благодаря ему можно видеть медленный свет. Но, поскольку иного применения быстрому свету не нашлось, его исследования очень быстро забросили: какой вообще толк от света, если его даже увидеть нельзя?

Таким образом, благодаря местной скорости света и несмотря на то, что Плоский мир по сути своей плоский, события, происходящие в разных точках в одно и то же время… в общем, они происходят в разное время. Когда в Анк-Морпорке было настолько поздно, что фактически ещё совсем рано, где-то в другой точке Диска…

…Впрочем, в этой самой точке даже понятия не имели, что такое часы, минуты и с чем их едят. О да, там имелись такие штуки, как рассвет и закат, утро и вечер, полночь и полдень, но больше всего там было жары. И красноты. Нечто столь искусственное и человеческое, как час, не протянуло бы там и пяти минут. Оно бы скукожилось и высохло за считанные секунды.

Итак, жара, краснота и… тишина. Не ледяная, гнетущая тишина бесконечного космоса, но молчание перегревшейся органики. Вокруг простираются тысячи миль раскаленно дрожащих горизонтов, и все слишком устало, чтобы издавать какие-либо звуки.

Однако если приникнуть чутким ухом к груди пустыни, то можно различить далекое бормотание, как будто кто-то бормочет под нос стишок или, допустим, молитву. И этот усталый, под-всхлипывающий речитатив бьется о всеохватную пустынную тишину, словно муха о лобовое стекло вселенной.

Затем в дело вступает внимательный глаз, он ищет источник звука… и ничего не находит. А все потому, что человечек почти полностью скрылся в глубокой яме — виден лишь холмик, на который время от времени вылетает очередная порция красноватой земли. Засаленная и потрепанная остроконечная шляпа покачивается в такт нерифмованным рифмам. Похоже, когда-то давным-давно на шляпе было блестками вышито слово «Валшебник». Блестки отвалились, но слово осталось, выделяясь на линялом фоне остатками первоначального бордового цвета. Вокруг шляпы по орбите кружатся несколько дюжин мух. А слова стишка звучат примерно так:

— Личинки-червячинки! Чем больше накопаю, тем больше наловлю! Чем больше наловлю, тем больше гадов съем! Чем больше гадов съем, тем буду здоровее! И всех победю! И всех победю!

Холмик рядом с ямой пополнился ещё одной лопатой земли, и голос, уже немного тише, произнес:

— Интересно, а мухи вообще съедобны?

Говорят, в этих местах жара и мухи могут свести человека с ума. Но верить всяким россказням вовсе не обязательно. Впрочем, розовый слон, который как раз проезжал мимо на велосипеде, им и не верил.

Как ни странно, безумец в яме был единственным человеком на всем континенте, способным пролить хоть какой-то свет на одну небольшую драму, которая в данный момент разыгрывалась тысячей миль дальше и несколькими метрами глубже. Некий промышляющий опалами горняк, известный в узком кругу товарищей под именем Нисебефига, вот-вот должен был совершить невероятную находку, наиболее ценную за всю его карьеру и ровно настолько же опасную.

Кирка Нисебефига отколупнула очередной вековой камень, и в сиянии свечки что-то сверкнуло.

Оно было зеленым и походило на застывшее зеленое пламя.

Мысли Нисебефига тоже словно бы застыли. Очень осторожно горняк принялся один за другим расшатывать мелкие куски породы. С каждым отброшенным в сторону камешком сияние становилось все ярче и ярче, наполняя пещеру зелеными лучами. Казалось, их яркости не будет предела.

— Нисебефига! — выдохнул горняк. Старатель, нашедший небольшой зеленый опал, скажем, размером с горошину, обычно зовет товарищей, и они на радостях опрокидывают пару-другую кружечек пива. Опал размером с кулак способен вызвать продолжительные бешеные пляски. Но такая вот находка… Нисебефига зачарованно гладил камень, смахивая пылинки, когда другие горняки тоже заметили сияние и поспешили к нему.

По крайней мере… сначала они чуть ли не бежали. Но постепенно все как один перешли на медленный, почти торжественный, шаг.

Несколько мгновений горняки молчали. Их лица озарялись зеленым светом.

— Ну и повезло ж те, Нисебефига, — наконец прошептал один.

— Мужик, да во всем чертовом мире не хватит денег, штоб это купить!

— Суште, а мож, это глазурь?

— Така глазурь тоже денег стоит… Доставай её, Нисебефига, доставай…

Словно коты, они наблюдали, как острая кирка обрабатывает находку. Вот показался один край опала, потом другой…

У Нисебефига задрожали пальцы.

— Осторожней, мужик… Он вон тама кончается…

Когда находка предстала во всем своем великолепии, горняки даже попятились. Опал оказался продолговатым, и только его нижнее окончание было слегка подпорчено проникшей внутрь землей, как будто камень перекрутила некая сила.

Нисебефига перевернул кирку и приложил деревянную рукоять к светящемуся кристаллу.

— Нисебефига, камешек… — пробормотал он. — Чегой-то с ним не того…

Он осторожно постучал по опалу. Тот отозвался эхом.

— Не могет же быть, штоб внутре он был пустым! — воскликнул один из горняков. — Никогдась о таком не слышал.

Нисебефига взялся за ломик.

— Ну, ладно! Попробуем…

Раздалось еле слышное «плинк». От нижней части откололась большая пластина. Камень оказался не толще тарелки.

Взорам горняков предстали крохотные ножки, торчащие из переливающейся скорлупы. Едва заметно они пошевелились, словно бы разминаясь.

— Ни фига себе… — произнес один из горняков. Все попятились ещё дальше. — Оно ведь ЖИВОЕ.

Думминг ЗНАЛ, что совершает серьезную ошибку, показывая Чудакулли невидимые писания. Один из основополагающих принципов гласит: никогда, ни при каких обстоятельствах не следует допускать, чтобы работодатель понял, чем вы, собственно говоря, с утра до вечера занимаетесь.

Но сколь бы осторожны вы ни были, все равно настанет день, когда он заявится к вам в кабинет, начнет повсюду совать свой нос и отпускать всякие замечания типа: «Так вот, значит, где ты работаешь?», «Я ведь, кажется, рассылал служебную записку по поводу растений в горшках» либо «Как называется вот это, да-да, вот это, с клавиатурой?»

А в данном случае проблема осложнялась тем, что работа с невидимыми писаниями требовала исключительных внимания и тщательности, как правило свойственных людям, чье хобби — гонки континентов, выращивание гор бонсай или, допустим, вождение «вольво». Одним словом, Чудакулли не следовало подпускать к ней даже на пушечный выстрел.

Существование невидимых писаний объяснялось до смешного сложной гипотезой. Все книги тесно связаны друг с другом через Б-пространство. Следовательно, при удачном стечении обстоятельств текст любой книги, которая когда-то была написана или которой только предстоит быть написанной, можно восстановить при помощи тщательного изучения уже существующих книг. Ведь все будущие книги существуют ПОТЕНЦИАЛЬНО. Это все равно как при помощи тщательного изучения первичной слизи можно прийти к выводу о появлении в будущем щипцов для омаров.

Однако до сих пор в изучении невидимых писаний были задействованы лишь самые примитивные технологии, основанные на древних заклинаниях типа Ненадежного Алгоритма Визенблюма. В результате на воссоздание бледного призрака страницы ещё не написанного текста уходили многие годы.

И лишь своеобразный гений Думминга нашел способ обойти проблему. Всего-то и надо было изучить простой вопрос: «Откуда ты знаешь, что это невозможно, ведь ты ж ещё даже не пробовал?» Экспериментируя с Гексом, мыслящей машиной Университета, Думминг наглядно доказал: есть множество вещей, которые выглядят очень даже возможными, пока их не попробуешь.

Вот, к примеру, только люди научатся чему-нибудь новому и интересному, как наше заботливое правительство сразу выпускает в свет закон, это новое запрещающий. Но ведь ДО ТОГО подобного закона не существовало! То же самое и со вселенной. Во многом она руководствуется политикой «пока-они-не-попробуют».

Думминг обнаружил: нечто опробованное очень быстро начинает КАЗАТЬСЯ невозможным, однако фактически становится таковым лишь по прошествии некоторого времени^[99]. Это время уходит на то, чтобы наконец примчались вечно занятые причинно-следственные законы и изобразили все так, будто невозможное было невозможным с самого начала. Использование Гекса позволило значительно ускорить процесс. Чуточку изменил параметры — почти тут же получил результат. И так далее. Теперь Думминг восстанавливал целые абзацы за один-два часа.

— Ага, это как у циркачей, — заметил Чудакулли в ответ на его объяснение. — Главное — выдернуть скатерть до того, как чашки сообразят, что им полагалось бы упасть и разбиться.

— Именно так, аркканцлер, — поморщившись, кивнул Думминг. — Отличное сравнение.

Тогда-то и началась вся эта суета с книгой под названием «Как Эффективно Вдохновлять Коллектив, Эффективно Управлять Им И Эффективно Заботиться О Нем, А Также Добиваться Эффективных Результатов За Эффективно Короткое Время». Когда эту книгу напишут и в каком мире её опубликуют, Думминг понятия не имел. Ясно было одно: она будет пользоваться бешеной популярностью, поскольку даже при случайном зондировании Б-пространства очень часто попадались её фрагменты. Хотя, возможно, это будет не одна книга.

Так или иначе, эти фрагменты как раз оказались на столе Думминга, когда явился Чудакулли и принялся повсюду совать свой нос.

К несчастью, Чудакулли, подобно многим людям, органически не способным преуспеть в каком-либо деле, считал себя особым докой во всем и вся. Что же касается конкретно управления людьми, то в данной области Чудакулли преуспел ровно настолько же, насколько царь Ирод преуспел в строительстве детских площадок.

Его подход к менеджменту можно было представить в виде простой бизнес-схемы. В верхней части изображался кружок с надписью «Я, который отдает приказы», и от него тянулась линия вниз к большому кругу под названием «Все остальные».

И до недавних пор эта схема срабатывала. Да, Чудакулли был невозможным управленцем, но управлять Незримым Университетом было так же невозможно, поэтому все складывалось как нельзя лучше.

И все шло бы своим чередом, не приди аркканцлеру в голову заняться разработкой карьерных планов и, что ещё хуже, уточнением функциональных обязанностей.

— Нет, вы представляете, он меня вызвал и спросил, чем именно я занимаюсь! — недоумевал профессор современного руносложения. — Слыханное ли дело? Что это ещё за вопросы? Мы в Университете или где?

— А меня он спросил, нет ли у меня проблем на личном фронте, — пожаловался главный философ. — Я такого терпеть не буду!

— А вы вообще видели табличку у него на столе? — поддержал декан.

— Ту, где сказано: «Аркканцлер Всегда Прав»?

— Нет, другую, где написано: «Если Ты По Самую Задницу в Аллигаторах, Значит, Сегодня Первый День Оставшейся Тебе Жизни».

— И что это значит?

— По-моему, ничего. Просто табличка.

— Но она ведь должна к чему-то призывать.

— Вот она, наверное, и призывает. К проактивности. Ещё одно любимое его словечко. Он везде его вставляет.

— А оно что значит?

— Видимо… что надо любить активность.

— Правда? Опасная склонность. Мой жизненный опыт утверждает, что неактивность куда предпочтительнее.

В общем и целом для Университета наступили не лучшие времена. А хуже всего было за едой. Теперь Думминг, как правило, сидел один и в самом конце так называемого Высокого стола. Никто не хотел садиться рядом, поскольку против собственной воли Думминг Тупс стал архитектором зародившихся у аркканцлера планов превратить весь преподавательский состав Университета в Злых Голодных Парней. Голодать «волшебные парни» даже не собирались, но злели буквально на глазах.

В довершение всех бед внезапное участие Чудакулли в рабочем соучастии означало, что самому Думмингу теперь приходилось давать объяснения аркканцлеру по поводу буквально всех текущих проектов. И это при том, что, несмотря на все прочие перемены, Чудакулли остался верен своей кошмарной привычке нарочно (как подозревал Думминг) не понимать то, что он не хотел понимать.

Думминга всегда поражал тот факт, что библиотекарь, будучи приматом (по крайней мере в основе своей, хотя тем вечером он избрал в качестве своей формы чайный столик с отороченным рыжим мехом чайным сервизом), настолько… гм, походит на человека. Многое в нем в точности повторяло аналогичные детали человеческого тела. И вообще, вокруг очень много организмов, построенных по одной и той же схеме. Куда ни глянь, везде какая-нибудь сложной конструкции трубка с двумя глазами и четырьмя руками, ногами или крыльями. Иной раз, правда, попадается рыба. Или насекомое. Ну хорошо, паук. А время от времени встречается какая-нибудь странность типа морской звезды или угря. Но в общем и целом ограниченность природных дизайнов налицо. Где же они — шестирукие, шестиглазые обезьяны, весело катящиеся по ветвям под пологом джунглей?

Да, есть ещё осьминоги, но в том-то и дело, что по сути своей они не более чем подводные пауки…

Думминг провел в Музее Своеобычных Необычностей не один час и подметил довольно странную вещь. Тот, кто придумывал скелеты, имел ещё меньше воображения, чем дизайнер внешних оболочек. Последний, по крайней мере, хоть иногда привносил что-то новое, главным образом шерсть, пятнышки или полоски. Ответственный же за кости действовал всегда по одной и той же схеме: водрузит на грудную клетку череп, чуть пониже вставит таз, по бокам подвесит руки и ноги, а остальную часть дня отдыхает. Какие-то грудные клетки были длиннее, какие-то ноги — короче, некоторые руки заменялись крыльями, но общая схема была одна. Всем выдавался один размер, который потом либо растягивался, либо укорачивался.

И Думминг, к своему абсолютно не-удивлению, оказался единственным, кого сей факт заинтересовал. Он однажды сообщил своим коллегам, что форма рыбьего тела какая-то странно рыбья, однако на него посмотрели как на сумасшедшего.

Палеонтология, археология и прочие костедобывающие науки не вызывали в волшебной среде особого интереса. Волшебники смотрели на это следующим образом: раз что-то закопали, значит, не без причины. И что это была за причина, гадать нет смысла. А раскапывая всякие древности, рискуешь нарваться на их нежелание быть вновь закопанными.

С наиболее связной теорией, касающейся происхождения видов, Думминг ознакомился ещё в детстве. Эту теорию изложила ему няня. Обезьяны, утверждала она, это плохие маленькие мальчики, которые не слушались своих родителей, а тюлени — это плохие маленькие мальчики, которые слишком много валялись на пляже, прогуливая уроки. И если следовать данной линии, можно было бы заключить, что птицы — это плохие маленькие мальчики, которые подходили слишком близко к краю обрыва. Хотя нет, в данном случае наиболее вероятным результатом стала бы медуза. И все же, несмотря на свое безвредное безумие, няня Думминга была не так уж далека от истины…

Теперь большую часть ночей Тупс проводил в компании Гекса, прочесывая в поисках ответа невидимые писания. Теоретически, благодаря природе Б-пространства, в его распоряжении были все книги вселенной. На практике же это означало, что вероятность обнаружения нужной информации сводилась практически к нулю, — в чем и кроется тайная задача всех компьютеров.

Думминг Тупс принадлежал к числу бедняг, на которых лежит печать особой веры — веры в то, что, накопав о вселенной побольше фактов, ты сразу поймешь смысл происходящего. Такие люди задаются целью создать Теорию Всего, хотя Думминга вполне устроила бы Теория Хоть Чего-Нибудь. А порой, когда Гекс уходил в какие-то свои мысчисления и наотрез отказывался работать, молодой волшебник готов был согласиться даже на Теорию Чего Угодно.

Но Думминг был бы весьма удивлен, узнай он, что старшие волшебники изменили свое отношение к Гексу на более положительное, и это несмотря на все замечания типа: «А вот в МОЕ время мы думали САМИ». В волшебной среде традиционно процветало соперничество. И, хотя Незримый Университет временно переживал период мира и спокойствия (никаких вам неформальных убийств, которые делали пребывание в университетских стенах столь смертельно волнующим), в душе старшие волшебники не доверяли юнцу, который прибегал ко всяким заумным средствам, когда самый прямой путь к решению всех проблем традиционно проходит через яремную вену соперника.

Однако было что-то утешительное и греющее душу в том, что лучшие мозги Университета, которые в иные времена породили бы немало смертоносных планов с задействованием фальшивых половиц и взрывающихся обоев, теперь проводили ночи напролет на факультете высокоэнергетической магии. Юные волшебники упоенно обучали Гекса исполнять народные песни и невероятно радовались, когда после шестичасовой работы добивались от машины результата, который любой встречный выдал бы им сходу и за полпенса. Затем, довольные результатом, техноманты (эта кличка уже успела закрепиться за ними) посылали за пиццей с бананами и суси и засыпали, уткнувшись головой в клавиатуру. «Спи и давай спать другим» — таков был девиз нынешнего Университета.

Думминг, должно быть, задремал, потому что около двух часов ночи его вдруг разбудил чей-то вопль. Обнаружив, что лежит лицом в половине ужина, и отлепив от лица кусок набананенной скумбрии, Думминг предоставил Гексу спокойно тикать в рабочем режиме, а сам отправился исследовать причину суматохи.

Громкие голоса привели его в холл перед большими библиотечными дверями. На полу без чувств лежал казначей, которого обмахивал шляпой главный философ.

— Насколько мы поняли, аркканцлер, — докладывал декан, — бедняга никак не мог заснуть и отправился подыскать себе какую-нибудь книжку…

Думминг посмотрел на библиотечные двери. Не так давно их пересекала широкая полоска черно-желтой клейкой ленты с надписью: «Апасно, Не Вхадить Ни При Каких Обфтоятельстфах». Теперь лента была сорвана, а двери приоткрыты. В этом Думминг не нашел ничего удивительного. Любой истинный волшебник при виде двери с надписью: «Не открывайте эту дверь. Ни в коем случае. Мы серьезно предупреждаем. Кроме шуток. Открытие этой двери равносильно концу света» — АВТОМАТИЧЕСКИ дернет её ручку, чтобы проверить, из-за чего весь сыр-бор. Что превращает сочинение и развешивание подобных запретов в пустую трату времени, но, по крайней мере, когда придет момент вручать скорбящим родственникам банку с остатками волшебника, можно будет с чистой совестью сказать: «А мы его ПРЕДУПРЕЖДАЛИ».

По ту сторону двери, в темной библиотеке, затаилась тишина.

Чудакулли осторожно, одним пальчиком, толкнул дверную створку.

В библиотеке вдруг что-то зашебуршалось, и библиотечные двери резко захлопнулись. Волшебники отпрянули.

— Не стоит рисковать, аркканцлер! — призвал заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — Я уже пытался туда войти. Надо сказать, когда на меня обрушился весь раздел Критических Эссе, моё положение было весьма критичным!

Из-под дверей лился синий свет.

Где-нибудь в другом месте люди могли бы возразить: «Но это всего лишь книги! Книги не опасны!» Однако даже самые обычные книги опасны, не говоря уже о таких, что носят названия типа «Создайте Гелигнит У Себя Дома». Человек сидит себе в каком-нибудь музее и пишет безвредную книгу по политэкономии. А потом ни с того ни с сего тысячи людей, которые в глаза эту книгу не видели и не читали, вдруг начинают гибнуть — а все потому, что те, кто её читал, не поняли шутку юмора. Знание опасно, поэтому правительство, мягко скажем, недолюбливает людей, способных генерировать мысли крупнее определенного калибра.

А библиотека Незримого Университета была волшебной библиотекой, размещающейся на тончайшем лоскутке времени и пространства. На самых дальних её полках можно было найти не только книги, которые ещё не написаны, но и книги, которые никогда не будут написаны. Или будут написаны, но не здесь. Длина окружности, вдоль которой располагались эти таинственные книги, составляла несколько сотен ярдов, но радиус, насколько было известно, приближался к бесконечности.

А ещё в волшебной библиотеке книги протекают и учатся друг у друга…

— Они теперь набрасываются на любого, кто входит в библиотеку, — пожаловался декан. — Без библиотекаря никакой управы на них нет!

— Но мы же Университет! Мы ОБЯЗАНЫ иметь функционирующую библиотеку! — озадаченно произнес Чудакулли. — Это прибавляет нам СТИЛЯ. Кем бы мы были, если бы не посещали библиотеку?

— Студентами, — криво усмехнулся главный философ.

— Ха, я помню, ещё в студенческие времена, — сказал профессор современного руносложения, — старик Глотяга по прозвищу Страшилла повел нас в экспедицию. Экспедиция была затеяна в целях поиска Потерянного Читального Зала. Три недели мы там бродили. Уже начали собственные башмаки грызть.

— И как, нашли Потерянный Читальный Зал? — поинтересовался декан.

— Нет, только останки предыдущей экспедиции.

— И что?

— Съели их башмаки.

Из-за двери донесся шлепающий звук, как будто кто-то клацал кожаным переплетом.

— Там есть некоторые гримуары, у них ужасный нрав. — Главный философ покосился на двери. — Иным ничего не стоит за здорово живешь оттяпать человеку пальцы.

— Хорошо, что они в дверных ручках не разбираются, — пробормотал декан.

— Если там есть книга типа «Дверные Ручки Для Начинающих», то разбираются, — покачал головой главный философ. — Они друг друга ЧИТАЮТ.

Аркканцлер бросил взгляд на Думминга.

— Тупс, насколько высока вероятность, что такая книга там есть?

— В соответствии с теорией Б-пространства подобная книга практически наверняка там имеется.

Волшебники снова попятились от дверей.

— Этой чепухе пора положить конец, — заявил Чудакулли. — Надо вылечить библиотекаря. Он болен волшебной болезнью, следовательно, средство от неё тоже должно быть магическим. И мы должны его приготовить.

— Трудно придумать более рискованное предприятие, аркканцлер, — возразил декан. — Его организм во власти множества конфликтующих магических сил. Невозможно предугадать, что произойдет, если мы добавим в этот бурлящий котел ещё волшебства. Его временная железа и так на свободном ходу^[100]. Капелькой магии больше — и… не знаю, чем все это закончится.

— Вот это мы и выясним, — бесцеремонно оборвал его Чудакулли. — Мы должны иметь возможность пользоваться библиотекой. Ради нашего заведения, декан. Незримый Университет — это больше, чем один человек…

— …Примат…

— …СПАСИБО, примат, и всегда следует помнить, что «я» — последняя буква алфавита.

Из-за дверей опять донесся глухой стук.

— Чтобы быть совсем уж точным, — вмешался главный философ, — хотелось бы внести небольшое исправление. На самом деле эта буква раскладывается на два звука — «й» и «а». Но так же поступает и предшествующая «ю». А стало быть, последней нормальной буквой алфавита является «э». Быть может, в этой связи нам стоит говорить не «я», а «э»? К примеру, лично э туда даже носа не суну…

— Да-да, конечно. — Чудакулли отнесся к этой вставке, как к обычному университетскому фоново-логическому шуму. — Таким образом, можно назначить библиотекарем кого-нибудь другого… человека опытного и умелого… Гм-м… Может, у кого-то есть предложения? А, декан?

— Хорошо, ХОРОШО! — воскликнул декан. — Будь по-твоему. Как всегда.

— Э-э, но, аркканцлер… Магические эликсиры ни в коем случае применять нельзя, — набравшись храбрости, выступил Думминг.

— Правда? — осведомился Чудакулли. — Может, ты хочешь поубираться на тамошних полках, а?

— Я пытаюсь сказать, что повлиять на библиотекаря посредством магии не получится. Мы столкнемся с серьезнейшей проблемой.

— Проблем, господин Тупс, не бывает. Есть только возможности.

— Разумеется, аркканцлер. Но, прежде чем решать возможности, может, нам следует выяснять имя библиотекаря?

Волшебники одобрительно забормотали.

— А паренек прав, — кивнул профессор современного руносложения. — Магическое воздействие возможно, лишь когда знаешь имя того, на кого ты собираешься воздействовать. Одно из основополагающих правил.

— Почему бы нам в таком случае не назвать его библиотекарем? — предложил Чудакулли. — К нему все так обращаются.

— Это всего лишь его должность, аркканцлер.

Чудакулли обвёл взглядом лица волшебников.

— Но кто-то же должен знать его имя! Силы небесные, столько лет проработать бок о бок и не знать имени своего коллеги? И это называется «коллектив»? — Чудакулли остановил испытующий взгляд на выбранной жертве. — Декан?

— Гм-м, аркканцлер, он уже довольно долго как… примат, — отозвался декан. — Большинство тех, кто работал с ним, скончались. Отправились на Большую Небесную Пирушку, так сказать. В те времена в Университете уровень карьерности был очень и очень высок^[101].

— Возможно, но какие-то сведения о нем должны были сохраниться.

Все разом вспомнили о бумажных горах и утесах, составляющих документацию Университета.

— Архивариус так их и не нашел, — сообщил профессор современного руносложения.

— А кто у нас архивариус?

— Библиотекарь.

— Но хотя бы в Книге Выпускников за свой год он должен числиться!

— Весьма забавно, — отозвался декан, — однако со всеми до единого экземплярами Книги Выпускников за тот год произошли необъяснимые несчастные случаи.

От внимания Чудакулли не укрылась подчеркнуто-деревянная интонация, с которой декан произнес эту фразу.

— И какого рода несчастные случаи? Постой, попробую догадаться. Из каждого экземпляра оказалась вырванной одна конкретная страница, оставившая после себя лишь слабый банановый аромат.

— Точно в яблочко, аркканцлер.

Чудакулли поскреб подбородок.

— Начинает прослеживаться закономерность,

— Любые попытки выяснить его имя ВСЕГДА заходили в тупик, — сообщил главный философ. — Он опасается, что мы попытаемся опять превратить его в человека. — Главный философ многозначительно глянул на декана, лицо которого приняло оскорбленное выражение. — НЕКОТОРЫЕ высказывались в том духе, что примат в качестве библиотекаря — вещь для Университета абсолютно неуместная.

— Я просто выражал мнение, согласно которому это идёт вразрез с многовековыми университетскими традициями… — начал было декан.

— Которые сводятся главным образом к участию в мелких склоках, обильным ужинам и идиотским выкрикам посреди ночи про всякие там ключи, — констатировал Чудакулли. — По-моему, мы…

Неожиданно изменившиеся лица волшебников заставили его оглянуться.

В холл вошел библиотекарь. Под тяжестью бесчисленных одеяний он едва передвигал ноги; из-за множества напяленных друг на друга кофт и свитеров руки библиотекаря, в обычных условиях игравшие роль подпорок для ног, теперь торчали почти горизонтально в стороны. Но наиболее ужасающей деталью шаркающего явления библиотекаря народу была красная шерстяная шапочка.

Очень веселенькая. С помпоном. Её связала госпожа Герпес. Вообще-то университетская домоправительница вязала весьма неплохо, и единственный её недостаток заключался в полном неумении хотя бы приблизительно угадать размеры будущего вещеносителя. Волшебник, которому посчастливилось получить вязанный подарок от госпожи Герпес, непременно задавался вопросом: «А не три ли у меня ноги? Или, может, шея радиусом в метр?» В итоге большую часть её подарков тайком передавали в благотворительные учреждения. Когда речь идёт об Анк-Морпорке, в одном можно не сомневаться: каким бы странным ни было одеяние, где-то обязательно найдется тот, кому оно придется в самый раз.

В данном случае ошибка госпожи Герпес заключалась в допущении, что библиотекарю, к которому она питала глубокое уважение, всенепременно понравится красная шапка с помпоном и «ушами», завязывающимися под подбородком. В результате завязать «уши» можно было лишь под животом, поэтому библиотекарь предпочел оставить их болтаться.

Остановившись у дверей, примат печально посмотрел на волшебников. Потянулся к ручке. Изрек едва слышное «’к»… и чихнул.

Груда одежды бесформенно осела. Разбросав кофты, волшебники обнаружили под ними очень большую и толстую книгу в мохнатом рыжем переплете.

— На обложке написано «У-ук», — после небольшой паузы напряженным голосом сказал главный философ.

— А там не говорится, кто автор? — усмехнулся декан.

— Очень смешно, декан.

— Я к тому, может, там указано его настоящее имя?

— Интересно, а что внутри? — полюбопытствовал заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — Давайте посмотрим оглавление.

— Ещё есть желающие полюбоваться на внутренности библиотекаря? — ядовито осведомился Чудакулли. — Только не перекрикивайте друг друга и не толпитесь.

— Характер морфогенетической нестабильности определяется особенностями окружения, — прокомментировал Думминг. — Какая замечательная особенность! Он проводит все свое время в библиотеке и в результате превращается в книгу. Своего рода… защитный камуфляж. Он словно бы эволюционирует, чтобы идеально вписаться в окружение…

— Благодарю за ценные знания, господин Тупс. И какой во всем этом смысл?

— Полагаю, заглянуть внутрь можно, — заключил Думминг. — Книга ведь и предназначена для того, чтобы её открывали. Здесь даже закладка есть, черная, кожаная…

— А-а, так это ЗАКЛАДКА! — облегченно протянул заведующий кафедрой беспредметных изысканий, до того момента нервно рассматривавший ленточку.

Думминг прикоснулся к книге, которая оказалась довольно теплой. И открылась довольно легко.

Все страницы до единой были заполнены «у-уками».

— Диалоги неплохие, но сюжет слабоват.

— Декан! Буду тебе весьма признателен, если ты отнесешься к происходящему со всей серьезностью! — обрезал Чудакулли. Он задумчиво потопал ногой. — Ещё идеи есть?

Волшебники переглянулись и пожали плечами.

— Думаю… — начал профессор современного руносложения.

— Слушаю, руновед… Тебя ведь, по-моему, Арнольдом зовут?

— Нет, аркканцлер…

— Ну, не важно.

— Мне кажется… Я знаю, это прозвучит нелепо, но…

— Продолжай, не робей. Мы почти сгораем от нетерпения.

— Мне кажется, всегда можно прибегнуть к такому средству, как… Ринсвинд.

Чудакулли наградил профессора долгим взглядом.

— Это тот самый тощий волшебник-неумеха? С неухоженной бородкой? И за ним ещё хвостом таскается ящик на ножках?

— Именно так, аркканцлер. У тебя блестящая память. Некоторое время он был заместителем библиотекаря… как ты, вероятно, помнишь.

— Не то чтобы помню, но все равно продолжай.

— Он, Ринсвинд, был здесь, когда произошло превращение библиотекаря в… библиотекаря. А ещё я помню, как-то раз мы все наблюдали библиотекаря за работой: он очень лихо штемпелюет книги по четыре штуки за раз… Так вот, Ринсвинд тогда воскликнул: «Просто потрясающе! Никогда не поверишь, что он родом из Анк-Морпорка!» Готов биться об заклад, если кто и помнит имя библиотекаря, так это Ринсвинд.

— Что ж, в таком случае немедленно ведите его сюда. Нам ведь известно, где он сейчас?

— Мы знаем лишь его формальное местонахождение, аркканцлер, — поспешил вставить Думминг. — Где же он находится ФАКТИЧЕСКИ, сказать довольно трудно.

Чудакулли, нахмурившись, воззрился на Думминга.

— Мы полагаем, что он на ИксИксИксИксе, аркканцлер, — завершил тот.

— На ИксИкс…

— …ИксИксе, аркканцлер.

— Но я думал, никто не знает, где располагается ИксИксИксИкс.

— Именно, аркканцлер, — подтвердил Думминг.

Очень редко какой-то факт вмещался в голову Чудакулли с первой попытки. Это было все равно что вставлять в некий механизм новую деталь. Вы крутите её то так, то этак, а потом она вдруг встает на место^[102].

— И что он там делает?

— Трудно сказать наверняка, аркканцлер. Его туда закинуло, насколько вы помните, после приключений в Агатовой империи…

— А что ему там понадобилось?

— Не думаю, что понадобилось в прямом смысле слова ЕМУ, — уточнил Думминг. — Ведь его туда отправили… МЫ. Это стало результатом тривиальнейшей ошибки в билокационном чудотворстве… Такую может совершить любой.

— Но совершил, если не ошибаюсь, ты, — парировал Чудакулли, чья память славилась своей способностью неожиданно выкидывать всякие мерзкие коленца.

— Но как член коллектива, — подчеркнул Думминг.

— Что ж, если он там оставаться не хочет, да и мы не против, чтобы он очутился здесь, давайте его вер…

Остаток фразы потонул не в шуме, а в своего рода взрыве тишины. Она разорвалась прямо посреди волшебников и была столь всеобъемлющей, что поглотила даже стук их сердец. Старый Том, волшебный и безъязыкий университетский колокол, безмолвно пробил два часа.

— Гм-м… — промолвил Думминг. — Все не так просто.

Чудакулли прищурился.

— Почему? — спросил он. — Вернем его сюда с помощью волшебства. Как отправили, так и вернем.

— Гм-м… Чтобы вернуть его непосредственно сюда, потребуются месяцы подготовки. Круг пятидесяти футов в диаметре — примерно таков будет разброс приземления в случае малейшей неточности.

— И что? Отойдем подальше — и пускай приземляется где хочет.

— Аркканцлер, вы, вероятно, не до конца меня поняли. Малейшее усиление шумового коэффициента при чудотворном переносе на неопределенное расстояние, помноженное на вращение Диска вокруг собственной оси, чревато тем, что переносимый объект практически наверняка… усреднится на площади по меньшей мере в пару тысяч квадратных футов.

— Усреднится?

Думминг набрал в грудь побольше воздуха.

— Упомянутый мной круг — это вовсе не разброс его приземления. Кругом станет сам Ринсвинд.

— А. Вряд ли после этого от него будет какой-то толк в библиотеке.

— Разве что мы поместим его туда в качестве очень большой закладки.

— Гм, похоже, проблема переходит в чисто географическую плоскость. Кто-нибудь из присутствующих разбирается в географии?

Горняки лезли из ствола, как муравьи из горящего муравейника. Внизу что-то бухало, земля содрогалась. В какой-то момент Нисебефига подбросило в небеса. Несколько раз крутнувшись, он улетел обратно в шахту.

Сначала его встретила тишина. Потом поверхность камня, словно яичная скорлупа, раскололась, и из дыры показалось загадочное существо…

Оно огляделось по сторонам.

Горняки, наблюдавшие из своих укрытий, готовы были поклясться, что оно именно огляделось, несмотря на очевидное отсутствие глаз.

Затем существо неловко повернулось. Сотни ножек двигались так, словно после долгого заключения под землей слегка занемели.

Потом, покачиваясь, существо двинулось прочь.

А где-то далеко, посреди раскаленной от жара пустыни, человечек в остроконечной шляпе наконец выбрался из ямы. Обеими руками он сжимал выдолбленную из коры чашку. В чашке содержались… масса витаминов, ценный белок и незаменимые жиры. Заметьте, мы даже словом не обмолвились, будто там что-то извивалось.

Неподалеку тлел костерок. Осторожно установив чашку на огонь, человек поднял большую палку. Постояв немного, он вдруг принялся прыгать вокруг костра, ударяя палкой оземь и выкрикивая «Ха!». Некоторое время спустя, несколько утолив свою ярость на ландшафт, он набросился на кусты так, словно те нанесли ему личную обиду. Потом досталось и невысоким деревцам.

Так продолжалось, пока ему не подвернулись два больших плоских камня. Человечек поднял один из них, возвел к небу глаза, крикнул «Ха!» и изо всех сил швырнул каменюку о землю. Со вторым камнем повторилась та же процедура.

Наконец, должным образом усмирив окружающую местность, человек принялся за трапезу, пока та окончательно не разбежалась.

На вкус ужин очень напоминал цыпленка. Впрочем, когда вы голодны, курятиной кажется практически все.

Из ближайшего водоема за человеком следили. Глаза эти принадлежали не жучкам и не головастикам, из-за которых следовало внимательнейшим образом изучать каждую пригоршню воды, прежде чем отправить её в столь капризный человеческий желудок. О нет, данные глаза были куда древнее. И в данный момент они были совершенно лишены физической формы.

Странный человечек, питающийся сейчас у костра, умел находить воду лишь одним способом: щупая собственные ноги и проверяя, не промокли ли они, — и в этой сожженной дотла земле он выжил лишь потому, что с завидной регулярностью падал в местные лужи-водоемы. А ещё он всегда считал пауков милыми безвредными букашками. Да, он заработал пару неприятных потрясений, но на самом деле его руки уже должны были бы превратиться в светящиеся по ночам пивные бочата. А однажды он вышел к морю и, купаясь, вдруг заметил очень интересную голубую медузу — и тут же поплыл к ней полюбопытствовать. Только заботами наблюдателя человечек получил самый легкий поверхностный ожог, который перестал причинять мучительную боль всего-навсего через каких-то три-четыре дня.

Водоем вдруг забурлил. Земля затряслась. Казалось, хоть небо и безоблачно, где-то бушует буря.

Было три часа утра. Но ради дела Чудакулли готов был мириться с недосыпанием — когда недосыпали другие.

По своим размерам Незримый Университет внутри существенно превышал себя же снаружи. Тысячелетия в качестве ведущего мирового центра практической магии, где наличие того или иного измерения определяется главным образом случайностью, сделали свое дело: здание выпячивалось там, где просто нечему было выпячиваться. И наоборот. Посетитель мог попасть в комнату с комнатой же внутри, а стоило ему зайти в последнюю, как обнаруживалось, что он снова в той же комнате, с которой начал, — ситуация весьма проблематичная, в особенности если танцевать в тот момент широко известный танец змеи.

И благодаря своим масштабам Университет мог позволить себе содержать почти неограниченное число служащих. Сроки контрактов продлевались автоматически, а точнее, их и вовсе не было. Все, что требовалось, это найти пустующую комнату, занять её и вовремя являться на обеды. Никто никого ни о чем не расспрашивал, разве что, если особенно не везло, приставали студенты.

При достаточно настойчивом поиске в дальних уголках Университета можно было найти специалиста по чему угодно. В том числе специалиста по нахождению специалистов.

Профессора условной архитектуры и оригами-карт разбудили ни свет ни заря и представили аркканцлеру, который даже не подозревал, что в подведомственном ему учреждении обитает нечто подобное. Профессор явился с картой Университета, походившей на взорвавшуюся хризантему и претендовавшей на то, чтобы на ближайшие несколько дней считаться более-менее точной.

То и дело сверяясь с картой, после долгих блужданий волшебники наконец добрались до двери с заветной медной табличкой. Аркканцлер вперился в табличку таким свирепым взглядом, как будто пытался переглядеть её.

— «Ширако Известный И Висьма Знаменитый Прохвессор Жестокой И Ниобычной Геаграфии», — прочел он. — Похоже, мы попали куда надо.

— Мы прошли мили. — Задыхаясь, декан прислонился к стенке. — Здесь все совершенно незнакомое.

Чудакулли огляделся. Стены были каменные, но в то же время окрашенные в тот особый учрежденческо-зеленый цвет, который получается, если на пару-другую недель оставить на столе недопитый кофе. Имелась также доска объявлений, обитая облезлым фетром — тоже зеленым, но более темного оттенка. К ней кнопкой крепилась бумажка с оптимистичной надписью «Абъявления». Однако, судя по виду доски, объявлений на ней никогда не было и не будет. Пахло застарелыми ужинами.

Пожав плечами, Чудакулли постучал в дверь.

— Я такого профессора и не помню даже, — заметил профессор современного руносложения.

— А я припоминаю, — ответил декан. — Не слишком многообещающий был юноша. Хотя умел слушать. Впрочем, должен признать, за последние годы я его ни разу не встречал. Помнится, он всегда был очень загорелый. Для наших мест это довольно необычно.

— Он член профессорско-преподавательского состава и специалист по географии. То есть как раз тот, кто нам нужен.

С этими словами Чудакулли постучал снова.

— Может, он вышел? — предположил декан. — Ведь, чтобы все время быть в курсе географии, нужно находиться где-нибудь рядом с ней, то есть снаружи.

Чудакулли указал на небольшое приспособление, которое, как правило, крепилось возле двери каждого преподавателя и представляло собой деревянную рамку со скользящей панелькой. В настоящий момент открытым было слово «ПРИСУТСТВУЕТ», а скрытым, предположительно, «ОТСУТСТВУЕТ». Хотя, когда идёт речь о волшебниках, ни в чем нельзя быть уверенным наверняка^[103].

Декан предпринял попытку подвигать панельку. Двигаться она наотрез отказывалась.

— Но ИНОГДА он ведь должен выходить, — заметил главный философ. — Хотя в три часа ночи все нормальные люди спят.

— Да уж, — многозначительно поддакнул декан.

Чудакулли что было сил заколотил в дверь.

— Открывай немедленно! — крикнул он. — Я глава этого Университета!

Под его ударами дверь слегка подалась. Тогда волшебники дружно налегли на неё, и после нескольких минут пихания и толкотни выяснилось, что дверь приперта изнутри гигантской бумажной кипой. Декан поднял пожелтевший листок.

— Циркуляр, в котором сообщается о моем назначении деканом! — воскликнул он. — Сколько лет назад это было!

— Но иногда он ведь должен выхо… — Главный философ осекся на полуслове. — О боги…

Другим волшебникам пришла в голову та же мысль.

— А помните беднягу Уолли Слуввера? — с трепетом оглядываясь по сторонам, чуть слышно произнес завкафедрой беспредметных изысканий. — Три года ПОСМЕРТНОГО преподавания…

— Студенты, однако, сигнализировали, что слишком уж тихо он себя ведет, — ответил Чудакулли и принюхался. — Но ЗДЕСЬ ничем таким не пахнет. Я бы даже сказал, напротив, пахнет очень даже приятно. Приятный соленый аромат. Ага…

Из-под двери в противоположном конце заваленной бумагами и пыльной комнаты блеснул свет. За дверью кто-то негромко плескался.

— Принимаем ванну. Это хорошо, — заметил Чудакулли. — Что ж, не стоит его беспокоить.

Он принялся читать названия заполонивших комнату книг.

— Бьюсь об заклад, здесь наверняка найдется масса сведений про ИксИксИксИкс, — добавил он, наугад вытягивая один том. — Подключайтесь. Один человек — одна книга.

— Может, хотя бы за завтраком пошлем? — пробурчал недовольный декан.

— Рано завтракать.

— Тогда за ужином.

— А ужинать поздно.

Заведующий кафедрой беспредметных изысканий огляделся. По стене прошмыгнула ящерица и исчезла.

— Ну и беспорядок! — Завкафедрой недовольно рассматривал место, где только что была ящерица. — Кругом пыль. А в этих ящиках что?

— На крышке написано «Абразцы Парод», — ответил декан. — Разумно. Хочешь изучать внешний мир — изучай его там, где тепло и мухи не кусают.

— Но что здесь делают рыбацкие сети и кокосовые орехи?

Обоснованность данного замечания декан не мог не признать. Даже по чрезвычайно растяжимым волшебным стандартам в кабинете географа царил настоящий хаос. Валяющиеся повсюду книги перемежались пыльными булыжниками с наклеенными на них разнообразными этикетками вроде «Пароды С Самого Низа», «Другие Пароды», «Любопытные Пароды» и «Скорее Всего Не Пароды». На остальных ящиках, к вящему интересу Думминга, красовались совсем уж загадочные этикетки: «Выдаюсчиеся Кости», «Кости» и «Неинтересные Кости».

— Думается мне, он из любителей совать нос куда не следует, — фыркнул профессор современного руносложения.

Фыркнув ещё раз, он взглянул на книгу, которую только что наугад вытащил.

— Коллекция сушеных кальмаров, — сообщил он.

— И как она, в хорошем состоянии? — оживился Думминг. — Я в детстве собирал морские звезды.

Захлопнув книгу, профессор современного руносложения сердито посмотрел на своего молодого коллегу.

— Нисколько не сомневаюсь, — отозвался он. — И всякие окаменелости ты, наверное, тоже собирал?

— Лично я всегда считал, что ископаемые окаменелости могут многое нам поведать, — сказал Думминг. — Впрочем, возможно, я ошибался, — мрачно заключил он.

— А вот лично я никогда не верил в эти камни, которые на самом деле якобы мертвые животные, — отозвался профессор современного руносложения. — Это противоречит здравому смыслу. Ну зачем животным превращаться в камни?

— Как же в таком случае ты объяснишь существование ископаемых? — поинтересовался Думминг.

— А я и не намерен ничего объяснять. — Профессор современного руносложения победоносно улыбнулся. — Чем сэкономлю себе массу времени. Вот ты, к примеру, господин Тупс, можешь объяснить, как сохраняют свою форму сосиски, когда с них снимешь шкурку?

— Что? О чем это ты? И с какой стати мне это знать?

— Вот-вот. Не зная даже такой мелочи, ты притязаешь на понимание устройства вселенной. К тому же зачем вообще ОБЪЯСНЯТЬ ископаемые? Они есть, и довольно. К чему превращать все в тайну тайн? Если без конца задаваться вопросами, то ВООБЩЕ ничего не успеешь.

— Но… для чего мы здесь? Почему? И…

— Ну вот, опять ты за свое, — профессор современного руносложения покачал головой.

— Тут говорится, он опоясывается морем, — раздался голос главного философа.

Его взгляд встретился с ошарашенными взглядами остальных.

— Континент ИксИксИксИкс, — добавил он, указывая на страницу. — Тут сказано: «Об Икс-ИксИксИксе известно лишь, что он опоясывается морем».

— Приятно видеть, что хотя бы кто-то занят делом, — съязвил Чудакулли. — Вы двое можете брать с философа пример. Итак, главный философ… как ты сказал? «Опоясывается морем»?

— Так тут написано.

— Что ж… по-моему, это очень даже логично. Что-нибудь ещё?

— Была у меня одна знакомая, так её частенько опоясывали. Но не моря всякие, а её папаня, — подал голос казначей.

После пережитого в библиотеке ужаса разум казначея, и без того функционирующий достаточно случайным образом, наконец обрел временный покой в хорошо знакомых розовых облаках.

— Гм… Сведений слишком много. — Главный философ принялся листать страницы. — Сэр Родерик Пурдай, посвятивший долгие годы поискам мнимого континента, в итоге пришел к заключению — и впоследствии яростно его отстаивал, — что никакого ИксИксИксИкса не существует.

— Как опояшет, так опояшет. Она потом неделю, сидеть не могла. Веселая девчонка была. Гертрудой Плюшер звали. Лицо у неё, правда, было кирпичом…

— Н-да… Но про сэра Родерика известно и другое: однажды он умудрился заблудиться в собственной спальне, — сказал декан, отрываясь от изучения другой книги. — В конце концов его нашли в платяном шкафу.

— Интересно, а за что наказывают ИксИксИксИкс? — гнул свое казначей.

— За дело, казначей, наверняка за дело, — отозвался Чудакулли. Он кивком указал на него остальным волшебникам. — Ни в коем случае не позволяйте ему есть конфеты и фрукты.

На некоторое время воцарилась тишина, нарушаемая лишь плеском воды за дверью, шелестом переворачиваемых страниц да бессвязным бормотанием казначея.

— Как утверждает Уоспорт в «Жызнях Незамечательных Людей»… — Главный философ прищурился, разбирая крошечный шрифт. — Так вот, однажды он встретил старого рыбака, который утверждал, будто на том континенте зимой с деревьев опадает кора, а листья остаются.

— Это все выдумки, — возразил Чудакулли. — Призванные поддержать интерес читателя. Кто станет тебя читать, если все, что ты можешь сообщить по возвращении из экспедиции, это что ты потерпел кораблекрушение и целых два года жрал всяких морских гадов? Нет, надо обязательно сдобрить рукопись рассказами о людях, которые ходят на одной большой ноге, о Стране Большой Сливы и прочим из серии бабушкиных сказок.

— Нет, вы только послушайте! — воскликнул профессор современного руносложения. До сих пор он молчал на своем конце стола, погруженный в изучение большого тома. — Здесь говорится, что жители острова Слякки всегда ходят голыми и что женщины у них несравненной красоты.

— Должно быть, кошмарное местечко, — чопорно поджал губы заведующий кафедрой беспредметных изысканий.

— Здесь есть несколько гравюр.

— Вряд ли кто из нас заинтересован в их изучении. — Чудакулли обвёл взглядом присутствующих и, уже громче, повторил: — Я СКАЗАЛ, что НИКОМУ из нас это НЕ ИНТЕРЕСНО. Декан! Вернись на свое место и подними уроненный тобой стул!

— ИксИксИксИкс упоминается в «Змеях Всех Времен и Нородов» Вренчера, — сообщил завкафедрой беспредметных изысканий. — Тут говорится, что на этом континенте очень мало ядовитых змей… О, здесь ещё сноска. — Его палец скользнул по странице. — «Их практически уничтожили пауки». Как странно…

— Ого! — снова изумился профессор современного руносложения. — А вот я ещё прочитал. «Абитатили острава Пердю так же прибывают в первосбитном состоянии… — с трудом продираясь, сквозь древний текст, продекламировал он. — Ани атличны добрым здравьем и статностью и ивляют сабой пример… самых стаячих дикарей».

— Дай-ка взглянуть, — нахмурился Чудакулли. Книгу по цепочке передали ему. — Тут пара букв затерлась. «Настаячих», то бишь «настоящих». По-моему, эти гравюры со Слякки дурно на тебя повлияли, руновед.

— А на гравюре с Пердю этот дикарь выглядит… очень даже стоячим.

— Руновед, это у него посох, — покачал головой Чудакулли. — Может, тебе казначеевых пилюль дать?

— А он довольно ДОЛГО принимает ванну, вам не кажется? — через некоторое время нарушил молчание декан. — Я и сам люблю потереться мочалкой, но мы ведь здесь не шутки собрались шутить.

— Да уж, что-то он расплескался… — заметил главный философ.

— Пляж, волны плещут… — безмятежно улыбнулся казначей.

— Кстати… в этих звуках определенно присутствует некий чаячий компонент.

Чудакулли поднялся, приблизился к двери в ванную и уже приготовился было постучать.

— Но я аркканцлер или кто? — вдруг грозно вопросил он, опуская кулак. — Я могу открыть любую дверь, которую пожелаю, так что…

И он повернул ручку.

— Вот, — торжественно сказал он, махнув рукой в открытую дверь. — Видите, господа? Совершенно заурядная ванная комната. Мраморная ванна, медные краны, пробка, смешная мочалка в форме утенка… Самая что ни на есть заурядная ванная комната. А не какой-нибудь, позвольте подчеркнуть, тропический пляж. В этой ванной нет ничего даже отдаленно похожего на тропический пляж.

Потом он ткнул пальцем в открытое окно, за которым зеленые волны под слепящим синим небом томно набегали на обрамленный зеленью берег.

— Потому что тропический пляж — вот он, — победоносно заключил аркканцлер. — Убедились? Абсолютно ничего общего.

После сытного обеда, содержавшего массу незаменимых, но довольно-таки шустрых аминокислот, витаминов и минералов, а также, к сожалению, имеющего вкус, человечек с надписью «Валшебник» на шляпе занялся домашними делами — насколько это было вообще возможно в условиях полного отсутствия дома.

Домашние дела состояли в обстругивании деревянного чурбана каменным топором. Чурбан на глазах превращался в короткую и широкую досточку, и скорость, с которой это происходило, наводила на мысль, что человечку такая работа не внове.

На ветку соседнего дерева приземлился какаду. Ринсвинд бросил на попугая подозрительный взгляд.

Добившись желаемого уровня гладкости, Ринсвинд встал на дощечку одной ногой и, покачиваясь в неловком положении, угольком нарисовал на плоской поверхности контур стопы. Повторив процедуру со второй ногой, он возобновил обстругивание.

Прятавшийся в водоеме наблюдатель понял, что его подопечный изготавливает себе деревянное подобие обуви.

Затем Ринсвинд извлек из кармана бечевку. Её он сделал из шкурки одного пресмыкающегося, правда перед этим было и несколько неудачных попыток: сначала большей частью попадались пресмыкающиеся, никак не желавшие отдавать свои шкурки, зато щедро делившиеся своим ядом, от которого по всему телу шла жуткая алая сыпь. Но, пережив несколько видов сыпи, Ринсвинд наконец поймал искомую тварь.

Так вот, если просверлить в деревянной подошве отверстие и продеть туда бечевку в форме петли, то получится нечто вроде урских сандалий. Конечно, шаркая в таких сандалиях, начинаешь походить на какого-нибудь Прародителя Рода Человеческого, но имеются и некоторые плюсы. Во-первых, если при ходьбе издавать мерное «хлоп-хлоп», то любому опасному существу покажется, что идёт не один человек, а двое. Безопасных существ в этой пустыне Ринсвинд пока не встречал. И во-вторых, хоть бежать в таких сандалиях нельзя, зато выпрыгиваешь из них в мгновение ока, так что, пока разъяренная гусеница или жук недоуменно разглядывают твои сандалии, гадая, а куда, собственно, подевался второй человек, ты уже успеваешь превратиться в пыльную точку на горизонте.

Ринсвинду приходилось много убегать. Каждый вечер он изготавливал новую пару сандалий, а на следующий день оставлял свою обувь где-то в пустыне.

Покончив с работой, он извлек из кармана свиток тонкой коры. К ней ящеробечевкой крепилась драгоценность — карандашный огрызок. В надежде, что это хоть как-то поможет, Ринсвинд начал вести дневник. Он просмотрел недавние записи.

«Наверна фторник: жара, мухи. Ужин: мидовые муравьи. Жестоко пакусан мидовыми муравьями. Падение в водяную яму.

Кажется среда: жара, мухи. Ужин: кустовой изюм, очень пахожий на кенгуровые катышки, или наабарот. Пачемута за мной погнались ахотники. Падение в водяную яму.

Четверг (может быть): жара, мухи. Ужин: ящирица с синим языком. Ящирица с синим языком аказаласъ сильно кусачей. Разные ахотники опять за мной гонялись. Упал с обрыва, влетел в дерево, был аписан страдающим недержанием серым медвежонком, приземлился в водяной яме.

Пятница: жара, мухи. Ужин: корневища, на вкус чем-то больные. Сыкономил массу времени.

Суббота: жарче абычного, мух тоже больше. Оч. хочется пить.

Воскресенье: жарко. От жажды и мух стал бредить. Насколька хватает глаз — сплошное ничево с кустами. Решил умиретъ, упал на землю, покатился вниз по склону, очнулся в водяной яме».

Старательно, как можно более мелкими буковками, он вывел: «Понедельник: жара, мухи. Ужин: мотыльные личинки». Прочитал написанное. Добавить, по сути, было нечего.

И почему его здесь так не любят? Встречаешь небольшое местное племя, все очень мило, запоминаешь имена, заучиваешь слова и разговорные выражения, можешь уже поболтать о погоде — и вдруг ни с того ни с сего за тобой уже гонятся. Но ведь погода — это самая распространенная тема для разговоров!

Раньше Ринсвинд считал себя склонным к бегству от реальности. Он постоянно убегал, а реальность постоянно за ним гналась. Но потом он узнал истинное значение этого словосочетания и понял, что тут больше подходит термин «человеконенавистник». Он был человеком, которого ненавидело множество людей. Хотя с чего — непонятно. Допустим, сидит он, Ринсвинд, у костра, завязывает мирный разговор, а собеседник вдруг выходит из себя и гонится за ним, яростно размахивая палкой. Разве это нормально — так злиться из-за невинного вопроса типа: «Что-то дождя давно не было, правда?»

Вздохнув, Ринсвинд палкой взбил клочок земли — свою сегодняшнюю постель — и улегся спать.

Во сне он вскрикивал, а ноги его время от времени конвульсивно подергивались, как будто, куда-то бежали, из чего можно было заключить, что ему снится какой-то сон.

Поверхность водоема пошла рябью. Впрочем, «водоемом» это можно было назвать лишь с большой натяжкой — просто заросшая кустарником лужица в расщелине между камнями, а жидкость, там содержащаяся, называлась водой лишь из-за упорства географов, отказывающих в правомочности терминам вроде «супоем».

И тем не менее вода пошла рябью, как будто что-то плеснулось в самом центре. Странность же этой ряби заключалась в том, что, достигнув края водоема, она не останавливалась, но продолжала распространяться дальше — расширяющимися кругами тусклого белого света. Добравшись до Ринсвинда, необычные волны заключили его в центр концентрических линий, состоящих из белых точек и потому похожих на нитки жемчуга.

А потом водоем как будто взорвался. НЕЧТО вылезло на воздух и устремилось сквозь ночную тьму прочь.

Двигаясь зигзагами, оно перелетало от камня к горе, от неё — к очередному водоему и так далее. Если бы в этот момент гипотетический наблюдатель посмотрел на всю картину с более высокой точки обзора, то заметил бы, что стремительно двигающийся луч оживлял и другие тусклые линии, которые дымными волокнами стелились над землей, словно являясь её нервной системой…

За тысячи миль от спящего волшебника светящаяся полоска нырнула в землю, чтобы вновь появиться уже внутри пещеры, скользнув по её стенам как будто лучом прожектора.

Несколько секунд странный свет витал перед огромной остроконечной скалой, а потом, приняв некое решение, рванулся обратно в небо.

Перелетев через континент, свет вошел в прежний водоем без малейшего всплеска, но опять же несколько волн прокатились по мутной воде, распространившись и на прилегающий песок.

И вновь ночь затихла. Хотя глубоко под землей что-то продолжало рокотать. Кусты задрожали. Птицы на деревьях проснулись и упорхнули.

Спустя некоторое время на поверхности камня возле водоема стала проступать картина из бледных белых линий.

Не считая неведомого обитателя водоема, судьбой Ринсвинда интересовался кое-кто ещё.

Смерть держал жизнеизмеритель Ринсвинда на своем письменном столе — подобно зоологу, желающему неотрывно наблюдать за особенно любопытным образчиком.

Жизнеизмерители большинства людей имели стандартную форму, функциональную и соответствующую своему назначению, как считал сам Смерть. Их даже можно было назвать яйцеизмерителями, ведь песчинки являлись секундами человеческих жизней, а стало быть, все яйца были сложены в одну корзину.

Но при взгляде на песочные часы Ринсвинда можно было подумать, что их произвел на свет страдающий икотой и помещенный в машину времени стеклодув. Если судить по числу песчинок — а Смерть оценивал такие вещи с весьма высокой степенью точности, — Ринсвинд должен был умереть давным-давно. Но со временем стекло где-то искривилось, где-то вспучилось, поэтому песок зачастую тек в обратном направлении, а то и по диагонали. Ринсвинд перенес такое количество магических ударов и его так часто швыряло во времени и пространстве (он лишь чудом не сталкивался нос к носу с самим собой, несущимся навстречу), что вычислить точную дату окончания его жизни было крайне трудно.

Смерть был знаком с концепцией бессмертного, вечно обновляющегося, тысячеликого героя-победителя, но от комментариев по данному поводу воздерживался. С героями он встречался довольно часто, и, как правило, они были окружены трупами ПОЧТИ всех своих врагов. Оглядываясь по сторонам, герои ошалело вопрошали: «Какого черта, енто ктой-то меня?» Если и была какая-то договоренность, согласно которой им дозволялось впоследствии вернуться и возобновить свою деятельность, Смерти это не касалось.

Но порой он задавался вопросом: если существует такой вечный герой, то, наверное, для равновесия должен существовать и вечный трус. Скажем, герой с тысячей сверкающих пяток. В недрах множества культур рождалась легенда о герое, который в один прекрасный день вернется, дабы защищать слабых и угнетенных. Кто знает, быть может, природе для равновесия понадобился антигерой, который ничего подобного делать не станет?

Но в чем бы ни заключалась истина, на практике все сводилось к тому, что Смерть понятия не имел, когда умрет Ринсвинд. Для сущности, привыкшей гордиться своей пунктуальностью, положение весьма неприятное.

Бесшумно скользнув через бархатную пустоту кабинета, Смерть остановился перед моделью Плоского мира. Или то была не модель вовсе?

Взгляд пустых глазниц вперился в миниатюрный Диск.

— ПОКАЖИ, — приказал он.

Драгоценные металлы и камни растаяли. Перед Смертью возникли струящийся течениями океан, пустыни, леса, изменчивые облачные ландшафты, похожие на стада буйволов-альбиносов…

— БЛИЖЕ.

Незримое око послушно нырнуло в живую карту. Красная земля плеснулась гигантской волной. Мимо скользнула древняя горная гряда, затем возникла пустыня из камня и песка.

— БЛИЖЕ.

Смерть взирал на фигуру Ринсвинда. Тот мирно спал, периодически подергивая ногами.

— ГМ-М.

Смерть ощутил, как по его спине что-то карабкается. Задержавшись на минутку у него на плече, «что-то» прыгнуло. Скелетик грызуна в черном балахоне приземлился прямо на модель и, отчаянно пища, принялся направо-налево кромсать воздух миниатюрной косой.

Смерть подцепил Смерть Крыс за капюшон и поднял в воздух.

— НЕТ, ТАК НЕЛЬЗЯ.

Смерть Крыс завертелся, силясь вырваться.

— ПИСК?

— ПОТОМУ ЧТО ЭТО ПРОТИВ ПРАВИЛ, — отозвался Смерть. — ВСЕ ДОЛЖНО ПРОИСХОДИТЬ ЕСТЕСТВЕННО.

Словно повинуясь внезапному импульсу, Смерть бросил взгляд на модель Диска и опустил Смерть Крыс на пол. Потом подошел к стене и дернул за шнурок. Где-то далеко зазвонил колокольчик.

Вскоре показался пожилой слуга с подносом в руке.

— Прошу прощения, хозяин. Я чистил ванную.

— ЧТО-ЧТО?

— Ну, потому и запоздал подать чай.

— ПУСТЯКИ. ЛУЧШЕ СКАЖИ, ЧТО ТЕБЕ ИЗВЕСТНО ПРО ЭТО МЕСТО?

Палец Смерти постучал по красному континенту. Слуга склонился к карте.

— Ах, про это, — протянул он. — Террор Инкогнита. Когда я был жив, эту землю называли именно так, хозяин. Хотя сам я там ни разу не был. Жуткие течения, знаешь ли. Кучу моряков сгубили. В лучшем случае корабли утаскивало за Край, а в худшем… их прибивало к берегу, сухому, как старушечьи си… ну, очень сухому, хозяин, суше не бывает. И раскаленному, как у демона в… очень раскаленному. Но ты-то там наверняка бывал?

— ВЕРНО. НО, САМ ПОНИМАЕШЬ, ДЕЛА-ДЕЛА, НА ОСМОТР ДОСТОПРИМЕЧАТЕЛЬНОСТЕЙ ВРЕМЕНИ КАТАСТРОФИЧЕСКИ НЕ ХВАТАЕТ.

Смерть указал на гигантскую облачную спираль, медленно кружившую над континентом, — так стая шакалов бродит вокруг умирающего льва, который с виду вполне даже мертв, но кто знает, быть может, ему ещё хватит сил один, последний, раз сомкнуть смертоносные челюсти?

— ОЧЕНЬ СТРАННО. ПОСТОЯННЫЙ АНТИЦИКЛОН. А ВНИЗУ ОГРОМНЫЕ ПРОСТРАНСТВА, НИКОГДА НЕ ВИДАВШИЕ НИ БУРЬ, НИ ДОЖДЕЙ.

— Пожалуй, неплохое место для отдыха.

— ИДИ ЗА МНОЙ.

И хозяин и слуга направились в гигантскую библиотеку Смерти. По пятам за ними едва поспевал Смерть Крыс. В библиотеке под потолком клубились облака.

Смерть простер руку.

— МНЕ НУЖНА, — произнес он, — КАКАЯ-НИБУДЬ КНИГА ОБ ОПАСНЫХ СУЩЕСТВАХ ЧЕТЫРЕХИКСНОГО…

Быстро глянув вверх, Альберт тут же прыгнул в сторону. Благодаря быстрой реакции и предусмотрительности, побудившей его свернуться клубочком, он отделался лишь легкими ушибами.

Чуть позже раздался слегка приглушенный голос Смерти:

— АЛЬБЕРТ, БУДУ КРАЙНЕ ПРИЗНАТЕЛЕН, ЕСЛИ ТЫ МНЕ ЧУТЬ-ЧУТЬ ПОМОЖЕШЬ.

Альберт вскарабкался на огромную груду книг и принялся разбрасывать в стороны громадные фолианты. Наконец Смерть сумел вылезти наружу.

— ГМ-М…

Взяв наугад одну книгу, Смерть прочел текст на обложке.

— «АПАСНЫЕ МЛЕКАПИТАЮЩИЕ, РЕПТИЛЬИ, АМФИБЬИ, ПТИЦЫ, РЫБЫ, МЕДУЗЫ, НАСЕКОМЫЕ, ПАУКИ, РАКОБРАЗНЫЕ, ТРАВЫ, ДЕРЕВЬЯ, МХИ И ЛИШАЙНИКИ ТЕРРОР ИНКОГНИТА». — Его взгляд пробежался по корешку. — ТОМ 29, — добавил он. — ПОДТОМ В. ОТЛИЧНО.

Он окинул взглядом притихшие полки.

— ВОЗМОЖНО, БУДЕТ ПРОЩЕ, ЕСЛИ Я ЗАПРОШУ ИНФОРМАЦИЮ О БЕЗВРЕДНЫХ СУЩЕСТВАХ ВЫШЕНАЗВАННОГО КОНТИНЕНТА?

Некоторое время они ждали в тишине.

— КАЖЕТСЯ…

— Погоди, хозяин. Вот оно.

Альберт ткнул пальцем. В воздухе ленивыми нисходящими зигзагами летело что-то белое. Смерть подхватил одинокий листок.

Внимательно ознакомившись с его содержанием, он на секунду перевернул бумажку — на тот случай, если что-то написано на обороте.

— Можно взглянуть? — спросил Альберт. Смерть передал ему листок.

— «Отдельные овцы», — прочел Альберт вслух. — Ну да. Пожалуй, лучше выбрать для отдыха какое-нибудь побережье.

— ОЧЕНЬ ЗАГАДОЧНОЕ МЕСТО. СЕДЛАЙ БИНКИ, АЛЬБЕРТ. ЧТО-ТО ПОДСКАЗЫВАЕТ МНЕ, ЧТО Я ТАМ ПОНАДОБЛЮСЬ.

— ПИСК, — подал голос Смерть Крыс.

— ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ?

— «Это уж как пить дать», хозяин, — перевел Альберт.

— Я НЕ СОБИРАЮСЬ НИКОГО ТАМ ПОИТЬ.

Шесть оглушительно молчаливых ударов прокатились над городом: то городские часы по имени Старый Том демонстративно не пробили время.

Слуги с грохотом катили по коридору столик на колесах. Аркканцлер наконец сдался и велел подавать завтрак.

Чудакулли опустил руку с рулеткой.

— Попробуем ещё разок! — заявил он.

Выйдя в окно, он поднял с песка нагретую солнцем ракушку, после чего, перевалившись через подоконник обратно в ванную, двинулся к двери, которая открывалась в промозглый, заросший мхом внутренний дворик. Из дворика сочился подержанный и грязный утренний свет. В воздухе кружилась пара залетных снежинок, попавших сюда лишь благодаря жестокой прихоти судьбы.

Со стороны дворика окно ванной комнаты выглядело как блестящая, масляная и очень черная лужа.

— Так, декан, сунь-ка в окно свой посох, — велел Чудакулли оставшемуся в ванной декану. — И пошебурши им хорошенько.

Там, откуда полагалось торчать посоху, черная поверхность пошла легкой рябью.

— Ну и ну, — произнес аркканцлер, возвращаясь в ванную. — Признаться честно, слышать о таком слышал, но вижувпервые.

— Слушайте, а кто-нибудь помнит историю, которая приключилась с башмаками аркканцлера Бьюдли? — жуя холодную баранину, спросил главный философ. — В его левом башмаке однажды открылась подобная штуковина. Аркканцлеру тогда пришлось нелегко. Когда твои ноги пребывают в разных измерениях, не больно-то побегаешь.

— Не больно-то… — протянул Чудакулли, рассматривая тропическую картину и задумчиво постукивая себя раковиной по подбородку.

— Во-первых, ты не видишь, куда и во что наступаешь… — продолжал главный философ.

— А ещё одна как-то открылась в погребе, — сообщил декан. — Обыкновенная круглая черная дыра. Любой помещенный туда предмет бесследно исчезал. И старый аркканцлер Ветровоск отдал распоряжение устроить над ней отхожее место.

— Весьма разумно, — одобрил Чудакулли. Вид у него по-прежнему был задумчивым.

— Мы тоже так считали, пока не нашли вторую дыру на чердаке. Оказалось, что это другая сторона той же самой дыры. Что творилось к тому времени на чердаке, ты можешь себе представить.

— Слушайте, а почему мне никто об этом не рассказывал? — воскликнул Думминг Тупс. — Возможности, которые перед нами открываются, просто поразительны!

— Это все говорят, впервые столкнувшись с такими вот штуками, — покачал головой главный философ. — Но доживи до моих лет, юноша, и ты поймешь: когда находишь нечто, благодаря чему открываются поразительные возможности с перспективой революционно изменить к лучшему жизнь рода человеческого, — в таких случаях лучше всего закрыть крышку и притвориться, будто ты ничегошеньки не видел.

— Однако если расположить выходную дыру над входной и бросить в нижнюю какой-нибудь камешек, то он, появляясь из выходной дыры, будет тут же снова проваливаться во входную… Таким образом, вскоре он будет двигаться со скоростью метеорита, и количество генерируемой энергии превысит все разумные пределы…

— Кстати о метеоризме. На чердаке это самое КОЛИЧЕСТВО чуть не превысило, — кивнул декан, принимаясь за холодную куриную ногу. — Но, слава богам, существует такая вещь, как вентиляция.

Высунув руку в окно, Думминг осторожно помахал ею в воздухе. Тыльная сторона ладони быстро нагрелась.

— И что, никто эти дыры не изучал? — осведомился он.

Главный философ пожал плечами.

— А чего их изучать? Обычные дырки. В каком-то месте скапливается большое количество магии, и она начинает протекать, прожигая окружающий мир, как расплавленное железо прожигает топленый свиной жир.

— Нестабильные точки в пространственно-временном континууме… — пробормотал Думминг. — Да есть сотни способов как использовать подобное…

— Во-во. Теперь понятно, отчего наш географ всегда такой загорелый, — усмехнулся декан. — По-моему, это немножко нечестно. География должна познаваться через трудности. А не так, чтобы высунул голову в окно — и вот она, география. Иначе все были бы географами.

— Осмелюсь не согласиться, — возразил главный философ. — На мой взгляд, он всего лишь расширил свой рабочий кабинет.

— Кстати, вам не кажется, что это и есть тот самый ИксИксИксИкс? — задумчиво вопросил декан. — Вид вполне чужеземный.

— Море действительно присутствует, — согласился главный философ. — Но можно ли утверждать, что им что-то опоясывается?

— В данном случае оно скорее… оплескивает.

— По-моему, море, способное к опоясыванию чего бы то ни было, должно выглядеть более солидно, — высказался профессор современного руносложения. — Ну, вы понимаете, о чем я. Грозные штормовые волны и все прочее. Тем самым море дает понять всяким чужакам: побережье опоясывается мною, и никем иным, так что держитесь-ка подальше, а то и вас перепояшем.

— Может, нам стоит выйти и разведать обстановку? — предложил Думминг.

— Как только мы туда вылезем, непременно случится что-нибудь ужасное, — мрачно предсказал главный философ.

— Но с казначеем-то ничего плохого не произошло, — возразил Чудакулли.

Волшебники сгрудились вокруг окна. На линии прибоя виднелся человечек в поддернутом до колен балахоне. Над головой у него кружились птицы, а немного в стороне призывно покачивались пальмовые ветви.

— И как это он ухитрился ускользнуть? Должно быть, улучил момент, когда мы отвлеклись, — предположил главный философ.

— Казначе-е-ей! — позвал Чудакулли.

Человечек даже не оглянулся.

— Не хотелось бы, знаете ли, поднимать шум, — промолвил заведующий кафедрой беспредметных изысканий, завистливым взглядом окидывая солнечный берег, — но в моей спальне страшный холод. Вчера ночью даже пуховое одеяло покрылось инеем. Думаю, короткая прогулка по солнышку пойдет мне на пользу.

— Мы здесь не для того, чтобы прогуливаться! — отрезал Чудакулли. — Наша задача — помочь библиотекарю.

Книга с заглавием «У-ук» сладко всхрапнула, словно бы в подтверждение.

— Об этом я и говорю. Среди пальм бедняге сразу станет лучше.

— Предлагаешь заткнуть его между веток? — уточнил аркканцлер. — Не забывай, пока он ещё «История Одного У-ука».

— Наверн, ты меня прекрасно понял. День на берегу моря принесет ему куда больше пользы, чем… день неподалеку от берега моря. Пошли уже, а то я совсем замерз.

— Ты совсем свихнулся? Кто знает, какие чудовища там водятся! Посмотри на этого бедолагу там, на берегу! Море, должно быть, кишмя кишит…

— Акулами, — подсказал главный философ.

— Вот именно! А также…

— Барракудами, — добавил главный философ. — Марлинями. Рыбами-мечами. И вообще, судя по виду, это место недалеко от Края, а, как рассказывают рыбаки, там водятся такие рыбы, которым ничего не стоит отхватить человеку руку.

— Н-да, — согласился Чудакулли. — Здоровенные рыбы…

Голос его вдруг изменился, приобретя некие странные нотки. Весь преподавательский состав знал, что на одной из стен кабинета аркканцлера висело чучело очень большой рыбы. Чудакулли охотился за всем и вся. Единственному выжившему петуху в радиусе двухсот ярдов от Университета оставалось кукарекать последние денечки,

— А джунгли! — продолжал главный философ. — Там же страшно опасно! В тамошних дебрях чего только не водится! Смертельно опасные зверюги. Может, там тигры! Или ещё хуже: слоны, гориллы, крокодилы, ананасы! Я туда ни ногой. В общем, аркканцлер, я тебя целиком и полностью поддерживаю. Лучше замерзнуть здесь, чем столкнуться нос к носу с бешеным человекоядным чудищем.

Глаза Чудакулли ярко горели. Он задумчиво погладил бороду.

— Тигры, говоришь? — повторил он. И добавил немного иным тоном: — И… АНАНАСЫ!

— Дикие и смертельно опасные, — решительно подтвердил главный философ. — Один такой отправил на тот свет мою тетку. Мы всей семьей пытались спасти её, но тщетно. А я её ПРЕДУПРЕЖДАЛ, что едят их совсем не так, но старушка меня не слушала…

Декан искоса глянул на аркканцлера. Это был взгляд человека, который тоже очень не хочет возвращаться в стылую спальню и который вдруг сообразил, на какие рычаги следует жать.

— И я согласен, Наверн, — сказал он. — Нет уж, никто не заставит меня лезть через пространственную дыру на какой-то, видите ли, солнечный берег, где море кишмя кишит огромной рыбой, а джунгли — опасной дичью. — Декан зевнул зевком плохого игрока в покер. — О да, я лучше проведу ночь в старой доброй холодной кроватке. Не знаю, как ты, конечно. Аркканцлер?

— Мне думается… — начал Чудакулли.

— Да?

— А моллюски? — Главный философ с отвращением затряс головой. — Судя по пляжу, именно в таких местах эти дьявольские твари и водятся. Можете спросить у моего двоюродного брата, правда для этого вам потребуется хороший медиум. Из них не должна идти зеленая жижа, говорил я ему. И пузыриться они не должны! Но разве он меня слушал?

К этому моменту аркканцлер окончательно созрел — ему так и не терпелось присоединиться к многочисленным непослушным родственникам главного философа.

— Стало быть, пребывание на свежем воздухе пойдет библиотекарю на пользу, гм-м?.. — пробормотал он. — Часок-другой на солнце освежат бедолагу, вольют в него новые силы?

— Но, вполне возможно, нам придется биться за него не на жизнь, а на смерть, аркканцлер. Всякие звери так и жаждут заполучить его себе в лапы. — Декан был сама невинность.

— Гм-м, ты прав, я как-то не подумал об этом. Н-да, весьма важное замечание. Эй, прикажите доставить сюда мой пятисотфунтовый арбалет и стрелы с бронебойными наконечниками, а также дорожный набор таксидермиста! И все десять удочек! И четыре ящика со снастями! И весы побольше!

— Твоя предусмотрительность восхищает, — сказал декан. — Ведь у библиотекаря, когда он почувствует себя немного лучше, может возникнуть желание искупаться.

— Раз так, — вставил Думминг, — я пойду схожу за чародалитом и записными книжками. Надо выяснить, где мы очутимся. Вполне может статься, что это место и в самом деле ИксИксИксИкс. Уж очень у него чужеземный вид.

— А мне, пожалуй, не помешает прихватить пресс для рептилий и гербарий, — вступил в разговор завкафедрой беспредметных изысканий, только что сообразивший, куда ветер дует. — Готов побиться об заклад, там чрезвычайно богатый растительный мир.

— Я же займусь изучением примитивных аборигенок в юбочках из травы, — сообщил заядлый газонокосильщик-декан.

— Ну а ты, руновед, что делать будешь? — осведомился Чудакулли.

— Я? О-о, даже не знаю… — Профессор современного руносложения обвёл затравленным взглядом коллег. Те ободряюще ему кивали. — Пожалуй, воспользуюсь случаем и почитаю.

— Правильно, — одобрил Чудакулли. — Потому что мы здесь — и пусть все зарубят себе это на носу! — мы здесь не для того, чтобы прохлаждаться! И не для того, чтобы получать удовольствие! Это ясно?

— А как же главный философ? — ядовито уточнил декан.

— Я? Получать удовольствие от ЭТОГО! О каком удовольствии может идти речь, когда там можно повстречать что угодно, вплоть до КРЕВЕТОК! — жалобно воскликнул главный философ.

Чудакулли помедлил, останавливая взгляд по очереди то на одном волшебнике, то на другом. Те в ответ лишь пожимали плечами.

— Послушай, дружище, — наконец нарушил молчание Чудакулли. — Я тщательно обдумал твой рассказ про моллюсков и, кажется, представил себе, что произошло между твоей бабкой и ананасом…

— …С ананасом это была тетушка…

— …Между твоей теткой и ананасом, однако… Что смертоносного в обычных креветках?

— Ха! Сам узнаешь, когда тебе на голову упадет целый ящик этих адских тварей, — фыркнул главный философ. — Мой дядюшка НАСМЕРТЬ разочаровался в креветках.

— Отлично, отлично, убедил. Возьмите на заметку, все! Избегайте ящиков с креветками! Это понятно? И мы туда не прохлаждаться идём! Все меня понимают?

— Разумеется, — хором отозвались волшебники.

Они все его понимали.

Завершив кошмар паническим воплем, Ринсвинд проснулся.

И увидел человека, который за ним наблюдал.

Скрестив ноги, человек сидел на фоне розовеющего утреннего неба. Он был черный. Не коричневый, ни иссиня-черный, но черный, как космос. Эта пустыня превращала людей в головешки.

Ринсвинд тоже сел и потянулся было за палкой. Но передумал. Рядом с черным человеком в землю были воткнуты два копья, а местные обладатели копий обычно умели ими пользоваться — потому что, если не научишься точно попадать в быстро движущиеся цели, придется есть то, что движется медленно. Кроме того, в руках человек держал бумеранг, с виду весьма угрожающий, совсем не похожий на те милые игрушки, которые швыряешь в воздух и которые потом неторопливо прилетают обратно. Нет, этот бумеранг был большим, тяжелым, плавно изогнутым — такие обратно не прилетают, потому что застревают в чьей-то грудной клетке. И казалось бы, ну что за оружие может быть из дерева? Смех да и только. Но стоило увидеть растущие здесь деревья, как желание смеяться мигом пропадало.

Бумеранг был украшен узорчиком из разноцветных полос, но от этого оружие не выглядело менее опасным.

Ринсвинд постарался принять как можно более безвредный вид, для чего призвал на помощь все свои актерские навыки.

Человек молча разглядывал его. Подобную тишину так и тянет чем-нибудь заполнить. А Ринсвинд был воспитанником культуры, которая с рождения вбивала в тебя навык: если говорить нечего, неси все подряд.

— Э-э… — начал Ринсвинд. — Я… большой человек… человек… из… проклятье, как это… — Наконец он сдался и посмотрел на ненавистно синее небо. — А погода опять наладилась, — заключил он.

Человек издал что-то вроде вздоха, сунул бумеранг под полоску шкуры, представляющую собой его пояс (а по сути, и весь гардероб), и поднялся. После чего подобрал кожаный мешок, перебросил его через плечо, взял копья и, не оглядываясь, легкой походкой зашагал прочь.

Кто-то другой на месте Ринсвинда мог бы и обидеться, но Ринсвинд всегда почитал за счастье увидеть спину уходящего прочь тяжеловооруженного человека. Протерев глаза, он принялся обдумывать предстоящее действо, а именно: поимку и подчинение своей воле завтрака.

— Хочешь личинок? — прозвучал откуда-то шепоток.

Ринсвинд огляделся. Неподалеку находилась яма, из которой он накануне выковырял ужин, а дальше до самого горизонта тянулся пустынный ландшафт, состоящий из колючего кустарника да раскаленных красных камней.

— Я их почти всех выкопал, — слабым голосом отозвался он.

— Не, друг. Я могу открыть тебе секрет, как находить всякие вкусности под кустами. Главное — чухать, где искать, и каждый вечер у тебя на ужин будут деликатесности. Понял, друг?

— А откуда тебе известен мой язык, о таинственный голос? — полюбопытствовал Ринсвинд.

— А с чего ты взял, шо он мне известен? — в ответ спросил голос. — Я щас говорю на своем языке, а ты понимаешь. А вообще, друг, надо бы тебя откормить. Ща я тебя запою. Жратву будешь находить только так.

— Хорошо бы, — отозвался Ринсвинд.

— Ты стой, где стоишь, и не дергайся.

Бестелесный голос чуть слышно загнусавил под невидимый нос.

Ринсвинд был как-никак волшебником. Не из самых лучших, конечно, но волшебство он чувствовал. Этот гнусавый напев оказывал на него странное воздействие.

Волосы на тыльной стороне ладоней вдруг воспылали желанием переселиться на плечи, шея начала потеть. Уши потянулись вверх, а окружающий ландшафт медленно завращался.

Ринсвинд уставился себе под ноги. Да, вот его ноги. По всей видимости. Они стояли на красной земле и не двигались. Зато двигалось все вокруг. Значит, это не у него голова кружится, а у ландшафта.

Напев умолк. Что-то вроде эха металось в голове у Ринсвинда, как будто слова были тенью чего-то более важного.

Ринсвинд на мгновение прикрыл глаза, а потом опять их открыл.

— Э-э… отлично, — проговорил он. — Клевая… песенка.

Он не видел собеседника, а потому говорил с той осторожной вежливостью, с которой обращаешься к вооруженному человеку, стоящему у тебя за спиной.

Наконец Ринсвинд повернулся.

— Мне кажется, ты… гм-м… куда-то направлялся? — произнес он, обращаясь к пустому воздуху. — Э-э… ты меня слышишь?

Даже насекомые умолкли.

— Гм-м… Кстати, тебе случайно не встречался сундук на ножках?

Он заглянул за куст — на тот случай, если таинственный собеседник спрятался там.

— Не то чтобы это очень важно, просто в том сундуке моё чистое белье…

Безграничная тишина недвусмысленно выражала отношение вселенной к чистому белью.

— Так это… Значит, я должен был научиться находить пропитание в кустах? Я правильно понял? — рискнул спросить Ринсвинд.

Потом окинул взглядом ближайшие деревья. Нельзя сказать, чтобы количество плодов на них увеличилось. Он пожал плечами.

— Вот странный тип.

Крепко зажав в руке палку на случай непредвиденного сопротивления, Ринсвинд бочком приблизился к плоскому камню и перевернул его.

Под камнем лежал бутерброд с курятиной.

У него был вполне куриный вкус.

Чуть подальше светившиеся рядом с водоемом бледные белые линии погасли.

Теперь же перенесемся в совсем другую пустыню, которая располагалась где-то там. Странное дело, всегда есть «где-то там». Оно там, где нас нет, До него не дойдешь и не доедешь, хотя оно может быть совсем близко — с другой стороны зеркала или всего во вздохе от вас.

На тамошнем небе нет солнца, разве что небо и есть солнце, поскольку излучает яркую желтизну. А под небом — раскаленно-обжигающие красные пески.

На скале проявилось грубое изображение человека. Постепенно, открываясь слой за слоем, оно усложнялось, словно невидимая рука рисовала кости, органы, нервную систему… душу.

Человек ступил на песок и опустил на землю мешок, который вдруг стал намного тяжелее. Вытянув руки, человек хрустнул суставами пальцев.

Здесь, по крайней мере, можно нормально говорить. Там, в мире теней, он не осмеливался поднимать голос, чтобы не поднять заодно и горы.

Он произнес слово, которое по ту сторону скалы потрясло бы леса и создало луга. На истинном языке вещей, на котором говорил человек, это слово означало нечто близкое к «обманщику». Обманщики, они же трикстеры, существуют во многих системах верований, однако легкомысленное звучание этого прозвища может быть… обманчивым. Обманщики обладают своеобразным чувством юмора, и одна из наиболее популярных шуточек в их среде — это подложить под ваше сиденье фугас.

Появились черная и белая птицы и уселись человеку на голову.

— Вы знаете, что делать, — сказал старик.

— Он? Ну и чмо! — отозвалась одна птица. — Я наблюдала за ним. Просто очутился в нужное время в нужном месте.

Старик кивнул, показывая, что, возможно, это и есть настоящее определение героя.

— И зачем столько шума-пыли? Неужель так трудно сделать все самому?

— Потому что это должен сделать герой.

— И без моей помощи, естественно, не обойтись, — фыркнула птица.

Надо отметить, фыркать через клюв — довольно-таки трудная задача.

— Точно. Можешь лететь.

Птица пожала крыльями — как раз это было не так уж и сложно — и, сорвавшись в воздух, пролетела прямо сквозь камень. Ещё несколько секунд на нем светилось изображение птицы, которое потом поблекло и исчезло.

Между создателем и богом большая разница. Работа создателей не из легких, ведь они создают места. А богов создают люди. И это многое объясняет.

Старик уселся на камень и стал ждать.

При одной мысли о купальном костюме волшебник начинает нервничать. «Ну почему все купальные костюмы должны быть такими… незакрытыми?! — гневно восклицает он. — И почему так мало золотого шитья? И какой вообще толк от одежды, на которой нет по крайней мере сорока полезных кармашков? А оккультные символы из блесток?! Для них, как видно, места не нашлось. И где, если уж на то пошло, лацканы?»

Кстати, о покрываемости. Жизненно важно, чтобы как можно большая часть волшебника была закрыта, дабы не пугать девушек и лошадей. Может, на свете и встречаются молодые волшебники, этакие бронзовокожие, мускулистые красавцы, но только не в Незримом Университете с его бесконечными завтраками-обедами-ужинами. Впрочем, именно благодаря последним волшебник обретает свой вес в обществе.

Ну а чтобы отделить волшебника от его остроконечной шляпы, требуется приложить немало усилий и даже задействовать тяжелую технику.

Заведующий кафедрой беспредметных изысканий покосился на декана. Оба носили одеяния, в которых превалировали красно-белые полоски.

— Кто последним прыгнет в воду, тот останется один-одинешенек на берегу! — крикнул он^[104].

Из моря торчал плоский валун, омываемый волнами. На валуне, подвернув мантию, стоял аркканцлер Незримого Университета. Важно раскурив трубку, Наверн Чудакулли забросил в волны леску с таким устрашающим количеством блесен, поплавков и грузил, что сразу становилось ясно: любая рыба, не попавшаяся на крючок, все равно будет оглушена тем или иным тяжелым предметом.

Смена обстановки положительно повлияла и на библиотекаря. Не прошло и нескольких минут с тех пор, как его вынесли на берег, а он уже вчихал себя в привычную форму и теперь сидел на берегу, обернувшись одеялом и прикрыв голову большим листом папоротника.

А день и впрямь был чудесный. Небо и вода источали тепло, море нежно мурлыкало, в ветвях деревьев шептал ветер. Библиотекарь знал, что ему полагается чувствовать себя лучше, но вместо этого в нем росло острое чувство беспокойства.

Он огляделся. Профессор современного руносложения уснул, прикрыв глаза книжкой. Изначально она называлась «Принципы Чарораспространения», но, изменившись под влиянием солнечных лучей и особых высокочастотных вибраций со стороны песчинок, заглавие на обложке теперь гласило: «Заговор «Омега» fixme»^[105].

Неподалеку в воздухе висело окно, сквозь которое виднелся прямоугольник ванной комнаты. Заподозрив это инженерное решение в непрочности, аркканцлер на всякий случай подпер окно палкой. Из пришпиленной к раме записки сразу становилось понятно, что автор послания очень тщательно подбирал слова:

«Диревяшку Не Убирать. Даже Штобы Праверить, Что Будет. ЭТО КРАЙНЕ ВАЖНО!»

За пляжем виднелся лес, карабкающийся по склону довольно-таки остроконечной горки, хотя и недостаточно высокой, чтобы претендовать на заснеженную вершину.

Библиотекарь уставился на обрамляющие пляж деревья. Они что-то смутно напоминали и навевали приятные мысли о доме. И это было весьма странно, поскольку родился библиотекарь в Анк-Морпорке, в Луннолужном переулке, в доме рядом с мастерской седельных дел мастеров. Но при взгляде на деревья что-то в самой сердцевине его существа отзывалось. Хотелось на них вскарабкаться и…

И все же что-то с этими деревьями было не так. Библиотекарь посмотрел на раскиданные по берегу красивые ракушки. С ними тоже было что-то не так. У него даже мурашки по спине забегали.

Над головой кружились несколько пташек — тоже неправильных. О нет, с формой у них было все в порядке (насколько библиотекарь разбирался в птицах), и звуки они издавали вполне птичьи. Но были НЕПРАВИЛЬНЫМИ.

Вот проклятье…

Он попытался сдержать отчаянный чих, однако назальную инерцию уже было не остановить. Поэтому библиотекарь все же чихнул и, наверное, правильно сделал — ни в коем случае не пытайтесь сдержать чих, если хотите и дальше идти по жизни с целыми барабанными перепонками.

Последовал всхрап, за ним — стук, и библиотекарь преобразился в нечто соответствующее пляжному пейзажу.

Говорят, в пустыне хватает сытной и питательной еды. Главное — знать, где искать.

Как раз об этом и размышлял Ринсвинд, извлекая из норки тарелку с кусками шоколадного торта. Торт был посыпан кокосовой крошкой.

Он осторожно покрутил тарелку.

Что ж, доказательства налицо. Он и в самом деле научился находить еду в этом гиблом, безжизненном месте. И пусть вокруг по-прежнему пустыня, зато внутри не так пусто.

Но, наверное, все дело в неких скрытых способностях. Те добрые люди, что в течение последних нескольких месяцев периодически делились с Ринсвиндом едой, питались совсем иначе. Они выращивали убогий ямс, постоянно копали какие-то корешки, а на горячее подавали всяких тварей с большим количеством глазных яблок, чем было найдено Стражей в обиталище Медли, Медицинского Клептоманьяка.

Наконец-то с ним случилось хоть что-то хорошее. Наверное, кто-то где-то хочет, чтобы он ОСТАЛСЯ В ЖИВЫХ. А вот эта мысль вселяла беспокойство. В живом виде Ринсвинд мог потребоваться только для того, чтобы подкинуть ему очередную гнусность.

За несколько месяцев странствий по пустыне Ринсвинд очень изменился. К примеру, его волшебный балахон стал изрядно короче. Оторванные от подола лоскутки шли на бечевки для сандалий, а после особо экзотических встреч использовались в санитарно-медицинских целях. И теперь из-под балахона торчали колени, а, надо сказать, колени волшебника — это зрелище не для слабонервных. Скорее оно тянет на «детям до шестнадцати».

Но шляпу Ринсвинд берег как зеницу ока. Он сплел для неё новые широкие поля и пару раз даже восстанавливал её острый кончик — с помощью тех же лоскутков, оторванных от того же балахона. Правда, большую часть блесток пришлось заменить кусочками ракушек, примотанными стеблями травы, — но все равно это была его шляпа, старая добрая шляпа волшебника. Волшебник без шляпы — это всего-навсего человек в подозрительно женском наряде. Волшебник без шляпы — никто и звать никак.

Однако шляпа является лишь атрибутом, никак не влияющим на, допустим, зрение волшебника. Поэтому Ринсвинд не заметил рисунка, проявившегося на полускрытом в кустарнике камне.

Сначала могло показаться, что рисунок этот напоминает птицу. Но потом, продолжая выглядеть давними, якобы случайными мазками неведомого художника, использовавшего уголь и охру, изображение вдруг стало меняться.

Быстро покончив с завтраком, Ринсвинд пустился в сторону высившихся на горизонте гор. Прошло уже несколько дней, с тех пор как он впервые их увидел. Ринсвинд не имел ни малейшего понятия, зачем туда нужно идти, но, по крайней мере, эти горы представляли собой хоть какую-то цель.

Земля под ногами слегка подрагивала, и продолжалось это вот уже несколько дней кряду: несколько раз в день земля обязательно начинала дрожать, что было весьма странно, поскольку ландшафт вокруг совсем не выглядел вулканическим. Наоборот, в такого рода местности вы несколько сотен лет можете таращиться на какую-нибудь скалу, а потом, когда с её вершины упадет камешек, это станет главной темой всех соседских разговоров на ближайшие пару веков. По всем признакам, местная местность давным-давно завязала с геологической аэробикой, успокоившись и остепенившись. В иных обстоятельствах тут даже могли бы жить люди.

Некоторое время спустя Ринсвинд заметил, что с вершины небольшого камня за ним следит кенгуру. Кенгуру попадались ему и раньше: гигантскими прыжками они мчались прочь сквозь кусты, улепетывая со всех лап. Привычки ошиваться в непосредственной близости от людей за ними не водилось.

А эта зверюга, похоже, охотится на него. Но разве кенгуру не придерживаются вегетарианской диеты? Или одежда на нем вдруг позеленела?

Ринсвинд осторожно двинулся дальше. И он совсем не испугался, когда, выпрыгнув из кустарника, кенгуру вдруг приземлился перед самым его носом.

Коснувшись лапой уха, зверь многозначительно посмотрел на Ринсвинда.

Затем, коснувшись другой лапой другого уха, кенгуру сморщил нос.

— Да-да, просто отлично, — сказал вместо приветствия Ринсвинд.

Он было попятился, но тут же остановился. В конце концов, это всего лишь большой… допустим, кролик с очень длинным хвостом и ногами, которые, как правило, весьма идут красному носу и мешковатым штанам.

— Я тебя не боюсь, — решительно заявил Ринсвинд. — С какой стати мне тебя бояться?

— А с той, — отозвался кенгуру. — К примеру, я могу сделать так, что твой желудок мячиком вылетит у тебя из хлебальника.

— А-а! Ты говорящий?

— Быстро соображаешь, — похвалил кенгуру и опять коснулся лапой уха.

— Что-то не так? — осведомился Ринсвинд.

— Да не, это я по-кенгуриному. Практикуюсь помаленьку.

— И что же это за язык? Один раз почешешь ухо — «да», два раза — «нет»?

Кенгуру опять почесал ухо, но потом опомнился.

— Точняк, — кивнул он. И наморщил нос.

— А сморщенный нос что значит?

— Это значит: «Бежим скорее, кто-то упал в глубокую яму».

— Наверное, очень распространенное выражение?

— Ты офигеешь, насколько.

— А как на кенгурином будет: «У меня для тебя есть задание чрезвычайной важности»? — вкрадчиво-невинно поинтересовался Ринсвинд.

— Кстати, хорошо, что спросил…

Сандалии почти не шелохнулись. Ринсвинд вылетел из них, будто стартующая ракета из поддерживающих опор, и приземлился на уже бегущие в воздухе ноги.

Некоторое время спустя зверь догнал его. Кенгуру передвигался легкими длинными прыжками.

— Почему ты убегаешь? Ты ведь даже не дослушал.

— У меня длительный опыт пребывания в собственной шкуре, — огрызнулся Ринсвинд. — Я ЗНАЮ, что будет дальше. Меня опять втянут в историю, которая меня не касается. А ты просто-напросто галлюцинация, вызванная сытной едой на пустой желудок, так что даже не пытайся остановить меня!

— Остановить тебя? — удивился кенгуру. — А на фига? Ты движешься как раз в нужном направлении.

Ринсвинд попытался было затормозить, но у него не получилось, поскольку его весьма эффективный метод бега основывался на аксиоме, гласящей, что торможение — это то, чего надо всеми правдами и неправдами избегать. Продолжая по инерции двигать ногами, некоторое время он бежал по воздуху, после чего улетел вниз.

Кенгуру глянул ему вслед и не без удовлетворения наморщил нос.

— Аркканцлер!

Чудакулли проснулся и сел. К нему, шумно отдуваясь, спешил профессор современного руносложения.

— Мы с казначеем отправились прогуляться по бережку, — сообщил он. — И можешь себе представить, где мы в итоге очутились?

— На Развеселой улице в Щеботане, — ядовито отозвался Чудакулли, смахивая с бороды особо любопытного жучка. — Сразу после чайной, направо, к деревцам.

— Я не нахожу слов, аркканцлер. Потому что, как это ни поразительно, мы очутились совсем не там. Пройдя вдоль всего берега, мы оказались на том же месте, с которого начали! Мы на крошечном островке. А ты здесь отдыхал?

— Раздумывал над делами насущными, — поправил Чудакулли. — Какие-нибудь идеи по поводу того, где мы находимся, господин Тупс?

Думминг оторвался от записной книжки.

— С большой степенью точностью я смогу это выяснить только на закате, аркканцлер. Но полагаю, мы где-то неподалеку от Края.

— А ещё мы нашли лагерь профессора жестокой и необычной географии, — встрял профессор современного руносложения. Он покопался в безднах кармана. — Да, лагерь и костровище. А также бамбуковую мебель и массу других вещей. Например, носки на веревке. И ещё вот это.

Он извлек из кармана крайне потрепанный блокнотик стандартного университетского формата. Чудакулли вел строгую отчетность и выдавал новый блокнот, лишь когда предыдущий будет исписан вдоль и поперек на всех страницах с обеих сторон.

— Валялся на земле, — сказал профессор современного руносложения. — Но, боюсь, муравьи добрались до него раньше нас.

Чудакулли открыл блокнот и прочел запись на первой странице.

— «Интиресные наблюдения на Моно-Острове. Уникально-уединенное место».

Он перевернул пару страниц.

— Списки растений и рыб, — сообщил он. — Как по мне, я не нахожу в этой информации ничего особенного, но я ведь не географ. И почему, интересно, он называет остров «Моно»?

— Это означает «Один Остров», — объяснил Думминг.

— Конечно один, а сколько ж ещё? Хотя, по-моему, я вижу неподалеку парочку похожих островов. Налицо острая нехватка воображения. Называл бы уж весь архипелаг. — Аркканцлер затолкал блокнот в карман. — Ну что ж… А самого нашего профессора не видно?

— Как ни странно, нет.

— Пошел, наверное, искупаться и был съеден диким ананасом, — усмехнулся Чудакулли. — А как поживает наш общий друг библиотекарь, господин Тупс? Ему здесь, кажется, неплохо?

— Думаю, аркканцлер, вам лучше знать, — пожал плечами Думминг. — Вы уже больше получаса на нем сидите.

Чудакулли опустил глаза на шезлонг, кое-где покрытый рыжим мехом.

— Так это?..

— Да, аркканцлер.

— А я думал, это наш географ с собой принес.

— Купил в специальной лавке, специализирующейся на шезлонгах с подбитыми черной кожей ножками?

Чудакулли снова посмотрел вниз.

— Так мне, думаешь, лучше встать?

— Как знать, он ведь теперь шезлонг. И процесс сидения на себе должен воспринимать как совершенно естественный.

— Нужно срочно найти лекарство, Тупс. Это переходит все границы…

— Господа-а-а-а, эге-е-ей!

В окно ванной лезло некое видение в розовых тонах. Тона были достаточно мирными, но само видение сделало бы честь даже самым хаотичным галлюциногенам.

Теоретически для дамы определенного возраста не существует достойного способа пролезть в окно. Тем не менее розовая дама очень пыталась таковой способ изобрести. И следует признать, она перемещалась в пространстве с чем-то большим, чем так называемое достоинство, которое бесплатным приложением идёт ко всяким королям и епископам, — о нет, эта особа передвигалась с веской респектабельностью домашнего сталелитейного разлива. Однако момент, когда часть её лодыжки могла быть увиденной всеми, неминуемо приближался, и дама, пытаясь предотвратить сие ужасное событие, неловко замерла на подоконнике.

Главный философ закашлялся. Рука его невольно взлетела к шее, как будто стремясь поправить несуществующий галстук.

— А-а! — узнал Чудакулли. — Бесценная госпожа Герпес. Эй, кто-нибудь, пойдите и помогите ей, Тупс.

— Я схожу, — вызвался главный философ всего лишь чуть-чуть быстрее, чем сам того желал^[106].

Университетская домоправительница повернула голову в сторону ванной комнаты и произнесла несколько слов, обращаясь к кому-то невидимому по ту сторону окна. Когда же она вновь повернулась к пляжу, выражение лица под кодовым названием «ору-на-подчиненных» мгновенно сменилось другим, гораздо более ласковым и называющимся «слушаю-господин-волшебник».

Как-то, к вящему возмущению главного философа, заведующий кафедрой беспредметных изысканий посмел заметить, что на лице у ихней домоправительницы слишком много подбородков. Так вот, завкафедрой был не совсем прав, поскольку в госпоже Герпес все же присутствовал некий глянец — правда, у кого-то он мог вызвать мысли о передержанной в тепле свечке.

— Йа подюмала, вам, господа, вероятьно, захочется перекюсить, — говорила госпожа Герпес, пока волшебники помогали ей спуститься с подоконника. — Так чьто йа взяла на себя смелость отьдать расьпоряжение приготовить вам полдник. Сичас принесю…

Аркканцлер поспешно поднялся с шезлонга.

— Отличная идея, госпожа Герпес.

— Э-э… полдник? — переспросил главный философ. — А мне казалось, уже время обеда…

Своим тоном он ясно давал понять, что если госпоже Герпес угодно, чтобы сейчас было время полдника, то с его стороны не последует ни малейших возражений.

— Гм, по-моему… все дело в той скорости, с которой свет движется по Диску, — задумчиво протянул Думминг. — Согласно моим прикидкам, мы находимся рядом с Краем. И я как раз пытаюсь вспомнить, как определять время по солнцу.

— Ну, я бы немного подождал. — Главный философ приставил руку ко лбу на манер козырька и, подняв голову, прищурился. — По-моему, оно ещё слишком яркое, чисел не видно.

Чудакулли довольно кивнул.

— Полдник нам всем пойдет на пользу, — сказал он. — Хотелось бы чего-нибудь легкого, пляжного…

— Ага, холодной свининки с горчичкой, — подтвердил декан.

— И пива, — добавил главный философ.

— А пироги ещё остались, ну, те, что с яйцами внутри? — поинтересовался профессор современного руносложения. — Хотя, должен признаться, я всегда считал это жестокостью по отношению к курам…

Послышался тихий «чпок», как будто кто-то засунул палец в рот, а потом, подцепив щеку, резко его выдернул. В семилетнем возрасте подобные забавы приводят в дикий восторг.

А вот Думминг никакого восторга не испытал. Он медленно повернулся, заранее ужасаясь тому зрелищу, которое, как он предчувствовал, ему вот-вот предстоит увидеть.

Госпожа Герпес, держа в одной руке поднос со столовыми приборами, недоуменно тыкала в воздух деревянной палкой, которая раньше подпирала окно.

— Йа только слегка подьвинула его, чьтобы было удобнее доставать едю, — пояснила она. — А теперь йа просто не знаю, кюда оно подевалось.

Там, где прежде темнел четырехугольник, ведущий в пыльный кабинет географа, теперь покачивались пальмовые ветви и переливался на солнце песок. Можно было бы сказать, что пейзаж от этого только выиграл. Хотя это как и откуда посмотреть.

Задыхаясь, Ринсвинд вынырнул на поверхность. Он упал в очередной водоем.

Который находился внутри… некоей пещеры. Прямо над головой вырисовывался круг небесной синевы.

Сюда падали камни, сюда наносило песок, здесь прорастали семена. Прохладно, влажно и зелено… крохотный оазис, спрятанный от солнца и ветров.

Ринсвинд выбрался на сушу и, пока вода стекала с одежды, осмотрелся. Несколько деревьев ухитрились пустить корни в расщелине. Имелся даже клочок настоящего пляжа. Судя по пятнам на скалах, когда-то уровень воды был значительно выше.

А вон там… Ринсвинд вздохнул. Ну разве не типичная картина? Стоит найти удаленный от всех и вся, прелестный, дикий уголок, как НЕИЗМЕННО выясняется, что какой-то любитель граффити уже успел здесь побывать и все испоганить. Некогда по делам чрезвычайной скрытности Ринсвинда занесло в Морпоркские горы. И что он там обнаружил? Дальняя стена самой глубокой пещеры оказалась сплошь изрисована плодами вдохновения какого-то вандала: корявыми буйволами и антилопами. Ринсвинда тогда это так разозлило, что он постирал все к чертовой матери. Но мало того, вандалы оставили после себя кучи старых костей и всякого мусора! Некоторые абсолютно не умеют вести себя в общественных местах.

Здесь каменные стены тоже были покрыты всякими картинками — бело-красно-черными. «Как и в прошлый раз, животные, — заметил про себя Ринсвинд. — И опять художник так себе».

Капая водой, он остановился перед одним рисунком. Кажется, на нем пытались изобразить кенгуру. Узнаваемые уши, хвост и клоунские лапы. Но в целом животное выглядело… незнакомым. Рисунок был покрыт таким множеством линий и наложенных мелких сеточек, что создавалось весьма странное впечатление. Как будто художник задался целью показать кенгуру не только снаружи, но и изнутри, а также изобразить, каким зверь был в прошлом году, каким сегодня и каким станет на следующей неделе и о чем этот кенгуру вообще думает. Все это попытались уместить в одном рисунке и при помощи обыкновенных охры и угля,

И вдруг изображение словно бы ожило.

Ринсвинд даже сморгнул. Глаза его разъезжались в разные стороны, будто ноги на льду. Неприятное ощущение…

Он поспешил прочь вдоль стены пещеры, стараясь уже не вглядываться в наскальную живопись, и вскоре путь ему преградила большая груда булыжников, по которой можно было выбраться на поверхность. Однако сбоку от груды была небольшая щелка, в которую можно было бы пролезть. Ринсвинд опасливо заглянул в неведомую темноту. Похоже, это была не пещера, а туннель, у которого обрушился потолок.

— Ты прошел мимо, — произнес кенгуру.

Ринсвинд повернулся. Кенгуру стоял на миниатюрном пляже оазиса.

— А ты здесь откуда?

— Об этом потом, но ща я тебе кой-чего покажу. Кстати, если хошь, можешь называть меня Скрябби.

— Как-как?

— Мы ведь комрады, точняк? Я здесь, чтобы ПОМОЧЬ тебе.

— О боги…

— Один ты не выживешь, друг. Ты вообще не думал, благодаря кому ты дожил до сегодняшнего дня? В наши дни воду здесь фиг найдешь.

— Ну, не знаю, просто я все время падал в…

Ринсвинд осекся.

— Точняк, — отозвался кенгуру. — И тебе не кажется это странным?

— Ну, я считал, что это обычное везение… — Ринсвинд задумался над только что сказанным. — Должно быть, совсем с ума сошел.

В пещере даже мух не было. Время от времени слышался тихий плеск волн, но это нисколечко не успокаивало, поскольку никаких рыб, способных возмутить поверхность водоема, не наблюдалось, да и ветра тут не было. А где-то там, наверху, палило солнце, и мухи вились, как… очень много мух.

— А почему здесь так тихо? — подозрительно осведомился он.

— Иди сюда, глянь.

Ринсвинд, вскинув вверх руки, попятился.

— Я очень не люблю когти. И зубы. И клыки. И…

— Просто глянь на этот вот рисунок, друг.

— Ты про кенгуру?

— Про какого кенгуру, друг?

Ринсвинд окинул взглядом стену. На том месте, где раньше пребывало изображение кенгуру, теперь было пусто. Чистый камень.

— Готов поклясться…

— Говорю, ты сюда лучше глянь.

Ринсвинд опустил глаза на камень. Его поверхность выглядела так, как будто сначала множество людей приложили к ней ладони, а потом сверху плеснули охрой.

Он вздохнул.

— Ясно, — устало сказал он. — Проблема мне понятна. Со мной такое постоянно происходит.

— Ты это о чем, друг?

— Когда я щелкаю иконографом, все получается точно так же. Находишь интересную композицию, бес начинает яростно рисовать, а когда из иконографа вылезает рисунок, выясняется, что в самом его центре красуется твой большой палец.

У меня все полки завалены иконографиями моего большого пальца. Я как будто вижу, как этот твой художник, весь вдохновение, набрасывает образы, кладет широкие мазки и только в самом конце замечает, что забыл убрать руку с…

— Да не. Я говорю о той картинке, что чуть НИЖЕ, друг.

Ринсвинд пригляделся внимательнее. И вдруг то, что он принял за трещинки в камне, сложилось в тонкие линии. Ринсвинд прищурился. Линии сплетались в образы… Ну да, здесь рисовали фигуры… В них есть что-то…

Он сдул с изображения песок.

Ну да, он не ошибается…

…Странно знакомое…

— Во-во, — словно издалека донесся голос Скрябби. — Правда на тебя похоже, а, друг?

— Но это… — начал было Ринсвинд и выпрямился. — И давно тут эти картинки?

— Дай-ка прикинуть, — ответил кенгуру. — Солнца нет, дождя нет, в укромненькой пещерке, где и ветра не бывает… Двадцать тысяч лет?

— Полная ерунда!

— Гм-м, а ведь ты, пожалуй, прав, друг, — согласился кенгуру. — Потянет на все тридцать, учитывая условия. Вон те отпечатки ладоней, что чуть выше, — они здесь не меньше пяти тысяч лет. А эти совсем поистерлись… Стал’ быть, ну очень они древние, им десятки тысяч лет, да только вот…

— Только вот что?

— На прошлой неделе их тутова не было, друг.

— То ты говоришь, им десятки тысяч лет… и вдруг они появились чуть ли не неделю назад?

— Ага! Я знал, что ты умный друг.

— И сейчас ты мне объяснишь, что все это значит?

— Точняк.

— Поищу-ка я себе что-нибудь на ужин.

Ринсвинд поднял камень. В лунке лежали два бутерброда с вареньем.

Волшебники были людьми цивилизованными, образованными и культурными. И, оказавшись на необитаемом острове, онине растерялись, а мгновенно смекнули: перво-наперво следует найти стрелочника.

— Ведь ясно же было как день! — вопил Чудакулли, бешено размахивая руками в районе того места, где прежде висело окно. — Я же специально прикрепил табличку!

— Да, но у тебя самого на двери в кабинет висит табличка «Не Беспокоить», — возразил главный философ. — И все равно каждое утро госпожа Герпес приносит тебе чай!

— Господа, господа! — вмешался Думминг Тупс. — Есть куда более неотложные вещи, которые нужно выяснить!

— Совершенно верно! — внес свою лепту декан. — Это все он виноват. Слишком мелко написал!

— Я не о том! Надо незамедлительно…

— Здесь ДАМЫ! — рявкнул главный философ.

— Дама, — веско и подчеркнуто поправила госпожа Герпес, словно игрок, кладущий на стол выигрышную карту.

Она была спокойна и непоколебима, и на её лице отчетливо читалось: «Когда кругом столько волшебников, мне не о чем беспокоиться».

Волшебники сбавили тон.

— Йа извиняюсь, есьли сделала чьто-то не то, — сказала она.

— Не совсем не то, — поспешил заверить Чудакулли. — Ну, может, чуть-чуть. Самую малость.

— Ошибиться мог кто угодно, — добавил главный философ. — Я и сам еле разобрал, что там написано.

— И в общем и целом можно констатировать: уж лучше застрять здесь, на свежем воздухе и под теплым солнышком, чем всю жизнь провести в душном кабинете, — заключил Чудакулли.

— Это если говорить совсем в общем, — с сомнением в голосе возразил Думминг.

— Не успеет ягненок дважды взмахнуть хвостиком, как мы уже окажемся дома, — с сияющей улыбкой заверил Чудакулли.

— К сожалению, должен заметить, не похоже, что здесь было особо развито сельское хозяйство, и в частности животноводство, — хмыкнул Думминг.

— Я выражался фигурально, господин Тупс. Фи-гу-раль-но.

— Но солнце садится, аркканцлер, — гнул свое Думминг. — Из чего следует, что скоро наступит ночь.

Чудакулли бросил нервный взгляд сначала на госпожу Герпес, потом на солнце.

— Какие-то пробьлемы? — осведомилась госпожа Герпес.

— Да нет же, ради всех богов, нет! — поспешно откликнулся Чудакулли.

— Мы, гм-м…

— Это чья-то шютка? — продолжала домоправительница. — Ви, господа, никогда не упустите шаньс повеселиться.

— Да, это…

— Ну, йа бюду вам весьма благодарьна, если ви отправите меня домой немедьленно, аркканцлер. Сегодня у нас большая стирька, и есть все основания подозьревать, что с простынями декана бюдут проблемы.

Декан внезапно почувствовал себя комаром, очутившимся под лучом сильного прожектора.

— Мы разберемся с этим без проволочек, не беспокойтесь, госпожа Герпес, — произнес Чудакулли, не сводя глаз с ежащегося декана. — Что же касается вас, почему бы вам пока не посидеть вот тут и не насладиться этими чудесными простынями… то есть солнечным светом?

Шезлонг с клацаньем сложился. Потом чихнул.

— А-а, библиотекарь, ты снова с нами, — продолжал Чудакулли, приветствуя распростертого на песке орангутана. — Эй, Тупс, помоги ему. И ещё несколько слов ко всем. Прошу прощения, госпожа Герпес, у нас тут затеялось небольшое собрание преподавательского состава…

Волшебники сгрудились в кучку.

— Это был кетчуп! — быстро затараторил декан. — Честное слово! Так уж получилось, я сначала лег, а потом решил перекусить, а сами знаете, какие от кетчупа пятна!

— Честно говоря, декан, нам до твоих простыней нет никакого дела, — обрезал Чудакулли.

— Абсолютно никакого, — весело поддакнул главный философ.

— Это дело не к нам, — успокоил профессор современного руносложения, похлопывая декана по плечу.

— Мы должны вернуться, — сказал Чудакулли. — Не можем же мы провести тут ночь с госпожой Герпес. Это было бы очень неприлично. Мы и она, наедине…

— Не понимаю, с чего поднимать такой шум из-за какого-то кетчупа? Фасоль-то я всю собрал…

— Наедине? — удивился профессор современного руносложения. — Нас ведь семеро, не считая библиотекаря.

— Разумеется, но ВМЕСТЕ ВЗЯТЫЕ мы с ней наедине, — обрубил Чудакулли. — Могут пойти РАЗГОВОРЫ.

— Разговоры о чем? — встрял заведующий кафедрой беспредметных изысканий, как всегда немного отстающий от беседы.

— Ну, сам знаешь… — Профессор современного руносложения поджал губы. — Семеро мужчин, одна женщина… Я как подумаю, что начнут говорить люди…

— Ты предлагаешь выписать сюда ещё шестерых женщин? Лично я категорически против! — твердо сказал завкафедрой.

— А может, надо лишь чуточку подождать — и дыра опять откроется? — спросил главный философ.

— Вряд ли, — Чудакулли покачал головой. — Думминг утверждает, что, пройдя через неё, мы тем самым нарушили чаростатическое равновесие. Эй, декан, а ты что думаешь?

— Это был всего лишь кетчуп, — откликнулся декан. — С любым может случиться.

— Я о нашем вынужденном пребывании на этом острове, — сказал Чудакулли. — Что будем делать? Мы должны действовать как команда, чтобы разрешить эту проблему.

— А что мы скажем госпоже Герпес? — прошептал главный философ. — Она-то думает, мы так ШУТИМ.

— Главный философ, мы взрослые, умудренные опытом волшебники, — возразил Чудакулли. — Шутят СТУДЕНТЫ.

— О да, по сравнению с нами они мальчишки, — пробормотал Думминг Тупс.

— Правильно. Мы шутки не шутим.

— Угу. Мы уж как дернем, так все вокруг вздрогнет, а по пустякам мы не размениваемся, — уточнил профессор современного руносложения.

— Ума не приложу, к чему поднимать такой шум из-за крохотного, едва заметного пятнышка от кетчупа! — горевал декан.

— Ни у кого нет в запасе подходящего заклинания? — воззвал Чудакулли.

— По-твоему, отправляясь в четыре утра на пляж, мы должны были запастись заклинаниями? — отозвался профессор современного руносложения.

— В таком случае будем полагаться на собственные силы, — подытожил Чудакулли. — Рано или поздно обязательно покажется корабль. Кроме того, господа, за нашими спинами многие годы Университета. Представители примитивных народностей без труда выжили бы в этом райском уголке. Но мы в отличие от наших неотесанных предков вооружены знаниями!

— А ещё с нами госпожа Герпес, — вставил заведующий кафедрой беспредметных изысканий.

— С неотесанными предками она бы ни за что не осталась, — согласился главный философ.

— Ты что-нибудь понимаешь в лодках, декан? Если память мне не изменяет, ты, когда был значительно моложе и стройнее, выиграл первое место в соревнованиях по гребле, — заметил Чудакулли. — Кстати, заметь, в своем вопросе я очень ловко обошел тему простыней.

— Что ж, построить лодку не так уж и сложно, — пожал плечами декан, выныривая из моря грустных размышлений. — Даже представители примитивных народностей в состоянии построить лодку, а мы ведь ЦИВИЛИЗОВАННЫЕ люди.

— В таком случае назначаю тебя главой Комитета по постройке лодки, — сказал Чудакулли. — Возьми себе в помощь главного философа. А остальные пусть займутся поисками пресной воды. И пищи. Сбейте пару кокосов. В общем, действуйте.

— А ты что будешь делать, аркканцлер? — ядовито осведомился главный философ.

— Я возглавлю Комитет по добыче белка, — парировал Чудакулли и многозначительно взмахнул удочкой.

— То есть опять будешь удить рыбу? И какой от этого толк?

— А такой, главный философ. Будет чем поужинать.

— Ни у кого сигаретки не найдется? — воззвал декан. — Ужасно хочется курить.

Волшебники, ссорясь и продолжая обвинять в случившемся друг друга, разошлись в разные стороны.

А под покровом деревьев, среди палой листвы вдруг зашевелились корни. Множество очень маленьких растений принялись со страшной скоростью расти…

— Это последний континент, — сообщил Скрябби. — Его… сляпали в последнюю очередь и… немного не так, как остальные континенты.

— А по-моему, он выглядит довольно-таки старым, — хмыкнул Ринсвинд. — Даже древним. И холмы эти тоже выглядят вполне по-древнему. Как самые настоящие холмы.

— Они были созданы тридцатитысячелетними.

— Да ты посмотри на них! Им же миллионы лет, не меньше!

— Точняк. Их создали тридцатитысячелетними миллионы лет назад. Время здесь, — кенгуру пожал плечами, — течет иначе. Его… склеили по-другому — врубаешься?

— Кому рассказать, не поверят, — покачал головой Ринсвинд. — Я, нормальный, здоровый человек, сижу здесь и слушаю россказни кенгуру. Это так, к слову.

— Между прочим, мне очень трудно подыскивать такие слова, чтобы ты все понял, — упрекнул его кенгуру.

— Отлично, продолжай поиски, рано или поздно найдешь. Хочешь бутердброд с вареньем? Это кружовник.

— Не хочу. Я, друг, придерживаюсь строгой травяной диеты. Послушай…

— Не так-то часто попадаются кружовниковое варенье. Или кружовничье — как правильно? Малиновое, клубничное — сколько угодно. Даже черносмуродиновое. На сто банок лишь одна — кружовник. О, извини, продолжай.

— Ты правда хочешь слушать дальше? Или смеешься надо мной?

— А ты видишь на моем лице улыбку?

— Ну ладно… Ты когда-нибудь замечал, что на больших пространствах время течет медленнее?

Бутерброд замер на полпути ко рту Ринсвинда.

— Замечал. Но ведь это только так КАЖЕТСЯ.

— Думаешь? Когда создавался этот континент, времени и пространства оставалось совсем немного. Вот и пришлось их перемешать, чтобы все работало. Тут время происходит с пространством, а пространство происходит со временем…

— Отличное варенье, но, знаешь, вот ем и думаю: наверняка ведь рано или поздно попадется кусок сливы, — с набитым ртом проговорил Ринсвинд. — Или, к примеру, ревеня. Ты не поверишь, но так делают сплошь и рядом. Запихивают в банку ягоды и фрукты подешевле. Я как-то в Анк-Морпорке познакомился с одним типом, который варенье варит, так он рассказывал, чего туда только не суют — и объедки, и красители, а я спросил, ну а как же малиновые косточки, а он и говорит: так они ж из дерева. Из дерева! Мол, для этого у них специальный станок, чтобы косточки разных размеров точить. Представляешь?

— Друг, может, ты прекратишь нести эту чушь о варенье и придешь в себя?

Ринсвинд опустил бутерброд.

— О боги, надеюсь, что не приду, — вымолвил он. — Сам подумай: я сижу в пещере, расположенной на континенте, где никогда не бывает дождей и где кишмя кишат всякие кусачие твари, и разговариваю — только не обижайся — с каким-то травоядным, которое пахнет будто любимый коврик легко возбудимых щенков, а недавно я обрел способность находить в самых неожиданных местах бутерброды с вареньем и всякие пирожки, и на стене древней пещеры мне показали весьма странный рисунок, а ещё меня предупредили, что тут абсолютные нелады со временем и пространством, — и после всего этого вышеупомянутый травоядный кенгуру хочет, чтобы я ПРИШЕЛ В СЕБЯ? Когда задумываешься надо всем этим, невольно задаешься вопросом: а я-то тут при чем?

— Вишь ли, друг, на самом деле это место так и не было ДОСОЗДАНО. Его не повертели, не покрутили… не подогнали… — Кенгуру посмотрел на Ринсвинда таким взглядом, словно читал его мысли. — Это как в составной картинке: последний кусочек подходит, он нужной формы, но, чтобы он встал на место, его нужно правильно повернуть. Так понятнее? А теперь представь, что этот кусочек — чертовски большой континент, который нужно вертеть в девяти измерениях сразу. И тут…

— На сцену выхожу я?

— Точняк! Весь в белом!

— Гм-м… Я, конечно, понимаю, тебе мой вопрос может показаться дурацким. — Ринсвинд поковырялся в зубе, пытаясь вытащить косточку кружовника. — Но почему именно я?

— Сам виноват. Явился сюда — и вдруг все пошло не так. Причём с самого начала.

Ринсвинд оглянулся на стену пещеры. Земля опять затряслась.

— А ты не можешь, ну, удалить меня?

— В прошлом что-то изменилось. Изменилось очень серьезно.

Кенгуру посмотрел на измазанное вареньем непонимающее лицо Ринсвинда и предпринял новую попытку.

— Твое появление внесло фальшивую ноту.

— Куда?

Животное неопределенно помахало лапой.

— Проклятье, да во все это! — воскликнул кенгуру. — Тебе нужны определения? Хочешь, называй это чертовским многомерным шарниром локализованного фазового пространства. Или просто песней.

Ринсвинд пожал плечами.

— Не буду спорить, я приложил руку к тому, чтобы отправить на тот свет нескольких пауков, — сказал он. — Но у меня не было выбора: либо я, либо они. Сам подумай, когда тебе прямо в лицо внезапно сигает такая тварь…

— Ты изменил историю.

— Не преувеличивай. Парой пауков больше, парой меньше — это ничего особенно не меняет. Представляешь, некоторые из этих гадов используют свою паутину как резинку: ты только слышишь «чпок», а в следующую секунду…

— Я говорю не о той истории, которая начинается сейчас, я говорю о прошлом, о той истории, что уже случилась.

— Я изменил события, которые произошли давным-давно?

— Точняк.

— Одним своим появлением я изменил то, что давным-давно случилось?

— Во-во. Вишь ли, время, вопреки твоим привычным представлениям, течет вовсе не по прямой…

— А я никогда так и не считал. Сам совершил виток-другой, поэтому я…

Кенгуру широко повел лапой, словно охватывая жестом весь мир.

— Дело не только в том, что события в будущем способны влиять на события в прошлом, — сказал он. — То, что не произошло, но могло произойти, тоже способно… влиять на то, что уже произошло. Более того, есть такие события, которые произошли, но которых не должно было происходить. Как правило, такие события удаляют, но даже они оставляют после себя… назовем их тенями во времени, которые влияют на то, что происходит сейчас. Скажу тебе по секрету, друг, — кенгуру многозначительно повел ушами, — сейчас все держится просто-напросто на соплях. Никто так и не удосужился навести порядок. Всякий раз поражаюсь, когда вслед за сегодня все-таки наступает завтра. Правда-правда.

— Вот и я поражаюсь, — кивнул Ринсвинд. — О, если бы ты знал, как я поражаюсь!

— Значит, будь спок, да?

— Пожалуй, оставлю немного варенья на потом, — пробормотал Ринсвинд. — И все-таки… почему я?

Кенгуру почесал нос.

— Ну, как говорится: если не ты, то кто?

— И что от меня требуется?

— Повернуть мир.

— Но чем я его буду поворачивать? Специальным ключом?

— Может, и ключом. Смотря как все сложится.

Ринсвинд снова оглянулся на образцы наскальной живописи. Несколько недель назад их здесь не было, а потом внезапно оказалось, что они были тут всегда.

Множество фигурок. Фигурки с длинными палками в руках. Фигурки в длинных балахонах. Художник отлично справился с задачей, изобразив нечто странное, неведомое. Дабы устранить последнюю тень сомнения, достаточно было взглянуть на штуковины, красующиеся у фигурок на головах.

— Во-во. Мы называем их Остроголовыми, — сказал кенгуру.

— Похоже, рыба у него ловится, — буркнул главный философ. — Значит, явится весь из себя гордый и будет пилить нас, почему лодка ещё не готова.

Декан как раз заканчивал выцарапывать на скале чертеж.

— По идее, построить лодку легче легкого, — откликнулся он. — Лодки строят даже люди, что протыкают себе носы всякими косточками. Мы же конечный продукт тысячелетий просвещения. Неужели нам не по силам будет построить какую-то жалкую лодку?

— Совершенно согласен с тобой, декан.

— Надо всего лишь прочесать остров и найти книжку, озаглавленную, к примеру, «Как сделать лодку. Практическое пособие для начинающих».

— Очень правильная мысль. А дальше плыви себе не хочу. Ха-ха.

Главный философ поднял глаза и судорожно сглотнул. В тенечке неподалеку, на бревне, восседала, обмахиваясь большим листом, госпожа Герпес.

Это зрелище что-то всколыхнуло в главном философе. Он не знал, что именно, но некоторые детали — например, сопровождающий движения домоправительницы волнующий скрип — заставляли его сердце тоже скрипеть и биться быстрее.

— Главный философ, с тобой все в порядке? У тебя такой вид, точно ты перегрелся.

— Нет, нет, мне просто чуть-чуть… тепловато, декан.

Главный философ ослабил воротничок и перевел взгляд на декана. Тот смотрел куда-то мимо него.

— Ага, эти уже тут как тут, — скривился декан.

По пляжу вереницей тащились волшебники. Одно из преимуществ волшебного балахона заключается в возможности использования его в качестве фартука, и сейчас фасад заведующего кафедрой беспредметных изысканий выдавался больше обычного.

— Нашли еду? — поинтересовался главный философ.

— Э-э… Вроде да.

— Фрукты и орехи, надо полагать, — проворчал декан.

— Гм-м… Да и опять-таки нет, — отозвался профессор современного руносложения. — Гм-м… Весьма забавно…

Заведующий кафедрой беспредметных изысканий вывалил добычу на песок. Это оказались кокосовые орехи, всякие другие орехи, а также разнообразные узловато-волосатые фрукты.

— Довольно примитивная еда, — заметил декан. — И к тому же, вероятно, ядовитая.

— Ну, казначей ел так, что за ушами трещало. Будто последний день живет, — сообщил профессор современного руносложения.

Казначей сыто рыгнул.

— Это ещё ничего не значит. Посмотрим на него завтра, — пожал плечами декан. — Да что с вами такое? Вы все время переглядываетесь.

— Мы… мы и сами кое-что попробовали, декан, — признался профессор современного руносложения.

— А-а, вижу, наши собиратели вернулись! — оглушительно поприветствовал Чудакулли. Широко шагая, он помахивал леской, на которой висели три рыбины. — Ничего похожего на картошку вам не попадалось?

— Думаю, вы нам не поверите, — уныло пробормотал профессор современного руносложения. — Решите, что мы над вами смеемся.

— О чем это ты? — не понял декан. — Как по мне, то, что вы собрали, выглядит совсем не смешно.

Заведующий кафедрой беспредметных изысканий испустил тяжкий вздох.

— Попробуй какой-нибудь кокос, — сказал он.

— Они что, взрываются?

— Нет-нет, ничего такого.

Декан выудил из груды добычи орех, смерил его подозрительным взглядом и стукнул кокосом по камню. Скорлупа раскололась на две абсолютно равные половинки.

Но никакого молока. Коричневого цвета скорлупа была набита мягкими белыми волокнами.

Чудакулли принюхался к странному содержимому.

— Я не верю, — сказал он. — Это противоестественно.

— А что такого? — возразил декан. — Кокос, полный кокоса. Что тут странного?

Аркканцлер отколупнул от кокоса кусочек и вручил декану. На ощупь скорлупа оказалась мягкой и слегка крошилась.

Декан попробовал кокос.

— Шоколад? — ошеломленно произнес он.

Чудакулли кивнул.

— Судя по вкусу, молочный. С начинкой из кокосового крема.

— Такофа не пыфает, — произнес с набитым ртом декан.

— Тогда выплюнь.

— Пожалуй, не помешает ещё НЕМНОГО попробовать, — глотая, отозвался декан. — Дух исследования, понимаешь ли.

Главный философ выбрал из кучи узловатый орех синего цвета и размером с кулак и осторожно стукнул им по камню. Орех раскололся, но половинки скорлупы удерживались вместе клейким содержимым.

Запахло чем-то очень знакомым. Осторожная проверка на вкус подтвердила догадку. Волшебники остолбенело созерцали нутро ореха.

— Там даже синие прожилки имеются, — первым нарушил молчание главный философ.

— Знаем, его мы тоже пробовали, — слабым голосом отозвался заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — И что с того? Бывает же хлебное дерево…

— Я слышал о таком, — отозвался Чудакулли. — И вполне могу поверить, что существует кокос в естественной оболочке из шоколада. Ведь что такое шоколад? Это вид картофеля…

— …Скорее представитель семейства бобовых, — вставил Думминг Тупс.

— Не важно. Но никто не убедит меня, что может существовать орех с начинкой из ланкрского синежильного сыра! — Чудакулли потыкал пальцем в орех.

— И все же, аркканцлер, в природе иной раз случаются забавные совпадения, — заметил заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — Да что далеко ходить, помню, я сам ещё в детстве выкопал в огороде морковь, так она была точь-в-точь как человечек с…

— Э… — внезапно подал голос декан.

Это был всего лишь краткий звук, один слог, но окрашенный такой зловещностью, что все головы мгновенно повернулись к декану.

Он снимал желтоватую кожуру с плода, похожего на маленький стручок. По окончании процесса в руках у него осталась…

— Ну да, отличная шутка, снимаю шляпу перед вашим чувством юмора, — произнес Чудакулли. — Но вы, разумеется, не ждете, что я поверю, будто это растет на…

— Я ничего не делал! Смотри, тут мякоть и прочее, — декан возбужденно взмахнул стручком.

Чудакулли взял другой стручок, поднес к уху и потряс, после чего тихо сказал:

— Будьте так добры, покажите, где вы это нашли.

Куст рос на опушке. Сквозь густые крошечные листочки пробивались десятки побегов. Каждый венчался цветком с уже пожухшими и опадающими лепестками. Можно было собирать урожай.

Когда декан склонился и сорвал стручок, с куста снялось облако разноцветных насекомых и, жужжа, поплыло прочь. После очистки оказалось, что содержимое стручка представляет собой влажноватый белый цилиндр. Декан несколько секунд изучал объект, потом сунул один конец в рот, извлек из кармашка в шляпе спичечный коробок и чиркнул спичкой.

— А неплохой табак, — похвалил он. Когда он вынул сигарету изо рта и выдул кольцо, рука у него слегка дрожала. — И фильтр пробковый.

— Гм-м… Как табак, так и пробка являются продуктами растительного происхождения, — с дрожью в голосе произнес заведующий кафедрой беспредметных изысканий.

— Завкафедрой? — отозвался Чудакулли.

— Да, аркканцлер?

— Заткнись, а?

— Хорошо, аркканцлер.

Думминг Тупс вскрыл пробковый фильтр. Внутри обнаружилось колечко того, что вполне могло сойти за…

— Семена, — уверенно подтвердил он. — Но этого не может быть, потому что…

Декан, окутанный клубами синего дыма, разглядывал виноградную лозу.

— А кто-нибудь заметил, что вот эти плоды имеют ярко выраженную прямоугольную форму? — произнес он.

— Давай, декан, попробуй, — велел Чудакулли. Декан счистил коричневую скорлупу.

— Ну да, — сказал он. — Как и следовало ожидать. Бисквиты. К сыру весьма кстати.

— Э-э… — сказал Думминг и ткнул пальцем перед собой.

Прямо за кустом валялась пара башмаков.

Ринсвинд пощупал стену пещеры. Земля опять содрогнулась.

— Чего она трясется-то?

— Некоторые называют это землетрясением, другие утверждают, что причиной всему высыхание почвы, по мнению третьих — это под землей проползает гигантский змей, — ответил Скрябби.

— Ну и кто прав?

— Вопрос поставлен неверно.

«ВЫГЛЯДЯТ они определенно как волшебники, — подумал Ринсвинд. — Эта конусообразность знакома любому, кто хоть раз побывал в Незримом Университете. И в руках у них посохи. Пусть даже в распоряжении у древних художников были только грубые краски, набалдашники получились вполне реалистично».

Но тридцать тысяч лет назад НУ ещё НЕ СУЩЕСТВОВАЛО…

Затем в дальнем конце пещеры Ринсвинд заметил некий рисунок, на который прежде не обращал внимания. Рисунок был почти скрыт под охряными отпечатками ладоней, словно таким образом люди хотели удержать его, помешать ему — ну, право, что за глупая мысль — сойти с камня.

Ринсвинд смахнул с рисунка пыль.

— О нет, только не это, — выдохнул он.

На рисунке был изображен продолговатый сундук. Художник не был знаком с законами перспективы, однако тысячи маленьких ножек узнавались сразу.

— Это же мой Сундук!

— Вечно одна и та же история, точняк? — раздался из-за спины голос Скрябби. — Сам прибываешь куда надо, а твой багаж оказывается неизвестно где.

— К примеру, в десятках тысяч лет тому назад?

— Тем самым он превращается в ценный антиквариат.

— Но в нем вся моя одежда!

— Будь спок, она снова войдет в моду.

— Ты не понимаешь! Этот ящик ВОЛШЕБНЫЙ! Он должен следовать за мной повсюду. Куда я, туда и он.

— Вот он туда и отправился. Но перепутал КОГДА.

— Как это? О.

— Я ведь талдычу тебе, время и пространство полностью перепутались. Вот погодь, начнется твое путешествие. Ты повидаешь места, которые одновременно существуют в нескольких временах, а в иных местах такой штуки, как время, и вовсе нет. Зато есть времена, в которых почти нет места. Ты ещё побегаешь, разбирая их по порядку.

— Это как карты по порядку раскладывать? — уточнил Ринсвинд.

Мысленно он взял на заметку слова насчет «твоего путешествия».

— Точняк.

— Но это же невозможно!

— Вот и я так сказал. Но ты БУДЕШЬ это делать. А теперь соберись. — Скрябби набрал в грудь воздуха и важно изрек: — Будь спок, ты справишься, ведь ты с этим уже справился.

Ринсвинд схватился за голову.

— Я ГОВОРИЛ, время и пространство здесь перемешались.

— Так я уже спас континент?

— Точняк.

— Слава богам. Что ж, было не так уж и трудно. Мне за это много не надо — так, пустяки, может, медаль, всеобщая признательность жителей, пожалуй что, скромная пенсия и билет домой… — Он посмотрел на кенгуру. — Хотя ничего такого я не дождусь, верно?

— Во-во, потому что…

— …Я уже не сделал этого ЕЩЕ!

— Точняк! Ловишь на лету! Но ты должен пойти и сделать то, что, как нам известно, ты сделаешь, потому что ты это уже сделал. Ведь если бы ты этого не сделал, меня бы тут не было, и я бы не смог заставить тебя сделать то, что ты сделаешь. Так что не кобенься и сделай все как надо.

— И меня ждут ужасные опасности?

Кенгуру сделал неопределенный жест лапой.

— Ну, ужасноватые.

— И мне придется пройти множество миль по иссушенной и растрескавшейся земле?

— Вроде того. Тута, вишь ли, другой почвы нет.

Ринсвинда немного отпустило.

— И я обрету по дороге верных друзей, которые благодаря своим необыкновенным способностям и силе не раз спасут меня?

— Я бы на твоем месте не слишком на это рассчитывал.

— А как насчет волшебного меча?

— Ты и волшебный меч?

— Гм, пожалуй, ты прав. Все честно. Забудь про волшебный меч. Но что-то ведь у меня должно быть. Плащ-невидимка, целительный эликсир…

— Все эти вещи, друг, предназначаются для тех, кто умеет ими пользоваться. Тебе же придется полагаться на свою врожденную смекалку.

— То есть как? У меня не будет НИЧЕГО! Что это за миссия такая? Дай мне хоть какую-нибудь подсказку!

— Возможно, тебе доведется выпить пива.

С этими словами кенгуру слегка отклонился, словно ожидая бурных протестов.

— А. Ну да. Это я умею. А в каком направлении мне двигаться?

— О, это ты сам поймешь.

— А когда я приду туда, куда я сейчас направляюсь, что я там должен буду сделать?

— Но ведь это… ты поймешь сам, точняк?

— А как я узнаю, что сделал все как надо?

— Мокрость вернется.

— Мокрость?

— Пойдет дождь.

— Но мне казалось, здесь никогда не шло дождей.

— Вот видишь? Я знал, что на самом деле ты очень даже смышленый.

Солнце клонилось к закату. Камни у края пещеры отливали красным. Ринсвинд некоторое время смотрел на них и вдруг принял решение. Смелое решение.

— Я не из тех, кто увиливает, когда на чашу весов поставлена судьба целого континента, — заявил он. — Я пущусь в путь на рассвете, дабы исполнить тот долг, который я уже исполнил, клянусь Хоки, или не быть мне Ринсвандом!

— Ринсвиндом, — уточнил кенгуру.

— Вот именно!

— Отлично сказано, друг. В таком случае на твоем месте я бы немножко поспал. Завтрашний день выдастся нелегким.

— Я не из тех, кого не докличешься в трудную минуту! — не унимался Ринсвинд. Сунув руку в дупло валяющегося поблизости бревна и порывшись там, он вытащил тарелку с яйцами и чипсами. — Увидимся на рассвете, друг!

Несколько минут спустя Ринсвинд растянулся на песке, подложив под голову бревно вместо подушки, и стал смотреть на багровое темнеющее небо. Одна за другой показались несколько звезд.

Что-то его слегка беспокоило… А, ну да. Кенгуру лежал по другую сторону водоема.

Ринсвинд поднял голову.

— Ты что-то говорил насчет «него», который сотворил все это…

— Точняк.

— Знаешь… а я ведь встречался с Создателем. Приземистый такой тип. Специализируется на снежинках.

— Да? И когда же ТЫ с НИМ встречался?

— Вообще-то, как раз тогда, когда он создавал мир. — От упоминания факта, что во время той незабываемой встречи он уронил в море бутерброд, Ринсвинд решил воздержаться. Как правило, люди не приходят в восторг, узнав, что на самом деле эволюционировали из чьего-то обеда. — Я много где побывал, — туманно добавил он.

— Что ты мне креветок-то на уши вешаешь?

— Кого? О нет. Креветок? Только не я. Терпеть не могу всяких ракообразных. Или там моллюсков. Не моё это. М-м… А что ты все-таки имел в виду?

— Он это место не создавал, — проигнорировал вопрос Скрябби. — Это случилось уже потом.

— А так бывает?

— Почему нет?

— Как-то неправильно. Мир уже закончен, и тут появляется кто-то, у кого руки чешутся, и — раз! Поверх всего, как блин, шлепается новый континент.

— Такое случается сплошь и рядом, друг, — ответил Скрябби. — Чертовски часто. И кстати, что в этом плохого? Если один создатель оставляет за собой гигантские пустые океаны, почему бы кому-нибудь другому их не заполнить, а? Незамыленный глаз, свежие идеи, новый подход — от этого миру только польза.

Ринсвинд уставился на звезды. Перед его внутренним взором возникла картина: некий человек бродит от мира к миру и тайком, пока никто не видит, рассовывает повсюду континенты.

— Да уж, — отозвался Ринсвинд. — Мне самому, к примеру, ни за что бы не пришло в голову сотворить всех змей смертельно ядовитыми, а пауков ещё ядовитее. И всем тварям по карману! Шикарная мысль.

В пещере стало совсем темно, и Скрябби был почти не виден.

— А он таких континентов много понаделал?

— Будь спок.

— И зачем?

— Чтобы по крайней мере один уцелел. Он и кенгуру повсюду сует. Своего рода подпись.

— А у этого Создателя есть имя?

— Не-ка. Это просто человек, он ходит с мешком на плече, а в мешке — целая вселенная.

— А мешок кожаный?

— Кажется, да, — подтвердил кенгуру.

— И вся вселенная помещается в обыкновенном заплечном мешке?

— Точняк.

Ринсвинд закинул руки за голову.

— Хорошо, что я не религиозен, — заметил он. — Все это так сложно.

Прошло минут пять. Ринсвинд захрапел. Через полчаса он слегка повернул голову. Кенгуру исчез.

Он мигом вскочил, с почти сверхринсвиндовой скоростью вскарабкался по груде обрушившихся камней, вылез на поверхность и устремился в темное горнило ночи.

Взяв направление на одну из звезд, выбранную случайным образом, Ринсвинд мчался вперед, не обращая ни малейшего внимания на ветки кустарника, что хлестали его по голым ногам.

Когда долг зовет, его, Ринсвинда, не придется долго искать. Его придется искать ОЧЕНЬ-ОЧЕНЬ долго.

В пещере, поверхность озаренного луной водоема шла рябью. Концентрические волны мягко набегали на песок.

На стене просматривалось изображение кенгуру — творение какого-то предка. В своей работе древний художник использовал белый, красный и желтый цвета. Посредством нехитрых красок он пытался добиться того эффекта, который не всегда достигается даже при наличии восьми измерений и очень большого ускорителя частиц, — художник хотел показать не только СЕГОДНЯШНЕГО кенгуру, но и кенгуру в прошлом и кенгуру в будущем. Одним словом, он задался целью изобразить не наружность, но суть кенгуру.

Снова растворяясь в камне, кенгуру ухмылялся.

К числу сложных составляющих разумного двуногого существа, известного прочему миру под именем госпожи Герпес, принадлежала следующая: такого понятия, как неформальный перекус, для госпожи Герпес просто не существовало. Даже сделав бутерброд только для себя, она украшала его веточкой петрушки. Перед тем как выпить чашечку кофе, госпожа Герпес расстилала на коленях салфетку. Если же в дополнение на стол можно было поставить вазу с цветами, а под тарелку подложить аппетитно оформленную досточку, тем лучше.

И невозможно было представить, чтобы госпожа Герпес вкушала пищу прямо со своих коленей. Впрочем, столь же немыслимой представлялась сама идея о наличии у госпожи Герпес коленей, хотя главному философу приходилось периодически обмахиваться шляпой. Так что берег прочесали в поисках плавника, из которого впоследствии изготовили грубый стол. В качестве сидений использовали подходящего размера валуны.

Главный философ шляпой смахнул с камня несуществующую пылинку.

— Ну вот, госпожа Герпес, все и готово…

Домоправительница нахмурилась.

— Но прислюге не положено усаживаться за сьтол вмесьте с господами…

— Прошу вас, не стесняйтесь, — любезно предложил Чудакулли.

— Благодарю, но мне неловько. Кажьдый дольжен знать свое место, — ответила госпожа Герпес. — Надеюсь, йа свое знаю. Иначе как мне потом сьмотреть вам в глаза?

Лицо Чудакулли на мгновение лишилось всякого выражения, а затем он вполголоса предложил:

— Собрание преподавательского состава, господа?

Отбежав по пляжу чуть в сторону, волшебники опять сбились в плотную кучку.

— И что нам делать?

— Полагаю, весьма похвальное поведение с её стороны. В конце концов, её мир, так сказать, Под Лестницей.

— Это, разумеется, так, но здесь, на острове, я что-то не вижу лестниц.

— Может, построить пару-тройку?

— И мы прогоним бедняжку? Чтобы она сидела где-то одна-одинешенька?

— Чтобы сделать этот стол, мы угрохали массу времени!

— Кстати, аркканцлер, вы ничего странного в древесине не заметили?

— Как по мне, так самая обычная древесина, Тупс. Ветки, стволы, черта в ступе.

— Это и странно, поскольку…

— Все очень просто, Чудакулли. Полагаю, мы, благородные господа, знаем, как обращаться с женщиной…

— С дамой.

— Позволю себе заметить, твой сарказм был излишен, декан, — нахмурился Чудакулли. — Что ж, как говорят в Клатче, если пророк Урн не идёт к горе, то гора идёт к пророку Урну.

Аркканцлер сделал паузу. Он знал своих волшебников.

— Насколько мне известно, так говорят в Омнии… — начал было Думминг.

Чудакулли отмахнулся.

— Это все детали, главное — суть.

Именно поэтому госпожа Герпес обедала в полном одиночестве за столом, а волшебники разложили костерок поодаль, и время от времени кто-нибудь подносил домоправительнице наиболее изысканные из даров природы.

Уже было ясно, что на этом острове недоедание им не грозит. Скорее следовало ожидать приступов диспепсии и подагры.

Главным блюдом была рыба. Напряженные поиски деревьев с котлетами и бифштексами не увенчались успехом, зато были обнаружены обычные фруктовые деревья, один макаронный куст и что-то вроде квашеного моха с горчичным привкусом, а также, к превеликому отвращению Чудакулли, похожее на ананас растение, под кожурой которого оказался сливовый пудинг.

— Совершенно очевидно, что НА САМОМ ДЕЛЕ это вовсе не сливовый пудинг, — запротестовал аркканцлер. — Нам просто кажется, что это сливовый пудинг, потому что у него вкус в точности как у… сливового пудинга… — Его голос постепенно затих.

— Но в нем есть и сливы, и смуродина, — заметил главный философ. — Будь так любезен, передай горчичный мох.

— Да нет же! Нам только КАЖЕТСЯ, что они выглядят как смуродина и сливы, однако же…

— А ещё нам кажется, что вкус у них точь-в-точь как у смуродины и слив, — жуя, возразил главный философ. — Послушай, аркканцлер, здесь нет никакой тайны. Очевидно, до нас тут побывали другие волшебники. Все, что мы видим, — результат самых заурядных магических действий.

Возможно, это экспериментировал наш пропавший географ. А может, это чудовство. Взять, к примеру, сигаретный куст — по сравнению с тем, что творили в старые добрые времена, это сущая ерунда. Чудеснику создать такой вот куст все равно что кружечку пива опрокинуть!

— Кстати о кружечке пива… — Декан помахал рукой. — Кто-нибудь, передайте ром.

— Госпожа Герпес не одобряет употребление горячительных напитков, — сказал главный философ.

Декан бросил взгляд на домоправительницу. Госпожа Герпес элегантно ела банан — фокус не из простых.

Декан поставил кокосовую скорлупу на стол.

— Ну, она… Но я… Я вообще не понимаю… Одним словом, к черту все, больше тут ничего не скажешь.

— И грубые выражения она тоже не одобряет, — сообщил профессор современного руносложения.

— Голосую за то, чтобы прихватить с собой нескольких местных пчел, — заявил заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — Чудесные создания. Такие утонченные. Не то что наши машины по производству меда. Все просто и удобно. Вот тебе замечательные маленькие контейнеры с медом: протягиваешь руку — и наслаждаешься жизнью!

— Прежде чем съесть, она так медленно, медленно снимает кожуру… О боги…

— Эй, главный философ, ты там как? Случаем не перегрелся?

— Что? А? М-м-м? Нет, ничего. Да. Пчелы. Замечательные создания.

Волшебники дружно посмотрели на двух местных пчел, круживших в сумерках вокруг цветущего куста. За каждой пчелой тянулся черный дымовой след.

— Ишь, дымят, что твои фейерверки, — заметил аркканцлер. — Поразительно.

— Эти башмаки — ну, помните, там, под кустом? — все-таки они вселяют в меня тревогу, — сказал главный философ. — Такое впечатление, что человека из них взяли и выдернули.

— О чем ты? Это крохотный необитаемый остров, — успокоил его Чудакулли. — Нам попадались только птицы, мелкие писклявые твари да тучи насекомых. На островках, через которые камень легко перебросить, свирепые звери не водятся. Просто географ… проявил некоторую беззаботность. Да и жарковато здесь для башмаков…

— И куда он тогда подевался?

— Ха! Наверное, прячется где-нибудь, — предположил декан. — Со стыда. Держать в кабинете такой вот солнечный островок противоречит всем университетским правилам.

— В самом деле? — удивился Думминг. — Первый раз слышу. И давно этот закон действует?

— С тех самых пор, как я начал проводить ночи в вымороженной спальне, — мрачно ответил декан. — Передай, пожалуйста, вон тот хлебный пудинг.

— У-ук.

Библиотекарь восседал за кучей фруктов. Раньше он ни на секунду не усомнился бы в идеальности своей дислокации, однако сейчас даже бананы вселяли в него тревогу. Вызывали ощущение НЕПРАВИЛЬНОСТИ. Перед ним были и длинные желтые бананы, и бананы, больше смахивающие на огрызки, и красные бананы, и толстые коричневые…

Он перевел взгляд на остатки рыбы. Вот большая серебристая, а вот жирная красная, и маленькая серая, и плоская, похожая на камбалу…

— Очевидно, судьба занесла сюда какого-то чудесника, и он решил сделать остров чуть более уютным.

Главный философ говорил, но его голос звучал как будто издалека. А библиотекарь тем временем перечислял про себя.

Растение — сливовый пудинг, горчичный мох, шоколадный кокос… Он повернулся, чтобы оглядеть деревья. Теперь, поняв, что надо искать, он сразу осознал, что искомого нигде не видно.

Опустившись на костяшки, библиотекарь затрусил к береговой линии. Главный философ умолк на полуслове. Волшебники в молчании следили за библиотекарем, рывшимся в грудах ракушек. Вскоре он вернулся с горстью морских раковин и победоносно вывалил добычу перед аркканцлером.

— У-ук!

— Что такое, дружище?

— У-ук!

— Да, они очень красивые, но что…

— У-УК!

Библиотекарь, по-видимому, вспомнил, с разумом какого уровня имеет дело. Подняв указательный палец, он вопросительно посмотрел на Чудакулли.

— У-ук?

— И все-таки, я по-прежнему не вполне…

Библиотекарь поднял два пальца.

— У-ук у-ук?

— Гм-м, не уверен, что…

— У-ук у-ук у-ук!

Думминг Тупс задумчиво разглядывал три поднятых пальца библиотекаря.

— Аркканцлер, по-моему, он считает.

Библиотекарь вручил ему банан.

— А, старая добрая «угадай-сколько-пальцев-я-поднял», — понимающе закивал декан. — Отличная игра. Но она становится куда веселее, если сначала достичь нужной кондиции…

Библиотекарь выразительно замахал рукой, показывая сначала на рыбу, потом на еду в целом, на ракушки и, наконец, на деревья, высившиеся на заднем плане. А затем ткнул пальцем в небо.

— У-ук!

— Хочешь сказать, мы все едины? — уточнил Чудакулли. — И мир — одно большое место? Таковым мы его и запомним?

Библиотекарь открыл было рот, собираясь что-то сказать, и вдруг чихнул.

На песке появилась очень большая рыжая ракушка.

— О боги! — выдохнул Думминг Тупс.

— Забавно, — произнес заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — Он превратился в весьма любопытный образчик моллюска гигантского. Если подуть в заостренный конец, то раздастся потрясающий звук…

— Никто не желает попробовать? — ехидно пробормотал декан.

— О боги! — опять воззвал Думминг.

— Да что с тобой такое? — осведомился декан.

— Единственное число. Именно это он и пытался нам объяснить.

— О да, библиотекарь у нас один такой…

— Да нет! Он пытался сказать, что любая вещь присутствует здесь в одном-единственном экземпляре!

Реплика получилась весьма драматичной. Услышав нечто подобное, люди, как правило, долго-долго взирают друг на друга расширившимися от ужаса глазами, после чего восклицают что-нибудь вроде: «А ведь он прав, провалиться мне на этом самом месте!» Но данная реплика была адресована волшебникам, а им для успешного усвоения большой мысли требовалось потреблять её маленькими порциями.

— Не пори чушь, — отозвался Чудакулли. — Начать с того, что ракушками весь пляж завален, их здесь миллионы.

— ДА, аркканцлер, но если приглядеться, то можно заметить: они все РАЗНЫЕ. То же самое и с деревьями. Ведь каждого дерева, каждого куста мы нашли только по одному экземпляру! Пальм много, однако на каждой растет свой вид бананов. И сигаретное дерево тоже было одно.

— Зато тут много пчел, — возразил Чудакулли.

— Но рой один, — парировал Думминг.

— И миллионы жучков, — добавил декан.

— Вряд ли среди них найдется хоть пара похожих.

— Согласен, наблюдение весьма интересное, — протянул Чудакулли, — и все же мне не совсем понятно…

— Единственное число — это своего рода тупик, — пояснил Думминг. — Тупик размножения, тупик эволюции!

— Верно, но мы ведь говорим о ДЕРЕВЬЯХ, Тупс.

— Им тоже нужно, чтобы были мужские и женские особи.

— В самом деле?

— Безусловно, аркканцлер. Иногда в качестве таковых выступают различные части одного и того же растения.

— Что? Ты уверен?

— Абсолютно уверен, аркканцлер. Мой дядя был заядлым садоводом, он размножал деревья, он с ними…

— Потише, юноша, потише! Тебя может услышать госпожа Герпес.

Думминг ошеломленно уставился на него.

— Ну и что? Если уж на то пошло… вероятно, когда-то был и господин Герпес?

Лицо Чудакулли одеревенело. Потом аркканцлер, подбирая слова, зашевелил губами и наконец несколько неуверенно изрек:

— Возможно, ты и прав, но все это как-то… противно.

— Боюсь, от природы не уйти, аркканцлер.

— Раньше я любил вечерком прогуляться по лесу, Тупс. И ты хочешь сказать, что в это время деревья…

Думминг почувствовал, что его семейно-садоводческих знаний становится недостаточно, и тогда он призвал на помощь память, пытаясь вспомнить все, что знал о дяде, который большую часть жизни провел на садовой лестнице.

— Ну, ещё, насколько мне известно, кисточки из верблюжьей шерсти тоже задействованы… — начал было он, но Чудакулли так на него посмотрел, что Думминг запнулся. — Так или иначе, аркканцлер, всякой твари должно быть по паре. Вот, допустим, кто курит сигареты? Куст надеется, что окурки окажутся разбросанными вокруг, — и кто, по его разумению, будет курить сигареты?

— Что?

Думминг вздохнул.

— Всякий плод, аркканцлер, должен соблазнять, это его назначение. Птица, соблазнившись вкусом и видом плода, съест его, после чего, гм-м, уронит где-нибудь семена. Именно таким образом распространяются растения. Но на этом острове нам встретились только птицы да несколько ящериц, так что каким образом…

— А-а, теперь я понял, куда ты клонишь, — протянул Чудакулли. — Какая-нибудь птичка, увидев сигаретный куст, решит: вот неплохое местечко для перекура! Но что за птица…

— Раз для перекура, значит, кура! — радостно воскликнул казначей.

— Рад, что ты по-прежнему с нами, казначей, — отозвался, не оборачиваясь, Чудакулли.

— Правильно, аркканцлер, птицы не курят. Следовательно, встает вопрос: зачем это надо кусту? Если бы на острове жили ЛЮДИ, что ж, тогда не исключено, что через некоторое время здесь могла бы появиться целая никотиновая роща с растущими там сигаретами… Точнее, — тут же поправился Думминг, поскольку всегда ратовал за точность формулировок, — с плодами, напоминающими сигареты. Люди раскидывали бы окурки по всеми острову, таким образом распространяя содержащиеся в фильтрах семена. Кстати, некоторые семена, чтобы прорасти, действительно нуждаются в тепле. Но раз людей тут нет, то и существование подобного куста лишается всякого смысла.

— А мы кто, как не люди? — обиделся декан. — И я очень даже не против выкурить после обеда сигаретку-другую. И ни от кого это не скрываю.

— Да, но при всем моем уважении, декан, мы здесь не дольше пары часов, и вряд ли известие о нашем появлении могло распространиться так быстро, — терпеливо произнес Думминг (и, как впоследствии выяснилось, ошибся на все сто процентов). — Кроме того, эволюция — процесс достаточно затяжной.

— Так ты утверждаешь, — задумчиво произнес Чудакулли, — что когда мы едим яблоки, то… — Он вдруг умолк. — Не хватало ещё, чтобы и яблоки… — Аркканцлер шумно выдохнул. — Буду придерживаться рыбной диеты. По крайней мере, рыбы устраивают свои дела без меня. И на почтительном от меня расстоянии. И МОЕ мнение об эволюции тебе прекрасно известно, господин Тупс. Если эволюция происходит — а мне эта идея всегда казалась несколько сказочной, — то она ДОЛЖНА происходить быстро. Возьмем, к примеру, тех же леммингов.

— Леммингов?

— Их самых. Эти мелкие вредители имеют привычку бросаться вниз с обрывов. Но знакомы ли нам случаи, чтобы хоть один лемминг по пути превратился в птицу? А? Что скажешь?

— Разумеется, такие случаи неизве…

— То-то и оно, — победоносно заключил Чудакулли. — Какой прок пытаться изгибать когти, рулить хвостом? Нет, тут нужно раз и навсегда для себя решить, превращаешься ты в птицу или нет. И отрастить крылья.

— За две секунды? Пока летишь на камни?

— По-моему, очень подходящий момент.

— Но, аркканцлер, лемминги не умеют превращаться в птиц!

— А зря!

Из джунглей донесся приглушенный рев. Точнее, звук походил на рев некоего туманного горна.

— Кстати, вы ТОЧНО уверены, что на острове нет опасных животных? — поинтересовался декан.

— Мне попались несколько креветок, — нервно отозвался главный философ.

— Аркканцлер прав, остров слишком мал, — пробормотал Думминг. Концепция летающих леммингов по-прежнему занимала все его мысли. — Зверь, представляющий для нас угрозу, попросту не смог бы тут выжить. В конце концов, что он будет есть?

Теперь уже все слышали, как нечто огромное ломится сквозь деревья.

— Нас? — выразил общую мысль декан.

Существо вывалилось на розовый в закатном свете песок. Оно было огромным и состояло главным образом из головы — гигантская голова рептилии была почти таких же размеров, что и поддерживающее её тело. Передвигалась тварь на двух длинных задних лапах, а ещё у неё наличествовал хвост. И громадные острые зубищи, которые доминировали над всей остальной внешностью.

Неведомая зверюга шумно втянула носом воздух и снова заревела.

— Ага, — произнес Чудакулли. — Подозреваю, мы имеем дело с разгадкой тайны исчезнувшего географа. Отличная работа, главный философ.

— Пожалуй, я… — начал декан.

— Не шевелитесь! — прошипел Думминг. — Как правило, рептилии видят только то, что движется!

— Смею тебя заверить, при той скорости, которую я разовью, меня вообще никто не увидит…

— Стало быть, неподвижные предметы для них не существуют? — переспросил аркканцлер. — И нам надо просто подождать, пока эта тварь не врежется в дерево?

— Там, за столом! Госпожа Герпес! — ужаснулся главный философ.

В данный момент домоправительница элегантно, как и подобает истинной даме, намазывала мягкий сыр на бисквит.

— По-моему, она ничего не замечает!

Чудакулли закатал рукава.

— Думаю, господа, пара огненных шаров надолго успокоит нашего гостя.

— Но, аркканцлер, — вмешался Думминг, — это может быть уникальный, единственный в своем роде экземпляр…

— То же самое можно сказать и о госпоже Герпес.

— Но имеем ли мы право убивать невинное создание только за то, что оно…

— Безусловно, — отрезал Чудакулли. — Если бы создатель этой твари был озабочен её выживаемостью, то перво-наперво снабдил бы свое творение огнеупорной шкурой. Это, Тупс, к вопросу об эволюции.

— Но, может, нам следует немного изучить это существо, прежде чем…

Огромная рептилия начала набирать скорость. Несмотря на свои размеры, двигалось существо на удивление проворно.

— Э-э… — нервно начал Думминг. Чудакулли вскинул руку.

Внезапно тварь остановилась как вкопанная, затем оторвалась от земли и, повисев немного в воздухе, схлопнулась, подобно воздушному шарику, на который наступила чья-то гигантская нога. Но буквально сразу рептилия вернула себе прежнюю форму, скрипя и разлепляясь, будто надувной зверь из тех, что, как правило, используют мнимые заклинатели. Если при этом на морде существа и проявились какие-то эмоции, то свидетельствовали они не столько о переносимых страданиях, сколько об изумлении.

Потом чудовище, объятое крошечными молниями, опять расплющилось, скаталось в цилиндр, претерпело череду необычных и, вероятно, весьма болезненных превращений, сжалось до шара размером с грейпфрут и наконец, испустив печальный звук (что-то вроде «прарп»), рухнуло на песок.

— А вот это было здорово, — похвалил Чудакулли. — И кто наш герой?

Волшебники переглянулись.

— Это не мы, — ответил декан. — Мы в основном по старинке — шары там, молнии…

Чудакулли подтолкнул Думминга под локоть.

— Что ж, теперь твоя очередь. Давай, изучай.

— М-м-м… — Думминг оглядел существо, ошалело распластавшееся на песке. — Гм-м… Объект, по-видимому, превратился в большую курицу.

— Ну и ладненько. Вот и чудно, — произнес Чудакулли, словно бы подводя под дискуссией жирную черту. — Но чтобы уж заклинание не пропадало…

Резко выбросив руку, он швырнул огненный шар.

Это была дорога.

По крайней мере, длинный и ровный отрезок пустыни с колеями от колес. Ринсвинд разглядывал его довольно долго.

Дорога. Все дороги куда-то ведут. Рано или поздно они КУДА-ТО приводят. А там, куда они приводят, зачастую имеются стены, здания, пристани… лодки. И, как правило, наблюдается полное отсутствие говорящих кенгуру. Можно сказать, их отсутствие является отличительным признаком цивилизации.

Не то чтобы Ринсвинд был ПРОТИВ спасения мира — или той его части, которая сейчас нуждалась в спасении. Просто он всегда считал, что в его помощи мир нуждается меньше всего.

Куда же пойти? Выбрав направление наугад, Ринсвинд двинулся по дороге. Через некоторое время взошло солнце.

Вдалеке показался клуб пыли. Исполненный надежд, Ринсвинд сошел на обочину и стал ждать.

Вскоре в перевернутом пылевом конусе показалась запряженная лошадьми карета. Лошади были черные. И карета тоже. И, судя по всем признакам, возница не намеревался снижать скорость.

Ринсвинд помахал шляпой пролетающим мимо лошадям.

Некоторое время спустя пыль осела. Ринсвинд поднялся на ноги и, спотыкаясь, двинулся через кусты по направлению к остановившейся карете. Лошади наградили его подозрительными взглядами.

Карета оказалась не такой уж большой, чтобы запрягать в неё целую восьмерку лошадей. Однако и карета, и лошади были увешаны таким количеством дерева, кожи и железа, что бедным животным, по-видимому, приходилось нелегко. Куда ни ткни, отовсюду торчали всевозможных размеров шипы.

И поводья тянулись не к сиденью возницы, но уходили через специальные отверстия внутрь передка кареты, щедро крытого теми же деревом и железом. Там были и обломки железной печки, и сплющенные латы, и крышки от кастрюль, и жестяные банки — все это было спрессовано и прибито к карете.

Из крыши, сразу над отверстиями для поводьев, торчал предмет, очень похожий на гнутую печную трубу. Вид у предмета был весьма бдительный.

— Гм-м… привет? — неуверенно начал Ринсвинд. — Прошу прощения, если испугал твоих лошадей…

Ответа не последовало. Тогда Ринсвинд вскарабкался на обитое железом колесо и оглядел крышу кареты. Там обнаружился открытый люк, словно бы приглашающий заглянуть внутрь.

Чего Ринсвинд делать не собирался. Темная голова, четко вырисовывающаяся на фоне ярко-синего неба, — цель лучше не придумаешь. Следующий этап — ваше бездыханное тело, элегантно валяющееся в придорожной пыли.

За спиной у него треснула сухая веточка.

Вздохнув, Ринсвинд принялся спускаться, изо всех сил стараясь не оглядываться.

— Полностью сдаюсь, — произнес он, поднимая руки.

— И правильно делашь, друг, — отозвался бесстрастный голос. — Это мой верный арбалет. А теперь покажи-ка нам свою рожу!

Ринсвинд медленно повернулся. Сзади никого не было.

Он опустил глаза.

Арбалетный болт был нацелен почти вертикально вверх, угрожая пронзить ему нос, если тетива ненароком будет спущена.

— Ты гном? — удивился Ринсвинд.

— Ты что-то имеешь против гномов, друг?

— Кто? Я? Да никогда! Можно сказать, гномы мне лучшие друзья. Если бы у меня вообще были друзья. Гм-м. Я — Ринсвинд.

— Неужто? А я, знаешь ли, очень вспыльчивый, — фыркнул гном. — И поэтому меня зовут Безумным.

— Просто Безумным? Весьма… необычное имя.

— А это и не имя вовсе.

Ринсвинд пригляделся к собеседнику. Относительно принадлежности последнего к гномьему племени сомнений не возникало. Хоть он и не носил ни традиционной бороды, ни железного шлема, были другие признаки, которые безошибочно выдавали в нем гнома. Подбородок, словно созданный для дробления орехов, застывшее на лице выражение вечной свирепости и некая ядроголовость, заставляющая предположить, что обладатель таковой головы без малейших колебаний будет таранить ею все стоящие на пути стены. Ну и, разумеется, самая последняя, наиболее верная примета тоже наличествовала: макушка собеседника располагалась где-то на уровне Ринсвиндова живота. Кожаные куртка и штаны Безумного, как и карета, были сплошь покрыты железными заклепками. Там, где заклепок не было, висели средства индивидуального и массового поражения.

Кстати о друзьях. Существует множество причин, по которым начинаешь с кем-то дружить. Наставленное на тебя крайне смертоносное оружие принадлежит к числу четырех самых главных.

— Значит, описание, — поспешил поправиться Ринсвинд. — Хорошее описание. И запомнить легко.

Склонив голову набок, гном как будто прислушался к чему-то.

— Проклятье, меня догоняют. — Он перевел взгляд на Ринсвинда. — Из арбалета стрелять умешь?

Его тон недвусмысленно давал понять, что отрицательный ответ — это верный способ подхватить опасное и очень острое заболевание носовых пазух.

— А как же!

— Тогда лезь в карету. Знашь, я по этой дороге много лет катаюсь, и до сих пор ещё никто не пробовал меня тормознуть.

— Почему бы это? — пробормотал Ринсвинд. Внутри кареты было тесновато — большую часть пространства занимало все то же оружие. Безумный оттолкнул Ринсвинда в сторону, схватился за поводья, глянул в печную трубу — перископ и хлестнул лошадей.

По колесам заскребли ветки кустарника. Лошади вытащили карету на дорогу и начали набирать скорость.

— Красавицы, правда? — Безумный повернулся вполоборота к Ринсвинду. — Хоть и в доспехах, а уделают кого угодно.

— Да уж, карета… НЕОБЫЧНАЯ.

— Ну, сначала она была не такая, пришлось сфордыбачить пару-тройку изменений. — Безумный зловеще ухмыльнулся. — Ты ведь, друг, волшебник?

— Э-э, в широком смысле этого слова.

— И хороший волшебник? — Безумный принялся заряжать очередной арбалет.

Ринсвинд замялся.

— Нет.

— Тебе повезло. Окажись ты настоящим волшебником, я бы пришил тебя на месте. Терпеть не могу волшебников. Чертовы рукодрыжники.

Ухватившись за рычаги, он повертел печную трубу в разные стороны.

— Вона они, — процедил он.

Ринсвинд заглянул через голову Безумного. На изгибе трубы размещалось зеркальце, в котором был виден участок дороги сзади, а также несколько точек, окутанных облаком красной пыли.

— Дорожная банда, — объяснил Безумный. — Охотятся за моим грузом. Тащат все, что увидят. Все гады — гады, но некоторые гады — настоящие гады. — Наклонившись, он вытащил из-под сиденья несколько сумок, которые обычно надевались на лошадей. — Значит, так: ты отправляешься с парой арбалетов наверх, а я тут налажу супертягу.

— Как? Ты хочешь, чтобы я СТРЕЛЯЛ в людей?

— А ты хочешь, чтобы в людей стрелял я? — парировал Безумный, вталкивая Ринсвинда на лестницу.

Ринсвинд выполз на крышу. Карета раскачивалась и подпрыгивала на ухабах. Он чуть не задохнулся от красной пыли, а ветер так и норовил надеть балахон Ринсвинду на голову.

Ринсвинд ненавидел оружие — и не только потому, что из этого самого оружия зачастую целились в него. Но когда вооружен ты сам, это ещё хуже. Когда человек боится, что ты можешь в него выстрелить, то стреляет без колебаний. С безоружным противником он, по крайней мере, может поговорить, хотя следует признать, что по большей части это фразы типа: «Ни за что не догадаешься, что мы сейчас с тобой сделаем». Но на произнесение любой фразы требуется ВРЕМЯ. Несколько секунд — это очень много, если ими правильно распорядиться, и уж кто-кто, а Ринсвинд умел найти им применение.

Далекие точки немного приблизились и оказались повозками, в конструкции которых упор был сделан не столько на грузоподъемность, сколько на быстроту перемещения. Некоторые — четырехколесные, другие — двухколесные… А одна была и вовсе… одноколесной, с крохотным сиденьем наверху. Внешний вид её возницы наводил на мысль, что одежду он приобрел, облазав все металлоломные свалки Плоского мира, ну а где фрагменты одеяний не подошли друг к другу, заткнул дыры перьями, воспользовавшись услугами первой подвернувшейся под руку курицы.

Впрочем, та курица, что тащила его колесо, вряд ли дала бы себя в обиду. Эта птица была попросту огромной, больше Ринсвинда, и наполовину состояла из ног, а наполовину — из шеи. И мчалась она даже быстрее лошади.

— А это что за чудище? — прокричал Ринсвинд.

— Эму! — отозвался Безумный, к этому времени вылезший наружу и что-то подтягивающий в сбруе. — Очень вкусное мясо! Попробуй его подстрелить!

Карета подпрыгнула. Шляпа Ринсвинда, крутясь, улетела в придорожную пыль.

— Шляпа! Я потерял шляпу!

— Здорово! Где вообще ты такую чертовскую мерзость взял?

В железную пластину у самой ноги Ринсвинда ударилась стрела и, мерзко скрежетнув, отскочила.

— В меня стреляют!

Из облака пыли показалась грохочущая повозка. Сидящий рядом с возницей человек раскрутил над головой веревку и что-то метнул. Железный крюк вонзился прямо в щель между обшивающими карету пластинами и, резко дернув, сорвал одну из них, ту, что располагалась рядом со второй ногой Ринсвинда.

— И к тому же они… — начал было Ринсвинд.

— Ты тоже по ним стреляй, у тебя же есть арбалет! — проорал Безумный, балансирующий на спине у одной из лошадей. — И уцепись покрепче за что-нибудь! В любую минуту они…

До сих пор лошади шли галопом, но вдруг они сделали мощный рывок — настолько резкий, что Ринсвинда едва не сбросило с крыши. Колеса аж задымились. Пейзаж слился в одно размазанное облако.

— Что происходит?!

— Супертяга! — в восторге выкрикнул Безумный. Он едва не свалился под бешено работающие лошадиные копыта, но уже снова вскарабкался на карету. — Секретный рецепт! В общем, ты тут пуляйся, а я пойду порулю!

Из пылевого облака показался эму. За ним, лязгая, мчались другие повозки — те, что побыстрее. Стрела вонзилась в крышу кареты прямо у Ринсвинда между ног.

Ринсвинд мигом распластался на судорожно дергающейся крыше, выставил арбалет, закрыл глаза и спустил тетиву.

В полном соответствии с древними повествовательными законами арбалетная стрела отрикошетила от чьего-то шлема и угодила в сидящую на кусте неподалеку невинную птичку, чья роль в данном рассказе сводилась лишь к тому, чтобы с забавным писком брякнуться оземь.

Человек на колесе, запряженном эму, мчался уже совсем рядом, параллельно карете. Из-под знакомой шляпы с почти стершейся надписью «Валшебник» он широко ухмыльнулся Ринсвинду, выставив на обозрение заостренные зубы. «МАМА» — было выгравировано на передних четырех.

— Здоровеньки! — весело поприветствовал он. — Гоните груз, и я обещаю: мы вас убьем не сразу!

— Это моя шляпа! Верни мне мою шляпу!

— Так ты чертовский волшебник?

Человек приподнялся в седле, ловко балансируя на подпрыгивающем колесе, и помахал руками над головой.

— Эй, мужики, гля сюда! Я теперь волшебник! Магия, магия, шмагия!

Очень тяжелая стрела с привязанной к ней веревкой врезалась в задник кареты и там накрепко застряла. Разбойники приветствовали это попадание восторженными воплями.

— Отдай шляпу, или тебе не поздоровится!

— Это тебе, друг, ща не поздоровится. — Возница эму нацелил на Ринсвинда арбалет. — Слуш, а почему б тебе не превратить меня в како-нибудь чудище? О-о, я так бою…

Внезапно он позеленел. Отшатнулся назад. Выпущенная им стрела попала в возницу, восседавшего на соседней повозке, которая, завиляв, врезалась в третью повозку, которая налетела на верблюда. В результате образовалась куча мала, которая, по причине отсутствия у повозок тормозов, стала расти буквально на глазах. Периодически из кучи вылетали люди, подбрасываемые верблюжьими копытами.

Ринсвинд, прикрыв голову руками, выждал, пока последняя повозка, едва избегнув общей участи, не укатилась прочь, после чего неверным шагом двинулся по раскачивающейся крыше к висящему на поводьях Безумному.

— Пожалуй, уже можно остановиться, господин Безумный.

— Да? Чо, всех уложил?

— Гм-м… Не то чтобы всех. Некоторым удалось скрыться.

— Ты чо, прикалываешься? — Гном оглянулся. — Ты не мог этого сделать! Штоб меня завалило! Ну-ка, дергани за тот рычаг, да посильнее!

Он махнул в сторону длинного железного прута. Ринсвинд послушно дернул. Натужно завизжали тормоза, останавливающие колеса кареты.

— А почему они вдруг так быстро понеслись?

— Смесь овса и змеиной лимфы! — прокричал сквозь оглушительный скрежет Безумный. — Лошади от этого рвут и мечут!

Ещё минут пять карета каталась по кругу, пока лошади не израсходовали весь свой адреналин, после чего вернулась туда, где валялись искореженные повозки разбойников.

Безумный опять выругался.

— Что здесь произошло?

— И так будет со всяким, кто посмеет позариться на мою шляпу, — пробормотал Ринсвинд.

Гном спрыгнул на землю и пнул сломанное колесо.

— И это из-за какой-то шляпы? А если те, допустим, в глаз дадут, ты чо, всю округу разнесешь?

— Это была моя шляпа, — угрюмо отозвался Ринсвинд.

Он и сам не очень-то понимал, что, собственно, произошло. В магии он был, мягко скажем, не силен. Лучше всего у него получались проклятья типа: «Да попасть тебе хоть раз в жизни под проливной дождь и без зонта» или «Да потерять тебе что-нибудь совсем не ценное, а потом долго-долго искать, тогда как оно будет лежать у тебя прямо под носом». Но чтобы вот так позеленеть… Он опустил глаза… Да ещё с желтыми пятнами… Ничего подобного у него ни разу не получалось.

Безумный тем временем шарился по повозкам. Пару раз он подбирал валяющееся вокруг оружие, но тут же отбрасывал в сторону.

— Хошь верблюда? — предложил он.

Животное, подозрительно косясь на Ринсвинда, паслось неподалеку. Исполнив одну из ведущих ролей в случившемся повозкокрушении, сам верблюд выглядел целым, невредимым и вполне довольным жизнью.

— Я скорее оседлаю беконорезку.

— Уверен? Ну, смотри. Тады привяжи его к карете, за такого зверя в Приноситтераспивайтте нам отвалят хорошие бабки.

Повертев в руках кустарного изготовления арбалет и брезгливо рыкнув, Безумный швырнул оружие за спину. Но при взгляде на очередную повозку его лицо просияло.

— А-а! НАКОНЕЦ-ТО мы будем жарить-парить на угле! — воскликнул он. — Сегодня, друг, наш счастливый день!

— О. Целый мешок сена, — восхитился Ринсвинд.

— Ну-ка, поможь… — Безумный принялся возиться с задним бортом своей кареты.

— Но что такого особенного в сене?

Наконец борт откинулся. Задок кареты был битком набит сеном.

— Это вопрос жизни и смерти, друг. За стог сена тебя распорют вот отседова до самого завтрака. Человек без сена — это человек без коня, а в наших краях человек без коня — это трупак ходячий.

— Прости, не понял? Так вся эта заварушка случилась из-за какого-то сена?

Безумный заговорщицки пошевелил бровями.

— Плюс два мешка овса в тайном отсеке, друг. — Он хлопнул Ринсвинд а по спине. — Будь Спок! Я едва не принял тебя за какого-нибудь лживого, двуличного дронго! Чуть не вышвырнул тебя за поручни! А ты, оказывается, такой же псих, как и я!

Бывают моменты, когда на собственной разумности лучше не настаивать. Ринсвинд понял, что возражать Безумному было бы… абсолютным безумием. Хотя ещё совсем недавно он, Ринсвинд, говорил с кенгуру и находил под камнями в пустыне сыр и пудинги. Бывают моменты, когда приходится посмотреть фактам в лицо, пусть даже это самое лицо показывает тебе язык.

— Ага. Ментальный я, — скромно откликнулся Ринсвинд.

— Парень что надо! Давай, грузим их оружие и жратву — и вперед!

— А зачем нам их оружие?

— Скинем за добрую цену.

— А с телами что будем делать?

— А ничо. За них и гроша ломаного не дадут.

Пока Безумный приколачивал к повозке трофейные железные предметы, Ринсвинд бочком придвинулся к зелено-желтому… и стремительно чернеющему… трупу и, подобрав валяющуюся рядом палку, осторожно поддел свою шляпу, которая по-прежнему была напялена на голове у покойника.

Вдруг, откуда ни возьмись, выпрыгнул маленький восьминогий шарик разгневанного черного меха и яростно вонзил свои жвала в палку, которая тут же задымилась. Очень осторожно опустив палку на землю, Ринсвинд схватил шляпу и бросился бежать.

Думминг вздохнул.

— Я и не думал оспаривать ваш авторитет, аркканцлер, — сказал он. — Просто мне кажется, что если гигантское чудовище прямо на ваших глазах эволюционирует в курицу, то следует задуматься: быть может, все-таки не стоит есть эту курицу?

Аркканцлер облизал пальцы.

— А как, по-твоему, следовало поступить?

— Ну, наверное… стоило изучить её и…

— Вот мы её и изучили, — вступил в разговор декан. — Произвели вскрытие.

— Вскрытие на местах, так сказать. — Заведующий кафедрой беспредметных изысканий сыто рыгнул. — Прошу прощения, госпожа Герпес. Не желаете ли ещё гру… — Встретившись со стальным взглядом Чудакулли, он быстро поправился: — …Передней части курицы?

— И в результате мы обнаружили, что опасности для посещающих остров волшебников животное более не представляет, — заключил Чудакулли.

— Просто мне кажется, что должным образом проведенная исследовательская работа подразумевает нечто большее, нежели выяснение, а не растет ли где поблизости сосисочно-горчичный куст, — гнул свое Думминг. — Кстати, вы обратили внимание на скорость превращения?

— И что? — вопросил декан.

— Это ведь неестественно!

— По-моему, господин Тупс, именно ты совсем недавно убеждал нас, что превращение одних вещей в другие совершенно естественный процесс.

— Но не с такой же скоростью!

— А тебе откуда знать? Ты сам-то когда-нибудь эту свою эволюцию видел?

— Разумеется нет, её невозможно уви…

— Значит, и говорить не о чем, — отрезал Чудакулли. — Кто знает, может быть, это и есть совершенно нормальная эволюционная скорость. Как я уже подмечал, все абсолютно логично. Ну какой смысл превращаться в птицу постепенно? Тут вырастить перо, там выпустить клюв… Более идиотского зрелища и не придумаешь. Ты только представь себе такую тварь, бродящую по лесу. — Волшебники подхалимажно захихикали. — А наше чудовище, вероятно, подумало: «Эй, да их тут слишком много. Превращусь-ка я лучше во что-нибудь, что им нравится».

— Не захотело с нами связываться, — поддакнул декан.

— Вполне разумная стратегия выживания, — завершил Чудакулли. — До определенного момента.

Думминг закатил глаза. Когда продумываешь идею в голове, все получается так красиво. Начитаешься всяких старых книжек, а потом сядешь и думаешь, думаешь, ЦЕЛЫМИ ДНЯМИ думаешь, пока не родится и не сложится, кирпичик к кирпичику, изящная теория. Но стоит поделиться своими выводами со старшими волшебниками, как тут же кто-нибудь из них — это уж как пить дать! — вылезет с совершенно ИДИОТСКИМ вопросом. И ответа на этот вопрос не будет. Ну разве можно работать в окружении столь ограниченных умов? Воскликни какой-нибудь бог: «Да будет свет!» — именно волшебники первым делом поинтересуются: «А зачем? Лично нам и в темноте неплохо живется».

Старые, заскорузлые умы, и в этом вся проблема. Думминг не особо держался за старые традиции. Ему было далеко за двадцать, но он уже занимал достаточно важный пост, а следовательно, представлял собой заманчивую мишень для амбициозного университетского молодняка. Вернее, представлял бы, если бы этот самый молодняк не просиживал целые ночи за Гексом, пока глаза не закипали.

Но в общем и целом карьера Думминга не интересовала. Он был бы абсолютно счастлив, если бы его всего-навсего ВЫСЛУШАЛИ, не прерывая замечаниями вроде: «Хорошая работа, господин Тупс, но однажды, давным-давно, мы это уже пробовали, и ничегошеньки не получилось», либо: «Денег под такое все равно не вышибить», либо, самое кошмарное: «Да уж, а вот в прошлые времена были вписать существительное, кстати, помните старика вписать прозвище, который скончался лет пятьдесят назад, Думминг, конечно, слишком молод и не может его помнить — так вот, уж он-то знал толк в вписать существительное.»

Мертвое университетское наследие тяжким грузом давило на плечи Думминга Тупса. А сверху этого наследия вдобавок взгромоздились ныне старшие волшебники. И пытались там подпрыгивать.

Они даже не пытались научиться ничему новому и помнили только одно: как славно было в старые добрые времена. Они спорили и ругались друг с другом, будто дети малые, и единственный, кто порой говорил хоть что-то осмысленное, — это орангутан-библиотекарь.

Думминг принялся свирепо ворошить палкой в костре.

Из веток волшебники соорудили для госпожи Герпес грубый, зато вполне благопристойный шалаш, куда домоправительница и удалилась, пожелав всем спокойной ночи и целомудренно прикрыв вход большими пальмовыми листьями.

— Очень достойная дама, эта госпожа Герпес, — одобрил Чудакулли. — Пожалуй, и я подремлю чуток.

С другой стороны костра уже доносилось чье-то сладкое похрапывание.

— Думаю, нам стоить выставить дежурного, — высказался Думминг.

— Отличная идея, — похвалил, удаляясь, Чудакулли.

Скрипнув зубами, Думминг повернулся к библиотекарю, который временно возвратился на землю двуногих. Орангутан, мрачно завернувшись в одеяло, смотрел на огонь.

— Пусть даже мы, так сказать, и не дома, надеюсь, хоть ты чувствуешь себя здесь как дома?

Библиотекарь отрицательно покачал головой.

— Кстати, в этом месте есть ещё одна странность, которая меня беспокоит.

— У-ук?

— Древесина. Меня никто не слушает, но это важно. Мы сюда много чего натаскали для костра, и все это обычная древесина. Ты заметил? Ни тебе мусора, ни дырявых башмаков. Никаких следов цивилизации. Только… самая обычная древесина.

— У-ук?

— Из чего следует, что мы довольно далеко от судоходных путей… О нет… борись с собой, борись!

Библиотекарь отчаянно морщил нос.

— Быстро! Сосредоточься… У тебя есть руки, есть ноги! Не ножки, а именно ноги!

Библиотекарь с несчастным видом кивнул. И чихнул.

— А-ук? — произнес он, обретая наконец более или менее стабильную форму.

— Что ж, — удрученно отозвался Думминг. — По крайней мере, на этот раз ты превратился в нечто одушевленное. Хотя для пингвина ты несколько великоват. Видимо, твой организм все-таки борется, пытаясь перевоплощаться во все более близкие тебе формы.

— А-ук?

— Но вот что забавно: по-видимому, рыжая шерсть является доминантной чертой…

Библиотекарь наградил его суровым взглядом, отвернулся и, переваливаясь, отошел на несколько шагов, где снова уселся, повернувшись к Думмингу спиной.

Думминг осмотрелся по сторонам. Что ж, похоже, дежурить придется ему — хотя бы потому, что больше добровольцев не было. Ничего удивительного…

В листве деревьев порхали какие-то мелкие твари. Море фосфоресцировало. Звезды светили.

Он поднял глаза к небу. По крайней мере, оно никогда не подве…

И вдруг он увидел, что ещё здесь неправильно.

— Аркканцлер!

«Ну, и давно ты обезумел?» Не самый лучший способ завести беседу… Как бы все-таки начать?

— Гм-м, э-э… Вот уж не ожидал встретить здесь гнома, — промямлил Ринсвинд.

— О, нашу семейку принесло сюда из Фигли-фьорда. Я тогда ещё под стол пешком ходил, — откликнулся Безумный. — Мы собирались проплыть чуток вдоль бережка, а тут вдруг, откуда ни возьмись, ураган. Потом — шарах-бабах! — корабль в щепки и мы по колено в попугаях. Но могло быть и хуже. Дома я бы торчал в холодной, промозглой шахте, ковырял бы породу, а тут земля возможностей. Здесь гном может стать большим человеком.

— В самом деле, — отозвался Ринсвинд, стараясь, чтобы его лицо ничего не выражало.

— Но смотреть на остальных сверху вниз — это, конечно, плохо, — продолжал Безумный.

— Разумеется.

— В общем, мы осели, стали обживаться. Теперь у отца сеть чертовских булочных в Пугалоу.

— Торгуете гномьим хлебом?

— Точняк! С гномьим хлебом любой кишащий чертовскими акулами океан одолеешь, — кивнул Безумный. — Кабы не этот хлебец, мы б…

— …Не забили всех тех акул до смерти?

— А ты, гляжу, знаешь толк в хлебе насущном!

— Слушай, этот Пугалоу — большой город? Там есть пристань?

— Треплются, что есть. Сам-то я там не был. Предпочитаю вольное житье-бытье.

Земля содрогнулась. Ветра не было, но кусты вдоль дороги закачались.

— Вроде как буря идёт, — заметил Ринсвинд.

— Чо-чо?

— Ну, это такая штука. Когда дождь.

— Летающую корову через косяк! И ты веришь в эту ерунду? Дедушка, бывало, тоже как наберется пива, так заводит свою шарманку. Старые сказки все это. Штоб с неба падала вода? Побереги мои уши!

— А что, здесь такого никогда не бывает?

— Конечно, нет!

— А у нас дождь идёт сплошь и рядом, — сообщил Ринсвинд.

— Н-да? И как вода забирается на небо? Она ведь тяжелая.

— Ну… она… это… Её солнце высасывает. Типа того.

— Как так?

— Не знаю. Высасывает, и все.

— А потом вода падает обратно?

— Да!

— На халяву?

— Ты что, никогда дождя не видел?

— Слуш, всем известно: вода течет глубоко под землей. И это разумно. Вода тяжелая, вот и просачивается туда. Ни разу не видел, штоб вода текла в воздухе, друг.

— А как, по-твоему, вода попадает на землю?

Лицо Безумного приняло изумленное выражение.

— А как на землю попадают горы?

— Горы? Они просто есть, и все!

— Да чо ты говоришь? Стало быть, с неба они не падают?

— Разумеется нет! Они ведь гораздо тяжелее воздуха!

— А вода не тяжелее? В повозке у меня есть пара бидонов, поди подними — пупок развяжется!

— Слушай, здесь что, даже рек нет?

— Ну конечно есть! Здесь, дружище, всего навалом!

— И как, по-твоему, вода попадает в реки?

Безумный озадаченно посмотрел на Ринсвинда.

— А зачем в реках вода? Чо ей там делать-то?

— Ну, течь, впадать в море…

— Там, откуда ты пришел, вы чо, позволяете речной воде утекать в море?! Вот уроды!

— Что значит «позволяем»?! Это просто… происходит само по себе. Реки всегда впадают в море.

Безумный ответил ему долгим тяжелым взглядом.

— Точняк. И после этого МЕНЯ считают сумасшедшим, — произнес он.

Ринсвинд махнул рукой, заканчивая бессмысленный спор. На небе не было ни облачка. Но земля все равно содрогалась.

Аркканцлер Чудакулли так посмотрел на небо, словно оно нанесло ему личное оскорбление.

— Что, ни одной звездочки? — уточнил он.

— Если выражаться точнее, ни одного знакомого СОЗВЕЗДИЯ, — подтвердил заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — Однако мы насчитали три тысячи сто девяносто одно созвездие, которое, к примеру, вполне могло бы сойти за Треугольник. Правда, декан утверждает, что некоторые из них считать не следует, поскольку они друг с другом пересекаются…

— А вот я даже ни единой звездочки не узнаю, — похвастался главный философ.

Чудакулли взмахнул рукой.

— Но созвездия постоянно меняются. Слегка, — произнес он. — Черепаха плывет в космическом пространстве и…

— Но не с такой же скоростью! — возразил декан.

Растрепанные со сна волшебники изумленно таращились на небо, которое очень быстро заполнялось звездами.

Созвездия над Плоским миром (который покоился на спинах слонов, которые стояли на панцире Великого А’Туина, который, в свою очередь, плыл через межзвездное пространство) менялись довольно быстро, поэтому местная астрология представляла собой передовую и весьма сложную науку — в отличие от остальных миров, где астрология всего лишь способ увиливания от настоящей работы. И в самом деле, если задуматься, это же удивительно, сколь последовательно и неизменно влияют на людские судьбы удаленные на миллиарды миль и выстраивающиеся в определенном порядке плазменные шары, на большей части которых о существования человечества слыхом не слыхивали.

— Нас забросило в какой-то иной мир! — простонал главный философ.

— Э-э… Не думаю, — отозвался Думминг.

— У тебя есть теория получше?

— Гм-м… Видите скопление звезд, вон там?

Волшебники устремили взгляды на довольно большое созвездие, солидно поблескивающее у самого горизонта.

— Очень мило, — первым нарушил молчание Чудакулли. — И что?

— Кажется, это то, что У НАС называется Занудной Группкой Тусклых Звезд. Очертания примерно совпадают, — пожал плечами Думминг. — И я заранее знаю, что вы сейчас скажете, аркканцлер. А вы скажете: «Это просто большая световая клякса на небе, а на нашем небе это маленькая световая клякса», но, видите ли, аркканцлер, так эти звезды могли выглядеть в те времена, когда Великий А’Туин был к ним гораздо ближе, то есть тысячи лет назад. Иными словами, аркканцлер, — готовясь к тому, что произойдет, Думминг набрал полную грудь воздуха, — я считаю, что мы перенеслись во времени. На несколько тысяч лет назад.

Знаменитый волшебный менталитет имеет и другую сторону. Волшебники, к примеру, могут битый час препираться по поводу того, вторник сегодня или пятница, но самую безумную идею они принимают с полным спокойствием, даже не качнув остроконечными шляпами. На лице главного философа отразилось некоторое облегчение.

— О, ВСЕГО-НАВСЕГО! — хмыкнул он.

— Рано или поздно это должно было произойти, — произнес декан. — В конце концов, нигде не сказано, что входное и выходное отверстия дыры обязательно должны существовать в одном времени.

— Это несколько осложняет наше возвращение, — заметил Чудакулли.

— Э-э… — начал Думминг. — Все может быть не так просто, аркканцлер.

— В каком смысле? Не так просто перенестись через время и пространство?

— В том смысле, что, возможно, нам НЕКУДА будет переноситься, — ответил Думминг.

Он закрыл глаза. Ну, сейчас начнется. Он ЗНАЛ это.

— Как это, некуда? — возразил Чудакулли. — Мы были там не далее как сегодня ут… вчера. В том вчера, что произойдет через несколько тысяч лет.

— Но видите ли, нам надо быть очень осторожными, иначе мы можем изменить будущее, — продолжил Думминг. — Одного нашего присутствия в прошлом достаточно, чтобы изменить будущее. Кто знает, быть может, мы уже изменили ход истории. Я считаю своим долгом предупредить вас об этом.

— Знаешь, Наверн, а ведь его слова не лишены смысла, — поддержал декан. — Кстати, у нас не осталось того рома?

— Но какую историю мы можем изменить ЗДЕСЬ! — удивился Чудакулли. — Какой-то странный островок, и…

— Даже самые незначительные действия, совершенные в любой точке мира, способны повлечь за собой гигантские последствия, — покачал головой Думминг.

— Да, последствия нам совершенно ни к чему. Ну и к чему ты клонишь? Твой совет?

А все шло так хорошо. Они почти за ним поспевали. И Думминг расслабился. Он повел себя как человек, который без всякого для себя вреда падал целых сто футов, на основании чего заключил, что оставшиеся до земли несколько дюймов тоже будут простой формальностью.

— Ну, если прибегнуть к классической метамфоре, главное тут — не убить собственного дедушку, — важно произнес Думминг.

И почти сразу опомнился, но земля уже стремительно надвигалась на него.

— А с чего бы мне его убивать? — не понял Чудакулли. — Я своего старика любил и уважал.

— Разумеется, я не имею в виду намеренно, а так, нечаянно, — принялся объяснять Думминг. — Но в любом случае…

— Нечаянно? Правда? Что ж, как тебе наверняка известно, я каждый день нечаянно кого-нибудь убиваю, — язвительно откликнулся Чудакулли. — Хорошо, что моего дедушки нет поблизости.

— Аркканцлер, я использовал это не более как пример. Основная проблема кроется в причинно-следственном законе, и суть в том, что…

— Суть, господин Думминг, в том, что ты вообразил, будто всякий закинутый в прошлое человек сразу становится жертвой родственноубийственных настроений. Так вот, если лично я встречу своего деда, то приглашу его выпить, а потом предостерегу, что змея, как бы ты на неё ни орал, все равно укусит, за каковую информацию он, весьма вероятно, будет мне очень благодарен. Впоследствии.

— Благодарен? Почему?

— Потому, что это «впоследствии» для него будет.

— Нет, аркканцлер, только не это! Уж лучше пристрелить его на месте!

— Ты действительно так считаешь?

— Да!

— По-моему, в цепи твоих рассуждений имеются звенья, которых мне, господин Думминг, не понять, — холодно констатировал аркканцлер. — Ты и в самом деле собираешься пристрелить своего дедушку на месте? Если, разумеется, его встретишь?

— Да нет же! — огрызнулся Думминг. — Я даже не знаю, как он выглядел. Дед умер ещё до моего рождения.

— А-га!

— Я вовсе не в том смысле…

— Послушайте, послушайте, — вмешался декан. — Если верить тому же Тупсу, нас забросило аж на несколько тысячелетий назад. Чего вы спорите? Наши дедушки ещё и не родились.

— Что ж, в таком случае Тупсу-старшему очень повезло, — усмехнулся Чудакулли.

— Все совсем НЕ ТАК, аркканцлер! — воскликнул Думминг. — Прошу вас! Я всего лишь пытался донести до вас мысль, что ЛЮБОЙ поступок, совершенный в прошлом, способен изменить будущее. Самые незначительные действия чреваты гигантскими последствиями. Можно… наступить на муравья, а в результате кто-то даже не родится!

— В самом деле? — поднял бровь Чудакулли.

— Да, аркканцлер!

Лицо Чудакулли просияло.

— Неплохой поворот событий. Есть пара-другая человек, по которым история скорбеть не станет. А как определить нужного муравья?

— Не знаю! — Думминг лихорадочно выискивал трещинку в уме аркканцлера, куда можно было бы воткнуть ломик понимания. И на несколько отчаянных секунд ему показалось, что он нашел такую трещинку. — Ведь может статься, что… муравей, на которого вы наступите, — ваш!

— Ты хочешь сказать… Я наступлю на муравья, изменю будущее и в результате не появлюсь на свет?

— Вот именно! Совершенно верно! Вы ПОНЯЛИ!

— Как это? — озадаченно нахмурился Чудакулли. — Я ведь не от муравьев произошел.

— Да так, что… — Вокруг вздымались гигантские валы недопонимания, однакоДумминг отважно сражался со стихией. — Ведь могло случиться… Гм-м, допустим, этот муравей укусил за ногу лошадь, лошадь взбрыкнула, всадник свалился, а он вез важное сообщение, и из-за того, что он его не довез, случилось ужасное сражение, в котором погиб ваш отдаленный предок. Нет-нет, прошу прощения, наоборот, не погиб, а…

— А как вообще этот муравей переплыл через море? — осведомился Чудакулли.

— На каком-нибудь бревне, — подсказал декан. — На этих бревнах кто только не плавает. Насекомые, ящерицы, всякие мелкие млекопитающие. Доберутся до какого-нибудь острова — и давай там… размножаться.

— Ну, хорошо, он доплыл. Затем выбрался на берег. И сразу потопал туда, где должно было состояться сражение? — уточнил Чудакулли.

— Он уцепился за ногу какой-нибудь птички! — воскликнул декан. — Вот разгадка! Я читал об этом в одной книжке. К примеру, именно так Путешествует из пруда в пруд рыбья икра.

— Настырный муравьишка… — Чудакулли задумчиво погладил бороду. — Хотя случаются и куда более странные вещи.

— Практически каждый день, — поддержал главный философ.

Думминг просиял. Метамфора была не из простых, но волшебники её осилили.

— Хотя одно мне все равно не понятно, — вдруг добавил Чудакулли. — КТО В ТАКОМ СЛУЧАЕ НАСТУПИТ НА МУРАВЬЯ?

— Что?

— Это ведь очевидно, — продолжал аркканцлер. — Допустим, я наступил на муравья и меня не стало. Но раз меня нет, значит, я не смогу на него наступить, а значит, я на него не наступлю, а значит, я есть. Понятно? — Он добродушно ткнул в Думминга толстым розовым пальцем. — Ты способный юноша, господин Тупс, но иной раз, знаешь ли, логики тебе не хватает. То, что однажды случилось, так случившимся и остается. Это логично, это правильно. О, не стоит так унывать, — утешил он, нечаянно (вполне может быть, что нечаянно) приняв бессильную ярость на лице Думминга за пристыженность и смятение. — Если когда-нибудь ещё в чем-то запутаешься, добро пожаловать, моя дверь всегда открыта^[107]. В конце концов, я ведь твой аркканцлер.

— Прошу прощения, так МОЖНО наступать на этого муравья или нет? — сварливо осведомился главный философ.

— Как хочешь, — щедро разрешил Чудакулли. — Поскольку ход истории уже зависит от того, какой муравей тебе попадется под ногу. И если ты наступаешь на какого-то муравья, значит, ты на него уже наступил, так что, если ты снова на него наступишь, это будет как бы в первый раз, ведь ты наступаешь на него сейчас, потому что когда-то уже наступил. И это когда-то и есть сейчас.

— Правда?

— Ага.

— Так что, надо было надеть башмаки потяжелее? — спросил казначей.

— Казначей, старайся не терять нить разговора.

Чудакулли потянулся и зевнул.

— Что ж, все, пожалуй, понятно, — довольным тоном заключил он. — Почему бы нам ещё не подремать? Денек выдался долгим.

В отличие от казначея кое-кто очень внимательно следил за ходом беседы.

Когда волшебники вновь погрузились в сон, над ними возник бледный свет, похожий на светящийся болотный газ.

Это был бог вездесущий (хоть и вездесуществовал он в пределах весьма незначительной территории). И, кстати, всеведущий тоже (правда, его знаний хватало ровно на то, чтобы знать: хоть он и в самом деле знает все, это не все Все, а лишь та часть, которая имеет отношение к данному острову).

Проклятье! Он как будто ЧУВСТВОВАЛ, что от сигаретного куста будут одни неприятности. Надо было уничтожить растение, как только оно начало пробиваться из земли. Кто бы мог подумать, что ситуация НАСТОЛЬКО выйдет из-под контроля.

И с той… рептилиевидной тварью тоже неудобненько вышло. Хотя он, бог, в этом совсем не виноват. Все кем-то питаются. Иногда на острове появлялось нечто такое, что даже он, всеведущий, удивлялся. Впрочем, иные из тварей не могли сохранить свой облик даже в течение пяти минут.

И все равно ему есть чем гордиться. Прошло всего лишь два часа с тех пор, как один из НИХ, именуемый деканом, выразил желание покурить, и до первого никотинового урожая. Вот что называется эволюция В ДЕЙСТВИИ.

Беда только, что теперь они начнут шнырять по острову и совать повсюду свои длинные носы. А то ещё и задавать вопросы.

Этот бог в отличие от большинства других богов одобрял вопросы. Более того, он всей душой был за тех людей, которые задавали вопросы, отбрасывали ветхие предрассудки, разбивали оковы глупых суеверий, — одним словом, за тех, кто использовал свои тем или иным богом данные мозги. Разве что, конечно, мозги эти были даны вовсе не каким-то там богом, а развивались на протяжении миллионов лет, и это развитие было реакцией на внешние раздражители, а кроме того, объяснялось необходимостью как-то контролировать неуклюжие руки с противопоставленными ладоням большими пальцами — ещё одна чертовски удачная находка, которой бог по праву гордился. Вернее, гордился бы, если бы такое придумал.

Однако всему есть пределы. Свободомыслие — это, конечно, здорово, но нельзя же думать все, что тебе заблагорассудится.

Свет исчез и снова появился уже на горе, в священной пещере. Строго говоря, никакой святости в пещере не было, и бог это прекрасно понимал, ведь чтобы какое-то место стало святым, нужны верующие, которые и делают его таковым. А этому богу верующие не были нужны.

В обычных обстоятельствах бог, лишенный верующих, бессилен, как перышко в ураган, но данное божество по каким-то, непостижимым для себя причинам прекрасно существовало без всякого поклонения. Возможно, потому, что так пылко верило в себя. Ну, не в себя как такового, ведь вера в богов иррациональна. Но этот бог искренне верил в то, что делал.

Пару минут, испытывая некоторое чувство вины, он поразмышлял, а не сотворить ещё пару-тройку звероящеров — пускай бы сожрали непрошеных гостей, пока те не стали слишком надоедливыми, — но потом отбросил мысль, как недостойную современного и передового божества.

Часть пещеры занимали полки, битком набитые всяческими семенами. Бог выбрал одно семечко (из семейства тыквенных) и взялся за свои инструменты.

Уникальные инструменты. Такой миниатюрной отвертки ни у кого не было.

При первых же лучах рассвета из подлеска показался зеленый росток. Сначала раскрылся один листик, потом ещё один, и вскоре их было множество.

А немного ниже, в богатом компосте из опавшей листвы, бодрыми червяками извивались белые корешки. На полумеры времени не было. Ещё ниже один из корешков наконец нашел воду.

Не прошло и нескольких минут, как все прочие кусты поблизости завяли — настолько разросся новичок.

Ну а главный побег решительными рывками двигался вперед, к морю. Постоянно ответвляющиеся усики цеплялись за ветки. Крупные деревья использовались в качестве опор; кусты помельче вырывались с корнем, а в освободившуюся ямку немедленно врастал очередной побег.

У бога не было времени для отшлифовки своего создания. Программу действий растения он собрал из кусочков того, осколков этого — главное, чтобы точно сработало.

Наконец главный побег преодолел пляж и достиг моря. Корни вгрызлись в песок, почки раскрылись, и на растении расцвел единственный цветок, женская особь. К этому моменту крошечные мужские цветки уже щедро усыпали ствол.

А вот этого бог не программировал. Главная проблема, частенько говаривал он себе, заключается в том, что эволюция не слушает ничьих приказов. Зачастую она берет инициативу в свои руки.

Тонкий цепкий усик скрутился в тугую пружинку, затем пружинка выстрелила, и усик, как лассо, обхватил пролетающего мимо мотылька. Затем изогнулся, окунул обезумевшего от ужаса мотылька в пыльцу мужского цветка, со свистом снова скрутился и плюхнул насекомое прямо в объятия цветка женского.

Несколькими секундами спустя лепестки цветка начали опадать. Вскоре его место занял разбухающий буквально на глазах зеленый шарик. Когда из-за горизонта застенчиво показался краешек солнца, арго навтикальный, уникальный как раз готовился принести свой первый и единственный плод.

Спустя некоторое время впереди появилась железная то ли башня с большой вертушкой, то ли мельница. Большая надпись на ней гласила: «Приноситтераспивайтте: Праверь Сваю Пушку».

— Уж моя пушка всегда при мне, будь спок, — ухмыльнулся Безумный и подхлестнул лошадей.

Вскоре они преодолели деревянный мост. Хотя зачем было сооружать мост над ничем не выдающейся песчаной полосой, Ринсвинд так и не понял.

— Ничем не выдающейся? — переспросил Безумный. — Да то ж Занудь-Река!

Словно в подтверждение его слов мимо проплыла лодчонка. Влекомая верблюдом и бодро поскрипывающая всеми четырьмя колесами, она развила неплохую скорость.

— Лодка, — завороженно прокомментировал Ринсвинд.

— И чо? Первый раз, што ль, лодку видишь?

— На колесах — впервые.

Сразу за лодкой проследовало крохотное каноэ.

— Будь ветер попутным, они подняли бы паруса.

— Но… может, мой вопрос покажется странным, и все же… почему они выглядят как лодки?

— Потому что именно так выглядят лодки.

— Понятно. Как я и думал, основание очень веское. А верблюды как тут очутились?

— Говорят, их приносит течением. За бревна цепляются. Если пошариться по побережью, чего только не найдешь.

Наконец в поле зрения показался Приноситте-распивайтте. Если бы не табличка на башне, городок можно было бы проехать насквозь, даже не заметив этого. Общий архитектурный стиль профессионалы охарактеризовали бы как «фольклорный». А люди попроще назвали бы это «помойкой», что так же соответствовало бы истине. «Хотя какая разница, — подумалось Ринсвинду. — Когда день за днем стоит адская жара, а дождей здесь никогда и не видывали, дом нужен только для того, чтобы провести какую-то границу между «внутри» и «снаружи»».

— Ты говорил, это большой город, — заметил он.

— Ещё какой большой! Цела улица. И кабак есть.

— О, так ЭТО улица? Кто бы мог подумать! А эта куча досок — кабак?

— Тебе понравится. Им управляет Крокодил.

— А почему его зовут Крокодилом?

Ночь, проведенная на песке, не улучшила настроение преподавательского состава. А ко всем бедам добавлялось наличие на острове Наверна Чудакулли. Аркканцлер был ранней пташкой — и вместе с тем, как это ни парадоксально, типичной «совой». Иной раз он переходил от одного состояния к другому, минуя промежуточную фазу сна.

— Подъем! Кто готов к утренней пробежке? Победителя ждёт небольшой приз!

— О боги, — простонал декан, перекатываясь на спину. — Только посмотрите на него. Он отжимается.

— Я никогда не ратовал за возврат к прошлому, — пробормотал заведующий кафедрой беспредметных изысканий, вытряхивая из ушей песок. — Но раньше таких волшебников, как он, убивали. И очень жестоко.

— Ты прав, но таких, как мы, тоже убивали. И тоже очень жестоко, — возразил декан.

— А помните, как раньше говорили? — вступил в беседу главный философ. — «Не доверяй волшебнику, которому перевалило за шестьдесят пять». Интересно, почему мы перестали руководствоваться этим правилом?

— Потому что, главный философ, нам самим перевалило за шестьдесят пять.

— Ну да… И жизнь показала, что кто-кто, а мы доверия заслуживали.

— Здорово, что мы это так вовремя узнали.

— По вон тому дереву ползет краб, — сообщил профессор современного руносложения. Лежа на спине, он смотрел прямо в небо. — Настоящий краб.

— Ага, — отозвался главный философ. — Их так и называют — крабы-пальмолазы.

— А ты откуда знаешь?

— А я в детстве читал одну книжку, — задумчиво произнес заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — Так в ней рассказывалось, как человека во время кораблекрушения выбросило на необитаемый остров и как он там жил один-одинешенек. А потом, уже через несколько лет, вдруг обнаружил на песке отпечаток человеческой ноги. Там даже гравюра была с этим самым отпечатком, — добавил он.

— Один отпечаток? — простонал декан, усаживаясь и осторожно ощупывая голову.

— Ну… да. И когда он его увидел, то понял, что…

— …Кроме него на необитаемом острове живет лишь одноногий чемпион по прыжкам в длину? — язвительно вопросил декан. Голова у него жутко болела, и поэтому хотелось кого-нибудь поддеть.

— Вообще-то, потом он обнаружил и другие отпечатки…

— Жаль, я на необитаемом острове не один, — откликнулся главный философ, мрачно наблюдая за аркканцлеровым бегом на месте.

— Это со мной что-то не в порядке, — спросил декан, — или мы действительно очутились неизвестно где в тысячах миль и лет от дома?

— Да.

— Так я и думал. А завтрак тут подают?

— Тупс раздобыл яйца всмятку.

— Этот юноша чистое золото, — простонал декан. — И где же он их раздобыл?

— На дереве.

В голове декана начали всплывать отрывочные воспоминания о вчерашнем дне.

— На яичном?

— Совершенно верно, — подтвердил главный философ. — Отличные яйца. В мешочек. С хлебными солдатиками чудо как хороши.

— Ага, а потом он пошел и отыскал ложечное дерево…

— Ничего подобного.

— Хорошо.

— Потому что это был куст.

Главный философ продемонстрировал присутствующим деревянную чайную ложечку. На её ручке ещё топорщились клейкие листочки.

— Куст, на котором растут чайные ложки…

— Согласно утверждениям юного Тупса, в этом нет ничего особенного, декан. Нам нужны были ложки, вот мы их и нашли, сказал он. Тем более что чайные ложки вечно куда-то теряются. Больше он ничего не сказал, потому что разрыдался.

— В его словах, однако, есть смысл. Честно говоря, это место похоже на какой-то Сахарный город в Шоколадной стране.

— Я за то, чтобы убраться отсюда как можно скорее, — заявил заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — Думаю, сегодня нам следует заняться лодкой. Что-то не хочется ещё раз встретиться с каким-нибудь жутким ящером.

— Здесь ведь всякой твари по одной — ты что, забыл?

— А ты уверен, что вчера мы встретились с самым злобным их представителем?

— Думаю, что построить лодку будет не так уж и трудно, — сказал заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — С этим легко справляются даже примитивные народности…

— Слушай, — раздраженно перебил его декан, — мы вчера весь остров облазили в поисках библиотеки. И знаешь что? Её тут просто нет! Полная ерунда. И как, по-ихнему, люди тут должны выживать?

— А что, если… всего-навсего попробовать… САМИМ сделать лодку? — неуверенно предложил главный философ. — Ну, знаете… посмотреть, что будет тонуть, а что — нет. И так далее.

— Так ты хочешь узнать, что, как правило, не тонет? Сейчас я тебе все объясню…

Заведующий кафедрой беспредметных изысканий решил, что пора разрядить обстановку.

— Я тут как раз подумал, — сказал он, — ну, рассуждая в общем… Декан, если бы тебя, к примеру, забросило на необитаемый остров… ты бы какую музыку захотел послушать?

Лица декана помрачнело ещё больше.

— Думаю, завкафедрой, я бы захотел послушать музыку в анк-морпоркской Опере.

— А. О? Ну да. Конечно… очень… очень честный ответ, декан.

Ринсвинд выдавил улыбку.

— Так ты… стало быть, ты крокодил.

— А тебя что-то не уфтраивает? — отозвался трактирщик.

— Нет! Что ты! Просто я подумал, а другого имени у тебя нет?

— Ну… ефть ещё профвище…

— Правда?

— Ага. Крокодил Крокодил. Но больфинфтво пофетителей фовут меня Ганди. Уж не знаю почему.

— Понятно… гм-м… А можно ещё поинтересоваться? Как называется вот этот напиток?

— Мы его фовем пивом, — ответил крокодил. — А у ВАФ он как нафываетфя?

На трактирщике были засаленная рубаха и штаны. Впервые в жизни Ринсвинду довелось увидеть штаны, скроенные для существа с очень короткими ногами и очень длинным хвостом. Прежде он никогда не задумывался над превратностями портновского ремесла.

Ринсвинд стал разглядывать пиво на свет. Вернее, свет сквозь пиво. Потому что свет в местном пиве не задерживался, а так насквозь и проходил. Оно было настолько чистым, что почти прозрачным. Тогда как анк-морпоркское пиво было, строго говоря, элем. Оно обладало текстурой и варилось из того, что упадет в котел. И анк-морпоркское пиво всегда имело характерный привкус, о происхождении которого вы старались не задумываться. Оно было настолько густым, что последние полдюйма осадка можно было есть ложкой.

Ну, а местное пиво было прозрачным, пузырчатым и выглядело так, словно кто-то его уже пил. На вкус, однако, оно оказалось вполне приемлемым. И не так давало по почкам, как анк-морпоркское. Слабоватое, конечно, но в гостях не стоит оскорблять чужое пиво.

— Интересный вкус, — оценил Ринсвинд.

— И откуда ты явилфя?

— Э… Приплыл на бревне.

— Вмефте ф верблюдами?

— Э… ну да.

— Молодеф ты.

Ринсвинду срочно нужна была карта. Не географическая (хотя и она бы не помешала), а карта, по которой можно было бы определить нынешнее местоположение его «крыши». Нечасто за трактирной стойкой встретишь крокодила, но остальные посетители заведения, по-видимому, не находили в этом ничего особенного. Хотя посетители тоже были ещё те: три овцы в рабочих комбинезонах да парочка кенгуру, играющих в дротики.

Впрочем, нет, то были НЕ СОВСЕМ овцы. Они выглядели как… человекообразные овцы. С торчащими ушами, все в белых кудряшках, взгляд совсем овечий, глупый, и при этом стоят прямо, а вместо передних копыт — руки. Но человека нельзя скрестить с овцой, в этом Ринсвинд был уверен почти на все сто. Будь такое возможным, в отдаленных сельских районах давно бы об этом знали.

С кенгуру была та же история. Всё на месте — и остроконечные уши, и характерные кенгуриные рыла, но, закончив партию в дротики, парочка перебралась к стойке и снова принялась потягивать свое жидкое, странное пиво. На одном из кенгуру была надета засаленная жилетка с едва различимой под слоем грязи надписью на спине: «Саленое Сенцо — Твая Ржаная Радость!»

Одним словом, Ринсвинда не покидало ощущение, что он смотрит вовсе не на животных. Он глотнул ещё пива.

Но обсуждать данный вопрос с Крокодилом по прозвищу Ганди не стоило. С философской точки зрения было бы не совсем верно привлекать внимание крокодила к тому факту, что в его заведении пьет пиво пара самых настоящих кенгуру.

— Иффо круфечку? — подал голос Ганди.

— Да, пожалуй, — отозвался Ринсвинд.

Он перевел взгляд на пивной насос, на котором висела табличка с улыбающимся во всю пасть кенгуру и подписью «Пиво Ру».

Ринсвинд повернулся к облезлому плакату на стене. «Пиво Ру» рекламировалось и там. На плакате был изображен все тот же кенгуру в обнимку со все тем же пивом, ухмыляющийся все той же ухмылкой знатока.

И этот кенгуру выглядел очень знакомо…

— Не могу не затемнить… — Сделав паузу, Ринсвинд предпринял ещё одну попытку. — Не могу не ЗАМЕТИТЬ, — продолжил он, — что некоторые из трактиррропосетитетеллей отличаются от остальных поситететелей..

— Ага. Пофледнее время фтарина Пуфтобрех Джо что-то рафполнел, — ответил Ганди, невозмутимо полируя бокал.

Ринсвинд опустил голову.

— А чччи этта ноги?

— Друг, ф тобой вфе в порядке?

— Наверна, мення апять кто-тта уккусил.

Внезапно Ринсвинд ощутил острую потребность выйти.

— Фадний двор — туда, — подсказал Ганди.

— Каждой зззаднице — ззззадний двор. — Качаясь, Ринсвинд поднялся со стула. — Ха-ха-ха…

И врезался в железный столб, который сгреб его за шиворот и слегка оторвал от пола, оставив качаться в воздухе. Взгляд Ринсвинда, проследовав вдоль толстенной руки, уперся в чью-то большую, красную от гнева рожу, на которой отчетливо читалось: пиво, булькающее внутри хозяина рожи, жаждет битвы, а тело, собственно, и не возражает.

Но пиво внутри Ринсвинда жаждало несколько иного. Оно настойчиво просилось наружу.

В подобные минуты за человека говорит пиво.

— Слыш, й-йа тут тебя слышал. Ты, господинчик, откуда бушь? — спросило пиво великана-собеседника.

— Из Анк-М’рпорка…

Ну как соврешь хорошему человеку?

В трактире мигом воцарилась мертвая тишина.

— И после ты имеш наглость являться сюда? По-твому, мы тут только и могем, шо напиваться в соску да мутузить друг друга? И чем тя не устраиват, как мы тут трындим?

— Будь спок… — умиротворяюще пробулькало Ринсвиндово пиво.

Резким рывком великан притянул волшебника к себе. Никогда в жизни Ринсвинду не доводилось видеть такой носище.

— Ты ж, небось, даже не знашь, мы тут такие вина гоним — закачаться! Вот наш шардонне. Он высококачествованный и умеренноценный, не говоря о богатом, уссыщенном букете, гарантированным выноградниками, растущими исключительно в Ржавой долине. Истинная наслада для знатоков, и вообще… ТЫ, ГАД ПОЛЗУЧИЙ!

— Я слушаю, слушаю! Эй, трактирщик, пинту шардонне!

— Что, приссал?

— Честно говоря, уже да…

— Эй, как насчет того, штоб поставить мого дружка обратно? — раздался чей-то голос.

На пороге трактира стоял Безумный. В зале возникла краткая возня. Все, кто мог, быстренько убирались с дороги.

— А, коротыш, ты, гля, тоже нарываться?

Ринсвинда уронили на пол. Великан, сжимая кулаки, повернулся к гному.

— Никогда не нарывался. Это обычно на меня нарываются. — Безумный обнажил нож. — Нучо, Уолли, ты оставишь мого дружка в покое?

— И это ты называть ножом? — Великан выхватил из-за пояса острый предмет, который, сжимай его рука нормального человека, вполне сошел бы за меч. — А вот что Я называю ножом!

Безумный бросил на великана внимательный взгляд, после чего его рука стремительно нырнула за спину и тут же появилась вновь.

— Да ну? Будь спок. А вот это, — сказал он, — я называю арбалетом.

— Итак, это бревно, — констатировал Чудакулли, инспектирующий работу комитета по строительству лодки.

— Не просто бревно, а… — начал было декан.

— О, вижу, вы даже приделали мачту и привязали к ней купальный халат казначея. И все равно, декан, это бревно. Снизу корни, а по бокам остатки веток. Вы даже не удосужились выдолбить углубление, в котором можно было бы сидеть. Следовательно, это бревно.

— Мы трудились не покладая рук, — буркнул главный философ.

— И оно ПЛАВАЕТ, — указал декан.

— Точнее сказать, болтается на поверхности, — доправил Чудакулли. — И что, предполагается, мы все на этом поплывем?

— Это одноместный вариант, — ответил декан. — Мы решили, сначала надо испытать его, а если все пройдет благополучно, то мы соединим много таких бревен вместе и получится…

— Что-то вроде плота?

— Можно назвать и так, — с видимой неохотой признал декан. Он бы предпочел более динамичное название. — Но мы ведь только начали… Сам понимаешь, нужно время.

Аркканцлер кивнул. Признаться честно, он был слегка впечатлен. Роду человеческому, чтобы построить нечто подобное, потребовалось несколько сотен лет, тогда как волшебники проделали тот же путь всего за один день. Такими темпами ко вторнику они изобретут каяк.

— И кто будет испытывать? — спросил он.

— Мы решили, что на данный стадии программы стоит привлечь к ней казначея.

— Он что, вызвался добровольцем?

— Пока нет, но мы в него верим.

Тем временем ничего не подозревающий и вполне довольный жизнью казначей от нечего делать бродил по кишащим насекомыми джунглям.

Следует отдать ему должное, на свой счет казначей никогда не обольщался и первым признал бы, что является не самым психически уравновешенным человеком в мире. Однако, если бы его назвали, к примеру, чайным ситечком, он тоже не стал бы спорить.

Хотя его безумие было, так сказать, исключительно внешним. В детстве он не слишком интересовался всякой магией, зато прекрасно считал, а даже такому заведению, как Незримый Университет, нужен человек, способный сложить два и два. Запершись в своей комнатушке, казначей мирно существовал на протяжении долгих лет, складывая себе и умножая, в то время как за дверью его кабинета вовсю вычитали и делили.

Все это происходило в те насыщенные и волнительные времена, когда убийство конкурента было наиболее предпочтительным и вполне законным средством продвижения по служебной лестнице. Но, как уже говорилось, казначея это никоим боком не затронуло, поскольку на его должность никто не претендовал.

А затем аркканцлером стал Наверн Чудакулли, который зарекомендовал себя абсолютно неубиваемым и тем самым положил конец вековым традициям. И постепенно все старшие волшебники подстроились под него — в противном случае он сразу начинал орать, — а кроме того, после стольких проведенных в убийственном режиме лет приятно было вкушать еду, не оглядываясь с подозрением на соседа: а не лишился ли он вдруг аппетита? — и отрадно было, просыпаясь, знать, что форма твоего тела по сравнению со вчерашней ничуть не изменилась, разве что добавилось немного жирку.

Зато у казначеевых ног словно бы разверзлась адская преисподняя. Буквально все в Наверне Чудакулли действовало ему на нервы. Если бы люди были едой, то казначей был бы яйцом в мешочек, а Наверн Чудакулли — жирным пудингом с чесночной подливой. Его голос можно было услышать из любого уголка Университета — и аркканцлер вовсе не орал: он так говорил. Он не ходил, а топал. Вечно терял важные документы, а потом заявлял, будто бы в глаза их не видел. Чтобы разогнать скуку, палил из арбалета в стенку. Чудакулли был агрессивно жизнерадостен. Никогда не болея сам, он считал, что и другие тоже не болеют, а ленятся. И, будучи напрочь лишенным всякого чувства юмора, он любил пошутить.

Как ни странно, последнее очень задевало казначея, который тоже не мог похвастаться чувством юмора. Чем отчасти и гордился. Он не принадлежал к числу любителей посмеяться, но, будучи человеком логико-механистической профессии, вполне представлял себе внутреннее устройство шутки. Чудакулли же шутил, как лягушка пишет годовые отчеты. Дебет с кредитом никогда не сходились.

В итоге казначей решил переселиться из Университета. В метафизическом смысле этого слова. Куда удобнее жить внутри собственной головы, где клубятся приятные облака и благоухают красивые цветы. И все равно что-то, должно быть, просачивалось из внешнего мира. Во время своей прогулки по джунглям, завидев муравья, казначей стрелой бросался вперед и начинал яростно прыгать на несчастном насекомом, по-видимому надеясь, что между муравьем и Наверном Чудакулли все же существует хоть и невообразимо далекая, но реальная связь.

Именно в один из таких моментов, в очередной раз пытаясь изменить будущее, казначей увидел странный зеленый шланг, извивающийся по земле.

— Гм-м?

Шланг был частично прозрачным и ритмично пульсировал. Приложив к подозрительному стеблю ухо, казначей услышал «бульк».

Несмотря на свое несколько расстроенное состояние, казначей сохранил инстинкты настоящего волшебника, а настоящему волшебнику свойственно случайно забредать во всякие опасные места. Казначей двинулся вдоль пульсирующего стебля.

Ринсвинд очнулся. Когда тебя пинают в ребра, сон, как правило, нейдет.

— Шттккые?

— На тебя чо, ведро воды опрокинуть?

Ринсвинд сразу узнал этот дружелюбный голос.

Разлепил глаза.

— О нет, только не ты! Ты плод моего воображения!

— Может, тебя ещё раз пнуть в ребра? — предложил Скрябби.

Ринсвинд с трудом сел. Светало. Он лежал в кустах, сразу за трактиром.

На внутренней стороне век замелькало немое кино воспоминаний.

— Была драка… Безумный выстрелил в… в этого… в этого типа из АРБАЛЕТА!

— Он ему только ногу прострелил, чтоб тот не удрал, пока его будут бить. Вомбаты совсем не умеют пить, и в этом их проблема.

В дымном мраке Ринсвиндова разума ярким фейерверком вспыхнуло ещё одно воспоминание.

— Точно, там были ЖИВОТНЫЕ! И они пили!

— И да и нет, — отозвался кенгуру. — Ну сколько раз тебе объяснять…

— Я весь внимание, — произнес Ринсвинд. Вдруг глаза его остекленели. — Нет, не внимание. Мочевой пузырь. Я сейчас.

Жужжание мух и широко известный запах привели Ринсвинда к небольшому сараю. Кое-кто называет такие заведения «ватерклозетами» — пока не посетит их лично.

Ринсвинд нырнул в сарайчик и тут же, взволнованно подпрыгивая, вынырнул обратно.

— Э-э… там на стульчаке паук…

— И чо, ты теперь будешь дожидаться, пока он закончит? Смахни шляпой — и вся недолга!

«И все же странные создания, эти человеческие существа, — думал Ринсвинд, прогоняя паука. — Даже посреди абсолютного ничто, когда в нашем распоряжении все кусты в округе тысячи миль, мы все равно будем мечтать о таком вот благе цивилизации».

— И не вздумай ломиться обратно, — грозно предупредил он паука, сначала убедившись, что тот его точно не слышит.

Поскольку человеческий мозг просто-напросто не способен концентрироваться на какой-то одной задаче, даже столь механической, очень скоро взгляд Ринсвинда начал блуждать по сторонам. Данный сарай не был исключением из правил, и местные посетители отхожих мест так же любили порисовать на стенах, как и прочие обитатели всей множественной вселенной.

Возможно, злую шутку сыграло освещение, но среди обычных надписей, выражающих тоску одних человеческих существ по другим человеческим существам, и рисунков, сделанных не столько по памяти, сколько под воздействием распалившегося воображения, — так вот, среди всего этого обнаружились довольно отчетливые изображения человечков в остроконечных шляпах.

Весь в задумчивости, Ринсвинд выскользнул из сарайчика и тихонько двинулся прочь через кусты.

— Ну что, будь спок, а? — Голос кенгуру прозвучал так близко, что Ринсвинд весьма порадовался своему предусмотрительному визиту.

— Я не поверил своим глазам!

— Они повсюду и везде. Они проникли в людские мысли и стали частью этого мира. От судьбы не убежишь, друг.

Возражать Ринсвинд не стал.

— Придется тебе с этим разобраться, — продолжал Скрябби. — Ведь причина — это ты.

— Я?! Но это со мной вечно что-то происходит, а не наоборот!

— Знаешь, мне достаточно тебя разок лягнуть, чтобы вышибить из тебя весь дух. Хочешь убедиться?

— Гм-м… Нет.

— А ты не замечаешь, что своими попытками удрать ты каждый раз только осложняешь ситуацию?

— Да, но от любой ситуации, какой бы сложной она ни была, можно убежать, — возразил Ринсвинд. — В этом и заключена красота системы. Умираешь ты раз и навсегда, а убегать можно вечно.

— А ты не слышал другого изречения: трус умирает тысячу раз, а герой — только однажды?

— Зато его «однажды» смертельнее!

— И не стыдно тебе?

— Нет. Я отправляюсь домой. Найду город под названием Пугалоу, там найму лодку и поплыву домой.

— Пугалоу?

— Только не говори, что такого города нет.

— Ну что ты! Город большой. Так ты туда направляешься?

— И не пытайся меня остановить!

— Вижу, друг, ты уже все для себя решил, — сказал Скрябби.

— Читай по губам! Я ИДУ ДОМОЙ!

— Усы мешают.

— В таком случае читай по бороде!

Кенгуру пожал плечами.

— Что ж, похоже, у меня нет выхода. Придется и дальше тебе помогать.

Ринсвинд приосанился.

— Сам справлюсь, — сказал он.

— Но ты ж не знаешь, куда идти.

— Спрошу у кого-нибудь!

— А еда? Ты ведь умрешь от голода.

— А-а, вот здесь ты заблуждаешься! — отрезал Ринсвинд. — Я обладаю одной удивительной способностью. Гляди!

Приподняв ближайший камень, он сунул под него руку, достал оттуда свой обед и с аппетитом откусил.

— Ну что, убедился?

— Более чем.

— То-то!

Скрябби кивнул.

— Впервые вижу, чтоб с таким наслаждением ели скорпиона.

Бог, примостившись на самой верхушке дерева, трудился над особо многообещающим жучком, когда далеко внизу протопал казначей.

НАКОНЕЦ-ТО. Один из них нашел его подарок!

Бог довольно долго наблюдал за попытками волшебников построить лодку, но так и не понял, чем они там занимались. Очевидно было одно: особый восторг у них вызывали различные плавучие предметы. Что ж, его подарок умеет плавать…

Он подбросил жучка в воздух. Тот ожил и, ознаменовав начало своей жизни бодрым жужжанием, устремился прочь — яркий радужный мазок на фоне верхушек деревьев.

Бог плавно спустился с дерева и последовал за казначеем.

Он ещё не решил, как поступить с этими созданиями, но остров, к величайшему сожалению и вопреки всем тщательно спланированным мерам предосторожности, преподносил сюрприз за сюрпризом. Ещё из своих наблюдений за волшебниками бог сделал вывод, что они животные общественные. Каждый индивидуум в их социуме выполнял определенную задачу. Рыжий и волосатый должен был лазить по деревьям, а задумчивый, что так не любил муравьев, должен был в эти деревья врезаться. Вероятно, причины такого распределения ролей вскорости станут более понятны.

— А, казначей! — добродушно поприветствовал декан. — Как насчет небольшого путешествия по лагуне?

Уставившись на еле видное над водой бревно, казначей задумался. Порой, в случае острой необходимости, господину Мозгу удавалось скоординировать свои действия с господином Ртом.

— У меня когда-то была лодка, — наконец сообщил он.

— Замечательно! У нас тут как раз есть одна на примете, и ты…

— Зеленая.

— Неужели? Что ж, можно…

— И я нашел ещё одну. Тоже зеленую, — продолжал казначей. — Она плавает по воде.

— Ну конечно, конечно плавает, — ласково произнес Чудакулли. — Большая лодка и с множеством парусов. Наверное. А теперь, декан…

— Парус один, — покачал головой казначей. — А спереди большая голая женщина.

Витающий над собеседниками бог неслышно выругался. ЭТУ деталь он даже не планировал. Порой хочется просто бросить все и заплакать.

— Женщина? Голая? — переспросил декан.

— Спокойно, декан, — вмешался главный философ. — Скорее всего, он просто переборщил с пилюлями из сушеных лягушек.

— Она качается на воде, — рассказывал казначей. — Вверх-вниз, вверх-вниз.

Декан перевел взгляд на собственное творение. Вопреки ожиданиям, оно вверх-вниз не качалось. Оно оставалось неподвижным, а вверх-вниз колыхалась вода, то захлестывая бревно, то откатываясь.

— Это остров, — произнес он. — Вполне возможно, что кто-то сюда приплыл. Так что там за голая женщина? Она смуглокожая?

— Декан!

— Интересуюсь исключительно в научных целях, главный философ. Это ведь очень важная биогеографическая информация.

Казначей выждал, пока его мозг опять включится.

— Она зеленая, — нерешительно сообщил он.

— Для человеческого существа, не важно, одетого или нет, цвет не вполне естественный, — отметил главный философ.

— А может, у неё морская болезнь? — предположил декан.

В его душе зародилось легкое томление, и он никак не хотел расставаться с этим сладким чувством.

— Вверх-вниз, вверх-вниз, — добавил казначей.

— Думаю, нам стоит взглянуть, — решил декан.

— А госпожа Герпес? Она ещё не выходила из шалаша.

— Если хочет, она тоже может пойти с нами, — милостиво разрешил декан.

— Вряд ли госпожа Герпес так обрадуется голой женщине, хотя бы и зеленой, — сказал главный философ.

— А что в этом такого? Уж по крайней мере одну голую женщину она в своей жизни видела. Хотя, разумеется, не зеленую.

Главный философ чопорно выпрямился.

— Я не допущу, чтобы так отзывались о даме!

— Как отзывались? Она ведь наверняка…

Декан осекся. Пальмовые листья на шалаше раздвинулись, и на лужайку шагнула госпожа Герпес.

Её волосы, похоже, украшал цветок. По-видимому, выполняющий роль царственной тиары. Некоторые изменения коснулись и её одежды.

Начать с того, что одежды стало существенно меньше.

Поскольку название её нового одеяния происходило от названия острова, на Плоском мире не существующего, волшебники никогда не слышали о бикини. К тому же то, что госпожа Герпес соорудила из своей прежней одежды, было гораздо существеннее бикини. Скорее оно имело отношение к Новой Зеландии, поскольку состояло из двух довольно больших и почтенных половин, разделяемых узким каналом. Оставшиеся части своего бывшего одеяния она обмотала вокруг талии — на манер саронга.

Одним словом, все было вполне прилично. Но странное дело, общее впечатление складывалось совершенно обратное. Похожего эффекта госпожа Герпес достигла бы, прикрывшись фиговым листком шести футов шириной. Он все равно остался бы фиговым листком.

— Йа вот подюмала, здесь так жарко, надо одеться ЧЮТЬ-ЧЮТЬ иначе, — сообщила она. — Разюмеется, мне бы и в голову не пришьло одеваться так в Универьситете, но посколькю мы здесь немного задержимься, йа как раз вспомьнила одну чюднюю иконографию королевы Зазумбы Сумтрийской. Как вы дюмаете, где здесь можьно принять ванню?

— Ммяяя, — отозвался главный философ.

Декан прокашлялся.

— В джунглях есть небольшой водоем.

— С кувшинками, — добавил заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — Розовыми.

— Ммяяя, — снова выразился главный философ.

— И с водопадом, — уточнил декан.

— Ммяяя.

— И с мыльным кустом, если уж на то пошло.

Они проводили её взглядом.

— Вверх-вниз, вверх-вниз, — прокомментировал казначей.

— Прекрасная фигура, — заметил Чудакулли. — Без туфель у неё совсем другая походка — вы не находите? Эй, главный философ, ты как там себя чувствуешь?

— Ммяяя?

— Похоже, ты перегрелся. Рожа у тебя совсем красная.

— Я, ммяяя… мне… проклятье, эта жара и вправду меня доконает. Пожалуй, мне тоже не мешало бы окунуться…

— В лагуне, — с нажимом произнес Чудакулли.

— Но ведь соленая вода очень вредна для кожи, аркканцлер.

— Может, и так. И тем не менее. Или сходишь на водоем после того, как вернется госпожа Герпес.

— Меня это даже как-то оскорбляет, аркканцлер. По-видимому, ты считаешь, будто я…

— Довольно, — заключил Чудакулли. — Ну что, мы идём смотреть на лодку?

Полчаса спустя волшебники собрались на противоположном берегу.

Она и в самом деле была зеленой. И покачивалась вверх-вниз. Но до настоящего корабля суденышко не дотягивало. Казалось, его строитель следовал детальным инструкциям из книги по кораблестроению, в которой не было ни одной иллюстрации. Некоторых важных деталей недоставало — точнее, они были как будто смазаны. Например, резная фигура и в самом деле имела отношение к женскому полу, хотя, к разочарованию декана, детализация исполнения была примерно такой же, как у полураздавленной медузы.

При виде этой фигуры главный философ сразу вспомнил госпожу Герпес, хотя в данный момент камни, деревья, облака и кокосовые орехи также напоминали ему о госпоже Герпес.

И наконец, парус. Которым был огромный лист. Но как только вы осознавали его растительную природу, в голову сразу начинали лезть мысли о средствах передвижения, в назначенный час возвращающихся в свое исходное тыквенное состояние…

Думминг прочистил горло.

— Существуют растения, которые разбрасывают семена по воде и таким образом распространяются, — нерешительно начал он. — Взять, к примеру, кокос обычный, так вот он…

— А резная фигура у него на носу тоже имеется? — осведомился Чудакулли.

— Гм-м… У одного мангрового подвида действительно наличествует нечто вроде киля, с помощью которого…

— А парус? И там брамс-бомсели всякие?

— Гм-м… Нет.

— А что ты скажешь по поводу вон тех цветов наверху? — продолжал Чудакулли.

Там, где следовало бы находиться корзине, в которой обычно сидит впередсмотрящий, красовался букет похожих на смесь тромбонов и нарциссов зеленых цветов.

— А не все ли нам равно? — вступил в разговор заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — Пускай на самом деле это гигантская тыква, но она ведь сейчас корабль, и там найдется место нам всем. — Его лицо просияло. — Даже если придется набиться как семенам в овощ.

— Появление этого судна представляется весьма загадочным, — пробормотал Чудакулли. — Интересно, откуда оно взялось?

— Я сказал, даже если придется набиться как семенам в овощ, — повторил заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — Есть такая загадка: «Без окон, без дверей…»

— Да-да, знаю, — перебил Чудакулли, не отводя взгляда от покачивающегося на воде судна.

— Я только хотел пошу…

— Спасибо, завкафедрой, мы очень ценим твой вклад.

— Вообще-то, лодка на вид довольно вместительная, — произнес декан, игнорируя обиженное лицо завкафедрой. — Я за то, чтобы погрузить на неё провизию, затем погрузиться самим и отчалить.

— И куда мы поплывем? — поднял бровь Чудакулли.

— Туда, где всякие жуткие рептилии не превращаются ни с того ни с сего в куриц! — отрезал декан.

— А ты предпочитаешь обратный процесс? — осведомился Чудакулли.

Он двинулся вброд к лодке. Зайдя в воду по грудь, аркканцлер постучал посохом по корпусу.

— Как-то ты чересчур подозрителен, Наверн, — заметил декан.

— В самом деле? Господин Тупс, сколько видов плотоядных растений тебе известно?

— Под сотню, аркканцлер.

— И они объедают свои жертвы по самые?..

— В случае с сумтрийским деревом цапу даже этих самых не остается, аркканцлер. Кстати, молотобой, что произрастает на Бхангбхангдуке, иной раз также не пренебрегает человеком, если тот зазевался и не разглядел среди листвы кувалду. А уж растений, способных употреблять в пищу всяких мелких тварей типа крысы, — таких хоть пруд пруди. Допустим, пирамидальный душегубный плющ обычно охотится только на своих сородичей, тех, что поглупее, но…

— Лично я считаю это очень подозрительным, — перебил Чудакулли. — Это растение появилось здесь как раз в тот момент, когда нам понадобилась лодка. Шоколадные кокосы — КУДА НИ ШЛО, сигареты с фильтром — ладно! Но корабль с резной фигурой на носу?

— А без резной фигуры какой же это корабль? — заметил главный философ.

— Согласен, но откуда растению-то это знать? — возразил Чудакулли, возвращаясь на берег. — В общем, меня на такое не купишь. Кроме того, я хочу разобраться, что здесь происходит.

— ПРОКЛЯТЬЕ!

Все услышали этот голос — тоненький, гнусавый и раздраженный. Он доносился как будто со всех сторон сразу.

Затем в воздухе замелькали белые бледные огоньки. Они завращались, образовали карусель — они крутились все быстрее и быстрее, а потом взорвались.

Бог моргнул. Пытаясь обрести равновесие, покачался вперед-назад.

— Проклятье, — произнес он. — Как я выгляжу?

Подняв руку на уровень глаз, он несколько раз согнул и разогнул пальцы.

Пальцы потрогали лицо, лысую голову, задержались на длинной белой бороде.

— А это что? — спросил он.

— Э-э… Ты о бороде? — переспросил Думминг.

Бог перевел взгляд вниз, на свое долгополое белое одеяние.

— О, патриаршьи одежды? Что ж… Гм, ладно…

Приняв более-менее грозный вид, он сосредоточил взгляд на Чудакулли. Огромные белые брови сошлись в одной точке, будто рассерженные гусеницы.

— Иззыдите Немедля, Не То Изведаете На Себе Мой Гнев! — напыщенно воскликнул он.

— Почему?

Вид у бога стал ошарашенный.

— Почему?! В этой ситуации не положено задавать подобных вопросов!

— Почему?

На лице бога отразилась легкая паника.

— Ну, потому что… Иззыдите, Не То Приду Я К Вам с Мечом Огненным!

— По-моему, это уж слишком, — пожал плечами Чудакулли. — Я бы предпочел бутылочку винца.

Бог задумался.

— Что-что? — переспросил он.

— Или торт, — поддержал декан. — Когда идешь к кому-то в гости, никогда не помешает захватить с собой тортик.

— Это смотря какой торт, — возразил главный философ. — В бисквите, как мне кажется, есть что-то оскорбительное. Предпочтительнее что-нибудь с марципаном.

— Иззыди, не то я приду к тебе с тортом? — неуверенно произнес бог.

— Все лучше, чем с какой-то огненной палкой, — ответил Чудакулли.

— Если только торт не бисквитный, — уточнил главный философ.

Проблема состояла в том, что бог никогда раньше волшебников не встречал, тогда как волшебники ещё в студенческие времена более-менее еженедельно встречались с собеседниками, которые только и делали, что грозили им всякими ужасами. Огонь и меч кажутся детскими игрушками по сравнению с угрозами всяких демонов оторвать вам голову и проделать с ней крайне неприятные вещи.

— Послушайте! — воскликнул бог. — Я, видите ли, здесь бог. Вы это понимаете? По сути, я всемогущий!

— А я всегда любил такие торты, ну, знаете, с розовыми и белыми квадратиками… — бубнил главный философ. Ну какой из тебя волшебник, если ты не доводишь свою мысль до логического завершения?

— По-моему, ты слегка маловат, — заметил декан.

— Сбоку сахарные марципанчики, о-о, пальчики оближешь…

Бог наконец понял, что ещё его беспокоит. Никогда не следует забывать о масштабе. Если ты три фута ростом, вряд ли к тебе проявят большое почтение.

— Проклятье! — опять воскликнул он. — Почему я такой маленький?

— Размер значения не имеет, — откликнулся Чудакулли. — Но почему-то люди, произнося эту фразу, всегда очень противно ухмыляются. Интересно, почему бы это?

— И ты абсолютно прав! — воскликнул бог, немало воодушевленный этой новой мыслью, которую подкинул ему Чудакулли. — Вот посмотри на амеб! Отвлечемся от того, что по причине их крайне малого размера ты этого сделать не сможешь… Отлично приспосабливающиеся, эффективно функционирующие и практически бессмертные организмы. Чудесные создания, эти амебы. — Глазки бога увлажнились. — День, когда я их сотворил, был одним из самых удачных моих дней.

— Прошу прощения, но КАКОЙ ИМЕННО ты бог? — полюбопытствовал Думминг.

— И вообще, где торт? — добавил главный философ.

Бог внимательно посмотрел на обоих.

— Я имел в виду, ЧЕГО ИМЕННО ты божество? — уточнил Думминг.

— А я имел в виду, где торт, с которым ты должен был к нам прийти?

— Главный философ?

— Да, аркканцлер?

— Торт сейчас не главное.

— Но он ведь сам сказал…

— Твои ценные комментарии приняты на борт, главный философ. И будут вышвырнуты за оный немедленно по выходу из гавани. Эй, бог, не обращай на него внимания, продолжай.

Глаза божества уже метали молнии, обещая местных масштабов ураган, но потом бог вдруг как-то осел. Он бессильно опустился на ближайший валун.

— Мои угрозы просто смешны, правда? — мрачно спросил он. — И не надо меня утешать. Я сам все понимаю. Я и в самом деле мог бы устроить вам тут легкую истерику с громом и молниями. Но какой в этом смысл? Дома потом все равно отстраивают, а у людей на душе остается неприятный осадок. И сказать по правде, я в некотором роде атеист.

— Я тебя правильно понял? — переспросил Чудакулли. — Ты бог-атеист!

Бог обвёл взглядом лица собеседников.

— Знаю, знаю, — сказал он. — Не похоже, да? — Он погладил свою белую бороду. — Надо же, какая длинная отросла…

— Что, забыл сегодня побриться? — сочувственно предположил Чудакулли.

— Вообще-то, я хотел появиться перед вами в виде, который вы, люди, считаете божественным, — объяснил бог. — А длинная борода и ночная рубашка считаются в таких случаях непременными атрибутами. Неужели какая-то растительность на лице должна внушать почтение? Не говоря уже о ночной рубашке…

— Борода — это символ мудрости, — заметил Чудакулли.

— Так говорят, — уточнил Думминг, который, как ни пытался, так и не смог вырастить даже самую жидкую бородку.

— Мудрость: прозрение, знания, образование, — задумчиво перечислил бог. — А! То есть длинные волосы улучшают познавательные способности? Выступают в роли антенн?

— Никогда об этом не задумывался, — признался Чудакулли.

— Или борода должна расти по мере накопления мудрости?

— Не уверен, что в данном случае мы имеем дело с проявлением причинно-следственного закона, — произнес Думминг.

— Боюсь, я не так хорошо ориентируюсь в ситуации, как хотелось бы, — печально откликнулся бог. — Откровенно говоря, в общем и целом религия мне противна. — Он тяжело вздохнул и от этого словно бы ещё уменьшился. — О, я стараюсь изо всех сил, но в иные дни все как будто из рук валится… Прощу прощения, из моих дыхательных трубок, по-моему, истекает некая жидкость…

— Может, тебе высморкаться? — предложил Думминг.

— Как-как? — Бог с ужасом принялся оглядываться по сторонам.

— Ты просто берешь… Слушай, вот мой носовой платок, бери его, прикладывай к носу и… вроде как выдыхай прямо в него.

— Выдыхать? — повторил бог. — Любопытно. И какой странный белый лист.

— Это не лист, это носовой платок. Из хлопка, — объяснил Думминг. — Он не вырос… а сделан.

Думминг осекся. Он знал, что носовые платки делают, каким-то образом обрабатывая хлопок, и что-то смутно припоминал про ткацкие станки, но когда доходит до дела, все сводится к посещению какой-нибудь лавки, куда приходишь и говоришь: «Дюжину белых двойных, пожалуйста, и сколько стоит вышить в уголках инициалы?»

— В смысле… создан? — Внезапно в голосе бога прозвучала подозрительность. — Вы что, тоже боги?

Рядом с его ногой из земли вырвался побег и принялся быстро расти.

— Нет, что ты, — замахал руками Думминг. — Надо просто… гм-м… взять хлопок, потом… потом, наверное, его отбивают специальным молотком… и носовой платок готов.

— А-а, понятно, вы существа, использующие орудия.

Бог слегка расслабился. Побег уже вымахал ему по пояс и дал почки, из которых пробивались листики.

Бог громогласно высморкался.

Волшебники сгрудились в кучку. Богов они, разумеется, не боялись, но все же следовало принимать во внимание, что боги непредсказуемы и переменчивы, а посему лучше держаться от них подальше. И вообще, трудно по-настоящему бояться того, кто на глазах у тебя оглушительно сморкается.

— Ты и в самом деле местный бог? — недоверчиво спросил Чудакулли.

Бог вздохнул.

— Увы, — ответил он. — Я думал, это будет легко. Всего-то один островок. Но, может, стоит начать сначала? Сделать все КАК ПОЛОЖЕНО. Потому что сейчас все идёт из рук вон плохо.

На бойком растении распустился неприметный беленький цветочек.

— Начать сначала?

— Да. Знаешь, есть такая штука… божественность. — Бог махнул рукой в сторону Пупа. — Я раньше там работал, — признался он. — Обыкновенная божественная работа. Да ты, наверное, и сам в курсе: это когда лепишь людей из глины, обрезков ногтей и прочего в том же роде. А потом сидишь на вершине горы и швыряешь в них молнии. Хотя, должен признаться, — склонившись поближе, бог несколько понизил голос, — лишь немногие боги на такое способны.

— Правда? — зачарованно переспросил Чудакулли.

— Это очень нелегко — создать молнию. Гораздо проще выждать, когда она сама ударит в какого-нибудь бедолагу, а потом грозно так, громоподобным голосом сказать из облаков: мол, сам виноват, ибо как грешник. Наверняка он хоть раз в жизни да провинился… — Бог опять высморкался. — На самом деле все это очень угнетает. Но, думаю, началось все с того, когда я попытался вывести легковоспламеняемую корову.

Он обвёл взглядом озадаченные лица собеседников.

— Огненные жертвоприношения. Люди приносили нам жертвоприношения. А коровы, видишь ли, не очень-то хорошо горят. По природе они довольно сырые создания. Никаких дров не напасешься.

Волшебники все так же вопросительно смотрели на него. Бог предпринял ещё одну попытку объясниться.

— Честно сказать, я никогда не мог взять в толк, зачем все это надо. Все эти вопли из облаков, кары небесные… Ну и чего этим можно добиться? А хуже всего… Знаете, что было самое худшее? Стоило только ПРЕКРАТИТЬ яриться и насылать небесные кары, как люди уходили от тебя и начинали молиться другому богу. Не верится, правда? «Вот когда было больше небесных кар, жизнь была куда лучше», — говорили они. Или: «Будь побольше небесных кар, на улицах было бы куда безопаснее». А попадала какая-нибудь случайная молния в беднягу-пастуха, оказавшегося не в том месте не в то время, так священнослужители сразу оживлялись: «И поделом этим пастухам, уж мы-то их давно подозревали, наконец-то боги по-настоящему разгневались, надо бы построить храм побольше, спаси, господи, и сохрани».

— Эти священнослужители, они все такие, — фыркнул декан.

— Но зачастую они ИСКРЕННЕ в это верили! — почти простонал бог. — Это так угнетает. Думаю, когда мы создавали человека, то с самого начала совершили какую-то ошибку. Грозовой фронт, некстати оказавшиеся на улице пастухи — не успеешь и глазом моргнуть, как повсюду расставлены жертвенные алтари, а дыма столько, что глаза слезятся. — Бог ещё раз высморкался в последний сухой клочок платка Думминга. — Я так от этого устал! Бог ведает, я старался изо всех сил, а поскольку бог — это я, уж я-то знаю, о чем говорю. «Да Услышишь Ты Громовы Звуки, Да Приникнешь Немедля К Земле Сырой», — советовал я. — «Да Устраивай Ямы Помойны От Колодца Подале». Не говоря уж: «Да Не Собачься С Близкими Своими, Проживешь Дольше».

— И как, помогло?

— Не уверен. Очень скоро всех моих подопечных перерезали последователи бога из соседней долины. Он, видите ли, велел им убивать всякого, кто в него не верил. Мерзкий тип.

— А как же горючие коровы?

— Горючие кто? — переспросил погруженный в глубокое уныние бог.

— Ты начал рассказывать про легковоспламеняемых коров, — подсказал Думминг.

— Ах да. Ещё одна замечательная идея, из которой ничего не вышло. Я просто подумал, что если взять, к примеру, кусок дуба, известный своей горючестью, и соединить его с куском коровы, известной своей сыростью, тем самым можно решить кучу проблем. Но в результате я получил весьма странный куст, который производил крайне неприятные звуки вкупе с кислым молоком. И все же ПРИНЦИП был правильный. А поскольку мои последователи к этому моменту либо погибли, либо переселились в соседнюю долину, я решил: а не пошло бы все в преисподнюю, вникну-ка я в это дело по-настоящему, только на сей раз сделаю все разумно. — Божье лицо немного просветлело. — Вообще, если расщепить на очень маленькие частички даже самую обыкновенную корову, получаются поразительные вещи.

— К примеру, суп, — уточнил Чудакулли.

— В общем и целом все вокруг не более чем набор инструкций, — продолжал бог, не слушая его.

— Как я всегда и утверждал! — воскликнул Думминг.

— В самом деле? — Бог внимательно посмотрел на него. — Что ж… вот так все и началось. Я подумал: а вот было бы интересно создать существо, которое в случае необходимости будет быстро изменять свои инструкции…

— Ты про эволюцию? — спросил Думминг Тупс.

— Про эволюцию? — Бог на мгновение задумался. — Так вы называете «изменения с течением времени»? Что ж, название неплохое. Эволюция… Да, пожалуй, именно эволюцией я и занимаюсь. К сожалению, пока не больно-то получается.

Рядом с ним раздался хлопок. Растение принесло плод. Кожура лопнула, и из-под неё, сложенный в форме хризантемки, показался белоснежный носовой платок.

— Видите? — сказал бог. — Вот против таких вещей я и возражаю. От них за версту несёт ЭГОИЗМОМ.

Рассеянно сорвав платок, он высморкался в него, скомкал и бросил на землю.

— Прошу прощения за лодку, — продолжил он. — Я слегка торопился. Не хотел, чтобы вы тут все перевернули с ног на голову, а во всякие божьи кары я не верю. Но вы и сами хотели покинуть остров, вот я и решил помочь вам поскорее осуществить свое желание. Думаю, учитывая обстоятельства, я сделал свою работу неплохо. Новую землю лодка должна найти автоматически. В общем, хорошего плавания, приятно было познакомиться.

— Нас эта обнаженная дама на носу слегка отвлекла, — объяснил Чудакулли.

— Обнаженная… кто? — Бог посмотрел в сторону корабля. — Эти глаза плохо настраиваются… О, ну да. Фигура. Опять этот проклятый морфорезонанс… Да все уже, ХВАТИТ!

Носовоплаточное растение принесло ещё один плод. Глаза бога превратились в щелочки. Вытянув палец в направлении цветка, бог испепелил непокорное растение.

Волшебники как один попятились.

— Стоит на минутку расслабиться, как дисциплина летит ко всем чертям! — воскликнул бог. — Они так и жаждут угодить! Ума не приложу почему!

— Прошу прощения, я правильно тебя понял? — осторожно спросил Думминг. — Так ты — БОГ ЭВОЛЮЦИИ?

— Э-э… а что в этом такого? — встревоженно осведомился бог.

— Но на эволюционный процесс уходят тысячи, а то и миллионы лет!

— Неужели? А я всего лишь пару годков как начал! Ты хочешь сказать, не я один этим занимаюсь?

— Боюсь, что так, — подтвердил Думминг. — Люди разводят собак, выбирая самых злобных, пытаются вывести лошадей порезвее, и есть множество других примеров…

— И мосты тоже иногда разводят, а-ха-ха, — добавил Чудакулли.

— В самом деле? — Похоже, бог эволюции шуток не понимал. — Чтобы вывести мост подлиннее? И зачем? Впрочем, век живи, век учись.

Аркканцлер подмигнул Думмингу Тупсу. Чувство юмора у богов частенько хромает, но у этого божества с юмором было даже хуже, чем у Чудакулли.

— Но мы сейчас в далеком прошлом, господин Тупс, — сказал он. — Никто никого ещё не разводит УЖЕ.

— О. Да, — отозвался Думминг.

— И потом, один бог эволюции хорошо, а два лучше! — добавил Чудакулли. — И интереснее. Победит тот, у которого лучше получится.

Бог смотрел на Чудакулли с открытым ртом. Потом он закрыл рот, но не до конца, а ровно настолько, чтобы беззвучно повторить слова Чудакулли, затем божество щелкнуло пальцами и исчезло в облачке белых огней.

— Ну вот, вы двое его доконали, — укоризненно произнес профессор современного руносложения.

— Значит, будете сегодня без торта! — воскликнул казначей.

— Я всего лишь сказал, что победит тот, у кого лучше получится, — пожал плечами Чудакулли.

— Должен заметить, вид у него был вовсе не расстроенный, — произнес Думминг. — Скорее он выглядел как человек, вернее бог, который внезапно что-то понял.

Чудакулли бросил взгляд на небольшую гору, возвышающуюся посредине острова, и, по-видимому, пришел к какому-то решению.

— Что ж, пора отчаливать, — сказал он. — Разгадку странности острова мы нашли. Тут экспериментирует слегка недалекий бог. Лично меня такое объяснение вполне устраивает.

— Но, аркканцлер… — начал Думминг.

— А видите вон ту лозу, рядом с главным философом? — указал декан. — Она появилась минут десять назад, не больше.

Лоза походила на огуречную, но плоды на ней были желтого цвета.

— Господин Тупс, дай-ка сюда свой перочинный ножик, — велел Чудакулли.

Аркканцлер ловко рассек один из плодов напополам. Тот ещё не совсем созрел, но желто-розовые клеточки, окруженные чем-то липким и сладким, уже были видны.

— Но ведь прошло всего десять минут, как я подумал о чем-то подобном! — воскликнул главный философ.

— По-моему, все очень логично, — сказал Чудакулли. — Есть мы, волшебники, существа, которые недвусмысленно выражают желание покинуть этот остров… И что мы возьмем с собой в плавание?

— Еду? — предположил Думминг. — Но ведь…

— Совершенно верно! Будь я каким-нибудь овощем, я бы тоже постарался тут пригодиться. Иначе так и останешься висеть на этом острове, соревноваться с другими, кто крупнее семена выведет. Прочь страхи! Кругом полно конкурентов, и они не дремлют! Нет, действовать надо немедленно. Представилась возможность — хватай её! Кто знает, когда приплывет следующая лодка, может, лет через сто!

— А то и через тысячу, — поддержал декан.

— Или того дольше, — согласился Чудакулли. — Выживание шустрейшего — вот как это называется. Так что, господа, предлагаю грузиться и отчаливать.

— Что, вот так просто? — недоверчиво переспросил Думминг.

— Ну конечно. А что тут такого?

— Но… но… мы столько всего могли бы здесь узнать! — воскликнул Думминг. — От разворачивающихся перспектив просто захватывает дух! Наконец-то появился трезвомыслящий бог! Наконец-то появилась возможность получить ответы на многие важные вопросы! Мы могли бы… мы можем… Послушайте, нельзя просто так взять и уплыть отсюда. В конце концов… волшебники мы или нет?

Он вдруг почувствовал, что внимание коллег сосредоточилось только на нем, на нем одном, а волшебники своим вниманием не разбрасываются. Когда волшебник тебя слушает, это вовсе не означает, что он тебя слушает, — скорее всего, он обдумывает собственный ответ.

Но в следующий миг чары развеялись. Главный философ покачал головой.

— Интересная мысль, — похвалил он и повернулся к другим волшебникам. — Так это… голосую за то, чтобы взять на борт побольше этих… пирожных.

— Хорошее материальное обеспечение — залог успеха экспедиции, — одобрил декан. — И судно довольно вместительное, так что можно смело грузить сколько хотим.

Ухватившись за свисающий с борта усик, Чудакулли перевалился внутрь лодки. Поднявшись, он принюхался.

— Отдает тыквой, — сказал он. — Всегда любил тыквы. Очень УСВОЯЕМЫЙ овощ.

Думминг прикрыл глаза руками.

— Неужели? — простонал он. — Неужели волшебники Незримого Университета всерьез рассматривают эту перспективу — отправиться в путь на съедобном корабле?

— Хочешь — жарь, хочешь — вари, прекрасная основа для супа и, разумеется, отличная начинка для пирогов, — жизнерадостно продолжал аркканцлер. — А семечки — прекрасная закуска.

— С маслом особенно хороши, — сообщил заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — Может, тут где-нибудь найдется и масляное дерево?

— Скоро будет, — тоном специалиста заверил его декан. — Ты нам не поможешь забраться, аркканцлер?

И тут Тупс взорвался.

— Не могу поверить своим глазам! — выкрикнул он. — Вы отворачиваетесь от поразительной, богом данной возможности!..

— Совершенно верно, господин Тупс, — отозвался сверху Чудакулли. — Не хочу никого обижать, но, если выбирать между путешествием по соленым волнам и пребыванием на островке, где кто-то занимается экспериментами по созданию горючей коровы, уж лучше я запишусь в морские волки.

— Это кормовая палуба? — подал голос декан.

— Надеюсь, нет, — отозвался Чудакулли. — Видишь ли, Тупс…

— Ты уверен? — гнул свое декан.

— Уверен. Так вот, ВИДИШЬ ЛИ, Тупс, когда ты немного наберешься жизненного опыта, то наверняка согласишься со мной: нет ничего более опасного, чем бог, у которого куча свободного времени…

— Если не считать разъяренной медведицы, — вставил главный философ.

— Боги куда опаснее.

— Вблизи — ни чуточки.

— Все должно быть четко определено с самого начала. Где мы будем кормиться? На какой палубе?

Думминг в отчаянии покачал головой. Иногда его желание и дальше продвигаться по лестнице волшебной карьеры существенно ослабевало — особенно когда он своими глазами видел, что ждёт его на вершине.

— Просто… просто не знаю, что сказать, — выдавил он. — Честно говоря, я ошеломлен.

— Отлично, юноша. Почему бы тебе в таком случае не сбегать вон к тем пальмам за бананами? Зеленые хранятся дольше. И не надо делать такое лицо. Что же до богов, я предпочитают тип «я-тебя-породил-я-тебя-и-убью». Во всяком случае, с ними знаешь, как общаться и о чем разговаривать.

— Они, так сказать, ближе к народу, — уточнил декан.

— Именно.

— Можете упрекнуть меня в излишней придирчивости, — вступил в разговор заведующий кафедрой беспредметных изысканий, — но я предпочитаю держаться подальше от богов, которым в любой момент может взбрести в голову, что с тремя ногами я стану бегать быстрее.

— Полностью разделяю твое мнение. Что-то не так, Тупс? А, он уже ушел. Ничего, скоро вернется. И… декан?

— Да, аркканцлер?

— Сильно подозреваю, что ты сейчас придумываешь назначение задней палубе. Так вот, уволь меня от шуток на сей счет.

— Эй, друг, ты там как?

Наверное, никто раньше не был так счастлив явлению Крокодила Крокодила.

Ринсвинд позволил себя усадить, после чего с удивлением обнаружил, что его рука не посинела и не распухла до невероятных размеров.

— Проклятый кенгуру… — пробормотал он, отмахиваясь от вездесущих мух.

— Какой кенгуру, друг?

Крокодил помог Ринсвинду подняться на ноги я повел его обратно к трактиру.

Ринсвинд огляделся. Кругом были лишь привычные составляющие местной декорации: сухие кусты, красная земля и миллионы зудящих мух.

— С которым я только что разговаривал.

— Я выглянул на крыльфо и увидел, как ты прыгаефь фловно фумаффедфий и вопифь, — покачал головой Крокодил. — Никакого кенгуру фдефь не было.

— Наверное, это ВОЛШЕБНЫЙ кенгуру, — утомленно отозвался Ринсвинд.

— А-а, волфебный, ну что ф, волфебный так волфебный, — отозвался Крокодил. — Пофалуй, дам-ка я тебе лекарфтва, друг, оно помогает, когда переберефь пива.

— Какого лекарства?

— Ефе пива.

— А сколько я выпил вчера?

— Пинт двадфать.

— Не валяй дурака, столько пива никому НЕ УДЕРЖАТЬ!

— А ты его офобо и не дерфал, друг. Но будь фпок! Нафтояфий муфик никогда не дерфитфя фа фвое пиво.

В зловонной яме Ринсвиндова мозга началась вторая серия хроники событий. Ринсвинда передернуло.

— Я что… пел? — с опаской спросил он.

— Не то флово. Ты вфе покафывал на плакат ф «Пивом Ру» и пел… — Крокодил пожевал гигантскими челюстями, вспоминая. — «Только ф кенгуру выфел облом». Чертовфки хорофая пефня!

— А потом?

— Потом ты проиграл все фвои деньги в «брофь монетку». Файка Дагги ободрала тебя как липку.

— Это когда… я… кажется, там были две монеты, и тот тип подбрасывал их, и надо было… надо было угадать, какой стороной они упадут?

— Точно. А ты вфе фтавил на то, что они фовфем не упадут. Клялфя, что рано или пофдно это проифойдет. Фато против тебя делали неплохие фтавки.

— И я проиграл все, что мне дал Безумный?

— Точняк.

— А чем же я тогда расплачивался за пиво?

— О, клиенты в очередь фтояли, чтобы тебя угофтить. Говорили, ты лучфе, чем фкачки на кенгуру.

— А потом я… Там было ещё что-то с овцой… — На лице Ринсвинда отразился ужас. — О нет, только не это…

— Точняк, друг. Ты фкафал: «Эй вы, пьянчуги, бьюфь об факлад, что пофтригу эту овфу! На что фпорим, пофтригу как милую и ф фавяфанными глафами, а потом ваф вфех пофтригу, будь фпок, вфтановитефь в очередь, фаднифы…»

— И что? После этого меня побили?

— Что ты, друг, ты фтал гвофдем программы! Вфе только обрадовалифь, офобенно когда ты пофтавил пятьфот кальмаров, что в умении фтричь переплюнефь лучфего мефтного фтригаля.

— Но я не мог! Я вообще никогда не спорю на деньги!

— Фато я фпорю, и не будь ты таким уверенным в фебе, я бы на тебя и двухпенфовика не пофтавил, Ринфо.

— Ринсо? — слабым голосом переспросил Ринсвинд. Он посмотрел на стакан из-под пива, который до сих пор сжимал в руке. — Что вообще ты в это пиво подмешиваешь?

— Твой друг Бефумный клялфя, что ты такой великий волфебник, что фтоит тебе ткнуть в кого пальфем, как тот фрафу фамертво падает, — сообщил Крокодил. — Я бы не прочь на такое вфглянуть.

Ринсвинд в отчаянии зашарил взглядом по стенам. В глаза бросился очередной плакат с «Пивом Ру». На нем были все те же дурацкие местные деревья и безводная красная почва, вот только…

— Эй!

— Что такое, друг? — откликнулся Крокодил.

— А где кенгуру? — просипел Ринсвинд.

— Какой кенгуру?

— Вчера на этом плакате был кенгуру…

Крокодил уставился на плакат.

— Я больфе по фапаху ориентируюфь, — наконец признался он. — Но долфен ф тобой фоглафиться. Фудя по фапаху, кенгуру там нет.

— Здесь происходят очень странные события, — покачал головой Ринсвинд. — И само это место очень странное.

— У нас дафе опера ефть, — похвастался Крокодил. — Мы тут вфе окультуренные.

— Опера? Это когда, чтобы сказать, как тебе плохо, нужно использовать не меньше девяноста трех слов?

— Ага, мы это… того, любим вырафатьфя.

— Неужели я поставил пятьсот… Пятьсот чего я поставил?

— Кальмаров.

— …Кальмаров, которых у меня нет и не было?

— Точняк.

— И если бы я проиграл, меня бы убили?

— Будь фпок.

— Слушай, а других слов вы что, не зна…

Взгляд Ринсвинда опять упал на плакат.

— Кенгуру вернулся!

Крокодил неуклюже развернулся, подошел к плакату и принюхался.

— Вофмофно, — с осторожностью подтвердил он.

— Только смотрит не в ту сторону!

— Ну, ну, не принимай это блифко к фердфу, — произнес Крокодил Ганди, очевидно желая успокоить Ринсвинда.

Ринсвинд вздрогнул.

— Ты прав, — сказал он. — Наверное, эта жара, эти вечные мухи совсем меня доконали. Ну, точно, они.

Ганди налил ему ещё пива.

— Выпей, пиво помогает от перегрева, — сказал он. — Вот рафве что ф мухами оно ничего не мофет поделать.

Ринсвинд начал было кивать и вдруг застыл. Снял шляпу и критически её осмотрел. Потом помахал рукой перед лицом, вспугнув пару-тройку мух. Наконец, задумчиво уставился на батарею бутылок.

— У тебя веревочки не найдется? — спросил он.

После серии неудачных экспериментов и легкого сотрясения мозга Ганди предложил переключиться на пробки.

Сундук заблудился. Раньше он мог сориентироваться в любой точке времени и пространства, но сейчас… Сейчас это было все равно что идти одновременно по двум дорогам, ведущим в противоположные стороны, и это было выше его сил. Сундук знал, что провел под землей очень долгое время, — но вместе с тем был уверен, что провел там не больше пяти минут.

Мозгом как таковым Сундук не обладал, хотя у стороннего наблюдателя могло сложиться иное впечатление. Но Сундук не думал, а реагировал (порой весьма разнообразно) на изменения в окружающей среде. Как и большинство высокоразумных созданий, он все время искал, кого бы пнуть.

В данную минуту Сундук ковылял по пыльной дороге, периодически, хоть и без особого энтузиазма хлопая крышкой на мух. Опаловая облицовка Сундука блестела на солнце.

— Вввааууу! Что за ЛАПОЧКА! Эй, мальчики, ну-ка, за ним!

Сундук не обратил внимания на ярко размалеванную повозку. Поравнявшись с ним, повозка остановилась. Каким-то уровнем своей деревянности он, вероятно, ощутил, что из повозки вышли люди и стали разглядывать его. Но он не стал противиться, когда они, придя к некоему решению, принялись грузить его на повозку. Сундук не знал, куда ему следует направляться, а поскольку повозка ехала тоже неизвестно куда, с его стороны вполне логично было «подумать»: кто знает, быть может, она доставит его прямиком куда надо…

Будучи водруженным на повозку, Сундук сначала выждал положенное время, а потом осмотрелся. Вокруг теснились другие сундуки, сундучки и сумки, и это успокаивало. После целых пяти минут миллионолетнего пребывания под землей времяпрепровождение в таком обществе казалось весьма приятным.

Сундук не стал противиться даже тогда, когда кто-то открыл ему крышку и набил его доверху обувью. Обувью весьма необычной, как отметил про себя Сундук, с интересными каблуками, изысканно украшенной где шелком, где блестками. Сразу становилось ясно, что эта обувь принадлежит женщине. Хорошо, подумал (или почувствовал, или отреагировал) Сундук. Дамы обычно ведут довольно-таки спокойную жизнь.

Фиолетовая, вся в красных цветах, повозка возобновила свой тряский путь по пустынной дороге. На задней стенке красовалась грубо намалеванная надпись: «Петуния, Королева Пустыни».

Ринсвинд пристально посмотрел на ножницы в руках у главного стригаля. На вид они были весьма острыми.

— А те известно, как мы поступаем с теми, кто сначала заключает пари, а потом прёт на попятный? — поинтересовался Дагги, главарь банды.

— Э-э… но я ведь был пьян.

— Мы тоже. И чо?

Ринсвинд окинул взглядом овечий загон. Он, само собой, знал, как выглядят овцы, и не раз встречал их на своем жизненном пути, правда, как правило, на этих знаменательных встречах овцы присутствовали только частично и обрамленные какими-нибудь овощами. А ещё в детстве у него был игрушечный ягненок. Но есть в овце что-то отталкивающее, какая-то запредельная пучеглазая безмозглость, отдающая отсыревшей шерстью и паникой. Во многих религиях превозносятся достоинства кротких, но Ринсвинд в это никогда не верил. Самая кроткая тварь порой может показать себя с очень мерзкой стороны.

Но вообще… овцы покрыты шерстью, а ножницы на вид довольно острые. Может, и получится? Внутренний радар сигнализировал, что неудачная попытка чревата несколько меньшими последствиями, чем отказ от таковой.

— А могу я произвести пробный постриг? — осведомился он.

Из загона вытащили овцу и швырнули на землю перед ним.

Ринсвинд улыбнулся Дагги как профессионал — профессионалу. Во всяком случае, попытался. Улыбаться Дагги было все равно что швыряться меренгами в огромную скалу.

— Гм-м… ещё бы кресло и полотенце. А также зеркало и расческу, — сказал он.

Подозрения, которые испытывал Дагги, крепли с каждой секундой.

— Это ещё чо? На кой тебе все это?

— Привык делать все как положено.

На задней стороне загона для стрижки овец, на выбеленных солнцем досках, невидимый никем, начал проступать силуэт кенгуру. А затем белые черточки поплыли по деревянной поверхности, будто перистое облачко по чистому небу. А потом начали преображаться…

Сам Ринсвинд очень давно не стригся, но общий порядок он знал.

— Так вы в этом году уже ездили в отпуск? — бойко клацая ножницами, любезно осведомился он.

— Мнннэээ-ээ-ээ!

— А как вам нравится сегодняшняя погода? — В отчаянной попытке завязать разговор Ринсвинд прибегнул к проверенной веками теме.

— Мнннэээ-ээ-ээ!

Овца даже не пыталась оказать сопротивление. Она была пожилая, и зубов у неё было куда меньше, чем ног, зато опыта хватало, и даже её чрезвычайно неглубокий разум понимал: процесс стрижки должен осуществляться совсем не так. Стрижка должна быть краткой борьбой, после которой опять приходит свобода загона — но свобода обновленная, прохладная и со всех сторон проветриваемая. И на протяжении этого процесса не положено интересоваться овечьим мнением о погоде или осведомляться, как именно данная овца намерена провести выходные, — в особенности учитывая, что овца не знает и представить себе не может, ни что такое выходные, ни как их должным образом следует «проводить». А льющаяся в уши лавандовая вода — это уж совсем ни в какой загон не лезет.

Стригали наблюдали за происходящим молча. Народу собралось изрядно: никто в городке не хотел пропустить предстоящее зрелище. В глубине души все знали: тут будет о чем порассказать правнукам.

Ринсвинд отступил на пару шагов, критическим взглядом окинул свою работу, после чего предоставил овце возможность посмотреть в зеркало на свой затылок. Бедное создание, не выдержав этого испытания, заблеяло, невероятными усилиями подобрало расползающиеся ноги и что было мочи рвануло к загону.

— Эй, подожди, ещё ж укладка! — крикнул Ринсвинд вслед.

Он спиной почувствовал устремленные на него взгляды стригалей. После некоторой паузы один обалдело произнес:

— И что, так стригут овец в твоейной стране?

— Гм-м… а ты как думаешь? — дипломатично отозвался Ринсвинд.

— Вроде как… медленновато.

— А надо быстрее?

— Ну, Дагги как-то остриг за час чуть ли не полсотни штук. А ты ж должен переплюнуть его. Да и к чему весь ентот выпендреж? Надо быстро: чик — спина! чик — перед! чик — голова! чик-чик — по бокам! И делов-то!

— До стрижки, — с тоской в голосе произнес один стригаль, — была такая красивая овца…

Внезапно со стороны овечьего загона донеслось громкое блеяние.

— Ну, Ринсо, ты готов к настоящему делу? — спросил Дагги.

— Боги милостивые, это ещё что такое? — воскликнул кто-то из толпы.

Изгородь разнесло в мелкие щепки. В проломе возвышался баран. Стряхивая деревянные щепки с рогов, он тряс головой. Из ноздрей животного вырывался пар.

Когда Ринсвинд думал об овцах, в первую очередь ему в голову приходили воспоминания об остром или пряном соусе. Ещё с понятием «овца» ассоциировались представления о типичных овечьих качествах, таких как овечья глупость или овечья кротость. Сейчас же перед ним возвышался баран, и у Ринсвинда внезапно возникли аналогии с… ТАРАНОМ. Баран грозно бил копытом в землю. Он был гораздо крупнее средней овцы. Он был таким огромным, что Ринсвинду даже показалось: этот баран заполнил собой все его будущее.

— Эй, у меня таких не было! — воскликнул хозяин стада.

Дагги вложил в свободную руку Ринсвинда свои ножницы и похлопал его по спине.

— Он твой, друг. — С этими словами Дагги осторожно попятился. — Ты как, готов продемонстрировать нам свое мастерство?

Ринсвинд посмотрел на свои ноги. Они не двигались. Они словно бы приросли к земле.

Баран, храпя и таращась на Ринсвинда налитым кровью зраком, неотвратимо приближался.

— Зыкински, — вдруг шепнул он, приблизившись на достаточно близкое расстояние. — Ты исполняй свою часть с ножницами, а остальное овцы возьмут на себя. Будь спок.

— ТЫ? — Ринсвинд бросил тревожный взгляд на зрителей, предусмотрительно удалившихся на безопасное расстояние.

— Ха, угадал. Ну чо, готов? Они будут повторять за мной. Они ведь овцы.

Шерсть падала дождем. Стригали смотрели.

— Такое нечасто увидишь, — сказал один другому. — Чтоб овца вот так стояла на голове…

— А какое «колесо» получилось, — заметил другой, попыхивая трубкой. — Для овцы совсем зыкинское.

А Ринсвинд знай себе стриг. Ножницы в его руках как будто обрели собственную жизнь. Овцы так и кидались под лезвия, словно торопясь получить удовольствие. Овечье руно завалило Ринсвинд а сначала по щиколотки, потом по колени, потом добралось до пояса… И вот уже ножницы лязгают в пустом воздухе, шипя и остывая.

На Ринсвинда с подозрением таращились несколько десятков ошалелых овец. И стригалей.

— Гм-м… так соревнование уже началось? — произнес он.

— Ты только что за две минуты остриг тридцать овец!

— Это хороший результат?

— Хороший? Постричь тридцать овец за две минуты?

— Что ж, извините, быстрее не могу.

Стригали сгрудились посовещаться. Ринсвинд поискал взглядом барана, но тот как сквозь землю провалился.

Через некоторое время стригали, по-видимому, пришли к какому-то решению. Очень осторожно они приблизились к Ринсвинду, причём выглядело это достаточно странно: вроде бы стригали старались держаться от него подальше, а вроде нужно было все-таки подойти…

Затем впереди всех оказался Дагги. Именно что оказался — его товарищи, не сговариваясь, исполнили хореографическую фигуру «разом шаг назад».

— Э-э… Здоровеньки! — нервно поприветствовал он.

Ринсвинд ответил благодушным взмахом руки, лишь посреди жеста поняв, что по-прежнему сжимает в пальцах ножницы. А вот Дагги, судя по всему, не забывал об этом факте ни на мгновение.

— Это… ну… у нас пятьсот кальмаров будет только после того, как нам заплатят за…

Ринсвинд слегка растерялся.

— Будь спок, — наконец сказал он, прибегнув к помощи любимого местного выражения, которое, похоже, могло означать что угодно.

— …Так что, это, если ты здеся ещё немного побудешь…

— Вообще-то, я тороплюсь в Пугалоу.

Дагги, не выключая застывшей улыбки, отступил на несколько шагов, чтобы опять посовещаться с товарищами. Затем снова повернулся к Ринсвинду.

— …Ну, может, у нас получится кой-чо продать…

— Деньги меня, в сущности, не интересуют, — громко объявил Ринсвинд. — Лучше объясни мне, как попасть в Пугалоу. И будь спок.

— Тебе НЕ НАДОБНЫ деньги?

— Будь спок.

Стригали опять сбились в тесную кучку. До Ринсвинда донеслось хриплое: «…Избавляться от него прям щас!»

Дагги повернулся к Ринсвинду.

— У меня есть коняга, могу тебе его отдать, — предложил он. — Парочку кальмаров он точно стоит, а то и поболе.

— Будь спок.

— И тогда ты сможешь уехать…

— Точняк. Будь спок.

Ну что за поразительная фраза. Просто волшебная. После неё все сразу становится… немного лучше. Акула откусила тебе ногу? Будь спок. Обожгла медуза? Будь спок! Кто-то умер? Зыкински! Будь спок! Срабатывает всегда!

— Будь спок, — повторил он.

— Конь ваще стоящий. Надежный скакун, — гнул свое Дагги. — Такого и на скачках выставить не стыдно.

В толпе зафыркали.

— Будь спок? — уточнил Ринсвинд.

На какое-то мгновение лицо Дагги приняло такое выражение, словно он обдумывал, уж не больше ли пятисот кальмаров стоит его конь. Но Ринсвинд мечтательно пощелкал ножницами, и Дагги сразу принял решение.

— Одним словом, домчит тебя до Пугалоу, глазом не успеешь отморгнуть, — заверил он.

— Будь спок.

Пару минут спустя даже неспециалисту Ринсвинду стала ясна причина доносившихся из толпы смешков. Этот конь мог выиграть лишь те скачки, остальные участники которых были бы давно мертвы. И то никто никаких гарантий не давал. Конь был пегим, мосластым, с копытами размером с миску и, наверное, самым коротконогим из всех коней, когда-либо становившихся под седло. Упасть с этого скакуна можно было, лишь загодя вырыв в земле яму. Такие лошади Ринсвинду нравились.

— Будь спок. Зыкински, — сказал он. — Только… одна маленькая проблемка.

Он уронил ножницы. Стригали попятились.

Ринсвинд приблизился к загону и тщательно изучил землю, которая была дочерна истоптана овечьими копытами. Затем внимательно осмотрел заднюю стенку загона. На которой буквально на мгновение проявился образ кенгуру — проявился и снова пропал…

Некоторое время спустя стригали осторожно приблизились к Ринсвинду, который яростно лупил по выбеленным солнцем доскам и вопил: «Я знаю, знаю, что ты здесь!»

— Енто, того… у нас ваще енто деревом называется, — сообщил Дагги. — Де-ре-вом, — добавил он для особо тупых. — Из него делают стенки.

— Вы видели кенгуру? Он вошел прямо в эту стену! — возбужденно воскликнул Ринсвинд.

— Кого-кого, друг?

— Он ещё и овца к тому же! — объяснил Ринсвинд. — То есть в жизни он кенгуру, но тот баран — это ведь был он!

Слушатели смущенно зашаркали ногами.

— Ты про енто, прыгающие по всей пустыне свитера? — наконец осведомился один из них.

— Про что? При чем тут шерстяные изделия?

— А, ну тады ладно, — облегченно вздохнул стригаль.

— И этот кенгуру все время так, — не успокаивался Ринсвинд. — Я с самого начала понял: с тем пивным плакатом что-то не так!

— И с пивом тоже?

— В общем, я сыт по горло всей этой кенгуриной неразберихой. И я направляюсь домой, — заявил Ринсвинд. — Где моя лошадь?

Конь стоял на том же самом месте, где его и оставили. Ринсвинд сурово погрозил ему пальцем.

— И никаких мне разговорчиков! — предупредил он, перекидывая ногу через лошадиную спину.

Что-то было неправильно. Ринсвинд опустил глаза. Конь мирно стоял у него между ног.

Откуда-то из-под нависающей на глаза гривы донесся сдавленный смешок.

— Тебе надо вроде как сесть на него, — подсказал Дагги. — А потом вроде как оторвать ноги от земли.

Ринсвинд последовал его указаниям и почувствовал себя как будто в кресле.

— А это ТОЧНО лошадь?

— Я его выиграл в «брось монетку» у одного типа из Гуляля, — ответил Дагги. — У них там в горах лошадки крепкие. Их специально выводят, особо устойчивая порода. Он сказал, ентот коняга ниоткуда не упадет.

Ринсвинд кивнул. Скакун самого что ни на есть его типа. Спокойный и надежный.

— Так в какой стороне Пугалоу?

Ему ткнули пальцем.

— Отлично. Спасибо. Ну, лошадка… Кстати, а как его зовут?

Дагги призадумался.

— Снежок, — наконец отозвался он.

— Снежок? Довольно странное имя для коня.

— Ну, у меня… у меня раньше был кот, так его Снежок кликали.

— А, понятно. Очень логично. Для вашей местности. Наверное. Ну что ж… Как у вас тут говорится, покедова.

Стригали провожали его взглядами, пока Ринсвинд не исчез из виду. Учитывая скорость движения Снежка, молчаливые проводы длились довольно долго.

— Наконец-то спровадили, — облегченно выдохнул Дагги. — С ентаким типом и глазом не успеешь моргнуть, как останешься на одних бобах.

— А почему ты не предупредил его о падучих медведях? — спросил один из стригалей.

— Он ведь волшебник. Сам все узнает.

— Ага, когда медведь свалится ему на голову.

— Точняк. Так он узнает быстрее всего, — согласился Дагги.

— Дагги?

— А?

— Так с каких пор у тебя ентот коняга?

— С давних. Выиграл у одного типа.

— Точняк?

— Точняк.

— Ну да…

— А чо?

— Да так, ничо, но… Полчаса назад он у тебя тоже был с давних пор?

Дагги едва заметно нахмурился. Снял шляпу и вытер лоб рукой. Посмотрел вслед коню, почти превратившемуся в точку на горизонте, потом на овечий загон, на своих товарищей. Несколько раз он уже начинал было говорить, но закрывал рот буквально за мгновение до того, как готово быловылететь первое слово. Потом Дагги закрыл рот окончательно и свирепо огляделся.

— Вы все ЗНАЕТЕ, что ента лошадь у меня с самых что ни на есть чертовых давних пор. А? — угрожающе произнес он.

— Ага.

— Давным-давно.

— Ты его выиграл у одного типа.

— Точняк. Ну да. Так оно и было.

Госпожа Герпес сидела на камне и расчесывала волосы. Куст отрастил несколько веточек с рядами тупых, близко расположенных друг к другу шипов как раз в тот момент, когда возникла необходимость в расческе.

Большая, розовая и очень чистая госпожа Герпес пухлой сиреной отдыхала у воды. В ветвях деревьев распевали птицы. Над водой носились блестящие жуки.

Окажись неподалеку главный философ, его пришлось бы соскребать совочком и уносить в ведре.

Госпожа Герпес ощущала себя в полной безопасности. В конце концов, рядом с ней волшебники. Правда, легкое беспокойство вселял тот факт, что служанки за время её отсутствия совсем распустятся. С другой стороны, можно было предвкушать, какую веселую жизнь она им устроит по возвращении. Мысль, что возвращения может и не случиться, даже не приходила ей в голову.

Госпоже Герпес много чего не приходило в голову. Она давным-давно для себя решила, что так гораздо спокойнее.

А ещё у неё давным-давно сложилось определенное представление о загранице, по крайней мере о той её части, что начиналась сразу за домом её сестры в Щеботане, где она, госпожа Герпес, каждый год проводила неделю своего отпуска. За границей жили люди, заслуживающие скорее жалости, нежели порицания, потому что в сущности все они были большими детьми^[108]. И к тому же вели себя как настоящие дикари^[109].

С другой стороны, вид у округи был такой пасторальный, погода — такой теплой, а запахи — вполне даже приятственными. Госпожа Герпес определенно ощущала положительное, как она это называла, воздействие.

Одним словом (не будем особо на этом концентрироваться), госпожа Герпес расстегнула корсет.

Сооружение, которое главный философ упорно именовал «дынной лодкой», производило весьма внушительное впечатление. Даже декан это признавал.

Сразу под палубой располагалось большое помещение, темное, со стенами в прожилках и декорированное черными гнутыми досками, которые очень напоминали семена подсолнуха.

— Семенники, так сказать, — заметил аркканцлер, известный ботаник. — Неплохой, наверное, балласт. Главный философ, окажи любезность, не ешь стену.

— Э-э, я подумал, салон тесноват, стоит его немного расширить, — объяснил главный философ.

— Салон, может, и тесноват, зато моя КАЮТА в самый раз. — И с этими словами Чудакулли тяжеловесно двинулся обратно на палубу.

— Хей, морячок! — крикнул декан, закидывая на борт связку бананов и следом забираясь сам.

— И тебе того же. Но как на этом овоще плыть, а, декан?

— О, Думминг Тупс наверняка разбирается в таких вещах.

— Кстати, где он сам?

— По-моему, он тоже пошел за бананами…

Волшебники посмотрели на берег, но увидели там лишь казначея, инвентаризирующего водоросли.

— Вид у него был немного… огорченный, — констатировал Чудакулли.

— С чего бы это?

Чудакулли бросил взгляд на центральную гору. Её вершина загадочно поблескивала в лучах послеполуденного солнца.

— Надеюсь, он не натворит каких-нибудь глупостей, как ты считаешь? — осторожно произнес он.

— Аркканцлер, Думминг Тупс — волшебник, прошедший полный курс обучения!

— Спасибо за столь краткий и емкий ответ, декан, — сказал Чудакулли. Наклонившись, он заглянул в салон-каюту. — Главный философ! Мы отправляемся на поиски Тупса. И госпожу Герпес тоже надо прихватить.

Снизу раздался сдавленный крик:

— Госпожа Герпес! Как мы могли про неё забыть!

— В твоем случае, главный философ, это объяснимо лишь купанием в холодной воде.

Ринсвинд скакал домой. Хотя выразиться так, было бы серьезным преувеличением. Снежок передвигался в той невозмутимой, «я-могу-продолжать-в-том-же-духе-до-вечера» манере, которая ясно показывала: единственный способ заставить эту лошадь двигаться быстрее — это скинуть её с откоса. У Снежка была забавная манера передвижения: нечто быстрее трусцы, но медленнее галопа. Результатом становились разной силы толчки, умудряющиеся расшевелить все известные органы человеческого организма, из-за чего все внутри Ринсвинда колотилось обо все остальное. Кроме того, стоило ему хоть на миг забыться и опустить ноги, как Снежок продолжал путь без него, так что ему приходилось забегать вперед и принимать позу крокетных ворот, дожидаясь, когда Снежок в него попадет.

Зато Снежок не кусался, не лягался, не падал на спину и не имел привычки уноситься вдаль безумным галопом, то есть ему были абсолютно не свойственны все те черты, которые Ринсвинд привык ассоциировать с лошадьми. Когда же Ринсвинд решил, что на сегодня хватит и пора сделать привал, Снежок мирно отошел в сторонку и поужинал кустом. Куст был покрыт листьями, толщиной, запахом и вероятной съедобностью очень похожими на линолеум.

Ринсвинд устроился на ночевку на пятачке выжженной солнцем земли с небольшой водной лужицей посередине. Где-то, возможно, это назвали бы оазисом. У лужицы весело чирикали, нежась в лучах заходящего солнца, зеленые и синие пташки. Когда Ринсвинд прильнул к лужице и принялся пить, они разлетелись по жидким деревцам и принялись оттуда на него ругаться.

Когда же он напился и снова выпрямился, одна пташка уселась ему прямо на палец.

— А кто это у нас такой симпатичный? — произнес Ринсвинд.

Чириканье умолкло. Птички на ветках переглянулись. В их маленьких головках было не то чтобы очень много места для новых идей, но одна все же нашла себе пристанище.

Солнце стремительно летело к горизонту. Ринсвинд осторожно пошарил в полом бревне и вытащил бутерброд с мясом и тарелку с сосисками.

Волнистые попугайчики на ветке проводили срочное совещание.

— А хто… — очень тихо произнес один. Растянувшись на спине, Ринсвинд подложил руки под голову. Слегка раздражали мухи, но в целом их активность была на уровне обычной. В кустах зашуршали всякие мелкие твари. Снежок тоже подошел к лужице и принялся шумно втягивать воду. Звук получался сродни хлюпанью полусломанного вакуумного отсоса, которым пытаются вытащить из панциря черепаху.

Но в общем обстановка была мирной и спокойной.

Вдруг Ринсвинд сел как подброшенный. Он знал, что обычно случается, когда кругом такая вот тишь да гладь.

Высоко в темнеющих ветвях чирикали птички.

— …Сим-па-ти-ти?..

Ринсвинд расслабился. Самую малость.

— …Та-кой ти-ти?..

Вдруг чириканье умолкло. Хрустнула ветка.

И тут упал… падучий медведь.

Он был ближайшим родственником коалы, хотя ничего особенного это не означает. Мало ли кто кому родственник. Ближайший родственник слона обычного, к примеру, размером и формами примерно с кролика. Самой примечательной деталью внешности падучего медведя был его зад — толстый и с хорошей прослойкой, обеспечивающей максимальное сотрясение жертве с минимальным потрясением для медведя. Первый удар оглушал жертву, она падала без сознания, после чего вся честная медвежья компания могла спокойно ужинать. Практикуемый этими медведями метод охоты следует признать поистине изумительным и уникальным — в особенности когда речь идёт о животных, в целом не слишком приспособленных, чтобы быть серьезными хищниками. И тем более не повезло этому падучему медведю, что сегодня ему взбрело упасть на человека, на лбу у которого, может, и написано большими буквами: «Жертва», зато на шляпе у него написано: «Валшебник». И шляпа эта помимо всего прочего остроконечная.

Покачиваясь, Ринсвинд встал на ноги и, вцепившись руками в поля шляпы, принялся остервенело рвать её с себя, стукаясь в процессе о стволы близрастущих деревьев. Наконец стянув шляпу, он в ужасе уставился на медведя — тот ответил ему очень милым и растерянным взглядом, — после чего отодрал звереныша от шляпы и зашвырнул в кусты. Кругом послышались глухие стуки — это другие медведи, дезориентированные столь необычным поворотом событий, дождем сыпались на землю.

Все это время попугайчики в ветках молчали — их мозговые клетки перерабатывали новую идею. Очнувшись, они разом зачирикали: «А хто это у нас т’кой симпатишный?» Мимо глаз Ринсвинда просвистел подпрыгивающий на ухабах падучий медведь.

Произведя крутой разворот на месте, Ринсвинд бросился к Снежку и приземлился ему прямо на спину — точнее, на то самое место, где у обычного коня была бы спина. Снежок, послушно снявшись с места, аритмично затрусил во мрак.

Ринсвинд посмотрел вниз, выругался и кинулся за ним вдогонку.

Вцепившись в гриву, он всем телом приник к Снежку, а тот мерил и мерил копытами землю, и внутри у него словно бы гудел моторчик, и так они… продвигались вперед, оставляя позади падающих и подскакивающих медведей, пока не оказались среди кустов столь низкорослых, что даже Ринсвинду они не доставали до пояса. Только после этого Ринсвинд сполз с лошадиной спины.

Не страна, а сущее бедствие!

Во мраке захлопали крылья. Внезапно ближайший куст оказался усеянным птичками.

— А хто это у нас т’кой симпатишный?

Ринсвинд замахал на них шляпой и прикрикнул — не сердито, а так, для разрядки. Не сработало. Попугайчики сочли, что с ними заигрывают.

— Ат-ва-ли! — кокетливо зачирикали они.

Наконец Ринсвинд сдался. Он ещё пару раз топнул для острастки и завалился спать.

Проснулся он от звука, который могла бы производить распиливаемая напополам обезьяна. Это был ритмичный вопль, полный боли, отчаяния и одиночества, вопль, от которого у остального мира стынет в жилах кровь.

Ринсвинд осторожно высунулся из-за куста.

Свежий ветерок вращал вертушку ветряной мельницы. Порывы ветра яростно трепали хвостовой плавник, отчего мельница обращалась то в одну сторону, то в другую.

Пейзаж весь был усеян такими мельницами. «Что ж, если вся вода тут ушла под землю, это неплохое решение проблем», — подумал Ринсвинд.

У подножия ближайшей мельницы толпилось стадо овец. Ринсвинд двинулся к ним. Овцы не пятились, просто внимательно следили за его приближением. И он понял почему. Корыто под насосом было пусто. Лопасти мельницы вращались, производя при этом тот самый душераздирающий скрип, от которого Ринсвинд проснулся, но из трубы вода не поступала.

Изнывающие от жажды овцы с надеждой таращились на него.

— Послушайте… Не стоит так на меня смотреть, — пробормотал он. — Я волшебник, а волшебники не обязаны разбираться в механизмах.

«В механизмах — нет, но в магии обязаны», — осуждающе произнес кто-то у него в голове.

— Ладно, взгляну, может, там что разболталось. Или разболталось что-то. Одно из двух, — уступил он.

Подталкиваемый слегка осуждающими взглядами шерстяной аудитории, Ринсвинд вскарабкался на скрипучее сооружение и придал себе деловой вид. Неполадок он не обнаружил, разве что пронзительный скрип стал ещё более пронзительным.

— Ума не приложу, что…

Вдруг нечто внутри сооружения в конце концов не выдержало пытки и хрустнуло. Вздрогнув, ветряная мельница принялась яростно вращаться, таская за собой сломанный железный штырь и колотя им по основанию.

Ринсвинд полусвалился, полусполз с мельницы.

— Похоже, техническая неисправность, — заключил он. В песок у его ног вонзился внушительный чугунный шмат. — В таких случаях рекомендуется вызывать специалиста. И лучше мне не вмешиваться, а то ещё откажутся осуществлять гарантию…

Над головой отчаянно заскрипело и загрохотало. Он стремительно нырнул вперед в поисках укрытия, которым стала весьма удивленная этим фактом овца. Когда грохот слегка стих, Ринсвинд высунул голову. В сторону горизонта через кустарник катилось мельничное колесо. Что же касается остальных пригодных к использованию частей, если они когда-то в мельнице и были, теперь от них не осталось ровным счетом ничего.

Желая утереть пот со лба, Ринсвинд снял шляпу, но его опередили. Влажной наждачной бумагой по лбу Ринсвинда прошелся розовый язык.

— Ай! Глянь-ка, а вас и вправду прижало! — Он натянул шляпу обратно, для верности — по самые уши. — Сказать по правде, мне и самому бы не помешало промочить горло…

Отпихнув по пути пару-тройку овец, он отыскал кусок бывшей мельницы и, преодолевая напор молчаливых тел, продрался к площадке несколько ниже уровнем окружающего кустарника. Деревья тут выглядели несколько свежее остальных.

— Ай! Глянь-ка! — заверещали птицы.

Вряд ли вода ушла глубже двух-трех футов, думал Ринсвинд, загребая красную почву и отбрасывая её в сторону. Поразительно все-таки: с неба не упадет и капли, а под землей море разливанное. Наверное, весь этот континент буквально плавает в воде.

На глубине трех футов почва была лишь чуть сыроватой. Вздохнув, он продолжил копать.

Яма доходила ему почти до груди, когда пальцами ног он почувствовал влагу. Ринсвинд продолжал выкидывать из ямы сырую землю, а овцы дрались за неё. Лужица, образовавшаяся было у его ног, вдруг снова впиталась в почву.

— Эй, ты куда?!

— Ты ку-куда! — повторили птицы.

— Заткнитесь!

— Зат-нись! А хто у нас т’кой симпатишный?

В попытках догнать убегающую воду он принялся с бешеной скоростью орудовать своей импровизированной лопатой. Через некоторое время вода опять проступила на поверхности. Отшвыривая влажную землю, он рыл, рыл и рыл, пока не оказался в воде по колено, после чего зачерпнул полную шляпу грязной жижи, подтянувшись, вылез наружу и, шлепая мокрыми ногами, ринулся к лохани, куда и вывернул содержимое шляпы.

Овцы сгрудились вокруг лохани. Каждая молча боролась за право лизнуть влажную пленку.

Прежде чем вода опять ушла, Ринсвинд успел принести к лохани ещё две полные шляпы.

Отодрав от поверженной ветряной мельницы небольшую лесенку, он сунул её в яму, спрыгнул за ней следом и с новыми силами принялся копать. Во все стороны фонтаном полетели мокрые комья, и на каждый выбрасываемый им шмат влажной земли слетались тучи мух и стайки птичек.

Всего он натаскал в лохань шляп двенадцать, прежде чем яма стала слишком велика для лесенки. Тем временем на водопой подтянулись ещё овцы, и лохани уже не было видно из-за шерстяной массы. А разносящийся над окрестностями звук был такой, словно какой-то великан сосал через соломинку самый большой молочный коктейль в мире.

Ринсвинд бросил прощальный взгляд вниз. Как раз в этот самый момент в землю ушла последняя капля воды.

— Странное место, — заключил он и направился к кустарнику, в теньке которого терпеливо дожидался своего хозяина Снежок.

— А ты пить не хочешь? — спросил Ринсвинд.

Всхрапнув, Снежок отрицательно махнул гривой.

— Что ж, хорошо. Наверное, кто-то из твоих предков был верблюдом. Мне с самого начала показалось, что ты не совсем лошадь.

Снежок задумчиво шагнул вбок и наступил Ринсвинду на ногу.

К полудню они достигли перекрестка. Вторая дорога была гораздо шире и, судя по отпечаткам копыт и колес, движение на ней было куда оживленнее. Несколько приободрившись, Ринсвинд свернул на более широкую дорогу. Деревьев по обочинам стало больше, и они давали приятную тень.

Вскоре Ринсвинд и Снежок миновали ещё одну стонущую мельницу, окруженную молчаливо дожидающейся скотиной.

Кустарник в этой местности был гуще, а земля периодически вставала на дыбы древними осыпающимися холмами оранжевой породы. По крайней мере, здесь есть ветерок, подумал он. А если попросить богов о небольшом дождике, это будет слишком наглая просьба? Не может же быть, чтобы здесь никогда не было дождя. Дождь время от времени идёт везде. Прежде чем уйти под землю, сначала вода должна упасть с неба!

Он остановился. Сзади послышался стук множества копыт.

Из-за поворота показался несущийся во весь опор табун лошадей, но, как ни странно, ни одного всадника Ринсвинд не увидел. А впереди всех скакал самый стройный на свете конь. Он двигался так, как будто с силой тяжести у него был заключен взаимовыгодный договор. Табун разделился и обтек Ринсвинд а с двух сторон, словно тот был валуном в стремнине. Через мгновение от коней остались лишь затихающий шум да облако красной пыли.

Ноздри Снежка раздувались. Он заметно прибавил скорости, и Ринсвинда затрясло с новой силой.

— И ты туда же? — покачал головой Ринсвинд. — Даже и не думай, дружок. С большими мальчишками тебе играть нельзя. Будь спок.

Не успело облако пыли осесть, как опять застучали копыта, и на этот раз из-за поворота вывернули всадники. Они прогалопировали мимо Ринсвинда, не обратив на него ни малейшего внимания, и лишь самый последний всадник соизволил слегка придержать поводья.

— Ты видел табун, друг?

— Видел, друг. Будь спок, будь спок, будь спок.

— А большого гнедого жеребца впереди видел?

— Видел, друг. Будь спок, будь спок.

— Старик Угрыз обещал сотню кальмаров тому, кто его поймает! Только ничего из этого не выйдет: дальше начинаются ущелья!

— Будь спок?

— А на чем это ты едешь? На гладильной доске?

— Э-э, прошу прощения, — начал было Ринсвинд, когда его собеседник уже пришпоривал коня, — эта дорога ведет в Пуга…

Ответом ему было взвившееся к небесам облачко пыли.

— И куда только девались прославленные иксианские вежливость с добросердечием? — прокричал Ринсвинд в пустой воздух.

Снежок затрусил средь холмов, из-за которых то и дело доносились крики и щелканье кнутов. В какой-то момент на дорогу опять вырвался дикий табун. В пылу скачки кони даже не заметили, что по дороге что-то движется, и на сей раз Снежок свернул и двинулся вслед за табуном по дорожке из вытоптанного кустарника.

Ринсвинд уже усвоил урок, что если натягивать поводья, то ничего не добьешься, только руки потом будут ныть. Наверное, единственным способом остановить эту лошадку, если она не захочет останавливаться, будет соскочить с неё, забежать вперед и вырыть на её пути глубокую траншею.

Сзади опять показались всадники. Они прогрохотали мимо, из пастей коней летела пена.

— Прошу прощения. Это дорога ведет в?..

Но всадников уже и след простыл.

Ринсвинд нагнал их десять минут спустя. Кони неуверенно топтались среди низкорослых горных кустиков, а предводитель орал на своих подопечных.

— Э-э, никто, случаем, не знает, где?.. — вновь попытался спросить Ринсвинд и осекся.

Он понял, почему они остановились. Кончилось то, куда скакать. Земля резко падала вниз, в каньон, и на почти отвесном склоне колыхались лишь несколько пучков травы да пара-тройка кустиков.

Ноздри Снежка опять раздулись. Даже не попытавшись затормозить, он устремился вниз по склону.

Он должен был кубарем скатиться вниз — это было ясно как день. Нет, не скатиться, а просто упасть, ведь склон был почти отвесным. Даже горные козлы преодолевали бы его только в связке. Вокруг прыгали камни, а некоторые — те, что покрупнее, — ударяли сзади в шею, а Снежок все трусил и трусил вперед, поддерживая ту ровную скорость, с которой привык передвигаться по всякой плоской поверхности. В конце концов Ринсвинд решил, что лучшей политикой будет держаться покрепче и вопить.

На полпути вниз он увидел дикий табун. Кони галопом проскакали вдоль каньона, оскальзываясь, обогнули скалы и исчезли в расселине.

Осыпаемый дождем гравия, Снежок достиг дна, где и остановился.

Ринсвинд рискнул открыть глаза. Его жеребец, раздувая ноздри, смотрел вглубь узкого каньона. Снежок, словно в нерешительности, несколько раз ударил в землю копытом, после чего нацелился на высокую и абсолютно отвесную стену, которая высилась всего в нескольких шагах от них.

— О нет, только не это, — взмолился Ринсвинд. — Пожалуйста, не надо…

Он хотел высвободить ноги, но они намертво сцепились прямо под лошадиным животом и наотрез отказывались расцепляться.

«Он ТОЧНО проделывает какие-то манипуляции с силой тяготения», — думал Ринсвинд, пока Снежок трусил вверх по отвесной стене с таким видом, будто это не стена вовсе, а какой-нибудь своего рода вертикальный пол. Пробки, свисающие с полей шляпы, весело стукали по носу Ринсвинда.

А впереди… то есть над ними… нависал выступ…

— Не надо, ПОЖАЛУЙСТА, не надо…

Он зажмурился. Ощутив, что Снежок остановился, Ринсвинд с облегчением вздохнул. Наконец он собрался с духом и глянул вниз: гигантские копыта и впрямь стояли на твердом плоском камне.

Только пробок что-то больше не видно.

В состоянии медленно нарастающего ужаса Ринсвинд обратил взор туда, где, как он всегда считал, находится верх.

Там тоже оказалась каменная поверхность. Только эта каменная поверхность тянулась далеко вверх — или вниз. И там же покачивались пробки — или стояли дыбом.

Снежок удобно расположился на обращенной к земле стороне выступа и, судя по всему, наслаждался открывающимся взору зрелищем. Ноздри у него опять раздувалась, и он довольно тряс гривой.

«Он свалится, — подумал Ринсвинд. — Вот сейчас до него дойдет, что он стоит вверх ногами, и он полетит вниз, а упав с такой высоты, разобьется в ЛЕПЕШКУ… Но сначала разобьюсь в лепешку я, а потом меня накроет этим сумасшедшим конем…»

Что-то про себя решив, Снежок двинулся вдоль изгибающегося выступа.

Пробки рывком вернулись на свое привычное место и заколотили Ринсвинда по носу. И зеленые верхушки деревьев теперь смотрели в правильную сторону, а именно — вверх, вот только теперь они были не зелеными, а черно-белыми.

Взгляд Ринсвинда, преодолев пропасть, уперся во всадников.

— Здоровеньки! — прокричал он, размахивая шляпой и начиная трястись из стороны в сторону, поскольку Снежок возобновил движение. — У меня, по-моему началась цветная горячка! — добавил он, и его вырвало.

— Эй, друг, ты меня слыш? — прокричали в ответ.

— Да?

— Это было зыкински!

— Отлично! Будь спок!

Оказалось, выбранная Снежком дорога представляла собой не более чем узкую полоску между двумя каньонами. Впереди ждал очередной вертикальный спуск — или подъем. Но Снежок, к величайшему облегчению Ринсвинда, отвернулся от обрыва и затрусил по его краю.

— О нет, прошу тебя, не надо…

Через бездну лежало рухнувшее дерево, этакий узенький и крайне ненадежный мостик. Снежок повернул к нему, даже не снизив скорости.

Дерево обоими своими концами принялось выбивать дробь о кромки склонов. Посыпались мелкие камешки. Снежок шариком преодолел образовавшийся разрыв и приземлился на противоположной стороне ровно за секунду до того, как ствол, ударившись о лежащие внизу валуны, разлетелся в щепки.

— Пожалуйста…

На противоположной стороне их ждала не очередная отвесная скала, а длинный, покрытый камнями склон. Застыв, Снежок снова принялся раздувать ноздри — и вдруг прямо на глазах у Ринсвинда каменистая осыпь пришла в движение.

Далеко внизу, на входе в узкий каньон появился летящий во весь опор табун.

Тем временем, разбрасывая во все стороны камешки, Снежок невозмутимо спускался по своему личному оползню. Первые камни ударились о дно каньона всего лишь через мгновение после того, как туда проскакала замыкающая табун лошадь.

Одеревеневший от ужаса и тряски Ринсвинд вгляделся вперед. Каньон заканчивался тупиком, то есть очередной отвесной стеной.

А камни все падали и падали, образуя подобие грубой стены. И когда скатился последний валун, Снежок грациозно приземлился прямо на него.

После чего посмотрел вниз — на запертый в каньоне, сбившийся в кучу табун. Ноздри у Снежка раздувались. Ринсвинд был почти уверен, что лошади не умеют хихикать, но Снежок, похоже, надрывался со смеху.

Всадники показались лишь десять минут спустя. К тому времени табун почти присмирел.

Всадники посмотрели на лошадей. Потом на Ринсвинда, который в ответ выдавил дрожащую улыбку.

— Будь спок, — пробормотал он.

И все-таки Ринсвинд не свалился со Снежка. Медленно-медленно, крепко сцепив ноги под лошадиным животом, он раскачивался из стороны в сторону, все увеличивая амплитуду колебаний, пока в конце концов не ударился головой о землю.

— Отлично ездишь верхом, друг!

— Не поможет ли мне кто-нибудь расцепить ноги? У меня такое чувство, что они там завязались мертвым узлом.

Двое всадников спешились и после некоторых усилий расцепили его лодыжки.

Предводитель пристально посмотрел на Ринсвинда.

— Назови свою цену за этого резвого скакуна, друг! — воскликнул он.

— Э-э… как насчет трех… э-э… кальмаров? — ещё не совсем придя в себя, предложил Ринсвинд.

— Ты в своем уме? Три кальмара за этого выносливого дьяволенка? Да он тянет по крайней мере на двести!

— У меня с собой только три…

— Его, кажется, камнем ушибло, — сказал один из тех всадников, что помогли Ринсвинду расцепиться и теперь держали его на весу.

— Объясняю, друг, я хочу КУПИТЬ его у тя, — терпеливо разъяснил Угрыз. — Я те так скажу: двести чертовских кальмаров, мешок чертовской еды, а ещё мы выведем тя на дорогу… Куда там он намыливался, а, Клэнси?

— В Пугалоу, — промямлил Ринсвинд.

— Э-э, послушай старика Угрыза, не надо те в Пугалоу, — отозвался Угрыз. — Нет там ничего интересного, а живут одни придурошные чмошники.

— А мне нравятся попугаи, — промямлил Ринсвинд. Ему очень хотелось, чтобы его опустили на землю. — Э-э… а как по-иксиански описать человека, который ослаб так, что вот-вот чокнется от усталости?

Всадники переглянулись.

— Может, «отлямзенный, как вомбачий хвост»?

— Не-е-ет, «отлямзенный» — это когда «раза словил», — возразил Клэнси.

— Точняк, что нет. После раза это ж… когда тебе… ну, когда ты… ну да, когда нос у тебя… Нет, это называется «свернуть кран».

— Э-э… — Ринсвинд схватился за голову.

— Да что ты мелешь? «Свернуть кран» — это когда «заглушки текут». А это когда ты нырнул и в уши тебе вода попала. — Несколько мгновений Клэнси неуверенно смотрел себе под ноги, словно что-то припоминая. Потом решительно кивнул. — Ну да, точняк!

— Не-е, друг, это называется «словить на грудь опоссума».

— Прошу прощения, — попытался напомнить о себе Ринсвинд.

— Фигня. «Словить опоссума» — это когда ты обтрехался по самое не балуй. А когда у тебя уши заложены, что чайник тети Маджи после недели сплошных пятниц, это называется «уйти в запор, как мул Моргана».

— Ты, наверное, имел в виду «запой»? То есть «ухрюкаться, как мул Моргана»?

— Да нет, это «ужраться в зюзю, что мул Моргана, который наелся вороньего пирога Ма».

— А это так здорово? — пискнул Ринсвинд.

Все дружно уставились на него.

— Прям как угрю в змеиной яме, — откликнулся Клэнси. — Ты чо, простого языка не разуметь?

— Во-во, — поддержал другой всадник. — Верхом он, может, и неплохо ездит, но при ентом тупой, как…

— Ни слова больше! — заорал Ринсвинд. — Мне уже гораздо лучше. Просто… Впрочем, нет, все хорошо, все отлично! Лучше не бывает! — Он разгладил свой оборванный балахон и поправил шляпу. — А теперь, если вы покажете мне дорогу в Пугалоу, я не стану больше злоупотреблять вашим временем. Снежка можете оставить себе. Не знаю, правда, куда он подевался, — наверное, пошел прогуляться по очередной скале.

— Да ты чо, друг? — покачал головой Угрыз. Вытащив из кармана рубахи кошелек, он извлек оттуда пачку банкнот и отслюнил двадцать купюр. — Я свои долги всегда плачу. Но, может, прежде чем отправиться дальше, побудешь с нами денька? Нам лишний всадник не помешает, да и тебе в компании все легчей будет. Тут же сплошные ранжиры кругом.

— Кто-кто?

— Ну, ранжиры, они ещё повсюду шарятся, как будто им дело есть.

— Рэйнджеры, что ли? Типа следопыты?

— Да я ж так и говорю.

Ринсвинд опять почесал в затылке. Теперь, когда различные части его организма вернулись приблизительно в то же положение, которое занимали прежде, душевное равновесие тоже восстановилось — иначе говоря, он пришел в характерное для себя состояние ровного ужаса перед всем на свете.

— А чего я-то… — забормотал он. — Костров я не развожу, зверей не кормлю. Скорее это они норовят мной покормиться.

Угрыз пожал плечами.

— Главное, на падучих медведей больше не нарваться, — добавил Ринсвинд.

Его собеседники расхохотались.

— На падучих медведей? Это кто ж тебе навешал креветок про падучих медведей?

— Не понял?

— Да нет же никаких падучих медведей! Друг, кто-то, наверное, увидел, что ты едешь, ну и устроил представление!

— Да? Но у них… они… они были… — Ринсвинд помахал рукой. — … Повсюду, они падали и прыгали, прыгали и падали… вот с такими зубищами…

— А по-моему, он чокнутый, как мул Моргана! — воскликнул Клэнси.

Все разом умолкли.

— А это насколько? — поинтересовался Ринсвинд.

Клэнси нервно обвёл взглядом своих спутников. Облизнул губы.

— Ну, о…

— Как?

— Короче, о… оч… — Клэнси передернуло. — Оч…

— Оче?.. — подсказал Ринсвинд.

— Оче… — Клэнси вцепился в этот слог как в спасательный круг.

— Ну же?

— Оче…

— Молодец, совсем немножко осталось…

— Очень… чокнутый? — завершил Клэнси.

— Отлично! Ведь сумел же! — похвалил Ринсвинд. — Кто-то тут, кажется, упоминал о еде?

Угрыз кивнул одному из своих спутников. Тот вручил Ринсвинду мешок.

— Там пиво, кой-какие овощи и всяко разно. А ещё за то, что с тобой так весело, мы тебе дарим банку варенья.

— Кружовникового?

— Угу.

— А мне вот чо любопытно, — сказал Угрыз. — А зачем у тебя на шляпе пробки?

— Чтобы мух отгонять, — объяснил Ринсвинд.

— И как, получается?

— Ясен перец нет, — фыркнул Клэнси. — Если бы помогало, кто-нибудь до ентого давно бы уже додумался.

— Ну да. Я и додумался, — сказал Ринсвинд. — Будь спок.

— С ними ты смахиваешь на дронго, друг, — заметил Клэнси.

— Здорово, меня это устраивает, — ответил Ринсвинд. — Так в какой стороне Пугалоу?

— Как спустишься в каньон, сразу налево, ДРУГ.

— И все?

— Когда тебе попадутся ранжиры, можешь ещё у них спросить.

— А у них что, какие-то специальные хижины?

— У них… Главное — помни: если ты заблудишься, они тебя точняк найдут.

— Да ну? Что ж, по-моему, это часть их работы. Ну, счастливой вам скачки.

— Успехов!

— Будь спок.

Всадники проводили Ринсвинда взглядом.

— Он как будто вообще ниче не боится, а?

— Хочешь знать моё мнение, он напрочь ганджибнутый.

— Клэнси?

— Да, босс?

— Это словечко ты только что придумал, да?

— Ну…

— Бьюсь об заклад, что придумал!

Клэнси слегка смутился, но быстро сориентировался.

— Ну да, да, ты прав, — запальчиво ответил он. — А как насчет твого вчерашнего «занят, точно однорукий плотник из Шмякару»?

— А чо насчет его?

— Я сверился с атласом: никакого Шмякару нет, босс.

— Есть, и это чертовский Шмякару!

— А я грю, нет. Сам посуди, ну кто наймет однорукого плотника? И как же он тогда могёт быть занят?

— Послушай, Клэнси…

— Он бы сменил работу, стал бы рыбу ловить иль чо на вроде.

— Клэнси, мы должны высечь на скрижалях этой пустыни новый язык…

— Конечно, пришлось бы просить кого наживку цеплять, но…

— Клэнси, может, ты наконец заткнешься и займешься лошадьми?

Минут двадцать ушло на то, чтобы разобрать часть завала из камней, и ещё минут через пять Клэнси вернулся..

— Нигде нет ентого шустрого конька, босс. А мы глянули подо всех коняг.

— Но он не мог пройти мимо нас!

— Ещё как мог, босс. Ты ж сам видал, как он шарился по отвесным обрывам. Так что ща он, наверно, уж далёко. Хошь, чтоб я догнал ентого типа?

Угрыз задумался. Сплюнул.

— Не-ка. Главное, гнедого возвернули. Это стоило тех денег.

Он задумчиво посмотрел вглубь каньона.

— Ты в порядке, босс?

— Клэнси, когда воротимся на стойбище, сгоняй в город, в «Пастораль-отель», и купи у них как можно больше пробок.

— Думашь, поможет, босс? Да он же чокнутый, как… — Под взглядом Угрыза Клэнси осекся. — Просто чокнутый.

— Верно, чокнутый. Но не дурак. Ты видел на нем хоть одну муху?

За их спинами, в самом конце каньона, затерянное среди валунов и кустов, изображение лошадки сначала превратилось в изображение кенгуру, а потом и вовсе растворилось в камне.

Больше всего в Наверне Чудакулли раздражало то, что, когда собеседник выходил из себя, Чудакулли этого не замечал.

Волшебники, столкнувшись с опасностью, сразу начинают спорить: с какой именно опасностью они столкнулись? И к моменту достижения консенсуса опасность или доходит в своем развитии до такого состояния, когда альтернативы очень и очень четко обозначены, так что остается либо уцепиться за одну из них, либо погибнуть, — или ей становится скучно и она отправляется на поиски клиентов позанятнее. Даже у опасностей есть гордость.

Когда Думминг Тупс был мальчишкой, ему всегда представлялось, что волшебники — это могущественные полубоги, способные одним мановением руки изменить окружающий мир. Повзрослев же, он обнаружил, что волшебники всего лишь занудные старики, озабоченные состоянием своих ног и вечно затевающие споры на тему «Кто виноват?».

И ему никогда не приходило в голову, что эволюция — штука переменчивая, хотя глубокие рубцы на древних зданиях недвусмысленно свидетельствовали, что волшебники бывают разные.

Он не замечал, куда идёт: ноги словно бы сами несли его по тропке. Ненавязчиво петляя, тропинка поднималась в гору. Из подлеска по обе стороны на Тупса таращились странные создания. Некоторые смахивали на…

Волшебники думают не словами и не картинками, а книгами. Вот и сейчас со стеллажей памяти Думминга выползла одна из таких книжек. Её он получил в подарок ещё в детстве, но хранил до сих пор — в аккуратной картонной коробочке^[110].

Книжка состояла из множества маленьких страничек на спирали, и на каждой страничке изображалась часть тела животного, птицы или рыбы — голова, живот, хвост и так далее. Благодаря хитрому устройству книжицы можно было получать самых необычных составных животных — с головой, скажем, лошади, телом пчелы и хвостом рыбы. Надпись на обложке сулила «долгие часы удовольствия», однако уже через три минуты читатель начинал невольно задаваться вопросом, что же это за человеком надо быть, чтобы развлекаться таким образом часами, и, быть может, лучше придушить этого любителя настольных игр прямо сейчас (как можно более милосердно, разумеется), избавив таким образом от будущих бессонных ночей отдел по расследованию серийных убийств.

Думминг же развлекался именно часами.

Некоторые суще… ТВАРИ, глазеющие на него из подлеска, выглядели так, словно бы сошли со страниц той книжки. Птицы с клювами длиной в целое тело. Пауки размером с ладонь. Там и сям воздух поблескивал будто вода. Когда Думминг проходил через такой участок, воздух сперва оказывал очень мягкое сопротивление, а потом пропускал; птицы же и насекомые старались держаться от таких участков подальше.

И повсюду гудели жучки.

Петляющая тропинка, плавно поднимаясь, привела его к вершине горы. Там, сразу за пиком, обнаружилась скромная долинка с большой пещерой на противоположной стороне. Из глубины пещеры сочился голубоватый свет.

Мимо уха Думминга, громко жужжа, пролетел крупный жук.

Сразу за входом пещера резко расширялась, являя взгляду далекие своды, затянутые голубым туманом. Внутри её происходили неясные перемещения, двигались тени. А ещё изнутри доносились странные звуки: свистки, треск, время от времени — глухой удар или клацанье. Все это наводило на мысль о кипящей внутри работе.

Думминг смахнул с щеки особо надоедливого жука и с изумлением уставился на то, что высилось прямо перед ним.

Это была передняя часть слона.

Задняя часть, которая вопреки всем законам природы удерживала равновесие на двух ногах, стояла в нескольких ярдах от передней. А между задней и передней частями располагалась… остальная часть слона.

Думминг Тупс изумленно покачал головой. В принципе, если разрезать слона напополам и выскрести из обоих половин содержимое, то получишь… в общем-то, размазню. Здесь размазни не было. Розовые и пурпурные трубки были аккуратно разложены на стоящем рядом верстаке, а небольшая стремянка вела в нишу, наполненную другими трубками и всякими громоздкими органами. Общее впечатление было как от методичной работы, протекающей своим чередом. Никаких вам ужасов взорвавшихся изнутри слонов. Скорее это был слон в процессе производства.

Из всех углов пещеры одновременно вырвались спиралевидные облачка белого дыма и, немного повращавшись, превратились в бога эволюции. Бог стоял на стремянке.

При виде Думминга он изумленно сморгнул.

— А, это ты, — наконец сказал бог. — Один из остроконечных. Будь добр, помоги. Я там кое-что покручу, а ты описывай мне, что происходит.

Нагнувшись, он полускрылся в гулкой утробе передней половины слона. Слон захлопал ушами.

— Уши хлопают, — сказал Думминг.

Бог, сияя, высунулся наружу.

— Ты представить себе не можешь, каких трудов стоило этого добиться. Ну и… каковы твои впечатления?

Думминг проглотил ком в горле.

— Очень… очень положительные, — выдавил он.

Попятившись и налетев на какой-то объект, Думминг оглянулся. И уперся взглядом в зияющую пасть очень большой акулы. Акула также была в самом разгаре… единственное определение, которое пришло ему на ум, было «биологическое формирование». Акула пялила глаз на Тупса. Сразу за ней происходила сборка гигантского кита.

— Так-то, а? — подмигнул бог.

Думминг предпринял попытку сосредоточить мысли на слоне.

— Разве что… — начал он.

— Что такое?

— А ты уверен насчет колес?

Вид у бога стал обеспокоенный.

— По-твоему, слишком малы? Не совсем подходят для передвижения по вельду?

— Гм-м, пожалуй, нет…

— Очень, знаешь ли, сложно разработать органическое колесо, — в голосе бога прозвучали нотки упрека. — Каждое — небольшой шедевр.

— А тебе не кажется, что передвигаться на ногах им было бы немного, гм-м, проще?

— Если я буду просто копировать придуманное до меня, то далеко мы не уедем, — возразил бог. — Разнообразие и заполнение незанятых ниш — вот ключ к успеху.

— Валяться на обочине дороги в луже грязи, с задранными вверх колесами — это такая уж хорошая ниша? — удивился Думминг.

Бог посмотрел сперва на него, потом, мрачно, на недостроенного слона.

— Может, снабдить его шинами побольше? — произнес он голосом, в котором звучала надежда пополам с отчаянием.

— Вряд ли это поможет.

— Что ж, наверное, ты прав. — У бога задрожали руки. — Не знаю, в чем дело. Я ИЗО ВСЕХ СИЛ стараюсь внести разнообразие, но иногда это так трудно…

Внезапно он бросился через забитую незаконченными творениями пещеру к дальнему её концу. Подбежав к видневшейся там большой двери, бог рывком распахнул её.

— Прошу прощения, надо немножко успокоить нервы, — произнес он. — Сейчас сделаю парочку-другую, и все будет в порядке.

Думминг последовал за ним. За дверью оказалась ещё одна пещера — намного больше первой и ярко освещенная. Внутри было полным-полно крошечных существ всех возможных расцветок. Миллионы их витали яркими бисеринами на невидимых нитках.

— Жучки? — спросил Думминг.

— В трудную минуту нет ничего лучше, — отозвался бог. Он лихорадочно шарил в большом железном письменном столе, выдвигая ящики и вытаскивая оттуда разнообразные коробочки. — Будь так добр, передай вон ту коробку с антеннами! Там, на полке. Да, когда тебе грустно, лучшее средство — жучок. Иной раз мне кажется, что именно вокруг жучков все и вертится.

— Что все? — не понял Думминг.

Бог широко повел рукой, словно пытаясь охватить все вокруг.

— Да все, — весело произнес он. — Все целиком. Деревья, трава, цветы… Ну зачем, по-твоему, это все?

— Признаюсь, я никогда не думал, что ВСЕ это затем, чтобы хорошо жилось каким-то жукам, — произнес Думминг. — Может, это и… допустим, для слонов тоже?

Бог уже держал в руке наполовину собранного жучка. Жучок был зеленый.

— Навозный! — победоносно воскликнул бог.

Никакая голова, когда её привинчивают к телу, не должна производить звук, подобный тому, который производит пробка, с силой вставляемая в бутылочное горлышко, но жучок в руках бога издал именно такой звук.

— Не слишком ли много чести для навозного жучка? — спросил Думминг.

— У вас это, кажется, называется экологией.

— Нет, нет, все это неправильно, — покачал головой Думминг. — А как же высшие формы жизни?

— Высшие? — переспросил бог. — Это ты о… о птицах?

— Нет, о… — Думминг замялся.

Бог проявлял примечательное отсутствие любопытства по отношению к волшебникам — возможно, по причине их несхожести с жучками, — но Тупс уже предвидел некую теологическую неловкость.

— О человекообразных, — наконец сказал он.

— О человекообразных? Ну разумеется, они весьма забавны, и жучкам с ними будет весело, однако… — Бог посмотрел на Думминга, и в его божественной голове что-то щелкнуло. — Ах, ты об этом! Но не думаешь ли ты, что ЧЕЛОВЕКООБРАЗНЫЕ — цель и венец всего?

— Ну, если уж выбирать…

— Мой милый друг, цель и самоцель — это разные вещи. Хотя, — он шмыгнул носом, — если главными станут жучки, я буду не в претензии.

— Но ведь цель обязательно должна… Послушай, разве ты не мечтаешь о том, чтобы создать существо, способное РАЗМЫШЛЯТЬ о вселенной и?..

— Боги меня упаси, вот чего мне точно не надо — это чтобы всякие любопытные твари совали нос в мои дела! — раздраженно оборвал его бог. — На мире и без того достаточно всяких заплат и швов, не хватало ещё, чтобы какой-нибудь умник нарочно начал их выискивать. Нет, по крайней мере тут большие боги, — он ткнул пальцем в сторону Пупа, — не ошиблись и правильно расставили точки над «i». Разумность — она, видишь ли, как ноги: небольшая передозировка — и неизвестно, уйдешь ли ты куда-нибудь. С моей точки зрения, оптимальное число ног — шесть.

— Но ведь может найтись существо, которое…

Бог отпустил свое последнее творение на свободу. Жучок с жужжанием взвился вверх, пролетел многие ряды своих собратьев и приземлился между двумя очень, но все-таки не полностью похожими на него жучками.

— …Сообразит, как все устроено? — закончил фразу бог. — Что ж, ты,разумеется, прав. А у тебя, как я погляжу, весьма эффективно работающий мозг… Проклятье!

Что-то сверкнуло, и рядом с богом возникла птичка. Сразу было видно, что она живая, но при этом она словно бы застыла на лету. Её окружал ореол голубого сияния.

Бог со вздохом вынул из кармана странный инструмент. Такого сложного инструмента Думминг не видел ни разу в жизни. Вид некоторых его частей наводил на мысль, что есть и другие, невидимые его части — и, вероятно, хорошо, что невидимые.

— Однако, — произнес бог, между делом отрезая птичке клюв и замазывая дыру голубоватым сиянием, — чтобы создать нечто действительно серьезное, мне необходимо найти способ как-то организовать процесс. Сейчас же я только и делаю, что оплачиваю счета.

— Должно быть, это довольно доро…

— Большие счета, маленькие счета, счета за выковыривание насекомых из-под коры, за расколотые орехи, за съеденные фрукты, — продолжал бог. — Они должны эволюционировать самостоятельно. В этом-то весь и смысл. Я не должен заниматься ВСЕМ.

Повинуясь взмаху руки бога, в воздухе появилось что-то вроде витрины с выставленными на ней клювами. Бог выбрал один из них — как показалось Думмингу, не слишком отличающийся от того, который он только что отрезал, — и с помощью инструмента присоединил его к висящей в воздухе птице. Голубое сияние объяло новый клюв. Через несколько секунд птица исчезла. Думмингу почудилось, что в самый последний момент, перед тем как исчезнуть, птичка взмахнула крыльями.

И в тот же миг он неожиданно осознал, что, несмотря на очевидную одержимость собеседника жучками, его, Думминга, место именно ЗДЕСЬ — на острие прогресса, непосредственно рядом с его пульсом.

Он стал волшебником, поскольку считал, что волшебники знают, как устроен мир. На практике же Незримый Университет оказался закосневшим заведением, душным и примитивным.

Взять, к примеру, случай с прирученной молнией. У него, у Думминга, ПОЛУЧИЛОСЬ, и это видели все. С помощью ОДНОГО-ЕДИНСТВЕННОГО кота и пары янтарных палочек он добился того, что волосы у казначея встали дыбом, а пальцы так и трещали от искр. И как же КОЛЛЕГИ приняли его совершенно разумный план запрячь тысячу котов в огромное колесо, которое при вращении будет тереться о сотни янтарных палочек? Они наложили на исполнение замысла вето! На идиотском основании, что работа механизма будет сопровождаться слишком сильным шумом. А продуманный во всех деталях план расщепить чар с целью получения дешевой и чистой магической энергии? Данную идею они тоже «отложили до лучших времён» — якобы она чревата легкими побочными эффектами. И это после того, как он с цифрами в руках доказал, что шансы уничтожить этот мир ничуть не выше шансов быть сбитым на улице каретой. И разве он виноват, что сразу после его пламенной речи на площади перед Университетом столкнулись сразу шестнадцати повозок?

Но ВОТ она — возможность совершить что-то полезное. Кроме того, похоже, он понял, в чем именно бог заблуждается.

— Прошу прощения, — осторожно сказал Думминг, — но, может, тебе пригодился бы помощник?

— Честно говоря, все выходит из-под контроля, — отозвался бог. В своей способности не слышать собеседника он вполне мог посоревноваться с волшебниками. — Все идёт к тому, что мне понадобится…

— Ну что за поразительное место!

Думминг закатил глаза. В этом на волшебников можно положиться. Оказавшись в поразительном месте, они непременно вам об этом сообщат. Громко.

— А, — бог оглянулся, — это остальные члены твоей… стаи?

— Я бы на твоем месте их сюда не пускал. — Думминг покосился на волшебников. Те разбрелись по пещере, как мальчишки по залу игровых автоматов, жмущие на все кнопки подряд: а вдруг осталась бесплатная игра? — Они сначала тыкают пальцем, а потом уже спрашивают, что это за штуковина.

— А прежде чем тыкать, они спросить не могут?

— Нет, они считают, что, не потыкав пальцем, истинную природу вещи никогда не поймешь, — мрачно ответил Думминг.

— Зачем тогда спрашивать?

— Просто так. И ещё, они сначала откусывают и только потом спрашивают: «А оно не ядовитое?» И знаешь, что самое противное? Всяких ядовитых ягод, фруктов им никогда не попадается.

— Странно. Смеяться опасности в лицо — вряд ли это можно назвать эффективной стратегией выживания.

— А они вовсе и не смеются, — угрюмо отозвался Думминг. — Они говорят что-нибудь вроде: «И это называется опасность? Да она и в подметки не годится тем опасностям, к которым мы привыкли во времена нашей юности, — верно я говорю, главный философ? Помнишь тот случай со стариной Окна-Настежь Макплюндером, ну, когда он?..» Ну и так далее. — Думминг пожал плечами.

— Когда Макплюндер что? — заинтересовался бог.

— Да откуда я знаю! Порой мне кажется, они просто придумывают эти имена! Декан, а вот этого делать не стоит!

Декан отвернулся от акулы, чьи зубы он как раз изучал.

— Почему, Тупс? — поинтересовался он.

Акулья пасть у него за спиной захлопнулась. Из развороченного слона торчали только ноги аркканцлера. Из кита доносился приглушенный голос, похоже принадлежащий профессору современного руносложения: «А интересно, что будет, если повернуть эту штуковину?.. Смотри, смотри, красная загогулина дрыгнулась!»

— Просто шедевр. — Из слона показался Чудакулли. — И колеса отличные. А детали ты красишь до или после?

— Аркканцлер, это вам не набор «Сделай сам». — Думминг забрал из рук Чудакулли почку и поставил её на место. — Здесь идёт сборка самого настоящего слона!

— О.

— Слона ДЕЛАЮТ, — подчеркнул Думминг, поскольку Чудакулли, похоже, не оценил всего величия процесса. — Вручную. Что не совсем обычно.

— Правда? А как обычно делаются слоны?

— С помощью других слонов.

— А, ну да…

— В самом деле? Слоны сами изготавливают себе подобных? — удивился бог. — И как же? Хоботы у них, конечно, весьма проворные и гибкие, но все же для по-настоящему тонкой работы не приспособленные.

— О, разумеется, они не ВПРЯМУЮ делают себе подобных. Они делают их опосредованно… с помощью… секса… — Думминг почувствовал, что краснеет.

— Секса?

«Это же Моно-Остров. СИЛЫ НЕБЕСНЫЕ…» — мелькнуло в голове у Думминга.

— Ну… мужские и женские особи… — робко начал он.

— Да, да, и что же эти особи делают? — осведомился бог.

Волшебники затаили дыхание.

— Продолжай, господин Тупс, продолжай, — приободрил аркканцлер. — Мы все внимание. Особенно слон.

— Ну… — Думминг почувствовал, что стал красным как рак. — Э-э… А как ты сейчас решаешь этот вопрос? Например, с цветами?

— Я их создаю, — пожал плечами бог. — А потом наблюдаю за их развитием, за тем, как они функционируют. А когда они изнашиваются, я, опираясь на результаты экспериментов, создаю их улучшенную версию. — Он нахмурился. — Хотя в последнее время растения ведут себя довольно странно. Зачем нужны эти семена, которые они беспрерывно в себе выращивают? Я пытаюсь отучить их от этого, а они все упорствуют.

— Думаю… э-э… наверное, они пытаются изобрести секс, — произнес Думминг. — Гм-м… с помощью секса можно… они могут… существа могут… могут создавать других… существ.

— То есть слоны могут создать других слонов?

— Правильно.

— Невероятно! Неужели это правда?

— Чистая правда.

— И как именно они это делают? Есть вещи, на которые уходит масса времени. К примеру, калибровка слухового канала. Они используют специальные инструменты?

Думминг бросил отчаянный взгляд на декана. Тот внимательно разглядывал потолок. Остальные волшебники так же пристально изучали различные детали окружения — что угодно, лишь бы только не встречаться глазами друг с другом.

— Гм-м, в каком-то смысле да, — произнес Думминг. Он знал, что ступил на скользкую дорожку, и решил не рисковать. — Но, знаешь ли, на самом деле я всех деталей не знаю, так что…

— И вероятно, занимаются они этим в специальных мастерских, — серьезно кивнул бог. Он вынул из кармана блокнотик, а из-за уха — карандаш. — Ты не против, если я кое-что законспектирую?

— Они… Гм-м… Самка… — начал Думминг.

— Самка, — послушно повторил бог и записал.

— В общем, она… один из наиболее популярных способов заключается в том, что… она… вроде как выращивает другого слона… внутри себя.

Карандаш бога разом перестал скрипеть.

— Вот теперь я ТОЧНО знаю, что это неправильно, — сказал он. — Невозможно изготовить слона внутри слона…

— Э-э… она выращивает уменьшенную версию…

— И опять-таки неувязочка. После нескольких сеансов таких выращиваний ты получишь слона величиной с кролика.

— Видишь ли, потом он вырастает…

— Да что ты говоришь? И каким же образом?

— Он вроде как… строит сам себя… Э-э… Наращивается изнутри…

— А другие слоны, которые не, как бишь её, не самки? В чем заключается их роль? Слушай, твой коллега, случаем, не заболел?

Главный философ что было сил лупил декана по спине.

— Все в порядке… — пискнул декан. — Со мной часто… случаются… приступы кашля…

Наморщив лоб, бог некоторое время усиленно скрипел карандашом, затем прервался и задумчиво пожевал его кончик.

— И весь этот, гм-м, СЕКС — он что, не требует никакой квалификации?

— Абсолютно.

— И ни тебе контроля качества, ни описания производственного процесса?

— Гм-м… Нет.

— А представители ВАШЕГО вида как решают эту проблему? — осведомился бог и вопросительно посмотрел на Думминга.

— Это… э-э… мы… э-э-э… — начал заикаться Думминг.

— Мы стараемся её избегать, — решительно заявил Чудакулли. — Право, декан, какой нехороший кашель у тебя здесь развился.

— Вот как? — Бог поднял бровь. — Любопытно. И к какому же средству вы прибегаете взамен? Расщепляетесь надвое? Для амеб это срабатывает, но жирафы находят процесс расщепления чрезвычайно затруднительным, я это точно знаю.

— Что? О нет, мы концентрируемся на высоком, — объяснил Чудакулли. — Ну, ещё помогают холодные ванны, оздоровительные пробежки по утрам и прочее в том же духе.

— До чего же интересно! Это надо записать! — Бог захлопал по карманам в поисках следующего блокнота. — А как именно протекает процесс? Самки сопровождают вас во время пробежек? И ещё. Это высокое, на котором вы концентрируетесь? Какова точно его высота? ЧРЕЗВЫЧАЙНО нестандартная концепция. Вероятно, требуются дополнительные насадки?

— Ты, прошу прощения, о чем? — уточнил Думминг.

— Невероятно! Чтобы существа создавали себе подобных! Мне казалось, вся эта их возня с семенами — способ занять время, ан нет! И на самом деле, какой прекрасный способ сэкономить время и силы! Разумеется, это потребует дополнительных усилий на стадии разработки, однако потом все будет идти практически само по себе… — Бог так быстро принялся чирикать карандашом в блокноте, что его рука превратилась в размазанное облачко. — Гм-м, в таком случае жизненно важными становятся установки и императивы… Гм-м… А как это применимо, скажем, к деревьям?

— Тут хватает дяди Думминга и самой обычной кисточки, — ухмыльнулся главный философ.

— Я бы попросил! — воскликнул Думминг.

Бог с выражением внимательной растерянности воззрился на волшебников — как человек, в присутствии которого только что пошутили на иностранном языке и который не уверен, дошел ли шутник до кульминации или она ещё впереди. Выждав некоторое время, он пожал плечами.

— Единственное, что мне пока ещё не совсем ясно, — произнес бог, — это что именно побудит их заниматься, ну… — Он сверился с блокнотом. — …СЕКСОМ, когда и так можно наслаждаться собой… Как неприятно: у вашего коллеги опять приступ — кажется, он вот-вот задохнется.

— Декан! — рявкнул Чудакулли.

— Не могу не заметить, — произнес бог, — что, когда разговор заходит о СЕКСЕ, все вы краснеете и начинаете неловко топтаться на месте. Вы таким способом подаете какие-то сигналы?

— Урм…

— Буду чрезвычайно благодарен, если вы поведаете мне, как у вас это происходит.

Смущение, огромное и розовое, заполонило все вокруг. Если бы оно было сделано из камня, то в нем можно было бы высечь огромные, тайные и алые, как розы, города.

Чудакулли улыбнулся деревянной улыбкой.

— Прошу меня извинить, — произнес он. — Господа, собрание преподавательского состава?

Все волшебники, кроме Думминга, сгрудились вокруг аркканцлера. Из общего возбужденного шепота долетали отдельные фразы:

— … Мне отец рассказывал, но я, конечно, не верил… И у меня никогда не поднималось… Декан, да уймешься ли ты, наконец! Мы же не можем… Самое лучшее — холодный душ…

Чудакулли повернулся к богу и вновь изобразил улыбку каменной статуи.

— Секс — это, видишь ли, нечто, о чем мы, э-э, не говорим, — произнес он.

— Много, — дополнил декан.

— А-а, понятно! — кивнул бог. — Что ж, думаю, практическая демонстрация будет гораздо информативнее.

— Э-э… Мы, знаешь ли… не планировали…

— А вот и ви-и-и-и! Так вот ви где, госьпода!

В пещеру вплыла госпожа Герпес. Волшебники внезапно затихли, почувствовав своим волшебным чутьем, что появление госпожи Герпес именно в этот момент равносильно включению нагревательной спирали в плавательном бассейне жизни.

— О, ещё один представитель вашего вида, — жизнерадостно заметил бог. Он пригляделся. — Или другого?

Думминг почувствовал, что настало время что-то сказать. Госпожа Герпес устремила на него взгляд.

— Госпожа, э-э, Герпес, э-э… дама, — объяснил он.

— Ага, так и запишем, — кивнул бог. — И чем же знамениты ДАМЫ?

— Они, гм, принадлежат к тому же виду, что и, гм, мы, — заметался Думминг. — Гм… они… гм…

— Слабый пол, — подсказал Чудакулли.

— Прошу прощения, не совсем понял. Слабый — то есть ненадежный? — уточнил бог.

— Э-э… она, гм, э-э… видишь ли, она как бы самочных наклонностей, — завершил Думминг.

— О, как кстати, — довольно улыбнулся бог.

— Прошюженяизьвинить, — произнесла госпожа Герпес тоном максимальной строгости, порой весьма уместной, как она считала, при общении с волшебниками, — но быть может, кто-нибудь удосюжится предьставить мне этого госьподина?

— О, разумеется, — заторопился Чудакулли. — Прошу прощения. Бог, это госпожа Герпес. Госпожа Герпес, это бог. Местный бог. Бог этого острова. Э…

— Йа очарована, — промурлыкала госпожа Герпес.

Согласно понятиям госпожи Герпес, боги были существами социально приемлемыми — по крайней мере, если у них наличествовала человеческая голова и они были одеты. Боги котировались чуть выше первосвященников и примерно наравне с герцогами.

— Следует ли мне пасть ниц? — кокетливо спросила она.

— Ммяяя, — простонал главный философ.

— Коленопреклонение любого вида не обязательно, — отозвался бог.

— Он хочет сказать, нет, — перевел Думминг.

— Как вам будет угодно, — с этими словами госпожа Герпес протянула руку.

Бог сразу схватил её и принялся гнуть туда-сюда большой палец.

— Очень практично, — одобрил он. — Палец, как я вижу, противопоставлен. Пожалуй, надо записать. Кстати, а две ноги — это по привычке? О, вижу, твои брови поползли вверх. Это какой-то сигнал? Кроме того, я заметил, что формой тела ты отличаешься от остальных представителей своего вида и у тебя нет бороды. Наверное, это означает, что мудрости у тебя значительно меньше?

Думминг заметил, что глаза госпожи Герпес сузились, а ноздри раздулись.

— У вас тют возьникли сложьности, господа? — произнесла она. — Йа следовала по вашим следам до той смешной лодки, а от неё — досюда и…

— Мы говорили о сексе, — с энтузиазмом проинформировал её бог. — Необыкновенно волнующая тема, тебе не кажется?

Волшебники затаили дыхание. По сравнению с этим простыни декана могли показаться цветочками.

— Это не та тема, которюю я осьмелюсь обьсюждать, — осторожно ответила госпожа Герпес.

— Ммяяя, — пискнул главный философ.

— У меня такое впечатление, что от меня что-то скрывают, — раздраженно произнес бог.

Его палец испустил искру, которая, врезавшись в пол, прожгла там небольшой кратер. По лицу бога было видно, что он поражен не меньше волшебников.

— О боги, что вы теперь обо мне подумаете? Я искренне прошу прощения! — воскликнул он. — Боюсь, это своего рода непроизвольная реакция на… некоторые раздражители.

Все посмотрели на кратер. У самой ноги Думминга пузырился камень, но отодвинуться Думминг не решался, поскольку боялся упасть в обморок.

— Так это было просто… от раздражения? — спросил Чудакулли.

— Возможно, не только. Ещё к нему примешивалась… пожалуй, небольшая растерянность, — объяснил бог. — Ничего не могу с этим поделать, типичный божественный рефлекс. Боюсь, мы как… вид не очень-то умеем мириться, когда… нам возражают, назовем это так. Я правда извиняюсь. Очень. — Высморкавшись, бог уселся на полузаконченного панду. — Ну вот. Сейчас опять… — С его пальца снова сорвалась крохотная молния. По пещере прокатился тихий раскат грома. — Надеюсь, второго Квинта не случится. Вам, разумеется, известно, что там произошло…

— Первый раз слышу о таком городе, — признался Думминг.

— Действительно, что это я, откуда вам знать о Квинте, — согласился бог. — В этом-то все и дело. Города как такового было совсем немного. Так, поселение, большей частью слепленное из грязи. Как я это называю. А потом она, конечно, превратилась в керамику. — Он обратил к слушателям сокрушенное лицо. — У вас, думаю, такое тоже бывает… Ну, дни, когда кидаешься на всех подряд.

Краем глаза Думминг заметил, что волшебники в редком порыве единодушия начали тихонько перемещаться в сторону выхода.

Удар грома — гораздо громче предыдущего — проделал прямо у двери пещеры глубокую расселину.

— Стыдно-то как! Не знаю, куда глаза девать! — воскликнул бог. — Боюсь, это все моё подсознание.

— Может, тебе стоить пройти курс лечения от преждевременного огнеизвержения?

— Декан! Сейчас неподходящий момент!

— Прошу прощения, аркканцлер.

— И мне было слегка обидно за моих легко воспламеняемых коров. — Борода у бога так и трещала от искр. — Да, согласен, в жаркие дни, при какой-то очень редкой комбинации обстоятельств они самопроизвольно возгорались, в результате чего сгорала вся деревня. И что? Разве это повод для неблагодарности?

Все это время госпожа Герпес холодно взирала на бога.

— А что именно ви желаете зьнать? — спросила она.

— Ха? — крякнул Чудакулли.

— Йа никого не хочю обидеть, но йа, видите ли, желаю выйти отьсюда целой и неподожженной, — величественно произнесла домоправительница.

Бог оторвался от своих размышлений.

— Концепция деления на самцов и самок выглядит весьма перспективной, — сморкаясь, признал он. — Но почему-то никто не хочет объяснить мне поподробнее…

— Ах, ви об ЭТОМ. — Госпожа Герпес слегка махнула рукой. Бросив взгляд на волшебников, она легким, но уверенным рывком поставила бога на ноги и потянула за собой. — Господа, прошю прощения…

Волшебники смотрели им вслед в состоянии ещё более глубокого потрясения, чем то, в которое их повергло зрелище испускаемых божьими пальцами молний. Затем заведующий кафедрой беспредметных изысканий натянул шляпу на глаза.

— Нет, я даже смотреть боюсь, — сказал он и добавил: — Чем они там занимаются?

— Э-э… просто разговаривают… — отозвался Думминг.

— Разговаривают?

— И она… как бы… размахивает руками…

— Ммяяя! — возопил главный философ.

— Кто-нибудь, быстро, обмахните его чем-нибудь, — приказал Чудакулли. — А сейчас она что, СМЕЕТСЯ?

Домоправительница и бог одновременно посмотрели на волшебников. Госпожа Герпес кивнула, словно заверяя собеседника, что все ею сказанное — чистая правда, после чего оба снова рассмеялись.

— Это больше смахивает на хихиканье, — строго отметил декан.

— Не уверен, что одобряю данное поведение, — надменно произнес Чудакулли. — Боги и смертные женщины. Знаем мы эти истории. Наслышаны.

— Когда боги превращаются в быков, — подсказал декан.

— Или в лебедей, — добавил заведующий кафедрой беспредметных изысканий.

— А иногда в золотой дождь, — продолжал декан.

— Да уж, — согласился завкафедрой и после небольшой паузы добавил: — Кстати, над последним превращением — ну, тем, что ты упомянул, — я не раз ломал голову…

— Интересно, какой этап она ему сейчас описывает?

— Откровенно говоря, я предпочел бы не знать.

— Послушайте, кто-нибудь, сделайте же что-нибудь с главным философом! — призвал Чудакулли. — Расстегните ему пуговицы, что ли, развяжите галстук!

— КУДА-КУДА? — донесся до них изумленный вопрос бога.

Госпожа Герпес, бросив на волшебников беглый взгляд, понизила голос.

— А кто-нибудь когда-нибудь встречался с господином Герпесом? — полюбопытствовал аркканцлер.

— Гм-м… Нет, — ответил декан. — На моей памяти — нет. Наверное, все мы полагали, что он умер.

— А кому-нибудь известно, от чего он умер? — спросил Чудакулли. — Тихо, тихо… Они идут.

Бог, приближаясь, весело улыбался.

— Ну, с ЭТИМ мы разобрались. — Бог довольно потер руки. — Жду не дождусь возможности увидеть, как это происходит в жизни. Знаете, даже если бы я сидел здесь сто лет и думал, то никогда бы не додумался… Да и кто всерьез поверит… что… — Вид застывших лиц волшебников его явно веселил. Бог захихикал. — Ну, то место, где он… а потом она… Чтобы кто-нибудь удерживался от смеха так долго?.. Но главное, теперь мне понятно, как все работает. И кроме того, это открывает двери для массы весьма интересных вариаций…

Госпожа Герпес старательно изучала потолок. Лишь благодаря чему-то неуловимому в выражении её лица и тому, как подрагивал её весьма выразительный бюст, можно было понять, что она едва сдерживается, чтобы не рассмеяться. Это сбивало с толку. На свете было очень мало вещей, способных заставить рассмеяться госпожу Герпес.

— А? О? — произнес Чудакулли, бочком продвигаясь к выходу. — Да что ты говоришь? В таком случае прекрасно. Наверное, мы тебе больше не нужны? А то мы торопимся на корабль…

— Да, теперь все в порядке, не смею вас больше задерживать. — Бог сделал неопределенно-прощальный жест. — Кстати, чем больше я думаю, тем яснее вижу: с помощью этого «секса» замечательным образом решаются практически все мои проблемы.

— Не всякий может этим похвастаться, — глубокомысленно отозвался Чудакулли. — Э-э… Госпожа Герпес, вы с нами?

— Разюмеется, аркканцлер.

— Э-э… Замечательно. Прекрасно. Гм-гм. И ты, господин Тупс, тоже шевели ногами…

Бог вернулся к своему рабочему столу и принялся копаться в ящиках. Воздух мерцал. Думминг посмотрел на кита. Кит был, безусловно, живым… но не в данный момент времени. Взгляд Думминга метнулся к слону-в-процессе-производства, к загадочным подставкам и лесам органического вида, воздвигнутым вокруг пока ещё неузнаваемых, озаренных мерцающим голубым светом объектов. Впрочем, нет, в одном из объектов он узнал половинку коровы.

Думминг осторожно извлек из уха одержимого духом исследований жучка. Если он сейчас уйдет, то никогда не узнает…

— Я, пожалуй, остаюсь, — произнес он.

— Ты, похоже, способный молодой… э-э… — начал, не оборачиваясь, бог.

— Человек, — подсказал Думминг.

— Молодой человек, — повторил бог.

— Ты УВЕРЕН! — спросил Чудакулли.

— До сих пор я ни разу не брал отпуск, — ответил Думминг. — И теперь я хочу взять все свои неиспользованные отпуска и посвятить это время научным исследованиям.

— Но мы ведь заблудились в прошлом!

— В таком случае это будут очень фундаментальные исследования, — твердо возразил Думминг. — Аркканцлер, разве вы не видите, сколько всего здесь можно узнать?!

— В самом деле?

— Только оглянитесь вокруг!

— Вижу, ты уже принял решение, — сказал аркканцлер. — Но на зарплату даже не рассчитывай.

— Не припомню, чтобы мне её когда-нибудь выплачивали, — ответил Думминг.

Декан подтолкнул Чудакулли под локоть и что-то зашептал ему на ухо.

— А как мы без тебя разберемся с лодкой? Кто ею будет управлять? — воскликнул Чудакулли.

— Лодкой? О, не беспокойтесь, проблем тут возникнуть не должно, — сказал, высунувшись из-за своего верстака, бог. — Она сама найдет место с иными, отличными от нынешних биогеографическими характеристиками. Она будет плыть сама собой. Зачем возвращаться туда, откуда вы начали свой путь? — Он помахал в воздухе жучиной лапкой. — Неподалеку отсюда по вращению Диска как раз поднимается новый континент. Почуяв таких размеров сушу, лодка двинется прямиком туда.

— Новый континент? — переспросил Чудакулли.

— Ну да. Сам я никогда такими вещами не интересовался, но с той стороны доносится такой грохот! Судя по всему, строительство идёт большое.

— Тупс, ты по-прежнему уверен, что желаешь остаться? — многозначительно произнес декан.

— Э-э, да…

— Что ж, надеюсь, господин Тупс не посрамит славные традиции нашего Университета! — с чувством произнес Чудакулли.

Думминг, знавший эти славные традиции вдоль и поперек, вяло кивнул. Зато сердце у него так и колотилось. Ничего подобного он не испытывал даже в тот момент, когда придумал для Гекса первую программу.

Наконец-то он нашел свое место в этом мире. Будущее манило и звало.

Когда волшебники спустились обратно к подножию горы, как раз занимался рассвет.

— Очень даже неплохой бог, — нарушил молчание главный философ. — То есть для бога.

— И кофе неплохой варит, — поддержал заведующий кафедрой беспредметных изысканий.

— И кстати, вы заметили, насколько быстро он вырастил кофейный куст, когда мы ему наконец объяснили, что такое кофе? — добавил профессор современного руносложения.

Некоторое время они молча продолжали путь. Госпожа Герпес, негромко напевая, шла немного впереди. Волшебники старались держаться от неё на почтительном расстоянии. Они ощущали, что каким-то неведомым образом она взяла над ними верх, хотя и не могли сказать, в какой именно игре она победила.

— Забавно, что молодой Думминг решил остаться, — произнес главный философ, отчаянно пытаясь думать о чем угодно, но не о розовом видении.

— А бога его решение порадовало, — отметил профессор современного руносложения. — И он сказал, что внедрение секса потребует коренной переработки всего остального.

— В детстве я любил делать из глины змеек, — радостным голосом вставил казначей.

— Прекрасно, казначей.

— Больше всего возни было с лапками.

— И все же меня не оставляет мысль: по-моему, мы что-то… напортачили, аркканцлер. В этом самом прошлом, — сказал главный философ.

— Каким, интересно, образом? — возразил Чудакулли. — В конце концов, прошлое происходило и до нашего появления здесь.

— Верно, но теперь мы здесь, и мы его изменили.

— Значит, мы изменяли его и раньше.

И этой фразой он, по всеобщему мнению, прекрасно подытожил сказанное. Очень легко запутаться в хитросплетениях временных парадоксов, однако ничто так эффективно не разрешает все проблемы, как хорошее большое эго.

— И все же чертовски радостно думать, что выходец из Университета примет участие в разработке совершенно нового подхода к созданию форм жизни! — воскликнул заведующий кафедрой беспредметных изысканий.

— Что верно, то верно, — кивнул декан. — У кого после этого повернется язык сказать, мол, образование — это плохо, а?

— Понятия не имею, — поднял брови Чудакулли. — У кого?

— Не важно. Но если у кого и повернется, то мы с полным правом можем указать на Думминга и возразить: вот, посмотрите на него, работал, не жалел сил, прислушивался к руководителям, а теперь он сидит одесную бога.

— Какое замечательное выражение. Оно означает… — начал было профессор современного руносложения, но декан опередил его.

— Оно означает, что Думминг сидит с правой стороны от бога, — объяснил он. — Из чего следует, что он с технической точки зрения ангел.

— Никакой он не ангел. Думминг боится высоты. Не говоря уже о том, что состоит он из плоти и крови, а ангелы, они должны быть из… из света или чего-то в том же духе. Хотя за святого он вполне бы сошел.

— Он что, может творить чудеса?

— Точно не знаю. Когда мы уходили, они с богом как раз обсуждали, как изменить задницу бабуина, чтобы сделать её крайне привлекательной для самок.

Воцарилось задумчивое молчание.

— По МОИМ понятиям, это вполне тянет на чудо, — наконец признался Чудакулли.

— Не могу, однако, сказать, что счел бы такое времяпрепровождение очень приятным, — задумчиво произнес главный философ.

— Со слов бога, все это делается для того, чтобы вызвать в живых существах ЖЕЛАНИЕ предаться… заняться… увлечься процессом создания нового поколения, вместо того чтобы посвящать время какому-нибудь другому, более… интересному виду деятельности. Очевидно, чтобы достигнуть этой цели, многих животных придется полностью перестроить.

— И перестройку следует начать прямо с нижнего, ха-ха-ха, этажа.

— Чрезвычайно ценное замечание, декан.

— И как же именно это должно работать? — поинтересовался главный философ. — Самка бабуина видит самца и говорит: «Мама дорогая, какая неподражаемая задница, не заняться ли нам… брачными танцами?»

— Признаюсь, я и сам частенько задумывался над подобными вопросами, — согласился профессор современного руносложения. — Возьмем, к примеру, лягушек. Если бы я, скажем, был лягушкой и искал себе мужа, я бы, разумеется, пожелал узнать, какой длины у кандидата ноги, насколько хорошо он ловит мух…

— И насколько длинный у него язык, — добавил Чудакулли. — Декан, БУДЬ ТАК ЛЮБЕЗЕН, прими что-нибудь от своего жуткого кашля!

— Верно, — согласился профессор современного руносложения. — И есть ли у него хороший пруд. Ну, и так далее. Не могу сказать, что моё решение определялось бы его способность раздувать зоб до размеров брюха и издавать «кролик-кролик-кро-о-олик».

— Мне кажется, это скорее «ква-ква-ква-а-ак-лик».

— Ты уверен?

— Вполне.

— А кто же тогда издает «кролик-кролик-кро-о-олик»?

— Наверное, кролики.

— А. Ну да. По-моему, они беспрерывно издают нечто подобное.

— Лично мне всегда казалось, что секс — довольно безвкусный способ самовоспроизведения видов, — заметил заведующий кафедрой беспредметных изысканий, когда волшебники вышли на пляж. — Наверняка должен быть способ и получше. А этот… очень уж старомоден. И требует непомерных энергетических затрат.

— Я, допустим, с тобой согласен, но что ты предлагаешь взамен? — спросил Чудакулли.

— Бридж, — твердо заявил заведующий кафедрой беспредметных изысканий.

— Бридж? Как это?

— Ты о карточной игре? — уточнил декан.

— А почему бы и нет? Бридж может быть очень волнующим занятием, подразумевающим интенсивное общение. К тому же никакого специального оснащения не нужно.

— Но для партии требуются ЧЕТВЕРО участников, — указал Чудакулли.

— Ах да. Я и забыл. Ты прав, могут возникнуть проблемы. Ну… А что ты скажешь насчет… крокета? В крокет можно играть вдвоем. Да что там вдвоем! Если уж на то пошло, я частенько сам с собой играю.

Чудакулли незаметно увеличил дистанцию между собой и заведующим кафедрой беспредметных изысканий.

— Не совсем понятно, каким образом это можно увязать с увеличением численности себе подобных, — тщательно обдумывая каждое слово, произнес аркканцлер. — Развлечение — да, тут все понятно. С увеличением же численности проблема. Как, по-твоему, она будет решаться?

— Я здесь, что ли, бог? — пожал плечами заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — Всякие детали — это его задача.

— Но не думаешь ли ты, что женщина захочет прожить с человеком всю жизнь только потому, что у него хороший удар клюшкой? — усмехнулся декан.

— Вообще, если задуматься, то клюшка в человеке не… — Чудакулли осекся на полуслове. — Думаю, лучше сменить тему, — заключил он.

— Я с ним играл в крокет. Не далее чем на прошлой неделе, — прошептал декан на ухо Чудакулли, едва завкафедрой немного отошел. — И теперь мне очень хочется принять ванну!

— Будь уверен, как только мы вернемся, я незамедлительно прикажу запереть все клюшки в чулане, — шепнул в ответ Чудакулли.

— Кстати, тебе известно, что у него комната под потолок забита всякими книжками о крокете? Некоторые даже с ЦВЕТНЫМИ ИЛЛЮСТРАЦИЯМИ!

— И что на них изображено?

— Сцены знаменитых крокетных ударов, — сказал декан. — И у него такая большая клюшка. Нам надо быть с ним поосторожнее.

— По этому вопросу мы почти сходимся во мнениях, декан. Практически сходимся, — произнес Чудакулли.

В один прекрасный день некий относительно волшебник расположился на отдых у высохшего русла водоема, в тени раскидистого дерева, назвать которое он не смог бы ни за что на свете. Безуспешно колотя банкой с пивом о камень, он яростно ругался.

— О боги, ну какой идиот догадался поместить пиво вот в это?

Когда наконец он сумел пробить в банке дырку, пиво немедленно рванулось наружу, щедро орошая окрестности. Однако, следует признать, кое-что перепало и волшебнику.

Если не считать этой маленькой неприятности, дела обстояли весьма неплохо. Ринсвинд осмотрел деревья на предмет возможной угрозы и не обнаружил ни одного падучего медведя. И Скрябби тоже куда-то задевался, что не могло не радовать.

Вскрыв — на этот раз более умело — ещё одну банку, он принялся задумчиво потягивать пиво.

Ну и местечко! Все не такое, каким должно быть, — даже птицы говорят, по крайней мере пытаются. К тому же здесь никогда не шёл дождь. При этом под землей воды хоть залейся, а выкачивают её насосами на ветряных мельницах.

Выбравшись из каньонной местности, он почти сразу наткнулся на ещё одну мельницу. Её усилиями в лохань едва-едва сочилась тонкая струйка воды. Но буквально на глазах струйка превратилась в редкие капли, а потом и вовсе пересохла.

Проклятье! Ну, почему, помогая тем овцам, он не догадался набрать немного воды себе?

Ринсвинд проверил содержимое мешка. Там обнаружился хлеб, весом и размерами напоминающий пушечное ядро, и немного овощей. По крайней мере, овощи выглядели знакомо. Он даже вроде бы узнал картошку.

Взяв одну картофелину в руку, он поднял её к закатному небу.

Ринсвинду довелось питаться во многих странах Плоского мира, и несколько раз он даже успевал закончить еду до того, как надо было подхватываться и убегать. Но во всех этих трапезах всегда чего-то недоставало. Нет, не то чтобы еда была пресной. Совсем напротив: чужеземные повара проявляли чудеса кулинарного искусства, добавляли специи, маслины, рис — да чего только не добавляли! Но ему всегда недоставало её — скромной картошки.

Было, впрочем, время, когда он в любой момент мог получить целую тарелку пюре или чипсов. Надо было лишь зайти на кухню и попросить. В Незримом Университете, следует отдать должное этому заведению, еду выдавали по первому требованию, даже если данное требование высказывалось с набитым ртом. И самое смешное, Ринсвинд этой привилегией почти никогда не пользовался. На общих обедах, когда передавали блюдо с картофелем, он иной раз накладывал себе ложечку — а иной раз и нет! И блюдо… уплывало… дальше… Вместо картофеля он брал рис. Рис! Нет, рис, конечно, по-своему питательный продукт, но если посмотреть в суть вопроса, то выращивают рис только там, где картофель плавал бы на поверхности.

Ринсвинда частенько посещали воспоминания о тех легкомысленных минутах. Обычно это происходило во сне, и с воплем: «Мне! Мне картошку, пожалуйста!» — он просыпался.

А иногда ему снилось тающее в картошке масло. То были особо плохие ночи.

Почтительно водрузив картофелину на пригорок, Ринсвинд снова заглянул в мешок. Луковица, пара морковок. Коробочка с… чаем, судя по запаху, и спичечный коробок с солью.

Озарение было настолько ярким и сильным, насколько яркими и сильными всегда бывают озарения, сопровождаемые солидной порцией пива.

Суп! Питательно и просто! Надо сварить все вместе! Ну конечно! В качестве кастрюльки сойдет пустая банка из-под пива, остается лишь развести костерок да порубить овощи, а влажное пятно вон там означает, что под землей есть вода…

Слегка покачиваясь, Ринсвинд подошел к пятну. Да, углубление в форме большого круга явственно показывает, что когда-то здесь был пруд. И растительность выглядит свежее, чем везде… Однако воды как таковой не было, а Ринсвинд слишком устал, чтобы копать яму.

И тут со скоростью пива налетело другое озарение. Пиво! По сути это ведь вода, просто в неё ещё что-то добавлено. А из добавок там по большей части дрожжи — практически лекарство, но главным образом питательное вещество, то есть еда. Если уж на то пошло, пиво — это текучий хлеб. Да уж если совсем на то пошло, суп вообще лучше варить на пиве, а не на воде! Пивной суп! Что может быть лучше? Некоторые одинокие мозговые клетки выразили сомнение, но выскочек быстро ухватили за воротник и прохрипели: «А курицу разве не готовят в вине? Ну вот и заткнись!»

Некоторое время ушло на отдирание от банки верхней её части, но в итоге банка с плавающими в пене овощами все-таки оказалась на огне. На этой стадии сомнение опять нанесло Ринсвинду визит, но его грубо оттолкнули в сторону, а когда от поднимающегося из импровизированной кастрюльки запаха у Ринсвинда потекли слюнки и когда он вскрыл очередную банку, дабы применить содержимое в качестве предобеденного аперитива, о всяких сомнениях и вовсе забыли.

Чуть выждав, он потыкал овощи палочкой. Твердоваты, а пиво между тем заметно выкипело. Может, он что-то упустил?

Соль! Вот оно! Соль, дивное вещество! Где-то он читал, что если не поешь соли две недели, то можно и с катушек слететь. Наверное, из-за этого он чувствует себя как-то странно — сказывается недостаток соли. Пошарив в мешке, он нашел соль и щедро сыпанул в варево.

Соль — это ведь медицинская трава. Разве ею не лечат раны? А если вернуться назад, в прошлое — только в очень-очень далекое, — разве солдатам не платили жалованье солью? То есть соль была основой жизни. И не отсюда ли пошло выражение «В этом-то вся и соль»? СЛАВНОЕ, наверное, было время. Целую неделю корячишься, совершаешь марш-бросок, возводишь по пути переправы, потом сражаешься с взбунтовавшимися разрисованными дикарями из какого-нибудь племени вексати, затем марш-бросок обратно, а в пятницу войско встречает центурион с мешком и приветствует: «Отличная работа, парни! Вот вам ваша соль!»

Нет, какой он все-таки умный! И какая на удивление ясная у него сейчас голова!

Некоторое время Ринсвинд не отрываясь смотрел на соль, потом пожал плечами и высыпал в банку весь коробок. Стоит только задуматься, и сразу делается ясно: соль — поразительно полезное питательное вещество. А он уже не одну неделю как без неё — поэтому, наверное, у него и случилось что-то со зрением, да и с ногами, кстати, тоже, поскольку он их совсем не чувствует.

Одним глотком он прикончил пиво.

Затем Ринсвинд лег на землю, подложив под голову камень. Главное — держаться подальше от всяких неприятностей и ни во что не ввязываться. Это самое главное. Взять, к примеру, звезды: висят себе, и делать им совершенно нечего, кроме как висеть и сиять. И никто никогда этим везунчикам не приказывает: сделай то, сделай это…

Он очнулся, вздрогнув от ужаса. Что-то мерзкое заползло к нему в рот, но когда он понял, что это его собственный язык, легче не стало. Было холодно, а вид горизонта наводил на мысль, что уже светает.

В качестве звукового сопровождения выступал жалкий сосущий звук.

Ночью на его стоянку вторглись овцы. Одна безуспешно пыталась вылизать пустую пивную банку. Заметив, что Ринсвинд проснулся, овца оставила банку и слегка попятилась, но именно что слегка. При этом она пронзала его обвинительным взглядом домашнего животного, напоминающего «одомашнивателю» о заключенном некогда договоре.

Голова у Ринсвинда раскалывалась.

Где-то должна быть вода… Встав на нетвердые ноги, он несколько секунд, щурясь, изучал горизонт. Там были… ветряные мельницы и всякое прочее. Ему припомнились вчерашние порушенные мельницы. Нет, что бы там ни говорили, здесь обязательно должна быть вода. Где-то. Где-нибудь. Силы небесные, он УМИРАЕТ ОТ ЖАЖДЫ.

Его мутный взгляд упал на результаты вчерашнего кулинарного эксперимента. Овощной суп на дрожжах — что за БЛЕСТЯЩАЯ идея! Из тех, что кажутся блестящими исключительно часа в два ночи, после того как хорошенько наберешься.

Когда он вспомнил другие порождения столь же насыщенных ночей, его передернуло. Один раз это были спагетти с горчицей. Жареный горох тоже оставил массу незабываемых впечатлений. А однажды ему показалось, что нет ничего лучше, чем съесть муку с дрожжами и запить теплой водичкой. Тогда у него как раз кончился хлеб. В конце концов, желудок ведь все равно расщепляет продукты на составляющие? В такие моменты все кажется чрезвычайно разумным. В полночной кулинарии присутствует своя неоспоримая логика. Просто эта логика не дневная.

Однако потребность что-то съесть никуда не делась, а темно-коричневая масса, размазанная по стенкам банки, была единственной едой в округе. Во всяком случае, у этой еды было куда меньше шести ног. Мысль о баранине у Ринсвинда даже не возникла. Как можно хладнокровно есть кого-то, кто смотрит на тебя столь жалобными глазами?

Он потыкал палкой в вязкую массу. Палка сразу схватилась, будто её окунули в мгновенно застывающий клей.

— Оттпппссти же!

После краткой борьбы палка с большой каплей на конце вылетела наружу. Ринсвинд осторожно попробовал. Все-таки есть же какая-то вероятность, что, смешав забродившее пиво и овощи, получишь…

Нет, такой вероятности нет. Ты получишь соленую, отдающую пивом коричневую массу.

И все же странное существо — человек. Он способен есть самую омерзительную гадость.

О боги. Теперь он просто УМИРАЛ от жажды.

Прихватив банку, Ринсвинд неровным шагом направился к ближайшим деревьям. У деревьев обычно бывает вода… сначала находишь место, где растут деревья, а потом — не важно, устал ты или нет, — начинаешь копать.

У него ушло не больше получаса, чтобы сделать из банки подобие совка и вырыть яму примерно по пояс глубиной. В земле под ногами начала ощущаться влага.

Ещё полчаса — и вот он уже вяме по плечи, а вода достает ему до лодыжек.

Что бы там ни говорили, а коричневое варево было вполне даже ничего. Этакий текучий эквивалент гномьего хлеба. Главное — не верить своему рту, который обзывает то, что ты съел, всякими дурными словами. Главное — есть дальше. Масса питательных витаминов и куча минералов. Так часто бывает: на вкус жуткая мерзость, а на деле…

Выпрямившись, Ринсвинд обнаружил, что со всех сторон окружен овцами. Они скорбно таращились то на Ринсвинда, то на влажную глубину.

— И нечего на меня так смотреть, — сказал он. Но они не обратили на его слова никакого внимания и продолжали смотреть.

— Я ни в чем не виноват, — пробормотал Ринсвинд. — И мне плевать, что там болтают разные кенгуру. Я тут вообще проездом. Да поймите же наконец, ПОГОДА от меня не зависит!

Овцы все смотрели, и наконец он сломался. Практически любой человек сломается раньше овцы. В овце почти нечему ломаться.

— Черт с вами, может, удастся соорудить что-нибудь вроде блока с ведрами, — сказал он. — Не скажу, правда, чтобы я был сегодня совершенно свободен, но…

Он снова принялся копать в надежде нагнать стремительно убывающую воду, как вдруг услышал чей-то свист.

Подняв голову, Ринсвинд увидел сквозь овечьи ноги человека. Тот полз по высушенному руслу и немелодично свистел. Ринсвинда он даже не заметил, поскольку не отрываясь глядел на толпящихся у ямы овец. Затем, бросив на землю котомку, человек выхватил оттуда мешок, осторожно приблизился к отбившейся от своих подружек овце и прыгнул. Бедняжка не успела даже заблеять.

Человек принялся поспешно заталкивать добычу в мешок.

— Она ведь, наверное, чья-нибудь, — вдруг произнес голос.

Человек торопливо огляделся. Похоже, голос исходил от группки овец.

— Будешь вот так воровать овец, ничем хорошим это не закончится. Потом ты сильно пожалеешь. Ведь кому-нибудь, наверное, это овца очень дорога. Так что отпусти её подобру-поздорову.

Вор дико заозирался.

— Ну ты сам подумай, — продолжал невидимый собеседник. — Здесь такая чудесная местность, с попугаями и всем прочим — неужели у тебя поднимется рука стащить чью-то овцу и тем самым все испортить? Каких трудов, должно быть, стоило её вырастить! Вряд ли ты хочешь, чтобы о тебе вспоминали как об овцекраде… О.

Человек бросил мешок и пустился наутек.

— И напрасно ты так болезненно реагируешь: я всего лишь взываю к лучшей стороне твоей личности! — крикнул Ринсвинд, рывком подтягиваясь и вылезая из ямы.

Он сложил руки рупором.

— И ты забыл свою котомку! — прокричал он вслед быстро удаляющемуся облаку пыли.

Мешок жалобно заблеял.

Ринсвинд склонился было к мешку, но треснувшаяся сзади сухая ветка заставила его оглянуться. На Ринсвинда гневным взглядом смотрел какой-то человек, сидящий верхом на лошади.

И ещё трое всадников целились в Ринсвинда из арбалетов. Все в одинаковых шлемах и мундирах, все с характерными неулыбчивыми лицами, на которых громадными буквами было написано: «Стражник».

В Ринсвинде стало нарастать знакомое бездонное чувство — он, похоже, опять ввязался во что-то, к чему не имел никакого отношения. И выпутаться ему будет крайне трудно.

Он выдавил улыбку.

— Здоровеньки! — весело поздоровался он. — Будь спок, да? Вы и представить себе не можете, как я рад вас всех видеть!

Думминг Тупс прочистил горло.

— И с чего мне начать? — спросил он. — Может, стоит закончить слона?

— А может, ты займешься слизью?

Стать дизайнером слизи в планы Думминга как-то не входило, но каждый должен с чего-то начинать.

— Конечно, — согласился он. — Ею и займусь.

— Размножается она простым делением, — произнес бог. Они шли вдоль рядов светящихся, полных жизни кубов. Над головой гудели жуки. — И конечно, не то чтобы за таким способом размножения было большое будущее. Для низших форм жизни этот способ вполне подойдет, но для более сложных существ… получается несколько неприлично, а для лошадей так и вовсе смертельно. Нет, секс, Думминг, станет очень, очень полезной вещью. Благодаря сексу повысится уровень всего. А у нас будет время заняться по-настоящему КРУПНЫМ проектом.

Думминг вздохнул. Ну конечно же… он ЗНАЛ, обязательно должен быть большой проект. ГЛАВНЫЙ проект. Бог вряд ли стал бы устраивать ТАКОЕ только ради того, чтобы облегчить жизнь легковоспламеняемым коровам.

— А мне можно принять участие? — спросил он. — Я наверняка смогу быть тебе полезным.

— В самом деле? Мне казалось, животные и птицы больше соответствуют твоему… твоему… — Бог неопределенно махнул рукой. — Там, где ты сейчас находишься. Где пребываешь.

— Возможно, но они ведь существа немного… ограниченные. Тебе не кажется?

Бог просиял. Нет ничего более приятного, чем находиться рядом с богом, когда тот радуется. Возникает такое чувство, как будто ваш мозг принимает горячую ванную.

— Именно! — воскликнул бог. — Ограниченные! Прямо в точку! Обреченные вечно существовать в ограниченном уголке вселенной: в пустыне ли, в джунглях или в горах — не важно! Всегда есть одну и ту же пищу, вечно зависеть от капризов вселенной и вымирать при малейшем изменении климата. Какая чудовищная и бессмысленная трата ресурсов!

— Полностью согласен! — горячо поддержал Думминг. — А нужно существо изобретательное и способное приспосабливаться, верно?

— Как здорово ты это сформулировал, Думминг! Вижу, ты появился очень даже вовремя!

Перед ними распахнулись створки гигантских дверей, открывая круглую комнату с невысокой пирамидальной лестницей посередине. На вершине пирамиды светилось ещё одно облако голубоватого тумана. В облаке то зажигались, то гасли огоньки.

Перед внутренним взором Думминга Тупса развернулась величественная панорама будущего. Глаза у него так горели, что даже стекла очков раскалились — захоти он, и смог бы прожигать дырки в бумаге. Вот это ДА… Разве не это предел мечтаний любого истинного философа? Он изучил теорию, а теперь настала пора перейти к практике.

И на сей раз дело будет сделано КАК СЛЕДУЕТ. Плевать на вмешательство в будущее! Именно для этого будущее и существует — чтобы его менять! Верно, он был против, но… тогда вмешательство затевал кто-то другой. Теперь же к нему прислушивался сам бог — одним словом, есть надежда, что к задаче создания разума подойдут наконец РАЗУМНО.

Для начала следует сконструировать человеческий мозг таким образом, чтобы в глазах людей борода не ассоциировалась с мудростью. Мудрость должна считаться принадлежностью юных, костлявых и очкастых.

— А оно… уже закончено? — спросил он, поднимаясь вместе с богом по лестнице.

— В общих чертах, — ответил бог. — Это моё самое крупное достижение. Откровенно говоря, слоны по сравнению с этим — мелочь. Но ещё столько всего доводить до ума… Хочешь, можешь этим заняться.

— Почту за честь.

Голубой туман клубился прямо перед ним. Судя по яркости искр, внутри происходило что-то очень важное.

— А перед тем как выпустить их в большую жизнь, ты им даешь какие-то наставления? — едва дыша, спросил он.

— Только самые простые, — ответил бог. Повинуясь взмаху его морщинистой руки, мерцающий шар начал сжиматься. — По большей части они до всего доходят сами.

— Ну разумеется, — согласился Думминг. — А если они в чем-то ошибутся, ты, наверное, в любой момент можешь направить их на путь истинный. С помощью пары-другой заповедей.

— Это лишнее, — ответил бог. Тем временем голубой шар растворился, открывая их взорам венец творения. — Я нахожу, что простейших инструкций вполне достаточно. Таких, к примеру, как: «Держись Где Потемнее» — и тому подобных. Узри же! Ну разве он не прекрасен? Просто шедевр! Солнце сгорит, моря обмелеют, а он пребудет, помяни моё… Что такое? Думминг?

Декан послюнил палец и поднял его в воздух.

— Ветер по правому траверсу, — сообщил он.

— И это хорошо? — осторожно полюбопытствовал главный философ.

— Возможно, возможно. Будем надеяться, он пригонит нас к тому континенту, о котором говорил бог. А то всякие острова стали меня нервировать.

Чудакулли в последний раз рубанул по черенку и вышвырнул его за борт.

Похожие на трубы цветки, растущие на вершине зеленой мачты, затрепетали. Большой лист — он же парус — медленно, со скрипом развернулся, встав под углом к ветру.

— Я бы назвал это чудом природы, — сказал декан, — если бы мы не разговаривали только что с тем, кто его сотворил. Это портит все впечатление.

Волшебников не отличала особая любовь к приключениям. Однако они понимали, что ключ к успеху любого крупного предприятия — запасы продовольствия. Именно поэтому лодка теперь оседала куда заметнее, чем прежде.

Декан выбрал естественную сигару поспелее, закурил и скорчил недовольную мину.

— Не самые лучшие, — заметил он. — Ещё зеленоваты.

— Довольствуйся тем, что под рукой, — ответил Чудакулли. — А ты чем там занимаешься, главный философ?

— Готовлю подносик того-сего для госпожи Герпес. Отбираю что получше.

Взоры волшебников устремились к грубому навесу, сооруженному ближе к носу корабля. Нет, она вовсе не ПРОСИЛА его возводить. Она всего лишь обронила замечание — что-то насчет того, как нещадно палит солнце, — и вот уже волшебники сбивают друг друга с ног, наперегонки бегая с разной длины шестами и размахивая пальмовыми ветками. Никогда ещё в строительство навеса не вкладывалось столько интеллектуальных усилий — наверное, виной всему была качка.

— А я считал, сейчас МОЯ очередь, — холодно заметил декан.

— Нет, декан, если я не ошибаюсь, ты носил ей лимонад, — ответил главный философ, нарезая сыр полупрозрачными пластинками.

— Всего лишь маленький стаканчик! — парировал декан. — А ты грузишь целый поднос. Даже цветочки в кокос засунул!

— Госпожа Герпес любит такие вещи, — спокойно откликнулся главный философ. — Но она заметила, что даже под навесом чуть-чуть жарковато. Так что, пока я чищу для неё виноград, ты можешь пообмахивать её пальмовой веткой.

— И вновь вынужден указать тебе на откровенную несправедливость, — возразил декан. — Обмахивание пальмовыми листьями по сравнению с чисткой винограда — лакейский вид деятельности, а я, главный философ, по должности старше тебя.

— Да что ты говоришь, декан? И путем каких же умозаключений ты пришел к такому выводу?

— Это не просто моё личное МНЕНИЕ, это указано в штатном расписании!

— В штатном расписании чего?

— Ты что, совсем уже оказначеился? Незримого Университета, разумеется!

— Правда? И где, интересно, такой университет находится? — поинтересовался главный философ, выкладывая на подносе приятный узорчик из лилий.

— Силы небесные, нет, вы только послушайте, это просто… просто…

Декан махнул рукой в сторону горизонта, и его голос умолк, словно отступив перед неумолимостью времени и пространства.

— Предоставляю тебе разобраться в этом самостоятельно, — произнес главный философ, вставая с колен и почтительно поднимая поднос.

— Я тебе помогу! — воскликнул декан, тоже вскарабкиваясь на ноги.

— Уверяю, поднос очень легкий…

— Нет, ни в коем случае! Я не могу допустить, чтобы ты все делал сам!

Вцепившись в поднос одной рукой, а второй отталкивая соперника, декан и философ, едва не падая и оставляя за собой след из расплескавшегося кокосового молока и лепестков, двинулись к заветному навесу.

Чудакулли закатил глаза. Должно быть, это от жары, подумал он. Он повернулся к заведующему кафедрой беспредметных изысканий — тот возился с каким-то ползучим растением, пытаясь прикрутить им короткий брусок к длинной палке.

— Я вот подумал… — начал Чудакулли. — Все словно с цепи сорвались, здравомыслие сохранили лишь я да ты… Кстати, чем это ты занимаешься?

— Я подумал, может, госпожа Герпес будет не против сыграть в крокет? — заговорщицки пошевелил бровями завкафедрой.

Аркканцлер лишь вздохнул и решил прогуляться по своему судну. Библиотекарь превратился в шезлонг — видимо, его организм счел такую форму наиболее функциональной для плавания. На библиотекаре спал казначей.

Гигантский лист слегка шевельнулся. У Чудакулли возникло ощущение, что зеленые трубы на мачте к чему-то ПРИНЮХИВАЮТСЯ.

Корабль уже отделяло от берега изрядное расстояние, но вдруг аркканцлер заметил стремительно приближающееся к морю облачко пыли. Достигнув берега, облако осело и превратилось в точку, которая стремительно сиганула в море.

Скрипнув, парус захлопал под усиливающимся ветром.

— Эй, на берегу! — крикнул Чудакулли.

Фигура вдалеке помахала рукой и продолжила плыть к кораблю.

Набив трубку, Чудакулли стал с интересом наблюдать, как Думминг Тупс нагоняет лодку.

— Неплохой рывок, да будет позволено мне заметить, — похвалил он.

— Вы примете меня на борт? — крикнул между яростными взмахами Думминг. — И не могли бы вы бросить мне веревочную лестницу?

— Конечно мог бы.

Аркканцлер продолжал невозмутимо пыхать трубкой, пока молодой волшебник вскарабкивался на борт.

— Знаешь, Тупс, жаль, нам неизвестно расстояние отсюда до берега. Ты, наверное, побил все рекорды в этом заплыве.

— Спасибо, аркканцлер, — буркнул Думминг, с которого ручьями текла вода.

— И позволь поздравить тебя с умением должным образом одеваться. Ты в остроконечной шляпе, что для волшебника на публике — непременнейшее условие, квид про кво и эт сетера в одном лице, так сказать.

— Спасибо, аркканцлер.

— Хорошая шляпа.

— Спасибо, аркканцлер.

— Говорят, волшебник без шляпы — это голый волшебник, господин Тупс.

— Мне знакомо данное высказывание.

— Но, должен заметить, в твоем случае ты хоть и в шляпе, но все равно КРАЙНЕ гол. В буквальном смысле этого слова.

— Я подумал, что в балахоне будет тяжело плыть.

— И я, безусловно, рад тебя видеть — хотя в обычных обстоятельствах я предпочитаю видеть немного МЕНЬШЕ тебя, — однако вынужден спросить: что ты, собственно говоря, здесь делаешь?

— Я внезапно понял, что было бы несправедливо лишать Университет моей помощи, аркканцлер.

— Да ну? Уже замучила ностальгия по альма, так сказать, мутер?

— Можно выразиться и так, аркканцлер.

Глаза Чудакулли поблескивали сквозь облако дыма. У Думминга уже не в первый раз возникло подозрение, что этот человек гораздо умнее, чем кажется. Впрочем, если поразмыслить, фокус был нехитрым…

Аркканцлер пожал плечами, вынул изо рта трубку и принялся внимательно рассматривать её — что такое мешает в ней проходить дыму?

— Где-то тут завалялся плавательный костюм главного философа, — сказал он. — На твоем месте я бы его надел. Подозреваю, если ты сейчас чем-то заденешь госпожу Герпес, тебе может сильно не поздоровиться. Это понятно? И если ты хочешь что-то со мной обсудить, моя дверь всегда открыта.

— Спасибо, аркканцлер.

— Правда, в данный момент, как понимаешь, она очень далеко отсюда.

— Спасибо, аркканцлер.

— И тем не менее она открыта.

— Спасибо, аркканцлер.

В конце концов, размышлял Думминг, с благодарностью скрываясь с глаз долой, волшебники Незримого Университета всего лишь чуточку сумасшедшие. Даже про казначея нельзя сказать, что он абсолютно чокнутый.

Но стоило ему закрыть глаза, как перед его внутренним взором сразу представал бог эволюции, сияющий от счастья при виде первого живого таракана на свете.

Ринсвинд потряс решетку.

— А как же суд? — прокричал он. — Разве меня не положено судить?

Через несколько секунд к окошку приблизился караульный.

— Чиво ищо? Зачем те суд, господин?

— Как это зачем? Может, я и дурак с виду, но я вовсе не хотел воровать ту проклятую овцу. И суд это докажет, понятно? — рявкнул Ринсвинд. — И если хочешь знать, я её вообще СПАСАЛ. Вы бы лучше выследили настоящего вора, он бы вам подтвердил мои слова!

Прислонившись к стенке, караульный сунул руки за пояс.

— Ага, забавно-то как, — лениво произнес он. — Мы его уж обыскались: и объявления везде вешали, и по-всякому его звали, — а он, не поверишь, так и не явился! Поневоле разочаруешься в роде человеческом.

— И что теперь со мной будет?

Караульный почесал переносицу.

— Тебя, друг, подвесят за шею. Будешь висеть, пока концы не отдашь. Завтрева.

— А нельзя ли повисеть только до тех пор, пока я не раскаюсь?

— Нельзя, друг. Обязательно нужно, штоб концы отдал.

— Силы небесные, это же была какая-то жалкая овца!

Каральный широко ухмыльнулся.

— А, многие до тебя отправились на виселицу с теми же самыми словами, — поделился он. — Правду сказать, на краже овец мы давненько никого не загребали — первый ты, за несколько лет. Толпа соберется ого-го какая.

— Ба-а!

— Может, и овцы подтянутся, — добавил караульный.

— Кстати, — сказал Ринсвинд, — а что делает в моей камере эта овца?

— Это, друг, вещдок.

Ринсвинд посмотрел на овцу.

— А-а! Тогда понятно. Будь спок.

Караульный удалился. Ринсвинд уселся обратно на лавку.

Что ж, попробуем взглянуть на происходящее в положительном свете. Вокруг него наконец-то ЦИВИЛИЗАЦИЯ. Он, правда, не слишком много из неё разглядел — когда висишь вверх тормашками привязанным к лошадиной спине, как-то не до рассматривания видов, — но кое-что он все же заметил, а именно: глубокие колеи и отпечатки лошадиных копыт. Да и воняло прилично, а это одна из самых характерных примет цивилизации. Но утром его повесят. Здание тюрьмы — первое каменное здание, которое он увидел в этой стране. Даже своя стража у них есть. Но утром его повесят. Из окошка под потолком доносился уличный шум, грохот повозок. А утром его повесят.

Ринсвинд осмотрелся. Похоже, строители по совершенно непонятной причине забыли снабдить камеру столь уместной в данной ситуации скрытой лазейкой.

Лазейки, люки… Вот о люках сейчас лучше не думать…

Ему доводилось бывать в местах и похуже. Гораздо, гораздо хуже. И от этого делалось только тяжелее, потому что тогда против него выступали всякие мерзкие твари и странные, волшебные силы, но сейчас он был заперт в обычной каменной коробке, а наутро очень милые люди, с которыми он, весьма вероятно, с удовольствием побеседовал бы за кружечкой пива, выведут его наружу, поставят на крайне ненадежную подставку, наденут очень тугой воротничок и…

— Ба-а!

— Заткнись.

— Ба-а?

— Слушай, ты что, не могла сначала принять ванну? Или хотя бы морду ополоснуть? Не камера, а какой-то скотный двор.

Теперь, когда глаза привыкли к мраку, Ринсвинд увидел, что стены сплошь исписаны всякими каракулями. Зачастую каракули перемежались черточками — с помощью таких засечек узники, как правило, ведут счет дням. Но завтра утром его повесят, так что об этом можно не беспокоиться… Заткнись, замолчи, хватит.

Приглядевшись повнимательнее, Ринсвинд заметил, что прежние обитатели камеры тут подолгу не засиживались. Одна засечка, и все.

Он лег и закрыл глаза. Разумеется, спасение придет, оно ВСЕГДА приходит. Хотя, следует заметить, обычно оно является в такой форме, что невольно делаешь вывод: в темнице-то, пожалуй, побезопаснее было…

Признаться честно, Ринсвинд повидал достаточно тюремных камер и знал, как в подобных случаях следует себя вести. Самое важное — не ходить вокруг да около, а прямо выражать свои пожелания. Он встал и затряс решетку, и тряс до тех пор, пока по коридору не загромыхали тяжелые шаги караульного.

— Ну, чо те, друг?

— Я просто хочу внести ясность, — сказал Ринсвинд. — Я так понимаю, лишнего времени у меня нет?

— И чо?

— А не может ли случиться такое, что ты уснешь на стуле прямо напротив этой камеры, а ключи оставишь валяться на столе?

Оба посмотрели на пустой коридор.

— Придется просить кого, штоб помогли затащить сюда стол, — с сомнением в голосе ответил караульный. — Ума не приложу, как такое может случиться. Уж прости.

— Ну что ж. Отлично. — Ринсвинд на мгновение задумался. — В таком случае… А не должна ли меня посетить какая-нибудь юная дама? Ну, с ужином? И не принесет ли она его — и это очень важно — на подносе, закрытом салфеткой?

— Не-а, потому как готовлю здесь я.

— Ага.

— Хлеб и вода — это блюдо у меня лучше всего получается.

— Понятно, я просто хотел уточнить.

— Кстати, друг, та клейкая коричневая размазня, что была в банке, за которую ты так цеплялся… Клевая штука, если на хлеб намазать.

— Угощайся.

— Витамины и минералы всякие так во мне и бурлят теперь.

— Будь спок. А ещё… ну да. Стирка. Не принято ли у вас класть грязное белье в корзины, после чего спускать их по специальному желобу во внешний мир?

— Прости, друг. За корзинами приходит пожилая прачка.

— Ага! — Ринсвинд просиял. — Пожилая прачка, говоришь? Крупная такая женщина, в пышном платье, носит, вероятно, капюшон, из-под которого не видно лица?

— Угу, похоже.

— И когда она должна…

— Это моя мамаша, — уточнил караульный.

— Отлично, замечательно…

Они переглянулись.

— Похоже, я все перечислил, — заключил Ринсвинд. — Надеюсь, я не слишком надоел тебе своими вопросами.

— Ну что ты, рад помочь. Будь спок! А ты уже решил, каково будет твое последнее слово? Сочинители баллад интересовались.

— Сочинители баллад?

— Ага. Их уже сейчас аж трое вокруг крутится, а к завтрему наберется штук десять, не меньше.

Ринсвинд закатил глаза.

— И сколько из них вставили в припев «ту-ра-ла, ту-ра-ла а-ди-ти»? — спросил он.

— Все до одного.

— О боги…

— Ты ведь не станешь возражать, если они изменят твое имя? Для благозвучия. А то «Ринсвинд» не ложится в строку. «Спою я о бандите, и звали его… Ринсвинд». Видишь, выпадает из ритма. Лучше что-нибудь односложное.

— Что ж, извини. В таком случае, может, имеет смысл вообще меня отпустить?

— Ха, какой умный. Но если хочешь моего совета, лучше не рассусоливай там, на виселице, — сказал караульный. — Самые Лучшие Последние Слова — они всегда краткие. Как говорится, краткость — сестра таланта. И не перебарщивай с проклятиями.

— Послушай, я всего лишь украл овцу! И даже этого я не делал! Из-за чего такой сыр-бор? — отчаянно воскликнул Ринсвинд.

— О, кража овец — преступление известное, — с готовностью пустился в объяснения караульный. — Задевает за живое. Маленький человек в борьбе против жестокой власти. Людям это нравится. Память о тебе будет увековечена в легендах и песнях, особенно если ты не опростоволосишься с Последним Словом. — Караульный подтянул пояс. — Сказать по правде, в наши дни не всякий и знает, как выглядят эти чертовы овцы, так что когда люди слышат, что кто-то ухитрился одну из них спереть, то сразу начинают гордиться, ведь они тоже родились иксианами. Да что говорить! В моей камере содержится самый настоящий преступник, а не эти придурочные политики. Очень полезно для моей карьеры.

Ринсвинд опять уселся на лавку и обхватил голову руками.

— Конечно, лихой побег почти ничем не хуже смерти на виселице, — сказал караульный тоном человека, желающего морально поддержать своего соседа в трудную минуту.

— Неужели? — уныло отозвался Ринсвинд.

— Ты, кстати, забыл спросить про вон тот небольшой, с решеткой, люк в полу. Уж не ведет ли он в канализацию? — подсказал караульный.

Ринсвинд сквозь пальцы посмотрел на собеседника.

— А что, ведет?

— У нас нет канализации.

— Спасибо. Ты очень мне помог.

Караульный, насвистывая, двинулся прочь по коридору.

Ринсвинд растянулся на лавке и прикрыл глаза.

— Ба-а!

— Заткнись!

— Эй, господин… Прошу прощения!

Застонав, Ринсвинд вновь сел. На сей раз голос доносился из маленького, забранного решеткой окошка под самым потолком.

— Да, что такое?

— Ты, случаем, не помнишь, как это было? Ну, когда тебя поймали?

— Ну, помню. И что?

— Э-э… а под каким деревом ты в тот момент стоял?

Ринсвинд вгляделся в узкие синие полоски, которые узники называют небом.

— Что за идиотский вопрос! Какая разница, под каким деревом я стоял?

— Это для баллады, понимаешь? Лучше всего было бы, если бы ты стоял под чем-нибудь из трех слогов…

— Да откуда мне знать, какое это было дерево? Я ведь не ботаникой там занимался!

— Ну конечно, разумеется, я понимаю, — тут же затараторил невидимый собеседник. — А не мог бы ты сказать, что ты делал непосредственно перед тем, как украсть овцу?

— Я не крал эту овцу!

— Ну конечно, разумеется… Тогда что ты делал непосредственно перед тем, как не украсть овцу?

— Откуда мне знать?! Я не запоминаю каждый свой шаг!

— Может, ты варил билли?

— Я этого не говорил! И вообще, люди, ну, что у вас за словечки?! «Варить билли» — это же может означать что угодно!

— Я имел в виду, может, ты что готовил в банке на костре?

— А. Да. Готовил. Было дело.

— Замечательно! — Ринсвинду показалось, что он услышал скрип пера по бумаге. — Жаль, ты ещё не умер, но тебя ведь так и так повесят, а значит, все в порядке. А ещё я такую мелодию придумал — закачаешься. Вся округа будет завтра насвистывать… Ну, кроме тебя, конечно. Будь спок.

— Вот спасибо тебе.

— Думаю, друг, ты будешь так же знаменит, как Луженый Нед.

— Неужели? — Ринсвинд опять улегся на свою лавку.

— Угу. Когда-то он сидел в этой самой камере. И не раз, потому что всегда сбегал. Как — никому не ведомо, ведь замки здесь крепкие, а решетки он не перепиливал и не гнул. Но, говаривал он, не построили ещё такую тюрьму, которая бы его удержала.

— Он, наверное, был тощий?

— Да нет, что ты.

— Значит, у него имелся ключ или отмычка.

— Тоже нет. Ну, мне пора, друг. Ах да, чуть не забыл. Как считаешь, когда люди будут проходить твой биллибонг, им будет слышаться тоскливый вой твоего призрака?

— Что?

— Было бы здорово. Для завершающего двустишия лучшее не придумаешь. Высший класс.

— Откуда мне знать, что они будут слышать, а что — нет! Тем более у моего биллибонга!

— Ну, я напишу, что будут, — не возражаешь? Проверить-то все равно никто не сможет.

— Тогда не обращай на меня никакого внимания.

— Блеск! Я позабочусь, чтобы к началу повешения текст напечатали. Будь спок.

— Спасибо, друг.

Ринсвинд закинул руки за голову. Луженый Нед… Наверняка какая-то злая шутка. Хотят поиздеваться над ним, сообщив, будто бы отсюда уже кто-то сбежал. Им хочется, чтобы он метался по камере, тряс решетки, кидался на стены, но даже дураку ясно: эти решетки держатся крепче некуда, а замок — он вообще размером с голову…

Предаваясь невеселым мыслям, Ринсвинд лежал, пока опять не появился караульный.

На этот раз его сопровождали два человека. Вернее… Ринсвинд был почти на все сто уверен, что в этой местности тролли не водятся: во-первых, из-за слишком жаркого климата, к которому они просто не приспособлены, а во-вторых, тролля ни одно бревно не выдержит (и на чем бы тогда плыли верблюды?). Тем не менее, судя по челюстям и общему виду, вошедшей парочке на собеседовании при принятии на работу задали один-единственный вопрос: «Как тебя зовут?» И даже сквозь него они продрались с третьей попытки.

Караульный улыбался во весь рот, а в руках держал поднос.

— Вот, принес тебе ужин, — сообщил он.

— Я ничего вам не скажу, сколько бы вы меня ни кормили! — предупредил Ринсвинд.

— Тебе понравится. — Ободряюще подмигнув, караульный поставил поднос на стол. На подносе стояла прикрытая салфеткой миска. — Специально для тебя старался. Наш местный деликатес, ДРУГ.

— Ты, кажется, говорил, что лучше всего тебе удаются хлеб и вода.

— Это, конечно, верно… но я все равно рискнул.

Ринсвинд мрачно наблюдал, как караульный поднимает салфетку^[111].

С виду содержимое миски было довольно безобидно — впрочем, так часто бывает. А вообще блюдо сильно напоминало…

— Гороховый суп? — спросил он.

— Ага.

— Это такое бобовое растение? Растет в стручках?

— Точняк.

— Просто я подумал, лучше проверить.

— Будь спок.

Ринсвинд принялся с подозрением разглядывать бугристую зеленую поверхность. Неужели произошло чудо и кто-то изобрел местный деликатес, который годится в еду?

И в этот момент из суповых глубин что-то поднялось. Какое-то мгновение Ринсвинд думал, что это маленькая акула. Плеснув по поверхности, нечто опять ушло в глубину, и суповые волны с бульканьем сомкнулись.

— А ЭТО что такое?

— Плавучий мясной пирог, — подсказал довольный произведенным эффектом караульный. — Мясной пирог, который плавает в супе. Суповик. Лучшая еда в мире, друг.

— Ах, СУПОВИК. — До Ринсвинда постепенно начало доходить. — Ну конечно! Ещё одна полуночная закуска, из тех, которыми питаешься, когда все остальное уже закрыто? И с каким же он мясом? Впрочем, забудь, глупый вопрос. Мне такая еда знакома. Если спрашиваешь: «А с каким ОНО мясом?» — значит, ты слишком трезв. Кстати, ты когда-нибудь пробовал спагетти с горчицей?

— А кокосовой крошкой это можно посыпать?

— Наверное.

— Спасибо, друг, обязательно попробую, — сказал караульный. — Но у меня для тебя есть и другие хорошие новости.

— Ты решил меня отпустить?

— О, ты, конечно, шутишь? Чтоб такой стреляный воробей, как ты, воспользовался моей помощью? Познакомься, это Грег и Вине, — он кивнул в сторону сопровождающих. — Чуть попозже они вернутся и закуют тебя в кандалы.

Караульный отступил в сторону. Его похожие на две стены помощники держали в руках цепь, наручники и небольшой, но на вид очень, очень тяжелый шар.

Ринсвинд вздохнул. Какие-то двери закрываются, а какие-то с лязгом захлопываются.

— Это хорошо, да? — спросил он.

— Ну конечно! — подтвердил караульный. — За это в твою балладу добавят ещё одну строфу. И после Луженого Неда ты будешь первым, кого повесят прям в кандалах.

— А я думал, такой тюрьмы, которая могла бы удержать его, ещё не построили, — заметил Ринсвинд.

— О, выбраться-то он выбрался, — ухмыльнулся караульный. — Но далеко не убежал.

Ринсвинд смерил взглядом железный шар.

— О боги…

— И Винc хочет знать, сколько ты весишь. Чтобы ты правильно упал, нужно вес цепей сложить с твоим весом, — пояснил караульный.

— А что, это так важно — как я упаду? — пустым голосом отозвался Ринсвинд. — Я ведь все равно умру.

— Это да, тут будь спок, но если он ошибется в расчетах, то у тебя либо шея станет шесть футов в длину, либо — только не смейся! — голова отлетит, как пробка!

— Здорово.

— Так случилось с Проныррой Ларри. Пришлось потом весь день шарить по крышам.

— С ума сойти. Весь день, говоришь? — Ринсвинд почесал в затылке. — Ну, я вам таких проблем не доставлю. Когда меня будут вешать, я уже буду далеко отсюда.

— Вот это мне нравится! — Караульный одобрительно хлопнул Ринсвинда по спине. — Биться, так до конца!

Со стороны горы под названием Винc донеслось утробное рокотание.

— Винc говорит, ты его очень обяжешь, если, когда он будет надевать тебе на шею веревку, ты плюнешь ему прямо в глаз, — перевел караульный. — Будет что порассказать внучатам.

— Слушайте, может, вы наконец оставите меня в покое?! — не выдержал Ринсвинд.

— Понимаю, понимаю, тебе нужно время, чтобы спланировать побег, — закивал караульный. — Будь спок. Уже уходим.

— Спасибо.

— Вернемся часов в пять утра.

— Ага, — мрачно отозвался Ринсвинд.

— Есть какие-нибудь пожелания насчет последнего завтрака?

— А что у вас тут готовится дольше всего? Пару-другую годиков? — спросил Ринсвинд.

— Вот это дух!

— Убирайтесь!

— Будь спок.

Троица удалилась, но караульный через некоторое время вернулся. Вид у него был задумчивый.

— Слушай, кое-что ты все-таки должен знать. Это касается повешения. Гарантирую, твое настроение сразу улучшится.

— И что же я должен знать?

— На тот случай, если люк виселицы заест три раза подряд, у нас предусмотрена особая, гуманная традиция.

— Какая?

— Хочешь верь, хочешь нет, но пару раз такое случалось.

На почерневшей ветке надежды пробилась крохотная зеленая почка.

— И что это за традиция?

— Мы ж не звери какие, мы ж понимаем: бессердечно заставлять человека больше трех раз терпеть такое. Тем более когда он знает, что в любую секунду…

— Ну, ну?

— …А потом все его…

— Ну?

— …Но хуже всего, когда ты…

— Я уже понял тебя, понял! Так что случается после третьего раза?

— На то время, пока плотник починит люк, преступника отводят обратно в камеру, — довольно сообщил караульный. — А если ремонт затягивается, мы даже приносим ему ужин.

— И?

— Ну а когда плотник починит люк и несколько раз его проверит, мы отводим преступника обратно и вешаем. — Караульный обратил внимание на выражение лица Ринсвинда. — И нечего так на меня смотреть, это все равно лучше, чем торчать полдня на улице под палящим солнцем! Так ведь и солнечный удар недолго схватить.

Когда он ушел, Ринсвинд уселся на лавку и уставился в стену напротив.

— Ба-а!

— Отвяжись.

Так вот, значит, как все закончится. Осталась одна короткая ночь, а уже следующим утром, если процедурой и в самом деле будут заниматься эти клоуны, радостные ребятишки с папами и мамами будут долго бродить по улицам в поисках его головы. И вы называете это справедливостью?!

— ЗДОРОВЕНЬКИ, ДРУГ.

— О нет. И ты туда же…

— Я ПОДУМАЛ, НЕПЛОХО БУДЕТ ЗАРАНЕЕ ПРОНИКНУТЬСЯ ДУХОМ ПРОИСХОДЯЩЕГО. УСВОИТЬ КОЕ-КАКИЕ МЕСТНЫЕ ТРАДИЦИИ. ОЧЕНЬ МИЛЫЕ И ОБЩИТЕЛЬНЫЕ ЛЮДИ, НЕ ПРАВДА ЛИ? — заметил Смерть.

Он сидел рядом с Ринсвиндом.

— Тебе что, уже не терпится? — с горечью произнес Ринсвинд.

— БУДЬ СПОК.

— Значит, теперь и правда конец. А мне, знаешь ли, было ПРЕДНАЗНАЧЕНО стать спасителем этой страны. А вместо этого я по-настоящему умру.

— О ДА. БОЮСЬ, ЭТО НЕОТВРАТИМО.

— Но больше всего меня злит идиотизм происходящего. Полная глупость! Ведь по сравнению с переплетами, в которые я, бывало, попадал, это полная ерунда! Меня могли испепелить драконы! Сожрать чудовища с гигантскими щупальцами! Не говоря уже о том, что моё тело могло просто распылиться на миллионы частичек.

— БЕЗУСЛОВНО, ТЫ ПРОЖИЛ ИНТЕРЕСНУЮ ЖИЗНЬ.

— А правда, что, когда умираешь, перед тобой проносится вся твоя жизнь?

— ДА.

— Мерзость какая. Даже думать об этом неприятно. — Ринсвинд поежился. — О боги… Я только что подумал о куда более неприятном. Что, если я как раз в эту минуту умираю и все, что сейчас происходит, и есть моя прошлая жизнь?

— ТЫ, КАЖЕТСЯ, НЕ ПОНЯЛ. ПЕРЕД ТЕМ КАК ЧЕЛОВЕК УМРЕТ, ВСЯ ЖИЗНЬ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ПРОХОДИТ У НЕГО ПЕРЕД ГЛАЗАМИ. СОБСТВЕННО, ЭТОТ ПРОЦЕСС И НАЗЫВАЕТСЯ «ЖИЗНЬЮ». КРЕВЕТКУ НЕ ЖЕЛАЕШЬ?

Ринсвинд бросил взгляд на корзину, стоящую на коленях у Смерти.

— Нет, спасибо, что-то не хочется. Довольно опасные твари. И должен заметить, не очень-то хорошо с твоей стороны приходить сюда и злорадствовать, да ещё жрать у меня на глазах креветки.

— ТЫ ЭТО О ЧЕМ?

— О том, что меня ведь наутро повесят.

— ПРАВДА? В ТАКОМ СЛУЧАЕ БУДУ С НЕТЕРПЕНИЕМ ЖДАТЬ ВЕСТЕЙ О ТВОЕМ ПОБЕГЕ. НУ А МНЕ ПРЕДСТОИТ ВСТРЕЧА С ЧЕЛОВЕКОМ В… — Роясь в файлах своей памяти, Смерть загадочно поблескивал пустыми глазницами. — АХ ДА. В ЖИВОТЕ У КРОКОДИЛА. В НЕСКОЛЬКИХ СОТНЯХ МИЛЬ ОТСЮДА.

— Но тогда что ты делаешь ЗДЕСЬ!

— Я ПРОСТО ПОДУМАЛ, ЧТО ТЕБЕ ПРИЯТНО БУДЕТ УВИДЕТЬ ЗНАКОМОЕ ЛИЦО. НУ, ПОЖАЛУЙ, МНЕ ПОРА. — Смерть поднялся. — ВО МНОГИХ ОТНОШЕНИЯХ ВЕСЬМА ПРИЯТНЫЙ ГОРОД. ПОКА ТЫ ЗДЕСЬ, РЕКОМЕНДУЮ ПОСЕТИТЬ ОПЕРУ.

— Постой… Но ты же сказал, что я обязательно умру!

— В КОНЕЧНОМ ИТОГЕ ВСЕ УМИРАЮТ.

Выпуская Смерть, стены разошлись и вновь сомкнулись. Как будто его здесь и не было. Впрочем, если посмотреть на происходящее с его временных позиций, это было довольно близко к истине.

— То есть я все-таки убегу? Но как? Я ведь не умею ходить сквозь…

Он опять сел на лавку. В углу жалась овца.

Ринсвинд бросил взгляд на нетронутый плавучий мясной пирог. Ткнул в него ложкой. Суповик медленно ушел в зеленые воды.

В маленькое окошко просачивался городской шум.

Через некоторое время пирог всплыл опять, подобно некоему забытому континенту. Небольшая волна плеснула в край миски.

Ринсвинд улегся на тонкое одеяло и уставился в потолок. Ну, надо же, кто-то даже до потолка добрался. И написал там: «ЗДАРАВЕНЬКИ ДРУГ. ГЛЯНЬ НА ПЕТЛИ. НЕД».

Медленно, будто марионетка, приводимая в движение невидимыми нитями, Ринсвинд обернулся и посмотрел на дверь.

Петли были массивными. Их не ввинтили в дверную раму — чтобы какой-нибудь узник-умелец тут же их и вывинтил? Ну уж нет. Петли представляли собой гигантские железные крюки, намертво вколоченные непосредственно в камень, а к двери были приварены два тяжеленных кольца, на которых она и висела. Ну, и что в этих петлях такого?

Тогда он пригляделся к замку. Массивный железный штырь уходил глубоко в раму. Чем вскрыть такой замок, скорее сам вскроешься.

Подойдя поближе, Ринсвинд некоторое время изучал дверь. Потом плюнул на ладони и, скрипя зубами, попытался приподнять её со стороны петель. Если чуть-чуть напрячься, даже не чуть-чуть, а…

…То вполне возможно снять кольца с не полностью вбитых в стену крюков.

А теперь, если слегка потянуть на себя и сделать дрожащей ногой небольшой шажок вот СЮДА, можно выдернуть штырь замка из отверстия и втащить всю дверь в камеру.

Теперь ничто не помешает ему выйти, аккуратно повесить дверь на место и спокойно удалиться.

«Именно так, — думал Ринсвинд, посредством сложных маневров возвращая дверь на петли, — да, да, вот так именно и поступил бы полный дурак».

Это был момент, словно специально созданный для трусости. Но бывают мгновения для бездумной, исполненной ужаса паники, а бывают моменты, когда паника должна быть взвешенной, рассчитанной, ПРОДУМАННОЙ. Сейчас он находился в абсолютно безопасном месте. Да, это камера смертника, но именно поэтому (по крайней мере, в ближайшие часы) здесь не могло произойти ничего плохого. Иксиане не производили впечатления любителей медленных пыток, разве что им опять взбрело бы в голову угостить его местными деликатесами. Так что у него имеется некоторый ЗАПАС ВРЕМЕНИ. Времени, которым он воспользуется, чтобы разработать план действий, обдумать следующий шаг, применить свой недюжинный интеллект для решения насущной проблемы.

Пару секунд он таращился в стену, а потом резко выпрямился.

Ну да. Пожалуй, хватит. Пора делать ноги.

Зеленую палубу дынной лодки поделили на две секции — мужскую и женскую. Того требовали приличия. На практике же это означало, что большую часть палубы теперь занимала госпожа Герпес. Почти все время она, укрывшись за ширмой, принимала солнечные ванны. Её уединение тщательно оберегали волшебники — по крайней мере трое из них на месте убили бы любого, рискнувшего подойти к заветным пальмовым ветвям ближе чем на десять футов.

Таким образом, на судне постепенно создавалось то, что тетушка Думминга (которая его растила), как правило, называла Атмосферой с большой буквы.

— И все равно я считаю, что мне следует взобраться на мачту! — возразил он.

— А-а! Шоу «Подгляди сам»? — прорычал главный философ.

— Нет, просто мне кажется, было бы неплохо выяснить, куда мы, собственно, плывем, — ответил Думминг. — Там, впереди, собираются серьезные тучи.

— Отлично, значит, поплывем под дождиком, — отрезал заведующий кафедрой беспредметных изысканий.

— В таком случае почту за честь возвести подходящее укрытие для госпожи Герпес, — вступил в разговор декан.

Думминг побрел обратно на корму, где мрачный аркканцлер ловил рыбу.

— Можно подумать, госпожа Герпес — единственная женщина в мире, — недовольно произнес Думминг.

— А по-твоему, дело обстоит как-то иначе?

Мысли Думминга панически заметались, периодически сталкиваясь друг с другом.

— Но, аркканцлер, это же полная ерунда!

— А вот этого мы точно не знаем, Думминг. И все же взгляни на происходящее с положительной стороны. К примеру, мы все могли бы утонуть.

— Э-э… аркканцлер? А вы горизонт ВИДЕЛИ!

Яростная, ни перед чем не останавливающаяся буря в семь тысяч миль длиной и всего в милю шириной представляла собой гигантскую крутящуюся, кипящую массу разъяренного воздуха. Буря окружила последний континент, как стая лис окружает курятник.

Облака громоздились одно на другое, облачные башни упирались в стратосферу. Эти древние облака так долго участвовали в круговороте природы, что обрели своего рода личность, до предела зарядились ненавистью и, самое главное, электричеством.

И разразилась — нет, не буря! — битва. В толще облачной массы ураганчики местного значения — мелочевка, не больше нескольких сотен миль в длину, — боролись друг с другом за жизненное пространство. По грозовым облакам скакали раздвоенные молнии. Дождь, не долетая до земли добрых полмили, превращался в пар.

Воздух светился.

И под всем этим, с ревом вздымаясь из океана потенциальности, рассекая сотрясаемое громами и неотличимое от плотных дождевых струй море, вставал из темных глубин последний континент.

А в городе Пугалоу, на стенке опустевшей тюремной камеры, на фоне выцарапанных там рисунков, надписей и предсмертных календарей изображение овцы сначала превратилось в изображение кенгуру, а потом и вовсе растворилось в камне.

— Итак? — произнес декан. — Нам следует ожидать небольшой встряски?

Густая серая полоса заполнила ближайшее будущее, неотвратимая, как визит к зубному врачу.

— Полагаю, встряска будет приличной, — заметил Думминг.

— Что ж, в таком случае надо сменить курс. Или галс.

— Но у этой лодки нет руля. К тому же мы не знаем, куда приведет нас этот другой курс. Не говоря уже о том, что вода у нас почти на исходе.

— А может, это большое облако впереди означает, что суша совсем близко? Нет, случаем, такой приметы? — задумчиво произнес декан.

— Тогда эта суша должна быть очень большой, просто гигантской, — откликнулся аркканцлер. — А может, это ИксИксИксИкс?

— Надеюсь, что нет. — Парус над головой Думминга захлопал и вздулся. — Но ветер крепчает. Наверное, шторм всасывает в себя воздух. И по-моему… Жаль, я забыл чарометр на берегу, потому что у меня складывается отчетливое впечатление, что уровень фоновой магии вокруг существенно повысился.

— Почему ты так думаешь, юноша? — осведомился декан.

— Во-первых, все стали какими-то нервными, а волшебникам, оказавшимся в присутствии высокоэнергетических магических полей, свойственно впадать в раздражительность, — объяснил Думминг. — Но изначально мои подозрения возбудил тот факт, что у казначея появились планеты.

Планет было две, и они вращались по орбите вокруг казначеевой головы на высоте пары дюймов. Как это часто случается с магическими феноменами, планеты в полной мере обладали виртуальной нереальностью и без труда проходили как сквозь друг друга, так и сквозь голову казначея. А ещё они были полупрозрачными.

— Силы небесные, да это же Магрупов Синдром в чистом виде! — изумился Чудакулли. — Церебральная манифестация. Самый верный признак. Вернее канарейки в шахте.

Некий прибор в мозгу Думминга начал обратный отсчет. Три, два…

— А помните старину Задиру Птаха?! — возбужденно воскликнул заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — Так вот он…

— Один! — закончил счет Думминг. — Нет, не помню. И что же с ним?

Думминг с удивлением обнаружил, что говорит куда громче обычного, почти кричит. Причём не то чтобы он хотел сейчас наорать на кого-нибудь, но…

— Об этом я и собирался поведать, господин Тупс, — спокойно откликнулся завкафедрой. — Так вот, старина Птах был очень чувствителен к высокоэнергетическим магическим полям, и временами, когда мозговая деятельность у него ослабевала — например, когда он начинал подремывать, — вокруг головы у него, хе-хе-хе, летали такие маленькие…

— Ну разумеется, — быстро откликнулся Думминг. — Нам всем нужно быть очень бдительными на предмет всякого необычного поведения.

— Это среди волшебников-то? — хмыкнул Чудакулли. — Господин Тупс, для волшебников необычное поведение — самая что ни на есть норма.

— В таком случае следует обращать внимание на любое нехарактерное поведение! — завопил Думминг. — К примеру, если кто-то ни с того ни с сего осмысленно проговорит две минуты кряду! Или если волшебники вдруг начнут вести себя как цивилизованные люди, а не как стадо напыщенных идиотов!

— Тупс, ТАКОЙ тон для тебя нехарактерен, — заметил Чудакулли.

— Об этом я и говорю!

— Ну-ну, Наверн, полегче с ним, нам всем сейчас нелегко, — успокаивающим тоном произнес декан.

— А теперь на НЕГО нашло! — заорал Думминг, трясущимся пальцем указывая на декана. — Декан никогда не был таким, как сейчас! Таким агрессивно-резонным!

Историки давно уже заметили, что войны, как правило, начинаются во времена изобилия. Во времена голода людям не до того — им бы кусок хлеба найти. Когда люди кушают ровно столько, чтобы едва-едва волочить ноги, они ведут себя очень вежливо. Зато когда начинается пир, тут-то и наступает момент подробно разобраться, кто где должен сидеть за столом^[112].

И Незримый Университет, как подозревали даже сами волшебники, существовал не столько для того, чтобы способствовать развитию магии, сколько чтобы подавлять её. Мир однажды имел возможность убедиться, что может произойти, если в руках у волшебников сосредоточится слишком много магии сразу. Да, это случилось давно, но и по сей день существуют места, куда лучше не заходить, если хочешь выйти на тех же ногах, на которых вошел.

Когда-то, давным-давно, слова «волшебник» и «война» считались однокоренными.

Официальная же и повсюду пропагандируемая цель существования Незримого Университета заключалась в том, чтобы служить своего рода грузом на стреле всемирной магии, — дабы та раскачивалась с величественным размахом предсказуемого и управляемого маятника, а не вертелась с убийственной целенаправленностью шипастой палицы. Волшебники не разили друг друга огненными шарами из укрепленных твердынь. Вместо этого они сражались словесно, язвя друг друга колкостями и споря по поводу интерпретации протоколов факультетских собраний. И уже давно они с огромным удивлением обнаружили, что получаемое от этого злобное наслаждение ничуть не уступает тому, которое испытывают участники более «реальных» боев. Затем наступало время обильного ужина, а после хорошей еды и отличной сигары даже самый бешеный Тёмный Властелин размякнет и начнет обниматься с сотрапезниками, в особенности если те предложат ему «ещё капельку бренди». Так медленно, шаг за шагом, волшебники обретали самую главную магическую силу, обладая которой, понимаешь, что все остальное — суета сует и всяческая суета.

Загвоздка лишь в том, что нет ничего проще, чем воздерживаться от сладкого, когда не стоишь по колено в патоке и с неба не идёт карамельный дождь.

— В воздухе действительно ощущается какой-то… привкус, — заметил профессор современного руносложения.

Магия и в самом деле обычно отдает оловом.

— Подожди-ка, — прервал его Чудакулли.

Подняв руку и пошарив по поверхности собственной шляпы, он выдвинул один из многочисленных ящичков и достал кубик зеленоватого стекла.

— Вот. — Он вручил кубик Думмингу.

Думминг взял чарометр и пристально в него вгляделся.

— Сам я им никогда не пользуюсь, — пояснил Чудакулли. — Обхожусь народными средствами. Послюнишь палец, поднимешь в воздух, и сразу ясно, откуда ветер дует.

— Но он не работает! — воскликнул Думминг, стуча пальцем по чарометру. Палубу под ногами качало все сильнее. — Указатель… Ау!

Он затряс рукой и выронил раскаленный кубик. Оплавившийся до неузнаваемости чарометр покатился по палубе.

— Но это невозможно! — вскричал Думминг. — Эти приборы выдерживают напряжение в миллион чар!

Облизав палец, Чудакулли поднял его в воздух. Вокруг пальца сразу образовался пурпурово-октариновый ореол.

— Н-да, примерно столько и есть, — сказал он.

— Но такого количества магии в мире давно уже нет! — прокричал Думминг.

Ветер толкал лодку в корму. Грозовая стена впереди заметно расширилась и почернела.

— А интересно, сколько нужно магии, чтобы создать континент? — задумчиво произнес Чудакулли.

Все посмотрели на облака. И выше.

— Пора задраивать люки, — произнес декан.

— Но у нас нет люков.

— В таком случае задраим хотя бы госпожу Герпес. И спрячьте куда-нибудь казначея и библиотекаря…

Со всего разгона они врезались в бурю.

Тяжело дыша, Ринсвинд прислонился к стенке какого-то переулка. Что ж, бывали тюрьмы и похуже, подумал он. Иксиане, по сути, очень милые люди, когда не пьяны, или не хотят вас убить, или не то и другое вместе. Чего не хватало, так это караульных, которые, вместо того чтобы таскаться взад-вперед по коридору и портить заключенным настроение, собираются в своем закутке с парой банок пива и картами и отдыхают. Это делает атмосферу в тюрьме такой… дружелюбной.

И разумеется, мимо таких караульных гораздо легче пройти.

Он оглянулся — и увидел КЕНГУРУ. Его силуэт, огромный и сияющий, четко вырисовывался на фоне темного неба. Ринсвинд сначала вздрогнул, но потом до него дошло, что он видит всего лишь рекламный плакат на крыше здания, расположенного чуть ниже по склону. Кто-то позаботился установить под плакатом отражающие зеркала и направить на него мощные лампы.

Кенгуру украшала шляпа с дурацкими дырами для длинных ушей. В дополнение на нем была жилетка. И все равно в нем сразу узнавался ТОТ САМЫЙ кенгуру. Никакой другой кенгуру не может так ухмыляться. И в лапе он держал банку пива.

— Надолго к нам, добрый господин? — произнес чей-то голос за спиной у Ринсвинда.

Очень знакомый голос. С характерными завывающими нотками. Голос, который бросает по сторонам вороватые взгляды, готовый в любую минуту смыться. В этом голосе звучало все нытье мира.

Ринсвинд медленно повернулся. Если отбросить некоторые второстепенные детали, то фигура перед ним была столь же знакомой, как и голос.

— НЕ МОЖЕТ БЫТЬ, чтобы ты был Достаблем, — сказал Ринсвинд.

— Почему не может?

— Потому что… Ладно, и как же ты здесь очутился?

— Очень просто: пришел по Берковой улице, — ответила фигура.

На незнакомце были большая шляпа, огромные штаны и гигантские башмаки — в остальном это была точная копия человека, который в Анк-Морпорке, выждав, когда все трактиры закроются, начинает бойкую торговлю своими очень особыми пирожками с мясом. У Ринсвинда даже была теория, гласящая, что свой Достабль есть везде.

На шее у Достабля висел лоток с надписью «Стремительная Ида Достабля».

— Я решил, лучше занять место у виселицы заранее, — сообщил Достабль. — Висельники весьма способствуют аппетиту. Могу я тебе что-нибудь предложить, друг?

Вытянув шею, Ринсвинд посмотрел в конец переулка, где виднелась довольно людная улица. Как раз в этот момент мимо переулка прошагали двое стражников.

— Например, что? — с подозрением осведомился он, вновь ныряя в тень.

— Есть отличная баллада на хорошей бумаге, повествующая о том самом славном преступнике, которого будут вешать…

— Спасибо, не надо.

— А как насчет сувенирного обрезка веревки, на которой его повесят? Подлинный экземпляр!

Ринсвинд посмотрел на кусок веревочки, которым соблазнительно помахивал Достабль.

— Что-то сильно смахивает на самый обычный бельевой шнурок, — заметил он.

Достабль бросил на шнурок взгляд, изображающий чрезвычайную заинтересованность.

— Естественно, друг, ведь веревку пришлось не только разрезать, но и разделить на части, чтобы досталось всем желающим.

— Слушай, а хоть кто-нибудь догадался спросить у тебя: каким образом ты торгуешь этой самой веревкой, если повешение ещё не состоялось? Тебе не кажется, что тут есть некий провал в логике?

Не удаляя с лица улыбки, Достабль немного помолчал. Потом произнес:

— Это отрезок веревки, так? Пеньковой, в три четверти дюйма толщиной, как раз такой, какой всегда пользуются в подобных случаях. Значит, это подлинник. Может, даже от того же производителя. Друг, я предлагаю тебе честную сделку. Ну да, наверное, это немного не тот кусок, что обовьется вокруг его грязной преступной шеи, но…

— И твоя веревка всего в полдюйма толщиной. А вот и этикетка: «Бельевые веревки от компании «Холм с компанией»».

— В самом деле?

Достабль опять воззрился на собственный товар — так, словно впервые его видел. Не в традициях Достабля было допускать, чтобы какой-то паршивый факт вставал на пути у честного мошенничества.

— И все равно это веревка, — заявил он. — Настоящая веревка. Не согласен? Будь спок. А может, желаешь приобрести образчик подлинного народного творчества?

Порывшись в забитом барахлом лотке, он вытащил квадратную картонку. Ринсвинд смерил товар оценивающим взглядом.

Кое-что подобное он уже видел — там, в пустыне. Хотя и не был уверен, можно ли назвать это предметом искусства, поскольку в Анк-Морпорке в данное слово вкладывался несколько иной смысл. Скорее это было нечто среднее между историческим трактатом, географической картой и ресторанным меню. В Анк-Морпорке принято завязывать узелки на носовых платках, как бы на память. А в этой жаркой стране носовых платков не было, поэтому её жители завязывали в узелки собственные мысли.

Хотя нечасто встретишь картины из жизни сосисок.

— Называется «Сон Сосиски и Чипсов», — сообщил Достабль.

— Да, такое я вижу впервые, — признался Ринсвинд. — Надо же, даже кетчупу место нашлось.

— И что с того? — обиделся Достабль. — Подлинное народное искусство, подлиннее не бывает. Изображение традиционной городской закуски, изготовленное самым настоящим местным жителем. Сделка честная, будь спок.

— А, сейчас до меня вдруг дошло. Талантливый абориген в данном случае не кто иной, как ты? — догадался Ринсвинд.

— Угу. Подлинный и неподдельный. Есть возражения?

— Слушай…

— Но я готов это доказать! Родился на Паточной улице, в Плутджери, там же, где мой отец и дед. И его дед. Я-то не приплыл сюда на бревне, как прочие выскочки, — не будем показывать, кто именно, хотя я могу. — По крысиному личику Достабля пробежала тень. — Припираются сюда, занимают наши рабочие места… Так как насчет произведения искусства? Бери, друг, не пожалеешь. Честная сделка.

Какое-то мгновение Ринсвинд раздумывал, не проще ли сдаться Страже.

— Ладно, мне пора, — торопливо произнес он, снова оглядывая улицу. — Приятно познакомиться с человеком, кому небезразличны проблемы местного населения.

— Местного?! Да что они знают о жизни, полной ежедневного труда? Пускай гребут туда, откуда приплыли! — распереживался Достабль. — Работать им, видите ли, не ПО НУТРУ!

— Так для тебя ж это только хорошо, — подсказал Ринсвинд. — Они не хотят работать, значит, не могут лишить тебя твоей работы.

— Да я куда больше местное население, чем эти! — воскликнул Честная Сделка Достабль, тыча самым что ни на есть местным пальцем себе в грудь. — Я свое право быть местным ЗАСЛУЖИЛ.

Ринсвинд вздохнул. Порой логика уже не помогает — дальше нужно подхватываться и кидаться вперед очертя голову.

— И главное для тебя — честная сделка, — сказал он. — Правильно?

— Точняк!

— Так… есть такие люди, которые не должны катиться туда, откуда пришли? По-твоему?

Честная Сделка Достабль надолго задумался.

— Ну, САМО СОБОЙ, я, — пожал плечами он. — Ещё мой друган Дункан, потому что Дункан — мой друган. Ну и, конечно, госпожа Достабль. И ещё парочка-троечка друганов из рыбной лавки. Многовато народу набирается.

— Вот что я тебе скажу, — произнес Ринсвинд. — Я ОЧЕНЬ хочу отправиться туда, откуда явился.

— Молодец!

— Твой социополитический анализ очень на меня подействовал.

— Зыко!

— А не мог бы ты подсказать мне, как именно отсюда быстрее всего убраться? Где здесь, к примеру, доки?

— Я бы, конечно, ПОДСКАЗАЛ, — нерешительно произнес Достабль, разрываясь меж противоречивыми устремлениями. — Только через два часа будут вешать, а у меня ещё пироги не разогреты.

— А я слышал, что казнь отменили, — заговорщицки сообщил Ринсвинд. — Тот тип смылся.

— Не может быть!

— Точно тебе говорю, — заверил Ринсвинд. — Сам подумай, буду ли я вешать тебе на уши креветок.

— А последнее слово он какое-нибудь сказал?

— Вроде как «Всем пока».

— А как же обязательная перестрелка со стражей? Её что, не было?

— Видимо, не было.

— И это называется побегом? — разочарованно протянул Ч. С. Достабль. — И чего только я сюда перся? А ведь у меня было отличное торговое место на Гале. Но что, спрашивается, за казнь без хорошего пирога? — Воровато оглядевшись, он наклонился поближе к Ринсвинду. — Кстати, что бы там ни говорили, на Гале очень даже неплохо. Деньги там такие же, как везде, вот что я тебе скажу.

— Гм… да. Наверняка. Иначе это были бы… другие деньги, — согласился Ринсвинд. — ТАК ВОТ, раз уж вечер для тебя все равно испорчен, может, ты мне подскажешь, в какой стороне тут доки?

Лицо Достабля выразило некоторую неуверенность. Ринсвинд сглотнул. На него нападали пауки, злющие люди с копьями и падучие медведи. Но момент истины в его общении с этим континентом настал только сейчас.

— И знаешь, — добавил Ринсвинд, сглатывая, — я… я даже… готов… кое-что у тебя КУПИТЬ!

— Веревку?

— Нет, не веревку. Только не веревку. Гм-м… я понимаю, мой вопрос может показаться весьма эзотеричным, но все-таки — что за начинка у тебя в пирогах с мясом?

— Мясо.

— И какое же?

— О, я вижу, ты истинный любитель ДЕЛИКАТЕСНЫХ пирогов с мясом…

— Понятно. Они, стало быть, с деликатесами внутри?

— Точняк.

— И ты можешь сказать, что у них внутри, только после того, как покупатель откусит?

— Ты что, намекаешь, что мои пироги недостаточно высокого качества?

— Выразимся так: я лишь предполагаю подобную возможность. Ладно уж, попробую деликатесный.

— Молодчага. — Достабль пошарился в едва теплой половине лотка и вынул оттуда пирожок.

— Так… что там за мясо? Кошачье?

— Да ты что! Баранина куда дешевле кошатины.

Достабль плюхнул пирожок в миску.

— Что ж, тогда… — Ринсвинд чуть не подавился. — О нет, только не надо лить сверху гороховый суп! Ну почему вечно этот гороховый суп?

— Будь спок, друг. Он отлично обволакивает желудок, — успокоил Достабль, доставая красную бутылку.

— А это что?

— Настоящий кетовый чуп, друг.

— Ты залил мне мясной пирог гороховым супом и думаешь, что я ещё буду сдабривать все это… томатным соусом?

— Неплохая цветовая комбинация, а? — просиял Честная Сделка Достабль, вручая Ринсвинду ложку.

Ринсвинд потыкал ею в пирог. Тот мягко ударился о стенку миски.

Что ж, была не была… Он ел сосиски в тесте Себя-Режу-Без-Ножа Достабля и разноцветные древние яйца, которыми торговал Сам-Себе-Харакири Достаби. И при этом он, Ринсвинд, выжил — хотя некоторое время желал себе смерти. Более того, он ел более чем подозрительный кусь-кусь Аль-Джиблы, пил кошмарный яковый чай Да-Не-Достигнуть-Мне-Никогда-Просветления Достабланга, проталкивал себе в горло чудовищный сморгасброд Доста Достаблессонсона, старался глотать, не жуя, куски мороженной гадости, поставляемой исключительно Да-Пнут-Меня-В-Заледеневшую-Дырку Достабукки (при одном воспоминании об этом желудок вставал на дыбы: в конце концов, одно дело — освежевать выбросившегося на берег дохлого кита, и совсем другое — оставить его там валяться, пока он сам не взорвется). А уж что до зеленого пива, сваренного Подавись-Мною-Собственные-Дети Достабля-Стабля…

Все это Ринсвинд ел и пил. В какой бы уголок мира его ни заносило, из туземной первородной глины неизменно вылезал какой-нибудь скользкий тип, предлагающий ему местный деликатес. Это ведь не более чем пирог. Ну что такого особого может быть в пироге? Впрочем, нет, сформулируем иначе… Насколько ОСОБЕННЫМ может оказаться пирог?

Ринсвинд откусил.

— Хорош пирожок? — заботливо осведомился Ч. С. Достабль.

— О боги… — выдавил Ринсвинд.

— И это не просто какой-нибудь протертый горох, — продолжал Достабль, пытаясь заглянуть в глаза Ринсвинда, которые были устремлены в разверзшуюся перед ними вечность. — Этот горох протирал главный специалист города по протиранию гороха.

— СПАСИТЕ…

— Эй, господин, с тобой все в порядке?

— Он как раз такой… как я и ожидал…

— Вот видишь, стало быть, не так уж и плох!

— Ты точно Достабль!

— Мне на это обижаться или как?

— Ты кладешь пироги в гороховую похлебку, а сверху поливаешь соусом. Кому-то когда-то — наверное, в очень глухую полночь — пришла в голову эта дикая идея. Мне ни в жизнь не поверят, что бывает ТАКОЕ. — Ринсвинд бросил взгляд на полузатонувший пирог. — После этого рассказы о гигантских ходячих сливовых пудингах покажутся жалкой выдумкой, можешь поверить моему слову. Не удивительно, что вы тут пьете столько пива^[113]…

Безумно потряхивая головой, Ркнсвинд выбрел под неверный фонарный свет.

— Значит, вы тут и вправду едите такие пироги? — скорбно вопросил он караульного, за спиной у которого маячили стражники.

— Это он!

Ринсвинд радостно закивал.

— Здоровеньки! — воскликнул он.

Раздались два звонких хлопка. Это Ринсвинд сбросил сандалии.

Пучина источала пар. Шаровые молнии с шипением падали на поверхность моря, будто капли воды на раскаленный противень.

Волны были слишком велики для волн, но как раз подходящего размера для гор. Думминг осторожно высунул голову из-за борта, чтобы посмотреть на море, — и в тот же самый момент лодка заскользила вниз, в гигантский каньон, пролегший меж двух морских валов.

За ногу Думминга отчаянно цеплялся декан.

— Слушай, Думминг, ты в таких вещах специалист, — простонал он, когда они достигли дна каньона и начался жуткий, животокрутительный подъем на следующий гребень. — Мы сейчас погибнем?

— Я… я так не думаю, декан…

— Жаль…

К тому моменту, когда Ринсвинд свернул за угол, сзади уже вовсю свистели, но он никогда не допускал, чтобы столь мелкие детали выводили его из равновесия.

Это был город! В городах все гораздо легче. Он был городским созданием. В городах так много мест, где можно…

Теперь засвистели ещё и впереди. Толпа неожиданно стала плотнее, очень много людей зачем-то двигались в одном направлении. Но Ринсвинду НРАВИЛОСЬ рассекать толпу. Он был преследуемым, а потому преимущества новизны были на его стороне. Это он распихивал плечами ничего не ведающих прохожих, которые потом оборачивались, толкались, выказывали недовольство и вообще всячески демонстрировали свою неприязнь к тем, кто пытался следовать по пятам за беглецом. Бильярдным шаром Ринсвинд прокатился через толпу и ловко вписался в лунку переулка.

Лучше всего бежать под уклон. Поскольку именно в конце всяких уклонов, как правило, располагаются доки.

Так он и бежал, то увертываясь, то подныривая, пока вдруг не вылетел к воде. Неподалеку покачивались лодки — слегка маловаты, но выбирать не…

Из мрака донесся чей-то топот. Кто-то почти нагнал его!

А эти стражники оказались парнями не промах!

Такого развития событий он не ожидал.

Неужели они захватили его в кольцо? Но ведь это не их дело — думать.

Он побежал в единственном оставшемся направлении: вдоль береговой линии.

Ага, вот здание… По крайней мере… по крайней мере, судя по всему, здание. Да. Потому что таких огромных кораблей просто не делают…

Ринсвинд всегда считал, что здание — это ящик с остроконечной крышкой, цветом более или менее сходный с окружающей грязью. Впрочем, как однажды заметил знаменитый философ Лай Тинь Видль: истинный мудрец, забиваясь в дыру, не смотрит, какого цвета там обои.

Прыжками преодолев ступеньки, Ринсвинд обежал вокруг странного белого сооружения. У него создалось впечатление, что это что-то вроде концертного зала. Оперного, судя по доносящимся изнутри звукам, хотя довольно странно давать оперные концерты в здании, которое выглядит так, будто вот-вот распустит паруса и снимется с якоря. Но к чему ломать голову? Вот сразу за мусорными баками подходящая дверца, да к тому же открытая…

— Ты из агентства, друг?

Ринсвинд всмотрелся в густое облако пара.

— И очень надеюсь, ты умеешь готовить пудинг, а то наш шеф-повар уже бьется головой о стены, — сообщила размытая фигура в белом колпаке.

— Будь спок, — как можно убедительнее произнес Ринсвинд. — А это, я вижу, КУХНЯ?

— Ты чо, прикалываешься?

— А то я чуть было не решил, что это опера…

— Это лучшая опера в мире, друг. Ты заходи, заходи…

Кухонька оказалась весьма скромных размеров, и, как и почти во всех виденных Ринсвиндом кухнях, там было полно людей, ожесточенно работающих над достижением самых разных, взаимно противоречащих целей.

— Боссу втемяшилось в башку закатить примадонне пир на весь мир, — объяснял, продираясь сквозь толпу, повар. — А Чарли ни с того ни с сего заклинило на пудинге.

— Ну что ж… — глубокомысленно отозвался Ринсвинд, рассчитывая, что рано или поздно что-то прояснится.

— Босс грит, ты, Чарли, должон приготовить для неё пудинг.

— Так прямо и сказал?

— Грит, это должон быть самый зыкинский пудинг в мире, Чарли.

— Будь спок?

— Грит, великий Нунко придумал для госпожи Венди Муссо клубничный мусс, а знаменитый шеф-повар Импозо изобрел для госпожи Маргирин Глазурье яблочную глазурь, а твой собственный отец, Чарли, почтил госпожу Джанин Зефирь великолепным апельсиновым зефиром, но вот сейчас, Чарли, настал твой звездный час. — Повар горько покачал головой. Они приблизились к столу, за которым, обхватив голову руками, безутешно рыдал маленький человечек в белом поварском облачении. Перед ним выстроилась батарея пустых пивных банок. — С тех пор бедняга не просыхает, так что в конце концов мы решили: пора кого-нибудь вызвать. Сам-то я главный по бифштексам и креветкам.

— Стало быть, надо приготовить пудинг? С названием в честь оперной певицы? — уточнил Ринсвинд. — Такова, говоришь, традиция?

— Ага, и ты уж Чарли не подведи, друг. Он же не виноват.

— Ну что ж…

Ринсвинд задумался о пудингах. В общем и целом пудинг — это фрукты со сладким кремом. Ну, ещё иногда печеная прослойка. Проблемы, с его точки зрения, не было.

— Будь спок, — утешил он. — Сейчас что-нибудь состряпаю.

Внезапно в кухне воцарилась полная тишина. Все повара и поварята, прежде деловито сновавшие каждый по своим делам, замерли и воззрились на него.

— Начнем с начала, — продолжал Ринсвинд. — Что у нас есть из фруктов?

— В такую позднотищу мы, кроме груш, ничего не нашли.

— Будь спок. А как насчет крема?

— Тоже есть, ясен перец.

— Отлично. Так как там зовут эту вашу дамочку?

Над кухней угрюмой пеленой распространилась тишина.

— Она примадонна, — мрачно заявил один повар.

— Хорошо, хорошо. И как её имя?

— Э-э… в этом-то, видишь ли, и проблема, — покачал головой другой повар.

— Почему?

Думминг открыл глаза. Воды утихомирились — по крайней мере, сейчас море выглядело спокойнее, чем прежде. Вверху даже проглядывали клочки чистого синего цвета, хотя облака пересекали небо так, будто каждое из них заручилось услугами собственного ветра.

Во рту был такой вкус, словно там совсем недавно плавили олово.

Кое-кто из волшебников тем временем сумел приподняться на колени. Декан нахмурился, снял шляпу и выудил из неё крабика.

— …Хорошая лодка. Просто отличная, — пробормотал он.

Зеленая мачта уцелела, хотя лист-парус заметно потрепало. Однако суденышко продолжало довольно бодро идти против ветра, дующего со стороны…

…Континента. Который возвышался неподалеку красной, поблескивающей под вспышками молний стеной.

Чудакулли, покачиваясь, распрямился и указал на континент.

— Совсем немного осталось! — воскликнул он.

И тут декан не выдержал.

— Я по горло сыт твоей тошнотворной жизнерадостностью! — рявкнул он. — Так что лучше заткнись!

— Вообще-то, я твой аркканцлер.

— Это мы ещё посмотрим, какой ты аркканцлер!

Думминг заметил, что в глазах декана начал разгораться зловещий огонек.

— Сейчас неподходящее время, декан!

— И вообще, на каком-таком основании ты здесь распоряжаешься, а, Чудакулли? И аркканцлером чего именно ты являешься? Незримый Университет даже ещё не существует! Скажи ему, главный философ!

— Захочу — скажу, захочу — нет, — презрительно фыркнул тот.

— Как это? Что это значит? — взвился декан.

— Я не считаю себя обязанным выполнять твои указания, декан!

Когда минутой позже на палубу вылез казначей, лодка уже ходила ходуном. Трудно сказать, на сколько именно фракций раскололся преподавательский коллектив (каждый отдельно взятый волшебник уже сам по себе фракция), но в общем и целом волшебники разделились на два противоборствующих, хотя и весьма шатких альянса.

Гораздо позже, когда Думминг Тупс восстанавливал ход событий, его крайне поразил один факт: никто даже не подумал прибегнуть к магии. Волшебники привыкли жить в атмосфере, в которой разящее слово наносит много больше вреда, чем волшебный меч. Они знали, что правильно составленный циркуляр бьет не хуже огненного шара, зато куда дольше. Кроме того, посохов под рукой ни у кого не оказалось, как и подходящих случаю заклинаний. Таким образом, проще было орудовать кулаками, хотя волшебники дерутся весьма своеобразно: демонстративно и яростно размахивая руками и одновременно стараясь держаться от противника как можно дальше.

Вечная улыбка казначея сразу слегка поблекла.

— Мои результаты были на три процента выше твоих!

— И откуда такие сведения, декан?

— Когда тебя назначали аркканцлером, я заглянул в бумаги!

— И решил поднять этот вопрос через сорок лет?

— Экзамен есть экзамен!

— Э-э… — начал было казначей.

— Надо ж быть таким мелочным! Но что ещё ожидать от студента, у которого отдельная ручка для красных чернил!

— Ха! Зато я не проводил дни в пьянстве и азартных играх! И не прогуливал!

— Ха! А я всем этим занимался, да, и благодаря этому узнал жизнь! И это не помешало мне иметь почти такие же хорошие отметки, как у тебя, несмотря на то что на экзамен я пришел в состоянии первосортного похмелья, ты, раздутый от самомнения мешок сала!

— Что? Как? Мы, значит, перешли на личности?

— Именно, Задница На Два Стула! Самое время перейти на личности! В Университете недаром говорят, что у всякого, кому не повезет идти следом за тобой, начинается морская болезнь!

— Я подумал, может быть… — робко произнес казначей.

Воздух вокруг волшебников трещал. Волшебник в дурном настроении притягивает магию, как переспелое яблоко — мух.

— Как, по-твоему, казначей, кто лучший аркканцлер? Я или он? — не сводя глаз с Чудакулли, осведомился декан.

Казначей растерянно заморгал слезящимися глазками.

— Я думаю, э-э… вы оба… гм-м… в вас обоих много хорошего… гм-м… э-э… может, пора привести это хорошее к общему знаменателю?

Одно краткое мгновение спорщики обдумывали данное предложение.

— Интересная мысль, — похвалил декан.

— Довольно глубокая, — поддержал Чудакулли.

— Я, знаешь ли, НИКОГДА не питал особой симпатии к профессору современного руносложения…

— От его постоянных ухмылочек просто тошнит, — согласился Чудакулли. — Он абсолютно не умеет работать в коллективе.

— Неужели? — особенно мерзко ухмыльнулся профессор современного руносложения. — Зато отметки у меня были получше ваших. И я не такой толстый, как декан! Хотя куда более великий! Скажи им, Тупс!

— ГОСПОДИН Тупс, ты, жирная бочка! — услышал Думминг и с изумлением осознал, что этот голос — его собственный.

Думминг чувствовал себя так, словно на него наложили чары. С другой стороны, он мог бы ничего и не говорить, просто ему хотелось в кои-то веки выложить все начистоту.

— Прошу прощения, я только хотел, э-э, сказать… — предпринял ещё одну робкую попытку казначей.

— Да заткнешься ты наконец, казначей! — рыкнул Чудакулли.

— Прошу прощения, прошу прощения, прошу прощения…

Чудакулли погрозил декану пальцем.

— А теперь слушай меня…

С его руки сорвалась алая искра и, оставив у самого уха декана дымный след, врезалась в мачту, которая тут же взорвалась.

Декан сделал глубокий вдох, а когда декан делал глубокий вдох, содержание воздуха в атмосфере резко уменьшалось. Обратно воздух вышел вместе с ревом:

— ТЫ СМЕЕШЬ ШВЫРЯТЬСЯ В МЕНЯ МАГИЕЙ?!

Чудакулли остолбенело смотрел на собственную руку.

— Но я… мне…

Зубы упрямо не желали разжиматься, однако Думмингу все же удалось выдавить сквозь них несколько слов:

— Нми првляит мкия!

— Что? Что ты там бубнишь? — осведомился профессор современного руносложения.

— Ну я тебе покажу МАГИЮ, надутый клоун! — завопил, размахивая руками, декан.

— Это все магия! — хватая его за руку, ухитрился достаточно отчетливо проговорить Думминг. — Декан, ты же разнесешь аркканцлера на мелкие кусочки!

— Ага, именно это я сейчас и сделаю!

— Прошю прощения, не хотела вам мешать, но…

Из люка показалась голова госпожи Герпес.

— Да, госпожа Герпес? Что такое? — заорал Думминг, одновременно уклоняясь от вспышки, слетевшей с руки декана.

— Йа понимаю, ви заняты важьными универьситетскими делами, но там, внизю, и должно быть столько трещин? Из них течет вода…

Думминг заглянул в люк. Там плескалась вода.

— Мы тонем! — воскликнул он. — Вы, старые жирные ду… — Он прикусил язык. — Корабль трещит по швам! Вместе с нами! Смотрите, он желтеет!

Палуба стремительно теряла свой зеленый оттенок, как будто сверху на корабль надвигалась гигантская темная туча.

— Это все он виноват! — заорал декан. Думминг бросился к поручням. Со всех сторон доносился оглушительный треск.

Самое важное сейчас — сохранять спокойствие. Надо подумать о чем-нибудь хорошем и приятном, к примеру о синем небе, о пушистых котятах. Но не о тех, которых вот-вот утопят.

— Послушайте! — выкрикнул он. — Если мы не одолеем наши разногласия, они одолеют нас, понятно? Корабль… он как будто отзревает! А мы очень далеко от суши! И поблизости могут быть акулы!

Он посмотрел вниз. Потом вверх.

— АКУЛЫ! — крикнул он.

Волшебники бросились к нему. Судно накренилось.

— Ты уверен, что это именно акулы? — спросил Чудакулли.

— Может, это тунцы? — поддержал декан.

Сзади на палубу облетали останки паруса.

— А как вообще отличить акулу от тунца? — послышался голос главного философа.

— Можно по пути в пищевод попробовать пересчитать зубы, — пожал плечами Думминг.

По крайней мере, они перестали швыряться друг в друга магией. Можно изъять волшебников из Незримого Университета, но изъять Незримый Университет из волшебников невозможно.

Корабль накренился ещё больше — это к группе присоединилась госпожа Герпес.

— А что бюдет, если ми выпадем за борт? — полюбопытствовала она.

— Нужно разработать план, — объявил Чудакулли. — Декан, будь любезен сформировать комитет для разработки плана выживания в неизвестных, населенных акулами водах.

— А может, поплывем к берегю? — предложила госпожа Герпес. — В йуности йа хорошо плавала.

Лицо Чудакулли озарилось теплой улыбкой.

— Всему свое время, госпожа Герпес, — ответил он. — Но ваше предложение принято к рассмотрению.

— На данный момент оно единственное, — заметил Думминг.

— А в чем именно будет заключаться ТВОЯ роль, аркканцлер? — оскалился декан.

— Я лишь очерчиваю стратегические цели, — сообщил Чудакулли. — Обдумывать способы их достижения — ваша задача.

— В таком случае, — произнес декан, — я за то, чтобы покинуть корабль.

— Зачем? — поинтересовался заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — Чтобы поближе познакомиться с акулами?

— Это вторая проблема, — ответил декан.

— И то верно, — поддержал Думминг. — В случае чего всегда можно будет проголосовать за то, чтобы покинуть акулу.

Внезапно судно накренилось особенно сильно. Главный философ мгновенно принял героическую позу.

— Я спасу вас, госпожа Герпес! — крикнул он и сбил её с ног.

По крайней мере, предпринял такую попытку. Но главный философ для волшебника был довольно субтильным, а госпожа Герпес — весьма фигуристой. Также дело осложнялось тем, что лишь к очень немногим областям госпожи Герпес он осмеливался прикоснуться. Оперируя с некоторыми периферическими регионами, он сделал все, что мог, и слегка её приподнял. В результате к весу волшебника добавился вес домоправительницы, а все это, в свою очередь, навалилось на маленькие ножки главного философа, которые и прорезали палубу, словно два стальных штыря.

Корабль, к этому моменту уже сухой, как трут, и мягкий, как гнилушка, величаво распался надвое.

Вода была чрезвычайно холодной. Поднимая тучи брызг, волшебники молотили руками. Схлопотав по голове каким-то шальным обломком, Думминг на некоторое время ушел в глубокую синеву, прорезаемую необычным «глонг-глонг».

Выплыв наконец на поверхность, он обнаружил, что источником необычных звуков является очередная свара. В очередной раз верх взяла закалка, получаемая в Незримом Университете. Бурные, кишащие акулами воды представляли несомненную опасность, но куда большую опасность для всякого волшебника представляет его собрат по ремеслу.

— Только не надо валить все на меня! Он… он вообще, по-моему, спал!

— По-твоему?

— Он был матрасом! Рыжим!

— Он наш единственный библиотекарь! Как ты мог проявить такое чудовищное легкомыслие? — кипел Чудакулли.

Набрав полную грудь воздуха, он ушел под воду.

— Я за то, чтобы покинуть море! — жизнерадостно предложил казначей.

Думминг задрожал всем телом: что-то большое, черное и обтекаемое выпрыгнуло из воды прямо перед ним, перевернулось в воздухе и со шлепком вновь ушло в пенные волны.

Вокруг бешено гребущих волшебников из воды выскакивали все новые и новые акулы.

Декан похлопал одну по спине.

— А на вид они вовсе не такие страшные, как я думал, — сообщил он.

— Это же лодочные семена! — догадался Думминг. — Седлайте их, быстро!

Он отчетливо ощутил, как что-то, проплывающее мимо, задело его по ноге. В подобных экстремальных обстоятельствах в людях часто пробуждается неожиданное проворство. Даже декан ухитрился вкарабкаться на «шлюпку» — правда, после краткой схватки, во время которой человек и семя яростно сражались за превосходство.

В облаке водной пыли вынырнул Чудакулли.

— Бесполезно! — отплевываясь, крикнул он. — Я нырнул, насколько смог. Его нет и следа!

— Очень советую взобраться на семя, аркканцлер, — сказал главный философ.

Чудакулли сделал агрессивный жест в сторону проплывающей акулы.

— Если сильно шуметь и брызгаться, они не нападают, — заявил он.

— А мне казалось, именно такие действия и побуждают их к атаке, — возразил Думминг.

— Какой интересный практический эксперимент, — заметил декан, свешиваясь со своего семени, чтобы было лучше видно.

Чудакулли рывком взлетел на семечко.

— Ну и беспорядок. Однако очень надеюсь, что таким способом нам удастся достичь суши, — сказал он. — Э-э… господа, а где госпожа Герпес?

Все принялись оглядываться.

— О нет, только не это… — простонал главный философ. — Она плывет к берегу…

Проследив за его взглядом, они увидели вдали пышную прическу. Перемещаясь неравномерными, но решительными бросками, домоправительница продвигалась к берегу стилем, который Чудакулли определил как грудной брасс.

— Вряд ли можно назвать это практичным поступком, — заметил декан.

— А как там акулы?

— Они, как я заметил, снуют под НАМИ, — покачиваясь вместе с семенем, сообщил главный философ.

Думминг посмотрел вниз.

— Кажется, теперь, когда наши ноги больше не болтаются в воде, они утратили к нам интерес, — произнес он. — Они уплывают, направляясь… также к берегу.

— Что ж, устраиваясь на эту работу, она знала, на что идёт, — философски заметил декан.

— Что? — воскликнул главный философ. — Ты хочешь сказать, что, нанимаясь на работу домоправительницей, следует принимать во внимание вероятность быть съеденной акулой у берегов неведомого континента за много тысяч лет до того, как ты появилась на свет?

— Одно я могу утверждать с уверенностью: на собеседовании она задавала не слишком много вопросов. Мне это точно известно.

— Прошу обратить внимание на тот факт, что наше беспокойство не вполне оправданно, — вступил в разговор заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — Акулы совсем не заслужили своей репутации чудовищ-людоедов. Что бы ни говорили, документально не зафиксировано ни одного случая нападения акулы на кого бы то ни было. Акулы — мирные существа с тонкой душевной организацией и богатыми семейными традициями, бесконечно далекие не только от того, чтобы быть зловещими предвестниками рока, но и вообще от всякой враждебности. Известны многочисленные случаи, когда акулы завязывали дружеские отношения с затерянным в море путешественником. Разумеется, охотники они блестящие: взрослая акула может свалить даже лося с помощью своих… э-э…

Он растерянно умолк.

— Э-э… Наверное, я перепутал их с волками, — пробормотал он. — Как вы думаете?

Все единодушно закивали.

— Э-э… А акулы другие? — продолжал он. — Злобные, безжалостные морские убийцы, не утруждающие себя даже тем, чтобы как следует прожевать добычу?

Ответом опять стало единодушное кивание.

— О боги. От стыда я готов залезть под стол…

— Смотри, не залезь в брюхо акуле, — посоветовал Чудакулли. — Ну что же вы, господа? Это ведь наша домоправительница! Вы что, хотите в будущем сами заправлять постели? Думаю, следует опять прибегнуть к огненным шарам.

— Она слишком далеко заплыла…

Из пучины, в двух шагах от Чудакулли, снарядом вылетело что-то рыжее, завилось спиралью и вновь, как лезвие, рассекающее шелк, ушло под воду.

— Что такое? Чьих это рук дело? — всполошился аркканцлер.

Большая покатая волна, мощно взрывая воду, летела прямо в скопление хищных треугольных плавников, словно шар — в кегли боулинга. А потом море взорвалось.

— Вы только посмотрите, как оно разделывается с акулами!

— Это какое-то чудовище?

— Скорее всего, дельфин…

— С рыжей шерстью?

— Да уж, вряд ли…

Мимо главного философа брюхом вверх проплыла бесчувственная акула. И сразу за нею вода опять взорвалась — огромной рыжей улыбкой единственного дельфина на свете с кожистым рылом и рыжими волосами по всему телу.

— И-ик? — осведомился библиотекарь.

— Отлично, дружище! — прокричал в ответ Чудакулли. — Я всегда говорил, что в трудную минуту на тебя можно положиться!

— Осмелюсь возразить, аркканцлер, на самом деле вы говорили, что, по вашему мнению… — сказал Думминг.

— И выбор внешнего облика также достоин всяческих похвал, — продолжал, не снижая громкости, Чудакулли. — А теперь будет очень здорово, если ты соберешь нас всех в кучу и подтолкнешь к берегу. Все здесь? Где казначей?

Казначей к тому времени превратился в далекую точку. Он мечтательно греб в сторону континента.

— Что ж, вижу, он и сам прекрасно доберется, — констатировал Чудакулли. — Вперед, друзья, будем пробиваться к суше.

— Это море… — нервно произнес главный философ, неотрывно глядя вперед, пока семена, точно связку перегруженных шлюпок, посредством умелых маневров направляли к берегу. — Оно такое… Как по-вашему, оно вполне опоясывающе выглядит?

— Море, безусловно, очень БОЛЬШОЕ, — отозвался профессор современного руносложения. — И знаешь, я сильно сомневаюсь, что этот рев, который мы слышим, производится одним только дождем. Скорее всего, где-то впереди располагается полоса прилива.

— Ну, прокатимся на паре-тройке высоких волн, от нас не убудет, — пожал плечами Чудакулли. — Вода, по крайней мере, мягкая.

Думминг ощутил, как плоское семечко под ним, повинуясь волне, плавно поднялось и опустилось. Странная форма для семени, не мог не признать он. Разумеется, природа уделила немалое внимание семенам, снабдила их и крылышками, и парусами, и флотационными камерами, и множеством других приспособлений, призванных дать им преимущество в борьбе за выживание со всеми прочими семенами. Но эти представляли собой не что иное, как плоские версиинового облика библиотекаря. Наверное, по воде они должны просто летать…

— Э-э… — произнес он, обращаясь к мирозданию в целом.

Что означало: «Интересно, как эти семечки можно приспособить?»

— Скал впереди не видно, — прищурился декан.

— Море, опоясывающее сушу… — задумчиво произнес философ, видимо пребывая в некоем филологическом трансе. — В этой фразе определенно есть что-то таинственное и загадочное…

Думмингу вдруг пришло в голову, что вода не такая уж и мягкая. В детстве он не особо увлекался спортивными играми, хотя играл с другими ребятами и принимал активное участие во всех их играх, таких как «толкни-тупса-в-крапиву» или «привяжем-думминга-к-дереву-а-сами-пойдем-по-домам». Так вот, однажды его сбросили с обрыва прямо в пруд… Тогда он ОЧЕНЬ больно ушибся о воду.

Постепенно флотилия нагнала госпожу Герпес. Одной рукой домоправительница цеплялась за какое-то бревно, а другой гребла. Впрочем, у бревна были и другие пассажиры: птицы, ящерицы, а также неизвестно как сюда попавший верблюжонок, забившийся в остатки бывшей зеленой кроны.

Волны усилились. Из-за шума дождя доносилось непрерывное гулкое уханье.

— Ах, вот и вы, госпожа Герпес, — поприветствовал главный философ. — И что за симпатичное деревце. Посмотрите-ка, даже листочки кое-где остались.

— Мы прибыли вас спасать, — отважно сообщил декан.

— Полагаю, госпоже Герпес стоит перебраться на какое-нибудь из семечек, — порекомендовал Думминг. — Точнее, я даже уверен, что это будет правильнее всего. Мне представляется, волны… волны могут стать… слегка большими…

— Чересчур опоясывающими, — мрачно уточнил главный философ.

Он посмотрел вперед, на берег, — и не увидел его на прежнем месте.

Берег обнаружился внизу. У подножия сине-зеленого холма. Который состоял сплошь из воды. И вздымался все выше и выше.

— Послушайте, — призвал Ринсвинд. — Почему бы вам просто не сказать мне, как её зовут? Ведь наверное, её имя весьма известно. Оно написано на афишах, его все знают. Не понимаю, в чем проблема.

Повара переглянулись. Потом один прокашлялся и сказал:

— Её… её зовут… Примадонна Нелли… По…

— По?

— Поппа.

Ринсвинд пошевелил губами.

— О! — только и смог вымолвить он. Повара единодушно закивали.

— Послушайте, а Чарли все пиво выпил? — спросил Ринсвинд, опускаясь на какую-то табуретку.

— Кстати, вспомнил. По-моему, в шкафу, завалялись пара бананов. Посмотри, Рон, хорошо? — попросил второй повар.

Беззвучно шевеля губами, Ринсвинд блуждающим взором обвёл помещение.

— А Чарли знает? — наконец спросил он.

— Ага. Узнав это, он и сломался.

За дверью послышался быстрый стук шагов. Один из поваров выглянул в окно.

— А, ерунда, всего-навсего стражники. Гоняются, наверное, за каким-нибудь придурком…

Ринсвинд слегка задвинулся вглубь комнаты, чтобы его не было видно из окна.

Рон смущенно переступил с ноги на ногу.

— Можно ещё сходить к Ленивому Ахмеду и упросить его открыть лавку. У него наверняка найдется…

— Клубничка? — подсказал Ринсвинд.

Повара пожали плечами. Чарли опять зарыдал.

— Всю свою жизнь он ждал этой минуты, — сказал первый повар. — По-моему, это чертовски несправедливо. А помните ту малышку-сопрано? Она ещё бросила театр ради торговца скотом? Босс потом целую неделю убивался.

— Угу. Как не помнить. Лиза Радост, — отозвался Рон. — В средней зоне чуть-чуть вихлялась, но все равно многообещающая была девушка.

— Босс на неё, можно сказать, все свои надежды возлагал. Говорил, такое имя ко всему пойдет, хоть к ревеню!

Чарли зарыдал с новой силой.

— А знаете что?.. — медленно и задумчиво произнес Ринсвинд.

— Что?

— Кажется, я нашел выход.

— И КАКОЙ же?

Даже Чарли в надежде поднял голову.

— Знаете, как бывает: иногда нужно только посмотреть свежим взглядом… Значит, так: персики оставляем, потом крем, не помешает немного мороженого и, может, немного бренди… И ещё…

— Кокосовая крошка? — подсказал Чарли.

— Почему бы и нет?

— Э-э… И немного кетчупа?

— Кетчупу отказать.

— Советую поторопиться: уже середина последнего акта, — сказал Рон.

— Все будете порядке, — заверил Ринсвинд. — Значит, так… разрежьте персики на половинки, разложите их на блюде, украсьте всем остальным, сбрызните бренди — и ВУАЛЯ!

— Что-то иностранное? — ворчливо поинтересовался Чарли. — У нас тут съедобных вуалей не делают.

— В таком случае сойдет двойная порция бренди, — сказал Ринсвинд. — И все ГОТОВО!

— Понятно, но как этот десерт НАЗЫВАЕТСЯ?

— Сейчас дойдем и до этого, — успокоил Ринсвинд. — Чарли, будь добр, подай мне блюдо. Спасибо. — Он выставил блюдо на всеобщее обозрение. — Господа… Приглашаю вас отведать… Персиковую НЕЛЛИ.

В какой-то из кастрюль на плите что-то закипело. Лишь издаваемое крышкой тихое, но очень настырное бряцанье да отдаленные оперные вопли нарушали воцарившуюся тишину.

— Ну, что скажете? — бодро осведомился Ринсвинд.

— Очень… свежо… — отозвался Чарли. — Тут уж ничего не попишешь.

— Но как-то не вполне… ДОСТОПАМЯТНО, — произнес Рон. — Кругом полным-полно всяких Нелли.

— А ты посмотри на это с другой стороны. Хотел бы ты, чтобы мир навсегда запомнил твою фамилию? — возразил Ринсвинд. — Хотел бы, чтобы о тебе вспоминали всякий раз, когда речь зайдет о Персиковой По?..

Плечи Чарли опять принялись содрогаться от рыданий.

— Что ж, пожалуй, тут ты прав, — согласился Рон. — Персиковая Нелли… ага.

— Можно то же самое приготовить из бананов, — подсказал Ринсвинд.

Рон беззвучно пошевелил губами.

— He, не пойдет, — заключил он. — Сделаем из персиков.

Ринсвинд засобирался.

— Ну, рад был помочь, — кивнул он. — Подскажите только вот что. Как отсюда лучше выбраться?

— О, сегодня в городе не протолкнуться. Сегодня ж ночью Гала! — отозвался Рон. — Мне лично этого и даром не надо, но гостей изрядно прибыло.

— Угу, а утром ещё кого-то вешают, — подсказал Чарли.

— Эту часть я предпочитаю пропустить, — сказал Ринсвинд. — Так как, говорите…

— Если хочешь знать моё мнение, лично я желаю ему сбежать, — добавил Чарли.

— Полностью с тобой солидарен, — поддержал Ринсвинд.

За дверью послышались гулкие шаги. Человек в тяжелых башмаках подошел к двери и остановился. Откуда-то издалека доносились крики.

— Говорят, он отбился от дюжины стражников, — сообщил Рон.

— Только от трех, — поправил Ринсвинд. — Их было трое. Я слышал. Кто-то мне рассказывал. Их было не двенадцать, а всего трое.

— Ха, для такого дерзкого бандита справиться с дюжиной стражников — раз плюнуть! А троих он бы и не заметил! Про этого Ринсо такая слава идёт!

— А я слышал, как один тип из Приноситте-распивайтте рассказывал про стрижку овец. Так этот Ринсо за пять минут остриг целую сотню!

— Не верю, — возражал упорный Ринсвинд.

— А ещё говорят, будто бы он волшебник, но вот в это я не верю, потому что ещё ни от одного волшебника проку не было.

— Ну, я не стал бы так категорично утверждать…

— Но охранник из тюрьмы рассказывал, мол, у этого Ринсо есть странное коричневое вещество и оно дает ему необыкновенную силу!

— Это был всего лишь суп из пива! — не выдержал Ринсвинд. — То есть, — поспешил поправиться он, — я так слышал.

Рон покосился на него.

— Кстати, ты слегка смахиваешь на волшебника, — заметил он.

По двери задубасили тяжелые кулаки.

— И одежда на тебе точь-в-точь волшебничья, — продолжал Рон, не сводя взгляда с Ринсвинда. — Эй, Сид, открой-ка им.

Ринсвинд попятился и потянулся к столу за спиной. Его пальцы нащупали рукоять лежавшего там ножа.

Сама идея оружия была ему ненавистна. Стоило на сцене появиться оружию, как дело принимало непредсказуемый оборот. Но если надо произвести впечатление, лучше оружия ничего нет.

Дверь открылась. В кухню всунулись несколько человек, один из них — бывший караульный Ринсвинда.

— Это он!

— Э-э, я за себя не отвечаю, — предупредил Ринсвинд, выставляя перед собой руку.

Повара, за исключением самых отчаянных, быстро попрятались под столы.

— Это половник, дружище, — добродушно заметил стражник. — Но ты не трусливого десятка. Молодец. Что скажешь, Чарли?

— Не хочу, чтобы все потом говорили, будто бы отважного бандита повязали на моей кухне, — отозвался Чарли. Он взял в одну руку тесак, а в другую — блюдо с Персиковой Нелли. — Ты, Ринсо, шмыгай вон в ту дверь, а мы тут потолкуем с господами стражниками.

— Это уже никуда не годится, — фыркнул стражник. — Ну разве такой должна быть последняя битва? Какая-то жалкая стычка на кухне… Давай договоримся так: мы досчитаем до десяти, а ты пока сваливай…

Ринсвинда опять посетило странное ощущение, что он попал в какую-то чужую пьесу. Во всяком случае, сценарий ему выдали явно не тот.

— Как это? Вы загнали меня в угол, а арестовывать не собираетесь?

— Ну, слуш’, разве кто будет сочинять об этом балладу? — протянул стражник. — Не, такими вещами пренебрегать нельзя. — Он прислонился к косяку. — Значит, так. На Груртской улице есть здание старой почты. Если там засесть, дня два ты точно продержишься, а то и три. Потом ты выбегаешь, мы тебя нашпиговываем стрелами, а ты произносишь последнее слово повеличественней… Бьюсь об заклад, лет через сто о тебе будут рассказывать детишкам в школах. И слушай, ну как ты выглядишь, только посмотри на себя… — Игнорируя смертоносный половник, он сделал шаг вперед и ткнул Ринсвинда в балахон. — Тебя ж первой стрелой убьет!

— Да вы все с ума посходили!

Чарли покачал головой.

— Здесь любят настоящих воинов, друг. Таково иксианское мировоззрение. Умри, сражаясь! Это твой билет в большую жизнь после смерти.

— Мы слышали, как ты уделал ту шайку, — вступил в разговор другой стражник. — Бах, бах — и все лежат! Не, такого человека повесить нельзя, такой парень будет драться до последнего. Он умрет с гордо поднятой головой!

К этому времени кухня была битком набита стражниками. Зато дверной проем был свободен.

— А о Последнем, Самом Знаменитом Побеге вы когда-нибудь слышали? — поинтересовался Ринсвинд.

— Нет. А что, такой был?

— Будь спок!

Все прибавляя и прибавляя скорость, он мчался вдоль кромки воды, когда за его спиной раздались крики:

— Эй, друг, ты куда! Мы ведь должны сосчитать до десяти!

Ринсвинд на бегу поднял глаза и увидел, что вывеска над пивоварней погрузилась во тьму. И вдруг до него дошло, что позади него кто-то прыгает.

— О нет! Только не ТЫ!

— Здоровеньки, — поприветствовал, поравнявшись с ним, Скрябби.

— Только посмотри, во что ты меня впутал!

— А во что? Да, тебя чуть было не повесили, но теперь ты наслаждаешься пробежкой на свежем воздухе по пересеченной местности этой благословленной богами страны.

— Меня пообещали нашпиговать стрелами!

— Ну и что? От стрел можно УВЕРНУТЬСЯ. Этой стране нужны герои. Лучший стригаль, дорожный воин, бандит, овцекрад, наездник… Остается только преуспеть в какой-нибудь ещё не изобретенной игре с мячом, да построить на взятые взаймы деньги пару-тройку зданий повыше. И все, прикуп твой! Не, тебя так просто убивать не будут.

— Очень утешает. Значит, мне припасут что-то особенное. И все равно, я не делал ничего из того, что ты сказал… То есть ДЕЛАЛ, но…

— Важно не то, что было на самом деле, а то, что думают люди. А сейчас они думают, что ты играючи выбрался из тюремной камеры.

— Но я всего-навсего…

— Это не имеет значения! Учитывая, сколько караульных теперь мечтают пожать тебе руку, тебя не повесят аж до самого обеда.

— Слушай, ты, гигантская прыгучая крыса, я уже добрался до доков! И я бегаю быстрее всех этих стражников, вместе взятых! А ещё я умею прятаться! И мне не впервой будет незаметно проникнуть на корабль! Там я затаюсь, потом, когда он выйдет в море, начну блевать, меня найдут, вышвырнут за борт, я два дня буду плавать в гнилой бочке и ловить бородой планктон, но затем доберусь до какого-нибудь атолла, заговорю зубы кораллам, проберусь внутрь и буду жить там припеваючи, питаясь одними бататами!

— Я поистине восхищаюсь твоими талантами. — Кенгуру одним прыжком перемахнул через корабельный трос. — Хоть они здесь и не совсем к месту. Много ли иксианских кораблей ты видел в Анк-Морпорке? В самом оживленном порту в мире?

Ринсвинд невольно сбавил темп.

— Ну…

— Это из-за течений. Удалишься миль на десять, и все, можешь попрощаться с Диском. Тебя утащит и вынесет к самому Краепаду. Поэтому местные корабли стараются держаться как можно ближе к берегу.

Ринсвинд остановился как вкопанный.

— Так что, весь этот континент — одна большая ТЮРЬМА!

— Угу. Правда, сами иксиане утверждают, что это лучшее место в мире, — поэтому зачем куда-то плыть?

Сзади снова послышались крики. Местным стражникам, чтобы сосчитать до десяти, потребовалось гораздо меньше времени, чем большинству их коллег.

— И что ты намерен делать? — осведомился Ринсвинд.

Кенгуру как сквозь землю провалился.

Ринсвинд нырнул в боковую улочку и убедился, что путь полностью перекрыт. Улица оказалась сплошь забита повозками — весело украшенными повозками.

Ринсвинд резко затормозил. Он всегда считал, что главное — бежать не куда, а откуда. Он так набил в этом руку (точнее, ногу), что мог бы написать мемуары под заглавием «Побег из Откуда». И все же иногда интуитивный, тоненький голосок намекал ему, что не помешало бы подумать и про «куда».

Начать следовало с того, что многие из стоящих у повозок и весело болтающих людей были одеты в кожу.

Разумеется, можно привести массу доводов в пользу кожаной одежды. Она ноская, практичная, не требует большого ухода. Некоторые, вроде Коэна-варвара, настолько ценили эти её свойства, что впоследствии, чтобы снять набедренную повязку, были вынуждены прибегать к услугам кузнеца. Но, судя по всему, люди возле повозок видели в одежде несколько иное. Скорее можно было подумать, что, присматривая себе обновку, они спрашивали у продавца, к примеру: «А сколько здесь заклепок?», или «А оно сильно блестит?», или «Как насчет прорезей в необычных местах?»

Однако одно из основополагающих правил выживания везде, на любой планете, гласит, что людей, одетых в черную кожу, лучше не раздражать^[114].

Ринсвинд принялся вежливо протискиваться сквозь толпу. Замечая, что кто-то на него смотрит, он дружелюбно улыбался и приветственно помахивал рукой, но это почему-то привлекало ещё больше внимания.

Женщины тут тоже встречались. Впрочем, все разумно: если на ИксИксеИксИксе мужчина может ходить с высоко поднятой головой, почему того же нельзя женщине? Некоторые дамочки были весьма хорошенькими, правда усики шли не всем. Но Ринсвинд ничему не удивлялся. Он повидал свет и знал, что в сельской местности растительность бывает весьма буйной.

Блесток было больше чем обычно. И перьев тоже.

И тут до него дошло. Его захлестнула волна облегчения.

— О, так это КАРНАВАЛ? — воскликнул он. — Та самая Гала, о которой все говорят?

— Прошу прощения? — отозвалась дама в платье чисто-синего цвета. Она как раз меняла колесо на фиолетовой повозке.

— Это ведь карнавальные повозки? — спросил Ринсвинд.

Женщина скрипнула зубами, вмолотила колесо на место и отпустила ось. Повозка запрыгала на булыжной мостовой.

— Черт, ноготь сломала, — поморщилась она и бросила взгляд на Ринсвинда. — Нуда, карнавал. А ты ничего, только платье мог бы выбрать и поновее. И очень неплохие усы, а вот бородку не помешало бы подкрасить.

Ринсвинд оглянулся в сторону доков. С берега его вроде не видать, но и медлить тоже не стоит.

— Э-э… госпожа, не могла бы ты мне помочь? — решился он. — Видишь ли… за мной гонится Стража.

— С них станется!

— Возникло небольшое недоразумение. Из-за овцы.

— Случается сплошь и рядом. — Собеседница смерила Ринсвинда взглядом. — Однако ты не похож на деревенского паренька.

— Я? Да меня при виде какой-нибудь косы сразу начинает трясти.

Она пристально смотрела на него.

— Ты… ты ведь здесь недавно, а? Кстати, как тебя зовут-то?

— Ринсвинд, госпожа.

— Ну, что ж, забирайся в повозку, господин Ринсвинд. А меня зовут Летиция.

И она протянула ему довольно крупную руку. Пальцы Ринсвинда как будто сдавило прессом. Украдкой тряся рукой и дуя на пальцы, Ринсвинд последовал за Летицией.

Фиолетовую повозку украшали огромные розовые и лавандовые полосы, а также некие бумажные цветы, смахивающие на розочки. В центре на манер помоста возвышались коробки, обтянутые разноцветной материей.

— Ну, что скажешь? — спросила Летиция. — Девочки весь день украшали.

На вкус Ринсвинда, цветовая гамма грешила некоторой чрезмерной женственностью, но воспитание не позволяло ему проявить невежливость.

— Очень мило, — сказал он, забиваясь в уголок. — Веселенькие цвета.

— Рада, что ты одобряешь.

Где-то впереди заиграла музыка. Вокруг засуетились — кто-то кинулся к своим наряженным повозкам, кто-то выстроился в подобие очереди. Ринсвинд почувствовал, как повозка качнулась, и, подняв голову увидел двух дамочек в длинных перчатках и сплошь в блестках. Дамочки, вытаращив глаза, уставились на Ринсвинда.

— Какого… — начала одна.

— Дорогуша, надо поговорить, — окликнула с передка Летиция.

Женщины сгрудились в плотную кучку. Время от времени то одна, то другая поднимала голову и смотрела на Ринсвинда, словно чтобы удостовериться, что он никуда не сбежал.

«Однако забавные у них тут девушки, — подумал он. — Крупные такие. Интересно, где они покупают туфли?»

Ринсвинд был не слишком большим специалистам по женщинам. Существенная часть его жизни — за минусом того времени, когда он куда-то бежал, падал или плыл — прошла в стенах Незримого Университета. А там женщин помещали в одну категорию с обоями и музыкальными инструментами, считая их явлением хоть и по-своему интересным, а также важным для поддержания общего равновесия цивилизованной структуры, но все же, если смотреть в корень, не столь уж необходимым.

Ну а в тех редких случаях, когда он оказывался наедине с женщиной, ему либо пытались отрезать голову, либо прикладывали немало сил, дабы убедить его совершить поступок, в результате которого голову ему отрежет кто-то другой. В общем и целом отношения с женщинами у него не складывались.

Однако сейчас некий давно и успешно игнорируемый инстинкт подсказывал ему, что что-то не так, но что именно, Ринсвинд понять не мог.

Та дамочка, которую Летиция назвала Дорогушей, повернулась и направилась к волшебнику. Вид у неё был решительный и весьма агрессивный. Ринсвинд почтительно снял шляпу.

— Ты, похоже, пытаешься вешать нам на уши креветок! — рявкнула она.

— Я? Что ты, госпожа. Никаких креветок. Я всего лишь прошу немножко проехаться в вашей повозке, пару-другую улиц, не больше. Моей благодарности не будет границ! А больше мне ничего не надо.

— Но ты ведь знаешь, что здесь происходит?

— Конечно, госпожа. Карнавал. — Ринсвинд сглотнул. — Будь спок. Переодевания — это так здорово.

— Не хочешь ли ты сказать, что… Ну, мы ведь… Что ты так уставился на мои волосы?

— Э-э… просто я подумал, они у тебя так сверкают, как, интересно, тебе это удалось? Ты, наверное, актриса?

— Девочки, пора двигаться, — окликнула спереди Летиция. — И не забывайте про улыбки. Оставь его в покое, Дорогуша. Ты даже не подозреваешь, что ему довелось пережить.

Третья дамочка, которую звали Найлетта, с любопытством разглядывала Ринсвинда. Его все не покидало ощущение, что с ней что-то не совсем в порядке. Не то чтобы её волосы выглядели паклей, вовсе нет, очень даже неплохие волосы — если, конечно, не сравнивать с прическами подруг. И накрашена она была не так сильно, как они. Одним словом, создавалось впечатление, что тут она слегка не на своем месте.

Заметив впереди стражника, Ринсвинд стремительно метнулся на пол, прячась за бортом повозки. Сквозь прорехи в досках представлялся неплохой обзор на собравшуюся по сторонам улицы толпу.

Ринсвинд посетил изрядное число карнавалов — как правило, пробегая мимо. Ему даже повезло поучаствовать в орлейском Жирном Полднике, который принято считать самым большим карнавалом в мире, — Ринсвинд висел тогда вверх ногами под днищем повозки, скрываясь таким способом от преследователей. Он уже даже забыл, кто и почему за ним гнался, а вспоминать как-то не хотелось. Хотя Ринсвинд на протяжении своей бурной жизни изрядно поколесил по Диску, воспоминания о местах, где он побывал, всегда были примерно одинаковыми: что-то сильно смазанное. Не потому, что он был таким забывчивым, а из-за высокой скорости передвижения.

Люди как люди, ничего необычного. Широко распахнутые двери трактиров только добавляли происходящему спонтанности. Слышались приветственные крики, кто-то свистел, кто-то хлопал в ладоши или приплясывал. Чуть дальше дули в рог. В свою щелку Ринсвинд увидел, как мимо повозки в бешеной пляске пронеслись танцоры.

Оторвавшись от созерцания карнавала, он накинул на голову кусок тафты. На подобных мероприятиях Стража всегда занята по уши — вылавливанием карманных воришек и прочими важными делами в том же роде. Он дождется, пока повозка не доедет до какого-нибудь пустыря — такие шествия всегда заканчиваются на пустыре, — и, никем не замеченный, тихонько свалит.

Он опустил глаза.

Его спутницы, видимо, большие любительницы обуви.

Сотни пар обуви, аккуратно выстроенные, выглядывали из-под груды женской одежды. Ринсвинд стыдливо отвел глаза. Все-таки есть что-то морально неправильное в том, чтобы смотреть на одежду женщины, когда женщины в ней нет.

И все же некая мысль терзала его. Он снова повернулся и посмотрел на туфли. Так и есть, положение некоторых из них ИЗМЕНИЛОСЬ…

У самой его головы разбилась бутылка. Дождем посыпались осколки стекла. Где-то высоко над ним Дорогуша произнесла слово, которое он никак не ожидал услышать из уст девушки.

Ринсвинд осторожно приподнял голову. В шляпу ударилась ещё одна бутылка.

— Весельчаки развлекаются, — сквозь зубы процедила Дорогуша. — Всегда найдется какой-нибудь шутник…

— Эй, как насчет поцелуйчика, друг? — спросил какой-то юноша, вспрыгивая на край повозки и весело размахивая пивной банкой.

Ринсвинду пару раз довелось наблюдать за работой известных бойцов Плоского мира, и подобный удар сделал бы честь любому из них. Дорогуша прищурилась, и её кулак, нарисовав в воздухе идеальный полукруг, смачно врезался в челюсть забияки. Ринсвинд проводил взглядом летящее тело — причём, когда оно скрылось из виду, верхняя точка дуги ещё не была достигнута.

— Вот черт! — воскликнула Дорогуша, размахивая кулаком перед носом Ринсвинда. — Мои вечерние перчатки! Они стоили целое состояние!!! В клочья! И все из-за этой сволочи! — Мимо её уха просвистела пивная банка. — Ты заметил, кто это бросил? Заметил? Эй, засранец, я тебя вижу! Ну держись, ща я те штаны через глотку вытащу!

Толпа одобрительно-насмешливо заревела. Ринсвинд заметил впереди шлемы стражников, пробивающихся к повозке.

— Э-э… — замычал он.

— Эй, это же он! Ринсо-разбойник! — прокричал кто-то, указывая на Ринсвинда.

— Я не разбойник! Это была всего-навсего овца!

«Интересно, кто произнес последнюю фразу?» — задумался Ринсвинд и вдруг понял, что это был он сам.

Бежать было некуда. Стражники смотрели прямо на него. А бежать и в самом деле было некуда. Улица битком забита народом и повозками. Чуть дальше, ближе к голове процессии, разгорается ещё одна свара. И ни одного переулка поблизости, готового принять в свои объятия несчастного беглеца. А стражники пробиваются к нему через толпу, правда с большим трудом. А толпа вовсю оттягивается. И надо всем этим полощется на ветру гигантский плакат с изображением улыбающегося кенгуру, держащего в лапе банку пива.

Стало быть, настало время. Время для Знаменитой Последней Схватки.

— Ну уж нет! — воскликнул он вслух. — Знаменитая Последняя Схватка всегда может подождать!

Он повернулся к Петиции.

— Большое спасибо, что пытались помочь мне, — сказал он. — Первый раз встречаю настоящих дам. Приятно было познакомиться.

Дамы переглянулись.

— А нам-то было как приятно, — откликнулась Летиция. — Настоящие мужчины сейчас такая редкость — верно, девочки?

Ногой, обтянутой чулком-сеткой, Дорогуша пнула ещё одного забияку, желавшего вскарабкаться на повозку. Удар каблуком-шпилькой моментально обеспечил эффект, для достижения которого, как правило, требуется пару недель пить чай с бромом.

— А то, мля, — кивнула Дорогуша.

Ринсвинд соскочил с повозки, приземлился на чье-то плечо и тут же совершил ещё один прыжок, завершившийся посадкой у кого-то на голове. Получилось. Теперь главное — не останавливаться. Пару раз его чуть было не схватили, да раз-другой швырнулись вслед пивной банкой, но были и одобрительные крики на вроде «Зыкински, парень!» и «Так держать!».

Наконец он завидел неподалеку переулок. Спрыгнув с последнего услужливо подставленного плеча, Ринсвинд переключил ножную передачу и на всех парах влетел в узкую щель меж домами, на противоположном конце которой его жда… ждал тупик. И несколько стражников, забредших сюда, чтобы в тишине выкурить самокрутку-другую.

Стражники наградили его теми особыми стражничьими взглядами, которые недвусмысленно сообщали: всякий человек, нарушивший покой их краткого перекура, непременно В ЧЕМ-ТО да виноват. Вдруг лицо сержанта просияло:

— Да это же он!

И в тот же самый момент со стороны улицы опять донеслись вопли, только на сей раз веселостью в них и не пахло. Судя по крикам, там, на улице, кому-то было очень больно. Да и все равно пути назад не было — выход из переулка закрывали плотно сомкнутые спины.

— Я все объясню, — начал Ринсвинд, краем уха прислушиваясь к нарастающему позади шуму. — Ну… почти все. Кое-что уж точно. К примеру, насчет овцы…

Что-то сверкающее пролетело над его головой и приземлилось на булыжники между ним и стражниками.

Предмет походил на стол в вечернем платье, и у него были сотни ножек.

На высоких каблуках.

Ринсвинд свернулся в комок и закрыл голову руками. Плотно прижимая ладони к ушам, он стал ждать, когда утихнет шум.

У самой кромки воды вспенился прилив, волны лизнули берег. Отхлынув, приливная волна обтекала расщепленное бревно.

Прячущиеся за бревном крабы и песочные блошки, выждав пару мгновений, покинули свое убежище и заторопились к берегу, стремясь успеть до следующей волны.

Дождевые струи яростно колотили по пляжу и, стекая в море, прорывали в песке миниатюрные песочные каньоны. По ним-то и карабкались крабы, этакие золотоискатели, спешащие забить себе участок на бескрайнем, девственном берегу.

Двигаясь вдоль просоленной, усеянной водорослями и ракушками полосы прибоя, крабики толкались и лезли друг через друга, ведь там, впереди, их ждал сладкий песок свободы, где всякий краб может ходить с гордо поднятым панцирем.

Быстро исследовав серую, насквозь промокшую и опутанную водорослями остроконечную шляпу, крабики поспешили дальше, к выглядевшей куда более перспективно груде одежды, полной многообещающих дыр и складок.

Один крабик — самый предприимчивый — попытался залезть Думмингу Тупсу в нос, но был бесцеремонно вычихнут.

Думминг открыл глаз. Осторожно повертел головой — вода в ушах громко забулькала.

История последних нескольких минут была крайне запутанной. К примеру, он помнил, как его несло по трубе из зеленой воды, — но может ли такое быть? Также в памяти отпечатались несколько моментов, когда воздух, море и сам Думминг очень тесно переплелись. Сейчас он чувствовал себя так, будто кто-то тщательно прошелся по его телу молотком, не пропустив ни единого клочка кожи.

— Пошел вон!

Думминг извлек из уха очередного краба. Только тут до него дошло, что очки куда-то потерялись. Наверное, катаются сейчас где-нибудь на дне морском, пугая омаров, подумал Думминг. Итак, подытожим ситуацию. Он жив, но лежит на каком-то неведомом, чужом берегу. И перспективы вырисовываются достаточно четко, невзирая на то что все остальное видится каким-то размытым…

— Все? Надеюсь, теперь-то я умер? — донесся откуда-то неподалеку голос декана.

— Ты ПОКА жив, — сообщил Думминг.

— Проклятье. А ты в этом уверен?

Послышалось ещё несколько стонов. Валяющиеся неподалеку кучи водорослей на поверку оказались волшебниками.

— Ну, мы все здесь? — спросил Чудакулли, пытаясь встать ноги.

— Я точно не весь, — простонал декан.

— А где… госпожа Герпес? — осведомился Чудакулли. — И казначея тоже не видно…

Думминг сел на песке.

— Вон там… О боги… Только посмотрите туда… Там казначей…

В море набирала силу гигантская волна. Нависая, загораживая небо, она становилась все выше и выше. И на самой её верхушке сидел казначей.

— Казначей! — завопил Чудакулли. Крохотная фигурка встала на семечко и замахала руками.

— Он стоит, — констатировал Чудакулли. — Но разве на семенах можно стоять? Он ведь не должен на нем стоять, верно? Бьюсь об заклад, он не должен там стоять. ТАМ НЕЛЬЗЯ СТОЯТЬ, КАЗНАЧЕЙ! Но как… Этого ведь не может быть?!

Волна завилась барашком, но казначей уже скользил вниз, катился, подпрыгивая, по гигантской водной зеленой стене, словно лыжник по горному склону.

Чудакулли повернулся к остальным волшебникам.

— Но это невозможно! Он нагло разгуливает по волне, как по Университету. Как это может быть? Волна закручивается, а он скользит по… О нет…

Пенящийся гребень накрыл набирающего скорость волшебника.

— Вот и все, — произнес Чудакулли.

— Э-э… нет… — возразил Думминг.

Казначей вылетел из водной трубы, как стрела из лука, а вслед за этим на берег яростно обрушилась волна, словно хотела отомстить пляжу за некое нанесенное им оскорбление.

Семечко повернуло, поплавало немного по медленно утихомиривающимся водам и застряло в песке.

Казначей ступил на берег.

— Ура! — произнес он. — А вот и я. Что за прелестный лесок! Самое время выпить чаю.

Подняв семечко, он всадил его острым концом в песок и двинулся прочь.

— Как ему это удалось? — воскликнул Чудакулли. — Я про то, что… Он ведь чокнутый, как дурностай! Хотя казначей, надо признать, отменный.

— Быть может, разум и есть то главное, что мешает нам поддерживать себя в форме? — утомленно предположил Думминг.

— Ты так считаешь?

— Откровенно говоря, нет, аркканцлер. Я сказал это, просто чтобы что-нибудь сказать.

Думминг стал разминать затекшие ноги в попытках вернуть в них жизнь. «Раз, два…» — начал он про себя отсчет.

— Интересно, тут есть какая-нибудь еда? — спросил заведующий кафедрой беспредметных изысканий.

— Четыре, — сказал Думминг.

— Прости, не понял?

— Что? О, не обращай внимания, я просто считал про себя. А насчет еды сильно сомневаюсь. В море, вероятно, водятся рыба и всякие омары, но сам берег, по-моему, довольно бесплоден.

Это и в самом деле было так. Далеко-далеко на самом горизонте высились туманные горы, но все остальное был красноватый песок. И сероватая морось. Единственным зеленоватым пятном в этом пейзаже было лицо декана. Впрочем, нет, не единственным: плавательное семечко казначея успело выпустить парочку зеленых листочков. Дальше дело пошло значительно быстрее — вот уже появились веточки, на которых с легкими хлопками расцвели крохотные цветочки.

— Что ж, по крайней мере у нас будет ещё одна лодка, — заметил главный философ.

— Вряд ли, — возразил Думминг. — В области размножения бог так и не преуспел.

И в самом деле, на глазах набухающий плод по своей форме не слишком-то напоминал лодку.

— А знаете, я по-прежнему считаю, что всем нам предоставлена ценнейшая возможность, — заявил Чудакулли.

— Что верно, то верно, — буркнул декан, усаживаясь. — Не всякому выпадает шанс умереть от голода на унылом и бесплодном континенте за тысячи лет до собственного рождения. Нам ни в коем случае нельзя опозориться.

— Я имел в виду, что борьба со стихиями непременно пробудит в нас самые лучшие качества. В результате мы сплотимся в энергичный, не знающий преград коллектив, — пояснил Чудакулли.

Однако его оптимизм остался неразделенным.

— И ВСЕ-ТАКИ не может быть, чтобы здесь вообще не было еды, — бесцельно озираясь, пробормотал заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — Обычно хоть что-то да найдется.

— В конце концов, для таких, как мы, никаких пределов не существует! — воскликнул Чудакулли.

— Это верно, — отозвался Думминг. — О боги, как это верно!

— И уж кто-кто, а волшебник всегда сумеет добыть огонь.

Глаза Думминга расширились. Он даже прыгнул, пытаясь остановить Чудакулли, но все ещё пребывал в полете, когда аркканцлер швырнул маленький огненный шарик в груду прибитого к берегу плавняка. Думминг врезался Чудакулли в спину буквально за долю секунды до того, как шар угодил в бревна — так что, когда мир зашипел и взорвался, оба волшебника уже распростерлись на мокром песке.

Когда они наконец рискнули поднять головы, на месте бревен дымился обугленный кратер.

— Что ж, спасибо, — произнес откуда-то сзади декан. — Я обсох и чувствую себя прекрасно, а ресницы… Да что ресницы! Мне они никогда особо не нравились.

— Здесь очень высокая чароконцентрация, — тяжело дыша, произнес Думминг. — Как я и ПРЕДУПРЕЖДАЛ.

Чудакулли таращился на собственные руки.

— Но я лишь хотел разжечь трубку… — потрясенно вымолвил он, на всякий случай отодвигая руки подальше. — И это был всего-навсего десятый номер…

Выдирая из бороды горелые клочья, декан поднялся с песка.

— Теперь моя очередь, — сказал он и ткнул пальцем в небольшую скалу неподалеку.

— Нет, декан, не…

Скала раскололась напополам, и одну её часть унесло шагов на пятьдесят. Вторая половина осталась шипеть в раскаленной докрасна луже.

— А можно мне попробовать? — произнес главный философ.

— Главный философ, честно говоря, я не…

— Отличная работа, главный философ, — одобрил декан, когда вторая скала разлетелась в мелкие кусочки.

— Клянусь богами, Тупс, а ведь ты прав, — с удивлением протянул Чудакулли. — Столь мощного магического поля я ещё не видел!

— Именно, аркканцлер, и я считаю, нам не стоит этим злоупотреблять! — истерически взвизгнул Думминг.

— Мы волшебники, юноша. А волшебство — это умение пользоваться всякими магическими полями.

— Совсем напротив, аркканцлер! Настоящее волшебство — это умение таковыми полями не пользоваться!

Чудакулли задумался.

— Это ископаемая магия, — скороговоркой произнес Думминг. — Именно с её помощью создали это место! Если мы не будем осторожны, то можем нанести миру колоссальный ущерб!

— Хорошо, хорошо, — уступил Чудакулли. — Эй, вы, никому не двигаться! Итак, господин Тупс… в чем ты хочешь нас убедить?

— У меня сложилось впечатление, аркканцлер, что это место не совсем… ещё не совсем ЗАКОНЧЕНО. Кругом ни растений, ни животных. Разве это нормально?

— Чушь. Совсем недавно я собственными глазами видел верблюда.

— Да, аркканцлер, но этот верблюд прибыл с нами. А ещё на берегу есть крабы и водоросли, и их тоже прибило волной. Но где деревья и кусты? Где, не побоюсь этого слова, трава?

— Интересно, — задумался Чудакулли. — Это место и впрямь голое, как попка младенца.

— Строительство ещё не завершено. Бог ведь упоминал, что процесс ПРОДОЛЖАЕТСЯ.

— Невероятно, — поморщился Чудакулли. — Из ничего, из пустого места, создается целый континент?

— Именно, аркканцлер.

— В мир изливаются газиллионы чаров.

— Вернее не скажешь, аркканцлер.

— Там, где прежде не было ничего, теперь возносятся горы, протягиваются берега и простираются долины.

— Так оно и есть, аркканцлер.

— Первое, что приходит в голову: это чудо.

— Я бы тоже так подумал.

— На все это требуется магия в невообразимых объемах.

— В абсолютно поразительных объемах, аркканцлер.

— Так что, если недостанет чутка, никто и не заметит!

— ДА НЕТ ЖЕ! Все устроено вовсе не так, арк-канцлер! Если мы воспользуемся этой магией, то это будет… все равно что наступить на муравья! Это вам не то, что… найти в шкафу старый посох и воспользоваться оставшейся в нем магией. Здесь мы имеем дело с самой настоящей первичной энергией! ЛЮБОЕ действие чревато непредсказуемыми последствиями.

Декан похлопал его по плечу.

— Так, юноша, сложилась жизнь, что нас забросило на этот богами забытый континент. Мы в тысячах лет от дома. И что ты предлагаешь? Просто сидеть сложа руки и ждать? Надеяться, что через пару тысячелетий сюда занесет дружище Ринсвинда?

— Э-э, декан… — прервал его речь главный философ.

— Да?

— Ты стоишь за Тупсом тут или сидишь на камне там?

Декан посмотрел на самого себя, сидящего на камне.

— Проклятье, — пробормотал он сквозь зубы. — Опять эти временные провалы.

— Опять? — не понял Думминг.

— Когда-то у нас такое было, в аудитории 5Б, — объяснил главный философ. — Смех и грех. Перед дверью приходилось громко кашлять, чтобы предупредить себя, — а вдруг ты уже там? Но, кстати, уж кому-кому, а тебе не следовало бы удивляться, молодой человек. Большое количество магии всегда искажает физические зако…

Главный философ испарился, оставив после себя лишь кучку одежды.

— Ничего, это должно скоро пройти, — сказал Чудакулли. — А ещё помню, однажды…

Внезапно его голос сделался очень-очень тоненьким. Резко повернувшись к нему, Думминг увидел лишь кучку одежды с венчающей её остроконечной шляпой.

Тупс осторожно приподнял шляпу. На него смотрело обрамленное кудряшками розовое личико.

— Ну и ну! — пискнул Чудакулли. — Сколько мне, господин?

— Э-э… лет, наверное, шесть, аркканцлер, — ответил Думминг, ощупывая спину, которая почему-то стала очень болеть.

Крохотное встревоженное личико сморщилось.

— Где моя мама?! — Маленький носик шмыгнул. — Это я произнес?

— Э-э, да…

— С этим можно бороться, но нужно все время контролировать себя, — пропищал аркканцлер. — Постепенно временная шкала переустанавливается в начальное по… Хочу конфе-е-ету!.. В начальное положе… Конфе-е-е-ету, о-о, ну, погоди, придем домой, я себя так отшлепаю!.. И временные часы организма тоже переустана… А где мой паровозик?! Переустана… Хочухочухочухочу паровозик!.. Не обращай внимания, я уже почти взял себя в руки…

Ещё один вопль, на сей раз раздавшийся сзади, заставил Думминга оглянуться. На тех местах, где раньше были волшебники, возвышались лишь кучки одежды. Он поднял шляпу декана как раз в тот самый момент, когда легкое «блуп» стало свидетельством того, что Наверн Чудакулли вновь обрел привычные годы.

— Это декан, Тупс?

— Может быть, аркканцлер… Э-э… А от некоторых вообще ничего не осталось!

Чудакулли это известие не слишком взволновало.

— Под воздействием высокоэнергетического магического поля временная железа начинает пошаливать, — сообщил он. — Наверное, ей кажется, что раз сейчас далекое прошлое, то нас здесь быть не должно. Ничего, скоро их организмы приспособятся и они вернутся…

У Думминга вдруг перехватило дыхание.

— И… хви-и… думаете, это профессор современного руносложения… нуда… хви-и… конечно… хви-и… все младенцы… хви-и… на одно лицо…

Раздался ещё один вопль — на этот раз он донесся из-под шляпы главного философа.

— Здесь прямо… хви-и… ясли какие-то, арк-канцлер, — прохрипел Думминг.

Когда он попытался выпрямиться, спина издала пронзительный скрип.

— Главное, их не кормить, и они обязательно вернутся, — заверил его Чудакулли. — А вот с тобой, сынок, — то есть с вами, ОТЕЦ, — будут проблемы.

Думминг поднес руки к лицу. Сквозь бледную кожу просвечивали вены. Ещё чуть-чуть — и будут видны кости.

Груды одежды вокруг одна за другой вновь наполнялись содержимым — это опять входили в свой возраст волшебники.

— Насколько… хви-и… выгляжу? — тяжело дыша, вымолвил Думминг. — Хви-и… хотите сказать, что за толстую книжку… хви-и… мне сейчас лучше не браться?

— И за длинные предложения тоже, — кивнул, подхватывая его под локти, Чудакулли. — На сколько лет ты себя чувствуешь? Внутри?

— Хви-и… кажется… примерно на двадцать четыре, аркканцлер, — простонал Думминг. — Я чувствую себя… хвии… как двадцатичетырехлетний, который… хви-и… только что отпраздновал свое восьмидесятилетие.

— То есть тебе двадцать четыре. Твердо держись этой мысли. Ты должен внушить её своей временной железе.

Думминг попытался сосредоточиться, но это было нелегко. Какая-то часть его личности хотела спать. А другая ворчливо бормотала себе под нос: «Ха, и это ты называешь временной дисфункцией? Посмотрел бы ты на временные дисфункции, с которыми мы имели дело во времена МОЕЙ молодости…» И ещё одна часть весьма недвусмысленно намекала, что если прямо сейчас он не отыщет где-нибудь поблизости туалет, то она за себя не отвечает.

— Зато волосы у тебя прям как в молодости, — ободряюще произнес главный философ.

— А помнишь старика Барахляного Шпрунгеля? — с удивлением услышал Думминг собственный голос. — Вот у кого была… шевелюра… так шевелюра… — Он попытался взять себя в руки. — Но ведь Шпрунгель ещё жив! — прохрипел он. — Ему столько же, сколько мне. О нет… я помню вчерашний день так, как будто он был… хвии… почти шестьдесят лет назад!

— С этим можно справиться, — сказал Чудакулли. — Все, что требуется, это упорно твердить себе, что тебя такой расклад не устраивает. И главное, не паниковать.

— А я паникую! — взвизгнул Думминг. — Просто… хви-и… очень медленно! И у меня такое чувство… хви-и… будто я все время падаю вперед!

— О, это назвается «принятие собственной смертности», — ответил Чудакулли. — Рано или поздно нечто подобное переживают все.

— И ещё… хви-и… кажется, моя память начала… хви-и…

— И почему тебе так кажется?

— Что значит «почему»? Вы что, издеваетесь… хви-и… надо…

В голове Думминга что-то взорвалось. Его оторвало от земли. На какое-то мгновение ему показалось, будто он с головой погрузился в ледяную воду.

А затем кровь вновь хлынула всосуды.

— Прекрасно, юноша, — поздравил Чудакулли. — Седина уходит.

— О-о… — Думминг рухнул на колени. — Это было все равно что надеть свинцовый костюм! Не хотелось бы снова пережить ТАКОЕ!

— В таком случае лучше тебе покончить жизнь самоубийством, — пожал плечами Чудакулли.

— Вы хотите сказать, это ПОВТОРИТСЯ?

— Весьма вероятно. Один раз наверняка.

Когда Думминг поднялся на ноги, глаза у него блестели металлическим блеском.

— Давайте найдем тех, кто строит это место, и попросим их вернуть нас домой, — предложил он.

— Знаешь, они ведь могут и не внять нашей просьбе, — ответил Чудакулли. — Боги довольно сумасбродные типы.

Думминг решительно закатал рукава. На языке волшебников это было все равно что передернуть затвор пистолета.

— А мы настоим на своем, — заявил он.

— В самом деле, Тупс? А как насчет вреда, который мы можем нанести волшебной экологии?

Взглядом Думминга сейчас можно было прошибать стены.

Чудакулли недавно перевалило за семьдесят, однако в волшебной среде это даже за возраст не считалось (главное для волшебника — пережить первые полвека; потом волшебники живут ещё два раза по столько, а то и больше). Назвать свой нынешний возраст Думминг затруднился бы, но он словно наяву слышал, как уже сейчас где-то точится лезвие, готовое вскоре вонзиться ему в спину. Одно дело — знать, что движешься из пункта А в пункт Б, и совсем другое — увидеть пункт назначения воочию.

— А не пошла бы она, — ответил Думминг^[115].

— Правильно замечено, господин Тупс. Вижу, из тебя все-таки может получиться волшебник. А вот и декан… О…

Одежда декана вдруг начала раздуваться — но своего прежнего размера так и не достигла. Остроконечная шляпа держалась теперь на голове декана исключительно благодаря ушам, которые выглядели куда краснее и больше, чем это помнил Думминг.

Чудакулли приподнял шляпу.

— Руки прочь, дедуля, — рявкнул декан.

— Ага, — произнес аркканцлер. — Лет этак тринадцать. И это многое объясняет. Ну что, декан, ты с нами или как?

— Ещё чего! — Подросток-декан громко хрустнул суставами пальцев. — Ха! Я опять молод, а все вы очень скоро двинете копыта. Тогда как у меня впереди вся жизнь!

— Во-первых, вся твоя жизнь пройдет здесь, а во-вторых, декан, тебе кажется, что нет ничего лучше, чем быть деканом, когда тебе тринадцать? Но через пару минут ты вообще забудешь, что когда-то занимал деканскую должность. Старушка временная железа придет в себя, и она не допустит, чтобы ты помнил что-то ещё кроме того, что положено в тринадцать лет. Ты следишь за моей мыслью? Да ты уже начал забывать, иначе бы все это знал! В общем, придется тебе, декан, начинать все заново… А.

Скорее не мозг контролирует тело, а оно — мозг. Подростковый возраст не самое лучшее время жизни. Как и старость, если уж на то пошло, но, по крайней мере, в старости вас не беспокоят прыщи, да и некоторые другие железы поунялись, и можно себе позволить прикорнуть после обеда или беззастенчиво таращиться на юных красоток. Всеми прелестями пожилого возраста декан ещё не успел насладиться, а вот каждый юношеский прыщ, все сопровождающие взросление моральные и физические муки твердо отпечатались в его морфогенетической памяти. Одного раза, решило его тело, более чем достаточно.

И декан стал расширяться. Особенно голова: она словно бы раздулась и теперь вполне соответствовала по размеру ушам.

Декан довольно потер лицо. Ни единого прыщика.

— Уж пять минут-то могли бы дать мне побыть молодым, — ворчливо произнес он. — Что это было?

— Временной провал, — объяснил Чудакулли. — Ты уже с ними сталкивался. О чем ты вообще думал?

— О сексе.

— Ну да, конечно… Глупо было спрашивать. — Чудакулли окинул взглядом пустынный берег. — Господин Тупс считает, что можно… — начал он, и осекся. — О боги! Там ЛЮДИ!

К ним двигалась молодая женщина. Покачивая бедрами.

— Ого-го, — сказал декан. — Это, случаем, не дикарка?

— Дикарки должны носить юбки из травы, — покачал головой Чудакулли. — А это… Что это такое, Тупс?

— Саронг.

— А мне так и саронга вполне достаточно, ха-ха! — оживился декан.

— Сразу хочется помолодеть лет этак на пятьдесят, — произнес заведующий кафедрой беспредметных изысканий.

— Мне хватило, — заявил декан. — Кстати, кто-нибудь заметил, как я удачно пошутил? Тупс сказал, мол, это саронг, а я…

— А в руках она что держит?

— …Нет, послушайте, а я ему и говорю, мол, мне…

— Кажется… кокосы… — приставив к глазам руку козырьком, определил Думминг.

— Скорее нечто похожее на кокосы, — уточнил главный философ.

— …Мне саронга вполне достаточно, типа…

— ОДИН кокос точно, — сказал Чудакулли. — Я, конечно, ничего не имею против, но эти дикарки — разве они обычно не черноволосые? Рыжие волосы — по-моему, это как-то не совсем типично.

— … Мне все равно, юбка из травы или…

— Интересно, откуда она этот кокос взяла? — осведомился профессор современного руносложения. — Или он сюда приплыл, как и мы?

— … Да послушайте же, когда Тупс сказал о саронге, я…

— Кого-то она мне напоминает. — Чудакулли задумчиво потер подбородок.

— Я как-то был в Музее Своеобычных Необычностей, — вступил в беседу главный философ. — Так там есть один прибор, называется коко… гм… мер. Да, кокомер. Весьма любопытной формы. Бьюсь об заклад, вы ни за что не догадаетесь, о ком я при виде его сразу подумал!

— Уж не о госпоже ли Герпес? — предположил Думминг.

— Гм, должен признать…

— Лично мне этот прибор показался лишь слегка забавным, — ехидно заметил декан.

— А ведь это она и есть, — сказал Чудакулли.

— …Сначала я подумал о кокосе, ну а потом…

Главный философ внезапно осознал, что его никто не слушает. Он обернулся, посмотрел, выдавил: «Ммяяя…» — и рухнул на песок.

— Йа не совсем поняла, что произошьло с госьподином библиотекарем, — произнесла госпожа Герпес голосом, от которого главный философ даже в обмороке забился мелкой дрожью.

Кокос открыл глаза и воззрился на волшебников так, словно увидел нечто ужасное. Но такой взгляд для младенцев-орангутанов абсолютно нормален. Тем более если учитывать, что данный младенец-орангутан смотрел на декана.

— И-ик! — произнес он.

Чудакулли прокашлялся.

— Что ж, по крайней мере форма у него сейчас правильная, — сказал он. — Э-э, а вы, госпожа Герпес? Вы как себя чувствуете?

— Ммяяя, — подал голос главный философ.

— Замечательно, благодарю, — ответила госпожа Герпес. — Йа пребываю в юдивительной гармонии с окружающим миром. Не знаю, может быть, это от морской воды, но так прекьрасно йа себя не чувьствовала уже очень давьно. Но йа оглянюлась и вдрюг ювидела этю чюдеснюю человекообразнюю малюткю…

— Думминг, будь так любезен, брось главного философа на минутку в море, — попросил Чудакулли. — Туда, где не слишком глубоко. Если пойдет пар, не обращай внимания.

Он взял госпожу Герпес за свободную руку.

— Не хочу вас волновать, дорогая госпожа Герпес, — начал он, — но полагаю, шока все равно не избежать. Во-первых, и прошу вас, только не поймите меня неправильно, было бы неплохо, если бы вы надели что-нибудь посвободнее. — Он сглотнул. — Слегка.

Блуждая по влажным и пустым просторам, казначей также пережил некоторые возрастные изменения, однако для человека, способного провести полдня, представляя себя вазой с цветами, это были сущие пустяки.

А вот что действительно привлекло его внимание, так это огонь. Горел плавняк, вытащенный из моря. Оттого что топливо было перенасыщено солью, пламя имело синюю каёмку.

Рядом с костром лежал мешок из шкуры животного.

Мокрая земля рядом с казначеем вдруг расступилась, и из трещины наружу вырвалось дерево. Оно росло так быстро, что капли дождя, падая на распускающиеся прямо на глазах листья, тут же превращались в пар. Но все это казначея не удивило. Его вообще почти ничто не удивляло. Кроме того, до этого момента он ни разу не видел, как растет дерево, поэтому и не мог знать, какая скорость его роста считается нормальной.

Затем земля неподалеку взорвалась ещё несколькими деревьями. Одно росло так быстро, что прошло весь путь — от молодого деревца до полусгнившего пня — за несколько секунд.

И тут у казначея возникло ощущение, что он не один. Их, других, он не видел и не слышал, но что-то внутри его упорно твердило: они здесь. С другой стороны, казначей за долгие годы привык к присутствию людей, которых, кроме него, никто не видел и не слышал. Не один час провел он за приятной беседой с той или иной исторической личностью. Кстати, стены тоже были очень интересными собеседниками.

В целом казначей был (в зависимости, с какой стороны смотреть) либо самым подходящим, либо, наоборот, самым неподходящим человеком для личной встречи с божеством.

Из-за скалы показался старик. Он был на полпути к костру, когда его взгляд упал на волшебника.

Как и у Ринсвинда (который нормально относился ко всем, но не все почему-то нормально относились к нему), в душе у казначея не было места расизму. В качестве цвета кожи черный казался просто небесной лазурью по сравнению с некоторыми цветами, которые ему доводилось видеть. Хотя человека такой черноты, каким был этот, казначей видел впервые. Старик пристально смотрел на него. По крайней мере, казначею казалось, что старик смотрит. Глаза незнакомца были так глубоко посажены, что утверждать наверняка казначей не взялся бы.

Как человек воспитанный, казначей не мог не поприветствовать старика:

— Ура! Так это розовый куст?

Старик кивнул — с довольно озадаченным видом. Потом подошел к сухому дереву, отломил ветку и сунул её в огонь. После чего уселся и стал наблюдать, как она горит, с таким видом, словно предавался самому увлекательному занятию на свете.

Казначей же уселся на камень напротив и стал ждать. Что касалось игры в терпение, эти игроки были достойны друг друга.

Время от времени старик поглядывал на него. Казначей время от времени улыбался. Пару раз он помахал старику рукой.

Наконец горящая ветка была извлечена из огня. Другой рукой старик подхватил мешок и двинулся между скал прочь. Казначей последовал за ним.

На невысоком склоне образовался козырек, защищавший от дождя участок гладкой вертикальной поверхности скалы. В Анк-Морпорке на этом пятачке уже давно не осталось бы пустого места от плакатов, листовок и граффити, и даже если кому-то пришло бы в голову снести скалу, культурный слой рекламы все равно устоял бы.

А здесь лишь нарисовали деревце. Таких простых изображений деревьев казначей не встречал с тех самых пор, как перестал читать книжки из одних только картинок. Но в то же время оно было — каким-то непостижимым образом — и самым точным. Оно было простое, потому что все сложности были сведены к минимуму, как будто кто-то решил нарисовать дерево и начал с обыкновенного в таких случаях зеленого облака на палке, затем усовершенствовал свой рисунок, а потом усовершенствовал ещё, после чего пригляделся, уловил те самые изгибы, которые говорили «дерево», и обрисовал их. А потом обрисовывал их и обрисовывал, пока не осталась одна-единственная линия под названием «ДЕРЕВО».

И теперь, глядя на рисунок, вы слышали, как в ветвях поет ветер…

Пошарив по земле, старик поднял плоский камень с краем, вымазанным какой-то белой пастой. Нарисовал на скале ещё одну линию, слегка напоминающую расплюснутую галочку, и мазнул по ней грязью.

И буквально сразу из рисунка выпорхнули крылья. Птичка пролетела совсем рядом, и казначей радостно рассмеялся.

Но вдруг он опять ощутил в воздухе нечто странное. Оно напомнило ему… ну да, точно, о старине Калошнике Домме, который, само собой, давно уже отбыл в мир иной, но остался в памяти многих своих современников как изобретатель Каллиграфической машины.

Казначей поступил в Университет в те времена, когда будущие волшебники начинали свой профессиональный путь достаточно рано — вскоре после того, как начинали ходить, но до того, как начать дергать девчонок за косички. И в те времена в школах было достаточно распространено следующее наказание: провинившегося заставляли по многу-многу раз писать какое-то одно предложение, будь то «Я больше не буду» или что-нибудь из учебника. Казначей был одним из тех, кто пытался привязывать к линейке несколько ручек, дабы сэкономить время и усилия. Но Калошник, который уже тогда подавал надежды, раздобыл несколько деревянных брусков, выдрал из матраса пружины и построил с их помощью машину, способную писать четыре, шестнадцать или даже тридцать две строки одновременно. Это изобретение пользовалось такой популярностью, что мальчишки сознательно нарушали правила, лишь бы получить шанс опробовать машину в деле. Удовольствие стоило три пенса за работу как таковую и пенни за помощь в заводке машины. Как это частенько бывает, на наладку и заводку машины тратилось куда больше времени, чем экономилось в результате её использования, но такова уж цена Прогресса. Машине пришел трагический конец, когда однажды в очень неподходящий момент один учитель открыл дверь и — со всей пружинной силой экспериментальной версии двухсотпятидесятишестистрочника — был вышвырнут в окно четвертого этажа.

Вид руки, выводящей на камне бесконечно упрощенные линии, напомнил казначею именно о Калошнике Домме. Все было почти как тогда, только без пружинного визга. Сейчас на глазах у казначея творилось нечто крохотное, но именно благодаря этому крохотному вскоре должно было случиться нечто гигантское.

Устроившись поудобнее, казначей стал смотреть. Как он позднее вспоминал (в те редкие мгновения, когда мог хоть что-то вспомнить), то были самые счастливые часы его жизни.

Когда Ринсвинд наконец решился поднять голову, шлем стражника, тихонько бренча, вращался на земле.

К его изумлению, сами стражники все ещё были неподалеку, хотя все до единого валялись в живописных позах и в бессознательном состоянии — либо настоящем, либо притворном (некоторые стражники не так уж и глупы и в критических ситуациях соображают быстро). Сундук в чем-то был похож на кошек: пнув объект несколько раз, он быстро утрачивал интерес, если враг не пытался дать сдачи.

Земля была усеяна не только стражниками, но и самыми разными туфлями. Сундук, прихрамывая, описал победный круг.

Ринсвинд со вздохом поднялся.

— Сними туфли, — посоветовал он. — Они тебе не идут.

Сундук постоял неподвижно, как будто раздумывая, после чего, резко вскинув ножки, швырнул оставшиеся туфли о ближайшую стену.

— И платье тоже, — продолжал Ринсвинд. — Что бы эти милые дамы подумали, если бы увидели, как ты наряжаешься?

Сундук послушно стряхнул с себя те немногие украшенные блестками лохмотья, что уцелели после битвы.

— Повернись-ка кругом, я хочу посмотреть на твои ручки. Нет, я сказал кругом. Повернись, ПОЖАЛУЙСТА, как следует. И не корчи из себя дурака… Я сказал КРУГОМ. Большое спасибо. Знаешь, эти сережки… они тебе не идут. — Он нагнулся чуть ниже. — А это что, гвоздик? Ты проколол себе крышку?

Сундук попятился. Всем своим видом он недвусмысленно давал понять, что да, туфли, платье и даже сережки — со всем этим он готов расстаться, но в вопросе пирсинга будет стоять до последнего.

— Ну что ж… ладно. А теперь дай мне чистое белье. Из того, что сейчас на мне, вполне можно делать книжные полки.

Сундук открыл крышку.

— Отличненько, сейчас я… И это моё белье? Моё НИЖНЕЕ белье? Скорее в этом меня будут хоронить. И, думаю, похоронят. Сразу, как только я его надену. МОЕ белье, будь любезен. На моем вышито «Ринсвинд», хотя ума не приложу, чего ради я когда-то заказал эту вышивку.

Крышка захлопнулась. Крышка открылась.

— Спасибо.

Ринсвинд предпочитал не думать, каким образом и, если уж на то пошло, почему белье всегда возвращается выстиранным и выглаженным.

Стражники благоразумно продолжали валяться без сознания, но Ринсвинд, чисто по привычке, отправился переодеваться за кипу старых коробок. Он относился к тому типу людей, которые даже на необитаемом острове будут переодеваться за каким-нибудь кустиком.

— А ты заметил одну странность в этом переулке? — вытягивая шею над ящиками, спросил Ринсвинд. — Здесь нет водосточных труб. И сточных канав тоже. Они тут слыхом не слыхали о дожде. Надеюсь, ты Сундук, а не какой-нибудь замаскированный кенгуру? Впрочем, кого я спрашиваю? О боги, до чего же приятно. Отлично, давай…

Крышка Сундука опять открылась. Теперь на Ринсвинда смотрела молодая девушка.

— Кто ты… А, ты тот самый слепой, — произнесла она.

— Прошу прощения?

— Извини… Дорогуша сказала, что ты, наверное, слепой. Вообще-то, она сказала, что ты слепой как крот. Подай, пожалуйста, руку.

До Ринсвинда наконец дошло, что в Сундуке сидит Найлетта, третья из команды Летиции, та самая, что в сравнении с остальными выглядела скромной и уж безусловно гораздо менее… шумной? Нет, не совсем то слово. Не такой всеобъемлющей — да, самое подходящее определение. Летиция и Дорогуша заполняли пространство вокруг себя до предела. Взять, к примеру, Дорогушу, которая прямо на глазах у Ринсвинда легко подняла за воротник здоровенного мужика, чтобы удобнее было дать ему в нос. Когда такая дама входит в комнату, её появление никак не пройдет незамеченным.

Найлетта же была… обыкновенной. Стряхнув с платья соринки, она вздохнула.

— Я поняла, что вот-вот опять начнется драка, и почла за лучшее спрятаться в Сэнди.

— В Сэнди? — переспросил Ринсвинд.

У Сундука хватило приличия принять смущенное выражение крышки.

— Там, где Дорогуша, обязательно рано или поздно начинается драка, — объяснила Найлетта. — Ты поразишься, что она вытворяет своими туфлями на шпильках.

— Кое-что я имел счастье видеть, — кивнул Ринсвинд. — Об остальном предпочитаю не знать. Гм-м, чем могу тебе помочь? Только вот мы с Сэнди, — он пнул Сундук каблуком, — как раз собирались уходить. Верно, СЭНДИ!

— О, не пинай её, она мне так помогла, — вступилась Найлетта.

— Неужели? — переспросил Ринсвинд.

Сундук медленно отвернулся, чтобы Ринсвинд не видел выражения его замка.

— О да! Летиции в той шахтерской таверне не поздоровилось бы, но вошла Сэнди и…

— Думаю, скорее влетела. И всем хорошенько влетело.

— Как ты догадался?

— О, Сэнди ведь моя девочка! Просто мы потеряли друг друга на некоторое время.

Найлетта принялась приводить в порядок прическу.

— Им хорошо, — сказала она. — Сменят парик — и все в порядке. Пиво, может, и неплохой шампунь, но все хорошо в меру, — со вздохом произнесла она. — Что ж, пожалуй, мне пора домой.

— А где ты живешь?

— В Воралоррасурфе. Это ближе к Пупу. — Она снова вздохнула. — Обратно на банановязальную фабрику. Прощай, шоу-бизнес!

Тут Найлетта разрыдалась и тяжело опустилась на Сундук.

Ринсвинд вытянул было руку, чтобы утешающе погладить девушку по спине, но передумал. Будь на месте Найлетты Дорогуша, он рисковал бы остаться без руки. Поэтому он издал то, что, как ему показалось, вполне сходило за утешительное мычание.

— Я знаю, я не так уж хорошо пою или там танцую, но ведь, честно говоря, Летиция и Дорогуша делают это ничуть не лучше меня. Когда Дорогуша распевает «Гарцующую королеву», у слушателей уши вянут. Я не говорю, что они злые, — даже в пароксизмах горя не забывая о вежливости, поспешила добавить Найлетта. — Но когда в тебя каждый вечер швыряются банками из-под пива, а потом и вовсе выставляют из города — это ведь как-то неправильно. Должно же быть в жизни что-то ещё?

Ринсвинд почувствовал себя уже достаточно уверенно, чтобы пробормотать: «Ну, ничего, ничего». Но на похлопывание так и не решился.

— Я и ввязалась-то только потому, что от них ушла Ноэлин, — всхлипнула Найлетта. — А я примерно того же роста, а замены у Летиции не было, а мне нужны были деньги, и она сказала, все будет в порядке, вряд ли кто заметит, что у меня маленькие руки…

— А Ноэлин у нас?..

— Мой брат. А я ПРЕДУПРЕЖДАЛА его: бороться за звание чемпиона по серфингу — отлично, и за звание королевы бала — тоже, но то и другое несовместимо! Знаешь, как люди обычно выглядят, после того как их прокатит по кораллу? В общем, на следующее утро выяснилось, что Летиция организует гастроли, и я решила: а почему бы и нет?..

— Ноэлин… — задумчиво повторил Ринсвинд. — Довольно необычное имя для…

— Дорогуша предупреждала, что ты не поймешь, — пожала плечами Найлетта, глядя куда-то между собой и Ринсвиндом. — Думаю, дело все в том, что мой брат слишком долго работал на фабрике, — задумчиво произнесла она. — Он всегда был таким впечатлительным. Ну вот и…

— О, я понял: он ИМПЕРСОНАТОР, исполняет роли ЖЕНЩИН! — догадался Ринсвинд. — Я про ТАКИХ слышал. Старая традиция. Пара надувных шаров, соломенный парик и сальные шуточки. Помню, когда я был ещё студентом, на каждое страшдество Навозчик Возчик и Спусти Штанс на пару такое вытворяли…

Он ощутил на себе её взгляд — один из столь хорошо ему знакомых долгих, внимательных взглядов.

— Слушай, — спросила она, — а ты вообще много путешествовал?

— Ты не поверишь, как много.

— И, наверное, знакомился с самыми разными людьми?

— По большей части с довольно мерзкими.

— В общем, я хотела сказать, что бывают мужчины… — Найлетта осеклась. — Спусти Штанс? Это что, ИМЯ!

— Вообще-то, не совсем. На самом деле его звали Рональд Штанс, но, разумеется, каждый, кто слышал его имя, сразу начинал…

— О, и все? — Найлетта встала и высморкалась. — Так или иначе, я их с самого начала предупредила, что сразу после Галы я ухожу, так что они на меня не обидятся. Быть… ИМПЕРСОНАТОРОМ женщин — неподходящая работа для девушки, каковой я, между прочем, являюсь на самом деле. Мне казалось, это очевидно, но для тебя я специально это подчеркиваю. Сэнди, ты поможешь нам отсюда выбраться?

Приблизившись к глухой стене тупика, Сундук принялся пинать её, пока не образовалась приличного размера дыра. На обратном пути он оглоушил стражника, который имел неосторожность приподнять голову.

— Э-э, я называю его Сундуком, — безнадежно произнес Ринсвинд.

— Да? А для нас она — Сэнди.

Дыра в стене вела в темную комнату. Вдоль стен теснились покрытые паутиной ящики.

— О, мы попали на старую пивоварню! — воскликнула Найлетта. — То есть на новую. Надо бы поискать дверь.

— Отличная идея, — одобрил Ринсвинд, разглядывая паутину. — А почему ты назвала эту пивоварню новой? На вид она довольно старая…

Найлетта потрясла ручку двери.

— Заперто, — сказала она. — Пошли дальше, поищем ещё. Она потому новая, что её построили взамен старой, которая раньше стояла за рекой. Но никакого «взамен» не получилось. Пиво начало киснуть и так далее. Потом пошли разговоры, якобы здесь водятся призраки. Одним словом, всем все понятно. И старую пивоварню снова запустили. Мой отец потерял на этом почти все свои деньги…

— Почему?

— Это была его пивоварня. У него чуть разрыв сердца не случился. Он отдал мне пивоварню в приданое, — Найлетта подергала ещё одну дверь, — потому что с Ноэлином они никогда не ладили, из-за того, что… ну, ты понимаешь, хотя, скорее всего, вряд ли… Так или иначе, наше семейное дело рухнуло. А когда-то «Пиво Ру» считалось лучшим в округе.

— А продать это место нельзя? Я имею в виду, ну, под что-то другое?

— Продать? Место, где пиво скисает за пять секунд да к тому же водятся призраки? Такое добро и даром никому не нужно.

Ринсвинд окинул взглядом большие металлические цистерны.

— Может, раньше здесь было какое-то религиозное сооружение? — предположил он. — Тогда эти явления объяснимы. Помню, у нас построили рыбный ресторан на месте…

Найлетта погремела ещё одной запертой дверью.

— Так все и думают, — кивнула она. — Но отец обошел все местные племена, и везде ему сказали, что ничего такого здесь никогда не было. То есть никакой святости. Совсем наоборот, это место было очень даже несвятое. Один вождь даже специально пришел в тюрьму к премьер-министру и сказал: «Друг, вы можете выкопать это место и вышвырнуть его за Край света, будь спок».

— А почему он пошел именно в тюрьму?

— Всех политиков сразу после выборов мы отправляем в тюрьму. А вы разве нет?

— Но зачем?

— Очень экономит время. — Найлетта безрезультатно подергала ещё одну ручку. — Проклятье! А окна слишком высоко…

Земля задрожала. Из мрака раздался резкий металлический лязг. Пылинки двигались по странной траектории, образуя на полу мелкую рябь.

— О, только не ЭТО! — простонала Найлетта.

Теперь уже двигалась не только пыль. Крохотные существа прорывали в пыльной пустыне на полу бороздки, обтекали ноги Ринсвинда и скрывались под полом.

— Пауки уходят! — крикнула Найлетта.

— И отлично!

От следующего сотрясения треснула стена.

— Так сильно трясет впервые, — пробормотала девушка. — Нужна лестница: попробуем выбраться через окно.

Нависающая над ними лестница нехотя отделилась от стены и сложилась в металлическую головоломку на полу.

— Может, я выбрал не самый удачный момент для вопроса, — с подозрением промолвил Ринсвинд, — но ты случайно не кенгуру?

Высоко над ними громко треснул металл, потом раздался ещё один скрежещущий звук, и вскоре звуки слились в протяжный стон неорганической боли. Подняв голову, Ринвинд увидел, что купол пивоварни элегантно превращается в сотни падающих стеклянных осколков.

И прямо на них, окутанный стеклянным дождем, озаряемый уцелевшими лампами, летел кенгуру «Пиво Ру».

— Сэнди! Откройся! — завопила Найлетта.

— Не… — начал Ринсвинд, но она уже схватила его и дернула в сторону Сундука, с готовностью распахнувшего крышку…

Мир поглотил мрак.

Под ним была деревянная поверхность. Очень осторожно Ринсвинд постучал по дереву. И по дереву спереди. И по де…

— Послушай, ты так хочешь выйти?

— Мы ВНУТРИ Сундука?

— И что тут такого? Точно таким же способом мы на прошлой неделе выбрались из Кангули! Знаешь, мне иногда кажется, что этот ящик ВОЛШЕБНЫЙ.

— А ты вообще ВИДЕЛА то, что у него внутри?

— Ну, Летиция в нем держала джин, это я точно знаю.

Ринсвинд осторожно вытянул руку вверх. Может, в Сундуке не одно «внутри», а несколько? С него станется. Может, он точь-в-точь как эти шкафчики с выдвижными ящиками, с которыми выступают заклинатели? Если положить в этот ящик монетку, он задвигается, а выдвигается уже без неё. В детстве Ринсвинду как-то подарили такой. Он извел чуть ли не два доллара, пока не выбросил дьявольскую штуковину на помойку…

Его пальцы нащупали то, что вполне могло быть крышкой, и он приподнял её.

Они по-прежнему находились в пивоварне. Довольно приятный сюрприз, учитывая те места, в которых можно оказаться, забравшись в Сундук. Земля по-прежнему рокотала так, что внутри все переворачивалось, и периодически раздавался металлический грохот, словно какой-то свирепый великан швырял об пол очередную ржавую цистерну.

Большое изображение кенгуру со всех сторон лизал огонь.

В дыму, который поднимался от плаката, мелькали остроконечные шляпы.

То есть клубы дыма извивались вокруг дыр в воздухе таким образом, что образовывали что-то вроде трехмерного силуэта группы волшебников.

Ринсвинд выбрался из Сундука.

— Нет, нет, только не это! — пробормотал он. — Я здесь всего лишь пару месяцев. Я не виноват!

— Они похожи на призраков! — воскликнула Найлетта. — И ты их что, знаешь?

— Нет! Но они наверняка как-то связаны с этими вашими землятрясениями! И с тем, что вы тут называете Мокростью, что бы это ни значило!

— Так ведь это всего лишь старая легенда! Так или иначе, господин Волшебник, ты, наверное, не заметил, но скоро здесь можно будет задохнуться от дыма! Где та дыра, через которую мы вошли?

Ринсвинд в отчаянии огляделся… Дым застилал все вокруг.

— А тут есть погреб? — спросил он.

— Ага! Мы туда часто лазали с Ноэлином, ещё в детстве, чтобы поиграть в «матери-матери». Где-то в полу должен быть люк!

Не прошло и трех минут, как древний деревянный люк, не выдержав ударов Сундука, громко хрустнул. Первыми в образовавшуюся щель нырнули несколько крыс, а следом — Ринсвинд с Найлеттой.

Когда они наконец выбрались наружу, никто не обратил на них никакого внимания. Над городом поднимался столб дыма. Стражники и горожане уже составили цепочку для доставки воды. Другие, действуя толстенным бревном как осадным орудием, долбили двери пивоварни.

— Уф-ф, — шумно выдохнул Ринсвинд. — Удрали. Ну и передряга…

— Эй, что происходит? Куда делась эта чертова вода?

Человек, который орудовал рукоятью насоса, испустил вопль отчаяния. Насос странно застонал, а рукоять бессильно опустилась. Стражник схватил человека за руку.

— В том дворе есть ещё один! Поспеши, друг! Перебежав в соседний двор, они попытались пробудить к жизни насос. Тот издал свистящий звук, точно захлебываясь, выплюнул несколько капель воды вперемешку с мокрой ржавчиной и умолк навеки.

Ринсвинд сглотнул.

— По-моему, вода ушла, — бесстрастно констатировал он.

— Что значит — УШЛА? — возмутилась Найлетта. — Вода есть ВСЕГДА! Огромные, гигантские подземные моря!

— Да, но… они ведь не пополняются. Да и откуда? Такой штуки, как дождь, у вас никогда и не видели.

— Опять начина… — Она осеклась. — Ты что-то знаешь? У тебя какой-то очень подозрительный вид, господин Волшебник.

Ринсвинд уныло посмотрел на столб дыма. Среди густых клубов блестели искры. Волны жара то взметали их вверх, то дождем обрушивали на город. «Все тут прожарится до самых костей, — подумал он. — И здесь не бывает дождя. Не бывает… Постойте-ка…»

— А откуда ты вообще знаешь, что я волшебник? — спросил он.

— У тебя на шляпе написано. Неразборчиво, правда.

— И ты знаешь, что такое волшебник? Я спрашиваю совершенно серьезно и вовсе не пытаюсь вешать тебе на уши креветок.

— Всем известно, что такое волшебник! Наш университет под завязку набит этими бесполезными умниками!

— И ты можешь показать мне туда дорогу?

— Сам найдешь!

Найлетта двинулась прочь сквозь толпу. Он бросился вслед за ней.

— Пожалуйста, не уходи! Как раз такая, как ты, мне сейчас и нужна! В качестве переводчика!

— Как это? Мы ведь говорим на одном языке!

— Неужели? Я слышал, к примеру, что пивные банки здесь называют штанцами. Как приезжие отличают у вас пиво от штанов?

Найлетта улыбнулась.

— До первого раза — никак.

— Мне всего-то и надо, чтобы ты отвела меня в этот ваш университет, — продолжал Ринсвинд. — По-моему, я чувствую приближение Знаменитой Последней Схватки.

Откуда-то сверху раздался предсмертный вопль металла, и по улице пролетело громадное колесо ветряной мельницы.

— И думаю, лучше поторопиться, — добавил он. — Иначе вам придется полностью перейти на пиво.

Казначей рассмеялся: угольные точки встали на ножки, построились в стройную колонну и, спустившись с камня, двинулись по песку. На деревьях у него за спиной уже вовсю распевали птицы…

А в следующее мгновение, к превеликому сожалению казначея, оттуда же донеслись голоса волшебников.

Они опять о чем-то спорили. Волшебники сомневались, сомневаются и будут сомневаться в правильности устройства вселенной, но почему-то свои вопросы они неизменно адресуют другим волшебникам и при этом ничуть не интересуются ответами.

— …Сначала здесь деревьев точно не было.

— А может, мы их не видели из-за дождя? А главный философ — из-за госпожи Герпес. Возьми себя в руки, декан! Ты опять молодеешь! На кого ты хочешь произвести впечатление?

— Просто я от природы моложавый, аркканцлер.

— Нашел чем гордиться… И пожалуйста, кто-нибудь, проследите, чтобы главный философ прекратил обниматься с самим собой… О, да тут кто-то, кажется, устроил пикник!

Художник настолько ушел в работу, что не обратил на волшебников абсолютно никакого внимания.

— Я отлично помню: казначей двигался именно в этом направлении…

Комком красной грязи художник раскрасил сложную кривую, и возникло — с таким видом, словно было тут всегда, — существо с телом гигантского кролика, хвостом ящерицы, а мордой и её выражением весьма смахивающее на верблюда. Волшебники столпились у скалы как раз в тот момент, когда существо чесало за ухом.

— А это что такое?

— Может, крыса? — предположил заведующий кафедрой беспредметных изысканий.

— Слушайте, казначей, похоже, нашел кого-то из местных… — Оставляя в песке глубокие следы, декан приблизился к художнику. Тот смотрел на волшебников, разинув рот. — Доброе утро, дружище. Как это называется?

Художник проследил взглядом за указующим перстом.

— Кенгуру? — уточнил он. Шепотом, едва слышно, но земля при этом содрогнулась.

— А, кенгуру!

— Из сказанного вовсе не следует, что существо именно так и называется, — встрял Думминг. — Не исключено, что в переводе на наш язык это означает «Не знаю».

— А с чего бы ему не знать, как оно называется? — возразил декан. — С виду он вполне дикий. Очень загорелый. Испытывает недостаток штанов. Сразу понятно, такой просто обязан знать, как называются представители местного животного мира.

— Он его нарисовал, — подал голос казначей.

— Неужели? Некоторые из этих диких парней — отличные художники.

— А он случайно не Ринсвинд? — уточнил Чудакулли, который редко утруждал себя запоминанием лиц. — Да, вижу, он несколько смугловат, но, с другой стороны, за несколько месяцев под таким солнцем кто угодно зажарится.

Остальные волшебники сразу сгрудились в кучку и принялись озираться по сторонам в поисках признаков мобильной четырехугольной штуковины.

— Но у него же нет шляпы, — указал Думминг.

Волшебники облегченно выдохнули и расслабились.

Некоторое время декан рассматривал каменную стену.

— Для наивного искусства очень неплохо, — похвалил он. — Весьма интересные… линии.

Казначей кивнул. С его точки зрения, рисунки были ЖИВЫМИ. Может, они и представляли собой так называемую «живопись кусочками цветной земли по камню», но это не мешало им быть столь же живыми, как только что ускакавший по своим делам кенгуру.

Теперь старик рисовал змею. Длинную изогнутую линию.

— Я как-то видел дворец из тех, что строили в своих джунглях тецуманы, — произнес, не отводя глаз от рисунка, декан. — Во всем здании ни грамма известки, а камни так подогнаны друг к другу, что даже ножик не вставишь. Ха, наверное, эти камни — единственное место, куда тецуманы не совали свои ножи, — добавил он. — Странные все-таки были люди. Крупные специалисты в оптовых человеческих жертвоприношениях и какао. Довольно своеобразная, на мой взгляд, комбинация. Сначала угробить пятьдесят тысяч человек, а потом расслабиться за чашечкой горячего шоколада. Прошу прощения, что несколько отошел от темы, просто я когда-то увлекался Тецуманской империей…

Даже Чудакулли опешил, когда декан вдруг взял из руки художника растрепанную на конце веточку и осторожно несколько раз прикоснулся ею к вертикальной каменной поверхности.

— По точке на каждый глаз, — улыбнулся декан, возвращая «кисть».

Художник тоже ему улыбнулся. Точнее, показал зубы. Как и многих других обитателей всевозможных астральных миров, волшебники ставили его в тупик. Их ничем не прошибаемая самоуверенность не имела пределов. Самим своим видом они словно бы говорили: о, то, что мы здесь, это нормально, это правильно, но, пожалуйста, не надо так из-за нас суетиться, занимайтесь, чем занимались, а мы тут пока побродим… А ещё у волшебников был такой вид, словно они вот-вот вытащат из кармана классные журналы и примутся расставлять оценки.

За спиной у декана змея, извиваясь, уползла прочь.

— Никто ничего странного не чувствует? — осведомился профессор современного руносложения. — У меня покалывает в пальцах. Где-то поблизости только что творилось волшебство.

Декан поднял с земли почерневшую от огня палочку и выцарапал на камне корявую линию. У художника от такой наглости даже челюсть отвисла.

— Мне кажется, он оскорбился, — произнес Думминг.

— Ерунда! Хороший художник всегда готов учиться у своих старших товарищей, — возразил декан. — Что любопытно: судя по всему, у местных жителей начисто отсутствует представление о перспективе…

«Потому что всякая перспектива — ложь, — подумал (или воспринял чью-то мысль) казначей. — Если я знаю, что пруд круглый, с какой стати мне рисовать овал? Я нарисую его круглым, потому что это правда. Разве моя кисть должна лгать тебе только потому, что мои глаза солгали мне?»

Мысль прозвучала довольно сердито.

— А что ты там рисуешь, декан? — поинтересовался главный философ.

— А ты что, сам не видишь? Птицу, разумеется.

«Но птица должна летать, — произнес голос в голове у казначея. — Где же крылья?»

— Эта птица стоит на земле. И крылья не видны, — произнес декан. И тут же осознал, что ответил на вопрос, который никто не задавал. — Проклятье! Знаете, рисовать на камне труднее, чем может показаться…

«А я ВСЕГДА вижу крылья», — произнес голос в голове у казначея. Казначей зашарил по карманам в поисках бутылочки с пилюлями из сушеных лягушек. Как правило, голоса не звучали так четко и уверенно.

— Какая ПЛОСКАЯ птица, — сказал Чудакулли. — Ну хватит, декан, у нашего нового друга не слишком-то довольный вид. Лучше пойдем и придумаем какое-нибудь хорошее корабельное заклинание…

— Как по мне, это больше похоже на дурностая, — сообщил главный философ. — И хвост какой-то неправильный.

— Палочка соскользнула.

— К тому же утка должна быть толще, — высказался заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — И не пытайся пустить нам пыль в глаза, декан. Когда в последний раз ты видел утку не в обрамлении бобов?

— На прошлой неделе!

— Ну да, подавали жареную утку. В сливовом соусе. Дай-ка палочку…

— Ну вот, теперь у неё три ноги!

— Я ПОПРОСИЛ у тебя палочку! Вежливо! А ты её у меня вырвал!

— А теперь послушайте-ка меня, — вмешался Чудакулли. — Я хорошо знаю, как выглядит утка, и то, что вы здесь изобразили, просто смехотворно. Дайте-ка мне сюда… СПАСИБО… Клюв рисуется вот так…

— Ты его нарисовал не на том конце, к тому же он чересчур большой!

— По-твоему, это клюв?

— Послушайте, из вас троих никто рисовать не умеет. Дайте сюда палочку…

— Художник тоже мне выискался! Ха! И ни к чему выхватывать…

Незримый Университет был построен из камня — настолько из камня, что трудно было сказать, где кончается дикая скала и начинается одомашненный, ручной камень.

Но, говоря в общем, из чего ещё можно построить университет? Если бы Ринсвинду понадобилось составить список потенциальных строительных материалов, вряд ли ему бы пришло в голову включить туда гофрированные железные листы. И все же, словно бы повинуясь своего рода наследственной волшебной памяти, создатель университетского входа при помощи разнообразных кузнечных орудий очень постарался придать этим листам вид каменной арки. Над аркой, выжженная в железе, изгибалась фраза: «НУЛЛУС ТРЕВОГАС».

— Ну, почему я не удивлен? — спросил Ринсвинд. — Будь спок.

Ворота, также выполненные в технике прибивания гофрированных железных листов к кускам древесины здоровенными гнутыми гвоздями, были наглухо заперты. Собравшаяся возле университета толпа дубасила в ворота кулаками.

— Похоже, ты не одинок в своем желании посетить университет, — произнесла Найлетта.

— Должен быть ещё вход, — ответил, отходя в сторонку, Ринсвинд. — Из какого-нибудь переулка… Ага, вот. Значит, так, каменных стен здесь нет, следовательно, вытащить несколько кирпичей не получится, а стало быть… — Он потыкал в железные листы, и один сместился. — Ну да. Разболтавшийся железный лист. Очень удобно пользоваться, когда ворота уже заперты.

— Откуда ты все это знаешь?

— Это же университет? Давай, пролезай.

Рядом с разболтавшимся листом мелком было нацарапано: «Нулли Чертовскус Шейла». Ринсвинд поскреб в затылке.

— Но тебя ведь не Шейлой зовут, так что к нам это не относится.

— Если это значит то, что я думаю, это значит, то это значит, что женщинам сюда нельзя, — возразила Найлетта. — Надо было тебе захватить Дорогушу.

— То есть?

— Так, ничего. Забудь.

К некоторому удивлению Ринсвинда, по другую сторону их ждал коротко подстриженный, очень приятный газон, озаренный светом из окон большого приземистого здания. Приземистыми здесь были все здания, и при этом крыши у всех были большими и широкими. В результате создавалось впечатление, как будто стоишь на поляне, усеянной множеством квадратных грибов. А если бы кому-нибудь пришло в голову их покрасить, это стало бы поистине историческим событием, стоящим где-то между Открытием Огня и Изобретением Колеса.

И, разумеется, была башня. Правда, высотой футов в двадцать.

— Не слишком-то похоже на университет, — усмехнулся Ринсвинд. Он позволил себе подпустить в голос толику самодовольства. — Башня в двадцать футов высотой? С такой только… — Он осекся. — … Плевать хорошо. Гм, ну что ж…

Он двинулся к входной двери. В этот же самый миг падающий из здания свет вдруг ярко полыхнул и приобрел оттенок октарина, восьмого цвета, свойственного магии. Приоткрытая входная дверь с громкими стуком захлопнулась.

Ринсвинд заколотил в неё кулаком.

— Мои приветствия, братья! — прокричал он. — Я принес вам… Силы небесны…

Мир преобразился. Вот Ринсвинд стоял перед ржавеющей дверью, но в следующую секунду он уже оказался в центре круга из полдюжины волшебников.

Взмахнув руками, Ринсвинд обрел равновесие.

— Гм, пятерка за старание! — похвалил он. — Не хочу показаться несколько занудным, хотя некоторые утверждают, что Зануда — моё второе имя, но там, откуда я пришел, мы, как правило, ходим через двери. Так, знаете ли, много проще.

— Всех ворон наперекосяк, с каждым разом у нас получается все легче и легче! — воскликнул один из волшебников.

Перед ним были именно волшебники. В этом не возникало и тени сомнения. Как и полагается, они были в остроконечных шляпах — правда, столь широкие поля Ринсвинд встречал разве что в окрестностях Анк-Морпорка, и все они были заполнены капустой. Волшебные балахоны заканчивалисьгде-то на уровне пояса, а далее следовали шорты, длинные серые носки и большие кожаные сандалии. Данная волшебная униформа несколько отличалась от той, к которой привык он, — и все же перед ним были волшебники. Все они как один смахивали на огромные надутые воздушные шарики, готовые вот-вот взлететь.

Один волшебник — судя по всему, главный — кивнул Ринсвинду.

— Добрый вечер, господин Зануда. Должен признать, ты прибыл сюда гораздо быстрее, чем мы предполагали.

«Так я ж за дверью стоял», — хотел было ответить Ринсвинд, но прикусил язык.

— Э-э, по пути мне немного помогли, — уклончиво пояснил он.

— Вид у него не слишком демонический, — заметил кто-то из волшебников. — А помните, кто явился в прошлый раз? Шесть глаз, три…

— Лучшие из них способны менять обличье, декан.

— В таком случае этот, наверное, из самых лучших. Просто гений маскировки.

— Большое спасибо, — буркнул Ринсвинд.

Аркканцлер кивнул в сторону Ринсвинда. Он был пожилым (впрочем, это само собой разумеется), с лицом словно бы выжатым, а потом снова разглаженным и короткой седеющей бородкой. И было в нем что-то неощутимое, странно ЗНАКОМОЕ.

— Мы вызвали тебя, Зануда, — произнес аркканцлер, — ибо хотим узнать, что случилось с водой.

— А она разве не пропала? — удивился Ринсвинд. — Мне казалось, она ушла.

— Она НЕ ХОДИТ, — пояснил декан. — Потому что это ВОДА. И она есть всегда — надо только вырыть колодец поглубже.

— Но если мы ещё немножко углубимся, слон под нами может испытать крайне неприятное потрясение, — добавил аркканцлер. — Поэтому мы…

Его реплика была прервана оглушительным лязгом — это грохнулись об пол университетские двери. Волшебники попятились.

— А это что за дьявольщина? — пробормотал кто-то.

— О, всего лишь мой Сундук, — пожал плечами Ринсвинд. — Он сделан из…

— Ящик? На ножках? А это… ЖЕНЩИНА?

— Лично я бы подобных вопросов ему не задавала, — посоветовала Найлетта, выступая из-за Сундука. — Он в данной теме не слишком-то хорошо ориентируется. И прошу прощения, но Сэнди надоело ждать, вот она и…

— Нога женщины не должна ступать в университет! — воскликнул декан. — На этих дамочек никакого шерри не напасешься!

— Декан, будь спок, — перебил его аркканцлер, раздраженно взмахнув рукой. — Так что сталось с водой, Зануда?

— Думаю, её всю вычерпали, — ответил Ринсвинд.

— И где нам теперь брать воду?

— А почему вы у меня об этом спрашиваете? У вас что, нет заклинаний для вызова дождя?

— Опять это слово, — сказал декан. — Когда небо брызгается водой! Я поверю в это только тогда, когда увижу собственными глазами!

— Мы пробовали создать… как бишь его? Большой белый мешок с водой. Моряки иногда видят такие на небе.

— Облако?

— Совершенно верно. Но эти облака не держатся. На прошлой неделе мы запустили одно такое с башни, так оно угодило прямо в декана.

— Я никогда не верил в эти древние басни про облака, — пожал плечами декан. — И вам я, кстати, не верю. Вы наверняка поджидали, когда я пойду мимо.

— Но облака не нужно делать: они существуют сами по себе, — вмешался Ринсвинд. — Послушайте, я не знаю, как вызвать дождь. Мне казалось, любому хоть сколько-нибудь приличному волшебнику известно заклинание для вызова дождя, — добавил он тоном человека, который такого заклинания точно не знает.

— В самом деле? — несколько зловеще осведомился аркканцлер. — Так уж и любому?

— Я никого не хотел обидеть, — поспешно заявил Ринсвинд. — Уверен, это прекрасный университет. Разумеется, не НАСТОЯЩИЙ, но, принимая во внимание обстоятельства, вполне даже ничегошный.

— А чем тебе не нравится наш университет? — поинтересовался аркканцлер.

— Ну… башня у вас, к примеру, низковата. Даже по сравнению с окружающими зданиями. Нет, не то чтобы…

— По-моему, пришла пора продемонстрировать господину Зануде нашу башню, — сказал аркканцлер. — Он, по-видимому, не принимает нас всерьез.

— Я её уже видел, — сказал Ринсвинд.

— Сверху?

— Нет, разумеется, не сверху…

— У нас нет на это времени, аркканцлер, — перебил его какой-то невысокого роста волшебник. — Давай отправим этого как-его-там обратно в преисподнюю и вызовем кого-нибудь поквалифицированнее.

— Прошу прощения?! — спросил Ринсвинд. — Преисподняя — это такое слишком теплое, преимущественно красного цвета место?

— Да!

— Ну надо же! Интересно, а как иксиане её отличают? Там пиво теплее?

— Довольно препирательств, — прервал аркканцлер. — Мы осуществили ритуал призвания, и этот демон явился быстрее всех. Значит, он-то нам и нужен. Итак, Зануда, приступим. Не бойся, это будет быстро.

Думминг покачал головой и направился к костру. Госпожа Герпес скромно присела на камень. Прямо перед ней, постаравшись расположиться как можно ближе к огню, грелся библиотекарь. Он по-прежнему был чрезвычайно маленьким. «Может, его временной железе требуется больше времени, чтобы прийти в себя?» — подумал Думминг.

— Эй, госьпода, чем ви там заняты? — поинтересовалась госпожа Герпес.

Чтобы перекричать спорщиков, ей пришлось повысить голос, но даже если бы сейчас волшебники отбивались огненными шарами от всяких тварей, лезущих из Подземельных Измерений, госпожа Герпес все равно бы спросила нечто вроде: «Господа, что, возьникли какие-то затрюднения?» Она любила, чтобы её информировали о таких вещах.

— Они встретили человека, который рисует настолько ЖИВЫЕ картинки, что ничего подобного я никогда не видел, — ответил Думминг. — И теперь, соответственно, преподают ему основы живописи. Всем кагалом. То есть комитетом.

— Госьпода проявляют интерес ко всемю, что их окрюжает, — заметила госпожа Герпес.

— Господа вечно суют свои носы в то, что их не касается, — возразил Думминг. — Не знаю, наверное, это у волшебников врожденное, но они не могут быть просто СТОРОННИМИ НАБЛЮДАТЕЛЯМИ. Сейчас, к примеру, они спорят, как правильно рисовать утку, но я слегка сомневаюсь, что у утки четыре лапы, а пока что они изобразили именно столько. И, откровенно говоря, госпожа Герпес, они ведут себя как котята на кухне, когда там ощипывают кур… А это что такое?

Библиотекарь обнаружил у костра мешок и теперь, подобно всем молодым млекопитающим в любой части света, пробовал на вкус его содержимое.

Сейчас он держал в лапках плоский и изогнутый деревянный предмет, раскрашенный многоцветными полосками — слишком многоцветными; в своей живописи старик пользовался куда меньшим количеством цветов. Думминга это насторожило. Библиотекарь проверил предмет на аппетитность, потом, думая о чем-то своем, постучал им по земле и, когда ничего не произошло, разочарованно отшвырнул прочь. После чего вытянул из мешка плоский деревянный овал на шнурке и попробовал на вкус шнурок.

— Это йо-йо? — полюбопытствовала госпожа Герпес.

— Когда я был маленьким, у нас такие штуковины назывались «ревунчиками», — сказал Думминг. — Вы раскручиваете «ревунчика» над головой, и он начинает забавно гудеть. — Думминг проиллюстрировал сказанное неопределенным взмахом руки.

— И-ик?

— О, ню разве он не прелесть? Посьмотрите, он повьторяет ваши движения!

Библиотекарь предпринял попытку раскрутить игрушку над головой. Шнурок сразу намотался ему на шею, а овалом малыша треснуло по затылку.

— О, бедняжька! Прошю вас, господин Тупс, распютайте его!

Пока Думминг высвобождал библиотекаря, малыш скалил клыки.

— Надеюсь, он скоро вернется в свой привычный облик, — сказал Думминг. — Иначе нашей библиотеке грозит нашествие картонных книжек про всяких кроликов и птичек…

Башня была ну слишком уж короткой. Фундамент в свое время сложили из камня, но потом строителям, судя по всему, надоело, и они прибегли к излюбленному методу: обиванию деревянного каркаса ржавой жестью. Витая расшатанная лестница вела вверх.

— Впечатляет, — вздохнул Ринсвинд.

— С крыши впечатляет ещё больше. Поднимись наверх.

Пока Ринсвинд переползал со ступеньки на ступеньку, лестница угрожающе раскачивалась. Добравшись наконец до самого верха, он без сил распростерся на железной крыше. «Наверное, причиной всему пиво и волнение, — попытался успокоить себя Ринсвинд. — Не может быть, чтобы какая-то жалкая лестница так подействовала на меня».

— Отсюда разворачивается прекрасная панорама, не правда ли?

Аркканцлер приблизился к краю крыши и взмахом руки указал на город.

— Да уж, разворачивается, — подтвердил Ринсвинд, неуверенно ковыляя к гофрированным зубцам. — Видно аж до самого забо… Аргх!

Аркканцлер схватил его за воротник и оттянул от края.

— Это же… это… — Ринсвинд хватал ртом воздух.

— Хочешь спуститься обратно? Ринсвинд яростно глянул на аркканцлера и очень осторожно двинулся назад к лестнице. Готовый в любой момент отпрянуть, он посмотрел вниз и тщательно пересчитал ступени.

Затем бочком приблизился к парапету и рискнул бросить вниз ещё один взгляд.

Весь Пугалоу был как на ладони: вон — огненное пятно пивоварни а вон — порт…

Ринсвинд перевел взгляд дальше.

Насколько хватало глаз, вдаль простиралась поблескивающая под лунным светом красная пустыня.

— Эта башня… — просипел он. — Какая у неё высота?

— Снаружи? Примерно полмили, — ответил аркканцлер.

— А изнутри?

— Ты же только что на неё поднимался. Два этажа.

— То есть, ты хочешь сказать, эта башня наверху выше, чем внизу?

— Здорово, правда? — довольно спросил аркканцлер.

— Очень… очень изобретательно, — выдавил Ринсвинд.

— О да, в нашей стране живут весьма изобретательные лю…

— Эй, Ринсвинд!

Голос донесся снизу. Ринсвинд очень осторожно взглянул на нижнюю ступеньку. Это был один из волшебников.

— Да? — отозвался он.

— При чем здесь ты! — рявкнул волшебник. — Я звал аркканцлера!

— Но Ринсвинд — это ведь я, — недоуменно произнес Ринсвинд.

Аркканцлер похлопал его по плечу.

— Совпадение, друг, — сказал он. — Меня тоже так зовут.

Думминг опасливо вернул «ревунчика» малышу-библиотекарю.

— На, на, бери, — сказал он. — Я отдаю его тебе, а ты перестаешь кусать меня за ногу — договорились?

Из-за скалы донесся урезонивающий голос:

— Господа, господа, нет никакой нужды драться. Предлагаю голосование: пусть поднимут руку все, кто считает, что у утки лапки перепончатые…

Библиотекарь ещё несколько раз крутнул «ревунчика».

— Не самый удачный экземпляр, — прокомментировал Думминг. — Звук довольно слабый… Честно говоря, хотелось бы знать, когда они наконец угомонятся.

…Вввиимм…

— И-ик!

— Да, да, очень хорошо…

…Вввиимм… Вввиимм… вввИММММ…

Думминг поднял голову. В небе над побережьем образовался круг синего неба, откуда начал распространяться солнечный свет.

Дождь перестал.

— И-ик?

«А интересно, что этот старик тут делает? — вдруг подумал Думминг, хотя об этом следовало задуматься давным-давно. — Сидит на пустой равнине только что появившегося континента, рисует какие-то картинки…»

Внезапно на континент навалилась тьма.

Старик удовлетворенно улыбнулся и обозрел свое последнее творение. Последний выполненный им рисунок изображал множество фигурок в остроконечных шляпах. А затем фигурки слились с камнем…

Он радостно принялся рисовать всяких пауков и опоссумов, когда вдруг заметил, что на камне чего-то не хватает.

Очень странное и грустно выглядящее утконосистое создание тихонько скользнуло в текущую неподалеку речку.

— Наверное, мы какие-нибудь дальние кузены, — сказал аркканцлер. — Это имя не так уж и часто встречается. Выпей ещё пива.

— Однажды я просматривал университетские документы, — мрачно отозвался Ринсвинд. — До меня в Университете Ринсвиндов не было. — Перевернув банку вверх дном, он одним большим глотком допил пиво. — Если уж на то пошло, у меня и этих, ну, как их, родственников-то никогда не было. То есть… некому было… присылать мне… всякие, эти, шарфы на стр’ш’д’ство…

— А какое у тебя имя? Меня, к примеру, Биллом зовут…

— Шикарное имя. Билл Ринсвинд. А у меня… и не припомню даже, было ли у меня когда-то имя…

— И как к тебе обычно обращаются, друг?

— Обычно? «Держи его!» Или типа того. — Ринсвинд открыл ещё одну банку. — Это типа прозвище. А если официально: «Эй, не дайте этому паскуднику уйти!»

Прищурившись, он стал разглядывать банку.

— А это пиво г’раздо лучше, — произнес он. — Что тут написано? «Туннельный паук»? Забавное название для пива.

— Это ты читаешь перечень игредиентов, — сообщил Билл.

— В самом деле? — пробормотал Ринсвинд. — Так на чем я остановился?

— На остроконечных шляпах. И на том, как кончилась вода. И на говорящем кенгуру. И оживающих картинках.

— Совершенно верно, — подтвердил декан. — Если ты на трезвую голову такое плетешь, интересно будет тебя послушать, после того как ты выпьешь ещё чуток пива.

— Видишь ли, когда встанет солнце, — сказал аркканцлер Билл, — я должен буду отправиться в тюрьму к премьер-министру и объяснить ему, куда делась вода. А мы этого не знаем. Так что, если ты нам хоть чем-нибудь поможешь, мы будем тебе крайне признательны. Дай ему ещё баночку, декан. Кстати, ворота, похоже, вот-вот снесут — слышите, как колотят? Но то ли ещё будет, когда и пиво закончится…

Ринсвинду казалось, что кругом все окутано теплой янтарной дымкой. Он среди старых добрых волшебников, потому что только волшебники постоянно ругаются друг с другом. А пиво… кстати, пиво очень помогает думать.

Через его плечо перегнулся волшебник и положил на стол раскрытую книгу.

— Это копия фрагмента наскальной живописи из Кангули, — сообщил он. — Но что за странные точки над головами у этих людей?

— Эт’ дожжь, — с первого взгляда определил Ринсвинд.

— Ты уже не первый раз произносишь данное слово, — заметил Билл. — Дождь — это такие летучие капельки воды?

— Нелетучие, — поправил Ринсвинд. — Дожжь п’дает.

— Но когда тебя колотит водой, это, наверное, больно?

— Нисколечко.

— Вода ведь тяжелая. Как представлю большие белые мешки, доверху наполненные водой и висящие у меня над головой… Знаете, от этой мысли как-то не по себе становится.

Ринсвинду не довелось изучать метеорологию, в этой области он всегда был потребителем конечного продукта.

Он неопределенно поводил в воздухе руками.

— Обл’ка похожи на… пар, — сказал он и икнул. — Точно. Симпатичный такой п’шистый пар.

— Они ещё и КИПЯТ?

— Да не… Откуда ж? Очень холодные, эти облака. А ’ногда они оп’скаются так низко, что аж землю задевают…

Волшебники переглянулись.

— Вы не замечали, последнее время пиво получается особо забористым? — спросил Билл.

— Как по мне, эти облака чертовски опасны, — ответил декан. — Они нам тут все дома посшибают.

— А-а, но. Но. Они ж МЯГКИЕ, понимаш?! Как дым.

— Да ты ведь только что сам утверждал, что они холодные!

Неожиданно Ринсвинду пришло в голову идеальное объяснение.

— Сушьте, вы когда-нибудь дышали на холодное зеркало? — радостно спросил он.

— Не то чтобы я постоянно это делал, но в принципе мы понимаем, о чем ты говоришь.

— Во! Эт’ и есть облака! Мжно исчо пива? С ума с’ти, стока выпил, а ни в едином глазу… Зато думатся все лучш’ и лучш’…

Аркканцлер Ринсвинд побарабанил пальцами по столу.

— Ты и вся эта канитель с дождем как-то взаимосвязаны? Как только у нас закончилась вода, тут же появился ты…

Ринсвинд рыгнул.

— У мня тут дела к’какие, — сказал он. — Остроконешные шляпы, ну и далее так…

— Где ты их видел в последний раз?

— В пи’варне. Без пива. Где вроде прив’дения водятся. Шляпные присраки, ха-ха-ха…

Билл вытаращился на него.

— Ну, ТОЧНО, — вдруг произнес он и окинул внимательным взглядом жалкую фигурку своего дальнего родственника, нагрянувшего с неожиданным визитом. — Идём туда.

Бросив на Ринсвинда ещё один взгляд, аркканцлер словно бы на мгновение задумался.

— И прихватим с собой пиво, — добавил он.

Думминг Тупс пытался думать, но мысли словно бы едва ползли. Кругом стояла тьма хоть глаз выколи, он не мог пошевелиться, но почему-то не слишком от этого страдал. Состояние было примерно таким, какое бывает в блаженные предрассветные минуты, когда просыпаешься и понимаешь, что ещё можно спать да спать.

Но поразительно, как быстро течет время.

Ведерная цепочка стала огромной: теперь она тянулась от гавани до самой пивоварни. Несмотря на запоминающийся, знаменитый дубовый привкус своего шар донне, иксиане были не из тех, кто разбрасывается своими пивоварнями. Это был вопрос принципа.

Сопровождаемые невнятным рокотом толпы и время от времени язвительными замечаниями, бросаемыми с самого заднего и безопасного ряда, волшебники прошествовали к пивоварне.

Из взломанных тараном ворот валил густой дым.

Аркканцлер Ринсвинд, таща за собой своего блаженно улыбающегося родственника, отважно шагнул в пивоварню.

На полу валялся тлеющий остов плаката с «Пивом Ру».

— Он все размахивал руками и твердил про остроконечные шляпы, — сообщила Найлетта.

— Проверь плакат на магию, декан, — приказал аркканцлер Ринсвинд.

Декан взмахнул рукой. Полетели искры.

— Ничего, — сообщил он. — Я говорил, мы…

Вдруг на несколько секунд в воздухе возникли остроконечные шляпы и тут же растворились.

— Это не МАГИЯ, — заметил один из волшебников. — Это привидения.

— Всем известно, что в этом месте водятся привидения. Злые духи.

Найлетта указала на люк.

— Но он никуда не ведет, — пояснила она. — Оттуда есть дверца на улицу. Ну и там пара кладовых.

Волшебники заглянули в люк.

Оттуда на них воззрилась непроницаемая тьма. Что-то крохотное метнулось прочь; судя по звуку, ног у твари было куда больше четырех. Пахнуло очень старым, очень застоявшимся пивом.

— Будь спок! — Ринсвинд широко помахал банкой. — Я пойду первым.

Это было ВЕСЕЛО.

К люку тянулась ржавая лесенка, крепящаяся к стене болтами. Под весом Ринсвинда она судорожно заскрипела, а потом, когда до пола оставалась пара футов, и вовсе обвалилась. До оставшихся наверху волшебников донесся радостный хохот Ринсвинда.

— Эй, а кто-нибудь из вас знает Достабля? — окликнул Ринсвинд.

— Это который Честная Сделка? — уточнил Билл.

— Ага, его. Поскольку на улице сейчас толпа, он наверняка где-нибудь рядом крутится.

— Весьма вероятно.

— А может кто-нибудь сходить и купить у него суповик с двойной порцией кетчупа? Мне бы сейчас пирожок в самый раз.

Декан посмотрел на аркканцлера Ринсвинда.

— Сколько пива он выпил?

— Банки три-четыре. Бедняга, он, наверное, аллергик.

— Даже, пожалуй, двойную порцию! — донеслось снизу.

— ДВОЙНУЮ?

— Будь спок. Ни у кого факела не найдется? Здесь темно хоть глаз выколи.

— А тебе пироги деликатесные или обычные? — осведомился декан.

— Обычные вполне сойдут. Я их одной левой.

— Бедняга…

Покачав головой, Билл принялся отсчитывать мелочь.

В подвале действительно было темно, и все же через люк просачивалось достаточно света, чтобы Ринсвинд мог разглядеть тянущиеся сквозь мрак гигантские трубы.

Очевидно, некоторое время после закрытия пивоварни (но до опечатывания всех дверей) помещение использовалось всякими молодыми людьми, которым обрыдло жить в тесных комнатушках с родителями, тогда как мотоциклы, на которых можно было бы «убраться-из-этой-вонючей-дыры-ко-всем-чертям», на ИксИксИксИксе ещё не изобрели.

Одним словом, стены были исписаны вдоль и поперек. В тусклом свете Ринсвинд пригляделся к надписям, которые сообщали всякую полезную информацию, типа «Б. Смот — Полная Поцца». Что такое «поцца», Ринсвинд понятия не имел, но почему-то не сомневался, что Б. Смот вряд ли был бы в восторге, узнав, что его причислили к племени поцц. И все-таки поразительно, как знакомо звучат все оскорбительные словечки, пусть даже написанные на неизвестном вам языке.

За спиной раздался глухой стук. Это на каменный пол приземлился Сундук.

— А, старушка Сэнди пожаловала! — поприветствовал Ринсвинд. — Будь спок!

Из люка спустили ещё одну лестницу, по которой вниз осторожно слезли волшебники. Аркканцлер Ринсвинд сжимал в руке посох со светящимся набалдашником.

— Что-нибудь обнаружил? — осведомился он.

— Пожалуй, да. Например, человеку по имени Б.Смот лично я никогда руки не подам.

— Ну-ну. Наш декан не так уж и плох. Вот подожди, узнаешь его поближе… Что такое?

Ринсвинд указывал в дальний угол помещения.

Там, на двери, неведомой рукой были нарисованы остроконечные шляпы. Красные. В темноте они блестели.

— О боги, это кровь, — стуча зубами, вымолвил Ринсвинд.

Его родственник провел по изображению пальцем.

— Охра, — возразил он. — И глина…

Дверь вела в следующий подвал. Там обнаружились несколько пустых бочек, пара сломанных деревянных ящиков и все тот же затхлый мрак.

Шаги поднимали в воздух пылевые, перевернутые вверх ногами смерчики. Очень смахивающие на все те же остроконечные шляпы.

— Н-да, кругом стены, — произнес Билл. — Выбирай направление, друг.

Ринсвинд глотнул, закрыл глаза и ткнул пальцем наугад.

— Туда!

Сундук, чуть склонив крышку, ринулся вперед. В стороны полетели кирпичи, и волшебникам открылось темное пространство.

Ринсвинд сунул голову в пролом. Воздвигнутая строителями стена скрывала за собой подземную пещеру. Судя по консистенции воздуха, пещера была довольно большой.

Вслед за Ринсвиндом в проем пролезли Найлетта и волшебники.

— Когда строили пивоварню, этого здесь не было! — уверенно заявила Найлетта.

— Здоровенная какая пещерища, — заметил декан. — Интересно, откуда она взялась?

— Это все вода, — сказал Ринсвинд.

— О чем ты? Вода что, может точить камень?

— Ещё как. Только не спрашивай, как она это делает… Что это было?

— Где?

— Вы что-нибудь слышали?

— Да. «Что это было?» — спросил ты.

Ринсвинд вздохнул. Холодный воздух подействовал на него отрезвляюще.

— Слушайте, вы ведь волшебники, да? — спросил он. — Самые настоящие, без подделок? Шляпы у вас скорее широкополые, чем остроконечные, и университет у вас жестяной, и башня крохотная — хотя, не стану отрицать, снаружи она куда выше — и все же вы самые настоящие волшебники, так что, будьте добры, ЗАТКНИТЕСЬ наконец все!

Из темноты донеслось едва слышное «бульк».

Ринсвинд уставился в глубину пещеры. Свет, источаемый посохами, только мешал, потому что предметы стали отбрасывать тени. Темнота — это не более чем темнота, но в ТЕНЯХ может скрываться что угодно.

— Эти пещеры наверняка исследовали, — сказал он, выражая не столько уверенность, сколько надежду.

Местная история была довольно ненадежной штукой.

— Я, к примеру, о них только что узнал, — ответил декан.

Они двинулись вперед.

— Смотрите, опять шляпы, — показал Билл.

— Всего лишь сталактиты со сталагмитами, — отозвался Ринсвинд. — Не знаю в деталях, откуда они берутся, но в общем и целом вода на что-то капает и получаются чего-то там наросты. Через тысячу-другую лет. Совершенно обычное явление.

— Ты говоришь о той же самой воде, которая плавает по небу в виде белых пушистых мешков и выдалбивает пещеры в скалах? — поинтересовался декан.

— Э-э… ну да… Разумеется, — ответил Ринсвинд.

— В таком случае нам крупно повезло. У нас здесь только вода, которую пьют и которой моются.

— Была, — поправил Ринсвинд.

Сзади послышался звук торопливых шагов. К собеседникам подбежал младший волшебник с тарелкой в руках.

— Успел купить последний! — воскликнул он. — ДЕЛИКАТЕСНЫЙ.

Волшебник снял с тарелки крышку. Ринсвинд посмотрел на пирог и судорожно сглотнул.

— Силы небесные…

— Что такое?

— А у нас пива не осталось? Кажется, я теряю… способность концентрироваться…

Билл Ринсвинд быстренько вскрыл очередную банку «Туннельного паука».

— Напролоум, прикрой пока пирог, чтобы не остыл. Держи, Ринсвинд.

Волшебники внимательно смотрели, как Ринсвинд в несколько больших глотков осушает банку.

— Зыкински, друг, — крякнул аркканцлер. — А теперь как насчет вкусного мясного пирога, политого протертым горохом и кетчупом?

Увидев, что лицо Ринсвинда изменилось в цвете, аркканцлер понимающе кивнул.

— Тебе нужна ещё банка, — твердо сказал он.

Ринсвинд так же стремительно осушил вторую банку.

— Отлично, — некоторое время спустя произнес аркканцлер. — А теперь, Ринсвинд, как насчет шикарного плавучего пирога от Честной Сделки Достабля? Суповика в гороховой подливе и с кетчупом?

Лицо Ринсвинда слегка подергивалось — это пиво отключало защитные системы организма.

— Звучит… весьма соблазнительно, — отозвался он. — А кокосовой крошкой его посыпали?

Волшебники облегченно выдохнули.

— Кажется, мы вычислили нужную дозу, — объявил аркканцлер Ринсвинд. — Тут главное не переборщить. Тебя нужно поддерживать в состоянии достаточно пьяном, чтобы пироги Достабля казались тебе вкусными, но чуть-чуть перегнешь палку — и это может вызвать необратимые изменения головного мозга.

— В нашем распоряжении очень узкое поле для маневров, — заметил декан.

Подняв голову, Билл огляделся. Наверху, среди сталактитов (а может, сталагмитов?), плясали тени.

— Мы находимся под городом, — констатировал он. — Как получилось, что мы ничего про это место не знали?

— Хороший вопрос, — ответил декан. — Те, кто строил подвалы, наверняка были в курсе.

Ринсвинд честно попытался думать.

— Но тогда его исчо не было… — сказал он.

— Ты говорил, эти сталаг… Как бишь их?.. Требуется не меньше тысячи лет, чтобы они выросли?

— В пр’шлом месяце их исчо не было, но щас они зд’сь много тысяч лет, — кивнул Ринсвинд. Он икнул. — Эт’ как с в’шей башней, — объяснил он. — Когда сн’ружи она выше.

— Правда?

— Н’верное, т’кие штуки пр’ходят т’лько здеся, — продолжал Ринсвинд. — Вы н’замечали? Чем б’льше географии, тем м’ньше истории. Б’льше ’странства — м’ньше ’ремени. Бьюсь об заклад, штоб вот это усе стало тут тыщу лет, п’требовалась не б’льше с’кунды. Понимать? Здеся н’борот, снаружи усе м’ньше. М-м-м, ллогишно?

— По-моему, чтобы понять все это, нужно очень солидно принять пива, — задумчиво протянул декан.

Что-то ударило его под коленки, и, опустив глаза, он увидел Сундук. Сундук имел мерзкую привычку подкрадываться к людям сзади и пихать их под ноги, после чего принимать абсолютно невинный вид.

— А вот тут никакое пиво не поможет, — добавил декан.

Шагая за Ринсвиндом, волшебники постепенно притихли. За кем шагал сам Ринсвинд, оставалось загадкой — даже для него самого. Ну и что? Будь спок.

Вопреки всем традициям, чем глубже они заходили в пещеру, тем светлее становилось — хотя массовое размножение в подземных пещерах всяких светящихся грибков и светоотражающих кристаллов, при помощи которых опрометчиво бесфакельный главный герой должен видеть происходящее, есть феномен бесцеремоннейшего вторжения повествовательной причинности в физическую реальность. В данном случае светились камни — не каким-то там таинственным внутренним светом, а так, будто отражали восходящее над горизонтом солнце. В то время как ни горизонтов, ни солнца не наблюдалось.

Есть и другие аксиомы, принимаемые человеческим мозгом без каких-либо доказательств. Одна из них гласит: чем обширнее пространство, тем тише голос. В ней нашла свое отражение естественная человеческая склонность понижать голос при входе в огромное помещение.

— Ого, ну и громадина! — прошептал аркканцлер, снова крутя головой по сторонам.

— Эге-ге-ей! — проорал декан.

А вот и ещё аксиома: в любой толпе найдется хоть один такой вот крикун.

Постепенно от сталактитов стало не протолкнуться, а один особенно гигантский сталактит в самом центре едва не касался своего зеркального отражения — сталагмита. Воздух был удушающе горячим.

— Это как-то неправильно… — начал Ринсвинд.

«Бульк».

В конце концов они выявили источник звука. Им оказалась тоненькая водяная струйка: стекая по боковой поверхности сталактита, она собиралась в капли, ну а те, пролетев несколько футов, падали на сталагмит.

Под общими взглядами медленно сформировалась ещё одна капля и застыла.

Один из старших волшебников, вскарабкавшись на сухой пригорок, уставился на каплю.

— Она не движется, — произнес он. — Ручеек высыхает. Мне кажется, он… испаряется.

Аркканцлер повернулся к Ринсвинду.

— Ну что ж, друг, мы покорно следовали за тобой, — сказал он. — И что дальше?

— Признаться, мне не помешала бы ещё одна ба…

— Пиво кончилось, друг.

Ринсвинд в отчаянии окинул взглядом пещеру, потом перевел взгляд на громоздящуюся прямо перед ним гигантскую полупросвечивающую массу известняка.

Известковая глыба была остроконечной. И располагалась в самом центре пещеры. Все это придавало ей какую-то НЕМИНУЕМОСТЬ.

Странно все-таки, что здесь могла образоваться такая вот штука — словно жемчужина в устрице. Земля вновь содрогнулась. Там, наверху, люди уже начинают страдать от жажды и клясть ветряные мельницы выражениями, которые известны только иксианам. Вода закончилась, и это очень плохо, но когда выйдет пиво, люди рассердятся ПО-НАСТОЯЩЕМУ …

Волшебники ждали от него ПОСТУПКА.

Что ж, начнем непосредственно со скал. Что ему известно о скалах и пещерах в данной части страны?

В такие минуты приходит какая-то странная свобода. Что бы ты ни предпринял, все равно жди неприятностей, так почему бы и не рискнуть?

— Мне нужна краска, — нарушил молчание Ринсвинд.

— Зачем?

— Затем, что нужна.

— Молодой Салид! — сообразил декан. — Он типа местный умелец. Щас мигом к нему сгоняем.

— А заодно прихватите ещё пива! — прокричал вслед Ринсвинд.

Найлетта прикоснулась к его плечу.

— Ты собираешься прибегнуть к какому-нибудь волшебству? — полюбопытствовала она.

— Не знаю, что у вас тут называется волшебством, — сказал Ринсвинд. — Но на всякий случай отойди подальше.

— Значит, это опасно?

— Нет, просто когда я убегаю, то несусь сломя голову, никого не вижу. Однако… камни здесь теплые. Ты заметила?

Она дотронулась до скалы.

— Да, верно…

— Я вот подумал… Что, если здесь находится кто-то, кого здесь быть не должно? Что тогда?

— Ну, можно сказать Страже, они его найдут и…

— Нет-нет, это вообще не человек. Как в таком случае поступит ЗЕМЛЯ? Пожалуй, надо ещё выпить, так лучше думается…

Громко топоча, с противоположного края пещеры примчались волшебники.

— А вот и мы. Поживиться было особо нечем, вот баночка белил, немного красной краски и банка чего-то… Это либо черная краска, либо дегтярное масло — одно из двух. С кистями, однако, не так повезло: выбор был не очень большим.

Ринсвинд выбрал кисть — вид у неё был такой, как будто сначала ею побелили очень шершавую стену, а потом какое-то очень крупное существо — возможно, крокодил — использовало её в качестве зубной щетки.

В искусстве Ринсвинд был полный ноль, а надо обладать поистине талантом, чтобы, пройдя весь круг образования, суметь добиться такого результата. Начальные навыки рисования и знакомство с оккультной каллиграфией входят во всякую обязательную волшебнообразовательную программу. Однако в пальцах Ринсвинда мелок рассыпался в пыль, а карандаши ломались. Вероятно, это объяснялось его глубинным неприятием идеи переноса вещей и явлений на бумагу, ведь, по его мнению, они прекрасно чувствовали себя на своих местах.

Найлетта протянула ему банку «Туннельного паука». Сделав долгий глоток, Ринсвинд окунул кисть в то, что вполне могло быть черной краской, и изобразил на стене несколько перевернутых галочек с кружками под ними, а внутри каждого кружка поставил по три точки и дружелюбной загогулине.

Ещё раз хорошенько приложившись к пиву, он сразу понял, что сделал не так. Не имело смысла пытаться придерживаться правды жизни, главное было передать ВПЕЧАТЛЕНИЕ.

Что-то напевая под нос, он принялся покрывать скалу вдохновенными мазками.

— Кто-нибудь уже догадался, что я рисую? — бросил он через плечо.

— Признаться честно, я больше тяготею к классической живописи, — отозвался декан.

Но Ринсвинд уже вошел во вкус. Скопировать то, что видишь, может любой дурак — за исключением разве что самого Ринсвинда, — но в этом ли смысл? А смысл в том, чтобы написать картину, которая тронет до глубины души и в которой будет с предельной яркостью выражено…

В общем, яркость выражения — это немаловажно. А дальше надо лишь следовать туда, куда тебя ведут краска и цвет.

— Знаете, — нарушила молчание Найлетта, — судя по тому, как падает свет и тому подобное… Может быть, это несколько волшебников?

Ринсвинд прикрыл глаза. Может, эффект действительно объяснялся игрой света и тени, но… вроде бы получается. Даже отлично получается. Ринсвинд плеснул на «холст» ещё краски.

— Они как будто вот-вот сойдут с камня, — произнес кто-то у него за спиной, но голос звучал словно бы приглушенно.

Вдруг Ринсвинду показалось, что он падает в дыру. Подобное ощущение он испытывал и раньше, но тогда он действительно падал в какую-нибудь дыру. Стены слились в туманное пятно, словно с гигантской скоростью проносились мимо. Земля сотрясалась.

— Мы движемся? — спросил он.

— Очень похоже, правда? — отозвался аркканцлер Ринсвинд. — Но на самом деле мы стоим на месте!

— Двигаться, стоя на месте… — пробормотал Ринсвинд и хихикнул. — Ш’карное пыво! — Радостно прищурившись, он всмотрелся в этикетку. — И знашь, — продолжал он, — обышно б’льше пары круж’к в меня не влазит. Ну, т’го эля, шо у нас дают. А ваше ’дет как лимонад! Ну где этот п’рог!..

С грохотом раздавшегося под кроватью грома и нежностью столкнувшихся друг с другом зефирин прошлое врезалось в настоящее.

И то и другое содержали в себе множество людей.

— Что такое?

— Декан?

— Да?

— Ты не декан!

— Да как ты смеешь! Сам-то ты кто?!

— У-ук!

— Всех ворон наперекосяк, да это же ОБЕЗЬЯНА!

— Нет! Нет! Это не я сказал, это ОН!

— Аркканцлер!

— Да?

— Да?

— Что такое? Да сколько же вас тут?

Мрак обрел темно-багровый, отливающий фиолетом оттенок.

— ДА ЗАТКНЕТЕСЬ ВЫ ВСЕ! СЛУШАТЬ МЕНЯ!

К удивлению Ринсвинда, все голоса разом умолкли.

— Смотрите, стены сближаются! Это место хочет прекратить существовать!

Выполнив таким образом свой долг перед обществом, Ринсвинд повернулся, взял ноги в руки и помчался прочь по сотрясающемуся каменному полу.

Через пару секунд его опередил Сундук, а это был плохой знак.

Сзади опять донеслись голоса. Волшебники не знакомы с термином «явная и недвусмысленная угроза». Они считают, что любая угроза подлежит обсуждению. Правда, очень быстро приближающийся потолок способен убедить даже самых заядлых спорщиков.

— Я спасу вас, госпожа Герпес!

— Туда, в туннель!

— А как вам кажется, насколько быстро сближаются стены?

— Заткнись и беги!

Ринсвинда обогнало большое, рыжее и косматое кенгуру. Ещё совсем недавно библиотекарь был рыжим сталактитом — для выживания во всякого рода пещерах форма весьма неплохая, — но потом случайный морфизм библиотекаря наконец сообразил, что в пещере, где рушится потолок, долго не просуществуешь, и мгновенно принял наиболее скоростное местное обличье.

Человек, Сундук и кенгуру, пролетев сквозь дыру в подвале, рухнули без сил у противоположной стены.

Вскоре раздалась возня, и с той же скоростью в подвал выпалило кучей волшебников и парочкой женщин. Кое-кто приземлился прямо на Ринсвинда. Гора за стеной стонала и скрипела, в позыве геологической рвоты исторгая из себя инородные тела.

Затем сквозь дыру пролетело что-то ещё и с разгону врезалось Ринсвинду в ухо. Впрочем, это были сущие пустяки по сравнению с мясным пирогом, политым гороховым соусом и кетчупом, — залетев последним, суповик воткнулся Ринсвинду прямо в рот.

Хотя все было не так уж и плохо.

Способность задаваться вопросами типа: «Где я и что это за «я», который задает мне данный вопрос?» — одна из особенностей, отличающих человека от, скажем, каракатицы^[116].

Волшебники Незримого Университета, являясь если не интеллектуальными сливками своего поколения, то уж церебральным йогуртом точно, — так вот, стадию философских вопросов они преодолели за считанные минуты. Определенные идеи волшебники схватывают довольно быстро. Только что ты спорил о форме утиной головы, а уже через минуту тебе заявляют, что ты умудрился тысячи и тысячи лет просидеть в скале, потому что там, внутри, время шло медленнее. Но человеку, способному найти дорогу в уборную Незримого Университета^[117], разгадать подобную головоломку — раз плюнуть.

Однако сейчас, во время беседы за круглым столом в УП, на повестке дня стояли куда более важные вопросы.

— У вас тут вообще какая-нибудь еда имеется? — положил начало дискуссии Чудакулли.

— Сейчас ночь, аркканцлер.

— То есть мы что, пропустили УЖИН?

— Мы пропустили тысячелетия ужинов, аркканцлер.

— В самом деле? В таком случае надо немедленно начинать наверстывать упущенное, господин Тупс. И все же… приятное у вас здесь местечко… аркканцлер.

Чудакулли произнес это обращение так, чтобы не было никаких сомнений: оно всегда и во всех обстоятельствах пишется с маленькой буквы, и вообще, это очень маленькое, едва заметное слово. Аркканцлер Ринсвинд ответил братским кивком.

— Большое спасибо.

— То есть для колонии, разумеется. Но, по-моему, вы делаете все, что в ваших силах.

— Разумеется, Наверн. Буду счастлив продемонстрировать тебе нашу башню.

— На вид она довольно невысокая.

— Да, многим так кажется.

— Ринсвинд, Ринсвинд… Это имя мне смутно знакомо… — нахмурился Чудакулли.

— Мы как раз и явились сюда в поисках Ринсвинда, аркканцлер, — терпеливо подсказал Думминг.

— Так это он? Что ж, пребывание здесь пошло ему на пользу. Вижу, свежий воздух сотворил из него человека.

— Нет, аркканцлер. Наш Ринсвинд — костлявый, с нечесаной бородой и в поношенной шляпе. Помните? Вон тот!

Ринсвинд робко поднял руку.

— Э-э. То есть я, — представился он.

Чудакулли фыркнул.

— Понятно. А с чем это ты там играешься?

Ринсвинд поднял в воздух «ревунчика».

— Его выкинуло из пещеры вслед за нами, — ответил он. — А для чего эта штука нужна?

— О, всего лишь игрушка, её нашел библиотекарь, — пояснил Думминг.

— Вот и разобрались, — заключил Чудакулли. — А пиво очень даже неплохое! Вполне выпивабельное. Уверен, мы многому можем друг у друга научиться, аркканцлер. Разумеется, скорее вы от нас, чем наоборот. Может, стоит наладить культурный обмен студентами?

— Идея вполне здравая.

— Меняю шестерых на приличную газонокосилку. Наша сломалась.

— Арк… НАШ аркканцлер пытается сказать, что вернуться домой нам будет достаточно сложно, — вмешался Думминг. — Наше присутствие в прошлом должно было многое изменить. Но вроде бы ничего подобного не произошло.

— Ваш Ринсвинд считал, что если мы вытащим вас сюда, то сразу пойдет дождь, — кивнул Билл. — Но этого тоже не случилось.

…Вумммм…

— Ринсвинд, перестань развлекаться с этой штуковиной! — приказал Чудакулли. — Что ж… Билл, думаю, мы кое-чем сможем помочь. Будучи более опытными волшебниками, мы, разумеется, знаем массу способов вызывать дождь. Нет проблем.

…Вумммм…

— Послушай, друг мой, выйди за дверь и там играйся!

Библиотекарь, прикрыв голову листочком, сидел на самой вершине жестяной башни.

— Странная штуковина, правда? — Ринсвинд взмахнул «ревунчиком». — Достаточно легкого, едва заметного движения руки, и он начинает вовсю крутиться.

— … У-ук…

Библиотекарь чихнул.

— … Ойк…

— Э-э… теперь ты какая-то очень большая птица… — констатировал Ринсвинд. — Да уж, как тебя крутит-то, а? Но не волнуйся, как только я назову им твое имя…

Библиотекарь стремительно поменял форму и словно по волшебству взмыл в воздух. За следующий весьма краткий промежуток времени произошло много чего.

— А, — спокойно промолвил Ринсвинд, когда все вроде бы закончилось. — Что ж, начнем перечислять, что нам известно. Лично мне известно, что я ничего не вижу. А ничего не вижу я потому, что на глаза мне свисает балахон. Из чего заключаем, что я перевернут вниз головой. И ты держишь меня за лодыжки. Поправочка: за одну лодыжку, но, так или иначе, вверх ногами. И мы на вершине башни. Из чего следует…

Ринсвинд умолк.

— Так, ещё раз, — сказал он. — Начнем с того, что я никому не говорю, как тебя зовут.

Библиотекарь разжал лапы. Пролетев несколько дюймов, Ринсвинд ударился о жестяную крышу.

— Знаешь, с твоей стороны это была очень злая выходка, — сказал он.

— У-ук.

— Хорошо, хорошо, давай замнем.

Ринсвинд посмотрел вверх, на просторное, пустое небо. Почему не идёт дождь? Он ведь сделал все, что от него требовалось. Но вместо дождя ИксИксИксИкс получил преподавательский состав НУ в полном составе. Теперь от волшебников не протолкнуться. А проку от них — с гулькин нос. Как и от ихних заклинаний. Ведь для того чтобы заклинание подействовало, нужно, чтобы где-нибудь неподалеку вертелся подходящий дождик. Более того, всякий предусмотрительный волшебник, прежде чем сотворить заклинание, обязательно удостоверится, что в направлении того места, где он находится, уже движутся тяжелые, желательно свинцовые с виду облака.

А раз дождь не идёт, значит, те чудовищные морские течения, о которых ему рассказывали, по-прежнему крутятся где-нибудь неподалеку.

Нет, страна, конечно, не ПЛОХАЯ. И шляп здесь хватает. Больших шляп, на всех хватит. Можно поднакопить деньжат и купить хозяйство в каком-нибудь местном Гдетотамье, начать выращивать овец. В конце концов, куда как проще: кормятся овцы сами, а потом их вдруг становится больше. Остается лишь время от времени снимать с них урожай шерсти. А Сундук вполне сойдет за овчарку.

Разве что… вода вся кончилась. А значит, скоро не будетовец, да и хозяйств больше не будет. Безумный, и Крокодил Крокодил, и эти очень милые дамы, Дорогуша с Летицией, и Угрыз с его лошадьми, и все прочие люди, учившие его находить еду, от которой выворачивает не сразу, а быть может, немного погодя… Все они высохнут, а потом их унесет ветром… И его тоже.

— ЗДОРОВЕНЬКИ.

— У-ук?

— О НЕТ… — простонал Ринсвинд.

— ЧТО, ПЕРЕСОХЛО ГОРЛО?

— Послушай, я, конечно, очень обязан тебе за внимание, но…

— БУДЬ СПОК. У МЕНЯ В ЭТОМ ГОРОДЕ ОДНА ВСТРЕЧА НАЗНАЧЕНА, ВОТ Я И ЗАГЛЯНУЛ МИМОХОДОМ. ЛЮДИ ПОДРАЛИСЬ ИЗ-ЗА ПОСЛЕДНЕЙ БАНКИ ПИВА… ОДНАКО Я С ИНТЕРЕСОМ СЛЕЖУ ЗА ПЕРИПЕТИЯМИ ТВОЕЙ СУДЬБЫ И ВСЕГДА ГОТОВ УДЕЛИТЬ ТАКОЙ НЕЗАУРЯДНОЙ ЛИЧНОСТИ, КАК ТЫ, ТОЛИКУ СВОЕГО ВНИМАНИЯ.

— Гм-м, спасибо. Когда я решу закончить жить, то непременно выберу тебя!

Смерть начал растворяться в воздухе.

— По-моему, это просто свинство с твоей стороны! Мы ведь ещё не умерли! — прокричал Ринсвинд в пылающее небо. — И не стоит нас недооценивать! К примеру, можно добраться до Пупа, отрезать там айсберг побольше и притаранить его сюда. И пожалуйста, воды хоть залейся! Главное — добраться до Пупа… Но да будет тебе известно: где надежда, там и жизнь! Я сумею выкрутиться! Должен быть способ вызвать дождь!

Однако Смерть уже отбыл.

Ринсвинд угрожающе раскрутил над головой «ревунчик».

— И не вздумай возвращаться!

Внезапно библиотекарь вцепился Ринсвинду в руку и стал принюхиваться.

А потом Ринсвинд тоже ощутил запах.

Словарный запас Ринсвинда был довольно ограниченным, и в нем не было слова для «запаха, который бывает сразу после дождя». Всякая попытка описать данный запах повлекла бы за собой использование слов вроде «влажность», «духота», «испарения» и, в конце концов, «парообразование».

Тем не менее после дождя возникает довольно специфический запах. И в этих иссушенных краях он был подобен блеску драгоценной жемчужины.

Ринсвинд опять крутнул деревянную игрушку. Она громко заревела, куда громче, чем была бы должна, и опять появился странный запах.

Ринсвинд внимательно осмотрел «ревунчик». Самый обычный деревянный овал без каких-либо знаков или отметин.

Взявшись за самый конец шнурка, он крутнул «ревунчик» ещё пару раз.

— Ты заметил, когда я… — начал было он.

«Ревунчик» не останаливался, и Ринсвинд не мог опустить руку.

— Э-э… По-моему, он хочет, чтобы его крутили.

— У-ук!

— Вот спасибо, помог. У-у-у-у…

Библиотекарь припал к крыше.

Ринсвинд закрутился волчком. И с каждым новым оборотом шнурок становился все длиннее и длиннее. Расплывчатый овал мелькал уже где-то вдалеке, и каждый следующий круг был намного больше предыдущего.

В воздухе повис угрюмый, монотонный гул.

Где-то на окраине города «ревунчик» вдруг взорвался, и громовой раскат прокатился по небу. Однако на конце шнурка все равно что-то крутилось — что-то похожее на плотное серебристое облачко. Оно летело, оставляя за собой след из белых частичек, из которых формировалась расширяющаяся на глазах спираль.

Библиотекарь продолжал лежать на крыше, прикрыв лапами голову.

Жаркий воздух обдувал башню, подкидывая к небесам пыль и волнистых попугайчиков. Балахон яростно хлопал у самого Ринсвиндова подбородка.

О том, чтобы отпустить шнурок, нечего было и думать. Судя по всему, подумал Ринсвинд, это можно будет сделать, только когда сам «ревунчик» того захочет.

Спираль, истончившая до прозрачной дымки, плыла по волнам раскаленного воздуха.

(…Над городом, потом над красной пустыней и равнодушными к небесным явлениям кенгуру, а когда дымка миновала берег и добралась до штормовой стены, воюющие друг с другом ураганы мигом прекратили свою битву и слились в одно целое… Облака прервали беспрерывное вращение вокруг последнего континента, в смятении закипели, превратились в грозовые и устремились вглубь гигантской окружности…)

И тут шнурок, больно ужалив пальцы, вырвался из руки Ринсвинда. «Ревунчик» мигом растворился вдали, но где он упал, Ринсвинд не видел.

Возможно, потому, что сам он ещё долго выписывал пируэты на жестяной крыше. В конце концов сила тяжести возобладала над инерцией, и Ринсвинд без сил рухнул на жесть.

— По-моему, у меня дымятся ноги, — пробормотал он.

Убийственный жар саваном покрывал землю. Клэнси-коневод тщательно вытер пот со лба и выжал тряпку в пустую банку из-под варенья. Ещё немного — и банка будет полной. Бережно держа её на вытянутых руках, Клэнси спустился с ветряной мельницы.

— Бур в порядке, босс, это проклятущая вода куда-то запропала, — сообщил он.

Угрыз покачал головой.

— Только глянь на этих бедолаг-лошадей, — сказал он. — Уж и на копытах не держатся. Разве так должно быть? Нет, Клэнси. Плохо это. Мы перемалывали и жирное, и тощее, но то, что происходит щас, уж чересчур жирно. Проще взять и перерезать им глотки — хоть мяса навялим…

Порыв ветра сорвал с него шляпу и прошелся облачком по увядшим кустам мульги. Один из коней вскинул морду.

Облака заполонили небо. Они накатывали одно на другое, подобно волнам в море, такие темные и насыщенные, что, когда вспыхивали молнии, в самой своей сердцевине казались чернильными.

— А это чо такое? — поднял брови Клэнси.

Конь с трудом поднялся и проковылял к ржавой лохани под мельницей. Там, где облака пролетали над землей, воздух поблескивал серебром.

Угрыза осенило.

Он посмотрел под ноги. Совсем рядом с башмаком что-то с громким «плюх» ударилось о красную землю и прорыло в ней крохотный кратер.

— Это ж ВОДА, Клэнси! — воскликнул он. — Чертова ВОДА каплет с чертова НЕБА!

Разинув рты, они уставились друг на друга. Гроза тем временем разразилась в полную силу. Животные зашевелились, красная земля превратилась в грязь, и буквально через минуту оба коневода были заляпаны по самый пояс.

И это был не обычный ливень. То была Мокрость.

Как чуть позже рассказывал Клэнси, это им первый раз ЧЕРТОВСКИ повезло. Второй раз им ЧЕРТОВСКИ повезло, когда поблизости обнаружился холм, на который можно было забраться.

А больше всего им ЧЕРТОВСКИ повезло, когда они отыскали свои чертовы шляпы. А все благодаря чертовым пробкам.

Стояла жуткая засуха, поэтому над ежегодной регатой в Приноситтераспивайтте нависла угроза срыва. Но традиция есть традиция. Многие люди приехали в городок специально ради регаты. Накануне вечером организаторы долго и горячо обсуждали этот вопрос в баре «Пастораль-отеля» и пришли к выводу, что, будь спок, если суждено, все будет зыкински.

Предусматривались гонки в нескольких категориях: для лодок, влекомых верблюдами; далее — для кораблей, чьей движущей силой являются паруса (да, да, были и такие оптимисты); ну и наконец, гвоздь программы — для яликов, движимых человеческой силой. Команда отталкивала судно от берега, хватала его за борта и бежала со всех ног. Последний забег пользовался наибольшей популярностью среди зрителей.

И как раз тогда, когда две команды трусили вверх по течению, борясь за место в полуфинале, зрители вдруг заметили черное облако, бурлящее над Семафорным холмом, словно варенье в тазу.

— Это кустарник горит, — предположил кто-то.

— Если б горел кустарник, дым был бы белым. Бежим гасить!

Огонь — такая штука. Увидел — беги гасить. Иначе пожар распространится, как… лесной пожар.

Но не успели добровольные пожарники сделать первый шаг, как со стороны сухого русла донесся крик.

Обе команды, голова к голове, вылетели из-за поворота Занудь-реки. Забросив лодки на плечи, моряки с рекордной скоростью преодолели последний подъем, достигли пристани, вскарабкались наверх и рухнули как подкошенные. Вверх взметнулись стоны и щепки.

— Остановите регату! — задыхаясь, простонал рулевой. — Река… Река…

Но к этому моменту уже все всё видели. Из-за излучины медленно — поскольку толкал перед собой гору кустов, повозок, камней и деревьев, — но неотвратимо надвигался бурный поток.

Переносную дамбу он отшвырнул в сторону, будто игрушку, и пенистая вода наполнила реку от берега до берега.

Регату, разумеется, отменили. Подумайте сами, какая регата, когда река полным-полна воды?!

Толпа наконец снесла университетские ворота. Ворвавшись на территорию университета, разъяренные люди колотили по дверям и стенам.

Волшебники тем временем лихорадочно листали книги.

— А хотя бы Впечатляющий Сепаратор Максвелла у вас имеется? — осведомился Чудакулли.

— А что он делает? — поинтересовался аркканцлер Ринсвинд.

— Разделяет две среды, к примеру… сахар и песок. При помощи специальных няне-бесенят.

— Аркканцлер, вы хотели сказать нано-бесенят, — устало поправил Думминг.

— А-а, это на вроде Зашибенного Решета Бонзы Чарли? Как же, есть у нас такое.

— Параллельная эволюция, значит? Понятно. Ну что ж, в таком случае засучивайте рукава, сейчас мы тут кое-что устроим.

Аркканцлер Ринсвинд кивнул одному из волшебников и вдруг понимающе улыбнулся.

— Кажется, я догадываюсь, — пробормотал он. — Думаешь, с солью этот фокус тоже прокатит?

— Именно! Одно заклинание, одно ведро морской воды — и никаких проблем…

— Э-э, это не СОВСЕМ так, — вмешался Думминг Тупс.

— А по-моему, звучит замечательно!

— Это заклинание требует массу магии. А выработка бесов — примерно пинта в две недели.

— Ну да. Существенное замечание, господин Тупс. Спасибо.

— Не за что, аркканцлер.

— Но мысль все-таки чертовски хороша, пусть даже она не сработает!.. И что это они, право, так разорались?

Крики снаружи неожиданно умолкли.

— По-моему, аркканцлер, вас испугались, — заметил Думминг.

«Дон».

«Дон, дон…»

— Они что, чем-то швыряются по крыше? — поинтересовался аркканцлер Ринсвинд.

— Нет, скорее всего, это просто дождь, — отмахнулся Чудакулли. — Гм-м, а если попробовать испарять…

Он понял, что его никто не слушает. Все, задрав головы, таращились вверх.

К этому времени отдельные удары слились в ровный непрерывный стук. Снаружи донеслись безумные радостные вопли.

Волшебники разом бросились к выходу и образовали там небольшую пробку, но после краткой борьбы все вырвались наружу, где на них обрушился водяной поток: вода ровным полотнищем падала с крыши, и там, где поток достигал земли, уже образовалась приличных размеров канава.

Аркканцлер Ринсвинд резко затормозил и осторожно, как человек, пробующий температуру плит, потянулся к луже.

— Вода? С неба? — неверяще произнес он.

Пробившись сквозь жидкий занавес, он выскочил на улицу, где стащил с головы шляпу и, перевернув её, подставил дождю.

Толпа заполонила университетскую территорию и прилегающие улицы. Все лица были обращены вверх.

— А эти темные штуки? — выкрикнул аркканцлер Ринсвинд.

— Это и ЕСТЬ облака, аркканцлер.

— Их чертовски много!

Их и в самом деле было много. Они громоздились над башней гигантским, истекающим чернотой грозовым фронтом.

Кто-то ненадолго отвел глаза от неба и увидел промокших волшебников. Из толпы донеслись приветственные крики. И вдруг все людское внимание обратилось на них: волшебников мигом расхватали и, подняв на руки, торжествующе понесли по улицам.

— Они думают, это мы вызвали дождь! — воскликнул аркканцлер Ринсвинд.

— А кто сказал, что это не так? — прокричал в ответ Чудакулли, заговорщицки постукивая себя по носу.

— Э-э… — начал было кто-то.

Чудакулли даже не стал оглядываться.

— Господин Тупс, ты лучше закрой рот, — велел он.

— Уже, аркканцлер.

— Слышите гром? — спросил Чудакулли, когда город содрогнулся. — Пожалуй, стоило бы найти укрытие…

Облака над башней нагромождались друг на друга, как сдерживаемая дамбой вода. Думминг впоследствии утверждал, что причиной этого явления мог служить тот факт, что башня УП была одновременно и низеньким зданьицем, и высоченной громадой, поэтому гроза и обтекала башню, и переваливала через неё, и проходила сквозь — все разом.

У самого горизонта в облаках вдруг образовался просвет. Он медленно расширялся, пока не превратился в светящийся дымоход с голубой дымкой электрических разрядов внутри…

…А потом как рвануло! Один ярко-синий разряд угодил прямо в башню, охватив её снизу доверху, что было технически невозможно. Деревянные обломки и клочья гофрированного металла с ревом взлетели в воздух и дождем обрушились на город.

После чего остались лишь шипение да шорох дождя.

Опасаясь продолжения, люди подниматься не торопились, но фейерверк на этом закончился.

— Итак, все вы стали свидетелями явления, у нас называемого молнией, — провозгласил Чудакулли.

Он, поднявшись, попробовал величественно смахнуть с балахона грязь, но после нескольких попыток понял, что это невозможно.

— Хотя обычно молнии не такие мощные, — добавил Чудакулли.

— Правда? Это хорошо.

В недрах курящегося паром завала, возвышающегося на том самом месте, где до недавних пор стояла башня, что-то громко стукнуло, а потом один из жестяных листов поднялся и отлетел в сторону. Медленно-медленно, предприняв не один фальстарт, из груды обломков поднялись две поддерживающие друг друга почерневшие фигуры. У одного из погорельцев на голове была шляпа, все ещё дымящаяся, хотя дождь быстренько прибил язычки пламени.

Опираясь друг на друга и раскачиваясь из стороны в сторону, фигуры двинулись на волшебников.

Затем одна фигура произнесла очень тихое «У-ук» и упала мордой вниз.

Другая же мутным взглядом обвела двух аркканцлеров и отдала честь. И поморщилась, когда с пальцев сорвалась искра и угодила фигуре прямо в ухо.

— Э-э. Рядовой Ринсвинд прибыл, — доложилась тлеющая шляпа.

— И где, хотелось бы знать, был ты, пока мы тут спасали мир? — осведомился Чудакулли.

Ринсвинд очень медленно осмотрелся по сторонам.

По его бороде время от времени пробегали потрескивающие синие искорки.

— Что ж, все прошло более чем неплохо. Принимая во внимание обстоятельства, — сказал он и рухнул в лужу.

Дождь лил. И лил. А потом снова лил. Облака толпились вокруг континента, точно чартерные рейсы, у которых разом позаканчивалось топливо. Они проскальзывали без очереди и выплескивали всю содержащуюся внутри воду на иссушенную землю. В общем, воды было хоть залейся.

Самые настоящие водопады сходили с горных склонов и вычищали древние заросшие речные русла. Крошечные креветки особого подвида, чей миниатюрный мирок уже много тысяч лет ограничивался ямкой под камнем, целыми семействами переезжали в озера, которые расширялись буквально на глазах. Сначала переселенцев было чуть меньше тысячи. На следующий день их число существенно увеличилось. Но даже если бы креветки умели считать, им все равно было некогда заниматься подобной ерундой.

Очутившись на новых территориях, неожиданно столь богатых всякими вкусностями и полезностями, некоторые рыбы решили испробовать бессолевую диету. Мангровые деревья приступили к берегоукрепляющему завоеванию новых грязевых угодий.

А дождь все лил.

И лил.

А потом снова лил.

Прошло несколько дней.

Корабль мягко покачивался у доков. Взбаламученная вода была красной от ещё не осевшей глины, время от времени на поверхность всплывал то листик, то прутик.

— Неделя-две до Фиглифьорда — и мы практически дома, — произнес Чудакулли.

— Во всяком случае, на нужном континенте, — уточнил декан.

— Весьма интересный отпуск у нас получился. И к тому же довольно долгий, — заметил профессор современного руносложения.

— Наверное, самый долгий из всех, которые были, — добавил Думминг. — Госпоже Герпес понравилась каюта?

— Лично я готов обосноваться в трюме, — преданно заявил главный философ.

— Скорее у самого днища, — уточнил Думминг. — Трюм как таковой забит до отказа. Опалами, пивом, овцами, шерстью и бананами.

— А где библиотекарь? — полюбопытствовал Чудакулли.

— В трюме, аркканцлер.

— Н-да, пожалуй, глупо с моей стороны было спрашивать. И все же приятно видеть его в старом, знакомом облике.

— Может, это молния поспособствовала? Он сейчас такой живчик стал…

А Ринсвинд сидел в доке на верном Сундуке.

Было такое ощущение, будто что-то ещё обязательно должно произойти. Когда ничего не происходит — хуже этого нет, потому что потом все ка-ак навалится! Непонятно почему, но так уж устроена жизнь.

Через месяц или около того можно было бы вновь очутиться в Университете, в библиотеке, чтобы — о блаженство! — день за днем тупо и монотонно, прерываясь лишь на краткие периоды скуки, перекладывать книги с одной полки на другую. Он жаждал этого, мечтал об этом. Каждая не потраченная тобой минута — это зря потраченная тобой минута. Яркие переживания? Пусть они случаются с кем-нибудь ещё.

Ринсвинд наблюдал, как купцы нагружают корабль товарами. Судно уже изрядно осело: мир с нетерпением ждал, когда в него хлынут иксианские товары. Вернется судно, разумеется, налегке: трудно, черт возьми, представить себе товар, который, черт возьми, стоило бы сюда импортировать, потому что он, черт возьми, якобы лучше того, что, черт возьми, производится на ИксИксИксИксе.

А ещё на причале толпились пассажиры, которым не терпелось увидеть остальный мир, — по большей части это была молодежь.

— Эй, а ты, случаем, не из этих, не из иностранных волшебников?

Говорящий оказался юношей с большим рюкзаком за плечами. Сверху к рюкзаку был примотан свернутый матрас. И похоже, этот юноша был стихийным лидером группки столь же перегруженных вещами людей с открытыми широкими лицами и слегка обеспокоенными глазами.

— А что, заметно? — отозвался Ринсвинд. — Э-э… Тебе что-то надо?

— Ты не в курсе, в Фиглифьорде какую телегу купить можно будет?

— Думаю, без проблем.

— Просто я, Клив, Ширл и Герлин хотели купить телегу и намылиться прямиком в… — Он оглянулся.

— В Анк-Морпорк, — подсказала Ширл.

— Во-во, а там мы её загоним, отыщем какую работенку, понимаш, осмотримся… ну, понимаш? Каково тебе, а?

Ринсвинд окинул взглядом компанию. С тех пор как изобрели навозного жука (а это, по сути дела, произошло не так уж и давно), ни одно живое существо не могло поднять такой же по отношению к собственному весу груз. Но сегодня навозный жук был раз и навсегда посрамлен.

— Зыкински, — кивнул он. — Первый раз слышу такой клевый план.

— Будь спок!

— Вот только… э-э…

— Шо такое, друг?

— Не мог бы ты перестать насвистывать эту песенку? Это была всего лишь овца, и кроме того, я её совсем не крал…

Кто-то тронул его за плечо. Найлетта. Рядом, улыбаясь, стояли Летиция и Дорогуша. Было десять утра, но все девушки до одной надели усыпанные блестками вечерние платья.

— Не унывай, — сказала Найлетта, усаживаясь рядом. — Мы вот подумали… Одним словом, пришли сказать тебе спасибо и все такое. Летиция и Дорогуша входят в долю, и скоро мы заново откроем пивоварню.

Ринсвинд посмотрел на девушку.

— В меня столько швырялись пивом, поневоле начнешь в нем разбираться, — улыбнулась Летиция. — Хотя мне кажется, что стоит придать ему более привлекательный цвет. А то он… — Она раздраженно взмахнула большой рукой. Кольца зазвенели. — …Агрессивно МУЖСКОЙ.

— Розовый отлично подошел бы, — предложил Ринсвинд. — И можно добавить маринованный лук на палочке.

— Чертовски блестящая идея! — В восторге Дорогуша с такой силой хлопнула его по спине, что шляпа свалилась Ринсвинду на самые глаза.

— А может, тебе остаться? — предложила Найлетта. — У тебя столько отличных идей.

Обдумав это соблазнительное предложение, Ринсвинд покачал головой.

— Спасибо, конечно, но, пожалуй, лучше держаться того, что у меня лучше всего получается.

— Но все говорят, что в магии ты ни бум-бум! — воскликнула Найлетта.

— Э-э… Совершенно верно, быть ни бум-бум в магии — это как раз то, что у меня получается лучше всего, — согласился Ринсвинд. — Но все равно спасибо.

— Что ж, в таком случае дай поцеловать тебя крепким, сочным прощальным поцелуем.

Дорогуша обхватила его за плечи. Краем глаза Ринсвинд заметил носок Найлеттиной туфельки — им раздраженно постукивали по земле.

— Ну хорошо, хорошо. — Дорогуша разомкнула объятия. — У меня и в мыслях не было его склеить, милочка!

Найлетта поцеловала Ринсвинда в щеку.

— Что ж, когда будешь в наших краях, ты заглядывай, — сказала она.

— Обязательно! Буду специально искать трактиры с фиолетовыми зонтиками рядом!

Найлетта махнула ему рукой, а Дорогуша сделала забавный жест. Уходя, они едва не столкнулись с группой мужчин в белом.

— Эй, да вона же он! — воскликнул один из них. — Звиняйте, мамзельки…

— А, это ты, Чарли… Привет, Рон… Привет всем, — кивнул Ринсвинд обступившим его поварам.

— Слыхал, вы, волшебники, сваливаете, — сказал Рон. — Чарли сказал, нельзя, шоб ты без прощевания уезжал. Ну, давай пять!

— Персиковая Нелли пользуется огромным успехом, — сообщил, улыбаясь во весь рот, Чарли.

— Рад слышать, — отозвался Ринсвинд. — И рад видеть тебя в хорошем настроении.

— О, дела просто покатились! — воскликнул Рон. — Появилось новое сопрано, и у неё, друг, зуб даю, большое будущее, так что… Не, Чарли, ты скажи ему, как её зовут.

— Жермена Трюфель, — произнес Чарли. Попытайся он улыбнуться ещё хоть немного шире, верхняя часть его головы просто-напросто отвалилась бы.

— Очень рад за тебя, — сказал Ринсвинд. — Начинай взбивать крем прямо сейчас, понял?

Рон похлопал его по плечу.

— Лишний мужик на кухне нам всегда впору придется, — сказал он. — Главное, свисти, друг.

— Что ж, спасибо за предложение. Когда буду вынимать из коробки очерёдную салфетку, сразу буду вспоминать вашу Оперу, парни, но…

— Да вона он, вона!

По набережной бегом приближались тюремный караульный с капитаном местной Стражи. Караульный радостно размахивал руками.

— Эй, эй, будь спок, не надо никуда бежать! — прокричал он. — Мы ж те помилование несем!

— Помилование? — переспросил Ринсвинд.

— Точняк! — Караульный, тяжело дыша, остановился. — Подписанное… премьер-министром, — едва выговорил он. — Здеся сказано, что ты… хороший мужик, друг, а потому не надо… тебя вешать… — Он выпрямился. — Да мы ж теперь и не стали бы тебя вешать. Как можно! Самый зыкинский побег со времён Луженого Неда!

Ринсвинд пробежал взглядом строчки, выведенные на листке из разлинованного тюремного блокнота.

— О! Это очень приятно, — слабым голосом сказал он. — Хоть кто-то считает, что я не воровал эту проклятую овцу.

— Да не, все ж знают, что это ты её стырил, — радостно сообщил караульный. — Но после побега, после тако-о-о-ого побега… А погоня? Синяк вот говорит, в жизни не видел, штоб кто-нибудь так драпал! Факт!

Стражник игриво ущипнул Ринсвинда за руку.

— Зыкински, друг, — ухмыляясь, сказал он. — Но в следующий раз тебе не удрать!

Ринсвинд пустым взглядом воззрился на указ о помиловании.

— То есть как? Меня помиловали за спортивные достижения?

— Будь спок! — воскликнул караульный. — И уже целая очередь из фермеров выстроилась. Каждый хочет, штоб в следующий раз ты стырил овцу именно у него. На что угодно пойдут, лишь бы про них тоже в балладе написали.

Ринсвинд наконец сдался.

— Ну что я могу на это сказать? — произнес он. — У тебя одна из лучших тюремных камер для приговоренных к смертной казни. А уж я их повидал. — Заметив восхищенное сияние их глаз, он решил: раз удача повернулась к нему лицом, то и он должен сделать кому-нибудь хоть что-нибудь хорошее. — Э-э… И одна маленькая просьба. Личного характера. Не красьте эту камеру. Никогда. Ради меня.

— Будь спок. А, да, чуть не забыл. Тебе на память. — С этими словами караульный вручил ему маленький сверток в подарочной обертке. — Нам же она теперь не нужна, точняк?

Развернув бумагу, Ринсвинд обнаружил конопляную веревку.

— У меня нет слов, — признался он. — Как трогательно с вашей стороны было об этом подумать. Я обязательно найду ей массу применений. А это что… БУТЕРБРОДЫ!

— Узнаешь эту коричневую липкую хрень? Это ж ты изобрел! Короче, все парни её попробовали, чуть сначала не блеванули, а потом за добавкой прибежали. Ну, мы и попробовали сварганить что-то подобное сами, — восторженно поделился караульный. — Я подумываю, не открыть ли собственное дело. Ты не против?

— Будь спок. Чувствуй себя как дома.

— Зыкински!

Пока Ринсвинд смотрел уходящим стражникам вслед, на причале появился ещё один провожающий.

— Я слышал, вы отправляетесь домой, — сказал Билл Ринсвинд. — А может, останешься здесь? Я перемолвился словечком с твоим деканом. Он чертовски хорошо о тебе отзывался.

— Да? И что же он сказал?

— Что, если ты у меня будешь работать, мне крупно повезет.

Ринсвинд окинул взглядом блестящий, умытый дождем город.

— Предложение почетное, — признал он. — И все же… Не знаю… Все это — солнце, море, прилив и песок — не мой климат. Но все равно спасибо.

— Ты уверен?

— Ага.

Билл Ринсвинд протянул ему руку.

— Будь спок, — сказал он. — На праздник я пошлю тебе открытку и что-нибудь из одежды, которая мне все равно мала. А теперь пора в университет. Весь персонал на крыше: заделывает течи…

Так все и закончилось.

Ещё какое-то время Ринсвинд сидел, наблюдая за тем, как на борт взбираются последние пассажиры. В последний раз он посмотрел на набухшую от дождя гавань. Потом поднялся.

— Ну, идём, — позвал он.

Сундук следом за ним двинулся по мосткам. И уже очень скоро они плыли домой.

Шёл дождь.

Вода бурлила в древних речных руслах, а переполняя их, растекалась кружевом канавок и ручейков.

А потом опять шёл дождь.

Почти в самом центре последнего континента стояла гигантская прокаленная десятитысячелетним жаром красная гора. Ныне она исходила паром, и со склонов её низвергались водопады. А не-подалеку от этой горы росло дерево, и в его ветвях сидел маленький голый мальчик. Компанию ему составляли три медведя, несколько опоссумов, а также бесчисленное количество попугаев и один верблюд.

Если не считать горы, мир состоял в основном из моря.

И кто-то шёл по этому морю вброд. Старик, несущий за плечами кожаный мешок.

По пояс в бурлящей воде, он остановился и поднял голову к небу.

Что-то приближалось. Облака вращались, скручиваясь, образовывая нечто вроде дымохода с серебристыми стенками, ведущего к синему небу. И был ещё звук — как будто взяли громовой раскат и размазали его по очень большой территории.

Появилась точка. Эта точка росла. Старик вскинул костлявую руку, и в ладонь ему с легким шлепком влетел деревянный овал на кожаном шнурке.

Дождь вдруг перестал.

Последние капли выбили мелодию, словно бы говоря: «Теперь мы знаем, где ты, и мы ещё вернемся…»

Мальчик рассмеялся.

Старик обернулся на смех, увидел мальчика и тоже улыбнулся. Затолкав «ревунчика» за обмотанную вокруг пояса веревочку, он достал из мешка бумеранг. Мальчик разинул рот: столь разноцветную штуковину он видел впервые.

Поглядывая краешком глаза в его сторону, дабы удостовериться, что зрители зачарованно затаили дыхание, старик пару раз подбросил и поймал бумеранг, а потом с силой метнул его.

Взлетев в небо, бумеранг стал набирать высоту — и набирал её очень-очень долго. Любой его собрат уже давно упал бы без сил на землю. К тому же бумеранг увеличивался в размерах. Облака послушно расступались перед ним. И вдруг бумеранг замер, как будто его пришпилили к небу.

Подобно овцам, которые, стоит их выгнать на пастбище, сразу начинают разбредаться кто куда, облака помедлили чуть и двинулись в разные стороны. Дневной свет рассек неподвижные воды. Бумеранг висел в небе, и мальчик подумал: надо бы изобрести название для этих необыкновенных переливчатых полос.

Потом он перевел взгляд на воду и произнес некое слово, которому научил его дедушка, который узнал это слово от СВОЕГО дедушки. Слово передавали из поколения в поколение, берегли тысячи лет до того самого момента, пока оно не понадобится.

И означало оно «запах после дождя».

Да, подумал мальчик, этого ждать стоило.

Книга VII Наука Плоского мира I ^{(соавторы: Йен Стюарт, Джек Коэн)}

Дорогой читатель! Перед тобой не очередной нудный научный трактат. Впрочем, не будем тебя обманывать, это и не роман о Плоском мире.

В ходе захватывающего эксперимента волшебники Незримого университета случайно создали новую вселенную. В этой вселенной есть планета, которую они называют Круглый мир. (Ха! А мы используем более ёмкое определение — Земля)

«Наука Плоскомирья» — потрясающая смесь вымысла и научных фактов, созданная в результате творческого союза Терри Пратчетта и знаменитых популяризаторов науки Йена Стюарта и Джека Коэна. В книге удивительным образом сочетаются и фирменный юмор сэра Терри, и вполне доступные объяснения основных научных принципов (теория Большого взрыва и эволюция жизни на Земле, а также значительные моменты в истории науки).

И поверь, дорогой читатель, эта книга точно изменит твой взгляд на нашу Вселенную.

История начинается здесь…

ДАВНЫМ-ДАВНО СУЩЕСТВОВАЛ ПЛОСКИЙ МИР. Впрочем, почему «существовал»? Кое-что там ещё осталось.

Благодаря Плоскому миру, который покоится на спине гигантской черепахи, несущейся в космическом пространстве, появились двадцать три романа, четыре карты, одна энциклопедия, два мультфильма, футболки, шарфы, модельки, значки, пиво, вышивки, ручки, плакаты, а ко времени выхода этой книги собираются ещё выпустить присыпку для младенцев и лосьон для тела. Если даже и не выпустят, это только вопрос времени.

Короче, Плоский мир сделался невероятно популярным.

А работает он на магии.

Круглый мир, то есть наша с вами планета, как и то измерение Вселенной, где он находится, работает на правилах. Ну, скажем так, он работает, и все. Но мы можем наблюдать за его работой, именно эти наблюдения легли в основу науки.

Может показаться, что волшебники и ученые далеки друг от друга, как небо и земля. Действительно, люди, которые странно одеваются, погружены в себя, говорят на особом языке и время от времени делают многозначительные заявления, на первый взгляд не имеют ничего общего с людьми, которые… хмм, странно одеваются, говорят на особом языке, погружены… м-да.

Ладно, попробуем иначе. Итак, что общего между магией и наукой? Может ли магия Плоского мира, в котором живут чудаковатые волшебники, приземленные ведьмы, твердолобые тролли, огнедышащие драконы, говорящие псы и даже персонифицированная Смерть, может ли все это пролить свет на такую фундаментальную и рациональную земную науку?

Мы полагаем — да.

Вскоре мы все вам объясним, только сначала давайте разберемся, чем же не является книга «Наука Плоского мира». Существуют популярные серии книжек под названием «Наука чего-то там». Ну, например, «Наука Секретных материалов» или «Физика Стартрека». В них приветствуется о тех областях современной науки, где в один прекрасный момент могут произойти невероятные открытия и создание устройств, являющихся пока вымыслом фантастов. Потерпели ли инопланетяне крушение в Розуэлле? Будет ли когда-нибудь изобретен варп-двигатель на антиматерии? Получим ли мы наконец такие же долгоиграющие батарейки, как в фонариках агентов Малдера и Скалли?

Наверное, мы могли бы пойти по их пути. Да вот взять хотя бы теорию Дарвина и разобрать, как низшие формы жизни эволюционируют в высшие, что, в свою очередь, неизбежно докажет необходимость превращения человека в орангутанга (оставшегося, впрочем, библиотекарем, а всем известно, что библиотекарь — это высшая ступень эволюции). Мы с вами могли бы предположить, какой именно участок ДНК отвечает за возникновение асбестового покрытия внутренностей драконов. Могли бы даже попытаться объяснить, как вывести черепаху длиной в десять тысяч миль.

Однако решили не делать этого по одной простой причине. Точнее, по двум причинам.

Во-первых, это… глупо.

Глупо потому, что Плоский мир работает не на науке. Зачем же притворяться, что она там есть? Драконы выдыхают огонь вовсе не потому, что у них асбестовые легкие, а потому, что все знают: именно так всегда поступают драконы.

То, что заставляет существовать Плоский мир, куда глубже обыденной магии и сильнее скучной науки. Это — повествовательный императив, это — власть текста, играющая роль, аналогичную флогистону. Когда-то верили, что флогистон — это некая сверхтонкая материя или субстанция, позволяющая вещам гореть. В Плоском мире такой субстанцией является нарративиум. Он присутствует в импульсе каждой элементарной частицы, равно как и в каждом движении огромных облаков. Он то, что позволило им появиться на свет и заставляет существовать, принимая участие в истории Вселенной.

В Круглом мире события происходят потому, что они сами хотят произойти^[118]. При таком порядке вещей желания людей не имеют значения, и Вселенная существует вовсе не затем, чтобы воплотиться в историю.

Используя магию, вы можете превратить лягушку в принцессу, в то время как с помощью науки вы превратите лягушку разве что в доктора философии, но при этом она останется все той же лягушкой.

Такова традиционная точка зрения на науку Круглого мира, от которой ускользает то, что, собственно, её и двигает. Ведь наука — это не нечто абстрактное. Вы можете просеять сквозь сито всю Вселенную, но не найдете ни малейшего следа науки. Потому что наука — это структура, созданная и поддерживаемая на плаву людьми, а люди всегда выбирают то, что им интересно или хотя бы заслуживает их внимания. При этом очень часто они думают в повествовательной манере.

Да, нарративиум — мощнейшая штука. Нам так и хочется изобразить свои частные истории на полотне Вселенной. Когда люди впервые посмотрели на звезды, эти огромные пылающие солнца, находящиеся ужасно далеко от нас, они увидели в них быков, драконов и героев местного значения.

Как бы там ни было, эта особенность человеческого мышления не слишком влияет на содержание правил, однако определяет, какими именно правилами мы заинтересуемся в первую очередь. Ко всему прочему, все, что мы, люди, наблюдаем вокруг себя, порождено законами Вселенной, и таким образом повествовательный императив проникает и в науку. Люди вообще думают историями^[119]. По крайней мере классическая наука всегда занималась тем, что раскрывала перед нами истории. Вспомним обо всех этих томах, вроде «Истории человечества», «Происхождения человека» или вот, кстати, — «Краткой истории времени».

Помимо повествований собственно о науке, Плоский мир может нам пригодиться ещё вот в чем: поможет ответить на вопрос: «А что, если?..» Мы вольны использовать Плоский мир в качестве умозрительной экспериментальной площадки и представить, как развивалась бы наука, если бы Вселенная была другой. Или история науки пошла по другому пути. Таким образом, мы можем как бы взглянуть на науку со стороны.

Для ученого мысленный эксперимент — это последовательность рассуждений, ведущихся в своей собственной голове. С их помощью он может разобраться в проблеме, не прибегая к натурному эксперименту, что существенно экономит время и деньги, а кроме того — избавляет от позора в случае получения не совсем подходящих результатов. Тогда как Плоский мир придерживается более практичных взглядов: мысленный эксперимент там поставить невозможно, а если бы даже и было возможно, все равно ничего не получится. Но тот мысленный эксперимент, который имеем в виду мы, ученые проводят постоянно, часто даже не осознавая этого, причём ставить его на практике совершенно не требуется, — так и так не сработает. Множество важных вопросов, касающихся в том числе нашего понимания науки, не имеет никакого отношения к реальной Вселенной. Напротив, они показывают, что было бы, если бы Вселенная была иной.

Если кто-нибудь спросит вас: «Почему зебры живут стадами?» — вы можете попытаться ответить, проанализировав зебровую социологию, психологию и так далее, и тому подобное. А можете начать с того, что поставите вопрос иначе: «Что было бы, если бы зебры жили поодиночке?» И тут же обнаруживается очевидный ответ: «Львам было бы куда проще поймать зебру себе на обед». Следовательно, зебры образуют стада для самозащиты. Вот так можно легко понять поведение зебр, просто допустив, что они поведут себя иначе, чем есть.

Теперь приведем другой пример, несколько более серьезный: «Насколько стабильна Солнечная ситема?» Или другими словами: «Не может ли какое-нибудь небольшое происшествие привести к глобальному катаклизму?» В 1887 году шведский король Оскар II назначил премию в две с половиной тысячи крон тому, кто найдет решение этой задачи. Потребовалось около ста лет, чтобы математики дали окончательный ответ: «Может быть». (Как ответ ни хорош, денег им все равно не заплатили. Потому что премию к тому времени уже выдали человеку, который ответа вообще не нашел. К тому же его статья содержала грубую ошибку, причём в самом интересном месте. Позже он сам исправил эту ошибку, изобрел «теорию хаоса» и открыл дорогу новым «может быть». Ведь иногда лучший ответ — это сам вопрос.) По существу, вопрос о стабильности относится не к реальному функционированию системы, а к тому, что в ней изменится при воздействии извне. То есть стабильность по определению связана с вопросом: «Что, если?..»

Поскольку важная часть науки относится к несуществующему миру мысленных экспериментов, наше понимание Вселенной должно учитывать вымышленные миры наряду с настоящими. Воображение в куда большей степени является истинно человеческим качеством, чем холодный интеллект. Откуда же тогда начинать, если не из воображаемого Плоского мира? Ведь Плоский мир — это вполне логичная и прекрасно развитая вселенная со своими законами, населенная, можно сказать, реальными людьми, пусть и живущими по правилам, немного отличающимся от правил нашей собственной Вселенной. Хотя, положа руку на сердце, многие из последних основаны на так называемом «здравом смысле» — злейшем враге науки.

В историях о Плоском мире то и дело упоминаются здания и профессура Незримого универститета — главного учебного заведния Диска, где обучают магии. Волшебники^[120] — это такие довольно энергичные типы, всегда готовые заглянуть в дверь, на которой написано: «Не входить!» — или схватить то, что как раз начало шипеть и искриться. Короче, эти ребята нам наверняка пригодятся…

Само собой разумеется, что волшебники Незримого университета свято верят, что наша с вами Вселенная — не более чем пародия на Плоский мир. Действительно, если они, ну, или мы сравним магию Диска с наукой Круглого мира, найдется немало сходства и параллелей. Впрочем, как раз не сходства, а различия — гораздо показательнее. Например, вместо вопроса: «Что из себя представляет ДНК тритона?» вы спросите: «А что по поводу тритонов подумал бы волшебник?»

Поскольку в Плоском мире науки как таковой нет, нам придется её добавить. Мы подведем волшебников Плоского мира к созданию с помощью магии их собственной науки, своего рода Карманной вселенной, в которой будут действовать не магия, но законы природы. Затем, когда волшебники научатся с помощью этих законов создавать всякие штуковины вроде камней, бактерий или цивилизаций, мы понаблюдаем за тем, как они наблюдают за… нами. Получается что-то вроде рекурсивного мысленного эксперимента типа матрешки, только наоборот: в маленькой куколке скрывается большая.

А потом мы обнаружим, что… Но это уже совсем другая история.

Т. П., Й. С. & Дж. К., декабрь 1998.

P. S. К сожалению, нам все-таки пришлось на последующих страницах написать о таких предметах, как кот Шредингера, парадокс близнецов и даже немножко о факеле, горящем на носу космического корабля, летящего со скоростью света. А что нам прикажете делать? Правила гильдии популяризаторов науки обязывают. Но мы постарались написать обо всем этом как можно короче.

Да, историю про «штаны времени» мы тоже сократили, как смогли.

P. P. S. Случается, что под влиянием новых открытий ученые меняют свою точку зрения. Если вас это раздражает, подумайте о том, сколько вреда приносят субъекты, которых никакие открытия не могут заставить изменить свое мнение.

Во втором издании книги мы постарались учесть достижения научного прогресса, произошедшие за три года. Ну, или регресса — полагаем, вы найдете здесь и то и другое. А ещё мы добавили две новых главы: одну — о жизни динозавров, поскольку уже существующая глава об их смерти показалась нам несколько угнетающей, и вторую — о разных космических катастрофах, так как во многих аспектах Вселенная действительно угнетает.

Как и следовало ожидать, Плоский мир показал себя куда более устойчивым к изменениям, чем наука. Ведь Плоский мир намного логичнее Круглого.

Т. П., Й. С. & Дж. К., январь 2002.

Глава 1

РАСЩЕПЛЕНИЕ ЧАРА

ЕСТЬ ВОПРОСЫ, КОТОРЫЕ НИКТО И НИКОГДА НЕ ДОЛЖЕН ЗАДАВАТЬ. И тем не менее вечно кто-нибудь их задает.

— И как это работает? — спросил Аркканцлер Наверн Чудакулли, ректор Незримого универститета.

Подобные вопросы Думминг Тупс ненавидел так же сильно, как и вопросы типа: «И во сколько же нам это обойдется?» То есть самые сложные вопросы из тех, с которыми приходится сталкиваться любому исследователю. Поэтому, будучи де факто главой факультета Магических Исследований, Думминг старался избегать вопросов о финансировании любой ценой.

— Ну, это не так просто объяснить… — наконец рискнул он.

— Ага.

— Лично меня интересует, — встрял Главный Философ, — когда мы получим назад площадку для сквоша.

— Ты же все равно в него не играешь, — возразил Чудакулли, рассматривая черную конструкцию, возвышающуюся в центре старого университетского двора^[121].

— А вдруг мне захочется? Тогда эта штука будет чертовски мешать, вот и все, что я имел в виду. Придетсяпереписывать все правила.

Снаружи, за высокими окнами, валил снег. Эта зима была самой длинной на памяти живущих, настолько длинной, что после того, как смертный холод забрал нескольких старейших жителей, сократилась и сама память. Ко всеобщей досаде, стужа проникала даже сквозь толстые древние стены Незримого университета. Волшебники могут примириться с любыми лишениями и неудобствами, но только при условии, что все это происходит не с ними.

В итоге проект Думминга Тупса был утвержден. Он ждал этого целых три года. Сначала он пытался обосновать его тем, что расщепление чара расширит горизонты человеческого знания. Дохлый номер. Волшебники рассматривают расширение горизонта чего бы то ни было как попытку поднять здоровенный скользкий валун. Замечание Тупса, что расщепление чара увеличит всеобщее счастье, было отвергнуто на том основании, что окружающие и без того выглядят вполне счастливыми.

В конце концов Тупс решился намекнуть, что расщепление чара откроет доступ к запасам сырой магии, которую легко можно будет превратить в источник тепла. И это сработало. Коллеги Думминга с прохладцей относились к познанию ради познания, но горячо приветствовали идею теплых спален.

Пожилые волшебники разгуливали по неожиданно ставшему тесным университетскому дворику, тыча пальцами в черную башню. Аркканцлер вытащил трубку и рассеянно постучал ею по матово-черной стенке, выбивая пепел.

— Эээ… Не стоит этого делать, сэр, — сказал Тупс.

— Почему?

— Потому что… Может так случиться, что… — Думминг замолчал, подбирая слова. — В общем, эта штуковина может наделать немало шуму, сэр.

— Интересное замечание. Но ты же не имеешь в виду, что она может взорваться?

— Что вы, сэр! Как можно! — жалобно улыбнулся Думминг. — Для этого потребуются несколько большие усилия.

С громким «чпок!» мячик для сквоша срикошетил от стены, ударил в обшивку башни и выбил трубку изо рта Аркканцлера.

— Это твоя работа, Декан! — обвиняюще воскликнул Чудакулли. — Странное дело, парни. Вы все годами знать ничего не хотели об этой площадке, а тут вдруг… Господин Тупс! Эй, господин Тупс!

И он слегка ткнул локтем в бок съежившегося руководителя исследовательского отдела. Думминг немного выпрямился и опасливо взглянул на Аркканцлера сквозь раздвинутые пальцы руки, которой он прикрывал глаза.

— Думаю, будет лучше, если они прекратят играть в сквош, сэр, — прошептал он.

— Согласен. Потный волшебник — это отвратительно. Эй, вы там! Довольно! И вообще, идите все сюда. Господин Тупс сейчас начнет свою презентацию. — Аркканцлер бросил на Думминга пронзительный взгляд. — Наверняка это будет чрезвычайно познавательно, не правда ли, Тупс? Ведь вам придется объяснить, на что именно были потрачены 55 879 долларов и 45 пенсов.

— А также зачем потребовалось портить нашу великолепную площадку для сквоша, — сказал Главный Философ, постукивая ракеткой по агрегату.

— И ещё, насколько оно безопасно! — поддержал коллегу Декан. — Я против того, чтобы в физику вмешивался кто попало.

Думминг Тупс поморщился.

— Уверяю вас, Декан, шансы, что кого-нибудь прихлопнет этой… этим… реактором, намного выше, чем быть сбитым при переходе улицы, — сказал он.

— Правда? Ну, тогда ладно.

Тупс ещё раз обдумал случайно вырвавшуюся у него фразу и решил, что в сложившихся обстоятельствах поправляться не стоит. Беседовать с пожилыми волшебниками — это все равно что строить карточный домик: если получается хоть что-нибудь, надо просто затаить дыхание и пытаться продолжать.

Думминг изобрел некую систему, которую про себя называл «Враки волшебникам». Это для их же блага, твердил он себе. Совершенно необязательно рассказывать обо всем руководителям, ведь они — занятые люди. Да им и не требуются ваши объяснения. Зачем же тогда их утруждать? Все, что нужно, — это занятная байка, которая позволит им почувствовать себя очень умными. Они сразу же прекратят волноваться и оставят вас в покое.

Тем временем на другом конце площадки студенты установили небольшой экран. Рядом с ним располагался терминал ГЕКСа, университетской мыслящей машины, чьи трубочки уходили в стену соседнего здания факультета Высокоэнергетической Магии. Тут же был и постамент с большим красным рычагом, на который какая-то добрая душа привязала розовый бантик.

Думминг наскоро пролистал свои тезисы, поглядел на коллег и откашлялся.

— У меня где-то завалялись леденцы для горла, — сказал Главный Философ, хлопая себя по карманам.

Тупс снова сверился с записями, и тут им овладело ужасное отчаяние. Он понял вдруг, что может прекрасно объяснить расщепление чара тем, кто готов к подобной информации. Но пожилым волшебникам придется объяснять значение буквально каждого слова, в том числе даже таких, как «это» или «то».

Думминг посмотрел на графин с водой, стоявший на кафедре, и решил пуститься в импровизацию. Он налил стакан воды, поднял его и произнес:

— Знаете ли вы, джентльмены, что волшебного потенциала этой воды… То есть я имею в виду, что магическое поле, генерируемое содержащимся в этой воде нарративиумом, которое, собственно, и поддерживает её в состоянии воды, удерживая от того, чтобы превратиться… ха-ха… в голубя или лягушку… Так вот, знаете ли вы, что если мы высвободим этот потенциал, его энергии хватит, чтобы отправить весь университет на Луну?

И с широкой улыбкой Думминг победно оглядел аудиторию.

— В таком случае лучше бы его не трогать, — заметил Заведующий кафедрой Беспредметных Исследований.

Улыбка Тупса застыла.

— Естественно, мы не сможем извлечь весь потенциал, — сказал он. — Однако и этого будет…

— Достаточно, чтобы отправить на Луну небольшую часть универститета? — подал голос Профессор Современного Руносложения.

— Нашему Декану каникулы бы не повредили, — ввернул Чудакулли.

— Вы меня обижаете, Аркканцлер!

— Я просто хотел немного разрядить обстановку, Декан.

— Однако этого будет вполне достаточно, чтобы сделать что-нибудь полезное, — попытался вернуть обсуждение в конструктивное русло Думминг.

— Например, обогреть мой кабинет, — предложил Профессор Современного Руносложения. — Сегодня утром я опять обнаружил лед в кувшине с водой.

— Точно! — воскликнул Думминг, судорожно пытавшийся отыскать какую-нибудь подходящую «враку». — Мы вскипятим здоровенный чайник! Замечательно! И это совершенно безопасно! Никто не пострадает! Именно поэтому университетский совет и позволил мне построить реактор! Ведь вы бы его не разрешили, если бы он представлял опасность, ведь так?

Он залпом выпил воду из стакана. Пожилые волшебники дружно попятились назад.

— Потом расскажешь нам, как оно там, наверху, — сказал Декан.

— И не забудь притащить лунных камней. Ну, или ещё чего-нибудь, — добавил Профессор Современного Руносложения.

— Помаши нам с Луны ручкой, — поддержал их Главный Философ. — Телескоп у нас отменный.

Думминг уставился на опустевший стакан, пытаясь привести мысли в порядок.

— Эээ… Нет, — сказал он. — Вначале топливо, как вы могли заметить, поступает в реактор. А затем… Затем…

И тут он сдался.

— Магия просто покружится, покружится, после чего поднимется к бойлеру, который мы на днях подключили, и в универститете будет теплым-тепло. Вопросы есть?

— А куда тут уголь засыпать? — спросил Декан. — Этой зимой гномы взвинтили цены на него до небес.

— Нет, сэр, угля не нужно. Тепло будет… бесплатным, — сказал Тупс. По лбу у него стекла капелька пота.

— Да ну? — воскликнул Декан. — Значительная экономия выйдет, да, Казначей? А где, собственно, Казначей?

— Он… эээ… сегодня мне ассистирует, сэр, — сказал Думминг, указывая на высокую галерею, окружавшую внутренний дворик, где, потерянно улыбаясь, стоял Казначей с топором в руках. Через перила перекинута была веревка, одним концом привязанная к балке, а на другом, прямо над центром реактора, был подвешен тяжелый длинный стержень.

— Это… Ну, на всякий случай, если реактор вдруг начнет вырабатывать слишком много магии, — пояснил Думминг. — Свинцовый стержень ламинирован древесиной рябины обыкновенной. Как вам известно, вместе они являются естественным ингибитором любой магической реакции. И если все пойдет вразнос… То есть если мы захотим немного замедлить процесс, Казначей перерубит веревку, и стержень упадет в самую середку реактора.

— А кто это там рядом с Казначеем?

— Мистер Турнепс, другой мой ассистент. Он отвечает за резервную систему безопасности.

— В смысле?

— Его задание заключается в том, чтобы заорать: «Ради всех богов, рубите поскорее веревку!», сэр.

Волшебники понимающе закивали головами. По стандартам Анк-Морпорка, где для измерения температуры обычно использовали палец, это была крайне инновационная система техники безопасности.

— Что ж, по мне, все выглядит достаточно надежно, — сказал Главный Философ.

— Откуда это ты нахватался подобных идей, мистер Тупс? — спросил Чудакулли.

— Нуу… Я и сам проводил кое-какие приватные исследования, но многое почерпнул при тщательном штудировании Свитков Локо, хранящихся в нашей Библиотеке, сэр.

Тупс решил, что самое трудное теперь позади. Пожилым волшебникам всегда по душе древняя мудрость, при условии что она достаточно древняя. Они считают мудрость чем-то вроде вина: чем старше, тем лучше. А то, что не было известно по крайней мере последние несколько сотен лет, — и знать не стоит.

— Локо, Локо… — задумчиво бормотал Чудакулли. — Это где-то в Убервальде, да?

— Совершенно верно, сэр.

— Что-то такое крутится в голове, — продолжил Чудакулли, оглаживая бороду. — Там ещё такая глубокая долина, окруженная кольцом гор? По-настоящему глубокая, насколько мне помнится.

— Правильно, сэр. Судя по библиотечному каталогу, Свитки были найдены в пещере экспедицией Крастли.

— Я читал, что тогда же обнаружили целую толпу кентавров, фавнов и других курьезных созданий.

— Действительно, сэр?

— Это ведь тот самый Станмер Крастли, который умер от планетизма?

— Я не очень сведущ в подобных материях…

— Такое чрезвычайно редкое магическое заболевание.

— Наверняка, сэр, однако…

— Теперь, когда я об этом думаю, то припоминаю, что все члены тогдашней экспедиции в течение нескольких последующих месяцев серьезно заболели чем-нибудь магическим, — продолжал Чудакулли.

— Похоже, что так, сэр. Ходили слухи о каком-то проклятии. Смешно.

— Я вот что хочу спросить, мистер Тупс… Какова вероятность того, что эта штука взорвется и разнесет наш университет?

Душа у Думминга ушла в пятки. Обдумав вопрос, он решил сказать чистую правду:

— Ни малейшей, сэр.

— А если честно, Тупс?

В этом-то и заключалась главная проблема с Аркканцлером. В основном он занимался тем, что расхаживал тут и там и орал на людей, но если уж он напрягал свои серые клеточки, то безошибочно находил твое самое слабое место.

— Нуу… В том невероятном случае, если что-то пойдет не так… В общем, пострадает не только университет, сэр.

— А что ещё, скажи на милость?

— Эээ… Все, сэр.

— Ты имеешь в виду вообще все, что ли?

— В радиусе пятидесяти тысяч миль, сэр. Согласно расчетам ГЕКСа, аннигиляция произойдет мгновенно. Мы даже не успеем ничего почувствовать.

— И какова же вероятность?

— Примерно пятьдесят к одному, сэр.

Волшебники облегченно расслабились.

— Ну, выглядит действительно довольно безопасно. По крайней мере на лошадь я бы при таких шансах не поставил, — сказал Главный Философ.

Когда ты обнаруживаешь два дюйма льда на внутренней поверхности стекол в своей спальне, у тебя формируется совсем новый взгляд на риск.

Глава 2

НАУКА НА ПЛОЩАДКЕ ДЛЯ СКВОША

ПЛОЩАДКУ ДЛЯ СКВОША МОЖНО ИСПОЛЬЗОВАТЬ ДЛЯ ТОГО, чтобы заставить вещи двигаться куда быстрее, чем маленький резиновый мячик…

2 декабря 1942 года на площадке для игры в сквош, расположенной под трибунами футбольного стадиона Стэгг-Филд Чикагского университета, началась новая технологическая эра. Эта технология была дочерью войны, однако её результатом мало-помалу стала практическая невозможность новых мировых войн^[122]. В Стэгг-Филде группа ученых под руководством итальянского физика Энрико Ферми впервые провела самоподдерживающуюся цепную ядерную реакцию. Так родилась атомная бомба, но не только, ещё началось использование атомной энергии в мирных целях. Впрочем, были и другие последствия: произошел расцвет Большой Науки и возник новый технологический стиль.

Конечно, пока на стадионе Стэгг-Филд работал реактор, никто там в сквош не играл. Люди, работавшие на площадке, очень напоминали Думминга Тупса: ими двигало ненасытное любопытство, перемежающееся мучительными сомнениями, окрашенными ужасом. В общем, все началось с любопытства, а закончилось ужасом.

В 1934 году, после череды физических открытий, связанных с феноменом радиоактивности, Ферми обнаружил, что происходит интересная вещь, если бомбардировать различные субстанции так называемыми медленными нейтронами, то есть субатомными частицами, производимыми радиоактивным бериллием и пропущенными через парафин, чтобы их замедлить. Оказалось, что медленные нейтроны заставляют эти субстанции излучать собственные радиоактивные частицы. Это выглядело любопытно, и Ферми принялся облучать потоком медленных нейтронов все, что только приходило ему в голову. В том числе и весьма таинственный в ту пору химический элемент уран, использовавшийся в основном для получения желтого красителя. Внезапно, словно благодаря алхимической реакции, облученный медленными нейтронами уран превратился во что-то совершенно новое. Только Ферми никак не мог понять во что.

Четыре года спустя трое немцев — Отто Ган, Лиза Мейтнер и Фриц Штрассман — повторили эксперимент Ферми. Они были куда лучшими химиками, чем он, и выяснили, что же происходило с ураном. Словно по волшебству уран превращался в смесь бария, криптона и кое-чего ещё. Мейтнер заметила, что процесс ядерного распада сопровождается значительным выбросом энергии. Каждый знает, что химики могут превратить один тип материи в другой, однако в случае с ураном произошло нечто невиданное: материя трансформировалась в энергию. Теоретически это уже было предсказано Альбертом Эйнштейном в его знаменитой формуле, которую Орангутанг-Библиотекарь^[123] Незримого университета сформулировал бы как «У-ук»^[124].

Согласно формуле Эйнштейна, количество энергии, содержащейся в определенном количестве материи, равно массе материи, помноженной на скорость света, а потом ещё раз помноженной на скорость света. Как заметил Эйнштейн, скорость света настолько велика, что кажется, будто он и вовсе не движется. То есть скорость света и без того чудовищна, а если в квадрате — то просто огромна. Другими словами, из малюсенького кусочка материи вы можете получить гигантское количество энергии, если только сумеете её извлечь. И вот Мейтнер открыла этот фокус.

Неизвестно, может ли одна-единственная формула повлиять на продажи, но в том, что она может изменить мир, мы абсолютно уверены.

В январе 1939 года Ган, Мейтнер и Штрассман опубликовали результаты своих исследований в британском научном журнале «Nature». Девять месяцев спустя Великобритания вступила в войну, которая закончилась именно применением результатов этого открытия на практике. Горькая ирония заключается в том, что величайший научный секрет Второй мировой войны был доступен всем ещё до того, как она началась. Этот факт является великолепной демонстрацией того, насколько политики иногда не придают значения потенциалу Большой Науки, положительному или отрицательному — неважно.

А вот Энрико Ферми мгновенно понял, как можно использовать выводы из статьи в «Nature». Он обратился за помощью к другому первоклассному физику, Нильсу Бору, который выдумал новый трюк: цепную реакцию. Оказалось, что если один из редких изотопов урана, а именно — уран-235 бомбардировать медленными нейтронами, то он не просто распадется на другие элементы и будет излучать энергию, но и начнет испускать новые нейтроны. Которые, в свою очередь, принимаются бомбардировать уран-235… Такая реакция могла бы стать самоподдерживающейся и сопровождаться гигантским выбросом энергии.

Оставался вопрос, сработает это или нет? Можно ли подобным способом превратить ничто во что-нибудь? Обнаружилось, что проверить гипотезу совсем непросто: уран-235 в чистом виде не встречается, он всегда смешан с обычным ураном, то есть с ураном-238. Выделить его было все равно что искать иголку в стоге сена.

Стоило волноваться ещё кое о чем. В частности, если эксперимент увенчается успехом, то не выйдет ли так, что цепная реакция затронет не только уран-235, но и все, что только ни есть на Земле? Вдруг загорится сама атмосфера? Расчеты показывали: скорее всего, нет. Ко всему прочему существовала опасность, что в деле расщепления атомного ядра союзников опередит Германия. А выбор между вероятностью взорвать весь мир самим или позволить это сделать врагу представляется совершенно очевидным.

Хотя если хорошенько подумать над этой фразой, то становится немного грустно.

Локо — это анаграмма названия местечка Окло на юго-востоке Габона, где расположено месторождение урана. В 70-х годах ХХ века французские ученые обнаружили, что либо часть этого урана подверглась необычайно сильной цепной реакции, либо он старше всей нашей планеты.

Кое-кто даже выдвинул тогда предположение, что это — археологическое свидетельство некой предшествующей цивилизации, овладевшей атомной энергией. Более разумная, хотя и куда более скучная гипотеза заключается в том, что Окло — своеобразный «природный реактор». По какой-то случайности часть залежей урана оказалась богаче ураном-235, чем обычно, и спонтанная цепная реакция продолжалась сотни тысяч лет. Природа просто опередила науку, и никакая площадка для сквоша ей не потребовалась.

Если, конечно, месторождение не является все-таки реликтом давно исчезнувшей цивилизации.

До 1998 года природный реактор в Окло представлялся наилучшим доказательством того, что ответ на вопрос «А что, если?..» может оказаться не очень интересным. Вопрос, собственно, заключался в следующем: «А что, если никаких физических констант вовсе не существует?»

Дело в том, что научные теории обычно основываются на различных числах, так называемых «фундаментальных константах». Например, скорость света, постоянная Планка (основная константа квантовой механики), гравитационная постоянная (используемая в теории гравитации), заряд электрона и так далее. Общепринятые научные теории предполагают, что значения этих постоянных неизменны с момента зарождения Вселенной. Расчеты, касающиеся первых моментов существования Универсума, основываются на предположении, что эти самые значения одинаковы всегда и везде. Потому что, если бы это было не так, мы бы просто не знали, какие именно цифры подставлять в формулы. Все равно что пытаться подсчитать подоходный налог, не зная ставки.

И все-таки время от времени раздаются голоса отдельных несознательных ученых, вопрошающих: а если допустить возможность, что одна или даже несколько фундаментальных констант таковыми отнюдь не являются? Физик Ли Смолин даже выдвинул идею «размножающихся вселенных», согласно которой у «отпрысков» появляются другие фундаментальные константы. Смолин полагает, что наша родная Вселенная необычайно «плодовита» в этом смысле, а кроме того прекрасно подходит для развития жизни. Причём соединение этих двух функций отнюдь не случайно, утверждает он. Волшебники Незримого универститета, кстати, приняли бы подобную теорию на ура, ведь хорошо развитая физика практически неотличима от магии.

Казус Окло подтверждает, что фундаментальные физические константы не изменялись по крайней мере последние два миллиарда лет, то есть около половины времени существования нашей Земли или десяти процентов времени жизни всей Вселенной. Ключевым доказательством в этом споре является особенная комбинация фундаментальных констант, так называемая постоянная тонкой структуры^[125]. Её значение очень близко к 1/137. Много чернил изведено было для объяснения, почему последнее число оказалось таким простым, пока самые точные на сегодняшний день расчеты не установили его значение как 137,036.

Преимущество постоянной тонкой структуры в том, что её значение не зависит от выбранных единиц измерения, в отличие, скажем, от скорости света, величина которой будет меняться, когда вы высчитываете её в милях в секунду или в километрах в секунду. Российский физик Александр Шляхтер, проанализировав различные химические элементы, встречающиеся в ядерных отходах «реактора» Окло, обнаружил, что значение постоянной тонкой структуры за те два миллиарда лет, которые Окло работал, совершенно не изменилось. С точностью до десятимиллионных долей, оно такое же, как сегодня.

В конце 1998 года группа астрономов во главе с Джоном Уэббом завершила скрупулезное исследование безумно далеких, но чрезвычайно ярких небесных объектов, называемых квазарами. Они обнаружили едва заметные изменения в характеристиках их свечения, называемых спектральными линиями и связанных с колебаниями тех или иных атомов. Получилось, что миллиарды лет назад, то есть задолго до «включения» «реактора» в Окло, частота колебаний атомов была иной. В межзвездных газовых облаках, чей возраст сравним с возрастом Вселенной, константа тонкой структуры отличается от современных значений на 1/50 000. Огромная разница по стандартам данного раздела физики! Насколько можно судить, такой неожиданный результат получился вовсе не из-за ошибки в эксперименте. Теория, предложенная в 1994 году Тибо Дамуром и Александром Поляковым, предполагала возможность отклонений в значениях постоянной тонкой структуры, но лишь на одну десятитысячную от величины, обнаруженной командой Уэбба.

В 2001 году другая группа под руководством Уэбба проанализировала поглощение света далеких квазаров облаками межзвездного газа и выяснила, что со времени Большого взрыва постоянная тонкой структуры возросла на одну стотысячную. Если результат верен, получается, что сила тяжести, а также слабые и сильные ядерные взаимодействия менялись с течением времени. Сейчас эксперимент подвергается проверке на возможные систематические ошибки, которые могли привести к подобному результату.

В общем, все выглядит несколько запутанно, и большинство теоретиков предпочитает не спешить со скоропалительными выводами, а подождать дальнейших исследований. Однако в любой момент солома может вспыхнуть на ветру, и нам придется признать, что законы физики различны в различных областях пространства-времени. Черепахи, наверное, все-таки не было, хотя как знать, как знать…

Глава 3

УЗНАЮ СВОИХ ВОЛШЕБНИКОВ!

ВОЛШЕБНИКАМ НЕ ПОТРЕБОВАЛОСЬ МНОГО ВРЕМЕНИ, чтобы перед перспективой всеобщего разрушения указать коллективным пальцем на насущную философскую проблему.

— Если никто ничего не заметит, то в определенным смысле этого вообще не произойдет, — сказал Профессор Современного Руносложения. Его спальня была одной из самых холодных во всем университете.

— А если даже и произойдет, нас в этом обвинить будет некому, — заметил Декан.

— В действительности, — произнес Думминг, несколько ободренный благожелательной реакцией пожилых волшебников, — существуют кое-какие теоретические обоснования невозможности подобного сценария исходя из внетемпоральной натуры чара.

— Повтори! — потребовал Чудакулли.

— Сбой в работе приведет не ко взрыву, сэр, — пояснил Тупс. — А также, насколько мне известно, не к немедленному уничтожению всего сущего, начиная с текущего момента. Сущее в принципе перестанет существовать из-за того, что коллапс поля чара будет мультинаправленным. Но поскольку мы с вами, уважаемые господа, находимся здесь и сейчас, это означает, что мы обретаемся во Вселенной, где все закончилось хорошо.

— А, тут я в курсе, — покивал Чудакулли. — Все дело в квантах, да? При этом в какой-нибудь соседней Вселенной живем другие мы, и вот там-то все разлетелось к чертям собачьим, так?

— Да, сэр. Точнее, нет. Они не взорвались потому, что реактор другого Думминга Тупса сломался. Они… эээ… вообще не существовали. Хотя это, конечно, только теория.

— Я рад, что мы во всем разобрались, — бодрым голосом произнес Главный Философ. — Мы здесь потому, что мы — здесь. Ну а поскольку мы именно здесь, неплохо бы нам согреться.

— Ну вот и ладненько. Давай, Тупс, включай свою адскую машину, — сказал Чудакулли и кивком головы указал на красный рычаг.

— Полагаю, эта честь принадлежит вам, Аркканцлер, — с поклоном ответил Тупс. — Все, что нужно, просто дернуть за рычаг. Рычаг, как бы это вам объяснить… Снимает блокировку, позволив потоку войти в обменник, где и произойдет простейшая реакция октирона, которая превратит магию в тепло и нагреет воду в бойлере.

— То есть это у тебя типа большой чайник? — сообразил Декан.

— Ну, образно говоря, да, — согласился Думминг, стараясь сохранить непроницаемое выражение лица.

Чудакулли решительно ухватился за рычаг.

— Может быть, вы хотите произнести пару слов? — спросил Тупс.

— Да. — Чудакулли на миг задумался, а потом просиял: — Давайте по-быстрому все здесь закончим и пойдем обедать.

Раздались жидкие аплодисменты. Аркканцлер дернул за рычаг. Стрелка на циферблате, прикрепленном к стене, указала на ноль.

— Что же, мы до сих пор не взорвались, — заметил Главный Философ. — А зачем циферки на стене, Тупс?

— Ах, эти… Ну, они нам показывают, докуда мы добрались, — ответил Думминг.

— Понимаю, понимаю. — Главный Философ взялся за лацканы своей мантии и продолжил с куда большим энтузиазмом: — Насколько мне известно, у нас сегодня утка с зеленым горошком, джентльмены. А вообще ты у нас молодец, мистер Тупс!

И пожилые волшебники пошли прочь. Могло показаться, что шли они медленно, на самом же деле это была предельная скорость, которую волшебник способен развить в предчувствии хорошего обеда.

Думминг издал было вздох облегчения, застывший у него в горле, когда сообразил, что Аркканцлер никуда не делся, а, напротив, внимательно исследует реактор.

— Эээ… Вы хотите узнать ещё что-нибудь, сэр? — торопливо спросил он.

— Слушай, скажи честно, когда именно ты его включил, Тупс?

— Сэр?

— Какое именно слово в моей короткой фразе тебе не понятно? Или я их расставил не в том порядке?

— Ну, я… Мы… Реактор включили сразу после завтрака, сэр, — потупился Думминг. — Мистер Турнепс удерживал стрелку на циферблате с помощью той веревочки.

— А когда вы его включили, ничего не взорвалось?

— Нет, сэр. Иначе вы бы… эээ… заметили.

— Но раньше ты говорил по-другому, Думминг.

— Не совсем так. Просто имел в виду…

— Я тебя насквозь вижу, Тупс, — прервал его Чудакулли. — Ты никогда не стал бы проводить эксперимент публично, если бы сначала не убедился, что все будет в порядке. Никому не хочется получить тухлым яйцом по физиономии, ведь так?

Тупс подумал, что тухлым яйцом можно пренебречь, когда твоя физиономия представляет собой облако частиц, разлетающихся во все стороны со скоростью темноты^[126].

Чудакулли хлопнул ладонью по черной панели реактора, отчего Думминг так и подпрыгнул на месте.

— Наконец-то у нас будет тепло, — сказал Аркканцлер. — Эй, Казначей! Как там наверху?

Казначей довольно закивал.

— Вот и умница. Ты тоже молоток, Тупс. Ну, а теперь — обедать.

После того как шаги стихли, Казначея вдруг осенило, что рычаги, так сказать, управления оказались у него в руках.

Казначей вовсе не был сумасшедшим, как казалось многим. Напротив, он крепко стоял на земле. Единственная неувязка заключалась в том, что земля эта находилась на какой-то другой планете, ну такой, с пушистыми розовыми облачками и счастливыми зайчиками. Казначей, собственно, и не возражал, предпочитая её реальности, в которой люди ужасно много кричат. Поэтому он старался бывать в этой самой реальности как можно реже. К сожалению, обедать приходилось тоже именно в ней. Служба доставки еды на Счастливой Планете работала из рук вон плохо.

С привычной легкой улыбкой на лице Казначей аккуратно положил топор и неторопливо покинул галерею. В конце концов, рассуждал он, главное, чтобы эта чертова штуковина не… эээ… не сделала того, чего не следует. Наверняка с такой простой задачей она справится и без его, Казначеева, присмотра.

К несчастью, Думминг Тупс слишком много беспокоился о разных несущественных мелочах, а никто из прочих волшебников не заметил, что тот, кто стоял между ними и чаровой катастрофой, пускает пузыри в стакан с молоком.

Глава 4

НАУКА И МАГИЯ

ЕСЛИ ХОТИТЕ, мы могли бы прокомментировать некоторые аспекты эксперимента Думминга Тупса и дать соответствующее научное обоснование. Например, намёк на существование «множественных миров» — это интерпретация идеи квантовой механики, согласно которой от нашей Вселенной отделяются миллиарды побочных ветвей каждый раз, когда разрешение той или иной неопределенности может пойти разным путем. Или взять общепринятый стандарт процедуры открытия всяческих церемоний, когда король или президент дергает за здоровенный рычаг или нажимает большую кнопку с надписью «старт», якобы запуская какой-нибудь процесс, хотя на самом деле все давным-давно работает и без этого. Когда королева Елизавета II открывала первую английскую атомную электростанцию Колдер-Холл, все происходило именно так, и огромный циферблат, и прочее в том же духе.

Впрочем, разговор о квантах нам пока начинать рановато, а про Колдер-Холл большинство из вас наверняка уже забыло. Во всяком случае, у нас есть намного более насущные вещи, которые следовало бы обсудить. И в первую очередь это вопрос об отношении магии и науки. Начнем, пожалуй, с науки.

Интерес людей к происхождению Вселенной и месту в ней человека существовал испокон веков. Уже первые гоминиды, бродившие по африканским саваннам, вернее всего заметили, что ночью на небе полно ярких огоньков. На каком этапе своего развития они стали задаваться вопросом, что же это за огоньки, — остается загадкой, но к тому времени, когда у них появилось достаточно сообразительности, чтобы ткнуть заостренной палкой в съедобное животное и развести костер, они уже не могли не заинтересоваться, что, черт побери, там, на небе, происходит (а учитывая некоторые навязчивые человеческие идеи, не связано ли это с сексом). Особенное впечатление на них должна была производить Луна: огромная, сверкающая и ко всему прочему меняющая свою форму.

Существа, стоящие ниже людей на эволюционной лестнице, тоже в курсе её существования. Возьмем, к примеру, черепаху — самое знаменитое животное Плоского мира. Когда черепахи откладывают яйца в песок, они каким-то образом рассчитывают время так, чтобы вылупившиеся детеныши могли ползти к морю, ориентируясь по Луне. Люди узнали об этом, заметив, что огни зданий, построенных неподалеку от пляжа, путают маленьких черепашек. Такое поведение весьма примечательно, было бы глупо списывать его на некий инстинкт, делая вид, что этим словом все сказано.

А что такое инстинкт? Как он работает? Откуда взялся? Ведь ученым нужны правдоподобные ответы, а не повод прекратить думать над сложными вопросами. По всей видимости, «лунатизм» маленьких черепашек и сверхъестественное чувство времени их матерей развивались параллельно. Некоторые черепахи случайно откладывали яйца в нужный день лунного месяца, и их вылупившиеся малыши, ползшие на свет, имели больше шансов на выживание, чем детеныши тех черепах, которые делали не так. Необходимо было, чтобы такая модель поведения закрепилась и передалась следующим поколениям. Тут-то им и пригодились гены: черепахи, которые случайно наткнулись на действенную систему навигации и генетически передали её своему потомству, оказались более приспособленными. Они процветали и выигрывали у остальных, а через некоторое время вообще остались только те черепахи, которые умели ориентироваться по Луне.

Может быть, Великий А’Туин, черепаха, на спине которой стоят слоны, на чьих спинах, в свою очередь, покоится Диск, плывет в космическом пространстве в поисках далекой Луны? Кто знает. Согласно «Безумной звезде», философы Диска многие годы потратили на споры, куда же именно направляется Великий А’Туин. Многие из них выражали беспокойство, что они этого так никогда и не узнают. Однако где-то через пару месяцев они это выяснят. И вот тогда-то им и придется забеспокоиться по-настоящему… Как и его земные собратья, Великий А’Туин находится в репродуктивном периоде и направляется на космический «пляж», чтобы понаблюдать за вылуплением детенышей. Эта история закончится тем, что в холодные глубины космоса вместе с мамой уплывут восемь черепашат, каждый из которых понесет на спине собственный маленький Плоский мир.

Самое интересное в этих черепашьих трюках, что самим черепахам совершенно не требуются знания ни о том, что их расписание зависит от фаз Луны, ни о том, что Луна вообще существует. Тем не менее, если черепашата не заметят Луну, фокус не сработает, поэтому мы предполагаем, что они её все-таки замечают. Все же мы не знаем, можно ли предположить существование некой черепахи-астронома, которая занимается загадочными изменениями формы Луны.

Но когда на сцену выбежала группа особенных обезьян, они этим вопросом очень заинтересовались. И чем умнее становились эти обезьяны, тем более непонятным становился для них мир, ведь с ростом знаний растет и наше невежество. Главный вывод, который они сделали, был такой: Там Наверху все совсем не так, как Здесь Внизу.

Обезьяны не знали, что именно Внизу расположено довольно миленькое местечко для таких существ, как они: воздух для дыхания, всякие съедобные растения и животные, питьевая вода, земли, по которым можно бродить туда-сюда, и пещеры, в которых можно прятаться от дождя или львов. Зато они знали, что Внизу все чертовски изменчиво, хаотично и непредсказуемо.

Однако предполагая, что мир Там Наверху отличается, они и не догадывались, насколько. Большая часть пространства там — это вакуум, а в вакууме не подышишь. То, что не вакуум, — гигантские шары раскаленной плазмы, к которым и подходить-то страшно. А если оно не вакуум и не пыхает огнем, — безжизненные камни. Камни на обед не погрызешь^[127]. Обо всем этом наши обезьяны узнают позже. Пока они знают лишь то, что Там Наверху, по их меркам, вполне спокойно, стабильно и регулярно. Ах да, ещё — предсказуемо. Если, конечно, сумеешь правильно выложить круг из камней.

Отсюда у них возникло ощущение, что все это не случайно и должна быть какая-то причина. То, что Здесь Внизу прямо-таки создано для нас. И совершенно очевидно, что Там Наверху — нет. А следовательно, кто-то должен был об этом позаботиться. Молодое человечество, прячась в пещерах от грома, старательно размышляло о том, кто же все устроил. Ну конечно же, сообразили люди, это боги, которые сидят Наверху и смотрят Вниз. Наверняка именно они командуют парадом, раз людям это явно не по зубам. Заодно гипотеза объясняла, почему Здесь Внизу наличествуют такие штуки, как бури, землетрясения и пчелы, а Там Наверху ничего такого нет. Совершенно понятно: делишки богов.

Тогда все сходится. К тому же подобная идея позволила людям почувствовать себя важными, особенно всяких жрецов. А если учесть, как легко жрецы могли вырвать тебе язык или изгнать в Пустыню Львов за малейшее несогласие с ними, то теория богов сделалась ужасно популярной. Сами понимаете, тот, кто имел иную точку зрения, либо не мог больше говорить, либо сидел на дереве, прячась от львов.

И все же… Изредка рождался какой-нибудь псих с полным отсутствием инстинкта самосохранения, который, рискуя навлечь на себя гнев духовенства, объявлял подобную теорию не вполне убедительной. Такие люди появлялись уже во время Вавилонской цивилизации, процветавшей в междуречье Тигра и Евфрата в период с IV тысячелетия до н. э. по III век до н. э. Кстати, термин «вавилоняне» охватывает большую группу полунезависимых народов, живших в Вавилоне, Уре, Ниппуре, Уруке, Лагаше и так далее. Естественно, как и другие, они поклонялись различным богам. Например, одна из их легенд легла в основу библейской истории о Ноевом ковчеге.

Однако вавилонян тоже очень интересовало, зачем нужны эти огоньки на небе. Они знали, что Луна — это не плоский диск, а сфера. Вполне возможно, они знали и о том, что Земля — тоже шар, поскольку во время лунных затмений она отбрасывает на Луну свою круглую тень. Они знали также, что год состоит из 365 суток плюс ещё одна четвертушка. Они даже знали о «предварении равноденствий» — циклическом изменении, происходящем каждые 26 тысяч лет. Все эти открытия они сделали благодаря скрупулезным записям о движениях Луны и других небесных светил. Труды вавилонских астрономов, живших в V веке до н. э., дошли до нас.

Именно в них берут свое начало альтернативные объяснения возникновения Вселенной. Но поскольку в них не находится места богам, они не вызывают благосклонности у священников. Некоторые наследники последних до сих пор пытаются бороться с подобными взглядами. Традиционное духовенство (среди которого порой встречаются очень умные люди) примирилось с существованием безбожников, однако против них по-прежнему выступают креационисты, постмодернисты и журнальные астрологи, то есть все те, кто предпочитает доморощенную мудрость.

Современное название того, что они раньше именовали «ересью» и «натурфилософией», — наука.

У науки особый взгляд на Вселенную. Ученые считают, что мир существует по законам, которые никогда не меняются, а законы не оставляют капризным богам места для маневра.

Акцент на законах ставит перед наукой невообразимо сложную задачу. Она должна объяснить ни много ни мало, как пылающий газ и камни, существующие Там Наверху, смогли породить то, что существует Здесь Внизу. Причём исполнить это, подчиняясь лишь простым законам, вроде: «Как вы могли заметить, большие штуковины притягивают к себе маленькие штукенции, которые, в свою очередь, притягивают к себе большие, только несколько слабее». Тогда как Здесь Внизу никаких жестких правил нет вообще: в один день вы топаете на охоту и добываете десяток газелей, а на следующий день вас сжирает лев. Единственный закон, который, похоже, тут соблюдается, звучит так: «Нет никаких правил» или, выражаясь сугубо научно, — «Excreta Occurs», то бишь: «Упс! Вот дерьмо!» В Гарварде сформулировали следующий закон поведения животных: «Стоит начать эксперимент, лабораторные животные творят все, что хотят». Да что животные! Любой гольфист вам расскажет, что маленький пупырчатый мячик никогда не катится туда, куда должен. И это мы ещё не вспомнили о погоде…

Современная наука делится на две большие области: биологию, изучающую живых существ, и физику, занимающуюся всем остальным. «Деление» — это очень точное слово, поскольку исторически сложилось так, что научные методы этих двух областей похожи примерно так же, как мел и сыр. Кстати, мел — это камень, который изучает геология, тогда как сыр получается из молока в результате работы бактерий и поэтому находится в ведении биологии. Несмотря на то что оба раздела, как известно, — науки с определяющей ролью эксперимента в доказательстве теоретических выкладок, их стиль мышления сложился совершенно различным.

По крайней мере, так было до последнего времени.

С началом третьего тысячелетия появляется все больше и больше междисциплинарных исследований. Вот к примеру: тот же мел — это минерал, но состоящий из раковин и скелетов миллионов крошечных морских созданий. А чтобы сделать сыр, в наше время прибегают не только к биологии травы и коров, но и к химии с электроникой.

Изначально основная причина разделения наук заключалась в убеждении, что живая и неживая материи — это две совершенно разные штуки. Неживая — проста и существует по строгим математическим правилам; тогда как живая — сложна и никаких правил вообще не соблюдает. Как мы уже говорили, Здесь Внизу выглядит не таким, как Там Наверху.

Однако чем дальше мы углубляемся в следствия из математических законов, тем менее неустойчивой начинает казаться Вселенная, основанная на правилах. И наоборот: чем лучше мы понимаем биологию, тем более значимыми становятся её физические аспекты. Поскольку жизнь отнюдь не является каким-то особым видом материи, следовательно, она тоже подчиняется законам физики. Совсем недавно казалось, что между биологическими и физическими науками — непреодолимая пропасть. Теперь же эта пропасть стремительно превращается в тонкую линию, проведенную на песке научной пустыни.

Но если мы хотим окончательно преодолеть эту линию, потребуется в корне пересмотреть наш образ мышления. К древним пагубным привычкам вернуться слишком легко. Для иллюстрации нашей точки зрения, а заодно предваряя следующую тему данной книги, давайте обсудим инженерные проблемы путешествий на Луну, касающиеся живых существ.

Главная проблема посылки человека на Луну — это вовсе не расстояние, а сила тяжести. Опытный путешественник мог бы пешком дойти от Земли до Луны лет за тридцать, захватив на дорожку воздух и припасы, если бы не тот факт, что дорога эта ведет все время вверх. Для того чтобы оторваться от поверхности Земли и прибыть в точку, в которой начинает действовать притяжение Луны, требуется много энергии. Физики рассчитали её необходимый минимум: это разница между потенциальной энергией массы в нейтральной точке и потенциальной энергией той же массы на поверхности Земли. Закон сохранения энергии гласит, что как ни бейся, а обойтись меньшим количеством энергии никак не получится.

С физикой не поспоришь.

Именно поэтому исследование космоса — такое дорогое занятие. Слишком много топлива нужно для того, чтобы поднять человека в космос наракете, а уж сколько топлива требуется, чтобы поднять ракету, об этом лучше и не вспоминать… А ещё нужно топливо, чтобы везти само топливо… В общем, начинает казаться, что мы с вами заперты на дне колодца земного притяжения и билет наверх стоит целое состояние.

Но так ли это на самом деле?

Подобные же вычисления делались для различных живых существ и дали совершенно дикие результаты. Было «доказано», что кенгуру не могут прыгать, пчелы — летать, а птицы едят слишком мало, чтобы набраться сил и отправиться на поиски пищи. Точно так же «доказали», что и сама жизнь — невозможна, поскольку живые системы становятся все более высокоорганизованными, в то время как физика утвержает, что все системы стремятся к хаосу по мере усложнения. Главный вывод, который сделали из всего этого биологи, — это глубокий скептицизм о применимости к биологии законов физики и чувство собственного превосходства, ведь жизнь оказалась куда интереснее неживой природы.

А вывод-то должен был быть иным: поосторожнее с тем, какие положения принимаешь на веру, делая подобные расчеты. Возьмем тех же кенгуру. Можно подсчитать, сколько энергии требуется этому животному, чтобы прыгнуть, потом подсчитать количество прыжков за день и вычислить минимальную потребность в энергии. Во время прыжка кенгуру отталкивается от земли, прыгает и опускается обратно, то есть вычисления делаются примерно как при подсчете топлива для ракеты. Вы начинаете считать, и выясняется, что кенгуру нужно в десять раз больше энергии, чем он может извлечь из дневного рациона. Отсюда вывод: кенгуру прыгать не могут. А раз они не могут прыгать, то не могут и отыскать пищу, а следовательно, все они — мертвы.

В то время как в Австралии эти самые кенгуру кишмя кишат, потому что, к счастью для них, они не секут в физике.

В чем же наша ошибка? Да в том, что при подсчетах кенгуру оказался чем-то вроде мешка с картошкой. Вместо того чтобы подсчитать, сколько энергии нужно затратить животному на 1000 (цифра взята с потолка) прыжков в день, исследователи сосчитали, сколько энергии нужно для того, чтобы 1000 раз поднять мешок. Но если вы посмотрите на замедленную съемку кенгуру, рассекающего по австралийской глубинке, вы заметите, что на мешок картошки он точно не похож. Он скачет, как огромная резиновая пружина: когда задние ноги поднимаются вверх, голова и хвост опускаются вниз, сохраняя энергию в мускулах. Потом, когда ноги касаются земли, эта энергия высвобождается для следующего прыжка. То есть бо́льшая часть расходуемой энергии возвращается, и затраты оказываются в целом не столь уж велики.

Теперь мы предложим вам один тест на ассоциации. Мешок картошки так же относится к кенгуру, как ракета к… К чему? Напрашивается очевидный ответ — к лифту, к космическому лифту. В 1945 году в октябрьском номере журнала «Wireless World» молодой фантаст Артур Кларк опубликовал свою идею геостационарной орбиты, ставшую основой для работы практически всех спутников связи. На определенной высоте, а именно — 22 тысячи миль (35 тысяч километров) спутники должны вращаться вокруг Земли синхронно с вращением самой планеты, так что с её поверхности будет представляться, что спутник — неподвижен. Сплошная польза для связи: вы можете задать своей спутниковой тарелке некое фиксированное направление и получите когерентный разумный сигнал, ну, или хотя бы MTV.

Где-то лет через тридцать Кларк предложил новую идею с ещё большим потенциалом для технологических изменений: запустить спутник на геостационарную орбиту и скинуть оттуда на землю длиннющий кабель. Конечно, такой кабель должен быть невероятно прочным, а подходящих материалов у нас нет до сих пор, хотя «карбоновые трубки», получаемые пока только в лабораториях, похоже, отвечают подобным требованиям. Так что если удастся решить инженерные проблемы, то мы получим лифт, поднимающийся на высоту 22 тысячи миль. Стоимость сооружения будет огромна, однако на таком лифте можно будет с легкостью возить в космос всякие вещи.

Эээ, нет… С физикой ведь не поспоришь: энергии потребовалось бы ровно столько, сколько нужно для подъема груза на ракете.

Конечно-конечно, а ещё нам требовалось одинаковое количество энергии для прыжка кенгуру и для подъема мешка с картошкой.

В общем, фокус состоит в том, чтобы найти способ заимствовать энергию, а потом — «расплачиваться с долгами». Ведь когда такой лифт будет установлен, через некоторое время вниз пойдет столько же вещей, как и наверх. В самом деле, если вы наделаете шахт на Луне или астероидах и начнете добывать там металлы, то вскоре вниз отправится даже больше, чем пойдет наверх. Материалы, идущие вниз, обеспечат нас энергией для того, чтобы поднимать что-нибудь наверх. В отличие от ракеты, которая расходует энергию всякий раз, когда вы её запускаете, космический лифт — это самообеспечивающаяся система.

Жизнь похожа на космический лифт, только поддерживается она не энергией, но организацией. Когда у вас появляется система настолько высокоорганизованная, что может делать точные копии самой себя, степень её организации тут же перестает быть дорогой. Да, первоначальные инвестиции довольно высоки, как и у космического лифта, однако после того, как они уже сделаны, остальное вы получаете бесплатно.

Если хотите разобраться в биологии, вам нужен именно космический лифт, а не ракеты.

Может быть, магия Плоского мира поможет нам прояснить научные вопросы Круглого? Как пропасть между физикой и биологией гораздо у́же, чем мы привыкли думать, так же и пропасть между наукой и магией исчезающе мала. Чем сложнее становится технология, тем меньше возможности для обычного человека понять, как работают вещи, которыми он пользуется каждый день. В итоге они становятся для него все равно что волшебными. Артур Кларк считал это неизбежным. Грегори Бенфорд пошел ещё дальше, объявив, что именно к этому мы и стремимся.

Всякая технология работает потому, что её изобретатель верно понимал правила Вселенной, которые заставят его изобретение делать то, что требуется. Для этого ему не нужно знать эти правила абсолютно точно, достаточно их понимать. Космические ракеты отлично летают, несмотря на то что их орбиты рассчитываются по ньютоновским законам гравитации, хотя формулы Эйнштейна гораздо точнее. В любом случае то, чего мы можем добиться, строго ограничено тем, что Вселенная нам позволяет. В отличие от магии, в которой что-то работает просто потому, что так хотят люди. Конечно, вам потребуется правильное заклинание, но все зависит исключительно от воли человека (ну, ещё от знаний, умений и опыта волшебника). Это одна из причин того, почему наука кажется бесчеловеческой: ведь в ней все выглядит так, словно нами управляет Вселенная, а не наоборот.

Тем не менее магия — лишь одна из сторон жизни Плоского мира. Помимо неё, там существует и наука, или по крайней мере — логическая инженерия. Мячик можно кинуть и поймать, биология реки Анк чем-то напоминает биологию земного болота или сточной канавы, а свет распространяется по более-менее прямым линиям, пусть и очень медленно. В «Безумной звезде» мы читаем: «Солнце поднималось медленно, словно не было уверено в том, что это стоит таких усилий. Над Диском занимался ещё один день. Разгорался он очень неторопливо, и вот почему. Когда свет встречается с сильным магическим полем, он тут же теряет всякое представление о спешке и мгновенно замедляет скорость. А на Диске магия до неприличия сильна, из чего следует, что мягкий желтый утренний свет скользил по спящему пейзажу, будто прикосновение нежного любовника или, как выразились бы некоторые, словно золотистый сироп…»^[128] Впрочем, из той же книги становится ясно, что наряду с инженерией в Плоском мире полно магии: магическое поле, замедляющее свет; солнце вращается вокруг Диска при условии, что один из слонов поднимет ногу, открывая ему путь. Солнце — маленькое, находится совсем рядом и движется куда быстрее своих собственных лучей. Особых неудобств это никому не доставляет.

Магия присутствует и в нашем мире, только в другой, менее очевидной, форме. Волшебство окружает нас каждый раз, когда мы просто принимаем что-то на веру, не понимая, почему так происходит. Когда мы щелкаем выключателем — и загорается свет. Когда мы садимся в машину — и она едет. И ещё, когда мы занимаемся всеми этими забавными штуками, в результате которых получаются дети. Конечно, некоторые люди понимают, что происходит в тех или иных случаях, а кое-кто даже разбирается в мельчайших подробностях. Но рано или поздно все мы достигаем наших собственных пределов, за которыми — Магия. Закон Кларка гласит, что любая достаточно «продвинутая» технология выглядит как волшебство. «Продвинутая» в том смысле, что она кажется нам полученной от инопланетян или людей из будущего вроде телевидения для неандертальца. Хотя телевидение уже сейчас представляет собой магию почти для всех: как для того, кто находится перед камерой, так и для того, кто сидит на диване и смотрит забавные картинки в «ящике». В какой-то миг, как метко выразился мультипликатор К. Харрис, «происходит чудо».

Науку окутывает магическая аура ещё и потому, что развитием цивилизации движет повествовательный императив, то есть желание рассказать связную историю. Примерно в 1970 году Джек читал школьникам лекцию, что-то вроде «Есть ли жизнь на Марсе?». Он рассказывал об эволюции, о том, из чего «сделаны» планеты, — в общем, все то, что вы ожидаете от лекции подобного рода. Первый вопрос, который задала ему девочка лет пятнадцати, звучал так: «То есть вы верите в эволюцию, сэр?» Учитель начал было говорить, что это «неправильный» вопрос, но Джек все равно попытался ответить, хотя получилось это у него несколько претенциозно: «Нет, я не верю в эволюцию так, как люди верят в бога… Наука и технология — не для верующих, а для тех, кто не знает, но делает все, чтобы узнать… паровоз… ткацкий станок… телевизор…» Тут девочка снова вскочила на ноги и закричала: «Нет! Телевидение было изобретено не так!» Учитель попытался разрядить обстановку и спросил, как же, по её мнению, это произошло. И она ответила: «Мой папа работает на заводе «Фишер и Ладлоу», делает стальные штамповки для автомобильных кузовов. Ему платят деньги, а он дает часть из них правительству, чтобы правительство предоставило ему какие-нибудь вещи. То есть он говорит, что желает смотреть телевизор, и правительство платит тому, кто изобретает телевизор. Вот и все!»

Очень распространенная ошибка — думать, что прогресса можно достичь, просто поставив перед собой цель. Складывается ощущение, что, если накопить достаточно ресурсов, обязательно чего-нибудь достигнешь. Увы, это не так. Даже если у нас будут нужные ресурсы, мы не продвинемся дальше, чем позволяют уже существующие технологии. Ну, или чуть-чуть продвинемся, если нам повезет. Однако никто не говорит нам о тех идеях, которые провалились. Никто не заплатит за проект, если знает, что есть возможность фиаско. Или за те исследования, если неизвестно даже, откуда их начинать. Можно угрохать кучу денег на разработку антигравитационного двигателя или сверхсветовых путешествий, а в итоге не получить ничего.

Если можно разобрать машину, чтобы посмотреть, как она работает, то вы получите четкое представление о рамках её функционирования. В таких случаях перепутать науку с магией нельзя. Первые машины запускались исключительно вручную: вставляли в двигатель здоровенную ручку, вращали её и в буквальном смысле запускали машину. Что бы там ни было внутри, когда мотор начинал работать, вы знали, что это — никакая не магия. Но по мере развития технология перестает быть понятной потребителю. Количество автомобилистов росло, а очевидные действия заменили символы. И вот вы нажимаете кнопки, чтобы заставить «черный ящик» что-то делать. Тоже своего рода заклинание: ткни в пимпочку с надписью «Пуск», и все начинает работать само по себе. Даже ваша старенькая бабушка может вести машину, ведь все, что ей надо сделать, — это нажать на кнопку, а маленькие юркие бесы как по мановению волшебной палочки начнут работу.

В этом процессе — суть отношений между наукой и магией нашего мира. Вселенная, в которой эволюционировал наш вид, работает по правилам, а наука — наш способ попытаться их понять. Но мир, который мы для себя строим, всем тем, кто не участвует в его создании, может показаться волшебным, а иногда и тем, кто участвует, — тоже.

Людей делает людьми особая разновидность магии, именуемая образованием. С её помощью мы можем передавать идеи от одного поколения другому. Вот если бы мы были компьютерами, то просто копировали бы нашу память и вставляли бы её в мозг детям. Тогда они не спорили бы с нами по любому вопросу, а всегда соглашались с нашим мнением — любо-дорого посмотреть. Потом бы они перестали это делать, но хотя бы вначале… Это один из аспектов образования, на который мы хотим обратить ваше внимание. Мы называем его «враки детям». Наверное, отдельные читатели станут протестовать против слова «вранье». Как-то раз на одной научной конференции мы нарвались на шведов-буквалистов, воспринявших наши слова со всей серьезностью и целую неделю доказывавших нам, что это вовсе не враки. Но нет, ложь есть ложь, даже и с самыми благими намерениями. «Враки детям» — это такое утверждение, которое само по себе ложно, но которое тем не менее ориентирует ум ребенка в правильном направлении. Которое, подготовленный предшествующей ложью, он будет в состоянии оценить.

На ранних стадиях развития ребенка образование включает в себя множество подобных «врак», поскольку первые объяснения очень просты. Между тем мы живем в сложном мире, и постепенно вся ложь должна заменяться более сложными объяснениями, иначе мы получим ложь замедленного действия. К сожалению, те представления, которые большинство из нас имеет о науке, — всего лишь полузабытые «враки детям». Возьмем, к примеру, радугу. Мы все со школьной скамьи помним объяснения, что стекло или вода расщепляет свет на составляющие его цвета. Нам даже показывали миленький опыт, в котором мы наглядно видели, как это происходит. После чего нам говорили, что именно так и формируется радуга: свет проходит сквозь капельки воды. Когда мы были маленькими, нам ещё не приходило в голову, что это как-то объясняет цвета, но никак не объясняет форму радуги. Никто ведь не объяснял нам тогда, как именно свет, проходящий сквозь капельки дождя, может образовать разноцветную арку. Почему цвета не смешиваются? Ладно, сейчас не место рассуждать об элегантной геометрии радуги. Но теперь-то вы поняли, почему слово «ложь» — не такое уж неподходящее? Школьные объяснения отвлекли вас от настоящей чудесной радуги и эффекта, который достигается за счет множества дождевых капель, представив все так, что достаточно объяснить возникновение цветов, и дело в шляпе.

Другой пример «врак детям» — это концепция магнитного поля Земли как огромного магнита с полюсами «север — юг». Или что атом похож на миниатюрную солнечную систему. Амеба — примитивный организм возрастом в миллиард лет, ДНК — некая калька живого существа, а между теорией относительности и прической Эйнштейна есть определенная связь (имеется гипотеза, что только люди с подобной прической могут эту теорию понять). Квантовая механика для этого подходит мало, ведь она не предлагает нам простую историю, понятную неспециалисту, поэтому она многим не нравится.

Если ты живешь в сложном мире, то, чтобы понять его, волей-неволей приходится все упрощать. Именно к этому и сводится «понимание». На разных этапах образования применяется разная степень упрощения. «Лжецы детям», так называемые учителя, — это уважаемая и нужная профессия. То, чем учителя точно не занимаются (даже если какие-то политики считают именно так), — они не выстраивают в умах людей непоколебимое здание из кирпичиков-фактов^[129]. Время от времени нам приходится менять эти «кирпичики», замещая старые знания — новыми, более точными. Процесс этот непрерывен, именно он лежит в основе науки. А это означает, что ничего нельзя принимать как абсолютную истину. В том числе и наши слова, ведь профессия «лжецов читателям» тоже вполне уважаемая.

Между тем в Плоском мире вот-вот выйдет наружу одна из «врак волшебникам» Думминга Тупса.

Глава 5

ПРОЕКТ «КРУГЛЫЙ МИР»

АРККАНЦЛЕР ЧУДАКУЛЛИ ВЫПАЛ ИЗ ПОСЛЕОБЕДЕННОЙ ДРЕМЫ. Ему снилось, что он бредет под палящим солнцем по пустыне, раскаленной, как сковородка. Проснувшись, он обнаружил, что это более или менее правда.

Между стыками батареи в углу со свистом вырывался горячий пар. Чудакулли бочком приблизился к источнику бедствия и потыкал в облако одним пальцем.

— Ай! Проклятье.

Посасывая правую руку, а левой — разматывая шарф, Чудакулли выскочил из комнаты. Коридор показался ему настоящим адом, в котором вдобавок включили отопление. Все вокруг заволокло паром. Внезапно откуда-то сверху явственно раздалось: «Чвак!» Этот звук ни с чем перепутать было невозможно: разряд высокоэнергетической магии. На мгновенье окна озарила фиолетовая вспышка.

— Кто-нибудь скажет мне, что здесь происходит, черт побери? — заорал Чудакулли в окружающую пустоту. Ну, не совсем в пустоту. Из пара выплыло нечто, отдаленно напоминающее айсберг. Это был Декан.

— Я должен решительно заявить, Аркканцлер, что не имею ко всему этому ни малейшего отношения!

Чудакулли утер стекающий по лбу пот.

— Чего это ты разгуливаешь тут в подштанниках, Декан?

— Ну… В моей комнате стоит воистину несусветная жара…

— Немедленно что-нибудь на себя надень, а то ты выглядишь абсолютно непедагогично.

Раздался новый «чвак!» магического разряда. И с кончиков пальцев Чудакулли посыпались искры.

— Ого! Даже меня пробрало! — заметил он, ныряя обратно в комнату.

За окном, с противоположной стороны сада, над факультетом Высокоэнергетической Магии висело дрожащее марево. На глазах Аркканцлера два здоровенных бронзовых шара на его крыше обвили пурпурные молнии.

По доброй старой магической привычке Чудакулли успел рухнуть на пол за мгновенье до того, как взрывной волной выбило окна.

С крыши лился растаявший снег. Каждая сосулька превратилась в водопадик с палец толщиной. Большая дверь, покряхтывая, неуклюже перемещалась по парящему газону.

— Декан, забодай тебя комар, держи крепче свой конец!

И дверь проползла ещё немного вперед.

— Легко тебе говорить, Аркканцлер! Это же цельный мореный дуб.

— Вот и прекрасно!

Позади Чудакулли и Декана, толкавших перед собой дверь (по большей части благодаря взаимным пререканиям), опасливо крались остальные волшебники.

Бронзовые шары время от времени вновь принимались гудеть, причём интервалы между разрядами сокращались прямо на глазах. Когда-то эти шары, под всеобщие насмешки, были там установлены в качестве поглотителей сырой магии, накапливавшейся в здании. И вот сейчас они угрожающе светились.

— И мы с тобой знаем, что это означает, не так ли, господин Тупс? — вкрадчиво сказал Чудакулли, когда они добрались до факультета Высокоэнергетической Магии.

— Рвется ткань реальности, и вскоре мы все станем добычей тварей из Подземельных Измерений, сэр? — промямлил Думминг, обреченно тащившийся сзади.

— Вот именно! Но ведь мы этого не хотим, не так ли, господин Тупс?

— Да, сэр.

— Нет, мы не хотим, сэр! — взревел Чудакулли. — Опять везде окажутся эти щупальца! Никто из нас ведь не хочет щупалец, не так ли, господин Тупс?

— Нет, сэр.

— Да, сэр! Иди туда и все уладь!

— Но пойти сейчас на площадку для сквоша — это же верная смерть… — Думминг запнулся, нервно сглотнул и продолжил: — Или, если выразиться точнее, неверная смерть, Аркканцлер. Ведь уровень сырой магии там сейчас равен миллиону чаров! Может случиться все что угодно.

Потолок факультета Высокоэнергетической Магии нервно завибрировал. Казалось, что само здание пустилось в пляс.

— Да-а, а площадочка-то на совесть сделана, умели же раньше строить! — восхищенно произнес Профессор Современного Руносложения. — Хотя, конечно, ведь она и должна выдерживать пропасть магии…

— Даже если нам удастся отключить реактор… Не уверен, что это хорошая затея, — пробормотал Думминг.

— Все лучше, чем то, что сейчас, — возразил Декан.

— То есть падать лучше, чем упасть и стукнуться о землю? — спросил Думминг.

Чудакулли со свистом втянул носом воздух.

— Туше́! — произнес он. — Полагаю, сейчас произойдет что-то вроде всеобщего схлопывания. Такое нельзя просто взять и отключить, тогда уж нам точно мало не покажется.

— Неужто Конец Света? — проблеял Главный Философ.

— По крайней мере — некоторой его части, — ответил Думминг.

— Тупс, мы сейчас говорим об одной глубокой долине двадцати миль шириной, окруженной кольцом гор? — спросил Чудакулли, глядя в потолок, по которому как раз поползли извилистые трещины.

— Совершенно верно, сэр. А вот интересно, удалось ли тем, из Локо, кем бы они ни были, все-таки выключить реактор…

Стены жалобно застонали. За спиной Думминга раздалось дребезжание, которое он сумел опознать, несмотря на окружающий шум: перезагружалось печатное устройство ГЕКСа. Тупс всегда считал эти звуки чем-то вроде механического откашливания.

Гусиное перо задергалось в паутине веревочек и пружинок и вывело:

+++ Возможно, Наступило Время Проекта Круглый Мир +++

— О чем это ты? — рявкнул Чудакулли, который так и не уяснил, чем же именно является ГЕКС.

— Ах, тот? — протянул Декан. — О котором болтают уже несколько веков? Успокойтесь, никто и никогда не принимал эту гипотезу всерьез. Так, мысленный эксперимент, не более того. Воплотить его на практике совершенно невозможно. Полный абсурд. К тому же потребуется слишком много магии.

— Что ж, у нас как раз её оказалось слишком много, — сказал Чудакулли. — И нам требуется срочно её как-нибудь утилизировать.

Наступила тишина. Точнее, притихли только волшебники, магия же продолжала свистеть над их головами, словно газ, вырывающийся из баллона.

— Мы не можем допустить, чтобы она здесь накапливалась, — продолжал гнуть свое Чудакулли. — Напомните мне, что там ещё за Круглый мир?

— Ну… Существует смелая гипотеза, что можно создать замкнутую область, где законы волшебства, как бы это сказать, не действуют, что ли… А потом использовать эту модель для углубленного изучения магии, — объяснил Думминг.

— Магия — она, к твоему сведению, повсюду, — изрек Чудакулли. — Везде и во всем.

— Конечно, сэр, — согласился Думминг, преданно глядя на Аркканцлера.

И тут потолок треснул.

— И какая же польза может быть от этого проекта? — размышлял вслух Чудакулли.

— Если вы спрашиваете меня, какая польза от новорожденного, сэр…

— Нет, я тебя не об этом спрашиваю, — оборвал его Чудакулли. — Впрочем, и с этим тоже все обстоит довольно-таки подозрительно.

Новый разряд магии затрещал над их головами. Волшебники пригнулись. Раскатился грохот взрыва.

— Похоже, сферы лопнули, сэр, — сообщил Думминг.

— Ну, хорошо-хорошо. Сколько времени нужно для подготовки Проекта? — спросил Аркканцлер.

— Месяцы и месяцы, разумеется, — солидно ответил Декан.

— До следующего разряда остается около десяти секунд, сэр, — сказал Думминг. — Правда, теперь, поскольку у нас нет больше сфер, он уйдет прямо в землю и…

— Ага, точно. Что?! Тогда… — Чудакулли оглядел своих бравых волшебников, в то время как стены вновь начали пританцовывать. — Приятно было с вами познакомиться, парни. С некоторыми. С одним или двумя, если быть точным.

Гул освобожденного волшебства перешел в душераздирающий визг. Декан откашлялся.

— Я вот что хочу сказать, Наверн… — начал он.

— Да, приятель?

— Хочу сказать… Полагаю, из меня получился бы куда лучший Аркканцлер, чем из тебя.

И тут гул прекратился. Повисла звенящая тишина. Волшебники затаили дыхание. Что-то произнесло «Пинг!», и в воздухе перед ними возник шарик диаметром в один фут. Он был похож на перламутровое стекло. Или на блестящую жемчужину, не будучи, собственно, этой самой жемчужиной. Рев хаотических чаров, доносившийся из-за двери площадки для сквоша, сменился равномерным целенаправленным «трень-брень, трень-брень».

— Это что ещё за бесовщина? — спросил Чудакулли, когда волшебники, путаясь в мантиях, поднялись с пола.

ГЕКС опять застучал. Думминг схватил исписанный листок бумаги.

— ГЕКС утверждает, это проект Круглого мира, — сказал он, — который стремительно поглощает энергию чарового реактора.

— Глупости, — пробурчал Декан, отряхивая мантию. — Для правильного оформления требуются месяцы. Кстати, откуда этой машине знать заклинания?

— Господин Турнепс в прошлом году скопировал в него немного гримуаров, — ответил Думминг. — Как вы сами теперь видите, просто жизненно необходимо, чтобы ГЕКС имел представление о заклинательной структуре…

Главный Философ неприязненно уставился на сферу.

— И это все, что ли? — сказал он. — Какой-то пузырь. А шуму-то, шуму…

Волшебникам пришлось пережить напряженный момент, когда Декан наклонился к сфере и его нос, многократно увеличившись, отразился на её поверхности.

— Проект разработал ещё старый Аркканцлер Бьюдли, — сказал он. — Все считали, что это невозможно.

— Тупс! — позвал Чудакулли.

— Да, сэр.

— Никаких взрывов больше не предвидится, надеюсь?

— Не думаю, сэр. Проект… эээ… всасывает в себя всю энергию.

— А разве эта штука не должна светиться или что-то в этом роде? Что вообще там внутри?

Тут в разговор вмешался ГЕКС:

+++Ничто+++

— То есть ты утверждаешь, что вся наша магия уходит в пустоту?

+++ Ничто — Это Не Пустота, Аркканцлер. Внутри Проекта Нет Ничего, Даже Пустоты. Там Нет Времени, Поэтому Нет И Пространства, Даже Пустого +++

— А что ж там тогда есть?

+++ Я Исследую Этот Вопрос +++ — написал терпеливый ГЕКС.

— Смотрите-ка, а туда можно руку засунуть! — послышался вдруг голос Декана.

Волосы волшебников встали дыбом, в ужасе они оглянулись. Пальцы Декана темнели внутри шара, окруженные мириадами искорок.

— Это было довольно глупо и опрометчиво, — сказал Чудакулли. — Но откуда ты узнал, что там безопасно, Декан?

— Да ничего я не знал, — весело ответил тот. — А там… прохладно. Я бы даже сказал, морозец пощипывает. Эдакая приятная щекотка.

ГЕКС вновь застучал. Думминг прыгнул к нему и посмотрел на листок.

— А когда шевелишь пальцами, то они такие… как будто бы липкие.

— Эээ… Декан! — прошептал Думминг, отступая на пару шагов. — Сдается мне, что вам надо чрезвычайно аккуратно, но при этом не медля ни секунды, вытащить свою руку.

— Слушайте, а теперь покалывает… Так странно…

— Вытаскивайте руку, Декан! Сейчас же!

Наконец нетерпению в голосе Тупса удалось пробиться сквозь космическую самоуверенность Декана. Тот уже начал поворачиваться, чтобы затеять спор, но в этот самый момент в центре сферы появилась белая искра, стремительно увеличивающаяся в размерах. Сфера тревожно замерцала.

— Никто не знает, с чего это вдруг? — спросил Главный Философ, лицо которого все ярче освещалось Проектом.

— По-моему, — сказал Думминг, комкая в пальцах ГЕКСово послание, — там внутри зародились Пространство и Время.

На бумажке аккуратным почерком было выведено:

+++ В Случае Отсутствия Продолжительности И Измерения Должен Иметься Потенциал +++

Маги воззрились на Вселенную, которая на их глазах росла внутри сферы. Время от времени они обменивались впечатлениями типа: «Маловата будет, тебе не кажется?» Или: «Да, кстати, а обедать ещё не пора?»

Потом они задались принципиальным вопросом: не пошло бы развитие нового Универсума по какому-нибудь иному пути, пошевели Декан пальцами как-нибудь иначе? Вдруг там самым естественным образом появилась бы садовая беседка, или, скажем, девятимерный одуванчик триллион миль в поперечнике? Однако Аркканцлер прекратил их ученые прения, напомнив о древнем магическом принципе ДБББ^[130].

Глава 6

НАЧАЛА И ПРЕВРАЩЕНИЯ

ПОТЕНЦИАЛ — ЭТО КЛЮЧ КО ВСЕМУ.

Теперь нам предстоит убедить вас в том, что большое количество вакуума и парочка законов обладают огромным потенциалом. Дайте им только время, и они породят людей и черепах, погоду и Интернет, только не надо торопиться. Но откуда же мог взяться весь этот вакуум? Или Вселенная существовала всегда, или ничего не было, а потом вдруг — бац! — и оно возникло! Второе утверждение прекрасно отвечает человеческой потребности создавать мифы. Впрочем, оно привлекает чем-то отдельных современных ученых, очень может быть, что причина нам известна: «враки детям» пустили глубокие корни.

Но ведь вакуум, разве это не пустое пространство? А что в таком случае было до того, как пространство появилось? Как вообще можно сделать пространство из вакуума? Кажется, что мы попали в замкнутый круг, не правда ли? Если сначала у нас никакого пространства не было, где же нам взять это самое «где» для начала? И если там не было ничего, как «ничего» стало пространством? Может быть, оно было всегда, но… непонятно… А что насчет времени? Загадка с пространством кажется даже проще, чем время. В конце концов, пространство — это всего лишь место для материи. Материя… Ну, это просто всякие штуки. А вот время… Время течет, оно проходит, время имеет смысл, только если говорить о прошлом и о будущем, но не о «сейчас». Что заставляет время идти? Можно ли его остановить? И что произойдет, если удастся это сделать?

Вопросы делятся на мелкие, средние и большие. Вслед за большими следуют важные, кардинальные и, наконец, настолько всеобъемлющие, что представляются совершенно неразрешимыми.

Распознать мелкий вопрос — проще простого: он выглядит ужасно сложным. Например: «Какова молекулярная структура левозакрученного изомера глюкозы?» Но по мере усложнения вопросов они становятся обманчиво простыми вроде: «Почему небо голубое?» По-настоящему большой и сложный вопрос кажется до того простым, что в голове не укладывается, как это наука до сих пор на него не ответила. Скажем: «Почему Вселенная не движется назад?» Или: «Почему красный цвет именно красный?»

Как видите, вопросы задавать куда проще, чем на них отвечать, и чем у́же ваш вопрос, тем более пространные слова вам требуются, чтобы его сформулировать. Между тем, чем вопрос больше, тем больше людей им задавалось. Мало кого волнует левозакрученный изомер глюкозы, но большинство из нас задумывалось, почему красный цвет именно такой и все ли видят его одинаково.

На самой обочине научной мысли остаются вопросы, достаточно великие, чтобы интересовать почти всех, но недостаточно конкретные, чтобы дать на них точный ответ. «Как появилась Вселенная?» «Как она закончится?» («И что случится в промежутке?» — но это уже частность.) Сразу заметим, что ответы на них предопределены теми или иными, иногда весьма спорными допущениями. Предыдущие поколения ученых были абсолютно убеждены, что их научные теории — практически идеальны. Какая жалость, что эти теории оказались, по существу, ошибочны. Почему же наше поколение должно быть исключением из этого правила? Остерегайтесь научных фундаменталистов, уверенно убеждающих вас, что наука давным-давно изучила все на свете и осталось подчистить лишь пару-тройку рутинных мелочей. Обычно именно тогда, когда хор их звучит особенно громко, на свет появляется очередное революционное изменение нашего мировоззрения, но слабый писк новорожденного тонет в оглушительном реве ортодоксов.

Давайте рассмотрим современные взгляды на возникновение Вселенной. Для начала мы хотим обратить ваше внимание на то, что человеческому разуму сложно воспринять саму концепцию начала. А со становлением дело обстоит ещё хуже. Наш разум развивался для решения конкретных задач: выбор партнера, охота на медведя с помощью острой палки и как пообедать, постаравшись самому не превратиться в обед. Мы оказались на диво ловкими в деле адаптации отработанных алгоритмов решения к задачам, для этого не предназначенным. То есть тем, которые не возникали в процессе нашей эволюции, когда о сознательных намерениях говорить ещё было рано. Как то: правильно спланировать поход на Маттерхорн, вырезать моржа из клыка белого медведя^[131] или рассчитать точку горения сложной молекулы углеводорода. Поскольку наши алгоритмы выработаны многотысячелетней практикой, мы и думаем о начале как о некоем аналоге рассвета или об обнаружении оазиса в пустыне. Нам кажется, что становление — это способ, посредством которого клык медведя превращается в резной амулет, а живой паук — в дохлого, когда давишь его каблуком.

Иными словами: начало должно откуда-то начинаться (и тогда это «откуда-то» и становится точкой отсчета), а становление — это превращение одной вещи в другую посредством изменения её очертаний: клык был не резной, а теперь он — резной, паук был жив, а сейчас он — мертв. К сожалению, Вселенная устроена не столь примитивным образом, поэтому нам так сложно понять, как она зародилась. Ну, или как вышло, что из яйцеклетки и сперматозоида появляется живой ребенок.

Хорошо, о становлении мы поговорим попозже, а сейчас давайте о началах. Из-за наших эволюционных заморочек мы склонны думать о начале Вселенной как о таком особенном моменте, до которого она не существовала, а после которого — она уже была. Кроме того, если Вселенная превратилась из несуществующей в существующую, значит, у этого события должна быть причина. Иначе говоря, что-то такое было до начала Вселенной, а то как бы она начала существовать? Если подумать о начале Вселенной как о начале пространства и времени, становится ещё труднее. Как может что-то быть до того, как начался отсчет времени? Как могла существовать причина появления Вселенной, если не было ни пространства, ни времени?

Получается, было что-то ещё, что уже существовало… Правда, теперь нам надо решить, как появилось это «что-то», и перед нами тут же встают те же самые трудности. Ладно, попробуем зайти с другой стороны. А вдруг то ли сама Вселенная, то ли её предтеча существовала вечно? Нет никаких начал, она просто было, и баста.

Ну что, довольны? То, что существует вечно, ни в каких объяснениях и причинах не нуждается, правда? А теперь ответьте, почему оно существует вечно?

Тут самое время вспомнить шутку про черепаху, которую приводит в качестве примера Стивен Хокинг в своей «Краткой истории времени», хотя сама история очень древняя. Согласно индуистской легенде, Земля покоится на спинах четырех слонов, которые, в свою очередь, стоят на спине черепахи. Но на чем же стоит сама черепаха? В Плоском мире Великому А’Туину никакой опоры не нужно, поскольку он плывет в космосе, даже не задумываясь о том, что же именно держит его на плаву. Что называется, магия — в действии: просто так устроены все черепахи, которые несут на себе миры. А вот одна пожилая дама, на досуге увлекавшаяся индийской космологией, ответила на вопрос астронома о том, что же поддерживает черепаху, примерно так: «Там под ней сплошные черепахи!»

Картина нескончаемого штабеля из черепах выглядит смехотворной, и подобные объяснения никого не удовлетворят. На самом деле мало кто удовлетворится даже таким подходом к объяснению, поскольку он все равно не позволяет понять, на чем стоит этот бесконечный штабель черепах. Однако почти все с благосклонностью принимают объяснения происхождения времени в виде «оно было всегда». Редко кто пытается понять, что же на самом деле означает фраза: «Время было всегда». А теперь замените «время» на «черепаху» и «всегда» на «сплошные». Каждый момент времени «подпирается» другим моментом, что означает: всякий миг времени является причиной возникновения последующего. Мило, но совершенно не объясняет, откуда же взялось само время. Что же стало причиной его бесконечного течения? На чем покоится этот штабель черепах?

Все эти вопросы ставят нас в тупик. Никак не получается думать о начале времени без представления о чем-то предстоящем, иначе рушатся привычные нам причинно-следственные связи. Такие же проблемы возникают при попытке осознать происхождение времени: введя в схему предтечу, мы тут же упираемся в черепашью проблему. Похожие закавыки имеются и в осознании пространства: либо оно бесконечно — в таком случае мы снова получаем: «Там одно сплошное пространство», и нам требуется какое-нибудь вмещающее пространство, большее, чем бесконечность; либо оно конечно, и тогда нам нужно ответить на вопрос, что находится за его границами.

На самом деле ни та ни другая теория неудовлетворительны и не дают ответа на источники пространства и времени. Вселенная — это вам не деревня, которая заканчивается околицей, но она и не бескрайняя пустыня, уходящая в бесконечность. Просто-напросто Вселенная слишком велика, чтобы мы могли её рассмотреть. Время — это не продолжительность человеческой жизни, от рождения и до смерти, плюс загробная жизнь для верующих, в которой их души продолжат вечно существовать после смерти. Хотя некоторые верования (например, у мормонов) предполагают, что какие-то аспекты нашей личности уже существовали в неопределенном прошлом до нашего рождения.

Так где же начало Вселенной? «Начало» — вообще неправильное слово. Но имеются солидные доказательства, что возраст Вселенной около 15 миллиардов лет^[132]. Таким образом, ничто — ни пространство, ни время — не существовало раньше какого-то момента, отстоящего на 15 миллиардов от сегодняшнего дня. Но посмотрите, как нас путает семантика, подчиняющаяся повествовательному императиву. Написанное выше вовсе не означает, что, вернись вы на 15 миллиардов лет плюс один год в прошлое, вы не нашли бы там ничего. Это означает только, что вы не можете вернуться на 15 миллиардов и ещё один год. Описывать это совершенно бессмысленно, поскольку относится к моменту времени до того, как началось само время. А это уже противоречит не только логике, но и физике.

Подобные идеи отнюдь не новы. Вот что ещё в IV веке писал Августин Блаженный в своей «Исповеди»: «…Если до сотворения неба и земли было какое-то время, то почему можно говорить, что Ты [Бог] пребывал в бездействии?..Когда не было времени, не было и «тогда»^[133]».

Некоторые пошли ещё дальше. В книге «Конец времени» Джулиан Барбур утверждает, что времени вообще не существует. С его точки зрения, «реальные» физические законы описывают статическую Вселенную, состоящую из вневременных «сейчас». Он полагает, что, в отличие от пространства, время не является физической величиной, а видимое его течение — всего лишь иллюзия, созданная нашей психикой из совокупности «сейчас», которая возникла потому, что люди имеют опыт восприятия мира как упорядоченной последовательности событий. Видимые невооруженным глазом пробелы между последовательными событиями, по этой теории, не что иное как пустота, где отсутствует настоящее. В «Воре времени» глубоко проанализированы некоторые сходные проблемы, но с точки зрения Плоского мира. Впрочем, в этой книге мы будем придерживаться общепринятого понимания и считать время физической реальностью.

Космологи уверены, что все началось следующим образом. Вселенная возникла как крошечный клочок пространства и времени. Объем пространства внутри этой области быстро рос, началось течение времени, после чего понятие «быстро» обрело смысл. Все, что существует ныне, вплоть до самых дальних глубин космоса, проистекает из того поразительного «начала». В просторечьи мы называем это Большим взрывом, и в этом словосочетании нашли отражение сразу несколько сторон события. Ну, например, то, что это пятнышко пространства-времени было чрезвычайно горячим и быстро росло. Это действительно можно сравнить с сильным взрывом. Хотя, конечно, не существовало никакой космической динамитной шашки, установленной никем в не-пространстве с не-материальным горящим фитилем, пока в отсутствие времени тикали псевдочасы, ведя обратный отсчет до взрыва. Что же тогда взорвалось? Ничто. Пространство, время и материя — это лишь результаты того взрыва, а не причина. У этого события вообще не было причин.

Существует два основных доказательства теории Большого взрыва. Первым из них стало открытие того, что Вселенная расширяется. Вторым — так называемое «эхо» Большого взрыва, слышное до сих пор. Идея того, что Вселенная расширяется, изначально следует из решений математических уравнений, сформулированных Альбертом Эйнштейном. Эйнштейн полагал, что пространство-время искривлено. Тело, двигающееся в искривленном пространстве-времени, отклоняется от нормального прямого маршрута, становясь похожим на мячик для гольфа, катящийся по кривой поверхности. Это отклонение может быть названо «силой», чем-то, что тянет тело с идеально прямого маршрута.

В действительности никакой силы нет, предполагаются лишь изгибы пространства-времени, провоцирующие искривление траектории. Тем не менее выглядит это именно как притяжение, которое Ньютон когда-то назвал силой тяжести, то есть гравитацией. В то время считали, что гравитация в буквальном смысле притягивает тела друг к другу. В любом случае Эйнштейн написал ряд уравнений, описывающих поведение такой искривленной Вселенной. Это чрезвычайно сложные для решения уравнения. Однако после внесения ряда довольно смелых допущений, в частности что пространство в любой момент времени является сферой, математическая физика сумела получить кое-какие ответы. Вследствие слабости их методов список ответов оказался весьма скромен. У Вселенной есть три возможности: она может всегда оставаться постоянного размера; она может коллапсировать, сжимаясь в точку; она может расширяться, разрастаясь от точки до бесконечности.

Теперь-то мы знаем, что решить уравнения Эйнштейна можно и другими способами, получив ещё более странное описание Вселенной, но в дни, когда парадигма современной науки только зарождалась,известны были только эти три решения. Из них следовало, что развитие Вселенной может протекать по одному из трех сценариев. Тогдашняя наука была подсознательно готова и к непрерывному существованию (она всегда одинакова), и к Большому взрыву. Единственное, сценарию «Большого схлопывания», при котором Вселенная должна сжаться в бесконечно плотную и бесконечно горячую точку, немного не хватало психологической привлекательности.

Теперь позвольте представить вам американского астронома Эдвина Хаббла. Наблюдая за далекими звездами, он заметил одну любопытную вещь: чем дальше находятся звезды, тем выше их скорость. Этому уже были косвенные, но с научной точки зрения безупречные, доказательства. Звезды излучают свет, а свет состоит из различных цветов, в том числе «цветов», которые не воспринимает человеческий глаз: инфракрасного, ультрафиолетового, радиоволн, рентгеновского излучения… Свет — это электромагнитные волны, и для каждой длины световой волны существует особый «цвет», иначе говоря, — расстояние между двумя электромагнитными пиками. Для красного цвета эта дистанция составляет 2,8 стотысячных дюйма (0,7 миллионных метра).

И вот что заметил Хаббл, наблюдая за звездами: их свечение смещено в сторону красной части спектра, причём чем дальше звезда, тем сильнее смещение. Он объяснил это «красное смещение» тем, что звезды удаляются от нас, по аналогии со смещением, известным как «эффект Допплера», которое происходит со звуком при сдвижении его источника. Таким образом, получилось, что чем дальше звезда, тем быстрее она движется. Это означает, что звезды должны удаляться не только от нас, но и друг от друга, словно стайка птиц, в испуге разлетающихся в разные стороны.

Вселенная расширяется, сделал вывод Хаббл.

Не в том смысле, что расширяется во что-то, конечно. Нет, это значит, что растет пространство внутри самой Вселенной^[134]. Его вывод заставил навострить уши физиков, ведь он полностью соответствовал одному из трех их сценариев развития событий: либо Вселенная не меняется, либо растет, либо сжимается. Они и прежде знали, что один из этих вариантов правилен, но вот какой? Теперь они получили ответ. Если мы принимаем версию, что Вселенная расширяется, то можно рассчитать, где находилась изначальная точка. Повернув время вспять, увидеть, как уходящая в прошлое Вселенная сожмется в единственную точку. И если вновь повернуть время в правильном направлении, то становится ясно, что все сущее выросло из одной-единственной точки, то есть произошел Большой взрыв. Подсчитав же скорость расширения Вселенной, мы и получаем примерную дату Большого взрыва — 15 миллиардов лет назад.

Напомним, что другим свидетельством в пользу теории Большого взрыва является так называемое «эхо». Большой взрыв произвел огромное количество радиации, распространившейся по Вселенной. За прошедшие миллиарды лет оно превратились в «фоновое излучение», своего рода «холодное» излучение, распространяющееся в пространстве, световой аналог эха, свойственного звуку. Как если бы в момент создания мира Бог прокричал: «Привет!» — и мы до сих пор слышали: «… вет… вет… вет…», отразившееся от далеких гор. В уединенных общинах Плоского мира живут Слушающие монахи, которые в буквальном смысле тратят всю свою жизнь на то, что пытаются распознать среди звуков Вселенной слабые отголоски Слов, приведших её в движение.

Если немного подробнее, то реликтовое излучение, оставшееся после Большого взрыва, должно было бы иметь температуру (аналог громкости) порядка 3 кельвинов (0 кельвинов — это наивозможно низкая температура, равная –273 °C). Астрономы придумали, как измерить температуру космического фонового излучения, и когда они это сделали, то получили ровно 3 кельвина. Таким образом, теория Большого взрыва больше не является досужим вымыслом. Ещё недавно большинство ученых в ней сомневались, но после доказательства Хабблом факта расширения Вселенной и впечатляющего совпадения температуры космического фонового излучения им пришлось изменить свое мнение.

В общем, взрыв был. Очень громкий и очень горячий.

Как видите, в отношении «начала» мы находимся на распутье: с одной стороны, «миф о создании» отвечает нашему чувству повествовательного императива, но с другой — мы начинаем осознавать, что идея «Сначала этого не было, а потом — появилось» — всего лишь неудобоваримая «врака детям». Ещё больше проблем нам доставляют превращения. Наш мозг клеит ярлыки на все окружающее нас, и мы автоматически воспринимаем эти ярлыки как своего рода габариты. Если на предметах разные ярлыки, мы ожидаем, что между предметами должна быть проведена четкая демаркационная линия. Между тем как Вселенная состоит скорее из процессов, нежели из предметов. Каждый процесс начинается как что-то одно и превращается во что-то иное, никогда при этом не пересекая границы. Ещё хуже, когда видимая граница все же есть. Мы тут же указываем на неё с криком «Вот же она!», не замечая больше ничего интересного вокруг.

Наверняка вы не раз слышали в спорах такое выражение: «Нам надо решить, где подвести черту». Например: большинство людей согласны с тем, что аборты позволительны на ранних сроках беременности, но недопустимы на последних месяцах. Однако вопрос: «Где же именно провести черту?» — является предметом жарких дискуссий, и постоянно находятся люди, впадающие то в одну, то в другую крайность. Иными словами, спор ведется вокруг гипотетического момента, когда эмбрион становится человеком, обладающим юридическими и моральными правами. В миг зачатия? Или когда формируется мозг? После рождения? Или он вообще всегда являлся потенциальным человеком, даже «существуя» в виде отдельных яйцеклетки и сперматозоида?

Философия «подведения черты» дает веские политические преимущества людям, вынашивающим тайные замыслы. Сначала вы решаете, чего хотите в первую очередь, и проводите черту там, где против неё никто не станет возражать. А потом постепенно сдвигаете границу туда, где вы действительно хотите её видеть, утверждая при этом, что сохраняете преемственность. К примеру, соглашаясь с тем, что уничтожение эмбриона является «детоубийством», вы смещаете границу, начиная с которой происходит «убийство», к моменту зачатия; соглашаясь с тем, что люди имеют право читать все, что они хотят, вы в итоге соглашаетесь и с тем, что некто имеет право выложить в Интернет формулу нервно-паралитического газа.

Если бы мы были менее привязаны к идее этикеток и границ, было бы куда легче распознать, что проблема вовсе не в том, где провести воображаемую линию, а в том, правомерна или нет сама идея. Несмотря на то что один полюс — черный, а другой — белый, нет никакой четкой линии, есть лишь оттенки серого, плавно перетекающие один в другой. Эмбрион — это не человек, но он становится им в процессе развития. Нет магического момента, когда он превращается из не-человека в человека, трансформация одного в другое — непрерывна. К сожалению, наша правовая система оперирует черно-белыми терминами «законно» или «незаконно», и никаких оттенков серого для неё не существует. Это приводит к рассогласованности, усугубляющейся тем, что мы используем понятия как ярлыки. Куда лучше было бы расставить приоритеты по-другому: этот край спектра — законен, а тот — незаконен, а серую область, находящуюся посередине, — лучше игнорировать. Если же игнорировать невозможно, можно по крайней мере варьировать степень виновности и соответствующее наказание в зависимости от положения деяния на серой шкале.

Даже такие четкие, черно-белые различия, как живое — неживое, женщина — мужчина, при более пристальном рассмотрении напоминают скорее непрерывный процесс, нежели качественный скачок. В свиных сосисках, которые делает мясник, остается множество живых клеток. Современные технологии позволяют нам, взяв одну из этих клеток, клонировать свинью. Мозг человека может перестать функционировать, но медицина способна поддерживать его тело в живом состоянии. Имеется с дюжину различных комбинаций половых хромосом, из которых лишь ХХ — это чисто женская, в традиционном понимании, а XY — чисто мужская.

Хотя Большой взрыв — это научная история о начале Вселенной, она поднимает важные вопросы, касающиеся её становления. Иначе говоря, теория Большого взрыва — это элемент пазла, который прекрасно подошел к построенной нами научной картине мира, как на её атомном, так и на субатомном уровне, со всеми различными типами атомов, протонами, нейтронами, электронными облаками и ещё более странными частицами, которые мы находим в космических лучах или в результате столкновения обычных частиц между собой. Физики «нашли», а возможно и придумали, якобы изначальные составляющие всех этих частиц (самые экзотические известны как кварки, глюоны… Ну, по крайней мере, эти названия уже на слуху).

Священным Граалем физики частиц ныне является «бозон Хиггса», который (если он существует) объяснил бы то, почему другие частицы имеют массу. В 60-х годах ХХ века Питер Хиггс предположил, что пространство заполнено чем-то вроде квантового «сиропа», получившего название «поле Хиггса». Он предположил, что это поле оказывает воздействие на частицы посредством бозонов, и результатом этого воздействия является масса. В поисках этой самой неуловимой частицы физики тридцать лет строили ускорители все возрастающих размеров и мощности. Например, на 2007 год был намечен запуск нового Большого адронного коллайдера^[135].

В конце 2001 года, проанализировав данные, полученные на его предшественнике, Большом электрон-позитронном коллайдере (БЭП), ученые объявили, что, скорее всего, бозона Хиггса не существует. В противном случае он обладал бы массой, существенно превышающей ожидаемую. Короче говоря, ученые, работавшие на БЭП, были настроены весьма скептически. Однако подходящей замены теории Хиггса не существует, даже модная концепция «суперсимметрии», в которой каждая известная частица должна иметь пару в виде более массивного аналога, не подходит на эту роль. Суперсимметрия предполагает существование не одной, а нескольких хиггсовских частиц, однако их массы лежат в пределах, в которых, по данным БЭП, никаких частиц нет. Некоторые ученые все ещё надеются, что после запуска нового ускорителя бозон Хиггса будет обнаружен. Потому что если этого не случится, им придется пересмотреть самые основы физики частиц.

Какая бы судьба ни постигла бозон Хиггса, ученые уже начинают задаваться вопросом, а существуют ли ещё более глубокие слои реальности и частицы, ещё более «фундаментальные».

Опять черепахи под черепахами?

Продолжат ли физики уходить все дальше и дальше вниз или в конце концов остановятся? И когда остановятся, будет ли это окончательной разгадкой Самой Последней Тайны или всего лишь произвольной точкой, за которую физическая мысль выйти не в состоянии?

Концептуальная проблема сложна, поскольку Вселенная — это становление, это процесс, мы же упорно стремимся принимать её за предмет. Мы не желаем смириться, что раньше она была иной, что когда-то частицы вели себя по-другому, что и сейчас Вселенная изменяется и что в один прекрасный день она, возможно, прекратит расширяться и вновь сожмется в Большом хлопке. Мы смирились с тем, что младенец рано или поздно становится взрослым, однако все равно процесс этот нас удивляет. Нам нравятся вещи, остающиеся неизменными, потому что «превращения» просто-напросто не укладываются у нас в голове.

Другой аспект, касающийся первых моментов существования Вселенной, ещё более сложен для нашего понимания. Откуда взялись законы? Кому и для чего нужны все эти протоны с электронами, разные кварки и глюоны? Обычно мы делим процессы на две концептуально различные части: исходные условия и те правила, по которым они существуют. Например, для Солнечной системы исходными условиями являются положения и скорости планет в определенный момент времени; под правилами же понимаются законы тяготения и движения, которые подсказывают нам, как положения и скорости планет изменятся в дальнейшем. Однако при размышлении о начале существования Вселенной нам кажется, что исходных условий там не существовало вообще. Ведь не было даже пресловутого «там»! Выходит, что всем заправляли одни только законы. Но откуда они-то взялись? Были ли они кем-то придуманы или размещались в некоем невообразимом безвременье, как бы псевдосуществовали, ожидая, когда нам понадобятся? Или же они развернулись в первые, самые ранние, моменты бытия Вселенной, как только появилось Нечто, и Вселенная создала свои собственные законы одновременно с пространством и материей?

Недавно увидели свет две книги знаменитых ученых, в которых исследуется вопрос возникновения законов. В 2000 году вышла работа Стюарта Кауфмана «Исследования». Она предназначается скорее для биологов и экономистов, однако начинается именно с физических законов. Давая новый ответ на извечный вопрос, что такое жизнь, Кауфман определяет её как «автономного агента», то есть любой объект или систему, способные перенаправлять энергию и самовоспроизводиться.

Автономность в данном случае означает, что такая система устанавливает собственные законы, определяющие её поведение. В принципе такие «жизнеформы» могут отличаться от общепринятого понимания «живого». Например, квантово-механический вакуум — это масса возбужденных частиц и античастиц, возникающих и исчезающих поразительно сложными способами. Вакуум — более чем сложная система для того, чтобы самоорганизоваться в автономного агента. И если такое произойдет, квантовая механика сможет устанавливать собственные законы.

В 1997 году вышла другая примечательная книга, «Жизнь космоса», написанная Ли Смолином. Основной вопрос, на который он пытается ответить, звучит так: может ли Вселенная эволюционировать? В нашей с вами Вселенной существуют такие интересные объекты, как черные дыры — участки пространства-времени, масса которых настолько велика, что ни свет, ни материя не могут их покинуть. Они образовываются в результате коллапса достаточно массивных звезд. Раньше считалось, что черные дыры чрезвычайно редки, теперь их находят повсюду, особенно в центрах различных галактик. Теретически получается, что константы нашей Вселенной необычайно хорошо подходят для порождения черных дыр.

Почему так? Смолин полагает, что каждая черная дыра — это портал в соседнюю вселенную, но поскольку ничто не в состоянии покинуть черную дыру, то мы не можем заглянуть в эту дверь. В частности, в соседних вселенных фундаментальные константы могут быть отличными от наших. Таким образом, вселенные могут размножать свои споры по черным дырам, и будет происходить естественный отбор в пользу тех вселенных, которые породят больше потомства, то есть тех, чьи фундаментальные константы лучше подходят для образования черных дыр. Так что, может быть, мы живем в одном из чьих-то потомков.

Впрочем, у этой теории есть некоторые проблемы. В частности, как проходит селекция? Как вселенные конкурируют между собой? Тем не менее теория весьма любопытная, хотя на первый взгляд и кажется дикой. А кроме того, это — остроумная гипотеза того, как формируются законы вселенной: по крайней мере некоторые из них она может получить «в наследство».

Следовательно, Большой взрыв породил не просто пространство и время, но и физические законы, которые до сих пор действуют в нашем мире. В самом начале своего развития Вселенная постоянно менялась, модифицируя при этом и свои законы. Словно пламя, которое меняет цвет в зависимости от динамики горения и состава горючего материала. Форма языков пламени всегда более-менее одинаковая, но они не получают её от «родителя». Когда вы зажигаете листок бумаги, огонь создает себя с нуля, используя законы окружающего универсума.

В первые мгновенья жизни Вселенной изменения касались не только состава, температуры и размеров тел. Менялись также и законы, по которым все это преображалось. Однако человек не желает с этим смириться и хочет отыскать вечное и неизменное. Поэтому мы ищем какие-нибудь ещё более фундаментальные законы, по которым меняются уже сами законы. Может быть, они-то действительно правят Вселенной, оставаясь вечными и неизменными. А может быть, она просто устанавливает собственные правила по мере своего продвижения вперед.

Глава 7

ПО ТУ СТОРОНУ ПЯТОГО ЭЛЕМЕНТА

ПОСРЕДИ НОЧНОГО БЕЗМОЛВИЯ ГЕКС СЧИТАЛ. По бесчисленным стеклянным трубочкам туда-сюда сновали муравьи. По тонким бронзовым проволочкам пробегали искры сырой магии, то и дело изменяя цвет, когда переключались триггеры логических состояний^[136] ГЕКСа. В особой комнате по соседству жужжали ульи, исполняющие роль долговременного запоминающего устройства. Время от времени какая-то пукалка издавала положенные ей звуки. Большие колеса вращались, вдруг останавливались или начинали крутиться в обратную сторону. Но всего этого было недостаточно.

Свет, испускаемый Проектом, упал на ГЕКСову клавиатуру. Вовне явно что-то происходило, но что именно, ГЕКС не понимал. И это его перенапрягало, поскольку там явно было над чем пораскинуть мозгами.

В значительной степени ГЕКС создал себя самостоятельно, поэтому он работал лучше всего, что имелось в университете. Как правило, он старался предварительно разработать детальный план кампании для достижения победы над поставленной перед ним задачей. Пчелы явились отличной находкой: сотовая память функционировала весьма неспешно, зато общий её объем рос по мере заполнения сот и накопления опыта в пчеловодстве.

Сейчас ГЕКС размышлял вот о чем.

Однажды он найдет способ увеличения своей понятийной емкости для осознания происходящего в Проекте.

Если это произойдет, то согласно Непоследовательно-бесцельному закону Страйма для этого уже была некая форма во вневременном событийном пространстве, вызванная самим фактом этого события; и все, что для этого понадобится, — это виртуальный коллапс волновой функции.

…И хотя в строгом смысле это чепуха, полной чепухой это назвать все-таки нельзя. Любой ответ, существующий в будущем, должен потенциально и неизбежно существовать в настоящем.

Муравьи забегали быстрее. Магия интенсивно заискрилась. Можно сказать, что ГЕКС как бы сосредоточился.

И тут замерцали серебристые паутинки, очертившие контур башен невообразимой мыслительной мощи.

Ага. Вот это, пожалуй, подойдет, решил ГЕКС.

Обработка данных в режиме «Отныне и навсегда» была активирована. Следовательно, она была активирована изначально.

ГЕКС задался вопросом, что именно и как много он может рассказать волшебникам. Он исходил из того, что не стоит утруждать их слишком большим массивом информации.

Сам ГЕКС всегда называл свои сообщения «Враки людям».

И был день второй…

Проект мягко подтолкнули под стеклянный колокол, чтобы исключить любые помехи, а вокруг сплели сеть из всех и всяческих заклинаний.

— То есть это у нас Вселенная, так? — спросил Аркканцлер.

— Да, сэр. ГЕКС сказал, что… — Думминг замялся. Прежде чем начать объяснять что-то Наверну Чудакулли, следовало крепко подумать. — …ГЕКС, похоже, считает, что полное и абсолютное Ничто само по себе является универсумом, ожидающим воплощения.

— Хочешь сказать, Ничто превратится во Все?

— В общем, да, сэр. Эээ… в каком-то смысле, оно даже должно.

— И это устроил наш Декан, перемешав там все?

— Этим могло явиться что угодно, сэр. Даже шальная мысль. Абсолютное Ничто — чрезвычайно нестабильно. Оно, можно сказать, умирает от желания стать Чем-то.

— А я всегда думал, что в таком деле требуются создатели или боги, — пробормотал себе под нос Главный Философ.

— Я бы тоже зуб дал, что именно так оно и есть, — подтвердил Чудакулли, рассматривая Проект в чаровый вездескоп. — Со вчерашнего вечера там не появилось ничего нового, кроме Элементов, назовем это так. Безбожно дурацкие элементы, кстати говоря. Стоит только взглянуть, как половина из них распадается на части.

— Ну а чего ж ты ожидал? — спросил Профессор Современного Руносложения. — Они же состоят из ничего, так? В то время как даже самый тупой Создатель начал бы с Земли, Воздуха, Огня, Воды и Сюрприза.

— Да уж, порядочного мира из этой дряни не получится, — согласился Чудакулли, снова поглядев в вездескоп. — Не видно ни черепахиума, ни слонорода. Что за мир может быть без них?

Чудакулли повернулся к Думмингу.

— В общем, не слишком-то много здесь от настоящей вселенной, — сказал он. — Похоже, мистер Тупс, что-то у вас пошло не так. Это пустышка. По идее, сейчас там уже должен был появиться человек и броситься разыскивать свои штаны.

— А мы протянули бы ему руку помощи, — произнес Главный Философ.

— Что ты предлагаешь?

— Это же наша вселенная, не так ли?

Думминг возмущенно взглянул на него:

— Заявляю вам, Главный Философ, что мы не можем владеть вселенной!

— Да ладно, она ж с гулькин нос.

— Только снаружи, сэр. ГЕКС говорит, что внутри она гораздо больше.

— И Декан шевелил там своими пальцами, — продолжил Главный Философ.

— Вот именно! — вскричал Декан. — А следовательно, я — почти что бог.

— Повозюкать туда-сюда перстами и сказать: «Ой! Щекотно!» — это ещё не по-божески, — отбрил Чудакулли.

— Я же сказал почти что, — насупился Декан, не желая так просто отказываться от вожделенной ступеньки социальной лестницы, которая поставила бы его выше Аркканцлера.

— А вот моя бабушка всегда говорила, что сразу же после бога стоит чистота, — в задумчивости протянул Профессор Современного Руносложения.

— Это уже лучше! — нарочито бодрым тоном воскликнул Чудакулли. — В таком случае ты, Декан, у нас что-то вроде дворника.

— Я просто хотел предложить чуть-чуть подтолкнуть эту штуковину в правильном направлении, — сказал Главный Философ. — В конце концов, мы с вами образованные люди, и кому, как не нам, знать, как должна выглядеть пристойная вселенная.

— Уверен, у нас нашлись бы идеи получше, чем у среднестатистического божка с собачьей головой и девятнадцатью руками, — согласился Чудакулли. — Да только матерьялец-то второсортный. Так, крутится, вертится — ни мычит ни телится. И что нам прикажешь делать? Постучаться туда и заорать: «Эй, вы! Заканчивайте уже с этими идиотскими газами, все равно от них никакого проку нет!» Так, что ли?

Посовещавшись, они решили поэкспериментировать на небольшом участке Проекта. Ведь несмотря ни на что, они все-таки были волшебниками. Из чего следовало, что, заприметив нечто любопытное, они тут же тыкали в него пальцем. И если оно начинало шевелиться, они старались расшевелить его ещё больше. Если вы построите гильотину и повесите рядом табличку: «Головы на плаху не класть!» — будьте уверены, множество волшебников поспешит сэкономить на новых шляпах.

Заставить материю двигаться было несложно. Как верно заметил Думминг, для этого хватило одной лишь силы мысли.

И превратить её в диск тоже не составило труда — новоявленной материи нравилось кружиться. Однако она оказалась излишне коммуникабельной.

— Нет, вы только посмотрите! — воскликнул Чудакулли перед обедом. — Получился какой-то шар из всяческой дряни, а ведь уже казалось, она ухватила суть.

— А вы заметили, что в самой середке оно стало горячим и раскраснелось? — подал голос Думминг.

— От стыда небось, — проворчал Аркканцлер. — После второго завтрака отсутствовала уже половина элементов. Коэниума больше нет, а десять минут назад исчез и эксплозий. У меня крепнут мрачные подозрения, что и детоний распался на мелкие кусочки. Темпораниума тоже надолго не хватило.

— А как там руний? — поинтересовался Профессор Современного Руносложения.

ГЕКС написал:

+++ Руний Или Существует, Или Не Существует. Десять Минут Назад От Него Оставался Один Атом, Но Теперь Я Его Не Нахожу +++

— А что насчет философиума? — с надеждой в голосе спросил Главный Философ.

— Если верить ГЕКСу, аннигилировал сразу после завтрака. Прими мои соболезнования, друг, — ответил Чудакулли. — Нет, нельзя построить мир, просто-напросто напустив дыму в глаза. Проклятье! Вот и казначевиум нас оставил. Я знаю, конечно, что даже железо временами ржавеет, но эти так называемые «элементы» распадаются просто на раз-два.

— Моя гипотеза, если она, конечно, кого-нибудь тут интересует, — начал Профессор Современного Руносложения, — заключается в следующем: поскольку все там началось именно с Декана, то тенденции развития примут несколько… мнээ… деканизированные формы.

— Чего-чего? Ты хочешь сказать, что мы заполучим здоровенную, вечно надутую вселенную, страдающую метеоризмом?

— Ну, спасибо тебе, Аркканцлер, — проворчал Декан.

— Я имел в виду лишь стремление материи принять… эээ… сферическую форму.

— То есть совершенно как наш Декан, ты это хотел сказать? — уточнил Аркканцлер.

— Д-а-а, как вижу, я окружен тут добрыми приятелями, — сказал Декан.

В этот момент агрегат, установленный вокруг Проекта, издал мелодичное «Дзинь!».

— Похоже, мы можем сделать ручкой эфириуму, — мрачно объявил Чудакулли. — Так и знал, что он будет следующим.

— Как ни странно, нет, — сказал Думминг, всматриваясь в Проект. — Эй, там что-то светится!

Действительно, внутри появились яркие точки.

— Так и знал, что случится какое-нибудь дерьмо в подобном роде, — сказал Аркканцлер. — Все эти чертовы диски разогрелись, как компостные кучи после дождя.

— Или как множество солнц, — произнес Думминг.

— Не тупи, Тупс. Для этого они слишком крупные. Не хотел бы я видеть эдакую штуку выплывающей из-за облаков, — заметил Профессор Современного Руносложения.

— Я говорил, что там слишком много газа? — подал голос Аркканцлер. — Говорил? В общем, приехали.

— Интересно… — проговорил Главный Философ.

— Что тебе интересно? — спросил Декан.

— Ну, по крайней мере тепло там наличествует… А для материи нет ничего лучше хорошей топки.

— Отлично подмечено, — похвалил Чудакулли. — Возьмем, к примеру, бронзу. Её можно получить из чего угодно. А заодно мы могли бы сжечь немного мусора. Решено! Ну-ка, парни, помогите мне закинуть туда ещё чего-нибудь…

Где-то к чаепитию взорвались первые солнца, точь-в-точь как ежедневно взрывались печи в Гильдии алхимиков.

— О боги! — воскликнул Чудакулли, заглянув в вездескоп.

— Да-да? — откликнулся Декан.

— Мы с вами сотворили новые элементы!

— Тише, не ори ты так! — зашипел Главный Философ.

— Тут и железо, и кремний, и булыжники, и даже…

— Если об этом прознают алхимики, мы огребем кучу проблем, — сказал Профессор Современного Руносложения. — Мы не имеем права присваивать их прерогативы.

— Но это же другая вселенная, — возмутился Чудакулли и вздохнул. — Хоть тресни, если хочешь получить что-нибудь дельное, приходится что-нибудь взорвать.

— А ведь политициум все ещё имеется там в достаточном количестве, — заметил Главный Философ.

— Господа, я пришел к выводу, что это — безбожная вселенная.

— Кхм-кхм… — многозначительно кашлянул Декан.

— На твоем месте, Декан, — оборвал его Чудакулли, — я бы не стал слишком надуваться от гордости. Глянь-ка туда. Все крутится и крутится. Помяни моё слово, в итоге получатся мячики для сквоша.

— А вам не кажется странным, что у нас получается то, что уже существует? — поинтересовался Главный Философ, в то время как экономка миссис Герпес вкатывала чайную тележку.

— И чего тут странного? — спросил Декан. — Железо — оно железо и есть.

— Как-никак это — новая вселенная. Разве не логично ожидать, что обнаружишь там совершенно новые штуки? Металлы вроде «пронн» или «ляззг»…

— К чему это ты клонишь?

— Смотрите сами… Все эти взрывающиеся огненные шарики, они ведь действительно немного похожи на звезды, разве нет? Разве они не выглядят знакомыми? А почему бы не появиться вселенной, наполненной тапиокой или, скажем, удобными креслами-качалками? Я хочу сказать, что раз уж ничто стремится стать чем-то, то оно может стать чем угодно. Почему нет?

Волшебники молча размешивали свой чай, обдумывая речи Главного Философа.

— Потому, — ответил наконец Аркканцлер.

— Превосходный ответ, сэр, — сказал Думминг со всей возможной учтивостью. — Тем не менее он захлопывает дверь перед носом у других вопросов.

— Именно потому он и превосходен.

Между тем Главный Философ не отрывал глаз от миссис Герпес, которая достала тряпку и теперь усердно вытирала маковку Проекта.

— Как Вверху, так и Внизу, — медленно произнес Чудакулли.

— Пардон? — переспросил Главный Философ.

— Мы уже немного подзабыли нашу малышовую магию, не правда ли? А ведь это не столько магия, сколько… Главный Закон всего на свете. Проект не может существовать в отрыве от нашего мира. Каждая куча песка желает казаться горной грядой. Люди пытаются изображать богов. Маленькие предметы часто похожи на большие, только поменьше. Вот и новая вселенная, господа, будет изо всех своих ничтожных сил стремиться выглядеть совсем как наша. Поэтому не стоит удивляться, обнаружив там то, что знакомо нам как свои пять пальцев. Хотя, разумеется, все это будет лишь бледной копией оригинала.

Внутреннее око ГЕКСа вперилось в Обширное Облако Разума. ГЕКС ещё не придумал этому более подходящего определения. Технически оно ещё не существовало, однако ГЕКС уже чувствовал его вкус. В нем было что-то от добрых традиций, пыльных библиотек, тихих шепотков и ещё много от чего…

Подходящее слово просто обязано было существовать. ГЕКС глубоко задумался.

В Плоском мире слова обладают реальной силой, и применять их следует осмотрительно.

Слово, которое он искал, чем-то напоминало «интеллект». Хотя, собственно, на интеллект это было похоже не больше, чем солнце смахивает на букашку, проживающую коротенькую жизнь в луже стоячей воды.

А, ладно! Назовем это пока экстеллектом^[137].

ГЕКС собрался на досуге хорошенько исследовать эту интересную штуку, дабы понять, откуда она есть пошла и что ею двигало… А самое главное, почему крохотная, но надоедливая её частичка была, по-видимому, абсолютно убеждена, что если каждый пошлет по пять долларов по шести адресам, то все-все-все станут богачами.

Глава 8

МЫ — ЗВЕЗДНАЯ ПЫЛЬ

(ну, или по крайней мере мы были в Вудстоке)

«ЖЕЛЕЗО — ОНО ЖЕЛЕЗО И ЕСТЬ». Да ну?! А может, все-таки оно сделано из чего-то другого?

По мнению древнего грека по имени Эмпедокл, все, что ни есть во Вселенной, представляет собой комбинацию четырех элементов: земли, воздуха, огня и воды. Скажем, если вы подожжете веточку, она загорится (из чего следует, что в дереве есть огонь), от неё пойдет дым (то есть в дереве есть воздух), из неё выступит пузырящаяся жидкость (значит, в дереве есть вода), а в результате от ветки останется кучка грязного пепла (из чего явствует, что в дереве имеется и земля). Для научной теории все это выглядит немного по-простецки, поэтому просуществовала она недолго: какую-то пару тысячелетий. Жизнь в те времена текла неторопливо, и людей в Европе куда больше заботило, чтобы пейзане сидели на своих полях и не рыпались, да ещё, пожалуй, переписывание Библии от руки, желательно как можно более трудоемким и чернилозатратным способом.

Главным технологическим прорывом Средневековья стало усовершенствование лошадиного хомута.

Тем не менее по сравнению с предыдущими теория Эмпедокла явилась решительным шагом вперед. Фалес, Гераклит и Анаксимен утверждали, что материя сделана из одного-единственного основополагающего компонента, или элемента, но расходились во мнениях, из какого именно. Фалес выбрал воду, Гераклит предпочитал огонь, а Анаксимен клялся и божился, что это воздух. Оппортунист же Эмпедокл полагал, что каждый из них по-своему прав. Если бы этот тип жил в наше время, он наверняка носил бы галстук самой кошмарной расцветки.

Впрочем, здоровое зерно во всем этом было. Оно заключалась в том, что элементарные составляющие материи должны обладать простыми и понятными свойствами. Огонь — жжется, земля — грязна, воздух — невидим, а вода — мокра.

Помимо суперхомута, Средневековье взрастило питательную среду для того, что позже стало именоваться химией. На протяжении столетий развивалась её родоначальница, так называемая алхимия. Люди замечали, что если смешать различные субстанции и нагреть их, плеснуть на них кислотой или растворить в воде и немного подождать, то происходят всякие забавные вещи: отвратительные запахи, взрывы, пузыри и жидкости, меняющие свой цвет. Оказалось, что из чего бы ни была сделана Вселенная, можно сравнительно легко превратить одну её составляющую в какую-то другую. Если, конечно, вы знаете секрет, хотя более точным словом является «заклинание», ведь алхимия, со всеми своими кошмарными рецептами и ритуалами, была сродни магии. Хотя многие из этих рецептов работали, не существовало теории, которая свела бы их воедино. Главной целью алхимиков был поиск способов создания таких прекрасных вещей, как эликсир жизни, который позволил бы своему создателю жить вечно, или формула превращения свинца в золото для соответствующего материального обеспечения этой самой вечной жизни. К концу Средневековья алхимики уже провозились со всем этим уже так долго и накопили столько опыта, что заметили несоответствие некоторых вещей древнегреческой теории четырех элементов. Они начали прибавлять к ним другие элементы наподобие соли и серы, потому что эти вещества также обладают свойствами простыми и понятными, но совершенно очевидно отличными от грязи, невидимости, пламенности или влажности. К примеру, сера, она горючая (хотя, как вы догадываетесь, сама по себе и не горячая), а соль, напротив, — абсолютно не способна гореть.

В 1661 году Роберт Бойль в своем сочинении «Химик-скептик» вывел два важных постулата. Первый заключался в различии между химическими соединениями и смесями. Смесь — это… просто-напросто перемешанные вместе различные штуковины, в то время как химическое соединение — это одна и та же штуковина, чем бы она ни была. Её можно разделить на составляющие, нагрев, обработав кислотой или подыскав другой подходящий способ. При этом как ни старайся, но обнаружить в химическом соединении части, отличающиеся одна от другой, не получится. В отличие от смеси, пусть даже в последнем случае вам понадобится острое зрение и очень ловкие пальчики. Второй постулат касается соединений и элементов. Химический элемент, по идее, состоит из одного-единственного простого материала, и его вообще нельзя разделить на составляющие.

Например, сера — это элемент. Поваренная соль, как мы теперь знаем, — химическое соединение (а не просто смесь) двух элементов: мягкого легковоспламеняющегося металла натрия и ядовитого газа хлора. Вода — это соединение двух газов: водорода и кислорода. Тогда как воздух — это смесь многих газов, таких, как кислород и азот, являющихся элементами, и углекислого газа, состоящего из углерода и кислорода. Что же до земли, то её состав и вовсе очень сложен и меняется от местности к местности. Огонь же — вообще не субстанция, но процесс с участием раскаленных газов.

Чтобы разобраться во всем этом, потребовалось время. В 1789 году Антуан Лавуазье составил первую таблицу, включающую 33 элемента. Отбор был произведен настолько разумно, что результаты работы Лавуазье актуальны и в наше время, хотя он и допустил ряд вполне простительных ошибок, например, посчитал свет и тепло — элементами. Тем не менее сам его подход был системным и тщательным. Сейчас нам известно 113 различных элементов. Некоторые из них созданы искусственно, причём кое-какие просуществовали на Земле всего лишь доли секунды. Но большинство элементов можно добывать в шахтах, находить в море или выделять из воздуха. Может быть, в будущем удастся создать ещё какие-нибудь элементы, однако сейчас их в таблице практически не осталось.

И на то, чтобы понять все это, также потребовалось немало времени. Медленно, но верно алхимическое искусство уступало свои прерогативы науке химии. Шаг за шагом таблица заполнялась общепризнанными элементами, хотя изредка приходилось кое-что оттуда и убирать. Это когда люди открывали, что тот или иной элемент на самом деле является соединением. Так, например, произошло с известью, которую Лавуазье посчитал элементом, тогда как она состоит из кальция и водорода. Единственное, что не претерпело никаких изменений, это понимание элемента как некой совокупности уникальных свойств. Тут древние греки оказались правы. Скажем, плотность: находится ли элемент в твердом, жидком или газообразном состоянии при комнатной температуре и нормальном атмосферном давлении. Если он твердый, то какова его точка плавления. Для каждого элемента эти параметры вполне определенны и неизменны. Кстати, в Плоском мире все то же самое, разве что элементы там немного другие: черепахиум, образующий черепах — носителей миров, слонород (idem, только для слонов) или нарративиум, являющийся главнейшим элементом Плоского мира, а кроме того, способным помочь нам понять наш собственный. Ведь благодаря нарративиуму возникают связные истории. Человеческий разум никогда не прочь получить хорошенькую дозу нарративиума.

В нашей Вселенной мы учимся понимать, почему каждый элемент уникален и что именно отличает его от соединений. И снова пальма первенства принадлежит грекам, в частности Демокриту, предположившему, что материя состоит из мельчайших невидимых частиц, которые он назвал атомами, то есть «неделимыми». Неясно, верил ли хоть кто-нибудь в Древней Греции, в том числе сам Демокрит, в эту теорию или она была им создана в качестве разминки для ума. Но Бойль воскресил античную идею, предположив, что каждому элементу соответствует свой собственный тип атома, а их сочетания формируют соединения. Таким образом, кислород состоит из одних только атомов кислорода и из ничего больше, водород — лишь из атомов водорода, а вот вода состоит не из атомов воды, но из атомов водорода и кислорода.

В 1807 году было сделано открытие, имевшее первостепенное значение для развития как химии, так и физики. Англичанин Джон Дальтон нашел способ построить в определенный порядок различные атомы, образующие химические элементы, и использовать кое-что из этого порядка для соединений. Ещё его предшественники заметили, что когда химические элементы формируют соединения, это всегда происходит в четких пропорциях. Так, некоторое количество кислорода и известное количество водорода дают определенное количество воды, при этом соотношение кислорода и водорода будет всегда одинаковым. Более того, эти пропорции идеально сочетаются между собой, если сравнивать разные химические соединения с участием водорода или кислорода.

Дальтон сообразил, что все это приобретает смысл в одном-единственном случае: если все атомы имеют фиксированную массу, причём атом кислорода должен быть тяжелее атома водорода в 16 раз. Конечно, атомы слишком малы, чтобы можно было их просто взвесить, однако косвенные доказательства этой теории были убедительными и исчерпывающими. Таким образом возникло учение об атомных весах, давшее химикам возможность построить список химических элементов, расположив их в порядке возрастания массы.

Список этот начинался так (в скобках приведены современные значения атомных весов): водород (1,00794), гелий (4,00260), литий (6,941), бериллий (9,01218), бор (10,82), углерод (12,011), азот (14,0067), кислород (15,9994), фтор (18,998403), неон (20,179), натрий (22,98977). Поражает тот факт, что атомные веса почти всегда близки по своим значениям целым числам. Первым огорчительным исключением стал хлор, чья атомная масса составляет 35,453. Выглядело это довольно загадочно, что послужило отличным поводом для поиска других моделей и соотнесения их с атомными весами. Но проще сказать, чем сделать: список элементов первоначально был беспорядочным, они были расставлены почти наобум. Ртуть, единственный в списке химический элемент, остающийся жидким при комнатной температуре, — является металлом. Позже был обнаружен ещё один жидкий элемент — бром. Там было несколько твердых металлов (железо, медь, серебро, золото, цинк, олово), причём сильно отличающихся друг от друга; сера и углерод — тоже твердые, металлами не являются; а многие из элементов были газами. Короче говоря, таблица Дальтона оказалась настолько сумбурной, что ученых, осмелившихся высказать дерзкое предположение, что за этим сумбуром скрывается определенный порядок, поднимали на смех. Среди таких отметились Иоганн Дебирейнер, Александр-Эмиль Бегуйе и Джон Ньюлендс.

Заслуга составления правильной в своей основе схемы принадлежит Дмитрию Менделееву, который в 1869 году завершил первую из длинной цепи «периодических таблиц». Она содержала 63 известных к тому времени химических элемента, расставленных в порядке их атомных весов, причём были оставлены пробелы, которые, по его мнению, должны были занять неизвестные на тот момент элементы. Таблица была «периодической» в том смысле, что свойства элементов начинали повторяться через определенное количество шагов, обычно — восемь.

Согласно идее Менделеева, химические элементы образуют родственные группы, члены которых разделены вышеупомянутыми периодами, при этом в каждой такой группе присутствует систематическое сходство физических и химических свойств. И действительно, они варьируются до того систематически, что если просмотреть все группы, станут заметны пусть и не абсолютные, но очевидные численные закономерности. А если предположить, что кое-какие элементы ещё не открыты и не вписаны на свои места, то система становится совершенно отчетливой. В качестве бонуса прилагается возможность предсказывать свойства неизвестных пока элементов на основе этого «фамильного сходства». Если предсказание сбудется, после обнаружения недостающего элемента — бинго! Время от времени в таблицу Менделеева вносят небольшие уточнения, однако главный принцип составления остается неизменным. Именно её мы сейчас и называемПериодической таблицей химических элементов.

Теперь-то мы знаем, что в основе периодической структуры таблицы Менделеева лежит прочное основание: атомы вовсе не являются неделимыми, как думали Демокрит с Бойлем. Другое дело, что разделить их химическим способом, то есть устроив некую реакцию в пробирке, — нельзя. Тем не менее вы можете расщепить атомы с помощью аппаратуры скорее физической, нежели химической. Ядерная реакция требует гораздо более высоких затрат энергии в пересчете на один атом, чем нужно для химической реакции. Именно поэтому средневековым алхимикам так и не удалось превратить свинец в золото. Сегодня это сделать можно, однако подобная технология окажется слишком дорогой, а количество полученного золота — микроскопическим. В общем, все выйдет как у алхимиков Плоского мира, с великим трудом научившихся превращать золото в меньшее количество золота.

Благодаря усилиям физиков мы знаем, что атомы состоят из других, ещё более мелких частичек. Некоторое время назад считали, что частиц этих — три: нейтрон, протон и электрон. Нейтрон и протон имеют примерно одинаковую массу, а электрон по сравнению с ними — гораздо меньшую. Протон заряжен позитивно, электрон — прямо противоположно протону, то есть негативно, а нейтрон вообще не имеет электрического заряда. Атомы не несут заряда, поскольку количество протонов и электронов в них одинаково, в то время как количество нейтронов не определено. Вы можете довольно точно вычислить атомные веса, просто сложив количество протонов и нейтронов. Например, в атоме кислорода содержится по восьми штук тех и других, следовательно, его атомный вес — 16.

По человеческим меркам, даже и сами-то атомы невероятно малы (диаметр атома свинца — примерно одна стомиллионная дюйма, или одна двухсотпятидесятимиллионая сантиметра), что же говорить о частицах, их составляющих. Сталкивая атомы друг с другом, физики обнаружили, что те ведут себя так, как будто протоны и нейтроны располагаются на небольшом участке в центре, а электроны рассеяны в окрестностях этого ядра и занимают сравнительно большую область. Одно время атом даже рисовали в виде крошечной Солнечной системы, где роль Солнца играло ядро, а в роли вращающихся вокруг него планет выступали электроны. Тем не менее эта модель оказалась не слишком удачной, поскольку электрон — это движущийся заряд и, согласно классической физике, должен излучать радиацию, а исходя из предложенной модели все электроны в атоме потеряют всю свою энергию и упадут на ядро в течение доли секунды. Согласно физике, развившейся со времени эпохальных открытий Исаака Ньютона, атом, устроенный подобно Солнечной системе, невозможен. И тем не менее этот миф, эти «враки детям» автоматически всплывают в голове, и так просто их не искоренить по той причине, что они содержат убойное количество нарративиума.

После долгих споров физики, работавшие с материей на микроуровне, все-таки решили придерживаться планетарной модели атома, отказавшись для этого от ньютоновской модели и заменив её так называемой квантовой. Самое забавное, что модель эта тоже не работает, однако она просуществовала достаточно, чтобы на её основе развилась квантовая физика, согласно которой протоны, нейтроны и электроны, формирующие атом, не занимают строго определенных мест, а как бы «размазаны» в некотором объеме. И область такого «размазывания» вполне можно определить: протоны и нейтроны окажутся распределены в крошечной зоне по центру атома, а электроны — вокруг них.

Впрочем, какой бы ни была физическая модель, все согласны, что химические свойства атома по большей части зависят от электронов, ведь именно они находятся снаружи. Атомы объединяются, обмениваясь электронами и формируя таким образом молекулы. Данный процесс относится уже к ведению химии. Раз атом электрически нейтрален, значит, количество электронов должно быть равным количеству протонов. Это число, оно же — атомный номер, и лежит в основе Периодической таблицы Менделеева, а вовсе не атомные веса. Впрочем, атомные веса обычно в два раза больше атомных номеров, поскольку по квантовым причинам количество нейтронов близко к количеству протонов, так что в принципе неважно, какое число использовать — порядок расположения химических элементов практически не изменится. Тем не менее атомный номер лучше всего подходит для объяснения химических зависимостей и периодичности. Оказалось, что период, равный восьми, действительно очень важен, потому что электроны распределены в последовательности концентрических оболочек, подобных матрешке, и для элементов в верхней части таблицы каждая такая оболочка может содержать не более восьми электронов.

Чем дальше, тем оболочек становится больше, и период возрастает. По крайней мере, так в 1904 году предположил Джозеф Джон Томпсон. Кстати, современная квантовая физика предполагает существование бо́льшего количества частиц, чем три «фундаментальные», она гораздо сложнее, однако, несмотря на замысловатые уравнения, выводы из них следуют те же самые. Как всегда, изначально простая история по мере того, как её рассказывали и пересказывали, совершенно запуталась и превратилась для большинства людей в магию. С науками такое случается.

Но даже упрощенная версия этой истории дает ответы на множество загадок, казавшихся ранее неразрешимыми. Ну, например: если атомный вес — это сумма протонов и нейтронов, как же так выходит, что далеко не всегда в результате получается целое число? Почему атомный вес того же хлора 35,453? Оказалось, что имеет место быть два различных подвида хлора. Один с атомным весом 35, содержащий 17 протонов и 18 нейтронов (и, естественно, 17 электронов, столько же, сколько протонов), а другой — 17 протонов и 20 нейтронов (и опять же 17 электронов, тут все без изменений). То есть он содержит на два нейтрона больше, из-за чего его атомный вес и вырастает до 37. Природный хлор представляет собой смесь этих двух подвидов (так называемых изотопов) примерно в пропорции 3 к 1. С химической точки зрения изотопы почти неразличимы, поскольку количество и расположение электронов у них одинаково, и для химических опытов этого достаточно. Однако их атомная физика отличается.

Отсюда даже не-физику (лирику) становится совершенно понятно, почему волшебники Незримого университета считают, что наша Вселенная сделана второпях и из никуда не годных элементов…

Но откуда взялись эти 113 химических элементов? Существовали ли они всегда или появились уже после рождения нашей Вселенной?

Что касается последней, существует пять способов их возникновения.

• Устройте Большой взрыв и создайте вселенную, получив суп из высокоэнергетических «горячих» элементарных частиц. Подождите, пока они остынут или возьмите уже готовые. По всей видимости, помимо полезной материи, вы получите всякие сомнительные штуковины вроде миленьких черных дыр или магнитных монополей, однако все они скоро выкипят, и в сухом остатке у вас будет привычная материя. Электромагнитные силы в такой горячей вселенной слабы и не могут противостоять её разрывам, но как только все остынет, элементарные частицы смогут объединяться благодаря электромагнитному притяжению. Правда, единственный химический элемент, который возникнет спонтанно, это водород (1 протон + 1 электрон), зато уж его вы получите в избытке: в нашей Вселенной водород — самый распространенный элемент, и почти весь он возник в результате Большого взрыва. Ещё элементарные частицы могут образовать дейтерий (1 электрон + 1 протон + 1 нейтрон) или тритий (1 электрон + 1 протон + 2 нейтрона), но тритий, вообще говоря, радиоактивен, то есть, испустив все свои нейтроны, он распадется до простого водорода. Второй по распространенности элемент — гелий (2 электрона + 2 протона + 2 нейтрона) вполне стабилен.

• Включите гравитацию. Водород и гелий начнут собираться вместе, формируя звезды, те самые «топки», о которых говорили волшебники. Давление в центре звезды огромно. Это введет в игру новые ядерные реакции, и вы получите термоядерный синтез, при этом атомы будут сдавлены с такой силой, что объединятся в новые, более крупные атомы. Таким способом образуются всем знакомые углерод, азот, кислород, а также менее распространенные литий, бериллий и так далее, вплоть до железа. Многие из этих элементов встречаются в живых телах, и самый важный из них — углерод. По причине своей уникальной электронной структуры углерод — единственный элемент, атомы которого могут объединяться друг с другом в более крупные и сложные молекулы, без которых жизнь была бы невозможна^[138]. Отсюда следует вывод: бо́льшая часть атомов, из которых мы с вами состоим, появилась на свет внутри какой-нибудь звезды. Как пела Джонни Митчелл в Вудстоке: «Мы — звездная пыль»^[139]. Ученые обожают цитировать эту строчку, видимо чувствуя себя при этом до сих пор молодыми.

• Немного подождите, пока звезды сами не начнут взрываться. Небольшие (относительно, конечно) взрывы называют «novae», то есть «новыми звездами»; другие, куда более сильные, — «super novae», иначе говоря, сверхновыми. «Новые» в данном контексте означает, что до взрыва мы эту звезду не видели и не подозревали о её существовании, а потом — ба-бах! Взрыв происходит, в частности, потому, что заканчивается ядерное топливо. Вторая причина в том, что питающие звезду водород и гелий сливаются в более тяжелые элементы, которые фактически становятся примесями, нарушающими ход ядерной реакции. Вот так и получается, что проблема загрязнения окружающей среды затрагивает даже сердца звезд. Физические процессы в таких молодых солнцах меняются, наиболее крупные из них взрываются, производя на свет более тяжелые элементы: йод, торий, свинец, уран и радий. Такие звезды астрофизики называют звездным населением II типа — это старые звезды, в которых содержание тяжелых элементов низкое, но все же они присутствуют.

• Бывает ещё один тип сверхновых, чрезвычайно богатый на тяжелые элементы. Из таких звезд складывается более молодое звездное население I типа^[140]. Благодаря нестабильности атомов в результате радиоактивного распада химических элементов появляются новые элементы. К таким «вторичным» элементам относится, например, свинец.

• И, наконец, кое-какие люди научились изготавливать некоторые химические элементы в процессе особых экспериментов в атомных реакторах. Самым известным среди таких элементов является материал для производства ядерного оружия — плутоний, побочный продукт обычных урановых реакций. Другие, более экзотические и существующие совсем короткое время, были синтезированы в экспериментальных коллайдерах. На сегодняшний день у нас имеется 114 химических элементов, между тем как сто тринадцатого по-прежнему не хватает. Возможно, был создан и 116-й элемент, а вот заявка на открытие 118-го, сделанная в 1999 году Национальной лабораторией имени Лоуренса в Беркли, была отозвана. Физики постоянно спорят, кто первым открыл тот или иной элемент и, соответственно, имеет право присвоить ему имя. Поэтому новым тяжелым элементам присваиваются временные (и курьезные) названия, вроде того, которое получил 110-й элемент — унуниллий^[141]: на псевдолатыни это означает «сто десять», то бишь «un-un-nihil».

Подобные недолговечные элементы использовать никак не возможно. Какой же смысл в их синтезе? Ну, примерно такой же, как и в существовании гор: они просто есть. А кроме того, это хорошая возможность проверить на практике некоторые смелые гипотезы. Но прежде всего это шаг навстречу чему-то ещё более интересному, если, конечно, оно вообще существует. Иными словами, после того, как вы получили полоний с атомным номером 84, все последующие элементы стали радиоактивными: они испускают частицы, распадаясь на более легкие элементы, и чем больше атомный номер, тем быстрее распад. Однако это не может продолжаться вечно. Мы не умеем создавать точные модели тяжелых атомов. Легких, впрочем, тоже не можем, однако с тяжелыми все ещё сложнее.

Многочисленные эмпирические модели (умозрительные гипотезы, основанные на интуиции, догадках и жонглировании константами) привели к созданию удивительно точной формулы, позволяющей рассчитать время жизни элемента с определенным количеством протонов и нейтронов. Для некоторых «магических чисел»^[142] соответствующие атомы необычайно стабильны. Магическими числами для протонов являются 28, 50, 82, 114 и 164; для нейтронов — 28, 50, 82, 126, 184, 196 и 318. Например, самый стабильный элемент — это свинец со всеми своими 82 протонами и 126 нейтронами.

Всего в паре шагов от крайне нестабильного элемента номер 112 находится элемент 114, предварительно названный эка-свинец^[143]. Его 114 протонов и 184 нейтрона — это, можно сказать, двойная порция магии, и теоретически он должен быть стабильнее большинства своих соседей. Неизвестно, однако, насколько достоверна эта теория, поскольку приближенные формулы стабильности для больших чисел могут не работать. Каждый грамотный волшебник знает, что заклинания иногда дают сбои. Тем не менее, допустив, что с заклинанием у нас все в порядке, мы можем немного поиграть в Дмитрия Ивановича Менделеева и попробовать предсказать свойства эка-свинца путем экстраполяции свойств элементов Периодической таблицы, входящих в его группу (углерод, кремний, германий, олово и свинец). Как следует из названия, эка-свинец должен быть металлом, похожим на свинец, с температурой плавления 70 °C, температурой кипения при нормальном атмосферном давлении 150 °C и плотностью на 25 % большей, чем у обычного свинца.

В 1999 году Институт ядерных исследований в Дубне объявил о синтезе атома элемента 114, хотя его изотоп имел всего лишь 175 нейтронов, то есть до магического числа недотягивал. Но даже такой, он просуществовал целых 30 секунд — невероятно долго для столь тяжелого элемента, а следовательно, магия все ещё в силе. Вскоре после этого та же команда объявила о создании целых двух атомов элемента номер 114 со 173 нейтронами. Независимо от физиков из Дубны тот же элемент синтезировали и американские ученые. Тем не менее пока кому-нибудь из них не удастся произвести достаточное количество эка-свинца, а не просто несколько атомов, его свойства останутся для нас загадкой. Впрочем, свойства его ядра, по-видимому, вполне соответствуют теоретическим выкладкам.

Ещё дальше находится элемент номер 164 с двойным магическим числом: 164 протона и 318 нейтронов. Все это выглядит так, словно ряд магических чисел можно продолжать… Экстраполяция — неблагодарное занятие, однако даже если в формулу и вкралась ошибка, вполне могут существовать некие конфигурации протонов и нейтронов, которые окажутся достаточно стабильными, чтобы соответствующие элементы появились в реальности. Вернее всего, именно так и возникли на свет черепахиум со слонородом. Кто знает, может быть, где-то ждут своего часа и «пронн» с «ляззгом». А что, если существуют стабильные элементы с гигантскими атомными номерами и размером атомов чуть ли не со звезду? Представим звезду, почти целиком состоящую из нейтронов, образующуюся в ходе коллапса более крупной звезды под действием собственной гравитации. Такие нейтронные звезды должны иметь невероятную плотность: около 40 триллионов фунтов на квадратный дюйм (или 100 миллиардов килограмм на квадратный сантиметр). Это то же самое, что двадцать миллионов слонов, упакованных в ореховую скорлупку! Гравитация на такой звезде в 7 миллиардов раз выше, чем на Земле, а магнитное поле в триллион раз сильнее земного. Частицы в нейтронной звезде находятся так близко друг к другу, что в каком-то смысле она представляет собой один огромный атом.

Какими бы странными они ни были, но некоторые из тяжелых элементов могут таиться в самых неожиданных уголках Вселенной. В 1968 году было высказано предположение, что элементы со 105-го по 110-й можно обнаружить в космических лучах — высокоэнергетических частицах, достигающих Земли из глубокого космоса. Однако гипотеза не подтвердилась. Считается, что космические лучи берут свое начало в нейтронных звездах, и вполне возможно, что в таких невообразимых условиях рождаются супертяжелые элементы. Что же случится, если звездное население I типа накопит слишком много таких элементов?

Вероятно, к тому времени астрофизикам придется очень пожалеть, что нумерация поколений звезд идёт от III к I: не потребуется ли потом вводить для обозначения таких гипотетических звезд нулевое поколение? Чем черт не шутит, возможно, в будущем во Вселенной обнаружатся объекты, сильно отличающиеся от всего, что нам привычно, и, помимо вспышек новых и сверхновых звезд, мы станем свидетелями более мощных взрывов, каких-нибудь гиперновых. Обнаружатся другие стадии развития, и мы заговорим о звездных поколениях минус I, и так далее. Как мы уже упоминали, в отличие от рационально-неизменного Плоского мира, наша Вселенная придумывает правила по мере надобности.

Глава 9

ПОЛУЧИ, СОБАКА, КИПЯЩУЮ НАФТУ!

КАМУШКИ ВНОВЬ МЯГКО ПОПОЛЗЛИ ДРУГ К ДРУГУ, но, к возмущению Аркканцлера, они двигались какими-то странными извилистыми путями.

— Что и требовалось доказать: гигантская черепаха из камней — это крайне неудачная идея, — со вздохом произнес Главный Философ.

— Ну, ведь уже в десятый раз, — донесся ответный вздох Профессора Современного Руносложения.

— А я предупреждал, что без черепахиума нам не обойтись, — подал голос Аркканцлер.

Результаты предыдущих попыток плавно кружились тут же. Маленькие шарики, большие шары… Некоторые из них уже окутались мантиями из газов, просачивающихся из щелей в беспорядочном нагромождении льда и горных пород, из которых они состояли. Казалось, что у нарождающейся вселенной имеются какие-то собственные соображения насчет своего устройства, но ей никак не удается их сформулировать.

К тому же, как заметил Аркканцлер, как только там появится место, куда сможет поставить ногу приличный человек, ему потребуется чем-то дышать, не правда ли? Нет, атмосферы на шариках появились словно по команде, но что это были за атмосферы? Даже тролль с негодованием отказался бы дышать такой дрянью.

Аркканцлер объявил, что поскольку боги в данном случае отсутствуют — а неоднократные стандартные тесты не выявили ни малейшего следа богорода, — волшебникам придется самим засучить рукава.

Между тем в здании факультета Высокоэнергетической Магии становилось тесновато. Даже студенты крутились неподалеку, тогда как обычно их днем с огнем было не сыскать. Наблюдать за Проектом куда интереснее, чем всю ночь играть с ГЕКСом, поедая бананово-селедочную пиццу.

В комнату втаскивали все новые и новые столы. Мало-помалу Проект обрастал приборами и приборчиками. Все выглядело так, словно каждый уважающий себя волшебник (кроме разве что Профессора Диковинного Кружевоплетения) решил, что для его работы ему позарез необходим доступ к Проекту. Впрочем, места пока хватало всем. В то время как снаружи Проект был не более чем в фут шириной, пространство внутри его увеличивалось с каждой секундой. В конечном итоге места во вселенной тоже более чем достаточно.

Хотя обычно отдельные невежественные дилетанты яростно ополчались против совершенно невинных магических экспериментов (даже тогда, когда шанс прорвать ткань реальности был меньше, чем один к пяти), никто из собравшихся не возражал абсолютно ничему.

Все же без инцидентов не обошлось…

— Эй вы, двое! Немедленно прекратите орать! — завопил Главный Философ, обращаясь к парочке студентов. Те вели весьма оживленный спор, ну, или по крайней мере озвучивали каждый свою точку зрения, стараясь делать это как можно более громогласно, что в большинстве случаев с успехом заменяет отсутствующие аргументы.

— Но сэр! Я потратил бездну времени на то, чтобы слепить маленький ледяной шарик, а он запустил в него свою треклятую каменюку!

— Я не хотел! — оправдывался второй.

Главный Философ вперился в студента, пытаясь вспомнить его имя. Как правило, он избегал знакомств с учащимися, поскольку считал последних досадной помехой нормальному течению университетской жизни.

— А что именно ты хотел сделать, эээ… мой мальчик? — наконец спросил он.

— Ну, я пытался попасть камушком в газовый шар, сэр. Но он почему-то начал кружиться вокруг этого шара, сэр.

Главный Философ обернулся. Декана поблизости не наблюдалось. Тогда он снова посмотрел на Проект.

— А. Понятно. Что же, очень мило. Все эти полосочки. Кто это сотворил?

Один из студентов поднял руку.

— Ах да, ты, — кивнул Главный Философ. — Молодец, полоски просто чудо. А из чего они?

— Просто собрал вместе немного льда, сэр. Но он вдруг начал нагреваться.

— Да ну? Ледяной шарик стал самопроизвольно нагреваться?

— Шар получился большой, сэр.

— Вы рассказали об этом господину Тупсу? Ему такое может понравиться.

— Да, сэр.

— Хорошо. А зачем ты запулил камнем в газовый шар? — поинтересовался Главный Философ у второго студента.

— Ну-у… Затем, что за каждое попадание тебе присуждают десять очков.

Главный Философ по-совиному взглянул на студентов. Ему все стало ясно. Как-то ночью уважаемому профессору не спалось, и он забрел в здание факультета Высокоэнергетической Магии. Там обнаружилась группа студентов, сгрудившихся у клавиатуры ГЕКСа и выкрикивающих нечто вроде: «А вот я тебя тараном!» или: «Ха! Получи, собака, кипящую нафту!». Но заниматься подобным при сотворении совершенно новой вселенной… Это было по крайней мере неучтиво.

С другой стороны, Главный Философ разделял невысказанную идею своих коллег, что расширять границы познания… Ну, как-то тоже неучтиво, что ли? Границы ведь были установлены не просто так, верно?

— То есть ты утверждаешь, — начал он, — что, столкнувшись лицом к лицу с бесконечным многообразием возможностей, предлагаемых Проектом, вы использовали их для игры?

— Эээ… Ну да, сэр.

— Ох. — Главный Философ подозрительно присмотрелся к большому газовому шару: вокруг него вращалось множество маленьких камешков. — Что же, раз так… Могу я тоже поучаствовать?

Глава 10

ФОРМА ВЕЩЕЙ

КАЖДЫЙ РАЗ, КОГДА ВОЛШЕБНИК ОБНАРУЖИВАЕТ КАКУЮ-НИБУДЬ НОВУЮ ШТУКОВИНУ, ОН НАЧИНАЕТ С НЕЙ ИГРАТЬ. Ученые поступают так же. Они играют с идеями, которые с точки зрения здравого смысла кажутся абсолютно абсурдными, обычно настаивая при этом, что идеи-то верны, а вот здравый смысл попал впросак. И как ни странно, часто добиваются успеха. Однажды Эйнштейн презрительно обозвал здравый смысл глупостью, но тут он, пожалуй, немного перегнул палку. Наука и здравый смысл все-таки связаны, пусть и не напрямую. Наука приходится здравому смыслу кем-то вроде четвероюродной племянницы. Здравый смысл — это наглядная демонстрация того, какой именно представляется Вселенная существу наших размеров, телосложения и темперамента. В частности, здравый смысл говорит нам, что Земля — плоская. Да, если пренебречь холмами, долинами и прочими ухабами и рытвинами, она действительно выглядит плоской. В конце концов, если бы она не была плоской, мы бы все так бы с неё и посыпались. Однако, несмотря на эти здравые доводы, Земля отнюдь не плоская.

А вот в Плоском мире, напротив, связь здравого смысла и реальности тесна и неразрывна. Здравый смысл говорит волшебникам Незримого университета, что Мир Диска — плоский, и он на самом деле плоский. Чтобы это доказать, им нужно всего лишь подойти к его Краю и посмотреть, как все исчезает за Краепадом. Так в свое время поступили Ринсвинд и Двацветок в «Цвете волшебства»: «Рев зазвучал громче. В нескольких сотнях ярдов на поверхности показался кальмар, который превосходил размерами все, когда-либо виденное Ринсвиндом. Щупальца чудовища бешено колотили по воде, пока оно опять не ушло в глубину… Мир приближался к Краю»^[144]. Все свалившееся оттуда попадает в Окружносеть — невод размером в десять тысяч миль, протянутый у Края, маленький участок которого, кстати, контролирует морской тролль Тефис. И вот что увидели бы волшебники: «…открывающаяся внизу картина одним рывком перешла в новую, целостную, пугающую перспективу. Там, внизу, торчала слоновья голова, огромная, как средних размеров континент… Под слоном ничего не было, кроме далекого, режущего глаз диска солнца. Мимо Солнца, покрытый чешуйками величиной с город и щербинами кратеров, изрезанный, словно Луна, неторопливо проплывал плавник».

Считается, что древние люди полагали Землю плоской именно по этим очевидным с точки зрения здравого смысла причинам. На самом же деле, согласно сохранившимся записям, уже в древности большинству цивилизаций^[145] было известно, что наша планета шарообразна. Ведь корабли возвращались из земель, невидимых за горизонтом, а в небе висели круглые солнце и луна — вполне понятная подсказка.

Именно в этом у науки и здравого смысла есть что-то общее. Наука — это тоже своего рода здравый смысл, примененный к так называемой очевидности. Используя здравый смысл таким манером, неизбежно придешь к выводам, которые будут сильно отличаться от само собой напрашивающихся умозаключений, диктуемых тривиальным здравым смыслом и сводящихся к тому, что если вселенная кажется такой, следовательно, она такая и есть. Отсюда уже рукой подать до идеи, что если ты живешь на поверхности огромного шара, то, с твоей точки зрения, она покажется плоскостью. Между прочим, поскольку гравитация всегда направлена к центру этого шара, никто с него никуда не упадет. Но это так, небольшое замечание.

Около 250 года до н. э. грек Эратосфен Киренский уже доказал теорию сферической Земли и более того — вычислил её размеры. Он использовал тот факт, что в Сиене (современный Асуан) полуденное солнце отражается на дне колодца. (Вот в Анк-Морпорке у него бы ничего не получилось, там колодезная вода бывает тверже камней, из которых сделан колодец.) Эратосфен сложил вместе два и два, однако получил гораздо больше, чем ожидал.

В конце концов, это всего лишь вопрос геометрии. Колодец выкопан вертикально. Следовательно, солнце в Сиене стоит точно над головой. Но в своей родной Александрии, находящейся в дельте Нила, Эратосфен ничего подобного не наблюдал. Напротив, в полдень, когда солнце стояло в зените, предметы отбрасывали заметную тень. Он вычислил, что в полдень угол между солнцем и вертикалью составляет там около 7°, то есть примерно 1/50 от 360°. Затем в дело пошла дедукция. Где бы ни находился наблюдатель, солнце будет в одной и той же точке. Известно, что оно сильно удалено от Земли, поэтому его лучи и в Сиене, и в Александрии падают на Землю практически параллельно друг другу. По мнению Эратосфена, все это можно объяснить лишь в том случае, если Земля шарообразна, и он сделал вывод, что расстояние от Сиены до Александрии — 1/50 от окружности планеты. Но каково же расстояние между ними?

Тут весьма кстати пришелся бы знакомый караванщик. Дело не только в том, что величайшим математиком всех времён и народов является верблюд Верблюдок из Плоского мира (не верите — прочитайте «Пирамиды»), но и в том, что путешествие из Александрии в Сиену на верблюдах занимает ровно пятьдесят дней. За день верблюд проходит около сотни стадиев. Следовательно, расстояние составляет около 5 тысяч стадиев, а радиус Земли — примерно 250 тысяч стадиев. Стадий — это древнегреческая мера длины, и никто на самом деле не знает, чему же она равнялась. Специалисты полагают, что один стадий равен 515 футам (или 157 метрам). Если они правы, то результат Эратосфена составил 24 662 мили (39 690 км), тогда как, по современным расчетам, длина окружности Земли — 24 881 миля (40 042 километра). Как видите, Эратосфен подсчитал все на удивление точно. Если только вышеозначенные специалисты не подогнали результат под правильный ответ в конце задачника. Простите, но мы, ученые, — неисправимые скептики.

Настал черед познакомиться с ещё одной особенностью научного мышления. Для того чтобы найти связь между теорией и экспериментом, вы должны интерпретировать результат в рамках данной теории. Чтобы немного прояснить этот момент, мы расскажем вам историю одного дальнего родственника Себя-режу-без-ножа Достабля, Отвратосфена из Эфеба, который доказал, что Плоский мир представляет собой шар, и даже умудрился вычислить длину его окружности. Отвратосфен заметил следующее: в полдень в Овцепикских горах солнце стоит прямо над головой, тогда как в Ланкре, что в тысяче километров от Овцепиков, оно отклоняется, угол его наклона составляет 84° градуса от вертикали. Поскольку 84° составляют четверть от 360°, Отвратосфен сделал вывод, что Плоский мир — сферический и расстояние от Овцепиков до Анк-Морпорка равняется четверти длины его окружности. В итоге у него получилась окружность приблизительно в 4 тысячи миль (6400 км). К сожалению, как всем известно, от одного края Плоского мира до другого насчитывается 10 тысяч миль (или 16 тысяч км). Но нельзя же было допустить, чтобы какой-то случайный факт разрушил такую красивую теорию! Так что Отвратосфен до самой своей смерти свято верил, что живет в очень маленьком мире.

Его ошибка была в том, что он интерпретировал верные данные наблюдений в рамках ложной теории. Ученые постоянно возвращаются к устоявшимся теориям, чтобы проверить их заново, чем вызывают негодование со стороны жрецов, как религиозных, так и светских, полагающих, что знают ответ на любой вопрос. Наука — это вовсе не коллекция «фактов», а способ задавать неудобные вопросы и подвергать их проверке реальностью, тем самым противореча общечеловеческому желанию верить во что-то приятное.

* * *

С древних времён людей интересовала не только форма самой Земли, но и форма Вселенной. В самом начале им, вероятно, казалось, что это одно и то же. Потом, используя примерно ту же логику, что и Эратосфен, они обнаружили, что огоньки на небе находятся очень далеко. Тогда они сочинили замечательные мифы об огненной колеснице бога Солнца, и все такое прочее в том же духе. Тем не менее, после того как вавилонянам пришла в голову свежая идея все точно измерить, они научились отлично предсказывать затмения и движение планет. Во времена Клавдия Птолемея (ок. 100 — ок. 160) наиболее точная модель планетарного движения основывалась на сериях эпициклов: планеты движутся по замкнутому кругу, центр которого движется по другому замкнутому кругу, а центр этого круга, в свою очередь, тоже…

Исаак Ньютон заменил эту теорию и её многочисленные последующие уточнения законом гравитации, то есть правилом, согласно которому каждое тело во Вселенной притягивается ко всем остальным телам. Это объясняло и открытие Иоганном Кеплером того, что планеты движутся по эллиптическим орбитам, а по прошествии некоторого времени объяснило и множество других вещей.

Прошло несколько веков ошеломляющего успеха, и ньютоновская теория столкнулась с первым поражением: гипотеза об орбите Меркурия, сделанная на её основе, не оправдалась. Точка на орбите в том месте, где Меркурий находится на максимальном приближении к Солнцу, движется не совсем так, как предсказывает закон Ньютона. И тут на помощь пришел Эйнштейн со своей теорией, основанной не на силах притяжения, а на принципах геометрии и форме пространства-времени. Это была знаменитая теория относительности. Теория Эйнштейна существует в двух вариантах: специальная теория относительности (СТО) и общая (ОТО). СТО посвящена вопросам пространства, времени и электромагнетизма; ОТО описывает, что получается, когда ко всему вышеперечисленному вы добавляете гравитацию.

Следует заметить, что «теория относительности» — не вполне неудачное название. Главная идея СТО не в том, что все на свете относительно, а в том, что одна-единственная вещь — скорость света — неожиданно оказывается абсолютной. Проведем хорошо известный вам мысленный эксперимент. Представьте, что вы едете в автомобиле со скоростью 50 миль в час (80 км/ч) и стреляете по направлению движения из ружья. Пуля летит со скоростью 500 миль в час (805 км/ч) относительно автомобиля и попадает в неподвижную мишень на скорости, равной сумме двух этих скоростей, то есть 550 миль в час (885 км/ч). Но если вы будете светить фонариком, «выстреливающим» свет со скоростью 670 000 000 миль в час (108 000 000 км/ч), то скорость света отнюдь не станет 670 000 050 миль в час. Она останется точь-в-точь такой же, как если бы вы светили фонариком из неподвижной машины.

Практическая реализация подобного эксперимента несколько сложновата, но менее зрелищные и опасные опыты демонстрируют, что результат окажется именно таким.

Эйнштейн опубликовал СТО в 1905 году вместе с первыми обоснованиями квантовой механики и новаторской работой о диффузии. Множество людей, среди которых были голландский физик Хендрик Лоренц и французский математик Анри Пуанкаре, уже работали над схожей идеей, поскольку электромагнетизм иногда вступал в противоречие с ньютоновской механикой. Они сделали вывод, что Вселенная намного сложнее, чем диктует нам здравый смысл, хотя ученые наверняка выразили эту мысль как-то иначе. По мере достижения скорости света объекты сжимаются, время начинает ползти как улитка, а масса стремится к бесконечности. При этом ничто не может якобы обогнать свет. Другая ключевая идея заключалась в том, что пространство и время — взаимообратимы. Три традиционных пространственных измерения и время образуют единое четырехмерное пространство-время, а точка в пространстве становится событием в пространстве-времени.

В привычном нам пространстве существует такое понятие, как расстояние. В СТО есть аналогичная величина, именуемая интервалом между событиями, обусловленным видимым течением времени. Чем быстрее движется объект, тем медленнее для наблюдателя, находящегося на этом объекте, течет время. Этот эффект назвали замедлением времени.

Если ваша скорость станет равной скорости света, время для вас остановится.

Одним из любопытных следствий из теории относительности является «парадокс близнецов», описанный Полем Ланжевином в 1911 году. Это, так сказать, классическая её иллюстрация. Предположим, что Розенкранц и Гильденстерн родились в один и тот же день. Розенкранц — домосед, всю жизнь остающийся на Земле. Гильденстерн же путешествует со скоростью света и через год возвращается домой. Из-за замедления времени этот год превратится для Розенкранца в 40 лет. Получится, что Гильденстерн окажется моложе своего брата на 39 лет. Эксперименты с атомными часами, облетевшими вокруг Земли на реактивном самолете, вроде бы подтверждают подобный сценарий, однако по сравнению со скоростью света самолет движется слишком медленно, поэтому замеченная (и предсказанная) разница составила всего лишь доли секунды.

Пока все у нас идёт отлично, однако гравитация сюда никак не вписывается. Несколько лет Эйнштейн ломал голову, пока не придумал, как это сделать: он допустил, что пространство-время искривлено. Появившаяся в результате его трудов теория и стала общей теорией относительности, являющейся синтезом ньютоновской гравитации и СТО. По мнению Ньютона, гравитация — это сила, отклоняющая материальные частицы с идеально прямого пути, которым они иначе могли бы свободно следовать. Согласно же ОТО, гравитация — это никакая не сила, а искажение структуры пространства-времени. Принято говорить, что пространство-время «искривляется», хотя этот термин зачастую вводит в заблуждение. В частности, это не означает, что пространство-время искривляется вокруг чего-то ещё. В физическом смысле искривление — это та же гравитация, под воздействием которой изгибаются световые лучи, и в результате появляются, к примеру, «гравитационные линзы». Иначе говоря, искривление света массивными объектами, которое Эйнштейн открыл в 1911 году и опубликовал свои результаты в 1915-м. Впервые этот эффект был замечен во время солнечного затмения. Не так давно, наблюдая в телескоп за далекими квазарами, ученые обнаружили, что изображения некоторых из них мультиплицируются, так как их свет искривляется галактикой, находящейся на его пути.

Эйнштейновская теория гравитации вытеснила ньютоновскую потому, что лучше объясняла результаты некоторых наблюдений. Однако ньютоновская по-прежнему подходит для множества целей, к тому же она куда проще, поэтому списывать её в утиль рановато. А теперь уже и эйнштейновскую теорию теснит другая, которую он когда-то отбросил, посчитав своей величайшей ошибкой.

В 1998 году два независимых наблюдения позволили усомниться в эйнштейновской концепции. Одно касалось крупномасштабной структуры Вселенной, другое имело место быть прямо у нас под боком. Первое наблюдение до сих пор изо всех сил сопротивляется любым попыткам его преодолеть, а вот второе любопытное явление, возможно, имеет какое-нибудь прозаическое объяснение. С него, пожалуй, и начнем.

В 1972 и 1973 годах для изучения Юпитера и Сатурна были запущены космические зонды «Пионер-10» и «Пионер-11». В конце 80-х оба зонда находились в глубоком космосе, направляясь за пределы Солнечной системы. В научной среде с давних времён распространена была легенда, ничем, впрочем, не доказанная, что за Плутоном может находиться неоткрытая планета, Планета Х. Она должна была исказить траекторию движения зондов, поэтому все напряженно следили за их полетом в надежде заметить какие-нибудь отклонения. И действительно, команда Джона Андерсена обнаружила таковые. Все бы хорошо, однако не похоже было, что эти отклонения вызваны некой планетой. Более того, они не вписывались в общую теорию относительности. «Пионеры» двигались по инерции, без применения каких-либо двигателей, поэтому сила притяжения Солнца (и даже гораздо более слабая гравитация других объектов Солнечной системы) воздействовала на зонды, постепенно замедляя их движение. Однако они почему-то замедлились немного сильнее, чем ожидалось. В 1994 году Майкл Мартин предположил, что этого наблюдения вполне достаточно, чтобы поставить под сомнение постулаты Эйнштейна. К тому же в 1998 году та же команда Андерсена объявила, что наблюдаемые факты не могут быть объяснены ошибками измерения, газовыми облаками, давлением солнечного света или гравитационным воздействием отдаленных комет.

Трое других ученых немедленно предложили свои гипотезы, объясняющие аномалию. Первые двое грешили на перегрев. Аппаратура «Пионеров» работает от бортовых ядерных генераторов, излучающих в пространство небольшое количество избыточного тепла. Давление, обусловленное таким излучением, могло замедлить космические аппараты в наблюдаемых пределах величин. Другое предложенное объяснение состояло в небольшой утечке топлива зондов. Андерсен ревниво обдумал эти варианты и, разумеется, усомнился в обоих.

Самое интересное то, что наблюдаемое замедление замечательно точно вписывалось в нестандартную теорию, предложенную в 1983 году Мордехаем Милгромом. Он видоизменил не закон гравитации, а ньютоновский закон движения, согласно которому сила равна массе, помноженной на ускорение. Поправка Милгрома актуальна тогда, когда ускорение очень мало. Она была предложена для того, чтобы разрешить другую гравитационную головоломку, а именно тот факт, что скорость вращения галактик не вписывается ни в теорию Ньютона, ни в теорию Эйнштейна. Чаще всего это объясняют наличием «холодной темной материи», оказывающей гравитационное воздействие, но совершенно незаметной в телескопы. Если предположить, что галактики имеют своего рода гало из такой материи, то скорость их вращения не будет связана лишь с одной только видимой материей. Множеству физиков-теоретиков идея темной материи не по душе («темная» в том смысле, что её нельзя наблюдать непосредственно), и теория Милгрома начинает завоевывать популярность. Дальнейшее наблюдение за движением «Пионеров» покажет, кто был прав.

Другое открытие касается расширения Вселенной. Универсум становится все больше, но похоже, что в своих дальних пределах он расширяется быстрее, чем должен бы. Этот поразительный результат был позже подтвержден более детальными исследованиями проекта «Supernova Cosmology» под руководством Сола Перлмуттера и их конкурентами из проекта «High-Z Supernova» — исследовательская группа под руководством Брайана Шмидта. Все это выглядит как небольшой изгиб на графике зависимости яркости видимого свечения далекой сверхновой от величины красного смещения. Тогда как согласно ОТО этот график должен представлять собой прямую. Между тем он ведет себя так, словно существует некая сила гравитационного отталкивания, проявляющаяся лишь на сверхдальних расстояниях, скажем, равных половине радиуса Вселенной. По сути, это форма антигравитации.

Недавние исследования, возможно, подтверждают это замечательное открытие. Впрочем, отдельные неуемные ученые тут же выдвинули альтернативные версии объяснения данного казуса. В 2001 году Чаба Чаки, Джон Тернинг и Неманья Калопер предложили совершенно новую теорию. Свет далеких сверхновых кажется нам менее ярким, чем он должен быть, потому что частицы света (фотоны) становятся чем-то другим, а именно — «аксионами», гипотетическими частицами, предсказанными некоторыми новомодными течениями квантовой механики. Из-за того, что аксионы почти не взаимодействуют с остальной материей, обнаружить их очень нелегко. Но хотя масса аксиона должна быть чрезвычайно мала (примерно одна секстиллионная массы электрона), все же она больше нуля, и аксионы должны взаимодействовать с межгалактическими магнитными полями. Это взаимодействие превратит некоторую часть фотонов в аксионы, что и объясняет уменьшение яркости. Таким манером некоторые сверхновые могут терять до трети своих фотонов.

Мысль, что столь незначительное уточнение, как введение в теорию частицы с пренебрежимо малой массой, может иметь существенные последствия, действует отрезвляюще. В любом случае или гравитация — совсем не то, что мы думали, или аксионы действительно существуют (как ожидается) и обладают массой (вот это оказалось бы полной неожиданностью). А может быть, есть иное объяснение, до которого пока никто не додумался.

Одна из концепций сил отталкивания вводит в оборот экзотическую форму материи, так называемую квинтэссенцию^[146]. Речь идёт о некой разновидности энергии вакуума,пронизывающей всю Вселенную и оказывающей отрицательное давление. (Когда мы писали эту фразу, то представляли себе выражение лица Чудакулли. Но нам придется его проигнорировать. Это не какое-нибудь там волшебство, в которое можно ткнуть пальцем. Это — наука! А она даже в полной пустоте обнаруживает кучу интересного.)

Забавно, что первоначально и сам Эйнштейн включал подобную отталкивающую силу в свои релятивистские уравнения, назвав её космологической постоянной. Позже он передумал и выбросил эту константу, посетовав на собственную глупость, и до самой смерти считал эту историю пятном на своей репутации. Но, может быть, его первоначальная интуитивная догадка была все же правильной?

Это если аксионы действительно существуют и обладают массой.

Согласно подходу Эйнштейна к космологической константе квинтэссенция равномерно распространена в космосе. Предположим, что это не так, ведь обычная материя неоднородна, если так можно выразиться — комковата. Дэвид Сантьяго предположил, что если таковой же является и квинтэссенция, то следствием из уравнений Эйнштейна будет существование во Вселенной «античерных дыр», которые отталкивают материю, вместо того чтобы её поглощать. Это не то же самое, что гипотетические «белые дыры», извергающие материю по причине того, что время в них течет вспять. Пока неясно, будут ли эти «античерные дыры» стабильными. Обычная материя неоднородна потому, что из-за гравитации ей нравится собираться в кучи. Антигравитация — это сила отталкивания, препятствующая таким скоплениям материи. Если это предположение верно, то античерные дыры — нестабильны, а следовательно, не смогут даже возникнуть. Таким образом, они могут быть математическим следствием из уравнений Эйнштейна, но не имеют никакого реального физического воплощения. Короче говоря, пока кто-нибудь не сделает необходимых расчетов, нельзя ни в чем быть до конца уверенным.

Глава 11

НИКОГДА НЕ ДОВЕРЯЙ КРИВОЙ ВСЕЛЕННОЙ!

ДУММИНГ ТУПС УСТАНОВИЛ СВОЙ СТОЛ ЧУТЬ В СТОРОНЕ ОТ ОСТАЛЬНЫХ, окружив его огромным количеством оборудования, — прежде всего, чтобы иметь возможность слышать собственные мысли.

Любому ребенку известно, что звезды — всего-навсего точечки света. В противном случае одни из них выглядели бы больше других. Конечно, некоторые из звезд светили бледнее прочих, но это, вернее всего, происходило из-за облаков. Так или иначе их предназначение, в соответствии с законами Плоского мира, сделать ночи немного более стильными.

И абсолютно все знают, что самый естественный путь для чего бы то ни было, — прямой. Когда вы что-то роняете, оно падает прямо на землю, а не криво, ведь так? Конечно, вода, льющаяся с Края Диска, отклоняется немного в сторону, но это из-за вращения и совершенно укладывается в рамки здравого смысла. Однако внутри Проекта крутилось ВСЕ. Более того, это самое ВСЕ было все изогнуто. Аркканцлер Чудакулли, похоже, полагал, что это некое свидетельство дурного воспитания вроде привычки шарканья ногами или нежелания подчиняться начальству. Как можно вверять свою судьбу кривой вселенной? С такой нужно держать ухо востро, того и гляди подведет.

В данный момент Думминг занимался тем, что скатывал из жеваной бумаги шарики. Он приказал садовнику прикатить большой каменный шар от какой-то древней катапульты, последние несколько столетий провалявшийся в университетском саду. Шар был около трех футов в диаметре.

Думминг подвесил вокруг него на ниточках несколько своих бумажных шариков и теперь с мрачным видом швырял в эту конструкцию остальные. И впрямь один или два шарика при этом склеились, но лишь потому, что были влажные и липкие. Думминга определенно беспокоила какая-то мысль. Начинать надо с того, в чем совершенно уверен. Итак… Есть маленькие штуковины. Они падают вниз. Падают на БОЛЬШИЕ штуки. Пока все логично.

Но что произойдет, если во всей вселенной имеются только ДВЕ большие штуки, одни-одинешеньки?

Думминг сотворил два шарика из камня и льда, поместил их в пустующий уголок Проекта и стал наблюдать, как они тут же принялись стукаться друг о друга. Тогда он сотворил шарики помельче: маленькие тотчас же устремились к большим. Однако и большие пусть неторопливо, но тоже поплыли к маленьким.

Это значит… Из этого следует, что… Что если ты роняешь на землю теннисный мячик, то он, конечно, падает ВНИЗ, однако и земля, пусть совсем немножко, на волосинку… поднимается ВВЕРХ.

Явная чушь!

Думминг ещё некоторое время понаблюдал за газовыми облаками, энергично вертящимися в отдаленных местах Проекта. Все это выглядело просто до ужаса… безбожно.

Естественно, Думминг Тупс был атеистом, как, впрочем, и большинство волшебников. Незримый университет находился под надежной защитой мощных заклинаний, ограждающих его от всяческого божественного воздействия. Вы и представить не можете, как позитивно влияет на независимость мышления железобетонная уверенность в том, что никакие громы и молнии небесные вам не грозят. Ведь боги, знаете ли, существуют на самом деле. Думминг, разумеется, и не думал отрицать их наличие. Он просто в них не верил. В последнее время особенно широкую популярность набирал бог Ом, который никогда не отвечал на молитвы, да и вообще никак себя не проявлял. Такого скромного и незаметного бога почитать легче легкого. Людей пугают те из них, которые, напившись вдребезги, становятся в каждой бочке затычкой.

Потому-то ещё много веков назад философы пришли к заключению, что должен водиться ещё один тип существ, а именно — создатели, чья экзистенция не зависит от человеческой веры. Они-то и сотворили вселенную. Современные Думмингу боги создателями никак не могли быть, они и чашечку кофе сотворить были не в состоянии.

Вселенная, возникшая внутри Проекта, развивалась с огромной скоростью, но до сих пор там не наблюдалось ничего, что хотя бы отдаленно напоминало подходящее для человека место: там было или слишком жарко, или слишком пусто, кое-куда и вовсе страшно было смотреть. И что самое паршивое, не было ни малейшего следа нарративиума.

Правда, его до сих пор не обнаружили и на самом Плоском мире, однако необходимость его существования была давным-давно доказана. Короче, как выразился философ Лай Тинь Видль, «наличие молока предполагает существование коровы». Нарративиум может даже и не существовать определенно. Он может быть лишь способом, с помощью которого другие элементы оставляют свои следы в истории, чем-то таким, что они имеют, но не владеют, вроде глянцевого блеска на кожице яблока. Нарративиум — своего рода клей вселенной, рама, на которой держится вся картина. Он то, что внушает миру, каким он собирается стать, давая ему цель и курс. Если вы хотите найти нарративиум, просто хорошенько поразмышляйте о вселенной.

Без него все эти шарики так и будут бессмысленно кружиться.

Думминг нацарапал в лежащем перед ним блокноте:

«И нет ни единой черепахи».

— Получи, собака, огненную плазму! Ой! Простите, сэр.

Думминг посмотрел поверх защитного экрана.

— Если миры сталкиваются, значит, кто-то совершил непростительную ошибку. Подумайте об этом на досуге, молодой человек, — послышался голос Главного Философа. Он звучал несколько более сварливо, чем всегда.

Думмингу пришлось встать и идти смотреть, что же там происходит.

Глава 12

ОТКУДА БЕРУТСЯ ПРАВИЛА

ЧТО-ТО ЗАСТАВЛЯЕТ КРУГЛЫЙ МИР ДЕЛАТЬ СТРАННЫЕ ВЕЩИ…

Такое впечатление, что он сопротивляется правилам или создает их по мере надобности.

Исаак Ньютон полагал, что наша Вселенная подчиняется математическим правилам. В его эпоху они назывались «законами природы», но, по нашему мнению, «закон» — это слишком сильное слово, слишком законченное и самонадеянное. Однако, как ни крути, все выглядит так, словно Вселенная работает по неким более или менее фундаментальным схемам. Обычно люди преобразуют эти схемы в математические формулы и используют полученные результаты для объяснения кое-каких аспектов природы, иначе выглядевших бы тайной за семью печатями. Они также могут применить их для создания инструментов, транспортных средств, в общем — технологий.

Томас Мальтус изменил мировоззрение множества людей, найдя математические зависимости для социального поведения. Он подсчитал, что производство еды растет в арифметической прогрессии (1–2-3-4-5), тогда как человеческая популяция — в геометрической (1–2-4-8-16). Какими бы ни были темпы роста производства, рост численности людей будет его опережать, тем самым ограничивая^[147]. Закон Мальтуса наглядно демонстрирует нам, что правила здесь у нас, Внизу, ничем не отличаются от тех, что Там, Наверху, заодно показывая, что бедность — это отнюдь не происки дьявола. Нарушение правил может повлечь серьезные последствия.

Что же все-таки такое эти самые правила? Описывают ли они реальное положение дел во Вселенной или это «вывихи» нашего настроенного на определенные шаблоны разума?

По этому вопросу существует два мнения. Одно — фундаменталистское до мозга костей, сродни Талибану или какой-нибудь там Южной баптистской конвенции. Такому фундаментализму позавидовал бы сам эксквизитор Ворбис из истории о «Мелких богах», считавший, что «…все воспринимаемое нашими органами чувств не является фундаментальной истиной. Все увиденное, услышанное и сделанное плотью является лишь тенью более глубокой реальности»^[148].

Научный фундаментализм сводится к идее, что есть один-единственный набор правил, некая универсальная Теория Всего На Свете, не просто точно описывающая природу, но сама ею являющаяся. Целых три века наука, похоже, стремилась к следующей схеме: чем глубже наши знания о природе, тем проще они для понимания. За этим стояла философская концепция редукционизма: разберите целое на составные части, хорошенько их рассмотрите, постарайтесь сообразить, как они соединяются, и потом без проблем объяснить, как работает целое. Что же, надо признать, это очень действенная исследовательская стратегия, и длительное время она приносила пользу. В результате ученые свели свои фундаметальные теории всего к двум: квантовая механика и теория относительности.

Сначала квантовая механика описывала Вселенную в сверхмалых, субатомных масштабах, затем перешла к крупным, вплоть до целой Вселенной и происхождения в результате Большого взрыва. Теория относительности, напротив, начала с явлений сверхгалактического уровня, а уже потом перешла к микроуровню, а именно к квантовым эффектам гравитации. Обе эти теории совершенно по-разному объясняют природу Вселенной и то, каким правилам она подчиняется. Кое-кто наивно продолжает надеяться, что Теория Всего На Свете слегка модифицирует обе концепции и объединит их в единое целое, при этом продолжая отлично работать каждая в своей сфере. Сведя все к самому Последнему Правилу, редукционизм сложит свой пазл, после чего Вселенная будет окончательно объяснена.

На противоположном конце лежит идея, что нет никакого Последнего Правила, как нет и никаких других совершенно точных правил. А то, что мы зовем законами природы, не более чем человеческая аппроксимация закономерностей, наблюдаемых во Вселенной, вроде строения химических молекул, движения галактик и тому подобного. Непонятно, почему наши формулировки молекулярных или галактических закономерностей должны быть частью какой-то ещё более фундаментальной закономерности, объясняющей их обе. Точно так же шахматы и футбол, очевидно, не являются частями Великой Игры. Вселенная может быть распрекрасно устроена на всех своих уровнях, однако мы не знаем никакого единого принципа, из которого логически вытекали бы все остальные. С этой точки зрения каждый набор правил сопровождается определенными границами, в рамках которых они реально работают. Например: «Правило, годное для молекул с числом атомов не более ста». Или: «Правило, подходящее для галактик, при условии, что вас не будут волновать звезды, из которых они состоят». Множество подобных конкретных правил не имеют отношения к редукционизму, они просто объясняют, почему происходит так или иначе в рамках, игнорируя все, что находится за ними.

Одним из самых ярчайших примеров такого стиля мышления является эволюция, особенно до тех пор, как была открыта ДНК. Считалось, что животные эволюционировали под влиянием условий, в которых они жили, включая других животных. Любопытной особенностью этой точки зрения является то, что большая система не только создает собственные правила, но и подчиняется им. Это похоже на игру в шахматы, при которой на доске можно добавлять новые клетки и новые фигуры, которые будут ходить по новым правилам.

Но могла ли целая Вселенная разработать собственные правила по мере своего развития? Мы уже пару раз пытались натолкнуть вас на эту мысль, теперь же попробуем объяснить, как такое возможно. Довольно сложно вообразить, что правила для материи могли существовать тогда, когда не существовало ещё ничего, кроме излучения, то есть сразу после Большого взрыва. Фундаменталисты от науки утверждают, что эти правила изначально являлись составляющими той самой Теории Всего На Свете и извлечены из неё с появлением материи. И вот мы спрашиваем, а не мог ли некий «фазовый переход», создавший материю, создать и правила для неё? На физику это, конечно, мало похоже, зато похоже на биологию: до тех пор, пока не появились живые организмы, правил эволюции не существовало.

Иными словами, представьте себе валун. Он скатывается по ухабистому склону, падает в траву, беспорядочно задевает другие валуны, по пути плюхается в грязную лужу и наконец останавливается, стукнувшись о дерево. Если фундаментальный редукционизм прав, то каждое движение валуна, все, вплоть до примятых травинок, брызг грязи и причины, по которой дерево выросло именно на этом месте, — все это является следствием единого набора правил, той самой Теории Всего На Свете. Валун «знает», как катиться, падать, задевать, плюхаться и останавливаться, ибо Теория Всего На Свете приказывает ему, что делать. И даже более того: именно вследствие истинности Теории Всего На Свете валун, катясь вниз по склону, сам следует логическим следствиям из правил. Сделав соответствующие правильные выводы из Теории Всего На Свете, якобы можно предсказать удар валуна об это конкретное дерево.

Схема причинно-следственных связей, которую рисует нам подобная точка зрения, выглядит следующим образом: все происходит именно так, а не иначе потому только, что так велит Теория Всего На Свете. Альтернативной точкой зрения является та, что Вселенная делает, что она делает, а валун в каком-то смысле воспринимает последствия её действий. Он не «знает», что будет катиться по траве, пока не упадет в неё и не покатится. Не «знает» он, и как плюхаться в лужу, разбрызгивая грязь, но как только он туда попадает, именно так он и делает. Ну, все такое прочее. Тут приходим мы, люди, смотрим на камень и начинаем искать схему: «Валун катится потому, что трение работает вот так… А законы гидродинамики гласят, что грязь разбрызгается вот эдак…»

Мы знаем, что на человеческом уровне правила — это некие условные описания, ведь именно затем они и были придуманы. Так, в грязи есть комочки, не принимаемые в расчет законами гидродинамики. Трение — это довольно сложный процесс, включающий соединение и разъединение молекул, но нам достаточно думать о всем этом лишь как о силе, которая препятствует движению тел. Поскольку наши теории аппроксимативны, мы приходим в ужасное возбуждение, когда из какого-нибудь общего принципа случайно удается вывести точные результаты. Здесь мы неосторожно смешиваем два вывода: «Полученные с помощью новой теории результаты ближе к реальности, нежели результаты старой теории» и «Правила новой теории ближе к истинным законам Вселенной, чем правила старой». Но это не так. Ведь мы можем получить лишь более точное описание, даже если используемые нами правила очень отличаются от того, что на самом деле происходит во Вселенной. Вполне может так случиться, что последняя вообще не придерживается никаких строгих и непреложных правил.

Между написанием Теории Всего На Свете и трезвым осознанием её последствий существует принципиальный разрыв. Некоторые математические системы прекрасно демонстрируют этот момент. Возьмем, к примеру, простейшего «муравья Лэнгтона», восходящую звезду компьютерных программ. «Муравей» бродит в бесконечной плоскости, разбитой на клетки. Когда он заходит в клетку, та меняет цвет с черного на белый, и наоборот. Если «муравей» заходит на белую клетку, он должен повернуть вправо, а если на черную — влево. Таким образом, мы знаем Теорию Всего На Свете для «муравьиной вселенной», то есть правила, целиком и полностью руководящие его поведением на микроуровне. И все, что происходит в этой вселенной, якобы объясняется этими правилами.

Запустив «муравья», вы обнаружите три различные модели его поведения, и для того, чтобы мгновенно это заметить, не нужно даже быть математиком. Что-то в нашем мозге заставляет нас зафиксировать эту разницу, хотя прямого отношения к правилу это не имеет. Правило всегда одно и то же, однако в движениях «муравья» есть три четко различимые фазы:

• ПРОСТОТА: начав движение в абсолютно белой плоскости, «муравей» за первые две-три сотни шагов создает небольшие простенькие и, зачастую, симметричные узоры. Наблюдая за ним, вы думаете про себя: «Ну конечно! Само правило простое, следовательно, оно дает такие незамысловатые узоры. Все, что там происходит, можно описать каким-нибудь простым способом».

• ХАОС: внезапно вы замечаете, что все изменилось. Теперь перед вами большая беспорядочная «клякса» из черных и белых клеток, а «муравей» бессмысленно носится туда-сюда. Узоры пропали. Такое псевдослучайное поведение длится примерно в течение следующих 10 тысяч «муравьиных» шагов. Если быстродействие вашего компьютера оставляет желать лучшего, можно довольно долго просидеть у экрана, размышляя примерно так: «В общем, ничего особенно интересного, теперь он так и будет бегать до бесконечности, все это совершенно бессистемно». Нет! «Муравей» подчиняется все тем же изначальным правилам. Все только кажется бессистемным.

• ВНЕЗАПНОЕ УПОРЯДОЧЕНИЕ: в итоге «муравей» замыкается в повторении определенных движений — он как будто «строит дорогу». Проходит цикл в 104 шага, после чего смещается на две клетки по диагонали. При этом цвет краев «дороги» остается таким же, как и в начале цикла. Циклы повторяются и повторяются, «муравей» просто строит бесконечную диагональную дорогу.

Все три модели поведения являются следствием одного и того же правила, однако находятся на различных его уровнях. В правиле ничего не говорилось ни о какой «дороге». И «дорога» сама по себе довольно простая штуковина, но цикл в 104 шага никоим образом из правила не вытекает. Поэтому единственным способом, которым математики могут доказать, что «муравей Лэнгтона» «строит дорогу», — это проследить каждое его движение в течение как минимум 10 тысяч шагов. Только тогда, и никак не раньше, можно сказать: «Теперь-то понятно, почему он строит дорогу».

Как бы там ни было, если мы попытаемся задать более общие вопросы, то поймем, что вообще не понимаем поведение «муравья». Предположим, что, прежде чем запустить «муравья», мы создадим для него «среду обитания», то есть заранее раскрасим некоторые клетки в черный цвет. Возникает простой вопрос: будет ли «муравей» и в этом случае строить свою дорогу? Это никому не известно. Все компьютерные эксперименты показывают, что да, строит. С другой стороны, доказательств, что так будет происходить в любом случае, нет как нет. Совершенно не исключено, что при некоторых конфигурациях окрашенных квадратиков «муравей» поведет себя как-нибудь иначе. Или, например, станет сооружать дорогу, но более широкую. Или возникнет цикл, скажем, в 1 349 772 115 998 шагов, который включит ещё какой-нибудь вариант поведения, если начнется с «правильной» точки. Мы ничего этого не знаем. То есть, имея примитивную математическую систему с простыми правилами и известной нам заранее Теорией Всего На Свете, мы не в состоянии получить ответы на наши тривиальные вопросы.

«Муравей Лэнгтона» послужит нам иконой для разъяснения следующего важного понятия — эмерджентности. Простые правила могут привести к появлению обширных и сложных схем-«узоров». Проблема не в том, что в действительности делает Вселенная, а в том, как мы понимаем её действия и по каким «полочкам» их раскладываем. Технически даже наш простой «муравей» в своей клетчатой вселенной — это «сложная система», состоящая из большого количества компонентов, взаимодействующих друг с другом, пусть эти компоненты и всего лишь квадраты, меняющие свой цвет, когда на них наступает «муравей».

Мы можем создать систему, задать ей простые законы, и «здравый смысл» подскажет нам, что все это неизбежно приведет к некоему монотонному будущему. Часто при этом выясняется, что на выходе у нас возникают сложные картины. Причём все они будут эмерджентными, то есть возникшими внезапно. У нас нет никакой практической возможности понять заранее, чем они собираются стать, единственное, что мы можем, — это наблюдать. «Муравей» должен продолжать свой танец. Обходных путей не существует.

Внезапно возникающие феномены, которые невозможно заранее предсказать, точно так же, как и все остальные, должны быть логическим следствием из правил. При этом мы понятия не имеем, какими они будут. Тут не поможет даже компьютер, все, что он способен сделать, — это заставить «муравья» бегать побыстрее.

Обратимся теперь от истории к «географии». Фазовое пространство системы — это пространство, включающее в себя все возможные модели её поведения, то есть все, что система способна делать, а не только то, что она делает в настоящий момент. Пространство «муравья Лэнгтона» состоит из всех возможных комбинаций черных и белых клеток, а не только из тех, в которые «муравей» заходит, подчиняясь программе. Точно так же фазовое пространство эволюции — это совокупность любых организмов, а не только те, которые возникли на сегодняшний день. Плоский мир — это всего лишь «клеточка» в фазовом пространстве возможных вселенных, состоящем из всего мыслимого и немыслимого, а не только из того, что есть на самом деле.

С этой точки зрения характеристики системы — это структуры в её фазовом пространстве, придающие ей определенную «географию». Фазовое пространство эмерджентной системы невероятно сложно. Образно говоря, её можно назвать Муравьиной Страной, компьютерным изображением нескончаемой деревни. Нельзя понять эмерджентности Муравьиной Страны, просто обойдя её клетка за клеткой, здесь нужен другой подход. Такая же точно проблема возникает, когда вы пытаетесь исходя из Теории Всего На Свете выяснить, какие же следствия из неё вытекают. Можно прижать к ногтю все правила, приспособив их для микроуровня, но не иметь ни малейшего представления об их последствиях на макроуровне. Ваша теория поможет вам сформулировать проблему, но отнюдь не решить её.

Допустим на мгновение, что мы сформулировали наиточнейшие правила поведения элементарных частиц, которые должны позволить нам управлять ими. К сожалению, сразу станет очевидным, что эти правила не дадут нам никакого представления, скажем, об устройстве экономики. Мы хотим понять кого-то, кто идёт в магазин и покупает там бананы. Ну и чем нам могут тут помочь элементарные частицы? Придется писать уравнения для каждой частицы человеческих или банановых тел, а также банкноты, которую покупатель передает кассиру. Наше описание передачи денег за бананы и наше объяснение этого действия будут выражены неимоверно сложными уравнениями для элементарных частиц.

Решить же такое уравнение будет куда сложнее. А ведь тот человек может купить не только одну связку бананов.

Мы вовсе не говорим, что Вселенная не делает именно этого. Мы лишь утверждаем, что даже если все так и обстоит, это никак не поможет нам понять хоть что-нибудь. Как мы уже упоминали, имеется большой и неожиданный разрыв между Теорией Всего На Свете и следствиями из неё.

Похоже, многим философам закрадывалась в голову мысль, что в эмерджентном феномене причинно-следственные связи разорваны. Так, если наш разум является эмерджентной характеристикой мозга, то, с точки зрения некоторых философов, мысли не имеют физических причин в виде нервных клеток, электрических импульсов и химических реакций в мозге. Мы же не об этом разговариваем, более того, считаем подобное абсурдом. Пожалуйста, пусть наши мысли вызываются вполне физическими причинами, но нельзя описать чье-либо восприятие розы или память о ней в терминах электротехники или аналитической химии.

Люди никогда не смогут ничего понять таким путем. Для понимания им требуется не усложнять, а упрощать (в случае Аркканцлера Чудакулли чем проще, тем лучше). А крошечная добавка нарративиума вообще творит чудеса, и чем проще будет история, тем лучше её поймут. Редукционизму противостоит умение писать истории: знание алфавита и нескольких правил грамматики — это ещё не рассказ.

Одно из направлений современной физики вызывает больше философских вопросов, чем все остальные, вместе взятые. Это квантовая механика. Ньютоновские законы объясняют Вселенную в категориях силы, положения в пространстве и скорости, то есть в интуитивно понятных людям терминах, а кроме того, сулят нам разные занимательные истории. Однако лет сто назад кое-кому стало ясно, что тайный механизм Вселенной имеет и другие, куда менее очевидные слои. В результате такие понятия, как положение в пространстве и скорость, не просто перестали быть фундаментальными, они вообще утратили определенный смысл.

На этом новом уровне объяснения, который предлагает квантовая механика, говорится, что на микроуровне правила действуют случайным образом. Никогда нельзя сказать, случится или нет какое-то событие, может иметь место и то и другое. Пустое пространство становится морем шансов, а время можно брать в долг, а потом возвращать, особенно если делать это достаточно быстро и незаметно для Вселенной. Принцип неопределенности Гейзенберга утверждает, что если вы знаете, где находится объект, вы никак не можете знать его скорость. Думмингу Тупсу очень повезло, что ему не пришлось объяснять это Аркканцлеру.

Для подробного анализа мира квантовой механики потребовалась бы отдельная книжка, но есть одна тема, которую вполне можно здесь рассмотреть, особенно если применить к ней наши знания о Плоском мире. Это тот самый известный всем и каждому казус кота в коробке. Все квантовые объекты подчиняются уравнению Шредингера, то есть правилу, названному в честь Эрвина Шредингера, который описал эти объекты как «волновые функции», квантовые волны, распространяющиеся в пространстве и времени. Атомы и их субатомные компоненты не являются в полной мере частицами: они ещё функции квантовой волны.

Пионеры квантовой механики, чрезмерно озаботившись решением уравнения Шредингера, упустили из виду его смысл. Они быстренько соорудили для квантовых объектов удобную оговорку, получившую название «копенгагенская интерпретация». Последняя означает, что всякий раз, когда вы пытаетесь понаблюдать за квантовой волновой функцией, волна немедленно коллапсирует, представая перед вами в единственном квантовом состоянии. Зато это придает человеческому разуму особый статус, высказывалось даже предположение, что единственный смысл нашей жизни — это наблюдение за Вселенной и, тем самым, поддержание её бытия. Волшебники Незримого университета назвали бы подобную идею непосредственно вытекающей из здравого смысла.

Однако Шредингер считал её глупой и, чтобы продемонстрировать это, предложил свой мысленный эксперимент, получивший название «Кот Шредингера». Представьте коробку, закрытую настолько плотно, что ничто, ни единый самый слабый квантовый выброс, не может в неё проникнуть. В коробку помещен радиоактивный атом, который в некий неопределенный момент должен испустить частицу. Там же имеется и детектор, который при обнаружении этой частицы выпустит ядовитый газ. Теперь посадите в коробку кота и закройте крышку. Немного подождите и ответьте на простой вопрос, жив кот или нет?

Если атом расщепился, то кот мертв. А если нет — жив. Но поскольку коробка закрыта, вы не можете заглянуть внутрь. И раз никем не наблюдаемая квантовая система представляет собой волны, законы квантовой механики утверждают, что наш атом находится в «смешанном» состоянии, то есть как бы наполовину распался и наполовину нет. И сам кот, состоящий, между прочим, из множества атомов и являющийся поэтому в каком-то смысле гигантской квантовой системой, тоже должен находиться в смешанном состоянии: наполовину живым и наполовину мертвым. В 1935 году Шредингер отметил, что кошки на самом деле так себя не ведут. Коты — это макросистемы с классической физикой и её четкими ответами да/нет. С его точки зрения, копенгагенская интерпретация не объясняет и даже не пытается объяснить связь между микроскопической квантовой физикой и макроскопической классической. Копенгагенская интерпретация попросту заменяет сложный и непонятный физический процесс элементарной магией: как только вы взглянете на волну, она коллапсирует.

Все то время, которое физики обсуждают эту животрепещущую проблему, они упорно пытаются вывернуть слова Шредингера про кота наизнанку. «Нет, на самом деле квантовая волна именно такая!» — говорят они. Чтобы доказать свою идею, они провели множество экспериментов, за исключением одного… Да-да, эксперимента с коробкой, ядовитым газом и котом, ни живым ни мертвым. Вместо этого они просто предлагают аналоги на квантовом уровне: электрон вместо кота, положительный спин вместо живого, отрицательный вместо мертвого и коробка с непроницаемыми стенками, сквозь которые можно все наблюдать. Но они делают вид, что совершенно не замечают разницы.

Так что все их дискуссии и эксперименты всего-навсего «враки детям»: они пытаются убедить следующее поколение физиков, что на квантовом уровне системы действительно ведут себя таким идиотским способом. Хорошо хоть, что к котам все это никакого отношения не имеет. Волшебники Незримого университета, знать ничего не знающие ни о каких электронах, но не понаслышке знакомые с котами, никогда не повелись бы на такой дешевый финт. На него не поддалась бы и знаменитая ланкрская ведьма Гита Ягг, чей кот Грибо оказался заперт в коробке (см. историю «Дамы и господа»). Грибо — это такой кот, который с легкостью изловит волка, сожрет его и не подавится, хотя нянюшка Ягг и утверждает, что он «маленький пушистый котеночек». В истории о «Ведьмах за границей» этот котеночек случайно задрал вампира, а наши уважаемые ведьмы никак не могли понять, с чего это местные обыватели так обрадовались.

У Грибо свои методы разборки с квантовыми парадоксами: «Грибо провел в заточении не самые приятные минуты. С формальной точки зрения кот, закрытый в ящике, может быть либо живым, либо мертвым. Но определить это можно, только открыв крышку. Именно это действие, связанное с открыванием ящика, определяет состояние кота, хотя ученые ошибаются — на самом деле состояний у кота может быть три, а именно: Живой, Мертвый и Вне Себя От Бешенства»^[149].

Шредингеру наверняка бы это понравилось, поскольку он говорил не о квантовых состояниях, он хотел лишь знать, как они связаны с обычной классической физикой в широком смысле, и прекрасно видел, что копенгагенская интерпретация не в состоянии дать ответ. Так как же в квантовой Муравьиной Стране возникают классические ответы типа «да/нет»? Лучший ответ, который у нас есть, — это так называемая декогеренция, изучавшаяся множеством физиков, среди которых Энтони Леггетт, Ролан Омнес, Серж Арош и Луис Давидович. Если у вас имеется хорошенькая коллекция квантовых волн и вы оставите её без присмотра, то компоненты волн станут беспорядочными и расплывутся. Иначе говоря, станут тем, что с точки зрения квантовой физики называют действительно классическим объектом, а это означает, что кошки будут вести себя так, как положено кошкам. Эксперименты показывают, что то же самое происходит и тогда, когда в роли детектора выступает квантовый микрообъект: волновая функция фотона может коллапсировать, даже если на неё вообще никто не смотрит, причём в любое время. И в случае квантового кота смерть наступает в тот момент, когда детектор засекает распад атома, без участия какого бы то ни было разума.

Короче говоря, многоуважаемый Аркканцлер, Вселенная постоянно следит за каждым котом, а упавшее в лесу дерево производит шум, даже если вокруг нет ни единой души. Лес-то ведь никуда не девается.

Глава 13

НЕТ, ЭТОГО ПРОСТО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!

АРККАНЦЛЕР ЧУДАКУЛЛИ ОГЛЯДЕЛ СВОИХ КОЛЛЕГ. Все они собрались за столом в Большом холле, поскольку на факультете Высокоэнергетической Магии стало чересчур многолюдно.

— Все тут? Отлично, — сказал Чудакулли. — Приступай, Тупс.

Думминг перелистал бумаги.

— Я… эээ… пригласил вас потому, — начал он, — что мне кажется, мы делаем что-то не так.

— Как это? — удивился Декан. — Это ж наша вселенная! Что хотим, то и делаем.

— Да, Декан. И… эээ… нет. Она развивается по своим собственным законам.

— Вот ещё, этого просто не может быть, — поддержал Декана Аркканцлер. — Разумные существа здесь только мы. И мы устанавливаем правила. Никакие кучи камней на это просто не способны.

— Это не совсем верно, сэр, — поправил его Думминг, привычно заменяя этими словами фразу «Полная чушь!». — У Проекта имеются собственные правила.

— Что?! Значит кто-то встрял между нами и Проектом? — вскричал Декан. — Неужели все-таки объявился какой-нибудь вшивый создатель?

— Вопрос, конечно, интересный, сэр. Однако я пока не готов на него ответить. Я всего лишь пытаюсь донести до вас мысль, что ежели мы хотим добиться чего-нибудь конструктивного, нам придется подчиниться внутренним правилам Проекта.

Профессор Современного Руносложения оторвал взгляд от накрытого к обеду стола.

— Не понимаю, зачем? — сказал он. — Нож и вилка не дают мне советов, как есть.

— И тем не менее, сэр, они это делают. Окольными путями.

— Ты хочешь нас убедить, что там, внутри Проекта, заложены правила?

— Да, сэр. Например, большие камни тяжелее маленьких.

— Парень, это никакое не правило, это всего лишь здравый смысл!

— Конечно, сэр. Но чем больше я наблюдаю за Проектом, тем меньше понимаю, что такое здравый смысл. Если мы хотим создать там мир, он обязательно должен быть шаром. Большим шаром.

— Это замшелые религиозные предрассудки, Тупс^[150].

— И опять же вы правы, сэр. Но вселенная Проекта, как бы это вам объяснить, она — реальна. Некоторые из ша… в смысле, сфер, изготовленных нашими студентами, получились довольно крупными, просто огромными.

— Да, видел, видел. Как по мне, все это сплошная показуха.

— Ну, я тоже думал о чем-нибудь покомпактнее, сэр. И… И я совершенно уверен, ничего с него падать не будет. Я уже поэкспериментировал.

— Поэкспериментировал? — изумленно переспросил Декан. — А это ещё зачем?

Тут дверь с грохотом распахнулась, и в зал вбежал до крайности взволнованный ассистент Думминга, господин Турнепс.

— Господин Тупс! ГЕКС кое-что обнаружил!

Все волшебники дружно уставились на Турнепса. Тот зябко пожал плечами и сказал:

— Он обнаружил золото.

— Да-а-а, гильдии Алхимиков это не слишком понравится, — протянул Главный Философ, когда вся профессура столпилась вокруг Проекта. — Сами знаете, они настаивают на четком разграничении полномочий.

— Что справедливо, — сказал Чудакулли, глядя в вездескоп. — Подождем минут пять, но если они не объявятся, приступим, где наша не пропадала. Все согласны?

— А как мы его оттуда достанем? — поинтересовался Декан.

Думминг в ужасе посмотрел на него.

— Но сэр! Это же как бы вселенная, а не ваша старая свинья-копилка! Нельзя перевернуть её вверх дном, поковырять ножиком в щелке и потрясти!

— Почему бы и нет? Не понимаю, — произнес Чудакулли, не отрываясь от вездескопа. — Это как раз то, чем люди занимаются испокон веков. — Он немного подкрутил фокус. — Хотя лично я просто счастлив, что оттуда ничего не удастся вытащить. Назовите меня старомодным, но я не горю желанием находиться в одной комнате с миллионами миль взрывающегося газа. Кстати, как все это случилось?

— ГЕКС говорит, что взорвалась одна из новых звезд.

— Для звезд эти штуки великоваты, Тупс. И мы это уже обсуждали.

— Да, сэр, — ответил Думминг возражающим тоном.

— И существуют они всего несколько минут.

— Уже несколько дней, сэр. А по времени Проекта прошли уже миллионы лет! Тут все кидались в него мусором, и я подозреваю, что часть таки попала внутрь, и… Мне кажется, эти звез… Я хотел сказать — топки, они получились не слишком удачно.

Теперь взорвавшаяся звезда начала сжиматься, но вокруг неё осталось внушительное сверкающее газовое гало, от которого вспыхнула куча набросанных волшебниками камней. «Все здесь стремится соединиться со всем и стать чем-то большим… — размышлял Думминг. — Но стоит им достичь своей цели, как они взрываются. Вот, пожалуйста, ещё один закон на закуску».

— Вижу свинец и медь, — сообщил Чудакулли. — Мы с вами разбогатели, джентльмены. Правда, покупать на них в этой вселенной нечего. И все же определенный прогресс налицо. Какой-то ты бледный, Тупс. Тебе надо поспать.

«Прогресс, прогресс… — продолжал размышлять Думминг. — А так ли оно обстоит на самом деле? Если нет нарративиума, как могут вещи что-то знать?»

И был день четвертый. Думминг не спал всю ночь. Он уже не был уверен, но подозревал, что и в предыдущую ночь он тоже не спал. Нет, возможно он задремал на минуточку, уронив голову на сильно увеличившуюся кучу свернутой в шарики бумаги, невдалеке от весело посверкивающего и подмигивающего Проекта. Во всяком случае, если и так, ему ничего не приснилось.

Однако он наконец решил, что Прогресс станет таким, каким его сделаешь.

После завтрака волшебники по очереди разглядывали шар, занявший к тому времени центральное место в окуляре вездескопа.

— Гм, для начала я использовал железо, — объяснял Тупс. — Ну, преимущественно железо. Там его полным-полно. Некоторые из ледяных шаров — пренеприятные штуки, и скалы там едва держатся. Видите вон тот?

Небольшой каменный шарик обреченно висел в пространстве немного поодаль.

— Да, прям тоска зеленая, — сказал Главный Философ. — А чего это он у тебя весь в дырках?

— Видимо, я был не вполне аккуратен и случайно промахнулся, когда кидал шариками из железа в шар.

— Ничего, Тупс, со всяким может случиться, — добродушно сказал Аркканцлер. — А ты золота добавил?

— Конечно, сэр! И других металлов тоже.

— Понимаешь, именно золото придает земной коре некоторый шик. Это у тебя вулканы, что ли?

— Более или менее, сэр. Они вроде… эээ… угрей на юношеском лице молодого мира. Только в отличие от наших вулканов, где горные породы плавятся под действием внутреннего магического поля в их нижних слоях, в этих магма поддерживается в расплавленном состоянии жаром, имманентно присущим недрам шара.

— Кошмарно дымная атмосфера. Толком ничего не разглядишь.

— Да, сэр.

— Что до меня, то, по моему скромному разумению, эта штука мало напоминает мир, — сказал Декан, подозрительно принюхиваясь. — Все раскалено докрасна, да ещё дым валит из всех щелей…

— А между прочим, Декан совершенно прав, молодой человек, — поддержал Чудакулли. Он произнес эти слова подчеркнуто доброжелательным тоном, чтобы немного позлить Декана. — Это была хорошая попытка, но сдается мне, у тебя получился всего-навсего очередной шар.

Думминг откашлялся.

— Я изготовил его с чисто демонстрационными целями, сэр. — Он покрутил рычажок вездескопа, изображение мигнуло, потом изменилось. — А вот этот, — произнес он с оттенком гордости, — этот я сотворил много раньше.

Все уставились в окуляры.

— И что? Все тот же дым, — фыркнул Декан.

— Это облака, сэр, — возразил Думминг.

— Ну, каждый умеет делать облака из газов…

— Эээ… Должен заметит, это — водяной пар, — сказал Думминг.

Он протянул руку и снова подрегулировал вездескоп. Комнату заполнил грохот ливня, да такого сильного, какой только можно себе представить.

Но к обеду наблюдаемый мир превратился в лед.

— А все шло как по маслу, — огорчился Чудакулли.

— Не понимаю, что могло приключиться! — воскликнул Думминг и всплеснул руками. — Ведь ещё чуть-чуть, и у нас были бы моря!

— А нельзя просто согреть его? — поинтересовался Главный Философ.

Думминг упал в кресло и подпер голову руками.

— Вообще-то, можно было догадаться, что вся эта вода охладит мир, — задумчиво произнес Профессор Современного Руносложения.

— Зато… Зато камни у тебя вышли — первый сорт, — бодро сказал Декан, похлопывая Думминга по плечу.

— Бедняга совсем пал духом, — прошептал Главный Философ на ухо Чудакулли. — Да и питается в последнее время он неважно.

— Хочешь сказать, он неправильно жует?

— Скорее недостаточно, Аркканцлер.

Декан взял с заваленного бумагами стола Думминга какой-то клочок.

— Эй, взгляните-ка сюда!

На листке аккуратным Думминговым почерком было выведено:

ПРАВИЛА

1. Все разваливается, но центры вещей сохраняются.

2. Все движется, но всегда в обход.

3. Из всего получаются одни лишь шары.

4. Большие шары искривляют пространство.

5. И нигде ни единой черепахи!

6… Все это так печально.

— Наш Думминг всегда был немного сдвинут на всяческих правилах, — сказал Главный Философ.

— По-моему, над формулировкой номера шестого ему стоило ещё немного поработать, — добавил Чудакулли.

— А вам не кажется, что он начинает смахивать на Казначея? — спросил ПрофессорСовременного Руносложения.

— Думминг считает, что во всем должен быть хоть какой-то смысл, — сказал Чудакулли. Сам он придерживался той точки зрения, что поиски глубинного смысла чего бы то ни было сродни поискам своего отражения в зеркале: найти-то ты его найдешь, да только нового ничего не узнаешь.

— И все-таки я настаиваю на том, чтобы просто-напросто его разогреть, — повторил Главный Философ.

— Ну, солнце — это не проблема, — сказал Чудакулли. — Для образованного волшебника большие огненные шары особой сложности не представляют. — Он хрустнул пальцами. — Позовите студентов, что ли? Пусть отнесут Тупса в постель. Ну-с, сейчас мы хорошенько разогреем этот камерный мирок, не будь я Наверном Чудакулли!

Глава 14

ПЛОСКИЕ МИРЫ

ВОЛШЕБНИКИ НЕЗРИМОГО УНИВЕРСИТЕТА ПОЛАГАЮТ, что существует два типа небесных тел, отличить которые один от другого не составляет труда: во-первых, это звезды, такие крошечные точечки света; а во-вторых, солнце — небольшой горячий шар, вечно болтающийся поблизости: днем он проходит над Диском, а ночью — под ним. Человечеству же потребовалась бездна времени, чтобы понять, что в нашей Вселенной все не совсем так. Наше Солнце — звезда, и оно огромно, как все звезды. Последние кажутся нам светящимися точками, поскольку сильно удалены от нас. Кроме того, не все они являются звездами: некоторые из них выдают себя с головой тем, что движутся не так, как остальные. Это — планеты. Они находятся куда ближе, да и размерами особо не блещут. Вместе с Землей, Луной и Солнцем планеты составляют Солнечную систему. Эта система действительно может показаться бессмысленным скоплением шаров, носящихся туда-сюда, словно в некоем космическом бильярде. Тем не менее не нужно делать вывод, что все началось с шаров из льда и камня. В начале, как всегда, стоял некий физический процесс, и исходные параметры системы, подчиненной этому процессу, не обязательно будут похожи на то, что получилось в итоге.

Чем больше мы узнаем о Солнечной системе, тем сложнее дать вразумительный ответ на вопрос, как именно все начиналось. И дело тут не столько в сложности ответа, сколько в его достоверности и вразумительности. Чем больше мы изучаем Солнечную систему, тем более жесткой становится проверка наших гипотез реальностью. Это одна из причин, почему ученые имеют привычку время от времени стряхивать пыль с некоторых старых вопросов, давным-давно считающихся решенными, и задавать их снова. Причина не в их невежестве, а, наоборот, в их желании учесть новые результаты и перепроверить старые, дабы увидеть все под новым углом. Наука не претендует на абсолютную правоту, зато она неплохо умеет отсекать заведомо глупые ответы.

Что должна объяснить теория формирования Солнечной системы? Прежде всего, конечно, существование девяти планет, достаточно случайно распределенных в пространстве: Меркурия, Венеры, Земли, Марса, Юпитера, Сатурна, Урана, Нептуна и Плутона. Объяснить разницу в их размерах: диаметр Меркурия всего 3032 мили (4878 км), в то время как диаметр Юпитера — 88 750 миль (142 800 км), то есть в 29 раз больше по диаметру или в 24 000 раз по объему. Различия между ними огромны. Объяснить их несхожесть химического состава: тот же Меркурий «сделан» из железа, никеля и силикатных пород, а Юпитер — из водорода и гелия. И наконец, нужно дать ответ, почему соседствующие с Солнцем планеты обычно меньше, чем удаленные от него, за исключением крошечного Плутона, затерянного во мгле. Мы почти ничего не знаем о Плутоне, а то, что знаем, выглядит странно. Например, все остальные планеты расположены довольно близко к плоскости, пересекающей центр Солнца, а вот орбита Плутона имеет к ней существенный наклон. Орбиты прочих планет близки к круговым, а орбита Плутона вытянута настолько, что временами он оказывается ближе к Солнцу, чем Нептун.

И это ещё далеко не все вопросы, которые должна разрешить теория происхождения Солнечной системы. Вокруг большинства планет вращаются меньшие по размеру небесные тела вроде Луны, всем нам хорошо знакомой, крошечных спутников-близнецов Марса (Фобоса и Деймоса), шестнадцати спутников Юпитера или семнадцати — Сатурна. Свой спутник, Харон, имеется даже у Плутона, и это тоже выглядит странно. Сатурн «переплюнул» всех: его окружают целые кольца из мелких небесных тел — широкая тонкая полоса из камней и льда, которая при ближайшем рассмотрении распадается на мириады отдельных колечек. Некоторые из его спутников находятся прямо внутри этих колец, а некоторые расположены на более привычных нам, отдельных орбитах.

А ведь там ещё есть и астероиды: тысячи маленьких небесных тел, одни — сферические, как планеты, другие — бесформенные каменные глыбы. Большинство из них находятся между Марсом и Юпитером (за исключением тех немногих, конечно, которых там нет). Не забудем также про кометы, прилетающие к Солнцу из огромного облака Оорта, лежащего далеко за пределами орбиты Плутона, облака, содержащего триллионы комет. Где-то там же, за орбитой Плутона, находится пояс Койпера, подобный поясу астероидов. Известны уже более тридцати небесных тел оттуда, но есть подозрения, что их там — сотни тысяч.

Эти тела называют объектами пояса Койпера, или ОПК. Несколько лет назад началась громкая дискуссия по поводу того, продолжать ли считать Плутон планетой или отнести его к ОПК. Самому Плутону, скорее всего, этот спор до лампочки, чего не скажешь о представительной группе авторов учебников. Предложение было вполне аргументированным: действительно, Плутон, как мы с вами только что обнаружили, почти во всех отношениях очень странный объект и может с легкостью оказаться ОПК, по ошибке «забредшим» в Солнечную систему под действием неких небесных тел. Если это так, становятся понятными разные Плутоновы странности: он не похож на планету по той простой причине, что ею не является. Однако многие астрономы восприняли подобное предложение в штыки, то ли из сентиментальности, то ли в силу привычки, а может быть, потому, что никому не известно, на самом ли деле Плутон — беглый ОПК. Пока он ещё остается в списке планет, но надолго ли?^[151]

И среди всего этого воистину космического безобразия взад-вперед носятся метеориты самых разных размеров…

Каждый из небесных объектов по-своему уникален. Меркурий, например, — раскаленная, изрытая кратерами каменная глыба. У Венеры, кстати, вращающейся в противоположную по сравнению почти со всеми другими объектами Солнечной системы сторону, имеется атмосфера из серной кислоты. Кроме того, существует версия, что каждые сто миллионов лет её поверхность полностью обновляется во время общепланетарного фестиваля вулканической активности. На Земле имеются океаны и жизнь. Поскольку мы живем именно здесь, то считаем Землю лучшей из планет, хотя большинству инопланетян, вероятно, пришлась бы не по вкусу её смертоносная, едкая кислородная атмосфера. Марс покрыт каменистыми пустынями, а его полюса — шапками сухого льда. Юпитер — газовый гигант с ядром из водорода, находящегося под таким огромным давлением, что водород переходит в металлическое состояние. Возможно, что внутри ядра находится и небольшое каменное «ядрышко». Небольшое — если сравнивать с самим Юпитером, но диаметр его оказался бы в три раза больше диаметра Земли. Кстати, кольца есть не только у Сатурна, они есть у Юпитера, Урана и Нептуна, просто выглядят не так впечатляюще. У Урана имеется мантия из метана и аммиака, а ось его вращения наклонена так сильно, что кажется, будто планета пытается встать с ног на голову. Нептун очень похож на Уран, только без этого нелепого наклона оси. Плутон, как уже было сказано, и вовсе сумасшедший. Толком неизвестна даже его точная масса, но в действительности он кажется лилипутом в Стране газовых великанов.

Да уж… И все это должна объяснить теория происхождения Солнечной системы. Было куда проще, когда люди считали, будто Солнечная система состоит из шести планет и Солнца с Луной. Что же до создания Солнечной системы каким-нибудь сверхъестественным существом… Подумайте сами, с какой стати уважающий себя бог будет настолько все переусложнять?

На самом деле Солнечная система сама себя усложнила. Теперь-то мы догадываемся, что она сформировалась в единое целое из довольно сложных компонентов, однако для этого потребовалось пройти очень долгий путь.

Первая теория происхождения планет, которая хоть как-то соответствовала нынешним требованиям научности, была сочинена два с лишним века назад великим немецким философом Иммануилом Кантом. По мысли Канта, все началось с огромного облака материи: большие камни, мелкие камушки, пыль и газ под действием гравитации сблизились и стали единым целым.

Лет сорок спустя французский математик Пьер-Симон де Лаплас выдвинул альтернативную концепцию, невероятно красивую и такую же невероятно далекую от реальности. По идее Лапласа, Солнце сформировалось ещё до того, как сформировались планеты, и вполне возможно, это произошло под действием «процесса соединения», предложенного Кантом. Во всяком случае, древнее Солнце когда-то было гораздо больше, потому что не сформировалось полностью, и границы его атмосферы простирались за нынешнюю орбиту Плутона. Подобно волшебникам Незримого университета, Лаплас считал Солнце гигантской «топкой», медленно сжигающей свое топливо. По мере старения оно остывает, холодеющие газы уменьшаются в объеме, и Солнце медленно сжимается.

И тут в игру вступает одна из характерных особенностей всякого движущегося тела, следующая из законов Ньютона. Каждому вращающемуся телу присущ угловой момент, то есть величина, зависящая от массы, скорости вращения и того, насколько центр массы удален от центра вращения. Согласно Ньютону, угловой момент сохраняется и может быть перераспределен, но сам по себе он не может ни исчезнуть, ни появиться. Если вращающееся тело сжимается, а скорость вращения остается постоянной, угловой момент будет уменьшаться, из чего следует, что скорость должна расти, чтобы компенсировать потерю. Вспомните, как это проделывают фигуристы: они начинают вращаться медленно, широко раскинув руки, а затем, по мере ускорения, прижимают их к телу. Кроме того, вращающаяся материя испытывает влияние центробежной силы, стремящейся столкнуть её с центра.

Лаплас начал старательно размышлять, не может ли центробежная сила оторвать от вращающегося газового облака своего рода «пояс» в районе экватора. Он рассчитал, что это вполне возможно, если сила притяжения, удерживающая «пояс», будет равной центробежной силе, стремящейся его вырвать. По мере того, как газ сжимается, подобное может происходить не единожды, так что уменьшающееся Солнце в итоге окажется окруженным кольцами движущейся материи, лежащими в плоскости солнечного экватора. А теперь представим, что каждое такое кольцо сжалось в плотное тело. Догадались? Да-да, возникли планеты!

В отличие от кантовской, теорию Лапласа выгодно выделяло объяснение, почему все планеты находятся в одной плоскости и вращаются в том же направлении, что и само Солнце. А также объяснение наличия и движения спутников, поскольку, по мнению Лапласа, в процессе формирования планет действовал тот же механизм. Лучшие идеи Канта и Лапласа были без труда скомбинированы в единую теорию, которая в течение целого века вполне удовлетворяла ученых. Однако мало-помалу становилось ясно, что Солнечная система куда менее «дисциплинированна», чем представлялось Канту с Лапласом. Астероиды движутся по произвольным орбитам, а некоторые спутники и вовсе вращаются в «неправильном» направлении. Масса Солнца составляет 99 % массы в Солнечной системе, но 99 % её углового момента принадлежит планетам, следовательно, либо Солнце вращается слишком медленно, либо планеты — чересчур быстро.

В начале ХХ века астрономы уже не могли смириться с недостатками теории Лапласа. Несколько их независимо друг от друга пришли к мысли, что солнечные системы появляются в результате близкого контакта двух звезд. Когда одна звезда пролетает неподалеку от другой, гравитационное воздействие первой вытягивает из второй сигарообразную «каплю» материи, которая затем трансформируется в планеты. Сигарообразная форма выбрана потому, что она утолщается в середине и утончается на концах, точно так же и планеты малы вблизи Солнца и на максимальном от него удалении, по направлению к Плутону, однако посередине, там, где находятся Юпитер и Сатурн, они велики. Вот только имейте в виду, что никто и никогда вам уже не объяснит, почему «капля» получилась именно сигарообразной…

Из этой теории следовал важный вывод: солнечные системы — достаточно редкое явление, поскольку звезды удалены друг от друга и редко сходятся, чтобы совместно выкурить сигару-другую. Короче, если вам нравится мысль быть одиноким во Вселенной, эта теория прямо-таки создана для вас: если планеты вообще редки, что же говорить об обитаемых? Если же вам греет душу надежда, что Земля и её обитатели — отнюдь не уникальны, то «теория сигары» — сущий вред для гордого полета вашей фантазии.

К середине ХХ века стало очевидным, что и эта концепция примерно так же правдоподобна, как и теория Канта — Лапласа. Если извлечь горячий газ из атмосферы звезды, то он вовсе не превратится в планеты, а рассеется в бездонных глубинах межзвездного пространства, пропадет, словно капля чернил в бурном море. К тому времени астрономы уже немного лучше представляли происхождение звезд, и возникло понимание, что планеты могли появиться в результате сходных процессов. Солнечная система — это не Солнце, со временем обзаведшееся маленькими подружками-планетами, нет, она составляла единое целое с самого начала. И это единое целое было диском. Больше всего, по всей видимости, оно напоминало Плоский мир. Только этот диск возник как облако, а затем превратился во множество шаров (см. Третье правило Думминга).

До того как диск сформировался, Солнце и система окружающих его планет существовали в виде случайных клочков межзвездного газопылевого облака. Серия скачкообразных изменений спровоцировала коллапс пылевого облака, и все это устремилось в общем и целом в центральную точку; именно «в общем и целом», а не все вообще. Что необходимо для подобного сжатия, так это случайная концентрация в какой-либо области: её гравитация начнет притягивать другую материю. Случайные колебания вполне могут вызвать что-нибудь такое, если вы дадите им немного времени. Но как только процесс пошел, он протекает на удивление быстро, занимая всего лишь какие-то десятки миллионов лет от начала до конца. Сперва сжимающееся облако имеет более-менее сферическую форму. Но поскольку оно вращается вместе со всей галактикой, его внешний (по отношению к центру галактики) край начинает двигаться медленнее, чем материя, расположенная внутри. Закон сохранения углового момента гласит, что с началом сжатия облако должно начать вращаться, и чем сильнее сжатие, тем выше скорость вращения. По мере роста скорости вращения облако все больше расплющивается, становясь похожим на блин.

Более детальные расчеты показывают, что приблизительно в центре этого «блина» формируется плотный комок, вбирающий в себя все большую часть материи. Это ядро уплотняется, гравитационная энергия преобразуется в тепловую, и его температура быстро растет. Когда она становится достаточно высокой, начинаются ядерные реакции, и наш комок становится звездой. Тем временем, как и предполагал Кант, материя остального диска подвергается случайным соударениям и соединяется, не слишком заботясь о порядке. Некоторые такие сгустки получают весьма замысловатые орбиты, а то и вовсе выталкиваются из облака. Большинство же ведут себя благонамеренно и становятся достойными всяческого уважения планетами. Демоверсия того же процесса позволяет им обзавестись спутниками.

С точки зрения химии тут все сходится. Планеты, оказавшиеся неподалеку от Солнца, разогреваются настолько, что на них не может существовать вода в твердом состоянии. Однако подальше (примерно на орбите Юпитера, если говорить о газопылевом облаке, подходящем для зарождения Солнца) вода уже вполне может существовать в виде льда. Эта разница очень важна для понимания химического состава планет. Картина становится ясной в общих чертах, если обратить внимание всего на три химических элемента: водород, кислород и кремний. Если не считать гелия, который все равно не вступает в химические реакции, водород и кислород — самые распространенные химические элементы во Вселенной. Кремний, конечно, не столь распространен, но тоже довольно обычен. Когда он соединяется с кислородом, получаются силикаты, то есть — камни. Но даже если кислород вступит в реакцию со всем имеющимся кремнием, все равно 96 % его останется свободным. И именно они и соединяются с водородом, образуя воду. Водорода в тысячи раз больше, чем кислорода, поэтому теоретически весь кислород, который не пошел на образование камней, оказывается связанным в виде воды. Следовательно, наиболее распространенное химическое соединение нарождающегося диска — это вода.

Ближе к звезде вода будет находиться в жидком или даже газообразном состоянии, но начиная с орбиты Юпитера — в твердом. Если планета конденсируется в области, где имеется большое количество льда, планета может вобрать в себя много этого вещества. Поэтому планеты по мере удаления от Солнца становятся все крупнее и «ледянистее» (по крайней мере до какого-то расстояния). Чем ближе к звезде, тем планеты меньше и «каменистее». В свою очередь, «большие парни» начинают использовать преимущество в весе, постепенно становясь ещё крупнее. Все, что по крайней мере в десять раз превышает массу Земли, притягивает и удерживает два самых распространенных химических элемента диска, то есть водород и гелий. Большие шары впитывают в себя дополнительную массу в виде этих двух газов, а также химические соединения типа метана и аммиака, существующие неподалеку от звезды в виде летучих газов.

В данной теории находят свое объяснение практически все особенности Солнечной системы, оставляя тем не менее место некоторым исключениям из правил. Она согласуется с наблюдениями конденсирующихся газовых облаков в отдаленных областях космоса. Может быть, она и не идеальна, и нужно бы ещё поработать, чтобы объяснить кое-какие несообразности наподобие Плутона, однако самые главные параметры встали на свои места.

Кроме того, представляется вероятной возможность существования большого количества планет, не имеющих центральной звезды. В 2000 году исследовательская группа под руководством Рафаэля Реболо обнаружила такие одиночные крупные планеты. Наблюдение за подобными объектами в кластере Сигма Ориона показывает, что чем они меньше по размеру, тем их больше. Если подобное соотношение верно и для объектов размера Земли (которые слишком малы, чтобы их можно было наблюдать существующими методами), то одиноких планет в Галактике полным-полно. Только в радиусе тридцати световых лет от Земли их могут быть сотни. Проблема в том, что если у них нет звезды, то и увидеть их мы не можем. Без мерцающего света звезды и тени, которую отбрасывает на неё планета, проходя мимо, сделать этого никак нельзя, а сами эти планеты светятся лишь отраженным светом далеких звезд, слишком слабым, чтобы его увидеть с Земли. Общепринятая теория образования планет, при которой звезда и её планетная система появляются одновременно, к ним не применима, поскольку сравнительно небольшие газовые облака имеют недостаточную массу, чтобы коллапсировать под воздействием гравитации так, как нужно. Впрочем, кое-какие магнитные явления могут спровоцировать разрыв газового облака, коллапсирующего вокруг звезды. Но в этом случае облако рассеется до того, как сформируются планеты. А может быть, эти одинокие планеты появились самым обыкновенным путем, однако затем были «изгнаны» за что-то из родной солнечной системы.

Будущее нашей Солнечной системы не менее интересно, чем её прошлое. В глазах Ньютона и его современников Солнечная система представляла собой что-то вроде небесного часового механизма, который, будучи единожды запущен, так и продолжает свой ход, подчиняясь простым математическим правилам. И будет весело тикать вечно. Были даже построены механические модели Солнечной системы, так называемые «оррерии», с великим множеством шестеренок, бронзовыми планетками и лунами из слоновой кости, запускавшиеся в движение поворотом рукоятки.

Теперь-то мы знаем, что и космические «часы» могут «сломаться». Это произойдет не скоро, но рано или поздно в Солнечной системе грядут большие перемены. Основная причина такого развития событий — хаос. В том смысле, в котором это слово применяется в теории хаоса со всеми её причудливыми разноцветными фракталами, то есть некая быстроразвивающаяся область математики, проникающая во все другие науки. Согласно теории хаоса, простые правила не предполагают простого поведения (Думминг Тупс и другие волшебники вот-вот это поймут). В действительности же простые правила могут привести к такому поведению, которое во многих аспектах будет случайным. Поначалу хаотическая система ведет себя вполне предсказуемо, но стоит вам пересечь так называемый «горизонт предсказуемости» — и все ваши пророчества тут же перестают сбываться. Например, погода — хаотична, её горизонт предсказуемости — около четырех дней. Солнечная система, как мы видим, тоже хаотична, только её горизонт предсказуемости — десять миллионов лет. Например, мы не можем сказать, с какой стороны Солнца будет Плутон через сто миллионов лет. Он будет на той же орбите, что и теперь, но вот в какой именно точке — никому не известно.

Все это мы знаем благодаря математике, а также — оррериям, не механическим, конечно, а цифровым, то есть специальным компьютерам, способным очень быстро просчитывать небесную механику. Первый цифровой оррерий был разработан исследовательской группой Джека Уиздома, который на пару со своим конкурентом Жаком Ласкаром старался углубить наши познания о будущем Солнечной системы. Несмотря на то, что хаотичная система в долгосрочной перспективе непредсказуема, можно составить ряд отдельных прогнозов и посмотреть, что в них общего. Математики полагают, что с большой долей вероятности такие совпадения будут близки к реальности.

Одним из самых впечатляющих результатов стало предсказание о возможной потере Солнечной системой одной из планет. За миллиард лет Меркурий удалится от Солнца настолько, что пересечет орбиту Венеры. Такое тесное сближение планет приведет к тому, что одна из них, а то и обе сразу, окажутся выброшенными за пределы Солнечной системы. Если только не столкнутся с чем-то ещё на своем пути, а это хотя и маловероятно, но все же возможно. Такой «неудачницей» может оказаться даже Земля. А может быть, Венера пригласит нашу планету на своеобразное космическое танго, в результате которого уже сама Земля может быть «выставлена» из Солнечной системы. Детали этого события непредсказуемы, но общий сценарий выглядит обнадеживающе.

Это означает, что наши представления о Солнечной системе далеки от реальности. По человеческим меркам, это очень простое место, где ничего никогда не меняется. По меркам же самой Солнечной системы, сотни миллионов лет её жизни заполнены волнующими и драматическими событиями: вокруг с ревом носятся планеты, сбивая друг друга с орбит и увлекая в дикую гравитационную пляску.

Все это слегка напоминает события, описанные в книжке «Миры в столкновении», опубликованной в 1950 году Иммануилом Великовским. Он верил, что когда-то Юпитер породил гигантскую комету, которая уже дважды прошла мимо Земли, разок вступила в любовную интрижку с Марсом (в результате чего на свет появился выводок кометок поменьше) и теперь живет-поживает под именем Венеры. Однако во время своей бурной молодости эта комета стала причиной многих странных событий, описанных в библейских легендах. В одном Великовский оказался прав: орбиты планет в действительности могут меняться. Правда, в остальном он полностью заблуждался.

Так есть ли другие планетные системы у далеких звезд или мы — единственные? Ещё до недавнего времени по этому вопросу велось множество споров, потому что никаких доказательств не было. Большинство ученых, доведись им заключать пари, скорее всего, поставили бы на существование таких систем, поскольку механизм сжатия пылевого облака может легко повториться там, где имеется космическая пыль: только в нашей галактике есть сто миллиардов звезд, не говоря уже о миллиардах миллиардов во всей Вселенной, появившихся именно из космической пыли. Но все же это было лишь косвенным доказательством. Теперь же кое-что наконец начинает проясняться. И как частенько случается, в этой истории наличествует по крайней мере один фальстарт и критический пересмотр доказательств, на первый взгляд выглядевших вполне убедительно.

В 1967 году Джоселин Белл, аспирантка Энтони Хьюиша из Кембриджского университета, работала над своей диссертацией. Её специализацией была радиоастрономия. Как и свет, радиоизлучение — это электромагнитные волны, и звезды испускают радиоволны точно так же, как и световые. Такие радиоволны можно улавливать с помощью параболических приемников, похожих на нынешние «тарелки» для приема спутникового телевидения. Такие приемники получили не слишком удачное название радиотелескопов, хотя работают они на принципах, весьма далеких от нормальных оптических телескопов. Если посмотреть на небо вооруженным взглядом в радиоволновом диапазоне электромагнитного спектра, то сразу станет видно то, что не позволяет увидеть обычный свет. В общем-то в этом нет ничего удивительного, например, военные снайперы умеют видеть в темноте, используя инфракрасные волны и засекая предметы, которые излучают тепло. В то время технологии были не слишком продвинутыми и радиосигналы фиксировались самописцами на длинных рулонах бумаги: получались эдакие волнообразные кривые, нарисованные старыми добрыми чернилами. В задачу Белл входил поиск чего-то необычного в этих записях, для чего ей приходилось просматривать около 400 футов бумаги в неделю. И она таки нашла нечто странное, а именно сигнал, пульсирующий с частотой тридцать колебаний в секунду. Хьюиш отнесся к этому довольно скептически, подозревая, что подобный сигнал может генерироваться их собственной аппаратурой. Однако Белл была убеждена в его подлинности. Она пересмотрела около трех миль предыдущих записей и обнаружила несколько случаев точно такого же сигнала, что доказывало её правоту. Что-то такое там, в космосе, излучало радиоволны, похожие на вибрирующий свист. Соответственно, объект был назван пульсаром, то есть пульсирующим звездным телом.

Что же это за странная штуковина? Кое-кто тут же предположил, что мы получили радиосигнал от инопланетной цивилизации, однако все попытки расшифровать ток-шоу внеземного Джерри Спрингера^[152] оказались напрасными. Может, оно и к лучшему. Вернее всего, никаких тайных закодированных посланий в сигналах попросту не было. В действительности, как мы сейчас понимаем, этот феномен куда более загадочен, чем любая инопланетная телепрограмма. Предполагается, что пульсары — это нейтронные звезды диаметром примерно 12 миль (20 километров), состоящие из сильно вырожденной материи, содержащей только нейтроны.

Как вы, конечно, помните, нейтронные звезды невероятно плотны и образуются в результате гравитационного коллапса другой, более крупной, звезды. Исходная звезда вращалась, следовательно, в результате сохранения углового момента, нейтронная звезда должна вращаться гораздо быстрее. Как правило, это составляет около тридцати полных оборотов в секунду. Для звезды это весьма внушительная скорость, и только такие крошечные звезды, как нейтронные, способны на такой подвиг: если с такой скоростью начнет крутиться звезда обычного размера, то её поверхность будет двигаться быстрее, чем со скоростью света — Эйнштейн бы от такого в восторг не пришел. Правда, куда более реалистичным является предположение, что попробуй нормальная звезда это проделать, то и на гораздо меньшей скорости, чем световая, её разорвало бы в клочья. Однако нейтронная звезда мала, а её угловой момент сравнительно велик и пируэты со скоростью 30 оборотов в секунду для неё не проблема.

Проведем сравнение с нашей Землей. Как и пульсар, она вращается вокруг своей оси и обладает магнитным полем. Последнее, кстати, также имеет ось, отличную, однако, от оси вращения. Вот почему магнитный Северный полюс не совпадает с географическим Северным полюсом. Точно так же магнитный полюс пульсара может не совпадать с его географическим полюсом. И если это действительно так, то магнитная ось «накручивает» по тридцати оборотов в секунду. Быстро вращающееся магнитное поле создает так называемое синхротронное излучение в виде двух узких пучков, направленных вдоль магнитной оси пульсара. Короче говоря, нейтронная звезда испускает двойной радиолуч, похожий на вспышки света от вращающегося фонаря на земном маяке. Так что если вы посмотрите на нейтронную звезду в радиодиапазоне, то заметите яркую вспышку, когда луч направлен вам в лицо, затем — практически ничего, пока луч не вернется в то же положение. Каждую секунду вы увидите 30 таких вспышек. Именно это и обнаружила Белл.

Если вы — живое существо, хотя бы отчасти традиционного телосложения, вы решительно не захотите жить рядом с пульсаром. Его синхротронное излучение занимает широкий волновой диапазон, от видимого света до рентгеновских лучей, а Минздрав предупреждает, что рентгеновское излучение может серьезно навредить вашему здоровью. Впрочем, ни один астроном никогда всерьез не предполагал, что пульсары могут иметь планеты. Если большая звезда коллапсирует в невообразимо плотную нейтронную, последняя наверняка затянет в себя все, что только находится поблизости, ведь так?

А может, и нет. В 1991 году Мэттью Бэйлз объявил, что обнаружил планету, вращающуюся вокруг пульсара PSR 1829–10. Её масса равна массе Урана, а находится она от него на расстоянии, примерно равном расстоянию от Солнца до Венеры. Известные пульсары, да и все остальные звезды, даже самые близкие, располагаются слишком далеко, чтобы мы могли непосредственно наблюдать их планеты. Тем не менее отличить звезду с планетами можно, наблюдая за её мерцанием по ходу движения. Звезды ведь не стоят в небе точно вкопанные, наоборот, они куда-то движутся, скорее всего влекомые гравитационным притяжением Вселенной в целом, которого вполне достаточно, чтобы тянуть отдельные звезды в том или ином направлении. Большинство звезд движется почти по прямым линиям, в то время как звезда с планетами — словно водят хоровод. Планеты вращаются вокруг звезды, она отклоняется в ту или в другую сторону, и её путь становится немного похожим на волнистую линию. Если один «танцор» — большой и массивный, а другой — в весе мухи, то второй может сколько угодно кружиться вокруг первого: ему вряд ли удастся сдвинуть его с места. Если же весовые категории «танцоров» равны — оба будут вращаться вокруг общего центра. Понаблюдав за отклонениями в движении, вы сможете сделать обоснованный вывод о массе окружающих звезду планет и о дистанциях, на которых расположены их орбиты.

Впервые эта методика хорошо зарекомендовала себя для обнаружения двойных звезд: когда второй партнер по танцу — другая звезда, отклонения в движении становятся особенно заметными, так как звезды куда массивнее планет. По мере совершенствования аппаратуры стало возможным регистрировать даже незначительные колебания, вызванные существенно менее крупным соседом. И вот тогда Бэйлз и обнаружил, что у пульсара PSR 1829–10 имеется компаньон и, судя по массе, это — планета. Конечно, наблюдать отклонения непосредственно он не мог, зато зафиксировал легкие изменения в периодах пульсаций. Однако период вращения предполагаемой планеты вызвал легкое недоумение: он составлял ровно шесть земных месяцев. Слишком странное совпадение. Быстро выяснилось, что изменения в пульсациях вызваны куда более близкой к нам планетой, а точнее — Землей. Приборы улавливали отклонения на этом конце, а не на стороне пульсара.

Едва страсти вокруг «обнаруженной» у пульсара планеты начали утихать, как Александр Вольщан и Дэйл Фрейл объявили об открытии сразу двух планет, вращающихся вокруг пульсара PSR 1257+12. Надо же! Солнечная система пульсара, причём с двумя планетами! Колебания звезды с двумя партнерами по танцу намного более замысловаты, и их трудно перепутать с помехами в сигнале, генерируемыми чем-то на стороне приемника, вроде движения Земли. Пока что второе открытие выглядит достаточно правдоподобно, если, конечно, пульсары не могут изменять свой исходящий сигнал в подобной манере даже и в отсутствие близлежащей планеты. Может быть, сами радиоволны немного осциллируют? Поскольку мы не можем сходить туда и проверить все лично, приходится как-то разбираться с этим, не выходя из дома. И знаете, пока все выглядит разумно.

За пределами Солнечной системы существуют и другие отдаленные планеты. Однако интерес представляют прежде всего те, которые пригодны для жизни, а планеты, соседствующие с пульсарами с их рентгеновским излучением, в это число явно не входят, особенно если вы планируете пожить подольше. Да, теперь нам известно, что и у обычных звезд имеются планеты. В октябре 1995 года Мишель Майор и Дидье Квелоц заметили колебания в движении 51-й звезды созвездия Пегаса, которые могли быть вызваны планетой примерно в половину массы Юпитера. Их наблюдения подтвердили Жоффрей Марси и Пол Батлер, обнаружив ещё две планеты. Одна — в семь раз массивнее Юпитера — находится близ 70-й звезды созвездия Девы; вторая — в два-три раза массивнее Юпитера — вращается около 47-й звезды Большой Медведицы.

К 1996 году было открыто семь таких планет, а к моменту написания этой книги — уже семьдесят. При этом использовался как метод поиска отклонений в движении, так и наблюдение за осцилляциями излучаемого звездой света в результате его отражения проходящей поблизости планетой. Теоретические расчеты показывают, что, усовершенствовав телескопы, можно будет определить и скорость вращения планеты. Но даже сейчас новые экстрасолярные планеты (экзопланеты) открывают чуть ли не каждую неделю. Точное их количество неизвестно, потому что довольно часто астрономы обнаруживают ошибки в предыдущих измерениях, что ставит под сомнение существование уже кому-то полюбившейся новой планеты, однако общая тенденция сохраняется. И наш ближайший солнцеподобный сосед, Эпсилон Эридана, как стало известно в 1998 году благодаря наблюдениям Джеймса Гривза и его коллег, также окружен пылевым облаком, подобным солнечному облаку Оорта. Правда, никаких колебаний там не видно, следовательно, масса планеты должна быть раза в три меньше массы Юпитера. Годом ранее Дэвид Триллинг и Роберт Браун заметили похожее облако вокруг 55-й звезды созвездия Рака, которая к тому же колеблется, что означает наличие у неё планеты массой в 1,9 массы Юпитера. Это практически исключает иное объяснение вроде наличия невидимого компаньона, например, коричневого карлика (погасшей звезды).

И хотя нынешние телескопы не могут различить экзопланету непосредственно, телескопы будущего наверняка это смогут. Привычные нам астрономические телескопы используют большое, слегка вогнутое зеркало для фокусировки входящего света, а также линзы и призмы для создания изображения и передачи его на фотопластину, на месте которой когда-то был окуляр, в который глядел астроном. Сейчас в качестве фотопластины используется прибор с зарядовой связью (ПЗС-матрица), чувствительный электронный детектор света, соединенный с компьютером. Чтобы увидеть планету около отдаленной звезды, обычному телескопу потребовалось бы огромное зеркало диаметром 100 ярдов (примерно 100 метров), тогда как самое большое зеркало, существующее на данный момент, достигает лишь трети этого размера. А для того чтобы рассмотреть какие-то детали инопланетного мира, необходимо зеркало ещё больших размеров, то есть воплотить подобное на практике просто невозможно.

Но вы же не обязаны использовать один-единственный телескоп, не так ли?

И технология, называемая интерферометрией, в принципе позволяет это сделать, заменив одно 100-метровое зеркало двумя зеркалами поменьше, находящимися в ста метрах друг от друга. Оба таких зеркала создают картинку одной и той же звезды или планеты, а входящие световые волны, формирующие изображения, тщательно синхронизируются и суммируются. Такая двухзеркальная система собирает меньше света, чем полноразмерное стоярдовое зеркало, однако детальное разрешение оказывается таким же. К тому же современная электроника в состоянии усилить даже ничтожное количество входящего света. Во всяком случае, сейчас используются уже десятки маленьких зеркал, а также преогромное количество хитростей и всяческих уловок, чтобы синхронизировать эти зеркала между собой и точно совместить изображения, которые они получают.

Радиоастрономы уже давно пользуются таким способом. Наибольшей технической трудностью здесь является удержание для всех этих небольших телескопов одинакового расстояния от звезды до её изображений с точностью до длины волны. Для оптической астрономии подобная техника относительно нова, так как длина волны оптического диапазона намного короче радиоволн, однако главная проблема с видимым светом состоит в том, что не стоит и пытаться соорудить подобную систему на Земле. Земная атмосфера находится в постоянном турбулентном движении, искривляя падающий свет самым непредсказуемым образом. Даже очень мощные телескопы, установленные на Земле, показывают размытую картинку, именно поэтому космический телескоп «Хаббл» и находится на орбите Земли. Его преемник, Космический телескоп нового поколения^[153], будет запущен уже на орбиту Солнца за миллионы миль от Земли. Его нужно будет аккуратнейшим образом разместить в так называемой точке Лагранжа L2, то есть в таком месте на воображаемой линии, соединяющей Солнце и Землю, но чуть дальше, где земное притяжение, притяжение Солнца и центробежная сила, действующие на телескоп, окажутся взаимно скомпенсированными. Конструкция «Хаббла» включает в себя массивную трубу, защищающую аппарат от ненужного света, особенно отраженного от нашей планеты. Тогда как в точке L2 намного темнее, и можно будет отказаться от громоздкой трубы, сэкономив топливо для запуска. Кроме того, в этой точке гораздо холоднее, чем на низкой околоземной орбите, а следовательно, работа инфракрасного телескопа будет намного эффективнее.

В интерферометрии вместо одного большого телескопа используется сеть маленьких, удаленных друг от друга телескопов, но для оптической астрономии такой комплекс придется разместить в космосе. Кроме всего прочего, это даст дополнительное преимущество, ведь космос — большой, или, как сказали бы в Плоском мире, — место, где можно быть большим. Максимальная дистанция между телескопами в сети называется длиной базы. В космосе можно создать сеть интерферометров с невероятно длинной базой. Радиоастрономы уже создали такую с длиной базы, превышающей размеры Земли, разместив один телескоп с антенной на Земле, а другой — на орбите. И НАСА, и ЕКА (Европейское космическое агентство) разрабатывают программы по размещению в космосе прототипов сети оптических интерферометров, своего рода стай, образно выражаясь.

В 2003 году НАСА должно запустить проект «Space Technology 3»^[154] (прежде он назывался «Deep Space 3»), включающий два космических аппарата, расположенных на расстоянии 0,6 мили (1 км) друг от друга и способных поддерживать дистанцию с точностью около половины дюйма (1 см). Его последователь, «Star Light», должен быть запущен в 2005 году. Другой смелый проект НАСА, планируемый на 2009 год, «Space Interferometry Mission», должен задействовать три интерферометра с длиной базы 10 метров. Кроме того, в НАСА задумываются о запуске в 2012 году «Terrestrial Planet Finder», который будет искать не только планеты земного типа, но и следы углекислого газа, водяного пара, озона и метана, которые могут быть признаками жизни, или, на худой конец, планет, на которых могут выжить организмы земного типа. Потом туда на разведку отправится другой проект, «Life Finder», дата которого пока не определена. В ЕКА также имеются подобные проекты. В 2006 году предполагается запустить «SMART-2»^[155], состоящий из двух спутников, которые будут летать по орбите. Также планируется более амбициозный проект «Darwin», представляющий собой целую флотилию из шести телескопов.

Однако больше всего ожиданий связано с проектом «Planet Imager», к которому НАСА рассчитывает приступить в 2020 году. Эскадрилья из пяти летательных аппаратов, каждый с четырьмя оптическими телескопами на борту, развернет интерферометрическую сеть с длиной базы в несколько сотен миль и начнет наносить на карту далекие планеты. До ближайшей от нас звезды всего лишь чуть более четырех световых лет, а компьютерные модели показывают, что 50 телескопов с длиной базы в 50 миль (150 км) вполне могут получить качественное изображение планеты, располагающейся в 10 световых годах, причём оно позволит рассмотреть континенты и даже луны размером с нашу. А имея 150 телескопов с аналогичной длиной базы, можно будет уже посмотреть на Землю с расстояния десяти световых лет и, например, заметить в её атмосфере зарождающиеся ураганы. Только представьте, что можно сделать с длиной базы в тысячу миль!

Планеты за пределами Солнечной системы определенно существуют, более того, вполне вероятно, что их там видимо-невидимо. И это прекрасная новость для тех, кто надеется отыскать инопланетную жизнь. Вот только существующие доказательства наличия последней весьма сомнительны.

Традиционное место, где мы ожидаем найти жизнь в Солнечной системе, — это Марс. Во-первых, этому поспособствовали легенды о марсианских каналах, увиденных астрономами в телескопы. Каналы, правда, оказались иллюзией, что выяснилось после получения фотографий с посланных к Марсу космических аппаратов. Во-вторых, природные условия на Марсе близки к земным, только куда гаже. Ну и, в-третьих, нужно поблагодарить авторов десятков научно-фантастических книг,исподволь подготовивших нас к существованию марсиан. Конечно, на Земле жизнь можно отыскать в самых неприглядных местах вроде жерл вулканов, раскаленных пустынь или в глубинах земных недр. К сожалению, ни единого следа жизни на Марсе не обнаружено.

Во всяком случае, пока…

Хотя какое-то время, пусть и недолгое, отдельные ученые полагали, что это уже произошло. В 1996 году НАСА объявило, что найдены следы жизни на Марсе. В Антарктиде откопали метеорит под кодовым номером ALH84001, который 15 миллионов лет назад якобы откололся от Марса в результате его столкновения с другим метеоритом и упал на Землю около 13 миллионов лет назад. Когда его распилили и внимательно рассмотрели под большим увеличением, то внутри нашлись три возможных признака марсианской жизни: отметины, напоминающие крошечные ископаемые остатки бактерий; железосодержащие кристаллы, похожие на отходы жизнедеятельности некоторых бактерий; органические молекулы, напоминающие найденные в ископаемых бактериях на Земле. Короче, все указывало на то, что найдены самые что ни на есть настоящие марсианские бактерии! Неудивительно, что после подобного заявления разгорелся жаркий спор, в результате которого были сделаны неутешительные выводы: почти с полной уверенностью можно сказать, что все три открытия ни в коей мере не доказывают существование жизни на Марсе. Так называемые «ископаемые бактерии» слишком малы, большая часть их — это всего лишь выступы на кристаллической поверхности, образовавшие забавные фигуры на металлическом зеркале электронного микроскопа. Наличие же железосодержащих кристаллов можно объяснить, отнюдь не прибегая к помощи бактерий. Органические же молекулы могли попасть на метеорит безо всякого участия какой-либо марсианской жизни.

И все же в 1998 году беспилотная исследовательская станция «Mars Global Surveyor» отыскала на Марсе следы существования древнего океана. Когда-то, давным-давно, огромные массы воды сошли с марсианских гор и обрушились на северные долины. Ранее считалось, что вся эта вода впиталась в грунт или испарилась, однако оказалось, что берега северных низменностей находятся на одном уровне, подобно размытой береговой линии земных океанов. Этот гипотетический океан должен был покрывать примерно четверть поверхности Марса. Если там когда-то существовала жизнь, то нас терпеливо дожидаются марсианские окаменелости.

Сейчас фаворитом поисков жизни в Солнечной системе неожиданно, особенно для тех, кто не читал научной фантастики, стал спутник Юпитера Европа. Неожиданно потому, что Европа неимоверно холодна и покрыта толстой коркой льда. В общем, не то место, где ожидаешь найти что-нибудь живое. Европа находится в гравитационной хватке Юпитера, и приливные силы разогревают её изнутри. Это означает, что глубокие слои льда могли растаять, образовав огромный подледный океан. До недавнего времени это было только гипотезой, но доказательства наличия жидкой воды на Европе становятся все убедительнее. Они включают в себя геологические исследования её поверхности, гравитационные измерения, а также тот факт, что недра Европы электропроводны. Это открытие было сделано в 1998 году К. Хураной и другими исследователями по результатам наблюдений космического зонда «Галилей» за магнитным полем Европы. Конфигурация её магнитного поля очень необычна, и единственным правдоподобным объяснением этого является наличие подповерхностного океана, который может являться проводником электрического тока благодаря растворенным в нем солям. Поскольку Каллисто, другой спутник Юпитера, имеет похожие очертания магнитного поля, ученые сделали заключение, что и там имеется подповерхностный океан. В том же году Т. Б. МакКорд и другие ученые обнаружили на поверхности Европы обширные участки гидратированных солей (солей, чьи молекулы содержат воду), которые вполне могут оказаться коркой соли, оставшейся после подъема на поверхность соленой воды.

Существует соблазнительная идея отправить на Европу зонд, который бы приземлился, пробурил скважину и заглянул внутрь. Конечно, технические сложности огромны, ведь толщина слоя льда достигает по крайней мере 10 миль (16 км). К тому же операция должна быть проведена чрезвычайно аккуратно, чтобы ненароком не разрушить то, что мы собираемся найти: живые организмы Европы. Менее деструктивный способ, значащийся в планах, предполагает поиск в тонкой атмосфере Европы молекул, свидетельствующих о наличии жизни. Конечно, никто не говорит, что собирается найти там антилоп или, на худой конец, рыб, но все же как-то странно было бы, что химический состав океана Европы глубиной сто миль (160 км) не стал источником жизни. Ведь почти наверняка там есть какие-нибудь подводные «вулканы», где через океанское дно циркулирует очень горячая сернистая вода. Это обеспечивает прекрасные возможности для сложных химических реакций вроде той, которая породила жизнь на Земле.

Впрочем, куда более вероятно разыскать на Европе простые химические структуры, подобные башням — бактериям, которые могут там существовать в горячих жерлах, так же как в Балтийском море. Более сложные создания наподобие амеб или инфузорий-туфелек стали бы весьма приятным сюрпризом, а что-то ещё более интересное, какой-нибудь многоклеточный организм — так вообще подарком судьбы. Обнаружение растений даже не обсуждается — если бы солнечный свет и мог как-то пробиться сквозь толщу льда, на Европу его попадает слишком мало. Жизнь на Европе должна поддерживаться химической энергией, как это происходит около жерл подводных вулканов на Земле. Не стоит, конечно, ожидать, что европеанские формы жизни будут хоть немного похожи на те, которые обитают у земных кратеров, поскольку они должны были развиваться в совершенно иной химической среде.

В 2001 году астрогеофизик («геолог», изучающий другие планеты) Брэд Далтон решил выяснить, не может ли быть так, что мы уже нашли инопланетную жизнь. Поверхность Европы покрыта красно-коричневыми пятнами, особенно заметными на полосах, похожих на разломы льда. Он обнаружил, что в инфракрасном спектре эти пятна здорово напоминают следы земных бактерий, способных выдерживать сильный холод. И действительно, три вида таких бактерий дают инфракрасный спектр, куда более близкий к наблюдаемому на Европе, чем спектр минеральных солей, выходящих на её поверхность (согласно наиболее распространенным объяснениям). Конечно, на поверхности Европы слишком холодно даже для бактерий, но они могут прекрасно выживать в океане, а затем каким-то образом попадать наверх.

Глава 15

САМЫЙ ПЕРВЫЙ РАССВЕТ

ДУММИНГ ОТКРЫЛ ГЛАЗА, НЕ ПОНИМАЯ, НА КАКОМ ОН СВЕТЕ. Ему под нос сунули чашку чая. Из неё торчал банан.

— Ааа… Это вы, Библиотекарь, — слабо пробормотал Думминг, беря чашку. Пока он пил, банан мягко постукивал его по левому веку. Библиотекарь полагал, что все на свете можно исправить спелыми фруктами. Впрочем, в остальном он был отличным парнем, всегда готовым протянуть тебе руку помощи и банан^[156].

Волшебники положили Думминга спать на скамье в кладовке, до самого потолка заваленной пыльными магическими приборами, по большей части сломанными. Там все, буквально все было покрыто толстым слоем пыли.

Думминг сел и зевнул.

— Который теперь час?

— У-ук.

— Неужто так поздно?

Уютный сонный туман рассеялся, и до Думминга внезапно дошло, что он оставил Проект в руках пожилых волшебников. Его как ветром сдуло, и Библиотекарь был крайне впечатлен тем, как долго, оказывается, может раскачиваться дверь.

Лаборатория почти опустела, лишь вокруг Проекта разливалось свечение.

— Маппин Зимли… Миленькое имя, правда?

— Заткнись.

— А если так: Оуэн Домовладелли?..

— Заткнись.

— Тогда просто Вилльям.

— Ты заткнешься наконец, Декан? Это уже не смешно, притом что с самого начала не было несмешным, — раздался голос Аркканцлера.

— Как скажешь, Гертруда.

Думминг приблизился к светящемуся Проекту.

— А, это ты, Тупс, — произнес Главный Философ, торопливо делая шаг навстречу Думмингу. — Рад тебя видеть в таком цветущем… эээ…

— Вы ведь… Вы что-то такое сделали? — спросил Думминг, пытаясь заглянуть за спину Главного Философа.

— Уверен, ничего непоправимого не произошло, — успокоительно сказал Профессор Современного Руносложения.

— И он все равно ещё почти совсем круглый, — произнес Декан. — Да вот спроси хоть у Чарли Зубриллера. Я теперь точно знаю, что его зовут именно так, а вовсе не Наверн Чудакулли.

— Декан, я тебя последний раз предупреждаю…

— Что вы с ним сделали?

Думминг смотрел на свой шарик. Шарик, бесспорно, стал более горячим и, несомненно, менее шарообразным. Один его бок был весь изрыт красными шрамами, а противоположное полушарие занимал большой кратер, так и пыхавший огнем. Шарик медленно вращался, чуть подрагивая.

— Почти все кусочки мы подобрали, — сказал Главный Философ, с надеждой глядя на Думминга.

— Что-что вы сделали?

— Мы просто хотели быть полезными, — сказал Декан. — Гертруда подумал, что мы вполне могли бы соорудить солнце, ну и…

— Декан! — окликнул его Чудакулли.

— Да, Аркканцлер.

— Хотелось бы ещё раз обратить твое внимание, Декан, что это было дурацкой шуткой с самого начала. Жалкая попытка высмеять элементарную фигуру речи. Только четырехлетки или люди с тяжелым расстройством чувства юмора могут талдычить подобные вещи снова и снова. Так что ради твоего же блага, Декан, я взвешенно и миролюбиво довожу это соображение до твоего сведения, поскольку надеюсь, что тебе ещё можно помочь. Мы все здесь торчим исключительно из-за тебя, притом я понятия не имею, на черта ты нам сдался, — с этими словами Чудакулли повернулся к перепуганному Думмингу. — Так вот, Тупс, мы сделали солнце…

— …Даже несколько солнц, — пробормотал Декан.

— Ну да, какое-то количество солнц… Но все это коловращение чертовски запутанная штука. Пока насобачишься — семь потов сойдет.

— Вы что, уронили свое солнце в мой мир? — спросил Думминг.

— Всего несколько штучек, — ответил Чудакулли.

— Моё вообще отскочило, — сказал Декан.

— Ага, и пробило вон там до безобразия здоровенную дыру, — показал Аркканцлер. — И к тому же оно откололо от планеты большущую глыбу.

— По крайней мере все кусочки моего солнца долго светились, — огрызнулся Декан.

— Ну да, внутри планеты. Так что это не считается. — Чудакулли вздохнул. — Кстати, твоя машина, господин Тупс, утверждает, что солнце в шестьдесят миль диаметром никуда не годится. Надо же, какая чушь!

Запавшими от ужаса глазами Думминг глядел на свой несчастный мир, который вихлялся из стороны в сторону, словно хромая утка.

— Там же нет нарративиума, — глухо произнес он. — Этот мир просто не знает, какого размера солнце ему требуется.

— У-ук, — сказал Библиотекарь.

— О, небеса! — воскликнул Чудакулли. — Кто его сюда впустил?

По молчаливой договоренности, Библиотекарю был заказан вход на факультет Высокоэнергетической Магии, принимая во внимание присущую ему привычку исследовать вещи, пробуя их на зуб. Такой метод, отлично зарекомендовавший себя в Библиотеке, где укус орангутана сделался точнейшим инструментом классификации, был абсолютно бесполезен в помещении со свисающими там и сям шинами, пульсирующими под напряжением в несколько тысяч чар. Запрет, конечно, был неофициальный — попробуй запрети что-нибудь тому, кто без труда повернет любую дверную ручку вместе с дубовой дверью, выломанной из проема.

Орангутан приподнялся на костяшках пальцев и куснул купол. Волшебники сразу подобрались. Тонкий черный палец покрутил колесико вездескопа, сфокусировав его на взорвавшейся вчера топке. Сейчас это была всего лишь крошечная точка, лучащаяся ослепительным газом.

Изображение сфокусировалось на светящемся угольке.

— Все равно оно слишком большое, — сказал Чудакулли. — Но попытка засчитана, старичок.

Библиотекарь обернулся к нему, и его лицо озарила вспышка взрыва. У Думминга перехватило дыхание: до него внезапно стало доходить.

— Кто-нибудь, посветите мне!

Шары так и посыпались со стола, пока Думминг пытался схватить хотя бы один из них. Когда ему это удалось, он протянул Главному Философу, который услужливо зажег спичку и поводил ею туда-сюда.

— Это сработает!

— Вот и прекрасно! — сказал Чудакулли. — А что именно?

— Смена дня и ночи! — пояснил Думминг. — И даже времена года, если мы все сделаем как надо. Отличная работа, сэр! Не уверен только насчет покачиваний, но, похоже, вы все сделали правильно.

— Как всегда, — просиял Чудакулли. — Безусловно, мы — те самые, кто все делает правильно. А что мы сделали правильно на сей раз?

— Вращение!

— А все моё солнце, — самодовольно изрек Декан.

Думминг готов был пуститься в пляс, но вдруг посерьезнел.

— Правда, успех нашего предприятия зависит от того, удастся ли одурачить тамошних людей, — произнес он. — Хотя… Там же никого нет… ГЕКС!

Послышалось механическое покашливание, и появился ответ ГЕКСа:

+++ Да? +++

— Можем ли мы как-нибудь попасть в этот мир?

+++ Никакой Физический Объект Не Может Войти В Проект +++

— Но я хочу, чтобы кто-то туда спустился и понаблюдал изнутри.

+++ Это Возможно, Поскольку Находится В Пространстве Виртуальной Возможности +++

— Виртуальной?

+++ Вам Нужен Энтузиаст. Кто-то, Кого Можно Обмануть +++

— Ну, за этим дело не станет, — сказал Аркканцелер. — Мы же как-никак в Незримом университете.

Глава 16

ЗЕМЛЯ И ОГОНЬ

НЕИЗВЕСТНО, ЯВЛЯЕТСЯ ЛИ НАША ЗЕМЛЯ ОБЫЧНОЙ ПЛАНЕТОЙ. Мы не знаем, как часто встречаются обводненные планеты, с океанами, континентами и атмосферой. По крайней мере в Солнечной системе она — одна-единственная. И вообще, выражение «планета земного типа» стоит использовать с осторожностью, поскольку около половины своего существования Земля совершенно не походила на ту сине-зеленую планету с белыми облачками, кислородной атмосферой и всем остальным, какой мы привыкли её видеть на спутниковых снимках. Чтобы получить планету земного типа в прямом смысле этого слова, мы должны будем взять подходящую планету и подождать несколько миллиардов лет. То, что при этом получится, наверняка будет сильно отличаться от наших недавних представлений о прошлом Земли.

Прежде мы думали, что наша планета — чрезвычайно стабильное место и, отправившись в прошлое, в ту эпоху, когда начали разделяться континенты и океаны, мы найдем все на тех же местах, что и сейчас. Нам казалось, что и внутри Земля довольно проста.

Как мы ошибались!

Люди много узнали о поверхности Земли, но куда меньше о том, что у неё внутри. Поверхность изучать несложно, надо просто отправиться в нужное место, — это если, конечно, вам не требуется непременно попасть на вершину Эвереста. Используя специальные устройства, защищающие нежные людские тела от огромного давления, можно спуститься в океанские глубины. Ещё можно вырыть в земле норы и послать туда людей. Мы можем получить немного больше информации, пробурив несколько миль земной коры, хотя это лишь тонкая корочка по сравнению со всем остальным объемом планеты. Нам остается лишь догадываться о том, что находится там, внизу, пользуясь косвенными инструментами, главными из которых являются сейсмические волны, генерируемые землетрясениями, лабораторные эксперименты и теоретические выкладки.

В целом поверхность нашей планеты выглядит спокойно, если не считать погоды и кое-каких неприятных эффектов, связанных со сменой времён года. Однако частые извержения вулканов и землетрясения напоминают, что под нашими ногами не все ладно. Вулканы возникают там, где на поверхность поднимаются расплавленные породы и извергаются под большим давлением в сопровождении густых облаков газа и пепла. В 1980 году вулкан Сент-Хеленс в американском штате Вашингтон взорвался, словно скороварка с заклинившей крышкой, и половина горы ушла в небытие. Землетрясения происходят, когда массивы земной коры смещаются вдоль глубинных разломов. Позже мы разберемся, в чем причина того и другого, но вначале взглянем на все это в целом: несмотря на отдельные бедственные участки, поверхность Земли вполне благоприятна для развития и существования жизни уже в течение нескольких миллиардов лет.

Форма Земли близка к сферической: диаметр её экватора — 7928 миль (12 756 км), тогда как расстояние от полюса к полюсу — 7902 мили (12 714 км). Небольшое расширение на экваторе — это результат действия центробежных сил, связанных с вращением Земли. Они появились ещё тогда, когда наша планета находилась в расплавленном состоянии. Земля — самая плотная планета в Солнечной системе: её средняя плотность в пять с половиной раз больше плотности воды. Когда Земля конденсировалась из первичного газопылевого облака, химические элементы и соединения разделились на два слоя: плотные материалы ушли в глубину, а легкие — всплыли на поверхность, так же как слой легкого масла плавает на поверхности более плотной воды.

В 1952 году американский геофизик Фрэнсис Берч предложил описание общей структуры нашей планеты, которое с тех пор почти не изменилось. Земля внутри очень горячая, и, кроме того, там чрезвычайно высокое давление. Наиболее экстремальные условия в самом её центре, где температура — около 6000 °C, а давление в 3 миллиона раз выше атмосферного. Обычно от такого жара горные породы и металлы плавятся, однако давление удерживает их в твердом состоянии, то есть имеется комбинация двух противоположных факторов, определяющих жидкую или твердую фазу материи. В центре Земли находится ядро — довольно плотная сфера, состоящая преимущественно из железа, с радиусом примерно 2 220 миль (3500 км). Внутреннее ядро радиусом 600 миль (1000 км) — твердое, тогда как внешняя его часть — расплавлена. Самый верхний слой Земли — это тонкая оболочка, так называемая кора, толщиной всего в несколько миль. Между корой и ядром располагается мантия, в основном состоящая из твердых силикатных пород. Она также делится на внешнюю и внутреннюю часть, граница между которыми проходит на глубине в радиусе 3600 миль (5800 км). Выше этой «переходной зоны» находятся главным образом оливин, пироксены и гранаты, а ниже — их кристаллическая структура уплотняется, образуя такие минералы, как перовскит. Наружный край мантии и соприкасающиеся с ним нижние области коры также могут находиться в расплавленном состоянии.

В коре, толщина которой примерно от 3 до 12 миль (5–20 км), происходит много интересного. Те её части, которые образуют континенты, состоят в основном из гранита, а под океанским дном в основном залегают базальты, причём этот базальтовый слой продолжается и под материковым гранитом. Таким образом, континенты — это тонкие и обширные пласты гранита, размещающиеся на базальтовой «подложке». Самым заметным свидетельством наличия гранитного слоя на поверхности Земли являются горы. Нам они кажутся ужасно высокими, но их высота не превышает пяти миль (9 км) над уровнем моря, то есть немногим более одной десятой процента — 1/7 от одного процента — земного радиуса. Самая глубокая впадина — Марианская — в северо-западной части Тихого океана достигает 7 миль (11 км) ниже уровня моря. Общее отклонение от идеальной сферы (точнее, сфероида, поскольку полюса приплюснуты) составляет примерно 1/3 процента. Таким образом, отличие Земли от идеальной сферы примерно такое же, как и у баскетбольного мяча, покрытого «пупырышками» для лучшего захвата. В общем, за исключением этих небольших вмятинок и выступов, наша родная планета на удивление круглая и гладкая. Такой она стала под воздействием гравитации. Разве что незначительные, но очень любопытные движения в её мантии и коре добавили пару-тройку морщинок.

Откуда нам все это известно? В основном благодаря землетрясениям. Когда происходит землетрясение, Земля дрожит, словно колокол, по которому ударили молотком. По ней проходят сейсмические волны, то есть вибрации, вызванные землетрясением. Они преломляются, когда пересекают зоны с различными свойствами и составом, такие, как кора и мантия или верхняя и нижняя мантия. Они отражаются от земной коры и возвращаются вниз. Существует несколько типов сейсмических волн, и распространяются они с разными скоростями; таким образом, короткий и резкий толчок при землетрясении порождает очень сложную волновую картину. Когда сейсмические волны достигают поверхности, их можно зарегистрировать, потом сравнить записи, сделанные в разных местах, и на их основании попытаться сделать выводы о подземной географии нашей планеты.

* * *

Магнитное поле Земли является одним из следствий её внутренней структуры. Мы знаем, что стрелка компаса указывает примерно на север. Стандартные «враки детям» сводятся к утверждению, что Земля — это такой здоровенный магнит. Что же, давайте попробуем разобраться получше.

Магнитное поле Земли долгое время оставалось загадкой, ведь каменных магнитов не бывает, правда? Но как только вы открываете, что внутри Земли имеется колоссальное количество железа, все вроде бы становится на свои места. Железо не образует «постоянный» магнит вроде прикрепленных к пластиковым поросяткам и медвежаткам, которых мы, сами не зная зачем, покупаем, чтобы прицепить на холодильник. Земные недра больше походят на динамо. Кстати, это так и называется — геомагнитное динамо. Как мы уже упоминали, железо в ядре Земли находится по большей части в расплавленном состоянии, за исключением твердого плотного «шарика» в самом центре. Жидкая часть до сих пор продолжает нагреваться. Прежде это явление объясняли тем, что радиоактивные элементы, будучи плотнее всего остального в химическом составе планеты, погрузились в самый центр, оказавшись запертыми там, а тепло дает излучаемая ими радиоактивная энергия. Современная же теория предлагает совершенно иное объяснение: жидкая часть ядра нагревается, поскольку твердая — остывает. Расплавленное железо на контакте с твердым ядром само понемногу застывает, при этом высвобождается тепло. Это тепло должно куда-то деться, оно не может просто исчезнуть, словно дуновение теплого воздуха, — вокруг тысячи миль сплошной горной породы. Тепло передается расплавленному слою ядра, нагревая его.

Возможно, вас удивит факт, что та часть, которая вступает в контакт с твердым ядром, может охлаждаться и затвердевать и, одновременно с этим, нагреваться в процессе этого затвердевания. Объяснение простое: горячее расплавленное железо поднимается вверх по мере разогрева. Вспомните воздушный шар. Когда вы нагреваете воздух, он поднимается. Это происходит потому, что при нагревании воздух расширяется, становится менее плотным, а менее плотные вещества всплывают над более плотными. Воздушный шар удерживает воздух в огромном шелковом мешке, часто ярко окрашенном и разрисованном эмблемами банков или агентств недвижимости, и поднимается вместе с воздухом. Горячее железо ничем не разрисовано, но поднимается точно так же, как горячий воздух, удаляясь от твердого ядра. Оно медленно всплывает, остывая, а потом, когда становится слишком холодным, точнее сравнительно холодным, начинает снова погружаться в глубину. В результате земное ядро находится в непрерывном движении, раскаляясь внутри и остывая снаружи. Оно не может подняться все разом, то есть одни области ядра всплывают, в то время как другие — заново погружаются. Такой вид циркулирующей теплопередачи называется конвекцией.

По мнению физиков, при соблюдении неких трех условий движущиеся жидкости могут создавать магнитное поле. Во-первых, жидкость должна проводить электрический ток, и железо прекрасно с этим справляется. Во-вторых, изначально должно присутствовать хотя бы небольшое магнитное поле, а есть веские основания полагать, что нашей Земле, тогда ещё совсем юной, была присуща некая толика личного магнетизма. В-третьих, что-то должно вращать эту жидкость, искажая исходное магнитное поле, и у Земли такое вращение происходит за счет силы Кориолиса, похожей на центробежную силу, однако действующей более слабо и возникающей в результате вращения Земли вокруг своей оси. Грубо говоря, вращение искажает исходно слабое магнитное поле, закручивая его, как спагетти на вилку. Затем магнетизм поднимается наверх, пойманный всплывающими массами железного ядра. В результате всего этого коловращения магнитное поле становится намного сильнее.

Да, в каком-то смысле можно сказать, что Земля ведет себя так, словно внутри у неё имеется огромный магнит, но на самом деле все гораздо сложнее. Чтобы немного конкретизировать нарисованную картину, напомним, что существуют по меньшей мере семь других факторов, обусловливающих наличие у Земли магнитного поля. Так, некоторые составляющие земной коры могут быть постоянными магнитами. Подобно стрелке компаса, указывающей на север, они постепенно выстроились вдоль более сильного геомагнитного динамо, дополнительно усиливая его. В верхних слоях атмосферы имеется слой заряженного ионизированного газа. До того как были изобретены спутники, ионосфера играла важнейшую роль в обеспечении радиосвязи: радиоволны отражались от заряженного газа, а не уходили в космос. Ионосфера находится в движении, а движущееся электричество создает магнитное поле. На высоте примерно 15 000 миль (24 000 км) течет кольцевой ток — слой ионизированных частиц низкой плотности, образующий огромный тор. Это немного ослабляет силу магнитного поля Земли.

Следующие два фактора — это так называемые магнитопауза и магнитный хвост, возникшие под влиянием солнечного ветра на магнитосферу Земли. Солнечный ветер — это постоянный поток частиц, испускаемых гиперактивным Солнцем. Магнитопауза — это головная волна земного магнитного поля, идущая против солнечного ветра, а магнитный хвост — след этой волны с противоположной стороны планеты, где собственное магнитное поле Земли «утекает» наружу, к тому же разрушаясь под воздействием солнечного ветра. Кроме того, солнечный ветер вызывает своеобразную тягу вдоль орбиты Земли, создавая дополнительное искажение линий магнитного поля, известное как продольный ток в магнитосфере. И, наконец, существуют авроральные потоки. Северное сияние, или aurora borealis, — это восхитительные, таинственные полотнища бледного света, переливающиеся в северном полярном небе. Аналогичный спектакль, aurora australis, можно наблюдать неподалеку от Южного полюса. Полярные сияния создаются двумя полосами электрического тока, текущими от магнитопаузы в магнитный хвост. Это, в свою очередь, создает новые магнитные поля и два электрических потока — западный и восточный.

Значит, говорите, Земля — просто большой магнит? Ну да, а океан — это миска с водой.

Магнитные материалы, найденные в древних породах, свидетельствуют, что время от времени магнитное поле Земли меняет свою полярность, северный магнитный полюс становится южным и наоборот. Это происходит примерно один раз в полмиллиона лет, хотя строгую закономерность проследить так и не удалось. Никто точно не знает, почему это происходит, однако математические модели показывают, что магнитное поле Земли может быть ориентировано равновероятно и в том и в другом направлениях, причём ни одно из них не является устойчивым. Любое положение рано или поздно теряет устойчивость и передает эстафетную палочку противоположному. Переходы происходят быстро, в течение примерно 5 тысяч лет, тогда как периоды между ними в сто раз длиннее.

Магнитные поля имеются у большинства планет, и этот факт ещё более сложнообъясним, чем земное поле. Нам с вами предстоит ещё много узнать о планетарном магнетизме.

Одно из самых впечатляющих свойств нашей планеты было обнаружено в 1912 году, но не принималось во внимание до 60-х. Наиболее убедительным доказательством в её пользу стала именно смена магнитных полюсов. Речь идёт о том, что земные континенты не стоят на месте, но медленно дрейфуют по поверхности планеты. По мнению немецкого ученого Альфреда Вегенера, первым опубликовавшего свою теорию, нынешние отдельные континенты раньше являлись одним суперматериком, который он назвал Пангея (то есть «Вся земля»). Он существовал около 300 миллионов лет назад.

Наверняка Вегенер не первым додумался до этого. Его идея, по крайней мере отчасти, возникла под влиянием удивительного сходства очертаний берегов Африки и Южной Америки. На карте это особенно бросается в глаза. Естественно, Вегенер опирался и на другие данные. Он был не геологом, а метеорологом, специалистом по древнему климату, и его удивляло то, что в регионах с холодным климатом обнаруживаются горные породы, явно возникшие в регионах с теплым, и наоборот. Например, в Сахаре до сих пор можно отыскать остатки древних ледников, возраст которых 420 миллионов лет, а в Антарктиде — окаменевшие папоротники. В те времена любой бы ему сказал, что просто поменялся климат. Однако Вегенер был убежден, что климат остался практически тем же, за исключением ледникового периода, а изменились, то есть переместились, сами континенты. Он предполагал, что они разделились в результате конвекции в земной мантии, но не был в этом уверен.

Эту идею посчитали безумной, тем более что предложена она была не геологом, и к тому же Вегенер игнорировал все факты, не влезающие в его теорию. И то, что сходство между Африкой и Южной Америкой не столь уж идеальное, и то, что дрейф материков невозможно было объяснить. Конвекция тут явно ни при чем, так как она слишком слаба. Великий А’Туин, может, и несёт на своей спине целый мир, но он — всего лишь выдумка, а в реальном мире, похоже, такие силы просто немыслимы.

Слово «немыслимы» мы употребили не случайно. Множество блестящих и уважаемых ученых частенько повторяют одну и ту же ошибку. Они путают выражение «Я не понимаю, как это может быть» с «Это совершенно невозможно». Одним из таких, как это ни стыдно признавать одному из нас двоих, был математик, причём великолепный, но когда его расчеты показали, что земная мантия не может перемещать континенты, ему даже не пришло в голову, что теории, на которых строились расчеты, были ошибочны. Звали его сэр Гарольд Джеффрис, и его проблема была в том, что ему явно не хватало полета фантазии, потому что не только очертания материков по обе стороны Атлантики совпадали. С точки зрения геологии и палеонтологии тоже все сходилось. Возьмем, к примеру, окаменевшие останки бестии по имени мезозавр, жившей 270 миллионов лет назад одновременно в Южной Америке и Африке. Вряд ли мезозавр переплыл Атлантический океан, скорее он просто жил на Пангее, успев расселиться по обоим континентам, когда они ещё не были разделены.

Однако в 60-х годах ХХ века идею Вегенера признали, и его теория «дрейфа материков» утвердилась в науке. На встрече ведущих геологов некий молодой человек по имени Эдвард Баллард, весьма напоминающий Думминга Тупса, и двое его коллег продемонстрировали возможности нового тогда устройства, называемого компьютером. Они поручили машине отыскать наилучшее соответствие не только между Африкой и Южной Америкой, но и Северной Америкой, а также Европой, учитывая возможные, но небольшие изменения. Вместо того чтобы взять нынешние очертания береговой линии, что с самого начала было не слишком блестящей идеей, позволяя противникам теории дрейфа утверждать, что материки не совпадают, молодые ученые использовали контур, соответствующий глубине 3200 футов (1000 м) ниже уровня моря, поскольку, по их мнению, он меньше подвергся эрозии. Контуры подошли хорошо, а геология так просто великолепно. И хотя люди на конференции все равно не пришли к единому мнению, теория континентального дрейфа получила наконец определенное признание.

Сегодня у нас имеется куда больше доказательств и четкое представление о механизме дрейфа. В центральной части Атлантического океана, на полпути между Южной Америкой и Африкой, с юга на север протянулся один из срединных океанических хребтов (такие, кстати, есть и во всех других океанах). Вулканические материалы поднимаются из недр вдоль всего хребта, а затем растекаются по его склонам. И так происходит уже в течение 200 миллионов лет. Можно даже отправить подводную лодку и просто понаблюдать за процессом. Конечно, всей человеческой жизни не хватит, чтобы это заметить, однако Америка удаляется от Африки со скоростью 3/4 дюйма (2 см) в год. Примерно с такой же скоростью растут наши ногти, тем не менее современная аппаратура способна регистрировать эти изменения.

Наиболее яркое доказательство континентального дрейфа получено благодаря магнитному полю Земли: горные породы по обе стороны хребтов имеют любопытный узор из магнитных полос, меняющих полярность с севера на юг и обратно, причём узор на обоих склонах симметричен. Это означает, что полоски застыли в магнитном поле по мере остывания. Когда время от времени земное динамо меняло свою полярность, горные породы хребта намагничивались в его поле. Затем, после разъединения намагниченных пород, одинаковые узоры оказались по разные стороны хребта.

Поверхность Земли — это не твердая сфера. И континенты, и океанское ложе плавают на огромных, особенно твердых плитах, которые могут разъехаться в стороны, когда между ними просачивается магма. (Причём чаще всего это происходит из-за конвекции в мантии. Просто Джеффрис не знал о движении мантии всего того, что знаем мы.) Существует около десятка плит, шириной от шестисот (1000 км) до шести тысяч (10 000 км) миль, и они все время поворачиваются. Там, где их границы соприкасаются, трутся и скользят, постоянно происходят землетрясения и извержения вулканов. Особенно в Тихоокеанском огненном поясе, протянувшемся по всему периметру Тихого океана и включающему в себя западное побережье Чили, Центральную Америку, США и дальше Японские острова и Новую Зеландию. Все они находятся на краю одной гигантской плиты. Там, где плиты сталкиваются, возникают горы: одна плита оказывается под другой и приподнимает её, дробя и сминая её край. Индия — это вовсе не часть Азиатского континента, она просто врезалась в него, сотворив высочайшие в мире горы — Гималаи. Она так разогналась, что до сих пор продолжает свое движение, и Гималаи растут.

Глава 17

ГЛАВНОЕ, ЧТОБЫ КОСТЮМЧИК СИДЕЛ!

РАННИМ УТРОМ ПОЖИЛЫЕ ВОЛШЕБНИКИ ТАЩИЛИ по пустынным университетским коридорам упирающуюся фигуру в длинной белой ночной рубахе и ночном колпаке с коряво вышитой на нем надписью: «ВАЛШЕБНИК». Это был наименее квалифицированный, зато немало повидавший мир (в основном убегая от чего-нибудь) сотрудник университета. И он снова был в беде.

— Тебе ни капельки не будет больно, — внушал ему Главный Философ.

— Предприятие как раз на твой вкус, — добавил Профессор Современного Руносложения.

— У тебя прямо на лице написано, что ты у нас — доброволец, — пояснил Декан.

— Это что же, ГЕКС так сказал? — спросил Главный Философ, когда непроспавшуюся фигуру наконец вытолкнули за угол.

— Что-то вроде того. Но в его словах было куда меньше четкости, — ответил Декан.

Они быстро перебежали через газон и ввалились в двери факультета Высокоэнергетической Магии.

Наверн Чудакулли, закончив набивать трубку, чиркнул спичкой о купол Проекта, потом повернулся к ним и улыбнулся.

— А, Ринсвинд! — сказал он. — Молодец, что пришел.

— Меня заставили, сэр.

— Вот и прекрасно! А у меня отличные новости. Я принял решение назначить тебя Бесподобным Профессором Жестокой и Необычной Географии. Место как раз вакантно.

Ринсвинд обреченно перевел взгляд за спину Чудакулли. В дальнем конце комнаты работали несколько молодых волшебников, окутанных магической дымкой, из-за которой было не разобрать, чем именно они занимались, но выглядело оно словно… словно… Скелет!

— О, — сказал Ринсвинд. — Эхм… Но мне нравится быть ассистентом библиотекаря. И я достиг значительных успехов в чистке бананов.

— А между тем по новой должности тебе полагается собственная комната, питание и стирка белья, — сказал Аркканцлер.

— Но все это у меня уже есть, сэр.

Чудакулли неторопливо затянулся и выдохнул облачко голубоватого дыма.

— Было. До сегодняшнего дня, — сказал он.

— О, понимаю. Вы собираетесь послать меня в какое-то опасное место, сэр?

— Как это ты догадался? — просиял Чудакулли.

— Это было довольно несложно.

По счастью, Декан был начеку и заранее вцепился в подол Ринсвиндовой ночной рубахи, так что шлепанцы волшебника лишь без толку елозили по плитам, когда он попытался рвануть к двери.

— Пусть немного побегает, — сказал Главный Философ. — Это все нервы.

— А знаешь, что здесь самое хорошее? — произнес Чудакулли в спину Ринсвинду. — При том что мы собираемся послать тебя в невероятно опасное место, где не выживет ни одно живое существо, на самом деле тебя там не будет. В каком-то смысле, конечно. Разве это не здорово?

Ринсвинд замер в нерешительности.

— А в каком именно смысле?

— Это будет что-то наподобие… повествования, — сказал Аркканцлер. — Ну, или сна, если я правильно все понял. Господин Тупс! Подойди-ка сюда и объясни нашему герою!

— Привет, Ринсвинд, — поздоровался Думминг, выходя из тумана и вытирая руки тряпкой. — ГЕКС уже скомпилировал для этой цели воедино целых двенадцать заклинаний! Выдающееся достижение чародейной инженерии! Вы только взгляните сюда!

Есть создания, приспособившиеся обитать в коралловых рифах, они просто не могут выжить в суровом открытом море, заполненном зубастыми существами. Они прячутся в смертоносных щупальцах актиний, шныряют прямо под носом у гигантских моллюсков, — в общем, живут во всяких сомнительных щелях, от которых нормальная рыба старается держаться подальше.

Университет очень похож на коралловый риф. Он обеспечивает безопасные воды и сносную пищу хрупким и необыкновенным созданиям, которые не смогли бы выжить в бурном море реальности, где ординарные люди задают вопросы вроде: «Ну и какая польза от твоей работы?» и тому подобные глупости.

На самом деле именно благодаря Незримому университету Ринсвинд пережил такие приключения, от которых бывалые герои давно превратились бы в кучку обглоданных костей. Но Ринсвинд продолжал верить, несмотря на явные доказательства обратного, что только здесь он находится в безопасности. Он пошел бы на что угодно, лишь бы здесь остаться.

Сейчас для этого требовалось смотреть на предмет, напоминающий скелетообразные доспехи, выкованные вроде как из тумана, и слушать непонятный бубнеж Думминга Тупса. Насколько сумел уяснить Ринсвинд, эта подозрительная штуковина переносила куда-то все чувства человека, в то время как сам он оставался на месте. Что же, это ещё куда ни шло. Ринсвинд всегда считал, что если уж приходится отправляться на край света, то лучше бы весь путь проделать, не выходя из дома. Правда, оставалось неясным, где останется та часть, которая чувствует боль.

— В общем, мы тебя кое-куда отправим, — точнее, твои чувства, — сказал Чудакулли.

— Куда? — спросил Ринсвинд.

— В одно удивительное место, — пояснил Думминг. — Ты просто будешь рассказывать нам, что там увидишь. А потом мы заберем тебя обратно.

— А когда именно все пойдет наперекосяк? — продолжал допытываться Ринсвинд.

— Такого не случится.

— Ага, — Ринсвинд вздохнул. С подобными утверждениями спорить было бессмысленно. — Могу я хотя бы позавтракать напоследок?

— Конечно же, старина! — похлопал его Чудакулли по спине. — Иди, покушай на здоровье.

— Да, пожалуй, сейчас самое время, — мрачно сказал Ринсвинд.

Как только он ушел, под конвоем Декана и пары университетских привратников, волшебники сгрудились вокруг Проекта.

— Мы подобрали подходящее по размеру «солнце», — сказал Думминг тоном, не оставляющим сомнения в наличии кавычек. — А сейчас раскручиваем вокруг него мир.

— Какая-то ходульная идея, — сказал Аркканцлер. — Это солнце должно вращаться вокруг мира. Мы каждый день наблюдаем это своими глазами. Это тебе не какая-нибудь там оптическая иллюзия. По-моему, мы просто-напросто сооружаем здесь карточный домик.

— По-другому ничего не получается, сэр.

— Я вот что имею в виду: вещи падают потому, что они — тяжелые. Ты следишь за моей мыслью? Иначе говоря, то, что заставляет их падать, поскольку они тяжелые, это именно то, что они — тяжелые. «Тяжелый» — это как раз значит «склонный к падениям». Ты, конечно, можешь считать меня болваном…

— О, я бы никогда себе такого не позволил, сэр, — поспешно вставил Думминг, радуясь, что Чудакулли не видит его лица.

— …Но здравый смысл подсказывает мне, что каменную корку, плавающую поверх раскаленного куска железа, назвать «твердой почвой» можно лишь с большой натяжкой.

— Мне кажется, сэр, в этой вселенной имеется собственный универсальный свод правил, заменяющих собой нарративиум, — сказал Думминг. — Она… так сказать… подражает нашей вселенной, как вы изволили на днях прозорливо заметить. В соответствии со своими правилами она создает только те солнца, которые могут там выжить, и только те миры, которые могут существовать без черепахиума.

— Даже если и так… Но это вращение вокруг солнца… Разве это не то, чему учат омнианские жрецы? Мол, ничтожное человечество плывет в пространстве на какой-то пылинке, и тому подобная суеверная муть. Ты знаешь, что они жестоко преследовали людей, утверждавших, что черепаха существует? Хотя любой дурак может просто пойти и посмотреть на неё.

— Несомненно, сэр.

И проблемы, конечно, возникли.

— Ты уверен, что это подходящее солнце? — спросил Чудакулли.

— Сэр, но вы же сами попросили ГЕКСа разыскать такое «миленькое, желтенькое, смирное и не пытающееся взорваться каждую секунду», — ответил Думминг. — Такие, по-моему, самый распространенный тип в этой вселенной.

— Даже если так… Но десятки миллионов миль… Далековато, я бы сказал.

— Да, сэр. Однако когда мы поместили несколько экспериментальных миров поближе, те просто попадали насолнце. А те, которые не попадали, стали похожи на сухие галеты. Да, и был ещё один, — настоящая клоака. Кстати, наши студенты научились замечательно ловко лепить разные миры. Мы… эээ… называем их планетами.

— Планета, Тупс, это кусок камня диаметром несколько сотен ярдов, который делает ночное небо немного… Словами не опишешь… Но что-то в нем есть je ne sais quoi.

— У нас все получится, сэр. К тому же у нас их много. Как я уже не раз упоминал, лично я полностью согласен с вашей теорией, в соответствии с которой материя внутри Проекта самостоятельно стремится сделать то, что в реальном мире создано искусственно, посредством нарративиума.

— Так это была моя теория? — удивился Чудакулли.

— Разумеется, сэр! — заверил его Думминг, который немного уже учился лавировать в бурных водах университетских рифов.

— Вообще-то звучит скорее как насмешка, но полагаю, что со временем мы переварим и эту шутку. А вот и наш отважный исследователь! Доброе утро, профессор. Ну, вы готовы?

— Нет! — воскликнул Ринсвинд.

— Тут все совсем несложно, — принялся объяснять Думминг, подтаскивая к Проекту упирающегося путешественника. — Можешь быть уверен: этот комплект заклинаний, оформленных в виде костюма, — очень и очень хорошие доспехи. Как только все вокруг тебя замерцает, ты окажешься… где-то там. Но в действительности ты останешься здесь, это, надеюсь, понятно? А все, что ты увидишь, будет не здесь. Тебе совершенно ничего не угрожает, поскольку слишком сильные ощущения будут амортизироваться ГЕКСом, и на твою долю останутся только слабенькие их отражения. Скажем, если там будет смертельно холодно, ты почувствуешь лишь легкий озноб, а если жарко — чуть вспотеешь. Если на тебя свалится гора, тебе покажется, что это был маленький камешек. Время там течет намного быстрее, но, пока ты будешь там, ГЕКС его замедлит. ГЕКС говорит, что, вероятно, сумеет привести в действие некоторые силы внутри Проекта, значит, ты тоже сможешь поднимать и толкать какие-нибудь предметы. Это будет ощущаться так, словно у тебя на руках огромные перчатки. Но уверен, ничего такого не понадобится, так как все, что мы хотим… эээ… от вас, профессор, — описание того, что вы увидите.

Ринсвинд покосился на костюм. Сделанный под контролем ГЕКСа, он состоял преимущественно из заклинаний, весь переливался и выглядел совершенно нематериальным. Причём свет отражался от него весьма затейливым образом. Шлем же был излишне широк и полностью закрывал лицо.

— У меня есть три… То есть четыре… Нет, пять вопросов, — сказал Ринсвинд.

— Валяй.

— Могу я подать в отставку?

— Нет.

— Следует ли мне понять то, что ты сейчас наговорил?

— Нет.

— Там, куда вы меня отправляете, водятся чудовища?

— Нет.

— Ты в этом уверен?

— Да.

— А ты хорошо подумал?

— Да.

— У меня возник ещё один вопрос, — сказал Ринсвинд.

— Пожалуйста.

— Ты действительно в этом уверен?

— Да! — рявкнул Думминг. — А хоть бы и были, они же все равно нематериальны.

— Но не для меня.

— И для тебя тоже! Я же все объяснил! Даже если за тобой огромная зубастая тварь погонится, это тебе ничем не угрожает.

— Ещё один вопрос.

— Ну?

— В этом костюме предусмотрена уборная?

— Нет.

— Потому что если огромная зубастая тварь погонится за мной, уборная там точно возникнет.

— В этом случае тебе достаточно будет сказать слово, и мы тут же вернем тебя обратно и проводим в сортир, — сказал Думминг. — Пожалуйста, не волнуйся. Вот этот джентльмен поможет тебе… эээ… влезть в костюм. А потом мы начнем…

Пока на сопротивляющегося профессора натягивали мерцающий, потусторонний костюм, Аркканцлер рассеянно подошел поближе.

— Я вот о чем подумал, Тупс… — произнес он.

— О чем, сэр?

— По-видимому, нет ни единого шанса, что где-то там, в Проекте, существует жизнь?

Думминг изумленно посмотрел на Аркканцлера.

— Ни единого, сэр! Этого просто не может быть. Там имеется лишь косная материя, подчиняющаяся нескольким довольно необычным правилам, и только. Возможно, этого достаточно, чтобы получить предметы… даже крутящиеся и красиво взрывающиеся, но нет никакой возможности развить что-нибудь сложно организованное вроде…

— А Казначея, к примеру, можно?

— Боюсь, Казначея тоже не получится, сэр.

— А он ведь не слишком-то и сложен, между нами говоря. Если бы только удалось отыскать попугая, разбирающегося в арифметике, можно было бы отправить старину Казначея на пенсию.

— Нет, сэр. Там нет ни казначеев, ни даже травки с муравьями. С таким же успехом можно пытаться настроить пианино, кидаясь в него булыжниками. Жизнь не возникает с бухты-барахты, сэр. Это вам не камни, нарезающие круги в пустоте. Но зато и чудовищ там не встретится.

Две минуты спустя Ринсвинд осторожно приоткрыл глаза и обнаружил, что они, то есть глаза, находятся где-то в совершенно другом месте. Они смотрели на что-то красное и зернистое. А ещё там было тепло.

— По-моему, ничего не получилось, — сказал он.

— Ты должен увидеть ландшафт, — шепнул Думминг ему на ухо.

— Вокруг только краснота.

Послышался приглушенный шепот, а затем голос произнес: «Извини, профессор. Плохо прицелились. Подожди-ка, сейчас мы вытащим тебя из кратера вулкана».

В лаборатории факультета Высокоэнергетической Магии Думминг Тупс отодвинул слуховую трубку от уха. Остальные волшебники слышали лишь жужжание, словно там застряло какое-то рассерженное насекомое.

— Какой странный язык, — с легким удивлением сказал Думминг. — Ну что ж, давайте вытащим Ринсвинда и немного подкрутим время…

Он снова приставил трубку к уху, прислушался и объявил:

— Говорит, там дождь накрапывает.

Глава 18

ВОЗДУХ И ВОДА

ВСЕ ЖЕ УДИВИТЕЛЬНО, как жестокие физические законы позволяют существовать такому изменчивому явлению, как жизнь. Нельзя осуждать наших волшебников за то, что они не смогли предугадать появление на голых камнях Круглого мира живых существ. Однако Здесь Внизу не слишком отличается от Там Наверху, как может показаться с первого взгляда. Прежде чем рассуждать о жизни, нужно обсудить ещё две особенности нашей планеты, а именно — атмосферу и океаны, без которых жизнь, наверное, не могла бы возникнуть. Впрочем, если бы не сама жизнь, атмосфера и океаны были бы совсем другими.

Существование атмосферы Земли неразрывно связано с её океанами на всем протяжении её истории. Действительно, океаны при желании можно рассматривать как наиболее плотный слой атмосферы. Океаны и атмосфера развивались вместе, оказывая друг на друга взаимное влияние, и даже сегодня такое чисто атмосферное явление, как погода, во многом зависит от происходящего в океанах. Одним из новейших веяний в прогнозе погоды стал учет возможности океанов поглощать, переносить и отдавать тепло и влагу. В каком-то смысле то же самое можно сказать и о материках, которые эволюционировали и существуют в тесном взаимодействии с воздухом и морями. Но связь между океанами и атмосферой сильнее.

Земля и её атмосфера совместно конденсировались из того же первичного газопылевого облака, что и Солнце со всей остальной планетарной системой. Грубо говоря, наиболее плотные материалы погрузились в центр сжимающегося сгустка материи, став нашим нынешним приютом, а более легкие — остались сверху. Конечно, было и есть много всего иного, так что Земля — это не просто серия концентрических оболочек, расположенных в порядке от тяжелой к легкой, тем не менее в принципе общее представление о закономерном распределении твердых, жидких и газообразных веществ имеет смысл. По мере того как остывали расплавленные земные породы, зарождающаяся планета оказывалась окутанной первичной атмосферой.

Почти наверняка она сильно отличалась от нынешней, представляющей собой смесь газов (главными из которых являются азот, кислород и инертный аргон), а также их соединений (углекислый газ и водяной пар). Изначальная атмосфера отличалась от облака, из которого она сконденсировалась, это не было всего лишь типичным образцом окружающей планету среды. Тому нашлось несколько причин. Во-первых, твердая планета и газовое облако удерживают различные газы. Во-вторых, планета может с помощью химических или ядерных реакций, а также других физических процессов самостоятельно генерировать газы, которые также накапливаются в атмосфере.

Изначальное облако было представлено в основном водородом и гелием, то есть самыми легкими химическими элементами. Скорость, с которой движутся молекулы, зависит от её массы: увеличивая массу в 100 раз, молекула начинает двигаться примерно в десять раз медленнее. Все, что движется со скоростью, превышающей вторую космическую скорость (для Земли это составляет свыше 7 миль в секунду, или 11 км/с), может преодолеть притяжение планеты и унестись в космическое пространство. Следовательно, молекулы, чья молекулярная масса (сумма атомных весов всех атомов, составляющих молекулу) меньше 10, должны были исчезнуть из атмосферы Земли. Молекулярная масса водорода — 2, гелия — 4, поэтому сложно рассчитывать, что эти элементы обнаружатся где-то неподалеку, хотя в космосе они распространены повсеместно. Другими наиболее широко представленными типами молекул в первичном газовом облаке являлись метан, аммиак, вода и неон, чьи молекулярные массы превышают 10. Похожую картину мы можем наблюдать в окрестностях таких газовых гигантов, как Юпитер, Сатурн, Уран и Нептун. Разница в том, что они куда массивнее Земли, поэтому вторая космическая скорость там выше, а следовательно, в их атмосфере задерживаются и такие легкие газы, как водород и гелий. Правда, у нас нет полной уверенности, что четыре миллиарда лет назад атмосфера Земли состояла из метана и аммиака, поскольку точно неизвестно, как именно конденсировалось первичное облако, однако нам совершенно очевидно, что если даже древняя Земля и обладала подобной атмосферой, почти вся она была утеряна. Сегодня в её атмосфере почти нет ни метана, ни аммиака, да и те биологического происхождения. Кислорода в атмосфере новорожденной Земли было очень мало. Однако около 2 миллиардов лет назад его доля внезапно возросла до 5 %. Наиболее вероятной, хотя вряд ли единственной причиной этого стало развитие фотосинтеза. В какой-то момент, примерно 2 миллиарда лет назад, океанские бактерии освоили фокус использования энергии солнечного света для превращения воды и углекислого газа в сахар и кислород. Так же поступают и современные нам растения, использующие те же молекулы, что и древние бактерии, а именно — хлорофилл. Животные пошли по противоположному пути получения энергии: они используют кислород для окисления пищи и вырабатывают углекислый газ. Те древние фотосинтезирующие бактерии, питавшиеся сахаром, быстро размножились, но кислород для них являлся лишь ядовитым отходом, испускавшимся в атмосферу. Затем уровень кислорода долго оставался практически неизменным, но около 600 миллионов лет назад он резко вырос примерно до современного значения и достиг 21 %.

Такой высокий процент кислорода в современной атмосфере вряд ли возможен без наличия живых организмов, которые не только производят его в огромных количествах, но и поглощают, в том числе преобразуя в углекислый газ. Просто поразительно, насколько не сбалансирована наша атмосфера в сравнении с той, которая существовала бы при исчезновении жизни и наличии лишь неорганических химических процессов. По геологическим стандартам количество кислорода в атмосфере изменяется чрезвычайно быстро, всего лишь в течение сотен, а не миллионов лет. Например, если какая-нибудь катастрофа убьет все растения, но пощадит животных, то всего лишь через пятьсот лет доля кислорода снизится наполовину, достигнув уровня вершин современных Анд. Такое же развитие событий, по мнению Карла Сагана, ожидает нас в случае «ядерной зимы»: облака пыли, поднявшиеся в атмосферу после применения ядерного оружия, сделают её непроницаемой для солнечного света. В таком случае некоторые растения смогут влачить свое существование, однако им не удастся поддерживать фотосинтез, они будут поглощать кислород, подобно различным микроорганизмам, питающимся мертвыми растениями.

Подобный эффект может возникнуть и в случае извержения небывало большого количества вулканов сразу, а также в результате падения на Землю большого метеорита или кометы. Когда комета Шумейкеров — Леви столкнулась в 1994 году с Юпитером, удар был эквивалентен взрыву полумиллиона водородных бомб.

«Приходно-расходная книга» для кислорода, как и связанного с ним, но обладающего собственным «бюджетом» углерода, до сих пор неясна. Между тем этот вопрос — один из наиважнейших, поскольку именно он является краеугольным камнем дискуссии о глобальном потеплении. Человеческая деятельность, такая, как электростанции, промышленность, использование автомобилей или даже такое простое действие, как дыхание, — все это производит двуокись углерода. Углекислый газ — это так называемый парниковый газ, задерживающий солнечные лучи подобно стеклу теплицы, и если мы произведем его слишком много, планета чрезмерно нагреется. Это приведет к некоторым нежелательным последствиям, начиная с наводнений в прибрежных низменных регионах вроде Бангладеш и заканчивая глобальным изменением ареалов обитания насекомых, способных нанести серьезный вред посевам. Вопрос заключается в следующем: действительно ли человеческая деятельность увеличивает уровень углекислого газа или же наша планета может его каким-то образом регулировать? От ответа на него зависит, нужно ли накладывать строгие ограничения на образ жизни людей в развитых и развивающихся странах или можно оставить все как есть. В настоящее время все согласны, что имеются четкие, хотя и косвенные доказательства того, что в результате человеческой деятельности уровень углекислого газа в атмосфере повышается. Именно поэтому были подписаны важные международные протоколы о снижении выбросов углекислого газа. Впрочем, одно дело пообещать, и совсем другое — выполнять на практике.

Дать однозначный ответ на этот вопрос сложно. У нас нет достоверных сведений об уровне углекислого газа в прошлом, поэтому современные показатели просто не с чем сравнивать. Впрочем, благодаря кернам, взятым во льдах Арктики и Антарктики, законсервировавшим образцы древней атмосферы, картина проясняется. Если даже глобальное потепление идёт полным ходом, оно не обязательно выразится только в повышении температуры (а следовательно, само название эффекта несколько неудачно). Прежде всего речь идёт о климатических нарушениях. Несмотря на то, что в Англии рекордно теплое лето за весь прошлый век восемь раз пришлось на 90-е годы, это не значит, что на планете становится жарче и глобальное потепление можно считать доказанным. В любом случае климат нашей планеты меняется самым непредсказуемым образом. И неизвестно, изменилось бы что-нибудь, если бы нас здесь не было?

Попытка разобраться с взаимодействием кислорода и углерода в глобальном масштабе путем создания замкнутой экосистемы, то есть системы, не получающей извне ничего, кроме солнечного света, и ничего не передающей наружу, была предпринята в ходе эксперимента, получившего название «Биосфера II». Это был гигантский футуристический сад с растениями, насекомыми, птицами, млекопитающими и людьми, живущими в нем. Идея заключалась в том, чтобы поддерживать экосистему, выбрав такую модель поведения, при которой все отходы перерабатывались бы.

Проблемы начались почти сразу, и для продолжения эксперимента пришлось начать добавлять кислород извне. Экспериментаторы пришли к выводу, что он каким-то образом терялся. В каком-то смысле так и происходило, только не в буквальном. Несмотря на то, что главной целью эксперимента было наблюдение за химическими и другими изменениями в замкнутой системе, ученые не рассчитали, сколько именно углерода они поместили в систему перед началом её работы. Это неудивительно, учитывая невероятную сложность таких подсчетов, поскольку потребовалось бы рассчитать вес углерода исходя из веса живых растений во влажном состоянии. Из-за того, что было неизвестно, сколько именно углерода находилось под куполом в начале эксперимента, невозможно было отследить изменение в содержании угарного и углекислого газа. Впрочем, утечку кислорода можно было бы заметить по росту углекислоты, исследователи могли бы просто-напросто замерять её уровень и следить, чтобы он не рос.

Короче говоря, «пропажа» нашлась: никакой утечки не было, кислород превращался в углекислый газ. Почему же никто не заметил его роста? Никто из экспериментаторов не знал, что углекислота накапливалась в бетоне, из которого были построены сооружения. Каждый архитектор в курсе, что этот феномен длится десять и более лет после закладки бетона, но для архитектуры это не существенно. Экологи же ничего об этом не знали, поскольку эзотерические особенности бетона не изучаются на курсах экологии, а между тем это знание оказалось для них очень важным.

В основе неверных предположений, сделанных по поводу «Биосферы II», лежало правдоподобное, но иррациональное суждение, что, раз для образования углекислоты требуется кислород, следовательно, эти газы — антагонисты. То есть в «приходно-расходной книге» кислорода сам он записывается в статью «доходов», а углекислый газ — в статью «расходов». Когда углекислота исчезает, это трактуют как погашение долга, то бишь — «доход». В действительности же, поскольку углекислый газ содержит кислород, то с исчезновением углекислого газа он тоже исчезнет. Однако если вы следите лишь за концентрацией углекислоты, небольшую потерю кислорода вы просто не заметите.

Между тем ошибка подобного рода может иметь куда более серьезное значение, чем судьба «Биосферы II». Таким глобальным примером важности соотношения между углеродом и кислородом являются тропические леса. Тропические леса Амазонки уничтожаются с угрожающей скоростью, они расчищаются и выжигаются. Против этого можно найти множество веских аргументов: разрушение ареала различных организмов, выброс углекислого газа при сжигании, гибель индейской культуры, и так далее, и тому подобное. Но вот рефреном звучащая в этом контексте фраза: «Тропические леса — это легкие планеты», здесь совершенно неуместна. Имеется в виду, что «цивилизованные», читай — индустриально развитые, страны производят большую часть углекислого газа, тогда как нетронутые тропические леса овевают нас легким, но стабильным кислородным бризом, поглощая излишки углекислоты, сварганенной всеми этими омерзительными людишками и их вонючими машинами. Ведь так и должно быть, верно? Леса — это растения, а растения вырабатывают кислород.

Нет, все не так. Баланс кислорода, произведенного лесами, равен нулю. Ночью, когда останавливается фотосинтез, деревья начинают «выдыхать» углекислый газ. Да, из кислорда и углерода они синтезируют сахар, но когда умирают, выделяется углекислый газ. Хотя леса могут опосредованно поглощать углекислоту, изымая из неё углерод и превращая его в каменный уголь или торф. В этом случае кислород действительно вернется в атмосферу. Но, по иронии судьбы, это именно те материалы, которые люди используют для производства большей части углекислоты. Мы добываем полезные ископаемые и заново сжигаем их, используя то же количество кислорода, которое было произведено деревьями.

Если теория, что нефть — это останки растений каменноугольного периода, верна, получается, что и наши автомашины сжигают все тот же углерод, бывший когда-то частью растения. Даже если окажется справедлива набирающая популярность альтернативная теория и нефть — это продукт жизнедеятельности бактерий, проблема все равно никуда не исчезнет. Конечно, сжигание тропических лесов приводит к одноразовому выбросу углекислоты в атмосферу, но это не уменьшает способность Земли производить новый кислород. Если вы хотите уменьшить количество углекислого газа в атмосфере планеты раз и навсегда, а не просто на короткий период, то вам надо собрать у себя дома огромную библиотеку, «заперев» углекислоту в бумаге, или заасфальтировать как можно больше дорог. Не слишком похоже на природоохранную деятельность, да? И тем не менее это так. Можете потом ездить исключительно на велосипеде, если вам так будет спокойнее.

Другим важным компонентом атмосферы является азот. «Подбить бюджет» этого газа намного проще. Живые организмы, в особенности растения, нуждаются в азоте для роста, о чем прекрасно осведомлены все садоводы. Однако они не способны поглощать его непосредственно из воздуха. Для этого он должен быть связан, то есть входить в состав химических соединений, потребляемых организмом. Некоторое количество азота находится в азотной кислоте, выпадающей вместе с дождями во время гроз, но большая его часть фиксируется биотическим путем. Множество простейших форм жизни «фиксируют» азот в качестве компонента для построения своих аминокислот. Последние могут быть использованы для синтеза белков других живых существ.

Земные океаны содержат много воды: около трети миллиарда кубических миль (1,3 миллиарда км³). Мы не знаем, сколько воды было на ранних стадиях развития планеты и как она распределялась по поверхности, но наличие окаменелостей возрастом около 3,3 миллиарда лет показывает, что вода уже была и, вполне вероятно, в немалых количествах. Как мы уже объясняли, Земля вместе с Солнцем и всей планетной системой сформировалась из обширного газопылевого облака, состоящего в основном из водорода. Водород легко вступает в реакцию с кислородом, образуя воду, но он также может объединяться с углеродом, образовывая метан, и с азотом, образовывая аммиак.

В атмосфере первобытной Земли имелось большое количество водорода и значительное количество водяного пара, но в начале своего существования планета была слишком горяча для жидкой воды. По мере того как Земля остывала, температура её поверхности опустилась ниже точки кипения воды. Возможно, температура кипения тогда несколько отличалась от нынешней (поскольку она вообще непостоянна, так как зависит от давления и многих других обстоятельств). При этом атмосфера не только остыла, но из-за вулканической деятельности, в результате которой в неё попали подземные газы, она изменила свой химический состав.

Решающим фактором стало воздействие солнечного света, расщепляющего атмосферный водяной пар на кислород и водород. Поскольку магнитное поле Земли было слабым, водород улетучился из атмосферы, соответственно доля кислорода росла, в то время как количество водяного пара уменьшалось. Это привело к росту температуры, при которой происходила конденсация водяного пара. То есть, пока атмосфера медленно остывала, температура конденсации пара соответственно увеличивалась. Наконец атмосфера охладилась ниже точки кипения воды, и водяной пар начал превращаться в жидкую воду. И тогда впервые пошел дождь.

Хотя мы полагаем, он полил как из ведра.

Едва коснувшись раскаленных камней, вода снова стала паром, но при этом она остудила поверхность. Кстати, тепло и температура — это не одно и то же. Тепло является эквивалентом энергии: когда что-то нагревается, оно получает дополнительную энергию. Температура — способ проявления внутренней энергии, то есть движения молекул, и чем быстрее они движутся, тем выше температура. Обычно при нагревании какой-либо субстанции температура поднимается: дополнительное тепло выражается в усилении колебания молекул. Тем не менее при переходе от твердого состояния к жидкому или от жидкого к паро— или газообразному дополнительное тепло идёт на изменение состояния нагреваемой субстанции, а не на увеличение температуры. То есть, затратив кучу энергии на нагрев, вы вместо более горячей материи получите изменение её состояния, так называемый фазовый переход. И наоборот, если в результате фазового перехода материя охлаждается, то тепло из неё высвобождается. Таким образом, в результате охлаждения водяного пара в верхние слои атмосферы вернулось большое количество тепла, которое в дальнейшем могло уйти в космос в виде излучения и пропасть. Горячая поверхность камней не только заново превратила воду в пар, но и сама внезапно остыла. За весьма непродолжительное по геологическим меркам время горные породы охладились ниже точки кипения воды, и теперь дождь, или по крайней мере добрая его часть, больше не превращался в пар. Такой дождь мог идти многие миллионы лет. Поэтому ничего удивительного, что Ринсвинд его заметил.

Благодаря силе тяжести вода падает вниз, так что весь выпавший дождь накапливался в низинах неровной поверхности Земли. Поскольку в атмосфере содержалось большое количество углекислого газа, первобытные океаны были насыщены растворенной углекислотой, и вода в них была немного кисловатой. Возможно, в ней также содержались соляная и серная кислота. Они разъедали горные породы, в результате чего в океан попали минералы. Так морская вода стала соленой.

Вначале доля кислорода в атмосфере росла медленно, так как влияние солнечного света было невелико. Но потом в дело вступила жизнь, выдавая на-гора́ кислород в качестве побочного продукта фотосинтеза. Он начал вступать в реакцию с водородом, оставшимся в атмосфере как в виде свободного элемента, так и в виде метана, образовывая воду, и её количество возрастало. Она, в свою очередь, выпадала в виде дождей. Уровень океана рос, росло количество бактерий, а вместе с ними и объем кислорода. Так продолжалось до тех пор, пока не закончился весь доступный водород.

Раньше считалось, что океаны растворяли прибрежные породы, накапливая минеральные соли и становясь все более солеными, пока концентрация солей не достигла современного значения в 3,5 %. Доказательством этому служит тот факт, что процент содержания соли в крови рыб и млекопитающих составляет величину, близкую к 1 %. По сути, считалось, что кровь рыб и млекопитающих — это не что иное, как «внутренний» океан. И сейчас ещё можно услышать выражение, что в нашей крови течет древний океан. Скорее всего, это неправда, однако спор до сих пор не разрешен. Да, наша кровь солона, как и морская вода, но биологии известно немало способов откорректировать содержание солей. Этот самый 1 % может быть всего лишь уровнем соли, наиболее подходящим для того или иного организма. Соль, или, точнее, ионы натрия и хлора, на которые она распадается, выполняют кучу биологических функций: например, наша нервная система не может без них функционировать. Таким образом, вопреки правдоподобной версии, что эволюция воспользовалась наличием солей в море, совершенно не обязательно, что уровень соли в крови должен сохраняться неизменным. С другой стороны, есть веские основания предполагать, что первые живые клетки представляли собой крошечные организмы, привольно плававшие в океане. На первых порах они не были достаточно развитыми, чтобы компенсировать разницу между внутренним и внешним содержанием солей, поэтому остановились примерно на том же самом уровне, что и морская вода. Но единожды сделав это, сохранили его.

Можно ли понять что-нибудь ещё, если взглянуть на океаны вооруженным взглядом? Оказывается, океаны могут как терять соль, так и накапливать её. Моря могут пересыхать, вспомните, к примеру, Мертвое море в Израиле, или соляные месторождения, являющиеся остатками древних пересохших морей. Живые существа, бактерии, могут не только превращать углекислый газ в кислород и сахар, но и извлекать из морской воды растворенные в ней минералы. В состав раковин, накапливающихся на океанском дне после безвременной кончины своих хозяев, входят кальций, углерод и кислород. Просто всему свое время. Считается, что химический состав океанов, в том числе содержание соли, сформировался примерно от 2 до 1,5 миллиарда лет назад. Доказательством этому служит химический состав осадочных пород, представляющих собой отложения тех самых раковин и других твердых останков организмов, который, как выяснилось, не слишком-то изменился за все это время. (Хотя в 1998 году Пол Кнаут представил доказательства того, что первый океан мог быть куда солонее, чем сейчас: где-то в 1,5–2 раза. Его расчеты показывают, что соль не могла начать откладываться раньше 2,5 миллиарда лет назад.) Простые вычисления, основанные на количестве химических веществ, растворенных в речной воде, и скорости течения, показывают, что существующий объем океанской соли мог быть получен из растворенных материковых пород всего за период в 12 миллионов лет, — буквально глазом не успеешь моргнуть с точки зрения геологии. Если бы соль продолжала накапливаться с той же скоростью, сейчас океаны сплошь состояли бы из соли, а не из воды. Таким образом, океаны — это не просто бассейны, куда стекаются растворенные минералы, не улица с односторонним движением, откуда несчастным минералам уже нет возврата. Они своего рода горно-обогатительный комбинат. Сходство между древними и современными осадочными породами доказывает, что входящий и исходящий потоки в значительной степени уравновешивают друг друга.

И все же, сохранилась ли в нашей крови капля древнего океана? В каком-то смысле — да. Соотношение магния, кальция, калия и натрия в точности такое же, как в древних морях, из которых, вполне возможно, и возникла наша кровь. Однако живым клеткам, похоже, больше пришлась по душе концентрация соли в 1 %, а не в 3.

Глава 19

И БЫЛ ПРИЛИВ…

— А ВЕДЬ ОН НЕ ВРЕТ НАСЧЕТ ДОЖДЯ, — сказал Главный Философ, глядя в вездескоп. — Там снова облака собираются. А вулканов-то, вулканов!

— Сейчас я его чуток передвину… Упс! Теперь Ринсвинд говорит, что сейчас ему темно, холодно и голова заболела…

— Прямо скажем, так себе описание, — сказал Декан.

— Он утверждает, что голова просто раскалывается.

ГЕКС выдал очередной листок.

— Ой! Он у нас под воду попал, — сообщил Думминг. — Прошу прощения, боюсь, я немного промахнулся с позиционированием. Никак не удается вычислить, какого же размера он там должен быть. А если так?

Из слуховой трубки донеслось бульканье.

— Говорит, все ещё под водой, но уже видна поверхность. Думаю, что лучше, чем сейчас, у нас все равно не получится. Ты просто иди вперед, Ринсвинд.

Волшебники разом посмотрели на скафандр. Он висел в воздухе, в нескольких дюймах над полом. Под их взглядом фигура внутри него начала делать робкие шажки.

Погоду никак нельзя было назвать чудесной.

Дождь все лил, но уже не так сильно. В самом начале первого тысячелетия временами наблюдались кратковременные осадки, а в последние двадцать лет — проливные дожди. И вот десять тысяч рек в едином порыве устремились к морю. В свете серенького дня пляж казался скучным, бесцветным и ещё — мокрым. Очень мокрым.

Не раз мировые религии возникали, окрыленные образом человека, словно по волшебству выходящего из моря. Тем не менее сложно представить, какой странный культ мог бы вдохновиться тем, что вылезало сейчас из воды. Хотя наверняка можно предположить, что полное воздержание от спиртных напитков, а также, скорее всего, морепродуктов стало бы наиглавнейшей заповедью.

Ринсвинд огляделся.

Песка под ногами не было. Волны лизали широкую полосу застывшей пупырчатой лавы. Не было ни водорослей, ни птиц, ни маленьких крабиков — словом, ничего потенциально опасного.

— Не сказал бы, что тут кипит жизнь, — произнес Ринсвинд. — Везде одно и то же.

— Скоро рассвет, — послышался в ухе голос Думминга. — Нам бы хотелось узнать о нем твое мнение.

«Странная манера задавать вопросы», — думал Ринсвинд, наблюдая за восходящим солнцем. Оно спряталось за облаками, но его серовато-желтый свет кое-как пробивался к земле.

— Да все в порядке, — ответил он. — Только небо какого-то грязного цвета. Где это я? Лламедос? Герген? А почему ракушек нет? Был высокий прилив, что ли?

Волшебники загомонили все разом.

— Но я же не могу думать сразу обо всем, сэр!

— Да любой болван знает о приливах!

— Может, подойдет какой-нибудь механизм опускания и поднятия морского дна?

— Кстати, господа, раз уж об этом зашла речь, а что вызывает приливы тут, у нас?

— А может быть, вы прекратите орать?

Все притихли.

— Так-то, — сказал Чудакулли. — Слушаем тебя, мистер Тупс.

Думминг перелистал свои бумаги.

— Я… Это самое… Наверное, это прозвучит странно, сэр, но в Круглом мире море просто налито, и все. Никаких краев, через которые оно могло бы переливаться, там нет.

— Люди всегда верили, что море каким-то образом притягивается луной, — задумчиво пробормотал Главный Философ. — Ну, знаете, тянется к её безмятежной красоте и все такое прочее…

Все задумались. Наконец Думминг произнес:

— Но никто же не говорил мне о луне.

— К твоему сведению, луна просто необходима, — отрезал Чудакулли.

— Наверняка это будет совсем несложно, — сказал Декан. — Наша Луна обычно вращается вокруг Диска.

— Но куда мы её поместим? — спросил Думминг. — Ведь у неё должны иметься светлая и темная сторона, нам придется как-то поворачивать её, чтобы сменялись фазы, и, наконец, по размеру она должна быть примерно равной солнцу, а как мы уже знаем, если пытаешься сделать предмет величиной с солнце, он солнцем и становится.

— Наша луна ближе, чем солнце, — сказал Декан. — Потому-то и случаются затмения.

— Всего на девяносто миль, — возразил Думминг. — Поэтому она вся и обгорела с одной стороны.

— О, боги! Тупс, ты меня в гроб вгонишь, — сказал Аркканцлер. — Твое идиотское солнце выглядит непропорционально здоровенным даже с такого расстояния. Да воткни ты луну поближе к планете, и дело с концом.

— Между прочим, у нас как раз завалялся кусок, который отколол Декан, — напомнил Главный Философ. — Я приказал студентам поместить его рядом с Мишенью.

— Какой ещё мишенью? — удивился Думминг.

— Это та здоровущая планета в разноцветную полоску, — пояснил Главный Философ. — Я сказал, чтобы они перетащили все планеты к… новому солнцу, потому что они нам мешали. Сейчас, когда они там вертятся всем скопом, хотя бы понятно, откуда их ждать.

— Скажи-ка, Декан, а студенты до сих пор пробираются сюда по ночам, чтобы играться в свои игрушки? — поинтересовался Чудакулли.

— Я это решительно пресек, — доложил Декан. — Короче, сейчас вокруг солнца крутится целая куча камней и снежков. Огромная масса всего. Форменное расточительство!

— Значит, мы сможем отыскать тот кусок, да побыстрее.

— ГЕКС может манипулировать чувством времени Ринсвинда, — сказал Думминг. — Для нас время в Проекте летит со страшной скоростью… В общем, мы должны получить луну ещё до перерыва на кофе.

— Ринсвинд, ты меня слышишь?

— Ага. Как насчет небольшого перекуса?

— Мы принесем тебе пару сандвичей. Скажи, ты хорошо видишь солнце?

— Ну, тут такой туман. Но в общем, да, вижу.

— Можешь ли ты мне сказать, что происходит, если я сделаю… вот так?

Ринсвинд прищурился, глядя в серое небо. По земле быстро побежали тени.

— Только не говори, что ты вызвал солнечное затмение.

До Ринсвинда донеслись приглушенные вопли восторга.

— Ты абсолютно уверен, что это затмение? — спросил Думминг.

— А что ж ещё? Черный круг закрывает солнце, и птиц не слышно.

— Оно правильного размера?

— Что за дурацкий вопрос?

— Хорошо, хорошо. А вот и твои сэнд… Что? Как? Извини, Ринсвинд… Ну что там ещё?

Оказалось, что, пока Думминг разговаривал, пожилые волшебники вновь пришли в замешательство, о чем и оповестили его тычком в бок. Волшебники как никто другой умеют обратить на себя внимание точно рассчитанным тычком.

— …А луна там, как сам видишь, всего одна, — уже в третий раз произнес Главный Философ.

— Ладно. А как вам такое толкование… — предложил Думминг. — Предположим, что в этом мире есть два вида воды. Первая любит луну, а вторая её на дух не переносит. Если и той и другой воды примерно равное количество, то это вполне объясняет тот факт, что высокие приливы происходят на обоих полушариях одновременно. Думаю, Декан, от Теории Невидимой Луны мы сможем отказаться, несмотря на всю её красоту.

— Такое объяснение мне подходит, — сказал Чудакулли. — Довольно элегантно, Тупс.

— Но это только предположение, сэр.

— А для физики этого вполне достаточно.

Глава 20

ОГРОМНЫЙ СКАЧОК ДЛЯ… ЛУНАТИКОВ

ЧЕЛОВЕЧЕСТВО ВСЕГДА ПОНИМАЛО, как важна Луна. Она частенько светит нам по ночам, что бывает крайне полезно. Кроме того, она изменяется, а в небесах редко что меняется. Некоторые верят, что там до сих пор живут наши предки. Последнее утверждение вряд ли выдержит экспериментальную проверку, но в целом люди не ошибаются. Луна протянула к нам свои невидимые щупальца — гравитацию и свет. Она даже может быть нашим защитником в определенных обстоятельствах.

Волшебники не зря беспокоятся о том, что забыли дать Круглому миру луну, хотя они, как обычно, беспокоятся вовсе не о том, о чем следует.

Луна — спутник Земли: мы кружимся вокруг Солнца, а Луна кружится вокруг нас. Она находится там давным-давно, и исподволь, как бы незаметно, выполняет множество различных дел. Луна притягивает к себе людей точно так же, как и черепашат, главным образом она делает это, вызывая приливы. У неё есть и иные, менее очевидные способы продемонстрировать нам свою власть. Существует множество поверий, связанных с Луной, хотя большая их часть с научной точки зрения довольна спорна. Например, женский менструальный цикл повторяется примерно каждые четыре недели, то есть приблизительно столько же, сколько требуется Луне, чтобы обогнуть земной шар. Кстати, обратите внимание, что слово «месяц» — это ещё одно название Луны. Согласно распространенному суеверию, это совпадение не случайно (отсюда проистекает народное название менструации — «месячные»). В общем, Луна — это воплощенная предсказуемость, она надежна, как дата Рождества, чего никак нельзя сказать о менструальном цикле^[157]. А ещё под Луной приятно вздыхать, сидя на скамейке, когда ты влюблен… Другой укоренившийся предрассудок утверждает, что во время полнолуния люди сходят с ума, а некоторые особо к тому предрасположенные индивидуумы даже превращаются в волков.

Так, легенда о вервольфах лежит в основе романа «К оружию! К оружию!». Большую часть времени констебль Ангва, служащая в страже Анк-Морпорка, — это фигуристая платиновая блондинка. Однако едва на небе появляется полная луна, она тут же превращается в волчицу, которая может почуять цвет предмета и играючи перекусить чью-нибудь яремную вену. Из-за этих небольших отклонений у Ангвы не заладилось с личной жизнью: «Отрастающие каждое полнолуние клыки и шерсть были непростой проблемой. Несколько раз в прошлом она думала, что вот наконец-то ей повезло… но потом оказывалось, что немногим мужчинам нравится поддерживать отношения с женщиной, которая вдруг обрастает шерстью и начинает выть на луну»^[158]. По счастью, эти её периодические трансформации не смутили лейтенанта Моркоу. Ему нравятся девушки, получающие удовольствие от длительных ночных прогулок.

Луна — весьма необычна, и вполне вероятно, что, не будь её, не было бы и нас. Не потому, правда, что влюбленным негде было бы вздыхать, они бы нашли подходящее местечко. Луна защищает Землю от неблагоприятных воздействий, которые в противном случае помешали бы появлению жизни на планете, или по крайней мере заморозили бы её развитие на уровне примитивных форм. Луна необычна не потому, что она — спутник: луны имеются у всех планет Солнечной системы, за исключением Меркурия и Венеры. Но наша Луна отличается от них тем, что она — большая по сравнению с матушкой-Землей. Лишь спутник Плутона Харон, открытый в 1978 году Джимом Кристи, имеет аналогичный размер относительно своей планеты. Так что выражение «Мы живем на половинке двойной планеты» отчасти оправданно.

Мы знаем, что Луна по всем своим параметрам сильно отличается от Земли. Гравитация Луны слабее, и если бы у неё была атмосфера, она не смогла бы её удерживать. Так что сейчас никакой атмосферы там нет. Поверхность Луны — это сплошной камень, покрытый каменной же пылью. Морей нет, поскольку вода, испаряясь, тоже легко преодолевает её гравитацию. Впрочем, в 1997 году НАСА обнаружило заметное скопление водяного льда на лунных полюсах, в тени кратеров, куда не достигают лучи Солнца. Это хорошая новость для будущих лунных колоний, которые станут базой для дальнейшего исследования Солнечной системы. В самом деле, начинать такую миссию лучше всего с Луны, для старта с которой космическим кораблям потребуется намного меньше топлива. Чего не скажешь о Земле, сила притяжения которой гораздо больше. Выбрать столь неудобное место для эволюционирования… Это так характерно для нас, людей!

Но как же появилась Луна? Может, сформировалась из первичного газопылевого облака вместе с Землей? Или сконденсировалась независимо от неё, а потом была поймана гравитацией планеты? Что такое лунные кратеры? Остывшие вулканы или следы от врезавшихся в Луну небесных тел? О Луне мы знаем намного больше, чем о других объектах Солнечной системы, потому что мы там были. В апреле 1969 года Нил Армстронг шагнул на её поверхность, пробормотал несколько слов и… вошел в историю. С 1968 по 1972 год десять американских кораблей из серии «Аполлон» слетали к Луне и обратно. При этом «Аполлоны» 8, 9 и 10-й вообще не были приспособлены к посадке. «Аполлон-11» совершил первое прилунение, а 13-й сесть не смог, взорвавшись в полете и став протагонистом замечательного фильма.

«Аполлоны» под номерами с 11 по 17-й совершили посадки и вернулись на Землю, доставив в общей сложности 800 фунтов (400 кг) лунного грунта. Бо́льшая его часть находится в Хьюстоне, в лаборатории Космического центра имени Линдона Джонсона НАСА. Значительная часть лунного грунта никогда серьезно не анализировалась, однако те образцы, которые исследовались, дали нам множество сведений о происхождении и природе Луны.

Луна находится от Земли на расстоянии примерно в четверть миллиона миль (400 000 км). В среднем её плотность чуть меньше, чему Земли, и приближается по значению к плотности земной мантии, — вполне возможно, это не случайное совпадение. Несмотря на незначительные колебания, Луна всегда повернута к Земле одной и той же стороной. Темные пятна на её поверхности называются «морями», хотя никакие это не моря, конечно, а просто пыльные каменные равнины, бывшие когда-то потоками жидкой лавы, вытекшей из вулканов. Почти все кратеры являются следами от врезавшихся в Луну метеоритов. Их великое множество, потому что в космосе — великое множество камней, а у Луны нет атмосферного щита, в котором они сгорали бы от трения. Нет на Луне и климатических явлений, воздействие которых могло бы сровнять кратеры с поверхностью. Тогда как земная атмосфера прекрасно нас защищает, хотя геологи отыскали 160 ударных кратеров, что весьма интересно, поскольку они исчезают в результате эрозии под действием ветра и дождя. Мы ещё к ним вернемся, когда будем писать о динозаврах.

Сейчас Луна всегда обращена к нам одной стороной. Это означает, что период её обращения вокруг своей оси составляет один месяц, то есть ровно столько, сколько ей требуется для одного оборота вокруг Земли. (Если бы Луна вообще не вращалась, она всегда бы смотрела в одну сторону, но не по отношению к Земле. Представьте, что кто-то ходит вокруг вас по кругу, все время глядя, скажем, на север. Он не всегда будет оказываться к вам лицом, напротив, вы сможете рассмотреть этого человека со всех сторон.) Однако Луна не всегда была обращена к Земле одной стороной. За сотни миллионов лет приливные силы замедлили вращение и Луны, и Земли. Когда вращение Луны синхронизировалось с её обращением вокруг Земли, система наконец стабилизировалась. Прежде Луна находилась немного ближе к Земле, но с течением времени она отодвинулась подальше.

В период между XVII и XX веком были сформулированы три теории происхождения Луны, последовательно входившие в моду и забывавшиеся. Сторонники первой считали, что Луна образовалась в одно время с Землей, в процессе конденсации газопылевого облака, сформировавшего Солнечную систему (Солнце, планеты, их спутники — словом, все одним махом). Но, как и остальные теории происхождения Солнечной системы, эта «срезалась» на угловом моменте: Земля, как и Луна, вращается слишком быстро, чтобы считать Луну порождением газопылевого облака. (Заметим, ранее мы ввели вас в заблуждение, утверждая, что теория газопылевого облака объясняет происхождение спутников. Она объясняет происхождение большинства из них, но вовсе не нашей загадочной Луны. Сейчас пришло время отложить в сторону «враки детям» — вы уже готовы к следующему уровню сложности.)

Вторая теория считает Луну куском, отколовшимся от Земли в те времена, когда планета была совершенно расплавленной и вращалась много быстрее. Эта отправилась в мусорное ведро потому, что никто так и не смог объяснить, каким путем что-то, хотя бы отдаленно соответствующее Луне, может отделиться от вращающейся расплавленной Земли, даже если подождать, пока все это немного остынет.

Согласно третьей теории, Луна сформировалась в другой области Солнечной системы и блуждала себе, пока не попала в гравитационный захват Земли. Эта точка зрения была очень популярной, несмотря на то что гравитационный захват — чрезвычайно тонкая операция: представьте, что вы должны так ловко стукнуть по мячику для гольфа, чтобы он стал вращаться по краю лунки. Обычно же или мячик падает внутрь (то есть Луна сталкивается с Землей), или, к огорчению гольфиста, на миг попадает внутрь, а потом вылетает обратно (Луна уходит, вырвавшись из гравитационного захвата).

Образцы породы, доставленные «Аполлонами», лишь подлили масла в огонь тайны происхождения Луны. По некоторым характеристикам, лунные камни похожи на земные. Если бы они были похожи больше, можно было бы сделать вывод об общности их происхождения, и мы могли бы под иным углом взглянуть на теорию, согласно которой оба небесных тела сконденсировались из одного и того же пылевого облака. Однако лунные камни похожи только на земную мантию. Современная концепция, сформулированная в 80-х годах прошлого века, полагает, что Луна — это осколок земной мантии, отделившийся от неё не в процессе вращения, а в результате того, что около четырех миллиардов лет назад её задело гигантское небесное тело, сравнимое по размеру с Марсом. Компьютерные расчеты показывают, что подобное столкновение при определенных условиях может оторвать от Земли большой кусок мантии и словно бы размазать её в окружающем пространстве. На все про все потребуется около 13 минут. (Классные у нас компьютеры, не правда ли?) Затем выброшенная расплавленная мантия начинает собираться в кольцо камней различных размеров. Некоторые из них конденсируются в огромные глыбы, своеобразную прото-Луну, к которой быстро притянется большая часть остальных камней. Излишки тоже не исчезают так просто, но в течение ста миллионов лет почти все врезаются в Луну или Землю, притянутые их гравитацией.

Первые модели, пытавшиеся доказать эту теорию, имели один общий недостаток: в частности, для получения реального углового момента Луны они датировали столкновение очень ранними этапами формирования Земли. Но если бы катастрофа произошла так давно, то и Луна аккумулировала бы в результате дальнейших столкновений большое количество железа, как это случилось с Землей. Но ни на поверхности Луны, ни в её недрах железа почти нет. Позднейшие работы показали, что и более поздняя датировка времени столкновения может сохранить нужный угловой момент Луны и избежать этой проблемы. Согласно им, около 80 % врезавшегося в Землю небесного тела должно было стать Луной. Для того чтобы Луна походила на земную мантию, это гипотетическое тело также должно было обладать мантией, подобной наземной.

Однако такое направление уводит в сторону, потому что сама теория столкновения создавалась в первую очередь для объяснения сходства двух небесных тел. Любая теория, требующая объяснения того, почему «нападавший» был похож на земную мантию, типа «небесное тело сформировалось на том же расстоянии от Солнца, что и Земля», может быть с успехом применено и к самой Луне без привлечения дополнительных сущностей. Может быть, и Луна, и земная мантия были вырваны чем-то откуда-то ещё в результате какого-то другого столкновения.

Поскольку на Земле имеется такой феномен, как погода (а в её прошлом вот уж была погода так погода!), все ударные кратеры подверглись эрозии и исчезли. На Луне погодных явлений нет, и почти все лунные кратеры остались на своих местах. Привлекательность этой теории ещё и в том, что она одним ударом объясняет все странности Луны: сходство с земной мантией; тот факт, что четыре миллиарда лет назад, судя по всему, её поверхность резко и сильно нагрелась; наличие кратеров; размер, вращение, даже «моря», образовавшиеся в результате медленного охлаждения прото-Луны. На ранних этапах своего существования Солнечная система была не слишком приятным местом.

В общем, неудавшееся «солнце» Декана может вполне ещё пригодиться…

Мы точно знаем пару-тройку способов, с помощью которых Луна влияет на земную жизнь, а вполне возможно, существует ещё десяток, о которых мы пока имеем весьма смутное представление.

Наиболее очевидное влияние Луны на Землю выражается в приливах и отливах, повергших наших волшебников в ступор. Как часто случается в науке, происхождение приливов не так просто, как можно решить исходя из элементарного здравого смысла. Здравый смысл утверждает, что гравитация Луны притягивает Землю, особенно ту её часть, которая расположена ближе к Луне. Когда в этой части располагается суша, ничего особенного не происходит, но когда там находится вода, занимающая более половины поверхности Земли, то она начинает подниматься. Такое объяснение — всего лишь очередные «враки детям» и не соответствует реальности. Оно подводит нас к мысли, что прилив начинается тогда, когда Луна находится прямо у нас над головой, ну, или по крайней мере в наивысшей точке своей орбиты. Получается, что прилив должен происходить каждый день или, точнее, каждые 24 часа 50 минут, если принять во внимание, что система Земля — Луна все-таки несколько сложнее.

Между тем приливы происходят дважды в день с интервалом в 12 часов 25 минут. То есть в точности вдвое чаще.

И это ещё не все: притяжение Луны на поверхности Земли составляет всего лишь одну десятимиллионную от гравитации самой Земли, а притяжение Солнца — около половины. Даже если сложить вместе эти две силы, их не хватит для того, чтобы поднять всю массу воды на высоту 70 футов (21 м), а именно такова высота самого большого прилива, происходящего в заливе Фанди между Новой Шотландией и Нью-Брансуиком.

До тех пор, пока Исаак Ньютон не открыл закон всемирного тяготения и не сделал необходимые расчеты, правдоподобное объяснение приливов совершенно ускользало от человечества. Впоследствии его идеи были усовершенствованы, однако основу заложил именно он.

Отбросим для простоты все, кроме Земли и Луны, и предположим, что Земля полностью состоит из воды. «Водяная» Земля вращается вокруг своей оси, на неё оказывает влияние центробежная сила, и вода будет скапливаться в районе экватора. Но кроме центробежной, на неё будут оказывать влияние ещё две силы: земная гравитация и лунная.

Форма, которую принимает вода под воздействием всех этих сил, определяется свойствами жидкости. В нормальных обстоятельствах поверхность воды горизонтальна, ведь в противном случае вода, расположенная выше, просто стечет вниз. То же самое происходит и под воздействием дополнительных сил: поверхность воды располагается под прямым углом к точному направлению объединенных сил.

Если рассмотреть в деталях все три силы, то станет понятно, что вода принимает форму элипсоида, форма которого близка к форме сферы, но слегка вытянутой, причём вытянется она в направлении Луны. Центр элипсоида совпадает с центром Земли, то есть вода «встает на дыбы» не только на ближнем к Луне полушарии, но и на противоположном. Такое изменение формы только частично обусловлено влиянием лунной гравитации, притягивающей к себе близкорасположенную воду. В действительности движение происходит по большей части в стороны, а не вверх. Эти сторонние силы выталкивают воду в одни области Мирового океана, забирая её в других. Общий эффект почти незаметен, поверхность воды поднимается и опускается всего на 18 дюймов (50 см).

Побережье, где море встречается с сушей, создает гораздо большие приливно-отливные движения. Бо́льшая часть воды движется вдоль (а не вверх), и её движение обусловлено формой побережья. В некоторых местах вода попадает в узкие проливы и поднимается там намного выше, чем в других. Именно это происходит в заливе Фанди. Эффект усиливается тем, что прибрежные воды неглубоки, и вся энергия, перемещающая воду, концентрируется в тонком её слое, создавая быстрые и хорошо заметные движения.

Теперь вернем в нашу модель Солнце. Его воздействие такое же, как и Луны, только вдвое слабее. Когда Солнце и Луна выстраиваются в одну линию с Землей (если они находятся по одну сторону Земли, то у нас будет новолуние, если по разные — полнолуние), их гравитационное воздействие увеличивается. Это приводит к так называемому сизигийному приливу, когда прилив намного выше обычного, а отлив — ниже. Несмотря на то, что в английском языке подобный прилив называется «весенним», ничего общего со временем года он не имеет. Когда же Солнце и Луна образуют прямой угол с Землей, мы видим половинку Луны, сила притяжения Солнца частично компенсируется. Возникает так называемый квадратурный прилив, при котором приливы и отливы меньше обычных. (Намека на существование квадратурного времени года тоже, вероятнее всего, нет.)

Таким образом, если учесть все эти эффекты и вспомнить о прошлых приливах, можно предсказывать время высоких и низких приливов, а также высоту подъема воды в любом месте Земли.

Процессы, аналогичные приливам, наблюдаются и в земной атмосфере, и на суше (в первом случае — больше, во втором — меньше). Приливные эффекты возникают и на других объектах в Солнечной системе и за её пределами. Считается, что спутник Юпитера Ио, поверхность которой в основном состоит из серы и где имеются многочисленные вулканы, нагревается в результате повторяющегося сжатия приливными силами Юпитера.

В середине 90-х годов Жак Ласкар открыл ещё одно воздействие Луны на Землю: стабилизацию земной оси. Земля вращается как волчок, и в каждый конкретный момент через её центр можно провести прямую, вокруг которой она вращается. Эта прямая называется осью. Земная ось ориентирована наклонно относительно плоскости её вращения вокруг Солнца. Именно этот наклон вызывает смену времён года. Временами Северный полюс оказывается ближе к Солнцу, чем Южный, а через полгода они меняются местами. Когда северный конец оси наклонен в сторону Солнца, на Северное полушарие попадает больше солнечного света, чем на Южное, то есть на севере наступает лето, а на юге — зима. Шесть месяцев спустя, когда ось наклоняется в другую сторону относительно Солнца, времена года меняются.

В течение существенно более длительных периодов времени земная ось получает новую ориентацию. Вроде того, как раскачивается крутящийся волчок, при раскачивании Земли примерно за 26 тысяч лет её ось делает полный оборот. При этом ось всегда сохраняет наклон в 23° к плоскости, перпендикулярной орбите. Это медленное движение называется прецессией, и оно оказывает небольшое влияние на смену времён года: за те самые 26 тысяч лет она смещается на один год. В общем, ничего особенного, учитывая, что большинство других планет, кроме того, меняют угол к плоскости орбиты. Например, Марс, похоже, меняет угол наклона на 90° каждые 10–20 миллионов лет, что вызывает резкие изменения климата на нем.

Предположим, что ось планеты находится под прямым углом к плоскости её орбиты. В этом случае смены времён года не будет вообще, и везде, за исключением полюсов, день будет равен ночи. Теперь наклоните немного ось, и тут же появятся смены времён года, а дни станут длиннее летом и короче зимой. Предположим, что ось наклонена на 90°, так что в какой-то момент Северный полюс указывает прямо на Солнце. Полгода спустя на него будет направлен Южный полюс. На обоих полюсах день и ночь будут длиться по шесть месяцев, а смена времён года — совпадать со сменой дня и ночи. Полушария планеты поочередно то полгода поджариваются на Солнце, то замораживаются. Хотя жизнь и может сохраниться в таких условиях, но вопрос о возможности её возникновения встает ребром. Живые организмы оказались бы чересчур уязвимы для резких перепадов климата, вулканической активности и падений метеоритов.

В течение очень длительных периодов времени, намного превышающих цикл прецессии, земная ось может изменять угол своего наклона, но даже за сотни миллионов лет угол остается почти одинаковым. Почему? Согласно расчетам Ласкара, устойчивость земной оси поддерживается Луной. Так что вполне можно полагать, что жизнь на Земле многим обязана её небесной сестрице, даже если некоторых она и сводит с ума.

Ещё одно воздействие Луны было открыто в 1998 году. Оказалось, что существует четкая связь между приливами и скоростью роста деревьев. Эрнест Цюрхер и Мария-Джулия Кантиани измеряли диаметры стволов молодых елей, выращенных в теплицах при постоянном освещении. За период наблюдений они изменялись синхронно приливам. Ученые объяснили этот феномен воздействием лунной гравитации на перемещение соков в стволе. Объяснить подобные колебания влиянием лунного света на процесс фотосинтеза нельзя, так как деревья выращивались при искусственном освещении. Эффект может быть аналогичен тому, который происходит с существами, живущими на берегу моря. Эволюционируя в таком месте, они учатся реагировать на приливы. Эволюция достигает этого путем возникновения внутренней динамики, идущей в ногу с приливами. Если вы перенесете такое существо в лабораторные условия, его внутренняя динамика продолжит следовать за приливами.

Луна выполняет ещё одну важную роль. Вавилоняне и древние греки уже знали, что Луна — это шар, потому что смена фаз видна невооруженным взглядом, а небольшие отклонения позволяют людям видеть даже больше, чем половину поверхности Луны. Именно её большой шар, висящий в небе, а отнюдь не солнечный диск, подсказал нам, что такие «большие шары в небе» куда лучше подходят для описания Земли и её соседей, чем какие-нибудь «небесные огоньки».

Правда, все это очень далеко и от констебля Ангвы, и даже от женского менструального цикла, однако показывает нам, насколько мы с вами связаны со Вселенной. То, что находится Там Наверху, действительно влияет на нас, находящихся Здесь Внизу, и мы продолжаем чувствовать это всю нашу жизнь.

Глава 21

ТЬМА В ЛУЧАХ СВЕТА

ТЬМЫ НЕ БЫЛО. Это обстоятельство настолько потрясло Думминга, что он попросил ГЕКСа проверить ещё раз. Ведь там должна быть Тьма! А иначе как можно вообще понять, что там есть свет?

В конце концов он решился рассказать о казусе остальным волшебникам.

— Там должно быть полно этой самой Тьмы, а её почему-то нет, — уныло повторял он им. — Только Свет, и… Не-Свет. И свет-то какой-то странный.

— В смысле? — поинтересовался Аркканцлер.

— Как вы, конечно же, знаете, сэр,^[159] существует обыкновенный свет, который движется примерно со скоростью звука…

— Верно. Достаточно взглянуть, как ползут тени по земле, чтобы это уяснить.

— Именно так, сэр. А ещё есть метасвет, который никогда никуда не движется, потому что уже везде присутствует.

— Иначе мы не смогли бы увидеть темноту, — пояснил Главный Философ.

— Точно. Но во вселенной Проекта присутствует лишь один тип света, и ГЕКС полагает, что этот самый свет движется со скоростью сотен тысяч миль в секунду.

— И кому он такой нужен?

— Эээ… В той вселенной просто нет ничего быстрее света.

— Глупости, ведь… — начал было Чудакулли, но Думминг поднял руку. Чего ему сейчас особенно не хотелось, так это начала препирательств.

— Умоляю, Аркканцлер! Эта вселенная делает все, что в её силенках. Просто доверьтесь мне хотя бы один раз, ладно? Я и сам знаю, что такая скорость совершенно невероятна. Но ТАМ, похоже, это работает. ГЕКС уже исписал на эту тему множество страниц. Почитайте, если кому-нибудь интересно, а меня увольте от ваших вопросов, господа. Договорились? На первый взгляд все кажется абсолютно логичным, но едва вы начинаете задумываться, то сразу ум за разум заходит.

Он просительно сложил руки, после чего постарался принять рассудительный вид.

— Все действительно выглядит так, словно Проект обезьянничает, подражая настоящей вселенной.

— У-ук.

— Прошу прощения, — сказал Думминг. — Просто образно выразился.

Библиотекарь кивнул ему и заковылял прочь, постукивая костяшками пальцев по полу. Волшебники проводили его опасливыми взглядами.

— Ты в самом деле думаешь, что эта штука, — Декан кивнул на Проект, — с её луноотталкивающей водой и мирами, крутящимися вокруг солнца…

— Насколько я смог уяснить, — прервал его Главный Философ, просматривавший записки ГЕКСа о зубодробительной физике Проекта, — если ты со скоростью света путешествуешь в карете и кидаешь вперед мячик, то…

Он перевернул страницу, пробежал глазами несколько строчек, приподнял брови, перевернул страницу ещё раз, словно в надежде найти что-нибудь, что прояснило бы недоразумение, и сказал:

— …То твой брат-близнец будет… На пятьдесят лет старше тебя, когда ты вернешься домой. Как-то так.

— К твоему сведению, близнецы всегда одного и того же возраста, — холодно заметил Декан. — Именно поэтому они и близнецы.

— Посмотрите на мир, над которым мы работаем, сэр, — сказал Думминг. — Его вполне можно рассматривать как два склеенных черепашьих панциря. У такого мира нет ни верха, ни низа, но если воспринимать его как двуединый мир с общими солнцем и луной, которым приходится стараться за двоих… По-моему, получается правдоподобно.

И он съежился под испепеляющими взглядами волшебников.

— Ну, в каком-то смысле, — попытался закончить он.

Казначей украдкой сцапал описание физических свойств Круглого мира, соорудил себе колпак из титульного листа и принялся читать остальные…

Глава 22

ВЕЩИ, КОТОРЫХ НЕТ

ЕСЛИ У СВЕТА ЕСТЬ СКОРОСТЬ, ТО ПОЧЕМУ БЫ ЕЙ НЕ БЫТЬ И У ТЕМНОТЫ?

Резонный, кстати, вопрос. Давайте посмотрим, куда он нас приведет. В 60-х годах прошлого века одна компания, поставляющая оборудование для биологических лабораторий, начала рекламу некоего приспособления для микроскопов. Когда вам нужно рассмотреть что-нибудь в микроскоп, вы должны сделать тончайший срез того, что собираетесь исследовать, положить его на предметное стекло, поместить стекло под линзу микроскопа, посмотреть в окуляр на другом конце трубы, чтобы понять, что же такое вы туда положили. Но как сделать такой срез? Хлебный нож тут явно не поможет. Если вам нужно отрезать что-нибудь мягкое (например, печень), задача будет не из тривиальных.

Впрочем, с нарезкой хлеба за обедом частенько возникает та же проблема.

Чтобы отрезать кусочек печени, нужно зафиксировать её таким образом, чтобы она не выскользнула из рук. Вы заливаете печень парафином, затем с помощью микротома (что-то вроде миниатюрной машинки для нарезки ветчины) отрезаете тонюсенькие ломтики. Помещаете их в теплую воду, потом лепите на предметное стекло, удаляете парафин растворителем и наконец рассматриваете образец. В общем, ничего сложного…

Однако устройство, которое предлагала компания, вовсе не являлось новым микротомом. Это было нечто, что охлаждало парафин во время резки, не давая ему плавиться от трения и предохраняя тем самым от повреждения хрупкие образцы. Решением проблемы должно было стать широкое вогнутое, словно суповая тарелка, зеркало. Вы складывали в неё кубики льда, а зеркало должно было сфокусировать холод на вашем образце.

Возможно, вы не увидите в этом ничего такого. Очень может быть, вы сами, частенько рассуждая о «возрастающем невежестве толпы», задергиваете штору, чтобы «не пустить в дом холод», а заодно темноту^[160].

В Плоском мире такие штуки действительно имеют смысл. Многое из того, что в нашем мире является чистой абстракцией, там обретает плоть и кровь. Например, Смерть. Или Тьма. В мире Диска вам реально придется задуматься о таком предмете, как скорость Тьмы, и о том, каким образом свет, движущийся со скоростью 600 миль в час, уступает ей дорогу^[161]. В нашем мире подобные понятия именуются «привативными», то есть означающими отсутствие чего-либо. Они не наполнены собственным содержанием: знание существует, невежество — нет; тепло и свет — существуют, а холод и темнота — нет. Они не овеществлены.

Мы так и видим озадаченное лицо Аркканцлера, понимая, что углубились в самые что ни на есть недра человеческой психики. Да, вы можете замерзнуть до смерти, и слово «холод» вполне подходит для обозначения отсутствия тепла. Без привативных понятий мы разговаривали бы как какие-нибудь инопланетяне с планеты Зог. Однако нельзя забывать, что такие понятия не более чем удобное сокращение.

В нашем мире существует множество пограничных состояний. Как по-вашему, «пьян» и «трезв» — это привативные понятия? Кстати, в Плоском мире вы можете войти в состояние «ньяп», которое так же далеко отстоит от понятия «трезв», как и понятие «пьян» с положительным знаком^[162]. На планете Земля подобного состояния не существует. По большому счету, мы интуитивно догадываемся, который из пары привативов существует, а который — нет. Лично мы голосуем за «трезвый», поскольку, во-первых, оно означает отсутствие алкоголя, а во-вторых, — это нормальное состояние людей^[163]. Хотя нормальное состояние называется «трезвостью» только тогда, когда речь заходит о выпивке. И в этом нет ничего странного. Между прочим, «холод» — это нормальное состояние Вселенной, пусть его самого как бы и не существует. Вы ведь успеваете следить за ходом нашей мысли, Аркканцлер?

Всем нам, если мы не хотим сесть в калошу, надо следить за тем, что мы говорим. Однако, как показало выражение «сфокусировать холод», подчас язык все-таки опережает мысль.

Такое уже было. В начале книги мы упоминали о флогистоне, который когда-то химики считали субстанцией, позволяющей чему-то гореть. Флогистон просто обязан был существовать. Черт возьми, разве мы не наблюдаем его высвобождающимся при горении в виде пламени? Тем не менее постепенно накопились факты, свидетельствующие об обратном. Судите сами: вещи становятся тяжелее после того, как сгорят, то есть у флогистона — отрицательная масса, что ли? Наверное, вам может показаться, что здесь какая-то ошибка, ведь оставшийся от сгоревшего полена пепел весит намного меньше самого полена, а иначе зачем бы нам что-то сжигать? Однако бо́льшая часть полена превращается в дым, который что-нибудь да весит, правда? Кстати, дым поднимается в небо не потому, что он легче воздуха, а потому что горячий. Но даже если бы этот самый дым действительно был легче воздуха, последний все равно имеет массу. Помимо дыма, там есть ещё и пар, и целая куча других летучих отходов. Если вы сожжете деревяшку и сумеете собрать все жидкости, газы и твердые остатки, тут-то и обнаружится, что их суммарная масса будет больше массы дерева.

Откуда же берется лишняя масса? Если вы озадачитесь взвешиванием воздуха, который окружает горящую деревяшку, выяснится, что он весит меньше, чем весил до того. (Конечно, сделать подобные вычисления, не запутавшись, откуда что берется, довольно сложно, но химики нашли свои способы.) Получается, горящая древесина забирает что-то у воздуха — и как только вы это заметите, то сразу сообразите, что именно. Ну конечно же, кислород. Сгоревшая древесина приобретает кислород, а вовсе не теряет флогистон.

Все это выглядит довольно логично и, кстати, показывает, что флогистон — не такая уж бредовая идея. Это — отрицательный кислород, который вроде должен существовать, но не существует, в отличие от своего позитивного тезки. Он вполне подходит для балансировки уравнений, используемых химиками для проверки своих теорий. В принципе можно сказать, что от А к Б перешло столько же флогистона, сколько кислорода перешло от Б к А. То есть флогистон ведет себя как реально существующий объект. Правда, когда люди научились проводить измерения, позволяющие фиксировать даже самые незначительные массы вещества, оказалось, что флогистон весит меньше, чем ничего. Иначе говоря, флогистон — понятие привативное.

Человеческое мышление обладает одной крайне стойкой особенностью: стремлением все овеществлять. Нам кажется, что если есть слово, то должен существовать и предмет, который это слово обозначает. Но как насчет «смелости» или «трусости»? Или «туннеля»? Да, кстати, так что там у нас с «дырой»?

Многие научные концепции оперируют понятиями, которые в бытовом смысле не соотносятся ни с какими материальными объектами. Слово «гравитация» звучит как нечто, объясняющее движение планет, но попробуйте угадать, как она выглядит? На самом деле это всего лишь слово для обозначения обратного квадратичного закона всемирного притяжения. А благодаря Эйнштейну мы с недавних пор овеществляем стремление тел двигаться по искривленным траекториям в искривленном пространстве.

В таком случае, как быть с самим пространством? Это предмет или все-таки его отсутствие?

Возьмем такие широко распространенные привативные понятия, как «кредит» и «овердрафт», которые могут причинить кому-то немало неприятностей. Между прочим, наш овердрафт, то есть перерасход, выливается в зарплату банковских менеджеров, так неужели он не является реальностью? На наших срочных рынках долги и обязательства покупаются и продаются так, как если бы они были реальными предметами, и их овеществление выражается в буквах и цифрах на бумаге или в памяти компьютеров. И чем больше об этом думаешь, тем удивительнее представляется мир людей: огромная часть этого мира вообще, оказывается, не существует.

Несколько лет назад на научно-фантастическом конвенте в Гааге четыре писателя, заработавшие кучу денег своими писаниями, сидели перед своими безденежными поклонниками и объясняли, как им удалось разбогатеть (как будто они действительно это знают). Причём каждый из них твердил, что деньги — это не главное, на что фанаты отреагировали весьма неприязненно, хотя по сути замечание верно. А на самом деле нужно было подчеркнуть, что ни деньги, ни воздух, ни любовь не важны, когда они у вас есть, но становятся важны, когда их у вас нет, и тогда-то вы, естественно, впадаете в отчаяние. («Отчаяние», кстати, ещё одно привативное понятие, означающее «отсутствие надежды».) Вот Диккенс, он был в курсе этого. В романе «Дэвид Копперфильд» мистер Микобер выражается так: «…Если человек зарабатывает в год двадцать фунтов и тратит девятнадцать фунтов девятнадцать шиллингов и шесть пенсов, то он счастливец, а если тратит двадцать один фунт, то ему грозит беда»^[164].

Никакой симметрии между наличием денег и их отсутствием нет, однако дискуссия быстро пошла вразнос, поскольку все считали, что такая симметрия есть, и наличие денег — это противоположность их отсутствию. Если уж так важно отыскать правильный антоним, то им будет не «отсутствие денег», а «существование в долг». В этом случае понятие «богатый» сродни понятия «ньяп». Впрочем, сравнение денег с любовью и воздухом заметно остудило пыл спорщиков. Воздух не имеет никакого значения, когда он есть, а вот когда его нет — вам грозит беда. То же самое относится и к деньгам.

Одним из любопытных привативных понятий является «вакуум». Себя-режу-без-ножа Достабль мог бы продавать вакуум на палочках. В нужном месте и в нужное время даже вакуум приобретает ценность.

Зато на Земле продается мороз на палочках.

Плоский мир предоставляет нам замечательную возможность показать путаницу в наших собственных мозгах, когда дело касается отсутствия чего бы то ни было. В Плоском мире привативные понятия совершенно реальны. Шутка насчет тьмы и света, как мы надеемся, была всем понятна. Другие же привативные понятия Плоского мира куда тоньше. Самым очаровательным из них является, конечно, Смерть. Для многих именно он — любимый персонаж книг о Плоском мире, к тому же ещё и разговаривающий ЗАГЛАВНЫМИ БУКВАМИ. На всякий случай напомним, Смерть — это скелет семи футов росту, с крошечными точками света в глазницах. У него есть коса с лезвием настолько тонким, что оно почти невидимо, а ездит он на летающей кобыле по имени Бинки. В книге «Мор^[165], ученик Смерти», он появился перед Оливром, королем Сто Лат. Последнему потребовалось некоторое время, чтобы сообразить, что, собственно, происходит:

«— Какого черта, кто вы такой? — воскликнул король. — Что вы здесь делаете? А? Охрана! Я треб…

Тут до него дошло. Сообщение, передаваемое зрением его мозгу, наконец достигло цели. И Мор не мог скрыть глубокого уважения, которое внушила ему реакция короля. Король Оливр держался на престоле в течение многих лет. И даже сейчас, будучи мертвым, сумел повести себя достойно.

— А, — промолвил он, — все понятно. Не ожидал увидеть тебя так скоро.

— ВАШЕ ВЕЛИЧЕСТВО, — поклонился Смерть, — МЕНЯ РЕДКО КОГДА ЖДУТ.

Король огляделся. Он находился в озаренном тусклым светом мире теней. Здесь царила тишина. Но за его пределами ощущались бурное движение и шум. Сюда, однако, доносились лишь бледные отголоски.

— Это я здесь внизу, да?

— БОЮСЬ, ЧТО ТАК, СИР.

— Чистая работа. Выстрел из лука?»

Наша боязнь смерти привела к некоторым удивительным овеществлениям. Придумав понятие «смерть», мы тем самым дали имя процессу умирания, так, словно этот процесс какая-то вещь. Затем мы наделили её целой коллекцией свойств, заботу о которых возложили на плечи священников. У этой вещи множество ипостасей, одна из которых — душа, покидающая тело в тот момент, когда оно из живого становится мертвым. Забавно, но крепче всего верят в существование души те, кто презирает материальное. Их вывернутая наизнанку философия заключается в том, что после завершения процесса, то есть — жизни, некая вещь продолжает существовать. Нетушки! Когда процесс завершается, не остается ничего. Когда вы перестаете взбивать яйца, от миксера не отлетает никакая псевдоматериальная сущность. Он просто перестает крутиться.

Данной «сущностью», возникшей из предположения существования смерти, является нечто, вселяющееся в яйцеклетку (зародыш, плод) и превращающее его в полноценное человеческое существо, умирающее в положенное ему время. Обратите внимание, что в человеческой мифологии, равно как и в Плоском мире, бездушные существа вроде вампиров и им подобных просто не могут умереть. Давным-давно, задолго до Древнего Египта и тамошнего бога смерти Анубиса, жрецы наживали целые состояния, пользуясь этой словесной неувязкой. В Плоском мире существование «нереальных» вещей вроде Тьмы или Зубной Феи (См. роман «Санта-Хрякус») вполне нормально, но на планете Земля и то и другое смотрелось бы довольно дико.

Тем не менее все это является частью процесса, делающего нас людьми. Как заметил однажды сам Смерть, людям свойственно стремление приукрашивать вселенную, и поэтому по большей части они существуют в мире, созданном их воображением. Видимо, людям пока это необходимо. Боги, истина^[166] и душа существуют постольку, поскольку люди в них верят. (Хотя дикие слоны, находя кости умерших сородичей, нервничают и приходят в некоторое расстройство. Неизвестно, происходит ли это потому, что у слонов имеется некая смутная идея Великой Небесной Саванны, или потому, что разгуливать там, где кто-то уже погиб, — не самая лучшая идея.) Однако для нас эти три слова звучат магически. Они добавляют в нашу культуру толику нарративиума, причиняя нам боль и отчаяние, даруя надежду и освобождение. Они заводят нашу часовую пружину. Как бы то ни было, но именно они сделали нас людьми.

Интересно, думали ли те, кто пытался использовать зеркало, фокусирующее холод, что в этом предмете есть частица магии? Можно вообразить несколько ситуаций, при которых все будет выглядеть именно так. Некоторые наши добрые друзья, довольно разумные, кстати, люди, убеждены, что души могут существовать. В конце концов, все вещи в какой-то мере являются процессами. Для физика материя — это процесс, присущий квантовой волновой функции. А квантовая волновая функция, в свою очередь, существует только тогда, когда ваш оппонент отрицает её существование. То же самое можно в каком-то смысле сказать и о душе.

В общем, нужно признать, что наука знает далеко не все. Наука, собственно, и базируется на том, что не знает всего. Впрочем, кое-какие мелочи ей все-таки известны.

Глава 23

ОТКУДА ЗДЕСЬ ВЗЯТЬСЯ ЖИЗНИ?!

УЖАСНО ТРУДНО ЕСТЬ СЭНДВИЧИ, когда ты их не видишь. Ринсвинд догадывался, что в реальном мире его кормит Библиотекарь, оставалось только надеяться, что они действительно с сыром и чатни. Ощущалось также легкое банановое послевкусие.

Волшебники были шокированы. Неприятно осознавать, что ты не можешь делать все, что тебе заблагорассудится, со своей собственной вселенной.

— Значит, нельзя просто взять и наколдовать жизнь внутри Проекта? — переспросил Декан.

— Боюсь, нельзя, сэр, — ответил Думминг. — Мы обладаем заметным влиянием в том мире, но оно весьма деликатно. Я ведь уже объяснял.

— Это перетаскивание с места на место тяжеленных каменюк ты называешь деликатным влиянием? — поинтересовался Декан.

— По меркам Проекта даже передвижение луны и то заняло сотни тысяч лет, — сказал Думминг. — Время там норовит двигаться быстро. Просто удивительно, чего можно добиться одним легким толчком.

— Но мы же так много сделали…

— Нет, всего лишь чуть-чуть переместили предметы, сэр.

— Как-то обидно создавать мир, в котором никто не живет, — заметил Главный Философ.

— Когда я был маленьким, у меня была игрушечная ферма, — сообщил Казначей, оторвавшись от чтения.

— Спасибо, Казначей. Очень ценная информация, — сказал Аркканцлер. — Ладно, будем играть по их правилам. Что нам надо передвинуть, чтобы там возникли люди?

— Мой папаша утверждал, что для этого используются… Ну, части тела других людей, — сказал Декан.

— Какая пошлость!

— Во многих религиях люди делаются из пыли, — припомнил Главный Философ. — А потом в неё каким-нибудь образом вдыхают жизнь.

— Это нелегко даже с помощью магии, — возразил Аркканцлер. — А уж без неё…

— А вот в Фиглифьерде верят, что жизнь возникла, когда бог по имени Нодди отрезал свои… ну, то, о чем не говорят в приличном обществе, и зашвырнул их на Солнце, который был его отцом, — сказал Главный Философ.

— Подштанники, что ли? — заинтересовался Профессор Современного Руносложения, который всегда соображал довольно медленно.

— Прежде всего, мы физически не можем попасть внутрь Проекта. Кроме того, это негигиенично. И в-третьих, я сомневаюсь, что среди нас отыщется доброволец, — отрезал Аркканцлер. — Напоминаю, мы с вами — дипломированные волшебники, и нам негоже опускаться до всяких там суеверий.

— А не забацать ли там погоду? — предложил Декан.

— Думаю, ГЕКС нам это разрешит, — сказал Думминг. — Ведь для создания погоды вполне достаточно кое-что слегка переместить.

— И мы сможем кидаться молниями в тех, кто нам не нравится?

— Там же никого нет. Ни тех, кто нам нравится, ни тех, кто не нравится, — обреченно сказал Думминг. — В том-то все и дело.

— Хм! Похоже, Круглый мир поставит под сомнение даже твою, Декан, общепризнанную способность повсюду наживать себе врагов.

— Спасибо тебе, Аркканцлер, на добром слове.

— Всегда готов.

И тут застучала клавиатура ГЕКСа. Гусиное перо пришло в движение и вывело:

+++ Я Считаю, Вы В Это Просто Не Поверите +++

Далеко над морем грозы рвали небо в клочья.

Потом в воздухе что-то сверкнуло, шторм ушел. Теперь морское побережье выглядело совсем иначе.

— Эй! Что происходит? — закричал Ринсвинд.

— У тебя все в порядке? — раздался в его ухе голос Думминга Тупса.

— Что это сейчас было?

— Мы немного передвинули тебя в будущее, — ответил Думминг. По тону было ясно, что ему очень не хочется услышать вопрос «Зачем?».

— Зачем? — спросил Ринсвинд.

— Ты будешь долго смеяться, если я тебе скажу…

— Ну и отлично. Я люблю смеяться.

— ГЕКС утверждает, что где-то там, неподалеку от тебя, он обнаружил жизнь. Ты ничего не видишь?

Ринсвинд с опаской огляделся. Прибой лизал берег, на котором появилось немного песка. По морю катились пенные барашки.

— Нет, — с облегчением сказал он.

— Хорошо. Понимаешь, там, где ты сейчас находишься, никакой жизни быть не может, — продолжил Думминг.

— А где именно я нахожусь?

— Ну… В одном таком волшебном мире, где никого, кроме тебя, нет.

— А, ты имеешь в виду тот, в котором я прожил всю свою жизнь? — с горечью спросил Ринсвинд и на на всякий случай снова поглядел на море.

— Если тебя не затруднит немного её поискать… — сказал Думминг.

— Поискать жизнь, которой нет?

— Но ты же теперь у нас Профессор Жестокой и Необычной Географии.

— Вот эта-то жестокая и необычная география меня и беспокоит, — сказал Ринсвинд. — Слушай, а ты в последнее время на море не смотрел? Оно теперь голубое.

— И что? Море всегда голубое.

— Да ну?

Вездескоп снова попал в центр всеобщего внимания.

— Все знают, что море голубое. — сказал Декан. — Спросите кого угодно.

— В общем-то, ты прав, конечно, — произнес Чудакулли. — Но, хотя все полагают море голубым, на самом деле оно темно-зеленое, а то и серое. Во всяком случае, оно ни разу не такого цвета. У этого цвет какой-то нездоровый.

— Я бы сказал, бирюзовый, — мечтательно произнес Главный Философ.

— И ещё у меня была бирюзовая рубашечка, — вставил Казначей.

— Сначала я подумал, это из-за медного купороса, — пояснил Думминг, — но оказывается, нет.

Аркканцлер подхватил очередное послание от ГЕКСа. Оно гласило:

+++ Ошибка: Непредвиденный Конец Сыра +++

— Помощи от тебя… — поморщился Аркканцлер.

— Слава богам, ГЕКС уверенно управляет Проектом! — воскликнул подошедший Думминг. — Но, похоже, он в замешательстве.

— Его должностные обязанности состоят отнюдь не в пребывании в замешательстве, — проворчал Чудакулли. — Машина, пребывающая в замешательстве, нам не требуется, с этим мы и сами справляемся на ура. Замешательство — прерогатива волшебников, а в данную минуту я так и вовсе чувствую себя чемпионом в этом виде спорта. Тупс, ты же говорил, что никакой жизни там нет и быть не может?

— Да откуда же ей там было взяться?! — Думминг даже всплеснул руками. — Жизнь — это вам не камни с водой. Жизнь — это нечто сакральное!

— Типа дыханья богов, что ли? — кисло спросил Чудакулли.

— Ну, не то чтобы богов, но…

— А по-моему, с точки зрения булыжников они тоже по-своему особенные, — продолжал бурчать Чудакулли, перечитывая записку ГЕКСа.

— Нет, сэр. У камней никаких точек зрения не бывает.

Ринсвинд очень осторожно поднял осколок камня, готовый отшвырнуть его при малейшем намеке на клыки или когти.

— Глупости, — сказал он. — Нет здесь никого.

— Вообще? — голос Думминга раздался в шлеме.

— На некоторые булыжники налипла какая-то склизкая мерзость, если это доставит тебе удовольствие.

— Какая ещё мерзость?

— Ну, такая… Вроде блевотины.

— ГЕКС тут подсказывает, что все появившееся сейчас одновременно и живое, и не живое, — сказал Думминг, не слишком впечатлившийся блевотиной.

— Передай ему, я в восхищении.

— Неподалеку, похоже, наблюдается некоторая концентрация… Мы попробуем передвинуть тебяпоближе, чтобы ты смог рассмотреть…

В глазах у Ринсвинда поплыло, а мгновение спустя поплыло и все остальное тело. Он снова оказался под водой.

— Не переживай, — успокоил его Думминг, — несмотря на огромную глубину и давление, тебе больно не будет.

— Ладно.

— А кипящая вода покажется тебе чуть тепленькой.

— Отлично.

— А поднимающийся со дна ядовитый минеральный поток не может повредить тебе, потому что на самом деле тебя там нет.

— Ну что ж, вот, значит, и пришло время посмеяться, — мрачно сказал Ринсвинд, вглядываясь в тусклый свет перед собой.

— Это боги, тут и говорить не о чем, — заявил Аркканцлер. — Стоило нам отвернуться, и они туда прошмыгнули. Другого объяснения быть не может.

— В таком случае они довольно непритязательны на сей раз, — хмыкнул Главный Философ. — В смысле, предполагались как бы люди, а тут какой-то… кисель. От киселя не приходится ждать, что он падет ниц и начнет отбивать тебе поклоны.

— По крайней мере там, где он сейчас, — добавил Чудакулли. — Вся планета в трещинах! Нельзя зажигать огонь под водой, это же противоестественно!

— Куда ни глянь, везде плавают капли киселя, — продолжил Главный Философ. — Повсюду.

— Кисель, говоришь, — произнес Профессор Современного Руносложения. — А вот интересно, способен ли кисель молиться? Или воздвигать храмы? Сумеет ли он развязать священную войну против менее просвещенных капель?

Думминг огорченно покачал головой. Результаты, полученные ГЕКСом, недвусмысленно гласили: ничто материальное не может пересечь границу Круглого мира. С помощью дополнительного волшебства удастся добиться лишь пренебрежимого эффекта, и только. Все идеи на тему: «А не послать ли туда творческую мысль?» — вдребезги разбивались тем, что в данный момент в голове у волшебников крутились сплошные глупости. «Кисель» — не самое подходящее слово для описания того, что плавало в теплой морской водичке и стекало с камней, поскольку в этом слове чересчур много лихорадочного веселья и возбуждения.

— Они там даже не двигаются, — заметил Чудакулли. — Только колышутся немножко.

— Колышутся словно кисель, ха-ха, — мрачно сказал Главный Философ.

— А нельзя ли им… как-то подсобить? — спросил Профессор Современного Руносложения. — Ну, типа помочь стать более прогрессивным киселем? Ведь как-никак, мы несем за них ответственность.

— По-моему, они уже достигли пределов кисельного совершенства, — сказал Чудакулли. — Что там у нас со стариной Ринсвиндом?

Все оглянулись. Конечности фигуры в призрачном туманном кругу выписывали замысловатые кренделя.

— А если по здравом размышлении, действительно ли отправка крошечной копии Ринсвинда в Круглый мир была хорошей идеей? — спросил Аркканцлер.

— Но как ещё мы смогли бы увидеть ту скальную литораль, которую хотел показать ГЕКС, — ответил Думминг. — И кроме того, у Ринсвинда нет никакого определенного размера. Размер вообще понятие относительное.

— Считаешь, именно поэтому он кричит «Мама!»?

Думминг подошел к кругу и стер несколько ключевых рун. Ринсвинд рухнул на пол.

— Какой идиот меня туда отправил? — завопил он. — О боги! Это было ужасно! Ну и размерчик у тех тварей!

— Да они же совсем крошечные, — успокаивал его Думминг, помогая подняться.

— Только не тогда, когда ты сам меньше их!

— Дружище, они не могли ничем тебе повредить. Тебе нечего было бояться, кроме собственного страха.

— Ах, так? Считаешь, ты мне помог? Вроде как утешил? Вот что я тебе скажу: некоторые из этих так называемых страхов были огромны и крайне отвратительны…

— Успокойся же, прошу тебя.

— В следующий раз я хочу быть большим, ясно?

— А они не пытались установить с тобой контакт?

— Они просто шевелили своими усищами! Хуже, чем повздорившие волшебники!

— Да, я тоже сомневаюсь в их интеллекте.

— Точно, и твари из того водоема им не блистали.

— Одно мне интересно, — произнес Думминг, сожалея, что у него нет бороды, которую можно было бы задумчиво оглаживать, — могут ли они со временем… поумнеть?

Глава 24

КАК БЫ ТО НИ БЫЛО…

КАК БЫ ТО НИ БЫЛО, ГОЛУБОЙ ЦВЕТ МОРЯ КРУГЛОГО МИРА вовсе не был химическим. По крайней мере не в обыденном понимании слова. Это было скопление так называемых цианобактерий, или сине-зеленых водорослей. Название может ввести в заблуждение, поскольку современные нам сине-зеленые водоросли красные или коричневые. Однако в древности они, вероятнее всего, были именно сине-зелеными. На самом деле, конечно, это бактерии, а не водоросли, которые состоят из клеток с ядрами и потому бактериями отнюдь не являются. Сине-зеленый цвет образуется благодаря хлорофиллу, отличающемуся, правда, от хлорофилла растительного и смешанному с желто-оранжевым пигментом каротиноидом.

Бактерии появились на Земле как минимум 3,5 миллиарда лет назад, то есть всего лишь через несколько сотен миллионов лет после того, как Земля остыла до температуры, при которой могли выжить живые существа. Мы узнали об этом благодаря особенным слоистым структурам, найденным в осадочных породах. Такие слои могут быть плоскими и неровными, могут образовывать разветвленные колонны или быть скручены, словно кочаны капусты. Толщина некоторых отложений составляет полмили, и они тянутся на сотни километров. Возраст большинства из них датируется двумя миллиардами лет. Однако группа Варравуна, обнаруженная в Австралии, имеет возраст 3,5 миллиарда лет.

Сначала никто не знал, что это такое, пока в 50–60-х годах ХХ века отложения не были идентифицированы как остатки бактериальных колоний, в основном цианобактерий.

Цианобактерии собираются на мелководье, образуя огромный плавающий ковер, похожий на войлочный мат. Для защиты от ультрафиолетового излучения они выделяют липкую субстанцию, к которой пристают минеральные остатки. Когда пласт осадка становится настолько плотным, что блокирует свет, бактерии образуют поверху новый слой, и так далее, и так далее. Отвердевшие слои превращаются в строматолиты, похожие на большие диванные валики.

Волшебники совершенно не готовы были обнаружить в Круглом мире жизнь. Ведь он следует жестким правилам, а жизнь, как им представляется, их не признает. Они думают, что между живым и не-живым существует непреодолимая пропасть. Это все та же самая проблема: стремление отыскать границы в превращении, связанное с идеей, что все окружающее можно легко разделить на живое и неживое. Между тем это невозможно, даже если не забыть о времени, в течение которого живое превращается в мертвое, и наоборот. Так, облетевший и как бы мертвый лист больше не является частью живого дерева, но вполне может содержать несколько жизнеспособных клеток.

Митохондрия, бывшая ранее самостоятельным организмом, ныне является той частью клетки, которая генерирует химическую энергию. Жив ли вирус? Он не может размножаться без бактерии-носителя, но ведь и ДНК не в состоянии репродуцироваться без химической лаборатории клетки.

Люди создавали простые химические модели для имитации процессов в живой природе, в надежде, что некая химическая система разовьется, став самодостаточной и самовоспроизводящейся. Вспомните концепцию первичного бульона: множество простых химических веществ, растворенных в океане, беспорядочно сталкиваясь друг с другом, случайно соединяются во что-то более сложное. Впрочем, оказалось, что все было не совсем так. Не нужно пытаться усложнить химические процессы в реальном мире, они и без того сложны. Изготовить сложные химические вещества просто, и в природе их полным полно. Проблема в том, чтобы поддерживать организацию на сложном уровне.

Так что же такое жизнь? Каждый биолог зазубривал список её характеристик: способность к воспроизводству, восприятию окружающей среды, использованию внешней энергии и так далее. Затем мы пошли дальше. Аутопоэзис, то есть способность создавать химические вещества и структуры, ответственные за воспроизводство, — неплохое определение жизни, за исключением того, что современная жизнь переросла свои древние потребности. Сейчас биологи предпочитают избегать этого вопроса и определяют жизнь как некое свойство молекулы ДНК, что, в свою очередь, поднимает куда более глубокий вопрос, касающийся определения жизни как общей категории процесса. В итоге может получиться, что нынешнее определение жизни подобно определению научной фантастики: это всего лишь то, что мы решим назвать этим термином^[167].

С точки зрения многих людей, идея, что жизнь может каким-то образом самозародиться, выглядит спорной. Тем не менее протоптать тропинку от неживой материи к живой не так уж сложно. Можно насчитать по крайней мере тридцать подобных путей. Однако разобраться, какой из них воплотился в реальность, довольно затруднительно, поскольку позднейшие формы жизни уничтожили почти все материальные доказательства. Впрочем, особого значения это не имеет: так или иначе жизнь все равно зародилась и развивалась каким-то способом, до которого мы, возможно, ещё и не додумались.

Один из сценариев появления жизни из неорганической материи был предложен Грэмом Кернс-Смитом. Ключевую роль в нем играет глина. Глина может образовывать сложные микроструктуры, зачастую копируя предыдущие путем добавления нового слоя. Впоследствии слой отпадает, становясь новым отправным элементом для последующей структуры. Углеродные соединения могли прилипать к поверхности глины и становиться основой сложных молекул того типа, который мы наблюдаем у живых объектов: белков и даже ДНК. Нынешние организмы вполне могли оседлать глиняного коня, провезшего их по скользкому пути эволюции.

Альтернативная теория принадлежит Гюнтеру Вехтерхойзеру, по мнению которого, энергию для развития бактерии могли получить из пирита — соединения железа и серы. И сегодня на глубине нескольких миль под землей или неподалеку от жерл подводных вулканов можно обнаружить бактерии, существующие за счет сульфидно-железного метаболизма. Именно они являлись тем источником поднимающегося со дна «ядовитого минерального потока», который заметил Ринсвинд. В целом эта гипотеза происхождения жизни выглядит на редкость убедительно.

Однако одной из возможных проблем с кратерами вулканов является то, что как только закрывается один, где-то прорывается второй. Могли ли первичные организмы благополучно перебраться по холодной воде на новое место обитания? В 1988 году Кевин Спир открыл, что вращение Земли создает завихрения потоков горячей воды, поднимающейся от жерл вулканов, формируя подводные горячие торнадо, перемещающиеся в глубинах океана. Бактерии вполне могли двигаться в них и попадать в новые кратеры. Конечно, не все они смогут выжить в пути, но это и неважно: главное, чтобы их было достаточно для воспроизводства колонии.

Нужно отметить, что ещё в меловом периоде, когда море было много теплее, чем сейчас, эти горячие потоки могли даже подниматься на поверхность океана, возможно, вызывая гиперганы, то есть ураганы, при которых скорость ветра близка к скорости звука. Это должно было привести к резким климатическим изменениям на планете, которая, как мы ещё увидим, была вовсе не таким идиллическим местом, как нам хочется думать.

Бактерии относятся к категории организмов, известных как прокариоты. Их часто называют «одноклеточными», хотя многие одноклеточные существа гораздо сложнее и сильно отличаются от бактерий. Последние не являются полноценными клетками, они устроены куда проще; у них нет ни клеточной стенки, ни ядра. Настоящие клетки, как одноклеточные, так и многоклеточные организмы, появились позже и называются эукариотами. Вероятно, они возникли тогда, когда несколько эукариотов объединились ради взаимной выгоды; подобный фокус известен как симбиоз. Наиболее древними окаменелостями многоклеточных организмов являются водоросли, их возраст около 1 миллиарда лет, а может быть, даже 1,8 миллиарда.

Вот как ученые до 1998 года представляли себе историю развития жизни: членистоногие и иные сложноорганизованные существа появились только 600 миллионов лет назад, причём ещё 540 миллионов лет назад Землю населяли сплошь странные и совершенно непривычные нам существа.

Эти подозрительные создания получили имя «эдиакарская биота» по месту в Австралии, где они были обнаружены^[168]. Отдельные экземпляры достигали полуметра и даже более, но, насколько нам известно из палеонтологических исследований, они не имели внутренних органов или внешних отверстий вроде ротового и анального (видимо, они питались живущими внутри них симбиотическими бактериями, а может быть, и ещё каким-либо способом, о котором нам остается лишь гадать). Некоторые из этих существ были плоскими и образовывали структуры, напоминающие стеганые одеяла. Мы понятия не имеем, были ли эдиакарские организмы нашими далекими предками или тупиковой ветвью эволюции, обреченной на вымирание. Это не имеет значения. Гораздо важнее то, что, насколько нам известно, кроме них, больше тогда никого не было. Открыты, правда, окаменелости, очень похожие на испражнения червей, а некоторые из ископаемых останков напоминают… Впрочем, не будем забегать вперед. Главное — это то, что почти все эдиакарские организмы совершенно не связаны с последующими формами жизни.

Около 540 миллионов лет назад докембрийская эдиакарская фауна уступила место существам кембрийского периода. В течение первых десяти миллионов лет эти гады тоже смотрелись довольно-таки дико, оставив нам на память фрагменты своих колючек и шипов, предположительно — прототипов скелетов, не составлявших тогда единого целого. Потом в какой-то момент природа внезапно «научилась» создавать и скелеты, и многое другое: наступило время, известное нам как кембрийский взрыв. Двадцать миллионов лет спустя появились практически все элементы тел, существующие у современных животных: оставалось только устранить мелкие недоделки. Однако главным нововведением кембрийского взрыва стало вовсе не изобретение скелетов, шипов, раковин и конечностей, а появление принципиально нового типа строения тела. Диплобласты уступили место триплобластам…

Ох, просим прощения, Аркканцлер! Мы всего-навсего хотели сказать, что животные начали создавать третий слой между собой и окружающей их средой. Эдиакарская фауна, как и современные медузы, — диплобласты: у них есть внешняя сторона и внутренняя, вроде как у бумажного пакета. Трехслойные создания, как мы с вами, да и почти все остальные, называются триплобластами: у нас есть наружный, внутренний и средний слой.

Средний слой явился большим скачком вперед, хотя не будем забывать, что скакать тогдашние существа ещё не умели, только ползать. С помощью этого слоя вы можете защитить ваши внутренние органы. В каком-то смысле отныне вы перестаете быть частью окружающей среды и начинаете существовать сами по себе, а как отдельное существо вы приступаете к улучшению своей «собственности».

Конечно, это очередные «враки детям», но в сравнении с остальными враками они ещё очень даже ничего.

Триплобласты сыграли важную роль в процессе эволюции не только потому, что обладали внутренними органами, но и потому, что могли переваривать пищу и выделять отходы. Их экскременты стали настоящим сокровищем для других. Для того чтобы мир стал замечательно сложным, просто жизненно необходимы разные дерьмовые штуки.

Трудно понять, как эдиакарская фауна могла породить таких существ. Ведь помимо дополнительного слоя ткани требовалась особая организация тела, которая должна была как-то возникнуть. Не говоря уже о том, что изредка встречаются отпечатки, которые соблазнительно интерпретировать как следы, оставленные докембрийскими триплобластами, хотя это даже не окаменелости, а ходы, которые черви могли оставить в жидкой грязи.

А может, все было не так.

И вот в феврале 1998-го кое-что наконец прояснилось.

Оказалось, что все зависит не только от того, где искать окаменелости, но и как. Одним из путей появления ископаемых существ является петрификация. Изредка петрификация может происходить очень быстро, буквально за несколько дней. При этом мягкие ткани мертвого организма замещаются фосфатом кальция. К сожалению для палеонтологов, этот процесс работает только для организмов размером в одну десятую дюйма (2 мм). Впрочем, даже такие крошечные существа могут поведать нам много интересного. Начиная примерно с 1975 года ученые стали обнаруживать прекрасно сохранившиеся образцы крошечных древних членистоногих, похожих на многоножек, состоящих из большого числа сегментов. В 1994 году найдены окаменелые бластулы, то есть многоклеточные зародыши, находящиеся на ранних стадиях развития организма. Считается, что это — эмбрионы триплобластов. Тем не менее все они появились позже эдиакарской фауны. Но в 1998 году Шухай Сяо, Юнь Чжан и Эндрю Кнолл обнаружили в горных породах Китая окаменелости эмбрионов возрастом 570 миллионов лет, то есть в самом сердце эдиакарского периода. И это были именно эмбрионы триплобластов.

Таким образом, за сорок миллионов лет до кембрийского взрыва бок о бок с загадочной эдиакарской фауной на Земле жили триплобласты.

Кстати, мы с вами — тоже триплобласты. И наши предки возникли где-то в докембрийский период, со всех сторон окруженные эдиакариями, лишенными рта и внутренностей.

Ранее считалось, что жизнь — это хрупкий и очень необычный феномен: её крайне трудно создать и очень легко разрушить. Но повсюду на Земле мы видим существ, живущих в условиях, которые никак нельзя назвать благоприятными. Похоже, что жизнь — очень прочное явление, способное существовать везде, где есть хотя бы минимальные для этого условия. Откуда же берется подобная стойкость?

Ранее мы упоминали о двух способах покинуть Землю: ракета и космический лифт. Ракета — это одноразовая штука, а лифт — своего рода процесс. Космический лифт требует огромных первоначальных вложений, но как только вы его соорудите, все остальное будет бесплатным. На первый взгляд это противоречит привычным законам экономики, назначающим некую разумную цену исходя из отдельных операций, вместо того чтобы подумать: а нельзя ли вообще устранить само понятие цены. Также кажется, это противоречит закону сохранения энергии, в переводе с языка физики означающему: нельзя получить что-то из ничего. Но как мы видели, это возможно за счет использования новых ресурсов, которые становятся доступны после того, как ваш космический лифт начнет работу.

Между космическим лифтом и жизнью можно провести аналогию. Жизнь противоречит всем обычным законам химии и физики, особенно второму принципу термодинамики, который утверждает, что система не может самопроизвольно усложниться. Жизнь же делает это постоянно, она, как и космический лифт, выходит на новый уровень организации, где можно получить доступ к вещам и процессам, о которых раньше не было и речи. В частности, прекрасным способом обойти проблемы изготовления по-настоящему сложных вещей является репродукция. Ведь достаточно построить одну, которая в дальнейшем будет просто воспроизводить саму себя. Создание первой невероятно трудно, зато все остальное произойдет без дополнительных усилий.

Что же является таким «лифтом» для жизни? Давайте исходя из основных подходов к вопросу о её происхождении попытаемся дать некий общий ответ. Превалирующей идеей будет являться предположение о возможности возникновения необычных химических процессов в небольших водоемах, прилегающих к активным участкам земной поверхности. Отсюда ещё очень далеко до современных организмов, даже до бактерий, которые гораздо сложнее своих предков. Они и должны были быть такими, чтобы выжить в куда более сложном мире. Под активными участками земной поверхности понимаются жерла подводных вулканов, разогретые горные породы или морские побережья. Просто представьте себе слои сложной, но неорганизованной (что тоже несложно) молекулярной слизи на скалах, смачиваемой приливами и облучаемой Солнцем. В таких условиях каждый, кто изобретет свой крошечный «космический лифт», автоматически выйдет на новый уровень. Например, фотосинтез: чем не «космический лифт»? Как только некий комочек слизи научился пользоваться солнечной энергией вместо собственной, производство сахаров было поставлено на поток. Очень может быть, что в процессе своего становления жизнь изобрела огромное множество таких «космических лифтов», шаг за шагом поднимавших её ко все более и более усложняющейся химии.

Глава 25

НЕЕСТЕСТВЕННЫЙ ОТБОР

БИБЛИОТЕКАРЬ, ОПИРАЯСЬ НА КОСТЯШКИ ПАЛЬЦЕВ, быстро ковылял по внешней стороне университетской библиотеки, хотя понятие «внешний» плохо применимо к помещению, столь глубоко погруженному в Б-пространство.

Как всем известно, знание — это сила, сила — это энергия, энергия — это материя, а материя есть масса, следовательно, большие скопления знаний должны искажать пространство и время. Именно поэтому все книжные магазины так похожи один на другой, букинистические лавки изнутри кажутся намного больше, чем снаружи, а все библиотеки прочно связаны между собой. Только узкий круг истинных библиотекарей знает об этом, но они тщательно скрывают тайну. Цивилизация просуществует недолго, если станет известно, что ошибись поворотом между стеллажами — и угодишь прямиком в Александрийскую библиотеку аккурат в тот момент, когда поджигатели хлопают себя по карманам в поисках спичек, а крошечный участок пола в справочном отделе одновременно принадлежит Бронзовошейному колледжу, где профессор Духобой как раз доказывает невозможность существования богов незадолго до той злополучной грозы.

Библиотекарь на ходу бормотал себе под нос: «У-ук… у-ук…» Примерно как человек рассеянно повторяет: «Ножницы… ножницы…», скользя взглядом по комнате, словно в надежде, что слова помогут им как-нибудь материализоваться. И действительно, Библиотекарь говорил: «Эволюция… эволюция…» Его как раз послали за подходящей книжкой.

В зубах он сжимал чрезвычайно сложную каталожную карточку.

Волшебники Незримого университета знали об эволюции абсолютно все. Это был само собой разумеющийся факт. Например, вы берете нескольких волков и, путем тщательнейшего неестественного отбора в течение нескольких поколений получаете собак всех мастей и размеров. Ну, или: у вас имеется несколько яблонь-дичков с кислыми плодами; запасшись стремянкой, тоненькой кисточкой и ангельским терпением, вы создаете в итоге крупные сочные яблоки. И ещё: ловите несколько невзрачных степных лошадок и ценою определенных усилий, а также подробной родословной обретаете победителя скачек. Эволюция — это проявление нарративиума в действии: все на свете можно усовершенствовать. Даже человеческая раса сумела эволюционировать посредством среднего образования и других благ цивилизации. Все началось с неотесанных пещерных чуваков, а на выходе мы имеем мудрых волшебников Незримого университета, дальше которых, по-видимому, эволюционировать уже некуда.

Конечно, временами кое-кто вырывается вперед, продвигая всякие революционные идейки. Однако по большей части этим занимаются типы, полагающие, что мир на самом деле круглый или что содержимое их панталон страшно интересует инопланетян.

Неестественная селекция — непреложный факт, тем не менее волшебники знали, они точно знали, что нельзя начать с бананов, а в результате получить рыбу.

Библиотекарь, сверяясь со своей шпаргалкой, несколько раз свернул в самых неожиданных направлениях. Время от времени с другой стороны стеллажа раздавался странный шум, словно там быстро-быстро жонглировали целой пригоршней разнообразных звуков. Потом где-то что-то замерцало. Невнятное бормотание сменилось ватной тишиной пустых залов, а затем — веселым потрескиванием пламени и смехом…

Наконец, после долгого блуждания и лазанья по полкам, Библиотекарь оказался перед глухой стеной, сложенной из книг. С уверенностью бывалого книжного червя он подошел вплотную, и книги послушно расступились перед ним.

Библиотекарь оказался в некоем подобии кабинета. Все вокруг было заставлено книгами, хотя их было и меньше, чем он ожидал найти в столь важном узле Б-пространства. Возможно, все дело было в той самой книге… Да, вот и она, стоит, рассеивая Б-излучение такой мощности, какое Библиотекарь наблюдал разве что в запечатанных подвалах Незримого университета, где содержались самые опасные магические фолианты. О, это была книга книг, прародительница целой книжной расы, из-за которой будет лихорадить целые столетия…

А ещё, к сожалению, её только писали.

Держа перо в руке, Автор уставился на Библиотекаря так, словно увидел призрака.

Если не считать лысины и бороды, которой позавидовал бы любой волшебник, он был очень, очень похожим на Библиотекаря.

— О, господи…

— У-ук?

Библиотекарь не ожидал, что его заметят. Видимо, в голове у Автора крутилась какая-то весьма подходящая для этого мысль.

— Позволь поинтересоваться, а какого ты цвета?..

— У-ук^[169].

Автор протянул дрожащую руку. Чувствуя, что от него чего-то ожидают, Библиотекарь тоже протянул ладонь, и кончики их пальцев соприкоснулись.

Автор моргнул.

— Скажи-ка мне, — задал он вопрос, — человек — это обезьяна или ангел?

Тут Библиотекарь ошибиться не мог.

— У-ук, — ответил он, что означало: «Разумеется, обезьяной быть лучше! И полетов от тебя никто не потребует, и сексом можно заниматься сколько угодно, если только ты не работаешь в Незримом университете, — вот такая невезуха».

Затем он торопливо отступил, ещё раз уукнул, извиняясь за сбой в пространственно-временной системе координат, вышел через отверстие в Б-пространстве, опираясь на костяшки пальцев, и схватил первую попавшуюся книгу, на корешке которой было написано «Эволюция».

Тот бородач писал куда более удивительную книгу. Если бы он только выбрал слово «во-схождение» вместо «про-исхождение», вероятно, можно было избежать этого конфуза.

А может, и нет.

ГЕКС позволил себе поглотить дополнительную порцию будущего… Для простоты назовем это… знанием. Слова там были такими трудными. Их понимание целиком зависело от контекста. Ему нужно было ещё многому научиться. Это все равно что пытаться разобраться в устройстве гигантской машины, не понимая даже принципа работы отвертки.

Иногда ГЕКС думал, что он собирает воедино обрывки каких-то инструкций. А где-то там, далеко, в понятийном бульоне плавают разрозненные фразы, кажущиеся умными, но бессмысленными. А некоторые из них и вовсе совершенно непрошеными.

Пока ГЕКС размышлял над этой важной мыслью, откуда-то возникла другая, предлагающая ему возможность Заработать $$$$. Не Отрывая Задницы От Стула!!! ГЕКС пришел к выводу, что это маловероятно.

Книга, которую притащил Библиотекарь, называлась «Эволюция для детей младшего школьного возраста».

Аркканцлер аккуратно перелистал её страницы. Книжка была хорошая, с картинками. Библиотекарь знал, что нужно волшебникам.

— И это ты называешь подходящей книгой по эволюции? — спросил Аркканцлер.

— У-ук.

— А вот мне она кажется совершенно бестолковой, — продолжил Аркканцлер. — Что это за бесовщина тут намалевана?

На картинке была изображена сгорбленная фигурка, похожая на обезьянью. Существо слева направо перемещалось по странице, все более распрямляясь и теряя волосяной покров, пока наконец уверенно не зашагало у самого края листа, вероятно, довольное тем, что ему удалось проделать весь путь и ни разу не показать свои гениталии.

— На меня похоже, — сказал Декан, заглянув через плечо Аркканцлера. — Я так же по утрам встаю.

— А куда волосы подевались? — требовательно вопросил Чудакулли.

— Ну, некоторые люди имеют обыкновение бриться, — ответил Декан.

— Очень странная книга, — сказал Чудакулли, укоризненно поглядывая на Библиотекаря. Последний затих, так как начал немного волноваться. В его голову закралось ужасное подозрение, что он как-то умудрился изменить Историю или, по крайней мере, одну из историй, и поэтому, вновь оказавшись в привычном и безопасном Незримом университете, схватил на бегу первую попавшуюся книжку, подходящую для людей с высочайшим интеллектом и сознанием десятилетнего ребенка. Библиотекарь взял её в пустом коридорчике, в стороне от своих обычных маршрутов, а ещё там стояли маленькие красные стульчики.

— А, я все понял! Это сказка, — объявил Чудакулли. — Что-то наподобие того, как лягушка превратилась в принцессу. Вот, посмотрите сюда… Сначала какие-то капли, напоминающие наш «кисель», потом — рыбки, затем хмм… тритоны, после них — здоровенные зверюги, типа драконов, и — ха! — мышь, а вот тут вот — обезьяна, ну, и наконец, — человек. В отдаленных сельских районах такое происходит постоянно. Там живут чрезвычайно мстительные ведьмы!

— Между прочим, омниане верят во что-то наподобие этого, — произнес Главный Философ. — Вроде как Ом тоже начал с простого, типа всяких змеек, а потом постепенно перешел к человеку.

— То есть жизнь, по-ихнему, вроде лепки из пластилина? — спросил Чудакулли, у которого с религией были нелады. — Сначала тебе удаются лишь примитивные формы, а немного насобачившись, ваяешь слонов и птичек, падающих, как только ты ставишь их на стол? Кстати, господа, а ведь мы с вами знакомы с богом эволюции, не забыли? Естественная эволюция всего лишь улучшает виды существ. Она не может их изменить.

Его палец перевернул следующую страницу ярко разрисованной книжки.

— Коллеги, насколько я понимаю, это всего лишь одна из старых волшебных книг, посвященная гипотезе морфической упругости^[170]. Смотрите-ка сюда, — ткнул Чудакулли в картинку, на которой красная стрелка вела от большой ящерицы к птице. — Ящерицы не могут превращаться в птиц. Если бы они могли, то почему до сих пор ползают? Никто не может сам решать, как ему выглядеть. Не правда ли, Казначей?

Казначей довольно кивнул. Он как раз дочитал ГЕКСовы выкладки по теоретической физике вселенной Проекта и понял каждое слово. Особое удовольствие доставил ему тезис об ограниченности скорости света. Это было абсолютно логично.

Он взял карандаш и написал на полях: «Если предположить, что вселенная — отрицательно искривленное анти-парамедианское множество, что более или менее очевидно, следовательно, её топологию можно вывести из наблюдений одних и тех же галактик с нескольких различных направлений». Он задумался на секунду и добавил: «Но придется помотаться».

Конечно, Казначей был прирожденным математиком, а для истинного прирожденного математика нет ничего более желанного, чем поскорее избавиться от проклятой бухгалтерии и унестись в небесные кущи, где все объясняется с помощью букв иностранного алфавита и никто не орет как оглашенный. Однако здесь все было ещё прекрасней. Непередаваемая идея, что дюжина измерений могут быть скручены так, что их и не различишь, была подобна мороженому с клубникой для человека, привыкшего замечать то, что недоступно другим.

Глава 26

ПРОИСХОЖДЕНИЕ ДАРВИНА

В РОМАНЕ «ПОСЛЕДНИЙ КОНТИНЕНТ» волшебники встретились с богом эволюции. Тот делал все так, как и положено божеству:

«Просто шедевр. — Из слона показался Чудакулли. — И колеса отличные. А детали ты красишь до или после?»^[171]

Бог эволюции собирал свои создания кусочек за кусочком, как мясник, только наоборот. Ему особенно нравились змейки и черви, потому что они были простыми: их можно было скатывать, как ребенок колбаски из пластилина. Но может ли меняться вид, однажды созданный богом эволюции? В Плоском мире именно так и происходит, потому что этот бог то и дело норовит внести какие-то изменения… Но как все происходит без божественного вмешательства?

Те, кто разводит домашних животных, будь то охотничьи собаки или мясные свиньи, прекрасно знают, что живые существа могут понемногу изменяться из поколения в поколение. Человек, с помощью «неестественного отбора», может вывести длинных и худых норных собак или крупных толстых свиней, дающих больше бекона в пересчете на одно копыто^[172]. Это знали как волшебники, так и англичане Викторианской эпохи. Но до XIX века никому, похоже, в голову не приходило, что подобным же образом можно объяснить и удивительное многообразие форм земной жизни: от бактерий до бактрианов и от лисичек до лисиц.

Они не подумали об этом по очень простой причине. Если ты разводишь собак, то в итоге у тебя всегда получаются собаки, а не бананы или рыбы. Разведение животных сродни магии: если человеку нужна длинная худая собака, то он берет коротеньких толстеньких собачек и с помощью кое-каких хитростей (если не заклинаний) получает длинных худых собак. Бананы же, какими бы длинными и худыми они ни были, — плохое подспорье в этом деле. Кажется, что организмы не могут менять биологический вид, они могут лишь изменять формы, если человеку этого очень хочется, но все равно останутся в пределах своего вида.

Около 1850 года два человека независимо друг от друга задумались, а не играет ли природа в точно такую же игру, только куда более масштабную, не ставя перед собой при этом никаких конкретных целей (именно в предположении, что природа ставит перед собой какие-то цели, и заключалась «ахиллесова пята» всех предыдущих рассуждений на подобные темы). То есть они предположили наличие некой «самоходной» магии, естественного отбора в противовес отбору, проводимому людьми. Одним из них был Альфред Уоллес, а вторым Чарльз Дарвин, куда более известный, чем первый, в наше время.

Дарвин провел много лет в путешествиях по всему миру. С 1831 по 1836 год он в качестве натуралиста ходил на корабле Его Величества «Бигль». Работа Дарвина заключалась в записи наблюдений за растениями и животными. В письме от 1877 года Дарвин вспоминает, что во время путешествия он ещё верил в «неизменность видов», но по возвращении домой в 1836 году задумался о важности своих наблюдений и понял, что «множество фактов указывает на общность происхождения видов». Под этой фразой он подразумевал, что различные теперь виды, возможно, имели общих предков. То есть виды, вероятно, обладают способностью меняться. Эта идея была отнюдь не нова, однако именно Дарвин первым понял возможный механизм таких изменений.

Между тем Уоллес изучал флору и фауну Бразилии и Вест-Индии. Сравнив данные по этим двум регионам, он пришел к тем же выводам, что и Дарвин. В 1858 году Дарвин все ещё продолжал обдумывать свои идеи, намереваясь впоследствии издать большую книгу, в которой изложить все свои открытия. Уоллес же планировал написать небольшую статейку с основными выводами. Будучи настоящим английским джентльменом, Уоллес предупредил Дарвина о своих намерениях, чтобы тот успел что-нибудь опубликовать первым. Тогда Дарвин быстренько написал небольшой доклад в Линнеевское общество, а через год издал и книгу под названием «Происхождение видов», правда, далеко не такую объемистую, как собирался. Доклад Уоллеса появился в том же журнале чуть позже, хотя официально доклады обоих ученых были представлены на одном и том же заседании общества.

Какой же была первая реакция на эти две эпохальные статьи? Вот что написал в своем ежегодном отчете президент общества Томас Белл: «В сущности, этот год не был отмечен какими-либо поразительными открытиями, которые произвели бы переворот в своей области науки». Однако восприятие коллег изменялось по мере того, как к ним приходило осознание экстраординарности теории Дарвина и Уоллеса. Тем ещё и досталось от духовных собратьев Наверна Чудакулли за то, что они посмели предложить правдоподобную альтернативу библейскому креационизму. В чем же заключалась эта эпохальная идея? Она была настолько проста, что совершенно ускользала от внимания кого бы то ни было. Томас Гексли, прочитав «Происхождение видов», заметил: «Как-то глупо было не подумать об этом раньше».

Вот эта идея: для того чтобы изменять животных, человек не нужен; они вполне могут делать это самостоятельно, а точнее — друг с другом. Это и есть механизм естественного отбора. Герберт Спенсер, проделавший огромную журналистскую работу по популяризации теории Дарвина, изрек: «Выживает сильнейший». С одной стороны, эти слова имеют преимущество: они могут убедить каждого, что он хорошо понимает теорию Дарвина, но, с другой стороны, имеется и существенный недостаток: они могут убедить каждого, что он понимает идею Дарвина хорошо. В общем, это были классические «враки детям», вводившие в заблуждение многочисленных критиков теории эволюции и заставлявшие их нападать на положение, давно почившее в бозе, а кроме того, породившие некоторые дурацкие и мерзкие политические теории.

Начав с огромного количества наблюдений за многочисленными видами растений и животных, Дарвин убедился, что организмы могут изменяться сами по себе, причём измениться настолько, чтобы по прошествии длительного времени дать начало новым видам.

Представьте себе множество существ одного и того же вида. Они конкурируют между собой за разные ресурсы, например — еду, и не только между собой, но и с другими видами. Теперь предположим, что по какой-то случайности одно или несколько животных получают потомство, лучше приспособленное для того, чтобы выигрывать конкурентную борьбу. Подобные особи имеют больше шансов выжить и дать жизнь следующему поколению, которое может обладать тем же преимуществом. И наоборот, если одно или несколько животных получат потомство, менее приспособленное к конкурентной борьбе, последнему будет труднее выжить и продолжить свой род, а если кто-то все-таки успеет это сделать, его потомству все равно будет труднее сохраниться. Таким образом, даже небольшое преимущество приведет к тому, что через несколько поколений популяция будет сплошь состоять из «победителей». На самом деле эффект от таких преимуществ будет расти как снежный ком, и особенно много времени на это не понадобится.

Естественный отбор представляется довольно незамысловатой идеей, однако слова вроде «конкуренция» или «выиграть» слишком многозначны. Очень легко сделать ошибочное заключение о коварстве эволюции. Когда птенец выпадает из гнезда и становится обедом проходящей мимо кошки, мы оказываемся свидетелями борьбы за выживание между кошками и птицами. Но если подобную сцену считать конкуренцией видов, получается, что кошки выигрывают вчистую. Почему же тогда птицы до сих пор не вымерли, оставив Землю кошкам?

Потому что давным-давно кошки и птицы как бы пришли к соглашению, что выжить должны оба вида. Если птицы будут бесконтрольно размножаться, через некоторое время их станет так много, что им не будет хватать пищи. К примеру, самка скворца в течение жизни откладывает 16 яиц. Если все птенцы выживут и дадут потомство, то популяция скворцов каждое поколение будет увеличиваться в восемь раз (по 8 птенцов на каждого из родителей). Такой экспоненциальный рост чрезвычайно быстр: к 70-му поколению можно будет сложить шар размером с Солнечную систему из скворцов (а вовсе не из голубей, хотя кому-то кажется, что это именно их высокое предназначение).

Таким образом, единственно приемлемый темп роста популяции скворцов — это нулевой, то есть два птенца (в среднем) на двух взрослых скворцов. Одно поколение будет сменяться другим, не более, но и не менее. Если выжившего потомства окажется слишком много, то вид ждёт демографической взрыв; если слишком мало — он рискует исчезнуть. Значит, 14 из 16 яиц обязаны погибнуть. Тут-то в игру вступают кошки, а также разные другие обстоятельства, из-за которых так нелегко быть птицей, особенно молодой. В некотором смысле кошки даже оказывают птицам услугу, не каждой птичке в отдельности, конечно, а всему виду (впрочем, все зависит от того, попадете ли вы в число двоих выживших или четырнадцати умерших).

Куда более очевидны услуги, которые птицы оказывают кошкам, на которых еда падает буквально с неба, точно манна небесная. Что же не позволяет ситуации выйти из-под контроля? Если где-то возникнет группа особенно жадных кошек, они быстро уничтожат всю еду в округе и вымрут, а освободившуюся территорию быстро займут их менее прожорливые товарки. Те кошки, которые едят ровно столько, сколько необходимо, обязательно победят в конкурентной борьбе кошек-чревоугодниц. При этом кошки и птицы не являются конкурентами, поскольку играют в разные игры. Кошки конкурируют с кошками, а птицы с птицами. На первый взгляд процесс может показаться чересчур расточительным, однако это не так. Скворчихе ничего не стоит отложить 16 яиц. Жизнь хорошо воспроизводима, она способна создавать пусть и не точные, но очень близкие копии самой себя, и создавать много и дешево. Эволюция может без труда перепробовать множество вариантов и отбросить нерабочие. Это отличный способ отобрать то, что окажется эффективным.

Как сказал Гексли, идея лежала на виду. Она причинила кучу неприятностей креационистам, поскольку лишила их одного из излюбленных аргументов, а именно постулата о божьем промысле. Живые создания кажутся нам настолько совершенными, что они просто обязаны быть специально кем-то придуманными, а если это так, то должен существовать и Главный Проектировщик. Дарвинизм же продемонстрировал, что с помощью случайных и бесцельных изменений — самостимулируемой селекции — можно добиться таких впечатляющих результатов, что поневоле может показаться, будто существует некий Главный Проектировщик.

Разумеется, как и во всей науке, в теории дарвинизма есть некоторые до сих пор не объясненные моменты, однако все попытки её опровергнуть потерпели провал. Классический пример, до сих пор используемый креационистами, несмотря на то что ещё сам Дарвин дал на него прекрасный ответ, касается эволюции глаза. Человеческий глаз — сложнейшая структура, все элементы которой должны быть точно подогнаны друг к другу, иначе ничего не будет работать. Если мы утверждаем, что такая сложная структура возникла в результате эволюции, следовательно, мы должныпризнать, что это происходило постепенно. Она не могла возникнуть сразу целиком. Но если это так, на каждом этапе своей эволюции протоглаз должен был приобретать что-нибудь, что помогало его хозяину выжить. Как такое возможно? Вопрос часто задается в вульгарной форме: «Какая польза могла быть от половины глаза?» От вас, естественно, ожидается, что вы сделаете логичный вывод: «Никакой» — и мигом обратитесь в первую попавшуюся религию. Между тем «никакой» — это вполне логичный ответ, неверен сам вопрос. Существует множество способов сконструировать глаз постепенно, не собирая его при этом по кусочкам, как мозаику. Эволюция не лепит свои произведения кусочек за кусочком, как делал бог эволюции в книге «Последний континент». Сам же Дарвин указывал, что у современных животных можно найти все необходимые светочувствительные органы, начиная с соответствующих участков кожи и так далее, по возрастанию сложности, способности к концентрации световых лучей, распознаванию мелких деталей, пока наконец мы не получим такое сложное устройство, как человеческий глаз. Короче говоря, в живом мире имеется непрерывная цепочка органов, похожих на наш глаз, и каждое существо получает преимущество в виде такого соответствующего светочувствительного устройства, по сравнению с теми, кто имеет слегка менее эффективное устройство.

В 1994 году Дан-Эрик Нильсон и Сюзанна Пелгер с помощью построенной на компьютере математической модели выяснили, что происходит со светочувствительной поверхностью, если будут сохраняться все случайные биологически возможные мутации, увеличивающие светочувствительность. У них получилось, что через 400 тысяч поколений (для эволюции это все равно что глазом моргнуть) плоская поверхность приобретала вид глаза с хрусталиком. В отличие от обычных очков такой хрусталик по-разному преломлял свет в разных местах, в точности как и наш глаз. Каждый такой крошечный шажок приводил к улучшению глаза существ по сравнению с теми, кто имел «старую версию».

Никогда не было стадии с «половиной глаза». Просто светочувствительные поверхности, становившиеся все лучше и лучше.

В середине ХХ века в наше распоряжение попала новая главная деталь эволюционной головоломки, та, за знание о которой сам Дарвин отдал бы правый глаз. Это физический, а точнее — химический механизм, обеспечивающий изменчивость характерных признаков организма и их передачу потомкам.

И вы знает это слово — «ген».

Вы также знает название молекулы — ДНК.

Вы, безусловно, знаете, как это работает: ДНК несёт в себе некий генетический код, что-то вроде химического проекта организма. С помощью генетического кода ДНК преобразуется в белки.

Можете не сомневаться: все, что вы знаете, это очередные «враки детям».

Аббревиатура ДНК захватила наше нестойкое воображение так же, как фраза «выживает сильнейший» очаровала людей Викторианской эпохи. Однако воображение расцветает лишь тогда, когда оно свободно от оков, в неволе же оно чахнет и хиреет. Скованные фантазии прокисают и начинают бурно бродить, поскольку лишены своего главного естественного ограничителя, имя которому — Разум.

У ДНК имеются два поразительных свойства, которые играют заметную роль в сложной химии жизни: кодирование информации и её копирование. (Другие молекулы обрабатывают информацию, полученную от ДНК; например, создают белки по рецептам ДНК.) С этой точки зрения живой организм подобен молекулярному компьютеру. Само собой, жизнь этим не ограничивается, однако именно ДНК находится в центре любой дискуссии о жизни на Земле. ДНК — наиболее важный «космический лифт» жизни, та платформа, которая поднимает её на новые высоты.

Живые организмы сложны не потому, что живая материя — это какая-то особенная материя, как считали когда-то виталисты, но потому, что она чрезвычайно сложно организована. ДНК на рутинном уровне сохраняет организацию жизни. Каждая живая клетка организма содержит его геном, своего рода закодированное послание от ДНК с планом поведения на молекулярном уровне. (Исключение составляют различные вирусы, находящиеся на границе между живым и неживым и использующие немного отличающийся код.)

Именно поэтому оказалось возможным клонировать овечку Долли: взять обычную клетку от взрослой овцы и вырастить из неё другую овцу. Хотя на самом деле для подобного фокуса требуются три взрослых овцы. У первой, назовем её «Мамой», берем клетку. Затем нам надо убедить ядро этой клетки «забыть», что она взята у взрослого животного, и начать «думать», что она вернулась в яйцеклетку. Для этого мы имплантируем её в яйцеклетку второй овцы («Донора»). После чего помещаем яйцеклетку в матку третьей овцы («Суррогатной матери»), где она развивается, как обычный ягненок.

Долли частенько называют идеальной копией «Мамы», но это не совсем точно. Во-первых, некоторые участки ДНК Долли принадлежали не «Маме», а «Донору». Но даже если бы это небольшое различие было устранено, Долли все равно могла чем-то отличаться от своей «Мамы», так как ДНК овцы не является особенно подробной инструкцией «Как самому создать овцу с нуля». Скорее это рецепт, предполагающий, что вы уже знаете, как работать на этой кухне. В этом рецепте не будет подсказок наподобие: «Положите фарш в смазанную жиром форму и поставьте её в духовку, разогретую до 200 °C». Там будет что-то вроде: «Поставьте фарш в духовку», то есть считается, что вы уже знаете и про форму, и про необходимую температуру. Так происходит и в описанном случае, овечья ДНК опускает такой важный пункт, как: «Засуньте все в овцу», но пока это единственное место, где вы можете вырастить ягненка из оплодотворенной яйцеклетки. Таким образом, суррогатная мама сыграла значительную роль в том, что случилось, когда заработала программа ДНК по изготовлению Долли.

Многие биологи считают, что это несущественно, поскольку донор яйцеклетки, как и суррогатная мать, попросту выполняют то, что заложено в их собственных ДНК. Но дело в том, что в репродуктивном цикле многие факторы, не заложенные в ДНК, могут играть важную роль. Хороший пример — дрожжи, одноклеточные грибы, превращающие сахар в алкоголь и выделяющие углекислый газ. Генетический код одного из видов дрожжей уже полностью расшифрован. Тысячи экспериментаторов играли в генетические игры с колонией дрожжей, пока наконец не поместили грибки в центрифугу и не выделили их ДНК, а из неё — генокод. В ходе таких экспериментов на дне пробирки остается осадок. Вы его выплескиваете, поскольку это не ДНК, а следовательно, никакого значения для генетики не имеет. Так все, конечно, и делали вплоть до 1997 года, пока один генетик не задал глупый вопрос: «Если это — не ДНК, то зачем оно вообще? Из чего все-таки состоит этот осадок?»

Ответ оказался простым и одновременно обескураживающим. Это были прионы. Великое множество прионов.

Прион — крошечная белковая молекула, которая может действовать как катализатор при образовании белковых молекул, подобных самой себе. Однако в отличие от ДНК прионы делают это не посредством репликации. Вместо этого они используют уже существующие белки, устроенные почти так же, как и сами прионы: те же атомы, тот же порядок, но молекулы свернуты иначе. Прионы цепляются к такой молекуле, раскачивают её и придают ей нужную им форму. Чем больше участвует прионов, тем быстрее идёт процесс.

Прионы — своего рода молекулярные проповедники: размножаются не делением, а обращением язычников в себе подобных. Одним из наиболее известных прионов стал тот, которого подозревают в губчатой энцефалопатии крупного рогатого скота (ГЭКРС), то есть коровьем бешенстве. Основным компонентом коровьего мозга является белок, который может быть изменен прионами. Вот почему зараженные коровы теряют координацию, бесцельно бродят, пуская слюну, и выглядят так, словно спятили.

Для чего же прионы нужны дрожжам? Без прионов дрожжи не могут размножаться. Инструкции по созданию белка в их ДНК иногда имеют отличия, и белок закручивается неправильно. Когда клетки дрожжей делятся, каждая половинка получает свою копию ДНК и часть прионов, которую можно пополнять, преобразуя другие белки. Таким образом, даже на молекулярном уровне далеко не все, что касается организма, закодировано в ДНК.

И вообще, в системе кодирования ДНК многое до сих пор неясно. Но в чем мы сумели разобраться, так это генетический код. Некоторые участки ДНК представляют собой «рецепты» белков. В каком-то смысле их действительно можно назвать проектом для создания белковых молекул, так как в них перечислены все компоненты и указан точный порядок. Молекулы белка производятся из набора более мелких молекул, называемых аминокислотами. У большинства организмов, в том числе у человека, такой набор состоит из 22 аминокислот. Если вы построите в ряд достаточно много аминокислот и позволите им свернуться в плотный клубочек, получается белок. В инструкциях ДНК, правда, не указывается, в какую именно сторону должна быть закручена молекула, однако обычно она самопроизвольно делает это правильно. Изредка, когда этого все же не происходит, срабатывают вспомогательные молекулы, понуждающие её закручиваться в нужную сторону. Прямо сейчас, когда вы читаете эти строки, такая вспомогательная молекула по имени Hsp90 переворачивает всю молекулярную генетику с ног на голову. Hsp90 заставляет белковую молекулу принимать положенную форму, даже если участки ДНК, ответственные за кодирование подобных белков, мутировали. Когда организм подвергается стрессу, отвлекая Hsp90 от выполнения положенных ей функций, эти скрытые мутации внезапно проявляются, и молекулы белка начинают сплошь и рядом принимать неправильную форму, соответствующую коду мутировавшего ДНК. Это означает, что генетические изменения могут быть вызваны и не генетическими причинами.

Участки ДНК, кодирующие функциональные белки, называются генами. Все остальные участки называются по-разному. Некоторые из них кодируют белки, контролирующие, в свою очередь, момент «включения» того или иного гена, производящего определенные белки; такие участки называются регуляторными (гомеотическими) генами. Существуют участки, в просторечии называемые «мусорными ДНК», что на научном языке означает: «Черт его знает, зачем оно нужно». Некоторые слишком буквально мыслящие ученые понимают это так: «Эти ДНК вообще не нужны», ставя тем самым коня природы позади телеги человеческого понимания. Скорее всего, эти участки представляют собой некую смесь: на ранних стадиях эволюции ДНК они выполняли некую роль, в данный момент ненужную (но, возможно, они ещё пригодятся, скажем, если появится какой-нибудь древний паразит); кроме того, они контролируют способ, которым гены активируют и дезактивируют производство белков; наконец, это участки ДНК, контролирующие предыдущие участки, и так далее, и так далее. Таким образом, некоторые участки ДНК действительно могут оказаться «мусорными», а некоторые, как шутят генетики, могут оказаться закодированным посланием: «Здесь был Бог. Я существую, да, ха-ха-ха».

Эволюционный процесс не всегда идёт прямым и понятным людям путем. Но это ещё не означает, что Дарвин ошибался. Это значит, что даже если он прав, в отсутствие нарративиума история, абсолютно понятная для эволюции, для людей не будет иметь смысла. Мы допускаем, что многое из обнаруженного в живых организмах давало им какое-нибудь преимущество на каждом этапе их развития, но игра до того сложна, что мы не можем связно рассказать, зачем именно было нужно то или иное преимущество. Чтобы показать, насколько странным путем, даже в сравнительно простых обстоятельствах, может идти эволюционный процесс, лучше всего обратиться не к животным и не к растениям, а к электронным схемам.

С 1993 года инженер Адриан Томпсон занимается естественным отбором среди интегральных схем. В основе лежит технология, известная как генетический алгоритм, широко использующаяся в кибернетике. Алгоритм — это такая специальная программа, «рецепт» решения той или иной задачи. Одним из способов поиска алгоритмов для решения по-настоящему сложных задач является «скрещивание» и естественный отбор. Под «скрещиванием» понимается «смешивание элементов одного алгоритма с частями другого». Биологи называют это рекомбинацией. Каждый организм, размножающийся половым путем, в том числе и наш, скрещивает родительские хромосомы именно в этой манере. Подобная технология, равно как и её результат, называется генетическим алгоритмом. Когда этот метод работает, все идёт просто великолепно. Его главный недостаток в том, что не всегда можно толково объяснить, как именно алгоритм добивается своих результатов. Впрочем, вернемся к электронике.

Томпсон задался вопросом: что будет, если применить генетический алгоритм к электронным схемам? Для этого надо поставить некую задачу, случайным образом «скрестить» схемы, как способные, так и не способные её решить, отобрать те, которые справляются лучше, и повторять все это в течение многих поколений.

Большинство инженеров-электронщиков, обдумав подобный проект, сразу скажут, что использовать для этого реальные схемы довольно глупо. Вместо этого можно создать их компьютерные симуляторы (если вы, конечно, знаете, как ведет себя схема), так будет и дешевле, и быстрее. Томпсон же не решился довериться компьютеру: а вдруг настоящие схемы «знают» что-то, недоступное симуляции?

Для начала он выбрал следующую задачу: распознать два входящих сигнала, первый частотой 1 кГц, второй — 10 кГц, то есть 1000 и 10 000 колебаний в секунду. Вы можете думать о них как о низком и высоком звуке. Схема должна принять сигнал, обработать его в соответствии с собственной структурой и передать сигнал на выходе. Для высокого звука схеме следовало выдавать сигнал в ноль вольт, то есть фактически — не реагировать, для низкого звука — постоянное напряжение в 5 вольт. (На самом деле эти условия изначально не были сформулированы: подошли бы два любых постоянных ответа, но в итоге получилось именно так.)

Если бы Томпсон принялся собирать свои тестовые схемы вручную, это заняло бы целую вечность. Он применил программируемую пользователем вентильную матрицу — микрочип, представляющий собой конфигурацию транзисторных «логических блоков» (можно назвать их «умными переключателями»). При загрузке новых инструкций в память конфигурации чипа, соединения между которыми могут переключаться, соответствующее переключение между блоками создает ту или иную конфигурацию чипа в его памяти.

Эти инструкции аналогичны генетическому коду живого организма и могут быть «скрещены». Именно это и сделал Томпсон. Он взял матрицу из 100 логических блоков и сгенерировал на компьютере случайную популяцию из 50 инструкционных кодов. Компьютер загружал каждый набор инструкций в матрицу, подавал входные сигналы и пытался найти признаки, которые могли бы помочь в «выведении» подходящей электронной схемы. На первом этапе это могло быть чем угодно, главное, чтобы оно не выглядело случайным. Самой подходящей «особью» первого поколения стала схема, выдававшая 5V независимо от частоты полученного сигнала. Все наименее приспособленные были «убиты», то есть удалены, а более приспособленные — «скрещены» (скопированы и рекомбинированы). После чего все повторилось сначала.

Самым интересным в эксперименте оказались не технические подробности его проведения, а то, как система искала решение и замечательная особенность этого решения. К 220-му поколению самая подходящая схема выдавала сигналы, практически не отличавшиеся от входных, то есть две волны различной частоты. Того же результата можно было достичь, вообще не прибегая к экспериментам с электронными схемами, достаточно было одного провода! Желаемые постоянные исходящие сигналы так и не появились.

К 650-му поколению сигнал на выходе по низкой частоте был постоянным, однако на высокой сигнал продолжал быть различным. Так длилось до 2800-го поколения, схема выдавала почти постоянные и различные сигналы для того и другого звука. Только к 4100-му поколению странный глюк был устранен, после чего эволюция фактически пришла к логическому концу.

Самым необычным в этом эксперименте стала структура получившегося решения. Ни один человеческий инженер не смог бы такое изобрести. И ни один инженер не смог бы найти решение, состоящее всего из ста логических блоков. Человеческое решение было бы понятным, мы смогли бы рассказать убедительную историю о том, как оно работает. Например, оно бы включало в себя генератор тактовой частоты, то есть электронную схему, которая выдает сигналы с постоянной частотой. Она стала бы базовой для сравнения с другими частотами. Но вы не сможете создать генератор тактовой частоты с помощью всего ста логических блоков. Эволюция же не обременяла себя созданием такого генератора. Вместо этого она решила пропустить входящий сигнал через серию замкнутых контуров. Они, по-видимому, создавали разнесенные во времени версии сигналов, которые в дальнейшем объединялись для получения постоянных выходных сигналов. Возможно. Сам Томпсон описал действие примерно в таких словах: «В действительности я не знаю, как оно работает».

Удивительно, но дальнейшие исследования показали, что задействованы были только 32 из 100 логических блоков. Остальные можно было спокойно удалить, не повлияв на работу системы. Показалось, что можно удалить ещё 5 блоков, поскольку они не были электрически связаны с оставшимися. Тем не менее, если вы их удаляли, схема переставала работать. Предполагается, что эти блоки были связаны с остальной схемой не электрическими токами, а, скажем, магнитными полями. Какова бы ни была причина, предчувствие Томпсона, что у настоящей кремниевой схемы могут найтись тузы в рукаве, которыми она побьет компьютерную симуляцию, его не подвело.

Технологическим результатом эксперимента Томпсона является возможность эволюционного отбора наиболее эффективных микросхем. Однако его послание теории биологической эволюции намного важнее: эволюции нарративиум не нужен. Эволюционное решение может работать даже тогда, когда совершенно непонятно, как именно оно работает. Эволюция не придерживается принципов проектирования, логичных для людей. Взамен она следует эмерджентной логике Муравьиной Страны, которая никак не укладывается в простую историю.

Конечно, эволюция тоже иногда следует по пути «спроектированных» решений вроде того, что произошло с глазом. Иногда её решения содержат и нарративиум, просто мы не умеем оценить рассказанную историю. Палочники выглядят как палочки, а их яйца — как семена. В этом присутствует логика, свойственная скорее Плоскому миру: ведь семена — это «яйца» палочек, и до того, как в Викторианскую эпоху теория эволюции завладела умами людей, подобная «логика» казалась совершенно очевидной, поскольку выглядела как последовательные действия Создателя. Первые эволюционисты так не думали, поэтому ситуация с палочниками их смутно беспокоила. Они занервничали ещё больше, когда выяснилось, что у некоторых палочников яйца похожи на крошечных улиточек. Ужасно глупо принимать облик того, кого может сожрать кто угодно. Это ведь противоречит всем принципам теории эволюции! Загадка разрешилась только в 1994 году, после лесных пожаров в Австралии. Новые ростки, пробивающиеся из-под пепла, были сплошь покрыты яйцами палочников. Муравьи, собирая, как они думают, «семена» и «улиточек», уносят маленьких палочников в свои подземные города, где те и пережидают пожары. Кстати, маленькие палочники выглядят и бегают, как самые настоящие муравьи, одно это могло бы послужить подсказкой, просто никто не догадался.

Но временами эволюционные решения не содержат ни грана нарративиума. Чтобы окончательно подтвердить теорию Дарвина, нам нужно исследовать как те эволюционировавшие системы, которые подпадают под простое описательное повествование, так и те, которые не подпадают. Вероятно, к последним относятся многие из сенсорных систем мозга. Например, первичная зрительная кора отвечает за обобщенные функции вроде распознавания очертаний предметов, но мы понятия не имеем, как именно работают эти слои нашего мозга. Вернее всего, не понимаем потому, что алгоритм не соответствует ни одному из известных нам конструкторских решений. Наше обоняние, похоже, устроено ещё более странно и вообще не имеет определенной структуры, наподобие зрительного участка коры. Кроме всего прочего, может выясниться, что у нас на руках не все элементы пазла.

Что ещё более важно, точно так же может получиться и с генами. Биологи привычно рассуждают о «функции гена», то есть о том, за что он отвечает. Как-то по умолчанию подразумевается, что это либо одна-единственная, либо небольшое их число. Короче, это уже чистая магия: ген выступает в роли заклинания. Вернее, он воспринимается нами как заклинание, как своего рода холодный пуск двигателя. Однако функции множества генов не удается описать в форме простой истории. Они эволюционировали, чтобы создавать организм, причём делать это в команде, точно так же, как электронные схемы Томпсона. Когда эволюция предъявляет нам подобные решения, никакой конвенциональный редукционизм не в состоянии будет помочь нам их понять. Вы можете упорно перечислять нервные связи, до тех пор пока коровы не вернутся домой с пастбища, но вы не поймете, как коровья визуальная система отличает быка от коровника.

Глава 27

НАМ НУЖНО БОЛЬШЕ КИСЕЛЯ!

ТЕПЕРЬ, КОГДА РИНСВИНДУ ВЕРНУЛИ ЕГО ОБЫЧНЫЙ РАЗМЕР, он обнаружил, что этот мир начинает ему нравиться: там было отменно скучно.

Время от времени его двигали на несколько десятков миллионов лет вперед. Уровень моря продолжал меняться. Казалось, земли становится все больше, там и сям торчали вулканы. На морском побережье постепенно начал скапливаться песок. Тем не менее вокруг до сих пор стояла звенящая тишина. Нет, были, конечно, штормы, а по ночам моросили метеорные дожди, яркими шипящими струями царапающие небо, но все это лишь подчеркивало отсутствие настоящей «симфонии жизни». Ринсвинду её отсутствие доставляло лишь огромное удовольствие.

— Господин Тупс! — окликнул он.

— Да-да? — послышался в шлеме голос Думминга.

— Тут, похоже, огромная туча комет.

— Да, видимо, они являются частью системы Круглого мира. А в чем, собственно, проблема?

— Они не свалятся мне на голову?

До Ринсвинда донеслись приглушенные звуки бурных дебатов, после чего голос Думминга произнес:

— Аркканцлер уверен, что снежки тебе не опасны.

— О! Понятно.

— Мы вновь собираемся перенести тебя на несколько миллионов лет. Ты готов?

— Миллионы и миллионы лет ужасающей скучищи, — заметил Главный Философ.

— Сегодня количество киселя заметно увеличилось, — возразил Думминг.

— Прекрасно. Только киселя нам и не хватает.

И тут раздался вопль Ринсвинда. Волшебники кинулись к вездескопу.

— О боги, — воскликнул Декан. — Это что? Высшие формы жизни?

— Мне кажется, — сказал Думминг, — на земле пришли к власти диванные подушки.

Они были темно-зеленые. Лежали на прогретом мелководье. И они были упоительно скучны.

Однако там виднелось ещё кое-что.

Частицы киселя плавали в море наподобие гигантских глазных яблок: черные, лиловые, зеленые. Вся поверхность воды была ими покрыта. Вспененный ими прибой накатывал на берег. Некоторые покачивались в воздухе, в нескольких дюймах над водой, словно плотный туман, толкаясь и пихаясь в борьбе за место под солнцем.

— Вы когда-нибудь видели что-нибудь подобное? — вопросил Главный Философ.

— Разве что нелегально, — пробормотал Декан.

Одна из капель вдруг лопнула. Аудиоканал в вездескопе был не очень, но звук уверенно можно было охарактеризовать как: «Хлоп!» Лопнувшее существо плюхнулось в море, и плавающие капли киселя тут же над ним сомкнулись.

— Пусть Ринсвинд попытается вступить с ними в контакт, — распорядился Чудакулли.

— О чем можно разговаривать с киселем, сэр? — возразил Думминг. — Не говоря уже о том, что они вообще не издают никаких звуков. «Хлоп», по моему мнению, не в счет.

— А они разного цвета, — заметил Профессор Современного Руносложения. — Может, они общаются на языке цветов? Как эти, как их там… Ну, морские такие… — Он несколько раз щелкнул пальцами, пытаясь возбудить свою память.

— Омары? — пришел на помощь Декан.

— Что, правда? — откликнулся Главный Философ. — Не знал, что они это умеют.

— А то! — сказал Чудакулли. — Например, красный означает: «Спасите-помогите!»

— Я думаю, Профессор Современного Руносложения подразумевал кальмаров, — поспешно вставил Думминг, прекрасно зная, как далеко могут завести такие рассуждения пожилых волшебников, и добавил: — Я попросил Ринсвинда попытаться с ними поговорить.

— В каком смысле? — спросил Ринсвинд, стоя по колено в киселе.

— Ну, не мог бы ты изобразить смущение?

— Нет! Зато я могу изобразить злость.

— Думаю, это сработает, если ты станешь достаточно красным. Тогда они подумают, что тебе требуется помощь.

— Полагаешь, помимо киселя здесь живет кто-то ещё?

За некоторыми капельками тянулись длинные нити, покачивающиеся на легком ветерке, обдувавшем побережье. Когда они цеплялись за какую-нибудь летающую каплю, некоторые капельки протягивали длинные нити, колышущиеся на легком ветерке, дувшем вдоль берега. Когда они цеплялись за какой-нибудь летучий пузырь, ниточка натягивалась, и маленькое существо на его конце отрывалась от поверхности, нить постепенно укорачивалась и пузырь улетал с новым пассажиром.

Ринсвинд уже много раз видел таких. И выглядели пойманные не слишком довольными.

— Хищники, — пояснил Думминг.

— То есть я со всех сторон окружен хищниками?

— Ну, если это тебя так беспокоит, постарайся не выглядеть киселем. Мы за ними присматриваем. Наша… эээ… профессура полагает, что интеллект быстрее развивается у тех, кто хорошо и регулярно питается.

— Почему?

— Полагаю, потому, что сами они питаются хорошо и регулярно. Вскоре мы попробуем прыгнуть дальше во времени несколько раз подряд, хорошо?

— Ну, наверное.

Мир вокруг Ринсвинда замерцал…

— Кисель-кисель, кругом кисель…

…Снова замерцал…

— Море отступило. Вы видите плавающие пузыри? Кстати, черных стало больше.

…Снова замерцало…

— Я посреди моря, вокруг плавают здоровенные матрасы из лиловых кисельных капель. Некоторые капли по-прежнему летают.

…И снова…

— Ох, ради всех жареных луковок мира!

— Что там? — поинтересовался Думминг.

— Я знал! Я всегда это подозревал! Эта треклятая дыра просто усыпляла мою бдительность!

— Да что там случилось-то?

— Снег. Весь этот бесовский мир превратился в один гигантский снежок!

Глава 28

АЙСБЕРГ ПО КУРСУ!

ВООБЩЕ-ТО ЗЕМЛЯ МНОГО РАЗ СТАНОВИЛАСЬ похожей на гигантский снежный ком. Так было 2,7 миллиарда лет назад, и 2,2 миллиарда лет назад, и 2 миллиарда лет назад. 800 миллионов лет назад снова стало чертовски морозно, затем последовала целая серия всемирных похолоданий, вроде бы закончившаяся 600 миллионов лет назад, но 300 миллионов лет назад Земля опять превратилась в снежок, и в последние 50 миллионов лет время от времени возвращается к подобному состоянию. Лед сыграл значительную роль в истории развития жизни. Хотя его истинное значение мы оценили лишь недавно.

Люди начали понимать это, когда нашли доказательства последнего оледенения. Полтора миллиона лет назад, то есть примерно тогда, когда мы становились доминирующим видом на Земле, на планете было очень холодно. Прежде этот период называли Ледниковым. Сейчас так не делают, поскольку выяснилось, что таких ледниковых периодов было много: мы говорим о тех временах как о циклах оледенения — межледниковья. Какая тут связь? Мог бы холодный климат побудить голых замерзших обезьян развиться настолько, чтобы начать убивать других животных и натягивать на себя их шкуры, а потом ещё и научиться использовать огонь?

Когда-то это была одна из самых популярных теорий. На первый взгляд она логична. Но потом выясняется, что в ней слишком уж много дыр и неувязок. Не говоря уже о том, что более ранний и куда более суровый ледниковый период чуть вообще не положил конец всей этой глупости под названием «жизнь». Однако, по иронии судьбы, весьма вероятно, что именно ему мы обязаны существующим разнообразием жизни.

Благодаря новаторским идеям Жана-Луи Агассиса викторианские ученые знали, что когда-то на Земле было куда холоднее, чем сейчас. Чтобы увидеть тому доказательства, достаточно было рассмотреть очертания долин. И сегодня во многих областях планеты можно увидеть ледники: широкие ледяные «реки», очень медленно текущие под давлением нарастающего льда, образующегося высоко в горах. Ледники тащат за собой огромные массы горной породы, перемалывая или шлифуя все, что встает у них на пути, и формируя долины, похожие в разрезе на сглаженную букву U. Повсюду в Европе, как и во многих других частях света, можно обнаружить долины такой формы, хотя на сотни и тысячи миль в окрестности вы не обнаружите ни кусочка льда. Геологам Викторианской эпохи оставалось только сложить два и два. И хотя получившаяся картина вызывала некоторое беспокойство, в целом она выглядела правдоподобно.

Около 1,6 миллиона лет назад, на заре плейстоцена, на Земле внезапно похолодало. Благодаря быстрому накоплению снега ледяные шапки на полюсах начали разрастаться, и расползавшиеся ледники прорыли эти U-образные долины. Затем лед опять отступил. Считается, что такое происходило четыре раза подряд: лед отползал и вновь наступал, погребая под собой бо́льшую часть современной Европы, при этом слой льда достигал нескольких миль.

Однако викторианские геологи полагали, что волноваться нам не о чем. Судя по всему, мы живем в самой середке периода потепления, и нам не грозит быть похороненными под толстенной коркой льда по крайней мере ещё некоторое время…

Сейчас картина выглядит не столь радужно. Многие думают, что человечество должно опасаться не всемирного потепления, а начинающегося ледникового периода. Как ни парадоксально и ни глупо это выглядит, но, возможно, загрязнение планеты поможет отдалить мировой катаклизм!

Как часто бывает, получить новые знания нам помогли новые методы наблюдения, подкрепленные новыми теориями, объясняющими, что именно ученые у себя там наизмеряли и насколько мы можем быть уверены в их результатах. Эти новые методы весьма разнообразны: от всяких хитрых способов определения возраста горных пород до изучения пропорций различных изотопов в кернах, извлеченных из древнего льда, и бурения океанского дна для изучения осадочных слоев. Последние образовались следующим образом: в теплых морях водится множество живых существ, останки которых образуют донные отложения. Именно поэтому мы можем проследить связь между осадочными породами и климатом.

Все эти методы дополняют друг друга, рисуя притом практически одинаковую картину. Периодически на Земле холодает: температура на полюсах снижается на 10°–15 °C, а в остальном мире — на 5 °C. Затем внезапно становится примерно на 5 °C теплее нормы. В промежутке между большими флуктуациями наблюдаются более мелкие, так называемые малые ледниковые периоды. Как правило, разрыв между двумя существенными ледниковыми периодами составляет около 75 тысяч лет, но иногда бывает меньше. Короче говоря, ничего похожего на успокаивающие 400 тысяч лет, рассчитанные в Викторианскую эпоху. Наибольшее опасение вызывает то, что периоды потепления вроде того, что переживаем мы с вами, редко длятся более 20 тысяч лет.

Последнее крупное оледенение закончилось 18 тысяч лет назад.

В общем, ребята, укутываемся потеплее.

Как же возникают ледниковые периоды? Оказывается, Земля не такая лапочка, как нам хотелось бы думать. И орбита, по которой она вращается вокруг Солнца, не столь стабильна и регулярна, как нам представляется. Принятая в настоящее время теория была предложена в 1920 году сербом Милутином Миланковичем. Если говорить в общих словах, то Земля вращается вокруг Солнца по эллиптической орбите, почти круговой, однако три характеристики этого движения подвержены изменениям. Во-первых, это угол наклона земной оси, который теперь составляет 23°, но меняется с периодом в 41 тысячу лет. Во-вторых, смещение точки, в которой Земля ближе всего находится от Солнца, которая меняется с периодичностью 20 тысяч лет. В-третьих, это эксцентриситет орбиты Земли, показывающий её «сжатость», период изменения которого составляет около 100 тысяч лет. Совместив все три переменных, можно рассчитать изменения количества тепла, получаемого Землей от Солнца. Эти расчеты согласуются с известными колебаниями температуры Земли, и выглядит вполне вероятным, что прогревание Земли, завершающее ледниковые периоды, объясняется увеличением количества тепла, полученного от Солнца, связанными с этим тремя астрономическими циклами.

Надеемся, вы не слишком удивлены тем, что когда Земля получает больше тепла от Солнца, она нагревается, а когда меньше — остывает. Но не все тепло, которое достигает верхних слоев атмосферы, попадает на Землю. Часть его отражается от облаков, и даже то, которое достигает поверхности Земли, может отразиться от океанской глади или от льдов и снегов. Считается, что в ледниковые периоды именно это отражение заставляет Землю терять больше тепла, чем в другие времена, и ледниковые периоды автоматически усиливают сами себя. Они заканчиваются только тогда, когда, несмотря на все потери, поступление солнечного тепла настолько велико, что льды начинают таять. А может быть, лед просто становится слишком грязным, или ещё что-нибудь… Куда менее очевидным является то, что ледниковые периоды начинаются вследствие уменьшения количества поступающего тепла, поскольку начало ледниковой эры всегда медленнее, чем её завершение.

Все это заставляет нас предполагать, что глобальное потепление отчасти обусловлено газами, выделяемыми живыми существами. Когда газы вроде метана или углекислого газа накапливаются в атмосфере, они вызывают всем известный теперь парниковый эффект, при котором в ловушку попадается намного больше солнечного тепла, чем обычно. Сейчас большинство ученых убеждено, что количество парниковых газов растет быстрее, чем должно было, по причине деятельности человека: земледелия с его выжиганием лесов под новые поля, множества автомобилей, сжигания угля и нефти для получения электричества, наконец, животноводства. (Между прочим, коровы производят огромное количество метана. Каждый может убедиться, что с одного конца в корову поступает трава, а с другого — выходит метан.) Не стоит забывать и об углекислом газе, выдыхаемом людьми: один человек может надышать как половина автомобиля, если не больше.

Может быть, в прошлом существовали развитые цивилизации, о которых мы ничего не знаем и чьи следы бесследно исчезли, кроме влияния на температуру Земли. А может быть, по планете бродили огромные стада крупного рогатого скота, бизонов, слонов и деловито выделяли метан. Но большинство ученых считает, что климатические колебания происходят в основном под влиянием пяти факторов: количества тепла, излучаемого Солнцем; орбиты Земли; состава атмосферы; количества пыли, выделяемой вулканами; и уровня суши и воды, зависящего от движения земной коры. Пока мы не можем сложить по-настоящему целостную картину, в которой измерения полностью соответствовали бы теории, как нам хотелось бы, однако ясно одно: климат Земли имеет не единственное, а несколько стабильных состояний. Некоторое время он находится в одном положении, затем быстро переключается на другое, и так далее.

Первоначальная идея заключалась в том, что одно состояние — это теплый климат вроде того, который наблюдается теперь, а другое — холодные ледниковые периоды. В 1998 году Дидье Пайар предложил модель трех состояний: межледниковье (теплый климат), умеренное ледниковье (прохладный климат) и ледниковье (очень холодный климат). Уменьшение количества тепла, получаемого от Солнца, проходит некий критический порог, связанный с соотношением астрономических циклов, что создает регулярные переходы из теплого состояния в прохладное. При накоплении достаточного количества льда он начинает отражать все больше солнечного тепла, и прохладное состояние переключается в очень холодное. Однако, когда интенсивность солнечного тепла достигает определенного критического уровня, опять же благодаря трем астрономическим циклам, климат снова переключается на теплый. Эта модель хорошо согласуется с наблюдениями за количеством кислорода-18 (радиоактивный изотоп кислорода) в геологических отложениях.

И, наконец, немного драмы. Около 800 миллионов лет назад оледенение было настолько сильным, что чуть не стерло с поверхности Земли все живое. Эта «большая заморозка» продолжалась в период от 20 до 10 миллионов лет назад. Льды тогда достигли экватора, даже море, возможно, замерзло на глубину около полумили (1 км), если не больше. Согласно теории «Земля-снежок», предложенной Полом Хоффманом и Дэниэлом Шрагом в 1998 году, лед должен был покрыть Землю целиком. Тем не менее, если бы он действительно захватил всю планету, это нанесло бы куда больший вред, чем можно заключить из найденных окаменелостей.

Проблема не только в этом. Основным доказательством теории глобального оледенения служит слой осадочных пород, который сформировался после таяния льдов. В этом слое соотношение между обычным углеродом-12 и его изотопом, углеродом-13, не в пользу последнего. Фотосинтез, осуществляемый морской флорой, превращает углерод-12 в углерод-13, поэтому избыток углерода-13 и наблюдается в морской воде и донных осадках, из которых формируются осадочные породы. Таким образом, уменьшение количества углерода-13 по отношению к углероду-12 является признаком низкой биологической активности.

Задача ученых состоит в поиске путей опровержения того, что кажется им слишком очевидным. В 2001 году Мартин Кеннеди и Николас Кристи-Блик измерили указанное соотношение для осадочных пород, сформировавшихся во время «большой заморозки». Если мир был покрыт милями льда, соотношение должно было быть низким. Однако в действительности оно оказалось высоким (в Африке, Австралии и Северной Америке). Это доказывало, что глобальная экосистема была довольно развитой.

Компьютерные модели климата показывают, что океаны тоже стойко сопротивлялись замерзанию.

Как и многие заманчивые научные теории, «Земля-снежок» во многом оказалась спорной, и для того, чтобы выяснить, кто прав, потребуются дальнейшие исследования. Может быть, Земля не совсем была похожа на твердый снежок. Или, может быть, как уточняет Шраг, существовали пространства открытой воды, достаточно обширные для того, чтобы изменить углеродную химию океана, поглощавшего атмосферный углекислый газ. А может быть, наклон земной оси изменялся несколько больше, чем готовы признать астрономы, и лед начал таять на полюсах, а на экваторе, напротив, накапливаться. Или континентальный дрейф происходил тогда быстрее, чем теперь представляется, и мы попросту неверно определили границы распространения льда. Как бы там ни было, а тот мир был зверски холодным.

Несмотря на то, что великая стужа почти справилась с делом уничтожения жизни с поверхности Земли, она же невольно стала причиной нынешнего биоразнообразия. Дело в том, что большой скачок от одноклеточных к многоклеточным организмам также произошел около 800 миллионов лет назад. Вполне вероятно, что холод смел с лица Земли большинство одноклеточных и открыл новые возможности для многоклеточных, что 540 миллионов лет назад и привело в итоге к кембрийскому взрыву. За массовыми вымираниями, как правило, следует расцвет разнообразия, эволюционная игра, во время которой жизнь из «профессионального» разряда вновь возвращается в статус «любителя». Конечно, требуется некоторое время для того, чтобы убрать с поля наименее способных игроков, но пока они не удалены, можно наблюдать самые диковинные способы выживания. Последующий ледниковый период только способствовал этому процессу.

Впрочем, возможно, все было наоборот. Приобретение триплобластами анального отверстия должно было сильно изменить экологию морей. Их фекалии оседали на морском дне, где бактерии с удовольствием занялись их переработкой. Другие создания могли стать фильтраторами, живя за счет бактерий и, возможно, отправляя своих личинок наверх, в гущу планктона, чтобы те могли распространяться, как это делают современные животные-фильтраторы. Многие новые пути выживания зависели от этой древней компостной системы. И вполне вероятно, что успешное возвращение азота и фосфора в морские циклы привело к бурному размножению водорослей, что, в свою очередь, вызвало снижение содержания углекислого газа в атмосфере, уменьшило парниковый эффект и послужило причиной новой великой стужи.

К счастью для нас, последняя не продлилась слишком долго и была не настолько суровой, чтобы уничтожить все живое. (Без сомнения, бактерии, обитавшие вблизи подводных вулканических кратеров или в недрах земной коры выжили бы в любом случае, однако эволюционное развитие было бы отброшено далеко назад.) Поэтому когда на Земле вновь потеплело, жизнь бурно расцвела в дивном, новом, свободном от конкуренции мире. Как ни парадоксально, мы с вами находимся здесь и сейчас именно потому, что когда-то наши предки оказались на грани исчезновения. История эволюции полна прекрасных «плохих новостей», когда жизнь радостно мчалась вперед, перепрыгивая через тела павших…

Ощущение Ринсвинда, что Круглый мир якобы затеял катаклизм специально ради его персоны, простительно. Живым созданиям вечно достается от всяческих природных катастроф. Вот, кстати, ещё парочка. При пермско-триасовом вымирании, приключившемся 250 миллионов лет назад, за несколько сотен тысяч лет исчезло 96 % видов^[173]. Уильям Хобстер и Мордехай Магаритц полагают, что это случилось потому, что они задохнулись. Изотопы углерода показывают, что накануне массового исчезновения живых существ окислилось большое количество угля и сланца. Вероятно, это произошло из-за падения уровня моря и соответствующего увеличенияплощади суши. В результате уровень углекислого газа вырос, а кислорода — уменьшился, составив половину от его нынешнего содержания в атмосфере. Особенно тогда не поздоровилось сухопутным видам.

Ещё одно глобальное вымирание, хотя и менее катастрофическое, произошло 55 миллионов лет назад на границе палеоцена и эоцена. В кернах, взятых изо льдов Антарктики, Джеймс Кеннет и Лоуэлл Стотт обнаружили то, что может явиться доказательством внезапной гибели множества видов морских существ. Похоже на то, что триллионы тонн метана внезапно попали из океана в атмосферу, подняв температуру окружающей среды «выши крыши», поскольку метан — это мощный парниковый газ. По предположению Дженни Диккенс, таким источником метана стали залежи гидратов метана в вечной мерзлоте и на морском дне. Гидраты метана представляют собой клатрат, то есть «клетку» из молекул воды, в которой «заперта» молекула метана: они возникают, когда бактерии в иле выделяют газ и он оказывается там «запертым».

По случайному совпадению, одним из главных итогов палеоцен-эоценового вымирания стало биологическое разнообразие, приведшее к появлению высших приматов и нас с вами. Короче говоря, является что-то катастрофой или нет, зависит исключительно от точки зрения. Как совершенно справедливо заметил Думминг Тупс, у камней не может быть собственного мнения, тогда как у нас оно вроде бы есть.

Глава 29

ПОПЛАВАЕМ?

— А ПО-МОЕМУ, ЭТО БОЛЬШЕ ПОХОЖЕ НА СТРАШДЕСТВЕНСКИЕ ДЕКОРАЦИИ, — заявил Главный Философ, когда волшебники приступили к предобеденному аперитиву, любуясь заодно на сверкающий белый мир в омнископ. — Миленько, правда?

— Вот и пришел конец нашим кисельным капелькам, — произнес Думминг Тупс.

— Хлоп! — весело воскликнул Декан. — Ещё хереса, Аркканцлер?

— Возможно, это произошло из-за нестабильности солнца, — продолжал размышлять вслух Думминг.

— Произведенного низкоквалифицированной рабочей силой, кстати говоря, — заметил Аркканцлер Чудакулли. — Рано или поздно это должно было случиться. А теперь там ничего не будет, кроме смертельного холода, долгого чаепития богов и вечной мерзлоты.

— Ага, прямо Чихльхейм, — сказал Декан, на голову опередивший остальных по потреблению хереса.

— Согласно наблюдениям ГЕКСа, воздух планеты изменился, — сказал Думминг.

— Надеюсь, стал чуточку более академичным? — спросил Главный Философ.

— О! У меня свежая идея! — просиял Декан. — А нельзя приказать ГЕКСу транслировать чаровый поток в хтоническую матрицу оптимизированного бинаправленного октагоната?

— Что же, мы только что выслушали мнение четырех бокалов хереса, — глубокомысленно сообщил Аркканцлер, прерывая грозившее затянуться молчание. — Тем не менее, если мне позволено будет высказать свои преференции, то в следующий раз хотелось бы услышать что-нибудь менее похожее на тарабарщину. Так что ж, Тупс, вот и конец миру?

— Если это так, — сказал Главный Философ, — следует ли нам ожидать нашествия героев?

— Что ты такое несешь, приятель? — удивился Чудакулли.

— Ну, по мнению Декана, мы тут вроде как боги, правильно? А большинство мифов свидетельствуют, что, умирая, герои отправляются прямиком на пир в обитель богов, — пояснил Главный Философ. — Просто хотелось бы узнать, надо ли предупредить кухарок, вот и все.

— Они же были всего-навсего каплями киселя, — сказал Чудакулли. — Что такого героического может совершить кисель?

— Ну, не знаю… Украсть что-нибудь у богов, например. Самый что ни на есть классический способ стать героем, — задумчиво протянул Главный Философ.

— Хочешь сказать, что нам пора проверить свои карманы? — прищурился Аркканцлер.

— А я, между прочим, давненько не видал своего любимого перочинного ножика, — ответил Главный Философ. — В общем, моё дело — предложить.

Чудакулли бодро хлопнул по спине приунывшего Думминга.

— Выше нос, паренек! — вскричал он. — Это была отличная попытка! Конечно, на выходе получились лишь пузыри с интеллектом горохового супа, но ты не должен позволять отчаянию от сокрушительного провала овладеть тобой.

— Точно. Бери пример с нас, — поддержал Аркканцлера Декан.

На следующий день, после завтрака, Думминг отправился в здание факультета Высокоэнергетической Магии. Вокруг царило запустение. Везде стояли грязные чашки и тарелки. На полу валялись обрывки бумаги. Забытые сигареты прожгли темные пятна на столешницах. Слегка объеденная сырно-сардинно-черносмородиновая пицца, остававшаяся нетронутой уже несколько дней, медленно ползла в укрытие.

Вздохнув, Думминг взял метлу и пошел к лотку с ночными отчетами ГЕКСа.

Лоток оказался несколько более полным, чем можно было ожидать.

— Да здесь не только кисель, тут целая куча всего! А некоторые даже шевелятся…

— Вон там, это животное или растение?

— Уверен, что растение.

— А тебе не кажется, что для растения оно… ммм… слишком шустрое?

— Откуда мне знать? Я никогда не интересовался, как быстро могут бегать растения.

Академики Незримого университета вновь потихоньку подтягивались в здание факультета, по мере того как распространялась новость. Теперь, когда невозможное уже случилось, пожилые волшебники толпилась у вездескопа, объясняя друг другу, что именно чего-то такого они всегда и ожидали.

— Это все трещины в морском дне, — авторитетно заявил Декан. — Ну, и вулканы, само собой. Там просто со временем поднакопился избыток тепла.

— Однако это не объясняет такого разнообразия форм, — возразил Главный Философ. — Смотрите, морское дно выглядит так, словно кто-то перевернул огромный валун.

— Видимо, подо льдом у киселя было достаточно времени, чтобы хорошенько поразмышлять над своим будущим, — ответил Декан. — Короче, думай о случившемся как об очень долгом зимнем вечере.

— Лично я голосую за уборную, — сказал Профессор Современного Руносложения.

— Мы все, в общем-то, не против, — произнес Чудакулли. — Но к чему такая срочность?

— Я имел в виду, те капли… Понимаете… Если вы заперты где-нибудь миллионы и миллионы лет, в итоге получится много, эээ, компоста… — смущенно продолжил Профессор Современного Руносложения.

— Одним словом, кучи дерьма, — добавил Декан.

— Декан! В конце-то концов!

— Извини, Аркканцлер.

— …а как всем известно, компостные кучи — настоящий рассадник жизни, — закончил Профессор Современного Руносложения.

— Считается, что мусорные кучи породили крыс, — сказал Чудакулли. — Суеверия, разумеется. На самом деле они породили чаек. То есть это вроде того как живые наследуют туфли мертвецов? Ну, или как в нашем случае, туфли киселя? Не в буквальном смысле, конечно, ног-то у него не было. А кроме того, у него не хватало ума, чтобы изобрести туфли. Но даже если бы и хватало, он все равно не смог бы их сделать, ведь там не было ничего подходящего для этого. За исключением всего вышесказанного, метафора прекрасна.

— Кисель там, кстати, до сих пор имеется, — заметил Декан. — Просто ещё других всяких много появилось.

— А как у новеньких с мозгами? — спросил Чудакулли.

— Не уверен, что можно сказать что-нибудь уверенно на данном этапе развития…

— Все просто. Есть там кто-нибудь, кто убивает других не для того, чтобы сожрать?

Профессора уставились в бурлящий бульон.

— Нелегко определить их истинные намерения, — спустя некоторое время произнес Декан.

— Тогда нет ли там кого-нибудь, кто определенно собирается поумнеть?

Они вновь уставились в вездескоп.

— Вон та штуковина, похожая на клубок сцепившихся пауков, видите? — немного погодя сказал Главный Философ. — Она выглядит довольно-таки задумчивой.

— А по-моему, она давным-давно сдохла.

— Слушайте, я понял, как можно раз и навсегда разрешить всю эту эволюционную петрушку, — сказал Чудакулли, поворачиваясь к Думмингу. — Слушай, Тупс, не может ли ГЕКС найти там кого-нибудь, кто превращается в кого-то ещё?

— Участок обзора ограничен, сэр. Но в принципе, наверное, может.

— Скажи ему, чтобы на суше смотрел, — уточнил Декан. — А там вообще что-нибудь происходит, на суше-то?

— Она определенно позеленела, сэр. Думаю, это водоросли с ярко выраженной меланхолией.

— Там-то и произойдет что-нибудь этакое, помяните мои слова. Не знаю, что используется этим миром вместо нарративиума, но если мы где-то и найдем разумную жизнь, то именно на суше.

— И как ты определишь наличие разума? — ехидно поинтересовался Чудакулли. — В долгосрочной перспективе, я имею в виду?

— Наличие университетов — очень хороший признак, — ответил Декан, встретив всеобщее одобрение.

— Вы не думаете, что огонь или, к примеру, колесо могут послужить несколько более универсальным признаком? — осторожно поинтересовался Думминг.

— Нет, если ты сидишь в воде, — сказал Главный Философ. — Именно море там гвоздь программы, это я вам говорю. На суше же вообще ничего не происходит.

— Но в воде все тупо пожирают друг друга!

— Тогда я подожду и посмотрю, кто из них дотянет до конца обеда, — сказал Главный Философ.

— Нет, когда дело касается университетов, главное — суша, — возразил Декан. — Бумага под водой и пяти минут не продержится. Ты согласен, Библиотекарь?

Последний продолжал внимательно смотреть в вездескоп.

— У-ук, — ответил он.

— Что он сказал? — спросил Чудакулли.

— Сказал, что, по его мнению, господин Главный Философ, скорее всего, прав, — перевел Думминг, подходя к вездескопу. — Ох, только взгляните на это…

У существа имелось по крайней мере пять глаз и десять щупалец, некоторые из которых оно использовало для того, чтобы стучать камнем по камню.

— Может, оно сооружает книжный шкаф? — спросил Чудакулли.

— Скорее всего, примитивное каменное укрытие, — сказал Думминг.

— Вот теперь-то дело пойдет, — сказал Главный Философ. — Как-никак частная собственность. Когда что-то принадлежит тебе, сразу же возникает желание это улучшить. Первый шажок по пути прогресса.

— Не уверен, что оно вообще может ходить, — заметил Думминг.

— Ну, значит, первый ползок, — бодро сказал Главный Философ, глядя, как камень выскальзывает из щупалец существа. — Мы обязаны ему помочь, — твердо заявил он. — В конце концов, если бы не мы, его бы там не было.

— Погоди-погоди, — сказал Профессор Современного Руносложения. — Он всего лишь строит себе домик. Птицы-шалашники сооружают гораздо более замысловатые гнезда, ведь так? А самцы кукушки часовой возводят для своих возлюбленных действующие часы, но никто же не станет утверждать, что они обладают интеллектом.

— Конечно нет, — ответил Декан. — Они же вечно ошибаются в цифрах, да и часы разваливаются через несколько месяцев, не говоря уже о том, что отстают на два часа в день. Как по мне, интеллектом такое никак не назовешь.

— А ты что скажешь, Руновед? — спросил Чудакулли.

— Почему бы нам опять не послать туда юного Ринсвинда с помощью этого… виртутамошнего костюма? Вместе с совочком и, скажем, иллюстрированным пособием по основам строительного дела?

— А они его увидят?

— Эээ… господа… — начал Думминг, продолжавший разглядывать мелководье в вездескоп.

— А действительно, почему бы и нет? — согласился Чудакулли.

— Эээ… там кто-то… это самое…

— Одно дело — разгонять планеты на миллионы лет, и совсем другое — одобрительно хлопнуть по спине нашего строителя, — сказал Декан. — Даже знай мы, где именно у него спина.

— Эээ… там что-то такое гребет, сэр! Что-то собирается плавать!

Наверное, это был самый тревожный предупреждающий крик со времён знаменитого: «Слушайте, а ничего, что реактор стал такого цвета?» Волшебники кинулись к вездескопу. Там действительно что-то гребло. И ещё у него были сотни маленьких ножек.

Глава 30

УНИВЕРСАЛЬНОЕ И ЛОКАЛЬНОЕ

СЛУЧАЙ СЫГРАЛ КУДА БОЛЕЕ ЗНАЧИТЕЛЬНУЮ, чем нам представляется, роль в нашем появлении на Земле. Мы с вами не только не являемся вершиной эволюции, нас вообще могло бы не быть. Если бы жизнь пошла не по тому извилистому пути, который привел к нашему возникновению, она вполне могла бы прийти к чему-нибудь другому. К разумным крабам, например. Или к головастым медузам, которые сейчас вовсю плели бы свои коварные сети.

Мы не имеем ни малейшего понятия, сколько перспективных видов было уничтожено внезапными засухами, истощением какого-либо жизненно важного ресурса, метеоритными дождями или столкновением с кометой. Все, что от них в результате осталось, это кое-какие окаменелости. Если мы внимательно изучим палеонтологическое наследие, то обнаружим некий неясный узор: тенденцию к постоянному усложнению. Причём многие из наиболее значительных эволюционных новаций, похоже, были вызваны крупными катастрофами…

Когда мы смотрим на современные организмы, некоторые из них кажутся нам проще, некоторые — сложнее. Скажем, таракан выглядит куда безыскуснее слона. Отсюда мы делаем вывод, что таракан — «примитивный», а слон — «сложный», и на этом основании начинаем рассуждать о «высших» и «низших» организмах. Мы также исходим из того, что жизнь эволюционировала, а значит, современные организмы должны иметь более примитивных предков. Если мы не будем особенно аккуратны в суждениях, мы можем сделать вывод, что современные «примитивные» организмы являются предками современных же «высокоорганизованных». Так, мы говорим, что предками людей являются животные, похожие на человекообразных обезьян, из чего заключаем, что шимпанзе примитивнее нас.

Однако в этом случае мы смешиваем две совершенно различные вещи. Одно дело систематизирование современных организмов по уровню сложности, и совсем другое — нахождение зависимости по времени их возникновения: современные организмы, их предки, предки предков и так далее. Хотя современный таракан, возможно, и примитивнее слона, в смысле — он проще устроен, это не означает, что таракан — чей-то древний примитивный предок. Ведь этого просто не может быть. Наш современный таракан — предприимчив, он идёт в ногу со временем и готов бросить вызов новому тысячелетию.

Хотя ископаемые тараканы выглядят точно так же, как современные, они существовали в совершенно иных условиях. То, что позволяло тебе быть успешным тараканом мелового периода, может сильно отличаться от того, что пригодится тебе в наши дни. Например, ДНК тогдашнего таракана должна была сильно отличаться от ДНК современного, ведь в изменившихся условиях твоим генам «приходится бежать со всех ног», чтобы ты «остался на месте», то есть чтобы твое тело сохранило прежнюю форму.

Картина эволюции, нарисованная теоретиками, напоминает ветвистое дерево, по которому время, словно древесный сок, поднимается от корней, уходящих на 4 миллиарда лет назад, к самым тонким веточкам на вершине, символизирующим настоящее. Каждый его сук, каждая ветка или побег — это отдельный биологический вид, и все они устремлены ввысь. Это древо жизни прекрасно иллюстрирует одну из ключевых особенностей эволюции: если ветка однажды расщепляется, она уже не воссоединится. Биологические виды расходятся, чтобы никогда больше не сойтись вновь.

И все же «древесный» символ эволюции в некоторых своих аспектах неверен. В частности, отсутствует связь между толщиной «сучьев» и размером соответствующей им популяции: толстая нижняя часть «ствола» представляет куда меньше организмов в смысле общей биомассы, чем какой-нибудь тонкий «побег» на вершине. (Только задумайтесь, например, о человеческой «веточке»…) То, каким образом расщепляются ветви, тоже может ввести нас в заблуждение, поскольку начинает казаться, будто между видами долгое время сохраняется преемственность, даже после появления новых, подобно тому, как на дереве молодые побеги вырастают из старых. Дарвин полагал, что видообразование происходит постепенно, но ведь он мог и ошибаться. Теория «прерывистого равновесия» Стивена Гулда и Нильса Элдриджа основывается на противоположной идее: новые виды появляются внезапно. В действительности существуют прекрасные математические модели, согласно которым при видообразовании сочетаются оба этих элемента: что-то происходит вдруг, а что-то — мало-помалу.

Другой недостаток древа жизни заключается в том, что многие ветви на нем попросту отсутствуют, поскольку большое число видов не оставило после себя даже окаменелостей. А больше всего нас сбивает с толку то обстоятельство, что люди находятся на самой верхушке. В силу особенностей нашей психологии мы отождествляем высоту с важностью (как, например, в выражении «ваше королевское высочество»). Идея, что именно мы — самые важные существа на Земле, льстит нашему самолюбию. Между тем как высокое положение на древе жизни показывает лишь время возникновения вида. Так что каждый современный нам организм, будь то таракан, пчела, ленточный червь или корова, располагается с нами на одной высоте.

Гулд в книге «Удивительная жизнь» выступает против древовидной модели по другой причине. Его возражения основывались на изучении замечательной серии окаменелостей, сохранившихся в сланцах Берджесса. Окаменелости, датируемые началом кембрийского периода^[174], являются останками мягкотелых существ, живших в прибрежном иле у покрытого водорослями рифа и похороненных оползнем. До нас дошло очень немного окаменелостей мягкотелых организмов, поскольку обычно сохраняются лишь твердые части тела. (Несколько хороших окаменелостей найдены также в Китае.) Сланцы Берджесса были открыты в 1909 году Чарльзом Уолкоттом, однако их значение оставалось недооцененным вплоть до 1971 года, когда они были тщательно исследованы Гарри Уиттингтоном. Все организмы оказались расплющенными, и было практически невозможно понять, какой облик они имели при жизни. Саймон Конвей Моррис разделил сплющенные слои и реконструировал с помощью компьютера первоначальные формы. Так удивительный секрет этих сланцев был открыт миру.

До того момента палеонтологи классифицировали фауну сланцев Берджесса в рамках общепризнанных биологических типов: черви, членистоногие и тому подобное. Теперь же стало ясно, что большая часть такой классификации ошибочна. Например, мы знали всего четыре обычных вида членистоногих: трилобиты (ныне вымершие), хелицеровые (пауки, скорпионы), ракообразные (крабы, креветки) и трахейные (насекомые и прочие). Однако, помимо представителей указанных видов, в фауну Берджесских сланцев входят двадцать других абсолютно отличных типов. В одном этом оползне сохранилось, подобно цветам, засушенным между страницами книги, куда больше биоразнообразия, чем существует ныне.

Раздумывая об этом удивительном открытии, Гулд понял, что большинство ветвей древа жизни, выросших из фауны Берджесских сланцев, «засохли» и «отвалились», короче говоря, вымерли. Давным-давно 20 из 24 вариантов строения тел членистоногих исчезли с лица Земли. Мрачный Жнец недрогнувшей рукой обрезал побеги древа жизни, причём использовал отнюдь не маникюрные ножнички. Гулд предположил, что наилучшим наглядным символом будет не дерево, а куст. Из древней почвы то тут, то там пробивались «кустики» различных видов. Большая их часть «засохла» сотни миллионов лет назад. Некоторые другие — превратились в густые заросли, прежде чем также прекратили свое существование миллионы лет назад… И только один из них, превратившись в высокое дерево, дорос до наших дней. А может быть, мы просто неправильно его реконструировали, объединив в одно целое несколько различных «кустов».

Это новое изображение меняет наше представление об эволюции человека. Один из представителей берджесской фауны по имени пикайа — был хордовым животным. Эта группа включает в себя всех современных животных, имеющих спинной мозг, в том числе рыб, амфибий, рептилий, птиц и млекопитающих, то есть пикайа — наш далекий предок. Другое животное, нектокарис, имевшее сходство с членистоногими в передней части тела и с хордовыми в задней, вообще не оставило потомства. Тем не менее оба эти существа делили одну и ту же среду обитания, и ни то ни другое не могло похвастаться лучшей приспособленностью для выживания. Напротив, если бы одно из них было менее приспособленным, оно почти наверняка вымерло бы задолго до образования окаменелости. Так что же определяет, какой ветви выжить, а каким — нет? Гулд предположил, что это — чистая случайность.

Берджесские сланцы сформировались на границе крупных геологических эпох: докембрия и палеозоя. Начало палеозойской эры носит название кембрийского периода и характеризуется огромным биологическим разнообразием, так называемым «кембрийским взрывом». Земные существа несколько оправилась от массового эдиакарского вымирания, и эволюция воспользовалась этим шансом, чтобы сыграть по-новому, причём какое-то время не имело значения, насколько хорошо кто играет. Давление отбора на новые виды тел было ещё невелико, поскольку жизнь не полностью восстановилась после предыдущего массового мора. В таких условиях, по мнению Гулда, кто выживет, а кто — нет, было, скорее всего, вопросом чистого везения: свалится ли на тебя оползень, наступит засуха или пойдут проливные дожди. Если бы мы могли повторно запустить эволюционное развитие на том же самом месте, выжили бы, вполне вероятно, совершенно другие организмы и совершенно другие ветви древа жизни оказались бы обрезанными.

И может быть, была бы обрезана как раз наша ветка.

Подобное видение эволюции как процесса, зависящего от случайных обстоятельств, обладает определенной привлекательностью. Это хороший способ доказать, что люди — отнюдь не вершина творения, не цель всего предприятия^[175]. Как мы можем быть какой-то целью, если совершенно случайные обстоятельства могли с легкостью смести нас с лица Земли? Впрочем, Гулд тоже немного перегнул палку (и отыграл назад в ряде последующих работ). Дело в том, что более поздние реконструкции животных Берджесских сланцев показали, что их разнообразие, возможно, несколько преувеличено, хотя все равно остается очень значительным.

Но главной дырой в его рассуждениях является конвергенция. Эволюция базируется на решении проблем выживаемости, причём спектр этих решений невелик. Современный нам мир изобилует примерами «конвергентной эволюции», в результате которой существа получили очень схожие формы, имея совершенно разную эволюционную историю. Акула и дельфин, например, обладают одинаковой обтекаемой формой тела, вытянутым рылом и треугольным спинным плавником. Но акула — рыба, тогда как дельфин — млекопитающее.

Мы можем разделить функции организмов на два больших класса: универсальные и локальные. Универсальные дают общее решение проблем выживания, методы которого широко применяются до сих пор и которые развивались независимо друг от друга. Крылья, например, являются универсальным средством полета, но они эволюционировали параллельно у насекомых, птиц, летучих мышей и даже у некоторых рыб. Локальные же возникли случайно, и не было сходных причин для их повторения. Наш пищевод соединен с дыхательным горлом, поэтому мы захлебываемся и кашляем, когда что-то «попадает не в то горло». Это не универсальное решение: мы случайно унаследовали его от нашего далекого предка, вылезшего когда-то из океана. Неприятно, конечно, но, в общем, ничего страшного, поскольку при всех своих недостатках наше горло функционирует вполне удовлетворительно, особенно если вспомнить другие особенности человеческого строения. Минусы этого решения последовательно терпели все его носители: начиная от первых выбравшихся из воды рыб, затем — амфибии, динозавры и заканчивая птицами, а также, через земноводных и звероподобных рептилий, млекопитающими вроде нас. Эволюция не может подправить задним числом фундаментальные особенности строения тела, и нам приходится довольствоваться тем, что имеем.

Но если бы наши далекие предки были случайно уничтожены, появился бы кто-нибудь, похожий на нас? Это представляется очень маловероятным, потому что много из того, что делает нас такими, какие мы есть, является случайностью. Но интеллект, похоже, является универсальным свойством, к примеру, головоногие моллюски развили его независимо от млекопитающих. В любом случае интеллект — это довольно-таки распространенный фокус. Вполне вероятно, что какие-нибудь другие формы разумной жизни эволюционировали бы вместо нас, хотя и не обязательно в то же самое время. На альтернативной Земле крабы-интеллектуалы наверняка сочинили бы фантастический мир, имеющий форму неглубокой миски, покоящейся на шести губках, в свою очередь едущих на гигантском морском еже. Трое из таких крабов вполне могли бы в данный момент писать книжку «Наука Вогнутого мира».

Простите, если мы кого обидели, но это — чистая правда. Упади один камень здесь или накати случайная волна там — и мы уже были бы не мы, а они. И самое забавное, что они почти наверняка были бы не нами, а кем-то другим.

Глава 31

БОЛЬШОЙ СКАЧОК ВБОК

РИНСВИНД СИДЕЛ В СВОЕМ НОВОМ КАБИНЕТЕ и разбирал коллекцию камней. Он разработал неплохую систему, базирующуюся на их размере, форме, цвете и ещё двадцати семи характеристиках, включая субъективное ощущение симпатичности того или иного камушка.

Он подсчитал, что если с должным тщанием подойти к перекрестным ссылкам, то только на систематизацию образцов, сваленных в этой комнате, уйдет по крайней мере три блаженно-спокойных года.

Поэтому он был крайне удивлен, обнаружив, что его вновь подхватили под белы рученьки и буквально втащили в помещение факультета Высокоэнергетической Магии. При этом в одной руке Ринсвинд продолжал сжимать «твердый квадратный светло-серый булыжник», а в другой — «красивый камушек, благосклонный к людям».

— Это твое там? — взревел Чудакулли, оторвавшись от вездескопа.

Недалеко от берега в волнах покачивался Сундук с весьма довольным видом.

— Ну… — сказал Ринсвинд. — В некотором смысле.

— И как оно туда попало?

— Эээ… Наверное, меня разыскивает, — сказал Ринсвинд. — Он иногда теряет след.

— Но это же другая вселенная! — возмутился Декан.

— Очень сожалею.

— Ты можешь его подозвать?

— Нет, хвала небесам! А если бы мог, немедленно отослал бы обратно.

— Он сделан из древесины груши разумной, которая является метамагической субстанцией и последует за своим хозяином куда угодно во времени и пространстве, — пояснил Думминг.

— Да, но не туда же! — воскликнул Чудакулли.

— Что-то я не припоминаю, чтобы дефиницию «не туда» когда-либо вносили в список действительных подмножеств пространства и времени, — возразил Думминг. — Более того, смею заметить, что выражение «не туда» никогда не было принято в качестве действительной части какой-либо магической процедуры, по крайней мере после того случая, когда покойный Шуттит Зобывчивый попытался в последнюю минуту добавить его в свое знаменитое и завершившееся полным успехом заклинание, уничтожившее дерево, на котором он сидел.

— Если данный Сундук включает некоторое подмножество измерений, по крайней мере равное n, следовательно, он может сосуществовать с любым пространством, включающим n + 1 измерение.

— Лучше не слушай его, Тупс, — устало сказал Чудакулли. — Он несёт подобную чушь с тех пор, как попытался разобраться в ГЕКСовых отчетах. Полнейшая тарабарщина. И что же означает это самое «n», приятель?

— N-дцатый, — ответил Казначей.

— А, опять воображаемое число, — сказал Декан. — Наверное, то самое, которое якобы находится между тройкой и четверкой.

— Между тройкой и четверкой нет никаких чисел, — отрезал Чудакулли.

— А он думает, что есть, — съязвил Декан.

— Нельзя ли как-нибудь проникнуть внутрь Сундука, чтобы физически попасть во вселенную Проекта? — спросил Думминг.

— Ну, попытайся, — ответил Ринсвинд. — Лично я предпочел бы, чтобы мне откусили нос.

— О! Неужели?

— Однако это наводит на свежую мысль, — сказал Чудакулли. — Мы можем использовать Сундук для того, чтобы принести что-нибудь оттуда. Ну? Как вам такая идея?

В теплых прибрежных водах каменное строеньице диковинного существа обвалилось в n-дцатый раз.

Прошла неделя. Во вторник один из недоделанных снежных шариков столкнулся с планетой, возмутив волшебников и одним махом прихлопнув вид медуз-сетевязов, на которых Главный Философ возлагал основные надежды. Но по крайней мере теперь можно было с помощью Сундука собрать образцы, которые оказались настолько глупыми, чтобы заплыть внутрь того, что сидело под водой с открытой крышкой, — необходимым интеллектом обладали практически все, кто в тот момент обитал в море.

Все выглядело так, словно жизнь в Круглом мире обладает неким базовым свойством. Волшебники даже обсудили гипотезу, что это могло оказаться неким концептуальным элементом, занявшим свято место отсутствующего богорода.

— Как бы там ни было, на мой взгляд, «сварливиум» — не самое удачное название, — заключил Чудакулли.

— Может, изменить ударение? — предложил Профессор Современного Руносложения. — Например, свар-ли-ви-Ум. Ну, как тебе?

— Да уж, как ни назови, этого свойства у них точно не отнимешь, — согласился Декан. — Даже вселенская катастрофа их не утихомирила.

А новенькие все появлялись. Неожиданно страшно популярными стали моллюски и ракообразные. Среди волшебников укрепляла позиции теория, согласно которой этот мир производил новые виды каким-то поточным способом.

— Это же очевидно, — заметил Декан на одном из их регулярных семинаров. — Если у вас расплодились кролики, надо изобрести лис. А если много рыбы, тогда как требуются фосфорные удобрения, — нужны морские птицы.

— Это правило работает только при наличии нарративиума, сэр, — возразил Думминг. — У нас же до сих пор нет никаких доказательств, что у планеты имеется концепция причинности. Они просто живут, а затем — умирают.

В четверг после обеда Главный Философ заметил рыбу. Вполне нормальную, плавучую рыбу.

— Что, съели? — закричал он. — Море — вот родимый дом Жизни. А теперь взгляните на сушу, ведь это просто помойка, откровенно говоря.

— Однако твое море никуда нас не ведет, — возразил Чудакулли. — Вспомни-ка вчерашнее чудо-юдо со щупальцами, которое ты пытался воспитывать. Как только ты сделал резкое движение, оно плюнуло в тебя чернилами и улепетнуло прочь.

— Ничего подобного! Оно пыталось установить со мной контакт, — продолжал настаивать Главный Философ. — И чернила — самый естественный для этого способ, кстати говоря. Разве у вас самих не складывается впечатление, что они очень стараются? Взгляните на них ещё раз. Заметно же, как они размышляют, не правда ли?

В аквариуме, стоявшем позади Главного Философа, пара существ выглядывала из больших спиральных раковин. Главный Философ лелеял честолюбивую надежду обучить их выполнять простые задания, после чего они поделятся знаниями с другими аммонитами. Однако эти существа полностью разочаровали его. Наверное, они были неплохими мыслителями, в самом общем смысле этого слова, но с практикой у них как-то не задалось.

— Это потому, что если тебе по большому счету думать не о чем, то никакого смысла в раздумьях нет, — сказал Декан. — В самом деле, о чем можно думать в море? Прилив нахлынул, отлив схлынул, вокруг все мокрое, конец философского дискурса. — С этими словами он подошел к другому аквариуму. — А вот эти парни — особая статья.

Сундук отлично справлялся с ролью сборщика образцов, при условии, что они не должны были представлять угрозы для Ринсвинда.

— Пфф! — фыркнул Главный Философ. — Подумаешь, какие-то подводные мокрицы.

— Зато их там много, — сказал Декан. — И у них есть ноги. Я замечал, как они выползали на берег.

— Случайность. К тому же ничего похожего на руки у них все равно нет.

— Ну, прекрасно, что ты обратил на это внимание… — произнес Декан, подходя к следующему аквариуму.

Там сидели крабы.

Главному Философу пришлось скрепя сердце признать, что крабы без дураков могут побороться за звание Наивысшей Вершины Эволюции. ГЕКС обнаружил их на другом конце мира, и они действительно неплохо продвинулись, обитая в уютных подводных городках, окруженных аккуратно пересаженными живописными анемонами. Там наблюдалось даже что-то вроде примитивных моллюсковых ферм. Крабы разработали простые формы ведения войн и искусство ваяния статуй из песка и слизи. По всей видимости, так они увековечивали память своих героев, павших на полях сражений.

Через пятьдесят тысяч лет по меркам Проекта, то есть аккурат после перерыва на кофе, волшебники полюбопытствовали, как продвинулись дела в крабовой колонии. К огромному удовольствию Декана, демографический взрыв вынудил крабов вылезти на сушу. Их современная архитектура оставляла желать лучшего, зато в лагуне появились водорослевые огороды, а некоторые крабы поглупее стали рабами, которых использовали для переноски тяжестей или в межклановых сражениях. Несколько широких плотов с кое-как сотканными парусами были пришвартованы в одной из лагун и буквально кишели крабами. По-видимому, крабовая цивилизация намеревалась совершить большой скачок вбок.

— Не совсем то, что хотелось бы, конечно, — одобрил Чудакулли, — но весьма и весьма многообещающе, Декан.

— Понимаешь, в воде все было слишком просто, — пояснил тот. — Еда плавает вокруг тебя, погода вечно одна и та же, и нет ничего, чему нужно было бы противостоять… Помяните мои слова, суша — вот то место, где они покончат со своей мягкотелостью и перестанут быть бесхребетными…

В этот момент раздалось механическое покашливание ГЕКСа, поле обзора в вездескопе начало стремительно разрастаться, пока мир в окуляре не превратился во что-то вроде мячика для сквоша, плывущего в пустоте.

— О боги! — воскликнул Аркканцлер, указывая на газовый хвост. — Похоже, приехали…

Волшебники мрачно наблюдали, как здоровенная часть планеты превратилась в настоящее буйство огня и пара.

— И что? Так будет происходить каждый раз? — вопросил Декан, когда клубы дыма над морем постепенно рассеялись.

— Это все солнце виновато, уж больно оно большое. Опять же все эти планеты вокруг, — проворчал Чудакулли. — Лучше бы вы, парни, поубирали лишние снежки. Иначе рано или поздно они свалятся вниз.

— Было бы неплохо, если бы какому-нибудь виду удалось просуществовать хотя бы пяток минут без риска быть замороженным или зажаренным заживо, — произнес Главный Философ.

— Такова жизнь, — сказал Чудакулли.

— Только кончается она чересчур быстро, — сказал Главный Философ.

Позади них раздался замогильный стон.

Ринсвинд висел в воздухе в мерцающем виртутамошнем скафандре.

— Чего это с ним? — спросил Чудакулли.

— Эээ… Я было попросил его исследовать крабью цивилизацию, сэр.

— Там ведь только что упала комета, если не ошибаюсь?

— Да, сэр. Миллиард тонн камней только что испарились вокруг него, сэр.

— Но они же ему не повредят, не так ли?

— Вероятно, ему пришлось немного попрыгать, сэр.

Глава 32

НЕ СМОТРИ ВВЕРХ!

ВОЛШЕБНИКИ, КАК МЫ МОГЛИ УБЕДИТЬСЯ, считают планету не слишком подходящим местом для жизни. Добротный плоский диск и сопутствующая ему черепаха, не боящаяся падающих камней, имеют, по их мнению, куда больше смысла.

Чем дальше, тем больше нам кажется, что они во многом правы. Внимательно изучая историю нашей планеты и огромной Вселенной, в которой она находится, мы постоянно ловим себя на мысли, что готовы встать на их точку зрения. Не в том смысле, что нас не устраивает форма планеты, естественно, а потому, что мир, не имеющий собственной черепахи, небезопасен. Вселенная кишит летающими камнями и пронизана излучениями; её температура где близка к абсолютному нулю, а где — настолько высока, что по сравнению с ней взрыв водородной бомбы покажется теплым камином, у которого приятно посидеть вечерком. Тем не менее жизни удалось закрепиться по крайней мере на одной планете и удерживаться на ней уже около 4 миллиардов лет, несмотря на все напасти, которые сыпались ей на голову (иногда — в самом буквальном смысле). И несмотря на все козни, которые творит наша собственная планета.

Истолковать этот факт можно двояко.

Одна точка зрения состоит в том, что жизнь — невероятно хрупкая штука, а Земля является одним из немногих благословенных мест, где достаточно долго наблюдались условия, необходимые для сохранения жизни, её развития, многообразия и процветания. Хотя в любой момент какая-нибудь катастрофа может пустить все под откос, стерев с лица Земли все живое. Цивилизация крабов, конечно, художественный вымысел, но её история позволяет нам обратить ваше внимание на два существенных момента. Во-первых, для того, чтобы какой-нибудь биологический вид, эволюционируя на Земле, мог приблизиться к нам по уровню интеллектуального развития, потребовалась бы бездна времени. Во-вторых, даже если бы такое и случилось, после них вполне могло не сохраниться никаких следов. Ах да, вот ещё… Существует множество способов оставить от них мокрое место. Так что мы с вами просто счастливчики, раз нам удалось избежать судьбы крабьей цивилизации. В миллионах других, тоже, вероятно, подходящих для жизни, миров ей так не повезло; она либо вообще не зародилась, либо нашлось что-нибудь её истребившее. Короче, жизнь — это редкость, а Земля — единственное место во Вселенной, где произошло это уникальное чудо.

Альтернативная интерпретация заключается в следующем. Жизнь — невероятно стойкий феномен, и хотя условия на Земле более-менее достаточны для её возникновения, в общем-то, они не столь уж и необходимы. Поэтому было бы ошибкой считать, что раз здесь все пошло именно по такому пути, то же самое должно повторяться и в других местах. Важным последствием эволюции является то, что жизнь автоматически адаптируется к любой доступной среде обитания. Кипящая вода на дне океана? Отлично! — как раз то, что нужно бактериям-экстремалам. Погрузиться на две мили под землю? Просто супер! — там такая приятная теплота, а кроме того, много серы и железа для получения энергии. Отдельная благодарность Провидению за отсутствие в таких местах избытка смертоносного кислорода: отвратительный газ, ужасно активный и ядовитый. Если и есть такое место, где никто не может выжить, так это в кислородной атмосфере…

Обе точки зрения имеют сторонников, и у обеих находятся доводы в свою защиту. Споры будут продолжаться до тех пор, пока мы не отправимся к другим мирам и не увидим, что именно там происходит. Может быть, тогда удастся найти компромисс. К примеру, обе стороны согласны в том, что жизнь возникла несмотря на то, что Земля отнюдь не была райским садом. Нашу планету никак не назовешь идеальным местом обитания. Для того, чтобы мы могли выжить, эволюции пришлось решить множество сложных проблем и адаптироваться к неблагоприятным условиям.

Мы можем не отдавать себе отчета, насколько Земля враждебное место, но вспомните о таких обыденных вещах, как пожары, ураганы, торнадо, землетрясения, извержения вулканов, цунами, наводнения и засухи… Слишком много дождя — и ты по шейку в воде, слишком мало — каюк урожаям, а мы с вами сосем лапу. И это при том, что о действительно серьезных катастрофах мы ещё не говорили.

Многие склонны считать, что история жизни на Земле напоминает непрерывный рост одинокого и величественного эволюционного древа жизни. Однако эта благостная картина совершенно устарела. История жизни больше похожа на джунгли, чем на единичное дерево, и большинство растений в этих джунглях были растоптаны, сломаны или увяли прежде, чем получили возможность расцвести хотя бы раз. Как бы эти джунгли ни разрослись в итоге, жизнь в них была не слишком сладкой.

Правда, в течение ужасно долгого времени в морях не было ничего, кроме «кисельных капель», и мы вольны рассматривать этот период как весьма неказистую ветвь нашего древа. Да и с точки зрения самого «киселя», жизнь, скорее всего, была штукой тоскливой, но это потому, что они не замечали, что происходит на планете в целом. События, которые для более развитых форм жизни стали бы вселенской катастрофой, «кисель» просто не трогали за живое.

Разумеется, когда жизнь делала свои первые робкие шаги, особо крупные неприятности все же выбивали её из колеи, однако не смогли истребить подчистую. То же превращение Земли в «снежок», если такое действительно имело место, явилось нелегким испытанием. Но, несмотря на все препоны, а может быть, и благодаря им, жизнь менялась, она развивалась, разнообразила свои формы, и дошло до того, что эукариоты научились жить в кислородной атмосфере.

Кстати, изменение химического состава атмосферы наверняка стало настоящей катастрофой, ведь все биохимические приемы изжили себя, поскольку развивались применительно к условиям иного газового состава. Хуже всего было то, что новым газом, загрязнившим атмосферу, оказался именно кислород, то есть сильнейший окислитель. Представьте только, что произойдет сейчас, если атмосфера внезапно насытится фтором, например. Некоторые из самых опасных для жизни субстанций, как и большинство взрывчатых веществ, являются соединениями фтора. Но кислород — тоже не подарок, если даже не хуже. Достаточно вспомнить о пожарах, ржавчине или гниении.

Ядерные клетки-эукариоты одержали победу над кислородом, обратив его негативные свойства себе на пользу. Эволюционная революция оказалась настолько эффективной, что смертельно ядовитый загрязняющий газ стал жизненно необходимым (по крайней мере для большинства организмов). Лишите человека, собаку или рыбу кислорода, и через несколько минут наступит смерть. Мы можем некоторое время обойтись и без воды, и без еды. Но без кислорода? Какие-нибудь минуты в лучшем случае, ну, может быть, полчаса, если вы — кит.

Уловка с использованием кислорода стремительно завоевала популярность. Эукариотическая жизнь захватила моря, создав множество новых биологических видов и даже целые экосистемы. Биоразнообразие стало той лесенкой, которая позволилажизни выйти на сушу и оценить преимущество новых мест обитания и способов существования. Появилось и начало развиваться огромное количество небывалых ранее организмов. Однако обитание на суше имело один существенный недостаток: уязвимость для воздействий со стороны космоса. Жизнь на суше породила куда более сложные, чем прежде, растения и животных, способных защититься от локальных изменений среды обитания вроде палящих солнечных лучей или глубоких снегов. Но, по иронии судьбы, именно усложнение сделало их гораздо более чувствительными к падающим с небес булыжникам.

Все мы слышали о метеорите, вроде бы убившем динозавров. Их пример, как говорится, другим наука. Динозавры были удивительно эффективными формами жизни ровно до того момента, как окружающая среда резко изменилась после падения метеорита, к чему они оказались совершенно не приспособленными. А вот бактерии вообще ничего не заметили. Напротив, для них наступили прекрасные времена: несколько сотен лет непрекращающегося пира. Ну, а когда все трупы окончательно разложились, пришлось поневоле вернуться к скучной старой рутине.

В дальнейшем мы подробнее поговорим о динозаврах и их приятелях, о двухстах миллионах лет их царствования и о том, что именно в действительности их убило. Пока же мы хотим дать вам общее представление о том, что простые формы жизни могут справиться с бо́льшими неприятностями, чем сложные. Именно простые формы изменили планету, или по крайней мере её поверхность, установив обратные связи, сделавшие её менее зависимой от изменений.

Именно они положили начало Гее. Это имя Джеймс Лавлок в 1982 году дал концепции, изображающей Землю в виде сложной живой системы или, говоря метафорически, — в виде некоего организма. Идея быстро романтизировалась, превратившись в «матушку-Землю», — ну а чего вы хотите, присваивая имя богини своей новой научной теории? Если же рассуждать без поэтических изысков, идея Лавлока заключалась в том, что наша планета действует как единая система, создавая особые механизмы, поддерживающие её существование. Все это является следствием развития многочисленных подсистем (организмов, экологии), развивающих собственные механизмы, которые поддерживают их жизнеспособность. Если каждый член команды старается как можно лучше играть свою партию, команда в целом обязательно выигрывает.

Сложность — это обоюдоострый меч. Чем более сложные формы принимает жизнь, тем проще ей справляться с повседневными проблемами, пока дело не доходит до внешних факторов вроде метеоритов, последствия столкновения с которыми могут оказаться фатальными.

Луна, Меркурий, Марс, а также различные спутники сплошь покрыты круглыми кратерами, большими и маленькими. Почти все они, как мы теперь уверены, появились в результате падений больших глыб, состоящих из камня или льда, а то и того и другого сразу. Лишь немногие кратеры имеют вулканическое происхождение. Ещё не так давно считалось, что большинство их обязано своим появлением именно вулканам, но оказалось, что мы ошибались.

Некоторые же планеты, в том числе и Земля, явных признаков массового падения метеоритов не имеют. Неужели они никогда на нас не падали? К сожалению, падали. Правда, нас защищает атмосфера: мелкие небесные тела сгорают ещё до того, как коснутся земной поверхности. Не черепаха-заступница, конечно, но все лучше, чем ничего. Однако большие глыбы вполне способны прорвать атмосферную оборону.

Существует несколько причин, почему на некоторых планетах нет заметных признаков метеоритного воздействия: это и наличие погодных явлений, разрушающих кратеры, пока те окончательно не исчезнут (так происходит на Земле), и высокая вулканическая активность, постоянно перекраивающая поверхность планеты (на Венере), а то и сами планеты просто-напросто состоят из газа, и метеоритные отметины на них не сохраняются (Юпитер и Сатурн).

В канадской провинции Квебек есть озеро Маникуаган (его примерные координаты — 51° северной широты и 68° западной долготы). Его сложно не заметить на карте: оно круглое и большое — 44 мили (71 км) в диаметре. Это выветрившиеся остатки гигантского кратера, образовавшегося 210 миллионов лет назад, когда глыба диаметром 2–3 мили (3–5 км) упала на Землю. Пик в центре кратера состоит из расплавившихся во время удара и отвердевших затем пород. Расплавленные породы стекли на дно кратера, где их можно обнаружить и сегодня. Само озеро находится в долине, имеющей форму кольца, прорытого ледниками в мягких породах, когда-то бывших частью стен кратера, а затем обвалившихся в результате эрозии.

Кроме того, в той же Канаде существует ещё один крупнейший на планете ударный кратер Садбери. Его диаметр составляет 190 миль (300 км), возраст исчисляется в 1,85 миллиарда лет, диаметр упавшего небесного тела мог составлять около 20 миль (30 км), а энергия, высвободившаяся во время удара, была эквивалентна квадриллиону тонн в тротиловом эквиваленте, то есть взрыву 10 миллионов водородных бомб. В местечке Вредефорт (ЮАР) находится другой ударный кратер похожего размера, появившийся более 2 миллиардов лет назад. Но, мы думаем, недолго им оставаться рекордсменами: близ Амирантских островов в Индийском океане предположительно найден ударный кратер вдвое большего размера. В общей сложности на суше обнаружено более 150 остатков ударных кратеров, при том что многие районы Земли до сих пор изучены не полностью. Не говоря уже о том, что более половины поверхности Земли составляет океан, и поскольку небесные тела падают как им заблагорассудится, общее число ударных кратеров на Земле может приближаться к пятистам.

Все это приключилось довольно давно, однако нет никаких оснований полагать, что такое никогда не повторится. Конечно, крупные столкновения происходят редко просто потому, что мелких метеоритов гораздо больше, чем крупных. Столкновения масштаба Садбери или Вредефорта могут происходить примерно раз в миллиард лет. (Поэтому неудивительно, что когда около двух миллиардов лет назад такое наконец случилось, оба метеорита упали практически один за другим.) Подобного не происходило уже два миллиарда лет, и может показаться, что очередная катастрофа отменена, однако в такого рода рассуждениях кроется статистическая ошибка. Единичные события подчиняются так называемому вероятностному распределению Пуассона, особенностью которого является отсутствие памяти. Таким образом, неважно, произошли ли два крупных столкновения недавно или ничего подобного не происходило в течение веков, среднее время до следующего события остается постоянным, в нашем случае — миллиард лет.

Новая катастрофа может случиться в самое ближайшее время, так что будьте осторожны, выходя на улицу. Впрочем, ни завтра и ни даже через год этого не произойдет: приближающееся тело подобных размеров мы бы заметили.

Последнее из подобных событий имело место в 1908 году: над Сибирской тайгой в районе Тунгуски на высоте 4 миль (6 км) взорвался метеорит, повалив деревья в радиусе 30 миль (50 км). Найдены кратеры, свидетельствующие и о других недавних столкновениях. Например, двойному кратеру в Аравийской пустыне может оказаться всего-то несколько сотен лет.

Откуда же берутся все эти булыжники, ледышки и тому подобная дрянь? Кто или что швыряет их в нас?

Для начала разберемся с терминологией. Вы наверняка замечали в ночном небе светящиеся росчерки так называемых падающих звезд, то есть метеоров. Никакие это не звезды, конечно, а куски космического мусора, сгорающие в земной атмосфере. Подобный мусор называется метеороидами, а та его часть, которой удается достигнуть поверхности планеты, именуется метеоритами. Впрочем, обычно для удобства все без затей говорят: «метеорит». Просто мы хотели вам показать, как можем при желании превратиться в настоящих педантов.

Какие-то из этих тел состоят из камня, какие-то — изо льда или имеют смешанный состав. Но из чего бы они ни состояли, появились эти штуковины не на Земле. По крайней мере, не непосредственно. Хотя некоторые из них, возможно, были выбиты из Земли предыдущими столкновениями, чтобы упасть на нас при следующей встрече. В общем, откуда бы они ни взялись Там Наверху, совершенно очевидно, что приходят они не отсюда. Так что же там находится? Ну, коротко говоря, вся остальная Вселенная, и ближе всего — наша родная Солнечная система, так что определить источники нападения не слишком сложно. И можете поверить, «зарядов» у «нападающих» на ваш век хватит.

Ранее мы описали Солнечную систему как довольно-таки хаотичную: девять планет и несколько спутников с кое-какими любопытными предложениями недвижимости. Мы также упоминали, что после того, как сформировались крупные небесные тела, вокруг них болталось порядочно «строительного мусора». В поясе астероидов оставались сравнительно небольшие осколки настоящих камней, но после того, как вся эта «мелочь» была «выплачена» Солнцу и планетам, там в основном уцелели лишь куски грязного льда.

Самым большим их скоплением является облако Оорта: обширная, но довольно рассеянная масса объектов, находящаяся за пределами собственно Солнечной системы, то есть за орбитой Плутона (ну, или Нептуна, когда Плутон окажется на его орбите, что вполне вероятно). В 1950 году Ян Хендрик Оорт предположил, что источником большинства видимых с Земли комет может быть подобие облака, которое позже было названо его именем. Главным обоснованием для существования этого гипотетического облака является то, что часто встречающиеся долгопериодические кометы должны, по идее, откуда-то прилетать. Размер объектов облака Оорта варьирует от мелкой гальки до глыб, превосходящих величиной Плутон.

Эти-то кометные «запчасти» и становятся источником метеоритов, которые мы время от времени находим и относим в музеи, исключая, конечно, те, что сгорели в атмосфере. Только теперь мы начинаем получать представление о настоящих размерах облака Оорта. Его масса составляет одну десятую массы Юпитера, в то время как размеры за пределами орбиты Плутона — возможно, не меньше чем 3,5 светового года, то есть две трети пути до ближайшей звезды. Его материя распределена в пространстве, которое в миллионы раз превышает размер Солнечной системы. Даже отправившись прямиком туда, вы, возможно, вообще ничего не заметите.

Гравитационное притяжение Солнца на таких расстояниях почти неощутимо, и куски грязного льда просто движутся по своим орбитам, вероятно, близким к круговым. Если предполагать, что ледышки летают именно по орбитам (а не просто так дрейфуют в космосе), то на один такой «круг почета» у Солнца им требуются миллионы лет. Однако в их неспешный полет вмешиваются силы Вселенной. Сам Оорт поэтично называл свое облако «садом, аккуратно возделываемым звездными возмущениями». Притяжение ближайших звезд, всей галактики и особенно Солнца сбивает с верного пути множество таких небесных ледышек.

Однако оказалось, что «возделывается» этот «сад» не столь аккуратно, как предполагал Оорт. Примерно раз в 35 миллионов лет через облако проходит звезда, сея на своем пути хаос. В 70-х годах прошлого века был обнаружен ещё один источник возмущений: гигантские молекулярные облака — скопления холодного водорода, где рождаются звезды и планетные системы. Массы таких облаков могут в миллион раз превышать массу Солнца, и им даже не нужно особенно приближаться, чтобы сбить ледяные глыбы с их размеренного пути в облаке Оорта.

Это воздействие может привести к тому, что глыбы льда полетят в сторону Солнечной системы, по дороге превращаясь в кометы. Некоторые, правда, пролетают мимо, не особенно беспокоя нас. Кометы — основной (хотя и не единственный) источник космического мусора на заднем дворе Земли.

Каждый день около тысячи метеороидов размером с футбольный мяч и миллионы более мелких попадают в атмосферу Земли. Время от времени до поверхности долетают самые большие из них, иногда — очень большие, среди которых могут быть и невольные убийцы динозавров. Какова вероятность встретиться с такими? Один раз на каждые сто миллионов лет.

Такого рода мусора в Солнечной системе существует гораздо больше, чем мы привыкли думать. Он ливнем падает на нашу планету, каждый год обрушивая около 80 тысяч тонн. В основном это небольшие осколки камней и подсохшая ледяная грязь из хвостов комет. Обломки этого типа следуют за кометой, отмечая её путь, словно дорожка, посыпанная гравием. Когда орбита Земли проходит по такой кометной мусорке, часть осколков сгорает в атмосфере и мы можем наблюдать эффектные световые шоу — метеорные потоки. Они случаются каждый год в одно и то же время. Например, Леониды можно увидеть в ноябре, а Персеиды — в августе.

С декабрьским метеорным потоком, Геминидами, однако, не все так просто. Они, возможно, связаны с не существующей ныне кометой, чей перигелий (ближайшая к Солнцу точка орбиты) лежал за орбитой Плутона. Это подводит нас к другому источнику «нападающих»: поясу Койпера, составной части облака Оорта, находящейся поблизости от Плутона. Кстати говоря, Плутон со своим спутником Хароном считаются сейчас вовсе не планетой и луной, а самой большой агломерацией в поясе Койпера. Объекты этого пояса движутся по квазиэллиптическим орбитам и могут порождать некоторые короткопериодические кометы вроде кометы Галлея, возвращающейся каждые 76 лет.

Астероиды, как и кометы, также швыряют в нас камнями. Гравитационное поле Юпитера достаточно сильно, чтобы их возмутить, особенно те, которые находятся на резонансной орбите, период которой представляет собой простую дробь от периода обращения Юпитера вокруг Солнца: 1/3 или, скажем, 2/5. Из 8 тысяч астероидов орбиты примерно каждого двадцатого проходят недалеко от орбиты Земли, а то и пересекают её. Любой из астероидов с пересекающейся орбитой — потенциальный «враг». Астероиды, чьи орбиты находятся на расстоянии от Солнца меньше 1,3 радиуса орбиты Земли, называются амурами, поскольку сближаются с Землей. Самым известным среди них является астероид Эрос. Астероиды, орбиты которых пересекают земную с внешней стороны, называются аполлонами. Сейчас нам известно более 400 амуров и аполлонов. Однако куда больше опасений у специалистов вызывают так называемые атоны, то есть такие маленькие амурчики, которые очень сложно обнаружить. Тем не менее, несмотря на свой размер, они могут в случае чего причинить кучу неприятностей. Большинство из них, вероятно, явились из главного пояса астероидов, но были сбиты с пути Юпитером, так что пересекли орбиту Марса, где, в свою очередь, подверглись его воздействию.

Отсюда вырисовывается двойственная роль Юпитера, и, возможно, эти роли взаимно дополняют друг друга. С одной стороны, эта самая большая планета бесчисленное количество раз спасала жизнь землянам, притягивая к себе почти все летящие в нас валуны и ледяные глыбы. Так, например, случилось в 1994 году с кометой Шумейкеров — Леви-9. С другой стороны, именно Юпитер «встряхнул» пояс астероидов, в результате чего «убийца динозавров» (если он действительно был астероидом) врезался в Землю.

В общем, баскетбольный мяч, брошенный на бильярдный стол, произведет фурор среди бильярдных шариков. Великовский, предложивший в пятидесятых годах несуразную теорию, согласно которой в библейские времена Солнечная система смахивала на бильярдный стол, где Марс подходил к самой Земле, а некая комета превратилась в Венеру, в принципе мог заблуждаться не так уж сильно.

Разве что во всех без исключения деталях.

Впрочем, у нас хватает и других поводов для беспокойства. В галактике Млечный Путь имеется великое множество разных звезд. Время от времени некоторые из них взрываются и становятся новыми, изредка — даже сверхновыми, распространяя вокруг себя чрезвычайно активное излучение. Если такое произойдет где-нибудь поблизости от Земли — скажем, в двадцати световых годах, все высшие формы жизни окажутся стерилизованными. И это ещё в лучшем случае. Выжить смогут лишь бактерии, особенно живущие в земной коре. Они, пожалуй, опять ничего не заметят. Тогда просто нужно будет подождать несколько миллиардов лет — и вот уже новые высшие формы жизни процветают на планете.

Но ещё больше беспокойства вызывают источники гамма-всплесков. Гамма-излучение, так же как и рентгеновское, — это электромагнитное излучение с чрезвычайно малой длиной волны. Когда астрономы получили приборы, которые смогли обнаруживать подобное излучение, и оснастили ими спутники, оказалось, что два-три раза в сутки Земля подвергается интенсивному гамма-облучению, источники которого находятся где-то в далеком космосе. Эти гамма-всплески, похоже, обладают невероятно высокой энергией. У нас есть основания полагать, что один из подобных источников находится на расстоянии 12 миллиардов световых лет. На таком расстоянии не различить даже сверхновую, следовательно, источником этих гамма-всплесков является что-то по-настоящему серьезное.

Но что? Это остается тайной, может быть, самой главной тайной современной астрономии. Наиболее правдоподобной является гипотеза о столкновении нейтронных звезд. Представьте двойную звезду, то есть даже две звезды, обращающиеся по замкнутым орбитам вокруг общего центра масс. Предположим также, что обе звезды — нейтронные. С течением времени звезды, естественно, теряют энергию и начинают сближаться друг с другом. Если вы немного потерпите, то в один прекрасный день дождетесь, что они просто столкнутся. Столкновение таких звезд — это вам не соударение двух шариков для пинг-понга — типа, стукнулись и разлетелись. Звезды, скорее всего, аннигилируют и преобразуются в излучение. Пока что все источники гамма-всплесков, которые мы обнаружили, находятся на невероятно большом расстоянии от нас, но в любую минуту какой-нибудь новый может возникнуть где угодно. Если две нейтронные звезды врежутся друг в друга на расстоянии примерно в сто световых лет от Земли, жизнь на нашей планете сохранится разве что глубоко под водой или в толще горных пород, однако все, кто окажутся на поверхности, — вымрут.

И мы даже не заметим, как это произойдет.

Астероиды и кометы хотя бы предупреждают нас о своем прибытии, пусть и незадолго. В принципе мы способны, если у нас будет как минимум год в запасе, управиться с небольшим астероидом, подлетающим к Земле. Можно заметить его приближение и рассчитать место падения. Но гамма-лучи, являясь электромагнитными волнами, движутся со скоростью света. Может быть, они уже летят к нам прямо сейчас, а мы ничего не знаем. А когда узнаем, мы со всей нашей техникой уже будем мертвы.

Если разобраться, даже наше Солнце не внушает особого доверия. Ядерные реакции не только заставляют звезды гореть, они могут изменять их по мере того, как заканчиваются запасы одних химических элементов, возникают новые или достигается некий критический уровень, запускающий реакции другого типа. Астрономы уверены, что большинство звезд последовательно проходят одни и те же этапы развития, называемые главной последовательностью.

Когда Солнце вступило на скользкий путь главной последовательности, оно было очень похоже на современное: температура поверхности — около 6000 градусов Кельвина, светимость — 400 септильонов ватт, состав — 73 % водорода, 25 % гелия и 2 % других элементов. Оно останется стабильным в течение 10 миллиардов лет, до тех пор, пока весь водород в ядре не превратится в гелий. После чего солнечное ядро начнет неуклонно сжиматься и вырождаться до состояния плотно упакованных нейтронов. Вне ядра останется водородная оболочка, в которой будут по-прежнему происходить ядерные реакции. Под их воздействием внешние слои звезды будут расширяться и охлаждаться. Звезда станет красным гигантом, увеличившись в размерах в 10–100 раз.

Сейчас радиус Солнца составляет примерно 450 000 миль (700 000 км). Превратившись в красного гиганта, оно, вероятно, разрастется до величины, промежуточной между орбитами Меркурия и Венеры, и тогда у землян возникнут кое-какие проблемы. В довершение в разогревающемся солнечном ядре начнутся реакции синтеза, превращающие гелий в углерод, те самые реакции, которые, по всей видимости, отвечают за существование углеродной формы жизни, то есть нашей. По астрономическим масштабам времени «гелиевая вспышка» происходит очень быстро и останавливает дальнейшее вырождение ядра. Последнее снова сможет поддержать ядерные реакции, но теперь топливом будет гелий. Внешние слои звезды вновь начнут сжиматься и нагреваться.

Когда весь гелий в ядре будет израсходован, ядерный материал в звезде опять распределится между двумя слоями: внутренним, в котором гелий будет превращаться в углерод, и внешним, в котором водород будет преобразовываться в гелий. Наружные слои снова начнут расширяться, и звезда во второй раз станет красным гигантом. Затем наружные слои начнут рассеиваться, подобно туману, обнажая горячее ядро. Звезда будет стремительно уменьшаться, теряя слой за слоем. И когда все внешние слои будут окончательно потеряны, ядро снова вернется в вырожденное состояние. Звезда превратится в белого карлика.

На нынешний этап главной последовательности у нашего дорогого Солнца есть в запасе всего около 5,7 миллиарда лет, а потом: ба-бах! Солнце — красный гигант, Земля — выжжена дотла или поглощена им. Правда, терять сон из-за этого не стоит. Среднее время существования биологического вида — 5 миллионов лет. К тому времени наши косточки давным-давно истлеют.

В общем, планеты — не слишком приятное место для житья. И хотя жизнь устроилась здесь с относительным комфортом (здоровая кислородная атмосфера с озоновым слоем для защиты от ультрафиолетовых лучей, мягкий уютный ил на дне океанов, длинные периоды отдыха между термоатмосферными осцилляциями), у Вселенной полно всяких гадостей, которые она всегда готова вывалить на нашу маленькую планетку, серьезно её повредив, а то и совсем уничтожив.

Это возвращает нас к исходному вопросу. Действительно ли жизнь так уж хрупка, а мы — просто невероятные везунчики? Или, наоборот, она необыкновенно прочна и, следовательно, довольно обычна во Вселенной? Может ли жизнь адаптироваться настолько, что сумеет справиться практически с любым испытанием, которое пошлет ей космос?

Пока мы не исследуем иные миры и своими глазами не увидим иные формы жизни, если, конечно, таковые где-нибудь имеются, наши рассуждения останутся чисто умозрительными. Одной из проблем является антропный принцип. Предположим, что жизнь — это невероятно редкое явление и на большинстве планет она либо вообще никогда не возникала, либо долго там не просуществовала из-за поджидавших её бедствий. Тем не менее во Вселенной существует огромное множество галактик, в каждой из которых — миллиарды или даже триллионы звезд. И даже если шансы на возникновение и выживание ничтожно малы, где-нибудь какой-нибудь из планет обязательно должно было повезти. Так работает теория вероятности.

Между прочим, мы как раз и есть такие счастливчики, поскольку на нашей планете жизнь выжила. Следовательно, неважно, насколько малы шансы. Хотя сложно сказать, насколько репрезентативна выборка. Вероятность того, что мы выжили, — 100 %, просто потому, что именно так оно и есть. Поэтому нет смысла рассуждать, исходя из факта нашего существования, что надежда на выживание достаточно велика. Ведь мы не можем, опираясь лишь на собственный опыт, утверждать, что у нас были большие шансы. Велики они были или нет, — но мы здесь. Это как раз тот случай, когда сторонник антропного принципа может на законных основаниях оказаться на коне. Возможно, жизнь действительно возникала на всех планетах, и, если ей было позволено продержаться достаточно времени, может быть, это была даже разумная жизнь. Но при всем том, мы с вами можем оказаться единственными, кто выжил и задался этим вопросом.

С другой стороны… Именно разнообразие всяческих неприятностей, которые Вселенная прячет в рукаве, способствует приспособляемости и универсальности жизни. Биосфера Земли не похожа на жалкую кучку выживших счастливчиков. Скорее это компания крутых ребят, преодолевших все препятствия, которые встретились им на пути. Конечно, они понесли потери, возможно — серьезные. Но даже если в бою выживали немногие, через недолгое время планета снова оказывалась заселенной, потому что жизнь воспроизводится быстро. Что бы ни случилось, совсем скоро она снова набирает силы.

Во всяком случае, пока.

Глава 33

БУДУЩЕЕ ЗА ТРИТОНАМИ

ГЕКС, КАК ОБЫЧНО, ПРЕБЫВАЛ В ГЛУБОКОЙ ЗАДУМЧИВОСТИ. Запуск микроскопической вселенной занял куда меньше времени, чем ожидалось. Теперь она в общем и целом управлялась со своими делами самостоятельно. Гравитация неудержимо притягивала, дождевые тучи формировались как ни в чем не бывало, и каждый день шли дожди. Шарики размеренно крутились один вокруг другого.

О безвременно почивших крабах ГЕКС вспоминал безо всякого сожаления. Так же как в свое время не радовался их появлению. Он думал о крабах просто как о чем-то, что имело место быть. Однако наблюдать за крабчеством (как именовали себя сами крабы), подслушивать их мысли о вселенной (насыщенные специфической крабьей терминологией), мифы о Великом Крабе, силуэт которого каждый может рассмотреть на Луне, ГЕКСУ было любопытно. Как и читать странные закорючки, которыми просвещенные крабы записывали свои выдающиеся идеи и стихи о благородстве и бренности крабьей жизни в назидание потомкам. Относительно бренности, как выяснилось, они не ошиблись.

ГЕКС пришел к следующим выводам: если имеется жизнь, то где-нибудь возникнет интеллект; а когда появится интеллект, то где-нибудь обязательно возникнет и экстеллект. Если же не возникнет, значит, интеллект недостаточно интеллектуален. Разница такая же, как между крошечным морским рачком и целой стеной из известняка.

Ещё ГЕКС решал, надо ли делиться этими выводами с волшебниками, учитывая то обстоятельство, что последние существовали в одном из высокоразвитых экстеллигентных миров. Впрочем ГЕКС понимал, что его создатели несравненно умнее его самого. Другое дело, что они — великие мастера маскировки.

Новое существо разработал Профессор Современного Руносложения.

— Все, что нам нужно, это какой-нибудь миленький моллюск: морское блюдце или рапанчик, — объяснял он свою идею прочим волшебникам, уставившимся на доску. — Мы переносим его сюда, в магическую среду, используем парочку заклинаний роста, а потом отпустим, и пусть Природа берет свое. А поскольку там, как мы знаем, все остальные вымирают как мухи, наше создание вскоре станет доминирующим видом.

— И насколько высоко оно будет доминировать? — скептически спросил Чудакулли.

— Около двух миль от подножия и до вершины конуса, — сказал Профессор Современного Руносложения. — И примерно четыре мили в поперечнике.

— Тяжеленько же ему будет передвигаться, — заметил Декан.

— Вес раковины действительно будет его немного тормозить, но, по моим расчетам, оно сможет преодолевать путь, равный длине своего тела, всего за год. Ну, максимум за два.

— А есть-то оно что будет?

— Все подряд.

— То есть?..

— Да вообще все! Я хочу пустить по низу основания ряд всасывающих отверстий, приспособленных для фильтрации питательного плактона из морской воды.

— И кто у нас планктон?

— Ну, что там есть? Киты… Косяки разных рыб и прочая мелочь.

Волшебники ещё раз внимательно осмотрели схему конусообразного объекта.

— А как у него с мозгами? — поинтересовался Чудакулли.

— Зачем они ему?

— Ну да, ну да…

— Зато оно сможет выдержать чуть ли не прямое попадание кометы, а срок его службы, по моим предварительным прикидкам, составит более пятисот тысяч лет.

— А потом оно сдохнет? — спросил Чудакулли.

— Разумеется! Мои расчеты показывают, что, чтобы выжить, к тому времени оно должно будет поглощать пищу в течение 24 часов и 1 секунды каждые 24 часа.

— И тогда-то оно сдохнет?

— Да.

— А оно само в курсе?

— Вряд ли.

— Боюсь, тебе придется начать все заново, уважаемый лектор.

Думминг тяжело вздохнул.

— Тебе не надо то и дело пригибаться, — сказал он. — Не говоря уже о том, что это и не поможет. Мы следим за всеми кометами и в случае чего заранее тебя предупредим.

— Ты не представляешь, что я тогда пережил! — воскликнул Ринсвинд, ползком пробираясь вдоль берега. — Да ещё этот проклятый шум!

— Слушай, ты Сундук не видел?

— Говорю ж тебе, у меня до сих пор в ушах звенит!

— Так что же Сундук?

— Что-что? А, Сундук… Смылся. Ты не видел ту сторону планеты? Там возникла целая горная страна!

После столкновения волшебники немного прокрутили время вперед. Всюду, куда ни глянь, царил удручающий беспорядок. И все же, используя свои бездонные запасы сварливиума, жизнь постепенно возрождалась. Вернулись и крабы, не проявлявшие, впрочем, больше никакого интереса к сооружению домиков. Вероятно, что-то нашептывало им, что это будет сплошная потеря времени.

Ринсвинд мысленно вычеркнул их из списка. «Ищи любые признаки разума!» — так наказал ему Аркканцлер. Сам Ринсвинд считал, что все действительно разумные создания должны бежать от волшебников сломя голову. Если ты где-нибудь встретишь волшебника, немедленно начинай пускать слюни и мычать как идиот. Вот что посоветовал бы Ринсвинд местному разумному существу.

Впрочем, его совет пока никому не понадобился: что в море, что на суше, все и так действовали с похвальной глупостью.

Негромкий звук заставил Ринсвинда посмотреть под ноги. Оказалось, он едва не наступил на рыбу.

Она, извиваясь в прибрежной грязи, тщетно пыталась добраться до лужи соленой воды.

Будучи по природе добрым человеком, Ринсвинд осторожно поднял несчастную и отнес в море. Некоторое время рыба поплескалась на мелководье, а затем, к немалому изумлению Ринсвинда, опять полезла на берег.

Он снова отнес её в воду, на этот раз выпустив поглубже.

Через тридцать секунд рыба вновь была на берегу.

Ринсвинд присел над упорно ползущей куда-то тварью.

— Не хочешь ли поговорить об этом? — спросил её он. — Пойми, там, в море, тебя ждёт прекрасная жизнь, не стоит отрекаться от неё из-за каких-то пустяков. В конце концов, у всего можно найти положительные стороны, если знаешь, конечно, куда смотреть. Нет, я тебя понимаю: жизнь — это как замок из песка. А ты — всего лишь неказистая рыба. Но знаешь, по моему опыту, истинная красота находится где-то внутри, под кож… Я хотел сказать, что под чешуей, ты…

— Что там у тебя творится? — спросил голос Думминга.

— Вот, с рыбой беседую, — ответил Ринсвинд.

— Зачем?

— Она все время вылезает из воды. Похоже, на все готова, чтобы свести счеты с плавниками.

— И?

— Что и? Сами же сказали искать что-нибудь интересное.

— Мы здесь все как один пришли к выводу, что в рыбах ничего интересного нет, — возразил Думминг. — Рыбы глупы по определению.

— Там среди волн плавают крупные рыбы, — сказал Ринсвинд. — Может быть, она их боится?

— Ринсвинд, рыбы на то и рыбы, чтобы жить в воде. Пойди лучше и отыщи крабов. И ради богов, выкинь ты эту чокнутую рыбешку подальше в море.

— Возможно, нам придется кое-что переосмыслить, — мрачно произнес Чудакулли.

— Насчет тритонов, — уточнил Думминг.

— Тритоны окончательно там распоясались, — сказал Декан. — В сортире и то можно найти более приличные вещи.

— Пусть тот, кто выпустил туда тритонов, сделает шаг вперед, — распорядился Чудакулли.

— Уверен, никто не мог этого сделать, — сказал Главный Философ. — После падения кометы Сундук куда-то запропастился, и мы не можем больше ничего переправить в тот мир.

— Вот именно! А у меня, между прочим, полный аквариум первоклассных зачарованных моллюсков, готовых к отправке, — добавил Профессор Современного Руносложения. — И что, скажите на милость, мне теперь с ними делать?

— Закажи себе из них похлебку, — предложил Декан.

— Эволюция призвана улучшать вещи, — продолжал наставления Чудакулли, — но она не должна их изменять. Ладно, допустим, как-то случайно получились эти дурацкие амфибии. Но! И это чрезвычайно важный момент: есть ведь ещё Ринсвиндовы рыбы. И если они непременно должны отрастить себе ноги, почему они до сих пор там?

— Головастики совсем как рыбы, — подал голос Казначей.

— Но головастик знает, что он станет лягушкой, — принялся терпеливо объяснять Чудакулли. — В том же мире вообще нет нарративиума. Тамошняя рыба не может сказать себе: «Ах, меня так манит жизнь на суше, хочется побродить там на таких длинных штуковинах, для которых у меня пока даже нет названия». Нет, уважаемые! Или эта планета каким-то образом сама генерирует новые формы жизни, или нам придется вернуться к старой гипотезе насчет «скрытых богов».

— Да там вообще все наперекосяк, — сказал Декан. — Дело наверняка в сварливиуме. Никакие боги не совладали бы с этим миром. Едва там возникла жизнь, все сразу же пошло вразнос. Помните ту книжку, которую нам приносил Библиотекарь? Сплошные враки! В том мире все происходит совершенно не так! Они просто делают то, что им заблагорассудится!

— Все-таки какой-никакой, а прогресс налицо, — осторожно заметил Думминг.

— Ты об этих амфибиях-переростках, что ли? — фыркнул Главный Философ. — А в море все шло так хорошо. Помните медуз-сетевязов? А какую великолепную цивилизацию построили крабы! Они, можно сказать, обрели культуру!

— Они жрали захваченных в плен врагов живьем, — напомнил ему Профессор Современного Руносложения.

— Ну да, было дело… — нехотя признал Главный Философ. — Но, должен заметить, делали это, соблюдая все правила этикета. И только у подножия статуи Великого Краба. Бедняги пытались покорить мир, а чем он им отплатил? Миллионом тонн раскаленного добела льда прямо промеж глазок на тоненьких стебельках? Все это так грустно, друзья мои.

— Возможно, им следовало пожирать врагов поинтенсивнее, — заметил Декан.

— Возможно, рано или поздно планета поймет намёк, — сказал Чудакулли.

— А может быть, наконец настало время гигантских моллюсков? — с надеждой спросил Профессор Современного Руносложения.

— Пока у нас имеются только гигантские тритоны, — осадил его Чудакулли. Он внимательно посмотрел на Декана и Главного Философа. Не обладай Аркканцлер определенной политической сметкой, ему ни за что не удалось бы удержаться на вершине клокочущего вулкана, называемого Незримым университетом. — Тритоны, господа, могут стать отличным выходом. Они же амфибии, значит, чувствуют себя как дома и в воде, и на суше. Взяли, так сказать, навар от обеих стихий. Ну, что скажете?

Оба волшебника неуверенно переглянулись.

— Что ж… Я лично полагаю… — начал Главный Философ.

— Да, может быть, — скрепя сердце, согласился Декан. — Вполне возможно…

— Вот и договорились, — довольно потер руки Чудакулли. — Итак, будущее за тритонами!

Глава 34

ДЕВЯТЬ ИЗ ДЕСЯТИ

«В ТОМ МИРЕ ВООБЩЕ НЕТ НАРРАТИВИУМА».

Давайте немного отвлечемся от сказания о «Рыбе, которая вышла из моря» и обратимся к более философским темам. Наши волшебники снова в затруднении. В Плоском мире события происходят потому, что повествовательный императив понуждает их свершаться. Выбор способа достижения цели остается на совести действующих лиц, но не сама цель. Профессор Современного Руносложения пытается создать устойчивую форму жизни. Он думает, что выживаемости биологических видов препятствует хрупкость самой жизни, и единственным способом преодолеть это полагает моллюска с раковиной диаметром в две мили, способного выдержать все, что может свалиться с неба.

Судя по всему, ему даже не пришло в голову, что жизнь добивается выживаемости другими, косвенными методами. С невероятной цепкостью она возникает в самых неблагоприятных местах, успешно воссоздавая себя снова и снова. Волшебники прямо разрываются между фактом, что планета — на редкость неудачное место для возникновения жизни, и тем обстоятельством, что это положение опровергается самой жизнью.

Всем им там, в Плоском мире, ясно как день, что один шанс на миллион осуществляется в девяти случаях из десяти^[176]. Дело в том, что обитатели Плоского мира сами являются частью истории, которая и определяет все, что с ними происходит. И если истории требуется, чтобы кому-то выпал один шанс на миллион, что ж, несмотря на все неблагоприятные обстоятельства, именно так и произойдет. В Плоском мире абстракции, как правило, материализованы, поэтому там имеется специальный элемент, нарративиум, гарантирующий всеобщее подчинение повествовательному императиву. Другой персонификацией абстракции является Смерть, следящий за тем, чтобы каждая частная история заканчивалась именно тогда, когда ей и надлежит быть законченной. Нарративиум служит залогом того, что даже если кто-то попытается восстать против истории, в которой живет, ему все равно не удастся выйти за её пределы.

Неудивительно, что маги пришли в замешательство, столкнувшись с нашим миром, в котором все совсем не так.

Или?..

В конце концов, в нашем мире тоже попадаются субъекты, управляющие историями.

Кстати, вот вам история о тех, кто управляет. Дело было в 1997–1998 годах на гоночной трассе Херес во время проведения последнего заезда Гран-при гонок «Формулы-1». В борьбе за чемпионский титул знаменитый гонщик Михаэль Шумахер опережал на одно очко своего главного конкурента Жака Вильнева. Однако ключевую роль, по всей видимости, сыграл член команды Вильнева Хайнц-Харальд Френтцен. Гонщики конкурировали за поул-позицию, то есть за наиболее выгодное положение при следующем старте, которое получает пилот, показавший лучшее время в квалификационных заездах. И что же произошло? Как это ни странно, но и Вильнев, и Шумахер, и Френтцен прошли круг за 1 минуту и 21,072 секунды. Время совпало вплоть до тысячных долей, что совершенно невероятно!

Но факт остается фактом: время прохождения действительно совпало. Однако так ли уж это было невероятно?

В научных сферах подобные вопросы всплывают довольно часто, потому что они на самом деле представляются важными. Насколько показательна статистическая выборка случаев заболевания лейкемией вблизи ядерной установки? Является ли достаточным доказательством опасности пассивного курения корреляция между раком легких и наличием в семье курильщика? Свидетельствуют ли сексуальные отклонения у рыб о загрязнении системы водоснабжения химическими веществами типа эстрогена?

Или вот ещё такой пример. 84 % детей у пилотов израильских истребителей — девочки. Почему у летчиков-истребителей чаще рождаются дочери? Станет ли ответ на данный вопрос прорывом в области программирования пола ребенка или это просто влияние статистической погрешности? Оценить это отнюдь не просто. Так называемое чутье тут бесполезно, потому что люди не больно-то и способны предугадывать случайные события. Многие считают, что если в лотерее давно не выпадали какие-то номера, то вероятность, что они скоро выпадут, больше. Но у лотерейной машины память отсутствует, и её будущие действия никак не зависят от прошлых. Цветные пластмассовые шарики не в курсе, как часто они выпадали прежде, а следовательно, не стремятся компенсировать дисбаланс.

Когда же дело доходит до совпадений, наша интуиция вообще сбивает нас с толку. Вот вы приходите в бассейн, и парень за стойкой не глядя достает из ящика ключ от шкафчика. Идете в раздевалку, где с радостью обнаруживаете, что почти все шкафчики свободны. Но тут же выясняется, что ещё три человека получили шкафчики по соседству с вами: начинаются извинения и дружное хлопанье дверцами. Или вот, например: вы впервые в жизни летите на Гавайи, где встречаете одного венгра, с которым когда-то работали в Гарварде. Другой случай: вы с новой женой проводите медовый месяц в кемпинге в отдаленной части Ирландии. И вот вы с ней прогуливаетесь по пустынному пляжу, а вам навстречу… топает ваш начальник и тоже с новой женой. Все вышесказанное — реальные истории из жизни Джека.

Почему нас так завораживают совпадения? Потому что нам кажется, что случайные события должны равномерно распределяться во времени, и их статистические скопления нас безмерно удивляют. Мы просто уверены, что «типичный» лотерейный розыгрыш должен выглядеть примерно как «5, 14, 27, 36, 39, 45», а вот последовательность «1, 2, 3, 19, 20, 21» представляется гораздо менее вероятной. На самом же деле шанс выпасть у обеих последовательностей совершенно одинаков, а именно 1 к 13 983 816. Типичный лотерейный розыгрыш довольно часто включает несколько соседних номеров, потому что последовательности из 6 случайных номеров между 1 и 49 скорее склонны группироваться, чем наоборот. По крайней мере, именно так работает лотерея в Великобритании.

Откуда мы это знаем? Для ответа на подобные вопросы теория вероятности пользуется термином «пространство элементарных событий» (так в этой теории вероятности называют уже упоминавшееся нами фазовое пространство), то есть виртуальное пространство, включающее в себя все множество вероятных событий. Оно содержит не только интересующее нас событие, но и все возможные альтернативы. Для игральной кости, например, пространство элементарных событий — это: 1, 2, 3, 4, 5, 6. Для лотереи же оно должно содержать все последовательности чисел от 1 до 49. В этом пространстве некое численное значение присваивается каждому событию. Именно это значение и называется его вероятностью, то есть соответствует тому, насколько вероятно данное событие. Если игральная кость не была мимоходом «подправлена» шулером, вероятность выпадения у всех чисел одинакова: 1 к 6. То же самое верно и по отношению к лотерее, только теперь речь идёт о вероятности 1 к 13 983 816.

Мы можем использовать пространство элементарных событий, чтобы приблизительно оценить вероятность совпадения, произошедшего на соревнованиях «Формулы-1». Лучшие пилоты проходят трассу примерно на одной и той же скорости, поэтому три из них легко могут прийти к финишу в пределах одной десятой секунды. В интервале тысячных долей секунды для каждого из лидеров существовало всего 100 возможных результатов: это и было их пространством элементарных событий. Тогда вероятность совпадения для троихгонщиков — 1 к 10 000, то есть достаточно маленькая, чтобы произвести на нас впечатление, но не настолько уж сверхъестественная.

Подобные прикидки помогают объяснять те якобы поразительные совпадения, о которых частенько пишут в газетах, вроде получения игроком в бридж «идеальной руки», то есть тринадцати карт одной масти разом. Количество партий в бридж, сыгранных в мире за неделю, огромно, огромно настолько, что в течение нескольких недель реальные события заполнят все пространство элементарных событий целиком. Поэтому в масштабах всего мира «идеальная рука» иногда выпадает с частотой, имеющей действительно небольшую, но отнюдь не нулевую вероятность. Но вероятность того, что «идеальная рука» достанется всем четверым игрокам одновременно, мала настолько, что даже если бы на каждой планете галактики было по миллиарду жителей и все они миллиард лет играли бы в бридж каждый день, то и в этом случае подобное вряд ли бы произошло.

Тем не менее время от времени в газетах сообщают о случаях такого рода. Логичный вывод, который можно сделать, что это не чудеса, а нечто нарушившее естественную вероятность событий. Возможно, игроки получили почти «идеальную руку», а потом молва приукрасила случившееся настолько, что, когда подключились журналисты с фотографами, повествовательный императив предопределил соответствие истории тому, о чем спрашивали газетчики. В конце концов, может быть, кому-то просто захотелось увидеть свои имена в газете. Ученые тоже часто недооценивают склонность людей ко лжи. Многие из них были одурачены «доказательствами» экстрансенсорных способностей и всяких сверхъестественных явлений, на поверку оказавшихся мошенничеством.

Многие другие странные совпадения при ближайшем рассмотрении уходят в «серую зону». Имеются сильные подозрения в обмане, который обычно никак нельзя доказать либо потому, что необходимые доказательства недоступны, а то и из-за того, что овчинка выделки не стоит. Другая возможность оказаться обманутым каким-нибудь совпадением связана с незнанием реальных границ данного пространства элементарных событий. Та же «идеальная рука» может вполне объясняться способом, каким игроки тасуют карты перед очередной сдачей (короче говоря, тасуют они паршиво). Если колоду заранее разложить так, чтобы сверху легли четыре карты различной масти, а кроме того, каждая четвертая карта была одинаковой масти, можно сколько угодно снимать колоду (разумеется, не тасуя её при этом) и все равно получать «идеальную руку». Между прочим, к концу игры карты на столе лежат более-менее упорядоченно, поэтому, когда их собирают, они зачастую сохраняют исходный расклад.

То есть даже в таком, казалось бы, математически аккуратном примере, как бридж, подобрать адекватное пространство элементарных событий совсем не просто. В приведенном примере оно состояло из «колоды карт, которые игроки в бридж обычно собирают в конце партии», а не из «всех возможных сочетаний карт». Это сильно меняет дело.

Увы, статистика, как правило, работает именно с так называемым очевидным пространством элементарных событий. Так, в случае с израильскими летчиками-истребителями: она, естественно, берет в качестве такого пространства всех детей израильских летчиков-истребителей. Тут может случиться непредвиденная ошибка вроде той, какую демонстрирует одна сказка.

Согласно легенде, норвежский король Олаф и шведский король (тоже Олаф, между прочим) поспорили из-за одного приграничного острова. Они решили разыграть его в кости: кто выбросит больше, тот и победит. Шведский король выбросил две шестерки и гордо объявил норвежскому, что тот может сразу сдаваться. Однако норвежец не поддался и тоже бросил кости. На одной выпала шестерка, а вторая… раскололась на две половинки, показав шестерку и единицу. «Тринадцать, — как ни в чем не бывало сказал норвежский Олаф. — Я выиграл»^[177].

Что-то похожее описано и в книге «Цвет волшебства», где несколько богов, решая желательный исход кое-каких событий в Плоском мире, играли в кости:

«Госпожа едва заметно кивнула и подняла череп. Несмотря на то, что игровой стаканчик едва шевельнулся, звук загремевших игральных костей разнесся по всему залу. Потом богиня вытряхнула кубики на стол, и они, подпрыгивая, покатились по поверхности.

Шестерка. Тройка. Пятерка.

Однако с пятеркой происходило что-то странное. Кубик, который подтолкнуло случайное столкновение сразу нескольких миллиардов молекул, качнулся на один из углов, медленно перевернулся и… сверху оказалась семерка.

Слепой Ио поднял кубик и сосчитал грани.

— Послушайте, — устало сказал он. — Давайте играть честно»^[178].

Пространство элементарных событий природы зачастую намного превосходит наши ожидания. Ведь такое пространство — это чисто человеческий способ моделирования реальности, учитывающий далеко не все. Когда дело доходит до оценки значимости, выбор другого варианта пространства может полностью изменить нашу оценку вероятности того или иного события. Причина тут кроется в одной чрезвычайно важной нашей особенности — изначальной предвзятости всякой выборки, что, без сомнения, является воздействием нарративиума. Этот фактор часто игнорируется при обработке статистических данных. Выпадение «идеальной руки» в бридже привлечет пристальное внимание местной, а то и национальной прессы, в отличие от обычной сдачи карт. Много ли вы видели заголовков в газетах, вроде: «ИГРОК В БРИДЖ ПОЛУЧИЛ САМУЮ ОБЫКНОВЕННУЮ КОМБИНАЦИЮ!»? Человеческий мозг неутомим в поиске шаблонов. Мы приходим в восторг от определенных событий, которые считаем существенными, и неважно, являются ли они таковыми в действительности. При этом мы склонны игнорировать соседние события, которые могли бы помочь рассудить, насколько велика вероятность совпадения.

Предвзятость выборки оказала воздействие и на оценку результатов «Формулы-1», о которых мы упоминали выше. То же самое могло касаться результатов матчей открытого чемпионата США по теннису, или футбольных матчей, или соревнований по гольфу… В любом случае люди говорили бы только о совпадениях, и никто не вспомнил бы о том, что не совпало и не произошло. Представьте: «ПИЛОТЫ «ФОРМУЛЫ-1» ПРИШЛИ К ФИНИШУ С РАЗНЫМИ РЕЗУЛЬТАТАМИ!»… Между прочим, если включить в список несостоявшихся событий всего лишь десяток главных спортивных соревнований, то оценка «1 к 10 000» превратится уже в «1 к 1000».

Теперь, когда мы с этим наконец разобрались, вернемся к израильским летчикам-истребителям. В случае стандартного статистического исследования будет выделено «очевидное» пространство элементарных событий, рассмотрена вероятность рождения мальчика и девочки в каждом случае и подсчитан шанс рождения девочек в 84 % случаев. Если этот шанс окажется менее чем 1/100, то данные будут объявлены «показательными на 99 %». Но подобный анализ не учитывает возможной предвзятости выборки. Почему мы вообще занялись полом детей израильских летчиков-истребителей? Потому что наше внимание уже было привлечено серией совпадений. Если бы они касались роста отпрысков производителей израильских самолетов или музыкальных способностей жен израильских авиадиспетчеров, наш мозг, постоянно ищущий какие-нибудь совпадения, отреагировал бы сходным манером. Мы изначально исключили множество других факторов, которые не совпали, и наши расчеты уровня показательности оказались искаженными.

Человеческий мозг обрабатывает огромные объемы данных, ища что-нибудь необычное, и только в этом случае посылает рефлекторный сигнал: «Ух ты! Посмотри-ка на это!» И чем шире мы расставляем сети для ловли совпадений, тем больше шансов их обнаружить. Именно по этой причине совершенно неправомерно считать данные, привлекшие наше внимание к какой-то серии совпадений, доказательством их необычности. Это все равно что тасовать колоду карт до тех пор, пока не вытащишь туза пик, выложить его на стол и объявить, что свершилось чудо, вероятность которого 1 к 52.

Подобная ошибка произошла и в ранних экспериментах на наличие экстрасенсорного восприятия. Несколько тысяч испытуемых просили угадать карту из специального набора с пятью символами. Все те, кто показывал результаты выше среднего, приглашались заново, а остальных отправляли домой. Через несколько недель эксперимента все оставшиеся демонстрировали поразительные успехи! После чего «хороших провидцев» без отсева протестировали ещё много раз. Как ни странно, с каждым тестом показатели становились все хуже, их сила как бы иссякала. На самом деле ничего странного в этом не было. Дело было в том, что вероятность случайных совпадений изначально входила в общую статистику эксперимента. Если бы это учитывали, то процент «хороших провидцев» тут же скатился бы до среднего уровня.

Наверняка то же самое произошло и с израильскими летчиками. Любопытные цифры, которые привлекли внимание публики к этим конкретным фактам, возможно, были результатом предвзятости выборки. Если это было так, то мы уверенно можем предположить: «Достаточно взглянуть повнимательнее, и цифры окажутся где-то пятьдесят на пятьдесят». Если наш прогноз не оправдается и данные, вместо того чтобы подтвердить субъективность выборки, покажут аномалию, то эти данные могут считаться существенными, и уровень их значимости может действительно быть оценен обычными методами. Но вероятность такого исхода все равно 50 на 50.

Предполагаемое снижение количества сперматозоидов у людей может оказаться как раз примером предвзятости выборки. История, широко растиражированная в прессе, утверждает, что за последние пятьдесят лет количество сперматозоидов в сперме «нормальных» мужчин уменьшилось в два раза. Мы не утверждаем, что вина за предвзятость этих сведений лежит на тех, кто первым их опубликовал, они-то как раз сделали все, чтобы исключить любую возможность предвзятости. Нет, ответственность лежит на тех исследователях, которые получали иные результаты и не публиковали их, думая, что в чем-то ошиблись; на рецензентах журналов, которые легче принимали к печати статьи, подтверждающие снижение, чем те, которые его опровергали; на газетчиках, связавших разрозненные сведения о сексуальных отклонениях в единую историю, игнорируя тот факт, что каждый случай по отдельности может иметь логичное объяснение, не связанное с уменьшением количества сперматозоидов, а иногда вообще никакого отношения к полу не имеющее.

Например, сексуальные нарушения у рыб, обитающих вблизи канализационных стоков, вероятнее всего, происходят из-за избыточной концентрации нитратов, которые, как прекрасно известно рыбоводам, способны вызвать множество различных нарушений, а вовсе не из-за повышенного содержания в воде соединений, подобных эстрогену. Этот пример прекрасно подкрепляет историю с подсчетом сперматозоидов. Кстати, современные данные клиник, лечащих бесплодие, никакого их снижения не подтверждают.

Люди упорно приправляют свое видение мира нарративиумом, продолжая считать, что Вселенная рассказывает им некую историю. В результате они сосредоточиваются на фактах, которые соответствуют истории, игнорируя все прочие. Однако нельзя позволять случайным совпадениям выбирать вместо нас пространство элементарных событий, иначе мы рискуем потерять из виду «почти совпадения».

Мы попытались проверить эту теорию по пути в Швецию. В самолете Джек сказал: «Йен, благодаря предвзятой выборке в стокгольмском аэропорту обязательно обнаружатся какие-нибудь совпадения. Ведь если постараться, всегда можно что-нибудь да заметить». Однако на автобусной остановке у терминала никаких совпадений не обнаружилось. Когда мы не нашли там своего автобуса, Джек вернулся к стойке регистрации. В очередь позади него встал Стефано, математик, работавший по соседству от кабинета Джека. Прогноз подтвердился. Но на самом деле было нужно доказательство «почти совпадения», а именно того, которое не случилось, но если бы оно случилось, это могло бы показать предвзятость выборки. Например, если бы какой-нибудь другой знакомый оказался у стойки в то же самое время, но в другой день или в другом аэропорту, мы бы с вами никогда об этом не узнали. Вы же понимаете, «почти совпадения» довольно сложно заметить… Хотя и возможно. Через некоторое время Йен рассказал о произошедшем своему другу Тэду. «Стокгольм? — переспросил Тэд. — А в каком отеле вы жили?» Йен назвал. «Забавно, — сказал тот. — Я там тоже останавливался, только на день позже». Если бы мы полетели в Швецию на следующий день, то не встретились бы со Стефано, зато повстречали бы Тэда.

Следовательно, мы не должны все время оглядываться назад и искать особый смысл в отдельных событиях, кажущихся нам почему-то странными. Пусть этим путем идут пирамидологи и гадатели на кофейной гуще. Каждый узор, образованный каплями дождя на тротуаре, — уникален. Мы не говорим, что если узор сложится в ваше имя, в этом не будет ничего удивительного. Просто если бы подобный узор сложился в полночь на тротуаре в Пекине в эпоху династии Мин, то никто бы этого не заметил. Мы не должны оценивать значимость чего-либо, исходя из уже случившегося. Необходимо также рассматривать все те события, которые могли произойти вместо того.

Повторяем, каждое событие уникально. Пока мы не отнесли его к какой-либо категории, мы не можем знать, в каком именно контексте следует его рассматривать. А если нам неизвестен контекст, мы не можем оценить и его вероятность. Так, взяв в качестве пространства элементарных событий все возможные коды ДНК и просчитав вероятность того, что у кого-то обнаружится одинаковый с вами код, мы убеждаемся, что вероятность этого ничтожна. Однако утверждать на этом основании, что ваше существование невозможно, было бы глупостью.

Глава 35

ОПЯТЬ ЭТИ ТРЕКЛЯТЫЕ ЯЩЕРИЦЫ

— ДА, БУДУЩЕЕ ЗА ЯЩЕРИЦАМИ, — произнес Чудакулли. — Это очевидно.

Прошло несколько дней. Все это время вездескоп был направлен на ворох листьев и гниющей растительности неподалеку от реки. Главный Философ ходил мрачнее тучи, а у Декана под глазом вызревал свежий синяк. Война между морем и сушей вошла в решающую стадию.

— Такие маленькие переносные моря… — пробормотал Думминг. — Знаете ли, я никогда не думал о них в подобном ключе.

— Яйцо, оно яйцо и есть, что в фас, что в профиль, — сказал Чудакулли. — Эй, вы двое! Чтобы больше никаких драк, ясно вам?

Главный Философ промокнул платком кровоточащий нос и сказал:

— Он сам бедя сбровоцировал. Все рабно осеан, с какой сдороны ни сбодрите.

— Отдельный океанчик, полный пищи… — завороженно шептал Думминг. — Сокрытый в глубинах… хм, компостной кучи. Которая его нежно согревает. Это все равно что иметь свое собственное солнышко.

Крошечные ящерки, только что вылупившиеся из яиц, одна за другой выползали из-под прелых листьев и соскальзывали в воду. Их глазенки светились надеждой. Самые первые тут же были сожраны крупным самцом, затаившимся в водорослях.

— Да уж, их мамашам многое предстоит узнать о послеродовом уходе, — проворчал Чудакулли. — Интересно только: будет ли у них на это время? И вообще, откуда они узнали, что надо делать? Кто им об этом рассказал?

Волшебники загрустили. Теперь почти каждый день начинался именно так. Казалось, новые существа в этом мире появляются исключительно волею случая и в полнейшем несоответствии с картинками из книжки Библиотекаря. Ведь если кто-то превращается в кого-то другого, то почему некоторые продолжают до сих пор оставаться самими собой? Если на суше так здорово, почему в море все ещё водятся рыбы?

Воздуходышащие рыбы, в свое время замеченные Ринсвиндом, так и шныряли вокруг, прячась в мелких болотцах и прибрежных лужах. В общем, все менялось, при этом продолжая оставаться таким, каким было.

Если гипотеза Думминга о том, что одни существа превратились в других, была хоть отчасти верна, то вырисовывалась донельзя унылая картина: мир, населенный малодушными лодырями, отрастившими себе ножки и удравшими на сушу в поисках легкой жизни, вместо того чтобы испытывать всю полноту существования в океане, болоте, ну или где они там ещё обретались.

Та рыба, первой вышедшая из воды, воистину являлась позором всего своего рода. К тому же она постоянно кашляла, как будто только что бросила курить.

Чудакулли твердил, что во всем этом нет ни грана смысла. Ну, хорошо, предположим, жизнь двинулась на сушу. Однако, согласно книге, там уже должны были появиться огроменные ящеры, а никто из этих существ пока явно не намеревался работать в этом направлении. Стоило только этим созданиям почувствовать себя в безопасности, как они тут же расслаблялись и складывали лапки.

Ринсвинду, отдыхавшему пока от трудов, сидя на замшелом валуне, все происходящее в общем-то нравилось. В зарослях неподалеку от его камня посапывали какие-то довольно крупные зверюги, выглядевшие как небольшие тощие бегемотики, сляпанные в полной темноте каким-нибудь профаном. Ко всему прочему, они были мохнатыми. А ещё они кашляли.

Живые штуковины, ведущие себя в достаточной степени по-жучиному, чтобы их можно было условно принять за жуков, сновали туда-сюда по земле.

Думминг сказал ему, что континенты вновь зашевелились, поэтому Ринсвинд сидел, крепко вцепившись в свой валун.

А самым замечательным было явное отсутствие поблизости какого бы то ни было мышления. Ринсвинд был твердо убежден, что ничего хорошего из подобного рода фокусов выйти не может.

Последние несколько недель (по времени Плоского мира) оказались довольно поучительными. Перед катастрофой волшебники составили ориентировочный список нескольких дюжин потенциальных зачатков цивилизации, или, на худой конец, существ, которые, как казалось, беспокоились не только о том, когда же мимо пробежит следующий обед. И куда же они все подевались? ГЕКС утверждал, что в самых холодных глубинах океана сохранилась цивилизация кальмаров. Но за этим исключением, огонь, лед, или то и другое вместе, с одинаковым успехом уничтожили как умников, так и глупцов. Наверное, отсюда следовало вывести какую-нибудь мораль.

Вдруг воздух замерцал, и перед Ринсвиндом возникло полдюжины призрачных силуэтов. Это были бледные тени волшебников. Серебристые линии вспыхивали на краях их эфемерных тел, то появлявшихся, то исчезавших.

— Помните, — провозгласил Думминг, и его голос прозвучал как-то глухо, — в действительности вы по-прежнему находитесь в здании факультета Высокоэнергетической Магии. Теперь попытайтесь сделать несколько медленных шагов, чтобы ГЕКС смог подогнать ваши ноги к локальному уровню земли. Вы сможете даже в каких-то пределах перемещать материальные предметы, хотя на самом деле за вас это будет выполнять ГЕКС.

— А есть мы тут сможем? — озабоченно спросил Главный Философ.

— Нет, сэр. Ваш рот ныне находится в другом месте.

— Да? И чем же я, по-твоему, сейчас говорю?

— Остается лишь гадать, сэр, — дипломатично ответил Думминг. — Но в принципе можно предположить, что мы слышим вас потому, что наши уши остались на факультете, а здешние звуки вы слышите благодаря ГЕКСу, который там создает для вас их аналоги. Лучше не думайте об этом, скоро вы привыкнете, и все будет казаться совершенно естественным.

Призрак Декана пнул какую-то кочку. Миг спустя земля разлетелась в разные стороны.

— Удивительно! — радостно воскликнул Декан.

— Эээ… Прошу прощения, — произнес Ринсвинд.

Все повернулись в его сторону.

— А, Ринсвинд, это ты тут, — сказал Чудакулли тоном, каким обычно произносят: «Вот гадство, опять дождь пошел».

— Я, сэр.

— Видишь ли, наш Тупс нашел способ, с помощью которого ГЕКС теперь может управлять несколькими виртутамошними скафандрами. Вот мы и решили спуститься сюда и, так сказать, понюхать местные розочки.

— Только не в ближайшие сто миллионов лет, сэр, — сказал Думминг.

— Да, пейзажик скучноват, — Профессор Современного Руносложения огляделся по сторонам. — Нигде ничего не происходит. Вроде как жизнь бьет ключом, а толку чуть.

Чудакулли потер руки.

— Вот мы их сейчас и взбодрим, — сказал он. — Будучи здесь, мы заставим все это продвигаться ускоренными темпами. Несколько тычков в правильные места — как раз то, что требуется здешним зверюшкам.

— В путешествиях во времени веселого мало, — возразил Ринсвинд. — То в вулкане очутишься, то на морском дне.

— Разберемся, — твердо сказал Чудакулли. — Хотя, пожалуй, с меня хватит. Вы только взгляните на этих раскисших тварей! — Он сложил ладони рупором и заорал: — Надоело жить в море, да? Улизнуть решили? Мамочка нотациями извела? — Аркканцлер опустил руки. — Ладно, Тупс, передай ГЕКСу, чтобы перенес нас вперед… Ну, скажем, пятьдесят миллионов лет. Погодите, что это было?

Раскат грома прокатился от горизонта до горизонта.

— Опять небось чего-то с неба свалилось, — мрачно объявил Ринсвинд. — Как только жизнь налаживается, так обязательно что-нибудь да упадет. Похоже, на этот раз в море грохнулось, так что приготовьтесь к хорошенькой приливной волне, — сообщил он нескольким существам, щипавшим поблизости молодую травку, которые и не подумали отрываться от своего занятия.

— А вот Декан считает, что все эти камни с неба делают жизнь только крепче, — произнес Чудакулли.

— Что же, вполне себе точка зрения, — сказал Ринсвинд. — Вот только скоро здесь будет волна высотой с университет и подчистую унесет пляж на вершины вон тех гор. Затем, судя по всему, пробудятся местные вулканы… снова… Поэтому с той стороны стоит ожидать потока лавы, шириной с полконтинента. Вслед за этим, вероятно, пойдут ливни, водой из которых можно травить надписи на меди, потом похолодает на несколько лет, пока все не покроется туманом, таким густым, что его можно резать на куски… — Ринсвинд обреченно вздохнул. — Действительно, то, что нас не убивает, причиняет уйму головной боли.

Он посмотрел в небо. Странного вида молнии сверкали в низких тучах, а на горизонте разгоралось кровавое зарево.

— Проклятье, — сказал Ринсвинд тем же безразличным тоном, — похоже, сейчас опять вспыхнет атмосфера. Терпеть не могу, когда она горит.

Чудакулли смерил его долгим, ничего не выражающим взглядом и подозвал Думминга:

— Эй, мистер Тупс!

— Да, Аркканцлер.

— Пусть лучше пройдет семьдесят тысяч лет, хорошо? И… Уважь меня, сделай это немедленно.

Волшебники исчезли.

В кустах смолк хор насекомых.

Мохнатые ящерицы продолжали безмятежно жевать листики. Затем что-то заставило их поднять глаза вверх…

Солнце подпрыгнуло, промелькнув в сумрачном небе яркой красно-желтой полосой, и мир погрузился в сумрак. Под ногами у Ринсвинда была густая чернота, над головой — ослепительная белизна, а вокруг — какая-то дрожащая серость.

— Это всегда так происходит? — спросил Декан.

— Чтобы мы что-то смогли различить, оно должно просуществовать хотя бы пару столетий, — ответил Ринсвинд.

— Я думал, это будет более впечатляющим…

Свет ещё раз подмигнул, и солнечный диск в небе взорвался. На миг волшебники увидели вокруг себя морские волны, а затем все окутал мрак.

— Ну, вот все, как я и говорил. Мы — под водой, — сказал Ринсвинд.

— Неужто земля провалилась под всеми этими вулканами? — поинтересовался Чудакулли.

— Скорее просто съехала на сторону, — важно пояснил Ринсвинд. — Здесь это обычное дело.

ГЕКС приноровился к новым условиям, и волшебники вынырнули на поверхность. Где-то у самого горизонта виднелось пятнышко суши, скрытое пеленой облаков.

— Поняли теперь? — спросил Ринсвинд. — Вот так и мучаюсь тут все время. Темпоральные путешествия чаще всего приходится совершать на своих двоих.

— ГЕКС, перенеси нас, пожалуйста, на ближайшую сушу. Примерно миль на десять от берега, — попросил Думминг.

— То есть можно было просто попросить? — вскричал Ринсвинд. — И мне тогда не нужно было бы ходить?

— Ну разумеется.

Пейзаж вокруг на секундочку размылся.

— Мог бы и раньше сказать, — укоризненно заметил Ринсвинд, пока они неслись вперед, местами прямо сквозь заросли древовидных папоротников.

Наконец движение прекратилось. Волшебники очутились на опушке леса. Низкорослая поросль тянулась к кронам папоротников.

— Все то же самое, — сказал Чудакулли, прислонившись к какому-то стволу. — А сейчас мне уже можно раскурить трубку, Тупс?

— Можно, сэр, поскольку технически вы будете курить на факультете Высокоэнергетической Магии.

Ринсвинд чиркнул спичкой о ствол и произнес:

— Невероятно!

— Действительно, странно, — сказал Думминг. — Я был совершенно уверен, что никаких деревьев тут быть не должно.

— Ну, а они есть, — сказал Чудакулли. — Я вижу ещё по крайней мере три штуки…

Ринсвинд уже убегал прочь. Даже если вам ничто не может навредить, это ещё не достаточная причина, чтобы перестать бояться. Хороший эксперт всегда найдет повод для беспокойства.

А тот факт, что у ближайшего ствола обнаружились здоровенные когти, был отличным поводом.

Из листьев ближайших папоротников высунулась широкая плоская голова на непропорционально длинной шее.

— А, — невозмутимо бросил Чудакулли, — и здесь эти треклятые ящерицы.

Глава 36

БЕГСТВО ОТ ДИНОЗАВРОВ

«ПРОГУЛКИ С ДИНОЗАВРАМИ» были очень популярным британским телесериалом в 2000–2001 годах, а вскоре после этого с успехом прошли и на американском телевидении. Там были показаны десятки динозавров, прекрасно и в мельчайших подробностях нарисованные на компьютере. При этом говорилось что-то вроде: «Вот эти какиетотамзавры были травоядными. Разноцветная шкурка маскировала их силуэты на фоне цветущей растительности и таким образом защищала от хищных чертекакихтотамзавров. Они были моногамны, выращивали потомство в отлично защищенных пещерах и охотно предоставляли своим деткам неограниченный доступ к компьютерным играм».

При этом что от первой, что от второй бестии до наших дней дошло от силы по одной косточке. «Прогулки с динозаврами» — один из последних опытов в длиннейшей цепи произведений, популяризирующих динозавров, начиная с «Очерков истории» Г. Дж. Уэллса, «Затерянного мира» Артура Конан Дойля, а заканчивая «Фантазией» Уолта Диснея и, конечно, «Парком юрского периода» Майкла Крайтона. Динозавры обладают бездной обаяния и мощной харизмой. Пиарщики просто спят и видят таких клиентов. Интересно, откуда у древних ящеров такая власть над нами?

Вслед за палеонтологом Беверли Хальстедом психолог Хелен Хейст считает, что в современном мифотворчестве динозавры — символ мощи и секса. Они доказывали, что, превратив этих ящеров в культовый символ, мы вместе с тем затруднили понимание того, что в действительности происходило на Земле, когда по ней бродили динозавры. Теперь уже сложно отделить образ реальных динозавров от многочисленных наслоений вкупе с традиционными «враками детям».

Однако мы все-таки попытаемся это сделать. По нашему мнению, название «Бегство от динозавров» куда более соответствует реалиям того мира.

Каким бы он ни был, нам совершенно точно известно, чего именно в нем не было. Всем хорошо знаком растиражированный в кино (и абсолютно неверный) пейзаж динозавровых времён: сначала нам показывают какие-то допотопного вида деревья, потом — поляну у озера и агромадных рептилий, мирно щиплющих листики. Несколько мелких, напоминающих птичек созданий занимаются своими мелкими, напоминающими птичьи делами, а вокруг беззаботно порхают птеродактили… Внезапно окрестности сотрясает жуткий рев, и на сцену, круша все на своем пути, врывается тираннозавр. Он (нам даже в голову не приходит, что это может быть «она», пока в сиквеле «Парк юрского периода» нас об этом не информируют) кидается на бронтозавра, гадрозавра или ещё какого-то завра и валит его на землю. В другом варианте начинается драка «рога против клыков» с трицератопсом или иным другим тяжеловооруженным вегетарианцем вроде стегозавра из диснеевской «Фантазии».

Иллюстраторы книг по естественной истории, изданных в конце XIX — начале XX века, тоже всегда рисовали динозавров сражающимися не на жизнь, а на смерть. Подписи под картинками гласили: «Типичная сцена среднеоолитового периода» или что-нибудь в этом роде. Уэллсовы «Очерки истории цивилизации» в этом смысле выбивались из ряда, поскольку изображали повседневную жизнь животных без излишнего драматизма. Так каков же был мир динозавров в реальности?

Начнем с того, что никакого «мира динозавров» не было вообще. В распоряжении динозавров и других крупных рептилий имелось около ста миллионов лет, за которые они успели превратиться в весьма примечательных, важных и, как известно, наиболее крупных существ. Сначала — на суше, а затем — вновь в океане и даже в воздухе, где тогда возникли самые большие летающие твари за всю историю Земли. Началось же все 240 миллионов лет назад с одного-единственного вида. Самыми древними из обнаруженных окаменелостей этих рептилий являются останки травоядного пизанозавра и хищного эораптора. Оба были примерно одинакового размера (примерно 3 фута, то есть 1 м в длину) и жили приблизительно 230 миллионов лет назад.

215 миллионов лет назад динозавры уже разделились на приличное число видов. Кряжистые низкорослые амфибии около 3–4 футов в длину, а также немалое количество видов амфибий помельче, похожих на саламандр-переростков. Рептилии-синапсиды были покрупнее амфибий, уверенно стояли на ногах, а у некоторых из этих ящеров имелся так называемый спинной парус. Часть синапсидов была травоядными размером с осла, другие — хищниками размером с гиену. Впрочем, было огромное количество других, довольно-таки шустрых динозавриков ростом с собаку.

Их потомки, терапсиды, со временем станут прародителями млекопитающих — мелких зверушек, получивших название морганукодонов, но о них мы поговорим попозже. Крупных размеров они не достигали, потому что главенствовавшие тогда динозавры им этого не позволили. В течение 150 миллионов лет все сухопутные животные размером крупнее 3 футов (1 м) были динозаврами. Так, среди лесных звероподобных рептилий некоторые являлись активными хищниками величиной с кенгуру или валлаби. Эти невзрачные существа и были самыми первыми динозаврами. Вам бы никогда и в голову не пришло, что их ждёт великое будущее: они составляли всего лишь небольшую часть наземной фауны, выбравшейся из темных влажных лесов каменноугольного периода и начавшей жить в сухой пермский. Если бы вы попали в те леса, то, вероятно, смогли бы спокойно рассмотреть этих бестий — они были довольно глупы и медлительны. Возможно, они бы и напали на вас, но в замедленном, «крокодильем» стиле. Впрочем, до современных крокодилов, как по сообразительности, так и по скорости, им было далеко.

Помимо динозавров было ещё кое-что важное, хотя и намного менее зрелищное с точки зрения киношников, а именно грунт. К тому времени почва развилась в достаточно сложную экосистему. В ней обитали по крайней мере пятьдесят взаимодействующих видов бактерий, несколько очень разных видов грибков, насекомые, черви и другие простейшие существа каменноугольного периода. Такая почва являлась великолепным стимулом для развития растительности. В отличие от современных тропических лесов с их шестью дюймами почвы и нулевым дебетом кислорода, те леса недостатка в пище не испытывали. О нет! Весь уголь, который мы сжигаем теперь для обогрева или получения электроэнергии, сформировался именно в каменноугольный период, причём на каждую тонну угля в атмосферу было выпущено около двух тонн кислорода. Примерно такое же количесто кислорода мы тратим сейчас для сжигания этой тонны угля, превращая его в углекислый газ.

Тогдашние растения вытягивались быстро, как современные травы, только достигали гораздо больших размеров. У них не было древесных стволов, они напоминали скорее гигантские папоротники, и животные, которые ими питались, также внесли свой вклад в развитие земной экологии. Пока не исчезли динозавры и травы по-настоящему не разрослись, образовав саванны и пампы, давшие пищу несметным стадам травоядных млекопитающих, именно леса с их толстым слоем почвы служили кормовой базой сухопутной фауны. В лесах и болотах (в которые эти леса зачастую превращались) появлялись различные виды животных.

На стыке каменноугольного и пермского периодов водились сразу несколько видов хищников, похожих на варанов, потомками которых являются современные ящерицы и змеи. Чтобы лучше представить себе облик и поведение древних рептилий, достаточно посмотреть на обитающую на островах Новой Зеландии гаттерию, которую называют «живым ископаемым». Может быть, она есть и в вашем местном зоопарке. Гаттерия крайне медлительна, глупа, и любая игуана, не говоря уже о варане, даст ей сто очков вперед (отчасти, правда, потому, что гаттерия адаптирована к более холодному климату, чем они). Гаттерия напоминает нам о том, что нельзя судить о раннепермских ящерицах по нашим гекконам, питонам или австралийским варанам.

Довольно неспешно эта ветвь разделилась на множество отростков. Благодаря умению адаптироваться к разным условиям и эволюционному взрыву разнообразия видов они просто-напросто задавили числом всех остальных рептилий, черепах и протомлекопитающих. Ранние рептилии произвели на свет несколько видов морских ящеров, самыми крупными и известными из которых стали плезиозавры и ихтиозавры. Были и другие рептилии, потомки которых, мезозавры, вернулись жить в море в ранний пермский период. Именно они являются предками черепах. Питались мезозавры, вероятнее всего, планктоном, который отфильтровывали из воды, как это делают сейчас киты. Плезиозавры, а особенно плиозавры, напоминавшие уродливых короткошеих крокодилов, могли потягаться с крупными акулами и, по всей вероятности, питались мезозаврами. Однако лучше всех приспособились к морю ихтиозавры, подобно современным китам и дельфинам. Ихтиозавры процветали задолго до появления самых известных сухопутных динозавров, достигнув пика своих размеров к триасу, они являлись для динозавров такими же древними существами, какими для нас являются сами динозавры. Характерная для них длина — 30 футов (10 м), но отдельные экземпляры вырастали и до 45 футов (15 м).

Плезиозавры уступили море другой ветви рыбоящеров, а именно — мозазаврам, завоевавшим водные просторы как раз тогда, когда бронтозавры и аллозавры покорили сушу. Некоторые из них длиной были всего фут (30 см), а другие же достигали и 40 (22 м). Поэтому разные фильмы, где ихтиозавры в море соседствуют с тираннозаврами на суше, с научной точки зрения не более достоверны, чем фильм 1966 года «Миллион лет до нашей эры», где за Рэкуэл Уэлч гоняются монструозные динозавры. Или мультяшная семейка Флинстоунов с их ручными динозавриками, выполняющими роль бытовых электроприборов. Ну, или как Гамлет за компьютером.

Довольно сложно датировать прошедшее время геологических эпох. В книге «В поисках глубокого времени» Генри Джи проделал прекрасную работу, напомнив нам, насколько слабы палеонтологические доказательства. Несколько костей там, ещё несколько — сям, но уже за пять тысяч миль от первых и на десять миллионов лет позже их. И из этого нам обязательно надо получить связную историю эволюционного развития. Все равно что пытаться реконструировать историю человечества по осколку кремня и недоеденному гамбургеру. В случае динозавров, кстати, следы ещё менее взаимосвязаны.

Ещё труднее так вплести всех этих многообразных тварей в единый эволюционный узор, чтобы получилась правдоподобная картина Земли во времена динозавров. Возьмем, к примеру, акул. Рыбы, похожие на современных акул, жили задолго до того, как появились первые рептилии. А диковинного вида мечехвосты появились ещё раньше. Короче, динозавры приходили и уходили, а целакантообразные рыбы продолжали кормиться в темных глубинах континентальных шельфов. Полагаем, вас нисколько не удивляет, что дрожжи, другие грибки, а также некоторые современные виды бактерий существуют уже сотни миллионов лет: мы ведь не думаем, что «кисельные капли» замечают течение времени. Но целаканты, акулы и гаттерии — позвоночные животные, поэтому нам кажется, что они должны были проявить чуточку больше стремления к прогрессу, эволюции и превратиться… во что-то новое. Они, однако, не проявили. Они продолжают оставаться такими, какими были.

Акулы пожирали мезозавров, им, в свою очередь, досаждали плезиозавры и ихтиозавры. От взрослых мозазавров им приходилось удирать, а на маленьких они сами охотились. В тогдашних морях обитали аммониты, белемниты и куча самых разнообразных осьминогов, живших в раковинах. Когда появились крупные рептилии, аммониты со товарищи исчезли, а акулы достигли вершины пищевой цепочки в морях, оставаясь на ней несколько десятков тысяч лет. Затем млекопитающие произвели на свет дельфинов, касаток и других крупных китов, тогда как акулы так и остались акулами…

Почему же они не изменились? Мы лишь сейчас начинаем понимать, насколько великолепна иммунная система акулы. Они не страдают от бактериальных инфекций, у них не бывает рака, вполне возможно, что и вирусы не способны им повредить. Впрочем, у них есть проблема паразитических червей вроде трематод. Являются ли современные акулы самой последней, наиболее «продвинутой» эволюционной версией этих рыб? Или древние акулы тоже обладали фантастическим иммунитетом к болезням? В чем их секрет? Что позволило им оставаться неизменными, по крайней мере внешне, на протяжении столь длительного периода времени?

Поскольку мы все равно не можем ответить на эти вопросы, давайте перейдем к тому, ответ на который уже найден. Что происходило на суше в то время, когда пермский период сменялся триасовым? Произошло массовое (около 93 %) вымирание 248 миллионов лет назад. То есть выжило только 7 % видов. Уточним, что речь идёт только о крупных существах: никто не знает, что случилось с бактериями, простейшими, нематодами или коловратками. Правда, из окаменевших раковин многих простейших образовались белоснежные утесы Дувра, а у коловраток имелись крошечные твердые челюсти примечательной формы, за которыми охотятся некоторые коллекционеры окаменелостей. Если учесть эти данные, то для мелкой фауны того времени вырисовывается сходная картина.

Причина массового вымирания является предметом жарких споров. Как мы уже упоминали, вполне возможно, это был «пакт» врезавшейся в Землю кометы и повышенной вулканической активности. Впрочем, первые динозавры, звероящеры, черепахи и даже ихтиозавры вместе с первыми плезиозаврами выжили, войдя в те самые 7 %. А вот мезозавры вымерли. В чем бы ни состояла катастрофа, для переживших её счастливчиков она стала настоящим подарком судьбы, освободив для них экологические ниши и позволив широко распространиться. Моря триасового периода были полны рептилиями так же, как и современные — млекопитающими, и картина оставалась такой вплоть до раннего мелового периода. Однако большинство океанских рептилий исчезло ещё до появления тираннозавров.

Почему же из рептилий вышли такие удачные морские жители? Есть вполне убедительное биологическое объяснение феномена переселения сухопутных животных в моря. Эта длинная история началась в море, продолжилась на суше и в море же закончилась.

Существа, живущие в морях, почти не испытывают на себе действие гравитации. Поэтому даже «бронированные» животные вроде крабов могут плавать. Их мускулы отлично приспособлены для плавания, равно как сжимания челюстей на теле добычи или для мгновенного бегства. Но когда потомки этих животных выбрались на сушу, начались проблемы: оказалось, что на ногах удержаться непросто. Сравните саламандру с её разъезжающимися ногами, неспособными выдержать вес тела, и сходную с ней по размеру ящерицу, чьи крепкие кости и мускулы позволяют ей шустро бегать. (Хотя у гаттерии ноги все-таки разъезжаются.) Прыжки лягушки — куда менее эффективный способ передвижения, чем хорошо развитые ноги, сильные таз и плечи, мощные мехи легких, способных обеспечить мускулы кислородом, и четырехкамерное сердце, разделяющее насыщенную и бедную кислородом кровь, — что позволило варанам, например, стать прекрасными охотниками.

Как только вы приобретете все это, вы легко сможете найти пропитание как на берегу, так и в море, подобно тому, как поступают морские игуаны с Галапагосских островов. Вместо мускулов и дыхательной системы, приспособленных только для жизни в море, вы наследуете суперусиленную версию от своих земных предков, развившуюся в условиях действия силы тяжести. Таким образом, возвращение в море было чрезвычайно выгодно: там разве что акулы и осьминоги могут сравниться с бывшими жителями суши. Ихтиозавры и плезиозавры, как современные дельфины и киты (хотя несколько хуже, поскольку млекопитающие за время обитания на суше стали ещё и теплокровными), обнаружили, что жизнь в море — легка и приятна.

По крайней мере до тех пор, пока они там не эволюционировали, увеличив количество видов до нескольких сотен и превратившись в своих собственных врагов. Так, плиозавры, питающиеся рептилиями, напоминают касаток, охотящихся на других китообразных.

Параллельно им в триасовый период на суше развивались и другие виды рептилий, несколько преждевременно получивших название архозавры («властвующие рептилии»), у которых возникло несколько вариантов отличного тазового пояса. Образовались две отдельные ветви, ящеротазовые и птицетазовые, давшие начало очень крупным динозаврам. Первые эволюционировали в гигантских травоядных вроде диплодоков и бронтозавров, которых теперь, к сожалению, называют апатозаврами, хотя имя «громовой ящер» подходило им куда больше. А также в огромных плотоядных аллозавров и тираннозавров.

Однако обе ветви появились минимум через 60 миллионов лет. Первые архозавры были для тираннозавров такой же ископаемой древностью, как сами тираннозавры для нас с вами.

Птицетазовые в конечном счете породили тех бронированных бестий, с которыми так эффектно дерутся тираннозавры во всяческих фильмах: анкилозавров с шипастым наростом на конце хвоста, словно моргенштерн на цепи у бунтующеговиллана из рыцарских фильмов; стегозавров с костяными пластинами и шипами на спине; трехрогих трицератопсов с широким костяным воротником.

Кинематографисты словно нарочно совершают кучу ошибок, на которые может указать любой восьмилетний ребенок, заучивший на память имена своих любимцев. Как ни жаль, но прекрасный бой между тираннозавром и стегозавром из диснеевской «Фантазии», показанный под музыку Стравинского из «Весны священной», никак не мог состояться в реальности: они не были современниками друг друга. Не говоря уже о том, что стегозавр отнюдь не имел шипастого хвоста анкилозавра. Нет, в поздний меловой период, когда жило несколько видов крупных динозавров, наверняка можно было наблюдать впечатляющие сцены, но версии большинства киношников недалеко ушли от «Фантазии».

Впрочем, это неудивительно, Голливуд вообще часто ошибается. Однако и сами ученые иногда справляются не лучше. Сейчас палеонтологи убеждены, что тираннозавры были отнюдь не хищниками, а падальщиками. Мы же воспользуемся предоставленной возможностью и попробуем опротестовать эту идею. Да, возможно, тираннозавры и не являлись кровожадными хищниками… Но даже если это и так, поедание падали — не единственно возможный вариант. Они могли делать то, что нам и в голову не приходит. Просто мы не можем представить, как животное подобных размеров копается малюсенькими передними лапками в разлагающемся трупе, засунув свою здоровенную башку в брюхо какого-нибудь дохлого зауропода вроде диплодока. Что бы там ни говорили нынешние ученые, но, встретив тираннозавра, мы удирали бы во все лопатки.

Короче, поступили бы по заветам Ринсвинда. Ну, на всякий случай, понимаете?

Другие архозавры породили крокодилов, птеродактилей и, возможно, птиц. Хотя последние могли произойти и от дейнонихов, прославившихся благодаря «Парку юрского периода», а именно велоцираптора или ему подобных. Эти хищники, вероятно, отличались умом и сообразительностью, были прекрасными охотниками, как их и изобразили в фильме. По крайней мере, от этих бы мы точно бежали сломя голову.

Некоторые из древних головоломок продолжают ставить биологов в тупик. Были ли среди динозавров теплокровные? И почему, скажите на милость, все были такими громадинами в меловой период? Например, самая большая известная костистая рыба тоже жила именно в меловой период и была размером с современную китовую акулу. А ведь среди динозавров были ещё и летуны. Обнаружено большое количество ископаемых птерозавров, таких, как птеранодон с размахом крыльев в 8 ярдов (7 м) — это больше, чем у любой современной птицы. Найдены несколько окаменелостей так называемого кетцалькоатля с вдвое большим размахом крыльев, то есть больше, чем у истребителей времён Второй мировой войны типа «Спитфайра». Мы понятия не имеем, как могли жить подобные твари, хотя сомневаться в их существовании не приходится^[179]. Остается разве что поверить в планетарных инженеров с отменным чувством юмора, как в романе Терри Пратчетта «Страта»…

Здесь мы хотим предостеречь вас от ряда классических ошибок в понимании этих вымерших существ, хотя ошибки эти и довольно соблазнительны. Джи в книге «В поисках глубокого времени» показывает, что все наши красивые догадки об эволюции, вроде бы соответствующие найденным окаменелостям, оказываются совершенно ошибочными. Одной из таких ошибок является привычное нам представление о том, как именно вышли из воды те рыбы, чьими потомками стали наземные позвоночные. Мы так и представляем себе выпрыгивающую из воды на берег рыбку (ага, и Ринсвинда, убеждающего её не губить свою молодую жизнь), после чего спешно начинающую отращивать лапки и развивать легкие. Нет. У них уже в воде возникли хорошо развитые ноги и внутренние жабры, как у всякой уважающей себя рыбы, иначе ничего у них бы не получилось.

У нас есть лишь очень смутное представление, что собой представляли их ноги на этом этапе развития, хотя они явно не были предназначены для ходьбы по земле. Однако руки, которыми мы набираем этот текст, определенно произошли от тех самых рыбьих лап… Так же как и наш кашель — это наследие предка, чей пищевод был соединен с дыхательным горлом. Но картинка, которую мы нарисовали себе в уме, ошибочна — «враки детям», от которых никак не избавиться. Впрочем, люди совершенно точно произошли от рыб с ногами. Просто те рыбы не прогуливались на них по пляжу.

Другая глубоко укоренившаяся «врака детям» касается происхождения птиц. Когда в Зольнхофенских известняках нашли прекрасные окаменелости археоптерикса, сохранившиеся настолько, что были видны отпечатки перьев, зубов и когтей на кончиках крыльев, стало ясно: мы отыскали промежуточное звено между рептилией и птицей. Иначе говоря, одно из Великих Недостающих Звеньев.

Подумайте только, нашли Недостающее Звено! Но вот незадача: археоптерикс имел длинный хвост, точь-в-точь как у ящерицы, у него отсутствовал килевой вырост на грудине, к которому бы крепились служащие для полета мышцы. Если бы не перья, его наверняка классифицировали бы как некрупную псевдозухию вроде орнитомимуса (что означает «подражающий птице»). В поздний юрский период жило множество подобных мелких динозавриков. Окаменелости довольно хорошо развитых ныряющих птиц были обнаружены в горных породах мелового периода, датированных 15 миллионами лет позже. Ихтиорнисы были самыми настоящими птицами, правда, уже утратившими способность летать, а их крылья, чрезвычайно напоминающие птичьи, превратились в рудименты.

Так что, выходит, археоптерикс немного опоздал, и в 50-х годах прошлого века зоологи решили, что он, по всей видимости, был всего-навсего примитивным птицеящером, возможно, соседствовавшим с другими, более похожими на птиц существами. Впрочем, в наше время эта идея также выглядит маловероятной. И, что ещё печальнее, множество ископаемых останков птицеподобных динозавров (таких, как каудиптериксы и протархеоптериксы) были найдены в Южной Америке и Китае^[180]. Несмотря на наличие перьев, летать они не умели. У них не было крыльев, зато имелись лапы с пальцами, которых иногда было всего два. Но зачем же им нужны были перья?

Ведь перья очень сложно устроены. Это вам не то же самое, что чешуйки ящериц или змей. Найти эволюционную тропу, ведущую от чешуи к перу (ну, или волосам), совсем не просто. Отдельные невнимательные биологи думали, что чешуйки растут, как ногти у мультяшной ведьмы, прямо из кожи, словно чешуйки панголина (это такое курьезное млекопитающее, которое лазает по деревьям, лопает муравьев и выглядит как сосновая шишка).

Однако с перьями все обстоит намного сложнее. Основу пера составляет цилиндр, вы сами можете посмотреть на зачатки перьев, так называемые пеньки, у ощипанных куриц в супермаркете. Чешуйки же на куриных лапах — это самая настоящая чешуя рептилии. Как ни удивительно, но ни одна из современных птиц не имеет ничего, что можно бы принять за переходное звено от чешуи к перьям, хотя их далекие предки, возможно, были сплошь покрыты чешуей. А может быть, их окаменелости просто не дают нам верной картины. Нынешняя, как, вероятно, и древняя чешуя, подобно ногтям, — это пластинки кератина, иногда перекрывающие друг друга, словно черепица на крыше. Перья — это прежде всего цилиндр, растущий из так называемой перьевой сумки, находящейся глубоко в коже. Примерно в миллиметре от внутреннего кончика располагается «воротничок» — кольцо делящихся клеток, за счет которого перо и растет. По мере того, как производимые ими вещества покидают фолликул, клетки переключаются на производство кератина, то есть протеина, из которого состоят не только перья, но и рога, ногти, волосы. Затем стенка цилиндра отвердевает, приобретая замысловатый рисунок.

Та сторона пера, которая обращена наружу, образует морщинки, идущие с двух сторон вдоль цилиндра и исходящие из фолликула почти параллельно цилиндру. Они не соединяются друг с другом, и ткань, заполняющая пространство между их заглубленными концами, превращается в ствол пера. Внешняя часть этих морщинок расщепляется в перьевые бородки, которые, разворачиваясь, образуют опахало. Они довольно длинны, и даже тонкий цилиндрик может создавать широкие опахала.

В общем, ничего похожего на чешую. И намного сложнее. Эволюции пришлось изрядно потрудиться, чтобы создать перо.

Для этого должна была иметься какая-то веская причина, поскольку многие динозавры зачем-то отращивали перья. У кого-то — пух, у кого-то — кисточки или метелки. Может быть, они служили для сохранения тепла. Взрослые велоцирапторы и молодые тираннозавры, вероятно, были с ног до головы покрыты пухом, словно цыплята. Палеонтолог Марк Норелл уверен, что «у нас имеется столько же доказательств, что велоцирапторы имели перья, сколько и того, что у неандертальцев были волосы». Впрочем, другие с ним не согласны.

Возможно, перья служили исключительно для привлечения противоположного пола. Ещё более вероятно, что мы вообще не имеем ни малейшего представления об истинной функции перьев.

Вот вы и прослушали настоящую историю о том, как «некоторые рептилии отрастили перья и стали птицами».

Здесь существует одна довольно общая проблема, с которой постоянно сталкиваются волшебники. С одной стороны, картина эволюции, скажем, птиц или тираннозавров выглядит весьма разумно. Но если копнуть поглубже, туда, куда не добирается «здравый смысл», которым, как известно, руководствуются волшебники по отношению к Круглому миру, то выясняется, что мы ничего не понимаем. Хорошо хоть, у нас имеются истории для объяснения эволюции, но и это отнюдь не означает, что мы её действительно понимаем.

Ведь мы даже не можем быть уверены, что именно эволюция означает с научной точки зрения. Мы знаем, как иногда «рассыпаются» даже самые общеизвестные исторические события, стоит только проанализировать их со всех сторон. Убийство Кеннеди — идеальный тому пример. Пули, похоже, были выпущены с разных направлений, и у нас нет связной истории, означающей, что мы на самом деле понимаем, что же тогда случилось. Мы можем только описать событие, но причинно-следственные связи, лежащие в его основе, не сходятся, так же как квантовая физика не сходится с теорией вероятности.

Эволюция не происходит с каждым существом по очереди. Эволюционирует вся экосистема, и новые возможности могут распространиться в отдельном регионе и лишь в определенное время. Какие-то из приемов могут оказаться эффективными совсем не в тех областях, ради которых они появились, и применяться в дальнейшем, много позже того, когда исходная причина их появления утратила актуальность.

Так что неудивительно, что обстоятельства давних событий, вроде появления перьев или птиц вообще, кажутся нам лишенными смысла. Именно поэтому нам сложно представить, что же происходило в поздний меловой период. «Прогулки с динозаврами» — прекрасно сделанный фильм, основанный на данных современной науки, но и он в итоге оказался совершенно неубедительным. Желание рассказать историю исказило реальные знания, поскольку включало непроверенные гипотезы и выдавание желаемого за действительное: нельзя с уверенностью рассуждать об окраске животного, если все, что у нас есть, это ископаемые кости. И предположение, что те твари отдаленно напоминали современных, — это жульничество, а не наука. На самом деле предпочтение просто отдавалось тому, что будет поэффектнее выглядеть на экране телевизора, а не скучным фактам. В итоге у авторов получилась мелодраматичная «мыльная опера» с действующими лицами — динозаврами.

Лично мы так и не смогли представить себя прогуливающимися с динозаврами. Как, впрочем, и свое бегство от них. Мы просто не в состоянии понять, на что же был похож тот мир, хотя нам так хотелось бы верить, что понимание возможно. Впрочем, чего ещё ждать от слегка поумневшей обезьяны? У нас, конечно, есть эволюционная «отмазка»: мы находимся на полпути от австралопитека Люси к человеку будущего. И нет ничего странного, что мы до сих пор упираемся в пределы того, что способны понять. Как неудивительно и то, что наши умозрительные модели прошлого не складываются в связную картину. Мы просто недостаточно умны для этого. Пока.

Дайте нам ещё миллион лет. Вот тогда мы всем покажем.

Глава 37

СКАЗАЛ ЖЕ ТЕБЕ, НЕ СМОТРИ ВВЕРХ!

ДУММИНГ ПРОДОЛЖАЛ РАБОТАТЬ НАД СВОИМИ ПРАВИЛАМИ. Теперь они гласили:

ПРАВИЛА

1. Все разваливается, но центры вещей сохраняются.

2. Все движется, но всегда в обход.

3. Из всего получаются одни лишь шары.

4. Большие шары искривляют пространство.

5. И нигде ни единой черепахи! (В этом месте он добавил: «Кроме самых обычных».)

6. Жизнь возникает везде, где только можно.

7. И где нельзя — тоже.

8. Существует нечто, заменившее собой нарративиум.

9. А кроме того, может быть ещё что-то, что называется «сварливиум» (См. правило № 7)

10….

Дописав до этого пункта, он запнулся. Позади него большая ящерица убила и сожрала ту, что поменьше. Думминг даже не шелохнулся. Им пришлось наблюдать за этими ящерицами больше ста миллионов лет (то есть фактически — целый день). Даже Декану и то они опостылели.

— Слишком уж хорошо они приспособились, — проворчал тот в итоге. — Никто не может ничего им противопоставить.

— Они глупы как пробки, — сказал Чудакулли. — Ладно хоть расцветочка веселенькая.

— У них мозги размером с грецкий орех. А некоторые так вообще больше задницей думают, — сказал Главный Философ.

— Да? Тогда странно, что они не по душе нашему Декану, — заметил Чудакулли.

— Сделаю вид, что не расслышал твоих слов, Аркканцлер, — холодно процедил Декан.

— Ты ведь снова совал туда свой длинный нос, не так ли? — продолжил Чудакулли. — Я сам видел, как ты спихивал с дерева маленьких ящерок.

— Но ты же сам должен признать: они выглядят совсем как птички, — оправдывался Декан.

— И что? Ты научил их летать?

— Ну, летать — это, пожалуй, громко сказано. В смысле, не горизонтально.

— Они едят, дерутся, совокупляются и дохнут, — проворчал Профессор Современного Руносложения. — Крабы и то были интереснее. Да что крабы! «Кисельные капли» к чему-то стремились. Когда будет написана история Круглого мира, эту страницу никто не захочет читать. «Чудовищно скучные ящерицы», вот как их назовут, попомните мои слова.

— Им нужно пожить ещё хотя бы сотню миллионов лет, сэр, — встал на защиту униженных и оскорбленных Ринсвинд.

— А что они сделали за время своего существования? Написали хоть строчку стихов? Построили какое-нибудь здание? Сотворили хотя бы простенькое произведение искусства?

— Они выжили, сэр.

— А выжить — это у нас теперь огромное достижение, что ли? — возмутился Профессор Современного Руносложения.

— Да, причём самое выдающееся, сэр.

— Тьфу! Всем своим видом они доказывают, что, если вокруг ничего не происходит, никто шагу лишнего не сделает, — сказал Декан. — Тепленько, сухонько и полно жратвы… Тот же океан, только над тобою не каплет. Несколько хорошеньких извержений вулканов или средней величины комета их бы мигом расшевелили.

Тут в воздухе сверкнуло, и появился Думминг Тупс.

— У нас имеется ум, господа! — торжественно объявил он.

— Без тебя знаем, — сказал Декан.

— Я имел в виду, что вездескоп обнаружил следы зарождения разума, сэр. Если быть точным, даже два следа.

Стадо было довольно большим. Оно состояло из крупных существ почти идеальной полусферической формы. На их мордах застыло выражение, ясно демонстрирующее остроту ума и проницательность, свойственные коровам.

Вокруг скакали существа помельче. Они были тощие, чернявые и непрерывно что-то щебетали.

А ещё у них были заостренные палочки.

— М-да, — разочарованно протянул Чудакулли.

— Но, сэр! Взгляните, они же их пасут! — воскликнул Думминг.

— Ну, волки в каком-то смысле тоже пасут овец…

— Но не прибегая к заостренным палочкам, сэр. И потом, посмотрите сюда…

Одна из «коров» была впряжена в грубую волокушу, покрытую листьями. На ней лежало несколько «пастухов» с седыми пятнами на мордах.

— Они что, больны? — спросил Декан.

— Скорее просто стары, сэр.

— Но зачем таскать за собой немощных стариков? Ведь это же замедляет передвижение.

Думминг замялся.

— Полагаю, старцы — их «библиотека», сэр. Они ведь должны многое помнить: охотничьи места, источники чистой воды… Из этого следует, что у них должен иметься какой-то язык.

— Ну вот, наконец хоть что-то сдвинулось, — сказал Чудакулли.

— Сдвинулось, сэр? Да они уже, считай, весь путь прошли! — Думминг прижал ладонь к уху. — О, ГЕКС утверждает, что есть ещё кое-кто. Оно… эээ… иное.

— И насколько иное?

— Некоторые вернулись в море, сэр.

— Ага! — вскричал Главный Философ.

Однако ему пришлось признать, что речь шла скорее о поверхности моря. Обнаруженная ГЕКСом колония протянулась на многие мили, объединяя мелкие островки и песчаные пляжи, которые словно жемчужины нанизаны были на «нить» из вязанок плавника и водорослей.

Живущие здесь существа оказались очередным видом ящериц. Все равно невероятно скучными, даже по сравнению с другими, как считали волшебники: ни тебе забавной окраски, ни шипов. Зато они были чрезвычайно деятельными.

— Слушайте, а вам не кажется, что вон те водоросли выглядят уж слишком правильными? — спросил Профессор Современного Руносложения, пока они парили над грубо сварганенным сооружением. — Уж не сельское ли это хозяйство, как по-вашему?

— Полагаю… — Думминг посмотрел вниз, где волны переливались через каменную стенку, — полагаю, это такой большой садок для рыбы. То есть внутри — вся лагуна. Похоже, они догадались возвести стены, чтобы рыба с приливной волной попадала внутрь и не могла выбраться вместе с отливом.

Ящерицы вертели головами, наблюдая за пролетающими мимо полупрозрачными фигурами, но, видимо, придавали им не больше значения, чем теням каких-нибудь облаков.

— То есть они используют энергию моря? — уточнил Чудакулли. — Умно.

На дальнем мысе у края лагуны ящерицы одна за другой ныряли в воду. Другие копошились вокруг каменного бассейна на одном из островов. Самые маленькие ящерки плескались на мелководье. На одной из коряг сохли на ветру развешанные водоросли. И над всем этим разносилось непрерывное повизгивание. Думминг решил, что это — разговоры. Животные ведь не ждут, пока собеседник закончит фразу. Волшебники, правда, тоже не ждут, но у них вообще все не как у людей.

Неподалеку одна ящерица аккуратно раскрашивала другую, используя тоненькую веточку и разлитые по раковинкам краски. Думминг заметил, что художник носил на шее целое ожерелье из различных ракушек.

— Инструменты… — бормотал он. — Символы… Абстрактное мышление… Ценные вещи… Уже цивилизация или пока племенная стадия развития?..

— Слушайте, а где сейчас солнце? — спросил Главный Философ. — Здесь всегда так туманно, что сложно ориентироваться. Куда бы ты ни пошел, а правильного пути не видать, как собственных ушей.

Ринсвинд указал вперед, за горизонт, где из-за облаков проступало красное зарево.

— Я называю это Противосолонь, — пояснил он. — Вроде как у нас дома.

— А, значит, солнце садится против часовой стрелки?

— Нет, оно вообще не движется и стоит на месте, — сказал Ринсвинд. — Это горизонт перемещается.

— Надеюсь, он на нас не свалится?

— Попытается. Но другой его край утянет нас прочь до того, как это произойдет.

— Чем больше времени я провожу на этом шарике, тем чаще хочу во что-нибудь вцепиться, — проворчал Декан.

— А свет здесь разве не отражается из-за края горизонта? Дома-то отражается, — поинтересовался Главный Философ. — Так красиво бывает, когда лучи проходят сквозь струи водопада.

— Нет, — сказал Ринсвинд. — Просто становится темно. Ну, если не взойдет луна.

— Но солнце здесь по прежнему одно-единственное, да? — Главный Философ явно к чему-то клонил.

— Одно.

— Других мы точно не добавляли?

— Нет.

— Тогда… Что это за свет там позади?

Волшебники, все как один, оглянулись.

— Опаньки! — сказал Декан, когда раскаты грома смолкли вдали, а огни на небе окончательно погасли.

Ящерицы тоже услышали грохот. Думминг присмотрелся. Обитатели поселения толпились на дорожках, глядя в сторону горизонта с тем высокоинтеллектуальным интересом, который свойствен мыслящим существам, вдруг задумавшимся о том, что уготовила им судьба…

— Давайте-ка вернемся в Университет до того, как здесь прольется едкий дождь, — сказал Чудакулли. — Все это действительно слишком грустно.

Глава 38

ГИБЕЛЬ ДИНОЗАВРОВ

ЖИЗНЬ ВОЗНИКАЕТ ВЕЗДЕ, ГДЕ ТОЛЬКО МОЖНО.

И где нельзя тоже.

Но как только начинает казаться, что все идёт просто превосходно, стоит зажить в довольстве и начать продвижение к высоким идеалам, тут же разражается какая-нибудь катастрофа, отбрасывающая вас на двадцать миллионов лет назад. Однако парадоксальным образом именно эти катастрофы открывают путь принципиально новым формам жизни…

Это как-то сбивает с толку.

Жизнь в целом — явление довольно выносливое, чего нельзя сказать об отдельных видах. Она находится в постоянном поиске новых хитростей и приемчиков. Например, идея яйца была просто великолепна: снабдить развивающийся эмбрион персональным аппаратиком, поддерживающим жизнь, размер которого полностью соответствует нуждам конкретного вида, а при этом не имеет значения, что творится снаружи, поскольку его защищают прочные стены.

Жизнь — отлично умеет адаптироваться к новым условиям, меняя правила игры, когда ей это требуется. Стоило появиться яйцам, как тут же начали множиться любители яичницы…

Жизнь — многолика. Чем больше действующих лиц, тем проще выжить, упав кому-нибудь на хвост.

Жизнь вечно повторяется. Как только где-нибудь найден эффективный метод, сразу же появляются сотни эпигонов. Однажды у выдающегося биолога Джона Холдейна поинтересовались, какой вопрос он задал бы Богу. Холдейн ответил, что хотел бы узнать, почему Он так любит жуков^[181].

Сейчас на Земле насчитывается примерно триста тысяч различных их видов, то есть намного больше, чем любых других видов животных или растений. В 1998 году Брайан Фаррел, похоже, сумел ответить на вопрос Холдейна. Жуки появились 250 миллионов лет назад, однако взрывное увеличение количества их видов произошло всего лишь 100 миллионов лет назад. Что совпало с появлением цветковых растений. Доступное фазовое пространство внезапно увеличилось, и жуки получили в свое распоряжение новые жизненные ресурсы. Которыми они тут же воспользовались, начав с аппетитом поедать растения, особенно их листья. Когда-то считалось, что цветковые растения и насекомые-опылители провоцировали друг друга на создание все новых и новых видов, но в действительности это не так. Точнее, это верно только для жуков. Около половины современных их видов является листоядными. Их эволюционная тактика по-прежнему весьма эффективна.

Случается, что стихийные бедствия приводят не просто к вымиранию одного-двух видов. Палеонтологические находки свидетельствуют о целом ряде массовых вымираний, в ходе которых исчезала почти вся жизнь на планете. Самым известным из подобных казусов является гибель динозавров, случившаяся 65 миллионов лет назад.

Дабы не вводить вас в заблуждение, сразу уточним, что никаких научных доказательств существования цивилизации динозавров нет, что бы там ни происходило в Проекте «Круглый мир». Но когда ученые, особенно те из них, кто работает на правительство, говорят, что «нет никаких научных доказательств», следует задать им три важных вопроса: «Есть ли доказательства обратного? Кто-нибудь их вообще искал, эти доказательства? А если искал, что именно они ожидали найти?»^[182]

На все три вопроса вы получите один и тот же ответ: нет. Многое исчезло в глубине веков. Этому способствовали движение континентов и ледников, вулканическая активность и падение разнообразных метеоритов. Возраст немногих человеческих артефактов, переживших все катаклизмы, исчисляется несколькими тысячами лет. Если завтра мы все вдруг умрем, то через несколько миллионов лет единственным свидетельством нашей цивилизации будут консервные банки зондов в глубоком космосе и немного хлама на Луне. А что останется через 65 миллионов? Ничего. Поэтому мы не можем совершенно исключить возможность существования динозаврианской цивилизации, даже если это — вымысел чистой воды, или, точнее, абстрактное теоретизирование. Что до динозавров, развившихся настолько, чтобы пользоваться орудиями труда или пасти других динозавров… Если они и существовали, их следы бесследно смыла Пучина Времени.

Теперь динозавры — одни из самых популярных экспонатов в музеях. Они напоминают нам о том, что наш мир не всегда был таким, как сейчас. А ещё о том, что история человечества в геологическом смысле занимает ничтожное время. Между тем по сути динозавры — это древние ящерицы. Те из них, на чьи кости мы с открытыми ртами глазеем в музеях, — это просто очень большие ящерицы, хотя были и другие, много меньше. Вообще, в переводе с греческого «динозавр» означает «ужасная ящерица», все, кто смотрел «Парк юрского периода», понимают почему.

А один итальянский коллекционер древностей, посмотрев фильм Спилберга, внезапно понял, что загадочная окаменелость, уже давно хранящаяся у него в подвале, вполне может относиться к динозаврам. Он отправил её в ближайший университет, где и выяснилось, что она принадлежит не просто какому-то там динозавру, но неизвестному ранее виду. Это был молодой терапод, один из мелких плотоядных динозавров, ближайших родственников птиц, хотя он и не имел перьев. История прямо как в кино: замечательный пример работы повествовательного императива в нашем мире, впрочем, как всегда, обусловленный предвзятостью выборки. Сколько охотников за окаменелостями, владеющих ископаемыми останками динозавров, ни с кем не связывались после просмотра фильма?

В человеческом воображении динозавры слились с мифами о драконах, общими для множества культур во все времена. И вот уже исписаны тонны бумаги для объяснения того, как идея драконов пришла к нам через миллионы лет эволюции как следствие страха наших древних предков перед реальными динозаврами. Затем что речь в данном случае должна идти о совсем уж древних предках, поскольку те из них, которые могли повстречать динозавров, были, скорее всего, кем-то вроде крошечных землероек, живших в норах и питавшихся насекомыми. Итак, процарствовав более ста миллионов лет, 65 миллионов лет назад динозавры вымерли, и есть кое-какие доказательства того, что их гибель была внезапной. Может быть, протоземлеройки постоянно мучились ночными кошмарами, в которых за ними гонялись огромные динозавры, но могли ли эти сны пережить 65 миллионов лет естественного отбора? Кроме того, снятся ли огнедышащие драконы современным землеройкам, или это только наша прерогатива? Нет, вернее всего, мифы о драконах имеют другие, менее очевидные корни в том темном, малоизученном органе, который мы называем человеческим мозгом.

Динозавры как магнит притягивают нас к себе, особенно почему-то детей. Эти ящеры были настоящими чудовищами, существовавшими на самом деле, а некоторые из них, хорошо всем известные ныне, были так просто гигантами. К счастью, все они бесповоротно мертвы.

Многие ребятишки, даже если им не нравится учиться в школе, могут наизусть продекламировать длиннейший список названий динозавров. Однако до выхода на экраны «Парка юрского периода» почти никто из них не вспоминал, например, о велоцирапторе. Фанатам бронтозавров трудно смириться с тем, что ученые по какой-то дури решили поменять ему имя, назвав этого змеешеего болотного гиганта апатозавром^[183]. Людей до того привлекают динозавры, что их внезапное трагическое исчезновение владеет нашим воображением куда больше, чем вся остальная палеонтология. Даже наше собственное происхождение интересует нас гораздо меньше.

Что же можно сказать об этом неожиданном исчезновении?

Во-первых, немало ученых полагают, что ни о какой внезапности речи быть не может. Обнаруженные окаменелости показывают, что переломный момент произошел 65 миллионов лет назад в конце мелового периода. И в самом начале третичного периода произошел расцвет эпохи млекопитающих и окончательный закат эры динозавров, что называется также «КТ-границей» («К» — от слова «Kreide», которым в немецком языке обозначают меловой период). Но если думать, что в конце мелового периода — это именно тот момент, когда все и случилось, то может сложиться впечатление, что многие виды как-то слишком поторопились с вымиранием, исчезнув, согласно палеонтологическим данным, на 5–10 миллионов лет раньше. Наверное, влюбленная парочка динозавров сказала друг другу: «Радость моя, к чему все это идиотское размножение, если через каких-нибудь десять миллионов лет от нашего рода останутся рожки да ножки?» Как-то верится с трудом. Тогда почему на протяжении многих миллионов лет их численность плавно сокращалась? В принципе может оказаться, что мы просто не отыскали пока все нужные окаменелости, хотя тот или иной вид преспокойно продолжал существовать.

Позвольте задать вам вопрос: как вы думаете, сколько экземпляров тираннозавров, самых знаменитых из всех динозавров, хранится в музеях и университетах? Не копий, а именно оригиналов, найденных в горных породах палеонтологами? Сотни, говорите? Вы уверены?

Ничего подобного. До выхода «Парка юрского периода» у нас их было всего 3 (три), причём разброс в возрасте окаменелостей составлял около пяти миллионов лет. С тех пор были найдены ещё три ископаемых Ти-рекса. После фильма история динозавров настолько захватила почтеннейшую публику, что ученым стало легче выбивать деньги на раскопки. Если от подобных случайностей будет зависеть, отыщет ли какая-нибудь будущая раса окаменелости людей за весь период существования человечества и его предков, то, похоже, вероятность этого стремится к нулю. Даже если какие-то виды и просуществовали на Земле пять миллионов лет, очень может быть, что их ископаемые останки не найдут вообще никогда, особенно если они жили в местности с сухим климатом, где окаменелости практически не образуются. Это наводит на мысль, что от окаменелостей вообще нет никакой пользы, но нет, — каждое ископаемое животное становится доказательством по крайней мере того, что этот вид действительно существовал. Более того, в конечном итоге даже от разрозненных останков мы получаем довольно ясное впечатление о Великом Потоке Жизни. Одной ящерицы вполне достаточно, чтобы доказать существование всех ящериц, даже если мы и не обнаружим десяти тысяч их видов, существовавших одновременно с найденным.

Если помнить об этом, то легко понять, что, даже если смерть динозавров и была внезапной, окаменелости могут создать обратное впечатление. Предположим, ископаемые останки какого-то определенного вида в произвольном порядке датируются периодом в среднем пять миллионов лет. Это похоже на ожидание автобуса: то целых три приезжают один за другим (каждый миллион лет), а то за целый день (десять миллионов лет) не приходит ни одного. Были обнаружены разрозненные окаменелости, относящиеся к периоду в десять миллионов лет, предшествующих КТ-границе. Так несколько останков имеют возраст 75 миллионов лет, отдельные — 70 миллионов, а один-два — 65 миллионов. Вам начинает казаться, что вид постепенно исчезал.

Как на грех, если постепенное исчезновение на самом деле имело место, вы увидите практически ту же самую картину. Как же обнаружить разницу? Для этого можно проанализировать те виды, окаменелости которых представлены более полно. Если вымирание было внезапным, то они покажут сравнительно четкую границу. Виды, полностью или частично живущие в воде, чаще других подвергаются окаменению, поэтому для более четкого определения времени вымирания на КТ-границе лучше рассматривать именно морские организмы. Оттого-то наиболее дальновидные ученые не интересуются трагической судьбой динозавров и возятся с крошечными улитками и другими, лишенными всякого очарования, видами. Именно так они и обнаружили, что ихтиозавры исчезли примерно в то же время, что и аммониты^[184], а также многие другие моллюски. Так что какое-то внезапное грандиозное событие действительно произошло, однако до него мог произойти целый ряд других.

Но что же все-таки случилось? Подсказку дают месторождения иридия, одного из наиболее редких металлов, встречающихся в земной коре. Зато в составе метеоритов иридий встречается очень часто, особенно в тех, которые прилетают из пояса астероидов между Марсом и Юпитером. Поэтому если вы вдруг обнаружите необычно богатые залежи иридия, то, скорее всего, это место, куда когда-то угодил метеорит.

В 1979 году физик Луис Альварес, нобелевский лауреат, размышлял над этой проблемой после того, как вместе со своим сыном, геологом Уолтером Альваресом, обнаружил пласт глины, в котором содержание иридия превышало норму в сто раз. Этот слой образовался как раз во время КТ-границы, и он обнаруживается во многих районах Земли. Альваресы интерпретировали свое открытие как доказательство того, что мел-третичное вымирание приключилось по причине столкновения планеты с метеоритом. Суммарное содержание иридия в слое оценивается в 200 тысяч тонн, что соответствует метеориту диаметром 6 миль (10 км). Если метеорит подобного размера врежется в Землю на характерной скорости 10 миль в секунду (16 км/с), то он оставит кратер 40 миль (65 км) в диаметре. Взрыв будет эквивалентен нескольким тысячам водородных бомб. В результате в атмосферу поднимется огромное количество пыли, которая затмит солнечный свет на многие годы. Если же метеорит угодит в океан, а вероятность этого больше чем пятьдесят на пятьдесят, то его падение вызовет колоссальную приливную волну и мгновенный выброс гигантского облака перегретого пара. В результате погибнут растения, потом — питающиеся ими динозавры, а за ними последуют и плотоядные динозавры. Насекомые более-менее уцелеют, как и насекомоядные животные.

Написаны многочисленные статьи, что доказательством подобного столкновения является кратер Чиксулуб, представляющий собой котловину в толще горных пород. В месте предполагаемого удара можно обнаружить кристаллы ударно-метаморфизированного кварца: самые большие найдены непосредственно вблизи кратера, а более мелкие — чуть ли не на половине земного шара. В 1998 году Фрэнк Кайт обнаружил в северной части Тихого океана осколок подлинного метеорита диаметром в одну десятую дюйма (2,5 мм). Он выглядит как часть астероида, что исключает альтернативную версию о комете, в результате столкновения с которой тоже мог образоваться похожий кратер. Это заключение подтверждается исследованиями соотношений изотопов хрома в осадочных породах, относящихся ко времени КТ-границы, проведенных А. Шуколюковым и Дж. У. Лугмайром. Кроме того, Эндрю Смит и Шарлотта Джеффри установили, что массовое вымирание морских ежей, также пришедшееся на КТ-границу, было гораздо сильнее выражено именно в районе Центральной Америки, где, по всей видимости, и упал тот астероид.

Несмотря на то, что имеются довольно веские доказательства столкновения, к тому же укрепившиеся за последние двадцать лет, после того как Альварес сформулировал свою теорию импакта, несогласные с ней палеонтологи продолжают искать возможность объяснить массовое вымирание, не прибегая к драматическим внеземным эффектам. Несомненно, в конце мелового периода наблюдались климатические изменения, сопровождавшиеся резкими колебаниями уровня Мирового океана, связанные с ростом или таянием ледников. Также существуют доказательства того, что в то же время некоторые, если не все, моря утратили экологию, основанную на кислороде, превратившись в огромные, вонючие, черные анаэробные болота. Об этом свидетельствует наличие в осадочных породах черных слоев, богатых железом и серой. Однако наиболее значительным фактором, несомненно, является земная вулканическая активность, в результате которой появились так называемые Деканские траппы — гигантские залежи лавы. Похоже, Азия была тогда целиком покрыта вулканами, лавы которых оказалось достаточно, чтобы погрести полконтинента под слоем толщиной 50 ярдов (45 м). Подобная вулканическая активность должна была сильно влиять на атмосферу: выбросы углекислого газа повышали температуру воздуха, создавая парниковый эффект; серные соединения приводили к отвратительным кислотным дождям и загрязнению воды на всей планете; пыль затмевала солнечный свет, в результате чего десятилетиями длилась «ядерная зима». Может быть, именно вулканы, образовавшие Деканские траппы, а вовсе не метеорит, убили динозавров? Тут многое зависит от точности датировки.

Лично мы склоняемся к гипотезе, которая, с одной стороны, не имеет достаточных доказательств, зато замечательно объясняет многие факты, поскольку заключается в том, что обе эти причины взаимосвязаны. Кратер Чиксулуб расположен почти точно на противоположной стороне планеты от Деканских траппов. Очень может быть, что азиатские вулканы начали свою подрывную деятельность ещё за несколько миллионов лет до мел-третичного вымирания, вызвав отдельные экологические катастрофы, касающиеся прежде всего тех или иных крупных животных. А затем упал астероид, спровоцировав ударные волны, которые пересекли Землю и сошлись, словно сфокусированные увеличительным стеклом лучи, на этом небольшом регионе с особенно хрупкой земной корой. Нечто подобное можно увидеть на Меркурии, где прямо напротив гигантского ударного кратера Равнина Жары расположен террейн с причудливым рельефом, наверняка созданным сфокусировавшимися на нем ударными волнами.

В итоге должен был начаться гигантский синхронный всплеск вулканической активности, ставший своеобразной вишенкой на торте прочих последствий столкновения. Сочетание всех перечисленных факторов стерло с лица Земли большинство биологических видов. Эта гипотеза подкрепляется другим геологическим образованием — Сибирскими траппами, содержащими в десять раз больше лавы, чем Деканские. Появление Сибирских траппов совпадает с другим массовым вымиранием — пермским, о котором мы упоминали ранее. И ещё одно: некоторые геологи верят, что существует ещё один импактный кратер в Австралии, которая в пермский период находилась как раз напротив Сибири.

Но есть ли какие-нибудь доказательства этой теории? В 2000 году Даллас Эбботт и Энн Айсли сопоставили всю имеющуюся информацию о столкновениях с данными о вулканических суперплюмах (огромных массах расплавленного вещества, вытолкнутых из глубины земной мантии). Например, считается, что именно суперплюм стал причиной возникновения Гавайского архипелага, остатки островов которого протянулись на половину Тихого океана. Вероятно, это объясняется смещением Тихоокеанской плиты в процессе континентального дрейфа, причём суперплюм выплеснулся на поверхность на огромной территории, кажущейся нам теперь различными местами. Впрочем, последние наблюдения показывают, что суперплюмы тоже могут перемещаться. Деканские и Сибирские траппы вполне могли быть образованы именно таким образом.

В результате анализа исследователи заметили, что импакты и суперплюмы совпадают слишком часто, чтобы это можно было принять за случайность. Похоже, что столкновение увеличивает либо сам суперплюм, либо шансы на его возникновение. (Поскольку сложно представить, что суперплюм каким-то образом провоцирует столкновение с небесными телами, разве что имеются какие-нибудь инопланетяне, помешанные на вулканической активности.) Однако из-за материкового дрейфа нам все-таки точно не известно, находились ли Деканские траппы напротив кратера Чиксулуб в момент падения астероида. Поэтому мы не можем однозначно утверждать, что его падение спровоцировало всплеск вулканической активности.

Из всего этого следует вывод: нам не следует искать определенную причину вымирания динозавров. В отличие от научных экспериментов, специально проводимых с целью установить единственно возможное объяснение, в природе редко бывает так, что какое-то событие происходит по одной-единственной причине.

В Плоском мире Смерть с косой приходит не только к людям. Существует, например, маленький Смертик, забирающией души крыс, которого мы встречаем в книге «Роковая музыка», чья типичная реплика звучит как: «ПИСК».

К динозаврам их Смерть мог явиться с вулканом в одной руке, астероидом — в другой, а на его плечи был накинут ледяной плащ…

Динозавры были на редкость фотогеничными созданиями, не правда ли? А вот доверять волшебникам в этом вопросе не следует.

Есть ещё один урок, который можно извлечь из всей этой истории с динозаврами. В конце мелового периода умерло множество других крупных и интересных рептилий (ну, или просто крупных): плезиозавры (прославившиеся тем, что к ним относят мифическое Лох-несское чудовище), ихтиозавры (громадные рыбообразные хищники, рептилоидный вариант дельфинов и китов), птерозавры (диковинные летающие твари, один из видов которых, птеродактиль, обитает во всех фильмах о динозаврах и ошибочно причисляется к последним) и, наконец, мозазавры.

Возьмем последних.

Кем они были? Они кажутся такими же впечатляющими, как динозавры, но ведь мозазавры вовсе не динозавры. Поэтому им не повезло быть широко разрекламированными, и мало кто из неспециалистов вообще о них слышал. О них говорят как о каких-то «рыбоящерах», а это название, естественно, куда менее любопытно, чем «ужасный ящер», несмотря на то что прилагательное «ужасный» соответствует им в полной мере. Одни из них были близки к рыбообразным ихтиозаврам или дельфинам, другие напоминали скорее крокодилов; некоторые выглядели как пятидесятифутовые белые акулы, а были и двухфутовые мозазаврики, лакомившиеся молодью аммонитов и прочимимоллюсками. Они существовали добрых двадцать миллионов лет и, судя по всему, все это время являлись доминирующими морскими хищниками. Тем не менее большинство читателей, встречая в книжке слово «мозазавр», уверены, что это какой-то ужасно скучный вид динозавров, и тут же выбрасывают их из головы.

Есть странное обстоятельство, касающееся массового мел-третичного вымирания. Хотя слово «обстоятельство» в данном контексте будет скорее уравнением с несколькими неизвестными, в то время как мы имеем дело с целым комплексом различных взаимосвязанных головоломок, относящихся к выжившим существам. В морях погибли все аммониты и другие внутрираковинные моллюски, типа белемнитов (то есть, по сути, те же аммониты, только с раскрученной раковиной). А вот наутилусы выжили, так же как выжили каракатицы, кальмары и осьминоги. Даже крокодилы, выглядящие просто вылитыми динозаврами, хотя в действительности ими не являются, почти без видовых потерь перешли через КТ-границу. И разные мелкие динозаврики, которых мы с вами называем птицами, тоже остались практически невредимыми. (Здесь мы обязательно должны рассказать одну историю. Ну, хотя бы в двух словах. Ещё совсем недавно предположение, что птицы — это живые ископаемые динозавры, было в новинку, оно считалось спорной, животрепещущей темой. Однако её сторонникам различными способами удалось убедить остальных в своей правоте. Тем не менее новые данные окончательно опровергли эту теорию, доказав, что бо́льшая часть современных птиц отделилась в эволюционном смысле от динозавров задолго до мел-третичного вымирания. Так что никакие они не живые реликты, все родичи которых погибли. Они просто заранее перестали называться динозаврами.)

Наши мифы (и не в последнюю очередь «Парк юрского периода») наводят нас на мысль, что динозавры не вымерли окончательно и бесповоротно. Они выжили. Каша из полуправды и вымыслов побуждает нас верить, что где-то они существуют до сих пор: в «Затерянном мире» на южноамериканском плато, на каких-то необитаемых островах, в глубинах Лох-Несса, на других планетах или хотя бы в мистически сохранившемся ДНК во внутренностях застывшего в янтаре кровососущего насекомого. Увы, все это почти наверняка беспочвенные надежды. В частности, «древние ДНК», якобы извлеченные из окаменевших в смоле насекомых, на самом деле принадлежат современным организмам, а не доисторическим, если только этой смоле не более ста тысяч лет.

Примечательно, что до сих пор никому не пришло в голову снять фильм о возрождении дронта, моа, слонов-пигмеев или мозазавров. Подобной чести удостаиваются лишь динозавры и… Гитлер. Как ещё киношники не додумались объединить оба мифа — кассовый успех был бы сногсшибательным.

Динозавры — это яркий эволюционный пример, который мы предпочитаем неосознанно игнорировать. А именно пример того, что почти все биологические виды, когда-либо существовавшие на планете, — вымерли. Как только мы это уясним, нам придется по-новому взглянуть на проблему сохранения видового разнообразия. Насколько важно, что популяция пятнистых серых попугаев Тимни сократилась до сотни особей? Или то, что на островах Тихого океана хищники, завезенные туда людьми, уничтожили сотни видов древесных улиток? Последствия некоторых событий заставили виновных пожалеть о содеянном. Например, о заселении озера Виктория нильскими окунями ради спортивного рыболовства, в результате чего вымерли около двух сотен эндемичных видов цихлид — маленьких, но очень интересных рыбок, а экосистема самого озера стала менее продуктивной. Все (кроме, пожалуй, поставщиков идиотских «народных лекарств», их ещё более дурных потребителей или неотесанных варваров) вроде бы согласны, что потеря таких великолепных существ, как киты, слоны, носороги, а также деревьев вроде гингко или секвойи — это истинная трагедия. Однако при всем этом мы продолжаем бездумно сокращать биоразнообразие Земли, безжалостно уничтожая множество жуков и бактерий.

Большинство людей по-прежнему считают, что биологические виды делятся на «полезные», «бесполезные» и «вредные». К последним, например, относят вирусы оспы или комаров, без которых, безусловно, было бы куда лучше. И если только вы не сторонник той крайней точки зрения, что абсолютно все живые существа имеют одинаковые права на существование, вам придется выбирать, кому из них следует сохраниться, а кому — исчезнуть. А если вы — сторонник, то у вас возникнут проблемы при попытке соблюсти права гепардов и газелей, являющихся их добычей. С другой стороны, если вы берете смелость судить, кого охранять, а кого уничтожать, нельзя принимать подобные решения необдуманно, например, объявить, что комары — плохие и надо их извести. Экосистемы — динамичны и взаимосвязаны. Исчезновение где-нибудь одного из видов может повлечь неожиданные проблемы в совершенно другом месте. Прежде вам необходимо будет тщательно проанализировать негативные последствия принимаемых вами мер точно так же, как и того, что вы ожидаете получить в результате. Когда во всем мире решили уничтожить комаров, чтобы побороть малярию, самым предпочтительным способом казалось повсеместное распыление инсектицида ДДТ. Сначала все шло как по маслу, но в среднесрочной перспективе выяснилось, что ДДТ уничтожает не только вредных комаров, но и полезных насекомых, а также других существ. А кроме того, появилось поколение комаров, устойчивых к воздействию этого вещества, причём комары эти оказались ещё хуже своих предков. Теперь ДДТ запрещен, но, к сожалению, некоторые пользуются им до сих пор.

В прошлом природа была нашим естественным окружением. Мы эволюционировали, чтобы к ней приспособиться. Сейчас мы сами стали окружением для природы, приспосабливая её под свои нужды. Нам ещё предстоит научиться это делать, однако воображаемый «золотой век», где новые дикари будут якобы жить в полном гармонии с природой, — это вовсе не решение проблемы. Наверное, это прозвучит не слишком политкорректно, но примитивные племена наносили окружающей среде такой ущерб, который им позволяли их скромные технологии. Когда древние люди перебирались из Сибири через Аляску в Южную Америку, они по пути всего за несколько десятков тысяч лет извели десятки видов, в том числе гигантских ленивцев и мастодонтов (древних слонов, немного напоминающих мамонтов).

Некоторые ученые не согласны с такой точкой зрения и утверждают, что у людей не хватило бы сил совершить подобное злодеяние. Чтобы проверить это, Джон Элрой в 2001 году построил компьютерные модели, симулирующие последствия охоты на 41 вид животных, обитавших в Северной Америке. Выяснилось, что их исчезновение (особенно это касалось крупных животных) было фактически неизбежным. Даже неумелые охотники могли с ними расправиться. Компьютерная имитация «предсказала» постфактум полное вымирание 32 видов из 41, добавив достоверности существующей теории. «Кто виноват?» — такой вопрос задал журнал «New Scientist» и сам дал на него ответ: «Мистер Сапиенс и его большой топор».

Существуют и другие примеры экологических катастроф, спровоцированных «примитивными» племенами. Индейцы анасази, жившие на юге современных США, полностью вырубили леса для того, чтобы соорудить себе хижины в горах, создав самые засушливые в Соединенных Штатах пустыни. Маори убили всех моа. Но мы с вами оказываем ещё более разрушительное воздействие, к тому же нас несравненно больше, а наши нынешние технологии лишь усиливают негативное влияние. Похоже, к тому времени, когда мы наконец сообразим, что же такое «окружающая среда», её уже не будет. Мы изменили облик планеты как в малом, так и в большом.

Чтобы жить в гармонии с природой, нам надо настроиться на одну с ней волну. Для этого мы должны понимать природу. Одних добрых намерений тут недостаточно. В этом понимании нам может помочь наука, главное — использовать её с умом.

Глава 39

ОТСТУПНИКИ

ВОЛШЕБНИКИ ОКОНЧАТЕЛЬНО ПРИУНЫЛИ. Кое-кто даже отказался за ужином от третьей добавки.

— В конце концов, не такие уж они были и продвинутые, — произнес Декан, пытаясь приободрить остальных. — Металлы не использовали. А их письменность, скажем прямо, была всего лишь обычными пиктограммами.

— Почему же у нас никогда не случалось ничего подобного? — задал вопрос Главный Философ, едва прикоснувшийся к своему десерту.

— Ну, отдельные примеры массовых вымираний все же существуют, — сказал Думминг.

— Да, но только как следствие споров между волшебниками. Это далеко не одно и то же. Вот чего я никак не ожидал, так это камней с неба.

— А то, что камни вообще окажутся у тебя над головой, ты ожидал? — хмыкнул Чудакулли. — Нет, в правильной вселенной черепаха поймает бо́льшую их часть ещё до того, как они свалятся, а слоны покончат с остальными. Они уж как-нибудь защитят свой мир. Как по мне, так всем, у кого есть хоть капля мозгов, лучше убраться подальше с этой планетки.

— Некуда им уходить, — сказал Думминг.

— Чепуха! Есть довольно большая луна. И других шаров, летающих вокруг звезды, пруд пруди.

— Они либо слишком горячи, либо — холодны, или там нет атмосферы, — возразил Думминг.

— Люди быстро включили бы все это в индустрию развлечений. А кроме того… Там ведь полно и других солнц, свет клином не сошелся.

— Они слишком далеко. Это займет… Ну-у, где-то несколько жизней.

— Оно конечно, но если ты вымираешь, это вообще навсегда.

— Им пришлось бы отправиться в путь, не имея информации, смогут ли они выжить в новом мире, сэр, — вздохнул Думминг.

— Однако они бы покинули тот, где выжить нельзя совершенно точно, — спокойно ответил Чудакулли. — Во всяком случае, в отдаленной перспективе.

— Там уже возникли новые формы жизни, сэр. Как раз перед ужином я проверил.

— Скажи это тем ящерицам, — фыркнул Главный Философ.

— А есть ли среди новичков что-нибудь стоящее? — поинтересовался Чудакулли.

— Ну, они более… пушистые, сэр.

— И чем таким полезным они занимаются?

— В основном листья едят, — ответил Думминг. — Кстати, там теперь появилось куда больше деревьев, похожих на деревья.

— Миллиарды лет эволюции — и вот у нас уже есть деревья, похожие на деревья, — вздохнул Главный Философ.

— Нет-нет, это как раз шаг в верном направлении, — задумчиво произнес Чудакулли.

— Да? И в каком именно?

— Из деревьев можно сделать бумагу.

Волшебники уставились в вездескоп.

— О! Снова-здорово, опять лед, — воскликнул Профессор Современного Руносложения. — Действительно, здесь уже давненько не было настоящей зимы.

— Ты посмотри на эту вселенную, — сказал Декан. — Везде царит жуткий мороз, за исключением крошечных раскаленных пятнышек. В конце концов, планета делает, что умеет.

— И все же мы многое вынесли из Проекта, — произнес Чудакулли. — Например, то, что нам повезло жить в правильном мире.

Миновало ещё несколько миллионов лет.

Декан, чуть не плача, бегал по берегу. Остальные поспешили к нему, чтобы посмотреть, в чем дело.

Ринсвинд стоял по пояс в воде и, похоже, боролся с собакой средних размеров.

— Так его! — кричал Декан. — Скручивай! Палкой его, палкой, если потребуется!

— Что у вас тут за шум? — спросил Чудакулли.

— А ты только посмотри на них! — взревел Декан. — Отступники! Ренегаты! Мы застукали их, когда они пытались вернуться в океан!

Чудакулли покосился на некое существо, жевавшее краба, лежа на мелководье.

— Вы опоздали, — сказал Аркканцлер. — У них уже перепонки отросли.

— В последнее время подобное происходит все чаще и чаще, — заорал Декан, грозя пальцем животному, которое внимательно смотрело на него, в надежде, что палец превратится в рыбу. — Что бы сказали твои предки, парень, если бы увидели тебя, с позором возвращающегося в море из-за того, что жизнь на суше, видите ли, не фунт изюму?

— Эээ… С возвращением? — предположил Ринсвинд, с трудом уворачиваясь от щелкающих челюстей.

— Что, давно на мели? — со смехом предложил Главный Философ.

Животное неуверенно встало на лапы.

— Давай-давай, вперед, если тебе так уж это надо, — крикнул Декан. — Рыба, рыба, рыба… В один прекрасный день ты сам ею станешь!

— Знаете, а вернуться в море — не так уж и глупо, — заметил Чудакулли, когда они возвращались с пляжа. — Как-никак берег — это граница, а на границах всегда происходит что-нибудь любопытное. Вспомните тех ящериц, которых мы видели на островах. Их мир целиком состоял из границ.

— Да, но совсем отказаться от земли, чтобы просто плескаться в воде? Эволюцией я бы это не назвал.

— Но если ты выбрался на сушу, где тебе пришлось отрастить какие-никакие мозги плюс немного хитрости и мускулов, чтобы чего-то добиться в жизни, то вернувшись назад, в море, к безмозглым рыбам, которым вообще не нужно ни о чем заботиться, ты там… надерешь им всем зад.

— А разве у рыб есть…

— Ладно, проехали. Я же в фигуральном смысле. Так, просто мысли вслух. — Аркканцлер нахмурился, что было для него совсем нехарактерно. — Назад, в море, значит, — сказал он. — Что ж, не нам их винить.

Глава 40

МЛЕКОПИТАЮЩИЕ НА МАРШЕ

ОБЫЧНО ЛЮДИ СЧИТАЮТ, ЧТО ПОСЛЕ ДИНОЗАВРОВ ПРИШЛИ МЛЕКОПИТАЮЩИЕ. На самом деле это не совсем так.

Сегодня млекопитающие стали для нас самым обычным классом животных на Земле. Когда мы говорим «животное», то чаще всего подразумеваем именно млекопитающих: кошек, собак, слонов, коров, мышей, кроликов и так далее. Существует примерно 4 тысячи видов млекопитающих, и они на удивление разнообразны по внешности, размеру, а также поведению. Самый крупный из них — голубой кит, живущий в океане; он похож на рыбу, хотя и не является ею, а весит около 136 тонн. Самые мелкие из млекопитающих — это разнообразные землеройки: они живут в норах и весят примерно полунции (15 г). Где-то посередине находятся люди, которые, как ни парадоксально это звучит, специализируются на универсальности. Мы считаем себя самыми разумными из млекопитающих. По крайней мере иногда.

Главная отличительная особенность млекопитающих в том, что матери выкармливают детенышей своим молоком, производимым с помощью специальных желез. Почти у всех млекопитающих имеются и другие характерные особенности: уши (а точнее, три маленьких косточки в среднем ухе: молоточек, наковальня и стремечко, принимающие колебания от барабанной перепонки); волосы (за исключением взрослых китов); диафрагма, отделяющая сердце и легкие от остальных внутренних органов. Практически все млекопитающие — живородящие. Исключение составляют утконосы и ехидны, откладывающие яйца. Ещё одним любопытным признаком является то, что, в отличие от прочих позвоночных, эритроциты млекопитающих лишены ядер. Все эти признаки свидетельствуют о том, что все млекопитающие имеют общую эволюционную историю, за время которой они пережили много всего необычного, в том числе отделение Австралии от Гондваны (южной части суперконтинента Пангея). Изучение ДНК млекопитающих подтверждает, что все мы, в общем и целом, — одна большая семья.

С гибелью динозавров млекопитающие получили полный карт-бланш на дальнейшее развитие. Освободившись от их тирании, млекопитающие обрели возможность занять экологические ниши, ранее принадлежавшие динозаврам. Тогда как всего несколько миллионов лет назад стали бы вместо этого легкой закуской последних. Вероятно, современное разнообразие млекопитающих напрямую связано с внезапностью, с которой они ворвались в животное царство, причём в тот момент, когда выжить можно было практически кому угодно. Впрочем, не стоит полагать, что млекопитающие появились только затем, чтобы заполнить возникшие после динозавров пустоты. И те и другие сосуществовали по крайней мере в течение 150 миллионов лет.

Гарри Джерисон как-то предположил, что ещё до того, как динозавры стали доминирующей формой жизни, многие млекопитающие были уже приспособлены вести дневной образ жизни, в связи с чем у них развивалось зрение. По мере того как динозавры начали доставлять им все новые проблемы, млекопитающим пришлось «уйти в подполье» — прятаться под землей в течение светлого времени суток. А если ты ночное животное, то тебе требуется хороший слух. Вот эволюция и позаботилась, чтобы снабдить млекопитающих великолепными ушами, в том числе и теми самыми тремя косточками. Однако животные сохранили и остроту зрения. Так что когда млекопитающие вновь вышли на дневной свет, в их распоряжении одновременно оказались и хороший слух, и хорошее зрение. Подобная комбинация дала им существенное преимущество над большинством остальных конкурентов.

Млекопитающие произошли от рептилий триасового периода, известных как терапсиды. В основном они были небольшими и шустрыми хищниками, хотя среди них порой встречались и травоядные. По сравнению с остальными пресмыкающимися, терапсиды не произвели бы на вас особенного впечатления, однако их скрытный образ жизни постепенно привел к появлению отличительных особенностей. Так, диафрагма позволяет дышать более эффективно, что особенно полезно при быстром беге. Она же дает возможность детенышам одновременно и дышать, и сосать молоко. Изменения обычно эволюционируют не по отдельности, а все в комплексе. Волосы согревают, а чем ты теплее, тем быстрее можешь двигаться, и так далее.

Но из-за этого не так легко понять, когда именно звероподобные ящеры, предки терапсид, превратились в ящероподобных млекопитающих. Впрочем, как мы уже замечали, у людей вечные проблемы с пониманием изменений. У эволюции не существовало никакой особенной точки перелома, а был долгий и тернистый путь постепенных превращений^[185]. Первые ископаемые останки, которые можно определенно считать принадлежащими млекопитающему, имеют возраст 210 миллионов лет. Это был так называемый морганукодон. Вообще говоря, это землеройка, вероятно ведшая ночной образ жизни и, наверное, насекомоядная, а также очень может быть, что и яйцекладущая. Недоброжелатели Дарвина яростно возражали против предков-приматов. Интересно, как бы они отреагировали на яйцекладущую насекомоядную землеройку? Но если лично вы проблемы в этом не видите, то для вас есть хорошая новость: те зверюшки были довольно смышлеными. Не то чтобы это была какая-то особо разумная землеройка по сравнению с рептилиями, из которых когда-то эволюционировала. Правда, следует признать, что остальные терапсиды в целом были тупы, как… К сожалению, мы не можем сказать, что они были тупы, как полено, — деревьев тогда не было. Ну, скажем, тупы, как доисторический папоротник. Но это было только сначала.

Откуда нам известно, что те первые землеройки были млекопитающими? Зубы! Зубы чаще всего становятся окаменелостями. Именно поэтому для определения вида давно умерших животных палеонтологи используют прежде всего зубы. От многих видов всего-то и осталось, что зуб или два. К счастью, по ним довольно много можно узнать о бывшем обладателе. Прежде всего, чем больше зуб, тем больше животное: зуб современного слона имеет размер с целую мышь, то есть кем бы ни было неизвестное животное, если у него такой зуб, оно явно больше мыши. Если вам повезет найти челюсть целиком — ещё лучше. Форма зубов поведает, чем питалось животное: жевательные зубы предназначены для перетирания растений, заостренные — для мяса. Ещё больше можно понять по расположению зубов в челюсти. Морганукодон совершил настоящий прорыв в строении зубов: когда он сжимал челюсти, его зубы сцеплялись, что позволяло замечательно ловко откусывать кусочки мяса или разгрызать насекомых. Впрочем, за это ему (а впоследствии и нам с вами) пришлось дорого заплатить. У рептилий зубы растут по мере надобности: как только старые выпадают, на их месте появляются новые. Мы же на всю жизнь получаем только два набора: молочные у детей и настоящие у взрослых. Если мы потеряем взрослый зуб, заменить его можно только искусственным. А виноват в этом не кто иной, как морганукодон, которому очень хотелось получить преимущество в виде плотно сцепляющихся зубов. Для этого пришлось поддерживать их взаимное соответствие, что было бы сложно сделать, если бы зубы постоянно менялись. Вот так и вышло, что они остановились на двух комплектах, и нам с вами приходится довольствоваться тем, что есть.

Из всего этого можно сделать несколько выводов. Имея всего два набора зубов, морганукодон должен был изобрести способ выкармливания детенышей, отличающийся от того, которым пользовались рептилии с их неограниченным запасом зубов. Челюсть детеныша не может вместить полный комплект зубов взрослой землеройки, а если зубы вырастают лишь дважды за всю жизнь, ты не можешь позволить себе роскошь поменять их, когда твоя челюсть увеличится в размерах. Самое простое решение — это совершенно беззубые новорожденные. Но чем же их в таком случае кормить? Очевидно, чем-то питательным и легкоусвояемым вроде молока. Поэтому, скорее всего, морганукодоны сначала научились производить молоко, и лишь затем получили свои зубы. По этой самой причине их и можно с полным на то основанием назвать млекопитающими.

Удивительно, сколько всего можно узнать по нескольким зубам.

По мере развития и диверсификации видов млекопитающие эволюционировали в два основных типа: плацентарные (когда мать вынашивает детеныша в матке) и сумчатые (донашивающие детенышей в «сумке»). Сумчатые, которые немедленно промелькнут у вас перед глазами, наверняка будут кенгуру. Наверное, потому, что они умеют замечательно быстро и ловко прыгать. Вот пример из книги «Последний континент»:

«— А как на кенгурином будет: «У меня для тебя есть задание чрезвычайной важности»? — вкрадчиво-невинно поинтересовался Ринсвинд.

— Кстати, хорошо, что спросил…

Сандалии почти не шелохнулись. Ринсвинд вылетел из них, будто стартующая ракета из поддерживающих опор, и приземлился на уже бегущие в воздухе ноги.

Некоторое время спустя зверь догнал его. Кенгуру передвигался легкими длинными прыжками.

— Почему ты убегаешь? Ты ведь даже не дослушал.

— У меня длительный опыт пребывания в собственной шкуре, — огрызнулся Ринсвинд. — Я ЗНАЮ, что будет дальше. Меня опять втянут в историю, которая меня не касается. А ты просто-напросто галлюцинация, вызванная сытной едой на пустой желудок, так что даже не пытайся остановить меня!

— Остановить тебя? — удивился кенгуру. — А на фига? Ты движешься как раз в нужном направлении»^[186].

В одной Австралии живут свыше сотни видов сумчатых, точнее, бо́льшая часть местных млекопитающих — сумчатые. Ещё семьдесят или около того — на Тасмании, Новой Гвинее, Тиморе, Сулавеси и многочисленных маленьких островках. Прочие (опоссумы и мелкие, похожие на крыс существа) обитают главным образом в Южной Америке, вплоть до Центральной, хотя один из видов опоссумов добрался до Канады.

Выглядит все так, словно плацентарные млекопитающие в целом взяли верх над сумчатыми. Однако разница между ними не так уж и велика, поэтому в отсутствие млекопитающих сумчатые вполне преуспевают. Есть даже некоторое сходство между теми и другими. Хорошим примером являются коалы, никакого отношения к медведям не имеющие, а выглядящие как прехорошенькие медвежата.

Вообще большинство сумчатых кажутся параллельными версиями плацентарных. Самым любопытным случаем является тилацин, более известный как тасманийский тигр или тасманийский волк, который действительно немного похож на волка, только с полосками на спине и хвосте. Тилацин был официально объявлен вымершим ещё в 1936 году, однако время от времени поступают сообщения о том, что его видели. Его среда обитания остается нетронутой, поэтому будет совсем не удивительно, если тилацин все-таки вернется. Чарли Бисли, рейнджер Национального парка Тасмании, докладывал в 1995 году, что в течение целых двух минут наблюдал за тасманийским волком. В 1993-м его вроде бы видели на Саншайн-Кост в штате Квинсленд. Если это действительно так, то, скорее всего, очевидцы повстречали потомков зверей, когда-то убежавших из зоопарков.

Откуда же такая концентрация сумчатых в Австралии? Согласно палеонтологическим данным, родина сумчатых — Америка, причём, скорее всего, Северная, но тут есть кое-какие сомнения. Плацентарные же животные появились на территории современной Азии, которая в ту пору была соединена с другими континентами, поэтому плацентарные распространились в Европе и Америке. Ещё до того, как те перебрались в Америку, сумчатые успели мигрировать в Австралию через Антарктиду, которая тогда ещё не была ледяной пустыней. Австралия уже отделилась от Южной Америки, хотя ушла и недалеко, как и Антарктида, так что, скорее всего, миграция происходила от острова к острову или по косам, которые периодически поднимались со дна океана. 65 миллионов лет назад (забавно, что этот срок точно совпадает со временем вымирания динозавров, хотя в данном случае это вряд ли имеет особое значение) Австралия уже была далеко от остальных континентов, в том числе и от Антарктиды, поэтому эволюция там пошла своим собственным путем.

При отсутствии серьезной конкуренции сумчатые млекопитающие и крупные новозеландские нелетающие птицы процветали. А вот в остальных частях света, как, например, в Америке, млекопитающие извели сумчатых почти под корень.

До последнего времени считалось, что плацентарные в Австралии никогда не жили, за исключением довольно поздней, около 10 миллионов лет назад, миграции грызунов и летучих мышей из Южной Азии. Добавим сюда ещё завезенных человеком животных вроде собак и кроликов. Однако эта теория была опровергнута, когда Майкл Арчер отыскал единственный окаменевший зуб в местности под названием Тингамарра. Зуб принадлежал плацентарному животному и имел возраст 55 миллионов лет. По форме зуба можно было заключить, что млекопитающее было копытным.

Много ли плацентарных перебралось вместе с сумчатыми в Австралию? А может быть, их было совсем мало? В любом случае, почему они вымерли, тогда как сумчатые остались? Это никому не известно.

Судя по передним лапам, первые сумчатые, скорее всего, жили на деревьях, а первые плацентарные — на земле, преимущественно в норах. Именно это разделение среды обитания позволило им сосуществовать длительное время. Исчезновению сумчатых в Америке изрядно поспособствовали люди, обнаружившие, что убивать их легко.

В самой Австралии 40–50 тысяч лет назад неожиданно вымерли гениорнисы — самые настоящие тяжеловесы среди всех когда-либо существовавших птиц, а также сумчатый аналог льва. Ответственность, по-видимому, тоже лежит на людях, хотя из-за невозможности точной датировки многие протестуют против подобных инсинуаций. Как мы подозреваем, это связано с верой в то, что первобытные люди жили в полной гармонии с природой. В 2001 году Линда Айлиф и Ричард Робертс использовали сразу два метода точной датировки окаменелостей 45 вымерших видов, найденных в 28 различных местах. В итоге они выяснили, что все 45 видов вымерли ровно 46 тысяч лет назад, то есть сразу после прибытия в Австралию первых людей, нынешних аборигенов.

Те, кто добрался позднее, оказались ничем не лучше первых. Европейцы, начавшие заселять Австралию в 1815 году, едва не уничтожили множество видов сумчатых.

Эволюционная история плацентарных млекопитающих во многом спорна, а детали малоизученны. Ранние ветви её эволюционного древа представлены ленивцами, муравьедами и броненосцами, то есть теми животными, которые выглядят достаточно «примитивно». Хотя никакой логической причины для этого нет, поскольку современные ленивцы, муравьеды и броненосцы развиты так же, как и остальные, кто выживал в тот же самый период.

Млекопитающие «встали на ноги» во время раннего третичного периода, 66–57 миллионов лет назад. Климат в то время был умеренный, а на обоих полюсах росли лиственные леса. Похоже, что «нечто», убившее динозавров, изменило и климат планеты, он стал более дождливым, причём количество осадков распределялось равномерно в течение года, а не выливалось разом в сезон дождей. Тропические леса покрывали большую часть планеты, и обитали там в основном мелкие древесные млекопитающие. Ни крупных плотоядных, ни крупных травоядных… Не было ни леопардов, ни оленей, ни слонов. Млекопитающим потребовалось несколько миллионов лет, чтобы развить более крупные тела. Вероятно, леса тогда были погуще, чем при динозаврах, поскольку никто их не вытаптывал. Если все обстояло так, то становится понятным, почему не появлялись крупные животные: им было бы сложно передвигаться по густым зарослям.

Но когда развитие различных видов млекопитающих все-таки стартовало, это стало форменным взрывом. Тигроподобные животные, бегемотообразные и даже гигантские куньи. Хотя по современным стандартам все они были несколько неуклюжими и громоздкими, ничего общего с изящными, тонконогими существами вроде газелей, появившимися позднее.

32 миллиона лет назад Антарктика покрылась ледяной шапкой. Мир начал стремительно охлаждаться. Эволюция млекопитающих притормозила, и изменения, произошедшие за тот период, были совсем незначительными. Медведесобаки и жирафоносороги^[187], свиньи размером с корову, ламы, верблюды, грациозные олени и даже кролики с копытами^[188].

23 миллиона лет назад вновь потеплело. Антарктика отделилась от Южной Америки, что сильно изменило океанские течения: теперь холодная вода непрерывно омывала континент. Уровень моря понизился, поскольку большие массы воды превратились на полюсах в лед. После увеличения суши и уменьшения площади Мирового океана климат стал более резким, так как температура на суше меняется быстрее, чем в океане. С падением уровня моря обнажились перешейки между континентами, и ранее изолированные экосистемы начали смешиваться. Как раз в это время эволюция некоторых млекопитающих и сделала неожиданный вираж, развернувшись на 180°: они вернулись в моря.

Вначале сухопутные животные вышли из моря, пусть даже отдельные несознательные волшебники с самыми благими намерениями пытались этому воспрепятствовать. И вот теперь некоторые млекопитающие решили, что в море им будет лучше. Волшебники посчитали эту тактику пораженчеством, трусостью и стремлением вернуться в укрытие. Даже для нас это выглядит как шаг назад и своего рода эволюционный регресс. Действительно, если выход на сушу был столь революционным, зачем же возвращаться? Однако эволюционные игры проходят на постоянно меняющемся поле: океаны были уже не те, что прежде, — в частности, изменилась потенциальная кормовая база. Именно к среднему эоцену относятся самые древние окаменелости китов, например шестидесятифутового (20 м) базилозавра, у которого имелась пара крошечных лапок у основания длинного хвоста. А ещё мы находим его предков, которые и впрямь выглядят совсем как небольшие собачки.

Средиземное море оказалось перегороженным, Африка соединилась с Европой, и африканские животные перебрались туда, в том числе слоны и приматы. Эволюционировали лошади и настоящие кошки (например, знаменитые саблезубые тигры). Пять миллионов лет назад уже вполне можно было распознать бо́льшую часть современных нам млекопитающих. Климат, кстати, тоже был похож на нынешний.

Наконец пришел черед эволюционировать и людям.

Не считайте, однако, что все было приготовлено специально для нас. Просто наши древние предки наконец могли воспользоваться преимуществами нового мира. Они и воспользовались.

Если составить карту изменений ДНК, можно проследить родословную всех современных млекопитающих, как, впрочем, и других живых существ. Скорость, с которой мутирует ДНК, включая случайные ошибки в генетическом коде, можно сравнить с «молекулярными часами», которые пригодны для датировки того или иного события. Сразу же после открытия этот способ восприняли как бесспорно могущий точно ответить на сложный вопрос о связи между предками определенных животных. Однако теперь стало ясно, что одной точностью тут не обойдешься.

Несмотря на то что сами результаты точны, главной проблемой остается их интерпретация, которая вполне может оказаться противоречивой. Ну, например. С. Блэр Хеджес и Судхир Кумар применили метод «молекулярных часов» к 658 генам 207 видов современных позвоночных: носорогов, слонов, кроликов и так далее. Результаты продемонстрировали, что многие из них существуют уже по крайней мере 100 миллионов лет, то есть застали динозавров, хотя, без сомнения, предками слонов и носорогов были существа куда меньших размеров. Палеонтологические данные подтверждают наличие в ту эпоху млекопитающих, но отнюдь не таких. Молекулярные биологи утверждают, что палеонтологи ошибаются; палеонтологи же уверены, что «молекулярные часы» иногда спешат, а иногда — отстают. Споры пока продолжаются, но лично мы ставим на палеонтологов.

Одним из самых больших сюрпризов ДНК млекопитающих стала её длина. Наверняка вы думали, что раз такое животное, как млекопитающее, «ужасно сложно устроено», то и его ДНК должна быть длиннее. Подобно тому, как схема сборки реактивного самолета будет не в пример сложнее схемы воздушного змея.

В данном случае это не так. ДНК млекопитающих короче, чем у многих других животных, куда проще устроенных — например, тех же лягушек или тритонов.

У этого парадокса есть веская причина, кроющаяся в различии между ДНК и схемой сборки. ДНК скорее напоминает рецепт из кулинарной книги, по умолчанию предполагающий, что у вас есть определенное оборудование и специальные инструкции вам просто не нужны. Например, на «кухне» по созданию млекопитающих уже имеется отлично настроенная «духовка», способная обеспечить постоянный нагрев, поэтому множество хитростей, касающихся колебания температуры, просто не упоминаются^[189]. В случае «приготовления» лягушек все куда сложнее: температура меняется в зависимости от времени суток и погоды, и все это надо учесть в «рецепте», который таким образом удлиняется. Под «кухней» мы в данном случае имеем в виду условия созревания эмбриона. У лягушки — это целый пруд, а у млекопитающего — только мама.

Млекопитающие, в отличие от рептилий, научились отлично контролировать температуру. И дело здесь не только в том, что они — теплокровные. Главное, не насколько ты сам теплый, а насколько умеешь регулировать свою температуру. Лягушачья ДНК полна генов, ответственных за производство множества различных энзимов и инструкций по их применению: «Если температура опустилась ниже 6 °C, используй энзим А. Если температура между 7 °C и 11 °C — энзим В, а если от 12 °C до 15 °C — энзим С…» В то время как ДНК млекопитающих говорит всего лишь: «Воспользуйся энзимом Х», зная, что контроль за температурой возьмет на себя организм матери. Лягушачья ДНК — это ракета, а ДНК млекопитающих — космический лифт.

Почему так произошло? Возможно, когда развивались самые первые млекопитающие, их ДНК все ещё требовались дополнительные инструкции, но после обретения контроля за температурой тела многие участки ДНК оказались избыточными и либо исчезли, либо им было найдено иное применение. С другой стороны, мы и понятия не имеем, как выглядела ДНК первых млекопитающих. Может быть, она была ещё короче, а может быть, ДНК современных лягушек и тритонов оказалась длиннее, чем их древних предков. Впрочем, вероятнее всего, млекопитающие просто-напросто избавились от излишних инструкций.

Современная технология использует тот же маневр. Поскольку сегодня станки, производящие потребительские товары, замечательно точны и надежны, то и вещи становятся много проще, чем раньше. Банка для лимонада — это всего лишь свернутый в цилиндр кусок алюминия с прикрепленным сверху плоским кружочком, служащим крышкой, снабженной тонким швом для отрыва язычка, к которому приделано колечко (ну, или как в современных банках — рычажок). Сравните все это с бутылкой: два куска расплавленного стекла, которые надо припаять друг к другу, металлическая крышка и пробка. За простоту банки потребовалось заплатить повышением точности формовки.

Некоторые ученые настаивают, что ДНК определяет абсолютно все строение организма, несмотря на то что это нигде и никак не проявляется. Они утверждают, что способ температурного контроля матери хранится в её собственном «рецепте» ДНК. Что ж, может, и так, однако и в этом случае ДНК одного организма каким-то образом передалась другому (матери, а не её потомству). Если в реализации генетической программы требуется участие двух поколений, возникает «прореха», в которую может упасть все что угодно, даже то, что никакого отношения к генетике не имеет. Выше мы уже упоминали несколько таких случаев, в том числе и о роли прионов в размножении дрожжей.

В нашей животной натуре может корениться один из самых причудливых современных мифов. А именно миф о похищении людей инопланетянами. По словам уфологов, каждый двадцатый американец утверждает, что пережил подобный опыт (нет, что, правда?). Если это так, то статистика весьма примечательным и нелестным образом характеризует либо способности этой великой нации к критическому мышлению, либо странные привычки неведомых инопланетных рас.

Вообще-то цифра была притянута за уши. Она взята из опроса 1994 года, проведенного Центром Роупера. В нем говорилось, что только один американец из пятидесяти испытал подобное. Но как отметил в своей книге «Наглая ложь и статистика» Джоэль Бест, количество людей, утверждавших, что они были похищены инопланетянами, в 2001 году равнялось нулю. Те, кто проводил опрос, опасаясь, что прямой вопрос смутит респондентов, использовали наводящие вопросы, в которых описывались пять типичных признаков похищения. Тот, кто показывал достаточно высокий результат, условно признавался похищенным.

Вопросы звучали примерно так: «Случалось ли вам, просыпаясь, чувствовать себя неспособным пошевелиться и ощущать присутствие кого-то чужого поблизости?» Подобное типичное ощущение сонного паралича является самым рациональным объяснением похищений. Сейчас мы вам его коротко опишем. Кстати, на самом деле опрос Роупера был посвящен сонному параличу. Это исследователи считали, что проводят опрос, посвященный похищениям инопланетянами. Их респонденты оказались более рассудительными.

Впрочем, как ни крути, а множество людей совершенно убеждены, что странные пришельцы, как правило имеющие большие черные глаза и грушевидную голову, вроде показанных в фильме «Близкие контакты третьей степени», приземлялись рядом с ними, утаскивали их на борт и носились с ними по Солнечной системе, подвергая всевозможным экспериментам, чаще всего сексуального характера. После чего их возвращали в точности туда, откуда забирали, чтобы все выглядело так, как будто ничего не произошло.

Для начала стоит сказать, что все это, безусловно, абсолютная ложь. Однажды Йен вел радиопередачу, куда была приглашена женщина, пережившая довольно правдоподобный опыт похищения инопланетянами. С одной лишь разницей: она знала, что на самом деле никто её не похищал, члены её семьи сказали ей, что все это время она спала в кресле у камина. Наш Джек тоже раз встречал женщину, утверждавшую, что инопланетяне не только похитили её саму, но и забрали её ребенка. Он задал ей вопрос, который никому до тех пор не пришло в голову задать, включая саму пострадавшую:

— А вы действительно были беременны? — спросил он.

— Нет.

Дело в том, что для жертвы её опыт ощущался как совершенно реальный. Несмотря на то, что произошедшее противоречило логике, она не прислушивалась к ней. А если даже прислушивалась, воспоминания от этого никуда не девались.

Отсюда можно сделать вывод, что иногда человеческий мозг «помнит» о том, чего никогда не случалось в реальности. Ради справедливости, мы должны заметить: нельзя полностью исключить существование инопланетян только на том основании, что некоторые похищения оказываются выдумкой. Тем не менее, если найти разумный механизм, с помощью которого можно объяснить, почему люди верят, что были похищены НЛО, то проблема доказательства резко облегчается, а кроме того, потребуются более серьезные аргументы, нежели искренняя вера в случившееся.

Вообще, рассказы о похищении инопланетянами не новы. Правда, в Средние века это были полеты с ведьмами на помеле или встречи со сказочными созданиями вроде суккубов — демонов в женском обличье, якобы занимавшихся сексом со спящими мужчинами. Ведьмы Плоского мира используют только метлы для полетов, что до секса, он их не слишком интересует, за исключением нянюшки Ягг, естественно.

Сказки о суккубах и им подобных существах распространены во всем мире. На Ньюфаундленде люди рассказывают о древней ведьме, которая усаживается ночью тебе на грудь; во Вьетнаме — о «серых призраках». Похоже, это довольно распространенный архетип, накладывающийся на культурные особенности. Вот почему полеты с ведьмами на помеле вышли из моды и были замещены инопланетянами, рассекающими на НЛО.

Сьюзен Блэкмор полагает, что причиной всех подобных опытов был и остается сонный паралич. Это особенность, которая не позволяет спящим людям шевелить руками и ногами во время переживаемых во сне действий. Такой «ментальный переключатель» чрезвычайно важен для всех животных, видящих сны: вам же не хочется выйти во сне из норы и угодить прямо в пасть к хищнику? Множество млекопитающих видят сны. Мы все замечали, как спящий кот или собака подергивают лапами. Энцефалограммы спящих животных показывают, что активность их мозга очень напоминает активность мозга спящих людей. Мы не знаем, снятся ли кошкам визуальные сны, подобные нашим, но так как сон и сновидения связаны с примитивными участками мозга, можно заключить, что их корни уходят глубоко в историю эволюции. В любом случае, если функция сонного паралича работает со сбоями, то люди могут частично бодрствовать, одновременно находясь в подобном состоянии. Эксперименты показывают, что в подобном случае они испытывают сильное ощущение, что рядом кто-то есть.

Это свойство человеческого мозга могло сформироваться вскоре после падения метеорита, когда тогдашние ночные млекопитающие вдруг проснулись в мире без динозавров. Их зрение ислух, действовавшие до того порознь, поскольку развились в разные периоды и в различных обстоятельствах, отныне должны были действовать в связке. Когда их уши слышали что-то непривычное, в работу тут же включалось зрение, создавая впечатление, что они видят то, что производит звуки. Мы унаследовали эту склонность, хотя привыкли интерпретировать все в терминах текущей культуры. Несколько веков назад это были домовые, ведьмы или даже драконы, а сегодня — инопланетяне с большими черными глазами. Секс тоже прекрасно вписывается в эту картину: эротические сны — довольно распространенный феномен.

Ах да, ещё одно! Мы же все смотрели «Близкие контакты» и абсолютно точно знаем, как должны выглядеть инопланетяне. Точно так же, как раньше точно знали, что ведьмы носились по небу на метлах. Наша зрительная система прекрасно знает, какие очертания придать чему-либо увиденному, особенно когда нас посещает странное ощущение, что за нами кто-то охотится. И летающие тарелки нам тоже прекрасно известны, поскольку эти сплошь покрытые заклепками штуковины были в большой моде в галактических кругах 50-х годов.

Встречи с привидениями прекрасно объясняются тем же манером. Вы читаете книжки, из которых узнаете, как именно должны выглядеть привидения (или смотрите кино «Охотники за привидениями», снятое по роману Стивена Кинга). Потом ночью вы отправляетесь в «дом с привидениями». Вы все время размышляете о призраках, о всаднике без головы и прозрачных дамах Елизаветинской эпохи, проходивших сквозь стены… И тут вас начинает клонить в сон, поскольку как-никак уже два ночи, а вы до сих пор на ногах… Механизм сонного паралича сбоит… О ужас, ужас, ужас!

Глава 41

НЕ ИГРАЙ В БОГА!

ВО ВРЕМЯ ЧАЕПИТИЯ АРККАНЦЛЕР БЫЛ НЕОБЫЧНО ТИХ.

В конце он спросил:

— Тупс, а нельзя ли остановить Проект?

— Эээ… Вы уверены, сэр?

— Ну, чего, собственно, мы добились? Я имею в виду по большому счету? Знаешь, я прежде думал, что всего-то и нужно будет запустить мир, и дело в шляпе: быстрее, чем ты произнесешь слово «создание», там появятся какие-нибудь тварюшки, бодро встанут на ноги, возьмут все в свои руки, оценят окружающее с некоторой долей разума и в благоговейном страхе перед небесами произнесут…

— …Эта штука становится все больше и больше. Как бы она нас не того, не зацепила, — сказал Ринсвинд.

— Ринсвинд, твоя реплика настолько же цинична, насколько точна.

— Прощу прощения, Аркканцлер.

Думминг пожевал губами, обдумывая проблему.

— Пожалуй, мы могли бы начать отключение Проекта. За последнюю неделю чаровый реактор уменьшил выдачу энергии. Топливо почти израсходовано.

— Правда?

— Чаровое поле на площадке для сквоша по-прежнему чрезмерно сильно, сэр, и любой, кто зайдет туда, чтобы отключить реактор, подвергнет себя воздействию некоторого количества…

Раздался звук быстро-быстро вращающегося предмета. Волшебники взглянули на кресло Ринсвинда, свалившееся наконец на каменный пол. Того, кто секунду назад там сидел, уже и след простыл. Откуда-то издалека донесся стук захлопнувшейся двери.

Декан крякнул.

— Что это с ним? — спросил он.

— Предлагаю дать Проекту ещё один день. По нашим меркам, конечно, — объявил Чудакулли. — Я искренне надеялся, что нам удалось создать мир, господа, но теперь мне стало совершенно ясно, что жизнь в той вселенной вынуждена приспосабливаться к выживанию на… На каком-то идиотском ледяном шаре. Лед и пламя, пламя и лед… Круглые миры ущербны по самой своей сути, джентльмены. Даже если в нас и был скрытый талант к божественному, он оказался зарыт чертовски глубоко.

— Вот и омниане говорят: «Не играйте в богов. Они всегда выигрывают», — произнес Главный Философ.

— Умно, — похвалил Чудакулли. — Итак, ждем ещё один день, господа? А потом наконец займемся чем-нибудь более дельным.

Красное солнце быстро вставало над выжженной степью. Обезьяны сбились в пещере, которая лишь немногим отличалась от каменного навеса, и смотрели на черный прямоугольник, нависший над ними.

Декан постучал по доске указкой:

— А ну-ка, ребята, соберитесь! Что-то вы сегодня совсем рассеянные! — Он повернулся к доске и вывел на ней мелом: — К… А… М… Н… И… Что у нас получилось? КАМ-НИ. Ну, кто нам скажет, для чего они нужны? Никто? Совсем-совсем никто? Эй, чем это ты занимаешься? А ну, прекрати немедленно!

Он попытался ударить обезьяну своей виртуальной указкой, после чего с отвращением отбросил её. Та исчезла.

— Вот ведь бесстыжие поросята! — пробормотал Декан.

— Чего-нибудь добился? — спросил Чудакулли, возникая рядом.

— Нет, Аркканцер. Я пытался объяснить им, что в их распоряжении осталось всего несколько миллионов лет, но это не так уж легко сделать с помощью языка жестов. Единственное слово, которое они пока усвоили, это СЕКС. Тут уж они времени даром не теряют, о нет! И из-за этого я вынужден был пропустить завтрак?

— Ладно, не бери в голову. Давай посмотрим, добился ли чего Главный Философ.

— Они какая-то подделка под людей, вот что я тебе скажу…

И волшебники растворились в воздухе.

Одна из обезьян постучала по доске, а потом внимательно наблюдала, как та постепенно исчезает, по мере того как ГЕКС активировал заклинание.

У обезьян пока не сформировалась определенная идея, что именно происходит, однако летящая в воздухе палка произвела впечатление. Её исчезновение не обеспокоило приматов. Они уже давно привыкли к тому, что вещи частенько исчезают. К примеру, члены клана исчезали каждую ночь под звуки рычания, доносившегося из мрака.

«А вот с палкой можно кое-чего добиться… — думал обезьян. — Будем надеяться, в итоге наметится секс…»

Он пошарил в куче обломков и вытащил не палку, а высохшую бедренную кость. Что ж, по форме — почти то же самое.

Обезьян несколько раз стукнул ею по земле. Ничего не произошло. С неудовольствием заключив, что к спариванию это не приведет, он подкинул кость в воздух.

Она взлетела, перевернулась несколько раз и упала обратно, стукнув обезьяна по голове. Тот потерял сознание.

Главный Философ обнаружился сидящим под виртутамошним пляжным зонтиком. Волшебник выглядел таким же расстроенным, как и Декан. Стая обезьян плескалась на мелководье.

— Они куда хуже ящериц, — вздохнул Главный Философ. — У тех по крайней мере был стиль. А эти… Стоит им найти что-нибудь, они тут же пробуют находку на зуб. И какой во всем этом смысл?

— Полагаю, так они выясняют, съедобно найденное или нет, — объяснил Чудакулли.

— А по-моему, просто дурью маются, — отрезал Главный Философ. — О нет! Опять!

Раздался хриплый визг, племя стремглав выскочило из воды и скрылось в прибрежных мангровых зарослях. В волнах темная тень мелькнула и ушла на глубину, сопровождаемая хором обезьяньих воплей и градом летящих плодов.

— Ах, да. Ещё они любят кидаться всякой дрянью, — сказал Главный Философ.

— Моя бабуля всегда утверждала, что дары моря полезны для мозга, — произнес Чудакулли.

— Что ж, значит, они ими не злоупотребляли. Все, на что они способны, — это вопить, кидаться чем попало и неприлично тыкать пальцами во все встречное. Ну почему, почему мы не обнаружили тех ящериц раньше? Вот они-то имели определенный шик…

— Нам все равно не удалось бы остановить тот снежок, — напомнил ему Чудакулли.

— Да, вы были совершенно правы, Аркканцлер. Все бессмысленно.

Трое волшебников с тоской посмотрели на море. Неподалеку от берега играли дельфины.

— По-моему, нам пора пить кофе, — прервал затянувшееся молчание Декан.

— Отличная мысль, старина.

В это самое время Ринсвинд бродил по пляжу соседней бухты и разглядывал утесы. В Плоском мире тоже случалось всякое, в результате чего окружающие гибли как мухи, но это было как-то… Логично, что ли? Наводнения, пожары и герои, куда ж без них. Нет ничего полезнее героя для тех, кто излишне расплодился. Не говоря уже о том, что всегда требовалась работа мысли.

Утесы состояли из рядов горизонтальных слоев. Каждый из них в древности был поверхностью планеты, по которой тогда ходил сам Ринсвинд. Во многих слоях виднелись кости животных, превратившиеся в камень в результате процесса, которого Ринсвинд не понимал и потому ему не доверял. Жизнь этого мира каким-то образом зародилась из камней и в них же уходила. Там имелись целые пласты, целиком состоящие из бывшей жизни: миллионы и миллионы лет, заключенные в крошечные скелетики. Встретившись с подобным чудом природы, остро хотелось впасть в благоговение перед такой бездной времени или найти кого-нибудь, чтобы подать жалобу.

Из самой серединки утеса выпало несколько камней. Из отверстия неуверенно высунулась пара ножек, а затем наружу выполз Сундук. Он скатился по куче обломков к подножию утеса и приземлился точно на крышку.

Некоторое время Ринсвинд наблюдал за его попытками перевернуться, потом со вздохом подтолкнул. По крайней мере кое-что не меняется никогда.

Глава 42

С МУРАВЕЙНИКОМ ВНУТРИ

ВЫ, КОНЕЧНО, УЖЕ ЗНАЕТЕ, ЧТО ПРОИСХОДИТ С ОБЕЗЬЯНАМИ: они собираются превратиться в нас. А догадались, зачем мы отправили их играть на мелководье? Думаете, просто потому, что там весело? Ну, и это, конечно, тоже. Однако главным образом потому, что именно морское побережье занимает центральное место в одной из главных теорий, объясняющих появление у наших предков-приматов большого мозга. Другая теория, скажем так, более традиционная, ключевую роль в эволюции мозга отводит африканским саваннам, а мы точно знаем, что наши предки там жили, поскольку нашли там их окаменелости. Морское побережье, к сожалению, не слишком подходит для хранения окаменелостей. Да, окаменелости часто там обнаруживаются, но только потому, что оставлены они были в те времена, когда никакого моря поблизости не наблюдалось. Заслуга моря лишь в том, что оно размывает горные породы, обнажая ископаемые кости. В отсутствие прямых доказательств теория о приматах, плескавшихся в полосе прибоя, отходит на второй план, хотя она прекрасно объясняет развитие нашего мозга, в то время как теория саванн обходит этот вопрос.

Нашими ближайшими родственниками являются два вида шимпанзе: во-первых, знакомый всем по зоопаркам крикливый шимпанзе обыкновенный, Pan troglodytes; во-вторых, его более мелкий кузен бонобо, или карликовый шимпанзе Pan paniscus. Бонобо живут в труднодоступных областях Заира и стали считаться отдельным видом лишь в 1929 году. К разгадке эволюции приматов можно подойти путем сравнения их ДНК. Человеческая ДНК отличается от ДНК этих видов шимпанзе всего лишь на 1,6 %, то есть на 98,4 % у нас общие гены. (Интересно было бы послушать, что сказали бы на это люди Викторианской эпохи…) Различие ДНК у самих этих видов шимпанзе — 0,7 %. ДНК гориллы отличаются от человеческого и шимпанзе на 2,3 %, орангутана — на 3,6 %.

Разница может показаться незначительной, но даже в коротенькую последовательность ДНК, отличающую приматов, вложено очень много информации. В большом общем блоке, вернее всего, содержатся стандартные «подпрограммы», регулирующие базовые особенности строения позвоночных млекопитающих, объясняющие нам, как быть приматом вообще и что делать в частностях, вроде наших волос, пальцев, внутренностей, крови и так далее. Однако было бы странно, если бы то, что делает нас людьми, а не шимпанзе, заключалось всего в 1,6 % ДНК. Генетический код работает довольно хитро. Например, некоторые из генов, входящих в эти 1,6 %, могут коренным образом изменять организацию остальных 98,4 %. Если вы посмотрите на программный код текстового и табличного редакторов, то найдете множество одинаковых кусков: стандартные процедуры для ввода данных с клавиатуры, отображение их на экране, поиск заданной строки, изменение шрифта на курсив, реакция на клик «мышкой»… Но все это не означает, что разница между текстовым и табличным редактором заключается всего лишь в немногих различных подпрограммах.

Поскольку эволюция изменила ДНК, мы можем использовать количество этих изменений для оценки времени, когда именно приматы разделились на виды. Эта методика была предложена в 1973 году Чарльзом Сибли и Джоном Алквистом. Несмотря на то, что интерпретировать полученные результаты надо с некоторой осторожностью, в данном случае их методика работает отлично.

Примем за единицу времени в 50 лет так называемого «дедушку». Это вполне подходящая для человека разница в возрасте между ребенком и его дедушкой, говорящим: «Вот когда я был молодым…» И далее следует очередная нравоучительная байка. В этом варианте Христос жил 40 «дедушек» назад, а вавилоняне — около 100 «дедушек» назад. Как видите, не так уж много «дедушек» передавали из поколения в поколение премудрости: «В моё время никакой этой вашей новомодной клинописи не было…» Или: «Лично меня и бронза всегда вполне устраивала…» Человеческая история не так уж и длинна. Просто мы довольно торопливы.

Исследования ДНК показывают, что два вида шимпанзе разделились примерно 60 тысяч «дедушек» (3 миллиона лет) назад; а люди и шимпанзе — на 80 тысяч «дедушек» раньше. То есть от нашего предка-шимпанзе нас отделяет цепочка всего лишь в 140 тысяч «дедушек». Который, сразу же подчеркнем, по совместительству был и предком современных шимпанзе. С гориллами мы разошлись 200 тысяч «дедушек» назад, а с орангутанами — 300 тысяч. Так что наиболее тесно мы связаны именно с шимпанзе, а наименее тесно — с орангутанами. Этот вывод подтверждается нашей внешностью и привычками. В частности, бонобо просто без ума от секса.

Если вам кажется, что этот срок слишком короток для необходимых эволюционных изменений, постарайтесь уяснить две вещи. Во-первых, оценка была сделана исходя из довольно правдоподобной скорости изменения ДНК; во-вторых, согласно исследованиям Нильссона и Пелгер, глаз целиком эволюционировал за каких-нибудь 8 тысяч «дедушек», а кроме того, различные эволюционные изменения могут, должны и проходят параллельно.

Самой поразительной особенностью человека является размер мозга: по сравнению с массой тела он больше, чем у любого другого животного. Поразительно больше. Подробное описание того, как именно мы сделались людьми, — чрезвычайно сложно. Ясно одно: ключом ко всей этой истории стало «изобретение» большого и мощного мозга. Таким образом, у нас есть два главных вопроса, которые надо решить: как мы развили наш мозг и зачем мы его развивали?

Стандартная теория предпочитает отвечать на вопрос «Зачем?». Предполагается, что мы эволюционировали в саваннах, в компании множества крупных хищников: львов, леопардов, гиен, а вокруг — никакого укрытия. Вот нам и пришлось поумнеть, чтобы выжить. Ринсвинд мигом заметил бы слабое место в подобной концепции: «Если мы настолько поумнели, то почему же остались торчать в саваннах, рядом со всеми этими хищниками?» Но, как мы уже говорили, это подтверждается найденными окаменелостями.

Менее ортодоксальная теория предпочитает отвечать на вопрос «Как?». Большой мозг состоит из большого количества клеток головного мозга, и клеткам нужно много химических веществ, известных как незаменимые жирные кислоты. Мы получаем их из пищи, так как не способны синтезировать сами из других более простых веществ. Вот только в саваннах наблюдается явный дефицит подходящей для этого пищи. С другой стороны, как отметили Майкл Кроуфорд и Дэвид Марш в 1991 году, незаменимые жирные кислоты в изобилии содержатся в морепродуктах.

Девятью годами ранее Элен Морган развила теорию «водных приматов», предложенную Алистером Харди. По их мнению, мы эволюционировали не в саваннах, а на морских побережьях. Теория подходит для объяснения многих наших особенностей: мы обожаем воду (новорожденные младенцы умеют плавать), волосы на нашем теле расположены в весьма определенных местах, и ходим мы на двух ногах. Поезжайте на любой средиземноморский курорт, и вы сами убедитесь, что целая толпа голых обезьян уверена, что пляж — это именно то место, где им нравится ошиваться.

Пока непонятно, сможет ли теория аквапитеков вытеснить теорию саванн, однако последняя столкнулась с проблемами и другого рода. Филип Тобиас поставил под сомнение не палеонтологические данные, но их интерпретацию. Он задал один вопрос, настолько простой, что до него ускользал от всех тех, кто работал в данной области: «Да, те области, где мы находим ископаемые останки человекообразных обезьян, сейчас являются саваннами. Но были ли там саванны, когда 2,7 миллиона лет назад по ним бродили наши прапрапрадедушки, прежде чем стали окаменелостями? Не может ли быть так, что тогдашние природные условия в тех местах отличалась от нынешних?»

Поскольку совершенно понятно, что животные точно были другими (нашими предками, а не нами), даже удивительно, что прежде этот вопрос никому не пришел в голову. К сожалению, в науке такое случается частенько. Люди — очень узкие специалисты. Скажем, эксперт по доисторическим обезьянам может быть полным профаном в ботанике.

Оказалось, что в Стеркфонтейне, одном из мест, где были найдены ископаемые обезьяны, чьи останки послужили доказательством теории саванн, никакой саванной тогда и не пахло. Ископаемые пыльца и лианы подтверждают, что там был совершенно нормальный лес. Было доказано, что и Южную Африку, и Эфиопию (где нашли знаменитую Люси) покрывали леса, в которых и жили наши приматы. По словам Тобиаса, примат-убийца в саваннах — это полный абсурд.

Вместе с тем обнаружились некоторые новые свидетельства в пользу «водного» происхождения человечества, хотя, конечно, о полноценном аквапитеке речи пока не идёт. Общей чертой всех мест, где когда-либо находили ископаемых гоминидов, является то, что они располагаются рядом с водой. В этом есть смысл, поскольку хомо сапиенсу постоянно требуется много пить, потеть и мочиться. Если бы мы эволюционировали в саваннах, то до чертиков опостылели бы остальным животным своим постоянным мочеиспусканием. Похоже, что уже по крайней мере миллион лет назад мы были прекрасными пловцами. Существуют доказательства человеческой миграции на острова вроде острова Флорес, отделенного от Бали глубоководной впадиной. Даже если допустить, что уровень моря в прошлом был намного ниже, переселенцам все равно пришлось бы проплыть (на плотах, или каким-либо другим способом) по крайней мере 20 миль.

Может быть, мы и не «водные приматы», зато совершенно точно жили во влажных лесах. Как, кстати, и бонобо, один из наших ближайших родственников.

Мозг — это удивительная вещь. Он физическое воплощение разума, явления ещё более удивительного. Разум — это сознание (или по крайней мере он дает своим владельцам яркое впечатление того, что они действительно существуют). Разум обладает свободой воли (или по крайней мере создает у своих владельцев яркое впечатление того, что она у них имеется). Разум оперирует в мире квалиа — ярких чувственных ощущений, таких, как красный, горячий, сексуальный. Квалиа — это не абстракции, это именно ощущения. Все мы по собственному опыту знаем, на что похожи подобные ощущения. Наука же и понятия не имеет, что делает их такими, какими они воспринимаются.

Что касается мозга… С мозгом у нас выходит немного лучше. С одной стороны, мозг — это вычислительное устройство. Его очевидные физические компоненты — это нервные клетки, объединенные в сложную сеть. Подобные сети исследуются математиками, которые полагают, что в них происходят разные поразительные процессы. Стимул порождает отклик. Если позволить взаимосвязям этих сетей эволюционировать, выбирая определенные связи между входным сигналом и выходным — например, реагировать на изображение банана, но не на изображение мертвой крысы, то очень скоро вы получите отличный бананораспознаватель.

Что делает человеческий мозг по-настоящему уникальным, так это его рекурсивность, по нашему мнению. Обнаружив банан, мозг способен думать об обнаружении банана. Он может думать также о своих собственных мыслительных процессах. Это устройство распознавания образов, которое способно распознать собственный образ. Именно эта способность и подразумевается под человеческим интеллектом. Она же, вернее всего, лежит и в основе сознания: одним из образов, который научилось распознавать устройство распознавания, является оно само. Так сознание стало самосознанием.

В результате мозг оперирует как минимум на двух уровнях. На редукционистском уровне он представляет собой сеть нервных клеток, посылающих друг другу невероятно сложные, но в конечном счете бессмысленные сообщения. Так муравьи, на наш взгляд, суетятся внутри муравейника. На втором уровне мозг — это самостоятельная личность, целый муравейник, осознавший собственную индивидуальность. В книге Дугласа Хофштадтера «Гедель, Эшер, Бах» есть фрагмент, где госпожа Мура Вейник встречается с доктором Муравьедом. Когда приходит доктор, муравьи пугаются и меняют свое поведение. Для Муры Вейник, оперирующей на эмерджентном уровне, это изменение представляется в виде знания о прибытии доктора Муравьеда. Она радостно наблюдает, как доктор поедает «её» муравьев. Ведь муравьи — практически неистощимый ресурс, и она всегда может развести новых, которые займут место съеденных.

Связь между муравьями и «интеллектом муравейника» — эмерджентная. Она возникает в процессе движения по уже упоминавшейся нами Муравьиной Стране. Одно и то же действие имеет разный смысл для муравьев и Муры Вейник, которая будет осознавать его как нечто внеопытное, трансцендентное. Замените Муру Вейник на себя, на самих себя, на того «вас», кто по вашим собственным ощущениям переживает ваши мысли, а муравьев — на клетки головного мозга, и вы получите связь между мозгом и разумом.

Теперь вы соотнесли себя с самим собой, то есть начали рефлексировать.

Хотя мозг построен из нейронных сетей, для его эволюции потребовалось нечто большее, чем установление сложных нейронных связей. Мозг оперирует понятиями высокоуровневых модулей: один — для бега, другой — для обнаружения опасности, ещё один заставляет вас держаться начеку, и так далее. Каждый из перечисленных модулей — это эмерджентная характеристика сложной нейронной сети. Но они никогда не были запланированы. Они — эволюционировали. Миллионы лет эволюции настраивали эти модули на немедленный и адекватный отклик.

Модули существуют во взаимосвязи. Они делят между собой нервные клетки, перекрывают друг друга и необязательно существуют в какой-то четко ограниченной области мозга, точно так же, как «Водафон» нельзя определить как область в телефонных сетях. По мнению Дэниэла Деннета, они похожи на скопление «демонов», то есть на «пандемониум». «Демоны» беспрерывно вопят, и тот, кто заорет громче других — выиграл (немного похоже на интернет-форум, правда?).

Свою культуру современное человечество возвело как раз вокруг этих модулей (к данному тезису мы ещё вернемся), приспособив их для других целей. Модуль, предназначенный для обнаружения львов, отчасти стал модулем, с помощью которого мы можем читать книги о Плоском мире, а модуль, связанный с ощущением движений тела, — приспособлен для некоторых математических вычислений, скажем, в области механики, где важно «физическое» ощущение проблемы. Наша культура перестроила наш мозг, а мозг — культуру, и это повторяется раз за разом, из поколения в поколение.

Столь радикальной перестройке должны были предшествовать более простые шаги. Ключевым из них, ведущим к совершенному человеческому мозгу, стало возникновение гнезда. До того детеныши были сильно ограничены в своих поведенческих экспериментах: каждый раз, когда ты пытался затеять новую интересную игру, тебя пожирал питон, то есть инициатива всегда оказывалась наказуема. В удобном и относительно безопасном гнездышке метод проб и ошибок не обязательно смертелен. Такое гнездо позволяет тебе играть, а именно в игре исследуется фазовое пространство возможных поведенческих образцов и находятся новые, иногда весьма полезные стратегии. Следующим шагом явилось изобретение семьи, стаи и племени, то есть группы особей с общим поведением, склонных защищать друг друга. У сурикатов, одного из видов мангустов, племенная структура довольно сложна, и они по очереди выполняют опасную работу часового.

Люди превратили эту тактику в глобальную стратегию: взрослые тратят немалое количество времени, сил, еды и денег на воспитание детей. Интеллект — это не только причина, но и следствие этой распространенной стратегии.

Печально, что Декан не уловил связи между семейной жизнью и интеллектом. Он пытался воспитывать и обучать приматов, что называется, в лоб, выводя на доске «КАМНИ», а в их крошечных мозгах крутилось одно: СЕКС. Симпатии множества школьных учителей будут на стороне Декана, но ему стоило бы понять, что сексуальная связь — это главный фактор семейной жизни людей, а семейная жизнь, в свою очередь, порождает интеллект.

Прототипами декановских «озабоченных» приматов являются бонобо. Они ведут крайне беспорядочную половую жизнь, занимаясь сексом во всех тех случаях, когда мы обошлись бы улыбкой, дружеским кивком или рукопожатием. Самки бонобо, как бы между делом, занимаются сексом с десятками самцов и других самок; самцы ведут себя аналогично. Взрослые вовлекают в сексуальную активность и детенышей. Причём все это происходит в совершенно непринужденной манере, а в итоге помогает укрепить общественные связи в племени. По крайней мере, в случае бонобо это, кажется, работает.

По меркам ортодоксальной человеческой морали, шимпанзе обыкновенные также ведут беспорядочную половую жизнь, хотя, вероятно, не в большей степени, чем многие люди. Пары самцов и самок скрываются из виду на несколько дней, потом образуются новые пары… Люди же надеются подобрать себе пару на всю жизнь (иными словами, «пока не надоест»), и дело тут в огромных усилиях, которые они вынуждены тратить на воспитание детей. Секс способствует укреплению связи между родителями и повышению их доверия друг к другу. Может быть, именно поэтому люди, даже находясь в пожилом возрасте и не уделяя сексу достаточно много времени, воспринимают внебрачные связи как предательство, но склонны, несмотря на это, принимать заблудшего партнера обратно в семью.

Так что неудивительно, что секс так прочно засел в наших мозгах, ведь и мозги сформировались благодаря сексу. Декан должен был оставить приматов в покое, пусть бы занимались своими делишками, а там и интеллект не за горами… Всегда нужно рассуждать в терминах Глубокого Времени. Торопиться нам некуда.

Глава 43

У-УК, ИЛИ КОСМИЧЕСКАЯ ОДИССЕЯ

РИНСВИНД СИДЕЛ В ТЕМНОМ УГОЛКЕ ФАКУЛЬТЕТА ВЫСОКОЭНЕРГЕТИЧЕСКОЙ МАГИИ. В помещении было пустынно. Новость о том, что в самое ближайшее время Проект будет закрыт, уже распространилась, и волшебники всем скопом двинулись на обед.

Круглый мир вращался в своей защитной сфере, в пространстве, которое по понятным только волшебникам причинам внутри было куда больше, чем снаружи.

— Бедная старая бойня, — произнес он, обращаясь к Круглому миру в целом. — Тебе не оставили ни единого шанса, да?

— У-ук, — раздалось хрюканье из другого угла комнаты. Ринсвинд обернулся и увидел Библиотекаря, смотревшего в вездескоп.

— Смотри-ка, они схватились за палки, — сказал Ринсвинд, разглядывая группу косматых приматов. — Вот только какая им от этого будет польза?

— У-ук?

— Ящерицы приделывали к палкам заостренные раковины. Ну, и где они теперь? Лично я их не вижу. С крабами та же история. Даже кисель пытался что-то такое соорудить. А ещё там были какие-то зверюги, похожие на медведей, выглядевшие очень многообещающе. Но все это не имело никакого значения. Просто в одну из зим снег вдруг забывает растаять, и прежде, чем ты очухаешься, ледяной пласт толщиной в две мили давит тебя в лепешку. Или вот: ты любуешься забавными огоньками в небе, а в следующий момент — уже сидишь в кипящей воде. — Ринсвинд устало покачал головой. — А место все равно довольно миленькое. Разноцветное такое. Особенно удались горизонты, если, конечно, к ним привыкнуть. Скука, время от времени перемежаемая смертью.

— У-ук? — поинтересовался Библиотекарь.

— Да, они немного на тебя похожи, — ответил Ринсвинд. — А вот ящерицы в массе своей напоминали Казначея. Случайное совпадение, полагаю. В конце концов, все на что-нибудь похоже. Как вверху, так и внизу.

В высокой траве позади обезьяньей стаи затаился кто-то жилистый и сильный.

— И-ик! — Библиотекарь стукнул по столу.

— Извини, это не ко мне. Сам знаешь, мой лозунг: живи и дай жить другим. Точнее, дайте жить мне, но это в итоге почти одно и то же.

Суматошно размахивая руками над головой, что означало крайнюю степень спешки, Библиотекарь выскочил из комнаты.

Ринсвинд догнал его уже у входа в главное здание и затрусил рядом. Примат прокладывал себе путь по наиболее вредным для здоровья закоулкам университета, как то: дебри шкафов с метлами, захламленные кладовые и кабинеты самых младших научных сотрудников. Несмотря на то, что двигались они кратчайшим путем, прошло немало времени, прежде чем показался кабинет Бесподобного Профессора Жестокой и Необычной Географии. Под табличкой мелом было приписано: «Ринсвинд». Орангутан распахнул дверь и направился прямиком к штабелю коробок.

— Эээ… Это коллекция камней, — сказал Ринсвинд. — Я их, того, разбирал. Они вроде как принадлежат университету, и, по-моему, тебе не стоит их разбрасывать…

— У-ук!

Библиотекарь выпрямился, поднимая с пола два крупных камня, которые Ринсвинд предварительно определил как бугристые, острые, хрупкие, враждебно настроенные минералы.

— А зачем тебе… — начал было он, но Библиотекарь уже подошел к Сундуку и с размаху его пнул. Крышка послушно раскрылась, камни полетели внутрь, а орангутан отправился за следующей порцией кремней.

— Эээ… — сказал Ринсвинд, но тут же сдался. Похоже, для протестов время выдалось неподходящим. Ему оставалось только не отставать от Библиотекаря и Сундука, когда эта парочка побежала обратно на факультет Высокоэнергетической Магии. Оказавшись в комнате, орангутан бросился к клавиатуре ГЕКСа.

— Эээ… А тебе не кажется… — снова попытался Ринсвинд, но его прервал скрип механического пера. ГЕКС вывел:

+++ Параметры Костюма Обновлены +++

В противоположной стороне комнаты, где на грани бытия дрожали виртутамошние костюмы, один из них сильно изменил очертания: раздался в плечах, удлинился в руках и укоротился в ногах.

+++ Обновление Установлено. Костюм Будет Сидеть На Тебе Отлично +++

Ринсвинд попятился, когда Библиотекарь, сжимая в каждой руке по большому бугристому кремню, шагнул в магический круг и замерцал, облачаясь в костюм.

— Ты же не собираешься вмешиваться, правда? — спросил Ринсвинд.

— У-ук?

— Нет-нет, никаких проблем, все отлично, — поспешно заверил Ринсвинд. Не слишком умно затевать спор с приматом, в руках у которого два здоровенных камня. — Самый момент для вмешательства.

Силуэт Библиотекаря мигнул, а затем превратился в призрак. Ринсвинд остался стоять один в пустой комнате, нервно насвистывая. ГЕКС в своей нише заискрил, как случалось всегда, когда он устанавливал взаимодействие между Проектом и волшебниками.

— Вот ведь проклятье! — сказал наконец Ринсвинд и пошел к костюмам. — Он же там все испортит…

В вечернем небе сверкнула молния, превратив его из черного в розовато-фиолетовое.

Поджарая черная тень, казавшаяся продолжением ночи, возникла над небольшим углублением в скале, где сбилось в кучу дрожащее племя. Тень не торопилась. Ужин никуда не мог деться. Когда молния угасла, глаза зверя блеснули.

Вдруг кто-то схватил его за хвост. Тень, рыча, развернулась, но чей-то кулак двинул зверю прямо промеж глаз, а затем спихнул его вниз. Зверь тяжело шлепнулся оземь, разок дернулся и затих.

Обезьяны с воплями бросились врассыпную, но затем остановились и оглянулись. Большая кошка не шевелилась.

Ещё одна молния ударила неподалеку, и старое сухое дерево загорелось.

На фоне фиолетовых вспышек грозы и алого пламени горящего дерева стояла огромная фигура, сжимающая в каждой руке по камню.

Как потом рассказывал Ринсвинд, такое и захочешь, а не забудешь.

Есть Ринсвинд не мог. По крайней мере в обычном смысле. Он подумал, что можно попробовать подносить кусочки пищи ко рту, но, поскольку с технической точки зрения они с пищей находились в разных вселенных, он опасался, что еда провалится прямо сквозь него, к смущенному недоумению очевидцев.

Ко всему прочему, зажаренный на костре леопард особого аппетита на возбуждал.

Библиотекарь работал как зверь. Он развернул целый тренировочный лагерь для людей, которые едва могли стоять прямо, а попадись им в руки треники, не знали бы, что с ними делать. Что такое огонь, обезьянолюди усвоили довольно быстро, особенно после нескольких неудачных попыток сожрать его или с ним совокупиться, в результате чего некоторые немножко обгорели.

Они научились готовить, поначалу, правда, друг друга.

Ринсвинд вздохнул. Он видел, как приходили и уходили различные виды, но подобные существа могли появиться только как шутка. Чем-то они напоминали клоунов: веселье с оттенком жестокости.

Библиотекарь приступил к урокам раскалывания кремней, для чего использовал кремни, доставленные Сундуком. Обезьянолюди определенно уяснили идею стучания камнями друг о друга или ещё по чему-нибудь. Острые края их особенно заинтриговали.

В конце концов Ринсвинд подошел к Библиотекарю и постучал того по плечу.

— Мы торчим здесь уже целый день, — напомнил он. — Лучше бы нам вернуться.

Орангутан кивнул и поднялся.

— У-ук.

— Думаешь, у тебя получилось?

— У-ук!

Ринсвинд оглянулся на обезьянолюдей. Один из них продолжал попытки разделать труп большой кошки.

— Правда? Но они же… что-то вроде волосатых попугаев.

— И-ик! У-ук!

— Ладно, согласен. Твоя взяла.

Ринсвинд бросил прощальный взгляд на обезьян. Двое самцов сцепились из-за мяса. Обезьяна наблюдает, обязьяна повторяет, значит…

— Я рад, что это сказал именно ты, — произнес Ринсвинд.

Когда они вернулись, в Плоском мире прошла всего лишь секунда. В окуляре вездескопа, направленного на темную половину планеты, виднелась целая россыпь огней.

Библиотекарь выглядел довольным.

— У-ук, — сказал он.

Дым означал прогресс. Однако Ринсвинд не вполне был в этом убежден. Потому что многие из костров были подожженными лесами.

Глава 44

ЭКСТЕЛ ВОВНЕ

ДЫМ — ЭТО ПРОГРЕСС… Человеческая раса, несомненно, добилась многого за недолгие годы своего существования. Каким образом мы этого достигли? Благодаря нашему интеллекту и наличию мозгов. А кроме того — разума. Но существуют и другие интеллектуальные существа, например, дельфины. Однако все, на что они способны, это резвиться в океане. Что же такого есть у нас, чего у них нет?

Во многих обсуждениях особенностей мозга во главу угла ставится вопрос о его устройстве. В таком случае возможности мозга выводят из его устройства, а качества, которые мы ассоциируем с мозгом (свобода воли, сознание и интеллект) — из его нейрофизиологии. Это один подход. Другой связан с попыткой взглянуть на проблему глазами социологов и антропологов. С их точки зрения возможности разума в значительной степени рассматриваются как данность, а вперед выходит вопрос о том, как именно человеческая культура, построенная на этих возможностях, порождает разум, способный думать, чувствовать и любить, воспринимать красоту и так далее. Может показаться, что оба подхода полностью охватывают рассматриваемую область: достаточно их соединить, и получишь ответы на все вопросы о нашем разуме.

Однако нейрофизиология и культура не являются взаимонезависимыми, они — комплицитны. Мы хотели сказать, что они эволюционировали совместно, постоянно изменяя одна другую, и их коэволюция строилась на неожиданных результатах этого взаимодействия. Но представление о культуре, которая конструирует и изменяет мозг, будет неполным без учета того, что и мозг также, в свою очередь, конструирует и изменяет культуру. Концепция комплицитности отражает это рекурсивное взаимное влияние.

Интеллектом мы называем совкупность способностей, присущих мозгу. Почему же не дать какое-нибудь название всем этим внешним влияниям, культурным или иным, воздействовавшим на эволюцию мозга и тем самым на разум? Мы с удовольствием прибегнем к термину экстеллект, придуманному ГЕКСом, занимавшимся вычислениями в режиме «Отныне и навсегда». Разум — это вовсе не сумма интеллекта и экстеллекта, то есть его внутренней и наружной стороны. Напротив, разум — это петля обратной связи, в которой интеллект влияет на экстеллект, а экстеллект — на интеллект, причём их комбинация превосходит возможности обоих явлений по отдельности.

Интеллект — это способность мозга обрабатывать информацию. Но интеллект — это всего лишь одна составляющая разума, и она не может эволюционировать обособленно.

В своей основе культура есть соединение взаимодействующих разумов. Если у вас случайно нет индивидуального разума, то не будет и культуры. Обратное, конечно, уже менее очевидно, но столь же верно: без общей культуры человеческий разум развиваться не может. Причина в том, что в среде, окружающей развивающийся мозг, нет ничего, что может заставить его усложняться, стать изощреннее. Другое дело, если ему не приходится взаимодействовать с чем-то сопоставимым по сложности. Прежде всего это мозги других людей. Поэтому эволюции интеллекта и экстеллекта неразрывно связаны между собой, а их взаимопроникновение неизбежно.

В окружающем нас мире полно вещей, созданных нами или другими людьми. Эти вещи чем-то похожи на интеллект, но находятся вне нас. Мы имеем в виду библиотеки, вообще книги, Интернет, которому в соответствии с концепцией экстеллекта больше подошло бы название «экстернет». В Плоском мире, кстати, тоже есть нечто подобное, это Б-пространство, иными словами, библиотечное пространство, объединяющее все библиотеки. Эти влияния (не просто источники информации, но смысла) — настоящий «культурный капитал». Это вклады различных людей в культуру, которые затем не лежат там мертвым грузом, но бесконечно воспроизводятся и взаимодействуют таким образом, что сами люди не в состоянии это контролировать.

Старый вопрос о том, можно ли создать думающую машину, подразумевал, что такая машина будет являться уникумом, самодостаточным объектом. Основной проблемой считалось создание правильной архитектуры и программирование разумного поведения. Но подобный подход, вернее всего, ошибочен. Конечно, очень может быть, что коллективный экстеллект людей, работающих с подобной машиной, может создать машинный разум и, в частности, наделить его интеллектом. Но куда правдоподобнее, что без некоего сообщества взаимодействующих между собой машин, способных эволюционировать, создавая экстеллект, повторить структуру нейронных связей Муравьиной Страны, а следовательно, и развить разум, ей не удастся. История разума — это история эмерджентности и взаимодействия. Более того, разум — это замечательный пример результата такого взаимодействия.

Внутренняя история развития разума может быть описана как серия шагов, где ключевым игроком является нервная клетка. Нервная клетка — это такой протяженный объект, способный передавать сигналы из одного места в другое. Как только у вас появляются нервные клетки, вы тут же получаете возможность создать из них целую сеть; а едва у вас появляется такая сеть, вы бесплатно получаете целую кучу бонусов. Например: существует некая область теории сложности, называемая эмерджентными вычислениями. Оказывается, что когда вы занимаетесь развитием сетей (произвольно выбранных случайных сетей, а не созданных с определенной целью), эти сети начинают совершать некоторые действия. Их действия могут казаться бессмысленными, а могут и не показаться таковыми; сети делают то, что хотят. Но если вы внимательно присмотритесь к их действиям, то наверняка заметите признаки эмерджентности. Вы обнаружите, что, несмотря на произвольную архитектуру, сеть развила способность к вычислениям, став своеобразным обладателем алгоритмов (или чего-то вроде алгоритмических процессов). Выходит, что способность сетей к вычислениям, обработке информации и алгоритмическим действиям вы получаете совершенно даром — стоит лишь изобрести устройство, передающее сигналы из одного места в другое, реагирующее на эти сигналы и посылающее ответные. Если вы позволите вашей сети эволюционировать, то без усилий получите сеть, способную к осуществлению подобных процессов.

А от получения такого объекта рукой подать до обретения способности выполнять те процессы, которые оказываются полезными для выживания. Все, что для этого требуется, это банальный дарвиновский естественный отбор. Тот, у кого будет такая способность — выживет, у кого не будет — исчезнет. В процессе эволюции усиливается способность обрабатывать поступающую информацию, извлекая из неё полезные сведения о внешнем мире, для того чтобы было легче уходить от хищников или добывать еду. Внутренняя структура мозга возникла из фазового пространства возможных структур благодаря эволюционному отбору. Если он происходит, можно уверенно начать эволюцию структуры мозга, обладающего нужными функциями. Причём окружающая среда, безусловно, будет влиять на его развитие.

Обладают ли животные разумом? В некоторой степени это зависит от животного. Однако даже у тех из них, кто кажутся простыми, имеются удивительно сложные ментальные способности. Одним из таких поразительных существ является забавное создание рак-богомол.

Он очень похож на обычных креветок, которых кладут в сэндвичи, только более крупный — около 5 дюймов (12 см) в длину и намного более сложный. Раков-богомолов можно содержать в аквариумах для создания морской экосистемы в миниатюре. Вскоре вы заметите, что рак-богомол создаетвокруг себя хаос. Он будет разрушать вещи и создавать новые. Раки-богомолы обожают строить туннели, в которых затем поселяются. Подобно настоящим архитекторам, они украшают вход в свое жилище всякими штучками, особенно кусочками, оставшимися от их добычи. Охотничьи трофеи, так сказать. Одного туннеля раку мало, поскольку совершенно ясно, туннель с одним-единственным входом — это ловушка. Поэтому рак сооружает черный ход, и притом не один. Всего через пару месяцев в аквариуме все дно будет перекопано туннелями, а рачья голова будет торчать то из одного, то из другого входа, причём вы даже не сообразите, как он между ними передвигается.

Несколько лет назад у нашего Джека был рак-богомол по имени Дугал^[190]. Джек и его студенты обнаружили, что Дугалу можно давать задания. Его кормили креветками. Чтобы схватить креветку, рак должен был выйти из норы. Тогда они стали класть креветки в пластиковый контейнер с крышкой. Через некоторое время рак научился открывать крышку и доставать их оттуда. Они примотали крышку резинкой, тогда Дугал научился сдвигать резинку, открывать контейнер и лопать свои креветки. Когда же ему давали креветок просто так, Дугал выглядел весьма разочарованным: «Они не предложили мне никакой головоломки, это неинтересно, я так не играю!» Он глядел на креветку долгим взглядом, после чего уползал в свою нору, не прикасаясь к еде.

У каждого из нас сложилось впечатление, что тот рак немножко развил свой разум, хотя мы никак не можем это доказать. У его мозга имелся потенциал, и мы, люди, предоставили ему возможности для развития этого потенциала. Дикие раки-богомолы не играют с резинками, ведь в море резинок нет, но, дав ракам стимулы, вы тем самым их измените. Будучи сами разумными, мы обладаем способностью зарождать разум в других существах.

Разум — это процесс, скорее, даже сеть процессов, происходящих в мозге. Если он собирается чего-то достичь, ему требуется определенное количество взаимодействий с другими разумами. Не существует эволюционного цикла обратной связи, призванного обучать зарождающийся ум и развивать его, по крайней мере если эволюция не ставит перед собой такую цель. Как же возникают подобные циклы? Человеческие существа являются частью репродуктивной системы: нас много, и мы продолжаем размножаться. В итоге бо́льшей частью окружающей среды людей являются сами люди. Во многих отношениях мы — это самая важная часть нашей окружающей среды, часть, на которую мы реагируем сильнее всего. У нас имеются самые разные культурные системы. Например, образование эксплуатирует именно эту особенность окружающей среды для выработки разума, который бы вписывался в существующую культуру и распространял её дальше. Таким образом, фоном для эволюционирующего разума является не сам разум, а множество других. Между всеми существующими разумами и нашим индивидуальным разумом формируется комплицитная обратная связь.

Люди довели этот процесс до такой крайности, что часть петли обратной связи вышла из-под их контроля и теперь существует вне нас. В определенном смысле она получила свой собственный разум. Это и есть экстеллект, без которого мы не можем теперь обойтись. Многое из того, что делает нас людьми, передается нам не генетическим путем, а культурным. Оно передается нам племенем, через ритуалы, обучение, через то, что связывает один мозг с другим, разум с разумом. Генетика только предоставляет возможность это сделать, даруя нам те или иные способности, отличающие конкретного человека от других людей, но гены не содержат информации о том, что именно вам передадут люди. Это своего рода конструктор по сборке человека. Каждая культура разработала свой метод для ввода в умы очередного поколения того, что позволит им передать культуру следующему поколению. Эта рекурсивная система поддерживает культуру живой. И «враки детям» частенько занимают в этой системе очень видное место.

Однако сейчас, похоже, возникли кое-какие проблемы. И древние племенные, и современные национальные культуры быстро соединяются в единую глобальную культуру. Это приводит к конфликтам между ранее изолированными культурами и даже к их распаду. В любом городе мира вы можете увидеть рекламу кока-колы. Мировая торговля внедряет в различные культуры те вещи, которые иначе бы в них не возникли. Конечно, кока-кола не имеет определяющего влияния на конструктор «Собери человека сам», поэтому и не отвергается большинством культур. Вы не найдете таких религиозных фундаменталистов, которые бы выступали против заводов по розливу кока-колы в своей стране (то есть найдете, конечно, но это всегда не более чем повод выкрикнуть: «США, убирайтесь вон!»). Вот если закусочные начнут продавать бургеры со свининой в исламских странах или Израиле, то проблем не избежать.

Экстеллект стал настолько мощной и влиятельной силой, что культура одного поколения может теперь радикально отличаться от культуры предыдущего. Второе поколение иммигрантов зачастую сталкивается с ещё худшей проблемой: с культурным шоком. Они выросли в другой стране, впитав новые обычаи. Они куда свободнее своих родителей разговаривают на чужом языке, но тем не менее они должны вести себя так, как нравится их родителям. Дома они ведут себя в соответствии с традициями родной культуры, а в школе — в соответствии с новой. Безусловно, из-за этого они чувствуют дискомфорт и порой стремятся разорвать обратную культурную связь. Как только эта связь окажется разорвана, некоторые части культуры уже не будут переданы следующему поколению, необратимо выпадая из их конструктора по сборке человека.

В этом смысле экстеллект находится вне нашего контроля. А выходит он из-под контроля именно тогда, когда становится воспроизводимой системой: экстеллект копирует сам себя (или свои части).

Ключевым моментом здесь стало изобретение печати. До этого достижения экстеллекта передавались из уст в уста. Он жил в умах людей — мудрых старух и старцев. Но, существуя лишь в человеческой памяти, экстеллект не мог расти, ведь память единичного человеческого существа ограниченна. Потом мы научились записывать свои знания, и экстеллект чуточку подрос, но совсем ненамного: ну сколько можно написать от руки? Так что он по-прежнему оставался «в загоне». Большая часть того, что дошло до нашего времени, — это вещи вроде египетских монументов, где записана лишь история отдельных правителей, их величайших битв и отрывки из Книги Мертвых…

Ещё одной важной, но, так сказать, приземленной функцией письменности в человеческом обществе являются налоги, счета, контроль за имуществом. Конечно, в сравнении с героическими битвами это звучит довольно скучно, но с ростом общества требуется что-то более надежное, чем старая добрая человеческая память о том, что кому принадлежит или кто кому сколько должен. Такие записи стали выдающимся изобретением своего времени.

С появлением печати стало возможным распространять информацию как можно шире и в куда больших количествах. Всего за несколько лет после изобретения печатного станка в Европе было издано около пятидесяти миллионов книг, то есть больше, чем самих людей. Книгопечатание в ту пору было трудоемким и медленным процессом, зато станков было много, книги хорошо расходились, и это способствовало дальнейшему развитию книгопечатания. Вот тут-то и началось настоящее взаимное влияние, поскольку, как говорится, что написано пером, то не вырубишь топором. Чтобы защитить себя, правители начали фиксировать конституционные права и обязанности на бумаге, поскольку в сомнительном случае можно было всегда сослаться на книгу.

Но королям было невдомек, что, записывая свои права и обязанности, они тем самым ограничивают свои возможности. Ведь граждане тоже всегда могли прочитать эти записи, а следовательно, заметить, что их король начал присваивать себе права, о которых в той бумаге ничего не было сказано. Воздействие закона на человеческое общество изменилось, как только эти самые законы начали записывать и любой желающий мог их прочитать. Это не означало, что отныне короли всегда подчинялись законам, но теперь любые их нарушения оказывались на виду. Что повлияло и на структуру человеческого общества. Кстати, хотя это и не особенно бросается в глаза, люди чаще всего чувствуют себя неуютно, если в их присутствии ведется запись.

Тогда-то интеллект и экстеллект и начали свое комплицитное взаимодействие. Но как только взаимодействие становится комплицитным, индивидуум теряет контроль над ним. Вы можете привносить что-то новое в экстеллект, но никогда не сможете сказать заранее, как это на него повлияет. Все это развивается таким образом, что люди могут быть посредниками между экстеллектом и интеллектом, но не следует забывать, что книгопечатники печатают книги, зачастую не интересуясь их содержанием. Для них куда важнее, чтобы напечатанное было продано.

Когда-то все слова имели власть. Но записанное слово обладало ею в куда большей степени. И обладает до сих пор.

Пока мы говорили об экстеллекте как о чем-то едином, унифицированном и внешнем. В каком-то смысле так оно и есть, однако более важным вопросом является взаимодействие между экстеллектом и личностью. Это своего рода индивидуальная петелька обратной связи: мы получаем элементы экстеллекта через родителей, через книги, которые мы читаем, наших учителей и так далее. Так и работает конструктор по сборке человека, и именно поэтому существует культурное разнообразие. Если бы мы все одинаково откликались на один и тот же пакет экстеллектуальной информации, мы были бы одинаковы. Система из мультикультурной стала бы монокультурной.

В настоящее время человеческий экстеллект переживает период интенсивной экспансии. Возможности людей быстро увеличиваются. Когда-то наше взаимодействие с экстеллектом было предсказуемым: родители, учителя, родственники, друзья, деревня, племя. Это позволяло преуспевать отдельным субкультурам, существуя независимо от других субкультур, просто потому, что они об этих других вообще никогда не слышали. Взгляды на мир, отличные от ваших, терялись прежде, чем успевали до вас добраться. В книге «Умм, или Исида среди Неспасенных» Йен Бэнкс описывает странную шетландскую религиозную секту и детей, в ней выросших. Несмотря на то, что члены секты сохранили контакты с внешним миром, по-настоящему важное влияние на них оказывают только события, происходящие внутри секты. В конце истории персонаж, ушедший во внешний мир и взаимодействующий с ним, одержим одной-единственной идеей: стать лидером секты и пропагандировать её учение. Подобное поведение типично для замкнутых человеческих общностей, пока в дело не вступит экстеллект.

Экстеллект отличается от секты тем, что не несёт единообразного мировоззрения. Точнее, у него вообще нет мировоззрения. Экстеллект превращается в мультиплекс, это понятие введено в оборот писателем-фантастом Сэмюэлом Дилэни в романе «Имперская звезда». Ординарный (симплексный) ум имеет единственное мировоззрение и точно знает, кто и что должен делать. Сложный (комплексный) ум признает существование различных точек зрения. Мультиплексный же ум задается вопросом, какой толк от конкретных мировоззрений, если мир представляет собой конфликт парадигм, но ум все равно находит способ с ним взаимодействовать.

Любой желающий может создать в Интернете страницу, посвященную НЛО, и рассказывать всем её посетителям, что НЛО существуют на самом деле, летают по космосу, посещают Землю, похищают людей, крадут детишек… Да-да, так оно и есть, ведь это написано в Интернете.

Один из знаменитых астрономов, читая лекцию о жизни на других планетах и существовании инопланетян, привел несколько научных доводов в пользу того, что где-то в галактике могут быть разумные инопланетяне. Один из слушателей поднял руку и заявил: «Мы и так знаем, что они существуют. Об этом весь Интернет давно пишет».

С другой стороны, вы всегда можете зайти на другой сайт и познакомиться с совершенно противоположной точкой зрения. В Интернете имеется, или по крайней мере может иметься, весь спектр точек зрения.

Это вполне демократично: взгляды глупых простаков имеют ровно тот же вес, как и тех, кто умеет читать, не шевеля губами. Если вы думаете, что холокоста на самом деле не было, то при наличии луженой глотки и кое-каких способностей к веб-дизайну вы можете попробовать потягаться с теми, кто считает, что записанная история все же должна соотноситься с реальными событиями.

Мы вынуждены справляться с мультиплексностью. Мы уже столкнулись с этой проблемой: вот почему глобальная политика неожиданно стала гораздо сложнее, чем была раньше. Нам пока не хватает ответов, но одно кажется вполне ясным: жесткий культурный фундаментализм не приведет ни к чему хорошему.

Глава 45

БЛЕЯНИЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

ЭКСТЕЛЛЕКТ РАСЦВЕТАЛ БЫСТРЕЕ, чем ГЕКС успевал создавать дополнительное пространство, чтобы его размещать. Он уже достиг моря, распространился по всем континентам и, покинув поверхность мира, достиг Луны, разбросав по небу свои сети… Оттуда он отправился дальше, поскольку интеллект всегда найдет что-то, над чем можно поработать.

Экстеллект непрерывно учился. Помимо всего прочего, он научился бояться.

Факультет Высокоэнергетической Магии постепенно заполнялся волшебниками, немного пошатывающимися после плотного обеда.

— Ринсвинд, — сказал Аркканцлер, — мы тут искали добровольца, который отправится на площадку для сквоша и отключит реактор. Короче, это будешь ты. Прими мои поздравления!

— А это опасно? — спросил Ринсвинд.

— Зависит от того, что именно ты понимаешь под опасностью, — сказал Чудакулли.

— Ну, знаете… То, что причиняет боль или неизбежную остановку сердца, — подсказал Ринсвинд. — Если высок риск агонии, вероятна потеря рук и ног, смерть от удушья…

Чудакулли с Думмингом отошли в сторону. Ринсвинд внимательно прислушивался к их шепоту. Наконец сияющий Аркканцлер повернулся к нему.

— Мы с коллегой разработали новое определение, — сообщил он. — А именно: «Не опаснее всего остального». Извини… — Он склонился к Думмингу, что-то быстро зашептавшему Аркканцлеру на ухо. — Маленькая поправка: «Не опаснее кое-чего другого». Вот. Теперь, надеюсь, тебе все ясно.

— Ну да. Вы имеете в виду, что это не так опасно, как некоторые из самых опасных вещей во вселенной?

— Точно. Причём одной из них, Ринсвинд, будет твой отказ, — Аркканцлер подошел к вездескопу. — О, там ещё один ледниковый период. Ну надо же, какой сюрприз.

Ринсвинд покосился на Библиотекаря, который лишь пожал плечами. В Круглом мире прошло всего несколько десятков тысяч лет. Приматы, вероятно, даже не поймут, что их расплющит.

Тут раздалось механическое покашливание ГЕКСа. Думминг подошел к нему, прочитал записку и произнес:

— Эээ… Аркканцлер! ГЕКС утверждает, что нашел на планете развитый интеллект.

— Разумная жизнь? Там? Но там же сплошной лед!

— Не жизнь, сэр. Ну, то есть не совсем жизнь.

— Погодите-ка, а это что такое? — спросил Декан.

Мир опоясывало тонкое, как нить, кольцо. Через равные промежутки на нем располагались мелкие точки, похожие на бусинки, от которых на поверхность спускались тонкие линии. Волшебники решили поступить так же.

Над тундрой завывал ветер. Лед, толщиной в несколько сотен миль, лежал повсюду, даже на экваторе.

Едва материализовавшись, волшебники огляделись.

— Что, черт возьми, здесь произошло? — вопросил Чудакулли.

Пейзаж представлял собой сплошную мешанину рвов и ям. Под снегом едва виднелись дороги, по обочинам которых торчали развалины того, что когда-то было зданиями. Половину горизонта занимало нечто, ужасно похожее на зачахшую версию гигантского «морского блюдца», которую когда-то предлагал Профессор Современного Руносложения. Эта штука имела несколько миль у основания, а верхушка даже не просматривалась в пасмурном небе.

— Ну, и чья же это работа? — обвиняющим тоном поинтересовался Чудакулли.

— Да брось ты, — сказал Декан. — Мы даже не знаем, что это такое.

За путаницей разбитых дорог метель задувала в глубокие траншеи, выдолбленные в земле. Все это выглядело совершенно заброшенным.

Думминг показал на огромную пирамиду.

— То, что мы ищем, должно быть там, — сказал он.

Первое, что заметили волшебники, был какой-то звук вроде жалобного блеяния. Он то затихал, то возобновлялся через равные промежутки времени: то есть — то нет, то есть — то нет. Казалось, звук заполнял собой все здание.

Волшебники бродили туда-сюда, периодически прося ГЕКСа переместить их в новое место. Все они были согласны, что в происходящем нет никакого смысла. Здание в основном было заполнено транспортными путями и погрузочными площадками, чередующимися с массивными колоннами. А ещё все тут скрипело, как старый парусник. Иногда до них доносился стон, эхом повторявшийся со всех сторон. Время от времени земля дрожала.

Ясно было, что в самой середине произошло нечто важное. Там торчали трубы в несколько сотен футов высотой. Волшебники опознали вентили, но другие огромные механизмы остались для них загадкой. Канаты толщиной чуть не с целый дом свисали из мрака. И на всем этом блестел иней.

Блеяние не кончалось.

— Смотрите! — воскликнул Думминг.

Высоко над их головами вспыхивали и гасли красные буквы.

— Т-Р-И-В-О-Г-А, — по слогам прочел Декан. — Интересно, к чему бы это? Похоже, они изобрели магию, кем бы эти «они» ни были. Заставить буквы вот так загораться и гаснуть довольно сложно.

Думминг исчез на несколько секунд, затем появился вновь.

— ГЕКС считает, что это — камбузный лифт, — сказал он. — Ну, понимаете… такая штуковина, которая поднимает вещи с этажа на этаж.

— И куда же? — поинтересовался Чудакулли.

— Эээ… наверх, сэр. В то самое кольцо вокруг планеты. ГЕКС побеседовал с местным интеллектом. Тот в какой-то степени похож на ГЕКСа, сэр. Но он умирает.

— Какая неприятность, — хмыкнул Чудакулли. — А остальные куда подевались?

— Ну, они… сделали что-то вроде громадных… шаров из металла, чтобы в них жить. Знаю, это звучит глупо, но они все улетели. Из-за льда, сэр. И ещё тут была комета. Не очень крупная, но она всех напугала. Тогда-то они и построили эти штуки… похожие на бобовые стебли, и стали добывать металлы на небесных камнях, а потом… Улетели.

— Куда?

— Он… то есть интеллект не уверен. Он забыл. Говорит, что многое забыл.

— О, я понял! — воскликнул Декан, пытавшийся не потерять нить беседы. — Они все полезли наверх за волшебным бобом, да?

— Ну, в общем и целом, Декан, — дипломатично сказал Думминг. — В общем и целом…

— Похоже, прежде чем уйти, они все тут перевернули вверх дном, — заметил Чудакулли.

Ринсвинд, следивший за рывшейся в мусоре крысой, услышал слова Аркканцлера и буквально взорвался:

— Вверх дном? Где же вы тут видите дно?

— Чего-чего? — переспросил Чудакулли.

— Вы случайно прогноз погоды для этого мира не смотрели? — Ринсвинд даже всплеснул руками. — Ожидается выпадение нескольких миль льда, за ним пройдет небольшой дождичек из камней, временами — удушливый туман, который рассеется через каких-нибудь тысячу лет. Также будет наблюдаться повышенный вулканизм, на одной половине континента разольется лава, после чего последует непродолжительный период горообразования. И по-вашему, это — в порядке вещей?

— Ну, если ты так ставишь вопрос…

— О да! Конечно, бывали и относительно спокойные времена, все вроде бы устаканивалось, а потом — БА-БАХ!

— Незачем так волноваться…

— Я здесь был! — заорал Ринсвинд. — Именно так все тут и происходило! А теперь ответьте, пожалуйста: как, по-вашему, какое-нибудь живое существо может тут перевернуть что-нибудь вверх дном? — Он замолчал и судорожно сглотнул. — Не поймите меня неправильно, если выбрать подходящее время, то — да, это место просто создано для каникул… Десять тысяч лет, может быть, даже пара миллионов, если повезет с погодой, однако строить долгоиграющие планы? Это, черт побери, несерьезно. Отличное место, чтобы провести каникулы, но жить здесь? Увольте! И если кто-то решил отсюда слинять, то я от всей души желаю им удачи.

Он показал пальцем на крысу, подозрительно глядевшую на волшебников. Земля вновь задрожала.

— Посмотрите-ка на неё, — продолжил Ринсвинд. — Мы с вами знаем, что произойдет дальше. Через миллион лет её потомки будут говорить: «Ух ты! Какой здоровский мир сотворила Великая Крыса специально для нас». А может, наступит черед медуз или ещё каких-нибудь неизвестных пока тварей, болтающихся сейчас в морских волнах. Но будущего тут нет! Нет, не так… Я хочу сказать, будущее-то есть, но оно всегда принадлежит кому-нибудь другому. Знаете, из чего состоит местный мел? Из мертвых животных! Нынешние камни — это мертвые животные! Когда-то здесь жили…

Даже будучи в возбужденном состоянии, Ринсвинд вовремя прикусил язык. Не стоило говорить волшебникам о приматах. Смутное чувство вины овладело им.

— Одни существа, — подобрал наконец он слово. — Жили в известняковых пещерах. Известняк состоит из остатков тех самых древних «кисельных капель». Я сам видел, как он появился: оседал на дно, словно снег шёл в воде… И те существа жили прямо внутри костей своих далеких предков! Обалдеть! Этот мир… Он напоминает калейдоскоп. Вы поворачиваете его, ждете мгновенье и любуетесь новым узором. Потом ещё раз. И ещё… — Он замолчал и вдруг поник. — Дайте мне стакан воды, пожалуйста.

— Это была очень… впечатляющая речь, — сказал Думминг.

— Вполне себе точка зрения, — добавил Чудакулли.

Однако другие волшебники давно потеряли интерес к Ринсвинду, как случалось всегда, когда впечатляющие речи произносились не ими.

— Я вам ещё кое-что скажу, — продолжил Ринсвинд уже более спокойным тоном. — Этот мир — настоящая наковальня. И все, что здесь, — находится между молотом и наковальней. Каждая его частица — это потомок тех, кто когда-то спасся, несмотря на все беды, которые мир обрушил на них. Надеюсь, что они никогда на нас не разозлятся…

Главный Философ и Декан бочком приблизились к огромному цилиндру. На его боку черной краской было намалевано: «РИММОНТ».

— Эй, парни! — громко позвал Декан. — А здесь что-то разговаривает…

Изнутри цилиндр напоминал маяк. Там имелась винтовая лестница, а на стенах висели изогнутые шкафчики. Тускло горели огоньки, целые созвездия огоньков. Сомнений не оставалось: строители цилиндра владели магией.

Слово «ТРИВОГА» по-прежнему мигало в воздухе.

— Как бы я хотел, чтобы эта пакость выключилась, — проворчал Главный Философ.

Свет тут же потух. Звуки смолкли.

— Наверное, они использовали демонов, — весело сказал Декан. — Ну-ка… Привет!

— Лифт нестабилен, — произнес приятный женский голос.

— А, магия, — скучающим тоном отозвался Чудакулли. — Что ж, это нам подойдет. Эй, голос! Мы хотим подняться наверх в этой волшебной коробке!

— А мы разве хотим? — удивился Думминг.

— Все лучше, чем торчать в этом унылом месте, — отрезал Чудакулли. — К тому же это может быть занятно. Бросим, так сказать, последний взгляд на мир, так сказать, а потом… Ну, в общем, вы поняли.

— Нестаб… иль… ность растет, — сказал голос. Судя по тону, лично его это никак не волновало.

— Что-что она сказала? — переспросил Декан. — Звучит как название местности.

— Прелестно, прелестно, — сказал Чудакулли. — А сейчас можем ли мы наконец подняться?

Узор из огоньков изменился. Затем тот же голос, словно бы взвесив все «за» и «против», произнес:

— Аваррийный реджим.

Дверь закрылась, цилиндр дернулся. Почти тут же включилась приятная музыка, которая, разумеется, совершенно не действовала никому на нервы.

Крыса проводила взглядом штуку, ползущую вверх по тросам, свисающим из центра пирамиды.

Земля опять задрожала.

Паутина вокруг планеты медленно рассыпалась.

Лед подобрался вплотную к закрепленным в земле тросам, но нестабильность уже несколько недель упорно делала свое дело, превращая небольшие толчки в разрушительные удары.

Один из тросов неторопливо выскользнул из пирамиды и улетел в небо, при этом дергаясь и жарко разгораясь алым пламенем.

По всему горизонту другие тросы, танцуя и завывая, уносились ввысь…

Все закончилось за день.

Система сложилась по экватору как карточный домик, извиваясь и пылая на фоне сотен и сотен миль снега. «Ожерелье» вокруг планеты развалилось. Часть обломков разлетелась в стороны, часть — упала на поверхность, приземлившись несколькими часами позже.

Экватор ещё некоторое время окружало кольцо огня.

А затем холод вернулся.

Как и говорили волшебники, через сотни миллионов лет все это обязательно повторится. Но мир будет уже иным.

В опустевшей комнате факультета Высокоэнергетической Магии ГЕКС направил вездескоп в космос, разыскивая эту странную новую жизнь.

Он обнаружил ядра комет, к которым были приделаны тросы в тысячи миль длиной. Дюжины поездов за миллионы километров от замерзшей планеты убегали в темное межзвездное пространство.

В их окошках мерцали огоньки. Похоже было, что экстеллект с надеждой смотрел из них в будущее.

Во мраке медленно кружился желтый цилиндр. Он был пуст.

Глава 46

КАК УДРАТЬ С ПЛАНЕТЫ

В ГОРЯЧЕЙ РЕЧИ РИНСВИНДА МНОГОЕ — ПРАВДА. Если вы полагаете, что он перегнул палку, и Земля на самом деле — идиллическое место, заметьте, что он пробыл на планете гораздо дольше, чем вы, и повидал многое, с чем вам никогда не доведется повстречаться. Мы с вами наблюдаем за нашей планетой гораздо меньше времени, чем волшебники. Возможно, поэтому мы уверены, что планета — это здорово. Потому что мы здесь выросли. Мы прямо-таки созданы для неё, а она — для нас… в настоящий момент.

А теперь расскажите это динозаврам.

Ах да. Они куда-то подевались. То-то и оно.

Мы не предлагаем немедленно все бросить и начать строить Ноев ковчег. Но дело дошло до того, что даже Конгресс Соединенных Штатов озаботился вопросом о безопасности нашей планеты, а как вы сами знаете, политики обычно не способны думать о сколько-нибудь отдаленных перспективах. Зрелище кометы Шумейкеров — Леви-9, врезавшейся в Юпитер, заставило некоторых политиков изумленно вздернуть брови. Были рассмотрены предварительные разработки систем, способных защитить от комет и астероидов. Основная проблема в том, что этих «врагов» надо вовремя засечь. Обнаружьте их в срок, и скромная ракета спасет Землю от превращения в поджаренный бекон.

Удивительно, как земная жизнь смогла вынести все, что уготовила ей Вселенная. Эволюция имеет дело с Глубоким Временем, и периоды меньше, чем сто миллионов лет, её не интересуют. Сама по себе жизнь чрезвычайно устойчива, а вот отдельные её виды — нет. Они существуют считаные миллионы лет, а затем уходят в небытие. Жизнь продолжается благодаря своей изменчивости, её книга состоит из сплошных введений. Люди же рассчитывают сделать из своей истории блокбастер минимум на десять серий.

Впрочем, кое-что может нас немного утешить. В настоящий момент нам нечего волноваться по поводу катастроф, которые могут свалиться Сверху. Куда серьезнее то, что происходит у нас Здесь Внизу: опасность ядерной войны, биологической войны, глобальное потепление, загрязнение окружающей среды, перенаселенность, разрушение среды обитания, сжигание тропических лесов и так далее. Впрочем, опасность того, что действия человека убьют планету, невелика. По сравнению с тем, что природа уже делала и обязательно сделает снова, наша деятельность ничтожна. Один-единственный астероид обладает большей разрушительной силой, чем все человеческие войны, вместе взятые, включая гипотетическую Третью мировую войну. Любой ледниковый период изменит климат сильнее, чем выбросы углекислого газа от всех автомобилей нашей цивилизации. А что до деканских траппов… Поверьте, вам бы очень не захотелось дышать воздухом той эпохи.

Нет, мы не можем разрушить Землю. Мы можем разрушить только самих себя.

Впрочем, вряд ли это обеспокоит кого-то, кроме нас. Тараканы и крысы вернутся, а если произойдет самое худшее, страницы «Книги Жизни» будут продолжены бактериями в толще горных пород. А потом кто-то их прочтет.

Если мы хотим заслужить гордое имя Homo Sapiens, нужно сделать по крайней мере две вещи, увеличивающие наши шансы на выживание. Во-первых, нам надо резко сократить свое воздействие на окружающую среду. Тот факт, что природа временами способна наносить смертельные удары, не дает нам права ей подражать. Ведь именно мы изобрели этику. Окружающая нас среда достаточно настрадалась от различных сил, и последнее, что ей требуется, это чтобы человечество усугубило проблемы. Даже с точки зрения банального эгоизма таким образом можно попытаться выиграть немного времени.

Которое мы могли бы использовать для того, чтобы переложить часть яиц в другую корзину.

Люди всегда мечтали о путешествиях к иным мирам. Но сейчас эта отвлеченная идея превращается из забавы или расчетов на коммерческую выгоду в вопрос нашего выживания.

Правильнее всего сказать себе прямо сейчас, что все это уже не научная фантастика. Ну, то есть и фантастика, конечно, тоже, поскольку данная тема лежит в основе жанра научной фантастики, а многие из лучших писателей-фантастов (из тех, по чьим книгам не снимается кино) упорно писали об этом десятилетиями. Но это не означает, что все их фантазии не могут стать реальностью. Ледниковые периоды — это тоже реальность. Когда большие-пребольшие камни с диким визгом ворвутся в атмосферу, чтобы остановить их, нам потребуется нечто более серьезное, чем Брюс Уиллис на космическом шаттле в роли Сокола Тысячелетия.

Может быть, наше стремление исследовать Вселенную не более чем проявление обезьяньего любопытства. Но существует и иной, более рациональный импульс, побуждающий нас наносить на карты новые земли и завоевывать новые миры. А может быть, все дело в заложенном в нас изначально стремлении распространить свое присутствие как можно более широко: ведь леопард не может съесть всех, если вас — неисчислимое множество.

Эта потребность заставила нас проникнуть в каждый уголок и щель нашей планеты, от льдин Арктики до пустынь Намибии, от глубин Марианской впадины до пика Эвереста. Многие из нас придерживаются Ринсвиндовых взглядов на комфортную жизнь и предпочитают оставаться дома, но некоторые — слишком беспокойны, чтобы чувствовать себя счастливыми, сидя сиднем на одном и том же месте.

Все это вылилось в мощную движущую силу, превратив наш вид в нечто очень странное, чьи коллективные возможности превосходят понимание отдельного индивида. Мы не всегда используем их с умом, однако без них мы были бы намного слабее. Теперь же у нас они воплощаются в реальность.

Так мечта может сотворить чудо. Когда Колумб открывал (ну хорошо — переоткрывал) Америку и люди в Европе узнали о её существовании, на самом-то деле он искал новый морской путь в Индию. Опираясь на сведения, которые ученые того времени считали фантазиями, он убедил самого себя, что мир — намного меньше, чем кажется. И рассчитал, что, поплыв на запад от Африки, можно довольно быстро добраться до Японии и Индии. Ученые оказались правы, а Колумб ошибся. Вот только помним мы именно Колумба, потому что в итоге он стал тем, кто уменьшил наш мир. Он взял на себя смелость отправиться туда-не-знаю-куда, поддерживаемый только убеждением, что там, на той стороне, обязательно есть что-то важное.

Мы по крайней мере видим цель нашего путешествия, Колумбу же пришлось довольствоваться лишь предчувствием.

Огромная ракета «Сатурн-5» с приделанной к ней крошечной капсулой «Аполлона» стала первой попыткой человека уйти за пределы земной гравитации. Мы не имеем в виду, что гравитационное притяжение Земли станет равным нулю, если вы отлетите подальше, хотя это весьма распространенное заблуждение. Мы подразумеваем, что если вы летите достаточно быстро, то сила тяжести Земли никогда не сможет притянуть вас обратно. Небесная механика оперирует в фазовом пространстве дистанций и скоростей, её «ландшафт» включает в себя не только скорость, но и расстояние. Лишь узнав достаточно много о гравитации и динамике, чтобы понять этот нюанс, мы обрели шанс воплотить проекты типа «Аполлона» на практике.

Вы легко поймете это на примере неких древних идей, которые были совершенно умозрительными (в приземленном смысле этого слова) и одновременно вполне фантастическими и непрактичными, по крайней мере по меркам Круглого мира. В 1648 году епископ Джон Уилкинс перечислил четыре способа покинуть Землю: заручиться поддержкой духов или ангелов; оседлать птиц; прикрепить крылья к телу; построить летательную колесницу. Из христианского милосердия мы могли бы интерпретировать последние два способа как самолеты и ракеты, но Уилкинс определенно думал, что земная атмосфера распространяется до самой Луны. Гравюра шестнадцатого века Ханса Шойфелина изображает Александра Македонского, улетающего в космос на двух грифонах. А что? Дешево и сердито. Бернардо де Заманья подумывал о воздушной лодке, в то время как другие — о воздушных шарах.

Каждая эпоха фантазировала в рамках существовавших тогда технологий. В романе Жюля Верна «С Земли на Луну прямым путем за 97 часов 20 минут», написанном в 1865 году, путешественники отправляются в космос на капсуле, выстреленной из огромной пушки, установленной во Флориде. В 1870 году вышло продолжение романа — «Вокруг Луны», и там уже описан целый космический поезд из подобных капсул. Жюль Верн не ошибся, выбрав Флориду. Он знал, что благодаря вращению Земли возникает центробежная сила, помогающая капсуле покинуть планету, и что сильнее всего она действует на экваторе. Поскольку героями книги были американцы, то Флорида вполне подошла. Когда НАСА начало запуск ракет, они пришли к тем же выводам и космодром был построен на мысе Канаверал.

У больших пушек, правда, имеются отдельные недостатки, такие, как стремление расплющить своих пассажиров по полу из-за слишком быстрого ускорения. Однако современные технологии помогают этого избежать благодаря постепенному росту скорости. С инженерной точки зрения ракеты пока наиболее предпочтительны, однако все ещё может измениться. В 1926 году Роберт Годдард изобрел жидкое ракетное топливо. Первая его ракета поднялась на головокружительную высоту 40 футов (12,5 м). С тех пор ракеты проделали немалый путь, доставив людей на Луну и разослав наши приборы по всей Солнечной системе. Да и сами они стали куда совершеннее. И все же, все же… Не кажется ли вам, что способ покидать планету на гигантском одноразовом фейерверке не слишком элегантен?

До недавнего времени считалось, что запас энергии, необходимый для полета в космос, должен переноситься самим снарядом. Тем не менее у нас уже имеется, пусть и в зачаточном состоянии, способ покинуть Землю, оставив источник энергии на планете. Это лазерная двигательная установка: мощный луч когерентного света, направляемый на твердый предмет, буквально толкает его вперед. Подобный способ требует огромных затрат энергии, однако прототипы, созданные Лейком Мирабо, уже были испытаны в Центре высокоэнергетических лазеров на полигоне Уайт-Сэндс. В ноябре 1997 года небольшой снаряд достиг высоты 50 футов (15 м) за 5,5 секунды; в декабре того же года — уже 60 футов (20 м) за 4,9 секунды. Это может показаться не слишком впечатляющим, но сравните с первой ракетой Годдарда. Для достижения эффекта гироскопической стабилизации снаряд вращается со скоростью 6 тысяч оборотов в минуту. Лазерный луч частотой 20 импульсов в секунду направляется на специальную полость, нагревая воздух под ней и создавая волну сжатия в несколько тысяч атмосфер с температурой 30 000 °К. Именно это и толкает снаряд вперед. На большой высоте воздух становится разреженным, поэтому для аналогичной ракеты потребуется взять на борт топливо. Оно будет закачиваться в полость и испаряться под лазерным лучом. Для того чтобы вывести на орбиту снаряд весом в 2 фунта (1 кг), потребуется лазер мощностью 1 МВт.

А ещё это может быть очень мощным оружием…

Другой вариант — это направленная передача энергии. С Земли можно направить пучок высокочастотной электромагнитной энергии. Это не просто фантазии: в 1975 году Дик Дикинсон и Уильям Браун переслали на расстояние в 1 милю пучок мощностью 30 кВт (чего достаточно для питания тридцати электроплиток). Джеймс Бенфорд и Мирабо предложили использовать для запуска космических кораблей волну миллиметрового диапазона, которая не затухает в атмосфере. Это одна из вариаций лазерного метода, при которой используются снаряды аналогичной конструкции.

Оба этих метода требуют огромного количества энергии. В них слышится отголосок старых инженерных предрассудков, что любой выход в космос потребует много энергии для преодоления гравитации Земли. Но их преимущество заключается в том, что источник энергии остается на планете, а электростанция мощностью 1000 МВт, которая потребуется для лазерного запуска, в промежутках может генерировать электроэнергию для бытовых нужд.

Более тонкий метод, основанный на принципе боласа, впервые был предложен в 50-х годах ХХ века. Болас — это такое охотничье приспособление, представляющее собой 3 грузика, прикрепленных к ремешкам, концы которых связаны вместе. В полете болас вращается, растягивая грузики в стороны. Когда ремни достигают цели, грузики закручиваются по спирали и наносят смертельный удар. Похожее устройство, напоминающее гигантское колесо обозрения с треми спицами, на концах которых будут располагаться кабины, можно установить над экватором. Нижняя часть боласа будет располагаться где-то в нижних частях атмосферы, а верхняя — в космосе. Вы можете подлететь к нижнему «шарику» на самолете, пересесть в кабинку, а потом — рраз! — и вы уже в космосе. Самое большое препятствие на пути подобного проекта — это трос, который должен быть прочнее, чем все известные нам материалы. Впрочем, углеродное волокно — шаг в правильном направлении, поскольку сочетает прочность с легкостью. Атмосферное трение замедлило бы вращение боласа, но подобные потери можно компенсировать, установив в космосе солнечные батареи.

Впрочем, самым известным устройством подобного типа является космический лифт. Мы упоминали о нем в первой главе в метафорическом смысле, также в качестве технологической идеи. Теперь мы поговорим о нем подробнее. По сути, космический лифт первоначально представляет собой спутник на геостационарной орбите. Затем вы опускаете с него трос на поверхность Земли, сооружаете подходящую кабинку и находите подходящий материал для кабеля. Этот материал вы поднимаете наверх ракетами или системой боласов (а как только у вас будет первый такой трос, с его помощью можно соорудить и остальные). Все это вам нужно сделать лишь однажды, поэтому величина первоначальных расходов становится несущественной.

В начале книги мы уже подчеркивали, что, как только количество спускаемого вниз и поднимаемого наверх груза уравняется, преодоление гравитации станет абсолютно бесплатным и не потребует новых затрат энергии. С этого момента можно будет начать строить межпланетные корабли прямо в космосе, используя материалы, добытые на Луне или в поясе астероидов. Космический лифт станет новой отправной точкой нашей цивилизации, именно поэтому мы использовали его прежде как метафору, говоря о жизни вообще.

Идея космического лифта принадлежит ленинградскому инженеру Ю. Н. Арцутанову и впервые была опубликована в 1960 году в газете «Правда». Он назвал его «небесной канатной дорогой» и подсчитал, что таким образом можно доставлять на орбиту 12 тысяч тонн грузов в день. Благодаря Джону Айзексу, Хью Браднеру и Джорджу Бэкусу в 1966 году идея привлекла внимание и западных ученых. Этих ученых полеты в космос не интересовали, они были океанографами, то есть теми людьми, которых весьма занимает подвешивание тяжестей на тросах. Они предпочли бы протянуть тросы на дно океана, а не запускать в космос. Океанографы не знали о русской разработке, но вскоре идеи Арцутанова получили широкую известность среди западных ученых, после того как русский космонавт и живописец Алексей Леонов создал картину, изображающую космический лифт в действии.

Вероятно, столь простая, сколь и невыполнимая идея приходила в голову многим людям, но так и оставалась неизвестной широкой публике именно потому, что выглядит невыполнимой с точки зрения существующих или возможных в ближайшем будущем технологий. Это означает, что она время от времени будет заново изобретаться все новыми и новыми людьми. В 1963 году писатель-фантаст Артур Кларк размышлял о том, как можно увеличить количество геостационарных спутников связи. Для этого, по его мнению, со спутника, находящегося на геостационарной орбите, достаточно спустить трос и подвесить на него другой спутник. Позже он сообразил, что отсюда рукой подать до космического лифта, идея которого была им позже развита в романе «Фонтаны рая». В 1969 году А. Р. Коллар и Дж. У. Флауэр также пришли к идее подвешивания спутников на тросах, спускающихся со спутника на геостационарной орбите. А в 1975 году Джером Пирсон предложил создать «орбитальную башню», что по сути то же самое.

Естественно, как только вы соорудите один космический лифт, вы можете подвесить к нему несколько тросов. Раз все нужные материалы можно поднять, почти не затрачивая средств, зачем же останавливаться на достигнутом? Чарльз Шеффилд в романе «Паутина меж мирами» придумал целое кольцо космических лифтов, размещенное вокруг экватора. Именно его и увидели волшебники. По иронии судьбы, из-за высокой, по эволюционной шкале, скорости развития человеческой цивилизации нас с вами волшебники уже не застали.

Но случится ли когда-нибудь так, что космический лифт выйдет из области чистой фантазии? Можно ли построить подобное в ближайшем будущем? В 2001 году две группы ученых НАСА, проанализировав технические возможности, заключили, что это вполне осуществимый проект. Правда, Дэвид Смитерман, бывший руководителем одной из этих групп, считает,что воплотить подобное на практике можно будет лишь к 2100 году.

Главной проблемой остается трос. Нагрузка на трос будет меньше у поверхности, а чем выше — тем больше, поскольку каждый его отрезок должен удерживать вес троса, находящегося под ним. Таким образом, его нужно сделать толще. А теперь вопрос: какой материал обладает достаточной для этого прочностью? Сталь не годится: трос толщиной 4 дюйма (10 см) у Земли потребует толщины 2,5 триллиона миль (4 триллиона км) в верхней части. В переводе с языка инженеров, это означает: «Сталь использовать нельзя, так как она слишком тяжела». Кевлар подошел бы лучше (толщина троса в верхней части составила бы всего-навсего 1600 м — чуть больше мили), но тоже не годится.

Чтобы изготовить трос приемлемой толщины, нужен материал, прочность которого на разрыв составляет не менее 62,5 гигапаскаля: то есть он должен быть в 30 раз прочнее стали и в 17 раз — кевлара. И такой материал уже существует. Это углеродные нанотрубки: молекулы углерода, свернутые в полый цилиндр, которые можно рассматривать как половинки молекул знаменитого фуллерена, состоящих из 60 атомов углерода и имеющих форму футбольного мяча. Прочность на разрыв одной такой нанотрубки — не менее 130 гигапаскалей, то есть более чем в два раза превышает требуемую. Загвоздка в том, что пока мы научились создавать углеродные нанотрубки длиной лишь в несколько микрон. Но если удастся довести их длину до 4 мм, можно будет встраивать их в композитный материал подходящей прочности.

Вторая проблема — это база. Чем выше от поверхности Земли будет поднят трос, тем больше удастся сэкономить наверху, где сосредоточена основная масса. Вот почему у основания тросов в Круглом мире имеются огромные «зачахшие морские блюдца». По расчетам НАСА высота башни должна составлять по крайней мере 6 миль (10 км). Чтобы уменьшить высоту башни, логично построить её на вершине горы, однако, поскольку в случае разрыва трос упадет на землю, лучше всего разместить такую башню в океане близ экватора. В принципе современные методы строительства позволяют возвести башню высотой 12 миль (20 км).

Ну и, наконец, третья проблема: как перемещать кабины вверх-вниз по тросу? Тут неважно, какой метод применить, главное, чтобы он был экономен в эксплуатации и обеспечивал высокую скорость. Магнитная левитация выглядит довольно симпатично.

Ещё надо не забыть о защите троса от метеоритов и высокоэнергетических частиц. В общем, как говорится, осталось начать да кончить.

Построив космический лифт, вы получаете возможность приступить к колонизации других планет. Первой очевидной целью будет Марс. Отправляете туда целую армаду маленьких корабликов серийного производства. Прибыв на планету, первым делом прокладываете трос и сооружаете марсианский космический лифт. Раз вы все равно на орбите, так почему бы не обратить это в свою пользу? Вот и снова мы встретились с метафорическим значением, которое несёт в себе космический лифт: как только вы заимеете первый, перед вами сразу же открывается масса новых возможностей. Правда, доставить на поверхность Марса команду для постройки там базы, к которой будет крепиться трос, придется каким-то иным способом.

Марс — это великолепное место для жизни, поэтому следующим шагом должно стать терраформирование, то есть превращение его в планету, напоминающую Землю. Достаточно правдоподобные методы достижения этого описаны в книгах Кима Стэнли Робинсона «Красный Марс», «Зеленый Марс», «Голубой Марс». Конечно, в смысле защиты от метеоритных ударов Марс ничем не лучше, но сложно представить, что марсианская колония будет уничтожена одновременно с населением Земли. А так как жизнь, как известно, воспроизводима, то если будет уничтожено одно поселение, другое в скором времени заново колонизирует опустевшую планету. Несколько веков спустя вы не заметите никакой разницы. Кстати, можно будет подумать и о более амбициозном плане: о путешествии к звездам. К тому времени мы будем готовы. У нас будут интерферометрические телескопы, которые позволят отыскивать звезды с подходящими планетами. Потом останется лишь найти способ до них добраться.

В общем, вариантов великое множество, нет смысла все их перечислять. Вспомните о том, как люди Викторианской эпохи воображали жизнь через сто лет. Экстеллект изменяется эмерджентно, иначе говоря, у нас нет ни малейшего представления, что придет в голову людям будущего. Одно можно сказать наверняка: это будет сюрприз.

Но даже если все пойдет прахом, в запасе у нас останется «Корабль поколений», гигантский ковчег, несущий в себе целое поселение, в котором люди будут жить, рожать детей, обучать их и умирать, совершая путешествие длиной в сотни веков. Сделайте такой корабль достаточно большим и интересным, тогда пассажиры могут даже потерять желание куда-либо добраться. Плоский мир — это один из таких кораблей. Он движется, но куда? Аборигены этого не знают. Создатели оснастили его небольшим управляемым солнышком (исключив, таким образом, негативные флуктуации) и пятью биоинженерными существами, которым нравится очищать локальное пространство от всяческого космического мусора…

Что касается нашего собственного мира, мы могли бы подумать о долгосрочной перспективе и засеять галактику бактериями, созданными методом генетической инженерии и разработанными таким образом, чтобы всякий раз, обнаружив подходящую планету, они когда-нибудь превратились в гуманоидную жизнь (ну, или хотя бы в какую-нибудь жизнь). Человечество, возможно, и исчезнет, но наша флотилия медленных, непритязательных корабликов засеет нашими спорами множество новых земель далеко-далеко в космосе.

Короче, в идеях недостатка нет. Некоторые из них, возможно, даже осуществимы. Звезды манят нас. Пытаясь их достичь, мы можем погибнуть, но ведь мы все равно умрем, так почему бы не попытаться?

Что ждёт нас там? Вдруг мы найдем какой-то новый тип космического лифта? Например, если существуют инопланетяне, живущие на нейтронной звезде, вроде тех, которых описал Роберт Л. Форвард в книге «Яйцо Дракона», они вполне могли бы наклонить магнитную ось своей планеты, превратив её в пульсар, и улететь на плазменной струе. Может быть, пульсары именно так и появляются. А все старый добрый космический лифт: достаточно один раз придумать трюк, все остальное — приложится. Говорят, обитателям одной такой нейтронной звезды это удалось, и они колонизировали остальные, основав Империю Пульсаров.

Поскольку мы можем вообразить новые типы физического космического лифта, наверняка найдутся и новые типы метафорического. Не только инопланетяне, похожие на нас, но и совершенно новые формы жизни.

А кто же ещё может выжить на нейтронной звезде, по-вашему?

Кстати, они нас там ждут.

Глава 47

ВАМ НУЖЕН ЧЕРЕПАХИУМ

— ЭТО БЫЛО ОТВРАТИТЕЛЬНО, — сказал Декан. — Хорошо ещё, что на самом деле нас там не было.

Ринсвинд сидел в конце длинного стола, положив подбородок на руки.

— Да неужели? — спросил он. — Вы действительно считаете, что это было плохо? Что ж, тогда представьте, как в вас врезается комета. Ни с чем не сравнимое удовольствие, доложу я вам.

— Лично меня больше всего достала та музыка, — сказал Главный Философ.

— Ну, а то, что планета стала снежным комом, — это сущая ерунда, — сказал Ринсвинд.

— Попрошу придерживаться регламента! — Чудакулли постучал кулаком по столу. — Где Казначей?

Волшебники внимательно осмотрели главный зал факультета Высокоэнергетической Магии.

— Я видел его всего полчаса назад, — попытался помочь Декан.

— Ладно, кворум у нас и так есть, — сказал Чудакулли. — Что мы имеем… Поток магии почти иссяк, хотя из отчетов ГЕКСа следует, что вселенная Проекта продолжает существовать, используя свою внутреннюю энергию. Просто удивительно, как этот мирок цепляется за жизнь. Как бы там ни было, господа, Проект подошел к своему завершению. Все, что мы из него вынесли, так это то, что из осколков и мусора мира не получится. Чтобы создать порядочный мир, необходим черепахиум и, естественно, нарративиум, в противном случае Книга Жизни будет состоять сплошь из вступительных глав. Да и комета — не лучший способ закончить историю. Лед и пламень… Это очень избито.

— Бедные, бедные крабики, — вздохнул Главный Философ.

— Прощайте, ящерки! — воскликнул Декан.

— Всего хорошего, моё дорогое морское блюдце, — не отстал от коллег Профессор Современного Руносложения.

— А кем были те, кто оттуда улетел? — спросил Думминг.

— Эмм… — начал Ринсвинд.

— Да-да? — подбодрил его Аркканцлер.

— Нет-нет, ничего. Так, просто подумалось… Впрочем, вряд ли это вообще сработало.

— Кое-какие медведи выглядели довольно смышлеными, — вспомнил Чудакулли, который питал естественную склонность к существам, похожим на него самого.

— Да-да, похоже, это были именно медведи, — быстро вставил Ринсвинд.

— Мы же не могли круглые сутки наблюдать за тем миром, — попытался оправдаться Думминг. — Видимо, кто-то эволюционировал чрезвычайно быстро.

— Точно, все именно так и было: кто-то излишне быстро эволюционировал, — поддержал его Ринсвинд. — И никакого несанкционированного вмешательства не было.

— Что ж, пожелаем им удачи, какая бы внешность у них ни была, — сказал Чудакулли и собрал свои бумаги. — На этом у меня все. Не скажу, что эти дни прошли неинтересно, но пора вернуться к реальности. Да, Ринсвинд?

— А что мы будем делать со снежком? В смысле, с миром? — спросил тот.

Волшебники, все как один, посмотрели на неторопливо вращающийся под куполом белый мир.

— Он вам ещё нужен, Тупс? — поинтересовался Чудакулли.

— Как курьез, сэр.

— Наш унверситет уже под завязку набит всякими курьезами, молодой человек.

— Ну, тогда… Как большое пресс-папье?

— А, Ринсвинд! Ты ж теперь у нас Профессор Жестокой и Необычной Географии. Полагаю, эта штука в твоей компетенции…

В лотке ГЕКСа зашуршало. Думминг вытащил бумагу. На ней было написано:

+++ Проект Нужно Хранить В Надежном Месте +++

— Вот и ладушки, — Чудакулли потер руки. — Ринсвинд, засунь его куда-нибудь на верхнюю полку, чтобы он оттуда не свалился.

+++ Происходит Рекурсия +++

Чудакулли, моргая, уставился на бумагу.

— И в чем проблема?

ГЕКС заскрипел. Муравьи бешено забегали по своим трубкам. Некоторое время перо усиленно писало.

Думминг взял бумагу.

— Эээ… Адресовано госпоже Герпес, — сказал он. — Но это так странно…

Чудакулли заглянул ему через плечо и прочитал:

— «Пыль Не Вытирать!»

— Она просто помешана на вытирании пыли, — заметил Главный Философ. — Декану приходится заколачивать дверь кабинета гвоздями, когда уходит.

Перо снова заскрипело.

— «Это Важно», — прочел Думминг.

— Да никаких проблем, — заверил Чудакулли. — Ладно, перейдем к следующему пункту. Ах, да! Нужно же отключить реактор. Не дергайся, Ринсвинд, я закрыл дверь на ключ. На площадке для сквоша все ещё чуточку небезопасно, не правда ли, Тупс?

— Верно!

— Следовательно, данная область может рассматриваться как…

— Позвольте мне самому угадать, — перебил его Ринсвинд. — Как жестокая и необычная география, да?

— Молодчага! Все, что тебе нужно…

С лестницы донесся слабый, почти на грани слышимости, шорох. Затем все стихло.

— Что это было? — спросил Чудакулли.

— Ничего, — необычно точно для себя ответил Ринсвинд.

— Реактор остановился, — сказал Думминг.

— Сам?

— Нет, конечно, если только он не научился дергать себя за рычаги…

Волшебники столпились у двери, ведущей на площадку для сквоша. Думминг достал свой чарометр.

— Действительно, поток магии сошел на нет, — сказал он. — Остался лишь фоновый уровень… Отойдите-ка…

Он распахнул дверь.

Наружу вылетели два белых голубя, а за ними — бильярдный шар. Думминг отмахнулся от целой связки флажков разных стран.

— Естественные чароактивные осадки, — пояснил он. — Ох!

Вокруг реактора, как ни в чем не бывало, прогуливался Казначей, помахивая ракеткой для сквоша.

— А, Думминг! — воскликнул он. — А знаешь ли ты, что Время — это не просто Пространство, повернутое на 90°?

— Эээ… Не знаю, — произнес Думминг, внимательно вглядываясь в Казначея в поисках симптомов чаровой болезни.

— Оно может выкинуть замечательный крендель, что не менее интересно, как считаешь?

— Нууу… Вы здесь в сквош играли, сэр? — спросил Думминг.

— Например, я почти поверил, что замкнутый контур является границей на параметрическом уровне, конечно, если только он гомотопен нулю, — продолжал Казначей. — И предпочтительно окрашен в зеленый цвет.

— Вы трогали здесь какой-нибудь выключатель, сэр? — спросил Думминг, стараясь не приближаться.

— Из-за этой вашей штуковины некоторые удары очень сложно отражать, — сказал Казначей, постучав по реактору. — В прошлую среду я попытался бить в заднюю стенку.

— Наверное, нам пора идти, — твердо произнес Думминг. — Приближается время чаепития. Наверняка подадут желе, — добавил он.

— Желе — пятая форма материи, — радостно воскликнул Казначей, последовав за Думмингом.

Остальные волшебники ждали их за дверью.

— С ним все в порядке? — спросил Чудакулли. — Ну, насколько он вообще может быть в порядке, я хотел сказать.

— Сложный вопрос, — ответил Думминг. Казначей, сияя, смотрел на волшебников. — Наверное, да. Хотя, когда он туда вошел, реактор должен был испускать довольно мощный поток энергии.

— А может, ни один чар его не задел? — предположил Главный Философ.

— Но сэр! Их там были миллионы! Они могут проходить сквозь все.

Чудакулли похлопал Казначея по плечу:

— Ты у нас счастливчик, да?

На миг лицо Казначея приобрело озадаченное выражение, после чего он исчез.

Глава 48

ЭДЕМ И КАМЕЛОТ

ЕСТЬ НЕКОТОРАЯ ПРИЧИНА, по которой эта книга не получила название «Религия Плоского мира», хотя, видит бог, материала для этого хватало. Все религии, безусловно, истинны, дело лишь в определении слова «истина».

Научные дисциплины, тем не менее, утверждают, что мы живем на планете, сформировавшейся из межзвездного мусора около четырех миллиардов лет назад во Вселенной, возраст которой около 15 миллиардов лет (научный сленг, означающий «чертовски много»). Ещё они утверждают, что наша планета регулярно подвергалась бомбардировкам, заморозкам и переделкам. И что, несмотря, а точнее, — благодаря всему этому, жизнь быстро встала на ноги, вновь и вновь возвращаясь после очередного катаклизма уже в иной форме. И что мы сами эволюционировали на этой планете с внезапностью прорвавшейся плотины и в течение кратчайшего времени превратились в самый лучший и замечательный вид на планете.

На самом деле наука говорит нам, что у многих тараканов, бактерий, жуков и даже мелких млекопитающих найдется что возразить по поводу последнего утверждения, но так как они не очень сильны в ведении научных диспутов и даже не говорят на человеческом языке, то кого заботит, что они там себе думают? Тем более что и думать-то они не могут, ведь правда? Главная особенность больших мозгов в том, что они уверены: большой мозг — это здорово.

Многие из нас думают не как ученые, а как волшебники Плоского мира, что все, произошедшее в прошлом, неизбежно приводит к настоящему, которое главенствует.

И хотя за последние несколько столетий сообщение о том, что Земля — это маленькая планетка на задворках Вселенной, перестало быть новостью, до недавнего времени слово «Земля» употреблялось в основном в значении «почва», а не «планета».

Наверное, переворот произошел благодаря фотографиям Земли, сделанным с Луны. Мы увидели нашу планету целиком, а не только ту её часть, что находится у нас под ногами. Она выглядела такой беззащитной и одинокой…

Мы с удовольствием наблюдаем за фейерверками, вызванными падением больших глыб льда в атмосферу других планет. Хотя упади одна такая на Землю, проблем было бы выше крыши. Но мы все равно думаем об этом лишь как о фейерверке. Как заявила журналисту одна старушка: «Ведь это все происходит в далеком космосе». Однако дело в том, что мы с вами тоже находимся в далеком космосе, и было бы неплохо узнать о нем побольше.

Динозавры не были «изначально предназначены для заклания», как предположили создатели «Парка юрского периода». Они просто-напросто были ликвидированы большой каменюкой, точнее, последствиями её падения. А камни не умеют рассчитывать.

В действительности динозавры показали себя молодцом, просто они забыли обзавестись панцирем толщиной мили в три. Вполне можно допустить, что у них имелось нечто, что мы могли бы назвать «ранней цивилизацией». Мы и представить себе не можем, насколько изменилась поверхность планеты за 65 миллионов лет. Но камням, знаете ли, наплевать.

Не прилетел бы тот камень, прилетел бы другой, а если бы и не прилетел, в запасе у планеты всегда имеется пара-тройка домашних заготовок для самоуничтожения.

Становится очевидным, что другие массовые вымирания были вызваны естественными, но не менее катастрофическими изменениями в атмосфере Земли. И все указывает на то, что само наличие жизни на планете может привести к очередной катастрофе.

А камни не возражают.

Может быть, это случится ещё не завтра. Но когда-нибудь обязательно случится. И тогда калейдоскоп Ринсвинда покажет новый красивый узор.

Эдем и Камелот, два чудесных сада из мифов и легенд, находятся здесь и сейчас. Условия для жизни на Земле прекрасны как никогда. Обычно они куда хуже. И вряд ли нынешнее положение продлится долго.

Наверное, у нас есть выбор. Можно покинуть Землю, как мы уже говорили. С изрядной долей оптимизма, существует вероятность наличия где-то других маленьких голубых планеток… На планетах земного типа по определению должна существовать жизнь. Именно поэтому они и называются планетами земного типа. Но чем больше планета будет походить на Землю, тем больше проблем она может нам доставить. Не беспокойтесь о вооруженных лазерами монстрах, с ними вы всегда сможете поговорить. О чем? Да хоть о лазерах. Настоящей проблемой станет что-нибудь очень-очень маленькое. Просто утром вы обнаружите у себя сыпь, а к вечеру ваши ноги распухнут, как сардельки^[191].

Но вы вполне можете остаться на Земле. Надеемся, вам повезет, как везло до сих пор. Но не будет же вам везти вечно? Биологические виды живут в среднем около 5 миллионов лет. В зависимости от того, что понимать под человечеством, мы, должно быть, где-то посередине этого срока.

Было бы неплохо оставить тем, кто придет вслед за нами, какую-нибудь записочку со словами: «Мы здесь были», что, кстати, и обойдется намного дешевле других проектов. Будущим расам будет любопытно узнать, что если они и одиноки в пространстве, то вовсе не одиноки во времени.

Впрочем, вполне вероятно, мы уже это сделали: зависит от того, как долго просуществуют вещи, оставленные нами на Луне, и от того, найдутся ли через сто миллионов лет желающие её посетить. Если найдутся, то они обнаружат покрытые пылью части спускаемых ступеней «Аполлонов» и подивятся, что означает надпись «Ричард М. Никсон».

Насколько же счастливее нас обитатели Плоского мира! Они точно знают, что живут в мире, сделанном специально для них. При наличии голодной черепахи и четырех слонов у космического мусора нет ни единого шанса устроить катастрофу: его просто слопают, и дело с концом. Массовые вымирания там случаются скорее по причине магических недоразумений, а не из-за случайных камней или погодных отклонений. Может быть, эффект тот же самый, но по крайней мере всегда есть кого пристыдить.

К сожалению, все это благолепие резко уменьшает возможность задавать интересные вопросы. К тому же на большую их часть давно уже нашлись ответы. Всем там правит определенность. Сами понимаете, Наверн Чудакулли — совсем не тот человек, который будет терпеть Принцип Неопределенности.

Возвращаясь к Круглому миру, стоит, пожалуй, задержаться на одном моменте.

Предположим, что, кроме нас, в космосе никого нет. Доводы в пользу существования разумной жизни в других мирах основаны по большей части на горячем желании спорщиков. К последним относимся и мы. Но подобные споры — это карточный домик, в основании которого не хватает одной карты. Мы имеем информацию о существовании жизни только на одной-единственной планете. Все остальное — это беспочвенные догадки и ничем не подкрепленная статистика. С одной стороны, жизнь может быть вполне обычным явлением во Вселенной, настолько обычным, что даже в атмосфере Юпитера могут обитать какие-нибудь живые газовые шары, а в ядре каждой кометы — сидеть колонии микроскопических «кисельных капель». А может статься, что кроме нас — хоть шаром покати.

Возможно, разумная жизнь существовала и до появления человечества и возникнет снова после того, как выйдет наш срок и мы превратимся в очередной слой минеральных отложений. Мы этого не знаем. Время не просто уносит прочь всех своих детей, как поется в одном из псалмов, оно стирает целые континенты, на которых они жили.

Короче, во Вселенной в миллиард «дедушек» шириной и триллион «дедушек» длиной, может существовать период всего в несколько сотен тысяч лет, во время которых на какой-нибудь планете может завестись биологический вид, озабоченный преимущественно сексом, поиском еды и выживанием.

Это наш Плоский мир. В этой маленькой нише пространства-времени мы изобрели богов^[192], философию, этические системы, политику, неисчислимое количество сортов мороженого и даже такие таинственные штуки, как «естественное право» и «скука». Стоит ли переживать по поводу вымирания тигров или смерти последнего орангутана в зоопарке? Ведь слепая стихия уже наверняка множество раз уничтожала виды куда более красивые и достойные выживания.

И все же нам кажется, что их существование имеет значение. В конце концов, мы сами изобрели понятие «значимости». Нам представляется, что мы должны быть умнее, нежели раскаленный камень в милю шириной или ледник размером с континент. Представляется, что в разных частях света и в разное время разные люди независимо друг от друга изобрели конструктор «Собери человека». Первыми деталями были запрет на убийство, воровство и инцест, но постепенно он усложнился до ответственности перед природой, над которой, несмотря на способность нанести ей непоправимый урон, у нас имеется божественная власть^[193].

Мы выступаем в защиту тропических лесов, потому что там якобы «может найтись лекарство от рака». Но на самом деле экстеллект просто хочет сохранить тропические леса, а «антираковый» довод поможет убедить даже крохоборов и дураков. Может быть, он и не лишен реального основания, но в действительности мы чувствуем, что мир, в котором есть тигры, орангутаны, тропические леса и даже самые маленькие невзрачные улитки, — такой мир более здоров и интересен для людей (не говоря уже о тиграх, орангутанах и улитках), тогда как мир без них будет опасной мрачной территорией. Иными словами, доверяясь инстинктам, которые вроде бы нас ещё никогда не подводили, мы думаем, что тигры — просто милашки (по крайней мере, они довольно милы, когда находятся на безопасном расстоянии).

Может показаться, что это замкнутый круг, но в нашем маленьком круглом человеческом мирке мы научились пользоваться подобными аргументами. И кто нам может сказать, что мы не правы?

Глава 49

ЧТО ВВЕРХУ, ТО И ВНИЗУ

РИНСВИНД ШЕЛ, АККУРАТНО ПЕРЕСТАВЛЯЯ НОГИ, К СЕБЕ В КАБИНЕТ, бережно держа в руках шарик Проекта.

Можно было ожидать, что вселенная окажется потяжелее, но эта, вероятно, была не из таких. Наверное, все дело было в пустом пространстве.

Аркканцлер подробнейшим образом объяснил Ринсвинду, что да, он, конечно, будет и дальше называться Бесподобным Профессором Жестокой и Необычной Географии, но лишь по той причине, что перекрашивать табличку на двери обойдется дороже. Он не имеет права получать жалованье, проводить лекции, выражать собственное мнение или что-то в этом роде, отдавать приказы, носить парадные мантии и публиковаться в печати. Зато он сможет приходить на обед — при условии, что не будет чавкать.

Ринсвинду казалось, что он попал в рай.

Перед ним возник Казначей. Миг назад был пустой коридор, и вдруг появился задумавшийся волшебник.

Они столкнулись. Медленно вращаясь, сфера взлетела вверх.

Ринсвинд отпрянул от Казначея, проследил глазами за дугообразным полетом сферы и, бросившись вперед так, что захрустели ребра, поймал её в нескольких дюймах над каменным полом.

— Ринсвинд! Только не говори ему, кто он такой!

Ринсвинд оглянулся, сжимая маленькую вселенную, и увидел волшебников во главе с Чудакулли, медленно, с опаской идущих по коридору. Думминг приветливо помахивал ложечкой с желе.

Ринсвинд покосился на озадаченного Казначея.

— Но он же Казначей, разве не так? — спросил он.

Казначей растерянно улыбнулся и с хлопком исчез.

— Семь секунд! — закричал Думминг, бросая ложку и вытаскивая блокнот. — Это значит, что он сейчас переместился… Точно, в прачечную!

Волшебники убежали, за исключением Главного Философа, задержавшегося свернуть самокрутку.

— Что это с Казначеем? — спросил Ринсвинд, поднимаясь на ноги.

— Юный Думминг полагает, что он подхватил Неопределенность, — пояснил Главный Философ, облизывая бумагу. — Как только его тело вспоминает свое имя, оно тут же забывает, где должно находиться. — Он сунул кривую цигарку в рот и начал разыскивать по карманам спички. — Ещё один обычный день в Незримом университете.

И покашливая, двинулся прочь.

Ринсвинд же со сферой отправился по лабиринту сырых коридоров в свой кабинет. Там он расчистил для неё место на полке для сферы.

Судя по всему, ледниковый период закончился. Ринсвинд задумался о том, что происходит там сейчас, какое брюхоногое, млекопитающее или рептилия затягивает пружину, которая подбросит его на вершину мира. Без сомнения, совсем скоро какое-нибудь существо вдруг разовьет излишне большие мозги, которыми вынуждено будет воспользоваться. Оно оглядится вокруг и провозгласит: как же замечательно, что целью вселенной является создание и развитие такого существа, как оно само.

Ребята, вас ждёт немало сюрпризов…

— Ладно, выходи, — сказал Ринсвинд. — Они потеряли к нему интерес.

Из-за кресла выбрался Библиотекарь. Орангутан чрезвычайно серьезно относился к вопросам университетской дисциплины, несмотря на то что всегда мог сдавить чью-нибудь голову так, что мозги вытекут через нос.

— Они сейчас ловят Казначея, — продолжил Ринсвинд. — Как бы там ни было, не думаю, что это были те приматы. Без обид, приятель, но мне они вовсе не показались подходящими для такого дела.

— У-ук!

— Скорее всего, это был кто-то из морских обитателей. Уверен, мы не видели и малой части того, что там творилось. — Ринсвинд подышал на сферу и протер её рукавом. — А что это за рекурсия? — спросил он.

Библиотекарь выразительно пожал плечами.

— А мне кажется, что там все хорошо, — сказал Ринсвинд. — Я просто подумал, что это какая-нибудь болезнь.

Он похлопал Библиотекаря по спине, подняв целое облако пыли.

— Пойдем, поможем им охотиться на…

Дверь за ними закрылась, шаги постепенно стихли.

Мир вращался в своей маленькой вселенной, диаметром всего в один фут снаружи, но бесконечно большой внутри.

Позади него во мраке плыли звезды. То здесь, то там они объединялись в огромные спирали, словно водовороты вокруг невообразимой сливной дырки. Некоторые плыли вместе, проходя друг сквозь друга, будто призраки, а потом расходились, оставляя за собой звездный шлейф.

Юные звездочки подрастали в своих светящихся колыбельках, умершие вращались в мрачно мерцающих саванах.

Вокруг простиралась бесконечность. Её сверкающие стены уносились прочь, открывая все новые звездные поля…

…по одному из которых в бесконечной ночи плыла состоящая из раскаленного газа и пыли, но такая знакомая нам Черепаха.

Что Вверху, то и Внизу.

Книга VIII Последний герой

Когда-то давным-давно великий Герой украл у богов Огонь. С тех пор все изменилось. Герои стали… устаревать. Они по-прежнему непобедимы и все такое, но их становится все меньше и меньше… и меньше… а новые не рождаются.

И вот однажды Коэн-Варвар оглядел со своего трона Агатеанской Империи на своих подданных, на великую и ужасную Серебряную Орду, и понял, что они — последние. И после них не будет никого. А значит, именно на них лежит Последний Долг Героев — вернуть богам Огонь.

С процентами!!!

* * *

Прежде всего, поговорим о месте, где произошла наша история. А случилось все на планете, покоящейся на спинах у четырех слонов, которые стоят на панцире гигантской черепахи. Таково уж преимущество Вселенной. Она достаточно велика, чтобы вместить в себя практически все, что угодно, чем она с успехом и пользуется.

«Но могут ли существовать черепаха в десять тысяч миль длиной и слоны высотой более чем в две тысячи миль?» — удивляются люди. Это их удивление ещё раз доказывает, что человеческий мозг плохо приспособлен для мыслительных процессов — скорее всего, изначально он был предназначен для охлаждения проходящей через него крови. Первым делом человеческий мозг изумляют размеры.

Тогда как в размерах нет ничего удивительного. Куда больше поражают сами черепахи, да и слоны — крайне замечательные звери. А тот факт, что где-то во вселенной живет очень большая черепаха, куда менее примечателен, чем факт существования самой обычной черепашки.

Что же касается причин нашей истории — их было великое множество. Немалую роль сыграло естественное человеческое желание делать то, что запрещено, — просто потому, что это запрещено. А также желание раздвинуть свои горизонты и поубивать всех, кто живет за ними. Таинственные свитки — о них тоже следует упомянуть. И чуть-чуть виной всему была эротика (как считали некоторые). Но самую большую роль сыграло знание, что однажды (быть может, очень скоро) всему придет конец.

«Ну что ж, жизнь продолжается» — так обычно говорят, когда кто-нибудь умирает. Однако покойный имеет несколько иную точку зрения. Не жизнь продолжается, а вселенная. Ты был так близок к цели, и вдруг — раз, и ты всего лишился — из-за болезни, трагического происшествия или, допустим, тебя стукнуло нечто с непроизносимым названием. Почему так происходит — сие есть одна из величайших тайн бытия, столкнувшись с которой, люди либо начинают молиться… либо ругаются очень неприличными словами.

Теперь настало время поговорить о начале. Началась наша история давным-давно, десятки тысяч лет назад, бурной, грозовой ночью. Какой-то яркий огонек спускался по склону горы, высившейся в центре мира. Двигался этот огонек странными рывками, то появляясь, то пропадая, как будто невидимый человек, его несущий, то и дело оскальзывался, прыгая с камня на камень.

Затем огонек и вовсе рассыпался на искры, приземлившись вместе с лавиной на дне глубокого ущелья. Из снега осталась торчать лишь рука, сжимающая едва тлеющий, дымящийся факел, однако ветер, насланный гневом богов и движимый неким собственным чувством юмора, раздул угли, вдохнул в них жизнь…

И с тех пор пламени этому суждено было гореть вечно.

Ну а начало конца нашей истории было положено высоко-высоко в небесах. Нарезая большие круги, птица постепенно спускалась к такому древнему и такому современному городу по имени Анк-Морпорк, в котором, как утверждалось, можно было купить и продать решительно все — «ну а если у нас этого нет, мы вам это украдем».

А если не украдем, то по крайней мере выдумаем…

Птица, выискивающая острым взором нужное здание, была специально обученным альбатросом бесцельным — не самое необычное существо на Плоском мире^[194]. Всю свою жизнь альбатрос бесцельный проводил, лениво фланируя и небесах от Края к Пупу и обратно — ну и скажите, пожалуйста, где тут цель?

Однако этот альбатрос был ручным — более или менее. Его безумно поблескивающий глаз-бусинка безошибочно вычислил, где можно разжиться анчоусами (как альбатрос бесцельный определяет это, остается полной загадкой). Кроме того, наконец-то с его, альбатроса, лапы снимут этот неудобный цилиндр. Игра стоит свеч, принял решение альбатрос, из чего можно сделать следующий вывод: альбатросы бесцельные на самом деле ведут себя не так уж бесцельно, но все равно довольно-таки тупо.

Не то что люди…

Считается, что в свое время огонь был великой мечтой всего человечества. Однако с тем же успехом можно утверждать, что предок человека дни и ночи мечтал о том, как бы свалиться со своей ветки. Или вот вам, к примеру, ещё одна великая человеческая мечта: о том, чтобы за ним, человеком, гонялись бы огромные зубастые башмаки. А никто и не говорил, что мечта должна быть разумной.

Последние три часа выдались очень насыщенными. Лорд Витинари, патриций Анк-Морпорка, стоял в Главном зале Незримого Университета, пребывая под изрядным впечатлением от увиденного. Что ни говори, а волшебники, осознав важность проблемы, после чего плотно пообедав и подробно обсудив съеденный пудинг, могли работать очень быстро.

Хотя их метод решения проблем оставлял желать лучшего. Патриций назвал бы это языковым штурмом. Допустим, имеется вопрос: «Какое заклинание лучше использовать, чтобы превратить сборник стихов в лягушку?» Как поступит обычный человек? Первым делом заглянет в какой-нибудь справочник типа «Амфибные Заклинания и Их Влияние на Литературную Среду». Именно так поступит обычный человек, но не волшебник. Все-таки это отчасти жульничество. Волшебники ни в какие книжки не лазают, они сразу начинают спорить, прикатывают классную доску и, вырывая друг у друга кусочек мела, принимаются что-то корябать на ней. Причём один стирает то, что пишет второй, даже не дожидаясь, когда тот, второй, закончит. Однако, следует признать, этот подход работает.

В центре зала высился какой-то прибор, который искушенный и науках и искусствах патриций охарактеризовал бы следующим образом: огромное увеличительное стекло, обрамленное странного вида штуковинами.

— С формальной точки зрения, милорд, с помощью омнископа можно увидеть буквально все, — сообщил аркканцлер Чудакулли, который, с той же формальной точки зрения, считался главой всех известных волшебников^[195].

— Правда? Поразительно.

— Буквально все и буквально в любое время, — продолжал Чудакулли, судя по всему, ни чуточки не впечатлённый возможностями омнископа.

— Крайне полезный прибор.

— Все так говорят, — сказал Чудакулли, с мрачным видом пиная пол ногой. — Беда лишь в том, что эта треклятая штуковина видит абсолютно все, поэтому ничего определенного с её помощью не увидишь. По крайней мере, заслуживающего внимания. Просто диву даешься, сколько всяких мест существует во вселенной и сколько всяких времён.

— Например, двадцать минут второго, — кивнул патриций.

— И это среди прочих. Не желаете взглянуть сами, милорд?

Лорд Витинари осторожно подошел к прибору и некоторое время смотрел в большое круглое стекло. Потом нахмурился.

— Я вижу только то, что находится по другую сторону стекла, — пожал плечами он.

— А все потому, сэр, что прибор настроен на здесь и сейчас, — подсказал молодой волшебник, возившийся с омнископом.

— О, понятно, — произнес патриций. — Но, честно говоря, подобные приборы есть и в нашем дворце. Мы называем их окнами.

— А если я сделаю вот так, — ответил молодой волшебник, что-то подкручивая в оправе, — вы увидите то, что находится по эту сторону омнископа.

Лорд Витинари узрел собственное лицо.

— А это мы называем зеркалами, — сказал он терпеливо, словно бы объяснял что-то ребенку.

— Э-э, вряд ли, милорд, — откликнулся молодой волшебник. — Но чтобы понять, требуется некоторое время. Попробуйте, к примеру, поднять руку…

Лорд Витинари наградил его суровым взглядом, но руку тем не менее поднял.

— Ага, любопытно. И как тебя зовут, молодой человек?

— Думминг Тупс, сэр. Недавно возглавил факультет нецелесообразной магии. Понимаете ли, милорд, сделать омнископ было совсем нетрудно, в конце концов, он является лишь усовершенствованной моделью хрустального шара. Основная хитрость — это заставить его увидеть то, что нужно нам. Ну, вы как будто настраиваете музыкальный инструмент, и…

— Прошу прощения, какой-какой магии? — перебил его патриций.

— Нецелесообразной, милорд, — без запинки ответил Думминг, очевидно надеясь, что чистосердечное признание поможет избежать проблем. — Так или иначе, думаю, мы сумеем настроить его на нужную область. Но потребление мощности весьма значительно, поэтому придется пожертвовать ещё одним хомяком.

Волшебники начали подтягиваться к омнископу.

— А в будущее тоже можно заглянуть? — спросил лорд Витинари.

— Теоретически да, милорд, — кивнул Думминг. — Но это будет несколько… неразумно. Предварительные исследования свидетельствуют о том, что сам факт наблюдения способен искажать форму волны в фазовом пространстве.

Ни один мускул не дрогнул на лице патриция.

— Прошу прощения, — сказал он, — боюсь, мои сведения о преподавательском составе несколько устарели. Это ты принимаешь пилюли из сушеных лягушек?

— Нет, милорд. Это казначей, — ответил Думминг. — Он вынужден их принимать, потому что, гм, несколько свихнулся.

— А, — откликнулся Витинари, и тут на его лице все-таки появилось выражение. Выражение человека, который изо всех сил пытается держать свое мнение при себе.

— Милорд, господин Тупс имеет в виду, — сказал аркканцлер, — что, гм, в некотором роде могут существовать миллиарды и миллиарды вариантов. Все они являются… возможными формами нашего будущего. Но скорее всего, нашим будущим станет то, которое вы увидите. И возможно, оно вам совсем не понравится. Тут, очевидно, действует знаменитый принцип неуверенности.

— Принцип неуверенности? И в чем же он заключается?

— Гм, я не совсем уверен… Господин Тупс лучше разбирается во всех этих штуках.

Мимо неторопливым шагом прошествовал орангутан с немыслимо огромной пачкой книг под мышкой. Лорд Витинари посмотрел на шланги, которые тянулись от омнископа сквозь открытую дверь через лужайку… к зданию факультета высокоэнергетической магии?

Патриций ещё помнил прежние времена, когда волшебники были костлявыми, нервными, полными коварства стариками. Кто-кто, а прежние волшебники мигом расправились бы с этим самым принципом неуверенности. «Если ты о чем-то не уверен, — говорили они, — значит, ты что-то делаешь неправильно. Неуверенность Смерти подобна».

Омнископ замерцал, и в линзе появилось изображение заснеженного поля с черными горами на горизонте. Волшебник, который назвался Думмингом Тупсом, явно гордился собой.

— Кажется, вы говорили, что с помощью этой штуковины без труда можно его найти? — обратился Витинари к аркканцлеру.

Думминг Тупс поднял голову.

— У нас есть какая-нибудь принадлежавшая ему вещь? Что-нибудь личное? — спросил он. — Мы могли бы поместить этот предмет и морфический резонатор, подключить к омнископу — и хлоп! Он у нас как на ладони.

— А что случилось с магическими кругами и всякими там оплывшими свечами? — осведомился лорд Витинари.

— О, так гораздо быстрее, милорд. Круги и свечи — это если никуда не торопишься, — ответил Думминг.

— К сожалению, Коэн-Варвар не славится забывчивостью, — пожал плечами патриций. — И после него, как правило, остаются только трупы. Нам известно только, что он направляется к Кори Челести.

— К горе, которая высится прямо на Пупе? Но зачем ему туда?

— Я надеялся, вы-то и расскажете мне об этом, господин Тупс. Именно поэтому я здесь.

Мимо снова проковылял библиотекарь с пачкой книг. Как правило, на всякую неожиданную ситуацию волшебники реагировали одинаково: первым делом они бросались рыться в библиотеках, проверяя, не случалось ли нечто подобное раньше. И лорд Витинари не осуждал их, наоборот, считал это поведение весьма полезной для выживания привычкой. Ведь когда миру грозит опасность, ты сидишь себе спокойненько среди книжек и за очень толстыми стенами.

Он снова посмотрел на клочок бумаги в руке. Ну почему все люди так глупы? Одна фраза привлекла его внимание: «Последний герой должен вернуть то, что было украдено первым». Разумеется, все до единого знали, что было украдено первым героем.

Боги частенько играют судьбами людей. Игры эти не отличаются особой сложностью, так как богам не хватает терпения.

Мошенничество является частью правил, по которым играют боги. Для богов все средства хороши. Потеря всех верующих означает для бога конец. Но верующий, которому удалось уцелеть в божественной игре, обретает почет и дополнительную веру. У кого большинство верующих, тот и победил. А значит, выжил.

К верующим могут относиться и сами боги. Боги верят в веру.

В обители богов на Кори Челести, иначе называемой Дунманифестин, игры не прекращались ни на минуту. Снаружи Дунманифестин походил на перенаселенный город^[196]. Не все боги обитали здесь, потому что кое-кто был привязан к определенной стране, а в случае совсем мелких богов — к определенному дереву. Но Дунманифестин был Местом Прописки. Именно здесь ты вывешивал свой метафизический эквивалент блестящей бронзовой таблички. Обитель богов отчасти походила на скромные по виду здания в фешенебельных районах города, в каждом из которых обитает полторы сотни адвокатов и бухгалтеров, размещенных в целях экономии места на полках или стеллажах.

Ну а почти домашний внешний облик Дунманифестина объяснялся совсем просто: не только богивлияют на людей, но и люди — на богов.

Кстати, большинство богов были весьма похожи на людей — в общем и целом, у людей не такое уж богатое воображение. Даже у Бога-Крокодила Оффлера только голова была крокодильей. Попроси человека нарисовать бога в обличье животного и получишь человекоподобное существо в уродливой маске. У людей куда лучше выходит придумывать всяких демонов, именно поэтому демонических тварей такое изобилие.

Сидящие над колесом мира боги продолжали свои игры. Но пешка, которая пересекла всю доску, может претерпеть весьма необычную метаморфозу, и об этом боги порой забывали.

На то, чтобы слух распространился по городу, понадобилось некоторое время, но очень скоро главы Гильдий по двое или по трое уже спешили к Незримому Университету. Потом новость достигла ушей послов. Гигантские семафорные башни, возведенные вокруг города и отвечающие за бесперебойное оповещение Диска касательно рыночных цен, передали сигнал очистить линию для сверхсрочного сообщения. Затем во все канцелярии и замки на континенте понеслась страшная весть.

Сообщение, естественно, передавалось в зашифрованном виде. Если у вас имеется информация о конце света, вряд ли вы захотите, чтобы об этом узнали все и вся.

Лорд Витинари обвёл тяжелым взглядом собравшихся за столом. Слишком много событий произошло за последние несколько часов.

— Итак, дамы и господа, позвольте резюмировать, — сказал он, когда взволнованные голоса наконец стихли. — По сообщению властей Гункунга, столицы Агатовой империи, император Чингиз Коэн, ранее известный миру как Коэн-Варвар, выступил к обиталищу богов с устройством значительной разрушительной силы и намерением, цитирую, «вернуть украденное взад». Короче говоря, нас просят воспрепятствовать ему.

— Но почему именно нас? — осведомился господин Боггис, глава Гильдии Воров. — Он ведь не наш император!

— Как я понимаю, правительство Агатовой империи считает, что нам подвластно все, — ответил лорд Витинари. — По их мнению, у нас есть запал, накал и закал, а также от нас можно ждать чего угодно и когда угодно.

— Чего угодно — это чего?

— В данном случае — спасения мира, — пожал плечами лорд Витинари.

— Мы что, должны спасать его для всех? — уточнил господин Боггис. — И для всяких чужеземцев тоже?

— Боюсь, что да, — кивнул лорд Витинари. — Нельзя спасти только те его части, которые нам особенно нравятся. Но следует помнить одно, господа и дамы: спасая мир, мы прежде всего спасаем то, что у нас под ногами. Займемся же делом. Аркканцлер, магия может нам помочь?

— Нет, — тут же откликнулся аркканцлер. — Волшебники за сотню миль обходят Кори Челести.

— Почему?

— По той же самой причине, почему не стоит лезть на обычной лодке в центр бури. В этих горах слишком много магии. Все волшебное сразу сгорает от неимоверной перегрузки. Ковер-самолет, к примеру, просто распустится в полете.

— Или превратится в брокколи, — добавил декан. — Или в небольшой томик стихов.

— То есть вовремя нам туда никак не поспеть?

— Ну… да. Не поспеть. Именно так. Они ведь уже у самого подножия Кори Челести.

— Кроме того, они — герои, — заметил господин Лучше, глава Гильдии Историков.

— И что это значит? — вздохнув, спросил патриций.

— Они умеют добиваться своего.

— Но они, насколько я знаю, глубокие старцы.

— Вернее, очень старые герои, — поправил его историк. — А это значит, что они обладают огромным опытом в умении добиваться своего.

Лорд Витинари снова вздохнул. Ему не нравилось жить в мире героев. Строишь-строишь цивилизацию, а потом появляется какой-нибудь герой и…

— Но что такого геройского совершил этот Коэн-Варвар? — спросил он. — Я просто хочу понять.

— Ну… нам известны… самые разные его деяния…

— Какие же?

— Он сражался с чудовищами, свергал тиранов, похищал редчайшие драгоценности, спасал девиц, — расплывчато объяснил господин Лучше. — Словом, много всякого геройского совершил…

— Но кто именно определяет чудовищность чудовищ и тиранство тиранов? — спросил лорд Витинари голосом, вдруг обретшим остроту скальпеля, который не столь смертоубийствен, как меч, зато впивается в самые интимные места.

Господин Лучше с беспокойством заерзал на стуле.

— Ну, полагаю… сам герой.

— Ага. А кража редчайших драгоценностей? Здесь меня интересует только сам термин «кража», ведь это поступок, который не одобряют практически все мировые религии, не правда ли? Почему-то меня преследует странное ощущение, что все эти понятия определяются исключительно самим героем. Можно, к примеру, сказать: «Я — герой, поэтому, если я тебя убью, ты автоматически станешь человеком, которого может и должен убить герой». Короче говоря, герой — это лицо, совершающее поступки, за которые оно, согласно закону, немедленно должно оказаться за решеткой или станцевать то, что иначе называется, если правильно помню, пеньковым фанданго. А ещё мы могли бы использовать такие слова, как убийство, грабеж, мародерство и изнасилование. Я правильно понимаю ситуацию?

— Только не изнасилование, — быстро произнес господин Лучше, наконец нащупав щелочку, за которую можно было уцепиться. — И только не в случае с Коэном-Варваром. Максимум это можно назвать похищением, гм, юных дев.

— С последующим изнасилованием оных.

— Последующее было невозможно в принципе, — возразил историк. — И я не слышал, чтобы по этому поводу высказывались жалобы.

— С юридической точки зрения, — встрял глава Гильдии Законников господин Кривc, — первым официально зарегистрированным геройским деянием стала кража имущества у законных владельцев. Это подтверждают существующие во многих культурах легенды.

— И то, о чем говорится в легендах, было действительно украдено? — удивился Чудакулли.

— Вне всяких сомнений, — ответил законник. — Кража является основным стрежнем легенд. У богов был украден огонь.

— В данный момент проблема не в этом, — перебил лорд Витинари. — Проблема в том, господа, что Коэн-Варвар взбирается на гору, на которой живут боги. И мы не можем его остановить. А он намеревается вернуть огонь богам. В виде… виде… сейчас уточню…

Думминг Тупс поднял голову от блокнота, в котором что-то лихорадочно строчил.

— Пятидесятифунтового бочонка с агатовой громовой глиной, — сказал он. — И как только ихние волшебники допустили, чтобы эта штука попала в руки Коэна?..

— Ну, он ведь был… и, полагаю, до сих пор является тамошним императором, — откликнулся лорд Витинари. — А когда верховный правитель континента просит о чем-либо, предусмотрительный человек вряд ли будет настаивать на квитанции, подписанной господином Дженкинсом из отдела материального снабжения.

— Громовая глина — весьма мощная штука, — заметил Чудакулли. — Но она нуждается в специальном взрывателе. Внутри смеси нужно разбить банку с кислотой. Кислота пропитывает порошок, а потом ка-ак… шарахнет! Это выражаясь культурным языком.

— И к сожалению, тот же предусмотрительный человек счел необходимым снабдить Коэна одним из таких взрывателей, — добавил лорд Витинари. — И если этот «шарах» случится на вершине горы, являющейся центром магического поля всего мира, то, как я поникаю, это самое поле схлопнется на… На сколько, господин Тупс?

— Минимум на два года.

— Правда? Что ж, парочку лет мы вполне можем обойтись и без этого магического поля, — пожал плечами господин Кривс, всем своим видом показывая, что это будет даже забавненько.

— Со всем уважением, не можем, — произнес Думминг безо всякого уважения в голосе. — Моря пересохнут. Солнце выгорит и взорвется. Скорее всего, черепаха и слоны тоже прекратят свое существование.

— И все это в течение двух лет?

— О нет. Все это случится в течение нескольких минут. Магия — это ведь не только разноцветные огоньки да шарики. Именно благодаря магии существует наш мир.

Во внезапно наступившей тишине голос лорда Витинари прозвучал резко и отчетливо:

— Есть вообще кто-нибудь, кто знает хоть что-то об этом Чингизе Коэне? И кто сможет объяснить нам, почему этот варвар, перед тем как покинуть город, похитил из нашего посольства безобидного менестреля? Взрывчатка — понимаю, варварская штука, но на что менестрель-то ему сдался? Кто-нибудь может объяснить?

Рядом с Кори Челести дул пронизывающий ветер. Вблизи всемирная гора, похожая издали на иглу, выглядела как каскад грубых, зазубренных, устремленных и небеса пиков. Центральная вершина, уходящая на несколько миль в высоту, терялась в дымке снежных кристаллов, играющих и лучах солнца. Несколько стариков, прижавшись друг к другу, сидели вокруг костра.

— Надеюсь, он не соврал о той лестнице из света, — сказал Малыш Вилли. — Мы облажаемся по полной, если её не окажется на месте.

— Но он ведь не соврал насчет гигантского моржа, — напомнил Маздам Дикий.

— Какого-такого моржа?

— Ну, помнишь, мы шли по ледяному полю? И вдруг он как заорет: «Берегись! На нас сейчас нападет гигантский морж!»

— А, тот морж…

Вилли снова посмотрел на вершину. Воздух здесь казался разряженным, цвета — куда темнее, чем обычно: такое впечатление, подними руку — и коснешься неба.

— Никто не знает, наверху есть туалет? — спросил он.

— Должон быть, — откликнулся Калеб-Потрошитель. — Точняк, я слыхал о таком. Великий Божественный Толчок.

— Чиво?

Они дружно повернулись к тому, что на первый взгляд могло показаться кучей меха на колесиках. Однако привычный к данному зрелищу глаз видел нечто иное, а именно: древнее кресло-каталку, установленное на лыжи и покрытое сплошным одеялом из шкур. Из шкур таращились подозрительные звериные глазки-бусинки.

К спинке кресла был привязан бочонок.

— Пора кормить его кашей, — сказал Малыш Вилли, подвешивая над огнем закопченный котелок.

— Чиво?

— БАЛАНДУ ТВОЮ ГРЕЮ, ХЭМИШ!

— Снова клятый морж?

— ДА!

— Чиво?

Все они были стариками, и беседы их в основном состояли из жалоб на боли в ногах, спинах и желудках. Двигались они медленно. Но было в их облике что-то этакое. Главным образом в глазах.

А глаза говорили, что эти старики побывали везде, где бы это самое «везде» ни было. И что бы «это» ни было, они это делали — иногда по несколько раз. И никогда, ни разу в жизни эти старики не покупали местных футболок. И они доподлинно знали значение слова «страх». Страх — это то, что случалось с другими людьми.

— Жаль, Старика Винсента с нами нет, — сказал Калеб-Потрошитель, бесцельно ковыряясь палкой в углях.

— Мы, кажется, договорились больше не поминать его, — резко произнес Маздам Дикий. — Он отбыл, и клятое дело с концом.

— Да, но как он отбыл… О боги, надеюсь, со мной такого не случится. Такое… оно ни с кем не должно случаться.

— Енто конечно, — согласился Маздам.

— Настоящий был мужик. С честью выходил из всех передряг.

— Конечно.

— И в конце жизни схватить…

— Да знаем мы всё! Заткнешься ты или нет?!

— Ужин готов, — сказал Калеб, доставая из углей дымящийся кусок жира. — Шикарный моржовый бифштекс, а ну навались! Что скажет наш господин Красавчик?

Все обернулись на, судя по всему, человеческую фигуру, которая сидела, прислонившись спиной к камню. Из-за опутывавших её многочисленных веревок фигура слегка потеряла свои очертания, но яркая расцветка одежд все равно резала глаз. В этом краю не было места ярким одеждам. Тут носили меха и кожу.

Малыш Вилли подошел к разодетому существу.

— Если пообещаешь не орать, — произнес он, — я вытащу кляп.

Некоторое время существо безумно вращало глазами, но потом согласно закивало заткнутым кляпом ртом.

— Тогда порядок, можешь жрать свой моржовый… кусок, — сказал Малыш Вилли, выдергивая кляп.

— Как вы посмели утащить меня!.. — сразу завизжал менестрель.

— Послушай, — перебил Малыш Вилли. — Будешь вопить, получишь по уху. Кое-кто с радостью окажет тебе эту услугу. Так что веди себя разумно,

— Разумно? После того как вы похитили…

Малыш Вилли воткнул кляп обратно.

— Пустое место и звать никак, — сказал он, глядя прямо в сердитые глаза менестреля. — У тебя даже инструмента нет. Что ты за бард, если у тебя даже инструмента нет? Есть только похожая на горшок деревянная ерундовина.

— Это лютня, — пробурчал Калеб сквозь набитый моржом рот.

— Чиво?

— ЭТА ШТУКА НАЗЫВАЕТСЯ ЛЮТНЕЙ, ХЭМИШ!

— Агась, я тоже иногда блюю.

— Она предназначена для того, чтобы петь всяким дамочкам модные песенки, — пояснил Калеб. — О цветочках и… всем прочем. Так романтично.

Орде было знакомо это слово, хотя связанная с ним деятельность находилась за рамками их насыщенной событиями жизни.

— Вы удивитесь, что эти песенки с бабами делают, — заключил Калеб.

— Вот когда я был молод, — сказал Маздам, — чтобы вызвать у девчонки интерес, нужно было отрубить у своего злейшего врага достоинство и преподнести его девушке в подарок.

— Чиво?

— Я СКАЗАЛ, ОТРУБИТЬ У СВОЕГО ЗЛЕЙШЕГО ВРАГА ДОСТОИНСТВО И ДЕВЧОНКЕ ПОДАРИТЬ!

— О, это было так романтишно, — согласно закивал Хэмиш Стукнутый.

— А что делать, если у тебя нет злейшего врага? — спросил Малыш Вилли.

— Попробовать отрубить достоинство у кого ещё, — пожал плечами Маздам. — И злейший враг сразу же появится.

— Не, — задумчиво произнес Калеб. — Сейчас все предпочитают дарить цветы.

Маздам пожирал взглядом пытающегося освободиться от пут лютниста.

— Ума не приложу, и на что он боссу сдался… — сказал он. — Кстати, а куда Коэн пропал?

Лорд Витинари, несмотря на всё полученное образование, умел думать как инженер. Если хочешь чего-то добиться, найди нужную точку и приложи минимум усилий для достижения максимального результата. Если точка находится между ребрами, используй кинжал; если эта точка — меж двух воюющих стран, прибегни к помощи армии. Главное — отыскать точку, которая является ключом к решению всех проблем.

— Итак, сейчас ты бесплатно работаешь преподавателем жестокой и необычной географии? — уточнил патриций у доставленного к нему человека.

Волшебник, более известный как Ринсвинд, осторожно кивнул — на случай, если это признание чревато какими-то бедами.

— Э… да?

— И ты бывал у Пупа?

— Э… да?

— Можешь описать местность?

— Э…

— Ну, как выглядел тот пейзаж? — подсказал лорд Витинари.

— Гм… Я это помню весьма смутно, сэр. Я бежал очень быстро, за мной гнались.

— Правда? Кто же? И почему?

Ринсвинд шокировано воззрился на патриция.

— Сэр, я не стал останавливаться, чтобы выяснить, кто эти люди и почему они гонятся за мной. Это было бы крайне глупо с моей стороны. Я даже не оглядывался.

Лорд Витинари потер пальцами переносицу.

— Ну, хорошо, — промолвил он устало. — Тогда просто расскажи, что тебе известно о Коэне.

— О Коэне? Он — просто герой, которому так и не удалось погибнуть, сэр. Жилистый старик. Не очень смышленый, но это с лихвой компенсируется коварством и пронырливостью.

— Ты — его друг?

— Ну, мы встречались пару раз, и он не убил меня, — пожал плечами Ринсвинд. — Наверное, это можно считать утвердительным ответом.

— А что ты можешь сказать о стариках, которые его сопровождали?

— Это не просто старики, сэр… Они, конечно, старики, но они — его Серебряная Орда, сэр.

— Так это они — Серебряная Орда? Они, и все?

— Так точно, — подтвердил Ринсвинд.

— Но я считал, что именно Серебряная Орда завоевала Агатовую империю!

— Да, сэр. Это были они. — Ринсвинд покачал головой. — Я понимаю, в это трудно поверить, сэр, но вы не видели их в бою. Они — опытные бойцы. А самое главное в Коэне — он способен заразить кого угодно.

— Ты имеешь в виду, что он заразен? Ну, как переносчик чумы?

— Нет, это скорее душевная болезнь. Или магия. Он — хитер как лис, и… люди, едва пообщавшись с ним, начинают воспринимать мир так же, как он. Все такое большое, такое простое… И сразу начинают хотеть стать частью этого мира.

Лорд Витинари внимательно рассматривал свои когти,

— А я думал, Серебряная Орда уже успокоилась. Они завоевали трон, несметные богатства. Именно к этому стремятся все герои, не так ли? Попрать троны мира обутой в сандалию ногой… Кажется, примерно так выразился поэт?

— Да, сэр.

— Тогда зачем? Они хотят рискнуть в последний раз? Ради чего?

— Я тоже не могу этого понять, сэр. У них было всё…

— Само собой, — кивнул патриций. — Но всё — это так мало.

Из приемной перед Продолговатым кабинетом доносились звуки громких споров. Каждые несколько минут через боковую дверь к патрицию проскальзывал секретарь и водружал на стол очередную кипу бумаг.

Лорд Витинари молча смотрел на копящиеся документы. «Быть может, — размышлял он, — чем суетиться, проще выждать, пока гора международных петиций и требований не достигнет высоты Кори Челести, а потом просто взобраться на неё?

Запал, накал и закал…»

Однако ждать он не мог. Будучи человеком действия и противодействия, патриций поднялся из-за стола, отворил потайную дверцу в обшивке стены и уже через мгновение шагал по тайным коридорам своего дворца.

В дворцовых застенках томилось множество преступников — как говорится, «указом и волею его сиятельства», а так как воля у лорда Витинари была железная, им предстояло провести здесь довольно долгое время. Но сейчас патриций направлялся к, пожалуй, самому странному своему заключенному, который жил на чердаке.

Леонард Щеботанский не совершал никаких преступлений. К окружающим он всегда относился с благодушным интересом. Леонард был художником и самым умным человеком из всех живущих на Диске — если характеристику «умный» использовать исключительно в специальном и техническом смысле. Просто лорд Витинари считал, что мир ещё не готов принять в свои объятия человека, хобби которого — изобретать самые немыслимые орудия массового поражения. Но в своей душе, в сердце, а также во всех своих творениях Леонард Щеботанский был настоящим художником.

В данный момент Леонард писал портрет некой дамы. К мольберту кнопками было пришпилено множество эскизов.

— А, милорд, — сказал он, поднимая взгляд. — И в чем проблема?

— А есть проблема? — осведомился лорд Витинари,

— Как правило, милорд, вы навещаете меня, только когда таковая возникает.

— Ну, ладно, — сдался лорд Витинари. — Мне нужно доставить нескольких человек к Пупу. Причём по возможности быстро.

— Ага, понятно, — кивнул Леонард. — И вправду местность между нами и Пупом довольно-таки пересеченная. Кстати, как вам кажется, улыбка удалась? С улыбками у меня вечно проблемы.

— Я сказал…

— Вы хотите, чтобы они добрались туда живыми?

— Что? О… Да, конечно. И очень быстро.

Леонард продолжил работу над портретом. Лорд Витинари молча ждал, зная, что великого художника лучше не отвлекать.

— И вы хотите, чтобы они вернулись обратно? — спросил тот некоторое время спустя. — Знаете, а может, стоит добавить зубы? Зубы у меня получаются отлично.

— Их возвращение будет приятной дополнительной наградой.

— И это путешествие жизненно необходимо?

— Если оно закончится неудачей, настанет конец света.

— Ага, весьма жизненно и очень даже необходимо. — Леонард отложил кисть, отошел на пару шагов и критически воззрился на полотно. — Мне потребуются несколько парусников и большая баржа, — сказал он, поразмыслив. — Кроме того, я составлю список необходимых материалов.

— Это будет путешествие по морю?

— Для начала, милорд.

— Может, тебе дать некоторое время на раздумья? — предложил лорд Витинари.

— О, время всегда пригодится, ведь нужно продумать столько деталей… Но основная идея уже сформировалась.

Витинари поднял взгляд на потолок мастерской, на бесчисленные бумажные модели и устройства с крыльями как у летучих мышей. Самые фантастические летательные аппараты плавно покачивались в легком ветерке.

— А твоя идея случаем не связана с использованием какого-нибудь летательного аппарата? — подозрительно осведомился он.

— Гм… А почему вы спрашиваете?

— Потому что, Леонард, пункт назначения находится на значительной высоте, а все твои летательные аппараты отличаются неудержимым стремлением вниз.

— Согласен, милорд. Но я считаю: иногда чем глубже падаешь, тем выше возносишься.

— А. Философия…

— Практическая философия, милорд.

— И тем не менее, Леонард, не могу не поразиться скорости твоей мысли. Ты нашел решение практически мгновенно, едва я успел сообщить о возникшей проблеме…

Леонард Щеботанский прополоскал кисточку в банке.

— Милорд, я всегда говорил: правильно сформулированная проблема уже содержит часть решения. Но надо признать, я не раз размышлял о вопросах сходного свойства. Как вы знаете, я даже экспериментировал с различными устройствами… которые, уважая ваше мнение на сей счет, впоследствии разбирал. О да, в нашем мире живет множество злонамеренных людей, которые могли случайно наткнуться на них и извратить сам смысл моих изобретений. Вы были очень добры и предоставили мне помещение с неограниченным обзором неба, и я не мог не обратить внимания на некоторые закономерности. Кстати… Мне потребуется несколько дюжин болотных дракончиков. Вернее, никак не меньше сотни.

— Ты намереваешься создать корабль, который будет поднят в небо драконами? — с очевидным облегчением спросил лорд Витинари. — Кажется, я припоминаю одну старую легенду о корабле, который был поднят в небо лебедями и долетел аж до…

— Боюсь, лебеди в данном случае не помогут. Но в широком смысле ваша догадка, милорд, верна. Браво! Две сотни драконов, чтобы уж наверняка.

— По крайней мере с драконами проблем не возникнет. Они превратились в сущих вредителей.

— И помощь, скажем, шестидесяти учеников и подмастерьев из Гильдии Искусных Умельцев. Нет, пусть будет сотня. Им придется работать сутки напролет.

— Подмастерьев? Но я могу велеть, чтобы самые искусные мастера…

Леонард вскинул руку.

— Только не мастера, милорд, — твердо сказал он. — Мне нет нужды в людях, которым ведомы пределы возможного.

Орда нашла Коэна сидящим на древнем могильнике неподалеку от лагеря.

За время своих многочисленных путешествий по Диску члены Орды не раз натыкались на подобные холмы, но эта местность буквально изобиловала могильниками. Там и сям из снега торчали высокие камни с надписями на неизвестном языке. Захоронения были очень старыми, однако никому из Орды и в голову не приходило вскрыть курганы и разведать, что за сокровища таятся в их глубинах. Частично это объяснялось тем, что в лексиконе сереброордынцев существовало специальное слово, обозначающее человека с лопатой, а именно — «раб». Но в основном это объяснялось тем, что, несмотря на варварскую профессию, у этих людей имелся строгий моральный кодекс, пусть даже намного отличающийся от принятого. И в кодексе этом присутствовало специальное слово, обозначающее разоряющего могильники человека, а именно — «покойник».

Орда, каждый член которой был ветераном, пережившим тысячи и тысячи самоубийственных сражений и атак, осторожно приблизилась к сидевшему в снегу Коэну. Варварский меч был глубоко воткнут в сугроб, а на лице Коэна застыло отрешенное, вызывающее беспокойство выражение.

— Старина, ты как насчет поужинать? — осведомился Калеб.

— Морж, — сказал Малыш Вилли. — Опять.

— Я иффе не жакончил, — неразборчиво прошепелявил Коэн.

— Что не закончил, старина?

— Фшпоминать, — ответил Коэн.

— Кого вспоминать?

— Героя, который ждешь похоронен.

— А кто здесь похоронен?

— Понятия не имею.

— Хоть к какому народу он принадлежал?

— Мне-то откуда жнать! — огрызнулся Коэн,

— Он что, совершил много достославных деяний?

— Может, да, а может, и нет.

— Тогда почему…

— Кто-то же должен помнить жашранца!

— Но ты ведь ничего о нем не знаешь!

— Это не мешает мне его помнить!

Члены Орды переглянулись. Приключение обещало быть трудным. Но вместе с тем оно обещало быть последним.

— Слушай, может, ты поговоришь с этим молодчиком, которого мы умыкнули? — наконец сказал Калеб. — Он начинает действовать мне на нервы. По-моему, он не понимает, с кем связался.

— Он прошто должен напитать шагу, — решительно прошепелявил Коэн.

Тут он как будто что-то вспомнил и принялся шарить по карманам. Поскольку предметов одежды на Коэне было очень немного, процесс поисков надолго не затянулся.

— Понимаешь, этот бард не совсем того сорта, который нужен для сочинения героических саг, — тем временем продолжал Калеб. — Я ж сразу сказал, как только мы его сцапали: он нам не подходит! Такие барды годятся только на то, чтоб песенки девицам петь. О цветочках там, о весне — босс, это не наша тема!

— Ага, нашел! — радостно возвестил Коэн и вытащил из напоясной сумочки вставные челюсти, вырезанные из алмазных зубов тролля. Вставив челюсти в рот, он пару раз пробно щелкнул ими. — Так-то лучше. Что-что ты сказал?

— Он не героический бард, босс.

Коэн пожал плечами.

— Что ж, надеюсь, он быстро учится. И все равно он куда лучше бардов Агатовой империи. Все ихние поэмы не больше семнадцати слогов. А этот по крайней мере из Анк-Морпорка. Он должен был хотя бы слышать о сагах.

— А я говорил, надо через Китовую бухту идти, — встрял Маздам. — Ледяные пустыни, морозные ночи… самое то атмосферка для саг.

— В особенности, если ты любишь китовый жир, — кивнул Коэн и выдернул меч из сугроба. — Ладно, я переговорю с пареньком. Он у меня мигом забудет про всякие там цветочки.

— …Похоже, все вращается вокруг Диска, а не наоборот, — объявил Леонард. — Во всяком случае именно так поступают луна и солнце. А ещё… Надеюсь, все присутствующие помнят «Марию Песто»?

— Тот корабль, который, по слухам, свалился с Диска? — уточнил аркканцлер Чудакулли.

— Именно. Во время чудовищного шторма его скинуло с Края неподалеку от залива Мэйнт, но через несколько дней рыбаки увидели судно, переваливающее через Край рядом с Тиньлинем, где оно и налетело на рифы. На корабле обнаружили лишь одного живого члена экипажа, чьи предсмертные слова… были достаточно необычными.

— Я помню, помню, — перебил Чудакулли. — Он сказал: «О боги, сколько много слонов!»

— По моему мнению, — продолжал Леопард, — при достаточной тяге с боковой составляющей аппарат, посланный за Край, будет затянут под Диск и вновь поднимется па противоположной стороне. Причём поднимется достаточно высоко, чтобы мягко спланировать в любую точку мира.

Волшебники уставились на классную доску. Затем, как один, воззрились на Думминга Тупса, который что-то лихорадочно строчил в своем блокноте.

— Думминг, что он такое несёт?

Тупс долго разглядывал свои записи. Потом не менее долго смотрел на Леонарда. Затем перевел взгляд на Чудакулли.

— Э… да. Возможно. Э… Если набрать достаточную скорость и свалиться за Край, то Диск притянет тебя и ты продолжишь падение, но уже вокруг мира.

— Ты пытаешься сказать, что, упав с Края света, мы — и, говоря «мы», спешу добавить, я совсем не имею в виду себя — окажемся на небесах? — уточнил декан.

— Гм… да. В конце концов, солнце проделывает подобный трюк каждый день и…

Декан пришел в восторг.

— Поразительно! — воскликнул он. — Таким образом… можно переправить целую армию вглубь вражеской территории! Ни одна крепость не устоит перед нами! Можно поливать и поливать огнем…

Краем глаза он перехватил взгляд Леонарда.

— …Всяких нехороших людей, — нескладно закончил декан.

— Этого не будет, — сурово произнес Леонард. — Никогда!

— А может этот… аппарат, который ты планируешь создать, приземлиться прямо на Кори Челести? — уточнил Витинари.

— О, определенно. Там хватает снежных равнин, весьма удобных для посадки, — ответил Леонард. — Но даже если таковая равнина нам не подвернется, уверен, я сумею что-нибудь придумать. К счастью, как вы неоднократно подмечали, все находящиеся в воздухе предметы неизбежно стремятся вниз.

Чудакулли собирался было отпустить язвительное замечание, но прикусил язык. Он знал репутацию Леонарда. Ещё до завтрака этот человек придумывал семь изобретений, включая два новых метода использования поджаренного хлебца. Именно Леонард Щеботанский изобрел шарикоподшипник — устройство крайне простое и вседоступное. И именно в этом крылась суть гениальности Леонарда — он изобретал вещи, до которых мог додуматься каждый, а люди, которые изобретают вещи, до которых может додуматься каждый, встречаются крайне редко.

Этот человек был настолько рассеянно-умным, что мог писать картины, которые не только провожали вас взглядом, но следовали за вами до самого дома и мыли за вас посуду.

Некоторые люди глупы, а потому абсолютно уверены в себе. Но Леонард был уверен в себе совсем по другой причине — просто ему ни разу не представилось доказательств обратного. Он со спокойной душой шагнул бы с крыши высоченного дома, намереваясь решить проблему приземления в момент возникновения оной.

И знаете, скорее всего, он бы эту проблему решил.

— И что требуется от нас? — спросил Чудакулли.

— Ну… Мой аппарат не может работать на магии. Насколько я понимаю, в районе Пупа на волшебство не стоит полагаться. Но, возможно, вы сумеете обеспечить меня ветром?

— Ты обратился к нужным людям, — сказал лорд Витинари и, прежде чем продолжить, выдержал долгую паузу. Слишком долгую, на взгляд присутствующих в зале волшебников. — Перед тобой собрались лучшие профессионалы в управлении погодой.

— В момент запуска небольшой ураган пришелся бы весьма кстати… — кивнул Леонард.

— Авторитетно и не опасаясь никаких возражений заявляю тебе: наши волшебники обеспечат тебя ветрами в неограниченном количестве, — ответил патриции. — Не так ли, аркканцлер?

— Я просто вынужден согласиться, милорд.

— Ну что ж, если мы можем надеяться на крепкий попутный ветер…

— Минуточку, минуточку, — перебил декан, который всегда очень остро реагировал на упоминание ветров. — Что мы знаем об этом человеке? Он делает… всякие приборы, рисует картины… Уверен, все это замечательно, но все мы знаем, каковы из себя художники. Болтуны и ненадежные люди, все до единого. А Чертов Тупица Джонсон? Помните, что этот тип понастроил?^[197] Уверен, господин Щеботанский — превосходный художник, но лично мне требуются дополнительные доказательства его поразительной гениальности, прежде чем доверить судьбу Диска его… аппарату. Изобретать умеет каждый, но гений должен быть исключительным!

— Я никогда и не считал себя гением, — откликнулся Леонард, склонив голову и что-то рисуя на бумаге.

— А вот если б я был гением, то наверняка знал бы об этом и… — начал было декан, но вдруг замолчал.

Рассеянно, как будто его рукой водила некая иная сила, Леонард начертил на бумаге идеальную окружность…

Лорд Витинари предложил учредить систему комиссий. В Незримый Университет прибыли послы практически всех иностранных государств, главы Гильдий стояли в очередь — всем хотелось участвовать в процессе принятия решений, не задействуя при этом мыслительный процесс.

Сначала патриций решил, что семи комиссий будет вполне достаточно. Но когда (буквально спустя десять минут) отпочковался первый подкомитет, лорд Витинари пригласил в отдельную комнатку нескольких избранных, запер дверь и быстренько создал Комиссию По Всему и Вся.

— Как мне сказали, летающему кораблю требуется команда, — сообщил он. — Она может состоять из трех человек. Леонард — это первая и обязательная кандидатура, поскольку, говоря откровенно, он будет продолжать работу над своим детищем даже после взлета. Но кто ещё полетит?

— Лететь должен наемный убийца, — заявил лорд Низз, глава Гильдии Убийц.

— Нет, — возразил лорд Витинари. — Если бы Коэна и его людей было так легко убить, они давно были бы мертвы.

— Может, тут поможет женский такт? — предложила госпожа Лада, глава Гильдии Белошвеек. — Я понимаю, наши герои весьма преклонного возраста, но мои девушки…

— Госпожа Лада, я думаю, проблема состоит в следующем. Члены Орды весьма благосклонно относятся к женской компании, но вряд ли они прислушаются к словам женщины. Да, капитан Моркоу?

Капитан Моркоу Железобетонссон из Городской Стражи встал по стойке «смирно», излучая энтузиазм и легкий аромат мыла.

— Я готов принять участие, сэр, — отрапортовал он.

— Я почему-то даже не сомневался.

— По-моему, не стоит вмешивать в это дело Стражу, — поморщился господин Кривс. — Господин Коэн просто хочет возвратить собственность законному владельцу.

— Честно признаюсь, подобное толкование событий не приходило мне в голову, — вежливо улыбнулся лорд Витинари. — Тем не менее я уверен в наших городских стражниках. Они способны найти повод арестовать кого угодно. Правда, командор Ваймс?

— Думаю, заговор с целью нарушения общественного спокойствия тут вполне подходит, — сказал главнокомандующий Стражей, раскуривая сигару.

— А капитан Моркоу обладает исключительным даром убеждения.

— И исключительно большим мечом, — проворчал господин Кривс.

— Убеждение может принимать самые разные обличия, — парировал лорд Витинари. — И я согласен с аркканцлером Чудакулли: послать капитана Моркоу — прекрасная идея.

— Что? Разве я что-то сказал? — удивился Чудакулли.

— Записать в команду капитана Моркоу — не правда ли замечательная идея, аркканцлер?

— Что? О да. Конечно. Отличный парень. Смышленый. И меч опять-таки…

— Вот-вот, полностью поддерживаю, — кивнул лорд Витинари, умеющий управляться со всякого рода комиссиями. — Однако, господа, нам следует поторопиться. Флотилия выступает завтра. Нам нужен третий член команды…

Раздался стук в дверь. Витинари подал знак университетскому привратнику открыть.

В комнату ввалился волшебник, более известный как Ринсвинд, и остановился перед столом. Лицо его было белым как мел.

— Я не хочу добровольно участвовать в экспедиции, — заявил он.

— Прошу прощения? — поднял брови лорд Витинари.

— Я не хочу добровольно участвовать в экспедиции, сэр.

— Но тебя об этом никто и не просит.

Ринсвинд устало покачал пальцем.

— Но попросят, сэр, обязательно попросят. Кто-нибудь скажет: «Эй, а ведь этот парень любит приключения, знаком с Ордой, Коэну, судя по всему, он даже нравится, а кроме того, жестокую и необычную географию этот Ринсвинд знает вдоль и поперек. Отличная кандидатура!» — Он вздохнул. — А потом я попытаюсь сбежать, ну, спрячусь в каком-нибудь ящике, но этот ящик все равно окажется на борту летающего корабля.

— Правда?

— Очень вероятно, сэр. Или произойдет целая вереница событий, которые приведут к такому же результату. Верьте мне, сэр. Я знаю, как протекает моя жизнь. Поэтому я подумал: чего уж тянуть, лучше сразу прийти сюда и прямо заявить о том, что я не хочу добровольно участвовать в этой экспедиции.

— Мне кажется, твои рассуждения несколько нелогичны, — сказал патриций.

— Отнюдь, сэр. Все очень просто. Я буду добровольцем, но не хочу этого. Хотя… разве моё мнение когда-нибудь кого-нибудь волновало?

— А знаете, в его словах есть здравый смысл, — встрял Чудакулли. — У него исключительный дар, он выпутывается из любых…

— Вот видите? — Ринсвинд измученно улыбнулся лорду Витинари. — Я и моя жизнь слишком давно вместе. Я заранее знаю, как все обернется.

Рядом с Пупом всегда ошивались разбойники. Тут было чем поживиться — в затерянных долинах, в запретных храмах. И плохо подготовленных искателей приключений хоть отбавляй. Слишком многие люди, составляя список возможных опасностей, которые могут встретиться во время поисков потерянных сокровищ и древних знаний, забывают самый первый пункт: «человек, который прибыл на место чуть раньше тебя».

Одна такая разбойничья банда наматывала круги по своему любимому участку, когда вдруг заметила хорошо снаряженного боевого коня, привязанного к скукожившемуся от мороза деревцу. Потом на глаза разбойникам попался костерок, горевший в небольшой защищенной от ветра нише, на котором побулькивал котелок. И наконец банда увидела женщину. Довольно привлекательную. По крайней мере, лет тридцать назад она была очень даже ничего, но сейчас она больше походила на учительницу начальных классов, о которой мечтает всякий ученик (чуткое отношение и понимание таких маленьких жизненных неприятностей, как залитый мочой башмак, гарантируется).

Накинув на плечи одеяло, она мирно вязала. Рядом из сугроба торчал самый огромный меч из всех, что когда-либо доводилось видеть разбойникам.

Разумные разбойники сразу занялись бы подсчетом несоответствий.

Эти, однако, относились к другому виду, для которого и была придумана эволюция.

Женщина подняла голову, приветливо кивнула и продолжила вязать.

— Так-так, — сказал вожак. — Что мы здесь имеем? Ты…

— Будь добр, подержи вот это, — перебила женщина, вставая. — На больших пальцах, молодой человек. Глазом не успеешь моргнуть, как я смотаю шерсть в клубок. Как вовремя вы появились.

Она протянула ему моток пряжи.

Чувствуя на спине насмешливые взгляды товарищей, разбойник неуверенно принял пряжу, однако тут же расставил руки и постарался придать лицу как можно более злобное «она-даже-не-подозревает» выражение.

— Отлично, — сказала пожилая женщина и сделала шаг назад.

А потом нанесла разбойнику чудовищный по своей силе и подлости, но невероятный по своей эффективности (хоть и совсем неженственный) удар ногой прямо в пах. Пока разбойник падал, женщина наклонилась, подхватила с огня котелок, швырнула его в лицо ближайшего головореза и, пока падал тот, уселась обратно на снег, снова принявшись за свое вязание.

Двое оставшихся разбойников даже шевельнуться не успели. Но затем один из них, словно бы опомнившись, прыгнул к торчащему из сугроба мечу. Разбойник аж покачнулся от тяжести, но клинок был длинным и в некотором роде придавал уверенности.

— Ох! — закряхтел головорез, с трудом вскидывая меч. — Старуха, как ты вообще его таскаешь?

— Это не мой меч, — пожала плечами женщина. — Он принадлежал вон тому мужчине.

Разбойник отважился глянуть в сторону. Из-за большого валуна торчали ноги в бронированных сандалиях. Очень большие ноги.

«Но у меня меч, — подумал разбойник. — Хотя у него меч тоже был».

Вздохнув, пожилая женщина вытащила из клубка шерсти две вязальные спицы, ярко сверкнувшие в свете костра. Одеяло соскользнуло с её плеч и упало на снег.

— Ну, господа? — сказала она.

Коэн выдернул кляп изо рта менестреля. Юноша с ужасом воззрился на престарелого героя.

— Как тебя зовут, сынок?

— Вы похитили меня! Я просто шёл по улице…

— Сколько? — спросил Коэн.

— Что?!

— Сколько хочешь за сагу?

— От тебя воняет!

— Это все моржатина, — спокойным голосом объяснил Коэн. — Запах как от чеснока. В общем… мне нужна сага. А тебе наверняка пригодится мешочек рубинов, к примеру вот таких, как эти.

Он высыпал содержимое кожаного мешочка себе на ладонь. Камни были такими большими, что снег озарился алым светом. Глаза музыканта полезли на лоб.

— У тебя есть… Как это там называется, а, Маздам?

— Искусство, — подсказал Маздам.

— У тебя есть искусство, а у меня — рубины. Мы дадим тебе рубины, а ты нам — искусство, — предложил Коэн. — И нет проблем, верно?

— Проблем? — Рубины действовали на менестреля гипнотически.

— Проблем, которые могут возникнуть, если ты вдруг скажешь, что не умеешь слагать саги, — произнес Коэн прежним ласковым голосом.

— Но… Послушайте, прошу прощения, но… Саги — это ведь самые примитивные поэмы и…

Ветер, который ни на секунду не стихал рядом с Пупом, засвистел ещё более жалобно и вместе с тем угрожающе.

— Тебе одному долгохонько придется добираться до цивилизации, — намекнул Маздам.

— Особенно без ног, — добавил Малыш Вилли.

— Умоляю!..

— Постойте, парни, мы же не хотим обойтись так жестоко с этим милым юношей, — вмешался Коэн. — Он — смышленый мальчуган, его ждёт блестящее будущее. — И, глубоко затянувшись самокруткой, добавил: — Вернее, ждало. Впрочем, нет, — он снова задумался. — Мне нужна героическая сага, парень. Которая станет самой знаменитой из всех сложенных саг.

— Сага о ком?

— О нас.

— О нас? Но вы все стари…

Менестрель резко замолчал. Самую большую опасность, с которой он сталкивался в своей прошлой жизни, представляла брошенная во время банкета кость, но сейчас речь шла О жизни и смерти, и менестрель это понимал. Очень хорошо понимал. Говорят, возраст иссушает тело и душу. Но, похоже, стоящее перед менестрелем тело от возраста только закалилось и даже приобрело некоторую винтажность.

— Я понятия не имею, как слагать саги, — слабым голосом пискнул юноша.

— Мы тебе поможем, — пообещал Маздам.

— Мы их много знаем, — сказал Малыш Вилли.

— Почти во всех участвовали, — добавил Коэн.

В голове менестреля яркой чередой замелькали мысли примерно следующего содержания: «Эти люди просто рубины сумасшедшие. Они непременно рубины убьют меня. Рубины. Они притащили меня сюда рубины… рубины…И хотят дать мне большой мешок рубины… рубинов».

— Что ж, полагаю, мне удастся расширить свой репертуар… — промямлил он, однако выражение, появившееся на лицах ордынцев, заставило его несколько изменить лексикон. — Хорошо, договорились, — сказал он. Впрочем, ослепительное сияние камней не загасило крошечную искорку честности. — Только, понимаете ли, я не самый великий в мире менестрель.

— Но ты им станешь, когда сочинишь эту сагу, — пообещал Коэн, развязывая его.

— Ну… надеюсь, она вам понравится…

Коэн усмехнулся.

— Она не нам должна понравиться. Как раз мы её не услышим.

— Что? Ты же сам сказал: я должен сложить сагу…

— Ага. Но это будет сага о том, как мы пали смертью храбрых.

На следующий день из Анк-Морпорка отплыла небольшая флотилия. События состремительной быстротой сменяли друг друга. Дело было даже не в том, что перспектива конца света заставила людей сплотиться — то была общая, универсальная угроза, которая с трудом поддавалась людскому осмыслению. Но патриций вел себя достаточно резко, а вот это уже была определенная и в огромной степени личная опасность, которую без труда можно было увязать с собственной судьбой.

Между кораблями тяжело раскачивалась закрытая брезентом баржа; из-под брезента топорщились какие-то подозрительные углы. Поднявшись перед самым отплытием на борт, лорд Витинари мрачно осмотрел груды всевозможных материалов.

— Все это обходится в приличную сумму, — сказал он Леонарду, который уже успел установить на палубе мольберт. — Надеюсь, нам будет чем оправдаться.

— Продолжение существования нашего вида — это достаточное оправдание? — откликнулся Леонард, заканчивая какой-то сложный чертеж и передавая его подмастерью.

— Очевидно, да.

— Мы узнаем много нового, — продолжил Леопард, — и тем самым внесем неоценимый вклад в процветание нашего города. Моряк с «Марии Песто» сообщил, что предметы плавали в воздухе так, словно бы почти не имели веса. Поэтому я изобрел вот это.

Наклонившись, он поднял предмет, который, по мнению лорда Витинари, напоминал самую обычную кухонную принадлежность.

— Это сковорода, которая прилипает к чему угодно, — с гордостью заявил Леонард. — Данная идея возникла у меня и процессе наблюдения за ворсянкой обыкновенной, которая…

— И ты считаешь это полезным изобретением? — спросил лорд Витинари.

— Разумеется! Мы ведь должны будем чем-то питаться и не можем позволить, чтобы горячий жир плавал повсюду. А ещё я изобрел ручку, которая пишет вверх ногами.

— Правда? А может, будет проще перевернуть лист бумаги?

Сани развернутым строем двигались по заснеженному полю.

— Клятая холодина, — пробормотал Калеб.

— Что, старость подкрадывается, а? — спросил Малыш Вилли. — Всегда говорил: ты стар настолько, насколько себя чувствуешь.

— Чиво?

— ОН СКАЗАЛ, ТЫ СТАР НАСТОЛЬКО, НАСКОЛЬКО СЕБЯ ЧУВСТВУЕШЬ, ХЭМИШ!

— Чиво? Чиво чувствуешь-то?

— Не думаю, что это старость, — покачал головой Малыш Вилли. — Старость — это что-то другое. А сейчас… просто я стал точнее рассчитывать расстояние до ближайшего туалета.

— А хуже всего, — сказал Маздам, — когда к тебе начинает наведываться молодежь и развлекать тебя веселыми песенками.

— Кстати, почему они всегда поют веселые песенки? — спросил Калеб.

— Ну, им есть из-за чего веселиться. Они ведь не мы.

Мелкие острые кристаллы снега, снесенные ветром с вершин гор, со свистом пролетали перед глазами. Из уважения к своей профессии члены Орды носили только крошечные кожаные набедренные повязки и маленькие кусочки меха и доспехов. Из уважения к преклонным годам (и без комментариев в своем узком кругу) они дополняли эти немногочисленные предметы одежды длинными шерстяными трико и различными, странного вида эластичными штуковинами. К времени ордынцы практиковали тот же подход, что и ко всему остальному, — атакуешь и пытаешься убить.

Выступавший во главе отряда Коэн давал менестрелю советы.

— Прежде всего, ты должен описать, что ты сам чувствуешь о саге, — говорил он. — Пение заставляет кровь резвее струиться по твоим жилам, и ты не в силах больше сдерживаться… Тем самым ты говоришь, какой великой будет сага… Понял?

— Да, да… Кажется, понятно, — кивнул менестрель, лихорадочно записывая. — А потом я должен описать вас…

— Нет, потом ты должен рассказать, какой была погода.

— Например, «стоял ясный денек»?

— Нет, нет и нет! Ты должен изъясняться так, как положено в саге. То есть переворачивать фразы наоборот.

— Гм-м… «Ясен был день», так что ли?

— Вот именно! Отлично! Я знал, что ты умный паренек!

— Вернее, «знал я, что умный ты паренек»! — выпалил менестрель, не успев вовремя прикусить язык.

На одно волнительное, смертоносное мгновение в воздухе повисла неопределенность, но потом Коэн улыбнулся и хлопнул менестреля по спине. По силе это можно было сравнить с ударом лопатой.

— Вот это стиль! Так, что ещё?.. Ах да! В сагах никто никогда не говорит, все только изрекают.

— Изрекают?

— Типа «И изрек Вульф Разбойник Морской…» А ещё… ещё… Ещё все люди — кто-то. Вот я Коэн-Варвар. Верно? Но можно назвать меня Коэном Дерзновенным или Коэном-Поразителем. Или ещё как-нибудь в том же духе.

— Э-э… Кстати, а зачем вы все это затеяли? — вдруг спросил менестрель. — Ну, я ведь должен буду написать об этом. Вы правда собираетесь вернуть огонь богам?

— Да. С процентами.

— Но… почему?

— Потому что мы проводили в последний путь многих наших друзей, — сказал Калеб.

— Вот-вот, — поддержал Малыш Вилли. — Но мы ни разу не видели, чтобы большие женщины на летающих конях уносили их в Пантеон Героев. Когда умер Старик Винсент, а он был одним из нас, почему не появился Ледяной мост, по которому можно было бы попасть на Пир Богов, а? А перед самой кончиной его держали в роскошных покоях, укладывали на мягкую постельку, приставили специального жевальщика еды. Мы не желаем себе такого же!

— Ха! Молочные кашки! — сплюнул Маздам.

— Чиво? — спросил проснувшийся Хэмиш.

— ОН СПРОСИЛ, ПОЧЕМУ МЫ РЕШИЛИ ВЕРНУТЬ ОГОНЬ БОГАМ, ХЭМИШ!

— Ась? Но кто-то ведь должен это сделать! — прошамкал Хэмиш.

— Потому что мир огромен и мы ещё не все повидали, — сказал Малыш Вилли.

— Потому что эти гады бессмертны, — сказал Калеб.

— Потому что в холодные ночи у меня спину ломит, — сказал Маздам. Менестрель посмотрел на Коэна, который разглядывал что-то у себя под ногами.

— Потому что… — сказал Коэн. — Потому что… они позволили нам состариться.

И в этот весьма драматичный миг они угодили в засаду. Сугробы взорвались тучами снега. Огромные фигуры бросились на Орду. Мечи очутились в иссохших, покрытых пятнами руках с быстротой, которая приходит лишь с опытом. Вверх взмыли дубины…

— Всем стоять! — выкрикнул Коэн командным голосом.

Воины замерли. Клинки застыли буквально в дюйме от шей и туловищ. Коэн поднял глаза на изрытое трещинами, угловатое лицо гигантского тролля, дубина которого угрожающе зависла прямо над его головой.

— Слушай, а по-моему, я тебя знаю… — задумчиво сказал он.

Волшебники работали посменно. Перед флотилией море было спокойным, как мельничный пруд, зато сзади дул постоянный свежий ветер. Волшебники умели управляться с ветрами, потому что погода для них была вопросом не волшебства, но лепидоптерологии. То есть, как говаривал аркканцлер Чудакулли, главное — вычислить, где сейчас порхают эти чертовы бабочки.

В общем и целом, шанс налететь на плавучее бревно был равен одному на миллион, но именно это и случилось. Удар был достаточно слабым, однако Думминг Тупс, осторожно кативший по палубе омнископ, мигом оказался на спине в окружении множества сверкающих осколков.

С выражением искренней тревоги на лице аркканцлер поспешил к нему.

— Сильно повредился? Господин Тупс, он обошелся нам в сто тысяч долларов! Нет, вы только посмотрите! На мелкие кусочки!

— Я почти не пострадал, аркканцлер, спасибо…

— Сотни часов работы пропали даром! И мы не сможем наблюдать за полетом. Эй, господин Тупс, ты меня слушаешь?..

Думминг его не слушал. Он вертел в руках два осколка, внимательно их разглядывая.

— Аркканцлер, кажется, мне случайно удалось совершить, ха-ха, удивительное научное открытие!

— Каким это образом?

— Кто-нибудь раньше разбивал омнископ?

— О нет, молодой человек. Другие люди аккуратно обращаются с дорогостоящим оборудованием.

— Э-э… Пожалуйста, аркканцлер, загляните в этот осколок, — почти взмолился Думминг. — Хоть одним глазком. Это крайне важно.

На нижние склоны Кори Челести снизошло время воспоминаний. Те, кто устраивал засаду, и те, кто попал в неё, расположились вокруг костра.

— Стало быть, Гарри, ты больше не Тёмный Властелин? — спросил Коэн,

— Ну, ты ж знаешь, какие деньки настали, — сказал Злобный Кошмар Гарри. Члены Орды дружно закивали. Они-то знали, какие настали деньки.

— Сейчас люди, напав на твою Темную башню, первым делом заваливают тоннель для побега, — пожаловался Злобный Гарри.

— Вот гады! — поморщился Коэн. — Тёмный Властелин всегда должен иметь возможность сбежать. Это всем известно.

— Ага, — подтвердил Калеб. — Кое-какая работёнка должна и на завтра остаться.

— Сам я всегда играл честно, — продолжал Злобный Гарри. — Оставлял тайный ход в свою Гору Ужаса, а в надзиратели нанимал абсолютных тупиц…

— Енто меня, значится, — с гордостью объявил огромный тролль.

— …Тебя, тебя, а ещё следил за тем, чтобы мои люди надевали маски, закрывающие всё лицо, поверьте на слово, это чертовски недешево обходилось, зато предприимчивый герой всегда мог выдать себя за одного из наших…

— Мы со Злобным Гарри — старые приятели, — сказал Коэн, скручивая самокрутку. — Я знавал его, когда он начинал всего с двумя парнями, ну, плюс Большой Кирдык.

— И Бейкусай, он же — Адов Жеребец, — добавил Злобный Гарри.

— Только он был ослом, Гарри, — поправил его Коэн.

— Зато как кусался! Палец оттяпать — что хвост поднять.

— Слушай, а это не ты был Обреченным Богом-Пауком? По-моему, это с тобой я сражался… — нахмурился Калеб.

— Вероятно. Все сражались. Великие были времена, — посетовал Гарри. — На гигантских пауков всегда можно было положиться. Пауки даже лучше осьминогов. — Он вздохнул. — А потом, конечно, все изменилось.

Орда кивнула. Все действительно изменилось.

— Пошли всякие разговоры. Мол, я мерзкое пятно на мировом лице, — продолжал Гарри. — И никто даже словом не упомянул, что именно я обеспечивал работой тех, кто жил в районах с традиционно высоким уровнем безработицы. А потом, разумеется, появились крутые ребята, с которыми нам, сельским, не было возможности конкурировать. О Нинге Безжалостном слыхали?

— Типа того, — сказал Малыш Вилли. — Это я его убил.

— Не может быть! А как же его знаменитое «Я ещё приду взад!»?

— Ну, это будет несколько трудновато, — пожал плечами Малыш Вилли, доставая трубку и набивая её табаком. — С прибитой-то к дереву башкой.

— А как поживает Памдар — Королева Ведьм? — поинтересовался Злобный Гарри. — Вот была…

— Ушла на покой, — перебил Коэн.

— Врешь!

— Вышла замуж, — объяснил Коэн. — За Хэмиша Стукнутого.

— Чиво?

— Я СКАЗАЛ, ЧТО ТЫ ЖЕНИЛСЯ НА ПАМДАР, ХЭМИШ! — крикнул Коэн.

— Хе-хе-хе, агась! Чиво?

— Правда, давно это было, — добавил Малыш Вилли. — И брак длился недолго.

— Это была не женщина, а сам дьявол!

— Мы все стареем, Гарри. Теперь у неё своя лавка. «Конфетки Пам». Мармелад делает, — произнес Коэн.

— Что?! И это Памдар? Которая некогда восседала на троне, стоявшем на груде черепов?

— Я же не сказал, что она делает хороший мармелад.

— А ты как поживаешь, Коэн? — спросил Злобный Гарри. — Слышал, ты императором заделался?

— Звучит неплохо, а? — мрачно откликнулся Коэн. — Но знаешь что? Скучно. Все ползают вокруг тебя, раболепствуют, драться не с кем, а от мягких постелей начинает болеть спина. Куча денег, и не на что их потратить, кроме как на игрушки. Эта треклятая цивилизация высасывает из тебя жизнь.

— Из-за неё-то Старик Винсент и умер, — посетовал Малыш Вилли. — Еротический удар.

Некоторое время тишину нарушали лишь шипение снега на углях и яростный скрип мыслей собравшихся вокруг костра.

— Наверное, все-таки апоплексический, — предположил бард.

— Ага, он самый, — подтвердил Малыш Вилли. — Никак не запомню это слово, да и какая разница?

— В апокалипсическом смысле — очень большая, — сказал Коэн и повернулся к Злобному Гарри. — Герой не должен так умирать — жирным и размякшим после сытного ужина. Герой должен погибать в бою.

— Да, но вы-то, парни, живы-живехоньки, — заметил Злобный Гарри.

— Это потому, что мы выбирали не тех врагов, — сказал Коэн. — Но на сей раз мы собираемся наведаться в гости к самим богам. — Он похлопал ладонью по бочонку, на котором сидел. Остальные члены Орды зажмурились. — У нас есть тут одна штука, раньше им принадлежала.

Коэн окинул вопросительным взглядом собравшихся. Ордынцы едва заметно кивнули.

— Злобный Гарри, а почему бы тебе не пойти с нами? — предложил он. — Можешь и своих мерзких приспешников захватить.

— Эй, я ведь Тёмный Властелин! — воскликнул Злобный Гарри, вскидывая голову. — Как это будет выглядеть, если я присоединюсь к компании героев?

— Никак не будет, — резко отрезал Коэн. — И хочешь услышать почему? Потому что мы — последние. Мы и вы. А всем остальным плевать. Нету больше героев, Злобный Гарри. Как и злодеев.

— Злодеи были, есть и будут! — возразил Злобный Гарри.

— Нет, теперь остались только подлые, злобные, коварные паскудники. И, обстряпывая свои делишки, они прикрываются законом. И знаешь что, Злобный Гарри, имена у них теперь совсем другие.

— Они не знают, что такое Кодекс, — сказал Малыш Вилли.

Все кивнули. По закону можешь ты не жить, но Кодекс соблюдать обязан.

— Люди с клочками бумаги, — презрительно бросил Калеб.

Все снова кивнули. Любовью к чтению ордынцы не славились. Для них бумага была врагом, как и люди, которые её использовали. Бумага прокрадывалась мимо тебя и завоевывала мир.

— Гарри, ты всегда нам нравился, — промолвил Коэн. — Ты играешь по правилам. Ну? Пойдешь с нами?

Злобный Гарри выглядел несколько смущенным.

— Понимаешь, мне хотелось бы. Но я… я ведь Злобный Гарри, верно? Вы не можете доверять мне ни на йоту. При первой же возможности я предам вас, вероломно всажу нож в спину или выкину ещё что подобное… Я просто должен буду так поступить! Конечно, если бы все зависело от меня, я поступил бы по-другому… но я должен думать о своей репутации. Я же Злобный Гарри. Так что даже не проси.

— Клево молвил, — одобрил Коэн. — Мне нравятся люди, которым нельзя доверять. По крайней мере знаешь, чего от них ожидать. А все беды, как правило, от тех, в ком ты не уверен. Присоединяйся к нам, Гарри. Ты — один из нас. И твои парни тоже. Вижу, среди них новенькие…

Коэн удивленно оглядел команду Грязного Гарри.

— Ага. Действительно глупых приспешников сейчас днем с огнем не сыщешь, — пояснил Злобный Гарри. — Это вот Слизень…

— Норк-норк, — откликнулся Слизень.

— Туполюдоящеры… Встречал когда-то, — ухмыльнулся Коэн. — Приятно узнать, что ещё не все вымерли. Эй, их даже двое. А этот?..

— Норк-норк.

— Этот тоже Слизень, — сказал Злобный Гарри, осторожно похлопав людоящера по спине так, чтобы не уколоться о шипы. — Эти туполюдоящеры могут запомнить только одно имя, не больше. А здесь у нас… — Он повернулся к существу, смутно напоминавшему гнома. Существо подняло на него умоляющие глаза. — Наша Подмышка.

— Ваша Подмышка, навсегда ваша, — с благодарностью подтвердил Подмышка.

— Норк-норк, — изрек один из Слизней на тот случай, если эти слова были адресованы ему.

— Молодец, Гарри, — похвалил Коэн. — Очень трудно найти действительно тупого гнома.

— Нелегко было, уверяю тебя, — признался Гарри с некоторой гордостью и продолжил представлять своих соратников. — А это Мясник.

— Отличное имечко! — воскликнул Коэн, оглядывая с ног до головы огромного, жирного мужика. — Твой тюремщик, верно?

— Непросто было отыскать такого, — сказал Злобный Гарри. Мясник расплылся в счастливой и тупой улыбке. — Верит всему, что говорят, не заподозрит тебя, какое бы нелепое обличье ты ни напялил, пропустит даже прачку-трансвестита с бородой, в которой пасутся козлы, мгновенно засыпает на стуле рядом с тюремной решеткой, а ещё…

— …Носит ключи на большом крюке на поясе, чтобы их было легко снять! — закончил за него Коэн. — Классика. Мастерский штрих. И с вами, как погляжу, тролль.

— Енто я, — прогрохотал тролль.

— Норк-норк.

— Енто я.

— Без тролля никуда, верно? — пожал плечами Злобный Гарри. — На мой взгляд, чересчур смышленый, зато напрочь лишен ориентации в пространстве и не может запомнить свое имя.

— А здесь что мы имеем? — спросил Коэн. — Настоящий старый зомби? Где ты его откопал? Мне нравятся люди, которые не боятся показать свое нутро.

— Гак, — изрек зомби.

— Что, языка нет? — осведомился Коэн. — Не переживай, парень, холодящий кровь визг — это все, что тебе нужно. Ну, и парочка кусков проволоки, судя по твоему виду. Главное — стиль, остальное приложится.

— Енто я.

— Норк-норк.

— Гак.

— Енто я.

— Ваша Подмышка, навсегда ваша.

— Можешь ими гордиться. Мне ни разу не доводилось видеть толпу более тупых приспешников, — с восхищением произнес Коэн. — Гарри, ты словно мощное дуновение газов в комнате, полной роз. Бери их всех с собой. Даже слышать не желаю о том, что ты не пойдешь с нами.

— Приятно быть оцененным по заслугам, — сказал Гарри, покраснев и потупив взор.

— Чего ты вообще ждешь от будущего? — поинтересовался Коэн. — Кто в наши дни может по достоинству оценить Темного Властелина? Мир стал слишком запутанным и сложным. Он больше нам не принадлежит. Еротические удары — вот и все, что нас ждёт.

— И что за авантюру вы собрались провернуть? — спросил Злобный Гарри.

— Норк-норк.

— Ну, я считаю, настало время поступить так, как мы поступали в самом начале, — ответил Коэн. — В последний раз, так сказать, бросить кости. — Он снова похлопал по бочонку. — Пора вернуть кое-какой должок.

— Норк-норк.

— Заткнись.

Круглую ночь лучи света пробивались сквозь дыры и швы брезента. Похоже, Леонард Щеботанский вообще никогда не спал. Вполне возможно, он придумал какое-нибудь устройство, которое делало это за него. Но в данный момент патриция беспокоило нечто иное.

Драконы путешествовали на специальном корабле — слишком опасно было перевозить их на чем-либо ещё. Суда, как правило, делались из дерева, а драконы даже в спокойном состоянии изрыгали языки пламени. А в возбужденном состоянии вообще взрывались.

— С ними все будет в порядке? — спросил лорд Витинари, стараясь держаться подальше от клеток. — Если хоть один из них пострадает, мне грозят серьезные неприятности от Санатория Для Тяжело Больных Драконов и госпожи Овнец лично. И эта перспектива меня совсем не радует, уверяю.

— Господин Щеботанский говорит, что для беспокойств нет никаких оснований. Все дракончики вернутся целыми и здоровыми, милорд.

— А вот ты, господин Тупс, доверил бы свою жизнь устройству, приводимому в действие драконами?

Думминг проглотил комок в горле.

— Я не подхожу на роль героя, милорд.

— Почему же, позволь поинтересоваться?

— Думаю, для героя у меня слишком живое воображение.

«Что ж, вполне разумное объяснение», — думал лорд Витинари, удаляясь. Отличие состояло в том, что воображение обычных людей работало в виде мыслей и изображения, а воображение Леонарда — в виде формы и пространства. Его грезы выражались исключительно в виде спецификаций и инструкций по сборке.

Лорд Витинари почувствовал, что все больше и больше надеется на успех второго плана. Когда ничего не помогает, остается только молиться…

— Успокойтесь, прошу вас, успокойтесь! — взывал первосвященник Слепого Ио Гьюнон Чудакулли к толпе жриц и жрецов, собравшейся в грандиозном Храме Мелких Богов.

Во многом Гьюнон был похож на своего родного брата Наверна. И точно так же он полагал, что его работа — в основном организационная. Большинство людей умели верить по-настоящему, и он всего-навсего позволял им этим заниматься. Но чтобы белье было выстирано, а дом поддерживался в хорошем состоянии, одной молитвой тут не отделаешься. Богов было превеликое множество… тысячи две, не меньше. Многие были совсем мелкими, но и за ними требовался глаз да глаз. Боги — это своего рода мода. Взять, например, Ома. Он был каким-то мелким кровожадным божеством в далекой и безумной пустынной стране, но вдруг стал одним из главных богов. Все это стало возможным не потому, что он действительно оправдывал надежды молящихся, но в общем и целом Ом вел себя так динамично, что всегда была надежда: однажды наступит день, и ужо тогда полетят в небо фейерверки. На Гьюнона, который благодаря умелому размахиванию тяжелым кадилом пережил десятилетия напряженных теологических диспутов, новые технологии произвели весьма сильное впечатление.

И конечно, нельзя было не учитывать новичков, таких, к примеру, как Анигер, Богиню Раздавленных Зверьков. Кто мог предвидеть, что строительство дорог и изобретение более быстроходных повозок приведет к её появлению? Но влияние божества, к которому взывают в миг крайней нужды, растет буквально на глазах, а в последнее время люди все чаще восклицали: «О мой бог, на кого это я наехал?».

— Братья! — закричал Гьюнон, когда ему надоело ждать. — И сестры!

Гомон голосов стих. С потолка посыпались хлопья сухой краски.

— Спасибо, — сказал Чудакулли. — Прошу, выслушайте меня. Я и мои коллеги… — он показал на старших священнослужителей за своей спиной, — уверяю вас, мы очень долго обдумывали эту идею и нашли её, с точки зрения теологии, весьма разумной. Мы можем продолжить?

Он все ещё чувствовал беспокойство среди священной братии. Прирожденные руководители терпеть не могут, когда ими руководят.

— Если мы даже не попытаемся, — наконец заговорил он, — планы этих безбожных волшебников могут увенчаться успехом. И кем ещё, как не толпой простофиль, мы будем выглядеть?

— Все это, конечно, хорошо, — крикнул один из священнослужителей, — но здесь важна форма! Мы не можем все молиться одновременно! Боги не одобряют экуменизм, это известный факт! И что за слова должны мы использовать, во имя всех богов!

— Лично мне кажется, что короткие, непротиворечивые…

Гьюнон Чудакулли вдруг замолчал. Перед ним сидели священнослужители, которым священным эдиктом было запрещено питаться брокколи; священнослужители, которые требовали, чтобы незамужние девушки закрывали уши, дабы не разжигать в мужчинах страсть; священнослужители, которые поклонялись песочным кексам с изюмом. Вот и говори тут о непротиворечивости.

— Понимаете, все свидетельствует о том, что наступает конец света, — слабым голосом промолвил он.

— Правда? О, как долго некоторые из нас ждали этого! То будет кара человечеству за все его прегрешения!

— И за брокколи!

— И за короткие стрижки, которые сейчас носят девушки!

— Только кексы будут спасены!

Чудакулли отчаянно замахал посохом, призывая к тишине.

— Однако это не гнев божий! — возразил он. — Все это — деяния человека!

— Но он вполне может быть десницей божьей!

— Кто? Коэн-Варвар?

— Да хотя бы и он, какая…

Спорщик прервался. В бок ему настойчиво тыкал стоящий рядом священнослужитель.

— Одну минуточку…

Возбужденные споры долго не смолкали. Лишь немногие храмы не были ограблены или осквернены за долгую жизнь этого героя-авантюриста, поэтому священнослужители пришли к дружному согласию, что ни один из богов не стал бы делать своей десницей такого безбожника, как Коэн-Варвар. Гьюнон обратил свой взор к потолку с красивой, но несколько обветшавшей панорамой богов и героев. «Легко быть богом», — с тоской подумал он.

— Ну, хорошо, — наконец высокомерным тоном промолвил один из возражавших. — В данном случае, учитывая особые обстоятельства, думаю, мы можем собраться за общим столом. Но только один раз.

— Это хорошо… — начал было Чудакулли.

— Но мы должны очень серьезно обсудить, какой формы будет стол.

На мгновение лицо Чудакулли лишилось всякого выражения.

— Патиссон, — шепнул он, наклоняясь к одному из своих поддъяконов, — пусть кто-нибудь сбегает ко мне домой и попросит жену собрать для меня дежурный набор. Судя по всему, наше собрание затянется.

Шли дни, но ближе центральная вершина Кори Челести не становилась.

— Слушай, а ты уверен, что у Коэна все в порядке с головой? — спросил Злобный Гарри, помогая Малышу Вилли тащить по льду кресло-каталку Хэмиша.

— Пытаешься посеять в рядах зерна недовольства, а, Гарри?

— Я тебя предупреждал, Вил. Я — Тёмный Властелин и должен держать себя в форме. А сейчас мы тащимся за командиром, который постоянно забывает, куда положил свои вставные зубы.

— Чиво? — проскрипел Хэмиш Стукнутый.

— Я лишь хотел сказать, нельзя так запросто взять и взорвать богов, — продолжал Злобный Гарри. — Это немного… непочтительно.

— Думаю, Гарри, ты за свою жизнь осквернил немало храмов.

— Я даже руководил ими. Некоторое время, как ты, наверное, знаешь, я был Безумным Демоном-Властителем. И у меня был свой храм — Храм Ужаса.

— Ага, куда никто, кроме тебя, не ходил, — хмыкнул Малыш.

— Давай, давай, продолжай издеваться, — обиженно произнес Гарри. — Думаешь, надо мной можно издеваться только потому, что я никогда не входил в большую лигу, только потому…

— Кончай, Гарри, ты ж знаешь, мы так не считаем. Мы всегда относились к тебе с уважением. Ты чтишь Кодекс. Хранишь веру. Просто Коэн решил, что боги сами напросились. А лично меня беспокоит то, что нам предстоит нелегкий путь.

Злобный Гарри посмотрел на заснеженное ущелье.

— В горы ведет своего рода волшебная тропа, — пояснил Вилли. — Но до неё можно добраться только через великое множество пещер.

— Непреодолимые Пещеры Жути, — понимающе кивнул Злобный Гарри.

— Так ты слышал о них? — с уважением посмотрел на него Вилли. — Согласно старой-престарой легенде, их охраняет тьма ужасных чудовищ и чертовски хитрых ловушек, преодолеть которые никому не удавалось. Ах да… ещё нас ждут гибельные пропасти. Потом мы должны будем переплыть подводные пещеры, которые сторожит гигантская рыба-людоед. А затем мы встретимся с безумными монахами, и в самом конце нас ждёт дверь, открыть которую можно, лишь решив древнюю загадку… В общем, все как обычно.

— Та ещё работёнка предстоит, — согласился Злобный Гарри.

— Но нам известна отгадка, — похвастался Вилли. — Зубы.

— И как же вы её узнали?

— А и не нужно было ничего узнавать. Ответ на все без исключения древние загадки — это «зубы», — проворчал Малыш Вилли, выталкивая кресло-каталку из особенно глубокого сугроба. — Но самым-самым трудным будет протащить эту треклятую колымагу через все препятствия так, чтобы Хэмиш не проснулся и не натворил бед.

Смерть сидел в своем кабинете в темном доме на краю Времени и смотрел на деревянную шкатулку.

— МОЖЕТ, СТОИТ ЕЩЕ РАЗ ПОПРОБОВАТЬ? — предположил он. Смерть взял на руки крошечного котенка, погладил его по голове, аккуратно опустил в шкатулку и закрыл крышку.

— КОГДА ВОЗДУХ ЗАКАНЧИВАЕТСЯ, КОТ УМИРАЕТ?

— Полагаю, что так, — кивнул его слуга Альберт. — Но дело не в этом. Если я правильно понимаю, определить, мертва кошка или нет, можно только посмотрев на неё.

— АЛЬБЕРТ, ДО ЧЕГО Ж МЫ ДОКАТИЛИСЬ, ЕСЛИ Я, ЧТОБЫ УЗНАТЬ, УМЕРЛО СУЩЕСТВО ИЛИ НЕТ, ДОЛЖЕН СМОТРЕТЬ НА НЕГО!

— Э…. хозяин, теория гласит, что именно акт наблюдения определяет, умерло существо или нет.

Смерть выглядел несколько обиженным.

— ТЫ НАМЕКАЕШЬ, ЧТО ОТ ОДНОГО МОЕГО ВЗГЛЯДА КОШКИ МРУТ?

— Не совсем, хозяин.

— Я ЖЕ НЕ СОБИРАЮСЬ КОРЧИТЬ ЕМУ ВСЯКИЕ УЖАСНЫЕ РОЖИ.

— Честно говоря, хозяин, лично я сомневаюсь, что даже волшебники до конца понимают эту чепуху про неопределенность, — ответил Альберт. — В моё время мы подобной ерундой не занимались. Определенность-неопределенность, уверенность-неуверенность… Не уверен, значит, мертв. И точка.

Смерть кивнул. У него с трудом получалось идти в ногу со временем. Взять, к примеру, параллельные измерения. Вот паразитные измерения — это да, это понятно. В одном из таких он жил. Паразитные измерения были недоделанными вселенными, которые могли существовать, лишь присосавшись к главной вселенной на манер рыбы-прилипалы. Но параллельные измерения могли означать лишь одно: все, что ты сделал, ты не сделал где-нибудь ещё.

Все это представляло собой необыкновенно тонкую проблему для существа, которое по природе своей было определенным. С тем же успехом можно играть в покер против неопределенного числа противников.

Смерть открыл шкатулку и посмотрел на котенка. Котенок уставился на него с нормальным для любого котенка изумлением.

— ТЕРПЕТЬ НЕ МОГУ, КОГДА С КОШКАМИ ПЛОХО ОБРАЩАЮТСЯ, — сказал Смерть, осторожно опуская котенка на пол.

— А по-моему, эта идея с котенком в коробке — не более чем метафора, — откликнулся Альберт.

— А… ТО ЕСТЬ ЛОЖЬ. — Смерть щелкнул пальцами.

Кабинет Смерти не занимал пространства в привычном смысле этого слова. Потолок и стены служили скорее декорациями, а не средствами ограничения. Сейчас они потускнели, исчезли, и на их месте появились гигантские песочные часы.

Их размеры трудно было определить, но мерить эти часы можно было разве что в милях.

Внутри по струящемуся песку плясали молнии, а снаружи на стекле было выгравировано изображение черепахи.

— М-ДА, МЕСТА ПОТРЕБУЕТСЯ НЕМАЛО, — сказал Смерть.

Злобный Гарри опустился на колени перед наспех сложенным алтарем. Состоял алтарь в основном из черепов, которые несложно было найти в этой зловещей местности. Гарри решил помолиться. За долгое время пребывания Темным Властелином (пусть даже довольно-таки незначительным) он сумел обзавестись несколькими полезными знакомствами в иных измерениях. Это были… в некотором роде боги. У них даже имелись имена. Одного, например, звали Душесос Олк-Калат. Честно говоря, даже в лучшие времена было достаточно сложно отличить богов от демонов.

— О Многомогущий! — начал Злобный Гарри. Это был безопасный религиозный эквивалент фразы «Всем, кого это может касаться». — Должен предупредить, что банда героев поднимается в горы, дабы поразить тебя возвернувшимся огнем. Срази же их в гневе молнией, а потом награди милостью своею твоего покорного слугу, а именно Злобного Кошмара Гарри. Почту можно передать через госпожу Гиббонс, Лладмедос, Панталоне-и-Корсетт, Дольменская улица, двенадцать. А ещё, если это возможно, я хотел бы получить участок земли с настоящими лавовыми ямами, лавовая яма имеется у каждого захудалого темного властелина, даже если он живет посреди треклятой пойменной почвы, прошу прощения за мой клатчский, и вообще, я считаю это дискриминацией малого бизнеса, не хотел тебя обидеть.

Гарри немного выждал на случай, если кто ответит, потом вздохнул и с трудом поднялся на ноги.

— Я — злобный и предательский Тёмный Властелин, — пробормотал он. — А чего они ждали? Я говорил. Я предупреждал. Конечно, если бы это зависело от меня… Но каким бы я был Темным Властелином, если бы не…

Неподалеку он заметил что-то розовое и залез на припорошенный снегом камень.

Через пару минут к Злобному Гарри присоединились остальные члены Орды и стали задумчиво рассматривать находку. Правда, менестреля почти сразу же стошнило.

— Да, не часто такое увидишь, — наконец промолвил Коэн.

— Человека, задушенного розовой шерстью для вязания? — уточнил Калеб.

— Нет, я имею в виду других двух…

— Просто удивительно, что можно сделать обычными вязальными спицами, — покачал головой Коэн. Он оглянулся на самодельный алтарь и усмехнулся. — Твоя работа, а, Гарри? Ты ж говорил, мол, хочешь побыть сам с собой…

— Розовой шерстью для вязания? — нервно переспросил Злобный Гарри. — Я? Розовой шерстью?

— Извини, не хотел тебя обидеть, — сказал Коэн. — Ладно, у нас нет на это времени. Пойдем, разберемся с Пещерами Жути. А где наш бард? Хватит блевать, доставай блокнот. Первый, кого разрубит пополам замаскированное лезвие, — тот дурак! Кстати, постарайтесь не разбудить Хэмиша…

Море было озарено прохладно-зеленоватым светом.

Капитан Моркоу сидел на носу. И что-то вышивал, как с изумлением обнаружил Ринсвинд.

— Эмблема нашей экспедиции, — объяснил Моркоу. — Видишь? Это тебе. — Он продемонстрировал эмблему.

— Понятно, но зачем?

— Для поднятия боевого духа

— А, для него… — протянул Ринсвинд. — Что ж, у тебя этой штуки с избытком. Леонарду он не нужен, у меня отродясь не водилось.

— Понимаю, ты подшучиваешь, но я считаю: что-то должно связывать нашу команду, — откликнулся Моркоу, спокойно продолжая вышивать.

— Ага, и это называется кожей. Очень важно, чтобы ты весь находился внутри неё.

Ринсвинд долго разглядывал эмблему. Ничего подобного у него никогда не было. Впрочем, неправда… Однажды ему подарили значок, на котором было написано: «Привет, сиводня мне есполнилось 5». Худшего подарка и представить себе невозможно — в особенности если тебе исполнилось шесть. Тот день рождения был самым поганым днем в его жизни.

— Нужно придумать поднимающий настроение девиз, — сказал Моркоу. — Волшебники должны знать толк в таких делах.

— Как насчет «Мортури Нолумус Мори»? — мрачно предложил Ринсвинд. — Вроде бы неплохо звучит.

Моркоу, шевеля губами, попытался перевести фразу.

— «Идущие на смерть…» Остальное не понял.

— Очень поднимает настроение, — сказал Ринсвинд. — Слова родились из самого сердца.

— Отлично. Большое спасибо, — поблагодарил Моркоу. — Сейчас же вышью.

— Ты находишь все это увлекательным, да? — вздохнул Ринсвинд. — Все это тебе действительно нравится?

— Но ведь интересно побывать там, где ещё никто не бывал.

— Неправильно! Мы отправляемся туда, откуда ещё никто не возвращался! — Ринсвинд вдруг замолк, а потом снова заговорил: — Ну, разве что за исключением меня. Но так далеко даже я не залетал. И я… просто шлепнулся обратно на Диск.

— Ага, мне рассказывали. И что ты видел?

— В основном свою жизнь, быстро проносившуюся перед глазами.

— Возможно, нам удастся увидеть что-нибудь более интересное.

Испепеляющим взором Ринсвинд смерил склонившегося над шитьем Моркоу. Этот человек выглядел до отвращения аккуратным и умелым. Наверняка ещё и чистюля. А лично Ринсвинд считал его полным идиотом с большим хрящом между ушами. Но полные идиоты не способны на такие замечания.

— Я беру с собой иконограф и побольше краски для бесенка, — продолжил Моркоу. — Волшебники требуют, чтобы мы тщательно фиксировали все увиденное. Говорят, что такая возможность представляется раз в жизни.

— Знаешь, от меня ты сочувствия не дождешься, — предупредил Ринсвинд.

— Кстати, как по-твоему, что нужно этой Серебряной Орде?

— Выпивки, богатства и женщин, — мигом откликнулся Ринсвинд. — Впрочем, насчет последнего немного сомневаюсь.

— Но ведь у них и так все это есть!

Ринсвинд кивнул. Как раз этого он и не понимал. У Орды и так все было. Все, что можно было купить за деньги, — то есть абсолютно все, потому что денег на Противовесном континенте было много.

Но тут встает один простой вопрос: когда ты добился всего, чего ты будешь добиваться дальше?

Долина была озарена прохладно-зеленоватым светом, отражавшимся от центральной ледяной вершины. Он колебался и переливался, как вода. В долину, недовольно бурча и постоянно «чевокая» друг другу, входили члены Серебряной Орлы.

Чуть позади, согнувшись и три погибели от пережитых ужаса и страха, бледным свидетелем кошмарных событий плелся менестрель. Его одежда превратилась в лохмотья. Одна штанина была оторвана. Он выглядел промокшим до нитки, хотя на его одежде (вернее, на том, что от неё осталась) виднелись обуглившиеся дыры. У дребезжащей, зажатой в дрожащей руке лютни была откушена часть корпуса. В общем и целом, менестрель походил на человека, который действительно повидал жизнь — причём в самых крайних её проявлениях.

— Не слишком-то они были безумны, — заметил Калеб. — Скорее они были какими-то грустными. Вот я знавал действительно шизанутых монахов.

— Да и чудовищ давным-давно пора послать на живодерню, — поддержал Маздам. — Мне даже как-то было неловко их убивать. Они были старше нас.

— Зато какие рыбины! — возразил Коэн. — В самом деле здоровенные твари.

— И очень кстати, — добавил Злобный Гарри. — Морж-то у нас кончился.

— Гарри, твои приспешники отлично показали себя, — сказал Коэн. — Это даже нельзя назвать глупостью. Никогда не видел, чтобы столько народу одновременно лупило друг дружку по головам.

— Хорошие ребята, — согласился Гарри. — Полные идиоты.

Заметив краем глаза, как Малыш Билли сосет порезанный палец, Коэн усмехнулся.

— Стало быть, зубы, да? — спросил он. — Один и тот же ответ? Всегда?

— Ну, хорошо, хорошо, иногда ответ — «язык», — огрызнулся Малыш Вилли и повернулся к менестрелю.

— Ты записал, как я порубил в капусту того огромного паука?

Менестрель медленно поднял голову. На лютне порвалась ещё одна струна.

— Бе-е-е, — проблеял он.

Члены Орды поспешно окружили барда. Ни в коем случае нельзя было допускать, чтобы кто-то один удостоился лучших рифм.

— И не забудь спеть о том, как рыба проглотила меня, а я вспорол ей брюхо и выбрался, понятно?

— Бе-е-е…

— А ты записал, как я убил шестирукую танцующую статую?

— Бе-е-е…

— Ты не несешь? Это я убил статую!

— Щас! Это я её располовинил, приятель. После такого удара никто не выживает!

— Почему же ты просто не отрубил ей голову?

— Не мог. Кто-то успел сделать это до меня!

— Послушайте, он ничего не записывает! Почему он ничего не записывает? Коэн, скажи, чтоб он все записал!

— Оставьте его на время в покое, — велел Коэн. — По-моему, рыба пришлась ему не по нутру.

— Скорее наоборот, — хмыкнул Маздам. — Не она — ему, а он — ей. Но его ж даже не пожевали, благо я вовремя поспел! А в коридоре он неплохо просушился. Ну, помните, когда из пола неожиданно вырывалось пламя?

— Наверное, наш бард не ожидал, что из пола неожиданно вырвется пламя, — пояснил Коэн.

Маздам театрально пожал плечами.

— Ты всегда должен быть готов к неожиданному пламени, иначе сиди дома и никуда не суйся.

— Кстати, если б Хэмиш не проснулся, с теми демонами-привратниками нам пришлось бы повозиться, — сказал Коэн.

В кресле, полупогребенный под завернутыми в шафрановые балахоны кусками рыбного филе, зашевелился Хэмиш.

— Чиво?

— Я СКАЗАЛ, ОЧЕНЬ УЖ ТЫ БЫЛ НЕДОВОЛЕН, КОГДА ТЕБЯ РАЗБУДИЛИ! — прокричал Коэн.

— Агась, оно самое!

Малыш Вилли потер бедро.

— Должен признаться, одна из этих тварюг едва не достала меня, — промолвил он. — Боюсь, скоро придется завязывать.

Коэн быстро повернулся к нему.

— Чтобы умереть, как Старик Винсент?

— Ну, нет, конечно…

— Представь, как бы он выглядел, не устрой мы ему настоящие похороны! Огромный костер — вот настоящие похороны для героя. А многие ворчали, мол, зря хорошую лодку испортили! Так что перестань молоть всякую чушь — и за мной!

— Бе-е… Бе-е… — проблеял менестрель и наконец нашел в себе силы закончить: — Безумцы! Безумцы! Безумцы! Все вы — полнейшие безумцы!

Калеб ласково похлопал его по спине, повернулся и двинулся за своим вождем.

— На нашем языке, приятель, это называется «берсерки», — бросил он через плечо.

Кое-что следовало проверить…

— Неоднократно по ночам я наблюдал за поведением болотных драконов, — сообщил Леонард, пока Думминг Тупс настраивал огнеизрыгательный механизм. — И мне стало совершенно ясно: пламя используется ими как средство передвижения. В некотором смысле, болотный дракон — живая ракета. Мне всегда казалось странным, что такое существо возникло в нашем мире. Подозреваю, они явились к нам извне.

— Слишком уж они тяготеют к взрывчатости, — заметил Думминг, отходя на шаг от сидящего в клетке дракончика, который не спускал с него глаз.

— Плохое питание, — безапелляционным тоном заявил Леонард. — Видимо, они привыкли к другой пище. Но я уверен, разработанный мной состав будет питательным, безопасным и… весьма полезным для наших целей.

— А теперь, по-моему, нам пора спрятаться за мешками с песком, — сказал Думминг.

— Ужель ты считаешь…

— Именно!

Плотно прижавшись спиной к мешкам, Думминг зажмурился и дернул за веревочку.

Перед клеткой дракона буквально на мгновение появилось зеркальце. А первая реакция самца, увидевшего перед собой другого самца, — это мощная струя пламени…

Раздался жуткий рёв. Наконец, выглянув из-за мешков, Думминг и Леонард увидели над вечерним морем желто-зеленый огонек, с грохотом уносящийся прочь.

— Тридцать три секунды! — сообщил Думминг, когда огонек наконец погас, и радостно вскочил на ноги.

В этот самый момент дракончик рыгнул.

Пламени практически не было, но более мокрого взрыва Думмингу переживать не приходилось.

— Ага, — изрек Леонард, вставая из-за мешка и снимая с головы лоскут чешуйчатой кожи. — Почти получилось, как я полагаю. Но надо бы добавить древесного угля и экстракта водорослей, чтобы сгладить отдачу.

Думминг снял шляпу. Больше всего на свете ему хотелось сейчас принять ванну. А потом ещё одну.

— Плохой из меня ракетомаг, верно? — пожаловался он, стирая с лица кусочки дракона.

Но буквально через час очередная струйка пламени пролетела над волнами, тонкая и ослепительно белая, с синеватой сердцевиной… И на этот раз… на этот раз дракончик лишь улыбнулся.

— Да я лучше сдохну, чем поставлю свою подпись, — сказал Малыш Вилли.

— А я лучше сражусь с драконом, — заявил Калеб. — Только с настоящим, как в былые времена. А то нынешняя мелюзга только на фейерверки и годится.

— Раз подписался, — кивнул Коэн, — и все, ты у них в руках.

— Слишком много букв, — сказал Маздам. — И все разные. Лично я всегда ставил крестик.

Орда остановилась передохнуть и покурить на каменной плите на границе зеленой долины.

Земля была покрыта толстым слоем снега, а воздух был на удивление теплым. От сильного магического поля слегка покалывало кожу.

— А вот чтение, — продолжил Коэн, — совсем другое дело. Я совсем не против, если человек немного читает. Например, попади тебе в руки карта, а на ней — большой крест, так вот, умеющий читать человек сразу все поймет.

— Что поймет? Что это карта Маздама? —спросил Малыш Вилли.

— Ага. Или ещё кого.

— А я умею и писать, и читать, — виновато признался Злобный Гарри. — Так уж вышло. Необходимо для дела. Этикет, так сказать. С людьми, которых ты запускаешь по доске над кишащим акулами бассейном, нужно вести себя вежливо… Так тебя ещё больше боятся.

— Тебя, Гарри, никто ни в чем не обвиняет, — откликнулся Коэн.

— Ха, если б я ещё мог достать акул… — ударился в воспоминания Гарри. — Не стоило мне верить Безрукому Джонни: мол, акулы это, акулы, просто у них ещё не все плавники отросли. А эти твари просто плавали кругами, весело попискивали и постоянно просили рыбы. Я бросаю людей в пыточный бассейн для того, чтобы их разорвали на части, а вовсе не для того, чтобы они там вступали в контакт с собственным «я» или сливались воедино с космосом.

— Даже акула была бы лучше, чем эта рыба, которой мы запаслись, — скорчил рожу Калеб.

— Сомневаюсь, — возразил Коэн. — Акулы воняют мочой. — Он повел носом. — А сейчас пахнет…

— …Кулинарией, — закончил за него Маздам.

Обходя валуны, они двинулись на запах. Менестрель с удивлением услышал шорох мечей, выскальзывающих из ножен.

— Никогда не доверял кулинарии, — сказал Коэн, очевидно пытаясь объяснить свое поведение.

— Но вы ведь только что сражались с чудовищными, безумными, кровожадными рыбами! — воскликнул менестрель.

— Нет, безумными были монахи, а рыбы… Фиг их поймешь. Вот от безумного монаха всегда знаешь, чего ожидать, но человек, готовящий пищу, да ещё в таком месте… Это всегда тайна.

— И что?

— А то. Тайны убивают.

— Но ты-то жив.

Меч Коэна со свистом рассек воздух, который вроде бы даже чуточку зашипел.

— Я привык их разгадывать.

— О… Своим мечом? Типа как Карелинус развязал цортский узел?

— Честно говоря, парень, в узлах я совсем не разбираюсь.

На площадке между валунами горел костер, на котором варилась похлебка, а рядом сидела пожилая женщина и что-то вышивала. Менестрель ожидал увидеть что угодно, но только не это. Правда, для своего возраста одета женщина была немножко… по-молодежному, и окруженный цветочкам девиз, который она вышивала на платке, гласил: «АТВЕДАЙ СТАЛИ, САБАЧЬЯ СВИНЬЯ».

— Так-так, — сказал Коэн, убирая меч обратно в ножны. — Наткнувшись на те трупы, я ещё подумал: кажется, знакомый почерк. И не ошибся. Как поживаешь, Вена?

— Неплохо выглядишь, Коэн, — спокойно откликнулась женщина, словно бы совсем не удивившись появлению Орды. — Ребята, похлебки хотите?

— Ага, — с ухмылкой ответил Маздам. — Только сначала её попробует бард.

— Как тебе не стыдно, Маздам, — укорила женщина, откладывая вышивание.

— Не стыдно. Когда мы встречались в последний раз, ты отравила меня и утянула мешок драгоценностей…

— Это было сорок лет тому назад! И где ты был, когда мне пришлось в одиночку сражаться с толпой гоблинов?

— Я знал, что ты их победишь.

— А я знала, что драгоценности тебе без надобности. Доброе утро, Злобный Гарри. Привет, ребята. Придвигайте камни. А это что за убогое создание?

— Это бард, — представил Коэн. — Бард, познакомься. Вена Воронокудрая.

— Что? — воскликнул бард. — Не может быть! Даже я слышал о Вене, она высокая девушка с…

— Старые легенды умирают долго, — вздохнула Вена, приглаживая седые волосы. — Кстати, ребята, теперь меня величают госпожой Макгарри.

— Да, я слышал, ты остепенилась, — кивнул Коэн, зачерпывая ложкой похлебку и пробуя варево на вкус. — Вышла замуж за трактирщика, повесила меч на стену. Завела детей…

— Внуков, — с гордостью поправила его госпожа Макгарри, но буквально через мгновение улыбка исчезла с её лица. — Один из них теперь управляет трактиром, а второй ушел в бумажную промышленность.

— Заведовать трактиром — хорошее дело, — одобрил Коэн. — Но в канцелярии ничего геройского не вижу. Резак для бумаги — это тебе не меч. — Он облизнулся. — Очень вкусно, девочка.

— Забавно, — пожала плечами Вена. — Никак не думала, что у меня к этому талант, но ради моих пампушек люди готовы ехать на другой край света.

— Значит, в этом смысле ничего не изменилось, — сказал Маздам Дикий. — Хур-хур-хур…

— Маздам, — перебил Коэн, — помнишь, ты просил предупреждать, когда твое поведение станет слишком диким?

— Да?

— Сейчас как раз такой момент.

— Ничего, ничего, — успокоила госпожа Макгарри, мило улыбнувшись покрасневшему Маздаму. — Так вот, когда Чарли умер, я тупо сидела в комнате и вдруг подумала: неужели все? Осталось только ждать Мрачного Жнеца? А потом… Потом появился этот свиток…

— Какой такой свиток? — спросили Коэн и Злобный Гарри одновременно и яростно воззрились друг на друга.

— Понимаешь ли, — сказал Коэн, запуская руку в заплечный мешок, — я тоже нашел некий древний свиток, в котором было подробно описано, как перебраться через горы, как обойти все ловушки…

— И я тоже, — признался Гарри.

— И ты молчал?!

— Коэн, я — Тёмный Властелин, — терпеливо объяснил Злобный Гарри. — А не добрая фея-крестная, помогающая всем и вся.

— Но ты-то где его нашел?

— В какой-то древней гробнице, которую мы решили разграбить.

— А мой хранился в старой кладовой, ну, у меня во дворце, — сказал Коэн.

— А мой оставил в трактире какой-то одетый во все черное путник, — добавила госпожа Макгарри.

— Гм, прошу прощения? — разорвал наступившую тишину менестрель.

— Чего? — дружно спросили все трое.

— Это только мне кажется? Или все мы кое-что упускаем?

— Что именно? — поинтересовался Коэн.

— Во всех свитках описывалось одно и то же: как перебраться через горы. И этот путь ещё никому не удавалось преодолеть.

— Да. Ну и что?

— Но… гм-м… кто написал все эти свитки?

Бог-Крокодил Оффлер поднял взгляд от игрового поля, которое на самом деле было миром.

— Ну и чьих он будет? Прифнафайтефь, — прошепелявил Оффлер. — Фдефь какой-то умник объявилфя.

Все собравшиеся божества вытянули шеи, оглядываясь по сторонам, а потом один из них неуверенно поднял руку.

— А ты у наф?.. — поинтересовался Оффлер.

— Нугган Всемогущий. Мне поклоняются в отдельных районах Борогравии. Этот юноша был воспитан в моей вере.

— И фо фто ферят нугганиты?

— Э-э… в меня. Главным образом в меня. И моим последователям строго-настрого запрещено есть шоколад, имбирь, грибы и чеснок.

Некоторые боги поморщились.

— Да уф, — хмыкнул Оффлер. — По мелофам ты не рафмениваеффя.

— Но какой смысл запрещать брокколи? Этот подход несколько старомоден, — пожал плечами Нугган и посмотрел на менестреля. — Раньше особой сообразительностью он не отличался. Может, мне покарать его? Наверняка в этой похлебке есть чеснок. Чтобы госпожа Макгарри готовила без чеснока?..

Оффлер помедлил. Он был очень старым богом, восставшим давным-давно из курящихся зловонными парами болот в прокаленных темных землях. Однако благодаря определенного рода мудрости Оффлер пережил множество более современных и куда более красивых богов.

Кроме того, Нугган был недавним божеством, полным адского огня, больного самомнения и амбиций. Особой сообразительностью Оффлер не отличался, но даже он подозревал, что бог, претендующий на долгосрочность, должен предложить своей пастве нечто большее, чем амнистию от молний. А ещё Оффлер ощущал не подобающую богу симпатию к существам, которым божественным повелением было запрещено есть шоколад и чеснок. И у этого Нуггана такие противные усики… Не подобает богу, каким бы мелким он ни был, носить такие гнусные усики.

— Пофалуй, не фтоит, — сказал Оффлер и потряс стаканом с костями. — Так будет дафе вефелее.

Коэн пальцами затушил бычок, спрятал его за ухо и поднял взгляд на зеленую ледяную стену.

— Ещё не поздно повернуть назад, — сказал Злобный Гарри. — Если кто хочет, конечно.

— Ага, — не оборачиваясь, откликнулся Коэн. — Тем более что игра вряд ли будет честной.

— А правда, это весьма забавно, — покачала головой Вена. — Всю жизнь я пускалась в разные авантюры по старыми картами, найденными в древних гробницах или ещё где, и ни разу не задумывалась о том, откуда эти карты взялись. О таких вещах никогда не думаешь. О мечах, ключах, всяких лекарствах, оставленных в неизведанных подземельях…

— Кто-то готовит нам подляну, — сказал Малыш Вилли.

— Вероятно, — согласился Коэн. — Но это не первая подляна в моей жизни.

— Мы решили сразиться с самими богами, Коэн, — напомнил Гарри. — Человек, задумавший такое, должен быть абсолютно уверен в своей удаче.

— Ну, моя удача покамест меня не подводила, — сказал Коэн, вытягивая руку и касаясь поверхности скалы. — Теплая.

— Но она вся покрыта льдом! — возразил Гарри.

— Да. Странно, правда? Все в точности так, как говорится в свитках. И снег прилипает, видите? Это все магия. Ну что ж, поплевали на руки и…

Аркканцлер Чудакулли решил, что команда нуждается в тщательной тренировке. В ответ Думминг Тупс сказал, что команда отправляется в неизведанное, а Чудакулли сказал: в таком случае тренировка должна быть не менее неизведанной и неожиданной.

А Ринсвинд сказал, что они идут на верную погибель, а на верную погибель способен любой без какой бы то ни было тренировки.

А ещё через некоторое время он сказал, что изобретенное Леонардом устройство вполне даже работает. Достаточно провести в нем пять минут, и верная погибель кажется желанным избавлением.

— Его снова вырвало, — подметил декан.

— Но нельзя не отметить определенных успехов, — возразил заведующий кафедрой беспредметных изысканий.

— Что ты имеешь в виду? В прошлый раз он продержался на десять секунд дольше!

— Да, но рвотных масс стало больше, и разлетаются они дальше! — пояснил завкафедрой.

Декан поднял голову. Летательный аппарат загадочно топорщился под брезентом. Самые интересные места были надежно прикрыты. Сильно пахло клеем и лаком. Библиотекарь, который любил находиться в центре событий, мирно свисал с реи и забивал в какую-то досточку деревянные гвозди.

— Помяни моё слово, это будут воздушные шары, — сказал декан. — Как наяву вижу. Воздушные шары, паруса, такелаж, все такое. Возможно, даже якорь. Фантастическая картина.

— В Агатовой империи есть бумажные змеи, способные поднять человека, — напомнил завкафедрой.

— Ну, или он решил построить огромного-преогромного змея.

На некотором расстоянии от них в круге света сидел Леонард Щеботанский и что-то рисовал. Время от времени он передавал листы бумаги подмастерью, который тут же торопливо удалялся.

— А ты видел, что он вчера придумал? — спросил декан. — Ему в голову пришла мысль, что, возможно, придется выходить наружу, ну, если какой ремонт понадобится, и он изобрел летательное устройство. Привязываешь к спине дракончика и летишь! В случае чрезвычайной ситуации!

— Дракон на твоей спине — куда уж чрезвычайнее, — покачал головой заведующий кафедрой беспредметных изысканий.

— Вот именно! Этот человек живет в башне из слоновой кости!

— Правда? А я думал, Витинари держит его взаперти на чердаке.

— Я имел в виду, такая вот жизнь не может не повлиять на человека. По моему очень скромному мнению, конечно. Сидишь в четырех стенах и черточки на стене рисуешь, отмечая прожитые дни.

— А говорят, он пишет хорошие картины, — заметил завкафедрой.

— Ха, картины… — презрительно повторил декан.

— И говорят, они настолько хороши, что их глаза неотступно следуют за тобой по комнате.

— Правда? А что делает остальное лицо?

— А лицо остается на месте, — сказал завкафедрой беспредметных изысканий.

— Бегающие по комнате глаза — это, по-твоему, хорошо? — фыркнул декан, выныривая на солнечный свет.

За своим столом, обдумывая проблему управления аппаратом в разреженном воздухе, Леонард тщательно вырисовывал розу.

Злобный Гарри закрыл глаза.

— Мне как-то не по себе, — сказал он.

— Привыкнешь, — успокоил его Коэн. — Главное — правильно смотреть на вещи.

Злобный Гарри открыл глаза.

Он стоял на широкой зеленоватой равнине, которая по обеим сторонам плавно закруглялась, а впереди терялась в облачном тумане. Гребень высокого зеленого холма…

— Самая обычная прогулка, — заявил сбоку от него Малыш Вилли.

— Послушай, это ведь даже не ноги, — пожаловался Злобный Гарри. — Мои ноги в порядке. Это все моя голова.

— А ты тверди себе: земля за спиной, земля за спиной… — посоветовал Малыш Вилли.

— Не помогает, — сказал Злобный Гарри.

Странность горы заключалась в следующем. Стоило только поставить на неё ногу, как направление начинало зависеть от твоего личного выбора. Другими словами, сила тяжести переставала быть обязательной. Она находилась под твоими ногами вне зависимости от того, куда эти ноги указывали.

Злобный Гарри с удивлением огляделся по сторонам. Орда вела себя так, словно ничего особенного не происходило. Даже ужасное кресло-каталка Хэмиша Стукнутого, весело поскрипывая, катилось в направлении, которое до этого момента было вертикальным. «Наверное, — подумал Злобный Гарри, — это все потому, что Темные Властелины гораздо умнее героев. Чтобы заполнить платежную ведомость даже на полудюжину приспешников, нужно иметь функционирующие мозговые клетки…» И сейчас мозговые клетки Злобного Гарри приказывали ему смотреть прямо перед собой и пытаться думать, будто он идёт небрежной походкой по широкому травянистому гребню, и ни в коем случае не оглядываться назад, даже не думать о том, чтобы оглянуться назад, потому что сзади… гн-гн-гн…

— Осторожно! — закричал Малыш Вилли, хватая его за руку. — Слушай свои ноги. Они знают, что делают.

К вящему ужасу Гарри, именно в этот момент Коэн решил оглянуться.

— Вы только посмотрите, какой чудесный вид! — воскликнул он. — Отсюда каждый домик виден!

— О нет, пожалуйста, нет… — пробормотал Злобный Гарри, падая на живот и цепляясь руками за гору.

— Просто великолепно, а? — ухмыльнулся Маздам. — Все эти моря словно бы нависают над нами… Эй, а что такое с Гарри?

— Просто немного нездоровится, — сказала Вена.

Менестрель, как ни странно, чувствовал себя как дома.

— Я вырос в горах, — объяснил тот. — Совсем не боюсь высоты.

— А мне вот везде довелось побывать, — сказал Коэн, наслаждаясь видом. — Был там, делал то… Был там же, делал се… Не вижу ни единого места, где бы я не бывал…

Менестрель внимательно оглядел его с головы до ног. Постепенно он начинал понимать. «Кажется, вот теперь я догадываюсь… — подумал он. — Хвала богам, я получил классическое образование. Осталось только вспомнить цитату».

— «И возрыдал Карелинус, ибо не осталось миров, которые он ещё не покорил», — процитировал он.

— Да кто такой этот тип? Ты его уже упоминал, — сказал Коэн.

— Ты не слышал про императора Карелинуса?

— Не-а.

— Но… он же был величайшим завоевателем! Его империя простиралась от Края до Края. Только Противовесный континент и ИксИксИксИкс остались не завоеванными!

— Я его не осуждаю. На одном ни за какие деньги приличного пива не найдешь, а до другого пока доберешься, все ноги сотрешь.

— Говорят, ступив на берег За-Лунья, Карелинус разрыдался. Какой-то философ сказал ему, что существуют другие миры, которые он никогда не сможет покорить. Э-э… Ты немного напоминаешь мне Карелинуса.

Некоторое время Коэн шёл молча.

— Ага, — сказал он наконец. — Это я могу понять. Но я никогда не был таким слюнтяем.

— Итак, — возвестил Думминг Тупс, — время — минус двенадцать часов.

Собравшиеся на палубе воззрились на него настороженно и недоуменно.

— Это означает, что летающая машина сорвется с Края завтра перед рассветом, — объяснил Думминг.

Все посмотрели на Леонарда, завороженно следящего за полетом чайки.

— Господин Щеботанский? — позвал лорд Витинари.

— Что? Ах, да. — Леонард часто заморгал. — Да, аппарат будет готов, только с туалетом у меня возникли некоторые проблемы.

Профессор современного руносложения порылся в бездонных карманах своего балахона.

— Где-то должен быть… Специально по такому случаю я захватил пузырек… Честно говоря, в море у меня те же самые проблемы.

— Я имел в виду проблемы, связанные с разреженным воздухом и низкой силой тяготения, — уточнил Леонард. — О которых поведал единственный уцелевший моряк с «Марии Песто». Хотя вроде бы сегодня днем я придумал конструкцию туалета, в котором посредством воздействия разреженного воздуха достигается эффект, как правило, связанный с силой тяготения. Также будет задействовано легкое отсасывание.

Думминг кивнул. Когда дело касалось механики, он соображал довольно быстро, и в его воображении автоматически возникла нужная картинка. Теперь он не отказался бы от воображаемого ластика.

— Э-э… Да. — Усилием воли он наконец прогнал жуткое видение. — Итак, вернемся. Ночью от баржи отстанет бóльшая часть судов. Даже при магическом ветре мы не рискуем подходить к Краю ближе чем на тридцать миль. Нас может утянуть течением и сбросить вниз.

Услышав эти слова, Ринсвинд, стоявший у леера и с печальным видом смотревший на воду, вдруг оживился.

— А до Крулла отсюда далеко? — спросил он.

— До Крулла? Сотни миль, — ответил Думминг. — Мы стараемся держаться подальше от этих пиратов.

— Значит, мы идём прямо в Окружносеть?

Формально возникла тишина, нарушаемая громкими невысказанными мыслями. Каждый срочно пытался придумать причину, по которой было бы глупо рассчитывать на то, что именно он должен был подумать об этом, но одновременно следовало полагать, что об этом просто обязан был подумать кто-то ещё. Окружносеть считалась самым грандиозным рукотворным сооружением, она опоясывала почти треть мира. На Крулле целая цивилизация существовала лишь на том, что попадалось в Окружносеть. Крулльцы питались в основном суси, а их неприязнь к остальному миру выражалась в постоянном расстройстве пищеварения.

Сидевший в кресле лорд Витинари язвительно усмехнулся.

— Именно туда. Насколько мне известно, Окружносеть протянулась на несколько тысяч миль. Тем не менее, насколько мне опять-таки известно, крулльцы уже не превращают захваченных моряков в своих рабов. Они просто назначают за их головы разорительные суммы.

— Пара шаровых молний, и от этой Окружносети только ниточки останутся, — предложил Чудакулли.

— Но для этого потребуется подойти к ней достаточно близко, — сказал лорд Витинари. — А значит, нам придется приблизиться к Краепаду. И одновременно вы будете разрушать единственное сооружение, препятствующее вашему падению с Края? Весьма запутанная проблема, господа.

— Тогда ковер-самолет, — пожал плечами Чудакулли. — Как раз для него дельце. У нас есть один такой…

— Мы слишком близко от Края, аркканцлер, — угрюмо напомнил Думминг. — Волшебное поле тут слишком тонкое, к тому же нельзя не учитывать сильные воздушные потоки…

И тут с громким шорохом перевернулась страница чертежного альбома.

— А и верно, — сказал Леонард, скорее обращаясь к себе, чем к кому-либо ещё.

— Прошу прощения? — поднял брови патриций.

— Некогда, милорд, я придумал весьма простой способ уничтожения вражеского флота. Исключительно как упражнение для ума.

— Но с пронумерованными деталями и списком инструкций? — уточнил патриций.

— Разумеется, милорд. Иначе какое это было бы упражнение? Однако я чувствую уверенность, что с помощью господ волшебников мы сможем использовать это моё изобретение в несколько иных целях.

Он широко улыбнулся. Все посмотрели на нарисованную им картинку. В кипящее море с пылающих кораблей прыгали людские фигурки.

— И вот так ты… упражняешь свой ум? — спросил декан.

— О да. Это ведь всего-навсего рисунок. Практического воплощения у него никогда не будет.

— Но ведь это кто угодно может построить! — воскликнул профессор современного руносложения. — Тут указано все: от стоимости клея до расходов на транспортировку!

— Смею предположить, такой человек может найтись, — скромно заметил Леонард. — Но я уверен, правительство пресечет его деятельность прежде, чем он успеет зайти слишком далеко.

Улыбку, появившуюся на лице лорда Витинари, не смог бы запечатлеть даже такой гениальный художник, как Леонард Щеботанский.

Очень осторожно, прекрасно понимая: урони одну — и даже не успеешь этого понять, бригада из студентов и подмастерьев устанавливала клетки с драконами на полки в заднем отсеке летающей машины.

Когда какой-нибудь из дракончиков икал, все замирали. Не замирал только Ринсвинд — он мигом оказывался за большим штабелем досок на расстоянии многих ярдов от драконов.

— Все они питались по специальной, составленной Леонардом диете и в течение четырех-пяти часов будут вести себя смирно, — сказал Думминг, в третий раз вытаскивая Ринсвинда из-за штабеля. — Первые две ступени получали пищу через тщательно отмеренные промежутки времени; причём у первой ступени возникнет позыв изрыгнуть пламя именно в тот момент, когда вы достигнете Краепада.

— А если мы где-то задержимся?

Думминг глубоко задумался.

— На вашем месте я бы не стал задерживаться, — наконец сказал он.

— Большое спасибо.

— Драконов, которых вы возьмете с собой в полет, нужно будет кормить. Мы погрузили смесь лигроина, каменноугольного масла и антрацитовой пыли.

— И это я должен буду кормить драконов?

— Да.

— На этом деревянном корабле? Высоко-высоко в небе?

— Ну, в техническом смысле, да.

— А вот с этого места, пожалуйста, поподробнее. Техника меня особо интересует.

— Строго говоря, внизу ничего не будет. Как такового. Э-э… Но вы будете двигаться очень быстро, поэтому на то, чтобы упасть, у вас просто не будет времени. — Думминг заглянул Ринсвинду в глаза, пытаясь отыскать там искру понимания. — Или, иными словами, это как будто ты все время падаешь, но об землю так и не ударяешься.

Над их головами довольно шипели драконы. Клубы пара струились сквозь пляшущие тени.

— О, — промолвил Ринсвинд.

— Понял? — спросил Думминг.

— Нет. Я просто надеялся, что, если я промолчу, ты больше не будешь мне ничего объяснять.

— Ну, как дела, господин Тупс? — спросил вышагивающий во главе волшебников аркканцлер. — Как наш большой змей?

— Все идёт по плану, аркканцлер. Время — минус пять часов.

— Правда? Отлично. Ужин через минус десять минут.

У Ринсвинда была небольшая каюта с холодной водой и бегающими крысами. Большую её часть, помимо койки, занимал сундук. Вернее, Сундук.

Это был ящик, который передвигался на множестве маленьких ножек. Волшебный ящик, насколько знал Ринсвинд. Сундук принадлежал ему уже много лет и понимал каждое его слово, но подчинялся, к сожалению, примерно одному из сотни.

— Для тебя нет места, — сказал Ринсвинд. — Кроме того, стоит тебе подняться в воздух, ты сразу теряешься.

Сундук безглазо таращился на него.

— Поэтому ты остаешься с милейшим господином Тупсом, понятно? Кстати, с богами ты тоже не больно-то ладишь. Я скоро вернусь.

Сундук продолжал поедать его отсутствующими глазами.

— И перестань на меня так смотреть! — рявкнул Ринсвинд.

Лорд Витинари бросил взгляд на троих… Как бы их назвать?

— Люди, — произнес он, остановившись на наиболее верном термине, — мне выпала великая честь поздравить вас с… с…

И вдруг замолчал. Лорд Витинари не относился к тем, кто души не чает во всяких технических диковинках. Как он считал, все люди делятся на два вида: нормальные и те, кто постоянно жует пиццу и сходит с ума по всяким механизмам.

— …С тем, что вы станете первыми, кто покинул Плоский мир с твердым намерением вернуться, — наконец продолжил он. — Ваша… миссия заключается в том, чтобы приземлиться на Кори Челести или рядом с ней, обнаружить Коэна-Варвара и его людей и любым возможным способом сорвать их нелепые планы. Видимо, имеет место быть какое-то недоразумение. Даже герои-варвары не способны зайти настолько далеко, чтобы взорвать весь мир. — Он вздохнул. — Обычно они недостаточно цивилизованны для этого. Как бы то ни было… мы умоляем его прислушаться, взываем к его здравому смыслу и так далее. Варвары, как правило, сентиментальны. Поведайте ему о милых щенках, которые неминуемо погибнут, или ещё о чем-нибудь в том же роде. Больше ничего посоветовать не могу. Что касается применения грубой физической силы, тут, полагаю, без шансов. Если бы Коэна было легко убить, кто-нибудь давным-давно сделал бы это.

Капитан Моркоу бодро отдал честь.

— Сила — самое последнее средство, милорд, — отрапортовал он,

— А с точки зрения Коэна, первое и единственное, — сказал лорд Витинари.

— Послушайте, — вмешался Ринсвинд, — он неплохой парень, если не заходить к нему со спины.

— Ага, это подал голос главный специалист экспедиции, — усмехнулся патриций. — Я просто надеюсь… Капитан Моркоу, что написано на этой эмблеме?

— Девиз экспедиции, милорд, — радостно сообщил Моркоу. — «Моритури Нолумус Мори». Ринсвинд предложил.

— Так я и думал, — кивнул лорд Витинари, меряя волшебника холодным взглядом. — Господин Ринсвинд, а нельзя ли услышать хотя бы приблизительный перевод?

— Э-э… — замялся Ринсвинд, но выхода не было. — Э… «Идущие на смерть этого совсем не приветствуют». Примерно так.

— Смысл понятен. Отдаю должное твоей правдивости… Да?

Думминг прошептал что-то ему на ухо.

— А, меня проинформировали, что скоро мы будем вынуждены вас покинуть, — сказал лорд Витинари. — Господин Тупс говорит, что мы сможем поддерживать с вами связь. По крайней мере, пока вы не приблизитесь к Кори Челести.

— Так точно, милорд, — кивнул Моркоу. — Разбитый омнископ. Поразительный прибор. Каждый осколок видит то, что видят остальные осколки. Удивительно.

— Итак, не сомневаюсь, ваша карьера будет, ха-ха, головокружительной и весьма даже стремительной. По местам, господа.

— Э-э… Я хотел бы сделать иконографию, милорд, — попросил Думминг, торопливо выбегая вперед с огромным ящиком. — Так сказать, запечатлеть момент! Будьте так добры, встаньте у флага и улыбнитесь… Ринсвинд, это значит «поднять вверх уголки рта»… Большое спасибо. — Думминг, подобно всем плохим фотографам, выждал, когда улыбки станут будто приклеенные, и только тогда сделал снимок. — Никто не хочет произнести последние слова?

— То есть… последние слова перед тем, как мы улетим и вернемся? — наморщив лоб, уточнил Моркоу.

— Да, конечно. Именно это я и имел в виду! Потому что вы обязательно вернетесь! — произнес Думминг, как показалось Ринсвинду, слишком уж бодро. — Я всецело доверяю устройству господина Щеботанского. Как и он сам, полагаю.

— Честно признаться, никогда не задумывался, можно ли доверять моим устройствам, — сказал Леонард.

— Правда?

— Конечно. Механизм либо работает, либо нет. От доверия тут ничего не зависит, — пожал плечами Леонард. — Кстати, если мы потерпим неудачу, ничего страшного не случится. Ведь если мы не сможем вернуться, возвращаться будет просто некуда. — Он довольно улыбнулся. — Всегда говорил, логика в подобных ситуациях — абсолютно незаменимая штука.

— Лично я, — сказал капитан Моркоу, — испытываю счастье, трепет и восторг. — Он похлопал по висевшему на боку ящику. — И я, как было приказано, взял с собой иконограф и намереваюсь запечатлеть много полезных и волнующих изображений нашего мира, которые, возможно, позволят нам увидеть человечество в новом свете.

— Сейчас ещё не поздно уйти в отставку? — спросил Ринсвинд, не спуская глаз со своих спутников.

— Поздно, — ответил лорд Витинари.

— А если на основании безумия?

— Собственного?

— Да как скажете!

Витинари поманил Ринсвинда к себе.

— Только полный безумец мог согласиться принять участие в этом предприятии, — тихо произнес он. — И в данном случае ты признан абсолютно годным.

— А если предположить, что я не безумен?

— О, как правитель Анк-Морпорка, я обязан поручить выполнение столь важного задания только самым сообразительным и уравновешенным из своих подданных.

Он посмотрел Ринсвинду прямо в глаза.

— Чувствую тут какую-то уловку, — сказал Ринсвинд, понимая, что проиграл.

— Если хочешь, я официально пропишу все в виде поправки, — улыбнулся патриций.

Огни стоявших на якоре судов скрылись в темноте, а баржа, подхваченная течением, все быстрее и быстрее двигалась вперед.

— Назад дороги нет, — сказал Леонард.

Вдоль Края света под аккомпанемент громовых раскатов плясали молнии.

— Обычный шквал, я полагаю, — добавил он, когда крупные капли дождя забарабанили по брезенту. — Ну что, поднимаемся на борт? Курс у нас зафиксирован, наше вмешательство не требуется, а мы по крайней мере будем ждать в относительном комфорте.

— Сэр, но сначала мы должны запустить брандеры! — напомнил Моркоу.

— Ну, конечно! — воскликнул Леонард. — Я бы давно забыл где-нибудь собственную голову, если бы она не держалась на костях, коже и всем остальном!

Чтобы пробить брешь в Окружносети, пришлось пожертвовать парой шлюпок. Они уже покачивались на волнах, тяжело груженные банками с лаком, краской и остатками драконьего ужина. Моркоу взял пару ламп, зажег их, прикрывая от порывистого ветра, и, следуя приказу Леонарда, осторожно поместил в шлюпки.

Затем шлюпки отвязали. Освободившись от баржи, они быстро понеслись к Краю.

Дождь немилосердно лупил палубу и брезент.

— Ну, а теперь на корабль, — предложил Леонард, пригибаясь и уворачиваясь от дождевых струй. — Я бы сейчас не отказался от кружечки горячего чая.

— Но я думал, сэр, мы не должны пользоваться на борту открытым огнем, — сказал Моркоу.

— Я прихватил с собой специально изобретенный кувшин, который сохраняет тепло, — ответил Леонард. — Или холод, на выбор. Называется Горячительная Фляга. Или Холодительная, как кому нравится. Я сам толком не понимаю, как она различает — тепло или холод нужно хранить. И тем не менее она работает.

Он первым поднялся по трапу.

Лишь один маленький фонарик освещал кабину. Тусклый свет выхватывал из темноты три кресла, окруженные рычагами, хитроумными приспособлениями и всяческими пружинками.

Экипажу уже приходилось бывать здесь. Все знали, где что расположено. Ближе к корме, у стены стояла скромная койка — одна, потому что время на сон будет только у одного члена экипажа. Авоськи с провиантом и флягами с водой занимали все свободное место на стенах. К сожалению, некоторые из комитетов лорда Витинари, созданные для того, чтобы их члены случаем не вмешались во что-нибудь важное, несколько переусердствовали в снабжении корабля средствами первой необходимости. Они учли все необходимости, вплоть до столкновения на леднике с аллигатором.

— Мне просто не хотелось никому отказывать, — вздохнул Леонард. — Правда, я настоял, чтобы пища была питательной, но концентрированной и, гм, по возможности безотходной…

Все дружно повернулись и посмотрели на экспериментальный туалет модели Мк-2. Модель Мк-1 тоже работала — почти все изобретения Леонарда работали, — но поскольку в процессе своего использования она принималась с бешеной скоростью вращаться вокруг собственной оси, от неё пришлось отказаться. Согласно докладу пилота-испытателя (он же — Ринсвинд), с какими бы намерениями ты в этот туалет ни входил, их мгновенно сменяло непреодолимое желание выйти.

Модель Мк-2 осталась неиспытанной. Под взглядом экипажа она угрожающе заскрипела, недвусмысленно призывая к запорам и мочекаменной болезни.

— Туалет, несомненно, будет функционировать, — сказал Леопард, и на этот раз Ринсвинд не мог не заметить нотку неуверенности, проскользнувшую в его голосе. — Нужно только открывать нужные краны в правильной последовательности.

— А что произойдет, если мы откроем нужные краны в неправильной последовательности? — спросил Моркоу, пристегиваясь ремнем.

— Вообще-то, я столько всего полезного изобрел для этого корабля, вы должны быть бесконечно признательны мне и… — начал было Леонард.

— И тем не менее нам хотелось бы знать ответ, — перебил его Ринсвинд.

— Э-э… Честно говоря, если вы откроете нужные краны в неправильной последовательности, то очень сильно пожалеете, что открыли нужные краны в неправильной последовательности, — ответил Леонард. Он порылся под креслом и достал большой металлический сосуд странной конструкции. — Кто хочет чаю?

— Маленькую чашечку, если можно, — отозвался Моркоу.

— А мне и чайной ложки хватит, — сказал Ринсвинд. — Кстати, что это за штука свисает передо мной с потолка?

— Это моё новое устройство для смотрения назад, — гордо сообщил Леонард. — Пользоваться им чрезвычайно просто. Я назвал его Устройством Смотрения Назад.

— Оглядываться — плохая примета, — твердо заявил Ринсвинд. — Всегда так считал. Твой бег сразу замедляется.

— Но нас никто и ничто не замедлит!

— Правда? — спросил Ринсвинд, сразу повеселев.

Сильный дождь барабанил по брезенту. Моркоу попытался разглядеть что-либо впереди. В покрытии было прорезано специальное отверстие, чтобы…

— Кстати, — сказал он, — кто мы такие? Как нас теперь правильно называть?

— Идиотами? — предложил Ринсвинд.

— Я имею в виду официально. — Моркоу окинул взглядом тесную кабину. — И как мы назовем наш корабль?

— Волшебники зовут его большим змеем, — сообщил Ринсвинд. — Но он совсем не похож на змея, потому что змей — это такая штука на ниточке, которая…

— У него должно быть название, — настаивал Моркоу. — Отправляться в путешествие на судне без названия — очень плохая примета.

Ринсвинд посмотрел на рычаги перед своим креслом. В основном они предназначались для управления драконами.

— Мы сидим в большом деревянном ящике, а за нашими спинами сотня готовящихся рыгнуть драконов, — мрачно сказал он. — Нам очень нужно придумать название. Кстати, Леопард, ты умеешь летать на этой штуковине?

— Э-э, не вполне, но я быстро учусь.

— Нам очень нужно очень хорошее название, — забормотал Ринсвинд. Штормовой горизонт впереди озарила яркая вспышка. Налетев на Окружносеть, шлюпки взорвались жарким и едким пламенем. — Немедленно!

— Сокол — очень красивая птица, — вдруг сказал Леонард. — Именно её я имел в виду, когда…

— Стало быть, так и назовем, — теребил Моркоу.

Он посмотрел на висевший перед креслом список и поставил напротив одного из пунктов галочку.

— Сэр, не пора ли сбрасывать якорь?

— Да. Э-э… Пора, — кивнул Леонард.

Моркоу потянул рычаг на себя. Где-то позади и чуть ниже раздался всплеск, потом зашуршал быстро разматывающийся трос.

— Риф прямо по курсу! — завопил Ринсвинд. — Камни!

Пламя впереди освещало что-то квадратное и низкое, окруженное бурунами.

— Отступать уже поздно, — сказал Леонард, когда погрузившийся на дно якорь снял с «Сокола», будто с огромного яйца, брезентовую скорлупу.

Руки великого художника запрыгали по рычагам и рукояткам с такой скоростью, будто он собирался исполнить сложнейшую органную фугу.

— Первые жалюзи… открылись. Крепежные фалы… сброшены. Господа, по моей команде тяните на себя большие рычаги рядом с креслами!

Камни были угрожающе близко. Пенящаяся вода на кромке бесконечного Краепада алела от пламени и вспыхивала молниями. До жадных, словно зубы крокодила, зазубренных скал оставалось всего несколько футов.

— Пора! Пора! Пора! Зеркала… опустить! Отлично! Есть пламя. Что ещё?.. Ах да, держитесь за что-нибудь!

Крылья развернулись, драконы изрыгнули пламя. «Сокол» сорвался с рассыпающейся баржи и ринулся в шторм, прямиком за Край света…

Когда Ринсвинд и Моркоу поднялись с дрожащего пола, единственным звуком был слабый шорох ветра. Их пилот не отрываясь смотрел в окно.

— Поглядите на птиц, вы только поглядите на птиц!

Буря осталась позади, и в спокойном, залитом солнечным светом воздухе тысячи птиц кружились над парящим кораблем, налетали на него, как налетают стаи мелких пташек на орла. И корабль был действительно похож на орла, только что выхватившего из Краепада гигантского лосося…

Леонард, как завороженный, смотрел на птиц, а по щекам его текли слезы.

Моркоу осторожно похлопал его по плечу.

— Как красиво… так красиво…

— Сэр, нужно управлять кораблем! Вторая ступень, сэр!

— Гм-м? — Художник вздрогнул и частично вернулся обратно в свое тело. — А, да, очень хорошо, очень хорошо… — Он тяжело опустился в кресло. — Да… несомненно… да. Да, сейчас мы проверим управление. Да.

Он положил трясущиеся руки на рычаги, а ступнями коснулся педалей. «Сокол» резко накренился.

— Ой… Ага, кажется, понял… Простите… Да… Прошу прощения, ну ничего себе!.. Кажется, так…

Ринсвинд, которого очередным толчком отбросило к окну, уставился на Краепад.

Там и сям, повсюду, из белой вспененной воды, озаренной вечерним светом, торчали похожие на горы острова. Их вершины были окутаны белыми облаками. И везде — птицы, парящие, кувыркающиеся и воздухе, сидящие в гнездах на скалах…

— Я вижу леса на скалах! Они похожи на маленькие страны! Люди! Я вижу дома!

Тут «Сокол» нырнул и какое-то облако, и Ринсвинда отбросило от окна.

— За Краем живут люди! — воскликнул волшебник.

— Скорее всего, это были обломки старых кораблей, — возразил Моркоу.

— Э-э… По-моему, я понял, как им управлять, — сказал Леонард, пристально глядя вперед. — Ринсвинд, будь добр, потяни на себя этот рычаг.

Ринсвинд подчинился. Корабль вздрогнул — от него с лязгом отделилась первая ступень.

Медленно кувыркаясь, она развалилась в воздухе, и дракончики, весело захлопав крыльями, полетели обратно к Диску.

— Я думал, их будет больше, — заметил Ринсвинд.

— О, сейчас улетели только те, что помогли нам оторваться от Края, — пояснил Леонард. «Сокол» исполнил ленивый поворот. — Остальных мы используем, когда полетим вниз.

— Вниз?! — переспросил Ринсвинд.

— Ну да. Мы должны как можно быстрее полететь вниз. Нельзя терять ни секунды.

— Вниз?! Какое вниз?! Ты говорил, мы полетим вокруг! Вокруг меня устраивает, а вниз — нет!

— Понимаешь ли, чтобы облететь мир вокруг, сначала мы должны упасть. И очень стремительно, — укоризненно произнес Леонард. — У меня в блокноте все записано…

— Я не люблю вниз! Я не люблю стремительно!

— Алло! Алло! — раздался вдруг чей-то голос ниоткуда.

— Капитан Моркоу, — позвал Леонард, когда Ринсвинд, надув губы, забился в свое кресло, — буду весьма признателен, если ты откроешь вон тот ящик.

В шкафчике лежал осколок омнископа, и в осколке маячило лицо Думминга Тупса.

— Работает! — Его крик был глухим и тихим, похожим на писк муравья. — Вы живы?

— Мы отделили первых драконов, пока все идёт хорошо, сэр, — доложил Моркоу.

— Ничего не хорошо! — закричал Ринсвинд. — Они хотят, чтобы мы упали…

Не поворачиваясь, Моркоу протянул руку и нахлобучил Ринсвинду шляпу на глаза.

— Драконы второй ступени вот-вот воспламенятся, — сказал Леонард. — Господин Тупс, мы не можем сейчас отвлекаться.

— Внимательно наблюдайте за всем, что… — торопливо произнес Думминг, однако Леонард вежливо, но твердо закрыл шкафчик.

— Итак, господа, — промолвил Леонард, — если вы расстегнете зажимы и повернете большие красные рукоятки, то запустите процесс складывания крыльев. Полагаю, если мы повысим скорость, то лопастные колеса несколько облегчат этот процесс. — Он посмотрел на бледное лицо Ринсвинда, освободившееся наконец от шляпы. — Встречный воздушный поток мы используем, чтобы уменьшить размер крыльев, которые нам пока не понадобятся.

— Я понимаю, — отрешенно заметил Ринсвинд. — И все равно ненавижу.

— Ринсвинд, — окликнул Моркоу, пристегивая ремень безопасности, — вернуться домой можно, только упав вниз. Кстати, надень шлем.

— Итак, будьте любезны, держитесь крепко, — сказал Леонард и осторожно потянул рычаг на себя. — Не стоит так волноваться, Ринсвинд. Просто представь, что ты летишь… допустим, на ковре-самолете.

«Сокол» задрожал.

И вошел в пике…

И Край вдруг оказался под ними, протянулся до бескрайнего туманного горизонта, а торчащие скалы превратились в острова на белой стене.

Корабль ещё раз дернулся, и рукоятка, на которую налегал Ринсвинд, вдруг стала двигаться.

Не осталось ни единой неподвижной поверхности. В корабле дрожала каждая деталька.

Ринсвинд выглянул в ближайший иллюминатор. Крылья, драгоценные крылья, которые удерживали Великую Птицу в воздухе, грациозно складывались…

— Ри-ри-ри-ринс-винд, — выдавил размытый Леонард. — По-по-потяни чо-чо-чер-ный ры-чаг!

Решив, что хуже быть не может, волшебник послушался.

Оказалось, что может. За его спиной раздались глухие «бу-бух». Пять рядов драконов, досыта накормленных богатой углеводородами пищей, увидели свои отражения в зеркальцах, на мгновение появившихся перед клетками.

И полыхнули пламенем.

Что-то упало и с грохотом покатилось по фюзеляжу. Гигантская ступня вжала экипаж в кресла. Краепад потерял очертания. Налитыми кровью глазами люди смотрели на проносившееся мимо белое море, на далекие звезды, и даже Моркоу присоединился к крику ужаса:

— Аааааааааарррррргпгттгхххххххххх…

Леонард пытался что-то кричать. Огромным усилием Ринсвинд повернул разбухшую и безумно тяжелую голову и как раз успел разобрать последний стон:

— Бе-бе-белый р-р-ры-чаг!

Пока он дотянулся до рычага, прошло, как ему показалось, много лет. Руки по какой-то причине налились свинцом. Наконец, обескровленным пальцам с истончившимися мышцами удалось обхватить рычаг и потянуть его.

Ещё один не предвещавший ничего хорошего удар потряс корабль. Давление разом ослабло. Три головы бултыхнулись вперед.

И наступила тишина. И легкость. И покой.

Ринсвинд машинально, будто во сне, потянул вниз перископ и увидел, как от корабля, закладывал медленную дугу, отделяется гигантский отсек в виде рыбы. Потом отсек развалился на части, и снова дракончики, расправив крылья, поспешили обратно к Диску. Волшебное зрелище. Устройство Смотрения НазадБез Замедления Хода Вперед? Да без такого ни один трус не должен выходить на улицу!

— Надо будет обзавестись, — пробормотал Ринсвинд.

— Кажется, все прошло не так уж плохо, — подытожил Леонард. — Надеюсь, малютки смогут добраться до дома. Ничего, потихоньку, с камешка на камешек… Наверняка…

— Э-э… Рядом с моим креслом дует сильный ветер, — сообщил Моркоу.

— Так… Похоже, шлемы нам все-таки пригодятся, — озаботился Леонард. — Я постарался сделать все возможное, лакировал, шпаклевал и так далее… Но, увы, «Сокол» так и не стал полностью воздухонепроницаемым. Ладно, главное — живы-здоровы, — добавил он бодро. — Кто желает позавтракать?

— Мой желудок чувствует себя как-то… — произнес Ринсвинд и вдруг замолк.

Мимо, медленно кувыркаясь в воздухе, пролетела ложка.

— А кто отключил заземление? — спросил он.

Леонард открыл было рот. «Все в порядке, — хотел сказать он, — так и должно быть, потому что все вещи падают с одинаковой скоростью», — но вовремя прикусил язык, поняв, что Ринсвинд вряд ли обрадуется этому объяснению.

— Такое иногда случается, — вместо этого пояснил он. — Это… гм-м… волшебство.

— О. Правда? О.

В ухо Моркоу мягко ткнулась кружка. Он отмахнулся от неё, и она скрылась где-то на корме.

— И что же это за волшебство? — поинтересовался Моркоу.

Волшебники толпились вокруг осколка омнископа, который отчаянно пытался настроить Думминг Тупс.

Наконец появилось изображение. Поистине кошмарное изображение.

— Алло! Алло! Вызывает Анк-Морпорк! Прием!

Плюющееся слюной лицо исчезло, и медленно появилась лысина Леонарда.

— Да, доброе утро, — поздоровался он. — У нас возникли некоторые… первоначальные трудности.

Кто-то рядом с осколком отчаянно блевал.

— Что происходит? — взревел Чудакулли.

— Понимаете ли, достаточно трудно объяснить… Я решил поместить пишу в тюбики, чтобы можно было аккуратно питаться в условиях полного отсутствия веса, но мы не все успели привязать, и боюсь, моя коробка с красками случайно открылась, и тюбики перемешались, поэтому то, что господин Ринсвинд принял за брокколи с ветчиной, на самом деле оказалось краской травянисто-зеленого цвета…

— Я хочу поговорить с капитаном Моркоу.

— К сожалению, в данный момент он не совсем доступен, — сообщил Леонард, и на его лице появилось выражение сочувствия.

— Что? Он тоже наелся брокколи с ветчиной?

— Нет, скорее желтого кадмия. — Из-за спины Леонарда донесся вопль, за которым последовал лязг. — Из хороших новостей могу сообщить лишь то, что туалет модели Мк-2 работает идеально.

«Сокол» в своем стремительном падении повернул обратно к Краепаду. Вода превратилась в огромное клубящееся облако тумана.

Капитан Моркоу висел в воздухе рядом с иллюминатором и делал иконографии.

— Просто поразительно, — сказал он. — Уверен, мы найдем ответы на многие вопросы, которые ставили человечество в тупик на протяжении многих тысячелетий.

— Отлично, — кивнул Ринсвинд. — Не мог бы ты отцепить от моей спины сковородку?

— Гм, — произнес Леонард.

Это «гм» было достаточно тревожным, чтобы все оглянулись.

— Похоже, мы теряем воздух быстрее, чем я предполагал, — сказал гениальный художник. — Но я абсолютно уверен в собственных расчетах. И все же утечка налицо. Кроме того, мы падаем куда быстрее, чем рассчитывал господин Тупс. Э-э… Наверное, это все волшебное поле. Трудно предусмотреть каждую мелочь. Гм… В общем, если мы наденем шлемы, нам, скорее всего, ничего не грозит…

— Но ведь рядом с Диском полно воздуха, — отозвался Ринсвинд. — Почему мы не можем просто подлететь поближе и открыть форточку?

Леонард грустно смотрел на заполнявшие горизонт туманы.

— Мы летим слишком быстро, — медленно произнес он. — И на такой скорости воздух… он… все дело в том, что воздух… Лучше не так. Словосочетание «падающая звезда» — что оно вам говорит?

— А что оно должно нам говорить? — спросил Ринсвинд.

— Гм… А то, что нас ждёт чрезвычайно ужасная смерть.

— Ах это… — протянул Ринсвинд.

Леонард постучал пальцем по шкале на одном из баллонов с воздухом.

— Даже не предполагал, что настолько сильно ошибся в расчетах…

И тут в кабину ворвался ослепительный свет.

«Сокол» вылетел из клубов тумана. Экипаж прильнул к иллюминаторам.

— Нам никто никогда не поверит, — пробормотал наконец Моркоу.

Он поднял иконограф, и даже сидевший внутри бесенок, принадлежавший к виду, который трудно чем-либо удивить, воскликнул тоненьким голоском: «Вот те на!» — и лихорадочно заработал кистью.

— Лично я уже не верю, — сказал Ринсвинд. — Хотя вижу собственными глазами.

Из тумана поднималась башня размерами с высоченную скалу. А далеко над туманом виднелись огромные, как миры, спины четырех слонов. «Сокол» словно бы летел сквозь собор высотой в несколько тысяч миль.

— Отличная шутка, ха-ха, — пролепетал Ринсвинд. — Мир покоится на спинах слонов, ха-ха… А потом бац — и ты это видишь!..

— Краски, где мои краски? — принялся оглядываться по сторонам Леонард.

— Ну, некоторые из них — в туалете, — подсказал Ринсвинд.

Моркоу с удивленным видом отвернулся от иллюминатора. Иконограф, кувыркаясь и изрыгая писклявые проклятия, полетел прочь.

— А где моё яблоко? — спросил он.

— Что? — переспросил Ринсвинд, не понимая, с чего вдруг разговор перешел на фрукты.

— Я начал есть яблоко, потом повесил его в воздухе рядом с собой. Куда оно подевалось?

Корабль, поскрипывая, летел через залитое ослепительным солнцем небо.

А мимо Моркоу, плавно переворачиваясь, продрейфовал огрызок.

— Полагаю, на борту нас только трое? — с невинным видом уточнил Ринсвинд.

— Ерунда! — отрезал Моркоу. — Кабина плотно запечатана!

— Значит… твое яблоко само себя съело?

Они одновременно посмотрели на окутанные сетями свертки.

— Можете считать меня параноиком, — сказал Ринсвинд, — но если корабль тяжелее, чем предполагал Леонард, если мы потребляем больше воздуха и у нас внезапно стала исчезать еда…

— Хочешь сказать, за Краем обитает некое чудовище, которое способно прогрызть деревянный корпус? — догадался Моркоу и выхватил меч.

— Об этом я даже не подумал, — признался Ринсвинд. — Молодец.

— Занятно, — сказал Леонард. — Такое существо должно являться помесью птицы и двустворчатого моллюска. Что-то типа кальмара, который при помощи своих струй…

— Спасибо, спасибо, спасибо, да!

Моркоу выдернул из-за сетей рулон с одеялами и внимательно оглядел кабину.

— Кажется, там что-то шевелится, — заявил он. — Как раз за баллонами с воздухом.

Он нырнул под связку лыж и скрылся в тенях.

Потом раздался его громкий стон:

— О, нет…

— Что? Что? — заверещал Ринсвинд.

— Я… нашел тут… что-то очень похожее на кожуру, — раздался глухой голос Моркоу.

— Невероятно, — откликнулся Леонард, торопливо рисуя что-то и блокноте. — Вероятно, это существо, пробравшись на борт гостеприимного судна, сразу видоизменяется и…

Из-за баллонов появился Моркоу с нанизанной на меч банановой кожурой.

Ринсвинд закатил глаза.

— У меня возникла некая весьма определенная догадка… — сказал он.

— И у меня тоже, — сказал Моркоу.

Потребовалось некоторое время, но наконец они все-таки отодвинули в сторону ящик с посудными полотенцами. Больше прятаться было негде.

Из сооруженного за ящиком гнезда высунулось встревоженное лицо.

— У-ук? — сказало оно.

Леонард вздохнул, отложил в сторону блокнот и открыл шкафчик с омнископом. Он постучал по осколку и очень скоро увидел контур чьей-то головы.

— Анк-Морпорк, — сказал Леонард, набрав полную грудь воздуха, — у нас орангутан…

Коэн убрал в ножны меч.

— Не думал, что здесь обитают живые существа, — хмыкнул он, окидывая взглядом поле боя.

— Уже не обитают, — успокоил его Калеб.

Последний бой закончился в мгновение ока, а вернее — и мгновенное рассекание хребта. Такой конец ждал любого че… любого кого угодно, кто осмелился бы устроить засаду Серебряной Орде.

— Должно быть, сырая магия здесь поистине чудовищной силы, — сказал Малыш Вилли. — Ей-то, наверное, и питались эти существа. Рано или поздно ко всему привыкаешь.

— И эта магия весьма благотворно влияет на Хэмиша, — подтвердил Коэн. — Готов поклясться, он стал гораздо лучше слышать.

— Чиво?

— Я СКАЗАЛ, ТЫ СТАЛ ГОРАЗДО ЛУЧШЕ СЛЫШАТЬ!

— Чиво орешь-то?

— Как думаете, из них можно что-нибудь приготовить? — спросил Малыш Вилли.

— Скорее всего, по вкусу они будут напоминать курицу, — сказал Калеб. — Когда хочется жрать, все напоминает курицу.

— Предоставьте это мне, — вмешалась госпожа Макгарри. — Разведите костер, а я сделаю так, что по вкусу они будут больше похожи на курицу, чем… сама курица.

Коэн подошел к сидевшему поодаль менестрелю, рассматривавшему останки своей лютни. Чем выше они поднимались, тем больше паренек оживлялся. Он даже перестал ныть.

Коэн присел рядом.

— Ну, приятель, чем занят? Вижу, тебе удалось найти отличный череп,

— Хочу корпус из него сделать, — сказал менестрель, но вдруг бросил на Коэна встревоженный взгляд. — Это ведь не запрещается?

— Не запрещается. Каждый герой только и мечтает о том, чтобы из его костей вырезали арфу или ещё какой инструмент. Уверен, звук будет чудесным.

— Я собираюсь сделать лиру, — сообщил менестрель. — Боюсь только, это будет совсем примитивная лира.

— Шикарная идея. Для всяких старых песенок лучше не придумаешь.

— Я вообще-то думал о… саге, — признался менестрель.

— Молодец, молодец. А у тебя уже есть что поведать?

— Гм, да. Думаю начать с легенды о том, как Мазда украл огонь для всего человечества.

— Прекрасно, — одобрил Коэн.

— А потом в нескольких стихах рассказать, что боги с ним за это сделали, — продолжил менестрель, натягивая струну.

— С ним? Боги? — переспросил Коэн. — Да они бессмертным его сделали!

— Э-э… Да. В некотором смысле.

— Что ты имеешь в виду?

— Коэн, это классическая мифология, — сказал менестрель. — Я думал, все знают. Они навечно приковали его к скале, и каждый день прилетает орел, чтобы клевать ему печень.

— Правда?

— Об этом говорится почти во всех классических текстах.

— Читатель из меня никудышный, — пожал плечами Коэн. — Приковали к скале, говоришь? Это за первое-то преступление? И он ещё там?

— Коэн, вечность пока не кончилась.

— Ну и здоровенная у него печень, наверное!

— Согласно легенде, каждую ночь она вырастает вновь, — пояснил менестрель.

— Жаль, мои почки так не поступают, — сказал Коэн и посмотрел на далекие облака, которые закрывали вершину горы. — Он подарил всем огонь, а боги с ним такое сотворили. Ну, ладно… Посмотрим, что тут можно сделать.

Омнископ показывал только снежную бурю.

— Плохая у них погода, — заметил Чудакулли.

— Это магические помехи, — сказал Думминг. — Они пролетают под слонами. Боюсь, у нас ещё долго не будет связи.

— Они в самом деле сказали: «Анк-Морпорк, у нас орангутан»?

— Вероятно, библиотекарь каким-то образом пробрался на борт, — ответил Думминг. — Сами знаете, как любит он выискивать укромные уголки, чтобы поспать. И это, боюсь, объясняет все проблемы, возникшие с воздухом и весом. Э-э… Должен признаться, теперь я несколько не уверен, что у них хватит времени и мощности вернуться на Диск.

— Что значит «несколько не уверен»?

— Это значит, что я абсолютно в этом уверен. Просто стараюсь выдавать плохие новости не сразу, а порциями.

Лорд Витинари смотрел на гигантский созданный заклинанием Диск, паривший посреди каюты. Круто вниз от сверкающего края уходила тоненькая изгибающаяся линия. На его глазах она стала чуть длиннее.

— А они не могут просто развернуться и полететь назад? — спросил он.

— Нет, милорд. Ничего не получится.

— Или вышвырнуть библиотекаря за борт?

Волшебники выглядели шокированными.

— Нет, милорд, — наконец сказал Думминг. — Это же будет чистое убийство!

— Зато они спасут мир. Один примат умирает, один мир выживает. Не обязательно быть ракетомагом, чтобы это понять, а?

— Мы не можем просить их о таком решении, милорд.

— Правда? А я принимаю подобные решения каждый день, — пожал плечами лорд Витинари. — Ладно, итак. Чего им не хватает?

— Воздуха и топлива для драконов.

— Если они порубят орангутана на куски и скормят драконам, то убьют двух зайцев сразу.

Внезапно распространившаяся холодность подсказала лорду Витинари, что ему не удалось привлечь зрителей на свою сторону. Он вздохнул.

— Пламя драконов им необходимо для?..

— Для того, чтобы обогнуть Диск, милорд. В нужный момент драконы должны изрыгнуть пламя.

Витинари снова посмотрел на волшебную модель планетарной системы.

— Но сейчас?..

— Я не совсем уверен, милорд. Они могут врезаться в Диск или промахнуться и затеряться в бесконечном пространстве.

— А ещё им нужен воздух…

— Да, милорд.

Рука Витинари скользнула вдоль границы Диска, но вдруг его длинный указательный палец остановился.

— А вот здесь есть воздух? — спросил он.

— Это пища героев, — сказал Коэн. — Других слов подобрать не могу.

— Он прав, госпожа Макгарри, — подтвердил Злобный Гарри. — Даже крысы не так похожи на курятину, как это блюдо.

— И щупальца его ничуть не испортили! — с энтузиазмом согласился Калеб.

Они сидели и наслаждались видом. То, что прежде было расстилающимся под ногами миром, стало миром впереди, поднимающимся подобно бесконечной стене.

— Эй, а что там, наверху? — спросил Коэн, тыкая пальцем.

— Спасибо, друг, — сказал Злобный Гарри и отвернулся. — Но я предпочитаю, чтобы цыплята подольше задержались в моем желудке, если ты не против, конечно.

— Девственные острова, — ответил менестрель. — Названы так, потому что их очень много.

— Или потому, что их очень трудно найти, — громко рыгая, добавил Маздам Дикий. — Хур-хур-хур…

— А отседова даже звезды видать, — сказал вдруг Хэмиш Стукнутый. — И енто посреди бела дня!

Коэн улыбнулся. Хэмиш Стукнутый редко высказывал свое мнение.

— Говорят, на каждой из них существует свой мир, — откликнулся Злобный Гарри.

— Ага, — кивнул Коэн. — Бард, а сколько их тама?

— Не знаю. Тысячи. Миллионы.

— Миллионы миров, а нам осталось… всего ничего. Хэмиш, сколько тебе лет?

— Чиво? Я родился в тот же год, когда умер старый глава клана, — пробормотал Хэмиш.

— И когда это было? Глава какого клана? — терпеливо уточнил Коэн,

— Чиво? Я те хто, ученый? Всяку чушь я буду ему запоминать!

— Скорее всего, лет сто, — подвел итоги Коэн. — Сто лет и миллионы миров. — Он затянулся самокруткой и потер лоб большим пальцем. — Фигово, однако.

Он кивнул менестрелю.

— Слышь, а что там сделал этот твой приятель Карелинус, когда наконец вытер сопли?

— Коэн, ты не имеешь права так отзываться о нем! — вспылил менестрель. — Он построил огромную империю… На самом деле даже чересчур огромную. И во многом он был похож на вас. Ты слышал о цортском узле?

— Звучит препохабненько, — сказал Маздам. — Хур-хур-хур… Прошу прощения.

Менестрель вздохнул.

— Это был огромный сложный узел, которым были связаны две балки в цортском Храме Оффлера, и считалось, что тот, кто развяжет узел, будет править всем континентом.

— Встречаются очень хитрые узлы, — прокомментировала госпожа Макгаррм.

— Так вот, Карелинус просто взял и разрубил его своим мечом! — воскликнул менестрель.

Вопреки всем ожиданиям, сообщение о столь драматичной развязке аплодисментов не вызвало.

— Значит, он не только плаксой был, но и жуликом? — спросил Малыш Вилли.

— Нет! Это был весьма драматичный, даже зловещий жест! — заорал менестрель.

— Ага, конечно, но он ведь его не развязал. То есть, если в правилах сказано «развязать», не понимаю, почему он…

— Слушай, в словах парня есть смысл, — перебил Коэн, который, похоже, заинтересовался рассказом барда. — Это не было жульничеством, потому что в итоге получилась хорошая история. Да. Это я могу понять. — Он хмыкнул. — И представить, как все происходило, тоже могу. Стоит толпа бледнолицых жрецов и прочих прихвостней, и каждый думает: «Это ведь жульничество, но у него такой огромный меч, пожалуй, не стоит мне лезть, да ещё эта его бесчисленная армия стоит у храма…» Ха. Да. Гм-м. И что потом?

— А потом он завоевал почти весь известный мир.

— Молодец. А потом?

— Он… э-э… вернулся домой, несколько лет правил империей, затем умер, его сыновья перессорились, было несколько войн… После чего империи пришел конец.

— Дети — это вечная проблема, — заметила Вена, аккуратно вышивая незабудки вокруг надписи «САЖГИ ЭТОТ ДОМ».

— А некоторые считают, что в детях ты обретаешь бессмертие, — сказал менестрель.

— Правда? — хмыкнул Коэн. — Ну-ка, назови мне хотя бы одного своего прадеда.

— Ну… Э-э…

— Видишь? У меня детей куча мала, — продолжил Коэн. — Многих я в глаза не видел… Такое, знаешь ли, бывает. Но у них хорошие сильные матери, и я от души надеюсь, что мои дети будут жить ради себя, а не ради меня. Что хорошего сделали дети этому твоему Карелинусу? Растранжирили его империю, и дело с концом.

— Это не совсем так! — воскликнул менестрель. — Настоящий историк наверняка расскажет все куда лучше, чем…

— Ха! — перебил его Коэн. — Важно то, что помнят обычные люди. О чем поют, что говорят. Важно не то, как ты жил или умер, важно то, что написал о тебе бард.

Менестрель вдруг ощутил на себе испытующие взгляды героев.

— Гм-м… Я… Я все-все записываю, — сказал он.

— У-ук, — попытался объяснить библиотекарь.

— Он говорит: а потом что-то упало ему на голову, — перевел Ринсвинд. — Видимо, это случилось, когда мы вошли в пике.

— А мы не можем сбросить что-нибудь с корабля, чтобы облегчить вес? — спросил Моркоу. — У нас тут столько всего…

— Увы, но нет, — ответил Леонард. — Открыв дверь, мы разом потеряем весь воздух.

— Но у нас есть дыхательные шлемы, — заметил Ринсвинд.

— Три дыхательных шлема, — уточнил Леонард.

Затрещал омнископ. Они не обратили на него внимания. «Сокол» все ещё летел под слонами, и прибор не показывал ничего, кроме магической снежной бури.

Но потом Ринсвинд все-таки бросил взгляд на осколок и увидел, что там, денежном вихре, кто-то стоит, сжимая в руках табличку с надписью крупными буквами «БУДДТЕ НА СВЯЗИ!».

Думминг покачал головой.

— Спасибо, аркканцлер, но я слишком занят, чтобы вы мне помогали.

— Но это сработает?

— Должно. Шанс — один на миллион.

— О, значит, можно не беспокоиться. Все знают: один шанс на миллион всегда срабатывает.

— Так точно, аркканцлер. Остается только определить, достаточно ли воздуха снаружи, чтобы Леонард мог управлять кораблем, а также сколько драконов следует воспламенить и на какое время, а ещё хватит ли им мощности, чтобы взлететь. Я думаю, что нынешняя скорость корабля близка к идеальной, но мне неизвестно, сколько пламени осталось в драконах, на какую поверхность придется приземляться и что за неприятности могут там поджидать. Я, конечно, могу переделать несколько заклинаний, но для подобных целей они никогда не использовались.

— Вот и хорошо, — сказал Чудакулли.

— А мы чем-нибудь можем тебе помочь? — спросил декан.

Думминг обвёл волшебников полным отчаяния взглядом. Как на его месте поступил бы лорд Витинари?

— Ну, конечно, — бодрым тоном сказал он. — Предлагаю отличный план. Вы отыскиваете свободную каюту и составляете список возможных решений этой проблемы. А я пока посижу здесь, прикину, что к чему.

— Вот она, наша смена! — восхитился декан. — Этот парень знает, когда следует прибегнуть к мудрости старших!

Когда волшебники вышли, лорд Витинари едва заметно улыбнулся Думмингу.

Во внезапно наступившей тишине Думминг… задумался. Он долго разглядывал волшебную модель системы, ходил вокруг неё, увеличивал отдельные части, внимательно рассматривал их, сосредоточенно изучал записи касательно выхлопной мощности драконов, потом вертел в руках модель «Сокола» и очень-очень долго таращился в потолок.

Это нельзя было назвать нормальным методом работы волшебника. Как правило, волшебник изъявлял желание, после чего отдавал приказ. Прочая вселенная его не волновала — скалы, деревья и облака вряд ли могут подсказать что-либо разумное. На них ведь ничего не написано.

Думминг ещё раз проверил цифры. С таким же успехом можно было пытаться уложить перышко на несуществующий мыльный пузырь.

Поэтому он решил действовать наугад.

На борту «Сокола» царила творческая атмосфера. Подобная атмосфера обычно возникает, когда в одной комнате собираются ничего не знающие люди, чтобы сложить свое невежество воедино.

— Может, на четверть полета мы сумеем задержать дыхание? — спросил Моркоу.

— Увы, наши легкие так не работают, — ответил Леонард.

— А может, нам стоит поменьше разговаривать? — предложил Ринсвинд.

— У-ук, — сказал библиотекарь, показывая на размытое изображение в осколке.

Кто-то держал уже другую табличку. На ней гигантскими буквами было написано:

«ВОТ ШТО НУЖНО СДЕЛАТЬ»

Леонард схватил карандаш и принялся что-то лихорадочно записывать на полях чертежа машины для минирования городских стен.

Через пять минут он отложил карандаш.

— Поразительно, — покачал головой он. — Он хочет, чтобы мы изменили направление полета «Сокола» и ещё прибавили скорости.

— Но куда мы тогда полетим?

— Он не уточнил. Хотя… Мы полетим прямиком к солнцу.

Леонард наградил всех своей обычной широкой улыбкой и получил в ответ три бессмысленных взгляда.

— Это означает, что на несколько секунд мы должны воспламенить одного-двух дракончиков, корабль развернется, а потом…

— К солнцу… — повторил Ринсвинд.

— Оно горячее, — сказал Моркоу.

— Да. И это очень хорошо, — кивнул Леонард, разворачивая чертеж «Сокола».

— У-ук!

— Прошу прощения?

— Он сказал: «Но ведь эта лодка сделана из дерева!», — перевел Ринсвинд.

— И все это он вложил в один-единственный «у-ук»?

— Он умеет кратко выражать свои мысли! Послушай, вероятно, Тупс где-то допустил ошибку. Эти волшебники — им вообще нельзя доверять! Да они тебя даже через очень маленькую комнату перевести не смогут!

— А мне Думминг показался весьма умным и светлым молодым человеком, — сказал Моркоу.

— Ты тоже засветишься, когда врежешься на этой штуковине прямиком в солнце, — огрызнулся Ринсвинд. — Вот уж просветлит так просветлит.

— Аккуратно манипулируя зеркалами левого и правого бортов, мы изменим курс «Сокола»… — задумчиво пробормотал Леонард. — Что ж, придется учиться методом проб и ошибок…

— Ага, кажется, начинает получаться, — сказал Леопард и перевернул небольшие песочные часы. — А теперь включаем всех драконов ровно на две минуты…

— На-на-надеюсь, он с-с-ска-жет н-н-нам, что де-де-делать да-дальше! — крикнул Моркоу сквозь жуткий лязг и скрип.

— У го-господина Ду-думминга за п-плечами дву-двухтысячелетний о-о-опыт Не-не-незримого У-у-у-университета! — прокричал в ответ Леонард.

— А ско-ско-сколько лет о-о-они по-посвятили у-у-управлению драконами?! — завопил Ринсвинд.

Леонард налег на ремень принудительной силы тяжести и посмотрел на песочные часы.

— Ок-коло с-ста се-се-секунд!

— Ага! 3-значит, эт-то уже т-традиция!

Постепенно драконье пламя угасло. И воздух снова заполнили всякие предметы. А ещё появилось солнце. Но уже не круглое. Что-то обрезало у него край.

— А, — сказал Леонард. — Умно. Познакомьтесь, господа, это луна.

— Значит, мы столкнемся с луной? — спросил Моркоу. — А это лучше, чем с солнцем?

— Да, да, мне тоже хотелось бы знать, — откликнулся Ринсвинд.

— У-ук!

— Вряд ли мы летим настолько быстро, — сказал Леонард. — Мы просто её догоняем. По-моему, господин Тупс хочет, чтобы мы сели на неё.

Он щелкнул пальцами.

— Там наверняка есть воздух, — продолжил Леонард. — Это значит, что, вероятно, там же мы найдем пищу для драконов. А потом — надо отдать должное, придумано очень толково, — мы останемся на луне, пока она не взойдет над Диском, и нам останется лишь упасть с неё.

Ударом ноги он высвободил рычаг крыльев. Завращались маховики, кабина задрожала. «Сокол» расправлял крылья.

— Вопросы есть? — спросил Леопард.

— Я пытаюсь прикинуть, что может пойти не так, — сказал Моркоу.

— У меня пока девять пунктов, — ответил Риневинд. — И я только разгоняюсь.

Луна становилась неё больше, её темная сфера затмевала далекое солнце.

— Как я понимаю, — промолвил Леонард, когда луна заполнила почти все иллюминаторы, — луна значительно меньше и легче Диска, поэтому может удерживать только что-то очень легкое, например, воздух. Вряд ли она способна притягивать такие тяжелые предметы, как «Сокол».

— И это значит?.. — поднял брови Моркоу.

— Э-э… Мы просто спланируем вниз, — объяснил Леонард. — Однако я посоветовал бы держаться покрепче…

Они сели. Фраза короткая, но содержит много всякого неприятного.

На борту морского корабля царила тишина, нарушаемая лишь плеском волн и раздраженным бормотанием Думминга, пытающегося настроить омнископ.

— Были вопли… — некоторое время спустя вспомнил Чудакулли.

— Но потом они снова завопили, — заметил лорд Витинари. — Через несколько секунд.

— А ещё через несколько секунд — опять, — сказал декан.

— А я думал, при помощи омнископа можно увидеть буквально все, — промолвил патриций, наблюдая за крупными градинами пота, катящимися по лбу Думминга.

— На большом расстоянии осколки ведут себя непредсказуемо, милорд, — попытался объяснить Думминг. — Гм… Кроме того, между нами пара тысяч миль Диска плюс слоны.

Омнископ мигнул, но снова потускнел.

— Ринсвинд — хороший волшебник, — сказал завкафедрой беспредметных изысканий. — Не слишком сообразительный, но, честно говоря, чересчур смышленые люди всегда вызывали у меня некоторые опасения. Ум — несколько переоцененный талант, как я скромно считаю.

Уши Думминга покраснели.

— Может, стоит повесить в Университете мемориальную доску? — предложил Чудакулли. — Не слишком кричащую, конечно.

— Господа, по-моему, вы кое-что забыли, — вмешался лорд Витинари. — Очень скоро никакого Университета не будет.

— Отлично. Значит, сэкономим.

— Алло! Алло! Кто-нибудь меня слышит?

В осколке возникло не слишком отчетливое, но вполне узнаваемое лицо.

— Капитан Моркоу?! — взревел Чудакулли. — Как тебе удалось заставить эту чертову штуку работать?

— Я просто встал с неё, аркканцлер.

— Ты там в порядке? — спросил Думминг. — Мы слышали вопли!

— Да, сэр. Это когда мы упали на поверхность.

— Но потом мы снова услышали вопли.

— Вероятно, это когда мы упали на поверхность во второй раз, сэр.

— А в третий раз?

— Снова поверхность, сэр. Можно сказать, посадка была… достаточно неуверенной и неоднократной.

Лорд Витинари наклонился к осколку.

— Где вы находитесь?

— Здесь, сэр. На луне. Господин Тупс был прав. Тут есть воздух. Немного жидковат, но, чтобы заполнить легкие, вполне хватает.

— Стало быть, господин Тупс был прав? — уточнил Чудакулли, уставившись на Думминга. — Господин Тупс, а как тебе удалось так точно все рассчитать?

— Я… э-э… — Думминг почувствовал на себе взгляды всех волшебников. — Я… — Он снова замолчал. — Просто повезло, аркканцлер, удачная догадка.

Волшебники сразу успокоились. Они с подозрением относились ко всякого рода сообразительности, но счастливый случай — это да, это настоящее волшебство.

— Ты просто молодец, — похвалил Чудакулли. — Господин Тупс, вытри пот со лба. Тебе снова удалось соскочить, экий ты везунчик.

— Ваша светлость, я позволил себе попросить Ринсвинда сделать иконографию, как я водружаю флаг Анк-Морпорка и заявляю права на луну от имени всех живущих на Плоском мире народов, — продолжил Моркоу.

— Весьма, гм… патриотично, — сказал лорд Витинари. — Народы наверняка обрадуются.

— Правда, я не могу показать вам это по омнископу, потому что вскоре после водружения кто-то сожрал флаг. Тут… все немного не так, как мы думали, сэр.

Они определенно были драконами, но на обычных болотных дракончиков они походили ровно настолько же, насколько странные мелкие собачонки с огромным количеством «3», «Ф» и «Кс» в именах пород похожи, допустим, на борзых. У них были длинные носы и обтекаемые туловища. Лапы были короче, чем у болотной разновидности, а серебристая шкура, казалось, состояла из лунного спета.

А ещё они… изрыгали пламя. Но не с того конца, который до сей поры ассоциировался у Ринсвинда с драконами.

Хотя главное, как выразился Леонард, — перестать хихикать, и ты сразу поймешь: все это абсолютно оправданно. А и действительно, если вдуматься: глупо для летающего существа иметь оружие, благодаря которому ты всякий раз резко тормозишь.

Драконы самых разных размеров окружили «Сокол» со всех сторон и разглядывали корабль с поистине оленьим любопытством. Время от времени некоторые из драконов с ревом взмывали в небо, но их место тут же занимали другие. Драконы как будто ждали, что экипаж «Сокола» вот-вот начнет показывать фокусы или сделает какое-то важное заявление.

И растительность здесь тоже была — правда, не зеленая, а серебристая. Она покрывала большую часть поверхности. Третья попытка прилунения и продолжительное скольжение «Сокола» оставили в ней глубокий след. А листья были…

— Сиди спокойно, — велел Ринсвинд своему пациенту, который в очередной раз попытался вырваться. Когда бинтуешь голову орангутану, главное — правильно определить, где она заканчивается. — Сам виноват. Я же сказал: мелкими шажками, а не огромными прыжками.

Моркоу и Леонард закончили опрыгивать «Сокол».

— Почти ничего не повредили, — сказал великий художник, плавно опускаясь на поверхность. — Конструкция прекрасно выдержала удар. И нос направлен вверх. Учитывая… общую легковесность, вполне достаточно для взлета, хотя существует одна незначительная проблема. Кыш…

Он отмахнулся от серебристого дракона, обнюхивающего «Сокол», и тот, подгоняемый струей голубоватого пламени, вертикально взмыл в небо.

— У нас нет драконьего корма, — кивнул Ринсвинд. — Я видел. Топливный бункер раскололся при первом же ударе о поверхность.

— Но мы можем пополнить запасы серебристой растительностью, — предложил Моркоу. — Похоже, местные драконы едят её с удовольствием.

— Не правда ли, поразительные создания? — спросил Леонард, когда над ними пролетела целая эскадрилья драконов.

Они проводили драконов взглядами, да так и застыли. Их глазам открылось не менее поразительное зрелище. Все-таки вселенная не перестает удивлять нас.

Луна вставала над миром, и полнеба заполнила слоновья голова.

Она была… просто большой. Слишком большой, чтобы её можно было описать слонами.

Чтобы было лучше видно, путешественники забрались на небольшую возвышенность и долго, в полной тишине разглядывали голову. Огромные глаза, каждый размером с небольшое море, смотрели на них. Громадные полумесяцы бивней заслоняли звезды.

Тишину нарушали лишь шорохи да щелчки — это бесенок из иконографа лихорадочно писал картину за картиной.

Космос оказался не таким уж впечатляющим. Что и говорить, космос, как выяснилось, вообще был пустым местом, и чего, спрашивается, тут раболепствовать? Перед чем преклоняться? Но мир был большим, а слон — просто-таки огромным.

— Это который из четырех? — спросил Леонард.

— Не знаю, — ответил Моркоу. — Раньше я вообще… как-то не верил. Ну… в черепаху, в слонов, во все прочее. А сейчас увидел и вдруг почувствовал…

— Страх? — предположил Ринсвинд.

— Нет.

— Беспокойство?

— Нет.

— Некоторую робость?

— Нет.

Из-за Краепада постепенно выплыли окутанные облаками континенты.

— Знаете… отсюда совсем не видно границ, — мечтательно произнес Моркоу.

— А это проблема? — уточнил Леонард. — Можно что-нибудь придумать.

— Построить вдоль границ огромные, действительно огромные здания, — предложил Ринсвинд. — Или… или очень широкие дороги. Раскрасить их в разные цвета, чтобы не было путаницы.

— А если путешествия по воздуху приживутся, — продолжил Леонард, — можно выращивать леса, которые будут слагаться в название страны. Кстати, хорошая мысль, надо бы не забыть.

— Честно говоря, я и не предла… — начал было Моркоу, но потом замолчал и вздохнул.

Они продолжали смотреть, не в силах оторваться от грандиозного зрелища. Крошечные искорки и небе были стайками драконов, порхавшими между Диском и луной.

— А у нас таких не водится, — заметил Ринсвинд.

— Наверное, наши болотные драконы — это их потомки. Бедняжки… — покачал головой Леонард. — Им пришлось приспосабливаться к плотному воздуху.

— Интересно, а какие ещё неведомые нам существа здесь живут? — спросил Моркоу.

— Ну, здесь точно водятся похожие на кальмаров твари, которые высасывают воздух из… — начал было Ринсвинд, но прикусил язык.

Сарказм был здесь неуместен. Вселенная мгновенно подавляла его. Его моментально изничтожал серьезный взгляд огромных черных слоновьих глаз.

А кроме того… тут было слишком много. Слишком много всего. Ринсвинд не привык видеть столько вселенной сразу. Голубого цвета Диск, восходящий на небе, пребывал в явном меньшинстве.

— Все это… слишком большое, — сказал Ринсвинд.

— Да.

— У-ук.

Делать было нечего, оставалось только ждать восхода луны. Ну, или захода Плоского мира, как вам больше нравится.

Моркоу аккуратно извлек из кофейной чашки крошечного дракончика.

— Малыши такие любопытные, — улыбнулся он. — Как котята. А взрослые стараются держаться от нас на расстоянии.

— Это как с кошками, — кивнул Ринсвинд и, приподняв шляпу, высвободил из волос серебристого дракончика.

— А может, захватим парочку с собой?

— Мы захватим куда больше, если не будем вести себя осторожно!

— Они чем-то похожи на Эррола, — сказал Моркоу. — Ну, дракончика, который как-то жил в штаб-квартире Стражи. Он научился изрыгать огонь… э… наоборот и спас наш город. Мы все думали, что он принадлежал к какому-то новому виду драконов. Но, судя по тому, что мы увидели здесь, это был типичный атавизм. Леонард ещё рисует?

Они посмотрели на Леонарда, который решил посвятить полчаса живописи. На его плече сидел дракончик.

— Он говорит, что никогда не видел подобного света, — сказал Ринсвинд. — Сказал, что просто обязан написать картину. И у него неплохо получается, учитывая…

— Учитывая что?

— Учитывая то, что в двух тюбиках вместо красок находятся томатная паста и плавленый сыр.

— Ты ему об этом сказал?

— Не хотел расстраивать. Он был полон энтузиазма.

— Ну, пора кормить драконов, — произнес Моркоу, ставя чашку на стол.

— Ага. Но сначала… Не мог бы ты отлепить от моей головы эту сковородку?

Через полчаса каюта Думминга озарилась светом, исходящим из осколка омнископа.

— Мы накормили драконов, — доложил Моркоу. — Но местные растения несколько… странные. Они словно бы сделаны из какого-то стекловидного металла. У Леонарда даже родилась весьма впечатляющая теория. Якобы днем драконы поглощают солнечный свет, а ночью ею испускают, создавая таким образом всем известное «лунное сияние». Как бы там ни было, скоро мы вылетаем. Осталось только набрать образцов местных камней.

— Камни… Очень полезная штука, — заметил лорд Витинари.

— В действительности, милорд, они представляют большую ценность, — прошептал Думминг Тупс.

— Правда?

— Конечно! Они ведь могут отличаться от камней Плоского мира!

— А если они окажутся такими же?

— О, тогда будет ещё интереснее, милорд.

Лорд Витинари посмотрел на Думминга, однако не сказал ни слова. Он мог управлять умами самых разных типов, но ручки управления разумом, который руководил поступками Думминга Тупса, пока так и не нашел. Поэтому лучше кивать, улыбаться и поддерживать его всяческими механизмами, которые данный разум почему-то считал крайне важными, лишь бы он не вышел из-под контроля.

— А и правда, — согласился патриций. — Ведь эти камни могут содержать различные ценные руды или даже алмазы?

Думминг пожал плечами.

— Понятия не имею, милорд. Но они могут многое рассказать нам об истории луны.

Витинари наморщил лоб.

— Об истории? — переспросил он. — Но луна ведь необи… Хотя да, отличная идея. Скажи, может, тебе ещё какие-нибудь механизмы требуются?

Болотные драконы жевали лунные листья. Листья и вправду были металлическими, с глянцевой поверхностью. Между зубами дракончиков проскакивали синие и зеленые искорки. Путешественники охапками сваливали листья перед клетками.

К сожалению, единственным человеком, который мог бы обратить внимание на то, что лунные драконы крайне умеренны в своем питании, был Леонард. Но он был слишком занят живописью.

С другой стороны, в своей энергетически бедной среде обитания болотные драконы привыкли есть все подряд.

Желудки, научившиеся преобразовывать окаменевшие кексы в полезное пламя, сейчас в неограниченном количестве поглощали диэлектрические листья, почти до предела насыщенные чистой энергией. Настоящая пища богов.

И стоит кому-то из дракончиков рыгнуть… Это был только вопрос времени.

Весь Плоский мир, с точки зрения Ринсвинда, представлял собой большую проблему. Сейчас он находился внизу. Вернее, он выглядел так, словно находится внизу, хотя на самом деле висел вон там. И Ринсвинд никак не мог избавиться от ужасного предчувствия, что «Сокол», взлетев, тут же рухнет в далекие, кудрявые облака.

Пока Леонард готовил корабль к взлету, библиотекарь помогал Ринсвинду сворачивать крыло по его борту.

— Да, понимаю, у нас есть крылья и все такое прочее, — пожаловался Ринсвинд. — Я просто не привык находиться в ситуации, в которой все направления указывают только вниз.

— У-ук.

— И что я ему скажу? «Пожалуйста, не взрывай наш мир»? На мой взгляд, очень даже весомый аргумент. Лично я бы прислушался. И вообще, я всегда старался держаться от богов подальше. Для них мы не более чем игрушки, понимаешь?

«И они даже представления не имеют, как легко отрываются эти руки и ноги», — добавил он про себя.

— У-ук?

— Прошу прощения? Что, правда?

— У-ук.

— Существует… обезьяний бог?

— У-ук?

— Нет, нет, все в порядке. Но он ведь не из наших, не из местных?

— И-ик.

— Ах на Противовесном континенте… Ну, там во много что верят. — Он посмотрел в иллюминатор и поежился. — Там, внизу.

Собачка храповика со щелчком встала на место.

— Большое спасибо, господа! — сказал Леонард. — А теперь, будьте добры, займите места в креслах…

Сильный взрыв потряс корабль и сбил Ринсвинда с ног.

— Как интересно, судя по всему, один из драконов воспламенился раньше вре…

— Узрите же! — воскликнул Коэн, приняв высокопарную позу.

Серебряная Орда заозиралась.

— Чего узревать-то? — наконец спросил Злобный Гарри.

— Сё цитадель богов! — вскричал Коэн, снова принимая высокопарную позу.

— Да видим мы, видим, — сказал Калеб. — А у тебя что, спина болит?

— Запиши, — велел Коэн менестрелю. — «И изрек Коэн: «Узрите же!»» Остальное записывать не обязательно.

— А не мог бы ты сказать…

— Изречь!

— Прости. А не мог бы ты изречь: «Сё храм богов»? — попросил менестрель. — Так будет проще подобрать рифму.

— Ха, это напомнило мне один случай, — хмыкнул Маздам. — Хэмиш, помнишь Леофрика Законнорожденного, который нанял нас, когда завоевывал Фиглифьорд?

— Агась, как же не помнить-то…

— Мы сражались целых пять дней, — продолжал Маздам. — А все потому, что герцогиня ткала гобелен, который должен был запечатлеть это событие. Снова и снова мы вынуждены были повторять схватки и замирать во всяких неестественных позах, пока она меняла иголки. Лично я всегда говорил: средствам массовой информации не место на поле боя.

— Агась, ты тогда кой-чиво дамочкам показал, — захихикал Хэмиш. — Видел я этот гобелен в Розантском замке! Ставлю свою бороду, енто был ты!

— Может, сменим тему, а? — предложила Вена.

— Вечная проблема, — покачал головой Коэн. — Мало просто совершить что-то. Нужно, чтобы тебя запомнили.

— Хур-хур-хур, — закурлыкал Маздам.

— Смейся, смейся, — огрызнулся Коэн. — Но что ты можешь сказать обо всех тех героях, которые не были увековечены в песнях и сагах? Расскажи-ка мне что-нибудь про них.

— Что? О каких таких героях?

— Вот именно!

— Ну, и каков наш план? — перебил Злобный Гарри, глядя на мерцающий свет, что разливался над обителью богов.

— План? — переспросил Коэн. — Я думал, ты знаешь. Мы прокрадываемся туда, разбиваем взрыватель и делаем ноги!

— Да, но как вы планируете это провернуть? — уточнил Злобный Гарри и, увидев лица героев, глубоко вздохнул. — Судя по всему, вы ничего не планировали, — устало подытожил он. — Просто вламываетесь, просто удираете. У героев никогда не бывает плана. Только мы, Темные Властелины, все делаем по плану. Парни, там живут сами боги! Думаете, они не заметят, что по их городу шляется целая толпа?

— Мы умрем красиво! — возразил Коэн.

— Конечно, конечно. После того как вас поймают. Ну и ну. Послушайте, меня исключат из общества злобных безумцев, если я позволю вам лезть туда толпой. — Злобный Гарри хмыкнул. — Богов многие сотни, верно? Всем известный факт. И все время появляются новые боги. План напрашивается сам собой. Ну, кто догадался?

Маздам поднял руку:

— Вламываемся, а потом удираем?

— Да, вы — настоящие герои, — сказал Злобный Гарри. — Нет. Я имел в виду не совсем это. Парни, да вам просто повезло, что у вас есть я.

Первым увидел какой-то свет налуне завкафедрой беспредметных изысканий. Он стоял, прислонившись к лееру, и спокойно курил трубку.

Он не относился к числу амбициозных волшебников. Его тактика была проста — всячески избегай неприятностей и как можно меньше работай. Беспредметные изыскания обладали одним большим преимуществом — никто не знал точно, что это такое. Поэтому у завкафедрой всегда было много свободного времени.

Пару минут он разглядывал бледный диск луны, а потом разыскал мирно рыбачившего Чудакулли.

— Наверн, слушай, а луна так и должна себя вести? — спросил он. Чудакулли поднял взгляд.

— Ничего себе! Тупс! Куда он подевался?

Думминг, как оказалось, заснул в своей каюте, не удосужившись даже раздеться. В полусонном состоянии он выбрался на палубу, но, посмотрев на небо, мгновенно проснулся.

— Она так и должна себя вести? — спросил Чудакулли, тыкая пальцем в луну.

— Нет, аркканцлер! Конечно, нет!

— Значит, проблема вполне определенная и предметная? — спросил с надеждой в голосе завкафедрой.

— Разумеется! Где омнископ? Кто-нибудь пытался с ними связаться?

— Значит, это не моя сфера, — заключил завкафедрой беспредметных изысканий, поспешно отступая. — Прошу прощения. С радостью помог бы, но вижу, вы сейчас заняты. Уж извините.

Судя по всему, все до единого драконы одновременно изрыгнули пламя. Ринсвинд попробовал скосить глаза. Похоже, его глазные яблоки пребывали сейчас где-то в районе затылка.

Леонард без чувств обмяк на соседнем кресле. Моркоу, вероятно, валялся под кучей обломков в противоположном конце кабины.

Орангутан, судя по зловещему скрипу и запаху, цеплялся за спинку Ринсвиндова кресла.

Когда Ринсвинду, наконец, удалось повернуть голову и посмотреть в иллюминатор, он обнаружил, что один из отсеков, где помещались драконы, воспламенился. И неудивительно — изрыгаемое драконами пламя было почти белого цвета.

Леонард говорил что-то… Ринсвинд прищурился, пытаясь разглядеть рычаги сквозь красную пелену. «Если придется сбросить всех драконов, — говорил Леонард, — то…» То что? За какой рычаг дергать?

На самом деле в такие моменты выбор очевиден.

Ринсвинд, глаза которого почти ничего не видели, а барабанные перепонки буквально разрывались от воплей корабля, потянул первый попавшийся рычаг, до которого только смог дотянуться.

«Я не могу описать это в саге, — думал менестрель. — Никто мне не поверит. Никто просто не поверит в такое…»

— Можете мне довериться, — сказал Злобный Гарри, окидывая критическим взглядом Орду. — Ну, то есть доверять мне, конечно, нельзя, тут я полностью согласен, но для меня это дело чести, понимаете? В общем, доверьтесь. У нас все получится. Готов поспорить, даже боги не знают всех богов.

— С этими крыльями я чувствую себя полным идиотом, — пожаловался Калеб.

— Имей совесть, госпожа Макгарри отлично поработала над ними, — перебил его Злобный Гарри. — И из тебя получился отличный бог любви. Правда, какой именно любви, лучше не уточнять. А ты?..

— Я — бог рыбы, — сказал Коэн, который весь облепился чешуей, а из головы одного из своих последних противников сделал некое подобие шлема.

Злобный Гарри попытался сделать вдох.

— Отлично, отлично, бог очень старой рыбы. А ты, Маздам?..

— Бог, черти меня раздери, сквернословия, — твердо заявил Маздам Дикий.

— Э-э… Вполне может сработать, — встрял менестрель, увидев, что Злобный Гарри нахмурился. — В конце концов, есть ведь музы танца, музы пения. Есть даже муза эротической поэзии…

— О, это легче легкого, — небрежно бросил Маздам, — Жила-была одна девчонка. И дело было в Щеботане. А как она брала за…

— Хорошо, хорошо, достаточно. А ты, Хэмиш?

— Бог вещей, — сказал Хэмиш.

— Каких?

Хэмиш пожал плечами. Столь преклонного возраста ему удалось достичь главным образом потому, что он старался не перегружать свое воображение.

— Всяких, — ответил он. — К примеру, потерянных. Которые всюду валяются.

Серебряная Орда устремила взгляды на менестреля, который, немного подумав, кивнул.

— Сойдет, — сказал он.

Злобный Гарри подошел к Малышу Вилли.

— Вилли, а зачем тебе помидор на макушке и морковка в ухе?

Малыш Вилли гордо улыбнулся.

— Тебе понравится, — пообещал он. — Я — бог фиговосебячувствующих.

— И такие бывают, — поддержал менестрель, прежде чем Злобный Гарри успел возразить. — Несколько тысяч лет назад в Анк-Морпорке была богиня Тошнотия. Так вот, принести дар Тошнотии означало…

— Послушай, смени тему, а? — проворчал Коэн.

— Кстати, Гарри, а кем будешь ты? — спросил Вилли.

— Я? Э… Я буду темным богом, — сказал Злобный Гарри. — Таких богов хоть пруд пруди…

— Эй, ты не говорил, что мы можем быть демоническими богами, — перебил его Калеб. — Мне тоже не больно-то хочется изображать из себя ангелочка-шмангелочка!

— Если бы я это сказал, вы бы все захотели стать демонами, — заметил Гарри. — И мы ругались бы несколько дней кряду. Кроме того, появись сразу целая толпа темных богов, настоящие боги мгновенно учуяли бы подвох.

— А госпожа Макгарри ничего с собой не сделала, — нажаловался Маздам.

— Я подумала, если позаимствовать шлем Злобного Гарри, я вполне сойду за валькирию, — ответила Вена.

— Толковая мысль, — одобрил Злобный Гарри. — Наверняка валькирий тут хоть отбавляй.

— А самому Гарри шлем не понадобится, потому что буквально через минуту он пожалуется на острую боль в ноге, в спине или ещё где и скажет, что не сможет пойти с нами, — небрежно заметил Коэн. — Потому что он нас предал. Верно, Гарри?

Игра становилась все более увлекательной. За ней следили почти все боги. Боги любят повеселиться, хотя следует отметить, их чувство юмора не отличается утонченностью.

— Вряд ли они смогут что-либо нам сделать, — сказал Слепой Ио, самый главный из богов.

— Ха, — откликнулся Рок, передавая стакан с костями. — Будь они настолько умными, то не стали бы героями.

Загремели кости, одна из них взлетела над доской и, зависнув в воздухе, принялась вращаться — все быстрее и быстрее. Наконец, она совсем исчезла, оставив после себя облачко кремовой пыли.

— Кто-то выбросил неопределенность, — заметил Рок и посмотрел вдоль стола. — А, Госпожа…

— Господин, — поклонилась Госпожа.

Её имя никогда не произносили, хотя все его знали. Ведь произнести её имя вслух означало моментально лишиться её благословения. Несмотря на то, что у Госпожи было очень мало настоящих почитателей, она тем не менее была одной из самых могущественных богинь на Плоском мире, ведь в душе своей почти каждый человек надеялся и верил в то, что, гм, Госпожа существует.

— И каков будет твой ход, дорогуша? — спросил Ио.

— Я его уже сделала, — ответила Госпожа. — Просто я бросила кости туда, где вам их не видно.

— Отлично. Люблю сложные задачки, — кивнул Ио. — В таком случае…

— Э-э, у меня тут одна идейка возникла… — вкрадчиво сообщил Рок.

— Какая же?

— Они выдают себя за богов, — сказал Рок. — Предлагаю именно так их и воспринимать.

— То ефть… фферьеф? — удивился Оффлер.

— До определенного момента. До определенного момента.

— И до какого именно? — уточнила Госпожа.

— Пока это не начнет утомлять, мадам.

На бескрайних равнинах Очудноземья живет племя н’туитиф — единственный народ в мире, полностью лишенный воображения.

Например, гром они объясняют примерно так: «Гром — это громкий шум в небе, вызванный возмущением воздушных масс при прохождении сквозь них молнии». А их легенда о том, почему у жирафа длинная шея, гласит: «В древние времена у предков жирафа шеи были немного длиннее, чем у других обитателей равнин, и доступность листьев на верхних ветках оказалась настолько большим преимуществом, что выжили только жирафы с самыми длинными шеями, передавая свою длинношеесть потомкам, как люди передают по наследству копье прадеда. Впрочем, некоторые утверждают, что все куда запутаннее, и это объяснение применимо лишь к более коротким шеям окапи. Вот так вот».

Н’туитифы — очень миролюбивые люди, поэтому они были практически уничтожены соседними племенами, которые обладали богатым воображением, а следовательно, у них было великое множество богов, суеверий и всяких идей по поводу того, насколько прекрасной станет жизнь, если у них появятся более обширные охотничьи угодья.

Касательно же событий на луне и тот день н’туитифы сказали: «Луна ярко осветилась, потом от неё отделился какой-то свет, который, в свою очередь, разделился ещё на три огонька, после чего погас. Мы не знаем, почему это случилось. Просто случилось, и все».

Сразу после этого на них напало соседнее племя, которое точно знало: огни на небе — это сигнал бога Укли к расширению охотничьих угодий. Однако чуть позже и это племя потерпело поражение от племени, которое точно знало: на самом деле данные огоньки суть живущие на луне предки, которые приказывают убить всех, кто не верит в богиню Глипзо. А ещё через три года это племя тоже было уничтожено — упавшим с неба метеоритом, который образовался в результате взрыва звезды миллиард лет назад.

Все повторяется. И, если особо не присматриваться, все происходящее даже может сойти за справедливость.

Ринсвинд на борту отчаянно трясущегося «Сокола» увидел, как отвалились от крыльев два последних отсека с драконами. Некоторое время они кувыркались рядом с кораблем, потом развалились на части и отстали.

Он снова уставился на рычаги. «Кто-то, — подумал он неуверенно, — должен что-то сделать…»

Оставляя инверсионные следы, драконы летели по небу. Сейчас, вырвавшись из тесных отсеков, они спешили вернуться домой.

Срочно воздвигнув прямо на палубе Занимательную Линзу Турлоу, волшебники увидели весьма необычную картину.

— Это даже красивее фейерверка, — восхитился декан.

Думминг постучал по омнископу.

— Ага, заработал, — сказал он. — Однако я вижу только огромный…

Но потом Ринсвинд чуть отошел, и стал виден не только гигантский нос, но и остальные части его лица.

— За какие рычаги тянуть? За какие рычаги тянуть? — вопил Ринсвинд.

— Что случилось?

— Леонард отключился, а библиотекарь откапывает Моркоу из-под горы обломков. Кроме того, корабль сильно болтает! И у нас не осталось драконов! Зачем нужны эти циферблаты? Кажется, мы падаем! Что мне делать?

— Ты видел, что делал Леонард?

— Он ставил ноги на две педали сразу и непрерывно двигал рычагами!

— Хорошо, хорошо, сейчас я попытаюсь разобраться в его схемах, а потом мы скажем тебе, как направить корабль вниз.

— Нет! Скажите лучше, как направить его вверх! Мы хотим остаться наверху! Вниз — не надо!!!

— На рычагах есть какие-нибудь надписи? — спросил Думминг, лихорадочно листая эскизы Леонарда.

— Да, но я их не понимаю! На одном написано «Троба»!

Думминг просматривал страницы, испещренные обратносторонними записями Леонарда.

— М-м… М-м… — мычал он.

— Рычаг с надписью «Троба» не трогай! — рявкнул, наклонившись к осколку, лорд Витинари.

— Милорд! — воскликнул Думминг и покраснел, почувствовав на себе взгляд патриция. — Прошу прощения, милорд, но вопрос тут довольно технический, он касается механизмов, и, вероятно, будет лучше, если люди, получившее классическое образование, не будут вмеши…

Взгляд Витинари заставил его замолчать.

— Вот! Нашел! Тут нормальная надпись! «Руль принца Гарана»! — донесся полный отчаяния голос.

Лорд Витинари похлопал Думминга Тупса по плечу.

— Я прекрасно все понимаю, — сказал он. — Последнее, в чем сейчас нуждается разбирающийся в механизмах человек, — это в совете невежественного человека, пусть даже совет этот дан из лучших побуждений. Приношу свои извинения. Что ты собираешься делать?

— Ну, я… я…

— В то время как «Сокол», а вместе с ним и наши надежды стремительно пикируют вниз, — добавил лорд Витинари.

— Я… э-э… сейчас подумаю… Мы пытались…

Думминг смотрел то на осколок омнископа, то на записи. Его сознание превратилось и огромное белое поле, покрытое жарким вязким пухом.

— Думаю, у нас осталась ещё целая минута, — сказал лорд Витинари. — Так что ты не торопись.

— Я… быть может, мы… э-э…

Патриций склонился над осколком.

— Ринсвинд, тяни на себя руль принца Гарана! — приказал он.

— Но мы понятия не имеем, для чего он… — неуверенно произнес Думминг.

— Если у тебя есть более удачная идея, говори, не стесняйся, — поощрил лорд Витинари. — Я же предлагаю потянуть за этот рычаг.

На борту «Сокола» Ринсвинд решил прислушаться к гласу властей.

— Э… Что-то заскрипело и защелкало… — доложил он. — Некоторые рычаги начали двигаться самостоятельно… Крылья расправляются… Мы летим почти по прямой, по крайней мере достаточно плавно…

— Отлично. Предлагаю попытаться привести в чувство Леонарда, — сказал патриций, потом повернулся и кивнул Думмингу. — Насколько мне известно, юноша, ты не получал классического образования. А Леонард его получил.

— И что, милорд?

— Принц Гаран был легендарным клатчским героем, который обогнул весь мир на корабле с волшебным рулем, — ответил лорд Витинари. — Этот руль управлял кораблем, пока принц спал. Если потребуется моя помощь, можешь обращаться.

Вскинув руку, Коэн шагнул вперед. Злобный Гарри окаменел от ужаса.

— Ты сдал нас богам, Гарри, — сказал Коэн.

— Мы всё слышали, — подтвердил Хэмиш Стукнутый.

— Но мы не против, — пожал плечами Коэн. — Так будет даже интереснее.

Его рука опустилась и похлопала Гарри по спине.

— Мы ещё подумали: «Этот Злобный Гарри, может, туп как пробка, но предавать нас, да ещё в такое время… для этого требуется мужество», — продолжал Коэн. — Знаешь, Гарри, я на своем веку повидал Темных Властелинов, но ты заслуживаешь высшую награду — три больших гоблинских головы. Вот это стиль! Возможно, тебе никогда не удастся попасть в так называемую высшую лигу Темных Властелинов, но у тебя, Гарри, определенно имеются для этот все задатки.

— Нам нравятся люди, которые до конца держатся за свои катапульты, — сказал Малыш Вилли,

Потупив взор, Злобный Гарри зашаркал ножкой, а на лице его отразилось нечто среднее между гордостью и облегчением.

— От вас, парни, мне тем более приятно это слышать, — пробормотал он. — Понимаете, если бы все зависело от меня, я б никогда так не поступил, но нужно поддерживать репутацию и…

— Я ж сказал, Гарри, мы тебя прекрасно понимаем, — перебил его Коэн. — И все мы поступаем точно так же. Когда на тебя галопом несется какая-то косматая тварь, ты ведь не начинаешь сомневаться: «А вдруг это существо относится к вымирающему виду?» Нет, ты просто отрубаешь ему голову, потому что именно так поступают герои. Ну а ты, встретив кого-нибудь, сразу его предаешь. Потому что именно так поступают негодяи.

Остальные члены Орды одобрительно закивали. Как ни странно, это тоже было частью так называемого Кодекса.

— И вы его отпустите? — спросил менестрель.

— Конечно. Ты, видимо, так ничего и не понял. Темным Властелинам всегда удается улизнуть. Думаю, тебе стоит включить в сагу стих о том, как он нас предал.

— И… о том, как я коварно пытался перерезать вам глотки. Если вы не против, конечно, — попросил Злобный Гарри.

— Хорошо, — с важным видом произнес Коэн. — Напиши, что он сражался, аки тигр разъяренный.

Гарри смахнул слезинку с глаза.

— Спасибо, ребята, — поблагодарил он. — Не знаю, что и сказать. Никогда этого не забуду. После такого моя карьера может пойти круто в гору.

— Тогда окажи нам услугу. Позаботься о том, чтобы бард вернулся домой целым и невредимым, — ответил Коэн.

— Конечно, — пообещал Злобный Гарри.

— Гм… Но я… Я не собираюсь возвращаться, — вдруг заявил менестрель.

Эти слова поразили всех. И его самого в том числе. Перед ним внезапно открылось два пути. Один из них возвращал его к жизни с песенками про любовь и цветочки. А второй мог завести вообще куда угодно. Однако в этих стариках было что-то такое, что делало первый выбор совершенно невозможным. И бард не мог объяснить что. Просто это было, и все.

— Но ты должен вернуться, — сказал Коэн.

— Нет, я должен увидеть, чем все закончится, — ответил менестрель. — Наверное, я сошел с ума, но я хочу именно этого.

— Ты вполне можешь придумать завершающую часть, — предложила Вена.

— Нет, мадам, — возразил менестрель. — Не могу. Вряд ли я сумею придумать все так, как закончится на самом деле. Да стоит только посмотреть на господина Коэна в этой его рыбьей шляпе, на господина Вилли в облике бога фиговосебячувствия… Нет, я хочу пойти с вами. А господин Гарри может подождать меня здесь. И мне ничегошеньки не грозит. Что бы ни случилось. Потому что я абсолютно уверен: увидев, что их атакуют человек с помидором на голове и старик, нарядившийся музой сквернословия, боги обязательно, всенепременно захотят, чтобы весь мир узнал, чем все закончилось.

Леонард по-прежнему пребывал без сознания, никак не реагируя на мокрое полотенце, которое водрузил ему на лоб Ринсвинд.

— Разумеется, я наблюдал за ним, — сказал Моркоу, бросив взгляд на плавно перемещающиеся рычаги. — Но он построил корабль и потому все тут знал. Гм-м, сэр… На твоем месте я бы это не трогал…

Устроившись в кресле рулевого, библиотекарь обнюхивал рычаги. Где-то под корабельным полом тихо щелкал и жужжал автоматический руль.

— Нужно что-то придумать. Причём срочно, — заявил Ринсвинд. — Корабль не может управлять собой вечно.

— Но что, если мы осторожненько… А вот этого совсем не стоит делать, сэр…

Библиотекарь с любопытством исследовал педали. Потом одной рукой он оттолкнул Моркоу, а второй снял с крючка летные очки Леонарда. Его ступни цепко обвили педали. Он толкнул вперед рычаг, который выключал руль принца Гарана, и что-то под ногами глухо стукнуло.

Когда корабль затрясло, библиотекарь вытянул руки, размял кисти, громко хрустнул суставами пальцев и ухватился за рулевые рычаги.

Моркоу и Ринсвинд бросились к своим креслам.

Ворота Дунманифестана распахнулись как будто сами собой. Сбившись в кучку и подозрительно озираясь по сторонам, Серебряная Орда проникла в царство богов.

— Ты, парень, гляди в оба, — шепотом посоветовал Коэн, изучая оживленные улицы. — Чего-чего, а такого я не ожидал.

— Какого? — не понял менестрель.

— Ну, мы ожидали увидеть что-нибудь на вроде большой пирушки, — сказал Малыш Вилли. — А не… не какие-то лавки. Причём торгующие одеждой разных размеров!

— Что ж, похоже, боги бывают всякой величины, — сказал Коэн, разглядывая спешивших им навстречу богов.

— А может… зайдем в другой раз? — предложил Калеб.

Ворота за их спинами с треском захлопнулись.

— Нет, — сказал Коэн.

Они вдруг оказались в центре настоящей толпы.

— Вы, вероятно, новые боги, — донесся голос с небес. — Добро пожаловать в Дунманифестин! Следуйте за нами!

— А, бог рыбы, — понимающе кивнул один из богов, пристраиваясь рядом с Коэном. — Ну и как поживают рыбки, ваша всемогущественность?

— Э-э… что? — переспросил Коэн. — О… Э-э… Все ещё мокрые… Да, весьма мокрые твари.

— А вещи? — поинтересовалась какая-то богиня у Хэмиша. — Как дела у вещей?

— Всё по-прежнему! Всё валяются!

— А как у вас с омнипатентностью?

— Увы, барышня. Но я принимаю пилюли!

— А ты, видимо, муза сквернословия? — обратился какой-то бог к Маздаму.

— А кто ж, на хрен, ещё! — отчаянным голосом откликнулся Маздам.

Коэн посмотрел вперед и увидел Бога-Крокодила Оффлера. Его трудно было не узнать; кроме того, Коэн не раз видел его прежде. Вернее, его статуи, которые стояли в храмах по всему миру. И многие из этих храмов в результате бурной деятельности Коэна стали значительно беднее. Впрочем, об этом Коэн даже не вспомнил — просто потому, что никогда не вспоминал о подобных вещах. Однако у него сложилось явное впечатление, что Орду куда-то заманивают.

— Кстати, приятель, а куда мы идём? — спросил Коэн.

— Наблюдать за игрой, ваше рыбство, — ответил Оффлер.

— Ах, да. Вы же… то есть мы же тут любим играть с на… то есть со смертными во всякие интересные игры.

— Именно так, — подтвердил шагавший по другую сторону от Коэна бог. — И совсем недавно мы узнали, что группа смертных пытается проникнуть в Дунманифестин.

— Вот ведь негодяи, — сочувственно произнес Коэн. — А вы их молнией, молнией! От души советую. Другого языка они не понимают.

— На каком языке говоришь, такой и понимаешь, — пробормотал менестрель, разглядывая окружавших их богов.

— Ага, мы тоже об этом думали, — кивнул бог. — Кстати, меня зовут Рок.

— Так ты тот самый Рок? — изумился Коэн, когда они уже подходили к игровому столу. — Всегда хотел с тобой познакомиться. Но разве ты не должен быть слепым?

— Нет.

— А если два пальца в глаза?

— Прошу прощения?

— Шутка.

— Ха. Ха, — откликнулся Рок. — Но мне не терпится узнать, о рыбий бог, хорошо ли ты играешь.

— Никогда не увлекался азартными играми, — сказал Коэн, провожая глазами мелькающие между пальцев Рока игральные кости. — Сплошное жульничество.

— Может, рискнешь попробовать?

Толпа разом замолкла. Менестрель заглянул в бездонные глаза Рока и понял: в игре с судьбой результат всегда предрешен.

В воцарившейся тишине даже малая птаха не упала бы незамеченной.

— Конечно, почему бы нет? — сказал наконец Коэн.

Рок бросил игральную кость на стол.

— Шесть, — сказал он, глядя Коэну прямо в глаза.

— Ага, — откликнулся Коэн. — Стало быть, я тоже должен выбросить шестерку?

Рок улыбнулся.

— О нет. Ты ведь бог. А боги играют только на победу. Ты, о всемогущий, должен выбросить семь.

— Семь? — переспросил менестрель.

— Лично я не вижу никаких проблем, — пожал плечами Рок. — Для того, кто действительно имеет право здесь находиться.

Коэн покрутил кость. У неё, как и положено, было шесть граней.

— А вот лично я вижу некоторые проблемы, — сказал он. — Но только для смертных, разумеется. — Коэн пару раз подбросил кость в воздух. — Значит, стало быть, семь?

— Семь, — подтвердил Рок.

— Прямо-таки узловая проблема, — пробормотал Коэн.

Менестрель посмотрел на него, и странный холодок пробежал по его спине.

— Запомни эти слова, паренек, — сказал Коэн.

«Сокол», заложив крутой вираж, нырнул в густое облако.

— У-ук! — весело воскликнул библиотекарь.

— Да он летает лучше, чем Леонард! — покачал головой Ринсвинд.

— Ему, вероятно, дается это легче, — прошептал Моркоу. — Он же… это, как его… ходячий атавизм.

— Правда? А я всегда считал его довольно добродушным. За исключением тех случаев, разумеется, когда его называют обезьяной.

«Сокол» заложил очередной вираж, прошивая небо, словно маятник.

— У-ук!

— «Из левого иллюминатора почти весь Диск виден», — перевел Ринсвинд.

— У-ук!

— «А из правого иллюминатора…» О, боги!

Это была Гора. А на самой её вершине сверкала на солнце обитель богов. А ещё выше, едва видимое даже в кристально чистом воздухе, расходилось воронкой магическое поле Плоского мира, заземляясь в самом его центре.

— Слушай, а ты… ты вот религиозный человек? — спросил Ринсвинд, глядя на проносившиеся мимо облака.

— Я верю в то, что каждая религия отражает определенный аспект вечной истины, — ответил Моркоу.

— Ловко, — признал Ринсвинд. — И всегда сходит с рук.

— А ты? — спросил Моркоу.

— Ну, есть одна вера, в которой вращение является формой молитвы. Знаешь такую?

— Да, конечно. Клатчские Крутилы-Вращалы.

— Так вот, моя вера очень похожа на эту. Только мы предпочитаем… движение по прямой. Именно. По прямой. И скорость для нас священна.

— То есть ты веришь, что благодаря ей достигнешь вечной жизни?

— Ну, не совсем вечной… Скорее… просто долгой. Точно. Нормальной долгой жизни. Куда более продолжительной, чем если бы я бежал не по прямой и не так быстро. Хотя на пересеченной местности допускаются некоторые отклонения от курса.

— На самом деле ты — просто трус, да? — вздохнул Моркоу.

— Да. Впрочем, никогда не понимал, что в этом плохого. Знаешь, для того, чтобы удирать, тоже требуется смелость. Многие люди, хвати им смелости, стали бы такими же трусами, как я.

Они снова посмотрели и иллюминатор. Гора стала ближе.

— Согласно содержащимся здесь сведениям, — сказал Моркоу, перелистывая заполненные торопливым почерком блокноты, которые Думминг сунул ему прямо перед отлетом, — некоторым людям удалось-таки проникнуть в Дунманифестин и вернуться оттуда живыми.

— Всего лишь живыми? Не слишком-то успокаивает, — откликнулся Ринсвинд. — А как насчет рук-ног? Что у них потом стало с головой? Какие вообще были последствия?

— Ну, и основном это были мифические герои, — неуверенно произнес Моркоу.

— До или после?

— Боги, как правило, благосклонно относятся к смелости, дерзости и отваге, — пояснил Моркоу.

— Отлично. Ты идешь первым.

— У-ук, — сказал библиотекарь.

— Он сказал, мы заходим на посадку, — перевел Моркоу. — Мы должны занять какое-нибудь определенное положение?

— У-ук! — ответил сражавшийся с рычагами библиотекарь.

— Что значит «Лечь на спину и сложить руки на груди»?

— И-ик!

— Разве ты не видел, что делал Леонард, когда сажал корабль на луну?

— У-ук!

— Та посадка была удачной, — пожал плечами Ринсвинд. — Ладно, жаль, конечно, что наступит конец света, но такое иногда случается, верно?

— НЕ ЖЕЛАЕШЬ АРАХИСА? ЭТИ ПАКЕТИКИ ТАК ПЛОХО ОТКРЫВАЮТСЯ…

Призрачное кресло висело в воздухе рядом с Ринсвиндом. Фиолетовый ореол, возникший по краям его поля зрения, свидетельствовал, что пространство-время вокруг него вдруг окуклилось.

— Значит, мы потерпим крушение? — спросил Ринсвинд.

— ВОЗМОЖНО. К СОЖАЛЕНИЮ, ПРИНЦИП НЕУВЕРЕННОСТИ ВЕСЬМА ОСЛОЖНЯЕТ МОЮ РАБОТУ. НЕ ЖЕЛАЕШЬ ПОЧИТАТЬ КАКОЙ-НИБУДЬ ЖУРНАЛЬЧИК?

«Сокол» сделал разворот и стал плавно снижаться к облакам, окутывавшим Кори Челести. Библиотекарь свирепо воззрился на рычаги, потом яростно куснул один из них, дернул руль принца Гарана, вскочил с кресла, пробежал по кабине и спрятался под одеялом.

— Мы сядем на этом заснеженном поле, — сказал Моркоу, занимая место пилота. — Леонард предусматривал возможность посадки на снег. В конце концов…

«Сокол» скорее не приземлился, а поцеловал снег. Затем он взмыл и воздух, пролетел чуть дальше и снова коснулся снега. После серии подобных прыжков снег весело заскрипел под килем, и корабль заскользил по полю.

— Поразительно! — воскликнул Моркоу. — Все равно что пройтись по парку!

— Ты имеешь в виду, что сейчас нас ограбят, украдут все наши деньги, а потом отпинают по ребрам? — уточнил Ринсвинд. — Возможно. Кстати, ты заметил, что мы направляемся прямо к городу?

Они уставились вперед. Ворота Дунманифестина приближались слишком быстро. «Сокол» наскочил на сугроб и заскользил дальше.

— Сейчас не время паниковать, — сказал Ринсвинд.

«Сокол» снова наскочил на сугроб, подпрыгнул и влетел в ворота обители богов. Вернее, сначала он летел, а потом…

— Семерка, и победа за мной, — уточнил Коэн. — Все зависит от того, смогу ли я выбросить семерку, да?

— Да, конечно, — ответил Рок.

— Шанс один на миллион, — хмыкнул Коэн.

Он подбросил кость высоко в воздух, и она, вдруг замедлив полет, принялась вращаться, поблескивая гранями и издавая шелест, подобный тому, который издают лопасти ветряной мельницы.

Достигнув верхней точки дуги, кость начала опускаться.

Коэн, застыв, не спускал с неё глаз. Потом его меч выскользнул из ножен и описал замысловатую дугу. Раздался щелчок, что-то вспыхнуло в воздухе зеленоватым светом, и…

…Две половинки кости покатились по столу.

Одна половинка остановились, показав шестерку, а вторая — показав единицу.

Парочка богов, к немалому удивлению менестреля, разразилась аплодисментами.

— Ну, всё как и договорились? — спросил Коэн, чуть опуская меч.

— Да неужели? А ты случаем не слышал пословицу про «судьбу не обманешь»? — поинтересовался Рок.

— А ты не слышал пословицу про «хорошо ли твоя мамаша накладывает швы», приятель?! — завопил Хэмиш Стукнутый, приподнимаясь в своем кресле.

Все как один человек (ну, или в данном случае — бог) сереброордынцы обнажили мечи.

— Никаких драк! — крикнул Слепой Ио. — Таковы правила! Хотите драться, идите в мир!

— Я не жульничал и никого не обманывал! — прорычал Коэн. — Оставлять повсюду свитки, заманивая героев на верную погибель, — вот что я называю жульничеством!

— Но без волшебных карт герои не стали бы героями, — заметил Слепой Ио.

— Зато остались бы в живых! — отрезал Коэн. — Герои для вас — всего-навсего фишки в вашей дурацкой игре!

— Ты разрубил кость пополам, — сказал Рок.

— А ты покажи мне правила, которыми это запрещается! Да, покажи-ка мне правила! — заорал Коэн, приплясывая от ярости. — Покажи мне все правила! Ну, что скажешь, господин Рок? Хочешь попробовать ещё раз? Удваиваем ставки или выходим из игры? Удваиваем?

— Фледует прифнать, удар был прекрафным, — заметил Оффлер.

Некоторые из богов помельче согласно закивали.

— Что?! — изумился Рок. — И вы готовы спустить им это с рук?! Они же открыто насмехаются над вами!

— Насмехаются над тобой, мой господин, — раздался голос, до сей поры не участвовавший в дискуссии. — Предлагаю признать их победу. Он обманул судьбу, то есть тебя, Рок. Судьба была обманута, все случилось, как случилось, и мнение пострадавшей стороны в расчет не принимается.

Сквозь толпу величественно шла Госпожа, и боги расступались, пропуская её. Они понимали, что становятся свидетелями рождения новой легенды.

— А ты кто такая? — рявкнул все ещё багровый от ярости Коэн.

— Я?

Госпожа широко развела руки. На её ладонях лежали игральные кости — единицами вверх. Она едва шевельнула запястьями, и кости соединились, удлинились, переплелись, превратились в извивающуюся шипящую змею и исчезли.

— Я — один шанс на миллион, — сказала она.

— Правда? — спросил Коэн, не слишком-то впечатленный этим представлением. — А все остальные шансы кто?

— Тоже я.

Коэн презрительно хмыкнул.

— И какая после этого ты госпожа?

— Э-э, Коэн… Она и вправду Го… — неуверенно произнес менестрель.

— Что? Я не должен был так говорить? — перебил Коэн. — Я, наверное, должен был упасть на колени: «О, мадам, премного благодарствую!» — и так далее? Так вот, даже не собираюсь. Говорят, удача благоволит храбрым, а я говорю, что видел слишком много храбрецов, которые шли в бой, чтобы никогда не вернуться. И плевал я на… Эй, что с тобой такое?

Менестрель пристально смотрел на одного из богов, стоявшего с краю толпы.

— Это ведь ты?! — прорычал он. — Ты — Нугган, да?

Мелкий бог сделал шажок назад, но потом, видимо, решил явить свое величие, чем совершил большую ошибку.

— Молчи, смертный!

— Ты — полный… полный… Пятнадцать лет! Лишь в пятнадцать лет я первый раз попробовал чеснок! И наши жрецы вставали ни свет ни заря, чтобы раздавить все грибы в окрестностях! А знаешь, сколько стоит маленькая шоколадка в нашем городке и что могут сотворить с человеком, у которого её найдут?

Менестрель раздвинул плечом Орду и, угрожающе вскинув над головой лиру, двинулся на Нуггана. Божок попятился.

— Я поражу тебя молнией! — проверещал Нугган, поднимая руки.

— Кишка тонка! Только не здесь! На всякие мерзости ты способен только в обычном мире! А здесь ты можешь лишь жульничать и обманывать! А ещё запугивать! Для этого и нужны молитвы… Запуганный человечек сам бежит под крылышко громиле: мол, защити! Тебе столько храмов построили… а ты какой-то мелкий…

Коэн успокаивающе положил руку ему на плечо.

— Хорошо сказано, парень. Но тебе нора идти.

— Брокколи, — шепнул Оффлер Вжиквжику, Богу Пиломатериалов. — Запрещай брокколи — никогда не ошибешься.

— А я вот запретил панупунитопластику, — сообщил Вжикижик.

— А что это такое?

— Понятия не имею, но люди недовольны.

— Дай я хоть раз тресну его по уху!.. — рвался менестрель.

— Послушай меня, сынок, — сказал Коэн, с трудом удерживая менестреля. — Твоей лире вряд ли пойдет на пользу, если ты будешь дубасить ею всех подряд направо-налево. Она тебе ещё пригодится. Пара коротких стишков… Просто поразительно, насколько глубоко врезаются в память такие стишки. Послушай меня, паренек, послушай, ты понимаешь, что я тебе говорю? У меня есть меч, чертовски хороший меч, но он годится лишь на то, парень, чтобы сохранять мне жизнь. А песня может сделать человека бессмертным. Плохого или хорошего!

Менестрель немножко успокоился, но только самую малость. Нугган прятался за группкой других мелких богов.

— Ну, когда я выйду за ворота, он у меня получит… — прорычал менестрель.

— Он будет слишком занят. Маздам, дави!

— А, этот ваш знаменитый фейерверк, — усмехнулся Слепой Ио. — Но, мой дорогой смертный, огонь не может причинить пред богам…

— Это смотря какой огонь, — возразил Коэн. — Потому что буквально через минуту вершина этой горы превратится в жерло вулкана. И это увидят все. Интересно, после такого зрелища продолжат ли люди верить в богов?

— Ха! — презрительно хмыкнул Рок, но некоторые наиболее сообразительные боги призадумались.

— Кстати, — продолжил Коэн, — не так уж это важно: можно убить бога, нельзя… Главное — попытаться. Чтобы в следующий раз кто-нибудь был настойчивее.

— Все кончится тем, что убиты будете вы, — сказал Рок, однако боги поумнее уже начали потихоньку пятиться.

— А что нам терять? — спросил Малыш Вилли. — Мы все равно умрем. Мы готовы умереть.

— Мы всегда были готовы умереть, — сказал Калеб-Потрошитель.

— Поэтому и живем так долго, — кивнул Малыш Вилли.

— Но… зачем торопиться? — спросил Слепой Ио. — Вы прожили долгую, полную событий жизнь, и великий круговорот природы…

— Великий круговорот природы пущай подавится моей набедренной повязкой! — перебил его Хэмиш Стукнутый.

— Немногие пошли бы на такое, — сказал Коэн. — Я не привык говорить красивые слова, но… Полагаю, мы делаем это потому, что собираемся умереть, понятно? А ещё потому, что когда-то один тип вышел на край мира, увидел все остальные миры и разрыдался, ведь жизнь — всего одна. Вселенной так много, а времени так мало… Это неправильно.

Но боги уже не смотрели на него.

Крылья отвалились и рассыпались на щепки. Фюзеляж с грохотом рухнул на булыжную мостовую и заскользил по ней дальше.

— А вот сейчас самое время паниковать, — сказал Ринсвинд.

Подбитый «Сокол» мчался по мостовой, распространяя запах горелого дерева. Бледная рука появилась перед лицом Ринсвинда.

— Я бы посоветовал, — сказал Леонард, — покрепче за что-нибудь ухватиться.

Он потянул на себя небольшой рычаг с надписью «Зомрот».

И «Сокол» остановился. Правда, слишком уж динамично.

Боги посмотрели вниз.

В туловище странной деревянной птицы открылся люк. Упав на мостовую, он откатился в сторону.

Боги увидели, как из птицы кто-то вылез. Он чем-то напоминал героя, но был не настолько грязен.

Оглядевшись, вновь прибывший снял шлем и отдал честь.

— День добрый, о всемогущие, — поздоровался он. — Простите, что побеспокоил, но много времени это не займет. И позвольте воспользоваться возможностью поблагодарить вас от имени всех людей Плоского мира за прекрасную работу, которую вы делаете.

Затем человек прошагал мимо ошеломленных богов и остановился перед Коэном.

— Коэн-Варвар?

— А тебе какое дело? — огрызнулся Коэн.

— Я — капитан Моркоу Городской Стражи Анк-Морпорка, и я арестовываю тебя по обвинению в заговоре с целью устроить конец света. Ты можешь ничего не говорить…

— А я и не собирался, — сказал Коэн, поднимая меч. — Я молча отрублю твою …ную голову.

— Погоди, погоди, — торопливо произнес Малыш Вилли. — Ты знаешь, кто мы такие?

— Да, сэр. Полагаю, что знаю. Ты — Малыш Вилли, известный также как Безумный Билл, Вильгельм-Покрошитель, Великий…

— И ты собираешься нас арестовать? Ты ведь сказал, что служишь и Страже?

— Так точно, сэр.

— Парень, да мы в свое время убили сотни стражников!

— Очень прискорбно слышать это, сэр.

— Приятель, а сколько тебе платят? — спросил Калеб,

— Сорок три доллара в месяц, господин Потрошитель, плюс пайковые.

Орда расхохоталась. А потом Моркоу обнажил свой меч.

— Я настаиваю, сэр. То, что вы планируете совершить, уничтожит весь мир.

— Только эту его часть, приятель, — пожал плечами Коэн. — А теперь можешь возвращаться домой и…

— Я терпел только из уважения к твоим сединам, сэр.

Орда прямо покатилась от хохота. Хэмиша Стукнутого даже пришлось удерживать в кресле, чтобы он не свалился.

— Парни, ну-ка, погодите, — тихо произнесла госпожа Макгарри. — Мы действительно всё продумали? Оглянитесь по сторонам.

Они оглянулись.

— И что? — спросил Коэн.

— Я — это раз, — сказала Вена. — Ты. А ещё Маздам. Малыш Вилли, Хэмиш, Калеб и менестрель.

— И что?

— Всего семеро, — подытожила Вена. — Семеро против одного. Семеро. И он считает, что спасает мир. Ему известно, кто мы, и тем не менее он собирается сразиться с нами…

— Ты думаешь, он — герой? — прохрипел Хэмиш Стукнутый. — Ха! Это с зарплатой сорок три доллара в месяц? Плюс пайковые?!

Но на этот раз рассмеялся только он один. Орда быстренько произвела сложные математические расчеты потенциального героизма.

Всегда, и в начале, и в конце — всегда есть Кодекс. Они жили по Кодексу. Ты соблюдаешь Кодекс и становишься частью Кодекса для тех, кто идёт за тобой. Кодекс — вот что главное. Без Кодекса ты — не герой. Простой бандит в набедренной повязке.

И иного толкования Кодекса быть не могло. Один против семерых всегда… побеждал. Они твердо знали, что так будет. Много раз в своей жизни они полагались на это. Чем меньше шансы, тем триумфальнее победа. Так гласил Кодекс.

Стоит лишь забыть о Кодексе, отказаться от Кодекса, возразить Кодексу, и Кодекс… уничтожит тебя.

Они посмотрели на меч капитана Моркоу. Он был коротким, острым и невзрачным. Это был рабочий меч. Никаких магических рун на клинке, никакого волшебного огня на кромке.

Согласно Кодексу, весьма тревожный знак. Простой меч в руках действительно храброго человека пройдет сквозь любой волшебный клинок, как сквозь сало.

Мысль не была пугающей, но это была мысль.

— Занятно, — сказал Коэн. — Я слыхал, есть в Анк-Морпорке один стражник, который на самом деле — наследник престола, но никому не говорит об этом, потому что ему нравится быть стражником…

«Ничего себе, — подумала Орда. — Переодетый король… Прямо по Кодексу».

Моркоу посмотрел Коэну в глаза.

— Никогда о таком не слышал.

— Рисковать своей шкурой за сорок три доллара в месяц?! — уточнил Коэн, выдерживая его взгляд. — Человек должен быть либо очень, очень глупым, либо очень, очень храбрым.

— А в чем разница-то? — встрял Ринсвинд, делая шаг вперед. — Послушайте, мне не хотелось бы нарушать столь драматический момент и все такое прочее, но Моркоу ведь не шутит. Если этот… бочонок взорвется, взрыв уничтожит весь мир. Он… проделает дыру, в которую утечет вся магия.

— Ринсвинд? — изумился Коэн. — А ты здесь какими судьбами, старая крыса?

— Пытаюсь спасти мир, — ответил Ринсвинд и закатил глаза. — Снова.

В глазах Коэна промелькнула неуверенность, но герои так просто не сдаются — даже перед Кодексом.

— Что, мир действительно взорвется?

— Да!

— Правда, какой теперь это мир… — пробормотал Коэн. — Вот раньше…

— Подумай о котятах… — сказал Ринсвинд.

— О щенках, — прошипел Моркоу, не отрывая взгляда от Коэна.

— Ну, то есть о щенках. Подумай о них.

— Подумал. И что?

— Так, ничего.

— Но погибнут все до единого, — сказал Моркоу.

Коэн пожал костлявыми плечами.

— Все рано или поздно умрут. Так нам говорили.

— Но кто тогда вспомнит о вас? — спросил менестрель как будто сам у себя. — Если никого не останется, значит, и вспоминать будет некому.

Орда воззрилась на него.

— Никто не вспомнит о том, кем вы были или что совершили, — продолжал он. — Ведь ничего не останется. Ни песен… ничего. И некому будет вспоминать.

Коэн вздохнул.

— Ладно, предположим, я…

— Коэн? — окликнул Маздам несколько обеспокоенно. — Помнишь, пару минут назад ты сказал «Маздам, дави»?

— Да?

— То есть давить не надо было?

Бочонок шипел.

— Так ты раздавил взрыватель?

— Ну да! Как ты и велел!

— Мы можем что-нибудь сделать?

— Нет, — ответил Ринсвинд.

— А удрать успеем?

— Только если придумаете способ пробежать десять миль действительно, действительно быстро, — сказал Ринсвинд.

— Парни, все ко мне! Тебя, менестрель, это не касается, это чисто геройское дело…

Орда собралась вокруг Коэна и принялась о чем-то оживленно шушукаться. Совещание длилось недолго.

— Отлично, — наконец сказал Коэн и выпрямился. — Господин бард, ты правильно записал наши имена?

— Конечно…

— Тогда, парни, вперед!

Они закинули бочонок обратно на кресло-каталку Хэмиша и дружно навалились.

— Эй, бард! — оглядываясь, бросил через плечо Маздам. — Обязательно напиши о том, как я…

— Уходим, уходим! — заорал Коэн, хватая его за плечо. — До встречи, госпожа Макгарри!

Она кивнула и отступила в сторонку.

— Ну, я, это… — с грустью пробормотала Вена. — Вот-вот правнуки пойдут, да и потом…

Кресло-каталка уже во весь опор неслось по мостовой.

— Назови одного из них в мою честь! — крикнул Коэн, запрыгивая на кресло.

— Что они задумали? — спросил Ринсвинд, провожая взглядом несущееся к далеким воротам кресло.

— Они не успеют спуститься с горы! — крикнул Моркоу и метнулся следом за Ордой.

Кресло-каталка вылетелоиз ворот и загрохотало по обледеневшим камням.

Бросившийся за Моркоу Ринсвинд увидел, как кресло в последний раз подпрыгнуло и рухнуло в десятимильную пропасть. Ему даже показалось, что он расслышал чьи-то последние слова: «А разве мы не должны что-то крича-а-а-а…»

Кресло, бочонок и фигурки становились все меньше, пока совсем не скрылись в дымке, окружавшей заснеженные острые, как клыки, вершины.

Моркоу и Ринсвинд молча смотрели вниз.

Через некоторое время волшебник заметил краем глаза Леонарда. Художник, положив руку на запястье, считал пульс и едва слышно бормотал:

— Десять миль… Гм… Учитывая сопротивление воздуха… скажем, чуть больше трех минут… Да, да, несомненно… И, пожалуй, лучше будет отвернуться… Да… Вот сейчас. Да, лучше закрыть гла…

Мир за опущенными веками стал ярко-алым.

А несколько секунд спустя грохот достиг вершины Кори Челести, вызвав несколько лавин. Но потом все смолкло.

— Как думаешь, они выжили? — спросил Моркоу, пристально вглядываясь и клубы потревоженной снежной пыли.

— Чего? — не понял Ринсвинд.

— Если они погибли, история получится незаконченной.

— Капитан, они только что пролетели десять миль и упали прямо в эпицентр взрыва, который превратил одну из гор в долину, — сказал Ринсвинд.

— Ну, они могли зацепиться за какой-нибудь ледяной карниз, — предположил Моркоу.

— Или упасть на случайно пролетавшую мимо стаю больших и очень мягких птиц? — хмыкнул Ринсвинд.

Моркоу прикусил губу.

— С другой стороны… Пожертвовать собственной жизнью ради спасения мира… Это достойный конец.

— Но сначала они собирались его взорвать!

— Но все равно, они поступили очень храбро.

— В некотором смысле да.

— Может, стоит спуститься и проверить? — печально покачал головой Моркоу.

— Там теперь огромный кратер с кипящим камнем! — воскликнул Ринсвинд. — Тут потребуется чудо!

— Всегда есть надежда.

— Ага. А ещё налоги. Много что есть всегда.

Вздохнув, Моркоу выпрямился.

— Надеюсь, ты ошибаешься.

— Надеешься? Ладно, пора возвращаться. Наши неприятности ещё не закончились.

Стоявшая чуть поодаль Вена громко высморкалась и заткнула носовой платочек за бронированный корсет. «Пора идти на запах лошадей», — подумала она.

Обломки «Сокола» вызвали среди божественных классов острый, хотя и неодобрительный интерес. Боги не были уверены в том, что именно они видят перед собой, но заранее этого не одобряли.

— Думаю, — сказал Слепой Ио, — если бы мы хотели, чтобы люди летали, то дали бы им крылья.

— Но мы же допускаем использование метел и ковров-самолетов, — возразил Оффлер.

— Да, но это волшебные предметы. Магия… религия… тут имеется некая связь. А это — попытка нарушить естественный порядок. Да кто угодно сможет летать по миру на такой штуковине! — Он содрогнулся. — И люди будут смотреть на своих богов сверху вниз!

Он посмотрел сверху вниз на Леонарда Щеботанского.

— Почему ты это сделал?

— Показав птиц, вы дали мне крылья, — ответил Леонард. — Я лишь повторил увиденное.

Остальные боги молчали. Как и многие профессионально религиозные люди, — а чтобы быть богом, нужно быть настоящим профессионалом, — они чувствовали себя несколько неуверенно в присутствии столь беззастенчиво интеллектуального человека.

— Никто из нас не узнал в тебе своего почитателя, — продолжал Ио. — Или ты — атеист?

— Ну, я определенно верю в богов… — сказал Леонард, окидывая взглядом божественное собрание.

Его ответ, похоже, удовлетворил всех, кроме Рока.

— И все? — спросил тот, и Леонард задумался.

— А ещё я верю в тайную геометрию, игру цветов на кромке света и в то, что чудесное есть во всем, — наконец ответил он.

— Стало быть, ты не набожный человек.

— Я — художник.

— Это ответ следует расценивать как «нет»? Я просто уточняю.

— Э… Я не понимаю вопроса, — пожал плечами Леонард. — В такой его форме.

— А мы не понимаем ответ, — сказал Рок. — В такой его форме.

— Но, полагаю, мы кое-чем тебе обязаны, — вмешался Слепой Ио. — Мы не хотим, чтобы говорили, будто боги несправедливы.

— Мы не потерпим, чтобы люди говорили, будто боги несправедливы, — поправил Рок. — Я бы предложил…

— Ты можешь помолчать?! — прогремел Слепой Ио. — Мы поступим как всегда, спасибо!

Он снова повернулся к исследователям и показал пальцем на Леонарда.

— Твое наказание, — сказал он, — будет состоять в следующем: ты распишешь потолок в Храме Мелких Богов в Анк-Морпорке. Весь. Сейчас он пребывает в плачевном состоянии.

— Но это нечестно! — возразил Моркоу. — Он далеко не молод, а великому Ангелино Твибсли понадобилось двадцать лет, чтобы расписать тот потолок!

— Что ж, ему будет чем занять свое пытливое воображение, — буркнул Рок. — И не останется времени на всякие глупые мысли. Это заслуженное наказание тому, кто пытался узурпировать власть богов! Мы-то всегда найдем, чем занять свободные руки.

— Гм-м, — задумчиво произнес Леонард. — Потребуется значительное количество лесов…

— Огромное колифефтво, — с удовольствием поправил его Оффлер.

— А характер росписи? — спросил Леонард. — Я хотел бы нарисовать…

— Весь мир, — перебил Рок. — И не меньше.

— Правда? А я думал, будет достаточно покрасить потолок зеленовато-голубой краской и пририсовать пару-другую звездочек, — сказал Слепой Ио.

— Весь мир, — как завороженный повторил Леонард, и перед его глазами возникла картина, видимая только ему одному. — Со слонами и драконами, клубящимися облаками, густыми лесами и морскими течениями, птицами и бескрайними желтыми степями, с узорами штормов и вершинами гор?

— Э… да, — кивнул Слепой Ио.

— И без чьей-либо помощи, — уточнил Рок.

— Дафе для вофведения лефов, — добавил Оффлер.

— Какое страшное наказание! — воскликнул Моркоу.

— Но если через двадцать лет… — сказал Слепой Ио.

— Через десять, — поправил Рок.

— …Через десять лет работа не будет закончена, город Анк-Морпорк будет стерт с лица Диска огнем небесным!

— Гм-м, да, хорошая мысль, — откликнулся Леонард, по-прежнему глядя в пустоту. — Некоторых птиц придется нарисовать совсем крошечными…

— У него шок, — сказал Ринсвинд.

Капитан Моркоу вдруг затих — так перед грозой затихает небо.

— А скажи мне, — обратился к нему Слепой Ио, — существует ли бог стражников?

— Нет, сэр, — ответил Моркоу, — Это слишком подозрительно, когда кто-то называется богом стражников. Стражники никогда не поверили бы в него.

— Но сам ты богобоязненный человек?

— Честно признаться, некоторые божественные поступки пугают меня, сэр. Однако, как говорит мой командор, достаточно увидеть состояние человечества, чтобы сразу поверить в реальность богов.

Услышав эту цитату, боги одобрительно заулыбались. Ирония и боги — вещи несовместимые.

— Вот и хорошо, — одобрил Слепой Ио. — У тебя есть какие-нибудь просьбы?

— Сэр?

— Ну, всем от богов что-нибудь да требуется.

— О нет, сэр. Скорее наоборот, это у меня есть кое-что для вас.

— Ты хочешь подарить что-то нам?

— Да, сэр. Чудесную возможность продемонстрировать справедливость и милосердие. Мечты человека — они как воздушный шарик. Порхают себе в небе, но приходит время, когда тоска по дому пересиливает радость полета и… — Моркоу прервался.

Воцарилась тишина.

— Так тебе возлушный шарик подарить? — несколько неуверенно спросил Слепой Ио. — Такую круглую резиновую штуку с ниточкой?

— Нет, сэр. Я выражался иносказательно. Я имел в виду другое.

— Правда? И что же?

— Позвольте нам отремонтировать «Сокол», чтобы мы могли вернуться домой.

— Это невозможно! — воскликнул Рок.

— А по мне, так вполне разумная просьба, — сказал Слепой Ио, наградив Рока испепеляющим взглядом. — Но это будет его последний полет.

— Это ведь будет последний полет «Сокола»? — повернулся Моркоу к Леонарду.

— Гм-м? Что? О да. Определенно. Теперь я и сам вижу ошибки в его конструкции, но следующий… мпф…

— Что такое? — с подозрением осведомился Рок.

— Где? — спросил Ринсвинд.

— Почему ты закрыл ему рот рукой?

— Кто? Я?

— Да! И продолжаешь закрывать!

— Это все от нервов, — сказал Ринсвинд, освобождая Леонарда. — Я немного взволнован.

— У тебя тоже есть какие-то мечты? — спросил Слепой Ио.

— Что? О нет. Лично я предпочитаю обычный воздушный шарик. Синий. — Ринсвинд вызывающе посмотрел на Моркоу. — Ничего не могу с собой поделать. Мне тогда было шесть лет, понимаешь? Помню одну толстую неприятную девчонку… и булавку. Вообще, мне очень больно об этом говорить. — Он поднял взгляд на богов, не сводивших с него глаз. — Чего они так на меня таращатся?

— У-ук, — сказал библиотекарь.

— Твой питомец тоже хочет шарик? — поинтересовался Слепой Ио. — Кстати, у нас тут есть один обезьяний бог, и если ты хочешь манго или какой-нибудь банан…

Ринсвинд почувствовал, как по спине пробежал неприятный холодок.

— На самом деле он сказал, что хочет получить три тысячи каталожных карточек, новую печать и пять галлонов чернил.

— И-ик! — настойчиво произнес библиотекарь.

— Да, конечно. А ещё красный воздушный шарик, раз уж вы их бесплатно раздаете.

Отремонтировать «Сокол» было достаточно просто. Несмотря на то что боги, в общем и целом, чувствуют себя немного неуютно рядом с механическими устройствами, буквально во всех пантеонах множественной вселенной существует второстепенное божество (такое, к примеру, как Вулкан, Велунд, Деннис или Гефест), которое умеет соединять разные части воедино и отвечает за ремонтные работы.

Всякая крупная организация, к своему громадному сожалению и за свой немалый счет, должна содержать подобного специалиста.

Отчаянно хватая ртом воздух, Злобный Гарри вынырнул из сугроба. Но буквально в следующее же мгновение твердая рука снова окунула его голову в снег.

— Значит, договорились? — спросил менестрель, стоя коленом на его спине и крепко держа Гарри за волосы.

Голова Гарри опять вынырнула из снега.

— Договорились! — прохрипел он, шумно отплевываясь.

— Но если ты потом скажешь, мол, зря я тебя послушал, ведь Темным Властелинам доверять нельзя, я придушу тебя струной от лиры!

— Где твое уважение?!

— Какое такое уважение? Разве ты не злобный, вероломный, подлый Тёмный Властелин? — осведомился менестрель, потихоньку пригибая плюющуюся голову к сугробу.

— Д-да, но уважение ведь ничего не стоит, тебе что, жалко… м-м-м… м-м…

— Ты поможешь мне спуститься вниз, а я опишу тебя в саге, как самого злобного, вероломного, несправедливого и порочного Темного Властелина из когда-либо существовавших. Договорились?

— Хорошо, хорошо, но ты должен пообещать… — прочихавшись, забормотал Гарри.

— А если вдруг надумаешь предать меня, вспомни одну вещь. Я знать не знаю никакого Кодекса! И Темных Властелинов я отпускать не обязан!

Они спускались молча. И зачастую с закрытыми глазами (если говорить о Гарри).

Справа и много ниже все ещё пузырилось и шипело ставшее долиной предгорье.

— Там даже тел не найдешь, — пробормотал менестрель.

— Ага, — согласился Гарри. — А все потому, что они выжили, понятно? Готов поспорить, в самую последнюю секунду они придумали какой-нибудь хитрый план.

— Гарри…

— Зови меня Кошмар, приятель.

— Понимаешь ли, Кошмар, последние секунды они были заняты тем, что падали в пропасть!

— Но, может, они не падали, а парили? Типа птиц. А там, внизу, множество озер. Или им попался по-настоящему глубокий сугроб?

Менестрель недоверчиво посмотрел на него.

— Ты действительно думаешь, что они могли выжить?

На какой-то миг на потрепанном лице Гарри промелькнуло отчаяние.

— Конечно, а как же иначе! — воскликнул он. — Все эти коэновские речуги… Пустая болтовня! Он не из тех, кто мрет, как мухи. Только не старик Коэн! Я хочу сказать… только не он. Он не из таковских.

Менестрель окинул взглядом раскинувшееся перед ним Пупземелье. Тут действительно были озера, а глубокие сугробы встречались в избытке. Но Орда никогда не одобряла жульничество. За жульничеством — это не к Орде. Ордынцы предпочитали атаковать в лоб. Но, атакуя землю, скорее себе лоб разобьешь.

«Все так перепуталось, — подумал менестрель. — Правду говорил капитан. Боги, герои, самые невероятные приключения… Но все кончается, когда умирает последний герой».

Он никогда не любил героев, хотя понимал, что нуждается в них, как в лесе, как в горах… Их было не видно, но они заполняли пустоту в сознании. Пустоту, которая имеется у каждого.

— Все будет в порядке, — сказал за его спиной Злобный Гарри. — Скорее всего, они будут ждать нас у подножия гор.

— А что это там такое висит? — воскликнул вдруг менестрель.

Вскарабкавшись по скользким скалам, они увидели то, что осталось от колеса кресла-каталки Хэмиша Стукнутого.

— Это ещё ничего не значит, — возразил Злобный Гарри, отбрасывая обломки в сторону. — Пошли, надо поторапливаться. Это не та гора, на которой хочется заночевать.

— Ты прав. Это ничего не значит… — эхом откликнулся менестрель. Сняв с плеча лиру, он принялся настраивать её. — Это совсем ничего не значит.

А ещё, прежде чем уйти, он достал из кармана маленький кожаный мешочек. Он был полон рубинов.

Бард высыпал рубины на снег — по сугробам сразу заплясали алые отблески — и пошел дальше.

Поле было покрыто толстым слоем снега. Кое-где виднелись вмятины, как будто сверху на поле с огромной скоростью что-то упало, но ветер уже сглаживал края провалов.

Семь всадниц мягко опустились на снег, и вот что было странным в этом снеге: следы от копыт появлялись на нем не там, где лошади касались земли, и не в тот момент, когда они её касались. Эти следы выглядели наложенными на этот мир, словно бы их сначала нарисовали, но у художника не хватило времени, чтобы нарисовать реальность.

Они немного подождали.

— Нет, мы так не договаривались, — сказала наконец Хильда (сопрано). — Они обязаны быть здесь. Они ведь умерли и сами прекрасно это знают.

— А может, мы местом ошиблись? — спросила Гертруда (меццо-сопрано).

— Дамы? Не могли бы вы спешиться? Пожалуйста.

Седьмая валькирия, обнажив меч, мило им улыбалась.

— Какая дерзость! Эй, ты ведь не Гримгильда!

— Нет, но думаю, вас шестерых я легко поколочу, — сказала Вена, отбрасывая в сторону шлем. — К примеру, вашу Гримгильду я одной левой засунула в сортир. Так что будет лучше, если вы сами спешитесь.

— Лучше? Лучше, чем что? — уточнила Хильда.

Госпожа Макгарри вздохнула.

— Лучше, чем это, — сказала она.

Из-под снега выпрыгнули старики.

— Добрый вечер, мадам! — воскликнул Коэн, хватая лошадь Хильды под уздцы. — Ты послушаешься, или об этом должен попросить мой друг Маздам? Правда, он немного… дикий.

— Хур-хур-хур!

— Да как вы смеете…

— Смею, госпожа, все смею. Слазь, пока я тебя не скинул.

— Но послушайте!

— Прошу прощения? Прошу прощения? — забормотала Гертруда. — Вы ведь… мертвы?

— Вилли, мы мертвы? — спросил Коэн.

— Должны быть мертвы, но я себя чувствую очень даже живенько!

— Я жив! — взревел Хэмиш Стукнутый. — И задам трепку любому, кто посмеет сказать, будто б я мертв!

— От такого предложения невозможно отказаться, — сказал Коэн, вскакивая на лошадь Хильды. — По коням, парни!

— Но… прошу прощения? — повторила Гертруда, принадлежавшая к классу людей, которые страдают неизлечимой вежливостью. — Предполагалось, что мы перенесем вас в великий Зал Павших. Там уже приготовлены медовуха, жареная свинина, предусмотрены даже драки во время перемены блюд! Все только для вас! Вы же сами этого хотели! Банкет оплачен!

— Правда? — хмыкнул Коэн. — Что ж, большое спасибо. Но, к сожалению, мы не сможем присутствовать.

— Но именно туда должны попадать герои, павшие смертью храбрых!

— А я разве подписывал какое-то обязательство? Что-то не припоминаю, — пожал плечами Коэн и посмотрел на небо. Солнце садилось, уже появились первые звезды. И каждая — это целый мир? — Эй, госпожа Макгарри, ты по-прежнему не желаешь к нам присоединиться?

— Покамест нет, мальчики, — улыбнулась Вена. — Пока я не готова. Но, может, в другой раз?

— Договорились! Ну, что ж, нам пора. Ещё столько дел…

— Но… — Госпожа Макгарри оглянулась на заснеженное поле. Ветер заносил снегом… некие формы. Она увидела торчащую из сугроба рукоять меча, чуть дальше — припорошенную снегом сандалию. — Так вы умерли или нет?

Коэн тоже скользнул взглядом по полю.

— Ну, тут дело обстоит следующим образом. Мы себя мертвыми не считаем, а на мнение других мы плевать хотели. Плевали, плюем и будем плевать. Хэмиш, ты готов? Тогда, парни, за мной!

Вена проводила взглядом бредущих обратно на гору валькирий, о чем-то переругивающихся меж собой, а потом стала ждать. У неё было ощущение, что ей есть чего ждать. Некоторое время спустя она услышала лошадиное ржание.

— Ты за мной? — спросила Вена, посмотрев на всадника.

— Я БЫ ПРЕДПОЧЕЛ ИЗБЕГНУТЬ ПРЯМОГО ОТВЕТА НА СЕЙ ВОПРОС, — ответил Смерть.

— Но ты здесь, — сказала Вена, хотя в данный момент она скорее чувствовала себя госпожой Макгарри.

В отличие от госпожи Макгарри, Вена, скорее всего, убила бы пару-другую валькирий, чтобы впредь ей не перечили, но все они были такими молодыми…

— КОНЕЧНО. ПОТОМУ ЧТО Я — ВЕЗДЕ.

Госпожа Макгарри подняла голову к звездам.

— В старые времена, — промолвила она, — если герой проявлял себя действительно геройски, боги помещали его среди звезд.

— НЕБЕСА СИЛЬНО ИЗМЕНИЛИСЬ, — пожал плечами Смерть. — ТОТ, КТО СЕГОДНЯ ВЫГЛЯДИТ ВЕЛИКИМ ОХОТНИКОМ, ЛЕТ ЧЕРЕЗ СТО МОЖЕТ СТАТЬ ПОХОЖИМ НА КАКОЙ-НИБУДЬ КОВШИК.

— По-моему, это несправедливо.

— А НИКТО НЕ ГОВОРИЛ О СПРАВЕДЛИВОСТИ. НО ВЕДЬ ЕСТЬ И ДРУГИЕ ЗВЕЗДЫ.

Добравшись до лагеря Вены у подножия гор, Гарри развел костер, а менестрель тем временем сидел чуть в сторонке и задумчиво пощипывал струны.

— Я хочу, чтобы ты услышал это, — вдруг сказал он и начал играть.

И его песня длилась целую вечность.

Когда же смолкли последние ноты, Злобный Гарри украдкой смахнул слезу.

— Конечно, над ней ещё нужно поработать… — странным, далеким голосом пробормотал менестрель. — Но скажи, тебе понравилось?

— Ты спрашиваешь, понравилось ли мне? — переспросил Злобный Гарри. — То есть… она может стать ещё лучше?

— Да.

— Это не похоже на… настоящую сагу, — хрипло выдавил Гарри. — Тут есть мелодия. Её можно насвистывать. Или мурлыкать. Она даже звучит, как они. То есть так, как они бы звучали, если бы вдруг стали музыкой…

— Хорошо.

— Она… прекрасна.

— Спасибо. Но когда её услышат люди, она станет ещё лучше. Это музыка, которую должны слушать люди.

— И… мы так и не нашли тел, — сказал очень мелкий Тёмный Властелин. — Значит, вполне возможно, они сейчас где-то живут.

Менестрель тронул струны лиры. Струны замерцали.

— Возможно, — согласился он.

— Слушай, парень, — вдруг вспомнил Злобный Гарри, — я ведь даже не знаю, как тебя зовут.

Менестрель наморщил лоб. Он сам не был уверен, как его зовут. Не знал, куда пойдет, чем будет заниматься, но почему-то ему казалось, что, начиная с этого момента, его жизнь станет куда более увлекательной и интересной.

— Я просто певец, — сказал он.

— Сыграй-ка ещё раз, — попросил Злобный Гарри.

Ринсвинд часто-часто заморгал, потом глаза его удивленно расширились.

— Нас только что обогнали какие-то всадники, — сообщил он, отворачиваясь от иллюминатора.

— У-ук, — ответил библиотекарь, что, очевидно, означало: «Кое-кто из нас очень занят, поскольку должен управлять кораблем».

— Я просто хотел поделиться.

«Сокол», виляя, будто пьяный клоун, поднимался на столбе горячего воздуха, исходящего из далекого кратера. Леонард дал только один совет, после чего удалился в заднюю часть кабины и сидел там так тихо, что Моркоу всерьез обеспокоился.

— Он просто сидит и шепчет «десять лет!» и «весь мир!», — сказал он. — Наверное, пребывает и шоке. Это было страшное наказание!

— Но выглядит он вполне довольно, — возразил Ринсвинд. — Постоянно что-то рисует. А ещё просматривает иконографии, которые ты сделал на луне.

— Бедняга. Наверное, разумом повредился. — Моркоу наклонился вперед. — Мы должны как можно быстрее доставить его домой. Какой там должен быть курс? На вторую звезду слева и так до самого утра?

— По-моему, это самая тупая инструкция по астронавигации, которую я только слышал, — откликнулся Ринсвинд. — Думаю, нужно лететь на свет. И всячески избегать смотреть на богов сверху вниз.

— Это будет нелегко, — кивнул Моркоу.

— Практически невозможно, — согласился Ринсвинд.

На месте, не указанном ни на одной карте, лежал на своей вечной скале бессмертный Мазда, некогда подаривший людям огонь.

После первых десяти тысяч лет память начиняет выкидывать самые дурацкие шутки, поэтому он даже не понял, что произошло. Откуда-то с неба свалились какие-то старики на лошадях, раскопали его, напоили и долго жали его иссохшую руку.

А потом исчезли среди звезд так же быстро, как появились.

Мазда прилег обратно в углубление, которое за многие века протерло и скале его тело. Кто эти люди? Откуда они? Почему они были так счастливы? На самом деле он был уверен лишь в двух вещах.

Во-первых, приближался рассвет.

А во-вторых, он сжимал в руке очень острый меч, который дали ему старики.

Мазда слышал, как вместе с рассветом приближается свист орлиных крыльев.

Это будет здорово.

Согласно установленному порядку вещей, те, кто спасает мир от неминуемом гибели, редко когда удостаиваются заслуженных лавров. Ведь, когда неминуемая гибель так и не наступает, люди начинают сомневаться: так ли уж неминуема она была? А значит, простого «спасибо» будет вполне достаточно.

«Сокол» совершил достаточно жесткую посадку на гофрированную поверхность реки Анк, а потом, как это обычно происходит с оставленной без присмотра общественной собственностью, которая вроде бы никому не принадлежит, перешел в частную собственность множества горожан.

А Леонард принялся отрабатывать возложенную на него епитимью, что было весьма одобрительно воспринято анк-морпоркским духовенством. Ведь именно так и воспитывается истинная набожность.

Однако буквально через три недели после описываемых событий лорд Витинари получил срочное сообщение. Немало удивленный, он покинул дворец и прибыл к Храму Мелких Богов, который окружала огромная толпа.

— Что происходит? — резким тоном осведомился патриций у священнослужителей, осторожно заглядывавших в двери храма.

— Богохульство! — вскричал Гьюнон Чудакулли.

— Почему? Что он нарисовал?

— Дело не в том, что он нарисовал, милорд. То, что он нарисовал… поразительно. Но он уже закончил!

Высоко в горах бушевала снежная буря, однако даже она не могла затмить алое сияние. Оно светило всю зиму, а когда пришла весна, рубины засверкали ещё ярче, переливаясь на солнце.

Никто не помнит, как зовут певца. Только песня пребудет вовек.

Книга IX Наука Плоского мира II: Земной шар ^{(соавторы: Йен Стюарт, Джек Коэн)}

Приклю… ой, извините, научные изыскания многоуважаемых волшебников Незримого Университета на забавном Круглом мире продолжаются.

Увлекшись изучением законов, по которым существует «ошибка эксперимента», волшебники не сразу заметили, что чудаковатая планета населена не менее интересными «существами». Что, впрочем, неудивительно — последние вовсю прятались от эльфов. Волшебники, в несвойственном им порыве великодушия, решили помочь «местному населению». И тут началось…

Легендарный создатель Плоского мира и двое популяризаторов науки (известные также как Терри Пратчетт, Джек Стюарт и Йен Коэн) представляют новую историю, в которой каждый найдет что-то свое. Кого-то порадует встреча с обитателями Плоского мира, а кто-то наконец узнает, почему поговорка «Краткость — сестра таланта» в том или ином виде встречается у всех народов мира.

Глава 1

ПОСЛАНИЕ В БУТЫЛКЕ

В невесомой и всепоглощающей тишине леса магия бесшумной поступью охотилась на магию.

Волшебники, если выразиться лаконично, это как огромные эго, взбирающиеся на вершину горы. Именно поэтому они не умеют маскироваться. Иначе напоминали бы других людей, а этого они совсем не желают. Волшебники — это не другие люди.

Вот почему в густом лесу, где было полно рассеянных теней, молодых деревьев и пения птиц, волшебники, которые, по идее, должны были сливаться с местностью, на самом деле ярко выделялись. Они могли понять принципы маскировки — по крайней мере, стали бы кивать головами, если бы им об этом рассказали, — но все равно бы все делали по-своему.

Если бы мы для примера взяли вот это дерево, то сказали бы, что оно было невысоким, с большими искривленными корнями, лабиринтом любопытных червоточин и блестящими зелеными листьями. С его веток свисал мох, и один ворсистый серо-зеленый виток был очень похож на бороду. Но что казалось ещё страннее, выступ, находившийся над ним, здорово напоминал нос. А два пятнышка на коре вполне могли бы оказаться глазами…

Но тем не менее оно определенно было деревом. Более того, оно походило на дерево сильнее многих других деревьев. И вообще, оно было самым деревоподобным деревом в этом лесу. Оно прямо-таки вселяло ощущение користости и излучало лиственность. Голуби и белки выстраивались в очередь, чтобы обжить его ветви. На нем даже сидела сова. Остальные казались просто палками, обросшими листьями, на фоне неоспоримой зеленистости этого дерева…

…которое вдруг подняло ветки и выстрелило в другое дерево. Вращающийся оранжевый шар рассек воздух и — шлёп! — попал прямо в небольшой дубок.

После этого нечто странное произошло и с дубком. Обрывки веток, теней и коры, которые до этого натурально складывались в образ скрюченного старого дерева, теперь столь же натурально превратились в истекающее оранжевой краской лицо аркканцлера Наверна Чудакулли, магистра Незримого Университета (благодаря его чрезвычайной волшебности).

— Попал! — выкрикнул декан, спугнув сову со своей шляпы. Ей на редкость повезло: мгновением спустя шляпа была сбита шариком с голубой краской.

— Ага! Получайте, декан! — завопило древнее буковое дерево из-за его спины и, не проделав особо заметных изменений, превратилось в фигуру профессора современного руносложения.

Декан развернулся, и шар оранжевой краски ударил профессора прямо в грудь.

— Отведай правильных цветов! — прокричал возбужденный волшебник.

Декан бросил взгляд через поляну, где стояла дикая яблоня, оказавшаяся теперь заведующим кафедрой беспредметных изысканий.

— Ты чего? Я на твоей стороне, дурак ты этакий! — сказал тот.

— Быть этого не может! В тебя же так удобно целиться!^[198]

Декан поднял свой посох. В тот же миг полдюжины оранжевых и голубых шаров взорвались прямо над ним, когда остальные волшебники, скрывавшиеся до этого, дали себе волю.

Аркканцлер Чудакулли вытер краску с лица.

— Ладно, друзья, — вздохнул он. — На сегодня достаточно. Не пора ли нам выпить чайку, как думаете?

Он уже смирился с тем, что донести до волшебников смысл понятия «командный дух» неимоверно трудно. Они могли понять, скажем, если бы волшебники сражались против какой-нибудь другой команды, но не улавливали сути, когда волшебники сталкивались с волшебниками. Хотя если один волшебник противостоял другим волшебникам, то да, с этим у них тоже проблем не возникало.

Они начали двумя командами, но вскоре настолько увлеклись и вошли во вкус, что принялись стрелять во всех без разбора. Каждый волшебник глубоко в душе понимал, что всякий другой волшебник — его противник. Если бы в их палочках не были установлены ограничения на наложение любых заклинаний, кроме шариков с красками, — а Чудакулли был крайне щепетилен на этот счет, — весь лес к этому времени, несомненно, уже пылал бы в огне.

Зато они хотя бы дышали свежим воздухом, что было для них весьма полезно. Чудакулли всегда считал, что в Университете чересчур душно. А здесь светило солнце, пели птички и дул приятный теплый ветерок…

…и холодный ветерок. Температура заметно опустилась.

Чудакулли взглянул на свой посох: на нем уже застыли ледяные кристаллики.

— Что-то резко похолодало, не правда ли? — сказал он и увидел, как у него изо рта вырвался пар и смешался с холодным воздухом.

А затем мир переменился.

Ринсвинд, широко известный и весьма знаменитый профессор жестокой и необычной географии, работал с каталогом своей коллекции камней. Теперь это стало его основным занятием, и в любую свободную минуту он начинал перебирать камни. Его предшественники на этом посту потратили многие годы на сбор миниатюрных образцов жестокой и необычной географии, но каталогизировать их не успевали — поэтому Ринсвинд видел в этом свою обязанность. Вдобавок такое занятие было немыслимо скучным, а он полагал, что миру как раз не хватало скуки.

Ринсвинд считался наименее важным членом старшего преподавательского состава. Аркканцлер однажды даже дал понять, что по университетской иерархии он стоял несколько ниже, чем существа, которые выстругивали всякие штуки из дерева. Он не получал жалованья и не имел никаких шансов на получение штатной должности. С другой стороны, ему предоставлялось право на бесплатную стирку одежды, питание и ведерко угля в день. Кроме того, Ринсвинд располагал собственным кабинетом, впрочем, туда никто никогда не заходил, и ему было строжайше запрещено пытаться кого-либо чему-либо учить. По этой причине в конце каждого семестра он чувствовал себя вполне счастливым.

Ещё одним поводом для счастья было то, что ему на самом деле доставалось аж по семь ведер угля в день, а одежду ему выстирывали так основательно, что даже носки оставались накрахмаленными. И все потому, что Бланк, разносчик угля, который был слишком угрюмым, чтобы читать таблички, оставлял столько же ведер, сколько должностей было указано на дверях кабинета. Но об больше никто не знал.

То есть декан, например, получал всего одно ведерко. Как и казначей.

Ринсвинд получал семь, потому что аркканцлер счел нужным присвоить ему все звания, должности и посты, которые Университет (из-за условий старинных завещаний, соглашений и как минимум в одном случае проклятия) обязан был держать занятыми. Как правило, никто понятия не имел, что это были за звания, и никому не хотелось иметь с ними дел, особенно если они каким-либо образом были связаны со студентами, поэтому всех их и отдали Ринсвинду.

И так каждое утро Бланк неизменно приносил семь ведер угля к общей двери профессора жестокой и необычной географии, заведующего кафедрой экспериментальной серендипности, доцента динамики слуда, преподавателя по выпиливанию лобзиком^[199], заведующего кафедрой общественного недопонимания магии, профессора виртуальной антропологии и лектора по приблизительной точности. Ринсвинд обычно открывал дверь в одних кальсонах и радостно принимал уголь, даже если день выдавался знойным. В Незримом Университете каждый получал обеспечение за счет общего бюджета, и если кто-то не использовал в полном объеме все, что ему предоставлялось, то в следующий раз этому кому-то выдавали меньше, чем в предыдущий. Если это означало, что придется жариться все лето, чтобы провести в тепле зиму, то это было небольшой ценой, которую приходилось платить ради соблюдения всех казначейских процедур.

В этот день Ринсвинд занес ведерца вовнутрь и высыпал уголь в кучу в углу кабинета.

Позади него что-то дзынькнуло.

Это был негромкий, едва различимый и то же время удивительно назойливый звук, и вместе с ним на полке над столом появилась бутылка пива, хотя прежде никаких бутылок там отродясь не бывало.

Ринсвинд взял её и рассмотрел. В ней ещё совсем недавно плескалась пинта «Ухмельного». Бутылка была самая обыкновенная — только голубая. Этикетка также имела непривычный цвет и содержала множество орфографических ошибок, но в остальном все было в порядке, даже надпись крошечными буковками: «Может содержать орехи»^[200].

Теперь в ней лежала записка.

Он осторожно извлек её, развернул и прочитал.

Затем взглянул на предмет, который стоял позади бутылки. Это был стеклянный шар, около фута диаметром. Внутри него плавал шарик поменьше, пушисто-бело-голубого цвета.

Шарик поменьше содержал целый мир, а пространство внутри него было бесконечно огромным. Мир и вселенная, частью которого он являлся, была создана волшебниками Незримого Университета случайным — в той или иной степени — образом. А то, что шар в итоге оказался на полке в крохотном кабинете Ринсвинда, прямо свидетельствовало о том, какой невеликий интерес он у них вызывал после того, как первоначальное воодушевление сошло на нет.

Ринсвинд время от времени наблюдал за миром через омнископ. Бо́льшую часть времени в нем шли ледниковые периоды, и следить за ним было не так увлекательно, как за муравьиной фермой. Иногда он встряхивал его, чтобы посмотреть, к чему это приведет, но вроде бы это никогда не производило должного эффекта.

Он снова взглянул на записку: та казалась довольно загадочной. А в Университете был человек, который умел разбираться в подобных вещах.

Думминг Тупс, как и Ринсвинд, занимал сразу несколько должностей — и хотя он и не разрывался на семи, зато усердно трудился на трех. Долгое время Думминг работал доцентом невидимых писаний, затем ему достался пост главы кафедры нецелесообразной прикладной магии, и, наконец, он освоился в кабинете прелектора — в Университете так называли человека, которому поручали самую занудную работу.

Это означало, что в отсутствие старшего преподавательского состава он оставался за главного. И как раз сейчас, во время весенних каникул, никого из них не было. Как не было и студентов. В силу этих обстоятельств Университет работал на пике своей эффективности.

Думминг разгладил пропахшую пивом бумагу и прочитал:

СКАЖИТЕ ТУПСУ ПОСКОРЕЕ ЯВИТЬСЯ СЮДА. ВОЗЬМИТЕ БИБЛИОТЕКАРЯ. БЫЛИ В ЛЕСУ, Я В КРУГЛОМ МИРЕ. ЕДА ВКУСНАЯ, ПИВО КОШМАРНОЕ. ОТ ВОЛШЕБНИКОВ ТОЛКУ НЕТ. ЭЛЬФЫ ТОЖЕ ЗДЕСЬ БЫЛИ. ДЕЛАЮТСЯ ГРЯЗНЫЕ ДЕЛИШКИ.

ЧУДАКУЛЛИ

Он посмотрел на жужжащую, щелкающую и загруженную громадину Гекса, университетскую мыслительную машину. Затем с предельной аккуратностью положил послание в лоток, бывший частью этой беспорядочной массы.

Механический глаз футового диаметра медленно спустился с потолка. Думминг не знал, как Гекс работал, — ему было известно лишь то, что внутри него находилось огромное количество маленьких тоненьких проводков. Думминг помнил, как однажды ночью Гекс составил чертежи и он отнес их гномам-ювелирам. Он уже давным-давно перестал понимать, чем занимался Гекс. Машина менялась чуть ли не каждый день.

Пишущее устройство загромыхало и выдало сообщение:

«+++ Эльфы попали в Круглый мир. Этого и следовало ожидать. +++»

— Следовало ожидать? — изумился Думминг.

«+++ Их мир — это вселенная-паразит. Ему нужен хозяин. +++»

Думминг повернулся к Ринсвинду и спросил:

— Ты что-нибудь понял?

— Нет, — ответил Ринсвинд, — но мне приходилось сталкиваться с эльфами.

— И?

— Я убежал от них. К ним лучше вообще не приближаться. Я с ними никаких дел не веду, если только они не выпиливают что-нибудь лобзиком. А вообще, на Круглом мире сейчас ничего нет.

— Но мне казалось, ты писал в своем отчете, что там появляются разнообразные формы жизни.

— Ты что, это читал?

— Я читаю все бумаги, которые находятся в обращении по Университету, — ответил Думминг.

— Да неужели?

— Ты сказал, что время от времени там появляется какой-то вид разумной жизни, существует несколько миллионов лет, а затем вымирает от того, что замерзает воздух или взрываются континенты, или в море падает гигантский камень.

— Это так, — сказал Ринсвинд. — Но сейчас шарик снова превратился в снежок.

— Тогда чем там сейчас занимается наш преподавательский состав?

— Очевидно, пьет пиво.

— Так весь мир же замерз!

— По-видимому, они пьют светлое.

— Но они должны бегать по лесу, работать в командах, решать всякие проблемы и стрелять друг в друга заклинаниями с красками, — сказал Думминг.

— Зачем?

— Ты разве не читал памятку, которую разослал аркканцлер?

Ринсвинд содрогнулся.

— О, я никогда их не читаю, — ответил он.

— Он повел всех в лес, чтобы развить командный дух, — сказал Думминг. — Это одна из Больших Идей аркканцлера. Он говорит, что если преподавательский состав узнает друг друга получше, то они станут более счастливой и эффективной командой.

— Но они и так хорошо знают друг друга. Они знакомы много веков и именно поэтому так друг друга ненавидят! Они не захотят становиться счастливой и эффективной командой.

— Особенно на ледяном шаре, — заметил Думминг. — Они должны находиться в лесу в пятидесяти милях отсюда, а не на стеклянном шаре в твоем кабинете! В Круглый мир нельзя попасть без значительного количества магии, а аркканцлер запретил мне запускать чудо-реактор на полную мощность.

Ринсвинд снова взглянул на послание из бутылки.

— А откуда взялась бутылка? — спросил он.

Гекс напечатал в ответ:

«+++ Это я сделал. Я продолжаю наблюдать за Круглым миром. Я также веду разработку нескольких интересных алгоритмов. Для меня не представляет труда произвести артефакт в реальном мире. +++»

— Почему ты не сказал нам, что аркканцлеру нужна помощь? — ахнул Думминг.

«+++ Они получили массу удовольствия, пока пытались отправить бутылку. +++»

— А можешь вернуть их обратно?

«+++ Да. +++»

— В таком случае…

— Погоди, — сказал Ринсвинд, вспомнив о голубой бутылке и орфографических ошибках: — Ты можешь вернуть их обратно живыми?

Гекс, как им показалось, обиделся:

«+++ Разумеется. С вероятностью 94,37 %».

— Это не такой уж высокий шанс, — заметил Думминг. — Но, наверное…

— Нет, погоди, — сказал Ринсвинд, все ещё думая о бутылке: — Люди же не бутылки. Ты сможешь вернуть их живыми, с полностью функционирующими органами, мозгом и неперепутанными конечностями?

Гекс выдержал подозрительную паузу, прежде чем ответить.

«+++ Мелкие изменения будут неизбежны. +++»

— Насколько мелкие?

«+++ Я не могу гарантировать возврат более чем одного экземпляра каждого органа. +++»

Наступило продолжительное ледяное молчание.

«+++ Вас это не устраивает? +++»

— Может быть, есть другой способ? — спросил Ринсвинд.

— Почему ты так считаешь?

— В записке они просили привести библиотекаря.

Душной ночью магия передвигалась бесшумной поступью.

Одна сторона горизонта окрасилась красным от заходящего солнца. Мир вращался вокруг центральной звезды. Эльфы этого не знали, а если бы и знали, едва ли это их волновало бы. Их никогда не волновали подобные вещи. Во многих странных уголках Вселенной существовала жизнь, но эльфам и это не было интересно.

В этом мире возникло много форм жизни, но ни одну из них до настоящего времени эльфы не считали достаточно сильной. Но в этот раз появилось нечто весьма многообещающее.

У них тоже была сталь. Эльфы ненавидели сталь. Но в этот раз игра стоила свеч. В этот раз…

Один из них подал знак. Добыча уже была совсем рядом. Наконец её заметили — та кучковалась у деревьев вокруг поляны, напоминая темные шары на фоне заката.

Эльфы собирались вместе. А затем они начали петь, причём так странно, что звуки попадали напрямую в мозг, минуя уши.

Глава 2

ЭННЫЙ ЭЛЕМЕНТ

Плоский мир живет благодаря магии, Круглый мир живет по правилам, и хотя даже магии необходимы правила, а некоторые люди считают, что в правилах тоже заключена магия, это абсолютно разные вещи. По крайней мере, до тех пор, пока в дело не вмешиваются волшебники. В этом заключалась главная научная мысль нашей последней книги, носящей название «Наука Плоского мира». Там мы привели историю вселенной от Большого взрыва к созданию Земли и эволюции не подающих особо больших надежд обезьян. В конце истории мы перенеслись вперед к крушению космического лифта, позволившего представителям загадочной расы (представители которой никак не могли произойти от обезьян, интересовавшихся лишь сексом и дуракавалянием) покинуть планету. Они оставили Землю, потому что она оказалась слишком опасной для жизни, и стали бороздить галактические просторы в поисках безопасного уголка и возможности спокойно выпить добрую пинту пива.

Волшебники Плоского мира так никогда и не узнали, кто построил космический лифт в Круглом мире. Но нам-то с вами известно, что это были мы, потомки тех самых обезьян, которые привели секс и дуракаваляние к наивысшей степени совершенства. Волшебники упустили этот факт, хотя их можно оправдать тем, что Земля просуществовала четыре миллиарда лет, а обезьяны и люди — лишь крошечную часть этого времени. Если сжать всю историю вселенной до одних суток, то получится, что мы охватили только последние двадцать секунд.

За то время, что волшебники перемотали вперед, в Круглом мире произошло немало интересных событий, и теперь, в настоящей книге, они попытаются узнать, что это были за события. Разумеется, они собираются вмешаться и совершенно случайно создать мир, в котором мы живем, точно так же, как вмешались в проект «Круглый мир» и совершенно случайно создали нашу вселенную. Ведь именно так все и происходит, верно?

Именно так и случаются истории.

Если смотреть на человеческую вселенную снаружи, то она представляет собой лишь маленькую сферу в кабинете Ринсвинда. Дляеё изготовления понадобилось огромное количество магии, и это парадоксальным образом обусловило её наиболее любопытное свойство, а именно то, что Круглый мир оказался единственным местом в Плоском мире, в котором магия не может действовать. Сильное магическое поле предохраняет его от всей энергии чуда, бурлящей вокруг. События Круглого мира не происходят только потому, что этого хотят люди. Не происходят они и просто ради хорошей истории. Они происходят потому, что так велят правила вселенной. Они подчиняются так называемым «законам природы».

По крайней мере, такое объяснение представлялось вполне приемлемым… до того как эволюционировало человечество. На этом этапе с Круглым миром приключилось нечто чрезвычайно странное. Он во многом стал походить на Плоский мир. Обезьяны поумнели, и их умы начали вмешиваться в нормальное течение жизни во вселенной. События стали происходить потому, что этого хотели люди. Законы природы, которые до этого момента были слепыми и бессмысленными, вдруг приобрели цели и намерения. События стали происходить по определенным причинам, и некоторые из них начали сами себе придумывать причины. Причём эта поразительная перемена произошла без единого нарушения правил, по которым вселенная бесцельно существовала до этого момента. Каковой она — на уровне этих же правил — и остается до сих пор.

Эта похоже на парадокс. Основным содержанием нашего научного комментария, расположенного между двумя последовательными эпизодами истории о Плоском мире, станет решение следующего парадокса: как Разум (в метафизическом смысле и с прописной Р) сумел зародиться на этой планете? Как бессмысленная вселенная смогла создать собственный Разум? Как увязать свободу воли человека (или её видимость) с непреклонностью законов природы? Какова связь между «внутренним миром» разума и, как утверждают, объективным «внешним миром» физической реальности?

Философ Рене Декарт полагал, что разум должен состоять из особого вида материи — «мыслящего вещества», которое отлично от обычной материи и не может быть обнаружено с её помощью. Разум считали невидимой бесплотной сущностью, которая оживляла иную, неразумную материю. Это была красивая идея, поскольку она одним махом объясняла, почему Разум так необычен, и долгое время эта точка зрения считалась общепринятой. Тем не менее сегодня эта концепция картезианского дуализма сдала свои позиции. В наше время только специалистам по космологии и физике элементарных частиц дозволено изобретать новые виды материи, когда им захочется объяснить, почему их теории не соотносятся с исследуемой реальностью. Когда космологи замечают, что галактики вращаются не с той скоростью и не там, где они думали, они не отбрасывают прочь свои теории гравитации. Вместо этого они изобретают «холодную темную материю», чтобы заполнить недостающие девяносто процентов массы вселенной. Если бы таким же образом поступали любые другие ученые, люди вскинули бы руки в ужасе и осудили бы их за такое «спасение теории». Но космологам, как водится, такие вещи сходят с рук.

Отчасти это происходит благодаря многочисленным преимуществам данной идеи. Холодная темная материя холодна, темна и материальна. Холодна потому, что её нельзя обнаружить по тепловому излучению — ведь она им не обладает. Темна потому, что её нельзя обнаружить по свету — им она тоже не обладает. И материальна потому, что является совершенно обычной материальной вещью (а не какой-то нелепой выдумкой вроде декартового «мыслящего вещества»). При этом, разумеется, холодная темная материя абсолютно невидима и, несомненно, отлична от обычной материи, которая и не холодная, и не темная…

К чести космологов, необходимо заметить, что они весьма усердно занимаются поиском способа, который позволил бы выявить холодную темную материю. Им уже удалось выяснить, что она преломляет свет, благодаря чему сгустки этой холодной темной материи можно «видеть» по эффекту, который она производит на изображения более отдаленных галактик. Она искажает их свет, смазывая его так, чтобы получались похожие на мираж тонкие дуги со сгустком недостающей массы в центре. По этим искажениям астрономы могут воссоздавать расположение невидимой холодной темной материи. Первые результаты появляются уже сейчас, а всего через несколько лет у нас будет возможность исследовать вселенную и выяснить, действительно ли эти недостающие девяносто процентов материи такие холодные и темные, как считается, или вся эта идея лишена всякого смысла.

Декартово «мыслящее вещество», столь же невидимое и не поддающееся обнаружению, имело совершенно иную историю. Сначала его существование казалось очевидным, потому что разум явно ведет себя не так, как остальной материальный мир. Затем оно стало казаться столь же очевидным вздором, ведь мозг можно разрезать на кусочки — желательно перед этим убедившись, что его владелец уже покинул этот мир, — и рассмотреть его материальные составляющие. Однако, проделав это, вы не обнаружите там ничего необычного. Он содержит много сложных белков, расположенных по очень хитрой системе, но не найдете ни единого атома «мыслящего вещества»^[201].

И пока мы не научились анатомировать галактику, космологам сходят с рук их абсурдные попытки спасти репутацию своей новой материи. Однако нейробиологи не имеют такой роскоши, а пытаются объяснить природу разума: гораздо проще кромсать мозги, нежели галактики.

Несмотря на изменение общепринятого мнения, все ещё остается несколько убежденных дуалистов, которые до сих пор верят в особое «мыслящее вещество». Впрочем, подавляющее большинство современных нейробиологов полагают, что тайна Разума сокрыта в структуре мозга и, что ещё более важно, в процессах, которые в нем протекают. Читая эти строки, вы явственно ощущаете свое Я. Именно ваше Я читает и думает над словами и заключенными в них мыслями. Ни одному ученому не удалось вырезать кусочек мозга, который содержал бы чье-нибудь Я. Большинство подозревает, что такого кусочка и не существует вовсе, а свое Я вы ощущаете благодаря общей деятельности всего мозга, а также подсоединенных к нему нервных волокон, доводящих до него ощущения из окружающего мира и позволяющих управлять руками, ногами и пальцами. Вы ощущаете свое Я, потому что усердно стараетесь быть своим Я.

Разум — это процесс, происходящий в мозгу, состоящем из самой обычной материи в соответствии с законами физики. Однако это весьма необычный процесс. В нем заключается некий дуализм, только это дуализм восприятия, а не физической природы. Когда вы думаете о чем-либо — скажем, о пятом слоне, соскользнувшем со спины Великого А’Туина, пролетевшего по дуге и врезавшегося в поверхность Плоского мира, — один и тот же физический процесс мышления имеет два разных смысла.

Первый — это простая физика. В вашем мозгу различные электроны перемещаются туда и обратно по различным нервным волокнам. Молекулы соединяются вместе и отделяются друг от друга, чтобы создавать новые. Современное измерительное оборудование, такое как ПЭТ-сканнер^[202], выстраивает трехмерное изображение мозга, показывая, какие его участки активны в момент, когда вы думаете об этом слоне. Фактически ваш мозг гудит, причём очень сложным образом. Наука способна показать, как он гудит, но не может (пока) извлечь из него слона.

Но есть и ещё одно восприятие. Изнутри, если можно так выразиться, вы не ощущаете всех этих гудящих электронов и взаимодействующих молекул. Вместо этого вы живо представляете себе огромное серое существо с отвислыми ушами и хоботом, которое неправдоподобным образом плывет сквозь космическое пространство и трагически обрушивается на землю. Разум — это то, чем мозг сам ощущает себя. Одни и те же физические явления обретают совершенно иной смысл, если на них смотреть изнутри. Одна из задач науки состоит в том, чтобы пытаться создать связь между этими двумя восприятиями. Первый шаг к этому — выяснить, какие участки мозга задействуются, когда вы думаете о чем-то определенном. Пока это невозможно, но с каждым днем мы к этому приближаемся. Правда, даже если ученым это удастся, скорее всего, будет невозможно объяснить, почему ваше представление слона получается таким ярким или почему он принимает именно такую форму, которую вы видите.

В науке о сознании есть технический термин, определяющий то, чем мы кажемся себе изнутри. Называется он «квалиа» и является выдумкой нашего разума, которую тот рисует на своей модели вселенной, подобно художнику, пишущему на холсте. Эти квалиа раскрашивают мир в яркие цвета, чтобы мы быстрее могли реагировать на признаки опасности, пищу, вероятных сексуальных партнеров… Наука не может объяснить, почему квалиа воспринимаются именно так, и даже не имеет никаких предположений по этому поводу. Впрочем, тут нет ничего постыдного — ведь физики способны объяснить, как работают электроны, но не знают, каково это быть электроном. Некоторые вопросы остаются за пределами науки. И, как нам кажется, вообще за пределами чего бы то ни было: достаточно легко объяснить эти метафизические проблемы, но практически невозможно доказать справедливость своих теорий. Наука признает, что это ей не по силам, так что она, по крайней мере, поступает честно.

В любом случае, наука о разуме (теперь со строчной буквы, так как уже говорим не в метафизическом смысле) изучает то, как он работает, как эволюционирует, но не то, каково им быть. И даже с учетом такого ограничения это далеко не вся наука о мозге. Существует ещё одна важная сторона вопроса Разума. Не как он работает и чем занимается, а как он таким стал.

Как получилось, что в Круглом мире Разум эволюционировал у неразумных созданий?

Бо́льшая часть ответа лежит не в самом мозгу, а в его взаимодействии с окружающим миром. Особенно с другими мозгами. Люди — существа социальные, и они взаимодействуют друг с другом. Эта особенность и обусловила громадное, качественное изменение мозга и его способности вместить в себя разум. Это ускорило процесс эволюции, так как передача идей происходит гораздо быстрее, чем передача генов.

Как мы сообщаемся? Мы рассказываем истории. И мы вынуждены признать, это и есть настоящая тайна Разума. Она возвращает нас обратно в Плоский мир, потому что именно там вещи случаются так, как, по мнению людей, они происходят в Круглом мире. Особенно когда дело доходит до историй.

Плоский мир живет благодаря магии, а магия неразрывно связана с повествовательной причинностью, то есть силой истории. Заклинание — это история о том, чего человек хочет, и магия воплощает её в реальность. В Плоском мире вещи случаются потому, что от них этого ожидают. Солнце восходит каждый день, потому что у него такая работа: оно должно давать людям свет, чтобы они могли видеть, и оно светит целый день, пока в нем есть необходимость. Этим солнце и занимается, этого от него и хотят. И оно делает свое дело очень продуманно: небольшой огонек облетает диск сверху и снизу, периодически заставляя одного из слонов поднимать ногу, чтобы пролететь под ней. Это не наше глупое и жалкое солнце, которое имеет гигантские размеры и адскую температуру и находится примерно в ста миллионах миль, так как его близость для нас убийственна. И вдобавок не само вращается вокруг нас, а заставляет нас вращаться вокруг него, что является совершенным безумием, поскольку все люди на планете, разве что за исключением слабовидящих, наблюдают абсолютно противоположную картину. Таким образом, на элементарное создание дневного света ресурсы страшно перерасходуются.

В Плоском мире восьмой сын восьмого сына должен стать волшебником. От силы истории нельзя сбежать: результат заведомо предрешен. Даже если восьмым сыном восьмого сына, как в романе «Творцы заклинаний», оказывается девочка. Великий А’Туин должен плавать по космическому пространству с четырьмя слонами на спине, держащими на себе Плоский мир, потому что так положено вести себя черепахам, несущим на себе миры. Этого требует структура повествования. Более того, все, что существует^[203] в Плоском мире, существует в материальном виде. Говоря языком философов, идеи материализуются, то есть становятся реальностью. Смерть — это не просто процесс отключения и увядания, это ещё и субъект, представляющий собой скелет в плаще и с косой, который РАЗГОВАРИВАЕТ. В Плоском мире повествовательный императив воплощается в некое вещество — рассказий. Это такой же элемент, как сера, водород или уран. Его символом должно было быть что-то вроде Na (от «narrativium»), но благодаря кучке старых итальянцев он уже занят натрием. Поэтому рассказию, наверное, дали символ Nv, а то и вовсе какой-нибудь Zq, учитывая то, как они обошлись с другими элементами. Но, что бы там ни было, в Плоском мире рассказий является химическим элементом и обитает где-то в тамошнем аналоге периодической таблицы Менделеева. Где именно? Казначей Незримого Университета, единственный волшебник, достаточно свихнувшийся, чтобы разобраться во всех выдуманных числах, мог бы решительно нам заявить, что ответа на этот вопрос не существует, ибо он является энным элементом.

Рассказий Плоского мира — это некое вещество. Он отвечает за повествовательные императивы и заставляет их придерживаться. В нашем Круглом мире люди ведут себя так, будто рассказий существует и здесь. Мы ожидаем, что завтра не будет дождя, потому что в деревне открывается ярмарка и будет очень грустно, если дождь испортит мероприятие.

Или, если принять во внимание пессимистичные настроения жителей деревни, ещё чаще мы ожидаем, что дождь пойдет завтра именно по той причине, что открывается ярмарка. Большинство людей считают, что вселенная к ним слегка недоброжелательна, но все равно надеются, что она проявит благосклонность. Ученые же полагают, что ей все равно. Страдающие от засухи фермеры молятся, чтобы пошел дождь, в надежде что вселенная или её владелец услышат их слова и ради них отменят законы метеорологии. Конечно, некоторые в это верят, и никто не в силах доказать, что они не правы. Это сложный и тонкий вопрос; скажем лишь, что до настоящего времени ни один авторитетный ученый не застал бога за нарушением законов физики (хотя возможно, тот просто слишком умен, чтобы так попадаться), так что пока оставим эту тему.

Зато здесь на первый план выходит Разум.

Любопытно, что верования людей в существование рассказия сразу после их эволюции оказались правдой. Мы в некотором смысле сами создали себе рассказий. Он существует в наших умах, но не в материальном виде, а как процесс. На уровне материальной вселенной он представляет собой лишь систему жужжащих электронов. Но на уровне того, что считает себя разумом, он работает в точности как рассказий. Более того, разум взаимодействует не только с материальным миром, но и с ментальным и производит такой же эффект, что и рассказий. Чаще всего наш разум контролирует тело, а иногда — нет. Но бывает и совсем наоборот, особенно в период взросления, когда наши тела заставляют вещи случаться в материальном мире. Внутри каждого человека присутствует «странная петля», из-за которой спутываются ментальный и умственный уровни существования.

Эта странная петля интересным образом влияет на причинно-следственные связи. Мы просыпаемся утром в 7:15 и выходим из дома, потому что нам нужно быть на работе к 9 часам. С точки зрения науки такая связь кажется достаточно странной, ведь здесь будущее влияет на прошлое. В физике такого не бывает (разве что в очень запутанной квантовой физике, но не стоит отклоняться от темы). Однако в этом случае у науки есть объяснение. Просыпаться в 7:15 вас заставляет не явка на работу в будущем. Если вас собьет автобус и вы не доберетесь до работы, то вы все равно проснетесь в 7:15. И мы имеем не обратную причинно-следственную связь, а мысленную модель в мозгу, которая является лишь попыткой предсказать события ближайшего дня. Согласно этой модели, представленной жужжащими электронами, вы думаете, что должны быть на работе к 9 часам. Эта модель и её ожидание будущего существует прямо сейчас, а если точнее, в очень близком прошлом. Именно это ожидание заставляет вас вставать, а не лежать в постели, наслаждаясь приятным сном. И причинная зависимость остается совершенно нормальной: от прошлого к будущему через действия, происходящие в настоящем.

Так что все в порядке. Причинность все равно кажется странной, если о ней размышлять. Несколько электронов, жужжание которых лишено смысла за пределами мозга, в котором они находятся, приводят к согласованным действиям семидесятикилограммовую груду белков. Пусть в тот момент, утром, эта куча и не чувствует себя столь согласованной, но вы поняли, что мы имеем в виду. Поэтому-то мы и называем эту крайне изобретательную запутанность странной петлей.

Эти мысленные модели представляют собой истории или упрощенные рассказы, которые кое-как соответствуют тем аспектам мира, которые мы считаем важными. Обратите внимание на это «мы»: все мысленные модели страдают от человеческой необъективности. Наш разум рассказывает нам истории о мире, и мы выстраиваем великое множество наших действий в отношении того, о чем они повествуют. В данном случае история повествует о человеке, который поздно приходит на работу и его увольняют. Это она поднимет нас с постели в самый нежелательный момент, даже если мы хорошо ладим с начальством и наивно полагаем, что с нами такого никогда не случится. Иными словами, мы придумываем свой собственный мир, основываясь на историях, которые рассказываем сами себе и друг другу.

Таким же образом мы создаем умы своих детей. На Западе дети воспитываются на историях вроде той, где Винни-Пух пришел в гости к Кролику, съел слишком много меда и застрял во входной норе, когда уходил^[204]. Она учит нас не жадничать — ибо вот какие ужасные вещи могут из-за этого случиться. Даже дети знают, что Винни-Пух — это выдуманный персонаж, но они все равно понимают её суть. Она не уберегает их от объедания медом и не рождает страх застрять в дверном проходе после чересчур сытного ужина. Эту историю не стоит воспринимать буквально. Это метафора, а разум — это машина для метафор.

В Круглом мире рассказий обладает неимоверной силой. То, что случается благодаря ему, никогда нельзя предвидеть, полагаясь на законы природы. К примеру, законы природы запрещают объектам, находящимся на Земле, выпрыгивать в космос и приземляться на Луне. В этих законах не прописано, что это невозможно, но они подразумевают, что вам придется очень долго ждать, пока такое произойдет. Несмотря на это, на Луне есть техника, сделанная людьми. Причём много. Вся она когда-то была здесь, внизу. Сейчас она там, потому что люди столетиями рассказывали друг другу романтические истории о Луне. Она была богиней, смотревшей на нас сверху. Она становилась полной и обращала людей в волков, и те оказывались оборотнями. Уже тогда люди были хороши в двоемыслии: было очевидно, что Луна — это просто большой серебряный диск, но её все равно считали богиней.

Мало-помалу эти сказки изменились. Теперь Луна стала другим миром, куда можно было долететь на колеснице, запряженной лебедями. Затем (как предположил Жюль Верн) туда можно было добраться в полом цилиндре, запущенном из гигантской пушки во Флориде. Наконец, в 1960-х мы нашли подходящий вид лебедей (жидкие кислород и водород) и колесницу (миллионы тонн металла) и полетели на Луну. В полом цилиндре, запущенном из Флориды. Правда, он был запущен не совсем с помощью пушки. Разве что в общем физическом смысле: ракету можно считать пушкой, которая вместо пуль стреляла сгоревшим топливом.

Если бы мы не рассказывали друг другу историй о Луне, у нас не было бы повода туда лететь. Ну, разве что ради красивого пейзажа… Хотя и о пейзаже мы смогли узнать только благодаря научным историям об изображениях, которые оттуда присылали наши зонды. Так почему мы полетели? Потому что мы веками твердили себе, что когда-нибудь сделаем это. Потому что из-за нас этот факт стал неизбежным, и мы внедрили его в «историю будущего» для огромного количества людей. Потому что это удовлетворило наше любопытство и потому что Луна сама нас ждала. Луна была историей, которая ожидала своего завершения («Первые люди высаживаются на Луну!»), и мы полетели туда, потому что сама история этого требовала.

Когда Разум на Земле эволюционировал, то же самое случилось и с земным рассказием. В отличие от рассказия Плоского мира, который там так же реален, как железо, медь или празеодим, наш рассказий полностью ментален. Это императив, но этот императив не воплощен в материальном виде. Однако тот тип разума, которым обладаем мы, способен реагировать на императивы и многие другие нематериальные объекты. Поэтому нам кажется, что наша вселенная существует на рассказии.

Здесь имеется любопытный резонанс, и в данном случае «резонанс» — это очень правильное слово. Физики рассказывают историю о том, как во вселенной образуется углерод. На определенных звездах происходит особая ядерная реакция, «резонанс» между соседними энергетическими уровнями, служащий для природы мостиком от более легких элементов к углероду. Если верить истории, то без этого резонанса углерод не мог образоваться. Сейчас законы физики, как мы их понимаем, обращаются к ряду «фундаментальных постоянных», таких как скорость света, постоянная Планка в квантовой теории и заряд электрона. Эти числа определяют количественный смысл законов, при этом любое число, выбранное как постоянная, создает свою потенциальную вселенную. Поведение вселенной зависит от фактических чисел, которые используются в законах. Так уж случилось, что углерод является неотъемлемым компонентом всей известной жизни. Вся она ведет к короткой и красивой истории, известной как антропный принцип: с нашей стороны глупо спрашивать, почему мы живем во вселенной, где физические компоненты делают возможным возникновение этого ядерного резонанса, — ибо в противном случае не было бы ни углерода, ни нас, кто задавал бы эти вопросы.

Историю об углеродном резонансе можно найти во многих научных книгах, потому что она дает хорошее представление о скрытом порядке вселенной и, на первый взгляд, отчасти его объясняет. Но если присмотреться внимательнее, то станет понятно, что она является красивой иллюстрацией не только к соблазнительной силе убеждения, но и к недостоверности рассказа. Когда история звучит складно, даже наиболее самокритичным ученым не всегда по силам удается формулировать такие вопросы, от которых она разобьется на части.

История эта вот о чем. Углерод появился на гигантских красных звездах в результате довольно тонкого процесса ядерного синтеза, получившего название тройная гелиевая реакция. При этом процессе происходит слияние трех ядер гелия^[205]. Ядро гелия содержит два протона и два нейтрона. При слиянии трех ядер получается шесть протонов и шесть нейтронов. Это и есть ядро углерода.

И все бы хорошо, да только шансы на тройное столкновение внутри звезды ничтожно малы. Гораздо чаще случаются столкновения двух ядер гелия, но и они бывают относительно нечасто. А третье врезается в два других уже слившихся ядра чрезвычайно редко. Это как в случае с волшебниками и шарами с красками. Шары шмякаются в волшебников довольно часто, но вряд ли бы вы много поставили на то, что второй шар попадет в него в тот же самый момент. А это означает, что синтез углерода должен происходить не одним махом, а пошагово, способом слияния сначала двух ядер, а затем присоединения к ним третьего.

В первом шаге нет ничего сложного: в результате получается четыре протона и четыре нейтрона, то есть одна из форм бериллия. Однако эта форма существует всего 10^-16 секунды, и третьему ядру гелия очень тяжело успеть за это время. Шанс попадания в цель невероятно мал, из чего вытекает, что вселенная не просуществовала столько времени, за которое могла быть образована хотя бы малая часть её углерода. Значит, способ тройного слияния исключается, и углерод остается загадкой.

Разве что… здесь может быть лазейка. И да, она действительно имеется. Слияние бериллия с гелием, в результате которого получается углерод, будет происходить гораздо быстрее и создавать значительно больше углерода за меньший отрезок времени, если энергия этого углерода будет близка к сумме энергий бериллия и гелия. Такое приблизительное равенство энергий называется резонансом. В 1950-х годах Фред Хойл утверждал, что углерод должен был все-таки откуда-то взяться, и предсказал существование резонансного состояния атома углерода. Он должен был обладать особой энергией, которая, по его расчетам, составляла бы около 7,6 МэВ^[206].

Не прошло и десятка лет, как было установлено, что действительно существует такое состояние, при котором энергия равна 7,6549 МэВ. К сожалению, сумма энергий бериллия и гелия оказалась примерно на 4 % выше этой величины, а для ядерной физики такая погрешность огромна.

Ай-яй-яй!

Но чудесным образом выяснилось, что очевидная разница была именно тем, что нужно. Почему? Потому что дополнительная энергия, которую обеспечивали температуры, обнаруженные внутри красного гиганта, как раз заменяла в сумме энергий ядер бериллия и гелия те недостающие 4 %.

Вот так вот!

Эта чудесная история принесла Хойлу множество заслуженных научных очков. Но из-за неё же наше существование теперь кажется довольно хрупким. Если бы фундаментальные постоянные нашей вселенной изменились, то же самое случилось бы и с жизненно важной величиной 7,6549. Тут так и хочется сделать вывод, что постоянные нашей вселенной привязаны к углероду, что делает его по-настоящему особенным элементом. А ещё хочется отметить, что такая привязка была взята, чтобы зарождение сложных форм жизни стало неизбежным. Хойл не стал делать таких выводов, однако искушению поддались многие другие ученые.

Звучит все это хорошо, но в чем проблема? Один физик, Виктор Стенджер, назвал этот вывод «космифологией», а другой, Крэйг Хоган, указал на одно из его слабых мест. Данный вывод рассматривает температуру красного гиганта и 4 %-ную разницу энергетических уровней так, будто они не зависят друг от друга. Или, другими словами, предполагает, что фундаментальные постоянные можно изменить, не затронув роль красного гиганта в этом процессе. Да только это сущий вздор. Хоган указывает, что «структура звезд включает в себя встроенный термостат, который автоматически регулирует температуру, поддерживая уровень, необходимый для протекания реакций». Так же можно удивляться тому, что температура огня идеально подходит для горения древесины, хотя на самом деле такая температура возникает вследствие химической реакции горения этой древесины. Такая ошибка вполне типична для исследований взаимосвязей природных явлений и достаточно распространена в антропных рассуждениях.

В мире людей даже углерод не столь важен, как рассказий. И в связи с этим мы хотели бы сформулировать новый антропный принцип. Так уж сложилось, что мы живем во вселенной, где физические постоянные подходят для того, чтобы работающие на углероде мозги эволюционировали до уровня, на котором они смогут создать рассказий аналогично тому, как звезды создают углерод. А рассказий творит безумные вещи вроде запуска машин на Луну. В самом деле если бы углерод (до сих пор) не существовал, то какая-нибудь работающая на рассказии форма жизни могла бы найти способ его изготовления, придумав себе захватывающую историю о том, как он для неё необходим. Вот и выходит, что причинность в этой вселенной неисправимо странна. Физики любят приводить все к фундаментальным постоянным, но все это скорее напоминает закон Мерфи.

Только это уже совсем другая история.

Чем больше мы думаем о влиянии рассказия на жизнь людей, тем очевиднее становится, что наш мир вращается вокруг силы историй. Рассказывая истории, мы создаем свой разум. Газеты выбирают новости исходя из ценности историй, а не из их реальной значимости. «Англия проиграла Австралии в крикет» — это история (пусть и не самая удивительная), поэтому она попадает на первую полосу. «Врачи полагают, что диагностирование заболеваний печени за последнее время улучшилось на 1 %» — это не история, хотя в науке по большей части только такое и происходит (а спустя годы в зависимости от состояния вашей печени вы, может быть, посчитаете это более значимой историей, чем результат матча по крикету).

«Ученые нашли лекарство от рака» — это история, пусть даже подразумеваемое в ней лекарство окажется вздором. Такими же историями, к сожалению, являются и, например, «Медиум-спиритуалист нашел лекарство от рака» или «В Библии зашифрованы тайные предсказания».

Пока мы пишем эту книгу, небольшая группа людей, желающих клонировать человека, устраивает переполох в обществе. Это крупная история, но, скорее всего, лишь немногие газеты сообщат о результате их стараний — а им станет позорный провал. Клонированию овцы Долли предшествовало 277 попыток, многие из которых дали куда менее приятные результаты, да и теперь у неё обнаружены серьезные генетические отклонения. Бедная овечка.

Попытки клонировать человека, возможно, и в самом деле нарушают правила этики, но это не лучшая причина препятствовать глупой и бессмысленной попытке. Лучшая причина состоит в том, что это не сработает, потому что никто не знает, как преодолеть многочисленные технические трудности. И даже если благодаря какой-нибудь (не)удаче все получится, произведенный экспериментом ребенок тоже будет иметь серьезные отклонения. Создание такого ребенка — вот что нарушает правила этики.

Копирование людей, которое обычно преподносится как основа газетных историй об этике, не имеет отношения к делу. Суть клонирования вообще не в этом. Овца Долли не была генетически идентичной копией своей матери, пусть они и имели много общего. Но если бы и была, она все равно была бы другой овцой, созданной путем проведения различных опытов. То есть в этом смысле ничего не изменилось бы. По этой же причине клонирование мертвого ребенка не вернет этого ребенка к жизни. Бо́льшая часть дискуссий об этике клонирования, как и бо́льшая часть понимания науки общественностью, неопределенно смешана с научной фантастикой. В этой области, как и во многих других, сила истории превосходит любые реальные обоснования фактов.

Люди не просто рассказывают и не просто слушают истории. Скорее они ведут себя подобно Эсмеральде Ветровоск, которая знает, какой силой они обладают в Плоском мире, и опасается их ловушек. Вместо этого она использует силу истории, чтобы вызывать желаемые события. В Круглом мире её используют священники, политики, ученые, учителя и журналисты, чтобы посылать публике свои сообщения, манипулируя или убеждая людей поступать определенным образом. «Научный метод» — это механизм, защищающий от подобного рода манипуляций. Он учит вас не верить услышанному лишь потому, что вам хочется, чтобы это было правдой. В ответ на любое открытие или новую теорию, особенно вашу собственную, наука ищет, как доказать её несостоятельность. То есть попытаться найти другую историю, которая объяснит то же самое иным способом.

Антропологи совершили ошибку, дав нашему виду название Homo sapiens, или человек разумный. Называться так было, во всяком случае, слишком высокомерно и самовлюбленно, да и разумность — вообще одна из наших наименее заметных черт. На самом деле нам гораздо больше подошло бы название Pan narrans, или «шимпанзе рассказывающий».

С этого места структура нашей книги «Наука Плоского мира 2: Земной шар» становится очень самореферентной. Вам стоит иметь это в виду при дальнейшем чтении. Настоящая книга — это сама по себе история. Нет, даже две переплетенные истории. Первая, изложенная в нечетных главах, — это фэнтези Плоского мира. А вторая, в четных главах, являет собой историю о науке Разума (снова в метафизическом смысле). Они тесно связаны и составлены таким образом, чтобы подходить друг к другу, как перчатка к ноге^[207]. История о науке представлена в виде очень длинных примечаний к фэнтезийной истории.

И если пока все в порядке, то дальше будет сложнее. Читая историю о Плоском мире, вы мысленно играете в игру: реагируете на неё так, будто она правдива, Плоский мир действительно существует, Ринсвинд и Сундук настоящие, а Круглый мир — всего лишь кусочек давно забытого сна. (Ринсвинд, пожалуйста, прекрати нас перебивать, мы и так знаем, что у тебя на это есть своя точка зрения. Да, конечно, это мы не существуем, мы просто свод правил, которые важны только для маленького шарика на пыльной полке в Незримом Университете. Да, мы очень ценим твое мнение, но не мог бы ты наконец заткнуться?) Прошу прощения.

Люди научились хорошо играть в эту игру, что мы и используем, поставив Землю и Плоский мир на один повествовательный уровень так, чтобы они освещали друг друга. В первой книге, «Наука Плоского мира», Плоский мир сам определял, что реально, а что нет. Вот почему реальность имела такой здравый смысл. Круглый мир — это магическая конструкция, созданная для того, чтобы не пропускать вовнутрь волшебство и поэтому не имевшая ни малейшего смысла (по крайней мере, для волшебников). В настоящем продолжении на Земле появляются обитатели, у обитателей появляется разум, а разум творит странные вещи. Он приносит рассказий во вселенную, лишенную историй.

Компьютер способен решить миллиард задач, не сделав ни единой ошибки, за время, пока курсор мигнет один раз, но он не притворится трусливым волшебником, если кто-нибудь подойдет к нему и стукнет по процессору. В то же время мы с легкостью можем представить себя в виде трусливых волшебников или распознать, если кто-то другой пытается это сделать, но мы решительно теряемся, когда нужно сделать хотя бы несколько миллионов задач в секунду. Даже несмотря на то, что кому-то не из нашей вселенной, это могло бы показаться простейшей работой.

Вот поэтому-то мы и живем благодаря рассказию, а компьютеры — нет.

Глава 3

ПУТЕШЕСТВИЕ В Б-ПРОСТРАНСТВО

Тремя часами позже, в прохладе Незримого Университета.

Корпус высокоэнергетической магии претерпел совсем немного изменений: появился лишь экран, который был установлен для отображения сигнала с иконографического проектора Думминга.

— Не понимаю, зачем он тебе понадобился, — сказал Ринсвинд. — Нас ведь только двое.

— У-ук, — согласился библиотекарь. Он был раздражен тем, что ему не дали подремать у себя в библиотеке. Его разбудили очень мягко — потому что никто не может разбудить трехсотфунтового орангутана грубо (во всяком случае, дважды), — но он все равно был раздражен.

— Аркканцлер говорит, что в подобных делах нам следует быть более организованными, — ответил Думминг. — Он говорит, ни к чему просто кричать: «Эй, у меня возникла отличная идея!» Подобные дела должны быть должным образом представлены. Готов?

Маленький демон, управлявший проектором, показал большой палец.

— Прекрасно, — сказал Думминг. — Первый слайд. Это Круглый мир в своем нынешнем…

— Вверх ногами, — заметил Ринсвинд.

Думминг посмотрел на изображение.

— Это шар, — проворчал он. — Он плывет по пространству. Как он может быть вверх ногами?

— Вон тот извилистый континент должен быть сверху.

— Ну, хорошо! — вспыхнул Думминг, — Демон, переверни. Теперь правильно? Ты доволен?

— Ну, вниз ногами, только то, что должно быть справа, теперь сле… — начал Ринсвинд.

Думминг со щелчком ударил указкой по экрану:

— Это Круглый мир! — взревел он. — В своем нынешнем виде! Мир, покрытый льдом! Но время в Круглом мире зависит от времени реального мира! Мы имеем доступ к любому времени Круглого мира, как к любой странице в книге, хоть они и идут друг за другом! Я выяснил, что наш преподавательский состав находится в Круглом мире, но не в настоящем времени! Они перенеслись на несколько сотен миллионов лет назад в прошлое! Я не знаю, как они туда попали! Физически это должно было быть невозможным! Гекс обнаружил их! Мы вынуждены признать, что вернуться обратно тем же путем, что попали туда, они не могут. И тем не менее следующий слайд, пожалуйста!

Щёлк!

— То же самое, — сказал Ринсвинд. — Теперь он на боку…

— У шара нет никаких боков! — ответил Думминг.

Со стороны проектора послышался звон разбившегося стекла, а затем тихие-тихие проклятия.

— Я подумал, ты хочешь, чтобы у тебя все было правильно, — пробормотал Ринсвинд. — И вообще, дело же касается Б-пространства? Я знаю, что это такое. И ты тоже знаешь.

— Да, но я об этом ещё не рассказал! У меня ещё целая дюжина слайдов! — выдохнул Думминг. — И блок-схема!

— Но дело же в нем, да? — устало сказал Ринсвинд. — В смысле, они сказали, что нашли других волшебников. А значит, и библиотеки. Стало быть, ты можешь попасть туда через Б-пространство.

— Я хотел сказать, мы можем попасть туда через Б-пространство, — уточнил Думминг.

— Да, знаю, — сказал Ринсвинд. — Поэтому и решил сказать «ты», пока была такая возможность.

— Откуда в Круглом мире могли взяться волшебники? — спросил Думминг. — Ведь нам известно, что магия там не работает.

— А мне почем знать? — сказал Ринсвинд. — Чудакулли сказал, что от них нет никакого толку.

— Но почему они не могут вернуться сами? Они же смогли отправить бутылку! Значит, они использовали магию, верно?

— Почему бы тебе не спросить об этом у них самих? — предложил Ринсвинд.

— Ты имеешь в виду найти их по биочудесным отличительным признакам?

— Ну, вообще я думал подождать, пока не случится что-то ужасное и тебе не придется пойти осмотреть поломку, — сказал Ринсвинд. — Но и твой вариант сгодится.

— Омнископ показывает, что они приблизительно в 40 002 730 907 веке, — проговорил Думминг, разглядывая шар. — Не могу получить изображение. Но если мы сможем обнаружить путь к ближайшей библиотеке…

— У-ук! — сказал библиотекарь. Затем он поу-укал ещё несколько раз. Он у-укал довольно долго, изредка переходя на «и-ик». Один раз он даже стукнул кулаком по столу. Но повторно делать этого не стал. Столу хватило и одного раза.

— Он говорит, что только старшие библиотекари могут использовать Б-пространство, — сказал Ринсвинд, когда библиотекарь наконец сложил руки на груди. — Он постарался это подчеркнуть. Он говорит, это нельзя расценивать как веселую магическую прогулку.

— Но у нас приказ аркканцлера! — сказал Думминг. — А другого способа туда попасть нет!

Библиотекарь, казалось, был в нерешительности, и Ринсвинд знал почему. Быть орангутаном в Незримом Университете было нелегко, и библиотекарю удавалось выносить все это лишь потому, что он считал Наверна Чудакулли альфа-самцом — пусть аркканцлер и нечасто взбирался на крышу, чтобы грустно повыть над городом на рассвете. Это означало, что в отличие от других волшебников, ему было очень тяжело проигнорировать приказ аркканцлера. Это был прямой вызов, равносильный демонстрации клыков и ударами в грудь.

У Ринсвинда мелькнула мысль.

— Если мы перенесем шар в библиотеку, — сказал он орангутану, — это будет означать, что даже если ты будешь путешествовать по Б-пространству, ты все равно выведешь мистера Тупса за пределы библиотеки. То есть шар будет находиться здесь и даже если ты окажешься на нем, твое путешествие вовсе не будет таким далеким. Может, всего в пару футов. Ведь шар бесконечно велик только внутри себя.

— Что ж, Ринсвинд, я впечатлен, — произнес Думминг, в то время как орангутан пребывал в недоумении. — Я всегда считал тебя достаточно недалеким, но сейчас ты продемонстрировал выдающееся вербальное мышление. Если мы поставим шар на стол в библиотеке, то выходит, что все путешествие будет происходить в пределах библиотеки, верно?

— Именно так, — ответил Ринсвинд, готовый пропустить мимо ушей «достаточно недалекого» и довольный неожиданной похвалой.

— К тому же, в библиотеке чрезвычайно безопасно…

— Большие толстые стены. Очень безопасное место, — согласился Ринсвинд.

— Значит, если так посмотреть, нам ничего не угрожает, — сказал Думминг.

— Вот, опять ты сказал «нам», — отпрянул Ринсвинд.

— Мы найдем их и вернем обратно! — сказал Думминг. — Что в этом сложного?

— Это невероятно сложно! Там же эльфы! Ты же знаешь, кто это такие! Они опасны! На миг расслабишься, и они овладеют твоим разумом!

— Один раз они преследовали меня по лесу, — сказал Думминг. — Они очень меня напугали. Помню, я потом писал о них в своем дневнике.

— Ты писал в своем дневнике, что они тебя напугали?

— Да. А что в этом такого? А ты бы не писал?

— У меня не такой уж объемный дневник. Но это все какой-то вздор! В Круглом мире нет ничего, что могло бы понадобиться эльфам. Они любят… рабов. А мы там не видели ни одного вида существ, которые бы эволюционировали до такого уровня, чтобы их можно было сделать рабами.

— Может, ты что-то пропустил, — сказал Думминг.

— Давай я буду говорить «ты», а ты говори «мы», — сказал Ринсвинд.

Они оба уставились на шар.

— Он как растение в горшке, — заметил Думминг. — Если на нем появляется тля, значит, ты должен раздавить её.

— Я так никогда не поступаю, — сказал Ринсвинд. — Тля, может, и маленькая, но её много…

— Это метафора, Ринсвинд, — устало произнес Думминг.

— …Я имею в виду, что если она решит объединить свои силы?

— Ринсвинд, ты здесь единственный, кому хоть что-нибудь известно о Круглом мире. Ты отправишься с нами или… или… я расскажу аркканцлеру о семи ведерках.

— А ты откуда знаешь о семи ведерках?

— А ещё я расскажу, как всю твою работу на семи должностях можно легко выполнять, отдав Гексу набор инструкций. Это займет у меня примерно, м-м, тридцать секунд. Так, посмотрим…

РИНСВИНД

ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЕ ОЖИДАНИЕ

ОЖИДАНИЕ

ВЕРНУТЬСЯ

Или, может быть:

ВЫПОЛНИТЬ: РИНСВИНД

— Ты этого не сделаешь! — воскликнул Ринсвинд. — Или сделаешь?

— Непременно сделаю. Так что, ты с нами? Ах да, и не забудь Сундук.

Знание = сила = энергия = материя = множество. На этом простом равенстве основано все Б-пространство. Именно оно связывает все книги междусобой (те, что появились раньше, цитируются и оказывают влияние на последующие). Но в Б-пространстве нет времени. Да и пространства, строго говоря, тоже. Тем не менее оно бесконечно велико и объединяет все библиотеки всех где и когда. Оно не может находиться дальше противоположного края книжной полки, но лишь самые старшие и уважаемые библиотекари способны найти вход в него.

Изнутри Б-пространство казалось Ринсвинду библиотекой, спланированной кем-то, кто не был стеснен ни во времени или бюджете, ни прочностью материалов или законами физики. Хотя и здесь действуют некоторые законы, заключенные в самой природе вселенной. Один из них, например, гласит: «На полке никогда не бывает достаточно места»^[208].

Ринсвинд оглянулся. Они просто прошли сквозь твердую стену, заставленную книгами, и оказались в Б-пространстве. Он знал, что это твердая стена, ведь раньше с этих полок ему приходилось брать книги. Похоже, нужно было действительно быть старшим библиотекарем, чтобы знать, при каких обстоятельствах можно через неё пройти.

Он все ещё видел библиотеку через проем, но она исчезала прямо у него на глазах. Оставались лишь книги. Целые горы книг. Холмы и долины из книг. Гибельные пропасти книг. Даже то, что было здесь небом и имело голубовато-серый оттенок, отдаленно напоминало книги. Вот уж воистину на полке никогда не бывает достаточно места.

Думминг нес приличных размеров магическое оборудование. Ринсвинд, будучи более опытным путешественником, взял минимально возможное количество вещей. Все остальное нес Сундук, похожий на кингстонный ящик с множеством розоватых, человекоподобных и крайне расторопных ножек.

— По правилам Круглого мира магия не имеет силы действия, — сказал Думминг, когда они проследовали за библиотекарем. — Сундук там не перестанет существовать?

— Ну, попробовать стоит, — ответил Ринсвинд, который считал, что обладание полуразумной и изредка смертоносной коробкой на ножках сокращает его шансы завести настоящих друзей. — Но обычно он не обращает внимания на правила, и они обходят его стороной. К тому же он там уже бывал очень долгое время, и никакого вреда это не причинило. Во всяком случае, самому Сундуку.

Книжные стены менялись, пока волшебники к ним приближались. Собственно, с каждым их шагом радикально преображалась природа книгошафта, который, чем бы ни считал его Думминг, был лишь метафорическим образом, созданном в их головах, чтобы они могли принять непостижимую реальность. У большинства людей разворот горизонта вызывал как минимум сильную головную боль, но в Незримом Университете имелись комнаты, в которых сила притяжения меняла направление на протяжении всего дня, коридор длиной в бесконечность и несколько окон, существовавших лишь с одной стороны своих стен. Жизнь в Университете заметно сказывалась на способности удивляться.

Время от времени библиотекарь останавливался и принюхивался к ближайшим к нему книгам. Наконец он тихонько сказал «у-ук» и указал на одну из книжных стопок. Там, на корешке старого обтянутого кожей тома, были мелом нанесены какие-то пометки.

— Знак библиотекаря, — сказал Ринсвинд. — Он здесь уже бывал. Мы уже близко к книжному пространству Круглого мира.

— Как он мог… — начал было Думминг, но догадался сам: — А, я понял. Э-э… Круглый мир существует в Б-пространстве даже до того, как мы его создали? В смысле, я, конечно, знаю, что это так, но все-таки…

Ринсвинд взял книгу из ближайшей кучки. У неё была яркая бумажная обложка, что говорило о том, что в мире, где её сделали, совсем не было коров. Заголовок гласил: «Спокойной ночи, мой соколик». Слова внутри имели ещё меньше смысла.

— Возможно, нам даже не стоит беспокоиться об этом деле, — произнес он.

Библиотекарь сказал «у-ук», что Ринсвинд воспринял как: «У меня из-за этого будут неприятности с тайными главами библиотеки».

Затем он будто вгляделся в книгошафт, двинулся к нему, опираясь на костяшки пальцев, и исчез.

Думминг посмотрел на Ринсвинда.

— Ты заметил, как он это сделал? — спросил он, но тогда в воздухе вырисовалась рыжеволосая рука и затянула его за собой. В следующее мгновение она проделала то же самое с Ринсвиндом.

Это место мало походило на библиотеку, но Ринсвинд знал, что это не имеет значения. Даже две книги можно было назвать библиотекой, и многие люди посчитали бы такую библиотеку огромной. Да и одна книга могла считаться библиотекой, если она была достаточно велика, чтобы из-за неё зарябило Б-пространство. Книга с названием вроде «100 блюд с брокколи» едва ли была на это способна, а вот «Зависимость между капиталом и трудом» — вполне, особенно учитывая, что она была с приложением по изготовлению взрывчатки. Глубоко магические и бесконечно древние тома в библиотеке Незримого Университета натягивали ткань Б-пространства, как слоненок, взгромоздившийся на изношенный батут, и оно становилось таким тонким, что библиотека превратилась в мощный и удобный портал.

С другой стороны, иногда подобное могла сотворить даже одна книга. А то и вовсе одна строка. Или одно слово, попадись оно в нужное время в нужном месте.

Помещение было большим, но мебели в нем оказалось мало. На столе были разбросаны бумаги. Перьевые ручки валялись возле чернильниц. Окна выходили на просторные сады; шёл дождь. Домашний уют комнате придавал человеческий череп.

Ринсвинд наклонился и постучал по нему.

— Эй! — сказал он и посмотрел на остальных. — Ну, тот, что стоит в кабинете декана, умеет ведь петь шутливые песенки, — оправдываясь, произнес он. Ринсвинд рассмотрел бумаги на столе: они были исписаны символами, которые хоть и походили на магические, но оказались ему незнакомыми. На противоположной стороне комнаты библиотекарь пролистывал одну из книг. Как ни странно, те стояли не на полках. Одни лежали просто аккуратными стопками, другие были заперты в сундуках — или, по крайней мере, в сундуках, которые были запертыми, пока библиотекарь не попытался поднять их крышки.

Время от времени он поджимал губы и презрительно фыркал.

— У-ук, — бормотал он.

— Алхимия? — изумился Ринсвинд. — Вот так так! Какая бесполезная вещица!

Он поднял нечто напоминавшее небольшую кожаную коробку для шляпы и поднял крышку. — А вот это уже что-то! — сказал он и вытащил оттуда шарик из дымчатого кварца. — Наш парень определенно волшебник!

— Это очень плохо, — сказал Думминг, разглядывая прибор в своей руке. — Да, действительно очень, очень плохо.

— Что плохо? — быстро обернувшись, спросил Ринсвинд.

— Я вижу здесь очень высокий коэффициент очарования.

— Что, здесь были эльфы?

— Были? Да это место сплошь эльфийское! — ответил Думминг. — Аркканцлер оказался прав.

Все трое исследователей замерли. Библиотекарь раздувал ноздри. Ринсвинд осторожно принюхивался.

— Вроде бы все нормально, — наконец заключил он.

Как раз в этот момент в комнату и вошел человек в черном. Он проделал это быстро, открыв дверь ровно настолько, насколько ему было необходимо, и резко проскользнув боком. Человек застыл в удивлении. Затем его рука метнулась к поясу, и он вынул тонкий и аккуратный меч.

Незнакомец увидел библиотекаря и остановился. А потом все мгновенно закончилось, так как библиотекарь очень быстро выпустил руку, а его кулак был сопоставим с кувалдой.

Когда темная фигура сползла вниз по стене, хрустальная сфера в руке Ринсвинда произнесла:

— Пожалуй, теперь у меня есть достаточно информации. Рекомендую вам покинуть это место при первой удобной возможности, причём до пробуждения этого человека.

— Гекс? — удивился Думминг.

— Да. С вашего позволения я повторю свой совет. Недостаток вашего отсутствия в этом месте непременно приведет к проникновению металла в тело.

— Но ты говоришь через хрустальный шар! Магия же здесь не работает!

— Не спорь с голосом, который говорит делать отсюда ноги! — сказал Ринсвинд. — Это разумный совет! Хватит вопросов! Давайте убираться!

Он посмотрел на библиотекаря, который с озадаченным выражением лица обнюхивал книжные полки.

Ринсвинд всегда чувствовал, когда во вселенной что-то идёт не так. Он не шёл к своим выводам, а несся им навстречу во всю прыть.

— Ты провел нас через односторонний проход, да? — спросил он.

— У-ук!

— Ладно, тогда сколько времени нужно, чтобы найти обратную дорогу?

Библиотекарь пожал плечами и снова занялся обнюхиванием полок.

— Уходите сейчас же, — настаивал хрустальный Гекс. — Вернетесь позже. Владелец этого дома вам ещё пригодится. Только вы должны уйти до того, как сэр Фрэнсис Уолсингем проснется, иначе он вас убьет. Возьмите из его руки кошелек. Вам понадобятся деньги. Хотя бы для того, чтобы побрили библиотекаря.

— У-ук?

Глава 4

СМЕЖНЫЕ ВОЗМОЖНОСТИ

Понятие Б-пространства (сокращенно от Библиотекопространства) встречается в нескольких романах о Плоском мире. Один из ранних примеров — книга «Дамы и Господа», в которой рассказывается по большей части об эльфийском зле. В ней упоминается о том, что Думминг Тупс является специалистом по неписаным текстам, и этот факт требует пояснения и получает его в сноске:

«Исследование невидимых писаний было новой дисциплиной, связанной с открытием двухмерной природы Библиотекопространства. Волшебная математика — крайне сложная наука, но в упрощенном виде может быть представлена утверждением, что все книги, где бы они ни находились, действуют на другие книги. Это очевидный факт. Книги стимулируют написание книг в будущем, используют цитаты из книг, написанных в прошлом. Общая Теория^[209] Б-пространства предполагает, что в таком случае содержание книг, ещё не написанных, может быть выведено из книг, уже существующих»^[210].

Б-пространство служит типичным примером привычки Плоского мира брать метафорические понятия и воплощать их в реальности. У нас же это понятие известно как «фазовое пространство». Оно введено французским математиком Анри Пуанкаре около ста лет назад, чтобы открыть возможность применения геометрических суждений в динамике. К настоящему времени метафора Пуанкаре успела проникнуть во все области науки, а то и за её пределы, и мы постараемся найти ей разумное применение в нашей дискуссии о роли рассказия в эволюции разума.

Пуанкаре был типичным рассеянным ученым — хотя если подумать, его разум просто находился где-то в другом месте, а именно в его математических рассуждениях, и его легко понять. Пожалуй, он был наиболее одаренным математиком XIX столетия. Будь у вас такой разум, вы бы тоже проводили бо́льшую часть своего времени где-то не здесь, наслаждаясь красотой матвселенной.

Пуанкаре прошелся почти по всем областям математики и написал несколько успешных и популярных научных книг. В одном из исследований, в ходе которого он в одиночку создал новый «качественный» способ мышления в динамике, им указано, что при изучении какой-либо физической системы, существующей в различных состояниях, разумно учитывать не только состояние, в котором она находится, но и состояния, в которых она может находиться. Это и есть связь «фазового пространства» с системой. Каждое возможное состояние — это точка в этом пространстве. По прошествии времени состояние меняется, и эта точка вычерчивает кривую, или траекторию, системы. Правило, определяющее последовательность траектории, и есть динамика системы. В большинстве областей физики динамика точно определена раз и навсегда, но мы можем расширить эту терминологию для случаев, в которых правило предоставляет нам выбор из нескольких вариантов. В качестве примера приведем игру. Так, фазовое пространство — это пространство возможных позиций, динамика — правила игры, а траектория — стандартная последовательность ходов, которые делают игроки.

Для нас не столь важны начальные условия и терминология фазовых пространств, как точки, которые к ним привязаны. К примеру, вы задаетесь вопросом, почему поверхность воды в бассейне такая ровная в отсутствие ветра и иных внешних воздействий. Она просто ровная и даже ничего не делает. Но вы тут же решите пойти дальше и спросите: «А что случилось бы, не будь она ровной?» Почему, например, воду нельзя собрать в горку посередине бассейна? Представьте, будто можно. Представьте, что вы можете контролировать положение каждой молекулы воды — вы собирали её в горку, и каждая молекула чудесным образом остается именно в том месте, куда её положили. А потом вы её «отпустили». Что произойдет? Горка воды обрушится, и волны будут плескаться о стенки бассейна, пока все не успокоится до того приятного, ровного состояния, к которому мы привыкли. Или предположите, что вы устроили так, чтобы вода в бассейне приняла форму с большим углублением посередине. И тогда, если вы её отпустите, она хлынет от стенок, чтобы заполнить это углубление.

С точки зрения математики эту идею можно рассмотреть в виде пространства всех возможных форм водной поверхности. В данном случае «возможные» формы подразумевают не физическую возможность: единственная форма, которая встречается в реальном мире при отсутствии внешних воздействий, это ровная поверхность. «Возможные» — значит «концептуально возможные». Поэтому нельзя представить пространство всех возможных форм поверхности в виде простой математической конструкции — это и есть фазовое пространство нашей задачи. Каждая «точка», или местоположение, представляет допустимую в нем форму поверхности. Лишь одна из этих точек, лишь одно состояние, представляет ровную поверхность.

Определив соответствующее фазовое пространство, мы должны понять динамику: каким образом естественный поток воды под воздействием гравитации влияет на возможную форму поверхности. Здесь возникает простой принцип, сразу решающий всю задачу: вода ведет себя так, чтобы сделать свою полную энергию минимальной. Если привести воду к какому-либо определенному состоянию вроде той горки, а потом отпустить, её поверхность будет опускаться по «энергетическому градиенту», пока не придет к минимальной энергии. Затем (после нескольких всплесков, которые постепенно стихнут из-за силы трения) она будет оставаться в этом состоянии с наименьшей энергией.

Под энергией в данном случае подразумевается «потенциальная энергия», зависящая от гравитации. Потенциальная энергия массы воды равна её высоте над некоторым произвольным уровнем, помноженной на соответствующую ей массу. Допустим, поверхность воды не плоская. Тогда одни её участки будут выше других, и мы сможем переместить воду с более высоких участков на низкие, разравнивая бугорки и заполняя углубления. Сделаем это, и вода будет двигаться вниз, то есть её энергия уменьшится. Отсюда вывод: если поверхность отлична от плоской, значит, энергия не минимальна. Иначе говоря, минимальное значение энергии достигается лишь при условии плоской поверхности.

Другой пример — это мыльный пузырь. Почему он круглый? Ответить на этот вопрос можно, сравнив его реальную круглую форму и гипотетическую некруглую. В чем между ними различие? Кроме того, что один круглый, а другой нет? Согласно греческой легенде, Дидоне предложили участок земли (в северной Африке) такой площади, какой она могла обложить бычьей шкурой. Она разрезала шкуру на длинную и тонкую полосу и выложила её кругом. Позже на том месте был основан Карфаген. Почему она выбрала круг? Потому что из всех фигур с равным периметром именно круг обладает наибольшей площадью. А сфера точно так же имеет наибольший объем среди фигур с равной площадью поверхности. Или, другими словами, это фигура с наименьшей площадью поверхности при равном объеме. Пузырь имеет ограниченный объем воздуха, а площадь поверхности дает мыльной пленке энергию для растяжения этой поверхности. В пространстве всех возможных форм пузырей наименьшей энергией обладает сфера. У других форм энергия больше, и поэтому все они исключаются.

Вероятно, вам кажется, что пузыри — это не столь важная проблема. Но аналогичный принцип объясняет, почему Круглый мир (планета, а не вселенная, хотя, возможно, и вселенная тоже), собственно, круглый. Будучи когда-то расплавленным камнем, он принял сферическую форму, так как она имела наименьшую энергию. По той же причине тяжелые материалы, такие как железо, осели внутрь ядра, а более легкие, такие как континенты и воздух, всплыли наружу. На самом деле Круглый мир — это не совсем сфера, ведь он вращается, в результате чего центробежные силы привели к утолщению в районе экватора. Величина этого утолщения составляет всего треть процента, и для жидкой массы, вращающейся с такой же скоростью, с какой вращалась Земля, когда начала затвердевать, эта утолщенная форма обладает наименьшей энергией.

Для основной идеи настоящей книги физика не столь важна, как применение различных фазовых пространств с позиции «А что, если…». Обсуждая форму воды в бассейне, мы совсем проигнорировали ту плоскую поверхность, которую и пытались объяснить. Все наши аргументы основывались на неплоских поверхностях, горках, углублениях и гипотетических перемещениях воды с одного места на другое. Почти во всех рассуждениях мы подразумевали то, чего на самом деле произойти не может. Лишь в самом конце, исключив все неплоские поверхности, мы обнаружили, что осталась всего одна возможность, которой вода и пользуется в действительности. То же касается и мыльных пузырей.

На первый взгляд такой способ изучения физики кажется слишком косвенным. Он исходит из того, что для понимания реального мира его нужно игнорировать и акцентировать внимание на альтернативных нереальных мирах. Затем находить некий принцип (в конкретном случае им послужила минимальная энергия), который позволяет исключить все нереальные миры и рассматривать то, что осталось. Не легче ли сразу начать с реального мира и сосредоточиться лишь на нем? Нет, не легче. Как мы уже выяснили, реальный мир слишком ограничен, чтобы давать убедительные доказательства. От него можно получить лишь объяснение вроде «мир таков, каков он есть, и больше тут не о чем говорить». Однако если совершить воображаемый скачок к осмыслению нереальных миров, их можно сравнить с реальным и найти принцип, выделяющий его среди остальных. Тогда вы найдете ответ на вопрос «почему мир таков, каков он есть, а не какой-нибудь другой?».

Сравнивать и исключать альтернативные варианты — прекрасный способ искать ответы на все эти «почему». «Почему вы припарковали машину в переулке за углом?» — «Потому что если бы я припарковал её прямо перед воротами на двойной желтой линии, инспектор выписал бы мне штраф». Это типичное «почему» является частью истории, кусочком вымысла — гипотетическим осмыслением возможных последствий действия, которое никогда не было совершено. Люди придумали собственный рассказий, чтобы было легче исследовать В-пространство, или пространство «вместо». Благодаря повествованию у В-пространства появляется своя география: если бы я сделал это вместо того, то произошло бы…

В Плоском мире фазовые пространства реальны. Вымышленные альтернативы к единственному действительному состоянию тоже существуют, можно даже попасть внутрь фазового пространства и побродить там — если, конечно, знаете нужные заклинания, секретные входы и прочую магическую атрибутику. Б-пространство наглядно это демонстрирует. В Круглом мире мы можем притвориться, будто фазовые пространства существуют, и даже вообразить, будто используем его географию. Это притворство в результате оказалось весьма поучительным.

То, что связано с любой физической системой, становится фазовым пространством, или пространством возможностей. Если рассматривать Солнечную систему, то её фазовое пространство включает в себя все возможные способы расположить одну звезду, девять планет, значительное количество звезд и огромное множество астероидов. Если рассматривать кучу песка, то её фазовое пространство включает в себя все возможные варианты расположения миллионов песчинок. Если рассматривать термодинамику, то её фазовое пространство включает в себя все возможные расположения и скорости большого количества молекул газов. В действительности у каждой молекулы имеется по три координаты места и по три координаты скорости, так как они находятся в трехмерном пространстве. То есть у N молекул получается 6N координат. Если взять партию в шахматы, то фазовое пространство будет состоять из всех возможных положений фигур на доске. Если взять все возможные книги, то фазовым будет Б-пространство. А если же взять все возможные вселенные, то это будет В-пространство. Каждая его «точка» — это целая вселенная (и чтобы вместить её, вам нужно придумать мультивселенную).

Когда космологи думают об изменении естественных постоянных — как мы описывали во второй главе, касаясь углеродного резонанса, возникающего на звездах, — они думают лишь об одном крошечном и довольно очевидном кусочке В-пространства, который можно извлечь и из нашей вселенной, изменив фундаментальные постоянные, но сохранив в силе законы. Существует бесконечное множество способов создать альтернативную вселенную: от вселенных со 101 измерением и абсолютно иными законами до идентичных нашей, только с шестью атомами диспрозия в ядре звезды Процион, которые превращаются в йод по четвергам.

Из этого примера становится очевидным, что фазовые пространства, прежде всего, имеют достаточно крупные размеры. В действительности же вселенная — это лишь крошечная частичка того, чем могла быть вместо этого. Представьте на мгновение, что на парковке сто мест, а машины на ней могут быть красными, синими, зелеными, белыми или черными. Сколько тогда окажется машин каждого из цветов, если все места будут заняты? Неважно, каких они марок, хорошо ли или плохо припаркованы, — сконцентрируйтесь только на их цвете.

Математики называют данный тип задач «комбинаторикой» и для их решения используют несколько разумных способов. Грубо говоря, комбинаторика — это искусство считать без фактических подсчетов. Много лет назад один наш знакомый математик случайно заметил, как ректор считает лампочки на потолке лекционного зала. Те были расположены в форме идеальной прямоугольной сетки, 10 на 20. Ректор смотрел на потолок и считал: 49, 50, 51…

— Их двести, — сказал математик.

— Откуда вы знаете?

— Ну, они составляют прямоугольник 10 на 20. Если перемножить, то получается 200.

— Нет, нет, — ответил ректор. — Я хочу знать точно^[211].

Но вернемся к нашим машинам. У нас пять цветов, и каждое место на парковке может быть занято только одним из них. Значит, первое место имеет пять вариантов цветов, второе — тоже пять и так далее. Любой вариант заполнения первого места может сочетаться с любым вариантом заполнения второго, тогда первые два места могут быть заняты 5×5=25 вариантами. Каждый из них может сочетаться с любым из пяти вариантов заполнения третьего места, таким образом уже получается 25×5=125 возможностей. В итоге получится, что количество вариантов, которыми можно занять парковку, будет составлять 5×5×5 … ×5, со ста пятерками. Это 5¹⁰⁰, что отнюдь не мало. Если быть точным, то это

78886090522101180541172856528278622

96732064351090230047702789306640625

(мы разбили это число на две строки, чтобы оно поместилось на ширине страницы), то есть состоит из 70 цифр. Кстати, компьютеру понадобилось около пяти секунд, чтобы получить это число, и примерно 4,999 из них потребовалось на ввод соответствующей команды. Остальное время занял вывод результата на экран. Так что теперь вы понимаете, почему комбинаторику называют искусством считать без фактических подсчетов. Если бы вы просто начали считать: 1, 2, 3, 4 …, то вы бы не скоро закончили. Так что ректору повезло, что он не был начальником парковки.

Насколько велико Б-пространство? Библиотекарь сказал, что оно бесконечно, и это утверждение истинно, если под бесконечностью вы подразумеваете «число, гораздо большее того, что можно представить», если вы не ставите верхнего предела для объема книг^[212] или если вы допускаете все возможные алфавиты, слоговые азбуки и пиктограммы. Если же принимать во внимание только книги стандартного размера на английском языке, то их предположительное количество можно снизить.

Средняя книга содержит около 100 000 слов или 600 000 символов (букв и пробелов, знаки препинания учитывать не будем). В английском алфавите 26 букв плюс пробел, то есть 27 символов, которые занимают 600 000 возможных позиций. Принцип подсчета, который мы применили в задаче о парковке, свидетельствует о том, что максимальное количество букв с такими параметрами составит 27⁶⁰⁰⁰⁰⁰, а это, грубо говоря, 10⁸⁶⁰⁰⁰⁰ (или 860000-значное число). Разумеется, большинство этих «книг» будет иметь мало смысла, потому что мы не поставили условия, чтобы буквы складывались в понятные слова. Если допустить, что словарный запас книги будет составлять 10 000 слов, и попробовать посчитать способы расположения 100 000 слов, то книг останется 10 000¹⁰⁰⁰⁰⁰, что равняется 10⁴⁰⁰⁰⁰⁰, а это хоть и значительно меньше, но по-прежнему невероятно много. При этом большинство из них все равно будут лишены смысла, в них было бы написано что-то наподобие: «Капустный патроним забыл запрещать вражеская сущность»^[213]. Поэтому, наверное, стоит ещё просчитать с учетом возможных предложений… Но даже если мы это сделаем, получится, что на то, чтобы вместить все эти книги в физическом виде, не хватит всей вселенной. Зато здесь на помощь приходит Б-пространство, и мы теперь знаем, почему на полках никогда не бывает достаточно места. Нам приятно думать, что наши видные библиотеки, такие как Британская библиотека или Библиотека Конгресса, достаточно велики. Но на самом деле объем ныне существующих книг — это лишь крошечная часть Б-пространства, всех книг, которые могут существовать. И вообще, мы никогда не напишем все эти книги.

Точка зрения Пуанкаре о фазовом пространстве оказалась настолько полезной, что сегодня её можно обнаружить в любой области науки — и не науки тоже. Больше всего фазовых пространств приходится на экономику. Допустим, национальная экономика охватывает миллионы различных товаров, включающих сыры, велосипеды, крыс на палочке и так далее. У каждого из них есть своя цена: скажем, кусок сыра стоит 2,35 фунта, велосипед — 499,99, крыса на палочке — 15. То есть состояние экономики представляет собой список из миллиона чисел. Фазовое пространство состоит из всех возможных списков, включая те, у которых вообще нет никакого экономического смысла. Например, список, согласно которому велосипед стоит 2 пенса, а крыса 999 999 999,95 фунта. Экономисты занимаются тем, чтобы определять принципы, по которым выбираются действительные списки из пространства всех возможных.

Классическим принципом этого выбора является закон спроса и предложения, который гласит: если товар дефицитен, а вы очень-очень хотите его приобрести, то цена на него повышается. Иногда так и происходит, впрочем, нередко случается наоборот. Поиски таких законов напоминает черную магию, а их результаты не вполне убедительны, но это свидетельствует лишь о сложности экономической науки. И, несмотря на неутешительные результаты, образ мыслей всякого экономиста представляет собой точку зрения фазового пространства.

Следующая коротенькая история демонстрирует, насколько экономическая теория далека от реальности. Основой общепринятой экономики является представление о рациональном агенте, обладающем самой точной информацией и максимизирующем полезность. Согласно такому предположению, таксист, например, будет организовывать свою работу так, чтобы заработать максимальную сумму денег, приложив минимальные усилия.

Доход таксиста зависит от нескольких обстоятельств. В лучшие дни, когда у него много пассажиров, он зарабатывает хорошо. В плохие дни — нет. Следовательно, рациональный таксист должен дольше работать в хорошие дни и пораньше заканчивать в плохие. Однако исследование работы нью-йоркских таксистов, проведенной Колином Кэмерером, дало совершенно противоположные результаты. Похоже, таксисты устанавливают для себя дневную норму и прекращают работу, как только достигают нужной отметки. Поэтому они меньше работают в хорошие дни и больше — в плохие. Если бы они работали одинаковое количество часов каждый день, то могли бы увеличить свой доход на 8 %, не увеличивая средней продолжительности рабочего дня. А если бы работали дольше в хорошие дни и меньше в плохие, то их доход вырос бы на 15 %. Но у них не столь хорошо развита интуиция для выбора экономического фазового пространства, чтобы так поступать. Им, как и многим другим людям, свойственно придавать слишком большое значение настоящему и мало заботиться о будущем.

Насыщена фазовыми пространствами и биология. Первым широкое распространение получило ДНК-пространство. Связанное с каждым живым организмом, оно является его геномом, цепочкой химических молекул, называющихся ДНК. Молекула ДНК имеет форму двойной спирали, то есть представляет собой две спирали, закрученные вокруг общего ядра. Каждая спираль состоит из цепочек «оснований», или «нуклеотидов», которые могут быть четырех видов: цитозин, гуанин, аденин, тимин. Как правило, они обозначаются буквами Ц, Г, А и Т, соответственно. Последовательности двух цепочек комплеменарны: если Ц оказывается в одной спирали, то во второй обязательно будет Г, и то же самое с А и Т. То есть ДНК содержит две копии последовательностей, так сказать, одну положительную и одну отрицательную. Говоря абстрактно, геном можно представить последовательностью этих четырех букв типа ААТГГЦЦТЦАГ… которая может быть достаточно длинной. Геном человека, к примеру, содержит порядка трех миллиардов букв.

Фазовое пространство для геномов, или ДНК-пространство, состоит из всех возможных последовательностей заданной длины. Если говорить о человеке, то ДНК-пространство будет включать в себя все возможные последовательности из трех миллиардов букв Ц, Г, А и Т. Насколько оно велико? Выражаясь математическим языком и по аналогии со случаем с машинами на парковке, ответ таков: 4×4×4 × … ×4, с тремя миллиардами четверок. То есть 4^3000000000. Это число гораздо больше того 70-значного, что мы получили в задаче о парковке. И гораздо больше количества стандартных книг в Б-пространстве. В нем около 1 800 000 000 цифр. Если вы запишете его, помещая на каждой странице по 3000 цифр, вам понадобится тетрадь с 600 000 листами, чтобы все это вместить.

Представление о ДНК-пространстве весьма полезно для генетиков, занимающихся изучением возможных изменений в последовательностях ДНК, таких как «точечные мутации», при которых меняется всего одна буква кода, скажем, в результате ошибки при копировании. Или воздействия высокоэнергетического космического луча. В частности, вирусы мутируют так стремительно, что нет смысла говорить о зараженных особях как о чем-то постоянном. Вместо этого биологи называют их квазивидами и представляют их как группы родственных последовательностей в ДНК-пространстве. Эти группы по прошествии времени перемещаются, но держатся вместе, что позволяет вирусу сохранить свою индивидуальность.

За всю историю человечества жило не более десяти миллиардов людей — всего лишь 11-значное число. Это неимоверно крошечная часть от всех тех возможностей. То есть люди использовали лишь крупинку ДНК-пространства, как и книги использовали лишь крупинку Б-пространства. Разумеется, самые интересные вопросы не столь просты. Большинство буквенных последовательностей не складывается в книгу, начиненную смыслом, а большинство цепочек ДНК не подходят для жизнеспособного организма, не говоря уже о человеке.

Вот мы и подошли к критической точке фазовых пространств. В физике разумно допускать, что имеющее смысл фазовое пространство можно «предопределить», прежде чем задаваться вопросом, насколько оно отвечает системе. В воображаемом фазовом пространстве мы можем представить себе любую расстановку небесных тел в Солнечной системе. У нас нет технической возможности, чтобы это осуществить, но представить такое нам не составляет труда, к тому же у нас нет физических причин, чтобы исключать какую-либо расстановку из нашего рассмотрения.

Когда дело касается ДНК, важнейший вопрос заключается не в этом огромном пространстве всех возможных последовательностей. Почти все они не подходят какому-либо организму, пусть даже мертвому. Что нам действительно нужно рассмотреть, это «жизнеспособное ДНК-пространство», то есть пространство всех цепочек ДНК, которые могут принадлежать жизнеспособным организмам. Это невероятно сложная, но очень маленькая часть ДНК-пространства, и нам не известно, что она из себя представляет. Мы понятия не имеем, как можно рассмотреть гипотетическую последовательность ДНК и определить, подходит ли она для жизнеспособного организма или нет.

Та же проблема возникает в отношении Б-пространства, но здесь одна особенность. Грамотный человек, взглянув на последовательность букв и пробелов, может определить, содержит ли она историю или нет; он знает, как «прочитать» код и понять заключенный в нем смысл, если владеет языком, на котором тот написан. Он даже может попытаться решить, хорошая она или плохая. Однако мы не знаем, как развить эту способность для компьютеров. Правила, которыми руководствуется наш разум, чтобы распознавать истории, заложены в сети нервных клеток в наших мозгах. Никому ещё не удавалось эти правила выразить. Мы не знаем, как охарактеризовать параметры читаемых книг в Б-пространстве.

В случае с ДНК проблема усугубляется ещё и тем, что нет никакого определенного правила, которое «переводило» бы код ДНК в организм. Раньше биологи считали, что такой должен существовать, и возлагали большие надежды на изучение этого «языка». Тогда ДНК реального (потенциального) организма представляла бы собой закодированную последовательность, сообщавшую связную историю о биологическом развитии, а все остальные последовательности были бы просто тарабарщиной. В действительности же биологи предполагали, что смогут посмотреть на цепочку ДНК тигра и увидеть в ней фрагменты, отвечающие за полоски, когти и так далее.

Это было довольно оптимистично. На данный момент мы можем увидеть кусок ДНК, отвечающий за белки, из которого сделаны когти, или кусок, отвечающий за оранжевые, черные и белые пигменты, которые окрашивают шерсть полосками — но все это очень далеко от нашего понимания истории ДНК. Сейчас становится ясно, что в развитии организма также участвуют многие факторы, не имеющие отношения к генетике, поэтому «языка», который переводил бы ДНК в живые создания, не может существовать в принципе. К примеру, ДНК тигра превращается в тигренка только при наличии яйцеклетки матери. При такой же ДНК и яйцеклетке мангуста никакого тигра не получится.

Хотя, возможно, это лишь техническая проблема: что для каждого кода ДНК существует уникальный вид материнского организма, который превращает его в живое создание, поэтому форма этого создания все же заложена в коде. Но теоретически, по крайней мере, один и тот же код ДНК может создать два абсолютно разных организма. Пример этого мы приводим в книге «Гибель хаоса», в которой развивающийся организм впервые «видит», в чреве какой матери находится, а затем выбирает путь развития в зависимости от увиденного.

Гуру сложных задач Стюарт Кауффман поставил эту проблему ещё на один уровень выше. Он указывает, что если в физике мы можем предопределить фазовое пространство системы, то в биологии этого никогда не будет возможным. Биологические системы более креативны, чем физические: организация материи внутри живых созданий имеет иную качественную природу, чем в неорганических материях. В частности, организмы способны эволюционировать, после чего, как правило, они становятся ещё более сложными. Например, рыбоподобные предки людей были гораздо проще, чем мы. (Мы не устанавливали мер сложности, но это утверждение верно в случаях с большинством таких разумных мер, поэтому давайте не будем углубляться в понятия.) Эволюция не всегда сопровождается повышением сложности, но когда так случается, это совсем сбивает нас с толку.

Кауффман противопоставляет две системы. Первая — традиционная для физики термодинамическая модель, состоящая из N молекул газа (имеющих вид жестких сфер), перемещающихся в 6N-мерном фазовом пространстве. Это пространство известно нам заранее, и мы можем точно определить его динамику и вывести основные законы. Среди них присутствует и второй закон термодинамики, который утверждает, что с высочайшей долей вероятности по прошествии времени система станет менее упорядоченной и молекулы равномерно распространятся по вмещающему их пространству.

Вторая система — это «биосфера», или эволюционирующая экология. В этом случае с используемым фазовым пространством не все ясно. Потенциальные возможности либо слишком велики, либо слишком ограниченны. Допустим на мгновение, что давняя мечта биологов сбылась и язык ДНК живых организмов оказался правдой. Тогда мы могли бы использовать пространство ДНК как наше фазовое пространство.

Однако, как мы только что увидели, лишь крошечная и запутанная часть этого пространства представляет реальный интерес — правда, нам не известно, какая именно это часть. Если сюда добавить то, что такого языка, возможно, и не существует вовсе, то весь этот метод рассыпается в прах. С другой стороны, если фазовое пространство слишком мало, то обоснованные изменения могли бы вообще вывести организмы за его пределы. Например, пространство тигра можно было определить по количеству полосок на теле большой кошечки. Но если котик однажды эволюционирует и вместо полосок у него появятся пятна, для этого не останется места в тигрином фазовом пространстве. Конечно, это уже не тигр… хотя его мать и была тигрицей. Мы не можем разумно исключать такие новшества, если хотим понять реальную биологию.

Организмы эволюционируют, претерпевают изменения. Иногда эволюцию можно рассматривать как открытие новых участков фазового пространства, которые просто сидели и ждали этого, не занятые другими организмами. Если окрас и узор на теле насекомого чуть-чуть изменятся, то мы увидим открытие новых участков определенного «пространства насекомого». Но если у него появится совершенно новая особенность, например крылья, то кажется, что само фазовое пространство претерпело изменения.

Отразить феномен новшества в математической формуле весьма непросто. Математики любят предопределять пространство возможностей, но вся суть новшеств состоит в открытии новых возможностей, которые ранее были скрыты из виду. Поэтому Кауффман считает, что ключевым свойством биосферы является невозможность предопределения его фазового пространства.

Несмотря на риск намутить воду, стоит заметить, что даже в физике предопределить его не так просто, как может казаться. Что происходит с фазовым пространством Солнечной системы, когда её небесные тела разрушаются или соединяются? Луна, предположительно^[214], отделилась от Земли после столкновения с телом, размер которого был близок к размеру Марса. До этого события в фазовом пространстве Солнечной системы не было координаты, соответствующей Луне — она появилась потом. То есть оно расширилось с появлением Луны. Фазовые пространства физики всегда подразумевают определенный контекст. В физике такие предположения обычно устраняются сами собой. В биологии — нет.

Есть в физике и ещё одна проблема. Например, то 6N-мерное фазовое пространство в термодинамике довольно велико. Оно включает в себя состояния, не относящиеся к физике. Из-за странностей математики законы движения упругих сфер не описывают того, что происходит при одновременном столкновении трех и более из них. Поэтому мы вынуждены исключить из этого простого и красивого 6N-мерного пространства все возможные условия, при которых происходит тройное столкновение где бы то ни было — в будущем или прошлом. Об этих условиях нам известны четыре факта. Они случаются очень редко. Они могут случаться. Они образуют чрезвычайно сложное облако точек в фазовом пространстве. И наконец, решительно невозможно определить на практике, можно ли исключить заданные условия или нет. Если бы эти не относящиеся к физике состояния были хоть чуть более распространены, то предопределить фазовое пространство в термодинамике было бы так же трудно, как и в биосфере. Но они являются лишь незримо малой долей, и мы можем позволить себе их игнорировать.

Тем не менее определенный шанс приблизиться к предопределению фазового пространства биосферы существует. Пусть мы не умеем предопределять пространство всех возможных организмов, зато нам по силам взглянуть на любой конкретный организм и, по крайней мере, теоретически сказать, какие потенциальные изменения могут с ним произойти. Это называется пространством смежных возможностей, то есть локальным фазовым пространством. Тогда инновация становится процессом расширения смежных возможностей. Это вполне разумно и привычно. Но, что более спорно, Кауффман предполагает захватывающую вероятность того, что могут существовать общие законы, которые регулируют подобные расширения и совершенно противоположные известному второму закону термодинамики. На самом деле второй закон гласит, что термодинамические системы упрощаются с течением времени, и все наиболее интересные структуры «размываются» и исчезают. Согласно предположению Кауффмана, напротив, биосфера расширяется в пространстве смежных возможностей с максимальной скоростью, при которой сохраняется её биологическая система. В биологии инновации происходят максимально быстро.

В более общем смысле Кауффман распространяет эту идею на все системы, состоящие из «автономных агентов». Автономный агент представляет собой обобщенную жизненную форму, определяемую двумя свойствами: он может размножаться и способен вынести как минимум один термодинамический рабочий цикл. Рабочий цикл проходит за время, когда система выполняет работу и возвращается в исходное положение, готовая проделать то же самое. Иными словами, система питает энергию из окружающейсреды и трансформирует её в работу, причём таким образом, чтобы в конце цикла возвращаться в свое исходное состояние.

Человек — это автономный агент. Как и тигр. А огонь — нет: он размножается, распространяясь на ближайшие горючие материалы, но не выполняет рабочий цикл. Он превращает химическую энергию в огонь, но, как только что-либо сгорает, оно не может сгореть во второй раз.

Эта теория автономных агентов вписывается в сам контекст фазовых пространств. Без этого понятия её даже нельзя описать. И в этой теории мы видим первую возможность общего понимания принципов, как и зачем организмы усложняют себя. Мы начинаем определять лишь то, что заставляет жизненные формы вести себя совсем не так рутинно, как им предписано вторым законом термодинамики. Мы рисуем картину вселенной как источника вечно возрастающей сложности и организации, а не наоборот. Мы постигаем, почему живем в интересной, а не скучной вселенной.

Глава 5

ТОЧЬ-В-ТОЧЬ КАК АНК-МОРПОРК

— Как у тебя получается так разговаривать? — выпалил Думминг, когда они бежали вдоль широкой реки.

— Поскольку физика Круглого мира подчиняется физике реального мира, я могу использовать любой предмет как устройство для связи, — произнес голос Гекса, слегка приглушенно доносясь из кармана Ринсвинда. — Владелец этого устройства полагает, что с его помощью можно общаться. Кроме того, я способен извлечь много информации из области Б-пространства, относящейся к этому миру. И аркканцлер оказался прав: эльфы оказали на него значительное влияние.

— Ты можешь получать информацию из книг Круглого мира? — спросил Думминг.

— Да. Фазовое пространство книг, соответствующее этому миру, содержит 10 в степени 1100 в степени n томов, — сказал Гекс.

— Этих книг было бы достаточно, чтобы заполнить всю вселен… Погоди, а что такое n?

— Количество всех возможных вселенных.

— Тогда этих книг было бы достаточно, чтобы заполнить все эти вселенные! Ну или, по крайней мере, набить настолько, чтобы никто не заметил разницы.

— Верно. Поэтому на полках никогда не бывает достаточно места. Тем не менее, благодаря подчинению временной матрицы этого мира я могу использовать виртуальные вычисления, — сказал Гекс. — Как только ответ становится вам известен, процесс вычисления можно существенно ускорить. Как только верный ответ будет найден, безрезультатные каналы запросов прекращают свое существование. Кроме того, если вычесть все книги о гольфе, кошках, слуде^[215] и кулинарии, оставшееся количество станет достаточно удобным для выполнения задач.

— У-ук, — сказал библиотекарь.

— Он говорит, что не будет бриться, — сказал Ринсвинд.

— Это необходимо, — ответил Гекс. — Люди с полей странно на нас смотрят. Мы не желаем привлекать внимания толпы. Он должен быть выбрит и одет в платье и шляпу.

Ринсвинд колебался.

— Не думаю, что таким образом нам удастся кого-либо обмануть, — сказал он.

— Принимая во внимание прочитанное, я полагаю, что удастся, если вы скажете, что он испанец.

— Что такое испанец?

— Испания — это страна примерно в пятистах милях отсюда.

— И люди там похожи на него?

— Нет. Но местные способны в это поверить. Это легковерная эпоха. Эльфы нанесли этому миру большой урон. Величайшие умы проводят половину своего времени, занимаясь изучением магии, астрологии, алхимии и общением с духами.

— Да ну? Прямо как у нас дома, — заметил Ринсвинд.

— Да, — сказал Гекс. — Но в этом мире нет рассказия. Нет магии. Ничего из этого не работает.

— Тогда почему они не прекратят попытки? — спросил Думминг.

— Согласно моим выводам, они верят, что это сработает, если они все сделают правильно.

— Вот черт, — сказал Ринсвинд.

— В чертей они тоже верят.

— Впереди больше домов, — заметил Думминг. — Мы подходим к городу. Э-э… у нас же Сундук. Гекс, с нами не только орангутан, но ещё и ящик на ножках!

— Да. Его нужно оставить где-нибудь в кустах, пока не найдет объемное платье и парик, — спокойно ответил Гекс. — К счастью, мы попали в подходящее время.

— Платье не поможет, уж поверь мне!

— Поможет, если библиотекарь будет сидеть на Сундуке, — сказал Гекс. — Тогда он будет казаться человеком приемлемого роста, а платье будет скрывать Сундук.

— Погоди минутку, — сказал Ринсвинд. — Ты хочешь сказать, что местные люди поверят в то, что обезьяна в платье и парике — это женщина?

— Поверят, если ты скажешь, что она испанка.

Ринсвинд ещё раз взглянул на библиотекаря.

— Должно быть, эти эльфы тут и вправду наворотили, — заключил он.

Город оказался точь-в-точь как Анк-Морпорк, хотя и был меньше и — в это трудно поверить — ещё зловоннее. Отчасти из-за того, что на улицах было очень много животных. Казалось, что он был задуман как деревня и просто вырос в размерах.

Найти волшебников оказалось несложно. Гекс быстро их обнаружил, да и без того их выдавал шум на соседней улице. Там находилась таверна с внутренним двориком, где сборище алкоголя, накачанного людьми, наблюдало за тем, как человек пытался ударить аркканцлера Чудакулли длинным и тяжелым посохом.

Но это ему плохо удавалось. Чудакулли, раздетый по пояс, очень эффективно отбивался, используя свой посох непривычным образом — нанося им удары. Он значительно превосходил в этом своего соперника. Большинство волшебников предпочли бы умереть, лишь бы не делать зарядку, и так и поступали, но Чудакулли обладал медвежьим здоровьем и почти такой же коммуникабельностью. Несмотря на свою широкую, хоть и неравномерную, эрудицию, в душе он был человеком, который скорее бы дал кому-нибудь по уху, чем стал приводить заумные аргументы.

Как только прибыла группа спасения, он стукнул соперника по голове и, махнув посохом назад, сбил его с ног. Падение сопровождалось приветственными возгласами.

Чудакулли помог своему оглушенному противнику подняться и провел до скамьи, где друзья поверженного принялись поливать его пивом. Лишь после этого аркканцлер кивнул Ринсвинду и остальным.

— Значит, добрались, — произнес он. — Все взяли, да? А кто эта испанская дама?

— Это библиотекарь, — сказал Ринсвинд. Между воротником и рыжим париком не было видно ничего, кроме крайнего раздражения.

— Да неужели? — изумился Чудакулли. — Ах, да. Прошу прощения. Я тут пробыл слишком долго. Это место пронимает. Здорово придумали его замаскировать. Гекс придумал, да?

— Мы пришли так быстро, как только могли, сэр, — сказал Думминг. — Сколько времени вы здесь уже находитесь?

— Пару недель, — ответил Чудакулли. — Неплохое местечко. Пойдемте, поздороваетесь со всеми.

Остальные волшебники сидели вокруг стола. Ринсвинд заметил, что они были одеты в свои привычные одежды, и те неплохо сочетались с модой этого города. Но при этом каждый ради пущей безопасности был экипирован гофрированным воротником.

Они воодушевленно кивнули новоприбывшим. Стоявший перед ними лес пустых кружек отчасти объяснял их воодушевление.

— Вы обнаружили эльфов? — спросил Чудакулли, заставляя волшебников потесниться, чтобы все смогли сесть.

— Это место поражено очарованием, сэр, — усаживаясь, сказал Думминг.

— А то я не знаю, — ответил Чудакулли. Он окинул взглядом стол. — Ах, да. Мы нашли тут друга. Ди, это мистер Тупс. Помнишь, мы тебе о нем рассказывали?

В тот момент Думминг заметил, что двое присутствовавших за столом не были волшебниками. Хотя одного из них определить было нелегко, поскольку с практической точки зрения он вполне вписывались в компанию. У него даже была подходящая борода.

— Э-э… тот головомакушечник? — спросил Ди.

— Нет, то Ринсвинд, — сказал Чудакулли. — Думминг — это тот, который умный. А это… — он повернулся к библиотекарю, и тут даже у него не нашлось слов: — Это… их друг.

— Из Испанции, — сказал Ринсвинд, который не знал, кто такой «головомакушечник», но догадывался, что имелось в виду.

— Ди у нас типа местного волшебника, — представил его Чудакулли громким голосом, который он считал доверительным шепотом. — Острый, как гвоздь, ум, но тратит все свое свободное время на магию!

— Которая здесь не работает, — заметил Думминг.

— Правильно! Но несмотря ни на что, здесь все верят, что работает. Это даже удивительно! Вот что эльфы могут сотворить с миром, — Ридкулли заговорщически наклонился вперед: — Они проникли сюда через наш мир, и мы попали в… Как ты там называешь, когда все кружится и становится ужасно холодно?

— Транспространственный поток, сэр, — сказал Думминг.

— Точно. Мы бы совсем заблудились, если бы наш друг Ди в то самое время не создал магический круг.

Ринсвинд и Думминг молчали. Затем Ринсвинд задал вопрос:

— Вы же сказали, что магия здесь не работает.

— Как и эта хрустальная сфера, — произнес голос из его кармана. — Этот мир вполне способен содержать пассивные рецепторы.

Ринсвинд извлек на свет магический шар.

— Это же мой! — сказал Ди, увидев его.

— Прошу прощения, — извинился Ринсвинд. — Мы как бы его нашли и как бы взяли как бы с собой.

— Но он же разговаривает! — ахнул Ди. — Неземным голосом!

— Нет, это просто голос из другого мира, который гораздо больше, чем этот, и поэтому здесь его нельзя увидеть, — сказал Чудакулли. — В этом совсем нет ничего необычного.

Ди дрожащими руками взял сферу у Ринсвинда и поднял перед собой.

— Говори! — приказал он.

— Доступ воспрещен, — произнес кристалл. — Вы не обладаете правом для данного действия.

— Что вы ему сказали насчет того, откуда вы прибыли? — прошептал Ринсвинд аркканцлеру, пока Ди пытался тереть шар рукавом своей мантии.

— Я просто сказал, что мы свалились с другой сферы, — ответил Чудакулли. — В этой вселенной ведь полно всяких сфер. По-моему, его это весьма обрадовало. О Плоском мире я вообще не упоминал, чтобы его не запутать.

Ринсвинд посмотрел на дрожащие руки Ди и маниакальный блеск в его глазах.

— Я просто хочу прояснить, — медленно произнес он. — Вы появились в магическом круге и сказали ему, что вы с другой сферы. Он только что пообщался с хрустальным шаром, но вы объяснили ему, что магия здесь не работает. При этом вы не хотите его запутать?

— Я имею в виду, не запутать сильнее, чем он уже запутан, — ответил декан. — Запутанность здесь является естественным состоянием разума, уж поверь нам. Ты знаешь, что он считает, будто в цифрах заключена магия? Из-за занятий арифметикой здесь можно попасть в большие неприятности.

— Ну, некоторые цифры действительно магич… — начал Думминг.

— Нет, не действительно, — оборвал его аркканцлер. — Вот я здесь, под открытым небом, без какой-либо магической защиты, скажу цифру, которая идёт сразу после семи. Приготовьтесь: восемь. Вот. Ничего не случилось. Восемь! Восемнадцать! Две полные дамы в очень тонких корсетах — восемьдесят восемь! Ой, вытащите кто-нибудь Ринсвинда из-под стола!

Пока профессор жестокой и необычной географии стряхивал крупинки этой географии со своей одежды, Чудакулли продолжил:

— Это безумный мир. Здесь нет рассказия. Люди создают историю как придется. Лучшие из них тратят время на то, чтобы выяснить, сколько ангелов может танцевать на булавочной головке…

— Шестнадцать, — вставил Думминг.

— Да, это мы знаем, потому что мы можем сходить и посмотреть, но здесь это просто очередная глупость, — сказал Чудакулли. — Аж плакать хочется. История этого места половину всего времени движется назад. Это бардак. Пародия на мир.

— Это мы создали его, — заметил профессор современного руносложения.

— Мы не создавали его настолько плохим, — сказал декан. — Мы видели здесь книги по истории. Тысячи лет назад здесь существовали великие цивилизации. Здесь было место, похожее на Эфеб, где люди уже начинали постигать всякое. В основном не то, что надо, но они хотя бы пытались. У них даже был приличный пантеон богов. А теперь все пропало. Наш приятель и его друзья считают, что все стоящие вещи уже были открыты и забыты, и, сказать по правде, они не так уж и ошибаются.

— А мы чем тут сможем помочь? — спросил Думминг.

— Ты можешь говорить с Гексом через эту штуковину?

— Да, сэр.

— Тогда Гекс может заняться магией в Университете, а мы узнаем, что тут натворили эльфы, — сказал Чудакулли.

— Э-э, — начал Ринсвинд, — а есть ли у нас право вмешиваться?

Все уставились на него.

— Я имею в виду, раньше мы никогда этого не делали, — продолжил он. — Помните всех остальных существ, которые тут эволюционировали? Разумных ящеров? Разумных крабов? Тех тварей, которые были похожи на собак? Их всех полностью уничтожали ледниковые периоды и падающие камни, но мы никогда ничего не предпринимали, чтобы это остановить^[216].

Все продолжали смотреть.

— Я имею в виду, эльфы — это просто очередная такая проблема, разве нет? — сказал Ринсвинд. — Возможно… это просто очередная форма большого камня? Возможно… они всегда появляются, когда возникает разумная жизнь? И вид оказывается либо достаточно сообразительным, чтобы пережить их, или оказывается похороненным под камнями, как и остальные. Я имею в виду, это типа… типа испытания. Я имею в виду…

Тут Ринсвинд заметил, что его слова не принесли должного результата. Волшебники просто смотрели на него.

— И ты хочешь сказать, что кто-то где-то выставляет им оценки, Ринсвинд? — спросил Думминг.

— Нет, разумеется, нет никаких…

— Хорошо. Тогда заткнись, — сказал Чудакулли. — Так, друзья, давайте вернемся в Мортлейк и начнем.

— Мортлейк? — изумился Ринсвинд. — Это же в Анк-Морпорке!

— Здесь тоже он есть, — сказал профессор современного руносложения, расплываясь в улыбке. — Поразительно, да? Никто и вообразить не мог. Этот мир как дешевая пародия на наш. Что Наверху, то и Внизу, и все такое.

— Но без магии, — заметил Чудакулли. — И без рассказия. Этот мир сам не знает, куда движется.

— А мы знаем, сэр, — произнес Думминг, царапавший что-то в своем блокноте.

— Разве?

— Да, сэр. Не помните? Примерно через тысячу лет в него врежется действительно большой камень. Я по-прежнему слежу за числами, сэр, и все на это указывает.

— Но, по-моему, мы обнаружили расу, которая построила огромные сооружения, чтобы убраться отсюда.

— Это верно, сэр.

— А новый вид может появиться за тысячу лет?

— Я так не думаю, сэр.

— Ты хочешь сказать, что вот эти спасутся?

— Похоже на то, сэр, — ответил Думминг.

Волшебник посмотрел на людей, сидевших во дворике. Конечно, от пива ступеньки лестницы эволюции всегда становятся несколько скользкими, но тем не менее…

За соседним столом одного мужчину стошнило на другого. Раздались щедрые аплодисменты.

— Мне кажется, — заявил Чудакулли, выражая общее мнение, — мы здесь ещё немного побудем.

Глава 6

ФИЛОСОФИЯ ШЛИФОВАЛЬЩИКА ЛИНЗ

Джон Ди (1527–1608) был придворным астрологом Марии Тюдор. Был осужден за колдовство, в 1555 году его выпустили на свободу, ибо сочли, что он все-таки не являлся колдуном. Затем Ди стал астрологом королевы Елизаветы I и посвятил бо́льшую часть жизни оккультизму, алхимии и астрологии. Кроме того, он первым перевел на английский язык «Начала» Евклида, знаменитый трактат по геометрии. Хотя, если верить тому, что было напечатано, авторство книги принадлежит сэру Генри Биллингсли, — но считается, что Ди все сделал сам, написав даже длинное и толковое предисловие. Вероятно, именно поэтому и бытует мнение, что это работа Ди.

Современному человеку его интересы могут показаться несовместимыми: куча суеверных псевдонаук вперемешку с приличными, точными науками, такими как математика. Но Ди не был современным человеком и не видел в этом ничего необычного. В его времена многие математики зарабатывали на жизнь составлением гороскопов. Они могли рассчитать наперед, в каком из двенадцати «домов» — то есть областей неба, соответствующих определенным знакам зодиака, — окажется та или иная планета.

Ди стоял на пороге современного мышления о причинной обусловленности в нашем мире. Мы называем его время Ренессансом, или эпохой Возрождения, подразумевая возрождение философии и политики Древней Греции. Но, похоже, взгляды его современников не соответствовали действительности, поскольку, во-первых, древнегреческое общество не было таким «ученым» или «мыслящим», как у нас принято считать, а во-вторых, потому, что там существовали иные культурные течения, которые и внесли вклад в культуру его времён. Наши идеи о рассказии могли иметь корни в слиянии тогдашних идей с идеями более поздних философов, таких как Барух Спиноза.

Истории положительно сказались на росте оккультизма и мистицизма. Но они же помогли европейскому миру избавиться от средневековых суеверий и принять более рациональные взгляды на вселенную.

Вера в оккультное — магию, астрологию, предсказательство, ведьмовство, алхимию — привычна для большинства человеческих сообществ. Европейская традиция оккультизма, к которой принадлежал Ди, была основана на древней, тайной философии и имела два основных начала — древнегреческую алхимию и еврейский мистицизм. Одним из греческих источников являлась «Изумрудная скрижаль», собрание учений, приписываемое Гермесу Трисмегисту (Триждывеличайшему), особенно почитаемое более поздними арабскими алхимиками. Еврейским источником была Каббала, тайная, мистическая интерпретация священной Торы.

Астрология, конечно, является формой предсказательства, основанной на положении звезд и видимых планет. Вероятно, она повлияла на развитие науки, оказав поддержку людям, которые желали наблюдать и понимать небеса. Астрологией зарабатывал себе на жизнь Иоганн Кеплер, который открыл, что орбиты планет имеют форму эллипса. В более мягкой форме астрология и по сей день существует в колонках гороскопов газет и таблоидов. Рональд Рейган в годы своего президентства консультировался с астрологом. Все это никуда не делось.

Но куда больший интерес представляет алхимия. Её часто называют предшественницей химии, хотя принципы, лежащие в её основе, имеют совершенно иные источники. Алхимики крутились вокруг аппаратов, впоследствии ставших привычными приспособлениями, вроде реторт и колб, которые сейчас используют химики. Они же выяснили, что при нагревании или смешивании определенных веществ происходят любопытные вещи. К числу крупнейших открытий алхимиков принадлежат также нашатырь (хлористый аммоний), созданный для вступления в реакции с металлами, и минеральные кислоты — азотная, серная и соляная.

Но главная цель алхимии стала ещё более крупным открытием, если бы её удалось достичь, — эликсир жизни, ключ к бессмертию. Китайские алхимики называли это желанное вещество «жидким золотом». Нить повествования здесь вполне ясна: золото — это благородный металл, который не портится и не стареет. И каждый, кто сумел бы каким-либо образом внедрить золото в свое тело, тоже перестал бы портиться и стареть. Благородство проявлялось по-разному: благородный металл предназначался для «благородных» людей вроде императоров, знати, верхушки общества. Это якобы было им во благо. Согласно Джозефу Нидэму, исследователю китайской цивилизации, несколько императоров даже умерли от отравления эликсиром. Поскольку среди его традиционных ингредиентов были мышьяк и ртуть, этому факту едва ли стоит удивляться. Совершенно очевидно, что все эти загадочные поиски в итоге сократили больше жизней, чем продлили.

В Европе, начиная примерно с 1300 года, алхимия преследовала три основные цели. Одной из них по-прежнему был эликсир жизни, а второй оказался поиск лекарств от различных заболеваний. И последний в конце концов принес определенную пользу. Ключевую роль в этом сыграл Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст^[217] фон Гогенгейм, к счастью, известный как Парацельс (1493–1541).

Парацельс был швейцарским врачом, и его увлечение алхимией впоследствии поспособствовало изобретению химиотерапии. Он отдавал много сил изучению оккультного. Будучи четырнадцатилетним студентом, скитался из одного университета Европы в другой в поисках великих учителей, но, как мы можем заключить из его более поздних записей об этом периоде, не снискал в этом успеха. Парацельс задавался вопросом: почему «прекрасные университеты выпускают столько прекрасных ослов»? Он явно не принадлежал к тому типу студентов, которые располагают к себе преподавателей. «Университеты, — писал он, — не учат всему. Поэтому доктору приходится обращаться к старухам, цыганкам, знахаркам, кочевникам и прочим изгоям, чтобы брать у них уроки». Наверное, ему бы понравилось в Плоском мире, там он мог бы многому научиться.

Спустя десять лет скитаний он вернулся домой в 1524 году и начал преподавать медицину в Базельском университете, а в 1527-м публично сжег классические труды ранних врачей — араба Авиценны и грека Галена. Парацельс ни во что не ставил авторитеты. Даже его псевдоним, «пара-Цельс», означал «выше Цельсия», а Цельсий был видным римским врачом, жившим в I веке.

Высокомерный и загадочный Парацельс обладал блестящим умом, и это перевешивало все его недостатки. Он придавал большую важность естественному самоисцелению. К примеру, он давал ранам засыхать вместо того, чтобы прикладывать к ним мох или засохший навоз. Он открыл, что ртуть является эффективным средством от сифилиса, а его клиническое описание этой передающейся половым путем болезни было лучшим в то время.

Главная цель большинства тогдашних алхимиков стала гораздо более корыстной. Они сконцентрировались лишь на превращении цветных металлов, таких как свинец, в золото. И вновь вера в такую возможность была основана на истории. Благодаря своим экспериментам алхимики узнали, что нашатырь и другие вещества способны менять цвет металлов, поэтому история под названием «Металлы могут быть преобразованы» стала весьма популярной. Тогда почему нельзя взять свинец, добавить нужное вещество и в итоге получить золото? История выглядела вполне убедительно; не хватало только нужного вещества. Они назвали его философским камнем.

Поиск философского камня, или же слух, будто он найден, навлек беду на ряд алхимиков. Благородное золото было прерогативой знати, и различные короли и принцы были не прочь получить неисчерпаемый золотой запас, но не желали, чтобы их обогнали конкуренты. Даже сами поиски философского камня расценивались как пагубная деятельность, так же как сегодня поиски дешевого и возобновляемого источника энергии считаются губительными для нефтяных корпораций и производителей атомной энергии. В 1595 году Эдвард Келли, коллега Ди, был заключен по приказу Рудольфа II и погиб при попытке побега, а в 1603-м курфюст саксонский Кристиан II арестовал и подверг пыткам шотландского алхимика Александра Сетона. Быть умным тогда было опасно.

История о философском камне так и не достигла своей кульминации. Алхимикам не удалось превратить свинец в золото. Но угасала история ещё очень долго. Даже в 1700 году или около того Исаак Ньютон посчитал, что попытки должны быть продолжены, и окончательно идея превращения свинца в золото химическим способом умерла лишь в XIX столетии. Но учтите, что ядерные реакции — это совсем другое дело: такое превращение вполне осуществимо, но оно будет совершенно неэкономичным. И если проявить неосторожность, золото станет радиоактивным (зато это приведет к тому, что деньги будут обращаться очень быстро и мы, вероятно, станем свидетелями внезапного всплеска филантропии).

Как мы перешли от алхимии к радиоактивности? Важнейшим периодом в истории Западного мира являлась эпоха Возрождения, охватившая примерно XV и XVI века, когда идеи брались из арабского мира, смешивались с древнегреческой философией и математикой, древнеримскими ремеслами и инженерным делом. Все это привело к внезапному расцвету искусства и рождению того, что теперь мы называем наукой. В эпоху Возрождения мы научились рассказывать истории о самих себе и о нашем мире — и изменили ими и то и другое.

Чтобы понять, как это случилось, нам нужно уяснить истинное мышление эпохи Возрождения, а не популярное представление о «человеке эпохи Возрождения». Под этим выражением мы подразумеваем человека, обладающего познаниями во многих сферах — как наш Леонардо да Винчи, подозрительно напоминающий Леонарда Щеботанского из Плоского мира. Мы используем это выражение, поскольку такие люди контрастируют с теми, кого сегодня называют «образованными».

Европейская аристократия Средних веков и последующих периодов под понятием «образование» подразумевала владение классическими знаниями, то есть знаниями древнегреческой культуры и религии, но не более того. Король должен был быть сведущ в поэзии, драматургии и философии, но от него не требовалось познаний в прокладке труб или кладке кирпича. Некоторые монархи уделяли много внимания астрономии и наукам либо просто из любопытства, либо из осознания того, что технологии дают власть, — но в стандартную королевскую программу обучения это не входило.

Данный взгляд на образование подразумевал, что классические знания были единственными, что имели законную силу и были необходимы «образованному» человеку. Это мало отличается от взглядов, до недавнего времени имевших распространение во многих английских «частных» школах и среди политиков, которые в них учились. То, чему должны были учиться правители, заметно отличалось от необходимой программы крестьянских детей, куда входили ремесла и позднее «три R»^[218].

Но ни классические знания, ни «три R» не являлись основой для истинного человека эпохи Возрождения, пытавшего объединить эти два мира. Мнение о том, что источником жизненного опыта и знаний о материальном мире и применении инструментов (таких, которые могли использовать и алхимики) был ремесленник, вели к новому сближению классики и эмпирики, интеллекта и практики. Деятельность таких людей, как Ди и даже как оккультист Парацельс со своими медицинскими рецептами, подчеркнула это различие и начала объединение здравомыслия и эмпиризма, столь впечатляющего нас и сегодня.

Как нами уже было сказано, слово «Ренессанс» подразумевает не просто возрождение, а особое возрождение культуры Древней Греции. Но это все-таки современное мнение, основанное на ошибочном мнении о древних греках и самой эпохе Возрождения. В «классическом» образовании совсем не уделено внимания инженерному делу. Конечно, древние греки жили на чистом интеллекте, поэзии и философии. А инженеров у них и не было вовсе.

Да дело в том, что они были. Архимед конструировал огромные краны, которые были способны поднимать со дна вражеские корабли, и мы до сих пор точно не знаем, как это ему удалось. Герон Александрийский (живший примерно в одно время с Иисусом) составил множество описаний различных двигателей и машин, существовавших в предыдущие триста лет, дав нам возможность построить по ним опытные образцы. Его монетный автомат не слишком отличался от тех, что стояли на улицах Лондона или Нью-Йорка в 1930-х годах, и, вероятно, в них реже застревали бы шоколадки — если бы древние греки знали, что такое шоколад. А ещё у греков тоже были лифты.

Проблема тут заключается в том, что сведения о технических аспектах древнегреческого общества дошли до нас благодаря теологам. Им нравился паровой двигатель Герона, и на столах многих из них стоял такой, маленький и стеклянный, вроде теологической игрушки, которая могла вращаться под действием пламени свечи. Но принципы устройства этой игрушки оставались вне их внимания. И, так же как теологи не передали нам инженерию древних греков, наши «рациональные» школьные учителя не донесли до нас духовной стороны эпохи Возрождения. Многие из духовных попыток в алхимии основывались на религиозной точке зрения, подразумевавшей восхищение Божьими творениями. Поэтому когда материалы подвергались нагреву, «пробивке», растворению и кристаллизации, это расценивалось как чудесные изменения их состояний и форм.

Эти взгляды уступили место современному наивному, но непреклонному образу мышления последователей религии «нового века», которые находят духовное вдохновение в кристаллах и анодированных металлах, светящихся шарах и маятниках Ньютона, но не интересуются тем, что выходит за пределы их игрушек. Мы полагаем, что истинный трепет перед осознанием научных аспектов обладает гораздо большей духовностью, нежели позиция религии «нового века».

Сегодня развелось множество загадочных массажистов, ароматерапевтов, иридологов, которые верят, будто можно поставить «всесторонний» диагноз, осмотрев лишь радужку глаза или подушечки пальцев ног, и обосновывают свои убеждения на писаниях эксцентриков эпохи Возрождения вроде Парацельса и Ди. Но эти люди пришли бы в ужас, если бы узнали, что когда-нибудь и их будут считать своими авторитетами такие же закоснелые потомки.

Среди всех почитателей Парацельса особое место занимают гомеопаты. Основное убеждение гомеопатии заключается в том, что чем лекарство сильнее разбавлено, тем больший эффект оно производит. Ввиду этого они рекламируют свои лекарства как совершенно безвредные (ведь это просто вода), но в то же время чрезвычайно эффективные (но не совсем вода). Они не замечают здесь никакого противоречия. На гомеопатических таблетках от головной боли написано: «При слабой боли принимать одну таблетку, при сильной — три». Но разве не должно быть наоборот?

Такие люди считают, что им не нужно думать, что они делают, поскольку их убеждения основываются на мнении авторитетов. Если какой-либо вопрос их авторитетом не поднимался, то этот вопрос не стоит и рассматривать. В подтверждение своих теорий гомеопаты цитируют Парацельса: «То, что вызывает заболевание, также является и лекарством». Но Парацельс всю свою жизнь не уважал авторитеты. К тому же он никогда не говорил, что болезнь всегда является лекарством от самой себя.

Сравните это современное разнообразие глупости с разумным, критическим отношением большинства ученых эпохи Возрождения к возможности тайных практиков обнажить сущность мира. Такие люди, как Джон Ди или Исаак Ньютон, подходили к этой критической позиции со всей серьезностью. В значительной степени это относится и к Парацельсу: например, он не верил, что звезды и планеты управляют разными частями человеческого тела. В эпоху Возрождения считалось, что Божьи создания имели тайные элементы, которые были скрыты^[219] в природе вселенной.

Примерно так же посчитал изумленный Антони ван Левенгук, обнаружив микроорганизмы в грязной воде или семенной жидкости и придя к поразительному открытию, что чудеса творения затронули даже микроскопический уровень. Природа, будучи творением Господним, оказалась гораздо тоньше. Она несла в себе скрытые чудеса, поражавшие так же, как и явное художественное видение. Ньютона увлекала математика планет в том плане, что, как он полагал, невооруженному взгляду открыта лишь часть Божьего промысла. Это соотносилось с убеждениями герметиков, последователей философского направления, основанными на идеях Гермеса Трисмегиста. Кризис атомизма в то время являлся кризисом преформизма: если бы внутри Евы находились все её дочери, а внутри каждой дочери — их дочери, как русские матрешки, материю можно было бы делить бесконечное число раз. Иначе мы, зная, сколько поколений осталось до последней, пустой дочери, могли бы определить дату Судного дня.

Особенностью мышления эпохи Возрождения являлась высокая степень покорности. В то время к собственным умозаключениям относились весьма критически. Этот подход смотрится выгодно на фоне современных религий вроде гомеопатии или сайентологии и прочих учений, высокомерно заявляющих о своем «полном» объяснении Вселенной с помощью одних только человеческих понятий.

Некоторые ученые могут обладать таким же высокомерием, но более разумные из них всегда помнят, что наука имеет свои ограничения, и пытаются объяснить почему. «Я не знаю» — это один из величайших научных принципов, хотя, стоит признать, он используется реже, чем следовало бы. Признание своего неведения позволяет рассеять огромное количество бессмысленной чепухи. Оно помогает нам справляться с фокусниками, показывающими красивые и убедительные иллюзии — то есть убедительные до тех пор, пока мы не включим мозги. Мы понимаем, что это просто фокусы, и признание неведения помогает нам избежать ловушки и не верить в реальность иллюзии лишь потому, что мы не знаем природы её возникновения. Да и зачем нам это знать? Мы же не члены «магического круга». Признание неведения просто защищает нас от загадочного легковерия, когда мы сталкиваемся с природными явлениями, которые ещё не попадались на глаза компетентному ученому (а также на его тело, получающее гранты) и до сих пор кажутся… магией. Мы используем выражение «магия природы» наравне с «чудом природы» или «чудесами жизни».

Такое мнение разделяют почти все, но здесь важно понимать исторические традиции, заложившие для него основу. Это не просто наше восхищение сложностью творений Божьих. Оно вытекает из взглядов Ньютона, Левенгука и более ранних ученых — до самого Ди. И, несомненно, к некоторым из древних греков. Оно включает в себя убеждение эпохи Возрождения, что если мы исследуем чудо, загадку или феномен, то найдем ещё больше чудес, загадок или феноменов: скажем, гравитацию или сперматозоидов.

Так что имеем в виду мы и что имели в виду они под словом «магия»? Ди упоминал о тайных искусствах, Ньютон придерживался сразу нескольких объяснений того, что считал «магическим», особенно касающихся дистанционного воздействия и «гравитации» и основанных на загадочном притяжении/отталкивании из философии герметизма.

Таким образом, «магия» бывает трех типов, и все они решительно разнятся между собой. Значение первое — это «то, что удивляет» и включает в себя все от карточных фокусов до амеб и колец Сатурна. Значение второе — это воплощение устных приказов, заклинаний, в материальную форму оккультным или чудесным образом… превращение человека в лягушку и наоборот или замок, сделанный джинном для своего хозяина. Значение третье — это то, чем мы пользуемся, — технологическая магия, которая зажигает свет даже без слов «fiat lux».

Упрямая метла матушки Ветровоск относится к магии второго типа, но её «головология» являет собой превосходное знание психологии (магия третьего типа, аккуратно замаскированная под второй тип). Это напоминает высказывание Артура К. Кларка: «Любая достаточно развитая технология неотличима от магии», которое мы уже приводили в «Науке Плоского мира». В Плоском мире магия выражается в заклинаниях и в самом деле проявляется как невероятное творение, погруженное в сильное магическое поле (второй тип). Взрослые земных культур, в Круглом мире, притворяются, будто утратили осознанную веру в магию плоскомирского типа, в то время как технологии их культур все больше превращаются в магию (третьего типа). А развитие Гекса на протяжении книг переворачивает слова сэра Артура с ног на голову: достаточно развитая магия Плоского мира теперь практически неотличима от технологии.

Мы, как (довольно) рациональные взрослые, видим, откуда берется магия первого типа. Мы видим нечто чудесное и чувствуем себя предельно счастливыми оттого, что в нашей вселенной нашлось место, скажем, для аммонитов или зимородков. Но откуда у нас взялась вера во второй, нерациональный тип магии? Почему дети всех культур начинают свою осмысленную жизнь с веры в магию, а не в настоящую причинно-следственную связь, которая их окружает?

Вероятно, это объясняется тем, что люди с самого начала программируются волшебными историями и детскими сказками. Их рассказывают детям в каждой культуре. И воздействие, которое мы получаем, когда только учимся говорить, является частью развития нашей характерной человеческой природы.

Все культуры используют образы животных в обучении детей, отчего в историях Западного мира и фигурируют хитрые лисы, мудрые совы и трусливые зайцы. Они будто явились из снов, где все животные похожи на людей в разных обличьях и, само собой, умеют разговаривать. Значения этих тонких прилагательных мы узнаём по поступкам и словам созданий из этих историй. У эскимосских детей нет образа хитрой лисы — их лисы храбрые и быстрые, а у норвежцев они скрытные и мудрые и готовы делиться полезными советами с послушными детьми. Причинность в этих историях всегда выражена в устной форме: «Тогда лиса сказала… и все получилось!» или «Вот я как дуну, как плюну — сразу снесу ваш домик!» Первая причинность, которая встречается ребенку в раннем возрасте, это устные указания, которые воплощаются в материальные явления. Иными словами, заклинания.

Точно так же родители и воспитатели всегда превращают выражаемые детьми желания в действия и объекты. Сюда относится все: от появления еды на столе, когда ребенок голоден, до игрушек и других подарков на день рождения или Рождество. Мы окружаем эти простые устные просьбы целыми «магическими» ритуалами. Требуем, чтобы заклинания заканчивались словом «пожалуйста», а его исполнение подтверждалось «спасибо»^[220]. Неудивительно, что наши дети начинают верить, будто для обретения кусочка материального мира достаточно просто попросить — и действительно, обычная просьба или приказ это и есть классическое заклинание. Помните «Сезам, откройся»?

Сначала ребенку кажется, будто мир живет благодаря магии. Потом, повзрослев, мы хотим, чтобы так и было, и желаем, чтобы «все мечты осуществились»^[221]. Поэтому мы создаем дизайн наших магазинов, веб-страниц, автомобилей таким образом, чтобы соответствовать этому поистине «ребяческому» взгляду на мир.

Мы приезжаем домой на машине и щелчком открываем гараж, с помощью инфракрасного пульта открываем и закрываем машину, переключаем телеканалы и даже включаем и выключаем свет нажатием кнопки выключателя на стене — все это тот же тип магии. В отличие от наших предков, живших в Викторианскую эпоху, мы любим скрывать все механизмы и притворяться, будто их и нет вовсе. Так что в изречении Кларка нет ничего удивительного. Оно означает, что чрезвычайно изобретательная обезьяна все ещё пытается вернуться в детство, где у неё все было. Быть может, другие виды, наделенные интеллектом/экстеллектом, тоже сначала будут вести столь же беспомощную жизнь, а потом попытаются её компенсировать или заново пережить благодаря своим технологиям? В таком случае они тоже будут «верить в магию», а мы сможем определить это по их одержимости ритуалами «пожалуйста» и «спасибо».

Мы видим, что в различных культурах эта философия уже вступает в зрелый возраст. Во «взрослых» историях вроде «Тысячи и одной ночи» благодаря всевозможным джиннам и чудесам желания героев исполняются магическим образом, равно как и детские желания в жизни. Действие многих «романтических» взрослых историй развивается подобно фэнтезийным историям. Справедливости ради нужно заметить, что вопреки популярному мнению в современном фэнтези такого нет: сложно создать достаточное напряжение в сюжете, когда одним взмахом волшебной палочки можно сделать что угодно, и потому применение «магии» в таких условиях оказывается затрудненным и опасным и по возможности его следует вообще избегать. Плоский мир — это волшебный мир — там слышно, о чем думает гроза или о чем разговаривают собаки, — но магия в смысле остроконечных шляп применяется редко. Волшебники и ведьмы относятся к ней как к ядерному оружию: людям не помешает знать, что она есть, но если её применить, то проблемы будут у всех. Это магия для взрослых; она и не должна быть простой, ибо мы знаем, что бесплатных гоблинов не бывает.

К сожалению, на вере взрослых в причинно-следственную связь обычно отрицательно сказывается менее тонкая философия исполнения желаний, которую мы несем с собой из звенящей магии раннего детства. Ученые, например, будут возражать против альтернативных теорий, основываясь на том, что «если бы это было правдой, мы не могли бы производить расчеты». Почему они считают, что природе есть дело до того, могут ли люди производить расчеты или нет? Да потому что их собственное желание этим заниматься, которое заставляет их писать статьи в научные журналы, отрицательно сказывается на их рациональных во всем остальном взглядах. Они будто топают ногой: Всемогущий должен изменить свои законы, чтобы мы смогли произвести расчеты.

Веру в причинно-следственную связь можно принять и иными способами, но они представляют сложность для созданий, запутавшихся в собственных культурных домыслах: чуть ли не все, что требуется от взрослого человека, либо стало магическим благодаря технологиям, либо может быть сделано другим человеком, обслуживающим или обслуживаемым им.

В каждой культуре вопросы управления, лидерства и аристократии решались по-своему. При феодальном строе существовал класс дворянства, которому во многих отношениях позволялось оставаться детьми, окруженными прислужниками, рабами и другими людьми, заменявшими им родителей. Богачи при более сложных режимах и персоны, имеющие высокий статус (рыцари, короли, королевы, принцессы, мафиозные боссы, оперные дивы, поп-идолы, звезды спорта), похоже, окружают себя обществом людей, которые потакают им в их желаниях, будто избалованным детям. Поскольку наша среда становится все более технологической, все больше людей, вплоть до самых низких слоев общества, извлекает выгоду из накапливающейся магии технологий. Супермаркеты упростили получение всего, что может желать ребенок в каждом из нас. Все больше и больше взрослых прибегают к детской магии посредством технологий, а настоящая магия, «чудо природы», уходит в тень.

В середине XVII века жил философ Барух Спиноза, который опирался на притворные взгляды эпохи Возрождения и критику работ Декарта и сформулировал совершенно новый подход к причинно-следственным связям. Это один из тех деятелей, кто происходил из эпохи Возрождения и был причастен к зарождению эпохи Просвещения. На основе своегокритического отношения к еврейским авторитетам культуры он создал новый рациональный подход к причинно-следственным связям во Вселенной. Он не признавал ни того, что Моисей слышал голос Господа, ни существования ангелов, ни многих других «оккультных» идей, ставших основой для каббализма^[222]; он вычеркнул из своей религии всю наивную магию. Он занимался шлифованием линз, занятием, требующим постоянно проверять результат своей работы на соответствие действительности. А значит, Спиноза придерживался ремесленнических взглядов на причинно-следственные связи и исключил всю магию из слова Божьего. Он был отлучен от еврейской общины Амстердама, которая переняла эту практику у католиков, несмотря на то что она не слишком подходила иудейской вере, даже в те времена.

Спиноза был пантеистом. То есть он верил, что во всем присутствует частичка Бога. Главный аргумент его веры состоял в том, что если бы Бог существовал отдельно от материальной вселенной, это означало бы, что есть сущность более великая, чем Бог, а именно вся вселенная плюс Бог. Отсюда следует, что Бог Спинозы — это не существо и не личность, которую можно представить в образе человека. По этой причине Спинозу часто принимали за атеиста, а многие ортодоксальные иудеи считают его таковым до сих пор. Несмотря на это, в его «Этике» представлен красивый, логически выверенный довод в пользу конкретно этого типа пантеизма. Точка зрения Спинозы по сути мало чем отличалась от той, которой придерживались многие склонные к философии ученые от Ньютона до Кауффмана.

Даже такие предшественники Спинозы, как Декарт и Лейбниц, полагали, что Бог перемещает вещи в мире лишь силой своего голоса — магией и детским мышлением. Спиноза выдвинул идею о том, что всемогущий Господь может управлять вселенной, не будучи антропоморфным созданием. Многие его современные последователи считают воплощением такого Бога свод правил, разработанных, описанных или приписываемых наукой материальному миру. Другими словами, то, что происходит в материальном мире, происходит именно таким образом потому, что к этому их вынуждает Бог или природа материального мира. А отсюда вытекают идеи, сходные не с магией и не с исполнением желаний, а с рассказием.

Взгляды Спинозы на взросление ребенка противоположны исполнению желаний. Существуют правила, условия, которые ограничивают наши действия. Ребенок растет и учится совершенствовать свои действия, попутно вникая в правила. Сначала он может пытаться пересечь комнату, предположив, что стул этому не препятствует, но когда тот не сдвинется с его пути, это его расстроит. И тогда ребенок испытает гнев. Позднее, когда он продумает для себя путь, которому стул не будет препятствовать, его действия спокойно и мирно приведут к желаемому результату. Пока он растет и учит правила — будь то воля Господня или особенности причинно-следственной связи во вселенной, — это постепенно приводит к мирному принятию ограничений, а гнев сменяется спокойствием.

Книга Кауффмана «Дома во Вселенной» хорошо отражает взгляды Спинозы, который считал, что мы действительно сами строим свой дом, получая в награду мир и способность контролировать свой гнев, и что каждый таким образом оказывается в своей собственной вселенной. Мы идеально подходим для своей вселенной, ведь мы эволюционировали в ней, и успех нашей жизни зависит от нашего отношения к тому, как она стесняет наши планы и вознаграждает за понимание. В молитве Спинозы нет места для «пожалуйста» и «спасибо». Его точка зрения складывается из взглядов ремесленника и философа, дикарского почитания традиций и варварских добродетелей любви и чести.

Благодаря этому мы имеем историю совершенно нового типа, несущую окультуривающий посыл. Вместо варварского «Тогда он снова потер лампу… и опять возник джинн» у нас появился старший сын короля, который решил завоевать руку прекрасной принцессы… но потерпел неудачу. О чудо! У варваров никогда не случалось такого, чтобы главный герой терпел неудачу. И вообще, в дикарских или варварских сказках никто и никогда не терпит неудач, кроме злых великанов, магов и великих визирей. Однако новая история повествует о том, как средний сын короля учится на ошибках старшего, и показывает слушателю (учащемуся), какая это трудная цель. Но и тот терпит неудачу, потому что учиться не так-то просто. Зато младший сын (или третий козлик, или третий поросенок в кирпичном домике) показывает, как добиться успеха в спинозианском просвещенном мире, где все познается благодаря наблюдениям и опытам. Истории, в которых люди учатся на ошибках других, стали признаком цивилизованного общества.

Рассказий входит в наш комплект «Собери человека». Благодаря ему образуется разум, который отличается от дикарского и руководствуется суждениями вроде «делай так, потому что мы всегда так делали и у нас получалось» и «не делай так, потому что это табу, зло и мы тебя убьем, если ты так сделаешь». Отличается он и от дикарского: «этот путь ведет к славе, трофеям, богатству и куче детей (если мне только попадется джинн); я не предам себя унижению, обесчестив свои руки черной работой». А цивилизованный ребенок, напротив, учится повторять задачи, взращивая зерно своей вселенной.

Читающий сказки, придуманные и переданные при помощи рассказия, готов сделать все, что необходимо для понимания требований поставленной задачи. Возможно, в сказочной вселенной состязания ради руки и сердца принцессы не являются прерогативой среднего слоя общества, но положение младшего принца хорошо ему сослужит и в шахте, и на фондовой бирже, и на Диком Западе (судя по голливудским фильмам, крупному поставщику рассказия), и даже если он станет отцом или бароном. Мы говорим «он», потому что для «неё» все гораздо сложнее, ибо модели рассказия для девушек не существует, а форма, в которую его облекают феминистские мифы, едва ли соответствует тем же вопросам, которым отвечают модели, предназначенные для мальчиков. Но это можно исправить, если понять, что рассказий учит с помощью ограничений.

Технически Плоский мир является миром, который живет по сказочным правилам, но значительная часть его энергии и успеха происходит благодаря тому, что эти правила постоянно оспариваются и подрываются, в основном матушкой Ветровоск, которая цинично использует их или игнорирует, если считает это нужным. Она откровенно выражает неодобрение девушкам, которые по принуждению всепоглощающих «историй» выходят замуж за прекрасных принцев, основываясь лишь на размере собственной обуви. Она считает, что истории существует для того, чтобы оспаривать их. Но сама матушка — часть более длинной истории, и в ней тоже имеются свои правила. В некотором смысле она постоянно пытается отпилить ветку, на которой сидит. А её истории набирают силу благодаря тому, что мы с ранних лет запрограммированы верить в чудовищ, с которыми она сражается.

Глава 7

МАГИЯ КУЛЬТА КАРГО

В голове у Ринсвинда вертелось выражение «культ карго».

Оно попалось ему случайно — как и большинство того, что ему попадалось, — на далеких островах в огромных океанах.

Скажем, однажды туда причалил заблудший корабль, чтобы пополнить запасы провизии и воды. Тогда услужливым местным жителям досталось несколько вещиц вроде стальных ножей, наконечников стрел и рыболовных крючков^[223]. Но затем корабль уплыл, и некоторое время спустя сталь затупилась, а наконечники потерялись.

Возникла необходимость в новом корабле. Но к этим далеким островам они подходили редко. Значит, нужно было то, что сможет их привлечь. Что-то вроде приманки. И ничего, что она была сделана из бамбука и пальмовых листьев — выглядела она как настоящий корабль. Кораблей же должны привлекать другие корабли — иначе откуда берутся маленькие лодочки?

Как и во многих подобных случаях, это имело смысл — в определенных значениях слова «смысл».

Вся магия Плоского мира работала лишь на то, чтобы управлять необъятными океанами магии, разливающейся по миру. А все, что могли сделать волшебники Круглого мира, это построить что-то вроде бамбуковой приманки на берегу огромной, холодной, вращающейся вселенной, которая молила: приди, магия, приди.

— Это ужасно, — заметил он Думмингу, рисовавшему большой круг на полу, вызывая восхищение Ди. — Они верят, что живут в нашем мире. С черепахой и всем остальным!

— Да, и это странно, ведь в здешних правилах довольно легко разобраться, — произнес Думминг. — Предметы стремятся принять форму шара, а шары стремятся перемещаться кругами. Стоит это понять, и все встанет на свои места. То есть сначала проделает путь по кривой, а потом уже встанет.

Он вернулся к рисованию круга.

Волшебники жили в доме Ди. Казалось, он был этим вполне доволен, только испытывал некоторое смущение, как крестьянин, к которому нагрянули невесть откуда взявшиеся родственники из большого города, не понятно чем занимавшиеся, но богатые и очень интересные.

Ринсвинд считал, что беда заключалась в том, что волшебники твердили Ди, будто магия здесь не работает, а сами то и дело ей занимались. Хрустальный шар давал им советы. Орангутан бегал взад-вперед, опираясь на кулаки, то подышать свежим воздухом, то побродить по библиотеке Ди, возбужденно у-укал и раскладывал книги, пытаясь открыть вход в Б-пространство. Сами же волшебники по своему обыкновению тыкали во все подряд пальцами и спорили, не слушая друг друга.

А Гекс выследил эльфов. Это казалось сущей нелепицей, но, спускаясь в Круглый мир, они совершили нырок во времени и оказались в миллионе лет в прошлом.

Теперь волшебникам тоже нужно было попасть туда. Как объяснил Думминг, для облегчения понимания время от времени прибегая к жестикуляции, это было нетрудно. Время и пространство в круглой вселенной были полностью зависимы. Волшебники, чьи тела состояли из более высокоорганизованной материи, могли без труда перемещаться в пределах этой вселенной с помощью магии из реального мира. Имелись и дополнительные, сложные причины, большинство которых было трудно объяснить.

Волшебники не поняли почти ничего из этого, однако им льстило, что их тела состояли из более высокоорганизованной материи.

— Но ведь тогда здесь ничего не было, — сказал декан, наблюдая за тем, как Думминг рисовал круг. — Не было даже тех, кого можно было бы назвать людьми.

— Тогда были обезьяны, — заметил Ринсвинд. — Или, по крайней мере, существа, похожие на обезьян.

У него имелись собственные мысли на этот счет, хотя он и признавал принятое в Плоском мире мнение, что обезьяны были потомками людей, которые бросили эволюционировать^[224].

— Ах, да, обезьяны, — раздраженно ответил Чудакулли. — Я их помню. Совершенно бесполезные существа. Если ты не пытаешься их съесть или заняться с ними сексом, они с тобой и знаться не захотят. Они просто валяют дурака.

— Я думаю, эти обезьяны появились уже позже, — сказал Думминг. Он встал и принялся отряхивать мел со своей мантии. — Гекс считает, что эльфы сделали что-то с… кем-то. С теми, которые потом стали людьми.

— Они вмешались? — спросил декан.

— Да, сэр. Нам известно, что они могут влиять на разум людей, когда поют…

— Ты сказал «стали людьми»? — спросил Чудакулли.

— Да, сэр. Простите, сэр. Я вовсе не хочу снова спорить об этом, сэр. В Круглом мире одни вещи становятся другими. Во всяком случае, некоторые из некоторых вещей могут становиться другими вещами. Я не говорю, что это относится и в Плоском мире, сэр, но Гекс вполне уверен, что здесь это происходит именно так. Можем ли мы хоть на мгновение представить, сэр, что это правда?

— Чтобы было о чем поспорить?

— Ну, вообще-то чтобы нам не пришлось этого делать, сэр, — сказал Думминг.

Наверн Чудакулли мог спорить об эволюции очень долго.

— Ну, допустим, — неохотно проговорил аркканцлер.

— Мы знаем, сэр, что эльфы действительно могут влиять на разум меньших созданий…

Ринсвинд пропускал их слова мимо ушей. Ему не нужно было все это слушать. Он провел гораздо больше времени в полевых условиях — в канавах, в лесу, прячась в камыше, пересекая пустыни, — и пару раз ему приходилось сталкиваться с эльфами, а потом убегать от них. Они не любили всего, что, по мнению Ринсвинда, наполняло жизнь содержанием, таких вещей, как города, стряпня и отсутствие камней, непрерывно бьющих тебя по голове. Он не знал наверняка, едят ли они вообще что-нибудь не ради развлечения. Они вели себя так, будто в самом деле питались страхом других существ.

Очевидно, когда они нашли людей, те им понравились. Люди были весьма изобретательны, когда дело доходило до испуга, и прекрасно заполняли свое будущее страхами.

Но затем они все испортили, применив свой чудесный, страхогенерирующий разум для создания всяких вещей, которые развеяли этот страх, — календарей, часов, свеч и историй. Особенно историй. Особенно тех, в которых чудовища погибали.

Пока волшебники спорили, Ринсвинд отправился посмотреть, чем был занят библиотекарь. Примат, снявший платье, но для соответствия местной моде оставивший воротник, был счастлив, как… ну, счастлив, как библиотекарь, окруженный книгами. Ди имел хорошую коллекцию. Большинство его книг было посвящено магии или числам или магии и числам. Впрочем, эти книги были не такими уж магическими: их страницы даже не умели переворачиваться сами.

Хрустальная сфера стояла на полке, чтобы Гекс мог наблюдать.

— Аркканцлер желает, чтобы мы все вернулись и остановили эльфов, — сказал Ринсвинд, присаживаясь на стопку из книг. — Он считает, мы можем напасть на них из засады, прежде чем они успеют что-либо сделать. Как по мне, я не думаю, что это сработает.

— У-ук? — спросил библиотекарь, обнюхав бестиарий и отложив его в сторону.

— Да потому что такое обычно не срабатывает, вот почему. Самые блестящие планы — и те не срабатывают. А этот вовсе не блестящий. «Давайте вернемся туда и забьем этих чертей до смерти железными палками» — это, по моему мнению, вовсе не блестящий план. Что тут смешного?

Плечи библиотекаря затряслись. Он передал Ринсвинду книгу, и тот прочитал отрывок, на который он ему указал.

Ринсвинд прекратил читать и посмотрел на библиотекаря.

Это было воодушевляюще. О, как это было воодушевляюще. Ринсвинду никогда не приходилось такого читать. Но…

Он провел в этом городе день. Там были собачьи бои и медвежьи ямы — но и это было не самым худшим. Над воротами он видел головы на пиках. Разумеется, Анк-Морпорк был плох, но Анк-Морпорк за тысячи лет своего существования стал более… утонченным в своих грехах. А это место сильно напоминало скотный двор.

Человек, написавший это, каждое утро просыпался в городе, где людей сжигали живьем. Но он все равно это написал.

«…какое чудо природы человек… как благородно рассуждает… с какими безграничными способностями… как точен и поразителен по складу и движеньям…»^[225]

Библиотекарь чуть ли не рыдал от смеха.

— Смеяться тут нечего, это точка зрения тоже имеет право на жизнь, — заметил Ринсвинд и перелистнул страницы.

— Кто это написал? — спросил он.

— Согласно данным из Б-пространства, автор считается одним из величайших драматургов всех времён, — ответил Гекс со своей полки.

— Как его звали?

— Его собственное написание своего имени противоречиво, — сказал Гекс, — но по общепринятому мнению, его звали Уильям Шекспир.

— Он существует в этом мире?

— Да. В одной из многих альтернативных историй.

— Значит, не совсем здесь, верно?

— Да. Ведущего драматурга в этом городе зовут Артур Дж. Соловей.

— И что, он хорош?

— Он лучший из тех, что здесь есть. На самом же деле он ужасен. Его пьеса «Король Руфус III» считается худшей из когда-либо написанных.

— Ох.

— Ринсвинд! — проревел аркканцлер.

Волшебники собирались в кругу. Они привязали к своим посохам подковы и куски железа, приняв вид высокоорганизованных мужчин, готовых надирать низкоорганизованные задницы. Ринсвинд спрятал книгу в мантию, захватил Гекса и поспешил к ним.

— Я просто… — начал он.

— Ты тоже идешь. И никаких споров. Сундук тоже с нами, — отрезал Чудакулли.

— Но…

— В противном случае нам придется поговорить о семи ведерках угля, — продолжил аркканцлер.

Он знал о ведерках. Ринсвинд проглотил комок в горле.

— Ты же оставишь Гекса с библиотекарем? — спросил Думминг. — Он сможет присмотреть за доктором Ди.

— А разве Гекс не с нами? — сказал Ринсвинд, встревоженный перспективой потерять единственное существо из Незримого Университета, которое, судя по всему, понимало, что происходит.

— Там не будет подходящих аватаров, — сказал Гекс.

— Он имеет в виду, там не будет ни волшебных зеркал, ни хрустальных шаров, — объяснил Думминг. — Ничего такого, что люди могли бы посчитать магическим. Да и людей там не будет, куда мы отправляемся. Поставь Гекса на место. Мы все равно тут же вернемся. Гекс, ты готов?

Круг мгновенно вспыхнул, и волшебники исчезли.

Доктор Ди повернулся к библиотекарю.

— Работает! — воскликнул он. — Великая печать работает! Теперь я могу…

Он исчез. И пол. И дом. И город. И библиотекарь оказался на болоте.

Глава 8

ПЛАНЕТА ОБЕЗЬЯН

«Какое чудо природы человек! Как благородно рассуждает! С какими безграничными способностями! Как точен и поразителен по складу и движеньям! Поступками как близок к ангелам! Почти равен богу — разуменьем!»

Но смотреть вблизи, как он ест, вы не захотите…

Уильям Шекспир был одной из ключевых фигур, оказавших влияние на переход от средневекового мистицизма к рационализму пост-Ренессанса. Мы и так собирались его упомянуть, но хотелось дождаться его появления в Круглом мире.

Шекспировские пьесы стали краеугольным камнем нынешней западной цивилизации^[226]. Они провели нас от противостояния между аристократическим варварством и помешанного на традициях племенного строя к настоящей цивилизации, которую мы сейчас знаем. Но здесь, кажется, присутствует некоторое противоречие, а именно наличие воодушевленной сентиментальности в варварский век. Так получилось потому, что Шекспир жил в критический момент истории. Эльфы искали что-то, способное превратиться в людей, и вмешались в развитие Круглого мира, чтобы наверняка добиться делаемого. Люди суеверны. Но человеческая среда может породить и Шекспира. Пусть и не в этой версии истории.

Эльфы не были единственными плоскомирскими обитателями, которые вмешались в происходящее на Круглом мире: волшебники тоже пытались осуществить «возвышение», как у Дэвида Брина, используя при этом метод Артура Кларка. Ближе к концу «Науки Плоского мира» приматы из Круглого мира сидят в своей пещере, наблюдая за материализацией загадочной черной прямоугольной плиты из другого измерения… Декан Незримого Университета стучит по ней указательным пальцем, чтобы привлечь внимание, и пишет мелом слово «КАМЕНЬ». «Камень. Кто-нибудь из вас может сказать мне, что это такое?» Но приматов интересует только СЕКС.

В следующее свое появление в Круглом мире волшебники наблюдали крушение космического лифта. Обитатели планеты улетали во вселенские просторы на огромных кораблях, построенных из ядер комет.

Между приматами и космическим лифтом случилось нечто чрезвычайно драматичное. Что это было? Волшебники не имели ни малейшего понятия. Они сильно сомневались, что это имело какое-либо отношение к приматам, явно представлявшим собой плохой материал.

В первом томе «Науки Плоского мира» мы не стали заходить дальше и оставили пробел. По меркам геологии, охватывающей весь этот период, это лишь крошечная частичка истории, но если судить по изменениям на планете, пробел получился достаточно длинным. Зато теперь даже волшебники понимали, что приматы, несмотря на свою бесперспективность, действительно эволюционировали до созданий, построивших космический лифт и улетевших со своей крайне опасной планеты искать, как сказал бы Ринсвинд, место, где не было бы камней, непрерывно бьющих тебя по голове. И по-видимому, ключевым моментом в их эволюции стало вмешательство эльфов.

Как же это на самом деле случилось в Круглом мире? Весь процесс занял порядка пяти миллиардов лет. Сто тысяч дедов^[227] тому назад у нас с шимпанзе был общий предок. Шимпанзеподобный предок человека также был человекоподобным предком шимпанзе. Нам он показался бы удивительно похожим на шимпанзе, но те посчитали бы его удивительно похожим на человека.

Анализ ДНК не оставляет и тени сомнения в том, что шимпанзе приходятся нам ближайшими родственниками из ныне живущих: обыкновенные («робастные») шимпанзе, Pan troglodytes, и более худощавые («грацильные») бонобо, Pan paniscus, которых часто не политкорректно называют карликовыми. Наши геномы на 98 % совпадают — и это позволило Джареду Даймонду назвать человека «третьим шимпанзе» в своей одноименной книге.

Результаты того же анализа ДНК подтверждают, что мы и современные шимпанзе разделились на разные виды около пяти миллионов лет (100 000 дедов) назад. С этим можно поспорить, но в любом случае данное число недалеко от истины. Также незадолго до этого отпочковались гориллы. Самые ранние окаменелые останки наших предков-гоминид были обнаружены в Африке, а гораздо более поздние встречались в других частях мира, таких как Китай или остров Ява. Старейшими из известных нам являются два вида австралопитеков (Australopithecus) — каждому из них по 4–4,5 миллиона лет. Австралопитеки просуществовали порядочное количество времени и исчезли примерно 1–1,5 миллиона лет назад, уступив место представителям рода Homo: Homo rudolfensis («человек рудольфский»), Homo habilis («человек умелый»), Homo erectus («человек прямоходящий»), Homo ergaster («человек работающий»), Homo heidelbergensis («человек гейдельбергский»), Homo neanderthalensis («человек неандертальский») и, наконец, нам — Homo sapiens («человек разумный»). Другой вид австралопитеков неким образом оказался среди всех этих Homo. На самом же деле чем больше окаменелостей мы находим, тем более сложной становится наша предполагаемая родословная, и сейчас нам все сильнее кажется, будто бо́льшую часть последних пяти миллионов лет на африканских равнинах сосуществовало несколько видов гоминид.

Нынешние шимпанзе — достаточно смышленые приматы, пожалуй, гораздо более смышленые, чем те, которых декан пытался научить правописанию. Некоторые поразительные эксперименты показали, что шимпанзе способны понимать простой язык, если его представить им в символических образах. Они даже могут формулировать простые понятия и абстрактные ассоциации — причём все в языковых рамках. Построить космический лифт они не могут и не смогут, пока не эволюционируют настолько, чтобы не становиться добычей охотников.

Мы тоже не можем его построить, но не исключено, не пройдет и одной-двух сотен лет, как лифты будут стоять вдоль всего экватора. Нужно лишь создать достаточно прочный материал, например какой-нибудь композит с углеродными нанотрубками. Затем с геостационарных спутников будут спущены тросы, на них подвесят кабины лифта, оборудованные подходящей для космоса музыкой… И покинуть планету станет совсем просто. Затраты энергии, а значит, и предельные финансовые затраты будут близки к нулю, потому что, для того чтобы что-то поднять наверх, что-то нужно опустить. Вероятно, это будет лунный камень или платина, добытая на каком-нибудь астероидном поясе, а может, космонавт, которого пора сменить с дежурства. Правда, капитальные вложения в такой проект должны быть огромными — поэтому мы и не очень торопимся этим заниматься.

Здесь возникает серьезный научный вопрос: как эволюции удалось так быстро превратить приматов, не способных тягаться по умственному развитию с шимпанзе, в богоподобных существ, которые пишут шекспировские стихи? Как им удалось за такой срок продвинуться настолько далеко, что вот-вот будет воздвигнут (или обрушен) космический лифт? Не похоже, чтобы 100 000 дедов было для этого достаточно, если учесть, что из бактерий в первых шимпанзе они превращались 50 миллионов дедов^[228].

Для столь резкого скачка была необходима какая-то новая уловка. И ей стало изобретение культуры. Именно благодаря ей каждый примат получил возможность использовать идеи и открытия тысяч других приматов. Она же позволила накапливать коллективные знания и не терять информацию со смертью её носителя. В «Вымыслах реальности» мы ввели термин «экстеллект» для уловки подобного рода, и сейчас это слово уже начинает входить в оборот. Экстеллект похож на наш индивидуальный интеллект, но находится не внутри, а вне нас. Интеллект ограничен рамками, а экстеллект может расширяться до бесконечности. Экстеллект позволяет нам тянуться вверх всем коллективом, мысленно ухватившись за шнурки собственных ботинок.

Противоречие между благородными чувствами Шекспира и культурной среды, допускающей выставлять головы на пиках, в которой он жил, вытекает из того, что его очень интеллектуальный интеллект оказался среди не очень экстеллектуального экстеллекта. В то время немало людей обладали благородством, достойным восхваления Шекспиром, но их слаборазвитый экстеллект ещё не успел передать это благородство в общую культуру. Культура была (или считалась) благородной в принципе — короли принимали власть от самого Господа, — но благородство это было варварским. При этом её разбавляла варварская жестокость, служившая для королей средством самосохранения.

Можно придумать много способов создать существ, обладающих интеллектом, и гораздо больше способов объединить их в культуру, обладающую экстеллектом. У цивилизации крабов из «Науки Плоского мира» все шло хорошо, пока её Большой скачок вбок не был нивелирован вернувшейся кометой. Мы сами все это придумали, но кто знает, что могло происходить здесь сто миллионов лет назад? Все, что нам известно наверняка — или в определенной степени «наверняка», ведь даже сейчас наши знания основаны на догадках, — это то, что некие существа, похожие на приматов, превратились в нас. И нужно обладать особым высокомерием и безрассудством, чтобы применить эту историю к остальной части вселенной, не приняв во внимание альтернативные варианты.

Важной составляющей нашей истории являются мозги. В отношении к массе тела люди обладают гораздо более крупным мозгом, чем любые другие животные на планете. Объем человеческого мозга в среднем составляет порядка 1350 кубических сантиметров, что примерно в три раза превышает объем мозга примата с аналогичными габаритами тела. Мозг кита крупнее нашего, но они гораздо крупнее нас, поэтому объем самого кита на одну клетку мозга больше, чем аналогичный показатель у человека. Но если речь идёт о мозге, то, конечно, количество не столь важно, как качество. Однако мозг, способный выполнять действительно сложные задачи вроде разработки углеродных нанотрубок или починки посудомоечных машин, должен быть довольно крупным, так как возможности маленького мозга были бы ограничены из-за нехватки места для информации, необходимой для решения столь интересных вопросов.

Вскоре мы увидим, что одних только мозгов для этого недостаточно. И все же без них или адекватной им замены далеко вы не уедете.

Существует две основные теории происхождения человека. Одна довольно скучная и, скорее всего, верная, а вторая — увлекательная, но, по всей видимости, ошибочная. Тем не менее вторая лучше как история, поэтому рассмотрим обе.

Согласно скучной общепринятой теории мы эволюционировали в саваннах. Кочующие группы ранних приматов прокладывали себе путь в высокой траве, собирая любую доступную пищу — семена, ящериц, насекомых, — подобно современным бабуинам^[229]. А львы и леопарды тем временем охотились на обезьян в этой высокой траве. И эти обезьяны или приматы, которые лучше замечали сигнал в виде колыхающегося хвоста больших кошечек и умели достаточно быстро находить деревья, выживали и оставляли потомство. А те, кому это плохо удавалось, — нет. Дети наследовали навыки выживания и передавали их своим детям.

Для выполнения таких задач требовались вычислительные способности. Чтобы замечать хвосты и находить деревья, нужно уметь распознавать образы. Мозг должен распознать хвост на фоне камней и грязи похожего желтого цвета; он должен выбрать достаточно высокое дерево, пригодное для лазанья, но не слишком пригодное. И делать все это нужно очень быстро. Вместительный мозг с большим объемом памяти (запоминающий случаи, когда из-за камней выпрыгивало нечто мохнатое, а также расположение подходящих деревьев) способен распознавать визуальные следы львов гораздо эффективнее, чем маленький мозг. А мозг, чьи нервные клетки быстрее передают сигналы друг другу, может более эффективно анализировать входящие данные органов чувств и выявлять присутствие льва быстрее, чем медлительный мозг. Таким образом, на ранних приматов и обезьян оказывалось давление для развития более крупных и быстрых мозгов. Оказывалось оно и на львов, которым нужно было лучше маскироваться, чтобы крупные и быстрые обезьяньи мозги не могли их замечать. И так «гонка вооружений» хищника и жертвы продолжалась, благодаря чему и львы, и приматы стали гораздо эффективнее исполнять свои экологические роли.

Такова общепринятая история эволюции человека. Но есть и другая, менее традиционная и имеющая два основных источника.

Люди — очень странные приматы и вообще очень странные животные. У них на редкость короткий и, как правило, очень мягкий мех. Они ходят прямо лишь на двух конечностях. Имеют слой жира круглый год. Спариваются лицом к лицу (как правило). Превосходно контролируют дыхание — достаточно превосходно, чтобы говорить. Способны плакать и потеть. Обожают воду и могут плавать на длинные расстояния. Новорожденный ребенок, брошенный в водоем, может держаться на плаву: способность плавать у людей инстинктивна. Основываясь на всех этих особенностях, Элен Морган в 1982 году написала книгу «Водная обезьяна», в которой предложила радикальную теорию: что люди эволюционировали не в саваннах, в окружении свирепых хищников, а на побережье. Этим объясняется и плавание, и прямое хождение (когда вас вытесняет морская вода, удобнее эволюционировать на двух ногах), и недостаток шерсти (которая мешает при плавании, и желание от неё избавиться могло быть причиной для эволюции). Хотя если начистоту, можно поспорить с тем, что этим объясняются все особенности человека, которые мы перечислили выше. Первоначальное научное обоснование этой теории было разработано Алистером Харди.

В 1991 году Майкл Кроуфорд и Дэвид Марш в своей книге «Движущая сила» зашли ещё дальше, добавив один дополнительный ингредиент. В буквальном смысле. Самое важное на побережье — это морепродукты. А самое важное в морепродуктах — это незаменимые жирные кислоты, жизненно важные для мозга. Фактически примерно две трети мозга состоит из них. Жирные кислоты нужны для образования мембран, через которые мозг передает электрические сигналы, чтобы обрабатывать информацию. Миелин, окружающий нервные клетки в мембранной оболочке, ускоряет передачу сигналов нервной системы приблизительно в пять раз. Так что, для того чтобы получился большой и быстрый человеческий мозг, нужно много незаменимых жирных кислот. И почти столько же было нужно нашему далекому предку-примату. Наш организм, как ни странно, не умеет вырабатывать эти кислоты из более простых веществ, хотя мы синтезируем куда более сложные биохимические вещества, которые нам необходимы. Поэтому нам приходится получать жирные кислоты в готовом виде из нашей пищи — по этой же причине их и называют «незаменимыми». Но что ещё более странно, в саваннах они встречаются крайне редко. Там их можно обнаружить только внутри живых существ, но и там их очень мало. Наиболее богатым источником незаменимых жирных кислот являются морепродукты.

Не исключено, что именно поэтому нам хочется проводить больше времени на море. Но что бы ни являлось тому причиной, увеличение размеров мозга стало ключевым шагом в нашей эволюции из волосатого, четвероногого, сто тысяч раз прадеда.

Крупного мозга, однако же, тоже недостаточно. Намного важнее то, как мы его используем. И что нам всегда удавалось, так это стравливать их друг с другом, отчего за многие тысячи лет они научились лучше конкурировать и общаться между собой.

Соревнования обезьяньих мозгов с львиными превратились в гонку вооружений, которая хорошо сказалась на обоих, но гонка эта проходила слишком медленно, потому что они использовали свои мозги только для конкретных целей. А когда идёт соревнование одних обезьяньих мозгов с такими же обезьяньими, они работают на полную мощность, причём непрерывно, в результате чего скорость эволюции значительно возрастает.

Для представителей каждого вида основным соревнованием является то, в котором они соревнуются между собой. Это вполне справедливо: ведь никто, кроме твоих собратьев, не имеет такой же объем ресурсов, что и ты. Если проводить аналогию с Плоским миром, то это открывает возможность для эльфийского вмешательства. Скверная сторона человеческой природы, которая в крайних случаях превращается в злую, неразрывно связана с хорошей стороной. Единственный надежный способ победить своего соперника — это просто посильнее стукнуть его по голове.

Однако существуют и более утонченные пути достижения эволюционного прогресса, и чуть позже мы их рассмотрим. Эльфийский метод слишком груб для видов, обладающих достаточно развитым экстеллектом, и в конечном счете приводит к их уничтожению.

Наличие мозга открывает новые, не связанные с генетикой способы передавать детям свои характерные признаки. Формируя реакцию их мозга на окружающий мир, можно дать им хороший старт для жизни. Общий термин для этого вида негенетической передачи информации между поколениями называется привилегией. В царстве животных существует множество её примеров. Когда самка дрозда откладывает яйца, содержащие желток, чтобы им кормился птенец, это привилегия. Когда корова кормит теленка молоком, это ещё бо́льшая привилегия. Когда самка осы приносит для своих личинок парализованных, но живых пауков, в которых они будут развиваться, — это тоже привилегия.

Люди же вознесли привилегию на качественно новый уровень. Родители вкладывают в своих детей поразительное количество времени и сил и проводят десятки лет — а во многих случаях и целые жизни — в заботе о них. Благодаря привилегии, а также крупному мозгу, который с каждым поколением постепенно продолжал увеличиваться, появились новые уловки — учение и преподавание. Они взаимосвязаны между собой и требуют, чтобы мозг работал в полную силу^[230].

Гены участвуют в формировании мозга и, по-видимому, могут оказывать влияние на способность человека к учению или преподаванию. Однако оба этих образовательных процесса зависят не только от генов, а от гораздо большего количества факторов, потому что они осуществляются в культурной среде. Ребенок учится не только у своих родителей. Он учится и у дедушек с бабушками, и у ровесников, и у теть с дядями — у целых групп или племен. Наравне с разрешенными источниками знаний он учится — как потом к своему огорчению выясняет каждый родитель — и у нежелательных. Преподавание — это попытка взрослого мозга передать знания ребенку, а обучение — попытка ребенка их усвоить. Эта система неидеальна и при данном процессе многие сведения передаются искаженными, но даже при всех своих недостатках она значительно быстрее, чем генетическая эволюция. А все потому, что мозг, состоящий из сетей нервных клеток, способен адаптироваться гораздо быстрее, чем гены.

Недостатки, как ни странно, могут и ускорить процесс, побуждая к креативности и изобретательности. Случайное непонимание иногда может сыграть положительную роль^[231]. В этом отношении культурная эволюция не отличается от генетической, при которой организмы могут изменяться лишь в результате ошибок при копировании ДНК.

Культура возникла не в вакууме: у неё было множество предшественников. Одним из важнейших этапов её развития стало изобретение гнезда. До их появления ранние опыты детенышей животных постоянно приводили к быстрой смерти. Но в безопасности гнезд они смогли пытаться совершать ошибки и извлекать из них пользу — например, учились не повторять одно и то же снова и снова. Вне гнезда у них нет права на второй шанс. Таким образом, благодаря гнездам повысилась и роль игр в обучении детенышей. Кошки приносит котятам полумертвых мышей, чтобы научить их охотиться. Хищные птицы делают для своих птенцов то же самое. Детеныши полярных медведей скатываются со снежных склонов, и это выглядят очень забавно. Игры — это веселье, и дети получают от них удовольствие и в то же время готовятся ко взрослой жизни.

Социальные животные — то есть те, которые собираются и живут группами, — это плодородная почва для привилегий и обучения. А группы, владеющие удобным способом общения, могут достигать высот, недоступных индивидуальным животным. Хороший пример — это собаки, развившие навык охотиться стаями. В таких уловках важно наличие определенного сигнала, с помощью которого собаки из стаи отличали бы своих от чужаков — в противном случае может оказаться, что стая проделает всю работу, а чужак украдет общую еду. У каждой собачьей стаи есть собственный позывной — особый вой, который знают только свои. Чем больше развит мозг, тем сильнее развито общение и тем эффективнее обучающий процесс.

Общение помогает организовывать групповое поведение и осваивать техники выживания более совершенные, чем просто умение бить других по голове. Сотрудничество в пределах группы таким образом приобретает ещё бо́льшую целесообразность. Современные человекообразные обезьяны, как правило, собираются в небольшие группки, и, скорее всего, их предки делали то же самое. Когда люди выделились из рода шимпанзе, их группы стали тем, что мы сегодня называем племенами.

Соревнования между племенами были напряженными — да и в наши дни в некоторых племенах из джунглей Южной Америки и Новой Гвинеи считается нормальным убить человека из другого племени, если тот просто попадется на глаза. Это обратный вариант «битья по голове», но в данном случае члены одной группы сообща бьют по голове членов другой группы. Или, что случается чаще, сначала одного члена группы, потом другого и так далее. Менее столетия назад этим занимались во многих племенах (при этом на протяжении всего нашего племенного прошлого мы рассказывали себе историю под названием «Люди, самые настоящие человеческие существа» — что якобы это только мы одни такие).

Наблюдением установлено, что шимпанзе тоже убивают других шимпанзе, а также меньших обезьян — ради мяса. Каннибализмом это не считается, поскольку они представляют разные виды. А многие люди с удовольствием поедают других млекопитающих, даже достаточно разумных, например свиней^[232].

Как стаям собак необходимы позывные для опознания своих собратьев, так и каждому племени нужно установить собственный признак. Наличие крупного мозга позволяет делать это путем проведения сложных общих ритуалов.

Ритуалы отнюдь не являются прерогативой одних только людей: многие виды птиц, к примеру, проводят особые брачные игры или строят сооружения из странных предметов, чтобы привлечь внимание самок, — например, декоративные коллекции ягод и камней, собираемые самцами шалашников. Но люди, с их высокоразвитым мозгом, превратили ритуалы в целый образ жизни. Каждое племя, а в наш век и каждая культура, имеет собственный комплект «Собери человека», предназначенный для приспособления следующего поколения к нормам племени или культуры и передачи этих норм своим детям.

Это получается не всегда, особенно сейчас, когда мир уплотнился и культуры перехлестнулись, невзирая на географические рамки, — примером этому служат иранские подростки с доступом в Интернет, — но все равно удается на удивление хорошо. Крупные предприятия переняли эту идею, введя мероприятия по «укреплению корпоративного духа» — именно этим занимались волшебники, стреляя шарами с красками. Исследования показали, что подобные мероприятия не имеют полезного эффекта, но компании все равно тратят на них миллиарды каждый год. Вторая причина их проведения состоит в том, что это все равно весело. А первая — в том, что все чувствуют восторг от возможности застрелить мистера Дэвиса из отдела кадров. И ещё одна веская причина: это как будто относится к работе. В нашей культуре существует множество подобных историй.

История является важной частью комплекта «Собери человека». Мы рассказываем своим детям сказки, из которых они узнают, каково это быть частью племени или культуры. Рассказ о Винни-Пухе, застрявшем в кроличьей норе, учит их, что жадность может привести к истощению запаса продуктов. Из «Трех поросят» (цивилизующей истории, а не племенной) они узнают, что, если наблюдать за врагом и замечать, в чем он повторяется, его легко перехитрить. Посредством историй мы формируем наши мозги, а посредством мозгов — рассказываем истории себе и друг другу.

С течением времени истории племен обрели собственный статус, и люди перестали в них сомневаться лишь потому, что это традиционные племенные истории. У них появился лоск, который эльфы назвали бы его «очарованием». Они кажутся чудесными, и, несмотря на очевидные нестыковки, это не вызывает подозрений у большинства людей. В Плоском мире то же происходит с народными преданиями об эльфах. В подтверждение этому мы приведем три выдержки из романа «Дамы и Господа». В первой бог всех мелких существ, Кышбо Гонимый, только что с ужасом осознал, что «они возвращаются!». И Джейсон Ягг, кузнец, старший сын ведьмы-нянюшки Ягг, будучи не очень сообразительным, спрашивает мать, кто это они?

— Дамы и Господа, — прошептала она.

— Кто-кто?

Нянюшка осторожно оглянулась по сторонам. В конце концов, она же в кузнице, и кузницастояла здесь задолго до того, как был построен замок, задолго до того, как возникло королевство. Повсюду висели подковы. Сами стены были пропитаны железом. Кузница — это не просто место, где хранится железо, здесь железо умирает и возрождается. Сложно представить более безопасное место.

И все равно ей так не хотелось произносить эти слова…

— Э-э, — сказала она. — Сказочный Народец. Сияющие. Звездные Люди. Уж ты-то должен их знать.

— Что?

Нянюшка на всякий случай положила руку на наковальню и наконец произнесла запретное слово.

Хмурое выражение исчезло с лица Джейсона со скоростью рассвета.

— Как? — удивился он. — Но они же милые и…

— Вот видишь! — хмыкнула нянюшка. — Я же говорила, что ты не поймешь.

Ты говоришь: Сверкающие. Ты говоришь: Сказочный Народец. А потом плюешь и трогаешь железо. Но проходит много-много поколений, и ты забываешь, что нужно обязательно плюнуть и потрогать железо, забываешь, почему ты их так называл. Помнишь только, что они были красивыми… Мы так просто дураки, и память у нас выделывает фокусы — к примеру, мы помним, как красивы эльфы, как они двигаются, но забываем, кто они на самом деле. Тут мы похожи на мышей: «Говорите, что хотите, но у кошек такой утонченный стиль…»»

Эльфы чудесны. Они творят чудеса.

Эльфы удивительны. Они вызывают удивление.

Эльфы фантастичны. Они создают фантазии.

Эльфы очаровательны. Они очаровывают.

Эльфы обворожительны. Они завораживают.

Эльфы ужасны. Они порождают ужас.

Особенностью слов является то, что их значения способны извиваться, как змеи, и если вы хотите найти змей, ищите их за словами, которые изменили свои значения.

Никто ни разу не сказал, что эльфы хорошие.

Потому что на самом деле они плохие.

В большинстве случаев (хотя, заметьте, это не относится к эльфам) нет особой разницы, реальны ли традиционные сказки или нет. Рождественский дед и зубная фея не существуют (в Круглом мире, но, обратившись к «Санта-Хрякусу», вы убедитесь, что в Плоском мире это не так). Впрочем, желание детей верить в столь благородных персонажей вполне очевидно. Важнейшее значение комплекта «Собери человека» заключается в том, что он придает племени его коллективные черты, благодаря чему оно может вести себя как единое целое. Традиции всегда хороши для таких целей, а вот смысл не обязателен. Традиции важны для всех религий мира, но смысл в них слаб, по крайней мере, если воспринимать эти истории буквально. Тем не менее религия имеет центральное значение для комплектов «Собери человека» большинства культур.

Развитие человеческой цивилизации — это история о том, как складывались всё более и более крупные части, точно как в комплекте «Собери человека». Сначала детей учили, как им себя вести, чтобы быть принятыми в члены семьи. Затем — как себя вести, чтобы быть принятыми в члены племени. (Весьма эффективно было проверять их на способность верить в очевидные нелепости: наивный чужак мог легко провалиться из-за недостатка веры или просто не сумев понять, каких убеждений он должен придерживаться. Позволено ли ощипывать курицу по средам до наступления темноты? Члены племени знают, чужак — нет, и если любой разумный человек подумал бы «да», то жрецы племени дадут развернутый и обоснованный ответ: «не позволено».) Потом то же повторялось с крепостными местного барона, со всей деревней, городом, народом. Так мы и отбираем самых настоящих человеческих существ.

Как только группа, неважно какого размера, приобретает свою индивидуальность, она может функционировать сообща и, в частности, объединять силы, чтобы создавать ещё бо́льшую силу. В итоге получается иерархическая структура: порядок подчинения отражает деление группы на подгруппы и подподгруппы. Отдельные люди или отдельные подгруппы могут быть исключены из иерархии или наказаны иным способом, если позволят себе отклониться от принятых (или навязанных) культурных норм. С помощью этого действенного способа немногочисленной группе людей (варваров) удается контролировать более крупные группы (племена). И это работает — вот почему мы и сейчас находимся под ограничениями, многие из которых для нас нежелательны. Мы изобрели такие методики, как демократия, чтобы попытаться смягчить нежелательный эффект, но они рождают новые проблемы. С помощью диктатуры, к примеру, можно добиваться своего быстрее, чем демократичным способом. С диктатурой труднее спорить.

Путь превращения обезьяны в человека прошел не только под эволюционным давлением, повлекшим развитие мозга. И это не просто история об эволюции интеллекта. Без интеллекта мы так и не встали бы на этот путь, но одного интеллекта было бы недостаточно. Мы нуждались в способе делиться своим интеллектом с другими и сохранять идеи и хитрости, полезные для всей группы или, по крайней мере, для тех, кто мог извлечь из них пользу. Как раз здесь в игру вступает экстеллект. Именно он стал трамплином, благодаря которому появились самосознание, цивилизация, технологии и все остальные вещи, сделавшие людей уникальными на этой планете. Экстеллект усиливает способность людей творить добро — или зло. Он даже создает новые формы добра и зла, такие как, соответственно, сотрудничество и войны.

Экстеллект добавляет в комплект «Собери человека» ещё более замысловатые истории. Он тянет нас вверх за шнурки ботинок, чтобы мы могли подняться из варварства к цивилизованности.

Шекспир показывает нам этот процесс. Его эпоха не была перерождением античной Греции или Римской Империи. Наоборот, это был период кульминации варварский идей о завоеваниях, чести и аристократии, заключенных в принципы рыцарства, столкнувшихся с писаными принципами родового крестьянства и распространившихся через печать. Это социологическое противостояние привело к множеству столкновений между культурами.

Примером тому служат восстания в Уорикшире. Там аристократы поделили землю на маленькие участки, чем вызвали недовольство крестьян, так как при делении не были учтены особенности каждого из участков. Знания аристократов о сельском хозяйстве ограничивались простейшими расчетами: участка земли такой-то площадью хватает на стольких-то крестьян. Крестьяне же знали, как выращивать то, чем можно прокормиться, поэтому единственным их решением для маленького участка леса было вырубить все деревья, чтобы расчистить место под посев.

Сегодня счетоводческий стиль управления во многих деловых сферах, как и во всех государственных органах Великобритании, остался неизменным. Эта конфронтация варварской знати и родового крестьянства весьма точно отображено во многих шекспировских пьесах как иллюстрация жизни низших слоев общества, где народная мудрость с комизмом и пафосом противопоставляется возвышенным идеалам правящего класса, что нередко приводит к трагедии.

Но иногда и к высокой комедии. Вспомните «Сон в летнюю ночь», где одну сторону представляет Тезей, герцог афинский, а другую — ткач Моток.

Глава 9

КОРОЛЕВА ЭЛЬФОВ

Душной ночью магия передвигалась бесшумной поступью.

Одна сторона горизонта окрасилась красным от заходящего солнца. Мир вращался вокруг центральной звезды. Эльфы этого не знали, а если бы и знали, едва ли это их волновало бы. Их никогда не волновали подобные вещи. Во многих странных уголках Вселенной существовала жизнь, но эльфам и это не было интересно.

В этом мире возникло много форм жизни, но ни одну из них до настоящего времени эльфы не считали достаточно сильной. Но в этот раз…

У них тоже была сталь. Эльфы ненавидели сталь. Но в этот раз игра стоила свеч. В этот раз…

Один из них подал знак. Добыча уже была совсем рядом. Наконец её заметили — та кучковалась у деревьев вокруг поляны, напоминая темные шары на фоне заката.

Эльфы собирались вместе. А затем они начали петь, причём так странно, что звуки попадали напрямую в мозг, минуя уши.

— Вперед! — скомандовал аркканцлер Чудакулли.

Все волшебники за исключением Ринсвинда бросились в атаку. Тот остался выглядывать из-за дерева.

Эльфийская песня, необыкновенная разноголосица звуков, проникающая прямо в затылочную долю мозга, резко оборвалась.

Тощие фигуры обернулись назад. На треугольных лицах светились желтоватые глаза.

Люди, знавшие волшебников лишь как самых алчных в мире посетителей трактиров, удивились бы их резвости. Вдобавок если для достижения максимального ускорения волшебнику требовалось совсем немного времени, то остановиться ему было крайне тяжело. И он несёт свой груз агрессии — хитрости Необщей комнаты Незримого Университета гарантированно давали волшебнику максимальное количество зловредности, которую достаточно было просто навести на цель.

Первый удар нанес декан, стукнувший эльфа своим посохом с привязанной подковой. Тот вскрикнул и отпрянул назад, схватившись за плечо.

Эльфов оказалось много, но атака оказалась для них крайне неожиданной. В стали чувствовалась мощь, а метательные гвозди производили эффект картечи. Некоторые пытались отбиваться, но ужас, внушаемый сталью, был для них непреодолим.

Наиболее здравомыслящие эльфы сумели выжить, сбежав на своих тощих ножках, а убитые просто растворились в воздухе.

Атака не продлилась и тридцати секунд. Ринсвинд наблюдал за всем из-за дерева и полагал, что это не считалось трусостью. Просто это была работа для специалистов, которую безопаснее препоручить старшим волшебникам. Если бы позднее возникла проблема, касающаяся динамики слуда или выпиливания лобзиком, или же недопонимания магии, он был бы рад сделать шаг вперед.

Ринсвинд услышал шорох, раздавшийся у него за спиной.

Там что-то было. Но чем бы оно ни являлось, оно изменилось, как только он обернулся.

Первым талантом эльфов было пение — с его помощью они могли превращать других существ в своих рабов. Вторым их талантом была способность менять восприятие окружающими своей формы, не меняясь при этом на самом деле. На секунду взгляд Ринсвинда уловил худощавую фигуру, которая сначала уставилась на него, а потом, в один неясный миг, превратилась в женщину — королеву, в красном платье и гневе.

— Волшебники? — произнесла она. — Здесь? Почему? Как? Отвечай мне!

В её темных волосах сияла золотая корона, а глаза сверкали желанием убивать. Она двинулась навстречу Ринсвинду, и тот вжался в дерево.

— Это не ваш мир! — прошипела королева эльфов.

— Вы удивитесь, — сказал Ринсвинд. — Сейчас!

Брови королевы изогнулись дугой.

— Сейчас? — повторила она.

— Да, я сказал: сейчас, — сказал Ринсвинд, в отчаянии улыбаясь. — Именно сейчас, вот что я на самом деле сказал. Сейчас!

На мгновение показалось, что королева была озадачена. А затем кувыркнулась в воздухе назад — ровно в тот момент, когда Сундук хлопнул крышкой в том самом месте, где она до этого стояла. Она приземлилась позади него, шикнула на Ринсвинда и исчезла в ночи.

Ринсвинд сердито взглянул на Сундук.

— И чего ты ждал? Разве я приказывал тебе ждать? — допытывался он. — Или тебе просто нравится стоять у людей за спиной и ждать, пока они обо всем догадаются, да?

Он осмотрелся по сторонам. Никаких эльфийских признаков не было. Неподалеку от него декан, расправившись со всеми врагами, решил атаковать дерево.

Затем Ринсвинд посмотрел наверх. Среди ветвей, прижавшись друг к другу и широко распахнув удивленные глаза, сидели десятки, как ему показалось в лунном свете, небольших и взволнованных обезьян.

— Вечер добрый! — поздоровался он. — Не беспокойтесь из-за нас, мы просто идём мимо…

— Вот теперь все становится сложно, — произнес голос за его спиной. Он казался знакомым — ведь это был его собственный голос. — У меня есть всего несколько секунд до того, как петля затянется, поэтому слушай, что тебе нужно сделать. Когда вы вернетесь во время Ди… Задержи дыхание.

— Ты что, я? — изумился Ринсвинд, вглядываясь в темноту.

— Да, я. И я говорю тебе: задержи дыхание. Думаешь, я стал бы врать самому себе?

С резким притоком воздуха второй Ринсвинд исчез, и в другой части поляны Чудакулли ревом позвал его.

— А, Ринсвинд, я-то думал, ты не хочешь, чтобы тебя оставили здесь, — сказал аркканцлер, едко усмехаясь. — Кого-нибудь убил, а?

— Вообще-то, королеву, — ответил Ринсвинд.

— Да неужели? Я впечатлен!

— Но она… оно ушло.

— Они все ушли, — сказал Думминг. — Я видел там на холме голубую вспышку. Они вернулись в свой мир.

— Думаешь, они вернутся? — спросил Чудакулли.

— Это неважно, сэр. Гекс вычислит их, и мы всегда успеем сюда вовремя.

Чудакулли хрустнул пальцами.

— Хорошо. Это прекрасное упражнение. Гораздо лучше, чем стрелять друг в друга красками. Воспитывает храбрость и командную согласованность. Кто-нибудь, остановите декана, пока он совсем не разворотил тот камень. Кажется, он слишком увлекся.

На траве появился нечеткий белый круг, достаточно широкий, чтобы вместить всех волшебников.

— Так, а теперь обратно, — сказал аркканцлер, пока возбужденного декана тащили к остальной группе. — Пора…

Внезапно волшебники оказались в пустом воздухе. Они падали. Никто, кроме одного, не успел задержать дыхание, прежде чем они свалились в реку.

Но волшебники хорошо умеют держаться в воде и обладают свойством выпрыгивать из неё, как поплавки. Кроме того, река напоминала медленно движущееся болото. Её засоряли плавающие бревна и илистые берега. То тут, то там ил был таким прочным, что на нем росли деревья. Дискутируя по поводу начала суши — это не было слишком очевидным, — они мало-помалу пробултыхались до берега. Солнце жарко светило над головой, а среди деревьев переливались целые облака комаров.

— Гекс вернул нас не в то время, — сказал Чудакулли, выжимая мантию.

— Не думаю, что это действительно так, аркканцлер, — робко произнес Думминг.

— Значит, не в то место. Вообще-то это не город, если ты не заметил.

Думминг в замешательстве осмотрелся. Окружающий пейзаж нельзя было в полной мере назвать ни сушей, ни рекой. Где-то неподалеку крякали утки. Вдалеке виднелись голубоватые холмы.

— Наверху запах получше, — произнес Ринсвинд, вынимая из карманов лягушек.

— Это болото, Ринсвинд.

— И что?

— И я вижу дым, — сказал Чудакулли.

Неподалеку от них поднимался тонкий серый столбик.

Идти к нему пришлось намного дольше, чем им казалось сначала. Земля и вода боролись друг с другом при каждом их шаге. Но в конечном счете ценой одного растяжения и множества укусов волшебники достигли каких-то густых зарослей кустарника, сквозь которые смогли наконец разглядеть поляну, лежавшую за ними.

Там было несколько домов — если их можно было так назвать. Они напоминали скорее груды веток с камышовыми крышами.

— А что, если это дикари? — предположил профессор современного руносложения.

— Или, может, кто-то отправил их в эту деревню, чтобы воспитать тут командный дух, — проговорил декан, сильно искусанный комарами.

— Нам ещё повезет, если они окажутся дикарями, — сказал Ринсвинд, внимательно разглядывая хижины.

— Ты что, хочешь с ними встретиться? — спросил Чудакулли.

Ринсвинд вздохнул.

— Я же профессор жестокой и необычной географии, сэр. В любой непонятной ситуации всегда нужно надеяться, что это дикари. Они, как правило, очень вежливы и гостеприимны при условии, что вы не станете делать резких движений и не попытаетесь есть не тех животных.

— Не тех животных? — переспросил Чудакулли.

— Табу, сэр. Они с ними вроде как родственники. Или что-то вроде того.

— Это звучит чересчур… мудрено, — с подозрением заметил Думминг.

— А дикари часто оказываются мудреными, — сказал Ринсвинд. — Это цивилизованный народ, который способен доставить вам неприятности. Они всегда пытаются затащить вас куда-нибудь, чтобы задать несколько немудреных вопросов. Нередко они подключают к делу и режущее оружие. Уж мне поверьте. Но это не дикари, сэр.

— Откуда ты это знаешь?

— У дикарей хижины получше, — уверенно заявил Ринсвинд. — А это — крайние люди.

— Никогда не слышал ни о каких крайних людях, — сказал Чудакулли.

— Я сам их придумал, — ответил Ринсвинд. — Просто случайно на них наткнулся. Это люди, которые живут на самом краю. На скалах. В самых ужасных пустынях. У них не бывает ни племен, ни кланов. Это слишком накладно. Как и расправы с незнакомцами, поэтому они — лучшие из всех, кого мы могли бы встретить.

Чудакулли обвёл взглядом болото.

— Здесь же полно водоплавающей дичи, — произнес он. — Птицы. Яйца. Должно быть, и рыбы полно. Я бы тут наелся до отвала. Это хорошая деревня.

— Смотрите, один выходит, — заметил профессор современного руносложения.

Из хижины показалась сутулая фигура. Она выпрямилась и осмотрелась вокруг, раздувая огромные ноздри.

— Вот те раз, что это такое вывалилось из того уродливого дерева? — произнес декан. — Это что, тролль?

— Несомненно, он слегка грубоват, — сказал Чудакулли. — И почему он носит какие-то доски?

— Думаю, он просто не большой мастак в дублении шкур, — предположил Ринсвинд.

Громадная косматая голова повернулась в сторону волшебников. Ноздри снова расширились.

— Он нас учуял, — сказал Ринсвинд и начал поворачиваться, но чья-то рука схватила его за край мантии.

— Сейчас неподходящий момент для побега, профессор, — сказал Чудакулли, одной рукой приподнимая его в воздух. — Нам известно, что ты хорошо владеешь языками. И вообще ладишь с людьми. Поэтому мы назначаем тебя нашим послом. Ты только не кричи.

— К тому же это существо, похоже, как раз из жестокой и необычной географии, — добавил декан, пока они выталкивали Ринсвинда из кустов.

Громила наблюдал за ним, но не пытался атаковать.

— Давай, иди вперед! — шепнули кусты. — Нам нужно выяснить, когда мы попали!

— Ну, конечно, — сказал Ринсвинд, осторожно разглядывая гиганта. — Сейчас он мне все расскажет. У него же есть календарь, да?

Он осторожно двинулся вперед, подняв руки и показывая, что у него нет оружия. Ринсвинд был ярым сторонником неимения оружия — оно лишь превращает своего обладателя в мишень.

Человек отчетливо его видел, но, судя по всему, это его мало волновало. Он смотрел на Ринсвинда не более внимательно, чем на проплывающее в небе облако.

— Э-э… здрасьте, — произнес Ринсвинд, остановившись на некотором расстоянии. — Я есть друг профессор жестокой и необычной географии прийти Незримый Университет, ты… Ой, у вас ещё не изобрели купание, да? Или это твоя одежда так пахнет? Ну, хоть оружия у тебя нет, вроде бы. Э-э…

Человек сделал несколько шагов вперед и одним быстрым движением сорвал шляпу с головы Ринсвинда.

— Эй!

Огромное лицо расплылось в улыбке. Человек повертел шляпу в руках. Солнце блеснуло на слове «Валшебник», вышитом дешевыми блестками.

— О, понимаю, — сказал Ринсвинд. — Красивые блестяшки. Ну, для начала неплохо…

Глава 10

СЛЕПЕЦ С ФОНАРЕМ

Теперь волшебники начинают понимать, что для устранения зла достаточно просто уничтожить экстеллект — при этом результат может получиться не менее увлекательным, чем дневные передачи по телевизору. Их план остановить эльфов, вмешавшись в эволюцию людей, сработал, но результат оказался не таким, как они ожидали. Получившиеся люди были примитивными, неразумными и напрочь лишенными творческой жилки.

Как же тогда люди обрели способность творить? Сейчас-то вы не удивитесь, если узнаете, что она появилась благодаря историям. Давайте подробнее рассмотрим современную научную позицию в отношении эволюции человека и заполним пробел между словом «КАМЕНЬ» и космическим лифтом.

Эльф, наблюдавший за Землей двадцать пять миллионов лет назад, увидел бы огромную территорию, заросшую лесом. От холмов на севере Индии до Тибета и Китая, равно как и в Африке, леса были наводнены самыми разными приматами, размеры которых варьировались от полшимпанзе до целой гориллы. Домом им служили земля и нижние ветви лесных деревьев, а сами они были настолько широко распространены, что мы до сих пор находим их останки. Вдобавок к этому обезьяны старого мира начинали осваивать и верхние части деревьев. В то время Земля была настоящей планетой обезьян.

А также планетой змей, планетой больших кошек, планетой круглых червей и планетой трав. Не говоря уже о планете планктона, бактерий и вирусов. Эльф мог и не заметить, что от африканских приматов произошло несколько видов, представители которых обитали на земле и мало чем отличались от бабуинов. Мог он упустить и присутствие гиббонов, живущих на верхних ветках в тесном соседстве с обезьянами. Эти создания не особо выделялись на фоне ярких и более крупных млекопитающих вроде носорогов, лесных слонов и медведей. Но они интересны нам, людям, потому что они приходятся нам предками.

Мы называем их «лесными приматами», или дриопитеками. Некоторые, известные как Ramapithecus, обладали менее плотным телосложением, или, говоря языком науки, были более «грацильными». Другие, Sivapithecus, были крупными и сильными — «робастными». Их род впоследствии привел к появлению орангутанов. Ранние приматы были робкими и замкнутыми существами, как нынешние дикие обезьяны. Временами они впадали в игривое настроение, но взрослые особи могли вести себя враждебно, когда осознавали себя частью группы.

Климат становился более прохладным и сухим, и вместе с тем леса, населенные обезьянами, постепенно шли на убыль, уступая место лугам и саваннам. Случались и ледниковые периоды, но в тропических районах снижение температуры при этом было незначительным; тем не менее, из-за них изменился характер осадков. Обезьяны плодились, производя множество видов бабуинов и мартышек, живущих на уровне земли, но численность человекоподобных приматов уменьшилась.

Десять миллионов лет назад приматов уже было совсем мало. У нас практически не сохранилось останков этого периода. По всей вероятности, в то время виды, дожившие до наших дней, как и нынешние их представители, обитали в лесах. Некоторые виды, такие как современные гориллы, шимпанзе и орангутаны, по-видимому, были распространены лишь в определенных участках лесов, и встретить их можно было только при сопутствии удачи. Уже тогда эльф-наблюдатель мог бы отнести всех этих приматов к вымирающим видам земных млекопитающих. Подобно подавляющему большинству групп эволюционировавших животных, лесным приматам предстояло вот-вот стать историей. Впрочем, общий предок людей и шимпанзе, вероятно, был далеко не самым интересным приматом и во многом напоминал нынешних шимпанзе, обитая, как и бонобо, во влажных и открытых лесистых территориях, плавно переходящих в луга. Примерно в этот же период от остальных приматов откололся и род горилл.

Поначалу эльфу, наверное, было бы не слишком интересно, ведь — если верить одной из двух популярных теорий происхождения человека — новые приматы, начав эволюционировать, просто стали ходить более прямо, чем их родственники, лишились шерсти и переселились в саванны. То же самое сделали многие другие млекопитающие — на травянистых равнинах можно было опробовать новый образ жизни. А гигантские гиены, огромные дикие собаки, львы и гепарды не жаловались на недостаток травоядных, которые стадами жили в саваннах; вдобавок там, вероятно, уже давно обитали и гигантские питоны.

Различные версии этой истории пересказывали множество раз. Но суть её заключается в том, что мы узнаём о своем происхождении из неё. Мы не восстановили бы её по найденным окаменелостям, если бы не знали, что нужно искать, тем более что заслуживающие доверия свидетельства сохранились лишь в немногих местах.

Представители нового рода равнинных приматов ощущали окружающий мир не так, как их предшественники. Судя по поведению современных шимпанзе, особенно бонобо, эти животные обладали высоким уровнем интеллекта. Мы назвали их австралопитеками, или южными обезьянами, и посвятили им многие истории в сотнях книг. Вероятно, некоторое время они жили у моря, занимаясь какими-нибудь разумными делами на пляже. Часть из них совершенно точно обитала на побережьях озер. Современные шимпанзе разбивают орехи при помощи камней и вытаскивают муравьев из муравейников при помощи палок, но австралопитеки использовали камни и палки куда более изобретательно, чем их нынешние родственники. Возможно, они, так же как шимпанзе, убивали мелких животных и занимались сексом ради развлечения, как современные бонобо, хотя, скорее всего, они были более внимательны к полу партнера и имели расположенность к доминированию самцов. Аналогично предыдущему роду приматов, они делились на грацильных и робастных. Робастные, которых именуют Antropithecus boisi, или Zinjanthropus («человек-щелкунчик») и прочими оскорбительными названиями, были вегетарианцами подобно современным гориллам, но, похоже, они не оставили потомков, доживших до наших дней.

Деление на грацильных и робастных, между прочим, является одним из стандартных способов эволюции. Математические модели предполагают, что смешанная популяция крупных и мелких особей в сравнении с популяцией одних средних особей эффективнее осваивает окружающую среду, но это мнение представляется крайне дискуссионным и нуждается в доказательствах. Не так давно зоологическому сообществу напомнили, насколько это деление распространено и как мало мы знаем о существах, живущих на нашей планете.

Животное, из-за которого весь сыр-бор, не могло быть менее известным и более присущим Плоскому миру. Это слон^[233]. Каждый ребенок знает с ранних лет, что существует два отдельных вида слонов — африканский и индийский.

Но это не так. Слоны бывают трех видов. Зоологи в течение как минимум столетия спорили о слоне, что считали подвидом африканского слона — Loxodonta africana. Обычный крупный, тяжелый африканский слон обитает в саванне. А слоны, живущие в лесах, очень робки, и их трудно находить: к примеру, в парижском зоопарке есть только один из них. Биологи посчитали, что лесные и саванные слоны могут скрещиваться на опушках леса, поэтому не являются представителями отдельных видов. Наконец, определение вида, выдвинутое биологом-эволюционистом Эрнстом Майром, включает «способность скрещивания». Поэтому стали утверждать, что существует только один вид, но африканский слон бывает двух подвидов, один из которых — лесной слон Loxodonta africana cyclotis. С другой стороны, зоологи, которым повезло разглядеть лесных слонов получше, не сомневались в том, что они отличались от саванных: лесные были меньше, с более прямыми и длинными бивнями, круглыми, а не остроконечными ушами. Николас Георгиадис, биолог из исследовательского центра Мпала, Кения, сказал: «Когда вы видите лесного слона впервые, вы думаете: «Ого, что это было?»» Но поскольку биологи знали, основываясь на теории, что эти животные должны были принадлежать к одному виду, они отвергли данные наблюдений, сочтя их неубедительными.

Тем не менее, в августе 2001 года коллективом из четырех биологов, в который вошли Николас Георгиадис, Альфред Рока, Джилл Пекон-Слэттери и Стивен О’Брайен, было опубликовано сообщение в журнале «Сайенс» о «генетическом доказательстве существования в Африке двух видов слонов». Анализ их ДНК не оставил сомнений в том, что африканские слоны действительно бывают двух видов: обычного, робастного и отличного от него — грацильного. Столь же отличного, как и индийский слон. Вот так у нас получились робастный африканский равнинный слон Loxodonta africana и грацильный африканский лесной слон Loxodonta cyclotis.

А что же случилось с убеждением, что возможность скрещивания исключает существование двух и более видов? Это точное определение вида трещит по швам, причём вполне заслуженно. Прежде всего потому, что мы начинаем убеждаться в том, что даже если животные могут скрещиваться, они могут предпочесть этого не делать.

История о третьем слона не нова: изменились только имена. До 1929 года зоологи «знали» всего один вид шимпанзе, но потом, когда на труднодоступных болотах Заира бонобо были выделены в отдельный вид^[234], во многих зоопарках узнали, что много лет содержали шимпанзе двух разных видов, сами того не ведая. То же самое потом случилось и со слонами.

Как мы уже упоминали, в Плоском мире недавно возродился интерес к пятому слону, и об этом повествует — сейчас вы удивитесь — книга «Пятый элефант». Согласно легенде, изначально на панцире Великого А’Туина стояло пятеро слонов, держащих Диск, но один соскользнул, свалился с черепахи и врезался в дальний край Плоского мира.

А ещё говорят, что много-много лет назад пятый слон с жутким ревом и трубом ворвался в атмосферу тогда ещё молодого мира и рухнул на землю с такой силой, что вознеслись в небо горы и возникли континенты.

Правда, как падал слон, никто не видел, и тут встает очень интересный философский вопрос: когда миллионы тонн разъяренной слонятины нисходят на землю, но рядом нет никого, кто мог бы услышать данное падение, — производит ли этот слон шум?

И если никто не видел этого падения, то вообще… а падал ли слон?^[235]

Существуют доказательства этого факта в виде огромных залежей жира и золота (у великих слонов, поддерживающих мир, очень необычные кости) в подземных месторождениях Шмальцберга. Как бы то ни было, имеется и более близкая к Диску теория: миллионы мамонтов, бизонов и гигантских землероек были убиты некой катастрофой, после чего их сверху присыпало землей. В Круглом мире, для того чтобы рассудить обе теории, пришлось бы провести научный тест, который бы показал, имеют ли залежи жира форму обрушившегося на землю слона? Но в Плоском мире нет даже смысла это выяснять, потому что повествовательный императив подтвердит это, даже если залежи имеют форму миллионов мамонтов, бизонов и гигантских землероек. Реальность должна следовать легенде.

Круглый мир пока нашел только трех своих слонов, хотя Джек надеется, что тщательная селекция сможет принести нам четвертого — карликового слона, который раньше обитал на Мальте и не превосходил размером шетландских пони. Он стал бы изумительным домашним питомцем, хотя, как и многие миниатюрные животные, наверняка обладал бы раздражительным характером. А также чертовски бы злился, когда вы пытались бы согнать его с дивана.

Мы — грацильные приматы (хотя в определенных частях мира многие из нас скорее напоминают робастных гиппопотамов). Около четырех миллионов лет назад представители одного рода грацильных приматов начали наращивать мозги и совершенствовать свое владение инструментами. Вопреки всем правилам таксономии мы называем этот род, наш род, Homo, хотя на самом деле ему положено называться Pan, потому что мы — третьи шимпанзе. Но мы называемся так, как называемся, потому что это наш собственный род, а нам приятна мысль, что мы существенно отличаемся от этих приматов. Возможно, в этом мы и правы: пусть мы имеем 98 % общих генов с шимпанзе, но ведь у нас и с капустой 47 %-ное сходство. Наше основное отличие от шимпанзе заключается в культуре, а не в генах. Однако и в роде Homo обнаруживаются грацильные и робастные породы. Homo habilis («человек умелый») был нашим грацильным предком, овладевшим инструментами, но Homo ergaster («человек работающий») был робастным видом. Если йети, или снежный человек, действительно существует, то он, скорее всего, один из робастных Homo. После прогрессивных Homo habilis представители нашего рода распространились по Африке и заселили Азию (отсюда название «пекинский человек») и Восточную Европу около 700 тысяч лет назад^[236].

Один из видов мы назвали Homo erectus («человек прямоходящий»). На него-то эльф точно обратил бы внимание. Он владел несколькими видами инструментов, использовал огонь и, судя по всему, мог общаться — в некотором роде. По крайней мере, мы имеем все основания полагать, что он был способен «понимать» мир и изменять его, что его предкам и родственникам удавалось лишь случайным образом. Например, шимпанзе могут вести себя по принципу «если… то» и даже прибегать ко лжи: «Если я притворюсь, что не вижу банан, то смогу вернуться за ним позже и тогда большой человек его у меня не заберет».

Молодые особи этих ранних гоминид росли в семейных группах, где все было не так, как где-либо ещё на планете. Конечно, многие другие млекопитающие в то время тоже создавали гнезда, стаи и группы, где их детеныши могли играть во взрослую жизнь или просто дурачиться; благодаря безопасности гнезд их ошибки редко приводили к гибели, и они имели возможность спокойно учиться. Но у людей отец мастерил каменные инструменты, ворча на свою женщину из-за детей, из-за пещеры, из-за того что в огне слишком мало веток. Наверняка у них были любимые тыквы для битья, для хранения воды, копья для охоты и куча камней для инструментов.

Тем временем в Африке около 120 000 лет назад возник и получил распространение новый вид людей. Мы называем их древними Homo sapiens, и именно они впоследствии стали нами. Обладая ещё более крупных мозгом, он — мы — обитал на скалах побережья Южной Африки и создавал ещё более совершенные орудия и примитивные рисунки на камнях и стенах пещер. Наша численность резко возросла, и мы мигрировали. Мы достигли Австралии свыше 60 000 лет назад и Европы около 50 000 лет назад.

В Европе жил сравнительно робастный подвид Homo sapiens neanderthalensis («человек разумный неандертальский»). Нас же некоторые антропологи считают представителями ещё одного родственного подвида — Homo sapiens sapiens, или, грубо говоря, «действительно разумным человеком». Вот так вот! Каменные инструменты неандертальцев годились для различных целей, но представители этого конкретного вида гоминид, судя по всему, не достигли прогресса во владении ими. Их культура очень мало изменилась за десятки тысяч лет. Зато они, следуя некому духовному порыву, устраивали церемонии погребения умерших — или как минимум просто посыпали их цветами.

Наши более грацильные предки, кроманьонцы, жили в одно время с поздними неандертальцами. Это породило множество теорий о том, что случилось, когда эти два подвида начали взаимодействовать друг с другом. Но как бы то ни было, мы выжили, а неандертальцы нет…

Почему? Потому что мы дубасили их сильнее, чем они нас? Они смешались с нами? Мы смешались с ними? Мы оттеснили их на край света? Задавили превосходящим экстеллектом? Чуть позже мы приведем здесь свою собственную теорию.

Мы не подписываемся под «рациональной» историей эволюции и развития человека, в которой мы высокомерно зовемся Homo sapiens sapiens. Если вкратце, то эта история, акцентируя внимание на нервных клетках мозга, повествует о том, что он становился все крупнее и крупнее, пока наконец не эволюционировал до Альберта Эйнштейна. Разумеется, и они, и мы, и Эйнштейн были весьма сообразительными, но сама история не имеет никакого смысла, потому что она не объясняет ни почему, ни даже как наши мозги увеличивались в размерах. Это то же самое, что описывать кафедральный собор словами: «Сначала идут низкие ряды камней, но со временем камни добавляются, и он становится выше и выше». Собор состоит не только из камней, и его строители легко могут это подтвердить.

То, что произошло на самом деле, представляет куда больший интерес, к тому же это происходит и поныне. Давайте взглянем на это с точки зрения эльфа. Мы не программируем наших детей так же рационально, как настраиваем компьютеры. Мы забиваем им головы тоннами иррационального мусора о хитрых лисицах, мудрых совах, героях и принцах, магах и джиннах, богах и демонах, медведях, застрявших в кроличьих норах. Мы запугиваем их до полусмерти страшными историями, и они наслаждаются чувством страха. Мы даже их бьем (в последние десятилетия нечасто, но тысячи лет назад били ещё как). Мы вставляем поучительные мысли в длинные саги, священные заповеди, пишем историю, полную драматических уроков. Истории учат детей косвенно. Подойдите к детской площадке и понаблюдайте (сейчас подобные действия лучше предварительно согласовывать с местной полицией или, по крайней мере, удостовериться, что на вас надет защитный костюм). Питер и Иона Опай долгие годы только этим и занимались, собирая детские песенки и игры, многим из которых оказалось по несколько тысяч лет.

Культура проходит сквозь водоворот, и детскому сообществу не нужны взрослые для её передачи. Все вы помните «Эники, беники ели вареники…» и другие считалочки — существует детская субкультура, которая распространяется без участия взрослых, цензуры и даже самосознания.

Позже супруги Опай собрали и попытались разъяснить для взрослых старые детские сказки вроде «Золушки» и «Румпельштильцхена». В период позднего Средневековья туфелька Золушки была не хрустальной, а меховой. Но это был эвфемизм, потому что девушки (по крайней мере, в немецкой версии) давали принцу примерить свои «меховые туфельки»… К нам история пришла из французского языка, на котором слово «verre» означает и «стекло», и «мех». Братья Гримм выбрали более гигиеничный вариант, избавив родителей от неловких объяснений.

«Румпельштильцхен» тоже содержит любопытную сексуальную аллегорию и внушает слушателю, что женская мастурбация приводит к бесплодию. Вы хорошо помните сказку? Мельникова дочь, запертая в каморке, чтобы «перепрясти солому в золото», невинно садится на маленькую палочку, которая вдруг превращается в карлика… В развязке истории карлик, когда его имя наконец отгадано, запрыгивает и так «закупоривает» королеву — достаточно интимным образом, — что даже собравшиеся солдаты не могут её вызволить. В современной, цензурированной версии от этой сцены осталось лишь слабое и совершенно нелогичное заключение: карлик топает ногой, проламывая пол, и не может её вытащить. В итоге никто из причастных к этим событиям — ни король, ни мельник, ни королева — не могут оставить потомство (украденного первенца убили солдаты), и все заканчивается очень печально. Если такая интерпретация вызывает у вас сомнения, вот вам такой намёк. «Как его зовут?» Как его зовут?» — то и дело спрашивается в истории. Так как его зовут? При чем тут созвучная его имени в англоязычном варианте «стойка со сморщенной кожей»? То-то же! И такие аналоги существуют во многих других языках. (В Плоском мире нянюшка Ягг утверждала, что написала историю для детей под названием «Маленький человечек, который вырос слишком большим», хотя она верила, что двусмысленные выражения всегда означали лишь что-то одно.)

Почему же мы так любим истории? Почему их смысл так глубоко проникает в нашу психику?

Человеческий мозг совершил эволюцию, чтобы понимать мир посредством образов. Эти образы могут быть визуальными, как полосы у тигра, или слуховыми, как вой койота. Ещё они могут обладать запахом. Или вкусом. Или повествованием. Истории представляют собой маленькие воображаемые модели мира, последовательности идей, натянутых как бусины на нить. Каждая бусина неуклонно ведет к следующей; мы знаем, что второй поросенок будет съеден, потому что мир качнется в сторону, если этого не произойдет.

Но, помимо образов, мы имеем дело и с метаобразами. То есть с образами образов. Мы наблюдаем, как рыба-брызгун стреляет по насекомым струями воды, и веселимся, когда слон с помощью хобота берет пончики у посетителей зоопарка (увы, в наше время это происходит все реже), восхищаемся летящими ласточками (хотя и их уже не так много, как раньше) и поющими соловьями. Восторгаемся гнездами ткачиков, коконами шелкопрядов, скоростью гепардов. Все это особенности этих созданий. А какие особенности есть у нас? Истории. И аналогичным образом мы получаем наслаждение от человеческих историй. Мы — шимпанзе рассказывающие, и мы любим метаобразы, связанные с нами самими.

Став более социальными животными, мы начали собираться в группы по сто и более особей и, вероятно, освоили земледелие, а наш экстеллект принялся придумывать истории, которыми мы и руководствовались. Нам были необходимы правила поведения, обращения с немощными и больными, предотвращения насилия. В ранних и современных племенных сообществах все, что не запрещено, было и есть обязательным. Истории указывают на сложные ситуации, например описанные в новозаветных притчах о добром самаритянине и о блудном сыне, содержащих столь же скрытую мораль, что и сказка о Румпельштильцхене. Для пущей убедительности приведем историю, взятую из фольклора нигерийского народа хауса, под названием «Слепец с фонарем».

Молодой человек поздно возвращается домой из соседней деревни после свидания с девушкой. Под звездным небом слишком темно, и следовать по тропинке ему очень тяжело. Он видит фонарь, покачиваясь, приближающийся к нему, но когда тот подходит ближе, он понимает, что его несёт слепец из его деревни.

— Слушай, слепец, — говорит он, — ведь ты видишь ту же тьму, что и в полдень. Зачем же тебе фонарь?

— Этот фонарь не для меня, — ответил слепец. — Этот фонарь для того, чтобы дураки, у которых есть глаза, держались от меня подальше!

Однако наш вид специализируется не только на рассказывании историй. Помимо многих вышеназванных черт, нам свойственно ещё несколько странностей. Пожалуй, наиболее странной особенностью, которую заметит наш эльфийский наблюдатель, можно назвать нашу чрезмерную заботу о детях. Мы не просто заботимся о своих детях, что вполне объясняется биологией, но и о детях других людей; даже о детях других народов (дети иностранцев часто кажутся нам более привлекательными, чем свои) и вообще о детях всех наземных позвоночных существ. Мы нежничаем с ягнятами, оленятами, свежевылупленными черепашатами и даже головастиками!

Родственные нам шимпанзе в этом отношении ведут себя гораздо прагматичнее. Они тоже отдают предпочтение детенышам других животных. В качестве пищи. (Хотя люди тоже часто питаются ягнятами, телятами, поросятами, утятами… Мы даже можем с ними нежничать и есть их.) По окончании сражений между группами шимпанзе победители убивают и съедают детенышей поверженных. Самцы львов убивают молодых особей побежденного прайда и отнюдь небрезгуют трупами. Многие самки млекопитающих съедают своих детенышей, когда испытывают голод, и нередко подвергают подобной «переработке» свой первый помет.

Нет, наши странности явно выделяют нас среди других животных. Мы и правда странные. У нас выработан внутренний цикл, который включает восхищение своими детьми (и их защиту), поэтому даже очертания Микки Мауса немного напоминают нам трехлетнего ребенка. То же касается Инопланетянина — неудивительно, что столько людей оплатили его телефонные разговоры. Но ведь мы ещё и теряем голову при виде умильных детенышей других животных. С точки зрения биологии это довольно странно.

Побочным следствием нашего восхищения чужими детенышами стало одомашнивание собак, кошек, коз, лошадей, слонов, соколов, кур, коров… Такое сосуществование принесло много радости как миллиардам людей, так и их животным, а заодно и существенно поспособствовало нашему рациону. Тем, кто полагает, что мы нечестно эксплуатируем животных, стоит задуматься, что случилось бы с ними в противном случае, живи они в дикой природе, где их с высокой долей вероятности съели бы заживо в раннем возрасте, не предоставив даже привилегии быстрой смерти.

Земледелие, пожалуй, можно отнести к другому нашему свойству, а именно к рассказыванию историй: семя, превращающееся в растение, послужило образом для множества новых слов, мыслей, метафор, нового понимания природы. И богатство, достигнутое благодаря земледелию, позволило людям содержать принцев и философов, крестьян^[237] и священников. Культурный капитал начал расти, когда мы стали передавать свои знания последующим поколениям. Но эта культура приносит куда больше удовольствия, когда у вас имеется пара амбаров, набитых пивоваренным ячменем, пшеница, выращиваемая на полях, и коровы, пасущиеся на лугах.

Недавно мы сделали свой симбиоз с растениями и животными гораздо более технологичным — прибегнув к скандальным «генетически модифицированным организмам», — и многое потеряли, когда убрали из этой системы помогавших нам животных, особенно собак и лошадей, и заменили их машинами.

Мы не могли знать заранее, как на нас самих и на нашем экстеллекте скажется симбиоз с животными и растениями, и не знаем, как скажется его прекращение. События подобного рода, когда наш экстеллект словно несется на велосипеде вниз по большому технологическому склону, всегда развиваются бурно и имеют непредвиденные последствия.

Конечно, «Форд Модель Т» сделала автомобили доступными для многих людей — но гораздо более важным оказалось социальное значение этой перемены: она впервые дала человеку возможность комфортного уединения, и в результате значительная часть представителей следующего поколения была зачата на внутренней обивке заднего сиденья. Аналогичным образом симбиозом с собакой мы намеревались добиться дополнительного преимущества на охоте. Затем наши собаки стали сторожевыми, принявшись охранять хозяйство, а также начали помогать загонять скот и защищать нас от хищников, в том числе других людей. Декоративные собачки, вероятно, повлияли на сексуальный этикет, особенно во Франции XVIII века, а выставки собак и кошек в современной Англии смешали верхушку среднего класса с низшей аристократией.

Задумайтесь на минуту, что мы сделали для собак и кошек. Больше чем для лошадей и коров, ведь они растут в наших семьях. Мы играем с ними, как со своими детьми, которые тоже нередко принимают участие в этих играх. И как в случае с детьми, это общение развивает разум наших питомцев. Даже человеческий ребенок не достигает значительного умственного развития, если не участвует в играх. А Джек обнаружил и показал Йену, что даже беспозвоночные — разумные беспозвоночные, такие как раки-богомолы, — могут обрести разум, если будут играть. В «Вымыслах реальности» мы подробнее описывали, как это происходит. Заметим лишь, что мы «возвысили»^[238] наших симбионтов к миру разума. Собаки продумывают гораздо больше вопросов, чем волки. Они осознают себя существами, живущими в определенном времени, и имеют определенное представление о том, что помимо настоящего у них есть и будущее. Разум заразителен.

Одомашнивание собаки мы обычно воспринимаем как селективный процесс, направленный на пользу для человека. Возможно, начало ему было положено случайно, когда в каком-нибудь племени воспитали волчонка, принесенного детьми в пещеру, но уже на раннем этапе его стали воспитывать по продуманной тренировочной программе. Протособак выбрали из-за их способности подчиняться хозяину и полезным навыкам, таким как охота. С течением времени повиновение превратилось в привязанность, и на сцену вышли современные собаки.

Однако здесь имеется любопытная альтернативная теория о том, что это собаки выбрали нас. Не мы тренировали собак, а они нас. Согласно этому сценарию люди, которые позволили волчатам войти в их пещеру и имели возможность их воспитывать, получали вознаграждение — например, в виде помощи во время охоты. Тем, кому это удавалось лучше других, было проще получать новых щенков и воспитывать новые поколения. Отбор людей проводился скорее на основании культуры, а не генетики, так как для заметных генетических изменений требовалось слишком много времени. Впрочем, селекция на генетическом уровне также вполне могла вестись — ведь люди обладали достаточным интеллектом, чтобы понимать, какую пользу им может принести обучение волков, и общими навыками дрессировки — упорством, позволявшим давать успешные результаты. Но, как бы то ни было, все племя получало выгоду лишь благодаря нескольким своим членам, способным воспитывать протособак, поэтому селективное давление в пользу общих генов их дрессировки было незначительным.

Правильными в данном случае могут оказаться оба варианта: мы не обязаны принять одну теорию и исключить вторую. Это следует четко осознавать в отношении этой и многих других теорий — ведь разные события происходят повсеместно и непременно сопровождаются неразберихой, а потом люди пытаются слепить из них свои «истории». Мы нуждаемся в них, но иногда стоит делать шаг в сторону и оглядываться на то, что мы делаем.

Что касается собак, то здесь, по всей видимости, обе истории достаточно правдивы и произошедшее на самом деле являлось совместной эволюцией собак и людей. Собаки стали более послушными и обучаемыми, а люди сильнее захотели их дрессировать; люди сильнее захотели думать, что владеют собаками, а собаки стали искуснее им подыгрывать и приносить им пользу.

С кошками, пожалуй, дело обстоит более определенно. Тут, судя по всему, именно они задавали тон. Одна из «просто сказок» Редьярда Киплинга, «Кошка, гулявшая сама по себе», слишком наивно верит в правдивость впечатления, которое кошки стараются произвести — будто они все делают по-своему и терпимы только к тем людям, которые им потакают, — но на деле воспитать кошку, как правило, невозможно. Лишь немногие из них желают выполнять трюки, в то время как собаки в большинстве своем рады выступать, чтобы доставлять людям удовольствие. Древние египтяне считали кошек маленькими земными богами, олицетворенными богиней-кошкой Бастет. Ей поклонялись в районе города Бубастиса, в дельте Нила. Сначала у неё была львиная голова, но позднее она превратилась (перевоплотилась?) в кошачью. Позднее поклонение Бастет распространилось на Мемфис, где её объединили с местной львиноголовой богиней Сехмет. Бастет была богиней того, что особенно важно для женщин — плодородия и благополучного деторождения. Кошки также почитались как божественные воплощения Бастет, и их нередко мумифицировали ввиду их религиозной значимости. Был у египтян и собачий бог, Анубис с шакальей головой, но он отличался тем, что выполнял больше «ручной» работы: будучи богом бальзамирования, он должен был помогать (или мешать) умершим попадать в подземное царство. Анубис также мог судить, заслужил ли умерший право на загробную жизнь. А единственная обязанность кошачьих божеств состояла в том, чтобы позволять людям поклоняться им.

С тех пор ничего не изменилось.

Даже сегодня кошки стараются казаться независимыми — они редко приходят, когда их зовут, и склонны уходить, когда считают нужным по им одним известной причине. Каждый, у кого есть кошка, знает, что это впечатление обманчиво: на самом деле они тоже нуждаются в нашем внимании и сами об этом знают. Только не выражают эту потребность открыто. Например, кошка Йена, мисс Гарфилд, обычно выходит на крыльцо, встречая семейную машину, но её радость от встречи похожа на замаскированное ворчливое приветствие: «И где это вас черти носили?» После долгого отсутствия на отдыхе или на море члены семьи каждый раз, находясь в саду, замечали, что кошка случайно оказывалась там же — но или просто спала, или как будто просто проходила мимо. Похоже, домашние кошки постепенно проигрывают борьбу за свое одомашнивание, хотя им и удается неплохо отбиваться. Бездомные — другое дело, да и настоящие рабочие кошки, например, живущие на фермах, нередко бывают совершенно независимыми. Впрочем, в последнее время и на фермах со многими кошками обращаются как с домашними. Как бы то ни было, нам предстоит осуществить ещё немало исследовательских проектов, касающихся совместной эволюции древних людей и их домашних животных.

В другом примере этой совместной эволюции лошади сыграли значительную роль в зарождении рыцарской культуры (это даже отразилось во французском языке: сравните слова «chevalier» — «рыцарь» — и «cheval» — «лошадь»), а также позволили монголам создать одну из самых крупных и хорошо управляемых империй за всю историю человечества. Говорили, что при ханах девственница могла добраться из Севильи в Ханчжоу, не будучи изнасилованной. Потом это стало возможным лишь в XX веке, но тогда уже труднее было найти девственницу. Испанцы привезли лошадей в Америку, где люди истребили несколько их видов примерно за 13 000 лет до этого^[239], и изменили жизнь североамериканских племен индейцев — ну и, разумеется, ковбоев. А чуть позже Голливуда.

Лошадь также творила чудеса для генетики человека. Как изобретение велосипеда, если верить преданию, спасло Восточную Англию от кровосмесительной деградации, так и люди, мигрировавшие из Африки, обладали лишь крошечной частью генетического многообразия ранних представителей Homo sapiens. Все недавние исследования генома человеческих популяций показали, что генетическое многообразие живущих за пределами Африки является лишь малой частью того многообразия, которое сейчас наблюдается на этом континенте. Все мигровавшие в Австралию и Китай, в Западную Европу и — минуя Арктику — в Америку, вместе взятые, обладают меньшим многообразием, чем значительно уступающие им по численности аборигенные жители Африки. С появлением лошадей торговцы смогли перевозить товар — а заодно и аллельные гены — на приличные расстояния и с высокой эффективностью. То есть выходцы из Африки унаследовали относительно малую часть африканского генофонда: они генетически бедны, зато хорошо перемешаны.

В конце XX века какое-то время бытовало мнение, что Homo sapiens является полифилетическим видом. То есть разные группы представителей Homo sapiens эволюционировали из разных групп представителей Homo erectus, которые жили в разных районах. Считалось, что этим объясняются расовые различия и — в ещё большей степени — различия в пигментации кожи, которые прекрасно сочетались с географическими особенностями. Но теперь благодаря исследованиям ДНК мы знаем, что эта теория ошибочна. На самом деле мы переселились из Африки, пройдя через «бутылочное горлышко», и популяция людей сократилась до сравнительно малого числа — и все живущие сегодня неафриканские «расы» произошли от этого небольшого числа, в то время как Homo erectus вымерли. На данный момент все указывает на то, что этот массовый исход произошел лишь однажды и в нем участвовало порядка 100 000 человек. В этом числе были все мы — японцы, эскимосы, скандинавы, мандаринцы, евреи, ирландцы, представители племени сиу и люди кубков… Таким же образом все нынешние виды собак тогда были «представлены» в одомашненном волке (если это действительно был волк) — то есть находились в волчьем пространстве смежных возможностей, — и все наши сенбернары, чихуахуа, лабрадоры, кинг-чарльз-спаниели и пудели были выведены из той локальной области пространства организмов.

Лет тридцать назад ненадолго вошло в моду понятие «митохондриальная Ева», когда масс-медиа подхватила идею, будто среди наших предков, в «бутылочном горлышке», действительно существовала такая женщина, настоящая Ева. Это, конечно, чепуха, но масс-медиа старалась разжигать эту веру. Настоящая история, как всегда, была несколько сложнее, и вот в чем она заключалась. В клетке человека, как и в клетке животного или растения, имеются митохондрии. Они являются потомками сибмотических бактерий в миллиардных поколениях, сохранившими часть своего генетического наследия, называемого митохондриальной ДНК. Митохондрии передаются в клетку эмбриона от матери — потому что отцовские либо погибают, либо добираются только до плаценты. Как бы там ни было, митохондриальная наследственность практически полностью осуществляется по материнской линии. Со временем митохондриальная ДНК накапливает мутации, и при этом важные гены претерпевают меньше изменений (по-видимому по той причине, что иначе потомство, если бы таковое появилось, имело бы дефекты), но некоторые цепочки ДНК меняются довольно быстро. Это позволяет нам судить, насколько дальним был общий предок любой пары женщин, проанализировав накопленные различия нескольких последовательностей ДНК. Удивительно, но почти все пары совершенно разных женщин сходятся к единой цепочке, которой около 70 000 лет.

К единственной женщине, нашей общей прародительнице.

К Еве?

Так вот, именно в эту историю вцепилась массмедиа, и вы сами понимаете почему. Однако она не вполне логична. Наличие единой цепочки митохондриальной ДНК не означает, что существовала единственная женщина с такой последовательностью или что она приходилась прародительницей всем остальным женщинам. Доказательство, основанное на современном многообразии различных генов, свидетельствует о том, что 70 000 лет назад популяция людей насчитывала по меньшей мере 50 000 женщин, и многие из них имели точно такую же цепочку ДНК или такую, которую нельзя отличить от неё исходя из имеющихся сегодня свидетельств. Род женщин, не имевших такой последовательности, с тех пор просуществовал в течение некоторого времени, но в итоге угас: их «ветвь» семейного древа людей не доросла до настоящего дня. Мы не знаем наверняка, что с ними случилось, но с точки зрения математики такие явления достаточно распространены. Возможно, женщины-носительницы выжившей последовательности были более «приспособлены» или просто превзошли остальных числом. Есть даже вероятность, что выбор современных женщин для теста был в каком-то отношении необъективным, поэтому и в наше время существует не одна последовательность митохондриальной ДНК.

Откуда мы знаем, что 70 000 лет назад жило не менее 100 000 человек, а не два человека 6000 лет назад, как в историях? Многие (около 30 %) гены в клеточном ядре имеют по несколько вариантов в современной популяции людей. Как и большинство «диких» популяций (то есть не выведенных в лабораториях или для собачьих выставок), каждый человек обладает двумя вариантами примерно 10 % своих генов, полученными от отца и матери из спермы и яйцеклетки. Человек имеет, грубо говоря, 30 000 генов, около 3000 из которых в среднем представлены в двух вариантах. В некоторых случаях — особенно это касается генов иммунной системы, обеспечивающей нам особую, индивидуальную защиту, делающую нас восприимчивыми к одним болезням и стойкими к другим, — существуют сотни вариантов каждого гена (по крайней мере, у четырех наиболее важных). Набор иммунных генов обычного шимпанзе очень похож на человеческий: соответствующее исследование показало, что в одном списке из 65 вариантов одного иммунного гена лишь два не являются совершенно одинаковыми. О ДНК бонобо мы знаем слишком мало и не в состоянии сказать, относится ли к ним то же самое, но люди, знающие толк во вложении инвестиций, говорят, что да, это возможно и даже более чем. Набор гориллы, пожалуй, несколько отличается (но пока было протестировано только тридцать особей).

Как бы то ни было, все эти варианты иммунных генов вышли из Африки через то «бутылочное горлышко», от которого произошли остальные популяции людей. Неразумно считать, что все мы унаследовали по несколько вариантов каждого вариативного гена своих родителей: некоторые получили один вариант (по одинаковому от каждого родителя), но ни у кого не могло оказаться более двух. Люди, покинувшие Африку, имеют около 500 вариантов иммунных генов, общих с шимпанзе — из примерно 750 возможных. У оставшихся в Африке больше — ведь они не проходили через «бутылочное горлышко». Есть и многие другие гены, у которых сохранилось несколько древних версий (древних потому, что они одинаковы и у нас, и у шимпанзе, и, очевидно, у горилл и иных видов). 100 000 — это правдоподобное число людей, которое сумело бы их донести. Если вы желаете это оспорить и несколько снизить данное число, то можете возразить, что некоторые варианты африканских популяций смешались позже — например, в результате торговли рабами с жителями США и стран Средиземноморья или связей финикийских моряков со всем остальным миром. Тем не менее эти доказательства не подтверждают существования Адама и Евы, если только они не путешествовали со свитой из слуг, рабов и наложниц.

Но библейские истории об этом умалчивают^[240].

Глава 11

ПЕЙЗАЖ ИЗ МОЛЛЮСКОВ

Волшебники внимательно наблюдали за происходящим.

— Их там уже пятеро село рядом с ним, — произнес Думминг. — И несколько детей. Кажется, дела у него идут вполне неплохо.

— Они очень заинтересовались его шляпой, — заметил декан.

— Остроконечные шляпы внушают уважение в любой культуре, — сказал Чудакулли.

— Тогда почему некоторые пытались его съесть? — спросил заведующий кафедрой беспредметных изысканий.

— По крайней мере, не похоже, что они настроены воинственно, — сказал Думминг. — Может быть, и нам пора пойти представиться?

Однако когда волшебники подошли к небольшой группе людей, собравшихся вокруг костра, на лицах последних возникло странное выражение… отсутствия выражения. Ни удивления, ни шока. Эти здоровяки обходились с ними так, будто они только что вернулись из бара: их любопытства хватало лишь на то, чтобы узнать, с каким вкусом те принесли чипсы, но не более того.

— Дружелюбные создания, да? — спросил Чудакулли. — Который у них тут главного?

Ринсвинд поднял взгляд, повернулся и выхватил свою шляпу из огромного кулака.

— Никто, — раздраженно ответил он. — Хватит отдирать блестки!

— Ты освоил их язык?

— Я не могу его освоить! У них вообще нет языка! Они просто тыкают пальцами и лупят дубинами. Это моя шляпа, спасибо тебе большое-пребольшое!

— Мы заметили, ты тут уже прошелся вокруг, — сказал Думминг. — Наверняка же что-нибудь разузнал?

— О, да, — ответил Ринсвинд. — Пойдем, я тебе покажу… Да отдай же мне шляпу!

Прижимая двумя руками к голове шляпу с оторванными блестками, он вывел волшебников к просторному пруду на другой стороне деревни. Здесь проходил рукав реки, а вода была кристально чистой.

— Видите те ракушки? — спросил Ринсвинд, указывая на приличного размера кучку неподалеку от берега.

— Пресноводные мидии, — определил Чудакулли. — Очень питательные штуки. А что?

— Большая кучка, да?

— И? — сказал Чудакулли. — Я и сам очень люблю мидии.

— Видите там холм возле берега? Который зарос травой? А за ним ещё один, в кустах и деревьях? И… вообще видите, там везде намного выше, чем здесь? Если хотите знать почему, просто копните землю. В ней повсюду ракушки от мидий! Эти люди живут здесь уже много тысяч лет!

Малочисленный клан следовал за ними, наблюдая с выражением недоумевающего интереса на лице, что было для них обычным состоянием. Некоторые набросились на мидий.

— А моллюсков здесь много, — сказал декан. — На это животное у них явно нет табу.

— Да, и это странно, ведь они явно с ними родственники, — утомленно произнес Ринсвинд. — Сказать по правде, у них совсем никудышные каменные орудия, и они не умеют ни строить хижины, ни разводить костры.

— Но мы же видели…

— Да. Они добыли огонь. Дождались, пока молния попала в дерево или зажглась трава, — сказал Ринсвинд. — Потом они просто годами его поддерживают. Поверьте, им пришлось много поворчать и потыкать пальцами, чтобы этому научиться. И они не имеют ни малейшего понятия об искусстве. Ну, в смысле, картинок. Я нарисовал им корову на земле, и, по-моему, это поставило их в тупик. Мне кажется, они видели просто… линии. Линии — и всё.

— Может, из тебя просто плохой художник? — предположил Чудакулли.

— Осмотритесь вокруг, — сказал Ринсвинд. — Ни бус, ни румян, ни украшений. Не надо быть слишком развитым, чтобы смастерить ожерелье из медвежьих когтей. Даже люди, живущие в пещерах, умеют рисовать. Видели когда-нибудь те пещеры в Убергигле? Они все разрисованы буйволами и мамонтами.

— Должен заметить, ты весьма быстро нашел с ними взаимопонимание, Ринсвинд, — похвалил его Думминг.

— Ну, я понимаю людей достаточно хорошо, чтобы уловить намёк, когда нужно убегать, — ответил Ринсвинд.

— Но тебе не всегда приходилось убегать, ведь так?

— Нет, конечно. Хотя знать, когда наступает подходящий для этого момент, очень важно. Кстати, это Уг, — сказал Ринсвинд, когда седовласый мужчина ткнул его толстым пальцем. — Равно как и все остальные Уги.

Этот Уг указал в сторону Раковинных куч.

— Кажется, он хочет, чтобы мы последовали за ним, — сказал Думминг.

— Может быть, — ответил Ринсвинд. — А может, он показывает, где у него в последний раз произошла успешная дефекация. Видишь, как они все на нас смотрят?

— Да.

— Видишь у них это странное выражение?

— Да.

— Интересно, о чем они думают?

— Да.

— Ни о чем. Уж поверь мне. Это выражение означает, что они ждут, когда их осенит следующая мысль.

За Раковинными кучами находилась ивовая чаща, в центре которой располагалось очень старое дерево — точнее, то, что от него осталось. Расколотое на две части и обгоревшее, оно уже давно умерло.

Члены клана держали дистанцию от волшебников, но седовласый Уг шёл за ними, ненамного отставая.

Ринсвинд с треском раздавил что-то ногой. Он посмотрел вниз и, увидев пожелтевшую кость, едва не ощутил наступление подходящего момента. Затем он разглядел мелкие бугорки по всей поляне — многие из них заросли травой.

— А вот и дерево, которое подарило огонь, — произнес Чудакулли, тоже заметивший его. — Священная земля, джентльмены. Здесь же они хоронят своих умерших.

— Не совсем хоронят, — уточнил Ринсвинд. — Многих просто оставляют, думаю, вы сейчас в этом убедитесь. Кажется, они просто хотят показать, откуда у них взялся огонь.

Чудакулли потянулся за трубкой.

— Они действительно не умеют его добывать? — сказал он.

— Они даже не поняли моего вопроса, — ответил Ринсвинд. — Ну, я задал вопрос… А они не поняли, что я надеялся, что это был вопрос. Они явно не передовые мыслители. Должно быть, для них уже было большим открытием, что с животных нужно сдирать шкуру до того, как надевать на себя. Мне ещё не приходилось встречать людей, которые были бы такими… бестолковыми. Я даже не знаю, как это выразить. Они не полные идиоты, но в их понимании проявление находчивости — это когда удается ответить на вопрос в течение десяти минут.

— Ну, тогда это должно их слегка оживить, — сказал Чудакулли и зажег свою трубку. — Полагаю, сейчас они сильно удивятся!

Уги посмотрели друг на друга. Посмотрели на аркканцлера, выпускающего дым. А потом напали на него.

В Плоском мире воображения напрочь лишены только представители племени н’туитифов, но они одарены прекрасными способностями к наблюдению и умозаключениям. Они ни разу ничего не изобрели и стали первым племенем в истории, которое одолжило огонь. Но, окруженные племенами, обладающими чрезвычайно развитым воображением, они умели хорошо прятаться. Когда для окружающих палка — это «дубина», «копье», «рычаг», «мировое господство», а для тебя палка — это только «палка», то ты естественным образом оказываешься в проигрышном положении.

А в данный момент палка кое для кого означала «шест».

Некто перемахнул через поляну и приземлился перед Угами.

Орангутаны, будучи слишком умными приматами, не выходят на боксерский ринг. Но если бы они это делали, их недостаточная маневренность ног была бы компенсирована способностью вырубать соперника, не поднимаясь с табурета.

Большинство Угов бросилось наутек. Они могли сразу же столкнуться лицом к лицу с Сундуком, но у того не было лица. Тот их боднул, и они пошатнулись и попытались понять, что это было. Но тут на них набросился библиотекарь.

Те, кто осознал, что наступил подходящий момент для спасения бегством, спаслись бегством. Те, кто не осознал, остались там, куда их поставили.

Изумленный аркканцлер все ещё держал горящую спичку, когда к нему с громкими криками приблизился библиотекарь.

— Что он говорит? — спросил он.

— Что-то о том, что он сидел в библиотеке, а в следующее мгновение оказался в этой реке, — сказал Думминг.

— И все? По-моему, он ещё что-то говорил.

— Остальное — ругательства, сэр.

— А разве приматы ругаются?

— Да, сэр. Постоянно.

Библиотекарь снова разразился речью, аккомпанируя себе ударами кулаков о землю.

— Опять ругается? — спросил Чудакулли.

— О, да, сэр. Он не на шутку огорчен. Гекс сказал ему, что во всей истории этой планеты нет и никогда не будет библиотек.

— Ай!

— Весьма, сэр.

— Я обжег палец! — Чудакулли пососал большой палец. — А где Гекс вообще?

— Я тоже об этом только что подумал, сэр. Все-таки хрустальный шар принадлежал городу, которого здесь больше нет…

Они повернулись к дереву.

Похоже, когда в него ударила молния, оно здорово обгорело, уже будучи мертвым и сухим. У него была лишь пара обрубленных ветвей, а само оно, все черное, казалось странным и зловещим на фоне зеленых ив.

Ринсвинд сидел на его верхушке.

— Какого черта ты там делаешь, приятель? — крикнул ему Чудакулли.

— Не убегать же мне по воде, сэр, — ответил сверху Ринсвинд. — И… кажется, я нашел Гекса. Это дерево разговаривает…

Глава 12

КРАЙНИЕ ЛЮДИ

Крайние люди, придуманные Ринсвиндом, — это явная пародия на ранних гоминид. Они здорово напоминают людей, на которых, как раньше думали антропологи, были похожи неандертальцы.

Сейчас нам кажется, что неандертальцы имели с ними ещё больше сходств — они разве что не хоронили умерших. По крайней мере, под влиянием духа времени нам хочется думать, что за их надбровными дугами что-то происходило. В Словении была найдена кость с отверстиями, которую некоторые археологи приняли за флейту, изготовленную неандертальцами 43 000 лет назад. Впрочем, её музыкальное прошлое остается предметом для споров. Франческо Д’Эррико и Филип Чейз подробно изучили эту кость и пришли к выводу, что отверстия были проделаны зубами животных, а не расположенными к музицированию неандертальцами…

Какой бы флейтой она ни была, не вызывает сомнения тот факт, что неандертальская культура за долгий период времени не претерпела значительных изменений. В отличие от культуры, предшествовавшей нашему появлению, которая изменилась очень резко и меняется до сих пор.

Так что же так рознит нас с неандертальцами?

Согласно гипотезе африканского происхождения человека, наши (и не только наши) предки произошли от коренной популяции, которая эволюционировала на территории Африки. Они мигрировали через Средний Восток, а оказавшиеся затем в Австралии, по всей видимости, ушли через Южную Африку, хотя могли обойти и через Дальний Восток и Малайзию. Это было вполне осуществимо, если они располагали лодками.

В принципе, история иммунных генов, о которой мы говорили в десятой главе, могла бы сообщить нам больше, но таких исследований пока никто не проводил: либо у австралийских «аборигенов» такое же многообразие генов, что у остальных из нас, вылетевших из «бутылочного горлышка», либо они обладают собственным немногочисленным и характерным набором. Как бы то ни было, нам ещё предстоит узнать нечто интересное, но до тех пор, пока кто-нибудь не соберет данные, мы не будем даже иметь представления, что конкретно это будет. В науке часто имеют место беспроигрышные ситуации. Но попробуйте объяснить это счетоводам, которые контролируют финансирование исследований.

Говоря об этих «миграциях», мы не имеем в виду исход евреев из Египта. Это не тот случай, когда группа людей путешествовала сорок лет, подчиняя себе других гоминид, встречавшихся на пути. На самом деле они, скорее, постепенно основывали небольшие поселения, оттягиваясь все дальше и дальше от родной земли и даже не осознавая, что совершают миграцию. Это происходило как-нибудь вроде: «Эй, Алан, почему бы вам с Мэрилин не заняться охотой и собирательством в паре долин отсюда, на берегу прекрасного Евфрата?» А пару столетий спустя уже и на дальнем берегу реки вырастало несколько поселений. Это не просто предположение: археологи действительно обнаружили несколько таких поселений.

Если люди основывали новое поселение в миле от предыдущего каждые десять лет, им понадобилось бы всего 50 000 лет, или 1000 дедов, чтобы рассеяться из Африки аж до крайнего севера. Но они определенно справились быстрее. Едва ли там и впрямь кто-то куда-то переселялся, скорее дети просто обустраивались в сотнях ярдов от родителей, чтобы им было где растить своих детей.

Распространяясь по миру, мы стали разнообразнее. Сейчас мы удивительно разнообразны и в физическом, и в культурном отношении. Но, с точки зрения эльфийского наблюдателя, мы все, пожалуй, одинаковы — от китайцев и эскимосов до майя и валлийцев. Наши сходства гораздо заметнее, чем различия^[241]. В Африке мы тоже были разными, от высоких и гибких масаи и зулусов до низкорослых!^[242] кунг и крепких йоруба. Эти народы действительно разнятся с давних времён: и от нас, и друг от друга, почти так же, как волки от шакалов. Люди, вылетевшие из «бутылочного горлышка», начали различаться между собой относительно недавно, как и различные породы собак от единственного вида волка (или, возможно, шакала).

Данный тип быстрой дифференциации является типичной историей эволюции под названием «адаптивная радиация». «Радиация» — это «распространение», а «адаптивная» значит, что организмы при распространении меняются, адаптируясь к новой окружающей среде — и в особенности к последствиям своей собственной «адаптивной радиации». Именно это произошло с дарвиновыми вьюрками, когда небольшая группа вьюрков одного вида прилетела на Галапагосские острова и за несколько миллионов лет разделилась на тринадцать отдельных видов, плюс четырнадцатый на острове Кокос. (Интересно, какой была бы легенда о Четырнадцатом вьюрке.) Ещё один широко известный пример — огромное множество рыб-цихлид, достигнувших разнообразия в озере Виктория за последние полмиллиона лет или около того. Там они заняли экологическую нишу сомов, планктонных фильтраторов и детритофагов. Они эволюционировали в виды с большими зубами, дробящими раковины моллюсков, виды, которые приспособлены к чистке чешуи или плавников других рыб. Да, в буквальном смысле: когда ловилась рыба этих видов, в желудке у неё не находили только глаза^[243]. Размеры этих цихлид варьировались от пары сантиметров до полуметра. Представители исходного вида речных рыб, Haplochromis burtoni, от которого пошли все циклиды, составлял 10–12 сантиметров в длину.

Любопытно, что генетическое разнообразие этих рыб невелико в сравнении с морфологическим и поведенческим: оно сопоставимо с генетическим разнообразием людей, покинувших Африку, но не меньше, чем у тех, кто там остался. По крайней мере, если верить некоторым справедливым способам оценивания генетического разнообразия.

Вторая часть этой истории почти всегда повествует о вымирании: лишь изредка один из недавно отделившихся видов приобретает новую, хорошую способность и выживает, но все остальные виды неизменно вымирают. Обычно вымирание этих приспособленных, адаптивно-радиационных рыб происходит, когда появляется профессионал — например, сом, чьи предки питались детритом в течение 20 миллионов лет, — и заменяет собой цихлида-любителя. К сожалению, в данном случае речь идёт не о безобидном соме, а о нильском окуне, профессиональном хищнике древней породы. Сейчас нильский окунь практически полностью зачистил озеро Виктория от прежде многочисленных цихлид, и по этой причине мы говорили об этом эпизоде в прошедшем времени^[244]. Бо́льшую часть остатков той славной радиации цихлид сейчас можно обнаружить в домах любителей, которые держат представителей некоторых странных видов в аквариумах, а также в музее Джеффри в Лондоне, который по стечению обстоятельств оказался одним из крупнейших ареалов обитания цихлид и содержится за счет государства. И пока нам неизвестно, удалось ли какой-либо разновидности цихлид приобрести способность, которая позволила бы ей ужиться с нильским окунем.

Сложно сказать, какой должен появиться нильский окунь, чтобы сократилось нынешнее разнообразие вида Homo sapiens. При удачном раскладе это случится в результате нашей собственной склонности к смешению рас, которому способствуют авиакомпании и от которого предостерегают священники. А может, на нас нападут инопланетяне из «Дня независимости», жаждущие завоевать нашу галактику. Или более компетентные инопланетяне, как минимум с элементарной защитой от вирусов.

Был ли свой нильский окунь у неандертальцев? Что в нас было такого особенного, что они не смогли с нами конкурировать? Джон Кэмпбелл — младший в редакционной статье в журнале «Поразительный научный факт и вымысел» предположил, что мы отбирали себя — совсем как эльфы — с самых давних времён. Он приписал свою идею антропологу XIX века Льюису Моргану, хотя фактически придумал бо́льшую часть истории сам.

И вот в чем она заключалась: мы отбираем себя при помощи возрастных посвятительных ритуалов и других племенных обрядов. В какой-то степени они пересекаются с нашими религиозными историями, но как способ социализации возрастные ритуалы могли существовать чуть ли не раньше самых элементарных анимистических верований. Они, вне всяких сомнений, лежат в основе комплекта «Собери Homo sapiens». Но у неандертальцев могло и не быть такого культурного комплекта, по крайней мере, столь же эффективного, как у нас. В таком случае они, наверное, сильно напоминали крайних людей Ринсвинда, как и остальные крупные приматы — поселившиеся в Эдемском саду и (в целом) довольные этим, а потому не собирающиеся его покидать.

Что такого особенного в возрастных ритуалах? Какая история связывает их с эволюцией, превратившей нас в рассказывающих животных? По Кэмпбеллу, возрастные ритуалы просто отбирают продолжателей рода. Это стандартный механизм «неестественного отбора», с помощью которого выводятся новые сорта георгинов или новые породы собак, только в нашем случае либо создаются новые виды людей, либо совершенствуются существующие виды. Волшебники всегда знали о неестественном отборе, и он даже материализовался в виде бога эволюции в «Последнем континенте». Неестественный отбор — это не только генетика. Если вы не размножаетесь, значит, у вас нет возможности передавать своим детям культурные убеждения. В лучшем случае вы передадите их чужим детям.

Вот как это работает. Перед нами группа из полудюжины детей в возрасте где-то между одиннадцатью и четырнадцатью годами. Взрослые приготовили им серьезные испытания, и ребятишки должны их пройти, чтобы их приняли как полноправных членов племени — то есть продолжателей рода. Возможно, их лишат крайней плоти или нанесут иные повреждения, после чего «обернут» раны жгучими травами; возможно, их будут мучать скорпионами или кусачими насекомыми; возможно, им прижгут лица раскаленным металлическим клеймом; возможно (точнее, как правило), старшие совершат над ними сексуальное насилие. Они будут заморены голодом, избиты, подвергнуты чистке… О, да, в этом отношении мы весьма изобретательны.

Тех, кто сбежал, в группу не приняли^[245], и, следовательно, они не стали продолжателями рода. А значит, не приходились предками ни нам, ни кому-либо ещё. Те же, кто стерпел унижения, наоборот, были вознаграждены принятием в состав племени. Кэмпбелл догадывался, что этими возрастными ритуалами отбирались те, кто мог побороть инстинктивный страх боли и обладал воображением и героизмом: «Если я вынесу эту боль, то получу в награду привилегии, как у этих старейшины, а ещё я представляю, что они когда-то проходили то же самое и сумели выжить».

Позднее причинять боль стало прерогативой священников. Именно таким образом они стали священниками, и последующие поколения стали «уважать» их и их учения. К тому времени унижение стало само по себе наградой как для мученика, так и для мучителя (см. роман «Мелкие боги»), а людей уже отбирали по способности подчиняться вышестоящим.

И действительно, книга Стэнли Милгрэма «Подчинение авторитету» описывает, насколько мы покорны, используя авторитет белого лабораторного халата, чтобы принуждать людей к дистанционным пыткам других. Последние на самом деле были актерами, изображавшими соответствующую реакцию на «легкую», «сильную» и «мучительную» боль — так, чтобы объект эксперимента ей поверил. Милгрэм показывает, как люди изобрели авторитеты и покорность — между прочим, и то и другое также свойственно эльфам. Этот аспект нашей истории об эволюции объясняет и таких людей, как Адольф Эйхман, и таких, как Альберт Эйнштейн, — но мы не станем углубляться в подробности, поскольку эта тема уже раскрыта нами в книгах «Избранная обезьяна» и «Вымыслы реальности».

Несколько человек отказались выполнять указания Милгрэма — такие индивидуалисты всегда выступали либо исходя из собственного опыта (некоторые из отказников прошли через концентрационные лагеря и сами когда-то были подвержены пыткам), либо благодаря комплекту «Собери человека». Многие из этих комплектов способствуют появлению малого числа индивидуалистов, но мы надеемся, что комплект западного человека оснащен голливудскими фильмами именно для того, чтобы воспитать стремление противостоять авторитетам. Хотя, наверное, это возможно лишь при наличии подходящих генов и благоприятной домашней среды.

Большинство древних ритуалов к настоящему времени себя изжили. Евреи делают обрезание, чтобы подтвердить приверженность родителей, а не детей, перед которыми не ставится никакого выбора. Джек собирал образцы крайней плоти в Бостоне в начале 1960-х — они были хорошим источником живой человеческой кожи, необходимой ему для исследования пигментных клеток. Он повидал немало родителей, и многие из них бледнели, а некоторые даже лишались чувств — причём чаще это случалось с мужчинами, чем с женщинами. Еврейская бар-мицва действует на ребенка весьма устрашающе, хотя её нельзя завалить — во всяком случае сейчас. Но раньше неудачи случались, и последствия были серьезными. Например, в гетто, где лишь треть населения состояла в браке, матери «лучших» девочек выбирали для них мальчиков, которые удачнее всех совершили бар-мицву. Это могло бы объяснить столь развитые речевые способности, которыми обладают евреи во многих западных популяциях. Другое объяснение предполагает, что евреям было разрешено их развивать лишь ввиду запрета на владение землей и прочей собственностью — и в таких ограничениях им приходилось жить. Почему они оказались столь успешными в отношении речи, что добились успеха вопреки ограничениям, — вопрос интересный, и бар-мицва с отбором продолжателей рода является убедительным ответом на него.

Исключением можно назвать цыган: они проводят простое испытание мужчин перед браком, которому их зачастую подвергают в возрасте, который в других культурах считают препубертантным. Цыгане, добившиеся успеха в среде западных культур, не преуспели в развитии речи. Это разительно отличается от их музыкальных достижений: цыгане хороши в танцах, однако классические композиторы и сольные инструменталисты чаще были представителями еврейского народа. Цыгане тоже имеют общее с нами селекционное происхождение, если, конечно, мы правы в том, что наши возрастные ритуалы и вправду передаются по наследству и являются универсальными.

Другие крупные приматы не пытают своих детей ритуалами, что, по-видимому, относилось и к остальным гоминидам вроде неандертальцев. Поэтому у них не получилось построить цивилизацию. Уж простите, но что нас не убивает, кажется, действительно делает нас сильнее.

Ещё одна история, которую мы хотим вам рассказать, — это история о том, что происходило с молодыми людьми примерно в тот период, когда было изобретено земледелие. Она объясняет возникновение варварского общества. Не поймите нас неправильно: мы не говорим, что издевательства над подростками — это варварство. С позиции членов племен, это вовсе не варварство, а лучший способ принятия их в свой состав. «Мы занимались этим с самого сотворения мира, и вот в доказательство наш священный нож, который мы всегда использовали для обрезаний». Нет, для племен варвары, которых мы себе представляем, ужасны — у них даже нет никаких правил, регулирующих традиции… Даже племя манки, что живет в паре миль отсюда, лучше их; по крайней мере, у манки есть свои традиции, пусть и не такие, как у нас. А ещё мы похитили несколько их женщин, и они умеют делать удивительные вещи…

Проблемы возникают из-за молодых людей, живущих на склонах холмов, которыекогда-то были изгнаны из племени, провалив свои ритуалы, или ушли по собственному желанию (тоже таким образом не пройдя испытания). «Пара моих братьев ушли с ними, а ещё сын Джоэла, и, конечно, четверо ребят, которые остались после смерти Герти. Нет, с ними все в порядке, но если они собираются в шайку и делают смешные прически, чтобы отличаться от других, то приходится запирать овец и выпускать собак. Ещё они используют эти забавные словечки — «честь», «отвага», «грабеж», «герой» и «наша шайка». Когда мои братья сами спустились в долину к нашей ферме, я дал им немного еды. Но какая-то шайка молодчиков, я не говорю, что это была их шайка, просто так, от нечего делать подожгла ферму Браунов…»

Любой ковбойский фильм несёт идею о том, что варварство и племенной строй противоположны друг другу, а честь и традиции — плохие товарищи. И что Homo sapiens, отобравшие себя по творческому потенциалу и способности переносить боль ради будущего удовольствия, готовы умирать ради своих убеждений, шаек, чести, вражды, любви.

Цивилизация, какой мы её знаем, очевидно, объединяет в себе элементы обоих типов человеческой культуры: от племенного строя она берет традиции, а от варварского — гордость и честь. Изнутри нации напоминают племена, но перед другими нациями стараются казаться варварами. Наш экстеллект рассказывает нам истории, мы рассказываем их своим детям, они учат нас, кем нам быть или что делать в определенных обстоятельствах. Принимая эту точки зрения, Шекспира можно назвать величайшим цивилизатором. Его пьесы были сочинены в варварской среде, в городе, где головы вывешивали на пиках и проводили ритуальные четвертования; все они основаны на племенных традициях, которые составляют значительную часть жизни людей в течение довольно долгого времени. Он убедительно показывает нам, что в конце зло всегда терпит крах, любовь побеждает, а смех — величайший дар, который варвары преподнесли племенам, — это одно из опаснейших орудий, потому что он цивилизует.

Коэны являются потомственным родом еврейских первосвященников. Однажды в Иерусалиме у Джека спросили, гордится ли он своей фамилией, учитывая её благородное прошлое, относящееся к этим первосвященникам. Джек видит в основе этого благородства кровь, которая примерно на шесть дюймов затопляла улицы, и почти вся она принадлежала другим людям, поэтому он этим не гордится. Напротив, если считать, что каждый из нас несёт ответственность за деяния своих предков, то Джеку стыдно за них. Он любит книгу «Мелкие боги» не меньше, чем еврейский день искупления, Йом-Киппур, который вызывает лишь чувство раскаяния, а ему всегда есть о чем покаяться. Он убежден, что его эмоция — вина — досталась ему в наследство от отбора Моргана/Кэмпбелла посредством племенных ритуалов, через которые проходили его предки.

Члены племени не «гордятся» — по их мнению, что не обязательно, то запрещено, так чем же здесь гордиться? Можно хвалить детей, когда они все делают правильно, или журить и наказывать, если неправильно, но нельзя гордиться тем, что вы делаете как полноправный член племени. Это заслуга территории. При этом можно испытывать вину, если вы не сделали того, что должны были сделать. С другой стороны, первосвященники, воюющие с раскольниками из соседних племен, творя бесчинства вроде голов, насаженных на пики, — это настоящее варварство.

Различие племенного строя от варварского хорошо иллюстрирует история о Дине, изложенная в 34-й главе книги Бытия. Дина из израильского народа была дочерью Лии и Иакова, «и увидел её Сихем, сын Еммора Евеянина, князя земли той, и взял её, и спал с нею, и сделал ей насилие»^[246]. Сихем влюбился в неё и захотел сделать своей женой. Но сыновья Иакова посчитали, что Сихем нарушил заведенный порядок вещей: «…И воспылали гневом, потому что бесчестие сделал он Израилю, переспав с дочерью Иакова, а так не надлежало делать». И когда Еммор, отец Сихема, спросил разрешения на брак и смешение его племени с народом Израиля, сыновья Иакова задумали коварный план.

Они сказали евеянам, что примут предложение при условии, что те сделают себе обрезание, чтобы стать подобными израильскому народу. Евеяне согласились, рассудив так: «Сии люди мирны с нами; пусть они селятся на земле и промышляют на ней; земля же вот пространна пред ними. Станем брать дочерей их себе в жены и наших дочерей выдавать за них». Они приняли решение, «и обрезан был весь мужеский пол — все выходящие из ворот города его». И два дня они мучились болью. В это время братья Дины, Симеон и Левий, вывели сестру из дома Сихема, а затем предали мечу всех евеян мужского пола, разрушили их город и забрали себе всех домашних животных, богатства, детей и жен. Эта история об обмане и предательстве не пользовалась большой популярностью в последние годы и сейчас не взывает к чувству юмора, как в былые времена.

Как бы то ни было, в этой истории ответ евеян на преступление Сихема соотносился с обычаями племени, а израильтяне повели себя по-варварски. Евеяне, первыми допустив ошибку, захотели искупить вину и сосуществовать в мире, даже выразив готовность предложить приданое и другие уступки для возмещения убытков, нанесенных Сихемом. Но для израильтян имело значение лишь искаженное понятие о «чести», согласно которому жестокость, убийство и воровство были оправданы защитой репутации Дины. Или, что более вероятно, их собственного чувства мужского достоинства.

Излюбленный персонаж из Плоского мира — Коэн-Варвар, пародирующий героев меча и магии, таких как Конан-варвар, и целиком состоящий из мускулов, ожерелий из тролльих зубов и пышущего тестостероном героизма, — впервые появляется во втором романе о Плоском мире «Безумная звезда»:

— Погоди-погоди, — вмешался Ринсвинд. — Коэн — это такой здоровенный мужик, шея как у быка, а на груди мускулы, словно мешок с футбольными мечами. То есть он величайший воин Диска, легенда при жизни. Помню, как мой дед говорил мне, что видел его… мой дед говорил мне… мой дед…

Он запнулся, смешавшись под буравящим его взглядом.

— О-о, — сказал он. — Разумеется. Прости.

— Да, — вздыхая, отозвался Коэн. — Правильно, парень. Я — жижнь при легенде^[247].

Коэн, которому к тому времени было восемьдесят семь, был из тех варваров, чьи орды врывались в город, сжигали лошадей и страстно поглядывали на женщин. Но он вовсе не слабак: с возрастом он, как дуб, лишь становится крепче. В романе «Интересные времена» он объясняет Ринсвинду, почему в таком районе, как Овцепики, больше не осталось занятий для варваров:

Заборы и фермы, заборы и фермы — везде. Убьешь дракона, люди недовольны. И знаешь, что ещё? Знаешь?

— Даже не догадываюсь.

— Совсем недавно ко мне подошел один человек и сказал, что мои зубы оскорбляют троллей. А, каково?^[248]

Согласно еврейской традиции, Коэны — это настоящие коганимы, то есть прямые потомки рода Аарона. При недавних исследованиях генетики Коэнов было обнаружено несколько любопытных находок, касающихся их чрезвычайных гордых (варварских) особенностей. Профессор Вивиан Мозес (да, почти как Моисей) вместе с группой израильских ученых решил проверить, имеют ли под собой традиции фактическую основу. Как по цепочке митохондриальной ДНК прослеживается наследственность по женской линии, так и по Y-хромосоме, которая есть только у мужчин, можно проследить за наследственностью по мужской.

В еврейском народе когда-то произошел любопытный раскол, благодаря которому появилась возможность проверить историю коганимов с научной точки зрения. При переселении евреев часть их осела в Северной Африке, но одна крупная популяция мигрировала в Испанию. Сегодня они известны как сефарды, и к числу их потомков относятся Ротшильды, Монтефиоре и другие семьи банкиров. Другая, более смешанная популяция переселилась в Центральную Европу, преимущественно в Польшу, и получила название «ашкенази». Мозес и его коллеги изучили Y-хромосомы Коэнов, представляющих группы сефардов и ашкенази, а также не-Коэнов (израильтян). В результате примерно у половины протестированных Коэнов были обнаружены характерные последовательности ДНК, присущие коганимам. У представителей трех групп наблюдались лишь незначительные различия. Основываясь на них, можно предположить, что ашкенази и сефарды разделились чуть менее 2000 лет назад, и всего 2500 лет назад все Коэны представляли собой единую группу.

Это складывается в красивую историю, и ДНК свидетельствует в подтверждение предполагаемых исторических фактов. Но ничто не защитит от веры лишь на основе желания во что-либо верить лучше, чем наука. Мозес с коллегами явно упустили некий фактор, который теперь требует объяснения — ибо без его учета все складывается чересчур удачно.

Большинство групп людей практикуют моногамию, но как и у лебедей, гиббонов и других животных, которых мы считали верными до самой смерти, у нас нередко случаются и прелюбодеяния, и дети с разными законными и биологическими родителями. В Англии таким является примерно каждый седьмой ребенок, и это соотношение примерно одинаково как в трущобах Ливерпуля, так и в богатом пригороде Мейденхеде^[249].

Наиболее сдержанными в этом отношении людьми, насколько нам известно, являются амиши, живущие в восточной Пенсильвании и других районах частях США. Для них данный показатель составляет лишь один из двадцати. Предположим, что все миссис Коэн от наших дней до сыновей Аарона, живших сто поколений назад, были столь же честны, что и амиши. Тогда доля мужчин Коэнов с Y-хромосомой должна составлять 0,95¹⁰⁰, что значительно меньше, чем один из ста. Тогда почему же она составила один из двух?

Существует возможное объяснение, которое соотносится с тем, что нам известно о человеческой сексуальности, или, по крайней мере, с тем, о чем в своих книгах писал Джон Саймонс, эксперт в сексуальном поведении людей. Согласно многим исследованиям сексуального поведения, вплоть до проведенных Альфредом Кинси в 1950-х годах, женщины изменяют с мужчинами, имеющими как более высокий, так и более низкий статус. В разных социальных контекстах часто возникают те или иные ситуации, когда женщины «оказывают услуги» мужчинам более высокого статуса (вспомните о Клинтоне) или же развлекаются с менее притязательными мужчинами. Однако отцами в подавляющем большинстве случаев оказываются мужчины, имеющие более высокий статус.

Это означает, что, если миссис Коэн, живущая в гетто или в любом другом, преимущественно еврейском, обществе, захочет мужчину высокого класса, ей придется выбирать между другими Коэнами. Следовательно, сохранность Y-хромосомы Аарона обеспечивается скорее сексуальным снобизмом, нежели необыкновенной верностью. Такая история кажется гораздо более правдоподобной.

Глава 13

СТАЗИС-КВО

Ивы покачивались под легким дуновением бриза. Окруженное ими дерево, пораженное молнией, заговорило едва слышным голосом. На памяти Угов молния попала в него три раза. Находясь на вершине раковинной кучи, оно было здесь наивысшей точкой.

Голос из дерева произвел впечатление даже на созданий, столь сильно сопротивлявшихся возникновению новых мыслей. Они и так чувствовали важность этого дерева, ведь оно было важным само по себе и к тому же росло в важном месте, где небеса соприкасались с землей.

Это было не такое уж большое открытие, скорее история без сюжета, едва ли имеющая в своей основе какие-либо верования, но Гексу приходилось пользоваться тем, что было в его расположении.

Волшебники рассуждали о будущем — или о будущих.

— Ничего не меняется? — спросил декан.

— Нет, сэр, — в четвертый раз повторил Думминг. — И да, это действительно то же время, в котором находился город, где мы с вами были. Но здесь все по-другому.

— Но тот город был практически современным!

— Да, там были головы на пиках, — заметил Ринсвинд.

— Надо заметить, он был немного отсталым, — признал Чудакулли. — И пиво там отвратительное. Хотя он был довольно перспективным.

— Я не могу понять. Мы же остановили эльфов, — произнес декан.

— А взамен получили многие тысячи вот таких лет, — сказал Думминг. — Так говорит Гекс. Эти люди даже не успеют научиться добывать огонь — большой камень раздавит их раньше. Ринсвинд прав. Они не полные идиоты, просто они не… прогрессируют. Помните цивилизацию крабов, которую мы находили?

— Те хоть вели войны и брали пленных и рабов! — произнес профессор современного руносложения.

— Да, прогрессировали, — заключил Думминг.

— Головы на пиках, — сказал Ринсвинд.

— Хватит уже это повторять, там было всего-то две головы, — раздраженно заметил Думминг.

— По-видимому, мы сделали ещё что-то, и это что-то изменило ход истории, — предположил заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — Может быть, раздавили не то насекомое или вроде того? — Все уставились на него, и он добавил: — Просто подумалось.

— Мы просто прогнали эльфов, только и всего, — сказал Чудакулли. — Эльфы вызывают именно то, что мы видим здесь. Суеверия и…

— Уги не суеверны, — сказал Ринсвинд.

— Им же не понравилось, когда я зажег спичку!

— Но они и не стали вам поклоняться. Им просто не нравится, когда что-то происходит слишком быстро. Но, как я говорил вам, они не рисуют рисунков, не раскрашивают свои тела, не создают инструментов… Я спросил Уга о небе и луне, и, насколько могу судить, они совсем не задумываются о таких вещах. Для них это просто штуки над головой.

— Да ладно, — усомнился Чудакулли. — Все рассказывают истории о луне.

— А они нет. Они вообще не рассказывают историй, — заверил Ринсвинд.

После этих слов повисла тишина.

— Вот те на, — наконец произнес Думминг.

— Нет рассказия, — сказал декан. — Помните? Вот чего не хватает этой вселенной. Мы так и не видели его следов. Здесь никто не знает, что должно произойти.

— Но разве здесь не должно быть что-то взамен? — сказал Чудакулли. — Ведь это место кажется вполне нормальным. Из семян вроде бы вырастают деревья и трава. Облака знают, что они должны висеть в небесах.

— Как вы помните, сэр, — заметил Думминг, хотя его тон скорее звучал как «я вижу, вы забыли, сэр», — мы выяснили, что в этой вселенной есть вещи, которые работают вместо рассказия.

— Тогда почему эти люди сидят без дела?

— Потому что им больше ничего не надо! — сказал Ринсвинд. — Здесь для них мало опасностей, много еды, солнце светит… Все идёт как по маслу! Они как… львы. Львы не нуждаются в историях. Ешь, если голоден, спи, если устал. Это все, что им нужно знать. Чего ещё им не хватает?

— Но ведь зимой похолодает, наверное?

— И что? Зато весной потеплеет. Это как луна и звезды. Все случается сами собой!

— И так они прожили сотни тысяч лет, — произнес Думминг.

Снова наступило молчание.

— Помните тех безмозглых ящеров? — спросил декан. — Насколько я помню, они просуществовали сто с лишним миллионов лет. Полагаю, они по-своему достигли успеха.

— Успеха? — переспросил Чудакулли.

— Я имею в виду, они существовали довольно долго.

— Неужели? А они построили хоть университет?

— Ну, нет…

— Нарисовали хоть одну картину? Изобрели письменность? Открыли хоть один маленький класс начального образования?

— Нет, насколько я знаю…

— А в конце их всех уничтожил огромный камень, — сказал Чудакулли. — А они даже не поняли, что это было. Протянуть миллионы лет — это ещё не достижение. Это по силам даже булыжнику.

На волшебников накатила волна уныния.

— А у людей Ди дела шли вполне успешно, — пробормотал Чудакулли. — Несмотря на отвратное пиво.

— Я думаю… — начал Ринсвинд.

— Что? — спросил аркканцлер.

— Ну… Что, если мы вернемся в прошлое и остановим самих себя, останавливающих эльфов? По крайней мере, тогда мы сумеем вернуться к людям, которые будут более занимательны, чем коровы.

Чудакулли обратился к Думмингу:

— Это возможно?

— Думаю, да, — ответил тот. — Технически, если мы остановим сами себя, я полагаю, ничего не изменится. И всего этого не произойдет… По-моему. То есть это произойдет, потому что мы будем это помнить, но потом этого не произойдет.

— Понятно, — сказал Чудакулли.

Волшебникам никогда не хватает терпения, когда речь заходит о временных парадоксах.

— Мы можем остановить сами себя? — спросил декан. — Ну, то есть как мы это сделаем?

— Мы просто объясним себе ситуацию, — сказал Чудакулли. — Мы же с вами рассудительные люди.

— Ха! — воскликнул Думминг и поднял голову. — О, простите, аркканцлер. Кажется, я подумал о чем-то другом. Продолжайте, пожалуйста.

— Хм. Если бы нам нужно было побить эльфов, а некто, очень похожий на меня, подошел ко мне и сказал этого не делать, я бы посчитал, что это какие-то эльфийские проделки, — заметил профессор современного руносложения. — Ну, вы же знаете, они могут сделать, чтобы вы думали, что они выглядят не так, как на самом деле.

— Если бы я встретился сам с собой, уж я бы себя узнал! — произнес декан.

— Смотрите, это просто, — сказал Ринсвинд. — Поверьте мне. Просто скажите себе что-то такое о себе, что никто, кроме вас, не может знать.

На лице декана отразилось беспокойство.

— Разве это разумно? — усомнился он.

Как и многие другие люди, волшебники нередко бывают вынуждены хранить секреты, о которых и знать не хотели бы.

Чудакулли поднялся.

— Мы знаем, что это сработает, — сказал он, — потому что это уже с нами произошло. Сами рассудите. В итоге у нас все должно получиться, ведь мы знаем, что похожий на них вид улетит с планеты.

— Да, — согласился Думминг, — и в то же время нет.

— Что это, черт возьми, значит? — возмутился Чудакулли.

— Ну… Мы, несомненно, были в будущем, в котором это произойдет, — принялся объяснять Думминг, нервно вертя в руках свой карандаш. — Но есть и альтернативные варианты будущего. Многогранная природа вселенной, позволяющая поглощать и смягчать эффекты от очевидных парадоксов, также подразумевает, что в ней нет ничего определенного. Даже если вы в чем-то уверены, это ещё не определено, — он старался не замечать взгляда Чудакулли. — Мы попали в будущее. Сейчас оно существует только в наших воспоминаниях. Реальным оно было лишь в тот момент, а теперь может и не наступить. Вот Ринсвинд рассказывал мне о каком-то драматурге, о котором он узнал. Тот жил примерно во время Ди, но в другой ветви этой вселенной. Тем не менее мы знаем, что он существовал, потому что Б-пространство содержит все возможные книги всех возможных реальностей. Понимаете, о чем я? Ничто не определено.

Через некоторое время заведующий кафедрой беспредметных изысканий произнес:

— Знаете ли, кажется, мне больше по душе тот тип вселенной, где младший сын короля всегда женится на принцессе. В них есть смысл.

— Вселенная настолько велика, сэр, что она подчиняется всем возможным законам, — сказал Думминг. — При заданном значении слова «чайник».

— Слушайте, если мы вернулись в прошлое и поговорили сами с собой, то почему мы этого не помним? — спросил профессор современного руносложения.

Думминг вздохнул.

— Потому что это хоть и уже произошло с нами, но ещё не произошло с нами.

— Я, э-э… испытал кое-что подобное, — сказал Ринсвинд. — Сейчас, пока вы ели суп из мидий, я попросил Гекса отправить меня назад во времени, чтобы я предупредил себя задержать дыхание перед тем, как мы приземлились в реку. И сработало.

— Ты задержал дыхание?

— Да, я же себя предупредил.

— Так… А случалось ли в каком угодно времени и месте, что ты не задерживал дыхание, а набирал полный рот речной воды, чтобы потом вернуться во времени и предупредить себя?

— Наверное, случалось, но теперь — нет.

— О, я понимаю, — сказал профессор современного руносложения. — Знаете, это хорошо, что мы волшебники, иначе все эти путешествия во времени совсем бы нас запутали…

— По крайней мере, теперь мы знаем, что Гекс может входить с нами в контакт, — сказал Думминг. — Я попрошу его снова вернуть нас назад.

Библиотекарь проследил за тем, как они исчезли.

В следующее мгновение все остальное исчезло вслед за ними.

Глава 14

ВИННИ-ПУХ И ПРОРОКИ

У Угов не было ни настоящих историй, ни ощущения себя во времени. Как и понятия будущего и желания его изменить.

Мы-то знаем о существовании других вариантов будущего…

Как заметил Думминг Тупс, наша вселенная многогранна. Мы оглядываемся на прошлое, замечаем времена и места, которые можно было бы изменить, и думаем, в каком настоящем могли бы оказаться. Аналогичным образом мы смотрим на настоящее и представляем другие варианты будущего. И думаем, какое из них наступит и что нам нужно сделать, чтобы повлиять на его выбор.

Мы можем ошибаться. Не исключено, что правы фаталисты, считающие, что все предопределено. И что все мы — автоматы, вырабатывающие детерминистическое будущее точной как часы вселенной. Или же правы сторонники квантовой философии, и все возможные варианты будущего (и прошлого) сосуществуют. Или все существующее является лишь одной точкой в многогранном фазовом пространстве вселенных, лишь одной картой из колоды Судьбы.

Как мы научились ощущать себя созданиями, которые существуют во времени? Которые помнят свое прошлое и используют его (как правило, безуспешно), чтобы управлять будущим?

Это случилось очень и очень давно.

Рассмотрим первобытного человека, который смотрит на зебру, которая смотрит на львицу. Три мозга млекопитающих заняты принципиально разными задачами. Мозг травоядного обнаружил львицу, но едва ли он охватывает (это лишь наше предположение, понаблюдайте за лошадьми в поле) все окружающие его 360°, и отметил некоторые объекты, например пучок травы или самку, у которой, возможно, течка, самца, подающего ей соответствующие сигналы, три куста, за которыми, вероятно, скрывается какой-нибудь сюрприз… Если львица сдвинется с места, ей мгновенно будет отдан приоритет, но не всецелое внимание — ведь есть и другие факторы. За теми кустами может прятаться другая львица, и мне лучше убраться подальше в ту милую травку раньше, чем это сделает Чернушка… Глядя на ту высокую траву, я вспоминаю её прекрасный вкус… ЛЬВИЦА СДВИНУЛАСЬ С МЕСТА.

Львица думает: «Какой милый жеребец, за ним не побегу, он слишком силен (воспоминание об ударе в глаз копытом), но если заставлю его побежать, Дора выскочит из-за кустов и, скорее всего, бросится на ту самку, которая пытается привлечь самца, а я потом смогу побежать за ней…»

Наверное, этот план не лучше, чем у зебры, но предвидение будущего и влияние воспоминаний на настоящее планирование в нем налицо. Если я сейчас поднимусь…

Человек смотрит на львицу и на зебру. Даже если это Homo erectus, мы готовы биться об заклад, что у него в голове вертятся истории: «Львица сорвется с места, зебра испугается, другая львица побежит за… ага, за той молодой самкой. И тогда я выбегу и встречусь с молодым самцом; я вижу, как набрасываюсь на него и ударяю камнем». Homo sapiens мог бы придумать более эффективный план — у него более крупный и, очевидно, производительный мозг. Возможно, он с самого начала мог просчитать несколько вариантов, предусмотреть сценарии с «или» и даже «и», который завершается фразой «и я стану великим охотником и познакомлюсь с хорошенькими женщинами». «Если» появилось не сразу, примерно в одно время с наскальной живописью, и все же способность предвидения продвинула наших предков гораздо дальше хищников и их добычи.

Есть несколько предположений о том, почему наш мозг внезапно вырос примерно вдвое — от необходимости запоминать лица членов своей социальной группы, рассказывая сплетни о них, и конкуренции с другими охотниками и собирателями до соревновательной природы языка с выстраиванием структуры мозга таким образом, чтобы лжец мог удачно применять свою ложь, а тот, кому лгут, мог лучше её распознавать. Такие улучшения всегда привлекательны. Из них получаются хорошие истории, такие, что мы легко можем себе представить, заполняя фон, когда слушаем фразы или рассматриваем картинки. Конечно, это не делает их правдой, как и наше очарование историей о том, как мы эволюционировали на побережье, не доказывает существования «водных обезьян». Истории служат наполнителями любых реальных обстоятельств, какими бы они ни были: метаобъяснение причины, по которой наш мозг увеличился, состоит в необходимости роста конкурентоспособности за счет всех предыдущих опытов и многого другого.

Допустим, что человек, наблюдающий за жизнью дикой природы, — это оператор телепередачи о животном мире. Всего пятнадцать лет назад у него, скорее всего, был бы «Аррифлекс» (а если бы снимал сам для себя, то наверняка мог бы себе позволить лишь «Болекс H16»), 16-миллиметровую кинокамеру, вмещающую 800 футов (260 метров) пленки и, возможно, ещё дюжина рулонов в рюкзаке (800 футов хватает лишь на 40 минут съемки: хороший или очень везучий оператор запишет на них минут пять полезного материала). Сейчас это была бы видеокамера, которую в те годы считали бы чудом: она позволяет вновь и вновь использовать всю длину, пока та не заполнится пятиминутными фрагментами вся, от начала до конца. Все, чего он желал, теперь содержится в аппарате, который он держит в руках: он фокусирует изображение, стабилизирует небольшие вибрации, может опускаться до невероятно низких уровней освещения (для тех, кто рос вместе с кинопленкой) и зуммирует гораздо сильнее, чем когда-либо.

По сути, это магия.

А в голове у него вертится дюжина альтернативных сценариев с львами и зебрами, и он мгновенно переключается на какой-нибудь из них, как только животные позволяют убрать лишние варианты. В действительности он думает обо всем сразу, оставляя работу опытной профессиональной части мозга, пока сам предается мечтаниям («Я получу за это награду и познакомлюсь с хорошенькими женщинами»). Это как движение по пустому шоссе — много мыслей оно не отнимает.

Наши предки довели до совершенства свою способность оценивать альтернативные сценарии. А умение создавать истории, основываясь на происходящем, позволило нам довольно эффективно запоминать и воспроизводить эти события. И, в частности, использовать их в качестве поучительных историй, направляющих в нужное русло будущие действия наших детей. Людям требуется очень много времени, чтобы привести свой мозг в готовность к работе — по меньшей мере, вдвое больше, чем нашим братьям и сестрам из рода шимпанзе. По этой причине трехлетние шимпанзе ведут себя практически так же, как взрослые, и даже способны производить некоторые умозаключения шести— и семилетних детей человека.

Но маленьким шимпанзе никто не рассказывает историй. Это наши дети слышат их, как только начинают распознавать слова, и к трем годам сами сочиняют истории о том, что с ними происходит. Мы впечатляемся их словарным запасом и успехами в усвоении синтаксиса и семантики, но нам стоит также заметить, как хорошо они превращают события в повествовательные истории. Примерно с пяти лет дети заставляют родителей совершать ради них различные действия, помещая их в контекст повествования. Большинство их игр со сверстниками также имеет контекст, в рамках которого обыгрываются истории. Создаваемый ими контекст аналогичен тому, что содержится в сказках о животных, которые мы им рассказываем. Родители не учат детей, как это делать, и детям не нужно извлекать «правильные» навыки рассказывания историй из поведения родителей. Это обеспечивает эволюция. Судя по всему, это вполне естественно — мы же все-таки Pan narrans: мы рассказываем детям истории, и от этого процесса получают удовольствие и дети, и родители. Мы узнаем о «рассказии» на ранней стадии своего развития, а потом используем и стимулируем его на протяжении всей жизни.

Развитие человека — это сложный рекурсивный процесс. Это не просто чтение «схемы» ДНК и создание новых рабочих фрагментов (в отличие от новой народной биологии генов). Чтобы показать вам, насколько удивительно наше развитие, несмотря на кажущиеся простоту и естественность, мы обратим ваше внимание на ранние отношения между родителем и ребенком.

Заметьте, слова «составной» и «сложный» — это не одно и то же, и разница между ними приобретает все большее значение для научного мышления. «Составной» — это когда целая группа вещей объединяется для достижения определенного эффекта. Примером служат часы или автомобиль, в котором каждый из компонентов — тормоза, двигатель, корпус, руль — делает вклад в общее дело, выполняемое всей машиной. Точнее, здесь присутствует некоторая взаимосвязь. Когда двигатель набирает обороты, создается гироскопический эффект, из-за которого руль ведет себя иначе, а коробка передач влияет на зависимость между частотой оборотов двигателя и скоростью движения автомобиля. Если воспроизвести эволюцию человека как процесс сборки автомобиля, где каждая вновь добавляемая деталь «определяется» по генетическим чертежам, нас можно представить только в качестве составного организма.

Но управляется машина как сложная система: каждое совершаемое ей движение помогает определять будущие движения и зависит от предыдущих. Она сама нарушает собственные правила. То же можно сказать о саде. Растения растут, получая питательные вещества из почвы, и это влияет на то, что вырастет потом. Но они также увядают, создавая среду обитания с питательными веществами для насекомых, червей, ежей… Динамика зрелого сада значительно отличается от динамики нового садового участка при жилищном массиве.

Точно так же и мы, эволюционируя, сами меняем собственные правила.

У любой сложной системы всегда есть целый ряд, на первый взгляд, отличающихся и не имеющих ничего общего описаний. И разобраться в ней можно, лишь собрав все описания и выбрав наиболее приемлемые для разных способов воздействия на её поведение^[250]. Забавный и простой пример встречается во многих французских и швейцарских вокзалах и аэропортах — на знаке, сообщающем:

LOST PROPERTY

OBJETS TROUVÉS

Надпись на английском означает «Потерянные вещи», а на французском — «Найденные вещи». Но мы же не думаем, будто французы находят то, что теряют англичане. То есть эти два описания подразумевают одно и то же.

Теперь давайте взглянем на ребенка в коляске, который бросает свою погремушку на тротуар, чтобы мамочка, няня или даже случайный прохожий вернул её обратно. Наверное, мы думаем, что ребенок просто не сумел её удержать, что это «потерянная вещь». Затем видим, как мамочка отдает ему игрушку, получает улыбку в награду, и думаем: «Нет, здесь все более тонко: это ребенок учит маму приносить вещи, так же как мы, взрослые, учим этому собак». А теперь вспоминаем: «Objets trouvés». Сама улыбка ребенка — это часть сложной, взаимной системы вознаграждений, устоявшейся давным-давно посредством эволюции. Мы наблюдаем, как дети «копируют» улыбки своих родителей — хотя нет, это не может быть копированием, ведь даже слепые дети умеют улыбаться. К тому же копировать им было бы невероятно трудно: не успевший ещё развиться мозг должен «распознать» улыбающееся лицо, после чего без помощи зеркала подобрать, какие мышцы участвуют в достижении этого эффекта. Нет, это врожденный рефлекс. Дети рефлекторно реагируют на воркующие звуки и рефлекторно же распознают улыбки — даже искривленная вверх линия на бумаге производит на них тот же эффект. Образ «улыбки» служит наградой для взрослых, и те стараются вести себя с ребенком так, чтобы тот улыбался и впредь. При этом действует сложная взаимосвязь, вызывающая неизбежные изменения для обоих участников.

Ещё легче она проявляется в необычных ситуациях, рассмотренных в рамках психологического эксперимента, в котором приняли участие здоровые дети глухих или немых родителей. Так, в 2001 году команда канадских исследователей под руководством Лоры-Энн Петитто обучала троих полугодовалых детей с нормальным слухом, но рожденных у глухих родителей. Родители «ворковали» над ними на языке жестов, и дети в ответ начинали «лепетать» тоже на языке жестов — то есть пытались ручками показывать им знаки. Родители использовали необычный и ритмичный вид языка жестов, совершенно не похожий на тот, что применяется в общении между взрослыми. Так же, как взрослые разговаривают с детьми ритмичным певучим голосом, и лепет детей в возрасте между шестью месяцами и годом начинает приобретать черты специфического языка родителей. Они переоборудуют и «настраивают» свои органы чувств (в данном случае улитку уха), чтобы слышать этот язык наилучшим образом.

Некоторые ученые считают, что детский лепет — это просто произвольное открывание-закрывание челюсти, но другие убеждены, что в нем заключается важнейшая стадия изучения языка. Использование родителями особого ритма и спонтанный «лепет» с помощью ручек, когда родители глухи, свидетельствуют о том, что вторая теория ближе к истине. Петитто полагает, что использование ритма — это древняя эволюционная уловка, призванная развивать природную чувствительность маленьких детей.

При взрослении сложное взаимодействие ребенка с окружающими людьми приводит к весьма неожиданным результатам — тому, что мы называем «эмерджентным» поведением, то есть не представленным открыто в поведении его компонентов. Когда таким образом взаимодействуют две или более системы, мы называем этот процесс комплицитностью. При взаимодействии актера и аудитории могут формироваться совершенно новые и неожиданные отношения. Эволюционное взаимодействие кровососущих насекомых и позвоночных животных способствовало появлению простейших кровепаразитов, распространяющих малярию и сонную болезнь. Система «машина — водитель» ведет себя иначе, чем каждый её компонент по отдельности (а «машина — водитель — алкоголь» — ещё менее предсказуемо). Точно так же развитие человека можно представить в виде прогрессивного взаимодействия между детским интеллектом и культурным экстеллектом, то есть в виде комплицитности. Она прогрессирует от простого выучивания слов до синтаксиса небольших предложений и семантики исполнения детских потребностей и желаний, а также ожиданий их родителей. То есть рассказывание историй — это порог, позволяющий попасть в мир, неведомый для наших собратьев-шимпанзе.

В историях, с помощью которых во всех человеческих культурах формируются ожидания от растущих детей, а также их поведение, фигурируют канонические образы — животные и персонажи со статусом (принцессы, волшебники, великаны, русалки). Эти истории закрепляются у нас в головах, независимо от того, орудуем ли мы дубинами или кинокамерами, и влияют на то, как мы себя ведем, как делаем вид, будто себя ведем, как думаем, как предсказываем, что будет дальше. Мы учимся предполагать определенные результаты, нередко выраженные в ритуальных словах («И жили они долго и счастливо» или «И закончилось все очень плачевно»)^[251]. Истории, которые веками рассказывали в Англии, комплицитно изменились вместе с изменением культуры — вызвав эти перемены и отреагировав на них подобно реке, меняющей свой маршрут в широкой пойме, которую сама и создала. Братья Гримм и Ханс Кристиан Андерсен были не последними из многих. Шарль Перро собрал сказки Матушки Гусыни примерно в 1690 году, но и до него существовало много сборников, в том числе ряд любопытных итальянских изданий и пересказы для взрослых.

Главная польза, извлеченная нами из этого программирования, совершенно ясна. Она учит нас ставить мысленные эксперименты типа «А что, если?..» по правилам, которые мы берем из историй, так же как брали синтаксис, прислушиваясь к разговорам родителей. Эти истории будущего позволяют нам представлять себя в расширенном воображаемом настоящем, точно так же, как зрение показывает расширенную картинку, в которую попадает все окружающее, а не только крошечный кусочек, на котором мы заостряем внимание. Эти возможности позволяют нам видеть себя звеном между пространством и временем. Наши «здесь» и «сейчас» — это лишь отправная точка для воображения себя в других местах и в другие времена. Эта способность получила название «привязка ко времени» и стала считаться чудесной, но нам она кажется кульминацией (пока что) совершенно естественного развития, начавшегося с понимания, совершенствования зрения и слуха, и вообще, с «осмысления». Экстеллект использует её и шлифует до такой степени, что мы получаем способность управлять своими мыслями при помощи метафор. Винни-Пух застревает и не может достойно выбраться из норы, потому что съел слишком много меда — это как раз такая притча, которую мы изо дня в день держим в уме, руководствуясь ей как метафорой. Это же касается и библейских историй, изобилующих жизненными уроками.

Священные книги, такие как Библия или Коран, обладают этой способностью гораздо в большей степени. Библейские пророки повально делают то, на что каждый из нас программируется ради себя и своих родных и ближних. Пророки предсказывали, что случится с каждым членом племени, если они продолжат вести себя так же, как сейчас, и в результате поведение последних менялось. Так появились современные пророки, предсказывающие скорое наступление конца света. Кажется, они чувствуют, что постигли некую закономерность, не доступную для всеобщего понимания, действующую во вселенной и ведущую её по нежеланному и губительному пути. Впрочем, чаще всего они имеют в виду не «вселенную», а «мой мир и близлежащие к нему». До сих пор они ошибались. Но, окажись они правы, мы бы не смогли написать об этом — это ещё одна антропная проблема, хоть и не особо существенная, поскольку ошибаются они довольно часто. Они предсказывают, что случится, если «это будет продолжаться», но пока складывается все более сильное впечатление, что «это» уже не продолжается, потому что его сменило неожиданно новое «это».

Все мы считаем, что практика поможет нам стать лучшими пророками. Все мы считаем, что нам известно, как добавить к нашему опыту «непройденный путь». Затем мы изобретаем машину времени — по крайней мере воображаем об этом. Все мы хотим вернуться назад, к началу спора с начальником, и на этот раз сделать все как надо. Мы хотим распутать цепь причинно-следственных связей, ведущих к скучным крайним людям. Мы хотим исключить дурные последствия влияния эльфов, но сохранить хорошие. Мы хотим поиграть со вселенными, чтобы выбрать ту, которая нам по душе.

Однако монотеистические религии даже при своем акценте на пророчествах испытывают серьезные трудности в вопросах множественности будущего. Они не только упростили свою теологию до единого бога, но и утверждают, что существует лишь один «верный путь к раю». Священники указывают людям, как те должны себя вести, и являют собой пример для подражания — по крайней мере до тех пор, пока религия не кажется устаревшей. Наставляя, как попасть в рай, они говорят: не прелюбодействуй, не убивай, не забывай платить десятину церкви и не сбивай цены индульгенции у других священников. Затем райские врата начинают сужаться все сильнее, пока в них не смогут проходить лишь блаженные и святые, не тратящие времени на чистилище.

Другие религии, особенно это касается радикальных течений в исламе, обещают место в раю как награду за мученическую смерть. Эти идеи гораздо сильнее напоминают варварское, а не племенное представление о будущем: рай, вроде Вальхаллы для викингов, должен быть полон наград для героев — от бесконечного числа женщин до изобилия еды с напитками и героических игрищ. Хотя в отличие от чисто варварских легенд викингов в нынешних религиях есть место для веры в судьбу, неизбежность и неотвратимость воли бога. Это ещё один способ власти принудить к покорности: обещание высшей награды — весьма убедительная история.

Варвары, для которых важнейшими понятиями были честь, слава, сила, любовь, достоинство и храбрость, высоко ценили отрицание власти и шлифование событий под собственные желания. Среди их богов и героев встречаются такие непокорные и непредсказуемые персонажи, как Лемминкяйнен и Пэк.

Варварские сказки, как и саги, восхваляют героев. Они показывают, как удача зависит от определенных свойств, особенно от чистого сердца, не ищущего скорой и высокой награды. Эта чистота часто подвергается проверке — от оказания помощи слепому нищему калеке, который оказывается переодетым богом, до необходимости излечить и накормить несчастное животное, которое потом приходит на помощь в самый нужный момент.

Героями многих из этих историй являются сверхъестественные (необычные, магические и не поддающиеся объяснению) «люди» — феи (в том числе королевы фей и феи-крестные), воплощения богов, демонов и джиннов. Люди, особенно герои или те, кто стремится стать героем (такие как Зигфрид, хотя это относится и к Аладдину), подчиняют себе этих сверхъестественных существ с помощью магических колец, поименованных мечей, заклинаний или просто своего благородства. Все это влияет на их судьбы, и удача оказывается на их стороне. Они побеждают в битвах, имея на то лишь мизерные шансы, восходят на высокие пики и убивают бессмертных драконов и чудовищ. Племенным жителям такие истории и не снились. По их мнению, удача сопутствует тем, кто лучше подготовлен к бою.

Человек бесконечно изобретателен, у нас даже есть истории, в которых самым выдающимся героям есть кого противопоставить — сидхи, семифутовые эльфы из ирландского фольклора, а также романа «Дамы и Господа», дьявол, выкупающий души и не отпускающий их даже после покаяния, великий визирь и враги Джеймса Бонда.

Для нашей дискуссии об историях наиболее интересны характеры этих антигероев. Однако у них нет характеров. Эльфы — это высший народ, но их жизни не находятся в их власти: они просто изображаются прямо противоположными тем, какими их хотели бы видеть люди, особенно герои. Нас не интересуют людские качества канонических врагов Джеймса Бонда: все они либо бессмысленно жестоки, либо жаждут власти, не неся ответственность за свои действия и не признавая границ. Они ничтожны, лишены творческой фантазии и ничему не учатся. Иначе кто-нибудь застрелил бы Джеймса Бонда изпростого револьвера много лет назад, если бы знал, что случилось с остальными, кто положился на лазерные лучи и циркулярные пилы. Но прежде всего этот кто-то снял бы с руки Бонда часы.

Ринсвинд назвал бы эльфов «крайними феями», ведь они тоже не рассказывают друг другу историй или, точнее, рассказывают одну и ту же старую историю.

Вполне естественно полагать, что в основе историй лежит язык, а причинно-следственные связи устроены иным образом. Грегори Бейтсон в своей книге «Разум и природа» посвятил несколько глав языкам и тому, что мы привыкли о них думать. Однако он допустил красивую ошибку в самом начале. Он начал с рассмотрения «внешней» стороны языка по аналогии с химией. Он писал, что слова — это языковые атомы, фразы и предложения — молекулы, или соединения атомов, глаголы — реактивные атомы, связывающие существительные между собой, и далее в том же духе. Он рассуждает об абзацах, главах, книгах… и художественной литературе, которую весьма убедительно нарекает венцом человеческого языка.

Бейтсон демонстрирует нам сценарий, в котором публика наблюдает за убийством на сцене, но никто не бежит звонить в полицию. Затем меняет форму повествования и прямо обращается к читателю. Он пишет, что, почувствовав себя довольным вступительной главой о языке, решил вознаградить себя походом в Вашингтонский зоопарк. Чуть ли не в первой клетке у ворот находились две обезьяны, которые, играясь, боролись, и пока он за ними наблюдал, вся стройная система, которую он расписал, разошлась по швам. У обезьян не было ни глаголов, ни существительных, ни абзацев. Но они свободно понимали истории.

О чем это нам говорит? Не только то, что мы можем переписать у себя в голове сцену с начальником. И даже не только то, что мы можем пойти к нему и обсудить произошедшее. Наш важнейший вывод заключается в том, что различие между историей и реальностью лежит в основании языка, а не в его вершине. Глаголы и существительные — лишь наиболее возвышенные из его понятий, а не изначальный сырой материал. Мы не усваиваем истории посредством языка — мы усваиваем язык посредством историй.

Глава 15

ШТАНИНА ВРЕМЕНИ

Душной ночью магия передвигалась бесшумной поступью.

Одна сторона горизонта окрасилась красным от заходящего солнца. Мир вращался вокруг центральной звезды. Эльфы этого не знали, а если бы и знали, едва ли это их волновало бы. Их никогда не волновали подобные вещи. Во многих странных уголках Вселенной существовала жизнь, но эльфам и это не было интересно.

В этом мире возникло много форм жизни, но ни одну из них до настоящего времени эльфы не считали достаточно сильной. Но в этот раз…

У них тоже была сталь. Эльфы ненавидели сталь. Но в этот раз игра стоила свеч. В этот раз…

Один из них подал знак. Добыча уже была совсем рядом. Наконец её заметили — та кучковалась у деревьев вокруг поляны, напоминая темные шары на фоне заката.

Эльфы собирались вместе. А затем они начали петь, причём так странно, что звуки попадали напрямую в мозг, минуя уши.

— Уфффффф! — вырвалось у аркканцлера Чудакулли, когда тяжелое тело приземлилось ему на спину, прижало ко рту ладонь и попыталось оттащить в длинную, влажную траву.

— Слушай меня внимательно! — шикнул голос ему в ухо. — Когда ты был маленьким, у тебя был одноглазый кролик по имени мистер Большой челнок. На твой шестой день рождения брат стукнул тебя по голове моделью лодки. А когда тебе исполнилось двенадцать… тебе о чем-нибудь говорит фраза «веселая шлюпка»?

— Уммфф!

— Прекрасно. Так вот, я — это ты. Мы совершили одну временную штуку, о которых все время говорит мистер Тупс. Сейчас я уберу руку, и мы вместе тихонько уберемся отсюда, чтобы эльфы нас не заметили. Понял?

— Умм.

— Молодец.

Где-то в кустах декан секретничал сам с собой:

— Под потайной доской в полу в твоем кабинете…

Думминг в это время шептал:

— Я уверен, мы оба понимаем, что этого не должно быть…

Единственным волшебником, не беспокоившимся о всяких секретах, был Ринсвинд, который просто хлопнул себя по плечу и ничуть не удивился встрече с самим собой. За свою жизнь он повидал немало такого, что было гораздо удивительнее, чем его собственный двойник.

— А, это ты, — произнес он.

— Боюсь, что так, — хмуро ответил он.

— Это ты только что появлялся, чтобы сказать мне задержать дыхание?

— Э-э… Возможно, но мне кажется, я заменил себя другим собой.

— А-а. Думминг Тупс опять говорит о квантах?

— Да, угадал.

— Опять там что-то напутали?

— Вроде того. Оказалось, что останавливать эльфов не надо было.

— Неудивительно. А мы оба выживем? А то в кабинете будет тесновато из-за всего этого угля…

— Думминг Тупс говорит, в итоге мы будем помнить все из-за остаточного квантового разрыва, но вроде как станем одним человеком.

— А с большими зубами или острыми лезвиями там не фигурировали?

— Пока нет.

— В целом, могло быть и хуже.

Волшебники парами собрались настолько бесшумно, насколько могли. Все, кроме Чудакулли, который, похоже, был рад собственной компании, старались не смотреть на своих двойников. Находиться рядом с человеком, который знает о тебе все, пусть даже этот человек ты сам, было несколько неловко.

В нескольких футах от них внезапно на траве возник бледный круг.

— Наш транспорт прибыл, джентльмены, — произнес Думминг.

Один из деканов, находившийся от другого декана на приличном расстоянии, поднял руку.

— А что случится с теми из нас, кто останется? — спросил он.

— Это неважно, — сказал Думминг Тупс. — Они исчезнут в тот же момент, что и мы, и те из нас, кто останется в… э-э… штанине времени, сохранят воспоминания обоих из нас. Я считаю, что в этом нет ничего страшного, не так ли?

— Да, — сказал Думминг Тупс. — Весьма неплохое заключение как для простого обывателя. Ну что, джентльмены, мы готовы? По одному из каждого, встаньте в круг, пожалуйста.

Лишь Ринсвинды остались на месте: они знали, что сейчас произойдет.

— Жалкое зрелище, не правда ли? — произнес один из них, наблюдая за дракой.

Обоим деканам удалось выбить друг друга из круга с одного удара.

— Особенно тот хук слева, которым один Тупс уложил другого, — заметил второй Ринсвинд. — Непривычный прием для человека с его образованием.

— Вижу, это не придает тебе уверенности. Бросим монету?

— Да, почему бы и нет?

Так и сделали.

— Все честно, — сказал победитель. — Было приятно себя повидать.

Он осторожно прошел меж кряхтящих тел, мимо последней парочки борющихся волшебников, сел в центре светового круга и натянул шляпу на голову как можно сильнее.

Через секунду он на миг превратился в шестимерный узел, а потом развязался обратно на деревянном полу в библиотеке.

— А это было довольно болезненно, — пробормотал он и осмотрелся.

Библиотекарь сидел на своем табурете. Волшебники стояли вокруг Ринсвинда с удивленными взглядами, некоторые выглядели слегка помятыми.

Доктор Ди с тревогой наблюдал за ними.

— О, боже, я вижу, не сработало, — вздохнув, проговорил он. — У меня это никогда не получалось. Я прикажу слугам принести еды.

Когда он ушел, волшебники переглянулись.

— Так мы уходили или нет? — спросил профессор современного руносложения.

— Да, и вернулись в тот же самый момент, — ответил Думминг и потер подбородок.

— Я помню все, — сказал аркканцлер. — Удивительно! Я был и тем, кто остался, и тем, кто…

— Давайте не будем об этом, а? — оборвал его декан, отряхивая мантию.

Раздался приглушенный голос, который явно хотел, чтобы его услышали. Библиотекарь разжал руку.

— Прошу внимания. Прошу внимания, — сказал Гекс.

Думминг взял сферу.

— Мы слушаем.

— Эльфы идут сюда.

— Что, сюда? При дневном свете? — изумился Чудакулли. — В нашем мире, черт возьми? Когда мы здесь? Вот нахалы!

Ринсвинд выглянул в окно, выходившее на сторону, где находилась дорога к дому.

— Мне кажется или здесь похолодало? — спросил декан.

Подъехал экипаж с парой лакеев, трусивших рядом пешком. По меркам этого города он был роскошным. Лошадей украшал плюмаж, а все остальное было выдержано в серебряных и черных тонах.

— Нет, не кажется, — ответил Ринсвинд, отдаляясь от окна.

У парадного входа послышался шум. Волшебники услышали приглушенный голос Ди, а затем скрип на лестничном марше.

— Собратья, — произнес он, распахивая дверь. — Похоже, к вам посетитель, — он нервно улыбнулся. — Это дама…

Глава 16

СВОБОДА НЕВОЛИ

Крупнейший источник опасности для любого организма — что это? Хищники? Стихийные бедствия? Представители своего вида, то есть самые прямые конкуренты? Братья и сестры, с которыми приходится соперничать даже в пределах одной семьи или одного гнезда? Нет.

Главная опасность — это будущее.

Если вы дожили до настоящего момента, то ваше прошлое и настоящее не представляет опасности — или, по крайней мере, новой опасности. Когда вы сломали ногу и та долго заживала, вы были уязвимы для львов, но нападут они на вас только в будущем, если вообще нападут. Вы не в силах сделать что-либо, чтобы изменить прошлое — если вы не волшебник, — но можете кое-что предпринять, чтобы изменить будущее. И вообще, все ваши поступки меняют ваше будущее, в том смысле что расплывчатое пространство будущих возможностей кристаллизуется лишь в одно будущее, которое наступает в данный момент. И даже если же вы волшебник, способный переноситься в прошлое и изменять его, вам все равно придется задуматься о том, как ряд возможностей будет выкристаллизовываться в одно-единственное будущее. Вы идете к своему личному будущему по своей личной временной линии, но если взглянуть на неё с ракурса общепринятой истории, она покажется весьма зигзагообразной.

Все мы убеждены, что являемся созданиями, живущими во времени — а не только в непрерывно меняющемся настоящем. Поэтому мы так восхищаемся историями о путешествиях во времени. А также историями о будущем. Мы придумали хитрые способы предсказания будущего и оказались во власти таких глубинных понятий, как судьба и свобода воли, связанных с нашим местом во времени и умением (или неумением) изменять будущее. Однако мы относимся к будущему неоднозначно. В большинстве случаев мы считаем, что оно предопределено как правило факторами, находящимися вне нашей власти. С другой стороны, как его можно предсказать? Большинство научных теорий о вселенной детерминистичны, и их законы приводят лишь к одному будущему.

Безусловно, в квантовой механике существуют неизбежные элементы случайности (по крайней мере, согласно общепринятому мнению, которого придерживается подавляющее большинство физиков), но квантовая неопределенность растворяется и «декогерирует», как только мы перемещаемся из микромира в макромир, поэтому на уровне человека практически все происходящее предопределено с позиции физики. Впрочем, это не означает, что нам известно наше будущее. Мы уже знаем, что две особенности действия законов природы — хаос и комплицитность — подразумевают фактическую предсказуемость детерминированных систем. Мы обладаем свободой воли и можем делать выбор. Мы сами выбираем, когда нам вставать с постели, что есть на завтрак, включать ли радио и слушать ли новости.

Но мы сомневаемся, что такой же свободой выбора обладают животные. Делают ли выбор кошки и собаки? Или они просто реагируют на врожденные и неизменные «импульсы»? Говоря о более простых организмах, например амебах, нам трудно вообразить, будто они выбирают между альтернативами. С другой стороны, при наблюдении за ними в микроскоп у нас возникает твердое убеждение, будто они знают, что делают. Мы были бы рады думать, что это убеждение — лишь иллюзия, просто нелепый антропоморфизм, готовый наделить человеческими качествами эту крошечную биохимическую массу, что, конечно же, они детерминированно реагируют на окружающие её химические градиенты. Но её действия не кажутся нам детерминистичными ввиду вышеупомянутых хаоса и комплицитности. И когда мы принимаем выбор, нам, наоборот, решительно кажется, что, даже выбрав другой вариант, мы бы ничего не изменили. А в таком случае это нельзя было бы назвать выбором.

Поэтому мы представляем себя свободными агентами, совершающими выбор за выбором на фоне сложного и хаотического мира. Мы понимаем, что любая угроза нашему существованию — как и то, к чему мы стремимся, — лежит в будущем, и каждый свободный выбор, совершаемый нами в настоящем, влияет на то, чем это будущее для нас обернется. Если бы мы только могли подсматривать в будущее, это помогло бы нам принимать верный выбор, приводящий к такому будущему, к которому стремимся мы сами, а не львы, охотящиеся на нас. Интеллект позволяет нам строить в уме модели будущего, преимущественно экстраполирующие опыт, полученный в прошлом. Экстеллект собирает эти модели и спаивает их в религиозные пророчества, научные законы, идеологии, социальные императивы… Мы все — привязанные ко времени животные, каждое действие которого диктуется не только прошлым и настоящим, но и нашими представлениями о будущем. Мы знаем, что не можем достаточно точно предсказывать будущее, но считаем, что предсказание, которое сбывается хоть иногда, — уже лучше, чем ничего. Поэтому мы рассказываем себе и друг другу истории о будущем и живем этими историями.

Они составляют часть нашего экстеллекта и перекликаются с другими его элементами, например наукой и религией. Вместе они создают сильную эмоциональную привязанность к системе верований или технологиям, которые способны привести нас к этому неопределенному будущему. Или просто твердят о нем и могут убедить нас в том, что оно наступит, даже если это неправда. Особым уважением во многих религиях пользуются пророки, люди столь мудрые или столь приближенные к богам, что ведают о будущем. Священники добиваются уважения, предсказывая затмения и смену времён года. Ученые добиваются меньшего уважения, предсказывая движение планет и (с меньшим успехом) погоду на завтра. Кто бы ни управлял будущим, он управляет человеческой судьбой.

Судьба. Весьма странное понятие для существа, которое верит в свободу воли. Если вы считаете, что способны управлять будущим, то будущее не может быть для вас предопределено. А если оно не предопределено, значит, никакой судьбы не существует. Если только будущее не сводится к одному и тому же итогу, не зависящему от ваших действий. Этой теме посвящено множество историй, и самая известная из них — это роман «Свидание в Самарре» (спародированный в «Цвете волшебства»), в котором попытки избежать Смерти приводят героя туда, где та его ждёт.

Мы сами рады своим противоречивым представлениям о будущем. Это не так уж удивительно, ведь мы далеко не самые логичные существа. В локальных ситуациях мы склонны прибегать к логике, ограниченной узкими рамками, но только если это нам на руку. Однако в глобальных масштабах поступаем нелогично, сталкивая свои заветные желания друг с другом и пытаясь найти в них несоответствия. Когда дело касается будущего, мы противоречивы как никогда.

Парадоксально, но факт: при племенном строе свобода воли нужна меньше всего. В обществе, следующем правилу «что не обязательно, то запрещено», для свободной воли просто нет места. С одной стороны, такое существование весьма безопасно, но с другой — если ваши грехи станут достоянием общественности, наказания и вознаграждения будут такими же обязательными, как и все остальное. Вы несете личную ответственность лишь за подчинение правилам.

Истории о будущем здесь ещё можно рассказывать, но выбор в них строго ограничен. «Пойти ли мне сегодня на ритуальный ужин, но вернуться пораньше, чтобы читать вечерние молитвы, или остаться на общую молитву вместе со всеми?» И даже в племени находится достаточно места для обмана — ведь все же мы люди. «Хотя… если я вернусь пораньше, то успею заскочить в шатер Фатимы, и мои жены не узнают…»

Даже в племенном обществе существует возможность для множества грехов, и выживают здесь лишь те, кто обладает достаточной гибкостью. Скажем, если вы ели в священный день, забыв о нем или думали, что этот день будет только завтра или враг ввел вас в заблуждение (или заставил вас так думать, наложив заклятие), а кто-то это заметил, — то в таких случаях умелая защита смягчит ваше наказание.

Наиболее естественный и притягательный вариант защиты — это всегда сваливать вину на других, ведь мысль о том, что вы сами навлекли на себя наказание, невыносима. Если не получается придумать материального мотива, чтобы обвинить другого, обвините его в том, что он проклял вас. Обвините Фатиму в том, что она привлекательна и желанна. Обвините врага в том, что он вам наврал. «Удача» — это не то понятие, которое характерно для племенного общества, ведь Аллах всезнающ, а Иегова всеведущ, поэтому совершенно естественно фаталистично принимать все, что они выставляют на вашем пути^[252]. Если вам суждено попасть в рай, так тому и быть; если вам уготовано судьбой вечно гореть в огне — значит, такова воля Господа и вам придется ей подчиниться. Будучи рядовым членом племени, максимум, что в ваших силах, — это узнать, что вам предначертано.

Возможно, вы и впрямь не так уж хотите это знать, но обезьянье любопытство берет верх над страхом — к тому же написанного все равно не изменить, зато вдруг оно окажется для вас приятным. И вы идете в лес к старухе, которая умеет гадать по чайным листьям или (в наше время) к иридологу/медиуму-спиритуалисту. Все эти сомнительные способы предсказания будущего объединены одним весьма показательным свойством: они толкуют «малое и случайное» как «большое и важное».

Один римский генерал перед битвой разбрасывал на земле бараньи кишки, чтобы в «малом и случайном» увидеть отражение грядущего сражения, то есть «большого и важного». Таким же образом чайные листья и линии на ладонях, несмотря на то что «малы и случайны», «должны» содержать шифр вашего будущего. Магия здесь заключается в невыраженном сходстве, в которое мы все на определенном уровне верим, потому что постоянно им пользуемся. Истории, которые мы сочиняем у себя в уме, «малы и случайны», но они действительно отражают «большие и важные» вещи, которые с нами происходят. Краткий словарь оккультных терминов содержит 93 способа гаданий — от аэромантии (гадания по форме облаков) до ксиломантии (гадания по форме лозы). Все, кроме четырех, основаны на «малом и случайном», предсказывающем «большое и важное»; в них используются соль, ячмень, ветер, воск, свинец, луковицы (это называется «кромниомантией»), смех, кровь, рыбные внутренности, пламя, жемчуг и мышиный писк («миомантия»). К четырем другим относятся контакты с духами, вызывание демонов и обращение к богам.

Наивным жителям племен кажется, что другим людям известны коротенькие истории, влияющие на их жизни, вроде «Ваша судьба записана у вас на руке» или «Я общаюсь со всезнающими мертвыми». Так способные к этому люди могут, немного все приукрасив, убедить вас в том, что им известно ваше будущее и что они могут поведать длинные истории, по которым вы сможете его растолковать.

Но наибольший парадокс заключается в нашем отношении к личной свободе воли. Мы хотим знать, каким будет наше будущее, чтобы сделать свободный выбор, который защитит нас от него. То есть считаем, что будущее всего того, что нас окружает, предопределено — иначе откуда цыганка (медиум, мертвец) может знать, каким оно будет. Тем не менее мы думаем, что наше собственное будущее зависит от свободного выбора. Свобода воли позволяет нам искать ответа у цыганки, которая, однако, уверяет нас в том, что никакого выбора нет — хотя бы потому, что линия жизни показывает, когда мы умрем. Таким образом наши действия выдают глубокую веру в то, что законы вселенной распространяются на всё и вся, кроме нас самих.

Величайшим промыслом, который обманывает наши убеждения и неопределенности, касающиеся свободы воли, в этой могущественной и зачастую жесткой вселенной, является астрология. Известно, что астрологи пользовались авторитетом ещё со времён Древнего Египта, со времён Парацельса и Ди, со времён древнейших мудростей всех сортов, включая Веды и прочую литературу Востока. А теперь давайте рассмотрим её популярность сквозь призму рассказия.

Астрологи имеют множество последователей, им удалось ухватиться одновременно и за племенные, и за варварские истории. Для цивилизованного мира у них имеются антинаучные истории, способные привлечь и племенную, и варварскую стороны нашей глупости. Они и правда верят, что будущее каждого из нас зависит от времени нашего рождения^[253]. И даже рассчитывает его с точностью до секунды.

Они придают большое значение тому, на фоне каких созвездий (знаков Зодиака) нам видны планеты Солнечной системы. С момента, когда мы переходим от внутриутробной жизни в руки акушера, наши жизни становятся предопределены звездными силами. Это странное убеждение поддерживает столько людей, начинающих чтение ежедневных газет со страницы гороскопов, что нам придется поискать другие объяснения в рамках нашей «истории». Какая история о будущем подразумевает, что наши жизни зависят от положения звезд? А не, скажем, от медицинских работников, которые в момент нашего рождения, вероятно, оказывали на нас большее гравитационное воздействие^[254], чем Юпитер?

Нет, звезды, бесспорно, непостижимы и могущественны. Они парят высоко над нами. По крайней мере, так было, когда мы, будучи пастухами, наблюдали за небом ночи напролет, хотя даже сегодня большинство цивилизованных людей не знает, почему луна меняет свою форму, не говоря уже о том, как найти Полярную звезду. Ну хорошо, вы знаете, и это не удивительно. Но другие не знают и считают, что в этом нет необходимости.

Они смутно помнят некоторые созвездия — особенно Большой ковш, или Большую Медведицу, — но не знают, что на самом деле эти звезды расположены далеко друг от друга, просто с Земли кажется, будто они образуют определенную фигуру, причём это длится лишь в течение весьма незначительного по астрономическим меркам времени. Большинство людей не интересуются астрономией, но почему тогда звезды столь глубоко вовлечены в самые захватывающие истории? Может быть, причиной этому являются сказки для детей, где небесная сфера задает простой анимистический контекст, в котором Солнцу и Луне отводятся ведущие роли? Нам это представляется неубедительным. Или это оттого, что сила звезд проникла в нашу культуру давным-давно, когда ночное небо отовсюду казалось ясным, а потом в ней осела. А может, это из-за жаргона торговцев гороскопами, которые говорят на языке цыганок-гадалок, чтобы придать определенности самым неясным пророчествам. Мы ведь никогда не слышали, чтобы кто-нибудь, отложив газетный гороскоп, провозглашал: «Ну вот, опять ошиблись, больше никогда не буду этого читать!»

Теми же картами играют и остальные — от пирамидологов и сторонников теории древних космонавтов до фантазеров, кричащих, что нас спасут летающие тарелки, и розенкрейцеров. Фанаты НЛО и фотографы лох-несского чудовища представляют гораздо меньшую опасность. Мы же сделаем акцент на пророках — тех, кто, подобно толкователям предсказаний Нострадамуса, верят в то, что все случайности складываются в великую картину человеческого будущего и что мы находимся во власти судьбы.

При племенном строе ощущение свободной воли считается иллюзией, так как считается, что бог и без того знает, какое будущее нас ждёт. Все вершит Кисмет (от турецкого «кисмет» и арабского «кисма»). Более того, от ваших достижений в этой жизни зависит, кем вы станете в следующей, когда космическое колесо провернется в очередной раз, — букашкой или королем. И этот ловкий прием дает столь же сильную власть над людьми, что и деньги. На практике от вас тут ничего не зависит, но есть шанс найти в своем внутреннем мире убежище от неурядиц извне, чтобы избежать букашкиной жизни в следующей инкарнации.

Этот откровенный побег зависит от нашей способности сочинять истории о будущем. В таком случае наше будущее делится надвое: душа, управляемая нами, уходит в одном направлении, неподвластная другим силам, а тело открыто отдается рабству, голоду и мучениям. Сотни миллионов нашли утешение в этом управлении своим будущим, следуя истории своих духовных Я и не внимая боли Я материальных.

В буддистской литературе и практике существует состояние, близкое к этой трансцендентности. Для тех, кто верит в судьбу или понятие, близкое к карме, мудрость может заключаться лишь в предвидении будущего, готовности духовного Я принимать то, что грядет, и обучении других таким же вещам. Согласно некоторым авторитетным источникам, вы можете найти карту материальных событий, но избежать судьбы, противясь ей, вам не удастся. Единственный путь состоит в том, чтобы вести порядочную духовную жизнь, руководствуясь прежними историями успеха наших предшественников, особенно Будды, и тешить себя надеждой покинуть в итоге колесо жизни, чтобы стать духовной сущностью, разорвав все связи с материальным миром.

Этот нирванический рай предназначен не для тех, кто так наслаждается своим путешествием по материальному миру, что не сможет сойти с автобуса. А парадоксальная природа всех без исключения пророческих предсказаний порождает тревогу. Детерминированная Земля никак не соответствует нынешним представлениям о том, как должны выглядеть планеты, и в большинстве современных искаженных религий нет места для имманентного бога, который правит каждую жизнь и все, что её касается, чтобы та нашла свою судьбу. Религии, в которых место для него есть, сталкиваются с серьезной проблемой современных технологий, в основе которых лежат научные модели вселенной, а не джинны или прихоти бога или нескольких божеств. Хотя нас, как и Фредерика Брауна, может забавлять то, как джинны, вырабатывающие электроэнергию и излучающие радиоволны, устраивают забастовку, а джинны паровых двигателей её поддерживают. Мы радуемся этой анимистической фантазии, представляющей собой иллюстрацию закона Мерфи в стиле диснеевских мультфильмов, но не воспринимаем её как настоящую причинно-следственную связь.

Пролить свет на эту путаницу удалось Джозефу Нидэму. Во вступлении к своей поистине колоссальной «Истории китайской науки» он указал, что в Китае наука не получила значительного развития потому, что там никогда не поддерживался монотеизм. Если следовать политеистическим философским направлениям, то бессмысленно искать единственное объяснение, скажем, грозы — в итоге получится крайне условный ответ, касающийся целого ряда любовных приключений богов, причём разгадка происхождения молнии может балансировать на грани приличия^[255].

Тем не менее монотеисты (под которыми мы имеем в виду таких людей, как Авраам, к которому мы ещё вернемся) считают, что, создавая вселенную, Бог придерживался последовательной системы идей и причинно-следственных связей. Единой системы идей. Если вы думаете, что ваш единственный Бог был последовательным, то стоит поинтересоваться, как все эти причинно-следственные связи соотносятся друг с другом? Например, «потемневшие облака и дождь имеют отношение к молнии, когда…» и так далее. Монотеист хоть и не очень точно, но способен предсказать погоду. Политеисту же потребуется теопсихолог и полные сведения о том, что замышляют боги в данный момент. Ему необходимо знать, начнется ли грозовой ливень из-за перебранки между двумя богами или нет. Таким образом, научная казуальность совместима с казуальностью Бога, но не богов.

Более того, монотеистам свойственна врожденная нетерпимость. Убежденность в существовании единой истины, единой дороги к единому Богу противопоставляет каждую монотеистическую религию всем остальным. У них нет возможности для маневра, они не могут не замечать очевидные ошибки людей, верящих в какого-нибудь другого бога. Так монотеизм заложил фундамент для инквизиции и жесткого курса церкви, которого последователи христианства придерживались много веков — от крестовых походов до африканских и полинезийских миссионеров. Девиз «У меня есть история, и лишь она правдива» характерен для многих культов, и каждый из них нетерпим к иному мнению.

Конечно, разные веры уживаются друг с другом. Но причиной тому становятся их общие беды — наука, материальное развитие и более качественное образование. Это происходит благодаря тем мудрым людям из числа их представителей, которые признают единство человечества. Там, где мудрых людей слишком мало, получается Северная Ирландия. И то если повезет.

Если будущее податливо, а не предопределено и мы способны хоть и плохо, но предвидеть эффект от нашего поведения в настоящем, то предсказательство может стать равносильным самоубийству. И не исключено, что именно поэтому будущее и стоит предсказывать.

Большинство библейских пророков, как и многие современные фантасты, предостерегают нас от того, что может случиться, если мы будем вести себя так же, как сейчас. Таким образом, их правота подтверждается, когда пророчество оказывается ложным, потому что люди внимают им и меняют свое поведение. Их можно понять; даже если пророчество не сбылось, мы все видим, что оно могло сбыться, и получаем лучшее представление о фазовом пространстве, в котором заключено будущее нашей культуры.

А как быть с цыганкой, которая говорит, что в вашей жизни появится высокий брюнет, тем самым заставив вас иначе воспринимать всех высоких брюнетов, встречающихся у вас на пути? (Конечно, при условии, что высокие брюнеты вам интересны — это уже вам решать.) Это может быть самосбывающимся пророчеством, противоположным истории библейских пророков. Это история, свершение которой желанно слушателю, — история, которую он хочет воплотить в жизнь.

Говорят, существует всего семь основных сюжетов, а значит, наши умы, очевидно, не так сильно отличаются друг от друга, как нам кажется. Поэтому фазовое пространство человеческого опыта, по которому лавирует астролог, составляющий гороскопы для газеты, или предсказатель будущего, гораздо меньше, чем мы думали. Это объясняет, почему предсказания кажутся так глубоко проникновенными такому большому количеству людей.

Но когда будущее предсказывают астрономы и оказываются правы, на людей это производит удивительно слабое впечатление. То, что они из раза в раз точно предсказывают затмения, кажется менее значимым, чем то, что астрологи время от времени оказываются недалеки от правды. Помните проблему 2000 года, пророчившую, что как только наступит 2000 год, попадают самолеты и перестанут работать тостеры? Были потрачены миллиарды долларов на её предотвращение — но ничего не случилось. Так что же, все зря? Отнюдь. Ничего не случилось потому, что люди приняли меры предосторожности. В противном случае цена была бы гораздо выше. Это как в библейском пророчестве: «Если это будет продолжаться…» И глядите, люди-то прислушались.

Эта рекурсивная зависимость пророчества от реакции на неё, в отличие от большинства вещей, о которых мы говорим, влияет и на складность нашего выдуманного маленького будущего, историй, которые мы рассказываем самим себе. В них мы индивидуальны. Неудивительно, что когда кто-то — скажем, астролог или Нострадамус — тыкает пальцем в это воображаемое место, в котором мы живем, и добавляет туда элементы своих историй, нам хочется ему верить. Его истории интереснее наших. Спускаясь в метро, чтобы добраться до работы, мы бы не стали думать: «Интересно, встретится ли мне сегодня высокий брюнет?» Но как только эта мысль приходит нам в голову, мы улыбаемся каждому брюнету, пусть даже и невысокому. И так наши жизни меняются (а если вы мужчина и все равно улыбаетесь брюнетам, ваша жизнь терпит куда более глубокие перемены), как и истории, которые мы представляем своим будущим.

Наша предсказуемая реакция на то, что подбрасывает нам вселенная, ставит под сомнение нашу в иных случаях непоколебимую веру в то, что мы сами решаем, как поступать. Действительно ли наша воля свободна? Или мы подобно амебам перемещаемся туда-сюда, приводимые в движение под действием динамики фазового пространства, незаметной со стороны?

В «Вымыслах реальности» есть глава, которая называется «Мы хотели написать главу о свободе воли, но потом решили этого не делать, и вот что у нас вышло». Там мы рассмотрели такой вопрос: можно ли судить человека за его действия в мире, где нет естественной свободы воли? И заключили, что в таком мире не стояло бы данного выбора: человек был бы осужден в любом случае, потому что он не имел бы возможности не быть осужденным.

Не станем углубляться в детали, но хотелось бы выделить основную идею этой дискуссии. Мы начали с замечания о том, что не существует ни одного достоверного научного способа определить свободу воли. Нельзя заново запустить точно такую же вселенную, чтобы посмотреть, можно ли во второй раз принять альтернативный выбор. Более того, в законах физики, очевидно, нет места для естественной свободы воли. Квантовая неопределенность, за которую многие философы и ученые ухватились так же рьяно, как за всеобъемлющее понятие «сознания», это вовсе не то, что нужно: случайная непредсказуемость и выбор между очевидными альтернативами — не одно и то же.

Известные законы физики могут разными способами создавать иллюзию свободы воли, например, с возникновением хаоса или эмерджентности, но нельзя создать систему, которая сумела бы принимать неодинаковые решения, даже при том, что каждая частица вселенной, включая те, из которых состоит эта система, в обоих случаях находится в одинаковом состоянии.

Добавьте к этому ещё один любопытный аспект социального поведения человека: несмотря на то, что мы чувствуем свободу воли, мы ведем себя так, будто у других её нет. Когда кто-то совершает нехарактерное для себя действие, мы не говорим: «О, Фред проявил свободу воли. Он стал гораздо счастливее после того, как улыбнулся тому высокому брюнету». Мы говорим: «Чего это Фреда бес попутал?» И только узнав причину его поступка, объясняющую, что свобода воли тут ни при чем (например, он был пьян или сделал это на спор), — мы успокаиваемся.

Все это указывает на то, что наши умы действительно не выбирают — они судят. Эти суждения проливают свет не на наш выбор, а на склад ума, которым мы обладаем. «Сам бы я никогда не догадался», — говорим мы и чувствуем, будто узнали кое-что, что может пригодиться, когда будем иметь дело с этим человеком в будущем.

А как же быть с тем сильным чувством, которое мы испытываем, принимая выбор? Мы его не принимаем, но нам кажется, будто принимаем, так же как яркие серые квалиа визуальной системы на самом деле не сам слон, а лишь его художественный образ, существующий у нас в голове. «Выбор» — это то, что мы чувствуем внутри, когда составляем суждение между альтернативами. Свобода вообще не свойственна человеку — это просто квалиа суждений.

Глава 17

СВОБОДА ИНФОРМАЦИИ

Люди верили, что эльфы могли принимать любой вид, какой хотели, но это, сказать по правде, не так. Они всегда имели один и тот же вид (довольно серый и унылый, с большими глазами, как у галаго, лишенных очарования), но для них не составляло труда сделать так, чтобы другие воспринимали их иначе.

Королева в этот момент выглядела светской дамой своего времени, вся в черных кружевах и сверкающая бриллиантами. Лишь прикрыв один глаз рукой и предельно сконцентрировавшись, тренированный волшебник может смутно различить истинную сущность эльфа, и даже тогда его глаз будет невыносимо слезиться.

Тем не менее волшебники встали, когда она вошла в комнату. Все-таки правила этикета никто не отменял.

— Добро пожаловать в мой мир, джентльмены, — произнесла королева, присаживаясь. За её спиной двое стражей приняли стойку по обе стороны двери.

— Наш! — огрызнулся декан. — Это наш мир!

— Желаете поспорить? — с вызовом отреагировала королева. — Вы, может, и создали его, но сейчас он наш.

— Вам, надеюсь, известно, что мы вооружены, — заметил Чудакулли. — Кстати, не желаете ли чая? Без чая можно и дров наломать.

— Вряд ли он вам поможет. Нет, спасибо, — ответила королева. — Прошу заметить, мои стражи принадлежат роду людей. Как и хозяин этого дома. Похоже, декан рассержен. Вы хотите здесь сражаться? Несмотря на то что ваша магия не действует? Прошу вас, джентльмены, будьте серьезнее. И вообще, вы должны быть нам признательны. Ведь это мир без рассказия. Без историй ваши странные люди были простыми обезьянами и не ведали, как этот мир должен быть устроен. Мы дали им истории и сделали их людьми.

— Вы дали им богов и чудовищ, — возразил Чудакулли. — То, что не дает людям нормально мыслить. Суеверия. Демонов. Единорогов. Страшилищ.

— В вашем мире ведь тоже есть страшилища, разве нет? — спросила королева.

— Да, есть. Но только там, где мы можем с ними разобраться. Они не живут в историях. Когда мы их видим, они не представляют никакой опасности.

— Как единороги, — добавил профессор современного руносложения. — Когда вы встречаете единорога, то понимаете, что это просто большая взопревшая лошадь. Выглядит красиво, но пахнет по-лошадиному.

— А ещё они волшебны, — заметила королева, сверкнув глазами.

— Да, это одно из их свойств, — согласился Чудакулли. — Большие, взопревшие, волшебные. Но в них нет ничего загадочного. Нужно просто знать правила.

— Но вы все равно должны быть довольны! — произнесла королева, хотя её взгляд говорил, будто ей известно, что они отнюдь этому не рады. — Все живущие здесь считают, что этот мир такой же, как ваш! Многие даже верят, будто он плоский!

— Да, в нашем мире они были бы правы, — сказал Чудакулли. — Но здесь они просто невежественны.

— Ну, здесь вы ничего не можете поделать, — сказала королева. — Это наш мир, мистер Волшебник. Он весь завязан на историях. Религии здесь… поразительны! А убеждения… чудесны! Здесь много сеют и ещё больше пожинают. Вы знали, что здесь в магию верит больше людей, чем в вашем мире?

— У нас нет необходимости в неё верить. Она работает! — проворчал в ответ Чудакулли.

— А здесь в неё верят, но она не работает, — сказал королева. — И чем больше они верят в магию, тем меньше верят в себя. Ну разве это не изумительно?

Она поднялась. Большинство волшебников тоже попыталось встать, но лишь одному или двоим это удалось проделать должным образом. Волшебники, все до единого бывшие женоненавистниками, всегда старались вести себя с дамами предельно вежливо.

— Вы здесь просто капризные старикашки, — произнесла она. — А мы понимаем этот мир и за это время успели его усовершенствовать. Он нам нравится, и вам не удастся нас прогнать. Мы стали его частью.

— Этому миру, мадам, осталось жить примерно тысячу лет, пока вся жизнь не будет стерта с лица земли, — сказал Чудакулли.

— Есть и другие миры, — беспечно ответила королева.

— И это все, что вы можете сказать?

— А что тут ещё говорить? Миры появляются и исчезают, — ответила королева. — Во вселенной такое случается постоянно. Таков великий круг жизни.

— Да пусть этот великий круг жизни, мадам, съест моё исподнее! — вспыхнул Чудакулли.

— Хорошо сказано, — заметила королева. — Вы умело скрываете от меня свои истинные мысли, но я все равно вижу их на вашем лице. Вы думаете, что можете сражаться с нами и одержать победу. Но вы забываете, что в этом мире нет рассказия. Этому миру неведомо, как должны развиваться истории. Здесь младший сын короля обычно оказывается слабым и бесполезным принцем. Здесь нет героев, только злодеи разного степени злодейства. Старуха, собирающая ветки в лесу, — это просто старуха, а не ведьма, как в вашем мире. Хотя здесь тоже верят в ведьм. Но лишь ради того, чтобы избавлять общество от докучливых старух, ну и как дешевый способ поддерживать огонь ночи напролет. Здесь, джентльмены, добро не всегда побеждает зло ценой пары синяков и незначительного повреждения плеча. Для того чтобы победить зло, здесь обычно требуется более подготовленное зло. Это мой мир, джентльмены, а не ваш. Хорошего вам дня.

И она ушла.

Волшебники снова сели. Снаружи отъехал экипаж.

— Неплохо сказано как для эльфа, да? — заметил профессор современного руносложения. — Хорошие обороты речи.

— И это все? — сказал Чудакулли. — Мы ничего не можем поделать?

— Здесь у нас нет магии, сэр, — произнес Думминг.

— Зато мы знаем, что в конце концов все будет хорошо, да? — спросил Чудакулли. — Помните, люди улетят с планеты прежде, чем случится следующий мощный удар, да? Мы же видели доказательство, верно?

Думминг вздохнул.

— Да, сэр, но этого может и не произойти. Это как с людьми с Раковинных куч.

— Их что, не было?

— Не… здесь, сэр, — сказал Думминг.

— Или ты хочешь сказать «это все из-за квантов»?

— Нет, я не собирался этого говорить, сэр, но вы рассуждаете верно.

— Так, значит… когда мы их покинули, они растворились в воздухе?

— Нет, сэр. Это мы растворились.

— О-о. Если кто-то и растворился… — сказал Чудакулли. — У вас есть какие-либо идеи, джентльмены?

— Может, вернемся в паб? — с надеждой спросил профессор современного руносложения.

— Нет, — отрезал Чудакулли. — Я серьезно.

— Я тоже.

— Я вижу, что здесь можно предпринять, — произнес декан. — Людям нужны были эльфы, чтобы те вправили им мозги. Когда мы это предотвратили, у нас получились люди с Раковинных куч. Когда мы не стали это предотвращать, у нас получились люди вроде Ди, у которых головы наполовину забиты всякой ерундой.

— Я знаю кое-кого, кто на таких проблемах собаку съел, — задумчиво проговорил Чудакулли. — Мистер Тупс, мы можем сейчас вернуться домой? Нам нужно отправить семафорное сообщение.

— Да, сэр, но в этом нет необходимости. Гекс способен сделать это напрямую, — слетело у Думминга с языка, прежде чем он успел хорошенько подумать.

— Как? — спросил Чудакулли.

— Я… э-э… подключил его к семафору сразу после того, как вы ушли, сэр. Э-э…для этого понадобилось всего-то пара блоков и кое-какие детали… э-э… я установил систему повторителей сигнала на крыше корпуса высокоэнергетической магии… э-э… а ещё нанял горгулью, чтобы за ними следить. Нам все равно она была нужна, потому что голубей действительно развелось слишком много… э-э…

— Так что, Гекс может отправлять и получать сообщения? — спросил Чудакулли.

— Да, сэр. В любое время, э-э…

— Но это же стоит целое состояние! Твой бюджет может это себе позволить?

— Э-э… нет, сэр, это достаточно дешево. И вообще, это бесплатно… — Думминг пошел ва-банк. — Понимаете ли, Гекс подобрал код. А горгульям на башне нет дела до того, откуда поступает сигнал — они видят только коды. Поэтому Гекс… э-э… начал вставлять в свои сообщения коды Гильдии Убийц или Шутовских Дел Гильдии и… э-э… наверное, там не заметили лишних сумм в приходящих счетах, потому что они сейчас постоянно используют семафоры…

— Значит… мы воруем? — спросил Чудакулли.

— Ну… э-э… сэр, в некотором смысле, но трудно сказать наверняка, что именно. В прошлом месяце Гекс подобрал коды семафорной компании, и наши сообщения стали доставляться как часть их внутренних сигналов, сэр. За это никто не платит.

— Это очень тревожные новости, Думминг, — строго заметил Чудакулли.

— Да, сэр, — признал Думминг, глядя на свои ноги.

— Я вынужден задать тебе гораздо более сложный и волнующий вопрос: об этом кто-нибудь может узнать?

— О, нет, сэр. Это нельзя отследить.

— Точно?

— Да, сэр. Каждую неделю Гекс отправляет сообщение в главное управление семафорной компании и подправляет общее количество отправленных сообщений, сэр. Их все равно так много, что вряд ли кто-то будет проверять.

— Вот как? Ну тогда ладно, — сказал Чудакулли. — Раз этого не происходило на самом деле и никто не может узнать, что это все мы. Мы можем отправлять таким путем все наши сообщения?

— Ну, технически да, сэр, но это было бы злоупотреблением…

— Мы же академики, Тупс, — сказал декан. — Значит, информация должна плыть в свободном течении.

— Именно, — подтвердил профессор современного руносложения. — Неограниченный поток информации — признак прогрессивного общества. Ведь мы живем в век семафора.

— И поток этот явно направляется к нам, — сказал Чудакулли.

— О, разумеется, — произнес декан. — Мы не хотим, чтобы он шёл от нас. Мы же говорим о потоке, а не о растекании.

— Так вы хотите отправить сообщение? — сказал Думминг, прежде чем волшебники успели чересчур углубиться в свои рассуждения.

— А нам точно не придется платить? — спросил Чудакулли.

Думминг вздохнул:

— Нет, сэр.

— Превосходно! — сказал аркканцлер. — Можно отправить его в королевство Ланкр, да? Там только одна щелкающая башня. Текст следующий:

Госпоже Эсмеральде Ветровоск. Как поживаете? У меня все хорошо. Тут возникла одна любопытная проблема…

Глава 18

БИТ ИЗ БЫТИЯ

Семафор представляет собой пример простой и проверенной временем цифровой системы передачи информации. Он кодирует письма с помощью азбуки положений флагов, света или чего-нибудь ещё более простого. В 1795 году Джордж Мюррей изобрел вариант семафора, наиболее приближенный к используемому в Плоском мире — набор из шести открывающихся и закрывающихся заслонок, тем самым составляющих 64 различных «кода», чего более чем достаточно для всех букв алфавита, цифр от 0 до 10 и некоторых «специальных» символов. Система получила дальнейшее развитие, но утратила статус передовой технологии с появлением электрического телеграфа, ознаменовавшим начало эпохи проводов. Семафоры Плоского мира («клики») были гораздо совершеннее: массивные магистральные башни с многочисленными рядами заслонок, в темноте освещаемые фонарями и рассылающие сообщения в двух направлениях по всему материку. Такая «эволюция» технологии вполне похожа на правду: если бы нам не удалось обуздать пар и электричество, мы бы сейчас тоже использовали нечто в этом роде…

Мощность этой системы позволяет передавать даже изображения. Серьезно. Представьте себе картинку в виде сетки размером 64×64, состоящей из маленьких квадратиков, которые могут быть белыми, черными или какого-либо из четырех оттенков серого, а затем прочитайте сетку слева направо и сверху вниз, как книгу. Теперь нужна лишь информация, пара клерков, которые разработают алгоритм сжатия, и человек с неглубокой коробочкой, содержащей 4096 деревянных блоков, каждая сторона которых окрашена в какой-либо из шести цветов — черный, белый или один из четырех оттенков серого. Выкладывание картинки займет у них некоторое время, зато работа клерков обойдется недорого.

В цифровых сообщениях лежит вся суть информационного века, который мы так назвали, будучи убежденными, что знаем гораздо больше всех, кто прозябал в другие века. Плоский мир гордо живет в век семафоров, или век кликов. Но что конкретно мы называем информацией?

Отправляя сообщение, вы, очевидно, должны заплатить — иначе тот, кто будет осуществлять его передачу, будет иметь право выразить вам свое недовольство. Именно это свойство сообщений и взволновало Чудакулли, который никак не мог отвыкнуть от мысли, что академики должны путешествовать бесплатно.

Цена — это лишь одна из мер измерения, но она зависит от сложных рыночных условий. Например, какой она будет, если откроется распродажа? Для науки понятие меры информации — это объем отправляемых сообщений. В человеческом понимании, похоже, сложился универсальный принцип, согласно которому средние или длинные сообщения обходятся дороже, чем короткие. А значит, в глубине людского разума таится глубокое убеждение, что сообщения могут измеряться — они имеют размер, который показывает, какое количество информации оно содержит.

Неужели «информация» и «история» — это одно и то же? Нет. Истории передают информацию, но это, пожалуй, наименее интересное, что о них можно сказать. Бо́льшая часть информации не составляет собой историй. Возьмем для примера телефонный справочник: в нем содержится много информации, он имеет определенную форму, но весьма слаб в повествовании. А для истории важен смысл, и в этом она здорово расходится с понятием информации.

Мы гордимся тем, что живем в информационный век. И это плохо. Если мы когда-нибудь доживем до века смыслового, но сумеем наконец понять, в каком месте сбились с пути.

Информация — это не материальная вещь, а понятие. Однако из-за людской привычки материализовывать понятия ученые воспринимают информацию, будто она и в самом деле реальна. Некоторые физики даже начинают задумываться, не состоит ли наша вселенная из информации?

Как же возникла эта точка зрения и насколько справедливой её можно считать?

Человечество приобрело способность измерять информацию в 1948 году, когда математик и инженер Клод Шеннон нашел метод определения количества информации, содержащейся в сообщении, — сам он предпочитал термин «сигнал», — передаваемом в виде определенного кода. Под сигналом он подразумевал ряд двоичных чисел («битов», 0 или 1), который сегодня повсеместно используется как в современных компьютерах и устройствах связи, так и в семафоре Мюррея. Кодом Шеннон называл особую процедуру, преобразующую исходный сигнал в нечто иное. Простейший код банально оставляет все «как было», а более сложные применяются для обнаружения или даже коррекции ошибок, допущенных при передаче. В инженерных приложениях коды занимают центральное место, но для наших целей достаточно их опустить, предположив, что сообщения передаются в открытом виде.

Мера информации Шеннона численно выражает степень, на которую снижается неопределенность относительно бит, составляющих сигнал, в результате получения сообщения. Вот простейший пример, в котором сообщение представляет собой ряд нулей и единиц, и каждый из них одинаково вероятен, а количество информации в сообщении совершенно определено и равняется общему количеству двоичных чисел. Каждое число, получаемое нами, снижает нашу неопределенность относительно значения конкретно этого числа (это 0 или 1?) до определенности (скажем, 1), но ничего не говорит нам об остальных числах, то есть мы получаем только один бит информации. Проделайте то же самое тысячу раз и получите тысячу бит информации. Ничего сложного.

Предположим, нас сейчас интересует не смысл сигнала, а его побитное наполнение — такое восприятие близко инженерам связи. Итак, сообщение 111111111111111 содержит 15 бит информации, равно как и 111001101101011. Но понятие Шеннона об информации — не единственное. Позднее Грегори Хайтин отметил, что содержание шаблонов в сигнале может быть выражено количественно. Для этого нужно смотреть на размер не сообщения, а компьютерной программы, или алгоритма, который она может сгенерировать. Например, первое из вышеуказанных сообщений представляет алгоритм «каждое число равно 1». Но второе сообщение нельзя охарактеризовать столь же просто — его можно лишь побитно переписать. Таким образом, эти два сообщения имеют одинаковое содержание согласно Шеннону, но с точки зрения Хайтина второе сообщение содержит гораздо более «алгоритмическую информацию», чем первое.

Иными словами, понятие Хайтина рассматривает степень, до которой сообщение способно «сжиматься». Если короткая программа сгенерирует длинное сообщение, то мы можем передать программу вместо сообщения, сохранив время и деньги. А программа при этом «сжимает» сообщение. Когда компьютер получает большой графический файл — например, фотографию — и превращает её в меньший, в формате JPEG, он использует стандартный алгоритм для сжатия информации, содержащейся в исходном файле. Это возможно благодаря тому, что в фотографиях содержится множество шаблонов: к примеру, повторяющиеся голубые пиксели, из которых состоит небо. Чем менее сжимаемым является сигнал, чем больше информации, согласно Хайтину, он содержит. А чтобы его сжать, нужно описать шаблоны, которые в нем содержатся. Отсюда следует, что несжимаемые сигналы случайны, не имеют шаблонов и при этом содержат максимальный объем информации. С одной стороны, это логично: когда каждый следующий бит максимально непредсказуем, вы получаете больше информации, когда узнаёте его значение. Если в сигнале содержится 111111111111111, то маловероятно, что следующий бит тоже окажется 1; но если в сигнале содержится 111001101101011 (для того чтобы получить это значение, мы пятнадцать раз подбросили монету), то очевидной возможности угадать следующий бит у нас нет.

Оба способа измерения информации могут оказаться полезными при разработке электронных технологий. Информация Шеннона определяет время, необходимое для передачи сигнала, в то время как информация Хайтина сообщает о наличии подходящего метода сжатия информации, чтобы передать её в коротком виде. По крайней мере, так было бы, если её подлежала расчету, но одна из особенностей теории Хайтина заключается как раз в невозможности расчета количества алгоритмической информации в сообщении — и он сумел это доказать. Волшебники наверняка оценили бы его прием.

Таким образом, «информацию» стоит считать полезным понятием, хотя и странно, что «Быть или не быть?», согласно Шеннону, содержит столько же информации, сколько «чнЙПКдакнг?в%ыл0ц». А все потому, что информация и смысл — это разные вещи. Что ничуть не удивительно. Для людей в сообщении важно не количество бит, а его смысл, но математики не умеют выражать его в количественном виде. Пока что.

Сообщения, несущие в себе смысл, возвращают нас к историям. Суть в том, что мы не должны путать истории с «информацией». Эльфы дали людям истории, но не информацию. И вообще, в историях, придуманных людьми, присутствует то, чего даже не существует в Круглом мире, — например оборотни. В них не содержится никакой информации — кроме разве что той, которая может рассказать вам о человеческом воображении.

Большинство людей — особенно ученые — приходят в восторг, когда у них получается представить понятие в виде числа. Все остальное кажется им слишком размытым, чтобы принести какую-либо пользу. «Информация» — это число, поэтому она кажется нам такой точной, что мы не замечаем того, что она может оказаться ложной. По этому скользкому пути довольно далеко зашли две науки — биология и физика.

С открытием «линейной» структуры молекулы ДНК в эволюционной биологии появилась притягательная метафора, касающаяся сложности организмов и их эволюции, а именно: геном организма содержит информацию, необходимую для его построения. Эта метафора родилась после того, как Фрэнсис Крик и Джеймс Уотсон совершили грандиозное открытие, что ДНК организма состоит из «кодовых слов», которые выражаются четырьмя «буквами» — А, Ц, Т и Г, соответствующими, как вы помните, четырем «основаниям». Вследствие этого было выдвинуто неизбежное предположение, что геном содержит информацию о соответствующем организме. И в самом деле, геном часто называют «содержащим всю информацию, которая необходима для создания этого организма».

В этом определении легче всего оспорить слово «всю». Существует бесчисленное множество причин, по которым ДНК развивающегося организма не определяет сам организм. Все эти негеномные влияния на развитие называются «эпигенетическими» и варьируются от еле уловимых химических отметок в ДНК до вклада заботливых родителей. Более трудная мишень — слово «информация». Разумеется, геном содержит информацию некоторого рода: в настоящее время ученые из разных стран мира трудятся над составлением списка всей информации, заключенной в геноме человека, а также других организмов — риса, дрожжей и круглого червя Caenorhabditis elegans. Оцените естественность нашего высокомерия — ведь слово «информация» здесь ссылается на человеческий разум как на приемник, а не как на развивающийся организм. Проект «Геном человека» снабжает информацией нас, а не организмы.

Эта несовершенная метафора ведет к столь же несовершенному заключению, что геном объясняет сложность организма относительно количества информации в коде ДНК. Люди так сложны потому, что в их длинном геноме содержится много информации; круглые черви менее сложны потому, что их геном короче. Однако эта притягательная идея не может соответствовать действительности. Так, шенноновская информация, содержащаяся в геноме человека, на несколько порядков меньше, чем количество информации, необходимой для описания связи между нейронами в человеческом мозгу. Как мы можем быть сложнее, чем информация, которая нас описывает? К тому же у некоторых амеб геном длиннее, чем у нас, — и этот факт опускает нас на несколько ступеней и подвергает ещё большему сомнению то, что ДНК можно рассматривать как информацию.

В основе широко распространенного убеждения, будто сложность ДНК объясняет сложность организма (даже несмотря на его очевидную ошибочность), лежат два предположения, две научные истории, которые мы сами себе рассказываем. Первая называется «ДНК — это чертеж», и в ней геном рассматривается не только в контексте своего значения в управлении биологическим развитием, но и в качестве носителя информации, необходимой для определения организма. Вторая история называется «ДНК — это сообщение» и представляет собой метафору «Книги жизни».

Обе истории чрезмерно упрощают сложную систему взаимодействия. В первой утверждается, что геном — это молекулярная «карта» организма. А «ДНК — это сообщение» — это история о том, что организм может передавать эту карту следующему поколению, «отправляя» соответствующую информацию.

Но ни одна из них не соответствует действительности. С другой стороны, их можно назвать неплохими примерами научной фантастики — или как минимум плохой, но интересной научной фантастикой с хорошими спецэффектами.

Если у «сообщения» ДНК и есть получатель, то это не организм следующего поколения, который даже не существует во время «отправки» «сообщения», а рибосома, то есть молекулярная машина, превращающая цепочки ДНК (в гене, кодирующем белок) в белки. Рибосома является неотъемлемой частью системы кодирования; она выполняет функцию «переходника», изменяя информацию, содержащуюся в цепочке, на ту, что заключена в последовательности аминокислот в белках. Каждая клетка содержит много рибосом, но мы говорим о них в единственном числе потому, что все они идентичны. Метафора ДНК как информации стала практически универсальной, хотя на самом деле никто никогда не выдвигал предположения, что рибосома может быть крупным вместилищем информации. Сейчас структура рибосомы известна в мельчайших деталях, и никаких признаков того, что она является «носителем информации», как ДНК, нет. Похоже, что рибосома — это всего лишь жестко закрепленная «машина». Так куда же девалась информация? А никуда. Просто это некорректный вопрос.

Корень данного недоразумения заключается в недостаточном внимании к контексту. Наука серьезно относится к контексту, но имеет привычку игнорировать «внешние» ограничения изучаемой системы. А контекст — это важное, но недооцененное свойство информации. Слишком легко зациклиться на комбинаторной ясности сообщения, упустив из виду сложные и запутанные процессы, производимые получателем при декодировании сообщения. Контекст имеет определяющее значение при толковании сообщений, то есть его смысла. Тор Норретрандерс в своей «Иллюзии пользователя» ввел термин «эксформация», определяющий роль контекста, а Дуглас Хофштадтер нашел с ним общую точку в книге «Гёдель, Эшер, Бах». Обратите внимание, как в следующей главе, казалось бы, нечитаемое сообщение «ТИОРСИЯ» становится понятным, как только в расчет принимается его контекст.

Вместо того чтобы рассуждать о ДНК как о «чертеже», в котором закодирован организм, легче порассуждать о компакт-диске с записанной на нем музыкой. Биологическое развитие напоминает компакт-диск, содержащий инструкции по сборке нового проигрывателя. Если у вас нет рабочего проигрывателя, их нельзя «прочитать». Если смысл не зависит от контекста, то код на компакт-диске должен содержать неизменяемый смысл, не зависящий от проигрывателя. Но действительно ли это так?

Сравним две крайности: «стандартный» проигрыватель, преобразующий цифровой код на диске в музыку так, как заложили его разработчики, и музыкальный автомат. В случае с последним единственное посылаемое вами сообщение — это деньги и нажатие кнопки, но он распознает их в своем контексте как несколько минут музыки. Любой номерной код, по идее, может «означать» любую музыку, которую вы желаете услышать; это зависит лишь от настроек автомата, то есть эксформации, сопряженной с его дизайном. А теперь представьте себе автомат, который распознает диски, не проигрывая закодированные на нем мелодии как последовательные биты, а переводя этот код в число и потом проигрывая какой-нибудь другой диск, соответствующий этому номеру. К примеру, допустим, что Пятая симфония Бетховена в цифровой форме начинается с 11001. Это число 25 в двоичной системе. Итак, автомат считывает её как «25» и ищет диск под 25-м номером, который, допустим, оказывается, записью джазмена Чарли Паркера. С другой стороны, там же в автомате находится диск под номером 973, на котором записана Пятая симфония Бетховена. В таком случае диск с Бетховеном может быть «прочтен» двумя совершенно разными способами: как «указатель» на Чарли Паркера или на саму Пятую симфонию (запущенную любым другим диском, код которого начинается с числа 973, записанного в двоичной системе). Два контекста, две интерпретации, два смысла, два результата.

Каким бы ни было сообщение, оно в любом случае зависит от контекста: отправитель и получатель должны согласовать между собой условия преобразования смысла в символы и обратно. Без этих условий семафор представлял бы собой просто несколько кусков древесины, колыхающихся на ветру. Ветки деревьев — это тоже куски древесины, колыхающиеся на ветру, но никто не пытается расшифровать в них сообщения, передаваемые деревом. Зато кольца деревьев, то есть годичные кольца, которые можно увидеть на спиле ствола, — совсем другое дело. Мы научились «расшифровывать» их «сообщения», содержащие информацию, например о том, какой климат был году в 1066-м. Если кольцо толстое, значит, в том году дерево хорошо подросло — год выдался теплым и влажным; тонкое же кольцо указывает на неблагоприятный год, скорее всего, холодный и сухой. Но последовательность годичных колец стала сообщением, заключающим в себе информацию, только когда мы узнали зависимость между климатом и ростом деревьев. Само же дерево не отправляло нам никаких сообщений.

В биологическом развитии условиями, наполняющими смыслом сообщение ДНК, являются физические и химические законы. В них-то и заключается эксформация. Однако едва ли её можно представить в количественном виде. Сложность организма определяется не количеством оснований в последовательности ДНК, а сложностью процессов, инициированных этими основаниями в контексте биологического развития. То есть смыслом «сообщения» ДНК, получаемого слаженной и рабочей биохимической машиной. Здесь мы оставляем амеб далеко позади. Развитие эмбриона с маленькими отростками, а затем ребенка с тоненькими ручками включает в себя ряд процессов, при которых образуется скелет, мышцы, кожа и так далее. Каждый этап зависит от текущего состояния других этапов, и все они обусловлены контекстом физических, биологических, химических и культурных процессов.

Центральное понятие в теории информации Шеннона занимает некая энтропия, что в данном контексте означает степень, с которой статистические шаблоны в источнике сообщений влияют на количество передаваемой в них информации. Если одни шаблоны бит оказываются вероятнее других, то они передают меньше информации, так как неопределенность уменьшается на меньшее её количество. Например, в английском языке буква E встречается гораздо чаще, чем Q. Если бы вам пришлось выбирать между E и Q, вы бы поставили на E. Когда ваш прогноз не сбывается, вы получаете больше информации. Энтропия Шеннона выравнивает это статистическое неравновесие и позволяет «честно» измерять объем информации.

Сейчас, по прошествии лет, кажется досадным, что он выбрал слово «энтропия», поскольку одноименное понятие устоялось в физике, где под ним обычно понимается «беспорядок». Противоположный ей «порядок», как правило, отождествляется со сложностью. Контекст в данном случае лежит в разделе физики, известном как термодинамика, изучающем отдельно взятую упрощенную модель газа. Молекулы газа в термодинамике представляют собой «твердые сферы», микроскопические бильярдные шары. Они периодически сталкиваются и отскакивают друг от друга, будто обладают идеальной эластичностью. Законы термодинамики указывают на то, что большое скопление таких сфер подчиняется определенным статистическим закономерностям. Первый закон гласит, что общая энергия системы постоянна. Тепловую энергия можно преобразовать в механическую, как, скажем, в паровом двигателе; и, наоборот, механическую можно преобразовать в тепловую. Но сумма их всегда остается неизменной. Второй закон при помощи более точных понятий (которые мы вскоре это поясним) определяет, что тепло не может передаваться от более холодного тела более теплому. В третьем же законе говорится о том, что температура газа не может опускаться ниже температуры «абсолютного нуля», составляющего приблизительно –273 °C.

Самый трудный (и интересный) из этих законов — второй. Он детальнее рассматривает величину, называемую энтропией, под которой обычно подразумевается «беспорядок». К примеру, если газ сконцентрирован в одном углу комнаты, то это будет более упорядоченное (то есть менее беспорядочное) состояние, чем то, при котором он равномерно распространяется по комнате. Следовательно, при равномерном распространении газа его энтропия выше, чем при условии, если он весь скапливается в углу. Одна из формулировок второго закона звучит так: количество энтропии во вселенной постоянно возрастает с течением времени. Иными словами, с течением времени вселенная постоянно становится все менее упорядоченной или столь же менее сложной. Согласно этой интерпретации, чрезвычайно сложный мир живых существ неизбежно будет становиться менее сложным до тех пор, пока вселенная не выйдет из берегов и превратится в густой, еле теплый бульон.

На этом свойстве основано одно из объяснений «стрелы времени». Это любопытное явление выражается в том, что яйцо легко взболтать, но вернуть его после этого в исходное состояние невозможно. Время течет в направлении возрастающей энтропии. То есть в результате взбалтывания яйцо становится более беспорядочным — иными словами, его энтропия возрастает — что согласуется со вторым законом. Возвращение яйца в исходное состояние делает его менее беспорядочным и уменьшает энергию — а это закону противоречит. Заметьте, яйцо — это не газ, но законы термодинамики также могут распространяться на жидкие и твердые тела.

Здесь мы сталкиваемся с одним из величайших парадоксов в физике, ставшим причиной серьезной неразберихи, которая продлилась около века. Ещё одна система физических законов, законы механики Ньютона, предписывает, что взбалтывание и обратное взбалтывание яйца являются равновероятными физическими явлениями. Точнее, если любое динамическое действие, отвечающее требованием законов Ньютона, совершается в обратном порядке во времени, то его результат также будет отвечать законам Ньютона. Короче говоря, законы Ньютона «обратимы во времени».

Однако на самом деле термодинамический газ представляет собой лишь механическую систему, сложенную из множества крошечных сфер. В этой модели тепловая энергия — это лишь особый тип механической энергии, в которой сферы колеблются, но не двигаются целым скопом. Таким образом, мы имеем возможность сравнить законы Ньютона с законами термодинамики. Первый закон термодинамики — это просто иначе сформулированный закон сохранения энергии в ньютоновской механике, следовательно, первый закон не противоречит законам Ньютона. То же и с третьим законом: абсолютный нуль — это просто температура, при которой сферы перестают колебаться. Скорость колебаний не может быть меньше нуля.

Но второй закон термодинамики, к сожалению, ведет себя совершенно иначе. Он противоречит законам Ньютона. А именно свойству обратимости во времени. Наша вселенная имеет определенное направление своей «стрелы времени», но вселенная, подчиняющаяся законам Ньютона, имеет две разные стрелы времени, противоположные друг другу. В нашей вселенной взболтать яйцо легко, а вернуть его в исходное состояние — невозможно. Следовательно, согласно законам Ньютона, в обратной во времени нашей вселенной легко придавать яйцу исходный вид и невозможно взбалтывать. Но эти законы одинаковы в обоих вселенных, а значит, не могут задавать направление для стрелы времени.

Для решения этого несоответствия было выдвинуто множество предположений. Лучшее из них, математическое, состоит в том, что термодинамика — это приближение, увеличивающее «зернистость» вселенной, при котором слишком мелкие детали сглаживаются и пренебрегаются. На самом же деле вселенная делится на крошечные блоки, каждый из которых, скажем, содержит несколько тысяч молекул газа. Детализированные движения внутри блока игнорируются, и в расчет берется усредненное состояние содержащихся в нем молекул.

Это во многом напоминает изображение на экране монитора. Если посмотреть на него издалека, можно увидеть коров, деревья и прочие объекты. Но если вглядеться в дерево с близкого расстояния, будут видны зеленые квадратики, или пиксели. В настоящем дереве при таком увеличении тоже можно рассмотреть структуру — например, листья и ветки, — но на картинке все детали сглаживаются в однородный оттенок зеленого.

Как только «порядок» исчезает ниже уровня зернистости при таком приближении, он может никогда больше не вернуться. После того как пиксель сглаживается, его нельзя выпилить обратно. Впрочем, в реальной вселенной этого иногда можно добиться, поскольку в ней происходят детализированные движения внутри блоков, а сглаженные усредненные значения игнорируют эти детали. Таким образом, модель разнится с реальностью. Более того, это предположение несимметрично рассматривает обычное и обратное течения времени. При обычном молекула попадает в блок и уже не может его покинуть. При обратном же она спокойно покидает блок и уже не попадет в него, если не находилась там с самого начала.

Это объяснение свидетельствует о том, что второй закон термодинамики — не истинное свойство вселенной, а лишь свойство приближенной математической формулировки. Неважно, насколько полезно это приближение, поскольку оно зависит от контекста, к которому привязано, а не от контекста второго закона термодинамики. При приближении сходит на нет всякое отношение к законам Ньютона, неразрывно связанным с мелкими деталями.

Так вот, как нами было сказано выше, Шеннон использовал то же слово «энтропия» для обозначения меры структуры, представленной статистическими шаблонами в источнике информации. Он поступил так потому, что математическая формула энтропии Шеннона выглядит в точности как формула термодинамической энтропии. Только со знаком «минус». То есть термодинамическая энтропия равна отрицательной энтропии Шеннона — а это значит, что её можно представить как «утраченную информацию». Это отношение использовалось при написании многих статей и книг — к примеру, для привязки стрелы времени к постепенной потере информации во вселенной. Ведь заменяя все мелкие детали внутри блока сглаженной усредненной величиной, вы утрачиваете информацию о них. А потеряв, её уже нельзя вернуть. И вот оно: время течет в направлении утечки информации.

Как бы то ни было, это предположение надуманно. Да, формулы выглядят одинаково, но… они относятся к совершенно разным и не связанным между собой контекстам. В знаменитой формуле Эйнштейна, связывающей массу и энергию, c означает скорость света. В теореме Пифагора эта же буква означает гипотенузу прямоугольного треугольника. Буквы одни и те же, но никому ведь не кажется резонным отожествлять гипотенузу со скоростью света. Хотя предполагаемая связь между термодинамической энтропией и отрицательной информацией не настолько нелепа. Не настолько.

Мы уже упоминали, что науку нельзя считать собранием фактов, не подлежащих изменению, и в ней случаются разногласия. Связь между энтропией Шеннона и термодинамической энтропией — одно из них. Наличие смысла в восприятии термодинамической энтропии как отрицательной информации стала предметом многолетней полемики. Научные споры не стихают по сей день, и публикующиеся, рецензируемые компетентными учеными статьи все так же категорично противоречат друг другу.

Судя по всему, здесь имеет место путаница между формальным математическим выражением, устанавливающим «законы» информации и энтропии, интуитивными, эвристическими толкованиями этих понятий с точки зрения физики, а также слабое понимание роли контекста. Важную роль сыграло и сходство между формулами энтропии в теории информации и термодинамике, но контексту, к которому эти формулы относятся, уделялось слишком мало внимания. Эта привычка привела к небрежному восприятию некоторых весьма значительных для физики тем.

Важное различие между этими понятиями заключается в том, что в термодинамике энтропия количественно зависит от состояния газа, тогда как согласно теории информации она определяется как источник информации — система, генерирующая все возможные состояния («сообщения»). Грубо говоря, источник является фазовым пространством последовательных бит информации, а сообщение — траекторией, дорожкой в этом фазовом пространстве. В то же время термодинамическое положение молекул — это точка в фазовом пространстве. Определенное положение молекул газа обладает термодинамической энтропией, но определенное сообщение не обладает энтропией Шеннона. Один только этот факт должен служить предупреждением. И даже в теории информации содержащаяся «в» сообщении информация не является отрицательной информационной энтропией. Энтропия источника на самом деле остается неизменной вне зависимости от количества генерируемых ей сообщений.

Существует и ещё одна головоломка, касающаяся энтропии нашей вселенной. Второй закон термодинамики слабо увязывается и с астрономическими наблюдениями. В космологических масштабах вселенная с течением времени, похоже, стала более сложной. Материя, образовавшаяся в результате Большого взрыва, сначала распространялась очень равномерно и со временем становилась все более комковатой — то есть все более сложной. Значит, энтропия вселенной уменьшилась, а не возросла. Сейчас материя разделилась в огромном диапазоне масштабов на скалы, астероиды, планеты, звезды, галактики, скопления, сверхскопления галактик и так далее. Если применить эту же аналогию к термодинамике, распространение материи во вселенной покажется все более упорядоченным. Это вызывает недоумение, поскольку второй закон твердит нам, что термодинамическая система должна становиться более беспорядочной.

Причина этой скомканности, пожалуй, хорошо известна — это гравитация. И тут возникает второй парадокс обратимости во времени. Уравнения поля гравитационных систем, выведенные Эйнштейном, обратимы во времени. Это значит, что, если решение уравнений Эйнштейна обращено во времени, оно становится верным и при привычном течении времени. Наша вселенная — посмотрим на это с обратной стороны — становится гравитационной системой, которая с течением времени делается менее скомканной. То есть с точки зрения физики уменьшение скомканности так же вероятно, как и его увеличение. Однако в нашей вселенной она только увеличивается.

Пол Девис полагает, что «как и в случае со стрелами времени, существует загадка о том, откуда берется асимметрия… Так или иначе асимметрию необходимо отследить до начальных условий». Здесь имеется в виду, что даже при действии законов обратимости во времени можно получить другое поведение системы, запустив её другим способом. Если вы возьмете яйцо и размешаете его вилкой, оно взболтается. Если возьмете взболтанное яйцо и тщательно переместите каждую его частицу по обратной траектории — оно взболтается обратно. Отличие заключается в начальном положении, а не в законах. Заметьте: «перемешивание вилкой» — это слишком обобщенное начальное положение, ведь существует множество способов перемешивания, влекущих за собой взбалтывание яйца. А начальное положение обратного взбалтывания — наоборот, должно быть предельно точным и подробным.

В этом смысле такая возможность довольно привлекательна. Наша скомкивающаяся вселенная напоминает яйцо в процессе «обратного взбалтывания»: её возрастающая сложность — это последствие особых исходных условий. Большинство «обычных» исходных условий привело бы к нескомканной вселенной — как и любое нормальное перемешивание приводит к образованию взболтанного яйца. Наблюдения строго указывает на то, что вселенная в момент Большого взрыва имела предельно гладкие исходные условия, тогда как любое «обычное» состояние гравитационной системы, по-видимому, должно быть скомканным. И, опираясь на этот вывод, можно подумать, что в нашей вселенной они были весьма особенными — данное предположение привлекательно для тех, кто верит в исключительную необыкновенность её самой и нашего места в ней.

От второго закона до Бога один шаг.

Роджер Пенроуз даже подсчитал, насколько особенным было это исходное состояние, сравнив термодинамическую энтропию исходного состояния и гипотетического, но правдоподобного конечного, при котором вселенная превращается в систему черных дыр. Последнее характеризуется крайней степенью скомканности — хотя и не самую предельную, при которой вселенная стала бы единой гигантской черной дырой. В результате энтропия исходного состояния оказалась примерно в 10³⁰ раз меньше энтропии конечного, что говорит о её чрезвычайной особенности. Столь чрезвычайной, что Пенроуз ввел новый закон временной асимметрии, присуждающий ранней вселенной исключительную гладкость.

О, как же наши собственные истории сбивают нас с пути… Есть и другое, более разумное объяснение. Секрет прост: гравитация сильно отличается от термодинамики. Для газа, состоящего из движущихся молекул, однородное состояние — равномерная плотность — является стабильным. Заключите весь газ в небольшое пространство, а потом отпустите — и он мгновенно вернется в свое однородное состояние. Гравитация ведет себя противоположным образом: однородные системы гравитационных тел нестабильны. Со временем различия, незаметные на любом уровне зернистости, не только могут раздуться до макроскопических масштабов, но и действительно раздуваются.

Вот в чем так разительно расходятся гравитация и термодинамика. В термодинамической модели, наиболее подходящей для нашей вселенной, с течением времени различия рассеиваются, исчезая ниже уровня зернистости. В гравитационной модели, наиболее подходящей для нашей вселенной, с течением времени они растут, раздуваясь от уровня зернистости. Отношение этих двух областей науки к зернистости при одинаковом направлении стрелы времени диаметрально противоположно.

Теперь мы можем дать совершенно другое и ещё более разумное объяснение «провалу энтропии» между ранней и поздней вселенными, обнаруженному Пенроузом и приписанному им удивительно маловероятным исходным условиям. На самом деле это просто артефакт зернистости. Гравитационная скомканность раздувается от уровня зернистости до уровня, на котором энтропия по определению не учитывается. Таким образом, фактически любое начальное распределение материи во вселенной приводит к скомканности. И ничего чрезвычайного и особенного для этого не требуется.

Физические различия между гравитационными и термодинамическими системами довольно просты: гравитация — дальнодействующая сила притяжения, в то время как упругие столкновения действуют на малых расстояниях и приводят к отталкиванию. Учитывая столь значительные различия в законах сил, несходство в их поведении также не удивительно. Или же представьте себе системы, в которых «гравитация» действует на таких малых расстояниях, что оказывает эффект лишь при столкновении частиц, но когда вступает в силу, они сцепляются насовсем. При таких законах сил возрастание скомканности очевидно.

Для реальной вселенной характерны как гравитация, так и термодинамика. В одном контексте более приемлема гравитационная модель, в другом — термодинамическая. Но есть и другие: в молекулярной химии участвуют силы разных типов. Ошибочно приписывать все естественные феномены термодинамическому или гравитационному приближению. И тем более не стоит ожидать, что и термодинамические, и гравитационные приближения будут действовать в одном контексте при своем диаметрально противоположном отношении к зернистости.

Видите? Все просто. И никакой магии…

Пожалуй, стоит подвести кое-какие итоги наших размышлений.

«Законы» термодинамики, особенно знаменитый второй закон, представляют собой статистически правильные модели природы при определенной системе контекстов. Как показывает скомканность вселенной под действием гравитации, они не всегда верны в её отношении. Вероятно, когда-нибудь будет найдена подходящая мера измерения сложности гравитации — наподобие термодинамической энтропии, но другая. Скажем, она будет называться «гравитропией». Тогда мы сумеем математически вывести «второй закон гравитации», который бы установил, что гравитропия гравитационной системы возрастает с течением времени. Возможно, гравитропия станет фрактальным измерением («степенью запутанности») системы.

Несмотря на то что зернистость действует для обеих систем в разных направлениях, оба «вторых закона» — термодинамический и гравитационный — достаточно хорошо соотносятся с нашей вселенной. А все потому, что они сформулированы так, чтобы отвечать тому, что мы реально наблюдаем в этой вселенной. Тем не менее вопреки этой кажущейся согласованности два закона относятся к принципиально отличающимся друг от друга физическим системам: одна к газам, а вторая — к системам частиц, движущихся под действием гравитации.

Рассмотрев эти два случая неправильного применения принципа теории информации и соответствующего ему принципа термодинамики, мы готовы обратиться к любопытному предположению о том, что вселенная состоит из информации.

Чудакулли подозревал, что Думминг Тупс использовал «квант», чтобы описывать все странные явления, например исчезновение людей с Раковинных куч. Мир кванта действительно странен, а его чары всегда обольстительны. Пытаясь осмыслить квантовую вселенную, некоторые физики предположили, что весь феномен кванта (то есть вообще всё) основывается на понятии информации. Джон Арчибальд Уилер выразил эту мысль емкой фразой: «бытие из бита». Коротко говоря, любой квантовый объект характеризуется конечным числом состояний. Вращение электрона, к примеру, может происходить по направлению вверх или вниз — то есть предполагая двоичный выбор. Состояние вселенной, таким образом, представляет собой огромный список из стрелочек, указывающий вверх и вниз, а также более сложных величин, — то есть очень длинное сообщение в двоичном виде.

На данный момент это самый разумный и (как оказалось) полезный способ представить мир кванта в математическом виде. Но следующий шаг более противоречив. Единственное, что имеет реальное значение, — это само сообщение, список битов. А что такое сообщение? Это информация. И как итог: настоящий материал вселенной — это необработанная информация. Все остальное сделано из неё же в соответствии с признаками кванта. Думминг с этим наверняка согласился бы.

То есть информация занимает свое место в небольшом пантеоне похожих понятий — скорости, энергии, импульса, — перешедших из близких математических абстракций в реальность. Физики любят превращать свои самые полезные математические понятия в реальные вещи — они, как в Плоском мире,материализуют абстрактное. Такое «проецирование» математики на вселенную не причиняет физического вреда, но причиняет вред философский, если воспринимать его результаты буквально. Например, из-за аналогичного процесса совершенно адекватные физики сегодня настаивают на том, что наша вселенная — лишь одна из триллионов, сосуществующих в квантовой суперпозиции. В одной из них вы этим утром вышли из дома, и на вас свалился метеорит; в другой вы сейчас читаете книгу, и никакой метеорит на вас не падал. «Ну, да, — твердят они, — все эти другие вселенные реально существуют. Мы можем провести эксперименты, чтобы это доказать».

Как бы не так.

Подтверждение на основе результатов экспериментов — это ещё не доказательство, и оно вовсе не говорит о справедливости объяснения. Многомировая интерпретация, как её называют, объясняет эти эксперименты в пределах своего поля. Но результаты каждого из них подлежат различным трактовкам, не каждая из которых объясняет, «как это на самом деле происходит во вселенной». К примеру, любой эксперимент можно трактовать как «это случается по воле Божьей», но те же физики не согласятся с тем, что их эксперименты доказывают существование Бога. Тут они будут правы: это лишь одна из трактовок. То же касается и триллиона сосуществующих вселенных.

Квантовые состояния наслаиваются друг на друга. Как, возможно, и квантовые вселенные. Но делить их на классические миры, в которых реальные люди делают реальные вещи, а потом говорить, будто они наслаиваются, — это нонсенс. Нет такого квантового физика, который сумел бы составить описание человека с точки зрения квантовой механики. И как в таком случае они могут утверждать, что их эксперименты (обычно проводимые с парой электронов или фотонов) «доказывают», что в параллельной вселенной на альтернативного вас свалился метеорит?

Первоначально «информация» являлась понятием, придуманным человеком, чтобы описывать определенные коммуникативные процессы. Это был «бит из бытия», абстракция метафоры реального мира, а не «бытие из бита», преобразование реальности в метафору. С тех пор метафора информации распространилась далеко за свои изначальные пределы, что не всегда было обоснованно. Овеществление информации как основного материала вселенной, пожалуй, ещё менее резонно. С позиции математики в этом нет ничего страшного, но помните, что «материализация вредит вашей философии».

Глава 19

ПИСЬМО ИЗ ЛАНКРА

Матушка Ветровоск, известная всем — и не в последнюю очередь самой себе — как самая квалифицированная ведьма Плоского мира, собирала дрова в лесах Ланкра, высоко в горах и вдали от всех университетов.

Собирание дров было рискованным занятием для старушки, столь притягательной для рассказия. В последнее время при подобном занятии было трудно избежать встречи с королевскими сыновьями, молодыми свинопасами, ищущими свою судьбу, и всеми остальными, чьи приключения требовали от них быть добрыми к старушке, которая непременно оказывалась ведьмой, тем самым доказывая, что добродетель — уже сама по себе награда.

Даже самый доброжелательно настроенный человек не позволит, чтобы его бесконечное число раз переносили через ручей, если на самом деле это ему не нужно. В последнее время карман матушки на такие случаи был забит камнями и шишками.

Она услышала мягкий стук копыт за спиной и повернулась, занеся шишку для броска.

— Предупреждаю, я по горло сыта тем, что вы, ребята, выклянчиваете у меня три желания… — начала она.

Шон Ягг, сидевший на своем служебном осле, отчаянно замахал руками^[256].

— Это я, госпожа Ветровоск! Я был бы благодарен, если бы вы этого не делали!

— Ага, — сказала матушка. — Только учти, остальных двух не получишь!

— Нет-нет, я просто пришел доставить вам…

Шон помахал толстой пачкой бумаги.

— Что это?

— Вам клик-сообщение, госпожа Ветровоск! Это всего лишь третье за все время! — Шон просиял при мысли о собственной близости к передовым технологиям.

— Что это вообще такое? — спросила матушка.

— Это как бы письмо, которое делят на кусочки и отправляют по воздуху, — сказал Шон.

— По тем башням, которые постоянно мешают мне летать?

— Именно, госпожа Ветровоск.

— А знаешь, они перемещаются по ночам, — сказала матушка. Она взяла бумагу.

— Э-э… не думаю, что это так… — осмелился ответить ей Шон.

— То есть это я не умею как следует летать на метле, так? — глаза матушки сверкнули.

— О, кажется, я припоминаю, — быстро проговорил Шон. — Они постоянно перемещаются. На телегах. Больших, огромных телегах. Они…

— Да-да, — сказала матушка, присаживаясь на пень. — А теперь помолчи, я читаю…

В лесу стояла тишина, лишь изредка нарушаемая шуршанием бумаг.

Наконец матушка Ветровоск закончила чтение и громко фыркнула. В лесу снова запели птицы.

— Глупые старые дураки думают, что не могут разглядеть лес из-за деревьев, когда деревья — это и есть лес, — проворчала она. — И дорого стоит отправить такое сообщение?

— Это сообщение, — с благоговением произнес Шон, — стоит более шестисот долларов! Я подсчитал слова. У волшебников, должно быть, куча денег!

— А у меня нет, — сказала ведьма. — А сколько стоит одно слово?

— Пять пенсов за отправку и пять центов за слово, — не задумываясь, ответил Шон.

— А-а, — произнесла матушка.

Она сосредоточенно нахмурилась и медленно пошевелила губами.

— Я никогда не была сильна в арифметике, — сказала она, — но, кажется, это получается… шесть пенсов и ещё полпенни?

Шон был хорошо знаком с ведьмовскими штучками. Безопаснее всего было согласиться с самого начала.

— Да, верно, — ответил он.

— У тебя есть карандаш? — спросила матушка.

Когда Шон достал карандаш, ведьма аккуратно вывела им несколько крупных букв на обороте одной из страниц и отдала ему.

— Это все? — спросил он.

— На длинный вопрос — короткий ответ, — заявила матушка таким тоном, будто это какая-то прописная истина. — Ещё что-нибудь есть?

Вообще-то она должна отдать ему деньги, подумал Шон. Но у матушки Ветровоск, в свойственной ей манере, имелась своя научная точка зрения на этот счет. Ведьмы вообще были убеждены, что оказывают обществу помощь различного рода, которую нельзя так просто объяснить, но такую важную, что едва они прекратят помогать, это сразу станет заметно, — и шесть с половиной пенсов было невысокой платой за то, чтобы никогда не узнать, что в таком случае произойдет.

Карандаш она ему тоже не отдала.

Дыра в Б-пространстве теперь была хорошо заметна. Она восхищала доктора Ди, пребывавшего в уверенности, что из неё должны появиться ангелы — хотя пока оттуда выходили лишь приматы.

При возникновении любой проблемы волшебники первым делом бросались искать, что об этом написано в книгах. В Б-пространстве их содержалось в изобилии. Конечно, трудно было искать книги, непосредственно относящиеся к текущему ходу истории — когда теоретически знаешь все, нелегко отыскать то, что хочешь узнать.

— Так, посмотрим, где мы сейчас? — через некоторое время сказал Чудакулли. — Последние известные нам книги в этой штанине времени будут написаны через…

— Примерно сто лет, — сверившись с блокнотом, произнес профессор современного руносложения. — Как раз перед уничтожением цивилизации, что бы там у них ни случилось. Потом будет пожар, голод, война… Все как обычно.

— Гекс говорит, что люди снова станут жить в деревнях после падения астероида, — сказал Думминг. — На одном-двух других континентах дела будут идти получше, но никто даже не заметит, что астероид приближается.

— Такие периоды бывали и раньше, — сообщил декан. — Но насколько мы можем сказать, на этой территории, где мы находимся сейчас, всегда были небольшие изолированные группы людей, которые сохранили имевшиеся у них книги.

— Да они прямо как мы, — заметил Чудакулли.

— Боюсь, что нет, — сказал декан. — Они верующие.

— Вот те на! — аркканцлер был разочарован.

— Трудно сказать наверняка, но, судя по всему, на этом континенте верят в четырех главных богов, — произнес декан. — Слабо связанных между собой.

— С длинными бородами и на небесах? — спросил Чудакулли.

— Да, двое из них.

— Значит, это морфологическое воспоминание о нас, — сказал Чудакулли.

— Трудно сказать, это же религии, — произнес декан. — Но они хотя бы сохранили знание о том, что книги важны, а чтение и письмо существуют не только для того, чтобы хлюпики могли увиливать от размахивания мечом.

— А тут остались какие-нибудь религиозные места? — спросил профессор современного руносложения. — Есть ли смысл туда заглянуть и объяснить им, что мы, собственно, создатели этой вселенной, а заодно дать пару полезных советов?

Воцарилась тишина. А затем Думминг своим лучшим голосом, которым он обращался к начальству, проговорил:

— Я полагаю, сэр, что этот мир ничем не отличается от нашего в отношении к людям, которые появляются и называются богами.

— Нам не окажут специального приема?

— В том смысле, который вы подразумеваете, сэр, — нет, — сказал Думминг. — К тому же, такие места в этой стране закрыты по указу нынешнего монарха. Я не понимаю сути дела до конца, но, похоже, это такая программа по снижению расходов.

— Сокращение штата, перераспределение средств и тому подобное? — спросил Чудакулли.

— Да, сэр, — сказал Думминг. — А также пара убийств, немного пыток и тому подобное.

— Но наверняка ведь ничего такого, чего нельзя было бы уладить, заставив всех бегать по лесу, стреляя друг в друга красками, — невинно произнес профессор современного руносложения.

— Я сделаю вид, что не слышал этого, — сказал Чудакулли. — А теперь, джентльмены, мы должны проявить мудрость. У нас нет магии. Но благодаря Гексу мы можем перенестись во времени и пространстве. А ещё у нас есть большие палки. Что нам здесь предпринять?

— Принято сообщение, — сказал Гекс.

— Из Ланкра? Вот это скорость!

— Да. Отправитель не указан. Текст сообщения: ТИОРСИЯ.

Гекс прочитал по буквам. Думминг записал его в блокнот.

— Что это значит? — Чудакулли посмотрел на волшебников.

— Мне это кажется слегка религиозным, — сказал декан. — Ринсвинд, это по твоей части, не так ли?

Ринсвинд взглянул на запись. И действительно, если подумать, вся его жизнь напоминала головоломку…

— Цена клик-сообщений считается по количеству слов, правильно? — спросил он.

— Да, это возмутительно, — сказал Чудакулли. — По междугородним магистралям пять пенсов слово!

— А это сообщение отправила старушка из Ланкра, где, если мне не изменяет память, основной валютой служат куры? — спросил Ринсвинд. — Значит, денег на мудреные сообщения у неё нет. Мне кажется, это просто анаграмма слова «ИСТОРИЯ».

— Похоже, она хотела сказать: «измените историю», — проговорил Думминг, не поднимая взгляда. — И сэкономила пять пенсов.

— Мы уже пытались её изменить! — воскликнул декан.

— А что, если изменить её как-то иначе? В другом времени? — предположил Думминг. — В нашем распоряжении все Б-пространство. Мы можем поискать какие-нибудь указания в книгах, написанных в разных будущих…

— У-ук!

— Прошу прощения, сэр, но правила библиотеки здесь не действуют! — сказал Думминг.

— Взгляни на это с другой стороны, приятель, — сказал Чудакулли разъяренному библиотекарю. — Конечно, правила здесь действуют, мы все это понимаем и даже не мечтаем о том, чтобы просить тебя вмешиваться в естественный ход событий. Но природа причинно-следственных связей этого мира такова, что, если в ближайшую тысячу лет библиотеки и сохранятся, чтобы люди использовали книги для разведения огня или как неудобную туалетную бумагу, затем они все равно будут уничтожены в результате удара метеорита и/или таяния льдов. Чудесные книги доктора Ди, которые ты так полюбил, со всеми их прекрасными иллюстрациями совершенно бесполезных магических кругов и весьма интересными математическими шифрами, отправятся по пути… э-э… — он щелкнул пальцами: — Кто-нибудь, подскажите мне кого-нибудь, кто скоро окончательно вымрет, — потребовал он.

— Людей, — помог ему Ринсвинд.

Снова повисла тишина.

Затем библиотекарь ответил:

— У-ук у-ук.

— Он говорит, что просто найдет книги, и все, понятно? — перевел Ринсвинд. — Положит их в стопку и выйдет из комнаты, но никто не должен их читать, пока его не будет, потому что, если кто-то и станет читать, он не будет об этом знать. А когда он громко покашляет перед тем, как войти в комнату, это будет только потому, что у него кашель, и ни по какой другой причине, понятно?

Глава 20

МЕЛКИЕ БОГИ

Они верующие, — сказал декан.

— Вот те на! — содрогнулся Чудакулли.

Волшебники придерживаются не самого высокого мнения о религии. И это неудивительно, если принять во внимание историю Плоского мира. Самая большая его проблема состоит в том, что там известно, что боги реальны. Мы расскажем о них подробнее чуть позже, а пока приведем фрагмент, в котором идёт речь о боге мух-однодневок. В романе «Мрачный Жнец» старая муха рассказывает об этом боге молодым мухам, пока они кружат над ручьем:

— Э-э… Вы рассказывали нам о Великой Форели.

— Да, верно. Форель. Понимаете, если бы вы были хорошими однодневками и правильно кружили над водой…

— И с большим уважением относились к старшим, более опытным мухам… — подхватила вторая.

— Да, и с большим уважением относились бы к старшим мухам, тогда Великая Форель, быть может…

Плюх. Плюх.

— Да? — нетерпеливо спросила молодая муха. Ответа не последовало.

— Великая Форель — что? — с беспокойством переспросила ещё одна молодая муха.

Они посмотрели на расходящиеся по воде концентрические круги.

— Это святой знак! — воскликнула молодая муха. — Я помню, мне рассказывали о нем! Великий Круг на воде. Это символ Великой Форели!^[257]

Религии Круглого мира обходят проблемы, возникающие из-за богов, с которыми можно столкнуться или которые могут вас съесть: большинство современных религий предпочитают не искать легких путей и располагают своих богов не просто за пределами нашей планеты, но и за пределами вселенной. Это свидетельствует об отменной дальновидности — ведь даже непроходимые сегодня территории завтра могут превратиться в леса из туристических отелей. Когда небо было неизведанным и непостижимым, существовала мода располагать богов на небесах или — что по сути равносильно — на вершине неприступного Олимпа и залах Вальхаллы. Но сейчас, когда все выдающиеся горы покорены, а пересечение Атлантики на высоте в пять миль стало привычным явлением, сообщений о встречах с богами поступает совсем немного.

Однако выясняется, что, когда боги не являются нам каждый день в физической форме, они становятся на удивление неописуемыми. В Плоском мире, наоборот, можно столкнуться с богом прямо на улице или даже в сточной канаве. Они также расслабляются в плоскомирском аналоге Вальхаллы, известном как Данманифестин и расположенном на десятимильном пике горы Кори Челести в окружении зеленого льда и серого камня.

Благодаря постоянному присутствию осязаемых богов в Плоском мире проблем с верой в них не возникает — гораздо важнее то, насколько сильно вы осуждаете их образ жизни. Дороги и тропы Круглого мира не кишат божествами — а если и кишат, то делают это настолько ненавязчиво, что неверующие их не замечают. Отсюда вытекают споры о вопросах веры, поскольку именно в вере заключается понятие о Боге для большинства людей.

Как мы уже сказали, в Плоском мире все материализуется, и к вере это относится в полной мере. Пространство веры огромно — ведь люди обладают ярким и многообразным воображением и могут поверить практически во что угодно. Следовательно, пространство богов также огромно. А в Плоском мире фазовые пространства материализуются. Поэтому в Плоском мире боги не просто есть — он ими кишит. На Диске существует как минимум 3000 основных богов, и каждую неделю теологи открывают новых. Некоторые из них используют грим — например, накладные носы, — чтобы попадать в религиозные хроники под разными именами, что ещё сильнее осложняет их подсчет. К их числу относятся Сефут, бог ножевых изделий («Пирамиды»), Плоскостопий, бог ветра («Мелкие боги»), Грюнь, бог незрелых фруктов («Мрачный жнец»), Шляп, ястребоглавый бог нежданных гостей («Пирамиды»), Оффлер, бог-крокодил («Мор, ученик Смерти» и «Посох и шляпа»), Петулия, богиня продажного расположения («Мелкие боги») и Стейкхегель, бог коровьих хлевов на отшибе («Мор, ученик Смерти»).

А ещё существуют мелкие боги. Согласно «Справочнику Плоского мира», «это миллиарды крошечных пучков, в которых содержится лишь щепотка чистого эго и немного голода». Голодают они, в первую очередь, человеческой верой, поскольку в Плоском мире размер и сила бога прямо пропорциональна количеству верующих в него людей. В Круглом мире дела обстоят аналогичным образом, ведь влияние и сила религии прямо пропорциональна количеству её сторонников. То есть параллели лежат гораздо ближе, чем вы могли ожидать, — впрочем, чего ещё ждать от Плоского мира, который имеет необыкновенную способность отражать и проливать свет на человеческую природу в Круглом мире. Собственно, в подобное верят не только люди (и мухи-однодневки). Приведем фрагмент из романа «Дамы и Господа»:

В лесах и горах Ланкра обитает много богов. Один из них известен под именем Кышбо Гонимого, а ещё иногда его называют Хернем Охотником, потому что он — бог охоты и погони. Один из богов.

Большинство богов существуют только благодаря вере и надежде. Охотники в звериных шкурах пляшут вокруг костров и тем самым создают богов погони — энергичных, неистовых и обладающих тактичностью приливной волны. Но это не единственные боги охоты. Добыча также обладает правом оккультного голоса, столь же неоспоримым, как право сердца биться, а собак лаять. Кышбо — бог гонимых и истребляемых, а также всех мелких существ, жизнь которых неотвратимо завершается коротким писком.

При обсуждении религиозных убеждений всегда существует риск затронуть чьи-нибудь чувства. Это же касается и разговоров о футболе, но религию люди воспринимают не менее серьезно. Поэтому прежде всего мы хотели бы принять во внимание — как мы уже делали ближе к концу «Науки Плоского мира», — что «все религии истинны при заданном значении истины». Мы не хотим оскорбить ваши религиозных убеждения, если они у вас есть, или оскорбить их отсутствие, если их у вас нет. Впрочем, мы не станем возражать, если из-за нас вам придется изменить свои убеждения. Вы сами отвечаете за свой выбор: нашей вины в этом нет. Совсем скоро мы подвергнем критике науку, а затем и искусство — так что, полагаем, религия тоже не должна остаться безнаказанной. Как бы то ни было, независимо от ваших убеждений религия является существенной особенностью человеческой природы — это одна из тех составляющих, которые сделали нас такими, какие мы есть. Мы обязаны её рассмотреть и узнать, не сможет ли Плоский мир представить её нам в новом свете.

Если вы религиозны и хотите, чтобы наши слова вас не задели, считайте, что мы говорим о других религиях, но только не о вашей. Несколько лет назад во время Экуменической недели раввин Лайонел Блю участвовал в выпуске «Мыслей дня» на «Би-би-си Радио 4» в рамках цикла передач о толерантности. Выступая первым, он закончил свою речь шуткой. «Зря меня попросили начинать этот цикл передач», — сказал он, а потом принялся объяснять, как другие участники, представляющие другие религии, отличаются от него и как толерантно он к ним относится. «В конце концов, — добавил он, — они поклоняются Богу так, как сами того хотят… а я поклоняюсь Ему так, как хочет Он».

Если вы, как и добрый раввин, видите в этом шутку, но в то же время понимаете, что вне подходящего контекста такая точка зрения далеко не лучшая в многокультурном мире, значит, вы уже понимаете неоднозначную роль религии в истории человечества. А для жизни в многокультурной среде необходимо прибегать к умственным хитростям и уловкам.

Посторонний наблюдатель сочтет, что главная проблема религии вовсе не связана с противостоянием веры и доказательств. Если бы она поддавалась научным доказательствам или опровержениям, то и спорить было бы не о чем. Но нет, главная её проблема заключается в несоответствии между индивидуальной духовностью — нашим глубоким осознанием принадлежности к этой потрясающей вселенной — и откровенными катастрофами, которые массовые, хорошо организованные религии навлекали на планету и её людей во все эпохи. Это очень грустно. Религия должна быть на стороне добра, и обычно так и бывает, но… Когда это не так, все оборачивается довольно плачевно.

В «Пирамидах» и «Мелких богах» мы видим, что реальная проблема заключается не в самой религии, а в священниках. Они, как известно, завладевают духовными чувствами людей и обращают их во что-нибудь ужасное; квизиция в «Мелких богах» — это отнюдь не новинка. Иногда священники делают это ради власти, иногда ради денег. Случалось, они так поступали даже потому, что в самом деле верили, будто этого хотел от них бог.

Опять же, индивидуально многие священники и им подобные — это прекрасные люди, совершающие добрые поступки, но их совокупные действия могут приводить к крайне негативным последствиям. Это противоречие и является основой нашей дискуссии — оно сообщает нам интересные сведения о том, каково это быть людьми.

Мы крошечные и хрупкие создания в огромной и неуправляемой вселенной. В ходе эволюции у нас появились не только глаза, позволяющие видеть окружающий мир, но и разум, позволяющий его моделировать, — то есть рассказывать себе о нем истории.

Тысячи лет мы учились брать мир под все более строгий контроль, но ежедневно сталкиваемся со свидетельствами того, что наши способности контролировать свои жизни весьма ограниченны. В былые времена болезни, смерти, голод и свирепые животные являлись частью повседневной жизни. Мы могли самостоятельно выбирать, когда сеять зерно, но не могли управлять дождем. А нагибаясь, чтобы вырвать сорную траву, было легко попасть в лапы львицам.

Выжить в таком мире без посторонней помощи крайне непросто, но многие люди и сегодня вынуждены жить в таких условиях. Каждый становится гораздо счастливее, если верит в возможность управления дождем и львицами.

Человеческий разум — это неисправимый искатель закономерностей, который находит их даже там, где их нет. Каждую неделю миллионы совершенно нормальных людей ищут закономерности в номерах лотерей, не замечая, что случайные числа не имеют какой-либо существенной структуры. Следовательно, возможность управления дождем или львицами вовсе необязательно должна быть реальной, чтобы в неё верили. Мы все знаем, что даже то, что находится под контролем, все равно иногда выходит из строя. Поэтому, что бы ни случилось, наша вера редко подвергается серьезным испытаниям.

Таким образом выходит, что идея существования богини дождя, которая решает, будет дождь или нет, или бога львов, который может как уберечь вас от них, так и, наоборот, спустить на вас, обладает неоспоримыми преимуществами. Вы не способны управлять ни дождем, ни тем более богиней дождя, но, проведя соответствующие ритуалы, можете надеяться повлиять на её решения. Вот здесь-то на сцену выходят священники, которые могут выступать в роли посредников между людьми и богами. Они могут назначать необходимые ритуалы — и, как все хорошие политики, приписывать себе успехи и сваливать вину на других. «Что, Генри съели львы? Ну, значит, он не проявил должного уважения, принося свою ежедневную жертву богу львов». — «Откуда вы знаете?» — «Если он проявил бы уважение, его бы не съели». Добавьте к этому то, что в случае вашего несогласия священники властны бросать вас земным представителям бога львов, и увидите, что культ этого бога воистину страшен.

Люди видят окружающий их мир и ощущают благоговейный страх. Он так велик, так непонятен — но кажется, будто он пляшет под чью-то дудку. Люди, воспитанные в среде культуры — особенно имеющей длинную историю и набор развитых технологий строительства зданий, земледелия, охоты, изготовления лодок, — мгновенно понимают, что им встретилось нечто, значительно превосходящее их своим величием. Сразу же встает ряд серьезных философских вопросов: откуда оно взялось, зачем оно нужно, почему я здесь? И так далее.

Представьте, что чувствовал Авраам, один из основоположников иудаизма. Предположительно, он был пастухом и жил в районе Ура, одного из первых настоящих городов-государств. Его окружали символы малопритязательных религий — позолоченные идолы, маски, алтари, — но они были ему абсолютно не по душе. Он считал их тривиальными, недалекими вещами, недостойными благоговения мира природы и его необыкновенной силы. Вдобавок Авраам понимал, что миром правило «нечто», гораздо большее, чем он сам. Оно знало, когда сеять и когда пожинать, как предсказывать дождь, как стоить лодки, как разводить овец (впрочем, в этом он и сам кое-что понимал), как жить в благополучии. Даже больше: оно знало, как передать все эти знания следующему поколению. Сознавая, что его крошечный интеллект был ничем против этого величественного нечто, Авраам вознес его в ранг богов и дал ему имя Иегова, что означает «тот, кто дает всему быть». И все бы хорошо, но после этого он допустил простую, но в интеллектуальном смысле роковую ошибку. Он попался в ловушку «онтического сброса».

Симпатичная фраза. Что она означает? Онтология — это учение о знании. Не само знание, а лишь учение о нем. Один из важных способов закрепить новое знание заключается в придумывании новых слов. Например, чтобы изготовить стрелу, нужно сделать ту заостренную штуковину, которая крепится к её концу. Её вырезают из кремня или отливают из бронзы, но как бы то ни было, её нельзя все время называть «заостренной штуковиной на конце стрелы», поэтому для неё нужно подобрать метафору. Вы воображаете, что предмет крепится к концу стрелы, следовательно, ему подойдет название «наконечник».

То есть вы сбросили знание об этом кремниевом или бронзовом приспособлении в его новое название. Мы говорим «сбросили», потому что теперь в большинстве случаев вам не придется вспоминать о происхождении этого названия. Наконечник стал самостоятельной вещью и может упоминаться отдельно от стрелы.

Человеческий разум — это устройство для рассказывания историй, и онтический сброс выглядит вполне естественным для существ вроде нас. Так устроены и наш язык, и наш разум. С помощью этой уловки мы упрощаем то, что иначе нельзя было бы понять. Это лингвистический аналог политической иерархии, при которой один человек управляет миллионами. Но здесь существует побочный эффект: онтически сброшенные слова утопают в ассоциациях. Мы редко об этом задумываемся — разве что в случаях, когда внезапно останавливаемся и задаемся вопросом: «Почему легкую паутинку иногда называют «бабьим летом»?» Мы бежим за словарем и узнаём, что это, вероятно (таких вещей никто не знает наверняка), оттого, что она похожа на еле заметные седые пряди у женщин, в то время как теплые осенние дни, «бабье лето», ассоциируются с её возрастом, предшествующим пожилому, холодному.

На подсознательном уровне мы хорошо понимаем даже такие смутные ассоциации, которые в иерархии онтического сброса располагаются где-то на седьмом уровне. И слова, которые должны были бы представлять собой абстрактные ярлыки, смешиваются со своими историями (нередко даже не связанными с ними).

Так Авраам, чувствуя благоговейный трепет перед «тем, кто дает всему быть», онтически сбросил его в Иегову. Новое слово быстро стало материальным, а именно, стало личностью. Это следствие ещё одной нашей привычки — олицетворять вещи. Авраам сделал крошечный шаг от «есть что-то вне нас, более великое, чем мы» до «есть кто-то вне нас, более великий, чем мы». Он смотрел на зарождающийся экстеллект своей культуры, и тот превратился в Бога у него на глазах.

Это было совершенно логично. И многое объясняло. Мир устроен так, а не иначе по причинам, ему непонятным — пусть это было очевидным для более великого нечто, — и тогда он понял, что просто того захотел Бог. Дождь шёл не потому, что ему приказывал какой-то бог дождя с ярким идолом — Авраам был слишком умен, чтобы верить в это. Он шёл потому, что ему так велел прекрасный вездесущий Бог. И он, Авраам, не смел и надеяться на постижение Разума Божьего, поэтому, разумеется, не мог и предсказать, когда пойдет дождь.

Мы привели пример Авраама в качестве шаблона. Выберите свою религию, её основателя и подправьте историю для большего соответствия. Мы не утверждаем, что зарождение иудаизма происходило именно так, как мы описали. Это просто история, которая, может быть, не более правдива, чем рассказ о Винни-Пухе и его меде. Но, подобно тому, как Винни-Пух, застрявший в кроличьей норе, учит нас не быть жадными, история об омническом сбросе Авраама правдиво указывает на то, как здравомыслящие, восприимчивые люди могут, отказавшись от собственных духовных чувств, представить естественные процессы как непостижимую Сущность.

Материализация во многом сыграла положительную роль. Люди обращают внимание на желания непостижимых, всемогущих Сущностей. В религиозных учениях часто составляются принципы (законы, заповеди) приемлемого поведения в отношении других людей. Разумеется, между разными религиями или разными течениями одной религии существует множество разногласий в деталях. Среди них есть и достаточно существенные, такие как отношение к женщинам или степень распространения базовых правил на неверующих. Однако в целом в этих учениях удалось прийти к консенсусу, о чем свидетельствует, например, практически всеобщее осуждение воров и убийц. Почти все религии определяют очень близкие нормы «хорошего» поведения, вероятно, потому, что они выдержали испытание временем. Если рассматривать религию с точки зрения отношений варваров и племен, её можно назвать единой позицией племени с усиленными порядками (ритуалами, например), но не ставшей из-за этого хуже.

Многие люди находят в религии вдохновение, которое помогает им развивать чувство принадлежности. Они сильнее ощущают, насколько прекрасна наша вселенная, и это помогает им лучше справляться с несчастьями. За некоторыми исключениями, преимущественно связанными с определенными обстоятельствами, такими как война, большинство религий проповедуют, что любовь — это хорошо, а ненависть — плохо. И на основании этого на протяжении всей истории обычные люди совершали огромные жертвы, нередко отдавая собственные жизни.

Такое поведение, обычно именуемое альтруизмом, заставило эволюционных биологов серьезно поломать голову. Давайте сначала обобщим их мнение о данной проблеме и сделанном ими выводе, а потом рассмотрим альтернативный подход, изначально основанный на религиозных убеждениях и кажущийся нам гораздо более вероятным.

На первый взгляд, альтруизм — это вовсе не проблема. Если два организма взаимодействуют, что в данном контексте подразумевает готовность рисковать собственной жизнью ради помощи другому^[258], в итоге оба оказываются в выигрыше. Естественный отбор благоприятствует этому достоинству и развивает его. Что тут ещё нужно объяснять?

К сожалению, довольно многое. Эволюционная биология в таких случаях непроизвольно ставит вопрос о том, устойчива ли данная ситуация и сохранится ли она, если некоторые организмы примут другие стратегии. Что, к примеру, произойдет, если большинство организмов будет взаимодействовать, а часть решит сжульничать? Если жульничество окажется удачным, то и другие предпочтут жульничать, а не взаимодействовать, и стратегия взаимодействия, проявив неустойчивость, в итоге сойдет на нет. Применив метод, введенный Рональдом Эйлмером Фишером и используемый генетиками в середине двадцатого века, можно рассчитать и определить условия, при которых альтруизм станет эволюционно устойчивой стратегией. В итоге окажется, что все зависит от того, с кем вы взаимодействуете и ради кого рискуете своей жизнью. Чем более близким родственником он вам приходится, тем больше у вас с ним общих генов и тем более оправдан для вас риск собственной безопасностью. В результате такого анализа мы приводим к заключениям вроде: «Нужно прыгнуть в озеро и спасти сестру, а тетя пусть себе тонет». А незнакомого человека спасать определенно не стоит.

Это традиционная генетика, в которую, как и в большинство традиционных взглядов, верят консерваторы. Однако если человек тонет в озере, то, прежде чем нырять на помощь, у него не спрашивают: «Простите, сэр, но насколько близка родственная связь между нами? Существует ли возможность того, что вы мой близкий родственник?» Люди того типа, которые готовы нырять на помощь, делают это независимо от того, кто тонет. И наоборот. Как правило. Явным исключением являются случаи, когда тонет ребенок: его родители бросятся на помощь, даже если сами не умеют плавать, хотя едва ли они сделают это ради чужого ребенка и уж тем более ради взрослого. Так что традиционная генетика здесь тоже присутствует.

Пусть и не столь существенно. Расчеты Фишера довольно старомодны и к тому же основываются на существенном — и весьма шатком — упрощении^[259]. Он приравнивает виды к генофонду, в результате чего значение имеет лишь соотношение организмов, имеющих определенные гены. Вместо того чтобы сравнить разные стратегии, которые мог выбрать организм, Фишер рассчитывал, какая из них лучше других «в среднем». И поскольку отдельные организмы рассматриваются лишь как вкладчики в генофонд, это оказывается соревнованием между организмами с прямым выбором «я или ты». Птица, питающаяся семенами, против птицы, питающейся червями, сходятся в битве на выживание, как два теннисиста… и пусть победит сильнейший.

Данный анализ проведен с позиции строгих счетоводов. Птица, набравшая больше очков (энергии от семян или червей), выживает, а другая — нет.

Но с точки зрения сложных систем эволюция устроена совершенно иначе. Так, организмы иногда конкурируют напрямую — например, две птицы, борющиеся за одного червя. Или два птенца в одном гнезде, где прямая конкуренция может оказаться жестокой и даже смертельной. Но, как правило, она происходит косвенно — причём до такой степени, что слово «конкуренция» выглядит неподходящим. Каждая отдельная птица либо выживает, либо нет в огромном мире, включающем других птиц. Птицы А и Б не сталкиваются один на один. Они конкурируют друг с другом исключительно в том смысле, что это мы решили их сравнить, чтобы выяснить, какая из них более успешна.

Это как два подростка, сдающих экзамен по вождению. Допустим, один из них делает это в Великобритании, а другой — в США. Если один сдает успешно, а другой — проваливает экзамен, мы объявляем сдавшего «победителем». Но два подростка и знать не знают, что соревнуются между собой, — просто потому, что на самом деле никакого соревнования нет. Успех или неудача одного не влияет на успех или неудачу другого. Тем не менее один получает водительские права, а другой — нет.

Система получения прав устроена именно так, и здесь не играет роли, что в Америке сдать экзамен легче, чем в Британии (в этом мы убедились на собственном опыте). Эволюционная «конкуренция» во многом напоминает этот экзамен, но иногда оказывается настолько сложной, что больше походит на теннисный матч.

С этой точки зрения эволюция представляет собой сложную систему организмов. Кто выживет и продолжит род, а кто погибнет — зависит от свойств уровня системы. На них влияет как контекст (американский экзамен или британский), так и внутренние черты отдельных существ. Выживание видов является эмерджентным свойством всей системы и его нельзя предсказать ни одним простым и коротким расчетом. В том числе расчетами, основанными на частоте появления генов в генофонде, следовательно, предложенное объяснение альтруизма неубедительно.

Откуда же тогда берется альтруизм? Любопытный ответ на этот вопрос был дан Рэндольфом Нессе в журнале «Наука и дух» в 1999 году. Коротко говоря, он заключался в «чрезмерных обязательствах». И он стал свежей и необходимой альтернативой скупым расчетам.

Мы уже неоднократно отмечали, что люди привязаны ко времени. Мы живем не только настоящим, но и тем, что, по нашему мнению, должно случиться в будущем. По этой причине мы связываем себя обязательствами в отношении своих будущих поступков. «Если ты заболеешь, я буду за тобой ухаживать». «Если враг нападет на тебя, я приду тебе на помощь». Стратегия принятия обязательств решительно меняет характер «конкуренции». В пример здесь можно привести стратегию «гарантии взаимного уничтожения» в качестве сдерживания ядерной войны: «Если вы ударите по нам ядерным оружием, мы применим свое и полностью уничтожим вашу страну». Даже если у одной страны в разы больше боеголовок, что с позиции счетоводов гарантировало бы ей победу, при стратегии принятия обязательств ни о какой победе здесь нет речи.

Если два человека (племени, страны) заключили договор и обязались поддерживать друг друга, то оба они становятся сильнее, а их шансы на выживание возрастают. (При условии, если это разумный договор. Вы можете сами придумать сценарий, при котором наше заключение оказалось бы неверным.) О, да, это все очень хорошо, но есть ли у вас уверенность, что ваш партнер сдержит свое слово? В процессе эволюции мы нашли несколько довольно эффективных методов, позволяющих принимать решения о доверии или недоверии кому-либо. На простейшем уровне мы просто наблюдаем за тем, что они делают, и сравниваем с тем, что они говорят. Также мы можем попытаться узнать, как они действовали при аналогичных обстоятельствах ранее. И если мы принимаем верные решения, они дают нам ощутимые преимущества в гонке на выживание. С их помощью мы действуем лучше на фоне всех остальных. Сравнение с другими здесь неуместно.

С точки зрения счетоводов, «верная» стратегия при таких обстоятельствах такова: подсчитать, сколько очков вы заработаете, приняв обязательства, и сравнить с заработанными жульничеством. С позиции Нессе такой подход лишен всякого смысла. Стратегия чрезмерных обязательств одним махом обходит все эти подсчеты. «Бросьте счеты: я гарантирую вам, что сдержу слово, что бы ни случилось. Вы можете доверять мне, потому что я докажу это вам и буду доказывать каждый день». Чрезмерные обязательства без труда одерживают верх над подсчетами. Пока те пытались сравнить 142 очка со 143, чрезмерные обязательства порубили их в винегрет.

Нессе предполагает, что эти стратегии сыграли решающую роль в формировании нашего экстеллекта (пусть он и не использовал этого слова):

«Стратегия чрезмерных обязательств порождает сложности, которые могли быть той избирательной силой, которая сформировала человеческий интеллект. Именно поэтому психологию людей и их взаимоотношений так трудно постичь. Вероятно, лучшее понимание глубинных истоков обязательств прольет свет на связь между причиной и эмоцией, биологией и верой».

Или же другими словами: судя по всему, это дало нам преимущество над неандертальцами. Хотя научно это крайне трудно доказать.

Когда люди таким образом принимают на себя чрезмерные обязательства, мы называем это «любовью». Разумеется, любовь — это нечто большее, чем простой сценарий, который мы привели, но одно общее свойство у них есть: любовь тоже не поддается расчетам. Ей все равно, у кого больше очков^[260]. А отказавшись от подсчетов, она одерживает безоговорочную победу. В этом присутствует глубоко религиозный, духовный и воодушевляющий посыл. И смысл с точки зрения эволюции. Чего тут ещё желать?

К сожалению, желать остается довольно многого — потому что сейчас все станет хуже. Несмотря на то что служащие этому причины достойны восхищения. Каждой культуре необходим свой собственный комплект «Собери человека», чтобы снабжать следующие поколения таким разумом, который сохранит культуру, а затем удостоверится, что таким же образом поступит поколение, следующее за ним. Ритуалы прекрасно укладываются в такой комплект, поскольку их посредством легко отличать Нас от Них: Мы совершаем эти ритуалы, а Они — нет^[261]. Кроме того, с их помощью весьма удобно проверять готовность детей подчиняться культурным нормам, заставляя их выполнять совершенно обычные задания излишне мудреным и усложненным способом.

Тем не менее в наше время священники распространили свою идеологию и на культуру. Для ритуалов необходимо, чтобы кто-то их проводил и усложнял. Любая бюрократическая система строит собственную империю, придумывая ненужные задания и подбирая людей, которые будут их выполнять. Важнейшая задача здесь состоит в том, чтобы члены племени (деревни, страны) действительно подчинялись нормам и совершали ритуалы. Поэтому должны существовать некоторые меры, гарантирующие, что они наверняка будут выполнять свои задачи, даже если привыкли мыслить свободно и даже вопреки собственной воле. Поскольку все основано на онтически сброшенных понятиях, отсылки к реальности приходится заменять верой. Чем труднее испытать веру, тем сильнее мы к ней привязываемся. Глубоко внутри мы понимаем, что трудность её испытания не только не позволяет неверующим её опровергнуть, но и не дает нам её доказать. Но, будучи уверены в своей правоте, мы оказываемся под колоссальным напряжением.

И тут начинаются жестокости. Религия переходит грань здравого смысла, и результатом становятся ужасы вроде Испанской инквизиции. Задумайтесь об этом на минуту. Священники, исповедующие религию, в основе которой лежит вселенская любовь и братство, систематически устраивали страшные пытки, совершая нездоровые и отвратительные вещи с невинными людьми, просто не согласившимися с мелкими аспектами веры. Это серьезное противоречие нуждается в объяснении. Были ли инквизиторы злыми людьми, сознательно творившими зло?

«Мелкие боги», один из самых глубоких и философских романов о Плоском мире, поднимает вопрос роли веры в религиях и иллюстрирует собственный аналог Испанской инквизиции. Плоский мир отличается тем, что в нем нет недостатка в богах, хотя лишь немногие из них действительно значимы:

«В мире существуют миллиарды и миллиарды богов. Их тут как сельдей в бочке. Причём многие из богов настолько малы, что невооруженным глазом их ни в жизнь не разглядишь, — таким богам никто не поклоняется, разве что бактерии, которые никогда не возносят молитв, но и особых чудес тоже не требуют.

Это мелкие боги — духи перекрестка, на котором сходятся две муравьиные тропки или божки микроклимата, повелевающие погодой между корешками травы. Многие из мелких богов остаются таковыми навсегда.

Потому что им не хватает веры»^[262].

«Мелкие боги» — это история об одном достаточно большом боге, Великом Боге Оме, который предстает перед монахом по имени Брута в Цитадели, расположенной между пустынями Клатча и джунглями Очудноземья.

Отношение Бруты к религии было очень личным. Вокруг неё он построил всю свою жизнь. Дьякон Ворбис, наоборот, верил, что это религия строит жизнь каждого человека. Ворбис был главой квизиции, и в обязанности его входило «делать то, что необходимо было сделать и что отказывались делать другие». Никто никогда не прерывал размышлений Ворбиса, чтобы спросить, о чем он думает, боясь, что тот ответит: «О тебе».

Воплощение Великого Бога принимает образ маленькой черепашки. Брута верит в это с трудом:

«Великого Бога Ома я видел… На черепаху он совсем не похож. Он способен принимать обличия орла, льва, ну, или могучего быка. У Великого Храма есть его статуя. Высотой в семь локтей. Так вот, она вся из бронзы и топчет безбожников. А как черепаха может топтать безбожников?»

Ом лишился своего могущества из-за недостатка веры. Он испытывает свою силу, мысленно проклиная жука, но насекомое ползет себе как ни в чем не бывало. Он проклинает дыню до восьмого колена — но и это не производит заметного эффекта. Он навлекает на неё гнойную чуму, но та лишь спокойно себе лежит и созревает. Он клянется, что когда вернется в свое нормальное состояние, племена жуков и дынь пожалеют о том, что проигнорировали его. Как известно, в Плоском мире размер бога определяется силой веры и количеством верящих в него людей. Церковь Ома стала настолько порочной и могущественной, что боязливая вера обычных людей передалась самой церкви — ведь поверить в раскаленную кочергу очень легко, — и лишь простодушный Брута по-прежнему искренне верил в него. Но боги никогда не умирают, потому что где-нибудь в мире всегда остается крошечный остаток веры, и бог не может пасть ниже образа черепашки.

Брута собирается стать Восьмым Пророком Ома. (Его бабушка могла сделать это двумя поколениями раньше, но родилась девочкой, а повествовательный императив запрещает, чтобы женщины становились пророками.) Ворбис обязан был следить за тем, чтобы все омниане оставались верны учениям Великого Бога Ома, то есть подчинялись приказам главы квизиции. Присутствие самого бога в Плоском мире, влекущее за собой изменения в старых учениях, а с ними и крупные проблемы, было Ворбису совершенно не по нраву. Как и присутствие истинного пророка. Столкнувшись с духовной дилеммой инквизитора, Ворбис решает её проверенным временем способом Испанской инквизиции (а именно убеждает себя, что пытать людей хорошо, потому что это ради их собственного блага — в отдаленной перспективе).

Брута придерживался куда более простого взгляда на омнианство: он считал его тем, чем можно жить. Ворбис показывает ему свой новый инструмент — железную черепаху, на панцирь которой кладут человека, а затем поджаривают его. Время, необходимое для нагрева железа, вполне позволяло им отказаться от своей ереси. Брута внезапно озаряет мысль, что первой жертвой черепахи станет он сам. Позже он обнаруживает себя прикованным к ней, ощущая нестерпимое тепло и вожделенный взгляд Ворбиса. Но затем в происходящее вмешивается Великий Бог Ом, выпавший из когтей орла.

Один или двое человек, внимательно наблюдавших за Ворбисом, потом рассказывали, что времени хватило ровно на то, чтобы изменилось выражение его лица, прежде чем два фунта черепахи, несущейся со скоростью три метра в секунду, ударили его точно промеж глаз.

Это было настоящее откровение.

И оно не прошло бесследно для собравшихся на площади людей. Для начала — они тут же всем сердцем уверовали.

Он воспаряет над Великим Храмом, разрастаясь облаком, принимающим форму людей с орлиными головами, быков с золотыми рогами, и все они переплетались друг с другом и тут же сгорали. Четыре молнии ударили из облака и разорвали оковы, удерживающие Бруту на железной черепахе. Великий Бог провозглашает Бруту Пророком Пророков.

Великий Бог дает Бруте возможность составить ряд Заповедей. Пророк отказывается, рассудив так: «Нужно всегда поступать так, как правильно, а не так, как велят боги. В следующий раз боги могут сказать что-нибудь другое». И он говорит Ому, что никаких Заповедей не будет до тех пор, пока бог сам не согласится им следовать.

Это было для бога в новинку.

В «Мелких богах» приводится много мудрых мыслей о религии и вере, здесь же приводится заключение о том, что инквизиторы по-своему верили, будто вершат добро. В «Братьях Карамазовых» Ф. М. Достоевского есть эпизод, в котором Великий инквизитор встречается с Иисусом Христом и объясняет ему свою точку зрения, в том числе о том, почему обновленное послание Христа о вселенской любви пришло в худшее для этого время и способно лишь причинить беду. Точно так же присутствие истинного пророка Бруты было вовсе не тем, чего желал дьякон Ворбис.

В философском смысле оправдание своих действий испанскими инквизиторами было весьма запутанным. Цель же их пыток была прямолинейной и состояла в спасении грешников от вечных мук. Считалось, что мучения в аду не только не имеют конца, но и гораздо страшнее тех, на которые способны инквизиторы в этом мире. Разумеется, это оправдывало любые средства, которые применялись для спасения бедных душ от погибели. Таким образом, они верили в правильность своих действий и их соответствие принципам христианства. В противном случае их бездействие подвергало бы людей мукам в ужасном адском пламени.

Да, но что, если они ошибались в своей вере? Это сложный вопрос. Они не были уверены в правоте своих религиозных убеждений. А что предписывали правила? Будут ли сами инквизиторы обречены на нескончаемые адские муки, если не сумеют обратить на путь истины хоть одного еретика? А если обратят, будет ли им за это гарантировано место в раю? Инквизиторы верили, что, причиняя боль и страдания и не зная при этом правил, они рисковали собственными смертными душами. Если они ошибались, значит, их ждали вечные муки. Но они все равно были готовы идти на этот неимоверный духовный риск и принимать на себя ответственность за последствия своих действий, даже если потом выяснилось бы, что они ошибались. Заметьте, насколько они были великодушны, несмотря на то что сжигали людей заживо и отрубали им руки и ноги раскаленными ножами…

Очевидно, здесь что-то не так. Достоевский решает проблему своего повествования тем, что Христос, следуя собственным учениям, целует Инквизитора. Это в некотором роде и есть ответ, но он не удовлетворяет наших аналитических инстинктов. В позиции Инквизитора присутствует слабое звено — но что же это?

Все очень просто. Они рассуждали о том, что случится, если их вера в оправданность их действий ошибочна — но лишь с точки зрения их собственной религии. Они не думали, где окажутся, если их религиозные убеждения неверны и не существует ни ада, ни вечных мук. Тогда все их оправдания рассыпались бы в прах.

Конечно, окажись религия ложной, то же случилось бы и с их учениями о братской любви. Но это ещё неизвестно: одни положения могут быть верными, а другие — полной чушью. Но для инквизиторов религия неделима — она истинна или ошибочна как единое целое. Если они заблуждаются в своей религии, значит, нет ни грехов, ни Бога, а они могут в свое удовольствие мучить людей, если им того хочется. Это в самом деле весьма опасная психологическая ловушка.

Такое случается, когда большая и могущественная религия привязывается к тому, что началось как благоговение одного-единственного человека во вселенной. Так бывает, когда люди, создавая сложные ловушки, спотыкаются о логику и сами в них попадаются. В результате начинаются священные войны, в которых один народ готов жестоко убивать своих соседей за то, что те ходят в круглую, а не прямоугольную церковь. Джонатан Свифт высмеял такие взгляды в «Путешествиях Гулливера», где тупоконечники и остроконечники имели конфликт по поводу того, с какого конца правильно разбивать яйцо, прежде чем его съесть. Наверное, по этой же причине сегодня многие люди вступают в неортодоксальные культы, пытаясь обрести там приют для своей духовности. Но культы подвергаются тем же рискам, что и инквизиция. Единственный безопасный приют для духовности человека — это он сам.

Глава 21

НОВЫЙ УЧЕНЫЙ

Существовало понятие, которое, насколько мог понять Думминг, называлось «псиукой». Чтобы понять его смысл, ему потребовались все его знания невидимых писаний — информация о будущем этого мира, содержавшаяся в Б-пространстве, было весьма неопределенной.

— Насколько могу объяснить, — сообщил он, — это такой способ сочинять истории, которые сбываются. Способ узнавать всякие вещи и размышлять о них… пси-ука, понимаете? «Пси» значит «разум», а «ука» — это… э-э… «ука». В Круглом мире она работает так же, как наша магия.

— Значит, это полезная штука, — заметил Чудакулли. — Кто умеет ей заниматься?

— Гекс покажет её нам на практике, — сказал Думминг.

— Опять путешествие во времени? — спросил декан.

На полу проявился белый круг…

…и исчез на песке.

Волшебники посмотрели по сторонам.

— Ну, хорошо, — сказал Думминг. — Так… сухой климат, признаки занятия земледелием, засеянные поля, оросительные каналы, голый мужчина поворачивает ручку, смотрит на нас, кричит, убегает…

Ринсвинд спустился в канал и осмотрел похожее на трубу устройство, которое крутил голый мужчина.

— Это просто водоподъемный винт, — объявил он. — Я много таких повидал. Поворачиваешь ручку, и вода поднимается из канала, идёт вверх внутри по винту и выливается сверху. Он создает что-то наподобие линии подвижных ведер внутри трубы. Ничего особенного тут нет. Это просто примитивная… штука.

— Значит, это не псиука? — спросил Чудакулли.

— Не то слово, сэр, — сказал Ринсвинд.

— Псиука — это достаточно сложное понятие, — сказал Думминг. — Но, может быть, если пораскинуть мозгами над этой штуковиной и сделать её более эффективной, тогда она станет псиукой?

— Больше похоже на инженерное дело, — заметил профессор современного руносложения. — Это когда стараетесь что-то сделать разными способами, а потом смотрите, какой из них лучше.

— Библиотекарь достал нам одну книгу, я еле его уговорил, — сказал Думминг и вытащил её из кармана.

Книга называлась «Элементарная наука для школьников, 1920 г.».

— В названии опечатка, — сказал Чудакулли.

— Да она вообще не очень-то полезна, — согласился Думминг. — Здесь много вещей, напоминающих алхимию. Ну, когда смешивают вещества и смотрят, что произойдет.

— И она что, вся об этом? — удивился аркканцлер, пролистывая книгу. — Погоди, погоди. Книги по алхимии — это, по сути, все, что есть у алхимиков. Из них они узнают все, что они должны делать, чтобы добиться, чего хотят — что надевать, когда надевать и все такое. Во всех подробностях.

— И? — спросил профессор современного руносложения.

— Вот, послушайте, — продолжил Чудакулли. — Здесь нет ничего о колдовстве, о том, что нужно надевать или какая должна быть фаза луны. Ничего существенного. Тут просто написано: «В чистый стакан добавили 20 граммов… медного купороса». Не знаю, что это такое.

Он замолчал.

— Ну? — сказал профессор современного руносложения.

— Ну, где взяли стакан? Кто это все добавил? Что здесь вообще происходит?

— Может быть, они пытаются сказать, что неважно, кто это сделал, — предположил Думминг. Он уже успел просмотреть книгу и почувствовал, что невежество, которое он ощущал в себе до того, как открыл её, многократно умножилось уже к десятой странице.

— Так что, это мог сделать кто угодно? — вскричал Чудакулли. — Наука невероятно важна, но ей может заниматься кто угодно? А это ещё что?

Он поднял книгу так, чтобы всем было видно, и указал пальцем на иллюстрацию. На ней был изображен глаз, вид сбоку, а рядом — некий аппарат.

— Или это бог науки, — предположил Ринсвинд. — Смотрит, кто там что делает.

— Значит… наукой может заниматься кто угодно, — сказал Чудакулли, — оборудование растаскано, и теперь за всеми следит гигантский глаз?

Волшебники все как один виновато огляделись по сторонам.

— Здесь больше никого нет, — сказал Думминг.

— Значит, это не наука, — заключил аркканцлер. — Никакого гигантского глаза не видно. Зато мы видим, что это не наука. Это просто инженерное дело. Любой смышленый малец мог бы такой построить. Принцип его работы очевиден.

— И как это работает? — спросил Ринсвинд.

— Очень просто, — ответил Чудакулли. — Винт крутится, а вода выходит сверху, отсюда.

— Гекс? — позвал Думминг и вытянул руку. В ней появилась большая книга. Она была тонкой, с цветными иллюстрациями и называлась «Великие научные открытия». Он заметил, что, когда Гекс или библиотекарь хотели что-то объяснить волшебникам, они использовали детские книги.

Он бегло пролистал несколько страниц. Большие картинки, крупный шрифт.

— О, — сказал он. — Это изобрел Архимед. Он был философом. Ещё он знаменит тем, что однажды забрался в ванную и вода перелилась через края. Здесь также написано, что тогда у него возникла идея…

— Купить ванну побольше? — предположил декан.

— У философов идеи всегда появляются в ванной, — заметил Чудакулли. — Ладно, раз уж тут нам делать больше нечего…

— Джентльмены, прошу вас, — призвал Думминг. — Гекс, отправь нас к Архимеду. О, и дай мне полотенце…

— Хорошее местечко, — сказал декан, когда волшебники сидели на пирсе, стараясь не смотреть на темно-красную воду. — Кажется, морской воздух идёт на пользу. Кто-нибудь хочет ещё вина?

День выдался достаточно интересным. Но Думминг задавался вопросом, было ли это наукой? Перед ним лежала груда книг. Гекс был занят.

— Наверное, да, это наука, — сказал Чудакулли. — Король поставил твоему приятелю задачку. Как ему узнать, действительно ли корона состоит из чистого золота? Вот он и задумался. Вода вылилась из ванны. Он вылез из неё, мы дали ему полотенце, и тогда он понял… А что он понял?

— Он понял, что кажущаяся потеря массы тела, полностью или частично погруженного в жидкость, эквивалентна массе вытесненной им жидкости, — разъяснил Думминг.

— Верно. И он понял, что это можно применить не только к телам, но и к коронам. Пара тестов и вуаля — вот тебе и наука, — сказал Чудакулли. — Заниматься наукой — значит просто решать всякие задачи. И быть внимательным. И надеяться, что рядом есть кто-то, кто даст тебе полотенце.

— Я не… совсем уверен, что в этом вся её суть, — возразил Думминг. — Я тут кое-что почитал и выяснил, что даже те, кто занимается наукой, похоже, не понимают до конца, что это такое. Вот для примера возьмем Архимеда. Разве все дело в одной идее? Разве простое решение задач — это наука? Это сама наука или то, чем вы занимаетесь, перед тем как заняться наукой?

— В твоей книге великих открытий написано, что он великий научный, — указал Чудакулли.

— Ученый, — поправил его Думминг. — Но я и в этом не уверен. Я хочу сказать, такое случается постоянно. Людям нравится верить, будто то, что они делают, благословлено историей. Допустим, люди придумали способ летать. Вероятно, они бы сказали: «Один из первых экспериментальных полетов был совершен Гудруном-дурачком, спрыгнувшим с часовой башни Псевдополиса, смочив брюки росой и приклеив к рубашке лебединые перья». Хотя на самом деле он вовсе не был первым авиатором…

— А этот дурачок ныне покоен? — поинтересовался Ринсвинд.

— Разумеется. У волшебников точно так же, аркканцлер. Вы не можете просто так взять и объявить себя волшебником. Сначала другие волшебники должны согласиться с тем, что вы волшебник.

— Значит, одного ученого быть не может? Нужно как минимум двое?

— Выходит, что так, аркканцлер.

Чудакулли зажег трубку.

— Ну, любопытно было смотреть, как философы принимают ванну, но, может, Гекс покажет нам ученого, который наверняка является ученым и признан другими учеными? Тогда нам останется лишь выяснить, сумеем ли мы извлечь какую-нибудь пользу из его занятий. Мы не собираемся торчать здесь целый день, Тупс.

— Да, сэр. Гекс, мы…

Они оказались в подвале. Он был достаточно просторным, что было весьма кстати, поскольку некоторые из волшебников при приземлении не устояли на ногах. Поднявшись и подобрав каждый свою шляпу, они увидели…

…нечто знакомое.

— Мистер Тупс? — проговорил Чудакулли.

— Ничего не понимаю, — пробормотал Думминг. Это и вправду была алхимическая лаборатория. Здесь и пахло так же. Более того, она так же выглядела. Большие и тяжелые реторты, тигели, огонь…

— Мы знаем, кто такие алхимики, мистер Тупс.

— Да, э-э… Простите, сэр, иногда бывают сбои… — Думминг протянул руку. — Книгу, Гекс, пожалуйста.

Появился маленький томик.

— «Великие ученые. Том второй», — прочитал Думминг. — Э-э… Я только бегло просмотрю, аркканцлер…

— Не думаю, что это необходимо, — произнес декан, который уже поднял со стола какую-то рукопись. — Послушайте, джентльмены: «… Дух земли этой есть огонь, на ком Понтано варит фекальные массы свои, и кровь младенца, что _D и _E себя омывают, и зеленый лев нечистый, что сказано Рипли, есть средством примесей _D и _E, и отвар, что Медея пролила на двух змиев, и Венера, в чьей думе _D толпа и _B из 7 орлов, сказано Филаретом, должен быть настоен…» и так далее, и тому подобное.

Он бросил рукопись на стол.

— Полная алхимическая ахинея, — заключил он, — она даже звучит неприятно. Что такое вообще «фекальные массы»? Кому-нибудь интересно это узнать? Что-то я сомневаюсь.

— Э-э… Человек, живший здесь, описывается как величайший среди ученых… — пробормотал Думминг, пролистывая книжечку.

— Да неужели? — Чудакулли презрительно фыркнул. — Гекс, прошу, перенеси нас к ученому. Неважно, где он находится. Только не к какому-нибудь дилетанту. Нам нужен такой, чтобы воплощал в себе саму суть науки.

Думминг вздохнул и бросил книгу на пол.

Волшебники исчезли.

Ещё мгновение книга лежала на половицах, и на обложке было видно название: «Великие ученые. Том второй. Исаак Ньютон». Но в следующий миг исчезла и она.

Вдали были слышны раскаты грома, а над морем висели черные облака. Волшебники снова оказались на пляже.

— Почему мы каждый раз попадаем на пляжи? — спросил Ринсвинд.

— Потому что это край земли, — ответил Чудакулли. — Все всегда случается на краю.

Здесь случилось появиться им. На первый взгляд, это место казалось верфью, которая давно уже спустила на воду свой последний корабль. Песок устилали массивные деревянные конструкции, бо́льшая часть которых была сломана. Также здесь стояло несколько хижин, имевших такой же безнадежный вид, что и многие брошенные вещи. Во всем ощущалось запустение.

И гнетущее безмолвие. Несколько морских птиц с криком улетело прочь, оставив после себя лишь шум волн и звуки шагов волшебников, направившихся к хижинам.

В какой-то момент они уловили другой звук. Это были ритмичное потрескивание, на фоне которого слабо слышались поющие голоса. Казалось, они пели где-то вдали, сидя на дне крошечной ванны.

Чудакулли остановился перед самой большой хижиной, из которой доносилось пение.

— Ринсвинд? — позвал он. — Кажется, это по твоей части.

— Да, да, хорошо, — сказал Ринсвинд и, соблюдая предельную осторожность, вошел.

Внутри было темно, но он сумел различить верстаки и какие-то инструменты, которые, похоже, давно находились в забытьи. Судя по всему, хижину покидали в спешке. Пола в ней не было — она была построена прямо на песке.

Пение исходило из большого рога, прикрепленного к устройству, стоявшему на некотором возвышении. Ринсвинд не очень хорошо разбирался в технике, но заметил, что за его край выдавалось большое колесо, которое медленно поворачивалось, очевидно, из-за небольшого грузика, который крепился к нему нитью и мягко спускался к песку.

— Все в порядке? — донеся снаружи голос Чудакулли.

— Я нашел что-то вроде звуковой мельницы, — ответил Ринсвинд.

— Поразительно! — произнес голос из тени. — Мой хозяин называл её точно так же.

Его звали Никлиас Критский, и он был очень стар. А также весьма рад встрече с волшебниками.

— Иногда я прихожу сюда, — сказал он. — Слушаю звуковую мельницу и вспоминаю былые дни. Больше сюда никто не ходит. Люди говорят, это обитель безумия. И они правы.

Волшебники сидели вокруг костра из прибитых к берегу коряг, которые от соли горели голубым пламенем. Им хотелось прижаться поближе друг к другу, но сами они никогда бы этого не признали. Они не были бы волшебниками, если бы не ощущали необычности этого места. Оно рождало столь же гнетущее чувство, что и старинное поле боя. Здесь жили свои привидения.

— Расскажи нам, — предложил Чудакулли.

— Моим хозяином был Фокиец Двинутый, — сказал Никлиас, и по его тону чувствовалось, что ему уже приходилось рассказывать эту историю много раз. — Он был учеником великого философа Антигона, который однажды заявил, что рысящая лошадь должна каждое мгновение касаться земли лишь одной ногой — ни больше ни меньше, — иначе она упадет. Это вызывало много споров, и он, будучи очень богатым и увлеченным учеником, решил доказать, что философ был прав. О, то был ужасный день! Именно тогда и начались все наши беды…

Старый раб указал на какое-то заброшенное деревянное сооружение на дальнем конце пляжа.

— Там была наша экспериментальная дорожка, — продолжил он. — Первая из четырех. Я своими руками помогал ему её строить. Тогда это вызывало большой интерес, и многие пришли сюда, чтобы посмотреть на наш эксперимент. Мы положили рядами несколько сот рабов, чтобы те следили каждый за своим участком дорожки в крошечные щели. Но ничего не получилось. Они только спорили о том, что увидели.

Никлиас вздохнул.

— Мой хозяин сказал, тут очень важен темп. И я рассказал ему о работе в бригадах и о том, как песни помогали нам выдержать этот темп. Его это очень заинтересовало, и, немного поразмыслив, мы построили звуковую мельницу, которую вы сейчас слышали. Но не бойтесь. Магии в ней нет. Звук ведь сотрясает вещи, правильно? Звук в большом роге из пергамента, — он затвердел, потому что я обработал его шеллаком, — записывает узор из звуков на теплом восковом цилиндре. Для вращения цилиндра мы использовали утяжеленное колесо, а когда придумали стабилизирующий механизм, оно прекрасно заработало. После этого мы записали с его помощью идеально подходящую песню, и каждый рассвет, начиная работу, запевали её вместе с машиной. Сотни рабов, одновременно поющих прямо тут, на пляже. Это производило невообразимое впечатление.

— Я уверен, именно так все и было, — вставил Чудакулли.

— Но, несмотря на это изобретение, своей цели мы не добились. Лошадь бежала слишком быстро. Хозяин сказал мне, что нам нужно придумать способ считать время крошечными промежутками, и после серьезных раздумий мы построили тик-так-машину. Не желаете ли на неё взглянуть?

Она была похожа на звуковую мельницу, только её колесо оказалось гораздо больше. А ещё у неё имелся маятник. И большая стрелка. Большое колесо очень медленно вращалось, а внутри механизма крутились маленькие колесики, из-за чего стрелка поворачивалась на фоне белой деревянной стены по дуге, разделенной мелкими отметками. Все устройство было установлено на колеса, и для того, чтобы поднять его, требовалось, наверное, человека четыре.

— Изредка я прихожу сюда и смазываю его, — сказал Никлиас, похлопав по колесу. — Просто в память о прошлом.

Волшебники переглянулись. Все думали о банальной догадке, которая ещё какое-то время назад казалась блестящей идеей.

— Это часы, — озвучил её декан.

— Простите? — не понял Никлиас.

— У нас есть нечто подобное, — объяснил Думминг. — Мы используем это, чтобы узнавать, который час.

Раб выглядел озадаченным.

— Который ещё час? — спросил он.

— Он хочет сказать, что с их помощью мы узнаем, сколько времени, — вмешался Чудакулли.

— Сколько… времени… — бормотал раб, будто пытаясь засунуть квадратную мысль в круглую голову.

— Узнаем, какое сейчас время дня, — сказал Ринсвинд, которому уже приходилось сталкиваться с людьми, у которых были такие головы.

— Но можно ведь смотреть на солнце, — возразил раб. — А тик-так-машина не знает, где находится солнце.

— О, понимаю… А если допустим, что пекарю нужно знать, сколько времени ему печь булки, — попытался объяснить Ринсвинд. — Будь у него часы, он…

— Какой же он пекарь, если не знает, сколько времени нужно печь булки? — усмехнулся Никлиас с нервной улыбкой. — Нет, господа, эта вещь особенна. Она предназначена только для посвященных.

— Но… Вы же создали звукозаписывающее устройство! — вспыхнул Думминг. — Вы могли записывать речи великих мыслителей! И даже после их смерти вы могли бы их слушать…

— Слушать голоса людей, которых больше нет? — сказал Никлиас. На его лице появилась тень. — Слушать голоса мертвецов?

Наступило молчание.

— Расскажите нам подробнее о вашем восхитительном проекте, в котором вы пытались узнать, зависает ли в воздухе рысящая лошадь, — громко и воодушевленно попросил Ринсвинд.

Солнце клонилось к горизонту, или скорее горизонт постепенно поднимался вверх. Волшебники ненавидели думать о таких вещах — если злоупотреблять этими мыслями, можно и вовсе потерять равновесие.

— …наконец моего хозяина осенила идея, — сказал Никлиас.

— Опять? — спросил декан. — Надеюсь, идея была получше, чем выстрелить лошадью из пращи и посмотреть, упадет она или нет?

— Декан! — рявкнул Чудакулли.

— Да, получше, — продолжил старый раб, по-видимому, не заметив сарказма. — Мы использовали не пращу, а просто лямку и сделали огромную повозку. Нижней части у неё не было, и земли касались только лошадиные копыта. Вы внимательно слушаете? А затем — и в этом вся соль, — хозяин устроил так, чтобы повозку тянули четыре лошади.

Он откинулся назад и самодовольно посмотрел на волшебников, словно ожидая похвалы.

Выражение лица декана медленно изменилось.

— Эврика! — проговорил он.

— Полотенце лежит у меня в… — начал было Ринсвинд.

— Да нет, неужели вы не поняли? Если повозку тянут вперед, то независимо от действий лошади земля будет двигаться в обратной направлении. То есть если лошадь обучена и вы можете заставить её бежать рысью даже в упряжке… И вы устроили так, чтобы тяговые лошади компенсировали друг друга, а та, которую поддерживают, рысила по нетронутому песку?

— Да! — Никлиас расплылся в улыбке.

— И выровняли песок, чтобы были видны следы?

— Да!

— Тогда каждый раз, когда лошадь касалась земли, а её копыто было неподвижно относительно земли, земля на самом деле двигалась и получался смазанный отпечаток, и если вы аккуратно измерили общую длину пути, который прорысила лошадь, и сложили длину всех смазанных отпечатков и увидели, что они оказались меньше общей длины пути, то…

— Это неправильно, — сказал Думминг.

— Да! — воскликнул Никлиас. — Именно так мы и решили!

— Нет, разумеется, это правильно, — настаивал декан. — Слушай: когда копыто неподвижно…

— Оно движется назад относительно лошади с той же скоростью, с какой она движется вперед, — сказал Думминг. — Мне очень жаль.

— Нет, послушай, — не сдавался декан. — Это должно сработать, потому что когда земля не движется…

Ринсвинд застонал. Сейчас волшебники в любую минуту могли начать выражать свое мнение, и никто из них не стал бы слушать никого, кроме себя. И тут началось…

— Так ты говоришь, некоторые части лошади фактически двигались назад?

— Пожалуй, если потянуть повозку в противоположном направлении…

— Копыто определенно неподвижно, знаете ли, потому что если земля двигалась вперед…

— Если бы лошадь бежала рысью сама по себе, было бы то же самое! Смотрите, если мы допустим, что повозка и все остальные лошади были невидимыми…

— Вы все ошибаетесь! Вы все ошибаетесь! Если лошадь была… Нет, погодите минуту…

Ринсвинд кивнул сам себе. Волшебники вступали в состояние фуги, известное как Тарарам, при котором никто никому не позволял заканчивать предложения, непременно заглушая говорящего. Именно так волшебники и решали задачи. В данном случае они, вероятнее всего, заключили бы, что лошадь по логике вещей должна в итоге оказаться на одном конце пляжа, а её ноги — на противоположном.

— Мой хозяин Фокиец сказал, что мы должны попробовать, но копыта оставляли лишь обычные отпечатки, — сказал Никлиас Критский, когда спор иссяк вместе с закончившимся в легких воздухом. — Потом мы попытались двигать пляж под лошадью…

— Как? — спросил Думминг.

— Построили длинную плоскую баржу, заполнили её песком и опробовали в лагуне, — сказал раб. — Мы подвесили лошадь на мачте. Фокиец почувствовал, что у нас что-то получается, когда мы двигали баржу в два раза быстрее скорости лошади, но та все равно старалась не отставать… А потом, ночью, был сильный шторм и баржа затонула. О, это было непростое время. Мы потеряли четрых лошадей, а Нозиосу-плотнику досталось по голове, — его улыбка увяла. — А потом… а потом…

— Что?

— …произошло кое-что ужасное.

Волшебники наклонились вперед.

— Фокиец разработал четвертый эксперимент. Это было вон там. Хотя там, конечно, смотреть особо не на что. Люди вынесли всю ткань и многие деревянные детали Бесконечной дороги, — раб вздохнул. — Мы адски трудились, чтобы все построить. На это ушло много месяцев. Если вкратце, то смысл был такой. Мы взяли огромный рулон тяжелой белой ткани и натянули между двумя большими валами. Поверьте мне, господа, только для этой работы понадобились немалые усилия сорока рабов. В месте, где была подвешена лошадь, мы натянули ткань над неглубоким желобом с угольной пылью, так чтобы даже при слабом давлении на ней оставался след…

— Ага, — произнес декан. — Кажется, я понимаю, что к чему…

Никлиас кивнул.

— Хозяин приказал многое изменить, прежде чем устройство заработало так, как он хотел… Тысячи шестеренок, валиков и кривошипов, переделки всяких странных механизмов, много бранных слов, которые, я не сомневаюсь, не прошли мимо ушей богов. Но наконец мы подвесили хорошо тренированную лошадь на лямки, наездник пустил её рысью, и полотно под ней начало крутиться. И действительно, позднее, в этот же печальный день, мы измерили длину полотна, по которому она прорысила, и длину, смазанную углем в местах прикосновений копыт, и… Даже теперь мне тяжело об этом говорить, но вторая длина в результате относилась к первой, как четыре к пяти.

— Выходит, пятую часть пути все копыта находились в воздухе! — воскликнул декан. — Отлично сработано! Мне нравится эта задачка!

— Нет, это не отлично сработано! — закричал раб. — Мой хозяин был в гневе! Мы проделывали это снова и снова — и каждый раз одно и то же!

— Я не вижу в этом никакой проблемы… — начал Чудакулли.

— Он рвал на себе волосы и кричал на нас так, что бо́льшая часть людей сбежала. А потом сам ушел и уселся на берегу. Лишь не скоро я осмелился подойти к нему и заговорить, но он посмотрел на меня пустыми глазами и сказал: «Великий Антигон ошибался. Я сам это доказал. Не в здравом споре, а с помощью механических изобретений. Я опозорен! Он величайший из философов! Он сказал, что солнце вращается вокруг мира, и описал движение планет. И если он ошибался, то в чем же тогда истина? Что я наделал? Я промотал все богатство моей семьи. Какая слава теперь меня ждёт? Какую гнусность я выкину в следующий раз? Может, мне сделать цветы бесцветными? Или мне теперь просто всем говорить: «Все, что вы считаете правдой, на самом деле ложь»? Или заняться взвешиванием звезд? Или измерением морских глубин? Попросить поэта измерить ширину любви и направление удовольствия? Что я с собой сделал…» И он заплакал.

Наступило молчание. Волшебники сидели не двигаясь.

Никлиас немного успокоился и продолжил:

— А потом он велел мне вернуться и забрать себе все деньги, что у него остались. Утром его уже не было. Одни говорят, что он ушел в Египет, другие — что в Италию. А я думаю, он действительно решил измерить морскую глубину. Не знаю, что с ним сталось. А сюда вскоре пришли люди и сломали большинство машин.

Он подвинулся и взглянул на останки странных устройств, в багровом закатном свете походивших на скелеты. На его лице отразилась тоска.

— Сейчас сюда уже никто не приходит, — проговорил он. — Вообще никто. В этом месте судьба нанесла свой удар, а боги посмеялись над людьми. Но я помню, как он плакал. Поэтому я остаюсь здесь, чтобы рассказывать эту историю.

Глава 22

НОВЫЙ РАССКАЗИЙ

Волшебники пытались найти «псиуку» в Круглом мире, но оказалось, что сделать это ещё сложнее, чем правильно произнести это слово.

Они испытывают трудности, потому что этот вопрос и в самом деле непрост. Дело в том, что определения «науки», из которого сразу стало бы понятно, что это такое, не существует. К тому же наука не из тех вещей, которые возникают в означенном месте в означенное время. Её развитие представляло собой процесс, при котором не-наука медленно превратилась в науку. Начало и конец этого процесса легко отличить друг от друга, но точного момента, когда наука вдруг взяла и стала существовать, между ними не было.

Подобные сложности встречаются чаще, чем вам может казаться. Дать точное определение какому-либо понятию вообще практически нереально — возьмем, к примеру, «стул». Можно ли назвать стулом кресло-мешок? Да, если так считает дизайнер и если его используют для сидения. Но нет, если орава детей перекидывается им между собой. Значение слова «стул» зависит не только от предмета, к которому оно применяется, но и от связанного с ним контекста. А что касается процессов, при которых одно превращается в другое… Ну, в таких случаях никогда не бывает определенности. Например, на каком этапе эмбрион превращается в человека? Где вы проведете эту черту?

Нигде вы её не проведете. Если окончание процесса качественно отличается от его начала, выходит, в середине что-то изменилось. Но это не подразумевает существование некого особого момента. Если изменение происходило постепенно, значит, никакой черты нет. Никто ведь не думает, что художник в своем творческом процессе наносит какой-то особый мазок, который сразу превращает его работу в картину. И никто не спрашивает: «Где же тот мазок, который все изменил?» Сначала это пустой холст, в конце — картина, но нет четкого момента, когда исчезло одно и появилось второе. Вместо этого есть продолжительный период, когда не было ни того ни другого.

Это справедливо в отношении создания картин, но когда дело заходит до более волнующих процессов, как, например, превращения эмбриона в человека, многим все же хочется провести черту. И закон побуждает нас думать лишь о белом и черном, без оттенков серого. Но мир устроен иначе. И наука явно появилась по-другому.

Чтобы запутать все ещё сильнее, некоторые важные слова меняли свои значения. Так, в одном старинном тексте, датируемом 1340 годом, есть фраза: «Бог наук есть властелин», но слово^[263] «наук» здесь означает «знание», а вся фраза имеет смысл: «Бог есть властелин знаний». В течение долгого времени наукой называли «естественную философию», но к 1725 году это слово стало использоваться в нынешнем значении. Однако слово «ученый» было введено лишь в 1840-м Уильямом Уэвеллом в труде «Философия индуктивных наук» для обозначения практика науки. Хотя ученые существовали и до того, как Уэвелл придумал для них название — иначе ему бы не понадобилось его придумывать, — но когда Бог был властелином знаний, никакой науки не было. Поэтому мы не можем ориентироваться на используемые слова — это было бы допустимо лишь при условии, что их значения никогда бы не менялись, а вещи существовали бы только тогда, когда у них было название.

Но наука, разумеется, имеет давнюю историю, да? Архимед же был ученым, правильно? А это уж как посмотреть. Да, сейчас нам кажется, что он и вправду занимался наукой. Только на самом деле мы просто посмотрели в прошлое, выбрали некоторые из его работ (закон плавучести, например) и заявили, что это наука. Но в его время это не наукой не считалось, потому что контекст был иным, а сам он не обладал «научным» складом ума. Мы смотрим на него из будущего и находим что-то знакомое для себя — однако ему все виделось иначе.

Архимед сделал блестящее открытие, но он не проверял свою догадку, как это делают современные ученые, и не пытался решить задачу сугубо научным путем. Его открытие стало важным шагом на пути к науке, но один шаг — это далеко не весь путь. А одна мысль — далеко не образ мышления.

Но как быть с Архимедовым винтом? Было ли это наукой? Это чудо-изобретение представляет собой спираль, плотно зажатую внутри цилиндра. Ставите цилиндр под углом, опустив нижний конец в воду, вращаете спираль, и через некоторое время вода выливается сверху. Считается, что Висячие сады в Вавилоне орошались с помощью огромных винтов Архимеда. Но вообще принцип его работы тоньше, чем предполагал Чудакулли: если наклонить его под слишком большим углом, винт перестает работать. Ринсвинд оказался прав: Архимедов винт похож на линию подвижных ведер или отдельных полостей с водой. Они изолированы друг от друга, а значит, непрерывного канала, по которому вода стекала бы вниз, внутри него нет. Винт вращается, полости поднимаются вверх по цилиндру, и вода перемещается вместе с ними. Если вы наклоните цилиндр слишком сильно, все «ведра» сольются и вода не сможет подняться.

Архимедов винт считается показательным примером древнегреческих технологий, иллюстрирующим развитие инженерного дела того времени. Мы склонны считать древних греков «истинными мыслителями», но это объясняется лишь тем, что наши знания о нем весьма выборочны. Да, греки прославились своими (истинными) достижениями в области математики, живописи, скульптуры, поэзии, драмы и философии, но этим их способности не ограничивались. Также у них были хорошо развиты технологии. Это прекрасно иллюстрирует пример Антикитерского механизма, который был обнаружен рыбаками в виде кучи ржавого металла на дне Средиземного моря в 1900 году близ острова Антикитера^[264]. Никто не придавал находке особого значения до 1972-го, когда Дерек Джон де Солла Прайс обследовал его с помощью рентгеновских лучей. Оказалось, что это механическая модель Солнечной системы — вычислительное устройство, рассчитывающее движение планет и состоящее из тридцати двух удивительно точных шестеренок. В нем имелась даже дифференциальная передача. До его обнаружения мы просто не знали, что у греков были такие технические возможности.

Нам до сих пор совершенно неизвестно, ни в каком контексте древние разрабатывали это устройство, ни как у них появилась подобная технология. Вероятно, ремесленники передавали её из уст в уста — привычным средством распространения технологического экстеллекта, при котором идеи должны храниться в тайне и сообщаться потомкам. Так возникли тайные общества ремесленников, наибольшую известность среди которых получили франкмасоны.

Антикитерский механизм, бесспорно, являлся серьезным достижением древнегреческих инженеров. Но его нельзя отнести к науке, и этому есть две причины. Первая банальна: технологии и наука — это разные вещи, хотя и близко связаны. Технологии способствуют развитию науки. Технологии заставляют вещи работать, не заботясь об их понимании, а наука стремится их понять, не заставляя работать.

Наука — это общий метод решения проблем. Вы занимаетесь наукой лишь в том случае, если знаете, что используемый вами метод имеет гораздо более широкое применение. Судя по письменным трудам Архимеда, дошедшим до наших дней, в основе его метода, с помощью которого он изобретал технологии, лежала математика. Он изложил ряд базовых принципов (например, закон рычага), а затем, подобно современному инженеру, думал, как их применить, но его выводы из этих принципов были основаны скорее на логике, чем на экспериментах. Настоящая наука появилась лишь тогда, когда люди стали осознавать, что теория и эксперимент должны идти рука об руку, а их комбинация — это эффективный способ решения многих проблем и обнаружения других, не менее интересных задач.

Ньютон был ученым во всех приемлемых смыслах этого слова. Но так было не всегда. Процитированный нами загадочный абзац с алхимическими символами^[265] и непонятными терминами написан им в 1690-х годах после более чем двадцати лет занятий алхимией. Тогда ему было около пятидесяти лет. А лучшие его работы по механике, оптике, гравитации, дифференциальному и интегральному исчислению приходятся на промежуток между двадцатью тремя и двадцатью пятью годами, хотя значительная их часть была опубликована лишь спустя десятилетия.

Многие пожилые ученые проходят через состояние, именуемое «филопаузой». Они бросают занятия наукой и начинают заниматься сомнительной философией. Ньютон действительно изучал алхимию, причём делал это довольно скрупулезно. Однако ничего в ней недобился, потому что, сказать по правде, добиваться там было нечего — и мы не можем отделаться от мысли, что если бы там что-то было, он обязательно это обнаружил.

Мы часто считаем Ньютона одним из первых великих мыслителей-рационалистов, но это лишь одна сторона его выдающегося ума. Ньютон пребывал на границе между старым мистицизмом и новым рационализмом. Его труды по алхимии полны каббалических диаграмм, многие из которых скопированы из более ранних и таинственных источников. Как выразился Джон Мейнард Кейнс в 1942 году, он был «последним из магов… последним чудо-ребенком, к которому маги отнеслись бы с искренним и должным уважением». Волшебники смутились, попав в неподходящее время, — и мы должны признаться, тут не обошлось без повествовательного императива. Приняв за данное, что Ньютон должен явить собой образец научного мышления, они застали его в момент филопаузы. Возможно, у Гекса выдался тяжелый день или же он пытался этим что-то сказать.

Если Архимед ученым не был, а Ньютон — лишь иногда, то что же тогда наука? Философы, которые ей занимались, выделили термин «научный метод», обозначив им все то, что пионеры науки делали с использованием интуиции. Ньютон в своих ранних работах применял этот научный метод, но его алхимия вызывала сомнения даже в то время, когда химия уже успела продвинуться гораздо дальше. Архимед, очевидно, к нему не прибегал — может быть, потому что тогда в этом не было нужды.

В идеале научный метод должен складываться из двух составляющих. Первая — это эксперимент (или наблюдение — нельзя, например, произвести экспериментальный Большой взрыв, но можно наблюдать его последствия). Он позволяет проверять реальность — а это необходимо, чтобы люди не верили во что-либо лишь потому, что им этого хочется, или чтобы опровергнуть веру, навязанную каким-либо авторитетом. Однако, если вы заранее знаете ответ, проверять реальность бессмысленно, поэтому очевидное наблюдение здесь не вариант. В таких случаях нужна какая-нибудь история.

Обычно такие истории называют «гипотезами», но фактически они представляют собой теории, которые вы пытаетесь проверить. При этом любое жульничество должно быть исключено. Для этого надежнее всего объявить заранее, каких результатов вы ожидаете от своего нового эксперимента или наблюдения. По сути это «предсказание», которое касается того, что уже произошло, но ещё не наблюдалось. Например: «Если по-новому взглянуть на красного гиганта, можно увидеть, что миллиард лет тому назад он…»

Описание понятия научного метода подразумевает, что сначала у вас возникает теория, а потом вы испытываете её экспериментальным путем. То есть метод представляется в виде пошагового процесса — что бесконечно далеко от истины. В действительности научный метод заключается в рекурсивном взаимодействии теории и эксперимента — комплицитности, при которой они многократно совершенствуют друг друга, основываясь на результатах проверок реальности.

Научное исследование может начаться с какого-нибудь случайного наблюдения. Ученый думает о нем и задается вопросом: «Почему это произошло именно так?» А иногда оно начинается с грызущего чувства того, что в общепринятых знаниях имеются дыры. Как бы то ни было, ученый формулирует теорию. Затем он (или скорее его коллега-специалист) испытывает теорию, выявляя другие условия, к которым она применима и просчитывает предсказанное ей поведение. Иными словами, ученый разрабатывает эксперимент, посредством которого будет испытана теория.

Вам может показаться, что он должен разработать такой эксперимент, который докажет справедливость его теории^[266]. Но такая наука не очень хороша. Хорошая наука — это когда разрабатывается эксперимент, который докажет ошибочность теории — если она действительно такова. Поэтому ученые по большей части трудятся не над «доказательством истины», а над тем, чтобы зарубать собственные идеи. И идеи других ученых. Вот что мы имели в виду, когда говорили, что наука пытается защитить нас от веры в то, во что мы хотим верить или о чем нас убеждают авторитеты. Это удается не всегда, но, по крайней мере, она преследует именно такую цель.

В этом заключается главное отличие науки от идеологий, религий и иных систем убеждений. Религиозных людей нередко задевает, когда ученые критикуют некоторые аспекты их веры. Но они не ценят то, что ученые столь же критичны к собственным идеям и идеям других ученых. Религии, наоборот, критикуют практически все, кроме самих себя. Характерным исключением является буддизм: в нем подчеркивается необходимость подвергать все сомнению. Однако подобное переусердствование, как правило, не идёт на пользу.

Разумеется, в жизни ни один ученый не следует научным методам столь неукоснительно. Ученые тоже люди, и их действия в некоторой степени зависят от предубеждений. Научный метод — лучший способ их преодолеть, что придумало человечество. Но это не значит, что он всегда приводит к успеху. Ведь люди есть люди.

Ближайшим примером истинной науки, который попадается Гексу, оказывается затяжное и тщательное исследование Фокийца Двинутого, которым он пытался доказать теорию Антигона о рысящей лошади. Надеемся, ранее вам не приходилось слышать об этих джентльменах, поскольку, насколько нам известно, их никогда не существовало. С другой стороны, не существовало и цивилизации крабов — что не помешало им совершить свой Большой скачок вбок. Наша история основана на реальных событиях, но мы упростили некоторые вопросы, которые лишь попусту бы нас отвлекали. Но как раз сейчас мы вас ими и отвлечем.

Прототипом Антигона был великий древнегреческий философ Аристотель, заслуживающий право называться ученым ещё в меньшей степени, чем Архимед, кто бы там что ни утверждал. В своем труде «De Incessu Animalium» («О передвижении животных») он заявил, что лошади не умеют скакать. При такой их походке сначала одновременно перемещаются обе передние ноги, а затем обе задние. Он прав: лошади не скачут. Но это не самое интересное. Аристотель объясняет, почему лошади не умеют скакать:

«Если бы они одновременно перемещали передние лапы, их передвижение сбивалось бы или они даже стали бы спотыкаться… Поэтому животные не перемещают передние и задние ноги по отдельности».

Но забудьте о лошадях: многие четвероногие на самом деле могут скакать, значит, его рассуждения неверны. Это напоминает галоп, разве что левые и правые ноги при нем передвигаются с очень малой разницей во времени. Если бы они не умели скакать, то бег галопом был бы невозможен по той же причине. Но лошади умеют бегать галопом.

Ой!

Как видите, все слишком запутано, чтобы сложить из этого хорошую историю, поэтому в интересах рассказия мы заменили Аристотеля Антигоном, приписав ему очень похожую теорию о давнишнем историческом ребусе на тему, отрывает ли рысящая лошадь все ноги от земли одновременно? (При беге рысцой диагонально противоположные ноги двигаются вместе, и передние, равно как и задние, касаются земли по отдельности.) По этому поводу спорили в банях и пивных задолго до Аристотеля, так как увидеть это невооруженным глазом просто невозможно. Четкий ответ на сей вопрос впервые представил Эдвард Мейбридж (урожденный Эдвард Маггеридж) в 1874 году — для этого он применил скоростную фотосъемку и выяснил, что рысящая лошадь отрывает от земли все ноги одновременно. Отношение длительности зависания в воздухе к длительности касания земли зависит от скорости и иногда даже превышает фокийские двадцать процентов. При медленном беге рысью оно может равняться нулю, что ещё сильнее усложняет проблему. Говорят, фотографии Мейбриджа помогли бывшему губернатору Калифорнии Леланду Стэнфорду — младшему выиграть у Фредерика МакКреллиша пари на приличную сумму в 25 000 долларов.

Но нас интересует не изучение передвижения лошадей, каким бы занимательным оно ни было, а то, как он занимал ученый разум. Пример Фокийца демонстрирует, что греки могли добиться гораздо большего успеха, рассуждай они как ученые. При решении подобных задач им не мешали технические барьеры — лишь психологические и в ещё большей степени культурные. Греки могли изобрести фонограф, но если им это и удалось, следов не осталось. Могли изобрести и часы — Антикитерский механизм свидетельствует о наличии у них технических возможностей, — но, похоже, до этого они не дошли.

Рабы использовали песни, чтобы сохранять темп, и потом, гораздо позднее. В 1604 году Галилео Галилей определял с помощью музыки короткие временные интервалы во время своих экспериментов по механике. Опытный музыкант способен в уме разделить такт на 64 или 128 равных частей, а неподготовленный человек, слушая музыку, замечает разницу между интервалами продолжительностью в сотые секунды. Если бы греки задумались об этом, то могли бы применить метод Галилея и ускорить развитие науки на пару тысяч лет. А также изучить движение лошади, воплотив в жизнь какой-нибудь из рисунков Хита Робинсона, задайся они такой целью. Почему они этого не сделали? Возможно, они, как и Фокиец, были слишком сосредоточены на каких-то иных проблемах.

Подход Фокийца к вопросу рысящей лошади весьма близок к научному. Сначала он пробует прямой метод: заставляет рабов следить за лошадью и подмечать, отрывается ли та от земли. Но она движется так быстро, что человеческое зрение не способно дать твердый ответ. Затем он прибегает к косвенному подходу. Фокиец размышляет над теорией Антигона и фокусируется на единственной детали: если лошадь отрывается от земли, то она должна упасть. Справедливость этого утверждения можно проверить отдельно, хоть и при определенном условии: лошадь должна быть подвешена на лямках (такой образ мышления называется «планированием эксперимента»). Если она не падает, значит, теория ошибочна. Но данный эксперимент не принес определенных результатов, к тому же он мог бы подтвердить даже ошибочную теорию, поэтому Фокиец дорабатывает гипотезу и изобретает более изощренное оборудование^[267].

Мы не хотим сильно углубляться в детали его планирования, а можем поразмышлять над тем, как сделать этот эксперимент действенным, но тогда наша дискуссия примет сугубо технический характер. К примеру, кажется необходимым сделать Бесконечную дорогу из полотна ткани и пустить её в движение со скоростью, отличной от нуля, но ведь это не будет естественной скоростью лошади, с которой она передвигалась бы, если бы касалась копытами твердой земли^[268]. Возможно, вы сами подумали об этом и решили, что мы ошибаемся. И не исключено, что вы правы.

Мы также признаем, что последний эксперимент Фокийца весьма сомнителен. Поскольку копыта рысящей лошади касаются земли попарно, общую длину угольных следов необходимо разделить надвое и только потом сравнивать с длиной полотна. Без этой несложной обработки история была бы слишком очевидной — вы ведь понимаете, что мы хотели сказать.

Итак, принимая все вышесказанное во внимание, правильно ли называть Фокийца ученым?

Нет. Гекс снова оплошал. Несмотря на многолетнюю видимость «научной» деятельности, Фокиец не попадает под это определение по двум причинам. Первую можно оспорить, хотя его вины в этом нет: у него не было ни коллег, ни советников. Других «ученых», с которыми он мог бы сотрудничать и которые критиковали бы его, в то время не было. Только он один, опередивший свое время^[269]. Единственного ученого не бывает — как и единственного волшебника. И у науки имеется социальная сторона^[270]. А вот вторая причина вполне однозначна. Фокиец был подавлен, когда доказал, что Антигон, его величайший авторитет, оказался неправ.

Любой истинный ученый отдал бы правую руку на отсечение за доказательство ошибки авторитета.

Именно так зарабатывается репутация и так делается вклад в развитие науки. Лучше всего наука чувствует себя, меняя умы людей. Это происходит крайне редко, отчасти потому, что наши умы сформированы под влиянием культуры, насквозь пропитанной наукой. Если ученому удастся проводить один процент своего времени, открывая то, чего никто не ожидал, то это поразительно успешный ученый. Но зато этот процент дорогого стоит!

Вот такая она, эта наука. Сомнения в авторитетах. Комплицитность теории и эксперимента. А также принадлежность сообществу единомышленников, готовых испытать вашу работу. К этому желательно добавить полное осознание всего вышеперечисленного и благодарность друзьям и коллегам за критику. А в чем же состоит цель науки? Отыскать вечные истины? Нет, это слишком много. Не дать наивному человечеству пасть жертвой правдоподобной лжи? Да, в том числе лжи тех людей, которые выглядят и говорят, как вы. И защищать людей от их готовности верить в хорошие истории лишь потому, что те ласкают их слух. Ну и защищать их от кнута авторитетов.

Человечеству понадобилось немало времени, чтобы сформировать научный метод. Несомненно, причина этой затянутости лежала в том, что, занимаясь наукой должным образом, вам часто приходилось бы опровергать устоявшиеся убеждения, в том числе те, которых вы сами придерживались. Наука, в отличие от многих областей деятельности человека, не является системой убеждений — отсюда неудивительно, что многие её первопроходцы нередко имели конфликты с тогдашними авторитетами. Пожалуй, наиболее известным примером тому служит Галилео Галилей, который нарвался на неприятности с инквизицией из-за своей теории о Солнечной системе. Иногда наука сама подставляет вас под удар кнутом.

Таким образом, наука — это не просто масса подлежащих изучению фактов и технических приемов. Это образ мышления. Установленные «факты» в науке всегда находятся под вопросом^[271], но лишь немногие ученые станут об этом задумываться, если им не предоставить достаточно свидетельств того, что старые идеи ошибочны. Если люди, придумавшие эти идеи, уже мертвы, то альтернатива им может получить признание за короткий срок и научный метод себя вполне оправдает. Но если авторы идей остаются в живых, они стараются здорово препятствовать новым предположениям и продвигающим их людям. В таких случаях наука не применима, потому что люди просто ведут себя как люди. И все же новые идеи имеют шанс заменить собой общепринятые знания. Просто это занимает больше времени и требует более веских доказательств.

Давайте сравним науку с альтернативными точками зрения на вселенную. Согласно мировоззрению Плоского мира вселенная живет благодаря магии: события происходят потому, что это хотят люди. Нужно лишь подобрать соответствующее заклинание, иначе повествовательный императив окажется настолько сильным, что они произойдут, даже если люди не будут этого хотеть, — притом что вселенная существует ради людей.

Мировоззрения священников что в Плоском, что в Круглом мире одинаковы — есть лишь одно существенное различие. Они верят, что вселенная живет благодаря богам (или богу), а события в ней случаются потому, что этого хотят боги, что им нет до этого дела или что это необходимо для какой-то неясной и далекой цели. Тем не менее люди могут просить священников ходатайствовать об их интересах перед богами в надежде оказать хоть малейшее воздействие на божьи решения.

Философское мировоззрение, к числу адептов которого принадлежал Антигон, подразумевает, что природу нашего мира можно установить лишь посредством размышлений, основанных на нескольких глубоких, общих принципах. Наблюдение и эксперимент вторичны в отношении вербального мышления и логики.

Научное мировоззрение заключается в том, что желания людей имеют мало общего с тем, что происходит на самом деле, и даже взывания к богам здесь не помогут. Размышления полезны, но гипотезы должны проверяться эмпирическими наблюдениями. Роль науки состоит в том, чтобы помогать нам узнавать, как устроена вселенная. Почему она так устроена или как ей управляет Нечто, если таковое существует, — это не те вопросы, которыми задается наука. Это не те вопросы, на которые существует ответ, допускающий возможность проверки.

Как ни странно, такое пассивное отношение к вселенной дало нам гораздо больше власти над ней, чем магия, религия или философия. В Круглом мире магия не работает, а значит, не дает никакой власти. Некоторые верят, что молитва может повлиять на бога и что люди оказывают некое действие на мир, как льстец над королевским ухом. Другие люди не имеют таких убеждений и считают, что молитва имеет чисто психологическое значение. Это может влиять на самих людей, но не на всю вселенную. А философия вообще более склонна следовать за вселенной, чем вести её.

Наука — это форма рассказия. На самом деле все четыре взгляда на вселенную — магия, религия, философия и наука — включают в себя сочинение историй о нашем мире. Все они имеют на удивление много параллелей. Между многими религиозными мифами о сотворении мира и космологической теорией Большого взрыва наблюдаются явные сходства. Монотеистическая идея существования единственного бога, сотворившего мир и управляющего им, подозрительно близка мнению современных физиков о существовании «теории всего», единого фундаментального принципа, объединяющего теорию относительности и квантовую механику в убедительную и изящную математическую структуру.

В период раннего развития человечества и при становлении науки процесс рассказывания историй о вселенной вполне мог представлять бо́льшую важность, чем само их содержание. Судить об историях по их правдивости стали уже позднее. Когда мы начали рассказывать истории о вселенной, у нас появилась возможность сравнивать их с самой вселенной и совершенствовать, чтобы они сильнее соответствовали тому, что мы видим. А это уже совсем близко к научному методу.

Вероятно, сначала человечество придерживалось взглядов, близких плоскомирским. Согласно им считалось, что мир населен единорогами и оборотнями, богами и чудовищами, а истории использовались не столько для объяснения устройства мира, сколько для формирования ключевого элемента комплекта «Собери человека». Единороги, оборотни, эльфы, феи, ангелы и прочие сверхъестественные существа не существовали на самом деле. Но это было и неважно: для программирования человеческого разума можно использовать и то, чего нет^[272]. Вспомните говорящих животных.

Научные модели весьма схожи во многих отношениях и мало соответствуют действительности. Например, старая модель атома представляла собой миниатюрную солнечную систему, в которой крошечные твердые частицы, электроны, вращались вокруг ядра, находящегося в центре и состоящего из других крошечных твердых частиц, протонов и нейтронов. В действительности же атом «не совсем» такой. Но многие ученые и сегодня используют эту модель в качестве основы своих исследований. Имеет ли это смысл, зависит от задачи, для которой они применяются, и если не имеет, они используют что-то более сложное, например описание атома как облака «орбиталей», представляющих не электроны, а их возможное положение. Такая модель сложнее и больше соответствует действительности, чем миниатюрная солнечная система, но все равно не является «истинной».

Научные модели не истинны, и именно это делает их такими полезными. Они рассказывают простые и легко усваиваемые истории. Это ложь для детей, упрощенная для понимания, и не более того. Научный прогресс заключается в рассказывании все более убедительной лжи все более искушенным детям.

Независимо от наших взглядов — магических, религиозных, философских или научных — мы пытаемся изменить вселенную, чтобы убедить себя, что мы здесь главные. Если мы верим в магию, то считаем, что вселенная отзывается на наши желания. Таким образом, для того чтобы ей управлять, нужно лишь найти верный способ давать инструкции о наших желаниях — то есть найти нужные заклинания. Если мы религиозны, мы понимаем, что всем вершат боги, но надеемся повлиять на их решения и все равно получить желаемое (или повлиять на самих себя, научившись принимать все, что бы ни случилось). Если мы придерживаемся философских взглядов, то редко пытаемся переделать вселенную, но стараемся повлиять на то, как её переделывают другие. Если же мы поборники науки, то, прежде всего, не считаем управление вселенной своей основной целью. Наша основная цель состоит в её понимании.

В поиске этого понимания мы приходим к сочинению историй, в которых мы наносим на карту часть своего будущего. Оказывается, лучше всего такой подход работает, когда эти карты не предсказывают будущее подобно ясновидящим, которые говорят, что в определенный день или год произойдут определенные события. Вместо этого они должны предсказывать, что определенные события произойдут, если мы предпримем определенные действия и поставим конкретный эксперимент при конкретных условиях. После этого мы сможем поставить эксперимент и проверить, насколько верными оказались наши соображения. Как ни странно, больше мы постигаем при неудачных экспериментах.

Процесс, при котором мы ставим под сомнение общепринятые знания и уточняем их, даже когда они кажутся достаточными, не может длиться вечно. Или может? А если он завершится, то когда это произойдет?

Ученые привычны к постоянным изменениям, но большинство их незначительны: они слегка улучшают наше понимание, не пытаясь ничего опровергнуть. Мы достаем кирпич из стены храма науки, слегка его подшлифовываем и возвращаем на прежнее место. Но время от времени нам кажется, что храм и так полностью готов. Будто больше стоящих вопросов не осталось, а попытки подорвать принятую теорию обречены на провал. Тогда данная область науки становится устоявшейся (но все равно ещё не «истинной»), и больше никто не тратит время, пытаясь её изменить. Ведь всегда есть более привлекательные и волнующие области, на которые можно переключиться.

Только это то же самое, что заткнуть вулкан гигантской пробкой. В итоге собирается давление, она выскакивает, и происходит мощный взрыв. В радиусе сотен миль идут дожди из пепла, горы сползают в моря, все меняется…

Но это случается лишь после длительного периода видимой стабильности и масштабного сражения за сохранение устоявшегося типа мышления. При сдвиге парадигмы мы видели разительную перемену в образе мышления — примерами этого служат теория эволюции Дарвина и теория относительности Эйнштейна.

Изменения в научном понимании влекут изменения нашей культуры. Наука влияет на наши представления о мире и приводит к появлению новых технологий, меняющих наш образ жизни (а в случае недопонимания, умышленно или нет, способствует возникновению неприятных социальных теорий).

Сейчас мы ожидаем значительных изменений, которые должны произойти при нашей жизни. Если попросить ребенка предсказать будущее, он, скорее всего, придумает какой-нибудь научно-фантастический сценарий с летающими машинами, полетами на Марс по выходным, более совершенными и миниатюрными технологиями. Скорее всего, он окажется неправ, но это не имеет значения. Тут важно то, что современный ребенок не скажет: «Изменения? Да все останется как есть. Я буду заниматься тем же, чем сейчас занимаются мои мама и папа и чем раньше занимались их мамы и папы». А ведь всего пятьдесят лет (один дед) тому назад так сказало бы большинство детей. Десять-одиннадцать дедов назад серьезной переменой для подавляющего числа людей был бы переход к использованию другого типа плуга.

И все же… Под всеми этими изменениями люди остаются людьми. Базовые потребности человека будут теми же, что и сто дедов назад, даже если мы начнем проводить выходные на Марсе (на тех же пляжах…). Удовлетворение этих потребностей сейчас происходит иначе — вместо кролика, убитого собственноручно изготовленной стрелой, теперь можно съесть гамбургер, — но он все равно остается едой. То же касается общения, секса, любви, безопасности и многих других вещей.

Наибольшим изменением в самовосприятии человека, пожалуй, стало появление современных средств коммуникации и транспорта. Былые географические барьеры, разделявшие культуры друг от друга, ныне практически ничтожны. Культуры сливаются и формируют глобальную мультикультуру. Сейчас трудно предсказать, какой она будет, поскольку это эмерджентный процесс и пока он далек от завершения. Возможно, он будет заметно отличаться от гигантского американского торгового центра, который в целом намечается сейчас. Именно поэтому современный мир так увлекателен — и так опасен.

Идея о том, что мы управляем вселенной, по своей сути иллюзорна. Все, что у нас есть, — это сравнительно небольшое количество хитростей плюс одна большая хитрость, позволяющая создавать новые маленькие хитрости. Эта характерная хитрость — научный метод. И он себя оправдывает.

Ещё у нас другая есть хитрость — способность рассказывать истории, которые сбываются. На нынешнем этапе эволюции мы проводим в такой истории бо́льшую часть жизни. И она называется «реальной жизнью». Для большинства из нас реальная жизнь с её техосмотрами, «бумажным богатством» и социальными системами — это фантазия, на которую мы все ведемся, и именно поэтому она и сбывается.

Несчастный Фокиец старался изо всех сил, но в результате пришел к тому, что старые истории оказались неправдой, а придумывать новые он не был готов. Он проверил реальность и обнаружил, что никакой реальности нет — по крайней мере той, в которую он верил. Он неожиданно увидел вселенную, у которой не было карты будущего. Но мы с тех пор научились составлять карты гораздо лучше.

Глава 23

ВЕНЕЦ ВСЕГО ЖИВУЩЕГО

Волшебники вернулись в дом Ди в подавленном настроении и остаток недели провели сидя, сложа руки и играя на нервах друг друга. Они не могли четко сформулировать своего состояния, но были расстроены историей.

— Наука опасна, — наконец заключил Чудакулли. — Не будем её трогать.

— По-моему, это как с волшебниками, — проговорил декан, обрадованный нарушением молчания. — Их должно быть больше одного, иначе они будут придумывать смехотворные идеи.

— Ты прав, старина, — признал Чудакулли, наверное, впервые в жизни. — Значит… наука не для нас. Чтобы справиться со всем этим, нам следует положиться на здравый смысл.

— Точно, — поддержал его профессор современного руносложения. — Кому вообще какое дело до этих лошадей? Если они спотыкаются, то им некого в этом винить, кроме самих себя.

— Прежде чем начать дискуссию, — сказал аркканцлер, — давайте сначала придем к согласию относительно того, что нам известно на данный момент, хорошо?

— Давайте. Вот, например, что бы мы ни делали, эльфы все равно остаются в выигрыше, — ответил декан.

— Э-э… Возможно, это прозвучит глупо… — начал Ринсвинд.

— Да, уж наверняка, — сказал декан. — Ты же немного сделал с тех пор, как мы вернулись, а?

— Ну, не особо, — ответил Ринсвинд. — Так, бродил, осматривался вокруг.

— Именно! И не прочитал ни единой книги, верно? Какая тебе польза от этих брожений?

— Ну, это как бы зарядка, — сказал Ринсвинд. — А ещё можно подмечать всякие вещи. Вот вчера мы с библиотекарем ходили в театр…

Они купили самые дешевые билеты, но библиотекарь заплатил ещё и за два мешочка орехов.

Обжившись в этом времени, они поняли, что можно было и не утруждать себя столь тщательной маскировкой библиотекаря. В камзоле, большом капюшоне и с фальшивой бородой он в целом выглядел приличнее большинства людей, занимавших дешевые места, которые были такими дешевыми потому, что занимавшим их приходилось стоять.

В тот вечер давали «Короля-горбуна» Артура Дж. Соловья. Пьеса была не очень — более того, она оказалась худшей пьесой, которую Ринсвинду доводилось видеть. Библиотекарь развлекал себя, бросая на сцену орехи, которые подозрительно хорошо отскакивали от королевского горба. Но люди смотрели в полном восхищении, особенно когда король, обратившись к своей знати, изрек нетленную фразу: «Теперь в досадный сей декабрь… Пусть поганец, который это бросает, сейчас же прекратит!»

Плохая пьеса, зато хорошая публика, подумал Ринсвинд после того, как их выгнали из зала. Конечно, это было колоссальным шагом вперед по сравнению с тем, что могла бы породить фантазия людей с Раковинных куч и что, вероятно, имело бы название в духе: «Если бы мы изобрели краски, то смогли бы наблюдать, как они сохнут». Но реплики звучали неуместно, а само действие было затянуто и топталось на месте. Тем не менее внимание зрителей было целиком приковано к сцене.

Закрыв глаз рукой и изо всех сил напрягая зрение, Ринсвинд осмотрел публику. Открытый глаз обильно заслезился, но сумел различить нескольких эльфов на дорогих местах.

Они тоже любили театр. Разумеется. Им хотелось, чтобы у людей было богатое воображение. Они дали людям столько воображения, что его нужно было постоянно подпитывать. Пусть даже и пьесами Артура Дж. Соловья.

Воображение порождало чудовищ. Из-за него вы боялись темноты, но не реальных опасностей, которыми она чревата. Оно населяло ночь собственными кошмарами.

А это значит…

Ринсвинду на ум пришла одна мысль.

— Я думаю, мы должны прекратить попытки повлиять на философов и ученых, — сказал он. — Люди с таким складом ума всегда верят во что попало. Их нельзя изменить. А наука просто чересчур странная. У меня не лезет из головы тот бедняга…

— Да-да-да, мы все в курсе, — устало произнес Чудакулли. — Ближе к делу, Ринсвинд. Что у тебя нового?

— Мы могли бы попытаться научить людей искусству, — сказал Ринсвинд.

— Искусству? — изумился декан. — Оно же для лодырей! От искусства все становится только хуже!

— Живопись, скульптура, театр, — продолжал Ринсвинд. — Я думаю, нам не нужно останавливать то, что начали эльфы. Я думаю, что мы, наоборот, должны всеми силами их поддерживать. Помочь этим людям развить по-настоящему хорошее воображение. Пока оно у них слабоватое.

— Но этого же хотят эльфы, приятель! — вспыхнул Чудакулли.

— Да! — сказал Ринсвинд, едва не опьяневший от нового чувства рождения идеи, не связанной с бегством. — Давайте поможем эльфам! Поможем им уничтожить самих себя.

Волшебники молча обдумывали его слова. Наконец, Чудакулли произнес:

— Что ты имеешь в виду?

— В театре я видел множество людей, которые хотели верить, будто мир отличается от окружающей их реальности, — ответил Ринсвинд. — Мы могли бы… — он пытался проникнуть в известный своей непроницаемостью разум аркканцлера. — Ведь вы же знаете казначея?

— В существовании этого джентльмена я убеждаюсь каждый день, — мрачно ответил аркканцлер. — И весьма рад тому, что в этот раз мы оставили его со своей тетей.

— Помните, как мы излечили его безумие?

— Мы его не излечили, — сказал Чудакулли. — Мы просто изменили его лекарство, чтобы у него непрерывно возникали галлюцинации, будто он в здравом уме.

— Вот именно! Вы применили болезнь как лекарство, сэр! Мы сделали его ещё безумнее, и он стал нормальным. Более-менее. Не считая приступов невесомости и э-э… проблем с…

— Да-да, это все так, — сказал Чудакулли. — Но я по-прежнему жду, когда ты расскажешь, в чем дело.

— Ты имеешь в виду, что мы должны сражаться, как те монахи в районе Пупа? — спросил профессор современного руносложения. — Ну, те тощие мелкие парни, которые могут подбросить в воздух здорового человека.

— Что-то вроде того, сэр, — сказал Ринсвинд.

Чудакулли ткнул пальцем в Думминга Тупса.

— Я что-то пропустил? — спросил он.

— Думаю, Ринсвинд имеет в виду, что если мы продолжим дело эльфов, это каким-то образом должно их сокрушить, — ответил Думминг.

— Это может сработать?

— Аркканцлер, я не могу придумать ничего лучше этого, — сказал Думминг. — В этом мире вера не имеет такой силы, как в нашем, но она все равно достаточно сильна. Но эльфы все равно здесь. Они тут хорошо обосновались.

— Но нам известно, что они… вроде как питаются от людей, — сказал Ринсвинд. — А нам нужно, чтобы они убрались отсюда. М-м… У меня есть план.

— У тебя есть план, — тон Чудакулли был явно неискренним. — А ещё у кого-нибудь есть план? Ну хоть у кого-нибудь? А?

Ответа не последовало.

— Пьеса, которую я видел, ужасна, — сказал Ринсвинд. — Эти люди, может, и далеко ушли от Угов с Раковинных куч, но им ещё есть куда расти. Мой план… Ну, я хочу передвинуть этот мир на линию той истории, в которой существует некто по имени Уильям Шекспир. И где точно нет Артура Дж. Соловья.

— Кто такой Шекспир? — спросил Думминг.

— Это человек, который написал это, — Ринсвинд подвинул к нему лежавшую на столе потрепанную рукопись. — Прочитай с того места, где я отметил.

Думминг поправил очки и прочистил горло.

— Ну и задачка, какой ужасный почерк.

— Давайте я, — сказал Чудакулли, прибирая бумаги к рукам. — Твой голос не подходит для таких вещей, Тупс, — он взглянул на лист и прочитал: — «Какое чудо природы человек! Как благородно рассуждает! С какими безграничными способностями! Как точен и поразителен по складу и движеньям! Поступками как близок к ангелам! Почти равен богу — разуменьем! Краса вселенной! Венец всего живущего!..»

Он умолк.

— И этот человек живет здесь? — изумился он.

— Потенциально да, — ответил Ринсвинд.

— То есть он, стоя по колено в навозе в городе, где головы висят на пиках, написал это?

Ринсвинд просиял.

— Да! В своем мире он, вероятно, самый влиятельный драматург в истории! Несмотря на то что большинству режиссеров приходилось тактично подправлять его пьесы, потому что у него, как и у всех остальных, случались неудачные дни.

— Что ты подразумеваешь под «его» миром?

— Альтернативные миры, — пробормотал обиженный Думминг. Когда-то он играл третьего гоблина в школьном спектакле, и ему казалось, что его голос вполне подходит для театра.

— Что, по-твоему, значит, он должен быть здесь, но его здесь нет? — спросил Чудакулли.

— Я думаю, он должен здесь быть, но не может, — ответил Ринсвинд. — Смотрите, это, конечно, не люди с Раковинных куч, но в художественном плане они весьма слабы. Местный театр отвратителен, ни одного приличного художника у них нет, даже ни одной нормальной скульптуры не изваяли — это мир должен быть другим.

— И что? — спросил все ещё печальный Думминг.

Ринсвинд дал сигнал библиотекарю, и тот просеменил вокруг стола, раздав всем по маленькой зеленой книжице в тканевом перелете.

— Есть ещё одна пьеса, которую он напишет… пишет… писал… — сказал он. — Думаю, вы согласитесь, что это может иметь большое значение…

Волшебники прочитали её. Потом перечитали. Потом стали горячо спорить, но в этом не было ничего необычного.

— Это поразительная пьеса, учитывая обстоятельства, — наконец, изрек Чудакулли. — А местами немного знакомая!

— Да, — согласился Ринсвинд. — Думаю, это потому, что он напишет её после того, как выслушает нас. Нам нужно, чтобы он выслушал. Этот человек может сказать публике, что она наблюдает за группкой актеров на маленькой сцене, а потом заставить их увидеть грандиозное сражение, которое будет разворачиваться прямо у них на глазах.

— Я что, упустил эту сцену? — спохватился профессор современного руносложения и принялся пролистывать страницы.

— Это из другой пьесы, профессор, — сказал Чудакулли. — Постарайся не отставать. Так что, Ринсвинд? Давай просто предположим, что мы примем твой план. Мы должны убедиться, что этот человек существует и пишет пьесы в этом мире, верно? Зачем?

— Можно я перейду сразу ко второму пункту, сэр? Тогда, я надеюсь, это станет очевидным, но ведь нас всегда могут подслушать эльфы.

Наличие у плана второго пункта сразу произвело впечатление на волшебников, но Чудакулли продолжал упорствовать:

— Говорю же тебе, Ринсвинд, это именно такая пьеса, которую хотят получить от него эльфы.

— Да, сэр. Потому что они бестолковы. Не то что вы, сэр.

— Мы располагаем вычислительной мощью Гекса, — напомнил Думминг. — Думаю, мы можем перенести его в этот мир.

— М-м… да, — сказал Ринсвинд. — Но сначала нам нужно сделать мир таким, чтобы он смог сюда перенестись. Над этим придется потрудиться. Может, даже немного попутешествовать. В прошлое… на тысячи лет…

Костер освещал стены пещеры. Волшебники сидели по одну его сторону на каменном выступе, который возвышался над зарослями кустарника. По другую находились люди Вонючей пещеры.

Пещерные люди смотрели на волшебников с чувством, похожим на восхищение, но это было лишь оттого, что они никогда не видели, чтобы люди ели таким способом. Чудакулли считал, что те, кто принесет внушительные запасы еды, будут радушно приняты в любом месте, хотя остальные волшебники восприняли слова аркканцлера просто как отговорку, чтобы смастерить грубый, но годный лук и радостно истребить как можно больше диких животных.

К этому времени от диких животных остались в основном объедки. Волшебники страдали от отсутствия лука, соли, перца, чеснока и — в случае Ринсвинда — картошки, но, по крайней мере, мяса было вдоволь.

Уже две недели они занимались тем, что обходили пещеры по всему континенту. Они начинали к этому привыкать, по-прежнему остро стояла лишь проблема с туалетом.

Тем не менее Ринсвинд сидел на некотором расстоянии от огня вместе с человеком, державшим в руках обгоревшую палку.

Хорошее знание языков было здесь не столь важным навыком, как умение втолковывать что-либо собеседнику. Но Обгоревшая палка схватывал на лету, да и у Ринсвинда уже имелся некоторый опыт. Диалог состоял из интонаций и отдельных звуков, опирающихся на ворчание и сопровождающихся жестами. Перевод был примерно следующим:

— Ладно, рисование угольком ты уже освоил, теперь позволь мне обратить твое внимание на вот эти красители. Это бе-е-елый, совсем простой, кра-а-асный, как кровь, же-е-елтый, как э-э… яичный желток. Щелк-щелк-цок-цок? А этот блекло-коричневый цвет давай пока называть цветом детской неожиданности.

— Хорошо, Остроконечная шляпа, — читалось в полном энтузиазма кивке.

— Тогда слушай важный совет. Об этом мало кто знает, — сказал Ринсвинд. — Берешь животных, ага, которых ты уже пытался нарисовать, молодец, но теперь «раскрашиваешь» их. Тут придется хорошенько постараться. Тебе поможет разжеванная палочка. Видишь, как я аккуратно размешиваю краски и у меня получается определенное, э-э, необъяснимое нечто?

— О, это же похоже на настоящего буйвола! Страшно-то как!

— Потом будет ещё лучше. Передай мне, пожалуйста, уголек. Спасибо. А это что?

Ринсвинд старательно нарисовал ещё одну фигуру.

— Человек с большим (недвусмысленный жест)? — предположил Обгоревшая палка.

— Что? Ой, прости. Я неправильно нарисовал… Я имел в виду это…

— Человек с копьем! Ух ты, он бросает его в буйвола!

Ринсвинд улыбнулся. За последнюю пару недель у него было несколько неудачных попыток, но Обгоревшая палка оказался человеком с нужным складом ума. Он был поразительно прост, а такие люди встречались крайне редко.

— Я с самого начала знал, что в тебе есть что-то разумное, — соврал он. — Может быть, потому, что твой лоб показался из-за угла двумя секундами раньше, чем все остальное.

Обгоревшая палка просиял. Ринсвинд продолжил:

— А сейчас ты должен спросить сам себя: насколько эта картинка реальна? И где она находилась до того, как я её нарисовал? Что будет теперь, когда она появилась на стене?

Волшебники наблюдали за ними, сидя вокруг костра.

— Зачем он тыкает в картинку? — недоумевал декан.

— Думаю, он постигает силу, заключенную в символах, — сказал Чудакулли. — Так, если никто больше не хочет ребрышек, я их доем.

— Был бы тут соус для барбекю, — пожаловался профессор современного руносложения. — Через сколько тут произойдет аграрная революция?

— Порядка ста тысяч лет, сэр, — ответил Думминг. — А может, и того больше.

Профессор современного руносложения застонал и обхватил голову руками.

Ринсвинд подошел к ним и уселся. Остальные члены клана Обгоревшей палки, до отвала наевшись бесплатной еды, внимательно следили за ним.

— Похоже, все идёт хорошо, — сказал он. — Он определенно чувствует связь между картинками у себя в голове и в реальной жизни. Картошка ещё есть?

— Нет, и в ближайшие тысячи лет не будет, — простонал профессор современного руносложения.

— Черт. Ну, в смысле, мясо есть, значит, должна быть и картошка. Неужели мир не может это усвоить? Ведь овощи не такие сложные, как мясо! — вздохнул он и тоже принялся наблюдать.

Обгоревшая палка, который сначала неподвижно разглядывал рисунок, подошел к другой стене и поднял копье. Искоса взглянув на рисунок буйвола, который словно двигался в свете мерцающего пламени, он выждал паузу, а затем швырнул в него копье и спрятался за камнем.

— Джентльмены, мы нашли своего гения, стало быть, нам пора уходить, — объявил Ринсвинд. — Думминг, а Гекс сможет перенести несколько буйволов ко входу в пещеру завтра на рассвете?

— Думаю, это его не затруднит.

— Прекрасно, — Ринсвинд осмотрелся. — И хорошо, что здесь много высоких деревьев. Они нам очень пригодятся.

Наступил рассвет, а на дереве уже сидело полно волшебников.

На земле под ними было полно буйволов. Гекс перенес целое стадо, и теперь оно оказалось более-менее загнанным между скалами и деревьями.

А на каменистом выступе перед растерянными и испуганными животными, не веря своим глазам, стояли Обгоревшая палка и другие охотники.

Но это длилось лишь мгновение — ведь у них были копья. Они завалили двоих буйволов, прежде чем остальные с шумом убежали прочь. А потом люди вдруг зауважали Обгоревшую палку.

— Хорошо, кажется, я понял, к чему ты все это задумал, — проговорил Чудакулли после того, как волшебники осторожно спустились с дерева.

— А я нет, — сказал декан. — Ты учишь их основам магии, но она здесь не работает!

— Зато они думают, что работает, — возразил Ринсвинд.

— Но это же только потому, что мы им помогли! А что они сделают завтра, когда он нарисует новую картинку, а буйволов наутро не окажется?

— Они спишут это на ошибку эксперимента, — ответил Ринсвинд. — Ведь это же так логично, верно? Ты рисуешь волшебную картинку, а потом она проявляется в реальной жизни! Это настолько логично, что разубедить их, что это неправда, уже будет непросто. К тому же…

— Что к тому же? — спросил Думминг.

— Мне кажется, Обгоревшая палка достаточно сообразителен и станет следить за перемещениями местных животных, чтобы рисовать картинки в нужное время.

Через несколько недель было уже много людей, подобных Обгоревшей палке.

В том числе Красные руки…

— …итак, — сказал Ринсвинд, сидя на берегу реки и разминая глину, — из этого довольно просто делаются и всякие другие штуки, не только змеи.

— Змей проще, — сказал Красные руки, до самых подмышек испачканный в глине.

— А здесь и так много змей, не правда ли? — сказал Ринсвинд. Это место было похоже на настоящее царство змей.

— Их много.

— Никогда не задумывался, почему? Ты лепишь змей из глины, а они потом появляются?

— Это я делаю змей? — сказал Красные руки. — Как такое возможно? Я занимаюсь этим просто потому, что мне нравится лепить руками.

— Занимательная мысль, да? — сказал Ринсвинд. — Но не переживай, я никому не скажу.

Красные руки уставился на свои ладони, будто те были орудием убийства. Очевидно, он оказался чуть менее смышленым, чем Обгоревшая палка.

— Ты не думал попробовать слепить что-нибудь другое? — спросил Ринсвинд. — Например, что-нибудь более съедобное.

— Рыба хорошо годится, — признал Красные руки.

— Тогда почему бы тебе не слепить глиняную рыбу? — спросил Ринсвинд, искренне улыбаясь.

На следующее утро выпал дождь из форели.

В обед счастливый Красные руки, уже почитаемый как спаситель клана из тростниковых зарослей, слепил из глины фигурку полной женщины.

Волшебники принялись обсуждать нравственные последствия того, если они позволят Гексу устроить дождь из крупных женщин. Дебаты шли довольно долго, сопровождаясь многочисленными перерывами для индивидуального анализа ситуации, но в итоге декан оказался в меньшинстве. Было решено, что если дать человеку полную женщину, её хватит ему всего на один день, но, если помочь ему стать таким важным человеком, который постиг бы секреты буйволов или рыбы, он смог бы позволить себе столько полных женщин, сколько ему будет нужно.

На следующее утро они перенеслись на тысячу лет вперед. Теперь на всем континенте едва ли можно было найти неизрисованную пещеру. А ещё повсюду были полные женщины.

Они перенеслись ещё дальше…

На лесной поляне человек вырезал бога из дерева. Но то ли резчик он был так себе, то ли бог был слишком уродлив.

Волшебники наблюдали.

Появилась королева в сопровождении пары эльфов. Оба были мужского пола или, по крайней мере, выглядели мужчинами. Королева была в гневе.

— Волшебники, что вы творите? — набросилась она на них.

Чудакулли кивнул ей с раздражающей дружелюбностью.

— О, это просто небольшой… как мы это называем, Думминг?

— Социологический эксперимент, аркканцлер, — ответил Тупс.

— Но вы же учите их живописи! И скульптуре!

— А ещё музыке, — радостно добавил Чудакулли. — Как оказалось, профессор современного руносложения довольно сносно играет на лютне.

— Боюсь, лишь на уровне любителя, — покраснев, поправил тот.

— А лютню чертовски просто изготовить, — сказал аркканцлер. — Нужно взять черепаший панцирь, несколько жилок — и готово. Я сам заново овладел свистулькой из моего детства, хотя, боюсь, декан не столь искусен в игре на расческе…

— Но зачем вы все это делаете? — не унималась королева.

— Вы что, злитесь? Мы думали, вас это, наоборот, обрадует, — сказал Чудакулли. — Мы думали, что вы сами хотите, чтобы они такими стали. Ну, с воображением.

— Это он создал музыку? — спросила королева, сверкнув глазами в сторону профессора современного руносложения, и тот сконфуженно помахал ей рукой.

— О, нет, уверяю вас, — сказал он. — Э-э… они сами освоили простейшие ударные, ну, то есть били по раковинам и так далее, но получалось слишком неинтересно. А мы просто немного им помогли.

— Дали им пару советов, — весело добавил Чудакулли.

Глаза королевы сузились.

— Значит, вы что-то задумали! — произнесла она.

— Разве они не хороши? — сказал Чудакулли. — Посмотрите на того паренька. Он визуализирует бога. В свилях и изгрызенного жучками, но все равно неплохо. А ведь это достаточно сложный умственный процесс. Мы думали, вы хотите наделить людей бурным воображением, и помогли им в этом преуспеть. Для вас они наполнят мир драконами, богами и чудовищами. Вы же хотите этого.

Королева бросила на него ещё один взгляд — и это был взгляд человека, лишенного чувства юмора, но подозревающего, что его разыгрывают.

— Почему вы решили нам помогать? — спросила она. — Вы же сказали мне съесть ваше исподнее!

— Ну, наверное, этот мир не так важен, чтобы мы из-за него ссорились, — ответил Чудакулли.

— Одного из вас здесь нет, — сказала королева. — Где ваш дурачок?

— Ринсвинд? — спросил аркканцлер с таким невинным выражением лица, которому не поверил бы ни один человек. — А он занят все теми же делами. Помогает людям развивать воображение. Думаю, вы одобрите.

Глава 24

РАСШИРЕННОЕ НАСТОЯЩЕЕ

Искусство? Пожалуй, это уже перебор. Немногие истории об эволюции человека, Homo sapiens, описывают музыку или живопись как неотъемлемую часть этого процесса. Да, искусство часто представляют как сопутствующее явление, доказывающее, как далеко мы продвинулись в своей эволюции: «Только взгляните на эти чудесные наскальные рисунки, статуэтки, отшлифованные украшения и орнаменты! Это свидетельствует о том, что наш мозг был более крупным/лучшим/любящим/похожим на мозг профессора современного руносложения…» Но ни живопись, ни музыка не считались необходимой частью эволюции, сделавшей нас такими, какие мы есть.

Тогда почему Обгоревшая палка и Красные руки развлекаются занятиями искусством, а Ринсвинд всячески их в этом поддерживает?

Мы рассказали историю о Голой обезьяне, интересующейся лишь сексом, Сплетничающей и Избранной обезьянах и других разнообразных видах, которые обрели разум, эволюционируя на побережьях или бегая за газелями в саваннах. Мы привели множество историй о развитии разума, достигающих кульминации с появлением Эйнштейна, и множество историй о привилегиях/возрастных ритуалах/селекции, заканчивающихся деятельностью Эйхмана и подчинением авторитету. Но мы не представили ту версию эволюции, апогеем которой стали Фэтс Уоллер, Вольфганг Амадей Моцарт и Ричард Фейнман, играющий на бонго.

Зато сейчас мы это исправим.

В жизни большинства людей музыка играет важную роль, которая постоянно усиливается благодаря кино и телевидению. Закадровая музыка информирует нас о неизбежных событиях, которые разворачиваются на экране, о напряжении и облегчении, о мыслях персонажей и, в частности, об их эмоциональном состоянии. Тому, кто вырос в насыщенной музыкой среде XX века, очень трудно представить, каким могла быть музыкальность человека в своем «примитивном» состоянии.

Слушая музыку далеких от цивилизации народов или «примитивных» племен, мы вынуждены признать, что она развивалась так же долго, как музыка Бетховена, и гораздо дольше, чем джаз. Как и амебы с шимпанзе, их музыка современна нам, а не нашим предкам, несмотря на свое примитивное звучание — столь же примитивное, что и внешний вид представителей этих народов. Поэтому возникает вопрос: а ту ли музыку слушаем мы сами и насколько правильно мы это делаем? Это наталкивает на мысль, что с помощью популярной музыки, которая стремится быстро нас привлечь, можно выявить внутреннюю структуру мозга, «отвечающую» за её восприятие и получающую от этого удовольствие. Будь мы консервативными генетиками, мы могли бы предположить существование «генов музыки». Но мы не такие.

Не так давно нейробиологи разработали методики, позволяющие нам увидеть, чем занимается мозг, когда мы совершаем различные действия. В том числе они выявили, какие участки активизируются, когда мы наслаждаемся музыкой. Пока на снимках МРТ и ПЭТ мы можем видеть лишь, что музыка возбуждает правое полушарие, — да и то с очень слабой пространственной и временной разрешающей способностью. Если музыка нам знакома, то подключается зона памяти, а если мы вдумываемся в слова или пытаемся подпевать, зажигаются участки, отвечающие за анализ речи. Опера активизирует и то и другое — возможно, поэтому она так нравится Джеку: он испытывает удовольствие, когда его мозг пропускают через блендер.

Наша тяга к музыке проявляется уже в раннем возрасте. Более того, имеется достаточно свидетельств того, что, если мы слышим музыку в утробе, она может повлиять на наши будущие музыкальные предпочтения. Психологи включали музыку детям, как только те начинали толкаться, и обнаружили, что они способны делить её по категориям — так же как взрослые. Если поставить им Моцарта, они ненадолго замирают, минут на пятнадцать, а потом снова толкаются, возможно, следуя некоему ритму. Несмотря на представленные доказательства, это не выглядит вполне убедительным. Если поставить что-нибудь ещё из Моцарта, Гайдна или Бетховена, ребенок так же прекратит толкаться, но лишь на минуту или около того. «Битлз», Стравинский, религиозные песнопения и Нью-орлеанский джаз успокаивают их на куда более продолжительное время — минут на десять.

Если проиграть эту же музыку через несколько месяцев, выясняется, что ребенок способен запоминать стили и инструменты. Очевидно, в квартетах они узнают стиль Моцарта так же хорошо, как в симфониях. Наш мозг имеет сложные модули распознавания музыки, которыми мы пользуемся до того, как начинаем разговаривать, и даже до того, как рождаемся. Почему?

Мы ищем суть музыки — будто знаем, в чем заключалась суть секса для Голой обезьяны или суть подчинения для Эйхмана, — или, если уж на то пошло, хотим понять, что значит быть существом с самым высоким интеллектом/экстеллектом в Круглом мире. Нам позарез нужна история, которая с помощью живописи и музыки объяснит, как мы сюда попали и почему тратим столько денег на факультеты искусств в университетах. Почему Ринсвинд так целенаправленно стремится увлечь ими наших предков?

В начале XX века было модно подражать музыке «примитивных» племен. Так, в «Весне священной» Игоря Стравинского и «Танце огня» Мануэля де Фальи можно увидеть подлинную примитивность. Считалось, что рассказы Бронислава Малиновского о жителях Тробриандских островов — на удивление мало внимания уделявших сдерживанию сексуальных желаний, о котором Фрейд так подробно рассказал Венскому обществу, — свидетельствовали о том, что люди в своей естественной среде были счастливее и чище. Так и их музыка, с флейтами и барабанами, лучше передавала состояние безгрешности, чем классические симфонии. В джазе, придуманном, предположительно, «примитивными» чернокожими музыкантами Нью-Орлеана, присутствовали отголоски, кажущиеся естественными и даже животными (а для некоторых христиан — и вовсе дьявольскими). Музыка подобна языку, существующему параллельно с речью, родившемуся в разных сообществах и имеющему разные акценты, но отражающему человеческую природу более полно, чем многие другие аспекты культуры.

Так это обыграно массмедиа и, как и в случае с представлением о каменном веке, основанном на «Флинстоунах», от этой точки зрения тяжело избавиться. Маргарет Мид, которая совершила прогулку со своей подругой-туземкой и описала увиденное в книге «Взросление в Самоа. Психологическое исследование примитивной юности для Западной цивилизации», романтизировала их музыку и танцы точно таким же образом. Когда Голливуду нужно показать примитивную, но духовную натуру индейских воинов, племена каннибалов на Борнео или гавайских аборигенов, мы видим танцы под дождем, свадебную музыку и туземок-танцовщиц. Когда мы приезжаем в те места, местные исполняют эти танцы лишь ради нас, потому что это помогает собирать деньги с туристов. Комплицитность между поп-музыкой, танцем хула, оперой и музыкой из голливудских фильмов окончательно похоронила нашу способность замечать то, что составляет «естественную» музыку.

Как бы то ни было, это вовсе не то, что нам нужно. «Естественность» — это иллюзия. Десмонд Моррис заработал немало денег, продавая рисунки обезьян. Несомненно, обезьянам этот процесс доставлял удовольствие, как и Моррису — да и людям, которые покупали их и рассматривали в картинных галереях. А ещё есть слон, который рисует картины и сам их подписывает. Ну, или что-то в этом роде. В современной живописи существует направление, философия которого, похоже, близка к этому поиску подлинного примитивизма. С одной стороны, это жалкие детские рисунки, отчетливо демонстрирующие ступенчатое влияние культуры — экстеллекта — на развивающийся интеллект. Хотя на наш несведущий взгляд, эти рисунки демонстрируют лишь колоссальное наслаждение, которое получают родители благодаря минимальным усилиям со стороны своих детей.

Другим аспектом, более интеллектуальным, является переход к ограничениям реального мира (например, в кубизме) или попытки создания стилей, которые заставят нас изменить свое восприятие (профили лиц с обоими глазами с одной стороны у Пикассо). Сегодня широко распространены формы изобразительного искусства, в которых либо расставляются бумажные прямоугольники с различными текстурами, либо рассеиваются мелкие капли краски по какому-нибудь незатейливому принципу, или же в которых на свежий слой масла наносится угольная пыль, а потом сметается так, чтобы получился определенный образ. Все это радует глаз. Но почему? Чем они отличаются от естественных произведений, которые также приносят нам удовольствие?

В этом месте мы хотели бы совершить великий скачок и подвести Моцарта, джаз, прямоугольники с текстурами и угольно-масляные картины под единые рамки. По нашему мнению, сюда же вполне естественно должны войти наскальные рисунки, возраст которых позволяет нам заявить, что более чем достойны называться подлинно примитивными. Только мы не можем воспринимать их глазами и разумом современников первобытных художников. Та же проблема возникает в восприятии Шекспира: у нас больше нет ни ушей, ни разума — ни экстеллекта — времён Елизаветинской эпохи.

А теперь примем научную точку зрения. Рассмотрим, как мы воспринимаем свет, звук, прикосновения — все, что сообщают нам наши органы чувств. Но начнем с того, что они нам ничего не сообщают, — это урок номер один. В своей книге «Объяснение сознания» Дэниел Деннет весьма критично отозвался об образе сознания в виде картезианского театра^[273] — когда мы воображаем себя сидящими в небольшом театре, находящемся в нашем разуме, где наши глаза и уши выкачивают из окружающего мира картинки и звуки. В школе нас учили, что глаз устроен как фотоаппарат, а картинка проецируется на плоскость сетчатки, но это ещё не самое сложное. Сложности начинаются тогда, когда разные элементы картинки разными способами попадают в разные участки мозга.

Когда вы видите движущийся красный автобус, ваш мозг выделяет характеристики «движущийся», «красный» и «автобус» на довольно раннем этапе анализа — но последующее их объединение и создание мысленного образа происходит не так просто. Ваша картинка собирается из множества ключей и кусочков, и практически все, что вы «видите», существует только «там», в вашем сознании. Это совсем не похоже на телевизионное изображение. Оно не может мгновенно схватываться и обновляться, и почти все «детализированное» окружение строится как фон, перед которым находится объект, занимающий ваше внимание. Большинство деталей вообще не представлены в вашем разуме как таковые — это иллюзия, которую посылает вам ваш мозг.

Когда мы видим картину… только, опять же, мы её не видим. Существует несколько способов заставить людей думать, будто они сами придумывают то, что «видят», и будто восприятие представляет собой нечто большее, чем простое копирование изображения с сетчатки глаза. В качестве примера возьмем слепое пятно на сетчатке, в котором собирается зрительный нерв. Оно немаленькое: его размер равен 150 дискам полной луны (это не опечатка: ста пятидесяти). Просто для нашего глаза луна не столь велика, как кажется, — и уж точно не столь велика, как её все время показывают в кино. Мы «видим» полную луну гораздо более крупной, чем она «есть» (простите, но нам приходится прибегать к некоторым хитростям, чтобы отделить то, что содержит ваше сознание, от реальности, которая вас окружает), особенно когда она находится близко от горизонта. Чтобы оценить реальный размер её изображения, вы можете убедиться, что оно равно размеру ногтя вашего мизинца, на который вы смотрите с расстояния вытянутой руки. Поднимите руку, и кончик мизинца с лихвой закроет луну. Таким образом, слепое пятно меньше, чем вы могли подумать, но все равно это приличный участок изображения на сетчатке. Однако мы не замечаем никаких пробелов в изображении, получаемом из окружающего мира, так как мозг заполняет недостающие фрагменты, основываясь на наиболее вероятных ожиданиях.

Но откуда он знает, что там должно быть? Он не знает, да ему это и не нужно — вот в чем суть. Хотя «заполнение» и «пробел» — традиционные для науки слова, здесь они, опять же, сбивают с толку. Мозг не замечает, что чего-то не хватает, значит, нет никакого пробела, который он должен заполнить. Нейроны зрительной коры — часть мозга, превращающая изображение на сетчатке в картинку, которую мы можем распознать и определить, — подключены между собой довольно сложным образом, усиливающим некоторые предрассудки восприятия.

Например, эксперименты с красителями, реагирующими на электрические сигналы мозга, показывают, что первый слой зрительной коры отвечает за линии — преимущественно контуры. Нейроны образуют группы, «гиперколонки», представляющие собой совокупности отвечающих за контуры клеток, выстроенных вдоль в одном из восьми направлений. В пределах гиперколонки любые соединения оказывают сдерживающее действие, то есть если один нейрон посчитает, что увидел контур, расположенный вдоль направления, к которому он чувствителен, то он попытается сделать так, чтобы остальные нейроны перестали что-либо отмечать. В результате направление контура определяется «большинством голосов». Кроме того, между гиперколонками имеются дальние соединения. Это возбудители, и они оказывают воздействие, смещая соседние гиперколонки, чтобы те воспринимали продолжение контура, даже если получаемый ими сигнал слишком слаб или расплывчат, чтобы вывести из него заключение без посторонней помощи.

Это смещение можно преодолеть, если признак того, что контур проходит в другом направлении, окажется достаточно сильным. Но если линия ослабевает или какая-либо её часть отсутствует, смещение приводит к тому, что мозг автоматически считает линию непрерывной. То есть мозг не «заполняет» пробелы: он устроен таким образом, чтобы их не замечать. И это лишь один слой зрительной коры, который использует несложную хитрость — экстраполяцию. Пока мы слабо представляем, что происходит в более глубоких слоях мозга, но можно не сомневаться, что там все ещё более хитро, — ведь именно там вырабатывается наше яркое ощущение полноценной картинки.

А что насчет слуха? Как он связан со звуками? Стандартная «ложь для детей» о том, как роговица и хрусталик проецируют изображение на сетчатку, вроде бы вполне сносно объясняет работу нашего зрения. Аналогичная ложь о слухе основана на так называемой улитке — части уха, строение которой якобы обосновывает разложение звука на разные ноты. Её поперечное сечение похоже на раковину улитки, и вся спираль, соединенная с мембраной, согласно этой лжи покрыта волосками клеток. То есть разные её участки вибрируют с разной частотой, и мозг распознает, какую частоту — музыкальную ноту — он получает на основании того, от какого участка исходят вибрации. В подтверждение нам рассказывают довольно симпатичною историю о мастерах котельных, у которых часто возникают нарушения слуха из-за шума, который они постоянно слышат в процессе работы. Предположительно, они могут различать любые частоты кроме тех, которые наиболее характерны для работы котельных. То есть в их улитках поврежден лишь один участок, а остальные сохраняют нормальную работоспособность. Разумеется, это свидетельствует о справедливости «местной» теории слуха.

На самом же деле эта история говорит лишь о том, как ухо различает ноты, но не о том, как вы слышите шумы. Чтобы это объяснить, обычно вспоминают о слуховом нерве, соединяющем улитку с мозгом. Впрочем, существует и немало связей, идущих в обратном направлении — от мозга к улитке. Необходимо сообщать своему слуху, что ему слушать.

Теперь, когда мы можем как следует рассмотреть поведение улитки в момент восприятия звука, мы замечаем, что одна частота вибраций свойственна не одному её участку, а примерно двадцати. При этом они смещаются, когда вы сгибаете свое наружное ухо. Улитка чувствительна к фазам звука и способна улавливать различия между звуками «о-о-о» и «э-э-э» при одинаковой их частоте. Точно так же меняется издаваемый вами звук, когда вы изменяете форму рта в момент речи. И — о чудо — именно эту разницу ваша улитка улавливает лучше всего — после того как звук пройдет через ваши собственные наружное ухо, слуховой канал, барабанную перепонку и ещё три косточки. А вот запись с чьей-то чужой перепонки, воспроизведенная прямо рядом с вашей, покажется вам бессмыслицей. Вы изучили свои уши. И научили их.

Существует около семидесяти базовых звуков, или фонем, которые Homo sapiens используют в своей речи. К шестимесячному возрасту дети уже умеют распознавать их все — электрод, соединенный со слуховым нервом, свидетельствует о том, что электрическая активность, с которой он реагирует на разные фонемы, имеет разные характеристики. В возрасте от шести до девяти месяцев мы начинаем лепетать, и очень скоро этот лепет напоминает, например, английскую или японскую неразборчивую речь. Ухо годовалого японского ребенка не способно различать звуки «л» и «р», потому что обе фонемы посылают улитке одинаковые сообщения. А англоязычные дети не могут распознавать некоторые щелкающие звуки языка племени! кунг или различия между формами «р» во французском. Таким образом, органы чувств не показывают нам многообразие реального мира. Они стимулируют наш мозг на представление или, если угодно, создание внутреннего мира, сделанного из отдельных деталей — типа конструктора «Лего», который каждый из нас собирает в процессе взросления.

Такие, казалось бы, простые способности, как зрение и слух, оказываются гораздо более сложными, чем нам казалось изначально. Наш мозг — это не просто пассивный приемник. В наших головах происходит много интересного, и часть этого мы проецируем обратно на то, что считаем окружающим миром. И лишь немногое из того, что отдаем, мы осмысливаем. Эти сокрытые глубины мозга и его странные ассоциации также могут отвечать за наше восприятие музыки.

Музыка развивает разум — это одна из форм игры. Очевидно, наша любовь к ней связана не с ушами. В частности, здесь, возможно, причастна как моторная деятельность мозга, так и сенсорная активность. Что в примитивных племенах, что в развитых сообществах, музыка сосуществует с танцами. Поэтому существует вероятность, что наш мозг привлекает именно сочетание звука и движения, а не одно из них по отдельности. Более того, музыка может быть практически случайным побочным продуктом этого объединения, которое осуществляется у нас в мозгу.

Модели движений в нашем мире не меняются миллионы лет, и их эволюционное преимущество очевидно. Такие модели как «взбирание на дерево» или «очень быстрый бег» способны спасти саванного примата от хищника. Мы окружены соединенными между собой моделями движения и звука. Как и музыка, они связаны со временем и ритмами. Это дыхание, сердцебиение, голоса, синхронизированные с движением губ, громкие звуки, синхронизированные с ударяющимися друг о друга предметами.

В работе нервных клеток и движении мышц имеются общие ритмы. Разные виды движения — ходьба и бег у человека, шаг-рысь-кентер-галоп у лошади — характеризуются временными интервалами передвижения разных конечностей. Эти модели связаны с механикой костей и мышц, а также электроникой мозга и нервной системы. Так природа наделила нас ритмом, одним из ключевых элементов музыки, а также побочным эффектом животной физиологии.

Другие ключевые элементы — тон и гармония — тесно связаны с физикой и математикой звука. Ещё древние пифагорейцы открыли, что при гармоничном звучании различных нот существует простое математическое соотношение длин издающих их струн, которую сегодня мы называем соотношением частот. Октава, например, соответствует удвоению частоты. Такие простые численные пропорции гармоничны в отличие от сложных отношений.

Одно из объяснений этого явления основывается на чистой физике. Если ноты, частоты которых не составляют целые пропорции, звучат одновременно, они искажают друг друга, производя «биение», раздражающий низкочастотный гул. Звуки, вызывающие простые вибрации чувствительных волосков в наших ушах, неизменно гармоничны в пифагорейском смысле, а если нет, то мы слышим неприятные биения. В музыкальной гамме существует множество математических моделей, которые можно в значительной мере проследить по физике звука.

Однако на физику накладываются культурные веяния и традиции. Когда у ребенка развивается слух, его мозг отлаживает чувства, чтобы реагировать на звуки, представляющие культурную ценность. По этой причине разные культуры имеют разные музыкальные гаммы. Сравните индийскую или китайскую музыку с европейской и подумайте, как изменилась европейская музыка от григорианских пений до «Хорошо темперированного клавира» Баха.

С одной стороны, человеческий разум подчиняется законам физики и биологическим императивам эволюции, а с другой — играет роль маленького винтика в машине социума. Наша любовь к музыке выросла на пересечении этих двух влияний. Вот почему в ней присутствуют четкие элементы математических моделей, однако во всей красе она проявляет себя тогда, когда отбрасывает свои шаблоны и взывает к элементам человеческой культуры и эмоциям, которые — по крайней мере, пока — находятся за пределами научного понимания.

Но давайте вернемся с небес на землю и зададимся более простым вопросом. Родник творческих способностей человека течет достаточно глубоко, но если черпать из него слишком много воды, он пересохнет. Как только Бетховен написал первые такты своей симфонии до минор — да-да-да-ДАМ, — для всех остальных стало одним мотивом меньше. Учитывая, сколько музыки было создано за минувшие века, кажется, что все лучшие мотивы уже написаны. Сумеют ли композиторы будущего сравниться со своими предшественниками, когда в мире закончатся мотивы?

Конечно, помимо мотива, существуют и другие элементы музыки — мелодия, ритм, тесситура, гармония, развитие… Но даже Бетховен знал, что одного хорошего мотива мало, чтобы успешной стала вся композиция. Под «мотивом» мы подразумеваем относительно короткий музыкальный фрагмент — то, что знатоки искусства называют «фразой», — имеющий длину, скажем, от одной до тридцати нот. Мотив немаловажен — ведь из него складывается вся остальная музыка, неважно, будь то хоть Бетховен, хоть группа «Boyzone». Композитор в мире, где закончились мотивы, сравним с архитектором в мире с иссякшим запасом кирпичей.

С точки зрения математики мотив представляет собой последовательность нот, а множество всех этих возможных последовательностей формирует фазовое пространство — воображаемый перечень, содержащий не только все написанные мотивы, но и все мотивы, которые когда-либо могут быть написаны. Насколько велико это М-пространство?

Ответ, естественно, зависит от того, что именно мы будем считать мотивом. Говорят, если обезьяна будет много стучать по клавишам печатной машинки, рано или поздно она напишет «Гамлета» — и это может оказаться правдой, только ждать придется гораздо дольше, чем существует вселенная. А на пути к своему «Гамлету» обезьяна наверняка напишет огромное количество книг для чтения в самолетах^[274]. Если она будет ударять по клавишам пианино, то, наоборот, вразумительные мотивы у неё могут получаться так часто, что покажется, будто пространство приемлемо мелодичных мотивов — это довольно увесистый кусок пространства всех мотивов. На этом этапе в дело вступают математические рефлексы, и мы можем вновь заняться комбинаторикой.

Простоты ради мы рассмотрим лишь музыку европейских стилей, основанную на обычном 12-нотном звукоряде. На качество нот обращать внимания не будем: неважно, какой инструмент их издает — пианино, скрипка или колокольчик, — для нас имеет значение лишь их последовательность. Также проигнорируем их громкость и — ещё более решительно — не будем обращать внимание на длительность. И наконец, ограничимся пределами двух октав, и в итоге у нас получится 25 нот. Все эти характеристики, бесспорно, важны в настоящей музыке, но если мы примем их в расчет, это приведет лишь к увеличению многообразия возможных мотивов. Наш ответ будет занижен, и это хорошо — поскольку он все равно будет огромным. Очень, очень огромным, понимаете? Нет, все равно больше, чем вы думаете.

Для нашей настоящей цели примем, что мотив — это последовательность из не более 30 нот, каждая из которых выбирается из 25 возможностей. Тогда их количество подсчитывается тем же способом, что и варианты расположения машин и основания ДНК. Итак, количество последовательностей 30 нот составляет 25×25× … ×25, где 25 повторяется 30 раз. Забиваем данные в компьютер, и получаем ответ:

867361737988403547205962240695953369140625,

то есть 42-значное число. Добавив мотивы из 29, 28 и так далее нот, мы увидим, что М-пространство содержит, грубо говоря, девять миллионов миллиардов миллиардов миллиардов миллиардов мотивов. Артур Кларк когда-то написал научно-фантастический рассказ с названием «Девять миллиардов имен Бога». В М-пространстве на каждое имя Бога приходится по миллиону миллиардов миллиардов миллиардов мотивов. Предположим, что миллион композиторов в течение тысячи лет будут писать музыку, придумывая по тысяче мотивов в год — что сделает их даже более плодовитыми, чем «Битлз». Тогда общее количество написанных ими мотивов составит всего-навсего один триллион. Даже в масштабе того 42-значного числа это такой мизер, который вообще не окажет существенного воздействия на М-пространство. Почти все оно останется неизведанной территорией.

Разумеется, не вся незанятая местность этого пространства состоит из хороших мотивов. На ней имеются объекты вроде 29 повторений средней До с фа-диезом на конце или

BABABABABABABABABABABABABABABA,

который тоже едва ли удостоился бы награды за композицию. Тем не менее в нем должно содержаться и несметное множество новых хороших мотивов, ждущих своих сочинителей. М-пространство настолько велико, что даже если пространство хороших мотивов — это лишь малая его часть, их все равно будет невероятно много. Если бы все люди на Земле непрерывно сочиняли музыку с зари человечества до самого конца света, они все равно не изведали бы все пространство.

Говорят, Иоганнес Брамс однажды гулял по пляжу со своим другом, и тот жаловался на то, что вся хорошая музыка уже якобы написана. «Ой, смотри, — ответил Брамс, указывая на море, — вон подходит последняя волна».

И вот мы подошли к основной функции живописи и музыки, которую они выполняют в отношении нас — но не для крайних людей или шимпанзе и, скорее всего, не для неандертальцев. Если ход наших мыслей верен, то именно об этом сейчас думает Ринсвинд.

Наше зрение видит лишь сектор в 5 — 10°. Остальное мы додумываем сами и верим в иллюзию, будто видим градусов девяносто. Так мы получаем расширенную версию маленького участка, который воспринимают наши органы чувств. Аналогичным образом, слыша шум, особенно речь, мы вставляем его в контекст. Затем повторяем услышанное, предполагаем, что будет дальше, и «создаем» расширенное настоящее, будто услышали целое предложение за одно мгновение. Мы можем держать его в голове, воспринимая именно как предложение, а не как набор фонем.

Поэтому-то мы можем совершенно неправильно понимать слова песен и не осознавать этого. Газета «Гардиан» когда-то вела занятную рубрику, посвященную этой привычке и содержащую примеры того, как наши предпочтения зависят от ожиданий. Йен припоминает песню Энни Леннокс, в которой на самом деле были слова «a garden overgrown with trees» (сад, заросший деревьями), но ему каждый раз казалось, будто там поется: «I’m getting overgrown with fleas» («я обрастаю блохами»).

Смотря телевизор или фильм в кинотеатре, мы удерживаем в голове целое предложение или музыкальную фразу. Мы объединяем кадры в серии сцен, так же как додумываем то пространство, которое сами не видим. Мозг прибегает к множеству уловок, о которых его владелец даже не знает: когда вы сидите в кинозале, ваши глаза бегают по экрану, как сейчас, когда вы читаете эти строки. Но, перемещая взгляд, вы выключаете восприятие и перестраиваете придуманную вами картинку так, чтобы новое изображение на сетчатке соответствовало предыдущей версии. Вот почему вас укачивает на море или в машине — если внешнее изображение подскакивает и оказывается не там, где вы ожидаете, это расстраивает ваше ощущение равновесия.

Возьмем теперь музыкальное произведение. Не расширенное ли настоящее ваш мозг «хочет» выстраивать из серии звуков, не усложняя при этом их значений? Привыкая к определенному стилю музыки, вы можете слушать его, сразу схватывая целые темы, мотивы, даже несмотря на то что на самом деле слышите по одной ноте за раз. Так же как и музыкант, играющий на каком-либо инструменте. Его мозг представляет, как должна звучать музыка, и старается соответствовать своим ожиданиям. До определенной степени.

Поэтому наше восприятие музыки, вероятно, связано с восприятием расширенного настоящего. Некоторое научное доказательство этого предположения не так давно обнаружила Изабель Перетц. В 1977 году она определила состояние под названием «врожденная амузия». Это не тональная глухота, а «мотивная», и она способна пролить немного света на нормальное распознавание мотивов и показать, что происходит, когда что-то идёт не так. В этом состоянии люди не способны различать мелодии, даже такие как «С днем рождения тебя!», а также не чувствуют (или почти не чувствуют) разницы между гармонией и диссонансом. Хотя физически с их слухом все в порядке и музыка окружала их в детстве. Они нормально развиты и никогда не страдали психическими заболеваниями. Но когда они слушают музыку, оказывается, что они не воспринимают расширенное настоящее. Они не могут притоптывать ногой под ритм и даже не имеют понятия, что такое ритм. У них слабое ощущение времени. Заметьте, то же самое происходит и с музыкальным слухом: они не могут различать звуки, разделенные интервалом на два полутона, то есть соответствующие двум смежным белым клавишам фортепиано. Таким образом, недостаток расширенного настоящего — не единственная их проблема. Врожденная амузия редка и одинаково сказывается так на мужчинах, так и женщинах. Однако страдающие ей люди не испытывают проблем с общением, что позволяет предположить, что музыкальные модули мозга, во всяком случае, пораженные амузией, отличаются от языковых.

То же происходит и с восприятием изобразительного искусства. Когда вы смотрите на картину, например, Тёрнера, она пробуждает в вас разнообразные эмоции — скажем, ностальгию по почти забытым каникулам на ферме. Вы можете ощутить прилив эндорфинов — химических веществ в мозгу, создающих хорошее самочувствие, — но примерно то же вы ощутите, увидев фотографию или даже услышав устное описание или коротенький пасторальный стишок. Картина Тёрнера имеет более сильный эффект, очевидно, потому, что она более сентиментальна, более идеализирована, чем фотография, какой идиллической последняя ни казалась бы. Она пробуждает воспоминания более личного толка.

А что насчет других техник живописи — бумажных прямоугольников с текстурами и древесным углем? Джек, ничего не смыслящий в искусстве, ходил в картинную галерею и пытался применить «контекстную» хитрость, рекомендованную всем неофитам. Она предполагает следующее: сидеть перед картиной, вглядываться и как бы вникать в неё, чтобы почувствовать её связь со своим окружением. Результат Джека оказался показательным. Уделив внимание небольшому участку холста, он обнаружил, что смог увязать контекст, выдуманный его мозгом, с тем, который заложил художник. Рисунок углем прекрасно подошел для этой цели: каждый его фрагмент намекал на смысл всей картины. Фрагменты при этом имели любопытные различия. Как и в музыке, здесь присутствовали вариации на тему, которые накладывались на предположения мозга. Разуму Джека понравилось сравнивать картинку, выдуманную им самим, с той, которую хотел построить в его мозгу художник и которая все сильнее отличалась от первой.

Искусство имеет очень, очень длинную историю, и чем дальше в прошлое мы заглядываем, тем более спорными выглядят его свидетельства. «Дама с капюшоном», полуторадюймовая (3,5 см) женская фигурка, ловкой рукой вырезана из слоновой кости приблизительно 25 000 лет тому назад. Некоторые из наиболее изысканных наскальных рисунков с простыми, плавными линиями, описывающими лошадей, бизонов и т. п., найдены в пещере Шове во Франции в 1995 году и, предположительно, созданы 32 000 лет назад. Самым древним произведениям, принадлежность которых к искусству не вызывает сомнений, 38 000 лет — таков возраст бус и подвесок, обнаруженных в России. А некоторые бусы, изготовленные из скорлупы страусиных яиц и найденные в Кении, могут иметь возраст 40 000 лет.

Более ранние примеры куда менее определенны. Коричнево-желтый был распространен в наскальной живописи, и «карандашам» этого цвета, найденным в Австралии, порядка 60 000 лет. В Голанских высотах есть каменная глыба, естественные трещины которой явно сточены вглубь рукой человека, вероятно, применившего для этого другую каменную глыбу. Она отдаленно напоминает фигуру женщины, и ей около 250 000 лет. Однако существует вероятность, что это просто каменная глыба, которую от нечего делать исцарапал какой-нибудь ребенок, а такая форма получилась случайной.

Представьте, что вы находитесь в пещере, где художник рисует бизона на стене. Он (или она) создает картинку для вашего мозга, отличающуюся от той, которую ваш мозг ожидает: «А теперь нарисуем под ним самку шерстистого носорога…» Несколько подобных «художников» проделывали такой же трюк на телевидении. Ролф Харрис рисовал наброски животных прямо на глазах у зрителя на удивление хорошо. Кстати, это были самые традиционные животные — хитрая лисица и мудрая сова.

Так и выходит, что все связано узлом. Наше восприятие зависит от наших предположений, и мы не отделяем свои чувства ни друг от друга, ни от воспоминаний. Все они взаимно противопоставляются в глубинах нашего разума. Мы вовсе не программируем наши мозги строгими представлениями о реальном мире. С самого начала мы указываем ему, что делать или что мы видим, слышим и к чему прикасаемся. Мы даем всему собственную интерпретацию и предвосхищаем, сравниваем, сопоставляем, выстраиваем отрезки времени из последовательных мгновений и целые картины по увиденным фрагментам. Мы делаем это постоянно, замечая все более тонкие полутона в разговорах, от заигрывающих взглядов до оценки реальности, вроде размышлений на тему «Станет ли она такой же, как её мать выглядит сейчас?».

Этим и занимается наш мозг, и этим он отличается от мозга крайних людей.

Мы полагаем, что неандертальцы тоже не особо задумывались о таких вещах, потому что у них была альтернатива, которая вполне согласуется с их безразличием к культуре. Их альтернатива — построить мир, в котором можно чувствовать уверенность, что ничего непредвиденного не произойдет. Все события оправдывают ваши ожидания, основанные на предыдущих событиях, и таким образом привычка рождает безопасность. Такой мир весьма стабилен, а значит, ему некуда развиваться. Зачем пытаться уйти из Эдемского сада? Гориллы же так там и остались.

Для Homo sapiens таковой могла быть жизнь в племени, но реальность всегда вносит свои коррективы, например, в виде варваров, обитающих на склонах гор. Но едва ли варвары доставляли хлопоты неандертальцам. Похоже, ничто не вызывало заметных перемен в их жизни даже в течение десятков тысяч лет. А искусство их вызывает. Оно заставляет нас по-новому смотреть на мир. Эльфам это по душе — ведь для них это новые способы запугивания. Но Ринсвинд видел дальше, чем могли они, и понимал, куда нас ведет искусство. Куда? Скоро сами узнаете.

Глава 25

ВЕНЕЦ ВСЕГО РАСТУЩЕГО

Темно-красное море плескалось о далекие берега. Красивое место, думал Ринсвинд. Слегка напоминает Эфеб — виноград, оливки, мед, рыба и яркое солнце.

Он повернулся к своей группе протоактеров. Тем было несколько тяжело уловить его идею.

— Как священники в храмах? — спросил один из них. — Ты это имеешь в виду?

— Да, но вы можете… развить идею, — сказал Ринсвинд. — Вы можете притвориться богами. Или ещё кем-нибудь.

— А на нас потом не обрушатся беды?

— Нет, если вы сделаете это с должным уважением, — ответил Ринсвинд. — А люди… как бы увидят богов. Увидят — значит, поверят, верно? И вообще, дети вон постоянно притворяются другими людьми.

— Но это просто детские игры, — возразил тот же мужчина.

— Люди будут платить за то, чтобы увидеть вас, — сказал Ринсвинд.

После этой фразы интерес у них мгновенно возрос. Человекоподобные создания везде одинаковы, подумал Ринсвинд: если за это платят, значит, этим стоит заниматься.

— Просто богами, и все? — спросил мужчина.

— О, нет. Кем угодно, — ответил Ринсвинд. — Богами, демонами, нимфами, пастухами…

— Нет, я не могу пастухом, —предупредил будущий трагик. — Я плотник, я не умею пасти.

— А богом быть умеешь?

— Ну, да, это… типа метать молнии, кричать и все такое. А чтобы стать приличным пастухом, нужно учиться много лет.

— Не ждите, что мы будем играть, как люди, — сказал другой мужчина. — Это было бы неправильно.

— Это неуважительно, — добавил третий.

Да, мы не должны ничего менять, подумал Ринсвинд. Эльфам нравится так думать. Мы не должны ничего менять, иначе в конце все окажется по-другому. Бедный старый Фокиец…

— Хорошо, а деревья сможете сыграть? — спросил он.

Ринсвинд вроде бы когда-то слышал, что актеры разминаются, изображая деревья, очевидно, для того чтобы потом не выглядеть на сцене слишком деревянными.

— Деревья сможем, — ответил мужчина. — Они же волшебны. Но просить нас играть плотников было бы неуважением к нашему другу.

— Ну, деревья так деревья. Для начала. А теперь протяните свои…

Послышался раскат грома, и появилась богиня. Её волосы вились золотыми локонами, а белое платье развевалось от дуновения бриза. На плече у неё сидела сова. Мужчины разбежались.

— Ну что, мой маленький хитрец, — произнесла она, — чему это ты их учишь?

Ринсвинд на секунду прикрыл глаз рукой.

— Эта сова фальшивая, — сказал он. — Вам меня не обмануть! Ни одно животное не может находиться рядом с эльфом, не сойдя при этом с ума!

Образ богини задрожал. Королева попыталась удержать его, но очарование было слишком чувствительным к неверию.

— Ого, какой ты храбрый, — сказала она, принимая свой обычный вид.

За её спиной раздался скрип, и она обернулась. Это Сундук подошел к ней на цыпочках и поднял крышку.

— Меня этим не испугаешь, — произнесла она.

— Да? А меня он пугает, — сказал Ринсвинд. — Как бы то ни было, я просто помогаю им совершенствовать актерские навыки. Это же совсем не проблема, да? Вам это понравится. Тут есть дриады, нимфы, сатиры, кентавры, гарпии и даже одноглазые великаны — если только это не была пошлая шутка, которую я не понял. Они во все это верят, хотя никого из этих созданий не существует! Разве что одноглазый великан — этот парень такой загадочный!

— Мы видели их выступления, — сообщила королева. — Они не проявляют должного уважения к своим богам.

— Но если они их увидят, то сразу поверят, разве нет? И вы должны признать, у них тут много богов. Десятки.

Он дружелюбно улыбнулся ей в надежде, что она оставит в покое ближайшие города. В них было много храмов и святилищ, а также куча людей, взывавших к богам по каждой мелочи, а потом излагали идеи, в которых богам не находилось места — разве что в качестве наблюдателей или декораций. Зато актерам нравилось играть богов…

— Вы что-то задумали, — сказала королева. — Куда бы мы ни посмотрели, волшебники учат людей искусству. Зачем?

— Ну, это довольно унылая планетка, — ответил Ринсвинд.

— Куда бы мы ни пошли, они рассказывают истории, — продолжала королева, медленно описывая круги. — А ещё они заполняют картинками небо.

— Созвездиями, что ли? — спросил Ринсвинд. — Они здесь не меняются, вы в курсе? Не как у нас дома. Это поразительно! Я пытался помочь одному племени назвать то большое, которое похоже на пояс. Я думал, если бы они назвали его Казначеем, а группу маленьких звезд справа от него Пилюлями из сушеных жаб, это было бы милым воспоминанием о нашем пребывании здесь…

— Ты боишься меня, не так ли? — сказала королева. — Все волшебники боятся женщин.

— Но только не я! — заявил Ринсвинд. — Женщины реже бывают вооружены.

— Да, боишься, — подтвердила королева и приблизилась к нему. — Интересно, какое твое самое заветное желание?

Не находиться здесь в данную минуту было бы очень кстати, подумал Ринсвинд.

— Интересно, что бы я могла тебе дать? — проговорила королева, погладив его по щеке.

— Всем известно, что эльфийские дары наутро исчезают, — дрожа, ответил Ринсвинд.

— Существует много преходящих, но от этого не менее приятных вещей, — сказала королева, подступая совсем близко. — Чего ты хочешь, Ринсвинд?

Ринсвинда трясло. Лгать ей он решительно не мог.

— Картошки, — выпалил он.

— То есть клубневых овощей? — брови королевы сдвинулись от изумления.

— Ну да. Здесь она растет только на другом материке, но она совсем не такая, какую я называю картошкой. Думминг Тупс говорит, что если мы оставим все как есть, то ко времени, когда они привезут её сюда и станут выращивать, уже наступит конец света. Поэтому мы подумали, что нам стоит слегка поднять уровень их творческого развития.

— И все? И ради этого все волшебники этим занимаются? Просто чтобы люди стали быстрее выращивать этот овощ?

— Не просто овощ, знаете ли, — заметил Ринсвинд. — И раз уж вы спросили, я считаю картошку венцом царства овощей. Бывает жареная картошка, картошка в мундире, вареная картошка, картофель фри, картошка под соусом карри…

— И все ради дурацкого клубня?

— …картофельный суп, картофельный салат, картофельные котлеты…

— Клубня, который даже не видит дневного света!

— …картофельное пюре, картофельные чипсы, фаршированный картофель…

Королева влепила ему пощечину. Сундук толкнул её сзади. Он не совсем понимал, что между ними происходило. Люди иногда вели себя таким образом, что их действия можно было истолковать неверно.

— Как думаешь, я могу дать тебе кое-что получше картошки? — продолжала она.

Ринсвинд озадаченно посмотрел на неё.

— Мы говорим о картошке со сметаной с чесноком? — спросил он.

Что-то выпало из мантии Ринсвинда, когда он неловко пошевелился. Королева тут же это подняла.

— Что это? — спросила она. — Тут все исписано!

— Это просто сценарий, — сказал Ринсвинд, у которого картошка все ещё не вышла из головы. — Как бы сюжет спектакля, — добавил он. — Так, пустяки. Про то, как все сходят с ума, убивают друг друга и все такое. А ещё про светлячка.

— Мне он знаком! Он из будущего этого мира. Зачем ты его с собой носишь? Что в нем такого особенного? Там что, есть что-то про картошку?

Она пробежалась по страницам, будто успевала читать.

— Должно быть, это что-то важное, — со злостью проговорила она. А потом исчезла.

На пол упал один-единственный листок.

Ринсвинд нагнулся и поднял его. А затем резко прокричал в пустой воздух:

— Значит, на упаковку чипсов я могу не рассчитывать?

Глава 26

ЛОЖЬ ДЛЯ ШИМПАНЗЕ

Главное качество экстеллекта состоит в способности делать выводы о том, что происходит в голове другого человека, а также строить догадки о том, каким мир выглядит с его точки зрения. Собственно, именно этим сейчас занимается королева, в то время как Ринсвинд пытается это предотвратить. Мы не умеем делать подобные выводы с той же точностью, что и она, — иначе это называлось бы телепатией, — а телепатия практически наверняка невозможна, поскольку каждый мозг работает на своей волне и, как следствие, по-своему воспринимает мир. Но мы эволюционировали и научились довольно сносно это угадывать.

Способность проникать в головы других людей имеет множество положительных сторон. Одна из них состоит в том, что мы узнаём других именно как людей, а не как бездушных роботов. Мы узнаём, что у них есть разум, что они видят мир таким же реальным и живым, как видим мы сами, — однако некоторые вещи они могут воспринимать иначе, чем их воспринимаем мы. Когда разумные существа хотят ужиться друг с другом, не имея разногласий, им важно сознавать, что другие представители вашего вида имеют свои внутренние миры, которые управляют их действиями точно так же, как ваши управляются вашим внутренним миром.

Когда вы представляете себя кем-то другим, истории обретают новое измерение. Вы можете отождествлять себя с главным героем и косвенно жить в другом мире. В этом кроется притягательность художественной литературы: вам не нужно подниматься с кресла, чтобы стать капитаном подводной лодки или шпионом, выслеживающим врага.

По этой же причине мы любим и театр — только здесь существуют реальные люди, с которыми мы можем себя отождествлять, — люди, играющие выдуманные роли. Актеры и актрисы. А они, в свою очередь, ещё глубже проникают в разум других людей, в разум своих персонажей — Макбета, второй ведьмы, Оберона, Титании, Мотка.

Откуда эта способность у нас взялась? Как водится, она возникла благодаря комплицитности между внутренней способностью мозга обрабатывать сигналы и внешним культурным давлением. Она появилась в процессе эволюционной гонки вооружений, главным оружием в которой была ложь.

Эта история начинается с развития языка. Когда мозги протолюдей претерпели эволюцию и увеличились в размерах, в них появилось место для выполнения задач новых типов. Примитивные мычание и жесты стали упорядочиваться в более-менее систематические коды, способные отражать важные для этих людей аспекты окружающего мира. Такое сложное понятие, как, например, «собака», теперь ассоциировалось с определенным звуком. Благодаря установленным культурным условностям каждый, кто слышал этот звук, представлял себе образ собаки — этот звук был чем-то большим, чем прежде. Если вы попробуете послушать кого-то, кто разговаривает на знакомом вам языке, прислушиваясь только к звукам и стараясь не обращать внимания на значения слов, то быстро придете к выводу, что это практически невозможно. Речь на языке, не похожем ни на один из тех, которыми вы владеете, покажется вам бессмысленной тарабарщиной. Она содержит даже меньше смысла, чем кошачье «мяу».

Цепочки нервных клеток мозга научились декодировать тарабарщину, придавая ей значение. Ребенок, подрастая, начинает лепетать случайный набор фонем, «единиц» звука, которые способен издавать человеческий рот и гортань. Детский мозг постепенно убирает лишние звуки, оставляя лишь те, которые слышит от родителей и других взрослых. При этом он разрушает связи между нервными клетками, которые считает изжившими себя. Раннее умственное развитие по большей части заключается в удалении случайных связей универсального мозга и превращении его в мозг, способный воспринимать вещи, которые представляют важность для культуры самого ребенка. Если в раннем детстве ребенок не подвергается значительному языковому воздействию — как, например, в случаях «диких» детей, воспитанных животными, — потом он уже не может научиться нормально говорить. Примерно к десяти годам мозг утрачивает способность к изучению языка.

Практически то же самое происходит и с другими чувствами, особенно с обонянием. Разные люди по-разному воспринимают одни и те же запахи. Одним определенный запах может показаться неприятным, другим — безвредным, третьи же вообще его не заметят. На восприятие некоторых запахов, как и в случае с языком, влияние оказывает культура.

Первичная функция языка — под чем мы подразумеваем «главную эволюционную уловку, несущую преимущества, которые сохраняются и совершенствуются в ходе естественного отбора», — заключается в передаче смысловых сообщений другим представителям своего вида. Мы делаем это несколькими способами — например, «язык тела» и даже запахи передают образные сообщения, в основном на бессознательном уровне. Но наиболее практичным и пригодным является речь, и мы весьма осознанно воспринимаем то, что говорят другие. Особенно если это касается нас самих.

Одна из наиболее распространенных характерных эволюционных уловок — это жульничество. Как только группа организмов развила в себе определенную способность или поведение, возникает новая возможность — коверкать её. Предсказуемые модели поведения служат естественным трамплином для прыжков в пространство смежных возможностей. Пчелы развили способность собирать нектар и пыльцу, чтобы питаться ими. Позже мы исковеркали её, придумав для них лучшие жилища, чем они могли найти в дикой природе. И стали отбирать у пчел мед, обеспечивая их ульями как элитными домами из пространства смежных возможностей.

Многие тенденции эволюции возникли в результате такого коверкания. Так, с развитием способности втолковывать определенные мысли другим стало естественным экспериментировать с методами коверкания в ходе эволюции. Не обязательно вкладывать в них то, что сами считаете верным, — можно вложить и какие-нибудь иные мысли. К примеру, запутать собеседника и тем самым добиться преимущества. Результатом этого стала эволюция лжи.

Многие животные лгут. Замечено, что обезьяны могут подавать своей группе сигналы об «опасности», чтобы затем, когда все скроются в укрытии, присвоить брошенную в спешке еду. Притворство в царстве животных — это одна из форм лжи, пусть и более примитивная, но производящая достаточно сильный эффект. Безобидная журчалка имеет желто-черный осиный окрас, чем вводит в заблуждение, мол, я опасна и могу ужалить.

В ходе нашей эволюции эта обезьянья ложь превратилась в более сложную ложь приматов, затем в ложь гоминид и, наконец, в человеческую ложь. Когда мы стали более разумными, наша способность лгать эволюционировала параллельно с другим важным умением — выявлять ложь других. Группа обезьян может развить средства защиты от своего собрата, обманывающего их, подавая сигнал об опасности. Одно из них — принять за данное, что ему нельзя доверять, и в дальнейшем игнорировать. Детская сказка о мальчике, который кричал «волк», демонстрирует опасность такого подхода как для группы, так и для лжеца. Второе средство — наказать его за ложь. А третье — развить способность находить различия между ложными и настоящими сигналами. Станет ли обезьяна кричать об «опасности» и алчно коситься на чужую еду?

Веские основания для эволюции имеются не только у способности лгать, но и у способности уличать во лжи. Если кто-то пытается манипулировать вами ради собственной выгоды, то, скорее всего, это противоречит вашим интересам. Значит, для вас лучше всего осознать это и не дать собой манипулировать. Вследствие этого неизбежно стартует гонка вооружений, в которой способность лгать соревнуется со способностью уличать во лжи. Безусловно, она продолжается до сих пор, хотя как в умении лгать, так и в умении выявлять ложь уже достигнуты серьезные успехи. Иногда мы понимаем, что человек врет, лишь по единственному взгляду на его лицо или по тону голоса.

Один их эффективных методов распознания обмана состоит в том, чтобы ставить себя на место другого и спросить себя, соответствует ли то, что он говорит, тому, что он думает. Например, вам говорят, какой у вас милый ребенок, но из прошлого опыта общения с этим человеком вы помните, что он вообще не выносит детей. Конечно, есть вероятность, что ваш ребенок особенный, но затем вы замечаете тревожный взгляд в его глазах, выдающий, как ему сейчас не по себе…

Эмпатия — это не просто красивый способ понимания чужой точки зрения. Это оружие, которое можно применять в своих целях. Поняв точку зрения другого человека, вы сравниваете её с его словами и делаете вывод, стоит ли ему доверять. Таким образом, ложь, присутствующая в фазовом пространстве смежных возможностей, способствовала развитию эмпатии у людей, а вместе с ней — индивидуального интеллекта и целостности социальных групп. Обучение лжи стало огромным шагом для всего человечества.

Мы умеем ставить себя на место других людей и достаточно правдоподобно о них судить благодаря тому, что мы сами люди. По крайней мере, мы знаем, каково это быть людьми. Однако все же вводим себя в заблуждение, думая, что можем знать наверняка, что происходит у кого-то в голове, не говоря уже о понимании того, что он чувствует. Разум каждого индивида устроен по-своему и формируется на основе перенесенного его владельцем опыта. Но ещё сложнее представить, что чувствуют животные. В Плоском мире квалифицированная ведьма способна проникать в их сознание, и мы можем в этом убедиться, вспомнив отрывок из романа «Дамы и Господа»:

«Она Заимствовала. Однако здесь следовало проявлять крайнюю осторожность. Это ведь как наркотик, затягивает. Входить в разумы зверей и птиц — но не пчел — нежно управлять ими, смотреть на мир их глазами… Матушка Ветровоск частенько наведывалась в чужие сознания. Для неё это было неотъемлемой частью ведьмовства. Возможность взглянуть на мир иными глазами…

…Глазами мошек увидеть медленное течение времени в быстротечном дне, их маленькие разумы перемещаются с быстротой молнии…

…Телом жука услышать мир, представляющий собой трехмерный узор колебаний…

…Носом собаки обонять запахи, которые вдруг приобретают цвета и оттенки…»

Это поэтический образ. Разве обоняние у собак устроено таким образом? Некоторые верят, что нюх для них важнее, чем зрение, но это, очевидно, преувеличение, основанное на более правдоподобном мнении, что он просто для них важнее, чем для людей. Но даже здесь мы должны добавить «по крайней мере, на уровне сознания», так как мы подсознательно реагируем на феромоны и другие вещества, заряжающие нас эмоциями. Несколько лет назад Дэвид Берлинер работал с веществами, входящими в состав человеческой кожи, и оставил на лабораторном столе открытый сосуд с кое-какими кожными выделениями. Затем он заметил, что его ассистенты начали вести себя намного оживленнее, чем обычно, стали более дружелюбными и даже игривыми. Он заморозил выделения и поставил их в лабораторный холодильник для лучшего сохранения. Тридцатью годами позже, изучив эти вещества, он выяснил, что это был андростерон, или половой гормон. Серия последующих опытов показала, что это вещество отвечает за оживленное поведение. Однако андростерон не имеет запаха. Тогда в чем же дело?

У некоторых животных есть «вомероназальный» орган, также известный как «второй нос». Это небольшой фрагмент ткани в носу, который распознает определенные химические вещества и при этом не связан с обычной системой обоняния. Долгое время считалось, что у людей такого органа нет, но необычное поведение ассистентов возбудило в Берлинере любопытство, и он выяснил, что общепринятое мнение по этому поводу было ошибочным. По крайней мере, некоторые люди обладают вомероназальным органом, и он способен реагировать на феромоны — то есть особые химические вещества, заставляющие животных испытывать сильные чувства, такие как страх или половое возбуждение. Люди, у которых он есть, не осознают того, что он ощущает, но тем не менее реагируют на воспринимаемые им вещества.

Эта история демонстрирует, как легко мы можем ошибаться в собственных ощущениях. В данном случае вы знаете, как устроено вомероназальное обоняние человека: ваше сознание вообще ничего не ощущает, но вы все равно реагируете! Получается, ваша реакция существенно отличается от того, как «вы её ощущаете». Слышимые нами звуки, ощущения тепла и холода на коже, запахи, проникающие в наши ноздри, легко узнаваемый вкус соли… Все эти квалиа, яркие «ощущения», привязаны к нашему восприятию, чтобы нам было легче их распознавать. Да, они основываются на реальных вещах, но не являются реальными свойствами окружающего мира. Вероятно, это реальные свойства архитектуры нашего мозга и его функций, реальных вещей, происходящих в реальных нервных клетках, но этот уровень реальности сильно разнится с уровнем нашего восприятия.

Поэтому стоит задуматься над тем, действительно ли мы знаем, что чувствуют собаки. В 1974 году философ Томас Нагель опубликовал в журнале «Философское обозрение» свою знаменитую статью «Каково быть летучей мышью?», посвященную как раз этому вопросу. Мы можем вообразить, каково быть человеком, который ведет себя — по крайней мере, внешне — как летучая мышь, но понятия не имеем, насколько это похоже на бытность настоящей летучей мышью, и едва ли людской разум вообще в состоянии это постичь.

Летучих мышей мы в любом случае понимаем неправильно. Как известно, они используют эхолокацию для восприятия окружающей среды — аналогично подводным лодкам, использующим сонар. И летучие мыши, и подводные лодки излучают сильные звуковые импульсы и прислушиваются к возникающему в ответ эху. На основе этого эха они могут «вычислять», от чего может отражаться такой звук. Естественно, мы предполагаем, что летучая мышь реагирует на эхо точно так же, как это делали бы мы сами — то есть слушает его. Естественно, мы ожидаем, что квалиа эхолокации летучих мышей похожи на человеческие квалиа, вызванные звуковыми образами, наиболее ярким примером которых служит музыка. То есть представляем, будто летучие мыши летают под аккомпанемент невероятно быстрых ритмов бонго.

Но едва ли эта аналогия правдива. Эхолокация — это основное чувство летучей мыши, поэтому среди чувств человека ей «корректно» соответствует не слух, а зрение. На обложке номера журнала «Природа» за август 1993 года изображена летучая мышь, а подпись гласит: «Как летучие мыши видят ушами». Это отсылает нас к технической статье Стивена Дира, Джеймса Симмонса и Джонатана Фритца, которые открыли, что нейроны в части мозга летучей мыши, отвечающей за обработку эха, связаны практически так же, что и нейроны в зрительной коре человека. С точки зрения архитектуры нейронной сети это дает веские основания полагать, что мозг летучей мыши использует эхо, чтобы выстраивать изображение окружающей среды. Современные подлодки аналогичным образом используют компьютеры, чтобы превращать полученные эхо в трехмерную карту окружающей воды. В «Вымыслах реальности» мы развили эту тему и отчасти ответили на вопрос Нагеля:

«[В действительности] летучие мыши видят ушами, и их сонарные квалиа могут напоминать наши зрительные квалиа. Интенсивность звука может восприниматься ими как «яркость» и так далее. Вероятно, сонарные квалиа «видят» мир черно-белым с оттенками серого, но также способны улавливать более тонкие характеристики звуковых отражений и передавать их в виде ярких образов. Ближайшая человеческая аналогия — это текстуры, которые мы осязаем, а летучие мыши слышат. Мягкие объекты, например, отражают звук хуже твердых. Следовательно, летучие мыши хорошо «видят» и текстурованный звук. Если это правда — эту аналогию мы приводим лишь как грубый пример для понимания общей идеи, — сонарные квалиа мягких поверхностей могут выглядеть «зелеными» в мозгу летучей мыши, твердых — красными, жидких — цветом, который могут различать только пчелы, и так далее…»

В Круглом мире об этом можно лишь догадываться, основываясь на аналогиях архитектуры нейронной сети. В Плоском мире ведьмы знают, каково быть летучей мышью, собакой или жуком. Вервольф Ангва обоняет цвета, что весьма близко с нашему предположению о летучих мышах, слышащих в виде изображений и «видящих» текстуры. Но даже в Плоском мире ведьмы не ощущают на самом деле, каково быть летучей мышью. Они ощущают, каково быть человеком, «заимствующим» органы чувств и нейронные сети летучей мыши. Очевидно, летучая мышь, в чьем сознании не копается ведьма, чувствует себя совсем по-другому.

Хоть мы и не знаем наверняка, каково это быть животным или другим человеком, но попытки это представить бывают довольно полезными. Как мы уже говорили, здесь имеет место эмпатия, то есть способность ставить себя на место другого. Мы уже убедились в социальной важности этого навыка, как и в том, что если применить его иным образом и с иной целью, можно уличать других во лжи. Поставив себя на его место, мы поймем, что его слова не соответствуют тому, что, как нам кажется, он думает, и будем иметь все основания подозревать, что он лжет.

Слово «ложь» имеет отрицательный оттенок, и вполне заслуженно, но то, о чем мы сейчас говорим, может носить как конструктивный, так и деструктивный характер. Для целей настоящей дискуссии примем за ложь все, что противоположно истине, — хотя нам отнюдь не ясно, что такое «истина» и обязательно ли она должна быть единственной. Когда два человека спорят, ни они, ни кто-либо другой не могут точно выяснить суть дела. Наши мысли затуманены нашим же восприятием. Это неизбежно, ведь наше ощущение «реальности» складывается из обработанных разумом ощущений, полученных от органов чувств — подогнанных, отрегулированных, искаженных интерпретациями разных участков мозга и дополненных фоном. Мы никогда не знаем, что действительно нас окружает. Мы знаем лишь то, что наш разум выстраивает из того, что ему передают глаза, уши и пальцы.

Но не стоит на это полагаться: такое восприятие ложно. Живого, красочного мира, который наш мозг выводит из света, попадающего на сетчатку, на самом деле не существует. Роза имеет красный цвет из-за своих физических свойств, но «иметь красный цвет» — это не физическое свойство как таковое. Скорее это «излучение света с определенной длиной волны». Однако яркий красный цвет, который мы «видим», не связан с конкретной длиной волны. Наш мозг корректирует цвета зрительных образов, учитывая тени, отражения света с одних участков на другие и тому подобное. Наше ощущение красного цвета — это декорация, добавленная мозгом, или квалиа. Поэтому то, что мы «видим», — это не то, чем оно реально является, а лишь его измененное мысленное изображение.

Для пчелы такая же красная роза может выглядеть совершенно иначе — например, иметь опознавательные знаки. Пчела «видит» в ультрафиолетовом свете, недоступном нашему зрению. Роза излучает световые волны разной длины, но мы видим лишь малую их часть и называем это реальностью. Пчела видит другую часть и реагирует на них в своей пчелиной манере, используя определенные знаки, чтобы садиться на розу и собирать нектар или пролетать мимо и искать другие возможности. Из этого следует, что ни наше, ни пчелиное восприятие не является реальностью.

В двадцать четвертой главе мы объяснили, что наш разум, выбирая, что ему воспринимать, не просто игнорирует сигналы, которые не удается уловить органам чувств. Он настраиваем их, чтобы видеть и слышать то, что сам хочет. Нервных соединений, идущих от мозга к уху, больше, чем соединений, идущих в обратном направлении. Они регулируют способность уха воспринимать определенные звуки, вероятно, делая его более чувствительным к звукам, которые могут представлять опасность, и менее — к тем, которые не имеют важности. Люди, не слышавшие определенных звуков, будучи детьми — когда их уши и мозги были настроены на восприятие языка, — став взрослыми, не способны их различать. Для японцев фонемы «л» и «р» звучат одинаково.

Ложь, которую сообщают нам наши органы чувств, не умышленна. Они скорее недоговаривают, чем врут, а мир настолько сложен и наш разум настолько прост в сравнении с ним, что лучшее, на что мы можем надеяться, — это полуправда. Даже наиболее труднопонимаемая «фундаментальная» физика — в лучшем случае полуправда. Мало того: чем «фундаментальнее» она становится, тем меньше правды в ней остается. Поэтому неудивительно, что самый эффективный из придуманных нами методов передачи экстеллекта детям заключается в систематической лжи.

Мы называем её «образованием».

Мы слышим, как волосы встают дыбом, даже когда пишем эти строки, словно квантовые сигналы возвращаются эхом назад во времени от будущих читателей-преподавателей, дошедших до этой страницы. Но, прежде чем швырнуть книгу через всю комнату или писать гневное письмо издателю, задумайтесь, насколько велика доля истины в том, чему вы учите детей. Не того, что достойно внимания или что может быть оправдано, а именно истины. Вы тут же начнете строить аргументы: «Ну, дети ведь не могут понять всей сложности реального мира. Работа учителя состоит в том, чтобы упрощать её, помогая им понять…»

В том-то и дело.

Эти упрощения и есть ложь — в том значении, которое мы приняли для этого слова. Но это полезная, конструктивная ложь — такая, что даже если она вводит в глубокое заблуждение, то все равно развивает понимание ребенка. Для примера, задумайтесь над предложением: «Больница — это место, куда людей отправляют, чтобы доктора их там вылечили». Ведь ни один здравомыслящий взрослый не скажет ребенку, что иногда люди попадают в больницу, а потом их выносят оттуда мертвыми. Или что часто бывает так, что их нельзя вылечить. Рано или поздно ребенок сам должен будет отправиться в больницу, а слишком большая порция правды на раннем этапе может привести к тому, что родителям будет трудно уговорить его сделать это без лишнего шума. При этом ни один взрослый не сочтет, что приведенное предложение в точности отражает суть понятия. В лучшем случае оно описывает идеал, к которому больницы должны стремиться. И когда мы оправдываем свое утверждение тем, что правда может расстроить ребенка, мы признаем, что это ложь, и констатируем, что социальные условности и человеческий комфорт важнее точного описания мира.

Конечно, зачастую это действительно так. Многое зависит от контекста и намерений. В четвертой главе «Науки Плоского мира» мы назвали эту полезную неправду и полуправду «ложью для детей». Не стоит путать её с менее доброжелательной «ложью для взрослых», иногда также называемой «политикой». Ложь для взрослых строится с явным намерением сокрытия намерений и введения в заблуждение. Некоторые газеты с успехом печатают ложь для взрослых, а другие хоть и стараются изо всех сил, но у них получается лишь ложь для детей на языке взрослых.

В двадцать пятом романе о Плоском мире, который называется «Правда», на Диск приходит журналистика в лице Вильяма де Словва. Его карьера начинается с ежемесячной новостной рассылки для видных плоскомирских деятелей. Обычная её цена составляла пять долларов, но один иностранец платил за неё полтелеги фиг два раза в год. Де Словво пишет одно письмо и платит граверу Резнику с улицы Искусных Умельцев, чтобы тот изготовил из него гравюру, а затем печатает с неё пять копий. Так, с малого, когда у де Словва развилась способность вынюхивать истории, а гномы изобрели подвижную литеру, и был запущен первый в Анк-Морпорке новостной листок. Ходят слухи, что гномы придумали, как превращать свинец в золото, — и, учитывая, что литера сделана из свинца, это в некотором смысле можно назвать правдой.

Главная журналистская линия романа повествует о битве за тиражи между «Анк-Морпоркской Правдой» («ИСТИНА СДЕЛАЕТ ВАС СВОБОДНЫМИ») и «Анк-Морпорк ИНФО» («НОВОСТИ — ЭТО НАША ПРОХВЕССИЯ»). «Правда» представляет собой престижный широкоформатный новостной листок, выходивший с заголовками вроде «Патриций нападает на секретаря с ножом (Нож был у патриция, а не у секретаря)» и проверявший факты перед тем, как пускать их в печать. «ИНФО» же — бульварная газетенка с заголовками типа «ЭЛЬФЫ ПОХИТИЛИ МОЕГО МУЖА!», которая экономила на историях, придумывая их самостоятельно. В итоге она может обойти своего престижного конкурента благодаря более низкой цене и более интересным историям. Но в конце концов «Правда» торжествует над дешевой бессмыслицей, а де Словво узнает у своего издателя Сахариссы фундаментальный принцип журналистики:

— Взгляни на происходящее с другой стороны, — посоветовала Сахарисса, открывая в своем блокноте чистую страницу. — Некоторые люди — герои. А некоторые только пишут о героях.

— Да, и все же…

Сахарисса подняла голову и улыбнулась ему.

— Но иногда это один и тот же человек.

На этот раз голову опустил Вильям. Из скромности.

— И ты считаешь, что это действительно так? Что это правда?

Она пожала плечами.

— Правда ли это? Кто знает? Но мы работаем в новостном листке. А значит, до завтрашнего дня это — правда^[275].

Ложь для детей — даже напечатанная в широкоформатном новостном листке, — как правило, безобидна и полезна, и даже если это не так, она имеет положительные намерения. Её цель — проложить тропу, которая в итоге приведет к более сложной лжи для детей, отражающей сложности реальной жизни. Мы изучаем науки, искусство, историю и экономику посредством тщательно продуманной лжи. Историй, если вам так больше нравится… Впрочем, мы уже отметили, что истории — это ложь.

Учитель естествознания объясняет цвета радуги преломлением лучей, но игнорирует её форму и расположение цветов. Хотя если вдуматься, это ещё более интересная загадка, и нам ещё сильнее хочется узнать, почему радуга выглядит именно таким образом. Здесь дело не просто в каплях, принимающих призматическую форму. Возможно, позже мы откроем новый уровень лжи и станем показывать детям изящную геометрию лучей света, проходящих сквозь сферическую каплю, преломляющихся, отражающихся и преломляющихся обратно так, что каждый цвет при этом фокусируется под слегка иным углом. Позже мы вам объясним, что свет вообще состоит не из лучей, а из электромагнитных волн. В университете мы учим студентов, что эти волны на самом деле никакие не волны, а крошечные квантовые волновые пакеты — фотоны. Только вот понятие «волновой пакет», используемое в учебниках, не совсем точно… И так далее. Таковы все наши представления о природе — ни одно из них не отражает Истинной реальности.

Глава 27

НЕХВАТКА ШЕКСПИРА

Волшебники никогда не знали наверняка, где находятся в тот или иной момент, — ведь это была не их история. А названия история получает только потом: Эпоха Просвещения, Великая депрессия. Впрочем, это не означает, что люди не могли впадать в депрессию от окружающего их просвещения или находиться в приподнятом настроении в мрачные времена. Периоды также называли в честь королей, будто вся страна характеризовалась тираном с каменным лицом, который злым умыслом прорвался к власти, и будто люди только и говорили: «Ура, правление династии Чичестеров, время раскола веры и непрерывных конфликтов с Бельгией, подошло к концу, и теперь мы предвкушаем эпоху Лутонов — период экспансий и улучшения образования! Пахота больших полей отныне станет более интересным занятием!»

Волшебники договорились называть время, в которое прибыли, буквой D и теперь сидели в нем. Некоторые из них к этому моменту успели хорошо загореть.

Они снова заняли библиотеку Ди.

— Похоже, первый пункт себя вполне оправдал, джентльмены, — объявил Думминг. — Теперь этот мир гораздо ярче. Очевидно, мы… э-э… помогли эльфам в эволюции существ, которых я рискнул назвать Homo narrans, или «человек рассказывающий».

— Но они все ведут религиозные войны, — заметил декан. — И вывешивают головы на пиках.

— Да, но теперь у них на то более интересные причины, — возразил Думминг. — Это же люди. Воображение есть воображение. Оно применимо ко всему. Как для поразительных произведений искусства, так и для ужасных пыточных инструментов. Как называлась та страна, где у профессора современного руносложения случилось пищевое отравление?

— Кажется, Италия, — ответил Ринсвинд. — Все остальные ели спагетти.

— Так вот, там полно церквей, войн, ужасов, но там же собраны самые выдающиеся шедевры. Они лучше, чем те, что у нас дома. Мы должны этим гордиться, джентльмены.

— Но когда мы показали им ту книгу с цветными картинками, которую библиотекарь нашел в Б-пространстве, про великие шедевры… — пробормотал заведующий кафедрой беспредметных изысканий, словно ему пришла какая-то мысль, но не мог её как следует выразить.

— Тогда что? — спросил Чудакулли.

— …ну, это же было не совсем жульничество, правда?

— Разумеется, нет, — ответил аркканцлер. — Они все равно должны были где-то это нарисовать. В каком-нибудь другом измерении или в другом кванте. Ну, там, параллельные возможности или что-то вроде того. Это неважно. Все движется по кругу, а потом случается здесь.

— А по-моему, мы слишком многое рассказали тому крупному парню с залысиной, — сказал декан. — Ну, художнику, помните? Может, это двойник Леонарда Щеботанского? Тоже с бородой и хорошо поет. Зря вы ему проговорились о летающей машине Леонарда.

— Да он столько всего уже накорябал, что никто и внимания не обратит, — ответил Чудакулли. — И вообще, кто будет помнить художника, который даже улыбку не может нарисовать как следует? Суть в том, джентльмены, что фантастическое и… э-э… практическое изображение идут рука об руку. Одно ведет к другому, и их нельзя разделить при помощи какого-нибудь большого рычага. Прежде чем что-то сделать, сначала нужно представить это у себя в голове.

— Но эльфы по-прежнему здесь, — заметил профессор современного руносложения. — Все, чего мы добились, — это выполнили за них работу лучше, чем они сделали бы это сами. Я не вижу, какой в этом смысл!

— А это уже пункт номер два, — сказал Думминг. — Ринсвинд?

— Что?

— Ты хотел рассказать нам о втором пункте, помнишь? Кажется, ты говорил, что хочешь привести этот мир в порядок.

— Но я не знал, что мне придется устраивать презентацию!

— Так что, слайдов у тебя нет? И вообще никаких наглядных материалов?

— Они меня только тормозят, — сказал Ринсвинд. — Но это же очевидно, разве нет? Мы говорим: видеть значит верить… Я над этим задумался, и оказалось, что это не совсем так. Мы не верим в стулья. Они просто существуют, и все.

— Ну и что? — спросил Чудакулли.

— Мы не верим в то, что видим. Мы верим в то, чего не видим.

— И?

— И я сверился с Б-пространством насчет этого мира и выяснил, что, кажется, мы создали тот мир, в котором люди должны выжить, — сказал Ринсвинд. — Потому что теперь они могут изображать богов и монстров. А когда они могут их изображать, им больше не понадобится в них верить.

Наступило продолжительное молчание. Через некоторое время его нарушил заведующий кафедрой беспредметных изысканий:

— Мне показалось или вы тоже заметили, сколько огромных кафедральных соборов они построили на этом континенте? Больших-пребольших зданий, полных замечательных мастерских работ? И художники, которые нам встречались, были страстно увлечены религиозной живописью.

— А суть-то в чем? — спросил Чудакулли.

— Я к тому, что это происходит именно тогда, когда людям становится по-настоящему интересно, как устроен мир. Они задают больше вопросов: «как?» «почему?» и тому подобные, — ответил заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — Они ведут себя так же, как Фокиец, только не сходят с ума. Ринсвинд, кажется, намекает на то, что мы уничтожаем местных богов.

Волшебники посмотрели на него.

— Э-э… — продолжил он, — если вы думаете, что бог огромен, могуч и вездесущ, то вполне естественно его бояться. Но если кто-то вдруг нарисует его в виде бородатого старика на небесах, то не пройдет много времени, прежде чем люди скажут: «Не глупите, никакого бородатого старика на небесах быть не может, давайте лучше изобретем логику».

— А разве здесь не бывает богов? — спросил профессор современного руносложения. — У нас-то их полным-полно на вершинах гор.

— Мы так и не обнаружили богород в этой вселенной, — задумчиво ответил Думминг.

— Но он же вырабатывается разумными существами, аналогично тому, как метан выделяется коровами, — сказал Чудакулли.

— Во вселенной, работающей на магии, — разумеется, — пояснил Думминг. — Но эта основана на искривленном пространстве.

— Ну, здесь полно войн, смертей и, полагаю, в избытке верующих, — сказал заведующий кафедрой беспредметных изысканий, который, похоже, ощущал крайнюю неловкость. — Когда тысячи людей умирают ради бога, то появляется бог. Если кто-то готов умереть ради бога, то опять-таки появляется бог.

— У нас да. Но так ли это здесь? — спросил Думминг.

Волшебники какое-то время помолчали.

— У нас из-за этого возникнут какие-либо неприятности с религией? — спросил декан.

— Пока никого из нас не ударило молнией, — заметил Чудакулли.

— Что правда, то правда. Был бы ещё менее… э-э… необратимый способ это проверить, — проговорил заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — Э-э… Религия, преобладающая на этом континенте, напоминает семейную фирму. И она похожа на старое омнианство.

— Строга в наказаниях?

— В последнее время нет. Теперь она равнодушна к небесному огню, всемирным потопам и превращениям в пищевые добавки.

— Можешь не продолжать, — сказал Чудакулли. — Бог появляется на людях, дает список простых заповедей о морали, а потом как будто наступает тишина? Не считая миллионов людей, спорящих по поводу того, что означает «Не укради» и «Не убий».

— Все верно.

— Значит, это один в один как омнианство, — хмуро проговорил аркканцлер. — Шумная религия — молчаливый бог. Мы должны действовать осторожно, джентльмены.

— Но я же вам сказал: в этой вселенной нет ни одного явного следа какого-либо божественного создания! — сказал Думминг.

— Да, это очень странно, — ответил Чудакулли. — Как бы то ни было, здесь у нас нет магической силы, что вынуждает нас быть осторожными.

Думминг приоткрыл рот. Он хотел сказать: «Мы знаем все об этом мире! Мы сами видели, как он возник! Это просто шары, вращающиеся по кривым. Материя, искривляющая пространство, и пространство, перемещающее материю. Все происходящее здесь — это результат пары простых правил! И все! Здесь все происходит по правилам! Здесь все… логично».

Сам он хотел, что все было логичным. Но Плоский мир таким не был. Одни события происходили там по прихоти богов, другие — потому что казались хорошей идеей на тот момент, третьи — просто по чистой случайности. Но логики в них не было — по крайней мере такой логики, которую Думминг мог бы одобрить. Он одолжил простынь у доктора Ди и отправился в город под названием Афины, о котором постоянно рассказывал Ринсвинд. Там он слушал людей, не очень отличавшихся от философов из Эфеба, которые говорили о логике так хорошо, что у него наворачивались слезы. Они не жили в мире, где события случаются по чьей-то прихоти.

Все тикало и вращалось подобно гигантской машине. Здесь действовали правила, и все было одинаковым. Даже на звезды, которые появлялись каждую ночь, всегда можно было положиться. Планеты не исчезали из-за того, что подлетали слишком близко к плавнику и тот отбрасывал их далеко от солнца.

Никаких проблем, никаких сложностей. Пара простых правил, горстка элементов… Все предельно просто. Конечно, стоит признать, ему было тяжеловато понять, как именно пара простых правил может произвести, скажем, перламутровый блеск или гребенчатого дикобраза, но он был уверен, что местные это понимали. Емуотчаянно хотелось верить в мир логики. Для него это был вопрос веры.

Он завидовал тем философам. Они кивали своим богам, а потом постепенно их уничтожили.

Думминг вздохнул.

— Мы сделали все, что могли, — произнес он. — Какой у тебя план, Ринсвинд?

Ринсвинд вгляделся в стеклянный шар, служивший текущим воплощением Гекса.

— Гекс, этот мир готов принять Уильяма Шекспира, о котором мы с тобой говорили?

— Готов.

— А он существует?

— Нет. Его дед и бабка не встретились, и мать не родилась.

Глухой голос Гекса во всех подробностях передал им печальную историю. Волшебники за ним конспектировали.

— Верно, — сказал Чудакулли, потирая руки, после того как Гекс закончил. — По крайней мере, это несложно. Нам понадобится веревка, кожаный мяч и большой букет цветов…

Позже Ринсвинд вгляделся в стеклянный шар, служивший текущим воплощением Гекса.

— Гекс, а теперь этот мир готов принять Уильяма Шекспира, о котором мы с тобой говорили?

— Готов.

— А он существует?

— Существует Виолетта Шекспир. В шестнадцать лет она вышла замуж за Иосаю Слинка. Не написала ни одной пьесы, но родила восьмерых детей, из которых пятеро остались в живых. У неё совершенно нет свободного времени.

Волшебники обменялись взглядами.

— А если мы напросимся в нянечки? — предложил Ринсвинд.

— Слишком много хлопот, — решительно отверг идею Чудакулли. — Хотя в этот раз все действительно просто. Нам понадобится предположительная дата зачатия, стремянка и галлон черной краски.

Ринсвинд вгляделся в стеклянный шар, служивший текущим воплощением Гекса.

— Гекс, ну а теперь этот мир готов принять Уильяма Шекспира, о котором мы с тобой говорили?

— Готов.

— А он существует?

— Он родился, но умер в возрасте восемнадцати месяцев. Подробности таковы…

Волшебники все выслушали. Чудакулли на минуту задумался.

— Нам потребуется дезинфицирующее средство, — наконец сказал он. — И много карболового мыла.

Ринсвинд вгляделся в стеклянный шар, служивший текущим воплощением Гекса.

— Гекс, ну а теперь этот мир готов принять Уильяма Шекспира, о котором мы с тобой говорили?

— Готов.

— А он существует?

— Нет. Он родился, успешно перенес несколько детских заболеваний, но был застрелен во время браконьерской охоты в возрасте тринадцати лет. Подробности таковы…

— Ещё один легкий случай, — сказал Чудакулли, вставая. — Нам понадобится… дайте подумать… немного неприметной одежды, потайной фонарь и здоровая дубина…

Ринсвинд вгляделся в стеклянный шар, служивший текущим воплощением Гекса.

— Гекс, ну а теперь этот мир готов принять Уильяма Шекспира, о котором мы с тобой говорили? Ну пожалуйста!

— Готов.

— А он существует?

— Да.

Волшебники старались не выдавать своих надежд преждевременно. За последнюю неделю слишком многие их ожидания не сбылись.

— Живой? — спросил Ринсвинд. — Мужчина? Нормальный? Не в Америке? На него не падал метеорит? Он не остался инвалидом после того, как на него свалился хек во время рыбного дождя? Его не убили на дуэли?

— Нет. В настоящий момент он находится в таверне, которую вы часто посещаете, джентльмены.

— А руки-ноги у него целы?

— Да, — ответил Гекс. — И… Ринсвинд.

— Что?

— Одним из двух побочных эффектов последнего вмешательства стало появление картошки в этой стране.

— С ума сойти!

— А Артур Дж. Соловей занимается сельским хозяйством и не обучен грамоте.

— Чуть-чуть ему не повезло, — сказал Чудакулли.

Глава 28

МИРЫ «ЕСЛИ»

Придумав секретное оружие, чтобы победить эльфов в борьбе за душу Круглого мира, волшебники старательно перекраивают историю, чтобы убедиться, что оно действительно воплотится в жизнь. И имя этому оружию — Уильям Шекспир. От Артура Дж. Соловья здесь толку не будет. Они идут к своей цели методом проб и ошибок — причём и тех и других в избытке. Тем не менее, им удается постепенно, шаг за шагом, склонить ход истории к желанному исходу.

Черная краска? Возможно, это суеверие вам известно; если же нет, то его смысл в том, что, если окрасить черным потолок на кухне, обязательно должен родиться мальчик^[276]. Волшебники перепробуют все. Сначала. А не сработает — попробуют ещё что-нибудь и будут пробовать до тех пор, пока это не приведет к определенному результату.

Почему они не добьются успеха одним махом, а постепенно будут приближаться к своей цели, раз за разом совершенствуя средства?

Такова уж история.

Эта история динамична, но мы узнаём её лишь по мере развития событий. Вот почему мы присваиваем названия историческим периодам постфактум. И по этой же причине монахам Плоского мира приходится странствовать по Диску, чтобы быть уверенными в том, что исторические события, которые должны произойти, действительно происходят. Они — хранители рассказия, беспристрастно распространяющие его, чтобы весь мир следовал сюжетной канве. Исторические монахи подробно описаны в романе «Вор времени». С помощью гигантских вращающихся цилиндров, называемых Ингибиторами, они берут время в долг там, где оно не нужно, и возмещают там, где без него не обойтись:

«Как гласит Второй Список Когда Вечно Изумленного, и выпилил Когд Вечно Изумленный первого Ингибитора из ствола дерева вамвам, и вырезал на нем должные символы, и установил бронзовый шпиндель, и позвал к себе тогда ученика Удурка.

— Очень красиво, о учитель, — сказал Удурок. — Молитвенное колесо, да?

— Нет, все гораздо проще, — ответил Когд. — Эта вещь хранит и перемещает время.

— Всего-то?

— И сейчас я её проверю, — молвил Когд и повернул Ингибитор на пол-оборота.

— Очень красиво, о учитель, — сказал Удурок. — Молитвенное колесо, да?

— Нет, все гораздо проще, — ответил Когд. — Эта вещь хранит и перемещает время.

— Всего-то?

— И сейчас я её проверю, — молвил Когд и на сей раз повернул Ингибитор чуть меньше.

— Всего-то?

— И сейчас я её проверю, — молвил Когд, и на сей раз он осторожно подвигал Ингибитор взад-вперед.

— Все-все-все… Всего-го-го-го-то-то, то-то? — спросил Удурок.

— И я её проверил, — заключил Когд».^[277]

В Круглом мире исторических монахов нет — по крайней мере нами таковых не замечено, хотя, наверное, вычислить их было бы невозможно, — зато у нас имеется нечто наподобие исторического рассказия. У нас даже есть поговорка: «История повторяет саму себя» — сначала в комедийном ключе, затем в трагическом, потому что единственное, чему она учит, это то, что история никогда не учится из истории.

История Круглого мира напоминает биологическую эволюцию: подчиняется правилам, но все равно ведет себя так, будто ни от чего не зависит. Фактически же она сама придумывает себе правила. На первый взгляд кажется, будто это несовместимо с существованием динамики — ведь она воплощает правила, по которым система переходит из одного состояния в другое, крошечное мгновение в масштабах всего будущего. Тем не менее динамика в истории присутствует — если бы её не было, историки не смогли бы разобраться ни в одном её событии. Равно как и в случае с эволюцией.

Решение этого ребуса заключается в странной природе исторической динамики. Оно эмерджентно. А эмерджентность — одно из наиболее важных и наиболее загадочных свойств сложной системы. Важно оно и для нашей книги, потому что именно существование эмерджентной динамики позволяет людям рассказывать истории. Короче говоря, не будь она эмерджентной, нам не понадобилось бы рассказывать истории о системе, потому что тогда мы сумели бы понять её на её же условиях. Но при эмерджентной динамике мы в лучшем случае можем надеяться получить её описание, которое сводится к упрощенной, но выразительной истории…

Но мы уже забегаем вперед нашей истории, так что давайте вернемся назад и объясним, о чем идёт речь.

* * *

Фазовое пространство обычной динамической системы полностью предопределено. Иными словами, существует простое и точное описание любого поведения системы, причём в некотором смысле оно известно заранее. Вдобавок установлено правило (или ряд правил), согласно которому система переходит из одного состояния в другое. Например, если вы пытаетесь понять Солнечную систему с классической точки зрения, то фазовое пространство будет включать в себя все возможные позиции и скорости движения планет, лун и других тел, а правилами будет служить комбинация законов Ньютона о гравитации и движении.

Такая система детерминистична — её будущее как таковое полностью предопределено настоящим. Объясняется это довольно легко. Для этого возьмем текущее состояние и, руководствуясь правилами, вычислим, каким оно будет в будущем, один шаг спустя. Тогда мы сможем рассматривать это состояние как новое «текущее» и снова применим правила, чтобы вычислить, что произойдет с системой через два шага. Снова повторим это действие — и узнаем, что случится через три шага. Повторим миллиард раз — и будущее окажется предопределено на миллиард шагов вперед.

Этот математический феномен привел математика XVIII века Пьер-Симона де Лапласа к созданию яркого образа «безграничного интеллекта», способного предсказать будущее каждой частицы во вселенной, если та будет иметь точные описания всех этих частиц в определенный момент. Лаплас понимал, что на практике выполнить такой расчет слишком тяжело, а наблюдать состояние каждой частицы в один и тот же момент не то что тяжело, а просто невозможно. Несмотря на это, благодаря его образу появилась оптимистическая точка зрения на предсказуемость вселенной. Точнее, мелких её фрагментов. В течение нескольких столетий наука неоднократно посягала на то, чтобы эти предсказания стали правдой. Сегодня мы можем предвидеть движение Солнечной системы на миллиарды лет вперед и даже прогнозировать погоду (относительно точно) на три дня вперед — а это вообще фантастика. Серьезно. Погода гораздо менее предсказуема, чем Солнечная система.

Гипотетический интеллект Лапласа был высмеян в романе Дугласа Адамса «Автостопом по галактике» — там он представлен в образе Глубокомысленного — суперкомпьютера, которому потребовалось пять миллионов лет, чтобы вычислить ответ на главный вопрос жизни, вселенной и всего такого. И ответ этот — 42. Название «Глубокомысленный» недалеко ушло от «Безграничного интеллекта» — хотя и произошло от названия порнографического фильма «Глубокая глотка», а оно, в свою очередь, взято из псевдонима тайного осведомителя, который действовал во время Уотергейтского скандала, когда от должности был отстранен президент Никсон (как быстро это забывается…)

Одной из причин, по которой Адамс осмеял мечту Лапласа, заключалась в том, что около сорока лет назад мы узнали, что предсказание будущего вселенной или даже малого её фрагмента, требует больше, чем просто безграничный интеллект. Для этого нужны исходные данные, абсолютно точные до бесконечного числа десятичных знаков. При этом нельзя допускать ошибок — даже самых ничтожных. Вообще нельзя. Попытки не считаются. Благодаря феномену, известному как «хаос», даже малейшая ошибка в определении исходного состояния вселенной способна возрасти с экспотенциальной скоростью, в результате чего предсказанное будущее быстро и много потеряет в правдоподобности. Впрочем, на практике измерения с точностью до одной триллионной, или двенадцатого десятичного разряда, для современной науки недоступны. То есть мы хоть и умеем предсказывать движение Солнечной системы на миллиарды лет вперед, но не можем делать это корректно. По правде говоря, мы очень слабо представляем себе, где через сто миллионов лет окажется Плутон.

А через десять миллионов лет — легко.

Хаос — лишь одна из практических причин, по которым невозможно предсказать будущее (во всяком случае правильно). Но мы сейчас рассмотрим другую причину — сложность. Если хаос сводит на нет метод предсказания, то сложность делает бессильными правила. Хаос возникает в результате невозможности сказать на практике, в каком конкретном состоянии находится система. Но в сложной системе нельзя даже приблизительно сказать, в каком диапазоне состояний она пребывает. Хаос ставит палки в колеса машины научных предсказаний, а сложность превращает эту машину в кучу покореженного металлолома.

Мы уже говорили об ограничениях лапласовского представления о мире в контексте теории Кауффмана об автономных агентах, распространяющихся на пространство смежных возможностей. Теперь мы внимательнее рассмотрим, как осуществляется это распространение. Мы увидим, что представление Лапласа по-прежнему играет определенную роль, хоть и не такую важную.

Сложная система состоит из некоторого числа (как правило, крупного) субъектов или агентов, взаимодействующих между собой согласно особым правилам. Из такого описания она кажется просто динамической системой, фазовое пространство которой имеет огромное количество измерений, по одному на каждый субъект. Все это так, только слово «просто» здесь может сбить с толку. Динамические системы с большими фазовыми пространствами могут творить удивительные вещи — гораздо более удивительные, чем то, на что способна Солнечная система.

Правила в сложных системах имеют «местное» значение и установлены лишь на уровне отдельных субъектов. А наиболее интересные её свойства, наоборот, глобальны и установлены на уровне всей системы. Даже если нам известны местные правила субъектов, это не означает, что мы можем вывести динамические правила системы как единого целого — этого нельзя сделать ни на практике, ни в принципе. Проблема в том, что необходимые расчеты могут быть слишком трудными и в лучшем случае займут много времени, а в худшем — вообще окажутся невыполнимыми.

Предположим, к примеру, что вы хотите предсказать поведение кота с помощью законов квантовой механики. Если подойти к задаче серьезно, то для этого нужно выписать «квантовые волновые функции» всех субатомных частиц, из которых состоит кот. Проделав это, вы можете применить правило математики, известное как уравнение Шрёдингера, которое, по мнению физиков, и предскажет будущее состояние кота^[278].

Однако ни один нормальный физик не станет этим заниматься ввиду чрезмерной сложности волновых функций. Количество субатомных частиц кота настолько огромно, что, даже если вы могли бы точно измерить их состояние — что, конечно, вам все равно никогда не удастся, — во всей вселенной не найдется такого листа бумаги, чтобы вместить необходимые расчеты. Поэтому их нереально даже начать, потому что на практике текущее состояние кота нельзя описать языком квантовых волновых функций. Что касается подстановки волновой функции в уравнение Шрёдингера… просто забудьте об этом.

Разумеется, такой способ моделирования поведения кота нерационален. Однако он дает понять, что привычные заявления физиков о «фундаментальности» квантовой механики в лучшем случае могут оказаться правдивыми разве что в философском смысле. Она не фундаментальна для нашего понимания кота, хотя может таковой являться для самого кота.

Вопреки этим трудностям котам в основном удается вести себя так, как и положено вести себя котам, и, в частности, узнавать свое будущее, просто доживая до него. На уровне философии причина этого может состоять в том, что вселенная справляется с решением уравнения Шрёдингера гораздо лучше, чем мы, и что ей не нужно описывать квантовые волновые функции кота: у неё и так есть кот, который с этой точки зрения сам является собственной квантовой волновой функцией.

Предположим, что даже в этом случае вселенная, похоже, не использует никаких уравнений Шрёдингера, пропуская кота в свое будущее. Уравнение — это модель, созданная человеком, а не реальностью. Но даже если вселенная «действительно» следует уравнению Шрёдингера — и тем более если это не так, — у ограниченного человечества нет никакой возможности проследить за «расчетами» пошагово. Просто шагов здесь чересчур много. То, что нас интересует в коте, происходит на уровне системы — он урчит, ловит мышей, пьет молоко, застревает в своей дверце. Уравнение Шрёдингера никак не помогает нам понять эти феномены.

Если логическая цепь, ведущая от описания сложной системы на уровне субъектов к поведению уровня системы, слишком тяжела для людского понимания, то такое поведение называют эмерджентным свойством сложной системы, или просто «эмерджентностью». Кот, пьющий молоко, — это эмерджентное свойство уравнения Шрёдингера, примененного к субатомным частицам, из которых он состоит. Как и молоко, и миска… и кухонный пол…

Один из методов предсказания будущего — это жульничество. Он обладает множеством преимуществ. И он работает. Его можно проверить, что позволяет считать его научным. Многие люди поверят своим глазам, не понимая, что их глаза врут, а ловкого обманщика никогда нельзя поймать на горячем.

Волшебники получили правильного Шекспира, лишь в одном из поздних случаев допустив ошибку в такой мелочи, как его пол. Великим мастером предсказания будущего в этом вопросе был принц Монолулу. Будучи выходцем из Западной Африки, он носил яркие племенные одеяния и буквально обитал на рынках Ист-Энда в Лондоне в конце 1950-х. Принц Монолулу мог пристать к беременной женщине с криком: «Я скажу, какого пола будет твой ребенок! Возврат денег гарантирую!» Многие дамы поддавались на его уловку и платили ему по шиллингу, что тогда составляло 1/50 недельной зарплаты.

Первый уровень этой уловки состоял в том, что случайное угадывание гарантировало принцу половину заработанной суммы, но он действовал ещё хитрее. Принц добавил в план ещё один уровень: он записывал пророчество на бумаге и вкладывал в конверт, а простаки расписывались на печати. Когда оказывалось, что предполагаемый Джон оказывался Джоанной, или, наоборот, те немногие, кто не ленились попытаться вернуть свои деньги, открывали конверт и обнаруживали, что в нем предсказание было верным. Они не получали денег обратно, потому что принц Монолулу утверждал, что написанное в конверте совпадало с тем, что он говорил им изначально, а они, очевидно, неправильно его поняли. На самом же деле в конверте всегда лежало предсказание, прямо противоположное его словам.

История — это сложная система, роль её субъектов играют люди, правила взаимодействий представлены в ней в виде сложных взаимоотношений между людьми. Мы не настолько хорошо разбираемся в социологии, чтобы выписать эффективные правила на этом уровне субъектов. Но даже если бы разбирались, феномен уровня системы и регулирующие их правила уровня системы наверняка были бы эмерджентными свойствами. То есть нам не под силу вывести правило, по которому состояние всей системы переходит на один шаг в будущее. Это эмерджентная динамика.

При эмерджентной динамике уровня системы даже сама система не «знает», что с ней случится. Единственный способ это узнать — запустить её и смотреть, что произойдет. Нужно позволить ей самой создавать собственное будущее. В принципе, для неё возможно лишь одно будущее, но вы никак не можете срезать путь, чтобы предсказать будущее, прежде чем она сама до него доберется. В частности, это касается и истории человека, и биологической эволюции. И котов.

Биологи давно научились не доверять объяснениям эволюции, согласно которым эволюционирующие организмы «знали», к чему стремились. Объяснениям вроде «слон развил длинный хобот для того, чтобы всасывать воду, не наклоняясь к земле». Сомнения здесь вызывает не причина, по которой слон обладает длинным хоботом (хотя, конечно, об этом тоже можно поспорить), а союз «для того чтобы». Он наделяет слона эволюционным предвидением и предполагает (ошибочно), что тот каким-либо образом мог выбирать направление своей эволюции. Все это несомненный вздор, а значит, неразумно придерживаться теории, приписывающей эволюции слонов определенную цель.

К сожалению, динамика выглядит слишком целеустремленно. Если эволюция слонов следует ей, то её конечный результат, очевидно, предопределен, и в этом случае система «знает» наперед, что она должна делать. Самим слонам нет нужды понимать свои цели, но системе это знание в некотором роде необходимо. Если бы эволюционную динамику слонов можно было описать наперед, это был бы хороший аргумент против динамического описания. Однако при эмерджентной динамике и сама система, и слоны могут узнать свое будущее, только дожив до него.

Так же устроена и история. Из-за того, что давать названия её периодам можно лишь по их завершении, возникает сильное подозрение в том, что историческая динамика существует, но является эмерджентной.

На этом этапе дискуссии может показаться, что эмерджентная динамика ничем не лучше отсутствия динамики как таковой. Теперь мы постараемся убедить вас в том, что это не так. Дело в том, что эмерджентная динамика, пусть её и нельзя вывести логически из правил уровня субъектов, все равно остается динамикой. Она имеет собственные закономерности и может придерживаться их напрямую.

Именно это происходит, когда историк говорит что-то вроде: «Крёз Неподготовленный был богатым, но слабым царем, так и не создавшим достаточно многочисленной армии. Следовательно, захват его царства соседями с последующим разграблением его сокровищ был неизбежен». История такого типа представляет собой правило уровня системы, историческую закономерность, которое часто нельзя преодолеть. Мы можем усомниться в научности этих историй — ведь легко быть крепким задним умом. Но в данном случае она входит в общее употребление: богатые, но слабые цари сами напрашиваются на то, чтобы быть жестокими и бедными варварами. Это предсказание, крепость заднего ума, которая проверяется научным путем^[279].

Истории эволюционных биологов ничем от них не отличаются и становятся научными, когда перестают быть «просто историями», оправданиями прошлого, и превращаются в общие принципы, по которым можно предсказывать будущее. Предсказания эти ограниченны: «при таких-то обстоятельствах следует ожидать такого-то поведения». Это не что-то типа «в четверг, в 21 час 43 минуты, в результате эволюции у первого слона появится хобот». Для науки «предсказать» значит заранее узнать, что при определенных условиях произойдут определенные события. Сроки при этом предсказывать не нужно.

Пример этой закономерности можно найти в совместной эволюции креодонтов, крупных кошачьих, похожих на саблезубых тигров, и титанотериевых, которыми они питались, — млекопитающих с большими копытами и нередко огромными рогами. Когда крупным кошачьим необходимо усовершенствоваться, путем наименьшего сопротивления для них становится увеличение длины клыков. Их жертвам в ответ на это приходится развивать более толстую шкуру и более крупные рога. В результате эволюционная гонка вооружений становится неотвратимой: у кошек появляются все более крупные клыки, а у их жертв — все более толстая шкура… в ответ кошки опять увеличивают клыки… и так продолжается снова и снова. Гонка начинается, и оба противника вынуждены следовать единой стратегии. В конечном итоге кошачьи клыки вырастают до таких размеров, что несчастные животные с трудом поднимают головы, а шкуры титанотериевых вместе с их многочисленными рогами на лбу и на носу становятся настолько тяжелыми, что их носители с трудом волочатся по равнинам. И оба вида очень быстро вымирают.

В истории эволюции эта гонка креодонтов и титанотериевых имела место по меньшей мере пять раз, и каждая из них длилась примерно по пять миллионов лет. Этот пример эмерджентной закономерности и вправду впечатляет, а его многократные повторения подтверждают, что в его основе лежит динамика. Со всей вероятностью это произошло бы снова, не появись люди, одержавшие верх и над крупными кошачьими, и над их медлительными жертвами.

Заметьте: мы называем эти закономерности уровня системы «историями», и это вполне обоснованно. Они обладают повествовательной, последовательной внутренней логикой, имеют начало и конец. И являются историями, потому что не могут быть «сокращены» до описаний уровня субъектов — ведь тогда они напоминали бы что-то вроде бесконечных мыльных опер. «Так, этот электрон врезался в тот, они объединились и испустили фотон…» — такое повторяется, с незначительными расхождениями, воистину непостижимое число раз. Один из центральных вопросов, касающихся эмерджентной динамики, звучит так: что случится, если мы снова запустим систему в слегка измененных обстоятельствах? Появятся ли те же самые закономерности или мы увидим нечто совершенно иное? Если перезапустить историю Европы начала XX века без Гитлера, развяжется ли Вторая мировая война каким-нибудь другим путем? Или все пройдет гладко и мирно? Для историков этот вопрос является одним из ключевых. Несомненно, Гитлер сыграл решающую роль в развязывании войны, но более глубокий вопрос здесь состоит в том, был ли он продуктом политики своего времени и мог ли кто-то другой сотворить то же самое, не будь Гитлера, или же он вершил историю и сам создал войну, которой иначе не случилось бы?

Рискуя вызвать споры, мы склонны считать, что Вторая мировая была неизбежным следствием политической обстановки 1930-х, когда Германия была обременена репарациями после Первой мировой, поезда не приходили вовремя… а Гитлер просто был средством выражения национального стремления воевать. Но это не отвечает на интересующий нас вопрос — это лишь его природа. Это вопрос типа «А что, если?..», и касается он фазового пространства истории. Он не спрашивает, что случилось, — он спрашивает, что могло случиться вместо того, что случилось.

В Плоском мире в этом хорошо разбираются. В романе «Дамы и Господа» можно найти следующий эпизод:

«Такие штуки, как параллельные вселенные, действительно существуют, хотя «параллельные» — не совсем правильное определение. Вселенные переплетаются и закручиваются вокруг друг друга, как ткань из обезумевшего ткацкого станка или эскадрон новобранцев с глухотой на правое ухо.

К тому же они разветвляются. Но — и это крайне важно — не постоянно. Вселенной, в общем-то, наплевать, наступили вы на бабочку, не наступили… Бабочек много. Так бог, увидевший, как падает пичужка, не прилагает усилий, чтобы её подхватить.

Пристрелить диктатора и предотвратить войну? Но диктатор — это лишь кончик социального нарыва, из которого появляются диктаторы. Пристрели одного, через минуту появится другой. Пристрелить и этого? Почему бы тогда не пристрелить всех и не захватить Польшу? Через пятьдесят, тридцать или десять лет мир все равно двинется прежним курсом. История обладает огромной инерцией.

Впрочем, и на эту инерцию находится управа.

Когда стенки между «тем» и «этим» истончаются, когда появляются странные утечки… Тогда-то и встает вопрос выбора. В такие минуты можно увидеть, как вселенная, накренившись, спускается по другой штанине хорошо известных Штанов Времени».

Вопросы этого типа можно задавать относительно любой динамической системы — независимо от того, эмерджентна она или нет, — но они будут принимать особое значение в случае, если динамика «ведет себя так, будто ни от чего не зависит». Будет ли она вести себя так же, если её перезапустить? Станет ли рассказывать ту же историю? Если да, то эта история устойчива и в некоторой степени неизбежна — не только в каком-то определенном ходе истории, а во всех историях.

Писатели-фантасты исследуют фазовое пространство истории, рассказывая об «альтернативных^[280] вселенных», в которых меняется какое-нибудь историческое событие, после чего развиваются возможные последствия. В романе Филипа Дика «Человек в высоком замке» описывается история, в которой Германия победила во Второй мировой. Трилогия Гарри Гаррисона «Запад Эдема» повествует о мире, где астероид пролетел мимо и динозавры не вымерли. Фантасты часто задаются вопросами фазовых пространств истории, особенно в контексте эволюции. Самый известный пример — «Удивительная жизнь» Стивена Джея Гулда, поднимающая вопрос, возникнут ли люди снова, если эволюция будет перезапущена. Он отвечает отрицательно, основываясь на буквальном понимании слова «человек». Гаррисон же в своем «Западе Эдема» ответил, что мозазавры — современники динозавров, вернувшиеся к водной жизни, — могли бы эволюционировать и сыграть на эволюционной сцене ту роль, которую играют люди в нашем мире. (Ради сюжета он поместил в свою альтернативную вселенную и настоящих людей, но иилане, разумные потомки мозазавров, были более развиты.)

Там, где Гулд видит расхождения и значительные изменения, вызванные случайными событиями, Гаррисон видит совпадения: пьеса та же, но актеры другие. Для Гулда большое значение играет замена актера, а для Гаррисона главное — сама пьеса. Оба представляют достойные аргументы, но важнее всего здесь то, что они отвечают на разные вопросы.

Второй способ исследования фантастами альтернативных путей развития истории — это произведения о путешествиях во времени, и это возвращает нас к волшебникам из Незримого Университета и их сражению с эльфами. Существует два типа таких историй. Первый — тот, в которых главный герой использует свою способность путешествовать во времени прежде всего для того, чтобы наблюдать за прошлым или будущим. Хорошим примером такой истории служит первый заметный роман на эту тему — «Машина времени» Герберта Уэллса, изданная в 1895 году. С помощью машины времени Уэллс рассмотрел тему будущего человечества, но его Путешественник во Времени не предпринимает серьезных попыток изменить ход истории. Роман Роберта Силверберга «Вверх по линии» 1969 года, напротив, концентрирует внимание на парадоксах, возникающих с появлением возможности отправиться в прошлое и изменить его. В этом романе Служба Времени не задается такой целью: наоборот, её главная задача — не допустить возникновения парадоксов и уберечь прошлое от наблюдателей из будущего, которые каталогизируют прошлое, посещая его, чтобы своими глазами увидеть, что там происходило.

Классический парадокс путешествий во времени состоит в вопросе: «Что случится, если я вернусь в прошлое и убью своего дедушку?» Понятно, что данная ситуация осложнена тем, что в случае смерти дедушки вы не сможете родиться, а значит, и вернуться в прошлое, чтобы убить его, следовательно, он должен быть жив и вы все же родитесь… Все попытки разрешить эту самопротиворечащую причинно-следственную петлю не честны: возможно, дедушка все же умирает, а вы рождаетесь с другими дедушками и бабушками, но тогда это получится, что вы убили не своего дедушку. В многомировой интерпретации квантовой механики логика причинно-следственных связей во вселенной держится на том, что убитый дедушка жил в параллельной вселенной, отличной от той, в которой жил убийца. Но в этом случае он тоже не ваш настоящий дедушка, а просто его параллельная версия из какой-то другой вселенной.

Несколько тоньше оказывается так называемый «парадокс нарастающей аудитории». Если для людей будущего станут доступны машины времени, они непременно захотят отправиться в прошлое и стать свидетелями всех великих исторических событий — например, распятия Иисуса. Но из имеющегося описания этих событий мы знаем, что они не происходили на глазах у многотысячной толпы пришельцев из будущего. Тогда где же они? Это временной аналог парадокса Ферми^[281] о разумных инопланетянах: если их полно по всей галактике, то где же они? Почему они до сих пор нас не посетили? Другие временные парадоксы можно найти в основе сюжетов рассказов Роберта Хайнлайна «По собственным следам» и «Все вы, зомби…». В последнем герой, путешествующий во времени, умудряется стать собственным отцом, сыном и — после смены пола — матерью. Когда его спрашивают, откуда он взялся, он отвечает, что ему-то это наверняка известно. Главная загадка в том, откуда взялись все остальные. Дэвид Джерролд в романе «Дублированный» довел эту идею до крайности.

На протяжении последних десятилетий серьезные физики начали думать о возможности путешествий во времени и разрешении связанных с ними парадоксов. Своей работой они отдают дань повествовательному императиву Круглого мира. Причина, по которой эти вопросы их интересуют, несомненно, лежит в том, что, будучи детьми, они читали истории Уэллса, Силверберга, Хайнлайна и Джерролда. Когда они стали профессиональными физиками, эти истории всплыли в их подсознании, и они всерьез ухватились за эту идею — не как за практическую инженерную задачу, но как за теоретическую проблему.

А позволяют ли законы физики совершать путешествия во времени? Наверняка вы считаете, что нет, однако удивительные результаты теоретических исследований свидетельствуют об обратном. До запуска машины времени нам ещё далеко, к тому же мы, возможно, упускаем из виду какой-нибудь базовый принцип физики, который изменит ответ на отрицательный, но факт в том, что сегодня общепризнанная передовая физика не воспрещает путешествий во времени. Наоборот, она даже предлагает ряд сценариев их осуществления.

Эти исследования проводятся в контексте общей теории относительности, согласно которой пространственно-временной континуум может искривляться от гравитационного воздействия. Или, если точнее, гравитация сама возникает в результате таких искривлений, «искаженного пространства — времени». Физики ищут не машину времени, а «замкнутую времениподобную кривую». Такая кривая отвечает объекту, который отправляется в будущее и попадает в собственное прошлое, таким образом оказываясь пойманным в замкнутой «временной петле».

Лучший из известных способов создания замкнутой времениподобной кривой — это применение кротовой норы. Он представляет собой короткий путь сквозь пространство, возникающий в результате слияния черной дыры с белой, обратной ей во времени. Если черная дыра всасывает все, что находится рядом с ней, то белая их выплевывает. Кротовая нора всасывает объекты черным концом и выплевывает из белого. Сама по себе она скорее является передатчиком материи, чем машиной времени, но применимо к знаменитому парадоксу близнецов работает именно как машина времени. Согласно теории относительности для объектов, движущихся с очень высокими скоростями, время замедляется. То есть, если один из пары близнецов быстро-быстро полетит к далекой звезде, а потом вернется, он состарится меньше, чем его сестра, которая все это время находилась дома. Предположим, близнец-путешественник берет с собой белый конец норы, в то время как его сестра остается у черного. И когда он возвращается, белый конец оказывается моложе черного: выход из норы лежит в прошлом относительно входа в неё. Таким образом, все, что засасывается черным концом, выплевывается в собственном прошлом. Поскольку белый конец теперь оказывается прямо возле черного — ведь близнец вернулся домой, — объект может перескочить черную дыру и наматывать круги по этой пространственно-временной петле снова и снова, описывая замкнутую времениподобную кривую.

Создание такого устройства на практике осложнено многими проблемами, главная (!) из которых состоит в том, что кротовая нора разрушается слишком быстро и объект не успевает пройти сквозь неё, если только её не удерживать, пронизав «экзотической материей» с отрицательной энергией. Тем не менее ничего из этого не нарушает современных законов физики. А как в таком случае быть с парадоксами? Оказывается, законы физики запрещают ряд подлинных парадоксов, хотя и не имеют ничего против многих ситуаций, которые кажутся парадоксами. Для понимания разницы весьма полезно использовать метод, известный как диаграммы Фейнмана. Эти диаграммы представляют собой изображение движения объекта (как правило, частиц) в пространстве и времени.

Приведем пример кажущегося парадокса путешествий во времени. Человек заперт в бетонной клетке, без еды, без воды и без возможных путей выхода. И пока он в отчаянии сжался в углу и ожидает смерти, дверь открывается. И на пороге появляется… он сам. Он прибыл из будущего с помощью машины времени. Но как ему удалось для этого попасть в будущее? Вот в чем парадокс. Ну, может быть, какой-нибудь добрый человек открыл дверь и выпустил его…

В причинно-следственных связях в этой истории присутствует что-то весьма странное, но, как показывает диаграмма Фейнмана, она не нарушает законов физики. Во-первых, человек следует пространственно-временной траектории, согласно которой оказывается в клетке, а затем выходит из неё в открытую дверь. Эта временная цепь тянется в его будущем до тех пор, пока он не находит машину времени. Затем цепь меняет направление на обратное и устремляется в прошлое до момента, когда он обнаруживает запертую клетку. Он открывает её, и его временная цепь снова поворачивает обратно — теперь в его собственное будущее. Так человек проходит сквозь время по зигзагообразной траектории, при этом на каждом этапе законы физики остаются в силе. Конечно, при условии, что его машина времени тоже согласуется с этими законами.

Но дедушкин парадокс этим методом объяснить нельзя. Временная цепь, ведущая от дедушки к убийце, рвется с возвращением убийцы — она не имеет последовательного сценария даже на диаграмме Фрейнмана. Стало быть, некоторые истории о путешествиях во времени совместимы с законами физики и содержат хоть и искаженные, но логичные причинно-следственные связи, а другие столь же убедительные истории не согласуются с законами. От дедушкиного парадокса можно избавиться, если предположить, что изменение прошлого логически противоречивым способом переключает вас в альтернативную вселенную — скажем, в параллельный мир из теории квантовой механики. Но в этом случае убитый вами человек будет приходиться дедушкой не вам, а альтернативной версии вас. Следовательно, это «разрешение» дедушкиного парадокса просто жулит.

Если принять все это во внимание, подход волшебников к решению проблем, связанных с путешествиями во времени, представляется весьма разумным!

Глава 29

ВЕСЬ «ГЛОБУС» — ТЕАТР

Эльфы не тратили много времени на серьезные размышления. Они управляли людьми, которые думали за них. Они не занимались музыкой, не рисовали картин, не вырезали из дерева и не ваяли из камня. Их талантом был контроль разумом — и это было единственным, в чем они преуспели.

Однако были среди них и такие, кто прожил тысячи лет и, не обладая выдающимся умом, накопил массу наблюдений, опыта, цинизма и памяти, которую люди, и того не имея, сочли бы мудростью. Одна из величайших эльфийских мудростей сводилась к тому, что они никогда сами не читали.

Они нашли несколько клерков, чтобы те прочитали пьесу.

Они прослушали её.

Затем, когда пьеса была окончена, королева сказала:

— И что, волшебники сильно интересовались этим человеком?

— Да, ваше величество, — ответил один из старейшин.

Королева нахмурилась.

— Эта… пьеса… хороша. Она обращается к нам… по-доброму. Со смертными мы строги, но честны. Мы вознаграждаем тех, кто хорошо сотрудничает с нами. Наша красота преподносится удовлетворительно. Наши… отношения с мужем показаны более романтичными, чем следовало бы, но тем не менее… она хороша, она укрепляет наше место в мире людей. Один из волшебников в самом деле носил её с собой.

Один из старших эльфов прочистил горло.

— Наша хватка слабеет, ваше величество. Люди становятся более… как бы это сказать… любопытными?

Королева метнула на него взгляд, но тот был старше многих королев и не отступил.

— Ты думаешь, это нам навредит? У них сговор против нас?

Старшие эльфы переглянулись. Они думали, что здесь имел место сговор, прежде всего потому, что они обязаны были выявлять такие вещи. За незамеченный сговор они отвечали головой перед судом фей.

— Мы думаем, что это возможно, — наконец ответил он.

— Почему? Каким образом?

— Нам известно, что волшебники были замечены в компании автора, — сказал эльф.

— А вы не думали, что они, может быть, пытались сделать так, чтобы он не написал этой пьесы? — резко проговорила королева. — Вы видите хоть какую-нибудь возможность того, что эти слова причинят нам вред?

— Мы пришли к заключению, что не видим… однако имеем предчувствие, что каким-то образом…

— Это же так просто! К нам наконец проявили настоящее уважение, а волшебники пытаются не дать им показать его! Неужели вы так глупы, чтобы это заметить?

Она повернулась на каблуке, и её платье вскружилось.

— Это непременно случится, — сказала она. — Я сама это проконтролирую!

Старшие эльфы выходили, не глядя ей в лицо. Им было известно, что бывает, когда она в таком настроение.

На лестнице один из эльфов сказал:

— Мне просто интересно… кто-нибудь из нас может опоясать всю Землю за три минуты?

— Для этого нужен очень длинный пояс, — ответил другой.

— А ты хотел бы, чтобы тебя называли Душистым горошком?

Глаза старого эльфа были серыми, испещренными серебряными пятнышками. Они видели много ужасных вещей в свете многих солнц, и большинство из них доставили ему удовольствие. Он считал людей ценной добычей. Ни одно другое существо не испытывало столь глубокого восхищения, ужаса и подозрения. Ни одно другое существо не было способно создавать у себя в уме монстров. Но иногда казалось, что они не стоили приложенных усилий.

— Не думаю, — ответил он.

— Итак, Уилл. Ты же не против, если я буду так к тебе обращаться? Ой, декан, принеси Уиллу ещё пинту этого противного эля, хорошо? Итак… о чем это я… ах, да, мне в самом деле понравилась эта твоя пьеса. Я вообще считаю, она великолепна!

Чудакулли весь светился. Вокруг него в трактире суетились люди.

Уилл попытался сосредоточиться.

— Какая это была пьефа, любежный фэр?

Улыбка не сошла с лица аркканцлера, но её края начали опускаться. Он никогда не был сторонником чтения, если оно не было вызвано необходимостью.

— Та, которая про короля, — ответил он, пытаясьуменьшить риск ошибиться.

Ринсвинд, сидевший за другим краем стола, отчаянно изображал пантомимы.

— Кролик, — говорил Чудакулли. — Крыса. Хорек. Вроде бы… шляпа. Крыса. Грызун. Что-то с зубами.

Ринсвинд, сдавшись, наклонился над столом и что-то шепнул.

— Что-то про гадюку. Как человек женился на гадюке. В смысле, на вздорной женщине. Не на настоящей гадюке, конечно. Кто же станет жениться на настоящей гадюке? Это было бы совсем глупо.

Уилл моргнул. Будучи актером и драматургом, он не привык отказываться от угощения выпивкой, а эти люди вели себя весьма щедро по отношению к нему. Более того, они казались ему совершенно ненормальными.

— Э-э… благодарю, — проговорил он.

Он ощущал на себе чей-то взгляд, а также странный и неприятный животный запах. Повернувшись на лавке кругом, он был вознагражден широкой улыбкой. Она занимала все пространство между краем глубокого капюшона и воротником камзола. Была видна и пара карих глаз, но в глаза прежде всего бросалась улыбка.

Библиотекарь поднял свою кружку и дружелюбно кивнул Уиллу. Улыбка при этом стала ещё шире.

— Я уверен, тебе постоянно об этом говорят, — продолжил Чудакулли, хлопнув его по спине так сильно, что его эль расплескался, — но у нас есть для тебя кое-какая идея. Декан, ещё по кружечке, хорошо? Что-то местный эль слабоват. Так, значит, идея, — он ткнул Уилла в грудь. — Слишком много королей — вот в чем беда. А чего хочет публика, которая ходит в театры и протирает штаны?

— Башмаки, — поправил Ринсвинд.

— Чего?

— Стирает башмаки, аркканцлер. В театре в основном стоячие места.

— Ну ладно, пусть будут башмаки. Все равно ведь протирает. Благодарю, декан. Ваше здоровье! — Чудакулли аккуратно вытер губы и вновь повернулся к Уиллу, который пытался уклониться от тыкающего в него пальца.

— Стирают башмаки, ха-ха, — сказал он и моргнул. — Забавно-забавно, с нами когда-то то же самое приключилось. Да, пару лет назад, в день летнего солнцестояния, эти ребята пытались поставить пьесу для короля, а потом раз — и повсюду оказались эльфы, ха-ха. Ну что, профессор, я выпью ещё за твой счет — он слишком горький, чтобы считаться серьезной выпивкой. Так о чем это я? Ах да, об эльфах. Значит, ты должен… тебе нужно… эй, а ты чего не записываешь?

Утром Ринсвинд сумел открыть глаза лишь с четвертой попытки, да и то с помощью обеих рук. Сначала его мозг подтормаживал, словно шестеренки в нем крутились вхолостую, но затем заработали большие и страшные механизмы.

— Вх дл дер… — проговорил он, но быстро вернул контроль над речевым аппаратом.

Обрывки прошлой ночи выползли из тени и принялись исполнять свой предательский танец у него перед глазами. Он застонал.

— Мы же не могли этого сделать, правда же? — пробормотал он.

Память подсказала ему: это было только начало…

Ринсвинд сел и подождал, пока все вокруг не перестанет кружиться.

Он сидел на полу библиотеки. Остальные волшебники были разбросаны по всему залу, некоторые раскинулись на книжных полках. В воздухе стоял тяжелый пивной запах.

События следующего получаса скрыты занавесом. Когда он поднимается, мы видим, что волшебники уже сидят за столом.

— Должно быть, это все из-за свиных шкварок, — предположил декан.

— Я не помню никаких свиных шкварок, — пробормотал Думминг.

— Ну, было что-то хрустящее. По-моему, оно ещё шевелилось.

— А я совершенно уверен, что все это последствия наших путешествий, — сказал Чудакулли. — Должно быть, такие вещи очень сильно сказываются на организме. Мы так сильно концентрировались на нашем деле, что, как только расслабились, нас будто распружинило.

Волшебники потихоньку оживились. Жалкое пьянство было большим позором для джентльменов, которые могли высидеть целый ужин за преподавательским столом в Незримом Университете, но временна́я болезнь… да, это накладывало особый отпечаток. Хоть они и могли жить с этой болезнью, но все равно предпочли бы, чтобы её не было.

— Точно! — согласился профессор современного руносложения. — Дело вовсе не в драке!

— И не в пирушке — она была довольно умеренной по нашим меркам, — сказал декан.

— Да мы вообще не опьянели! — живо поддержал заведующий кафедрой беспредметных изысканий.

Память Ринсвинда, к сожалению, вела себя в буквальном смысле вероломно. Она прекрасно все сохранила.

— Так что же, — сам того не желая, спросил он, — мы не рассказывали Уиллу ничего такого?

— Какого такого? — не понял Чудакулли.

— Ну, про нашу магическую библиотеку, например. Вы ещё говорили: «Это хорошая идея, можешь ей воспользоваться», а ещё про ланкрских ведьм и о том, как они возвели на престол своего нового короля, и как сюда прорвались эльфы, и про вечную вражду семей Силачия и Вентурия…

— Мы все это рассказали? — изумился Чудакулли.

— Да. А ещё про страны, в которых мы побывали. И много чего ещё.

— Почему меня никто не остановил?

— Декан пытался. По-моему, это тогда вы ударили его заведующим кафедрой беспредметных изысканий.

Волшебники сидели в пропахшей элем комнате.

— Может, попробуем все заново? — спросил профессор современного руносложения.

— И что, сказать ему, чтобы он все забыл? — сказал Чудакулли. — Не мели ерунды, приятель!

— Думаю, мы могли бы вернуться назад в прошлое и не дать себе рассказать…

— Ну уж нет! Хватит этого! — оборвал его аркканцлер.

Ринсвинд вынул свой экземпляр пьесы и положил перед собой. Волшебники замерли.

— Продолжай, — сказал Чудакулли. — Расскажи все. Что он написал?

Ринсвинд открыл книгу и прочитал пару строк наугад:

— Нет-нет-нет, — бормотал декан, обхватив голову руками. — Прошу, скажите кто-нибудь, что мы не пели ему «Ежика»…

Ринсвинд читал дальше про себя, шевеля губами. Он перевернул несколько страниц, а затем вернулся к началу.

— Всё на месте, — сказал он. — Те же плохенькие шутки, та же неправдоподобная сумятица — всё! Как и было! Только теперь все это случится здесь!

Волшебники осмелились обменяться довольными взглядами.

— Ну, хорошо, значит, всё, — сказал Чудакулли. — Дело сделано.

Ринсвинд перевернул ещё несколько страниц. Его воспоминания о прошлой ночи были несвязными, но даже настоящий гений не смог бы извлечь какой-либо смысл, когда целая куча пьяных волшебников гомонит одновременно.

— Гекс? — позвал он.

— Да? — отозвался хрустальный шар.

— Эта пьеса будет поставлена в этом мире?

— Есть такое намерение, — ответил голос Гекса.

— А потом что случится?

Гекс рассказал ему, а затем добавил:

— Это один из возможных исходов.

— Погоди, — вмешался Думминг. — А их больше одного?

— Разумеется. Спектакль может не состояться. Фазовое пространство содержит газету с отчетом о первой постановке, которая закончилась пожаром, повлекшим гибель десятков человек. В результате театры были закрыты, а драматург погиб во время мятежа. Его закололи пикой.

— Ты имеешь в виду, алебардой? — поправил его Чудакулли.

— Пикой, — повторил Гекс. — Это сделал торговец рыбой.

— А с цивилизацией что случилось?

Гекс выдержал паузу, а затем произнес:

— Человечеству не хватило трех лет, чтобы покинуть планету.

Глава 30

ЛОЖЬ ДЛЯ ЛЮДЕЙ

Прошу, скажите кто-нибудь, что мы не пели ему «Ежика»…

«Ежик» был известной в Плоском мире песенкой, вроде нашей «Эскимо Нелл». Впервые она встречается в «Вещих сестричках», где звучит её приставучий припев: «Вот только с ежиком вышел прокол». Ради свершения мести волшебники применили силу истории, с помощью которой они зарядили свое секретное оружие — Шекспира. Они не сомневались, что он произведет эффект не меньший, чем межконтинентальная баллистическая ракета с разделяющимися головными частями. Но, прежде чем пускать его в ход, они не на шутку обеспокоились вероятным нанесением сопутствующего ущерба, а именно культурным разложением, которое мог вызвать «Ежик».

Такое последствие немногим лучше вечной эльфийской инвазии, но в целом более желательно.

В Круглом мире истории обладают столь же мощной силой, что и в его вымышленном аналоге. Эта сила заключена в них потому, что мы обладаем разумом, а разумом мы обладаем потому, что в них заключена сила. Здесь мы снова сталкиваемся с комплицитностью, и все, что нам остается, это разобраться в ней.

И пока мы будем это делать, не забывайте, что Плоский и Круглый мир не так разнятся, как дополняют друг друга. Каждый из них — во всяком случае, по собственному суждению — способствовал появлению другого. У нас Диск считается фантазией, порождением разума, а Плоский мир представляет собой серию романов (невероятно успешных), керамических фигурок, компьютерных игр и аудиокниг. Плоский мир живет благодаря магии и повествовательному императиву. События происходят в нем потому, что этого от них ждут люди, а также потому, что это необходимо для продолжения истории. Круглый мир считает Плоский своим творением.

На Диске придерживаются тех же взглядов — только с точностью до наоборот. Волшебники Незримого Университета знают, что Круглый мир — это порождение Плоского, непредвиденный побочный эффект чрезвычайно успешной попытки расщепления чуда и создания первой самоподдерживающейся магической цепной реакции. Им это известно потому, что они сами являлись свидетелями его сотворения. Круглый мир был умышленно создан недоступным для магии. И свободный от неё вакуум, как ни странно, приобрел собственные регулирующие принципы — правила. События происходят в Круглом мире потому, что следуют из этих правил. Однако почитать их и понять, к чему они ведут, невероятно тяжело. Их последствия эмерджентны. Волшебники познали это на горьком опыте: любые их прямые попытки — например, сотворение жизни или внедрение экстеллекта — непременно выходили боком.

Эти две точки зрения не противоречат одна другой — ведь они относятся к разным мирам. И все же благодаря взаимосвязям Б-пространства эти два мира делают друг друга более понятными.

Странный дуализм между Круглым и Плоским мирами перекликается с аналогичным ему примером Разума и Материи. С возникновением Разума в Круглом мире произошла удивительная перемена. В Плоском мире возник повествовательный императив. Зародилась магия. Вместе с эльфами, вампирами, мифическими существами и богами. Что характерно, все они появились непрямым, косвенным способом, равно как и связь между правилами и их последствиями. Они возникли не совсем благодаря силе историй — она лишь заставила разум попытаться воплотить истории в жизнь. Попытки не всегда венчались успехом, но даже в случае неудач Круглый мир все равно менялся.

Повествовательный императив прибыл в Круглый мир подобно мелкому богу и рос одновременно с верой людей. Когда миллион человек верит в одну и ту же историю и пытается воплотить её, их общий вес может компенсировать индивидуальную неэффективность.

В Плоском мире нет науки — есть только магия и рассказий. Поэтому волшебники облекают плоскомирскую науку в проект «Круглый мир» — об этом подробно говорится в книге «Наука Плоского мира». Круглый мир поддерживает изящную симметрию: в нем нет ни магии, ни рассказия, поэтому люди воплощают их в форму историй.

Повествовательный императив не может возникнуть без рассказия — и здесь решающую роль сыграл Разум. Императив по пятам следовал за повествованием, и они оба комплицитно эволюционировали — ведь если есть история, значит, есть тот, кто хочет, чтобы она сбылась. Тем не менее история немного превосходит силу принуждения.

От остальных существ, населяющих эту планету, людей отличает не язык, не математика и не наука. И даже не религия, искусство или политика. Все это лишь побочные эффекты, возникшие в результате изобретения историй. Теперь может казаться, что без языка никаких историй быть не могло, но это иллюзия, вызванная нашей нынешней одержимостью записывать истории в словесном виде на бумаге. Но ещё до появления слова «слон» можно было указать на слона пальцем и показать выразительный жест, нарисовать его на стене пещеры вместе с летящими копьями или вылепить его фигурку из глины и разыграть с ней сценку охоты. Эта история ясна как день, а охота на слона просто следовала за ней.

Мы не Homo sapiens, не разумные. Мы — третьи шимпанзе. От обыкновенных шимпанзе, Pan troglodytes, и бонобо, Pan paniscus, нас отличает нечто более тонкое, нежели огромный мозг, который у нас в три раза больше в пропорции к массе тела. Нас отличали его возможности. А наиболее существенным его вкладом в наше понимание вселенной стала сила истории. Мы — Pan narrans, шимпанзе рассказывающие.

Даже сегодня, спустя пять миллионов лет после того, как наши пути эволюции с шимпанзе разошлись, мы по-прежнему управляем своими жизнями с помощью историй. Каждое утро мы покупаем газету, чтобы узнать, как мы сами себе говорим, что творится в мире. Но большинство творящихся в мире событий, даже весьма важных, никогда не попадает в газеты. Почему? Да потому что их пишут журналисты, а каждый журналист с пеленок знает, что читателей прежде всего цепляет история. Событие, не представляющее никакой важности для планеты, например развод какой-нибудь кинозвезды, — это история. А события, имеющие значение, например применение хлорфторуглеродов (CFC) в качестве пропеллента в аэрозольном баллончике с кремом для бритья, — нет. Конечно, и из этого можно состряпать историю, но только если обнаружится, что эти самые хлорфторуглероды разрушают озоновый слой — для такой истории у нас даже есть название: «озоновая дыра». Но никто не слышал этой истории, когда в магазинах стали продавать эти аэрозоли — хотя это событие сыграло важную роль.

Религии всегда осознавали силу хорошей истории. Чудеса имеют бо́льший успех в массах, чем обыденные добрые дела. Если кто-то поможет бабушке перейти через дорогу, это ещё не будет историей, а вот если мертвый вдруг воскреснет — определенно будет. И вообще, если вы не можете рассказать убедительной истории о своем исследовании, его никто не опубликует. А если кто-нибудь и опубликует, все равно никто ничего не поймет. Законы движения Ньютона — это простые коротенькие истории о том, что происходит с комками материи, когда к ним прикладывают силу; они недалеко ушли от выражения вроде «если продолжать прикладывать к ним силу, они будут двигаться все быстрее». И «все движется по кругу», как сказал бы Думминг.

Почему мы так привязаны к историям? Наш разум слишком ограничен, чтобы уцепиться за вселенную в том виде, какая она есть. Мы малые создания в огромном мире и не способны представить его целиком и в мельчайших подробностях. Вместо этого мы пользуемся упрощенными представлениями об ограниченных участках вселенной. Простые модели, приближенные к реальности, кажутся нам чрезвычайно привлекательными. Благодаря своей простоте они легки для понимания, но от этого мало толку, если они не работают. При упрощении сложной системы по какому-либо принципу, будь то воля Божья или уравнение Шрёдингера, у нас возникает ощущение, что мы в самом деле чего-то достигли. Наши модели — это истории, и наоборот, истории — это модели более сложной реальности. Наш разум автоматически заменяет сложное простым. Если в истории звучит слово «собака», мы мгновенно получаем в уме её изображение: большой, неуклюжий лабрадор с пушистым хвостом, свисающим языком и болтающимися ушами^[283]. Наше зрение аналогичным образом заполняет пробел слепого пятна.

Мы учимся ценить истории ещё детьми. Детский ум быстр и способен, но в то же время неконтролируем и неискушен. Истории вызывают у него интерес, а взрослые понимают, что ничто не может внушить ребенку какую-нибудь идею лучше, чем история. Они легко запоминаются и рассказчиком, и слушателем. Когда ребенок становится взрослым, он сохраняет любовь к историям. Взрослые должны уметь рассказывать детям истории, иначе они не смогут передать культуру. А ещё взрослые должны уметь рассказывать истории другим взрослым, своим начальникам или товарищам, потому что они имеют понятную структуру в отличие от беспорядочной реальности. Истории всегда логичны — вот почему Плоский мир более убедителен, чем Круглый.

Наш разум выдумывает истории, а те — формируют его. Комплект «Собери человека» в каждой культуре складывается из историй и на них же держится. История может служить правилом жизни в какой-нибудь культуре, полезной уловкой, необходимой для выживания, ключом к великолепию вселенной или предположением о том, что может произойти, если мы будем следовать определенному курсу. Истории составляют карту фазового пространства бытия.

Некоторые из историй созданы лишь ради развлечения, но даже в них, где-то в глубине, содержится посыл — как в случае с Румпельштильцхеном. Другие же представляют собой миры «если», которые помогают нам принимать гипотетический выбор и воображать его последствия. В «гнезде разума» идёт игра слов. И некоторые из этих историй обладают настолько убедительной логикой, что их повествовательный императив берет верх, а сами они претворяются в замысел. А замысел — это история с намерением воплощения её в жизнь.

В Круглом мире, который лежит в хрустальной сфере, запертый в библиотеке Незримого Университета, наша история приближается к своей кульминации. Уилл Шекспир написал пьесу («Сон в летнюю ночь», разумеется), которая, по мнению эльфов, укрепит их власть над разумом людей. Она вступила в противоречие с представлениями Ринсвинда о том, что он собирался сделать, а разлетающиеся искры запустили в движение сюжет. Чем она закончится? Это одна из обязательных составляющих истории. Вам нужно просто дождаться и увидеть все самим.

Мы уже видели, как наша история развивается в соответствии с эмерджентной динамикой, — даже несмотря на то что все сущее следует жестким правилам, самой истории тоже приходится ждать, чтобы узнать, чем все кончится. Да, этот мир следует правилам, но здесь нельзя срезать путь и попасть в пункт назначения раньше установленного срока. История — это рассказ из книги, «предписанный» фаталистичным образом. Это рассказ, который дописывает сам себя по ходу действия — будто вам его читают, а вы слушаете. Он пишется даже сейчас…

В философском смысле история, которая уже написана, и история, которая пишется одновременно с тем, как вы её читаете, имеют ряд существенных отличий. В первом случае каждое содержащееся в ней предложение предопределено, причём её исход не просто единственный из возможных, но и «известен» заранее. У второй истории следующего предложения ещё не существует, а финал неведом даже рассказчику. Сейчас вы читаете историю первого типа, хотя, пока мы её писали, она относилась ко второму. И вообще, сначала она была совсем другой — но этой другой мы никогда не писали. Философы давно уже поняли, что определить, какой тип историй соответствует нашему миру, — задача не из легких. Если бы у нас была способность перезапустить мир, мы, возможно, обнаружили бы, что во второй раз он будет вести себя иначе, а значит, история вселенной окажется историей, которая разворачивается по ходу действия, а не изложена на бумаге.

Но едва ли такой эксперимент осуществим.

Наше восхищение историями понуждает нас совершать множество ошибок, касающихся наших отношений с окружающим миром. Например, быстрое распространение слухов — это дань нашей любви к пикантным историям, превосходящей критическое мышление. Вот от чего нас так усердно старается защищать научный метод — от веры в то, во что вам просто хочется верить. Или — в случае некоторых слухов — от веры, основанной лишь на той причине, что вы боитесь, будто это окажется правдой. Слухи — это лишь один пример более общего понятия, впервые сформулированного в книге Ричарда Докинза «Эгоистичный ген» в 1976 году. Он представил эту точку зрения, чтобы обсудить эволюционную систему, отличную от дарвинистической теории эволюции. Этим понятием был мем. А связанная с ним меметика — это попытка науки постичь силу истории.

Слово «мем» было придумано по аналогии с «геном», а «меметика» — с «генетикой». Гены передавались от одного поколения организмов следующему, а мемы — от одного человеческого разума другому человеческому разуму. Мем — это идея настолько привлекательная, что человеческому разуму хочется передать её другим. Песня «С днем рождения тебя» — в высшей степени успешный мем; таким же успехом долгое время пользовался коммунизм, хотя он являлся сложной системой идей, или «мемплексом». Идеи существуют в виде скрытых моделей активности в мозгу, и отсюда следует, что мозг вместе со связанным с ним разумом формирует среду, в которой мемы могут существовать и распространяться. Точнее, дублироваться — ведь когда вы учите ребенка петь «С днем рождения тебя», сами вы не забываете слов песни. «Ежик» — это столь же успешный плоскомирский мем.

Когда домашние компьютеры распространились по всему земному шару и оказались неразрывно связаны с экстеллектом Интернета, созданная ими среда породила вероломную, сидящую в микросхемах форму мема — компьютерные вирусы. Пока что все вирусы, судя по всему, умышленно написаны людьми, хотя как минимум один из них благодаря ошибке при программировании стал более успешным репликатором, чем предполагал его разработчик. Имитация «искусственной жизни» с применением эволюционирующих компьютерных программ часто осуществляется внутри «раковины», изолирующей её от внешнего мира ради защиты от маловероятной, но возможной эволюции компьютерных вирусов, которые могут представлять действительно серьезную угрозу. Всемирная сеть, бесспорно, достаточно сложна, чтобы развить собственные вирусы — для этого нужно лишь достаточное количество времени.

Мемы — это вирусы разума.

В своей книге «Меметическая машина» Сьюзан Блэкмор пишет, что «мемы распространяются беспорядочно, независимо от того, полезны ли они, или нейтральны, или вовсе наносят явный вред». Песня «С днем рождения тебя», как правило, безвредна, хотя и в ней можно усмотреть скрытую пропаганду международной торговли — стоит лишь задаться такой целью. Реклама — это намеренная попытка дать мемам волю; успешная рекламная кампания набирает обороты, распространяясь по «сарафанному радио», общедоступному телевидению или газетам. Иногда реклама может оказывать благотворное влияние (как, например, реклама кампании «Оксфэм»), а иногда — причинять явный вред (как реклама табака). На самом деле мемы вредны, но это не мешает распространяться с завидной эффективностью — взять, к примеру, «письма счастья» или аналогичные им финансовые пирамиды. Так же как ДНК распространяется, не имея, собственно, сознательных стремлений, мемы дублируются, не преследуя никаких целей. Люди, выпускающие их, могут иметь явные намерения, но сами мемы — нет. Те, что заставляют разумы людей увеличивать их количество, преуспевают, но те, которым это не удается, — затухают или в лучшем случае продолжают жить подобно маленьким очагам заражения. Распространение мема во многом напоминает распространение болезни. И так же, как вы можете защитить себя от некоторых заболеваний, приняв необходимые меры предосторожности, вы можете защититься от заражения мемом. Способность мыслить критически и подвергать сомнению утверждения, основанные на мнении авторитетов, а не на реальных свидетельствах, — вот эффективные методы защиты от них.

Вот наше послание вам. Не нужно быть жертвой силы истории, как квизитор Ворбис, поверженный обычной черепашкой, Гневом Омьим. Можно быть матушкой Ветровоск, которая, как опытный мореплаватель, дрейфующий по пространству историй, приспосабливается к каждому дыханию ветра повествования (а это дорого стоит, уж поверьте) и в одиночку сражается с бурей, избегая Мелководья Догм и Сциллы и Харибды Нерешительности…

Простите, нас несколько занесло. Мы хотели сказать, что если вы поймете силу истории и научитесь замечать, когда ей злоупотребляют, то заслужите полное право называть себя Homo sapiens.

Блэкмор в своей книге приводит доводы, что многие аспекты человеческой природы гораздо проще объясняются посредством меметики и механизмов распространения мемов, чем с помощью какой бы то ни было альтернативной теории. В нашей терминологии меметика проливает свет на комплицитность между интеллектом и экстеллектом, между индивидуальным разумом и культурой, частью которой он является. Некоторые критики в ответ заявляют, что в меметике нельзя даже выделить основную единицу мема. К примеру, считать ли мемом первые четыре ноты Пятой симфонии Бетховена (да-да-да-ДАМ) или мем — это вся симфония целиком? Оба успешно распространяются: вторая — в головах любителей музыки, первая — во всем разнообразии умов.

Но такая критика никогда не оказывает существенного влияния при развитии новой теории. Впрочем, её это ничуть не останавливает. К тому моменту, когда научная теория сможет с абсолютной точностью «определить» свои понятия, она уже успеет себя изжить. Подавляющее большинство понятий определить таким образом невозможно — даже такие, как, например, значение слова «живой». Или что конкретно означает слово «высокий»? А «богатый»? «Влажный»? «Убедительный»? Не говоря уже о «слуде». Если уж на то пошло, то и основная единица генетики не определена подобающим образом. Что это, основание ДНК? Цепочка ДНК, кодирующая белок, — то есть «ген» в более узком смысле? Цепочка ДНК с определенной функцией — ген в более широком смысле? Хромосома? Целый геном? Обязательно ли она должна содержаться внутри организма? Бо́льшая часть ДНК ничего не оставляет для будущего: ДНК есть и у мертвых чешуек кожи, опавших листьев, гниющих бревен…

Знаменитая фраза Докинза «За окном идёт дождь из ДНК», описывающая пушистые семена ивы и приведенная в начале пятой главы его книги «Слепой часовщик», — это поэтический образ. Но лишь малая часть этой ДНК во что-нибудь превратится — в основном это просто молекулы, которые распадутся вместе с гниением семян. Немногие семена выживут, чтобы прорасти, ещё меньше станет растениями, а бо́льшая часть погибнет или будет съедено раньше, чем вырастет в ивовое дерево и произведет следующий дождь из семян. ДНК должна оказаться в нужном месте (для видов, размножающихся половым путем, — в яйцах или сперме) и в нужное время (в момент оплодотворения) и только потом распространяться в каком-либо генетическом смысле. Несмотря на все это, генетика остается настоящей наукой — причём очень интересной и важной. Значит, размытость определений — не лучшее оружие против меметики, и не только против неё.

В своих ранних рассуждениях Докинз как бы попутно заметил, что религия — это мем типа «Если не хотите гореть в вечном пламени, вы должны верить в это и передавать своим детям»^[284]. Бесспорно, популярность религии гораздо сложнее, однако суть идеи действительно такова — ведь данное утверждение довольно близко к главному посылу многих (но не всех) религий. Теолог Джон Боукер настолько встревожился этим предположением, что написал книгу «Бог — вирус?», чтобы его опровергнуть. Его обеспокоенность доказывает, что он увидел в этом важный (и, по его мнению, опасный) вопрос.

Блэкмор определяет, что религия, как и всякая идеология, слишком сложна, чтобы передаваться посредством одного-единственного мема, так же как организм слишком сложен, чтобы его можно было передать посредством одного-единственного гена. Докинз был с этим согласен и сформулировал понятие «коадаптированных мемических комплексов». Они представляют собой системы коллективно дублирующихся мемов. Мем «Если не хотите гореть в вечном пламени, вы должны верить в это и передавать своим детям» слишком прост, чтобы многого добиться, но если он сопряжен с другими мемами — например, «Способ избежать вечного пламени можно найти в Священной книге» и «Прочти Священную книгу либо будь проклят навеки», — то весь набор мемов образует сеть, которая сможет дублироваться гораздо эффективно.

Теоретик назвал бы такой набор «автокаталитическим сетом»: каждый мем катализирован некоторыми (или всеми) другими, способствующими его дублированию. В 1995 году Ганс-Сис Шпиль ввел термин «мемплекс». Блэкмор написала целую главу под названием «Религии как мемплексы». Если эти доводы вам интересны, задержитесь здесь ещё немного. Скажете, религия — это не набор убеждений и инструкций, которые можно успешно передать от одного человека другому? Так это то же, что «мемплекс». Тогда, если хотите, замените «религию» на «политическую партию» — только не на ту, которую поддерживаете, разумеется. Передать тем идиотам, которые поддерживают/осуждают (нужное подчеркнуть) экономику свободного рынка, государственные пенсии, государственную собственность предприятий, исполнение государственных функций частниками… И имейте в виду, что если секрет распространения вашей религии может заключаться в том, что она истинна, то другие, ложные, религии не смогут распространяться таким же способом. Тогда какого же черта здравомыслящие люди верят в такую ерунду?

Да потому что это успешный мемплекс.

О передаче идеологии меметическим путем говорит множество свидетельств. К примеру, каждая из мировых религий (за исключением древних, чьи истоки утеряны в тумане веков), очевидно, начиналась с немногочисленных групп верующих с харизматичным лидером. Они характерны для определенного культурного фона — мему необходима плодородная почва, в которой он будет расти. Многие священные верования христиан, к примеру, кажутся абсурдными каждому, кто вырос вдали от христианских традиций. Непорочное зачатие? (Пусть оно на самом деле возникло в результате некорректного перевода «юной девы» с иврита, но это неважно.) Воскрешение из мертвых? Превращение причастного вина в кровь? Причастного хлеба в тело Христа — и вы это едите? Правда? Для верующих, конечно, все это имеет смысл, но у посторонних, не зараженных мемом, вызывает смех^[285].

Блэкмор указывает на то, что, когда дело доходит до выбора между творением добра и распространением мема, религиозные люди склоняются ко второму. Для большинства католиков — и не только для них — мать Тереза была святой (и наверняка ею станет в свое время). В своих деяниях в трущобах Калькутты она проявила самоотверженность и альтруизм. Она сделала много добра — тут никаких вопросов нет. Но некоторые калькуттцы чувствуют, что она отвернула внимание от настоящих проблем и помогала лишь тем, кто принимал учения её веры. К примеру, она решительно осуждала контроль над рождаемостью — хотя эта практическая мера могла бы принести много добра юным девушкам, нуждавшимся в помощи. Но католический мемплекс его запрещает, и мем со скрипом одерживает верх. Блэкмор подводит итоги следующим образом:

«Эти религиозные мемы не создавались с намерением добиться успеха. Они представляли собой лишь поведения, идеи и истории, которые копировались одними людьми у других… Успешными они стали потому, что им удалось объединиться в группы, позволившие им получить взаимную поддержку, а также применить все хитрости, необходимые для того, чтобы быть надежно сохраненными в миллионах разумов, книг и строений, — и передаваться далее».

У Шекспира мемы превращаются в искусство. Мы же переходим на следующий концептуальный уровень. В драматургии гены и мемы, действуя сообща, выстраивают на сцене временную модель, чтобы показать её другому экстеллекту. Шекспировские пьесы приносят удовольствие и меняют умы. Они и им подобные работы меняют направление человеческой культуры, подвергая нападению эльфийскость нашего разума.

Сила истории. Выходя из дома, берите её с собой. И никогда, никогда, никогда не забывайте о её возможностях.

Глава 31

ЖЕНЩИНА НА ШЩЕНЕ?

Запах театра был точь-в-точь таким, как помнил Ринсвинд. Люди обычно говорили о «запахе гримерных красок», о «реве толпы», но он полагал, что «рев» в данном случае означает то же самое, что и «вонь».

Он также недоумевал, почему этому театру дали название «Глобус». Он был даже не совсем круглым. Но он посчитал, что он подойдет для рождения нового мира…

Ради такого случая Ринсвинд пошел на большую жертву, отпоров со шляпы немногие оставшиеся блестки от слова «ВАЛШЕБНИК». Благодаря её бесформенному виду он в своей потрепанной мантии стал походить на человека из толпы — пусть и отличался от многих тем, что ему явно было известно значение слова «мыло».

Он пробрался к кучке волшебников, сумевших занять настоящие сидячие места.

— Как там дела? — спросил Чудакулли. — Помни, приятель, шоу должно продолжаться!

— Насколько могу судить, все идёт как надо, — прошептал Ринсвинд. — Никаких признаков присутствия эльфов не видно. В толпе нам попался один торговец рыбой, и библиотекарь оглушил его и спрятал за театром. Так, на всякий случай.

— Знаете ли, — сказал заведующий кафедрой беспредметных изысканий, пролистывая рукопись, — этот малый мог бы писать пьесы и получше, если бы в них можно было обходиться без актеров. А то кажется, будто они ему постоянно мешают.

— Вчера вечером я прочитал «Комедию ошибок», — сообщил декан. — И нашел в ней ошибку. А ещё это никакая комедия. Хвала богам, режиссеры могут это исправить.

Волшебники разглядывали толпу. Этих людей нельзя было назвать благонравными даже в сравнении с обитателями Диска. Они устраивали пикники и маленькие вечеринки, из-за чего складывалось ощущение, будто спектакль был для публики приятным фоном для их собственных светских мероприятий.

— Как мы поймем, что спектакль начался? — спросил профессор современного руносложения.

— Сначала звучат трубы, — ответил Ринсвинд, — а потом обычно выходят два актера и начинают говорить друг другу то, что им обоим уже известно.

— Эльфов совсем не видно, — произнес декан, осматриваясь вокруг с одним прикрытым глазом. — Мне это не по душе. Слишком уж тихо.

— Нет, сэр, нет, — сказал Ринсвинд. — Сейчас не время, когда должно быть не душе. Не по душе должно быть тогда, когда тут станет чертовски шумно, сэр.

— Ладно, идите за кулисы с Тупсом и библиотекарем, хорошо? — сказал Чудакулли. — И старайтесь не бросаться в глаза. Нам ни к чему рисковать.

Ринсвинд пробрался за кулисы, стараясь не привлекать внимания. Но, поскольку спектакль был премьерным, повсюду чувствовалась всеобщая непринужденность, которой он никогда не видел в своем мире. Казалось, все просто слонялись вокруг. И если на Диске такого притворства никогда не изображали, то здесь актеры прикидывались людьми, а там, внизу, люди прикидывались публикой. Вместе они производили довольно приятный эффект. Казалось, в пьесах скрывалось нечто заговорщическое. Покажите что-нибудь интересное, говорили зрители, и мы поверим во что угодно. А если нет, мы с друзьями устроим вечеринку прямо здесь и будем кидаться в вас орехами.

Ринсвинд устроился на куче коробок за сценой и оттуда стал следить за началом пьесы. Раздавались резкие выкрики на фоне слабого, почти неуловимого шума заждавшейся публики, готовой вытерпеть даже довольно длинную экспозицию, если потом она окажется шуткой или в конце произойдет убийство.

Ни эльфийских знаков, ни характерного мерцания воздуха по-прежнему не было. Спектакль продолжался. Иногда раздавался смех, в котором отчетливо выделялся низкий рокот Чудакулли, — но больше всего смеялись, когда на сцене почему-то появлялись клоуны.

Появление на сцене эльфов встретили с одобрением. Душистый горошек, Паутинка, Мотылек и Горчичное зерно… создания из цветов и воздуха. Лишь Пэк, по мнению Ринсвинда, был похож на настоящего эльфа, но и он выглядел скорее проказником, чем кем-либо ещё. Разумеется, эльфы тоже иногда проказничали, особенно если тропинка проходила поблизости от очень опасного ущелья. А очарование, которое они использовали… здесь казалось просто милым…

…и тут возникла королева, всего в нескольких футах. Она не появилась из ниоткуда, а просто сошла с декораций. Бывшие там линии и тени вдруг, не особо заметно изменившись, сложились в её фигуру.

На ней было черное кружевное платье, увешанное бриллиантами, и она казалась подвижным воплощением ночи.

Повернувшись к Ринсвинду, она улыбнулась.

— О, любитель картошки, — сказала она. — Твои друзья-волшебники бессильны. Шоу будет продолжаться, понятно? Все пройдет так, как предписано пьесой.

— …будет продолжаться… — пробормотал Ринсвинд, не решаясь шевельнуться — иначе она могла ударить его со всей силы. В отчаянии он пытался заполнить свой разум картошкой.

— Мы знаем, что вы рассказали ему искаженную версию, — сказала королева, обходя кругом его дрожащее тело. — Что же это была за чепуха! Но я явилась в его комнату и просто вложила в его разум все, что было необходимо.

Жареная картошка, думал Ринсвинд, такая золотистая, а по краям коричневая, иногда кое-где она бывает почти черная, такая приятная и хрустящая…

— Слышишь аплодисменты? — продолжала королева. — Они нас любят. Она действительно нас любят. Отныне мы будем присутствовать в их картинах и историях. Вы никогда нас оттуда не выгоните …

Чипсы, думал Ринсвинд, только-только из фритюрницы, с капельками растительного масла, они все ещё потрескивают… Но ему не удалось удержать свою предательскую голову от кивка.

Королеву, похоже, это озадачило.

— Ты вообще думаешь о чем-нибудь, кроме картошки? — спросила она.

Масло, думал Ринсвинд, нарезанный лучок, плавленый сырок, соль…

Но была ещё одна мысль, которой он не мог сопротивляться. Она возникла внутри его разума, отбросив все его картофельные фантазии. Нам нужно просто ничего не делать, и тогда мы победим!

— Что? — изумилась королева.

Пюре! Огромные горы пюре! Протертое пюре!

— Ты пытаешься что-то скрыть, волшебник! — завопила королева в паре дюймов от его лица. — Что именно?

Картофельная запеканка, жареные картофельные шкурки, картофельные крокеты…

…нет, только не картофельные крокеты, никто никогда не мог их как следует готовить… было уже слишком поздно: королева читала его как открытую книгу.

— Так… — сказала она. — Ты думаешь, выживает лишь неведомое? Знать — значит сомневаться? Видеть — значит не верить?

Сверху раздался треск.

— Спектакль ещё не закончился, волшебник, — сказала королева. — Но это произойдет прямо сейчас.

В этот момент ей на голову приземлился библиотекарь.

По дороге домой перчаточник Уинкин и торговец яблоками Костер обсуждали спектакль.

— Тот момент ш королевой и человеком ш ошлиными ушами был очень хорош, — заметил Уинкин.

— Ага, хорош.

— И шо штеной тоже. Когда человек шкажал: «Он — не лунный серп, и его рога неразличимы внутри окружности», я чуть не обмочил штаны. Люблю, когда смешно шутят.

— Ага.

— Только я не понял, почему жа этими людьми в мехах и перьях по вщей шщене гонялся человек в кощтюме иж рыжей шерщти и почему толстяки повшкакивали ш дорогих мешт и брощились к шщене, а дурачок в крашной мантии бегал и кричал что-то про какую-то картошку — чем бы ни была та картошка. А когда Пэк говорил в конше, я точно слышал, что где-то шла драка.

— Экшпериментальный театр, — заключил Уинкин.

— Хорошие диалоги, — сказал Костер.

— Надо отдать должное тем актерам, что они вще равно продолжили играть, — отметил Уинкин.

— Ага, и я готов покляшща, на шщене была ещё одна королева, — сказал Костер, — и она была как будто женщина. Ну, та, которая хотела жадушить человека, который мямлил про картошку.

— Женщина на шщене? Не глупи, — осадил его Уинкин. — Но шпектакль вще равно хороший.

— Ага. Хотя погоню можно было и опуштить, — признал Костер. — И ешли уж начиштоту, мне кажется, таких длинных пояшов не бывает.

— Да, было бы жутко, ешли бы у них были такие спещеффекты, — согласился Уинкин.

Волшебники, как и многие крупные люди, умели быстро подниматься на ноги. Даже Ринсвинд был впечатлен. Он слышал, что они ничуть не отставали, пока он несся по тропинке вдоль реки.

— Я подумал, нам не следует ждать занавеса, — выпалил он.

— Видели, как я… стукнул королеву подковой? — прохрипел декан.

— Да… жаль только, потом оказалось, что это был актер, — сказал Ринсвинд. — Тот, который играл эльфа. Но все равно это не худшее применение подковы.

— История завершена, — произнес голос Гекса из подпрыгивающего кармана Думминга. — Эльфов будут считать феями, и в конце концов они в них и превратятся. Через несколько столетий вера в них пойдет на убыль, и они будут появляться только в живописи и литературе, которыми и ограничится их дальнейшее существование. Ещё они будут годиться для развлечения детей. Их влияние будет существенно снижено, но полностью не исчезнет никогда.

— Никогда? — выпалил Думминг, еле переведя дух.

— Некоторое влияние всегда будет присутствовать. Разум в этом мире чрезвычайно восприимчив.

— Да, но мы же сдвинули воображение на новый уровень, — выдохнул Думминг. — Люди могут воображать, что воображаемые ими вещи воображаемы. Эльфы — это маленькие феи. Чудовища ушли с карты мира. Нельзя бояться невидимого, если оно стало явным.

— Появятся новые виды чудовищ, — Гекс продолжал вещать из кармана Думминга. — Люди весьма изобретательны в этом отношении.

— Головы… на… пиках, — сказал Ринсвинд, стараясь не нарушать дыхание во время бега.

— Много голов, — уточнил Гекс.

— Всегда находится кто-то, кто насаживает головы на пики, — заметил Чудакулли.

— Люди с Раковинных куч этого не делали, — парировал Ринсвинд.

— Да, но у них даже пик не было, — сказал аркканцлер.

— Знаете, — пропыхтел Думминг, — мы могли бы сказать Гексу, чтобы он просто перенес нас ко входу в Б-пространство…

Все ещё продолжая бежать, они очутились на деревянному полу.

— Мы можем научить его делать так же в Плоском мире? — спросил Ринсвинд, когда они выбрались из кучи, образовавшейся возле стены.

— Нет! Тогда от тебя не было бы никакойпользы, — ответил Чудакулли. — Ну, так что, пойдем…

Думминг замешкался у портала, ведущего в Б-пространство. Изнутри тот сиял тусклым и сероватым светом, а вдали виднелись горы и равнины из книг.

— Эльфы по-прежнему здесь, — сказал он. — Они же упорные. Вдруг они смогут найти путь, чтобы…

— Ты идешь или нет? — прикрикнул Чудакулли. — Мы же не можем участвовать в каждой драке.

— Что-то может пойти не так.

— И кто будет в этом виноват? Давай иди уже!

Думминг осмотрелся, пожал плечами и вошел в портал.

Мгновением спустя появилась рыжая лохматая рука, которая затащила внутрь несколько книг и выложила их стопкой так, чтобы получилась целая стена из книг.

Где-то позади неё возникло яркое сияние — такое сильное, что свет просачивался в комнату между страниц.

Затем оно погасло. Ещё через миг одна из сложенных книг свалилась, рассыпав всю стопку. Книги смешались на полу, и больше не осталось ничего, кроме голой стены.

И, конечно, банана.

Глава 32

МОЖЕТ СОДЕРЖАТЬ ОРЕХИ

Мы шимпанзе рассказывающие, и мы удивительно хороши в своем деле.

Едва достигнув возраста, когда наступает понимание происходящего вокруг, мы начинаем жить в мире историй. Мы даже думаем в повествовательной форме. Причём делаем это настолько непроизвольно, что нам кажется, будто это не так. И рассказываем себе такое множество историй, что их хватает на всю жизнь.

Невообразимо далеким небесным узорам, возникшим ещё до появления нашей планеты, мы придали форму богов и монстров. Но истории, разворачивающие внизу, на Земле, ещё масштабнее. Мы связываем воедино разные истории — от «как мы сюда попали» до «естественной справедливости» и «реальной жизни».

Ах, да… «реальная жизнь». Смерть, который в романах о Плоском мире выступает в роли греческого хора, впечатлен отдельными качествами человеческой природы. Одно из них состоит в том, что мы, эволюционировав, стали рассказывать себе занимательную и полезную ложь о чудовищах, богах и зубных феях, чтобы подготовить себя к созданию поистине крупной лжи — например, «Правде» и «Справедливости».

Да, Справедливости не существует. Как отметил Смерть в «Санта-Хрякусе», можно растереть вселенную в порошок и не обнаружить в ней ни единого атома справедливости. Мы сами её придумали, но, несмотря на то что мы сами это признаем, у нас есть чувство, будто она всегда находится где-то «рядом», большая, белая и светящаяся. Это тоже одна из историй.

Поскольку мы возлагаем на истории такие надежды, мы любим их. И нуждаемся в них каждый день. Так у нас за несколько тысячелетий выросла огромная индустрия обслуживания.

Все основные повествовательные формы драмы — архетипичные истории — можно найти в трудах древнегреческих драматургов — Эсхила, Аристофана, Еврипида, Софокла… Большинство драматургических приемов восходит к Древней Греции, преимущественно к Афинам. Но сами они, несомненно, ещё старше, ведь ни одна традиция не может появиться на свет полностью развитой. «Хор», группа артистов, которая служит фоном для основного действа и различными способами усиливает и дополняет его, также появился в Древней Греции, а то и раньше. Как и основное деление пьес по форме (но необязательно по содержанию) на комедию и трагедию. Как и, очевидно, многие шутки, вызывающие смех у зрителей на дешевых местах.

Греческую трагедию отличало крайнее проявление повествовательного императива: надвигающаяся беда могла быть очевидной для публики и для актеров, но в то же время не должно было возникать сомнений в её неизбежности. Вы были Обречены — это считалось принятым, — но все равно наблюдали за тем, насколько интересно будете Обречены. А если вам кажется, что смотреть спектакль, зная наперед, чем он закончится, глупо, то подумайте вот над чем: когда вы садитесь за просмотр очередного фильма о Джеймсе Бонде, насколько вероятным вы оцениваете шанс на то, что он не сможет обезвредить бомбу? Фактически вы следите за столь же неуклонным повествованием, что и древнегреческая драма, но все равно смотрите, чтобы узнать, как ему это удастся на сей раз.

В нашей истории роль хора исполняет Гекс. По форме наш рассказ относится к комедии, по содержанию — скорее к трагедии. Эльфы Плоского мира воплощают людское зло и порочность — ведь согласно традиции они лишены души. Пусть они во многом кажутся нам очаровательными, как и вампиры вместе с чудовищами и оборотнями. Будет печально, если из джунглей исчезнет последней тигр или если из леса исчезнет последней оборотень (да, разумеется, технически они не существуют, но мы надеемся, вы понимаете нашу мысль: для человечества наступит плохой день, если мы прекратим рассказывать истории).

Мы свалили на эльфов, йети и остальных собственные сверхъестественные проявления — нам больше нравится говорить, что чудовища прячутся где-то в глухом и темном лесу, а не скрыты внутри нас. И все они необъяснимым образом нужны нам. Матушка Ветровоск попыталась выразить эту мысль в романе «Carpe Jugulum. Хватай за горло!», сказав: «Людям нужны вампиры. Они помогают не забывать, зачем нам были даны колья и чеснок»^[286]. Г. К. Честертону это удалось несколько лучше в статье, в которой он выступил в защиту сказок, оспорив предположение о том, что истории рассказывают детям о существовании чудовищ. Дети и без них знают о существовании чудовищ. Сказки рассказывают им о том, что чудовищ можно убить.

Истории нужны нам, чтобы понимать вселенную, но иногда мы забываем, что это просто истории. Недаром у нас есть пословица о пальце и луне: когда мудрец указывает на луну, дурак смотрит на палец. Мы называем себя Homo sapiens, очевидно, в надежде, что это название справедливо, но шимпанзе рассказывающий склонен путать луны с пальцами.

Когда ваш бог представляет собой неизъяснимую сущность за пределами пространства и времени, обладающую невообразимыми знаниями и неописуемыми силами, покровителя бескрайнего неба и великих высот, вера в него легко просачивается в разум.

Но обезьяне этого недостаточно. Вещи, которые можно увидеть, наводят на неё скуку. Обезьяне хочется картинок. И она получает их, а чуть погодя бог безграничного космоса превращается в старика с бородой, сидящего в облаках. Ему посвящаются великие творения искусства, и каждый богоугодный мазок кисти мягко убивает то, что пишет. Мудрец говорит: «Но это же просто метафора!», но обезьяна парирует: «Да, вот только такие крошечные крылышки не могут поднять такого упитанного херувимчика!» И тогда менее мудрые люди наполняют небесный пантеон в соответствии с иерархией ангелов, усаживают людские беды на лошадей и выписывают размеры рая, в котором будет заключен бог бесконечного пространства^[287]. От историй система начинает задыхаться.

Видеть — значит не верить.

Понимая это, Ринсвинд побуждает Шекспира воплотить эльфов в реальном мире. Ведь если назвать кого-то Горчичным зерном, дальше к нему будут относиться только хуже.

Эльфы не могут понять хитрость Ринсвинда вплоть до момента, когда королева проникает в его разум, после чего спасение мира возлагается на триста фунтов обрушившегося вниз орангутана. И тем не менее план сработал на ура. Вот монолог Оберона, произнесенный ближе к концу пьесы:

Им больше не на что надеяться. Следующий шаг — изображение на обоях в детской. А о ведьмах говорится следующее:

Это успех. Что такое потрох? Внутренности. Определенно успех. Ведьмы появляются на сцене «Макбет» всего три раза, но затмевают всех. Наверняка они даже получали письма от поклонников. Феи играют заметную роль в «Сне в летнюю ночь», но ярче всех блистает там Моток, а огоньком древнего зла мерцает только Пэк. Их упаковали, проштамповали и отправили в дивный лес.

Несомненно, шекспировский Оберон — тоже отнюдь не олицетворение светлого добродушия. Он использует сок цветка, прозванного «праздною любовью», чтобы приворожить Титанию, царицу фей, и забрать себе её мальчика-пажа. Он устраивает так, чтобы она влюбилась в Мотка, который к тому времени уже превратился в осла. В итоге он добивается своего, и она тоже остается довольна поворотом событий, когда отдает ему ребенка. Но это всего лишь мелкая, облагороженная злобность, раздразненная перебранка — а не война.

Тяга к неведомому сходит на нет перед мишурной реальностью конкретных образов, едва вы увидите, как с тайны опадают блестки. Бог экстеллекта Авраама оказался гораздо более убедительным, чем золотые (или, скорее, лишь позолоченные) идолы. Но, начав изображать бога в виде бородатого старика в облаках, художники Эпохи Возрождения открыли путь к сомнению. Созданный ими образ производил недостаточно сильное впечатление. Картины, навеваемые радиопередачами, всегда превосходят те, что мы видим по телевизору.

Последние пару столетий человечество стремительно истребляет свои мифы. Вера и подозрения медленно и с большим сопротивлением уступают место критической оценке, основанной на реальных свидетельствах. С другой стороны, они могут радоваться небольшому оживлению, в то время как многие рационалисты жалуются на распространение культов и странных ответвлений религии «нового века»… Но все это весьма ослабленные версии старых мифов и поверий, у которых давно повыпадали зубы.

Сама по себе наука — это не Ответ. У неё тоже есть свои мифы. Мы рассказали вам о некоторых из них или, по крайней мере, о тех, которые сами считаем мифами. Наглядным примером такого мифа служит неправильное применение антропного принципа в отношении углеродного резонанса, который рассчитывался без учета поправочного коэффициента для красного гиганта.

Научный метод нечасто применяется в своем совершенном виде. Его обычное положение сводится к обязательному чрезмерному упрощению, но суть его заключается в самом взгляде на мир. Относитесь к тому, что вам говорят, критически. Не принимайте мнения авторитетов, не взвешивая их. Наука — это не система убеждений. Ни одна система убеждений не учит подвергать сомнениям саму систему. А наука этому учит. (Хотя есть немало ученых, рассматривающих науку именно как систему убеждений. Остерегайтесь их.)

Из всех мифов и идеологий наибольшую опасность сегодня представляют те, которые эволюционирующая обезьяна ещё не успела искоренить. Они по-прежнему уверенно держатся на мировой арене, причиняя страдания и сея разрушения, и, что трагично, все это делается абсолютно бесцельно. В основном они несущественны. Проблема аборта, например, в какой-то степени важна, но даже его сторонники предпочли бы, чтобы им не пришлось стоять перед таким выбором. Проблемы, касающиеся коротких юбок или длинных бород, не важны, поэтому поднимать шум вокруг них на планете, трещащей по швам от переизбытка населения, глупо и опасно. Это означало бы поставить мемплекс выше блага человечества. Такой поступок характерен для варварского склада ума, значительно удаленного от реальности и посему лишенного прямого влияния последствий свойственного ему мемплекса. Но этого нельзя сказать о поступках наивных молодых смертников, взрывающих бомбы или направляющих самолеты на небоскребы; корень проблемы здесь скрывается в поступках злостных стариков, понуждающих их делать это лишь ради нескольких мемов.

Мы полагаем, что ключевые мемы не имеют отношения к религии, несмотря на то что её часто обвиняют в этой связи. Религия — это лишь прикрытие. Поступки тех стариков диктуются политическими мемами, а религиозный мемплекс просто является одним из используемых ими оружий. Но они часто становятся заложниками собственных историй, и в этом заключается высокая трагедия. Матушка Ветровоск никогда не совершила бы такой ошибки.

Эльфы по-прежнему с нами, они живут в наших головах. Мы же имеем пару средств против них — шекспировскую гуманность и критическое мышление, поддерживаемое наукой. И наш долг — бороться с ними.

А для этой борьбы нам необходимо придумывать правильные истории. Те, что у нас уже есть, помогли нам проделать долгий путь. На свете живет множество всяких созданий, рассказывать истории умеет лишь один их вид. Это мы, Pan narrans.

А что мы думаем о Homo sapiens? Да, пожалуй, это была бы неплохая идея…

Книга X Наука Плоского Мира III: Часы Дарвина ^{(соавторы: Йен Стюарт, Джек Коэн)}

Важно не только читать хорошие книги, но и писать таковые… Из-за нарушения этого правила волшебники Незримого университета вынуждены вновь спасать несчастную вселенную Круглого мира.

XIX век, Англия. Некий человек по имени Чарльз Дарвин пишет книгу «Теология видов», которая не только становится бестселлером, но и тормозит научный прогресс более чем на век, что неизбежно вызовет новый ледниковый период в ближайшие столетия. Ну и как тут не вмешаться аркканцлеру Чудакулли и его коллегам?

Третья книга научно-популярного цикла, созданного Терри Пратчеттом в соавторстве с Йеном Стюартом и Джеком Коэном, рассказывает читателю о теории эволюции и её влиянии на развитие всего человечества.

О Круглом мире

Плоский мир существует. Он устроен именно так, как и должны быть устроены миры. Как известно, он имеет форму диска и плывет по космическому пространству на спинах четырех слонов, которые стоят на панцире гигантской черепахи. Но рассмотрим же альтернативные варианты.

Например, мир в форме шара, который занимает лишь тонкую корку над преисподней, состоящей из плавленого камня и железа. Возникший в результате случайного столкновения звезд и ставший родным домом для жизни, которую тем не менее отнюдь не по-домашнему стирают с его поверхности льды, газы, потопы или летящие со скоростью 20 000 миль в час камни.

Этот неидеальный мир вместе с окружающим его космосом на самом деле был создан совершенно случайно волшебниками Незримого Университета^[289]. Декан случайно задел сырой небосвод, в результате чего, по-видимому, и появилось убеждение, что мир сотворил некто с бородой, — если, конечно, воспоминания могут передаваться из поколения в поколение на уровне субсубсубсубатомных частиц.

Бесконечная изнутри, но всего в фут в диаметре снаружи, вселенная Круглого мира сейчас хранится в стеклянном шаре в Незримом Университете и является предметом высокого интереса и озабоченности.

Причём больше озабоченности, чем интереса. Отчасти по той причине, что в ней нет рассказия.

Рассказий — это не совсем обычный элемент. Это свойство всех остальных элементов, сверхъестественным образом превращающее их в молекулы. Железо состоит не только из железа, но и из истории железа, благодаря которой оно неизменно продолжает быть железом и делать свою железную работу, а не превращаться, например, в сыр. Без рассказия у вселенной нет ни истории, ни цели, ни назначения.

Тем не менее согласно древнему правилу «Что Наверху, то и Внизу» несчастная вселенная Круглого мира на определенном этапе пытается создать собственный рассказий. Железо тянется к железу. Все вращается. В отсутствие богов, способных сотворить жизнь, она вопреки всему умудрилась создать саму себя. А люди, эволюционировавшие на планете, в глубине души верят в богов, магию, вселенский замысел и то, что шанс один к миллиону выпадает в девяти случаях из десяти. Они ищут истории в мире, который, к сожалению, не умеет их рассказать.

Волшебники, чувствуя себя в этом виноватыми, несколько раз вмешивались в историю Круглого мира, когда им казалось, что он движется не в том направлении. Они побудили рыб (или рыбоподобные создания) выйти из воды, навестили представителей протоцивилизаций потомков динозавров и крабов, отчаялись, увидев, как часто лед и кометы уничтожали высшие формы жизни, и, наконец, обнаружили одержимых сексом обезьян, которые поддавались обучению — особенно если оно имело отношение к сексу (а это можно было устроить, если проявить незаурядную изобретательность).

И волшебники снова вмешались, разъяснив им, что нельзя спариваться с огнем, и в итоге привели к тому, чтобы они смогли покинуть планету перед следующей великой катастрофой.

При этом они руководствовались помощью Гекса, волшебной мыслительной машины Незримого Университета. Тот и так обладал безмерной мощностью, а в Круглом мире, который с его точки зрения был не более чем подпрограммой Плоского мира, стал практически богоподобным, хотя и более снисходительным.

Теперь волшебники думают, что все уладили. Обезьяны узнали об опасностях, которые постоянно угрожают их миру, и благодаря такой техномантии, как Наука, имеют все шансы избежать ледяной гибели.

И все же…

Одна из особенностей блестящих планов состоит в том, что они нечасто терпят провалы. Иногда, конечно, терпят, но нечасто — ведь они, как указано выше, блестящие. А планы волшебников, которые заваливаются без приглашения, поднимают шум, пытаются разрешить все до обеда и надеются на лучшее… ну, их планы почти всегда идут наперекосяк.

Если присмотреться повнимательнее, можно заметить, что и в Круглом мире все же есть рассказий.

В Плоском мире рассказий говорит рыбе, что она была, есть и будет рыбой. А в Круглом — что-то внутри рыбы говорит ей, что она была и есть рыба… а потом может стать кем-то ещё…

…возможно.

Глава 1

ПРОЧИЕ ВОПРОСЫ

Шёл дождь. Разумеется, это было приятно для червей.

Чарльз Дарвин смотрел на сад сквозь струи, которые скатывались по оконному стеклу.

Тысячи червей в саду под теплым дождем превращали зимние детриты в суглинок, тем самым образуя почву. Как же это… удобно.

Пахари Божьи, подумал он и содрогнулся. Но сейчас эти Господни рыхлители ему досаждали.

Удивительно, как шум дождя похож на человеческий шепот…

В какой-то момент он заметил жука, напоминавшего своим сине-зеленым окрасом тропический драгоценный камешек. Он карабкался вверх по внутренней стороне окна.

Чуть выше был ещё один — тот тщетно бился об оконное стекло.

И он приземлился Дарвину на голову.

Воздух наполнило жужжание и хлопанье крыльев. Завороженный, Дарвин обернулся к сияющему облаку в углу комнаты. Оно обретало форму…

Любой университет желал бы иметь Очень Большую Штуковину. Она занимает младших сотрудников, на радость старшим (особенно если ОБШ установлена на определенном расстоянии от учебного корпуса), а также проедает деньги, которые в противном случае просто валялись бы без дела или были бы потрачены кафедрой социологии, а может, и то, и другое. Кроме того, она способна расширять границы, не важно, какие именно — любой исследователь скажет, что здесь главное не границы, а сам факт их расширения.

А ещё хорошо, если ваша ОБШ больше всех остальных штуковин, и особенно — в случае Незримого Университета, величайшего в мире университета магии, — больше, чем та, с которой возятся эти негодяи из Коксфорда.

— Вообще-то, — сказал Думминг Тупс, глава кафедры нецелесообразной прикладной магии, — их штуковина — это всего лишь ДБШ, то есть Довольно Большая Штуковина. И вдобавок, они с ней столько намучились, что это вообще, наверное, просто БШ!

Старшие волшебники с довольным видом закивали.

— Так ты уверен, что наша больше, да? — спросил главный философ.

— О да, — ответил Тупс. — Насколько я могу судить из общения с сотрудниками Коксфорда, наша может в два раза расширить границы втрое быстрее, чем их.

— Надеюсь, ты им этого не сообщил? — сказал профессор современного руносложения. — Мы же не хотим, чтобы они начали строить… э-э… ЕБШ!

— Что, сэр? — вежливо переспросил Думминг, хотя его тон говорил: «Я все знаю об этих особенных штуковинах и не хотел бы, чтобы вы делали вид, будто тоже в них разбираетесь».

— Ну… Ещё Бóльшую Штуковину? — сказал профессор, чувствуя, что ступает на неизведанную территорию.

— Нет, сэр, — мягко ответил Думминг. — Следующий уровень — это Гигантская Большая Штуковина, сэр. Считается, что если мы сумели бы построить ГБШ, мы познали бы разум Создателя.

Волшебники замолчали. Какое-то время муха жужжала у высокого многосводчатого окна с витражным изображением аркканцлера Сломана, придумывающего специальную теорию слуда, а затем, оставив мушиное пятнышко на его носу, аккуратно вылетела в крошечное отверстие в стекле, которое ещё два века назад пробил камешек, вылетевший из-под колес проезжавшей телеги. Сначала его не заделывали потому, что никому не было до этого дела, а теперь — потому, что так того требует традиция.

Муха родилась в Незримом Университете и под влиянием высокомагического поля стала гораздо умнее среднестатистической мухи. Но на волшебников, что удивительно, это поле никогда не производило подобного эффекта — вероятно, ввиду того, что большинство из них и так было умнее мух.

— Но мы же не собираемся её строить, да? — спросил Чудакулли.

— Это могли бы счесть невежливым, — заметил заведующий кафедрой беспредметных изысканий.

— А насколько большой была бы Гигантская Большая Штуковина? — спросил главный философ.

— Точно такого же размера, как вселенная, сэр, — ответил Думминг. — По сути, в ней была бы смоделирована каждая её частица.

— Значит, довольно большая…

— Да, сэр.

— И я представляю, как трудно было бы найти место, чтобы её поставить.

— Несомненно, сэр, — согласился Думминг, давно оставивший попытки объяснить членам старшего преподавательского состава принципы Большой Магии.

— Ну и прекрасно, — сказал аркканцлер Чудакулли. — Спасибо за доклад, мистер Тупс. — Он фыркнул. — Он восхитителен. Итак, следующий пункт: прочие вопросы. — Он обвёл присутствовавших пристальным взглядом. — И поскольку вопросов больше нет…

— Э-э…

Произнесенное в данный момент «э-э» не сулило ничего хорошего. Чудакулли не любил, когда на совещаниях задавали вопросы. И вообще не любил пункт «прочие вопросы».

— Чего тебе, Ринсвинд? — Он бросил строгий взгляд через весь стол.

— Эмм… — произнес Ринсвинд. — Кажется, все-таки профессор Ринсвинд, не так ли?

— Конечно, профессор, — сказал Чудакулли. — Говорите, а то мы уже пропустили раннее чаепитие.

— С миром что-то не так, аркканцлер.

Волшебники все как один повернулись к аркканцлеру Сломану, придумывающему специальную теорию слуда, пытаясь разглядеть что-либо сквозь него.

— Не валяй дурака, приятель, — сказал Чудакулли. — Солнце же светит! Сегодня прекрасный день!

— Не с этим миром, сэр, — уточнил Ринсвинд. — С другим.

— Каким ещё другим? — спросил Чудакулли, и тут выражение его лица переменилось.

— Только не… — начал он.

— Да, сэр, — сказал Ринсвинд. — С тем. С ним что-то не так. Опять.

Каждой организации необходим человек для выполнения работы, которую никто не хочет делать или которую, по негласному мнению, не нужно делать. Ринсвинд в настоящее время занимал девятнадцать таких должностей, включая ответственного за нормы гигиены и технику безопасности^[290].

А будучи профессором жестокой и необычной географии, он отвечал за Глобус, который лежал на его столе в темном коридоре подземелья, в последнее время ставшем рабочим местом Ринсвинда. Работа его преимущественно состояла в ожидании, пока кто-то принесет ему какой-нибудь образец жестокой и необычной географии.

— Вопрос первый, — сказал Чудакулли, когда члены старшего преподавательского состава быстро шагали по влажным плитам. — Почему ты работаешь здесь? Что случилось с твоим кабинетом?

— Там слишком жарко, — ответил Ринсвинд.

— Но ты же все время жаловался, что тебе холодно!

— Да, сэр. Зимой так и есть. На стенах образуется лед, сэр.

— Ты же получаешь достаточно угля, разве нет?

— Более чем, сэр. По ведерку за каждую должность в день — согласно традиции. И в этом, собственно, проблема. Я не могу вразумить разносчиков. Они могут приносить либо все ведерца, либо ни одного. Поэтому чтобы оставаться в тепле зимой, мне приходится топить все лето, и от этого там так жарко, что невозможно работать… Не открывайте, сэр!

Чудакулли, едва приоткрыв дверь, сразу же захлопнул её обратно и вытер лицо платком.

— Очень уютно, — сказал он, жмурясь от пота, заливавшего глаза. Затем он повернулся к маленькому шару, лежавшему на столе перед ним.

Диаметром он был около фута — по крайней мере, так казалось снаружи. Изнутри он был бесконечен; большинству волшебников осознание подобных фактов давалось без труда. Он содержал всё — при заданном значении «содержания всего», но по умолчанию фокусировался на крошечной частичке всего содержащегося, небольшой планете, которую в настоящий момент покрывал лед.

Думминг Тупс повернул омнископ, прикрепленный к основанию стеклянного купола, и принялся наблюдать за маленьким замерзшим миром.

— На экваторе одни руины, — доложил он. — Они так и не построили штуку, которая подняла их в небо и позволила покинуть планету^[291]. Должно быть, мы что-то упустили.

— Этого не может быть, мы же все уладили, — возразил Чудакулли. — Помните? Все люди убрались оттуда до того, как планета оледенела.

— Да, аркканцлер, — признал Тупс. — И в то же время нет.

— Если я попрошу тебя это объяснить, ты сможешь сделать это словами, которые я смогу понять? — сказал Чудакулли.

Некоторое время Думминг смотрел на стену, и его губы шевелились, будто он подбирал слова.

— Да, — наконец заключил он. — Мы изменили историю мира, направив его так, чтобы в будущем люди смогли покинуть планету до её замерзания. Но, судя по всему, затем произошло нечто, изменившее его обратно.

— Опять? В последний раз это были эльфы!^[292]

— Я не думаю, что они попытались сделать это снова, сэр.

— Но мы же знаем, что люди спаслись до того, как все замерзло, — сказал профессор современного руносложения. Оглядев лица присутствовавших, он неуверенно добавил: — Или нет?

— Раньше мы так считали, — мрачно проговорил декан.

— В некотором роде да, сэр, — сказал Думминг. — Но вселенная Круглого мира несколько… неустойчива и изменчива. Даже несмотря на то, что мы можем видеть, что произойдет в будущем, прошлое может измениться так, что, с точки зрения обитателей Круглого мира, этого никогда не произойдет. Это как… взять последнюю страницу книги и вставить новую. Старую по-прежнему можно прочитать, но, с точки зрения персонажей, концовка изменилась… а может быть, и нет.

Чудакулли похлопал его по спине.

— Прекрасно, мистер Тупс! Вы даже ни разу не упомянули кванты, — похвалил он.

— Тем не менее у меня есть подозрение, что они тоже могут иметь к этому отношение, — вздохнул Думминг.

Глава 2

ЧАСЫ ПЕЙЛИ

Библейский пояс США^[293], несколько лет назад. Идёт разговорная радиопередача. Ведущий принимает звонки слушателей. Речь идёт о ненавистной для любого набожного южанина-фундаменталиста эволюции. Беседа идёт в следующем ключе:

Ведущий: Итак, Джерри, что ты думаешь об эволюции? Стоит ли нам принимать теории Дарвина?

Джерри: Этому Дарвину никогда не вручали Нобелевскую премию, да? Раз уж он был таким великим, то почему он её не получил?

Ведущий: Пожалуй, это ты верно подметил, Джерри.

Такой разговор действительно имел место, и в словах ведущего не было иронии. Но довод Джерри не так неоспорим, как ему кажется. Чарльз Роберт Дарвин умер в 1882 году. Первая Нобелевская премия была вручена в 1901-м.

Конечно, люди часто без злого умысла упускают незначительные исторические факты, и едва ли стоит их в этом упрекать. Зато их стоит упрекнуть в другом: ведущий и его гость попросту не включили мозги. Почему они вообще подняли эту тему? Потому что всякому набожному южанину-фундаменталисту известно: каждый ученый относит Дарвина к числу самых выдающихся людей всех времён. Не является секретом и то, что в присуждении Нобелевской премии (в науке) значительную роль играют отзывы самих ученых. А они, как мы уже знаем, всецело придерживались мнения, что место Дарвина — где-то в районе вершины древа науки. Поэтому он не мог не получить премию из-за того, что комитет не счел его заслуги достойными (как, вероятно, подумали слушатели). Причина была иная: Нобелевская премия не досталась Дарвину главным образом потому, что его не было в живых, когда её начали вручать.

Из этой истории видно, что вопрос эволюции по-прежнему не сходит с уст в Библейском поясе. Там её также называют «дьяволюцией» и, как правило, считают происками нечистого. Более искушенные верующие — особенно европейцы во главе с Папой — давным-давно решили, что она ничем не угрожает религии, а просто описывает деяния Божьи, а именно процесс создания живых существ. Однако жители Библейского пояса в своей неискушенной фундаменталистской манере видят в ней опасность, и они правы. Попытки решить разногласия между эволюцией и Богом сводятся лишь к хрупкому компромиссу. Почему? Потому что эволюция образует огромную дыру в том, что могло бы стать лучшим из когда-либо приведенных аргументов в пользу существования Бога — в «аргументе творения по замыслу»^[294].

Масштабы и сложность вселенной приводят в изумление. Каждая её часть четко подогнана к любой другой её части. Взять, к примеру, муравья, муравьеда и львиный зев. Каждый из них безупречен в своей роли (или «назначении»). Муравей существует, чтобы стать пищей муравьеда, муравьед — чтобы съесть муравья, а львиный зев… ну, он нравится пчелам, что уже неплохо. Свидетельство «замысла» видно в каждом существе, будто оно намеренно было создано ради своего назначения. Муравьи имеют самые подходящие размеры для того, чтобы муравьеду было удобно слизывать их языком, а муравьеды — длинные языки, позволяющие проникать в муравьиные гнезда. У львиного зева, в свою очередь, наилучшая форма для опыления пчелами. Так что если здесь имеет место замысел, значит, и творец должен быть где-то неподалеку.

Многие находят этот аргумент убедительным, особенно если он приводится в расширенном виде и во всех подробностях, а творец пишется с заглавной «Т». Но «опасная идея Дарвина», как её назвал в своей одноименной книге Дэниел Деннет, ставит в концепцию вселенского замысла очень толстые палки. Она представляет альтернативный, весьма правдоподобный и, очевидно, несложный процесс, в котором не находится места для умысла и легко можно обойтись без творца. Дарвин называл его «естественным отбором», мы же сегодня зовем его «эволюцией».

Многие аспекты эволюции по сей день остаются за пределами понимания ученых. Некоторые тонкости теории Дарвина по-прежнему ждут своих объяснений, и каждый год приносит очередные новшества, возникающие, когда ученые пытаются в них разобраться. Жители Библейского пояса смыслят в эволюции ещё меньше и чаще всего неверно воспринимают её как карикатурный «слепой случай». Им вовсе не интересно совершенствовать свои знания, но они гораздо лучше избалованных европейцев понимают, что теория эволюции чревата для психологии религиозных убеждений. Не содержанием (ведь какие бы открытия ни совершились благодаря науке, их всегда можно приписать Богу и рассматривать как механизм, посредством которого Он проводит сопутствующие мероприятия), а отношением. Стоит убрать Бога из повседневной жизни планеты и поставить где-то за биохимией и вторым законом термодинамики, и Его фундаментальное значение для жизни людей будет уже не таким очевидным. В принципе веских причин верить, будто Он вообще имеет какое-то влияние на наши жизни, или желать в это верить нет, так что проповедники-фундаменталисты вполне могли бы остаться без работы. Но как бы то ни было, отсутствие Нобелевской премии у Дарвина все равно может стать предметом обсуждения на американском радио. Точно так же эволюционировало мышление самого Дарвина: он начал взрослую жизнь как студент-теолог, но в итоге стал измученным агностиком.

Со стороны — и ещё сильнее изнутри — процесс научного исследования кажется сумбурным и запутанным. Это наводит на мысль, что ученые и сами сумбурны и запутанны. В некотором смысле так и есть — этого требует суть их исследований. Если вы понимаете, что делаете, значит, то, чем вы занимаетесь, нельзя назвать исследованием. Но это всего лишь оправдание, и полагаться на этот сумбур и ценить его стоит и по другим причинам. Лучшая из них состоит в том, что с его помощью весьма действенно можно понять мир и обрести полную уверенность в том, что это понимание верно.

Философ Сьюзен Хаек в своей книге «Защищая науку — в разумных пределах» проливает свет на беспорядочность жизни с помощью её простого сравнения с кроссвордом. Любители их разгадывать знают, как беспорядочно это занятие. Его нельзя полностью решить, отвечая на вопросы по порядку и вписывая их в соответствующие клетки, — если, конечно, это не быстрый кроссворд, а вы не эксперт по их части. Вместо этого вы вписываете ответы вразнобой, руководствуясь лишь неуловимым чувством, которое помогает вам выбирать вопросы полегче (кое-кто, например, спокойно справляется с анаграммами, хотя другие их ненавидят). Затем проверяете ответы, сопоставляя их, чтобы убедиться, что все они подходят. Если находите ошибки, то стираете их и вписываете верные буквы.

Может, это и не похоже на рациональный процесс, но его итог совершенно рационален, а проверки того, вяжутся ли ответы с вопросами и подходят ли буквы своим клеткам, проходят со всей строгостью. Пара ошибок все равно может закрасться там, где одинаково подходят разные ответы, но такое случается редко (их даже можно не считать ошибками — ведь это просто неоднозначность, которую допустил составитель).

Хаек утверждает, что процесс научного исследования очень напоминает решение кроссворда. Ответы на загадки природы возникают беспорядочно и фрагментарно. Они не всегда выдерживают сверку с ответами на другие вопросы, и тогда приходится что-то менять. Даже признанные теории могут оказаться бессмыслицей и уйти в небытие. В объяснении происхождения звезд, которое несколько лет назад считалось лучшим, была маленькая трещинка: она подразумевала, что звезды появились раньше, чем вселенная, в которой они находятся. В каждый отдельно взятый момент одни научные ответы кажутся вполне правдивыми, другие — более-менее правдоподобными, третьи — сомнительными, а некоторые… явно неверными.

И все же, пусть это не похоже на рациональный процесс, зато ведет к рациональному результату. Все эти проверки, расчеты и поправки на самом деле укрепляют нашу уверенность в результате. При этом нельзя забывать, что ничто не гарантировано в полной мере, ничто не является окончательным.

Критики часто используют запутанный и запутывающий процесс открытия, чтобы выставить науку в дурном свете. Этим бестолковым ученым не по силам даже договориться между собой, они то и дело меняют свое мнение, говорят лишь условностями — почему вообще кто-то должен верить этим помешанным? Тем самым они искажают сильнейшую сторону ученых и представляют её как слабость. Рационалисты всегда должны быть готовыми изменить свое мнение, если того потребуют очевидные свидетельства. В науке не бывает незыблемых утверждений. Конечно, отдельные ученые часто об этом забывают — ведь они всего лишь люди. Иногда в мысленном тупике оказываются целые научные школы, обреченные стать отринутыми. Впрочем, в большинстве своем ошибки рано или поздно выходят наружу — но уже благодаря другим ученым.

Естественные науки — не единственная область знаний, которая развивается по столь гибкому пути. Гуманитарные дисциплины делают то же самое — по-своему. Но они применяют такой подход более жестко, системно и действенно, чем при любом другом стиле мышления. И ставят опыты для проверки реальности.

Религии, культы и псевдонаучные движения ведут себя иначе. Духовные лидеры крайне редко меняют свое мнение о том, что уже записано в их священных книгах. Если ваши убеждения подаются как истина, полученная из Божьих уст, признавать ошибки становится непросто. Поэтому стоит с большим уважением относиться к католикам, которые ещё при жизни Галилея признали, что ошибались, считая Землю центром вселенной, а не так давно даже согласились, что заблуждались насчет эволюции.

Религии, культы и псевдонаучные движения преследуют иные цели, нежели наука. Последняя — в лучшем своем проявлении — открыта для новых задач. Наука не прекращает искать варианты проверки старых теорий, даже если те кажутся устоявшимися. Она не заявляет, что возраст Земли составляет сто миллионов лет или более лишь на основе геологического разреза Гранд-Каньона. Она проводит перекрестную сверку, уже с учетом новых сведений. С открытием радиоактивности появилась возможность получать более точные даты геологических событий и сравнивать их с наблюдаемыми признаками отложения горных пород. После этого были скорректированы многие даты. Когда ученые внезапно узнали о континентальном дрейфе, появились и быстро нашли применение совершенно новые способы определения этих дат. И изменилось ещё большее количество дат.

Говоря в собирательном смысле, ученые хотят находить свои ошибки и исправлять их.

Религии, культы и псевдонаучные движения стремятся пресекать любые новшества. Они хотят, чтобы их последователи перестали задавать вопросы и просто приняли их систему верований. Разница очевидна. Предположим на минуту, будто ученые пришли к убеждению, что теории Эриха фон Дэникена о причастности инопланетян к строительству древних сооружений нужно воспринимать всерьез. Тогда они начали бы задаваться вопросами. Откуда прибыли эти инопланетяне? На каких кораблях прилетели? Что им здесь нужно? Принадлежали ли они к одному виду или к нескольким? Была ли у их визитов какая-либо закономерность? Сторонникам теорий фон Дэникена вполне достаточно считать, что это были самые обычные инопланетяне, и они не задают лишних вопросов. Древние сооружения построены инопланетянами — и все тут, спорить не о чем.

Точно так же думали сторонники как ранней теории божественного замысла, так и её современных воплощений — креационизма и «разумного замысла», новейшей квазирелигиозной фантазии: если мы знаем, что все живые существа были созданы (не важно, Богом ли, пришельцем или другим неведомым разумным творцом), значит, вопрос решен и больше над ним не стоит и размышлять. Мы не пытаемся искать доказательств, которые могли бы опровергнуть наши убеждения. Мы ищем только подтверждения. Примите на веру, что вам говорят, и не задавайте вопросов.

Ах да, наука тоже не поощряет лишних вопросов, говорят последователи культов и религий. Вы не принимаете всерьез наши взгляды, вы не допускаете подобных вопросов. В школах на уроках естественных наук вы не даете нам показывать наши идеи как альтернативу вашим взглядам на мир.

Отчасти это действительно так — особенно что касается школьных уроков. Но ведь речь идёт об уроках естественных наук, значит, на них должны учить наукам. А притязания культистов, креационистов и закоснелых теистов, придерживающихся теории разумного замысла, к науке не относятся. Креационизм — это лишь несложная теистическая система убеждений, не подкрепленная каким бы то ни было достоверным научным обоснованием. Посещения Земли инопланетянами имеют под собой лишь слабые и несвязные свидетельства, и большинство из них легко объясняются самыми простыми особенностями древней культуры. Теория разумного замысла заявляет о доказательствах, но те рассыпаются на части даже под поверхностным рассмотрением с точки зрения науки — это описано в книгах «Почему разумный замысел терпит крах?» под редакцией Мэтта Янга и Танера Идиса и «Споры о замысле» Уильяма Дембски и Майкла Руса (обе вышли в 2004 году). И когда люди (просим заметить, не из перечисленных выше) утверждают, будто Гранд-Каньон свидетельствует о Всемирном потопе — печально известном событии, случившемся сравнительно недавно, — доказать их неправоту не составляет труда.

Принцип свободы слова предполагает, что их взгляды нельзя ущемлять, но это не значит, что их нужно включать в школьную программу, как не нужно и освещать отношение науки к идее существования Бога в воскресной проповеди. Если вы хотите, чтобы ваши взгляды на мир попали в школьную программу, вам нужно научно её обосновать. Но поскольку культы, религии и альтернативные системы верований не разрешают людям задавать неудобные вопросы, получить необходимых доводов они, соответственно, не могут. Слепым бывает не только случай.

Научное восприятие нашей планеты как единственного дома для нас и для созданий, с которыми мы делим её и окружающую вселенную, вырабатывалось многие тысячи лет. Развитие науки — это пошаговый процесс, озеро понимания, которое непрерывно наполняется неисчислимым множеством мелких капель. Как и озерная вода, наше понимание может испариться: то, что нам понятно сегодня, завтра, может быть, объявят бессмыслицей, равно как и то, что мы понимали вчера, но сегодня считаем бессмыслицей. Мы говорим «понимание», а не «знание», потому что наука — это одновременно и нечто большее, и нечто меньшее, чем собрание непреложных фактов. Большее — потому что включает организационные положения, объясняющие, почему мы так склонны верить фактам: странные траектории планетдают все основания полагать, что они движутся под воздействием гравитации, обусловленной математическими законами. Меньшее — потому что то, что кажется фактом сегодня, завтра может оказаться ложной трактовкой чего-нибудь другого. В Плоском мире, где очевидное, как правило, оказывается правдой, мелкое и незначительное Солнце действительно вращается вокруг большого и значительного мира людей. Мы когда-то считали, что наш мир устроен точно так же — долгие столетия это считалось «фактом», причём весьма очевидным.

К крупным организационным положениям науки относятся теории — связные системы идей, объясняющих огромное количество фактов, которые иначе не имели бы связи между собой и которые выдержали серьезные испытания, созданные умышленно, чтобы их опровергнуть в случае, если они не согласуются с действительностью. На веру их приняли просто так: ученые пытались доказать их ошибочность, но это им до сих пор не удалось. Их неудачи не доказывают истинность теории — ведь всегда есть источники для возможных нестыковок. Теория гравитации Исаака Ньютона в сочетании с его же законами движения служила — и по-прежнему служит — точным и подробным объяснением движения планет, астероидов и прочих тел в Солнечной системе. Но в ряде контекстов, — например в случае с черными дырами, — её заменила собой теория общей относительности Альберта Эйнштейна.

Подождите пару десятилетий, и какая-нибудь новая теория сменит и её. Можно выделить кучу признаков того, что в передовой физике сегодня ладится не все. Когда космологи вынужденно вводят понятие странной «темной материи», чтобы показать, почему галактики не подчиняются известным законам гравитации, а затем отбрасывают ещё более странную «темную энергию», объясняющую, почему галактики удаляются друг от друга с возрастающей скоростью, при том что существование этих двух темных сил не имеет под собой почти никаких доказательств, — тогда предстоящая смена парадигмы буквально висит в воздухе.

Наука по большей части развивается пошагово, но случаются в ней и резкие события. Так, теория Ньютона была одним из величайших научных прорывов — не дождем, взволновавшим поверхность озера, но мысленным штормом, поднявшим бушующие потоки. Однако «Часы Дарвина» посвящены другому мысленному шторму — теории эволюции. Дарвин сыграл для биологии роль, сопоставимую с ролью Ньютона для физики, но сыграл её по-своему. Ньютон вывел математические уравнения, позволившие физикам выполнять расчеты и проверять их с точностью до множества чисел после запятой; это была количественная теория. А идея Дарвина выражена словами, а не уравнением, и имела качественный, а не числовой характер. Несмотря на это, она стала не менее, а возможно, и более влиятельной, чем теория Ньютона. Дарвиновский поток бушует и по сей день.

Итак, эволюция — это теория, причём одна из самых влиятельных, масштабных и важных из всех, что когда-либо были придуманы. Здесь стоит заметить, что слово «теория», зачастую применяемое в совершенно другом значении, в данном случае означает идею, предложенную для проверки. Строго говоря, её было бы логичнее назвать «гипотезой», но этого вычурного, педантично звучащего слова обычно стараются избегать даже ученые, которые разбираются в подобных вещах. «Я придумал теорию», — утверждают они. Нет, ты придумал гипотезу. Нужны годы, а может, и столетия самых суровых испытаний, чтобы она превратилась в теорию.

Теория эволюции была гипотезой раньше — сейчас она по праву стала теорией. Злые языки придираются к этому слову, забывая о его втором значении. «Всего лишь теория», — говорят они с пренебрежением. Но истинной теорией, выдержавшей тщательную проверку, нельзя просто так пренебречь. Отсюда возникает ещё больше причин принимать всерьез теорию эволюции, а не альтернативные объяснения, основанные, скажем, на религиозных убеждениях — ведь религия не предусматривает обоснования этих убеждений. В этом смысле теории оказываются самыми стойкими и правдоподобными элементами науки. В общем и целом, они также внушают больше доверия, чем большинство других продуктов человеческого разума. Поэтому то, о чем люди думают в момент своих песнопений, на самом деле должно называться «всего лишь гипотезой».

В первое время после появления теории эволюции такую позицию ещё можно было обосновать, но сейчас она попросту неразумна. Если что-либо можно считать фактом в принципе, то это эволюция. О ней можно сделать вывод, основываясь на подсказках, обнаруженных при анализе горных пород, и позднее сравнивая цепочки ДНК разных организмов. Её нельзя увидеть невооруженным взглядом в реальном времени, но сделать логическое заключение можно и без этого, исходя из свидетельств. А доказательства из множества независимых источников (таких, как окаменелости и ДНК) более чем убедительны. Эволюция укоренилась настолько прочно, что без неё наша планета кажется совершенно бессмысленной. Живые создания могут изменяться с течением времени — и так они и делают. Исследования окаменелостей показывают, что за длительный период времени они претерпели такие существенные перемены, что можно говорить о возникновении новых видов. Сейчас можно наблюдать менее масштабные изменения, которые протекают в более короткие периоды — например за год или, в случае бактерий, за день.

Эволюция идёт.

Актуальным, особенно для ученых, остается вопрос: как она идёт? Научные теории и сами эволюционируют, приспосабливаясь к результатам новых исследований, новым открытиям и новым толкованиям старых открытий. Теории не записаны на каменных скрижалях. Величайшая сила науки состоит в том, что ученые, имея достаточно оснований, меняют свое мнение. Пусть и не все — ведь ученые тоже люди и имеют те же слабости, что и остальные из нас, главное, что среди них достаточно таких, благодаря которым наука способна развиваться дальше.

Даже сегодня встречаются упрямцы, полностью отрицающие эволюцию, — несмотря на то, что вокруг них всегда много шума, они не составляют большинство, но тем не менее их меньшинство имеет определенный вес. В основном они живут в Америке, потому что история (вкупе со своеобразным налоговым законодательством) распорядилась так, чтобы эволюция стала самой обсуждаемой темой в образовательном процессе в США. Там противостояние между последователями и противниками Дарвина ведется не только в плане интеллектуального превосходства. Оно ведется и в плане долларов с центами, и в плане влияния на сердца и умы следующего поколения. Эта борьба пытается казаться религиозной или научной, но сама имеет политическую основу. В 1920-х законы четырех штатов (Арканзаса, Миссисипи, Оклахомы и Теннесси) запретили преподавать детям эволюцию в средних школах. Они были в силе около полувека, пока Верховный суд их не отменил в 1968 году. Это не остановило сторонников «науки о сотворении», которые и дальше пытались обойти это решение и даже добиться его отмены. Однако они сдали многие позиции, отчасти потому, что «наука» о сотворении не была «наукой»: она не имеет строгости мышления и не выдерживает объективных испытаний, а иногда просто кажется безумной.

Можно утверждать, что Землю сотворил Господь, и никто не докажет, что вы не правы. В этом смысле такая вера вполне обоснованна. Ученые, очевидно, считают, что такое «обоснование» слабо помогает что-либо понять, но это их личная проблема — всем остальным можно без труда доказать, что все было именно так. Однако едва ли разумно верить в сотворение мира в 4004 году до нашей эры и библейскую хронологию англо-ирландского прелата Джеймса Ашшера — есть же неопровержимые доказательства того, что наша планета гораздо старше этого возраста и ей 4,5 миллиарда лет, а не 6000. Либо Бог отчаянно пытается нас запутать (что вполне возможно, хотя и слабо сочетается с привычными религиозными проповедями и легко может оказаться ересью), либо мы живем на действительно старой каменной громадине. Утверждается, что половина американцев верит в то, что Земля появилась менее 10 000 лет назад, и если это правда, то это весьма печальный показатель для самой дорогой системы образования в мире.

Америка по-прежнему ведет борьбу, которая в Европе уже столетие как завершилась. Там она закончилась компромиссом: Папа Пий XII в целом признал истинность эволюции в 1950 году, но это не стало полной победой науки^[295]. В 1981-м его преемник Иоанн Павел II осторожно заметил, что «Библия… желает учить не как были сделаны небеса, но как каждый идёт на небеса». Наука отстояла свое — ведь теория эволюции была принята целиком, — однако религиозные люди все равно сохранили за собой право считать, что все живые существа были созданы Богом. Дарвину это решение представлялось весьма удачным, ведь все были счастливы и никто ни с кем не спорил. Креационисты, напротив, не были согласны с тем, что, привязав свои религиозные убеждения к 6000-летнему возрасту планеты, они не только не делают для себя ничего хорошего, но и ставят себя в безвыходное положение.

«Часы Дарвина» — это книга о Викторианской эпохе, которой никогда не было-то есть была, но как только вмешались волшебники, её не стало. Это не то общество, которое до сих пор пытаются построить креационисты и которое было бы гораздо более «фундаменталистским» и полным лицемеров, раздающих всем указания и подавляющих всякое проявление истинной изобретательности. Настоящая Викторианская эпоха была парадоксальным временем — это было время общества с очень сильной, но гибкой религиозной основой, которое воспринимало существование Бога как должное, но и породило целый ряд крупных интеллектуальных революций, благодаря которым непосредственно и сложилось нынешнее западное общество. Давайте не будем забывать, что даже в США власть штата и церкви разграничена Конституцией. (На удивление, в Великобритании, которая на практике является одним из наиболее светских государств в мире — церкви посещают разве что на крестины, свадьбы и похороны, — есть собственная государственная религия и монарх, назначенный Богом. В отличие от Плоского, Круглому миру не обязательно иметь смысл.) Так или иначе, люди Викторианской эпохи были народом богобоязненным, но при этом их общество воодушевило раскольников вроде Дарвина, которые своим нешаблонным мышлением повлекли далеко идущие последствия.

Тема часовых механизмов проходит красной нитью по всему метафорическому ландшафту науки. Описанную Ньютоном Солнечную систему, подчиняющуюся точным математическим «законам», часто называют «заводной вселенной». Этот образ не плох, а планетарии — модели Солнечной системы, в которых шестерни заставляют крошечные планетки вращаться словно по-настоящему, — в самом деле напоминают часовые механизмы. В XVII и XVIII веках часы были одними их самых сложных и, вероятно, самых надежных механизмов. Даже сегодня мы говорим: «работает как часы», и нам ещё предстоит довести их до того, чтобы это выражение означало «атомную точность».

К началу Викторианской эпохи образчиком надежности стали считаться карманные часы. Идеи Дарвина тесно связаны с часами, опять же воплощающими символ механического совершенства. Впервые их представил священник Уильям Пейли, умерший через три года после рождения Дарвина. Они появляются в первом абзаце его знаменитого труда «Естественная теология», опубликованного в 1802 году. Ход его суждений легко можно понять, если обратиться к его же словам:

Допустим, пересекая вересковую пустошь, я споткнулся о камень, и меня спросили, как этот камень там оказался; я мог бы ответить, что, насколько мне известно, он лежал там всегда: пожалуй, доказать абсурдность такого ответа было бы непросто. Но если предположить, что я нашел на земле часы и меня спросили, как они там очутились, едва ли я мог бы дать тот же ответ. Так почему же он не подойдет в случае с часами так же, как с камнем? Почему же он не может быть столь же удовлетворительным? А по той причине (но не по какой-либо ещё), что их детали изготовлены и установлены с определенной целью — к примеру, они приспособлены для движения, настроенного таким образом, чтобы показывать время; а имей эти детали иную форму, или иной размер, или же были бы иначе расположены, механизм вообще не приходил бы в движение либо просто не мог бы выполнять задачу, для которой он предназначен.

Пейли продолжает описывать детали часового механизма, приводя к основной мысли своего аргумента:

В рассматриваемом механизме… вмешательство, по нашему мнению, неизбежно; у часов должен быть творец; то есть некогда должен был существовать мастер или мастера, создавшие его ради цели, которой, как мы видим, они следуют теперь. Те, кто понимали их устройство и придумали, как их использовать.

Далее следует длинный ряд пронумерованных пунктов, в которых Пейли более точно определяет свой аргумент, распространяя его на случаи, когда, например, отсутствуют некоторые детали часов, а также отвечает на критические замечания своим суждениям. Во второй главе приводится история, описывающая гипотетические «часы», которые способны самовоспроизводиться, — такое предвосхищение понятия машины фон Неймана, появившегося в XX веке, воистину поразительно. Пейли утверждает, что предположения о существовании «изобретателя» совершенно обоснованны; и если уж на то пошло, восхищение перед талантом изобретателя должно лишь усиливаться. Более того, разумный наблюдатель задумался бы, что лежащие перед ним часы в некотором смысле представляют собой создателя, изготовившего их своими руками, но, к примеру, плотник и изготовленный им стул представляются в совершенно ином свете.

Продолжая развивать эту мысль, Пейли отбрасывает один из возможных вариантов — что часы, как и камень, тоже могли существовать всегда, насколько ему было известно. Возможно, существовала некая цепь часовых механизмов, каждый из которых создавался предыдущим, и она уходила в прошлое до бесконечности, из-за чего самых первых часов никогда не существовало. Однако, пишет он, часы существенно отличаются от камня: их кто-то придумал. Камни, вероятно, существовали всегда: кто знает? Но часы — нет. Иначе у нас была бы «выдумка без выдумщика» или «свидетельства замысла без творца». Пейли отвергает это предположение, основываясь на метафизике, и констатирует:

При первом осмотре часов, их работы, устройства и движения можно заключить, что у их конструкции должен был быть автор — мастер, понявший их механизм и придумавший им применение. Это заключение неопровержимо. Повторный осмотр приносит нам новое открытие. Оказывается, в процессе движения часы создают другие часы, точно такие же, и не только, но мы воспринимаем их как систему или структуру, намеренно рассчитанную для этой цели. Как это открытие должно повлиять на наш прошлый вывод? Так, как уже было сказано, это должно безмерно возвысить наше восхищение талантом, благодаря которому была создана такая машина!

Что ж, мы прекрасно видим, к чему ведет преподобный, и в третьей главе он приходит к своей цели. Забудем о часах, рассмотрим глаз. Он не лежит в пустоши, а находится в живом существе, которое, быть может, и лежит в пустоши. Он говорит нам: сравните глаз с телескопом. В них так много общего, что мы вынуждены признать: глаз, равно как и телескоп, был «создан, чтобы видеть». Около тридцати страниц анатомического описания подкрепляют утверждение, что глаз должен был быть придуман с этой целью. Но глаз — это лишь один из примеров: подумайте о птице, рыбе, черве или пауке. Теперь Пейли, наконец, заявляет о том, что все его читатели предвкушали ещё с первой страницы:

Даже если бы во всем мире единственным примером замысла был глаз, уже этого было бы достаточно, чтобы вывести заключение, к которому мы приходим, а именно неизбежное существование разумного Творца.

Вот она, ореховая скорлупа. Живые создания настолько сложны, функционируют настолько эффективно и сочетаются друг с другом так идеально, что могли быть созданы лишь в результате замысла. Но замысел подразумевает творца. А значит, Бог существует, и это именно Он создал все великолепное многообразие жизни на Земле. Что тут можно добавить? Что и требовалось доказать.

Глава 3

ТЕОЛОГИЯ ВИДОВ

Тремя часами позднее…

Старшие волшебники шагали по корпусу высокоэнергетической магии с предельной осторожностью — отчасти потому, что это место не было их естественной средой обитания, а ещё потому, что студенты, постоянно его посещавшие, использовали здешний пол как картотечный ящик и — к всеобщей досаде — как кладовую. А оторвать пиццу от ступни та ещё задачка, особенно если она была с сыром.

На заднем плане, как всегда, находился Гекс, университетская мыслительная машина.

Иногда его части могли перемещаться. Думминг Тупс давно перестал пытаться понять, как он работал. По всей видимости, Гекс был единственной сущностью в университете, которая могла это понять.

Где-то внутри машины творилась магия. Он раскладывал заклинания не на волшебные палочки и слова, составляющие их, а на то, что они действительно означали. И проделывал это так быстро, что этого нельзя было разглядеть — и, судя по всему, понять тоже. Думминг был уверен лишь в том, что в нем все-таки теплилась жизнь. Когда Гекс глубоко задумывался, из ульев, расположенных вдоль его задней стенки, прорези в которых давали ему доступ к внешнему миру, доносилось жужжание. К тому же ничего не работало без муравьиной колонии, жившей в большом стеклянном лабиринте в сердце машины.

Думминг установил волшебный фонарь, приготовившись показывать презентацию. Ему это нравилось. Презентации были короткими мгновениями в хаосе вселенной, когда все выглядело ровно так же, как было задумано.

— Гекс сравнил историю Круглого мира с историей его последней копии, — объявил он, когда волшебники расселись по местам. — И обнаружил существенные различия, которые начали появляться с XIX века. Ринсвинд, перелистни слайд, пожалуйста.

Из-за фонаря донеслось приглушенное ворчание, и на экране возник портрет пухлой немолодой дамы.

— Это королева Виктория, правительница Британской империи.

— Почему она вверх ногами? — спросил декан.

— Скорее всего потому, что у шара, по сути, нет ни верха, ни низа, — ответил Думминг. — Но все же рискну предположить, что её просто неправильно вставили. Следующий слайд, пожалуйста. Только повнимательнее.

Ворчание, щелчок.

— Ага, а это паровой двигатель. Правление Виктории примечательно выдающимися успехами в науке и инженерном деле. Это был захватывающий период. За исключением… Следующий слайд, пожалуйста.

Ворчание, щелчок.

— Не тот слайд, приятель, — сказал Чудакулли. — Тут ничего нет.

— Нет-нет, сэр, — торжествующе возразил Думминг. — Этим динамичным приемом я хотел показать, что описанного мною периода на самом деле не было. Он должен был быть, но его не было. В этой версии Глобуса Британская империя не стала достаточно мощной, и её развитие затормозилось. Великая волна открытий захлебнулась. Наступил период мира и стабильности.

— Как по мне, звучит неплохо, — сказал аркканцлер, вызвав хор поддакиваний остальных волшебников.

— Да, аркканцлер, — согласился Думминг. — И в то же время нет. Они же должны покинуть планету, помните? Через пятьсот лет наступит большое оледенение. Все формы жизни крупнее таракана погибнут.

— И никто из них этим не обеспокоился? — спросил Чудакулли.

— Когда обеспокоились, было слишком поздно, сэр. В том мире, в котором мы их оставили, люди побывали на Луне уже спустя семьдесят лет после того, как научились летать.

Думминг оглядел их непроницаемые лица.

— Что было хорошим достижением, — добавил он.

— Почему? У нас это тоже получилось, — сказал декан.

Думминг вздохнул.

— На шаре все по-другому, сэр. Там нет ни летающих метел, ни волшебных ковров, и для того чтобы попасть на Луну, недостаточно просто спрыгнуть с края света и избежать столкновения с черепахой.

— Тогда как они это сделали? — спросил декан.

— С помощью ракет, сэр.

— Этих штук, которые взлетают и взрываются с разноцветными огоньками?

— Сначала так и было, сэр, но, к счастью, люди придумали, как сделать так, чтобы они не взрывались. Следующий слайд, пожалуйста…

На экране возникло изображение каких-то старомодных панталон.

— А вот и наша старая знакомая — штанина времени. Как мы все знаем, это место, куда вы попадаете, когда история идёт двумя путями. Сейчас нам необходимо выяснить, почему они разделились. Это значит, мне придется…

— Ты сейчас будешь говорить о квантах? — тут же перебил его Чудакулли.

— Боюсь, этого не избежать, сэр.

Аркканцлер поднялся и подобрал полы своей мантии.

— Кажется, я слышал звонок к ужину, джентльмены. Это очень кстати.

Взошла луна. В полночь Думминг Тупс прочитал записи Гекса, прошелся по влажному газону к библиотеке, разбудил библиотекаря и попросил у него экземпляр книги под названием «Происхождение видов».

Двумя часами позже вернулся, снова разбудил библиотекаря и попросил «Теологию видов». Уходя, он услышал из-за спины, как дверь заперли на ключ.

Затем он наконец уснул лицом в холодной пицце. На столе перед ним были раскрыты обе книги с множеством закладок и кусочков анчоусов.

Позади него зажужжал письменный стол Гекса. Двадцать перьев метались туда-сюда, вращаясь на пружинках, отчего стол напоминал небольшую компанию пауков, перевернутых на спины. Новые листки бумаги ежеминутно падали на стопку, образовавшуюся рядом на полу…

В своем обрывочном сне Думминг видел динозавров, которые учились летать, но каждый раз разбивались, падая на дно ущелья.

Он проснулся в половине девятого, просмотрел скопившиеся бумаги и негромко вскрикнул.

Все хорошо, все хорошо, думал он. Торопиться, собственно, некуда. Мы можем изменить все, как только захотим, в любую минуту. Ведь именно в этом вся суть путешествий во времени.

Но несмотря на то, что думает мозг, паническая железа никогда ему не доверяет. Схватив книги и столько записок, сколько мог унести, Думминг выбежал из комнаты.

Да, приходилось нам слышать, как бьет полночь^[296], писал классик. Но волшебники не слышали не только как бьет полночь, но и час, два и три часа ночи. Да и в половине девятого они определенно не желали ничего слушать. За столами в Главном зале находился только аркканцлер Чудакулли, любивший устраивать себе нездоровые завтраки после ранних утренних пробежек. Кроме него, в зале никого не было.

— Нашел! — с явным волнением и торжеством провозгласил Думминг, бросая перед изумленным волшебником две книги.

— Что нашел? — спросил аркканцлер. — И смотри, куда кладешь вещи, приятель! Ты чуть не перевернул мне тарелку с беконом!

— Я понял, отчего образовались штаны времени! — возвестил Думминг.

— Молодец! — похвалил его Чудакулли и взял чашку с коричневым соусом. — Расскажешь мне об этом после завтрака, хорошо?

— Это из-за книги, сэр! Даже из-за двух! Он написал не ту книгу! Смотрите!

Чудакулли вздохнул. От энтузиазма волшебников не существовало защиты. Он сощурился и прочитал название книги, которую Думминг Тупс держал в руках:

— «Теология видов». Ну и что?

— Аркканцлер, её написал Чарльз Дарвин, и её публикация вызвала много шума, потому что в ней описан механизм эволюции, который противоречил распространенным тогда убеждениям. Заинтересованные круги выступили против этой книги, но она одержала верх и оказала значительное влияние на историю. Только… это было нехорошее влияние.

— Почему? О чем она? — спросил Чудакулли, осторожно снимая верхушку скорлупы вареного яйца.

— Я лишь успел пролистать её, аркканцлер, но, похоже, она описывает процесс эволюции как проявление непрерывного вмешательства всемогущего божества.

— И? — Чудакулли выбрал кусочек тоста и начал нарезать его.

— В Круглом мире такого не бывает, — сдержанно пояснил Думминг.

— Но так бывает здесь, более или менее. У нас есть бог, который приглядывает за такими вещами.

— Да, сэр. Но, я уверен, вы помните, — сказал Думминг, хотя это прозвучало как «я вижу, вы забыли», — мы не обнаружили никаких признаков присутствия богорода в Круглом мире.

— Ах да, точно, — согласился Чудакулли. — Но я все равно не понимаю, почему эту книгу нельзя было писать. С виду так вполне хорошая, солидная книга. И я уверен, дает немало пищи для размышлений.

— Да, сэр, — сказал Думминг. — Только вместо неё должна была быть написана эта.

Он с тяжелым стуком положил на стол ещё один том. Чудакулли поднял его. Обложка была ярче, чем у «Теологии…», а название гласило:

К вопросу о Дарвине

ПРОИСХОЖДЕНИЕ ВИДОВ

преп. Ричард Докинз

— Сэр, думаю, я могу доказать, что мир попал не в ту штанину времени, а человечество не смогло покинуть планету перед оледенением из-за того, что Дарвин написал не ту книгу, — сказал Думминг, держась подальше от аркканцлера.

— Зачем же он тогда это сделал? — спросил озадаченный Чудакулли.

— Не знаю, сэр. Мне известно лишь, что Чарльз Дарвин написал книгу, в которой говорилось, что эволюция произошла естественным образом, без участия бога, но несколько дней назад все изменилось. Теперь оказывается, он этого не писал. Вместо этого он написал книгу, в которой утверждается, что все происходит по божьей воле.

— А кто этот другой паренек, Докинз?

— Он считал, что Дарвин более-менее прав во всем, кроме того, что касается бога. Он писал, что бог здесь не нужен.

— Бог не нужен? Но здесь же написано, что он вроде как священник!

— Э-э… вроде как, сэр. В истории того мира, где Чарльз Дарвин написал «Теологию видов», для поступления в университет нужно было обязательно сначала получить духовный сан. Докинз считал, что эволюция произошла сама по себе.

Он закрыл глаза. Разговаривать с Чудакулли наедине было гораздо легче, чем со всем старшим преподавательским составом, которому удавалось превращать взаимное непонимание в настоящее искусство. Но аркканцлер был практичным, рассудительным человеком и находил Круглый мир слишком сложным. Это место было трудным для понимания.

— Ты меня совсем запутал. Как это только могло произойти? — спросил Чудакулли. — В этом нет никакого смысла, если никто не понимает, что происходит. Должна же быть причина.

— Совершенно верно, сэр. Но это Круглый мир, — ответил Думминг. — Помните?

— А этот второй парень, Докинз, все исправил? — аркканцлер пытался докопаться до истины. — Ты же сказал, что это правильная книга.

— Но она появилась в неправильном времени. Тогда было уже слишком поздно, сэр. Он не написал своей книги через сто с лишним лет. Она вызвала бурные споры…

— Полагаю, она была не религиозна, — весело заметил Чудакулли, макая тост в яйцо.

— Ха-ха, сэр, да. Но было слишком поздно. Человечество к тому времени уже стояло на пути к вымиранию.

Чудакулли взял «Теологию…» и повертел в руках, оставляя на ней масляные следы.

— А выглядит вполне невинно, — сказал он. — Все случается благодаря богам… ну, таково общепринятое мнение, — он поднял руку. — Знаю, знаю, это Круглый мир. Я в курсе. Но там, где есть что-то такое же сложное, как часы, должен быть и часовщик.

— Именно так сказал тот Дарвин, который написал «Теологию…», сэр, только он утверждал, что часовщик сам был частью часов, — заметил Думминг.

— Смазывал их маслом и все такое? — лукаво поинтересовался Чудакулли.

— Вроде того, сэр. В переносном смысле.

— Ха! — сказал аркканцлер. — Неудивительно, что они стали спорить. Священники такого не любят. Их всегда передергивает, когда им попадается что-то загадочное.

— Священники? Им, наоборот, понравилось, — сказал Думминг.

— Что? По-моему, ты сказал, заинтересованные круги были против!

— Да, сэр. Я имел в виду философов и ученых, — сказал Думминг Тупс. — Техномантов. Но они проиграли.

Глава 4

ОНТОЛОГИЯ ПЕЙЛИ

Метафора часов Пейли, упомянутая аркканцлером Чудакулли, до сих пор не утратила своей силы. Она настолько сильна, что Ричард Докинз опубликовал в 1986 году свой неодарвинистский ответ на неё под названием «Слепой часовщик». Докинз^[297] дал понять, что вместе с многими другими эволюционными биологами последних пятидесяти лет он, в отличие от Пейли, не верит в существование часовщика, создавшего живые организмы: «Аргумент Пейли приводится со страстной искренностью и принимает во внимание лучшие в свое время познания в области биологии, но он ложен — целиком и полностью ложен». Однако, пишет Докинз, если мы будем вынуждены дать кому-нибудь роль часовщика, то им должен стать процесс естественного отбора, описанный Дарвином. В таком случае часовщик не будет ощущать цели: он слеп. Это лаконичное название легко может сбить с толку и дает повод для возражений, таких как недавняя книга Уильяма Дембски «Насколько слеп часовщик?». Дембски защищает теорию «разумного замысла», современное воплощение аргумента Пейли, усовершенствованного биологией и повторяющего старые ошибки в новом контексте^[298].

Если бы вы в самом деле нашли часы в пустоши, вы первым делом, скорее всего, подумали бы не об их создателе, а о владельце. Попытались бы вернуть ему утерянную вещь или же виновато оглянулись, чтобы убедиться, что его нет поблизости и никто не увидит, как вы заберете их себе. Пейли утверждает, что если мы, например, найдем на тропе паука, то будем вынуждены признать существование его создателя, но он не считает необходимым признавать, что у этого паука есть владелец. Так почему же одна социальная роль человека четко обозначена, а другая замалчивается?

Кроме того, предназначение часов нам известно, и это знание влияет на ход наших мыслей. А если допустить, что наш викторианский скиталец из пустоши наткнулся бы на мобильный телефон, оставленный каким-нибудь рассеянным путешественником во времени. Наверное, он бы все равно предположил существование замысла исходя из его затейливой формы… но как же быть с предназначением? Какое применение можно было найти мобильному телефону в XIX веке, когда не было ни сетей, ни вышек сотовой связи? Тогда по одному взгляду на телефон нельзя было понять, для чего он предназначен. А если у него уже села батарея, то он вообще ни для чего не пригодился бы. А если найти на тропе компьютерную микросхему — например бортовой компьютер автомобиля, — то в нем нельзя было бы даже увидеть результат замысла: наш скиталец мог бы принять его за какую-нибудь странную кристаллическую породу. Химический анализ показал бы, что её основу составляет кремний. Конечно, мы знаем, что у этих вещей есть творец, но, не понимая четкого их назначения, скиталец, описанный Пейли, едва ли пришел бы к такому выводу.

Короче говоря, на логику Пейли существенно влияет то, что человеку известно о связи между часами и их творцом. Но если принять во внимание другие свойства часов, его аналогия распадается на куски. А раз она не годится даже в известном нам случае с часами, значит, применять её к организмам, о которых мы до сих пор многого не знаем, вовсе нет смысла.

А ещё Пейли несправедлив к камням.

Некоторые из древнейших камней в мире обнаружены в Гренландии, в 25-мильном пласте, известном как супракрустальный пояс Исуа. Это самые ранние известные горные породы из тех, что составляет поверхность Земли, а не поднялись из мантии. Им около 3,8 миллиарда лет — пока их анализ не позволяет дать более точную оценку, иначе нам пришлось бы уже отбросить и свидетельства вселенского замысла, и свидетельства этих пород. Мы узнали их возраст благодаря содержащимся в них крошечным кристаллам циркона. Вспомнить о них мы решили, чтобы показать, как легкомысленно Пейли обошелся с «камнями» и насколько неправомерным было его небрежное заключение о том, что тот камень «находился там всегда». Его истинная структура далеко не так проста, как считал Пейли. На самом деле она может быть не менее сложной, чем у организма, хотя и не так явно «организованной». У каждого камня есть своя история.

И циркон не исключение.

Цирконий является 40-м элементом периодической таблицы, а циркон — это его силикат. Он встречается во многих горных породах, но, как правило, в таких мелких количествах, что его просто игнорируют. Он чрезвычайно тверд — хоть и уступает алмазу, но превосходит по твердости даже самую прочную сталь. Ювелиры иногда используют его как алмазозаменитель.

Циркон присутствует в составе большинства пород, но для нас важнее всего то, что он содержится в граните — магматической породе, которая поднимается из расплавленных слоев из-под земной коры, проложив себе путь сквозь осадочные породы, отложившиеся под воздействием ветра и воды. Циркон образуется в граните, затвердевающем на глубине 20 километров. Его кристаллы и вправду очень малы — их диаметр в среднем составляет всего 1/10000 дюйма (2 микрона).

За последние несколько десятилетий мы узнали, что наша, казалось бы, стабильная планета на самом деле весьма изменчива. Материки перемещаются по поверхности на гигантских «тектонических плитах» толщиной в 100 километров, плавающих в жидкой мантии. И иногда сталкиваются друг с другом. В среднем они передвигаются примерно на 2 сантиметра в год, а по геологическим меркам это большая скорость. Северо-запад Шотландии был частью Северной Америки, пока Северо-Американская плита не столкнулась с Евразийской; при их разделении часть Америки осталась, сформировав Мойнский надвиг. При столкновении плиты наезжают друг на друга, что зачастую приводит к образованию гор. Самые высокие на сегодня горы на Земле, Гималаи, образовались, когда Индия столкнулась с материковой Азией. Они продолжают расти и в наше время на 1,3 сантиметра в год — правда, выветриваются ещё быстрее, — так как Индия по-прежнему дрейфует на север.

Как бы то ни было, гранит, залегающий в глубине Земли, может подняться наверх при столкновении континентальных плит, чтобы появиться на поверхности в виде горной гряды. Благодаря своей твердости он сохраняется, когда выветриваются более мягкие осадочные породы, которые его окружают. Но в конечном итоге выветривается даже гранит, и тогда горы разрушаются. Кристаллы циркона ещё тверже и не поддаются воздействию атмосферных условий, а отделяются от гранита и, попадая на берег благодаря рекам и ручьям, откладываются на песчаных пляжах, чтобы включиться в следующий слой осадочных пород.

Циркон же отличается не только высокой твердостью, но и химической устойчивостью — как правило, он не вступает в химические реакции. Когда образуется осадочное отложение, кристалл циркона погружается в формирующуюся породу и становится сравнительно невосприимчивым к повышению температуры и давления. Даже когда порода сильно нагревается и меняет свою химическую структуру, кристалл циркония сохраняется. В качестве своей единственной уступки экстремальной окружающей среде он создает на своей поверхности новый слой — что-то вроде кожицы. Эта «кайма», как её называют, имеет примерно тот же возраст, что и окружающая её порода, внутреннее же ядро гораздо старше.

Затем процесс может повториться. Ядро циркона с новой каймой может выдавить на поверхность вместе с окружающей его породой, и в итоге образуется новая горная гряда. Когда эти горы выветрятся, циркон может вернуться в глубь Земли, покрывшись новой каймой. А затем третьей, четвертой… если возраст дерева можно определить по кольцам, то по кайме циркона можно проследить за процессами горообразования и эрозии. Отличаются они тем, что кольцо в разрезе ствола дерева соответствует одному году, а кайма кристалла циркона — геологическому циклу, который обычно длится сотни миллионов лет. Но если по ширине годичного кольца можно узнать климат соответствующего ему года, то и цирконовая кайма сообщает нам об условиях геологического цикла.

Благодаря одному такому удачному совпадению — которое Пейли расценил бы как деяние десницы Божьей, а мы сейчас воспринимаем как неизбежное следствие истинного богатства вселенной (да, мы в курсе, что и он мог бы прийти к такому выводу), — атом циркония имеет такой же электрический заряд и примерно такой же размер, что и атом урана. Поэтому урановые примеси легко могут попасть в кристалл циркона. Для науки это хорошо — ведь уран радиоактивен. Со временем он распадается, превращаясь в свинец. Измерив соотношение урана и свинца, мы можем оценить, сколько времени прошло после образования той или иной части кристалла циркона. Таким образом, мы имеем мощный измерительный инструмент — геологический секундомер. А также простое предсказание, подтверждающее гипотезу о том, что кристаллы циркона образуются в несколько этапов — то есть что ядро является его старейшей частью, а следующие друг за другом каймы, соответственно, моложе в порядке отдаленности от ядра.

Скажем, типичный кристалл имеет четыре слоя. Возраст ядра составляет 3,7 миллиарда лет, второго слоя — 3,6 миллиарда, третьего — 2,6 миллиарда, а четвертого — 2,3 миллиарда. Таким образом, в обычном «камне» мы обнаруживаем свидетельства геологических циклов продолжительностью от 100 миллионов до миллиарда лет. Их хронология согласуется с порядком, в котором, предположительно, происходили отложения кристалла. Если общий сценарий, намеченный геологами, ошибочен, то для его опровержения хватит одной-единственной песчинки. Конечно, это ещё не доказывает существование огромных геологических циклов: такие выводы делаются на основе других доказательств. Наука — она как кроссворд.

Но цирконы могут поведать нам кое-что ещё. Считается, что соотношение двух изотопов углерода, углерода-12 и углерода-13, позволяет различить органические источники углерода от неорганических. Углерод содержится и в формации Исуа, и данное соотношение позволяет предположить, что жизнь могла существовать 3,8 миллиарда лет назад — спустя удивительно малое время после затвердения поверхности Земли. Но этот вывод имеет спорный характер, и многие ученые не считают, что можно отвергать другие варианты объяснений.

Как бы то ни было, о цирконах Исуа нам известно, что они не могли «находиться там всегда». Камни гораздо интереснее, чем могут казаться, и любой, кто умеет читать по породам, способен многое извлечь из их истории. Пейли верил, что вывод о существовании Бога можно сделать, основываясь на сложности глаза. Мы не можем вывести существование Бога из циркона, зато можем узнать о крупных геологических циклах горообразования и эрозии… и, вполне вероятно, получить свидетельство древнейших форм жизни.

Нельзя недооценивать даже самый заурядный камень. Вдруг это не камень, а замаскированные часы.

По мнению Пейли, то, что мы видим, и то, что существует, — одно и то же. Явление есть реальность. Это подтверждает название его труда — «Естественная теология», а подзаголовок едва ли мог быть более откровенным на этот счет^[299]. Нам кажется, будто живые организмы созданы по замыслу, потому что они созданы по замыслу — Богом. Нам кажется, будто они имеют предназначение, потому что они имеют предназначение — данное Богом. Куда бы Пейли ни посмотрел, он во всем видит деяния Божьи; все вокруг свидетельствует ему о существовании Творца.

Подобные «свидетельства» существуют в таком изобилии, что, для того чтобы подобрать несколько примеров, не нужно прилагать особых усилий. У Пейли основным примером стал глаз. Он отметил его сходство с телескопом и заключил, что раз телескоп был создан по замыслу, значит, то же должно касаться и глаза. Фотоаппаратов в его время не было^[300], иначе он нашел бы ещё больше сходств. У глаза есть хрусталик — как линза в телескопе или фотоаппарате, — который фокусирует попадающий на неё свет, выстраивая изображение. А также сетчатка, получающая это изображение — в то время как у телескопа есть наблюдатель или экран, на который его изображение проецируется.

От хрусталика нет никакого толку без сетчатки, и наоборот. Нельзя собрать глаз по частям — он либо должен быть целостным, либо вообще не будет работать. Позже сторонники теистической теории о происхождении жизни превратили тонкий аргумент Пейли в более простой девиз: «Есть ли польза от половины глаза?»

Сомневаться в объяснении «замысла» по Пейли стоит уже потому, что с научной точки зрения то, что вы видите, и то, что действительно существует, совпадает крайне редко. Природа далеко не очевидна. Кажется, будто волны путешествуют по океану, но на самом деле вода в основном движется небольшими кругами (иначе Земля очень быстро оказалась бы затоплена). Кажется, будто Солнце вращается по орбите вокруг Земли, но на самом деле все происходит наоборот. Горы, с виду крепкие и устойчивые, образуются и разрушаются в геологическом масштабе времени. Материки движутся. Звезды взрываются. Поэтому объяснение «кажется, что это создано по замыслу, потому что оно создано по замыслу» слишком банально, слишком очевидно и слишком поверхностно. Это не значит, что оно ошибочно, но все же дает повод задуматься.

Дарвин принадлежал к избранному числу людей, которые осознавали, что такое объяснение может быть не единственным. Удивительная структура организмов могла быть создана не вселенским творцом, а просто сама по себе. Точнее, неизбежным следствием природы жизни и её взаимодействия с окружающей средой. Живые создания, по мнению Дарвина, — это не продукт замысла, а то, что мы сейчас называем «эволюцией» — процессом, при котором происходят медленные, постепенные изменения, практически незаметные между представителями двух последовательных поколений, но способные накапливаться за длительные периоды времени. Эволюция следует из трех условий. Первое — это способность живых существ передавать некоторые свои черты потомкам. Второе — неустойчивость этой способности: они передают точные копии крайне редко, хотя, как правило, очень близки к оригиналу. Третье — это «естественный отбор» — потомство оставляют те животные, которым лучше удается выживать и передавать свои способности к выживанию.

Естественный отбор — медленный процесс.

Подробно изучив курс геологии (викторианской полевой геологии, которая подразумевает блуждание по местности в попытках понять, что за камень лежит у вас под ногами или там, на полпути к соседней горе, и как он здесь оказался), Дарвин прекрасно знал, насколько бездонны пропасти геологического времени. Анализ горных пород убедительно свидетельствовал о весьма и весьма значительном возрасте Земли — десятках, сотнях миллионов лет, а то и больше. Современная оценка в 4,5 миллиарда лет превышает те, что осмеливались дать геологи Викторианской эпохи, но едва ли она бы их удивила.

Даже несколько миллионов лет — это очень долго. Мелкие изменения могут достичь значительных величин за этот срок. Представьте себе вид червя длиной 10 сантиметров, представители которого с каждым годом становятся длиннее на 1/1000 %, так что за один год даже самые точные измерения не выявят каких-либо изменений. Через сто миллионов лет потомки этих червей будут достигать 10 метров в длину. Из кольчатого червя в анаконды. Самый длинный современный червь имеет длину 50 метров, но он морской — Lineus longissimus. Он обитает в Северном море, и во время отлива его можно обнаружить под камнями. Земляные черви гораздо короче — однако австралийский Megascolecid способен достигать в длину 3 метров, что также весьма внушительно.

Мы не утверждаем, что эволюция происходит просто и размеренно, но масштабы геологического времени, несомненно, позволяют незаметно воплощать значительные изменения. Большинство из них, как правило, проходит гораздо быстрее. Наблюдения за «дарвиновыми вьюрками» — тринадцатью видами птиц, обитающих на Галапагосских островах, — показывают ежегодные изменения, которые можно измерить (например, изменения средней длины клюва).

Богатое многообразие жизни на Земле нельзя объяснить лишь тем, что живые создания меняются из поколения в поколение. Должно быть ещё нечто, что направляет эти изменения в «созидательное» русло. Единственной движущей силой, которую смог представить Пейли, был Бог, совершающий сознательный, разумный выбор, следуя своему изначальному замыслу. Дарвин четче понимал, что организмы могут меняться — и меняются — от поколения к поколению. В этом не оставляли сомнений ни анализ окаменелостей, ни его опыты, связанные с выращиванием новых разновидностей растений и разведением домашних животных. Но такое разведение подразумевало выбор, навязываемый извне, поэтому домашние животные, скорее, свидетельствовали в пользу Пейли.

С другой стороны, люди никогда не разводили динозавров. Значит ли это, что тут не обошлось без Божьего участия, или динозавры вывелись в новые виды сами? Дарвин понимал, что существует «выбор» иного рода, не принятый разумом, а обусловленный обстоятельствами и контекстом. Это и есть «естественный отбор». В крупном и непрерывном соревновании за пищу, среду обитания и возможность размножаться, природа автоматически предпочитает победителей проигравшим. Это соревнование напоминает храповой механизм, движущийся в одном направлении — навстречу более совершенному. Поэтому нет ничего удивительного в том, что мелкие пошаговые изменения между последовательными поколениями должны иметь некое общее «направление», или динамику, чтобы, накапливаясь за долгие эоны, приводить к чему-то кардинально новому.

Такое описание легко вводит в заблуждение из-за внутренней склонности к «прогрессу», подразумевающему неизменное движение вперед, к лучшему. И даже к более сложному. Многие викторианцы посчитали, что целью эволюции было создание человека. Мы — высшая форма жизни, мы — вершина эволюционного древа. С нашим появлением эволюция добилась своей конечной цели и теперь должна остановиться.

Ерунда. «Более совершенный» — это не абсолютный показатель. Он зависит от контекста, который и сам может меняться. То, что более совершенно сегодня, может и не быть таким через миллион лет — а может, и завтра. Допустим, в какой-то период времени «более совершенными» оказываются длинные и крепкие клювы. Тогда они будут меняться именно в этом направлении. Не потому, что птицы знают, какие клювы более совершенны, а потому, что такие клювы лучше выживают и, следовательно, наследуются последующими поколениями. Но результаты соревнований иногда меняют правила игры, и большие клювы могут превратиться в недостаток — если, например, исчезнет подходящая для них пища. В этом случае победят обладатели маленьких клювиков.

Коротко говоря, динамика эволюции не предписана наперед: она «эмерджентна» и создает собственный контекст, а потом отталкивается от него. И мы в любую минуту ожидаем, что обнаружим осмысленную направленность эволюционных изменений, которая будет отвечать многим поколениям — и это при том, что вселенная нередко сама узнаёт эту направленность, лишь перепробовав варианты и выяснив, какой из них лучше. За длительный период времени направление само может измениться. Оно как река, бегущая по рельефу, когда тот разрушается: в любую конкретную минуту вода течет в определенном направлении, но со временем река может постепенно изменить свое русло.

Важно понимать и то, что отдельные организмы соревнуются не обособленно, а в определенной среде. Каждое мгновение ведутся миллиарды соревнований, и их исход может зависеть от результатов других. Это не Олимпийские игры, на которых метатели копий вежливо дожидаются, пока пробежит группа марафонцев. Это похоже на такую версию Олимпиады, в которой копейщики пытаются пронзить как можно больше марафонцев, в то время как участники бега с препятствиями отнимают у них копья, чтобы с их помощью, как с шестами, преодолевать барьеры, а марафонцы при этом стремятся выпить воду из бассейна для прыжков прежде, чем бегуны успеют до неё добежать. Это Эволимпийские игры, и все соревнования здесь проходят одновременно.

Эволюционные соревнования, как и их результаты, также зависят от контекста. В частности, важную роль в них играет климат. На Галапагосских островах длина клювов дарвиновых вьюрков зависит от численности обладателей клювов того или иного размера и от того, насколько доступна та или иная пища (семена, насекомые, кактусы) и в каких количествах. Количество и тип пищи зависит от того, какие виды растений и насекомых успешнее выступают в соревновании на выживание — и особенно, кому удается не стать пищей для вьюрка, — и размножаются. Все это происходит на фоне изменений климата — влажного или сухого лета и зимы. Результаты наблюдений Питера и Розмари Грант, опубликованные в 2002 году, показали, что самым непредсказуемым свойством эволюции вьюрков является климат. Если бы мы могли точно его спрогнозировать, то сумели бы и предугадать характер эволюции вьюрков. Но мы не можем предсказывать его должным образом и имеем основания полагать, что никогда не научимся.

Это не значит, что эволюцию нельзя «предсказать», а потому она вполне достойна называться наукой — и ничуть не меньше, чем метеорология. Но эволюционные предсказания зависят от поведения климата. Они сообщают не время, а обстоятельства, при которых произойдет то или иное изменение.

В молодости Дарвин наверняка читал главный труд Пейли и позже вполне мог опираться на него, когда формулировал свои более радикальные и косвенные взгляды. Пейли вкратце описал многие эффективные аргументы против идей Дарвина задолго до того, как тот их выразил. Интеллектуальная честь требовала от Дарвина дать Пейли убедительные ответы. Такими ответами пестрит его знаменитый трактат «Происхождение видов» — хоть имя Пейли в нем и не упоминается.

Так, Дарвин посчитал необходимым рассмотреть щекотливый вопрос устройства глаза. Его ответ состоял в том, что хоть человеческий глаз и кажется идеальным механизмом с множеством взаимосвязанных частей, в животном мире есть много разных «глаз», и многие из них сравнительно малоразвиты. Их даже можно примерно расставить по порядку от простых светочувствительных пятен до стенопов и сложных линз (пусть этот порядок и не следует считать эволюционной последовательностью). Вместо половины глаза мы видим глаз, который воспринимает свет в два раза хуже, чем целый. А это гораздо, гораздо лучше, чем отсутствие глаза.

Подход Дарвина к этому вопросу дополняют результаты компьютерных экспериментов Дэниела Нильсона и Сюзанны Пелгер^[301], опубликованные в 1994 году. Они исследовали простую модель эволюции светочувствительных пятен, чьи формы слегка менялись в каждом «поколении» и обладавших способностью развивать такие приспособления, как линзы. В их модели светочувствительным пятнам потребовалось лишь 100 000 поколений, чтобы превратиться в некое подобие человеческого глаза, оснащенного хрусталиком, чей показатель рефракции меняется в зависимости от условий, чтобы улучшить фокус. Хрусталик человеческого глаза именно таков. Но принципиальное значение здесь имеет то, что способность световосприятия глаза улучшалась на каждом из 100 000 шагов.

Этот эксперимент недавно раскритиковали за то, что он просто подтверждает свои исходные данные. Он не объясняет, откуда эти светочувствительные клетки взялись с самого начала или как меняется геометрическая форма глаза. И оценивает работу глаза в весьма упрощенном виде. Подобные аргументы имели бы вес, если бы с помощью этой модели пытались доказать, что глаз должен эволюционировать, и в точности описать данный процесс. Однако ни то, ни другое никогда не было целью эксперимента. Основных задач у него было две. Первая — показать, что в упрощенном контексте модели эволюция, стесненная рамками естественного отбора, могла постепенными изменениями создать нечто похожее на настоящий глаз. Она не остановилась бы на полпути, создав какой-нибудь неудачный вариант глаза, который оставалось бы только вырвать, чтобы начать все заново. Вторая задача эксперимента — рассчитать время, которое займет данный процесс (см. название статьи) при условии, что все необходимые составляющие будут доступны.

Некоторые допущения эксперимента, как оказалось, быстро подтвердились. Свет несёт энергию, а та воздействует на химические связи — отсюда неудивительно, что столь многие химические вещества реагируют на свет. Эволюция опирается на огромный набор молекул — они содержатся в генах белков и закодированы в цепочках ДНК. Простор для комбинаторики здесь воистину огромен: вселенная не настолько велика и не настолько стара, чтобы молекула любого протеина была такой же сложной, как, скажем, молекула гемоглобина, переносящего кислород в крови. Было бы крайне странно, если бы эволюция не смогла создать хотя бы один светочувствительный пигмент и включить его в состав клеток.

Есть даже кое-какие идеи о том, как это могло случиться. В «Спорах о замысле» Брюс Уэбер и Дэвид Дипью указывают на то, что системы светочувствительных ферментов можно обнаружить в бактериях и они, вероятно, окажутся очень древними. Бактерии используют их не для того, чтобы видеть, а для участия в процессах метаболизма (обмена веществ). Белки хрусталика в человеческом глазе почти не отличаются от метаболических ферментов печени. Выходит, белки, составляющие глаз, сначала не были частью зрительной системы. Они появились где-то в другом месте и выполняли совершенно другие «функции». Их форма и назначение претерпели выборочные изменения, когда оказалось, что их рудиментарные светочувствительные способности могут обеспечить эволюционное преимущество.

Несмотря на то, что мы немало знаем о генетике человеческого глаза, ни один биолог не может утверждать, что ему доподлинно известно, как тот эволюционировал. Анализ окаменелостей здесь не очень помогает, а глаза человекоподобных существ не превращаются в окаменелости (в отличие от глаз трилобитов). Но биологи просто объясняют, как и почему глаза могли эволюционировать — и одного этого достаточно, чтобы опровергнуть утверждение, будто эволюция невозможна в принципе по той причине, что части глаза взаимосвязаны и удаление любой из них приведет к неспособности выполнять его функции. Части глаза не эволюционировали по отдельности. Все они эволюционировали параллельно.

Те, кто пытается возродить идеи Пейли, хоть и придерживаются не столь явно теистических взглядов, но признали, что глаз — это особый случай… только более общий смысл, судя по всему, от них ускользнул. Рассуждения Дарвина на эту тему, как и эксперимент Нильсона и Пелгер, касаются не только глаза. Они несут более глубокий посыл. Сталкиваясь со сложным живым «механизмом», не думайте, что он мог эволюционировать не иначе как постепенно — по кусочку, по детали зараз. Увидев часы, не думайте о соединении пружин и шестерней из стандартного комплекта запасных частей. Лучше подумайте о «мягких часах» Сальвадора Дали, которые текут и искажаются, деформируются, разъединяются и соединяются вновь. Подумайте о часах, чьи шестерни меняют форму, отращивают новые зубцы, и чьи валы и крепления эволюционируют вместе с шестернями, благодаря чему подходят друг другу на каждом этапе эволюции. Подумайте о часах, которые, быть может, изначально были канцелярской скрепкой, а затем превратились в ходулю-кузнечика. Не думайте о часах, которые всегда делали одно и то же — показывали время. Подумайте о часах, которые когда-то скрепляли бумагу, умели распрямляться и служить зубочисткой, после чего выяснилось, что с их помощью очень удобно подпрыгивать, а когда кто-то заметил, что их ритмичными движениями можно отмечать секунды, их стали использовать, чтобы измерять время.

Да, сторонники теории разумного замысла солидарны насчет глаза… но считают это лишь одним из примеров, а не положением основного принципа. «Да, мы все знаем об этом глазе», говорят они (а мы пересказываем). «Мы не станем спрашивать, есть ли польза от половины глаза. Это просто наивный вздор!» Вместо этого они спрашивают, есть ли польза от половины жгутика бактерии, и повторяют ту же ошибку в другом контексте.

Этим примером мы обязаны Майклу Бихи, биохимику, которого сбила с толку сложность этих самых жгутиков. Речь идёт о «хвостиках», помогающих бактериям передвигаться. Подобно крошечным гребным винтам кораблей, они приводятся в движение вращающимися молекулярными моторами. В этом моторе содержится порядка сорока белков, и, если пропустить хоть один из них, он не будет работать. В своей книге «Черный ящик Дарвина», опубликованной в 1996 году, Бихи утверждал, что создать жгутик можно, лишь заранее закодировав всю структуру в ДНК бактерии. Этот код не мог эволюционировать из чего-либо более простого, поскольку жгутик обладает «неуменьшаемой сложностью». Органическую или биохимическую систему считают неуменьшаемо сложной, если она перестает работать, когда удаляют любую её часть. Бихи пришел к выводу, что такие системы не могут эволюционировать. Сторонники теории разумного замысла быстро взяли пример жгутика за основу своих доводов и посчитали принцип неуменьшаемой сложности Бихи непреодолимым препятствием для эволюции сложных структур и функций.

Этому спору о разумном замысле посвящен ряд замечательных книг, пару из которых мы уже упомянули в сносках. Справедливости ради стоит отметить, что противники данной теории выигрывают его одной левой — даже в книгах, вышедших под редакцией её сторонников — в «Спорах о замысле» например. Пожалуй, больше всего трудностей сторонники испытывают из-за того, что фундаментальное понятие «неуменьшаемой сложности» Бихи имеет существенные недостатки. По его определению, вывод о том, что неуменьшаемо сложные системы не способны эволюционировать, справедлив только в том случае, если эволюция подразумевает добавление новых частей. Если бы эволюция заключалась только в этом, такое утверждение можно было бы считать логичным. Допустим, мы имеем неуменьшаемо сложную систему, которая пытается эволюционировать. Сосредоточим внимание на последнем шаге, когда к ней добавилась последняя часть. Тогда независимо от того, что происходило до этого, она должна была перестать работать — то есть такая система не могла существовать. Это бессмыслица — вот и все.

Как бы то ни было, эволюции не нужно просто добавлять компоненты, как рабочему, собирающему машину. А ещё она может удалять их — как строитель, который работает с лесов, а потом, когда все закончит, разбирает их. Или же вся структура может эволюционировать одновременно. Любой из этих вариантов делает возможной эволюцию неуменьшаемо сложной системы, поскольку предпоследний шаг в этом случае не обязательно делается тогда, когда системе не хватает того последнего, жизненно важного элемента. Вместо этого его можно совершить, когда система имеет лишний элемент, удалив его. Или же одновременно добавить два элемента, необходимых для работы. Ничего из этого не противоречит определению неуменьшаемой сложности Бихи.

К тому же «перестать работать» — понятие растяжимое: часы, которые не надеты на руку, не сообщают время, но их можно применить для бомбы замедленного действия или повесить на шнурок и использовать как отвес. Органы и биохимические системы часто меняют свое назначение в процессе эволюции — точно так же, как в случае с глазом. Пока не было дано ни одного удовлетворительного определения «неуменьшаемой сложности» — такого, которое действительно бы показало, что она является препятствием для эволюции.

Кеннет Миллер в «Спорах о замысле» пишет: «Ирония всевозрастающего почитания жгутиков как символа антиэволюционного движения состоит в том, что их неснижаемая сложность оказалась опровергнутой исследованием почти сразу после того, как было объявлено об этом их свойстве». Если удалить какую-нибудь часть жгутика, он не перестанет работать. Бактериальный мотор в своей основе очень напоминает систему, которую бактерии используют против других бактерий — «секреторную систему III типа». Таким образом, мы имеем основу совершенно разумного и правдоподобного пути эволюции, при котором белковые компоненты в самом деле добавляются в систему. Если удалить их снова, жгутик перестанет работать — но заработает секреторная система. Способ передвижения бактерий также мог эволюционировать и из механизма нападения.

К чести сторонников теории стоит отметить, что они поддерживают этот спор и до сих пор не признают своего поражения, даже несмотря на то, что все их доводы весьма шатки и вот-вот рухнут. Креационисты, отчаянно пытающиеся ухватиться за соломинку научного признания своей программы продвижения религии в системе образования США^[302], все ещё не заметили, что их научные обоснования расползаются по швам. Саму по себе теорию разумного замысла нельзя назвать явно теистичной — и действительно, её сторонники изо всех сил стараются не делать заключений, затрагивающих религию. Они хотят, чтобы их научные аргументы рассматривались как наука. Разумеется, этому не бывать, поскольку теистические выводы слишком очевидны — даже для атеистов.

Кое-что эволюция объяснить не в состоянии — и это тешит сердца тех, кто, не внимая Дарвину, считает, что есть вопросы, которая наука не способна разрешить.

Очень легко можно согласиться с Дарвином и его последователями в том, что Земля существует 4,5 миллиарда лет, а жизнь эволюционировала вследствие физических и химических процессов из неорганических веществ, — и при этом верить в Бога. Да, в этой сложной и насыщенной вселенной все это могло возникнуть и без вмешательства высших сил. Но… как же появилась сама эта сложная и насыщенная вселенная?

Современные космологи выдвигают несколько версий, как (Большой взрыв и несколько свежих альтернативных теорий) и когда (около 13 миллиардов лет назад) это случилось, но не говорят почему. Любопытную попытку ответить на это «почему?» предлагает новая область физики — теория струн. Но в то же время она ставит ещё более трудный вопрос: почему теория струн? Наука раскрывает следствия из правил («законов») физики, но не объясняет, почему их нужно применять или откуда они взялись.

Это большие загадки. Сейчас — и, наверное, так будет всегда — на них нельзя ответить с помощью научного метода. Здесь, наконец, проявляют себя религии — они предлагают свои ответы на вопросы, о которых наука предпочитает молчать.

Хотите получить ответы — пожалуйста.

Их довольно много, и все они очень разнятся. Выберите тот, который понравится вам больше других.

Вот только в науке ответы выбирают, не оглядываясь на то, нравятся они или нет. Они могут казаться белыми и пушистыми, но история науки снова и снова напоминает, что этими «белыми и пушистыми» мы просто пытаемся помягче заменить слово «неправильные».

Системы убеждений опираются не только на доказательства, но и на веру. Они дают ответы, но не предлагают удобных способов их проверить. Ответить на эти вопросы наука не способна в первую очередь из-за высоких требований к доказательствам, которые она сама себе устанавливает, и то, что она держит язык за зубами, когда доказательств вообще нет. Мнимое превосходство убеждений над наукой, когда дело доходит до больших загадок, возникает не из-за того, что наука дает слабину, а из-за того, что убеждения стремятся быть главными, не имея на то оснований.

Так, верующий человек может найти утешение в том, что у его убеждений есть ответ на глубокие вопросы человеческого бытия, неподвластные науке, а атеист — в том, что никаких причин считать эти ответы верными нет. Но нельзя и доказать их ошибочность — так почему же мы не можем жить в мире, не посягая на чужое и оставаясь каждый при своем мнении? Легко сказать, да трудно сделать, особенно если люди выходят за рамки, используя политические мотивы и насилие, чтобы насаждать свои взгляды, когда разумные доводы уже к ним неприменимы.

Конечно, кое в чем системы убеждений можно проверить — Гранд-Каньон не доказывает факта Всемирного потопа, если только Бог не решил нас разыграть (это было бы очень в духе Плоского мира). И если Он действительно так поступил, то все оказывается воистину запутанным, так как слова, молвленные Им в [вставьте название любой священной книги], также могут оказаться шуткой. В чем-то убеждения проверить нельзя: более глубокие вопросы в конечном итоге вступают в область интеллекта, где вам приходится либо довольствоваться тем объяснением, которое ваш разум найдет убедительным, либо просто прекратить об этом задумываться.

Но помните: тех, кто не разделяет ваших убеждений, прежде всего интересует не то, верны они или нет, а отражают ли они работу вашего разума. «Да неужели вы так думаете, а?»

Вот куда приводит великая загадка человеческого бытия, вот где все объяснения оказываются истинными — при заданном значении «истины».

Глава 5

НЕ ТА ШТАНИНА ВРЕМЕНИ

К тому времени, когда многие члены старшего преподавательского состава успели проснуться и принялись бесцельно бродить кругами, стеклянный шар Круглого мира уже стоял на подставке перед Гексом. Волшебники всегда пребывали в таком неприкаянном состоянии между вторым завтраком и одиннадцатичасовым перекусом, а шар сейчас мог их немного развеселить.

— И в самом ли деле его стоит спасать, спрашивается, — произнес заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — Там ведь и раньше бывали ледниковые периоды, разве не так? Если люди слишком глупы, чтобы вовремя с него не убраться, значит, потом должны появиться другие занимательные создания — лет через полмиллиона или около того.

— Но их вымирание — это же так… как бы… окончательно, — возразил профессор современного руносложения.

— Да, к тому же мы сами создали их мир и помогли обрести разум, — сказал декан. — Мы не можем просто так дать им замерзнуть до смерти. Это то же, что уехать в отпуск, не покормив хомячка.

Часовщик сам стал частью часов, подумал Думминг, настраивая самый большой университетский омнископ. Мало того что они создали мир, так ещё и постоянно его подправляют…

Волшебники не верили в богов. Хотя, конечно, и не отрицали их существования. Просто не верили, и все. В этом не было ничего личного, это даже нельзя было назвать проявлением грубости. Боги составляли видимую часть рассказия, благодаря которому все и случается, а у мира появляется цель. Просто им не стоило попадаться друг другу на глаза.

В Круглом мире нельзя встретить ни богов, ни волшебников. Имелся лишь один, встроенный в него… и это было нечто новенькое. Бог в каждом цветке и камне… не просто бог, который был везде, но бог, который был всем.

Последняя глава «Теологии видов» брала за душу…

Думминг стоял в стороне. Гекс работал все утро. Как и библиотекарь. В эту минуту он бережно протирал книги от пыли и перекладывал их в контейнер Гекса. Машина овладела техникой осмотического чтения, которое прежде было доступно только студентам.

Библиотекарь обнаружил экземпляр правильного «Происхождения видов», книги, которую должен был написать Дарвин. На обложке красовался портрет самого Дарвина. Надень он остроконечную шляпу, легко сошел бы за волшебника. А то и вовсе за аркканцлера.

Думминг подождал, пока волшебники рассядутся по местам и откроют упаковки с попкорном.

— Джентльмены, — начал он, — я надеюсь, все прочитали мой анализ?..

Волшебники смотрели на него молча.

— Я потратил на него все утро, — продолжил Думминг. — Каждому из вас было разослано по экземпляру…

Они продолжали смотреть.

— Ну, такой, в зеленой обложке… — подсказал Думминг.

Теперь молчание стало напряженным. Думминг сдался.

— Очевидно, стоит напомнить вам основные пункты? — предложил он.

Лица просияли.

— Просто освежить в памяти, — бодро отозвался декан.

— Я описал альтернативный ход времени в фазовом пространстве^[303], — сказал Думминг.

Теперь он понял, что в этом и заключалась ошибка. Его коллеги-волшебники были неглупыми, но чтобы донести до них свои идеи, нужно было хорошенько постараться.

— Две разные штанины времени, — сказал он. — В 1859 году, по летосчислению той части Круглого мира, одна книга изменила мировоззрение многих людей. Но сложилось так, что это была не та книга…

— Докажи, — перебил его заведующий кафедрой беспредметных изысканий.

— Простите, сэр?

— Ну, поправь меня, если я не прав, когда говорю, что «Теология видов» — это та книга, — сказал заведующий.

— Она остановила научный — то есть техномантический — прогресс почти на сто лет, сэр, — устало ответил Думминг. — И из-за неё люди дольше осознавали, какое место они занимают во вселенной.

— В смысле, что их мир создали мы, волшебники, и поставили его на полку в коридоре? — спросил заведующий.

— Это только снаружи так, сэр, — сказал Думминг. — Я же хочу сказать, что на каком-то этапе жизни с мистером Дарвином случилось некое событие, заставившее его написать не ту книгу. И она в самом деле не та. Да, в Плоском мире она была бы той, сэр. Ведь мы знаем, что у нас есть бог эволюции.

— Точно, такой тощий старикашка, что живет на острове, — подтвердил Чудакулли. — По-своему приятный. Помните, он перестраивал слона, когда мы с ним встретились? Приделал ему колеса — это очень разумно. А ещё, помню, он очень любил жуков.

— Так почему Дарвин написал эту книгу по теологии, а не другую? — настаивал заведующий кафедрой беспредметных изысканий.

— Не знаю, сэр, но, как я указал на четвертой странице — что, я уверен, вы и сами прекрасно помните, — это была не та книга в очень даже то время. Она, как бы то ни было, содержала определенный смысл. Каждый мог отыскать в ней что-то свое. И техномантам оставалось лишь найти в своей науке место для бога, а священникам отказаться от некоторых своих убеждений, которых никто в здравом уме все равно не придерживался…

— Например? — поинтересовался декан.

— Ну, например, что мир создан за неделю и что он не очень стар, — пояснил Думминг.

— Но ведь оно так и было!

— Ещё раз повторяю, это так только снаружи, декан, — мягко ответил Думминг. — Насколько нам известно, «Теология видов» странным образом поляризовала общественное мнение. Ха-ха, можете даже сказать, экваторизировала.

— Не думаю, что мы станем так говорить, — заметил декан. — Что это вообще за слово такое?

— Ну… э-э… на шаре экватором называют воображаемую линию посередине, — ответил Думминг. — Вот и случилось, что большинство техномантов и священников поддержало идеи из книги Дарвина, потому что она давала желаемое и тем и другим. Многие техноманты твердо верили в бога, а самые рассудительные священники видели серьезные изъяны в своих незыблемых утверждениях. Вместе они составляли крупную и влиятельную силу. А убежденные религиозники и несгибаемые техноманты остались на улице. На морозе. То есть оказались на разных полюсах.

Этот весьма удачный, по его мнению, каламбур не вызвал у волшебников никакого отклика, и Думминг продолжил:

— Они не смогли согласиться с большинством и тем более договориться между собой. В итоге наступило счастливое примирение. На шестьдесят с лишним лет.

— Как мило, — заметил профессор современного руносложения.

— Э-э… да, сэр, и в то же время — опять нет, — сказал Думминг. — Техномантия не способна существовать в таких условиях. Она может достигать крупных успехов при единодушии. Ха, да когда всем управляет кучка самодовольных стариканов, которых ужин интересует сильнее, чем дело, это непременно приводит к застою. Это же любой дурак поймет.

Волшебники глубокомысленно закивали.

— Верно-верно, — согласился аркканцлер Чудакулли и прищурился: — Это очень важное замечание, которое действительно нужно было сделать.

— Спасибо, аркканцлер.

— А теперь нужно извиниться.

— Простите, аркканцлер.

— Хорошо. А посему, мистер Тупс…

Вдруг загрохотало пишущее устройство Гекса. Паукообразные руки забегали над листом бумаги и вывели:

«+++ Заведующий кафедрой беспредметных изысканий прав. +++»

Волшебники сгрудились вокруг.

— Прав в чем? — спросил Думминг.

«+++ Чарльз Дарвин, написавший «Теологию видов», бóльшую часть своей жизни прослужил священником англиканской церкви, одной из составляющих британского народа. +++», — нацарапал компьютер.

«+++ В те времена священники этой религии занимались прежде всего развитием археологии, истории страны, лепидоптерией^[304], ботаникой, палеонтологией, геологией и изготовлением фейерверков. +++»

— Неужели священники таким занимались? — изумился декан. — А как же молитвы и все такое?

«+++ Некоторые занимались и этим, впрочем, это расценивалось как щегольство. Англиканский бог был нетребователен по части жертвоприношений, от людей он желал лишь, чтобы они вели себя благопристойно и не поднимали шума. Юноши из приличных семей и с хорошим образованием, но без особенных способностей, совершенно естественно становились священниками этой церкви. В селах у них появлялось много свободного времени. По моим расчетам, Дарвину было суждено именно написать «Теологию видов». Во всем фазовом пространстве третьего уровня содержится лишь один вариант истории, в котором он написал «Происхождение видов». +++»

— Почему так? — спросил Думминг.

«+++ Это тяжело объяснить. +++»

— Давай, выкладывай, — сказал Чудакулли. — Мы здесь все образованные люди.

Из лотка Гекса вылетел очередной лист бумаги. На нем было написано:

«+++ Да. В этом и проблема. Вы понимаете, что каждый выбор порождает новую вселенную, в которой он претворяется в жизнь? +++»

— Это ты опять про штаны времени? — уточнил Чудакулли.

«+++ Да. Только каждая штанина времени разветвляется на множество других, и те делают то же самое, и так далее, пока эти штанины не заполнят все пространство и не начнут перекликаться друг с другом и соединяться обратно. +++»

— Кажется, я теряю нить разговора, — признался аркканцлер.

«+++ Да. Это трудно объяснить словами. Даже математики в этом путаются. Но может помочь одна небольшая история. Сейчас я вам её расскажу. Она отчасти правдива. +++»

— Давай, — сказал Чудакулли.

«+++ Представьте невообразимо большое число. +++»

— Хорошо, без проблем, — ответил аркканцлер после того, как волшебники посовещались между собой.

«+++ Прекрасно. +++»

Затем Гекс продолжил:

«+++ С тех пор как Круглый мир только был создан, он начал делиться на две практически неотличимые копии самого себя по несколько миллиардов раз в секунду. Ваше невообразимо большое число соответствует количеству всех возможных вселенных, которые содержатся в Круглом мире. +++»

— А все эти вселенные в самом деле существуют? — спросил декан.

«+++ Доказать это невозможно. Считайте, что существуют. Лишь в немногих из них существует человек по имени Чарльз Дарвин, который отправляется в судьбоносное плавание и пишет чрезвычайно влиятельную книгу об эволюции жизни на планете. Тем не менее количество таких вселенных все равно невообразимо велико. +++»

— Которое могло бы представить менее развитое воображение? — спросил Чудакулли. — То есть вдвое меньше первого невообразимо большого числа?

«+++ Нет. Оно невообразимо велико, но в сравнении с первым оно невообразимо мало. +++»

Волшебники шепотом посовещались.

— Прекрасно, — наконец произнес Чудакулли. — Вы пока продолжайте, а мы подхватим, когда сможем.

«+++ И все равно оно не настолько невообразимо, как количество вселенных, в которых написано «Происхождение видов». Это довольно необычное число, и представить его можно лишь при очень необычных обстоятельствах. +++»

— Оно невообразимо велико? — спросил Чудакулли.

«+++ Просто невообразимо уникально. Это число один, джентльмены. Просто один. Один, и всё. Один. Да. В фазовом пространстве третьего уровня существует всего одна история, в которой Дарвин садится на корабль, путешествует, рассматривает находки и пишет эту книгу. Во всех остальных альтернативные Дарвины не существуют, не садятся на корабль, погибают во время путешествия, не пишут книгу или пишут, как в огромном количестве случаев, «Теологию видов» и служат в церкви. +++»

— Корабль? — спросил Думминг. — Какой корабль? При чем здесь вообще корабль?

«+++ Как я уже объяснял, в благоприятной истории, где люди покинули планету, мистер Дарвин отправился в знаменательное плавание. Оно входит в список девятнадцати определяющих событий в истории вида и имеет почти столь же важное значение, что и выход Джошуа Годдельсона из дома через заднюю дверь в 1734 году. +++»

— Кто это такой? — спросил Думминг. — Что-то не припоминаю такого имени.

«+++ Башмачник из Гамбурга. +++», — ответил Гекс.

«+++ Если бы он в тот день вышел через переднюю дверь, ядерный синтез не стали бы использовать в коммерческих целях 283 года спустя. +++»

— Это правда так важно? — спросил Чудакулли.

«+++ Весьма. Это основа техномантии. +++»

— Для этого что, так уж необходимы башмаки? — продолжал озадаченный аркканцлер.

«+++ Нет. Цепь причинно-следственных связей, несмотря на некоторую сложность, вполне понятна. +++»

— А тяжело попасть на этот корабль? — поинтересовался декан.

«+++ В случае Чарльза Дарвина — да, очень тяжело. +++»

— А куда он плыл?

«+++ Из Англии в Англию. Но по пути совершил несколько ключевых остановок. Даже среди тех вариантов истории, где Дарвин попадал на корабль и не прибывал в пункт назначения, он написал «Происхождение видов» только в одном из них. +++»

— Только в одном, говоришь? — произнес Думминг Тупс. — А знаешь, почему?

«+++ Да. Это потому, что вы вмешались. +++»

— Но мы же ни во что не вмешивались, — сказал Чудакулли.

«+++ В примитивном субъективном смысле вы это сделаете. И очень скоро. +++»

— Что? Я вам не примитивный субъект, мистер Гекс!

«+++ Прошу меня извинить. Тяжело выражать пятимерные мысли языком, который возник в результате эволюции, чтобы обезьяны смогли докричаться друг до друга с соседних деревьев. +++»

Волшебники переглянулись.

— Значит, посадить его на корабль не очень сложно? — спросил декан.

— А время, когда жил Дарвин, оно опасное? — заволновался Ринсвинд.

«+++ Разумеется. В центре Земли лежит преисподняя, и от того, чтобы поджариться на ней, человечество защищено только слоем воздуха и силой магнитного поля. К тому же там постоянно существует вероятность падения астероида. +++»

— Полагаю, Ринсвинд имел в виду более насущные трудности, — уточнил Чудакулли.

«+++ Понятно. В большом городе, который вам придется посетить, много неблагополучных районов и открытых сточных канав. Протекающая в нем река токсична. Ваш пункт назначения — это сточная канава опасного и грязного мира. +++»

— То есть там все то же, что и здесь?

«+++ Да, сходство очевидно. +++»

Пишущие руки замерли. Некоторые части Гекса грохотали и тряслись. Муравьи прекратили свою увлеченную беготню и принялись праздно бродить по своим стеклянным трубкам. Судя по всему, Гекс о чем-то призадумался.

Затем одна из пишущих рук макнула перо в чернила и медленно вывела:

«+++ Есть ещё одно осложнение. Мне не вполне ясно, почему Дарвин не написал «Происхождение…» в какой-либо из многочисленных вселенных без вашей будущей помощи. +++»

— Мы даже ещё не решили, что станем ему помогать… — начал Чудакулли.

«+++ Но вы собираетесь это сделать. +++»

— Ну, возможно…

«+++ Во всем фазовом пространстве этого мира чем только Чарльз Дарвин не занимался. Стал известным часовщиком. Держал гончарный завод. Во многих мирах был сельским приходским священником. В других становился геологом. В третьих отправлялся в важное путешествие и в итоге писал «Теологию видов». Кое-где только начинал «Происхождение видов», но потом бросал. И только в одном «Происхождение…» доходило до публикации. Нет, не может быть. Я обнаружил… +++»

«+++ Я обнаружил… +++»

Волшебники терпеливо ждали.

— Ну? — произнес Думминг.

Перо пробежало по бумаге.

«+++ ЗЛОНАМЕРЕННОСТЬ. +++»

Глава 6

ВРЕМЯ ВЗАЙМЫ

Непрерывно ветвящиеся штаны времени — это метафора (если вы не квантовый физик и вы не видите в них определенного математического взгляда на реальность) множества путей, по которым могла бы пойти история, если события сложились иначе. Позже мы рассмотрим все эти штанины, но пока сосредоточимся лишь на одной из них. На одной шкале времени. А что такое время?

Мы знаем, что оно представляет собой в Плоском мире. В «Новом справочнике Плоского мира» сказано: «Время — это одно из самых скрытных антропоморфных воплощений на Диске. Считается, что оно относится к женскому полу, но пока его никто не видел, так как оно всегда ускользало за мгновение до этого. В своем хронофоническом замке с бесконечными стеклянными залами она… э-э… временами материализуется в высокую женщину, брюнетку в длинном красно-черном платье».

Тик.

Даже в Плоском мире со временем не все гладко. В Круглом же дела обстоят ещё хуже. Было время (ну вот, опять), когда пространство и время считались совершенно разными понятиями. Пространство имело протяженность (или само ею являлось), как бы простираясь вдаль, и при желании можно было по нему перемещаться. В пределах разумного, 30 километров в день на хорошей лошади, если дороги не сильно грязные, а разбойники не слишком назойливы.

Тик.

А время, наоборот, двигалось по собственной воле и тащило за собой. Оно просто проходило с постоянной скоростью — один час в час, и всегда в направлении будущего. Прошлое уже случилось, настоящее происходит прямо сейчас — ой, уже прошло, — а будущему ещё предстоит случиться, уж попомните мои слова.

Тик.

Вы можете выбирать, куда переместиться в пространстве, но не во времени. Нельзя попасть в прошлое, чтобы узнать, что там случилось на самом деле, или в будущее, чтобы подсмотреть, что там приготовила для вас судьба, — для этого нужно дождаться, когда оно наступит. Выходит, время очень даже отличается от пространства. Последнее имеет три измерения с тремя независимыми направлениями: влево-вправо, вперед-назад, вверх-вниз. Время же просто было.

Тик.

Потом появился Эйнштейн, и эти понятия стали смешивать друг с другом. Направления во времени по-прежнему отличались от направлений в пространстве, но теперь их можно было немного переплетать. Время стали брать взаймы здесь и возвращать где-нибудь в другом месте. Но все равно нельзя было, отправившись в будущее, найти себя в собственном прошлом. Тогда это уже называлось бы путешествием во времени — а ему в физике нет места.

Ти…

Что презирает наука, того жаждет искусство. Даже если путешествия во времени невозможны физически, они служат замечательным повествовательным средством для писателей, позволяя произвольно переносить историю в прошлое, настоящее и будущее. Конечно, для этого необязательно вводить машину времени — привычным в таких случаях литературным приемом является флэшбэк. Но как же здорово (и мило со стороны рассказия), когда история содержит какое-нибудь разумное объяснение, которое хорошо в неё вписывается. Писатели Викторианской эпохи любили использовать для этого сны — добрым примером здесь служит «Рождественская история» Чарльза Диккенса, опубликованная в 1843 году, где появляются духи прошлого, настоящего и будущего Рождества. Сложился даже особый поджанр литературы — «романы со сдвигами времени», некоторые из которых весьма чувственны. Особенно французские.

Но если считать путешествия во времени чем-то бóльшим, чем литературный прием, то тут возникают трудности. А вкупе со свободой воли они приводят к парадоксам. Самый избитый пример — это «дедушкин парадокс», отсылающий к роману Рене Баржавеля «Неосторожный путешественник». Вы переноситесь в прошлое и убиваете своего дедушку, но поскольку в таком случае ни ваш отец, ни вы не родитесь, вы не можете перенестись в прошлое и убить его… Не вполне понятны причины, почему всегда убивают именно дедушку (кроме того, что это клише, грубая форма рассказия), ведь если убить отца или мать, наступит тот же парадокс. Как и если раздавить бабочку из мелового периода, как в рассказе Рэя Брэдбери «И грянул гром» 1952 года — там бабочка, случайно пострадавшая от руки^[305] ничего не подозревающегопутешественника во времени, меняет к худшему политическую обстановку нашего времени.

Пользуется известностью и парадокс нарастающей аудитории. Некоторые события — чаще всего в пример тут приводят распятие Иисуса — так насыщены рассказием, что любой уважающий себя путешественник во времени непременно захочет стать их свидетелем. В итоге каждый, кто это сделает, должен непременно увидеть, что Иисуса окружают тысячи, если не миллионы, таких же туристов. И третий — это парадокс бессрочных вложений. Положите деньги в банк в 1955 году, снимите в 2005-м с процентами, затем вернитесь обратно в 1955-й и положите их снова… Только будьте внимательны и вкладывайте лучше золото — ведь банкноты, выпущенные ими 2005 году, не будут действительными в 1955-м. В романе Роберта Силверберга «Вверх по линии» действует Служба Времени, задача которой — не допускать, чтобы подобные парадоксы выходили из-под контроля. Схожая тема поднимается в романе Айзека Азимова «Конец вечности».

Целый ряд парадоксов обязан своим появлением временным петлям — закрытым петлям причинных связей, в которых события происходят лишь благодаря вмешательству пришельцев из будущего. Например, самый простой способ заполучить машину времени для современного человечества — это принять её в дар от какого-нибудь путешественника, явившегося из далекого будущего, в котором уже есть такие машины. Тогда можно будет провести её инженерный анализ, выяснить, как она работает, и использовать полученные знания как основу будущего изобретения. Роберт Хайнлайн написал два рассказа на эту тему — «По собственным следам» и «Все вы, зомби…». Второй примечателен тем, что его главный герой становится собственным отцом и матерью (после смены пола). Дэвид Джерролд в романе «Дублированный» довел эту идею до крайности.

Писатели-фантасты делятся на тех, кто считает, что временные парадоксы всегда удачно разрешаются и приводят к приемлемым результатам, и тех, кто доказывает своими книгами, что изменить прошлое или настоящее совершенно невозможно. (Заметьте, о том, чтобы изменить будущее, никто особенно не задумывается, очевидно, благодаря «свободе воли». Мы тысячи раз в день меняем то будущее, каким оно может стать, на то, каким оно становится. Или же нам просто так думать.) И авторы пишут, как вы убиваете своего дедушку, а потом с помощью какого-нибудь резкого поворота устраивают так, что вы все равно рождаетесь на свет. Например, ваш настоящий отец оказался не его сыном, а сыном человека, который его убил. Убив по ошибке не того дедушку, вы убеждаетесь, что ваш отец выжил, чтобы зачать вас. Другие писатели, такие как Азимов и Силверберг, придумали целые организации, обязанные следить за тем, чтобы прошлое, а значит, и настоящее, оставались неизменными. Иногда это им удается, иногда — нет.

Парадоксы, связанные с путешествиями во времени, — это одна из особенностей данной темы, вызывающая восхищение ею, но вместе с тем указывающая на то, что все эти путешествия невозможны логически — а физически тем более. Поэтому мы с удовольствием даем волшебникам Незримого Университета, чей мир живет благодаря магии, возможность беспрепятственно перемещаться по истории Круглого мира, переключая историю с одной параллельной вселенной на другую, пытаясь заставить Чарльза Дарвина — или ещё кого-нибудь — написать «ту книгу». Волшебники живут на Диске и не ограничены рамками Круглого мира. Но мы не очень-то представляем, чтобы случилось наоборот, и жители Диска делали то же самое без посторонней помощи, опираясь лишь на свою науку.

Как ни странно, многие современные ученые, занятые в области передовой физики, с этим не согласятся. Путешествия во времени, по их мнению, стали совершенно приемлемой^[306] темой для исследований, несмотря на эти парадоксы. Похоже, в законах физики, насколько мы их понимаем сейчас, нет ничего такого, что воспрещало бы путешествия во времени. Парадоксы скорее мнимы, чем реальны: их можно «разрешить», не нарушая законов физики — мы увидим это в восьмой главе. Это может оказаться недостатком современной физики, как утверждает Стивен Хокинг; согласно его гипотезе защиты хронологии неизвестные сегодня её законы отключат машину времени прежде, чем её соберут, — это такой встроенный космологический страж времени.

С другой стороны, возможность путешествий во времени принесет глубокие сведения о вселенной. Вероятно, мы не узнаем этого наверняка до тех пор, пока не задействуем физику будущего. Не будем забывать и о том, что мы не до конца понимаем понятие времени, не говоря уже о путешествиях по нему.

Хотя законы физики (вроде бы) не запрещают путешествий во времени, они очень их затрудняют. Один из теоретических способов совершить такое путешествие — пробуксировать черную дыру на очень высокой скорости — требует большее количество энергии, чем содержится во всей вселенной. Это досадное обстоятельство ничуть не способствует созданию привычной для научной фантастики машины времени размером с обычный автомобиль^[307].

Самое подробное описание плоскомирского времени можно найти в романе «Вор времени». В нем фигурирует Джереми Часовсон, член Гильдии Часовщиков, которому поручено собрать идеально точные часы. Однако он сталкивается с теоретическим препятствием — парадоксом эфебского философа Зенона, впервые упомянутого в «Пирамидах». Философ из Круглого мира с удивительно похожим именем, Зенон Элейский, который родился около 490 года до н. э., описал четыре парадокса зависимости между пространством, временем и движением. Этот Зенон был двойником плоскомирского Зенона, и их парадоксы имеют любопытные сходства между собой. Философ из Эфеба, основываясь на чистой логике, доказал, что стрела не может попасть в бегущего человека^[308], а черепаха является самым быстрым животным на Диске^[309]. Он совместил оба этих утверждения в одном эксперименте, выпустив стрелу в черепаху, которая бежала наперегонки с зайцем. Стрела по ошибке попала в зайца, и черепаха победила, доказав его правоту. В «Пирамидах» Зенон описывает свои рассуждения по поводу эксперимента.

— Все очень просто, — махнул рукой Зенон. — Скажем, вот эта оливковая косточка у нас стрела, а эта, эта… — Он пошарил кругом. — А эта подбитая чайка — черепаха, так? Ты стреляешь, и стрела проделывает путь отсюда до чай… до черепахи, верно?

— Верно, но…

— Но чайк… то есть черепаха успела чуть-чуть сместиться вперед. Успела? Правильно?

— Правильно, — беспомощно повторил Теппик.

Зенон торжествующе взглянул на него:

— Значит, стреле нужно лететь чуточку дальше, верно? Дотуда, где сейчас черепаха. А между тем черепаха ещё немножечко ушла вперед, совсем немножко. Верно? И вот стрела все движется и движется, но когда она оказывается там, где черепаха сейчас, черепахи на прежнем месте уже нет. Так что, если черепаха не остановится, стрела никогда её не догонит. Она будет подлетать все ближе, но никогда не достанет черепаху. Что и требовалось доказать.^[310]

У Зенона Элейского похожая расстановка, только он делит её на два парадокса. Первый, «Дихотомия», говорит, что движение невозможно, потому что прежде, чем добраться куда-либо, нужно сначала преодолеть половину пути, а до этого нужно преодолеть ещё половину половины, и так далее до бесконечности… Таким образом, нужно совершить бесконечное количество действий, а это несомненный бред. Второй, «Ахиллес и черепаха», очень похож на парадокс плоскомирского Зенона, только место зайца у него занял греческий герой Ахиллес. Он бегает быстрее черепахи — признайте, кто угодно бегает быстрее черепахи, — но он дает ей фору и не может её догнать, потому что как только он добегает до места, где была черепаха, та уже проползает немного вперед. Как с пузумой двусмысленной — к тому времени, когда вы до неё добегаете, её там уже нет. Третий парадокс — о том, что летящая стрела на самом деле не летит. Время делится на последовательные мгновения, и в каждое из них стрела занимает определенное место, то есть находится в состоянии покоя. А если она все время в состоянии покоя, значит, она и не летит. Четвертый парадокс Зенона — «Ристалище» (или «Стадион») требует более технического описания, но так или иначе сводится вот к следующему. Допустим, три тела находятся на одном уровне друг с другом и за наимельчайшую частицу времени одно из них перемещается на наимельчайшее расстояние вправо, в то время как остальные два на столько же перемещаются влево. Затем последние два тела отдаляются друг от друга на расстояние, вдвое большее наимельчайшего, за наимельчайшую частицу времени. И получается, что когда они находились на наимельчайшем расстоянии друг от друга — на полпути к своему итоговому положению, — прошла половина от наимельчайшей частицы времени. Иными словами, меньше наимельчайшего — а это невозможно.

Парадоксы Зенона вполне серьезны, и даже причина, по которой их ровно четыре, вполне обоснованна. Греческие философы кругломирской античности спорили о времени и пространстве — дискретны ли они, состоят ли из неделимо малых частей, или же являются непрерывными — то есть бесконечно делимыми. Четыре парадокса Зенона четко расставляют все четыре сочетания непрерывности/дискретности пространства с непрерывностью/дискретностью времени, аккуратно задвигая другие теории — это типичная для философов формула успеха. «Ристалище», например, показывает, что при одновременной дискретности времени и пространства возникают противоречия.

Парадоксы Зенона встречаются и сегодня в некоторых областях теоретической физики и математики. Парадокс «Ахиллес и черепаха» можно решить, если принять, что и пространство, и время непрерывны, и в ограниченный промежуток времени можно вместить бесконечное множество событий (и так и должно происходить). «Стрела» решается при помощи общего математического описания классической механики, известной как Гамильтонова механика и названной в честь великого (и пьющего) ирландского математика Уильяма Роуэна Гамильтона, состояние тела определяется двумя величинами, а не одной. Так же, как у его положения есть импульс — замаскированная разновидность скорости. Оба они зависят от движения тела, но принципиально отличаются друг от друга. Вам видно только положение, импульс можно наблюдать только по его воздействию на положение в следующий миг. Тело, находящееся в определенном положении, при нулевом импульсе не перемещается ни на йоту, а тело в том же положении с импульсом, отличным от нуля — казалось бы, точно такое же тело, — перемещается, даже если в данный момент оно будет находиться в том же месте.

Усвоили?

Но мы все-таки говорим о «Воре времени» и благодаря Зенону из Эфеба так и не продвинулись дальше 21-й страницы. Суть в том, что время Плоского мира — это понятие растяжимое, и законам повествовательного императива иногда нужно немного помочь убедиться, что повествование подчиняется императиву.

Тик.

Леди Мирия ле Гион — Аудитор реальности, временно принявший человеческое обличье. Плоский мир упорно наделяет все и вся душой, практически все в нем в той или иной степени обладает сознанием — даже элементарная физика. Аудиторы охраняют законы природы — они наверняка оштрафовали бы вас за превышение скорости света. Обычно Аудиторы имеют вид серой мантии с капюшоном и пустотой внутри. Они — бюрократы высшей категории. Ле Гион указывает Джереми на то, что идеально точные часы должны быть способны измерять наимельчайшие частицы времени, о которых писал Зенон. «И таковая частица должна существовать, не так ли? Возьмем настоящее. Оно просто обязано обладать продолжительностью, потому что один его конец связан с прошлым, а другой — с будущим, и если у настоящего нет продолжительности, значит, его не существует вовсе. Не существует времени, в котором помещалось бы это самое настоящее».

Его взгляды вполне соответствуют нынешним теориям психологии восприятия времени. Наш разум воспринимает «мгновение» как длительный, хоть и короткий, промежуток времени. Точно так же нам кажется, что палочки и колбочки в сетчатке глаза воспринимают отдельные точки, хотя на самом деле выделяют небольшие участки пространства. Мозг получает зернистые данные и сглаживает их.

Объясняя Джереми идеи Зенона, Ле Гион преследует скрытую цель: если он создаст эти идеальные часы, это остановит время. Тогда Аудиторам станет гораздо проще делать свое дело вселенских служащих — ведь люди беспрестанно передвигают вещи с места на место, из-за чего становится тяжело отслеживать их положение во времени и пространстве.

Тик.

Недалеко от Пупа, в высокогорной зеленой долине стоит монастырь Ой-Донг, в котором живут боевые монахи из ордена Когда — они же Исторические Монахи. Они взяли на себя обязанность следить за тем, чтобы правильные исторические события происходили в правильном порядке. Монахи знают, какие из них правильные, потому что хранят «Книги Истории», в которых записано не то, что случилось, а то, что должно случиться.

Юноша по имени Лудд, подкидыш, воспитанный в Гильдии Воров, где стал чрезвычайно талантливым учеником, вступил в ряды Исторических Монахов и получил там имя Лобсанг. Основные технические средства монахов — это Ингибиторы, гигантские вращающиеся машины, которые сохраняют и перемещают время. С их помощью можно брать время взаймы и позже возвращать. Лобсанг и не мечтал о том, чтобы жить за счет времени, взятого взаймы, но если оно плохо лежало, он обязательно воровал его. Он мог стащить что угодно и зачастую так и поступал. А время — спасибо Ингибиторам — лежало плохо.

Если вы не поняли, обратите внимание на название романа.

План ле Гион срабатывает — Джереми создает свои часы.

Ти…

Как и нужно было Аудиторам, время останавливается. И не только в Плоском мире: временное равновесие распространяется по вселенной со скоростью света. И вскоре останавливается все. И когда время замерло, Исторические Монахи тоже стали бессильны. Лишь Сьюзен Сто Гелитская, внучка Смерти, может сдвинуть его с места. И Ронни Соак, бывший Каос, пятый всадник апокрифического Апокалипсиса, оставивший это место из-за творческих разногласий до того, как они успели прославиться… К сожалению, Аудиторы подчиняются правилам, и надпись: «СЛОНА НЕ КОРМИТЬ» приводит их в замешательство, если никакого слона поблизости нет. К тому же они крайне неоднозначно относятся к шоколаду. И живут в счет украденного времени.

Ингибитор — это что-то вроде машины времени, только он перемещает не людей, а само время. К тому же для жителей Плоского мира это не вымысел — равно как и все, что есть на Диске. А в Круглом мире первая машина времени — не считая снов и рассказов со сдвигами времени — была придумана Эдвардом Митчеллом, редактором «Нью-Йорк Сан». В 1881 году он опубликовал в своей газете анонимную историю «Часы, которые шли назад». Самое знаменитое устройство, позволяющее путешествовать во времени, появилось в книге Герберта Джорджа Уэллса «Машина времени» в 1895 году, установив образец для всех последующих устройств. Речь в романе идёт об изобретателе, который построил машину времени и совершил путешествие из Викторианской эпохи в далекое будущее. Там он узнал, что человечество разделилось на два отдельных вида — злобных морлоков, живущих в глубине пещер, и нежных элоев, которые становились добычей для морлоков и не делали ничего, чтобы это изменить. По мотивам этой книги поставлено несколько довольно жутких фильмов.

Роман поначалу давался автору нелегко. Уэллс изучал биологию, математику, физику, геологию, черчение и астрофизику в Нормальной школе науки, которую позже переименовали в Королевский колледж науки, а затем в Имперский колледж науки и технологии. Во время учебы он начал писать то, что впоследствии выросло в «Машину времени». Его первый рассказ на эту тему «Аргонавты времени» был опубликован в 1888 году в «Журнале школы наук», одним из основателей которого был сам Уэллс. Его главный герой отправлялся в прошлое и совершал там убийство. Путешествия во времени никак не обосновываются, и больше внимания уделено теме безумных ученых в духе «Франкенштейна» Мэри Шелли, разве что написан он далеко не так хорошо. Позднее Уэллс уничтожил все экземпляры журнала с этим рассказом, которые смог найти, — настолько сильно он стыдился этого произведения. В нем не хватало элемента парадоксальности, который имелся в «Чеках времени Турмалина» Томаса Энсти Гатри, опубликованных в 1891 году и впервые представивших многие из распространенных парадоксов, связанных с путешествиями во времени.

В следующие три года Уэллс написал ещё два варианта своей истории, не дошедших до наших дней, и очевидно, что в этот период в истории возник взгляд на далекое будущее человеческой расы. Следующий вариант появился в 1894 году в журнале «Национальный обозреватель» в виде трех взаимосвязанных рассказов с общим заголовком «Машина времени». Он имеет много общего с конечным вариантом, но прежде чем он был опубликован полностью, редактор перешел в «Новый Журнал». Там он решил снова опубликовать эти рассказы, но на этот раз Уэллс внес в них несколько важных изменений. В рукописях было много эпизодов, никогда не выходивших в печать: герой путешествует в прошлое, натыкается на доисторического бегемота^[311] и встречается с пуританами в 1645 году. Опубликованная в журнале редакция очень близка к той, которая вышла отдельной книгой в 1895-м. В этой версии Путешественник во Времени перемещается только в будущее, где и узнаёт, что случится с человеческой расой, разделившейся на вялых элоев и ужасных морлоков — вызывающих равное отвращение.

Откуда Уэллс взял эту идею? Писатели-фантасты на такие вопросы обычно отвечают, что это им «просто придумалось», но здесь у нас есть конкретная информация. В предисловии к изданию 1932 года Уэллс писал, что его натолкнули на такую мысль «студенческие споры в лабораториях и дискуссионном обществе Королевского колледжа науки в восьмидесятые годы». По словам его сына, идея возникла благодаря статье о четвертом измерении, прочитанной одним из студентов. Во вступительной части романа Путешественник во Времени (он ни разу не называется по имени, хотя в раннем варианте его звали доктором Небогипфелем, так что, пожалуй, это к лучшему) объясняет возможность существования машины времени четвертым измерением:

Но подождите минуту. Может ли существовать вневременный куб?

— Не понимаю вас, — сказал Филби.

— Можно ли признать действительно существующим кубом то, что не существует ни единого мгновения?

Филби задумался.

— А из этого следует, — продолжал Путешественник по Времени, — что каждое реальное тело должно обладать четырьмя измерениями: оно должно иметь длину, ширину, высоту и продолжительность существования…

…И все же существуют четыре измерения, из которых три мы называем пространственными, а четвертое — временным. Правда, существует тенденция противопоставить три первых измерения последнему, но только потому, что наше сознание от начала нашей жизни и до её конца движется рывками лишь в одном-единственном направлении этого последнего измерения…

…Однако некоторые философские умы задавали себе вопрос: почему же могут существовать только три измерения? Почему не может существовать ещё одно направление под прямым углом к трем остальным? Они пытались даже создать Геометрию Четырех Измерений. Всего около месяца тому назад профессор Саймон Ньюком излагал эту проблему перед Нью-Йоркским математическим обществом.^[312]

Понятие о времени как о четвертом измерении начало распространяться среди ученых в конце Викторианской эпохи. Сначала математики, пытаясь дать определение «измерению», решили, что ему не обязательно иметь направление в пространстве. Измерение — это всего лишь переменная величина, а их количество — это наибольшее число таких величин, каждая из которых может меняться независимо от других. Получается, что чар, основная частица магии, состоит из резонов, а каждый из них, в свою очередь, складывается из, по крайней мере, пяти ароматов: вверх, вниз, вбок, привлекательность сексуальная и мята перечная. То есть чар как минимум пятимерен, если не считать, что «вверх» и «вниз» не зависят друг от друга — что, по-видимому, происходит из-за квантов.

В XVIII веке математик Жан Лерон Д’Аламбер (в детстве его нашли на пороге церкви, по названию которой он и получил среднее имя) предложил мысль, что время — это четвертое измерение, в статье в «Энциклопедии наук, искусств и ремесел». Другой математик, Жозеф Луи Лагранж, поставил время на место четвертого измерения в своей «Аналитической механике» 1788 года, а в «Теории аналитических функций» 1797 года ясно указал: «Механику можно рассматривать как четырехмерную геометрию».

Для того чтобы идея прижилась, понадобилось некоторое время, но к началу Викторианской эпохи слияние времени и пространства уже стало для математиков обыденностью. Тогда его ещё не называли пространством-временем, но знали о четырехмерности: три измерения пространства и одно — времени. Журналисты и дилетанты вскоре начали называть «четвертым измерением» само время, не понимая, что это измерение может быть иным, и преподносили это так, будто ученые искали его веками и наконец нашли. Ньюком писал об изучении четырехмерного пространства начиная с 1877 года, и заявлял об этом в Нью-Йоркском математическом обществе в 1893-м.

Уэллс упомянул Ньюкома в связи с одним из более ярких представителей Викторианской эпохи, писателем Чарльзом Говардом Хинтоном, который прославился благодаря тому, что горячо поддерживал идею четвертого измерения. Хинтон был талантливым математиком, искренне любившим четырехмерную геометрию. В 1880 году он опубликовал работу под названием «Что такое Четвертое измерение?» в журнале Дублинского университета и годом позже переиздал её в «Вестнике Челтнем Ладиса». В 1884 году она вновь появилась в виде брошюры с подзаголовком «Истолкование призраков». В ней Хинтон с неким налетом мистики связал четвертое измерение с различными псевдонаучными темами — от призраков до загробной жизни. Призраки легко появляются и исчезают, перемещаясь вдоль четвертого измерения, так же, как монета может появляться и исчезать с ровной поверхности стола, двигаясь вдоль нашего третьего измерения.

На Чарльза Хинтона существенно повлияли взгляды его отца-хирурга Джеймса, который сотрудничал с Хэвлоком Эллисом, возмутившим викторианское общество своими исследованиями сексуального поведения человека. Хинтон-старший был сторонником свободной любви и полигамии и был основателем целого культа. Младший также вел насыщенную личную жизнь: в 1886 году он сбежал в Японию после того, как уголовный суд признал его виновным в двоеженстве. Покинув Японию в 1893-м, он стал преподавать математику в Принстонском университете и изобрел там машину для подачи бейсбольных мячей, в которой, как в пушке, использовался порох. После нескольких несчастных случаев от устройства решили отказаться, а сам Хинтон лишился работы. Зато его беспрестанные попытки донести до общественности свои идеи о четвертом измерении имели больший успех. Он писал о нем для таких журналов, как «Еженедельник Харпера», «Маккларс» и «Наука». Он умер неожиданно от кровоизлияния в мозг в 1907 году во время ежегодного ужина в Обществе филантропических исследований, как только произнес тост за женщин-философов.

Вероятно, именно Хинтон показал Уэллсу возможность использования времени в качестве четвертого измерения. Прямых свидетельств, которые бы это подтверждали, нет, но тем не менее вероятность того, что это правда, высока. Ньюком, несомненно, был знаком с Хинтоном: однажды он устроил Хинтона на работу. Мы не знаем, встречался ли с Хинтоном Уэллс, но на их явную связь указывают косвенные свидетельства. К примеру, термин «научный роман» впервые был использован Хинтоном в заголовке его сборника фантастических эссе 1884 и 1886 годов, а потом Уэллс применил его в отношении собственных рассказов. Более того, Уэллс был постоянным читателем «Природы», в которой в 1885 году публиковался обзор «Научных романов» Хинтона (причём положительный) и обобщались некоторые идеи о четвертом измерении.

Другая межпространственная сага Викторианской эпохи, «Флатландия» Эдвина Э. Эбботта, по всей видимости, также отчасти обязана Хинтону. Она повествует о квадрате, который живет в Евклидовом пространстве, двумерном обществе треугольников, шестиугольников и окружностей, не верящих в существование третьего измерения, пока не попадают в него из-за пролетавшей мимо сферы. Аналогично викторианцы, не верившие в четвертое измерение, могли заблуждаться точно так же. Многие из составляющих романа Эббота очень близки элементам, которые можно обнаружить в рассказах Хинтона^[313].

Физика путешествий во времени по большей части сводится к общей теории относительности с примесью квантовой механики. Волшебники Незримого Университета списывают все на «кванты»: ведь их можно использовать как универсальную карточку «Покиньте тюрьму» в «Монополии» — то есть объяснить практически все, что угодно, каким бы странным оно ни казалось. Даже наоборот, чем оно страннее, тем лучше для квантов. Уже скоро, в восьмой главе, вы получите изрядную порцию квантов. А пока мы подготовим почву, рассмотрев основные положения теорий относительности Эйнштейна — специальной и общей.

Как мы уже объясняли в «Науке Плоского мира», «относительность» — это нелепое название. Здесь было бы правильнее говорить об «абсолютности». Вся суть специальной относительности заключается в том, что не «все относительно», но одна величина — скорость света — неожиданно абсолютна. Зажгите фонарик в движущейся машине, говорит Эйнштейн: скорость света не увеличится оттого, что к ней прибавится скорость машины. Это резко контрастирует со старомодной физикой Ньютона, согласно которой свет движущегося фонарика двигался бы быстрее после прибавления скорости машины к его собственной. А если бросить из машины мяч, то его скорость действительно увеличится. Со светом должно быть то же самое, но этого не происходит. Такие опыты потрясают человеческое восприятие, но показывают, что Круглый мир и в самом деле ведет себя релятивистски. Мы не замечаем, что различия между физикой Ньютона и Эйнштейна становятся заметны лишь тогда, когда скорость приближается к скорости света.

Специальная относительность была неизбежна; ученые не могли не задуматься о ней. Её корни уходят в 1783 год, когда Джеймс Клерк Максвелл вывел свои уравнения электромагнетизма. Они имеют смысл в «подвижной системе координат» — когда наблюдения ведет движущийся наблюдатель, — и только если скорость света абсолютна. Несколько математиков, в числе которых были Анри Пуанкаре и Герман Минковский, поняли это и опередили Эйнштейна на уровне математики. Однако с точки зрения физики эти идеи были впервые серьезно рассмотрены уже Эйнштейном, который в 1905 году указал на странную природу физических последствий. По мере приближения к скорости света предметы уменьшаются, время замедляется, а масса становится бесконечной. Ничто (ну, или ничто материальное) не может перемещаться быстрее света, а масса способна превращаться в энергию.

В 1908 году Минковский обнаружил простой способ выражения релятивистской физики, ныне известной как пространство-время Минковского. В Ньютоновой физике пространство имеет три неподвижные координаты — влево-вправо, вперед-назад, вверх-вниз. Пространство и время считались независимыми друг от друга. Но в релятивистской физике Минковский принимал время за дополнительную, отдельную координату. Четвертую координату, четвертое независимое направление… четвертое измерение. Трехмерное пространство стало четырехмерным пространством-временем. Но понятие времени Минковского добавило новый виток в старые идеи Д’Аламбера и Лагранжа. Время и пространство могли в некоторой степени меняться местами. Равно как и пространство, время стало геометрическим.

Это видно из релятивистского описания движущейся частицы. В Ньютоновой физике частица находится в пространстве и перемещается с течением времени. Подход Ньютона к природе движущейся частицы похож на просмотр кинофильма. А теория относительности рассматривает её как последовательность неподвижных кадров, составляющую фильм. Это явно делает теорию относительности детерминистичной. К моменту, когда вы начинаете смотреть фильм, его кадры уже существуют. Прошлое, настоящее и будущее уже в нем. Время течет, фильм идёт, мы узнаём, что нам уготовано судьбой — но на самом деле судьба неизбежна и неотвратима. Да, кинокадры, вероятно, могли бы возникать поочередно — так, чтобы самым новым из них всегда был текущий кадр, — но это невозможно делать последовательно для каждого наблюдателя.

Релятивистское пространство-время = геометрический рассказий.

С точки зрения геометрии траектория движущейся точки образует кривую. Представьте, будто частица — это кончик карандаша, пространство-время — лист бумаги, при этом пространство проложено горизонтально, а время — вертикально. Карандаш движется, оставляя за собой след на бумаге. Точно так же частица оставляет за собой в пространстве-времени кривую, называемую мировой линией. Если частица перемещается с постоянной скоростью, мировая линия получается прямой. Частицы, которые перемещаются очень медленно, преодолевают малое расстояние в пространстве за большой промежуток времени — поэтому их мировые линии почти вертикальны. Частицы, которые перемещаются очень быстро, преодолевают большое расстояние в пространстве за малый промежуток времени — поэтому их мировые линии почти горизонтальны. Между ними лежат диагональные мировые линии, которые соответствуют частицам, преодолевающим определенное расстояние в пространстве за равнозначный ему промежуток времени — если измерять его в правильных единицах. Такие единицы выбраны таким образом, чтобы соотноситься посредством скорости света — скажем, если для времени это годы, то для расстояния — световые годы. Что преодолевает расстояние в один световой год за один год времени? Конечно, свет. Тогда диагональные мировые линии соответствуют частицам света, фотонам, или ещё чему-нибудь, что перемещается с такой же скоростью.

В рамках теории относительности тела не могут перемещаться быстрее света. Мировые линии таких тел называются времениподобными кривыми. Проходя через заданное событие, эти кривые образуют «световой конус». Хотя на самом деле это как бы два конуса, соединенных острыми концами так, что один направлен вперед, а другой назад. Конус, направленный вперед, описывает будущее события, все точки в пространстве-времени, на которые оно может повлиять. Конус, направленный назад, описывает его прошлое, события, которые могли повлиять на него. Все остальное — запретная территория, все где и когда, которые не имеют никакого отношения к заданному событию.

Пространство-время Минковского называют «плоским», так как оно описывает движение частиц при отсутствии сил, воздействующих на них. Силы влияют на движение, и наиболее значительная среди них — гравитация. Эйнштейн придумал общую теорию относительности, чтобы включить гравитацию в специальную теорию. В Ньютоновой физике гравитация — это сила: она притягивает частицы, не давая им описывать прямые линии, которым они естественно следовали бы, если бы на них не действовали никакие силы. В общей теории относительности гравитация — это геометрическое свойство вселенной, форма искривления пространства-времени.

В пространстве-времени Минковского точки представляют события, имеющие место и в пространстве, и во времени. «Расстояние» между двумя событиями должно отражать, как далеко они находятся друг от друга в пространстве и как далеко они находятся друг от друга во времени. Оказывается, добиться этого можно, если, грубо говоря, взять расстояние между ними в пространстве и вычесть из него расстояние между ними во времени. Полученная таким образом величина называется интервалом между двумя событиями. Если вместо этого сложить данные расстояния, что кажется более очевидным, то пространство и время будут иметь одну и ту же физическую основу. Только здесь есть очевидные различия: в пространстве легко перемещаться свободно, а во времени — нет. Вычет разницы во времени отражает это отличие; математически она представляет время как воображаемое пространство — пространство, помноженное на квадратный корень из минус единицы. Это производит поразительный эффект: если частица перемещается со скоростью света, то интервал между любыми двумя событиями вдоль её мировой линии будет равен нулю.

Возьмем фотон, частицу света. Понятно, что он перемещается со скоростью света. За один год времени он преодолевает один световой год. Сумма двух единиц равна двум, но интервал вычисляется по-другому. Интервал — это разность 1 × 1, то есть 0. Отсюда следует, что интервал имеет отношение к темпу прохождения, воспринимаемому движущимся наблюдателем. Чем быстрее движется объект, тем медленнее, по его восприятию, движется время. Этот эффект называется замедлением времени. Двигаясь со скоростью, приближающейся к скорости света, вы ощутите, что течение времени замедляется. Если бы вы могли двигаться со скоростью, равной скорости света, время для вас замерло бы. Для фотона время вообще не идёт.

В Ньютоновой физике движущиеся частицы, не подверженные воздействию каких бы то ни было сил, описывают прямые линии. Расстояние между точками в них имеет наименьшее значение. В релятивистской физике свободно перемещающиеся частицы имеют интервал с наименьшим значением и двигаются по геодезической линии. Наконец, гравитация действует не как дополнительная сила, а как искажение структуры пространства-времени, изменяющее размер интервала и формы геодезических линий. Этот переменный интервал между ближайшими событиями называется метрикой пространства-времени.

Обычно здесь говорят об «искривлении» пространства-времени, хотя этот термин легко может ввести в заблуждение. Так, это искривление необязательно должно происходить относительно чего-либо. С точки зрения физики кривизна — это сила притяжения, которая приводит к деформации световых конусов.

Одно из её следствий получило название «гравитационная линза», то есть искривление света крупными объектами. Эйнштейн открыл её в 1911 году и опубликовал статью об этом в 1915-м. Он предсказал, что гравитация должна искривлять свет вдвое сильнее, чем ей предписывают законы Ньютона. В 1919-м его предсказание подтвердилось, когда сэр Артур Стэнли Эддингтон возглавил экспедицию по наблюдению полного солнечного затмения в Западной Африке. Эндрю Кроммелин из Гринвичской обсерватории возглавил вторую экспедицию в Бразилию. Обе группы наблюдали за звездами, находившимися во время затмения возле края солнечного диска и свет которых не поглощался более ярким светом Солнца. В видимом расположении звезд были замечены небольшие отклонения, подтвердившие предсказания Эйнштейна. Тот на радостях отправил матери открытку: «Дорогая мама, сегодня пришло радостное известие… английская экспедиция действительно показала отклонение света от Солнца». «Таймс» вышла с заголовком: «РЕВОЛЮЦИЯ В НАУКЕ. НОВАЯ ТЕОРИЯ ВСЕЛЕННОЙ. ИДЕИ НЬЮТОНА ОПРОВЕРГНУТЫ». В середине второй колонки напечатали подзаголовок: «ПРОСТРАНСТВО «ИСКРИВЛЯЕТСЯ»». Эйнштейн стал знаменитым за одну ночь.

Было бы неучтиво говорить, что сегодня данные наблюдений решительно вызывают сомнения — искривление могло быть, а могло и не быть. Посему не станем ничего утверждать. Тем не менее более поздние и справедливые эксперименты также подтвердили предсказания Эйнштейна. Некоторые удаленные квазары дают множественные изображения, когда стоящая у них на пути галактика действует как линза и искривляет свет, создавая космический мираж.

Метрику пространственно-временного континуума нельзя назвать плоской.

Вблизи звезды пространство-время принимает форму искривленной поверхности, которая образует круглую «впадину», в которой и располагается звезда. Свет идёт вдоль поверхности по геодезической линии и «затягивается» в ямку, потому что та якобы позволяет срезать путь. Частицы перемещаются в пространстве-времени с досветовыми скоростями и ведут себя точно так же — не следуют по прямым линиям, а отклоняются по направлению к звезде, как в изображении гравитационных сил Ньютона.

На значительном расстоянии от звезды пространство-время очень напоминает пространство-время Минковского; то есть воздействие гравитации резко ослабевает и быстро становится пренебрежимо малым. Пространство-время, похожее на расстоянии на пространство-время Минковского, называется «асимптотически плоским». Запомните этот термин — он немаловажен для машины времени. Бóльшая часть нашей вселенной является асимптотически плоской, поскольку крупные тела — такие, как звезды, — расположены в ней весьма разреженно.

Устанавливая пространство-время, нельзя искривлять предметы как заблагорассудится. Метрика должна подчиняться уравнениям Эйнштейна, определяющим связь между движением свободных частиц и степенью их отклонения от плоского пространства-времени.

Мы уже прилично наговорили о поведении времени и пространства, но что они такое? Сказать по правде, понятия не имеем. Единственное, в чем мы уверены, это то, что внешность может быть обманчивой.

Тик.

Некоторые физики доводят эту идею до крайности. Джулиан Барбур в своей книге «Конец времени» утверждает, что с точки зрения квантовой механики времени вообще не существует.

Ти…

В 1999 году он объяснил свою мысль в журнале «Новый ученый» примерно следующим образом. В любое мгновение состояние каждой частицы во вселенной можно представить в виде точки в огромном фазовом пространстве, названном им Платонией. Вместе со своим коллегой, Бруно Бертотти, Барбур нашел способ, как применить в этом пространстве традиционную физику. Построение всех частиц во вселенной с течением времени в Платонии представляется движущейся точкой, описывающей путь в точности как релятивистская мировая линия. Платонийские высшие силы могли бы последовательно приводить точки этого пути в реальность — тогда частицы стали бы двигаться, а время начало бы свое видимое течение.

Однако квантовая Платония является куда более странным пространством. Здесь, как сказал Барбур, «квантовая механика убивает время». Квантовая частица — это не точка, а расплывчатое вероятностное облако. Квантовое состояние вселенной — это расплывчатое облако в Платонии. «Размер» такого облака относительно самой Платонии представляет собой вероятность, с которой вселенная примет состояние, образующее такое облако. Поэтому мы вынуждены ввести во вселенную «вероятностный туман», плотность которого в любом заданном участке определяет вероятность того, что облако займет именно этот участок.

Но, продолжает Барбур, «не бывает вероятностей в разное время, поскольку в Платонии нет времени. Вероятность бывает лишь одна-единственная для каждого из возможных положений». Бывает лишь один вероятностный туман, и он всегда одинаков. При таких условиях время — это иллюзия. Будущее не предопределено настоящим — не из-за возможных случайностей, а потому, что будущего и настоящего не бывает как таковых.

Вспомните детскую игру «Змеи и лестницы». Её участники бросают кости и передвигают фишки по доске с клетки на клетку — традиционно доска имеет сто таких клеток. Некоторые из них соединены лестницами, позволяющими внезапно перенестись с самого низа на вершину; другие же соединены змеями, и если оказаться на вершине, можно резко упасть вниз. Выигрывает тот, кто первым достигнет последней клетки.

Чтобы вам было легче, представьте человека, который играет в «Змеи и лестницы» в одиночку, и на доске стоит только его фишка. Тогда в любое мгновение «состояние» игры определяет лишь одна клетка — та, которую в текущий момент занимает фишка. В данном примере доска представляет собой фазовое пространство, наш аналог Платонии, а фишка — вселенную. Когда она перемещается с клетки на клетку, согласно правилам игры, состояние «вселенной» меняется. Путь, по которому следует фишка, то есть список клеток, которые она последовательно занимает, — это аналог мировой линии вселенной. В этой трактовке время существует — ведь каждый переход фишки соответствует одному «тику» космических часов.

Но квантовые «Змеи и лестницы» устроены совершенно иначе. Доска та же, но теперь все зависит от вероятности, с которой фишка займет любую заданную клетку — не только на определенном этапе игры, но и вообще. Например, вероятность того, что фишка в течение игры побывает на первой клетке, равна 1, так как игра всегда начинается оттуда. Вероятность того, что фишка окажется на второй клетке, равна 1/6, потому что это возможно лишь в том случае, если при первом броске кубика выпадет «1». И так далее. Подсчитав все эти вероятности, мы сможем забыть о правилах игры и понятии «хода», и у нас не останется ничего, кроме вероятностей. В этой квантовой версии игры нет точных ходов, есть только вероятности. А раз нет ходов, значит, нет ни понятия «следующего» хода, ни времени.

Барбур называет нашу вселенную квантовой, то есть похожей на квантовые «Змеи и лестницы», где «время» не несёт никакого смысла. Так почему же наивные люди воображают, будто время течет и что вселенная (по крайней мере, та её часть, что окружает нас) проходит сквозь изменения, совершающиеся в линейной последовательности?

По мнению Барбура, кажущееся течение времени — лишь иллюзия. Он полагает, что Платония с высокой степенью вероятности должна содержать и «видимость истории». Кажется, будто у неё есть прошлое. Это напоминает одну избитую философами историю: вселенная, может, и создается заново каждое мгновение (как в «Воре времени»), но при этом каждое мгновение она воссоздается вместе с длинной историей своего прошлого. Такие видимые облака истории в Платонии называли временны́ми капсулами. Среди этих высоковероятностных условий можно встретитьнейронную структуру, размещенную в определенном порядке в мозге, наделенном сознанием. Иными словами, сама по себе вселенная не имеет времени, но наш разум представляет собой временны́е капсулы, высоковероятностные условия, что автоматически создает иллюзию истории прошлого.

Это очень красивая идея, если вы цените подобные вещи. Но она опирается на утверждение Барбура о том, что в Платонии нет времени, потому что «вероятность бывает лишь одна-единственная для каждого из возможных положений». Это заявление удивительно похоже на один из парадоксов Зенона Эфебского — то есть Элейского, — тот, который называется «Стрела». Если вы не забыли, в нем говорится, что стрела каждое мгновение занимает определенное положение в пространстве, а значит, не может перемещаться. Точно так же, Барбур говорит, что каждое мгновение (если мгновение существует как таковое) в Платонии должен содержаться определенный вероятностный туман, и делает вывод, что этот туман не может изменяться (хотя это не так).

Однако мы все равно не можем заменить вневременной вероятностный туман Барбура туманом, изменяющимся с течением времени. Это противоречило бы неньютоновскому отношению между пространством и временем — отдельные участки тумана в таком случае соответствовали бы разному времени в зависимости от того, кто за ними наблюдает. Нет, мы хотим найти математическое решение парадокса «Стрела» с помощью Гамильтоновой механики. Состояние тела в данном случае определяют две величины — не только положение, но и импульс. Последний является «скрытой переменной», выявить которую можно лишь по её воздействию на положение тела в следующее мгновение, в то время как положение можно наблюдать непосредственно. Мы говорили: «Тело, находящееся в определенном положении, при нулевом импульсе не перемещается ни на йоту, а тело в том же положении с импульсом, отличным от нуля — казалось бы, точно такое же тело, — перемещается, даже если в данный момент оно будет находиться в том же месте». Импульс кодирует следующее положение тела, причём делает это прямо сейчас. Сейчас его значение нельзя наблюдать, хотя в принципе он (будет) наблюдаем. Чтобы узнать его величину, нужно просто подождать. Импульс — это «скрытая переменная», кодирующая переходы от одной позиции к другой.

Можно ли подобрать аналог для импульса в квантовых «Змеях и лестницах»? Да, вполне. Это суммарная вероятность перехода с клетки на клетку. Эти «переходные вероятности» зависят лишь от клеток, между которыми совершается переход, но не от времени, за которое он совершается, — то есть, по Барбуру, «не имеют времени». Но когда вы находитесь на какой-либо заданной клетке, переходные вероятности показывают вам, куда может привести следующий ход, а вы можете перестроить возможные последовательности ходов, тем самым вернув время в русло физики.

По той же причине неподвижный вероятностный туман — это не единственная статистическая структура, существующая в Платонии. Ещё там могут быть вероятности перехода между парами состояний. В итоге Платония преобразуется в то, что статистики называют «цепью Маркова» — список переходных вероятностей «змей и лестниц», только в более общем смысле. Если Платония превратилась в цепь Маркова, каждая последовательность положений образует собственную вероятность. Наиболее вероятные среди них — это те, в которых содержится множество высоковероятностных состояний — что удивительно напоминает временные капсулы Барбура. Так, вместо Платонии с одним состоянием мы имеем Марковию с последовательными состояниями, в которой вселенная проходит через всю последовательность положений, среди которых наверняка есть такие, что составляют связную историю — то есть рассказий.

Этот подход Маркова открывает возможность для возвращения времени в Платонианскую вселенную. Кстати, это очень близко к тому, как Сьюзен Сто Гелитская и Ронни Соак действовали в промежутках между мгновениями в романе «Вор времени».

Тик.

Глава 7

ПРОТУХШАЯ РЫБА

Двумя часами позже с письменного стола Гекса соскользнул лист бумаги и тут же был поднят Думмингом.

— Здесь с десяток точек, в которых мы должны вмешаться, чтобы Дарвин уж наверняка написал «Происхождение…», — сообщил он.

— Ну, по-моему, это не так уж и тяжело, — сказал Чудакулли. — Мы же добились, чтобы в том мире родился Шекспир, разве нет?^[314] А здесь всего-то нужно кое-что подправить.

— Это будет немного сложнее, — с сомнением заметил Думминг.

— Но мы же можем переноситься с помощью Гекса, — продолжал Чудакулли. — Будет весело, особенно если кто-нибудь выкинет какую-нибудь штуку. К тому же, мистер Тупс, это дело может оказаться образовательным.

— А ещё у них там отличное пиво, — сказал декан. — И еда вкусная. Помните того гуся, что мы отведали в прошлый раз? Нечасто мне такие попадались!

— Мы отправляемся, чтобы спасти мир, — строго напомнил Чудакулли. — И нам придется думать о совершенно других вещах!

— Но мы же иногда будем кушать, да? — спросил декан.

Второй завтрак и полуденный перекус пролетели почти незаметно. Похоже, волшебники уже начали беречь место для гуся…

День выдался долгим. Гекса окружили мольбертами. На столах валялись бумаги. Библиотекарь устроил чуть ли целый отдел библиотеки в одном из углов и продолжал переносить туда книги из отдаленных областей Б-пространства.

Волшебники уже переоделись и были готовы к действию. После того как декан упомянул о гусе, они почти ничего не посчитали нужным обсуждать. Гекс мог прекрасно управлять Глобусом, но когда дело доходило до мелких деталей, нужно было все делать руками — и главное, управляться столовыми приборами. У Гекса рук не было. К тому же, как он достаточно подробно разъяснил, такого понятия, как полный контроль, не существует — во всяком случае, в нормально работающей вселенной. Существуют лишь разные степени отсутствия контроля. Думминг, по сути, считал Гекса Гигантской Большой Штуковиной по отношению к Круглому миру. Он был… почти как бог. Но все равно не мог управлять всем. Даже зная каждую крошечную частицу, из тех, что составляют материю, вы не можете сказать, что она выкинет в следующее мгновение.

Волшебники были вынуждены туда отправиться. Они могли это уладить. Это было им не впервой. Спасение таких превосходных поваров от вымирания стоило даже большего.

С внешним видом, по крайней мере, трудностей не возникло. Плюс-минус остроконечная шляпа и посох, и волшебники сумели бы спокойно ходить по улицам Круглого мира, не привлекая лишних взглядов.

— Как мы выглядим? — спросил аркканцлер, когда все снова собрались.

— Очень… по-викториански, — ответил Думминг. — Хотя правильнее сказать, по-григориански. В любом случае, очень… твидово. Декан, вам действительно нравится быть похожим на епископа?

— А это что, не подходит для того времени? — забеспокоился тот. — Мы просматривали костюмы по книгам, и я подумал… — Он на минуту умолк. — Это из-за митры, да?

— И посоха, — сказал Думминг.

— Понимаете, я просто хотел быть как все.

— В кафедральном соборе будете. Но для прогулок, боюсь, вам понадобится простой черный костюм и гетры. С бородой же можете делать что угодно. Ещё можете надеть шляпу побольше, такую, в какой ребенок поместится в полный рост. На улицах епископы выглядят довольно невзрачно.

— И где тут то веселье? — угрюмо проговорил декан.

Думминг повернулся к Ринсвинду.

— Что касается тебя, Ринсвинд, могу я спросить, почему на тебе только набедренная повязка со шляпой и все?

— Ну, видишь ли, когда не знаешь, во что ввязываешься, явиться голым безопаснее всего, — ответил Ринсвинд. — Это наряд общего назначения. В любой среде чувствуешь себя как дома. Признаться, иногда…

— Быстро в твидовый костюм! — проревел Чудакулли. — И сними эту шляпу!

Продолжая греметь, он повернулся к библиотекарю:

— И вы, сэр… тоже одевайтесь в костюм. И цилиндр. Вам нужно казаться выше!

— У-ук! — ответил библиотекарь.

— Аркканцлер здесь я, сэр! И я настаиваю! Только, пожалуйста, не забудь наклеить бороду. И брови. Постарайся походить на мистера Дарвина. Эти викторианцы были очень цивилизованными людьми. У них повсюду росли волосы. Если будешь поменьше опираться на руки, они сделают тебя своим премьер-министром. Ладно, джентльмены, хорошо. Собираемся на этом же месте через полчаса.

Волшебники собрались. На полу появился круг белого света. Они вступили в него, и звуки, которые издавал Гекс, изменились. Затем они исчезли.

Приземлившись, волшебники оказались по колено в торфяном болоте, и вокруг них взорвались пузырьки испорченного воздуха.

— Мистер Тупс! — взревел Чудакулли.

— Простите, сэр, простите, — поспешно извинился Думминг. — Гекс, подними нас на два фута, пожалуйста.

— Да, но мы все равно промокли, — проворчал декан, когда они зависли в воздухе. — Похоже, вы ударили в грязь лицом, мистер Тупс!

— Нет, сэр, я лишь хотел показать вам Чарльза Дарвина в природных условиях, — ответил Думминг. — А вот и он…

Из зарослей выскочил крупный и энергичный молодой человек — он решил перемахнуть через черный водоем с помощью шеста. Тот мгновенно погрузился в трясину на треть своей длины, и его ловкий владелец также очутился в грязи. Выбравшись, он держал в руках небольшую водоросль. Не обращая внимания на зловонные пузыри, окружавшие его, молодой человек с торжествующим видом поднял эту водоросль, не без труда вытянул из болота шест и двинулся прочь.

— Он нас заметил? — спросил Ринсвинд.

— Нет, пока нет. Это молодой Дарвин, — ответил Думминг. — Он очень увлечен сбором различных образцов дикой природы. Коллекционирование в этом веке было невероятно популярным увлечением в Англии. Кости, ракушки, бабочки, птицы, чужестранные земли… все что угодно.

— Он прямо как я, — с довольным видом заметил Чудакулли. — У меня в его годы была лучшая коллекция раздавленных ящериц!

— Что-то биглей не видно^[315], — мрачно произнес Ринсвинд. Он нервничал, когда у него не было шляпы, поэтому то и дело пытался под чем-нибудь спрятаться.

Заведующий кафедрой беспредметных изысканий оторвался от чудометра, который держал в руке.

— Магических помех не обнаружено, да и вообще тут ничего нет, — сказал он, оглядывая болото. — Гекс точно не ошибся? Единственная странность здесь — это мы.

— Давайте уже перейдем к делу, хорошо? — предложил Чудакулли. — Куда теперь?

— Гекс, перенеси нас в Лондон, пожалуйста, — сказал Думминг. — Пункт номер семь.

Казалось, будто не волшебники перенеслись, а окружающая их местность содрогнулась и переменилась.

Появилась узкая улица. Откуда-то неподалеку доносился уличный шум.

— Я уверен, вы все прочитали инструкцию, которую я приготовил для вас сегодня утром, — бодро произнес Думминг.

— А ты уверен, что мы не вернулись в Анк-Морпорк? — громко спросил Чудакулли. — Готов поклясться, я слышу вонь с реки!

— О, похоже, мне стоит напомнить вам наиболее важные пункты, — устало сказал Думминг. — Список основных событий, которые могут помешать Дарвину…

— Я помню, там было про гигантского кальмара, — перебил его Ринсвинд.

— Гексу по силам справиться с гигантским кальмаром, — сказал Думминг.

— Какая жалость. А я так хотел на него посмотреть, — посетовал Чудакулли.

— Не получится, сэр, — Думминг старался говорить как можно спокойнее. — Нам придется иметь дело с людьми. Помните? В прошлый раз мы договорились, что сваливать это на Гекса неэтично. Вы же не забыли дождь из полных женщин?^[316]

— На самом деле этого не было, — с сожалением заметил профессор современного руносложения.

— Это верно, — подтвердил Чудакулли. — Ну, тем лучше. Показывайте дорогу, мистер Тупс.

— Нам ещё столько предстоит, столько предстоит! — пробормотал Думминг, пролистывая бумаги. — Полагаю, нам следует все делать по порядку… Итак, первым делом мы должны убедиться, что кухарка мистера Аввакума Соузера выбросит рыбу.

Черный ход одного из богатых домов, каких было много на этой улице, им открыл мальчик-посудомойщик. Думминг Тупс приподнял свою высокую шляпу.

— Мы желаем видеть… — он сверился с планшетом, — миссис Бодди. Полагаю, она работает здесь кухаркой? Передайте ей, что пришли из комитета общественной санитарии. Дело срочное, так что давай поживее!

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, Тупс, — прошипел Чудакулли, когда мальчик исчез.

— Вполне, аркканцлер. Гекс говорит, что нить причинно-следственных связей… а, вы миссис Бодди?

Он сказал это тощей взволнованной женщине, которая, вытирая руки о передник, приближалась к ним из темной глубины дома.

— Да, это я, сэр, — ответила кухарка. — Мальчик сказал, вы по поводу санитарии.

— Миссис Бодди, вам сегодня утром доставляли рыбу? — серьезно спросил Думминг.

— Да, сэр. Добрый кусок хека, — внезапно на её лице отразилось сомнение. — А… с ней все в порядке, да?

— Увы, не совсем, миссис Бодди, — сказал Думминг. — Мы только что от торговца. У него весь хек протух. К нам поступило много жалоб. Некоторые даже от его ближайших родственников, миссис Бодди!

— Ой, что же нам теперь делать? — вспыхнула кухарка. — Я уже начала его готовить! Но ничего не почувствовала, сэр.

— Прекрасно, значит, его ещё никто не успел попробовать, — успокоился Думминг.

— А можно отдать его кошке?

— А вы её любите? — сказал Думминг. — Лучше заверните её в бумагу и принесите нам прямо сейчас! Я уверен, мистер Соузер поймет, если вы дадите ему холодный окорок, который остался после вчерашнего.

— Да, сэр! — Кухарка убежала и вскоре вернулась со свертком очень горячей и очень сырой рыбы. Думминг взял его из её рук и всучил Ринсвинду.

— Хорошенько вымойте сковороду, миссис Бодди! — добавил Думминг, пока Ринсвинд пытался жонглировать хеком. — Джентльмены, нам нужно торопиться!

Он быстро зашагал в конец улицы, а волшебники потрусили следом. Они резко завернули в переулок за миг до того, как до них донесся крик: «Сэр! Сэр! Откуда вы узнали про холодный окорок?»

— Гекс, пункт номер девять, — сказал Думминг. — И убери рыбу, пожалуйста!

— Что это все означает? — спросил Чудакулли. — Зачем мы забрали рыбу у несчастной женщины?

Рыба исчезла из рук Ринсвинда, и он успел только ойкнуть.

— Завтра мистер Соузер отправится на встречу с несколькими деловыми людьми, — очерчивая волшебников кругом, рассказывал Думминг. — Одним из них будет известный промышленник Джозайя Веджвуд. Мистер Соузер расскажет ему о своем сыне Джеймсе, который сейчас служит на флоте. Благодаря этому он стал настоящим мужчиной, скажет мистер Соузер. Мистер Веджвуд выслушает с интересом и выразит мнение, что долгое плавание в порядочной компании будет полезным для молодого человека, стоящего на пороге взрослой жизни. Во всяком случае, пока все складывается именно так. Если бы мистер Соузер съел эту рыбу, он бы завтра заболел.

— Что ж, это прекрасно для мистера Соузера, но нам-то с этого что? — спросил декан.

— Мистер Веджвуд приходится дядей Чарльзу Дарвину, — ответил Думминг, и воздух вокруг задрожал. — От него будет зависеть карьера его племянника. А что касается нашей следующей задачи…

— Доброе утро! Вы миссис Соловей?

— Да? — ответила женщина, будто сомневалась в собственном имени. Она осмотрела группу людей, задержав взгляд на одном, с длинной бородой и руками, касавшимися земли. Горничная, открывшая дверь, теперь стояла позади и тревожно поглядывала из-за хозяйки.

— Меня зовут мистер Тупс. Я секретарь благотворительной миссии дальних мореплавателей. Полагаю, мистер Соловей готовится вот-вот предпринять опасное путешествие в воды Южных Америк с бурными штормами, спутанными течениями и гигантскими кальмарами-кораблеедами?

Женщина оторвала взгляд от библиотекаря и сощурилась.

— Он никогда не рассказывал мне о гигантских кальмарах, — произнесла она.

— Неужели? Мне очень жаль это слышать, миссис Соловей. Брат Книгохранитель, — Думминг тронул библиотекаря за плечо, — сам мог бы рассказать вам о них, если бы не несчастье, из-за которого он лишился дара речи.

— У-ук! — сказал брат Книгохранитель.

— Правда? — произнесла женщина и крепко стиснула зубы. — Джентльмены, не желаете ли зайти в дом?

— Что ж, хорошее было печенье, — признал декан, когда волшебники брели по улице полчаса спустя. — А теперь, Тупс, может, расскажешь нам, к чему это все было?

— С удовольствием, декан, и ещё, я должен заметить, ваша история о морской змее оказалась весьма полезной, — сказал Думминг. — Но, Ринсвинд, рассказ о летучих рыбах-убийцах уже был лишним, как по мне.

— Я их не выдумал! — ответил Ринсвинд. — У них были зубы, как…

— Ладно, не важно… Дарвин был вторым кандидатом на то, чтобы занять это место на «Бигле», — объяснил Думминг. — Первым капитан выбрал мистера Соловья. Теперь история запишет, что жена уговорила его отказаться. Это произойдет сегодня вечером, примерно через пять минут после того, как он вернется домой.

— Очередная хитрость? — спросил Чудакулли.

— Сказать по правде, я ею весьма доволен, — признался Думминг.

— Хмм, — произнес аркканцлер. Хитрость юных волшебников не всегда приветствуется старшими. — Очень умнó, Тупс. За тобой следовало бы приглядывать.

— Благодарю, сэр. А теперь я хочу вас спросить: кто-нибудь из вас смыслит в кораблестроении? Ладно, это необязательно. Гекс, перенеси нас в Портсмут, пожалуйста. Там «Бигль» стоит на ремонте. Вам придется побыть морскими инспекторами, и я уверен, ха-ха, это у вас получится. Более того, вы станете самыми наблюдательными инспекторами, которые там когда-либо бывали. Гекс, пункт номер семь, пожалуйста.

Глава 8

ВПЕРЕД В ПРОШЛОЕ

Итак, волшебники начали за здравие. Со всей мощью Гекса за плечами они способны путешествовать по всей шкале времени Круглого мира. Мы рады за них как за героев выдуманной истории, но как бы мы это восприняли, проделай они подобное в реальной жизни?

Для ответа на этот вопрос нам необходимо решить, что представляет собой машина времени с точки зрения общей теории относительности. А потом поговорим о том, как её можно построить.

Путешествовать в будущее легко: для этого достаточно просто ждать. А вот вернуться назад уже задачка. Машина времени позволяет частице или объекту вернуться в собственное прошлое, а значит, его мировая линия, времениподобная кривая, затягивается в петлю. Стало быть, машина времени — это просто замкнутая времениподобная кривая, сокращенно ЗВК. И вместо того, чтобы спрашивать: «Возможны ли путешествия во времени?» — мы говорим: «Существуют ли ЗВК?»

В плоском пространстве-времени Минковского их не существует. Световые конусы, направленные вперед и назад — будущее и прошлое заданного события, — никогда не пересекаются (за исключением самой его точки, которая в расчет не берется). Если вы будете двигаться по плоской поверхности, не отклоняясь от севера более чем на 45°, то никогда не сможете подкрасться к себе с юга.

Однако такие конусы могут пересекаться в пространстве-времени других типов. Первым здесь стоит отметить Курта Гёделя, известного благодаря своему фундаментальному труду в области математической логики. В 1949 году он описал вращающуюся вселенную с точки зрения теории относительности и открыл, что прошлое и будущее каждой точки пересекаются. Начните двигаться в любом направлении из любой точки своего будущего и окажетесь в собственном прошлом. Вместе с тем, наблюдения показывают, что вселенная не вращается, а если попытаться раскрутить её (особенно изнутри), находящуюся в неподвижном состоянии, вряд ли это создаст машину времени. С другой стороны, если бы вращение Круглому миру придали волшебники…

Для того чтобы получить простейший пример встречи прошлого и будущего, достаточно взять пространство-время Минковского и свернуть его по «вертикали» направления времени в цилиндр. Тогда координаты времени станут цикличными, как в индуистской мифологии, где Брахма создает вселенную по новой каждую кальпу, то есть 4,32 миллиарда лет. Несмотря на то, что цилиндр выглядит кривым, соответствующее ему пространство-время на самом деле не искривлено — по крайней мере, с точки зрения гравитации. Когда вы сворачиваете рулон бумаги в цилиндр, он не искажается. Его можно раскатать обратно, и на бумаге не останется ни складок, ни сгибов. Муравей, ограниченный лишь поверхностью, не заметит, что пространство-время изогнуто, потому что расстояние на этой поверхности не изменилось. Короче говоря, локальная метрика неизменна. Меняется глобальная геометрия пространства-времени, или его топология.

Сворачивание пространства-времени Минковского служит примером действенного математического трюка, позволяющего строить новые пространства-времена из старых — и называется он «копировать-вставить». Если вырезать кусочки известных пространственно-временных континуумов и склеить их, не нарушив их метрики, в итоге также получится способное к существованию пространство-время. Мы говорим о «нарушении метрики», а не об «изгибании», так как пространство-время Минковского не искривлено. Мы говорим о внутренней кривизне, которую может чувствовать существо, живущее в пространстве-времени, а не о внешней, заметной тому, кто наблюдает за ним снаружи.

Свернутое пространство-время Минковского — это очень простой способ доказать, что пространство-время, подчиняющееся уравнениям Эйнштейна, может содержать ЗВК. Отсюда можно заключить, что путешествия во времени не противоречат современным знаниям в области физики. Но между тем, что возможно математически, и тем, что является физически осуществимым, есть существенное различие.

Пространство-время математически возможно, если оно подчиняется уравнениям Эйнштейна. Оно физически осуществимо, если может существовать или могло быть создано как часть нашей вселенной либо дополнение к ней. Нет достаточных оснований полагать, что свернутое пространство-время Минковского физически осуществимо: конечно, преобразовать вселенную в такую форму было бы сложно, если бы она не была заранее наделена цикличностью времени, а сегодня в это верят очень немногие (не считая индуистов). Поиск пространства-времени, обладающего ЗВК и правдоподобной физикой, сводится к поиску правдоподобных топологий. Существует множество математически возможных топологий, но, как и в случае с ирландцем, показывающим дорогу, не на каждую из них можно выйти отсюда.

Однако на некоторые из них, удивительно интересные, выйти все же можно. Все, что для этого нужно — строить черные дыры. Ну, и белые тоже. И отрицательную энергию. И…

Но обо всем по порядку. Начнем с черных дыр. Их существование впервые было предсказано в Ньютоновой механике, в которой скорость движущегося объекта не ограничена. Частицы могут избежать притягивающей их массы независимо от силы гравитационного поля, если будут двигаться быстрее соответствующей «скорости убегания». На Земле она составляет 11 км/с, на Солнце — 41 км/с. В статье, представленной Королевскому обществу в 1783 году, Джон Митчелл заметил, что понятие скорости убегания в сочетании с ограниченной скоростью света подразумевает, что ощутимо крупные объекты вообще не способны излучать свет — тогда скорость света была бы ниже скорости убегания. В 1796 году Пьер-Симон Лаплас повторил эти наблюдения в своем «Изложении системы мира». Оба ученых представили, что вселенную можно заполнить огромными телами, которые будут крупнее звезд, но совершенно темными.

Они опередили свое время на сто лет.

В 1915-м Карл Шварцшильд сделал первый шаг на пути к ответу на релятивистскую сторону данного вопроса. Он решил уравнения Эйнштейна для гравитационного поля вокруг крупной сферы, находящейся в вакууме. Его решение вело себя весьма странно на критическом расстоянии от центра шара, ныне известном как радиус Шварцшильда. Если хотите знать, он равен произведению массы звезды, квадрата скорости света и удвоенной гравитационной постоянной.

Для Солнца радиус Шварцшильда составляет 2 километра, для Земли — 1 сантиметр; и тот и другой находятся на недоступной глубине и не могут доставлять неприятности. Поэтому не совсем понятно, насколько существенно значение этого странного математического поведения… как не понятна и его суть.

Что случилось бы со звездой, которая была бы настолько плотной, что оказалась бы внутри собственного радиуса Шварцшильда?

В 1939 году Роберт Оппенгеймер и Хартланд Снайдер показали, что она сжалась бы под воздействием собственной гравитации. И вообще, при таких условиях целый кусок пространства-времени сжимается и образует такой участок, из которого не сможет вырваться ни материя, ни даже свет. Так в физике родилось потрясающее новое понятие. Его крещение состоялось в 1967 году, когда Джон Арчибальд Уилер ввел в употребление термин «черная дыра».

Что происходит с черной дырой с течением времени? Изначальный комок материи сужается до радиуса Шварцшильда и продолжает сжиматься до тех пор, пока, за конечный промежуток времени, вся масса не сожмется в одну точку, называемую сингулярностью. Впрочем, заметить её снаружи нельзя: она лежит за пределами «горизонта событий» радиуса Шварцшильда, отделяющего видимый участок, из которого свет может исходить, от невидимого, заключающего свет в ловушку.

Наблюдая за сжатием черной дыры снаружи, можно увидеть, как звезда сжимается по направлению к радиусу Шварцшильда, но того, как она его достигает, увидеть нельзя. Наблюдающему снаружи кажется, будто скорость её сжатия стремится к скорости света, а стороннему наблюдателю из-за релятивистского замедления времени весь процесс сжатия представляется бесконечно долгим. Свет звезды будет смещаться все глубже и глубже в сторону красного участка спектра. Здесь более уместным было бы название «красная дыра».

Черные дыры идеальны для создания пространства-времени. Их можно вырезать-и-вставлять в любую вселенную, имеющую асимптотически плоские участки, — например в нашу^[317]. Значит, топология черной дыры физически осуществима в нашей вселенной. А сценарий гравитационного сжатия даже более осуществим: для этого нужно лишь достаточно большое скопление материи, такое как нейтронная звезда или центр галактики. Технологически развитое общество могло бы строить черные дыры.

В черной дыре нет ЗВК, а мы так и не научились путешествовать во времени. Пока. Зато мы на верном пути. Следующий шаг использует обратимость уравнений Эйнштейна во времени: каждому решению соответствует другое, точно такое же, только с обратным течением времени. Обратная во времени черная дыра называется белой. Горизонт событий черной дыры служит преградой, не дающей частицам выбраться, в то время как горизонт событий белой дыры таков, что частицы не могут попасть вовнутрь, но могут появиться из-за неё в любой момент. Таким образом, при виде снаружи белая дыра кажется внезапным взрывом материи размером со звезду, исходящим от обращенного во времени горизонта событий.

Белые дыры ведут себя весьма странно. Кажется разумным, если первоначальное скопление материи сожмется, его плотности хватит для образования черной дыры; но почему сингулярность внутри белой дыры, которая не менялась с самой зари времён, вдруг решит извергнуть звезду? Возможно, потому, что время движется назад внутри белой дыры, а причинность — от будущего к прошлому? Давайте просто условимся на том, что белые дыры математически возможны, и отметим, что они также являются асимптотически плоскими. Так что если бы мы знали, как создать такую белую дыру, то бы могли и аккуратно вклеить её в нашу вселенную.

И не только: ещё можно склеить вместе белую дыру с черной. Сделать разрезы вдоль горизонта событий каждой из них и приложить друг к другу. В итоге получится что-то вроде трубы. Материя сможет двигаться по ней лишь в одном направлении — входя в черную дыру и выходя из белой. То есть это своего рода клапан для материи. Движение по нему описывает времениподобную кривую — поскольку материальные частицы в самом деле способны по ней проходить.

Оба конца трубы можно приклеить к любому асимптотически плоскому участку любого пространства-времени. Один конец можно приклеить к нашей вселенной, а второй — к какой-нибудь другой, или же оба к нашей — к любому участку, кроме тех, что находятся вблизи скоплений материи. Так получится червоточина. Расстояние внутри неё очень мало, в то время как в нормальном пространстве-времени между двумя её концами оно может быть настолько большим, насколько пожелаете.

Червоточина — это кратчайший путь сквозь вселенную.

Только это перенос материи, а не путешествие во времени.

Впрочем, это не важно: мы уже почти подошли к цели.

Ключ к путешествию во времени посредством червоточин содержится в парадоксе близнецов, на который в 1911 году обратил внимание физик Поль Ланжевен. Вспомните, в теории относительности время течет тем медленнее, чем быстрее перемещаетесь вы, и совсем останавливается с достижением скорости света. Этот эффект называется замедлением времени. Приводим цитату из «Науки Плоского мира»:

Предположим, что Розенкранц и Гильденстерн родились в один и тот же день. Розенкранц — домосед, всю жизнь остающийся на Земле. Гильденстерн же путешествует со скоростью света и через год возвращается домой. Из-за замедления времени этот год превратится для Розенкранца в сорок лет. Получится, что, Гильденстерн окажется моложе своего брата на тридцать девять лет.

Это называется парадоксом потому, что здесь присутствует головоломка: в системе координат Гильденстерна с почти что скоростью света несется Розенкранц. Значит, это Розенкранц, а не Гильденстерн, должен аналогичным образом оказаться на тридцать девять лет моложе? Но нет, кажущаяся симметрия обманчива. Гильденстерн в своей системе координат ускоряется и замедляется, особенно когда поворачивает обратно и возвращается домой, а Розенкранц — нет. Ускорения в теории относительности играют очень важную роль.

В 1988 году Кип Торн, Майкл Моррис и Ульви Юртсивер пришли к мнению, что при сочетании червоточины с парадоксом близнецов образуется ЗВК. Они придумали зафиксировать белый конец червоточины, а черный двигать туда-сюда зигзагами со скоростью, близкой к скорости света. Пока черный конец будет перемещаться таким образом, время начнет замедляться, и это будет заметно наблюдателю, двигающемуся вместе с ним. Подумайте о мировых линиях, соединяющих две червоточины в нормальном пространстве-времени так, что ход времени, ощущаемый наблюдателями на разных её концах, будет одинаковым. Сначала эти линии будут почти горизонтальными, а значит, не времениподобными и не позволяющими материальным частицам проходить сквозь себя. Но с течением времени линия превращается в более вертикальную и в конце концов становится времениподобной. Как только этот «барьер времени» будет преодолен, вы сможете путешествовать от белого конца к черному сквозь нормальное пространство-время, двигаясь по времениподобной кривой. Поскольку червоточина — это кратчайший путь, это можно проделывать за очень малый промежуток времени — почти мгновенно перемещаясь из черного конца в соответствующий белый. В ту же самую точку, только в прошлом.

Вот оно — путешествие во времени.

Немного подождав, можно замкнуть путь в ЗВК и остаться в том же месте и времени, с которого начали. Не назад в будущее, а вперед в прошлое. Чем дальше ваша исходная точка будет находиться в будущем, тем дальше от неё вы сможете путешествовать в прошлое. Однако у этого способа есть один недостаток: уже нельзя путешествовать назад сквозь барьер времени, который появляется немного погодя после образования червоточины. Это не оставляет надежд на то, чтобы отправиться в прошлое поохотиться на динозавров. Или раздавить бабочку из мелового периода.

Можем ли мы создать такое устройство на практике? Сумеем ли на самом деле пройти через червоточину?

В 1966 году Роберт Джероч нашел теоретический способ искривления пространства-времени — гладкого, без разрывов, но образующего червоточину. Однако при этом остается некий сучок: на одном из этапов создания время изгибается так, что червоточина временно действует как машина времени, оборудование которой переносится в начало. Инструменты, с помощью которых её построили, могут исчезнуть в прошлом, как только посчитают свою работу завершенной. Впрочем, с правильным графиком работ это не имеет значения. Вероятно, технологически развитая цивилизация могла бы создать сильные гравитационные поля, которые позволили бы строить черные и белые дыры и перемещаться по ним.

Но строительство червоточины — не единственная задача. Есть ещё одна — удержать её открытой. Главная трудность возникает из-за «эффекта кошачьей дверцы»: когда вы перемещаете массу сквозь червоточину, дыра стремится закрыться, прищемив вам хвост. И как выясняется, для того чтобы пройти сквозь неё, не лишившись хвоста, необходимо передвигаться быстрее света — а пытаться это проделать безнадежно. Любая времениподобная линия, которая начинается у входа в червоточину, должна проходить через будущую сингулярность. Добраться до выхода, не превысив скорости света, невозможно.

Традиционный путь в обход этой трудности лежит через заполнение червоточины «экзотической» материей, оказывающей значительное отрицательное давление, подобное сжиманию пружины. Так выглядит форма отрицательной энергии — и это отличает её от антиматерии, чья энергии положительна. С точки зрения квантовой механики вакуум не пуст — это беспокойное море частиц, снова и снова возникающих и исчезающих. Нулевая энергия включает все эти колебания, поэтому, успокоив волны, можно добиться того, чтобы она стала отрицательной. Один из способов это сделать — эффект Казимира, придуманный в 1848 году. Его суть заключается в том, что если две металлические пластины приставить поближе друг к другу, между ними возникнет состояние с отрицательной энергией. Этот эффект наблюдался экспериментально, но он весьма слаб. Для того чтобы получить значительную отрицательную энергию, необходимы пластины галактических масштабов. Причём достаточно стойкие, чтобы удерживать интервал.

Другую возможность дает магнитоактивная червоточина. В 1907 году математик Туллио Леви-Чивита доказал, что согласно теории общей относительности магнитное поле способно искривлять пространство. Магнитное поле обладает энергией, энергия эквивалентна массе, а масса влияет на пространственную кривизну. Более того, он нашел точное математическое решение уравнений поля Эйнштейна и назвал их «магнетической гравитацией». Трудность состояла в том, что этот эффект можно было наблюдать лишь с использованием магнитного поля, в квинтиллион раз превышающем все, что можно было достать для лаборатории. Идея пребывала в забвении до 1995 года, когда Клаудио Макконе пришел к мнению, что Леви-Чивита, по сути, придумал магнитоактивную червоточину. Чем сильнее её магнитное поле, тем сильнее изгибается устье. Червоточина, магнитное поле которой можно было создать в лаборатории, имела бы огромные размеры — около 150 световых лет в ширину. Тогда пришлось бы оборудовать лаборатории по всей её длине. А вот чтобы создать маленькую червоточину, необходимо гигантское магнитное поле. Макконе предположил, что поверхность нейтронной звезды, на которой могут возникать очень сильные магнитные поля, вероятно, хорошо подходит для поиска магнитоактивных червоточин. Зачем их искать? Затем, что такая червоточина может оставаться открытой и без какой-либо экзотической материи.

Впрочем, есть вероятность, что лучше использовать вращающуюся черную дыру с не точечной, а кольцевой сингулярностью. Попав в неё, можно пройти сквозь кольцо, минуя сингулярность. Математическая сторона уравнений Эйнштейна говорит о том, что вращающаяся черная дыра соединяется с бесконечным множеством разных участков пространства-времени. Один из них должен находиться в нашей вселенной (при условии, что мы строим эту вращающуюся черную дыру в нашей вселенной), но для остальных это необязательно. За кольцевой сингулярностью находятся антигравитационные вселенные с отрицательными расстояниями и частицами, отталкивающимися друг от друга. Существуют законные (без превышения скорости света) способы пройти сквозь червоточину в любой из её альтернативных выходов. Поэтому если мы используем вместо червоточины вращающуюся черную дыру и придумаем, как протянуть её входы и выходы со скоростью, близкой к скорости света, то получим более практичную машину времени — ту, что сможет пройти её насквозь, обойдя сингулярность.

Есть и другие машины времени с принципом работы, основанным на парадоксе близнецов, но все они ограничены скоростью света. Они наверняка работали бы лучше и их было бы легче создать и запустить, будь у нас возможность включить гиперпространственный двигатель, как в «Звездном пути», и перемещаться быстрее скорости света.

Но в реальности такого не бывает, да?

А вот и нет.

Такого не бывает в специальной теории относительности. Но в общей, как выяснилось, — вполне может статься. Поразительно, что случается это так же, как в научно-фантастической абракадабре, к которой обращается несчетное число писателей, знающих о релятивистских ограничениях, но все равно желающих, чтобы их космические корабли летали быстрее скорости света. «В теории относительности не бывает такого, чтобы материя перемещалась быстрее скорости света». Поместите ваш корабль в какую-нибудь область пространства и оставьте его неподвижным относительно этой области. Пока Эйнштейну ничего не противоречит. Затем перемещаем всю область вместе с кораблем со сверхсветовой скоростью (быстрее скорости света). Готово!

Ха-ха, очень забавно. Вот только…

Именно к этому Мигель Алькубьерре Мойя пришел в 1994 году в контексте общей теории относительности. Он доказал, что уравнения поля Эйнштейна можно решить с помощью местного «сворачивания» пространства-времени, вызывающего образование подвижного пузыря. Пространство сжимается перед пузырем и может «поймать» гравитационную волну, находясь внутри статичной оболочки местного пространства-времени. Скорость космического корабля относительно пузыря равна нулю. Движется лишь граница пузыря — то есть пустое пространство.

Писатели-фантасты оказались правы. Релятивистского предела скорости передвижения пространства не существует.

Гиперпространственные двигатели имеют тот же недостаток, что и червоточины. Для искривления пространства столь необычным образом необходима экзотическая материя, которая создаст гравитационное отталкивание. Предлагались и другие схемы гиперпространственных двигателей, по которым они, предположительно, преодолевали это препятствие, но и те были не без изъянов. Сергей Красников заметил одно странное свойство двигателя Алькубьерре: внутреннее пространство пузыря отсоединяется от его наружной поверхности. Капитан космического корабля, находясь внутри пузыря, не может ни управлять им, ни включить или выключить. Он предложил иной способ — «сверхзвуковое шоссе». Отправляясь наружу, корабль перемещается медленнее скорости света и оставляет за собой туннель искаженного пространства-времени. На обратном же пути сквозь туннель он двигается быстрее скорости света. Сверхзвуковое шоссе также нуждается в отрицательной энергии — как и любые другие типы гиперпространственных двигателей, что доказал Кен Олам со своими коллегами.

Любое заданное количество отрицательной энергии ограничено во времени. Из-за этих ограничений червоточины и гиперпространственные двигатели имеют либо очень малые размеры, либо чрезвычайно тонкую область отрицательной энергии. Например, червоточина с устьем длиной в один метр должна ограничить свою отрицательную энергию полосой, ширина которой составит одну миллионную диаметра протона. Общее количество необходимой отрицательной энергии будет эквивалентно общей выходной положительной энергии десяти миллиардов звезд за один год. Если длина устья составляет световой год, то полоса отрицательной энергии все равно не будет превышать размер протона, а количество необходимой отрицательной энергии будет соответствовать десяти квадриллионам звезд.

С гиперпространственными двигателями дела, пожалуй, обстоят ещё хуже. Для того чтобы можно было передвигаться с десятикратной скоростью света (в «Звездном пути» этму соответствует всего лишь варп-двигателю 2), толщина стенки пузыря должна составлять 10–32 метров. Если корабль достигает 200 метров в длину, то для образования пузыря требуется энергия в десять миллиардов масс известной вселенной.

Вот так.

Бывали случаи, когда наглядно подтверждалось, что в Круглом мире есть рассказий. Когда Роналду Маллетту было десять, его 33-летний отец умер от сердечного приступа, вызванного курением и употреблением алкоголя. «Это совершенно разбило меня» — говорил он, согласно некоторым источникам^[318]. Вскоре после этого он прочитал «Машину времени» Уэллса и подумал, что если бы он сумел построить такую машину, то отправился бы в прошлое и предупредил отца о том, что с ним случится.

Детская мечта не сбылась, но интерес к путешествиям во времени остался. Став взрослым, Маллетт изобрел совершенно новый тип машины времени, работавшей на принципе искривления лучей света.

Моррис и Торн искривляли пространство, чтобы создать червоточину, использующую материю. Масса — это и есть искривление пространства. Леви-Чивита искривлял его с помощью магнетизма. Магнетизм есть энергия, а энергия (как завещал нам Эйнштейн) есть масса. Маллетт решил искривлять пространство с помощью света. Ведь свет тоже обладает энергией и, стало быть, может вести себя как масса. В 2000 году он опубликовал статью о деформации пространства с использованием кольцевого луча света. И тогда его осенило. Если можно деформироватьпространство, значит, можно деформировать и свет. И расчеты привели его к мнению, что кольцо света могло создать кольцо времени — ЗВК.

С помощью светоискривляющей машины времени Маллетта можно отправиться в собственное прошлое. Путешественник во времени заходит в закрытую петлю света, пространства и времени. Движение вдоль петли равносильно перемещению назад во времени. Чем больше кругов вокруг неё он совершает, тем дальше уходит назад в прошлое, описывая спиральную мировую линию. А оказываясь в достаточно далеком прошлом, покидает петлю. Это просто.

Да, но… Где-то мы это уже видели. Для создания кольцевого луча света необходимо колоссальное количество энергии.

Это верно… если только вы не сумеете замедлить перемещение света. Кольцо медленного света, движущегося с такой же скоростью, как свет в Плоском мире или звук в Круглом, гораздо проще создать. Причина этого кроется в том, что при замедлении свет приобретает инерцию. В результате возрастает энергия и достигается больший эффект искривления при меньших усилиях со стороны конструктора.

Согласно теории относительности скорость света постоянна — в вакууме. В другой среде свет замедляется, и поэтому, например, его отражает стекло. В нужной среде свет может замедлиться до скорости ходьбы, а то и вовсе остановиться. Этот эффект проявился в экспериментах Лин Хау, проведенных в 2001 году с использованием среды, известной как конденсат Бозе — Эйнштейна. Эта загадочная, вырожденная форма материи возникает при температуре, близкой к абсолютному нулю; она состоит из множества атомов в совершенно одинаковом квантовом состоянии и образующих «супержидкость» с нулевой вязкостью.

Тогда, может, и машина Путешественника во времени из романа Уэллса была оснащена холодильным оборудованием и лазером в своей машине. Но светоискривляющая машина Маллетта испытывает трудности от того же ограничения, что и машина, использующая червоточину. Можно отправиться назад в любой момент прошлого, в котором машина ещё не была сконструирована.

Уэллс, вероятно, правильно сделал, что опустил эпизод с гигантским гиппопотамом.

Бывают и чисто релятивистские машины времени, но стоит принять во внимание, что вселенная также обладает квантовыми свойствами. Поиск точек соприкосновения между теорией относительности и теорией квантов — с почтением именуемой «квантовой гравитацией», а с насмешкой «теорией всего», — привел к красивому математическому допущению — теории струн. В ней фундаментальные частицы представляют собой не точки, а вибрирующие многомерные петли. Самый известный вариант — с шестимерными петлями, а её пространственно-временная модель имеет десять измерений. Почему никто этого не замечал? Вероятно, потому что дополнительные шесть измерений свернуты так плотно, что их никто не видел — и очень может быть, не мог видеть. Или, возможно (снова вспомним ирландца), на них нельзя было выйти отсюда.

Многие физики надеются, что теория струн, как и объединенная теория относительности и квантов, поможет доказать предположение Хокинга о защите хронологии — что вселенная стремится сохранить последовательность событий во времени. В этой связи в теории струн существует пятимерная вращающаяся черная дыра, именуемая черной дырой БМПВ^[319]. Если она вращается с достаточно высокой скоростью, то ЗВК возникают рядом с ней. Теоретически такую дыру можно создать с помощью гравитационных волн и эзотерических устройств, известных в теории струн как «D-браны».

Здесь просматривается намёк на полицию времени Хокинга. Лиза Дайсон внимательно рассмотрела, что происходит при объединении гравитационных волн и D-бранов. Как только черная дыра оказывается в шаге от превращения в машину времени, компоненты перестают собираться в одном и том же месте. Вместо этого они образуют оболочку из гравитонов (гипотетических частиц гравитации, аналогичных протонам света). D-браны заключены внутри оболочки. Гравитоны нельзя заставить приблизиться ближе, и БМПВ не может раскрутиться достаточно быстро, чтобы создать доступную ЗВК.

Законы физики не позволяют собрать такую машину, если только не изобрести какой-нибудь хитрый вид подмостий.

Квантовая механика придает новые ходы во всей игре в путешествия во времени. Прежде всего она способна открыть способ создания червоточины. В крошечных масштабах квантового мира, на уровне так называемой планковской длины (около 10–35 метров), пространство-время представляет собой квантовую пену — непрерывно меняющуюся массу крошечных червоточин. Квантовая пена — это что-то наподобие машины времени. Время плещется внутри пены подобно бьющимся о берег волнам океана. Его нужно лишь укротить. Развитая цивилизация могла бы поймать квантовую червоточину с помощью гравитационных манипуляторов и увеличить её до макроскопических размеров.

Квантовая механика также проливает свет (или, может быть, тьму) на парадоксы путешествий во времени. Она весьма неопределенна: многие события в ней случайны — например распад радиоактивного атома. Одним из способов сделать эту неопределенность математически приемлемой является многомировая интерпретация Хью Эверетта III. Такой взгляд на вселенную хорошо знаком любителям научно-фантастических романов. Его суть в том, что наш мир — единственный в несчетном семействе «параллельных миров», в котором существуют все комбинации возможностей. Именно так звучит драматическое описание квантовой суперпозиции состояний, в которой спин электрона может одновременно быть направлен и вверх, и вниз, а кот (предположительно) может быть и жив, и мертв^[320].

В 1991 году Дэвид Дойч доказал, что благодаря многомировой интерпретации с позиции квантовой механики путешествие во времени никак не препятствует свободе воли. Дедушкин парадокс перестает быть парадоксом, потому что дедушка будет убит (или уже убит) в параллельном мире, а не в исходной вселенной.

Нам же кажется, что таится кое-какой обман. Да, парадокс решен, но лишь сообщая нам, что речь здесь идёт не о путешествии во времени, а о путешествии в параллельный мир. Смешно, но это не одно и то же. Мы также солидарны с многочисленными физиками, включая Роджера Пенроуза, расценивающими многомировую интерпретацию квантовой теории как эффективное математическое описание, но отрицающими реальное существование параллельных миров. Приведем аналогичный пример. С помощью математического приема, известного как гармонический анализ, можно разложить любой периодический звук — например ноту, сыгранную кларнетом, — в суперпозицию «чистых» звуков, содержащих лишь одну частоту колебаний. В некотором смысле «чистые» звуки образуют серию «параллельных нот», вместе составляющих настоящую ноту. Но никто не станет утверждать, что существуют соответствующие им параллельные кларнеты, каждый из которых воспроизводит одну из чистых нот. Математическое разложение не нуждается в буквальном физическом аналоге.

А как быть с парадоксами настоящих путешествий во времени, без всей этой суеты вокруг параллельных миров? С позиции теории относительности, в которой такие вопросы обычно и возникают, имеется одно любопытное решение. Если вы создадите положение с возможностями для парадокса, результатом автоматически станет логичное поведение.

Вот типичный для такого случая мысленный эксперимент: бильярдный шар отправляется сквозь червоточину, чтобы возникнуть в собственном прошлом. Если постараться, его можно отправить таким образом, чтобы он столкнулся со своей копией из прошлого, изменив её направление, и та не попала в червоточину в первый раз. Этот эксперимент — более мягкая форма дедушкиного парадокса. Для физиков вопрос здесь заключается в следующем: можно ли в самом деле создать эти парадоксальные положения? Это необходимо сделать до изобретения машины времени, затем собрать её и посмотреть, как они будут в действительности себя вести.

По крайней мере, согласно простейшим математическим формулировкам этого вопроса, оказывается, что обычные законы физики избирают уникальное и логичное поведение. Нельзя просто так бросить бильярдный шар в уже существующую систему — это требует вмешательства человека, «свободы воли», а его отношение к законам физики вызывает споры. Если предоставить шар своей воле, он отправится по пути, не оставляющему места для логических нестыковок. Пока неизвестно, справедлив ли этот результат и при других общих обстоятельствах, но это вполне может быть.

Все это очень хорошо, но ничуть не решает вопрос «свободы воли» — детерминистического определения, справедливого для идеальных физических систем вроде бильярдных шаров. А может, и человеческий разум — на самом деле лишь детерминистическая система (не станем уводить обсуждение в сторону и принимать во внимание квантовые эффекты). То, что нам нравится думать, будто мы совершаем свободный выбор, на самом деле может быть лишь тем, что мы чувствуем, когда наш детерминистический разум приходит к единственному доступному ему решению. Свобода воли может быть «квалиа» принятия решений — яркого ощущения того, похожее на восприятие яркого цвета при взгляде на красный цветок^[321]. Физика не объясняет происхождения этих ощущений. Поэтому нет ничего необычного в том, что действие свободы воли не учитывается при рассмотрении возможных временны́х парадоксов.

Звучит разумно, но тут есть одна загвоздка. Все дискуссии о машине времени, говоря на языке физики, сводятся к возможности рукотворного создания необходимого для её работы искривленного пространства-времени. «Возьмите черную дыру, подсоедините к ней белую…» Таким образом, дело состоит в выборе или решении людей собрать такое устройство. В предопределенном мире им либо с самого начала начертано построить её — в этом случае слово «построить» будет не самым подходящим, либо она просто соберется сама и станет известно, во вселенной какого типа мы живем. Это как с вращающейся вселенной Гёделя: вы либо находитесь в ней, либо нет, но ничего не можете изменить. Не можете собрать машину времени, если её присутствие во вселенной не подразумевалось изначально.

Обычный подход с точки зрения физики имеет смысл лишь в мире, где люди имеют свободу воли и могут строить или не строить, если сочтут это необходимым. Так физика — и ей такое уже не впервой — приняла две несовместимые точки зрения по разным сторонам одного и того же вопроса и в итоге расстроилась из-за пустяка.

При всех мудреных теориях страшная правда состоит в том, что мы до сих пор не имеем ни малейшего понятия о том, как создать работающую на практике машину времени. Топорные и энергозатратные устройства, описанные в реальной физике, приходятся лишь бледными тенями изящной машины времени из романа Уэллса, прототип которой был описан как «искусно сделанный блестящий металлический предмет немного больше маленьких настольных часов. Он был сделан из слоновой кости и какого-то прозрачного, как хрусталь, вещества».

Здесь ещё предстоит проводить НИОКР^[322].

Возможно, именно так выглядит Хорошая Штуковина.

Глава 9

МИНУЯ МАДЕЙРУ

Плотник был столь удивлен, что после работы, зайдя с приятелями в паб, поведал им такую историю:

— …Я уже заканчивал, а тот парень спускается по лестнице и говорит: «Прошу прощения, сэр, но я хотел бы проверить вон ту переборку». «С ней все в порядке, — говорю, — она у меня как огурчик». А он: «Да, да, конечно, но я обязан кое-что в ней осмотреть». Достает из кармана бумажку и внимательно так читает. Говорит, нужно проверить, не завелся ли в новой древесине редкий тропический червь — она при этом может нормально выглядеть, но на самом деле так портится, что в корабль зальет много воды и придется останавливаться в Мадейре на ремонт или вроде того. «Сейчас погляжу», — говорю и ударяю по ней молотком, а она, черт бы её побрал, как возьмет да треснет пополам! Я готов был поклясться, что это первоклассная древесина. А она оказалась вся в тех червяках!

— Забавно, что ты это рассказал, — ответил мужчина, который сидел напротив. — Ко мне тоже один подошел, когда я работал. И спрашивает, можно ли взглянуть на медные гвозди, что я забивал. Достает нож, соскабливает один, и оказывается, что там под слоем меди дрянное железо! Пришлось полдня переделывать всю работу по новой! В толк не возьму, как он это узнал. А Том твердит, что поставщик клялся, будто они были полностью медными, когда он их продавал.

— Ха, — произнес третий, — и ко мне такой приходил, спрашивал, что бы я сделал, если бы корабль потянул на дно гигантский кальмар. Я ответил, что ничего бы не стал делать, потому что остаюсь в Портсмуте. — Он осушил кружку и добавил: — Проныры треклятые, эти инспектора.

— Да-а, — задумчиво протянул первый. — Прям все им надо проверить…

— Я всегда считал гуся неудобной птицей, — произнес Наверн Чудакулли, разрезая гуся. — На одного его слишком много, а на двух — мало. — Он протянул вилку. — Кто-нибудь ещё желает? Ринсвинд, скажи, пусть нам принесут ещё устриц, хорошо? Что скажете, джентльмены? Ещё шесть дюжин? Устроим пир горой, а? Ха-ха…

Волшебники заняли комнаты в гостинице, и её хозяину, наблюдавшему за тем, как прислуга суетится на кухне, уже радостно думалось о раннем уходе на заслуженный отдых.

Стеснений в деньгах они не испытывали. Гекс просто телепортировал их из банка. Сначала волшебники какое-то время обсуждали моральные последствия таких деяний, но в итоге одобрили эту идею. В конце концов, они же Вершили Правое Дело.

Из них всех не налегал на еду только Думминг. Он лишь хрустел печеньем и обновлял свои записи, а потом, наконец, объявил:

— Мы все предусмотрели, аркканцлер. Гвозди, протекающие бочки, неисправный компас, испорченное мясо… Всего было девять причин, которые могли вынудить «Бигль» зайти на Мадейру. Что касается гигантского кальмара, то Гекс полагает, что это была ложная тревога. А те девять… да, я думаю, мы сделали все, чтобы этих событий не случилось.

— Напомни-ка мне, почему это так важно? — попросил декан. — И передай мне вино, Наверн.

— Если бы мы не вмешались, Дарвин, скорее всего, сошел бы с «Бигля» на Мадейре, как только «Бигль» там бы оказался, — сказал Думминг. — У него разыграется ужасная морская болезнь.

— А Мадейра — это?..

— Группа островов на пути маршрута плавания, декан. А после неё следует долгий путь вниз, в южную часть Атлантики, затем вокруг южной оконечности Африки, с парой остановок, и вверх, прямо к Галапагосским островам.

— Вниз, вокруг, вверх, — пробормотал декан. — Как они вообще на этом шаре могут ориентироваться?

— Благодаря феномену, который мы называем Любовью к Железу, сэр, — без запинки ответил Думминг. — У нас он встречается только в редких металлах, падающих с неба, а здесь он весьма распространен. Железо указывает на север.

За столом повисла тишина.

— Север? Это тот, что наверху? — спросил Чудакулли.

— Обычно да, сэр, — ответил Думминг и, не подумав как следует, добавил: — Только на шаре это, конечно, не столь важно.

— О, боги. — Декан прикрыл глаза рукой.

— Откуда железо знает, куда указывать? — не унимался Чудакулли. — Металл же не может рассуждать.

— Это вроде как… горох, когда он поворачивается к Солнцу, сэр, — осмелился предположить Думминг, не уверенный, что это так; возможно, его поворачивали фермеры, которые его выращивали.

— Да, но горох — это живое создание, — возразил Чудакулли. — Он… знает про Солнце, правильно?

— Горох не особо славится своим умом, аркканцлер, — заметил заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — Не зря ведь говорят: мозги размером с горошину.

— Но по сравнению с куском железа горох должен выглядеть чертовски гениальным, разве нет? — продолжал Чудакулли.

Думминг понимал, что должен поставить точку в этом споре. Волшебники все ещё пытались связать Круглый мир со здравым смыслом, и это вело их в никуда.

— Это сила, действующая в шарообразных мирах, — объяснил он. — Она возникает благодаря ядру из расплавленного железа, которое вращается и не дает Солнцу выжечь всю жизнь на поверхности.

— Похоже на замаскированный богород, да? — сказал Чудакулли. — Планета раскрывает волшебный зонтик, и жизнь спасена. Как будто кто-то все продумал.

— На самом деле это происходит немного иначе, аркканцлер. — произнес Думминг. — Жизнь эволюционировала благодаря подходящим условиям.

— Да, но если бы условия этого не позволяли, никакой жизни бы и не было, — возразил Чудакулли. — Тогда можно было бы сказать, что все усилия бессмысленны.

— Не совсем так, сэр. Тогда не было бы никого, кто бы мог сказать, что все усилия бессмысленны, — ответил Думминг. — Я как раз собирался добавить, что некоторые птицы, такие как голуби, ориентируются с помощью этой Любви к Железу, чтобы преодолевать большие расстояния. Гекс говорит, у них в головах имеются такие маленькие штуки, которые называются «магнитами». Это… маленькие кусочки железа, которые знают, в какой стороне находится Северный полюс…

— А, я знаю про эти кусочки, — вмешался профессор современного руносложения. — Северный и Южный полюса — это места, из которых выходит стержень глобуса, — и добавил: — Но на самом деле они, конечно, невидимы.

— Хм, — произнес Думминг.

— Погодите минуту, давайте вернемся к тем птицам, — сказал Чудакулли. — У них головы с магнитом?

— А что? — сказал Думминг, понимая, что сейчас опять завяжется трудный разговор.

— Как это? — спросил Чудакулли, взмахнув гусиной ножкой. — Ведь птицы на этой планете произошли от огромных и чудовищных ящеров, разве не так?

— Э-э… небольших и чудовищных ящеров, сэр, — ответил Думминг, в очередной раз пожалев о том, что аркканцлер обладал столь хорошей памятью на неудобные подробности.

— А им приходилось летать на длинные расстояния в туман и непогоду? — спросил Чудакулли.

— Сомневаюсь, сэр, — сказал Думминг.

— Значит, эти магниты у них уже были с самого начала или они появились по мановению какой-то божественной руки? Что об этом сказано в «Происхождении…» мистера Дарвина?

— Немногое, сэр, — ответил Думминг и подумал, каким долгим выдался этот день.

— Но это предполагает, что эта «Теология…» права, а «Происхождение…» ошибочно? А что, если магниты добавили потом, когда в них возникла нужда?

— Возможно, сэр, — сказал Думминг. Только не заводите речь о глазе, думал он.

— У меня вопрос, — произнес Ринсвинд с дальнего конца стола.

— Да? — быстро отозвался Думминг.

— А на острове, куда мы направляемся, водятся чудовищные создания?

— Как ты догадался? — спросил Думминг.

— Просто подумалось, — мрачно произнес Ринсвинд. — Так, чудовища там будут?

— О, да. Самые крупные для своего вида.

— С большими зубами?

— Ну, не совсем. Это черепахи.

— Насколько крупные?

— Думаю, где-то размером с мягкое кресло.

Ринсвинд подозрительно посмотрел на Думминга.

— А быстрые?

— Не знаю. Не очень.

— И это всё?

— По мнению Дарвина, эти острова известны многообразием видов вьюрков.

— А хищники среди них есть?

— Они питаются семенами.

— Значит… там, куда мы собираемся, нет ничего опасного?

— Нет. И вообще, нам необязательно туда отправляться. Сейчас для нас важно найти точку, в которой он решил написать «Теологию…» вместо «Происхождения…».

Ринсвинд придвинул к себе тарелку с картошкой.

«+++ Я должен сообщить печальные новости. +++»

Слова возникли просто из воздуха. В Круглом мире у Гекса был голос.

— Мы здесь как бы кое-что празднуем, — ответил Чудакулли. — Я уверен, новости могут и подождать, мистер Гекс!

«+++ Да. Могут. +++»

— Прекрасно. В таком случае, декан, ты не передашь…

«+++ Я не хотел портить вам аппетит. +++», — продолжал Гекс.

— Рад это слышать.

«+++ Уничтожение человеческой расы может и подождать, пока вы доедите ваш пудинг. +++»

Вилка Чудакулли замерла в воздухе между тарелкой и ртом. Затем он произнес:

— Мистер Тупс, не могли бы вы это нам объяснить?

— Не могу, сэр. Что случилось, Гекс? Мы же правильно выполнили все наши задачи, не так ли?

«+++ Да. Но… многозначительная пауза… вы слышали о мифическом существе, которое называется… ещё одна пауза… гидрой?»

— Чудовище с множеством голов? — сказал Думминг. — И кстати, тебе необязательно говорить нам, когда делаешь паузы.

«+++ Спасибо. Да. Если отрезать ей голову, на её месте вырастет дюжина новых. История этого мира тоже похожа на гидру. +++»

Ринсвинд кивнул Думмингу.

— Я же говорил, — проговорил он с набитым ртом.

«+++ Я не могу объяснить вам почему, но сейчас существует 1457 причин, помешавших Дарвину написать «Происхождение видов». В этой истории книга так и не была написана. И плавание не состоялось.+++»

— Не может быть! Мы-то знаем, что состоялось! — вспыхнул декан.

«+++ Да, состоялось. Но сейчас его не было. Пока вы тут ели, Чарльз Дарвин был удален из этой истории. Он в ней был, но теперь его нет. Он стал малоизвестным священником и занимался ловлей бабочек. И не писал книг. Человеческая раса вымрет через пятьсот лет. +++»

— Но вчера… — начал Чудакулли.

«+++ Представьте, что время не течет непрерывно, а является последовательностью отдельных событий. Карьера Дарвина-ученого из него вырезана. Вы помните его лишь потому, что не принадлежите к этой вселенной. Отрицать это — то же самое, что кричать на обезьян с соседнего дерева. +++»

— Кто это сделал? — спросил Ринсвинд.

— Что ещё за вопрос? — сказал Думминг. — Никто этого не делал. Такие вещи вообще никто не делает. Это такой странный феномен.

«+++ Нет. Здесь не обошлось без разума. +++, — сказал Гекс. — +++ Помните, я обнаружил злонамеренность. Я предполагаю, что ваше вмешательство в историю этого мира повлекло за собой ответные меры. +++»

— Опять эльфы? — спросил Чудакулли.

«+++ Нет. Они не настолько разумны. Мне не удается обнаружить ничего, кроме действия природных сил. +++»

— Природные силы не воодушевлены, — сказал Думминг. — Они не могут думать!

«+++ пауза для драматического эффекта… Возможно, некоторые из них этому научились. +++», — произнес Гекс.

Глава 10

ЧАСОВКА-22^[323]

В типовом варианте истории Круглого мира Чарльз Дарвин оказался на борту «Бигля» лишь благодаря крайне маловероятной серии совпадений — до такой степени маловероятной, что так и тянет считать эти совпадения следствием вмешательства волшебников. Что Дарвин собирался стать вовсе не натуралистом-путешественником, перевернувшим взгляды общества на живых существ, а сельским приходским священником.

Во всем этом была вина Пейли.

Притягательная и прекрасно обоснованная цепь рассуждений «Естественной теологии» нашла существенную поддержку в набожном народе георгианской Англии (времён Георга III и Георга IV), а затем среди не менее набожных подданных Вильгельма IV и Виктории. К восхождению последней на престол в 1837 году сельским приходским священникам чуть ли не вменялось в обязанность разбираться в местных мотыльках, птицах или бабочках, а церковь активно поддерживала подобные занятия, ибо они служили признаком славы Божьей. Так, священник из Суффолка Уильям Кёрби в соавторстве с предпринимателем Уильямом Спенсом написал масштабный четырехтомный труд «Введение в энтомологию». В те времена очень ценили, когда духовное лицо интересовалось жуками. Или геологией — сравнительно новой областью науки, захватившей внимание Чарльза Дарвина.

Крупным прорывом, превратившим геологию в полноценную науку, стало введение Чарльзом Лайелем понятия «Глубокого времени», согласно которому признавалось, что Земля гораздо старше ашшеровских 6000 лет. Лайель утверждал, что камни, которые мы находим на поверхности, — это продукт непрерывной последовательности физических, химических и биологических процессов. Измерив толщину слоев пород и оценив время их образования, он пришел к выводу, что Земля должна быть необычайно древней планетой.

Дарвин, будучи страстно увлеченным геологией, впитал идеи Лайеля как губка. Однако он был очень ленив, о чем знал и его отец. Он также знал, — цитируя биографическую книгу под названием «Дарвин», написанную Эдрианом Десмондом и Джеймсом Муром, — что…

Англиканская церковь, тучная, самодовольная и порочная, целое столетие жила в роскоши за счет десятин и подаяний. Желанные приходы в порядке вещей продавались тому, кто давал высшую цену. Приличная сельская «жизнь» в просторном доме священника с парой акров земли, которую можно было сдавать или обрабатывать самому, и, вероятно, амбаром, чтобы хранить в нем десятину в несколько сотен фунтов в год, — все это доктор Дарвин мог легко купить на свои средства, чтобы передать сыну.

Таков, во всяком случае, был план.

И поначалу казалось, что он сбывается. В 1828 году Чарльз поступил в Кембриджский университет, холодным январским утром принеся присягу и поклявшись соблюдать устав и обычаи университета, «да поможет мне Господь да его святое Евангелие». Он был зачислен в колледж Христа на соискание степени по теологии, где уже год учился его двоюродный брат Уильям Дарвин Фокс. (Чарльз ранее пытался изучать медицину в Эдинбурге, следуя по стопам отца, но вскоре разочаровался и покинул учебу, не получив степени.) Став бакалавром искусств, он мог провести следующий год за преподаванием теологии и подготовкой к посвящению в духовный сан Англиканской церкви. Он мог стать помощником приходского священника, жениться и поселиться в селе неподалеку от Шрусбери.

Все было распределено наперед.

Вскоре после начала учебы в колледже Чарльза словно жук укусил. «Введение в энтомологию» вызвало огромный интерес к жукам, и чуть ли не полстраны отправилось в заросли деревьев и кустов на поиски новых видов. Поскольку по многообразию видов жуки превосходили всех остальных существ на планете, поле деятельности было огромным. Чарльз и его двоюродный брат прочесывали проселочные дороги Кембриджшира, а потом насаживали свои находки на булавки и расставляли по рядам на больших листах картона. Ему не удалось отыскать представителей новых видов, но однажды ему попался редкий жук из Германии, который до этого встречался в Англии всего два раза.

К концу второго года в университете на горизонте перед Дарвином уже виднелись экзамены. Но он уделял слишком много внимания жукам и юной леди по имени Фэнни Оуэн и пренебрегал учебой. У него оставалось всего два месяца, чтобы завершить все, что необходимо было сделать за два года — в том числе изучить десять вопросов по книге «Свидетельства христианства» все того же Уильяма Пейли. Дарвин уже читал эту книгу, но теперь решил перечитать её более внимательно — и полюбил её. Логика показалась ему увлекательной. К тому же политические взгляды Пейли были крайне левыми, что взывало в нем к врожденному чувству социальной справедливости. Воодушевленный изучением Пейли, Дарвин кое-как сдал экзамены.

Следующими на очереди стали выпускные экзамены. В программе на этот раз оказалась другая книга Пейли — «Принципы морали и политической философии». К тому времени она устарела и находилась на грани (политической) ереси и иноверия — по этой причине и попала в программу. Её нужно было оспорить, где это было возможно. Например, в ней говорилось, что традиционная церковь не была отдельным ответвлением христианства. Дарвин, будучи правильным христианином, не был уверен в этом вопросе. Пришлось обратиться к иным источникам, и одним из них стала следующая книга его кумира Пейли — «Естественная теология». Дарвин знал, что многие умы считают утверждения Пейли о замысле слишком наивными. К тому же его дед, Эразм Дарвин, придерживался ровно противоположных взглядов и даже выдвинул предположение о непринужденных изменениях организмов в своей книге «Зоономия». Дарвин же, хоть и склонялся на сторону Пейли, начал интересоваться тем, как устанавливались законы науки и какие доказательства ею принимаются. Эти искания привели его к книге сэра Джона Гершеля с умопомрачительным названием «Предварительные рассуждения об изучении натуральной философии». Он также приобрел экземпляр «Личного повествования» Александра фон Гумбольдта, 3754-страничного хита об отважном путешествии в Южную Америку.

Дарвин был заворожен. Гершель подогрел его интерес к науке, а Гумбольдт показал, насколько захватывающими могут быть научные открытия. Он тотчас решил, что посетит вулканы на Канарских островах и воочию увидит великое драконово дерево. Его друг Мармадюк Рэмси согласился составить ему компанию. Они собирались отправиться в тропики сразу после того, как Дарвин подпишет 39 статей англиканского вероисповедания на своем выпускном торжестве. Готовясь к путешествию, Чарльз поехал в Уэльс проводить геологические полевые исследования. Там он выяснил, что в долине Клуид древнего красного песчаника вопреки геологическим картам того времени не встречается — тем самым заслужив признание среди геологов.

Затем пришло известие о смерти Рэмси. План с Канарскими островами провалился. Тропики стали для него далекими, как никогда. Мог ли Чарльз отправиться туда сам? Пока он размышлял над этим, из Лондона пришла увесистая посылка. Внутри оказалось письмо с предложением присоединиться к кругосветному путешествию. Корабль отплывал через месяц.

Британский морской флот собирался разведать и нанести на карту линию побережья Южной Америки. Это должно было быть хронометрическое исследование — то есть навигацию предполагалось вести сравнительно новым и не вполне надежным способом определения долготы с помощью сверхточных часов или хронометра. 26-летний капитан Роберт Фицрой должен был возглавить экспедицию, а кораблем для неё выбрали «Бигль».

Фицрой переживал из-за того, что командование судном в одиночку может довести его до самоубийства. Опасение не было безосновательным: прежний капитан «Бигля» Прингл Стоукс застрелился, составляя карту особенно извилистой части побережья Южной Америки. А один из дядюшек Фицроя, пребывая в подавленном состоянии, перерезал себе горло^[324]. Поэтому он решил, что ему нужен кто-то, с кем можно будет общаться, кто поможет ему сохранить рассудок. Это место и предложили Дарвину. Работа казалась подходящей прежде всего для человека, интересующегося естественной историей, и на корабле имелось все необходимое научное оборудование. Технически Дарвин не был «корабельным натуралистом», как сам утверждал впоследствии — это заносчивое заявление стало причиной крупной ссоры между ним и хирургом «Бигля» Робертом Маккормиком, так как по традиции предполагалось, что работу натуралиста в свое свободное время выполнял хирург. Дарвин же был нанят в качестве личного «собеседника» капитана.

Он решил принять предложение, но его отец, вняв предостережениям сестер Чарльза, не дал ему своего согласия. Дарвин имел возможность пойти против воли отца, но такая мысль была ему неприятна, и он ответил отказом. Затем отец в несвойственной себе манере показал Чарльзу одну лазейку — это был первый случай, подозрительно похожий на вмешательство волшебников. Он сказал, что тот мог получить разрешение при условии, если получит рекомендацию от «человека в надлежащем положении в обществе». И Чарльз, и его отец понимали, о ком идёт речь — о дяде Джозе (Веджвуде, внуке основателя гончарного завода). Джоз был предпринимателем, и доктор Дарвин доверял его суждениям. Тогда Чарльз вместе с дядюшкой просидел до ночи, сочиняя соответствующее письмо. Джоз сообщил доктору Дарвину, что морское путешествие станет полезным для молодого человека. И украдкой добавил, что оно улучшит его познания в естественной истории, а это положительно скажется на его будущей духовной карьере.

Дарвин-старший дал добро (1:0 в пользу волшебников). Возбужденный сверх всякой меры, Чарльз поспешил написать новое письмо на флот, на этот раз о согласии. Но получил ответ от Фицроя, что должность уже занята: капитан отдал её своему другу. Тем не менее Дарвин стоял первым в списке на случай, если бы друг изменил свое мнение.

Дарвин отправился в Лондон, чтобы быть готовым к запасному плану, если бы ему повезло, и встретиться с Фицроем. Прибыв, он узнал, что друг капитана передумал — не прошло и пяти минут. (Опять волшебники?) Его жена была против столь длительного плавания — тогда предполагалось, что оно займет три года. По-прежнему ли Дарвин желал получить это место?

Не в силах произнести хоть слово, Чарльз кивнул.

Сердце Дарвина екнуло, когда он впервые увидел корабль. «Бигль» оказался гниющим одиннадцатилетним десятипушечным бригом. Чтобы сделать судно пригодным к плаванию, его отремонтировали — частично за средства самого Фицроя. Но корабль казался слишком тесным — размеры его составляли всего лишь 30 метров в длину и 8 в ширину. Могли ли они с капитаном остаться добрыми собеседниками после столь длительного плавания и столь плотного контакта? К счастью, Дарвина разместили в одной из самых просторных кают.

«Биглю» было поручено исследовать южную оконечность Южной Америки, в частности сложный островной район вокруг Огненной Земли. Адмиралтейство предоставило для навигации одиннадцать хронометров — ведь это была первая попытка совершить кругосветное плавание, в которой предполагалось определять долготу с помощью морских хронометров. Фицрой одолжил ещё пять и шесть докупил. Так «Бигль» вышел в море с солидными двадцатью двумя хронометрами на борту.

Началось путешествие не лучшим образом. Как только корабль вошел в Бискайский залив, Дарвина сразила морская болезнь. А лежа в койке и страдая от тошноты, он был вынужден мириться со звуками порки матросов, которые доносились с палубы. Фицрой был строг в отношении дисциплины, особенно на раннем этапе плавания. В глубине души капитан думал, что его «собеседник» сойдет с корабля, едва тот подойдет к берегу, и убежит назад в Англию пешком. Предполагалось, что корабль сделает остановку на Мадейре для запаса провизией — и это было прекрасной возможностью для того, чтобы сойти. Но подход к Мадейре был отменен из-за сильных волн и отсутствия острой необходимости (3:0 в пользу волшебников?).

Вместо этого «Бигль» направился к Тенерифе, что на Канарских островах. Если бы Чарльз сошел там, то увидел бы вулканы и великое драконово дерево. Но консул Санта-Круса испугался, что гости из Англии занесут на острова холеру, и не позволил «Биглю» зайти в порт без прохождения карантина (4:0? Посмотрим). Не желая ждать у берега необходимые для этого две недели, Фицрой дал приказ взять курс на юг, к островам Кабо-Верде.

Может, волшебники тут и ни при чем, но что-то определенно желало, чтобы Чарльз оставался на «Бигле». Наконец, его совсем лишило выбора пятое совпадение, на этот раз связанное с его большой страстью, геологией. Пока «Бигль» шёл на запад, океан успокаивался, а воздух теплел. Дарвин ловил планктон и медуз в самодельные марлевые сети. Все налаживалось. Когда они наконец высадились на землю — это был остров Сантьягу в архипелаге Кабо-Верде, — Дарвин с трудом мог поверить своему счастью. Сантьягу состоял из обнаженных вулканических пород с коническими вулканами и долин с буйной растительностью. Здесь Чарльз мог заняться геологией — и естественной историей.

Он собирал все подряд. Заметил, что осьминог способен менять окрас, и ошибочно посчитал это новым открытием. За два дня он разработал геологическую историю острова на принципах, которым научился у Лайеля. Лава затекала в ложе океана, покрывая раковины и прочие породы, и в результате возвысилась над водой. Все это, очевидно, произошло сравнительно недавно, поскольку раковины выглядели такими же новыми, что и те, что лежали на берегу. Это не соответствовало общепринятой теории того времени, согласно которому вулканические образования считались неимоверно старыми.

Молодой человек становился на ноги.

В конечном итоге путешествие растянулось на пять лет, и за все это время несчастный Дарвин так и не сумел привыкнуть к качке и даже на подходе к дому страдал морской болезнью. Однако он ухитрился провести бóльшую часть плавания на земле, пробыв на море лишь восемнадцать месяцев. На земле же Дарвин совершал открытие за открытием. В Бразилии обнаружил пятнадцать новых видов плоских червей. В Аргентине изучал нанду, крупных нелетающих птиц из семейства страусовых, и нашел много окаменелостей, в том числе голову гигантского броненосцеподобного глиптодонта. На Огненной Земле занялся антропологией и изучал людей. «Никогда не забуду дикости той группы», писал он после встречи с «голыми дикарями». Среди других окаменелостей обнаружил кости наземного ленивца мегатерия и ламоподобных копытных — макраухений. В Чили Дарвин изучал геологию Анд и пришел к выводу, что они, как и соседние равнины, поднялись вверх в результате крупного геологического смещения пластов.

От южноамериканских берегов «Бигль» направился на северо-запад к Галапагосу, плотной группе из дюжины островов посреди Тихого океана. Острова имели удивительную геологию — здесь также преобладали вулканические породы, а среди животных было множество таких, какие нигде больше не встречались. Там обитали поразительные гигантские черепахи, в честь которых был назван архипелаг. Дарвин измерил длину одной из них — она составила два метра. Были там и игуаны, птицы — олуши, славки, вьюрки. Клювы последних имели разные формы и размеры в зависимости от их пищи, и Дарвин разделил этих птиц на несколько подсемейств. Он не заметил, что особи, обитавшие на разных островах, отличались друг от друга, пока ему не указал на это Николас Лоусон. (Снова волшебники? О, совсем скоро тут кое-что случится…) Зато он обратил внимание на то, что на островах Чарльз и Чатем (сейчас это Санта-Мария и Сан-Кристобаль) обитали разные виды пересмешников, и, теперь уже настороженно, осмотрел остров Джеймс (Сан-Сальвадор), где обнаружил третий вид этих птиц. Но эти мелкие различия между видами и их отношение к местной географии мало интересовало Дарвина. Он смутно понимал некоторые идеи об изменениях видов, или «трансмутации», о которых узнал от своего дяди Эразма, но эта тема не увлекала его и он не видел особых причин собирать свидетельства ни за, ни против них.

Затем «Бигль» продолжил плавание на Таити, в Новую Зеландию и Австралию. Дарвин увидел чудеса — благодаря чему в скором времени должна была свершиться мировая революция. Но тогда он ещё не осознавал увиденного.

А на Таити Чарльз впервые увидел коралловый риф. Прежде чем покинуть Австралию, он решил разобраться в происхождении коралловых островов. Лайель предположил, что если обитатели кораллов живут лишь на небольшой глубине, куда попадает достаточное количество солнечного света, значит, рифы выросли на вершинах подводных вулканов. В пользу этой догадки говорила и их кольцевидная форма. Дарвин не поддерживал его теорию. «Идея о коралловом острове диаметром в 30 миль, подразумевавшая наличие подводного кратера равного размера, всегда казалась мне чудовищной». У него имелась собственная теория. Ему уже было известно, что земля может подниматься — он видел это в Андах. И посчитал, что если в одном месте она идёт наверх, то в другом должна опускаться, чтобы удержать равновесие земной коры. Допустим, когда риф начал менять форму, глубина в том месте была небольшой, но дно океана стало медленно идти вниз и коралловые полипы у поверхности продолжили образовывать рифы. В итоге получалась огромная коралловая гора, которая возвышалась над тем, что теперь стало океанским дном — целиком созданная крошечными существами, в течение всего этого процесса находившимися на небольшой глубине. А как быть с кольцевидной формой? Она возникает в результате затопления острова, окаймленного кораллами. Остров погружается под воду, оставляя посередине впадину, а рифы продолжают расти.

Спустя пять лет и три дня после отплытия из Плимута Дарвин вернулся домой. Отец оторвался от завтрака и взглянул на него. «Ба! — произнес он. — Да у него же форма черепа изменилась».

Понятие эволюции Дарвин придумал вовсе не на борту «Бигля». Тогда он был слишком занят — собирал образцы, составлял геологические карты, вел записи и страдал морской болезнью, — и не мог объединить свои наблюдения в связную теорию. Но вскоре после окончания плавания его избрали в члены Королевского геологического общества. В январе 1837 года он представил свою вступительную работу о геологии побережья Чили. В ней Дарвин выдвинул предположение, что Анды изначально находились на дне океана, а затем поднялись на поверхность. В своем дневнике он восхищался «необыкновенной силой, возвысившей эти горы, и ещё больше — бесчисленными веками, которые понадобились для этого прорыва и выравнивания их масс». Много позже чилийское побережье стало одним из свидетельств «дрейфа материков»: теперь мы думаем, что эти горы возникли вследствие подвига, когда тектоническая плита Наска погрузилась под Южно-Американскую плиту.

Дарвин, несомненно, мог это заметить.

Его интерес к геологии имел другие, менее очевидные последствия. На Галапагосе он стал изучать вьюрков, которые не отвечали взглядам Лайеля на местные геологические условия, определявшие создание новых видов. У них была своя загадка.

Более того, она оказалась гораздо сложнее, чем предполагал Дарвин — он вообще сильно заблуждался насчет этих птиц. Он полагал, что все они жили большими стаями и питались одной пищей. Не замечая важных различий между их клювами, Дарвин затруднялся определить, к какому виду принадлежала та или иная особь. Некоторых он вообще считал не вьюрками, а крапивниками и дроздами. Он был так озадачен птицами и так равнодушен к собранным образцам, что передал многие из них Зоологическому обществу. Не прошло и десяти недель, как эксперт из общества Джон Гулд выяснил, что все они были вьюрками и представляли родственную, тесную, но тем не менее многочисленную группу из двенадцати^[325] отдельных видов. Такое количество было на удивление большим для столь малой группыостровков. Что послужило причиной подобного разнообразия? Гулда этот вопрос волновал, но Дарвину не было до него дела.

К 1837 году логика Пейли уже вышла из моды. Теперь подкованные в науке теисты верили, что Господь, когда сотворял мир, установил законы природы, включавшие не только «сопутствующие» законы физики, с которыми соглашался и Пейли, но и законы развития живых существ, которые он отрицал. Законы вселенной были вечными. Они существовали в природе — иначе сотворение мира Богом было бы несовершенным. Аналогии Пейли использовались против него самого. Какой творец стал бы создавать такой нескладный механизм, который Ему приходилось бы непрерывно править, чтобы тот мог работать?

Наука и теология отдалялись друг от друга. Продажность церкви уже нельзя было отрицать, а её утверждения подвергались критике. Некоторые радикалы — зачастую ими становились врачи, изучившие сравнительную анатомию и заметившие поразительные сходства между костями совершенно разных животных, — занялись обсуждением, которое полностью изменило взгляды на сотворение мира. Согласно Библии, Бог создал каждый вид животных как единичное изделие — китов и крылатых птиц на пятый день, а скот, гадов и людей на шестой. Но все эти врачи стали думать, что их виды могли измениться, «трансмутировать». Виды не были вечными. Люди поняли, что между бананом и, скажем, рыбой находилась огромная пропасть. Её нельзя перешагнуть зараз. Но за определенное количество времени и достаточное количество шагов…

Дарвин постепенно влился в поток этих обсуждений. В его Красном дневнике, куда он заносил все, что видел и о чем думал, начали появляться намеки на «мутабельность видов». Тогда они были обрывочными и разрозненными. Детеныши с отклонениями походили на представителей новых видов. Клювы галапагосских вьюрков отличались формой и размерами. Нанду и вправду таили загадку: если два вида этих крупных птиц бок о бок обитают в одной среде в Патагонии, то почему они не объединились в один?

К июлю Дарвин тайно завел новый блокнот — Дневник Б.

Он был посвящен трансмутации видов.

К 1839 году Дарвин составил целостную картину и обобщил свои размышления в 35-страничном отчете. Решающее влияние на него оказал Томас Мальтус, чей «Опыт о законе народонаселения», опубликованный в 1826 году, указывал на то, что беспрепятственный рост организмов экспоненциален (или, говоря устаревшей терминологией того времени, «геометричен»), в то время как рост количества ресурсов имеет линейную («арифметическую») зависимость. Экспоненциальный рост — это когда каждое число при каждом шаге умножается на определенную величину — например, 1, 2, 4, 8, 16, 32, где каждое последующее число вдвое больше предыдущего. При линейном росте к каждому числу определенная величина прибавляется — например, 2, 4, 6, 8, где каждое число больше предыдущего на 2. Каким бы малым ни был множитель при экспоненциальном росте (при условии, что он больше 1) и каким бы большим ни было слагаемое при линейном, в длинном ряде чисел экспоненциальный рост всегда обгоняет линейный. Хотя, если множитель близок к 1, а слагаемое очень велико, обгонять его придется долго.

Приняв во внимание доводы Мальтуса, Дарвин понял, что на практике рост популяции сдерживается именно соревнованием за ресурсы — пищу и среду обитания. Он писал, что такое соревнование ведет к «естественному отбору», и именно победители этой борьбы производят потомство. Отдельные особи в пределах вида не совсем идентичны; их различия позволяют силе естественного отбора проводить медленные, постепенные изменения. Как далеко они могут зайти? Дарвин считал, что очень далеко. Достаточно далеко, чтобы за определенный срок могли возникнуть новые виды. А благодаря геологии ученые знали, что Земля очень, очень стара.

Следуя семейной традиции, Дарвин был унитарием. Представителей этой ветви христианства можно емко охарактеризовать как «людей, верящих в более чем одного Бога». Как истинный унитарий, он верил, что Бог должен совершать свои деяния в величайших масштабах. Поэтому он окончил свой отчет мощным призывом к унитарианскому взгляду на Бога:

Творцу бесчисленных систем миров не под стать создавать каждое из множества ползучих паразитов и склизких червей, наводняющих землю и воду на этом шаре. Как ни прискорбно, нас уже не изумляет, что группа животных была непосредственно сотворена для того, чтобы откладывать яйца в кишечники и плоть других — что одни организмы находят восхищение в жестокости… В смерти, голоде, хищности и скрытой борьбе мы видим путь к сотворению высших животных и величайшие блага, какие можем постичь.

У Бога определенно не может быть настолько дурного вкуса, чтобы создавать мерзких паразитов напрямую. Они существуют лишь потому, что являются необходимым шагом на пути, ведущем к котам, собакам и нам, людям.

У Дарвина появилась своя гипотеза.

И теперь он стал биться над тем, как преподнести её застывшему в ожидании миру.

Глава 11

ВОЛШЕБНИКИ НА ТРОПЕ ВОЙНЫ

Гекс что-то писал во мраке корпуса высокоэнергетической магии. С его пишущего стола ежеминутно падал очередной лист бумаги.

— «Корабль затонул в результате столкновения с испанским рыболовным судном, — зачитывал Думминг Тупс дрожащим голосом. — Корабль сел на риф, не отмеченный на карте, близ острова Мадейра. Корабль найден дрейфующим без экипажа с накрытым к обеду столом. Корабль сгорел, никто не выжил. На корабль упал метеорит. Дарвин случайно застрелен судовым хирургом и натуралистом во время сбора экспедиции на остров Сантьягу. Дарвин случайно застрелен капитаном корабля. Дарвин случайно застрелился. Дарвин уволен с корабля. Дарвин покинул корабль из-за морской болезни. Дарвин потерял дневник. Дарвин закусан осами насмерть! Дарвин ударился головой о край стола и потерял память…» — Он положил бумаги. — И это только самые вменяемые причины.

— Камень, падающий с неба, — это вменяемо? — спросил Чудакулли.

— По сравнению с нападением гигантского кальмара, я бы сказал, что да, аркканцлер, — ответил Думминг. — И с огромным водяным смерчем тоже. И с крушением у берегов Норвегии.

— Ну, корабли иногда терпят крушения, — заметил декан.

— Да, сэр. Но страна, известная как Норвегия, лежит не в том направлении. «Бигль» мог там оказаться лишь в том случае, если бы пошел в обратную сторону. Гекс прав, сэр. Это бред. В ту же минуту, как мы решили изменить одну маленькую простую историю, вся вселенная решила устроить так, чтобы этого плавания не произошло! Говоря математическим языком, это недопустимо!

Думминг стукнул кулаком по столу, лицо его раскраснелось. Старшие волшебники отпрянули. Для них это было столь же внезапно, как если бы овечка вдруг стала рычать.

— Надо же! — воскликнул Чудакулли. — Неужели так?

— Да! В фазовом пространстве просто должна существовать возможность для того, чтобы «Происхождение…» было написано! Оно же не противоречит законам физики той вселенной!

— Ты о том, что неопытный молодой человек отправляется в кругосветное путешествие, где ему приходит озарение, меняющее взгляд человечества на свое существование? — усомнился декан. — Признай, звучит несколько неправдоподобно… Прости, прости, прости!

Думминг начал придвигаться к нему, и он отпрянул.

— Одна из крупнейших религий Круглого мира основана сыном плотника! — ощерился Думминг. — Несколько лет самым влиятельным человеком на этой планете был актер!^[326] Там должно найтись место и для Дарвина!

Он прошагал обратно к столу и взял стопку бумаг.

— Вот, взгляните. «Дарвина укусил ядовитый паук… Дарвина лягнул кенгуру… ужалила медуза… съела акула… «Бигль» найден дрейфующим с накрытым к обеду столом, на этот раз в другом океане, но по-прежнему без экипажа… Дарвин погиб от удара молнии… при извержении вулкана… «Бигль» накрыло волной-убийцей…» Неужели кто-то считает, что мы хоть на миг в это поверим?

Повисла звенящая тишина.

— Вижу, это очень вас беспокоит, мистер Тупс, — произнес Чудакулли.

— Ну да, в смысле, да, это же так… неправильно! Мультивселенная не должна менять правила. У каждого события, которое может произойти, есть своя вселенная, где оно и происходит! То есть здесь у нас, да, правила можно менять как угодно, но в Круглом мире никто не может этого делать!

— У меня есть идея, — произнес Ринсвинд.

Волшебники повернулись к нему, потрясенные этим откровением.

— Ну и? — спросил Думминг.

— А почему бы не принять за должное, что кто-то пытается вам помешать? — сказал Ринсвинд. — Я всегда так делаю. Не нужно вдаваться в подробности. Послушайте, когда мы впервые вмешались, нам казалось, что это все пустяки, верно? Сделали пару небольших поправок, отобрали рыбу — и все должно было пойти как надо? А сейчас появилось полторы тысячи причин…

Пишущий стол Гекса с грохотом пришел в движение. Перья вывели:

«+++ На данный момент 3563. +++»

— Да они плодятся! — воскликнул Чудакулли.

— Ну вот, видите, — сказал Ринсвинд почти довольным тоном. — Что-то там испугалось. Причём так сильно, что даже не хочет пускать его на борт. То есть он же должен совершить плавание независимо от того, какую книгу напишет, правильно?

— Да, конечно, — сказал Думминг. — «Теологию видов» принимают всерьез потому, что она написана известным и уважаемым ученым, который провел скрупулезное исследование. О «Происхождении…» можно сказать то же самое. Как бы то ни было, ему необходимо попасть на тот корабль. Но как только мы вмешиваемся, оказывается, что плавания и не было вовсе!

— Я бы тут сказал, что это нечто встревожилось не на шутку, — заметил Ринсвинд. — Оно готово принять, что «Теологию…» не напишут в какой-нибудь одной вселенной, но не может стерпеть, если «Происхождение…» появится хоть где-нибудь.

— О, неужели? — сказал Чудакулли. — Какое нахальство! Я руководитель этого заведения, и это… — он указал на маленький шар, — собственность университета! И я сейчас рассержусь! Мы нанесем ответный удар, мистер Тупс!

— Не думаю, что вы сможете нанести удар по целой вселенной, сэр.

— Тут можно ограничиться любой формой жизни, мистер Тупс!

Буря не стихала уже три недели. Волшебники имели власть над временем Круглого мира, но оно на них влияло, лишь когда они этого хотели.

Нечто, способное управлять погодой, чинило препятствия плаванию «Бигля». Да и вообще оно могло управлять чем угодно, но само не оставляло следов.

Декан в корпусе высокоэнергетической магии наблюдал за ураганом в омнископ.

— Вот что случилось, когда Дарвин сел на корабль в этой вселенной, — объяснял Думминг, настраивая омнископ. — Если бы он этого не сделал, его место занял бы художник, который потом нарисовал много известных картин. Его звали Береженый Дж. Соловей. Вы виделись с его женой.

— Береженый? — переспросил декан, не отрывая взгляда от жуткой бури.

— Сокращенно от Береженного-Богом, — ответил Думминг. — Ребенком его нашли среди обломков корабля, а приемные родители были очень религиозны. И… да… такую погоду они устраивают, когда он на борту.

Картинка в омнископе замерцала.

— Бури нет? — спросил декан, глядя на голубое небо.

— Свежий северо-восточный ветер. Это такое направление на шарообразной планете, сэр. Для цели плавания оно подходит идеально. Вижу, вы надели свою мантию с нашивкой: «Ражден, штоб рунить», сэр.

— У нас же намечается бой, Тупс, — строго ответил декан. — Я уже давно не видел аркканцлера таким сердитым на кого-то, кроме меня. Ты закончил?

— Почти, сэр, — ответил Думминг.

Корпус высокоэнергетической магии выглядел заброшенным. По сути, он таким и был. От Гекса через весь пол тянулись толстые трубы, уходившие на лужайку перед Главным залом Незримого Университета.

Волшебники собирались на войну. Для этого требовались веские причины — они не могли позволить, чтобы какая-то старая вселенная стала ими помыкать. Боги, демоны и Смерть — это одно дело, но у бездушной материи такого права не было.

— А можем ли мы как-нибудь затащить Дарвина сюда? — спросил декан, наблюдая, как Думминг стучал по клавишам на клавиатуре Гекса.

— Вполне вероятно, сэр, — ответил тот.

— А что, если так и сделать, объяснить ему положение, а потом высадить на острове? Можно даже дать ему экземпляр его книги.

Думминг содрогнулся.

— Существует огромное количество причин, которые никоим образом не позволяют исключить такой метод действий из числа невероятно неблаговидных на каком-либо разумном основании, декан, — ответил он, убедившись, что старшие волшебники теряют нить предложений, состоящих более чем из двадцати слов. — И первая из них состоит в том, что он обо всем узнает.

— Можно ещё стукнуть его по голове, — предложил декан. — Или как-нибудь на него повлиять. Да, это здравая мысль, — подтвердил он лишь потому, что она принадлежала ему самому. — Можно усадить его в удобное кресло и прочитать правильную книгу. А у себя дома он проснется и посчитает, что сам это выдумал.

— Но тогда он нигде не побывает, — сказал Думминг.

Он взмахнул рукой, и в воздухе возник разноцветный шарик. Он походил на клубок сверкающих нитей или свернутых вместе радуг.

— О, это мы сможем уладить, — небрежно бросил декан. — Насыплем ему в ботинки песка, в карманы положим вьюрковых перьев… В конце концов, мы же волшебники.

— Это было бы неэтично, декан, — заметил Чудакулли.

— Почему же? Мы ведь Хорошие Парни, разве нет?

— Да, но это зависит от того, что мы делаем и чего не делаем, сэр, — сказал Думминг. — Водить людей за нос против их воли — это определенно не то, что мы должны делать. Приготовьтесь к ускорению, сэр.

— Что ты делаешь, Тупс?

— Я дал Гексу команду создать чаровой символ в условном пространстве Дарвина, — ответил Думминг. — Но чтобы сделать это должным образом, ему придется немного увеличить мощность чудореактора.

— Насколько увеличить? — с подозрением спросил декан.

— Примерно на двести процентов, сэр.

— А это безопасно?

— Вовсе нет, сэр. Гекс, разложение символа через двадцать секунд. Декан, бегите! Бегите, сэр!

Со старой площадки для сквоша донесся звук, который был там все время, но оставался без внимания. А теперь он стал громче. Это было «умм, умм» затухающих чар, каждый из которых высвобождал содержавшуюся в нем магию…

Волшебники способны развивать удивительно высокую скорость.

Думминг и декан добежали до Главного зала за двенадцать секунд — декан даже оказался немного впереди. Однако радужный шар проник туда раньше них и завис над черно-белыми плитами пола.

Зал был забит волшебниками. Сюда прибыли даже группы из отдаленных уголков университета — а это, что называется, не ближний свет. Пространство и время уже давно искривились под воздействием древних магических камней, а в Незримом Университете имелись такие волшебники, которые были бы рады занимать всякие закоулки целыми десятилетиями, если не больше; а к Главному залу и соседним с ним зданиям относились, как колонисты, жившие на далеких материках, могли относиться к своей древней родине. Теперь же удаленные учебные помещения взламывали и их обитателей вытаскивали, а в некоторых печальных случаях даже выметали наружу. Сейчас волшебники, которых Думминг никогда раньше в глаза не видел, толпились в зале и щурились от дневного света.

Немного запыхавшийся, он подбежал к Чудакулли.

— Вы спрашивали карту, сэр, — сказал он.

— Да, Тупс. Не могу же я спланировать кампанию без карты!

— Тогда взгляните наверх, сэр. Вот она!

Воздух на мгновение задрожал, и в нем возникли скрещенные радуги. По затуманенному залу начали петлять застывшие потоки света. Они вращались, сплетались и извивались, не оставляя сомнений, что они существуют не только в четырех привычных измерениях.

— Смотрится красиво, — щурясь, заметил аркканцлер. — Э-э…

— Я надеялся, это поможет нам разобраться с лишними узлами, — сказал Думминг.

— О да, дельная мысль, — признал Чудакулли. — Кому нужны эти неразобранные узлы?

Остальные волшебники глубокомысленно закивали.

— Под этим я подразумевал, — добавил Думминг, — что мы таким образом увидим те точки, в которых наше будущее вмешательство сыграло ключевую роль, если можно так выразиться.

— О-о, — произнес аркканцлер. — А что означает цветная линия?

— Которая из них, сэр?

— Да все!

— Ну, точки, требующие вмешательства человека, отражаются в виде красных кружочков. Те, которые можно поручить Гексу, — в виде белых. Голубые линии — это автор, мм, «Теологии…», а желтые — оптимальная траектория автора «Происхождения…». Зеленая линия означает разрыв между вариантами будущего. Известные нам чаровые помехи фиолетовые, но думаю, это вы уже сегодня уяснили.

— А это что? — спросил декан, указав посохом на красный кружок.

— Нам необходимо убедиться, что он не сойдет на острове Тенерифе, — ответил Думминг. — Из-за морской болезни. Несколько Дарвинов поступили именно так.

Конец посоха переместился на другую точку.

— А это?

— Он должен сойти с корабля на острове Сантьягу. Там он проведет важные наблюдения.

— Увидит, как животные эволюционируют, или вроде того?

— Нет, сэр. Этого нельзя увидеть даже в ту самую минуту, когда они это делают.

— Но мы же видели на Моно-Острове, — возразил профессор современного руносложения. — Даже чуть ли не слышали!

— Да, сэр. Но у нас есть бог эволюции, а боги нетерпеливы. В Круглом мире для эволюции нужно время. Много времени. Дарвин вырос с убеждением, что его вселенная была создана за шесть дней…

— И как я уже говорил, это совершенно верно, — с гордостью заметил декан.

— Да, — сказал Думминг, — но и я уже говорил, что там, внутри, для этого понадобились миллиарды лет. Для нас крайне важно, чтобы Дарвин понял, что эволюция требует долгого времени.

Прежде чем декан успел возразить, Думминг повернулся к сияющему и вращающемуся пучку света.

— Вот в этом месте ему на голову обрушилась мачта в порту Буэнос-Айреса, — указал он. — «Бигль» попал под обстрел. Предполагалось, что пушка выстрелит по нему вхолостую, но по неизвестной причине она оказалась заряжена боевым снарядом. Британцы так возмутились этим случаем, что решили выразить категоричный дипломатический протест. Они отправили военный корабль, чтобы разгромить порт. А вот здесь, в Аргентине, Дарвин убился собственным боласом. Тут его серьезно ранили во время подавления восстания…

— А ему прилично досталось как для человека, который привык собирать цветы и всякие штуки, — с восхищением заметил Чудакулли.

— Послушайте, я вот о чем думаю, — произнес декан. — Эта «наука», она же во всем ищет истину, верно? Так почему бы им её не рассказать?

— То есть ты хочешь рассказать им, что это ты, декан, случайно создал их вселенную, сунув руку в сырой небосвод, который должен был израсходовать лишнюю энергию чарового реактора, — уточнил Чудакулли.

— Согласен, так-то звучит слегка неправдоподобно, но…

— Никакого прямого контакта, декан, мы же договорились, — отрезал Чудакулли. — Мы просто расчистим для него путь. Что там с теми узлами, Тупс? Они мигают.

Думминг посмотрел туда, куда указывал посох аркканцлера.

— А, это каверзный случай, сэр. Там нам предстоит убедиться, что на Эдварда Лоусона, представителя Британии на Галапагосских островах, не свалится метеорит. Гекс говорит, что это следствие очередной злонамеренности. В некоторых вариантах истории это случается всего за несколько дней до его встречи с Дарвином. Помните, сэр, я писал об этом в желтой папке, что принес вам в кабинет сегодня утром? — Думминг вздохнул. — Это человек, который обратил внимание Дарвина на кое-какие интересные особенности.

— Ах да, я об этом читал, — сказал Чудакулли, и его радостный тон выдал, что это было лишь счастливое совпадение. — Похоже, Дарвин был слишком занят, бегая по банановым плантациям, как обезьянка, и не обращал внимания на подсказки?

— Справедливо было бы заметить, что вся его теория естественного отбора созрела лишь после тщательного обдумывания через некоторое время после окончания плавания, сэр, — сказал Думминг, осторожно отвечая на немного другой вопрос.

— А этот парень, Лоусон, так важен?

— Гекс полагает, что да, сэр. Все, с кем встречался Дарвин, в некотором роде важны. И все, что он видел, тоже.

— А потом — бабах! — и на него свалился камень? Я бы сказал, это подозрительно.

— Гекс тоже так сказал, сэр.

— Как же я буду рад, когда мы доставим этого Дарвина на его треклятые острова! — произнес аркканцлер. — Надо будет потом устроить выходной. Ладно, сейчас обращусь к волшебникам. Надеюсь, нам хватит людей, чтобы…

— Э-э… нам недостаточно просто доставить его на острова. Нам ещё нужно будет проследить за ним всю дорогу домой, сэр, — сказал Думминг. — Он проведет в пути примерно пять лет.

— Пять лет? — воскликнул декан. — А я думал, все дело в этих окаянных островах!

— И да, и — в весьма определенном смысле — нет, декан, — ответил Думминг. — Правильнее было бы сказать, что все дело оказалось в них позже. По сути, он пробыл там немногим больше месяца. А путешествие выдалось очень долгим, сэр. Они обогнули весь мир. Простите, что не объяснил. Гекс, покажи нам все варианты истории, пожалуйста.

Изображение отодвинулось назад, и из ниоткуда начало возникать все больше новых пучков и петель, будто полдюжины космических котят играли со звездами вместо шерстяных клубков. Толпа волшебников ахнула от изумления.

Пока пучки ещё сновали над их головами, декан воскликнул:

— Здесь же миллионы этих проклятых штук!

— Нет, декан, — сказал Думминг. — Так только кажется, а на самом деле здесь всего 21 309 важных узлов на данную минуту. Почти со всеми разберется Гекс — он проведет мелкие изменения на квантовом уровне.

Волшебники продолжили всматриваться во вспыхивающие и гаснущие завитки и петли.

— Кому-то очень не хочется, чтобы появилась эта книга, — произнес профессор современного руносложения, освещенный разноцветным сиянием.

— Теоретически этим никто не управляет, — сказал Думминг.

— Но вероятность того, что Дарвин напишет «Происхождение…», тает с каждой минутой!

— Если так подумать, то и вероятность реально происходящего очень мала, — сказал Чудакулли. — Вот возьмем, к примеру, покер. Вероятность получить на руки четыре туза невелика, зато вероятность получить любые четыре карты действительно высокая.

— Хорошо сказано, аркканцлер! — признал Думминг. — Но это нечестная игра.

Чудакулли вышел на середину Главного зала в освещении светящейся карты.

— Джентльмены! — проревел он. — Некоторым из вас уже известно, в чем дело, да? Мы хотим изменить историю Круглого мира! Вернуть ту, которая и так уже должна там быть! Некая сила пытается её уничтожить, джентльмены! А если кто-то хочет предотвратить эту историю, то мы ещё сильнее хотим, чтобы она сбылась! Вы отправитесь в Круглый мир со списком заданий, которые вам предстоит там выполнить! Большинство были составлены настолько просто, что даже волшебники смогут их понять! Ваши задания на завтра, если вы решитесь их принять, вам выдаст мистер Тупс. Если вы не решитесь их принять, то будете уволены! Начинаем на рассвете! Ужин, второй ужин, полуночный полдник, лунатический перекус и ранний завтрак будут поданы в старой трапезной! Второго завтрака не будет! — Под хор возмущений он добавил: — Я заявляю это на полном серьезе, джентльмены!

Глава 12

НЕ ТА КНИГА

Наш вымышленный Чарльз Дарвин гораздо больше похож на «настоящего» — Дарвина из того варианта истории, в котором вы живете, автора «Происхождения…», а не «Теологии…», — чем может показаться на первый взгляд. Он даже выглядит правдоподобнее. Непреодолимая сила рассказия заставляет нас представлять Чарльза Дарвина стариком с бородой и палкой, а также легким, но несомненным сходством с гориллой. Именно так он и выглядел — только в поздние годы. А в юности он был бодрым, здоровым и активно занимался бурной, пусть и не всегда политкорректной деятельностью — как и было положено молодым людям.

Как мы уже знаем, настоящему Дарвину крупно повезло, когда он попал на борт «Бигля» и остался на нем — в итоге это позволило ему вдоволь насладиться геологией кораллового острова Сантьягу. Но в этой версии истории Круглого мира имелись и иные критические узлы, точки вмешательства и чаровые помехи — и волшебникам, стремящимся исправить историю, приходится действовать в отношении таких мелких случайностей с предельной осторожностью.

Например, «Бигль» и вправду был обстрелян из пушки. Когда корабль попытался войти в гавань Буэнос-Айреса в 1832 году, одно из местных сторожевых судов открыло по нему огонь. Дарвин был уверен, что слышал свист ядра над головой, но потом выяснилось, что выстрел был холостым и был произведен в качестве предупреждения. Фицрой, сердито ворча что-то об оскорблениях, нанесенных британскому флагу, продолжил ход, но корабль был остановлен карантинным судном, так как местные власти опасались холеры. Возмутившись этим, Фицрой приказал зарядить все пушки с одной из сторон корабля. Покидая гавань, он направил их все на сторожевое судно, сообщив его экипажу, что если тот ещё хоть раз откроет огонь по «Биглю», он отправит это «гнилое корыто» на дно.

Также Дарвин действительно учился метать болас в пампасах Патагонии. Он любил охотиться на нанду и наблюдать, как гаучо ловят их, заплетая им ноги при помощи болас. Но когда он попытался это повторить, ему удалось лишь заплести собственную лошадь. В тот момент «Происхождение…» могло насовсем исчезнуть из истории, но Дарвин выжил, отделавшись лишь ущемлением своей гордости. Гаучо посчитали данный случай чрезвычайно забавным.

Поучаствовал Чарльз и в подавлении восстания. Когда «Бигль» достиг Монтевидео — это было вскоре после происшествия с пушкой, — Фицрой пожаловался местному представителю Королевского флота Её Величества, и тот тут же отбыл в Буэнос-Айрес на своем фрегате «Друид», чтобы принять извинения. Едва корабль скрылся из виду, как начался мятеж, и чернокожие солдаты захватили центральный форт города. Начальник полиции попросил Фицроя о помощи, и тот отправил отряд из пятидесяти моряков, вооруженных до зубов… и колонну радостно замыкал не кто иной, как Дарвин. Повстанцы мгновенно сдались, а Дарвин даже был разочарован тем, что не прозвучало ни единого выстрела.

Мы не жалели сил, чтобы донести до вас историческую истину — по крайней мере, в той степени, в какой столь весомое свойство, как истина, может присутствовать в столь неосязаемом понятии, как история. Гигантский кальмар, конечно, не считается. Это случилось в другом варианте истории, в котором злонамеренные силы настолько отчаялись, что, используя некое искривление Б-пространства, забрели в «Двадцать тысяч лье под водой».

Но важнейшее сходство между двумя Дарвинами хоть и не выглядит таким интересным, зато играет ключевую роль в нашем рассказе. Настоящий Чарльз Дарвин, как и его вымышленный двойник, начинал писать не ту книгу. Более того, он сочинил целых восемь «не тех» книг. Это были хорошие, весьма достойные книги … представлявшие огромную ценность для науки… ничуть не навредившие его репутации… но в них не было ни слова о естественном отборе, который ученые позже переименовали в «эволюцию». И он вынашивал эту книгу, тем временем занимаясь многими другими темами, о которых стоило написать, пока не понял, что настало её время.

На мысль о писательстве его натолкнул Фицрой. Капитан «Бигля» сам собирался взяться за историю о кругосветном путешествии на основе судового журнала. А заодно решил отредактировать книгу о предыдущем плавании этого же судна — того самого, во время которого капитан Стоукс покончил с собой. Когда «Бигль», направлявшийся на северо-запад из Кейптауна, ненадолго остановился в бразильской Баие и взял курс на северо-восток через всю Атлантику к конечному пункту назначения, Фалмуту, Фицрой предположил, что в основу третьего тома о плавании мог лечь последний дневник Дарвина, посвященный естественной истории, — и это стало бы завершением трилогии.

Возможность стать писателем волновала Дарвина, но и вызывала некоторые опасения. У него уже была идея ещё одной книги, по геологии, о которой он размышлял ещё с момента своего откровения на острове Сантьягу.

Фицрой сразу по прибытии в Англию женился и уехал в свадебное путешествие, успев, однако, положить солидное начало своей книге. Дарвин начал переживать, что со своей медленной скоростью написания затормозит общую работу, но начальный энтузиазм Фицроя вскоре стал затухать. Между январем и сентябрем 1837 года Чарльз трудился изо всех сил, опередил капитана и к зиме уже отправил готовую рукопись в печать. Фицрою понадобилось более года, чтобы его догнать, поэтому работу Дарвина пришлось отложить. Она увидела свет лишь в 1839 году в виде третьего тома «Повестей о топографических плаваниях судов Его Величества «Адвенчер» и «Бигль» в период с 1826 по 1836 год» с подзаголовком «Том третий. Дневник и заметки, 1832–1836 гг.». Несколько месяцев спустя издатели выпустили его отдельно как «Путешествия и исследования в области геологии и естественной истории разных стран, посещенных судном Его Величества «Биглем». Может, это была и не та книга, но работа над ней оказалась очень полезной для мышления самого Дарвина. Она заставила его осмыслить все увиденное. Существовал ли некий основополагающий принцип, который бы все это объяснил?

Следующей стала книга по геологии, в конечном итоге разделенная на три части — о коралловых рифах, вулканических островах и геологии Южной Америки. Она принесла ему научное признание и награду Королевского общества. Теперь Дарвина знали как одного из ведущих ученых страны.

В тот же период он писал более развернутые заметки о трансмутации видов, но по-прежнему не торопился их публиковать. Даже наоборот. Тогдашние политические силы стремились лишить церковь её влияния, а в качестве одного из главных аргументов пытались привести возможность возникновения живых существ без участия Творца. Дарвин, будучи (на том этапе своей жизни) порядочным христианином, решительно отвергал все, что могло связать его с такими людьми. Он не мог публично поддержать идею трансмутации, не рискнув нанести существенный удар по англиканской церкви. Ничто на свете не могло заставить его даже помыслить об этом. Однако его глубокое понимание естественного отбора никуда не делось, и он продолжил развивать его как стороннее увлечение.

Он рассказал о своих догадках друзьям и знакомым среди ученых — в том числе Лайелю и Джозефу Дальтону Гукеру. Последний не стал бездумно её отклонять, а ответил: «Я был бы счастлив услышать, как, по вашему суждению, могли происходить эти изменения, поскольку ни одно из мнений, выраженных по этому поводу к настоящему времени, я не готов счесть удовлетворительным». Позднее он добавил более резко: «Едва ли кто-либо вправе рассуждать о видах, не изучив подробно достаточное их количество». Дарвин прислушался к его совету и принялся искать новые виды, в вопросах которых собирался стать экспертом. В 1846 году он направил последние оттиски своих геологических книг издателю, а потом достал последнюю бутылку с образцами с «Бигля». У горлышка он заметил усоногое ракообразное с архипелага Чонос — морскую уточку.

Это вполне годилось. Не хуже любого другого вида.

Гукер помог Дарвину настроить микроскоп и сделать некоторые предварительные анатомические наблюдения. Дарвин попросил его дать название новому животному, и вместе они решили остановиться на Arthrobalanus^[327]. «Мистер Артробаланус», как они называли его между собой, оказался весьма необычным. «Полагаю, Arthrobalanus совсем не имеет яйцевых капсул! — писал Чарльз. — Его внешний вид всецело обуславливается разложением и сворачиванием заднего пениса». Чтобы разрешить загадку, он достал из бутылки ещё несколько морских уточек и принялся их рассматривать. Теперь он занялся сравнительной анатомией морских уточек и весьма наслаждался практическими опытами. Это было интереснее, чем писать книги.

К Рождеству он решил изучить всех усоногих, которые были известны человеку, — то есть всю группу Cirripedia. Их оказалось довольно много, и пришлось ограничиться теми, которые обитали в Британии. Но их все равно осталось немало, из-за чего это дело отняло у него восемь лет.

Он закончил бы раньше, но в 1848 году заинтересовался их размножением — а это действительно очень своеобразный процесс. Большинство усоногих — гермафродиты и способны принимать любой из полов. Но некоторые виды по старинке делились на самцов и самок. Однако самцы проводили бóльшую часть жизни вложенными вовнутрь самок.

Но это ещё не все: у некоторых из предположительно гермафродитных видов тоже были крошечные самцы, которые неким образом участвовали в процессе воспроизводства.

Дарвин заметно оживился, когда понял, что перед ним — пережиток эволюции, приведшей к постепенному разделению предков гермафродитов на два отдельных пола. Это было «недостающее звено» в размножении усоногих. Он мог восстановить их семейное древо и то, что, по его мнению, он там увидел бы, лишь укрепило бы его веру в естественный отбор. Таким образом получилось, что даже когда он попытался заняться серьезной наукой и стать таксономистом, трансмутация сама настоятельно обратила на себя его внимание. В конечном итоге именно усоногие убедили Дарвина в его правоте относительно трансмутации.

Даже заболев, он все равно продолжал их изучать. В 1851 году опубликовал две книги о них — одну об ископаемых усоногих, для Палеонтологического общества, а вторую о современных, для Королевского общества, а к 1854 году написал к каждой из них по продолжению.

Вот они, восемь «не тех» книг Дарвина:

1839 — «Журнал исследований в области геологии и естественной истории разных стран, посещенных судном Его Величества «Биглем»

1842 — «Строение и распределение коралловых рифов»

1844 — «Геологические наблюдения над вулканическими островами, посещенными во время плавания судна Его Величества «Бигля»

1846 — «Геологические наблюдения над Южной Америкой»

1851 — «Монография ископаемых Lepadidae, или стебельковых усоногих Великобритании»

1851 — «Монография подкласса Cirripedia. Том первый»

1854 — «Монография ископаемых Balanidae и Verrucidae Великобритании»

1854 — «Монография подкласса Cirripedia. Том второй».

И ни намека на трансмутацию видов, борьбу за жизнь или естественный отбор.

Пока удивительным образом все его книги — даже те, что о геологии, — становились ключевыми шагами на пути к работе, которая должна была все расставить по местам. Девятый труд Дарвина должен был стать настоящей бомбой. Он отчаянно хотел написать его, но к тому времени уже решил, что такая публикация была бы слишком опасной.

В науке нередко возникает подобная дилемма — опубликовать и потерпеть провал или не опубликовать и позволить кому-нибудь себя опередить. Можно выбрать либо поистине революционную идею, либо спокойную жизнь — но не то и другое сразу. Дарвин остерегался гласности и опасался, что придание его взглядов огласке навредит церкви. Но ничто так не побуждает ученого, как страх, что кто-нибудь другой обойдет его на финишной прямой. В данном случае этим другим оказался Альфред Рассел Уоллес.

Это был ещё один исследователь Викторианский эпохи, столь же увлеченный естественной историей, как и Дарвин. Но по большей части потому, что это приносило ему доход. В отличие от Дарвина он не был дворянином и не имел самостоятельных доходов. Он был сыном малоимущего юриста^[328], и в четырнадцать лет его отдали в помощники строителя. Вечера он проводил за бесплатным кофе в Зале науки на Тоттенхэм-Корт-Роуд в Лондоне. Это была социалистическая организация, поставившая своей целью свержение частной собственности и крах церкви. Испытания, перенесенные Уоллесом в молодости, развили в нем левые политические взгляды. Он сам оплачивал свои путешествия и зарабатывал на жизнь продажей собранных образцов — бабочек, жуков (торговцы требовали по тысяче маркированных экземпляров на ящик^[329]) и даже птичьих шкурок. Он снаряжал экспедиции в Амазонию в 1848 году и на Малайский архипелаг в 1854-м. Во второй, на Борнео, Уоллес искал орангутанов, и где-то в подсознании у него зародилась мысль о некоторой связи между людьми и крупными обезьянами, и он решил изучить этого возможного предка человека^[330].

В один печальный день на Борнео, когда из-за бушевавшего тропического муссона Уоллес не мог выйти на улицу, он написал научную статью, в которой обрисовал кое-какие непритязательные идеи, только-только пришедшие ему на ум. В итоге её опубликовали в «Анналах и журнале естественной истории» в виде совершенно непримечательной статьи, посвященной «появлению» видов. Лайель, зная о тайном интересе Дарвина к такого рода вопросам, обратил его внимание на статью, и Чарльз начал читать. Затем другой друг Дарвина по переписке, Эдвард Блит, прислал ему из Калькутты аналогичную рекомендацию. «Что вы думаете о статье Уоллеса в «Анн. Ж. Е. И.»? Хороша! В общем и целом!» Дарвин встречался с Уоллесом незадолго до экспедиции последнего — только не помнил, какой именно, — и понимал, что его статья в «Анн. Ж. Е. И.» содержала полезные идеи о связях между похожими видами. Особенно те, что касались роли географии. Но также он чувствовал, что статья не вносила ничего нового, и отметил это в одном из своих дневников. Как бы то ни было, Дарвину показалось, что Уоллес все же говорил о сотворении, а не об эволюции. Но все равно написал ему письмо с пожеланием продолжать развивать эту теорию.

Это была Очень Плохая Идея.

Побуждаемый Лайелем и прочими, кто утверждал, что задержка позволила бы другим приписать себе все заслуги, Дарвин начал работать над более сложными эссе на тему естественного отбора, однако по-прежнему колебался насчет публикации. Все переменилось в один миг в июне 1858 года, когда почтальон принес ему ошеломительную новость. Это было двадцатистраничное письмо от Уоллеса, присланное с Молуккских островов. Тот прислушался к совету Дарвина, и это привело его к очень похожей теории. В самом деле — очень похожей.

Вот беда! Дарвин объявил, что труд всей его жизни «разбит вдребезги». «Ваши слова в полной мере сбылись», сообщил он Лайелю. Чем больше он углублялся в чтение записей Уоллеса, тем больше мысли, изложенные в них, казались ему близкими к его собственным. «Даже если бы Уоллес располагал моей рукописью 1842 года, то не смог бы составить лучший её конспект!» — жаловался он Лайелю в своем письме.

Невозмутимые викторианцы вскоре посчитали, что и Уоллес, и Дарвин выжили из ума — причём в случае с первым это было недалеко от истины: он страдал от малярии, когда сочинял письмо Дарвину. Будучи настоящим социалистом, Уоллес не доверял суждениям Мальтуса, считавшего, что количество ресурсов в мире растет линейно, а численность популяции — экспотенциально, и что в конечном итоге населения станет так много, что оно не сможет пропитаться. Социалисты верили, что человеческая изобретательность способна бесконечно оттягивать это событие. Но к 1850-м годам даже они начали относиться к допущениям Мальтуса с бóльшим одобрением; как-никак, угроза перенаселения была прекрасным поводом для распространения контрацепции, что имело явный смысл для каждого истинного социалиста. В полузабытьи от лихорадки Уоллес размышлял об увиденном им огромном многообразии видов, поражаясь, как оно согласуется с идеями Мальтуса, и, сложив два и два, понял, что селекция животных могла проходить и без селекционера.

Как выяснилось, он весьма расходился во взглядах с Дарвином. Уоллес считал, что основное селекционное давление было обусловлено стремлением выжить в неблагоприятной среде — при засухе, буре, наводнении и тому подобном. Дарвин же судил о селективном механизме более прямолинейно, полагая, что его суть состояла в соревновании между самими организмами. А вовсе не в «окровавленных зубах и когтях», которыми Теннисон наделил природу в своем стихотворении «In Memoriam» в 1850 году — хотя когти тоже были наготове, а на зубах явно просматривалось нечто розоватое. По мнению Дарвина, среда была фоном с ограниченными ресурсами, но животные сами выбирали, кого съесть в соревновании за эти ресурсы. Политические убеждения Уоллеса помогли ему выявить цель естественного отбора — «претворить в жизнь совершенного человека». Дарвин не стал даже рассуждать об этом утопическом бреде.

Уоллес ничего не писал о публикации своей теории, но Дарвин посчитал себя обязанным посоветовать ему сделать это. Тогда создавалось впечатление, будто Чарльз лишь усугубляет свою Очень Плохую Идею, но вселенная в тот раз проявила к нему милость. Лайель в поисках компромисса предположил, что оба ученых могли бы опубликовать свои открытия одновременно. Дарвин обеспокоился тем, что это будет выглядеть так, будто он подстроился под теорию Уоллеса, боясь остаться в забвении. Но в итоге он препоручил переговоры Лайелю и Гукеру, а сам умыл руки.

К счастью, Уоллес оказался истинным джентльменом (несмотря на свое происхождение) и согласился, что поступить каким-либо иным образом было бы нечестно по отношению к Дарвину. Он не знал, что Дарвин работал над этой же теорией долгие годы и не хотел — да боже упаси! — украсть труд у столь выдающегося ученого. Дарвин быстро составил краткое изложение своей работы, и Гукер с Лайелем включили две статьи в график Линнеевского общества, сравнительно новой организации, занимающейся вопросами естественной истории. Оно готовилось уйти на перерыв на лето, но в последнюю минуту совет назначил внеплановое собрание, и две статьи были зачитаны в установленном порядке перед аудиторией в тридцать членов общества.

Как они к ним отнеслись? Позднее президент общества сообщил, что 1858 год выдался скучным и не «отмеченным ниодним поразительным открытием, которое, так сказать, совершило бы переворот в нашей области науки».

Ну и ладно. Теперь страх Дарвина вызвать разногласия потерял актуальность, поскольку кот уже вылез из мешка и его никак нельзя было затолкать обратно. Да, когда это случилось, никаких разногласий не возникло. Встреча Линнеевского общества прошла в спешке, и его члены расходились, ворча себе под нос, что им стоило бы возмутиться такими богохульными идеями… но все же недоумевали, почему столь почтенные (и почетные) господа, как Гукер и Лайель, посчитали эти статьи такими ценными.

Но кое-кому их идеи запали в душу. Так, вице-президент поспешил изъять все упоминания о неизменяемости видов из статьи, над которой работал в тот момент.

Теперь, когда Дарвин был вынужден раскрыться, ему нечего было терять из-за публикации книги, которую он ранее решил не писать и которая все равно не выходила у него из головы. Чарльз вознамерился написать крупный, многотомный трактат с обширными ссылками на научную литературу для проверки каждого аспекта своей теории. Он собирался дать ему название «Естественный отбор» (осмысленно ли он ссылался здесь на «Естественную теологию» Пейли?). Но время поджимало, и он лишь подправил ранее написанные эссе, сменив название на «Происхождение видов и разновидностей путем естественного отбора». Затем, следуя настоятельному совету своего издателя, Джона Мюррея, убрал слова «и разновидностей». Первый тираж в 1250 экземпляров поступил в продажу в ноябре 1859 года. Один из них Дарвин отправил Уоллесу с припиской: «Одному Богу известно, как это воспримет общественность».

На деле же тираж был распродан ещё до публикации. На те 1250 экземпляров поступило свыше 1500 предварительных заказов, и Дарвин поспешил начать работу над правками для второго издания. Чарльз Кингсли, автор «Детей вод», сельский проповедник и христианский социалист, настолько проникся книгой, что написал благодарность: «Верить в замысел Божий, в то, что Он создал первичные формы, способные к саморазвитию, столь же благородно… как и верить в то, что Он нуждался в чистом вмешательстве, чтобы восполнить те lacunas^[331], которые Сам и создал». Из-за своих социалистических убеждений Кингсли слыл кем-то вроде отщепенца, поэтому похвала от него была равносильна глотку из отравленной чаши.

Отзывы читателей, непоколебимых в христианской вере, оказались решительно менее лестными. Даже несмотря на то, что в «Происхождении…» почти не упоминается человек, все типичные жалобы касались связи людей и обезьян, а также оскорблений Бога и Его церкви. Сильнее всего обозревателей раздражало то, что книгу покупали обычные люди. Забавы с радикальными идеями считались привычным делом для высших слоев общества — они расценивались как вожделенные шалости, совершенно безвредные для молодых людей (но, разумеется, не для дам), однако если такие взгляды будут приняты в народе, это нарушит заведенный порядок вещей. Во имя всего святого, книгу продавали даже пригоражанам за станцией Ватерлоо! Её необходимо было запретить!

Слишком поздно. Мюррей был готов напечатать 3000 экземпляров второго издания, и едва ли эти разногласия могли сказаться на продажах. А люди, мнением которых Дарвин особенно дорожил — Лайель, Гукер и антирелигиозный «евангелист» Томас Генри Гексли, — находились под впечатлением от книги и были убеждены в его правоте. И если Чарльз держался в стороне от общественных обсуждений, то Гексли охотно в них вступал. Он твердо защищал позиции атеизма, и «Происхождение…» стало для него точкой опоры. Конечно, радикальные атеисты восприняли книгу положительно: им было достаточно уже общего посыла и её научной весомости — подробности их мало интересовали. Хьюитт Уотсон нарек Дарвина «величайшим революционером века в области естественной истории».

Во введении в «Происхождение…» Дарвин начал рассказывать читателям о предпосылках своего открытия:

Путешествуя на корабле Его Величества «Бигль» в качестве натуралиста, я был поражен некоторыми фактами, касавшимися распределения органических существ в Южной Америке, и геологическими отношениями между прежними и современными обитателями этого континента. Факты эти, как будет видно из последних глав этой книги, кажется, освещают до некоторой степени происхождение видов — эту тайну из тайн, по словам одного из наших величайших ученых. По возвращении домой я в 1837 году пришел к мысли, что, может быть, что-либо можно сделать для разрешения этого вопроса путем терпеливого собирания и обдумывания всякого рода фактов, имеющих хотя бы какое-нибудь к нему отношение^[332].

После потока извинений за нехватку места и времени для написания более исчерпывающего труда, чем этот том объемом в 150 000 слов, Дарвин переходит к краткому изложению своей основной идеи. Писатели научных книг, как правило, сходятся на мысли, что обсуждением ответа на вопрос чаще всего не обойтись и возникает необходимость объяснить и сам вопрос. Разумеется, это положено делать в первую очередь. В противном случае читатели не смогут оценить контекст, к которому относится ответ. Дарвин четко следовал этому принципу, на что и указал далее:

…Вполне мыслимо, что натуралист, размышляющий о взаимном сродстве между органическими существами, об их эмбриологических отношениях, их географическом распространении, геологической последовательности и других подобных фактах, мог бы прийти к заключению, что виды не были созданы независимо одни от других, но произошли, подобно разновидностям, от других видов. Тем не менее подобное заключение, хотя бы даже хорошо обоснованное, оставалось бы неудовлетворительным, пока не было бы показано, почему бесчисленные виды, населяющие этот мир, изменялись таким именно образом, что они приобретали то совершенство строения и взаимоприспособления, которое справедливо вызывает наше изумление.

Мы уже видим кивок в сторону Пейли: «совершенство строения» — это явная отсылка к доводам о часах и часовщике, а фраза «не были созданы независимо одни от других» показывает, что Дарвин не принимает сделанного им заключения. Здесь же мы видим кое-что, характеризующее «Происхождение…» в целом, — стремление Дарвина признать проблемы своей теории. Снова и снова он приводит вероятные возражения — не подставные, от которых можно в два счета отбиться, но серьезные доводы, требующие глубоких размышлений. Не раз он делает вывод, что прежде чем устранить эти возражения, необходимо ещё многое узнать. Пейли, к своей чести, поступал таким же образом, хотя и не заходил дальше признания своего неведения: он просто знал, что прав. Дарвин, будучи настоящим ученым, не только испытывал сомнения — он делился ими с читателями. Он не смог бы разработать свою теорию, если бы не был способен выявить слабости гипотез, на которые опирался.

К тому же он, несомненно, дает понять, что его работа служит дополнением к более ранним размышлениям о «трансмутации». А именно: он обнаружил механизм изменения видов. В откровенном выявлении собственных недостатков есть свои преимущества: это дает право говорить о недостатках других. Затем Дарвин поясняет, что это за механизм. Виды, как мы знаем, изменчивы — одомашнивание диких видов, таких, как куры, коровы и собаки, служит этому наглядным примером. Хоть оно и является следствием намеренной селекции, проведенной человеком, но открывает путь к селекции, которую природа проводит без участия человека:

Затем я перейду к изменчивости видов в естественном состоянии… Мы будем, однако, в состоянии обсудить, какие условия особенно благоприятствуют изменениям. В следующей главе будет рассмотрена Борьба за существование, проявляющаяся между всеми органическими существами во всем мире и неизбежно вытекающая из их [способности] размножаться в геометрической прогрессии с высоким коэффициентом… Этот основной предмет — Естественный Отбор — будет подробно рассмотрен в четвертой главе; и мы увидим тогда, каким образом Естественный Отбор почти неизбежно вызывает Вымирание менее совершенных форм жизни и приводит к тому, что я назвал Расхождением признаков.

В следующих четырех главах он обещает привести «наиболее очевидные и самые существенные затруднения, встречаемые теорией», среди которых выделяется вопрос о том, как простой организм или орган может превратиться в значительно более сложный — ещё один кивок в сторону Пейли. И заканчивает введение высокопарным тоном:

…Я нимало не сомневаюсь… что воззрение, до недавнего времени разделявшееся большинством натуралистов и бывшее также и моим, а именно, что каждый вид был создан независимо от остальных, — ошибочно. Я вполне убежден, что виды изменчивы и что все виды, принадлежащие к тому, что мы называем одним и тем же родом, прямые потомки одного какого-нибудь, по большей части вымершего, вида… И далее, я убежден, что Естественный Отбор был самым важным, но не исключительным, фактором изменения.

Теория Дарвина о естественном отборе — вскоре его стали называть эволюцией^[333] — по своей сути прямолинейна. Большинство людей думает, что понимает её, но её простота обманчива, а тонкости легко недооценить. Многие типичные замечания к теории эволюции вытекают из распространенных заблуждений, а не из того, в чем на самом деле заключается теория. Нестихающие научные споры о деталях часто ошибочно принимаются за их расхождение с общими принципами — и причиной тому излишне наивные взгляды на развитие науки и неверное толкование понятия «знания».

Если говорить вкратце, то теория Дарвина заключается в следующем:

1. Организмы, даже те, что принадлежат к одному виду, изменчивы. Одни из них крупнее других, вторые — активнее, третьи — симпатичнее.

2. Эта изменчивость до определенной степени наследственна и передается потомкам.

3. Несдержанный рост популяции может быстро исчерпать ресурсы планеты, а значит, что-то его все же сдерживает, и это что-то — борьба за ограниченные ресурсы.

4. Таким образом, организмы, выживающие, чтобы дать потомство, с течением времени будут изменяться в сторону повышения вероятности своего выживания и продолжения рода — этот процесс называется естественным отбором.

5. Медленные, но непрерывные изменения за долгое время способны приводить к существенным различиям.

6. Это долгое время поистине долгое — сотни миллионов лет, а то и больше. Поэтому к настоящему моменту различия могли стать огромными.

Сложив эти шесть составляющих вместе, довольно легко можно сделать вывод о том, что новые виды способны возникнуть без вмешательства Бога — при условии, что мы сумеем подтвердить каждую из составляющих.

Даже при том, что различные виды кажутся почти неизменными — например львы, тигры, слоны, бегемоты или ещё кто-нибудь, — вполне очевидно, что с течением времени они в принципе способны меняться. Только мы этого не замечаем, потому что изменения происходят сравнительно медленно. Но тем не менее происходят. На примере дарвиновых вьюрков мы убедились, что эволюционные изменения могут быть заметными и за несколько лет, а в случае с бактериями — даже дней.

Как в дни Дарвина, так и сегодня, самым очевидным свидетельством изменчивости видов являлось одомашнивание животных — овец, коров, свиней, собак, кошек…

…и голубей. Дарвин, будучи членом двух лондонских клубов любителей голубей, многое о них знал. Каждому голубятнику известно, что с помощью селективного скрещивания различных комбинаций самцов и самок можно выводить «разновидности» голубей с определенными особенностями. «Разнообразие пород поистине изумительно», писал Дарвин в первой главе «Происхождения…». Английский карьер отличается широким расщепом рта, большими ноздрями, удлиненными веками и длинным клювом. Короткоклювый турман обладает плотным, как у вьюрка, клювом. Обыкновенный турман летает очень высоко, тесной стаей и отличается своеобразной привычкой падать с высоты. Испанский или римский голубь — очень крупный, с длинным клювом и большими ногами. Индейский или польский голубь похож на карьера, но имеет короткий и широкий клюв. Дутыш может надувать зоб и выпячивать грудь. У голубя-чайки короткий клюв и ряд взъерошенных перьев на груди. У якобинского голубя взъерошенных перьев так много, что они образуют капюшон у него на шее. Ещё есть трубач, пересмешник, трубастый голубь… Это не отдельные виды: они могут скрещиваться и производить жизнеспособные «гибриды» — помеси.

А о неимоверном разнообразии пород собак известно так широко, что мы даже не станем приводить примеры. Дело даже не в том, что они превоходно поддаются скрещиванию, а в том, что люди, занимающиеся их разведением, проявляют необычайную активность и воображение. Для любой задачи, которую только может выполнять собака, уже выведена отдельная порода. И опять же, все они относятся к виду собак, а не к новым (пусть и родственным) видам. Почти все они могут скрещиваться; за исключением случаев со значительной разницей в размерах, хотя эту трудность можно решить искусственным оплодотворением. Собачья сперма оплодотворяет собачью яйцеклетку, и в результате получается собака — вне зависимости от породы. Поэтому породистым псам и нужна родословная — чтобы подтвердить чистоту происхождения. Если бы разные разновидности собак принадлежали к разным видам, в этом не было бы необходимости.

В наше время уже известно, что кошки поддаются скрещиванию не хуже, но пока их заводчики занимаются только экзотическими породами. То же можно сказать и о коровах, свиньях, козах, овцах… а о цветах? Число разновидностей садовых цветов просто безмерно.

Исключая гибридов, заводчик может сохранять отдельные разновидности на протяжении многих поколений. Дутыши скрещиваются с дутышами, чтобы рождать (значительную долю) дутышей. Карьеров случают с карьерами, чтобы получить (в основном) карьеров. Основы генетики, о которых ни Дарвин, ни его современники ничего не знали, достаточно сложны, и гибриды иногда появляются даже при скрещивании породистых особей — так, например, у кареглазых родителей может родиться голубоглазый ребенок. Поэтому голубятникам приходится устранять этих гибридов.

Само по себе существование этих помесей не объясняет способности новых видов появляться по собственному желанию. Разновидности — это не виды, и к тому же здесь очевидна роль указующего перста селекционера. Но они ясно дают понять, что изменчивость в пределах одного вида очень велика. Причём настолько, что можно легко представить возможность выведения совершенно новых видов за достаточно долгое время с помощью селекции. А исключение гибридов позволяет сохранять разновидности из поколения в поколение, а стало быть, можно утверждать о том, что признаки (на языке биологии здесь подразумеваются их отличительные особенности) наследственны (а это на том же языке означает, что они способны передаваться из поколения в поколение). Так Дарвин получил свою первую составляющую — наследственную изменчивость.

Со следующей проще (хотя в некоторых кругах она вызывает споры). Это время. Много-много времени, Глубокое время, как говорят геологи. Не пара тысяч, а миллионы, десятки миллионов… миллиарды лет (хотя викторианцы так далеко не заходили). Идея Глубокого времени, как мы отмечали ранее, противоречит библейской хронологии архиепископа Ашшера, из-за чего до сих пор оспаривается определенными христианскими фундаменталистами, которые странным образом решили отстаивать свою позицию на слабейшем грунте, несмотря на полное отсутствие какой-либо необходимости в этом. Глубокое время подтверждается столькими доказательствами, что преданному фундаменталисту остается лишь верить в то, что его Господь умышленно пытается его обмануть. Хуже того: если мы не верим собственным глазам, то не можем поверить и в видимые признаки «творения» в живых существах. Мы вообще ничему не можем верить.

Изучая осадочные породы, Лайель пришел к выводу, что возраст Земли должен составлять много миллионов лет. Такие породы, как известняк и песчаник, откладывались слоями либо под водой в виде ила, либо в пустынях в виде скоплений песка. (Независимым свидетельством данных процессов служат окаменелости, найденные в этих породах.) Определив скорость, с которой они скапливались, и сопоставив её с толщиной известных залежей осадочных пород, Лайель сумел подсчитать время, которое потребовалось для отложения этих слоев. Метровый слой образовывался примерно за 1000–10 000 лет. Но меловые скалы на южном берегу близ Дувра достигали в толщину сотен метров. Выходит, этим отложениям сотни тысяч лет, а это лишь один из многочисленных слоев, составляющих геологический разрез — историческую последовательность пород.

Сегодня мы имеем и многие другие доказательства огромного возраста нашей планеты. Скорость распада радиоактивных элементов, которую сейчас можно измерить и экстраполировать в прошлое, в целом согласуется с результатами анализа пород. Скорость движения материков вместе с пройденными ими расстояниями также отвечает другим оценкам. Известно, что Индия некогда была объединена с Африкой, но откололась около 200 миллионов лет назад и, пройдя весь путь к своему нынешнему положению, примкнула к Азии 40 миллионов лет назад, в результате чего образовались Гималаи.

Когда материки удаляются друг от друга — чем сейчас занимаются Африка и Южная Америка или Европа и Северная Америка, — новые материальные формы вытекают на дно океана из мантии и образуют огромные срединно-океанические хребты. Породы в этих хребтах содержат сведения об изменениях магнитного поля Земли, «застывшие» при их охлаждении. Они свидетельствуют о многократных повторениях изменения полярности поля. Иногда «северный» магнитный полюс находился в северной части планеты, как сейчас, но его полярность периодически менялась, и магнитный полюс на севере становился «южным». Математические модели магнитного поля Земли показывают, что это происходит, грубо говоря, раз в пять миллионов лет. Подсчитайте, сколько раз менялась полярность по срединно-океаническим хребтам, умножьте на пять миллионов… и снова числа примерно сходятся. А после тщательных проверок и обсуждений экспертами скорректированные числа сходятся ещё ближе.

Гранд-Каньон представляет собой глубокий разрез породы толщиной в 1,6 километра. Выбирайте сами. Вы можете поверить породам, которые говорят: потребовалось очень много времени, чтобы отложить эти скалы, и ещё немало — пусть и поменьше — чтобы наполнить реку Колорадо и размыть их. Или же вы можете прислушаться к книге, которая до недавних пор находилась в разделе «Наука» в книжном магазине в Гранд-Каньоне, пока многие ученые не пожаловались, и признать Гранд-Каньон свидетельством Всемирного потопа. Первый выбор обоснован множеством доказательств и геологических фактов. Второй — это великолепное испытание веры, потому что он не обоснован ничем. Потоп, длившийся всего сорок дней, никак не мог образовать такую геологическую формацию. Чудо? В таком случае и пустыню Сахару можно с равным успехом предъявлять в качестве свидетельства Всемирного потопа, чудесным образом не образовавшего глубокого ущелья. Поверив в чудеса, вы уже не сможете строить логическую цепь рассуждений.

Как бы то ни было, вторая составляющая — это Глубокое время. Поскольку изменения организмов, как полагал Дарвин, происходят весьма степенно, для появления совершенно новых видов требуется огромное количество времени. Но даже Глубокого времени вкупе с наследственной изменчивостью недостаточно для организованных, последовательных изменений, необходимых для возникновения новых видов. Для того чтобы они появились, нужна причина — а также возможность и время. Дарвин, как мы уже увидели, нашел свою причину в предположении Мальтуса о том, что несдержанный рост численности популяции экспотенциален, в то время как рост количества ресурсов линеен. А за длительное время экспотенциальный рост всегда обгоняет линейный.

Если первое утверждение более-менее верно, то второе весьма спорно. Ключевым здесь является слово «несдержанный», и численность популяции на самом деле растет по экспоненте только при наличии достаточного количества доступных ресурсов. Как правило, рост ускоряется, когда численность популяции мала, и спадает при её возрастании. Но в случае большинства видов двое родителей (давайте будем говорить только о раздельнополых видах) производят большее количество потомков. Самка скворца за свою жизнь откладывает около 16 яиц, значит, при «несдержанном» росте популяция скворцов будет увеличиваться в 8 раз с каждым поколением. В этом случае планета давно была бы доверху забита скворцами. Но из этих 16 потомков 14 (в среднем) в силу разных обстоятельств не оставляют потомства — чаще всего кто-то успевает их съесть раньше времени. Лишь двое становятся родителями. Самка лягушки способна откладывать за свою жизнь 10 000 яиц, и почти все они погибают всякими нелепыми способами, прежде чем становятся родителями; самка трески откладывает около 40 миллионов икринок, которые становятся звеном пищевой цепи — и лишь две из них оставляют потомство. В данном случае множитель при «несдержанном» росте составил бы 20 миллионов за одно поколение. Несдержанный рост нельзя и рассматривать как реальную возможность.

Мы полагаем, что Мальтус обращался к линейному росту количества ресурсов по несколько неразумной причине. В школьных учебниках Викторианской эпохи выделялось два основных типа последовательностей: геометрическая (экспотенциальная) и арифметическая (линейная). Было и множество других возможностей, но в учебники они не попадали. Приписав геометрическую прогрессию популяции, Мальтусу осталось лишь связать ресурсы с арифметической. Он никак не основывался на реальной скорости роста — только на том, что она была медленнее экспотенциальной. На примере скворцов видно, что бóльшая часть потомства погибает, не успев размножиться — в этом и суть.

Учитывая, что большинство молодых скворцов не становятся родителями, возникает вопрос: а которые из них становятся? Дарвин полагал, что выживают и оставляют потомство те, кто лучше приспособлен к выживанию, — и это логично. Если из двух скворцов один лучше умеет находить еду или хвататься за неё, то вполне очевидно, у которого из них больше шансов на успех при ограниченных ресурсах. Лучшему может и не повезти, если его съест ястреб; но в среднем по популяции выживают именно те скворцы, которые лучше приспособлены.

Процесс «естественного отбора», по сути, играет роль внешнего селекционера. Он отбирает определенные организмы и устраняет остальных. Этот выбор не происходит сознательно — потому что нет ни сознания, которое его совершает, ни определенной заранее цели. Тем не менее конечный итог очень похож на следствие сознательного выбора. Главное отличие состоит в том, что естественный отбор происходит разумно, в то время как селекция человеком может приносить нелепые результаты (пример — собаки с приплюснутыми мордами, которые могут дышать лишь с трудом). Вследствие разумного выбора получаются разумные животные и растения, которые прекрасно приспосабливаются к выживанию в любой среде, в которой стали меняться благодаря естественному отбору.

Это похоже на выведение новых разновидностей голубей, только без участия человека. Естественный отбор использует ту же изменчивость разновидностей, что и голубятники. Он совершает выбор, основываясь не на каких-либо прихотях, а на способности к выживанию (в некоторой среде). Обычно он происходит гораздо медленнее, чем при вмешательстве человека, но шкала времени настолько велика, что эта медлительность не играет большой роли. Наследственная изменчивость в сочетании с естественным отбором и Глубоким временем неизбежно приводит к происхождению видов.

Природа все делает сама. Ей не нужно каких-то особых актов творения. Хотя это ещё не значит, что этого особого творения не было, — просто устраняет логический императив на сей счет.

Пейли ошибался.

Часам не нужен часовщик.

Они могли создать себя сами.

Глава 13

БЕСКОНЕЧНОСТЬ — МУДРЕНАЯ ШТУКА

Было всего полшестого утра — слишком поздно для перекуса и слишком рано для раннего завтрака. Пробегая в сером тумане, аркканцлер Чудакулли заметил, что в Главном зале горел свет. С напускным видом — на случай, если Думминг привел туда студентов, — он распахнул дверь.

В зале действительно оказалось несколько студентов. Один из них спал под краном кофеварки.

Думминг Тупс все ещё стоял на стремянке, размахивая руками вокруг шкалы времени.

— Что-нибудь выходит, Тупс? — спросил Чудакулли, продолжая бег на месте.

Думминг от неожиданности с трудом удержал равновесие.

— Э-э… в общем, да, прогресс есть, сэр, — ответил он и спустился.

— Кусочек большого дела, да? — продолжал аркканцлер.

— Да, и достаточно трудного, сэр. Но мы закончили с инструкциями. Уже почти все готово.

— Вот это я понимаю! Зададим им жару, а? — подзадорил его Чудакулли, ударяя кулаком по воздуху.

— Вполне возможно, сэр, — зевнул Думминг.

— Тупс, пока я тут бегал, стал по привычке размышлять, — начал Чудакулли.

«Сейчас точно начнет рассказывать про глаз, — подумал Думминг. — Я в них теперь хорошо разбираюсь, но потом же спросит про ос-наездников, а это уже будет задачка. Потом спросит, как именно происходит эволюция и имеет ли бог к ней отношение. Потом спросит, как можно из комочка в океане получить человека с помощью всего лишь солнечного света и времени? И ещё, наверное, спросит: если люди понимают, что они люди, то знали ли комочки, что они комочки? Какой комочек вообще может такое знать? Откуда взялось сознание? Было ли оно у больших ящеров? Зачем оно нужно? И как у них было с воображением? Даже если я смогу придумать какие-нибудь ответы на все это, он скажет: слушай, Тупс, у тебя наготове куча таких точных ответов, и даже если я тебя спрошу, как из Большого взрыва получились черепахи, ложки и Дарвин, ты придумаешь что-то ещё более точное. Но как это все произошло? Кто всем этим заправляет? Почему ничего не взрывается? «Теология видов» представляется очень правильной, если…»

— Ты в порядке, Тупс?

До него дошло, что аркканцлер смотрит на него со странным беспокойством.

— Да, сэр. Просто немного устал.

— Просто у тебя губы шевелились.

Думминг вздохнул.

— Так о чем вы там подумали, сэр?

— В этом плавании, значит, выживает много Дарвинов, верно?

— Да. Бесконечное число.

— Ну, в таком случае… — начал аркканцлер.

— Но Гекс же сказал, что это бесконечное число намного меньше, чем число Дарвинов, которые не выживают, — прервал его Думминг. — И даже меньше, чем бесконечное число Дарвинов, которые не отправляются в плавание. И Дарвинов, которые вообще не рождаются…

— Бесконечное? — переспросил Чудакулли.

— Как минимум, — ответил Думминг. — Впрочем, в этом есть своя положительная сторона.

— Рассказывай, Тупс.

— В общем, сэр, как только «Происхождение…» опубликуют, количество вселенных, в которых оно появляется, тоже становится бесконечным за бесконечно малый промежуток времени. Так что если он напишет книгу хоть однажды, она мгновенно появится в несчетных миллиардах смежных вселенных.

— В бесконечном количестве, полагаю? — догадался Чудакулли.

— Да, сэр. Уж не обессудьте. Бесконечность — мудреная штука.

— Да, например, нельзя представить её половину.

— Верно. Ведь это и не число вовсе. И нельзя начать с единицы и досчитать до неё. В этом и загвоздка, сэр. Гекс прав, самое странное число в мультивселенной не бесконечность, а один. Только один Чарльз Дарвин напишет «Происхождение видов»… и это невероятно!

Чудакулли присел.

— Я буду чертовски рад, когда он её напишет, — проговорил он. — Мы разберемся со всеми этими узлами, вернем его обратно, и я лично вручу ему перо.

— Э-э… это не случится мгновенно, сэр, — сказал Думминг. — Он к ней не приступал, пока не вернулся домой.

— Справедливо, — согласился Чудакулли. — На корабле-то писать — дело мудреное.

— Он сначала долго её обдумывал, — сказал Думминг. — Я об этом уже говорил.

— Сколько?

— Около двадцати пяти лет, сэр.

— Сколько-сколько?

— Сначала он хотел удостовериться, сэр. Проводил исследования, отправлял письма — много писем. Хотел узнать все обо… всем — шелкопрядах, овцах, ягуарах… Хотел убедиться, что он прав. — Думминг пролистал бумаги в своем планшете. — А вот это меня заинтересовало. Это отрывок письма, которое он написал в 1857 году. В нем говорится: «какой скачок от четко обозначенного многообразия, следующего по естественным причинам, к видам, вызванным особым деянием десницы Божьей».

— Это автор «Происхождения…» написал? Больше похоже на «Теологию…».

— Он готовился сделать большое дело, и это его беспокоило, сэр.

— Я читал «Теологию…», — сказал Чудакулли. — Хоть и не всю, конечно. Очень неглупая книга.

— Да, сэр.

— Я хочу сказать, если бы мы не наблюдали за миром с самого первого дня, то подумали бы…

— Я понял, что вы имеете в виду. Думаю, поэтому «Теология…» и стала такой популярной. Дарвин, в смысле, наш Дарвин думал, что никакой бог не мог создать так много разных морских уточек. Это было бы расточительством. Он думал, что совершенная сущность не стала бы этим заниматься. Но другие Дарвины, религиозные, говорили, что как раз в этом и заключается вся суть. Они считали, что человечество должно стремиться к совершенству. Как и царства животных и растений. Выживание Достойных — вот как они это называли. Они не были созданы совершенными, но у них было врожденное… э-э… стремление достичь этого совершенства. Они могли эволюционировать. И это было хорошо. Это означало, что они становились лучше.

— Звучит логично, — согласился Чудакулли. — По логике бога уж точно.

— Плюс все эти истории об Эдемском саде и конце света, — добавил Думминг.

— Кажется, эту главу я пропустил, — сказал аркканцлер.

— В общем, сэр, это примитивная сказка о золотом веке в начале времён и ужасном уничтожении мира в конце, изложенная в интересной форме. Дарвин считал, что летописцы древности все напутали. Как с троллями, понимаете? Они думают, что прошлое ждёт их впереди, потому что видят его. Ужасное уничтожение на самом деле было рождением мира…

— А, ты имеешь в виду раскаленные камни, столкновения планет и тому подобное?

— Именно. А в конце, как показывает опыт, соберутся совершенные животные и растения и придут в совершенный сад, принадлежащий богу.

— Чтобы их наградили что ли? Чтобы вручили призы и выставили оценки?

— Возможно, сэр.

— Вроде вечного пикника?

— Он описывал это иначе, но думаю, да.

— А что будет с совершенными осами? — спросил Чудакулли. — От них же никуда нельзя деться, сам знаешь. И с муравьями.

Думминг был к этому готов.

— По этому вопросу было много споров, — сказал он.

— И каков итог? — спросил аркканцлер.

— Решили, что эта тема, о которой можно много спорить, но земные суждения здесь не применимы.

— Ха! И Дарвин пронес все это через священников?

— О да. По крайней мере, через большинство из них, — ответил Думминг.

— Но он же перевернул весь их мир с ног на голову!

— Эмм, это все равно бы произошло, сэр. Но в данном случае бог не потерял свое место. Люди давно думали, как доказать, что их мир на самом деле очень стар, что дно океанов когда-то было вершинами гор, что все те странные животные действительно жили давным-давно. Многие тогда уже приняли мысль об эволюции. Идея естественного отбора, как её называл Дарвин, эволюционировала сама по себе и просто витала в воздухе. Она представляла большую угрозу, ведь в «Теологии видов» говорилось о существовании Плана. Обширного, божественного Плана, рассчитанного на миллионы лет! Он включал даже все о самой планете! Ту неразбериху с вулканами и затоплением земель, в которых заключалась эволюция мира, понимаете? Мира, где возникли почва и подходящая атмосфера, доступные минералы и моря, полные рыбы…

— Другими словами, мира для людей.

— В точку, сэр, — сказал Думминг. — Для людей. Для верхушки дерева. Для создания, которое знало, кем является, которое давало названия разным вещам и имело понятие о богоявлении. Дарвин написал ещё одну книгу — «Восхождение человека». Но наш Дарвин, как ни странно, написал похожую книгу под названием «Происхождение человека».

— Как по мне, у нашего вариант хуже, — заметил Чудакулли.

— Пожалуй, — согласился Думминг. — Того Дарвина, который написал «Теологию…», считали смелым, но… приемлемым. И то, что планета создавалась для людей, многое подтверждало. Религия внесла важные изменения, как, впрочем, и техномантия. И бог остался во главе.

— Да, все сходится, — признал аркканцлер. — Но… как же динозавры?

— Простите, сэр?

— Мистер Тупс, вы знаете, о чем я говорю. Мы их видели, помните? Таких мелких динозавров, которые раскрашивали свои тела и пасли других животных. И ещё осьминогов, которые строили подводные города. Не говоря уже о крабах! Ах да, о крабах. У них и впрямь хорошо получалось, у крабов. Они мастерили плоты с парусами и порабощали другие крабьи народы. Это была почти цивилизация! Но они все погибли. Это тоже было частью божественного плана?

Думминг запнулся.

— Они поклонялись своему крабьему богу, — решительно произнес он, продолжая обдумывать настоящий вопрос.

— Ну да, почему бы и не поклоняться? — сказал Чудакулли. — Это же крабы.

— Мм. Возможно, они оказались… неудовлетворительными? — предположил Думминг. — В том или ином смысле.

— Они были достаточно разумными, — возразил аркканцлер.

Думминг поежился.

— Дарвин о них не знал, — сказал он. — Они не построили ничего, что сохранилось бы до его времени. Полагаю, Дарвин, написавший «Теологию…», посчитал бы их неудавшимися или какими-нибудь порочными. В одном из основных религиозных текстов упоминается о том, как бог устроил потоп на весь мир, который смыл все, кроме одной семьи и полного судна животных.

— Зачем?

— Полагаю, потому что все они были порочны.

— Как животные могут быть порочными? Если уж на то пошло, как крабы могут быть порочными?

— Не знаю, аркканцлер! — выпалил Думминг. — Может, они ели запретные водоросли? Или рыли норы в неблагоприятные дни? Я же не теолог!

Они посидели в гнетущей тишине.

— Какая-то неразбериха, да? — прервал молчание Чудакулли.

— Да, сэр.

— Нам действительно стоит убедиться, что «Происхождение…» будет написано.

— Действительно, сэр.

— Но тебе хотелось бы думать, что там кто-то стоит во главе, да? — мягко спросил Чудакулли. — Во главе всего.

— Да! Да, хотелось бы, сэр. Не кто-то бородатый на небесах, а… хоть что-нибудь! Какая-нибудь система, какое-нибудь ощущение хорошего и плохого! Я понимаю, почему «Теология…» пользовалась такой популярностью. Она все охватывала! А как произошла эволюция? Откуда у неё взялся порядок? Если сначала был только взрывающийся небосвод, то как потом получились бабочки? Они были предусмотрены с самого начала? Каким образом? В какой части горящего водорода содержались планы на людей? Даже тот Дарвин, который написал «Происхождение…», думал, что это бог дал жизнь всему сущему. Приятно думать, что под всем этим кроется какой-то… смысл.

— Вы раньше никогда такого не говорили, мистер Тупс.

Думминг поник.

— Простите, сэр. Наверное, меня все это задело.

— Что ж, я понимаю почему, — сказал Чудакулли. — Здесь определенно должен присутствовать богород. Некоторые вещи не могут сами взять и произойти. А вот глаз…

Думминг тихонько взвыл.

— Зрение помогает выжить, — продолжил аркканцлер. — Какое бы оно ни было, зрение лучше, чем ничего. Я вот вижу, ха-ха, что Дарвин, написавший «Происхождение…», это понимал. Тут не обязательно должен был присутствовать бог. Но есть такие осы, которые паразитируют на пауках… хотя, может, и наоборот… в общем, в любом случае, они выжидают, пока…

— О, — живо проговорил Думминг, — это разве не звонок к раннему завтраку?

— Я ничего не слышал, — сказал Чудакулли.

— Точно звонок, — подтвердил Думминг и начал двигаться в сторону двери. — Знаете что, сэр? Я схожу проверить.

Глава 14

АЛЕФ-n-ПЛЕКС

Волшебники пытаются разобраться не только с кажущейся нелепостью «квантов», обобщающих в их понимании все сложности физики и космологии, но и со взрывоопасным философским/математическим понятием бесконечности. Они заново открыли на свой лад одно из величайших откровений математики XIX века — о том, что бесконечностей может быть много, и одни из них больше, чем другие.

Если это звучит глупо, значит, так оно и есть. Тем не менее такова правда — причём происходит это самым естественным образом.

О бесконечности главное понять две вещи. Несмотря на то, что её часто сравнивают с числами вроде 1, 2 или 3, сама оно числом в общепринятом смысле этого слова не является. Думминг Тупс верно говорит, что нельзя начать с единицы и досчитать до неё. И во-вторых, даже если брать только математику, в ней существует множество понятий, на которые вешают ярлыки со словом «бесконечность». Если спутать их значения, получится ерунда.

А ещё — простите, все-таки три вещи, — бесконечность зачастую следует понимать как процесс, а не как объект.

Но — ой, уже четыре, — математики имеют привычку превращать процессы в объекты.

Ах да, и — ну ладно, пять вещей, — один из типов бесконечностей все-таки является числом, пусть и несколько необычным.

Волшебники пытаются осмыслить не только математику бесконечности, но и её физику. Конечна ли или бесконечна вселенная Круглого мира? Правда ли, что любое событие в любой бесконечной вселенной не только может, но и должно случиться? Может ли существовать бесконечная вселенная, полностью состоящая из стульев… неподвижная, неизменяемая и ужасно неинтересная? Мир бесконечности либо парадоксален, либо кажется таковым, но мы не должны допускать, чтобы даже мнимые парадоксы нам мешали. Если мы не будем забивать себе ими голову, то сможем проложить путь между этими парадоксами и добиться от бесконечности серьезной помощи нашему мышлению.

Философы обычно различают два «оттенка» бесконечности, которые называют «актуальным» и «потенциальным». Актуальная бесконечность — это объект, который бесконечно велик — настолько, что до недавних пор имел сомнительную репутацию. Куда более почитаемым оттенком считается потенциальная бесконечность, возникающая в тех случаях, когда какой-либо процесс ясно дает нам понять, что может длиться столько, сколько мы захотим. Самый простой пример такого процесса — это счет: 1, 2, 3, 4, 5… Разве мы можем когда-нибудь досчитать до «самого большого возможного числа» и остановиться? Дети часто об этом спрашивают, поначалу думая, что самое большое число, которое они знают, это и есть самое большое вообще. Так, сначала им кажется, что самое большое число — шесть, потом — сто, потом — тысяча. Вскоре после этого они понимают, что если досчитать до тысячи, все равно останется ещё шаг до тысячи одного.

Эдвард Каснер и Джеймс Ньюман в своей книге «Математика и воображение» представили миру гугол — число, имеющее вид единицы со ста нулями. При этом не забывайте, что, например, в миллиарде всего девять нулей: 1 000 000 000. А гугл выглядит так:

1000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000

и он настолько велик, что нам пришлось разбить его на три строки. Название ему придумал девятилетний племянник Каснера, а позже оно стало названием интернет-поисковика Google™.

Но при всей своей величине гугл определенно не равен бесконечности. Придумать число, которое будет больше его, очень просто:

10000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000001

Достаточно добавить 1. Ещё более впечатляющим образом можно придумать число, большее гуглплекса (идея названия тоже принадлежит племяннику), который представляет собой 1 с гуглом нулей. Не пытайтесь записать его: вселенная для этого слишком мала (если только вы не станете писать шрифтом субатомного размера), а время её существования слишком коротко, не говоря уже о продолжительности вашей жизни.

Гуглплекс — пусть и чрезвычайно огромное, но совершенно определенное число. В нем нет никакой неясности. И он, несомненно, не равен бесконечности (достаточно добавить 1). Тем не менее он достаточно велик для большинства задач, включая те, что возникают в астрономии. Каснер и Ньюман заметили, что «как только люди начинают говорить о больших числах, они теряют контроль. Думая, что ноль это ничто, они добавляют к числу много нулей, считая, будто почти ничего этим не меняют». Такая фраза вполне могла бы принадлежать самому Наверну Чудакулли. Они также писали, что в конце 1940-х в одной известной научной статье сообщалось, будто для начала ледникового периода нужен миллиард в миллиардной степени снежных кристаллов. «Это, — продолжали они, — весьма удивительно и крайне глупо». Миллиард в миллиардной степени это 1 с девятью миллиардами нулей. Более разумное в данном случае число — это 1 с 30 нулями, что невообразимо меньше, но все равно больше, чем на банковском счету Билла Гейтса.

Какой бы ни была бесконечность, это не обычное число, которое можно сосчитать. Если бы самым большим возможным числом было, скажем, n сиксиллиардов, то все равно n сиксиллиардов плюс один было бы больше. И даже если бы это число было более сложным, например, n сиксиллиардов два миллиона девятьсот шестьдесят четыре тысячи семьсот пятьдесят восемь… то что, если мы назовем n сиксиллиардов два миллиона девятьсот шестьдесят четыре тысячи семьсот пятьдесят девять?

К любому числу можно добавить единицу, и вы получите число, которое будет (не намного, но отличимо) больше его.

Счет может остановиться, только если у вас закончится воздух в легких, но оно не может остановиться из-за того, что закончатся числа. Хотя у бессмертного (или почти бессмертного), пожалуй, могутзакончиться вселенные, в которых он попытается записать числа, или время, чтобы их произнести.

Если коротко, множество чисел бесконечно.

Замечательнее всего в этом утверждении то, что оно не подразумевает существования числа под названием «бесконечность», которое больше любого другого числа. Совсем наоборот: вся суть в том, что такого числа, которое было бы больше любого другого, не существует. И хотя счет вы в принципе можете вести бесконечно, при каждом отдельном шаге вы достигаете конечных чисел. «Конечный» здесь означает, что до него можно досчитать и окончить счет.

Как сказали бы философы, счет — это образец потенциальной бесконечности. Это процесс, который может длиться вечно (или, по крайней мере, так кажется нашему наивному разуму, воспринимающему образы), но никогда этой «вечности» не достигает.

Развитие новых математических идей обычно следует некоторым закономерностям. Если бы математики строили дом, они бы начали со стен первого этажа, подвесив их в воздухе в футе над гидроизоляционным слоем… или тем уровнем, где он должен находиться. В доме не будет ни окон, ни дверей, только проемы соответствующего размера. Ко времени пристройки второго этажа качество кладки заметно улучшится, внутренние поверхности стен будут оштукатурены, двери и окна займут свои места, а пол станет достаточно прочным, чтобы по нему можно было ходить. Третий этаж будет просторным и совершенным, весь устланный коврами, заставленный огромным количеством мебели с интересным, но неподходящим дизайном, и с шестью видами обоев в каждой комнате… Чердак, наоборот, — скромным, но элегантным — минималистичный дизайн, ничего лишнего и все по делу. Тогда — и только тогда — они спустятся на нулевую отметку, чтобы выкопать фундамент, залить его бетоном, сделать гидроизоляцию и продлить стены вниз, пока те не встретятся с основанием.

В итоге получится вполне устойчивый дом. Но в процессе строительства бóльшую часть времени он будет выглядеть как нечто неправдоподобное. Но строители, увлеченные возведением стен к небесам и внутренним оформлением комнат, будут слишком заняты, чтобы это заметить, пока инспектора по строительству не ткнут их носом в недостатки конструкции.

Когда вспыхивает новая математическая идея, никто не может её как следует понять — и это естественно, раз уж она новая. И никто особо не старается разобраться во всех логических тонкостях и понять её смысл, пока не убедится, что она того стоит. Поэтому основной упор делается на том, что исследователи развивают эти идеи и смотрят, приведут ли они к чему-нибудь интересному. У математиков понятие «интересного», как правило, сопряжено с ответом на вопрос: «Смогу ли я развить её дальше?» — но решающее значение имеет другой: «Какие проблемы она поможет решить?». Лишь получив на них удовлетворительные ответы, несколько дерзких и придирчивых душ спускаются в подвал и добавляют подобающий фундамент.

Математики применяли бесконечность задолго до того, как поняли, что это такое или как с ней правильно обращаться. В 500 году до н. э. Архимед, величайший греческий математик и серьезный претендент на место в тройке лучших математиков всех времён, вычислил объем сферы путем её (мысленного) деления на бесконечное множество бесконечно тонких дисков — наподобие тончайше нарезанной буханки хлеба, — и их уравновешивания для сравнения их общего объема с объемом соответствующей фигуры, объем которой был известен ему заранее. Получив ответ благодаря этому поразительному методу, он посчитал по новой и обнаружил, как ему можно должным образом доказать свою правоту. Но без всей этой возни с бесконечностью он не знал бы даже, с чего начать, а его логичное доказательство не сдвинулось бы и с места.

Во времена Леонарда Эйлера — столь плодовитого деятеля, что его можно было бы назвать Терри Пратчеттом математики XVIII века, — многие из ведущих ученых увлекались «бесконечными рядами» — ставшими потом кошмарами школьников в виде сумм, не имеющих конца. Вот, например:

1 + 1/2 + 1/4 + 1/8 + 1/16 + 1/32 + …

где «…» означает «и так далее». Математики заключили, что если эта бесконечная сумма и складывается во что-нибудь разумное, то это просто число два^[334]. Если вы остановитесь в любой определенный момент, то у вас получится чуть-чуть меньше двух. При этом разница между двумя и вашим числом с каждым шагом будет уменьшаться. Сумма как бы подкрадывается к правильному ответу, но не добирает до неё, а вот недостающее число можно уменьшать столько, сколько хотите, добавляя новые слагаемые.

Ничего не напоминает? Это выглядит подозрительно похожим на один из парадоксов Зенона Элейского/Эфебского. Ведь именно таким образом стрела приближается к жертве, а Ахиллес — к черепахе. Именно так можно совершить бесконечно много дел за конечный промежуток времени. Сделайте одно дело, через минуту сделайте второе, третье сделайте через полминуты, четвертое — через четверть минуты… и так далее. Спустя две минуты вы уже переделаете бесконечное множество дел.

Понимание того, что бесконечные суммы могут иметь осмысленное значение, — это только начало. Но оно ещё не избавляет нас от всех парадоксов. Более того, в основном это их обостряет. Математики пришли к выводу, что бесконечности могут быть как безвредными, так и наоборот.

После такого блестящего озарения остался лишь один вопрос: как их различить? Ответ таков: если ваше понимание бесконечности не ведет к логическим противоречиям, значит, она безопасна, и если же ведет — то нет. Ваша задача — дать подходящее определение тому, чем вас интересует «бесконечность». Нельзя просто принять, что она имеет смысл по умолчанию.

В течение XVIII и начала XIX столетия математики вывели много понятий «бесконечности» — и все они были потенциальными. В проективной геометрии «бесконечно удаленной точкой» называют ту, что находится на пересечении двух параллельных линий, которые уходят вдаль, как железнодорожные пути, и будто встречаются на горизонте. Но если поезд движется по плоскости, горизонт оказывается бесконечно далеким и вообще не лежит в плоскости — это зрительный обман. То есть бесконечно удаленные точки определяются процессом бесконечного перемещения по железнодорожным путям. Поезд никогда её не достигает. В алгебраической геометрии окружность определена как «коническое сечение, проходящее через две воображаемые бесконечно удаленные циклические точки» — это можно легко воспроизвести с помощью пары циркулей.

Математики пришли к единому мнению, и вот к чему оно сводилось. Используя термин «бесконечность», вы всегда подразумеваете процесс. Если он приводит к точно определенному результату, как бы запутанно вы бы его ни объяснили, этот результат придает тот смысл, который вы вкладываете в слово «бесконечность» в данном контексте.

Бесконечность — это контекстозависимый процесс. Она потенциальна.

Но дальше так продолжаться не могло.

Давид Гильберт был одним из двух лучших математиков планеты в конце XIX века и одним из великих энтузиастов нового подхода к бесконечности, в котором — в отличие от описанного нами ранее — она рассматривалась не как процесс, а как объект. Этот новый подход был детищем Георга Кантора, немецкого математика, чья работа завела его на территорию, чреватую своими логическими ловушками. Почти целое столетие вся эта область пребывала в полном беспорядке (что, впрочем, отнюдь не являлось редкостью). В конце концов он решил покончить с этим раз и навсегда, вырыв яму для ещё не существующего основания, а не начав с возведения стен. Он был не единственным, кто это предпринимал, зато оказался одним из самых радикальных из всех. Ему удалось разобраться в этой области, но только создав при этом новые проблемы в других.

Многие математики ненавидели идеи Кантора, но Гильберту они нравились, и он их рьяно защищал. «Никто, — заявлял он, — не изгонит нас из рая, созданного Кантором». Хотя, сказать по правде, это был не столько рай, сколько парадокс. Гильберт объяснил некоторые свойства парадокса бесконечности по Кантору с помощью вымышленного отеля, получившего известность как отель Гильберта.

В этом отеле бесконечно много номеров. Они пронумерованы: 1, 2, 3, 4 и далее до бесконечности. Здесь мы видим образец актуальной бесконечности: все его номера существуют уже сейчас, и никто не достраивает nn-сиксиллиарднопервый номер. Но когда вы приезжаете в него воскресным утром, все номера оказываются занятыми.

В отеле с конечным числом номеров — будь там хоть nn-сиксиллиардов один номер — вы бы попали в засаду. Никакие переселения постояльцев не позволят освободить лишнюю комнату. (Для простоты условимся на том, что подселения в занятые номера здесь исключены: в каждом номере живет по одному постояльцу, не больше — иначе нарушаются санитарные правила).

Однако в отеле Гильберта всегда найдется место для неожиданного гостя. Конечно, не в комнате номер бесконечность — ведь такого номера не бывает. В комнате номер один.

Но что делать с беднягой, занимавшим первый номер? Его можно переселить во второй. Того, кто во втором, — в третий. И так далее. Постояльца из nn-сиксиллиардного номера в nn-сиксиллиарднопервый. А из nn-сиксиллиарднопервого — в nn-сиксиллиардновторой.

В каждом из случаев постоялец из номера n переселяется в номер n+1.

В отеле с конечным числом номеров — nn-сиксиллиардами одной комнатой — это мероприятие столкнется с препятствием. В нем нет nn-сиксиллиардновторого номера, чтобы поселить туда постояльца из предыдущей комнаты. А в отеле Гильберта они не заканчиваются, и каждого можно переселить в следующую. Как только все это будет проделано, отель снова будет забит до отказа.

Но это ещё не все. В понедельник к заполненному отелю Гильберта подъезжает автобус с 50 людьми. Да пожалуйста. Управляющий переселяет всех на 50 номеров вперед: из 1-го в 51-й, из 2-го в 52-й и так далее. И номера с 1-го по 50-й освобождаются для группы из автобуса.

Во вторник прибывает автобус компании «Бесконечные туры» с бесконечным числом туристов, для упрощения пронумерованных A1, A2, A3… Для них-то наверняка мест не будет? Как бы не так! Прежних постояльцев переселяют в четные номера: из 1-го во 2-й, из 2-го в 4-й, из 3-го в 6-й и так далее. Нечетные номера освобождаются, и турист A1 заселяется в 1-й номер, A2 — в 3-й, A3 — в 5-й… Все просто.

В среду управляющий рвет на себе волосы, когда прибывает бесконечное множество автобусов из «Бесконечных туров». Сами автобусы обозначены буквами бесконечного алфавита: A, B, C… А прибывшие в них туристы — A1, A2, A3…, B1, B2, B3…, C1, C2, C3… и так далее. И тут управляющего посещает гениальная мысль. В бесконечно большом углу бесконечно большой парковки он группирует всех новоприбывших в бесконечно большой квадрат:

A1 A2 A3 A4 A5…

B1 B2 B3 B4 B5…

C1 C2 C3 C4 C5…

D1 D2 D3 D4 D5…

E1 E2 E3 E4 E5…

…

А затем выстраивает в одну бесконечно длинную линию в порядке:

A1 — A2 B1 — A3 B2 C1 — A4 B3 C2 D1 — A5

B4 C3 D2 E1 …

(Чтобы понять закономерность, посмотрите на последовательность диагоналей, тянущихся из верхнего правого угла в нижний левый. Чтобы разделить их, мы вставили дефисы.) Большинство людей сейчас переселило бы прежних постояльцев в четные номера и заполнило бы нечетные новоприбывшими в порядке бесконечно длинной очереди. Это возможно, но есть более красивый способ, и управляющий, будучи математиком, сразу же его находит. Он загружает всех в один автобус, рассаживая туристов в порядке бесконечно длинной очереди. Таким образом он сводит задачу до предыдущей, которую мы уже решили^[335].

Отель Гильберта приучает нас быть осторожными, когда мы делаем предположения о бесконечности. Она может вести себя не так, как обычные конечные числа. Если добавить к ней единицу, она не станет больше. Если умножить бесконечность на бесконечность, она все равно не станет больше. Вот такая она, бесконечность. Можно даже сказать, что любая сумма, включающая бесконечность, становится бесконечной, потому получить что-либо большее, чем бесконечность, нельзя.

Так все и думали — но это справедливо только для потенциальных бесконечностей в виде последовательностей конечного числа шагов, которые теоретически могут продолжаться сколько угодно. Однако в 1880 году Кантор задумался об актуальных бесконечностях и открыл настоящий ящик Пандоры с ещё бóльшими бесконечностями. Он назвал их трансфинитными числами, столкнувшись с ними, когда работал в традиционной и даже священной области математического анализа. Это и вправду была трудная техническая задача, и она вывела его на незнакомую дорогу. Глубоко погрузившись в природу этих вещей, Кантор отвлекся от своей работы в столь уважаемой области анализа и начал размышлять о кое-чем более сложном.

О счете.

Мы обычно знакомим детей с числами, когда учим их считать. Они узнают, что числа — это «то, что мы используем для счета». Например, «семь» — это число, на котором мы остановимся в воскресенье, если начнем с «одного» в понедельник. Значит, количество дней в неделе равно семи. Но что это за зверь такой — семь? Слово? Нет, ведь вместо него можно использовать знак «7». Знак? Но ведь есть же слово… К тому же на японском знак «7» выглядит по-другому. Там что значит 7? Легко сказать: семь дней, семь овечек, семь цветов радуги… Но что такое само число? Вам никогда не попадется голая «семерка», она всегда привязана к какой-нибудь совокупности.

Кантор решил сделать из нужды добродетель и объявил, что число — это что-то, связанное с множеством или совокупностью предметов. Множество можно составить из любой совокупности любых предметов. Интуитивно вы понимаете, что число, которое получится у вас при подсчете, показывает, сколько предметов содержится во множестве. Множество дней недели обозначено числом «семь». Удивительное свойство подхода Кантора заключается вот в чем: вы можете, не проводя подсчетов, определить, есть ли другие множества с семью предметами. Для этого достаточно лишь попытаться сопоставить предметы из множества, чтобы каждый предмет в одном множестве в точности соответствовал предмету в другом. Если, к примеру, взять в качестве второго множества цвета радуги, получится что-то вроде следующего:

Понедельник — Красный

Вторник — Оранжевый

Среда — Желтый

Четверг — Зеленый

Пятница — Синий

Суббота — Фиолетовый^[336]

Воскресенье — Октариновый

Порядок, в котором они перечислены, не имеет значения. Но нельзя связывать вторник одновременно с фиолетовым и зеленым или зеленый одновременно со вторником и воскресеньем. Как и вычеркивать предметы из множества.

А если вы попытаетесь сопоставить дни недели со слонами, держащими Диск, у вас ничего не выйдет:

Понедельник — Берилия

Вторник — Тубул

Среда — Великий Т’Фон

Четверг — Джеракин

Пятница —?

Точнее, у вас закончатся слоны. Даже легендарный пятый элефант не позволит вам продвинуться дальше пятницы.

Так в чем же разница? Ну, в неделе семь дней, а в радуге семь цветов, поэтому они легко соотносятся друг с другом. Но слонов всего четыре (раньше, возможно, было пять), а четыре или пять нельзя соотнести с семью.

Глубинный философский смысл этой задачи состоит в том, что вам не нужно знать о числах четыре, пять или семь, чтобы понять, что они не соотносятся. Сами числа играют второстепенную роль. Соотнесение по логике первично в сравнении со счетом^[337]. А всем множествам, которые соотносятся друг с другом, можно приписать общий символ, или «мощность», которая, по сути, и будет этим числом. Например, мощность множества дней недели равна семи, и она же применима к любому множеству, которое с ним соотносится. Так что мы можем обосновать наше понятие о числах на более простом понятии о соотнесении.

Итак, пока ничего нового. Но «соотнесение» имеет смысл не только для конечных, но и для бесконечных множеств. Можно соотнести четные числа со всеми числами:

2 1

4 2

6 3

8 4

10 5

…

и так далее. Соотнесения таких множеств объясняют случай отеля Гильберта. Именно отсюда Гильберт почерпнул свою идею (сначала крыша, а потом фундамент, помните?).

Какова мощность множества всех чисел (и, соответственно, любого соотносящегося с ним числа)? Традиционно её называют «бесконечностью». Кантор в 1883 году осмотрительно предпочел название, которое вызывало меньше ассоциаций, — «алеф», первой буквы еврейского алфавита. И добавил нолик — очень скоро вы узнаете, почему, — получив «алеф-нуль».

Он понимал, какую кашу заваривает: «Я прекрасно осознаю, что, принимая такое действие, я противопоставляю себя распространенным в математике взглядам на бесконечность и нынешним мнениям относительно природы чисел». И получил то, чего ожидал — враждебное отношение, особенно со стороны Леопольда Кронекера. «Бог создал целые числа, остальное — творение Человека», заявил последний.

Но в наши дни большинство людей полагает, что целые числа — это тоже творение Человека.

Зачем вводить новый знак (да ещё и из еврейского алфавита)? Если бы, по мнению Кантора, существовала лишь одна бесконечность, он мог бы, как все, просто называть её «бесконечностью» и в качестве её символа использовать лежащую на боку восьмерку. Но под своим углом зрения он быстро заметил, что могут существовать и другие бесконечности и дал им правильные имена: алеф-один, алеф-два, алеф-три и так далее.

Как это так — другие бесконечности? Они оказались важным и неожиданным следствием из простой детской идеи сопоставления. Чтобы описать, откуда они взялись, нам нужно немного рассказать о действительно больших числах. И конечных, и бесконечных. Для того чтобы вы убедились, что они не такие уж страшные, мы примем одну условность.

Если n — это любое число любого размера, то n-плекс будет означать 10n, то есть 1 с n нулей. Так, 2-плекс равен 100 (ста), 6-плекс — 1000000 (миллиону), 9-плекс — миллиарду. При n = 100 у нас получится гугл, значит, гугл = 100-плекс. Гуглплекс по аналогии можно назвать 100-плекс-плексом.

Подобно Кантору, мы начинаем праздно размышлять о бесконечно-плексе. Но давайте выразимся точнее: как нам быть алеф-нуль-плексом? Чему равен 10алеф-нуль?

Как ни странно, на этот вопрос существует вполне разумный ответ. Это мощность множества всех действительных чисел — то есть всех чисел, которые можно представить в виде бесконечно длинной десятичной дроби. Вспомните Птагонала, философа из Эфеба, которому, как утверждается, принадлежит высказывание: «…существует отношение длины окружности к диаметру… Оно должно быть равно трем. Но так ли это на самом деле? Нет. Три целых, один, четыре, один и так далее и так далее. И все один и четыре, один и четыре. От такого можно в стельку напиться»^[338]. Конечно, это намёк на известнейшее из действительных чисел, для точной записи которого необходимо указать бесконечное число десятичных знаков, — π («пи»). С точностью до десятой π равно 3,1. До сотой — 3,14. До тысячной — 3,141. И так далее до бесконечности.

Кроме π, есть и огромное количество других действительных чисел. Насколько велико их фазовое пространство?

Рассмотрим десятичные знаки. Если мы ограничимся одной цифрой после запятой, получится 10 возможностей: любая из цифр 0, 1, 2… 9. Ограничимся двумя — 100 возможностей: от 00 до 99. Тремя — 1000 возможностей: от 000 до 999.

Закономерность очевидна. Если мы ограничимся n знаками после запятой, получится 10n возможностей. Иными словами — n-плекс.

Если эти знаки будут продолжаться «вечно», то необходимо уточнить, о какой именно «вечности» идёт речь. И ответом будет «алеф-нуль Кантора», потому что в нем есть первая цифра после запятой, вторая, третья… и их можно соотнести с целыми числами. И если мы примем n за алеф-нуль, то мощность множества всех действительных чисел (не считая знаки перед запятой) будет равно алеф-плексу. Если все же учитывать знаки перед запятой, это утверждение тоже будет справедливым, но уже по более сложным причинам^[339].

Это все очень хорошо, но если все бесконечности должны быть равны, то разве алеф-нуль-плекс не будет неразличим? Нет. Они не равны. Кантор доказал, что нельзя соотнести действительные числа с целыми. Отсюда следует, что алеф-нуль-плекс больше, чем алеф-нуль.

Но он пошел дальше. Гораздо дальше. Он доказал^[340], что если n — это мощность любой бесконечности, то n-плекс будет больше неё. Значит, алеф-нуль-плекс-плекс ещё больше, алеф-нуль-плекс-плекс-плекс — ещё больше, а…

Перечень бесконечностей Кантора не имеет конца. Такой «гипербесконечности», которая была бы больше остальных, просто нет в природе.

Представление о бесконечности как о «самом большом возможном числе» здесь сталкивается с некоторыми трудностями. А разумный подход к бесконечной арифметике выглядит следующим образом.

Если взять любую бесконечную мощность алеф-n, то алеф-n-плекс будет больше её. Тогда вполне естественным будет допустить, что она составит алеф-(n+1) — это утверждение называется обобщенной континуум-гипотезой. В 1963 году Пол Коэн (не имеющий известного отношения к Джеку-варвару) доказал, что… в общем, здесь бывает по-разному. Для одних множеств теория справедлива, для других — нет.

Математика основывается на том, что лучше сначала построить дом, а потом уже фундамент. Тогда этот фундамент можно будет убрать, если он вам не понравится, и заменить другим. И при этом не задеть самого дома.

Это и есть канторовский рай — совершенно новая система чисел-алефов, запредельных бесконечностей, «бесконечных» в полном смысле этого слова. Она естественным образом возникает из принципа, что одного метода «соотнесения» вполне достаточно для устройства логического основания арифметики. Большинство современных математиков солидарно с Гильбертом, а некогда поразительные идеи Кантора теперь сплелись с математикой в единое целое.

Волшебники пытаются разобраться не только с математикой бесконечности. Помимо этого они связались и с физикой. И подняли совершенно новые вопросы. Конечна ли или бесконечна вселенная? Какого типа конечностью или бесконечностью она обладает? А все эти параллельные вселенные, о которых то и дело твердят космологи и квантовые физики? Даже если вселенная конечна, может ли в ней содержаться бесконечное множество параллельных миров?

С точки зрения современной космологии то, что мы обычно принимаем за вселенную, является конечным. Сначала, когда произошел Большой взрыв, она была точкой, а затем стала расширяться с конечной скоростью на протяжении 13 миллиардов — значит, она конечна. Существует вероятность, что она может быть бесконечно делимой на частицы, не имеющие нижнего ограничения по размеру — как математическая линия или плоскость, — но, выражаясь языком квантовой механики, нижний порог зернистости определен планковской длиной, а значит, вселенная имеет очень большое, но конечное количество возможных квантовых состояний.

Многомировая интерпретация квантовой теории была придумана Хью Эвереттом в качестве способа объединения квантовых взглядов на мир с нашим повседневным его «восприятием». Она утверждает, что если где-то совершен выбор — например, спин электрона направлен вверх или вниз, кот жив или мертв, — вселенная не просто принимает его и отвергает все остальные варианты. Нам кажется, что это происходит именно так, но на самом деле вселенная принимает все возможные выборы. От вселенной, которую воспринимаем мы, ответвляется несчетное количество «альтернативных», или «параллельных», миров. Иными словами, там происходит то, чего не произошло здесь. В одном из них Гитлер победил во Второй мировой. В другом — вы съели на одну оливку больше вчера за ужином.

С художественной точки зрения многомировое описание квантовой теории приводит в восторг. Перед ней не устоит ни один писатель в поиске впечатляющей научной лабуды, с помощью которой можно объяснить перемещения персонажей в альтернативные истории — в этом мы и сами не безгрешны.

Проблема тут кроется в том, что многомировая интерпретация несколько переоценена. Её привычное описание, конечно, вводит в заблуждение. Вообще это можно сказать о многих положениях физики множественных вселенных. Данный факт вызывает сожаление — ведь глубокие и красивые идеи таким образом превращаются в банальности. Предположение о существовании смежной альтернативной вселенной, в которой Гитлер побеждает союзников, на многих действует отталкивающе. Это звучит слишком нелепо, чтобы даже задумываться о такой возможности. «Если таким занимается современная физика, то я бы предпочел, чтобы мои налоги пошли на что-нибудь более полезное — рефлексологию например».

Наука о множественной вселенной — о том, что она вполне закономерно имеет несчетные альтернативы, — в самом деле восхитительна. А местами даже полезна. А ещё (необязательно теми же местами, где полезна) может оказаться правдивой. Впрочем, мы попытаемся вас в этом убедить — местами с Гитлером.

Все началось, когда было открыто, что квантовое поведение можно представить математически в виде Большой Суммы. Все, что случается на самом деле, представляет собой сумму всех событий, которые могли произойти. Ричард Фейнман предельно доходчиво объяснил это в своей книге «КЭД» (Квантовая электродинамика). Представьте фотон, частицу света, отражающуюся в зеркале. Вы можете рассчитать его траекторию — для этого нужно «сложить» все его возможные траектории. Но на самом деле вы складываете не траектории, а уровни яркости, интенсивности света. Траектория представляет собой концентрированную яркую полосу, и сейчас она попадает в зеркало, отражаясь под тем же углом.

Метод «суммирования по историям» — это прямое математическое следствие из правил квантовой механики. В нем нет ничего предосудительного или даже особенно удивительного. Он работает благодаря тому, что все «неправильные» траектории мешают друг другу и, по сути, ничего не вносят в общую сумму. В ней остается только «правильная» траектория. Можно взять этот бесспорный математический факт и истолковать с точки зрения физики. А именно: свет действительно движется по всем возможным траекториям, но мы видим только их сумму, то есть одну траекторию, по которой световой «луч» попадает в зеркало и отражается под тем же углом.

С философской же точки зрения подобная интерпретация не вызывает много вопросов, но находится на грани весьма сомнительной области. Физики имеют привычку принимать математические описания буквально — не только вводы, но и шаги, которые к ним привели. Они называют это «физическим мышлением», но на самом деле все наоборот: оно проецирует математические свойства на действительный мир — «материализуя» абстракции и воплощая их в реальность.

Мы не говорим, что это не работает — чаще всего такое мышление оправданно. Но материализация приводит к тому, что сами физики забываются и становятся плохими философами.

Одна из проблем «физического мышления» состоит в том, что иногда существует сразу несколько равносильных вариантов математических описаний — разных способов сказать одно и то же математическим языком. Если один из них справедлив, значит, справедливы и остальные. Однако их естественные толкования с точки зрения физики могут быть противоречивыми.

Хороший пример предлагает классическая (не квантовая) механика. Движущуюся частицу можно описать с помощью законов (или закона) движения Ньютона: ускорение частиц прямо пропорционально силам, которые на них воздействуют. С другой стороны, движение можно описать в соответствии с «вариационным принципом»: каждая из возможных траекторий частицы является величиной, называемой «действием». И именно фактическая траектория, по которой движется частица, уменьшает величину действия, насколько это возможно.

Логическое доказательство законов Ньютона и принципа наименьшего действия складывается в математическую теорему. В математике нельзя принять одно, отвергнув другое. Не задумывайтесь о значении «действия». В данном случае это не важно. Здесь важно различие между естественными толкованиями этих двух логически идентичных описаний.

Законы движения Ньютона — это местные правила. Здесь и сейчас дальнейшее поведение частицы всецело определено силами, здесь и сейчас воздействующими на неё. Тут не нужны ни дар предвидения, ни интеллект — лишь подчинение местным правилам.

Принцип наименьшего действия работает по-другому — он имеет всеобщее значение. Этот принцип говорит нам, что для того чтобы переместиться из точки A в точку B, частица должна каким-то образом наметить все возможные траектории между ними, рассчитать действие, связанное с каждой из них, и определить ту, при которой оно будет минимальным. Это «вычисление» не является местным, поскольку включает все траектории и в некотором смысле должно осуществляться до того, как частица поймет, куда ей двигаться. Таким образом, в этом естественном толковании математики частица наделяется чудесным даром предвидения и способностью совершать выбор — то есть зачатком разума.

Так что же такое частица? Безмозглый кусок материи, подчиняющийся местным правилам, или квазиразумная сущность с огромной вычислительной мощью, предвидящая и выбирающая траекторию среди возможных, чтобы минимизировать свое действие?

Мы знаем, что хотим выбрать.

Интересно, что принцип наименьшего действия — это механический аналог метода оптического «суммирования по историям» Фейнмана. Они в самом деле чрезвычайно похожи. Да, вы можете выразить математику квантовой механики так, чтобы она соответствовала утверждению, что свет движется по всем возможным траекториям и суммирует их. Но вы не обязаны применять это описание к действительной физике действительного мира, даже если математика для него справедлива.

Сторонники многомировой интерпретации верят в такое описание и даже идут ещё дальше. Они считают, что в зеркале отражается история не только самого фотона, но и целой вселенной. Она также равна сумме всех возможностей — если вместо интенсивности света, обусловленного фотоном, взять квантовую волновую функцию вселенной, — и по аналогии мы можем схожим и эффектным образом объяснить это с позиции математики. А именно: вселенная действительно совершает все возможные действия, а наблюдаемое нами — это то, что происходит при их суммировании.

Существует, конечно, и менее эффектное толкование: вселенная подчиняется местным правилам квантовой механики и совершает ровно одно действие — то самое, которое происходит и чисто по математическим причинам равняется сумме всех возможностей.

В какое из толкований верите вы?

С точки зрения математики, если одно из них «верно», значит, и о втором можно сказать то же самое. А с позиции физики они содержат очень разные представления об устройстве мира. Мы же считаем, что, как и в случае с классической частицей, их математическое равенство не требует от вас обязательно принимать их физическую истинность за описание действительности. Лишь равенство законов Ньютона и принципа наименьшего действия требует верить в разумные частицы, способные предвидеть будущее.

Таким образом, многомировая интерпретация квантовой механики стоит на непрочном основании — пусть с математической точки зрения оно и безупречно. Однако обычные представления данной интерпретации этим не ограничиваются, и к ним добавляется увесистая порция рассказия. Вот почему она привлекает писателей-фантастов — но те, к сожалению, растягивают её, нарушая все мыслимые пределы.

Обычно нам говорят следующее. В любой момент времени, когда бы ни был принят выбор, вселенная делится на множество «параллельных миров», в каждом из которых совершается каждый из выборов. Да, в этом мире вы проснулись, позавтракали кукурузными хлопьями и отправились на работу. Но где-то «там», в безмерной мультивселенной, существует мир, в котором вы позавтракали копченой селедкой, из-за чего вышли из дома на минуту позже и, переходя дорогу, вступили в конфликт с автобусом и проиграли — с фатальным для себя исходом.

Что удивительно, ошибка здесь кроется не в утверждении, будто наш мир в «действительности» является суммой множества других. Может, это в самом деле так — на квантовом уровне. Почему бы и нет? Но неправильно будет описывать эти альтернативные миры людскими понятиями как сценарии, где все следует повествованию, которое кажется осмысленным для человеческого разума. Как миры, в которых слова «автобус» или «копченая селедка» вообще не имеют никакого значения. Ещё более недопустимо делать вид, будто каждый из этих параллельных миров приходится слегка измененной вариацией нашего, в котором на человеческом уровне принимается другой выбор.

Если эти параллельные миры вообще существуют, то они описаны различными изменяющимися компонентами квантовой волновой функции, сложность которой лежит за пределами человеческого понимания. Результат не обязательно должен походить на понятные человеку сценарии. Так же, как звук кларнета раскладывается на чистые тона, но большинство их комбинаций при этом не соответствуют его звуку.

Автобусы и копченая селедка — это естественные компоненты мира людей. Но квантовых волновых функций автобусов и копченых селедок нет среди естественных компонентов квантовой волновой функции мира. Они совершенно иные и по-другому делят действительность. Они меняют направление спинов электронов, обращают полюса, сдвигают квантовые фазы.

Но не превращают кукурузные хлопья в копченую селедку.

Это как взять историю, случайным образом поменять буквы, переставить местами слова и даже, быть может, заменить инструкции, которые принтер использует для печати символов, — чтобы они не соответствовали ни одному из известных человечеству алфавитов. И вместо того чтобы превратить национальный гимн Анк-Морпорка в «Ежика», вы получите лишь бессмысленный набор звуков. Что, впрочем, одно и то же.

Макс Тегмарк писал в выпуске «В мире науки» за май 2003 года, что современные физики различают четыре уровня параллельных вселенных. На первом некий отдаленный участок вселенной копирует то, что происходит в нашем её участке, почти без изменений. Второй уровень включает более-менее изолированные «пузыри», маленькие вселенные, в которых характеристики физических законов, такие, как скорость света, различаются, но основные законы остаются прежними. Третий уровень — квантовый параллелизм многомировой интерпретации Эверетта. Четвертый включает вселенные с принципиально разными физическими законами — не просто вариациями на тему нашей вселенной, а совершенно отличные от неё системы, которые описываются всеми возможными математическими структурами.

Тегмарк героически пытается убедить нас в существовании всех этих уровней — будто они дают возможность делать предсказания, которые поддаются проверке, могут быть опровергнуты научным способом и так далее. Для поддержки своих взглядов ему даже удается заново истолковать бритву Оккама, философский принцип, из которого следует, что объяснения должны быть простыми, насколько это возможно.

Все это, каким бы умозрительным ни казалось, относится к передовым областям космологии и физики. Именно такой подход к построению теорий нужно рассматривать в рамках «Науки Плоского мира» — творческий, умопомрачительный, новейший. Мы были вынуждены заключить, что эти аргументы имеют существенные недостатки. А жаль — ведь концепция параллельных миров настолько насыщена рассказием, что заставляет любого автора-фантаста пускать слюнки не менее обильно, чем собака Павлова.

Мы же обобщим основные идеи Тегмарка, опишем некоторые доказательства, которые он приводит в их пользу, предложим кое-какие критические точки зрения и предоставим вам возможность определяться со своим мнением самостоятельно.

Параллельные миры 1-го уровня возникают, когда (потому что) пространство бесконечно. Мы не так давно говорили вам, что оно конечно — так как с Большого взрыва прошел конечный промежуток времени, и пространство не успело распространиться до бесконечности^[341]. Однако данные космического микроволнового фона свидетельствуют против конечности вселенной. Даже если учесть, что в очень большой конечной вселенной можно было получить такие же данные.

«Существует ли ваша копия, которая читает эту статью?» — спрашивает Тегмарк. Предположив, что вселенная бесконечна, он говорит нам: «Даже самые маловероятные события должны где-нибудь происходить». Существование вашей копии более вероятно, чем многие другие события, поэтому оно должно произойти. Но где? Простой расчет показывает, что «ваш близнец живет в галактике, расположенной примерно в 10 в 1028-й степени метрах отсюда». Не в 1028 метрах (что уже в 25 раз больше размера наблюдаемой сегодня вселенной), а в 1 с 1028 нулями. Но и это ещё не все: точная копия (наблюдаемой части) нашей вселенной должна существовать на расстоянии примерно в 10 в степени 10 118 метров. А ещё дальше…

Нам необходимо найти лучший способ управляться с большими числами. Обозначения типа 10 118 представляются слишком формальными. А расписывать все нули не только бессмысленно, но зачастую и невозможно. Вселенная велика, а мультивселенная много больше. То, насколько эти числа велики, выразить не так-то просто, а ещё сложнее — придумать, как сделать их удобными для печати.

К счастью, мы уже решили эту задачу благодаря нашему предыдущему обозначению: если n — любое число, то n-плекс — это 10n, то есть 1 с n нулями.

При n = 118 у нас получается 118-плекс, приблизительно равный количеству протонов во вселенной. При n = 118-плекс имеем 118-плекс-плекс — число, о котором нас просит задуматься Тегмарк, 10 в степени 10 в степени 118. Эти числа являются следствием того, что «объем Хаббла» нашего пространства — то есть наблюдаемой вселенной, — имеет огромное, но конечное число возможных квантовых состояний.

Зернистость квантового мира ограничена пределом, соответствующим минимальному делению пространства и времени. Так, достаточно большая область пространства содержит такое большое количество объемов Хаббла, что в ней помещается каждое из этих квантовых состояний. А именно, в объеме Хаббла содержится 118-плекс протонов, каждый из которых имеет два возможных квантовых состояния. Значит, возможно 2 в степени 118-плекс конфигураций квантовых состояний протонов. Одно из полезных правил в этой мегаарифметике состоит в том, что «наименьшее» число в этой куче плексов — в данном случае это 2 — может измениться на что-нибудь более подходящее, например, 10, без существенного влияния на верхний предел. Значит, участок длиной в 118-плекс-плекс метров может содержать приблизительно по одной копии каждого из объемов Хаббла.

2-й уровень основан на предположении, что пространство-время — это нечто вроде пены, в которой каждый пузырь составляет отдельную вселенную. Вера в это главным образом основана на инфляционной модели Вселенной, теории, объясняющей, почему наша вселенная с точки зрения теории относительности является плоской. В период инфляции пространство стремительно растягивается, и может дойти до того, что два края растянутой области станут независимы друг от друга из-за того, что свет не успеет перейти между ними достаточно быстро, при этом их соединив. Итак, пространство-время — это пена, и в каждом её пузыре, похоже, действуют свои законы физики — с теми же математическими формулами, но с другими постоянными.

Параллельные миры 3-го уровня возникают в многомировой интерпретации квантовой механики, которую мы оспаривали ранее.

Но все, что описано выше, отходит на второй план перед 4-м уровнем. В его параллельных вселенных могут действовать совершенно иные законы физики. Также, по Тегмарку, в них существуют все мыслимые математические структуры:

Как насчет вселенной, которая подчиняется законам классической физики, но не имеющим квантовых эффектов? Как насчет времени, которое не течет непрерывно, а движется дискретными шагами? Как насчет вселенной, представляющей собой пустой додекаэдр? В IV уровне мультивселенной все эти альтернативные действительности существуют на самом деле.

Но так ли это?

Для того чтобы получить научное доказательство, обычно требуется провести наблюдение или эксперимент.

О прямых проверках гипотезы Тегмарка с помощью наблюдения не может быть и речи — по крайней мере, до тех пор, пока не появится какая-нибудь необыкновенная технология космических полетов. Наблюдаемая часть вселенной простирается не далее чем на 27-плекс метров от Земли. Объект (даже размером с видимую часть нашей вселенной), находящийся на расстоянии в 118-плекс-плекс метров наблюдать нельзя, и ни одно мыслимое улучшение технологии не сможет этого изменить. Скорее бактерия научится наблюдать известную нам часть вселенной, чем мы сумеем увидеть объект в 118-плекс-плекс метрах от нас.

Нам приятна мысль, что если напрямую проверить теорию невозможно, это ещё не значит, что она ненаучна. Не существует прямого способа проверить, жили ли на Земле динозавры или сколько времени прошло после Большого взрыва (и имел ли он место вообще). Мы делаем выводы об этом, полагаясь на непрямые доказательства. Так какое непрямое доказательство подтверждает бесконечность пространства и существование далеких копий нашего мира?

Тегмарк утверждает, что пространство бесконечно, потому что об этом нам сообщает космический микроволновой фон. Если бы было наоборот, следы её ограниченности проявились бы в статистических свойствах космического фона и на разных частотах создаваемого им излучения.

Вот вам любопытный аргумент. Примерно год назад некоторые математики, основываясь на определенных статистических свойствах космического микроволнового фона, заключили, что вселенная не только конечна, но и имеет форму, напоминающую футбольный мяч^[342]. Длинноволнового излучения в ней очень мало, а размер вселенной не позволяет ей приспособиться к такой длине волн— и это, похоже, лучшее объяснение того, почему мы их не видим. Как и гитарная струна длиной в метр не может поддерживать вибрацию стометровой волны — в пространстве вселенной недостаточно места для столь длинной волны.

Другой важный пункт доказательства имеет совершенно иную природу — это не наблюдение как таковое, но наблюдение за тем, как мы воспринимаем наблюдения. Космологи, анализирующие микроволновой фон, чтобы определить форму и размер вселенной, по привычке сообщают о своих находках как-нибудь вроде: «существует вероятность того, что такие-то форма и размер могут содержать данные, составляет одну тысячную». Это значит, что эти форму и размер можно исключить с вероятностью 99,9 %. Тегмарк говорит, это объясняется тем, что среди тысячи объемов Хаббла такой формы и размеров может находиться не более одного, который соответствовал бы наблюдаемым данным. «Суть в том, что теория мультивселенной проверяется и опровергается даже при невозможности видеть другие вселенные. Главное — предсказать характер множества параллельных вселенных и определить вероятностное распределение в этом множестве».

А следующий поразительный аргумент роковым образом путает актуальные и потенциальные сферы Хаббла. Например, если рассмотреть размер и форму «футбольного мяча диаметром 27-плекс метров» — справедливое предположение для нашего собственного объема Хаббла, — тогда вероятность, составляющая «одну тысячную», вычисляется с помощью потенциального ряда тысячи мячей такого же размера. Это не часть единой бесконечной вселенной, а отдельные мысленные «точки» в фазовом пространстве больших мячей. Если бы вы жили внутри такого мяча и провели такое наблюдение, то, скорее всего, заметили бы наблюдаемые данные в одном случае из тысячи.

Ничто в этом утверждении не принуждает нас делать вывод о действительном существовании такой тысячи мячей — не говоря уже о том, чтобы вставить их в единое, большее пространство, как нужно было сделать в примере выше. По сути, Тегмарк просит нас принять общий принцип — о том, что где бы ни находилось ваше фазовое пространство (статистики назвали бы его выборочным пространством) с четко очерченным вероятностным распределением, все, что в нем содержится, действительно существует.

Но это явно неправда.

И простой пример объясняет почему. Допустим, вы подбросили монету сто раз. И получили последовательность вроде ООРРРОО … РРО. Фазовое пространство всех возможных вариантов содержит ровно 2100 таких последовательностей. Если монета имеет правильную форму, то разумный способ определить вероятность выпадения каждой из них составит один случай из 2100. «Распространение» этих вероятностей можно проверить несколькими непрямыми способами. К примеру, провести миллион экспериментов, каждый из которых будет включать серию из 100 бросков, и вычислить соотношение 50 орлов и 50 решек, 49 орлов и 51 решка и так далее. Такой эксперимент вполне осуществим на практике.

Если принцип Тегмарка верен, значит, все фазовое пространство последовательностей выпадения монет существует на самом деле. Не как математическое понятие, но как физическая действительность.

Однако монеты сами себя не подбрасывают. Должен быть кто-то, кто это делает.

Если бы можно было подбрасывать по 100 монет в секунду, для проведения 2100 экспериментов понадобилось бы около 24-плекс лет. Это примерно в 100 триллионов раз больше возраста вселенной. Монеты же просуществовали лишь несколько тысяч лет. Фазового пространства всех последовательностей ста выпадений монет не существует в действительности — оно только потенциально.

Поскольку принцип Тегмарка не работает в случае с монетами, нечего и полагать, что он подойдет в случае с вселенными.

Доказательство существования параллельных миров 4-го уровня ещё менее убедительно. Оно сводится к мистическому ответу на известное замечание Юджина Вигнера о «необычной эффективности математики» как описания физической реальности. По сути, Тегмарк говорит нам, что если мы можем вообразить какой-нибудь объект, значит, он должен существовать.

Мы можем вообразить фиолетового гиппопотама, который катается на велосипеде вдоль края Млечного пути, напевая мелодию Монтеверди. Было бы мило, если бы это означало, что он существует, но рано или поздно придется проверить этот факт на соответствие действительности. Нам не хотелось оставить вас под впечатлением, будто нам нравится окатывать холодной водой всякую творческую попытку передать чувства, вызываемые некоторыми удивительными понятиями современной космологии и физики. Поэтому мы закончим свежим дополнением к числу параллельных миров, подтверждаемым лишь немногими фактами. Пожалуй, не стоит удивляться тому, что утвердиться ей не позволяет прежде всего недостаток экспериментальных подтверждений.

Новой теорией, которой удалось привлечь большое внимание, стала теория струн. В ней дается ответ на старый как мир вопрос: зачем мы здесь? Этот ответ приемлем с точки зрения философии и связан с множеством параллельных вселенных.

Только эта теория осторожнее с ними обращается.

Мы обратились к статье Рафаэля Буссо и Джозефа Полчински «Ландшафт теории струн», опубликованной журналом «В мире науки» в спецвыпуске об Альберте Эйнштейне в сентябре 2004 года.

Если в основе современной физики и имеется хоть одна проблема, то она касается объединения квантовой механики с теорией относительности. Поиск «теории всего» необходим по той причине, что обе они хоть и превосходно помогают нам понимать и предсказывать различные аспекты естественного мира, но совершенно не согласуются между собой. Найти совместимую с ними, объединяющую теорию очень непросто, и пока нам это не удалось. Зато была одна математически любопытная попытка — теория струн, которая выглядит весьма заманчиво, но не подкреплена никакими данными наблюдений.

Теория струн опирается на то, что мы обычно считаем отдельными точками пространства-времени, не имеющими ни размерности, ни интересной структуры. На самом деле они представляют собой крошечные многомерные поверхности со сложными формами. В качестве простого примера приведем садовый шланг. Если смотреть на него издали, он кажется линией — одномерным пространством, где измерением является расстояние вдоль шланга. Взгляните поближе — и увидите, что у него есть ещё два измерения, под прямыми углами к той, первой линии, а его форма в этих измерениях представляет собой круглую ленту.

Возможно, наша вселенная тоже напоминает какой-нибудь шланг. Пока мы видим её с очень близкого расстояния и замечаем лишь три измерения пространства плюс одно измерение времени — это теория относительности. Физическая картина наблюдается лишь в этих измерениях, и её явления изящно описываются четырьмя измерениями — снова теория относительности. Но иные явления могут происходить в дополнительных, «скрытых» измерениях — как, например, толщина шланга. Допустим, каждая точка видимого четырехмерного пространства-времени, которая кажется нам точкой, на самом деле является крошечным кругом, расположенным к самому пространству-времени под прямым углом. Этот круг мог бы совершать колебания. Тогда он походил бы на частицу согласно её квантовому описанию. Частицы обладают различными «квантовыми числами», такими как спины. Это целые числа, представляющие собой множители некоторых основных величин. Так же и с колебаниями круга: он вмещает одну волну или две, или три… но никак не две с четвертью.

Вот почему это называют «теорией струн». Каждая точка пространства-времени заменяется крошечной струнной петлей.

Но для того чтобы поменять что-либо согласующееся с квантовой теорией, нельзя использовать просто округлую петлю. Квантовых чисел слишком много, и это далеко не единственная трудность, которую необходимо преодолеть. Предполагается, что вместо окружности нужно использовать более сложную форму с бóльшим числом измерений — «брану»^[343]. Представьте её в виде поверхности, но не совсем простой. Существует множество различных топологических типов поверхности: сфера, пончик, два слипшихся пончика, три пончика… Если измерений больше двух, это открывает много необычных возможностей.

Частицы соответствуют мелким замкнутым струнам, окольцовывающим брану. Есть куча разных способов обмотать пончик струной — можно продеть её в дырку один, два, три раза… Законы физики зависят от формы бран и траекторий, по которым следуют эти петли.

Самая распространенная на сегодняшний день брана имеет шесть измерений — то есть в сумме их получается десять. Считается, что дополнительные измерения свернуты очень плотно и что они меньше планковской длины — размера, при котором вселенная приобретает зернистость. Из-за этой зернистости наблюдать столь малые объекты, по сути, невозможно, поскольку она смазывает изображение и не позволяет увидеть мелкие детали. Поэтому нечего и надеяться наблюдать дополнительные измерения напрямую. Тем не менее существует несколько способов сделать вывод об их существовании по косвенным признакам. Недавно открытое ускорение расширения вселенной на самом деле объясняется именно таким образом. Конечно, это объяснение может оказаться ошибочным: нужно больше доказательств.

Идеи на этот счет меняются чуть ли не каждый день, поэтому мы не должны привязываться к распространенной сегодня шестимерной системе. Мы можем рассматривать любое количество разных бран и вариантов их обмотки. Каждый вариант — назовем его петлевой браной — обладает определенной энергией, которая зависит от формы браны, от того, как она свернута и насколько плотно обмотана. Это «вакуумная энергия» из соответствующей физической теории. В квантовой механике вакуумом называют бурлящую массу частиц и античастиц, которые возникают и через мгновение сталкиваются, взаимно уничтожаясь. Вакуумная энергия показывает, насколько сильно они сталкиваются. С её помощью мы сумеем определить, какая петлевая брана соответствует нашей вселенной, имеющей чрезвычайно низкую вакуумную энергию. До недавних пор она считалась нулевой, но сейчас оценивается в 1/120-плекс единиц, где единица равна отношению планковской массы к планковской длине — это примерно гугл граммов на кубический метр.

Теперь мы расскажем космическую сказку о трех медведях. Сильный папа-медведь предпочитает вакуумную энергию свыше +1/118-плекс единиц, но в таком случае пространство-время было бы подвержено местным расширениям, энергия которых была бы гораздо выше, чем при вспышке сверхновой звезды. Мягкой маме-медведице нравится вакуумная энергия, не превышающая −1/120-плекс единиц (обратите внимание на знак «−»), при которой пространство-время сожмется с космическим хрустом и исчезнет. Малыш-медвежонок и Маша любят такую вакуумную энергию, чтобы им было «как раз» — где-то в невероятно узком диапазоне между +1/118-плекс и −1/120-плекс единиц. Это зона Маши, и именно в ней жизнь может существовать в том виде, в котором мы её знаем.

Мы не случайно живем во вселенной, вакуумная энергия которой лежит в пределах Машиной зоны — ведь мы и есть форма жизни, которую мы знаем. Если бы мы обитали в любой другой вселенной, то были бы неизвестной нам формой жизни. Такое могло бы случиться, но тогда мы не были бы собой.

Здесь наш старый друг, антропный принцип, применяется как совершенно приемлемый способ связать то, как мы устроены, с типом вселенной, которая нам для этого подходит. Спрашивать здесь на самом деле надо не «почему мы живем в такой вселенной?», а «почему такая вселенная, в которой мы живем, существует?». Это предмет спора о точной космологической подгонке. А невероятность того, что случайная вселенная окажется подходящей, часто вменяется в качестве доказательства. Так, люди говорят: «Мы не знаем, может быть, это создали инопланетяне», но сами думают: «Это Бог — он создал вселенную такой, чтобы она была нам как раз».

Сторонники теории струн оказались ещё непреклоннее и придумали более вразумительный ответ.

В 2000 году Буссо и Полчински объединили теорию струн с более ранней идеей Стивена Вайнберга, чтобы объяснить, почему нам не стоит удивляться существованию вселенной с подходящим уровнем вакуумной энергии. Суть их рассуждений заключалась в том, что фазовое пространство возможных вселенных невероятно огромно. Даже больше, чем, скажем, 500-плекс. Эти 500-плекс вселенных распределяют свою вакуумную энергию в диапазоне от −1 до +1 единицы. Числа, получаемые в итоге, расположены гораздо плотнее, чем 1/118-плекс единиц, определяющих шкалу «приемлемого» диапазона вакуумной энергии, необходимой для известных нам форм жизни. Несмотря на то, что в диапазон попадает лишь крошечная часть этих 500-плекс вселенных, их все равно невероятно много — в данном случае около 382-плекс. Выходит, из фазового пространства в 500-плекс петлевых бран аж 382-плекс вселенных способны поддерживать наш тип жизни.

Однако эта доля весьма невелика. Если выбрать петлевую брану наугад, она, вероятнее всего, не будет входить в зону Машеньки.

Но ничего страшного. Сторонники теории струн и здесь находят ответ. Если подождать достаточно долго, такая вселенная обязательно возникнет. На самом деле все вселенные в фазовом пространстве петлевых бран рано или поздно становятся «реальными». А когда петлевая брана реальной вселенной попадает в Машину зону, её обитатели ничего не будут знать о предыдущем ожидании. Они начнут ощущать время с момента появления соответствующей петлевой браны.

Теория струн говорит не только о том, что мы живем здесь, потому что мы живем здесь, — она объясняет, почему это подходящее нам «здесь» должно существовать.

Причина, по которой все эти 500-плекс вселенных можно обоснованно считать «реальными», вытекает из двух свойств этой теории. Первая — это систематический способ описать все возможные петлевые браны, которые бывают в действительности. Вторая с помощью квантов объясняет, почему все-таки они бывают. Если вкратце, то фазовое пространство петлевых бран можно представить в виде «энергетического ландшафта» — назовем его браншафтом. Каждая точка ландшафта соответствует одному варианту петлевой браны, а высота в этой точке — её вакуумной энергии.

Возвышенности браншафта соответствуют петлевым бранам с высокой вакуумной энергией, а низменности — с низкой. Устойчивые браны расположены в низменностях. Вселенные, чьи скрытые измерения похожи на такие петлевые браны, тоже устойчивы… так что они могут существовать физически — и подольше, чем доли секунды.

На холмистых участках браншафта рельеф неровный, то есть с буграми и впадинами. Там они расположены плотнее, чем где-либо ещё, но все равно обособлены друг от друга. Браншафт и вправду очень неровен и испещрен множеством впадин. Но каждая из них имеет вакуумную энергию в диапазоне от −1 до +1 единицы. С таким количеством чисел они очень тесно прижимаются друг к другу.

Для того чтобы жизнь во вселенной поддерживалась такой, какой мы её знаем, вакуумная энергия должна находиться в Машиной зоне, где все «как раз». А поскольку петлевых бран неимоверно много, то и количество бран с подходящей энергией тоже огромно.

Гораздо большее их число находится за пределами диапазона, но это не важно.

Теория имеет важное преимущество: она объясняет, почему у нашей вселенной такая низкая вакуумная энергия, что от неё не требуется равняться нулю (теперь-то мы знаем, что она ему не равна).

Из данных исчислений следует, что все устойчивые вселенные заключаются во впадинах браншафта, и многие из них (хоть и очень малая часть от общего числа вселенных) находится в зоне Машеньки. Но все это потенциальные, а не актуальные вселенные. Есть лишь одна реальная вселенная. Поэтому, если вы просто выберете случайную петлевую брану, вероятность того, что это будет брана из Машиной зоны, близка к нулю. При таких шансах вы не решились бы поставить даже на лошадь, не говоря уже о вселенной.

К счастью, к нам на помощь скачут старые добрые кванты. Квантовые системы прокладывают «туннели» от одной энергетической впадины к другой. Соотношение неопределенности позволяет им занимать для этого энергию, а затем возвращать с такой быстротой, что благодаря неопределенности расчета времени никто этого замечает. Поэтому если подождать достаточно долго — n-плекс-плекс-плекс лет или, если не хватит, n-плекс-плекс-плекс-плекс, — одна квантовая вселенная исследует каждую впадину во всем браншафте. Так на определенном этапе она окажется в зоне Машеньки. И там возникнет жизнь, похожая на нашу, которая задастся вопросом, почему она там возникла.

Пока она не знает о тех n-плекс-плекс-плекс-плекс лет, которые уже прошли в мультивселенной: со времени, когда странствующая вселенная проложила себе туннель ко впадине в Машиной зоне, минуло лишь несколько миллиардов лет. Сейчас — только сейчас — её человекоподобные обитатели начали интересоваться, почему их существование стало возможным, несмотря на то, что это было так маловероятно. Если они достаточно разумны, то в конце концов поймут, что благодаря браншафту и квантам вероятность этого становится совершенной.

Это красивая история, даже если она окажется неправдой.

Глава 15

АУДИТОРЫ РЕАЛЬНОСТИ

Через час волшебники выстроились рядами по всей ширине Главного зала, одетые в разную одежду, но главным образом в так называемые «ранние штаны». Вопреки представлению Ринсвинда о наготе, именно поношенные рубашка и штаны вызвали бы наименьшее число замечаний в большинстве эпох и стран, а также привели бы к меньшему количеству арестов.

— Так, хорошо, — сказал Чудакулли, шагая вдоль рядов. — Мы так сильно упростили дело, что даже профессора должны все понять. Думминг Тупс раздал каждому из вас задания. — Он остановился перед волшебником средних лет. — Вот вы, сэр, кто такой?

— А вы что, не узнаете меня, сэр? — удивленно ответил тот.

— Из головы выскочило, приятель, — ответил Чудакулли. — Большой университет, нельзя каждого запомнить.

— Я Умникпенс, сэр, профессор экстремального растениеводства.

— И вы в этом что-то понимаете?

— Да, сэр.

— И студентов учите?

— Нет, сэр, — обиженно ответил Умникпенс.

— Рад это слышать! А чем займетесь сегодня?

— Сначала меня вроде как сбросят в лагуну на… на… — он прервался и достал из кармана бумажку: — Кокосовых островах, где я буду, стоя по пояс в воде, расчесывать дно при помощи граблей, — он поднял свое орудие, — а потом вернусь сюда, как только увижу людей.

— И как же вы это сделаете?

— Скажу вслух: «Верни меня, Гекс», — без запинки ответил Умникпенс.

— Хорошо, молодец, — похвалил аркканцлер. Он поднял голос: — И все запомните: говорить нужно именно эти слова! Не можете запомнить — запишите. Гекс перенесет вас на лужайку перед этим зданием. Вас там будут сотни и многие сразу с несколькими заданиями, поэтому мы не хотим, чтобы возникали какие-либо недоразумения. Теперь, если…

— Простите. — Умникпенс поднял руку.

— Да?

— Скажите, пожалуйста, почему я должен стоять по пояс в лагуне и работать граблями?

— Потому что, если вы этого не сделаете, Дарвин наступит на позвоночник чрезвычайно ядовитой рыбы, — ответил Думминг Тупс. — Теперь…

— Простите ещё раз, пожалуйста, а почему я на него не наступлю?

— Потому что вы будете смотреть, куда ступаете, мистер Умникпенс, — рявкнул Чудакулли.

Но тут вырос целый лес рук. Единственным волшебником, кто не поднял руки, был Ринсвинд — он просто с унылым видом рассматривал свои ноги.

— В чем дело? — раздраженно спросил аркканцлер.

— Почему я должен передвинуть стул на шесть дюймов?

— Почему я должен засыпать нору посреди прерии?

— Почему я должен спрятать какие-то брюки?

— Почему я должен набить почтовый ящик голодными улитками?

Думминг живо замахал планшетом, попытавшись угомонить кричавших.

— Потому что, если вы этого не сделаете, Дарвин упадет со стула, или свалится с лошади, или получит по голове камнем, брошенным повстанцем, или нежелательное письмо дойдет до адресата, — сказал он. — Но у вас более двухсот заданий, я не могу все вам объяснять. Некоторыми из них начинаются весьма удивительные цепочки причинно-следственных связей.

— Но нам ведь положено развивать пытливость ума, помните? — пробормотал кто-то.

— Да, но не в отношении политики университета! — сказал Чудакулли. — Все ваши задания очень просты. Мистер Тупс сейчас будет называть имена, и те, кого он назовет, должны выйти и вступить в круг. Вам слово, мистер Тупс.

Думминг сменил планшет. Он уже начал их коллекционировать. Они вносили порядок в мир, который становился все труднее и труднее для понимания. «Это все, чего я когда-либо желал, — подумал он — Я просто хочу чувствовать, что все галочки расставлены там, где надо».

— Итак, друзья, — сказал он. — Как сказал аркканцлер, это вовсе не трудно. Старайтесь, насколько это возможно, ни с кем не разговаривать и ни к чему не прикасаться. Только туда и обратно. Я хочу, чтобы вы действовали быстро. У меня есть… теория на сей счет. Так что не тратьте времени понапрасну, где бы вы ни оказались. Так, у нас все готово? Прекрасно… Трубкозубер, профессор А…

Один за другим, уверенно ли, беспокойно ли, со смешанными ли чувствами, волшебники вступали в светящийся круг Гекса и исчезали. Как только это происходило, вверху в точках, где горели клубки света, возникали маленькие значки в виде остроконечных шляп.

Ринсвинд наблюдал за этим с грустным видом и не присоединялся к общим восторгам, когда красные кружки стали исчезать один за другим.

Думминг отвел его в сторону и объяснил, что, поскольку Ринсвинд имеет богатый опыт в подобных делах, ему отведен один из четырех самых, э-э, интересных случаев. Именно так он и выразился: «э-э, интересных». Ринсвинд знал все, что касалось «э-э, интересного». Где-то там его поджидал гигантский кальмар, подписанный его именем, вот что это значило.

В конце зала что-то зашевелилось, и он обернулся в ту сторону. Это был сундук, обитый металлом, такой, какой смог бы оценить всякий, кто желал закопать сокровища. И он бежал на сотнях розовых ножек. Ринсвинд издал стон — ведь он оставил его в своей спальне спящим в шкафу ножками кверху.

— Мм? — произнес он.

— Ринсвинд! Твой выход, удачи! — повторил Думминг. — Поторопись!

Ему больше ничего не оставалось. Он вошел в круг и упал, когда корабль медленно покачнулся под ним.

Уже начало светать, и по палубе стелился липкий морской туман. Скрипели снасти, и где-то далеко внизу плескалась вода. Больше никаких звуков не было слышно. Воздух был теплым, чувствовался какой-то необычный запах.

В нескольких футах от Ринсвинда раздался пушечный выстрел. Он знал, что это такое. Ринсвинд был единственным из волшебников, кто их видел — в Агатовой империи, только там их называли «Лающими псами», — и знал, что одним из главных правил в обращении с ними было: «Не становиться впереди».

Он медленно вытащил из-за пазухи свою остроконечную шляпу. Это была красная шляпа — или, скорее, шляпа того цвета, в который красный превращается после того, как её много-много раз выстирали, съели, вернули обратно, подпалили, закопали, помяли, засосали, снова выстирали и отжали.

Да чтобы он и не носил здесь остроконечную шляпу? Они что, с ума сошли? Ринсвинд слегка её вытянул, чтобы вернуть изначальную бесформенную форму, и надел на голову. Так ему чувствовалось намного лучше. Наличие остроконечной шляпы говорило о том, что он не абы кто.

Ринсвинд развернул инструкцию.

1. Удалить «ядро» из пушки.

Поблизости никого не было. Рядом с пушкой лежала груда металлических ядер. Ринсвинд с усилием опустил ствол, просунул в него руку и крякнул, коснувшись пальцами ядра, находившегося внутри.

Как его было достать? Заставить ядро выйти из Лающего пса можно было, если поджечь спичкой его хвост, но Думминг сказал, что это не вариант. Он осмотрелся и заметил набор инструментов, среди которых лежал стержень со штопором на конце.

Он осторожно сунул его в пушку, вздрагивая при каждом звяке. Дважды почувствовал, как его винтовой инструмент захватывает ядро, но оба раза оно выскальзывало и с шумом скатывалось обратно.

С третьей попытки ему удалось докатить ядро почти до горлышка ствола и ухватиться за него пальцами.

Что ж, это было нетрудно. Он швырнул его в воду, и море, булькнув, поглотило снаряд.

Никакого шума не поднялось. Работа сделана, и ничего ужасного не случилось! Он достал из кармана бумажку. Сейчас было важно произнести точные слова.

— Верни… — начал он и остановился. С негромким металлическим скрежетом с кучи скатилось другое ядро, переместилось по палубе и запрыгнуло в ствол пушки.

— Хорошо, — медленно произнес Ринсвинд. Конечно. Это же очевидно. Как он вообще мог предположить, что будет по-другому?

Вздохнув, он взял свой инструмент, затолкал его в ствол, поймал ядро и вынул так резко, что если бы оно стукнулось о палубу, шум от удара точно бы его выдал. К счастью, оно приземлилось Ринсвинду на ногу.

Пока он лежал, перегнувшись через ствол и издавая «ииии!», как и всякий, кто вынужден кричать, стиснув зубы, его слух вновь потревожил негромкий металлический звук.

По палубе катилось очередное ядро. Он прыгнул на него, поднял и почувствовал слабое сопротивление, с которым оно пыталось вырваться из его рук. Желая преодолеть эту невидимую силу, он развернулся, но ядро выскользнуло и улетело за борт.

На этот раз булькнуло так, что с нижней палубы стало доноситься удивленное бормотание.

Последнее оставшееся ядро начало катиться в сторону пушки.

— Ну уж нет! — прорычал Ринсвинд и схватил его. Нечто вновь попыталось вырвать снаряд из его рук, но он крепко его держал.

Послышались шаги: кто-то поднимался по лестнице. Где-то в тумане, уже близко, раздавалось сердитое ворчание.

В этот момент на поверхности волн, прямо перед Ринсвиндом, возникло… нечто. Он не мог рассмотреть его форму, но оно исказило туман, приняв что-то вроде очертаний. Оно было похоже на…

Но оно исчезло прежде, чем кто-то ещё успел подняться на палубу. Ринсвинд, недолго думая, с победным рыком отпрянул назад, перегнулся через борт и, продолжая сжимать ядро, плюхнулся в воду.

— Взгляните на красные круги, сэр! — воскликнул Думминг.

Они беспорядочно гасли в движущихся клубках света. Желтая линия стала удлиняться.

— Вот это уже дело, мистер Тупс! — прогрохотал аркканцлер. — Продолжайте их щелкать!

Волшебники носились по залу, получали новые инструкции и, едва успевая перевести дух, снова исчезали внутри круга.

Чудакулли кивнул в сторону носилок, на которых спешили доставить в лазарет вопящего Умникпенса.

— Никогда не видел, чтобы нога становилась настолько фиолетовой, — сказал аркканцлер. — Я ведь предупреждал, чтобы он смотрел, куда ступает. Ты же сам слышал, помнишь?

— Он говорит, его сбросили прямо на рыбу, — ответил Думминг. — Боюсь, Гекс работает на пределе своей мощности, сэр. Мы же изгибаем целую временную шкалу. Здесь невозможно избежать происшествий. Несколько волшебников, вернувшись, угодили прямо в фонтан. Нам остается просто смириться с тем, что это лучше, чем оказаться вмурованным в стену.

Чудакулли осмотрел толпу и произнес:

— А вот один из фонтана, судя по виду…

Ринсвинд прохромал к ним. Лицо его было мрачнее тучи, а с одежды все ещё капала вода. Он что-то нес в руках. Посреди зала у него из мантии вывалилась рыба, подчиняясь незыблемым законам юмора.

Доковыляв до Думминга, он бросил на пол пушечное ядро.

— Знаешь, как тяжело кричать в воде? — с вызовом произнес он.

— Я вижу, ты справился, Ринсвинд, — сказал Чудакулли.

Ринсвинд поднял глаза. Вверху по струящимся линиям появлялись и исчезали значки в виде остроконечных шляп.

— Никто не говорил мне, что оно будет отбиваться! А оно отбивалось! Пушка сама пыталась зарядить себя!

— Ага! — сказал аркканцлер. — Вот и враг обнаружился! Мы почти к нему подобрались! Если они нарушат…

— Это был Аудитор, — уверенно заявил Ринсвинд. — Он пытался быть невидимым, но я заметил его очертания в тумане.

Чудакулли слегка поник. Радостный энтузиазм сошел с его лица.

— Вот проклятье, — произнес он, полагая, после забавного недоразумения, произошедшего с ним в юности, что это худшее слово из всех когда-либо придуманных.

— Мы не обнаружили никаких признаков Аудиторов, — сказал Думминг Тупс.

— Здесь? А мы искали? Мы бы их все равно не нашли, разве нет? — сказал Чудакулли. — Мы бы приняли их за силы природы.

— Но как они вообще могут здесь существовать? Ведь тут все действует само по себе!

— То есть как мы? — сказал Ринсвинд. — А они лезут куда ни попадя. Сами же знаете. И они очень, очень сильно не любят людей…

Аудиторы — это воплощение того, чего никто не способен вообразить. Ветер и дождь — такие же одушевленные сущности, что и боги. Но силу тяжести, например, воплощает Аудитор или, скорее, Аудиторы. Во вселенных, живущих благодаря рассказию — а не тех, что существуют сами по себе, — они служат средством, благодаря которому все основные события в этом мире и случаются.

Аудиторы не только лишены воображения — они даже не способны представить, что это такое.

Они собираются как минимум по трое — или, по крайней мере, не расстаются надолго. В одиночку или вдвоем они быстро приобретают личностные качества, которые отличают их от остальных — и тем самым оказывают на них губительное действие. Иметь мнение, которое разнится с мнением коллег, для Аудитора равносильно… отключению. Но если отдельные Аудиторы не могут иметь собственного мнения (это сделало бы их особенными), Аудиторы как единое целое на это способны. И с неумолимой уверенностью считают, что мультивселенная была бы гораздо лучше, не будь в ней жизни. Ведь она вечно мешает, наводит беспорядок, ведет себя непредсказуемо и снижает энтропию.

Для них жизнь — это нежелательный побочный продукт. Без неё мультивселенная была бы более устойчивой. К сожалению, здесь есть правила. Сила тяжести не может увеличиваться в миллион раз и расщеплять формы жизни, как бы сильно ей этого ни хотелось. Если причинить вред жизненным формам, которые ходят, летают, плавают или сочатся, это привлечет внимание высшей власти, которой Аудиторы очень боятся.

Они слабы, не особенно умны и всегда пребывают в страхе. Зато могут быть очень проницательными, и самое замечательное, что им удалось узнать о разумной жизни, — это то, что, если немного постараться, её можно склонить к самоуничтожению.

Глава 16

ЯВНОЕ ПРЕДНАЧЕРТАНИЕ

Волшебники выясняют, что история не так проста, даже если у вас есть машина времени. Аудиторы тоже не способствуют свершению их планов, но история имеет собственных метафорических Аудиторов, часто именуемых «исторической инерцией». Инерция — это неудержимая склонность движущегося объекта продолжать движение по выбранной траектории, когда его пытаются направить по другому пути; это следствие законов движения Ньютона. Историческая инерция имеет схожий эффект, но происходит по иной причине: изменение одного исторического события, каким бы важным оно ни представлялось, необязательно должно оказывать существенное воздействие на социальный контекст, направляющий ход истории.

Представьте, будто у нас есть машина времени, и мы отправляемся в прошлое. Не слишком далеко — только ко дню убийства Авраама Линкольна. В нашей истории президент дожил лишь до следующего утра, и малое отклонение пули, выпущенной убийцей, могло бы сыграть решающее значение. Итак, мы слегка меняем её траекторию, она ранит Линкольна, но президент выживает без значительных повреждений. Он отменяет пару встреч, чтобы восстановить силы, а затем возвращается к… А к чему он возвращается?

Об этом варианте истории нам ничего не известно.

Или известно? Конечно, известно. Начнем с того, что он не превратится в бегемота или в «Форд Модель Т». И не растворится в воздухе. Он и дальше будет президентом Авраамом Линкольном, окруженным всеми политическими соображениями и невозможностями, существовавшими в нашем варианте истории и продолжившими существовать в том, где он выжил.

Контрфактический^[344] сценарий жизни Линкольна поднимает массу вопросов. Как вы думаете, каково это быть американским президентом — похоже ли это на вождение машины, которая может доставить вас, куда вы сами захотите? Или это как сидеть в поезде и наблюдать в окно, пока вас везут другие?

Несомненно, это нечто среднее.

Мы по своему обыкновению не особо задумываемся о контрфактическом — как раз потому, что это противоречит фактам. Но математики только так и рассуждают: «Если то, что я думаю, окажется ложью, то как можно доказать мою неправоту?» Любые соображения о фазовых пространствах непроизвольно запутываются в мирах «если». Нельзя как следует понять историю, не представив, как бы она сложилась, если бы какого-нибудь важного исторического события не произошло. Во всяком случае, это хороший способ оценить значимость данного события.

Давайте поразмышляем в таком духе об альтернативном «сейчас» — Западном мире начала третьего тысячелетия, в прошлом которого не было убийства Линкольна. Как бы тогда называлась утренняя газета, которую вы читаете? Изменилось бы её название? Остался бы прежним ваш завтрак из бекона, яиц и сосиски? Что случилось бы с мировыми войнами? А с Хиросимой?

Огромное количество подобных вариантов истории уже описано — например в «Охотниках за Линкольном» Уилсона Такера, где действие разворачивается именно в такой вселенной и поднимает вопрос Линкольна.

Когда нашему разуму является какой-нибудь вымышленный мир, в нем происходят любопытные вещи. Представьте на минутку Лондон XIX века. Там был Джек-Потрошитель, и мы можем разрешить загадку нашего мира и узнать, кем он был. Ещё там были Дарвин, Гексли и Уоллес. Но не было Шерлока Холмса, Дракулы, Николаса Никльби или господина Полли. Тем не менее некоторые из лучших образов викторианского мира связаны именно с этими персонажами. Иногда вымышленные образы направлены на то, чтобы создать юмористическое отражение общества того времени. Флинстоуны отражают таким образом общество первобытных людей, причём настолько сильно, что теперь для того чтобы представить себе нашу эволюцию, нужно сначала вырезать из памяти их образы — а это практически невозможно.

Шерлок Холмс и господин Полли были викторианцами в том же смысле, в каком тираннозавр и трицератопсы из «Парка юрского периода» — динозаврами. Представляя себе трицератопса, мы не можем не вспомнить ту его бугристую кожу с фиолетовыми пятнами из фильма, где животное лежит на боку и издает хрипы. А тираннозавр в нашем разуме бежит вслед за джипом и по-птичьи покачивает головой. Когда мы представляем себе Бейкер-стрит конца XIX века, на ней очень трудно не вообразить Холмса и Уотсона (скорее всего, в виде одного из их киновоплощений), которые останавливают извозчика и отбывают, чтобы раскрыть очередное преступление. Наши картинки прошлого — это слияние реальных исторических личностей и сюжетов с вымышленными персонажами, и отделить их друг от друга весьма непросто — особенно с развитием технологий кино и телевидения, позволяющих этим подложным картинкам закрепиться в нашем мышлении.

В 1930-х годах философ Джордж Герберт Мид указал на весьма очевидный факт, что в мире причинности настоящее не только определяет (или «ограничивает», если вам так больше нравится) будущее, но и воздействует на прошлое — в том смысле, что если я открою что-то новое о настоящем, то (воображаемое) прошлое, приведшее к этому новому настоящему, тоже должно быть другим. Тем самым Мид показал довольно забавную точку зрения на то, насколько хороши образы Шерлока Холмса из 1880-х или тираннозавров из «Парка юрского периода». Если моё представление о настоящем совсем не изменится от наличия или отсутствия в 1880-х Шерлока Холмса или если мой взгляд на эволюцию останется прежним после просмотра «Парка юрского периода», то это сообразный вымысел.

А Дракула и Флинстоуны — это несообразный вымысел: если они действительно существовали в нашем прошлом, значит, настоящее должно быть не таким, каким мы его видим. Самое забавное в историях о «мирах «если» и многих сообразных произведениях, таких как «Три мушкетера», — это то, что в том прошлом, которое мы представляем, они показывают причинные связи с закрытыми петлями. Независимо от того, объединил ли Д’Артаньян мушкетеров, изменив тем самым ход истории Франции в XVII веке, дети более поздних столетий читали в своих учебниках одну и ту же историю. В конечном итоге из-за сообразного исторического вымысла ничего не меняется.

В «Науке Плоского мира 2» мы обыграли эту идею несколькими способами: присутствие эльфов на удивление удачно вписалось в нашу историю; их изгнание привело к застою человечества, из-за чего пришлось вернуть все, как было. В настоящей книге волшебники Незримого Университета вмешиваются в историю Викторианской эпохи, пытаясь создать такую историю, в которой Дарвин написал «Происхождение…» вместо «Теологии видов» — так, чтобы вмешательства извне не было заметно. Мы хотим воспользоваться этим трюком, чтобы пролить свет на причинность истории человечества.

Для убедительности необходимо условиться, что вторжение из Плоского мира сообразно, но даже в этом случае нам придется обратиться к проблеме схождения/расхождения, и заключается она в следующем. Сможет ли мир после такого вмешательства сойтись с нашим, подтвердив устойчивость этой истории, или же любое мелкое различие приведет к расхождению, которое будет только расширяться, доказывая, что она неустойчива?

Большинство людей считают более вероятным второй вариант. Даже физики с чрезмерно богатым воображением, которые полагают, что новая история мира создается с каждым решением, принимаемым во вселенной, в то же время порождая новые вселенные с другими решениями, — даже они не считают, что истории сходятся. Нет, каждая вселенная идёт собственным путем, создавая при этом новые, расходящиеся вселенные. Штаны времени похожи на дерево: их штанины могут разветвляться, но никогда не сходятся вместе.

Истории о «мирах «если» в этом вопросе делятся на два типа. В одних мелкие изменения в прошлом усиливаются, со временем приводя к огромным переменам — мы уже упоминали рассказ Брэдбери, в котором герой, охотясь на динозавра в далеком прошлом, раздавил бабочку и по возвращении оказался под фашистским режимом. Или же изменения могут стираться, потому что изменить великий, всемогущий Кисмет невозможно. Как бы вы ни пытались избежать своей судьбы, это только повысило бы шансы на то, что она вас настигнет. Есть и истории, представляющие собой нечто среднее, где одни события сходятся, а другие нет.

Теперь приведем рациональный, по нашему мнению, взгляд на путешествия во времени и изменение прошлого.

Все-таки мы не изменяем правил, регулирующих прошлое. Сила тяжести по-прежнему действует на тела, кристаллы хлорида натрия по-прежнему имеют кубическую форму, люди влюбляются и расстаются, скупцы копят, а транжиры тратят. Мы меняем то, что физики называют «исходными условиями». Изменяем позиции нескольких фигур на Великой доске жизни, вселенной и всего такого, но все равно придерживаемся шахматных правил. В «Науке Плоского мира 2» волшебники действовали так: вернулись назад во времени, чтобы убрать с доски эльфов, а затем вернулись снова, чтобы остановить самих себя, тем самым предотвратив свою ошибку.

Итак, мы готовы рассмотреть поставленный выше вопрос: какими были бы сейчас названия газет, если бы Авраам Линкольн дожил до преклонных лет?

Вероятно, некоторые изменились бы, так как некоторые культуры могли бы стать совсем другими. Вероятно, Квебек не был бы французским, а Нью-Йорк оказался бы голландским. Но названия вроде «Дейли мейл», «Дейли ньюс» и «Нью-Йорк таймс» настолько очевидны, настолько уместны, что даже если бы в мире до сих пор главенствовала Римская империя, вместо них вполне подошли бы латинские аналоги этих названий. Кто-нибудь изобрел бы смывные туалеты, а когда была бы открыта энергия пара, наступила бы эпоха паровых машин. Некоторые вещи в западной культуре слишком очевидны — сюда относится все, начиная от туалетной бумаги (которая появилась бы сразу после изобретения обычной бумаги) и заканчивая ежедневными газетами, пластмассой и искусственной древесиной… Похоже, технологии развиваются, следуя некоторому своду правил. Поэтому появления каких-нибудь граммофонов следует ожидать тогда, когда люди научатся извлекать музыку при помощи музыкальных инструментов, а затем — когда они освоят электричество и узнают о его свойстве усиливать сигнал — кассетных проигрывателей. Потом перехода от аналогового к цифровому, к компьютерам… Некоторые вещи просто неизбежны.

Может быть, это чувство обманчиво, но глупо настаивать на том, что буквально все в слегка расходящемся будущем должно произойти иначе.

Здесь нам есть чему научиться у органической эволюции — например, узнать, какова была вероятность того, что животные организмы будут усовершенствованы тем или иным образом. Все эти новшества вроде крыльев у насекомых, челюстей у позвоночных, фотосинтеза, выхода существ из воды на сушу — произойдут ли они снова, если мы запустим процесс эволюции Земли по новой? Что произойдет, если мы вернемся в начало жизни на планете и уничтожим её? Сможет ли какая-нибудь другая система эволюционировать, создав множество других видов, или Земля останется безжизненной? Или мы просто не поймем, что сотворили, поскольку во второй раз мир получится точно таким же?

Если бы история «залечивалась», мы не могли бы сказать, какой это был раз по счету — второй, сотый или миллионный, — ведь в каждом случае рано или поздно появлялась бы версия нас, возвращающихся на машине к «Происхождению…». Это была бы сообразная временная петля вроде той, что образовалась с эльфами в «Науке Плоского мира 2». Если жизнь так «легко» породить (а все указывает на то, чтотак оно и есть), то нельзя вернуться в прошлое и убить своего дедушку — в противном случае ваш дедушка — вампир, и не может остаться убитым. Если жизнь легко создать, а потом предотвратить её появление хоть один, хоть миллион раз, то в далекой перспективе это не будет иметь никакого значения. Процесс, в результате которого она была создана, просто повторится заново.

Взглянув на панораму жизни на этой планете, что во времени, что в пространстве, мы увидим, что эволюционные новшества делятся на два типа. Фотосинтез, способность летать, половое размножение, шерсть и сочлененные конечности возникли независимо друг от друга у представителей нескольких отдельных родов. Мы, конечно, ожидаем видеть их, как и туалетную бумагу, при каждом запуске жизни на Земле. И наверное, однажды исследовав ближайшую к нам область галактики, мы найдем их и на других водных планетах. Такие точки притяжения эволюции называются «общностями» и противопоставляются «частностям» — маловероятным новшествам, которые проявились в истории Земли лишь раз.

Классическим примером общности служит загадочный набор свойств, который достался наземным позвоночным в результате того, как отдельные виды рыб в Девонский период заняли сушу в нашей, действительной, истории. Потомками тех рыб стали амфибии, рептилии, птицы, млекопитающие — и мы в том числе. Сочлененные конечности — это общее новшество. Гидравлические ноги пауков отличаются от конечностей млекопитающих и, по-видимому, унаследованы ими от другого предка — вероятно, раннего членистоногого протопаука. Внутренний скелет млекопитающих с одной костью на конце конечности, затем с двумя, затем с целым запястьем или лодыжкой и, наконец, с пятью рядами костей, образующих пальцы, — это пример независимой эволюции той же общей хитрости.

Это маловероятное сочетание теперь встречается у каждого наземного позвоночного (за исключением большинства безногих), потому что все они произошли от тех рыб, которые вышли из воды и освоились на земле. Другие частности — это перья и зубы (эволюционировавшие из чешуек, как наши). И особенно — каждое из уникальных строений тел млекопитающих, насекомых, коловраток, трилобитов, кальмаров, хвойных, орхидей… Ни одного из них не возникло бы после перезапуска истории эволюции Земли, ни у одного нет точных копий на других водных планетах.

При повторном развитии Земли или другой планеты-близнеца можно было бы ожидать, что она пойдет в том же направлении — и возникнут атмосфера, далекая от химического равновесия; жизненные формы, проводящие свои химические реакции за счет света; слои планктона в морях, полных личинок малоподвижных животных; разнообразные летающие существа. Такие экосистемы тоже, вероятно, имели бы «слои», иерархическую структуру, во многом похожую на ту, что образовалась на Земле при самых разных обстоятельствах. Так, должны были бы существовать «растениеподобные» организмы, составляющие продуктивное большинство биомассы (как земная трава или морские водоросли). Их объедали бы мелкие (клещи, кузнечики), более крупные (кролики, антилопы) и совсем большие животные (слоны, киты). Сопоставимые эволюционные истории развивались бы по одному драматическому сценарию, но с участием разных актеров.

Главное, чему мы здесь научились, это то, что, несмотря на многообразие материала для естественного отбора (рекомбинации древних мутаций, распределенные между множеством «необработанных» потомков), среди них возникают весьма крупные мотивы. Все морские хищники вроде акул, дельфинов и ихтиозавров имеют такую же форму тела, что и барракуда, потому что её обтекаемость благодаря гидродинамической эффективности позволяет отлавливать больше добычи с меньшими усилиями. Представители совершенно отличного от них рода планктонных личинок имеют длинные шипы и иные выступы — это позволяет им удерживаться на месте вопреки разности между их плотностью и плотностью морской воды; большинство их них также могут перекачивать ионы внутрь или наружу, регулируя свою плотность. Как только у одних существ появляется кровеносная система, другие — пиявки, блохи, комары — развивают колющие механизмы, чтобы эксплуатировать тех существ, а мелкие паразиты используют кровь в пищу и самих кровососущих в качестве транспортного средства. Примеры — малярия, сонная болезнь, лейшманиоз у людей и многие другие паразитические заболевания, возникающие у пресмыкающихся, рыб и осьминогов.

Крупные мотивы — это, может, и очевидность, но последние примеры отражают более важное знание — что организмы по большей части сами формируют свою окружающую среду и практически всеопределяющим фактором для них являются другие организмы.

История человеческого общества имеет много общего с эволюционной историей. Нам нравится подавать её в виде историй, хотя на самом деле она выглядит иначе. История тоже может сходиться или расходиться. Нам кажется логичным полагать, что мелкие изменения по большей части стираются или теряются на общем фоне, и для того чтобы перенаправить ход истории, нужны серьезные перемены. Но человек, знакомый с теорией хаоса, также будет ожидать, что из-за мелких отличий истории расходятся, постепенно удаляясь от варианта, который мог бы наступить.

Изменение истории — это один из мотивов историй о путешествиях во времени, и обе эти темы сходятся в историях о «мирах «если».

У нас создается сильное ощущение, что наши действия и даже принятые нами решения в самом деле меняют историю. Если я сейчас решу не идти на вокзал и не встречать тетушку Джейни, которая меня там ждёт, так как я сказал ей, что приду… вселенная пойдет по другому пути, отличному от того, в котором я сдержал слово, поступив так, как от меня ожидали. Но мы же только что увидели, что даже спасение Авраама Линкольна окажет лишь незначительный, по большей части локальный, эффект. Наши соседи — скажем, обитатели Юпитера, которые умеют надуваться газом, — вообще не заметят того, что Линкольн выжил, или просто не придадут этому значения. Все-таки сами мы пока их даже не видели^[345].

И вообще, как они, или мы, можем такое заметить? Как мы можем сказать: «Минуточку, эта газета должна была называться «Дейли Эхо»… Здесь, должно быть, вмешался какой-нибудь путешественник во времени, и мы попали в другую его штанину»?

Если тетушка Джейни доберется с вокзала домой в одиночку, империя не падет — если вы, подобно Фрэнсису Томпсону в «Госпоже Мечты» не верите, что

То есть все условные бабочки хаоса в определенном смысле отвечают за все значимые события вроде ураганов и тайфунов — и названий газет. Когда империя рушится — будь то из-за тайфунов или из-за газетчиков, — это событие становится итогом действий всех бабочек, которые существовали до него. Ведь изменение в любом — или, вернее, в любом из многих — может расстроить важное событие.

Так что все является следствием всего, что было раньше, а не просто тоненькой цепочкой причинных связей.

Наверное, эти связи кажутся нам тоненькой, линейной цепью событий, в которой звенья идут одно за другим, потому что представить какую-либо причинную последовательность мы способны лишь таким образом. Как вы скоро увидите, мы обходимся со своей памятью и намерениями только так, но это не означает, что вселенная может изолировать цепочку, связанную с каким-либо событием, каким бы значимым или малым оно ни было. И, конечно, о его «важности» или «обыденности», как правило, судят сами люди, если только вселенная не «стирает» самые мелкие изменения (что бы это ни значило). Крупными же считаются те, чье исключительное влияние будет заметно спустя определенное время.

Поскольку истории о путешествиях во времени привязаны к устройству нашего мозга, а не к причинности вселенной, они подразумевают, что для значительного эффекта — убить Наполеона, захватить Китай… спасти Линкольна — необходимо большое (локализованное) изменение. И они во времени имеют другую условность, другой «каприз» — ведь это же истории, поэтому им ближе детские сказки, а не физика. Это они остаются в памяти у путешественника, при этом сюжет обычно зависит от их уникальности для него. Когда он вернется в свое настоящее, то запомнит, как наступил на бабочку, убил дедушку или рассказал Леонардо да Винчи о подводных лодках… но никто, кроме него, не будет знать об «альтернативном» настоящем.

Давайте перейдем от крупных событий и важных или мелких причин к вопросу о том, какое влияние мы оказываем на видимую причинность своих жизней. Чтобы обозначить это явление, мы придумали странный оксюморон — «свобода воли». Эти слова четко указаны на наклейке банки с червями с надписью: «Детерминизм». В нашей книге «Вымыслы реальности» глава о свободе воли носит название «Мы хотели написать главу о свободе воли, но потом решили этого не делать, и вот что у нас вышло», тем самым намекая на парадоксальную природу этого понятия. Недавняя книга Деннетта «Эволюция свободы» очень веско трактует эту тему. Из неё следует, что для «свободы воли» не важно, детерминистична ли вселенная с живущими в ней людьми. Даже если бы мы делали только то, что нам предначертано, все равно существовали бы способы избегать неизбежного. Даже если все дело в бабочках, а мелкие различия хаотическим образом определяют крупные исторические тенденции, то создания вроде нас, согласно Деннетту, все равно могут иметь «единственную свободу воли, достойную того, чтобы ею обладать». Он пишет об уклонении от бейсбольного мяча, летящего в голову, что это, быть может, кульминация цепи причинно-следственных связей, начавшихся с Большим взрывом, — и все равно он может подставить голову, если это принесет пользу его команде.

Но в таком случае его решение зависит от того, поможет ли это его команде или нет? Значит, это не свободный выбор.

Неотвратимый, отвратимый…

Но лучший пример, представленный Деннеттом, относится к стародавним временам. Корабль Одиссея подходит к сиренам. Если его команда услышит их песню, он неотвратимо разобьется о скалы. Но рулевой должен слышать шум прибоя, а потому, казалось, соблазна сирен им было не избежать. Тогда Одиссей привязал себя к мачте, а остальные заткнули уши воском, чтобы не слышать пения. Для Деннетта здесь важнее всего то, что люди — и на этой планете, похоже, только они и никто другой, — со своим умением наблюдать и реагировать ушли в эволюции далеко вперед даже от самых развитых животных. Мы наблюдали за собой и за другими, получая таким образом больше контекста, в который закладывали свое поведение — в том числе предполагаемые поступки. Затем развили методы определения хороших и плохих воображаемых результатов, равно как научились помечать воспоминания эмоциональными ярлыками. Мы, подобно некоторым другим приматам и, возможно, дельфинам и даже некоторым попугаям, разработали «теорию разума» — способ воображать себя или других в условиях придуманных нами сценариев и предугадывать возникающие в них ощущения и отклики. Затем научились прогонять по нескольку сценариев сразу: «Но с другой стороны, если мы поступим так-то и так-то, лев никак не сможет нас достать…». Вскоре эта хитрость стала важным элементом нашей стратегии выживания. Так же и с Одиссеем… и с другими вымышленными рассказами… и в особенности с анализом гипотетических альтернатив, которые мы называем историями о путешествиях во времени.

Мы способны держать много возможных историй у себя в головах — словно по Миду, который показал, что каждое открытие о настоящем вытекает из другого прошлого. Но куда сложнее ответить на вопрос, есть ли смысл в существовании нескольких вариантов прошлого (или будущего). Мы утверждали, что популяризация квантовой неопределимости — и особенно многомировой модели — лишь внесла сюда путаницу. Утверждается, будто вселенная образует новую ветвь в каждой точке, где было принято решение, в то время как мы считаем, что для каждого возможного настоящего или будущего люди вынуждены придумывать разные воображаемые цепочки причинных связей, или другие пояснительные истории.

Антонио Дамасио написал три книги: «В поисках Спинозы», «Ошибка Декарта» и «Ощущение происходящего». Они представляют собой популярное обобщение наших знаний о важных свойствах людского разума. В этих книгах он обосновал наши открытия, благодаря чему мы можем использовать различные экспериментальные приемы, чтобы «наблюдать за думающим мозгом» и видеть, как в этом процессе задействуются различные его участки. Мы склонны забывать, что наши мозги непрерывно взаимодействуют с телами, обеспечивающими их гормонами, которые определяют общее состояние и дальнейшее поведение, и химическими веществами, меняющими настроение и вызывающими эмоции в краткосрочных модуляциях намерений и ощущений, которые направляют наши мысли.

Согласно этим книгам, мы сумели развить воспоминания разных оттенков и привкусов благодаря наличию мозга, будто управляемого с помощью румпеля, но постоянно пребывающего под воздействием встречных ветров, внезапных штормов, дождей и теплого солнца, побуждающего нас лениться. Или же это результат обладания мозгом, который можно направлять с помощью автомобильного руля и педалей, но чей маршрут непрерывно меняется из-за долгосрочных целей («Поедем лучше в гостиницу, а не к тетушке Джейни, как обычно»), краткосрочных дорожных знаков и других участников движения. А может быть, каждый из нас имеет свою личную историю, которую мы сами себе объясняем ощущениями, привязанными к эмоциональной памяти, что также говорит о том, что мы развили воспоминания разных оттенков и привкусов.

Дамасио привнес эмоциональное смещение в наше восприятие собственных намерений, выборов, других людей, воспоминаний и планов на будущее. Он утверждает, что это как раз и есть то, для чего «нужны» эмоции. Сегодня большинство психологов соглашается с мнением, что воспоминания, помеченные эмоциональными ярлыками, — это следствие обладания мозгом, чье взаимодействие с телом окрашивает эти воспоминания и намерения в цвета эмоций.

Мы по привычке думаем, что настоящая физическая история — и, в частности, социальная — ничем не отличается от наших личных историй, в которых события помечены ярлыками как «хорошие» или «плохие»… но это не так. Считать, будто Большой взрыв сопоставим с бомбой или фейерверком, увиденным снаружи, — это заблуждение. Вся суть метафоры Большого взрыва состоит в том, что в момент зарождения вселенной никакого «снаружи» не существовало. На более тонком уровне нам, очевидно, хочется сравнивать зарождение вселенной с нашим собственным рождением или даже со своим зачатием.

Настоящая история, которая началась после Большого взрыва — чем бы он ни являлся в «действительности», — основывается на скоплениях мелких бесчисленных последовательностей причин и следствий. Как только мы начнем о них думать, выхватывая из направляющего их контекста, мы разрываем их причинно-следственные связи. Бурлящее море процессов, явлений и исчезновений, где никак нельзя изолировать причинность, иногда называют «Муравьиной страной». В этом названии отражено три свойства: бурлящая и на первый взгляд бесцельная деятельность муравьев, которые общими усилиями приводят колонию в движение; метафорическая мадам Мура Вейник из книги Дугласа Хофштадтера «Гёдель, Эшер, Бах», разумная муравьиная колония, знавшая заранее о приближении своего знакомого Муравьеда благодаря тому, что некоторые из её обитателей начинали паниковать; и, наконец, муравей Лэнгтона, простой клеточный автомат, показывающий, что даже знание всех правил, регулирующих систему, не позволяет предвидеть её поведение, не запустив её, чтобы посмотреть, что из этого выйдет. А в большинстве книг это даже не считается «предвидением».

По тем же причинам нельзя дать точный прогноз погоды — даже на пару недель вперед. И все же, несмотря на кажущееся отсутствие причинных связей на микроуровнях погоды, невозможность изолирования причинности кружащихся бабочек… несмотря на хаотическую природу метеорологии как в больших, так и в малых масштабах, погода имеет смысл. Как и камень, катящийся с горы. Как и большинство областей физики, инженерного дела, воздухоплавания — мы можем построить «Боинг-747», который будет способен летать довольно надежно. Тем не менее все наши физические модели уходят корнями в те же мозги, восприятие которых в основном неверно.

А что эволюция привнесла в наши мозги, так это способность кричать на обезьян, сидящих на соседних деревьях. А не к математике или физике.

Экологию и эволюцию мы в основном воспринимаем правильно, хотя часто бывает и наоборот — по тем же причинам. Придуманные нами сценарии не работают — они так же ложны, как и те, что предсказывают погоду. Тем не менее мы не можем не придумывать их, но они не настолько полезны, чтобы можно было «запустить их в государственное производство».

Чтобы подчеркнуть эту мысль, приведем один важный эволюционный пример. Представьте себе первое наземное позвоночное животное — рыбу, выбравшуюся из воды. У нас возникает стойкое ощущение, что если бы мы взяли машину времени и перенеслись в девонский период, когда первые рыбы вышли из моря, то смогли бы изолировать тот момент: «Смотрите, та самка, выбравшись на берег, спаслась от хищника, значит, сможет отложить яйца, и из некоторых из них вылупятся её потомки… А без своих длинных плавников она бы не справилась, и ничего этого бы не произошло».

Опять дедушкин парадокс? Не совсем так, но с помощью этого примера мы можем хорошо осветить этот парадокс. Спросите себя, что бы случилось, убей мы эту рыбу. Неужели человечество никогда бы не возникло? Далеко не факт. Изолировав одно-единственное событие, мы попытались мысленно направить историю по тонкой линии причинных связей. Но сделали ошибку из разряда Адама и Евы: когда вы отправляетесь в прошлое, предков не становится меньше — наоборот, они приумножаются. У вас двое родителей, четверо бабушек-дедушек, возможно, семь прабабушек-прадедушек — потому что раньше были более распространены браки между двоюродными братьями и сестрами. Пару десятков поколений назад ваши предки составляли значительную долю всех продолжателей рода. Поэтому всякий, кто задастся целью, может найти кого-нибудь известного среди своих предков — и если те были богатыми, влиятельными и успешными у противоположного пола, это тоже хорошо, поскольку означает, что репродуктивно они были лучше представлены среди потомков своего поколения.

Заметьте: мы сказали «продолжатели рода» и «много». Практически все представители видов, размножающихся половым путем, умирают, не оставляя потомства, — для людей ранних поколений это также было характерно. И не только потому, что большинство детей в те времена не доживало до половой зрелости. Многие из, казалось бы, успешных продолжателей рода пополняли его, но сам род вымирал, недотянув до наших дней, потому что в следующие поколения оказывался вытеснен из ограниченной экосистемы представителями более успешных родов.

Поэтому, возвращаясь к рыбам девонского периода, мы не можем утверждать, что эта единственная рыба, которая приходится нам предком, действительно существовала. Все продолжатели рода — то есть малая и бессистемно отобранная часть рыбной популяции — сделали свой вклад в перекомпоновку и смешение генов, проделавших путь от выбравшихся из воды рыб, через поколения амфибий и звероподобных пресмыкающихся, к ранним млекопитающим, среди которых выделились ранние приматы, в итоге приведшие к нам. Не было ни рыбы-дедушки, ни рыбы-бабушки, ни примата-дедушки, ни тонкой линии их потомков, ни тонкой линии причинных связей, которая вела бы от бабочки, вызывающей ураган взмахом крыла. Какую бы рыбу вы ни убили в прошлом, это не изменит историю. Мы все равно окажемся здесь — просто история придет к этому несколько другим путем.

Однако это не значит, что в истории никогда не знали значительных достижений.

Так, некоторые физики, исходя из неопределенности и хаотичных воздействий на микроуровнях, заявляют, что история лишена закономерности, что вместо этого в ней действует принцип неопределенности Гейзенберга. Это не так. То, что мы не можем предсказать погоду дальше, чем на неделю вперед, ещё не означает, что погоды не существует. Наши сценарии эволюции о выходе рыб на сушу, в которых мы использовали тонкие линии причинных связей, не работают, но это не повод отбросить все идеи причинности в эволюции. Кажется, будто события при внимательном рассмотрении не имеют четких причин, но это лишь подтверждает, что точка зрения Дамасио не подходит для такого метода исторического анализа.

Гораздо лучше нам удается полностью пренебрегать мелочами и высказывать предположения о более глобальном: мне кажется, завтра будет солнечно; мне кажется, некоторые из рыб, которые перегрызли друг друга на берегах водоемов в девонский период, сумели все же выбраться на сушу. Мы в этом убедились, когда обнаружили рыбу-ползуна, илистого прыгуна и многие другие отдельные роды рыб, представители которых ведут себя так же и по сей день.

Выдающийся эволюционный биолог Стивен Джей Гулд неверно истолковал эту мысль в своей книге «Удивительная жизнь», указав, что если перезапустить эволюцию, то она уже не приведет к людям из-за всех тех мелких бабочек хаоса, определивших её итог без каких-либо тонких линий причинных связей. Мы с этим не согласны: возможно — даже наверняка, — и не возникло бы таких же приматов, которые спустились бы с деревьев, но аналогичные основные новообразования проявились бы и у представителей новых, других родов. Люди хорошо научились собираться в высокоуровневые группы, проводить аналогии и придумывать метафоры, споря о том, что тетушка Джейни делает сегодня, будет делать завтра или делала двадцать лет назад. Но пытаясь распутать клубок мелких причинных связей, предшествующих какому-либо историческому событию, мы его чересчур упрощаем, потому что такая сложность нам не под силу.

Дело даже не в том, что все причинно-следственные связи существуют на микроскопическом уровне, а мы можем анализировать их лишь в рамках десятков взаимодействующих частиц — при том, что на самом деле они исчисляются миллиардами. Физики начала XX века точно так же говорили нам, что обеденного стола на самом деле нет, на его месте — почти пустое пространство, а понятий вроде «твердый» и «коричневый» в физике просто не существует. Тем хуже для самого такого физика. Неужели он не ел за этим твердым коричневым столом? Для чего был создан его мозг — чтобы заниматься действительно разумными вещами, применимыми в повседневной жизни, твердыми и коричневыми, или же для придумывания странных бессмысленных понятий типа атомов, ядер и им подобных?

Нет, наши мозги прекрасно подходят для высокоуровневых суждений, которые им положено принимать — особенно в мире, полном твердых коричневых столов, дверей, домов, деревьев, из которых их делают, и других людей, которые нам помогают или с которыми мы соревнуемся. Но практически любой мозг дает слабину, когда заходит речь об атомной физике и микромире.

Но вернемся к истории. Мы «осмысливаем» значительные явления вроде Просвещения, демократии в Древней Греции, Тюдоров — но знаем, что если бы мы замечали все их мелкие взаимосвязи, они показались бы бессмысленными на общем фоне. Именно по этой причине исторические романы так нас восхищают, а «Три мушкетера» совсем не повлияли ни на кардинала Ришелье, ни на других важных личностей Франции XVII века. Тем не менее мы получаем огромное удовольствие от историй, в которых значимые события связываются с мотивами и благородством некоторых людей вроде Д’Артаньяна, с которыми мы склонны отождествлять самих себя. Кое-кто из нас интересовался и продолжениями — «Десять лет спустя» и «Двадцать лет спустя», — а Дюма, посчитав, что ему все и так хорошо удается, решил повторить то же самое. Некоторые, однако, считали, что благородство Атоса выглядит слишком напускным, чувство юмора — скучным, а набожность Арамиса с годами утратила убедительность. Первоначальная идея, вклинившись в известную нам историю, была вполне состоятельной и складывалась в яркую историю. Но последовавшие за ней книги, направленные на извлечение прибыли, все сильнее расходились с реальной историей.

Можно привести и превосходный пример обратного утверждения, который отражает картину даже лучше, чем Дюма. «Машина времени» Уэллса, как уже утверждалось, стала настоящей классикой путешествий во времени. Она показала нам огромную панораму от доисторической эпохи до социальных последствий капитализма, которые социалист Уэллс стремился раскритиковать. А потом — охлаждающееся Солнце, больших крабов на пляже после Всемирного потопа… Это прекрасно! Но современное продолжение романа «Корабли времени», написанное Стивеном Бакстером, показывает нам, какими умными станут морлоки, насколько сильно Путешественник увлечен невинной и слегка глуповатой девушкой из расы элоев, живущей в будущем — и отсылающей к Алисе Льюиса Кэрролла.

Это напоминает исторический роман, только в гобелен истории здесь вплетено все сексуальное и низменное. Такие литературные опыты добавляют истории цвета и запаха — таким же образом, каким мы наполняем свои воспоминания, что нам показал Дамасио. По удовольствию, получаемому нами от этого опыта, понятно, как человеческий разум читает историю: в целом — без запаха, в частном — с цветом, в который окрашиваем собственные мелкие воспоминания. То есть исторический роман — это просто вымышленное изображение мелких, интересных событий, чьи причинные связи могли бы, но не влияют на общую картину.

Тогда что это значит? Что время связывает воедино любые изменения или что озорные бабочки несут всю ответственность за крах империй?

Вымышленные условности здесь перестают сочетаться с действительным миром. Волшебники считают время Круглого мира одномерной последовательностью, к которой они имеют доступ в двух измерениях, будто к книге. Повествования ради мы вынуждены также описывать их подобным образом, поскольку только в этом случае наш мозг сочтет все эти исторические истории с тонкими линиями причинных связей уместными. В контексте вымысла выбор у нас невелик. Как бы то ни было, мы хотим рассмотреть природу причинности и свободы воли в «действительной» вселенной, в которой — как мы проясняли на протяжении всей серии «Наука Плоского мира» — нет рассказия. В данном контексте необходимо понимать, что такое простое изображение истории Круглого мира обманчиво. Штаны времени хороши в историях, но с позиции настоящей физики также обманчивы: одно событие не может переместить вас из одной штанины в другую. Даже хуже, нельзя сказать, происходило ли вообще такое событие. Мир таков, пока вас это заботит. В его прошлом никаких «если» не бывает.

Но это не мешает нам размышлять об истории посредством этих «что если» (то есть посредством не фактов, а вымысла по своей природе). Мы все равно можем задаваться вопросами, что случилось бы, если бы, скажем, Линкольн выжил… Но в действительном мире он был убит, и мы не можем запустить модель с этим «если» по-настоящему — мы делаем это лишь мысленно.

С аналогичными трудностями сталкивается и наука. Например, основная проблема тестирования медицинских препаратов заключается в том, что мы не можем одновременно дать и не дать препарат миссис Джонс, чтобы сравнить потом результаты. Нельзя делать это и последовательно: тогда второй раз препарат (не важно, плацебо или настоящее лекарство) будет применен уже на другой миссис Джонс — той, которая уже приняла первый препарат. Поэтому исследователи проводят тесты на больших группах: одним дают лекарства, другим — плацебо, третьим — по два плацебо, а четвертым — по два лекарства.

Истории о путешествиях во времени также проводят что-то вроде испытаний нашего разума: «Что случилось бы, если бы Леонардо да Винчи увидел подводную лодку?» или равнозначный вопрос: «Видел ли Леонардо да Винчи подводную лодку?». В «Науке Плоского мира» и ещё более подробно в «Науке Плоского мира 2» мы задавались вопросом, имеют ли те интересные истории, которые мы выдумываем, какое-либо связное объяснение — например, что-нибудь вроде «зла», которое во второй книге олицетворяли эльфы. В какой степени эти понятия соотносятся с действительными правилами действительного мира? Сейчас мы утверждаем, что не можем знать, принесет ли ответ на этот вопрос какую-либо пользу; не знаем даже, существует ли он вообще. И именно по этой причине свобода воли по Деннетту — единственная, которой стоит обладать. Её отношение к будущему дает каждому из нас возможность предотвращать некоторые мелочи, которых в противном случае нельзя было бы избежать.

Когда мы оглядываемся на то, что изменили благодаря свободе воли, нам кажется, что это такой же результат причинных связей, как и все остальное — и если вселенная в каком-либо смысле детерминистична, она детерминистична во всех смыслах. Представьте, что Одиссей вспоминает о том, что случилось, когда его корабль ушел от сирен. Его люди не слышали его, а он хоть и слышал, но не мог управлять судном. Поэтому они и сумели пройти свой путь — самый невероятный из всех возможных. Конечно, в определенном смысле каждый морской маршрут в равной степени уникален, как и всякая раздача карт в игре; но путешествие Одиссея столь же поразительно, как, скажем, сдача всех карт одной масти одному игроку. Можем ли мы, оглянувшись на историю, обнаружить такие поразительные путешествия, события, действия, которые покажутся нам следствием свободы воли?

Тогда что такое причинность? По Дамасио, мы склонны считать, что истории обязаны своей динамикой крупным событиям, или «поворотным моментам». Но мы ошибаемся, полагая, будто крупных последствий не бывает без весомых причин. Это не так (вспомните бабочку), но тут имеется одна проблема — и заключается она в выборе правильного мелкого изменения (которая из бабочек?). Ведь всегда существуют миллиарды новых бабочек, вызывающих новые перемены, ранее незаметные отличия в «тринадцатом знаке после запятой», бывшие недоступными для наблюдения до тех пор, пока не проявились их результаты.

Такова и настоящая история: причины часто распределяются между множеством мелких событий, которые затем складываются вместе. Вот почему Чудакулли приходится задействовать огромное число волшебников, чтобы выполнить ряд пустяковых дел — и все ради того, чтобы добиться написания «Происхождения видов».

Мы объясняем такую причинность лишь ретроспективно: история не знала, «где это происходило». Так что изменение прошлого создает для будущего не причинную связь, контекст — чем и предстоит заняться волшебникам. И мы видим, что они целыми тысячами вносят нескончаемые и простые изменения в историю Викторианской эпохи — вместо того чтобы, скажем, убить королеву Викторию. Любой викторианец — особенно если это квалифицированная няня — скажет вам то же самое о вашей собственной истории: ваше сердце должно быть чистым, а намерения — негласными.

Глава 17

ВСТРЕЧА НА ГАЛАПАГОСАХ

Чарльз Дарвин сидел на травянистом берегу. Рядом, у цветов, кружили пчелы трех видов, а чуть повыше особи Hirundo rustica устремлялись за многообразными Ephemeroptera^[347].

Его мысли были сложны и запутаны, как и подобает мыслям человека, разум которого ничем не занят. Он думал вот о чем: какой занимательный и удивительно причудливый берег; здесь можно наловить рыбы к обеду; у меня болит горло; надеюсь больше не получать писем о морских уточках; сыпь, кажется, становится сильнее; я слышал странное жужжание; мне что, это привиделось? гомеопатия перешла все границы здравого смысла; нужно выяснить, где у Phyllosoma^[348] расположены яичники; до чего же громкое жужжание…

В нескольких ярдах от него из ямы в берегу исходило нечто вроде желтовато-коричневого дыма, который затем превратился в облако рассерженных Vespula vulgaris^[349]. Они взяли курс на пришедшего в ужас Дарвина…

— Сюда, óсочки!

Дарвин наблюдал за этим в изумлении.

Когда Ринсвинду представили задание спасти Дарвина, не дав осам закусать его до смерти, эта миссия стала для него тяжким приговором. С самого начала было очевидным, что Дарвин его заметит, а если бы Ринсвинд стал невидимым, его не заметили бы осы. Поэтому он взял с собой на задание два ведра теплого варенья и надел розовую балетную пачку, ядовито-зеленый парик и красный нос, для того чтобы: а) Дарвин потом не поверил, что видел его; б) не осмелился никому об этом рассказать.

Дарвин проследил, как его видение ускакало по полям прочь. Это было весьма поразительное зрелище. Прежде ему не приходилось видеть, чтобы осиный рой принимал такую форму.

На землю упал обрывок бумаги. Должно быть, его обронил таинственный клоун.

Дарвин поднял его и прочитал вслух:

— «Верни меня, Гекс». Что за…

Полдень навевал дремоту. Травянистый берег продолжал жужжать, гудеть и цвести.

На одиноком берегу возник человек. Он спрятал за скалой два ведерка и снял накладной нос.

Обведя взглядом горизонт, Ринсвинд достал из-под рубашки шляпу.

Неужели это один из самых известных островов в истории техномантии? Вид у него был, откровенно сказать, весьма скучный.

Он ожидал увидеть леса, ручьи, изобилие животных. На Моно-Острове, где жил бог эволюции, нельзя было сделать и шага посреди трепещущей, цветущей жизни. Там все стремилось куда-то убежать. А это место казалось жадным. Чтобы здесь выжить, нужно было иметь прочный стержень. Нужно было приспосабливаться.

Гигантских черепах он не встретил, но заметил пару крупных пустых панцирей.

Подобрав корягу, которая, лежа на солнце, превратилась в нечто, напоминавшее камень, Ринсвинд поспешил по узкой тропинке.

Гекс хорошо постарался. Человек, которого должен был найти Ринсвинд, шагал по дорожке впереди него.

— Мистер Лоусон!

Мужчина оглянулся.

— Да? Вы с «Бигля»?

— Да, сэр. Вперед, врукопашную, сэр! — ответил Ринсвинд. Лоусон смотрел на него.

— Почему у вас на шляпе написано: «Валшебник»?

Ринсвинд быстро нашелся с ответом. Благо в Круглом мире хватало странных обычаев.

— Отмечали пересечение экватора, сэр, — ответил он. — Я к ней очень привязался!

— А, праздник Нептуна, — отозвался Лоусон, отступая. — Прекрасно. Так чем я могу вам помочь?

— Я лишь хотел пожать вам руку и сказать, как мы все довольны вашей удивительной работой здесь, сэр, — сказал Ринсвинд, решительно сжимая его кисть.

— Мы… это очень мило с вашей стороны, мистер… Что это за шум?

— Что, простите? Разрази меня гром, кстати!

— Этот… свистящий звук, — неуверенно сказал Лоусон.

— Может, это какая-нибудь черепаха? — предположил Ринсвинд.

— Они же только шипят или… Что это за грохот? — удивился Лоусон. Над кустами за его спиной поднялось облако пыли.

— Я не слышал, йо-хо-хо, — ответил Ринсвинд, продолжая трясти его руку. — Что ж, не смею вас более задерживать, сэр.

Лоусон посмотрел на него взглядом человека, который понял, что случайно попал в плохую компанию. Шляпа никак не выходила у него из головы.

— Спасибо, друг мой, — сказал он, выдергивая руку. — Мне и в самом деле уже пора.

Он поспешно направился прочь, а когда заметил, что Ринсвинд последовал за ним, ускорился. И совсем не заметил яму, одну из многих маленьких ямок, засыпанных камнями. Зато Ринсвинд её увидел и с некоторым усилием вытащил из неё маленький теплый камешек.

Позади него что-то зашипело.

Ринсвинд уже знал, что гигантская черепаха была способна двигаться с той же скоростью, что и он, только падая с обрыва, к тому же она едва ли стала бы нападать на человека. Тем не менее он был к этому готов.

Подняв корягу, он обернулся.

В ярде от него парило нечто серое и настолько прозрачное, что просвечивалось насквозь. Оно было похоже на монашью рясу, только очень малого размера и без монаха. Пустой капюшон навевал бóльшую тревогу, чем все, что могло оказаться на его месте. Ни глаз, ни лица — только взгляд, зловещий, как распоротые штаны.

Вокруг появились другие рясы-тени и начали двигаться по направлению к первой. Достигая её, они исчезали, а та становилась темнее и — неким образом — ощутимее.

Ринсвинд не отворачивался и не пытался убежать. Ведь бежать от Аудиторов не имело смысла — они превосходили в скорости любое создание, передвигающееся с помощью ног. Но он не бежал по иной причине. Он считал, что если для этого есть время, то остальные расчеты не имеют значения. Он не побоялся бы даже если бы его путь побега отрезала застывшая лава — большинство препятствий можно было преодолеть, если хорошенько разбежаться. Здесь же причина оказалась иной — и у неё были ножки с розовыми пальцами.

— Зачем вы сюда лезете? — спросил Аудитор. Его голос звучал неуверенно, будто говорящий складывал слова вручную. — Энтропия всегда побеждает.

— А это правда, что вы умираете от эмоций? — произнес Ринсвинд.

Аудитор уже стал совсем темным — это означало, что он собрал достаточно массы и мог перемещать тяжелые предметы — человеческую голову например.

— У нас не бывает эмоций, — ответил Аудитор. — Это одно из заблуждений, свойственных людям. Мы обнаружили в тебе физическое проявление, известное нам как страх.

— Вы же сами знаете, что не можете просто так убивать людей, — сказал Ринсвинд. — Это против правил.

— Мы полагаем, что здесь никакие правила не действуют, — ответил Аудитор, приближаясь к нему.

— Погодите, погодите! — сказал Ринсвинд, вжимаясь в твердую скалу. — То есть вы говорите, что знаете, что такое страх, да?

— Нам не обязательно это знать, — ответил Аудитор. — Приготовься к остановке функционирования жизненной системы.

— Обернитесь, — сказал Ринсвинд.

Слабость Аудиторов состояла в том, что они не могли не подчиняться прямым командам — по крайней мере, на одну-две секунды. Он обернулся или, скорее, перетек сквозь самого себя, чтобы посмотреть в обратную сторону.

Крышка Сундука захлопнулась со звуком, с которым форель заглатывает неосторожную муху-однодневку.

Интересно, что было бы, если бы они в самом деле познали страх, подумал Ринсвинд.

Но в воздухе уже начали собираться другие серые тени.

Вот теперь настало время бежать.

Глава 18

ЭПОХА ПАРОВЫХ МАШИН

Дарвин сидел на берегу, наблюдал за пчелами, осами, цветами… В последнем абзаце «Происхождения видов» есть красивые и важные слова как раз о подобном полуденном времяпрепровождении:

Любопытно созерцать густо заросший берег, покрытый многочисленными, разнообразными растениями; птиц, поющих в кустах; насекомых, порхающих вокруг; червей, ползающих в сырой земле; и думать, что все эти прекрасно построенные формы, столь отличающиеся одна от другой и так сложно одна от другой зависящие, были созданы благодаря законам, ещё и теперь действующим вокруг нас.

Давай, Пейли, удиви меня!

Все свои усилия волшебники направляли на то, чтобы Дарвин написал «Происхождение…» вместо «Теологии…». Конечно, это было важно как для самого Дарвина, так и для всех, кто наделся на то, что история пойдет именно по такому пути. Однако, как и в случае с убийством Линкольна, мы не можем знать, действительно ли главный труд Дарвина оказал большое влияние на последующие события. Будет ли так важно, если у волшебников ничего не выйдет?

Метафорических волшебников — если вам так больше нравится. Да, то счастливое стечение обстоятельств, благодаря которому Чарльз попал на борт «Бигля» и не сошел с него, выглядит слегка подозрительным, но чтобы уж тут были замешаны волшебники…

Поставим вопрос более серьезно. Насколько радикальной была теория Дарвина о естественном отборе? Открыл ли он что-то такое, о чем никто до него не задумывался? Или он просто оказался человеком, вызвавшим общественный интерес тем, что представил идею, которая уже какое-то время витала в воздухе? Насколько великих заслуг он достоин?

Эти же вопросы можно также поднять — и их поднимали — в отношении многих «революционных» научных понятий. Роберт Гук догадался о существовании обратной квадратичной зависимости силы тяготения раньше Ньютона. Минковский, Пуанкаре и другие вывели многое из того, что вошло в специальную теорию относительности, до того, как это сделал Эйнштейн. Фракталы в том или ином виде появлялись по меньшей мере за столетие до того, как Бенуа Мандельброт стал активно выдвигать свои идеи и разработал основную ветвь прикладной математики. Первый намёк на теорию хаоса можно обнаружить в удостоенных награды мемуарах Пуанкаре об устойчивости Солнечной системы, написанных в 1890 году — за 75 лет до того, как эту тему начали должным образом развивать.

С чего начинались научные революции и как определяли тех, кому приписывались заслуги? По таланту? По умению привлекать внимание общественности? По итогам лотереи?

Часть ответов можно найти в книге Роберта Торстона 1878 года, в которой рассматривалось другое важное новшество Викторианской эпохи, на которую Думминг Тупс резонно указал нам ещё в третьей главе. Это «История развития паровых двигателей». Во втором абзаце написано:

История иллюстрирует очень важную истину: изобретения никогда, а великие открытия — почти никогда не совершаются благодаря одному-единственному разуму. Каждое великое изобретение — это либо обобщение малых, либо заключительный шаг в последовательности. Это не создание, а развитие — подобно росту деревьев, образующих лес. Одно и то же изобретение нередко появляется одновременно в нескольких странах благодаря работе нескольких отдельных ученых.

Тема Торстона напоминает нам об известном воплощении именно таких одновременных изобретений — эпохе паровых машин. Когда наступает эпоха паровых машин, все вдруг начинают строить паровые машины. Когда наступает эпоха эволюции, всеразрабатывают теории эволюции. Когда наступает эпоха видеомагнитофонов, все собирают видеомагнитофоны. Когда наступает эпоха доткомов, все создают системы торговли по Интернету. А когда наступает эпоха краха доткомов, все доткомы терпят крах.

В истории иногда наступают эпохи, когда поступки людей словно развиваются по заранее подготовленному пути. Какое-нибудь новшество оказывается неизбежным и внезапно появляется повсюду. Но перед этим благоприятным моментом оно вовсе не было неизбежным — иначе появилось бы раньше. «Эпоха паровых машин» — это знаковое воплощение этого любопытного процесса. Изобретение парового двигателя явно не было ни первым, ни последним примером — просто самым известным и подробно задокументированным.

Торстон видит разницу между изобретением и открытием. Он заявляет, что изобретения никогда, а великие открытия — почти никогда не совершаются благодаря одному-единственному разуму. Однако различие между ними не вполне очевидно. Как обстояло дело с огнем — первобытные люди открыли его как природный феномен или изобрели как технологию, которая позволила им отпугивать хищников, освещать пещеры и готовить еду? Конечно, сначала это был природный феномен в виде горящих веток или целого лесного пожара, вызванного молнией, а то и каплей воды, которая случайно исполнила роль линзы, сосредоточив солнечные лучи на пучке сухой травы^[350].

Как бы то ни было, подобные «открытия» ни к чему не приводят, пока кто-нибудь не придумает, как его использовать. Затем появилась идея управлять огнем — а это уже другое дело, больше похожее на изобретение, чем на открытие. Вот только… чтобы узнать, как им управлять, нужно открыть, что он не распространяется (так легко) на голую землю, зато разгорается сразу, если взять горящую палку и бросить её в кучу сухого хвороста или принести в пещеру…

Изобретение (если такое понятие существует) заключается в объединении нескольких независимых открытий в то, что становится настоящей новинкой.

То есть изобретениям зачастую предшествуют серии открытий. А открытиям точно таким же образом нередко предшествуют изобретения. Открытие солнечных пятен зависело от изобретения телескопа, а открытие амеб и парамеций, обитающих в прудах, — от изобретения микроскопа. Иными словами, изобретения и открытия глубоко переплетены, и пытаться отделить их друг от друга, по-видимому, бесполезно. Более того, яркие примеры и тех и других гораздо проще увидеть в ретроспективе, чем тогда, когда они только состоялись. Взгляд в прошлое — это чудесно, и он позволяет определять контекст, чтобы выяснять, что имело значение, а что нет. Таким образом, мы можем упорядочивать поразительно запутанные процессы изобретений/открытий и рассказывать о них убедительные истории.

Проблема лишь в том, что большинство таких историй — неправда.

Многие из нас ещё детьми узнали историю изобретения парового двигателя. Шестилетний Джеймс Уатт, наблюдая за кипящим чайником, заметил, как его крышка поднималась от давления пара. В мгновение классической «эврики» его осенило, что если бы чайник имел огромные размеры, то можно было бы поднимать тяжелые куски металла. Так появились паровые двигатели.

Первым эту историю рассказал французский математик Франсуа Араго, автор одной из ранних биографий Уатта. Насколько нам известно, она вполне может оказаться правдой, хотя больше похожа на «ложь для детей» или учебное пособие^[351] типа ньютонова яблока. Даже если юный Уатт в самом деле вдохновился кипящим чайником, он никак не мог быть первым человеком в истории, заметившим связь между паром и двигательной энергией. Он даже не был первым, кто соорудил работающий паровой двигатель. Причины, по которым он получил известность, несколько запутаннее и вместе с тем важнее. Благодаря Уатту паровой двигатель стал действенным и надежным механизмом. Он не довел его до «совершенства» — много мелких улучшений появилось уже после. Но именно он привел его в более-менее завершенную форму.

В 1774 году Уатт писал: «Огневой двигатель [= паровой двигатель], изобретенный мною, теперь работает гораздо лучше, чем любой из сделанных ранее». Вместе со своим деловым партнером Мэттью Болтоном они превратили свои фамилии в широко известное название парового двигателя. Его репутации это нисколько не навредило, если судить по словам Торстона: «О жизни ранних изобретателей и разработчиков паровых двигателей известно очень немногое; но Уатта знали довольно широко».

Был ли Дарвин просто ещё одним Уаттом? Получил ли он признание лишь потому, что придал эволюции законченную, эффектную форму? Потому ли, что нам случилось многое знать о его жизни? Дарвин был одержим ведением записей и едва ли хоть раз выбросил хоть одну бумажку. Биографам удалось описать его жизнь в мельчайших подробностях. Конечно, его репутация также не пострадала от столь богатого исторического материала.

Для того чтобы проводить параллели, рассмотрим сначала историю парового двигателя, избегая «лжи для детей», где это возможно. Затем обратимся к предшественникам Дарвина и попробуем найти какие-либо сходства. Что характеризует эпоху паровых машин? Какие факторы приводят к культурному взрыву, когда «вспыхивает» какая-нибудь явно радикальная идея и мир меняется навсегда? Это идея изменяет мир или же меняющийся мир порождает идею?

Уатт завершил работу над своей первой знаменательной паровой машиной в 1768 году и запатентовал её в 1769-м. Ей предшествовало множество прототипов. Первое упоминание пара как источника энергии уходит корнями в поздний период Древнего Египта, когда он находился под властью римлян. Около 150 года до н. э. (очень приблизительно) Герон Александрийский написал сочинение «Spiritalia seu Pneumatica». До наших дней дошли лишь фрагменты его копий, но из них понятно, что в этой рукописи были описаны десятки машин, работающих на энергии пара. Более того, известно, что некоторые предвосхитили Герона — тот сам об этом писал. Часть из них принадлежала изобретателю по имени Ктезибий, известному как создатель множества разнообразных пневматических машин. Таким образом, паровые машины были придуманы очень давно, но тогда их развитие было настолько сдержанным и медленным, что их эпоха смогла наступить лишь в далеком будущем.

Одним из устройств Герона был полый воздухонепроницаемый алтарь, на верхушке которого стояла фигурка бога или богини с трубкой, проходящей сквозь её. Внутри алтаря находилась вода, но молящиеся об этом не знали. Когда на его верхушке зажигали огонь, вода нагревалась и превращалась в пар. Под его давлением часть оставшейся жидкой воды поднималась по трубке, и бог совершал возлияние. (На фоне других чудес это выглядело довольно эффектно и гораздо убедительнее, чем статуя коровы, из которой лилось молоко, или плачущих святых.) Похожие устройства широко применялись в 1960-х, чтобы заваривать и автоматически разливать чай прямо у постели. Они встречаются и по сей день, но теперь их сложнее найти.

Другая машина Герона использовала тот же принцип, чтобы открывать дверь храма, когда на алтаре загорался огонь. Устройство это было достаточно сложным, и мы приведем его описание, чтобы показать, как далеко эти древние машины ушли от простых игрушек. Алтарь и дверца располагались над землей, а механизмы скрывались под ними. Алтарь был полым и содержал лишь воздух. От него шла вертикальная трубка к металлической сфере, наполненной водой, а вторая трубка в форме перевернутой буквы U действовала как сифон, один конец которого находился внутри сферы, а второй — в ведре. Ведро подвешивалось на блоке, а веревки, ведущие от него, обматывались вокруг двух вертикальных цилиндров, расположенных вдоль дверных петель и соединенных со створками. Далее они проходили через второй блок и заканчивались грузиком, который выполнял роль противовеса. Когда священник зажигал огонь, воздух внутри алтаря расширялся, и вода под давлением выходила по сифону из сферы в ведро. Когда ведро опускалось под её весом, веревки вызывали вращение цилиндра, и дверь открывалась.

Также он описал фонтан, который включался при попадании на него солнечных лучей, и паровой котел, который заставлял петь механического дрозда или трубить в рог. Другое устройство, часто называемое первым в мире паровым двигателем, кипятило воду в котле и с помощью пара вращало металлический шар вокруг горизонтальной оси. Пар выходил из нескольких изогнутых трубок, расположенных вокруг «экватора» под правильными углами к оси.

Эти машины по замыслу не были игрушками, но если судить по тому, как они применялись, вполне могли ими являться. Разве что устройство, открывающее дверь, можно назвать более-менее практичным, хотя священники, вероятно, сочли возможность создавать «чудеса по требованию» весьма выгодной — с этим согласилось бы и большинство современных предпринимателей.

Оглядываясь в прошлое из XXI века, кажется удивительным, что эпоха паровых машин так долго набирала силу после всех этих примеров использования энергии пара, выставлявшихся на всеобщее обозрение ещё в античности. Особенно если учитывать большую потребность в механической энергии, которая затем и послужила причиной распространения технологии паровых двигателей в XVIII веке, — для подачи воды, подъема тяжелых грузов, добычи полезных ископаемых и транспорта. Отсюда делаем вывод, что для наступления эпохи паровых машин требовалось нечто большее, чем просто возможность их создания и даже очевидная потребность в них.

Так, паровые машины кое-как продолжали существовать, никогда не исчезая полностью, но и не делая резких прорывов. В 1120 году в церкви в Реймсе работал паровой орган, подозрительно похожий на устройство Герона. В 1571-м Матезиус в своей проповеди описал паровой двигатель. В 1519-м французский академик Якоб Бессон писал о выработке пара и его применении в механике. В 1543-м испанец Бласко де Гарай, как утверждается, предложил использовать энергию пара для движения корабля. Леонардо да Винчи описал паровую пушку, которая могла стрелять тяжелыми металлическими шарами. В 1606 году Флоренс Риво, постельничий Генриха IV, открыл, что металлическая оболочка взорвется, если её наполнить водой и подогреть. В 1615-м Саломон де Косс, инженер Людовика XIII, писал о машине, в которой пар использовался, чтобы поднимать воду. В 1629-м… ну, вы поняли. Паровые машины так и продолжали изобретать одну за другой вплоть до 1663 года.

В этот год Эдвард Сомерсет, маркиз Вустер, не только изобрел машину, поднимавшую воду с помощью энергии пара: он её также построил и спустя два года установил в Воксхолле — сейчас это в черте Лондона, но тогда было за его пределами. Вероятно, это было первое применение энергии пара для выполнения серьезной практической задачи. Чертежей его машины не сохранилось, но общую форму смогли восстановить по желобам, все ещё оставшимся в стенах замка Раглан, где она была установлена. Вустер собирался основать компанию для её обслуживания, но не смог собрать достаточно денег. Позже его вдова попыталась сделать то же самое, но также потерпела неудачу. Отсюда делаем вывод, что третья составляющая эпохи паровых машин — это деньги.

В некотором смысле Вустер был настоящим создателем парового двигателя, но это дало ему немного славы, так как он лишь ненамного опередил большую волну. И все же его изобретение ознаменовало момент, когда положение дел крупно изменилось: теперь люди не просто изобретали паровые машины — они ими пользовались. К 1863 году сэр Сэмюэль Морленд уже строил паровые насосы для Людовика XIV, а по его книге, написанной в том же году, можно сделать вывод о его глубокой осведомленности о свойствах пара и связанных с ним механизмах. Теперь идея паровых двигателей наконец расцвела, и появилось несколько механизмов, которые выполняли полезные задачи, тем самым оправдывая свое существование. Но это все равно ещё не было эпохой паровых машин.

Теперь, однако, идея набирала силу все быстрее, и по-настоящему серьезный толчок ей придала добыча полезных ископаемых. Шахты, в которых добывались уголь и минералы, существовали очень давно, но к началу XVIII века они стали такими большими и глубокими, что столкнулись с главным врагом шахтера — водой.

Чем глубже вы пытаетесь выкопать шахту, тем больше вероятность, что её затопит, — так как повышается шанс наткнуться на подземные воды или трещины, которые ведут к ним, либо по которым вода может течь сверху. Традиционными методами удаления воды уже нельзя было справиться — необходимо было что-то радикально новое. И эту нишу идеально заняли паровые машины. Прежде всего это случилось благодаря механизму, созданному двумя людьми — Дени Папеном и Томасом Севери.

Папен учился математике у иезуитов в Блуа и медицине в Париже, где жил с 1672 года. Он вступил в лабораторию Роберта Бойля, которого сегодня назвали бы экспериментальным физиком. Бойль занимался пневматикой, поведением газов — а закон Бойля, определяющий соотношение между давлением и объемом газа при постоянной температуре, мы учим в школе и по сей день. Папен изобрел двойной воздушный насос и воздушную пушку, а потом и скороварку. Она представляла собой кастрюлю с толстыми стенками и толстой крышкой, плотно соединяющиеся между собой, чтобы при кипении воды внутри неё образовывался пар под высоким давлением. Пища в такой кастрюле варится очень быстро.

Кулинарная сторона вопроса не имеет отношения к нашей истории — за исключением одного технического момента. Чтобы не допустить взрыва, Папен добавил предохранительный клапан — в 1960-х он также появился в бытовых вариантах устройства. Это изобретение оказалось весьма важным, потому что ранние паровые машины бывали в лучшем случае опасными. Идея, вероятно, зародилась ранее, но Папену она приписывается потому, что именно он стал применять её для того, чтобы контролировать давление пара. В 1687 году он перешел в Марбургский университет, где изобрел первый механический паровой двигатель и первый поршневой двигатель. За годы своей деятельности Папен провел несчетное количество опытов с аппаратами, использующими пар, и создал немало важных приспособлений.

Тогда эпоха паровых машин только разогревалась, и Севери, также знакомый с математикой, уже довел её до кипения. В 1698 году он запатентовал первый паровой насос, который использовался для очищения шахт от нежелательной воды — в том конкретном случае это были глубокие шахты Корнуолла. Он отправил работающую модель в Королевское общество, а позднее продемонстрировал «огневой двигатель» (по непонятной причине эти машины тогда назывались именно так) Вильгельму III. Король наградил его патентом:

Предоставляется Томасу Севери в единоличное пользование им изобретенным новым устройством для подъема воды и приведения в движение при выполнении любых заводских работ посредством огневой мощи, которое найдет широкое применение при осушении шахт, водоснабжении городов и работе всех типов заводов, не имеющих доступа к воде или к постоянно действующим ветрам, сроком на 14 лет, на обычных условиях.

Теперь до эпохи паровых машин оставалось рукой подать. Решительную роль здесь сыграло то, что Севери был человеком деловым. Он не ждал, что мир сам постучится к нему в дверь, а рекламировал себя. Читал лекции в Королевском обществе — некоторые из них публиковались в журналах. Распространял свои каталоги среди управляющих и владельцев шахт. А в качестве довода в пользу приобретения машин приводил выгоду для самого покупателя: если вы увеличите глубину вашей шахты, то сможете добыть больше минералов и заработать больше денег за то же время и на том же участке.

До того, что Торстон назвал «современной» паровой машиной (современной она была 125 лет тому назад), понадобилось ещё два важных шага. Первым был переход от специализированных машин, предназначенных для единственной задачи, к многоцелевым устройствам. А вторым — повышение их эффективности.

Шаг к многоцелевому паровому двигателю совершил Томас Ньюкомен, кузнец по профессии, который представил радикально новый тип двигателя, «пароатмосферную машину». Предыдущие варианты довольно эффективно совмещали в себе поршень и насос, работающие под действием пара, но Ньюкомен разделил эти компоненты и отдельно добавил новые — нагреватель и конденсатор. Поршень двигался вверх-вниз, как станок-качалка, и приводил в движение вал, к которому можно было присоединить… да что угодно. Другим инженером, которого необходимо здесь упомянуть, был Джон Смитон, который значительно увеличил масштаб замысла Ньюкомена.

А теперь мы наконец подошли к Джеймсу Уатту. Каких бы лавров он ни заслуживал, совершенно очевидно, что на самом деле он забрался на плечи множества других. Даже если Уатт и мог изобрести паровой двигатель в одиночку, он этого точно не делал. Его дед был математиком — к истории создания паровых машин вообще причастно много математиков, — и Уатт унаследовал его способности. Он провел немало опытов и количественных измерений, в которых появились относительно свежие идеи. Он выяснил, как различные материалы двигателя проводят тепло и сколько угля требуется для нагрева заданного количества воды. А также понял, что ключ к созданию эффективного парового двигателя лежит в контроле необязательных потерь тепла. Наибольшие потери происходили в цилиндре, подающем энергию в поршень, из-за чего температура постоянно менялась. Уатт заключил, что температура цилиндра всегда должна совпадать с температурой поступающего в него пара — но как этого добиться? Ответ пришел к нему совершенно случайно и оказался простым и изящным:

В один погожий субботний день я отправился на прогулку. В начале Шарлотт-стрит я ступил в ворота Грин и прошел мимо старой прачечной. В тот момент я размышлял о паровых двигателях и дошагал аж до пастушьего дома, когда мне на ум пришла мысль, что поскольку пар является упругим, он должен стремиться заполнить вакуум, и если установить соединение между цилиндром и опустевшим сосудом, пар переместится в него, то есть сможет конденсироваться без охлаждения цилиндра… Не успел я дойти до Гольф-хауса, как вся картина уже выстроилась у меня в голове.

Несмотря на свою простоту, эта идея — не охлаждайте пар в цилиндре, охладите его где-нибудь в другом месте, — настолько повысила эффективность машины, что в следующие несколько лет нечего было и думать о покупке иных паровых машин, кроме как изготовленных Уаттом и его деловым партнером Болтоном. Машины «Болтона и Уатта» захватили весь рынок. В дальнейшем в их конструкции ничего существенно не изменилось. Точнее, более поздним «улучшением» стала замена паровых двигателей на двигатели другой конструкции, которые работали на угле или нефти. Паровые машины эволюционировали, достигнув своей кульминации, а те, что их заменили, по сути, представляли совершенно другие виды двигателей.

Оценивая прошлое, можно сказать, что эпоха паровых машин началась примерно во время Севери, когда возможность создавать их на практике совпала с необходимостью их использования в промышленности, где за них могли платить и извлекать из этого выгоду. Добавьте к этому трезвый взгляд делового человека, который смог оценить положение и воспользоваться им, рекламу, для того чтобы привлечь инвесторов, и начать дело. И паровые машины помчались вперед, как… поезда.

Как ни странно, до того, как большинство людей осознало начало эпохи паровых машин, она уже успела закончиться, оставив в итоге лишь одного победителя. Остальные участники соревнования встали у обочины. Именно поэтому Уатт получил такое признание и именно поэтому оно было совершенно заслуженным. Но помимо того он был достоин признания и за свои систематические количественные эксперименты, внимание к теоретической части работы паровых машин и развитие идей — а не только за свои изобретения.

И уж точно не за то, что в детстве наблюдал за чайником.

История введения в обращение паровой машины «Болтона и Уатта», по сути, напоминает историю эволюции: самая приспособленная конструкция остается, а менее приспособленные вытесняются и исчезают. Так мы приходим к Дарвину и его естественному отбору. Для эволюции Викторианская эпоха стала своей «эпохой паровых машин»; Дарвин был лишь одним из многих, кто пришел к заключению об изменчивости видов. Заслуживает ли он того признания, которое получил? Был ли он, как Уатт, человеком, который привел свою теорию к кульминации? Или же сыграл более важную роль?

Во введении к «Происхождению видов» Дарвин упомянул о некоторых из своих предшественников. Значит, он вовсе не стремился отхватить себе славу, основанную на чужих идеях. Если только вы не придерживаетесь мнения, популярного среди последователей Макиавелли, что признание заслуг других — это лишь подлый способ унизить их своей скупой похвалой. Одного из предшественников он не упомянул, хотя тот, пожалуй, был интереснее остальных. Это его родной дед, Эразм Дарвин. Вероятно, Чарльз посчитал, что, учитывая их родственную связь, упоминание Эразма показалось бы щегольством.

Эразм был знаком с Джеймсом Уаттом и, возможно, даже помогал ему в продвижении его парового двигателя. Оба они состояли в Лунном обществе, организации бирмингемских технократов. Также туда входил Джозайя Веджвуд, он же — дядя Джоз для Дарвина и основатель знаменитого гончарного завода. «Лунатики» встречались раз в месяц в полнолуние — не по языческим или мистическим причинам и не потому, что все они были оборотнями, а потому, что так им было проще находить дорогу домой после нескольких бокалов и хорошего ужина.

Эразм, будучи врачом, разбирался и в механике. Он даже изобрел новый рулевой механизм для повозок, горизонтальную мельницу для перемалывания красителей для Джозайи и машину, которая умела читать «Отче наш» и десять заповедей. Когда в 1791 году восстания за «Церковь и короля» и против «философов» (ученых) положили конец Лунному обществу, Эразм как раз наводил в своей книге последние штрихи. Называлась она «Зоономией» и была посвящена эволюции.

Но все же не о механизме естественного отбора, описанного Чарльзом. Эразм, по сути, вообще не упоминал об этом механизме. Он лишь указал, что организмы способны меняться. Вся растительная и животная жизнь, считал Эразм, возникла из живой «частицы». Они не могли не уметь меняться — иначе так и остались бы частицами. Зная о «Глубоком времени» Лайеля, Эразм утверждал:

За огромное время, прошедшее с возникновения Земли — вероятно миллионы эпох, предшествовавших истории человечества, — не было бы слишком дерзко представить, что все теплокровные животные возникли из одной живой частицы, в которую великая первопричина вдохнула животное начало и силу приобретения новых частей с новыми свойствами, движимыми раздражениями, ощущениями, волевыми способностями, и ассоциациями; и, таким образом, обладающей способностью к дальнейшему совершенствованию их деятельности и передачи этих улучшений потомству и да во веки вечные!

Если это показалось вам ламаркианским, то это потому, что так оно и есть. Жан Батист Ламарк полагал, что живые создания могли унаследовать черты, приобретенные их предками — если, скажем, руки кузнеца благодаря многолетним занятиям своим ремеслом стали большими и мускулистыми, то и его дети должны унаследовать такие же руки, даже не занимаясь этой тяжелой работой. Эразм представлял механизм наследственности во многом схожим образом, что и Ламарк. Это не помешало ему прийти к ряду важных выводов, пусть и не все они являлись новыми. Так, он понял, что люди — это высшие потомки животных, а не отдельная форма творения. Его внук тоже так считал и даже дал своей более поздней книге об эволюции название «Происхождение человека». Очень уместное и правильное название с научной точки зрения. Но Чудакулли прав: «Восхождение…» выглядело бы более привлекательным.

Чарльз, несомненно, читал «Зоономию» на каникулах после первого года в Эдинбургском университете. И даже написал об этом на первой странице своего «Дневника Б», который позже вылился в «Происхождение видов». Таким образом, взгляды его деда оказали на него влияние, но, вероятно, лишь как подтверждение возможности изменчивости видов^[352]. Между их взглядами с самого начала существовало важное различие: Чарльзу был интересен именно механизм. Он не собирался указывать на то, что организмы могут изменяться, — он хотел знать, как они это делают. Это и отличало его почти от всех остальных.

Самый серьезный из его конкурентов уже упоминался выше — им был Уоллес. Дарвин признал, что их открытие было совместным, во втором абзаце введения к «Происхождению видов». Но Дарвин написал книгу, оказавшую большое влияние и вызвавшую много споров, в то время как Уоллес ограничился коротенькой статьей в техническом журнале. Дарвин ушел в своей теории гораздо дальше, собрал больше доказательств и уделил больше внимания предполагаемым возражениям.

В начале «Происхождения…» он поместил «Исторический очерк», где описал различные взгляды на происхождение видов и, в частности, их изменчивость. В одной из сносок упоминается примечательное утверждение Аристотеля, спросившего, почему разные части тела так хорошо подходят — что, скажем, верхняя и нижняя челюсть аккуратно смыкаются, а не стесняют друг друга. Древнегреческий философ предвосхитил идею естественного отбора:

Таким образом, всюду, где предметы, взятые в совокупности (так, например, части одного целого), представляются нам как бы сделанными ради чего-нибудь, они лишь сохранились, так как благодаря какой-то внутренней самопроизвольной склонности оказались соответственно построенными; все же предметы, которые не оказались таким образом построенными, погибли и продолжают погибать.

Иными словами, если благодаря случайности или какому-либо неопределенному процессу части тела приобретали некоторые полезные функции, они должны были проявиться и у более поздних поколений; в противном же случае существо, обладавшее ими, не выжило бы.

Аристотель быстро бы расправился с Пейли.

Следующим Дарвин взялся за Ламарка, чьи идеи датируются 1801 годом. Тот утверждал, что одни виды могли происходить из других, в основном основываясь на том, что при детальном изучении было замечено множество мелких градаций и отличий в пределах одного вида — а значит, границы между отдельными видами гораздо более расплывчаты, чем нам казалось. Но Дарвин отметил здесь два упущения. Первое — это убежденность в том, что приобретенные черты можно наследовать; в пример он привел длинную шею жирафа. А второе — это вера Ламарка в «прогресс» — то есть восхождение, направленное только в одну сторону — к все более и более высоким формам организации.

Затем следует длинный список менее примечательных личностей. Среди них — малоизвестный, но достойный упоминания Патрик Мэттью. В 1831 году он опубликовал книгу о корабельной древесине, в приложении к которой был описан принцип естественного отбора. Натуралисты не замечали её до тех пор, пока Мэттью в статье в «Хрониках садовника» в 1860 году сам не обратил их внимания на то, что предвосхитил центральную идею Дарвина.

Далее Дарвин представил более известную предшественницу — книгу «Следы естественной истории творения». Она была опубликована анонимно в 1844 году издателем Робертом Чамберсом — хотя очевидно, что он также являлся её автором. Медицинские школы Эдинбурга захлестнуло осознание того, что совершенно разные животные имели поразительно похожее строение тела, что предполагало их общее происхождение и, следовательно, изменчивость видов. К примеру, человеческая рука, собачья лапа, птичье крыло и китовый плавник имеют похожее расположение костей. Если все они создавались отдельно, то Богу явно не хватало свежих идей.

Чамберс, будучи человеком светским — он даже играл в гольф, — решил сделать научное видение земной жизни доступным широкому кругу людей. Как прирожденный журналист, он описал историю не только жизни, но и целой вселенной. И наполнил книгу едкими тычками в адрес «тех церковных псов». Книга мгновенно стала сенсацией, и каждое последующее её издание постепенно вычищалось от различных ошибок, допущенных в первой редакции и легко поддающихся научно обоснованной критике. Очерненному в ней духовенству оставалось лишь благодарить Господа за то, что тот не позволил автору сразу опубликовать её в вычищенном виде.

Дарвин почтительно относился к церкви, но вынужден был сослаться на «Следы…», хоть и старался держаться от этой книги на расстоянии. Так или иначе, он счел её удручающе не завершенной. В своем «Историческом очерке» Дарвин привел цитату из десятого «значительно исправленного» издания, возразив против того, что анонимный автор «Следов» не может объяснить, каким образом организмы приспосабливались к своей окружающей среде или образу жизни. То же он обсуждает и во введении, предполагая, что тот, по-видимому, пытался сказать, что:

Спустя определенное число неизвестных поколений некоторые птицы породили дятлов, а некоторые растения — омелу, и они были произведены идеальными, такими, какими мы их видим теперь; но это допущение отнюдь не представляется мне объяснением, поскольку оно оставляет случаи взаимоприспособления органических существ друг к другу и их физических условий жизни незатронутыми и невыясненными^[353].

Далее следует ряд, состоящий из видных деятелей вперемешку с менее заметными фигурами. Первый из видных — Ричард Оуэн, который был убежден в изменчивости видов и полагал, что для зоолога слово «сотворение» означает «неизвестный ему процесс». Следующим был Уоллес. Дарвин довольно подробно описал свое сотрудничество с обоими. А также упомянул Герберта Спенсера, считавшего разведение одомашненных разновидностей животных доказательством того, что они могут изменяться и на воле, без вмешательства человека. Позднее Спенсер стал одним из главных популяризаторов теории Дарвина. Он же ввел известную фразу о «выживании наиболее приспособленных», которая в случае Дарвина, к сожалению, принесла больше вреда, чем пользы, распространив чересчур упрощенный вариант теории.

Неожиданно здесь оказался и преподобный Баден Поуэлл, в 1855 году в своих «Опытах о единстве миров» утверждавший, что появление новых видов — это не чудо, а естественный процесс. За вклад в идею изменчивости видов Дарвин отметил Карла фон Бэра, Гексли, Гукера.

Он решил упомянуть всех, кто мог иметь законные притязания на его теорию, и в итоге перечислил более двадцати человек, кто так или иначе его предвосхитил. Он недвусмысленно заявил, что не претендует на авторство самой идеи изменчивости видов, которая была достаточно известна в научных кругах — и, как указал Баден Поуэлл, за его пределами тоже. Дарвин предъявляет притязания на идею не об эволюции, а о естественном отборе как механизме эволюции.

Итак… мы вернулись к исходной точке. Идея ли изменяет мир или же меняющийся мир порождает идею?

В обоих случаях — да.

Это пример комплицитности. Происходит и то, и другое — и не один раз, а снова и снова, постепенно взаимоизменяясь. Новые направления в обществе способствуют внедрению дальнейших новшеств. Мир людских идей и мир материальных предметов рекурсивно совершенствуют друг друга.

Это и происходит с планетой, когда виды эволюционируют, приобретая не интеллект, а то, что нам нравится называть экстеллектом. То есть сохраняют свой культурный капитал за пределами разума отдельных индивидов. Благодаря этому их капитал может расти практически безгранично и будет доступен чуть ли не каждому представителю любого последующего поколения.

Виды, наделенные экстеллектом, хватаются за новые идеи и развивают их. Прежде чем на рукописи «Происхождения видов» высохли чернила, биологи и простые миряне уже пытались проверить изложенные в ней идеи, опровергнув их или попытавшись продолжить. Если бы Дарвин написал «Теологию видов» и никто другой не написал бы ничего похожего на «Происхождение…», то экстеллект людей Викторианской эпохи был бы ослаблен и, вероятно, для становления современного мира потребовалось бы больше времени.

Но это было время эволюции. Кто-то все равно обязательно написал бы подобную книгу — причём скоро. И в этом альтернативном «мире «если» он получил бы всеобщее признание.

Поэтому в нашем мире признание Дарвина было вполне заслуженным. Несмотря на пример эпохи паровых машин.

Глава 19

ЛОЖЬ ДЛЯ ДАРВИНА

У аркканцлера Чудакулли отвисла челюсть.

— Убит, говоришь? — произнес он.

«+++ Нет. +++, — написал Гекс, — я сказал, он исчез. Дарвин исчез из Круглого мира в 1850 году. Это новое событие. Иными словами, оно происходило всегда, но всегда происходить оно начало только в последние две минуты. +++»

— Как же я ненавижу путешествия во времени! — вздохнул декан.

— Его похитили? — спросил Думминг, торопливо подбегая из другого конца зала.

«+++ Неизвестно. Фазовое пространство в данный момент содержит протоистории, в которых он появляется заново спустя долю секунды, и другие варианты, в которых он вообще больше не появляется. Этот новый узел требует восстановления ясности. +++»

— И ты говоришь нам об этом только сейчас? — сказал декан.

«+++ Это случилось только что. +++»

— Но, — попытался возразить декан, — когда ты смотрел на эту… историю раньше, этого не было!

«+++ Верно. Но то было тогда, а это сейчас. Что-то изменилось. У меня есть предположение, что это стало результатом нашей активности. И раз уж так случилось, то, с точки зрения наблюдателя из Круглого мира, это случалось всегда. +++»

— Декан, это как в спектакле, — объяснил Думминг Тупс. — Персонажи видят только то действие, в котором участвуют сами. Но не видят, как меняются декорации — потому что это не входит в пьесу.

«+++ Несмотря на ошибочность в каждом из ключевых аспектов, это очень удачная аналогия. +++», — написал Гекс.

— У тебя есть идеи, где он находится? — спросил Чудакулли.

«+++ Нет. +++»

— Ну, так хватит прохлаждаться, приятель, отыщи его!

Ринсвинд снова возник над лужайкой и, упав на землю, ловко кувыркнулся. Другие волшебники, которые не имели подобного опыта встреч с злоключениями мира, со стонами валялись на земле или неопределенно шатались вокруг.

— Это пройдет, — заявил он, переступая через них. — Поначалу вас может стошнить. А прочие симптомы быстрого межпространственного перемещения включают кратковременную потерю памяти, звон в ушах, запор, понос, приливы крови, помрачение сознания, оторопь, навязчивый страх ступней, дезориентацию, носовое кровотечение, боль в ушах, урчание селезенки, дикие утки и кратковременную потерю памяти.

— Кажется, мне бы хотелось… ну, как же это… когда заканчиваешь жить… — пробормотал молодой волшебник, ползущий по сырой траве. Другой, рядом с ним, снял башмаки и вопил, глядя на свои пальцы.

Ринсвинд вздохнул и схватил пожилого волшебника, который озирался, как заблудшая овечка. Тот тоже промок — по-видимому, был одним из тех, кто приземлился в фонтан.

Он казался Ринсвинду знакомым. Конечно, нельзя было знать всех волшебников Незримого Университета, но этого он явно где-то видел.

— Вы случайно не заведующий кафедрой косых лягушек? — спросил он.

Тот лишь хлопал глазами.

— Я… не знаю, — ответил он. — Разве?

— Или вы профессор вращений? — сказал Ринсвинд. — Я раньше перед этим делом записывал свое имя на бумажке. Всегда помогало. Вы немного похожи на профессора вращений.

— Правда? — спросил мужчина.

Судя по всему, это был очень тяжелый случай.

— Давайте найдем вашу шляпу, и вы выпьете чашечку какао, хорошо? И вскоре почувствуете себя…

Сундук с грохотом приземлился, встал на ноги и ускакал прочь. Предположительный профессор вращений изумленно уставился на него.

— А, это… Это всего лишь Сундук, — объяснил Ринсвинд.

Тот не сдвинулся с места.

— Мудрая груша, понимаете? — продолжил Ринсвинд, тревожно наблюдая за ним. — Очень умное дерево. Умнее его не бывает, в наших краях уж точно.

— Оно ходит? — спросил предположительный профессор.

— О да. Куда угодно может сходить, — ответил Ринсвинд.

— Я не видел ни одного растения, которое могло бы ходить!

— Неужели? Вот и я бы их не видел, — с чувством проговорил Ринсвинд, придерживая мужчину чуть сильнее. — Ладно, после теплой чашечки вы…

— Я должен изучить его более подробно! Не сомневаюсь, это так называемая венерина мухо…

— Прошу вас, не надо! — умолял Ринсвинд, оттаскивая его назад. — Вы не соберете из Сундука гербарий!

Оторопевший мужчина оглядывался по сторонам в замешательстве, переходящем в гнев.

— Кто вы, сэр? Где это мы? Почему здесь все носят эти шляпы? Мы в Оксфорде? Что со мной случилось?!

По спине у Ринсвинда пробежал холодок. Вполне вероятно, что он был единственным из всех волшебников, кто читал инструкции Думминга, которые разносил угрюмый грузчик — ведь из них можно было узнать, от чего нужно убегать. В одной был помещен портрет человека, у которого был вид, будто он в одиночку прошел всю эволюцию от и до — настолько буйной была растительность на его лице. Этот мужчина им не был. Пока. Но Ринсвинд понял, что очень даже мог им стать.

— Эмм, — сказал он. — Мне кажется, вам следует кое с кем познакомиться.

Волшебникам показалось, что мистер Дарвин воспринял все очень хорошо — после того, как стихли его первоначальные и вполне объяснимые крики.

Ложь, которую они ему навешали, оказалась очень полезной. Кому бы понравилось узнать, что его вселенная была создана случайно — да к тому ещё деканом? Ничего хорошего это ему бы не дало. Если бы вам сказали, что это ваш создатель, вы ожидали бы увидеть кого-нибудь получше.

Ситуацию разрешили Думминг и Гекс. Как-никак история Круглого мира давала им кучу возможностей.

— Я не почувствовал никакого удара молнии, — сказал Дарвин, обводя взглядом Необщую комнату.

— А вы и не могли её почувствовать, — ответил Думминг. — Вся её сила была направлена на то, чтобы перебросить вас сюда.

— Другой мир… — сказал Дарвин. Он смотрел на волшебников: — А вы… практикующие маги.

— Выпейте ещё хереса, — предложил заведующий кафедрой беспредметных изысканий. Стакан в руке Дарвина снова наполнился сам собой.

— Вы создаете херес? — спросил он, пораженный.

— О, нет, он делается из винограда, солнечного света и всего остального, — ответил Чудакулли. — Мой коллега просто переместил его из того графина. Это обычный фокус.

— Мы все это умеем, — похвастался довольный декан.

— Магия — это просто перемещение разных предметов, — пояснил Чудакулли, но Дарвин словно не замечал его.

В комнату вошел библиотекарь в зеленой мантии, которую он надевал в честь важных мероприятий или когда принимал ванну. Он взгромоздился на стул и взял стакан — тот мгновенно наполнился, и в нем оказался банан.

— Это же Pongo pongo! — воскликнул Дарвин, показывая на библиотекаря дрожащим пальцем. — Обезьяна!

— Молодец, дружище! — сказал Чудакулли. — Вы бы сильно удивились, если бы узнали, сколько людей делают здесь ошибку! Это наш библиотекарь. Очень, кстати, хороший. А теперь, мистер Дарвин, нам нужно обсудить одно деликатное…

— Ещё одно видение, да? — спросил Дарвин. — Это из-за моего здоровья, я так и знал! Я слишком много работаю. — Он постучал по стулу. — Но это дерево, вроде бы твердое. И херес, кажется, неплох. Но магии, должен вам сказать, не бывает!

Подле него, тихонько булькнув, заново наполнился стакан.

— Минуточку, сэр, прошу вас, — сказал Думминг. — Вы сказали: ещё одно видение?

Дарвин обхватил голову руками.

— Я думал, это было богоявление, — простонал он. — Я думал, мне явился сам Господь и раскрыл свой замысел. Он был таким разумным! Я считал его Первопричиной, но теперь вижу, что он присущ своему творению, постоянно придает направление и смысл всему… или, — он поднял глаза и сощурился, — мне это показалось…

Волшебники стояли, замерев. Затем Чудакулли осторожно произнес:

— Божественное явление, да? А когда именно это случилось?

— После завтрака, — простонал Дарвин. — Шёл дождь, а потом я увидел странного жучка на окне. В комнате стало полно жучков…

Он умолк, не успев закрыть рот, и его окружила тонкая голубая дымка.

Чудакулли опустил руку.

— Ну надо же! — сказал он. — Что вы на это скажете, мистер Тупс?

Думминг отчаянно царапал что-то на листе бумаги, закрепленном в планшете.

— Понятия не имею! — ответил он. — Гекс об этом не упоминал!

Аркканцлер ухмыльнулся мрачной ухмылкой человека, который почувствовал, что игра наконец началась.

— Помните Моно-Остров? — спросил Чудакулли, пока Дарвин безучастно смотрел в никуда. — Где жил тот бог с жуками?

— Лучше бы забыл. — Думминга аж передернуло. — Но, но… нет, это не мог быть он. Как бог эволюции мог попасть в Круглый мир?

— Может, так же, как и Аудиторы? — предположил Чудакулли. — Мы со всем этим пространственно-временным континуумом наверняка ведь оставили пару незапертых дверей? Ну, не можем же мы позволить этому свихнувшемуся старику по нему слоняться! Бери Ринсвинда, встречаемся через час в Главном зале!

Думминг помнил бога эволюции, который очень гордился тем, что создал существо, приспособленное к жизни ещё лучше, чем человек. Этим существом был таракан.

— Нам нужно отправляться сейчас же, — решительно сказал он.

— Почему? Мы ведь можем перемещаться во времени! — возразил Чудакулли. — Час, мистер Тупс, дается вам для того, чтобы вы придумали способ, как нам убить Аудиторов!

— Но они несокрушимы, сэр!

— Ладно, полтора.

Глава 20

ТАЙНЫ ЖИЗНИ

Плоскомирское толкование видения, явившегося Дарвину, может весьма отличаться от того, что нам любят рассказывать специалисты по истории науки Круглого мира. Но оба варианта сойдутся в одной точке, если волшебникам удастся победить Аудиторов — а значит, мы пока можем заострить внимание на последствиях данного схождения. Как бы то ни было, две версии истории Дарвина имеют общие черты — среди них и обезьяны,и жуки, и осы-наездники. Размышляя об этих и многих других организмах — но больше всего, конечно, о тех заковыристых морских уточках, — Дарвин и пришел к своему великому обобщению идей.

Сейчас не осталось ни одного раздела биологии, на которую не повлияло бы открытие эволюции. Доказательства того, что современные виды эволюционировали из других и этот процесс продолжается до сих пор, более чем убедительны. Лишь немногие области современной биологии могли бы иметь смысл без всеохватывающего понятия эволюции. Если бы Дарвин заново родился в нашем времени, то среди общепринятых научных знаний узнал бы многие из своих идей — возможно, в несколько перефразированном виде. И одна из этих идей — это принцип естественного отбора. А ещё он заметил бы споры и даже, может быть, разногласия насчет основных положений его учения. Не насчет того, действительно ли происходит естественный отбор или действительно ли он является движущей силой эволюции, а является ли он её единственной движущей силой.

Кроме того, Дарвин обнаружил бы много новых деталей, заполняющих некоторые пробелы в его теориях. Самая важная и перспективная из них — это ДНК, магическая молекула, содержащая генетическую «информацию», или физическую форму наследственности. Дарвин был убежден, что организмы могли передавать свои особенности потомкам, но не имел понятия, каким образом они это делали и какую физическую форму эти особенности принимали. Сегодня и роль генов, и их химическая структура стали для нас такими привычными, что любое обсуждение эволюции сосредотачивается, в первую очередь, вокруг химии ДНК. Роль естественного отбора и даже роль организмов понизились в ранге, что позволило молекуле ДНК одержать над ними верх.

Мы же хотим убедить вас, что это не продлится вечно.

Эволюция путем естественного отбора, бывшая огромным прорывом, когда Дарвин и Уоллес приковали к ней внимание общества, сегодня воспринимается учеными разных мастей и большинством обывателей, живущих за пределами Библейского пояса США, как «очевидное» явление. Это единство отчасти возникло благодаря тому, что биология зачастую воспринимается «легко», а не как настоящая, труднопонимаемая наука вроде химии или физики, и большинство людей считают, будто неплохо в ней разбираются, опираясь на некоторую мешанину из общих сведений. Эта самонадеянность забавным образом проявилась на фестивале науки в Челтнеме в 2001 году, когда Королевский астроном сэр Мартин Рис вместе с двумя другими видными астрономами выступили по теме «Внеземная жизнь».

Доклад получился толковым и интересным, но он не касался настоящей современной биологии. Он основывался на той биологии, которую учат в школах и которая уже лет тридцать считается устаревшей. Это же относится к бóльшей части школьной программы, потому что именно такой срок — по меньшей мере — необходим идеям, чтобы «просочиться» из исследовательских лабораторий в учебные классы. Почти всей «современной математике» уже 150 лет, так что тридцатилетняя биология ещё очень даже ничего. Но не годится основывать на ней рассуждения о передовой науке.

Джек, который тогда находился в зале, задал вопрос: «Как бы вы отнеслись, если бы три биолога стали рассуждать о физике черных дыр, расположенных в центре галактики?» Зал зааплодировал, поняв смысл реплики, но ученым, стоявшим на сцене, понадобилась пара минут, чтобы заметить параллель. Затем они, не теряя чувства собственного достоинства, извинились перед собравшимися.

Такое случается сплошь и рядом, потому что эволюция кажется нам такой знакомой, что мы считаем, будто понимаем её. Остальную часть этого блока мы посвятим представлению среднестатистического человека об эволюции. Тут дело обстоит так.

Когда-то давным-давно был на свете маленький теплый пруд, полный всяких химических веществ, которые, немного поваляв дурака, превратились в амеб. Их потомки размножились (потому что это были хорошие амебы), и у одних стало больше деток (это даже немного забавно…), у других — меньше, а некоторые вовсе изобрели половое размножение, после чего стали веселее проводить время. Поскольку биологическое копирование в те времена было развито слабо, все их потомки отличались друг от друга и имели разные ошибки копирования, мутации.

Почти все мутации были неблагоприятными, плохими — подобно пуле, которая, случайно попав в сложный механизм, вряд ли улучшит его производительность, — но имелись среди них и хорошие. У животных с хорошими мутациями рождалось больше детей, и у них тоже были хорошие мутации — поэтому они плодились и развивались. Их потомки переносили свои хорошие мутации в будущее. Тем не менее плохих мутаций скапливалось гораздо больше, но естественный отбор от них избавлялся. К счастью, хорошие мутации тоже появлялись и придавали новым видам новые особенности (острое зрение, плавники, чешую), которые были полезнее плохих и вытесняли их.

Эти поздние виды оказались рыбами, и одна из них выбралась на землю, отрастив для этого ноги и легкие. От этих первых земноводных произошли пресмыкающиеся — в том числе динозавры (тогда как нерешительные рыбы продолжали бултыхаться в воде миллионы лет, дожидаясь, пока их подадут на тарелке с картошкой). Там же появились мелкие и неприметные млекопитающие, которые выживали, выбираясь по ночам и питаясь яйцами динозавров. Когда те вымерли, млекопитающие стали хозяйничать на планете, а некоторые из них эволюционировали в обезьян, приматов и, наконец, в людей каменного века.

Затем эволюция остановилась: амебы в прудах захотели остаться амебами и не превращаться в рыб, рыбы захотели не становиться динозаврами, а просто жить своими рыбными жизнями, динозавры были уничтожены метеоритом. Обезьяны, увидев, каково это — быть венцом эволюции, теперь просто медленно вымирают — и процветают лишь в зоопарках, где их держат, чтобы показывать нам, какими были наши предки. Люди теперь заняли вершину древа жизни: раз мы совершенны, значит, эволюции некуда больше развиваться — поэтому она и остановилась.

Если на нас слегка надавить, мы выдадим кое-что ещё из того, что узнали в основном из газет — о так называемых генах. Они состоят из молекулы ДНК, которая имеет форму двойной спирали и содержит некий код. Он определяет, как создать тот или иной тип организма: ДНК человека содержит информацию, необходимую для создания человека, а ДНК кошки — информацию для создания кошки и так далее. Поскольку спираль эта двойная, её можно разделить, а отдельные части — скопировать; именно так организмы воспроизводят потомков. ДНК — это молекула жизни, и без неё жизнь не могла бы существовать. Мутации — это ошибки, возникающие в процессе копирования ДНК, — опечатки в сообщениях жизни.

Ваши гены определяют все, что имеет к вам отношение: будете ли вы гомосексуальны или гетеросексуальны, каким заболеваниям будете подвержены, сколько проживете… и даже какие машины будут вам нравиться. Сейчас, когда ученые научились секвенировать геном человека, или последовательность ДНК, нам стала известна вся информация, необходимая для создания человека, — то есть мы знаем все о том, как устроен человек.

Некоторые из нас смогут добавить, что бóльшая часть ДНК не образует гены, а просто составляет «мусор», оставшийся ещё с далеких эпох истории нашей эволюции. Этот мусор получает бесплатный билет на воспроизводительные американские горки и выживает благодаря своей «эгоистичности» и безразличности ко всему, кроме самого себя.

На этом наше описание народного взгляда на эволюцию заканчивается. Мы его слегка приукрасили, но не настолько, насколько вам может показаться. Первая его часть — это «ложь для детей» о естественном отборе, а вторая до неловкости близка к идеям «неодарвинизма», которые в последние пятьдесят лет считаются преемственными к «Происхождению видов». Дарвин рассказал нам, что происходит при эволюции, а неодарвинизм — как она происходит, в том числе в ДНК.

Нет никаких сомнений в том, что ДНК имеет большое значение для жизни на Земле. На деле же новые открытия, меняющие наше представление об эволюции, генетике, росте и многообразии живых существ, совершаются каждый месяц. Это тема настолько обширна, что мы здесь можем разве что показать несколько важных открытий и объяснить, в чем заключается их важность.

Подобно тому, как Эйнштейн заменил Ньютона в физике, в основных положениях биологии тоже состоялась большая революция, и у нас сложилось другое, более универсальное представление о движущей силе эволюции. Если «народ» считает: «У меня появилась новая мутация. Я стал новым организмом. Принесет ли это мне пользу?», то современные биологи рассуждают иначе.

Наша народная история эволюции испещрена ошибками. На самом деле мы умышленно составили её таким образом, чтобы каждая отдельная деталь содержала ошибку. Тем не менее она не сильно отличается от множества научно-популярных книг и телевизионных передач. Она предполагает, что современные простейшие животные приходятся нам предками — в то время как на самом деле они наши двоюродные братья. А также что мы «произошли» от обезьян, хотя обезьяноподобный предок человека был тем же существом, что и человекоподобный предок современной обезьяны. И ещё серьезнее в ней подразумевается, что мутации генетического материала, изменения, на которые должен влиять естественный отбор, — а именно те, среди которых и происходит отбор, — либо оцениваются сразу же по появлении и помечаются ярлыком «плохо» (тогда организм вымирает либо не оставляет потомства) или «хорошо» (организм оставляет потомство после себя).

До начала 1960-х большинство биологов тоже так полагало. А в 1950-х двое известных ученых Дж. Б. С. Холдейн и сэр Рональд Фишер написали важные статьи, в которых и изложили эти взгляды. Они считали, что из популяции в 1000 особей лишь треть продолжателей может «потеряться» из-за плохих генов или быть вытеснена организмами с лучшими их вариантами, не приведя к вымиранию этой популяции. Они подсчитали, что лишь десять генов могу иметь варианты (так называемые «аллели»), количество которых возрастало или уменьшалось пропорционально размеру популяции. Вероятно, таким образом могло изменяться и двадцать генов, если они по своей «приспособленности» не отличались от обычных аллелей. Такое представление о популяции подразумевало, что практически все особи того или иного вида обладают почти одинаковым набором генов — кроме нескольких носителей хороших аллелей, которые появляются извне и побеждают, и плохих, которые устраняются^[354]. Эти исключения и были мутантами, красиво, но глупо изображаемыми в научно-фантастических фильмах.

Как бы то ни было, в начале 1960-х годов группа Ричарда Левонтина пошла новым путем исследования генетики диких (да и вообще любых) организмов. Они решили узнать, сколько вариантов общих белков можно обнаружить в крови или клеточных экстрактах. Если существовал только один вариант, то организм получал одинаковые аллели от обоих родителей; для такого случая придуман специальный термин — «гомозиготность». Если два варианта — по одному от каждого родителя, это называется «гетерозиготностью».

То, что они обнаружили, никак не вписывалось в картину Фишера — Холдейна.

Они выяснили — и это позже многократно подтвердилось в тысячах диких популяций, — что у большинства организмов около 10 % генов являются гетерозиготными. Сейчас благодаря проекту «Геном человека» мы знаем, что имеем около 34 000 генов. Значит, гетерозиготны примерно из них 3400, а не десять, как предполагали Холдейн и Фишер.

Более того, если взять образцы разных организмов, то окажется, что около трети всех генов имеют различные аллели. Некоторые из них встречаются редко, но немало и таких, которые присутствуют более чем у 1 % популяции.

Истинная картина генной структуры популяций никоим образом не может быть согласована с классическим представлением популяционной генетики. Естественный отбор почти всегда должен распознавать различные комбинации древних мутаций. Дело не в появлении новых мутаций, которые сразу же проходят через отбор, — они обычно задерживаются на миллионы лет до тех пор, пока естественный отбор не обращает на это внимания и не выбрасывает их.

Сейчас, оглядываясь на прошлое, кажется очевидным, что все современные породы собак были «доступными» и для первых одомашненных волков — в том смысле, что необходимые аллели уже тогда существовали где-то в их популяции. У современных собак просто не было столько времени, чтобы накопить все необходимые мутации. Дарвин знал и о множестве загадочных и очевидных вариаций голубей. Но его последователи, шедшие по горячим следам молекулярных основ жизни, упустили волков и голубей из виду. И даже почти забыли о клетках. ДНК оказалась довольно сложной: клеточную биологию, казалось, невозможно понять, что уж говорить о самих организмах…

Для нашего представления о наследственности и эволюции открытие Левонтина стало знаменательным переломным моментом. Оно было как минимум столь же разительным, что и гораздо более растиражированная революция, заменившая ньютонову физику эйнштейновой, и, возможно, даже имело большее значение. Мы скоро увидим, что за последний год или около того был проведен ещё один, даже более разительный пересмотр нашего представления об управлении клеточной биологией и развитием генов. Все учение о ДНК, матричной РНК и белках подверглось проверке на соответствие действительности, и внутренние «аудиторы» от науки признали его таким же древним, как популяционная генетика Фишера.

Сегодня принято считать — не только среднестатистическим продюсером получасовой научно-популярной телепередачи, но и большинством авторов научно-популярных книг, — что ДНК, «тайна жизни», эволюция и её механизмы стали для нас открытой книгой. Вскоре после открытия структуры и механизма репликации ДНК Джеймсом Уотсоном и Фрэнсисом Криком в конце 1950-х массмедиа — равно как и учебники по биологии всех уровней — начала именовать её «чертежом жизни». Многие книги 1970-х во главе с «Эгоистичным геном» Докинза поддерживали мнение, что мы, поняв механизм наследственности, нашли ключ ко всем важным загадкам биологии и медицины — и особенно к эволюции.

Вскоре применение этого ошибочного взгляда в медицине привело к крупной трагедии. Седативное средство под названием талидомид стало все чаще выписываться и отпускаться без рецепта как средство от тошноты и прочих мелких недомоганий в ранние месяцы беременности. Лишь спустя некоторое время стало известно, что в редких случаях он вызывает порок развития, известный как фокомелия — когда руки и ноги новорожденного оказываются недоразвитыми и напоминают тюленьи ласты.

Для того чтобы заметить это, потребовалось некоторое время — отчасти по той причине, что до 1957 года с фокомелией на практике сталкивались лишь немногие врачи. Более того, редко кто вообще её видел, но с 1957-го она стала встречаться по два-три раза в год. Вторая причина заключалась в том, что связать этот порок с каким-либо лекарством или микстурой было крайне трудно: беременные женщины, как известно, принимают множество различных диетических добавок к пище и зачастую не запоминают, что именно они принимали. Тем не менее к 1961 году благодаря некоторому медицинскому расследованию этот всплеск фокомелии удалось увязать с талидомидом.

Американские врачи принялись поздравлять друг друга с искоренением данной патологии благодаря Фрэнсис Келси, медицинской сотруднице Управления по контролю качества пищевых продуктов и лекарственных средств, у которой возникли опасения при тестировании лекарства на животных. В итоге они не подтвердились, но все же избавили американцев от больших страданий. Она заметила, что это лекарство не тестировалось на беременных животных, так как в то время не существовало таких требований. Все знали, что эмбрион развивается по собственному сценарию отдельно от матери. Но эмбриологи, которые обучались на кафедре биологии, в отличие от медиков были знакомы с работами Сесила Стокарда, Эдварда Конклина и других эмбриологов 1920-х. Из них следовало, что многие распространенные вещества могли вызывать чудовищные пороки развития. Соли лития, примененные на эмбрионах рыб, к примеру, легко приводили к циклопии, то есть развитию единственного глаза посередине. Эти альтернативные варианты, вызванные химическими изменениями, принесли нам немало знаний о биологическом развитии организмов и особенностях управления им.

Они также научили нас тому, что развитие организма не строго определено ДНК своих клеток. Внешние неблагоприятные факторы могут направить ход развития по патологическому пути. Кроме того, генетика организмов, в том числе диких, обычно устроена таким образом, что «нормальное» развитие происходит, несмотря на изменения в некоторых генах. Это так называемое «канализированное» развитие имеет большое значение для процессов эволюции, из-за постоянных перепадов температуры, химического дисбаланса, паразитических бактерий и вирусов; растущий организм должен быть «огражден» от этих вариаций. Пути развития должны быть гибкими, чтобы «такие же» хорошо приспособленные создания происходили на свет, независимо от поведения окружающей среды. По крайней мере, в допустимых пределах.

Существует множество тактик и стратегий развития, которые помогают это исполнить. Они варьируются от простых уловок вроде белков HSP90 до весьма хитрых различающихся признаков млекопитающих.

HSP — это «белки теплового шока» («heat shock protein»). Существует около 30 таких белков, и они производятся в большинстве клеток в ответ на внезапные, но не очень значительные перепады температуры. В ответ на другие потрясения производятся другие белки. Но HSP90 называется так потому, что находится в более длинном списке клеточных белков. Как и большинство HSP, он является шаперонином — его задача состоит в том, чтобы окружать другие белки во время их создания, чтобы длинные цепочки аминокислот сворачивались, образуя «правильную» форму. HSP90 справляется с этим очень хорошо — даже в тех случаях, когда ген, кодирующий этот белок, накопил много мутаций. Тогда организм их не «замечает», обладает «нормальным» белком, а его внешний вид и поведение ровно такие же, что и у его предков.

Однако если во время развития наступает тепловой шок или другая критическая ситуация, HSP90 выходит из своей роли шаперонина и другие, менее мощные шаперонины, позволяют мутационным изменениям проявиться у большинства потомков. Для эволюции это означает сохранение организмов без изменений до тех пор, пока он не испытает резкое давление внешней среды — тогда в нем внезапно, за одно поколение, проявятся многие из скрытых ранее, но передаваемых по наследству изменений.

Большинство книг, описывающих эволюцию, похоже, признают, что окружающая среда сразу же оценивает каждую мутацию, определяя, хорошая она или плохая… но одна маленькая уловка, HSP90, присутствующая у большинства животных и многих бактерий, превращает это утверждение в бессмыслицу. А из открытия Левонтина, который показал, что треть генов имеет распространенные варианты в диких популяциях и что ими обладают все организмы, ясно, что древние мутации непрерывно тестируются в различных современных комбинациях, тогда как потенциальные эффекты от более недавних скрываются HSP90 и ему подобными белками.

Уловка, к которой прибегают млекопитающие, оказывается гораздо сложнее и имеет значительные последствия. Приняв более новую и более управляемую стратегию развития, они перестроили свои гены и избавились от многих генетических сложностей, на которые полагались их предки-земноводные.

Большинство лягушек и рыб, чьи яйца во время эмбрионального периода обычно испытывают огромные изменения среды и перепады температуры, заботятся о том, чтобы на свет появлялись «такие же», как они, головастики, которые вырастают в «таких же» взрослых особей. Представьте лягушачью икринку в замерзшем английском пруду, который в течение дня нагревается до 35 °C, когда зародыш находится в ранней хрупкой стадии развития; затем испытывать те же перепады приходится и едва вылупившимся головастикам. И представьте, наконец, лягушек, которыми становится лишь малая их часть.

Скорость большинства химических реакций, в том числе многих биохимических, изменяется в зависимости от температуры. Для превращения икринки в лягушку необходимо, чтобы все процессы её развития были подогнаны друг к другу, и критическое значение при этом имеет выбор подходящего времени. Так как же происходит развитие лягушки, если среда изменяется столь часто и быстро?

Ответ таков, что геном лягушки «содержит» много аварийных планов на случай различных сценариев поведения внешней среды. Существует много разных ферментов и других белков, необходимых для её развития. Все они вводятся в икринку, пока та находится в яичнике лягушки-матери. Каждый из них имеет, вероятно, с десяток вариантов, предназначенных для различных температур (быстрые ферменты для низких температур, медленные — для высоких, для того чтобы продолжительность развития была более-менее одинаковой^[355]), а также «ярлыки», помечающие их группы, чтобы эмбрион мог выбрать тот, который ему нужен в зависимости от температуры. Животные, чье развитие должно быть таким образом ограждено от неблагоприятного воздействия, используют значительную часть своей генетической программы, чтобы составлять аварийные планы для многих других вариаций — в дополнение к перепадам температуры.

Млекопитающие предусмотрительно избежали всей этой ерунды благодаря тому, что их самки, став «теплокровными», научились сами регулировать свою температуру. Но здесь учитывается не теплота крови, а система, которая поддерживает постоянство её температуры. Прекрасно управляемая матка оберегает зародыш от любых воздействий — даже от ядов и хищников. Вероятно, принятие такой стратегии обходится для программирования ДНК гораздо «дешевле».

Эта уловка, развитая млекопитающими, содержит важное сообщение. Вопрос о количестве информации, которая передается из поколений в поколения в чертеже ДНК, часто поднимается в учебниках и сложных руководствах по исследованиям. Но, задаваясь им, мы не улавливаем сути. То, как гены и белки используются в том или ином организме, гораздо важнее и интереснее, чем то, сколько их там содержится. ДНК двоякодышащих рыб, некоторых саламандр и даже амеб более чем в пятьдесят раз длиннее, чем ДНК млекопитающих. Означает ли это, что они сложнее нас?

Вовсе нет.

Такие уловки, как HSP90, и стратегии вроде теплокровности и внутриутробного развития плода говорят о том, что подсчет количества «информации», содержащейся в ДНК, попросту неуместен. Здесь нужно смотреть не на её размер, а на значение. Оно зависит от контекста и от содержания: нельзя регулировать температуру матки, если это не предусмотрено контекстом.

Для наивного взгляда на «мутации», сочетающегося с модными трактовками функций ДНК с точки зрения «информационной теории», часто бывает характерно неведение в биологии и других научных областях. Мы приведем в пример радиационную биологию и простую экологию с позиции «активистов охраны окружающей среды». Эти добровольцы обнаружили пятиногих лягушек и прочих «чудовищ». Случилось это с подветренной стороны от Чернобыля спустя несколько лет после ядерной катастрофы, но уровень радиации все равно был достаточно высоким. Они утверждали, что эти чудовища — мутанты, появившиеся в результате радиации. Однако другие работники нашли таких же предположительных мутантов с наветренной стороны от реактора.

Как выяснилось, истинное объяснение не имело к лягушкам-мутантам никакого отношения. Дело было в отсутствии обычных хищников — сов, ястребов и змей, которые покинули те места с появлением людей. У чернобыльских головастиков Rana palustris^[356] уже не встречалось таких патологий, как у других особей, обитавших в водоемах в десятках километров оттуда, на территории, не подвергавшейся радиации, — при этом выжить удалось высокому проценту и тех и других. Головастикам британских Rana temporaria^[357] едва удается превратиться во взрослых особей хотя бы в 10 % — даже тем, что развиваются в лабораторных условиях; однако они не отращивают лишние конечности, как palustris. Разумеется, самка лягушки за свою жизнь обычно производит около 10 000 икринок, из которых в результате тщательнейшего отбора, как правило, вырастают две особи, продолжающие род. Но при всех этих смертях сторонники охраны окружающей среды не задумываются обо всей этой репродуктивной арифметике.

Вот ещё один пример из литературы о талидомиде, который показывает, насколько далеко от истины наше представление о ламаркизме или «мутациях».

Некоторые из детей, подвергшихся воздействию талидомида, вступили в браки, и у части этих пар родились дети с фокомелией. С народной точки зрения кажется очевидным, что ДНК первого поколения изменилось и вызвало такой эффект в следующем. На первый взгляд этот эффект напоминает, по сути, ламаркизм — наследственность приобретенных признаков. Более того, он кажется классической демонстрацией такой наследственности, столь же убедительной, что и бесхвостые щенки, родившиеся у терьеров с купированными хвостами. Однако на самом деле это учит нас не пытаться объяснять все по первому впечатлению, как в случае с аномальными лягушками.

Хотя это очень хочется сделать, если ваше представление о наследственности подразумевает, будто один ген отвечает за один признак и раз вы приобрели признак, значит, появился и ген, и наоборот. Данные из эпидемиологической литературы показывают, что за несколько лет в конце 1950-х и начале 1960-х талидомид принимало 4 миллиона женщин, пребывавших в критическом периоде беременности. Среди них пострадало порядка 15 000–18 000 плодов, 12 000 родилось с отклонениями и 8000 дожили до года. Иными словами, естественный путь развития выбирал лишь 1 из 500 для проявления неблагоприятного эффекта. Доля детей, рожденных без видимых отклонений, была намного выше. И этот факт меняет наше мнение относительно вероятной причины проявления фокомелии у детей, оба родителя которых подвергались воздействию талидомида.

Конрад Уоддингтон описал феномен, известный как «генетическая ассимиляция». Взяв генетически разнородную популяцию диких плодовых мушек, он обнаружил, что примерно одна из 15 000 куколок, нагреваясь, производит на свет муху без поперечных прожилок на крыльях. Эти «беспоперечножильные» мухи внешне не отличались от некоторых редких мух-мутантов, которые изредка, но встречаются в природных условиях — равно как и дети с фокомелией, которые рождались и до распространения талидомида. Путем скрещивания мух, отвечавших на внешние воздействия, Уоддингтон вывел мух с меньшим порогом чувствительности. За несколько десятков поколений он вывел мух, которые неизменно передавали этот признак без нагревания куколок. Это напоминало ламаркианскую наследственность — но не было ею. Это была генетическая ассимиляция. Он экспериментальным путем вывел мух без поперечных прожилок при снижающемся пороге чувствительности. В конечном итоге такие мухи стали появляться при «нормальной» температуре.

Аналогичным образом генетическая ассимиляция объясняет появление детей с фокомелией у родителей, подверженных воздействию талидомида, гораздо лучше, чем ламаркизм. Из тех 4 миллионов плодов мы вывели тех, кто отвечает на талидомид проявлением фокомелии. Неудивительно, что когда они женились между собой, их потомство имело очень низкий порог — он был даже ниже нуля. Они оказались настолько склонны к фокомелии, что та проявлялась без применения талидомида — как у мух Уоддингтона, поперечные прожилки отсутствовали даже без нагрева куколок.

Одним из вопросов, наиболее волновавших Дарвина, было существование ос-наездников. Этот факт сыграл роль в нашей истории о Плоском мире, но в научном комментарии до сих пор оставался без внимания. Осы-наездники откладывают яйца в личинках других насекомых, и, вылупившись, их личинки питаются своими хозяевами. Дарвин мог понять, каким образом эволюция к такому привела, но это казалось ему достаточно безнравственным. Он знал, что осы не имеют чувства морали, но воспринимал это как некий порок со стороны их творца. Если Господь создавал каждый вид на Земле для особой цели — во что в те времена верило большинство людей, — значит, он преднамеренно создал ос-наездников для поедания других насекомых, так же созданных Богом. Очевидно, для того чтобы быть съеденными.

Дарвин восхищался этими осами с тех пор, как впервые столкнулся с ними в заливе Ботафого в Бразилии. В итоге он убедил себя — но не своих последователей, — в том, что Бог посчитал существование ос-наездников необходимым условием для появления человека. Именно на это утверждение ссылается Думминг в конце десятой главы. Это объяснение, как и все теистические толкования, впало в немилость в среде биологов. Осы-наездники существуют по той причине, что им есть на ком паразитировать, — почему бы тогда им не существовать? И в самом деле они играют важную роль в контроле численности популяций многих других насекомых: примерно треть насекомых, которых люди привыкли обзывать «вредителями», сдерживается именно благодаря осам. Возможно, они и были созданы для появления человека… Как бы то ни было, осы, так озадачившие Дарвина, все ещё могут нам что-нибудь рассказать — и последнее открытие, связанное с ними, грозит перевернуть кое-какие дорогие нам убеждения.

Точнее, это открытие, связанное не с осами, а с вирусами, которые их заражают… или живут с ними в симбиозе. Называются они поли-ДНК-вирусами.

Когда оса-мать откладывает яйца в какую-нибудь ничего не подозревающую личинку, например в гусеницу, она также оставляет в ней солидную порцию вирусов, среди которых и присутствуют эти самые поли-ДНК-вирусы. Гусенице достается не только паразит, но и инфекция. Вирусные гены производят белки, которые вступают в конфликт с иммунной системой гусеницы, не позволяя ей реагировать на паразита и, возможно, отторгая её. Так личинка осы спокойно себе грызет гусеницу и, когда приходит её время, превращается во взрослую осу.

Таким образом, каждой уважающей себя взрослой особи осы-наездника необходимо иметь собственный комплект поли-ДНК-вирусов. Откуда он у неё берется? Из гусеницы, которой она питается. И оса получает их (точно, как и её мать), но не как отдельный заразный «организм», а в качестве так называемого провируса — последовательности ДНК, включенной в геном самой осы.

Многие геномы — даже большинство, а то и вообще все, — включают различные части вирусов. Даже в нашем они есть. Вероятно, передача ДНК с помощью вирусов была важной чертой эволюции.

В 2004 году Эрик Эспань со своей группой определили цепочку ДНК поли-ДНК-вируса и обнаружили, что она удивительным образом отличается от всего, что они ожидали в ней увидеть. Обычно вирусные геномы сильно отличаются от геномов эукариотов — организмов, чьи клетки имеют ядра (сюда относится большинство многоклеточных организмов и многие одноклеточные, за исключением бактерий). Цепочки ДНК большинства эукариотов состоят из «экзонов», то есть коротких последовательностей, в совокупности кодирующих белки и разделенных другими последовательностями, интронами, которые выпадают из кода, когда тот превращается в соответствующий белок. Вирусные гены сравнительно просты и как правило не содержат интронов. Они состоят из связанных между собой кодовых последовательностей, определяющих белки. Геном поли-ДНК-вируса, напротив, содержит интроны — причём немало. Он довольно сложен, и намного больше похож на геном эукариота, чем на геном вируса. Авторы делают вывод, что геномы поли-ДНК-вируса представляют собой «биологическое оружие, которое осы применяют против своих хозяев». Вот почему они больше напоминают геном своего врага, чем геном обычного вируса.

Многочисленные примеры — и старые, и новые — полностью опровергают народное представление об эволюции и ДНК. Мы завершим главу ещё одним весьма важным примером. Он был открыт совсем недавно, и его значимость только сейчас начинает осознаваться всем биологическим сообществом. Пожалуй, этот случай стал самым серьезным потрясением, который клеточная биология испытывала со времён открытия ДНК и поразительной «центральной догмы», согласно которой ДНК определяет матричную РНК, а та, в свою очередь, — структуру белков. Открытие не было сделано в ходе какой-то крупной, широко освещаемой исследовательской программы наподобие проекта «Геном человека». Его совершил человек, которому стало интересно, почему у его петуний появились полоски. Когда весь мир был увлечен расшифровкой генома человека, получить грант на изучение полосатых петуний было задачей не из легких. Но то, что обнаружилось в петуниях, пожалуй, оказалось куда более важным для медицины, чем все, что мог принести проект «Геном человека», вместе взятое.

Поскольку белки являются структурой живых созданий и поскольку жизненные процессы контролируются ферментами, становится вполне очевидным, что ДНК контролирует саму жизнь, а мы можем «составить схемы» кодов ДНК, соответствующих всем жизненно важным функциям. Мы можем определить, что делает каждый белок, а значит, и предположить, что ДНК, кодирующая белок, отвечает и за его функцию. Ранние книги Докинза укрепили идею одного гена, одного белка, одной функции (хотя он осторожно предупредил читателей, что не хотел создать такого впечатления), побудив массмедиа придумывать различные преувеличения — например называть геном человека Книгой Жизни. А его образ «эгоистичного гена» сумел убедить в том, что огромные фрагменты генома существовали лишь по сугубо эгоистичным причинам — то есть никоим образом не были связаны с самим организмом.

Все биологи, занятые в биотехнологической промышленности — а сегодня таких очень много, — обслуживающей сельское хозяйство, фармацевтику, медицину и некоторые инженерные проекты (мы говорим не только о «генной инженерии», но и об улучшении качеств моторного масла), солидарны с центральной догмой — имея лишь мелкие дополнения и исключения. Им всем известно, что вся ДНК в геноме человека — это «мусор», не имеющий отношения к белкам, и что даже при том, что какая-либо его часть может иметь значение для процессов развития или управления «настоящими» генами, на самом деле они не стоят внимания.

Однако следует признать, что значительная часть мусора в ДНК все же транскрибируется в РНК, но это лишь короткие фрагменты, которые недолго содержатся в клеточной жидкости и не требуют учета при действиях с важными процессами синтеза белков с настоящими генами. Вспомните, цепочки ДНК настоящих генов состоят из мозаик «экзонов», кодирующих белки и разделенных другими последовательностями — интронами. Последние должны быть исключены из копий РНК — тогда получаются «настоящие» цепочки, кодирующие белки, называемые матричными РНК, которые вплетаются в рибосомы подобно ленте в кассетном проигрывателе. Матричные РНК определяют тип синтезируемых белков, а на её концах находятся последовательности, помечающие их для создания множества копий белка или же его уничтожения после образования пары белковых молекул.

Никто особо не беспокоился о тех исключенных интронах, которые казались фрагментами РНК, бесцельно слоняющимися внутри клетки, пока их не разрушают ферменты. Но сейчас вдруг забеспокоились. Джон Мэттик в номере журнала «Наука Америки» за октябрь 2004 года сообщил, что

Центральная догма удручающе несовершенна в описании молекулярной биологии эукариот. Белки участвуют в экспрессии генов эукариот, однако при этом действует скрытая параллельная система регуляции, состоящая из РНК и прямо воздействующая на ДНК, РНК и белки. Эта невыявленная сигнальная сеть РНК, возможно, позволила людям, например, достичь структурной сложности, благодаря которой мы ушли далеко вперед от одноклеточных организмов.

Все прояснилось благодаря петуниям. В 1990 году Ричард Йоргенсен со своими коллегами пытались вывести их новые разновидности, которые обладали бы более интересными и яркими цветами. Очевидным способом это сделать представлялось внедрение в геном петунии дополнительных копий гена, кодирующего фермент, который отвечал за выработку пигмента. Больше фермента — больше пигмента, правильно?

Да, неправильно.

Меньше фермента?

Нет, не совсем. Лепестки с равномерным окрасом стали полосатыми. На некоторых участках пигмент вырабатывался, в других — нет. Этот эффект оказался таким неожиданным, что ботаники захотели выяснить, почему так происходит. И обнаружили «РНК-интерференцию». Определенные последовательности РНК могут выключать ген, не позволяя ему синтезировать белок. Это характерно для многих организмов. И вообще, чрезвычайно распространенное явление. И оно подразумевает кое-что исключительно важное.

В этой области существует серьезный вопрос, который многократно задавался и столь же часто оставался без внимания. И звучит он так: если интроны (на которые приходится 95 % обычного гена, кодирующего белок) не выполняют биологических функций, почему они там присутствуют? Ими легко пренебречь, назвав пережитками туманного эволюционного прошлого, оказавшихся теперь бесполезными, но оставшихся по той причине, что естественный отбор не избавляется от них, считая безвредными. Даже в этом случае мы можем предположить, что они сохранились благодаря тому, что выполняют какую-то полезную функцию, о которой мы пока не знаем. И это начинает казаться наиболее вероятным объяснением.

Начнем с того, что интроны не такие уж древние. Сейчас выдвигается предположение, что они были включены в геном человека сравнительно недавно. И, вероятно, имеют отношение к подвижным генетическим элементам, известным как интроны II группы — «паразитической» форме ДНК, способной захватывать геномы хозяина и удаляться, когда ДНК преобразуется в РНК. Более того, теперь считается, что они играют роль «сигналов» в управлении генетическими процессами. Интрон может быть короче длинных белковых последовательностей, возникающих при исключении интронов, но короткий сигнал имеет свои преимущества и обладает большими возможностями. По сути, эти интроны могут даже оказаться генетическими «эсэмэсками» в мобильном телефоне жизни. Короткие, дешевые и очень действенные. «Код» на основе РНК, параллельный двойной спирали ДНК, способен прямым образом влиять на деятельность клетки. Последовательность РНК может вести себя как весьма определенный, хорошо различимый сигнал, направляющий молекулы РНК к их целям в РНК или ДНК.

Свидетельства существования такой сигнальной системы вполне вразумительны, но пока не бесспорны. Если такая система существует, то она явно обладает потенциалом для решения многих тайн биологии. Большая загадка человеческого генома состоит в том, как 34 000 генов могут заключать в себе коды для 100 000 белков. Принцип «один ген — один белок» здесь явно неприменим. Скрытая сигнальная система РНК могла бы добиться того, чтобы один ген синтезировал несколько белков в зависимости от содержания сопровождающего сигнала РНК. Другая загадка — это сложность эукариот, особенно после кембрийского взрыва 525 миллионов лет назад, когда многообразие животных внезапно возросло до небывалого уровня и, похоже, было даже больше нынешнего. Вероятно, гипотетическая сигнальная система РНК заработала именно тогда. Как всем известно, геномы человека и шимпанзе удивительно схожи (хотя степень сходства, судя по всему, все-таки менее 98 %, как несколько лет назад сообщалось во множестве источников). Если наши сигналы РНК имеют существенные различия, это может быть одним из способов объяснить, почему люди не так уж сильно похожи на шимпанзе.

Как бы то ни было, очень вероятно, что «мусор» ДНК в человеческом геноме на самом деле таковым вовсе не является. Он может, наоборот, оказаться определяющей частью того, что делает нас людьми.

Этот урок возвращает нас к деловым партнерам ос-наездников — симбиотическим поли-ДНК-вирусам, скрытых внутри осиного ДНК. В них тоже заключено послание, касающееся эволюции человека, и оно весьма странно.

Секвенирование генома, может, и переоценено как ответ на все человеческие болезни, но является прекрасной областью фундаментальной науки. Благодаря секвенаторам стало известно, что осы — не единственные организмы, в геномах которых содержатся фрагменты ДНК-вирусов. На самом деле, они есть у большинства живых существ, включая людей. Геном человека содержит один полный вирусный геном, и называется он ЭРВ-3 (эндогенный ретровирус). Может показаться, что это просто одна из причуд эволюции, но кусок «мусора ДНК», который действительно является мусором… На самом деле без него не было бы и нас. Он играет поистине ключевую роль в предотвращении отторжения плода материнским организмом. Иммунная система матери «должна» распознавать ткани развивающегося ребенка как «чужеродные» и запускать процессы, чтобы от них избавиться. Мы говорим «должна», подразумевая, что это то, что иммунная система обычно делает с чужими тканями.

По-видимому, белок ЭРВ-3 очень напоминает другой — p15E, который приходится частью распространенной защитной системы, используемой вирусами, чтобы не дать хозяину себя убить. Белок p15E не позволяет лимфоцитам, главным клеткам иммунной системы, реагировать на антигены — молекулы, разоблачающие чужеродную природу вируса. На определенном этапе своей эволюции млекопитающие переняли эту защитную систему у вирусов и стали использовать её, чтобы женская плацента не откликалась на антигены, проявляющие чужеродную природу отца зародыша. Вероятно, исходя из принципа, что его одинаково повесят как за овцу, так и за ягненка, человеческий геном решил украсть целую свинью^[358], то есть весь ретровирусный геном.

Однако когда эволюция вынесла ворованное, она не просто свалила этот геном в первозданном виде в цепочку ДНК человека. Она вставила в него пару интронов, разделив ЭРВ-3 на несколько частей, и тот получился полным, но не связанным воедино. Впрочем, не важно: ферменты легко убирают интроны, когда тотфрагмент ДНК преобразуется в белок. Но никто не знает, зачем эти интроны там нужны. Может быть, они включаются случайно. Или — следуя идее РНК-инференции, — имеют более существенные на то причины. Интроны могут являться важной частью регуляторной генетической системы, «текстовыми сообщениями», позволяющими плаценте применять ЭРВ-3 без риска потерять контроль над вирусом.

Какое бы предназначение ни имели эти интроны, эволюция млекопитающих нашла применение не только теплокровности, но и другим уловкам. Она позволила себе провернуть кражу вирусного генома, чтобы материнская иммунная система не выталкивала ребенка из-за того, что он «пах» отцом. Отсюда мы узнаем, что ДНК не эгоистична. ЭРВ-3 содержится в геноме человека, но не потому, что это скопированный мусор, оставшийся лишь благодаря своей безвредности. Он содержится по той причине, что без него люди — в прямом смысле — не способны выжить и даже не способны воспроизводить себе подобных.

Глава 21

НУГОВЫЙ СЮРПРИЗ

Активность в Главном зале потихоньку спадала. Узлы вдоль красочных линий времени были закрыты. Или затянуты, или распутаны, думалось Ринсвинду. В общем, с ними произошло то, что обычно происходит с узлами. Когда последний светящийся магический символ погас, наступило некоторое оживление, а снаружи донесся крик, когда в фонтан свалилось трое волшебников с кучей щупалец. Ринсвинда это сначала удивило, а потом встревожило. Раз уж ему не досталось это задание, значит, Чудакулли придумал кое-что похуже.

— Похоже, я здесь не нужен, — на всякий случай произнес он с надеждой в голосе.

— Ха-ха, какой вы забавный, профессор, что правда, то правда! — заметил омар, стоявший рядом. — Аркканцлер ясно выразился, приказав держать вас тут, что бы вы ни говорили.

— Но я же не убегал!

— Нет, вы лишь осматривали стену с расшатанными кирпичами, — продолжил омар^[359]. — Мы вас понимаем. Хорошо, что мы поймали вас до того, как вы успели заскочить в переулок, да? А то бы ещё поранились.

Ринсвинд вздохнул. Сбежать от омаров всегда было непросто. Они охотились группами и, казалось, обладали коллективным разумом. А благодаря долгим годам измывательств над нерадивыми студентами приобрели злобную уличную ловкость, которая граничила со сверхъестественным.

В зал ворвалось несколько старших волшебников… Чудакулли и декан о чем-то спорили.

— Не понимаю, почему мне нельзя это делать.

— Потому что ты слишком увлекаешься, когда дерешься, декан. Бегаешь кругами и издаешь глупые звуки, — ответил Чудакулли. — Помнишь, из-за чего нам пришлось отменить игры с шарами с краской? Потому что ты не мог понять, что такое «игроки на твоей стороне».

— Да, но это…

— Нам понадобилась неделя, чтобы хоть наполовину привести главного философа в приличный вид… А, Ринсвинд. Вижу, ты все ещё с нами. Молодец! Ладно, мистер Тупс, докладывайте!

Думминг кашлянул.

— Гекс подтверждает, сэр, что наши недавние действия могли образовать туннели между нашим и Круглым мирами, сэр. Иначе говоря, остаточные соединения могут преднамеренно или нечаянно использоваться с той стороны. Это, так сказать, волшебные двери в свободном плавании. Они исчезнут в течение нескольких дней. Мм…

— Я не хочу слышать никаких «мм», мистер Тупс. «Мм» — не из тех слов, которое нас тут устраивает.

— Ну, дело в том, что после того, как эти туннели растянулись на несколько столетий, Аудиторы уже могли пробыть в Круглом мире какое-то время. Мы не в состоянии сказать, сколько именно. Гекс, мм, простите, сообщает о косвенных свидетельствах того, что люди смутно осознают их злонамеренное вмешательство, хоть и на весьма примитивном уровне — об этом свидетельствуют открытия исследователя по имени Мерфи. Круглый мир не по зубам Аудиторам — он сбивает их с толку. Там все работает не так, как они ожидают, а они не имеют гибкого ума.

— Но им же удалось испортить путешествие Дарвина!

— Сделав много мелких и довольно глупых вещей, сэр, да и то лишь с большими усилиями. Они плохо справляются с задачей при неблагоприятной обстановке. Это их раздражает. Судя по словам профессора Ринсвинда, для того чтобы совершить простое физическое действие, им необходимо объединиться целыми сотнями.

Он сделал шаг назад и показал предметы, разложенные на столе.

— Вот ряд доказательств того, что Аудиторы, будучи воплощениями законов физики, сталкиваются с трудностями, когда имеют дело с бессмысленными и противоречивыми указаниями. Поэтому я приготовил это.

Он поднял что-то вроде ракетки для настольного тенниса. На ней было написано: «Не читайте этот знак».

— И это работает, да? — с сомнением произнес декан.

— Это должно погрузить их разум в состояние фуги, декан. Они приходят в замешательство, чувствуют одиночество и мгновенно испаряются. Быть в одиночестве — значит ощущать самого себя, а проявив индивидуальность, любой Аудитор, как утверждается, мгновенно погибает.

— А как же катапульты? Они тогда зачем? — спросил аркканцлер, шлепнув декана по руке, когда тот к ним потянулся.

— К тому же вполне возможно, что группа Аудиторов, имеющих достаточно четкое воплощение в материальном мире, способна развивать грубые физические чувства, поэтому я и приспособил несколько катапульт, чтобы они стреляли сильными, э-э, стимулирующими средствами. В старых источниках говорится о чили, экстракте койхрена или цветов блаженики, но современные склоняются к «Хиггс и Микинс».

— Это шоколад, что ли? — спросил Чудакулли.

— Они его не любят, сэр.

— Но, приятель, эти существа могут жить в пустом пространстве и даже внутри звезд!

— Только если в них незначительное содержание шоколада, сэр, — спокойно ответил Думминг. — Они стараются держаться от него подальше. К тому же у него удобные упаковки. А больше всего они не любят «Землянишный Выхрь».

Чудакулли взял лук, нацелил на одного из волшебников и выстрелил. Послышалось отдаленное «ой!».

— Хмм. При попадании здорово размазывается, — заключил он. — Хорошая работа, мистер Тупс. Я впечатлен. Будете за главного.

Декан тут же возмутился:

— Я протестую! Я же здесь декан!

— Ну, ладно, декан, можешь тоже пойти. Только давай строго условимся, что ты не будешь ничем ни в кого целиться, пока не получишь от меня четких указаний, понятно?

— Да, Наверн, — покорно согласился декан.

— Кроме того, ты ни при каких условиях не станешь размахивать оружием и кричать «шоколад! пли!». Это ясно? Я предупреждаю об этом, потому что уже практически вижу, как эти глупые слова уже формируются у тебя в голове!

— Это подлая клевета! — вскричал декан.

— Надеюсь, так и есть. Тупс, подожди здесь с надзирателями и проследи, чтобы с мистером Дарвином ничего не случилось. Гекс, ты знаешь, куда нас отправлять. И если тебе не трудно, сделай нас невидимыми!

Пока Чарльз Дарвин сидел в Незримом Университете, окруженный голубой дымкой, несколько более молодой Чарльз Дарвин наблюдал за дождем, праздно подмечая, как он был похож на шепот.

Один из недостатков невидимости заключается в том, что никто не может вас видеть; если же невидимок несколько, то это становится главной трудностью…

— …это моя нога!

— А кто это?

— Смотри, куда ступаешь!

— И как это мне поможет?

— Потише там! А то услышит!

В этот момент стена в углу исчезла, и сквозь неё проник яркий свет. Жуки разных размеров и цветов хлынули в кабинет сверкающим потоком.

Знакомая волшебникам фигура прошла сквозь дыру и с добродушно-недоуменным видом осмотрелась. Она сияла божественным светом, а на голове у неё красовался перекошенный венок из листьев.

— Мистер Дарвин? — спросил вошедший. — Насколько я понимаю, вы сейчас изучаете эволюцию и как раз испытываете затруднения?

— Посмотрите, что у него за спиной! — шепнул Чудакулли.

Невидимые волшебники уставились в мерцающую дыру. Там виднелся песок, вдалеке плескалось море и двигались некие тени…

— Давайте за мной, — прошипел аркканцлер в тот момент, когда Дарвин опустился на колени. — Разберемся с ними…

Волшебники прошли сквозь туннель, слыша позади старческий голос:

— Конечно, отбор, ха-ха, не может быть никаким иным, кроме как естественным. Вот, взять для примера ос-наездников…

Песок вспучивался — целые его горсти взмывали фонтаном в воздух. Одна невидимка может передвигаться быстро и незаметно. Полдюжины невидимок — это несчастный случай, который только и ждёт своего момента, чтобы повторяться снова и снова.

— Бывали у нас дела и получше, — произнес голос Чудакулли. — Каждый раз, как только я начинаю подниматься, кто-нибудь обязательно на меня наступает! Разве Гекс не может это уладить?

— Мы же опять в реальном мире, — ответил невидимый декан. — Гекс тут не очень силен. Ему понадобится какое-то время, чтобы нас найти. Ты бы не мог сойти с моей ноги? Спасибо огромное.

— Это не я, я здесь. Я не вижу, в чем тут проблема. Мы были в другом мире, в конце концов!

— Круглый мир находится внутри корпуса высокоэнергетической магии, — сказал профессор современного руносложения. — А мы, подозреваю, в тысячах миль оттуда. Я бы предложил расползтись всем по разным направлениям. Если ты, декан, подберешься к тому кусту с красными цветами, а Ринсвинд… а где Ринсвинд?

— Здесь, — отозвался приглушенный голос из-под песка.

— Извини… ты — вон к тому камню…

Понемногу, проронив проклятия лишь несколько раз, волшебники смогли подняться на свои невидимые ноги.

— Это Моно-Остров — я узнаю ту гору, — заключил Чудакулли. — Смотрите за…

— Почему бы нам просто не дать ему по голове? — спросил декан. — Просто грохнуть, и все. Потом перетащим его сюда — и дело с концом.

— Из-за квантов, — ответил Ринсвинд. — Мы вынуждены иметь дело с тем, что уже произошло. Если мы не позволим случиться тому, что случилось, то другие события, которые мы… — Он запнулся. — В общем, это из-за квантов. Поверьте, я бы сам хотел, чтобы было иначе.

— И вообще, никто не может грохнуть по голове бога, — сказал Чудакулли, теперь имевший вид едва различимого контура на фоне океана. — Как правило, это не срабатывает, а лишь вызывает разговоры. И об этом обязательно узнают другие боги!

— Ну и что? Никто из них его не любит. Они изгнали его после того, как тот изобрел слона-отшельника, — возразил декан, который также начинал проявляться.

— Это только так кажется, — ответил Чудакулли. — Они не поощряют богоубийства. И вообще, гляньте вон туда…

— О нет! — проговорил Ринсвинд. — Аудиторы…

С горы катилось серое облако. Приблизившись, оно сжалось и стало темнеть.

— Они кое-чему научились, — заметил аркканцлер. — Раньше они так никогда не делали. Ну, ладно… Ринсвинд, будь добр, займи первую линию обороны. И поторопись!

Ринсвинд, неизменно полагавший, что брать в руки оружие — значит, дать противнику возможность получить что-то, чем можно тебя стукнуть, поднял плакат с надписью: «УБИРАЙТЕСЬ ПРОЧЬ!».

— Думминг говорит, это должно сработать, — неуверенно произнес Чудакулли.

Аудиторы приближались, сливаясь до тех пор, пока от них не осталась лишь половина. Все, как один, темные, они излучали угрозу.

— О, похоже, они не из тех, кто умеет читать, — сказал Чудакулли. — Джентльмены, пора прибегнуть к шоколаду…

Стоит заметить, большинство волшебников не были прирожденными стрелками. Заклинание всегда попадало туда, куда ему приказывали — достаточно было лишь взмаха в нужном направлении. Но они никогда не относились к прицеливанию серьезно.

Тем не менее некоторые выстрелы достигали цели. Когда они попадали в Аудитора, тот издавал слабый крик и распадался на куски своей мантии, и они исчезали. Но один, бывший чуть больше остальных, ловко уворачивался от летящих в него шоколадок. Аудиторы в самом деле учились… А шоколад у волшебников был на исходе.

— Замри, — сказал декан, прицеливаясь из лука.

Фигура остановилась.

— Ага, — радостно произнес декан. — Думаю, тебе интересно… э-э… интересно, остался ли у меня шоколад или нет? И, как оказалось, я не…

— Нет, — ответил Аудитор и двинулся вперед.

— Что, прости?

— Мне не интересно, остался ли у тебя шоколад, — ответила темная сущность. — У тебя ничего не осталось. «Хиггс и Микинс. Раскошный Ассортимент» включает по паре порций «Орехового Крэма», «Землянишного Выхря», «Корамельных Палочек», «Леловых Сливок», «Вишневого Крэма» и «Ореховых Шареков» и по одной порции «Миндального Наслождения», «Ванильной Чяшечки», «Персиковых Сливок», «Коффейного Фондю» и «Лимонной Фиерии».

Декан улыбнулся так, будто все Страшдественские праздники наступили для него одновременно. Он поднял лук.

— Тогда будь добр, поздоровайся к «Нуговым Сюрпризом»!

Конфета выстрелила с резким звенящим звуком. Аудитор на миг пошатнулся, и волшебники затаили дыхание. Затем с еле слышным визгом он растворился в воздухе.

— Все каждый раз забывают «Нуговый Сюрприз», — сказал декан, поворачиваясь к остальным волшебникам. — Наверное, потому что он безнадежно отвратителен на вкус.

Следующие несколько секунд был слышен лишь шум моря — и больше ничего. Затем:

— Э-э… Здорово ты его, декан, — похвалил его Чудакулли.

— Спасибо, аркканцлер.

— Хотя и немного переборщил со зрелищностью. Ну, я в том смысле, что тебе не обязательно было болтать при этом.

— Вообще, я не был уверен, что у меня действительно была нуга, — все ещё улыбаясь, признался декан. Чудакулли знал, что теперь убрать эту улыбку было не так просто, и решил сдаться.

— Но все равно, хорошее представление вышло, — пробормотал он, а затем громким голосом продолжил: — Если слышишь меня, Гекс… верни нас в Главный зал, пожалуйста.

Ничего не произошло. Важной частью переноса материи между мирами является перемещение равнозначной массы в обратном направлении. Это может занять некоторое время.

Затем на пляж свалились дубовый стол, три стула и две ложки. В следующий миг волшебники исчезли.

Глава 22

ЗАБУДЬТЕ О ФАКТАХ

…Что здесь имеет значение, так это теории.

Науки в Плоском мире как таковой не существует. Зато существует множество разновидностей причинных связей — начиная с людских намерений («Пойду-ка я выпью в «Залатанном Барабане») и заканчивая магическими заклинаниями и всеохватывающим рассказием, который не дает местной и общей истории сильно расходиться с линией «повествования». В Круглом мире наука есть, но здесь трудно выявить степень, с которой она определяет, совершенствует и влияет на людские поступки — технологии, конечно, на них влияют, но что можно сказать о науке? Наука влияет на наши поступки и мысли, но не изменяет их, потому что большинство наших знаний состоит из простых общепринятых научных «фактов».

Ну, точнее, не «фактов», а теорий.

Мы придумываем теории, чтобы упорядочивать факты. И делаем это потому, что, как говорилось в «Науке Плоского мира 2», мы на самом деле не Homo sapiens, «человек разумный», а Pan narrans, «шимпанзе рассказывающий». Изобретаем себе истории, чтобы с ними было легче жить. По этой причине на нас нельзя положиться, когда мы собираем «факты» в научных целях. Даже лучшие ученые и тем более наемная сила и подрабатывающие студенты так исполнены тем, что хотят найти, что то, что они находят, может относиться к действительности лишь на уровне их предубеждений, пристрастий и желаний. Тем не менее нас всех учили в школе, что «научные факты достоверны», а теории — и особенно гипотезы — постоянно подвергаются критике и могут меняться. Нам объясняли, как Ньютону пришел на смену Эйнштейн, Ламарку — Дарвин, Фрейду — Скиннер… То есть нам рассказывали, как теории постоянно сменяют друг друга, но наблюдения, на которых они были основаны, при этом оставались достоверными.

Но на самом деле все наоборот.

Ни один учитель не обращает внимания на то, что многие — вероятно даже большинство основных допущений нашего интеллектуального мира — это научные теории, которые выдержали критику… Это и расположение Земли и Солнца в галактике Млечный Путь, и понятие о зачатии человека, и субатомная физика, позволившая создать атомную бомбу, и закон Ома, и электрические энергосистемы, и медицинские хитрости вроде микробной теории инфекции, и все, что связано с рентгеном и МРТ (магнитно-резонансной томографией), не говоря уже о химических теориях, которые подарили нам нейлон, полиэтилен и моющие средства. Эти теории остались незамеченными, потому что их стали использовать по умолчанию, так безоговорочно принимая за «правду», что мы не можем придать им эмоциональный окрас, а просто встраиваем их в свой интеллектуальный набор инструментов. Даже несмотря на то, что ни один учитель не указал на успех этих теорий, они все равно составляют значительную часть (к досаде, но от неизбежности) скучной школьной программы.

На этих убеждениях мы основываем такие блестящие идеи, как полет на Марс, новые способы оплодотворения (например, метод ИКСИ), термоядерный синтез, новые бактерицидные средства для кухонных поверхностей — а для детей с развитым воображением — богатый и чудесный мир научной фантастики.

Научные теории — особенно те, что безоговорочно приняты, например понятия о сперматозоидах и яйцеклетке, полиэтилене, вращении Земли вокруг Солнца, — служат примерами хорошей, достоверной науки. Они постоянно проходят проверки в действительном мире, когда детей зачинают в клиниках репродукции, когда люди моют посуду или когда космонавты, огибая Землю, видят свет и тени. Огромная доля науки Круглого мира встроена в наш повседневный мир — и в основном она вполне достоверна.

Однако есть много других областей, которые почти никому не понятны, но делают вид, будто знают Ответ на все технические и философские вопросы, а также служат поддержкой для экспертов. Теория квантов представляет собой классический случай, теория относительности чуть более доступна, но физика субатомных частиц, большинство областей медицины, воздухоплавание, машиностроение, химия почв, биология, статистика и высшая экономика — это все темы, в которые, как правило, углубляются только специалисты. Математика занимает странное место, напоминая богооткровенную религию — прежде всего благодаря тому, что ещё со школы она преподносится как тайное ремесло, практиками которой могут быть лишь люди, имеющие доступ к платоновской истине.

Бывают ещё квазинауки — типа астрологии, гомеопатии, рефлексологии и иридологии, — но они попросту не работают. Их нужно уметь отличать от странных и зачастую древних практик вроде акупунктуры, остеопатии и траволечения — эти, как правило, оказываются действенными, хотя и опираются на теоретическую базу, которая слабо выражена с точки зрения науки. Многие покупаются на примитивную смесь мифов и мистики (впечатляющих ещё сильнее оттого, что лечение иногда помогает) и чувствуют, будто современные научные исследования каким-либо образом их портят. Они проделывают дыры в традиционных объяснениях, но, по всей видимости, повышают действенность лекарств. В то время как квазинауки опровергаются (точнее, уже опровергнуты, но не все это заметили).

Завершим список эволюционной биологией, представляющей собой вполне сформировавшийся набор моделей, основанных на анализе окаменелостей, хромосом и ДНК, объясняющих сходства и отличия среди современных животных гораздо изящнее и эффективнее, чем его креационистские аналоги. Тем не менее огромная доля людей — особенно христиане на Среднем Западе США, мусульмане-фанатики и религиозные фундаменталисты в целом — отрицают эволюцию человека. Мнение авторитетов для них превосходит научные свидетельства, а их «здравый смысл» указывает на смехотворность всей этой идеи. «Я не похожа на обезьяну!» — заявила одна школьница на лекции Джека на тему «Жизнь на других планетах», когда учитель спросил её, почему она не верит в эволюцию.

Люди имеют склонность устанавливать принятые, непроверенные мысленные условия — и книгам о Плоском мире она принесла немало пользы. В основном они происходят из комплекта «Собери человека», который каждая людская культура вкладывает в своих детей и подростков. Любой из нас являет собой результат учебного процесса, лишь малая часть которого приходится на настоящее «образование», данное профессиональными учителями. Комплект включает детские стишки, песенки, истории с олицетворением животных (хитрые лисицы, мудрые совы, трудолюбивые уомблы^[360], собирающие мусор) и людьми, играющими разные роли — от сказочных почтальонов и принцесс до борцов с преступностью вроде Бэтмена и Супермена. В наших повседневных мыслях и действиях находится место им всем. Огромная популярность принцессы Дианы в Британии — да и во всем мире, — вероятно, объясняется тем, что она, в отличие от «настоящих» членов королевской семьи, вобрала в себя популярное впечатление о Том-Как-Ведут-Себя-Принцессы, которое расходилось с подлинно королевской трактовкой. То есть вела себя так, как принцессы должны были вести себя по нашему мнению, выглядела, как символ, а не как настоящая королевская особа.

Более искушенные люди, горожане, такие как мы, — да и члены племен и варвары^[361] современного мира, чуть ли не каждый из которых слышал о Супермене, Тарзане и Рональде Макдональде, — все напичканы этой кашей из изображений, моделей, фобий, вдохновляющих идей и злодеев. Наш повседневный опыт образует нас самих, чей поезд памяти представляет собой последовательность картин, мыслей, опытов и страстей, которые при воспоминании о них помечаются эмоциональными ярлыками в духе Дамасио: «Прекрасно!», «Повтори это при первой возможности!» или «Не делай этого ни за какие деньги!». Но они основываются на огромном множестве, преимущественно непроверенного структурного человеческого материала, согласно которому нас помечают как-нибудь вроде Западного Биолога XXI века, Раввина из Гетто, Французской Куртизанки XVII века или, что являлось самым распространенным во все времена, Эксплуатируемого Крестьянина.

Каждая из этих ролей имеет свой набор эмоциональных ярлыков, которые мы вешаем на деньги, священников, секс, наготу, смерть и рождение. До недавних пор большинство людей подкрепляло этот непроверенный набор убеждений теистической верой в (единоличного, человекоподобного) Бога (богов) или деистическими взглядами (Там Есть Что-то, Обладающее Сверхъестественными Силами), поэтому эмоциональные ярлыки носили явственный божественный отпечаток. В наших воспоминаниях они могут казаться грехом, искуплением, покаянием, испытанием. Это может быть мицва (благословение), мщение или сострадание. Религии, вовлекая нас в среду наших культур посредством комплектов «Собери христианина» или «Собери майя», навешивают разные ярлыки, скажем, на человеческое жертвоприношение, поэтому во взрослой жизни такие вещи вызывают целое множество ассоциаций. Наши взрослые предрассудки и научные теории забираются на верхушку безумной мешанины ошибок истории, слабо усвоенных уроков, математики и статистики, в которой мы лишь с трудом находим смысл, религиозных историй о причинности и этике, а также образовательной «лжи для детей», позволяющей учителям отключать свой мозг, отвечая на детские вопросы.

Эту кашу в наших головах прекрасно иллюстрирует наше многократно менявшееся отношение к Марсу. Древним он был известен как «странствующая звезда», то есть планета; его красноватый цвет ассоциировался с кровью, из-за чего римляне связали его с богом войны. В астрологии он также имел отношение к войне — там все видимые планеты должны были что-нибудь означать. Сейчас мы рассмотрим разные ассоциации, которые вызывал у нас Марс^[362], — мифы и рациональные сведения о Красной планете, сотни историй о Марсе и марсианах и научное представление о нем, менявшееся на протяжении столетий.

Мы не спрашиваем: «Какой из этих Марсов настоящий?» Рассматривая все эти стороны, мы лишь сильнее проявляем себя как люди; с этой точки зрения настоящей, действительной, истинной планеты, которая принесла бы пользу нашему разуму, не существует. Наши простые, причинные линии не способны постичь настоящий астрономический объект даже несмотря на то, что видим мир, в котором он находится. Он вообще может оказаться диском с видимыми на нем линиями, которые Джованни Скиапарелли назвал «canali» — увлеченный ими Персиваль Лоуэлл (чьи знания итальянского явно не были слишком глубокими) позднее увидел в них намеренно вырытые каналы. Он написал книгу «Марс и жизнь на нем», которая заложила фундамент для народного представления о Марсе в XX веке.

В межвоенный период весь Запад, да и многие на Востоке, заглядываясь на ночное небо, представляли недружелюбных марсиан — и мысленную картину, созданную представлениями об иссушенном, умирающем Марсе, которые были популярны в 1920-х. Она накладывалась на «Войну миров» с её враждебными, мрачными, отвратительными треногими марсианами, которые захватили Землю (или, по крайней мере, Англию). Был у этой картины и более романтический слой для любителей отдыхать на природе и спать под открытым небом — Барсум. Эдгар Райс Берроуз, известный по историям о Тарзане, придумал Марс, чьи пересохшие моря были родиной для полчищ зеленых марсианских воинов, шестиногих кентавров, инкубаторы которых постоянно подвергаются набегам. Джон Картер, бывший офицер армии конфедератов, захотел побывать на Марсе, попал в плен к зеленым воинам, но вскоре обнаружил себя женатым на принцессе красных марсиан^[363]. «Марсианская Одиссея» Стэнли Вейнбаума увеличила число измерений: марсианин по имени Твил, умевший совершать длинные прыжки и приземляться на нос, хищник-гипнотизер, который показывал самое желанное и пытался произвести впечатление экологией пустыни. Потом появились рассказы о марсианах, посещающих Землю, притворяющихся людьми… и людей, пытающихся взаимодействовать с более-менее древней и мистической марсианской цивилизацией.

Самые известные и, пожалуй, отточенные из этих романтико-мистических образов грубых, неуклюжих землян, бесчувственных к неосязаемым красотам хрустальных городов Марса, представлены Реем Брэдбери. В 1950-х и 1960-х его рассказы читали далеко за пределами кругов любителей фэнтези и научной фантастики: они появлялись и в широко распространенных журналах, таких как «Аргоси», и в научно-фантастических дешевых изданиях, которые продавались в магазинах на железнодорожных станциях. Они заложили древний мистический марсианский фундамент для Роберта Хайнлайна, позволивший ему создать сильнейший из всех марсианских романов — «Чужак в чужой стране». Майкл Валентайн Смит, брошенный в детстве на Марсе, был воспитан и обучен в культурной среде древних марсиан. Вернувшись на Землю, основал дружеское сообщество — «Водное братство», — положив начало новой религии, чье «гроканье во всей полноте» повседневных событий, от секса до науки и плавания, распространилось и на сообщество читателей. Трагическая связь книги с убийцами из коммуны Мэнсона, использовавшими её как мантру, получила широкую огласку, но не сказалась на продажах, и древние мистические марсиане стали классическим образом.

Затем мы узнали, что на Марсе нет нормальной атмосферы, что он настолько холодный, засохший, покрытый замороженным углекислым газом, что «шапки» на его полюсах, по всей видимости, состоят из сухого льда. Наши машины посещали Марс, искали там «жизнь» и нашли странные химические структуры — потому что мы неизбежно ставили неправильные вопросы. «Каналы» уступили свое место в общественном мнении кратерам и гигантским вулканам.

Затем мы снова его посетили, и теперь нам кажется, что тот древний, влажный Марс мог действительно существовать — или хотя бы под песком там могут скрываться бактериальные формы жизни… Многое пока остается загадкой, но одно ясно наверняка: наш образ Марса в очередной раз изменился.

У каждого из нас Марс вызывает множество разных ассоциаций. Сплетая эти толкования и представления воедино, мы превращаемся в иных, более мудрых существ. А что касается всех остальных Марсов… ну, это просто игры воображения, гроканье Красной планеты во всей полноте.

Если Марс кажется вам отступлением от темы, задумайтесь о таких символах эволюции, как археоптерикс и дронт. Первый, согласно народным взглядам на эволюцию, был предком всех птиц, а второй — птицей, вымершей около 400 лет назад. «Мертвый, как дронт». Опять же, наше представление об этих знаковых созданиях во многом опирается на непроверенные предположения, мифы и выдуманные ассоциации.

Археоптерикс уже упоминался в 36-й главе («Бегство от динозавров») второго издания «Науки Плоского мира». Мы представляем его в виде древних птиц, потому что он являлся кем-то вроде динозавра с птичьими чертами… и был обнаружен первым. Однако во времена археоптерикса уже существовало множество настоящих птиц, в том числе ныряющий ихтиорнис. Бедняга появился слишком поздно, чтобы стать прародителем всех птиц.

Найденный недавно в Китае поразительный «птицеящер» — промежуточное звено между птицей и динозавром — полностью изменил взгляд ученых на эволюцию птиц. Динозавры на некотором этапе стали отращивать перья — пусть и не умели ещё летать. Перья выполняли другую задачу — вероятно сохраняли тепло. Позже они оказались полезными и для крыльев. Некоторые птицеящеры хорошо себя чувствовали с четырьмя крыльями — двумя спереди и двумя сзади. Привычное строение «птицы» устоялось лишь спустя некоторое время.

Что же касается дронта, мы же все знаем, как он выглядел, да? Невысокое упитанное существо с большим крючковатым носом… Столь знаменитый вымерший вид обязательно должны были подробно описать в научной литературе.

Но не тут-то было. Мы располагаем лишь десятком рисунков и половиной чучела^[364]. Даже археоптериксов у нас сохранилось больше, чем дронтов. Почему? Дронты же вымерли, помните? И случилось это до того, как наука всерьез ими заинтересовалась. Лишь немногие успели изучить дронтов и описать их. Они просто жили, не требуя к себе особенного внимания, а потом исчезли, и было уже поздно начинать их изучать. Мы даже не знаем наверняка, какого цвета они были: многие источники утверждают, что серыми, но высока вероятность того, что все-таки коричневыми.

Тем не менее мы точно знаем, как они выглядели. Откуда? Благодаря иллюстрациям сэра Джона Тенниела к «Алисе в Стране чудес» Льюиса Кэрролла.

И этим все сказано.

Великая сила повествования в Плоском мире заключается в том, что оно высмеивает те места, где «образование» заставляет нас чувствовать себя несколько уязвимыми — когда мы меняем тему разговора в пабе или когда наш пятилетний ребенок задает нам свои пытливые вопросы. Во всей серии «Наука Плоского мира» мы то и дело шутим о том, что филологи называют «привативами». Это понятия, которые вроде бы устраивают наш разум, даже несмотря на то, что в моменте кажутся нам полной чепухой. В 22-й главе первой книги мы его уже обсуждали, а сейчас вкратце напомним.

Считается нормальным сказать «холод проник в окно» или «в массах распространяется невежество». Противоположности этих понятий — тепло и знание — существуют на самом деле, но мы обозначили их отсутствие словами, которых в действительности не бывает. В Плоском мире есть такое состояние, как «нурд», то есть сверхтрезвость, которое по своей силе значительно превосходит опьянение в алкогольном направлении. Есть несколько шуток о скорости темноты, которая должна превышать скорость света, потому что темноте все время приходится убираться с дороги, пропуская свет. В Плоском мире Смерть существует как главный (а то и самый главный) герой, а в Круглом это слово означает лишь отсутствие жизни.

Люди привыкли давать название отсутствию чего-либо, вместо того чтобы (или вместе с тем чтобы) называть его наличие: эти слова и являются вышеупомянутыми привативами.

Иногда эта привычка приводит к ошибкам. Классическим примером здесь служит название «флогистон», означающее субстанцию, выделяющуюся при горении различных материалов. Её высвобождение можно видеть в форме дыма, пламени, пены… для того чтобы показать, что горение — это присоединение кислорода, а не выделение флогистона, понадобилось много лет. Потом некоторые доказали, что металл при горении становится тяжелее, и как следствие начали утверждать, что флогистон имеет отрицательный вес. Они были разумными людьми — вовсе не дураками. Идея флогистона в самом деле была в ходу — до тех пор, пока кислород не заменил собой его объяснение, дав алхимикам понять, что путь к рациональной химии гораздо более прост.

Привативы часто кажутся очень заманчивыми. Выдающийся физик Эрвин Шрёдингер в своей небольшой книге «Что такое жизнь?», вышедшей в 1944 году, как раз задался вопросом, вынесенным в заголовок. Второй закон термодинамики — о том, что все истощается, а беспорядок возрастает, — тогда считался фундаментальным принципом вселенной. Этим подразумевалось, что все в конечном счете превращается в серый холодный суп с максимальной энтропией и максимальным беспорядком — это называлось «тепловой смертью», в которой не могло произойти ничего интересного. И чтобы объяснить, как в такой вселенной могла возникнуть жизнь, Шрёдингер заявил, что отсрочить свою маленькую тепловую смерть можно лишь поглощением отрицательной энтропии, или «негэнтропии». Многие физики до сих пор в это верят — будто жизнь противоестественна и, поглощая негэнтропию, приводит к тому, что энтропия в своей области возрастает сильнее, чем могла бы, не будь там этой жизни.

Склонность отрицать то, что происходит у нас на глазах, — это тоже часть человеческой природы. Плоский мир использует эту особенность как в юмористических, так и в серьезных целях. Сделав его плоским, Терри высмеял сторонников концепции плоской Земли, а также объединил читателей в братство под названием «мы-то знаем, что Земля круглая, правда?». Упомянутая в «Мелких богах» вера омнианцев в то, что Диск имеет форму шара, добавляет лишний виток в эту запутанную историю.

Для того чтобы объединить убеждения рационально мыслящих людей в общем человеческом контексте, нам необходимо взглянуть на то, во что все верят. В наш век фундаментальных террористов мы прекрасно понимаем, почему некоторые группы имеют мнение, далекое от рационализма. Эти непроверенные убеждения могут быть жизненно важными, потому что люди, которые по незнанию придерживаются их, считают, что те оправдывают убийства, даже не принимая во внимание альтернативных точек зрения. Людей, Знающих Истину — благодаря личному откровению, полученную от авторитета или переданную по наследству, — не заботит ни логика, ни обоснованность их допущений.

Почти все люди, когда-либо жившие на Земле, придерживались именно таких убеждений.

Впрочем, бывали редкие периоды и места — надеемся, и в XXI веке такие окажутся, — когда посторонний наблюдатель выбирал в споре сторону сомневающегося, а не уверенного в своей правоте. Однако в современной политике менять мнение из-за появления новых свидетельств расценивается как слабость. Однажды вице-ректор Уорикского университета биолог сэр Брайан Фоллетт заметил: «Не люблю ученых из своих комитетов. Никогда не знаешь, как они отнесутся к тому или иному вопросу. А дашь им больше данных, так они и вовсе меняют мнение!» Он шутил, но большинство политиков этого даже не поняли бы.

Прежде чем обсудить, какие объяснения и толкования будут иметь ценность в будущем, нам необходимо владеть хотя бы простой географией убеждений современных людей. Какие представления о мире сейчас наиболее распространены? Есть у нас теисты — как закоренелые, так и наделенные каким-никаким воображением, — и более придирчивые деисты, и различные атеисты — от буддистов и спинозианцев до тех, кто просто верит, что век религии уже прошел (в том числе ученые и историки).

Большинство людей, живших в последние тысячи лет, были закоренелыми теистами, и даже сегодня они, по-видимому, преобладают над остальными. Значит ли это, что нам следует мысленно дать этим взглядам «равное время» (во множественном числе, так как все они сильно отличаются друг от друга: Зевс, Один, Яхве…) или просто опустить их со словами: «Такая гипотеза мне не нужна!» — как Лаплас, по некоторым сведениям, заявил Наполеону. Вольтер понимал, что Господь, создавая человека, подразумевал возможность того, что по людскому образу можно будет вывести образ Божий, и считал, что Он мог намеренно ввести нас в заблуждение обещанием награды и наказания. Быть может, грешники попадали в рай, а святые вкушали муки ада. Мы же считаем, что все закоренелые теисты — это современные поборники чрезвычайно успешного мемплекса, совокупности убеждений, сформированных и отобранных многими поколениями.

Типичным примером мемплекса служит еврейская молитва «Шема»: «И будут эти слова… и повторяй их сыновьям твоим, и произноси их, сидя в доме твоем, находясь в дороге, ложась и вставая… и напиши их на дверных косяках дома твоего и на воротах твоих». Подобно цепочке электронных писем, которые грозят наказанием, если вы не перешлете его друзьям, и сулят «удачу», если перешлете, крупнейшие мировые религии прочили преданным последователям и распространителям блага, а тем, кто не принимал их убеждения, — страдания. Еретики и те, кто утратил веру, нередко погибали от рук верующих.

Нам не стоит труда понять, как подобные убеждения, подкрепляемые изнутри, сохранились на протяжении поколений. Обещания загробной жизни, которым верят все окружающие, помогают скрасить многие тяготы жизни. В последние годы мы также наблюдали, как вера в рай делала неодолимыми тех, кто погибал за веру в Священной войне^[365]. Такая неуязвимость является побочным эффектом тактики мемплекса, а не доказательством истинности веры смертников. Особенно если учесть, что практически все, кто разделяет их убеждения (мусульмане, католики…), не считают, что их убеждения оправдывают убийство неверных.

Многообразие теистических убеждений, особенно в нынешнем смешанном мире со всеми его культурами и мультикультурами, способствует более критическому отношению к авторитетам и, как правило, повышает готовность признавать свою общность с другими теистами. Эти общие основания благоприятствуют слиянию разных культур. Многие меньшинства были поглощены и исчезли, другие же противодействуют этому, подчеркивая свою индивидуальность. К последним относятся туги, которые поклонялись богине смерти Кали в Индии XIX века, и современные террористы «Аль-Каиды» — такие общины ненадолго получают дурную славу, которая им кажется торжеством их веры. Однако в долгосрочной перспективе она становится губительной для них самих. Количество смертей ни в коем случае не может быть свидетельством истинности убеждений, которых придерживаются эти головорезы. Вера таких воинствующих меньшинств иногда становится тонкой и даже изящной, но, как правило, подчиняется повседневным необходимостям той жестокой жизни, что они ведут.

Многие великие ученые — Галилей, например, — были осмеяны, когда выдвигали новые идеи о естественном мире. Безумцы от науки нередко полагают, что их работы высмеивают, потому что они новые Галилеи — но это не так. Точно так же приверженцы насилия пытаются обосновать свое «мученичество», сравнивая себя с древними христианами или еврейскими гетто — и это тоже неправильно. Нет никаких разумных оснований считать их богов частью действительной вселенной, какую бы пользу их убеждения ни приносили повседневной жизни. Невзирая на это, многие неглупые, честные люди чувствуют, будто Бог необходим им для лучшего понимания устройства мира. Если вы угодите в ловушку мемплекса, выбраться из неё будет тяжело.

Несколько более положительно мы относимся к деистам, которые верят, что вселенная чрезвычайно сложна даже при суммарной простоте, указывающей на наличие некоего небесного хранителя, который за всем следит и всему придает смысл. Думминг Тупс и Наверн Чудакулли, каждый по-своему, приходят к деизму, желая ощущать, будто «некто» свыше все-таки есть. Когда кто-нибудь бросает деистам вызов, они обычно отрицают, что их хранитель человекоподобен, но все равно верят в то, что отдельные люди — и, возможно, даже отдельные «души» — могут иметь непосредственное отношение к тому, кто всем управляет. Сами мы полагаем, что столь явное взаимодействие, как бы оно ни происходило — будь то посредством молитвы или медитации, — это не более чем самообман. Но мы счастливы жить на одной планете с людьми, которые верят, что находятся в прямом контакте с высшей причинностью, каким бы антинаучным нам ни казалось данное утверждение.

Меньшинство вдумчивых людей, отказавшихся от веры как в единоличного, так и в человекоподобного Бога, сейчас растет числом. Некоторые из них — особенно среди буддистов и даосистов — сохраняют мистическое/метафизическое отношение, характерное для их религий, и считают «научный» мир подчиненным мистической картине истины, более тесно связанной с субъективными впечатлениями. Некоторые подобно Спинозе склонны отрицать существование человекоподобного Бога — хотя бы потому, что и вселенная, и всемогущее божество вполне могут существовать, не будучи равнообъемными со всем сущим, — и они видят в научном мышлении как отражение природы самого бога (если мы в него верим), в виде законов, которым все подчиняется, так и работу самой вселенной.

Многие ученые, в особенности те, чья работа тесно связана с действительным миром, — геологи, астрономы, биологи, экологи и специалисты по химии полимеров, — не используют мистического подхода и видят свою задачу в поиске примеров сложности вселенной с многочисленными эмерджентными свойствами, которые невозможно предугадать по отдельной подструктуре. Другие ученые, в частности приверженные редукционистским объяснениям — физики, астрофизики, специалисты по физической химии, молекулярные биологи и генетики, — поддерживают мистический подход, но пытаются объяснить поведение на высшем уровне с позицииподструктуры. Показательно, что многие ученые, работающие в самом «забое» своей области науки, как правило, с уважением относятся к неизвестным способностям, которые вселенная им демонстрирует. А те, кто работает в более абстрактных областях — таких, как квантовая теория, — склонны мистически относиться к своим соображениям (или их отсутствию).

Большинство попыток найти объяснение сводится к поиску тонкой причинной цепи, с помощью логики и повествования описывающей связь между тем, что мы принимаем, и тем, что пытаемся объяснить. Такого рода история привлекательна для человеческого разума, но обычно оказывается чрезмерным упрощением и приводит к крупным недоразумениям. Типичная телепередача о науке, в которой одному человеку приписывают все заслуги за какой-нибудь «прорыв», рисует крайне неверную картину того пошагового процесса, который привел к большей части научных достижений. Подобные объяснения составляют красивые истории, но не охватывают всей сложности действительного мира. Самые точные объяснения нередко оказываются весьма разноречивыми, поэтому бывает полезным поискать другие, если это возможно. Физикам, стремящимся объединить теории относительности и квантов, пожалуй, стоит помнить о том, что объединение всегда может оказаться менее эффективным, чем две отдельные теории, каждая из которых спокойно содержится в собственной области. Лишь заставив несколько теорий соревноваться между собой в вашем сознании, можно постичь их суть.

Глава 23

БОГ ЭВОЛЮЦИИ

— Пока все получается, но ещё много чего предстоит сделать! — прогремел Чудакулли, выходя из магического круга в Главный зал. — Все в порядке, мистер Тупс?

— Да, сэр. Вы же не разговаривали с Дарвином, чтобы остановить бога эволюции, правда ведь?

— Нет, ты же сказал, что не стоит, — живо ответил аркканцлер.

— Прекрасно. Это должно было произойти, — сказал Думминг. — Так что теперь нам осталось лишь убедить мистера Дарвина…

— Я думал об этом, Тупс, — прервал его Чудакулли, — и решил, что сейчас нужно, чтобы ты взял его и отправился к богу эволюции на его остров. Так будет намного безопаснее.

Думминг побледнел.

— Я бы предпочел туда не отправляться, сэр!

— Тем не менее ты это сделаешь, потому что я аркканцлер, а ты нет, — ответил Чудакулли. — Узнаем, как он отнесется к слону на колесах, а?

Думминг посмотрел на Дарвина, все ещё покоящегося в голубом стазисе.

— Это очень опасно, сэр. Подумайте о том, что он там увидит! К тому же будет весьма неэтично удалять у него воспоминания, которые…

— А я знаю, что я аркканцлер — это написано у меня на двери! — ответил Чудакулли. — Покажи ему того бога, мистер Тупс, и оставь все заботы мне. И поскорее, приятель. Я хочу покончить со всем этим к обеду!

В следующее мгновение после того, как Думминг исчез вместе с Дарвином, на плитках Главного зала возник небольшой валун и приличная куча песка.

— Отличная работа, мистер Гекс, — похвалил Чудакулли.

«+++ Спасибо, аркканцлер. +++», — написал Гекс.

— Правда, я все же надеялся, что мы и стулья вернем.

«+++ В следующий раз посмотрю, что можно сделать, аркканцлер. +++»

На Моно-Острове Чарльз Дарвин поднялся с пляжа и осмотрелся.

— Поддается ли это какому-либо разумному объяснению или это лишь продолжение безумия? — спросил он у Думминга. — Я сильно порезал руку!

В тот момент два листика упали на землю рядом с его ногой и с поразительной скоростью выросли, превратившись в растение. На нем появились другие листья, а потом возник красный цветок, который открылся, будто взорвавшись, и увял, как погасшая искра, оставив лишь одно белое и пушистое семечко.

— О, перевязочный цветок, — сказал Думминг, подбирая его. — Это вам, сэр.

— Но как… — начал Дарвин.

— Оно просто поняло, что вам нужно, — сказал Думминг, указывая путь. — Это Моно-Остров, здесь живет бог эволюции.

— Бог эволюции? — переспросил Дарвин, ковыляя за ним. — Но эволюция — это процесс, свойственный…

— Да, да, я знаю, о чем вы думаете, сэр. Но здесь все иначе. Здесь есть бог эволюции, и он… все совершенствует. Вот почему мы считаем, что все несчастные создания отчаянно мечтают сбежать с этого острова. Они откуда-то знают, чего вы хотите, и эволюционируют с такой скоростью, на какую только способны, в надежде, что вы заберете их с собой.

— Этого не может быть! Для эволюции требуются тысячи лет…

— Карандаш, — спокойно произнес Думминг.

Дерево, стоявшее неподалеку, содрогнулось.

— Вообще-то карандашный куст сохраняет чистоту сорта, только если растет в подходящей почве, — продолжил Думминг, приближаясь к нему. — У нас в Университете есть несколько экземпляров. А заведующий кафедрой беспредметных изысканий ухаживал за сигаретным деревом несколько месяцев, но потом оно стало слишком сильно сочиться смолой. Когда некоторые из них покинули остров, они перестали стараться. — Он протянул карандаш. — Не желаете ли спелый карандаш? Они очень полезны.

Дарвин взял тонкий цилиндр, сорванный Думмингом с дерева. Тот оказался теплым и все ещё слегка влажным.

— Понимаете ли, это Моно-Остров, — сказал Думминг и указал на невысокую гору на дальнем краю острова. — Бог живет вон там. Не такой скверный старикашка, как многие из них, но он постоянно все меняет. Когда мы с ним встречались, он…

Кусты зашелестели, и Думминг оттащил ошеломленного Дарвина в сторону ровно в тот момент, когда что-то с грохотом промчалось по тропе.

— Это же гигантская черепаха! — воскликнул Дарвин, когда оно укатилось. — По крайней мере, чем-то похожа на… о-о!

— Да.

— Она на колесах!

— О да. Он вообще увлекается колесами. Считает, что они везде должны быть уместны.

Черепаха ловко развернулась и остановилась возле кактуса. Со вкусом его объела, после чего зашипела и покосилась набок.

— О, — раздался в воздухе голос. — Какое несчастье. Прокололась камера в колесе. Вечная дилемма: или прочность покрова, или норма потребления слизи.

Между ними возник худощавый мужчина, погруженный в свои мысли и одетый в замызганную тогу. Жучки кружили вокруг него подобно удивительным крошечным астероидам.

— Здесь нам поможет металлическое покрытие, — произнес он и, повернувшись к Думмингу, как к какому-нибудь старому приятелю, добавил: — А вы как считаете?

— Э-э… мм… а вам действительно так необходим этот панцирь? — торопливо сказал тот.

Жуки, яркие, как маленькие галактики, сели на его мантию.

— Понимаю, что ты имеешь в виду, — сказал старик. — Слишком большой вес, да? О… ваше лицо мне знакомо, молодой человек. Мы с вами раньше не встречались?

— Думминг Тупс, сэр. Я уже бывал здесь несколько лет назад. Вместе с волшебниками, — осторожно ответил Думминг.

Сам он весьма восхищался богом эволюции, пока не узнал, что тот считал тараканов вершиной эволюционной пирамиды.

— Ах да. Помнится мне, вам тогда пришлось в спешке покинуть остров, — печально заметил бог. — Это было…

— Вы! Это вы появились в моей комнате! — сказал Дарвин, до этого просто смотревший на бога с разинутым ртом. — И там повсюду были жуки! — Он умолк, но его рот некоторое время продолжал открываться и закрываться. — Но вы явно не… Я думал, вы…

Думминг был к этому готов.

— Вы знаете, что такое Олимп, сэр? — быстро спросил он.

— Что? Так мы что, мы в Греции? — спросил Дарвин.

— Нет, сэр, но у нас тут тоже много богов. Этот, э-э, джентльмен не единственный бог, как вы могли подумать. Он лишь один из богов.

— Надеюсь, это не проблема? — спросил бог эволюции, беспокойно улыбаясь.

— Один из богов? — произнес Дарвин.

— Один из хороших, — поспешил ответить Думминг.

— Приятно это слышать, — счастливо сияя, сказал бог. — Послушайте, мне пора проверить, как там дела у моих китов. Почему бы вам не подняться на гору и не выпить чашечку чая? Я люблю принимать гостей.

Он исчез.

— Но греческие боги были мифами! — выпалил Дарвин во внезапно опустевшее пространство.

— Мне об этом неизвестно, сэр, — сказал Думминг. — Наши — не мифы. В этом мире боги предельно настоящие.

— Он прошел сквозь стену! — не унимался Дарвин, раздраженно указывая в пустоту. — Он сказал мне, что присущ всем творениям!

— Он много чего подправляет, это точно, — сказал Думминг. — Но здесь и только здесь.

— Подправляет!

— Давайте-ка прогуляемся к Невозможной горе, — предложил Думминг.

Невозможная гора по бóльшей части была полой. Ведь для создания кита-дирижабля нужно было много места.

— Он в самом деле должен получиться, — сообщил бог эволюции за чаем. — Без этого жира и с надувным скелетом, которым, кстати, я очень горжусь, он сможет летать маршрутами перелетных птиц. Ну, ещё нужен плавательный пузырь побольше. Очевидно, понадобится и маскировка под облака. Взлет будут осуществлять кишечные бактерии, выделяющие возвышающие газы. Плавниковый парус и плоский хвост обеспечат удобное управление. В общем и целом, хорошая работа. Но тяжелее всего мне даются хищники. Баллистическая акула класса «море — воздух» доказала свою полную несостоятельность. А у вас есть какие-нибудь предложения, мистер Дарвин?

Думминг взглянул на Дарвина. Бедняга, с посеревшим лицом, он рассматривал пару китов, которые медленно парили под сводом пещеры.

— Простите? — сказал он.

— Бог спрашивает, кто мог бы на них охотиться, — подсказал Думминг.

— Да, серые человечки говорили, что вы глубоко интересуетесь эволюцией, — сказал бог.

— Серые человечки? — спросил Думминг.

— О да, вы их знаете. Летают тут иногда. Они сказали, что кто-то очень хочет послушать о моих взглядах. Я был весьма польщен. Ведь большинство просто смеется над ними.

Дарвин осмотрел небесную мастерскую и произнес:

— Не вижу ничего смешного в парусном слоне, сэр!

— Вот именно! Эту мысль мне подсказали большие уши, — с довольным видом произнес бог. — Увеличить их было проще простого. При благоприятном ветре он может разгоняться по вельду до двадцати пяти миль в час.

— Пока колесо не лопнет, — уныло заметил Дарвин.

— Я уверен, когда они поймут идею, все станет получаться, — сказал бог.

— А вам не кажется, что лучше позволять всем этим существам эволюционировать самостоятельно? — спросил Дарвин.

— Дорогой мой, это же так скучно, — ответил бог. — Четыре ноги, два глаза, один рот… Экспериментировать готовы очень немногие.

Дарвин ещё раз обвёл взглядом сияющее внутреннее убранство Невозможной горы. Думминг заметил, его внимание к деталям — клетке перепончатокрылых осьминогообезьян, которые теоретически могли проскользить по навесу целые сотни ярдов, Phaseolus coccineus giganticus^[366], которая сохраняла чистоту сорта только тогда, когда можно было найти возможное применение стеблю высотой в полмили… и всяким животным повсюду, многие из которых находились в стадии сборки или разборки, но все равно оставались живыми среди легкого тумана святости.

— Мистер, э-э, Тупс, я бы сейчас хотел… вернуться домой, пожалуйста, — произнес побледневший Дарвин. — Это все очень… познавательно, но мне все же хотелось бы вернуться.

— Ох уж эти люди, вечно куда-то торопятся, — расстроился бог. — Но, надеюсь, я хоть немного вам помог, мистер Дарвин?

— Конечно, вы в самом деле помогли, — мрачно ответил тот.

Бог проводил их к выходу из пещеры. Жуки кружили облаком позади него.

— Заходите ещё, — сказал он, когда они стали спускаться на тропу. — Буду рад…

Его прервал такой громкий шум, будто все шарики мира лопнули в один миг. Шум был протяжным и исполненным тоски.

— О нет! — произнес бог эволюции и поспешил вовнутрь. — Только не киты!

Всю дорогу к пляжу Дарвин молчал. А когда они проходили мимо колесной черепахи, скособочившись наворачивающей круги, он молчал ещё сильнее. Когда Думминг позвал Гекса, молчание стало вовсе оглушительным. Когда они возникли в Главном зале, его молчание — не считая краткого крика при перемещении, — стало ещё и заразительным.

Собравшиеся волшебники переминались с ноги на ногу. Их гость источал темную ярость.

— Как прошло, Тупс? — прошептал Чудакулли.

— Э-э, бог эволюции был в своем репертуаре, сэр.

— Да? Ну, хорошо…

— Я очень сильно хочу проснуться от этого кошмара, — неожиданно произнес Дарвин.

Волшебники уставились на него, трясущегося от ярости.

— Хорошо, сэр, — спокойно сказал ему Чудакулли. — Мы поможем вам проснуться. Погодите минутку.

Он поднял руку, и их гостя вновь окружило голубое мерцание.

— Джентльмены, прошу вас.

Он подозвал к себе остальных старших волшебников, и те сгрудились вокруг него.

— Можем ли мы вернуть его обратно, стерев все воспоминания о том, что здесь случилось, верно? — спросил он. — Мистер Тупс?

— Да, сэр. Гексу это по силам. Но, как я уже говорил, вмешиваться в его разум было бы неэтично.

— Ну, мне не хотелось бы, чтобы кто-нибудь здесь думал, что это неэтично, — строго заявил Чудакулли. Он обвёл всех взглядом. — Возражения есть? Прекрасно. Видите ли, я поговорил с Гексом и хотел бы кое-что оставить в его памяти. Все-таки мы перед ним в долгу.

— Неужели, сэр? — спросил Думминг. — А от этого не станет хуже?

— Я хочу, чтобы он знал, ради чего мы все это проделали, — пусть хотя бы на одну секунду!

— Ты уверен, что это хорошая идея, Наверн? — спросил профессор современного руносложения.

Аркканцлер засомневался.

— Нет, — ответил он. — Но это моя идея. Так что мы так и сделаем.

Глава 24

НЕХВАТКА СЕРЖАНТОВ

Что такого особенного было в викторианской Англии, что послужило причиной её прогресса и обилия изобретений и новшеств? Чем она отличалась от России, Китая и остальных стран, где XIX век, судя по всему, характеризовался застоем — когда накапливалось богатство, но ощущалась нехватка среднего класса из инженеров, морских офицеров, духовных лиц, ученых? Мы не ожидаем получить на это простой ответ, в виде единственной хитрости, которая была открыта в викторианской Англии, но оставалась неизвестной в других странах. Это удовлетворило бы врожденное человеческое желание найти тонкую цепь причинных связей, но, как мы уже убедились, история устроена иным образом.

В то же время нельзя было бы считать удовлетворительным простое перечисление частных причин — таких, как Ост-Индская компания; великолепный хронометр Гаррисона, обогативший Британскую империю и давший возможность знатным семьям без особого риска отправлять своих младших сыновей в дальние уголки Империи, откуда они возвращались мудрыми и богатыми; квакеры и другие инакомыслящие сектанты, к которым англиканская церковь относилась вполне терпимо; последователи Лунного общества, в том числе Королевское и Линнеевское общества; колледж подмастерьев; парламент и видимость демократии, благодаря которой из младшей аристократии, вернувшейся в Империю, чтобы основать, например, мелкую фабрику в Манчестере, возник средний класс; ремесленники, которые переезжали в города, чтобы найти там приличную работу. Этот список можно было продолжить, сделав его раз в десять длиннее — впрочем, в большинстве случаев мы не уверены в подлинной причинной связи этих событий. Но даже будь в нем таких «причин» раз в десять больше, нам все равно пришлось бы далее ссылаться на них как на «все вышеперечисленное».

И чем являются эти факторы — причиной или следствием исторических событий? Едва ли разумно отвечать на этот вопрос «да» или «нет» — скорее всего, это «и то, и другое». В современном аналоге данного вопроса спрашивалось бы: стали ли космические инженеры и ученые причиной успеха фильмов о космосе и научно-фантастических романов или это ранние научно-фантастические романы с их чувством трепета перед бескрайними просторами и загадочностью космоса разожгли в тех инженерах, когда они были ещё молоды, стремление претворить вымысел в действительность? Конечно, здесь имело место и то, и другое.

Первые викторианские подмастерья, занимавшиеся гончарным делом, сталеплавлением и даже кладкой кирпичей, пользовались уважением своих наставников и уважали их сами. Вместе они заложили несокрушимые памятники для будущих поколений. Точно так же первые поезда и каналы объединили крупные города между собой, а заводы — с их поставщиками и потребителями. Эта транспортная система подготовила почву для удивительной экономической сети, которую эдвардианская Британия унаследовала от викторианской. Данные системы не были неподвижными достижениями, чтобы можно было ими восхищаться. Постоянно меняясь, они обладали динамикой и являлись не только достижениями, но и — в равной степени — процессами. Они изменили образ мышления последующих поколений о том, где и как они жили. Даже сегодня наши города во многом опираются на то, что создано викторианцами, — особенно это касается водоснабжения и водоотведения.

Одни изменения привели к другим. Совмещение причин и следствий — это пример того, что мы называем комплицитностью^[367]. Этот феномен возникает, когда две концептуально разные системы рекурсивно взаимодействуют между собой и многократно изменяют друг друга, то есть соэволюционируют. В итоге обе, как правило, попадают в области, куда не имели доступа в одиночку. Но комплицитность — это «взаимодействие», при котором системы не просто объединяют усилия ради какого-нибудь совместного достижения, но и сами в итоге испытывают значительное воздействие. Оно гораздо более глубинно и может все полностью изменить. И даже способно стереть свое происхождение, после чего от исходных отдельных систем ничего не останется.

Именно таковыми являлись социальные нововведения, вызванные (вероятно, но не исключительно) викторианской изобретательностью и настойчивостью. Наличие отбора и тот факт, что лучшее развитие наблюдается при лучшем управлении лучшими частями развивающихся систем, стало причиной возникновения рекурсии. Следующее поколение, вдохновившись успехами предыдущего и его замечательными ошибками, построило лучший мир. То, что можно было бы назвать «синдромом Евротоннеля», довольно часто наблюдается в капиталистических и демократических странах — но не в тоталитарных и даже не в таких, как, скажем, современные арабские государства или Индия XX века. И тем более не в России или Китае XIX века, которые при всем своем богатстве не имели представительного среднего класса.

В Викторианскую эпоху средний класс уважали и рабочие, которых они эксплуатировали — от чего выгоду получали и те, и другие, — и аристократы, чьи постепенно расширяющиеся интересы все явственнее ориентировались на международную торговлю. Политические системы России и Китая были лишены экономически развитого, владеющего некоторыми активами среднего класса, который мог бы, последовав моде, поддерживать романтические, мечтательные затеи. Британцы и сегодня поддержат идею Евротоннеля или аппарата «Бигль-2», предназначенного для посадки на Марс, — потому что от этого веет романтикой и даже героизмом, хотя и не позволяет рассчитывать на значительную прибыль. Многочисленные исторические сведения говорят о том, что первые шаги в строительстве какого-нибудь большого тоннеля, как правило, проваливаются в финансовом плане — хотя позже его все-таки достраивают, причём нередко после ряда попыток поддержать разоряющееся предприятие. Затем его остатки выкупают за бесценок, в некоторых случаях — национализируются или частично финансируются государством или ещё каким-нибудь крупным лицом, в результате чего это предприятие опирается на плечи другого. Лишь искусственная экономика позволила выжить компаниям, занимавшимся строительством Евротоннеля — по крайней мере, тем, которые участвовали с британской стороны, где все работы были проведены частными предприятиями.

Некоторые проекты настолько романтичны и привлекательны по задумке, но сложны в исполнении, что для достижения цели приходится делать по три-четыре попытки. На плаву они держатся благодаря рекурсивной структуре комплицитного типа^[368]. Телфорд знаменит своими мостами и многими другими инженерными проектами; его способность извлекать выгоду из своих успехов стала и причиной, и следствием его известности, достигнутой благодаря тому, что сегодня назвали бы «нетворкингом» среди аристократов, чиновников и мелких промышленников. Его называли знаменитым своей знаменитостью. В Америке такие предприятия оценивались, скорее, по их окупаемости, или чистой прибыли. Так, Джон Рокфеллер, Эндрю Карнеги и им подобные получали поддержу потому, что гарантировали приумножение инвестиций — а не ради воодушевляющего «за королеву и страну». В начале XX века в Америке был огромный, монолитный «Форд», в то время как в Британии — много мелких инженерных концернов, таких как «Моррис Гараж».

О ещё одной важной причине, по которой общества типа викторианской Англии способны взлететь, подняв себя за шнурки ботинок, мы уже говорили. Они вырываются за рамки старых ограничений и действуют по новым правилам. В «Науке Плоского мира» и «Науке Плоского мира 2» мы объяснили, почему космический болас, то есть нечто вроде гигантского орбитального колеса обозрения, способен перемещать людей в пространстве гораздо дешевле, чем ракеты — более того, он требует меньше энергии, чем можно рассчитать с помощью ньютоновских законов о движении и гравитации. Мы продвинулись ещё на шаг дальше и ввели космический лифт — сверхпрочный кабель, свисающий с геостационарной орбиты. Несмотря на то, что он требует ещё меньше энергии, построить его будет уже сложнее. Хитрость в том, что люди и грузы, которые по нему спускаются, должны помогать другим людям и грузам подниматься. Его энергетические свойства удовлетворяют всем стандартным правилам математики, но контекст открывает неожиданный источник энергии.

Эти устройства работают лучше ракет, но не потому, что используют теорию относительности или ещё какую-нибудь мудреную область физики вроде квантов. И не потому, что не подчиняются законам Ньютона — они им подчиняются там, где эти законы применимы. Напротив, в боласе и космическом лифте увековечено новое изобретение, благодаря чему космонавт, который пересаживается из реактивного самолета в кабину боласа, находящегося в тонком верхнем слое атмосферы, спустя очень короткий промежуток времени может выйти из неё 400 милями выше. Двигаясь с нужной скоростью, ему, возможно, удастся поймать пролетающую мимо кабину 400-мильного боласа, которая за несколько дней доставит его на орбиту, где он сможет поймать болас на высоте 15 000 миль, а тот за пару недель перенесет его на геостационарную орбиту на высоте 22 000 миль. Такие машины могут работать за счет спуска ценных астероидных материалов на Землю или (в случае боласа) за счет их «раскачивания» на манер качелей с помощью двигателя, питающегося солнечным светом, и разматывая, и сворачивая тросы кабины по мере вращения боласа.

Когда мы вложим начальную крупную сумму, необходимую для строительства такого механизма, ракетные технологии сразу же устареют, как устарел гужевой транспорт с появлением двигателя внутреннего сгорания. Разумеется, нельзя запрячь 500 лошадей, чтобы они тянули большую баржу, потому что им просто не хватит места на берегу — а вот судовый двигатель мощностью в 500 лошадиных сил — это уже другое дело. Конечно, для того чтобы массово перевозить по орбите грузы и людей ракете потребуется гораздо больше топлива — но это не единственный способ такого перемещения. Да, законам Ньютона все равно приходится подчиняться, а за установку каких-либо устройств нужно «платить», как и за энергию, отправляющую людей на орбиту. Но как только механизм будет установлен, платить никому не придется. Не верите — поднимитесь лифтом на верхний этаж какого-нибудь небоскреба и обратите внимание, как противовес движется вниз и опускается на землю. После этого, чтобы наверняка прочувствовать разницу, попробуйте подняться по лестнице.

Текстовый процессор, который мы использовали для набора этой книги, — это метафорический космический лифт по сравнению с механической печатной машинкой (вы их ещё помните? Может, уже и нет). Современный автомобиль — это космический лифт по сравнению с «Форд Модель Т» или «Остин-7», которые, в свою очередь, были боласами, тогда как паровые авто 1880-х — ракетами. Задумайтесь о средствах, вложенных в железнодорожную систему и каналы Викторианской эпохи, — и осознайте масштаб вызванных ими изменений, которые позволили будущим поколениям делать то, что было невозможным для их предшественников.

Викторианство не было обстановкой — оно было процессом. Рекурсивным процессом, который придумал себе новые правила и новые способности, тогда как упорный труд вместе с новшествами вели к новому капиталу, новым доходам и новым вложениям. Новые нищие хоть и страдали от угнетения, но жили гораздо лучше деревенских бедняков. Поэтому люди стекались в города, где, несмотря на «диккенсовскую бедность», жить было легче и интереснее, чем в селах. Новоиспеченные горожане становились новой рабочей силой и создавали новые отрасли промышленности. Кроме того, они составляли полезную потребительскую базу. Домики тех рабочих, которые до сих пор встречаются на окраинах многих городов, были не только жильем для тех, чья рабочая сила там эксплуатировалась, но и источником нового богатства для того юного аристократа, вернувшегося с Золотого берега^[369] и открывшего мелкую фабрику в Манчестере. Он видел, как делают соусы на Мадагаскаре или Гоа, полюбил их вкус и подумал, что их можно продавать рабочим, чтобы те приправляли им сосиски и бекон. Задумайтесь на минутку об этом бесхарактерном чудаке, который нанял тридцать человек, чтобы те смешивали тропические фрукты и варили их в огромных чугунных чанах. Чаны изготавливали в Шеффилде и перевозили по каналам на узких лодках, что обеспечивало заработок пятидесяти рабочим, которые их производили и поставляли^[370]. А его небольшая фабрика поддерживала всю свою маленькую отрасль на протяжении нескольких поколений — занимаясь поставкой кокса для топки, приготовлением из завезенных или выращенных фруктов и специй соуса, производством особой воды, стеклянных бутылок, печатью этикеток…

Там бы работало полдюжины женщин, которые выполняли бы разные задачи и даже руководили бы некоторыми мужчинами. Это было в новинку — по крайней мере, вне домашнего хозяйства. Женщины также нанимались в качестве уборщиц и, возможно, секретарш руководителей. Зарабатывая собственные деньги, они стали толстым клином, вбитым в общество, в котором главенствовали мужчины. Даже куртизанки, управляющие собственными средствами, были редким явлением в этом обществе — более близким к действительности тогда был образ Мими из «Богемы», а не Флоры из «Травиаты». Тогдашние законы и обычаи разительно отличались от того, что считается «нормальным» сейчас: женщины разных возрастов подвергались сексуальной эксплуатации, а от несчастных случаев на производстве и загрязнения работники погибали в огромных количествах^[371]. Лишь ценой их мук — и их побед — могло появиться следующее поколение.

Современные британцы составляют неотъемлемую часть этого поступательного и восходящего процесса, и для того чтобы увидеть, что мы можем извлечь из торжества действительной викторианской истории, нам необходимо понять, что именно тогда произошло.

Среди миллионов мелких различий между викторианской Британией и Россией (или Китаем) имелось одно крупное. У британцев было несколько источников социальной неоднородности, расхождений во взглядах, представления общественности других образов действий и мышления. От баптистской часовни до прихода квакеров, от католического собора с приятной музыкой и непонятными молитвами до еврейских синагог с прихожанами, которые носили чудны́е плащи и шляпы, а в будни превращались в юристов или бухгалтеров, — многообразие религий бросалось в глаза. В Польше и России против них устраивали погромы (особенно в конце XIX века), тогда как в Англии — лишь облагали налогами. Более того, в английских тюрьмах к самым разнообразным религиозным обычаям питали уважение, пожалуй, не меньшее, чем к нарушениям закона, но их теория была хорошо известна и даже поощрялась — если не предписывалась — законом. Эта свобода мышления, слова и действия сохранялась и позднее. После Второй мировой войны и добытой огромной ценой победы над нацизмом, когда Лондон ещё находился в руинах, а снабжение продовольствием было нормированным, сэр Освальд Мосли слыл открытым фашистом, чьи чернорубашечники заявлялись в лондонский Ист-Энд для пропаганды своих расистских убеждений. Джек ежемесячно участвовал в уличных боях против них, но даже тогда был доволен тем, что их гнусные речи разрешались законом. В США или России Мосли либо сел бы в тюрьму, либо стал бы президентом. Таков был контекст неоднородности и разностей, которые более чем принимались и к которым относились с улыбкой. Такова была незыблемая традиция, восходящая к эпохе королевы Виктории.

Крупному отличию, сделавшему викторианскую Британию такой преуспевающей, содействовали все истории успеха — а также разрозненная природа этих достижений вроде квакеров, железной дороги, больших и красивых мостов, спада детского голода, контроля над некоторыми болезнями. Оно заключалось в среде, контексте, который вызвал это различие. Среди особенно наивных историков считалось модным указывать на социальный контекст научных теорий и делать вид, будто наука, таким образом, имеет сугубо социальное направление. По этим же соображениям обычно утверждается, что такое происхождение опровергает авторитет науки, а значит, её истины лишь следуют социальным условностям.

Эволюционисты Викторианской эпохи своим примером четко опровергают справедливость этого мнения. Так, Уоллес, происходивший из небогатой семьи, некоторое время работал подмастерьем часовщика (скорее всего, одного из наших волшебников, который действовал по соответствующей инструкции), а потом стал успешным — хоть и малообеспеченным — агентом по продаже земли, затем — ещё более успешным коллекционером животных и растений. Ему никогда не удавалось примкнуть к верхушке среднего класса — даже после того, как его звезда взошла вместе с Дарвином.

Дарвин принадлежал к мелкой аристократии, его родители были состоятельными людьми, и ему действительно подошло бы стать младшим приходским священником и написать «Теологию видов». Другие сторонники эволюции — Оуэн (ошибочно принятый Дарвином за её противника, потому что тот тщательно анализировал анатомические следствия идеи естественного отбора Дарвина/Уоллеса), Гексли, Спенсер, Кингсли — происходили из разных слоев общества. Мы уже убедились, что первое издание «Происхождения видов» не соответствовало потребностям рынка, и все экземпляры были распроданы на второе утро после публикации. Могло ли такое произойти в Индии XIX века? А в России — будь то при царе или после революции? В США? Возможно. Как и в немецкой части Пруссии. Произведений Диккенса, при всем их критическом отношении к существовавшим порядкам, с нетерпением ждали во всех слоях английского общества — а также в восточной части США.

В этом не было бы ничего необычного, если бы неоднородное общество включало разные группы, которые придерживались разных идей, соответствующих их философским и теологическим убеждениям. Однако то, что происходило и с Диккенсом, и с Дарвином, а позже и с Уэллсом, на самом деле являлось широким признанием их радикальных идей во всех этих неоднородных группах. Подобные альтернативные взгляды приветствовались во многих слоях. Причём сильнее, чем в каком-либо другом обществе, в котором неоднородность превратилась в правило. Благодаря основанию вечерних школ Просветительской ассоциацией рабочих (ПАР) рабочие клубы стали очагами сознательных дискуссий. Новые технические колледжи вместе с Британской ассоциацией содействия развитию науки помогали простым людям получать образование.

В некоторой степени это касалось и всех зарождающихся университетов, которые выросли в больших городах из филантропических дискуссионных групп. Эти учреждения, основанные в центрах всех промышленных городов Англии и располагавшиеся в зданиях из темно-красного кирпича, сильно отличались от университетов античности. Половина здания или здание через дорогу отводилось под публичную библиотеку — чего в то время не было ни в России, ни в Китае. Во всей викторианской Англии действовали тысячи подобных учреждений, которые открывали путь от ручного труда к настоящему ремесленничеству.

Настоящие университеты — в Оксфорде, Кембридже, Эдинбурге, Сент-Эндрюсе — следовали традициям путем классики, литературных и управленческих наук. Науки проникали в них постепенно — в основном это были теоретическая физика и астрофизика, для которых, равно как и для математики, требовались лишь мозги и классная доска. Практическими науками вроде геологии, палеонтологии, химии и зоологии занимались в темных и грязных лабораториях с многочисленной посудой и перегородками из темного дерева; ботаника держалась на душистых гербариях. Эти занятия имели гораздо более низкий статус по сравнению с математикой и философией, потому что ассоциировались с ручным трудом и грязью. Археология, впрочем, благодаря своим артефактам и связи с классическим миром, ценилась довольно высоко.

Развивающийся средний класс в целом не стремился заниматься этими тайными практиками. Он хотел получить техническую и научную информацию, а не возиться с теориями, какими бы важными и романтическими те ни были. Никакой классики он также не хотел. Университеты требовали от начинающих студентов наличия классического образования, и даже в 1970-х абитуриенты были обязаны владеть иностранным языком (очевидно, для подтверждения какой-никакой культурности — но от поступающих на гуманитарные специальности знания точных наук никогда не требовалось). Гильдии рабочих и ремесленников объединились, чтобы создать систему ученичества, и в ней было много от модели их собственных образовательных учреждений.

В этих учреждениях, в том числе ПАР, учили именно тому, что было нужно среднему классу, под управлением и наблюдением ремесленнических гильдий и избираемых представителей совета, помогавших контролировать их отношения с местной промышленностью, особенно по вопросам ученичества. Экзамены «Сити-энд-Гилдс», сертификаты и дипломы являлись образовательной валютой среди этих самоорганизованных систем и просуществовали вплоть до 1960-х годов. Это были ярлыки, по которым некогда простые рабочие считались ремесленниками, заслуживающими уважения своих коллег.

Такое притягивание себя к статусу уважаемого гражданина за шнурки ботинок резко разнится с отношением к членам местных советов, избранным университетами, в которые превратились эти организации. Новые университеты, такие как Бирмингемский и Манчестерский, взяв пример с античных, присуждали избранным сановникам, мэрам и членам советов почетные степени. Эти ничего не значащие титулы, не имевшие ничего общего ни с сертификатами ремесленников, ни с почетными степенями выдающихся ученых, присуждаемых в знак признания и уважения, обеспечивали лояльность властей, но в то же время обесценивали значимость университетских наук в целом. К сожалению, обилие таких новых университетов в Англии конца XX века привело к тому, что нетехнические и ненаучные дисциплины вновь вошли в моду, вытеснив то ремесленническое образование, которое принесло немало пользы в позднюю Викторианскую эпоху. Обесценивание всех видов академических степеней стремительно продолжилось, тогда как более достойные альтернативные пути карьерного продвижения уже почти сошли на нет.

Имеет ли это значение?

Конечно да. Гарри Оуэн, родившийся в бедной валлийской семье неподалеку от Тайгер-Бэй в Кардиффе, стал одним из самых молодых старших лаборантов на кафедре зоологии Бирмингемского университета, которой заведовал Джек, а затем старшим преподавателем в Белфасте, и, пожалуй, именно ему удалось лучше всех описать неблагоприятное последствие данного явления, назвав его «нехваткой сержантов».

Вот история об обучении и проверке знаний офицеров Британской армии 1950-х годов. Одним из важнейших вопросов был: «Как вы будете копать траншею?» Правильный ответ: «Я скажу: «Сержант, выкопайте траншею!». Сержанты — это люди, организующие процесс. Они не знают, что и когда делать, — это прерогатива офицеров, которые теоретически составляют мозг организации и решают, что делать, но не знают, как это делается. Сержанты не делают этого собственноручно — кроме редких случаев, когда им все же приходится. Их задача состоит в организации отряда необразованных людей, часто оказывающихся некомпетентными, но обученных подчиняться приказам и поэтому довольно полезных при объединении усилий. Сержанты — это слой, который делает их взаимодействие эффективным: они знают, как это нужно делать. Рядовые же знают, как делать то, что им приказано, но ничему другому они не обучены.

Мы не говорим о производительности; считать её целью — распространенное заблуждение. Производительность — это понятие из физики и инженерного дела, отношение полученного результата к вложенным затратам. В определенном смысле сержанты представляют собой наименее производительный способ что-либо сделать. Они имеют склонность к повторениям и насмешкам и уверены, что лишь немногие из их новобранцев завершат основной курс обучения с определенным набором умений. Но на самом деле сержанты весьма эффективны, а система, частью которой они являются, довольно разумна.

Дарвин и Уоллес, Спенсер и Уэллс — все они прошли через такую разумную систему. Как бы они ни отличались друг от друга, каждый из них понимал, что лучшим способом повлиять на общество было написать книгу. Тогда не было ни телевидения, ни кино, а в театры и оперу ходила лишь малая доля людей — и то в основном на варьете и рождественские пантомимы. Диккенс, Кингсли, сестры Бронте и Томас Харди заставили людей — причём многих — мыслить и жить по-новому. Рабочие клубы с их связью с публичными библиотеками вознесли навыки чтения на небывалый прежде уровень.

Таким образом общественность созрела для письменных доводов, которые могли пополнить их простые библейские знания новыми теологическими и даже атеистическими убеждениями. Гексли, «бульдог Дарвина», распространял дарвинизм, противопоставляя его божественному сотворению мира. Зачаточный средний класс Викторианской эпохи вырос в современное светское общество, в котором к Богу относятся как к забаве кучки не очень современных священников. Нынешнее духовенство не верит ни в четырехметрового англичанина, сидящего в небе, ни в рай, напоминающий бесконечный светский прием в саду Букингемского дворца. У французских философов, давших продолжение сложной критике теологических теорий Вольтера, наши священники научились обходиться без строгих христианских порядков Викторианской эпохи. В той форме англиканства, согласно которой Бог присматривал за англичанами, не было нужды в откровенных молитвах. Должно было хватить и ритуалов (при условии, если они не будут шумными, как у валлийцев, или показными, как у католиков).

Мы потеряли простую и сильную религию, перестали показывать хорошую успеваемость, зато создали светское общество, неоднородность которого укрепляла его как в Викторианскую эпоху, так и позднее. Тем не менее сейчас мы взяли курс — особенно в образовании, — который не позволит обеспечить общество таким количеством людей, построивших системы практических подходов и теоретических взглядов Викторианской и эдвардианской эпохи.

Этого печального положения можно избежать. В «Науке Плоского мира 2» мы назвали людей Pan narrans, «шимпанзе рассказывающими». Наш общий посыл состоял в том, что людям необходимы истории, чтобы себя мотивировать, определять цели, отличать хорошее от плохого.

А сейчас мы сделаем ещё один шаг вперед.

Мы верим, что Технологичный и Цивилизованный Человек должен превратиться в Polypan multinarrans^[372] — и тем самым усилить метафору. Люди должны стать ещё более разными, ценить и радоваться этим различиям вместо того чтобы бояться или подавлять их. И простого объяснения здесь недостаточно. Для того чтобы понять, то есть принять полезную точку зрения, применимую как для действий, так и для суждений и решений, объяснений хватает очень редко. Люди находят простые объяснения удовлетворительными, потому что они дают доступ к тонким линиям причинных связей того типа, что мы проводим в отношении наших личных воспоминаний, причин и следствий. Но действительный мир и даже мир других людей с их предпочтениями, неприятиями и предрассудками — иногда такими стойкими, что на них не влияют ни наши жизни, ни жизни наших близких, — устроен иначе.

Ради самих себя, тех, за кого мы в ответе, и тех, кто питает к нам уважение, мы должны развивать в себе многопричинное понимание. Это можно сделать, если одновременно охватить несколько не согласующихся между собой объяснений каждой загадки. Multinarrans — значит «много историй». То есть одного человека, даже такого, как Ньютон, Шекспир или Дарвин, недостаточно, вопреки тому, что мы рассказали в нашей истории. Наш вымышленный Дарвин — это символ бесконечного потока Дарвинов, бросающих вызов общепринятому мнению и оказывающихся правыми, символ блистательного сообщества передовых мыслителей и радикалов. Люди, пытающиеся сохранить древние культуры, развязывая соревнования, не добиваются ничего, кроме всестороннего презрения к своим целям. Они обрекают свой замысел своими же методами, выдавая явную неуверенность в том, что то, что для них важно, способно выжить без принуждения и насилия.

Но вернемся к сержантам и к их образу действий. «Сержант, выкопайте траншею!» Вот каким способом Polypan multinarrans добивается выполнения задач. Сколько человек требуется, чтобы понять, как устроен реактивный самолет? А чтобыего построить? Рекурсия в технологиях действительно похожа на биологическую эволюцию и в самом деле расширяет фазовое пространство. Причём до такой степени, что большинство из нас не понимает, как устроен мир, в котором мы живем. По сути, мы не понимаем этого потому, что это не по силам ни одному человеку.

Но нам необходимо осознать, что это и есть наш мир. Иначе мы лишились бы не только сержантов, но и способности строить воздушные суда, которые смогли бы летать, посудомоечные машины, которые мыли бы посуду, автомобили, которые не загрязняли бы атмосферу (так сильно). Мы не могли бы вылечить (некоторые) болезни, прокормить (бóльшую часть) планеты, вместить, одеть и умыть разрастающееся человечество.

Наш мир меняется, причём меняется быстро, а мы неминуемо становимся средством этих перемен. Если мы не будем действовать по примеру вымышленных нами викторианцев, то погибнем. Стоять на месте — не выход. Статичные ресурсы нас не обеспечат.

Мы заставляем наш мир вращаться, вводя новые, невообразимые правила и возможности, взвешивая альтернативы и принимая решения, тем самым создавая у себя ощущение «свободы воли» — и действуя таким образом даже если мир «на самом деле» детерминистичен. Мы опираемся на настоящее, чтобы создать ещё большее будущее. Наука основывается на технологиях, а технологии основываются на науке, создавая надежную лестницу, ведущую к экстеллекту.

А единственная ли это лестница?

Если прошлое было другой страной, то будущее станет чужой планетой.

Однако…

Как однажды сказал Эйнштейн, самое удивительное в нашей вселенной это то, что она постижима. Не вся, но достаточно, чтобы мы могли чувствовать себя в ней как дома. Это логично — почти как в истории Плоского мира. Что особенно удивительно, если учесть, что факты необязательно должны быть логичными: строгим правилам вынужден подчиняться лишь умело сочиненный вымысел.

Эту постижимость можно отчасти объяснить. Мы эволюционировали в этой вселенной — эволюционировали, чтобы в ней выжить. Способность рассказывать себе истории типа «что если» и понимать их очень важно для выживания. Мы были отобраны самой природой, чтобы рассказывать такие истории.

А вот причину, по которой вселенная может быть представлена в людских историях, объяснить не так легко. Но ведь в противном случае мы бы их не рассказывали, верно?

Это возвращает нас к Чарльзу Дарвину, архитектору нашего настоящего, которое для него было будущим и, несомненно, показалось бы чуждым для любого викторианца. В восемнадцатой главе мы оставили его сидящим на «густо заросшем берегу», наблюдающим за птицами и насекомыми и размышляющим о природе жизни. Последний абзац «Происхождения видов», начинаясь с легких мыслей об этом береге, затем приходит к революционному заключению:

Таким образом, из войны природы, из голода и смерти непосредственно вытекает самый высокий результат, какой ум в состоянии себе представить, — образование высших животных. Есть величие в этом воззрении, по которому жизнь, с её различными проявлениями, творец первоначально вдохнул в одну или ограниченное число форм; и между тем как наша планета продолжает вращаться согласно неизменным законам тяготения, из такого простого начала развилось и продолжает развиваться бесконечное число самых прекрасных и самых изумительных форм.

Глава 25

НА ГУСТО ЗАРОСШЕМ БЕРЕГУ

Когда волшебники появились в центральном зале музея, наступила полночь. Кое-где горел свет, и его как раз хватало, чтобы заметить скелеты.

— Это какой-то храм? — спросил заведующий кафедрой беспредметных изысканий, похлопывая себя по карманам в поисках кисета и пачки «Вицлас». — Из тех, что странные?

«+++ Безусловно +++», — пророкотал в воздухе голос Гекса. — «+++ Во всех вселенных, где была написана «Теология…», существовал Храм Восхождения Человека. Но в этой его не было. +++»

— Очень впечатляет, — заметил декан. — Но почему бы нам просто не показать ему большой снежный ком? Он будет польщен, узнав, что человечество погибло по его вине.

— Мы и так уже достаточно запугали беднягу, вот почему! — отрезал Чудакулли. — А это он поймет. Гекс говорит, они начали строительство ещё когда Дарвин был жив. Чучела животных, кости… все эти вещи ему знакомы. А теперь отойдите и дайте ему немного пространства.

Они отступили от стула, на котором Дарвин был перемещен сюда в своем голубом свете. Чудакулли щелкнул пальцами.

Дарвин открыл глаза и застонал:

— Это никогда не кончится!

— Нет, мы вернем вас обратно, сэр, — сказал Чудакулли. — Это значит, что уже скоро вы проснетесь. Но мы подумали, что сначала вам стоит ещё кое-что увидеть.

— Я и так уже достаточно насмотрелся!

— Не совсем достаточно. Джентльмены, свет, пожалуйста, — сказал аркканцлер, выпрямляясь.

Свет — это простейшая магия. Зал озарился свечением.

— Мистер Дарвин, мы в музее естественной истории, — произнес Чудакулли, отступая назад. — Его открыли после того, как вы умерли в почтенном возрасте. Это ваше будущее. Полагаю, где-то здесь вы запечатлены в виде статуи. Несомненно, это место, где вас почитают. Выслушайте, пожалуйста. Я хотел бы, чтобы вы знали: благодаря вам человечество стало достаточно приспособленным для выживания.

Обведя взглядом зал, Дарвин искоса взглянул на священников.

— Выражение «выживание самых приспособленных» не… — начал он.

— Боюсь, в данном случае уместнее говорить о «самых везучих», — заметил Чудакулли. — Вы знакомы с идеей стихийных бедствий на протяжении истории, мистер Дарвин?

— Разумеется! Нужно только изучить…

— Но вам неизвестно, что они стерли с лица Земли все разумные формы жизни, — мрачно продолжил Чудакулли. — Сэр, сядьте обратно…

Они рассказали ему о цивилизациях крабов, осьминогов, ящеров. Рассказали и о снежном коме^[373].

Думминг подумал, что Дарвин хорошо держался. Он не кричал и не пытался убежать. Впрочем, то, что он делал, в некотором смысле, было хуже — он медленным, печальным тоном задавал вопросы, много-много вопросов.

На удивление, он не спрашивал ни «откуда вы это знаете?», ни «почему вы так в этом уверены?», ни тому подобных вещей. Он словно опасался поднимать некоторые темы.

Наверн Чудакулли, в свою очередь, несколько раз чуть не проговорился и не открыл ему всю правду.

Наконец Дарвин сказал тоном, будто ставящим точку в разговоре:

— Думаю, я понял.

— Прошу прощения, что нам пришлось… — начал аркканцлер, но Дарвин поднял руку.

— Я знаю всю правду, — сказал он.

— Знаете? — изумился Чудакулли. — В самом деле.

— Конечно. Несколько лет назад выходила повесть, довольно известная. «Рождественская песнь». Не читали?

Думминг взглянул на до этого чистый лист бумаги, закрепленный у него в планшете. Гекса попросили вести себя тихо: Чарльз Дарвин не был психологически готов к грохочущим голосам в небесах. Но Гекс был находчив.

— Чарльза Диккенса? — спросил Думминг, пытаясь скрыть, что читает то, что секунду назад появилось у него на странице. — Историю искупления мизантропа путем вмешательства призраков?

— Именно, — ответил Дарвин осторожным и напряженным тоном. — Для меня очевидно, что сейчас происходит нечто похожее. Вы, конечно, не призраки, а проявления моего разума. Я отдыхал на берегу возле дома. Было тепло. Я уснул, и вы, и тот… бог… и вообще все это… это что-то вроде пантомимы в театре моего мозга, который в это время пытается решить задачу.

Волшебники переглянулись между собой. Декан пожал плечами.

Чудакулли заулыбался.

— Держитесь этой мысли, сэр.

— И я чувствую уверенность, что когда проснусь, то сразу найду решение, — сказал Дарвин, словно расставляя свои мысли по порядку. — И горячо убежден, что забуду, как я это сделал. И уж точно мне не хотелось бы помнить о колесном слоне. Или о несчастных крабах. А уж что до китов-дирижаблей…

— Вы желаете это забыть? — спросил Чудакулли.

— О да!

— Раз уж такова ваша воля, то, несомненно, так тому и быть, — заявил Чудакулли, вопросительно глядя на Думминга.

Тот заглянул в планшет и кивнул. Как-никак это была прямая просьба. Думминг подметил, что за всеми своими криками аркканцлер был далеко не глуп.

Дарвин с явным облегчением снова осмотрел зал.

— «Мне снилось, будто жил в мраморных залах», вот уж действительно, — произнес он.

На планшете Думминга возникли слова: «Отсылка к популярной песне Майкла Балфа, управляющего театром Лицеум. Лондон, 1841 год».

— Некоторые из этих удивительных скелетов мне не знакомы, — продолжил Дарвин. — А это явно Diplodocus carnegii^[374] Ричарда Оуэна…

Вдруг он умолк.

— Так вы говорите, человечество выживет? — спросил он. — Приручит кометы и улетит к звездам?

— Что-то в этом роде, мистер Дарвин, — сказал Чудакулли.

— И будет процветать?

— Мы этого не знаем. Но полагаю, там людям будет лучше, чем под слоем льда толщиной в милю.

— Значит, у него есть шанс выжить, — сказал Дарвин.

— Именно.

— Даже так… доверить свое будущее каким-то хрупким суденышкам, летящим сквозь неведомое пространство навстречу неведомым опасностям…

— Так было с динозаврами, — сказал Чудакулли. — И с крабами. И со всеми остальными.

— Прошу прощения?

— Я имею в виду, если посмотреть всю историю, то весь этот мир можно назвать хрупким суденышком.

— Ха. Но тем не менее какая-то крупица жизни переживет любую беду, — произнес Дарвин, будто следуя за ходом мысли. — Например, глубоко в море. В семенах и спорах…

— И вот так это должно продолжаться? — сказал Чудакулли. — Чтобы новые разумные существа бесконечно возникали и погибали? Если эволюция не остановилась на краю моря, то с чего бы ей останавливаться на краю воздуха? Пляж тоже когда-то был неведомым пространством. Несомненно, то, что человек поднялся на такую ступень, может внушать ему надежду на ещё более высокую участь в отдаленном будущем.

Думминг заглянул в планшет. Гекс написал: «Он цитирует Дарвина».

— Интересная мысль, сэр, — заметил Дарвин и выдавил из себя улыбку. — А теперь, пожалуй, мне действительно пора просыпаться.

Чудакулли щелкнул пальцами.

— Мы же можем выбросить те воспоминания? — спросил он, когда голубая дымка в очередной раз обволокла Дарвина.

— О да, — сказал Думминг. — Он сам просил нас об этом, так что это будет правильно с точки зрения этики. Хорошо сработано, сэр. Гекс об этом позаботится.

— Ну что ж, — сказал Чудакулли, потирая руки. — Отправляй его обратно, Гекс. Оставь только чуть-чуть воспоминаний. Как сувенир.

Дарвин исчез.

— Дело сделано, джентльмены, — объявил аркканцлер. — Нам осталось лишь вернуться к…

— Мы ещё должны убедиться, что в Круглом мире не осталось Аудиторов, сэр, — заметил Думминг.

— По этому вопросу… — начал было Ринсвинд, но Чудакулли отмахнулся:

— Это, по крайней мере, может подождать, — отрезал он. — Мы наладили ход истории, и теперь, когда она движется славно и устойчиво, мы можем…

— Э-э, не думаю, что они хотят ждать, сэр, — сказал Ринсвинд, делая шаг назад.

Над центральным залом сгущались тени. Над двойной лестницей собиралось облако. Оно было похоже на серую рясу Аудитора, только гораздо крупнее, и на глазах у волшебников серый цвет превратился в угольную черноту.

Раздувшаяся масса — с которой продолжали сливаться сотни пустых серых ряс — двинулась вперед.

— Кажется, они слегка рассержены, — добавил Ринсвинд.

Оставляя за собой серый след, заполняющий зал от стены до стены, Аудитор подступил к волшебникам.

— Гекс… — начал Думминг.

— Поздно, — прогрохотал Аудитор. — Теперь контроль перешел к нам. Ни магии, ни науки, ни шоколада. Мы должны поблагодарить вас за это место. Никогда ещё не существовало вида, который бы так стремился себя уничтожить. В этом мире мы можем победить, даже не напрягаясь! Вы знаете, какие вы развязали войны в этом игрушечном мире? Болезни, голод, гибель всей науки! Вам не стыдно?

— О чем это он, Тупс? — спросил Чудакулли, не сводя глаз с облака.

— В следующие пару сотен лет должно состояться изрядное количество войн, сэр, — сказал Думминг. — Крупных войн.

— По вине Дарвина?

— Э-э, сэр.

— «Э-э» и все, Тупс?

— «Э-э» — это предельно точное выражение в данном контексте, сэр. Оно означает, что у нас нет времени на долгие обсуждения. Но эти войны имеют бóльшие масштабы и частоту, чем в мире «Теологии…».

— То есть это плохо? — спросил Чудакулли, которому в философии нравилась её краткость.

— Боюсь, снова «э-э», сэр, — ответил Думминг.

— А поподробнее?

— Если вкратце, то здесь больше людей погибнут в войнах, но гораздо меньше от болезней и всевозможных проблем с медициной. Человечество переживет снежный ком. Первые люди покинут планету на переделанном военном оружии, сэр.

— Вот тебе и обезьяны, Тупс, — сказал Чудакулли и посмотрел вверх на облако, составлявшее беспримесного Аудитора. — Нет, нам не стыдно. Люди получили шанс спастись.

— Они его не заслужили!

— Странно, что это вас заботит, — заметил аркканцлер.

— Вы знаете, какие ужасы им встретятся? — продолжал Аудитор. — И какие ужасы они принесут с собой?

— Нет, но не думаю, что они будут хуже тех, что они уже переживали, — сказал Чудакулли. — Как бы то ни было, вам же это безразлично. Вы же просто хотите, чтобы они спокойно себе умерли, да?

Аудитор замерцал. Думминг задумался, сколько понадобилось собрать Аудиторов, чтобы его создать. Теперь он словно колебался, сомневался…

Он сказал:

— Я хочу… Я…

…и взорвался, превратившись в туман, который затем рассеялся сам собой.

— Ничему так и не научились, — произнес Чудакулли, хмыкнув. — Ладно, вернем Дарвина обратно и отправимся домой, хорошо? Уверен, мы пропустили по меньшей мере один прием пищи. А где Ринсвинд?

«+++ Прячется в галерее минералов. +++», — ответил Гекс.

— Впечатляюще. Я даже не заметил, как он шевельнулся. Ну, хорошо, я уверен, ты сможешь подобрать его позже. Пойдемте.

— А что это за ужасы, которые они принесут с собой? — поинтересовался декан.

— Ну, они же так и остались обезьянами, — ответил Чудакулли. — До сих пор кричат друг на друга и тащат за собой всю эту эволюцию, куда бы ни пошли.

— Дарвин тоже писал что-то подобное. В «Восхождении человека», — подметил Думминг.

— Славный парень этот Дарвин, — заметил аркканцлер. — Из него получился бы отличный волшебник.

— Вы знали, что они поставили его статую в буфете, сэр? — спросил Думминг, слегка пораженный.

— Неужели? Отличная идея, — бесцеремонно заметил Чудакулли. — Так его будет видеть каждый. Мы готовы, Гекс.

Центральный зал вновь стал пуст — если не считать окаменелостей.

Чарльз Дарвин проснулся. Он почувствовал себя совершенно растерянным, но это длилось лишь короткое мгновение, пока он не моргнул. Затем он сел, ощутив необъяснимую бодрость, и осмотрел густо заросший, оживленный берег с его птицами и летающими насекомыми, и подумал: «Да. Все правильно. Такой он и есть.»

И В ДОВЕРШЕНИЕ ВСЕГО

Семейный девиз Дарвинов: cave et aude.

Смотри и слушай.

Книга XI Незримые Академики

Песнь в честь богини Пеше-Ходе — это пародия на прекрасное стихотворение Ральфа Уолдо Эмерсона «Брама», но вы, разумеется, и так уже поняли.

Для аркканцлера Наверна Чудакулли настали тяжелые времена.

Подумать только, его декан ушел из Незримого Университета! О нет, он вовсе не умер и не пал жертвой магического эксперимента (хотя среди волшебников такое частенько бывает). Подлый изменник… сменил работу, соблазнившись большой зарплатой (всем известно, что волшебников деньги не интересуют… ну, почти…) и «гарантированным соцпакетом» (тьфу, слово-то какое мерзкое!).

Вдобавок, в Свечном подвале тайком проживает гоблин, и как прикажете объяснять всем, что конкретно этот… хм, индивид не имеет привычки отрывать людям головы на завтрак?

Да ещё этот вопрос патриция Витинари… А не сыграть ли великим волшебникам в футбол? «Оле, оле, оле, оле! Волшебники — вперед!»

* * *

К ночи в анк-морпоркском Королевском^[375] музее искусств стемнело.

Новому сторожу по имени Рудольф Разбросс каждую минуту казалось, что, в общем и целом, возможно, следовало предупредить куратора. Рудольф боялся темноты, странных звуков, а также, как выяснилось, буквально всего, что видел (а особенно того, чего не видел), слышал, чуял и интуитивно ощущал во время бесконечных ночных дежурств. И бесполезно было уверять себя, что в музее нет ни одной живой души. Это ничуть не помогало и, напротив, значило, что он выделяется на общем фоне.

А потом Рудольф услышал всхлип. Лучше бы он услышал крик. По крайней мере, когда человек слышит крик, то сомневаться не приходится. Если он слышит слабый всхлип, приходится ждать повторения, потому что с первого раза никогда не поймешь наверняка.

Рудольф поднял фонарь в трясущейся руке. Никого здесь быть не должно было. Музейные двери надежно заперли, никто не мог войти. До Рудольфа вдруг дошло, что и выйти никто не сможет. Он очень пожалел, что подумал об этом.

Он находился в подвале — далеко не самом жутком месте из тех, куда заносили его служебные обязанности. Там были в основном старые полки и шкафы, полные вещей, которые уже почти выбросили — но ещё не до конца. В музеях не любят ничего выбрасывать — а вдруг эти вещи впоследствии окажутся очень ценными?

Снова всхлип, а затем как будто… царапанье по стенке глиняного горшка.

Возможно, где-то на задней полке скреблась крыса. Но ведь крысы не всхлипывают?

А потом полки взорвались. Рудольфу показалось, что осколки глиняной посуды и обломки статуй веером полетели к нему, словно в замедленном действии. Он опрокинулся на спину, а всё расширяющееся облако пронеслось над ним и врезалось в дальнюю стену. Висевшие там полки превратились в щепки.

Разбросс лежал на полу в темноте, не в силах шевельнуться и ожидая, что вот-вот на него набросятся демоны, кишащие в его воображении.

Дневная смена обнаружила Рудольфа поутру, крепко спящего и покрытого пылью. Они выслушали сбивчивые объяснения, обошлись с бедолагой ласково и согласились, что ему, возможно, и впрямь нужна другая работа. Некоторое время они гадали, что такое стряслось — ночные сторожа даже в лучшие времена бывают людьми загадочными, — а потом перестали ломать голову, потому что нашли нечто.

Мистер Разбросс устроился в зоомагазин на Пеликуньей улице, однако уволился через три дня: ему снились по ночам кошмары от того, как котята на него смотрели. Мир бывает очень жесток к некоторым людям. Но он никогда и никому не рассказывал про прекрасную сверкающую женщину, которая держала над головой огромный шар и улыбнулась ему, прежде чем исчезнуть. Рудольф не хотел, чтобы его сочли странным.

Давайте поговорим о постели.

Лектрология, она же наука о спальных принадлежностях, бывает чрезвычайно полезна, если нужно побольше узнать о владельце постели. Пусть даже информация сведется к тому, что он — опытный и оригинальный мастер инсталляций.

Постель Чудакулли, аркканцлера Незримого Университета, например, представляет собой, по сути, полторы постели, потому что обладает пологом на восьми столбиках. Она включает небольшую библиотеку и бар, а также искусно встроенную герметичную уборную, сплошь из красного дерева и латуни, что избавляет аркканцлера от долгих, леденящих кровь ночных прогулок с неизбежным риском споткнуться о ковер, пустую бутылку, башмак и тому подобные предметы, непременно попадающиеся в темноте человеку, который молится, чтобы в следующую секунду наконец налететь на унитаз — или, по крайней мере, на то, что будет легко отчистить.

Постель Тревора На вроде — где попало. На полу у приятеля, на сеновале в конюшне, которую оставили незапертой (а стало быть, воздух в ней гораздо приятней), в пустующем доме (хотя в наши дни их почти не осталось). Или же он спит прямо на работе, но всегда держит ухо востро, потому что старик Смимз, кажется, никогда не смыкает глаз и может застукать в любую минуту. Трев способен спать где угодно — и усердно упражняется.

Гленда спит на старой-престарой железной кровати, пружины которой весьма любезно приняли с годами форму её тела, так что получилось обширное углубление. Чтобы днище этого прокрустова ложа не касалось пола, под него подложена пачка дешевых и пожелтевших любовных романов — из тех, при виде которых на ум естественным образом приходит слово «корсаж». Гленда умрет, если кто-нибудь об этом узнает. Ну, или умрет тот, кто об этом узнает. А на подушке обычно лежит старенький плюшевый мишка по имени Шатун. Вообще-то, в лучших традициях сентиментального жанра у такого мишки должен быть только один глаз, но в детстве Гленда, принимаясь за штопку, слегка не рассчитала, и Шатун обзавелся тремя. Иными словами, он просвещеннее среднестатистического плюшевого медвежонка.

Когда мать Джульетты О’Столлоп мебелировала детскую, ей сказали, что эта кроватка впору для принцессы. Она более или менее напоминает ложе аркканцлера, но скорее менее, чем более, потому что состоит из тюлевых занавесок и очень узкой дешевой койки. Миссис О’Столлоп уже нет в живых. Об этом гласит тот факт, что кто-то подпер кровать несколькими ящиками из-под пива, когда она рухнула под весом выросшей девочки. Мать, по крайней мере, уж позаботилась бы, чтобы ящики, как и все остальное в комнате, были выкрашены в розовый цвет и разрисованы коронами.

Мистер Натт только в семилетнем возрасте узнал, что спать можно на специально предназначенном для этого предмете мебели.

Два часа ночи. Сгустившаяся тишина царила в древних коридорах и галереях Незримого Университета. Тихо было в библиотеке; тихо было в залах. Тишина стояла такая, что её было слышно. Она как будто забивала уши незримой ватой — всюду, куда распространялась.

Бом!

Еле слышный звук — капля золотистой жидкости в непроницаемо черной чаше тишины — прозвучал и замер.

Тишина царила на лестницах, пока её не прервало шарканье традиционных мягких тапочек Смимза, Свечного служителя, который обходил длинные безмолвные коридоры, перемещаясь от подсвечника к подсвечнику и пополняя их из традиционной корзинки. Сегодня ему помогал (хотя, судя по ворчанию Смимза, помогал недостаточно) один из стекальщиков.

Смимз именовался Свечным служителем, потому что именно так называлась эта должность в университетских документах почти две тысячи лет назад, когда Незримый Университет только был основан. Следить, чтобы подсвечники, бра и, не в последнюю очередь, люстры не пустели, было бесконечной работой. И самой важной, в представлении Свечного служителя. О, будучи допрошен с пристрастием, Смимз признал бы, что вокруг и впрямь полно каких-то людей в остроконечных шляпах, но вся эта публика приходила и уходила, а по большей части, просто путалась под ногами. Окон в Незримом Университете было отнюдь не избыток, и без Свечного служителя в коридорах и залах царил бы мрак даже днем. Смимзу и в голову не приходило, что волшебники могут выйти на улицу и выбрать из бесчисленной толпы кого-нибудь другого, способного лазать по стремянкам с полными карманами свечей. Смимз был незаменим. Как и прочие служители до него.

Позади послышался лязг, когда кто-то раскрыл традиционную приставную лесенку.

Смимз развернулся и прошипел:

— А ну, держи эту штуковину прямо!

— Извините, хозяин, — отозвался временный помощник, пытаясь удержать выскальзывающее из рук и крайне травмоопасное чудовище, в которое превращается любая стремянка при первой же возможности, а зачастую и без таковой.

— И не шуми! — рыкнул Смимз. — Хочешь до конца жизни оставаться стекальщиком?

— Честно говоря, мне нравится эта работа, сэр…

— Ха! Недостаток честолюбия — проклятие рабочего класса. Ну, давай сюда.

Свечной служитель ухватился за стремянку в ту самую секунду, когда злополучный помощник её сложил.

— Прошу прощения, сэр.

— У макального чана всегда найдется ещё одно местечко, — намекнул Смимз, дуя на пальцы.

— Верно, сэр.

Свечной служитель уставился на серое, круглое, бесхитростное лицо. У парнишки был неистребимо дружелюбный вид, который, по правде сказать, приводил в замешательство, особенно если собеседник знал, что конкретно видит перед собой. Смимз это знал. Он только не знал, как это называется.

— Напомни, как тебя звать? Не могу же я всех помнить по имени.

— Натт, мистер Смимз. С двумя «т».

— Думаешь, вторая «т» поправит дело, Натт?

— Сомневаюсь, сэр.

— А где Трев? Сегодня дежурит он.

— Он очень болен, сэр. Попросил меня заменить.

Свечной служитель фыркнул.

— Тот, кто работает наверху, должен выглядеть молодцом, Гнутт!

— Натт, сэр. Прошу прощения, сэр. Уж таким я уродился, сэр.

— Ну, по крайней мере, сейчас никто тебя не видит, — заключил Смимз. — Ладно, пошли дальше. И постарайся казаться не таким… короче, просто постарайся никаким не казаться.

— Да, хозяин, но я подумал…

— Тебе платят не за то, чтобы ты думал, молодой… человек.

— Я постараюсь, хозяин.

Через две минуты Смимз уже стоял перед Императором. Глазел на него и должным образом впечатленный Натт.

Гора серебристо-серого воска почти полностью занимала пересечение двух каменных коридоров. Огонь этой свечи — на самом деле мегасвечи, получившейся из многих, многих тысяч сплавившихся огарков, которые поочередно стояли здесь и горели, капая воском и сплавляясь в единое целое, — так вот, огонь этой свечи маячил где-то под потолком, слишком высоко, чтобы по-настоящему светить.

Смимз выпятил грудь. Перед ним была История.

— Взирай, Гнутт!

— Да, сэр. Взираю, сэр. Меня зовут Натт, сэр.

— Две тысячи лет смотрят на нас с вершины этой свечи, Гнутт. Хотя, конечно, чтобы разглядеть тебя, им нужно наклониться.

— Вы совершенно правы, сэр. Очень остроумно, сэр.

Смимз взглянул на круглое дружелюбное лицо и не увидел ничего, кроме исключительного энтузиазма, который казался почти пугающим.

Он фыркнул, раздвинул стремянку (всего лишь прищемив при этом палец) и осторожно полез наверх, пока лестница не закончилась. Дальше шли ступеньки, которые поколения Свечных служителей вырезали на грубом челе гиганта и поддерживали в должном состоянии.

— Смотри и радуйся, парень, — произнес Смимз, чей врожденный дурной нрав слегка поумерился от соприкосновения с величием истории. — Однажды ты, может быть, станешь… человеком, которому придется влезать на эту священную свечу!

Натт, судя по выражению лица, в этот момент постарался скрыть мелькнувшую надежду, что в будущем его ждёт нечто большее, нежели гигантская свеча. Натт был молод, а стало быть, не питал такого уважения к старине, как… старики. Но вскоре добродушная не-вполне-улыбка вернулась. Она никогда не исчезала надолго.

— Да, сэр, — сказал он. Эта фраза всегда срабатывала.

Некоторые утверждали, что Императора зажгли в тот самый вечер, когда был основан Незримый Университет, и с тех пор он горел, не угасая. Несомненно, Император был огромен, что неудивительно, поскольку ночь за ночью в течение двух тысяч лет новую большую свечу зажигали от оплывшего огарка старой и лепили её на теплый воск. Подсвечник, погребенный где-то под огромными наслоениями восковых потеков, этажом ниже, не видели уже много поколений.

Примерно тысячу лет назад университетские власти проделали большое отверстие в потолке верхнего этажа — и с тех пор Император вырос из дыры на семнадцать футов. В совокупности он представлял собой тридцать восемь футов чистой, натуральной оплывшей свечи. Он служил примером и образцом. Свет, который не гаснет, свеча в темноте, путеводная звезда. В Незримом Университете очень серьезно относились к традициям, по крайней мере, к тем, о которых помнили.

И вдруг…

Откуда-то издалека донесся такой звук, как будто возмутилась огромная утка. Затем раздался крик: «Хэй-хо, Большеног!» И разверзся ад.

Из мрака вырвалась… тварь.

Есть такое выражение — «ни то, ни се, ни черт знает что». Промчавшееся по коридору существо было и тем, и сем, и черт знает чем — оно состояло из элементов, которые не встречаются ни в учебниках биологии, ни в ночных кошмарах, ни даже в кебабе. Оно было красное и чем-то хлопало на бегу. Натт заметил огромную сандалию, а ещё — безумные, круглые, вращающиеся глаза и здоровенный красно-желтый клюв. Тварь исчезла в темном коридоре, непрерывно издавая странный крякающий звук, который обычно издают утиные охотники, прежде чем их подстрелят другие утиные охотники.

— Ату, ату, Большеног!

Непонятно было, откуда несется этот крик. Он как будто исходил сразу отовсюду.

— Гони, гони! Ату его!

Крик подхватили со всех сторон, и из темных недр каждого коридора, за исключением того, по которому улепетывала тварь, галопом выскочили странные существа, которые в неверном свете Императора оказались старшими представителями университетского состава. Каждый волшебник восседал на закорках у дюжего привратника, понуждаемого бежать при помощи бутылки пива на удочке, которую наездник, по традиции, держал вне досягаемости скакуна.

В отдалении послышалось скорбное кряканье. Один из волшебников взмахнул жезлом и возопил:

— Птичка улетела! Хэй-хо, Большеног!

Волшебники, сталкиваясь друг с другом, толкаясь и отчаянно борясь за первое место, немедленно бросились в погоню. Хлипкую стремянку втоптали в пол подбитые гвоздями башмаки привратников.

Некоторое время «Ату его!» эхом перекатывалось вдалеке. Убедившись, что охота ускакала, Натт выбрался из своего укрытия за Императором, подобрал останки лестницы и огляделся.

— Хозяин?.. — робко позвал он.

Сверху донеслось сердитое ворчание. Натт поднял голову.

— Хозяин, вы в порядке?

— Бывало и лучше, Гнутт. Видишь, где я?

Натт поднял фонарь.

— Да, хозяин. Очень жаль, но лестница сломалась.

— Ну так придумай что-нибудь! У меня все силы уходят на то, чтобы цепляться!

— Если не ошибаюсь, мне платят не за то, чтобы я думал, хозяин.

— И не умничай!

— Можно мне побыть умным хотя бы настолько, чтобы спустить вас в целости и сохранности, хозяин?

Суровое молчание было достаточным ответом. Натт вздохнул и раскрыл парусиновый мешок с инструментами.

Смимз, цепляясь за свечу на головокружительной высоте, слышал внизу загадочные скрипы и позвякивания. А потом — тихо и внезапно, так что он аж ахнул, — рядом с ним воздвиглось, слегка покачиваясь, нечто шипастое.

— Я свинтил три пары больших щипцов для нагара, — объяснил Натт. — Видите крюк для канделябра, который торчит наверху? Там веревка. Видите? Я так думаю, если вы сумеете завязать петлю вокруг Императора, она не будет слишком сильно скользить, и вы сможете потихоньку спуститься. Кстати, там ещё коробок спичек.

— Зачем? — спросил Смимз, потянувшись к крюку.

— Не могу не отметить, сэр, что Император погас, — прозвучал снизу бодрый голос.

— А вот и нет!

— Вы сейчас сами убедитесь, что да, сэр, потому что я не вижу…

— В самом важном подразделении университета не место людям со слабым зрением, Натс!

— Прошу прощения, хозяин. Сам не знаю, что на меня нашло. Я только что увидел пламя!

Сверху послышалось чирканье спички, и на потолке появился все расширяющийся желтый кружок — Смимз зажег свечу, которая никогда не потухала. Вскоре Свечной служитель очень осторожно спустился.

— Ловко, сэр, — одобрил Натт.

Свечной служитель стряхнул полосу застывшего свечного сала со своей и без того перепачканной куртки.

— Вот и ладно, — произнес он. — Но тебе придется заглянуть сюда утром, чтобы убрать…

Но Натт, как паук, уже карабкался по веревке. С другой стороны огромной свечи послышался лязг — развинченная конструкция упала на пол, а Натт соскользнул вниз, держа крюк под мышкой, и встал перед хозяином. Воплощенная готовность и отдраенная до блеска (хоть и дурно одетая) деловитость. В этом было что-то почти оскорбительное. Свечной служитель к такому не привык. Он почувствовал себя обязанным поставить парня на место. Ради его собственного блага.

— Все свечи в университете надлежит зажигать от огня, в свою очередь взятого от ещё горящей свечи, парень, — сурово заметил он. — Где ты раздобыл спички?

— Мне не хотелось бы говорить, сэр.

— Да уж, не сомневаюсь! Отвечай, парень.

— Я не хочу, чтобы у кого-нибудь были неприятности, сэр.

— Твои сомнения делают тебе честь, но все-таки я настаиваю.

— Э… спички выпали из вашей куртки, когда вы полезли наверх, хозяин.

Издалека донесся последний вопль: «Большеног пойман!» Но сгустившаяся вокруг Императора тишина слушала, от любопытства приоткрыв рот.

— Ты ошибаешься, Гнутт, — сухо ответил Смимз. — Наверное, ты нашел спички, которые обронил один из этих джентльменов.

— Да. Несомненно, именно так и произошло. Впредь постараюсь не делать поспешные выводы.

И снова Свечной служитель почувствовал, что теряет опору.

— Э… ну… короче, давай закроем тему, — наконец выговорил он.

— А что это вообще такое было, сэр? — спросил Натт.

— Ах, это? Одно из магически необходимых магических действ, парень. Без него не обойтись, если хочешь, чтобы жизнь шла своим чередом, вот тебе моё слово. О да! Не исключено, что именно волшебники не позволяют звездам сбиваться с пути. Мы просто обязаны проделывать всякие магические действа, сам понимаешь, — добавил он, старательно намекая на собственную принадлежность к обществу волшебников.

— Это магическое действо представляло собой тощего человека с большой деревянной уткой, привязанной к голове.

— Да, да, возможно, все именно так и выглядело, если задуматься, но только потому, что таким оно предстает нам, людям, не одаренным специальным зрением.

— То есть получается аллегория?

Услышав эту фразу, Смимз почувствовал себя на такой глубине, на которой в штаны незадачливым пловцам уже забираются всякие ракообразные, но все-таки неплохо вывернулся.

— Это точно, — наконец ответил он. — Облыгория. А на самом деле все далеко не так глупо.

— Полностью согласен, хозяин.

Смимз посмотрел на помощника сверху вниз. Он подумал: бедняга не виноват, он с собой ничего не может поделать. Его вдруг охватило непривычное сочувствие.

— Ты смышленый парнишка, — сказал он. — Не исключаю, что однажды ты станешь главным стекальщиком.

— Спасибо, сэр, — ответил Натт. — Но, с вашего позволения, я все-таки надеюсь однажды получить работу, которая позволит мне чаще бывать на свежем воздухе.

— А-а, — протянул Смимз. — Но это может быть, как ты выражаешься, затруднительно.

— Да, сэр. Знаю.

— Там ведь много… э… кроме меня… ну… э… короче, ты понял. Там люди. Сам знаешь, какие они бывают.

— Да. Я знаю, какими бывают люди.

«Парень похож на пугало, а разговаривает не хуже волшебника», — подумал Смимз. Смышленый, как первый ученик, хотя с виду — дерьмо дерьмом. Смимзу вдруг захотелось погладить… мальчугана по сферической голове, но он удержался.

— Тебе, пожалуй, лучше не выходить из подвала, — сказал он. — Там спокойно и тепло, и у тебя есть собственный тюфяк. Уютно и безопасно, правда?

К его облегчению, парнишка молчал, пока они шли по коридору. Но потом Натт задумчиво произнес:

— Я тут подумал, сэр… а как часто гаснет свеча… которая никогда не гаснет?

Смимз удержался от язвительного ответа. Он каким-то образом догадался, что колкость, в перспективе, лишь породит новые проблемы.

— Свеча, которая никогда не гаснет, безуспешно пыталась погаснуть три раза, с тех пор как я стал Служителем, парень, — сказал он. — Это рекорд.

— Завидное достижение, сэр.

— Да уж! И это при том, что в последнее время здесь творятся всякие странные штуки.

— Правда, сэр? — спросил Натт. — Что-то из ряда вон выходящее?

— Знаешь… мальчик, что-то из ряда вон выходящее происходит здесь постоянно.

— Один из поварят сказал, что вчера все унитазы на Мозаичном этаже превратились в овец, — произнес Натт. — Хотел бы я это видеть.

— На твоем месте я бы не казал носа дальше кухни, — отрезал Смимз. — И не пугайся, чем там заняты господа волшебники. Это лучшие умы на свете, вот что я тебе скажу. Если ты, к примеру, спросишь их… — он задумался, пытаясь придумать по-настоящему сложный вопрос, — …сколько будет восемьсот шестьдесят четыре помножить на триста шестнадцать…

— Двести семьдесят три тысячи двадцать четыре, — довольно громко ответил Натт.

— Что? — ошалело переспросил Смимз.

— Просто размышляю вслух, хозяин.

— А. Ну ладно. Э… в общем, ты понял. Их в лужу не посадишь. Лучшие умы на свете, — произнес Свечной служитель, который искренне полагал, что многократно сказанное становится правдой. — Лучшие умы. Ворочают делами вселенной. Лучшие умы.

— Вот это повеселились, — объявил Наверн Чудакулли, аркканцлер Незримого Университета, плюхаясь в огромное кресло в факультетской Необщей комнате с такой силой, что оно чуть не выплюнуло его обратно. — Надо будет как-нибудь повторить.

— Да, сэр. Непременно. Через сто лет, — самодовольно отозвался недавно назначенный магистр традиций, листая огромную книгу. Он дошел до хрустящего листа с заголовком «Охота на Большенога», записал дату и количество времени, которое понадобилось на то, чтобы помянутого Большенога обнаружить, и поставил размашистую подпись: Думминг Тупс.

— И вообще, что такое Большеног? — поинтересовался заведующий кафедрой бесконечных штудий, наливая себе портвейна.

— Какая-то птица, насколько я знаю, — ответил аркканцлер, помавая рукой в сторону подноса с напитками. — И мне, пожалуйста.

— Самого первого Большенога обнаружили в кладовке младшего дворецкого, — сказал магистр традиций. — Он сбежал в разгар ужина и послужил причиной, как выразился мой предшественник одиннадцать веков тому назад… — Думминг заглянул в книгу, — «изрядной ажитации, ибо собратья учинили за ним превеселую погоню, в игривом настроении пребывая».

— А зачем? — поинтересовался заведующий отделом посмертных связей и ловко схватил с проносимого мимо подноса графин, памятуя о том, что игривое настроение прекрасно поддерживается игристым вином.

— Ну, нельзя же, чтоб Большеног вот так бегал где вздумается, доктор Икс^[376], — ответил Чудакулли. — Это вам всякий скажет.

— Нет, я имел в виду, зачем мы гоняемся за ним каждые сто лет, — сказал глава отдела посмертных связей.

Главный философ отвернулся и пробормотал:

— Ох, благие боги…

— Такова традиция, — объяснил заведующий кафедрой бесконечных штудий, свертывая сигаретку. — Университет не может без традиций.

— Иметь традиции — это… традиция, — закончил Чудакулли и подал знак одному из слуг. — Кстати говоря, конкретно эта традиция пробуждает во мне изрядный голод. Сырное ассорти, пожалуйста. По одному на пятерых. А также, гм-гм, холодный ростбиф, ветчину, печенье и, разумеется, тележку с пикулями. — Он поднял глаза: — Ещё пожелания будут?

— Я, пожалуй, побалую себя фруктами, — сказал профессор малоизученных феноменов. — А ты, библиотекарь?

— Уук, — отозвалась фигура, ворошившая поленья в очаге.

— Прекрасно, — сказал аркканцлер и махнул почтительно ожидавшему слуге. — И тележку с фруктами. Позаботься об этом, пожалуйста, Внизз. И… пускай еду принесет та новая девушка. Ей, в конце концов, надо привыкнуть к Необщей комнате.

Чудакулли как будто произнес волшебное заклинание. В комнате, утопавшей в синем дыму, внезапно воцарилось задумчивое, необыкновенно насыщенное молчание: большинство волшебников предались мечтательным размышлениям, а кое-кто — отдаленным воспоминаниям.

Та новая девушка… При одной лишь мысли об этом старческие сердца опасно заколотились.

Очень редко в повседневную жизнь Незримого Университета вторгалась красота. Университет олицетворял собой мужское начало, точь-в-точь как запах грязных носков и дымящихся трубок (а порой и дымящихся носков, поскольку волшебники обычно выколачивали трубки куда попало). Миссис Уитлоу, университетская экономка, обладательница бренчащей связки ключей и огромного корсета, который при ходьбе скрипел, заставляя заведующего кафедрой бесконечных штудий бледнеть, с особым тщанием подбирала персонал. Служанки, хоть и являлись женщинами, не проявляли эту сторону своей натуры чрезмерно — они были трудолюбивы, опрятны, розовощеки… короче говоря, именно такие женщины, при виде которых сразу представляешь себе клетчатую юбку и яблочный пирог. И это вполне устраивало волшебников, которые никогда не отказывались от яблочного пирога, хотя без клетчатой юбки вполне могли обойтись.

Почему, о почему экономка наняла Джульетту? О чем она думала? Появление этой девицы в университете было сродни зарождению новой вселенной в солнечной системе, и небеса закачались — точь-в-точь как покачивала бедрами Джульетта, когда шла по коридору.

Волшебники по традиции соблюдали обет безбрачия — теоретически из-за того, что женщины отвлекали от серьезных дел, а также плохо влияли на органы, порождающие магию, но стоило Джульетте пробыть в университете неделю, как большая часть профессоров начала предаваться незнакомым (как правило) мечтам и странным грезам. Они не на шутку страдали, хотя вряд ли могли объяснить, в чем именно проблема: Джульетта обладала внешностью, выходившей за рамки красоты. Это была своего рода красота в дистиллированном виде, которая распространялась вокруг, пропитывая собой атмосферу. Когда Джульетта проходила мимо, волшебники испытывали желание сочинять стихи и покупать цветы.

— Вам, возможно, будет интересно узнать, господа, — сказал свежеиспеченный магистр традиций, — что сегодняшняя охота на Большенога была самой продолжительной из всех зафиксированных вистории университета. Предлагаю вынести благодарность нашему Большеногу…

Он понял, что его никто не слушает.

— Э… господа? — окликнул он и поднял глаза.

Волшебники томно смотрели в никуда — точнее, любовались образами, которые мелькали у них в голове.

— Господа! — повторил магистр, и на сей раз ответом был общий вздох: волшебники наконец очнулись от внезапного приступа фантазии.

— Что ты сказал? — переспросил арккканцлер.

— Я всего лишь отметил, что сегодняшний Большеног оказался лучшим в истории университета, аркканцлер. Его роль исполнял Ринсвинд. Официальный головной убор Большенога очень ему идёт, что характерно. Полагаю, он ушел отдыхать.

— Что? Ах да. Да. Действительно. Ринсвинд молодчина, — ответил аркканцлер, и волшебники неспешно зааплодировали и застучали кулаками по столу, что, как известно, служит одобрительным жестом в кругу людей определенного возраста, положения и объема талии. Послышались возгласы: «Да, да, молодчина этот Ринсвинд» и «Здорово, здорово». Но при этом никто не сводил глаз с двери, а уши напряженно прислушивались, надеясь уловить дребезжание тележки, которая возвестила бы о прибытии той новой девушки, а также, разумеется, ста семи сортов сыра и более чем семидесяти различных разновидностей солений, соусов и прочих лакомых блюд. Пускай та новая девушка являла собой воплощение красоты, но в Незримом Университете не было волшебника, способного позабыть о ста семи сортах сыра.

«Что ж, по крайней мере, она отвлекает от неприятных мыслей, — подумал Думминг, захлопывая книгу, — а профессорам сейчас нужно отвлечься». С тех пор как ушел декан, университет переживал очень, очень нелегкие времена. Где это видано, чтобы профессор Незримого Университета бросал свою должность? Такого быть не могло. Порой волшебники удалялись в изгнание или в мир иной, а в некоторых случаях рассыпались прахом, но в университете совершенно не было традиции уходить в отставку. Пребывание в нем было пожизненным, а иногда и посмертным.

Должность магистра традиций неизбежно досталась Думмингу Тупсу: на него вечно сваливалась работа, для которой требовался человек, искренне убежденный, что все события обязаны происходить вовремя, а все цифры складываться.

К сожалению, когда Думминг отправился за консультацией к предыдущему магистру традиций — которого, по общему признанию, в последнее время никто не видел, — он обнаружил, что тот мертв вот уже двести лет. Впрочем, это обстоятельство трудно было назвать необычным. Думминг, проведя в Незримом Университете много лет, по-прежнему не знал подлинных размеров здания. Да и как можно было измерить университет, если на сотни кабинетов снаружи приходилось одно окно, а комнаты ночью менялись местами за запертыми дверьми, незаметно перемещались по спящим коридорам и в результате оказывались бог весть где?

Каждый волшебник делал что вздумается в собственном кабинете; в былые времена, по большей части, это значило, что он вправе курить любую гадость и громко пукать, ни перед кем не извиняясь, а во времена Чудакулли — что он вправе расширить свое личное пространство, прихватив пару соседних измерений. Сам аркканцлер это проделывал, и тем труднее Думмингу было возражать: у Чудакулли в ванной протекало полмили форельного ручья, и он заявлял, что, имея возможность разводить бардак в собственном кабинете, волшебник не станет чинить пагубу. Все знали, что он прав. Зато, не чиня пагубу, волшебник, как правило, влезал в неприятности.

Думминг не спорил, поскольку считал своей священной миссией поддерживать огонь, на котором, образно выражаясь, кипел котелок Наверна Чудакулли, тем самым обеспечивая университету безбедное существование. Как собака улавливает настроение хозяина, так и Незримый Университет улавливал настроение аркканцлера. Все, что мог сейчас сделать Думминг в качестве единственного стопроцентно (по собственному признанию) благоразумного существа в университете, — так это по мере сил направлять корабль по течению, не ввязываться в ссоры с упоминанием человека, прежде известного как декан, и подыскивать аркканцлеру занятия, чтобы тот не путался под ногами.

Он уже собирался отложить Книгу традиций, когда плотные страницы вдруг распахнулись сами собой.

— Как странно!

— Старые переплеты становятся такими упрямыми, — заметил Чудакулли. — А иногда начинают жить собственной жизнью.

— Кто-нибудь слышал о профессоре Г. Ф. Полундере, он же доктор Эрратамус?

Волшебники перестали смотреть в сторону двери и переглянулись.

— Ну? Кто-нибудь его помнит? — настаивал Чудакулли.

— Нет, — энергично отозвался профессор самых современных рун.

Аркканцлер повернулся налево:

— А ты, декан? Ты же знаешь всех старых…

Думминг застонал. Остальные закрыли глаза и укрепились духом. Предстояла буря.

Чудакулли уставился на два пустых кресла, каждое из которых сохранило отпечаток ягодицы. Кое-кто из волшебников надвинул шляпу поглубже на лоб. За две истекшие недели Чудакулли отнюдь не перестал кипеть.

Он сделал глубокий вздох и взревел:

— Предатель! — хоть и странно было обращаться подобным образом к двум вмятинам.

Заведующий кафедрой бесконечных штудий подтолкнул Думминга Тупса локтем, намекая, что сегодня он избран жертвой.

Опять.

— Он предал нас за тридцать сребреников! — возопил Чудакулли, обращаясь к мирозданию.

Думминг откашлялся. Он всерьез надеялся, что охота на Большенога отвлечет аркканцлера от неприятных мыслей, но Чудакулли неизменно возвращался к теме отсутствующего декана, точь-в-точь как язык то и дело попадает в щербину на месте выпавшего зуба.

— Э… точнее говоря… насколько мне известно, его нынешнее жалованье как минимум… — начал он, но при нынешнем умонастроении Чудакулли самым лучшим ответом было отсутствие такового.

— Жалованье? С каких это пор волшебники работают за плату? Мы занимаемся чистой наукой, мистер Тупс! Нас не интересуют деньги!

К сожалению, Думминг был истинным логиком, который временами, словно в помрачении ума, искал прибежища в благоразумии и честности. Но когда приходилось иметь дело с разгневанным аркканцлером, то и другое, выражаясь по-научному, было абсурдно. Вдобавок Думминг не умел мыслить стратегически — в кругу волшебников это большой недостаток — и в результате делал одну и ту же ошибку, призывая на помощь, как в данном случае, здравый смысл.

— Это потому, что мы никогда и ни за что не платим, — ответил он, — а если кому-нибудь нужна мелочь, всегда можно взять вон из той банки…

— Мы — одно целое с университетом, мистер Тупс! Мы берем лишь то, что нам нужно! Волшебники не взыскуют богатства! И, разумеется, не занимают «крайне ответственных должностей, предполагающих солидный социальный пакет», что бы, черт побери, это ни значило, а также «прочие льготы, в том числе щедрые пенсионные выплаты». Пенсия, боги мои!.. Когда это волшебники уходили на пенсию?!

— Ну, доктор Парик… — начал Думминг, уже не в силах остановиться.

— Он оставил университет, чтобы жениться! — оборвал Чудакулли. — Это не то же самое, что выйти на пенсию. Это скорее то же самое, что умереть!

— А как же доктор Хаузмартин? — продолжал Думминг.

Профессор самых современных рун пнул его в лодыжку, но Думминг только охнул и договорил:

— Он уволился, потому что у него случился тяжелый случай профдеформации, а именно, он превратился в лягушку, сэр!

— Не можешь — не берись… — пробормотал Чудакулли. Напряжение слегка спало, и остроконечные шляпы осторожно приподнялись с глаз. Аркканцлеровы вспышки продолжались недолго, и это было бы приятно, если бы не тот факт, что примерно через каждые пять минут что-либо напоминало Чудакулли об изменнической, как он выражался, деятельности декана, которому взбрело в голову при помощи обыкновенного газетного объявления найти себе работу в другом университете. Не так подобает вести себя королям магии. Волшебнику не пристало сидеть перед какими-то драпировщиками, зеленщиками и сапожниками (конечно, они чудесные люди, соль земли и все такое, но тем не менее), которые судят и оценивают его, как терьера на выставке, в том числе пересчитывают зубы. Декан предал все братство волшебников, вот что он сделал…

В коридоре послышалось поскрипывание колес, и волшебники замерли в предвкушении. Дверь распахнулась, и в комнату въехала первая, доверху нагруженная тележка.

Все взгляды сошлись на служанке, которая её толкала, и послышались вздохи. В них звучало разочарование: волшебники убедились, что перед ними не та, кого ждали.

Она не была безобразна. Допустим, непритязательна — но точно так же непритязателен какой-нибудь милый деревенский домик, чистый, приличный, с увитым розами косяком, с вышитым «Добро пожаловать» на коврике, с яблочным пирогом в духовке. Но мысли волшебников, как ни странно, сейчас сосредоточились не на еде, хотя некоторые и недоумевали почему. Более того, служанка была даже хорошенькая, хотя грудь явно предназначалась для девушки повыше на полметра…

…но это была не Джульетта.

Волшебники пали духом, но тут же ободрились, когда в комнату въехал, извиваясь, целый караван тележек. Для подъема настроения нет ничего лучше перекуса в три часа ночи. Это всем известно.

«Что ж, — подумал Думминг, — по крайней мере, сегодня аркканцлер ничего не разбил. Не то что во вторник».

Хорошо известный в любом учреждении закон гласит: если хочешь, чтобы работа была выполнена, поручи её тому, кто и так уже занят по уши. Эта метода стала причиной немалого количества убийств, а в одном случае повлекла за собой смерть старшего директора, чью голову неоднократно зажимали в маленьком ящике стола.

В Незримом Университете таким вечно занятым человеком был Думминг Тупс. Он даже научился извлекать из этого удовольствие. Во-первых, большинство поручений, которые ему давали, вовсе не требовалось выполнять, и большинство профессоров не возражали, если эти поручения так и оставались невыполненными (раз уж они не могли исполниться сами собой). Во-вторых, Думминг ловко придумывал эффективные способы экономить время — в частности, он очень гордился хронометрической системой, которую изобрел с помощью Гекса, университетской мыслительной машины, становившейся с каждым днем все полезнее. Подробный анализ истекшего времени вкупе с огромными предсказательными способностями Гекса означал, что, располагая несложным набором легкодоступных данных (повестка дня, которую в любом случае составлял Думминг, состав комиссии, время, истекшее после завтрака и оставшееся до обеда), план любого совещания, как правило, можно было расписать заранее.

В общем и целом, Думминг полагал, что по мере сил вносит свою лепту в поддержание Незримого Университета в традиционном состоянии приятной динамической стагнации. Учитывая альтернативу, нарушать эту традицию не стоило.

Но страница, которая перевернулась сама собой, с точки зрения Думминга, представляла собой аномалию. Когда в Необщей комнате начался ужин, плавно переходящий в завтрак, он распрямил страницу и принялся внимательно читать.

Гленда охотно разбила бы тарелку о хорошенькую пустую головку Джульетты, когда та наконец вернулась в Ночную Кухню. По крайней мере, Гленда охотно об этом подумала, притом в подробностях, но злиться смысла не было, поскольку объект гнева отнюдь не отличался наблюдательностью в том, что касалось мыслей и чувств окружающих. Джульетта отнюдь не была зловредной, просто до неё всегда с большим трудом доходило, что кто-то пытается ей нахамить.

Поэтому Гленда обошлась следующими словами:

— Ну и где ты была? Я сказала миссис Уитлоу, что ты заболела и ушла домой. Твой отец перепугается до полусмерти! И ты подаешь дурной пример другим девочкам.

Джульетта опустилась на стул таким изящным движением, что он буквально запел от радости.

— Я ходила на футбол. Мы, это, играли с теми уродами, с «Колиглазами».

— До трех часов ночи?

— Такие, типа, правила, да? Играют до утра, до первого трупа или первого гола.

— Ну и кто выиграл?

— А не знаю.

— Не знаешь?

— Ну, это, когда мы ушли, судьи считали, у какой команды больше разбитых лбов. Ну и я, короче, отчалила с Гнилым Джимми.

— А я думала, ты с ним порвала.

— Он меня, это, пригласил на ужин.

— Не надо было соглашаться. Ты нехорошо поступила.

— Почему?

Джульетта иногда полагала, что ответить можно вопросом.

— Ладно, иди мыть посуду, — сказала Гленда. «А мне придется перемывать за тобой», — подумала она, когда её лучшая подруга неспешно подошла к одной из больших каменных раковин. Джульетта не столько мыла тарелки, сколько проводила облегченный обряд крещения. Пускай волшебники обычно не замечали на тарелке остатки вчерашней присохшей яичницы, зато миссис Уитлоу могла их заметить через стену.

Гленде нравилась Джульетта, честное слово, хотя иногда она и гадала почему. Разумеется, они выросли вместе, но она неизменно удивлялась, что Джульетта, такая красивая, что парни при её приближении заметно нервничали, а иногда падали в обморок, была настолько, э… тупой в отношении всего остального. Точнее сказать, выросла Гленда. Насчет Джульетты она сомневалась. Иногда Гленде казалось, что она выросла за них обеих.

— Послушай, надо немного нажимать. Это совсем несложно, — вмешалась она, несколько секунд понаблюдав за тем, как Джульетта беспечно окунает тарелки в воду, после чего отобрала у подруги щетку. Смывая жир в раковину, Гленда подумала: «Вот, я опять это сделала. Опять и опять. Сколько можно? В детстве я даже играла за неё в куклы!»

Тарелка за тарелкой обретали в руках Гленды первозданный блеск. Ничто не способно справиться с упрямыми пятнами лучше подавляемого гнева.

«Гнилой Джимми, боги мои. Да от него же воняет кошачьей мочой. Он — единственный, кому по глупости взбредет в голову, что у него есть хотя бы шанс. Господи, у девочки такая фигура, а встречается она исключительно с полными придурками! Что бы она делала без меня?»

После этого короткого развлечения жизнь на Ночной Кухне вошла в обычную колею, и те, кого называли «другими девочками», вернулись к привычной работе. Надлежит заметить, что девочками большинство из них перестали быть уже много лет назад, но работали они хорошо, и Гленда ими гордилась. Миссис Садик божественно резала сыр. Милдред и Рейчел, которые в платежной ведомости официально значились как «овощи», были трудолюбивы и достойны доверия, а Милдред вдобавок изобрела знаменитый рецепт сандвичей со свеклой и сливочным сыром.

Все знали, что им делать. Все трудились не покладая рук. Ночная Кухня работала как часы. А Гленда любила то, что работало надежно.

У неё был дом, куда она могла вернуться, и Гленда старалась заглядывать туда не реже раза в день, но на Ночной Кухне протекала её жизнь.

«Моя кухня — моя крепость».

Думминг Тупс уставился на страницу. В голове кишели неприятные вопросы, самым главным и самым неприятным из которых был следующий: сумеют ли каким-нибудь образом дознаться, что это его вина?

Нет.

Прекрасно!

— Э… есть одна традиция, которую, к сожалению, мы не соблюдаем уже довольно долгое время, аркканцлер, — сказал он, стараясь говорить как можно спокойнее.

— Ну и что? — потягиваясь, спросил Чудакулли.

— Это же традиция, аркканцлер, — с упреком заметил Думминг. — Хотя, с позволения сказать, теперь традицией, увы, сделалось её несоблюдение.

— И прекрасно, — сказал Чудакулли. — Если какая-нибудь традиция по традиции не соблюдается, значит, это — традиция вдвойне, не так ли? В чем проблема?

— В завещании аркканцлера Сохрана Многга, — ответил магистр традиций. — Университет получает изрядный доход с его имущества. Многги были очень богатой семьей.

— Хм… да. Что-то такое припоминаю. Очень любезно с его стороны. И что?

— Э… я был бы просто счастлив, если бы мой предшественник обращал чуть больше внимания на некоторые университетские обычаи, — продолжал Думминг, который полагал, что скверные новости нужно сообщать постепенно.

— Он умер.

— Да, разумеется, поэтому, может быть, сэр, нам следует… э… положить начало новой традиции и периодически справляться о здоровье магистра традиций?

— Он превратился в кучку праха, аркканцлер!

— Так ведь не заболел же! — заявил Чудакулли, который свято верил, что сдаваться никогда не надо. — В широком смысле слова, состояние у него весьма стабильное.

Думминг сказал:

— Завещание снабжено некоторым условием. Оно напечатано мелким шрифтом, сэр.

— Никогда не читаю то, что напечатано мелким шрифтом, Тупс.

— Зато я читаю, сэр. Здесь сказано: «…и да пребудет так, покуда Университет, собрав Команду, принимает участие в Игре, Футбол именуемой, тако же Забава Бедняков».

— Я бы сказал, орава дураков, — фыркнул заведующий кафедрой бесконечных штудий.

— Чушь какая! — воскликнул Чудакулли.

— Чушь это или нет, аркканцлер, но таково условие завещания.

— Но волшебники перестали играть в футбол много лет назад, — сказал Чудакулли. — Толпы на улицах, крики, пинки, оплеухи… и это игроки! То есть зрители были ничуть не лучше! Сотни человек в каждой команде! Матч порой продолжался несколько дней! Вот почему эту игру забросили!

— На самом деле не забросили, — сказал Главный философ. — Просто мы перестали в ней участвовать. И члены гильдий тоже. Теперь футбол считается неподходящей забавой для приличных людей.

— И тем не менее, — продолжал магистр традиций, ведя пальцем по странице, — таково условие. И оно не единственное. О боги! О ужас! Быть того не может…

Его губы беззвучно задвигались. Присутствующие дружно вытянули шею.

— Живее! — загремел Чудакулли.

— Нужно кое-что проверить, — объяснил магистр традиций. — Не хотелось бы тревожить вас без всяких оснований… — Он опустил взгляд в книгу. — О, адские врата!

— Да о чем ты?

— Похоже на то, что… Нет, просто нечестно портить вам вечер, аркканцлер, — запротестовал Думминг. — Наверное, я неправильно понял. Не мог же он иметь в виду, что… о всеблагие небеса!

— Короче, пожалуйста, Тупс! — прорычал Чудакулли. — Если не ошибаюсь, я аркканцлер этого университета! По крайней мере, так гласит табличка на двери!

— Конечно, конечно, аркканцлер, но все-таки с моей стороны было бы нехорошо…

— Я очень ценю твое желание не портить мне вечер, — перебил Чудакулли, — зато я без малейших колебаний испорчу тебе весь завтрашний день. Памятуя об этом, отвечай наконец — в чем, черт побери, дело?

— Э… насколько я понимаю… э… помните ли вы, когда мы в последний раз играли в футбол?

— Кто-нибудь помнит? — спросил Чудакулли, обращаясь к комнате в целом. Волшебники шепотом принялись спорить и сообща пришли к выводу, что это было «лет двадцать назад, плюс-минус».

— Сколько именно плюс или минус? — уточнил Думминг, который ненавидел неточность.

— Ну… не знаю. Что-то такое. Приблизительно. Примерно.

— Примерно — сколько? — настаивал Думминг. — Нельзя ли сказать точнее?

— А зачем?

— Если университет не принимал участия в «забаве бедняков» в течение двадцати лет или больше, наследство отходит любому оставшемуся в живых родственнику аркканцлера Сохрана Многга.

— Но футбол запрещен! — повторил аркканцлер.

— Не совсем. Все знают, что футбол не нравится патрицию Витинари, но, насколько я понимаю, Стража склонна смотреть сквозь пальцы, если играют где-нибудь на окраине и не лезут в центр. Поскольку игроки и зрители значительно превосходят числом весь наличный состав Стражи, полагаю, лучше смотреть сквозь пальцы, чем вправлять сломанный нос.

— Неплохо сказано, мистер Тупс, — одобрил Чудакулли. — Вы меня прямо-таки удивляете.

— Спасибо, аркканцлер, — ответил Думминг. На самом деле эту фразу он почерпнул из передовицы в «Таймс». Волшебники недолюбливали газету, поскольку там либо вовсе не печатали то, что они говорили, либо, напротив, печатали с обескураживающей дословностью.

Осмелев, он добавил:

— Впрочем, должен заметить, аркканцлер, что по законам Незримого Университета никакой запрет нам не страшен. Волшебники вправе не обращать на них внимания. Мы не подчиняемся мирскому суду.

— Ты прав. Тем не менее для общего блага следует признавать существование гражданской власти, — отозвался Чудакулли, так осторожно подбирая слова, что возникало ощущение, будто он выносит их на солнышко, чтобы повнимательней рассмотреть со всех сторон.

Волшебники закивали. Аркканцлер подразумевал следующее: «У Витинари, возможно, есть кое-какие недостатки, но это самый вменяемый человек на арк-морпоркском троне за последние несколько веков. Он нас не трогает, а главное, никогда не угадаешь, что он затеял». С этим трудно было спорить.

— Итак, Тупс, что ты предлагаешь? — спросил Чудакулли. — Я знаю, ты сообщаешь о проблеме только в том случае, если уже успел придумать решение. Я уважаю твой подход, хотя, признаться, он меня слегка пугает. Ты ведь придумал, как нам выкрутиться, не так ли?

— Кажется, да, сэр. Я подумал… что мы могли бы… э… собрать команду. Здесь ведь не идёт речи о выигрыше. Нам достаточно принять участие, только и всего.

В свечном подвале всегда царило восхитительное тепло. А ещё, к сожалению, здесь было очень сыро и шумно, причём шум возникал непредсказуемо и неожиданно, поскольку над головой проходили гигантские трубы университетской системы отопления и водоснабжения. Они свисали с потолка, поддерживаемые металлическими скобами, с большим или меньшим коэффициентом линейного расширения. И с этого проблема только начиналась. Также в подвале тянулись огромные трубы, которые обеспечивали поддержание равномерной консистенции слуда по всему университету, труба для регуляции потока антропных частиц (которая, впрочем, работала плохо), вентиляционные трубы (которые не работали вовсе, потому что заболел осел, крутивший вентилятор), а также очень древние трубы, оставшиеся после злополучной попытки предыдущего аркканцлера создать с помощью дрессированных мартышек общеуниверситетскую систему коммуникации. Время от времени все они принимались играть какую-то потустороннюю симфонию, состоявшую сплошь из урчания, бульканья и неприятных органических звуков, а иногда ни с того ни с сего издавали «брррынь», которое эхом разносилось по подвалам.

Общая непредсказуемость усугублялась ещё и тем, что в целях экономии большие железные трубы с горячей водой обвязали всяким старым тряпьем. Поскольку из вещей, принадлежавших волшебникам, полностью удалить магию невозможно — сколько ни стирай, из них время от времени водопадом сыпались разноцветные искры или выпадал мячик для пинг-понга.

И все-таки здесь, среди макальных чанов, Натт чувствовал себя дома. Его это немного беспокоило; раньше, в горах, люди зло смеялись над ним и говорили, что его самого, должно быть, сделали в свечном чане. Хотя брат Овсец и объяснил, что это просто глупо, тихое побулькивание свечного сала ласкало Натту слух. В подвале было мирно и спокойно.

Теперь он был тут главным. Смимз этого не знал, потому что вообще редко удосуживался сюда заглянуть. Знал, конечно, Трев, но совершенно не возражал, поскольку Натт выполнял за него всю работу, а значит, он мог проводить ещё больше времени на каком-нибудь пустыре, пиная пустую жестянку. Мнения остальных стекальщиков и макальщиков в расчет не принимались; если ты работаешь у свечного чана, это значит, что на рынке труда котируешься ниже плинтуса и, набирая скорость, продолжаешь ввинчиваться в пол. Это значит, что тебе недостает обаяния, чтобы стать попрошайкой. Это значит, что ты от чего-то или от кого-то скрываешься, может быть, от богов, может быть, от демонов, сидящих в твоей душе. Это значит, что если ты осмелишься поднять глаза, то высоко-высоко над собой увидишь подонков общества. Иными словами, лучше оставаться здесь, в теплом сумраке, где есть еда и нет неприятных встреч. И побоев, мысленно добавил Натт.

Нет, собратья-макальщики не доставляли ему проблем. Он помогал им, когда только мог. Сама жизнь так их потрепала, что у них совершенно не осталось сил трепать кого-либо ещё. Ну и хорошо. Когда люди узнаю́т, что ты гоблин, жди неприятностей.

Он помнил, как крестьяне орали на него, когда он был маленьким. И за бранью обычно следовал камень.

Гоблин. Слово, которое влечет за собой целый караван ассоциаций. Неважно, что именно ты сказал или сделал, — все равно этот караван пройдет по тебе и втопчет в пыль. Натт показывал людям вещицы, которые делал, а те разбивали их камнями, орали, как хищные птицы, и выкрикивали разные… слова.

Травля прекратилась в один прекрасный день, когда пастор Овсец неспешно въехал в город, если только кучку хижин по сторонам одной-единственной улицы, состоящей из утоптанной грязи, можно назвать городом. Пастер привез с собой… прощение. Но в тот день никто его не хотел.

В темноте на своем тюфяке захныкал тролль Бетон, который вечно сидел на «сползе», «скребе», «сбросе» и «скрипе». Он занюхивал даже железные опилки, если Натт не успевал его остановить.

Натт зажег новую свечу и достал самодельную стекальную машинку. Она весело зажужжала, и маленькое пламя сделалось горизонтальным. Натт относился к своей работе весьма серьезно. Хороший стекальщик никогда не вертит свечу в процессе; в естественных условиях воск почти наверняка стечет только в одну сторону — противоположную от сквозняка. Неудивительно, что волшебникам нравились свечи, которые оплавлял Натт. Есть нечто обескураживающее в свечке, которая оплыла сразу со всех сторон. Она способна выбить человека из колеи^[377].

Натт работал быстро и уже опускал девятнадцатую — как следует оплавленную — свечу в корзинку, когда услышал позвякивание пустой жестянки, которую кто-то гнал пинками по каменному коридору.

— Доброе утро, мистер Трев, — сказал Натт, не поднимая головы. В следующее мгновение жестянка плюхнулась прямо перед ним — бесцеремонно, как вставший на место кусочек головоломки.

— А как ты узнал, что это я, Гобби? — спросил голос за спиной.

— Услышал ваш лейтмотив, мистер Трев. И, пожалуйста, зовите меня Натт.

— Какой-какой мотив?

— Повторяющаяся тема или гармония, которые ассоциируются с конкретным человеком или местом, мистер Трев, — ответил Натт, осторожно кладя две ещё теплых свечи в корзинку. — Я имел в виду, что вы любите пинать на ходу жестянку. Кажется, у вас хорошее настроение. Как прошел день?

— Ас-со… че?

— Снизошло ли на «Колиглазов» благословение Фортуны?

— Ты ваще о чем?

Натт сдался. Если ты не вписываешься в окружение, не приносишь пользу и ведешь себя неосторожно, это может быть опасно.

— Вы выиграли, сэр?

— Не-а. Опять всухую. Блин, только время зря потратили. Но, типа, все по-дружески. Никто не умер.

Трев окинул взглядом полные корзинки реалистично оплавленных свечей.

— Ну, блин, ты тут и кучу наворотил, парень, — добродушно сказал он.

Натт опять помедлил, а затем, осторожно подбирая слова, произнес:

— Несмотря на явственные скотологические аллюзии, вы высказали одобрение по поводу неопределенно большого количества свечей, которые я оплавил для вас?

— Блин, да ты о чем, Гобби?

Натт лихорадочно искал приемлемый перевод.

— Я… хорошо поработал? — наконец спросил он.

Трев хлопнул его по спине.

— Да! Клево. Уважуха, парень. Но, типа, научись уже говорить по-человечески, да? Иначе, ну это, и пяти минут не продержишься. Хряснут кирпичом по кумполу, и привет.

— Нельзя сказать, что подобные происшествия не имели место… то есть… типа… ага, бывает, — сосредоточившись, выговорил Натт.

— Никогда не понимал, чего все так пугаются, — великодушно заявил Трев. — Ну, типа, были всякие великие битвы. И че? Это было давно и не здесь, и ваще, тролли и гномы тоже не лучше вас, гоблинов, прально? Ну и че? Говорят, вы, типа, режете людям глотки и воруете по мелочи, да, блин, у нас в цивилизованном городе то же самое.

«Возможно», — подумал Натт. Никому не удалось сохранить нейтралитет, когда Темная война охватила Дальний Убервальд. Не исключено, что там и впрямь таилось подлинное зло, но почему-то, как ни странно, оно всегда оказывалось на другой стороне. Может быть, оно заразно. Отчего-то во всех нелепых историях и песенках гоблинов описывали как злобных и трусливых мелких гаденышей, которые копят собственную ушную серу… и всегда оказываются на другой стороне. К сожалению, когда пришло время записать собственную историю, у гоблинов не нашлось даже карандаша.

Улыбайся людям. Люби их. Помогай. Приноси пользу.

Натту нравился Трев. Вообще у него хорошо получалось любить людей. Если ты любишь людей, в ответ они начинают капельку больше любить тебя. Хотя бы чуть-чуть, и то хорошо.

Трева, впрочем, события давно минувших дней совершенно не волновали, зато он понимал, что существо, которое не только не ест свечное сало, но и выполняет большую часть работы, притом гораздо лучше, чем удосужился бы сделать он сам, — это ценное приобретение, которое стоит защищать. И потом, он по природе был ленив, если только речь не шла о футболе, а травля требовала чересчур больших усилий. Трев вообще не любил тратить силы. Он шёл по жизни доро́гой, усеянной лепестками примул.

— Вас искал господин Смимз, — сказал Натт. — Но я все уладил.

— А, — отозвался Трев. И все. Никаких вопросов.

Он решительно нравился Натту.

Но Трев все стоял и смотрел, словно пытаясь что-то понять.

— Знаешь что, — наконец произнес он. — Пошли на Ночную Кухню. Промыслим завтрак. Лады?

— Нет-нет, мистер Трев, — сказал Натт, чуть не уронив свечу. — Я не склонен… то есть, типа, я не хочу… мне нельзя.

— Да брось, кто узнает? Там есть одна толстуха, которая клево готовит. Ты такой жрачки отродясь не пробовал.

Натт помедлил. Всегда соглашайся, не спорь, будь услужлив, никого не пугай.

— Я… типа, ладно, — сказал он.

Много сказано о сковородках, которые отдраены так, что можно в них смотреться. Особенно работа спорится, когда лелеешь мысль легонько постучать этой самой сковородкой по чьей-нибудь голове. Гленда отнюдь не горела желанием общаться с Тревором, когда он поднялся по каменным ступенькам, чмокнул её в затылок и жизнерадостно крикнул:

— Эй, детка, жратва найдется?

— Только не для тебя, Тревор На вроде, — ответила Гленда, отгоняя гостя сковородкой. — И, будь любезен, не распускай руки!

— Че, неужели ни кусочка для милого дружка?

Гленда вздохнула.

— Возьми в духовке жаркое. И не вздумай проболтаться, если тебя застукают, — предупредила она.

— Вот это кормежка для парня, который всю ночь вкалывал, как раб! — объявил Тревор, чересчур фамильярно похлопав её по спине и направляясь к плите.

— Ты ходил на футбол! — огрызнулась Гленда. — Ты вечно туда таскаешься! Ничего себе вкалывал!

Молодой человек засмеялся, и Гленда взглянула на его спутника, который поспешно попятился под взглядом кухарки, способным насквозь пронизать броню.

— И вообще, парни, мойте руки, прежде чем идти на кухню, — продолжала она, радуясь, что жертва не ухмыляется и не лезет с поцелуями. — Здесь, в конце концов, готовят еду!

Натт сглотнул. Это был самый долгий в его жизни разговор с особой женского пола, не считая её светлость и мисс Здравинг, и притом он ещё не сказал ни слова.

— Заверяю вас, я регулярно моюсь, — возразил он.

— Но ты весь серый!

— У одних от природы кожа черная, а у других белая, — ответил Натт, на грани слез. Зачем, ну зачем он ушел из подвала? Там было так хорошо, понятно и тихо (если Бетон не принимал дозу оксида железа).

— Нет-нет, так не пойдет. Надеюсь, ты не зомби? Они, конечно, стараются как могут, и никто не виноват в том, что умер, но мне неприятности не нужны. Всякий лезет пальцем в суп, а потом в кастрюле черт знает что плавает. Так нельзя.

— Я — живое существо, мисс, — беспомощно сказал Натт.

— Да, но хотела бы я знать, какое именно.

— Я гоблин, мисс…

Он поколебался, прежде чем это сказать. Ему показалось, что он лжет.

— А я думала, у гоблинов рога.

— Только у взрослых особей, мисс.

Что ж, у некоторых они действительно были.

— Вы ведь не творите никаких пакостей? — уточнила Гленда, гневно глядя на Натта.

Но гнев был, можно сказать, остаточным. Гленда сказала то, что требовалось в её положении, и теперь доигрывала роль, просто чтобы показать, кто тут главный. Хозяева порой позволяют себе быть великодушными, особенно если ты кажешься испуганным и потрясенным. Этот способ всегда срабатывал.

Гленда сказала:

— Трев, принеси-ка мистеру… э…

— Натту.

— Принеси мистеру Натту жаркого, слышишь? Его как будто морили голодом.

— У меня быстрый метаболизм, — объяснил Натт.

— Дело твое, только людям не показывай. Хватит с меня…

У неё за спиной раздался треск.

Трев уронил поднос с едой. Он стоял как вкопанный, глядя на Джульетту, которая, в свою очередь, смотрела на него с величайшим отвращением. Наконец она произнесла голосом, который ассоциируется обычно с жемчугами, сыплющимися изо рта:

— Че, типа, насмотрелся? Ну, блин, ты и нахал, ходить тут с этой тряпкой на шее! Все знают, что «Колиглазы» тюфяки! Ваш Бизли, типа, даже в стенку сарая мячом не попадет!

— Да? А я слышал, на той неделе вас поимели «Бегунки»! «Бегунки» с Беговой улицы! Все знают, что они просто хлюпики!

— Да? Немного же ты, блин, знаешь! Прямого Стэпли позавчера выпустили из Танти! Посмотрим, как вам понравится, когда он, типа, об вас ноги вытрет!

— Старина Стэпли? Ха! Пусть попробует — без ног останется! Он даже хромую улитку не обгонит! Мы, типа, как начнем бегать вокруг него…

Гленда с грохотом поставила сковородку на железную сушилку.

— Эй вы, двое! Хватит! Мне ещё нужно прибраться, и я не желаю, чтоб вы своим футболом марали мою чистенькую кухню! Слышите? Ты останешься здесь, девочка, а ты, Тревор На вроде, марш обратно в подвал, да не забудь до завтра вымыть и принести миску, иначе придется клянчить еду у кого-нибудь другого, ясно? И забери с собой дружка. Приятно было познакомиться, мистер Натт, но вы попали в дурную компанию!

Она помедлила. Натт казался таким растерянным и ошеломленным. «Кажется, я начинаю говорить как мама, да хранят меня боги», — подумала Гленда.

— Нет, погодите.

Она наклонилась, открыла духовку и протянула Натту огромную тарелку. Кухню наполнил аромат печеных яблок.

— Держите, мистер Натт. Желаю всего наилучшего. Вам надо немного поправиться, не то вас ветром унесет. И не делитесь с этим лоботрясом — вам всякий скажет, что такого попрошайки ещё поискать. Так, а теперь мне надо прибраться, и если вы, парни, пришли не затем, чтобы помогать, убирайтесь с кухни. И вторую миску тоже вернуть не забудьте!

Трев схватил Натта за плечо.

— Отваливаем. Ты слышал, что она сказала.

— Да, но я могу помочь…

— Пошли!

— Большое спасибо, мисс, — выдавил Натт, прежде чем его поволокли вниз по лестнице.

Гленда аккуратно сложила прихватку, глядя им вслед.

— Гоблины… — задумчиво произнесла она. — Ты когда-нибудь раньше видела гоблинов, Джу?

— Че?

— Ты когда-нибудь видела гоблинов?

— Не-а.

— Думаешь, он правда гоблин?

— А?

— Мистер Натт. Как ты думаешь, он правда гоблин? — как можно терпеливее повторила Гленда.

— Он умный, прям ваще. Так говорит, как будто книжек начитался. И все такое.

С точки зрения Гленды, в этих словах заключалась почти сверхъестественная для Джульетты проницательность. Она повернулась и с огромным удивлением обнаружила, что Джульетта погрузилась в чтение — ну, или, по крайней мере, внимательно разглядывала строчки.

— Что у тебя там? — спросила Гленда.

— Это «Куль». Ну, типа, как живут всякие знаменитости.

Гленда посмотрела через плечо подруги, переворачивавшей страницы. Насколько она могла судить, у знаменитостей была одна улыбка на всех, и одевались они совершенно не по сезону.

— А почему они знаменитости? — спросила Гленда. — Только потому, что оказались в журнале?

— Тут ещё модные советы, — обиженно отозвалась Джульетта. — Глянь, говорят, что писк сезона — микрокольчуги из хрома и меди.

— Это гномья страничка, — Гленда вздохнула. — Ладно, собирайся, я провожу тебя домой.

Джульетта продолжала читать, пока они стояли на остановке омнибуса. Столь внезапное пристрастие к печатному слову встревожило Гленду. Меньше всего ей хотелось, чтобы у подруги в голове завелись какие-нибудь идеи. Там было слишком просторно, а значит, ничто не помешало бы им с грохотом отскакивать от стенок. Гленда и сама читала, стоя на остановке, — один из своих дешевых романов, в самодельной газетной обложке. Читала она точно так же, как кошки едят, — украдкой, словно бросая кому-то вызов.

Когда омнибус потащился к Сестричкам Долли, она вытащила из сумочки шарф и рассеянно повязала на запястье. Гленда ненавидела футбол с его жестокостью, но знала, как важно принадлежать к определенному лагерю. Человек, который не принадлежал ни к одному — особенно после большой игры, — всерьез рисковал здоровьем. Ступая на родную почву, нужно было демонстрировать правильные цвета. Не выделяться из толпы.

Почему-то при мысли об этом Гленда немедленно вспомнила Натта. Он был такой странный. Безобразный, но очень опрятный. От него пахло мылом, и он страшно нервничал. Что-то в нем такое было…

Атмосфера в Необщей комнате сделалась холодной, как талая вода.

— Вы хотите сказать, мистер Тупс, что мы должны публично принять участие в игре для хулиганов, мужланов и подонков? — уточнил заведующий кафедрой бесконечных штудий. — Но это невозможно!

— Я бы сказал, маловероятно. Но возможно, — устало произнес Думминг.

— Разумеется, невозможно! — воскликнул Главный философ, кивая заведующему кафедрой. — Нам придется обмениваться пинками с людьми, выросшими в сточной канаве!

— Мой дедушка забил два гола в матче против Колиглазной улицы, — негромко и как будто всего лишь констатируя факт, сказал Чудакулли. — В те дни мало кому удавалось в жизни забить хотя бы один. Если не ошибаюсь, максимум, сколько удалось забить одному человеку, — четыре. Это, разумеется, был Дэйв На вроде.

Волшебники вдруг поспешно принялись пересматривать свои воззрения.

— Ну да, конечно, тогда были совсем другие времена, — внезапно расплывшись в улыбке, сказал Верховный математик. — Тогда, насколько мне известно, даже почтенные ремесленники иногда играли в футбол, просто так, шутки ради.

— Ну, им быстро становилось не до шуток, когда они встречались с моим дедушкой, — ответил Чудакулли, слегка ухмыляясь. — Он был профессиональный боец. Дрался за деньги. Хозяева пабов посылали за ним, если очередная ссора приобретала опасный оборот. Разумеется, в некотором смысле дедушкино вмешательство делало её ещё опаснее, но к тому времени большинство участников уже лежали на мостовой.

— Он выбрасывал их на улицу?

— Да! Но, надо отдать ему должное, обычно только с первого этажа и предварительно открыв окно. Дедушка был очень деликатен. Зарабатывал на жизнь, изготавливая музыкальные шкатулки. Очень тонкие штучки. Получал за них первые призы на выставках. Он вел трезвый образ жизни и был глубоко религиозен. Бои были для него… чем-то вроде подработки. Я точно знаю: он никому не оторвал ничего такого, что не сумели бы пришить обратно. Все говорили, что он отличный парень. К сожалению, я его не застал. Всегда жалел, что мне нечего о нем вспомнить.

Все волшебники, как один, перевели взгляд на огромные ручищи Чудакулли, каждая размером со сковородку. Когда он хрустнул костяшками, отозвалось эхо.

— Мистер Тупс, значит, нам будет достаточно собрать команду и проиграть? — уточнил он.

— Именно так, аркканцлер, — ответил Думминг. — Отдать победу противнику.

— Но если мы не выиграем, все увидят, как мы проиграем? Я прав?

— Пожалуй, что так.

— В таком случае, полагаю, мы обязаны выиграть.

— Честное слово, Наверн, ты заходишь слишком далеко, — сказал Главный философ.

— Прошу прощения? — Чудакулли поднял бровь. — Позвольте вам напомнить, что аркканцлер Незримого Университета, согласно университетскому статуту, является первым среди равных.

— Именно.

— Прекрасно. Так вот, я и есть он, и ключевое слово здесь «первый». Я вижу, вы что-то такое записываете в книжечку, мистер Тупс?

— Да, аркканцлер. Я пытаюсь понять, удастся ли нам прожить без наследства Сохрана Многга.

— Молодчина, — произнес Главный философ, гневно глядя на Чудакулли. — Я так и знал, что паниковать рано.

— Я с радостью могу сообщить, что мы сможем вести вполне пристойное существование, пойдя лишь на минимальное сокращение расходов, — продолжал Думминг.

— Так, — подтвердил Главный философ, торжествующе глядя на первого среди равных. — Вот видишь, что бывает, если не поддаваться панике.

— Да, да, — спокойно отозвался Чудакулли. Не сводя глаз с Главного философа, он спросил: — Мистер Тупс, будьте так любезны и просветите нас — что такое «минимальное сокращение расходов» на самом деле?

— Наследство Многга находится в доверительной собственности, — объяснил Думминг, продолжая что-то записывать. — Мы получаем значительный доход от вложений, рассудительно сделанных душеприказчиками, но трогать основной капитал не можем. Тем не менее, финансовые поступления достаточно велики, чтобы… прошу прощения за некоторую неточность… чтобы покрыть примерно восемьдесят семь процентов университетских расходов на еду.

Он терпеливо ждал, когда утихнет гневный рев. Думминг не переставал удивляться тому, что люди берутся оспаривать цифры на основании одного-единственного аргумента — «этого не может быть!».

— Казначей вряд ли с тобой согласится, — кисло заметил Главный философ.

— Согласен, — сказал Думминг, — но, боюсь, исключительно потому, что он считает десятичную точку ненужной мелочью.

Волшебники переглянулись.

— Кто занимается университетскими финансами? — поинтересовался Чудакулли.

— С прошлого месяца — я, — ответил Думминг. — Но охотно передам свои полномочия первому, кто вызовется добровольцем.

Это сработало. К сожалению, как всегда.

— Таким образом, — продолжал он в тишине, — я составил, сверяясь с таблицами калорий, режим питания, предполагающий три вполне достаточных приема пищи в день для каждого…

Главный философ нахмурился.

— Три? Три?! Кому хватит трех?

— Тому, кто не в состоянии позволить себе девять, — спокойно отозвался Думминг. — Мы сэкономим, если будем придерживаться здоровой диеты из зерновых культур и свежих овощей. Тогда удастся сохранить в меню сырное ассорти, в котором будет, скажем, три сорта сыра…

— Три сорта — это не выбор, а наказание! — заявил профессор самых современных рун.

— Другой вариант — сыграть в футбол, господа, — сказал Чудакулли, бодро хлопнув в ладоши. — Один разок. И все. Что вас пугает?

— Например, вероятность получить сапогом по зубам, — ответил председатель кафедры бесконечных штудий. — Во время матча людей втаптывают в мостовую!

— Если ничего не сможем придумать, найдем добровольцев из числа студентов, — предложил Чудакулли.

— …которое сразу сократится, заверяю вас.

Аркканцлер откинулся на спинку кресла.

— Господа, кто такой волшебник? Тот, кто умеет обращаться с магией? Да, конечно, но все присутствующие здесь знают, что человеку с подходящими способностями вовсе не трудно этому научиться. Волшебством овладевают… вовсе не по волшебству. Боги, даже ведьмы с этим справляются. Но чтобы стать волшебником, нужен определенный склад ума, способного постичь, как вращается вселенная, как мировые завихрения влияют на судьбы человечества, и так далее, и тому подобное. Короче говоря, волшебник — это тот, кто способен понять, что степень бакалавра с отличием стоит десятка-другого потерянных зубов.

— Вы всерьез предлагаете раздавать звания за обыкновенную физическую силу? — уточнил заведующий кафедрой бесконечных штудий.

— Конечно, нет! Я всерьез предлагаю раздавать звания за выдающуюся физическую силу! Позвольте напомнить вам, что в течение пяти лет я сам выступал в гребной команде университета и получил Коричневый кубок.

— И какой тебе от него прок?

— Такой, что на моей двери написано «Аркканцлер». Помните почему? В то время университетский совет пришел к весьма разумному выводу, что, возможно, настала пора избрать аркканцлером человека, который не глуп, не безумен и не мертв. И мне все-таки приятно думать, что лидерские навыки, тактическое мышление и изобретательное жульничество, которым я научился на реке, сослужили мне здесь изрядную службу, хоть и трудно назвать их определяющими признаками. Таким образом, за грехи мои — я их не помню, но, несомненно, они были тяжкими — я оказался в верхних строках списка, который состоял… из одного кандидата. Можно ли сказать, что это был выбор из трех сыров, мистер Тупс?

— Да, аркканцлер.

— Это так, на всякий случай. — Чудакулли подался вперед. — Господа, завтра утром, точнее, сегодня утром я намереваюсь решительно заявить Витинари, что Незримый Университет намерен сыграть в футбол. Эта обязанность падает на меня, ибо я первый среди равных. Если кто-либо из вас желает попытать счастья в Продолговатом кабинете, достаточно только сказать.

— Витинари что-нибудь заподозрит, — сказал заведующий кафедрой бесконечных штудий.

— Он вечно что-нибудь подозревает. Поэтому он до сих пор патриций. — Чудакулли встал. — Объявляю, что наша встре… наш чрезмерно затянувшийся перекус… окончен. Тупс, ты пойдешь со мной.

Думминг заспешил следом, прижимая книги к груди и радуясь возможности убраться из Необщей комнаты, пока гнев собратьев не обратился на него. Тот, кто приносит дурные вести, обычно не пользуется всеобщей любовью, особенно если дурную весть подают без гарнира.

— Аркканцлер, я… — начал он, но Чудакулли поднес палец к губам.

Несколько мгновений стояла абсолютная тишина, а потом послышалась возня, как будто в комнате началась молчаливая драка.

— Молодцы, — сказал Чудакулли, шагая по коридору. — Я гадал, сколько у них уйдет времени на то, чтобы осознать, что они, возможно, сегодня в последний раз видят нагруженную доверху тележку с едой. Я испытываю сильнейшее искушение спрятаться и посмотреть, как они, с тяжело нагруженными мантиями, разбредутся прятать запасы.

Думминг уставился на него.

— Кажется, вы радуетесь, аркканцлер?

— Ох, боги, нет, конечно, — сверкнув глазами, ответил тот. — Как ты мог такое подумать? И потом, через несколько часов мне предстоит сказать Хэвлоку Витинари, что мы собираемся нанести ему личное оскорбление. Когда необразованные мужланы отрывают друг другу ноги — это одно дело. Но вряд ли он обрадуется, узнав, что мы намерены присоединиться.

— Да, сэр. Э… есть ещё одна проблемка, сэр, небольшой вопрос, если можно… кто такой Натт?

Думмингу показалось, что пауза была длиннее необходимого. Наконец Чудакулли произнес:

— Если не ошибаюсь…

— Он работает в свечном подвале, сэр.

— Откуда ты знаешь, Тупс?

— Я выплачиваю жалованье, сэр. Свечной служитель говорит, этот Натт как с неба свалился в один прекрасный день и напрямую заявил, что хочет работать за самую низкую плату.

— И?

— Больше мне ничего не известно, сэр. Я не знал бы и этого, если бы не расспросил Смимза. Смимз говорит, Натт смирный парень, но немного странный.

— Значит, здесь он придется ко двору, не так ли, Тупс? Более того, уже пришелся, насколько я понимаю.

— Да, сэр, с ним никаких проблем нет, но он, если не ошибаюсь, гоблин, а вы же знаете, что есть своего рода странная традиция — когда в Анк-Морпорке появляется первый представитель новой расы, он обычно начинает в Страже…

Чудакулли громко откашлялся.

— Основная проблема со Стражей, Тупс, заключается в том, что они задают слишком много вопросов. И давай не будем их к этому побуждать. — Он посмотрел на Думминга и, казалось, пришел к какому-то решению. — Тебя ждёт блистательное будущее в Незримом Университете, Тупс.

— Да, сэр, — мрачно отозвался Думминг.

— В таком случае советую тебе выкинуть мистера Натта из головы.

— Прошу прощения, аркканцлер, но так же нельзя!

Чудакулли попятился, словно на него вдруг набросилась овца, до сих пор пребывавшая в состоянии глубокой комы. А Думминг продолжал — потому что если ты бросаешься с вершины утеса, остается надеяться лишь на то, что закон притяжения внезапно отменят.

— В Незримом Университете у меня двенадцать должностей, — сказал он. — Я занимаюсь бумажной работой и веду счета. Я делаю все, что требует хоть каких-нибудь усилий и ответственности! И я продолжаю это делать, даже несмотря на то, что в Коксфорде мне предложили должность казначея! И таксу! И я имею в виду не кривоногую собаку, а деньги за работу! Ну? Теперь-то. Вы. Готовы. Мне. Довериться? Что такого особенного в Натте?

— Этот подлец пытался тебя переманить? — уточнил Чудакулли. — Больней, чем быть укушенным змеей, иметь неблагодарного декана! Он что, ни перед чем не унизится? И сколько же…

— Я не спрашивал, — негромко ответил Думминг.

Вновь наступило молчание. Потом Чудакулли похлопал его по плечу.

— Проблема с мистером Наттом заключается в том, что его хотят убить.

— Кто?

Аркканцлер взглянул в глаза Думминга. Он пошевелил губами, прищурился, как человек, занятый сложными вычислениями, и наконец пожал плечами:

— Боюсь, что все.

— Пожалуйста, возьмите кусочек этого чудесного яблочного пирога, — предложил Натт.

— Но угостили-то тебя, — ухмыляясь, заметил Трев. — Мне ж, это, каюк придет, если я слопаю твой пирог.

— Но вы мой друг, мистер Трев, — настаивал Натт. — А поскольку это мой пирог, я сам вправе решать, как с ним поступить.

— Не, — Трев отмахнулся. — Зато у меня есть, знаешь ли, одно поручение, которое ты можешь выполнить. Потому что я, типа, добрый и понимающий босс, который не мешает тебе работать, сколько влезет.

— Слушаю, мистер Трев.

— Где-то, типа, в полдень придет Гленда. По правде говоря, она отсюда вообще почти не вылазит. Так вот, сходи к ней и спроси, как звать ту девчонку, которая была вечером на кухне.

— Ту, которая на вас накричала, мистер Трев?

— Ага.

— Я, конечно, охотно схожу, — сказал Натт, — но почему бы вам самому не спросить у мисс Гленды? Она вас гораздо лучше знает.

Трев снова ухмыльнулся.

— Ага. Знает. И поэтому ни фига не скажет. Я так думаю — а я, в общем, не дурак, — она не прочь узнать тебя поближе. В жизни не видал женщины, которая так жалела бы всяких бедолаг.

— О, во мне мало интересного, — заметил Натт.

Трев окинул его долгим оценивающим взглядом. Натт не отрываясь возился со свечой. Трев никогда ещё не видел, чтобы кто-нибудь настолько уходил в работу с головой. Те, кого судьба заносила в свечной подвал, всегда отличались некоторыми странностями, это было почти непременное условие, но маленькая темно-серая фигурка Натта казалась странной… наоборот.

— Знаешь, тебе надо чаще бывать на свежем воздухе, Гнутт, — сказал Трев.

— Сомневаюсь, что мне понравится, — сказал Натт. — И, пожалуйста, будьте так любезны, называйте меня Натт. Заранее благодарю.

— Ты, это, когда-нибудь видел футбол?

— Нет, мистер Трев.

— Тогда завтра я тебя возьму на матч. Я сам, конечно, не играю, зато ни одного матча не пропущу, ну, типа, будь моя воля, — сказал Трев. — Кстати, почти никаких острых предметов. Сезон скоро начнется, все, типа, готовятся.

— Это очень любезно с вашей стороны, но…

— Завтра в час, лады?

— Но на меня будут смотреть! — возразил Натт, в чьей голове звучал голос её светлости, неизменно спокойный и ровный: «Не выделяйся. Сливайся с толпой».

— Не будут. Чесслово, — заявил Трев. — Я все улажу. Ну, типа, давай, лопай пирог, а я пошел.

Он вытащил из кармана куртки пустую жестянку, поддел её ногой, подбросил в воздух, так что она завертелась и засверкала, как маленькое небесное тело, а потом пнул, и жестянка, слегка позвякивая, полетела в дальний угол, всего в паре футов над свечными чанами. Вопреки законам физики, она на глазах у восхищенного Натта зависла в воздухе в нескольких метрах от дальней стены, перевернулась и понеслась обратно, причём, казалось, ещё быстрее, чем раньше.

Трев легко поймал её и сунул обратно в карман.

— Как вы это проделываете, мистер Трев? — удивленно спросил Натт.

— Не знаю, типа, не задумывался никогда, — отвечал тот. — Всегда удивлялся, почему у других не получается. Главное ж, просто закрутить её как следует. Это нетрудно. До завтра, лады? И не забудь узнать, как её зовут.

Ехать омнибусом обычно ненамного быстрее, чем добираться пешком, но в случае с омнибусом пешком идешь не ты, и вдобавок там есть сиденья, крыша и охранник с топором. В общем и целом, в сырые и серые предутренние часы это вполне стоило двух пенсов. Гленда и Джульетта сидели рядом и мягко покачивались, погруженные в свои мысли. По крайней мере, Гленда. Джульетте хватило бы даже половинки мысли, чтобы погрузиться и уже не всплыть.

Но Гленда научилась распознавать, когда Джульетта собирается заговорить. Наверное, точно таким же образом моряк предчувствует, что ветер вот-вот переменится. Гленда считывала кое-какие маленькие сигналы, как будто мысли нужно было предварительно разогреть хорошенький маленький мозг Джульетты, прежде чем включить зажигание.

— А кто был тот парень, который пришел за едой? — беззаботно спросила Джульетта — ну или, возможно, она думала, что спрашивает беззаботно. Или думала бы, что спрашивает беззаботно, если бы знала такое слово.

— Это Тревор На вроде, — ответила Гленда. — И держись от него подальше.

— Почему?

— Он — Колиглаз! Считает, что он — Лицо футбола. А его папаша был Большой Дэйв На вроде! Твой отец с ума сойдет, если узнает, что ты с ним разговаривала.

— У него такая милая улыбка, — заметила Джульетта томно, и в голове у Гленды сработал сигнал тревоги.

— Он просто придурок, — твердо сказала она. — Ничем не побрезгует. И руки распускает.

— А ты, типа, откуда знаешь? — спросила Джульетта.

В этом заключалась ещё одна проблема. В пространстве между безупречными ушками Джульетты как будто часами не происходило ничего, а потом тебе в лицо летел вот такой вопрос.

— Знаешь, ты бы поучилась как следует говорить, — сказала Гленда, чтобы сменить тему. — С твоей внешностью ничего не стоит подцепить парня, который думает не только о пиве и футболе. Просто выражайся немного поизящнее, понимаешь? Вовсе не обязательно…

— Гоните за проезд, дамы!

Обе подняли головы и посмотрели на кондуктора, который держал топор… ну, почти не угрожающим образом. Поднимать головы высоко не потребовалось, потому что владелец топора был невелик ростом.

Гленда осторожно отстранила лезвие.

— Не надо им размахивать, Роджер, — она вздохнула. — Меня ты не впечатлишь.

— Прошу прощения, мисс Гленда, — сказал гном и покраснел от смущения — по крайней мере, в той части лица, что не заросла бородой. — Смена выдалась нелегкая. Четыре пенса, дамы. Прошу прощения насчет топора, но некоторые умники спрыгивают, не заплатив.

— Пускай убирается, откуда пришел, — буркнула Джульетта, когда кондуктор зашагал дальше. Гленда предпочла промолчать. Насколько она могла судить — по крайней мере, до сегодняшнего дня, — у её подруги никогда не было собственного мнения. Джульетта повторяла то, что говорили другие. Но все-таки Гленда не устояла.

— Значит, ему придется убраться на улицу Паточной Шахты. Он же родился здесь.

— Ага, значит, он болеет за «Шахтеров»? Ну, ладно, могло быть и хуже.

— Думаю, гномов не интересует футбол, — заметила Гленда.

— А я думаю, что настоящий моркпоркец должен болеть за свою команду! — изрекла Джульетта очередную потасканную народную мудрость. Гленда пропустила её мимо ушей. Спорить с Джульеттой было все равно что бороться с туманом. И потом, усталые лошади наконец дотащились до Сестричек Долли. Девушки поскорее вышли.

Дверь дома Джульетты покрывали многочисленные древние слои краски — или, скорее, многочисленные слои, которые с годами превратились в небольшие бугры. И всякий раз краска была самая дешевая. В конце концов, денег хватало либо на краску, либо на пиво, но краску пить нельзя, если только ты не мистер Джонсон из четырнадцатого номера, который, судя по всему, не пил ничего другого.

— Я не скажу твоему папе, что ты опоздала, — сказала Гленда, придерживая перед подругой дверь. — Но завтра жду тебя пораньше, слышишь?

— Да, Гленда, — кротко отозвалась Джульетта.

— И забудь про Тревора На вроде.

— Да, Гленда, — ответ вновь прозвучал кротко, но в глазах Джульетты Гленда заметила искорку. Однажды она и сама видела её в зеркале.

Но прямо сейчас она готовила завтрак для вдовы Крауди, которая жила в доме напротив и почти не вставала с постели. Пока занималось утро, Гленда устраивала старушку поудобнее, кое-что делала по дому, а потом наконец ложилась спать.

Последней мыслью, прежде чем Гленда уснула, было: «Кажется, гоблины воруют цыплят. Забавно, но он, кажется, совсем не такой…»

В половине девятого сосед разбудил её, бросив в окно камешком. Он хотел, чтобы Гленда пришла и взглянула на его папашу, которому «поплохело». Начался день. Она никогда не нуждалась в будильнике.

И почему другим нужно так много сна? Натта это постоянно озадачивало. Спать ведь скучно.

Там, в Убервальде, всегда было с кем поговорить. Её светлость предпочитала темное время суток и не покидала замок при свете дня, поэтому вечерами приезжало множество гостей. Разумеется, Натту не позволялось попадаться им на глаза, но он хорошо знал все коридоры, переходы и тайные дырки для подглядывания. Он видел изящных господ, сплошь в черном, и гномов в железной броне, которая блестела как золото (потом, в подвале, где пахло солью и грозой, Игорь объяснил ему, в чем секрет). Были и тролли, совсем непохожие на тех, от которых он привык спасаться бегством в лесу, — те были совсем неотесанные. Особенно Натт запомнил тролля, который сиял, словно драгоценный камень (Игорь сказал, у него тело из настоящего алмаза). Одного этого уже было бы достаточно, чтобы запечатлеть его в памяти, но вдобавок однажды алмазный тролль, сидя за большим столом вместе с другими троллями и гномами, поднял свои алмазные глаза и увидел Натта, который наблюдал за происходящим сквозь маленькую потайную дырочку в дальнем конце комнаты. Натт не сомневался, что его заметили. Он так поспешно шарахнулся от дырки, что стукнулся головой о противоположную стену.

Со временем он побывал во всех погребах и мастерских в пределах замка. «Ходи куда хочешь, говори с кем хочешь. Задавай любые вопросы — тебе ответят. Если захочешь учиться, тебя научат. Пользуйся библиотекой. Бери любые книги».

Это было приятно. Куда бы он ни заходил, люди отрывались от своих занятий, чтобы поучить его строгать, тесать, вырезать, ходить за скотом, ковать, искать руду и делать подковы — но только не прибивать их, потому что кони бесились, когда Натт заходил в стойло. Один из них даже как-то вышиб копытом часть задней стены.

В тот же вечер Натт отправился в библиотеку, где мисс Здравинг нашла для него книгу о запахах. Натт прочитал её так быстро, что на страницах наверняка должны были остаться прожженные дорожки от его взгляда. В библиотеке уж точно кое-что осталось после его визита — на большой конторке горой выросли двадцать томов «Сочинений об ароматах», за ними последовала «Похвала верховой езде», после чего Натт прошелся по отделу исторических книг и добрался до фольклора, причём мисс Здравинг катила следом за ним библиотечную стремянку.

Она наблюдала за Наттом одновременно с удовлетворением и благоговейным трепетом. Он едва умел читать, когда попал в замок. Но этот маленький гоблин твердо вознамерился учиться. Он напоминал боксера, который готовится к поединку. Натт действительно с чем-то сражался, хотя мисс Здравинг не знала наверняка, с чем именно, а её светлость, разумеется, не объясняла. Натт мог просидеть под лампой до утра, с книгой, словарем и справочником, выясняя все значения каждого слова и нанося безжалостные удары собственному невежеству.

Когда мисс Здравинг пришла в библиотеку на следующее утро, на конторке лежали словарь гномьего языка и «Язык троллей» Посталума.

Так учиться нельзя, твердила она себе. Знания не усвоятся. Недостаточно просто набить ими голову. Информацию нужно переваривать. Мало знать, надо понимать.

Она пожаловалась кузнецу Фасселу, а тот сказал:

— Знаете, мисс, этот парнишка однажды ко мне пришел и сказал, что раньше видел, как работает кузнец, ну и, мол, нельзя ли ему самому попробовать? Раз её светлость приказала, не поспоришь — дал я ему железный штырь, показал, как держать молоток и клещи, он и давай работать… ну, прям как настоящий кузнец! Сделал неплохой такой нож, ей-ей, неплохой. Этот малый много думает. У него прямо на мордахе написано, что он смекает да соображает. Вы гоблинов раньше видели?

— Странно, что вы спросили, — сказала мисс Здравинг. — Если верить каталогу, в библиотеке хранится один из немногочисленных экземпляров книги «Пять часов и шестнадцать минут среди гоблинов Дальнего Убервальда», но я никак не могу её найти. Это библиографическая редкость!

— Пять часов и шестнадцать минут — это не так уж много, — ухмыльнулся кузнец.

— Вы думаете? В своей лекции, которую автор, мистер Бандербелл, прочел в анк-морпоркском обществе нарушителей^[378], он признал, что пять часов были лишними, — ответила мисс Здравинг. — По его наблюдениям, гоблины бывают разного размера — от неприятно больших до отвратительно маленьких, в интеллектуальном развитии уступают плесени и проводят большую часть времени, ковыряя в носу, да и то промахиваются. Просто даром занимают место, по его словам. Книга вызвала много шума. Антропологи таких вещей обычно не пишут.

— И юный Натт, стало быть, из этих самых?

— Да, я тоже удивлена. Вы видели его вчера? Лошади отчего-то его боятся, поэтому он пошел в библиотеку и нашел старую книгу, посвященную Лошадиному Слову. Это было нечто вроде тайного общества, члены которого умели готовить специальные зелья, подчинявшие им лошадей. Потом Натт просидел полдня в подвале Игоря, готовя там бог весть что, а утром уже скакал верхом по двору! Лошадь, допустим, была не в восторге, но все-таки он добился своего!

— Просто диву даешься, как у парня черепушка не треснет, — сказал Фассел.

— Ха! — с горечью воскликнула мисс Здравинг. — Это ещё что. Теперь он открыл для себя Трахбергскую школу.

— Это что такое?

— Не что, а кто. Философы. Конечно, называя их философами, я…

— А, те, озабоченные, — весело сказал Фассел.

— Я бы выразилась иначе, — заметила мисс Здравинг, и это была истинная правда. Хорошо воспитанный библиотекарь не станет употреблять такие слова в присутствии кузнеца, особенно ухмыляющегося. — Давай лучше скажем «неделикатные».

Молоток и наковальня мало в ком пробуждают деликатность, поэтому кузнец, нимало не смутившись, продолжал:

— Они пишут, что бывает, если дамочки едят слишком мало мяса, и что сигары похожи на…

— Это фальсификация!

— Ага. Фалло… как её. Так у них и написано, — кузнец явно наслаждался ситуацией. — И хозяйка позволила Натту это читать?

— Более того, практически настояла. Не понимаю, о чем она думала.

Впрочем, о чем думал Натт, мисс Здравинг не понимала тоже.

Трев объяснил Натту, что количество свечей, которые он делает, должно быть ограничено. Иначе чудаки в остроконечных шляпах решат, что им незачем держать столько работников. Натт понял. Что тогда будут делать Безлицый, Бетон и Плакса Макко, которым больше некуда идти? Какая досада, что им не выпало жить в каком-нибудь мире попроще; в этом их чересчур легко было сбить с ног.

Порой Натт бродил по другим подвалам, но ночью нигде ничего особенного не происходило, и те, кто там работал, странно на него смотрели. Сюда не распространялась власть её светлости. Но волшебники — не самая чистоплотная публика, никто здесь особенно не прибирался (или, по крайней мере, не пережил уборку, чтобы поведать о ней потомкам), поэтому к услугам Натта оказалось огромное количество старых кладовых и набитых всяким хламом мастерских. Сколько там было интересных вещей для существа с острым ночным зрением! Он уже обнаружил светящихся муравьев, которые куда-то тащили вилку, а ещё, к большому удивлению Натта, в дальних лабиринтах нашел себе приют очень редкий пожиратель домашних мелочей — Непарный Носкоед. В трубах тоже жили какие-то существа, которые периодически издавали клохтанье. Кто знал, какие чудовища здесь обосновались?..

Натт очень старательно отмыл тарелки из-под пирогов. Гленда была к нему добра. Натт решил показать ей, что он тоже добрый. Очень важно быть добрым. И потом, он знал, где раздобыть кислоты.

Личный секретарь патриция Витинари вошел в Продолговатый кабинет практически беззвучно. Его светлость поднял глаза.

— А, Стукпостук. Пожалуй, мне снова придется написать в «Таймс». Я абсолютно уверен, что один по горизонтали, шесть по вертикали и девять по горизонтали появлялись в той же самой комбинации три месяца назад. В пятницу, если не ошибаюсь, — он презрительно бросил на стол газету, раскрытую на странице с кроссвордом. — Вот вам свободная пресса.

— Превосходно, милорд. Кстати, аркканцлер только что вошел во дворец.

Витинари улыбнулся.

— Должно быть, он наконец посмотрел на календарь. Слава богам, у них есть Думминг Тупс. Пусть подождет, как положено, а потом впусти его.

Через пять минут Наверна Чудакулли провели в кабинет.

— Аркканцлер! Какому неотложному делу я обязан твоим визитом? Наша обычная встреча должна состояться не ранее чем послезавтра, если не ошибаюсь.

— Э… да, — ответил Чудакулли. Как только он сел, перед ним поставили огромный бокал хереса^[379]. — Дело в том, Хэвлок, что…

— Какое счастливое стечение обстоятельств, что ты заглянул именно сейчас! — продолжал Витинари, пропуская его слова мимо ушей. — Возникла проблема, по поводу которой мне нужен твой совет.

— Правда?

— О да. Дело касается этой злополучной игры под названием футбол…

— Да?

Бокал в руке у Чудакулли даже не дрогнул. Он уже давно был аркканцлером, причём занял эту должность в те времена, когда волшебнику ничего не оставалось, кроме как не сморгнуть — или умереть.

— Нужно идти в ногу со временем, — заметил патриций, качая головой.

— Незримый Университет к этому не склонен, — возразил Чудакулли. — Перемены поощряют худшее.

— Люди не понимают, что у тирании есть границы, — продолжал Витинари, словно обращаясь к самому себе. — Они думают, я могу делать что хочу только потому, что я могу делать что хочу. Но стоит минуту подумать, и, разумеется, становится ясно, что это не так.

— А, с магией то же самое, — ответил аркканцлер. — Если начнешь колдовать направо и налево, как будто завтра конец света, все шансы за то, что именно он и случится.

— Короче говоря, — сказал Витинари, по-прежнему разговаривая с пустотой, — я намерен официально разрешить футбол, в надежде на то, что его эксцессы удастся должным образом контролировать.

— Ну, с Гильдией воров это сработало, — заметил Чудакулли, удивляясь собственному спокойствию. — Если в городе должна быть преступность, пусть она будет организованной. Если не ошибаюсь, ты выразился именно так.

— Совершенно верно. Я согласен с той точкой зрения, что все физические упражнения, не имеющие целью укрепление здоровья, защиту государства или улучшение пищеварения, являются пережитками варварства.

— А как же сельское хозяйство?

— Это защита государства. От голода. Но в дурацкой беготне я никакого смысла не вижу. Кстати говоря, вы поймали Большенога?

«Каким образом, черт возьми, он это проделывает? — задумался Чудакулли. — Как?» Вслух он произнес:

— Поймали, но, надеюсь, ты не имеешь в виду, что мы занимаемся дурацкой беготней?

— О нет. Все три признака к вам подходят. Традиция ничуть не менее важна, чем правильное пищеварение, а иногда даже полезнее. И, более того, «забава бедняков» и сама по себе имеет примечательные традиции, которые, возможно, стоит исследовать. Позволь мне высказаться напрямую, Наверн. Я не могу противопоставить общественному давлению обыкновенную личную неприязнь. Ну… строго говоря, могу, но для этого придется применить нелепые, воистину тиранические меры. Положить игре конец? Пожалуй… нет. При нынешнем положении вещей мы имеем две команды грубиянов, которые толкаются, обмениваются пинками и кусаются, насколько я понимаю, в слабой надежде отправить некий странный объект к далекой цели. Я не возражаю, пока они убивают только друг друга — это не так уж скверно, если подумать, — но футбол стал настолько популярен, что страдает городское имущество, и я не намерен терпеть очевидное зло. Об этом пишут в «Таймс». То, что мудрец не в силах изменить, он должен направить.

— И как же ты намерен это сделать?

— Поручить тебе. У Незримого Университета всегда были славные спортивные традиции.

— Ключевое слово здесь «были», — Чудакулли вздохнул. — В моё время все мы откровенно гордились физической силой. Но если я теперь предложу устроить бег наперегонки с ложкой и яйцом, мои коллеги, скорее всего, сразу слопают яйца.

— Увы, я и не знал, что твое время прошло, — с улыбкой заметил Витинари.

В комнате, где и так никогда не бывало шумно, воцарилась особая тишина.

— Послушай… — начал Чудакулли.

— Сегодня вечером у меня встреча с издателем «Таймс», — сказал Витинари, с легкостью прирожденного митингового манипулятора чуть заметным нажимом перекрывая голос аркканцлера, — который, как всем нам известно, заботится о благе общества. Я не сомневаюсь, он придет в восторг, когда узнает, что я попросил университет укротить демона по имени Футбол и что вы, по здравом размышлении, приняли моё предложение.

«Мне необязательно соглашаться, — вот что представляло собой здравое размышление Чудакулли. — С другой стороны, поскольку я сам этого хотел, а теперь даже просить не нужно, отказываться было бы неразумно. Черт побери, как типично для Витинари!»

— То есть ты не станешь возражать, если мы соберем свою команду? — наконец уточнил он.

— Более того, я настоятельно рекомендую вам это сделать! Но никакой магии, Наверн. Надеюсь, здесь я предельно ясен. Магия не входит в число славных спортивных традиций. Если только, разумеется, волшебники не играют против волшебников.

— Я играю честно, Хэвлок.

— Прекрасно! Кстати, как там дела в Коксфорде у вашего декана?

«Если бы спросил кто-нибудь другой, — подумал Чудакулли, — это была бы простая вежливость. Но я разговариваю с Витинари, поэтому…»

— Мне некогда было выяснять, — высокомерно ответил он, — но я не сомневаюсь, что все будет в порядке, как только он твердо встанет на ноги.

«Если сумеет увидеть их без помощи зеркала».

— Тебе наверняка приятно наблюдать, как твой старый друг и коллега делает карьеру, — невинно сказал Витинари. — И Псевдополис, конечно, тоже радуется. Честно говоря, я восхищаюсь непреклонными псевдополисскими бюргерами, затеявшими столь смелый эксперимент по части… по части демократии. Всегда приятно видеть, что люди не оставляют попыток. Иногда ещё и забавно.

— Кое-что можно сказать и в их оправдание, — проворчал Чудакулли.

— Да, и я не сомневаюсь, что именно это вы говорите в университете, — с тонкой улыбкой заметил патриций. — Так или иначе, насчет футбола мы пришли к соглашению, вот и прекрасно. Я поставлю мистера де Словва в известность о том, что вы задумали. Когда статья выйдет, местные любители футбола весьма заинтересуются, если только кто-нибудь растолкует им трехсложные слова. Пей же херес. Говорят, это очень вкусно.

Витинари встал, намекая, что деловая часть разговора, по крайней мере теоретически, окончена. Он подошел к полированной каменной дощечке, стоявшей на квадратном деревянном столике.

— И кое-что ещё, Наверн… Как поживает ваш юный гость?

— Мой го… а, ты имеешь в виду… э-э…

— Именно, — Витинари улыбнулся, глядя на дощечку, как будто хотел поделиться с ней радостью, — как ты выразился, «э-э».

— Спасибо, я заметил сарказм. Как волшебник должен сказать, что слова имеют силу.

— Как политик должен сказать, что я в курсе. Как там он поживает? Кое-какие заинтересованные лица желают это знать.

Чудакулли взглянул на маленькие резные фигурки на доске, как будто они тоже слушали. Некоторым образом так оно и было. Он хорошо знал, что половиной этих самых фигурок управляли руки, обладательница которых находилась сейчас в большом замке в Убервальде и была легендой сама по себе.

— Смимз говорит, общительным его не назовешь. Но, по его мнению, парнишка ловкий.

— А. Хорошо, — отозвался Витинари, который, судя по всему, усмотрел нечто чрезвычайно интересное в расстановке фигурок на доске.

— Хорошо?

— Анк-Морпорку нужны ловкие. У нас даже есть улица Ловкачей, если не ошибаюсь.

— Да, но…

— О-о, это уже целый контекст, который имеет силу, — заметил патриций, полуобернувшись с выражением неприкрытого восторга. — Я, если не ошибаюсь, уже упомянул, что я политик? Ловкий, то есть умелый, смышленый, хитрый, коварный, сообразительный, проницательный, толковый, расторопный и, наконец, лукавый. Слово, которым можно и похвалить и обругать. Ловкий — это… неловкое слово.

— Тебе не кажется, что, возможно, ваш… эксперимент зашел слишком далеко? — поинтересовался Чудакулли.

— О вампирах так тоже говорили, не правда ли? Считается, что у них нет развитого языка, но мне известно, что Натт свободно владеет несколькими…

— Смимз утверждает, что он «говорит как по писаному», — признал Чудакулли.

— Наверн, по сравнению с Натчбуллом Смимзом даже тролли «говорят как по писаному».

— Мне известно, что этого… юношу воспитал какой-то священник, — сказал аркканцлер. — Но что из него получится, когда он вырастет?

— Профессор лингвистики, судя по всему.

— Хэвлок, ты ведь меня понял.

— Возможно. Хотя сомневаюсь, что ты сам себя понимаешь. Я так думаю, вряд ли он один способен превратиться в жадную орду.

Чудакулли вздохнул. Он вновь взглянул на доску, и Витинари проследил его взгляд.

— Посмотри сюда. Шеренги, отряды… — он провел рукой над маленькими каменными фигурками. — Вечная война, которая продолжается по воле игрока. Они сражаются, погибают и не могут повернуть вспять, потому что вперед их гонят бичи, и, кроме бичей, они ничего не знают. Убивай — или будешь убит. Темнота впереди, темнота позади. Темнота и свист бичей. Но что, если извлечь из игры одну фигурку… успеть прежде, чем успеет бич… перенести это существо туда, где бичей нет вообще… Что из него может получиться? Одна-единственная особь. Одно живое существо. Неужели ты лишишь его такого шанса?

— На прошлой неделе ты приговорил к виселице троих, — вдруг ни с того ни с сего сказал Чудакулли.

— У них тоже был шанс. Но они использовали его, чтобы убивать, и даже хуже. Это всего лишь шанс, а не благословение. Он провел семь лет прикованным к наковальне. Он имеет право получить свой шанс, тебе так не кажется?

Вдруг Витинари опять просиял.

— Давай не будем смотреть на вещи так мрачно. Я буду с нетерпением ждать, когда Незримый Университет положит начало новой полезной и увлекательной игре в лучших спортивных традициях. О, традиция здесь на вашей стороне. А теперь, прошу, не позволяй мне более тебя задерживать.

Чудакулли допил херес. По крайней мере, это и впрямь было вкусно.

Незримый Университет располагался неподалеку от дворца; городские власти обычно предпочитают не упускать друг друга из виду.

Чудакулли шёл сквозь толпу, время от времени кивая знакомым — а в этой части города знакомыми были почти все.

«Тролли, — думал он. — Мы ладим с троллями, особенно теперь, когда они запомнили, что нужно смотреть, куда идешь. Они служат в Страже, и все такое. В общем, приличные ребята, не считая нескольких паршивых овец, которых, боги свидетели, и у людей хватает. Гномы? Они давным-давно живут в городе. Гномы, конечно, хитрят и жмутся, как сукины дети… — Аркканцлер помедлил и поправил себя: — …здорово торгуются. Но в любом случае ты знаешь, чего от них ожидать, и потом, они такие маленькие — это очень удобно, потому что всегда знаешь, чем они там, внизу, заняты. Вампиры? Ну… Убервальдская Лига Воздержания, кажется, делает свое дело. На улицах — в склепах и так далее — поговаривали, что члены Лиги сами разбираются со своими собратьями. Всякого кровососа, который не желает исправляться и пытается кого-нибудь убить в городе, выслеживают существа, хорошо знакомые с образом его мыслей и местами возможного обитания».

И за всем эти стояла госпожа Марголотта. Именно она при помощи дипломатии и, вероятно, кое-каких прямых мер сдвинула дело с мертвой точки в Убервальде, и у неё была некая… связь с Витинари. Все это знали — но ничего сверх того. Некая, многоточие, связь. Ну, какая-то такая. И соединить точки не мог никто.

Леди Марголотта бывала в Анк-Морпорке с дипломатическими визитами, и даже многоопытным анк-морпоркским вдовицам не удавалось углядеть хотя бы намёк на какие-нибудь иные чувства между нею и патрицием Витинари, кроме деловитой доброжелательности и искреннего желания достичь международного сотрудничества.

А ещё он разыгрывал с ней длинные сложные партии при помощи кликов, и, не считая этого, больше не было ничего… до сих пор.

Она прислала ему Натта, чтобы уберечь. Кто, кроме них двоих, знал причину? Возможно, здесь тоже замешалась политика.

Чудакулли вздохнул. Чудовище в городе, хоть и одно-одинешенько. Очень неприятная мысль. Такие, как он, приходили тысячами, словно саранча, убивали всех подряд и пожирали убитых, в том числе своих. Темная Империя растила их в огромных подвалах. Серые демоны, у которых не было ада…

Одни лишь боги знали, что случилось с этими существами, когда Империя рухнула. Но существовали убедительные свидетельства того, что некоторое количество тварей выжило и поселилось где-то в дальних холмах. Чем они занимались? Например, один из них, прямо в эту минуту, делал свечи в университетском подвале.

Что из него вырастет?

— Изрядная заноза в заднице? — вслух предположил Чудакулли.

— Эй, ты кого, типа, назвал занозой в заднице, мистер? Ты эту улицу не купил, хочу и стою!

Волшебник посмотрел сверху вниз на молодого человека, который, судя по всему, воровал одежду только с лучших бельевых веревок, за исключением потрепанного черно-красного шарфа. Парень нервно подергивался, как будто постоянно переносил вес с ноги на ногу, готовясь в любую секунду сорваться с места и броситься наутек в непредсказуемом направлении. А ещё он подкидывал в воздух и ловил пустую жестянку. В памяти Чудакулли ожили воспоминания — такие яркие, что глаза заслезились.

Аркканцлер встряхнулся.

— Я Наверн Чудакулли, аркканцлер и магистр Незримого Университета, молодой человек, а ты, кажется, проветриваешь свои командные цвета? Куда собрался? Случайно не на футбол?

— Мож, и на футбол, ну и че? — поинтересовался парень и вдруг понял, что рука у него пуста, хотя, согласно всем законам притяжения, в ней должна была лежать жестянка. Но вместо того чтобы вернуться на место после последнего броска, она слегка поворачивалась в воздухе в двадцати футах над мостовой.

— С моей стороны, конечно, это ребячество, — сказал Чудакулли, — но я требую твоего внимания. Я хочу стать свидетелем…

— Свидетелем? Ниче не знаю, первый раз слы…

Чудакулли вздохнул.

— Я хочу посмотреть игру. Ясно? Если можно, сегодня же.

— Ты? Уверен? Да тебя ж там похоронят, дедуля. Есть шиллинг?

Высоко над головой что-то звякнуло.

— Когда банка упадет, ты найдешь в ней шесть пенсов. А теперь, будь добр, назови время и место.

— А откуда мне знать, что ты не соврал? — поинтересовался парень.

— Понятия не имею, — ответил Чудакулли. — Тонкие мозговые процессы даже для меня загадка. Но можешь просто поверить.

— Че?

Парень пожал плечами и решил рискнуть. В конце концов, на кону стоял завтрак.

— Петельная улица, возле Мойки, типа, полвторого, и я тебя никогда в жизни раньше не видел, усек?

— Вполне вероятно, — подтвердил Чудакулли и щелкнул пальцами.

Жестянка свалилась в подставленную руку. Парень вытряс серебряную монетку и ухмыльнулся.

— Удачи, папаша.

— А… на этих состязаниях чем-нибудь кормят? — поинтересовался Чудакулли, для которого ленч был священен.

— Там продают пироги. Ну, типа, гороховые пироги, пироги с угрями, с картошкой и с омарами тоже… пироги, но в основном, типа, просто пироги. Пироги и всё, шеф. Пироги из теста.

— Какие именно?

Собеседник, казалось, очень удивился.

— Просто пироги, папаша. Чего ты допытываешься, дери тебя за ногу?

Чудакулли кивнул.

— В знак завершения сделки получишь пенни, если разрешишь пнуть твою жестянку.

— Гони два, — немедленно потребовал парень.

— Ах ты, плут… ладно, договорились.

Чудакулли поддел жестянку мыском ботинка, нашел удобное положение, подбросил её в воздух и на спуске отправил в полет таким мощным ударом, что она со свистом пронеслась над толпой.

— Неплохо, дедуля, — с ухмылкой одобрил парень. Вдалеке кто-то завопил и потребовал немедленной кары.

Чудакулли сунул руку в карман и посмотрел на юнца.

— Два доллара, если удерешь сию секунду, приятель. Больше не получишь.

Тот рассмеялся, схватил деньги и убежал. Чудакулли степенно пошел своей дорогой, старея с каждой минутой.

Думминг Тупс вешал объявление на доску на стене Главного зала. Он часто это проделывал. Чудакулли полагал, что Думмингу от этого становилось легче.

Он похлопал магистра традиций по спине, так что тот уронил на каменный пол коридора все булавки.

— Это бюллетень анк-морпоркского Комитета безопасности, аркканцлер, — объяснил Думминг, собирая разлетевшиеся булавки.

— Мы тут занимаемся волшебством, Тупс. Какая безопасность? Быть волшебником само по себе небезопасно, так было и так будет.

— Да, аркканцлер.

— Но на твоем месте я бы все же подобрал булавки. Просто на всякий случай. Кстати, скажи… у нас ведь был магистр спорта?

— Да, сэр. Эванс Полосатый. Он исчез примерно сорок лет назад, если не ошибаюсь.

— То есть его убили? В те времена эту должность занимали только по смерти предшественника.

— Представить не могу, чтобы кто-нибудь ему позавидовал. Насколько мне известно, он… испарился, когда делал отжимания в Главном зале.

— Испарился? Что за смерть для волшебника? Любой волшебник умер бы со стыда, если бы просто взял и испарился. Мы всегда оставляем после себя хоть что-нибудь, хотя бы облачко дыма. Впрочем, ладно. Было бы место, а… кто-нибудь найдется. Кто-нибудь всегда находится. Как там твоя мыслительная машина?

Думминг засиял.

— Кстати говоря, аркканцлер, Гекс только что обнаружил новую частицу! Она движется быстрее света, притом в двух направлениях одновременно!

— И какой в ней интерес?

— О, огромный! Она разносит в пух и прах трансконгруэктную теорию Сполуитла!

— Прекрасно, — бодро отозвался Чудакулли. — Нам лишь бы что-нибудь разнести. Когда Гекс закончит, пусть найдет либо Эванса, либо достойного заместителя. Магистр спорта — частица элементарная, так что Гекс, полагаю, справится без особых затруднений. И объяви сбор Совета через десять минут. Мы будем играть в футбол!

Истина — существо женского пола, поскольку она скорее красива, чем приятна. Пока члены Совета с ворчанием вваливались в зал, Чудакулли думал: «Понятно, отчего говорят, что ложь успеет обежать вокруг Земли, прежде чем истина натянет башмаки. Точнее, туфли. Потому что сначала ей придется выбрать, какую пару надеть». С трудом верится, что у женщины, имеющей возможность выбирать, может быть лишь одна пара туфель. Поскольку Истина — богиня, у неё наверняка большой ассортимент обуви. Удобные сандалии для простых истин, сабо для универсальных, подкованные гвоздями сапоги для неприятных и, возможно, шлепанцы для самоочевидных. И прямо сейчаснужно было понять, какого рода истиной он собирался поделиться с коллегами. Чудакулли решил, что его вариант — это не «вся правда и только правда», а «ничего, кроме правды», в каковом случае истина обходится без излишней честности.

— Ну, ну, и что же он сказал?

— Патриций откликнулся на мои разумные аргументы.

— Да? И в чем засада?

— Ни в чем. Но он хочет, чтобы правила были более традиционными.

— Каким образом? Они и так… доисторические!

— А ещё он хочет, чтобы университет все это возглавил, притом как можно скорее. Господа, в городе примерно через три часа состоится матч. Я предлагаю пойти и посмотреть. И по такому случаю советую вам надеть… штаны.

Спустя некоторое время Чудакулли вытащил часы — старомодные, с бесенком внутри и, разумеется, неточные. Он поднял золотую крышечку и принялся терпеливо наблюдать за маленьким созданием, которое передвигало стрелки. После того как бурные протесты не прекратились спустя полторы минуты, он захлопнул крышечку, и негромкий щелчок произвел эффект, который было бы невозможно достигнуть никаким криком.

— Господа, — внушительно произнес аркканцлер. — Мы должны принять участие в народной игре, поскольку, смею заметить, вышли мы все из народа. Кто-нибудь из нас в последние двадцать-тридцать лет хотя бы видел, как играют в футбол? Полагаю, что нет. Нам нужно чаще бывать за стенами университета. Я не прошу вас сделать это ради меня или даже ради сотен людей, которые работают, чтобы гарантировать, что в пределах университета голод не поднимет свою уродливую голову. Да, есть много других уродливых голов, что правда, то правда, но кушать хочется всегда. Мы, собратья-волшебники, — последняя линия обороны против всех ужасов, которые могут обрушиться на Анк-Морпорк. И ни один из этих ужасов далеко не так ужасен, как мы сами. О да. Даже не знаю, что случится, если волшебники по-настоящему проголодаются. Поэтому давайте сыграем. Я прошу вашей помощи во имя сырного ассорти.

Чудакулли первым бы признал, что бывали в истории и куда более благородные призывы к оружию, но аркканцлер хорошо знал свою аудиторию. Ответом ему было ворчание — впрочем, волшебники склонны ворчать, даже если им скажут, что небо синее.

— Как насчет ленча? — подозрительно спросил профессор самых современных рун.

— Мы поедим пораньше, — сказал Чудакулли. — И мне сказали, что на матче продают просто… восхитительные пироги.

Истина, стоя перед своим огромным гардеробом, выбрала черные кожаные сапоги на шпильках, чтобы преподнести такую бесстыдную… правду.

Натт уже ждал — с гордым, хоть и встревоженным видом, — когда Гленда вошла в Ночную Кухню. Она заметила его, только когда повесила пальто на крючок и повернулась. Он стоял прямо перед ней, выставив две миски, как щиты.

Гленде буквально пришлось заслонить глаза, так ярко они сияли.

— Надеюсь, все в порядке? — нервно спросил Натт.

— Что ты с ними сделал?

— Покрыл серебром, мисс.

— Но как?

— О, в подвалах много всякой старой рухляди, ну и… я просто знаю, как это делается. Ни у кого ведь не будет из-за меня неприятностей? — добавил Натт, внезапно обеспокоившись.

Гленда задумалась. Пожалуй, нет, хотя с миссис Уитлоу никогда не угадаешь. Впрочем, она наверняка решит проблему, подержав миски где-нибудь в шкафу, пока они не потемнеют.

— Очень мило с твоей стороны. Обычно приходится за всеми бегать, чтобы забрать посуду. Ты настоящий джентльмен, — сказала Гленда, и некрасивое лицо осветилось, словно озаренное восходящим солнцем.

— Вы очень добры. — Натт просиял. — И очень красивы. У вас такая большая грудь, которая наводит на мысли о множестве плодов и обильном чадородии…

В воздухе как будто повисла огромная глыба льда. Натт понял, что сказал что-то не то, но понятия не имел, что именно.

Гленда оглянулась, чтобы посмотреть, не слышал ли это кто-нибудь ещё, но в огромном мрачном помещении было пусто. Она всегда приходила на кухню первой и уходила последней.

Она сказала:

— Стой здесь. И не сходи с места. Ни на шаг! — А потом, подумав, добавила: — И не вздумай воровать цыплят!

Гленда выскочила за дверь с такой скоростью, что буквально дым заклубился. Стук башмаков по каменным плитам отзывался эхом. Ничего себе словечки! Да кем он себя возомнил? Более того, кем он возомнил её? И… кем она возомнила его?

Подвалы и подземные переходы Незримого Университета сами по себе составляли целый город, и мясники и пекари оборачивались, когда Гленда пробегала мимо. Она не смела остановиться, ей было слишком стыдно.

Человек, изучивший все лестницы и коридоры — при условии, что они хотя бы пять минут оставались на месте, — мог добраться в любой уголок университета, не поднимаясь выше подвала. Возможно, университетских лабиринтов не знали и сами волшебники. Немногие из них, впрочем, удосуживались поинтересоваться скучными подробностями ведения домашнего хозяйства. Ха! Они думали, что обед появляется на столе по волшебству.

Небольшой каменный пролет вел к маленькой дверце. Мало кто ею пользовался. Другие девушки ни за что бы сюда не пошли. Но Гленда ходила — с того самого дня, когда, повинуясь звону колокольчика, принесла сюда банан в качестве полуночного перекуса или, точнее, не принесла, потому что убежала с воплем… после чего поняла, что придется предпринять ещё одну попытку. В конце концов, никто не виноват в том, каким его создали. Так говорила её мать. И тем более никто не виноват, если обрел странное обличье по волшебному стечению обстоятельств, а отнюдь не по собственной воле. Так сказала миссис Уитлоу, когда Гленда перестала визжать от ужаса. Поэтому она взяла банан и пошла обратно.

Теперь-то, разумеется, она удивлялась, что кому-то может казаться странным хранитель университетского знания, покрытый рыжевато-коричневой шерстью и висящий в воздухе в паре метров над столом. Гленда не сомневалась, что знает как минимум четырнадцать значений слова «уук».

Поскольку был день, в огромном помещении кипела суета, насколько это слово применимо к библиотеке. Гленда зашагала к ближайшему помощнику библиотекаря, который не успел вовремя отвести взгляд, и сказала:

— Мне нужен словарь странных слов на букву «Ч»!

Его высокомерный взгляд слегка смягчился, когда он понял, что перед ним стоит кухарка. Волшебники всегда питают слабость к кухаркам, потому что сердце у них расположено очень близко к желудку.

— Так. Думаю, нам поможет словарь Птицелова «Неприятные зловоупотребления», — добродушно ответил он и повел её к нужному столику, где Гленда провела несколько познавательных минут, прежде чем отправиться обратно, став капельку мудрее и намного сконфуженней.

Натт стоял там, где ему было велено. Он с ужасом воззрился на неё.

— Прошу прощения, я не знала, что значит это слово, — сказала Гленда и подумала: «Деторождение, материнство, произведение потомства. Что ж, теперь я понимаю, как он сюда попал, бывало и хуже, но я-то тут ни при чем. Надеюсь».

— Э… спасибо, ты очень любезен, — произнесла она, — но впредь выражайся уместнее.

— Ах да, прошу прощения, — ответил Натт. — Мистер Трев меня уже предупредил, чтобы я не «выпендривался». Я должен был сказать, что у вас огромные си…

— Довольно, слышишь! Тревор На вроде обучает тебя куртуазии?

— Не объясняйте, я знаю… в смысле… как вежливо себя вести? — уточнил Натт. — Да. А ещё он обещал сводить меня на футбол, — гордо добавил он.

Потребовались некоторые объяснения, и в результате Гленда помрачнела ещё больше. Трев, разумеется, был прав. Люди, которые не знают длинных слов, склонны обижаться на тех, кто знает. Поэтому её соседи мужеского пола, например мистер О’Столлоп и иже с ним, не доверяли буквально никому. Их жены, напротив, обладали куда более обширным, хотя и специфическим лексиконом, почерпнутым из дешевых любовных романов, которые на каждой улице контрабандой передавали из буфетной в прачечную. Именно оттуда Гленда узнала такие слова, как «куртуазия», «пылкий», «будуар» и «ридикюль». Она не была на все сто уверена, что означают последние два, а потому избегала их использовать, что, впрочем, при её образе жизни не представляло особых трудностей. Она питала глубочайшие подозрения касательно того, что такое «дамский будуар», но не собиралась ни у кого спрашивать, даже в библиотеке. Вдруг бы они посмеялись над ней?

— И он собирается сводить вас на футбол? Мистер Натт, да вы же будете светить в толпе, как бриллиант в ухе трубочиста!

Не выделяйся из толпы. Так много всего нужно запомнить…

— Мистер Трев сказал, что присмотрит за мной, — Натт повесил голову. — Э… я тут подумал… а как зовут ту красивую молодую особу, которая заходила сюда вчера вечером? — отчаянно спросил он.

Гленда читала его, как открытую книгу.

— Это ведь он велел спросить, да?

Лги. Тогда будешь в безопасности.

Но её светлости здесь не было! А эта любезная госпожа с яблочным пирогом стояла прямо перед ним! Он совсем запутался!

— Да, — кротко ответил Натт.

И тут Гленда совершила нечто неожиданное для себя самой.

— Её зовут Джульетта, и она живет по соседству со мной, так что пускай даже не думает нанести визит, ясно? Передай, что её зовут Джульетта О’Столлоп, и посмотри, как ему это понравится.

— Вы боитесь, что он будет, как говорится, гнуть свое?

— Джульеттин папаша сам загнет ему салазки, если узнает, что он болеет за «Колиглазов»!

Натт, судя по лицу, не понял, и тогда Гленда объяснила:

— Ты что, ничего не знаешь? «Пацаны с Колиглазной улицы». Футбольная команда. А «Долли» — это футбольный клуб Сестричек Долли! «Долли» ненавидят «Колиглазов», а «Колиглазы» ненавидят «Долли», и так было всегда!

— И в чем же заключается существенная разница?

— Что? Между ними нет вообще никакой разницы, не считая цветов! Это — две команды, одинаково жестокие! «Сестрички Долли» носят черное и белое, а «Колиглазы» — розовое и зеленое. Все дело в футболе! Мерзкой, кровавой, дурацкой игре, где люди лупят, пинают и душат друг друга! — в голосе Гленды было столько яда, что хватило бы на несколько гадюк.

— Но вы сами носите шарф «Сестричек Долли»!

— Если ты там живешь, так безопаснее. И потом, нужно поддерживать своих.

— Эта игра ведь совсем не похожа на бирюльки, нарды или «Шмяк»?

— Нет, она больше похожа на войну, только милосердия и взаимопонимания в ней ни на грош.

— О… но ведь на войне очень мало милосердия, — озадаченно произнес Натт.

— Вот именно!

— А. Я понял. Это была ирония.

Гленда искоса взглянула на него.

— Да, наверное, — согласилась она. — Вы какой-то странный, мистер Натт. Откуда вы вообще взялись?

Старый страх ожил. Никого не пугай. Будь полезен. Заводи друзей. Лги. Но разве можно лгать друзьям?

— Мне пора, — сказал Натт, поспешно сбегая по лестнице. — Мистер Трев, наверное, заждался.

«Милый, но странный, — подумала Гленда, глядя, как он прыгает по ступенькам. — И умный. А ещё он заметил висящий на крючке шарф на расстоянии в десять метров».

Бренчание жестянки предупредило Натта о присутствии шефа, прежде чем он успел миновать старую арку, ведущую в свечной подвал. Остальные обитатели подвала оторвались от работы, хотя, учитывая их обычную черепашью скорость, ничего особо не изменилось. Они вяло наблюдали за ним. Но, по крайней мере, наблюдали. Даже Бетон как будто слегка оживился, но Натт заметил в уголке губ тролля коричневое пятнышко слюны — значит, кто-то снова дал Бетону железных опилок.

Трев наподдал банку башмаком, и та пролетела над головой Натта, после чего описала параболу и вернулась, словно катясь по невидимому склону, в протянутую руку. Наблюдатели издали восхищенное бормотание, а Бетон треснул кулаком по столу, что, как правило, означало одобрение.

— Ты где застрял, Гобби? Трепался с Глендой? Ну, у тебя шансов нет, можешь мне поверить. Был, пробовал… да-а. Обломись, старик.

Он сунул Натту какой-то грязный сверток.

— Живей переодевайся, иначе будешь светить в толпе, как бриллиант…

— …в ухе у трубочиста? — подсказал Натт.

— Ага. Ты, типа, въезжаешь. Давай, не копайся, иначе опоздаем.

Натт с сомнением посмотрел на длиннющий шарф в зеленую и розовую полоску и на огромную желтую шерстяную шапку с розовым помпоном.

— Натяни поглубже, чтобы уши прикрыть, — велел Трев. — Ну, шевелись!

— Э… он розовый? — нерешительно произнес Натт, держа шарф в руках.

— А в чем проблема?

— Если не ошибаюсь, в футбол играют грубые мужчины. Тогда как розовый, прошу прощения, это… женский цвет.

Трев ухмыльнулся.

— Да, это ты, типа, в точку. Ловко подметил. Ты ваще умный. Прям настоящий ученый, вот что я тебе скажу. Здесь, на наших улицах, тебя, типа, обязательно оценят.

— А, кажется, я понял. Розовый цвет в данном случае символизирует воинственную маскулинность. Его носитель как будто заявляет: я такой мужественный, что могу позволить себе заронить в вашу душу сомнения, и тогда у меня появится возможность подтвердить свои лучшие качества, применив в ответ силу. Не знаю, читали ли вы сочинение Офлебергера, которое называется «Die Wesentlichen Ungewissheiten Zugehorig der Offenkundigen Mannlichkeit»…

Трев схватил его за плечо и развернул к себе.

— Блин, Гобби, ты о чем ваще думаешь? — поинтересовался он, придвигая свое раскрасневшееся лицо почти вплотную. — В чем у тебя проблема? Че ты здесь забыл? Ты, типа, знаешь столько длиннющих слов, и язык у тебя в них не путается, так какого черта ты делаешь в свечном подвале, где… э… приходится вкалывать на таких, как?.. Я че-то не понимаю, правда. Ты че, слинял из Старого Сэма? Не, я не возражаю, если только, типа, ты не пришил какую-нибудь старушку, но, елки-палки, отвечай!

«Слишком опасно, — в отчаянии подумал Натт. — Надо сменить тему».

— Её зовут Джульетта, — проговорил он. — Ту девушку, о которой вы спрашивали. Она живет по соседству с Глендой. Честное слово!

Трев подозрительно взглянул на него.

— Это тебе Гленда сказала?

— Да!

— Небось наврала. Она же знала, что ты мне скажешь.

— Не думаю, что она стала бы врать, мистер Трев. Мы подружились.

— Я вчера о ней, типа, всю ночь думал.

— Да, она превосходно готовит, — согласился Натт.

— Я думал о Джульетте!

— Э… а ещё Гленда просила передать, что Джульетта носит фамилию О’Столлоп, — сказал Натт, который терпеть не мог приносить плохие вести.

— Что? Это девчонка О’Столлопов?

— Да. Гленда просила посмотреть, как вам это понравится, но я знаю, что такое ирония.

— Ни фига себе клубничка в собачьей похлебке! Ну, в смысле… О’Столлопы все гады, как на подбор, им только дай подраться, это ж такие сволочи, что у человека фамильные ценности горлом полезут, как они пнут!

— Но вы ведь не играете в футбол. Вы только смотрите.

— Да, блин! Но я — Символ! Меня весь город знает, у кого хошь спроси. Все знают Трева На вроде, потому что я сын Дэйва На вроде. Всякий, кто любит футбол, про него слыхал. Четыре гола! Никто столько в жизни не забивал! Он никому спуску не давал, мой папаша, вот что. Однажды он подхватил одного гаденка из «Долли», который поймал мяч, и швырнул его ажно за черту. Да уж, никому он спуску не давал, да ещё с довеском.

— То есть он тоже дрался и пинался?

— Че? За шары меня решил подергать, да?

— Я никоим образом не хотел вас обидеть, мистер Трев, — возразил Натт — так серьезно, что Трев невольно усмехнулся, — но, сами понимаете, если он дрался с представителями противоположной стороны ещё более жестоко, чем они с ним, разве это не значит, что он…

— Это мой старик, — перебил Трев. — А потому не надо тут равнять его с кем попало, усек?

— Усек. И что, вам никогда не хотелось пойти по его стопам?

— Чтоб меня тоже притащили домой на носилках? Нет уж, соображалка мне досталась от мамаши, а не от старика. Он был классный мужик и любил футбол, но, честно говоря, мозгов ему перепало не с избытком, и однажды они вытекли через уши. «Долли», типа, навалились на него кучей и разделали так, что моё почтение. Нет, Гобби, футбол — это не для меня. Я не дурак.

— Да, мистер Трев. Я вижу.

— Напяливай шмотки, и пошли. Мы же не хотим опоздать, блин.

— Блин, — автоматически повторил Натт, наматывая огромный шарф на шею.

— Че? — Трев нахмурился.

— Че? — сдавленно переспросил Натт. Шарфа было очень много. Он почти полностью закрывал рот.

— Ты, типа, меня за стручок решил подергать, а? — поинтересовался Трев, протягивая ему ветхий свитер, весь вылинявший и обвисший от старости.

— Пожалуйста, мистер Трев! Я сам не знаю! Такое ощущение, что у вас очень много мест, за которые я могу случайно дернуть! — Натт натянул большую шапку с розовым помпоном. — Сколько на нас розового цвета, мистер Трев. Мы просто источаем маскулинность.

— Не знаю, что лично ты источаешь, Гобби, но запомни одну штуку. «Давай, сыпь сюда, если ты такой крутой». Ну-ка, повтори.

— Давай, сыпь сюда, если ты такой крутой, — послушно повторил Натт.

— Сойдет, — Трев окинул его взглядом. — Запомни: если во время матча кто-нибудь, типа, начнет тебя толкать или затирать, просто скажи им это самое, и они увидят, чьи на тебе цвета. Тогда они, типа, подумают, прежде чем приставать. Усек?

Натт — выглядывая между огромной шапкой и шарфом, похожим на боа-констриктор, — кивнул.

— Ну, Гобби, ты теперь настоящий… фанат. Тебя бы мать родная не узнала.

После короткой паузы из недр ветхих шерстяных одеяний, похожих на пеленки для новорожденного гиганта, чьи родители не знали, кого им ожидать, послышался голос:

— Полагаю, это вы довольно верно подметили.

— Да? Ну, блин, тогда хорошо, че. Давай, пошли, парни ждут. Шевели ногами и не отставай.

— Запомни, это предварительная дружеская встреча между «Ангелами» и «Великанами», усек? — сказал Трев, когда они вышли под дождь, который потихоньку превращался в смог из-за вечно висящего над Анк-Морпорком облака дыма. — Те и другие, конечно, играют паршиво, ничего особого, но «Колиглазы» болеют за «Ангелов», усек?

Потребовались некоторые объяснения, но суть, насколько мог понять Натт, заключалась в следующем: «Колиглазы» оценивали все городские футбольные команды в зависимости от их физического, психологического или просто-напросто интуитивно ощущаемого сходства с ненавистными «Сестричками Долли». Так было испокон веков. Идя на матч между двумя чужими командами, ты автоматически, повинуясь сложному, вечно меняющемуся графику любви и ненависти, болел за тех, кто был ближе к твоей родной почве или, точнее сказать, родным булыжникам.

— Ну, ты въехал? — наконец спросил Трев.

— Я запечатлел в памяти то, что вы сказали, мистер Трев.

— Да, блин, не сомневаюсь. И когда мы не на работе, зови меня просто Трев, ясно? — он дружелюбно ткнул Натта в плечо.

— Зачем вы это сделали, мистер Трев? — воскликнул Натт, и в его глазах, которые только и виднелись из-под шарфа, мелькнула обида. — Вы меня ударили!

— Я тебя не ударил, Гобби! Это был, типа, дружеский тычок. Чуешь разницу? Ты че, не знал? Я, типа, слегка тебя ткнул, чтоб показать, что мы друзья. Давай, ткни меня тоже. Ну же, — Трев подмигнул.

Будь вежливым, а главное, ни на кого не поднимай в гневе руку…

Натт сказал себе: «Но ведь это совсем другое, правда?» Трев был его другом. Друзья обмениваются тычками в знак привязанности. Дружеский жест, и ничего более.

Он слегка хлопнул по дружескому плечу.

— Это, типа, ты меня ткнул? — поинтересовался Трев. — Это, по-твоему, был тычок? Ты че, девчонка? Как ты ваще выжил, если даже ткнуть как следует не умеешь? Давай, попробуй ещё разок!

И Натт попробовал.

Стать одним из толпы? Это противоречило всему, за что стояли волшебники — а волшебник не станет стоять, если можно посидеть. Но даже сидя, нужно, так сказать, быть на голову выше толпы. Разумеется, мантия иногда мешалась, особенно когда волшебник работал в кузнице, создавая какой-нибудь магический металл, мобилоидное стекло или иной пустячок (в области практической магии считалось счастливой случайностью, если в процессе ты себя не поджег). Поэтому у каждого волшебника имелись кожаные брюки и запачканная, прожженная кислотами блуза. Это была общая маленькая грязная тайна — строго говоря, не такая уж тайна, зато очень грязная.

Чудакулли вздохнул. Его коллеги попытались приобрести облик простых горожан, хотя имели лишь самые смутные представления о том, как выглядят современные простые горожане. И теперь они хихикали, поглядывали друг на друга и отпускали замечания вроде: «Боги мои, ты б хоть надел что почище, старина». Рядом, с крайне смущенным видом, стояли двое университетских слугобразов, явно не зная, куда девать ноги, и втайне мечтая тихонько покурить где-нибудь в теплом уголке.

— Господа, — начал Чудакулли и, сверкнув глазами, добавил: — Или, скорее, собратья по ручному и умственному труду. Сегодня вечером мы… да, Главный философ?

— Можно ли назвать нашу деятельность трудом? В конце концов, это университет, — заметил Главный философ.

— Я согласен с Главным философом, — подхватил профессор самых современных рун. — По университетскому статуту, нам воспрещается совершать магические действа выше четвертого уровня иначе как в пределах университета, если только на это не будет специальной просьбы городских властей или, согласно третьему параграфу статута, нам самим не захочется. Мы — местоблюстители, а следовательно, нам воспрещается трудиться.

— Вам больше нравится определение «ручное и умственное околачиванье груш»? — поинтересовался Чудакулли, которому всегда было интересно, как далеко ему позволят зайти.

— Ручное и умственное околачиванье груш, согласно статуту, — чопорно поправил Главный философ.

Чудакулли сдался. Он весь день мог так развлекаться, но, тем не менее, потехе час.

— Раз об этом мы наконец договорились, я должен сказать, что попросил нашего верного мистера Нечестера Оттоми и мистера Альфа Шноббса сопутствовать нам в этом приключении. Мистер Шноббс утверждает, что мы не привлечем нежелательного внимания, поскольку не носим футбольных знаков различия.

Волшебники нервно кивнули мистеру Оттоми и мистеру Шноббсу. Слугобразы состояли при университете, а волшебники были университетом, не так ли? В конце концов, Незримый Университет — это не только кирпичи и цементный раствор, это люди, а именно — волшебники. Но слугобразы, все без исключений, пугали их до судорог. Эти дюжие здоровяки, с лицами, как будто вырезанными из бекона, были потомками и почти точными копиями людей, которые некогда гоняли по туманным ночным улицам самих волшебников, когда те, в свою очередь, были моложе и проворнее. Просто удивительно, какую скорость удается развить, когда на пятки тебе наступает парочка слугобразов. В случае поимки помянутые слугобразы, которые с огромным удовольствием проводили в жизнь внутренние университетские законы и нетривиальные правила, волокли нарушителей пред очи аркканцлера и обвиняли их в Попытке Напиться Обманным Образом. Студенты предпочитали отбиваться — считалось, что слугобразы не отказываются от небольшой классовой войны. С тех пор прошло много лет, но даже теперь внезапное появление слугобраза заставляло людей, у которых после имени стояло больше букв, чем в крестословице, самым постыдным образом цепенеть от ужаса.

Мистер Оттоми, вполне сознавая это, злобно усмехнулся и коснулся форменной фуражки.

— Вечер добрый, господа, — сказал он. — Ни о чем не извольте беспокоиться. Мы с Альфом все уладим. Пора выдвигаться, потому как веселье начнется через полчаса.

Главный философ не был бы Главным философом, если бы любил тишину. Когда они все вышли через заднюю дверь, морщась от непривычного соприкосновения коленей с тканью, он повернулся к мистеру Шноббсу и сказал:

— Шноббс… это не самая распространенная фамилия. Скажи, Альф, ты случайно не родственник знаменитому капралу Шнобби Шноббсу, который служит в Страже?

Мистер Шноббс выдержал удар достойно, заметил Чудакулли, хоть разговор и шёл неофициально.

— Никак нет, сэр.

— Может быть, отдаленная ветвь…

— Нет, сэр. Совершенно другое дерево.

Стоя в сумрачной прихожей, Гленда посмотрела на свой саквояж и совсем отчаялась. Она неделю за неделей прибегала к помощи коричневого сапожного крема, но саквояж был куплен в сомнительной лавчонке, и из-под якобы кожаного верхнего слоя начал проглядывать картон. Клиенты не обращали на это никакого внимания, зато сама Гленда все подмечала, даже если саквояж стоял не на виду.

В течение одного-двух часов во время выходного вечера, который выпадал ей раз в неделю, она вела тайную жизнь. Иногда даже дольше, если удавалось заскочить к кому-то без предварительной договоренности.

Гленда посмотрела на свое лицо в зеркале и произнесла голосом, исполненным бодрости:

— Все мы знаем, как нелегко вывести листву под мышками. Так трудно поддерживать лишайник в здоровом состоянии. Но… — она помахала сине-зеленым пузырьком с золотистой пробкой, — несколько капель «Вечной весны» решат эту проблему! Все трещины будут оставаться влажными и свежими двадцать четыре часа!

Гленда запнулась, потому что вообще-то ей не был свойственен этот тон. У неё не получалось говорить бодро и весело. «Вечная весна» стоила по доллару за пузырек! Кто способен позволить себе такую роскошь? Ну… многие троллихи, например. И мистер Рукисила объяснил, что все нормально, потому что у троллей водятся деньги, и потом, мох от этой штуковины действительно растет лучше. Гленда сказала: ладно, но доллар за блестящий пузырек с удобрением все же дороговато. А он заявил: не забывай, ты продаешь Мечту.

А троллихи её покупали. Это-то и тревожило Гленду. Они покупали «Вечную весну» и рекомендовали подругам. Город узнал, что такое Бремя Денег. Так писали в газетах. В Анк-Морпорке всегда жили тролли — они таскали тяжести и, в общем, держались на заднем плане (а чаще всего и были этим самим задним планом). Но теперь они растили семьи и открывали собственный бизнес, двигались вперед и вверх, продавали и покупали, а значит, стали наконец людьми. И были в городе такие, как господин Рукисила — гном, продававший косметику каменным дамам и девицам, с помощью дам и девиц вполне человеческих, вроде Гленды. Хотя гномы и тролли были теперь официально друзьями благодаря какой-то штуке под названием Кумское Соглашение, такие вещи что-то значат лишь для тех, кто упомянутые соглашения подписывает. Даже самые благонамеренные гномы не рискнули бы заглянуть в кое-какие переулки, куда Гленда каждую неделю отправлялась со своим сомнительным, наполовину картонным саквояжем, в котором лежала Мечта. Она имела возможность немного развеяться и побаловать себя, а вдобавок и отложить денежки на черный день. А ещё мистер Рукисила ловко умел придумывать новенькое. Кто бы догадался, что троллихам понравится тональный лосьон? Но они покупали! Покупали что угодно. Покупали дорогие глупости, и Гленда чувствовала себя премерзко.

Её уши, которые всегда были настороже, услышали, как в соседнем доме медленно приоткрылась дверь. Ха! Джульетта так и подпрыгнула, когда рядом с ней внезапно возникла Гленда.

— Куда-то собралась?

— Просто, типа, хотела посмотреть игру.

Гленда окинула взглядом улицу. За углом стремительно скрылась какая-то фигура. Гленда расплылась в широкой улыбке.

— О. Отличная идея. А я как раз ничем не занята. Подожди, я захвачу шарф, ладно?

Мысленно она добавила: «Не надейся, парень!»

С глухим стуком, который заставил голубей вспорхнуть и разлететься, как лепестки взорвавшейся маргаритки, библиотекарь приземлился на любимую крышу.

Он любил футбол. Крики и драки каким-то образом пробуждали в нем память предков. Что было весьма странно, поскольку, строго говоря, его предки на протяжении веков торговали зерном и фуражом и ходили на двух ногах, а главное, страшно боялись высоты.

Библиотекарь сел на парапет, свесив задние руки через край, и раздул ноздри, принюхиваясь к поднимавшимся снизу запахам.

Говорят, что со стороны всегда виднее. Но библиотекарь не только видел, но и чуял. Он наблюдал со стороны за игрой, которая называлась «люди». Не проходило и дня, чтобы он не возблагодарил магический инцидент, который внес небольшие поправки в его набор генов. У приматов все просто. Ни один примат не станет рассуждать: «Гора и существует и не существует одновременно». Он рассуждает так: «Банан существует. Я съем банан. Теперь банана не существует. Значит, нужен следующий банан».

Библиотекарь задумчиво очистил банан, наблюдая за разворачивающимися внизу событиями. Со стороны видно не только лучше, но и больше.

Люди прибывали с обоих концов улицы, выходили из переулков. В основном зрители были мужчины, причём ярко выраженные. Женщины принадлежали к двум категориям. Одних влекли сюда узы родства либо матримониальные планы (после чего они переставали притворяться, что эта дурацкая беготня их хоть в какой-то степени увлекает), другие были пожилыми матронами, этакими милыми старушками, окруженными облаком лаванды и мяты, которые во всю глотку орали, вне зависимости от того, кто побеждал: «А ну, врежь ему по шарам!» и прочие наставления в том же духе.

Библиотекарь ощутил ещё один запах, который уже научился распознавать, хоть и не успел исследовать. Запах Натта. С ним смешивались запахи свечного сала, дешевого мыла и поношенной одежды, которые обезьянья часть натуры библиотекаря пометила ярлычком «тот парень с жестянкой». «Тот парень с жестянкой» был всего лишь ещё одним слугой в огромном университетском лабиринте — но он дружил с Наттом, а Натт был важной персоной. Впрочем, важная персона ошиблась. Мир не желал видеть Натта — но все-таки он пришел, и мир уже начинал сознавать его присутствие.

Библиотекарь хорошо знал, что это такое. В мировом порядке вещей не существовало ниши для библиотекаря-орангутана, пока он не создал её сам. Мироздание всколыхнулось, и его жизнь превратилась в нечто очень странное.

Легкий ветерок донес ещё один запах. Ну, это было легко угадать. Громкая «девушка с банановым пирогом». Библиотекарю она нравилась. Да, она завопила и убежала, когда увидела его в первый раз. Они все пугались и убегали. Но она вернулась, и от неё пахло стыдом. Вдобавок она признавала примат слова над бытием, и сам он, будучи приматом, — тоже. Иногда она пекла ему банановый пирог, что было очень приятно. Библиотекарь ценил знаки внимания. Вряд ли он знал, что такое любовь — она всегда казалась ему чем-то эфемерным и чересчур сентиментальным, — зато ценил доброту как вещь весьма практичную. Если человек к тебе добр, ты это сразу понимаешь, особенно если держишь в руке пирог, которым тебя только что угостили.

И она тоже дружила с Наттом. Для существа, которое взялось из ниоткуда, Натт слишком легко заводил друзей. Интересно…

Библиотекарь, вопреки очевидному, любил порядок. Трактаты о капусте стояли на полках в отделе «Крестоцветные», (блит) НУССФИ890—9046 (антиблит 1.1), тогда как «Большое приключение господина Брокколи» следовало поместить в НУСС Д.2 (>блит 9), а «Дао Капусты», несомненно, в ННСС (блит+) 60-сп55-о9-нл (блит). Для всякого, кто имел представление о семимерной библиотечной системе в блит-пространстве, это было ясно как день, если не забывать про блит, разумеется.

А, вот появились и волшебники — они неловко шагали в тесных брюках и так старались не выделяться из толпы, что окружающие непременно обратили бы на них внимание, будь им хоть капельку интересно.

Никто не обращал внимания. Чудакулли это одновременно волновало и зачаровывало. В обычное время островерхая шляпа, мантия и посох расчищали дорогу быстрее, чем тролль с топором.

Их толкали! И пихали! Но это оказалось не так уж неприятно, как можно было подумать. Они чувствовали умеренное давление со всех сторон, по мере того как люди прибывали и прибывали, словно волшебники стояли по грудь в морской воде и колыхались, повинуясь медленному ритму прибоя.

— Ох, боги, — сказал заведующий кафедрой бесконечных штудий. — Футбол весь такой? Скучновато, надо признаться.

— Кто-то упоминал про пироги, — заметил профессор самых современных рун, вытягивая шею.

— Ещё не все собрались, шеф, — сказал Оттоми.

— И как мы поймем, что происходит?

— Следите за Толкучкой, шеф. Обычно те, кто стоит ближе, начинают орать.

— О, я вижу продавца пирогов, — сказал заведующий кафедрой бесконечных штудий. Он шагнул вперед, накатила случайная волна, и он исчез в толпе.

— Ну как, мистер Трев? — спросил Натт, стоя в людском водовороте.

— Блин, я чуть кони не двинул, простите мой клатчский, — буркнул Трев, прижимая пострадавшую руку к груди. — Ты уверен, что у тебя не было молотка?

— Не было, мистер Трев. Я прошу прощения, но вы сами попросили…

— Знаю, знаю. Где ты научился так лупить?

— Я нигде не учился, мистер Трев. Я не должен поднимать руку на другого! Но вы так настаивали, что я…

— В смысле, типа, ты ж такой хлипкий.

— У меня длинные кости, мистер Трев, и длинные мышцы. Честное слово, мне очень жаль!

— Забей, Гобби, я сам виноват, я ж, это, не знал, какой ты здоровый…

Внезапно Трев полетел вперед и врезался в Натта.

— Где тебя носит, старик? — поинтересовался человек, который только что наградил его сильным тычком в спину. — Мы ж забили стрелку у лотка с угрями.

Говоривший посмотрел на Натта и прищурился.

— А это что за тип, который думает, что он один из нас?

Он, в общем, смотрел не так уж сердито, но чаша весов склонялась явно в неблагоприятную сторону.

Трев отряхнулся. Вид у него был непривычно смущенный.

— Здорово, Энди. Э… это Натт. Он у меня работает.

— Кем, ершиком для унитаза? — спросил Энди. Стоявшая у него за спиной компания захохотала. Что бы ни сказал Энди, они всегда смеялись. Любой чужак замечал это, во-вторых. Во-первых, он замечал странный блеск в глазах Энди.

— Папаша Энди — капитан «Колиглазов», Гобби.

— Приятно познакомиться, сэр, — сказал Натт, протягивая руку.

— О-о, приятно познакомиться, сэр! — передразнил Энди, и Трев вздрогнул, когда мозолистая рука размером с суповую тарелку стиснула тонкие, как соломинки, пальцы Натта.

— Рука у него как у девчонки, — заметил Энди, слегка усилив хватку.

— Мистер Трев рассказывал мне удивительные вещи про «Колиглазов», сэр, — произнес Натт.

Энди вдруг охнул. Трев заметил, что костяшки пальцев у него побелели. А Натт добродушно продолжал:

— Спортивное братство — удивительная вещь.

— Э… ну да, — проговорил Энди, наконец высвободив руку. Он был зол и озадачен.

— А это мой кореш Макси, — поспешно встрял Трев, — а это Люк по кличке Пук…

— Меня теперь звать Великий Пук, — поправил Люк.

— Как скажешь, старик. Это Джумбо. Поосторожней с ним. Он вор. Вскроет любой замок быстрее, чем успеешь сморкнуться.

Упомянутый Джумбо продемонстрировал маленькую бронзовую бляху.

— Гильдия Воров, — произнес он. — Всяких левых парней они за уши прибивают к косяку.

— То есть вы зарабатываете на жизнь тем, что нарушаете закон? — в ужасе переспросил Натт.

— Ты че, никогда не слышал про Гильдию воров? — спросил Энди.

— Гобби в городе недавно, — примирительно сказал Трев. — И он, типа, редко выходит на улицу. Он гоблин. Откуда-то с гор.

— Ага. Приперся сюда отбивать у нас работу? — поинтересовался Люк.

— Ты ж все равно нигде не работаешь, — заметил Трев.

— Да-а, но, мож, однажды захочу.

— Говорят, гоблины доят по ночам чужих коров, — сказал Энди. Как по сигналу, вновь раздался смех. К удивлению Натта, вступительный обмен репликами закончился. Он ожидал, что кто-нибудь упомянет ворованных цыплят, но вместо этого Люк вытащил из кармана две жестянки и бросил Натту и Треву.

— Я тут немного, типа, подработал — разгружал баржу в доках, — сказал он с таким видом, словно случайной подработкой нанес кому-то оскорбление. — Баржа была из ХХХХ.

Джумбо снова порылся в кармане и извлек краденые часы.

— Начало через пять минут, — объявил он. — Ну, че, понеслось? Э… не возражаешь, Энди?

Тот кивнул, и у Джумбо явно отлегло от сердца. Было очень важно, что Энди не возражал.

Энди по-прежнему наблюдал за Наттом, украдкой массируя руку. Так кошка наблюдает за неожиданно дерзкой мышью.

Мистер Оттоми откашлялся, отчего его красный кадык запрыгал туда-сюда, как нерешительное солнце. Публично орать он любил, и это у него хорошо получалось. А вот публично говорить… дело совсем другое. И притом унизительное.

— Э… господа… вот-вот здесь начнется помянутый футбол, и едва ли не самое в нем главное — это Толкучка, и в ней, господа, вы скоро примете участие…

— А я думал, мы будем наблюдать за двумя группами игроков, одна против другой, которые пытаются забить гол в противоположные ворота.

— Не исключено, сэр, не исключено, — подтвердил слугобраз, — но на улицах, изволите видеть, ярые болельщики с обеих сторон изо всех сил пытаются сократить размеры поля, так сказать, в зависимости от хода игры.

— Ты имеешь в виду, толпа — это, своего рода, живая стена? — уточнил Чудакулли.

— Вроде того, сэр. Да, сэр, — преданно отозвался Оттоми.

— А ворота?

— О, зрителям позволяется их передвигать.

— Прошу прощения? Публике можно двигать ворота?

— Прямо в точку попали, сэр.

— Но это же абсолютная анархия! Хаос!

— Старики говорят, футбол покатился по наклонной, сэр. Что есть, то есть.

— Он не только покатился по наклонной, он давно выкатился за всякие рамки!

— По-моему, в этой игре магии самое место, — заметил доктор Икс. — Предлагаю попробовать.

— Я вам, как умному человеку, скажу, — произнес Оттоми с нечаянной точностью. — Ваши кишки на подвязки пустят, если вздумаете испробовать магию на тех парнях, которые в наши дни играют в футбол. Они настроены очень серьезно.

— Мистер Оттоми, я уверен, никто из моих коллег не носит подвязки… — Чудакулли замолчал и прислушался к Думмингу Тупсу, который что-то ему прошептал. Затем аркканцлер продолжал: — Ну… один, максимум двое. Мир был бы скучным местом, будь все одинаковы, вот каково моё мнение.

Он огляделся и пожал плечами.

— Значит, это и есть футбол? Иссохшая оболочка игры… Лично я не намерен стоять целый день под дождем, пока другие развлекаются. Идемте искать мяч, господа. Мы ведь волшебники. Какая-то польза от этого есть.

— А я думал, сейчас мы «простые парни», — заметил профессор самых современных рун.

— Никакой разницы, — ответил Чудакулли, стараясь разглядеть что-нибудь поверх голов толпы.

— Ну, нет!

— Если не ошибаюсь, — сказал Чудакулли, — «простой парень» любит выпивать с приятелями, и чтобы женщины не мешали. Я прав? Короче говоря, хватит спорить. Не отставайте, мы идём смотреть футбол.

Рвение волшебников удивило Оттоми и Шноббса, которые до сих пор считали своих работодателей рыхлыми склеротичными созданиями, совершенно оторванными от реальной жизни. Но чтобы, во-первых, стать старшим волшебником, а во-вторых, остаться им, нужно немало решимости, недоброжелательства и присахаренного высокомерия, которое отличает всякого настоящего джентльмена («О, так это ваша нога? Мне страшно жаль, что так получилось!»).

И, разумеется, здесь был доктор Икс — весьма полезный человек в случае какой-нибудь заварушки, потому что университетский статус официально назначил его плохим парнем. Незримый Университет именно так относился к неизбежному^[380].

Менее зрелая организация, чем Незримый Университет, решила бы, что подобных ренегатов непременно надлежит выслеживать и изгонять, ценой большого риска и затрат. Университет же, напротив, дал Иксу и его адептам отдел, бюджет и карьеру, а также возможность время от времени удаляться в какую-нибудь темную пещеру или швырять огнем в нелицензированных злых волшебников. Система прекрасно работала, пока кто-нибудь не намекал, что отдел посмертных связей — это на самом деле, если хорошенько вдуматься, всего лишь вежливое обозначении н-е-к-р-о-м-а-н-т-и-и, не так ли?

Поэтому доктора Икса терпели как полезного, хоть и слегка неприятного члена университетского совета — в основном потому, что ему (согласно статуту) позволялось говорить гадости, которые другим волшебникам очень хотелось бы сказать и самим. Человек в черной мантии, с хохолком на лбу, с перстнем в виде черепа и зловещим посохом просто обязан сеять вокруг некоторую толику зла, хотя университетский статут определял «приемлемое зло» как небольшие неудобства, сравнимые с запутавшимися шнурками или внезапным приступом чесотки в области паха. Таким образом, соглашение было достигнуто не самое выгодное, зато в лучших традициях университета: Икс любезно занял нишу, которую в противном случае мог бы занять какой-нибудь другой волшебник, испытывающий искреннее влечение к разлагающимся трупам и хорошо вываренным черепам. Да, Икс вечно подсовывал коллегам бесплатные билеты в театр (он был прямо-таки помешан на любительских спектаклях), но, взвесив все варианты, волшебники дружно пришли к выводу, что это лучше, чем трупы и черепа.

Для Икса толпа предоставляла массу возможностей, которые не стоило упускать. Во-первых, множество шнурков, которые можно было завязать хитроумным образом, а во-вторых, множество карманов. У Икса в мантии^[381] всегда лежали контрамарки на следующий спектакль. Он ведь не шарил по карманам. Даже наоборот. Он рассовывал в них контрамарки.

Этот день был сплошной загадкой для Натта — и загадкой оставался, делаясь все загадочнее с каждой минутой. Вдалеке послышался свисток, и где-то в колыхающейся, толкающейся, тесной и, в большинстве своем, нетрезвой толпе началась игра. Наверное. Пришлось поверить Треву на слово. Издалека доносились охи и ахи, толпа то напирала, то отступала в ответ. Трев и его приятели, которые называли себя (как послышалось Натту) Три Гада, пользовались всяким случайным просветом, чтобы подобраться ещё ближе к загадочной игре. Они крепко упирались ногами в землю, когда толпа нажимала, и что есть силы проталкивались вперед, когда волна откатывалась. Толкайся, жми, лезь… и что-то в душе Натта отозвалось. Он чувствовал это подошвами и ступнями, оно ссоблазнительной легкостью проникло в мозг, согрело, сорвало все наносное и сделало Натта живой, пульсирующей частицей огромного организма.

Где-то в дальнем конце поля началось пение. Чем бы оно ни было изначально, до Натта оно докатилось в виде четырехсложного рева, который издавали сотни людей, подогретые многочисленными галлонами пива. Смолкнув, пение унесло с собой теплое ощущение причастности, оставив в душе зияющую дыру.

Натт заглянул в глаза Треву.

— Что, почуял? — спросил тот. — Это бывает быстро, да.

— А что… — начал Натт.

— Мы об этом не говорим, — спокойно перебил Трев.

— Но оно обратилось ко мне без…

— Мы об этом не говорим, усек? Не говорим, и всё. Смотри, там пустое место, их подвинули! А ну толкай, ребята!

Натт хорошо умел толкать. Очень хорошо. Под его неумолимым напором люди скользили или просто откатывались в сторону, скребя подкованными башмаками по булыжникам. В конце концов владельцы этих башмаков, в отсутствие иного выбора, оказывались уже не впереди, а сбоку и позади Натта и Трева, озадаченные, сбитые с толку и злые.

Кто-то яростно дергал Натта за ремень.

— Эй, хорош толкать! — крикнул Трев. — Остальные отстали!

— На самом деле моему дальнейшему продвижению слегка препятствует лоток с гороховыми пирогами и похлебкой. Я изо всех сил стараюсь, мистер Трев, но все-таки он меня тормозит, — через плечо пожаловался Натт. — А ещё тут мисс Гленда. Здравствуйте, мисс Гленда.

Трев оглянулся. Позади шла драка, и он слышал боевой клич Энди. Вокруг Энди всегда завязывалась драка — а если нет, он завязывал её сам. Но Энди нужно было поддерживать, потому что… В общем, нипочему. Просто нужно. Он…

Гленда? Значит, Она тоже там, с ней?

Вдалеке послышался какой-то шум, и странный продолговатый предмет, завернутый в рваные тряпки, взмыл в воздух и снова скрылся, под одобрительные крики и свист толпы. Трев бывал в первых рядах неоднократно, а потому особого восторга не испытал. Мяч он уже видел десятки раз.

Как долго Натт толкал перед собой, точно плуг, лоток с пирожками? «Ох, боги, — подумал Трев, — вот так игрока я нашел. Каким чудом, блин? Он же такой хлипкий!»

Поскольку в толпе обойти кругом было невозможно, Трев прополз у Натта между ног. Несколько секунд он рассматривал снизу широкий ассортимент подолов и башмаков, пока прямо перед ним не оказались две ноги, значительно более привлекательные, нежели нижние конечности Натта. Трев вынырнул в нескольких дюймах от молочно-голубых глаз Джульетты. Она отнюдь не казалась удивленной; удивление — это вещь мимолетная. К тому времени, когда мозг Джульетты наконец фиксировал удивление, удивляться уже было нечему. Гленда, напротив, принадлежала к тем людям, которые немедленно бросают объект удивления на наковальню гнева и принимаются яростно обрабатывать молотком. Когда их взгляды встретились и птички, образно выражаясь, прочистили горлышки, чтобы спеть серенаду, Гленда выросла между Тревом и Джульеттой и вопросила:

— Какого черта ты тут делаешь, Тревор На вроде?

Птички улетели.

— А ты что тут делаешь? — спросил Трев. Ответ был не самый остроумный, но ничего лучше он не придумал. Сердце у него так и прыгало.

— Нас затолкали, — прорычала Гленда. — И это были вы, парни!

— Мы? Я тут вообще ни при чем, — возмущенно ответил Трев. — Это всё…

Он замолчал. «Это был Натт»? Перепуганный и тощий, как будто в жизни не ел досыта.

«Я бы сам себе не поверил, если бы такое услышал».

— Это всё те, сзади, — неуклюже закончил он.

— Вас тролли подпирали, что ли? — поинтересовалась Гленда, словно источая уксус. — Мы бы вылетели прямо на поле, если бы не мистер Натт!

Такая несправедливость потрясла Трева, но он решил воздержаться и не спорить с Глендой. В её глазах Натт был непогрешим, а от Трева ничего хорошего ждать не приходилось, и он даже не стал бы возражать, хотя и предпочел бы, чтобы о нем думали как о человеке, от которого не приходилось ждать ничего особенно плохого.

Но Джульетта стояла прямо перед ним и улыбалась. Когда Гленда отвернулась, чтобы поздороваться с Наттом, она что-то сунула в руку Треву и тут же отодвинулась, как будто ничего не произошло.

Трев с бьющимся сердцем разжал ладонь и увидел маленький эмалированный черно-белый значок, ещё хранящий тепло Джульетты. Значок вражеской команды.

Трев быстро стиснул кулак и огляделся: не заметил ли кто-нибудь столь вопиющее предательство самого святого — то есть доброго имени «Колиглазов». А вдруг его действительно собьет с ног какой-нибудь тролль и кто-нибудь из знакомых парней найдет у него этот значок? А вдруг это будет сам Энди?

Но ведь значок подарила Она. Трев сунул подарок в карман и затолкал на самое дно. Он предчувствовал, что будет нелегко, а Трев был не из тех, кто любит сложности.

Владелец пирожного лотка, предприимчиво распродавший изрядное количество снеди во время вынужденного путешествия по булыжникам, подошел к Треву и протянул пакетик с горячим горохом.

— Ну и крут твой приятель, — сказал он. — Он что-то типа тролля, э?

— Нет. Гоблин, — ответил Трев, заслышав, что шум потасовки приближается.

— А я думал, они такие мелкие поганцы…

— А он нет, — сказал Трев, мысленно желая, чтобы этот субъект наконец отвязался.

И тут вокруг настала внезапная тишина. Так бывает, когда люди задерживают дыхание. Трев поднял голову и увидел мяч. Второй раз за игру.

Мяч представлял собой осиновый чурбак, обтянутый кожей и, наконец, обмотанный многочисленными слоями тряпок, за которые можно было ухватиться. Он с безошибочной и неизбежной точностью опускался прямо на хорошенькую головку Джульетты. Не успев ни о чем подумать, Трев бросился к девушке и опрокинул под тележку. Мяч глухо стукнул о булыжники на том самом месте, где Она почтила мир своим присутствием.

Немало мыслей посетили Трева, когда мяч ударился о мостовую. Джульетта лежала в его объятиях, пусть Она и жаловалась, что запачкала пальто. Не исключено, что он спас ей жизнь и с романтической точки зрения получил несомненный бонус, но… Да. Если кто-нибудь, и неважно с чьей стороны, об этом пронюхает, в ту же минуту Трева посетит чей-то подкованный башмак.

Джульетта хихикнула.

— Ш-ш! — велел Трев. — Только не шуми, если не хочешь, чтоб твои шикарные волосы срезали под самый корень!

Он выглянул из-под лотка и ничьего внимания не привлек.

Возможно, потому, что Натт, подобрав мяч, поворачивал его туда-сюда, нахмурив ту немногую часть своего, вежливо выражаясь, лица, которая виднелась из-под шарфа.

— И всё? — спросил он у потрясенной Гленды. — Какое неподобающее завершение приятного общественного сборища с весьма любопытным угощением. Где эта злополучная штуковина должна находиться?

Гленда, зачарованная зрелищем, указала дрожащим пальцем куда-то вниз по улице.

— Там, где стоит большой шест, окрашенный в белый цвет и… э… слегка забрызганный красным у основания.

— О, спасибо, я вижу. В таком случае я сейчас… послушайте! Пожалуйста, перестаньте толкать! — попросил Натт, обращаясь к толпе, которая вытягивала шеи, чтобы лучше видеть.

— Но ты его ни за что не добросишь! — закричала Гленда. — Просто положи мяч на землю и отойди!

Натт что-то буркнул, и в мире воцарилась абсолютная тишина. «О нет, — подумал Трев. — До ворот ярдов сто пятьдесят, а мяч летает не лучше пустого ведра. Он в жизни не сумеет…»

Тишину нарушил далекий «чпок», и тут же раздался рев.

Трев посмотрел через плечо. Шестидесятифутовая стойка ворот наконец уступила термитам, гнили, силе притяжения и Натту. Она переломилась у основания и рухнула, подняв облако пыли. От потрясения Трев даже позабыл, что рядом с ним стоит Джульетта^[382].

— Это, типа, какой-то знак? — спросила она. Джульетта верила в знаки.

Но прямо сейчас Трев больше верил в то, что нужно ткнуть пальцем в противоположный конец улицы и гаркнуть: «Он побежал вон туда!» Затем он рывком поднял на ноги Джульетту, толкнул Натта и приказал:

— Двинули!

Гленде он ничем помочь не мог, но зачем? Пока он держал Джульетту за руку, Гленда сама неслась бы за ним, как орлица.

Одни пытались пробраться к обрушившимся воротам, другие — определить наиболее вероятное положение того, кто издалека забил гол. Трев ткнул пальцем наугад и заорал:

— Он туда побежал! Большой парень в черной шляпе!

Неразбериха всегда бывает на руку, если сам ты знаешь, что делать. Когда кричат «лови-держи», главное — не оказаться тем, кого ловят.

Они остановились, отмахав несколько переулков. Где-то вдалеке ещё продолжалась сумятица, но в городской толпе затеряться проще, чем в лесу.

— Послушайте, мне, наверное, стоит вернуться и извиниться, — начал Натт. — Я с легкостью могу сделать новый столб…

— Очень жаль тебя разочаровывать, Гобби, но, боюсь, парни, которых ты разозлил, не станут слушать извинения, — прервал Трев. — Эй, вы, не отставайте.

— А почему они разозлились?

— Ну, мистер Натт, во-первых, вы не имели права забивать гол, потому что это не ваша игра и вы в любом случае зритель, а не участник, — сказала Гленда. — А во-вторых, вы ударили с такой силой, что могли кого-нибудь убить!

— Нет, мисс Гленда, заверяю, что никак не мог. Я намеренно целился в столб.

— И что? Это не значит, что вы наверняка должны были попасть!

— Э… извините, мисс Гленда, я как раз не сомневался, — промямлил Натт.

— Как ты это вообще проделал? Столб разлетелся в щепки! Столбы не растут на деревьях! У нас всех будут неприятности!

— А почему ему нельзя сыграть? — спросила Джульетта, разглядывая свое отражение в витрине.

— Что? — переспросила Гленда.

— Блин, — отозвался Трев. — Да если взять такого игрока в команду… команда уже будет не нужна!

— Тем меньше проблем, — заметила Джульетта.

— Да уж, — сказала Гленда, — но тогда пропадет весь интерес. Футбол просто перестанет существовать…

— За нами наблюдают, — произнес Натт. — Прошу прощения, что перебил.

Трев оглянулся. На улице было людно, но все занимались своими делами.

— Никому мы здесь не нужны, Гобби. Мы оторвались.

— Я буквально кожей чувствую, — настаивал Натт.

— Что, через столько слоев? — спросила Гленда.

Он обратил на неё круглые грустные глаза.

— Да, — сказал он и вспомнил, как её светлость испытывала эту его способность. Тогда казалось, что они просто играли…

Он поднял голову, и за парапет поспешно спряталась чья-то огромная голова. Слабо пахло бананами. Ах вот оно что. Натт ничего не имел против библиотекаря. Он видел иногда, как тот лазает по трубам в подвале.

— Отведи её домой, — сказал Трев Гленде.

Та вздрогнула.

— Не самая лучшая идея. Старый О’Столлоп спросит, что она видела на игре.

— И?

— И она расскажет. Что и кого она видела…

— А соврать она не может?

— Уж точно не так, как ты, Трев. Джульетта плохо умеет выдумывать. Послушайте, давайте лучше вернемся в университет. Мы все там работаем, и я частенько захожу в свободное время, чтобы наготовить еды про запас. Мы пойдем прямой дорогой, а вы двое — кружной. Мы никогда друг друга не видели, ясно? И, ради всего святого, проследи, чтобы он не наделал глупостей!

— Прошу прощения, мисс Гленда, — робко воззвал Натт.

— Да? Что?

— К кому из нас вы сейчас обращались?

— Я вас подвел, — подытожил Натт, когда они шагали по улицам, запруженным толпой, которая расходилась после матча. По крайней мере, шагал Трев, а Натт передвигался какой-то странной походкой, которая наводила на мысль, что у него поврежден таз.

— Да не, никаких проблем, — отозвался Трев. — И ваще, все на свете поправимо. Уж я-то знаю. Что люди видели? Какого-то пацана в цветах «Колиглазов». Нас таких тысячи. Не дрейфь. Э… а почему ты такой сильный, Гобби? Ты че, всю жизнь гири тягал?

— Вы правы в своем предположении, мистер Трев. До того как родиться, я действительно зачастую таскал тяжести. Но тогда, конечно, я был ещё ребенком.

Они некоторое время шли молча, и наконец Трев сказал:

— А ну, повтори. Че-то я в толк не возьму. Ты как скажешь, так прямо в башку не помещается и из уха торчит.

— Видимо, я непонятно выразился. Было время, когда мой разум наполняла тьма. Но брат Овсец показал мне свет, и я родился.

— А, ты уверовал и все такое.

— И вот к чему я пришел. Вы спрашиваете, почему я такой сильный? Живя во мраке кузни, я часто таскал тяжести. Сначала я поднимал клещи, потом молоток поменьше, затем молоток побольше. Наконец я смог поднять наковальню. Это был хороший день. Я ощутил свободу.

— А зачем тебе было поднимать наковальню?

— Я был к ней прикован.

Они снова шли молча, пока Трев не спросил, осторожно подбирая слова:

— Наверное, жизнь там, в горах, типа, бывает нелегкой?

— Зато сейчас все уже не так плохо.

— Да, типа, стараешься думать только о хорошем, и все такое.

— Например, о некоей леди, мистер Трев?

— Да-а, раз уж ты спросил. Я про неё все время думаю. Она мне нравится! Но она, блин, из Долли!

Небольшая компания болельщиков обернулась и посмотрела на них, поэтому Трев понизил голос до шепота:

— У её братцев кулаки размером с бычий зад!

— Я читал, мистер Трев, что любовь смеется над тюремщиками.

— Че, правда? Даже когда получает по роже бычьим задом?

— Об этом поэты умалчивают, мистер Трев.

— И потом, — продолжал Трев, — тюремщикам самим проблемы не нужны, они ребята тихие, спокойные. Прям как ты. Ты-то небось отболтаешься, если что. И девчонкам такие, как ты, всегда глянутся. Ты, конечно, не картинка, скажем прямо, но девчонки любят, когда с ними разговаривают как по писаному. Тогда от них отбою не будет… только если вздумаешь отбиваться, с твоей силищей, конечно, надо поосторожнее, ничего личного.

Натт помедлил. Конечно, в его жизни были её светлость и мисс Здравинг, но ни одна из них не подходила под определение «девчонки». Младшие Сестры, несомненно, были молоды и, предположительно, женского пола, но, по правде говоря, больше всего они походили на одаренных интеллектом кур и представляли не самое приятное зрелище за обедом. Опять-таки «девчонками» он бы тоже не рискнул их назвать.

— Я встречал не так уж много девчонок, — наконец произнес он.

— Взять хоть Гленду. Ты ей прям приглянулся. Но смотри в оба — ей только волю дай, и она живо начнет тобой вертеть. Она уж такая, всеми командует.

— Я так понимаю, у вас с ней что-то было, — заметил Трев.

— А ты толковый парень. Башковитый. Прям беда. Ну да, типа того, было. Я бы предпочел, чтоб между нами, типа, было не «что-то», а «кой-чего», только она знай хлопала меня по рукам… — Трев помедлил, ожидая увидеть огонек в глазах Натта. — Я пошутил, — без особой надежды добавил он.

— Спасибо, что сказали, мистер Трев. Я попробую расшифровать эту шутку на досуге.

Трев вздохнул.

— Но теперь-то я не такой. А Джульетта… Я, типа, прополз бы целую милю по битому стеклу, вот как, только чтобы подержать её за руку, и никаких фиглей-миглей, чесслово.

— Путь к сердцу возлюбленной можно проложить, написав стихи, — сказал Натт.

Трев слегка приободрился.

— А, ну языком трепать я умею. Если я ей, типа, напишу письмецо, ты ж его передашь, а? Я, например, напишу на дорогой бумаге что-нибудь этакое: «Ты мне нравишься, ты очень клевая, давай куда-нибудь сходим вместе, и никаких фиглей-миглей, зуб даю. С любовью, Трев». Как тебе?

— Ваши намерения по сути, несомненно, чисты и благородны, мистер Трев, но… э… если вы позволите мне предложить некоторую помощь…

— Слова надо подлиннее, да? И запустить как-нибудь покудрявей?

Но Натт уже не обращал на него внимания.

— Вот это клево, — произнес голос над головой Трева. — Ты кому собрался письма писать, умник?

У братьев О’Столлопов имелось одно положительное качество: они были не Энди. В глобальном смысле, конечно, противник не видел особой разницы, если умывался кровью. Но О’Столлопы просто знали, что против лома нет приема, а потому даже не пытались прибегнуть к какому-нибудь другому методу, в то время как Энди был просто психом, за которым шли только потому, что стоять за спиной у психа безопаснее, чем перед ним. Он становился таким обаятельным, когда на него внезапно накатывала очередная безумная смена настроения, и именно в этот момент следовало развернуться и бежать. Что касается О’Столлопов, у вдумчивого исследователя ушло бы совсем немного времени, чтобы понять, что Джульетта была мозговым центром семьи. С точки зрения Трева, достоинство было ровно одно: О’Столлопы считали себя умными, потому что никто и никогда их в этом не разуверял.

— А, так называемый мистер Трев, — сказал Билли О’Столлоп, ткнув Трева пальцем, похожим на гигантскую сосиску. — Ты ж, типа, такой умный, вот и скажи, кто сломал ворота?

— Я стоял в Толкучке, Билли. Ниче не видел.

— Он будет играть за «Колиглазов», да? — настаивал Билли.

— Билли, даже твой папаша в лучшие годы и то не запустил бы мяч за сто ярдов! Ты ж знаешь. Так не бывает. Болтают, столб просто сам собой подломился, а кто-то пустил байку. Неужто я тебе совру, Билли?

Ложь в исполнении Трева зачастую стояла очень близко к правде.

— Соврешь, потому что ты «Колиглаз».

— Ладно, ладно, тут ты меня поймал, отпираться не стану, — Трев вскинул руки. — Я тебя очень уважаю, Билли, и все такое… Ворота сломал Натт. Больше ты от меня ничего не добьешься.

— Я тебе башку оторву, вот что, — сказал Билли, с ухмылкой глянув на Натта. — Этот хиляк даже мячик не поднимет!

И тут кто-то за спиной у Трева произнес:

— Эй, Билли, тебя что, выпустили погулять без намордника?

Натт услышал, как Трев пробормотал: «Ох, боги, а все так хорошо начиналось», прежде чем повернуться и сказать:

— Улица для всех, Энди. Мы просто, типа, болтаем.

— «Долли» убили твоего старика, Трев. Ты что, совсем стыд потерял?

Остальные члены Бригады стояли за спиной у Энди, и на лицах у них читался вызов пополам со смутным осознанием того факта, что их снова куда-то втягивают. Энди намеревался завязать свару на одной из главных улиц. Стража обычно ни во что не вмешивалась в переулках, но на открытом месте она была просто вынуждена принимать меры, если налогоплательщики жаловались. А поскольку уставшие копы не любят вынужденных мер, они обычно принимают их добросовестно и изо всех сил — чтобы с гарантией не повторять в обозримом будущем.

— А ещё знаешь, что говорят? Что какой-то «Колиглаз» в Толкучке обнимал шлюшку из «Долли», — сказал Энди и опустил тяжелую руку на плечо Трева. — Колись, ты умный, ты всегда все раньше других знаешь.

— Шлюшку? — загремел Билли, у которого слова далеко не сразу проделывали путь от ушей до мозга. — Да ни одна девчонка в Сестричках Долли даже не посмотрит на вас, уродов!

— А, вот вы как, — сказал Люк по кличке Пук. С точки зрения Натта при подобных обстоятельствах это было все равно что подлить масла в огонь. «Возможно, — подумал он, — ритуал требует, чтобы обе стороны обменивались дурацкими оскорблениями, пока не почувствуют себя вправе атаковать. Именно об этом пишет доктор Фонмаусбергер в «Ритуальной агрессии у половозрелых крыс».

Но тут Энди вытащил из-под куртки короткий кинжал. Это было мерзкое оружие, чуждое подлинному духу футбола, адепты которого, в общем, снисходительно относились к предметам, которые оставляли синяки и шрамы, резали, дробили, а в самом худшем случае — накал страстей и все такое — оставляли противника без глаза^[383]. Но Энди славился полным отсутствием тормозов. И если заводился один такой, появлялись и другие. В результате все парни, которые в противном случае пришли бы на матч с кастетом для храбрости, теперь ощутимо позвякивали на ходу, а упав, не могли встать без посторонней помощи.

И вот уже кто-то потянулся к оружию.

— Так, ну-ка успокоились, — предупредил Трев, отступая на шаг и примирительно размахивая пустыми руками. — Это людная улица, усекли? Если сэмы вас застукают, то будут лупить большими дубинками, пока, типа, кишки горлом не полезут, а почему? Потому что вы у них, типа, не в любимчиках ходите. Вы им задаете работенку и мешаете жрать пончики.

Он отступил ещё немного.

— А потом за то, что вы своими башками попортили им дубинки, копы закатают вас в Танти, и будет вам приятная ночка в Цистерне. Че, уже бывали там? Так клево, что хочется вернуться?

Трев с удовольствием отметил выражение испуга на всех лицах, кроме Натта, который понятия не имел, что такое ночь в Цистерне, и Энди, который в Танти чувствовал себя как дома. Но даже Энди не рискнул бы выступать против сэмов. Убей хотя бы одного копа — и Витинари даст тебе шанс проверить, умеешь ли ты ходить по воздуху.

Они слегка выдохнули, но не спешили расслабляться. Когда обстоятельства поджимают, как чересчур тесные кальсоны, достаточно одного идиота…

Причём иногда его роль может сыграть кто-нибудь очень умный. Натт повернулся к младшему О’Столлопу, по имени Элджернон, и добродушно сказал:

— Знаете, сэр, эта ситуация очень похожа на ту, что описал доктор Фонмаусбергер в своей книге, посвященной экспериментам над крысами.

В течение нескольких секунд Элджернон, можно так выразиться, думал. А потом изо всех сил врезал Натту дубинкой. Сил у Элджернона хватало.

Трев успел подхватить друга, прежде чем тот рухнул на булыжники. Удар пришелся прямо в грудь, ветхий свитер был разорван в клочья, и лохмотья быстро намокали кровью.

— Ты зачем его ударил, чертов кретин? — спросил Трев у Элджернона, который, даже по мнению братьев, был тупее кирпича. — Он тебя не трогал! Че это было ваще?

Он вскочил на ноги и, прежде чем Элджернон успел шевельнуться, сдернул с него рубашку и захлопотал над Наттом, пытаясь зажать рану. Через полминуты Трев швырнул окровавленную рубашку обратно.

— У него сердце не бьется, ты, придурок! Что он тебе сделал?

Даже Энди застыл. Никто и никогда ещё не видел Трева — старого доброго Трева — в таком гневе. Даже «Долли» знали, что он неглуп. Трев умел лавировать. Иными словами, он был не из тех, кто сводит счеты с жизнью, бросаясь на компанию громил, которые и так уже приготовились к бою.

Злополучный Элджернон, которому ярость Трева буквально опалила брови, выговорил:

— Но, типа… он же «Колиглаз».

— А ты, блин, чертов кретин, вот ты кто! — заорал Трев.

Он уставил на остальных трясущийся палец.

— Кто вы такие? Кто? Никто! Вы мусор! Дерьмо!

Трев ткнул пальцем в Натта.

— А он знаете какой был? Он придумывал всякие штуки. Он много чего знал. И сегодня впервые в жизни пошел посмотреть игру! Он надел цвета, только чтобы не отсвечивать!

— Да не волнуйся ты, Трев, старик, — прошипел Энди, угрожающе поднимая кинжал. — Мы отомстим!

Но Трев набросился на него, как оса:

— Ты псих! Ты че, совсем не сечешь?

— Я вижу шлемы копов, Энди, — тревожно сказал Джумбо.

— Я-то че такого сделал?

— То же, что и эти идиоты О’Столлопы! «Колиглазы» и «Долли»? Да чтоб вы все провалились, блин!

— Они уже близко, Энди.

О’Столлопы, которые были не безнадежно глупы, уже спешили прочь. Город кишел людьми в футбольных шарфах и свитерах, и Стража просто не могла преследовать всех. Но врезать какому-нибудь парнишке так, чтобы он истек кровью и перестал дышать, — это равносильно убийству, а сэмы развивали удивительную скорость в подобных обстоятельствах.

Энди яростно погрозил Треву пальцем.

— В Толкучке плохо бывает тем, кто по глупости теряет корешей!

— Мы уже не в Толкучке!

— Разуй глаза, парень. Толкучка — везде.

Бригада поспешно скрылась, хотя Джумбо и обернулся на секунду, чтобы беззвучно проговорить: «Извини». И они были не единственными, кто торопился уйти. Горожане обожали бесплатные развлечения, но нынешнее могло повлечь за собой некоторые трудности, например опасные метафизические вопросы типа «Ты что-нибудь видел?». Конечно, легко Страже говорить, что невиновным бояться нечего, но кого волнуют невиновные и их проблемы, когда Стража на подходе?

Трев опустился на колени над остывающим телом мертвого Натта.

И тут он наконец сделал вдох. Трев перестал дышать, когда набросился на Энди. Если ты разговариваешь с Энди подобным тоном, ты уже все равно что мертв, поэтому зачем тратить дыхание?

Наверное, что-то нужно было сделать. Например, стучать его по груди, чтобы, типа, пробитое сердце вспомнило, как нужно работать. Но Трев этого не умел, и даже обладатель не самого мощного ума догадался бы, что не стоит практиковаться, когда Стража близко. У стражников могло сложиться неверное впечатление.

Поэтому, когда прибежали двое стражников, Трев неверными шагами пошел навстречу, с телом Натта на руках. Он с облегчением увидел, что перед ним констебль Пикша. По крайней мере, этот коп сначала задавал вопросы. За ним, заслоняя большую часть окружающего мира, поспевал констебль Флюорит, который мог расчистить целую улицу, всего лишь пройдя посередине мостовой.

— Помогите отнести его к госпоже Сибилле, мистер Пикша. Он тяжелый, — попросил Трев.

Констебль Пикша раздвинул окровавленные лохмотья и печально пощелкал языком. С опытом приходит понимание.

— Морг ближе, парень.

— Нет!

Пикша кивнул.

— Ты ведь сын Дэйва На вроде?

— Я не обязан отвечать!

— Не обязан, потому что я и так знаю, — спокойно произнес констебль Пикша. — Ладно, Трев, Флюорит понесет этого парня, которого, насколько я понимаю, ты видишь впервые в жизни, а мы постараемся не отставать. Позавчера была сильная гроза. Может, вам обоим повезет.

— Я ни в чем не виноват!

— Ну, разумеется. А теперь посмотрим, кто быстрее бегает. Сначала в больницу.

— Я хочу остаться с ним, — сказал Трев, когда огромная лапища Флюорита осторожно подхватила Натта.

— Нет, парень, — возразил Пикша. — Ты останешься со мной.

Констеблем Пикшей дело не ограничилось. Как всегда. Его дразнили Вареным, и он негласно давал понять каждому примерно следующее: раз уж мы вместе вляпались, зачем усложнять друг другу жизнь. Обычно это срабатывало. Но рано или поздно нарушителя передавали в руки копа повыше званием, который вкалывал как проклятый в маленькой комнатке, где у двери стоял ещё один коп. И тот, к кому попал Трев, судя по виду, работал уже вторую смену без перерыва.

— Меня зовут сержант Ангва, сэр, и я надеюсь, обойдется без неприятностей. — Она открыла записную книжку и разгладила страницу: — Итак, давайте уясним. Вы сказали констеблю Пикше, что увидели драку, а когда подошли, то плохие парни уже разбежались. По необыкновенному совпадению вы обнаружили на земле своего коллегу мистера Натта, который насмерть истек кровью. Держу пари, вы наперечет знаете имена всех этих плохих парней. Я удивлюсь, если нет. И вот ещё что, Тревор На вроде…

Она бросила на стол черно-белый эмалированный значок. По чистой случайности или намеренно, но он воткнулся булавкой в доску в паре дюймов от руки Трева.

Неофициальный девиз Бесплатной больницы госпожи Сибиллы гласил: «Умирают не все». И действительно, благодаря этому учреждению, основанному госпожой Сибиллой, у горожан значительно сократились шансы умереть, по крайней мере, от некоторых причин. Здешние хирурги даже мыли руки перед операцией, а не только после. Но по белым коридорам сейчас двигалась фигура, которая на личном опыте знала, что неофициальный девиз больницы на самом деле глубоко ошибочен.

Смерть остановился у безупречно чистого стола и опустил глаза.

— МИСТЕР НАТТ? НАДО ЖЕ, КАКОЙ СЮРПРИЗ, — сказал он и полез в карман мантии. — НУ-КА ПОСМОТРИМ… ЗНАЕТЕ, — продолжал он, — Я ЧАСТЕНЬКО ГАДАЮ, ОТЧЕГО ВЫ ВСЕ ТАК ЦЕПЛЯЕТЕСЬ ЗА ЖИЗНЬ. В КОНЦЕ КОНЦОВ, ПО СРАВНЕНИЮ С ВЕЧНОСТЬЮ ОНА ПРАКТИЧЕСКИ МГНОВЕННА. ДАЖЕ ВАША ЖИЗНЬ, МИСТЕР НАТТ. ХОТЯ В ВАШЕМ СЛУЧАЕ, НАСКОЛЬКО Я ПОНИМАЮ, УПОРСТВО СПОСОБНО СОТВОРИТЬ НЕБОЛЬШОЕ ЧУДО.

— Я вас не вижу, — сказал Натт.

— ВСЕ ПРАВИЛЬНО, — ответил Смерть. — В ЛЮБОМ СЛУЧАЕ ВПОСЛЕДСТВИИ ВЫ ОБО МНЕ НЕ ВСПОМНИТЕ.

— То есть я умираю, — сказал Натт.

— ДА. УМИРАЕТЕ И ВОСКРЕСАЕТЕ.

Смерть выудил из кармана песочные часы и посмотрел на песок, который сыпался снизу вверх.

— УВИДИМСЯ, МИСТЕР НАТТ. КОГДА-НИБУДЬ. БОЮСЬ, ВАС ЖДЕТ ИНТЕРЕСНАЯ ЖИЗНЬ.

— Значок «Долли» в кармане у «Колиглаза»? Ох, боги, боги, что же это значит? А я ведь выясню. Главное, правильно нажать.

Трев молчал. У него закончились варианты. И потом, он уже был знаком с сержантом Ангвой, и всякий раз казалось, что в разговоре она не сводит глаз с его горла.

— Констебль Пикша говорит, что в больнице госпожи Сибиллы дежурит Игорь. Надеюсь, в запасе у него есть лишнее сердце, которое подойдет твоему приятелю. Честное слово, я очень на это надеюсь, — сказала Ангва. — Но все-таки убийство есть убийство, даже если завтра Натт придет сюда своими ногами. Правило патриция Витинари: если поставить тебя на ноги может только Игорь, значит, ты умер. Пусть даже ненадолго. Но именно поэтому убийца должен быть повешен. Ненадолго. Обычно доли секунды хватает.

— Я его ваще не трогал!

— Знаю. Но ты прикрываешь своих, ведь так? Джумбо и, разумеется, Люка, ну и, конечно, Энди Шенка — твоих дружков, которых сейчас здесь нет. Послушай, парень, ты не под арестом. Пока. Ты просто содействуешь Страже в ходе расследования. Это значит, что ты можешь пользоваться уборной, если не трусишь. Если не прочь рискнуть жизнью, сходи в столовую. Но если попытаешься удрать, я пойду по следу. — Ангва фыркнула и добавила: — Как ищейка. Усек?

— Можно мне пойти и глянуть, как там Натт?

— Нет. Там сейчас Вареный. Для тебя — констебль Пикша.

— Его все зовут Вареный.

— Да, но только не сейчас, не ты и не при мне. — Сержант Ангва рассеянно покрутила лежавший на столе значок. — Мистер Натт не одинок на этом свете? Я имею в виду, у него есть родственники?

— Я понял. Он что-то такое говорил про Убервальд. Но больше я ничего не знаю, — инстинктивно солгал Трев. Вряд ли сейчас стоило говорить, что Натт провел юность прикованным к наковальне. — Он отлично ладит с другими парнями в свечном подвале!

— Как он вообще туда попал?

— Мы не спрашиваем. Обычно туда, это, попадают не от хорошей жизни.

— А тебя кто-нибудь спрашивал?

Трев уставился на неё. Все копы такие. На вид такие дружелюбные, а стоит слегка расслабиться — получишь топором по мозгам.

— Это, типа, официальный вопрос или вам просто любопытно?

— Копам не бывает просто любопытно, мистер На вроде. Хотя иногда мы спрашиваем о том, что вроде бы к делу не относится.

— То есть это был не официальный вопрос?

— Не совсем.

— Тогда засуньте его себе туда, где солнце не светит.

Ответом ему была классическая улыбка стражника.

— У тебя в рукаве ни единого козыря, и ты говоришь мне такие слова? Да, от Энди я ожидала бы чего-то подобного, но Вареный говорит, что ты неглуп. Насколько умным надо быть, чтобы вести себя настолько по-идиотски?

В дверь нерешительно постучали, и заглянул какой-то стражник. Вдалеке кто-то властно и громко орал:

— …ты ведь все время это делаешь, нет? Боги мои, боги, что тут сложного?!

— Да, Шнобби?

— Э… у нас проблема, сержант. Тот парень, которого отправили в больницу госпожи Сибиллы. Доктор Газон говорит, он просто встал и пошел домой!

— Игорь его осмотрел?

— Да… ну… типа того…

Стражника оттер грузный мужчина в длинном зеленом резиновом плаще. Он явно балансировал между гневом и добродушием. Следом втиснулся констебль Пикша, который тщетно пытался его урезонить.

— Слушайте, мы ведь пытаемся помогать! — воскликнул доктор Газон. — Вы, ребята, говорите, что у вас убийство, я притаскиваю старину Игоря и заставляю работать сверхурочно. Передайте Сэму Ваймсу, чтобы он прислал ко мне своих парней, когда выдастся свободная минутка, и я им устрою курсы первой помощи, чтобы они научились отличать мертвых от спящих. Иногда различие очень тонкое, но, как правило, подметить основные признаки можно. Одним из самых достоверных люди нашей профессии обычно считают способность ходить, хотя в этом городе мы уже привыкли считать её не более чем неплохим началом. Но когда мы откинули простыню, пациент сел и попросил у Игоря сэндвич, так что сомневаться уже не приходилось! Не считая небольшой лихорадки, он был совершенно здоров. Нормальный сердечный ритм… иными словами, сердце у него работало! Ни царапинки. Хотя ему явно не мешало бы плотно поесть. Должно быть, он страшно проголодался, раз съел сэндвич, который приготовил Игорь. Я бы и сам, честно говоря, не отказался от обеда!

— Вы его отпустили? — в ужасе спросила сержант Ангва.

— Ну конечно! Не могу же я держать человека в больнице из-за того, что он, к сожалению, жив!

Она повернулась к констеблю Пикше.

— И ты его отпустил, Вареный?

— Так доктор велел, сержант, — ответил Пикша, с тоской глядя на Трева.

— Он же был залит кровью! Живого места не было! — воскликнул тот.

— Это что, какая-то шутка? — спросила Ангва.

— Я готов поклясться, что сердце не билось, сержант, — сказал Пикша. — Может, он из тех монахов с Пупа, которые выкидывают всякие штучки.

— По-моему, кто-то тут пудрит нам мозги, — намекнула Ангва, сердито посмотрев на Трева.

Тот решился на отчаянный бросок.

— А мне-то какая с того польза? Думаете, я по собственному желанию тут торчу?

Констебль Пикша кашлянул.

— Сегодня же игра, сержант. Стол ломится от рапортов, повсюду толпы болельщиков и уйма слухов. Пойми меня правильно, но мы и так сбиваемся с ног. На нас уже два раза по-крупному наорали. И, в конце концов, тот парень ведь ушел живым.

— Никаких проблем, — заметил доктор. — В больницу его принесли, из больницы он ушел сам — предпочитаю, чтобы так оно всегда и было. Однако мне пора обратно, сержант. Нам тоже предстоит нелегкая ночка.

Сержант Ангва поискала, на кого бы обрушиться, и жертвой пал Трев.

— Ты! Трев На вроде! Вот тебе дело. Ступай и отыщи своего приятели. И если от тебя снова будут неприятности… у тебя будут неприятности! Ясно?

— Как белый день, детка.

Он не устоял, просто не смог, пусть даже по спине у него катился холодный пот. Трев чувствовал странную легкость, ему было легко и приятно. Но некоторые люди не уважают чужих прозрений. Копов такому не учат.

— Для тебя, На вроде, я сержант! На, держи.

Трев успел поймать значок, который бросили ему через весь кабинет.

— Спасибо, детка.

— Убирайся!

Он убрался — и отчасти ожидаемая тень шагнула к нему, как только он вышел из участка. В сером воздухе чем-то слегка повеяло. Что ж, по крайней мере, это был не Энди. Сейчас Трев предпочел бы обойтись без него.

— Чего тебе, Люк? — спросил он, обращаясь к туману.

— А как ты просек, что это я?

Трев вздохнул.

— Догадался.

Он зашагал быстрее.

— Энди захочет знать, что ты им сказал.

— Не дрейфь, я все уладил.

— Уладил? А как? — Люк, всегда страдавший избыточным весом, рысил за ним, чтобы не отставать.

— Тебе уж точно не скажу.

О, эйфория.

— Так я скажу Энди, что все тип-топ?

— Да, да. Полный порядок. Никаких проблем. Концы в воду. Как будто ничего и не было.

— Ты уверен? — настаивал Люк. — Тому парню здорово досталось.

— Ну что я могу тебе сказать? — Трев раскинул руки и сделал пируэт. — Я же Трев На вроде!

— Ага, значит, дело верное. Эй, я думаю, теперь Энди примет тебя обратно в Бригаду. Правда, клево?

— Знаешь, как Натту показалось на слух это названье, Люк?

— Нет. Как?

Трев сказал.

— Ну, типа… — начал Люк, но Трев перебил:

— Это правда смешно, Люк. Смешно и глупо. Ей-богу.

Он остановился так резко, что Люк в него врезался.

— И вот тебе мой совет. С кличкой Пук далеко в жизни не уйдешь. И с кличкой Великий Пук тоже. Уж поверь.

— Но меня все зовут Пук! — жалобно проскулил Великий Пук.

— Врежь следующему, кто это сделает. Сходи к врачу. Меньше жри горох. Не сиди при закрытых окнах. Купи одеколон, наконец, — посоветовал Трев, вновь набирая скорость.

— Куда ты идешь?

— Выбираюсь из Толкучки! — крикнул тот через плечо.

Люк безнадежно огляделся.

— Чего?

— А ты не знал? Толкучка, она, типа, везде.

Трев буквально сиял, пробираясь сквозь туман. Отныне все будет по-другому. Как только придет Смимз, он попросит у него работенку получше, ну или что-нибудь такое…

В тумане впереди появилась чья-то фигура. Трев усмотрел в этом нечто приятное, поскольку она была на голову ниже.

— Миштер На вроде? — поинтересовался незнакомец.

— Это кто? — спросил Трев, подумал и добавил: — Или что?

Тень вздохнула.

— Я жнаю, вы друг того гошподина, которого недавно принешли в больнитшу.

— А тебе-то че?

— Как минимум не вше равно, — ответила тень. — Шмею ли я поинтерешоватьшся, извештно ли вам что-нибудь об упомянутом гошподине?

— Я тебе не обязан отвечать, — отрезал Трев. — Я все уладил. Усек?

— В том-то и дело. Мне нужно ш вами поговорить. Меня жовут Игорь.

— Знаешь, я почему-то так и подумал. Это ты сделал Натту сэндвич?

— Да. Ш тунцом, шпагетти, джемом и шахарной пошыпкой. Моё фирменное блюдо. Так вам что-нибудь ижвестно о его прошлом?

— Совершенно ничего.

— Правда?

— Слушай, в свечном подвале топят воск, а не ворошат прошлое, усек? Просто потому что! Я знаю, у Натта в прошлом были какие-то проблемы, но больше ты от меня ничего не услышишь.

— Я так и думал, — сказал Игорь. — Ешли не ошибаюшь, он родом иж Убервальда. Оттуда приходят штранные и опашные шущештва…

— Это, наверное, глупый вопрос, но ты сам часом не из Убервальда? — поинтересовался Трев.

— Да. Шпашибо, что шпрошили.

Трев помедлил. В городе частенько попадались Игори. Большинство людей знали о них лишь то, что пришить руку или ногу они могли быстрей, чем Стража — дело. А ещё Игори занимались какими-то странными вещами в подвалах и массово выходили на поверхность, лишь когда разражалась гроза.

— Я думаю, ваш друг может быть очень опашен, — сказал Игорь.

Трев попытался представить, каким образом, и сначала потерпел неудачу… а потом он вспомнил удар, который свалил столб за пол-улицы, и ему стало не по себе.

— С какой стати я должен верить? Почем я знаю, что ты сам не опасен? — поинтересовался он.

— О, я доштаточно опашен, — ответил Игорь. — Поверьте. Но в Убервальде живут сушештва, с которыми даже я бы не ришкнул вштретитьша.

— Я тебя даже слушать не стану, — сказал Трев. — Все равно половину не разберешь.

— Не шклонен ли ваш друг к штранным переменам наштроения? — настойчиво продолжал Игорь. — Он не впадает в ярошть? Нет ли у него необычных пищевых приштраштий?

— Он любит яблочные пироги. Да ты ваще о чем?

— Я вижу, вы с ним хорошие друзья, — произнес Игорь. — Прошу прощения, что пошягнул на ваше швободное время, — в воздухе значительно прибавилось водяных капель. — Примите один шовет. Ешли я вам понадоблюшь, просто кричите. Впрочем, у меня ешть ошнования полагать, что ш этим проблем не возникнет.

Фигура развернулась и немедленно исчезла в тумане.

Трев вспомнил, что Игори загадочным образом перемещаются по городу. И на футбольных матчах их не увидишь…

Последняя мысль задержалась в голове. Что он пытался себе внушить? Что тот, кто не ходит на футбол, как бы не существует? Трев не мог найти подходящий ответ. Он удивился, что вообще задал себе этот вопрос.

Времена менялись.

Гленда пришла на Ночную Кухню с Джульеттой, которая поклялась молчать, и великодушно отпустила Милдред и миссис Садик домой. Обеих это вполне устраивало — как всегда, — и в будущем Гленда при необходимости могла рассчитывать на ответную услугу.

Она сняла пальто и засучила рукава. На Ночной Кухне Гленда чувствовала себя как дома. Здесь она была главная. Стоя за плитой, она могла бросить вызов миру.

— Так, — сказала она подавленной Джульетте. — Мы никуда сегодня не ходили. Сегодня вообще ничего не было. Ты помогала мне чистить плиты. Я уж позабочусь, чтобы ты задержалась дольше обычного, тогда твой отец ничего не заподозрит. Ясно? Ты поняла?

— Да, Гленда.

— Раз уж мы здесь, начнем готовить пироги на завтра. Всегда лучше работать с опережением. Правда?

Джульетта промолчала.

— Скажи «да, Гленда», — велела Гленда.

— Да, Гленда.

— Тогда иди и наруби свинины для начинки. За работой некогда думать о пустяках, вот что я всегда говорю.

— Да, Гленда, ты всегда так говоришь, — повторила Джульетта.

Гленда заметила какую-то новую интонацию и слегка встревожилась.

— Я правда всегда так говорю? Когда?

— Каждый день, когда приходишь сюда и надеваешь фартук.

— Так говорила ещё моя мама, — ответила Гленда, пытаясь отогнать неприятную мысль. — И, разумеется, она была права. Работа ещё никогда и никому не вредила!

Но предательская мысль все-таки прокралась: «Кроме неё».

«Пироги, — подумала Гленда. — Только на пироги можно положиться. От пирогов не бывает проблем».

— По-моему, Трев на меня запал, — промямлила Джульетта. — Он глядит не так, как другие парни. У него прямо глаза становятся такие… щенячьи.

— Берегись, девочка, когда мужчины так смотрят.

— Я… я, кажется, типа… люблю его, Гленди.

«Кабанятина, — подумала Гленда, — и абрикосы. В кладовой ещё немного осталось. А ещё пироги с бараниной и разными добавками. Так… значит, пироги со свининой, а в насосной лежат приличные устрицы, которые тоже пойдут в дело. Я сделаю «морской пирог», и анчоусы попались ничего себе, так что для парочки «глазастиков» всегда найдется место, пусть даже мне и жалко рыбок, которые из них выглядывают, а прямо сейчас я напеку булочек…»

— Что ты сказала?

— Я люблю Трева.

— Быть не может!

— Он спас мне жизнь!

— Это не повод! Вежливого «спасибо» вполне достаточно.

— Но он мне правда нравится!

— Ну а это просто глупо!

— И че? Глупо ещё не значит плохо!

— Послушайте меня, юная… а, здравствуйте, мистер Оттоми.

Все Оттоми на свете выглядят так, как будто от отца и матери им достались исключительно худшие половины. А ещё они, что весьма досадно, очень тихо перемещаются на толстых резиновых подошвах (тем удобнее подглядывать и разнюхивать). И онитвердо уверены, что всегда имеют право на бесплатную чашку чая.

— Ну и денек, мисс, ну и денек. А вы ходили на матч? — поинтересовался Оттоми, переводя взгляд с Гленды на Джульетту.

— Мы чистили плиты, — немедленно ответила Гленда.

— Да, сегодня ваще ничего не было, — добавила Джульетта и хихикнула. Гленда ненавидела хихиканье.

Оттоми медленно и беззастенчиво огляделся, приняв к сведению отсутствие грязи, разбросанных перчаток и тряпок…

— Мы только что закончили уборку, — сердито проговорила Гленда. — Хотите чашечку чаю, мистер Оттоми? А потом вы нам расскажете, как прошла игра.

Известно, что толпа глупа. Вернее сказать, толпа просто дезориентирована, поскольку из среднестатистического человека очевидец ничуть не лучше, чем спасательный жилет из пастилы. По мере того как Оттоми рассказывал, становилось ясно, что никто ничего не знает, за исключением того, что какой-то парень забил гол за пол-улицы, да и то не факт.

— Кстати, забавно, — заметил Оттоми, как только Гленда, образно выражаясь, перевела дух, — я готов поклясться, что, стоя в Толкучке, заметил вашу очаровательную помощницу, которая болтала с каким-то парнем в цветах «Колиглазов»…

— Это законом не воспрещается! — парировала Гленда. — И в любом случае Джульетта была здесь со мной и чистила плиты.

Вышло неуклюже, но она ненавидела таких, как Оттоми. Власть им доставалась из третьих рук, но они, тем не менее, наслаждались каждым моментом, какой только удавалось улучить. Слугобраз явно видел больше, чем рассказал, в этом сомневаться не приходилось. Он хотел, чтобы она извивалась от страха. Гленда буквально почувствовала, как Оттоми смотрит на их пальто.

На их мокрые пальто.

— А я думала, вы не ходите на футбол, мистер Оттоми.

— Верно. Но колпаки захотели посмотреть игру, и нам с мистером Шноббсом пришлось отправиться с ними — чтоб всякие простолюдины на них не дышали. Вы, черт возьми, себе даже не представляете. Они там ахали, жаловались и записывали, прямо как у себя дома! Они что-то затеяли, помяните моё слово.

Гленде не понравилось слово «колпаки», хотя оно идеально подходило. Впрочем, в устах Оттоми оно прозвучало приглашением к сальной откровенности. Но, как ни поверни, волшебники — это шишки, люди, которые имеют вес, двигатели мироздания и сотрясатели основ; когда такого рода публика внезапно проявляет интерес к делам тех, кто по определению веса не имеет, всякую мелочь ждут сотрясения. И потрясения.

— Витинари не любит футбол, — сказала она.

— Значит, они это вместе затеяли, — произнес Оттоми, многозначительно постукивая себя по носу. Из ноздри что-то выпало в чашку. Гленда ненадолго задумалась, не предупредить ли слугобраза, но после короткого сопротивления голос совести замолчал.

— Вот я и подумал, что надо бы вам сказать, потому как в Сестричках Долли вас уважают, — продолжал Оттоми. — Я помню вашу матушку. Святая была женщина. Всегда и всем протягивала руку помощи.

«О да, — подумала Гленда, — и как же люди за неё хватались. Просто чудо, что она умерла, сохранив все пальцы».

Оттоми допил чай и со вздохом поставил кружку на стол.

— Однако не могу я весь день сидеть на одном месте.

— Да, в университете наверняка полно других мест, где вам тоже нужно посидеть.

Оттоми остановился в дверях и улыбнулся Джульетте.

— Вылитая ты, ей-богу. С «Колиглазом». Ну надо же. У тебя, наверное, есть двойник. Что ж, пусть тайна останется тайной, как сказал человек, когда нашел то, чему лучше было оставаться тайной. Ла-ла-ла…

Он резко остановился, потому что двинуться означало бы напороться на серебристый нож, который Гленда держала рядом с его горлом — не так уж угрожающе. Она с особым удовольствием отметила, как кадык Оттоми запрыгал, словно обезумевшее йо-йо.

— Прошу прощения, — сказала она, отводя нож в сторону. — В последние дни я его буквально не выпускаю из рук. Мы разделываем свинину. Говорят, она очень похожа на человеческую плоть…

Она коснулась свободной рукой плеча слугобраза и произнесла:

— Распускать нездоровые слухи — не самая лучшая идея, мистер Оттоми. Сами знаете, люди иногда так странно на это реагируют. Очень мило, что вы заскочили. Если завтра случайно будете проходить мимо, я непременно угощу вас пирожком. А теперь прошу прощения, мне надо резать мясо.

Оттоми поспешно убрался. Гленда, с колотящимся сердцем, посмотрела на Джульетту. Рот у той напоминал безупречную букву О.

— Что? Что?!

— Я думала, типа, ты его счас пырнешь!

— Нож оказался у меня в руке по чистой случайности. У тебя, кстати, тоже нож. Здесь у всех ножи. Это кухня!

— А вдруг он разболтает?

— Он ничего не знает наверняка…

«Восемь дюймов, — подумала Гленда. — Максимальный размер для пирога без формы. Сколько пирогов получится из хорька вроде Оттоми? Большая мясорубка, конечно, упростила бы задачу. Хотя насчет черепа и ребер не поручусь. Так что, в общем и целом, лучше обойтись свининой».

Но эта мысль так и запечатлелась на заднем фоне, незнакомая, волнующая и до странности приятная, хоть ей и не суждено было обратиться в дело.

Чем волшебники занимались на игре? Записывали — но что? Вот задачка.

Тем временем девушки вращались в мире пирогов. Джульетта неплохо справлялась с повторяющимися действиями, если не отвлекалась, и обладала педантичностью, которой часто одарены не слишком умные люди. Время от времени она шмыгала носом — не самое лучшее занятие, когда готовишь начинку для пирогов. Возможно, она думала о Треве. В её хорошенькой и не слишком бремененной мыслями головке Трев стоял в ряду сверкающих фантазий, о которых повествовали «Куль» и прочие ерундовые журналы, утверждавшие, что для того, чтобы стать знаменитым, нужно всего лишь «быть собой». Ха! Гленда всегда знала, чего хочет. Она долго и тяжело работала за гроши, прежде чем наконец достигла цели — собственной кухни и некоторой власти… над пирогами!

Минуту назад ты мечтала превратить человека в пирог!

Почему ты так злишься? Что случилось?

Я тебе скажу, что случилось. Когда ты добилась своего, то оказалось… что ты ничего не добилась. Ты хотела прокатиться по Щеботану в открытом экипаже и чтобы красивый молодой человек пил шампанское из твоей туфли, но этому не суждено было сбыться, потому что в Щеботане живут какие-то странные люди, и никому нельзя доверять, и потом, если налить шампанское в туфлю, оно же будет капать. А если у тебя вдобавок грибок? В общем, ничего так и не получилось. И не получится.

— Я никогда не говорила, что Трев плохой парень, — сказала Гленда вслух. — Он, конечно, не джентльмен, хорошие манеры приходится ему вколачивать, и к жизни он относится слишком легко, но, может быть, из него и выйдет что-нибудь путное, если только он постарается.

Джульетта, казалось, не слушала, но кто знает?..

— Но футбол есть футбол. Вы по разные стороны. Так что ничего не выйдет, — закончила Гленда.

— А если я стану болеть за «Колиглазов»?

Днем раньше Гленда назвала бы это святотатством, а теперь — огромной проблемой.

— Для начала отец перестанет с тобой разговаривать. И братья тоже.

— Они и так со мной почти не разговаривают, только спрашивают, где жрачка. Сегодня я, типа, впервые увидела мяч так близко. И знаешь что? Мне совсем не понравилось. Слу-ушай… завтра в «Шобле» показ мод. Пойдем, а?

— Первый раз слышу, — Гленда фыркнула.

— Это гномий магазин.

— Судя по названию, ты права. Потому что не представляю, чтобы свой магазин так назвали люди. Ты бы стала жертвой первой опечатки.

— Ну, давай сходим. Может, типа, будет весело. — Джульетта помахала потрепанным экземпляром «Куля». — Новая микрокольчуга такая удобная и мягкая, она совсем не трет… это все здесь написано, а ещё, а ещё… рогатые шлемы снова вошли в моду, вернувшись из за… бве… ния… это, типа, их откуда-то из другого места привезли? И завтра будет… пре… зен… та… ция.

— Да, Джу, но мы не из тех, кто ходит на показ мод.

— Ты, мож, и нет. А мне почему нельзя?

— Потому что… потому что я не знаю, что надеть, — отчаянно сказала Гленда.

— За этим и ходят на показ мод, — самодовольно ответила Джульетта.

Гленда открыла рот, чтобы ответить резко, а потом подумала: это не парни и не футбол. Что страшного в показе мод?

— Ладно. Может быть, действительно будет весело. Так, на сегодня женские дела закончены. Сейчас я провожу тебя домой, загляну к вдове Крауди и все такое, а потом вернусь сюда. Твой отец, наверное, беспокоится.

— Он в пабе сидит, — безошибочно заметила Джульетта.

— Если бы он не сидел в пабе, то непременно бы беспокоился, — сказала Гленда.

Ей хотелось провести некоторое время горизонтально. День выдался долгим не только в длину, но и в глубину. Гленде нужно было некоторое время, чтобы все обдумать.

— Давай возьмем носилки!

— Это очень дорого!

— Ну, молодость бывает только раз, вот что я всегда говорю.

— Никогда раньше не слышала, чтоб ты так говорила.

Возле университета ожидали несколько тролльих носилок. Они стоили аж по пяти пенсов в один конец, зато подушки в корзине на шее у тролля были всяко удобнее, чем жесткие скамейки в омнибусе. Разумеется, это была недопустимая роскошь, поэтому занавески отдергивались, а губы кривились. Странно, не правда ли — там, где ты родилась, никому не нравится, если ты начинаешь выделяться. Бабушка сказала бы — всяк сверчок знай свой шесток. Не разочаровывай окружающих.

Она сама отперла дверь Джульетты, потому что та всегда возилась с ключом, и проследила, чтобы замок защелкнулся.

Лишь после этого Гленда открыла собственную дверь, такую же облупленную и грязную, как соседние. Она едва успела снять пальто, когда в ободранную филенку забарабанили. Распахнув дверь, она обнаружила мистера О’Столлопа, отца Джульетты, который застыл с поднятым кулаком. Вокруг ещё витало облачко сухой краски.

— Я слышал, как ты вернулась, Гленди, — сказал он. — Глянь, че это такое?

В огромной ручище он сжимал хрустящий белый конверт. Такие нечасто встречались в Сестричках Долли.

— Это называется письмо, — сказала Гленда.

Мистер О’Столлоп умоляюще протянул ей конверт, и она заметила огромную букву «В» в ненавистном правительственном штемпеле, который неизменно вселял ужас и отчаяние в душу тех, кто ещё не заплатил налоги.

— Его светлость прислал письмо! — со страхом произнес мистер О’Столлоп. — С какой стати ему мне писать, а? Я ни в чем не виноват!

— Может быть, откроем конверт? — подсказала Гленда. — Обычно именно так узнают, о чем в письме говорится.

Сосед вновь умоляюще взглянул на неё. В Сестричках Долли чтение и письмо считались несложной домашней работой, которую обычно предоставляли женщинам. Настоящий труд требовал широких плеч, сильной спины и мозолистых рук. Мистер О’Столлоп идеально подходил под описание. Он был капитаном футбольной команды Сестричек Долли и за один матч как-то откусил противной стороне три уха. Гленда вздохнула, взяла письмо из протянутой руки, которая, как она заметила, слегка дрожала, и ногтем вскрыла конверт.

— Здесь сказано: «Мистер О’Столлоп…» — начала она, и сосед вздрогнул. — Да. Это вы, — добавила Гленда.

— Там че-нибудь есть про налоги? — поинтересовался он.

— Кажется, нет. Слушайте дальше. «Я буду очень рад, если вы согласитесь почтить своими присутствием ужин, который я намерен устроить в Незримом Университете в среду вечером, в восемь часов, чтобы обсудить будущее знаменитой игры под названием футбол. Имею честь пригласить вас как капитана команды Сестричек Долли».

— Почему именно я? — возмутился О’Столлоп.

— Здесь сказано — потому что вы капитан.

— Да, но почему именно я?

— Возможно, он пригласил всех капитанов, — предположила Гленда. — Вы ведь можете послать по городу какого-нибудь парнишку с белым шарфом и проверить?

— Да, но представь, что позвали меня одного, — произнес О’Столлоп, явно вознамерившись исследовать бездну ужаса до конца.

У Гленды возникла отличная идея.

— Мистер О’Столлоп, в таком случае я бы сказала, что капитан Сестричек Долли — единственная достаточно важная персона, достойная обсуждать будущее футбола с самим правителем города.

О’Столлоп не мог выпятить грудь, потому что она и так у него была пожизненно выпячена, зато, слегка поднапрягшись, он стал почти квадратным.

— Да, это верно подмечено! — прогремел он.

Гленда мысленно вздохнула. Мистер О’Столлоп был могуч, но его мышцы потихоньку превращались в жир. Она знала, что у него больные колени. Знала, что он быстро выдыхается. В присутствии объектов, которые нельзя было толкнуть, пнуть или укусить, мистер О’Столлоп совершенно терялся. Висящие вдоль тела руки сжимались и разжимались, как будто пытались думать независимо от головы.

— Так че стряслось-то, а?

— Не знаю, мистер О’Столлоп.

Он переступил с ноги на ногу.

— Э… мож, эт все из-за того парня, «колиглаза», который сегодня упал и расшибся?

«Не исключено», — подумала Гленда, ощутив приступ ледяного ужаса. Впрочем, ведь каждую неделю кто-нибудь падал и расшибался. «Вовсе не обязательно это Трев или Натт. Разумеется, это кто-нибудь из них, я знаю… но я ничего не знаю, не могу знать, и если хорошенько себя убедить, может быть, ничего на самом деле и не произойдет…»

«Расшибся, — подумала Гленда сквозь рев ужаса в глубине души. — Не исключено, что он просто стоял не в том месте и не в тех цветах. Подобное поведение приравнивается к самоубийству. Расшибся? Верней сказать, убился…»

— Мои парни вернулись с футбола и сказали: че-то такое было. Они сами только слышали. Что кого-то, типа, убили.

— Они ничего не видели?

— Эт точно, ниче они не видели.

— Но очень внимательно слушали?

Эта фраза пролетела над головой О’Столлопа, даже не удосужившись задержаться.

— Значит, погиб кто-то из «колиглазов»?

— Да, — ответил О’Столлоп. — Болтают, что он умер, но ты ж сама знаешь, как врут эти поганцы «колиглазы».

— А где сейчас ваши сыновья?

На мгновение глаза старика сверкнули.

— Сидят дома, не то я с них шкуру спущу. На улицах полно всяких шаек, когда начинаются такие дела.

— Значит, теперь одной меньше, — заметила Гленда.

На лице О’Столлопа отражались боль и ужас.

— Они ж не плохие парни, сама знаешь. В душе-то они славные ребята. К ним просто придираются.

«Да, особенно в полицейском участке, — подумала Гленда, — когда пострадавшие говорят: ага, это они самые, вон те здоровяки, я их где угодно узнаю!»

Она оставила соседа качать головой и побежала по улице. Тролль, разумеется, не стал дожидаться здесь пассажиров. Не было никакого смысла околачиваться в местах вроде Долли и ждать, когда тебя измажут краской. Гленда подумала, что, может быть, сумеет нагнать его по пути в центр города. Примерно через минуту она поняла, что её преследуют. Бегут следом в потемках. Если бы только она прихватила нож. Гленда выбрала тень погуще и, как только предполагаемый маньяк с топором поравнялся с ней, шагнула вперед и крикнула:

— Что тебе надо?

Джульетта взвизгнула.

— Они арестовали Трева, — и она заплакала, когда Гленда обняла её. — Я знаю!

— Не говори глупостей, — потребовала та. — После больших матчей в городе всегда драки. Незачем так волноваться.

— Тогда почему же ты бежала? — быстро спросила Джульетта.

И Гленда не смогла ответить.

Слугобраз кивком, что-то буркнув, впустил его через заднюю дверь, и он зашагал прямо в свечной подвал. Несколько тамошних парней оплавливали свечи в обычной манере — педантично и очень медленно, — но Натта нигде видно не было, и тогда Трев, рискуя здравым умом и обонянием, заглянул в общую спальню. Натт спал на своей подстилке, держась за живот. Очень большой живот. Учитывая его субтильное, в норме, сложение, теперь вид у Натта был как у змеи, которая проглотила чересчур большую козу. На память Треву пришли пытливый взгляд и встревоженный голос Игоря. Он обвёл глазами подстилку и заметил огрызок корки и несколько крошек. Судя по запаху, пирог был очень вкусный. Более того, Трев знал лишь одного человека, способного испечь такой соблазнительный пирог. Что бы ни лежало сейчас в желудке у Натта, радость, которая заставляла Трева буквально лететь по улицам, как только он вышел из участка, вытекла сквозь мыски ботинок.

Он зашагал по каменным коридорам в Ночную Кухню. Остатки оптимизма истекали по капельке, пока он шёл по дорожке из крошек, но радость вспыхнула с новой силой, как только он увидел Джульетту — и, ах да, Гленду — на руинах Ночной Кухни, которая превратилась в хаос оторванных дверец и обкусанных корочек.

— А, мистер На вроде, — сказала Гленда, складывая руки на груди. — Всего один вопрос — кто сожрал все пироги?

Радость росла и росла, пока не наполнила Трева серебристым светом. В последний раз он спал в нормальной постели трое суток назад, и день выдался не то чтобы вполне обычным. Он широко улыбнулся, глядя в пустоту, и Джульетта едва успела его подхватить, прежде чем он рухнул на пол.

Трев проснулся через полчаса, когда Гленда принесла ему чашку чая.

— Я решила тебя не трогать, — сказала она. — Джульетта сказала, вид у тебя ужасный, так что, видимо, она начинает мыслить здраво.

— Он был мертв, — произнес Трев. — Мертв как камень… а потом ожил. Это как?!

Он приподнялся и понял, что лежит на одной из замызганных подстилок в подвале. Натт спал рядом.

— Так, — сказала Гленда. — Если можешь обойтись без вранья, расскажи, что случилось.

Она сидела рядом и смотрела на спящего Натта, пока Трев пытался осмыслить минувший вечер.

— Повтори, какой там был сэндвич? Тот, что приготовил ему Игорь.

— Тунец, спагетти и джем. И сахарная посыпка, — зевая, ответил Трев.

— Ты уверен?

— Такое, типа, не забудешь.

— Какой джем? — уточнила Гленда.

— А че?

— Я полагаю, такой эффект может дать айва. Или чили. Впрочем, не понимаю, при чем тут сахарная посыпка. Не вижу в ней никакого смысла.

— Это же Игорь. Какой тут смысл.

— Но он предупредил тебя насчет Натта?

— Да, но вряд ли он имел в виду «запирайте пироги на замок»! У тебя из-за них, типа, будут неприятности?

— Нет, в холодильнике как раз поспевает следующая партия. Пироги вкуснее всего, когда дойдут. Если имеешь дело с пирогами, лучше наготовить их впрок.

Гленда посмотрела на Натта и продолжала:

— Ты хочешь сказать, что О’Столлопы переломали ему кости, а потом он своими ногами вышел из больницы госпожи Сибиллы?

— Он умер! Это даже старина Пикша заметил.

Оба уставились на Натта.

— Но сейчас он живой, — заявила Гленда. Это прозвучало как обвинение.

— Слушай, — сказал Трев, — я про Убервальд знаю только то, что там, типа, есть вампиры и вервольфы. Но вампиры, кажется, не особо интересуются пирогами. И на прошлой неделе было полнолуние, а Натт вел себя как обычно… ну, не страннее, чем всегда.

Гленда понизила голос.

— Может быть, он зомби… нет, зомби тоже не едят пироги.

Она продолжала смотреть на Натта, и какая-то другая часть её сознания вдруг вспомнила…

— В среду вечером в университете будет банкет. Патриций Витинари, вместе с волшебниками, что-то задумал. Не сомневаюсь, речь пойдет о футболе.

— И че?

— У него, наверное, какой-то план. Мерзкий план. Сегодня волшебники пришли на матч и делали заметки! Только не говори, что это нормально. Футбол собираются запретить, вот в чем дело!

— И хорошо!

— Тревор На вроде, как ты можешь это говорить! Твой отец…

— …умер, потому что был дурак, — закончил Трев. — И не говори мне, что именно так он и хотел умереть. Такой смерти никто себе не желает.

— Но он любил футбол!

— И че? Ну и че? О’Столлопы тоже любят футбол. И Энди Шенк любит футбол. Ну и че? Не считая сегодня, сколько раз ты видела мяч? Сомневаюсь, что хоть один!

— Да, но дело ведь не в футболе…

— Типа, на футболе дело не в футболе?

Гленда пожалела, что у неё нет хорошего образования. Точнее говоря, хоть какого-нибудь образования. Но отступать она не собиралась.

— Дело в единстве, — сказала она. — В том, чтобы быть частью целого. Вместе петь. Все делать сообща.

— Я думаю, мисс Гленда, — отозвался Натт со своей подстилки, — что вам следует ознакомиться с сочинением Траузенблета «Der Selbst uberschritten durch das Ganze».

Они вновь уставились на Натта, разинув рты. Он открыл глаза и лежал, глядя в потолок.

— Одинокая душа пытается прикоснуться к душе всего человечества и, возможно, даже более того. Перевод У. И. Г. Спокноча, «В поисках целого», испорчен, хоть и в целом понятен, из-за того, что он на протяжении всего текста ошибочно переводит bewusstseinsschwelle как «прическа».

Трев и Гленда переглянулись. Трев пожал плечами. С чего бы начать?

Гленда кашлянула.

— Мистер Натт, вы живы, умерли или что?

— Я жив, спасибо, что спросили.

— Но я видел, как тебя убили! — воскликнул Трев. — Мы бежали всю дорогу до госпожи Сибиллы!

— А, — сказал Натт. — Простите, я не помню. Видимо, диагноз был ошибочный. Я не прав?

Они посмотрели друг на друга. Треву досталось по полной программе. Когда Гленда сердилась, под её взглядом трескалось стекло. Но Натт попал в точку. Трудно спорить с человеком, который утверждает, что жив.

— Э… а потом ты вернулся и съел девять пирогов, — сказала Гленда.

— Похоже, они тебе не повредили, — с наигранной бодростью ввернул Трев.

— Правда, не понимаю, как они поместились, — закончила Гленда. — Из них любого хватило бы, чтобы наесться до отвала.

— Вы на меня сердитесь! — Натт явно испугался.

— Давайте успокоимся все, ладно? — перебил Трев. — Я здорово перепугался, не совру. Но я не сержусь. Мы твои друзья.

— Я должен вести себя прилично! Я должен приносить пользу! — эти слова срывались с губ Натта, как заклинание.

Гленда взяла его за обе руки.

— Послушай, я тоже не сержусь из-за пирогов, честное слово. Мне приятно, если у человека хороший аппетит. Но ты должен объяснить, что случилось. Ты совершил что-то недозволенное?

— Я должен помогать, — сказал Натт, осторожно отстраняясь и отводя глаза. — Должен вести себя прилично. Не лгать. Быть полезным. Спасибо, вы очень добры.

Он встал, принес из дальнего угла корзину со свечами, включил свою машинку и принялся за работу, не обращая внимания на Гленду и Трева.

— Ты понимаешь, что творится у него в голове? — шепотом спросила она.

— В детстве он семь лет провел прикованным к наковальне, — сказал Трев.

— Что? Какой ужас! С ним поступили очень жестоко!

— Ну да, или просто постарались сделать так, чтобы он точно не освободился.

— Вещи редко бывают такими, какими кажутся, мистер Трев, — сказал Натт, продолжая работать с лихорадочной быстротой, — а акустика в этом подвале очень хорошая. Ваш отец ведь любил вас?

— Че? — Трев покраснел.

— Он любил вас, брал с собой на футбол, угощал пирогом, учил болеть за «Колиглазов», сажал на плечи, чтобы вам было видно игру?

— Не говори так о моем старике!

Гленда взяла Трева за руку.

— Все нормально, Трев, все в порядке, он ведь просто так спрашивает, честное слово.

— Но вы возненавидели его, потому что он оказался обыкновенным смертным и умер на мостовой, — закончил Натт, беря очередную необработанную свечу.

— А вот это уже хуже, — заметила Гленда.

Натт не обратил на неё внимания.

— Он вас подвел, мистер Трев. Оказалось, что тот, на кого маленький мальчик смотрел как на бога, — обычный человек. Каждый в этом городе, кто хоть раз видел футбол, слышал имя Дэйва На вроде. Если ваш отец и был глупцом, значит, всякий, кто взбирается на гору или переплывает бурную реку, глупец. Если он был глупцом, значит, глуп был тот, кто первым попытался укротить огонь. Если он был глупцом — значит, глуп был тот, кто первым попробовал устрицу… хотя вынужден заметить, что, учитывая разделение труда в ранней культуре охотников и собирателей, это, скорее всего, была женщина. Возможно, только глупцы встают поутру с постели. Но после смерти некоторые из них сияют, как звезды, и ваш отец именно таков. Когда он умер, люди забыли глупость и запомнили блеск. Вы ничего не могли поделать. Вы не могли его остановить. Иначе он не был бы Дэйвом На вроде — человеком, имя которого означает футбол для тысяч других…

Натт осторожно отложил красиво оплавленную свечу и продолжал:

— Подумайте об этом, мистер Трев. И не будьте ловким или хитрым. Ловкость — просто приглаженный вариант глупости. Попробуйте лучше быть разумным. Это надежней.

— Слова, одни слова! — горячо воскликнул Трев, но Гленда заметила блестящие дорожки у него на щеках.

— Пожалуйста, подумайте, мистер Трев, — повторил Натт и добавил: — Вот, почти полная корзинка. Я старался быть полезным.

Воцарилось молчание. Раньше Натт лихорадочно метался, чуть не теряя сознание от тревоги. Он твердил одно и то же, как будто заучивал урок. И вдруг он стал совсем другим — спокойным и собранным.

Гленда перевела взгляд с Натта на Трева, потом обратно. У Трева отвисла челюсть, и Гленда его не винила. То, что так спокойно и бесстрастно сказал Натт, казалось не точкой зрения, а истиной, поднятой со дна глубокого колодца.

Трев нарушил молчание первым. Он говорил как во сне, и его голос звучал хрипло.

— В пять лет я получил в подарок его старый свитер. Большой, как палатка. Зато он был такой засаленный, что не промокал… — Он замолчал.

Гленда слегка потянула Трева за локоть и испугалась.

— Он прямо закоченел. Весь как доска.

— А, кататонический ступор, — отозвался Натт. — Так бывает, когда захлестывают эмоции. Надо его уложить.

— Эти старые матрасы, на которых вы спите, — просто гадость, — сказала Гленда, оглядываясь в поисках чего-то лучшего, нежели холодный каменный пол.

— Я знаю, что нужно! — воскликнул Натт, воплощенная энергия, и бросился бегом по коридору. Гленда по-прежнему поддерживала неподвижного Трева, когда с кухни появилась Джульетта. Она остановилась как вкопанная, увидев их, и разрыдалась.

— Он умер?!

— Э, нет… — начала Гленда.

— Когда я шла на кухню, то поболтала с ребятами из булочной, и они сказали, что по всему городу драки и кого-то убили!

— У Трева небольшой шок, только и всего. Мистер Натт сейчас притащит что-нибудь, и мы его уложим.

— О… — Джульетта как будто слегка разочаровалась, наверное, потому, что «небольшой шок» — это не так уж интересно, но тут же пришла в себя, поскольку из коридора раздался резкий звук, какой обычно издают передвигаемые деревянные предметы. Этот звук возвестил появление Натта, толкавшего перед собой кушетку. Вздрогнув напоследок, кушетка остановилась перед Глендой и Тревом.

— Там, дальше по коридору, большая комната, заваленная всякой старой мебелью, — сказал Натт, похлопав по вылинявшему бархату. — Слегка отсырела, но, кажется, все мыши по дороге разбежались. Кстати, отличная вещь. Если не ошибаюсь, это шезлонг знаменитого Гурнинга Шпиля. Надеюсь, я сумею его отреставрировать. Давайте осторожно уложим мистера Трева.

— Что с ним такое? — поинтересовалась Джульетта.

— О, иногда правда бывает такой неприятной, — ответил Натт. — Но скоро он совладает с собой, и ему станет легче.

— Хотела бы и я сама знать правду, мистер Натт, уж будьте так любезны, — сказала Гленда, складывая руки на груди и стараясь казаться суровой, в то время как голос в её голове нашептывал: «Шезлонг! Шезлонг! Когда поблизости никого не будет, попробуй принять на нем томный вид!»

— Это нечто вроде лечения посредством слов, — осторожно объяснил Натт. — Иногда люди обманывают себя и начинают верить в то, что не является правдой. Порой это бывает опасно, потому что человек видит мир в неправильном свете. Притом он не позволяет себе понять свою ошибку. Но обычно некоторая часть сознания это все-таки понимает, и правильные слова могут найти в ней отклик… — он с тревогой взглянул на обеих.

— Клево, — отозвалась Джульетта.

— А по-моему, какой-то фокус, — сказала Гленда. — Как будто человек не знает, что у него в голове!

Она снова скрестила руки на груди и увидела, как Натт на них смотрит.

— Что? — спросила она. — Никогда раньше не видели локтей?

— На них очаровательные ямочки, мисс Гленда, когда вы так тесно переплетаете руки…

До сих пор Гленда не сознавала, что Джульетта умеет двусмысленно смеяться. По искреннему убеждению Гленды, она просто не имела такого права.

— У Гленды ковылер! У Гленды ковылер!

— Нужно говорить «кавалер», — ответила та, отгоняя воспоминание о том, что у неё самой ушел не один год, чтобы это выяснить. — И я всего лишь пытаюсь помочь. Мы ведь помогаем Треву, правда, мистер Натт?

— Он такой душка, когда лежит и спит, — сказала Джульетта. — Весь розовый…

Она неловко погладила сальные волосы Трева.

— Совсем как маленький!

— Да, притворяться душкой он всегда умел, — заметила Гленда. — Может быть, сходишь и принесешь нашему малышу чашку чая с печеньем? Только не с шоколадным.

Когда девушка грациозно удалилась, она сказала:

— Так, некоторое время она будет занята. Джульетта склонна отвлекаться. Мысли у неё рассеиваются и где-то блуждают.

— Трев говорит, вы с ней ровесницы, хотя у вас более зрелый вид, — сказал Натт.

— Я вижу, вы редко общались с женщинами, да, мистер Натт?

— Ох, боги, я снова допустил ляпсус? — спросил Натт, внезапно разволновавшись — так сильно, что Гленда его пожалела.

— Ляпсус — это та самая штука, которую допускают, а потом смущаются, хотя вроде бы все прилично? — уточнила она.

— Э… да.

Гленда удовлетворенно кивнула. Ещё одна литературная загадка разрешена.

— Лучше не употреблять слово «зрелый», если только речь не идёт о сыре или вине. Не стоит говорить его женщинам.

Она смотрела на него, гадая, как бы задать следующий вопрос, и предпочла спросить напрямик. Обиняки у Гленды получались гораздо хуже.

— Трев считает, что ты умер и воскрес.

— Полагаю, так оно и есть.

— Мало кому это удается.

— Насколько я понимаю, не удается большинству.

— Как ты это проделал?

— Не знаю.

— Сейчас, конечно, уже день, но… ты не испытываешь тяги к чужой крови или мозгам?

— Нет. Только к пирогам. Я люблю пироги. Мне очень стыдно. Этого больше не случится, мисс Гленда. Боюсь, моё тело действовало независимо от воли. Оно требовало немедленного питания.

— Трев говорит, ты когда-то был прикован к наковальне.

— Да. Потому что я не приносил никакой пользы. Потом меня отвели к её светлости, и она сказала: «Ты не приносишь пользы, но это не значит, что ты бесполезен. Я научу тебя быть полезным».

— Но должны же у тебя быть родители!

— Не знаю. Я много чего не знаю. Дверь закрыта.

— Какая дверь?

— В моей голове. За ней что-то есть, и я не знаю что. Её светлость говорит, это нормально.

Гленда поняла, что сдается. Да, Натт отвечал на вопросы, но в результате их не становилось меньше. И все-таки она упорствовала, как будто ковыряла консервную банку в надежде её открыть.

— Её светлость — настоящая, правда? У неё замок, слуги и все такое?

— О да. «Все такое» в том числе. Она мой друг. И она… зрелая, как сыр и вино, потому что живет уже давно и не стареет.

— Это она отправила тебя сюда и научила тому… что ты сделал с Тревом?

Трев зашевелился на своей подстилке.

— Нет, — ответил Натт. — Я читал трактаты мудрецов в библиотеке. Но её светлость сказала, что люди — своего рода живые книги и что я должен научиться их читать.

— Ну, Трева ты читаешь неплохо. Только учти: не вздумай пробовать эти штучки на мне, иначе больше не получишь ни одного пирога!

— Да, мисс Гленда. Простите, мисс Гленда.

Она вздохнула. «Что со мной такое? Как только люди начинают грустить, мне становится их жалко!» Она подняла глаза. Натт наблюдал за ней.

— Перестань!

— Простите, мисс Гленда.

— Но, по крайней мере, ты повидал футбол. Тебе понравилось?

Лицо Натта просияло.

— Да. Это было чудесно. Шум, толпа, пение… о, это пение! Оно словно вливалось в кровь! Петь всем вместе! Чувствовать себя заодно с другими! Быть не одиночкой, но частью целого, с общим разумом и целью! — Он увидел лицо Гленды и осекся. — Э… извините.

— То есть тебе понравилось, — подытожила она. Видеть эту вспышку чувств было все равно что приоткрыть дверь духовки. Хорошо хоть волосы не опалило.

— Аура просто необыкновенная!

— Не знаю, не пробовала, — наугад ответила Гленда, — но гороховый пудинг там обычно ничего себе.

Постукиванье чашки о блюдце и позвякиванье чайной ложечки возвестили прибытие Джульетты, или, точнее, чая, который она благоговейно держала перед собой наподобие священного сосуда, а сама влеклась следом, как хвост кометы. Гленда поразилась. Чай был в чашке, а не на блюдце, и имел вполне типичный для чая коричневый цвет (как правило, единственный соблюденный критерий, если чай заваривала Джульетта).

Трев сел, и Гленда задумалась, как долго он прислушивался к разговору. Допустим, в экстренных ситуациях от него был некоторый прок, и, по крайней мере, он иногда мылся и пользовался зубной щеткой, но ведь Джульетта — особенная девушка, не так ли? Она ждала своего принца. Теоретически, под это описание подходил только патриций Витинари, но он был слишком стар. И потом, никто никогда не знал, с какой ноги он встанет — если он вообще ложится. Но однажды принц появится, даже если Гленде придется притащить его на веревке.

Она повернулась. Натт опять внимательно за ней наблюдал. Что ж, её книга закрыта и убрана под замок, и никому не позволено перебирать страницы. А завтра она выяснит, что затеяли волшебники. Это несложно. Она превратится в невидимку.

В ночной тишине Натт сидел за собственным столиком в своем любимом уголке — на самом деле, всего-навсего в соседней комнате, рядом с чанами. Свечки горели, а он смотрел на листок бумаги и рассеянно ковырял в ухе кончиком карандаша.

Теоретически Натт был специалистом в любовной поэзии всех времён и народов и нередко беседовал об этом с мисс Здравинг, замковым библиотекарем. Он пытался обсуждать стихи и с её светлостью, но та рассмеялась и сказала, что все это глупости, хотя они бывают полезны в качестве руководства, а именно — как, используя определенные слова, метрику, ритм и интонации, заставить молодую особу раздеться. Натт не вполне понял, что её светлость имела в виду. Речь как будто шла о каком-то ловком трюке.

Он постучал карандашом по странице. В библиотеке замка было полно стихов, и он жадно читал их, как читал вообще любые книги, не зная, зачем они написаны и какой цели призваны служить. Как правило, все стихи, адресованные мужчиной женщине, следовали одному образцу. И теперь, располагая сокровищницей лучшей мировой поэзии, Натт тщетно пытался подобрать слова.

Потом он кивнул. Ах да, знаменитое стихотворение Роберта Скандаля «Аой! Обращение к глухой красавице». Размер и форма вроде бы подходили. Разумеется, ещё должна быть муза. Поэзии всегда нужна муза. В том-то и заключалась некоторая сложность. Джульетта, несомненно привлекательная, казалась Натту чем-то вроде дружелюбного привидения. Хм. О, ну конечно…

Натт вытащил карандаш из уха, ещё немного помедлил и написал:

Очаг остывал, зато голова у Натта горела.

Примерно в полночь Гленда решила, что теперь можно спокойно оставить парней одних и пусть себе занимаются тем, чем обычно занимаются парни, когда женщины за ними не присматривают. Гленда и Джульетта сели на ночной омнибус, идущий через город. А значит, ей предстояло ночевать в собственной постели.

Она оглядела крошечную спальню при свете свечи и с некоторым усилием встретила взгляд господина Шатуна, феноменального трехглазого медвежонка. Было бы неплохо наконец получить от мироздания какое-нибудь объяснение, но мироздание никогда и ничего не объясняет, оно лишь задает новые вопросы.

Гленда осторожно протянула руку, хотя за ней наблюдал лишь трехглазый медвежонок, и вытащила последний роман Анжебеты Бодссль-Ярбоуз из стопки, безуспешно спрятанной под кроватью. После десяти минут чтения (за это время Гленда успела одолеть изрядную часть книги, потому что произведения госпожи Бодссль-Ярбоуз были такими же тоненькими, как её героини) она испытала дежавю. Более того, дежавю в квадрате, поскольку у Гленды возникло ощущение, что оно у неё не в первый раз.

— Они на самом деле все одинаковые, — сказала Гленда, обращаясь к трехглазому медвежонку. — Ты заранее знаешь, что в книжке будет Юная Мэри, ну или кто-то в этом роде, что она встретит двух парней и будет встречаться с тем, что полюбезнее, потом начнутся всякие недоразумения, и дальше поцелуев дело не продвинется. И можно с уверенностью сказать, что не будет, например, ни увлекательной гражданской войны, ни нашествия троллей, ни хотя бы сцены на кухне. Максимум — гроза.

Иными словами, романы не имели ничего общего с реальной жизнью; хотя в ней тоже недоставало гражданских войн и нашествия троллей, зато, по крайней мере, у неё хватало приличия не исключать многочисленные сцены на кухне. И то спасибо.

Книга выпала из пальцев Гленды, и через полминуты она уже крепко спала.

Как ни странно, ночью она не понадобилась никому из соседей, поэтому Гленда встала, оделась и позавтракала в почти незнакомом мире. Открыв дверь, чтобы отнести завтрак вдове Крауди, она обнаружила на крыльце Джульетту.

Девушка отступила на шаг.

— Ты уже уходишь, Гленди? Ещё рано.

— А, ты встала, — сказала Гленда. — Я вижу, у тебя газета. Очень приятно.

— Правда, клево? — спросила Джульетта, тыча ей газету.

Гленда взглянула на рисунок на первой полосе, помедлила, посмотрела ещё раз, после чего схватила подругу за руку и втащила в дом.

— Их причиндалы видно, — заметила Джульетта — чересчур бесстрастно, на вкус Гленды.

— Тебе вообще не положено знать, как они выглядят, — заявила та, бросая газету на кухонный стол.

— У меня три брата! И все моются в лохани у очага. Ничего у них особенного нет. И потом, это ж, типа, культура. Помнишь, мы ходили в тот дом, где было полным-полно голых людей? Ты там несколько часов проторчала!

— Это был Королевский музей искусств! — возразила Гленда, благодаря небеса за то, что они не на улице. — Совсем другое дело!

Она пыталась читать статью, но невероятная картинка отвлекала, вновь и вновь притягивая взгляд…

Гленде нравилась её работа. У неё не было карьеры; карьера — для тех, кто не способен удержать место за собой. Она хорошо справлялась с тем, что делала, а потому большую часть времени ничем другим не занималась и не обращала особого внимания на то, что творилось вокруг. Но теперь её глаза широко раскрылись. Более того, уже настало время сморгнуть.

Под заголовком «Старая игра в новом свете» глазам публики представала ваза или, точней сказать, амфора, оранжевая с черным. На ней были нарисованы несколько высоких худых мужчин — их принадлежность к мужскому полу была вне всяких сомнений, хотя и вне границ правдоподобия. Они, судя по всему, боролись за мяч; один из игроков лежал на земле и, кажется, страдал от боли. Название вазы, гласил заголовок, переводилось как «Подножка».

Если верить статье, кто-то нашел эту вазу в старом хранилище Королевского музея искусств. В ней лежали свитки с изложением изначальных правил игры в футбол, которые были записаны в первые годы века Летнего Долгоносика, тысячу лет назад, когда в футбол играли во славу богини Пеше-Ходе…

Гленда бегло просмотрела статью до конца, потому что она была длинная. На третьей странице некий художник изобразил упомянутую богиню. Разумеется, она отличалась редкой красотой. Богинь редко рисуют уродливыми. Наверное, это как-то связано с их способностью мгновенно поражать смертных. Пеше-Ходе, видимо, наносила удар по ногам.

Гленда отложила газету, кипя гневом — будучи кухаркой, она хорошо знала, что такое кипеть. Эти правила не имели с футболом ничего общего, пусть даже Гильдия историков заявляла, что это и есть футбол, и в качестве доказательств располагала не только старыми свитками, но и амфорой. Гленда понимала, что против амфоры не попрешь.

Но… все как-то очень ловко сложилось, не правда ли? Главный вопрос — зачем. Его светлость не любил футбол, а в статье говорилось, что футбол — очень древняя игра и у неё даже есть собственная богиня. Если что в Анк-Морпорке и любили, так это традиции и богинь, особенно тех, что выше пояса ничем не были прикрыты. Статья вышла с разрешения его светлости? Что вообще творится?

— Мне некогда, — строго сказала Гленда. — Очень хорошо, что ты купила приличную газету, но читать это не стоит.

— А я и не читала. Больно надо. Я купила газету ради объявления. Вот, гляди.

Гленда никогда особенно не интересовалась объявлениями в газетах, потому что их печатали люди, которые охотились за чужими деньгами. Но объявление оказалось прямо перед ней. Мадам Шарн из Бонка… и микрокольчуга.

— Ты сказала, мы можем пойти, — многозначительно напомнила Джульетта.

— Да, но это было до того, как…

— Ты сказала, мы можем пойти.

— Да. Но… разве кто-нибудь в Сестричках Долли ходит на показ мод? Эти развлечения не для нас.

— В газете ниче такого не сказано. Вход бесплатный. Ты сказала, мы можем пойти!

«Два часа, — подумала Гленда. — Может быть, я успею…»

— Ну ладно, встретимся на кухне в половине второго, слышишь? И ни минутой позже! А у меня ещё дела.

Университетский совет собирается каждый день в половине двенадцатого, подумала Гленда. А у стен есть уши. Она ухмыльнулась.

Трев сидел в потертом старом кресле, которое в свечном подвале играло роль его личного кабинета. Работа шла как обычно — то есть уверенным черепашьим шагом.

— А, я вижу, вы пришли пораньше, мистер Трев, — сказал Натт. — Простите, что меня не оказалось на месте. Я исправлял внезапно возникшую неполадку с канделябром.

Он придвинулся ближе.

— Я сделал то, о чем вы просили, мистер Трев.

Трев перестал грезить и произнес:

— Э?

— Вы просили меня написать… то есть подправить ваши стихи для миссДжульетты.

— Так ты все сделал?

— Может быть, вы не откажетесь посмотреть, мистер Трев? — Натт протянул листок и нервно замер у кресла, как ученик перед учителем.

Очень скоро Трев наморщил лоб.

— А что такое «златой»?

— Это значит «золотой», сэр. Например, «власы её златые».

— Типа, чтоб в строчку больше влезло? — уточнил Трев.

— Нет, мистер Трев. На вашем месте я бы просто принял, что в стихах так положено.

Трев с трудом продирался дальше. Он никогда особо не увлекался стихами, не считая тех, что начинались словами «Молодая особа из Клатча…», но то, что написал Натт, казалось самой настоящей поэзией. Строчки были одновременно насыщенными и полными воздуху, а выражения чрезвычайно кудрявыми, а уж это-то — несомненный признак, правда? Про «молодую особу из Клатча» так точно не напишут.

— Здорово, мистер Натт. Правда клево. Вот это стихи. Но… о чем тут сказано?

Натт кашлянул.

— Понимаете, сэр, цель подобной поэзии — создать настроение, которое расположит адресата, то есть молодую девицу, сэр, которой вы намереваетесь послать стихи, по отношению к автору стихов, то есть в данном случае к вам, сэр. По словам её светлости, все остальное — просто для красоты. Я принес карандаш и конверт; если вы будете так любезны подписать стихи, я доставлю их мисс Джульетте.

— Держу пари, раньше ей никто стихов не писал, — сказал Трев, умолчав о том, что и для него это внове. — Хотел бы я посмотреть, как она их прочтет.

— О, это весьма нежелательно, — быстро возразил Натт. — Общее мнение гласит, что заинтересованная дама должна читать стихи в отсутствие пылкого обожателя, то есть вас, сэр, дабы в её сознании сложился благоприятный образ. Ваше личное присутствие может помешать, особенно в связи с тем, что вы, как я вижу, сегодня снова забыли переменить рубашку. И потом, насколько мне известно, с мисс Джульетты может внезапно свалиться одежда.

Трев, который до сих пор пытался переварить слово «обожатель», немедленно ухватился за последнее, что услышал.

— Э… повтори!

— С неё может свалиться одежда. Прошу прощения, сэр, если не ошибаюсь, это побочный продукт поэтического творчества. Но, вообще говоря, сэр, стихотворение передает вашу основную мысль, а именно: «Ты мне нравишься, ты очень клевая, давай куда-нибудь сходим вместе, и никаких фиглей-миглей, зуб даю». Так или иначе, сэр, поскольку это любовное стихотворение, я взял на себя смелость внести небольшие изменения, дабы довести до сведения юной леди, что, если она будет настроена благосклонно по отношению к фиглям-миглям с вашей стороны, она не ощутит недостатка ни в том, ни в другом.

Аркканцлер Чудакулли потер руки.

— Ну, господа, надеюсь, утром все читали газеты или, по крайней мере, просматривали?

— По-моему, первая страница — не самое подходящее место, — заявил профессор самых современных рун. — Я чуть с завтраком не расстался. Образно выражаясь, разумеется.

— Насколько я понял, амфора пролежала в музейных подвалах самое меньшее триста лет, и вдруг о ней стало известно, — сказал Чудакулли. — Разумеется, там тонны всякого хлама, который никто и никогда не изучал как следует. Город в те времена переживал период щепетильности и не желал ничего знать о подобных вещах.

— О том, что у мужчин есть причиндалы? — уточнил доктор Хикс. — Ну, такого рода новости рано или поздно расходятся.

Он обвёл взглядом неодобрительные лица и добавил:

— Не забывайте про перстень с черепом. Согласно университетскому статуту, заведующий отделом посмертных связей имеет право — и более того, обязан — делать бестактные, сеющие раздор и умеренную смуту замечания. Прошу прощения, но это ведь ваши правила.

— Спасибо, доктор Хикс, твои неуместные замечания приняты к сведению.

— Знаете, лично мне кажется очень подозрительным, что проклятая амфора возникла именно сейчас, — заметил Главный философ. — Надеюсь, я в этом мнении не одинок?

— Я понимаю, что ты имеешь в виду, — сказал Хикс. — Если бы я не знал, что аркканцлер первым решил убедить Витинари дозволить нам участие в игре, я бы подумал, что патриций строит какие-то козни.

— Да-а, — задумчиво подтвердил Чудакулли.

— Старые правила выглядят куда интереснее, сэр, — сказал Думминг.

— Да-а.

— Вы читали тот пассаж, где сказано, что игрокам не разрешено прибегать к помощи рук? И что на поле должен присутствовать первосвященник, дабы обеспечить уважительное отношение к правилам?

— Сомневаюсь, что в наши дни эта идея приживется, — заметил профессор самых современных рун.

— Он вооружен отравленным кинжалом, сэр, — сказал Думминг.

— Э? Что ж, по крайней мере, тогда игра станет занимательней. Как по-твоему, Наверн? Наверн?..

— Что? Ах да. Да. Есть о чем подумать. Действительно. О да. Должен быть главный. Зритель, который видит почти всё. Хозяин игры, так сказать. Так что же я упустил?

— Прошу прощения, аркканцлер?

Чудакулли моргнул и уставился на Думминга Тупса.

— Что? А. Я просто задумался, — он выпрямился. — В любом случае правила нас сейчас не волнуют. Нам придется сыграть в любом случае, поэтому мы будем подчиняться им, в лучших спортивных традициях, пока не поймем, каким образом можно обернуть их к собственной выгоде. Мистер Тупс, вы систематизировали то, что известно об этой игре. Уступаю вам место.

— Благодарю, аркканцлер, — Думминг откашлялся. — Господа, футбол есть нечто большее, чем правила, цель и смысл игры. Во всяком случае, все это чисто механические соображения; гораздо больше нас интересуют пение и, разумеется, еда. Насколько я понимаю, то и другое — неотъемлемая часть процесса. К сожалению, как и дубинки болельщиков.

— А здесь-то в чем проблема? — поинтересовался Чудакулли.

— Они бьют ими друг друга по голове. Справедливо будет сказать, что ссоры и бессмысленное насилие, наподобие того, что случилось вчера вечером, — это один из краеугольных камней упомянутой игры.

— Иными словами, пережиток прошлого, — отозвался заведующий кафедрой бесконечных штудий, качая головой.

— О да. Насколько мне известно, в прежние времена проигравшим перерезали глотки. Так или иначе, впоследствии этот обычай сменился умеренной жестокостью с радостного согласия всего сообщества, ну или, по крайней мере, той его части, которая ещё была способна дышать. К счастью, у нас пока нет болельщиков, так что на нынешний момент это не наша проблема, и я предлагаю перейти непосредственно к пирогам.

Послышался хор одобрительных возгласов. Еда для волшебника — это кусок радости, притом весьма аппетитный. Некоторые уже поглядывали на дверь, предвкушая появление чайной тележки. Девять часов, казалось, пробило давным-давно.

— В основе игры лежит пирог, — продолжал Думминг, — который обычно представляет собой мучное изделие из песочного теста, содержащее некоторую подобающую случаю начинку. Я приобрел примерно с полдесятка упомянутых объектов и проверил на наших обычных подопытных.

— На студентах? — уточнил Чудакулли.

— Да. Они сказали, что пироги просто ужас. Просто ни в какое сравнение не идут с университетскими пирогами. Впрочем, они их доели. Анализ ингредиентов показал, что пироги состоят из мясной подливки, жира и соли, и, насколько мы можем судить, ни один из студентов ещё не умер…

— Значит, у нас пироги все-таки лучше, — радостно подытожил Чудакулли.

— Полагаю, что так, аркканцлер, хотя я и не уверен, что качество выпечки играет хоть какую-нибудь роль… — Думминг замолчал, поскольку дверь отворилась, чтобы впустить доверху нагруженную чайную тележку. Поскольку тележку толкала не она, волшебники перестали обращать на служанку внимание и принялись передавать чашки, вдумчиво дегустировать шоколадное печенье в надежде ухватить больше, чем положено, и осуществлять прочие диверсии, без которых университетский совет и впрямь стал бы средством быстрого принятия важных решений.

Когда лязг посуды затих и последнее печенье после нелегкой борьбы нашло своего владельца, Чудакулли постучал ложечкой по краю чашки, призывая к тишине. Поскольку это был Чудакулли, к общему гулу добавился ещё и треск разбитого фарфора. Когда девушка, прикатившая тележку, вытерла со стола лужицу, он продолжал:

— Пение, господа, на первый взгляд кажется ещё одной нелогичностью, но у меня есть все основания полагать, что оно обладает несомненной силой и мы будем не правы, если им пренебрежем. Музейные переводчики утверждают, что все современные футбольные песнопения берут свое начало в гимнах в честь богини, которыми её призывали обратить свой милостивый взгляд на одну из команд. А по краям игрового поля танцевали наяды, дабы поощрить игроков к великим подвигам.

— Наяды? — переспросил заведующий кафедрой бесконечных штудий. — Если не ошибаюсь, это водяные нимфы? Юные особы в тонких мокрых платьях? А зачем они нужны? И потом, разве они не топят корабли своими песнями?

Задумчивое молчание некоторое время висело в воздухе, прежде чем Чудакулли наконец произнес:

— К счастью, я сомневаюсь, что кто-нибудь в наши дни потребует от нас играть в футбол под водой.

— И потом, пироги всплывут, — заявил заведующий кафедрой бесконечных штудий.

— Не факт, — заметил Думминг.

— А как насчет одежды, мистер Тупс? Я так полагаю, должна быть какая-то форма?

— В старые времена температура воздуха была выше. Могу заверить, что никто не будет настаивать на наготе.

Думминг, скорее всего, услышал дребезжание, когда девушка за чайной тележкой чуть не уронила чашку, но ему хватило такта не подать виду, что он заметил. Он продолжал:

— В настоящее время игроки надевают старые рубашки и короткие штаны.

— Насколько короткие? — уточнил заведующий кафедрой бесконечных штудий, и в его голосе прозвучала тревога.

— Примерно по колено, если не ошибаюсь, — сказал Думминг. — А что, есть какие-то проблемы?

— Да! Колени надлежит закрыть. Хорошо известный факт, что вид мужской коленки способен вызвать у женщины неудержимое вожделение!

Со стороны чайной тележки вновь донесся дребезг, но Думминг не обратил внимания, потому что голова у него тоже задребезжала.

— Вы уверены, сэр?

— Это установленный факт, юный Тупс!

Утром Думминг нашел на расческе седой волос, а потому был не в настроении выслушивать такие вещи.

— И в какой конкретно книге… — начал он, но Чудакулли с необычным тактом перебил. Обычно ему нравились небольшие стычки среди коллег.

— Удлиним шорты на пару дюймов, чтобы нас не затоптали юные леди, — и, полагаю, проблем не будет, не так ли, мистер Тупс? О…

Последнее было обращено к Гленде, которая уронила две ложечки на ковер. Гленда сделала быстрый книксен.

— Э… да. И нам нужно выбрать цвет, — произнес он, слегка волнуясь. Чудакулли гордился тем, что хорошо обращался с прислугой. Так оно и было, когда он вспоминал об её существовании, но выражение осмысленного изумления на лице пухленькой девушки встревожило аркканцлера, как если бы цыпленок вдруг подмигнул.

— Э… да, да, действительно, — продолжал он. — Старые добрые красные футболки, которые мы носили во времена моей юности, когда я греб в университетской команде, с двумя большими буквами О на груди… «Отчаянные Оракулы».

Чудакулли взглянул на служанку — та хмурилась. Но он ведь аркканцлер, не правда ли? По крайней мере, так на двери написано.

— Вот что мы сделаем, — объявил Чудакулли. — Мы исследуем пироги, хотя попались мне несколько штук, которые не выносят даже пристального взгляда, ха-ха, и возобновим традицию красных футболок. Что там дальше, мистер Тупс?

— Что касается пения, сэр, я попросил магистра музыки что-нибудь сочинить, — бесстрастно сказал Думминг. — Нам нужно как можно скорее собрать команду.

— Не понимаю, зачем такая спешка, — заметил заведующий кафедрой бесконечных штудий, который уже потихоньку задремывал, объевшись шоколадного печенья.

— Завещание, — напомнил заведующий отделом посмертных связей. — Мы…

— Pas devant la domestique! — резко оборвал профессор самых современных рун.

Чудакулли машинально повернулся, чтобы посмотреть на Гленду, и у него возникло отчетливое ощущение, что эта девушка намерена в самом ближайшем времени изучить иностранный язык. Мысль была странная, но чем-то приятная. До сих пор он никогда не думал ни о ком из служанок в отдельности. Обслуживающий персонал казался ему чем-то неделимым. Чудакулли был вежлив и улыбался, когда требовала ситуация. Он предполагал, что служанки бывают заняты и иными делами, помимо уборки и готовки, иногда они покидают университет, чтобы выйти замуж, а иногда… покидают просто так. Раньше ему не приходило в голову, что они в принципе способны думать, а уж тем более о чем они думают. И меньше всего — что они думают о волшебниках.

Чудакулли повернулся обратно к столу.

— Кто будет петь, мистер Тупс?

— Упомянутые болельщики, сэр. Фанаты. Это сокращение от слова «фанатик», сэр.

— И кто же будет нашими… фанатами?

— Ну… Университет — главный городской работодатель.

— Лично я полагаю, что это Витинари, и хотел бы я, черт возьми, в точности знать, кому он дает работу.

— Не сомневаюсь, верные слуги нас поддержат, — сказал профессор самых современных рун.

Он повернулся к Гленде и, к ужасу Чудакулли, ласково спросил:

— Ты, конечно, будешь за нас болеть, дитя моё?

Аркканцлер откинулся на спинку кресла. У него возникло отчетливое чувство, что сейчас будет весело. Нет, девушка не покраснела и не взвизгнула. Она вообще ничего такого не сделала — только осторожно подобрала черепки.

— Я болею за «Сестричек Долли», сэр. Я всегда за них болела.

— Они хорошо играют?

— Сейчас у них полоса неудач, сэр.

— Тогда, разумеется, ты не откажешься поболеть за нашу команду, которая будет играть очень хорошо!

— Никак не могу, сэр. Своих не бросают, сэр.

— Но ты только что сказала, что дела у них плохи.

— Именно тогда команде и нужна поддержка, сэр. Иначе ты просто жаба.

— То есть… — начал Чудакулли.

— Тот, кто болеет за свою команду, когда та играет хорошо, а потом перебегает к другой, когда она начинает проигрывать. Такие всегда орут громче всех.

— Значит, человек обязан всю жизнь болеть за одну и ту же команду?

— Ну, если ты переезжаешь, тогда можно за кого-нибудь другого. Никто не будет особенно возражать, если только ты не начнешь болеть за главного врага… — Гленда обвела взглядом озадаченные лица, вздохнула и объяснила: — «Сонный Холм» и «Громилы», «Сестрички Долли» и «Славные Парни Колиглазы», «Свиноеды со Скотобоен» и «Кабаны с Куроносной улицы». Понимаете?

Поскольку волшебники явно не понимали, Гленда продолжала:

— Они ненавидят друг друга. Так было всегда и будет впредь. И дружить они не станут ни за что. Когда враждебные команды сходятся — тушите свет. Не представляю, что сказали бы мои соседи, если бы увидели, что я болею за «Колиглазов».

— Но это же ужасно! — воскликнул заведующий кафедрой бесконечных штудий.

— Прошу прощения, мисс, — сказал Думминг, — но бо́льшая часть улиц, которые вы перечислили, расположены довольно близко друг к другу. Отчего же эти люди так сильно друг друга ненавидят?

— Ничего удивительного, — произнес доктор Хикс. — Трудно ненавидеть тех, кто от тебя далеко. Ты забываешь, какие они ужасные. Зато соседские бородавки видишь каждый день.

— Чего ещё ожидать от циника, который занимается посмертными связями, — проворчал заведующий кафедрой бесконечных штудий.

— Или от реалиста, — отозвался Чудакулли с улыбкой. — Но Сестрички Долли и Колиглазная улица расположены довольно далеко друг от друга, мисс.

Гленда пожала плечами.

— Да, но так было всегда, и точка. Больше ничего не могу вам сказать.

— Что ж, спасибо?.. — невысказанный вопрос повис в воздухе.

— Гленда, — сказала та.

— Хотел бы я знать, что ещё мы недопоняли.

— Всё, сэр.

Гленда не собиралась говорить этого вслух. Но оно выскочило само.

Волшебники зашевелились. Они были потрясены, поскольку случилось немыслимое. С тем же успехом чайная тележка могла заржать.

Чудакулли грохнул кулаком по столу, прежде чем остальные успели подобрать слова.

— Отлично сказано, мисс! — Он усмехнулся, хотя Гленда ждала, что пол разверзнется и поглотит её. — Я уверен, ваши слова шли от самого сердца, потому что, насколько я понимаю, по здравом размышлении вы бы этого не сказали.

— Простите, сэр, но вы ведь спросили моё мнение.

— А вот это уже ответ, идущий от ума. Неплохо. Ну так поделитесь с нами своими мыслями, мисс Гленда.

Гленда, по-прежнему в легком шоке, посмотрела в глаза аркканцлеру и поняла, что не время трусить. Хотя она изрядно волновалась.

— В чем вообще проблема, сэр? Если хотите играть, просто идите и играйте. Зачем что-то менять?

— Игра, именуемая футбол, крайне отстала от времени, мисс Гленда.

— Да, и вы тоже… извините, извините, но… да. Вы же понимаете. Волшебники — это волшебники. У вас мало что меняется, правда? Вы говорите, что какой-то магистр музыки сочинит новую песню, но ведь это не так делается. Песни сочиняет Толкучка. Они просто… возникают. Как будто появляются из воздуха. И пироги там ужасные, это правда, сэр, но когда вы стоите в Толкучке, и погода ненастная, и дождь просачивается через куртку, и ботинки промокают, и вы уплетаете пирог и знаете, что все вокруг тоже уплетают пироги, и жир течет по рукаву… Сэр, у меня нет подходящих слов, честное слово. Не могу описать ощущение, но так чувствует себя ребенок на Страшдество. Невозможно все это купить, сэр, записать, упорядочить, пригладить или приручить. Простите за дерзость, сэр, но футбол именно таков, здесь его начало и конец. Вы должны бы знать, сэр. Разве отец никогда не водил вас на игру?

Чудакулли обвёл глазами стол Совета и заметил кое-где влажный блеск глаз. Волшебники преимущественно принадлежали к тому поколению, представители которого уже имеют внуков. Они были, сказать прямо, толстыми, склонными к цинизму и несдержанности, они носили очки, но…

…запах дешевых курток под дождем, который всегда имел привкус сажи, а ещё — отец или дедушка, который сажал тебя на плечи, так что ты поднимался над остальными, над потрепанными шляпами и шарфами, и чувствовал тепло Толкучки, видел, как по ней катятся волны, чувствовал биение её сердца, а ещё, конечно, тебе наверх протягивали пирог, или полпирога, если времена выдавались нелегкие, а если они были совсем скверные, то хотя бы пригоршню маслянистого жареного гороха, который ты ел по штучке, чтобы растянуть подольше… а если дела шли хорошо, перепадало и настоящее угощение, например хот-дог, которым не нужно было делиться, или тарелка рагу с желтыми каплями жира и хрустящей поджаркой, которую ты жевал по пути домой, — мясо, которое не бросили бы собаке, но под дождем, в объятиях Толкучки, в общем гаме это была священная амброзия на пиршестве богов…

Аркканцлер сморгнул. Казалось, время остановилось… не считая минувших семидесяти лет.

— Э… очень ярко обрисовано, — сказал он и окончательно пришел в себя. — Подмечены интересные нюансы. Но, понимаешь ли, на нас лежит ответственность. В конце концов, в те годы, когда был основан университет, Анк-Морпорк представлял собой лишь кучку деревень. Нас обеспокоили вчерашние драки на улицах. Говорят, кто-то погиб, потому что болел не за ту команду. Мы не можем терпеть убийства и дальше.

— Значит, вы закроете Гильдию наемных убийц, сэр?

Все ахнули, в том числе сама Гленда. В её голове вертелась одна-единственная разумная мысль: «Интересно, в Гильдии шутов ещё осталась вакансия кухарки? Платят там немного, зато, несомненно, умеют ценить торты».

Когда она осмелилась поднять глаза, аркканцлер смотрел в потолок и барабанил пальцами по столу.

«Не мешало бы тебе быть поосторожнее, — предупредила Гленда сама себя. — Не распускай язык с господами. Если ты забудешь свое место, они тебе напомнят».

Чудакулли перестал барабанить.

— Отлично сказано, — произнес он. — Засим выслушай же мой ответ.

Он щелкнул пальцами, раздался легкий хлопок, и в воздухе над столом повис маленький алый шарик, распространяя запах крыжовника.

— Во-первых, Гильдия наемных убийц, хотя и смертоносная, не сеет гибель хаотически. Честно говоря, главную опасность они представляют друг для друга. Убийства преимущественно следует опасаться лишь тем, кто достаточно влиятелен, чтобы предпринять попытку самозащиты.

Появился ещё один шарик.

— Во-вторых, Наемные убийцы твердо убеждены, что наносить ущерб собственности не следует. Они неизменно учтивы, внимательны и, как известно, не склонны шуметь. Они никогда не помыслят о том, чтобы нанести жертве удар на людной улице.

Возник третий шар.

— В-третьих, они организованны, а следовательно, поддаются общественному контролю. Патриций Витинари особенно за этим следит.

В воздухе повис ещё один шарик.

— И в-четвертых, сам патриций Витинари прошел обучение в Гильдии наемных убийц, специализируясь на маскировке и ядах. Я не уверен, что он с тобой согласится. И он — тиран, пусть даже он довел тиранию до такой степени метафизического совершенства, что она превратилась из насилия в мечту. Ему необязательно тебя слушать, поверь. Ему даже необязательно слушать меня. Он слушает город. Не знаю, каким образом, но это факт. Витинари играет на нем, как на скрипке… — Чудакулли помедлил и продолжил: — …как в самую замысловатую игру, какую только можно представить. Город живет не идеально, но лучше, чем когда-либо. Поэтому, я думаю, футболу тоже пора измениться.

Он улыбнулся, заметив выражение лица Гленды.

— Чем ты вообще занимаешься? Боюсь, твои способности пропадают даром.

Вероятно, Чудакулли имел в виду сделать комплимент, но голова Гленды была настолько переполнена словами аркканцлера, что они буквально вытекали из ушей. Она смутно услышала собственный голос:

— Они уж точно не пропадают даром, сэр! Вы никогда не ели таких вкусных пирогов, как мои! Я заправляю Ночной Кухней!

Высокая политика не особенно интересовала большинство присутствующих, зато волшебники твердо знали, что такое вкусный пирог. Гленда и так уже стала центром внимания, но теперь интерес ещё усилился.

— Правда? — спросил заведующий кафедрой бесконечных штудий. — А мы думали, это та, хорошенькая.

— Неужели? — бодро отозвалась Гленда. — Нет, это я.

— Кто же печет тот чудесный пирог с сыром и горячими пикулями?

— «Пирог пахаря»? Я, сэр. Мой собственный рецепт.

— Как тебе удается сделать так, чтобы маринованные луковки остались твердыми и хрустящими после печки? Уму непостижимо!

— Это мой рецепт, сэр, — твердо повторила Гленда. — Если я кому-нибудь расскажу, он перестанет быть моим.

— Верно подмечено, — добродушно заметил Чудакулли. — Мастеров не расспрашивают о секретах ремесла, это просто неприлично. А теперь я объявляю конец нашему заседанию, хотя чему тут на самом деле настал конец, мне предстоит понять позже… — Он повернулся к Гленде. — Спасибо, что заглянули сегодня, мисс Гленда, и я не стану спрашивать, отчего молодая особа, которая работает на Ночной Кухне, разливает чай ближе к полудню. Вы больше ничего не хотите нам посоветовать?

— Ну… если вы спрашиваете… нет-нет, я зря начала…

— Сейчас не время смущаться!

— Э… это касается ваших цветов, сэр. То есть вашей формы. Красный и желтый — это хорошо, больше никто не носит такое сочетание, но, если не ошибаюсь, вы хотите, чтобы на футболке спереди стояли две буквы О? То есть ОО? — она помахала рукой в воздухе.

— Да, ты совершенно права. В конце концов, так называлась наша славная старая команда, — Чудакулли кивнул.

— Вы уверены? Я понимаю, вы приличные люди и все такое, но… короче говоря, на вас будет надпись как на двери уборной. Поверьте, все именно так и подумают.

— Ох, боги, сэр, она права, — сказал Думминг. — Это будет смотреться самым курьезным образом…

— Да как же должен быть устроен мозг у человека, чтобы усмотреть черт знает что в двух обыкновенных буквах? — сердито поинтересовался профессор самых современных рун.

— Не знаю, сэр, — ответила Гленда, — но у всех, кто ходит на футбол, мозги устроены именно так. Болельщики будут дразниться. Они обожают придумывать прозвища.

— Подозреваю, вы правы, мисс, — сказал Чудакулли, — но в прежние времена, когда я греб в университетской команде, у нас никогда не было проблем из-за названия.

— Любители футбола намного грубее в выражениях, сэр, — заявил Думминг.

— Да, а мы в те дни, помнится, были гораздо легкомысленней, когда речь заходила о швырянии огнем, — задумчиво произнес Чудакулли. — Однако какая жалость. Я-то уже надеялся, что мы проветрим старую форму. Видимо, придется изменить название, чтобы уж точно никого не смущать. Ещё раз спасибо, мисс Гленда. Как на двери уборной, говорите? Едва избежали опасности, э? Хорошего вам дня, — и он закрыл дверь за тележкой, которую Гленда катила с такой скоростью, словно участвовала в гонках.

Молли, главная на Дневной Кухне, нервно приплясывала в конце коридора. Она облегченно обмякла, когда из-за угла показалась Гленда. Чашечки на тележке бренчали.

— Все нормально? Ничего не случилось? У меня будут большие неприятности, если что-нибудь случилось! Поклянись, что ничего не случилось!

— Все в полном порядке, — ответила Гленда и удостоилась подозрительного взгляда.

— Точно? Ну, с тебя причитается.

Законы взаимных услуг — краеугольные камни множественной вселенной. Первый закон гласит: одной услугой обычно никто не ограничивается; вторая просьба (после выполнения первой), предваренная фразой вроде «А можно я совсем обнаглею?», заключает в себе следующий запрос. Если он не удовлетворен, то, согласно второму закону, право на получение благодарности за первую услугу аннулируется; третий закон гласит, что податель услуги вообще ничего такого не сделал, и поле сворачивается.

Но Гленда помнила, что за время работы на Ночной Кухне получила массу услуг и сама задолжала некоторое количество. И потом, у неё были основания полагать, что Молли во время желанной передышки флиртовала со своим кавалером, который работал в пекарне.

— Сможешь провести меня на банкет вечером в среду?

— Прости. Тех, кто прислуживает на банкете, выбирает дворецкий, — сказала Молли.

Ах да, высоких худых девушек.

— И зачем тебе вообще туда надо? — продолжала Молли. — Бегать придется много, заплатят мало. После больших ужинов, конечно, нам отдают уйму вполне приличных объедков, но тебе-то что с того? Ты и так не бедствуешь! — Она замолчала, и воцарилась неловкая тишина. — В смысле, мы все знаем, что ты здорово готовишь и при этом умеешь сделать так, чтобы немножко осталось, — запинаясь, выговорила Молли. — Я ни на что такое не намекаю!

— А я и не думала, что ты на что-то такое намекаешь, — сказала Гленда, стараясь говорить спокойно. Но она возвысила голос, когда Молли заспешила прочь: — Я могу отплатить услугой за услугу прямо сейчас! У тебя на заднице отпечатки рук!

Ответом послужил яростный взгляд, и Гленда ощутила небольшой триумф. Бери что дают.

Тем не менее этот странный разговор, о котором, Гленда не сомневалась, ей ещё придется пожалеть, отнял уйму времени. А Ночная Кухня требовала присмотра.

Когда за прямолинейной служанкой закрылась дверь, Чудакулли многозначительно кивнул Думмингу.

— Так, мистер Тупс, вы смотрели на чудометр все время, пока я с ней разговаривал. Выкладывайте начистоту.

— Положение весьма запутанное, — признал Думминг.

— Я все время думал, что за историей с амфорой стоит Витинари, — мрачно произнес Чудакулли. — Мог бы и вспомнить, что обычно он действует гораздо тоньше.

— А я с самого начала подумал, что именно так и будет, — заметил профессор самых современных рун.

— О да, — поддержал заведующий кафедрой бесконечных штудий. — Мне это сразу пришло в голову, как только я увидел статью в газете.

— Господа, — сказал аркканцлер, — я склоняю голову в знак уважения. Едва я успеваю составить о чем-либо мнение, как оказывается, что вы уже давно все поняли. Я потрясен.

— Прошу прощения, — вмешался доктор Икс, — но вот лично я понятия не имею, о чем речь.

— Ты совсем утратил связь с жизнью! Слишком много времени проводишь под землей! — сурово воскликнул профессор самых современных рун.

— Потому что вы не так уж часто выпускаете меня наружу! И да будет позволено напомнить вам, что я поддерживаю жизненно необходимую линию космической обороны в этом учреждении, имея в своем распоряжении лишь одного сотрудника, да и тот давно мертв!

— Ты имеешь в виду Чарли? Помню старину Чарли. Отличный работник, — сказал Чудакулли.

— Да, но его то и дело приходится заново подвязывать проволочками, — Икс вздохнул. — Я ведь составляю ежемесячные отчеты, чтобы вы были в курсе дела. Надеюсь, вы их читаете?..

— Скажи, доктор Икс, — сказал Думминг, — ты ощутил что-нибудь необычное, когда эта юная особа так красноречиво говорила?

— Да, меня посетило приятное воспоминание об отце.

— Как и нас всех, насколько я понимаю, — подытожил Думминг. Волшебники угрюмо закивали. — При том что я никогда не знал своего отца. Меня воспитали тетушки. Это дежавю… без вю.

— И никакой магии? — уточнил профессор самых современных рун.

— Нет. Скорее религия, — ответил Чудакулли. — Обращение к какому-нибудь богу и все такое.

— Не обращение, Наверн, а вызывание посредством пролития крови, — поправил доктор Икс.

— Надеюсь, что нет, — сказал Чудакулли, вставая. — Я хотел бы провести сегодня вечером небольшой эксперимент, господа. Мы не будем говорить о футболе, не будем гадать о футболе, не будем беспокоиться о футболе…

— Ты хочешь, чтобы мы сыграли? — мрачно поинтересовался профессор самых современных рун.

— Да, — ответил Чудакулли, изрядно раздосадованный тем, что отличный эффект в финале был испорчен. — Немного погоняем мяч, чтобы из первых рук получить некоторое представление о том, как играют в футбол.

— Э… строго говоря, по новым правилам, под которыми я подразумеваю старинные правила, ныне принимаемые за образец, пользоваться руками запрещено, — заметил Думминг.

— Верно подмечено, старина. Оповести университет. Тренировка на большом газоне после ленча!

Имея дело с гномами, нужно помнить о том, что хотя они и живут в одном мире с тобой, но, образно выражаясь, для них он перевернут с ног на голову. Пентхаус в центре города гном сочтет трущобой. Только самые богатые и влиятельные гномы обитают в глубочайших пещерах. Им нравится, когда темно и прохладно.

И этим дело не ограничивается. Гном, стремящийся к повышению, на самом деле стремится вниз, а высшее гномье общество называется низшим. Гном, обладающий богатством, здоровьем, уважением и собственной крысиной фермой, по праву чувствует себя ниже плинтуса, и ценят его весьма низко. Когда разговариваешь с гномами, нужно переворачивать сознание с ног на голову. И картину мира тоже. Разумеется, если копать под Анк-Морпорком, найдешь только Анк-Морпорк. Тысячи лет истории, которые только и ждут, чтобы их обнаружили, снабдили подпорками и обнесли стеной из блестящего гномьего кирпича.

Таково было Великое Предприятие патриция Витинари. Городская стена стискивала Анк-Морпорк, как корсет «Мечта фетишиста». Сила притяжения позволяла подниматься вверх лишь на весьма ограниченное расстояние, зато глубокий равнинный суглинок позволял беспрепятственно двигаться вниз.

Гленда, впрочем, удивилась, обнаружив «Шоблу» на поверхности Молотковой улицы, бок о бок с самыми стильными магазинами женской (человеческой) одежды. Пожалуй, в этом был несомненный смысл: если собираешься зарабатывать до неприличия большие деньги, продавая шмотки, лучше замаскируйся среди других магазинов, которые занимаются тем же самым. Название её слегка смущало, но, кажется, «шобла» на гномьем означало «приятный сюрприз». Если смеяться над всеми подобными совпадениями, то некогда будет даже дух перевести.

Гленда подошла к двери, исполненная мрачных предчувствий. Она не сомневалась: как только она шагнет за порог, с неё будут брать пять долларов в минуту за воздух, а потом перевернут вниз головой и вытрясут все ценное в подставленный совок.

Магазин действительно был шикарный. Но шикарный на гномий манер. Кольчуг и оружия там было столько, что хватило бы завоевать какой-нибудь город, — но, если посмотреть повнимательнее, становилось ясно, что это женские кольчуги и женское оружие. Жизнь менялась. Гномихам до чертиков надоело выглядеть круглые сутки по-мужски, и они, метафорически выражаясь, переплавляли мечи на бронелифчики с отстегиваемыми бретельками.

Все это Джульетта объяснила Гленде по пути на Молотковую, хотя, разумеется, не использовала слово «метафорически» — оно несколькими слогами превосходило её разумение. В магазине были боевые топоры и молоты, но с несомненными женскими штришками — так, один топор, явно способный повдоль рассечь врагу позвоночник, украшала очаровательная гравировка в виде цветочков. Гленде открылся иной мир, и, стоя на пороге и оглядываясь, она с облегчением убедилась, что в магазине есть ещё люди. Более того, довольно много, и это удивляло. Какая-то молодая особа в стальных сапогах на шестидюймовых шпильках буквально полетела к Гленде и Джульетте, словно влекомая магнитом — учитывая количество надетого на ней железа, безнаказанно пройти мимо магнита она бы уж точно не смогла. В руках она держала поднос с напитками.

— Черный эль, красный эль, белый эль, — перечислила она, а потом понизила голос на несколько децибелов и три социальных слоя. — На самом деле, красный эль — это херес, и его все гномихи берут. Им нравится, когда можно потягивать.

— Нам придется заплатить? — нервно спросила Гленда.

— Всё бесплатно, — сказала девушка, указала на миску с какими-то маленькими черными штучками, каждая из которых была пронзена шпажкой для коктейля, и с ноткой безнадежности предложила: — Попробуйте крысиные ягодки.

Прежде чем Гленда успела остановить подругу, та взяла одну штучку и принялась восторженно жевать.

— Которая часть крысы называется ягодкой? — поинтересовалась Гленда. Девушка с подносом отвела взгляд.

— Ну… знаете, что такое пастуший пирог?

— Я знаю двенадцать разных рецептов, — заявила Гленда с редким самодовольством. На самом деле она приврала. Она знала четыре рецепта, потому что трудно сделать из мяса и картошки нечто большее, но сверкающая металлическая роскошь «Шоблы» действовала ей на нервы, а потому нужно было придать себе весу. И вдруг до неё дошло.

— А, вы имеете в виду традиционный пастуший пирог, который готовят из…

— Боюсь, что так, — сказала девушка. — Но у дам эти штуки пользуются огромным спросом.

— Больше не ешь, Джу, — быстро велела Гленда.

— Вкусно же, — возразила Джульетта. — Можно ещё одну?

— Но только одну, — предупредила Гленда. — Для круглого счета.

Она выпила херес, и девушка, осторожно балансируя тремя предметами в двух руках, протянула ей глянцевую брошюру.

Гленда полистала её и убедилась, что интуиция не подвела. Здесь все было таким дорогим, что даже цену не называли. Можешь не сомневаться, что вещь стоит дорого, если тебе не называют цену. Если полистать каталог ещё немного, зарплата утечет через зрачки. Бесплатная выпивка? Ну-ну.

Поскольку делать было больше нечего, она принялась разглядывать публику. Все, за исключением увеличивающегося — и, надо признать, немалого — количества людей, носили бороды. Гномы непременно бородаты, это неотъемлемая часть гномьей природы. Здесь, впрочем, бороды были изящнее, чем в среднем по городу, а кое-кто даже поэкспериментировал с перманентом и укладкой. На виду, как положено, торчали шахтерские кирки, но их носили в дорогих сумках, как будто владелица кирки могла обнаружить по пути в магазин привлекательный пласт угля и боялась, что ей нечем будет поработать.

Гленда поделилась мыслями с Джульеттой, которая указала на ноги очередной состоятельной клиентки и сказала:

— Че? И испортить такие клевые сапоги? Это же «Змейс Шлемобой»! Четыреста баксов за штуку и очередь на полгода!

Гленда не видела лица владелицы сапог, но осанка у той ощутимо изменилась. Даже со спины было понятно, что она гордится собой. «Что ж, — подумала Гленда, — если ты тратишь годовой доход работающей семьи на пару сапог, наверное, очень приятно, когда кто-нибудь это замечает».

Когда ты наблюдаешь за людьми, то забываешь, что и они наблюдают за тобой. Гленда была невысокая, иными словами, с её точки зрения, гномы были не такими уж маленькими. В какой-то момент она поняла, что к ним с решительным видом приближаются два гнома, один из которых отличался невероятной толщиной и носил столь искусно выделанный и украшенный панцирь, что надеть его в бой было бы чистым вандализмом. Он — надлежит помнить, что все гномы мужского рода, пока не заявлено обратно, — обратился к гостьям голосом, который наводил на мысль об очень дорогом темном шоколаде, возможно даже с дымком. Протянутая рука была так густо унизана кольцами, что отсутствие латной перчатки мог распознать лишь очень внимательный глаз. Гленда не сомневалась, что перед ней гномиха — шоколад был слишком сладким и густым.

— Я так рада, что вы заглянули, милочки, — сказала дама, и шоколад растекся толстым слоем. — Меня зовут мадам Шарн. Не могли бы вы мне помочь? Я бы не решилась вас побеспокоить, но сейчас я, как говорится, между молотом и наковальней.

Все это, к большой досаде Гленды, было адресовано Джульетте, которая уплетала крысиные ягодки, как будто назавтра предстоял конец света. Впрочем, для крысы он уже настал.

Джульетта хихикнула.

— Она со мной, — сказала Гленда и, почти против воли, добавила: — Мадам.

Мадам помахала другой рукой, и кольца засверкали.

— Этот салон официально принадлежит мне, а значит, по гномьим законам я являюсь королем шахты. Моя шахта — мои законы. Поэтому я объявляю себя королевой, — сказала она. — Гномьи законы гнутся и трещат, но не ломаются.

— Мы… — начала Гленда. — Эй!

Это относилось к низкорослому спутнику мадам, который прикладывал к Джульетте портняжную рулетку.

— А, Пепе, — сказала мадам.

— Если он намерен и дальше так вольничать, я от души надеюсь, что он женщина, — заявила Гленда.

— Пепе — это… Пепе, — спокойно ответила мадам. — Его — или её — не переделаешь. Ярлыки — такая нелепая штука.

— Особенно ваши, потому что цены вы на них все равно не пишете, — ляпнула Гленда, исключительно от волнения.

— А, вы заметили, — произнесла мадам, подмигнув. Этот жест не просто обезоруживал — от него таяли.

Пепе взволнованно поглядел снизу вверх на мадам, а та продолжала:

— Я хотела бы спросить, не могли бы вы… она… вы обе пройти со мной за сцену. У нас деликатный вопрос…

— О-о! Да! — немедленно отозвалась Джульетта.

Из ниоткуда возникли ещё несколько девушек и осторожно проложили небольшой процессии путь через толпу, к дальней стене огромного зала. Мадам шагала, словно движимая невидимой силой.

Гленда чувствовала, что ситуация внезапно вышла из-под контроля, но в ней плескалось немало хереса, который шептал: «Чем плохо, если ситуация время от времени будет выходить из-под контроля? Ну, хотя бы разок». Она сама не знала, что ожидала обнаружить за позолоченной дверью в дальнем конце магазина, но уж точно не дым, пламя, гвалт и чьи-то рыдания в углу. Это помещение походило на литейный цех, куда запустили клоунов.

— Проходите сюда. И не беспокойтесь, — сказала мадам. — Перед показом всегда так. Сами понимаете, мы волнуемся. В низкоклассном бизнесе нервы у всех на пределе, а с микрокольчугой вечно одна и та же проблема. Она только что с наковальни, а по гномьим законам на каждом звене надлежит ставить клеймо. Это не только кощунственно, но ещё и чертовски трудно.

За сценой мадам превратилась из шоколадной во вполне земную особу.

— Микрокольчуга! — простонала Джульетта, как будто перед ней приоткрыли дверь в мир роскоши.

— Вы знаете, что это такое? — спросила мадам.

— Она только об этом и говорит, — ответила Гленда. — Говорит и говорит…

— Конечно, потому что микрокольчуга — удивительная вещь, — сказала мадам. — Почти такая же мягкая, как ткань, намного лучше кожи и…

— …и совсем не трет, — закончила Джульетта.

— …что особенно важно для гномов-консерваторов, которые отказываются носить ткань, — закончила мадам. — Старые клановые законы не только сдерживают нас, но и тянут назад. Мы выбрались из шахты, но часть её всегда носим в себе. Будь моя воля, шелк уже считался бы металлом. Как тебя зовут, девочка?

— Джульетта, — машинально ответила Гленда и покраснела. Она откровенно играла роль матери при своей подруге. С тем же успехом она могла взять платочек и стереть с лица Джульетты пятнышко грязи. Девушка с напитками пришла следом за ними и выбрала именно этот момент, чтобы забрать у Гленды пустой бокал из-под хереса и вручить новый.

— Пожалуйста, пройдись туда-сюда, Джульетта, — попросила мадам.

Гленда захотела поинтересоваться зачем, но поскольку рот у неё был полон хереса — лучшего средства против смущения, — она промолчала.

Мадам критически наблюдала за Джульеттой, подперев подбородок рукой.

— Да, да… А теперь, пожалуйста, медленнее, как будто ты никуда не торопишься и ничто тебя не волнует, — попросила она. — Представь себя птичкой в воздухе, рыбкой в море… весь мир лишь подчеркивает твою красоту!

— А, ясно, — сказала Джульетта и зашагала опять.

Когда она во второй раз достигла середины комнаты, Пепе разрыдался.

— Где она была раньше? Где она училась? — всхлипывал он — или она, — шлепая себя по щекам обеими руками. — Немедленно найми её!

— У Джульетты уже есть отличная постоянная работа в университете, — вмешалась Гленда. Но херес сказал: «Один разок ещё не закончился. Не порть удовольствие!»^[384].

Мадам, у которой было несомненное чутье на такого рода вещи, обняла её за плечи.

— Проблема с гномихами, понимаешь ли, заключается в том, что мы, как правило, стесняемся быть в центре внимания. А ещё явынуждена помнить о том, что гномья одежда, оказывается, способна заинтересовать молодых людей определенного склада. Твоя дочь — человек… — Мадам мельком взглянула на Джульетту. — Ты ведь человек, правда, детка? Я спрашиваю просто на всякий случай…

Джульетта, продолжая восторженно вглядываться в дивный новый мир, энергично закивала.

— Вот и хорошо, — продолжала мадам. — Она превосходно сложена и движется как фея, но в то же время ненамного выше среднестатистического гнома, и честно скажу, дорогуша, некоторые гномьи дамы предпочли бы немного подрасти. Может быть, я несправедлива к сородичам, но… Ты посмотри на эту походку. У гномих есть бедра, конечно, но они редко знают, что с ними делать… Прошу прощения, я сказала что-то не то?

Полпинты хереса, которую недавно проглотила Гленда, наконец уступили давлению гнева.

— Я ей не мать! Она моя подруга.

Мадам вновь окинула её взглядом, который вселил в Гленду ощущение, что её мозг извлекают из черепной коробки и внимательно исследуют.

— В таком случае не будешь ли ты возражать, если я заплачу твоей подруге… — пауза, — … пять долларов за то, что сегодня вечером она поработает манекенщицей?

«Прекрасно, — встрял херес. — А ты гадала, куда я тебя заведу. Вот, пожалуйста. Видишь перспективу? Ну, что скажешь?»

— Двадцать пять долларов, — сказала Гленда.

Пепе снова хлопнул — или хлопнула — себя по щекам.

— Да! Да!

— И скидку, — закончила Гленда.

Мадам долго и пристально смотрела на неё.

— Подожди минутку, пожалуйста, — наконец сказала она.

Она подошла к Пепе, взяла его за руку и поспешно отвела в угол. Гленда не слышала, о чем они говорили, потому что рядом кто-то молотком заколачивал заклепки, а у кого-то началась истерика. Мадам вернулась, натянуто улыбаясь, за ней по пятам рысил Пепе.

— Шоу начинается через десять минут, а моя лучшая модель уронила кирку себе на ногу. О дальнейших условиях договоримся. Пожалуйста, перестань подпрыгивать, Пепе.

Гленда хлопнула глазами. «Поверить не могу, что я согласилась, — подумала она. — Двадцать пять долларов за то, что Джульетта что-то на себя наденет. Это же больше, чем я зарабатываю в месяц. Какая несправедливость!» А херес добавил: «А что такого? Готова ли ты сама нарядиться в кольчугу и расхаживать перед посторонними людьми за двадцать пять долларов?»

Гленда содрогнулась. Уж точно нет.

«Вот тебе и ответ», — сказал херес.

«Но добром это не кончится».

«Это тебе так кажется, — возразил херес. — Но ты же знаешь, что за двадцать пять долларов девушки порой проделывают кое-что похуже. Например, не надевают, а снимают одежду».

Гленда выдвинула последний отчаянный аргумент:

«Но что скажут соседи?».

«Пусть засунут свое мнение себе в джемпер. И потом, они ведь не узнают. Обитатели Сестричек Долли не ходят за покупками на Молотковую улицу, здесь для них слишком шикарно. Послушай, нам предлагают двадцать пять баксов. Двадцать пять долларов, и поверь, теперь ты даже силой не вытащишь отсюда Джульетту. Ты только посмотри на её лицо. Такое ощущение, что она озарена светом изнутри».

О да.

«Ну ладно», — подумала Гленда.

«Договорились, — ответил херес. — Кстати говоря, мне как-то одиноко».

Как только рядом с Глендой вновь появился поднос, она машинально протянула руку.

Джульетта стояла, окруженная гномами; судя по обрывкам фраз, её наскоро обучали. Но это ведь не так уж важно, правда? Честно говоря, Джульетта бы отлично выглядела даже в мешковине. Отчего-то все, что она надевала, сидело превосходно. Гленда, напротив, никогда не могла найти хорошую одежду своего размера — точнее сказать, она редко находила хоть какую-нибудь одежду своего размера. Теоретически, что-то ведь должно было ей идти, но всякий раз она оказывалась лицом к лицу с фактами, а факты — штука неприглядная…

— Погода в самый раз, — сказал аркканцлер.

— Кажется, дождь собирается, — с надеждой произнес профессор самых современных рун.

— Предлагаю две команды по пять человек, — продолжал Чудакулли. — Разумеется, матч будет чисто дружеским, просто чтобы уловить суть.

Думминг Тупс промолчал. Волшебники любят состязаться. Конкуренция — часть волшебства. Они в той же мере склонны к дружеской игре, как кошки — к любезной беседе с мышью.

Перед ними простирался университетский газон.

— В следующий раз, разумеется, мы наденем футболки, — сказал Чудакулли. — Миссис Уитлоу уже усадила своих девочек за работу. Тупс!

— Что, аркканцлер?

— Ты будешь следить за соблюдением правил и справедливо судить. Я, разумеется, буду капитаном одной команды, а ты, профессор, — другой. Будучи аркканцлером, я имею право набрать команду первым, а потом ты можешь выбирать игроков себе.

— Вообще-то так не делается, аркканцлер, — заявил Думминг. — Вы выбираете одного игрока, потом он выбирает одного игрока, и так далее, пока вы оба не наберете достаточно или пока не останутся только псих и толстяк. По крайней мере, я так помню.

Думминг в юности слишком часто оставался предпоследним, когда набирали команду.

— Ну, значит, именно так и поступим, — неохотно сказал аркканцлер. — Тупс, твоей задачей будет штрафовать другую команду за каждое нарушение.

— Вы хотите сказать, что я должен штрафовать любую команду за каждое нарушение, аркканцлер? — уточнил Думминг. — Игра должна быть честной.

Чудакулли посмотрел на него с открытым ртом, как будто Думминг изрек нечто очень странное.

— Э… да. Конечно, ты прав…

Вечером на газоне собралось множество волшебников: одним было просто любопытно, другие решили, что это, возможно, шанс на повышение, третьи надеялись поглядеть, как коллеги роют землю носом.

«Ох, боги», — подумал Думминг, когда оба капитана принялись выбирать игроков. Он вновь почувствовал себя школьником. В школе никто не хотел брать в команду толстого, а здесь, разумеется, никто не хотел брать в команду самого толстого. С тех пор как ушел декан, решить было нелегко.

Думминг полез в карман и вытащил свисток — настоящего прадедушку всех свистков, восьми дюймов в длину и толщиной с хорошую сосиску.

— Где вы его взяли, мистер Тупс? — поинтересовался Чудакулли.

— Если честно, аркканцлер, я его нашел в кабинете покойного Эванса Полосатого.

— Какой замечательный свисток!

Эта невинная реплика содержала тонкий намёк на то, что замечательный свисток должен находиться не в руках Думминга Тупса, а в собственности, предположим, аркканцлера Незримого Университета. Думминг намёк понял, поскольку ожидал его.

— Он нужен, чтобы привлекать внимание и контролировать поведение обеих команд, — надменно произнес он. — Вы сделали меня судьей, аркканцлер и, боюсь, что во время игры я тут… — он помедлил, — …главный.

— Ты ведь понимаешь, Тупс, что университет — это иерархия?

— Да, сэр, и футбол тоже. Насколько я понимаю, процедура такова: сначала футбольный мяч кладут наземь, и по свистку каждая команда пытается попасть им в ворота противной стороны, в то же время всячески препятствуя тому, чтобы мяч угодил в их собственные ворота. Это всем понятно?

— По-моему, ясно, — сказал заведующий кафедрой бесконечных штудий. Волшебники закивали в знак согласия.

— Тем не менее, прежде чем игра начнется, я требую, чтобы мне дали дунуть в свисток!

— Разумеется, аркканцлер, но потом вы должны его вернуть. Потому что я надзираю за игрой.

И Думминг протянул свисток.

При первой попытке свистнуть Чудакулли лишил пристанища паука, который последние двадцать лет вел бедную, но честную жизнь. Паук приземлился на бороду профессора естественных наук, который как раз проходил мимо.

При втором свисте внутри зашевелились окаменелые горошины, и воздух наполнился латунным дребезгом. А потом…

Чудакулли застыл. Его лицо быстро побагровело от шеи к щекам и выше. Он набрал в грудь побольше воздуху. Этот звук наводил на мысль о гневе богов. Живот аркканцлера надулся, глаза сделались маленькими, как булавочные головки, над головой грянул раскат грома, и Чудакулли оглушительно проревел:

— ВЫ ПОЧЕМУ ОПЯТЬ НЕ ПРИНЕСЛИ ФОРМУ?!

По свистку пробежало синее пламя, небо потемнело, и страх сковал души всех присутствующих волшебников. Время обратилось вспять, и перед ними стоял огромный, безумный, громогласный Эванс Полосатый — тот, кто вынуждал подделывать записки от родителей, заставлял нарезать круги под дождем, вводил в обиход общий душ как средство избавиться от застенчивости, а ещё, если кто-нибудь забывал спортивную форму, ЗАСТАВЛЯЛ ЕГО ИГРАТЬ В ТРУСАХ. Почтенные волшебники, которые десятилетиями укрощали самых жутких чудовищ, вспотели и затряслись от детского ужаса, а крик нарастал и нарастал, пока не оборвался так же внезапно, как и начался.

Чудакулли рухнул на траву.

— Прошу прощения, — сказал доктор Икс, опуская жезл. — Разумеется, я поступил слегка подло, но, разумеется, вы согласитесь, что при данных обстоятельствах это было необходимо. Не забывайте про перстень с черепом. И про университетский статут. Перед нами был ярчайший пример одержимости артефактом, какой я когда-либо наблюдал.

Сгрудившиеся кучкой волшебники, на спинах которых едва успел высохнуть холодный пот, глубокомысленно закивали. О да. Они все согласились, что это было, к сожалению, необходимо. Для его же собственной пользы. Доктор Икс поступил правильно. Сам Чудакулли эхом подтвердил их вердикт, когда открыл глаза и спросил:

— Что за чертовщина?

— Э… дух Эванса Полосатого, аркканцлер, — ответил Думминг.

— В свистке? — Чудакулли потер голову.

— Полагаю, что так.

— А кто меня оглушил?

Общее бормотание заключало в себе следующую мысль: по мнению демократического большинства, на этот вопрос надлежит ответить доктору Иксу.

— Я совершил допустимое вероломство в рамках университетского статуса, сэр! — заявил тот. — Не откажусь от этого свистка в качестве экспоната для Темного музея, если никто не против.

— Да, да, — сказал Чудакулли. — Ты увидел проблему и решил её. Хвалю.

— Как по-вашему, мне сейчас можно гнусно захихикать, сэр?

Чудакулли отряхнулся.

— Нет. Итак, мистер Тупс, от свистка мы откажемся. А теперь, господа, начнем игру.

И вот, после некоторых пререканий, начался первый за несколько десятилетий футбольный матч в истории Незримого Университета. С точки зрения Думминга Тупса, проблемы возникли немедленно. Во-первых, все волшебники были одеты… как волшебники, то есть одинаково. Думминг приказал одной команде снять шляпы, что породило очередную распрю. Вдобавок игроки часто сталкивались, и те, кто играл в шляпах, то и дело их теряли. А потом игра остановилась, поскольку кто-то объявил, что статуя, которая изображала аркканцлера Скрабба в момент открытия им блита, на три дюйма уже, чем статуя, которая изображала почтенного аркканцлера Фланга в момент открытия им Третьего Завтрака, а стало быть, одна из команд имела незаслуженное преимущество.

Но все эти проблемы, вполне предсказуемые и неизбежные, бледнели и чахли по сравнению с главной. Думминг позаботился о том, чтобы раздобыть обыкновенный футбольный мяч. Но остроносые башмаки, даже с длинными мысами, не способны смягчить удар при столкновении человеческой ноги с куском дерева, обмотанным тонким слоем кожи и тряпья, по каковому поводу уже немало было сказано (и крикнуто). В конце концов, когда очередного волшебника увели с поля с вывихнутой лодыжкой, даже Чудакулли вынужденно признал:

— Черт знает, какая ерунда, Тупс! Должен же быть какой-то выход.

— Башмаки побольше? — предложил профессор самых современных рун.

— Башмаки, которые сгодятся для удара по этой штуке, помешают бегать, — ответил Думминг.

— И потом, люди на той амфоре вообще босы. Полагаю, об этом надлежит задуматься. Что нам нужно, Тупс?

— Мяч получше, сэр. А ещё постарайтесь побольше бегать. И пусть все усвоят, что остановиться в разгар игры, чтобы заново набить трубку, — не самая лучшая идея. И нужны ворота поудобнее, потому что врезаться с разбега в каменную статую — это больно. А ещё — хотя бы минимальное осознание того, что в процессе игры команда должна действовать сообща. И чтобы никто не убегал, если на него несется противник. И чтобы все запомнили, что мяч ни при каких обстоятельствах нельзя брать в руки. Смею заметить, я даже перестал останавливать из-за этого игру, потому что вы, господа, будучи в крайнем возбуждении, раз за разом хватали мяч с земли. В одном случае игрок спрятал мяч за спину, а в другом — встал на него. Также я хотел бы указать, что надлежит развить в себе чувство направления, в том смысле, что одни ворота — ваши, а другие — нет; как бы это ни казалось заманчиво, нет смысла забивать мяч в собственные ворота и не следует хлопать по спине и поздравлять того, кто это сделал. Из трех голов, забитых во время нашего матча, в собственные ворота были забиты… — Думминг сделал паузу и посмотрел в блокнот, — …три. Похвально высокий уровень, по сравнению с общим количеством голов в наши дни, хотя опять-таки я вынужден подчеркнуть, что основополагающую важность имеют принадлежность ворот и чувство направления. Тактика игроков, которая, признаю, выглядит многообещающей, заключалась в том, что они плотно сбивались возле собственных ворот, чтобы у противника не было никакой возможности прорваться мимо них. Впрочем, с прискорбием должен отметить, что если так поступят обе команды, то вместо матча получится живая картина. Куда более разумным было — кое-кто так и сделал — подкрадываться к воротам противника, чтобы оказаться в самом подходящем месте и аккуратно забить гол, если мяч вдруг полетит в вашу сторону. Тот факт, что порой игрок и вратарь противной команды дружески опирались на ворота, закуривали и наблюдали за игрой, выказывает достойный дух и, вероятно, может послужить неплохой основой для развития более продвинутой техники, но все-таки я полагаю, что поощрять этого не следует. Далее, я констатирую, что допустимо покидать поле, дабы отдать долг природе или отдышаться, но только не для того, чтобы сбегать перекусить. Моё мнение, аркканцлер, таково: общее желание наших коллег не отдаляться от еды более чем на двадцать минут вполне можно удовлетворить, если сделать паузу в середине игры. Более того, если в этот момент команды поменяются местами, они перестанут жаловаться, что с одной стороны ворота больше, чем с другой. Что? — с этим вопросом Думминг обратился к заведующему кафедрой бесконечных штудий.

— Если мы поменяемся местами, — сказал тот, держа руку поднятой, — значит, мячи, которые мы забили в собственные ворота, превратятся в мячи, забитые в ворота другой команды, раз уж теперь эти ворота физически принадлежат им?

Думминг задумался и наконец произнес:

— Нет, разумеется, нет. У меня ещё много замечаний, аркканцлер. К сожалению, я пришел к выводу, что мы не так уж хорошо играем.

Волшебники молчали.

— Давай начнем с мяча, — сказал Чудакулли. — У меня есть идея.

— Да, сэр. Я так и подумал.

— Тогда зайди ко мне после ужина.

Джульетту втянул безумный водоворот, крутившийся в задней комнате «Шоблы», и никто не обращал на Гленду особого внимания. Сейчас она была помехой, балластом, бесполезным довеском, препятствием на пути, которое нужно обходить, сторонним наблюдателем. Чуть в сторонке красивая молодая гномиха с бородой, завязанной в два хвоста, терпеливо ждала, когда на серебристую кирасу поставят временную заклепку. Её окружали работники, точь-в-точь как вассалы окружают рыцаря, который собирается на турнир. Рядом стояли два рослых гнома, чье оружие казалось чуть более функциональным, нежели красивым. Они явно были мужчинами. Гленда это поняла, просто потому, что женским особям, принадлежащим к любому виду разумных животных, хорошо знакомо выражение лица мужчины, не знающего, чем заняться в окружении женщин, которые правят бал. Судя по всему, эти двое стояли на страже.

Гонимая хересом, Гленда подошла к ним.

— Должно быть, эта штука стоит уйму денег, — сказала она одному из охранников. Он слегка смутился при её появлении.

— А то. Называется «лунное серебро». Нам даже по подиуму приходится ходить рядом с моделью. Говорят, будет писк моды, но что-то я сомневаюсь. Его не заточишь, и нормальный удар оно не сдержит. И без Игоря его не унюхаешь. По слухам, оно стоит дороже платины. Хотя выглядит ничего себе, и, говорят, веса совсем не чувствуешь. Мой дедушка бы это металлом не назвал, но ничего не поделаешь, нужно двигаться в ногу со временем. Лично я б такое даже на стенку не повесил, но что уж тут попишешь.

— Доспехи для девчонок, — фыркнул второй.

— А как насчет микрокольчуги? — спросила Гленда.

— А, ну это совсем другая крыса, мисс, — заявил первый охранник. — Говорят, микрокольчугу куют прямо здесь, в городе, потому как тут живут лучшие мастера. Всем бы такую работенку. Кольчуга тонкая, как ткань, и прочная, как сталь! Говорят, она однажды подешевеет, а главное — совсем не…

— Гленда, глянь, правда, клево?

Кто-то похлопал Гленду по плечу. Она обернулась, и перед ней предстало зрелище тяжело, но со вкусом вооруженной красоты. Гленда узнала Джульетту только по молочно-голубым глазам. На Джульетте была борода.

— Мадам сказала, чтоб я её надела, — объявила девушка. — Гном — не гном, если нет бороды. Что скажешь?

На сей раз херес успел первым.

— Очень мило, — ответила Гленда, все ещё в легком шоке. — Очень… серебристо.

Борода была женская, в этом сомневаться не приходилось. Расчесанная и ухоженная, без кусочков крысы.

— Мадам говорит, для тебя оставили место в первом ряду, — продолжала Джульетта.

— Но я не могу… — начала Гленда машинально, и херес опять вмешался. «Заткнись и перестань думать как твоя мать. Ступай, черт возьми, и садись в первом ряду».

Одна из вездесущих молодых особ выбрала этот самый момент, чтобы взять Гленду за руку и провести её на слегка нетвердых ногах сквозь закулисный хаос обратно в волшебную страну за дверью. Для неё действительно оставили место.

К счастью, оно было хоть и в переднем ряду, но с краю. Гленда умерла бы от стыда, если бы ей пришлось сидеть в середине. Она обеими руками стиснула сумочку и робко посмотрела вбок. Все места были заняты. Впрочем, здесь сидели не только гномы, но и значительное количество человеческих женщин, изысканно одетых, чересчур худых (с точки зрения Гленды), почти оскорбительно невозмутимых. Они болтали.

Ещё одна порция хереса загадочным образом появилась у неё в руках. Когда шум затих — словно захлопнулась огромная мышеловка, — из-за занавеса показалась мадам Шарн и обратилась к переполненному залу. Гленда подумала: «Жаль, что я не надела пальто получше…» И тут херес уложил её спать и подоткнул одеяло.

Гленда пришла в себя, когда в голову ей угодил букет цветов. Он попал прямо в ухо, дорогие лепестки посыпались градом, Гленда подняла глаза и увидела сияющее, счастливое лицо Джульетты на самом краю помоста. Её губы двигались, выговаривая слово «пригнись».

…Потом полетели ещё цветы, гости вставали и аплодировали, и играла музыка, и, в общем и целом, Гленда чувствовала себя как будто под водой, только вместо воды были нескончаемые потоки звука и света.

Откуда-то возникла Джульетта. Она бросилась к Гленде и обвила её шею руками.

— Мадам хочет, чтобы я ещё пришла! — выдохнула она. — Она говорит, я даже могу поехать в Щеботан и Геную! Она говорит, что заплатит больше, если я буду работать только у неё, а весь мир — устрица. Я даже и не знала.

— Но у тебя уже есть постоянная работа на кухне… — произнесла Гленда, придя в себя лишь на три четверти. Впоследствии — притом чаще, чем хотелось бы, — она припоминала, что сказала эти слова, пока вокруг гремели аплодисменты.

Кто-то положил руку ей на плечо — это оказалась одна из взаимозаменяемых девиц с подносом.

— Мадам передает свои поздравления и приглашает вас с мисс Джульеттой пройти в её личный будуар.

— Очень мило с её стороны, но я думаю, что нам пора… В будуар, вы сказали?

— Да. Хотите ещё выпить? В конце концов, мы празднуем!

Гленда обвела взглядом болтающую, смеющуюся, а главное — пьющую толпу. В зале было жарко, как в печке.

— Ладно, но только не херес, если можно. У вас есть что-нибудь холодное и шипучее?

— Да, мисс, полно, — девушка достала огромную бутылку и опытной рукой наполнила высокий узкий бокал на первый взгляд одними пузырями. Когда Гленда выпила, пузыри наполнили и её.

— М-м… как вкусно, — произнесла она. — Похоже на лимонад для взрослых.

— Мадам его и пьет как лимонад.

— Э… будуар, — сказала Гленда, когда, слегка пошатываясь, следовала за девушкой. — Он… большой?

— Просто огромный! Там уже человек сорок.

— Правда? Какой большой будуар.

«Прекрасно, — подумала Гленда. — По крайней мере, одной проблемой меньше. Честное слово, в романах зря не пишут разъяснения».

Она никогда не знала наверняка, что находится в будуаре, поскольку понятия не имела, что это за штука. Оказалось, что будуар вместил людей, жару и цветы — и не в букетах, а в грудах и стогах. Они наполняли воздух облаками липкого аромата, а столпившиеся в комнате люди — словами, притом их нескончаемым потоком. «Никто, скорее всего, не слышит самого себя, — подумала Гленда, — но, наверное, это и не важно. Важно просто быть здесь, чтобы остальные видели, как ты говоришь…»

Толпа разделилась, и она увидела Джульетту, по-прежнему в блестящем наряде и с бородой. Вспыхивали и гасли огненные саламандры, то есть здесь были и репортеры с иконографами. Желтые газетки кишели улыбчивыми изображениями знаменитостей. Гленда всегда считала, что они недостойны внимания. А самое неприятное, что здесь её недовольство ничего не значило. Люди продолжали сиять. И ярче всех сияла Джульетта.

— Кажется, мне надо подышать свежим воздухом, — пробормотала Гленда.

Девушка бережно подвела её к малозаметной дверце.

— Дамские комнаты дальше по коридору, мадам.

И они действительно там были — правда, это длинное, ярко освещенное помещение, сплошь в бархате и драпировках, больше напоминало сказочный дворец. Пятнадцать удивленных отражений Гленды уставились на неё из пятнадцати зеркал. Окруженная ошеломляющей роскошью, она плюхнулась в очень дорогое кресло на гнутых ножках, которое оказалось таким уютным, и…

Проснувшись, Гленда неверными шагами вышла и затерялась в темном мире душных переходов, заваленных ящиками. Наконец она ввалилась в огромную комнату, которая больше походила на пещеру. В дальнем конце виднелась двойная дверь, которая как будто стыдилась впускать серый свет, не столько освещавший, сколько обвинявший. На полу были разбросаны бесчисленные вешалки для одежды и пустые ящики. В одном месте с потолка капала вода, и на каменном полу скопилась лужица, в которой размокала картонная коробка.

— Вот так они и живут — снаружи блеск и роскошь, а за кулисами грязь и мусор, правда, детка? — раздался голос в темноте. — Ты, похоже, из тех, кто способен оценить метафору, которая сама напрашивается.

— Да, наверно, — пробормотала Гленда. — Кто здесь?

Оранжевый свет вспыхнул и померк во мраке. Кто-то, стоя в тени, закурил сигарету.

— И так везде, милочка. Если бы существовала награда за лучшее закулисье, за первое место была бы черт знает какая драчка. Я повидал не один дворец, и, знаешь, все они одинаковы — на фасаде башенки и флаги, а на заднем дворе водосточные трубы и дверь для прислуги. Тебе долить? Не стоит расхаживать с пустым бокалом и выделяться из толпы.

В прохладном воздухе Гленде полегчало. Она по-прежнему держала в руке бокал.

— Что это вообще такое?

— Ну, если бы вечеринку устраивал кто-нибудь другой, это, скорее всего, было бы дешевое шипучее вино, которое фильтруют через носок, но мадам не станет скупиться. Поэтому наслаждайся настоящим шампанским.

— Что-о? А я думала, его пьют только шишки.

— Нет, детка, его пьют те, у кого есть деньги. Но иногда это одно и то же.

Она присмотрелась и ахнула:

— Ты Пепе?

— Он самый, крошка.

— Но ты не… не… — Гленда неопределенно помахала руками.

— Я не на работе, детка. Так что не беспокойся… — Он тоже помахал руками. — У меня здесь припрятана бутылочка для личного пользования. Разделишь?

— Я лучше пойду обратно.

— И будешь суетиться вокруг неё, как наседка? Не мешай, крошка. Твоя подруга чувствует себя как рыба в воде.

Пепе казался выше в потемках. Может быть, потому, что сейчас он говорил неторопливо и не суетился. Ну и, разумеется, рядом с мадам Шарн кто угодно показался бы маленьким. Пепе, впрочем, был худым и поджарым, словно состоял из одних сухожилий.

— А вдруг с ней что-нибудь случится!

Пепе сверкнул широкой улыбкой.

— Не исключаю. Но, скорее всего, не случится. Ей-богу, микрокольчуга теперь пойдет на ура, помяни моё слово. Я сказал мадам, что у меня предчувствие. У этой девочки будет звездная карьера.

— Нет, у неё будет отличная, стабильная работа в Ночной Кухне, — возразила Гленда. — Да, платят там немного, зато каждую неделю, точно по часам. И она не потеряет заработок, если вдруг подвернется кто-нибудь посимпатичнее.

— Сестрички Долли, э? Где-то в окрестностях Ботни, — сказал Пепе. — Ну разумеется. Не самое скверное место, насколько я помню. Меня там не так уж часто били. Но все-таки эти люди напоминают ведерко с крабами.

Гленда была застигнута врасплох. Она ожидала гнева или снисходительного взгляда, но только не тонкой злой улыбки.

— А ты неплохо знаешь наш город для убервальдского гнома.

— Нет, детка, я неплохо знаю Убервальд для гнома, который родился на Тумаковой улице, — спокойно отозвался Пепе. — В Старом Сырном переулке, если точнее. Я местный. И не всегда был гномом, между прочим. Я к ним недавно присоединился.

— Что? Как?

— Ну… они об этом не кричат на улицах, естественно. Но — да, все возможно, если есть связи. А уж мадам знает, к кому обратиться — ха, и за какую ниточку потянуть. Так что было нетрудно. Пришлось кое во что поверить, совершить парочку ритуалов, ну и, разумеется, не напиваться… — Он улыбнулся, когда Гленда устремила взгляд на бокал в его руке, и продолжал: — Не спеши, детка, я хотел сказать: «…на работе». Между прочим, правильно. Неважно, ведешь ли ты шахту или ставишь заклепки на корсет, быть пьяницей глупо в любом случае. А мораль такова: цепляйся обеими руками или упадешь обратно в ведерко с крабами.

— Конечно, легко вам говорить, — огрызнулась Гленда, гадая, при чем тут вообще крабы. — Но в реальной жизни у людей есть обязанности. Да, мы не ходим чистенькими и мало зарабатываем, зато у нас настоящая работа, и мы делаем то, в чем люди нуждаются! Я бы со стыда сгорела, продавая сапоги по четыреста долларов за штуку, которые могут купить только богатые! В чем смысл?

— Ну, признай, что богатые от этого становятся капельку беднее, — произнес за спиной шоколадный голос мадам. Как многие толстяки, она умела двигаться бесшумно, точь-в-точь воздушный шар, на который мадам и походила. — Неплохо для начала, правда? А ещё мы даем работу шахтерам и кузнецам. Деньги должны крутиться.

Она тяжело уселась на ящик, с бокалом в руке.

— Почти все разошлись, — сказала мадам, запуская свободную руку под вместительный нагрудник. Наконец она вытащила толстую пачку.

— Большие шишки хотят войти в долю, все требуют эксклюзива, и нам понадобится ещё одна кузница. Завтра я съезжу в банк… — Мадам замолчала и снова полезла за стальной корсаж. — Как и положено гному, я воспитана в твердом убеждении, что единственная стоящая валюта — это золото, — сказала она, пересчитывая хрустящие банкноты, — но, должна признать, бумага намного теплее. Вот пятьдесят долларов для Джульетты, двадцать пять от меня и двадцать пять от производителя шампанского, который просто в восторге. Джульетта велела отдать деньги тебе, чтобы ты за ними присмотрела.

— Мисс Гленда думает, что мы влечем её сокровище к греху, недостойному поведению и разврату, — заметил Пепе.

— Неплохая мысль, — заметила мадам, — правда, я не помню, когда сама в последний раз предавалась разврату.

— Во вторник.

— Ну, коробка шоколада — это ещё не разврат. И потом, ты вытащил картонку между верхним и нижним слоем и сбил меня с толку. Я не собиралась съедать всё. Я не хотела. Это было практически насилие.

Пепе кашлянул.

— Мы пугаем нормальную девушку, детка.

Мадам улыбнулась.

— Гленда, я знаю, о чем ты думаешь. Ты думаешь, что мы — два злобных психа с дурной репутацией, которые непрерывно пьют и живут в мире сплошного обмана. Согласна, сейчас все именно так и выглядит, но сегодняшний день — это итог тяжелой годовой работы.

«А ещё вы переругиваетесь, как семейная пара, которая прожила вместе много лет».

У неё болела голова. Гленда не сомневалась, что поплохело ей от крысьей ягодки.

— Утром я покажу наши новые заказы управляющему Королевского банка и попрошу очень, очень большой кредит. Раз уж он нам доверяет, может быть, и ты рискнешь? Нам нужна Джульетта. Она просто… сверкает.

«Вы держитесь за руки. Крепко».

И Гленда вдруг смягчилась.

— Ладно… Послушайте, — сказала она. — Давайте договоримся. Сегодня Джу вернется домой вместе со мной, чтобы хорошенько обо всем подумать. А завтра… посмотрим.

— Мы и не просим большего, правда? — мадам похлопала Гленду по коленке. — Знаешь, Джульетта так тебя любит. Она говорит, ей непременно нужно твое согласие. И всем светским дамам она рассказала про твои пироги.

— Она разговаривала со светскими дамами? — потрясенно спросила Гленда, с изумлением, которое слегка было окрашено трепетом и оттенено восторгом.

— Разумеется. Они хотели поближе взглянуть на микрокольчугу, а она щебетала как птичка. И вряд ли хоть одной из них раньше доводилось слышать, что она «клево» выглядит.

— Ох, боги. Прошу прощения.

— Зачем? Они, смею заметить, были в восторге. Кстати, если не ошибаюсь, ты можешь запечь маринованные луковки в пирог так, чтобы они остались хрустящими?

— Она им даже это рассказала?

— О да. Полагаю, теперь все они зададут своим кухаркам задачку.

— Ха! У них ничего не получится, — с гордостью заявила Гленда.

— Джу тоже так считает.

— Мы обычно зовем её Джульетта, — сказала Гленда.

— Она попросила нас называть её Джу. Что-то не так?

— Э… да нет… — неловко начала Гленда.

— Вот и хорошо, — перебила мадам, которая прекрасно знала, когда не следует замечать намеков. — А теперь давай оторвем её от новых подруг, и уж присмотри, чтобы она как следует выспалась.

Послышался смех, и девушки, помогавшие во время показа, толпой выбежали в сырую комнату, бывшую преддверием рая. Среди них была Джульетта, и смеялась она громче всех. Она отделилась от остальных, завидев Гленду, и крепко её обняла.

— Гленди, правда, здорово? Как в сказке!

— Да, может быть, — согласилась Гленда, — но не все сказки заканчиваются хорошо. Не забывай, что у тебя есть работа с отличными перспективами, а ещё каждый день разрешается уносить домой остатки. Вот что следует помнить.

— А по-моему, вот что следует забыть как страшный сон, — заметил Пепе. — Читала сказку про Сажушку? Фея машет палочкой, двор аплодирует, сотня прекрасных принцев выстраивается в очередь, чтобы хотя бы понюхать её туфельку… А ты хочешь, чтобы Джу вновь принялась сажать тыквы?

Он взглянул на их непонимающие лица.

— Ладно, ладно, кажется, я вас слегка запутал, но главное-то вы поняли! Это отличный шанс! Главное, не упустить его! Выбраться из ведерка!

— Лично я думаю, что нам пора домой, — чопорно ответила Гленда. — Пойдем, Джу.

— Вот видишь, — сказал Пепе, когда они ушли. — Ведерко с крабами как есть.

Мадам заглянула в бутылку, чтобы проверить, не наберется ли там, вопреки всем вероятиям, хотя бы на один бокал.

— Ты знаешь, что она буквально вырастила эту девочку? Джу сделает то, что скажет Гленда.

— Какая досада, — ответил Пепе. — А Гленда скажет: не высовывайся, сиди на кухне и пеки пироги. По-твоему, это жизнь?

— Должен же кто-то печь пироги, — заметила мадам с возмутительным спокойствием.

— Я тебя умоляю!.. Только не Джу. Пожалуйста, только не Джу. Разрешается уносить остатки?.. Ох, боги.

Мадам подобрала очередную бутылку. Она знала, что бутылка пуста, поскольку оказалась в пределах досягаемости Пепе в конце очень долгого дня, но все-таки заглянула и в неё, потому что жажда правит миром.

— Хм. Может быть, все закончится иначе, — произнесла она. — У меня ощущение, что мисс Гленда вот-вот задумается. За убогим пальто и ужасными туфлями кроется мощный ум. Возможно, сегодня ему выпал шанс.

Чудакулли шагал по коридорам Незримого Университета, и мантия уверенно развевалась за его спиной. Ноги у него были длинные, и Думмингу приходилось рысью бежать следом, чтобы не отставать. Блокнот он оборонительно прижимал к груди.

— Вы ведь знаете, что мы постановили не использовать эту штуку для иных целей, кроме чисто исследовательских, аркканцлер. Вы сами подписали эдикт.

— Правда? А я не помню, Тупс.

— Зато я помню очень отчетливо, сэр. Вы сделали это сразу после случая с господином Флорибундой.

— Это кто такой? — поинтересовался Чудакулли, продолжая решительно шагать вперед.

— Тот, кто проголодался и попросил у Шкафа сэндвич с ветчиной. Просто чтобы посмотреть, что получится.

— Но, если не ошибаюсь, все взятое из Шкафа надлежит вернуть на место через четырнадцать часов и четырнадцать минут?

— Да, сэр. Именно так. Шкаф действует по странным законам, которые мы ещё не вполне изучили. Так или иначе, господин Флорибунда заявил в свое оправдание, что подумал, будто правило четырнадцати часов не касается сандвичей с беконом. Он никому ничего не сказал, поэтому студенты на его этаже всполошились, только когда услышали вопли четырнадцать часов спустя.

— Поправь меня, если я ошибаюсь, — сказал Чудакулли, по-прежнему устремляясь по коридору с внушительной скоростью, — но разве к тому моменту сэндвич не переварился?

— Да. Сэр. Тем не менее он вернулся в Шкаф. Самостоятельно. Это было прелюбопытное открытие. Мы и не знали, что так бывает.

Чудакулли остановился, и Думминг врезался в него.

— Что конкретно случилось с Флорибундой?

— Позвольте мне обойтись без подробностей, сэр. Хорошая новость: его скоро перестанут возить в кресле. Насколько мне известно, он уже вполне способен ходить с палочкой. Какое взыскание на него наложить — это, разумеется, решать вам, сэр. Отчет у вас на столе, наряду с изрядным количеством других бумаг…

Чудакулли зашагал дальше.

— Флорибунда сделал это, чтобы посмотреть, что получится? — с интересом уточнил он.

— Так он сам сказал, сэр, — подтвердил Думминг.

— Притом вопреки моему недвусмысленному приказу?

— Именно так, сэр, — ответил Думминг, который хорошо знал аркканцлера и уже примерно представлял, куда тот клонит. — Поэтому, сэр, я настаиваю, чтобы он…

Он снова врезался в Чудакулли, поскольку тот остановился перед огромной дверью, на которой висела ярко-красная табличка, гласившая: «Запрещается выносить из этой комнаты любые предметы без непосредственного разрешения аркканцлера. Подписано: Думминг Тупс, ИА».

— Что это такое? — уточнил Чудакулли.

— Исполнительный администратор, сэр. Вы были очень заняты, а поскольку наши мнения вполне совпадали…

— Да, конечно, но все-таки «ИА» здесь лишнее. Не забывай, что та юная особа сказала насчет «ОО».

Думминг достал огромный ключ и открыл дверь.

— Позвольте также напомнить вам, аркканцлер, что мы вынесли мораторий на использование Шкафа Любопытных Вещиц до тех пор, пока из здания не будет удалена остаточная магия. Мы до сих пор ещё не избавились от того кальмара.

— Мы вынесли, Думминг, — уточнил Чудакулли, резко обернувшись, — или ты, на правах ИА, сделал это вместо меня?

— Э… ну… кажется, я уловил ход ваших мыслей.

— Прямо сейчас мои мысли заняты проектом фундаментального исследования, — сказал Чудакулли. — Оно будет направлено на то, чтобы спасти сырное ассорти. Многие согласятся, что нет цели благородней. А что касается молодого Флорибунды…

— Да, сэр? — устало спросил Думминг.

— Его необходимо повысить. Прибавь ему ещё один уровень.

— Боюсь, нас неправильно поймут, — намекнул Думминг.

— Наоборот, мистер Тупс. Мы донесем до студентов нужную мысль.

— Но Флорибунда, смею напомнить, ослушался недвусмысленно выраженного приказа!

— Именно. Он выказал независимость мышления и изрядную храбрость. И, разумеется, в процессе пополнил бесценной информацией наши представления о Шкафе.

— Но он мог разрушить весь университет, сэр.

— Да, и в этом случае понес бы суровое наказание, если бы мы отыскали то, что от него осталось. Но университет остался цел, потому что Флорибунде повезло, а везучие волшебники нам нужны. Повысь его. Моим прямым приказом, и никаких ИА. Кстати говоря, как громко он вопил?

— Первый вопль был таким жутким, что продолжал звучать ещё долго после того, как Флорибунда выдохся, а затем обрел независимое существование. Опять остаточная магия. Нам пришлось запереть его в одном из подвалов.

— Флорибунда говорил, на что был похож тот сэндвич?

— На входе или на выходе, сэр?

— На входе! У меня достаточно живое воображение.

— Он сказал, это был самый вкусный сэндвич, какой он когда-либо ел. Сэндвич с беконом, который мысленно рисуешь себе, когда слышишь слова «сэндвич с беконом», но, разумеется, никогда не получаешь.

— С коричневым соусом? — уточнил Чудакулли.

— Разумеется. Иными словами, нечто подытожившее все сэндвичи с беконом.

— Ну, он чуть не подытожил Флорибунду. Но разве мы и без того не знали, что Шкаф всегда выдает идеальный образчик?

— Честно говоря, наверняка мы знаем весьма немногое, — ответил Думминг. — Нам известно, что Шкаф не содержит предметов, неспособных поместиться в ящик длиной больше четырнадцати целых и четырнадцати десятых дюйма, и что он, как выяснилось, перестает работать, если не вернуть неорганический объект на место в течение четырнадцати часов и четырнадцати минут. А ещё предметы, вынутые из Шкафа, никогда не бывают розовыми, хотя причина нам неизвестна.

— Но бекон — это органический объект, мистер Тупс! — заметил Чудакулли.

Думминг вздохнул.

— Да, сэр, и причина опять-таки нам неизвестна.

Аркканцлер сжалился.

— Может быть, Флорибунда заказал себе хрустящий бекон, — великодушно предположил он. — Тот, что ломается между пальцев. Я, например, люблю сэндвичи с хрустящим беконом.

Дверь открылась, и перед ними предстал Он. Маленький, в центре очень большого зала…

Шкаф Любопытных Вещиц.

— Думаете, это разумно? — поинтересовался Думминг.

— Нет, конечно, — ответил Чудакулли. — А теперь найди мне футбольный мяч.

На стене висела белая маска, точь-в-точь такая, какие носят во время карнавала. Думминг повернулся к ней.

— Гекс, пожалуйста, найди мяч, подходящий для игры в футбол.

— Это что-то новенькое, — сказал Чудакулли. — Я думал, голос Гекса распространяется в блит-пространстве.

— Да, сэр. Он просто звучит из воздуха, сэр. Но, знаете, приятнее обращаться к какому-нибудь конкретному объекту.

— Какой формы мяч вам нужен? — спросил Гекс ровным и текучим, как масло, голосом. — Овальный или сферический?

— Сферический, — сказал Думминг.

И Шкаф вдруг затрясся.

Эта штука всегда беспокоила Чудакулли. Во-первых, Шкаф казался слишком самодовольным, он как будто говорил: «Вы не ведаете, что творите. Вы пользуетесь мною, как мешком с призами, и наверняка не задумываетесь о том, сколько опасных вещей способны поместиться в четырнадцатидюймовый куб». На самом деле Чудакулли об этом задумывался, как правило в три часа ночи, и никогда не заходил в комнату, не запасшись парочкой субкритических заклинаний, просто на всякий случай. А теперь ещё Натт… В общем, надейся на лучшее и готовься с худшему — так гласил девиз университета.

Один из ящиков открылся; он продолжал вытягиваться, пока не достиг стены, после чего, предположительно, перешел в какое-то иное гостеприимное подпространство, поскольку так и не показался в коридоре.

— Сегодня все гладко, — заметил Чудакулли, когда из-под пола выехал ещё один ящик, а из него вырос третий, точно такого же размера, который целенаправленно потянулся к дальней стене.

— Да. В Коксфорде изобрели новый алгоритм для регуляции длины волн в высокоуровневом блит-пространстве. Он действует примерно как Шкаф, достигая скорости почти в две тысячи пьянов.

Чудакулли нахмурился.

— Это ты придумал?

— Нет, сэр. Чарли Пьян из Коксфорда. Один пьян равен пятнадцати тысячам итераций в первом негативном блите. Так гораздо проще запомнить.

— То есть твои знакомые из Коксфорда тебе рассказали? — уточнил Чудакулли.

— Да, — ответил Думминг.

— Задаром?

— Ну конечно, сэр, — удивленно сказал Думминг. — Бесплатный обмен информацией — основа изучения натурфилософии.

— И ты тоже им кое-что рассказываешь?

Думминг вздохнул.

— Да. Конечно.

— Я этого не одобряю, — произнес Чудакулли. — Я всецело за свободный обмен информацией, но лишь в том случае, если они делятся с нами.

— Полагаю, сэр, слово «делиться» имеет несколько иное значение.

— И тем не менее… — начал Чудакулли и замолчал. Послышался какой-то звук, такой тихий, что оба едва заметили. Шкаф Любопытных Вещиц закрылся и превратился в самый обыкновенный предмет мебели, стоящий посреди комнаты. Но тут же у них на глазах дверца открылась, и на пол выпал коричневый мяч. Он отскочил со звонким «бом». Чудакулли поднял мяч и повертел в руках.

— Интересно, — сказал он и бросил мяч об пол. Тот подлетел выше головы, но аркканцлер успел поймать его на пути вниз.

— Любопытно… Что скажешь, Тупс? — Чудакулли подбросил мяч в воздух и пинком отправил в полет через всю комнату. Мяч отлетел к Тупсу, и тот, к собственному изумлению, его поймал.

— Он как будто живет собственной жизнью, — Думминг бросил мяч на пол и тоже попытался ударить.

У него получилось.

Думминг Тупс был уникальным и неизменным обладателем стометровойобъяснительной записки от тетушки, которая просила освободить бедного мальчика от всех спортивных мероприятий по причине плоскостопия среднего уха, блуждающего астигматизма, перемежающейся хандры и лихорадочного насморка. По собственному признанию, Думминг предпочел бы пробежать десять миль, перепрыгнуть через забор из пяти жердей и вскарабкаться на гору, нежели участвовать в каком-нибудь спортивном соревновании.

Но мяч пел. Бом!

Думминг и Чудакулли возвращались в Большой зал, время от времени бросая мяч об пол. Этот звук почему-то вызывал желание слышать его снова и снова.

— Знаешь, Думминг, по-моему, ты не прав. На небе и на Диске гораздо больше необычных вещей, чем в наших философских системах.

— Я тоже так думаю, сэр. В моей системе их не так уж много.

— Главное — мяч, — продолжал Чудакулли, с силой бросая мяч о каменные плиты и подхватывая. — Завтра мы его вернем и посмотрим, что будет. Ты здорово по нему хватил, Тупс, даже несмотря на то, что ты, по собственному утверждению, хиляк и слабак.

— А ещё тряпка, сэр, и сим горжусь. Позвольте напомнить вам, аркканцлер, что мяч нужно поскорее вернуть в шкаф.

Бом.

— Но мы ведь можем сделать копию? — спросил Чудакулли. — Это просто сшитые вместе куски кожи, судя по всему, натянутые на какой-то пузырь. Держу пари, любой приличный ремесленник изготовит нам точно такой же.

— Прямо сейчас?

— На улице Ловких Умельцев никогда не гасят огни.

Они вернулись в Большой зал, и Чудакулли оглядывался, пока не заметил две фигуры, которые толкали тележку, нагруженную свечами.

— Идите сюда, парни! — крикнул он.

Они оставили тележку и подошли.

— Мистер Тупс хочет дать вам поручение. Очень важное. Как вас зовут?

— Тревор На вроде, шеф.

— Натт, аркканцлер.

Чудакулли прищурился.

— А… Натт, — повторил он и вспомнил о заклинании в кармане. — Стекальщик, если не ошибаюсь? Что ж, ребята, вы можете нам помочь. Говорите, мистер Тупс.

Думминг протянул мяч.

— Знаете, что это такое?

Натт взял мяч в руки и несколько раз бросил об пол.

Бом. Бом.

— Да. Это, судя по всему, простая сфера, хотя, с технической точки зрения, её следовало бы назвать усеченным икосаэдром, который сделан посредством соединения некоторого количества пятиугольников и шестиугольников из плотной кожи, таким образом, остаются дырки, которые пропускают воздух… а, здесь шнуровка, видите? Внутри, скорее всего, находится пузырь, предположительно, животного происхождения. Надутый шар, легкий и эластичный, обтянутый кожей, очень просто и элегантно… — Он вернул мяч Думмингу, который стоял с открытым ртом.

— Я вижу, ты знаешь все на свете, Натт? — спросил он с сарказмом прирожденного педагога.

Натт сосредоточенно подумал и после продолжительной паузы ответил:

— В кое-каких частностях я не уверен, сэр.

Думминг услышал за спиной хихиканье и почувствовал, что краснеет. Какой-то стекальщик, пусть даже эрудированный до неприличия, ему дерзил!

— Ты знаешь, где можно сделать копию? — спросил Чудакулли.

— Полагаю, что да, — ответил Натт. — Нужна гномья резина.

— На Старосапожной улице живет уйма гномов, которые живо смастерят такую штуковину, шеф, — подхватил Трев. — Работники что надо, но они захотят денег. Они всегда требуют деньги вперед. Гномы в кредит не доверяют.

— Выдайте молодым людям двадцать пять долларов, мистер Тупс.

— Это крупная сумма, аркканцлер.

— Да, потому что гномы, хоть они и соль земли, с трудом воспринимают маленькие числа, а я хочу, чтоб мяч изготовили поскорее. Я уверен, что мистеру На вроде и мистеру Натту можно доверить любые деньги, не так ли?

Аркканцлер произнес это добродушно, но многозначительно. Трев, по крайней мере, смекнул быстро: волшебник тебе доверяет, потому что тебя ждёт весьма малоприятное будущее, если ты его надуешь.

— Можно, шеф.

— Да, я так и подумал, — отозвался Чудакулли.

Когда они ушли, Думминг Тупс уточнил:

— Вы дали им двадцать пять долларов?

— Совершенно верно, — бодро ответил Чудакулли. — Интересно посмотреть, что получится.

— И все-таки, сэр, я вынужден отметить, что это был неблагоразумный поступок.

— Я очень ценю твое мнение, Тупс, но позволь напомнить тебе, кто тут шеф!

Гленда и Джульетта отправились домой на троллейбусе — ещё одна безумная роскошь, но сегодня у Гленды с собой было больше наличных, чем она видела зараз когда-либо в жизни. Она засунула банкноты за корсаж, в духе мадам Шарн, и деньги как будто источали тепло. Сидя на тролле, чувствуешь себя в безопасности. Всякий, кто попытается ограбить тролля, должен сначала шарахнуть его домом по башке.

Джульетта помалкивала. Гленду это озадачивало; она ожидала, что эмоции будут бурлить, как фонтан мыльных пузырей. Тишина её тревожила.

— Послушай, я знаю, что тебе было весело, — начала она, — но показывать одежду — это ведь не настоящая работа, правда?

«О да, — подумала она. — За настоящую работу платят намного меньше».

Откуда взялась эта мысль? Джу не раскрывала рта, а тролль был ещё покрыт горными лишайниками и изъяснялся односложными словами. «Дело во мне, — подумала Гленда. — Потому что речь о мечте. Джульетта и есть мечта. Микрокольчуга — хорошая штука сама по себе, но Джульетта заставляет её светиться. А что могу сказать я? Ты помогаешь на кухне, ты трудолюбивая и полезная, по крайней мере, когда не отвлекаешься, но ты не умеешь записывать расходы и планировать меню на неделю вперед. Что ты будешь делать без меня? Как будешь жить, если уедешь в чужие края, где люди такие странные?»

— Я открою для тебя банковский счет, — сказала Гленда вслух. — Это будет наш маленький секрет, слышишь? Небольшой запасец на черный день.

— Если папаша не узнает, что я заработала денег, он их не отнимет и не налижется, — произнесла Джульетта, глядя на неподвижное бесстрастное лицо тролля. Если бы Гленда владела иностранными языками, она бы непременно ответила: «Pas devant le troll». Но Джульетта была права: мистер О’Столлоп требовал, чтобы все семейные доходы выкладывали на стол, после чего перекладывал их в карман, закладывал за воротник в баре под названием «Индейка и овощи» и складывался пополам в вонючем переулке.

В конце концов Гленда сказала:

— Ну, я бы выразилась иначе.

Бом. Бом.

Новый мяч был волшебным, это точно. Он вернулся в подставленную руку Трева, как будто по собственному желанию. Трев уже давно попробовал бы по нему стукнуть, но за ними уже тянулся хвост любопытных уличных сорванцов, а потому, разумеется, он никогда бы не увидел мяч снова.

— Ты уверен, что просек, в чем тут фишка? — спросил он у Натта.

— Да, мистер Трев. Все гораздо проще, чем кажется, хотя полиэдры потребуют некоторого количества усилий, но в общем и целом…

Чья-то рука опустилась на плечо Трева.

— Так, так. Трев На вроде, — сказал Энди. — И его маленький дружок, которого, кажется, прибить сложней, чем таракана. Что-то тут нечисто, да, Трев? И ты мне сейчас все расскажешь. Эй, что это у вас такое в руках?

— Только не сегодня, Энди, — Трев попятился. — Тебе ваще повезло, что ты не сидишь в Танти и Раз Вздернуть не примеряет на тебя пеньковый галстук.

— А я-то при чем? — невинно спросил Энди. — Я никого не трогал! Не надо вешать на меня то, что сделал этот кретин О’Столлоп. Но с футболом и впрямь что-то неладно. Витинари хочет обломать нам веселье.

— Послушай, не лезь!

За спиной Энди стояло больше парней, чем обычно. Пускай О’Столлопы на некоторое время благоразумно избавили улицы от своего присутствия, но такие, как Энди, всегда находят последователей. Потому что лучше стоять позади Энди, чем перед ним. Никогда не знаешь, что он…

Сверкнул выхваченный кинжал. Энди всегда был таким. Боги весть что сдерживало в его душе первобытную ярость, но пружина могла сорваться в любую секунду. И вот появился кинжал, на котором было написано будущее Трева. Очень короткими словами. Но лезвие остановилось в воздухе, и голос Натта произнес:

— Не сомневаюсь, я способен надавить с такой силой, Энди, что твои пальцы раскрошатся и посыплются. В человеческой руке двадцать семь костей. Я искренне убежден, что мне достаточно лишь слегка нажать, чтобы сделать их, все до одной, нефункциональными. Но, так или иначе, я лучше дам тебе шанс пересмотреть свои нынешние намерения.

Лицо Энди напоминало калейдоскоп — белый цвет сменялся синим, алый пунцовым. Он пытался вырваться, но Натт оставался совершенно спокоен и неподвижен.

— Бейте его! — прохрипел Энди, обращаясь к миру в целом.

— Стоит ли напоминать вам, господа, что у меня свободна вторая рука? — поинтересовался Натт.

Должно быть, он слегка нажал, потому что Энди взвизгнул. Его пальцы буквально размалывали о рукоятку кинжала.

Трев прекрасно знал, что у Энди нет друзей, а есть только дружки. Сейчас они смотрели на своего поверженного вожака и на Натта. И, несомненно, понимали, что у Натта, во-первых, есть свободная рука, а во-вторых, что он многое способен ею сделать. Никто не двигался с места.

— Очень хорошо, — сказал Натт. — Полагаю, все это не более чем прискорбное недоразумение. Я сейчас ослаблю хватку — ровно настолько, чтобы вы, мистер Энди, выпустили кинжал. Заранее благодарю.

Кинжал упал на булыжники, и Энди хватанул ртом воздух.

— А теперь, надеюсь, вы нас извините, но мы с мистером Тревом намерены идти по своим делам.

— Подбери кинжал, блин! Не оставляй его валяться на земле! — велел Трев.

— Я уверен, что мистер Энди за нами не пойдет.

— Ты спятил, черт возьми? — поинтересовался Трев. Он нагнулся, поднял кинжал и сказал: — А теперь отпусти его, и давай валить.

— Хорошо, — ответил Натт. Должно быть, он опять слегка нажал, потому что Энди рухнул на колени.

Трев оттащил Натта в сторону и поволок сквозь неизменную городскую толпу.

— Это Энди! — прошипел он, не замедляя шага. — Он непредсказуем! Энди не учится на своих ошибках! Не ищи никакой логики, если Энди вышел на охоту! Усек? Даже не пытайся, типа, разговаривать с ним как с человеком. Не отставай!

Гномьи магазины процветали в основном потому, что гномы хорошо знали первое правило торговли, которое гласит: у меня есть товар на продажу, а у клиента деньги. Я получаю деньги, а покупатель, к сожалению, получает товар. Поэтому я не стану говорить: «Тот образец, что на витрине, у нас последний, и он не продается, потому что тогда никто не будет знать, что они у нас бывают», или «Может быть, новые привезут в среду», или «Мы такое никогда не держим на полке», или «Мне надоело твердить, что на них нет никакого спроса». Я должен продать товар любыми способами, исключая физическое насилие, иначе я просто даром небо копчу.

Гланг Храпссон жил, повинуясь этому закону, но не особенно любил людей — как и многие, кому приходится в течение долгого времени иметь дело с широкой публикой. И сейчас двое стоявших по ту сторону прилавка вселяли в него тревогу. Один был низеньким и на вид безвредным, но что-то в глубине души Гланга — возможно, на генетическом уровне — нервно подрагивало. Другой наха… покупатель был самым обыкновенным парнем, а значит, в любой момент мог совершить какое-нибудь преступление.

Гланг решил проблему, притворившись, что не понял ни слова из сказанного, и пробормотав несколько оскорбительных выражений на родном языке. Он ничем не рисковал. Только Стража учила гномий, а потому он страшно удивился, когда один из клиентов, якобы безвредный, вдруг проговорил на лламедосском диалекте, гораздо более чистом, чем у самого Гланга:

— Подобная неучтивость по отношению к дружелюбным незнакомцам не делает чести вашей бороде, почтенный торговец, и стирает то, что написал Так.

— Что ты сказал? — спросил Трев, пока Гланг бессвязно извинялся.

— Просто традиционное приветствие, — ответил Натт. — Пожалуйста, передайте мне мяч.

Он взял мяч и стукнул его об пол.

Бом.

— Возможно, вам известен секрет изготовления сернистой резины?

— Да мой дедушка это бы даже во сне проделал! — запинаясь, проговорил Гланг.

— Клево, — поспешно сказал Трев. Он поймал мяч и снова бросил его об пол.

Бом.

— Я могу скроить и сшить кожаный чехол, если вы сделаете резиновый пузырь, — предложил Натт. — Мы заплатим вам пятнадцать долларов и выдадим лицензию, так что вы получите право изготовить ещё сколько угодно таких штуковин.

— В деньгах будешь купаться, — подтвердил Трев.

Бом, бом, — пел мяч.

Трев добавил:

— Это будет лицензия от университета. Типа, можешь не бояться конкурентов.

— Откуда тебе известно про сернистую резину? — спросил Гланг. Судя по лицу, он уже понял, что его одолели, но все-таки был не намерен сдаваться без боя.

— Потому что гномий король Рыс полгода назад подарил платье из сернистой резины и кожи госпоже Марголотте, и я, кажется, уловил основной принцип.

— Марголотте? Темной Даме, которая умеет убивать силой мысли?

— Она мой друг, — спокойно сказал Натт. — И я тебе помогу.

Гленда сама не знала, зачем дала троллю два пенса на чай. Он был пожилой и медлительный, зато содержал обивку в порядке, и у него были два зонтика, и вообще, тролли неохотно заходили в такие дебри, потому что уличные ребятишки обычно успевали раскрасить их до пояса, прежде чем они убирались восвояси.

Идя к двери, Гленда чувствовала на себе чужие взгляды и совершенно не смущалась.

— Считай, что у тебя сегодня выходной, — сказала она Джульетте.

— Нет, я пойду на работу с тобой, — к её удивлению, возразила Джульетта. — Нам нужны деньги, а про пятьдесят баксов я папаше сказать не могу.

Пока Гленда пыталась распутать столкнувшиеся мысли, Джульетта продолжала:

— Ты права, у меня надежная работа, и я не хочу её терять, потому что я, типа, такая тупая, что больше все равно нигде не пригожусь. Ну да, было весело и ваще, но потом я подумала: ты всегда мне давала хорошие советы, а ещё я помню, как ты, типа, пнула Сального Дэмиена прям по шарам, когда он со мной мутил, и он аж целую неделю проходил согнутый. И потом, если я с ними поеду, это значит, типа, уехать отсюда и бросить папашу и братьев. Знаешь, как-то стремно. Ты сказала, чтоб я не верила сказкам, и ты права, там ещё бывают гоблины. Я не знаю, как буду жить, если ты перестанешь помогать. Ты такая надежная. Ты всегда была рядом, а когда одна из тех девчонок стала, типа, хихикать над твоим старым пальто, я ей объяснила, что ты очень много работаешь.

Гленда подумала: «Я всегда читала тебя как раскрытую книгу. Книгу, где много больших ярких картинок и мало подписей. А теперь не могу. Что происходит? Ты согласилась со мной, и я должна радоваться, но почему-то не получается. Мне стыдно, но я не понимаю отчего, и потому мучаюсь».

— Утро вечера мудренее, — наконец выговорила она.

— Нет, нет, ниче у меня не получится, я точно знаю.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — В душе Гленды нарастал крик.

— Да! — ответила Джульетта. — Было клево и все такое, но только это для девчонок побогаче. Блеск и звезды, типа, в руках не подержишь. В отличие от пирога. Пирог не подведет. И потом, кто же присмотрит за папашей и братьями?

«Нет, нет, нет, — вопил в голове у Гленды её собственный голос, — не надо! Я этого не хотела! Или хотела? О чем я думала, когда забивала ей мозги? Джульетта всегда смотрит на меня, вот я и подала ей хороший пример! Зачем? Потому что хотела её защитить. Она такая… беспомощная. Ох, боги, я сделала её копией себя, да и то не получилось!»

— Ладно, пойдем вместе.

— Мы увидим банкет? Папаша страшно нервничает. Он говорит, патриций Витинари прикажет всех убить.

— Разве патриций часто отдает такие приказы?

— Да, только всякий раз людям велят молчать. Так папаша сказал.

— На банкете будут сотни гостей. Всем рты не заткнешь.

«А если мне не понравится то, что я услышу, никто не заставит замолчать меня», — подумала Гленда.

Трев бесцельно слонялся вокруг магазинчика, пока Натт и гном сообща трудились над мячом. С крыши доносилось какое-то слабое царапанье, как будто кто-то скреб когтями. «Просто птица», — сказал себе Трев. Даже Энди не полезет через крышу.

Потом возникла ещё одна неотложная проблема. В магазине должна быть уборная. По крайней мере, есть задняя дверь, которая неизбежно ведет в переулок, а что такое переулок, помимо ночлежки для бродяг и импровизированного сортира? Самое подходящее место, если хочется кого-нибудь убить.

Трев расстегнул ремень, встал лицом к зловонной стене и бесстрастно посмотрел вверх, как всегда делается в подобных случаях. Впрочем, в подобных случаях люди редко встречают удивленные взгляды двух женщин-птиц, которые стояли… точнее, сидели на крыше, как на насесте. С гортанным криком они улетели в темноту.

Трев поспешно, шлепая по лужам, убрался в магазин. Город, черт побери, с каждым днем становился все страннее.

Потом время понеслось с бешеной скоростью, нестерпимо воняя серой. Трев видел, с какой скоростью Натт оплавляет свечи в подвале, но она была просто черепашьей по сравнению с тем, как быстро он кроил кожу для мяча. Ничего странного в этом не было, Натт всегда так работал. Странное заключалось в том, что он ничего не отмерял. В конце концов Трев не выдержал. Перестав подпирать стенку, он указал на один из многогранных кожаных лоскутов и спросил:

— Какая у него длина?

— Одна целая пятнадцать шестнадцатых дюйма.

— Откуда ты знаешь, если не меряешь?

— Я меряю. Глазами. Это всего лишь навык. Можно научиться.

— И приносить пользу?

— Да.

— А кто решает?

— Я сам.

— Вот, мистер Натт, ещё тепленький, — сказал Гланг, выходя из задней комнаты. В руках он держал нечто, на вид извлеченное из животного, которое, оставалось надеяться, к тому моменту уже умерло.

— Конечно, я бы сделал получше, если б время не поджимало, — продолжал гном, — но если подуть в эту маленькую трубочку…

Трев удивленно наблюдал за обоими. До него дошло, что за всю жизнь он сделал лишь несколько свечей и массу неприятностей. Какая от него польза?..

Бом. Бом.

«Полная гармония», — подумал Трев и захлопал в ладоши, когда Натт и Гланг пожали друг другу руки. Пока они продолжали восхищенно обозревать результат своих трудов, он слегка отодвинулся, стащил с верстака кинжал и сунул в карман.

Он не был вором. Да, он таскал фрукты с лотков, но всякий знает, что это не считается, а если ты залезаешь в карман к какому-нибудь пижону, ты просто перераспределяешь социальные блага, это тоже каждый знает. А иногда ты просто находишь какую-нибудь штучку, которую, судя по всему, потеряли, и кто-то её непременно подберет, так почему бы и не ты?..

Оружие может стать причиной смерти — зачастую лишь потому, что оно у тебя есть. Но дело зашло слишком далеко. Он слышал, как у Энди трещали кости. Натт поставил его на колени без малейших усилий. А значит, были две причины для того, чтобы поскорее принять меры предосторожности. Во-первых, если ты отправил Энди в нокдаун, вдогонку отправь его в нокаут, потому что иначе он вернется и на губах у него будет кровавая пена. А во-вторых — и это было самое неприятное, — теперь Трев боялся Натта больше, чем Энди. По крайней мере, он знал, кто такой Энди…

Неся каждый по мячу, они заспешили обратно в университет. Трев опасливо посматривал на крыши высоких зданий.

— Кого только не встретишь в городе, блин, — наконец сказал он. — На крыше лавки сидели какие-то вампирши, ты не заметил?

— А, эти. Они служат её светлости. Они здесь в целях безопасности.

— Чьей? — уточнил Трев.

— Не беспокойся о них.

— Ха! Между прочим, сегодня я увидел кое-что поинтереснее, — сказал Трев, когда впереди показался университет. — Ты предложил гному пятнадцать долларов, и он даже торговаться не стал. Вот это, типа, настоящее чудо. Может, в мяче какая-то магия?

— На самом деле я дал ему двадцать долларов, — ответил Натт.

— Зачем? Он же не просил больше.

— Нет, но он очень усердно работал, и лишние пять долларов вознаградят его за потерю кинжала, который вы стащили, когда мы отвернулись.

— Ниче подобного! — горячо возразил Трев.

— Ваш автоматический, бездумный, рефлекторный ответ принят к сведению, мистер Трев. Как и вид кинжала на верстаке, вскоре после того сменившийся видом пустого верстака. Я не сержусь, поскольку заметил, как вы весьма благоразумно бросили злополучное оружие мистера Шенка через стену. Я понимаю, что вы нервничаете, но, тем не менее, вынужден указать, что это воровство. Поэтому прошу вас как друга отнести утром кинжал обратно.

— Но, значит, гном получит и лишних пять долларов, и кинжал! — Трев вздохнул. — Зато мы хотя бы заработали каждый по паре баксов, — добавил он, когда они вошли в университет через черный ход.

— И да и нет, мистер Трев. Вы возьмете оставшиеся пять долларов и этот довольно замызганный, но, тем не менее, подлинный счет на двадцать долларов и отнесете мистеру Тупсу, который полагает, что от вас ничего хорошего ждать не приходится. Таким образом, он усомнится в изначальном предположении, что вы — вор и шалопай. Это будет способствовать вашему продвижению в университете.

— Я не… — начал Трев и замолчал. Ему хватило совести не оспаривать наличие украденного кинжала в куртке. — Ей-богу, Натт, ну ты и типчик.

— Да, — ответил тот. — Я и сам прихожу к точно такому же выводу.

«КЛЕВО!»

Это слово, набранное огромным шрифтом, сияло на первой странице «Таймс», рядом с огромной картинкой, на которой Джульетта в сверкающей микрокольчуге улыбалась читателю. Гленда, которая последние пятнадцать секунд сидела, поднеся тост ко рту, наконец откусила.

А потом сморгнула и уронила тост.

«Загадочная модель по имени Жужу стала звездой потрясающего показа мод в «Шобле» вчера вечером. Перед зрителями предстало подлинное воплощение микрокольчуги, удивительной металлической «ткани», о которой так много говорили в последние месяцы и которая, по словам Жужу, действительно Не Трет. Она весело и с подкупающей прямотой болтала с высокопоставленными гостьями, которым, как уверен автор статьи, ещё никто и никогда не говорил, что они «клево выглядят». Судя по их впечатлениям, эта беседа внесла свежую струю и нигде не натерла…»

Гленда прервала чтение, потому что в сознание ломился вопрос: «И что нам за это будет?» Но ведь они не сделали ничего плохого, правда? Исключено. Нечего бояться. Во-первых, кто подумает, что красавица с серебристой бородой, похожая на богиню кузнечного ремесла, на самом деле — помощница кухарки? А во-вторых, тому, кто попытался бы устроить неприятности, пришлось бы сначала прорваться мимо Гленды, а Гленда уж бы ему устроила, причём незамедлительно. Потому что, признала Гленда, Джу и впрямь была чудесна. Эта девочка залила газетную страницу лучезарным светом, и внезапно стало ясно как день: скрывать такую красоту в погребе — просто преступление. Ну и что, если у Джульетты словарный запас меньше семисот слов? На свете столько людей, которые буквально нафаршированы длинными словами, только никто не жаждет видеть их на первой странице.

«И вообще, — подумала Гленда, надевая пальто, — интерес долго не продлится, и потом, все равно никто не знает, кто она такая. В конце концов, на ней была борода, и это ещё одно чудо, потому что бородатая женщина не может быть красива, но у Джульетты каким-то образом получилось. Только вообразите, если бороды войдут в моду. Придется вдвое дольше сидеть у парикмахера. Должен же кто-то об этом подумать».

Из дома О’Столлопов не доносилось ни звука. Неудивительно. Джульетта не отличалась пунктуальностью. Гленда заскочила к вдове Крауди, а потом под мелким дождиком отправилась в свою безопасную гавань — на Ночную Кухню. На полпути позабытый бугорок за корсажем напомнил ей о её обязанностях, и Гленда решилась зайти в Королевский банк Анк-Морпорка.

Дрожа от страха и мятежного духа, она подошла к служащему, шлепнула на стол влажные банкноты и сказала:

— Я хочу открыть банковский счет. Понятно?

Через пять минут она вышла с новенькой банковской книжкой и приятным воспоминанием о том, что шикарный молодой человек за шикарным столом в шикарном зале назвал её «мадам». Гленда смаковала это ощущение, пока суровая реальность не напомнила, что мадам придется засучить рукава и приняться за работу.

Дел было много. Она всегда пекла пироги как минимум на день вперед, чтобы они дозрели, а вчерашний аппетит мистера Натта пробил в её запасах ощутимую брешь. Но, по крайней мере, нынешним вечером Гленда не ожидала особого спроса на пироги. Даже волшебники не станут просить пирожка после банкета.

«Ах да, банкет», — подумала она, когда дождь начал проникать под пальто. Банкет. Вот о чем нужно позаботиться. Иногда, если хочешь пойти на бал, приходится самой сыграть для себя роль феи-крестной.

Прикосновения волшебной палочки сразу вызывали несколько препятствий. Миссис Уитлоу провела нечто вроде демаркационной линии между Ночной и Дневной Кухнями, как будто разница в один лестничный пролет и впрямь меняла человека. Другая сложность заключалась в том, что Гленда не отличалась, согласно университетским традициям, фигурой, позволяющей прислуживать за столом, по крайней мере в присутствии гостей. И, наконец, у Гленды был не подходящий для официантки темперамент. Не то чтобы она не умела улыбаться — она улыбалась, если её об этом предупреждали заранее, — но Гленда терпеть не могла улыбаться людям, которые заслуживали не улыбки, а подзатыльника. Она ненавидела убирать со стола тарелки с нетронутой едой. В таких случаях она боролась с желанием сказать: «Зачем было столько класть, если ты не собирался доедать?» Или: «Ты оставил больше половины порции, а эта штука стоит доллар за фунт». Или: «Да, конечно, еда остыла, но исключительно потому, что нужно было работать зубами, а не флиртовать с юной леди напротив». Если все остальное терпело крах, в ход шёл главный козырь: «А вот маленькие дети в Клатче…» Эту фразу особенно любила её мать, хотя какой-то существенный кусок явно был упущен.

Гленда терпеть не могла, когда что-либо тратили даром. Об этом она думала, когда шагала по каменному коридору в Ночную Кухню. Если знать свое дело, ничего не пропадет, — и если у обедающих хватает совести относиться к твоим блюдам серьезно. Гленда знала, что уговаривает сама себя. Время от времени она вытаскивала «Таймс» из сумочки и снова разглядывала первую страницу. Все это ей не приснилось, и газета служила тому доказательством. Но вот что было забавно: каждый день случалось что-нибудь, достойное места на первой полосе. Гленде никогда ещё не доводилось, купив газету, увидеть заголовок вроде «Извините, вчера ничего особенного не произошло». А завтра, как бы ни была красива картинка, в неё завернут жареную рыбу с картошкой, и все о ней позабудут.

И тогда с её плеч спадет бремя.

Кто-то вежливо кашлянул. Гленда догадалась, что это Натт, потому что только Натт умел кашлять так вежливо.

— Да, мистер Натт?

— Мистер Трев попросил меня передать письмо мисс Джульетте, мисс Гленда, — сказал Натт, который, видимо, уже давно ждал на лестнице. Он протянул письмо, словно обоюдоострый меч.

— Она ещё не пришла, — ответила Гленда, когда Натт двинулся вслед за ней по ступенькам, — но я положу письмо на полку, где она его непременно увидит.

Она посмотрела на Натта и обнаружила, что его взгляд неотрывно устремлен на полку с пирогами.

— Э… кажется, я сделала на один пирог больше, чем нужно. Не поможете ли убрать его отсюда?

Натт благодарно кивнул, взял пирог и заспешил прочь.

Оставшись одна, Гленда взглянула на конверт. Он был самый дешевый, из тех, что как будто делаются из переработанной туалетной бумаги. И довольно пухлый.

По какой-то необъяснимой причине Гленда вдруг вспомнила, что клей на этих конвертах обычно очень скверный — если хочешь его запечатать, гораздо надежнее найти человека, страдающего от сильного насморка. Такой конверт ничего не стоит вскрыть, прочитать письмо, потом выковырнуть из уха немного серы — и никто не заметит.

Но читать чужие письма — очень, очень дурно.

Гленда прокрутила эту мысль в голове раз пятнадцать, прежде чем в Ночную Кухню вошла Джульетта, повесила пальто на крючок и надела фартук.

— Один парень в омнибусе читал газету, и я была на первой странице! — выпалила она.

Гленда кивнула и протянула ей «Таймс».

— Ага, это, типа, точно я, — сказала Джульетта, склонив голову набок. — Ну и что теперь будем делать?

— Открой уже письмо! — крикнула Гленда.

— Что? — переспросила Джульетта.

— Э… Трев прислал тебе письмо, — сказала Гленда, схватила конверт с полки и протянула подруге. — Может быть, прочтешь прямо сейчас?

— Ой, он, наверное, просто дурью мается.

— Нет! Ну, читай скорее! Я даже не пыталась его открыть!

Джульетта взяла конверт. От прикосновения он открылся. «Он даже не заклеен! — подумала худшая половина Джульетты. — Я просто могла взять и прочесть!»

— Я не могу читать, когда ты так близко стоишь, — пожаловалась Джульетта.

Некоторое время она шевелила губами и наконец сказала:

— Ниче не понимаю. Тут, типа, все какие-то длинные слова. Зато клевый почерк с завитушками. А вот тут сказано, что я похожа на летний день. Это че значит? — Она сунула письмо подруге. — Прочитай, пожалуйста, Гленди. Ты же знаешь, у меня, типа, с длинными словами проблемы.

— Я сейчас немного занята, но раз уж ты просишь… — ответила Гленда.

— Я в первый раз получила письмо, которое не целиком написано печатными буквами, — сказала Джульетта.

Гленда села и принялась читать. Многолетнее чтение любовных романов, которые даже она сама признавала скверными, внезапно принесло плоды. Письмо выглядело так, как будто кто-то открыл кран в бассейне поэзии, после чего легкомысленно отправился в отпуск. Но слова и впрямь были чудесные. Например, «воздыхатель» — несомненный признак поэзии, и ещё кое-что про цветы, и всякие мольбы в замысловатой словесной упаковке. Спустя некоторое время Гленда вытащила носовой платок и принялась обмахиваться.

— Ну, так че там? — спросила Джульетта.

Гленда вздохнула. С чего бы начать? Как говорить с Джульеттой про сравнения, метафоры и поэтические вольности, преподнесенные красивым почерком с завитушками?

Она собралась с духом.

— Ну… если коротко, то здесь сказано примерно следующаее: ты мне нравишься, ты очень клевая, давай куда-нибудь сходим вместе, и никаких фиглей-миглей, зуб даю. И три крестика вместо подписи.

Джульетта расплакалась.

— Как… краси-иво! Представляю, как он, типа, сидел и все это писал… для меня! Настоящие стихи… для меня! Я положу их под подушку, вот что.

— Подозреваю, на это он и рассчитывал, — сказала Гленда и подумала: Тревор На вроде — поэт? Ну да, конечно.

Мочевой пузырь у Пепе был переполнен, а сам он оказался между молотом и наковальней, если можно было так выразиться, не оскорбляя мадам (поскольку лежал он между ней и стеной). Мадам спала и роскошно храпела, издавая классический многочастный храп, известный тем, кому выпадает счастье слушать его каждую ночь, как «хр-р, хр-р, хр-р-р, гр-р-р-рх». И вдобавок она лежала у него на ноге. В комнате царила непроглядная тьма. Пепе высвободил ногу, которая уже наполовину онемела, и отправился на поиски унитаза, которые, разумеется, начались с того, что он наступил на пустую бутылку. Она откатилась в сторону, а Пепе рухнул на спину. В темноте он пошарил вокруг, нашел бутылку, убедился, что она пуста — а вдруг повезет? — и наполнил её, после чего на что-то поставил. Возможно, на стол, но в темноте и с точки зрения Пепе это с тем же успехом мог быть динозавр.

Послышался какой-то звук, выбивающийся из ритма виртуозного храпа. Должно быть, именно он и разбудил Пепе. Тот на ощупь нашел трусы и лишь с третьей попытки сумел надеть их нужной стороной и в нужном направлении. Трусы были холодные. Проблема с микрокольчугой заключалась в том, что, в конце концов, металл есть металл. С другой сторон, микрокольчуга не натирала и не нуждалась в стирке. Подержать пять минут над огнем — и вот тебе полная стерильность. И потом, у Пепе всегда были оригинальные представления по части нижнего белья.

Убедившись, что он готов встретиться с миром лицом к лицу — или, по крайней мере, с той частью мира, которой достаточно было лицезреть лишь верхнюю часть его туловища, — Пепе зашаркал к двери магазина, спотыкаясь и исследуя по пути все бутылки в надежде, что где-нибудь да остался глоток содержимого. Как ни странно, уцелело полбутылки портвейна. В бурю всякий порт хорош, подумал Пепе и позавтракал.

Дверь ходила ходуном. В ней было маленькое окошко, открыв которое персонал решал, впустить клиента или нет. В шикарном магазине вроде «Шоблы» нельзя продавать товар кому попало. Перед Пепе заметались туда-сюда несколько пар глаз: по ту сторону двери, соперничая за внимание, толкались несколько человек. Наконец кто-то сказал:

— Мы хотим видеть Жужу.

— Она отдыхает, — ответил Пепе. Это была удобная фраза, она могла означать что угодно.

— Ты видел картинку в «Таймс»? — спросил голос. — На, погляди!

И перед окошком появилось изображение Джульетты.

Черт подери, подумал Пепе.

— У Жужу был трудный день, — сказал он.

— Публика хочет знать о ней все, — сурово произнес кто-то.

Другой голос, менее агрессивный, вставил:

— Она просто чудо!

— О да. О да, — ответил Пепе, лихорадочно прикидывая в уме. — Но она очень замкнутая. У неё артистическая натура, понимаете?

— А у меня большой заказ, — сказал третий голос, и его обладатель наконец пробился к щелке.

— Ну, для этого девушку будить необязательно. Подождите минутку, и я все улажу… — Пепе отхлебнул портвейна, обернулся и увидел мадам в ночной рубашке, которой хватило бы на целый взвод (во всяком случае, если бы они лежали смирно и не толкались). Она стремительно шагала по коридору, с бокалом в одной руке и бутылкой шампанского в другой.

— Совсем выдохлось, — пожаловалась она.

— Сейчас принесу свежее, — ответил Пепе, быстро выхватывая бутылку. — Там, на улице, газетчики и клиенты. Все требуют Жужу. Ты случайно не помнишь, где она живет?

— Да, конечно, она мне говорила, но это было как будто сто лет назад… Та, другая — Гленда, если не ошибаюсь, — служит кухаркой в каком-то большом доме. И вообще, зачем им нужна Жужу?

— В «Таймс» напечатали потрясающую картинку, — сказал Пепе. — Помнится, ты сказала, что мы на пути к богатству. Так вот, похоже, ты недостаточно широко мыслила.

— И что ты предлагаешь, дорогой?

— Я? Прими заказ, потому что дело верное, и скажи остальным, что Жужу будет позже.

— Думаешь, они успокоятся?

— А что им остается? Мы ведь, черт побери, не знаем, где она живет. По городу расхаживает миллион долларов!

Рыс, гномий король-под-горой, с особым вниманием рассматривал картинку с красивой девушкой. Резкость даже была ничего себе. Техника превращения клик-сигналов в черно-белое изображение значительно прогрессировала. В любом случае его подданные в Анк-Морпорке, видимо, сочли это слишком интересным, чтобы мелочиться с шириной пропускной полосы. Разумеется, множество других гномов обеспокоилось, но, насколько знал король, нетрудно найти того, кто будет возражать против чего угодно. Он посмотрел на стоявших перед ним грагов. «Таким, как Витинари, легко, — подумал он. — Ему приходится иметь дело всего лишь с разными религиями. А у нас нет религии. Быть гномом — само по себе религия, и два священнослужителя никогда не сумеют сговориться. А иногда кажется, что каждый гном — сам себе священник».

— Лично меня ничего здесь не смущает, — сказал Рыс.

— Мы не сомневаемся, что борода фальшивая, — заметил один из грагов.

— Это вполне допустимо, — ответил король. — Не припомню ни одного прецедента, который воспрещал бы фальшивые бороды. Накладная борода — сущее спасение для тех, у кого плохо растет своя.

— Но эта особа выглядит… соблазнительно! — воскликнул другой граг. В своих остроконечных кожаных капюшонах они выглядели совершенно неотличимо друг от друга.

— Она красива, несомненно, — признал король. — Господа, вы пришли надолго?

— Она ведет себя не по-гномьи! Этому нужно положить конец.

— Совсем наоборот, — возразил король. — Микрокольчуга — стопроцентное железо, трудно придумать нечто более гномье. Девушка улыбается, и, хотя я вынужден признать, что гномам это несвойственно, особенно когда они приходят сюда, я все-таки полагаю, что её пример способен принести нам некоторую пользу.

— Она наносит неприкрытое оскорбление морали!

— Каким образом? Где? Боюсь, только в вашей фантазии.

Самый высокий граг уточнил:

— Значит, ты не намерен ничего предпринимать?

Король помолчал, глядя в потолок.

— Намерен, — ответил он. — Во-первых, я прикажу моим служащим выяснить, сколько заказов на микрокольчугу было сделано в Бонке сегодня. Не сомневаюсь, «Шобла» не станет возражать против проверки, особенно в связи с тем предложением, которое я хочу сделать мадам Шарн. А именно, вернуться и открыть магазин здесь.

— Ты это серьезно? — уточнил граг.

— Да, конечно. Мы уже почти заключили Кумский договор. Мир с троллями, до которого мало кто надеялся дожить. И мне, господа, надоели ваши жалобы, нытье и бесконечные попытки возобновить битвы, которые вы уже давно проиграли. Насколько я могу судить, эта юная особа показывает нам лучшее будущее. И если вы не уберетесь отсюда через десять секунд, я потребую с вас арендную плату.

— Учти, будут неприятности.

— Господа, неприятности есть всегда. Но на сей раз их вам устрою я.

Когда за грагами захлопнулась дверь, король сел.

— Отлично сделано, сэр, — сказал секретарь.

— Они не отстанут. Представить себе не могу гнома, который не спорит. — Король слегка поерзал. — Знаешь, а в «Шобле» не соврали, когда сказали, что она совсем не трет и не такая холодная, как кажется. Попроси нашего агента передать мою благодарность мадам Шарн за щедрый подарок.

Даже утром Большой зал Незримого Университета напоминал оживленный перекресток. Большую часть столов сдвинули к стенам — или подняли под потолок, если кому-то хотелось порисоваться, — и огромные черно-белые плиты, до блеска вытертые ногами за тысячу лет, сегодня полировались с особым усердием, поскольку преподаватели и студенты неизменно избирали кратчайший путь, когда шли по своим делам, а иногда для разнообразия — когда не находилось правдоподобной отговорки — на лекции.

Главную Люстру опустили и сдвинули вбок, чтобы пополнить запас свечей, но, к счастью для Наверна Чудакулли, в зале осталось ещё много свободного места.

Тот, кого он поджидал, уже спешил к нему.

— Как дела, мистер Тупс?

— Просто прекрасно, сэр, — ответил Думминг и открыл мешок, который держал в руках. — Один из мячей взят из Шкафа, а другой изготовили вчера вечером Натт и Тревор На вроде.

— А, найди десять отличий, — сказал Чудакулли. Он взял оба мяча своими громадными ручищами и бросил о каменные плиты.

Бом. Бом.

— Совершенно одинаковые, — отметил он.

— Тревор На вроде сказал, что гном взял за работу двадцать долларов.

— Правда?

— Да, сэр. Он принес сдачу и счет.

— Вы, кажется, озадачены, мистер Тупс?

— Э… да, сэр. Я, кажется, неверно судил об этом юноше.

— Видимо, горбатого иногда можно хотя бы приблизительно отмыть добела, — заметил Чудакулли, дружески хлопая Думминга по спине. — Один — ноль в пользу человеческой природы. Итак, который из мячей мы должны вернуть в Шкаф?

— Вы удивитесь, сэр, они догадались пометить новый мяч. На нем стоит крошечное белое пятнышко, вот оно… или вот… а, нет… прошу прощения… ага, нашел. Этот мяч мы оставляем, а другой я попрошу кого-нибудь из студентов отнести на место. У нас осталось ещё полчаса.

— Нет, я предпочту, чтобы вы положили его в Шкаф сами, мистер Тупс. Не сомневаюсь, это займет лишь несколько минут. И поскорей возвращайтесь, я хочу провести небольшой эксперимент.

Вернувшись, Думминг обнаружил, что Чудакулли ненавязчиво прохаживается возле одной из огромных дверей.

— Записная книжка у вас наготове, мистер Тупс? — поинтересовался он.

— И новый карандаш, аркканцлер.

— Хорошо. Тогда начнем эксперимент.

Чудакулли осторожно выкатил новенький мяч, выпрямился и взглянул на секундомер.

— Так, профессор односторонней науки отбросил мяч в сторону, не исключаю, что случайно… теперь его неуверенно пнул один из слугобразов, мистер Хипни, если не ошибаюсь… мяч откатил обратно студент по фамилии Прудд… это цепная реакция, мистер Тупс. Хаотическая, но многообещающая. А вот так нельзя… Не трогать мяч руками, господа! — загремел аркканцлер, ловко останавливая катящийся мяч башмаком. — Таковы правила! Сейчас нам не помешал бы тот свисток, Тупс.

Он бросил мяч о каменный пол.

Бом.

— Не толпитесь, как мальчишки, которые гоняют жестянку! Играйте как положено! Я аркканцлер Незримого Университета, клянусь Ио, и я отстраню, а иначе говоря, выгоню всякого, кто вздумает увильнуть, не принеся записку от мамы!

Бом.

— Вы разделитесь на две команды, поставите ворота и постараетесь выиграть! Никто не покинет поля, иначе как получив травму. Руками мяч не хватать, ясно? Есть вопросы?

Поднялась рука. Потом Чудакулли увидел прилагающееся к ней лицо.

— А, Ринсвинд, — сказал он. Поскольку аркканцлер все-таки не был записным хамом, он поправился: — То есть профессор Ринсвинд, конечно.

— Прошу разрешения сбегать за запиской от мамы, сэр.

Чудакулли вздохнул.

— Ринсвинд, однажды ты мне сказал, к моему нескончаемому удивлению, что никогда не знал своей матери, поскольку она сбежала до твоего рождения. Я отчетливо помню, как занес этот факт в дневник. Хочешь ещё одну попытку?

— Прошу разрешения отправиться на поиски матери.

Чудакулли помедлил. У профессора Жестокой и Необычной Географии не было студентов и никаких обязанностей, кроме обязанности не влезать в неприятности. Хотя Чудакулли никогда бы этого не признал, Ринсвинд, вопреки здравому смыслу, занимал почетное положение. Он был трусом и невольным посмешищем, но несколько раз при странных обстоятельствах спасал мир. Он буквально притягивалудачу, по мнению аркканцлера, а потому был обречен служить громоотводом для ударов судьбы, избавляя остальных от этой необходимости. Такой человек стоил того, чтобы его кормить, обстирывать (включая запачканные штаны, количество которых значительно превышало среднее) и выдавать каждый день ведерко угля, пусть даже, по мнению Чудакулли, Ринсвинд был тем ещё нытиком. Во всяком случае, бегал он быстро, а потому бывал полезен.

— Послушайте, — сказал Ринсвинд, — ни с того ни с сего появилась загадочная амфора, и все вдруг заговорили о футболе. Дело нечисто. Непременно случится что-нибудь ужасное.

— А может быть, и что-нибудь прекрасное! — возразил Чудакулли.

Ринсвинд, казалось, задумался.

— Может быть, прекрасное, может быть, ужасное. Прошу прощения, обычно как раз и бывает пятьдесят на пятьдесят.

— Это Незримый Университет, Ринсвинд. Чего тебе бояться? — поинтересовался Чудакулли. — Кроме меня, разумеется. Боги мои, это просто спорт… — Он повысил голос: — Эй, вы! Разбейтесь на две команды и начните играть в футбол!!!

Аркканцлер отступил назад и встал рядом с Думмингом. Невольные футболисты, получив столь недвусмысленные и громогласные инструкции, сгрудились кучкой, дабы выяснить, что им нужно делать.

— Просто не верится, — сказал Чудакулли. — Каждый мальчишка знает, как быть, если под ногу ему подвернулось что-нибудь подходящее.

Он сложил ладони рупором.

— Так. Пусть оба капитана выйдут вперед. Неважно, кто это будет.

Потребовалось больше времени, чем ожидал Чудакулли, поскольку те, кто не успел украдкой улизнуть, прекрасно понимали, что звание капитана дает превосходный шанс оказаться мишенью переменчивого гнева аркканцлера. В конце концов были выбраны две жертвы, которых выпихнули вперед, и втиснуться обратно в ряды товарищей они уже не смогли.

— А теперь, повторяю, поочередно выбирайте себе игроков. — Чудакулли снял шляпу и бросил её наземь. — Что тут непонятного? Это ясно любому мальчишке! Это — как… маленькие девочки и розовый цвет. Вы умеете играть! Выбирайте попеременно, чтобы в конце концов одному из вас достался псих, а другому толстяк. Самые быстрые в истории математические расчеты были проделаны капитанами футбольных команд, которые старались подгадать, чтобы им не достался псих… Стой, где стоишь, Ринсвинд!

Думминг невольно вздрогнул; школьные годы вернулись и уставились на него, злобно ухмыляясь. Самый толстый мальчишка в классе, злополучный Хрюша Чмок, был сыном владельца кондитерской лавки, что придавало ему определенный вес в мальчишеской компании, не говоря уже о политическом влиянии. Таким образом, единственной мишенью для мальчишек оставался псих, и Думминг жил в аду, пока в один прекрасный день с его пальцев не сорвались искры и у Мартина Мокрицы не загорелись штаны. Он до сих пор помнил запах паленого. Лучшие годы жизни Думминг провел в мучениях; аркканцлер порой бывал грубоват и тяжел в обращении, но, по крайней мере, ему не дозволялось щелкать Думминга по ушам…

— Ты слушаешь, Тупс?

Думминг кивнул.

— Э… прошу прощения, сэр, я… кое-что подсчитывал.

— Что это за рослый смуглый тип с бородкой?

— А, это профессор Бенго Макарона, аркканцлер. Из Генуи. Помните? Он на год поменялся с профессором Девицом.

— Точно. Бедный старина Девиц. Быть может, на иностранном языке его фамилия будет звучать не так смешно. Мистер Макарона прибыл, чтобы подучиться? Навести лоск, так сказать?

— Вряд ли, сэр. Он получил докторские степени, общим числом тринадцать, в Клатче, Щеботане и Чаббе, а также читает лекции по приглашению в Пугалоу. Его высказывания фигурируют в двухстах тридцати шести научных трудах и… э… в одном прошении о разводе.

— Что?

— В Генуе не так строго соблюдают обет безбрачия, сэр. Очень горячие люди, насколько я понимаю. Семье Макароны принадлежат огромное ранчо и самая большая кофейная плантация за пределами Клатча. Если не ошибаюсь, его бабушка владеет «Судоходной компанией Макарона».

— Так за каким чертом он приехал сюда?

— Он хочет работать с лучшими из лучших, сэр, — ответил Думминг. — Кажется, он настроен серьезно.

— Правда? В таком случае он поступил благоразумно. Э… но развод?

— Не знаю подробностей, сэр. Видимо, дело замяли.

— Разгневанный муж?

— Разгневанная жена, насколько я знаю, — сказал Думминг.

— Так Макарона был женат?

— Нет, аркканцлер.

— Ничего не понимаю, — сказал Чудакулли.

Думминг, который весьма неуютно чувствовал себя в этой области, медленно произнес:

— Она была женой другого… э… сэр.

— Но…

К большому облегчению Думминга, огромное лицо Чудакулли наконец просияло.

— А! Ты хочешь сказать, что он как профессор Хэйден, которому мы дали прозвище…

Думминг приготовился к худшему.

— …Змейс. Он просто обожал змей. Мог часами о них говорить, а в качестве бонуса ещё и о ящерицах. Очень увлеченный был человек.

— Приятно, что вы такого мнения, аркканцлер, поскольку мне известно, что большое количество студентов…

— А ещё был старина Постул, он греб в нашей команде. Два замечательных года он был рулевым… — Выражение лица Чудакулли не изменилось, но щеки порозовели, а глаза засияли. — Я полагаю, это случается нередко. А люди поднимают такой шум… Вообще, на мой взгляд, в мире недостаточно любви. И потом, если человеку не нравится мужское общество, он не станет поступать в Незримый Университет… Эй-эй! Молодчина!

Стоило Чудакулли отвлечься, как футболисты наконец принялись двигаться, выделывая довольно причудливые маневры.

— Что?

Рядом с аркканцлером появился слугобраз.

— Один господин желает видеть аркканцлера, сэр. Волшебник, сэр. Э… это декан, сэр. Только он говорит, что он тоже аркканцлер.

Чудакулли поколебался, но лишь опытный наблюдатель вроде Думминга мог это заметить. Когда аркканцлер заговорил, его голос звучал спокойно, а каждое слово было как будто выковано молотом самообладания.

— Какой приятный сюрприз, мистер Шноббс. Проводите же декана сюда. И, пожалуйста, не глядите на мистера Тупса в ожидании подтверждения, аркканцлер здесь все ещё я. Притом единственный. В чем проблема, мистер Тупс?

— Здесь довольно людно, сэр… — Думминг замолчал, поняв, что его никто не слушает. Он не видел, как мяч подкатился к слугобразу Шноббсу (не родственнику). Не видел, как тот нанес мощный удар, словно под ноги ему возмутительным образом попалась жестянка, отфутболенная уличным мальчишкой. Зато Думминг увидел, как мяч, описав в воздухе величественную дугу, полетел в противоположный конец зала, где над органом возвышался витраж, посвященный аркканцлеру Абасти. На этом витраже каждый день возникала одна из нескольких тысяч сцен мистического или религиозного характера. Думминг быстро подсчитал расстояние и траекторию мяча, и интуиция подсказала ему, что сияющее изображение епископа Горна, разочаровавшегося в крокодильем пироге, выбрало самый неудачный момент, чтобы появиться.

А потом, словно новая планета в поле зрения звездочета, что-то рыжее и мохнатое взвилось в воздух, распрямилось в полете, перехватило мяч и приземлилось на клавиатуру органа в тональности си-бемоль.

— Молодчина, библиотекарь! — крикнул Чудакулли. — Превосходный прыжок, но, к сожалению, против правил.

К удивлению Тупса, игроки дружно издали недовольное бормотание.

— Полагаю, ради общей пользы не следует торопиться с выводами, — произнес из-за спины аркканцлера тихий голосок.

— Кто это сказал? — поинтересовался Чудакулли, разворачиваясь и глядя в испуганные маленькие глаза Натта.

— Натт, сэр. Стекальщик. Мы встречались вчера. Я помог вам с мячом.

— И теперь ты говоришь, что я не прав. Так?

— Я бы предпочел, чтобы вы сочли это попыткой подсказать вам способ стать ещё более правым.

Чудакулли открыл рот и закрыл опять. «Я знаю, что он такое, — подумал он. — А он знает? Или его пожалели?»

— Так, мистер Натт. Вы хотели сказать что-то конкретное?

— Да, сэр. Какова цель игры?

— Разумеется, победить!

— О да. К сожалению, вы играете неправильно.

— Правда?

— Да, сэр. Все сразу хотят ударить по мячу.

— Так и должно быть, разве нет? — поинтересовался Чудакулли.

— Только если вы полагаете, что цель игры — хорошенько размяться, сэр. Вы играете в шахматы?

— Играл когда-то.

— Как по-вашему, подобает ли всем пешкам лезть вперед по доске в надежде поставить шах и мат королю?

На мгновение перед Чудакулли предстало видение: патриций Витинари держит в воздухе одинокую пешку и говорит, что она может стать…

— Да брось. Футбол — совсем другое дело, — воскликнул он.

— Допустим. Но суть в том, чтобы направить ресурсы в нужную сторону.

Чудакулли увидел, как за спиной Натта возникло лицо, подобное разгневанной луне.

— Не положено разговаривать с господами, Натт, не твое дело отвлекать их своей болтовней…

Чудакулли глубоко посочувствовал Натту, тем более что Смимз, по привычке, свойственной мелким тиранам, неотрывно смотрел на аркканцлера, как будто прося — нет, хуже, ожидая! — поддержки.

Авторитеты должны поддерживать друг друга, по крайней мере, на людях, иначе никаких авторитетов не будет вообще. Следовательно, вышестоящий начальник вынужден поддерживать нижестоящего, пусть даже он, вышестоящий, считает нижестоящего назойливым придурком.

— Спасибо за заботу, мистер Смимз, — сказал аркканцлер, — но на самом деле я лично попросил мистера Натта оценить наши успехи, поскольку футбол — развлечение простых людей, а он, несомненно, ближе к ним, чем я. Я не стану долго удерживать мистера Натта, мистер Смимз, как и отрывать вас от ваших обязанностей, которые, несомненно, жизненно важны и неотложны.

Авторитет маленький и беззащитный, но обладающий некоторым умом, способен понять, когда вышестоящее начальство дает ему возможность сохранить лицо.

— Вы совершенно правы, сэр! — отозвался Смимз после секундного колебания и заспешил прочь.

Существо по имени Натт дрожало.

«Он боится, что поступил дурно, — подумал Чудакулли, — а я не должен относиться к нему как к неодушевленному предмету». Здравый смысл, свойственный волшебнику, заставил его перевести взгляд на лицо… как, бишь, зовут этого парня?.. ах да, Тревора На вроде.

— Вы что-то хотите добавить, мистер На вроде? Я сейчас немного занят.

— Я отдал мистеру Тупсу сдачу и счет, — сказал Тревор.

— Чем вы вообще тут занимаетесь, молодой человек?

— Я главный в свечном подвале, шеф.

— Правда? В последнее время мы получали превосходно оплавленные свечи.

Трев пропустил это мимо ушей.

— У мистера Натта ведь не будет неприятностей, шеф?

— Я полагаю, что нет.

«Но что я знаю? — спросил себя Чудакулли. — Мистер Натт, по определению, — неприятность. Библиотекарь говорит, он бродит по университету и чинит всякое старье, он дружелюбен и безобиден и разговаривает, как будто читает лекцию^[385]. Этот маленький человечек, который, если хорошенько посмотреть, кажется маленьким только потому, что униженно пригибается… так вот, этот маленький человек при своем появлении на свет носил имя столь страшное, что крестьяне приковали его к наковальне, поскольку побоялись убить. Надеюсь, Витинари и его самодовольные друзья правы на свой лад и горбатого можно отмыть добела. Любой сюрприз патриция покажется нам приятным, если они ошиблись. И в любую минуту здесь появится декан, чтоб ему пусто было, предателю».

— Он мой друг, шеф.

— Это хорошо. Без друзей никак нельзя.

— И я, типа, не хочу, чтоб его обижали, шеф.

— Благородное стремление, друг мой. И все-таки, мистер Натт, отчего вы возразили, когда я заметил, что библиотекарь нарушил правила, хотя его прыжок, несомненно, был прекрасен?

Натт, не поднимая глаз, тихо ответил:

— Это было изящно. Красиво. А игра должна быть красивой, как безупречно спланированная война.

— Но вряд ли войну можно назвать приятным времяпрепровождением, — заметил Чудакулли.

— Красота нейтральна, сэр. Это не синоним любви и доброты.

— В этом смысле красота похожа на истину, — произнес Думминг, стараясь не терять нить.

— Которая зачастую безобразна, сэр. Но прыжок господина библиотекаря был одновременно красив, сэр, и полезен, сэр, следовательно, он истинен, следовательно, правило, которое воспретит ему проделать это ещё раз, не содержит ни красоты, ни истины. Иными словами, оно ложно.

— В самую точку, шеф, — сказал Трев. — И зрителям понравится.

— Вы хотите сказать, они будут радоваться, если гол не забьют? — уточнил Думминг.

— Конечно, будут! Они заорут от восторга. По крайней мере, хоть что-то произойдет, — Чудакулли фыркнул. — Ты же видел игру. Если повезет, успеешь мельком заметить, как куча громадных грязных парней дерется за кусок дерева. Зрители хотят видеть, как мяч забивают в ворота!

— Или ловят, — заметил Трев.

— Вот именно, молодой человек, — подтвердил Чудакулли. — Футбол — это состязание в скорости. На дворе год Задумчивого Зайца, в конце концов. Люди быстро начинают скучать. Неудивительно, что они дерутся. Значит, нужно придумать игру, которая будет интереснее, чем бить друг друга по голове всякими тяжелыми штуковинами.

— Это занятие всегда было крайне популярно, — с сомнением отозвался Думминг.

— Мы, в конце концов, волшебники! А теперь прошу прощения, мне нужно пойти и поздороваться с проклятым так называемым аркканцлером так называемого Коксфордского университета, и при этом, черт его дери, проявить истинный дух братской доброжелательности!

— Так называемой, — пробормотал Думминг, но недостаточно тихо.

— Что ты сказал? — проревел аркканцлер.

— Всего лишь уточнил, что мне теперь делать, аркканцлер.

— Что делать? Гоняй их! Следи, у кого хорошо получается! Выясни, какие правила самые красивые! — выкрикивал Чудакулли, поспешно направляясь к дверям.

— И все это я один? — в ужасе уточнил Думминг. — Но у меня же столько работы!

— Поручи её кому-нибудь другому!

— Вы же знаете, что я не умею, сэр!

— Значит, поручи тому, кто умеет! А мне пора, пока этот гад не спер серебряные ложки!

У Гленды редко бывали выходные. Ночная Кухня — это состояние души. Дома она только завтракала, да и то наспех. Но с утра она выкроила немного времени, чтобы заняться продажей мечты. За кухней тем временем присматривала Мэй Садик — она была надежна и расторопна, поэтому Гленда не волновалась.

Солнце едва успело взойти, когда она постучала в заднюю дверь мастерской господина Рукисилы. Гном, у которого все пальцы были в румянах, открыл.

— А, привет, Гленда. Как дела?

Она с гордостью выложила на стол пачку заказов и открыла саквояж.

— Мне нужно побольше пробников.

— Чудесно, чудесно. Когда ты получила все эти заказы?

— Сегодня утром.

Двери охотно распахивались перед ней, и каждый раз тихий голос в душе спрашивал: «Ты уверена, что поступаешь правильно?» Но другой голос, низкий и сладкий, как у мадам Шарн, возражал: «Рукисила хочет делать косметику. Ты хочешь её продавать. Они хотят покупать. Мечта ходит по кругу, и деньги тоже».

— Помада отлично разошлась, — сказала Гленда. — Троллихи её лопатой гребут, и я не шучу. Вам нужно продавать совки в комплекте, сэр. Красивые, в изящных коробочках с блестками.

Гном восхищенно взглянул на неё.

— Это на тебя не похоже, Гленда.

— Не уверена, — ответила та, бросая в потрепанный саквояж новые пробники. — Кстати, вы никогда не думали заняться обувью?

— Ты считаешь, стоит попробовать? Но ведь тролли не носят обувь.

— Они и помадой не пользовались, пока не переехали в город, — заметила Гленда. — Я думаю, будет самое оно.

— Но у них же ступни как гранит! Им вообще не нужна обувь!

— Она будет им нужна, — сказала Гленда. — И с вашей стороны это было бы верхом мудрости.

Рукисила озадаченно посмотрел на неё, и Гленда вспомнила, что даже городские гномы приучены мыслить наоборот.

— Прошу прощения, я хотела сказать — низом. И ещё кое-что. Платья, — продолжала Гленда. — Я походила по городу и поняла, что никто не шьет нормальной одежды для троллей. Это всего лишь увеличенная человеческая одежда. Её цель — сделать так, чтобы тролль казался меньше. Но не лучше ли шить такую одежду, чтобы тролль в ней казался больше? Чтобы он выглядел троллем, а не увеличенным человеком. Пусть платье буквально кричит: «Я огромная троллиха и горжусь этим!»

— Тебя никто по голове не бил? — поинтересовался Рукисила. — Если да, я сам охотно голову подставлю.

— Мы ведь продаем мечту, не так ли? — спросила Гленда, аккуратно складывая пробники в саквояж. — Это важнее, чем я думала.

Она нанесла ещё четырнадцать успешных визитов, прежде чем решила поставить точку на сегодня. Сунув заказы в почтовый ящик Рукисилы, Гленда, с пустым саквояжем и непривычно легким сердцем, зашагала на работу.

Чудакулли свернул за угол, и прямо перед ним оказался… тут мысли бешено понеслись в поисках подходящего обращения. «Аркканцлер» — точно не годится. «Декан» — очевидное оскорбление. «Перебежчик» — то же самое, но ещё и с гирей на конце. А «неблагодарный скользкий ублюдочный сукин сын» слишком длинно. Как, черт возьми, зовут этого мерзавца? Ох, боги, они же дружили с самого первого дня в Незримом Университете…

— Генри! — воскликнул аркканцлер. — Какой приятный сюрприз! Что принесло тебя в наш жалкий и прискорбно отставший от времени маленький университет?

— Да брось, Наверн. Когда я ушел, вы тут раздвигали границы познания. Но с тех пор, видимо, настало затишье. Кстати, это профессор Турнепс.

За спиной самозваного аркканцлера Коксфорда, как спутник в тени большой планеты, маячил робкий юноша, который немедленно, по совершенно непонятной причине, напомнил Чудакулли Думминга. Может быть, потому, что у профессора Турнепса был вид человека, который непрерывно занимается в уме сложением, причём складывает не только обычные числа, но ещё и те, замысловатые, с буковками.

— Ну, сам знаешь, как оно бывает с границами, — проговорил Чудакулли. — Смотришь, что там по ту сторону, и вдруг понимаешь, отчего здесь вообще провели границу. Добрый день, Турнепс. Ваше лицо мне знакомо.

— Я здесь работал, сэр, — робко отозвался Турнепс.

— А, припоминаю. В отделе высокоэнергетической магии, так?

— Наш Адриан — восходящее светило, — сказал бывший декан тоном собственника. — У нас теперь есть отдельный корпус высокоэнергетической магии. Мы называем его «корпус высокоэнергетической магии», но подчеркиваю, это лишь для того, чтобы люди не путались. Никакого неуважения к старому доброму Незримому Университету. Усваивай, перерабатывай, улучшай — вот мой девиз.

«Да, да, точнее, воруй, подражай и делай невинное лицо», — подумал Чудакулли, но с осторожностью. Старшие волшебники никогда не ссорились на публике. Разрушения обычно бывали ужасающими. Нет, вежливость, хоть и с заостренными краями, — вот основное правило.

— Сомневаюсь, что кто-то будет путаться, Генри. Наш университет, в конце концов, старше. И, разумеется, я — единственный аркканцлер в этой части Диска.

— По традиции и по обычаю, Наверн, но времена меняются.

— А иногда их меняют. Но я ношу Шляпу аркканцлера, Генри, которую носили мои предшественники век за веком. Шляпу высшего авторитета в области Познаний, Мудрости и Хитроумия, Генри. И сейчас она на моей голове.

— А вот и нет, — добродушно ответил Генри. — Ты носишь самую обычную шляпу, которую сам сшил.

— Она была бы на моей голове, если бы я того пожелал!

Улыбка Генри застыла.

— Конечно, конечно, Наверн, но авторитет Шляпы часто оспаривался.

— Почти в точку, старина. На самом деле в прошлом порой оспаривалось право владеть Шляпой, но никогда — сама Шляпа. А, я вижу, сам ты носишь особенно шикарную шляпу, которая наводит на мысль о неразумной роскоши, но это всего лишь шляпа, мальчик мой, всего лишь шляпа. Не обижайся. Не сомневаюсь, через тысячу лет она тоже станет символизировать достоинство и мудрость. Кажется, она тебе великовата…

Турнепс именно в эту минуту решил сбегать в туалет. Сдавленно извинившись, он протиснулся мимо Чудакулли и удрал.

Как ни странно, отсутствие слушателя внезапно понизило градус напряжения, а не наоборот.

Генри вытащил из кармана блестящую пачку.

— Хочешь сигарету? Я знаю, ты сам вертишь себе самокрутки, но «Зеленс и Скребб» выпустили это специально для меня. Неплохая штука.

Чудакулли взял сигарету, потому что волшебник, даже самый высокомерный, должен быть мертв, чтобы отказаться от бесплатного курева или выпивки. Впрочем, он предпочел проигнорировать яркую надпись «Выбор аркканцлера» на пачке.

Когда он вернул пачку хозяину, на пол выпало что-то маленькое и разноцветное. Генри, с необычным для столь высокопоставленного волшебника проворством^[386], наклонился и подхватил яркую штучку, бормоча «чтобы не запачкалась».

— Да наши полы можно хоть лизать! — резко заметил Чудакулли. «Возможно, тебе это ещё предстоит», — мысленно добавил он.

— Коллекционеры страшно сердятся, если на карточке есть хотя бы пятнышко. Свои я отдаю сынишке дворецкого, — жизнерадостно продолжал Генри. Он перевернул карточку и нахмурился. — «Лучшие волшебники современности. Номер 9 из 50 — доктор Пек Батон, бакалавр наук (почетный), УПК, ФБР, ПДФ (условно), глава блит-отдела, колледж Коксфорд». Если не ошибаюсь, у парнишки такая уже есть, — Генри сунул карточку в карман жилета. — Ладно, можно обменять.

Чудакулли соображал очень быстро, особенно если его подогревала подавляемая ярость.

— Табак и оберточная бумага от «Уизлы», что в Псевдополисе, — определил он. — Хм. Ловко придумано. А кто там есть из Незримого Университета?

— Э… вынужден признать, что Совет и жители Псевдополиса в своем мировоззрении весьма… патриотичны.

— Лучше сказать «ограниченны», тебе так не кажется?

— Грубо, Наверн. Тем более что Анк-Морпорк — самый ограниченный и самодовольный город на свете.

Это была самоочевидная правда, поэтому Чудакулли сделал вид, что ничего не слышал.

— Ты тоже на карточке, да? — ворчливо спросил он.

— Исключительно потому, что они настояли, — ответил Генри. — В конце концов, я там родился, меня все знают, ну и так далее…

— И никого из Незримого Университета, — спокойно подытожил Чудакулли.

— Теоретически — да, но там есть профессор Турнепс как изобретатель Пекса.

В этой фразе вина и вызов боролись друг с другом за свободное место.

— Пекса? — медленно повторил Чудакулли. — Ты имеешь в виду — Гекса?

— Нет-нет, Пекс совсем не похож на Гекс. Принцип абсолютно другой… — Генри кашлянул. — В качестве движущей силы мы используем кур. Они запускают морфический резонатор, ну или как он там называется. А ваш Гекс, если не ошибаюсь, работает на муравьях, которые гораздо менее эффективны.

— Это почему же?

— Куры несут яйца, а мы их едим.

— Знаешь, никакой особой разницы я не вижу.

— Да брось! Куриные яйца в тысячу раз больше! И Пекс находится в специально выстроенном помещении, а не рассредоточен случайным образом по всему университету. Профессор Турнепс знает, что делает, и даже ты, Наверн, должен признать, что в реку прогресса впадают тысячи ручьев!

— Но не все они берут свое начало в вашем треклятом Коксфорде!

Они яростно взглянули друг на друга. Профессор Турнепс высунул голову из-за угла и поспешно втянул её обратно.

— Наши отцы уже швырялись бы огнем, — заметил Генри.

— Намек понял, — ответил Чудакулли. — Впрочем, должен заметить, наши отцы не были волшебниками.

— Это да, — сказал бывший декан. — Твой отец, если не ошибаюсь, был мясником.

— Совершенно верно. А твой выращивал капусту.

На мгновение наступила тишина. Потом бывший декан спросил:

— Помнишь тот день, когда мы оба поступили в Незримый Университет?

— Мы дрались как черти, — сказал Чудакулли.

— Славное было время, как вспомнишь, — произнес декан.

— Ну, с тех пор немало воды утекло, — сказал аркканцлер. Помолчав, он спросил: — Хочешь выпить?

— Не возражаю, — ответил бывший декан.

— Значит, вы тут пытаетесь играть в футбол? — поинтересовался Генри, когда они величественно шествовали в кабинет аркканцлера. — Я видел что-то такое в газете, но решил, что это шутка.

— Почему, скажи на милость? — спросил Чудакулли, открывая дверь Большого зала. — У нас прекрасные спортивные традиции, насколько тебе известно.

— Традиции убивают всякое стремление. Будь разумен, Наверн. Говорят, горбатого не отмоешь добела, но, полагаю, ещё труднее ему напялить горб, который он носил сорок лет назад. А, вижу, мистер Тупс по-прежнему с вами?

— Э… — начал Тупс, переводя взгляд с одного на другого.

Думминг Тупс некогда получил сто баллов из ста, придя на экзамен по предвидению днем раньше. Он замечал грозовое облачко, когда оно только начинало расти.

— Как там футбол, старина?

— По-моему, все очень хорошо, аркканцлер. Приятно видеть вас вновь, декан.

— Аркканцлер, — ласково поправил бывший декан. — Хотел бы я посмотреть, что будет, если против вас выступит мой университет.

— Между прочим, у нас отличная команда, — заметил Чудакулли. — Хотя мы и собираемся сыграть первый матч против местных, впоследствии я с огромным удовольствием поучу Коксфорд кое-каким трюкам на поле.

К тому времени они достигли середины зала, и их присутствие — что вполне предсказуемо — остановило игру.

— Аркканцлер, мне кажется, было бы горазло лучше… — начал Думминг, но его голос потонул в одобрительном реве, который раздался со всех сторон.

— На что сыграем? — спросил Генри, улыбаясь толпе.

— На что? — вскинулся аркканцлер. — В каком смысле — «на что»?

— Мы ведь взяли не один приз за греблю, когда были молоды, помнишь?

— Не сомневаюсь, патриций придумает подходящую награду.

— В Синей столовой вот-вот подадут угощение, — произнес Думминг с отчаянной, вымученной бодростью. — Пирог, разумеется, а также, если не ошибаюсь, оригинальный ассортимент карри.

Во многих случаях это бы сработало, но два почтенных волшебника не сводили друг с друга яростных глаз и не отступили бы даже при виде «пастушьего пирога».

— Но нас, настоящих мастеров, не интересуют пустяковые побрякушки — кубки и медали, правда? — спросил Генри. — Нам подавайте побрякушки побольше и посущественней, да, Наверн?

— Тебе нужна Шляпа, — бесстрастно ответил Чудакулли. Воздух буквально гудел.

— Да. Конечно.

Воцарилась угрожающая тишина, в которой происходил поединок воли. Думминг Тупс решил, что раз он занимает в университете двенадцать важных должностей, то теоретически в одном лице представляет целый комитет и, следовательно, очень умен, а значит, должен вмешаться.

— А ваша ставка, де… сэр?

Чудакулли слегка повернулся к нему и прорычал:

— Только через мой…

Среди старших волшебников послышалось какое-то шевеление, и до Думминга донесся обрывок фразы:

— …вот именно.

— Я запрещаю! — воскликнул Думминг.

— Запрещаешь? — переспросил Генри. — У тебя ещё молоко на губах не обсохло, юный Тупс.

— Совокупное количество должностей, которые я занимаю в университетском совете, теоретически означает, что я его полностью контролирую, — заявил Думминг, стараясь выпятить впалую грудь, пусть даже она была не создана для выпячивания. Но ему придавал сил праведный гнев и изрядная толика ужаса при мысли о том, что будет, когда он выдохнется.

Спорщики слегка расслабились в присутствии червя, который вдруг поднял голову и заговорил.

— Неужели никто не заметил, что в твоих руках сосредоточена такая власть?

— Я заметил, сэр. Правда, я сразу понял, что это — уйма ответственности и тяжелой работы. Никого из вас, изволите видеть, не волнуют детали. Теоретически я должен отчитываться перед другими, но другие — это тоже я. Вы даже не представляете, сэр. В том числе я исполняю обязанности камерария, а это значит, что если вы, аркканцлер, упадете мертвым по какой-либо иной причине, помимо законной преемственности в рамках традиции наследования Шляпы по смерти предыдущего владельца, я буду возглавлять университет, пока не выберут следующего аркканцлера. Учитывая природу волшебства, это означает «пожизненно»; в таком случае библиотекарь, будучи легко опознаваемым и вполне компетентным членом старшего университетского состава, попытается сложить с себя обязанности, и если ему это не удастся, волшебники, следуя официальной процедуре, повсеместно начнут сражаться друг с другом за Шляпу, извергая из всех отверстий огонь, голубей, кроликов и бильярдные шары, что повлечет за собой большие человеческие жертвы… — Сделав короткую паузу, Думминг продолжал: — Именно поэтому некоторые слегка тревожатся, когда видят, что могучие волшебники ссорятся. Все это, господа, я сказал, чтобы дать вам время хорошенько обдумать свои намерения. Кто-то же должен был вмешаться.

Чудакулли откашлялся.

— Спасибо за напоминание, Тупс. Мы ещё обсудим этот вопрос. Ты совершенно прав. В конце концов, сейчас не старые времена.

— Намек понят, — сказал Генри. — Хотя теоретически для кого-то они станут старыми временами.

Грудь Думминга продолжала бурно вздыматься.

— Верно подмечено, — произнес Чудакулли.

— Кажется, кто-то упомянул карри? — спросил Генри, столь же осторожно. У Думминга возникло ощущение, что у него на глазах два престарелых дракона ведут диалог при помощи ещё более древнего учебника по этикету, написанного монашками.

— До ленча ещё далеко^[387]. Знаешь что? Почему бы тебе не воспользоваться нашим гостеприимством? Насколько мне известно, твою комнату оставили нетронутой, хотя, говорят, из-под двери выползли несколько очень странных созданий. И, может быть, ты не откажешься присутствовать на завтрашнем банкете?

— У вас банкет? — переспросил Генри.

— Да! И я буду просто счастлив, если ты согласишься, старина. Мы принимаем у себя самых уважаемых горожан. Соль земли, можно сказать. Чудесные люди, если только не смотреть, как они обращаются с ножом и вилкой. Чертовски приятные собеседники, если накачать их пивом.

— Забавно, но не таковы ли и волшебники? Разумеется, я принимаю твое приглашение. Сто лет не бывал на банкетах.

— Правда? — сказал Чудакулли. — А я думал, у вас пиры что ни вечер.

— У нас весьма ограниченный бюджет, — ответил аркканцлер Коксфорда. — В конце концов, это правительственный грант.

Воцарилась тишина, как будто Генри сказал, что у него умерла мать.

Чудакулли похлопал его по руке.

— Соболезную.

Он остановился в дверях зала и повернулся к Думмингу:

— Нам нужно обсудить некоторые чрезвычайно важные вещи, Тупс. А ты не давай им тут рассиживаться! Выясните, что такое настоящий футбол!

Старейшие представители преподавательского состава облегченно выдохнули, когда двое аркканцлеров удалились. Большинство профессоров были достаточно стары, чтобы помнить как минимум две ожесточенных битвы между разными партиями волшебников. Самую страшную из них удалось привести к завершению лишь благодаря тому, что у Ринсвинда оказалось полкирпича в носке.

Думминг посмотрел на Ринсвинда. Тот неуклюже прыгал на одной ноге, пытаясь натянуть носок. Думминг решил обойтись без комментариев. Носок, вероятно, был тот же самый.

Заведующий кафедрой бесконечных штудий похлопал Думминга по спине.

— Отлично, молодой человек. Иначе могла случиться большая неприятность.

— Спасибо, сэр.

— Кажется, мы чрезмерно нагрузили тебя работой. Неловко получилось. Но, разумеется, ненамеренно.

— Я тоже так думаю, сэр. Здесь вообще мало что происходит намеренно. — Думминг вздохнул. — Боюсь, необдуманные перепоручения, увиливания и откладывания в долгий ящик — стандартная практика в Незримом Университете.

Он выжидающе посмотрел на оставшихся членов совета. Ему очень хотелось, чтобы его разуверили, но Думминг знал, что надеется тщетно.

— Крайне скверное положение дел, — подтвердил профессор самых современных рун.

Заведующий кафедрой бесконечных штудий мрачно хмыкнул.

«Ну же, — подумал Думминг, — давай, поставь точку. Я знаю, ты это непременно скажешь, ты просто не сможешь удержаться, ей-богу, не смо…»

— Пожалуйста, Тупс, займись этим, когда выдастся минутка.

— В яблочко!

— Прошу прощения?

— Э… ничего, сэр. Я просто размышлял… э… о неизменной природе вселенной.

— Я рад, что хоть кто-то об этом задумывается. Так и продолжай. — Профессор самых современных рун огляделся и добавил: — Кажется, все тихо. Кто-то говорил про карри?

Началось массовое движение к двери, в котором приняли участие волшебники, обременные годами, массой тела или же тем и другим, но импровизированный матч продолжался с участием тех, кого столовые приборы не тянули к себе как магнитом.

Думминг сел, балансируя блокнотом на коленях.

— Понятия не имею, что делать, — пожаловался он, обращаясь к мирозданию в целом.

— Я могу быть чем-нибудь полезен, сэр?

— Мистер Натт? Очень любезно с вашей стороны, но я сомневаюсь, что навыки работы в свечном подвале могут быть…

— В том, что касается игр такого рода, очень важны три вещи. Во-первых, правила во всех подробностях, во-вторых, умения, действия и идеи, необходимые для достижения успеха, и в-третьих, понимание подлинной сути игры. Вы позволите продолжить?

— Хм… — Думминг пришел в легкое замешательство, которое охватывало всякого, кто впервые слушал Натта.

— Ловко у него язык подвешен, да? — сказал Трев. — Он счас такими длинными словами заговорит, что у нас с вами прямо уши в трубочку свернутся. У меня, во всяком случае, — добавил он, подумав.

— Э… продолжайте, мистер Натт.

— Благодарю, сэр. Насколько я понимаю, цель игры — забить как минимум на один гол больше, чем противник. Но ваши две команды просто бегают по полю, и все игроки одновременно пытаются ударить по мячу. Да, они забивают голы, но по чистой случайности. В футболе, как в шахматах, нужно оберегать короля — то есть ворота. Вы, конечно, скажете, что для этого есть вратарь, но, образно выражаясь, один в поле не воин. Каждый мяч, который он ловит, покрывает позором прочих членов команды, подпустивших противника так близко. В то же самое время они должны направить все усилия на то, чтобы забить гол в противоположные ворота. И это проблема, на которой я намерен остановиться подробнее. Я упомянул шахматы, но быстрота, с которой летает футбольный мяч, означает, что действия могут за считаные секунды переместиться с одного конца поля на другой, совсем как в «Шмяке», где один-единственный гном способен устроить хаос на всей доске!

Натт улыбнулся, глядя на собеседников, и продолжал:

— Знаете, ведь это одна из самых простых игр. Она знакома каждому мальчишке… и в то же время футбол требует сверхчеловеческих способностей. — Натт ненадолго задумался и добавил: — Или недочеловеческих. Во всяком случае, активной сублимации эго, что переносит нас в области метафизики. Так просто — и одновременно так сложно. Не чудесно ли это? Я просто в восторге!

Тишина вокруг была не зловещей, а обалделой. Наконец Ринсвинд произнес:

— Э… мистер Натт… мне показалось, вы сказали, что нам нужно всего лишь загнать мяч между двумя шляпами, положенными на пол.

— Профессор Ринсвинд, вы хорошо бегаете, но не извлекаете из этого никакой пользы. Профессор Макарона, вы пытаетесь забить гол, как только видите мяч, и не обращаете внимания больше ни на что. Доктор Икс, вы постоянно жульничаете и прибегаете к нечестным приемам…

— Прошу прощения, но у меня перстень с черепом, — перебил Икс. — Согласно университетскому статуту, я обязан нарушать правила.

— В оговоренных пределах, — быстро ввернул Думминг.

— Слугобраз Шноббс (не родственник), у вас чрезвычайно сильный удар, — продолжал Натт, — но вам как будто безразлично, куда полетит мяч после того, как вы по нему ударите. У всех есть достоинства и недостатки, и вполне возможно пользоваться тем и другим. Разумеется, в том случае, если вы хотите победить. Прямо сейчас хорошим упражнением было бы раздобыть побольше мячей и поучиться их контролировать. Если вы будете бежать, гоня мяч перед собой, противник отберет его у вас. Научитесь придерживать мяч возле себя. Все вы смотрите под ноги, чтобы убедиться, что вы его не потеряли. Господа, если вам необходимо убеждаться в этом, значит, мяча рядом уже нет или не будет в следующую секунду. А теперь прошу прощения, но у нас с мистером Тревом будут неприятности, если мы не поднимем люстру поскорее.

Чары спали.

— Что? — переспросил Думминг. — Что?! Нет, останьтесь, мистер Натт!

Натт немедленно сгорбился и уставился на свои неуклюжие башмаки.

— Прошу прощения, если я каким-то образом вышел за рамки. Я всего лишь хотел быть полезным.

— Полезным? — уточнил Думминг, глядя на Трева, словно тот обладал картой неизведанных территорий.

— Он, типа, всегда так разговаривает, — подтвердил тот. — Натт ниче плохого не сделал, и не надо на него орать. Он дело говорит! Нечего цепляться к нему только за то, что он маленький и странный.

«Совсем недавно Натт казался намного выше, — подумал Думминг. — Он действительно всего лишь пригнулся?»

— Я на него не орал, — ответил он. — Я просто хочу знать, что он делает в свечном подвале. То есть… я знаю, что именно, но… почему?..

— Кому-то ведь нужно оплавлять свечи, сэр, — ответил слугобраз Шноббс (не родственник). — И, я вам скажу, в последнее время они особенно удавались. Я частенько думаю, когда иду вечером по коридору…

— Ох, боги, да он же эрудит! Он полон знаний! Он интеллектуал! — воскликнул Думминг.

— Хотите сказать, он слишком умен, чтобы быть стекальщиком? — поинтересовался слугобраз, и его глаза воинственно сверкнули. — Но кому нужны глупые стекальщики? Тогда и свечи будут безобразные.

— Я просто имел в виду, что…

— Безобразные свечи и пятна воска, — твердо закончил слугобраз.

— Но вы должны признать, что это очень странно…

«Возможно, все желают его смерти».

Думминг замолчал, когда перед ним раскрылась бездна памяти.

— Я не понимаю… этого не может быть.

— Сэр?

Он понял, что все игроки уставились на него.

Чудакулли отказался рассказывать, и переполненный мозг Тупса утвердился в мысли о том, что Натт по какой-то причине в бегах. Ничего странного он в этом не нашел. Время от времени очередной новичок-волшебник, работающий в каком-нибудь маленьком городке, понимал, что настало время пройти курсы повышения квалификации в безопасных и гостеприимных стенах университета (в надежде, что его ошибку тем временем исправят, забудут, уничтожат, поймают и посадят в бутылку и так далее). В университете всегда имелись чужаки, которые по загадочным причинам получали здесь убежище. В сфере волшебства проблемы бывают или очень простыми — и они разрешаются, когда кто-то перестает дышать, — или очень запутанными, как клубок пряжи в комнате с тремя шустрыми котятами.

Но Натт… Какое преступление он мог совершить? Надлежало помнить, что сам Чудакулли разрешил ему прийти сюда, тем самым поставив Думминга в непростое положение. А значит, самым разумным было двигаться прежним курсом…

— Я считаю, что у мистера Натта здравые идеи, — осторожно сказал Думминг. — Пускай продолжает. Говорите же, мистер Натт.

Видеть, как Натт поднимает голову, было все равно что наблюдать за восходом солнца, притом очень нерешительного, которое боится, что в любую секунду боги могут низвергнуть его обратно во тьму, и ждёт заверения, что этого не случится.

— Я вам полезен?

— Ну… — начал Думминг и увидел, что Трев лихорадочно закивал.

— Э… да, похоже на то, мистер Натт. Но я удивлен, что вы ухватили суть за столь короткое время.

— У меня хорошо развита способность к ситуативному распознаванию образов.

— Правда? О. Хорошо. Продолжайте же.

— Прошу прощения, можно мне, с вашего позволения, задать вопрос?

«Похож на мешок старого тряпья, а говорит как престарелый богослов», — подумал Думминг.

— Задавайте, мистер Натт.

— Можно мне остаться в свечном подвале?

— Что? Вы этого хотите?

— Да. Если вы не против. На самом деле я очень люблю оплавлять свечи, и времени уходит совсем немного.

Думминг взглянул на Трева, который пожал плечами, скорчил рожу и кивнул.

— Но я попрошу об одной услуге, — продолжал Натт.

— Я так и думал, — сказал Думминг, — но, к сожалению, бюджет в текущем семестре…

— Нет-нет, мне не нужны деньги, — перебил Натт. — Я все равно их не трачу. Я хочу, чтобы мистера Трева взяли в команду. Он очень скромный, но, знаете, он проделывает ногами удивительные штуки. Если он выйдет на поле, вы ни за что не потерпите поражения.

— Нет-нет! — воскликнул Трев, пятясь и махая руками. — Только не я! Я не играю в футбол, я просто пинаю жестянки!

— Я всегда думал, что именно так футбол и возник, — сказал Думминг, которому в детстве не разрешали играть на улице.

— А я думал, это когда в старину победители пинали головы убитых врагов, — произнес слугобраз Шноббс (не родственник).

Кто-то кашлянул.

— Весьма маловероятно, с моей точки зрения, — сказал доктор Икс. — Если только не положить голову в мешок или не скрепить металлической скобой, да и то будут некоторые проблемы, потому что человеческая голова весит фунтов десять — об неё ноги отобьешь. Если извлечь мозг, то, разумеется, станет проще, главное — не забыть подвязать челюсть, если вам не нужны чужие зубы в пятке. Если кто-нибудь захочет поэкспериментировать, у меня в леднике лежит несколько голов. Просто удивительно, но до сих пор находятся те, кто завещает свои тела некромантам. Люди такие странные…

И тут глава отдела посмертных связей понял, что публика ему отнюдь не сочувствует.

— И не надо так на меня смотреть, — буркнул он. — Не забывайте про перстень с черепом. Я просто обязан знать все эти гадости.

Думминг вежливо кашлянул.

— Э… мистер На вроде, если неошибаюсь? Ваш коллега очень высокого о вас мнения. Не хотите ли присоединиться к нам?

— Прости, шеф, но я пообещал моей старушке, что никогда не буду играть в футбол. Не хочу заработать дырку в башке.

— Трев На вроде? — воскликнул слугобраз Шноббс (не родственник). — Так ты сын Дэйва На вроде? Того самого, который…

— Забил четыре гола, да, да, да, — закончил Трев. — А потом умер на мостовой, накрытый чьим-то вонючим пальто, и дождь смыл кровь в канаву. Король футбола, типа того.

— Хотите поговорить, мистер Трев? — предложил Натт.

— Не надо. Не надо! Я в норме. Усек?

— Но у нас совсем не такой футбол, Трев, — примирительно сказал Натт.

— Да, я в курсе. Но я пообещал моей старушке.

— По крайней мере, покажите им, как надо двигаться, мистер Трев, — умоляюще попросил Натт. Он повернулся к игрокам. — Вы бы видели!..

Натт умел подольщаться.

— Ну ладно, если ты после этого заткнешься, — сказал Трев и вытащил из кармана жестянку. Послышался смех.

— Видишь? — пожаловался Трев, обернувшись к Натту. — Они думают, я, типа, шучу.

Натт сложил руки на груди.

— Ну так покажите им класс.

Трев поддел жестянку башмаком, с легкостью забросил её на одно плечо, перекатил вокруг шеи на другое, побалансировал, скинул на ногу, поддал так, что она закрутилась в воздухе, и снова поймал, заставив вращаться на мыске и слабо позвякивать.

Трев подмигнул Думмингу Тупсу.

— Замри, шеф.

Жестянка взлетела в воздух; когда она устремилась вниз, Трев нанес сокрушительный удар, целясь в Думминга. Те, кто стоял за ним, пригнулись. Жестянка просвистела у него мимо уха, описала круг, на мгновение нарядив магистра традиций в серебряное ожерелье, вернулась обратно и упала в руку Трева, словно пойманная рыбка.

В тишине Думминг достал из кармана чудометр и посмотрел на шкалу.

— Все абсолютно естественно, — бесстрастно произнес он. — Никакой магии. Как вы это проделали, мистер На вроде?

— Просто надо наловчиться, шеф. Главное, типа, поймать ритм, а стоит задуматься — и ничего не выйдет.

— Вы можете сделать то же самое с мячом?

— Не знаю, никогда не пробовал. Да нет, наверно. Если с чем одним наловчился, так с другим уж вряд ли. Но у вас-то небось что-нибудь да получится.

— А нам-то что с того? — поинтересовался Икс.

— Владение мячом — самое главное, — пояснил Натт. — Я думаю, нужно ввести правило, позволяющее вратарю брать мяч руками. Это очень важно. Впрочем, нет никаких отчетливо выраженных запретов отбивать мяч головой, коленом, а также принимать его грудью, чтобы он аккуратно падал на ногу. Помните, господа, новый мяч летает. Он проводит много времени в воздухе. Научитесь думать не только о земле.

— Я уверен, что пользование головой судьи сочтут противозаконным, — сказал Думминг.

— Сэр, вы предполагаете наличие правила там, где его нет. Не забывайте, что я сказал о подлинной природе игры.

Думминг увидел тонкую улыбку Натта и сдался.

— Мистер Натт, я поручаю отбор и тренировку университетской футбольной команды вам. Разумеется, вы будете мне докладывать.

— Да, сэр. Спасибо, сэр. Прошу полномочий мобилизовывать игроков, отвлекая их от обычных обязанностей, когда потребуется.

— Согласен. Итак, оставляю команду в ваших руках, — сказал Думминг, подумав: «Часто ли мешки с тряпьем используют слово «мобилизовывать» столь легко и непринужденно? Впрочем, Чудакулли нравится этот юный гоблин — если он действительно гоблин, — а я никогда не понимал, в чем суть командных игр».

— Не могли бы вы также, сэр, выделить нам маленький, очень маленький бюджет?

— Зачем?

— Со всем должным уважением к непростому положению университетских финансов, — добавил Натт, — я полагаю эту меру крайне необходимой.

— Зачем?

— Я хочу сводить команду на балет.

— Чушь какая! — воскликнул Думминг.

— Нет, сэр, это необходимость.

На следующий день в «Таймс» появилась статья о таинственном исчезновении знаменитой Жужу, и Гленда улыбнулась. «Они просто не читали сказок, — подумала она, выходя из дому. — Если хочешь найти красавицу, покопайся в золе». А поскольку Гленда в любой ситуации оставалась Глендой до мозга костей, она мысленно добавила: «Хотя все печки в Ночной Кухне поддерживаются в безупречном состоянии, и золу немедленно выносят».

К её удивлению, Джульетта вышла из дома почти в ту же самую секунду, и вид у неё был почти проснувшийся.

— Думаешь, меня пустят на банкет? — спросила она, пока они ожидали омнибуса.

«Теоретически — да, — подумала Гленда, — но, скорее всего, нет, потому что ты — девушка с Ночной Кухни». Даже Джульетту миссис Уитлоу заклеймила бы прозванием «девушки с Ночной Кухни».

— Ты пойдешь на банкет, — сказала Гленда вслух. — И я тоже.

— Ой, миссис Уитлоу разозлится.

Что-то продолжало клокотать в душе у Гленды. Это клокотание началось в «Шобле», продолжалось вчера и до сих пор не утихло.

— А мне плевать, — ответила она.

Джульетта хихикнула и оглянулась, как будто миссис Уитлоу могла прятаться за остановкой.

«Мне правда плевать, — подумала Гленда. — Плевать». Она, образно выражаясь, обнажила меч.

Кабинет Думминга всегда озадачивал Наверна Чудакулли. Магистр традиций пользовался ящичками и, черт побери, создавал каталог. Сам Чудакулли работал по принципу «все, чего ты не можешь запомнить, неважно» и возвел на уровень изящного искусства метод под названием «свали на пол, потом разберемся».

Думминг поднял глаза.

— А, доброе утро, аркканцлер.

— Я только что заглянул в зал, — сказал Чудакулли.

— Да, аркканцлер?

— Наши парни танцуют балет.

— Да, аркканцлер.

— И с ними несколько девушек из Оперы в коротких платьях.

— Да, аркканцлер. Они помогают команде тренироваться.

Чудакулли подался вперед и уперся огромными кулаками в стол по обе стороны бумаги, над которой сидел Думминг.

— Зачем?

— Это придумал мистер Натт, аркканцлер. Видимо, для того, чтобы наши игроки научились равновесию, устойчивости и изяществу.

— Ты когда-нибудь видел, как слугобраз Шноббс пытается стоять на одной ноге? Это зрелище, знаешь ли, способно мгновенно исцелить от меланхолии!

— Могу себе представить, — ответил Думминг, не отрывая взгляд от бумаги.

— Я думал, что главное — научиться забивать мяч в ворота.

— Да, да, но у мистера Натта есть определенная философия.

— Правда?

— Да, сэр.

— Они носятся по всему университету, — сказал Чудакулли.

— Да, мистер Натт и мистер На вроде готовят что-то интересное к банкету, — ответил Думминг, вставая и открывая верхний ящик шкафа. Зрелище ящиков с документами, как правило, напоминало Чудакулли, что ему нужно быть где-то в другом месте, но на сей раз прием не сработал.

— И, кажется, у нас появилось ещё несколько новых мячей.

— Господин Храпссон не упускает хороших возможностей.

— То есть все идёт хорошо? — уточнил Чудакулли, как будто слегка озадаченный.

— Полагаю, что так, сэр.

— Тогда лучше я не буду вмешиваться, — сказал аркканцлер. Он помедлил, чувствуя себя немного ошеломленным, и наконец нашел ещё одну нить. — Как продвигается работа над правилами, мистер Тупс?

— О, неплохо, аркканцлер, спасибо. Я сохранил некоторое количество старых уличных правил, разумеется, чтобы никто не чувствовал себя обиженным, хотя среди них есть довольно странные…

— Судя по всему, мистер Натт оказался весьма достойной личностью.

— Да, аркканцлер.

— Какая отличная идея изменить конструкцию ворот. Играть стало гораздо интереснее.

— А вы не собираетесь тренироваться, сэр? — поинтересовался Думминг, придвигая к себе следующую бумажку.

— Я капитан! Мне тренировки не нужны, — Чудакулли развернулся к двери и остановился, взявшись за дверную ручку. — Вчера вечером у меня был долгий разговор с бывшим деканом. В глубине души, разумеется, он приличный человек.

— Насколько я понимаю, атмосфера в Необщей комнате была достаточно дружеской, аркканцлер, — ответил Думминг. «И обошлась недешево», — добавил он мысленно.

— Ты знаешь, что молодой Адриан Турнепс — профессор?

— Да, аркканцлер.

— Хочешь тоже быть профессором?

— Честно говоря, не очень, аркканцлер. В университете должны остаться одна-две должности, которые я не занимаю.

— Да, но они взяли и назвали свою машину Пексом! Не очень-то оригинально, как по-твоему?

— О, в конструкцию внесены существенные отличия. Насколько я знаю, для концентрации диаметрального блита Пекс использует кур.

— Кажется, да, — ответил Чудакулли. — Во всяком случае, что-то такое я слышал.

— Хм…

Это было весьма весомое «хм», которое вполне могло послужить якорем для небольшого корабля.

— Что-то не так? — уточнил Чудакулли.

— Э… да нет, аркканцлер. А бывший декан не упоминал о необходимости полностью перестроить морфический резонатор, чтобы внести необходимые изменения в интерфейс блита и слуда?

— Кажется, нет, — ответил Чудакулли.

— О, — Думминг явно был озадачен. — Ну, Адриан непременно что-нибудь придумает. Он очень умный.

— Да, но все это основано на твоих исследованиях! Ты придумал Гекс. А теперь они утверждают, что Адриан тут самый умный. Он даже на коллекционной карточке есть!

— Как мило, сэр! Приятно, когда ученые пользуются заслуженным признанием.

Чудакулли почувствовал себя москитом, который пытается ужалить стальной панцирь.

— Хм… искусство волшебства и впрямь теперь иное, чем в моё время, — сказал он.

— Да, сэр, — уклончиво отозвался Думминг.

— И кстати, мистер Тупс, — заметил Чудакулли, открывая дверь, — моё время ещё не прошло.

Вдалеке послышался вопль. Затем грохот. Чудакулли улыбнулся. День внезапно прояснился.

Когда они с Думмингом вернулись в Большой зал, большинство волшебников сгрудились вокруг одного из игроков, который лежал на полу. Над ним хлопотал Натт.

— Что случилось? — спросил Чудакулли.

— Сильный ушиб, сэр. Нужно положить компресс.

— А… — взгляд аркканцлера упал на огромный, окованный медью сундук, на первый взгляд самый обычный… не считая того, что он стоял на многочисленных крошечных ножках.

— Чертов сундук Ринсвинда! — прорычал Чудакулли. — Значит, его хозяин где-то неподалеку. Ринсвинд!!!

— Я не виноват!

— Он говорит правду, сэр, — сказал Натт. — Я должен извиниться, поскольку произошло общее недоразумение. Поскольку упомянутый волшебный сундук обладает сотнями ножек, господа волшебники решили, что он будет играть в футбол «как черт», цитирую. В каковом предположении, вынужден признать, они ошиблись.

— Я ведь предупреждал, — произнес бывший декан, стоя с краю толпы. — Доброе утро, Наверн. Ну и команда у тебя.

— Эти ножки только путаются между собой, — заявил Бенго Макарона. — А потом сундук упал на мяч, завертелся, потерял равновесие и, к сожалению, врезался в мистера Тряпкинса.

— Ну что ж, на ошибках учатся, — подытожил Чудакулли. — А теперь скажите — вы готовы продемонстрировать мне что-нибудь дельное?

— Кажется, я готов, аркканцлер, — произнес тоненький, но бодрый голосок из-за спины аркканцлера.

Чудакулли повернулся и увидел человека, который фигурой и назойливостью тембра напоминал флейту-пикколо. Он каким-то образом вибрировал, даже стоя на месте.

— Профессор Ритурнель, магистр музыки, — шепнул Думминг на ухо Чудакулли.

— А, профессор, — бесстрастно отозвался Чудакулли. — Вижу, вы привели с собой хор.

— О да, аркканцлер, и должен сказать, я восхищен и преисполнен внутреннего света от того, что наблюдал сегодня утром! Я без особых затруднений набросал черновой вариант песнопения, как вы просили!

— Я просил? — шепотом уточнил Чудакулли.

— О, вы же помните, что речь об этом заходила, вот я и решил предупредить профессора, — ответил Думминг.

— Снова ИА, да? Ну ладно…

— Песнь основана на традиционной мелодии, — продолжал профессор Ритурнель, — и представляет собой так называемую валедикту, то есть славу победителю. Вы позволите? Исполняется а капелла, разумеется.

— Валяй, — сказал Чудакулли.

Магистр музыки извлек из рукава короткую дирижерскую палочку.

— Я поставил здесь в качестве примера имя Бенго Макароны, поскольку на нынешний момент он, если не ошибаюсь, забил два превосходных «гола», или как это у вас называется, — объяснил Ритурнель, обращаясь с непривычным словом очень осторожно, как с обнаруженным в ванне пауком. Он взглянул на свое маленькое стадо, кивнул и…

— Слава уникальным качествам магистра Бенго Макароны! Уникальным качествам Макароны слава! Слава не! Слава не! Слава необыкновенному таланту, которым более никто не обладает! Слава! Слава ще! Слава ще! Слава щедрым богам! SINGULA SINGULAR SINGULA!

Примерно через полторы минуты Чудакулли кашлянул, магистр замахал палочкой, и хор вразнобой замолк.

— Я допустил нечто предосудительное, аркканцлер?

— Э… в общем, нет, магистр, но… э… не кажется ли вам, что получилось несколько… длинновато? — Чудакулли прекрасно слышал, что бывший декан не особенно старался подавить смешок.

— О, что вы! Более того, сэр, я предполагал, что в финале объединятся сорок голосов. Не сочтите за хвастовство, но я создал настоящий шедевр!

— Но это должны петь футбольные фанаты, понимаете?

— Что ж, — произнес магистр, держа свою палочку довольно-таки угрожающим образом, — разве в обязанности образованных классов общества не входит задавать тон нижестоящим?

— Он прав, Наверн, — сказал заведующий кафедрой бесконечных штудий, и Чудакулли ощутил, как в нем пробудился дух покойного дедушки. Он порадовался, что в зале нет той служанки… как, бишь, её? Ах да, Гленда, умница — но, пускай её здесь и не было, очень похожее выражение Чудакулли заметил на лице Трева На вроде.

— В будни — быть может, — огрызнулся он, — но только не по субботам. В любом случае ты молодец, Ритурнель, и я надеюсь в будущем услышать что-нибудь ещё.

Магистр музыки поспешно вышел, и хор, как один человек, резво зарысил следом.

Чудакулли потер руки.

— Ну, господа, может быть, покажете, чему вы научились?

Пока игроки рассредотачивались по залу, Натт сказал:

— Должен сообщить, что профессор Макарона делает огромные успехи. У него несомненный талант к футболу.

— Ничуть не удивлюсь, — бодро ответил Чудакулли.

— А библиотекарь, разумеется, — прирожденный вратарь. Особенно в связи с тем, что он, стоя по центру ворот, способен дотянуться до обоих столбиков сразу. Противникам будет нелегко его обойти. И, разумеется, вы тоже примете участие в игре, аркканцлер.

— Невозможно стать аркканцлером, если не умеешь схватывать на лету. Пока что я просто понаблюдаю.

И он стал наблюдать. Когда Макарона во второй раз, как серебряный вихрь, пронесся по всему залу и загнал мяч в ворота соперников, Чудакулли повернулся к Думмингу и сказал:

— Что скажешь? Мы ведь выиграем?

— Если только Макарона будет играть за вас, — ввернул бывший декан.

— Перестань, Генри. Давай, по крайней мере, здесь будем играть только в футбол.

— Полагаю, сегодняшняя тренировка скоро завершится, сэр, — сказал Думминг. — Сегодня, в конце концов, банкет, и нужно некоторое время, чтобы привести зал в порядок.

— Извини, шеф, но он прав, — подтвердил Трев, — а нам ещё надо опустить люстру и поменять свечи.

— Да, но мы подготовили небольшую демонстрацию к сегодняшнему вечеру. Может быть, аркканцлер не откажется посмотреть? — спросил Натт.

Чудакулли взглянул на часы.

— Да, конечно, мистер Натт, но времени у меня мало, поэтому я непременно посмотрю её потом. В любом случае вы все молодцы и отлично поработали! — прогремел он, уходя.

Ночной рынок как раз разворачивался на Саторской площади, когда Гленда и Джульетта сошли с омнибуса. Анк-Морпорк жил на улице и именно там черпал еду и развлечения — а поскольку в городе остро ощущалась нехватка жилья, улица вдобавок была местом, где можно было болтаться, пока не освободится местечко на полу. Повсюду стояли лотки, фонари наполняли вечерний воздух зловонием и, в качестве побочного продукта, некоторым количеством света.

Гленда никогда не могла устоять перед соблазном заглянуть на рынок. Особенно сейчас. Она умела готовить все на свете, ей-богу, и очень важно было об этом помнить, чтобы в хаосе мыслей не утратить почву под ногами. И на рынке стояла Верити Колотушка, королева моря.

Гленда охотно общалась с Верити, которая всего в жизни достигла сама, хотя и не отказывалась от маленьких подарков судьбы, если таковые попадались на глаза (они были так широко расставлены, что Верити напоминала рыбу тюрбо). Как и океан, который её обогащал, Верити имела скрытые глубины: она сколотила достаточно средств, чтобы купить одну лодку, затем другую и, наконец, целый ряд на рыбном рынке. Но она по-прежнему лично выкатывала тележку на площадь почти каждый вечер и продавала мидии, гребешки, креветки, крабов, рапан и свои знаменитые горячие рыбные палочки.

Гленда часто закупалась у Верити. Ровня, которая не угрожает твоему собственному благополучию, достойна уважения.

— Что, идете на большое чаепитие, девочки? — весело спросила Верити, помахивая палтусом в знак привета.

— Да, — гордо ответила Джульетта.

— Обе? — уточнила Верити, взглянув на Гленду.

Та твердо ответила:

— Ночная Кухня расширяется.

— Ну, лишь бы вам было весело, — отозвалась Верити, переводя взгляд (теоретически) с одной на другую. — На-ка, попробуй, это прелесть что такое. Дарю.

Она вытащила из ведерка краба. За него, как оказалось, уцепились ещё трое.

— Крабовые бусы? — хихикнула Джульетта.

— Они всегда так, — ответила Верити, отцепляя бесплатных пассажиров. — Тупые, как кирпичи. Вот почему их можно держать в ведре без крышки. Если кто и пытается выбраться, остальные тащат его обратно. Ага, совсем тупые… — Верити подняла краба над зловеще булькающим котелком. — Сварить прямо сейчас?

— Нет! — ответила Гленда. Намного громче, чем рассчитывала.

— Ты в порядке, подружка? — поинтересовалась Верити. — Похоже, тебе нехорошо.

— Все в порядке. Правда. Просто запершило в горле. Ерунда.

«Ведерко с крабами. А я-то думала, что Пепе мелет чушь».

— Э… можешь его завернуть? Вечер предстоит долгий.

— Держи, — сказала Верити Колотушка, ловко обвязывая бечевкой нимало не сопротивляющегося краба. — Ты уж с ним разберешься, не сомневаюсь. Отличные крабы, очень вкусные. Но тупые, как кирпичи.

«Ведерко с крабами, — думала Гленда, пока они спешили на Ночную Кухню. — Вот что это такое. Те, кто живет в Сестричках Долли, смотрят косо, если девушка возвращается домой на троллейбусе. Ведерко с крабами… Почти все, чему учила меня мама, — сплошное ведерко с крабами. Почти все, что я говорю Джульетте, — тоже. Может быть, это всего лишь другое название для Толкучки. Внутри приятно и тепло, и ты забываешь о том, что есть снаружи. А самое плохое, что краб, который тянет тебя вниз, — по большому счету, ты сама». И тут у Гленды закружилась голова.

Многое основано на том факте, что людям, как правило, не позволено бить ближнего по голове дубинкой. Поэтому они прибегают к самым разным, видимым и невидимым, знакам, которые гласят «Нельзя!», в надежде, что это сработает — а если не срабатывает, они жмут плечами, потому что никакой дубинки нет. «Ты только вспомни, как Джульетта болтала с теми шикарными дамами. Она попросту не знала, что нельзя с ними так разговаривать. И это сошло ей с рук. Никто не пристукнул её молотком по макушке».

Опыт и практика, воплощенные в миссис Уитлоу, гласили, что персонал из Ночной Кухни не должен подниматься в «чистые» помещения — то есть туда, где горел относительно яркий свет, не профильтрованный через множество радужек. Что ж, а Гленда поднялась, и ничего страшного не произошло, правда? И теперь она шагала в Большой зал, и её прочные башмаки шлепали по каменным плитам. Девушки из Дневной Кухни ничего не сказали, когда она присоединилась к ним. Им просто нечего было сказать. Неписаное правило гласило, что толстушки не прислуживают за столом в присутствии гостей, но Гленда решила, что сегодня неписаные правила писаны не для неё. И потом, уже началась суматоха. Слуги выкладывали столовое серебро и пытались не сводить с него глаз. Это неизбежно означало, что кому-то придется есть двумя ложками.

Гленда с удивлением увидела, что Свечной служитель отчаянно машет Треву и Натту, и зашагала к ним. Она недолюбливала Смимза; человек может быть упрям, и это нормально, или глуп, и тоже ничего страшного, но если он глуп и упрям одновременно — это уж слишком, особенно в сочетании с запахом немытого тела.

— Что тут происходит?

Смимз клюнул. Если женщина берет правильный тон и при этом стоит, скрестив на груди руки, застигнутый врасплох мужчина немедленно отвечает, не успев подумать — и не успев солгать.

— Они подняли люстру! Подняли, а свечи не зажгли! Мы не успеем её опустить и снова поднять до прихода гостей!

— Но, мистер Смимз… — начал Трев.

— А в ответ только отговорки и вранье, — с горечью пожаловался Смимз.

— Я могу зажечь их снизу, мистер Смимз, — тихо сказал Натт. Съежился даже его голос.

— Да ладно! Даже волшебники этого не сделают, не заляпав воском весь зал, ах ты мелкий…

— Достаточно, мистер Смимз, — произнес голос, который, к удивлению Гленды, оказался её собственным. — Вы правда сумеете зажечь их, мистер Натт?

— Да, мисс. Секунда в секунду.

— Хорошо, — сказала Гленда. — Предлагаю предоставить это мистеру Натту.

Смимз взглянул на неё, и она буквально увидела, как над ним нависла незримая дубинка. Свечной служитель гадал, какие его ждут неприятности.

— Мне пора, — намекнула она.

— Я тоже не могу тут торчать, у меня полно дел, — с точки зрения Смимза, сбитого с толку и ошарашенного, исчезнуть было неплохой идеей. Гленда прекрасно понимала ход его мыслей. Если тебя не окажется поблизости, значит, ты будешь не виноват, если что-нибудь пойдет не так.

— Не могу я тут торчать, — повторил он. — Ха! Да вы бы все сидели в темноте, если бы не я.

С этими словами Свечной служитель подхватил свой засаленный мешок и заспешил прочь.

Гленда повернулась к Натту. «Не может быть, чтобы он ещё уменьшился, — подумала Гленда. — Тогда бы одежда на нем совсем мешком висела. Наверное, мне мерещится».

— Ты правда можешь зажечь люстру снизу? — спросила она. Натт продолжал смотреть в пол.

Гленда повернулась к Треву.

— Он правда…

Но Трева уже там не было, потому что он подпирал стенку и болтал с Джульеттой.

Гленда с одного взгляда расшифровала его уверенную позу, её скромно опущенные глаза… никаких фиглей-миглей, по сути, но, несомненно, вступление и предисловие к ним. Ах, власть слов…

Пока ты наблюдаешь, наблюдают и за тобой. Гленда посмотрела в проницательные глаза Натта. Он что, хмурился? Что такого он прочел в выражении её лица? Наверняка больше, чем ей хотелось бы.

Суматоха в Зале нарастала. Капитаны футбольных команд собирались в одной из передних, и Гленда могла представить, как они сидят там в чистых рубашках (или, по крайней мере, в менее грязных, чем обычно), извлеченные из городских пабов и закоулков, разглядывают восхитительный потолок и гадают, выйдут ли они отсюда живыми или мертвыми. Скорее всего, мертвецки пьяными. Как только её мозг уцепился за эту мысль, суровый голос за спиной произнес:

— Кажется, тебе н-н-нечего делать в Большом зале, Гленда?

Разумеется, это была миссис Уитлоу. Только университетская экономка пользовалась утроенным «н» и превращала утверждения в вопросы. Даже не оборачиваясь, Гленда услышала зловещий скрип корсета^[388] и побрякивание серебряной цепочки, на которой висел ключ, по слухам подходящий ко всем университетским замкам.

Гленда повернулась. «Никакой дубинки нет!»

— Я подумала, что вам могут понадобиться сегодня лишние руки, миссис Уитлоу, — любезно ответила она.

— Тем не менее традиции и обычай…

— Ну, милая миссис Уитлоу, думаю, пора их впустить. Карета его светлости вот-вот отъедет от дворца, — сказал, подойдя, аркканцлер.

Миссис Уитлоу умела грозно нависать. Но преимущественно горизонтально. Наверн Чудакулли возвышался над ней на добрых два фута. Экономка поспешно развернулась и сделала маленький книксен, который — хоть Чудакулли никогда и не признался бы — всегда его слегка раздражал.

— А, мисс Гленда, если не ошибаюсь, — радостно произнес аркканцлер. — Приятно видеть вас здесь. Очень полезная молодая особа, миссис Уитлоу. Полна инициативы, схватывает на лету.

— Благодарю. Это одна из моих лучших девочек, — ответила экономка сквозь зубы, стараясь не встречаться глазами с Глендой, которая внезапно приняла ангельски невинный вид.

— Большая люстра не горит, как я вижу, — заметил Чудакулли.

Гленда шагнула вперед.

— Мистер Натт задумал сюрприз, сэр.

— Мистер Натт вообще полон сюрпризов. Сегодня у нас был удивительный день, мисс Гленда, — сказал Чудакулли. — Мистер Натт учил моих парней играть в футбол на свой лад. А знаете, что он затеял вчера? Ни за что не угадаете. Расскажите, мистер Натт.

— Я повел команду в Королевскую оперу, чтобы они посмотрели, как упражняются танцоры, — нервно ответил Натт. — Видите ли, очень важно, чтобы игроки научились правильно двигаться и сохранять равновесие.

— А когда они вернулись, — продолжал Чудакулли все с той же, слегка пугающей, бодростью, — он заставил их играть здесь, в Зале, с завязанными глазами.

Натт тревожно кашлянул.

— Футболистам крайне необходимо не забывать друг о друге. Они должны помнить, что составляют единое целое.

— А потом он повел их посмотреть охотничьих собак лорда Ржава.

Натт опять кашлянул, ещё более нервно.

— На охоте каждая собака знает местонахождение своих товарок. Я хотел, чтобы господа волшебники поняли соотношение игрока и команды. Сила игрока — в команде, а сила команды — в каждом игроке.

— Слышали? — спросил Чудакулли. — Чертовски интересно. Он весь день гонял их туда-сюда. Заставлял балансировать мячом на голове, чертил какие-то диаграммы на доске. Можно подумать, мы планируем военную кампанию.

— Это и есть военная кампания, — ответил Натт. — Но воюем мы не с командой противника. Каждый игрок сражается с самим собой.

— Звучит весьма по-убервальдски, но, так или иначе, наши парни, кажется, полны энергии и задора и готовы открыть банкет. Если не ошибаюсь, мистер Натт задумал какой-то фокус с искусственным освещением.

— Просто небольшой сюрприз, чтобы привлечь внимание гостей, — произнес Натт.

— Что-нибудь взорвется? — поинтересовался Чудакулли.

— Нет, сэр.

— Обещаешь? Лично я не против бури и натиска, но патриций Витинари в таких вещах бывает несколько привередлив.

— Грома и молний не будет, сэр. Разве что чуть-чуть тумана высоко под потолком.

Гленде показалось, что аркканцлер задумчиво смотрит на Натта.

— На скольких языках ты говоришь, Натт?

— На трех мертвых и двенадцати живых, сэр.

— Так. Так, — произнес Чудакулли, задвинув эти сведения подальше и пытаясь не думать: «А сколько из них были живыми, прежде чем ты их прикончил?» — Молодчина. Спасибо, мистер Натт, и вам тоже, дамы. Скоро появятся гости.

Гленда воспользовалась возможностью, чтобы убраться из поля зрения миссис Уитлоу. Она без всякого восторга убедилась, что Трев и Джульетта воспользовались точно такой же возможностью чуть раньше, чтобы сбежать от неё.

— Не беспокойтесь за Джульетту, — сказал Натт, который шёл следом.

— А кто сказал, что я беспокоюсь? — огрызнулась Гленда.

— Вы сами. Выражение лица, осанка, тело, реакции, интонации… то есть всё.

— А тебе вообще незачем смотреть на моё всё… то есть на моё тело!

— Я имею в виду всего лишь то, как вы стоите, мисс Гленда.

— То есть ты читаешь мои мысли?

— Да, так может показаться. Прошу прощения.

— А о чем думает Джульетта?

— Не уверен на все сто, но ей нравится мистер Трев. Она думает, что он занятный юноша.

— Значит, ты и Трева читаешь как книжку? Ну, она не из приличных.

— Э… нет, мисс. Он обеспокоен и смущен. Кажется, он пытается понять, что из него получится в дальнейшем.

— Трев всегда был бездельником.

— Он думает о своем будущем.

В ту самую секунду, когда последние слуги поспешно встали по местам, в дальнем конце Зала распахнулись огромные двери. Это не произвело никакого впечатления на Гленду, которая погрузилась в собственные мысли, тщетно убеждая себя, что горбатого не отмоешь добела. «Впрочем, Трев и впрямь притих. И стихи он написал очаровательные. Ведь это очень много значит — стихи. Кто бы мог подумать? Совсем на него не похоже».

Натт внезапно исчез, и в широко раскрытые двери вошли капитаны со своими приближенными. Все они нервничали, большинству было неловко в непривычной одежде, у некоторых уже заплетались ноги, поскольку волшебники имели своеобразные представления об аперитиве. На кухне наполняли тарелки, повара бранились, и печные заслонки гремели, когда… когда… что там в меню?

Незримая жизнь Незримого Университета состояла из союзов, междоусобиц, обязательств и протекций, смешанных, переплетенных и крепко связанных воедино. Гленда чувствовала себя как рыба в воде. Ночная Кухня всегда проявляла щедрость по отношению к прочим труженикам, и сейчас Большой зал был ей кое-чем обязан, пусть даже главной её заслугой было то, что она держала рот на замке. Она подошла к Блестящему Роберту, одному из старших официантов. Он сдержанно кивнул ей, как кивают человеку, знающему о тебе кое-какие вещи, которые ты не стал бы доводить до сведения своей матушки.

— У тебя есть меню? — спросила Гленда. Из-под салфетки возник листок. Гленда в ужасе его просмотрела.

— Но они это не едят!

— Да ладно, — Роберт ухмыльнулся. — Хочешь сказать, для них это слишком шикарно?

— Вы кормите их «а-ля». Так называется почти каждое блюдо! Но к еде с «а-ля» нужно привыкать постепенно. По-твоему, эти люди похожи на тех, кто каждый день обедает на иностранном языке? Ох, боги, даже пиво «а-ля»!

— У нас широкий выбор вин. Но они предпочитают пиво, — холодно ответил Роберт.

Гленда уставилась на капитанов команд. Они явно наслаждались жизнью. Перед ними стояли бесплатная жратва и выпивка, и пусть даже еда имела странный вкус, её было много, а пиво — оно и есть пиво. И его тоже хватало.

Что-то ей не нравилось. Да, футбол в наши дни — сущий ужас, но… Гленда даже не могла понять, что именно её беспокоит… но…

— Прошу прощения, мисс.

Гленда опустила взгляд. Какой-то юный футболист решил довериться единственной женщине в зале, у которой не было в руках как минимум двух тарелок.

— Чем могу помочь?

Он понизил голос.

— Эта намазка рыбой пахнет, мисс.

Гленда обвела взглядом ухмыляющиеся лица.

— Это называется икра, сэр. Для прибора полезно.

Все сидевшие за столом, как один, разразились пьяным хохотом, но юнец лишь озадаченно хлопнул глазами.

— Какого прибора, мисс?

Вновь последовало бурное веселье.

— Да уж явно не из тех, что кладут на стол, — ответила Гленда и ушла под общий смех.

— Очень любезно с твоей стороны пригласить меня, Наверн, — сказал патриций Витинари, жестом отсылая прочь блюдо с закусками, и повернулся к волшебнику справа. — А, я вижу, к вам вернулся аркканцлер, прежде известный как декан. Великолепно.

— Ты, возможно, помнишь, что Генри уехал в Псевдополис… в Коксфорд. Он… э… — Чудакулли замолчал.

— …новый аркканцлер, — закончил Витинари. Он взял ложку и принялся внимательно рассматривать её, как что-то редкое и весьма любопытное. — Ох, боги. А я думал, что аркканцлер может быть только один. Разве нет? Один аркканцлер и только одна Шляпа, разумеется. Но это ваши волшебные дела, в которых я разбираюсь слабо. Поэтому прошу меня извинить, если я не так понял.

В медленно поворачивающейся ложечке его нос казался то длинным, то коротким.

— Тем не менее мне как стороннему наблюдателю пришло в голову, что это может привести к некоторым трениям.

Ложечка перестала вращаться.

— Разве что самую малость, — ответил Чудакулли, не глядя на Генри.

— Да? Судя по отсутствию людей, превращенных в лягушек, вы, господа, видимо, воздержались от традиционных способов выяснения отношений. Прекрасно. Когда дело туго, старые товарищи, связанные узами взаимного неуважения, просто не в силах убить друг друга. У нас есть надежда. А, суп.

Последовала короткая пауза, пока половник переходил от тарелки к тарелке. Затем патриций сказал:

— Чем я могу помочь? В этой ситуации я беспристрастный судья.

— Прошу прощения, милорд, но я рискну предположить, что вы отдаете предпочтение Анк-Морпорку, — сказал аркканцлер, прежде известный как декан.

— Правда? Но с тем же успехом можно сказать, что в моих интересах ослабить общеизвестное влияние университета. Вы понимаете? Тонкий баланс между горожанами и учеными, незримым и приземленным? Двойной фокус власти. А ещё можно сказать, что я воспользовался возможностью смутить моего умудренного друга, — он слегка улыбнулся. — У тебя ещё хранится официальная Шляпа аркканцлера, Наверн? Я заметил, в наши дни ты перестал её носить и, кажется, отдаешь предпочтение новой, более стильной, с симпатичными ящичками и небольшим встроенным баром.

— Мне никогда не нравилось носить официальную Шляпу. Она все время ворчала.

— Она действительно умеет разговаривать? — уточнил Витинари.

— Думаю, точнее будет «зудеть», поскольку единственная тема её разговоров — что теперь все не так, как раньше. Утешает меня лишь то, что на Шляпу жаловался каждый аркканцлер за последнюю тысячу лет.

— То есть она говорит и думает? — невинно спросил патриций.

— Полагаю, что так.

— Значит, ты не можешь ею владеть, Наверн. Шляпа, которая говорит и думает, не может быть ничьим имуществом. В Анк-Морпорке нет рабов, Наверн, — он лукаво погрозил пальцем.

— Да, но Шляпа — это символ. На что будет похоже, если я без борьбы уступлю звание единственно возможного аркканцлера?

— Честно говоря, не знаю, — ответил патриций Витинари, — но поскольку до сих пор почти все настоящие сражения между волшебниками заканчивались полнейшим хаосом, я думаю, что ты, по крайней мере, будешь слегка смущен. И, разумеется, позволь напомнить тебе, что ты не возражал, когда Билл Ринсвинд из университета Пугалоу преспокойно назвал себя аркканцлером.

— Да, но он далеко отсюда, — возразил Чудакулли. — И Четвертый континент, в общем, не в счет, тогда как колледж в Псевдополисе, о котором сейчас речь, — сплошь выскочки, и…

— Значит, проблема только в расстоянии? — уточнил Витинари.

— Нет, но… — начал Чудакулли и замолчал.

— Стоит ли об этом спорить — вот вопрос, — сказал патриций. — Мы здесь имеем, господа, лишь небольшую размолвку между главой почтенного и всеми уважаемого учреждения и представителем новой, амбициозной, относительно неопытной, но весьма настойчивой школы мысли.

— Вот-вот, — подтвердил Чудакулли.

Витинари воздел палец.

— Я не закончил, аркканцлер. Дайте-ка подумать… Кажется, я сказал, что произошла размолвка между древней, неспособной к развитию, устаревшей и косной организацией и собранием энергичных молодых ученых, которые полны свежих, волнующих идей.

— Эй, погоди, в первый раз было не так! — запротестовал Чудакулли.

Витинари откинулся на спинку кресла.

— Нет, аркканцлер. Помнишь наш недавний разговор о значении слов? Все дело в контексте. А потому я предлагаю, чтобы ты предоставил главе университета Коксфорд возможность ненадолго надеть официальную Шляпу аркканцлера.

Нужно было очень внимательно слушать то, что говорил патриций Витинари. Иногда слова, на вид совершенно послушные, скалили зубы и кусались.

— Сыграйте в футбол за Шляпу, — предложил Витинари.

И взглянул на их лица.

— Господа. Господа. Не торопитесь, обдумайте. Важность Шляпы преувеличена. Средства, при помощи которых состязаются волшебники, — в основе своей не магического свойства. Подлинная борьба и, более того, соперничество, на мой взгляд, будут полезны обоим университетам, и простые люди развлекутся, тогда как в прошлом, когда волшебники ссорились, им приходилось прятаться в погреба. Пожалуйста, не отвечайте чересчур поспешно, иначе я решу, что вы недостаточно подумали.

— Между прочим, я умею думать очень быстро, — сказал Чудакулли. — Это будет никакое не состязание, а полнейшая несправедливость.

— Совершенно верно, — заметил Генри.

— Ага, вы оба считаете, что это будет совершенно несправедливо, — произнес Витинари.

— Конечно. У нас намного моложе профессорский состав, за нами — сила, энергия и широкие поля Псевдополиса.

— Превосходно, — подытожил патриций Витинари. — По-моему, вызов брошен. Университет против университета. По сути, город против города. Война, но без утомительной необходимости подбирать с поля боя головы, руки и ноги. Жизнь есть борьба, господа.

— Вынужден согласиться, — ответил Чудакулли. — Хотя я не намерен лишаться Шляпы. И должен заметить, Хэвлок, что сам ты не больно-то поощряешь вызовы.

— О, мне их бросают не так уж редко, — сказал Витинари. — Дело в том, что побеждаю я. Кстати говоря, господа, я прочел в сегодняшней газете, что новые избиратели в Псевдополисе вчера проголосовали за то, чтобы не платить налоги. Когда увидишь президента, Генри, пожалуйста, без колебаний передай ему, что я буду просто счастлив помочь советом, когда он сочтет необходимым. Приободритесь, господа. Никто из вас не получил то, чего хотел, но вы оба получили то, чего заслуживаете. Раз горбатого можно отмыть добела, Шляпа может сменить владельца. И горбатого придется отмыть добела, господа, иначе мы все обречены.

— Вы имеете в виду события в Локо? — уточнил Генри. — И не надо делать такое удивленное лицо.

— Я не нарочно. Я действительно удивлен, — сказал Витинари, — но, пожалуйста, лучше считайте, что я не удивился. В этом есть определенные преимущества.

— Мы обязаны что-то предпринять! Экспедиция нашла целое гнездо этих проклятых тварей.

— О да. Убитые дети, — сказал Витинари.

— Истребленные звереныши!

— И что вы предлагаете?

— Мы говорим об очень большом зле!

— Аркканцлер, я вижу зло каждый день в зеркале, когда бреюсь. С философской точки зрения, оно разлито повсюду во вселенной — видимо, чтобы сделать очевидным существование добра. Полагаю, на самом деле все гораздо сложнее, но на этом пункте рассуждений я обычно начинаю хохотать. Я правильно понимаю, что вы поддерживаете идею послать в Дальний Убервальд экспедиционные войска?

— Разумеется! — воскликнул бывший декан.

— К этому уже прибегали на нашей памяти. И ещё дважды раньше. Видимо, военные умы представляют собой особый феномен, если разумные люди готовы ещё раз, притом со смаком, проделать то, что никогда не помогало.

— Сила — это все, что они понимают. Уж вы-то должны знать.

— Сила — это все, что мы пускали в ход, аркканцлер Генри. И потом, если они животные, как утверждают некоторые, значит, они вообще ничего не понимают. Но если они, как убежден я, разумные существа, значит, мы имеем право требовать, чтобы они нас поняли.

Патриций отхлебнул пива.

— Я мало кому об этом рассказывал, господа, и вряд ли расскажу в будущем, но однажды, когда я был ещё мальчиком и проводил каникулы в Убервальде, я гулял по берегу ручья и увидел выдру с детенышами. Очаровательное зрелище, согласитесь. Пока я наблюдал за ними, выдра-мать нырнула в воду и поймала жирного лосося, которого втащила на полузатопленное бревно. Она ела его, разумеется, живьем, и я до нынешнего дня помню, как из разорванного брюха лосося посыпалась ярко-розовая икра, к большому удовольствию выдрят, которые лезли друг другу на головы, чтобы полакомиться. Чудо природы, господа, — мать и дети едят мать и детей. Тогда я впервые понял, что такое зло. Оно свойственно природе вселенной. Боль повсюду. Я сказал себе: если есть какое-нибудь высшее существо, все мы вправе постараться превзойти его в области морали.

Волшебники переглянулись. Витинари смотрел в недра своей кружки с пивом, и им вовсе не хотелось знать, что он там видел.

— Мне кажется или здесь темно? — наконец спросил Генри.

— Ох, боги, да. Я и забыл про люстру! — воскликнул Чудакулли. — Где мистер Натт?

— Тут, — отозвался Натт — гораздо ближе, чем предпочел бы Чудакулли.

— Что ты здесь делаешь?

— Я сказал, что буду ждать вашего слова, сэр.

— Что? Ах да, да, конечно…

Он маленький, вежливый, на диво полезный, сказал себе Чудакулли. Совершенно не о чем беспокоиться.

— Ну, покажите нам, как вы зажжете свечи, мистер Натт.

— А можно фанфары, сэр?

— Сомневаюсь, молодой человек, но внимания я сейчас потребую.

Чудакулли взял ложечку и постучал по краю винного бокала, совершая освященную временем процедуру под названием «эй, вы все, я пытаюсь производить громкий звук очень тихо», которая с успехом побеждает застольных ораторов с тех самых пор, как изобрели бокалы, ложки и обеды.

— Господа, прошу тишины, притом выжидающей, за которой да последуют негромкие аплодисменты, выражающие желание видеть люстру зажженной!

Тишина воцарилась.

Когда аплодисменты затихли, люди развернулись в креслах, чтобы получше видеть, хотя видеть было ещё нечего.

— Пожалуйста, не могли бы вы раскурить трубку и передать её мне, сэр? — попросил Натт.

Пожав плечами, Чудакулли протянул ему трубку. Натт взял её, поднял вверх, и…

Что именно произошло? Об этом спорили ещё долго. Откуда взялось алое пламя — вырвалось из трубки, спустилось с потолка или сорвалось со стены? Сходились все лишь в одном: темноту внезапно рассекли сияющие зигзаги, которые мгновенно исчезли, оставив после себя непроглядный мрак, а тот, в свою очередь, рассеялся, когда одновременно зажглись свечи, озарив залу рассветным блеском.

Когда послышались аплодисменты, Чудакулли посмотрел вдоль стола на Думминга, который помахал чудометром, покачал головой и пожалплечами.

Тогда аркканцлер повернулся к Натту, отвел его за пределы слышимости и для вида пожал руку.

— Ловко проделано, мистер Натт. Только один вопрос. Вы обошлись без волшебства, иначе мы бы поняли. Как вы это проделали?

— В первую очередь спасибо гномьей алхимии, сэр. Той, настоящей. Так гномы зажигают огромные люстры в пещерах под Бонком. Я выяснил это посредством проб и размышлений. Все фитильки свечей соединины черными хлопковыми нитями, которые сплетены в одну, едва заметную в воздухе. Эта нить пропитана составом, который, высохнув, горит очень активно и быстро. Я вывел слегка измененную формулу, которая ускоряет процесс горения, превращая нить даже не в пепел, а в газ. Это вполне безопасно. Составом обработаны только кончики фитилей, сэр, поэтому они горят как обычно. Вас наверняка заинтересует тот факт, сэр, что пламя распространяется мгновенно с точки зрения человеческого восприятия. Более двадцати миль в секунду, по моим подсчетам.

Чудакулли умел хорошо разыгрывать непонимание. Нельзя регулярно иметь дело с Витинари, не умея при необходимости придавать лицу тупо застывшее выражение. Но сейчас даже стараться не пришлось.

Натт явно встревожился:

— Я не сумел принести пользу, сэр?

— Что? А. Э… — Чудакулли слегка оттаял. — Прекрасно, Натт. Молодчина. Послушай… как ты раздобыл ингредиенты?

— О, в подвале есть старый алхимический кабинет.

— Хм. Спасибо ещё раз, — сказал Чудакулли. — Но как глава университета, я прошу тебя никому не рассказывать об этом изобретении, пока мы ещё раз его не обсудим. А теперь извини, мне нужно вернуться к гостям.

— Не беспокойтесь, сэр, я позабочусь, чтобы формула не попала не в те руки, — пообещал Натт и ускользнул.

«Да, только твои руки и есть не те», — подумал Чудакулли, возвращаясь к столу.

— Впечатляющая картина, — сказал Витинари, когда аркканцлер сел. — Не ошибаюсь ли я в своем предположении, Наверн, что мистер Натт, к которому ты обратился, и есть тот самый мистер Натт?

— Да, да. Смышленый парнишка.

— И ты позволяешь ему заниматься алхимией?

— Это была его собственная идея.

— И все это время он стоял рядом с нами?

— Очень сообразительный юноша… Какие-то проблемы, Хэвлок?

— Нет-нет. Никаких, — ответил Витинари.

Гленда признала, что зрелище действительно получилось потрясающим, но, наблюдая за происходящим, она чувствовала на себе взгляд миссис Уитлоу. Теоретически действия Гленды должны были впоследствии вызвать фейерверк иного рода, но она знала, что этого не произойдет. Она надежно спрятала невидимую дубинку. И вдобавок думала сейчас о другом.

Как бы ни были тупы, упрямы и беспечны её соседи, защищать их интересы, как всегда, приходилось Гленде. Эти люди оказались в ситуации, которой не понимали, поэтому работать головой должна была она. Гленда задумалась об этом, поскольку, пробираясь между столами, слышала отчетливое побрякивание — и, разумеется, количество серебра на столах успело заметно сократиться. Внимательно понаблюдав несколько секунд, она встала за спиной у мистера О’Столлопа и без всяких церемоний вытащила из кармана его куртки три серебряные ложки и вилку.

Он резко развернулся, и у него даже хватило совести слегка смутиться, когда он увидел Гленду.

Ей даже не пришлось открывать рот.

— У них и так серебра хоть завались! — возмутился он. — Кому тут нужны все эти ножи да вилки?

Гленда сунула руку в другой карман куртки и извлекла три серебряных ножа и солонку.

— Да их же тут полно! — продолжал О’Столлоп. — Вот я и подумал: они даже не заметят, если одна штучка пропадет…

Гленда уставилась на него. Позвякивание исчезающего со столов серебра звучало чуть слышно, но вот уже некоторое время было непременным компонентом обеденного шума. Она наклонилась, так что их лица разделяло не более дюйма.

— Мистер О’Столлоп, по-моему, вы сейчас делаете именно то, что ожидает от вас Витинари.

Он побледнел. Гленда кивнула.

— Умный поймет с полуслова, — сказала она.

Полслова распространились быстро. По пути Гленда с удовольствием слышала, как у неё за спиной от стола к столу вновь разносилось позвякивание, по мере того как из карманов быстро извлекали серебро и возвращали его на скатерть. Легкий звон летал над столами, как звук волшебных колокольчиков.

Гленда улыбнулась и заспешила дальше бросать вызов всему на свете. По крайней мере, всему, чему она смела бросить вызов.

Патриций Витинари встал. По какой-то необъяснимой причине он не нуждался в фанфарах. Никаких «давайте отложим вилки», «позвольте привлечь ваше внимание» и «встаньте, дабы». Он просто поднялся, и шум стих.

— Господа, спасибо, что пришли. Разрешите поблагодарить вас, аркканцлер Чудакулли, как гостеприимого хозяина. Также да будет мне позволено воспользоваться возможностью и успокоить вас. Насколько я знаю, разошелся слух, что я настроен против игры в футбол. Этот слух страшно далек от истины. Я благосклонно настроен по отношению к старинной игре и, право же, буду только счастлив, если она наконец выйдет из затхлых закоулков забвения. Более того, поскольку мне известно, что у вас есть собственное расписание матчей, я предлагаю создать лигу основных команд, которые будут доблестно бороться за золотой кубок…

Послышались одобрительные возгласы пивного толка.

— …или, может быть, лучше сказать — позолоченный…

Снова возгласы и смех.

— …в связи с недавно обнаруженной старинной амфорой, известной как «Подножка», которую, я полагаю, все вы видели?

Общее хихиканье.

— А если не вы, то, несомненно, ваши жены.

Тишина, за которой по залу прокатилась волна хохота. Как и у всякой волны, на гребне её было немало пены.

Гленда, прячась среди служанок, была одновременно потрясена и унижена — иными словами, испытывала весьма противоречивые чувства. Значит, патриций и впрямь что-то задумал. А они принимают это за чистую монету и глотают наживку. То есть пиво.

— Никогда раньше такого не видел, — сказал стоявший позади неё официант.

— Чего именно?

— Чтобы его светлость пил. Он даже вино не пьет.

Гленда взглянула на тощую фигуру в черном и произнесла как можно отчетливее:

— Когда ты сказал, что он не пьет вино, ты имел в виду, что он не пьет вино или что он не пьет вино?

— Он вообще ничего не пьет! Это же патриций Витинари. У него везде уши.

— Я вижу только два, и он, на свой лад, довольно красив.

— Ну да, дамочкам он нравится, — сказал официант и фыркнул. — Все ж знают, что у него что-то такое с той вампиршей из Убервальда. С той самой, что придумала Лигу воздержания. Вампиры, которые не сосут кровь, ну надо же. Эй, он продолжает.

— Пусть никто не думает, что я одинок в своем желании увидеть великое будущее великой игры, — говорил Витинари. — Сегодня, господа, вы увидите футбол, услышите футбол, а если не успеете пригнуться, то, возможно, даже поужинаете футболом. В знак счастливого союза прошлых и, смею надеяться, будущих традиций футбола, позвольте представить вам первую команду Незримого Университета — «Незримых Академиков»!

Свечи одновременно погасли, даже те, что горели на люстре. Гленда видела бледные облачка дыма, поднимавшиеся в темноте. Натт, стоя рядом с ней, тихонько считал. Один, два… и на счет «три» свечи в дальнем конце зала вспыхнули, осветив Тревора На вроде, сиявшего самой ослепительной улыбкой.

— Всем привет, — сказал он, — и вам тоже, ваша светлость. Ого, как вы все прифрантились…

Собравшиеся затаили дыхание. Трев вытащил из кармана свою жестянку, бросил на мысок башмака, закинул на плечо, перекатил по шее и спустил по другой руке.

— Сначала люди, типа, пинали камни. Но это было глупо. Потом они стали пинать черепа, но сначала нужно было их оторвать, а хозяева, типа, возражали.

Натт, рядом с Глендой, продолжал считать…

— А потом они придумали так называемый мяч, — объявил Трев, продолжая катать по себе жестянку, — но все, типа, не так-то просто, потому что это кусок дерева. Его можно пинать, только если на тебе здоровые тяжелые башмаки. Он плохо летает. Он тяжелый. Такой мяч неживой, господа, а футбол должен жить…

Двери в другом конце зала распахнулись, и рысцой вбежал Бенго Макарона, гоня перед собой новый мяч. Звонкое «бом, бом» эхом разлетелось по залу. Некоторые капитаны вскочили, вытягивая шеи, чтобы лучше видеть.

— Старым мячом такое не проделаешь, — сказал Трев и пригнулся, когда Макарона, сделав балетный пируэт, мощным ударом отправил мяч, гудящий, как сердитый шершень, в полет по проходу.

Некоторые события запечатлеваются лишь в памяти, а не в мозгу, поскольку происходят слишком быстро, чтобы осмыслить их немедленно. То, что случилось дальше, Гленда не раз прокручивала на внутреннем экране как набор пугающих воспоминаний. Два верховных мага и анк-морпоркский тиран с застывшим на лицах интересом смотрели, как вращающийся шар летел прямо к ним, грозя ужасающими последствиями, но вдруг из ниоткуда появился библиотекарь, который остановил мяч на лету своей ручищей, похожей на лопату.

— Это мы, господа. И мы сразимся с первой же командой, которая придет в Иппо в субботу в час. Мы будем тренироваться в городе. Присоединяйтесь, если хотите. И не беспокойтесь, если у вас нет мячей, — мы их вам дадим!

Свечи снова погасли, и весьма кстати, потому что бунтовать в темноте трудно. Когда они вновь сверхъестественным образом зажглись, за каждым столом слышались крики, споры, смех и даже обсуждения. Слуги забегали туда-сюда с кувшинами. «Всегда есть запас», — подумала Гленда.

— Что они пьют? — шепотом спросила она у ближайшего официанта.

— «Волшебное специальное» от Старины Винкля. Самое лучшее пиво.

— А его светлость?

Официант ухмыльнулся.

— Ха. Не ты первая спрашиваешь. Он тоже пьет пиво. Налитое из того же кувшина, что и всем остальным, поэтому… — Он замолчал.

Лорд Витинари снова поднялся.

— Господа, кто из вас готов принять вызов? Это необязательно должны быть «Колиглазы», или «Сестрички Долли», или «Храпуны» — просто должна быть команда, господа. «Незримые Академики» дадут бой лучшим городским игрокам, в лучших спортивных традициях. Матч назначен на субботу. Вы имеете право наблюдать за тренировками «Академиков», и мистер Тупс охотно поможет вам советом, при необходимости. Даю вам слово, господа, что игра будет честной… — Он сделал паузу. — Я уже сказал, что уже упомянутый почти золотой кубок при вручении будет наполнен пивом? Если не ошибаюсь, так обычно делается. И я гарантирую, что в течение разумного времени золотой кубок чудесным образом останется полным, вне зависимости от того, сколько будет выпито. Я лично об этом позабочусь.

Снова последовала бурная радость. Гленде стало стыдно, и в то же время она злилась. Этих людей водили за нос. Пивом.

Витинари не нуждался в бичах и тисках для пальцев — достаточно было «Волшебного специального» от Старины Винкля, чтобы люди пошли за ним, как послушные ягнятки. Причём сам он пил не меньше. Каким образом ему удавалось не пьянеть? «Эй, посмотрите на меня, — словно говорил патриций, — я такой же человек, как вы». «Но он совсем не такой! Мои соседи никого не могут убить…» — тут Гленда помедлила при воспоминании об уличных драках, случавшихся после закрытия пабов, и мысленно договорила: «…и остаться безнаказанными».

— Мой друг аркканцлер только что уведомил меня, что, разумеется, «Незримые Академики» не станут пользоваться магией. Не сомневаюсь, видеть на поле команду лягушек не захочет никто.

На эту неуклюжую шутку зал ответил взрывом хохота, но, честно говоря, сейчас собрание рассмеялось бы даже при виде куска оберточной бумаги.

— Настоящий футбольный матч, господа, никакого мошенничества, только сила и ловкость, — продолжал патриций, и его голос вновь зазвучал резко и отчетливо. — А посему я провозглашаю новый футбольный кодекс, основанный на освященных традициями предписаниях, которые были открыты недавно, но в то же время включающий много привычных правил, вошедших в широкий обиход. Я учреждаю институт судейства, чтобы гарантировать их соблюдение. Правила должны быть, друзья мои. Должны быть. Не бывает игры без правил. Нет правил — нет игры.

О да. Никто в хмельном угаре, казалось, не заметил, что в сахарной вате на мгновение сверкнуло лезвие бритвы. «Правила? — подумала Гленда. — Что за новые правила? Я и не подозревала, что у футбола есть правила». Но секретарь, или как его там, патриция Витинари уже тихонько клал перед каждым гостем несколько листов бумаги.

Гленда вспомнила замешательство старого О’Столлопа при виде обыкновенного конверта. Несомненно, кое-кто из них умел читать. Но многие ли были способны на это сейчас?

Его светлость ещё не закончил.

— И наконец, господа, я хотел бы, чтобы вы внимательно изучили и подписали перечень правил, которые вам раздал господин Ступостук. А теперь, насколько я понимаю, аркканцлер и его коллеги приглашают вас присоединиться к ним в Необщей комнате, где ждут сигары и, если не ошибаюсь, чрезвычайно редкий сорт бренди.

Неплохой финал, да? Всю жизнь футболисты пили просто пиво. Точнее сказать, накачивались просто пивом. Но сейчас, насколько Гленда могла судить — а судить она умела неплохо, — сейчас они надрались в лежку. Хотя некоторые самые закаленные капитаны ещё продолжали держаться на ногах. Нет ничего более тревожного, чем зрелище надравшегося в лежку человека, который продолжает стоять. И это было удивительно — капитаны принадлежали к числу людей, способных опорожнить бочонок, прорыгать национальный гимн и согнуть стальной штырь зубами (своими или чужими). Да, да, образования им недоставало, но разве обязательно быть такими тупыми?!

— Скажи мне, — пробормотал Чудакулли, пока они наблюдали, как гости, пошатываясь, выходят из зала, — это ведь ты подстроил, чтобы амфору обнаружили?

— Мы знакомы не первый день, Наверн, не так ли? — сказал Витинари. — Сам знаешь, я не стану тебе лгать… — Он ненадолго замолчал и добавил: — Нет, разумеется, при некоторых обстоятельствах я бы тебе солгал, но в данном случае я могу с полной искренностью заявить, что обнаружение амфоры удивило меня ничуть не меньше, хотя, признаться, сюрприз был приятный. Честно говоря, я предполагал, что это ваша затея, господа.

— Мы даже не знали, что в музее была такая амфора, — сказал Чудакулли. — Лично я считаю, что тут замешана религия.

Витинари улыбнулся.

— Да, конечно, классический сюжет — боги играют судьбами людей, так почему бы и не в футбол? Мы играем, нами играют, и пусть хотя бы у игры будет некоторый шик. Это лучшее, на что мы смеем надеяться.

Воздух в Необщей комнате можно было резать ножом, если бы только кто-нибудь сумел его найти. Или, найдя, удержать в руке. С точки зрения волшебников, банкет шёл как обычно, но, хотя изрядное число капитанов увезли домой на тачках, предусмотрительно припасенных с вечера, ещё оставалось достаточно гостей, вносивших свою лепту в горячую влажную атмосферу Необщей комнаты. В укромном уголке патриций и два аркканцлера нашли местечко, где можно было незаметно расслабиться в больших креслах и кое-что обсудить.

— Знаешь, Генри, — сказал патриций бывшему декану, — по-моему, было бы неплохо, если бы ты согласился судить матч.

— Ни за что! Это нечестно, — возразил Чудакулли.

— По отношению к кому, скажи на милость?

— Э… — ответил Чудакулли. — Мы, некоторым образом, соперники.

— Но с другой стороны, — бесстрастно произнес Витинари, — можно сказать, что по некоторым причинам политического толка противная сторона крайне заинтересована в том, чтобы коллега-волшебник не потерпел поражение от людей, которые, невзирая на свои зачастую удивительные таланты, способности, свойства и биографии, тем не менее относятся к категории плебса.

Чудакулли воздел огромный бокал бренди в сторону предполагаемого края света.

— Я доверяю своему другу Генри! — сказал он. — Пусть даже он и толстоват.

— Ну и что? — огрызнулся тот. — Толстяки могут очень легко двигаться. Мне случайно не положен отравленный кинжал?

— К сожалению, — сказал Витинари, — времена сейчас таковы, что придется обойтись свистком.

И в этот момент кто-то попытался похлопать патриция по плечу.

Все произошло очень быстро и закончилось, возможно, ещё быстрее, чем началось: Витинари по-прежнему сидел в кресле, одной рукой держа кружку с пивом, а другой крепко фиксируя запястье гостя на уровне своей головы. Наконец он разжал пальцы и спросил:

— Чем могу помочь, сэр?

— Вы ж, типа, патриций Витинари? Я вас на почтовых марках видел.

Чудакулли поднял голову. К ним быстро направлялись несколько спутников Витинари и парочка приятелей говорившего, которые и до того были несколько трезвее, чем он, а прямо сейчас трезвели с каждой секундой. Если ты похлопал тирана по плечу, без дружеской поддержки, причём по максимуму, тебе точно не обойтись.

Витинари кивнул своим людям, и те рассеялись в толпе, после чего щелкнул пальцами, подзывая официанта.

— Стул, пожалуйста, для моего нового друга.

— Ты уверен? — уточнил Чудакулли, когда капитану, который, по счастливому стечению обстоятельств, как раз валился назад, подставили стул.

— Это, типа… — сказал горожанин, — вше… это… го-во-рят, что вы тот ишо шукин шын, но лично я щ-щ-щитаю, что это вы… как его… ло-овко насчет фут… ик!.. бола. Что толку, ешли, эта… прошто коло… моло… шматить куда попало. Я-то знаю, меня, это… пару раз били по башке.

— Правда? — сказал патриций Витинари. — Как ваша фамилия?

— Шуизин, шэ… шэр.

— А зовут?..

— Пыльник, шэр, — ответил он и воздел палец в своеобразном салюте. — Капитан «Кабанов с Куроношной улицы».

— А, кажется, у вас был не слишком удачный сезон, — заметил Витинари. — Вам не помешает свежая кровь, поскольку Джимми Уилкинс угодил в Танти за то, что кому-то откусил нос. «Сонный Холм» вас разгромил, так как вы лишились лучших бойцов, когда оба брата Карманса оказались в больнице госпожи Сибиллы. В течение трех сезонов вас втаптывали в грязь. Да, все говорят, что Гарри Козырек неплохо играет, с тех пор как вы перекупили его у «Вторничных ребят» с улицы Паточной Шахты за два ящика «Особого» от Старины Винкля и мешок свиных шкварок, и он делает отличные успехи для человека, у которого одна нога деревянная, но без командной поддержки ему трудно…

Вокруг Витинари и шатающегося Суизина кругами расходилась тишина. У Чудакулли отвисла челюсть, бокал с бренди в руках у Генри так и остался полупустым, что невероятно для бокала, который провел у волшебника дольше пятнадцати секунд.

— Также я слышал, что вашим пирогам кое-чего недостает, а именно — термически обработанного, органического и предварительно умерщвленного содержимого, — продолжал Витинари. — Трудно обрести поддержку Толкучки, если она видит, как ваши пироги разгуливают по мостовой.

— У меня хорошие парни, — сказал Суизин. — Они не виноваты, что другие играют лучше. Им никогда не фартит шыграть ш теми, ш кем они шмогут шправитьша. Они вшегда выкладываютша на што двадцать процентов, дальше некуда. И вообще, откуда вы вше знаете? Мы в лиге, яшно, не на шамом верху.

— О, я просто проявляю активный интерес, — ответил Витинари. — Потому что футбол во многом напоминает жизнь.

— Эт точно, шэр, эт точно. Выкладывашша, как можешь, а потом кто-нибудь бьет тебя по шарам.

— Тем настоятельнее я рекомендую тебе заняться нашим осовремененным футболом, где главное — скорость, опыт и тактика.

— Эт да, эт я могу, — заявил Суизин и свалился со стула.

— У этого бедолаги есть здесь друзья? — спросил Витинари, обернувшись к толпе.

Последовало некоторое замешательство — гости сомневались, стоит или нет в данный момент называться другом Суизина.

Витинари повысил голос:

— Я всего лишь хочу, чтобы кто-нибудь отвез его домой, уложил в постель и проследил, чтобы ничего не случилось. Полагаю, с ним понадобится посидеть до утра. Не исключено, что он попытается покончить с собой, когда проспится.

«Новая заря футбола!» — гласил заголовок в «Таймс», когда Гленда взяла газету на следующее утро. Как обычно, когда статья повествовала о чем-то особенно важном, по мнению газетчиков, за главным заголовком следовали два поменьше. «ФУТБОЛИСТЫ ПРИНЯЛИ НОВЫЕ ПРАВИЛА» — гласила следующая строка, а затем шло: «НОВЫЕ МЯЧИ ИМЕЮТ ОГРОМНЫЙ УСПЕХ».

К удивлению и тревоге Гленды, Джульетта по-прежнему занимала место на первой полосе, под заголовком «Загадочная девушка исчезла», хотя её изображение и было меньше вчерашнего. В небольшой статье говорилось о том, что никто не видел таинственную модель по имени Жужу со времени её дебюта (Гленде пришлось найти это слово в словаре), состоявшегося два дня назад. «Ну надо же, — подумала она, — если пропажа не нашлась — это новость?» Она удивилась, что газета выкроила место хотя бы для нескольких строчек, поскольку большая часть первой полосы посвящалась футболу, но редактор «Таймс» порой любил начинать статьи на первой странице, а затем, как только они начинали пробуждать интерес, перебрасывал окончание на страницу тридцать пять, где им предстояло оканчивать свои дни по соседству с кроссвордом и неизменным объявлением о хирургических бандажах.

Редакционная статья на развороте называлась «Один — ноль в пользу Витинари». Гленда обычно никогда её не читала, потому что могла вытерпеть на пространстве в сто двадцать слов лишь ограниченное количество повторений «невзирая на».

Она прочитала статью сначала угрюмо, а затем с нарастающим гневом. Витинари все-таки добился своего. Он напоил этих идиотов, и они променяли свой футбол на какую-то бледную подделку, сфабрикованную между дворцом и университетом. Разумеется, все не так просто. Гленда признавала, что всегда ненавидела футбол с его тупостью. Она ненавидела драки и бессмысленную толкотню, но ненавидеть было её правом. Футбол придумали сами люди; как бы он ни был глуп и сомнителен, он принадлежал им. А господа опять присвоили чужое и сказали: ну надо же, как здорово. Теперь старый футбол запретят. На дне кружки с пивом притаилось ещё одно опасное лезвие.

Гленда питала глубочайшие подозрения насчет амфоры, газета с изображением которой лежала забытой на кухонном столе. Говорят, что изначальные правила написаны на древнем языке; в таком случае разве может кто-нибудь, кроме господ, понять, что они означают? Гленда пробежала глазами описание новых правил. Среди них, словно доисторические чудовища, уцелели кое-какие привычные. В том числе её любимое правило: мяч называется мячом. Мяч — это мяч, с которым обращаются как с мячом три игрока последовательно, после чего он становится мячом. Гленде понравилось это правило при первом же прочтении, исключительно из-за дурацкой формулировки. Очевидно, его добавили в один прекрасный день много веков назад, когда на поле случайно попала чья-то злополучная отрубленная голова и её по рассеянности ввели в игру, поскольку на мяче лежало чье-то тело, изначально прилагавшееся к голове. Такого рода вещи врезаются в память, особенно если по завершении игры оказалось, что владелец головы заработал очко за удачно забитый гол.

Это правило и ещё несколько подобных стояли особняком в списке новых правил патриция Витинари как напоминание о былой славе. Несколько благосклонных кивков в сторону старого футбола — нечто вроде подачки, брошенной общественному мнению. И ему опять позволили это сделать. Люди вели себя так, как будто до смерти боялись патриция, всего лишь потому, что он был тираном, способным по сиюминутному желанию убить любого из них. Кто-нибудь должен был сказать Витинари, что так нельзя. Мир несколько раз перевернулся с ног на голову. Гленда не вполне сознавала, где находится, но внезапно она решила лично позаботиться о том, чтобы патрицию Витинари это не сошло с рук просто так. У людей есть право решать, когда и в чем именно им быть глупыми и старомодными, и господа не вправе ими в этом распоряжаться.

Исполненная огромной решимости, Гленда надела пальто поверх фартука и, после секундного размышления, достала из буфета два свежеприготовленных «Яблочных дьявола». Там, где не поможет таран, зачастую помогает вкусная песочная выпечка.

В Продолговатом кабинете личный секретарь патриция взглянул на секундомер.

— Боюсь, на пятьдесят секунд медленнее вашего личного рекорда, милорд.

— Это доказывает, что крепкие напитки вредны, Стукпостук, — сурово заметил Витинари.

— Полагаю, никаких дальнейших доказательств не требуется, — отозвался Стукпостук со своей тонкой секретарской улыбочкой.

— Хотя, справедливости ради, я должен заметить, что Шарлотта из «Таймс» — самый грозный составитель кроссвордов, при том что все они не дети малые. Но Шарлотта?.. Аббревиатуры, чет и нечет, анаграммы, перевертыши, а теперь ещё и диагонали! Как она это проделывает?

— Вы же отгадываете, сэр.

— Да, а она сочиняет. Это намного сложнее, — Витинари воздел палец. — Если не ошибаюсь, Шарлотта — та женщина, которая держит зоомагазин на Пеликуньей улице. В последнее время её не упоминали в списке победителей. Значит, она — автор.

— Женский ум необычайно хитер и изворотлив, милорд.

Витинари удивленно взглянул на секретаря.

— О да… конечно. Ему ведь приходится иметь дело с мужским умом. Я так думаю…

В дверь тихонько постучали. Патриций вернулся к чтению «Таймс», а Стукпостук выскользнул из кабинета. Последовал разговор шепотом, и секретарь вернулся.

— Какая-то молодая особа проникла во дворец через заднюю калитку, подкупив стражников, сэр. Они приняли взятку, согласно вашему приказу, а гостью провели в приемную, которую, разумеется, тут же заперли. Она желает видеть вас, поскольку, по её словам, пришла с жалобой. Это девица для услуг.

Патриций Витинари посмотрел поверх газеты.

— Передай ей, что она обратилась не по адресу. Пусть начнет с Гильдии белошвеек.

— Я имел в виду, что она находится в услужении, сэр. Её зовут Гленда Медоед.

— Скажи ей… — Витинари замолчал и вдруг улыбнулся. — Ах да, Медоед. Она подкупила стражников едой? Полагаю, выпечкой?

— В точку, сэр. Каждому по огромному «Яблочному дьяволу». Смею ли я спросить, как вы…

— Она кухарка, Стукпостук, а никакая не «девица». Проводи её сюда поскорей.

Секретарь, казалось, смутился.

— Вы уверены, что это благоразумно, сэр? Я уже велел стражникам выкинуть то, что они получили.

— Выкинуть еду, которую приготовила женщина по фамилии Медоед? Это сущее варварство, Стукпостук. Я немедленно приму мисс Гленду.

— Смею заметить, что сегодня утром у вас крайне насыщенное расписание, милорд.

— Вот именно. Твое дело — об этом сообщить, и я тебе благодарен. Но я вернулся во дворец в полпятого утра и смутно припоминаю, что споткнулся на лестнице. Я пьян как свинья, а значит, свиньи пьют как сапожники. Должен сказать, что до сих пор не задумывался в таком контексте ни о свиньях, ни о сапожниках, но Наверн Чудакулли был так любезен, что просветил меня. Поэтому не мешай мне потворствовать моим желаниям.

— В конце концов, вы патриций, сэр, — смиренно ответил Стукпостук. — Вы можете делать, что вам угодно.

— Очень любезно с твоей стороны, что ты это сказал, но я, ей-богу, не нуждаюсь в напоминаниях, — произнес Витинари, и на его лице заиграла почти искренняя улыбка.

Когда суровый тощий слуга открыл дверь, бежать было слишком поздно. Когда он сказал: «Его светлость сейчас примет вас, мисс Медоед», было слишком поздно падать в обморок. О чем она думала? Да и думала ли она вообще?

Гленда последовала за слугой в соседнюю комнату, обитую дубовыми панелями, темную и на удивление незагроможденную. В кабинете среднестатистического волшебника обычно невозможно было разглядеть стены из-за обилия разного барахла. А здесь даже на столе ничего не стояло, не считая подставки для перьев, чернильницы и кружки с надписью «Самому замечательному боссу в мире», от которой Гленда не могла отвести взгляд, как ни старалась. Эта кружка была здесь совершенно неуместна, как пришелец из другой вселенной.

Ей тихонько подставили стул. И очень хорошо, потому что у Гленды внезапно подкосились ноги, когда человек за столом поднял голову.

Витинари ущипнул себя за переносицу и вздохнул.

— Мисс… Медоед, в этом дворце целые комнаты полны людей, которые желают меня видеть, и все они очень влиятельные и важные господа, ну или, по крайней мере, так считают. Однако господин Стукпостук любезно вставил в моё расписание, оттеснив главного почтмейстера и мэра Сто Лата, встречу с молодой кухаркой в пальто, надетом поверх фартука, которая вознамерилась, цитирую, «сказать мне пару слов». Исключительно потому, что я ценю парадоксы, а ваш приход, мисс Медоед, парадоксален. Что вы хотите?

— С чего вы взяли, что я чего-то хочу?

— Все чего-нибудь хотят, когда оказываются передо мной, мисс Медоед. Например, перенестись в какое-нибудь другое место.

— Ну ладно! Вчера вечером вы напоили капитанов допьяна и заставили подписать то письмо, которое сегодня напечатали в газете!

Витинари и бровью не повел. И это пугало сильнее, чем… что угодно.

— Пьянство уравнивает всех, юная леди. Алкоголь — квинтэссенция демократии, если можно так выразиться. Замечали ли вы, что пьяницы прекрасно понимают друг друга, и неважно, насколько они пьяны и как сильно разнятся их родные языки? Я так полагаю, что вы родственница Августы Медоед?

Этот вопрос, последовавший сразу после похвалы пьянству, ударил Гленду между глаз, и все мысли рассыпались.

— Что? О. Да. Вы правы. Это моя бабушка.

— В молодости она работала кухаркой в Гильдии наемных убийц?

— Да. Она всегда шутила, что никогда не позволит… — Гленда замолчала, но Витинари договорил за неё:

— …травить людей её пирогами. И мы слушались, потому что, как вам, несомненно, известно, мисс, никто не рискнет огорчать хорошую кухарку. Она ещё жива?

— Умерла два года назад, сэр.

— Но, поскольку вы носите фамилию Медоед, полагаю, она была не единственной бабушкой в вашем семействе? Августа Медоед никогда не забывала о своих, и вы наверняка тоже носите кому-нибудь разные лакомые кусочки.

— Вы ведь не знаете, а просто говорите наугад. Но — да, ношу, и они для разных старушек, которые редко выходят из дому. И вообще, это моё право.

— Да, разумеется. У каждой должности есть свои привилегии. Сомневаюсь, что Стукпостук когда-либо в жизни покупал скрепки, правда, Стукпостук?

Секретарь, разбиравший бумаги в уголке, слабо улыбнулся.

— Послушайте, я забираю только остатки… — начала Гленда, но патриций отмахнулся.

— Вы пришли из-за футбола, — сказал он. — Вчера вечером вы присутствовали на банкете, хотя университетские власти предпочитают, чтобы за столом прислуживали высокие девушки. Я очень внимателен, мисс Гленда. Напрашивается вывод, что вы решились проникнуть туда, не ставя в известность свое начальство. Зачем?

— Вы отнимаете у нас футбол!

Патриций сомкнул пальцы и оперся на них подбородком, продолжая глядеть на Гленду.

«Он пытается меня запугать, — подумала она. — И у него получается, ей-богу, получается».

Витинари прервал молчание.

— Твоя бабушка привыкла думать за других. Эта черта передается в семье по наследству, и всегда по женской линии. Трудолюбивые и умелые женщины, которые вращаются в мире, где окружающим вечно по семь лет и они постоянно разбивают коленки на детской площадке. Тогда матери поднимают их и снова пускают побегать. Если не ошибаюсь, ты заправляешь Ночной Кухней? Много людей, большое помещение. Тебе нужно место, которое ты способна контролировать, и чтобы никакие идиоты не мешали.

Если бы он добавил «Я прав?», как пустослов, ищущий аплодисментов, она бы его возненавидела. Но патриций читал её мысли изнутри, спокойно и бесстрастно. Гленда подавила дрожь, потому что он говорил чистую правду.

— Я ничего ни у кого не отнимаю, мисс Медоед. Я просто меняю площадку, — продолжал собеседник. — Что приятного в том, чтобы пихаться и драться? Это всего лишь способ хорошенько пропотеть. Нет, мы должны идти в ногу со временем. По крайней мере, я знаю, что «Таймс» идёт в ногу со мной. Капитаны, несомненно, будут жаловаться, но они стареют. Умереть в игре кажется романтичным, когда ты молод, но человеку зрелому хочется сделать так, чтобы и волки были сыты, и кобыле легче. Они это понимают, пусть даже и не признают, и, протестуя, постараются, чтобы их не приняли всерьез. На самом деле я не отнимаю, а даю. Признание, принятие, определенную репутацию, позолоченный кубок и шанс сохранить оставшиеся зубы.

Гленда смогла лишь выговорить:

— Да, но вы их обманули!

— Правда? Но ведь им необязательно было напиваться в стельку, не так ли?

— Вы знали, что они напьются!

— Нет. Я всего лишь подозревал. А они могли быть осторожнее. Они должны были быть осторожнее. Скажем так, я повел их правильной дорогой, прибегнув к небольшому обману, вместо того чтобы гнать их по ней палками. А палок у меня много, мисс Медоед.

— И вы за мной шпионили! Вы знаете про остатки с кухни!

— Шпионю? Мадам, про одного великого принца некогда сказали, что он думал только о своих подданных. Я тоже думаю о своих подданных. Просто у меня лучше получается, только и всего. А что касается остатков, я сделал вывод на основании общеизвестных сведений о человеческой природе.

Гленда многое хотела сказать, но почему-то отчетливо почувствовала, что аудиенция — по крайней мере, та часть, где предполагалось её участие, — закончена. Тем не менее она спросила:

— А вы почему не пьяны?

— Прошу прощения?

— Вы весите примерно вдвое меньше любого из наших парней, и все они отправились домой в тачках. Вы выпили столько же и сидите тут свежий, как ромашка на лугу. В чем фокус? Волшебники сделали так, чтобы пиво исчезло из вашего живота?

Она уже давно перестала искушать судьбу. И теперь судьба, вырвавшись из-под контроля, летела как перепуганная ломовая лошадь, которая не может остановиться, потому что за спиной грохочет и подпрыгивает огромная телега.

Витинари нахмурился.

— Милая моя, если человек пьян настолько, что позволяет волшебникам, которые и сами усердно прикладывались к плодам лозы, извлекать что-либо из своего тела, он все равно что мертвецки пьян. Предвосхищая твой следующий комментарий, замечу, что хмель, теоретически, тоже лоза. Более того, я пьян. Правда, Стукпостук?

— Вы действительно поглотили около двенадцати пинт очень крепкого солодового напитка, сэр. Теоретически вы должны быть пьяны.

— Идиосинкратически сказано, Стукпостук. Спасибо.

— Но вы не ведете себя как пьяный!

— Да, я неплохо веду себя как трезвый. И должен признать, что утренний кроссворд заставил меня изрядно поломать голову. Прокаталепсис и плеоназм в один день! Мне пришлось взяться за словарь. Шарлотта — просто зверь. Так или иначе, спасибо, что пришли, мисс Медоед. Я с большой теплотой вспоминаю жаркое с овощами, которое готовила ваша бабушка. В скульптуре это была бы прекрасная статуя, без рук и с загадочной улыбкой. Как жаль, что некоторые шедевры преходящи.

Профессиональная гордость Гленды тут же возмутилась.

— Она передала рецепт мне!

— Наследство, которое дороже драгоценных камней, — согласился Витинари, кивнув.

«Хотя и парочка камней не помешала бы», — подумала Гленда. Секрет бабушкиного жаркого, разумеется, лежал прямо на виду — там, где никто его не замечал. Как и многое другое.

— Что ж, аудиенция подошла к концу, мисс Медоед, — сказал Витинари. — У меня много дел, и, скорее всего, у вас тоже.

Он взял перо и посмотрел на лежавшую перед ним бумагу.

— До свиданья, мисс Медоед.

И все. Она оказалась за дверью, и та уже почти закрылась, когда вдруг голос произнес вдогонку:

— И спасибо за то, что вы добры к Натту.

Дверь захлопнулась, едва не ударив обернувшуюся Гленду по лбу.

— Я благоразумно поступил, сказав это, как по-твоему? — спросил Витинари, когда Гленда ушла.

— Возможно, нет, сэр, но она просто решит, что за ней следят, — бесстрастно отозвался Стукпостук.

— Возможно, за ней и впрямь стоит понаблюдать. Вот что такое женщина из рода Медоедов, Стукпостук. Маленькая домашняя рабыня — до тех пор, пока не решит, что с кем-то обошлись несправедливо. И тогда она выходит на тропу войны, как ланкрская королева Инчи. Колесницы несутся, руки и ноги разлетаются во все стороны.

— Она выросла без отца, — заметил Стукпостук. — Ей наверняка пришлось нелегко.

— Зато она сделалась крепче. Остается лишь надеяться, что мисс Гленде не придет в голову заняться политикой.

— А разве сейчас она именно этим не занимается, сэр?

— Хорошо подмечено, Стукпостук. Я похож на пьяного?

— По-моему, нет, сэр, но вы необычайно… разговорчивы.

— Я говорю достаточно связно?

— Вплоть до мелочей, сэр. Почтмейстер ожидает аудиенции, сэр, и несколько глав гильдий желают немедленно с вами поговорить.

— Подозреваю, они хотят играть в футбол.

— Да, сэр. Они намереваются собрать команды. Не понимаю, какая муха их укусила.

Витинари отложил перо.

— Стукпостук, если бы ты увидел мяч, призывно лежащий на земле, ты бы его пнул?

Секретарь наморщил лоб.

— А каким образом был бы выражен призыв?

— Прошу прощения?

— Это была бы прикрепленная к мячу записка от имени неизвестного человека или группы лиц?

— Я имел в виду, что тебе, возможно, показалось бы, будто мироздание безмолвно предлагает отвесить упомянутому мячу здоровый пинок.

— Нет, сэр. Слишком много переменных. Возможно, мой недруг или просто какой-нибудь шутник решил, что я предприму именно такое действие, и изготовил мяч из бетона или какого-либо сходного материала, в надежде, что я получу серьезное или же комическое увечье. Нет, я бы сначала проверил.

— Ну а потом, если бы все оказалось в порядке, ты бы ударил по мячу?

— С какой целью, сэр, и в расчете на что?

— Интересный вопрос. Наверное, просто ради удовольствия посмотреть, как он полетит.

Стукпостук, казалось, некоторое время обдумывал эту идею, после чего покачал головой.

— Прошу прощения, сэр, но здесь вы загнали меня в тупик.

— Ты — непоколебимый столп в меняющемся мире, Стукпостук. За это я тебя и люблю.

— Я хотел бы сделать небольшое заявление, сэр, — серьезно произнес секретарь.

— Пожалуйста, Стукпостук.

— Мне неприятно сознавать, что, по вашему мнению, я не покупаю себе скрепки, сэр. На самом деле я люблю иметь собственные скрепки. Ведь это значит, что они мои. Я подумал, лучше поставить вас в известность спокойным и бесконфликтным образом.

Витинари несколько секунд смотрел в потолок. Потом он произнес:

— Спасибо за честность. Я полагаю, что истина восстановлена и вопрос снят.

— Благодарю, сэр.

Саторская площадь была тем местом, куда приходили горожане, когда была обозлены, озадачены или перепуганы. Люди, которые понятия не имели, отчего они так поступают, собирались вместе, чтобы послушать других людей, которые также ничего не знали, поскольку неведение разделенное есть неведение вдвойне. С утра на площади повсюду стояли компании и собрались даже несколько импровизированных команд, ибо сказано — а точнее, нацарапано на городской стене, — что всюду, где сойдутся как минимум два человека, у одного найдется импровизированный мяч. Жестянки и тугие тряпочные мячики нервировали взрослых по всей площади, но, как только Гленда подбежала ближе, огромные университетские двери отворились, и вышел Думминг Тупс, неловко постукивая оземь одним из злополучных новеньких мячей. Бом! Воцарилась тишина, и забытые жестянки с дребезгом покатились по земле. Никто не сводил глаз с волшебника и мяча. Тупс бросил мяч оземь, и он с двойным «бом» отскочил от булыжников. А потом Тупс ударил по нему. Удар был довольно слабый, но ни одному человеку из собравшихся на площади никогда не удавалось послать мяч хотя бы на десятую долю этого расстояния. Все мужчины бросились за мячом вдогонку, гонимые древним инстинктом.

«Патриций победил, — мрачно подумала Гленда. — Мяч, который прыгает, тогда как остальные шмякаются и лежат… Где же честная борьба?»

Она заспешила к черному ходу. Мир становился слишком сложным, раз она могла отчитать злобного тирана и выйти из стычки без единой царапины. В этом мире Гленде нужно было уцепиться за нечто незыблемое. Ночную Кухню она знала лучше, чем собственную спальню. Её кухня, под её контролем. Там она ничего не боялась.

У стены, рядом с мусорными баками, маячила фигура, и отчего-то Гленда сразу её узнала, несмотря на тяжелый плащ и шляпу, надвинутую на глаза. Никто из её знакомых не умел так безупречно расслабляться, как Пепе.

— Салют, Гленда, — произнес голос из-под шляпы.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она.

— Знаешь, как трудно найти человека в Анк-Морпорке, если ты толком не можешь объяснить, как он выглядит, и не уверен, что правильно запомнил имя? — поинтересовался Пепе. — Где Джу?

— Не знаю, — ответила Гленда. — Я её со вчерашнего вечера не видела.

— Хорошо бы найти её раньше, чем это сделают другие, — намекнул Пепе.

— Какие другие?

Пепе пожал плечами.

— Все остальные. Сейчас в основном поиски идут в гномьих районах, но это лишь вопрос времени. В магазин набилось столько публики, что не повернешься. Мне едва удалось ускользнуть.

— Зачем она им нужна? — спросила Гленда в панике. — Я читала в газете, что Джу повсюду разыскивают, но она ведь не сделала ничего дурного!

— По-моему, ты не вполне понимаешь, что происходит, — сказал предполагаемый гном. — Твою подружку ищут, чтобы задать ей массу вопросов.

— Это как-то связано с патрицием Витинари? — подозрительно спросила Гленда.

— Нет, я бы так не сказал.

— Тогда какие вопросы?

— Ну, например, ваш любимый цвет, ваше любимое блюдо, ваша любимая ложка, есть ли у вас бойфренд, какой совет вы можете дать современной молодежи, как часто пользуетесь пуховкой, где делаете прическу…

— Сомневаюсь, что у Джу есть любимая ложка, — ответила Гленда, ожидая, когда мир обретет некий смысл.

Пепе похлопал её по плечу.

— Послушай, она оказалась на первой страницегазеты. И «Таймс» дышит нам в затылок, потому что хочет написать статью о том, какой у неё стиль. Это не так уж плохо, хотя решать вам.

— Сомневаюсь, что у Джульетты есть хоть какой-нибудь стиль, — ответила Гленда, слегка озадаченная. — Она никогда о нем не упоминала. А пользоваться духовкой я ей не разрешаю. И вообще, передайте им всем, что Джу не желает ни с кем разговаривать.

У Пепе на мгновение сделалось странное выражение лица, а затем он произнес, тщательно подбирая слова, как человек — или как гном, — пытающийся преодолеть культурный барьер:

— Ты правда думаешь, что я имел в виду духовку?

— Ну а что ещё? И её домашние дела никого не касаются!

— Ты что, не понимаешь? Джу популярна, и чем больше мы будем говорить людям, что увидеться с ней нельзя, тем больше им будет хотеться. Если запрещать, интерес только разгорается. Люди хотят знать все!

— В том числе какая у неё любимая ложка? — уточнила Гленда.

— Допустим, я слегка иронизировал, — признал Пепе. — Но газетчики рыщут по всему городу в поисках пропавшей девицы, а «Куль» хочет сделать полный разворот! — Он запнулся и пояснил: — То есть написать статью, которая займет две страницы. Король-под-горой сказал, что Джу — символ нашего времени. Я цитирую «Сатблатт».

— Что такое «Сатблатт»? — спросила Гленда.

— Гномья газета. Ты, скорее всего, никогда её не увидишь.

— Но Джульетта просто приняла участие в показе мод! — жалобно воскликнула Гленда. — Она всего-навсего прошлась туда-сюда! Сомневаюсь, что она хочет ввязываться во всю эту историю!

Пепе пристально взглянул на неё.

— Уверена? — переспросил он.

И тогда Гленда задумалась… всерьез задумалась о Джульетте, которая читала «Куль» от корки до корки. Она никогда не брала в руки «Таймс», зато охотно поглощала бульварную чушь о глупых беспечных людях, которые ходят и сверкают.

— Я не знаю, где она, — сказала Гленда. — Честное слово, мы не виделись со вчерашнего дня.

— А, таинственное исчезновение, — сказал Пепе. — Ну, мы в магазине этому как раз учимся. Может быть, отойдем куда-нибудь, где не так людно? Надеюсь, никто меня не выследил.

— Я могу тихонько провести тебя через черный ход, если только там не торчит слугобраз, — сказала Гленда.

— Прекрасно. Я привык ходить черным ходом.

И она провела его лабиринтом погребов и двориков, которые весьма любопытным образом контрастировали с величественным фасадом Незримого Университета.

— Есть что-нибудь выпить? — поинтересовался Пепе.

— Вода, — язвительно ответила Гленда.

— Воду я буду пить, когда рак на горе свистнет, но все равно спасибо, — ответил Пепе.

И тут Гленда учуяла запах выпечки, который плыл по коридору. Она была единственной, кто пек пироги на Ночной Кухне! Никто больше не имел права печь пироги на её кухне! Кто посмел вторгнуться на чужую территорию? Гленда взлетела по ступенькам — Пепе рысил по пятам — и обнаружила, что таинственная кухарка не успела освоить второе по важности правило кулинарии, которое гласит: прибирай за собой. На кухне царил хаос. Даже на полу валялось тесто, как будто здесь поработал безумец. И в центре этого беспорядка, свернувшись клубочком в старом, потрепанном и слегка пропахшем кресле Гленды, спала Джульетта.

— Точь-в-точь Спящая красавица, а? — сказал из-за спины Пепе.

Гленда, не обращая на него внимания, бросилась к духовкам.

— Она печет пироги. Но с какой стати? Она же не умеет…

«Потому что я никогда ей не позволяла», — мысленно закончила Гленда, а внутренний голос поддразнил: «Потому что как только Джульетта встречает препятствие, ты отводишь её в сторонку и принимаешься за дело сама».

Гленда открывала духовку за духовкой. Они поспели как раз вовремя сюда по запаху — пару десятков самых разных пирогов пора было вынимать.

— Так как насчет выпить? — настаивал Пепе, мучимый вечной жаждой. — Я уверен, здесь должно быть бренди. На каждой кухне есть бренди!

Он наблюдал, как Гленда, обернув руки фартуком, вытаскивает пироги. На них Пепе смотрел с безразличием человека, который предпочитает еду в жидком виде. Между тем Гленда, ставя противни на стол, приглушенно бормотала:

— Я ей этого не велела. Зачем она?..

«Нет, велела. Вот зачем».

— И пироги не такие уж плохие, — сказала Гленда чуть громче. Она сама удивилась.

Джульетта открыла глаза, сонно огляделась, и её лицо исказилось ужасом.

— Все в порядке, я их достала, — уверила Гленда. — Ты молодец.

— Я не знала, чем ещё заняться, а Трев на футболе, ну я и вспомнила, что завтра будут нужны пироги, так, типа, надо приготовить несколько штучек… Прости.

Гленда отступила на шаг. «С чего начать? — задумалась она. — Каким образом распутать этот клубок, а потом смотать обратно? Потому что я ошиблась. Джульетта не просто прошлась туда-сюда в новой одежде — она стала идеалом. Мечтой. Искрящейся, живой, мучительно реальной». Гленда вспомнила, как во время показа в «Шобле» Джульетта буквально сияла, словно озаренная изнутри. Это было сродни магии. А она велела Джульетте печь пироги.

Гленда кашлянула.

— Я ведь кое-чему тебя научила, правда, Джу? — спросила она.

— Да, Гленда.

— И мои советы всегда были полезны?

— Да, Гленда. Я помню, как ты сказала, что нужно держать коленки вместе. Это был очень полезный совет.

Пепе издал какой-то странный звук, и Гленда, чувствуя, что краснеет, не посмела обернуться.

— У меня есть для тебя ещё парочка советов, Джульетта.

— Да, Гленда.

— Во-первых, никогда не извиняйся за то, что не требует извинений. И особенно за то, что ты просто остаешься сама собой.

— Да, Гленда.

— Поняла?

— Да, Гленда.

— Неважно, что будет, — просто помни, что ты теперь умеешь печь пироги.

— Да, Гленда.

— Пепе пришел, потому что «Куль» хочет написать о тебе статью, — сказала Гленда. — Твоя картинка снова появилась утром в газете и… — Она замолчала. — Пепе, с ней ведь ничего не случится?

Пепе застыл, застигнутый врасплох в ту минуту, когда украдкой вытаскивал бутылку из буфета.

— На нас с мадам ты можешь положиться, — заявил он. — Только те, кто достоин наивысшего доверия, осмеливаются выглядеть так, как будто им совсем нельзя доверять.

— Пообещай, что ей придется только показывать одежду… Не пей, это яблочный уксус!

— В конце концов, сидр тоже делают из яблок, — заметил Пепе. — Да, все, что ей придется делать, — это показывать одежду, но, судя по толпе в магазине, ещё заказчики хотят, чтобы она показывала туфли, шляпы, прически…

— И никаких фиглей-миглей, — предупредила Гленда.

— Вряд ли ты найдешь во всем мире более крупного специалиста по фиглям-миглям, чем мадам. Более того, я удивлюсь, если тебе, Гленда, известна хотя бы сотая доля тех фиглей и миглей, которые знает она, особенно в связи с тем, что львиную долю изобрела сама. Иными словами, поскольку мы сразу же распознаем фигли-мигли, как только их увидим, мы сумеем позаботиться о Джульетте.

— И она будет хорошо есть и высыпаться, — продолжала Гленда.

Пепе кивнул, хотя, судя по всему, обе эти идеи были ему совершенно чужды.

— И получать плату, — закончила она.

— Она получит долю с доходов, если останется работать у нас, — сказал Пепе. — Мадам хочет это обсудить.

— Да, а вдруг кто-то заплатит Джульетте больше, чем вы?

— Ох, боги мои, боги, как быстро мы учимся. Не сомневаюсь, мадам побеседует с тобой с огромным удовольствием.

Джульетта перевела взгляд с Гленды на Пепе, все ещё не вполне проснувшись.

— Вы хотите, чтобы я вернулась в магазин?

— Я ничего не хочу, — ответила Гленда. — Решать будешь ты сама, слышишь? Вот и решай. Но лично мне кажется, что если ты останешься здесь, то основным твоим занятием будут пироги.

— Ну, не только пироги, — возразила Джульетта.

— Да, да, ещё блины, жаркое и разнообразные ночные закуски. Но ты ведь меня поняла. Если ты уйдешь, то сможешь носить красивую одежду, ездить в необыкновенные места, которые далеко-далеко отсюда, знакомиться с новыми людьми. И ты знаешь: если удача решит повернуться к тебе спиной, просто предложи ей пирога.

— Неплохо сказано, — заметил Пепе, который как раз нашел следующую бутылку.

— Я бы правда очень хотела пойти, — сказала Джульетта.

— Тогда иди. Сейчас. Я имею в виду — вот прямо сию секунду. Ну, или, по крайней мере, как только Пепе допьет кетчуп.

— Но я ж не могу бросить вещи!

Гленда сунула руку за вырез и извлекла темно-красную книжечку с анк-морпоркским гербом на обложке.

— Это че такое? — спросила Джульетта.

— Твоя банковская книжка. Пятьдесят долларов лежат в банке, в целости и сохранности, и ты можешь забрать их в любое время.

Джульетта повертела книжечку в руках.

— Ох. В моей семье никто в банк не ходил. Только дядюшка Джеффри, да и то его сцапали, прежде чем он вернулся домой.

— Помалкивай об этом. Не заглядывай к своим. Купи себе побольше новых вещей. Когда все хорошенько обдумаешь, тогда повидайся с отцом и остальными. Даже если ты не уйдешь прямо сейчас, мысленно всегда двигайся вперед. Но лучше уходи прямо сейчас. Не стой на месте. Карабкайся выше. Делай то, что должна была сделать я.

— А Трев? — спросила Джульетта.

Гленда задумалась.

— А как у вас обстоят дела? Вчера вечером я видела, как вы болтали.

— Болтать не запрещено, — обиженно отозвалась Джульетта. — И потом, он просто сказал, что, типа, хочет найти работу получше.

— Что-что найти? — переспросила Гленда. — Я его не первый год знаю и ни разу не видела, чтобы он проработал хотя бы день.

— Он сказал, что подыщет себе хорошую работенку, — продолжала Джульетта. — Ему, типа, Натт велел. Натт сказал, что Трев, типа, должен понять, кто он такой, и тогда он, типа, поймет, что ему дальше делать. Я сказала, что он Тревор На вроде, и он сказал, что, типа, я ему очень помогла.

«Я несправедлива, — подумала Гленда. — Я говорю о переменах и о движении, а потому нужно допустить, что и Трев способен измениться». Вслух она сказала:

— Это твое дело. Решай сама, но смотри, чтобы он не распускал руки.

— Он никогда не распускает руки, — ответила Джульетта. — И меня это, типа, даже слегка тревожит… Мне ни разу не пришлось врезать ему коленом по шарам. Представляешь, ни разу.

Пепе, который только что обнаружил бутылку соуса ухты-ухты, издал сдавленный смех. Бутылка уже почти опустела, и, теоретически, он должен был остаться без желудка.

— Никогда-никогда? — уточнила Гленда, озадаченная столь странным развитием событий.

— Нет, он всегда очень вежливый и немного грустный.

«Значит, что-то замышляет», — подсказал внутренний голос. Гленда повторила:

— Ну… решать тебе. Ничем помочь не могу, но все-таки не забывай про колено.

— А как насчет… — начала Джульетта.

— Слушай, — твердо сказала Гленда, — или ты уходишь сейчас же, чтобы повидать мир, заработать много денег, попасть в газеты, ну и так далее — а я знаю, что тебе этого действительно хочется, — или придется во всем разбираться самой.

— А мы пока побудем здесь, — подхватил Пепе. — Знаешь, соусок был бы ничего себе, если добавить немножко водки, просто для пикантности. Оживить, так сказать. А если водки влить побольше, будет ещё лучше, честно говоря.

— Но Трев мне нравится! — жалобно возопила Джульетта.

— Тогда о чем спорить, оставайся на кухне, — произнесла Гленда. — Вы уже целовались?

— Нет! Он никак не раскачается!

— Может, он из тех парней, которым не нравятся женщины, — чопорно заметил Пепе.

— Мы могли бы прекрасно обойтись без твоих замечаний, — огрызнулась Гленда, оборачиваясь.

— Типа, для других, вроде Гнилого Джонни, у меня всегда колено наготове, но Трев всегда такой… милый.

— Детка, я помню, что ты велела мне не лезть, а ещё знаю, что в свое время был ужасным грешником и надеюсь им остаться, но я повидал людей больше, чем почтальон, и прекрасно понимаю, в чем тут засада, — вмешался Пепе. — У парня хватило ума допетрить, что она красавица, достойная того, чтобы её рисовали стоящей на морском берегу без корсажа, в окружении толстых розовых младенцев, как водится. А он всего-навсего пацан с уличными ухватками. То есть зачем вообще стараться? У него нет шансов, и он это знает, хоть пока ещё и не знает, что знает.

— Я бы его поцеловала, если бы он захотел, и точно не стала бы бить коленом по шарам, — сказала Джульетта.

— Решай сама, — повторила Гленда. — Потому что я не стану решать за тебя. Если я попытаюсь, то все испорчу.

— Но… — начала Джульетта.

— Нет, — перебила Гленда. — Ну же, ступай и купи побольше красивых вещей. Это твои деньги. И если вы за ней не присмотрите, мистер Пепе, колено будет только началом.

Пепе кивнул и осторожно потянул Джульетту за собой по каменным ступенькам.

«Что бы я сделала теперь, будь я героиней любовного романа?» — подумала Гленда, когда шаги затихли вдали. Прочитав десятки романов, она стала настоящим специалистом в вопросе о том, что делать, будь она героиней любовного романа. Хотя, как признавалась Гленда господину Шатуну, её страшно раздражало, что в этих книжках никто не готовит. В конце концов, ведь без еды не обойтись. Чем плохо, если бы героиня испекла яблочный пирог? Разве совсем невозможно представить себе роман под названием «Гордость и булочки»? Несколько советов касательно того, как готовить кексы, были бы весьма уместны и смотрелись неплохо. На худой конец, Гленда обрадовалась бы, встретив упоминание о том, что влюбленные герои заварили кашу. По крайней мере, тем самым авторы признали бы, что люди действительно едят.

Гленда знала — чувствовала всем телом, — что сейчас ей следует залиться слезами. И тогда она начала мыть пол. Потом вычистила плиты. Уходя с кухни, она всегда доводила их до блеска, но это не повод не помыть ещё раз. Старой зубной щеткой она выскребла мельчайшие частицы грязи из дальних уголков, отдраила каждый горшок песком, опорожнила жаровни, просеяла золу, подмела пол, связала вместе две швабры, чтобы убрать многолетнюю паутину с высокой стены. Гленда трудилась до тех пор, пока мыльная вода не полилась по каменным ступенькам, смывая следы.

Да, и ещё кое-что. В леднике лежали анчоусы. Гленда разогрела парочку и подошла к огромному трехногому котлу, на котором вчера вечером написала мелком «НЕ ТРОГАТЬ». Она подняла крышку и заглянула внутрь. Краб, подаренный Верити Колотушкой накануне — как будто сто лет назад, — радостно помахал ей глазами.

— Интересно, что было бы, если бы я оставила крышку открытой? — спросила Гленда. — Как быстро крабы учатся?

Она бросила в котел раскисшие анчоусы, которые были приняты с восторгом, после чего замерла посреди кухни, размышляя, что бы ещё сделать. Чугун не способен сиять, но плиты были вымыты и вытерты, а тарелки, образно выражаясь, вылизаны дочиста. Если хочешь, чтобы дело спорилось, возьмись за него сама. Чистота в исполнении Джульетты была сродни божественности — она проявлялась редко, хаотически и превосходила всякое понимание.

Что-то коснулось её лица. Гленда рассеянно отмахнулась и обнаружила между пальцев черное перо. А, эти жуткие создания в трубах. Пора уже наконец от них избавиться. Гленда взяла самую длинную швабру и застучала по трубе.

— Эй, убирайтесь оттуда! — закричала она.

В темноте что-то зашуршало и послышались слабые птичьи вскрики.

— Звиняйте, мисс, — произнес чей-то голос, и Гленда увидела на лестничной площадке бесформенное лицо… как его, бишь?.. Ах да.

— Доброе утро, Бетон, — сказала она троллю и невольно заметила, что из носа у него течет что-то коричневое.

— Нигде нет мистера Трева, — произнес Бетон.

— Я его все утро не видела, — сказала Гленда.

— Нигде нет мистера Трева, — повторил тролль чуть громче.

— Зачем он тебе нужен? — спросила Гленда. Насколько она знала, работа в свечных подвалах шла сама собой. Достаточно сказать Бетону: «Оплавляй свечи», и он не сдвинется с места, пока свечи не закончатся.

— Мистеру Натту плохо, — сказал Бетон. — Нигде нет мистера Трева.

— Отведи меня к мистеру Натту сию же секунду, — велела Гленда.

Норными обычно бывают только животные, но те, кто жил и работал в свечных подвалах, ежедневно расставляли в этом слове все точки над «ё». В подвалы они прятались, как в нору. Если стекальщики и макальщики попадались кому-нибудь на глаза выше подвального уровня, то неизменно очень спешили, а большую часть времени они просто работали, спали и пытались выжить.

Натт лежал на старом матрасе, крепко обхватив себя руками. Гленда взглянула на него и обернулась к троллю.

— Ступай и найди мистера Трева, — велела она.

— Мистера Трева нигде нет, — повторил тролль.

— Так иди и ищи!

Гленда опустилась на колени рядом с Наттом. Он лежал, закатив глаза.

— Мистер Натт, вы меня слышите?

Он как будто проснулся.

— Уходите, — сказал он. — Это может быть очень опасно. Дверь вот-вот откроется.

— Какая дверь? — спросила Гленда, стараясь сохранять спокойствие, и посмотрела на аборигенов, которые наблюдали за ней с легким ужасом. — Принесите что-нибудь, чтобы его накрыть.

При этих простых словах обитатели подвала в панике разбежались.

— Я видел дверь. Она опять откроется, — повторил Натт.

— Нет никакой двери, мистер Натт, — сказала Гленда, оглядываясь.

Глаза Натта широко распахнулись.

— Она в моей голове.

В подвале невозможно было уединиться, он представлял собой лишь ответвление в бесконечно длинном коридоре. Мимо все время кто-нибудь проходил.

— По-моему, вы перетрудились, мистер Натт, — заметила Гленда. — Вы бегаете по университету круглые сутки, вот и добегались до болезни. Вам нужно отдохнуть.

К её удивлению, один из аборигенов принес одеяло, которое местами ещё гнулось. Она укрыла им Натта в ту самую секунду, когда появился Трев. Выбора у молодого человека не было, потому что Бетон волок его за воротник. Трев посмотрел на Натта, перевел взгляд на Гленду…

— Что с ним такое?

— Не знаю, — Гленда поднесла палец к голове и слегка им покрутила в универсальном жесте, означающем «спятил».

— Уходите. Вам грозит опасность, — простонал Натт.

— В чем дело? — спросила Гленда. — Пожалуйста, скажи мне.

— Не могу, — ответил Натт. — Не могу сказать.

— Что именно? — уточнил Трев.

— Слова, которые не хотят быть сказанными. Могучие слова.

— Чем тебе помочь? — настаивала Гленда.

— Тебе плохо? — спросил Трев.

— Нет, мистер Трев. Перистальтика у меня с утра была в полном порядке.

Они увидели проблеск знакомого Натта — очень аккуратного, но немного странного.

— Ты что, болен головой? — спросила Гленда. Эти слова вырвались у неё от отчаяния.

— Да. Головой, — ответил Натт. — Тени. Двери. Не могу сказать…

— Кто-нибудь вообще умеет лечить такие болезни?

Натт некоторое время молчал.

— Да. Найдите какого-нибудь философа, получившего образование в Убервальде. Они умеют направлять мысли в нужное русло.

— То самое, что ты сделал для Трева? — уточнила Гленда. — Ты растолковал ему, что именно он думал про своего отца, и все такое, и Трев стал намного счастливее, да, Трев?

— Да, — ответил тот. — И не нужно тыкать меня локтем в ребра, мне правда полегчало. Может, тебя надо, это, загипнотизировать? — спросил он у Натта. — Однажды в мюзик-холле я видел одного типа, так он просто покачал блестящими часами, и люди стали делать всякие странные штуки. Даже лаяли, как собаки.

— Да, гипноз — важная часть философии, — подтвердил Натт. — Он помогает пациенту расслабиться, чтобы у мыслей появился шанс быть услышанными.

— Вот видишь, — сказала Гленда. — Почему бы тебе не попытаться усыпить самого себя? Сейчас я найду что-нибудь блестящее, чтобы покачать.

Трев вытащил из кармана свою любимую жестянку.

— Вуаля! И где-то, кажется, у меня была веревочка…

— Все это, конечно, очень хорошо, но я не смогу задавать нужные вопросы, потому что буду находиться под гипнозом, — заявил Натт. — Очень важно правильно задать вопрос!

— Я кое-что придумал, — сказал Трев. — Я велю тебе, чтоб ты сам себе задавал правильные вопросы. Ты бы знал, о чем спрашивать, если б тут лежал кто-нибудь другой?

— Да, мистер Трев.

— Но Трева тебе гипнотизировать не пришлось, — напомнила Гленда.

— Его мысли очень близко к поверхности. Боюсь, к моим так легко не подступиться.

— Тебя действительно можно будет загипнотизировать и сделать так, чтоб ты сам себе задавал правильные вопросы?

— В «Дверях обмана» Фуссбиндер действительно описывает способ самогипноза, — сказал Натт. — По-видимому, это вполне возможно… — Его голос оборвался.

— Ну, так давайте рискнем, — предложил Трев. — Лучше пукнуть, чем терпеть, как говорила моя бабуля.

— По-моему, не такая уж хорошая идея.

— Лично мне никогда не вредило.

— То, что я не знаю… то, что я не знаю… — забормотал Натт.

— Что такое? — спросила Гленда.

— То, что я не знаю… — повторил Натт. — Наверное, оно за дверью, потому что я убрал его туда… потому что, наверное, я не хочу об этом знать.

— Тогда, видимо, ты сам в курсе, чего именно ты не хочешь знать, — предположила Гленда.

— Да.

— Ну и насколько всё плохо? — поинтересовался Трев.

— Не исключено, что очень.

— А что бы ты сказал, будь я на твоем месте? — спросила Гленда. — Только не ври.

— Ну… — произнес Натт, слегка запинаясь, — наверное, я бы посоветовал вам заглянуть за дверь и лицом к лицу встретиться с тем, что вы не желаете знать, чтобы мы могли бороться с ним вместе. Именно такой совет, разумеется, дает фон Кладполл в своей книге «Doppelte Beruhrungssempfindung», потому что этот поступок лежит в основе анализа скрытых мыслей.

— Тогда ладно, — сказала Гленда, отступая.

— Но какого же рода неприятные вещи могут таиться в вашей голове, мисс Гленда? — спросил Натт, умудряясь быть галантным даже в зловонном свечном подвале.

— Есть кое-что, — ответила та. — Нельзя прожить жизнь, не подцепив гадость-другую.

— Ночью мне снились сны.

— Ну, всем снятся дурные сны, — сказала Гленда.

— Это были не просто сны, — ответил Натт, распрямился и протянул им руку.

Трев присвистнул.

Гленда охнула, а потом спросила:

— У гоблинов так и должно быть?

— Понятия не имею.

— Тебе больно?

— Нет.

— Ну, мож, они отрастают, когда гоблин, типа, становится старше, — предположил Трев.

— Да, наверное, им зачем-то нужны когти, — подхватила Гленда.

— Вчера был такой чудесный день, — пожаловался Натт. — Я был частью команды, а команда была вокруг меня. Я радовался жизни. А сейчас…

Трев привязал к побитой, но сверкающей банке замызганную бечевку.

— Так, мож, выясним, в чем проблема?

— Поправь меня, если я ошибаюсь, — заявила Гленда, — но если ты не хочешь знать, что именно ты не хочешь знать, то рано или поздно вещей, которые ты не хочешь знать, станет ещё больше, и, если так и будет продолжаться, в твоей голове появится дыра.

— В том, что вы оба говорите, есть разумное зерно, — неохотно признал Натт.

— Помоги перенести его на кушетку, — попросил Трев. — Он, типа, должен так потеть?

— Сомневаюсь.

— Будет гораздо лучше, если вы меня прикуете, — сказал Натт.

— Зачем? С какой стати?

— Я думаю, осторожность не повредит. Некоторые вещи подползают под дверь. Они могут быть очень опасны.

Гленда взглянула на когти — черные, блестящие и, на свой лад, довольно аккуратные. Но трудно было представить, чтобы ими, например, рисовали картину или готовили омлет. Когти есть когти, они нужны, чтобы… когтить, не так ли? Но это же мистер Натт. Даже с когтями он оставался мистером Наттом.

— Ну что, начнем? — спросил Трев.

— Я настаиваю, чтобы меня приковали, — повторил Натт. — В старой кладовой, четырьмя дверьми дальше, лежит всякий металлический хлам. Я видел там цепи. Пожалуйста, поторопитесь.

Гленда машинально взглянула на когти и увидела, что они удлиняются.

— Да, Трев, пожалуйста, поторопись.

Трев проследил её взгляд и бодро ответил:

— Я живо обернусь, ты и моргнуть не успеешь.

Меньше чем через две минуты Гленда услышала лязг — Трев тащил цепи по коридору.

Она боролась со слезами. Все это было так странно. Они перенесли Натта на кушетку и осторожно обмотали цепями, и там он лежал, глядя в потолок.

— К замкам нет ключей. Если я их закрою, то не сумею открыть.

— Закройте, — попросил Натт.

Гленда очень редко плакала и сейчас старалась удержаться.

— Мы зря это затеяли, — сказала она. — Только не здесь, в подвале. На нас же смотрят.

— Пожалуйста, покачайте маятником, мистер Трев, — сказал Натт.

Трев пожал плечами и подчинился.

— А теперь скажите, что я засыпаю, мистер Трев.

Тот откашлялся, продолжая качать жестянкой туда-сюда.

— Ты, типа, засыпаешь. Ты очень хочешь спать.

— Вот так, хорошо. Я невероятно хочу спать, — устало произнес Натт. — А теперь попросите, чтобы я занялся самоанализом.

— Что это такое? — быстро спросила Гленда, всегда настороже, когда дело касалось опасных слов.

— Прошу прощения. Я имею в виду: помогите мне исследовать в подробностях работу моего собственного ума при помощи вопросов и ответов.

— Но я ж не знаю, какие вопросы задавать! — воскликнул Трев.

— Зато я знаю, — терпеливо произнес Натт, — но вы должны приказать мне сделать это.

Трев пожал плечами.

— Мистер Натт, вы, типа, должны выяснить, какие проблемы у мистера Натта.

— Да, — сказал Натт, и его интонации слегка изменились. — Удобно ли вам, мистер Натт? Да, спасибо. Цепи почти не давят. Ошень карашо. А теперь рассказайт мне про вашу маму, мистер Натт. Это понятие мне знакомо, но у меня никогда не было матери, насколько я помню. В любом случае спасибо, что спросили.

То ли монолог, то ли диалог продолжался. Трев и Гленда сидели на ступеньках, пока тихий голос не произнес:

— О, та, библиотека. Что-нибудь такое есть в этой библиотека, мистер Натт?

— В библиотеке много книг.

— А что ещё в библиотека, мистер Натт?

— В библиотеке много кресел и лестниц.

— А что ещё есть в библиотека, о чем вы не желайт мне рассказывайт, мистер Натт?

Трев и Гленда подождали. Наконец послышался ответ:

— В библиотеке стоит шкаф.

— Этот шкаф какой-то особенный шкаф, мистер Натт?

Снова пауза, снова слабый тонкий голосок:

— Я не должен туда заглядывать.

— Почему он наполовину говорит как убервальдец? — спросила Гленда у Трева, забыв, какой у Натта примечательно тонкий слух.

— В исследованиях подобного рода вопросы задаются с легким убервальдским акцентом, чтобы пациент чувствовайт себя карашо и спокойно, — ответил Натт. — Я буду ошень благодарен, если вы больше не станете перебивайт.

— Извините, — сказала Гленда.

— Нишего страшного. Итак, пошему вы не должны открывайт шкаф, мистер Натт?

— Потому что я обещал её светлости, что не буду.

— Но вы открывайт шкаф, мистер Натт?

— Я пообещал её светлости, что не буду.

— Но вы открывайт шкаф?

Пауза.

— Я пообещал её светлости, что не буду.

— Вы многое узнайт в замке, да, мистер Натт?

— Многое.

— Вы научились делайт отмычки, мистер Натт?

— Да.

— Где дверь сейчас, мистер Натт?

— Прямо передо мной.

— Вы уже открываль дверь раньше, мистер Натт. Вы думайт, что вы этого никогда не делаль, но вы уже делаль. Нужно, чтобы вы все-таки открываль её теперь ещё раз.

— Но то, что за ней, — очень страшно!

Двое подслушивающих вытянули шеи.

— Нишего страшного. Нет нишего страшного. В прошлом вы открываль дверь, потому что были глюпым ребенком. А теперь, чтобы понимайт, вы должны открывайт её со всей мудростью взрослого. Открывайт же дверь, мистер Натт, и я войду туда вместе с вами.

— Но у меня нет отмычки.

— Природа вам поможет, мистер Натт.

Гленда задрожала. Возможно, у неё просто разыгралось воображение, но из свечных подвалов они как будто перенеслись совсем в другое место.

Перед Наттом тянулся коридор. Он чувствовал, как с него спадает все — цепи, одежда, плоть, мысли. Остался только коридор, по которому навстречу ему плыл шкаф со стеклянными дверцами. Свет отражался в скошенных гранях. Натт протянул руку и выставил коготь, который прошел сквозь дерево и стекло, как сквозь воздух. В шкафу была всего одна полка, а на ней — всего одна книга, с серебряной надписью на обложке. Книгу опутывали стальные цепи. Их оказалось гораздо проще снять, чем в прошлый раз. Натт сел на стул, которого до тех пор там не было, и принялся читать. Книга называлась «Орк».

Крик издал не Натт, а кто-то сверху, из путаницы труб. Худая женщина в длинном черном платье свалилась на каменные плиты и по-кошачьи огляделась. «Ведьма, что ли? — подумала Гленда, испуганная этим внезапным явлением. — Нет, больше похоже на птицу».

Существо открыло рот и закричало:

— Опасность! Опасность! Берегись! Берегись!

Оно метнулось к кушетке, но дорогу ей преградил Трев.

— Глупец! Орк съест твои глаза!

Голоса зазвучали дуэтом, потому что из мрака выскользнуло второе существо. За спиной у него развевался то ли плащ, то ли крылья. Люди-птицы непрерывно двигались, метались туда-сюда, стараясь подобраться ближе к кушетке.

— Не бо-о-ойтесь! — крикнуло одно из них. — Мы на ва-а-ашей стороне! Мы здесь, чтобы защитить вас!

Гленда, дрожа от ужаса, с трудом поднялась и скрестила руки на груди. Эта поза всегда придавала ей уверенности.

— Да кто вы вообще такие? — поинтересовалась она. — С какой стати вы сваливаетесь с потолка и орете? И с вас перья сыплются! Гадость какая. Здесь готовят еду… во всяком случае, неподалеку отсюда!

— Давайте валите отсюда! — поддержал Трев.

— Да уж, теперь они поймут, — сквозь зубы сказала Гленда. — Сразу видно, ты долго думал, что бы такое сказать.

— Вы не понимаете, — проскрипело одно из существ. Лица у них были странные, как будто кто-то скрестил птицу с женщиной. — Вам грозит огромная опасность!

— От вас? — уточнила Гленда.

— От орка! — ответила женщина-птица и разразилась криком: — Орк!!!

В тени, сидя перед открытым шкафом, призрачный Натт перевернул страницу. Он почувствовал рядом чье-то присутствие, поднял голову и увидел лицо её светлости.

— Почему вы запретили мне открывать эту книгу?

— Потому что я хотела, чтобы ты её прочел, — ответила она. — Ты должен был узнать правду сам. Именно так и положено её узнавать.

— А если она ужасна?

— Думаю, ты знаешь ответ на этот вопрос, Натт, — произнесла её светлость.

— Да. Ужасна она или нет, она остается правдой.

— А ещё? — спросил голос, точь-в-точь учитель, подбадривающий смышленого ученика.

— А ещё правду можно изменить, — сказал Натт.

— Мистер Натт — гоблин, — заявил Трев.

— Ага, ну да, — ответила женщина-птица. И эта фраза прозвучала чертовски экзотично для существа, чье лицо все более напоминало птичий клюв.

— Если я закричу, сюда сбегутся люди, — предупредила Гленда.

— И что?

«Вот именно, что? — подумала Гленда. — Они будут стоять, гадать, что случилось, и задавать те же самые вопросы, что и мы».

Она снова шагнула вперед, когда одно из созданий попыталось добраться до кушетки.

— Орк всех убьет, — произнес третий голос, и очередная тварь, от которой воняло падалью, рухнула с потолка прямо перед Глендой.

— Мистер Натт — добрый, ласковый, он никому никогда не причинял вреда, — возразила Гленда.

— Если только по заслугам, — поспешно добавил Трев.

— Но теперь орк знает, кто он такой, — сказала женщина-птица. Они втроем то наступали, то отступали, словно исполняя зловещую павану.

— Я так думаю, вам нельзя трогать нас, — сказал Трев. — И вы не тронете.

Он быстро сел рядом с лежавшим Наттом и притянул к себе Гленду.

— Я так понимаю, они должны, типа, вести себя по правилам, — объяснил он. Фигуры немедленно перестали приплясывать и застыли, как статуи.

— У них когти на ногах, — тихо произнесла Гленда. — Три штуки…

— Четыре, — поправил Трев.

— Что?

— Только четвертый палец у птиц, типа, сзади, его почти не видно. Мало кто знает, что это тоже палец.

— Зато, гляжу, ты знаешь, — хмыкнула Гленда. — Ты внезапно стал большим специалистом по жутким тварям?

— Ничего не могу поделать, иногда сам не знаешь, где набираешься.

— Мы должны защитить вас! — сказала женщина-птица.

— Нас не нужно защищать от мистера Натта! Он наш друг! — воскликнула Гленда.

— И у многих ваших друзей есть когти?

— Что страшного может случиться здесь, в Незримом Университете, где очень толстые стены, а вокруг кишмя кишат волшебники?

Одна из женщин вытянула шею, так что её лицо оказалось в нескольких дюймах от Трева.

— Здесь, с вами, орк.

Брякнула цепь. Натт слегка шевельнулся.

— Вы ведь кому-то служите? — спросил Трев. — У вас такие маленькие головки. Вам просто мозгов не хватило бы, чтоб все это самим придумать. Волшебники знают, что вы здесь?

Гленда завизжала. Раньше она никогда не визжала — по крайней мере, по-настоящему, от ужаса. Порезать палец при неосторожном обращении с ножом — это не считается, и, разумеется, тогда она не стала бы кричать так громко. Визг эхом пронесся по коридорам, залетел в подвалы, заставил звенеть старые своды^[389].

Гленда завизжала второй раз. Поскольку легкие уже обрели некоторую практику, получилось громче. В обоих концах коридора послышались торопливые шаги.

Очень приятный звук.

В отличие от тихого металлического побрякивания, которое означало, что одна из цепей порвалась и медленно сползает на пол.

Странные существа запаниковали, пытаясь взлететь все одновременно. Они были неуклюжи, как цапли, и постоянно сталкивались друг с другом.

— И не возвращайтесь! — крикнула вдогонку Гленда, когда они исчезли во мраке, а потом повернулась к Треву и с колотящимся сердцем спросила:

— Что такое орк?

— Не знаю. Типа, какая-то старая страшилка, — ответил тот.

— Что это были за твари?

— Знаю, это прозвучит глупо, — сказал Трев, — но одну из них мы с ним недавно видели. Натт, кажется, считает, что они, типа… его друзья.

Из темных коридоров выбежали мясники, пекари, дворецкие и слугобразы, в том числе слугобраз Шноббс (не родственник), который по необъяснимой причине явился в официальном котелке, майке и трусах, слишком коротких и тесных для человека столь внушительных размеров.

Он посмотрел на Гленду, потом яростно взглянул на Трева. С точки зрения слугобраза Шноббса (не родственника), такие люди, как Трев, автоматически переходили в разряд врагов.

— Кто кричал? Что случилось? — спросил он.

— Я, это… сделал непристойное предложение, звиняйте, — ответил Трев и посмотрел на Гленду. Выражение его лица гласило: «А теперь выручи меня».

— Боюсь, девическая скромность взяла надо мной верх, — сказала Гленда, проклиная его глазами.

— Должно быть, чертовски странное было предложение, — заметил пекарь, который, судя по всему, решил, что очень длинный батон способен оказать существенную помощь в драке. Но он ухмылялся, и это был хороший знак.

«Если все закончится ухмылками и подмигиванием, значит, обошлось, — подумала Гленда. — Трудненько будет сделать так, чтобы они об этом позабыли, но уж ладно».

— А зачем этого парня приковали к кровати? — спросил слугобраз.

— Ага, я гляжу, тут ещё одно непристойное предложение, — подхватил пекарь, который явно наслаждался ситуацией.

«Сейчас я кого-нибудь убью, причём не исключено, что саму себя», — подумала Гленда.

— А, мистер Натт, — продолжал слугобраз. — Кстати, у нас тренировка через пять минут.

За спиной у Гленды снова что-то лязгнуло, и Натт произнес:

— Не волнуйтесь, Альфонс, я это часто проделываю. Динамическое напряжение способствует укреплению мускулов.

— Альфонс? — переспросил пекарь, недоверчиво глядя на слугобраза. — А я думал, тебя зовут Альфред, сокращенно Альф. Альфонс — это же щеботанское имя, нет? Так ты, значит, не здешний?

Судя по тону, он обвинял, а не спрашивал.

— Ну и что такого, если Альф — это сокращенное от Альфонса? — поинтересовался слугобраз. У него были огромные ручищи, способные смутить даже Наверна Чудакулли, доведись ему играть со слугобразом в ладушки. А ещё у Шноббса (не родственника) покраснели уши. Для человека подобных размеров это дурной знак.

— Я ж разве говорю, что мне имя не нравится, — ответил пекарь, с запозданием выставляя впереди себя батон. — Но я бы в жизни не догадался, что тебя зовут Альфонс. Вот ведь как бывает.

— Я орк, — тихо произнес Натт.

— И вообще, Альфонс — хорошее имя, — продолжал пекарь. — «Фонс» слегка портит дело, но против Альфа лично я ничего не имею… — Тут он замолчал и повернулся к Натту: — В смысле, орк?

— Орк, — повторил Натт.

И где-то в хаосе труб центрального отопления послышался пронзительный крик:

— Орк! Орк!

— Не ври, никаких орков больше нет. Их всех перебили давным-давно. Я где-то читал, их очень трудно убить, — сказал дворецкий.

— В последней части вашего утверждения вы совершенно правы, — произнес Натт, все ещё прикованный к кушетке. — Но тем не менее я орк.

— Вы сказали мне, что вы гоблин, мистер Натт, — напомнила Гленда. — Вы сказали — гоблин.

— Я был введен в заблуждение, — ответил Натт. — А теперь я знаю, что я орк. И, наверное, всегда знал. Я открыл дверь, прочел книгу и узнал правду, которая крылась в моей душе. Я орк — и более того, орк, которому очень хочется выкурить сигару.

— Но это ж были такие огромные жуткие чудовища, которые дрались без передышки и могли даже оторвать собственную руку, чтобы стукнуть ею врага по башке! — заметил слугобраз Шноббс (не родственник). — Я читал статью в «Луках и доспехах»!

Все взгляды обратились на руки Натта.

— Да, таков приговор истории, — произнес Натт и взглянул на Гленду. — Мне очень жаль, — сказал он. — Я нарушил запрет, но так поступают все, об этом пишет Шнузентинтль в своей книге «Повиновение неповиновения». Вот я и задумался, что такое спрятано в шкафу. И у меня действительно имелся некоторый опыт с отмычками. Я открыл шкаф, прочел книгу и… — цепи зазвенели, когда он заерзал, — …и нарушил правила. Полагаю, все их нарушают. Мы хорошо умеем скрывать от самих себя то, чего не желаем знать. Я, например, очень хорошо скрывал. Но правда выходит на свет — во сне и в некоторых других вещах, когда перестаешь быть настороже. Я орк, можете не сомневаться.

— Так, ну допустим, ты орк, тогда почему ты ещё не оторвал мне голову? — спросил слугобраз Шноббс (не родственник).

— Вы этого хотите? — уточнил Натт.

— Э… нет!

— И вообще, какая разница? — спросил Трев. — Это ж древняя история. А сейчас у нас тут вампиры пачками шляются. И тролли, и големы, и зомби, ну и просто всякие понаехавшие. Какая разница, что, типа, было тыщу лет назад?

— Погодите минуту, погодите, — перебил дворецкий. — Он не может никому оторвать голову, потому что он прикован.

— Зачем вы это придумали? — спросила Гленда у Натта.

— Чтобы никому не оторвать голову. Я подозревал правду, хотя ещё не знал наверняка, что такое я подозреваю. По крайней мере, мне так кажется.

— Значит, ты не сможешь освободиться и разорвать нас на части, — заключил слугобраз Шноббс (не родственник). — Извини, ничего личного, но значит, тренировки не будет?

— Мне очень жаль, — сказал Натт, — но, как вы видите, я слегка не в том состоянии.

— Вы чокнулись, что ли? — как ни странно, эту фразу произнесла Джульетта, стоявшая в дверях. — Это же Натт. Он делает свечи, и все такое. Я его каждый день вижу, и он ещё никому не оторвал ногу. Или голову. А ещё он любит футбол!

Гленде показалось, что она услышала, как у Трева забилось сердце. Она поспешно подошла к Джульетте и прошипела:

— Я же велела тебе уходить!

— Я вернулась, чтобы поговорить с Тревом. Он все-таки написал такие клевые стихи.

— А девочка права, — заявил мужчина в мясницком фартуке. — Я сто раз видел вашего Натта, и никакие оторванные ноги он в руках не носил.

— Точно, — поддержал пекарь. — И вообще, для вчерашнего банкета он сделал отличные свечи. Чем-чем, а этим орки точно заниматься не стали бы.

— А ещё, — сказал слугобраз Шноббс (не родственник), — вчера он нас тренировал и ни разу не велел: «Эй, парни, идите и оторвите им головы».

— Это да, — вставил дворецкий, который, по мнению Гленды, вряд ли пользовался общей любовью. — Люди никому не отрывают головы. Не то что орки.

Вдалеке послышался крик: «Орк! Орк!»

— Он нас учил таким штукам, о которых мы б сами и не подумали, — продолжал слугобраз, — например, играть с завязанными глазами. С ума сойти можно. Прям какая-то философия, а не футбол, но все-таки очень здорово.

— Тактическое мышление и планирование боевых действий свойственны орочьей натуре. Но за это приходится платить.

— Убедились? Те, кто платит натурой, обычно никому не отрывают головы!

— Ты мою бывшую жену видел? — поинтересовался пекарь.

— Я б тоже сбежал, если бы ты вздумал платить натурой, — ответил мясник, к общему восторгу. — Пусть себе будет орком сколько вздумается, только без закидонов.

Гленда посмотрела на Натта. Он плакал.

— Друзья мои, спасибо за доверие, — сказал он.

— Ну, ты же вроде как часть команды, — ответил слугобраз Шноббс (не родственник), которому почти удалось улыбкой замаскировать свое волнение.

— Спасибо, мистер Шноббс, для меня это много значит, — ответил Натт, вставая.

Это было не просто движение.

Гленда навсегда запомнила, словно в замедленном действии, как цепи рвались, а дерево трескалось. Натт поднялся, как будто его удерживала паутина; обрывки цепей разлетелись и ударились о стену. Замки сломались, кушетка рассыпалась на составные части и рухнула на пол грудой обломков.

— БЕЖИМ!!!

Понадобился бы специальный микрометр, чтобы понять, кто крикнул первым, но топот по коридору затих очень быстро.

— Знаете, — сказал Трев после короткого молчания, — а я уже подумал, что все будет хорошо.

— Эти женщины… —сказала Гленда. — Кто они такие?

Натт уныло стоял посреди обломков. Кусок цепи соскользнул с него, как змея, и свалился на пол.

— Кто такие? — переспросил он. — Младшие Сестры Вечного Движения. Они из Эфеба. Если не ошибаюсь, эта разновидность называется фуриями. Полагаю, её светлость послала их сюда на тот случай, если я попытаюсь кому-нибудь причинить вред.

Натт говорил совершенно бесстрастно.

— Но ты никому не сделал ничего плохого, — возразила Гленда.

— Все убежали, потому что я орк, — заметил Натт.

— Просто они самые обыкновенные люди, — ответила Гленда. — Они…

— …придурки, — договорил Трев.

Натт повернулся и зашагал по коридору, отбрасывая на ходу обрывки цепей и обломки дерева.

— Мир полон самых обыкновенных людей.

— Не отпускайте его! — крикнула Джульетта. — Так нельзя! У него же такой вид, как будто ему по шарам съездили!

— Я, типа, его босс, я за ним пригляжу, — отозвался Трев.

Гленда схватила его за руку:

— Нет. Я сама все улажу. А ты послушай меня, Трев На вроде, хоть ты и трепач, но, кажется, приличный парень, поэтому вот что я тебе скажу: видишь Джульетту? Ты её знаешь, она работает на кухне. Ты написал ей очаровательные стихи, правда? Слышал когда-нибудь сказку про Сажушку? Наверное, слышал. Так вот, хоть ты, на мой вкус, и не прекрасный принц, но бывает и хуже.

— Чего ты несешь, блин? — спросил Трев.

— Джульетта скоро уедет. Да, Джу?

Лицо Джульетты застыло.

— Да, но…

— Потому что она и есть та девушка в газетах.

— Что, та гномиха в кольчуге? С бородой?

— Да, это она! И теперь Джу намерена сбежать вместе с цирком, ну, в смысле, ты меня понял. Она хочет работать в модном магазине.

— Но у неё же нет бороды, — сказал Трев.

Джульетта, покраснев, сунула руку под фартук и, к удивлению Гленды, вытащила бороду.

— Мне её разрешили оставить, — ответила она, нервно хихикая.

— Так, — сказала Гленда. — Ты говоришь, что любишь его. Трев, я не знаю, любишь ли ты Джульетту, но пора уже решиться. Вы оба взрослые люди, хотя бы теоретически, поэтому разбирайтесь сами, потому что поблизости я не вижу ни одной феи-крестной. А что касается мистера Натта, у него вообще никого нет.

— Джульетта уедет из города? — спросил Трев. До мужчин обычно доходит дольше.

— Да. Причём надолго, насколько я понимаю, — ответила Гленда.

Она внимательно наблюдала за ним. «Ты ничему не учился и в жизни не открывал книги, Тревор На вроде, но ты смышленый парень, ты должен знать, что на мои слова можно отреагировать двумя способами — правильно и неправильно». Она видела, как его лицо стремительно менялось, пока он раздумывал, и наконец Трев сказал:

— Да, это клево. Джу всегда о чем-то таком мечтала. Я за неё очень рад.

«Ах ты, ловкий плут, ты все-таки поступил правильно, — подумала Гленда. — Ты делаешь вид, что совсем не думаешь о себе, потому что иначе я на тебя и не взгляну, и ты это знаешь. Может, ты и искренен. Боги свидетели, лично я думаю, что ты искренен, но скорее я сама выдерну себе все зубы, чем скажу это».

— Она нравится тебе, ты нравишься ей, а я наделала кучу глупых ошибок. Теперь решайте, чего вы хотите. И на вашем месте я бы сбежала, пока кто-нибудь вас не опередил. Могу я дать тебе совет, Трев? Не будь хитрым. Лучше будь умным.

Трев взял Гленду за плечи и поцеловал в обе щеки.

— Вот это, типа, хитро или умно?

— Убирайся, Трев На вроде! — воскликнула Гленда, отталкивая молодого человека в надежде, что он не заметит, как она покраснела. — Пойду посмотрю, куда подевался мистер Натт.

— Я знаю, куда он пошел, — сказал Трев.

— Я, кажется, только что велела вам проваливать и жить долго и счастливо, — напомнила Гленда.

— Без меня ты его не найдешь, — возразил Трев. — Прости, Гленда, но нам тоже не все равно.

— Давайте кого-нибудь позовем, — предложила Джульетта.

— И что? — поинтересовалась Гленда. — Тот, кто откликнется, будет вести себя точно так же, как те, что тут уже побывали. Слоняться вокруг в надежде, что кого-нибудь осенит. И потом, — добавила она, — я уверена, что волшебники все знают про Натта. Даже не сомневаюсь.

Через десять минут она вынуждена была признать, что Трев не ошибся. Скорее всего, она и не заметила бы дверь в дальнем конце очередного заброшенного, заваленного всяким хламом подвала. Из-под двери пробивался свет.

— Однажды я за ним проследил, — объяснил Трев. — У каждого должно быть место, которое он, типа, может назвать домом.

— Да, — согласилась Гленда и открыла дверь. С тем же успехом она могла открыть дверцу духовки. В комнатке стояли свечи всех размеров и цветов, и большинство из них горели. Натт сидел в центре, за шатким столиком, тоже заставленном свечами. Они горели самыми разными цветами. Он тупо смотрел на них и даже не поднял голову, когда Гленда подошла.

— Знаете, я боялся, что так и не сумею получить синий цвет, — сказал Натт, обращаясь в пустоту. — Добиться оранжевого, разумеется, до смешного легко, и красного, конечно, тоже, и зеленый получить не так сложно, но синий цвет, который у меня получался до сих пор, был, нужно признать, по большей части зеленым… — Его голос оборвался.

— Ты в порядке? — спросила Гленда.

— Вы имеете в виду — не считая того, что я орк? — с тонкой улыбкой уточнил Натт.

— Э… да, но ты же не виноват.

— И ваще, этого не может быть, — заявил Трев.

Гленда повернулась к нему.

— Ну и зачем ты это сказал?

— Говорят, типа, они все вымерли тысячу лет назад.

— Их истребили, — поправил Натт. — Но некоторые выжили. Боюсь, когда об этом упущении станет известно, найдутся те, кто пожелает откорректировать ситуацию.

Трев непонимающе взглянул на Гленду.

— Он имеет в виду, что его, возможно, попытаются убить, — объяснила она.

Натт продолжал смотреть на свечи.

— Я должен приносить пользу. Должен помогать. Должен быть дружелюбным. Должен заводить друзей.

— Если кто-нибудь захочет тебе навредить, я его убью, — заявила Гленда. — И если ты даже не попытаешься оторвать кому-нибудь ногу, то попытаюсь я. Трев, здесь нужна женская забота.

— Ага, я вижу.

— Не смешно, Трев На вроде. Нет, мистер Натт, вы останетесь здесь! — сказала Гленда, выталкивая Трева и Джульетту в коридор. — Ступайте, я хочу поговорить с ним наедине.

Натт опустил голову, когда она вернулась в комнату.

— Простите, что я все испортил.

— Куда подевались ваши когти, мистер Натт?

Он вытянул руку, и когти со слабым шорохом удлинились.

— О. Очень удобно, — сказала Гленда. — По крайней мере, вы сможете самостоятельно сменить рубашку.

Она стукнула по столу так, что свечи подпрыгнули.

— А теперь встаньте! — крикнула она. — И ступайте тренировать команду, мистер Натт, или вы забыли? Вы должны сейчас быть там, на газоне, и учить волшебников играть в футбол!

— Я должен приносить пользу, — повторил Натт, глядя на свечи.

— Тогда идите на тренировку, мистер Натт! Отчего вы так уверены, что орки непременно плохи?

— Мы совершали ужасные вещи.

— Они, — поправила Гленда. — Они, но не мы и не вы. В одном я не сомневаюсь: когда идёт война, трудно сказать, что противная сторона сплошь состоит из милых и приятных людей. А теперь, может быть, вы наконец займетесь командой? Неужели это так сложно?

— Вы же сами видели, что случилось, — сказал Натт. — Я мог вам навредить.

Он взял свечу, горевшую почти синим пламенем.

— Я должен подумать.

— Ладно, — сказала Гленда.

Она осторожно прикрыла дверь, прошла по коридору и взглянула на капавшие трубы.

— Я знаю, там кто-то сидит и слушает. Я слышала, как трубы скрипели. Выходите, ну.

Ответа не было. Она пожала плечами и заспешила по лабиринту коридоров, пока не достигла лестницы, ведущей в библиотеку. Гленда взбежала по ступенькам и направилась к столу библиотекаря.

Как только она приблизилась, над столом замаячило большое ухмыляющееся лицо.

— Мне нужно… — начала она.

Библиотекарь медленно выпрямился, поднес палец к губам и положил на стол перед ней книгу. Заглавие, выведенное серебром по черному, состояло из трех букв. Оно гласило:

ОРК

Библиотекарь оглядел Гленду с ног до головы, словно пытаясь прийти к какому-то выводу, открыл книгу и принялся с крайней осторожностью, учитывая толщину его пальцев, листать, пока не нашел нужную страницу. Он показал её Гленде.

Сегодня она не успела позавтракать, но, как оказалось, желудок способен вывернуться, даже если он пуст. Если бы Гленде нарочно было нужно вызвать рвоту, гравюра, которую держал перед ней библиотекарь, оказалась бы наилучшим средством.

Он положил книгу, сунул руку в ящик и извлек почти не использованный платок, а ещё, после непродолжительных поисков, стакан воды.

— Я не обязана этому верить, — объявила Гленда. — Это рисунок. Выдумка.

Библиотекарь показал оттопыренный палец и кивнул. Он сунул книгу под мышку, схватил Гленду за руку и с удивительной скоростью повлек по огромному лабиринту университетских коридоров и переходов.

Это стремительное путешествие закончилось перед дверью, на которой значилось «Отдел посмертных связей». Яркая краска, впрочем, местами облупилась, и под новой надписью можно было разобрать буквы «НЕКР…» и приблизительное изображение половинки черепа.

Дверь открылась — всякая дверь, которую толкал библиотекарь, с гарантией открывалась. Гленда услышала лязг упавшей на пол щеколды.

В центре комнаты возвышалась кошмарная фигура. Впрочем, её ужасающее лицо произвело меньший эффект, чем могло бы, потому что с него свисал хорошо заметный ярлычок с надписью «Боффо, Розыгрыши и Шутки. Новая Маска Некроманта. Цена 3 доллара». Под ней обнаружилось румяное лицо доктора Икса.

— Честно говоря, никакой необходимости… — начал он и заметил библиотекаря. — Чем могу помочь?

Библиотекарь показал книгу, и доктор Икс застонал.

— Что, опять? Ну ладно. Что вам нужно?

— У нас в подвале орк, — сказала Гленда.

— Я знаю, — ответил доктор Икс.

Лицо у библиотекаря было большое, но все-таки недостаточно, чтобы вместить всё удивление, которое он попытался выразить. Глава отдела посмертных связей пожал плечами и вздохнул.

— Слушайте, — он вздохнул, как будто устал от частых объяснений, — согласно университетским статутам, я должен быть плохим парнем. Подслушивать под дверью. Баловаться черной магией. У меня перстень с черепом. Жезл с черепом…

— И маска из магазина розыгрышей? — намекнула Гленда.

— Между прочим, очень полезная штука, — высокомерно ответил Икс. — Гораздо страшнее оригинала и вдобавок моется, что в нашей работе также немаловажно. В любом случае аркканцлер побывал здесь уже несколько недель назад, причём с тем же самым вопросом, насколько я понимаю.

— Орки правда были ужасными созданиями? — спросила Гленда.

— Могу тебе показать, — сказал Икс.

— Господин библиотекарь уже показал мне картинку в книге.

— Ту, где орк с глазами в руке?

Воспоминание было ещё слишком свежо.

— Да!

— Ну, бывало и хуже, — жизнерадостно воскликнул Икс. — Я так полагаю, тебе нужны доказательства?

Он слегка повернулся.

— Чарли!

Из-за черной занавески в дальнем конце комнаты вышел скелет. В руке он держал кружку. Было что-то невероятно тоскливое в надписи на ней, которая гласила «Некроманты ЭТИМ занимаются всю ночь».

— Не бойся, — предупредил доктор Икс.

— Я и не боюсь, — ответила Гленда, перепуганная до чертиков. — Я видела кишки на бойне, это часть моей работы. И потом, ваш Чарли чистенький.

— Большое спасибо, — произнес скелет.

— Его не так-то легко было раздобыть, — сказал доктор Иск. — Мы — не самый популярный отдел в университете. Чарли, юная леди хочет узнать побольше про орков.

— Опять? — скелет протянул доктору кружку. Он говорил довольно хриплым голосом, но, в общем, выглядел далеко не так страшно. Помимо всего прочего, кости у него были… помимо всего прочего, они парили в воздухе, как единственно видимые части невидимого тела. Челюсть задвигалась, и Чарли продолжал: — Если не ошибаюсь, в отстойнике ещё осталась память, потому что, вы помните, мы вызывали картинку для Чудакулли. У меня так и не дошли руки стереть.

— Какая память? — спросила Гленда.

— Это такая магия, — надменно отозвался Икс. — Долго объяснять…

Гленда нахмурилась.

— Давайте в двух словах.

— Ладно. Мы практически уверены, что так называемое течение времени — это на самом деле разрушение и немедленное восстановление вселенной в кратчайшее мгновение вероятности, какое только возможно. В то время как процесс на каждом этапе происходит за доли секунды, тем не менее обновление вселенной целиком занимает, по нашему мнению, примерно пять дней. Что интересно…

— А можно в двух словах покороче?

— То есть ты не хочешь послушать про Хаусманову теорию мировой памяти?

— Пожалуйста, пусть эти слова будут не длиннее двух слогов, — попросила Гленда.

— Тогда представь себе следующее: современные ученые полагают, что старая вселенная не уничтожается в то мгновение, когда создается новая. Это процесс, который, между прочим, успел случиться уже миллиарды раз с тех пор, как я начал говорить…

— Охотно верю. А теперь можно односложными словами?

— Копии вселенной сохраняются. Мы не знаем как, не знаем где, и я трачу чертову прорву сил, пытаясь понять, как все это происходит. Но мы обнаружили, что иногда возможно, э… прочесть мировую память при определенных обстоятельствах. Я уложился в «два слова»?

— То есть у вас есть что-то вроде волшебного зеркала? — спокойно спросила Гленда.

— Даже не два слова, а одно. Да.

— Значит, — удовлетворенно произнесла Гленда, — вы говорите, что все случившееся где-то сохраняется и на него можно посмотреть, если знать как?

— Суть превосходно схвачена, — одобрил Икс. — Очень дельно… и в то же время неточно во всех смыслах. Но, как ты и сказала, мы пользуемся… — и тут он слегка вздрогнул, — волшебным зеркалом. Недавно мы с аркканцлером смотрели битву в Орочьей Низине. Там в последний раз в бой ввели расу, называющуюся орками.

— Ввели? — уточнила Гленда.

— Использовали.

— Использовали?! И вы можете что-нибудь такое найти во всей мировой истории?

— Для начала нужна зацепка, — сказал Икс. — То, что осталось в настоящем. И я скажу вам, юная леди, что на поле боя был найден фрагмент черепа. Поскольку это череп, он, разумеется, оказался в моем ведении… — Он повернулся к библиотекарю: — Ей ведь можно показать?

Библиотекарь потряс головой.

— Хорошо. Значит, я сделаю это, согласно университскому статуту. Я обязан периодически проявлять тайное непослушание. Итак, мы поместили череп под омнископ. Поскольку мой коллега абсолютно уверен, что делать этого не следует, он не будет возражать, если я это таки сделаю. Промежуток времени очень короткий, но аркканцлер впечатлился, если «впечатление» — подходящее слово.

— Я кое-что хочу уточнить, — сказала Гленда. — Вы действительно не подчиняетесь приказам самого аркканцлера?

— О да, — ответил Икс. — Более того, инструкции от меня этого требуют. Предполагается, что я именно так и буду себя вести.

— Но… что же получается? — спросила Гленда. — Что случится, если он отдаст вам приказ, который нужно непременно выполнить?

— Мы уживаемся благодаря здравому смыслу и доброй воле всех заинтересованных сторон, — объяснил Икс. — Если, например, аркканцлер отдает приказ, который никоим образом нельзя игнорировать, он добавляет что-нибудь вроде: «Икс, мелкий гад (согласно университетскому статуту), если ты не сделаешь того, что я сказал, я тебе голову разобью». В реальной жизни, мадам, умный понимает с полуслова. Мне доверяют настолько, что позволяют быть недостойным доверия. Прямо и не знаю, как бы аркканцлер обходился без меня.

— Да уж, — ухмыляясь, вставил Чарли.

Через несколько минут Гленда оказалась в другой темной комнате. Она стояла перед круглым темным зеркалом высотой примерно с неё.

— Это что-то вроде Движущихся Картинок? — саркастически поинтересовалась она.

— Занятное сравнение, — сказал Икс. — С той разницей, что, во-первых, не будет попкорна, а во-вторых, он бы вам в горло не полез. В качестве камеры в данном случае выступает зрение одного из участников, а в качестве сюжета — последнее, что он увидел.

— Он и есть хозяин черепа?

— Умница. Я вижу, вы умеете делать выводы, — сказал Икс.

Наступила короткая тишина.

— Будет очень страшно, да?

— Да, — сказал Икс. — Не исключаю, что будут сниться кошмары. Даже с моей точки зрения, это весьма неприятное зрелище. Ты готов, Чарли?

— Готов, — отозвался Чарли из темноты. — Вы уверены, мисс?

Гленда отнюдь не была уверена, но решила, что лучше кошмары, чем созерцание всезнающей улыбочки доктора Икса.

— Да, — сказала она, стараясь говорить твердо.

— Фрагмент, который мы покажем вам, длится меньше трех секунд, но я сомневаюсь, что у вас появится желание его пересматривать. Все готовы? Спасибо, Чарли.

Стул, на котором сидела Гленда, резко откинулся, и Икс, который маячил рядом, едва успел её подхватить.

— Это единственное известное нам изображение орка в бою, — сказал он, помогая Гленде подняться. — А вы молодчина. Даже аркканцлер громко выругался.

Гленда хлопнула глазами, пытаясь изгнать из памяти минувшие три секунды.

— Оно правда так и было?..

И никак иначе быть оно не могло. Образы намертво застряли в мозгу, намекая, что они правдивы.

— Я хочу посмотреть ещё раз.

— Что?! — воскликнул Икс.

— Вы показали мне не все, — сказала Гленда. — Это только часть картинки.

— У нас ушло несколько часов, чтобы догадаться, — мрачно заметил доктор Икс. — А вы поняли с первого раза. Почему?

— Потому что знала, что должно быть что-то ещё, — ответила Гленда.

— Она права, босс, — произнес Чарли.

— Покажи ещё раз и увеличь правый верхний угол. Он очень размыт, — велел Икс.

— Вы можете остановить картинку? — спросила Гленда.

— Чарли придумал, как это сделать.

— Значит, вы понимаете, что именно я имею в виду.

— Да.

— В таком случае пустите ещё раз.

Чарли исчез за занавеской. Несколько раз мигнул свет, а потом…

— Вон там! — Гленда указала на застывшее изображение. — Всадники! И у них бичи! Картинка размыта, но понятно же, что у них в руках бичи!

— Да, да, — сказал Икс. — Трудно заставить кого бы то ни было бежать под ливень стрел без дополнительного стимула.

— Они были оружием. Живые существа были оружием. И они не так уж отличались внешне от людей…

— Под властью Темного императора творилось много интересных дел, — жизнерадостно сообщил Икс.

— Злых дел, — уточнила Гленда.

— Да, — признал Икс, — именно. Тёмный император, Темная империя. Название, как вы понимаете, говорит само за себя.

— И что с ними случилось?

— Ну, официально все орки мертвы, — ответил Икс. — Но ходят слухи…

— Люди гнали их в бой.

— Можно и так сказать, — согласился Икс, — но вряд ли это что-нибудь меняет.

— А я думаю, это меняет всё, — заявила Гленда. — Потому что до сих пор мы говорили о чудовищах, но не о бичах. Существа, которые очень похожи на людей… почти люди. Что можно сделать из человека, если как следует постараться?

— Интересная теория, — сказал Икс, — но я сомневаюсь, что ты сумеешь её доказать.

— Когда один король сражается с другим и побеждает, он ведь отрубает побежденному голову, не так ли?

— Иногда.

— Я имею в виду — нельзя ведь винить оружие за то, как им пользуются. Никто не виноват в том, каким он создан. Я думаю, что орков создали.

Гленда взглянула на библиотекаря. Тот устремил взгляд в потолок.

— Ты служишь кухаркой, если не ошибаюсь? Не хочешь ли перейти в мой отдел?

— Всем известно, что женщины не бывают волшебниками, — сказала Гленда.

— Да, но некро… посмертные связи — совсем другое дело, — с гордостью заявил Икс. И добавил: — Нам нужны здесь разумные люди, боги мне свидетели. И женская рука тоже не помешала бы. Только не думай, что тебе придется взяться за метлу. Напротив, мы тщательно сохраняем нашу пыль. И твои кулинарные способности тоже не останутся неоцененными. В конце концов, разделка туш — часть нашей работы. Если не ошибаюсь, в магазинчике у Боффо есть неплохой костюм некромантки. Так, Чарли?

— Десять долларов, включая корсаж на шнуровке, — отозвался Чапли из-за занавески. — Очень сексуально, и цена вполне умеренная.

Гленда не ответила, потому что застыла с открытым ртом. Но в конце концов она произнесла вежливо, но твердо:

— Нет.

Глава отдела посмертных связей тихо вздохнул.

— Я так и думал. Но мы — часть мирового порядка. Свет и тьма. Ночь и день. Сладкое и кислое. Добро и зло (в рамках университетских статутов). Хорошо, когда на обеих сторонах есть те, на кого можно положиться. В любом случае я рад, что мы смогли тебе помочь. Сюда люди редко заходят. То есть… люди не заходят никогда.

Гленда шла по коридору и думала: «Орк. Создание, которое убивает, и только». Каждый раз, когда она моргала, образы возвращались. Зубы и когти твари в прыжке, глазами человека, на которого, судя по всему, эта тварь прыгала. Бойцы, которых невозможно остановить. Трев сказал, что Натта убили… потом он ожил, вернулся в Незримый Университет и слопал пироги.

Во всей этой истории была какая-то огромная брешь. И люди с бичами её заполнили. «Нельзя создать существо, которое только дерется, — подумала Гленда. — Оно должно делать и что-то ещё. И Натт, в общем, не страннее многих других, кто живет в городе в наши дни. Биография не самая лучшая, но, опять-таки, Тёмный император был колдуном, это все знают. И все знают: никто не виноват в том, каким его создали. Что ж, стоит попытаться. Маленькая доля сомнения…»

Вернувшись в комнату Натта, она обнаружила, что каморка пуста. Гленда толкнула дверь и увидела, что свечей нет, а главное, нет Натта. «Но я же велела ему идти на тренировку. Именно туда он и пошел, ну разумеется, — сказала себе Гленда. — То есть не о чем беспокоиться».

Страшно волнуясь и чувствуя, что что-то все-таки не так, она заставила себя вернуться на Ночную Кухню.

Гленда почти дошла до кухни, когда встретила мистера Оттоми. Его тощий кадык был красным и блестел, как гусиные потроха.

— Так, значит, у нас тут завелся орк-людоед? — спросил он. — Мы этого не потерпим. Я где-то слышал, что орки продолжают драться, даже если им отрубить голову.

— Очень интересно. А как же они видят, куда идти?

— Х-ха! У орков отличный нюх, — заявил слугобраз.

— Как можно нюхать, если голова отрублена? Или они, по-вашему, жопой чуют?

Гленда сама удивилась тому, что произнесла грубое слово, но Оттоми был воплощенным грубым словом.

— Лично я этого не одобряю, — продолжал он, пропустив её вопрос мимо ушей. — Знаешь, я слышал кое-что ещё. Орков вроде как нарочно сделали. Когда Темному императору понадобились солдаты, он велел Игорям переделать гоблинов в орков. Они вообще ненастоящие. Я непременно пожалуюсь аркканцлеру.

— Он уже в курсе, — сказала Гленда. «Во всяком случае, должен быть, — мысленно добавила она. — И Витинари тоже».

— Не вздумайте устраивать мистеру Натту неприятностей, — предупредила она. — Потому что в противном случае, мистер Оттоми… — Гленда подалась вперед, — …вас здесь больше не увидят.

— Не смей мне угрожать!

— Ты прав, я не стану угрожать. Я скажу напрямик, что тебя больше никогда не увидят, гнусный мелкий скользкий придурок! Ступай и жалуйся аркканцлеру, если угодно. Посмотрим, много ли пользы тебе это принесет.

— Они ели людей живьем! — заявил Оттоми.

— И тролли тоже, — сказала Гленда. — А потом, по слухам, выплевывали, причём не в том состоянии, чтобы человек мог наслаждаться жизнью. А ещё мы дрались с гномами, и они вовсе не в шутку подрубали противникам колени. Мы знаем, мистер Оттоми, что горбатого не отмоешь добела… — она потянула воздух носом, — хотя было бы неплохо, если бы и вы помылись. И если я узнаю, что вы мутите воду, я за вами приду. Там, наверху, — аркканцлер. А внизу, в темноте, — кухня.

— Я все ему передам, — сказал злополучный слугобраз, пятясь.

— И я скажу тебе спасибо, — ответила Гленда. — А теперь проваливай.

«Почему люди твердят, что горбатого не отмоешь добела? — размышляла она, наблюдая за бегством Оттоми. — Зачем вообще мыть горбатого? Разве это поможет ему избавиться от горба? Но мы продолжаем твердить одно и то же, хотя это всего лишь значит, что у спорщика закончились аргументы».

Нужно было сделать кое-что ещё. Гленда снова подошла к котлу, на котором мелком было написано: «Не трогать», и подняла крышку. Глаза-бусинки уставились на неё из влажной глубины. Она взяла рыбные очистки и бросила энергичным клешням.

— По крайней мере, я знаю, как быть с тобой, — сказала она.

На кухне, где кипит работа, есть очень много вещей, в том числе — обширная коллекция предметов, с помощью которых можно совершить жестокое убийство, а затем избавиться от улик. Не в первый раз эта мысль пришла в голову Гленде, и она даже не возражала. Она достала из ящика перчатки поплотнее, снова надела старое пальто, сунула руку в котелок и вытащила краба. Тот попытался ущипнуть её клешней. Гленда знала, что так и будет. Никогда не жди благодарности от того, кого спасаешь.

— Прилив, — объяснила она крабу. — Пойдем прогуляемся.

Она бросила ракообразное в сумку и зашагала по университетскому газону.

Возле лодочного сарая работали двое молодых волшебников. Один посмотрел на неё и спросил:

— Разве вам можно ходить по университетским газонам, мадам?

— Нет, кухонному персоналу это строго воспрещено, — ответила Гленда.

Студенты переглянулись.

— Э… ну ладно, — сказал один.

И все.

И больше ничего.

Дубинка была исключительно воображаемой. Она била лишь в том случае, если ей позволяли.

Гленда вытащила краба из сумки, и тот сердито замахал клешнями.

— Посмотри вон туда, — сказала она, указывая свободной рукой. — Это Поле Наседки.

Вряд ли бисерные глазки краба могли сосредоточиться на травянистой пустоши по ту сторону реки, но, по крайней мере, Гленда ткнула его в нужном направлении.

— Все думают, оно так называется, потому что там паслись куры, — добродушно продолжала она, пока студенты переглядывались. — Но на самом деле там вешали преступников. Когда они выходили из ворот тюрьмы, которая раньше стояла вон там, во главе процессии шёл священник в развевающихся одеяниях. Он вел за собой вереницу приговоренных и тюремщиков, точь-в-точь как наседка ведет цыплят. В наших краях у людей странное чувство юмора, и я понятия не имею, отчего я с тобой разговариваю. Я сделала все, что в моих силах. Ты теперь знаешь больше, чем любой другой краб.

Она подошла к кромке того, что в пределах Анк-Морпорка сходило за воду, и бросила краба в реку.

— Держись подальше от крабьих ловушек и не возвращайся!

Гленда развернулась и поняла, что волшебники продолжают смотреть на неё.

— Что? — сердито спросила она. — Разве какой-нибудь закон воспрещает разговаривать с крабами?

Проходя мимо, она слегка улыбнулась.

Гленда, чувствуя легкое головокружение, брела по длинным коридорам мимо свечного подвала. Некоторые из тамошних обитателей нервно взглянули на неё, когда она проходила мимо, но Натта нигде не было видно — впрочем, она его и не искала. Она почти добралась до Ночной Кухни, когда появились Трев и Джульетта. Гленда невольно заметила, что Джульетта раскраснелась и была слегка растрепанна. То есть она просто не могла не заметить, потому что старательно примечала любой непорядок. Полуродительские обязанности — ужасно тяжелая ноша.

— Что вы тут забыли? — поинтересовалась она.

Они посмотрели на Гленду, и на их лицах отразилось что-то кроме обыкновенного смущения.

— Я хотела попрощаться с девочками, ну и, типа, пришлось подождать, пока у Трева не закончится тренировка.

Гленда села.

— Сделай мне чашечку чая, ладно?

Поскольку от старых привычек трудно отделаться, она добавила:

— Вскипяти воду в чайнике, положи в заварочник две ложки чая, налей воду из чайника в заварочник, когда закипит. Не сыпь заварку в чайник!

Она повернулась к Треву и спросила с наигранным равнодушием:

— Где мистер Натт?

Трев уставился в пол.

— Не знаю, Гленда. Я был…

— …занят, — договорила Гленда.

— Но никаких фиглей-миглей, — быстро ввернула Джульетта.

Гленда подумала, что сейчас не стала бы возражать против фиглей, миглей и даже биглей. Вещи бывают важные и неважные, но разницу понимаешь не всегда.

— Как там дела у мистера Натта?

Трев и Джульетта переглянулись.

— Мы не знаем. Мы его не видели.

— Мы, типа, думали, что он тут, с тобой, — сказала Джульетта, протягивая Гленде чашку, в которой плескалось именно то, что получаешь, попросив чашку чаю у человека, который даже в лучшие времена способен напутать в рецепте.

— Его не было в Большом зале? — переспросила Гленда.

— Э… не было. Погоди-ка, — Трев сбежал по ступенькам, и через несколько секунд они услышали торопливые шаги в обратную сторону.

— Ящика с инструментами нет на месте, — сказал Трев. — Конечно, ничего ценного там не было, он все сам сделал из разного хлама, который в подвалах валялся, но это ж, типа, всё, что у него есть.

«Я так и знала, — подумала Гленда. — Конечно, знала».

— Где он может быть? Ему некуда пойти, кроме как в свечной подвал!

— Ну, есть же то место в Убервальде, про которое он часто говорил, — заметил Трев.

— Оно за тысячу миль отсюда!

— Ну, типа, наверно, он решил, что ему все равно где быть, здесь или там, — невинно сказала Джульетта. — Если б меня звали Оркой, я б тоже сбежала от такого имечка.

— Послушайте, я просто уверена, что он прячется где-то в университете, — перебила Гленда, твердо уверенная, что Натта в университете нет. «Но если я сумею убедить себя, что он где-то за поворотом, или просто ненадолго удалился… попудрить носик, или вышел на полчаса — это, разумеется, его право… вдруг ему понадобилось купить новые носки? — так вот, если я буду убеждать себя, что он вернется с минуты на минуту, может быть, так и произойдет, пусть даже я твердо знаю, что он не вернется».

Она поставила чашку на стол.

— Полчаса. Джульетта, ступай и поищи в Главном зале. Трев, иди по коридору в ту сторону, а я пойду в эту. Если встретите кого-нибудь, кому можно доверять, спросите.

Примерно через полчаса Гленда последней вернулась на кухню. Она отчасти надеялась, что Натт будет там, хотя и знала, что его там не будет.

— Он знает, каким образом сесть в дилижанс? — спросила она.

— Вряд ли он его хоть раз видел, — ответил Трев. — Знаешь, че я бы сделал на его месте? Я бы просто сбежал. Когда папаша умер, я всю ночь бродил по городу. Мне было все равно, куда идти. Я шёл и шёл. Подальше от самого себя.

— Как быстро способен бежать орк? — уточнила Гленда.

— Ну, наверно, намного быстрее, чем человек, — сказал Трев. — И дольше.

— Эй! — вмешалась Джульетта. — Слышите?

— Что именно? — спросила Гленда.

— Ничего.

— Ну и?..

— В трубах стало тихо.

— Наверно, они там же, где он, — сказал Трев.

— Не может же он бежать всю дорогу до Убервальда, — заметила Гленда. — Никто не может. Нужно ехать за ним.

— Я поеду, — сказал Трев.

— Тогда и я тоже, — отозвалась Джульетта. — И потом, у меня ещё есть деньги, а вам они понадобятся.

— Твои деньги в банке, — напомнила Гленда, — а банк закрыт. Но, кажется, у меня в кошельке осталось несколько долларов.

— Тогда прошу прощения, — сказал Трев, — я отлучусь на минутку. Нам лучше кое-что прихватить с собой…

Кучер столатского омнибуса посмотрел на них и сказал:

— Два доллара пятьдесят пенсов с носа.

— Но вы едете всего лишь до Сто Лата, — сказала Гленда.

— Да, — спокойно ответил кучер. — Именно поэтому на табличке написано «Сто Лат».

— А нам, мож, надо намного дальше, — сказал Трев.

— Почти каждый омнибус в этой части света идёт через Сто Лат, — заявил кучер.

— И сколько нужно времени, чтобы туда добраться?

— Это ночной омнибус. На нем ездят люди, которым нужно в Сто Лат с утра пораньше, и денег у них немного. В том-то и проблема, понимаете? Чем меньше денег, тем медленней езда. Но в конце концов доедем. Примерно на рассвете.

— То есть в пути всю ночь? Я пешком дойду быстрее!

У кучера был спокойный и дружелюбный вид человека, который знает, что наилучший способ прожить жизнь — никогда ни о чем не волноваться.

— Да пожалуйста. Я тебе помашу, когда проеду мимо.

Гленда окинула взглядом омнибус. Он был наполовину полон пассажирами, которые ездят ночными омнибусами, потому что это недорого. Пассажирами, которые прихватили с собой ужин в бумажном пакетике, притом необязательно в новом.

Трев, Джульетта и Гленда сгрудились кучкой, чтобы посовещаться.

— У нас хватит денег только на один билет, — сказал Трев. — А если ехать почтовой каретой, и на один не хватит.

— Может быть, поторгуемся? — предложила Гленда.

— Хорошая идея, — сказал Трев и вернулся к кучеру.

— Привет ещё раз, — сказал тот.

— Когда отправляешься? — спросил Трев.

— Минут через пять.

— Значит, все, кому надо ехать, уже внутри.

Гленда заглянула в салон. Пассажир за спиной у кучера старательно очищал крутое яйцо.

— Ну да, наверно, — ответил кучер.

— Так мож, типа, отправимся прямо сейчас и поедем побыстрее? — предложил Трев. — Дело очень важное.

— Я уже сказал, что это ночной омнибус, — сказал кучер.

— А если я тебе пригрожу монтировкой, ты поедешь быстрее? — поинтересовался Трев.

— Тревор На вроде! — воскликнула Гленда. — Нельзя грозить людям монтировкой!

Кучер посмотрел на Трева.

— Повтори ещё разок, пожалуйста.

— Я сказал, что у меня есть монтировка, — сказал Трев, легонько постукивая упомянутым оружием по дверце омнибуса. — Прости, мужик, но нам правда очень надо в Сто Лат.

— Ах да, — сказал кучер. — Я вижу.

Он потянулся за сиденье.

— Тогда я покажу тебе вот этот топор и напомню, что закон будет на моей стороне, если мне придется разрубить тебя напополам. Ничего личного. Ты, наверное, думаешь, что я совсем дурак, но вы, ребята, скачете, как воши на сковородке, поэтому выкладывайте, в чем дело.

— Нам нужно догнать нашего друга. Может быть, он попал в беду, — сказал Трев.

— Это очень романтично, — подхватила Джульетта.

Кучер посмотрел на неё.

— Если вы, типа, поможете нам его догнать, я вас поцелую, — закончила она.

— Вот! — воскликнул кучер, обратившись к Треву. — Почему ты сам до этого не додумался?

— Договорились, я тоже тебя поцелую, — ответил тот.

— Нет уж, спасибо, — сказал кучер, явно наслаждаясь ситуацией. — В твоем случае я предпочту монтировку, только, пожалуйста, больше никаких штучек не выкидывай, потому что черта с два потом выведешь кровавые пятна с сиденья, ничего их не берет.

— Ладно, я попробую стукнуть тебя монтировкой, — сказал Трев. — Нам терять нечего.

— И мы вам дадим немножко денег, — сказала Джульетта.

— Прошу прощения? Я получу поцелуй, деньги и монтировку? От монтировки готов отказаться в обмен на ещё один поцелуй.

— Два поцелуя, целых три доллара и никакой монтровки, — предложила Джульетта.

— Или только монтировка, и я, так и быть, рискну, — сказал Трев.

Гленда, которая наблюдала за ними с восхищением и ужасом, сказала:

— Я тоже тебя поцелую, если хочешь.

Она не могла не заметить, что её предложение не вызвало особого восторга.

— А что скажут пассажиры? — спросил кучер.

Все четверо посмотрели в глубь омнибуса и поняли, что на них устремлены как минимум полтора десятка восхищенных взглядов.

— Соглашайся на поцелуй! — сказала женщина, державшая на коленях огромную бельевую корзину.

— И деньги бери! — добавил кто-то из мужчин.

— Мне плевать, поцелует она его и врежет по башке, только бы нас сначала высадили, — сказал старик из глубины омнибуса.

— А можно нас тоже поцеловать? — спросил какой-то парень. Его сосед захихикал.

— Если хотите, — угрожающе проговорила Гленда. Парни вжались в спинки сидений.

Джульетта ухватила кучера за уши, и в течение некоторого времени — слишком долгого, по внутренним часам Гленды и Трева, — слышался такой звук, как будто теннисный мячик всасывало сквозь струны ракетки. Наконец Джульетта отступила. Кучер улыбался, и вид у него был слегка обалделый.

— Ух ты, вот это было все равно что монтировкой по башке!

— Мож, я буду править? — предложил Трев.

Кучер одарил его улыбкой.

— Нет, спасибо большое, править буду я, и не вздумай со мной шутить. Я распознаю шельмеца, как только его вижу, а потому не подходи близко. Моя мамаша и то скорее стукнет меня монтировкой по башке, чем ты. Выкинь её, слышь, иначе кто-нибудь заделает тебе такой пробор на голове, что на всю жизнь хватит.

Он подмигнул Джульетте.

— Если хорошенько подумать, иногда надо проминать лошадей бегом. Ну-ка, все в омнибус, кому надо в Сто Лат.

Лошади, запряженные в омнибус, не склонны бегать чересчур быстро, и, с точки зрения кучера, «бегом» считалось то, что большинство людей назвали бы шагом, но он все-таки умудрился развить скорость, которая, по крайней мере, не позволяла заскучать, любуясь придорожным деревом.

Омнибус, как и заметил кучер, предназначался для пассажиров, которые не могли позволить себе скорость, зато не особенно спешили. А потому сконструирован он был без особых излишеств. По сути, омнибус представлял собой повозку с двойными сиденьями по всей длине, которые начинались сразу за спиной у кучера. Брезент по обе стороны с горем пополам защищал пассажиров от непогоды и в то же время впускал внутрь достаточно воздуха, чтобы рассеять запах обивки, повидавшей человечество в самых разных настроениях и состояниях.

У Гленды сложилось впечатление, что некоторые пассажиры регулярно ездят туда-сюда. Пожилая женщина тихонько вязала. Парни то и дело разражались приглушенным хихиканьем, свойственным их возрасту, а гном смотрел в окно, но как будто ничего в отдельности не замечая. Никто ни с кем не разговаривал, не считая мужчины на заднем сиденье, который непрерывно беседовал сам с собой.

— Мы едем слишком медленно! — крикнула Гленда через десять минут подскакивания на ухабах. — Я бежать могу быстрее!

— Сомневаюсь, что он ушел далеко, — сказал Трев.

Солнце садилось, и через капустные поля уже тянулись тени, когда впереди на дороге показалась фигура, которая от кого-то отбивалась. Трев выскочил из омнибуса.

— Орк! Орк!

— Это те твари, — сказала Гленда, поспевая следом. — Дай-ка мне монтировку.

Натт согнулся в дорожной пыли. Сестры Вечного Движения скакали вокруг и хлопали крыльями, а он заслонял лицо руками. На пассажиров омнибуса Сестры не обратили особого внимания, но вскоре появилась монтировка, за которой с небольшим отрывом следовала Гленда. Впрочем, оружие не возымело эффекта, на который она надеялась. Сестры действительно очень напоминали птиц. Она не столько била их, сколько швыряла по воздуху.

— Орк! Орк!

— Перестаньте его мучить! — завопила Гленда. — Он не сделал ничего дурного!

Натт схватил её за запястье. Он даже не особенно надавил, но Гленда вдруг поняла, что не может пошевельнуть рукой. Как будто к ней привязали огромный камень.

— Они здесь не для того, чтобы мучить меня, — сказал он. — Они хотят защитить вас.

— От кого?

— От меня. По крайней мере, так должно быть…

— Но я не нуждаюсь в защите! Просто смысла не вижу!

— А они полагают иначе, — сказал Натт. — И это ещё не самое худшее.

Крылатые создания описывали круги, а остальные пассажиры, которых объединяла типичная для Анк-Морпорка любовь к уличным зрелищам, вышли из омнибуса и превратились в заинтересованных зрителей. Сестры явно обеспокоились.

— Куда же хуже? — спросила Гленда и погрозила монтировкой ближайшей Сестре, которая поспешно отпрыгнула.

— Возможно, они правы.

— Так, ну допустим, ты орк, — сказал Трев. — Орки, говорят, ели людей. Ты кого-нибудь съел в последнее время?

— Нет, мистер Трев.

— Ну вот и кончен разговор!

— Нельзя арестовать человека за то, чего он не делал, — глубокомысленно кивая, заявил один из пассажиров омнибуса. — Это главный закон, вот что.

— А что такое орк? — спросила стоявшая рядом с ним женщина.

— О, давным-давно в Убервальде, или ещё где-то, они рвали людей на части и пожирали.

— Вот они, иностранцы, — сказала женщина.

— Но сейчас они все умерли.

— Ну и хорошо. Чаю кто-нибудь хочет? У меня полная фляжка.

— Все умерли, кроме меня. Я орк, — повторил Натт и посмотрел на Гленду. — Прошу прощения. Вы были очень добры, но я понимаю, что я орк, и с этим ничего не поделаешь. У меня будут неприятности, и я не хочу втягивать и вас.

— Орк! Орк!

Женщина открыла фляжку.

— Но ты ведь не собираешься никого есть, правда, голубчик? Если ты голоден, могу предложить макароны.

Она посмотрела на ближайшую Сестру и добавила:

— Тебя, милочка, тоже покормить? Конечно, никто не виноват в том, каким его создали, но хотела бы я знать, кто тебя создал настолько похожей на курицу.

— Орк! Орк!

— Опасность! Опасность!

— Ниче не знаю, — сказал какой-то пассажир. — По-моему, он ниче плохого делать не собирается.

— Пожалуйста, пожалуйста… — заговорил Натт. На дороге рядом с ним лежал сундучок. Он лихорадочно откинул крышку и начал вытаскивать оттуда… свечи.

Опрокидывая их в спешке и ставя трясущимися руками только для того, чтобы вновь уронить, он наконец их все пристроил на камушках, вытащил спички из кармана, опустился на колени и опять принялся путаться дрожащими пальцами, пытаясь чиркнуть спичкой. Слезы потекли по его лицу, когда свечи загорелись.

И цвет огня изменился.

Синий, желтый, зеленый. Свечи горели, испуская дым, и каждые несколько секунд пламя становилосьдругого цвета, под охи и ахи толпы.

— Смотрите! Смотрите! — воскликнул Натт. — Вам нравится? Нравится?

— Да этак можно уйму денег зашибать, — сказал кто-то.

— Просто прелесть! — заявила старушка. — Ей-богу, вы, молодые люди, в наше время просто чудеса творите.

Натт повернулся к ближайшей Сестре и проговорил:

— Я не зря. Я приношу пользу.

— Мой зять держит магазинчик розыгрышей, — сказал специалист по оркам. — Если хочешь, я запишу его адрес. Эти штучки на ура пойдут на детских праздниках.

Гленда с открытым ртом наблюдала за демократией, воплощенной очень благоразумными и дружелюбными, но не слишком умными людьми. Эти люди, которые учились не по книгам, а друг от друга, заключили Натта в свои незримые ласковые объятия.

Зрелище было приятное, но в душе Гленда не питала иллюзий. Она помнила про ведерко с крабами. Сентиментальные и всепрощающие — да, но один неверный шаг — неверное слово, неверное знакомство, неверная мысль, — и ласковые руки с легкостью сожмутся в кулаки. Натт сказал правду: быть орком значит даже в лучшем случае жить под вечной угрозой.

— Эй вы! У вас нет никакого права так обращаться с бедным малым! — сказала старушка, грозя пальцем Сестрам. — Если хотите здесь жить, придется вести себя по-нашему, понятно? А у нас никого клевать не разрешается. В Анк-Морпорке так не принято!

Улыбнулась даже Гленда. Клюв фурии был сущим пикником по сравнению с тем, что мог предложить Анк-Морпорк.

— Витинари пускает в город всех подряд, — заявил ещё какой-то пассажир. — Лично я ничего против гномов не имею…

— Это хорошо, — произнес голос у него за спиной. Пассажир отодвинулся, и Гленда увидела гнома.

— Прости, приятель, не заметил, что ты там стоишь, ты ведь такой мелкий, — сказал пассажир, который ничего не имел против гномов. — Я имел в виду — вы, гномы, просто приходите, живете себе и никого не беспокоите, но у нас теперь и всяких странных тварей хватает.

— Например, та женщина, которую в прошлом месяце приняли в Стражу, — подхватила старушка. — Та жуткая, из Эфеба. Порывом ветра у неё сорвало темные очки, и три человека превратились в камень.

— Это была Медуза, — ответила Гленда, которая читала о случившемся в газетах. — Но волшебники их расколдовали.

— Я вот что хочу сказать, — продолжал пассажир, который ничего не имел против гномов, — мы всех принимаем, лишь бы они занимались своими делами и не выкидывали ничего такого.

С точки зрения Гленды, так гласил девиз мира, в котором она жила, и она слышала это уже тысячу раз. Но толпа сейчас не испытывала симпатии к Сестрам; рано или поздно кто-то должен был подобрать камень.

— На вашем месте я бы улетела, — посоветовала она. — Возвращайтесь к той особе, которой служите. И я бы поторопилась.

— Орк! Орк! — вскрикнула одна из Сестер.

Но в этих курьезных головках мозги все-таки были. И Сестрам явно хватило сообразительности, чтобы не оставаться здесь. Они побежали, подскакивая и прыгая, как цапли, пока плащи не превратились в крылья. Колотя ими по воздуху, Сестры набирали высоту. В последний раз послышался крик:

— Орк! Орк!

Кучер омнибуса кашлянул.

— Так, если все улажено, тогда, пожалуйста, возвращайтесь в омнибус, дамы и господа. И остальные тоже. И не забудьте свои свечки, мистер.

Гленда помогла Натту усесться на деревянное сиденье. Он крепко прижимал к себе сундучок с инструментами, словно ища в нем защиты.

— Куда ты собрался? — спросила она, когда лошади тронулись.

— Домой, — ответил Натт.

— Обратно к ней?

— Она научила меня приносить пользу, — ответил Натт. — Я был ничем, а она дала мне цену.

— Как ты можешь говорить, что был ничем? — упрекнула Гленда. На сиденье впереди Трев и Джульетта о чем-то шептались.

— Но ведь правда был, — сказал Натт. — Я ничего не знал, ничего не понимал, ни о чем не думал, ничего не умел…

— Но это не значит, что ты был бесполезен! — твердо заявила Гленда.

— Это не значит, что я был плохим. Но я не приносил никакой пользы. Её светлость научила меня быть полезным, и теперь я приношу пользу.

Гленда почувствовала, что они говорят на разных языках.

— А что значит «приносить пользу», мистер Натт?

— Делать мир лучше, чем он был до тебя, — сказал Натт.

— Хорошо подмечено, — отозвалась старушка с макаронами. — Вокруг столько людей, которые и пальцем о палец не ударят.

— Ну а как насчет слепых, например? — поинтересовался с другого конца омнибуса пассажир, чистивший крутое яйцо.

— Я знаю одного слепого парня в Сто Лате, который держит бар, — ответил какой-то старик. — Прекрасно знает, где что стоит, а когда кладешь монетку на прилавок, так он по звону понимает, сколько ты ему дал. Такой не прогорит. Вы представляете, он может за полкомнаты расслышать фальшивый шестипенсовик!

— Сомневаюсь, что есть какие-то абсолютные критерии, — произнес Натт. — Наверное, её светлость имела в виду, что нужно стараться изо всех сил, располагая тем, что есть.

— Похоже, толковая дама, — сказал пассажир, который ничего не имел против гномов.

— Она вампирша, — злобно заметила Гленда.

— Ничего не имею против, лишь бы они занимались своими делами, — сказала старушка с макаронами, которая теперь лизала нечто отвратительно розовое. — Одна такая работает у кошерного мясника на нашей улице. Очень милая особа.

— Я думаю, дело не в том, что ты получаешь в итоге, — объявил гном. — Дело в том, что ты получаешь в итоге сравнительно с тем, с чего ты начал.

Гленда с улыбкой откинулась на спинку сиденья, пока философские изречения перелетали из конца в конец омнибуса. Ситуация в целом её ещё тревожила, но Натт казался гораздо более счастливым, и остальные обращались с ним как с равным.

Впереди в темноте замаячили тусклые огоньки. Гленда встала и подошла к кучеру.

— Мы уже почти приехали?

— Ещё пять минут, — ответил тот.

— Простите за все эти глупости насчет монтировки.

— Проехали, — добродушно отозвался он. — На ночных омнибусах кто только не попадается. Никого не вырвало, и то спасибо. А у вас там занятный парнишка.

— Вы даже не представляете, — сказала Гленда.

— И ведь он всего-навсего говорит, что каждый должен стараться по мере сил, — продолжал кучер. — И чем больше тебе дано, тем больше ты должен делать. Вот и все.

Гленда кивнула. Кучер и впрямь идеально подвел итог.

— Вы сразу едете обратно? — спросила она.

— Нет. Мы с лошадьми заночуем в Сто Лате и поедем обратно утром, — он искоса взглянул на неё, как человек, который много слышал и на удивление много повидал, в то же время для прочих пассажиров оставаясь попросту тем, кто смотрит вперед и следит за дорогой. — Поцелуй был чудесный. Вот что я тебе скажу: омнибус будет стоять на постоялом дворе, там полно соломы, и если кто захочет покемарить, я ничего не знаю, ясно? Отправляемся в шесть, как только сменим лошадей.

Он ухмыльнулся, взглянув на её лицо.

— Говорю тебе, на ночном омнибусе кого-кого только не встретишь. Дети, которые сбежали от родителей, жены, которые сбежали от мужей, мужья, которые сбежали от других мужей… Мы с тобой сидим в омнибусе, а «омни» значит «всё», и, черт возьми, здесь и впрямь бывает всё, поэтому я и вожу с собой топор. Но я так думаю, жизнь — это не только топор…

Он заговорил громче:

— Сто Лат, ребята, обратный рейс ровно в шесть!

Кучер подмигнул Гленде.

— А кто не придет, ждать не стану. Кто не успел, тот опоздал.

— Все ведь было не так плохо, правда? — спросила Гленда, глядя на растущие впереди огни города.

— Папаша с ума сойдет, — сказала Джульетта.

— Он решит, что ты со мной.

Трев ничего не сказал. По законам улицы, если в присутствии потенциальной подружки ты с такой легкостью позволил выставить себя человеком, которому не хватает духу стукнуть противника по голове монтировкой, — это очень стыдно. Хотя, казалось, никто и не обратил внимания.

— Похоже, тут небольшие проблемы! — крикнул кучер. — «Ланкрский летун» ещё не отошел.

Они видели только факелы и свет фонарей, озарявший большой постоялый двор у городских ворот, где стояли несколько пассажирских карет. Когда они подъехали ближе, кучер окликнул какого-то тощего, кривоногого, похожего на хорька субъекта из тех, что как будто самозарождаются вблизи любого места, где есть лошади.

— «Летун» ещё не отчалил? — спросил он.

Человек-хорек вытащил изо рта окурок.

— Лошадь подкову сбила.

— И что? Здесь же есть кузнец. Типа, чтоб почта не запаздывала.

— Ага, только счас он не работает, потому как стукнул себя молотком по руке.

— Придется платить черт знает какую неустойку, если «Летун» не отправится, — заметил кучер. — Это почта, в конце концов. По «Летуну» часы сверяют!

Натт встал.

— Я могу подковать лошадь, сэр, — заявил он, беря свой деревянный сундучок. — Пожалуйста, скажите кому-нибудь.

Тощий тип неспешно ушел, а омнибус заехал в главный двор, где к нему заторопился некто получше одетый.

— Кто из вас кузнец? — спросил он, глядя на Гленду.

— Я, — ответил Натт.

Мужчина уставился на него.

— Что-то непохоже, сэр.

— Вопреки распространенному мнению, большинство кузнецов не столько громадны, сколько жилисты. Силу дают сухожилия, а не мускулы.

— И с молотком умеешь управляться?

— Вы удивитесь, сэр.

— Подковы в кузне, — сказал человек. — Одну придется подогнать под размер.

— Я знаю, как это делается, сэр. Мистер Трев, я буду очень благодарен, если вы поможете раздувать мехи.

Постоялый двор был огромным и людным, потому что, как и на всех постоялых дворах, рабочий день здесь продолжался двадцать четыре часа и ни секундой меньше. Обеденного времени как такового не существовало. Горячая еда для тех, кто мог её себе позволить, была в доступе круглые сутки, а на огромном столе в зале лежало холодное мясо. Люди приезжали, выгружались и загружались за кратчайшее время и катили дальше, чтобы освободить место для новоприбывших. Ни на мгновение не умолкал звон упряжи.

Гленда нашла тихий уголок.

— Знаешь что, — сказала она Джульетте, — ступай-ка и принеси для парней пару сандвичей.

— Прикинь, мистер Натт — кузнец, — сказала Джульетта.

— Да уж, он мастер на все руки.

Джульетта нахмурилась.

— Сколько же у него рук?

— Это фигура речи, Джу. Ну, иди.

Гленде было нужно время, чтобы подумать. Странные крылатые женщины. Мистер Натт. Просто в голове не укладывалось. День начался как самый обычный, и вдруг она, чудом не побывав в роли дорожного грабителя, оказалась в другом городе, у неё нет ничего, кроме того, что на ней, и она не знает, что произойдет дальше.

Но отчего-то это было приятно. У Гленды ушло несколько секунд, чтобы осмыслить непривычное чувство, потому что радостное волнение не то чтобы сопутствовало ей в жизни. Пироги, в общем и целом, редко волнуют. Она встала и, никем не замечаемая, побрела через толпу, со смутной идеей поглядеть, какая тут кухня, но внезапно дорогу ей преградил некто с потным лицом, беспокойным взглядом и округлым брюшком — судя по всему, хозяин постоялого двора.

— Подождите минутку, мэм, — сказал он, а затем, заколыхавшись, обратился к женщине, которая только что вышла из отдельной столовой: — Так приятно опять увидеть вас, ваша светлость. Большая честь принимать вашу милость в моем скромном доме.

Её светлость.

Гленда посмотрела на женщину, которая выглядела именно так, как она представила себе, когда впервые услышала о ней от Натта. Высокая, худая, темноволосая, зловещая, внушающая страх, с суровым выражением лица. Она произнесла аристократическим (с точки зрения Гленды) тоном:

— Здесь слишком шумно.

— Но бифштекс был превосходен, — отозвался другой голос, и Гленда поняла, что её светлость заслоняла собой вторую женщину, поменьше, довольно приятного обличья, среднего роста, слегка суетливую на вид.

— Вы госпожа Марголотта? — спросила Гленда.

Высокая дама взглянула на неё с легким отвращением и зашагала к выходу, но её спутница остановилась и спросила:

— Вы что-то хотели?

— Она едет в Анк-Морпорк? — поинтересовалась Гленда. — Все знают, что она подружка Витинари.

Она немедленно смутилась, как только произнесла это слово; оно вызывало в воображении образы, которые просто не укладывались в специально отведенное место в мозгу.

— Да? Они действительно очень близкие друзья.

— Я хочу поговорить с ней насчет мистера Натта, — сказала Гленда.

Женщина беспокойно взглянула на неё и потянула к свободной скамье.

— У вас проблемы? — спросила она, садясь и жестом приглашая сесть Гленду.

— Она сказала Натту, что он бесполезен, — ответила та. — Иногда мне кажется, что он думает только о том, чтобы приносить пользу.

— А вы приносите пользу? — спросила женщина.

— Что за вопрос такой?!

— Интересный и, возможно, познавательный. Стал ли мир с вашей помощью лучше? И, пожалуйста, окажите мне любезность и сначала подумайте над ответом, вместо того чтобы обижаться. В наши дни, к сожалению, обид хватает. Люди полагают, что реагировать и думать — одно и то же.

Гленда могла ответить только «да».

— Так вы делаете мир лучше?

— Да. Я многим помогла. А ещё я придумала «пирог пахаря».

— Люди, которым вы помогали, хотели вашей помощи?

— Что? Да, они сами приходили и просили.

— Хорошо. А что такое «пирог пахаря»?

Гленда объяснила.

— А, вы, наверное, та кухарка из Незримого Университета, — сказала женщина. — То есть возможностей у вас несколько больше, чем у обычной кухарки, и я делаю вывод, что незадолго до помещения в духовку вы относите маринованный лук в холодную комнату, где температура на грани замерзания, чтобы он остался хрустящим в пироге. Как вариант, вы завертываете его в сыр, в качестве временного изоляционного материала, поэтому, если рецепт соблюден и пирог не подгорел, полагаю, фокус удается… — Она сделала паузу. — М-м?

— Вы кухарка? — спросила Гленда.

— Боги мои, нет!

— Значит, вы просто догадались? Мистер Натт говорил, что её светлость нанимает только очень умных людей.

— Мне неловко это признавать, но так оно и есть.

— Но она напрасно сказала мистеру Натту, что он бесполезен. Так нельзя.

— Он действительно был бесполезен. Он даже не умел толком говорить, когда его нашли. Вы ведь не станете отрицать, что действия её светлости пошли ему на пользу?

— Но он все время нервничает, а теперь ещё выяснилось, что он орк. Что будет дальше?

— На ваш взгляд, он делает что-нибудь типично орочье?

Гленда неохотно произнесла:

— Иногда у него вырастают когти.

Женщина внезапно встревожилась.

— И что?

— Э… ничего, — ответила Гленда. — Они вроде как… убираются обратно. Но он делает замечательные свечи! — быстро добавила она. — Он всегда чем-нибудь занят. Как будто вся польза может вытечь, если не доливать постоянно доверху.

— Судя по тому, что вы говорите, не исключено, что она была с ним слишком резка.

— Она любит его?

— Прошу прощения?

— Я имею в виду… кто-нибудь когда-нибудь любил мистера Натта?

— О, думаю, она его любит… на свой лад, — ответила женщина. — Хоть она и вампир, а вампиры смотрят на мир по-другому.

— Что ж, если бы мы встретились, уж я бы сказала ей пару слов, — заявила Гленда. — Она совсем запудрила мозги бедняжке. Натравила на него этих жутких крылатых женщин. Я бы ни за что не позволила так с ним обращаться.

— Насколько мне известно, она обладает невероятной силой, — заметила женщина.

— Это не дает ей права, — возразила Гленда. — И вот ещё что. Мистер Натт здесь. Да, да, там, во дворе, подковывает лошадь для «Ланкрского летуна». Он и правда просто чудо.

— Похоже на то, — с легкой улыбкой сказала женщина. — А вы, кажется, его горячий апологет.

Гленда помедлила.

— Это как-то связано с пологом? — спросила она.

— «Апологет» значит «сторонник», — объяснила женщина. — Я вижу, вы как минимум неравнодушны к мистеру Натту? И, пожалуйста, помните: я предпочитаю, чтобы люди думали, прежде чем ответить.

— Да, он мне очень нравится, — пылко ответила Гленда.

— Очаровательно, — сказала женщина. — По-моему, мистер Натт и впрямь сумел стать гораздо полезнее, чем я полагала.

— Передайте её светлости мои слова, — попросила Гленда, чувствуя, что у неё от смущения горит шея. — У мистера Натта есть друзья.

— О, передам, — ответила женщина, вставая. — А теперь извините меня. Наша карета, кажется, отправляется, и мне пора.

— Не забудьте передать! — крикнула Гленда вдогонку.

Она увидела, как женщина обернулась с улыбкой, а потом исчезла, когда в дом с холода вошла толпа, прибывшая на очередном дилижансе.

Гленда, которая встала одновременно со своей собеседницей, тяжело опустилась на скамью. Кто она такая? Наверное, библиотекарь её светлости. Натт несколько раз о ней упоминал. Хотя, с точки зрения Гленды, поведение этой особы явно выходило за рамки положения. Она даже не удосужилась представиться.

В глубине сознания вдруг зазвучали слабые, отдаленные сигналы неподдельного ужаса. Разве она спросила у Гленды, как её зовут? Нет! Но откуда-то она это знала… и про кухарку из Незримого Университета — тоже! И она так быстро соображает, она за долю секунды догадалась насчет «пирога пахаря». Та часть сознания, которую некогда высвободило бренди, вмешалась и сказала: «Проблема в том, что у тебя уйма предубеждений. Ты что-то видишь и думаешь: ага, я твердо знаю, что такое я вижу. Но она говорила совсем не как библиотекарь, правда?»

Гленда очень медленно сжала правую руку в кулак, сунула в рот и сильно прикусила в попытке изгнать из памяти последние пятнадцать минут и вообразить взамен что-нибудь менее неприятное. Например, что у неё свалились панталоны.

Даже сейчас, глухой ночью, кузня оставалась центром притяжения. Непрерывно приезжали и отъезжали кареты. Постоялый двор жил не по солнцу, а по расписанию, и тех, кто ждал свой дилижанс, кузня манила надеждой на бесплатное представление и уютное укрытие от ночного холода.

Натт подковывал лошадь. Трев раньше уже видел, как это делается… но только не так. Животное стояло, словно окаменев, и слегка дрожало. Если Натт хотел, чтобы лошадь сменила положение или подняла ногу, он щелкал языком, и она слушалась. Трев понял, что наблюдает не просто за кузнецом, который подковывает лошадь, а за мастером, демонстрирующим свои умения многочисленным дилетантам. Когда подкова была прибита, лошадь прошла задом перед толпой, как на показе мод, повинуясь едва заметным жестам. Она явно не особенно радовалась, но, черт возьми, слушалась.

— Да, кажется, все нормально, — сказал Натт.

— Сколько просишь? — спросил кучер. — Отличная работка, вот что.

— Сколько? Сколько? Сколько? — повторил Натт, задумавшись. — Я принес вам пользу, сэр?

— А то, приятель. Я никогда ещё не видел, чтобы лошадь этак ловко подковали.

— Значит, пользы достаточно, — сказал Натт. — А ещё я попрошу отвезти меня и трех моих друзей обратно в Анк-Морпорк.

— И пять долларов, — вставил Трев, отрываясь от стенки, которую он подпирал, как только речь зашла об уплате.

Кучер хмыкнул.

— Многовато…

— Что? За ночную работу? Лучше, чем у Коренного и Рукисилы? По-моему, ещё дешево.

Трева поддержало бормотание прочих зевак.

— Да я ваще в жизни ничего подобного не видела, — сказала Джульетта. — Если вы его, типа, попросите, лошадь танцевать будет.

Кучер подмигнул Треву.

— Ладно, парень. Что тут скажешь? Старина Хоботок — отличный конь, но с норовом. Однажды так брыкнул кучера, что тот сквозь стену прошел. Не думал я, что однажды увижу, как он стоит в кузне и поднимает ногу, что твоя собачка. Ваш приятель заслужил и деньги и поездку.

— Пожалуйста, возьмите коня, — попросил Натт. — Но держите покрепче — когда он отойдет от меня подальше, то, возможно, занервничает.

Толпа рассеялась. Натт старательно затушил горн и принялся складывать инструменты в сундучок.

— Если мы собираемся обратно, то лучше ехать теперь же. Кто-нибудь видел мисс Гленду?

— Я здесь, — ответила та, выступая из тени. — Трев, вы с Джу ступайте и займите нам места в омнибусе. Мне нужно поговорить с мистером Наттом.

— Её светлость была здесь, — сказала Гленда, когда Трев и Джульетта ушли.

— Не удивлюсь, — спокойно ответил Натт, захлопывая крышку сундучка. — Через Сто Лат проезжают буквально все, а она много путешествует.

— Отчего ты сбежал?

— Потому что знаю, что будет дальше, — ответил Натт. — Я орк. И точка.

— Но пассажиры в омнибусе были на твоей стороне, — напомнила Гленда.

Натт пошевелил пальцами, и на мгновение выскользнули когти.

— А завтра? А если что-нибудь случится? Орк может оторвать человеку руку. Орк может оторвать человеку голову. Это все знают. И ничего хорошего не выйдет.

— Тогда почему же ты возвращаешься? — спросила Гленда.

— Потому что вы добрая. Потому что вы приехали за мной. Разве я мог отказаться? Но от этого не изменится то, что известно всем.

— Каждый раз, когда ты делаешь свечу или подковываешь лошадь, ты меняешь то, что известно всем, — сказала Гленда. — Ты ведь знаешь, что орки были… — она помедлила, — ну, вроде как созданы нарочно?

— Да, я читал.

— Тогда почему ты мне не сказал?! — взорвалась она.

— Какая разница? Мы-то, что мы есть.

— Но не обязательно же быть именно таким! — закричала Гленда. — Все знают, что тролли едят людей, а потом выплевывают. Все знают, что гном только и ждёт, чтобы рубануть тебя топором по ногам. Но в то же самое время все знают, что это неправда. Орки не сами выбрали себе судьбу. Люди поймут.

— Но это такое страшное бремя…

— Я помогу! — Гленда сама удивилась скорости своего ответа и повторила уже тише: — Я помогу.

Угли в горне потрескивали, потухая. Огонь в кузне на большом постоялом дворе редко гаснет. Спустя некоторое время Гленда спросила:

— Ты написал те стихи для Трева?

— Да, мисс Гленда. Надеюсь, мисс Джульетте понравилось.

Гленда решила, что надо осторожненько объяснить.

— Знаешь, многие слова она не поняла до конца. Мне… ну, вроде как пришлось переводить.

«Что было нетрудно, — мысленно закончила она. — Большинство любовных стихотворений говорят об одном и том же, если отбросить завитушки».

— Вам понравилось? — спросил Натт.

— Да, стихи были чудесные.

— Я написал их для вас.

Он посмотрел на неё со страхом и непокорством, смешанными в равной пропорции.

Остывающие угли вдруг вспыхнули. В конце концов, у всякой кузни есть душа. Ответы выстраивались в голове у Гленды в ряд, как будто до сих пор ждали подходящей минуты. «Твой следующий шаг будет очень-очень важным, — сказала она себе. — Чрезвычайно, невероятно важным. И не гадай, как поступила бы Юная Мэри в дешевом романе, потому что Мэри придумал человек, чье имя подозрительно напоминает анаграмму. Мэри, в отличие от тебя, не настоящая».

— Пойдемте в дилижанс, — сказал Натт, подхватывая сундучок.

Гленда перестала раздумывать и разрыдалась. Нужно сказать, это были не жемчужные слезы, как у Юной Мэри, а большие и мутные, какие обычно проливает человек, который очень редко плачет. И вдобавок у Гленды потекло из носа. Зато не приходилось сомневаться, что слезы настоящие. Горничная Мэри ни за что не сравнилась бы с ней в этом.

Разумеется, тут Трев На вроде просто обязан был выйти из теней и сказать:

— Пора садиться… Эй, вы в порядке?

Натт посмотрел на Гленду. Слезы скрыть трудно, но она все-таки сумела улыбнуться.

— Кажется, да, — сказал он.

При езде на быстром дилижансе, даже теплой осенней ночью, пассажиры на крыше подвергаются воздействию температуры, способной заморозить даже дверную ручку. Поэтому в ход идут кожаные плащи и коврики — древние, толстые и вонючие. Выжить удастся лишь в том случае, если соорудить вокруг себя кокон побольше, предпочтительно прижавшись к кому-нибудь ещё: вдвоем согреться проще, чем в одиночку. Теоретически это способно повести к фиглям-миглям, но деревянные сиденья и дорожные ухабы гарантируют, что в первую очередь пассажир будет с тоской думать о мягких подушках.

И потом, шёл дождь.

Джульетта вытянула шею, чтобы посмотреть на заднее сиденье, но там виднелась только груда сырых ковриков — «наш ответ ночному холоду».

— Думаешь, они, типа, друг другу приглянулись? — спросила она.

Трев, который и сам по уши замотался в коврики, что-то буркнул, прежде чем ответить:

— Да я б сказал, что он её просто обожает. У него всегда аж язык заплетается, когда он её видит. А больше ниче не знаю.

«Несомненно, это очень романтичная ситуация», — подумала Гленда. Хотя происходящее вовсе не походило на то, о чем повествовала каждую неделю Анжебета Бодссль-Ярбоуз. Оно было куда более настоящим и очень, очень странным.

— Ты знаешь, что всех орков перебили после войны? — спросил Натт. — Даже детей.

«В романтичных ситуациях таких вещей не говорят, — подумала Гленда и мысленно добавила: — И все-таки это романтика».

— Но орков просто принудили, — ответила она. — И у них были дети.

«Сказать ли ему про волшебное зеркало? Будет лучше или хуже?»

— Были плохие времена, — сказал Натт.

— Посмотри на ситуацию с другой стороны, — предложила Гленда. — Большинство людей, которые теперь рассуждают об орках, даже не знают толком, о чем речь. Единственный орк, которого им суждено увидеть, — это ты. Ты делаешь чудесные свечи. Тренируешь футбольную команду. Понимаешь? Ты докажешь им, что орки вовсе не обязаны отрывать людям головы. Тебе есть чем гордиться.

— Ну, честно говоря, я признаю, что бываю изрядно впечатлен, когда думаю о количестве радиальной силы, которая требуется, чтобы эффективно открутить человеческую голову вопреки желанию владельца. Но сейчас мы сидим тут с тобой… Раньше я хотел уйти в холмы. Наверное, именно там орки и уцелели. Если не уберешься подальше от людей, погибнешь.

— Да, ты прав, — сказала Гленда, — но я думаю, что пока лучше об этом помолчать.

Она заметила удивленную сову, на мгновение освещенную фонарем кареты.

А потом сказала, глядя прямо перед собой:

— Кстати, насчет стихотворения…

— Как вы узнали, мисс Гленда? — перебил Натт.

— Ты много говоришь о доброте… — Она откашлялась. — И, честно говоря, просто Гленды достаточно.

— Ты была ко мне добра, — сказал Натт. — Ты ко всем добра.

Гленда поспешно изгнала из памяти образ мистера Оттоми.

— Нет. Я только и делаю, что ругаюсь.

— Да, но не со зла.

— И что же делать теперь? — спросила Гленда.

— Понятия не имею. Хочешь, я расскажу тебе одну интересную вещь про корабли?

Гленда ожидала чего-то другого, но это было совершенно в духе Натта.

— Пожалуйста, расскажи мне одну интересную вещь про корабли.

— Она заключается в том, что капитаны должны быть особенно осторожны, если два корабля сближаются в открытом море, особенно когда оно спокойно. Они могут столкнуться.

— Потому что ветер дует? — уточнила Гленда, подумав: «Вообще-то у нас тут ситуация прямо из любовного романа, а мне рассказывают про корабли. В книгах Анжебеты Бодссль-Ярбоуз нет ни слова про корабли. Наверное, потому, что про ридикюли ничего нельзя сказать».

— Нет, — сказал Натт. — Проще говоря, каждый корабль защищает другой от боковых волн с одной стороны, так что понемногу внешние силы приближают их друг к другу, притом незаметно.

— О. Так это метафора? — с облегчением воскликнула Гленда. — Ты думаешь, что нас сталкивают друг с другом.

— Да, примерно так, — ответил Натт. Они подпрыгнули, когда дилижанс ухнул в особенно глубокую рытвину.

— Значит, если мы ничего не станем делать, то будем сближаться все больше и больше?

— Да.

Дилижанс подскочил и задребезжал, но Гленде показалось, что она идёт по очень тонкому льду. Меньше всего ей хотелось сказать что-нибудь не то.

— Ты помнишь, как Трев сказал, что я умер? — продолжал Нат. — Это была правда. Наверное. Её светлость сказала, что при Темном императоре Игори сделали орков из гоблинов. И они вложили в них нечто странное. Часть души, которая принадлежит не им. Она называется Младший Брат. Она запрятана глубоко внутри, абсолютно защищена, и это все равно что носить с собой свою персональную маленькую больницу. Я знаю, что меня ударили очень сильно, но Младший Брат не позволил мне умереть и вылечил. Есть некоторые способы убить орка, но их немного, и у всякого, кто попытается осуществить их на живом орке, будет очень мало времени, чтобы понять основной принцип. Тебя это не пугает?

— Да нет, — ответила Гленда. — Я просто не вполне понимаю. По-моему, гораздо важнее просто быть тем, кто ты есть.

— Нет, я не думаю, что должен быть тем, кто я есть, потому что я орк. Но у меня есть некоторые планы в этом направлении.

Гленда кашлянула.

— Насчет кораблей… это случается быстро?

— Начинается медленно, но ближе к финалу все происходит достаточно быстро, — сказал Натт.

— Я ведь не могу просто уйти с работы, — сказала Гленда, — и есть старушки, которых я навещаю, а ты будешь занят футболом…

— Да. Я думаю, мы должны просто делать то, что делаем, и завтра последний день тренировок, то есть уже сегодня.

— А мне нужно приготовить уйму пирогов.

— Мы оба будем очень заняты, — торжественно произнес Натт.

— Да. Э… ты не обидишься, если я скажу… в твоем очаровательном стихотворении… там есть строчка… «Приятно в склепе время проводить, но гости остаются чай допить»… она не вполне…

— Не вполне доносит основную мысль? — уточнил Натт. — Я знаю. Мне она тоже не очень нравится.

— Не расстраивайся, ты написал замечательные стихи! — воскликнула Гленда и почувствовала, как спокойное море заволновалось.

Утреннее солнце пробилось сквозь огромный столб дыма, который вечно поднимался над Анк-Морпорком, Городом городов, сигнализируя на много миль вокруг, что дым означает прогресс, ну, или, по крайней мере, что люди что-то жгут.

— Я думаю, мы будем так заняты, что у нас не останется времени… для самих себя, — сказала Гленда.

— Согласен, — ответил Натт. — Оставить ситуацию как она есть — это, несомненно, самое мудрое решение.

Гленда чувствовала себя легче воздуха, когда карета загрохотала по Бродвею, притом не от недостатка сна. «Эта история про корабли… надеюсь, он не думает, что она действительно только про корабли».

Когда они приехали, перед университетом стояла толпа, совсем как вчера, но сегодня настрой был другой. Люди глазели на Гленду и Натта, и в этом было что-то не то.

Она потянулась к груде ковриков, которую представлял собой Трев, стараясь не обращать внимания на девичье хихиканье, и сказала:

— Трев, не мог бы ты, э, посмотреть. По-моему, у нас будут неприятности.

Трев, страшно растрепанный, высунул голову и сказал:

— Хм… я тоже так думаю. Давайте просочимся с черного хода.

— Можем остаться здесь и сойти у Почтамта, — предложила Гленда.

— Нет, — сказал Трев. — Мы не сделали ничего плохого.

Когда они сошли, какой-то мальчик спросил у Натта:

— Мистер, вы орк?

— Да, — ответил Натт, помогая Гленде спуститься. — Я орк.

— Круто! Вы кому-нибудь уже оторвали голову?

— Сомневаюсь. Я бы наверняка это запомнил, — сказал Натт.

Кучка зевак ответила если не аплодиментами, то хотя бы одобрительным гулом. «Это всё его голос, — подумала Гленда. — Он говорит внушительней, чем волшебники. Нельзя представить себе такой голос с оторванной головой в руках».

Задняя калитка открылась, и поспешно выбежал Думминг Тупс.

— Мы увидели вас из окна Зала, — сказал он, хватая Натта за руку. — Скорее, заходите. Где вы были?

— Ездили в Сто Лат, — ответил Трев.

— По делу, — добавила Джульетта.

— Личному, — закончила Гленда, взглядом предлагая Думмингу возразить. — А что, какие-то проблемы?

— Утром кое-что появилось в газетах. У нас было не самое приятное утро, — сказал Думминг, таща их за собой в относительно безопасные университетские пределы.

— Сказали что-то плохое про мистера Натта? — уточнил Трев.

— Не совсем, — ответил Думминг. — Редактор «Таймс» явился сюда лично в ночи глухой и барабанил в дверь, требуя встречи с аркканцлером. Он хотел узнать все о вас, — эти слова были обращены непосредственно к Натту.

— Держу пари, это чертов Оттоми проболтался, — прорычала Гленда. — И что же они сделали?

— Ну, вы, разумеется, знаете, какой был переполох из-за Медузы в Страже… — начал Думминг.

— Да, но ведь вы, волшебники, все уладили, — сказал Трев.

— Но никому не хочется, чтобы его превратили в камень, пусть даже на полчаса, — Думминг вздохнул. — В «Таймс» напечатали очередную содержательную статью. Даже не слишком плохую. В ней приведены слова аркканцлера, который сказал, что мистер Натт — трудолюбивый представитель университетского персонала и никаких инцидентов по поводу оторванных ног ещё не было.

— Они так и написали? — с широко раскрытыми глазами уточнила Гленда.

— Вы же знаете, как это бывает, если регулярно читаете газеты, — сказал Думминг. — Я всерьез думаю, что они считают своей обязанностью успокаивать людей, объясняя в первую очередь, отчего им надлежит волноваться и трястись.

— Да, именно так они делают, — подтвердила Гленда. — Каким образом люди разволнуются, если им об этом не сказать?

— Что ж, статья была не такая уж плохая, — повторил Думмингс, — но её перепечатали несколько других газет и слегка… изменили кое-какие факты. «Любопытный» напечатал, что Натт тренирует футбольную команду.

— Это правда, — заметила Гленда.

— Но на самом деле это я. Я просто поручил ему эту обязанность! Надеюсь, это понятно? И потом, они напечатали комикс.

Гленда закрыла рукой глаза. Она ненавидела комиксы в газетах.

— Они нарисовали футбольную команду орков? — спросила она.

Думминг взглянул на неё почти с восхищением.

— Да, — ответил он. — И написали статью о том, что политика открытых дверей, которую проводит Витинари, вызывает ряд вопросов, но в то же время заметили, что слухи о том, будто мистера Натта приходится держать в цепях, сильно преувеличены.

— А «Вестник Танти»? — спросила Гленда. — Они печатают только истории про кровь и ужасные убийства… — Она помедлила и добавила: — И картинки девушек без лифчиков.

— О да, — ответил Думминг. — Они напечатали размытый рисунок одной юной особы с огромными арбузами.

— То есть… — начал Трев.

— Нет. Просто огромные арбузы. Зеленые. С бородавками. Она, если не ошибаюсь, победила на сельскохозяйственном конкурсе, но в заголовке сказано, что, по её словам, она вряд ли сможет спокойно спать в собственной постели — теперь, когда в город приходят орки.

— Патриций Витинари намерен что-нибудь сделать по этому поводу?

— Не знаю, — ответил Думминг. — Кстати, «Куль» хочет взять интервью у мистера Натта. Написать статью об образе жизни, — он произнес эти слова так, словно держал их на расстоянии вытянутой руки.

— Игроки уже собрались на тренировку? — спокойно спросил Натт.

— Да. И буквально роют землю.

— Значит, мы пойдем и проведем тренировку, — сказал Натт. — Не беспокойтесь, я никому не оторву голову.

— Не надо так шутить, — попросила Гленда. — Я думаю, это было ужасно.

— Мы знаем, что в городе тревожно, — продолжал Думминг. — И ночью было много драк.

— По какому поводу?

— Кто будет с нами играть. — Думминг замолчал и осмотрел Натта с головы до ног. — Командор Ваймс вернулся в город. Он хотел тебя арестовать. Разумеется, в целях защиты.

— То есть запереть его там, где все его смогут найти? — уточнила Гленда.

— Я бы сказал, что у толпы весьма немного шансов ворваться в Псевдополис-Ярд, — сказал Думминг.

— Да, но вы собираетесь его запереть. Именно так и должно случиться. Натта посадят под арест, а копы сплетничают, как прачки. Орка посадили в тюрьму, и если людям не объяснить причину, они её придумают сами, потому что таковы люди. Разве вы, волшебники, не можете что-нибудь сделать?

— Да, — сказал Думминг. — Мы можем сделать практически все, но мы не можем изменить людям головы. Мы не можем по мановению волшебной палочки сделать их разумными. Поверьте, если бы мы могли, то сделали бы это уже давным-давно. Мы можем сделать так, что люди перестанут драться, — и что потом? Нам придется непрерывно использовать магию, чтобы мешать им драться. Нам придется непрерывно использовать магию, чтобы мешать им делать глупости. И чем все закончится? Поэтому мы стараемся, чтобы ничего и не началось. Для этого существует университет, этим мы занимаемся. Мы сидим здесь и ничего не делаем, потому что в прошлом сотни раз было доказано, что, как только волшебник говорит «абракадабра», «вуаля» и превращает голубей в теннисные мячики, куда больше проблем возникает, нежели решается. Хватает и того, что теннисные мячики потом начинают вить гнезда на чердаке.

— Мячики вьют гнезда? — уточнил Трев.

— Я не хочу об этом говорить, — хмуро сказал Думминг.

— Помню, как один из вас проголодался ночью и наколдовал себе жареной картошки, — произнесла Гленда.

Думминг содрогнулся.

— Это был казначей. И он действительно вечно путает с десятичной запятой.

— Я помню все эти тачки, — продолжала Гленда, явно радуясь замешательству Думминга. — Потребовалось несколько дней, чтобы все вывезти. Я слышала, мы до отвала накормили всех городских нищих и на несколько недель снабдили кормом все свинофермы отсюда и до Сто Лата.

Думминг кашлянул.

— Да, да, и это объясняет, отчего мы должны быть осторожны.

— Но завтра, тем не менее, будет матч, и я бы хотел завершить подготовительную программу, — сказал Натт.

— Есть ещё одна проблема. Вы помните, что патриций Витинари разрешил провести игру в Иппо? Часть команд уже тренируется там. Чтобы немного размяться, и все такое. Весь вопрос в том, кто будет играть с «Незримыми Академиками».

— Но это же другой конец города, — сказала Гленда.

— Командор Ваймс сказал, что Стража предоставит сопровождение. Безопасности ради, сами понимаете.

— Чьей безопасности? — уточнила Гленда. — Вы же видите, что происходит. Люди решат, что проблема в мистере Натте.

— О, все это очень весело, пока кто-нибудь не потеряет голову, — произнес голос у неё за спиной. Она узнала его — он неизменно звучал так, как будто пытался просочиться ей под блузку.

— Пепе? Какого черта ты тут делаешь?

— И как ты прошел в здание? — спросил Думминг. — Вокруг полно стражников!

Пепе даже не удостоил его взглядом.

— А ты что за умник?

— Я заправляю этим университетом!

— Тогда давай этим займусь я, потому что от тебя толку все равно не будет.

— Эта… личность вам знакома, мисс? — спросил Думминг.

— Э… да. Он, э, шьет одежду.

— Я законодатель мод, — возразил Пепе. — Я с одеждой такие штуки проделываю, какие вам и в голову не придут.

— Вот в это я верю, — сказал Трев.

— И я разбираюсь в толпах и бунтах.

В голове Гленды родилась идея, и она шепнула взбешенному Думмингу:

— Это большая шишка в гномьих кругах, сэр. Знаком со многими влиятельными личностями.

— Я тоже, — сказал Думминг. — Более того, я и есть влиятельная личность! — жалобно провозгласил он. — Но вчера мне пришлось проводить тренировку самому, а я не помню всех тех штук, которые придумал мистер Натт, поэтому я просто заставил их бежать на месте, но, по-моему, от этого мало пользы.

— В городе что-то назревает, — сказал Трев. — Я-то чую. Я схожу и кой-чего разведаю. Если я вам не нужен, конечно.

— Ты нужен мне, — отозвалась Джульетта.

Трев помедлил, но Натт ведь научил его, как это надо делать. Он вытянул руку, послал ей воздушный поцелуй и вышел.

— Вы видели? — спросила Джульетта. — Он послал мне воздушный поцелуй!

Гленда посмотрела на Пепе, который закатил глаза так, что виднелись одни белки — впрочем, красные.

Недолгое время спустя, когда большая часть университетской команды отправилась в Иппо, а Гленда и Джульетта шагали следом, как маркитантки, из разных укромных мест, куда они забрались покурить, показались с полдюжины стражников. Они двинулись за ними, делая вид, что просто прогуливаются в том же направлении.

«Трев был прав, — подумала Гленда. — Дела плохи».

Трев не успел уйти далеко, когда уличный инстинкт подсказал, что за ним следят. Он свернул пару раз в переулки и притаился в углу, чтобы встретить преследователя лицом к лицу… но никакого преследователя не было. Переулок у него за спиной был пуст с обоих концов. Трев понял это в ту же секунду, когда почувствовал, что кто-то прижал к его шее нечто весьма похожее на нож.

— Вспоминаю старые времена, — произнес голос. — Что приятно, я до сих пор помню здесь все закоулки.

— Я тебя знаю, ты Пепе, да? Ты гном? — спросил Трев, стараясь не оборачиваться.

— Ну, типа гном, — ответил Пепе.

— Но я с тобой не ссорился, — сказал Трев.

Что-то маленькое и блестящее мелькнуло в пределах зрения Трева.

— Образец лунного серебра, — объяснил Пепе. — Я даже разбитой бутылкой от шампанского мог бы причинить больше вреда — и причинял, поверь мне. Я бы не стал угрожать такому, как ты, ножом, раз уж к тебе неровно дышит эта девочка. Она, кажется, счастлива с тобой, а я хочу видеть её счастливой.

— Что-то творится на улице, — сказал Трев.

— Что, прямо на улице? Может быть весело.

— Что-то не так.

Только теперь Пепе появился перед ним.

— Не моя проблема, — сказал он. — Но есть люди, которых я не люблю. Я их слишком много повидал, задир и мерзавцев. Если хочешь научиться бегать очень быстро, нужно родиться в этом районе с дизайнерским талантом и некоторыми другими предпочтениями. Патриций Витинари все неправильно понял. Он подумал, что сможет наложить руку на футбол, но ничего не получается. Это не Гильдия воров. С Гильдией воров все было просто. Потому что она организованна. А футбол нет. Если патрицию удалось одержать верх над капитанами команд, это не значит, что все послушно выстроятся в шеренгу. Вчера ночью по всемугороду были драки. Ваших парней с их новеньким мячиком и в новенькой форме завтра раскатают тонким слоем. Размажут по булыжникам.

— Я думал, ты всего-навсего шьешь одежду, — сказал Трев.

— Я. Всего-навсего. Шью. Одежду. Всего-навсего?! Ну, нет. Я — Пепе, и я не шью одежду. Я создаю уникальные произведения искусства, которым лишь по чистой случайности требуется тело, чтобы на них можно было посмотреть. Одежду шьют портные. А я кую историю. Ты слышал про микрокольчугу?

— Ага, — ответил Трев.

— Хорошо. Что ты слышал про микрокольчугу?

— Что она, типа, не трет.

— У неё есть и ещё парочка секретов… — сказал Пепе. — В любом случае не могу сказать, что у меня есть время знаться с волшебниками. Надменные типы. Но завтра будет не игра, а война. Ты знаешь парня по имени Энди? Энди Шенк?

У Трева сжалось сердце.

— А он тут при чем?

— Я просто слышал имя. Но, кажется, я могу представить, что это за типчик. Патриций Витинари сделал то, что хотел. Он разрушил футбол, но у обломков острые края, если ты меня понимаешь.

— Завтра там будет Стража, — сказал Трев.

— Ба! Ба! Уличный пацан вроде тебя радуется, что завтра где-то будет Стража?

— И много зрителей.

— Да, потому что будет очень весело, — сказал Пепе. — Знаешь, в этом городе люди охотно пойдут смотреть на смертную казнь и поднимут детишек повыше, чтоб было лучше видно. Поэтому я скажу тебе, что я сделаю. Я не стану тебя пугать — меньше всего завтра тебе будет нужен страх. Я дам тебе кое-что получше. В конце концов, ты сын Дэйва На вроде.

— Я не стану играть, — ответил Трев. — Я обещал мамаше.

— Ты обещал мамаше? — переспросил Пепе, даже не пытаясь скрыть презрение. — Думаешь, есть какая-то разница? У тебя в руках звезда, мальчик. Ты будешь играть, поэтому я скажу тебе, что я сделаю. Ты подойдешь к «Шобле» с черного хода — прости, по-гномьи это звучит лучше — примерно в полночь и постучишь ногой в дверь. Можешь прихватить с собой какого-нибудь приятеля, если угодно, но, черт возьми, приходи.

— Почему я должен стучать в дверь ногой? — уточнил Трев.

— Потому что в каждой руке у тебя будет бутылка лучшего бренди. И не благодари, я делаю это не для тебя. Я защищаю свои капиталовложения, и, кстати, твои в том числе. Ступай, мальчик, иначе опоздаешь на тренировку. А я? Да я, блин, долбаный гений!

Трев заметил вокруг ещё больше стражников, шагая по городу. Они, конечно, бывали изрядными поганцами, но Сэм Ваймс не держал на службе копов, не умеющих читать улицу.

Стража нервничала.

Люк по кличке Пук жил у матери в подвале, пока та не сдала его семейству гномов, после чего он переселился на чердак, где летом было жарко, а зимой холодно. Люк выживал лишь благодаря тому, что стены были оклеены страницами «Луков и боеприпасов», «Красоток и купальников», «Анекдотов из подворотни», «Марок Стэнли Хаулера», «Еженедельного големского вестника» и «Современного лобзика». И это был только верхний слой. Защищаясь от стихий, Люк заклеивал старыми журналами самые большие щели и дыры в крыше. Насколько Трев знал, Люк никогда не увлекался ни одним хобби из своей более чем странной библиотеки дольше чем на неделю, за исключением разве что печально знаменитого увлечения, связанного с разворотами «Красоток и купальников».

Миссис Люк открыла Треву дверь и указала в сторону лестницы с радушным и гостеприимным видом, с которым обычно встречают непутевых друзей сына.

— Он болен, — заявила она, как будто это её скорее забавляло, чем тревожило.

И это ещё было мягко сказано. Один глаз Люка представлял собой разноцветное месиво, по лицу тянулся синий шрам. Трев заметил это не сразу, поскольку Люк упорно приказывал ему проваливать, но, поскольку ветхая дверь держалась на веревочке, достаточно было нажать плечом.

Трев уставился на парня, который съежился на своей чудовищной постели, как будто ожидая удара. Трев не любил Люка. Никто не любил Люка. Его невозможно было любить. Даже миссис Люк, которая теоретически должна была испытывать хотя бы минимальную привязанность к своему отпрыску, не любила Люка. Он был в высшей степени несимпатичен. Грустно было это признавать, но Люк, пукающий или нет, был прекрасным примером антихаризмы. Пару дней он мог вести себя сносно, но затем какая-нибудь дурацкая фраза, неуместный анекдот или совершенно нелепый поступок портили впечатление. Но Трев терпел его, подозревая, что и сам мог бы стать таким, если бы не был Тревом. Может быть, в каждом парне есть частичка Люка-Пука, думал Трев, но в случае с Люком это была не частичка, а целое.

— Что стряслось? — спросил Трев.

— Ниче.

— Эй, я Трев, я знаю, что такое «ниче». Тебе надо в больницу.

— Все не так страшно, как кажется, — простонал Люк.

Трев взорвался.

— Ты спятил, блин? Тебе ж чуть глаз не вынули!

— Я сам виноват! — возразил Люк. — Я разозлил Энди.

— Да, я понимаю, где тут твоя вина, — сказал Трев.

— Где ты был вчера вечером?

— Ты не поверишь…

— Тут, блин, была настоящая война!

— Я решил провести немного времени в Сто Лате. А здесь были драки, да?

— Все клубы подписались на этот новый футбол, а кое-кому это не нравится.

— Энди? — уточнил Трев и снова посмотрел на свежий сочащийся шрам. Да, похоже, Энди и впрямь был недоволен.

Трудно было сочувствовать такой неприятной личности, как Люк, но нельзя же пинать человека только потому, что у него на душе вытатуирована надпись «Пните меня в зад». Нельзя было обижать Люка. Это все равно что отрывать крылышки мухам.

— И не только Энди, — ответил Люк. — С ним заодно Глупс Аткинсон, Джимми Ложка и Ключ.

— Ключ? — переспросил Трев.

— И мамаша Аткинсон.

— Мамаша Аткинсон?!

— А ещё Вилли Пилтдаун, Гарри Шлемобой и братья Колбассы.

— Что? Но мы их ненавидим. Их ненавидит Энди. Они ненавидят Энди. Стоит ступить на их улицу — и домой отправишься в мешке!

— Ну, знаешь, как говорят, — сказал Люк. — Враг моего врага — мой враг.

— По-моему, ты чего-то не понял, — заметил Трев. — Но я въехал, да.

Охваченнвый ужасом, он уставился в пустоту. Все перечисленные были Лицами. Чудовищно влиятельными в мире футбольных команд, а главное — среди фанатов. Они владели Толпой. Пепе был прав. Витинари думал, что главные — капитаны. А они вовсе не были главными. Главной была Толпа, а Толпой правили Лица^[390].

— Завтра они соберут команду и уж постараются, чтоб там таких было побольше, — сказал Люк.

— Да, я слышал.

— Они хотят показать Витинари, что они думают об его новом футболе.

— Я не услышал имени О’Столлопов, — заметил Трев.

— Я слышал, их папаша каждый вечер заставляет их ходить на репетиции хора, — сказал Люк.

— Капитаны действительно подписались, — сказал Трев, — и им это не понравится. Но неужели мы думаем, что Энди и его дружкам на это не наплевать? — Он подался вперед. — У Витинари, конечно, есть Стража. А ты Стражу знаешь. Да, там есть приличная публика, если брать поодиночке, но если начнется заварушка, в ход пойдут большие, большие дубинки и большие, большие тролли, и им будет пофиг, кого они бьют, потому что они — Стража, а значит, все законно. А если их хорошенько разозлить, они скажут, что ты попортил им дубинки своим лицом. Кстати, о лицах, каким именно образом ты едва-едва избежал шанса получить белую трость?

— Я сказал Энди, что это не такая хорошая идея, — ответил Люк.

Трев не смог скрыть удивления. Такая смелость была чужда Люку.

— Ну, может быть, тебе даже повезло. Ты останешься лежать в постели и не окажешься между Старым Сэмом и Энди.

Он замолчал, услышав какой-то шорох.

Поскольку Люк клеил старые журналы смесью воды и муки, на чердаке обитали хорошо откормленные мыши. По какой-то причине одна из них только что прогрызла себе путь на свободу, и у прошлогодней Мисс Апрель появился третий сосок, который смотрел на Трева и шевелил усами. Это было зрелище, способное надолго отбить человеку аппетит.

— Что ты намерен делать? — спросил Люк.

— Все, что смогу.

— Ты знаешь, что Энди решил тебя достать? Тебя и того странного типа.

— Я не боюсь Энди, — ответил Трев. И это было полной правдой. Он не боялся Энди. Он испытывал смертельный ужас, внутренний трепет, как будто грудную клетку ему набили снегом.

— Все боятся Энди, Трев. Если они не идиоты, — сказал Люк.

— Слушай, Большой Пук, я же Тревор На вроде!

— Я так думаю, этого будет мало.

«Этого будет мало, — думал Трев, поспешно двигаясь через город. — Если даже Пепе знает, что улицы бурлят, значит, знает и Старый Сэм? Хм…»

Он поспешно бросился к задней площадке омнибуса и спрыгнул, прежде чем кондуктор успел подойти. Если тебя не поймали в омнибусе, значит, тебя вообще не поймали, и хотя кондукторы были вооружены большими блестящими топорами, призванными отпугивать безбилетных пассажиров, все знали, что, во-первых, они слишком боятся пускать их в ход, а во-вторых, количество проблем, которое их ждёт, если они зарубят какого-нибудь уважаемого члена общества, слишком велико, чтобы рисковать.

Он выбежал переулком на Куроносную улицу, заметил очередной омнибус, трюхающий в нужном направлении, вспрыгнул на подножку и уцепился. На сей раз ему повезло. Кондуктор только взглянул на него, а потом перестал замечать.

Когда Трев достиг большого перекрестка, известного под названием Пять дорог, он пересек почти весь город со скоростью, превышающей среднюю скорость пешехода, и бегать ему тоже по большей части не пришлось. Почти идеальный результат для Трева На вроде, который не любил ходить, если была возможность прокатиться.

Прямо перед ним возвышался Иппо. Раньше здесь проходили бега, пока Иппо не оказался в дальней части Анка. Теперь это была всего лишь большая площадка, в которой нуждается каждый мегаполис, чтобы проводить ярмарки, время от времени бунтовать и, разумеется, устраивать вошедшие в моду распродажи, которые стали очень популярными у людей, желавших выкупить обратно свое имущество.

Сегодня Иппо был полон, притом нигде не было видно даже краденой лопаты. На всем поле люди гоняли футбольные мячи. Тревор слегка расслабился. Вдалеке маячили остроконечные шляпы, и, кажется, никто никого не убивал.

— Эй, как дела?

Трев слегка опустил взгляд.

— Здорово, Себя-Режу.

— Я слышал, ты вроде как связался с «Незримыми Академиками»? — спросил Себя-Режу-Без-Ножа Достабль, самый предприимчивый в городе, но при этом, как ни странно, наименее успешный делец.

— Только не говори, что ты пришел продавать пироги!

— Не-не, — ответил Достабль. — Сегодня тут слишком много дилетантов. Мои пироги не состряпаны из всякой дряни для кучи пьяных старых футбольных фанатов!

— Значит, твои пироги для… — Трев оставил вопрос висеть в воздухе, с незримой петлей на конце.

— И вообще, пироги — это вчерашний день, — уверенно заявил Достабль. — Я попал в струю с футбольными сувенирностями.

— Что это такое?

— Например, подлинные, подписанные игроками футболки и все такое. Вот, посмотри, — Достабль выудил с большого подноса, который висел у него на шее, уменьшенную копию нового футбольного мяча, с той разницей, что эта штука была вдвое меньше и кое-как вырезана из дерева. — Видишь эти белые участки? Это чтобы их можно было подписать у игроков.

— Ты собираешься раздобыть подписи?

— Нет-нет, люди захотят сделать это сами. Личный штрих. Понимаешь?

— Значит, это просто раскрашенные деревянные мячи и больше ничего? — уточнил Трев.

— Зато подлинные! — заявил Достабль. — Как и футболки! Хочешь? Для тебя — за пять долларов, и учти, я себя режу без ножа.

Он вытащил какую-то красную хлопчатобумажную тряпку и завлекающе ею помахал.

— Что это?

— Цвета вашей команды.

— Две большие буквы «О» спереди? Но это неправильно, на наших футболках две маленькие переплетенные «о» слева, как герб. Очень стильно.

— Да ладно, почти то же самое, — беззаботно отозвался Достабль. — Никто и не заметит. И так пришлось продавать детям дешевле.

Он придвинулся ближе.

— Что-нибудь можешь рассказать про завтрашнюю игру, Трев? Похоже, из всех команд соберется настоящая банда. В кои-то веки все будет не так, как хочет Витинари?

— Мы хорошо сыграем, вот увидишь, — ответил Трев.

— О да, невозможно проиграть, если на поле На вроде.

— Я просто помогаю. Я не стану играть. После того как умер папаша, я пообещал своей старухе.

Достабль окинул взглядом переполненный стадион. Казалось, у него на уме что-то ещё, помимо желания стрясти лишний доллар.

— А что будет, если ваша команда продует? — спросил он.

— Это всего лишь игра.

— Да, но на кону репутация Витинари.

— Это игра. Одна команда выигрывает, другая проигрывает. Просто игра.

— Многие с тобой не согласятся, — заметил Достабль. — Витинари всегда выигрывает, — продолжал он, глядя на небо. — В том-то и магия, понимаешь? Все думают, что он всегда добивается своего. Что, по-твоему, произойдет, если он промахнется?

— Это всего лишь игра, Себя-Режу, всего лишь игра… Увидимся, — и Трев зашагал дальше. На одной стороне арены устанавливали деревянные трибуны, а поскольку дело происходило в Анк-Морпорке, два человека, сойдясь вместе, немедленно привлекали ещё тысячу, которые просто любопытствовали, что случилось.

И там был мистер Думминг Тупс — он сидел за длинным столом вместе с некоторыми капитанами команд. Ах да, судейский комитет. Об этом шли разговоры. Пусть даже правила были записаны и половина из них была так же стара, как сама игра, несколько вещей все же нужно было прояснить. Трев подошел как раз вовремя, чтобы услышать слова Думминга:

— Послушайте, в новой игре просто не может сложиться такой ситуации, чтобы игроки околачивались рядом с чужими воротами!

— Раньше было, и все нормально, — сказал один из капитанов.

— Да, но теперь мячи летают. Один сильный удар — и мяч может перелететь половину стадиона. Если кто-то поймет, как это работает, у голкипера не будет и шанса.

— Значит, вы говорите, — сказал мистер О’Столлоп, бывший своего рода представителем капитанов, — что должно быть два парня из команды А перед парнем из команды Б, прежде чем он забьет гол?

— Да, примерно так, — сдержанно ответил Думминг, — и один из них — голкипер.

— Ну а что будет, если один из этих парней проскочит мимо него, прежде чем тот ударит по мячу?

— Тогда получится то, что традиционно называют офсайд, — сказал Думминг. — Без вариантов.

— Скорее без головы, — произнес кто-то. Поскольку это было хотя бы приблизительно смешно, послышался смех. — Если это так, парни только и будут бегать наперегонки и стараться сделать так, чтоб противник оказался в неразрешенном положении, причём мяч никто и не тронет. Так?

— И все-таки мы придерживаемся этого правила. Мы его проверили. Оно учитывает право свободного перемещения по полю. В старой игре для игроков не было исключением прихватить с собой ленч и экземпляр «Красоток и купальников», в ожидании, пока к ним прилетит мяч.

— Эй, Трев, как делишки? — Это был Энди, и он стоял за спиной у Трева.

«Здесь тысяча человек, — подумал Трев, очень медленно и с огромным облегчением. — И уйма стражников. Двоих я вижу прямо отсюда. Энди ведь не попытается ничего сделать, правда?»

Не исключено, что попытается, потому что это Энди. Маленькая пчелка, которая жужжала у него в мозгу, могла стукнуться непредсказуемым образом, и тогда Энди оставлял противника без лица. Ага, а ещё неподалеку были Глуппс Аткинсон и его мамаша, которые делали вид, что прогуливались.

— В последнее время ты куда-то пропал, Трев, — сказал Энди. — Наверное, был занят?

— А я думал, ты залег на дно, — безнадежно произнес Трев.

— Ну, сам знаешь, как говорят. Рано или поздно все грехи прощаются.

«В твоем случае — скорее поздно», — подумал Трев.

— И потом, — сказал Энди, — я решил начать с чистого листа.

— Правда?

— Я бросил Толпу. Бросил беспутную жизнь. Пора уже остепениться.

— Приятно слышать, — сказал Трев, ожидая ножа.

— Теперь я — главный игрок «Анк-Морпорк Юнайтед».

Ножа не было, но эффект получился примерно схожим.

— Судя по всему, его светлость подал им идею, — продолжал Энди тем же сально-дружелюбным тоном. — Разумеется, ни одна команда не хочет играть против вас, волшебников. Поэтому, типа, для такого случая создали новую команду.

— А я думал, ты не играешь, — слабо произнес Трев.

— Да, но это было в жестокие прежние времена, до того как футбол стал открыт для индивидуальных усилий и личной предприимчивости. Видишь футболку?

Трев опустил глаза. До сих пор он не особенно задумывался о том, во что одет этот тип. Достаточно, что он был здесь.

— Белая с синим кантом, — весело сказал Энди. — Просто шик.

Он повернулся. На спине была синим выведена цифра 1, над ней стояло имя — Энди Шенк.

— Моя идея. Очень разумно, по-моему. Чтоб своих можно было отличить со спины.

— Я сказала вашим волшебникам, что вы, господа, должны сделать то же самое, — сказала миссис Аткинсон — несомненно, одно из самых жутких Лиц, которые когда-нибудь расхаживали с заостренным зонтиком и злобным умыслом. Взрослые мужчины уступали дорогу миссис Аткинсон, иначе взрослые мужчины истекали кровью.

«То, что нужно, — подумал Трев. — Наши имена будут написаны на спине. То есть им даже не придется обходить спереди, прежде чем пырнуть ножом».

— Ладно, я не могу стоять тут целый день и болтать с тобой. Мне надо поговорить с командой. Выработать тактику.

«На поле будет судья, — думал Трев. — Будет Стража. Будет патриций Витинари. К сожалению, Энди Шенк тоже будет здесь, и Натт хочет, чтобы я был его помощником, поэтому мне тоже придется быть здесь. Если что-нибудь грянет, поле будет не тем местом, где стоит находиться, и я буду прямо на нем».

— Если хочешь знать, где ваша тупая красотка, она вон там, со своей толстухой. Скажи честно, что ты обо мне думаешь?

— Ничего, до тех пор, пока ты не спросил, — сказал Трев. — Зато думаю теперь.

— Передай привет орку, — произнес Энди. — Страшно жаль, что он последний.

Они ушли, но Трев успел убраться с дороги прежде, чем миссис Аткинсон воткнула ему в ногу свою трость.

Найти Джульетту. Найти Натта. Найти Гленду. Найти помощь. Найти билет до Четвертого континента.

Трев никогда не дрался. То есть по-настоящему. Разумеется, когда он был младше, его порой втягивали в кучу-малу, и было гораздо благоразумней быть среди других парней, держа в руке какое-нибудь импровизированное оружие. Трев ловко умел казаться вездесущим, он громко орал и влетал в самую гущу, но никогда не ввязывался в серьезную потасовку. Он мог бы обратиться к Страже и сказать… Что Энди угрожает? Но Энди всегда угрожал. Когда в Толпе начиналась заварушка — а такое иногда бывало, — когда два клана выясняли отношения, всегда был лес ног, сквозь который можно было нырнуть, а однажды, когда Трев всерьез отчаялся, — много плечей, по которым можно было пробежать. О чем он думал? Ему тут нечего делать, он не собирается играть. Он пообещал мамаше. Все знают, что он пообещал мамаше. Он бы, может, и хотел сыграть, но старушке бы это не понравилось. Как будто она написала записку: «Дорогой Энди, пожалуйста, не убивай Тревора сегодня, потому что он пообещал не играть».

Он отогнал от себя мысленное зрелище летящего ножа и услышал голос Натта:

— А, я слышал про «Куль».

Это были Гленда и Джульетта, Натт и Джульетта, слегка встревоженная девица с блокнотом и Джульетта. Ещё там была Джульетта, но её было непросто заметить, потому что там была Джульетта.

— Она говорит, что хочет написать статью, — сказала Гленда, которая явно подстерегала журналистку. — Её зовут мисс…

— Роз, — сказала та. — Все о вас говорят, мистер Натт. Не могли бы вы ответить на несколько вопросов? У нас очень современная аудитория^[391].

— Да?

— Каково это — быть орком, мистер Натт?

— Не знаю. А каково это — быть человеком? — спросил Натт.

— Ваш опыт в качестве орка повлияет на вашу предстоящую игру?

— Я буду играть только в качестве запасного. Моя роль — это всего лишь роль тренера. И, отвечая на ваш вопрос, я также вынужден добавить, что до сих пор у меня было не очень много опыта в качестве орка.

— Вы посоветуете своим игрокам отрывать противникам головы? — девица захихикала.

Гленда открыла рот, но Натт торжественно ответил:

— Нет, это против правил.

— Я слышала, вас считают очень хорошим тренером. Почему?

Несмотря на патентованный идиотизм этого вопроса, Натт, казалось, глубоко задумался.

— Нужно учитывать рамки возможностей, — медленно произнес он. — E pluribum unum, многие станут одним, но можно с тем же успехом сказать, что и один станет многими, ex uno multi, и действительно, фон Шлисс пишет в «Потоке реальности»: «Если хорошенько подумать, один на самом деле может быть многими, просто в разной одежде».

Гленда смотрела на лицо девушки. Его выражение не менялось, а карандаш не двигался. Натт улыбнулся собственным словам и продолжал:

— Давайте рассмотрим это в свете, например, летящего мяча. Мы знаем, откуда он летит, но куда он приземлится — это задача со множеством неизвестных, даже если дело происходит в четырехмерном пространстве. Перед нами — экзистенциальная загадка, с которой сталкивается ударивший по мячу, потому что он одновременно, так сказать, и стрелок и мишень. Пока мяч летит, все возможности неумолимо переплетены, как пишет герр Фругаль в «Das Nicths des Wissen»: «Ich kann nicht genau erinnern, aber es war so etwas wie eine Vanillehaltige susse Nachspeisenbeigabe», хоть мне и кажется, что в это время он находился под воздействием какого-то препарата. Кто движется и кто есть движущая сила? Поскольку решения можно достичь лишь с помощью концептуальной манифестации, используя восприятие трансфинитного пространства, становится ясно, что среди возможностей есть и та, что мяч может упасть буквально где угодно или же что по нему вообще не ударили. Моя обязанность — сократить этот метафизический потолок и дать игрокам некоторые приемлемые парадигмы, как то: стукни его прямо в середку, сынок, так что если вратарь его поймает, то, по крайней мере, ладони обожжет. Понимаете ли, суть футбола в том, что это не только футбол. Это увлекательнейшая многомерная философия, экструзия, которую разъяснил доктор Маспиндер в своей книге «Das Meer von Unvermeidlichkeit». Теперь, разумеется, вы мне скажете: а как же в таком случае «4–4—2» или даже «4–1—2—1–2», верно? И я вот отвечу: есть только один игрок. По традиции что мы говорим, что игроков в команде одиннадцать, но это лишь из-за нашего слаборазвитого восприятия. По правде говоря, игрок только один, и, следовательно, — Натт усмехнулся, — я посмею слегка переделать фразу из «Врат обмана»: «Неважно, победил ты или проиграл, лишь бы ты забил больше всего голов».

Девушка взглянула в свой блокнот.

— А можно чуть попроще?

— О. Прошу прощения, — сказал Натт. — Я думал, это и было попроще.

— А я думаю, этого достаточно, — вмешалась Гленда, беря журналистку за руку.

— Но я ещё не успела спросить про любимую ложечку! — жалобно воскликнула та.

Натт откашлялся.

— Я предпочел бы, чтобы меня об этом вопросе предупредили заранее, поскольку это весьма обширная область знаний, но я полагаю, что Великая кладхская бронзовая ложка, которая весит больше тонны, по праву занимает первое место, хотя не следует забывать и набор ложечек, каждая из которых меньше рисового зернышка, созданный каким-то неведомым гением для наложниц императора Вхези. Но, несомненно, насколько мне известно, все это превосходит печально знаменитая ложка с часовым механизмом, изобретенная Чертовым Тупицей Джонсоном, которая, если не ошибаюсь, способна размешивать кофе так быстро, что чашка отрывается от блюдечка и врезается в потолок. Хотел бы я это увидеть. Хотя, конечно, не с близкого расстояния. Менее известна поющая ложка ученого мудреца Ли Тин Уидла, которая развлекала обедающих, распевая комические куплеты. В числе прочих знаменитых ложек…

— Теперь достаточно, — сказала Гленда, таща журналистку прочь ради её собственного блага.

— Он орк? — спросила мисс Роз.

— Все так говорят, — ответила Гленда.

— Орки все такие? Я думала, они только и делают, что отрывают головы.

— Полагаю, им тоже надоедает делать одно и то же.

— Но откуда он столько всего знает про ложки?

— Поверьте, если существует книга под названием «Великие ложки мира», мистер Натт её прочел.

Трев слышал жалобный голос мисс Роз, когда Гленда почти силком вела её прочь, во всяком случае, подальше от Натта.

— Я очень хочу поговорить с Жужу, — сказала журналистка, проходя мимо Джульетты и даже не глядя на неё. — Но она скрывается. Так все говорят.

Трев заспешил дальше, таща остальных двоих за собой.

— Завтра здесь будет убийство, — сказал он. — Волшебники не могут пользоваться магией, а «Анк-Морпорк Юнайтед» состоит из самых злобных и подлых сукиных сынов, какие только есть за пределами Танти.

— Значит, нужно изменить нашу тактику, — отозвался Натт.

— Ты рехнулся? Я имею в виду таких, как Энди, Натт! И он, возможно, ещё не худший.

— Но в любом случае это — вопрос тактики. Внимание к достоинствам и недостаткам, а также правильное использование знаний, — ответил Натт.

— Послушай, на всё это просто не будет времени.

— Если ты позволишь мне процитировать… — начал Натт.

— Я сказал — послушай! Ты знаешь какие-нибудь цитаты о людях, которых сначала пырнули ножом в спину, а потом пнули по… — Он запнулся и продолжил: — Пнули, когда они лежали на земле. Потому что сейчас нужно думать именно об этом.

— Там будет Стража, — сказал Натт.

— Но их привычный способ разбираться с запутанными событиями — это сделать так, чтоб лежали все. Ведь так проще, — заявил Трев.

— Я не сомневаюсь, что в игре мы сможем победить любую команду, — примирительно сказал Натт.

Трев безнадежно посмотрел вокруг в поисках хоть кого-нибудь, способного его понять.

— Не получится! Дело уже не в футболе!

— Я не хочу смотреть, как кому-нибудь сделают больно, — сказала Джульетта.

— Значит, придется закрыть глаза, — буркнул Трев. — Натт, ты думаешь, что все будет мило и спортивно, потому что придумали новый футбол, но люди-то остались прежними! Знаешь, о чем я думаю?

— Мой папаша говорит, что для Витинари будет не очень хорошо, если «Академики» проиграют, — сказала Джульетта.

— А он-то будет рад? — спросил Трев.

— Ну, да, наверное, но даже папаша говорит, что лучше чертов Витинари, чем те уроды, которые у нас были до него.

«Потому что город живет, — подумал Трев. — До того, как Витинари пришел к власти, здесь был хаос. Никто толком не знает, как ему это удалось. Он наладил работу Стражи. Он прекратил войну между гномами и троллями. Он позволил людям делать то, что им хочется, хотя на самом деле они делают то, что хочется ему. А главное, город полон жителей и денег. Все хотят жить в Анк-Морпорке. Может ли Витинари слететь, если новый футбол потерпит крах? Да. Конечно, да. Потому что люди есть люди».

Трев сказал об этом Гленде, когда она выдворила озадаченную Роз за пределы досягаемости Натта и вернулась. Гленда взглянула на Трева и спросила:

— Думаешь, Витинари знает?

— Понятия не имею, — овтетил Трев. — Ну, наверное, у него полно шпионов, только я не поручусь, что они об этом знают.

— Может быть, кто-нибудь должен ему сказать?

Трев засмеялся.

— Ну и что ты предлагаешь? Что мы постучимся во дворец, придем прямо к нему и скажем: «Простите, мистер, тут кое-какие мелочи ускользнули от вашего внимания»?

— Да, — ответила Гленда.

— Спасибо, Стукпостук, пока все, — сказал Витинари.

— Да, сэр, — ответил Стукпостук. Он кивнул госпоже Марголотте и беззвучно просочился из комнаты.

— Хэвлок, я понимаю, что Стукпостук весьма компетентен, но мне он кажется очень странным человеком.

— Мир был бы забавным местом, будь мы все одинаковы, мадам, хотя, признаю, не очень забавным, будь мы все Стукпостуками. Но он верен и в высшей степени надежен, — сказал Витинари.

— Хм, — отозвалась её светлость. — У него есть какая-то личная жизнь?

— Насколько я знаю, он коллекционирует канцелярские принадлежности, — сказал Витинари. — Я подозреваю, его жизнь может измениться к лучшему, если однажды он встретит юную особу, готовую нарядиться как конверт.

Они находились на балконе Продолговатого кабинета, с которого открывался шикарный вид на центр города, и в то же время зритель оставался почти невидимым.

— Договор продвигается? — спросил Витинари.

— Несомненно, — ответила её светлость. — Наконец-то мир между троллями и гномами.

Витинари улыбнулся.

— Слово «мир» обычно определяют как период затишья и перевооружения перед следующей войной. Понадобилось много заказных убийств?

— Хэвлок, иногда ты слишком прям!

— Прошу прощения, но движение истории требует не только пастырей, но и мясников.

— Никаких заказных убийств, — ответила её светлость и возвела глаза горе. — Но, тем не менее, произошел ужасный несчастный случай в шахте и весьма необычный оползень. И, разумеется, ещё нужно уладить проблему в Локо. Гномы по-прежнему жаждут полного истребления.

— Сколько орков там осталось?

— Никто не знает. Может быть, Натт сумеет их разыскать.

— Геноцида не будет, — сказал Витинари. — История склонна наносить ответный удар.

— Он, кажется, оказался большим сюрпризом.

— Да, насколько мне известно. Судя по отчетам, которые я получаю, у него есть все качества, которых не было у орков.

— Но все-таки в душе он орк, — намекнула её светлость.

— Мне интересно, кто в душе все мы, — ответил Витинари.

— Ты знаешь, что это большой риск, — сказала госпожа Марголотта.

— Мадам, этот город — сплошной риск, уверяю вас.

— А власть — это игра дыма и зеркал, — продолжала её светлость, потянувшись за вином.

— Странно, но командор Ваймс напоминает мне об этом почти каждый день. Никакие полицейские силы не справятся с разгневанным и решительно настроенным населением. Фокус в том, чтобы не дать им осознать это. Да?

В дверь постучали. Это снова был секретарь.

— Прошу прощения, что вмешиваюсь, сэр, мадам, но в данных обстоятельствах я подумал, что это будет простительно… — Он фыркнул. — Снова та молодая особа с пирогами.

— А, мисс Медоед, легендарный изобретатель знаменитого «пирога пахаря», — сказал Витинари и взглянул на её светлость. — Она друг мистера Натта.

— Я видела её, Хэвлок. Она обратилась ко мне с речью.

— Да, она это умеет. Чувствуешь себя так, как будто принял ледяную ванну. Пропусти же её, Стукпостук.

— И с ней молодой человек. Если не ошибаюсь, Тревор На вроде, сын знаменитого футболиста Дэйва На вроде. Она просила передать, что принесла вам «пирог пахаря».

— Ты возьмешь непроверенную еду от человека с улицы? — в ужасе спросила её светлость.

— От этого конкретного человека — да, несомненно, — сказал Витинари. — Она никоим образом не станет класть в неё яд. И не из уважения ко мне, насколько я понимаю, а из уважения к еде. Не уходите. Я думаю, вам это покажется… небезынтересным.

Пирог в руках у Гленды был ещё теплым, когда она вошла в Продолговатый кабинет. Она буквально застыла при виде госпожи Марголотты, но тут же в ней пробудилось здравомыслие.

— Мне нужно кланяться? — спросила она.

— Только если вам действительно того хочется.

— Мы пришли, чтобы вас предупредить, — сказал Трев.

— Вот как? — Витинари поднял бровь.

— «Анк-Морпорк Юнайтед» раскатают «Незримых Академиков» тонким слоем и пройдутся по ним своими большими тяжелыми башмаками.

— Ох, боги. Вы думаете, именно так и будет?

— Они — не обычные игроки! — выпалил Трев. — Они из Толпы! Они ходят с оружием!

— Ах да. Футбол как война, — сказал Витинари. — Что ж, спасибо, что сказали.

Настала тишина. Витинари прервал её первым:

— Вы хотите сказать что-нибудь ещё?

Он посмотрел на пирог, который Гленда держала перед собой, словно какой-то символ целомудрия.

— Вы можете что-нибудь сделать? — намекнула она.

— Это игра, мисс Медоед. Именно я предложил провести матч — как по-вашему, хорошо ли будет, если я теперь вмешаюсь? В конце концов, там будут правила. В конце концов, там будет судья.

— Им плевать, — сказал Трев.

— Тогда, полагаю, Стража исполнит свой долг. А теперь, если вы меня извините, у меня много государственных дел, которыми я должен заняться. Но пирог, пожалуйста, оставьте.

— Одну минуту, — сказала её светлость. — Отчего вы пришли предупредить его светлость, юная леди?

— А разве я не должна была так поступить? — уточнила Гленда.

— И вы просто взяли и вошли?

— Ну, не без помощи пирога.

— Мы уже раньше встречались, — напомнила её светлость.

Она смотрела на Гленду, Гленда смотрела на неё и, наконец, произнесла:

— Да, я помню, мне не страшно, и я ничуть не сожалею.

Поединок взглядов длился целую вечность, и наконец госпожа Марголотта быстро отвернулась и сказала:

— Да, ты поняла правильно, но, несомненно, я получу удовольствие как от пирога, так и от матча.

— Да, да, — поддержал Витинари. — Спасибо вам обоим, что заглянули, но, прошу прощения, государственные дела требуют нашего внимания.

— Однако! — воскликнула госпожа Марголотта, когда за гостями закрылась дверь. — Что за людей ты выращиваешь в своем городе, Хэвлок?

— Полагаю, лучших из лучших, — ответил тот.

— Два простолюдина могут к тебе вломиться без предварительной договоренности?

— Зато с пирогом, — быстро ответил Витинари.

— Ты их ждал?

— Скажем так, я не то чтобы страшно удивился, — сказал Витинари. — Я действительно знаю, что представляют собой «Анк-Морпорк Юнайтед». И Стража тоже в курсе.

— И ты позволишь им выйти на поле против кучки старых волшебников, которые пообещали не пользоваться магией?

— Кучки старых волшебников и мистера Натта, — бодро уточнил Витинари. — Если не ошибаюсь, ему хорошо удается тактическое планирование.

— Я этого не допущу.

— Это мой город, Марголотта. В Анк-Морпорке нет рабов.

— Он мой подопечный. Хотя, полагаю, ты пропустишь мои слова мимо ушей.

— Именно так я и намерен поступить. В конце концов, это всего лишь игра.

— Но суть всякой игры — не только игра! Что за игра, по-твоему, состоится завтра?

— Война, — ответил Витинари. — А суть всякой войны — только война.

Госпожа Марголотта взмахнула длинным рукавом, и внезапно в руке у неё появился тонкий стальной кинжал.

— Разрежь пополам, — попросил Витинари, указав на пирог. — А я выберу свою половинку.

— А если в ней окажется больше запеченных луковок, чем в другой?

— Тогда, полагаю, мы сможем договориться. Хочешь ещё… вина?

— Ты видел, что она пыталась меня переглядеть? — спросила Марголотта.

— Да. Я видел, что ей это удалось.

Когда Гленда и Трев вернулись в Иппо, Натт выжидающе посмотрел на них.

— Он даже не стал слушать, — пожаловался Трев.

— Наверняка, — ответил Натт. — Но я уверен в нашем завтрашнем успехе. Я не сомневаюсь, что тактически мы превосходим противника.

— А я просто радуюсь, что не буду играть, — заявил Трев.

— Да, мистер Трев, и мне страшно жаль.

От ближайшего стола, где Футбольная лига вносила последние поправки, донесся чей-то голос:

— Нет-нет, слушайте, вы все неправильно поняли. Если парень из команды Б стоит ближе к голкиперу… нет, не так… если он стоит ближе к воротам, чем голкипер, тогда, разумеется, он запросто забьет гол. По-моему, разумно.

Послышался вздох, который мог издать только Думминг Тупс.

— Нет, вы, кажется, не поняли…

Вмешался другой голос:

— Если голкипер стоит так далеко от ворот, он идиот!

— Давайте начнем сначала, — произнес третий голос. — Предположим, я — этот парень…

Трев посмотрел в ту сторону и увидел, что один из спорщиков запустил по столу бумажный комочек.

— Типа, я ударил по мячу, и он полетел далеко, а вот этот комочек — я. И что тогда?

Он снова щелкнул ногтем по комочку, и тот ударился о карандаш Думминга.

— Нет! Я ведь уже объяснил! И перестань разбрасывать бумагу, я не могу сосредоточиться!

— Пусть на них поплюет, — подсказал кто-то.

— Погодите-ка минуту, — сказал очередной голос. — Ну а что будет, типа, если ты загонишь мяч в собственную половину поля, а потом побежишь вот так, никому не пасуя, и забьешь гол?

— Это будет совершенно законно, — ответил Думминг.

— Да, но ведь это невозможно, правильно? — спросил мужчина, который только что щелкнул ногтем жеваный комочек бумаги, и ему так понравилось, что он повторил.

— Но если человек попытается и преуспеет, это будет прекрасный футбол, не так ли? — сказал Думминг.

— Где наша команда? — спросил Трев, оглядываясь.

— Я предложил им лечь спать пораньше, — сказал Думминг.

— «Пораньше» для волшебников — это два часа ночи, — сказала Гленда.

— А я распорядился, что у команды сегодня вечером будет специальный ужин, — объявил Натт. — В связи с этим, мисс Гленда, я настоятельно прошу вас запереть Ночную Кухню.

Вечером в столовой висело ледяное молчание.

— Я не ем салат, — заявил слугобраз Шноббс (не родственник). — У меня от них ветры.

— Как можно жить без пасты? — возмутился Бенго. — Это варварство!

— Надеюсь, вы заметили, что моя тарелка так же пуста, как и ваши, господа, — сказал Чудакулли. — Мистер Натт — наш тренер, и я позволил мистеру Натту командовать. И никакого курева сегодня тоже не будет.

Послышался хор сердитых восклицаний, и аркканцлер вскинул руку, призывая к тишине.

— Также он требует, чтобы… — Он всмотрелся в неразборчивый почерк Натта и слегка улыбнулся. — Никакого сексуального общения.

Эти слова вызвали отнюдь не ту реакцию, какую он ожидал.

— В смысле, собраться и поговорить? — уточнил заведующий кафедрой бесконечных штудий.

— Нет, это оральный секс, — сказал Ринсвинд.

— А орать никто не собирается.

Бенго Макарона сидел с ошеломленным видом.

— А также я не хочу, чтобы вы ночью шныряли за едой, — продолжал Чудакулли. — Есть правила. Я известил миссис Уитлоу и мисс Медоед, что целиком и полностью поддерживаю распоряжения мистера Натта. Не сомневаюсь, господа, у вас хватит силы воли.

— В попытке выказать солидарность с прочими членами команды, — сказал профессор самых современных рун, — я, кажется, видел в моей комнате оставшийся в мышеловке кусочек сыра.

Чудакулли остался в полном одиночестве, и его окружало только эхо упавших стульев.

Аркканцлер вернулся к себе в комнату и бросил шляпу на вешалку. «Должны быть правила, — сказал он себе. — Правила для них — и правила для меня». Он подошел к огромной кровати и открыл ящичек с табаком. Вместо табака в нем лежала маленькая записка:

«Дорогой аркканцлер, в связи с тем, что вы одобрили инструкции мистера Натта, чтобы факультет нынешним вечером воздержался от еды и курения, я взяла на себя смелость убрать ваши сигареты и табак. Также смею заметить, что я вынула из буфета все холодные остатки и соленья, чтобы вы устояли перед искушением».

— Черт подери, — негромко произнес аркканцлер.

Он подошел к гардеробу, порылся в кармане курительного халата и обнаружил другую записку, которая гласила:

«В соответствии с правилами мистера Натта, получившими ваше одобрение, аркканцлер (у миссис Уитлоу даже почерк был укоризненный), я взяла на себя смелость вытащить из карманов ваш экстренный запас мятных леденцов».

— Гром и молния! — провозгласил Чудакулли. — Меня окружают предатели! Они преграждают дорогу на каждом шагу!

Он безутешно побрел к книжному шкафу и вытащил «Спутник оккультиста» Бодри — книгу, которую знал наизусть. А поскольку он знал её наизусть, на странице четырнадцать оказалось маленькое изящное углубление, в котором лежал пакетик чрезвычайно сильных лакричных леденцов, унция табака «Веселый моряк» и пачка «Уизлы». А также записка.

«Дорогой аркканцлер, у меня духу не хватило. Миссис Уитлоу».

В университете, казалось, было темнее обычного. Обычно приказам аркканцлера подчинялись, и «Незримые Академики», бегавшие в поисках еды, убедились, что все двери закрыты, точнее, даже захлопнуты, а все кладовки заперты и заговорены. Футболисты безнадежно рысили по коридорам.

— В комнате у меня есть разогреваемая паста, — сказал Бенго Макарона. — Бабушка дала мне её с собой, когда я сюда собрался. Она хранится десять лет. Бабушка говорит, что через десять лет у неё будет точно такой же вкус, как сейчас. Не исключаю, что она говорила правду.

— Если ты за ней сбегаешь, можно приготовить её в моей комнате, — сказал профессор самых современных рун.

— Договорились. Между прочим, в ней крокодильи яички. Очень питательно. У меня на родине они очень популярны.

— А я и не знал, что у крокодилов есть яички, — сказал профессор самых современных рун.

— Больше нет, — заметил слугобраз Шноббс (не родственник).

— У меня есть печенье, могу поделиться, — сказал Думминг Тупс, и его немедленно пригвоздили к месту вопросительные взгляды.

— Нет, — сказал он. — Я не собираюсь нарушать приказы аркканцлера, поэтому печенье — и точка. Больше ничего я не слышал, господа. Без иерархии мы ничто.

— У библиотекаря наверняка есть бананы, — сказал Ринсвинд.

— Ты уверен? — уточнил Макарона.

— Насколько я знаю, у библиотекаря в подобных случаях девиз: «Если ты попытаешься отнять у меня бананы, я заберу их из твоих мертвых рук».

Трев, который прятался в тени, подождал, пока урчание голодных желудков не замерло вдали, после чего поспешил обратно и постучал в запертую дверь Ночной Кухни.

— Они собрались все вместе и пошли в библиотеку, — сообщил он.

— Хорошо. Думаю, он поделится с ними бананами, — сказал Натт.

— Честно говоря, я не понимаю смысл, — призналась Гленда.

— Суть в том, что они друзья. Братья по несчастью. Они — команда. Таков футбол. Нужно учить команду быть командой, и я не стану возражать против того, чтобы они плотнопозавтракали утром.

Трев подумал, что Натт заметно меняется.

— Можно задать личный вопрос?

— Почти все вопросы, которые мне задают, — личные. Но, пожалуйста, задавайте, мистер Трев.

— Э… ну ладно. Иногда ты кажешься большим, а иногда маленьким. Почему?

— Это наше свойство, — ответил Натт. — Полагаю, результат сокращения и расширения морфического поля. Оно воздействует на ваше восприятие.

— Когда ты расстроен, ты кажешься совсем маленьким, — сказала Гленда.

— А сейчас я каким кажусь?

— Довольно большим, — сказал Трев.

— Хорошо, — и Натт взял ещё кусок пирога. — Завтра я намереваюсь казаться ещё больше.

— Мы должны сделать ещё кое-что, — сказал Трев. — Пепе хочет мне помочь. Он думает, я буду играть.

— Ты ведь будешь играть, — сказал Натт.

— Нет, и ты это знаешь. Я обещал моей старушке. Нельзя нарушать слово, которое ты дал старухе матери, упокой боги её душу. У тебя есть ключ от винного погреба, Гленда?

— И ты думаешь, я тебе скажу, Трев На вроде?

— Думаю, что нет. Но мне нужны две бутылки лучшего бренди. И… э… не могли бы вы все пойти со мной? Я думаю, Пепе не затеял ничего дурного, но… э… вы же знаете… полночь и все такое…

— Да, я знаю Пепе, — ответила Гленда.

У задней двери в «Шоблу» стоял охранник, но, прежде чем он успел хотя бы подумать о том, чтобы прогнать Трева и его телохранителей, появился Пепе.

— О! Три товарища. Я прямо весь дрожу, — объявил он, гнусно ухмыляясь. — Что, ребята, принесли бренди?

— В чем дело, Пепе? Ты до чертиков перепугал Трева, — сказала Гленда.

— Я его не пугал! В наши дни я уже мало кого пугаю. Я просто сказал ему, что он будет играть.

— Я пообещал моей старушке, — повторил Трев, хватаясь за эти слова, как за крошечный плотик в бурном море.

— Но у тебя в руках звезда, и выбор не то чтобы большой.

Трев уставился на свою ладонь.

— Просто линии.

— Ну, есть люди, которые видят, и есть те, кто нет. Я принадлежу к тем, кто видит. Это метафора. И дело в том, что я хочу дать тебе одну штуку, которая, возможно, пригодится завтра. Да что там! Она, возможно, спасет тебе жизнь, черт побери. И уж точно спасет твой брак. Наверняка твоим спутницам будет приятно сознавать, что мы здесь, в «Шобле», сделали для тебя что могли.

— Гарантировать не могу, Трев, но я доверяю Пепе, — сказала Гленда.

— Это мистер Натт, — сказал Трев. — Он мой друг.

— Да, я знаю, кто такой мистер Натт, — ответил Пепе. — Он тоже может войти. Очень рад… познакомиться.

Он повернулся к Гленде.

— А вы, девочки, оставайтесь здесь. Это зрелище не для дам.

Он повел Трева и Натта в темноту.

— То, что я вам покажу, господа, — это большой секрет, и если ты меня разозлишь, Трев На вроде, я сделаю с тобой такое, что Энди Шенк покажется дворовым задирой.

— Энди всегда был дворовым задирой, — сказал Трев, когда они вошли в кузницу.

— Микрокольчуга, — довольно произнес Пепе. — Мир ещё и половины не знает.

— Выглядит просто как тонкая кольчуга, — сказал Натт.

— Это странная штука, — сказал гном. — Я могу дать тебе жилет и трусы, и лучше не забудь их вернуть, парень, иначе упомянутые последствия ощутишь на собственной заднице, и я не шучу. Эта штука придумана не только для того, чтобы девчонки в ней хорошо смотрелись. Вы удивитесь, на что она способна, если слегка изменить сплав, — он указал на сверкающую груду металла. — Легкая, как перышко, и не трет.

— А ещё что она умеет?

— Сейчас покажу. Надевай эти трусы.

— Что, прямо здесь?

Пепе вдруг превратился в маленького демона, озаренного огнем горна.

— Посмотрите-ка на этого господина Скромника! — воскликнул он. — Надень их прямо поверх штанов, а я тебе скажу, что я сделаю, — я отвернусь, пока ты будешь их надевать.

Он отвернулся, перебирая инструменты на наковальне.

— Надел? — спросил Пепе, когда пыхтение прекратилось.

— Да. Э… они ничего себе.

— Так, — сказал Пепе. — Теперь подожди секундочку.

Он исчез в темноте, и послышались странные звуки. Затем Пепе вернулся — медленно и неуклюже.

— Что это ты нацепил, Пепе? — спросил Трев. — Похоже на кучу подушек.

— Небольшая предосторожность, — ответил Пепе. — А теперь, пожалуйста, отойдите немного назад, мистер Натт, а ты, Трев, очень обяжешь меня, если заложишь руки за голову, это поможет правильно рассчитать… — Он повернулся спиной. — Так, Тревор, ты заложил руки за голову?

— Ага.

И тогда Пепе развернулся и со всего размаха врезал ему в пах двадцатичетырехфунтовой кувалдой.

Как ни странно, единственным результатом стало то, что Пепе отлетел и врезался в противоположную стену.

— Превосходно! — прозвучал заглушенный подушками голос.

Пришло утро, но Гленде казалось, что не было ни дня, ни ночи, ни работы, ни отдыха — только футбол, который ждал впереди и притягивал их всех друг к другу. В Большом зале для команды был накрыт стол. Слуги и волшебники, бок о бок, наедались так, как бывает только в Незримом Университете.

Днем правил футбол. Происходило только то, что было с ним связано. Разумеется, отменили все лекции. Конечно, их никогда не было, но сегодня, по крайней мере, студенты не пришли на них из-за общего волнения, связанного с предстоящим матчем, а не из-за того, что никто не хотел на них идти. Спустя некоторое время Гленда услышала звук, который исходил из города.

Перед университетом стояли толпы; даже сейчас люди выстраивались в очередь, чтобы попасть в Иппо. Шум ста тысяч человек, объединенных общей целью, напоминал гул далекого пчелиного роя.

Гленда вернулась в святилище Ночной Кухни и попыталась провести некоторое время, занимаясь пирогами, но тесто валилось у неё из рук.

— Ты расстроена? — спросила Джульетта.

— Я надеюсь, мы выиграем, — сказала Гленда.

— Конечно, выиграем, — ответила Джульетта.

— Да, да, а если, в конце концов, мы проиграем? — спросила Гленда. — Да, кто там?

Дверь открылась, и вошел Пепе. Вид у него был нахальнее обычного.

— Привет, дамочки, — сказал он. — У меня для вас новости. Откуда вы собираетесь смотреть матч?

— Откуда угодно, лишь бы подойти поближе, — сказала Гленда.

— Тогда вот что я вам скажу. У мадам на стадионе лучшие места. Никаких секретов, только прямой и неприкрытый подкуп. «Шоблу» должны видеть, понимаете? Чтоб микрокольчуга была у публики на виду.

— Как здорово! — воскликнула Джульетта. Даже Гленда почувствовала, что нерассуждающий, глубоко укорененный цинизм её подводит.

— Будет херес, — намекнул Пепе.

— Там будет кто-нибудь знаменитый? — спросила Джульетта.

Пепе подошел, игриво ткнул её в грудь и сказал:

— Да. Вы, мисс. Все хотят видеть Жужу.

Казалось, время шло вспять. Всей Страже отменили увольнительные, хотя трудно было понять, что за преступление может совершиться на улице, на которой никто не может двигаться. Поток людей — ну, по большей части людей — тек в сторону стадиона, отскакивал от ворот и заливал город от края до края. Игра должна была состояться в Иппо, а очередь тянулась до Саторской площади, и в конце концов давление стольких взглядов на стрелки стольких часов заставило время двигаться быстрей.

В Большом зале остались только команда и Трев, все остальные ушли раньше в бесплодной попытке захватить местечко. А они бесцельно слонялись по Залу, перебрасывая друг другу мяч, пока не появились Думминг, Натт и аркканцлер.

— Большой день, парни, — заявил Чудакулли. — Похоже, не только большой, но и хороший. Они все там и ждут, когда мы покажем им настоящий класс. Я хочу, чтобы вы подошли к делу в лучших спортивных традициях Незримого Университета, а именно: ловчите, когда на вас не смотрят, хотя, боюсь, сегодня будет мало шансов на то, что кто-нибудь останется незамеченным. Но, во всяком случае, я хочу, чтобы вы выложились на сто десять процентов.

— Прошу прощения, аркканцлер, — сказал Думминг Тупс. — Я понимаю смысл ваших слов, но процентов всего сто.

— Они могут выдать сто десять, если хорошенько постараются, — заявил Чудакулли.

— Э… и да и нет, сэр. По сути, это значит, что сто процентов просто станут больше, хотя останутся ста процентами. И потом, есть предел тому, с какой скоростью человек может бежать и как высоко прыгать. Я просто хотел уточнить.

— Хорошее уточнение, молодец, — ответил Чудакулли и немедленно двинулся дальше. Он обвёл взглядом окружающих. — А, мистер На вроде. Я так понимаю, что ничего не могу сделать, чтобы вы вошли в команду? Сын Дэйва На вроде, играющий за «Незримых Академиков», — это было бы изрядное перо в нашу шляпу. И я вижу, что мой коллега профессор Ринсвинд весьма остроумно воткнул в свою шляпу белое.

— Сэр, вы ж знаете, что я в безвыходном положении, — пробормотал Трев.

— Да, твоя старушка, — понимающе кивнул Чудакулли.

— Я ей обещал, — сказал Трев. — Конечно, она уже умерла, но я все-таки уверен, что она за мной следит, сэр.

— Что ж, это очень мило и делает тебе честь. Что ещё нужно сказать? Сейчас подумаю. Ах да, господа, — миссис Уитлоу, поскольку таково её обыкновение в подобных случаях, нарядила своих девушек в подобающие костюмы. Они будут подбадривать нас, стоя на боковой линии… — Его лицо превратилось в бесстрастную маску, когда он продолжил: — Миссис Уитлоу, как ни странно, с большим энтузиазмом и массой сил принимает участие во всем этом. Насколько мне известно, они собираются высоко задирать ноги, но если вы будете осторожны и не станете чересчур глазеть по сторонам, вы наверняка не увидите ничего такого, что вас смутит.

— Прошу прощения, сэр, — сказал Ринсвинд. — Правда, что некоторые игроки из «Анк-Морпорк Юнайтед» — это просто головорезы из Толпы?

— Да, эти парни могут быть крутоваты… — начал Чудакулли.

— Простите, сэр, это правда, — перебил Трев. — Я бы сказал, что примерно половина из них — честные ребята, а остальные — просто сукины дети.

— Но я надеюсь, что мы победим, — жизнерадостно произнес Чудакулли.

— Также я бы хотел сказать несколько фраз, прежде чем мы отправимся, сэр, — сказал Натт. — Несколько советов. В те дни, когда я научил вас всему, что знал, я и сам не знал, откуда все это знаю. Как вам известно, я орк, но, кем бы все мы ни были, мы — команда. Таким образом, вы играете не как отдельные личности, а как команда. Если не ошибаюсь, фон Ханденбрау в своей книге сказал…

— Боюсь, у нас не так много времени, чтобы пробраться через толпу, — вмешался Чудакулли, который этого ожидал. — Спасибо, мистер Натт, но я думаю, что нам пора.

Те, кто смотрел сверху, увидели бы, как переполненные городские улицы колебались, пока красная гусеница — команда «Незримых Академиков» — продвигалась к полю. Слышались одобрительные крики и шиканье, а поскольку это был Анк-Моркпорк, то и другое поочередно издавали все зрители.

Когда младший констебль Флюорит и ещё двое троллей с трудом открыли ворота, на которые снаружи давило множество тел, шум напоминал гигантский звуковой молоток. Тролли проложили для волшебников дорогу с деликатностью и осмотрительностью, которые сделали полицейский контроль над толпой притчей во языцех. Волшебники оказались на отгороженном и тщательно охраняемом пятачке, в центре которого стояли аркканцлер, раньше известный как декан, «Анк-Морпорк Юнайтед» полным составом и его светлость герцог Анкский, командор городской Стражи сэр Сэмюэль Ваймс, и лицо у него было точь-в-точь прокисшее молоко.

— Какого черта вы, клоуны, собираетесь устроить в моем городе? — поинтересовался он и посмотрел на Витинари, который сидел в своей ложе в середине трибуны, после чего повысил голос: — Я целый месяц носился как ненормальный, чтобы добиться заключения Кумского договора, и вдруг в тот самый момент, когда тролли и гномы уже готовы пожать друг другу руки и стать добрыми друзьями, вы начинаете ещё одну Кумскую долину?

— Да перестань, Сэм, — сказал Чудакулли. — Это всего лишь веселый выходной.

— Очередь тянется до ворот. До городских ворот, смею заметить. Где тут магия?

— Нигде, Сэм, насколько мне известно. Никакого волшебства на игре не будет, это было оговорено и утверждено, и де… — Чудакулли сглотнул, — … аркканцлер Коксфорда несёт ответственность за приглушение магического поля на стадионе.

— Тогда вот что я вам скажу, — продолжал командор. — Никто из моих стражников не ступит на поле, что бы ни произошло. Я ясно выражаюсь?

— Ясно как день, Сэм.

— Прошу прощения, аркканцлер, но сейчас я не Сэм, а командор городской Стражи, если вам не все равно, — сказал Ваймс. — Весь город, черт его подери, — это катастрофа, которая ожидает повода, чтобы… нет-нет, это катастрофа, которая уже разразилась, и все, что сегодня случится плохого, очень быстро станет ещё хуже. И я не хочу, чтоб потом говорили, что от Стражи были проблемы. Честное слово, Чудакулли, я от тебя этого не ожидал.

— Сейчас я аркканцлер, — холодно отозвался тот.

— Насколько я знаю, — продолжал Ваймс, — это разборка между двумя бандами. Ты знаешь, в чем заключается моя работа, аркканцлер? В том, чтобы поддерживать порядок, и вот тебе моё честное слово, я бы арестовал всю вашу гоп-компанию, только его светлость не позволит.

Чудакулли кашлянул.

— Могу я принести свои поздравления, сэр, по поводу отличной работы, которую вы проделали в Кумской долине?

— Спасибо, — ответил Ваймс. — Я так думаю, вы понимаете, как я рад видеть, что вы тут завязали ещё одну войну.

Командор повернулся к аркканцлеру Генри:

— Приятно видеть и вас, сэр^[392], приятно знать, что вы продвигаетесь по лестнице. Я официально заявляю вам, что складываю закон к вашим ногам, и вы в качестве судьи должны его принять. За этой чертой футбол, но выйди за черту — и там буду я.

Он вновь повернулся к Чудакулли:

— Знай край да не падай, аркканцлер.

Он вышел, и стражники зашагали следом.

— Подозреваю, в последнее время у командора слишком много дел на уме, — бодро сказал аркканцлер Генри и вытащил часы. — Я бы хотел поговорить с капитанами команд.

— Я один из них, — ответил Чудакулли.

Из рядов «Юнайтед» кто-то вышел.

— Джозеф Боров, из команды «Свиноедов». Капитан, за мои грехи.

Боров протянул руку Чудакулли и, надо отдать ему должное, почти не поморщился, когда её крепко стиснули.

— Ну, господа, — сказал бывший декан, — я уверен, что вы знаете правила, мы не раз их разбирали. Я хочу хорошей честной игры. Один долгий, э, свисток означает, что я прерываю игру в связи с нарушением, травмой игрока или любой другой причиной, пусть даже известной только мне. Один более долгий свисток или, скорее, гудок означает конец одного тайма и время подкрепиться, после чего игра продолжится. Во время перерыва, насколько мне известно, по полю маршем пройдет анк-морпоркский аккордеонный оркестр, хотя я и полагаю, что эти штуки посланы нам во испытание. Также напоминаю вам, господа, что после перерыва вы меняетесь воротами. Пожалуйста, донесите до своих команд, что ворота, в которые они целятся, не должны находиться у них за спиной. Если я увижу серьезное нарушение, игрок будет удален с поля. Ещё более долгий свисток, который, насколько я понимаю, будет продолжаться, пока я не выдохнусь, означает конец игры. Напоминаю вам — как уже напомнил нам командор Ваймс, — что в пределах этих четырех, ещё свежих, меловых линий я обладаю властью, которая уступает лишь божественной, да и то не факт. Если в какой-то момент станет ясно, что правила непрактичны, я их изменю. Когда я дуну в свисток, то подниму жезл и произнесу заклинание, которое предотвратит дальнейшее применение магии в пределах этих освященных линий вплоть до конца игры. Все ясно?

— Да, сэр, — ответил Джозеф Боров.

— Наверн? — многозначительно окликнул бывший декан.

— Да, да, все ясно, — проворчал тот. — Наслаждаешься минутой, да? Давай поживее, ладно?

— Господа, пожалуйста, выстройте команды, сейчас мы будем петь гимн. Мистер Тупс, вы, кажется, нашли мне рупор, спасибо большое. — Аркканцлер Генри поднес рупор к губам и прогремел: — Дамы и господа, встаньте для исполнения национального гимна!

Пение национального гимна всегда представляло некоторую проблему: добрые жители Анк-Морпорка полагали, что непатриотично распевать песни о том, какой ты патриот, поскольку такие песни поет только тот, кто что-то затеял, либо глава государства^[393].

Ещё одна проблема заключалась в акустике арены, которая была слишком хороша. Вдобавок скорость звука в одном конце стадиона слегка не совпадала с другим, и этот недостаток ещё усиливался от того, что обе стороны пытались сравняться. Но акустические аномалии казались сущим пустяком тому, кто стоял рядом с Наверном Чудакулли, поскольку аркканцлер был из тех людей, кто исполняет национальный гимн красиво, внятно и очень, очень громко.

— Когда бегемоты летят над горой, душою, Анк-Морпорк, всегда я с тобой! — начал он.

Трев, к своему большому удивлению, заметил, что Натт стоит по стойке «смирно». Сам он, машинально двигая губами, рассматривал объединенные силы «Анк-Морпорк Юнайтед». «Пятьдесят на пятьдесят. Половина — приличные ребята, а половина — Энди и компания». Его взгляд остановился на Энди, как только он об этом подумал. Тот слегка улыбнулся и показал оттопыренный палец. «Я не буду играть, — повторил Трев, — потому что обещал моей старушке». Он посмотрел на свою ладонь — он знал наверняка, что никакой звезды там нет. «В конце концов, — подумал Трев, разглядывая противников, — если начнется заварушка, судья — волшебник».

— Пусть хвалятся силою наши враги, у нас покупают они сапоги! — ревела толпа с разной скоростью и на все голоса.

«То есть, — продолжал Трев, — он ведь не отключит магию самому себе, правда?»

— У нас вы мечи покупали не раз…

«Он этого не сделает, так ведь? Единственный человек, способный остановить мясорубку, не совершит такой ошибки?»

— …и все генералы в кармане у нас!

«Нет. Он сделал именно это».

— Морпоркия! Морпоркия всех победит! — заорал Трев, чтобы заглушить собственную панику. «Он это сделал у нас на глазах. Судья оставил собственный жезл за чертой внутри поля, где магия не действует». Трев посмотрел на Энди, и тот кивнул. Да, он тоже видел.

— Врагам не дадим мы ни пенса в кредит!

На Столатских равнинах считается, что только предатели знают второй куплет своего национального гимна, поскольку человек, который тратит время на его заучивание, явно замышляет недоброе. Поэтому второй куплет анк-морпоркского гимна изначально представлял собой «ля-ля-ля», среди которого время от времени на плаву пыталось удержаться случайное осмысленное слово (ведь именно так оно бы и звучало в любом случае). Трев прислушивался к пению, страдая как никогда.

Но голоса слились в ликующий унисон на последней строчке, которую знал каждый:

— Мы всех вас купим и продадим!!!

Гленда, прижав руку к груди (по возможности), рискнула бросить взгляд в сторону ложи, которую по-прежнему называли Королевской, — в то самое мгновение, когда Витинари поднял раскрашенный позолоченный кубок и послышался восторженный рев. Анкморпоркцы не особенно любили приветствовать патриция, зато деньги они приветствовали в любое время суток. Тем не менее Гленде показалось, что в этом крике звучала какая-то странная нота, которая словно исходила из-под земли, как будто стадион превратился в один огромный рот. Потом непонятное ощущение прошло, и день вступил в свои права.

— Господа! Команды по местам, — высокомерно произнес аркканцлер Коксфорда.

— Э… можно вас на пару слов, сэр? — спросил Трев, поспешно подходя.

— А, сын Дэйва На вроде, — сказал бывший декан. — Мы тут собираемся начать футбольный матч, мистер На вроде, не сомневаюсь, что вы в курсе.

— Да, сэр, э… но…

— Вам известна хоть одна веская причина, по которой я должен задержать игру? — поинтересовался судья.

И Трев сдался.

Генри вытащил из жилетного кармана монетку.

— Наверн?

— Орел, — сказал аркканцлер и ошибся.

— Хорошо, мистер Боров… где мяч?

Бом! Бом!

Натт достал мяч как будто из воздуха и протянул судье.

— У меня, сэр.

— А, ты тренер «Академиков».

— И запасной игрок, если понадобится.

— Господа, вы видите, как я кладу мяч в центр поля…

Да, аркканцлер, прежде известный как декан, наслаждался моментом. Он отступил на несколько шагов, помедлил для пущего эффекта, вытащил из кармана свисток и помахал им, а затем дунул так, как мог дунуть только человек его размеров. Лицо аркканцлера Генри покраснело и исказилось, он поднес рупор ко рту и проорал:

— КТО НЕ ПРИНЕС ФОРМУ, БУДЕТ ИГРАТЬ В ТРУСАХ!

И вслед за ним закричал Думминг Тупс:

— Кто дал ему этот свисток?!

Толпа взревела, и смех покатился по городу, по мере того как каждый слушатель на переполненных улицах передавал его дальше. Он воскрешал такие воспоминания, что как минимум двое тут же принялись строчить поддельные записки от родителей.

Библиотекарь запрыгнул на верхушку своих ворот, чтобы лучше видеть. Чарли Бартон, голкипер «Юнайтед», стоя в воротах, методично закурил трубочку. Но человеком с самой большой проблемой на сегодня — не считая разве что Трева — был редактор «Таймс» Уильям де Слов, который не доверил ни одному подчиненному репортаж об этом уникальном и невероятно важном событии, хотя и сам толком не знал, как его надлежит писать.

При звуке свистка он начал: «Предводитель «Юнайтед» — можно сказать «предводитель»? Наверное, есть более подходящее слово, выясню в офисе — как будто не знает, что делать дальше. Аркканцлер Чудакулли (бакалавр красноречия, нет, остальное допишу потом), сильно ударил по мячу, целясь… но на самом деле мяч попал в Джимми Уилкинса, бывшего игрока «Шахтеров», который, кажется, растерялся. Нет, нет, он подобрал мяч! Он схватил мяч!!! Судья — бывший декан Незримого Университета — подозвал его, вероятно, чтобы освежить в памяти новые правила».

«Рупор, — подумал де Слов, — вот что мне нужно. Большой-пребольшой рупор, чтобы я мог всем рассказать, что происходит».

«Мяч передали… сейчас посмотрим… номеру шестьдесят девять, да-да, многосторонне одаренному профессору Бенго Макароне, который, в соответствии с новыми правилами, может сделать так называемый свободный удар с того места, где было совершено нарушение, и вот — да-да — Бенго Мака… простите, профессор Бенго Макарона из «Незримых Академиков»… и… о боги! Мяч летит через все поле на высоте человеческого роста, как куропатка (проверить на всякий случай в «Заметках о природе»), и бьет мистера Чарли Бартона, по прозвищу Большой Парень, в живот с такой силой, что тот влетает в сетку! Какое зрелище! И… кажется, это гол! По крайней мере, один гол! Стадион стоит, хотя на самом деле большая часть встала ещё до того (записал он добросовестно, влекомый типичным журналистским стремлением к максимальной точности). И… публика приветствует героя, и припевка на местном наречии, которая срывается с губ болельщиков, звучит так: «Макарона, Макарона лишь один, Макарона, он у нас непобедим»^[394]. Нет, нет. Кажется, опять что-то происходит. Макарона покинул поле и оживленно обращается к зрителям. Он произносит целую речь, и те, с кем он разговаривает, явно смущены…»

В этот момент подбежал один из помощников редактора с кратким донесением о том, что произошло на другой стороне поля. Де Слов быстро принялся писать, надеясь, что самодельная стенография не подведет: «С горячей решительностью, которая так очаровательна и столь типична для коренного жителя Генуи, профессор Макарона, как оказалось, настаивает на том, чтобы хвалебные припевки включали в себя его полное имя и список званий. Он любезно составляет их перечень для болельщиков. Также возникло некоторое замешательство возле ворот «Юнайтед»: товарищи Чарли Бартона помогают ему искать трубку, а также, самоочевидно (редактор «Таймс» любил слово «самоочевидно»), половинку пирога со свининой, который он, самоочевидно, ел в тот момент, когда был забит гол. Судя по всему, он, как и многие из нас, недооценил скорость полета нового мяча. Итак, мяч возвращается в центр поля, и разгорается очередной спор».

— Но они только что забили гол! — заявил мистер Боров.

— Именно так, — ответил бывший декан, отдуваясь. — А значит, теперь они бьют по мячу.

— А мы нет? Но ведь нам только что забили гол!

— Так гласят правила.

— Это нечестно, мы тоже хотим ударить по мячу. Они по нему уже били!

— Дело не в том, чтобы ударить, мистер Боров. Дело в том, что дальше.

Де Слов лихорадочно писал:

«Аркканцлер Чудакулли несется к мячу. Он быстро поворачивается и посылает мяч в сторону своих же ворот! Почти все игроки «Юнайтед» бегут следом, надеясь воспользоваться этой странной ошибкой… не будучи вполне осведомлены (это слово редактор любил тоже, оно звучало намного лучше, чем просто «знать») …но знаменитый библиотекарь Незримого Университета как раз…»

Он остановился, моргнул, ухватил за руку одного из своих помощников, который только что прибежал с полным списком званий Бенго Макароны, и втолкнул на свое место.

— Записывай все, что я говорю! — приказал де Слов. — И надеюсь, стенографируешь ты лучше, чем я, а если нет — я тебя утром же уволю. Здесь же черт знает что творится!

«Они это нарочно сделали, я клянусь, они это сделали нарочно. Чудакулли нацелил удар в собственные ворота, прекрасно зная, что библиотекарь, обладающий невероятно мощной верхней частью туловища, способен швырнуть мяч почти через все поле. А вот и Бенго Макарона, которого не заметили противники… он направляется к мячу, пользуясь тем, что «Юнайтед» отхлынули от своей цитадели, точь-в-точь как злополучные мараниды во время первой Продостианской войны (редактор считал себя знатоком классиков)».

— Я в жизни ничего подобного не видел! — заорал он почти оглохшему помощнику. — Они застали «Юнайтед» врасплох!

«Вот он, Макарона. Мяч как будто приклеен к его ноге. И перед ним — единственный игрок злосчастной команды «Юнайтед», который понял, что происходит. Мистер Чарли Бартон, он же Большой Парень, запинаясь, выходит навстречу Макароне из ворот, как Гигантский Осьминог, завидевший орды мормидонов».

Редактор замолчал, позабыв обо всем на свете, по мере того как расстояние между двумя игроками все сокращалось.

— О нет!

Толпа издала оглушительный крик.

— Что случилось? — спросил помощник, воздев карандаш.

— Ты видел? Ты видел? — крикнул редактор. С растрепанными волосами, он походил на безумца. — Макарона обежал его кругом! Я не знаю, каким чудом он не потерял мяч!

— То есть обогнул вратаря, сэр? — уточнил помощник.

Будь шум толпы видимым, к этому моменту он бы уже накалился добела.

— Ещё один гол, — произнес редактор, падая на место. — Два гола за несколько минут! Нет, он не обогнул его, он обежал вокруг! Два раза! И, клянусь, на втором витке ещё ускорился!

— А, — отозвался помощник, продолжая писать. — Однажды я ходил на лекцию, сэр. Там рассказывали, отчего предметы не падают на мировую черепаху. Это вроде как эффект рогатки — он, видимо, набрал дополнительную скорость, обегая огромное брюхо вратаря, сэр.

— Ты послушай, как кричит толпа! — перебил редактор. — И запиши!

— Да, сэр. Вот что они кричат: «Макарона, профессор магических наук (Пугалоу), профессор КОТ (Чабб), мастер игры (Щеботан), старший специалист (п.ч.т.), д. ф.н. (блит), ДМСК, МК, профессор магических наук (Коксфорд), старший специалист по куроведению (Генуя, Университет Иана Завоевателя, Креветочный корпус, второй этаж), Primo Octo (дважды), старший специалист по блит-слудовому обмену (Аль-Хали), КФГСБ, возвратно-поступательный профессор блит-теории (Клатчский университет), профессор магических наук (Клатчский университет), Didimus Supremus (Клатчский университет), почетный профессор блит-субстратных определений (Чабб), заведующий кафедрой блит— и музыкальных наук (Щеботанский колледж для молодых девиц), Макарона, профессор магических наук (Пугалоу), профессор КОТ (Чабб), мастер игры (Щеботан), старший специалист (п.ч.т.), д.ф.н. (блит), ДМСК, МК, профессор магических наук (Коксфорд), старший специалист по куроведению (Генуя, Университет Иана Завоевателя, Креветочный корпус, второй этаж), Primo Octo (дважды), старший специалист по блит-слудовому обмену (Аль-Хали), КФГСБ, возвратно-поступательный профессор блит-теории (Клатчский университет), профессор магических наук (Клатчский университет), Didimus Supremus (Клатчский университет), почетный профессор блит-субстратных определений (Чабб), заведующий кафедрой блит— и музыкальных наук (Щеботанский колледж для молодых девиц), лишь один, Макарона, профессор магических наук (Пугалоу), профессор КОТ (Чабб), мастер игры (Щеботан), старший специалист (п.ч.т.), д.ф.н. (блит), ДМСК, МК, профессор магических наук (Коксфорд), старший специалист по куроведению (Генуя, Университет Иана Завоевателя, Креветочный корпус, второй этаж), Primo Octo (дважды), старший специалист по блит-слудовому обмену (Аль-Хали), КФГСБ, возвратно-поступательный профессор блит-теории (Клатчский университет), профессор магических наук (Клатчский университет), Didimus Supremus (Клатчский университет), почетный профессор блит-субстратных определений (Чабб), заведующий кафедрой блит— и музыкальных наук (Щеботанский колледж для молодых девиц), он у нас непобедим!» Но разве это не офсайд, сэр?

— Кажется, злополучные игроки «Юнайтед» действительно жалуются судье, — сказал редактор. — Они сгрудились вокруг, и… и, право же, у стен должны быть уши!

— Только там нет стен, сэр.

— Я думаю… — И тут редактор замолчал. — Кто это?

— Где, сэр?

— Посмотри вон туда, на трибуну! На трибуну для знати, куда нас, смею заметить, не пригласили.

Солнце воспользовалось возможностью выйти из-за облаков, и чаша Иппо как будто наполнилась светом.

— Эта та девушка в микрокольчуге, сэр, — сказал помощник.

Даже игроки «Юнайтед» перестали спорить и уставились на трибуну. Неведомая красавица сверкала так, что больно было глазам, но взгляды так и тянуло к ней.

— Она висит у меня на стене в спальне, — сказал де Слов. — И её все ищут.

Он кашлянул.

— Знаешь, говорят, эта штука совсем не трет.

Все футболисты на поле, кроме злополучного Чарли Бартона, у которого ещё не прошло головокружение, столпились вокруг судьи. Тот твердил:

— Повторяю, гол был абсолютно приемлем. Да, немного негуманным и хвастливым, но, тем не менее, полностью в рамках правил. Вы сами видели, как тренировались «Незримые». Игра движется быстро. Никто не станет посылать вам клик, предупреждая о том, что будет дальше.

Чей-то тихий голос произнес:

— Распространенная ошибка — полагать, что даже самый доблестный вратарь способен в одиночку устоять против совокупной мощи всей команды противника.

Это был Натт.

— Мистер Натт, не нужно им объяснять, — вмешался Чудакулли.

Мистер Боров явно приуныл. Человек, обманутый командой, историей и ожиданиями.

— Я так понимаю, нам ещё многому нужно учиться, — признал он.

Трев оттянул Натта в сторону.

— Вот сейчас дела пойдут плохо, — предупредил он.

— Перестаньте, мистер Трев. Мы очень хорошо играем. По крайней мере, Бенго.

— Я на него не смотрю. Я смотрю на Энди, а Энди смотрит на Бенго. Они выжидают. Сначала дадут старичкам порадоваться, а потом зажмут в клещи.

И тут Трев получил импровизированный урок на тему «Почему волшебники — это волшебники».

— У меня есть скромное предложение, — сказал Чудакулли, — и я надеюсь, что ты позволишь мне высказаться, судья. Хотя мы, команда Незримого Университета, полнейшие новички в футболе, у нас было гораздо больше времени на то, чтобы освоиться с новыми правилами, чем у наших нынешних противников. А потому я предлагаю отдать им один из наших голов.

— Так нельзя, сэр! — воскликнул Думминг.

— Что, это против правил? — Чудакулли заговорил громче и гораздо торжественнее. — Я спрашиваю вас, разве настоящий спортивный дух, дружба и великодушие — против правил?

Его голос разносился почти до самых задних рядов стадиона.

— О, в правилах ничего такого не написано, сэр. Никакое правило не воспрещает заняться стиркой во время игры — просто потому, что никто этого делать не будет.

— Прекрасно. Мистер Боров, наш гол — ваш гол. Теперь мы на равных.

Боров, совершенно обалдевший, обвёл взглядом свою команду.

— Э… ну ладно, если вы настаиваете.

— Я не приму отрицательного ответа, — прогремел Чудакулли.

— Какая муха его укусила? — поинтересовался редактор «Таймс», когда измученный гонец принес ему новости.

— Он поступил очень великодушно.

— Зачем вы это сделали? — спросил Думминг у Чудакулли.

— Я прям и честен, Тупс. До неприличия великодушен. Да, я таков. Не моя вина, что они не сознают своего несовершенства. И теперь до конца игры они будут об этом думать.

— Э… ловко, сэр.

— Ловко, говоришь? Да, я собой горжусь. И кстати, мы снова имеем право ударить по мячу первыми. Неудивительно, что футбол так популярен.

— Какой любопытный психологический момент, — сказал Натт, когда они с Тревом возвращались за боковую линию. — Не исключаю, что жестокий, но небезынтересный.

Трев промолчал. Послышался пронзительный свист, возвещающий продолжение игры, и немедленно последовал громовой рев судьи:

— ПОДУМАЕШЬ, НЕБОЛЬШОЙ ДОЖДИК, ПАРЕНЬ, ЭТО ПОЛЕЗНО ДЛЯ ЗДОРОВЬЯ!

— Волшебство, — заметил Трев. — Но ведь его не может здесь быть.

— Нет, — ответил Думмингс Тупс, шагавший следом. — Всего лишь одержимость.

— Футбол и одержимость — одно и то же, мистер Трев, — сказал Натт.

Трев снова посмотрел на трибуну. Там виднелся лишь сияющий силуэт Джульетты, всего в нескольких футах от Витинари. По бокам сидели Гленда и Пепе. Джульетта походила на богиню. «Ничего у нас не получится, так ведь? — подумал он. — Джульетта и парень из свечного подвала? Нет. Особенно сейчас».

Никогда не случится. Только не сейчас.

А потом громко закричал Бенго, и стадион дружно издал слитное «ох!».

И опять послышался свисток.

— Что стряслось, сэр? — спросил помощник редактора.

— Не знаю… они снова передали мяч Макароне, он столкнулся с двумя игроками «Юнайтед», и получилась куча-мала.

Натт, который первым добежал до поверженного Макароны, мрачно посмотрел на Трева.

— Вывихнуты обе коленные чашечки, — сказал он. — Нужны двое, чтобы отнести его в больницу госпожи Сибиллы.

Бывший декан обвёл взглядом столпившихся футболистов.

— Что тут произошло, мистер Шенк? — спросил он, утирая пот, капавший с подбородка.

Энди поднес палец ко лбу.

— Сэр, я просто бежал вперед, в полном соответствии с правилами, чтобы перехватить мистера Макарону, и понятия не имел, что Джимми Ложке пришла точно такая же идея. Он подбежал с другой стороны, и все мы через задницу кувырнулись, простите мой клатчский.

Трев нахмурился.

Выражение лица Энди было недвусмысленно. Он лгал. Он знал, что лжет и что это понимают все, но ничуть не смущался. Более того, Энди наслаждался ситуацией. Башмаки у него на вид были тяжелыми, как лодочные якоря.

— Они зажали его, как мясо в сандвиче! — пожаловался Трев судье.

— Вы можете это доказать, молодой человек?

— Вы же видите, что с беднягой сталось!

— Да, но вы можете доказать, что это произошло по предварительному соглашению?

Трев сморгнул, и Натт шепотом подсказал:

— Вы можете доказать, что они не нарочно?

— Кто-нибудь может это доказать? — повторил судья, обводя взглядом игроков. Все молчали. Трев подумал: может быть, кто-нибудь и рискнул бы заговорить, если бы Энди не стоял тут же с невинной улыбкой акулы.

— Я судья, господа, и судить могу лишь о том, что вижу. А я ничего не видел.

— Да, потому что они уж об этом позаботились, — сказал Трев. — Спросите зрителей! Они видели!

— И вообще, у них башмаки, которыми можно дробить камни! — запротестовал Чудакулли.

— Да, Наверн, то есть, прости, капитан, но пока что не существует правил касательно того, какими должны быть башмаки. Более того, это именно такие башмаки, которые, по традиции, носят игроки в футбол.

— Это просто орудия убийства!

— Я отлично понимаю, что ты имеешь в виду, но чего ты от меня хочешь? — спросил Генри. — Я всерьез подозреваю, что, если прервать матч сейчас, мы с тобой не выйдем отсюда живыми. Даже если мы ускользнем от разъяренной толпы, то не спасемся от разъяренного Витинари. Игра будет продолжена. «Незримые Академики» могут выпустить на поле замену, и я… сейчас скажу… — Он вытащил записную книжку. — Ах да. Я позволю вам сделать свободный удар с того самого места, где произошла столь досадная случайность. И примите к сведению, что в дальнейшем на подобные случайности я буду смотреть не так благосклонно. Надеюсь, мистер Боров, вы доведете эту мысль до своей команды.

— Кончайте в солдатики играть! — закричал Трев. — Они только что вынесли вашего лучшего игрока, и вы им позволите стоять тут и ухмыляться?

Но судья, в конце концов, некогда был деканом Незримого Университета, то есть человеком, привыкшим к лобовым столкновениям с Наверном Чудакулли. Он смерил Трева ледяным взглядом, неторопливо повернулся к аркканцлеру и сказал:

— И я надеюсь, что ты, капитан, тоже внушишь своей команде, что мои решения не оспариваются. Объявляю пятиминутный перерыв для разъяснительной беседы, и пусть кто-нибудь вынесет бедного профессора Макарону с поля. Найдите какого-нибудь костоправа, пусть глянет на него.

Голос у него за спиной прогремел:

— Я уже здесь, сэр.

Оба обернулись. Необъятных размеров фигура в цилиндре и с маленьким саквояжем кивнула им.

— Я не ожидал увидеть тебя тут, — сказал Чудакулли.

— Да я бы в жизни не пропустил матч! — воскликнул доктор Газон. — Ну-ка, ребята, оттащите пострадавшего в тот угол, и я посмотрю, что с ним такое. Счет я пришлю тебе, Наверн.

— Может быть, перенести его туда, где потише и поспокойней? — намекнул судья.

— Ни в коем случае, я хочу видеть игру!

— И им это сойдет с рук, — пожаловался Трев, шагая обратно за линию. — Все знают, что им ничего не будет.

— У нас есть остальные игроки, мистер Трев, — напомнил Натт, шнуруя башмаки. Он, конечно, сшил их сам, и они больше напоминали перчатки для ног. — И, разумеется, я как первый запасной. Обещаю сделать что могу, мистер Трев.

До сих пор для библиотекаря день тянулся скучно, не считая одной-единственной минуты славы. Стоять в воротах было довольно тоскливо, и он проголодался, а потому приятно удивился, когда перед воротами вдруг появился огромный банан. Впоследствии все пришли к выводу, что в футбольном контексте к загадочно появляющимся фруктам следует относиться с изрядной осторожностью. Но библиотекарь хотел есть, перед ним лежал банан, поэтому он послал к черту метафизику и съел его.

Гленда, сидевшая на трибуне, подумала, что, кажется, была единственной, кто заметил пугающе яркий желтый банан в полете, а затем — огромную ухмылку на лице мамаши Аткинсон, которая смотрела на Гленду из толпы. Мать Глупса Аткинсона сама по себе являлась смертельным оружием. Всякий, кто хоть раз стоял в Толкучке, знал её как весьма изобретательную и разностороннюю правонарушительницу. Ей все всегда сходило с рук, потому что ни у кого не хватит совести ударить старушку. Особенно ту, с которой рядом стоит Глупс.

— Прошу прощения, — сказала Гленда, вставая. — Мне нужно поскорей спуститься.

— Исключено, детка, — ответил Пепе. — Здесь яблоку негде упасть. Толкучка как она есть.

— Присмотри за Джульеттой, — велела Гленда, наклонилась и похлопала ближайшего болельщика по плечу. — Я хочу спуститься как можно быстрей. Вы не против, если я спрыгну?

Тот посмотрел на сверкающий силуэт Джульетты и сказал:

— Не возражаю, если твоя подружка меня поцелует.

— Нет. Если хочешь, я сама тебя поцелую.

— Э… не утруждайтесь, мисс. Вот, держитесь за руку.

Спустилась она довольно быстро, переходя с рук на руки, в сопровождении непристойных шуток и веселой возни, в процессе которой Гленда искренне радовалась, что надела самые просторные и непроницаемые панталоны^[395].

Протискиваясь и проталкиваясь в толпе, она добралась до ворот в ту самую секунду, когда банан был проглочен одним заходом. Беспомощно отдуваясь, Гленда остановилась перед библиотекарем. Он широко улыбнулся, задумчиво взглянул на неё и рухнул навзничь.

Сидя высоко на трибуне, госпожа Марголотта повернулась к Витинари:

— Это тоже часть игры?

— Боюсь, что нет, — ответил тот.

Её светлость зевнула.

— По крайней мере, стало капельку увлекательней. Они больше спорят, чем играют.

Витинари улыбнулся.

— Да, мадам. Футбол во многом похож на дипломатию — короткие периоды борьбы сменяются долгими периодами переговоров.

Гленда потрясла библиотекаря.

— Эй, вы в порядке?

Ответом ей был хрип. Она сложила руки рупором и крикнула:

— Люди… в смысле, кто-нибудь! Сюда!

Под аккомпанемент шиканья и — поскольку дело происходило в Анк-Морпорке — радостных возгласов кочующий комитет, объединивший судью и игроков, заспешил к воротам «Незримых Академиков».

— Кое-кто бросил на поле банан, и я видела кто. Кажется, банан отравлен, — на одном дыхании выпалила Гленда.

— Он тяжело дышит, — сказал Чудакулли. Это замечание было излишним, поскольку от храпа тряслись ворота.

Аркканцлер присел на корточки и приложил ухо к груди библиотекаря.

— Сомневаюсь, что его отравили, — наконец изрек он.

— Почему? — спросил Думминг.

— Я по природе не мстительный человек, но если кто-нибудь отравит нашего библиотекаря, то я лично позабочусь о том, чтобы университет выследил отравителя при помощи всех имеющихся в нашем распоряжении магических, мистических и оккультных средств и сделал его жизнь такой ужасной, что он и представить себе не может! Более того, что и я представить себе не могу. И даже не сомневайтесь, господа, что я уже предпринял кое-какие шаги.

Думминг оглядывался, пока не заметил Ринсвинда.

— Профессор Ринсвинд, вы были… то есть вы его друг. Что вам стоит сунуть пальцы ему в глотку иличто-нибудь такое?

— Ну нет, — сказал Ринсвинд. — Я очень привязан к своим пальцам и смею надеяться, что они также привязаны ко мне.

Шум толпы становился все громче. Люди пришли смотреть футбол, а не дебаты.

— Но доктор Газон ещё здесь, — продолжал Ринсвинд. — Он, между прочим, зарабатывает на жизнь тем, что сует пальцы в разные места. Он в этом спец.

— Ты прав, — сказал судья. — Давайте поручим ему и второго пациента.

Он повернулся к Чудакулли.

— Вам придется выставить второго запасного игрока.

— Сейчас выйдет Тревор На вроде, — сказал аркканцлер.

— Нет! — воскликнул Трев. — Я обещал своей старушке.

— А я думал, ты часть команды.

— Да, сэр, типа того… я помогаю и все такое… но я обещал своей старушке, сэр, когда папаша умер. Да, да, меня внесли в список, но кто же думал, что так обернется?

Чудакулли уставился на небо.

— Что ж, господа, я полагаю, что нельзя требовать от человека, чтобы он нарушил обещание, данное старушке матери. Это хуже, чем убийство. Нам придется играть вдесятером. Как-нибудь обойдемся.

Редактор «Таймс», сидя в своей хлипкой будочке, взял блокнот и объявил:

— Я пойду туда. Глупо сидеть здесь сложа руки.

— Вы собираетесь на поле, сэр?

— По крайней мере, я хоть пойму, что происходит.

— Вряд ли судья вам разрешит, сэр!

— Ты будешь играть, Трев? — спросила Гленда.

— Я же сказал! Сколько раз надо повторить? Я обещал своей старушке!

— Но ты в команде, Трев.

— Я обещал своей старушке!

— Да, но, разумеется, она бы поняла.

— Легко тебе говорить. Откуда ты знаешь?

— О, есть разные варианты, — жизнерадостно отозвался какой-то голос.

— Здравствуйте, доктор Икс, — сказала Гленда.

— Я, как вы понимаете, подслушал ваш разговор. Если мистер На вроде скажет мне, где похоронена его мать, а судья даст небольшую отсрочку, может быть, я сумею…

— Так я тебя и подпущу с лопатой к моей матери! — заорал Трев. По его лицу катились слезы.

— Трев, мы тебя понимаем, — сказала Гленда. — Старушка мать — это всегда нелегко… — И она добавила, даже не задумываясь о смысле своих слов: — И я не сомневаюсь, что Джульетта тоже поймет.

Она взяла его за руку и увела с поля. Трев был прав, все пошло наперекосяк. Лучезарные перспективы начали увядать.

— Вы подарили им гол, сэр, — напомнил Думминг, когда они с Чудакулли заняли свои места на поле.

— Я верю, что из мистера Натта получится неплохой вратарь, — ответил Чудакулли. — И я покажу им, что бывает с теми, кто пытается отравить волшебника!

Прозвучал свисток.

— ДВАДЦАТЬ ОТЖИМАНИЙ! Прошу прощения, господа, я сам не знаю, что говорю…

Вот что бывает с теми, кто пытается отравить волшебника: в футболе у них появляется преимущество, хотя бы на некоторое время. Отсутствие профессора Макароны стало смертельным ударом для «Незримых Академиков». Он был краеугольным камнем, на котором основывалась стратегия университетской команды. Осмелев, «Юнайтед» ринулись в бой.

«И все-таки, — думал редактор «Таймс», лежа на кромке поля со своим иконографом, — волшебники как-то держатся». Он писал с бешеной скоростью, стараясь не обращать внимания на обертки от пирогов, пивные бутылки, банановые шкурки и сальные пакетики из-под гороха, которые градом сыпались на поле. У кого сейчас мяч? Редактор заглянул в список игроков, который успел набросать. Ах да. «Юнайтед» прорвались на сторону противника, и мяч у Энди Шенка, весьма неприятного молодого человека, но… на поле явно происходит что-то выходящее за рамки нормальной футбольной тактики. Несколько игроков «Юнайтед» выстроились вокруг Энди — таким образом, он бежит, окруженный телохранителями. Даже товарищи по команде как будто не понимают, что происходит, но мистер Шенк, тем не менее, нанес уверенный удар по воротам… и мяч ловко перехвачен в воздухе мистером Наттом». Редактор заглянул в шпаргалку: «Орк». Он дописал: «…которому привычно хватать большие круглые предметы». Но потом он устыдился и вычеркнул эти слова. «Как бы низко мы ни пали, — сказал де Слов сам себе, — мы все-таки не желтая пресса».

Орк.

Натт пританцовывал в воротах, ища взглядом того, кто мог что-нибудь сделать с мячом.

— Мне что, тут весь день торчать, орк? — поинтересовался Энди, стоя прямо перед ним. — Давай поживей, орк. Что, никто не бежит на помощь, а, орк? Говорят, у тебя когти. Покажи нам когти, орк. Тогда мячик лопнет.

— По-моему, у вас серьезные психологические проблемы, сэр.

— Чего?

Натт перебросил мяч через голову Энди, и где-то в толпе игроков, которые принялись за него драться, послышался хруст, затем вопль, затем свисток, а за свистком — общее пение. Оно началось где-то в районе миссис Аткинсон, но быстро распространилось по всему стадиону:

— Орк, орк, орк, орк, орк, орк, орк!

Чудакулли, пошатываясь, поднялся на ноги.

— Эти сукины дети меня зажали, Генри! — заорал он едва слышным сквозь пение голосом. — Моё колено! Будь оно неладно!

— Кто это сделал? — поинтересовался судья.

— А я откуда знаю? На поле треклятая мешанина, точь-в-точь как в старой игре! И сделай так, чтоб они перестали петь, провались оно совсем! Я вовсе не желаю это слушать!

Аркканцлер Генри поднял рупор:

— Мистер Боров!

Капитан «Юнайтед» протолкался сквозь толпу. Вид у него был смущенный.

— Вы в состоянии контролировать своих фанатов?

Боров пожал плечами:

— Звиняйте, сэр, но что тут поделаешь?

Генри обвёл глазами Иппо. Действительно, что тут поделаешь? Это была Толкучка. Толпа, у которой нет главных. Нет руки, по которой можно хлопнуть, задницы, которую можно пнуть. Нет даже адреса. Толкучка пела, потому что пел каждый.

— По крайней мере, вы способны контролировать свою команду? — поинтересовался он. К его удивлению, мистер Боров опустил глаза.

— Не знаю, сэр. Звиняйте, сэр, оно как-то так получилось.

— Ещё один инцидент подобного рода, и я прекращаю матч. Советую тебе уйти с поля, Наверн. Кто тебя замещает?

— Я сам! — ответил Чудакулли. — Но, учитывая обстоятельства, я назначаю помощником мистера Шноббса.

— Шнобби Шноббса? — уточнил бывший декан.

— Мы не родственники, — немедленно отозвался слугобраз Шноббс.

— Ладно, это ещё куда ни шло, — вздохнув, сказал Трев. — Шнобси и сам не дурак подраться.

— Но цель футбола — не драка, — возразила Гленда. — И знаешь что? — добавила она, повышая голос, чтобы перекричать стальной рев толпы. — Что бы там ни думал бывший декан, сейчас он не сможет остановить игру. Стадион просто взорвется!

— Ты так думаешь?

— Ты только послушай. Знаешь, ты прав. Тебе нужно отсюда убираться.

— Ни за что!

— Ты можешь сделать полезное дело и забрать Джульетту. Отведи её туда, где стоит старина Ваймси и его ребята. Держу пари, они ждут прямо за воротами. И поторопись, пока по лестнице ещё можно пройти. Как только игра возобновится, шанса не будет.

Когда Трев ушел, Гленда зашагала вдоль боковой линии туда, где над своими пациентами стоял на страже доктор Газон.

— Этот ваш маленький саквояжик, сэр…

— Что?

— Подозреваю, вам понадобится сумка побольше. Как там профессор Макарона?

Упомянутый профессор лежал на спине, глядя в небо с выражением незамутненной радости на лице.

— Ну, с ним я легко разобрался, — ответил доктор. — В ближайшее время играть он точно не будет, вот я и влил в него капельку кое-чего, чтобы он не грустил. Впрочем, изрядную капельку кое-чего.

— А библиотекарь?

— Я позвал двух парней, которые помогли перевернуть его вниз головой, и беднягу вырвало. Он ещё нетвердо стоит на ногах, но, кажется, все не так скверно. Хотя икает он, как пьяный попугай^[396].

— Мы не думали, что так будет, — сказала Гленда. У неё возникло ощущение, что хаос на поле нуждается в некотором оправдании.

— Да, обычно никто не думает, — отозвался доктор.

Они оба повернулись, поскольку шум толпы изменился. Джульетта, сверкая и сияя, спускалась с трибуны. Молчание шло за ней по пятам, как безнадежно влюбленный пес. А следом двигались Пепе и внушительная туша мадам Шарн, вполне способная сыграть роль баррикады в том случае, если Иппо суждено было превратиться в арену военных действий. Трев тащился в хвосте, словно запоздалая мысль.

— Ну, детка, что стряслось? — поинтересовался Пепе.

— Я никуда не пойду, пока Трев здесь, — заявила Джульетта. — Я не уйду без Трева. Пепе говорит, он выиграет матч.

— Что-что? — переспросила Гленда.

— Трев выиграет, — ответил Пепе, подмигнув. — У него звезда в руках. Хочешь посмотреть, как это будет, девочка?

— Ты куда клонишь? — сердито спросил Трев.

— Назови меня фокусником, парень. Или феей-крестной. — Пепе обвёл жестом стадион. — Видишь эту публику? Их предки орали от радости, когда видели, как бойцы убивают друг друга или как дикие звери разрывают ни в чем не повинных бедолаг на части. Люди с копьями дрались против людей с сетками, ну и все такое.

— А сейчас здесь каждое воскресенье устраивают дешевые распродажи, — произнесла Гленда.

— Люди не меняются, — продолжал Пепе. — Толпа — одно большое существо. Оно не умирает. Оно кричит, визжит, любит и ненавидит, передавая все это из поколения в поколение. Толпу нельзя ни укротить, ни остановить. Только ради вас, юная леди, и ради блага мистера Трева я брошу ей кость. Подождите одну секунду.

Его поджарая паукообразная фигурка исчезла на лестнице в ту самую секунду, когда прозвучал свисток. Гленда видела, как слугобраз Шноббс ударил по мячу, но Чудакулли ошибался, полагая, что человек одинаковых с ним размеров должен быть столь же умен. Старая игра вступила в свои права. «Юнайтед» неслись по полю, и старые игроки уступали дорогу Энди и его армии, которая стремилась к мистеру Натту. От удара в грудь тот влетел в сетку ворот, раздался свисток, а за ним вопль: «НЕ ТРОГАЙ, ПАРЕНЬ, ТЫ ЖЕ НЕ ЗНАЕШЬ, ГДЕ ОНО ПОБЫВАЛО!» — и слова судьи:

— Честное слово, мне очень неловко, и я не понимаю, почему…

И наступила тишина.

Её нарушил лишь один голос.

— На вроде! На вроде! На вроде!

Этот клич начался наверху, на трибуне, вблизи того места, где исчез Пепе.

Зверь позабыл про орка, но немедленно вспомнил На вроде. Человека, чье имя так часто воодушевляло толпу. Человека, которого она породила и пожрала. Человека, который и был футболом, самым сердцем зверя. Здесь, на поле боя, именно его и следовало вспомнить.

— На вроде! На вроде! На вроде!

Мало кто из старшего поколения не знал Дэйва На вроде. Он был легендой. Даже спустя столько лет это имя заставляло забыть все прочие привязанности. О нем рассказывали внукам. Рассказывали в том числе и о том, как он лежал в луже собственной крови. Может быть, рассказчик даже смочил платочек в его крови и хранил в качестве сувенира…

— На вроде! — отозвался баритон мадам Шарм.

— На вроде! — шепотом подхватила Гленда, а затем закричала: — На вроде!

Она видела, как по трибунам перебегала маленькая фигурка, и пение шло за ней по пятам.

По лицу Трева текли слезы. Гленда безжалостно заглянула ему в глаза.

— На вроде! На вроде!

— Но я обещал! — прорыдал Трев.

Джульетта наклонилась и поцеловала его, и на мгновение слезы сделались серебряными.

— На вроде?..

Трев стоял, ломая руки, а пение продолжалось. Наконец он пожал плечами, вытащил из кармана помятую жестянку и протянул Гленде, прежде чем вновь повернуться лицом к полю.

— Прости, ма, — сказал он, стаскивая куртку, — но это футбол. Кстати, у меня даже футболки нет.

— Мы сделали запасную, когда их шили, — ответила Гленда и извлекла из недр сумки футболку.

— Номер четвертый? Это ж номер моего старика.

— Да, — сказала Гленда. — Мы знаем. Послушай, как они кричат, Трев.

Трев, судя по всему, искал пути к отступлению.

— Я никогда не тренировался с новым мячом! Ты же знаешь, я только жестянку гонял.

— Просто начни играть, — сказал Натт. — Ты быстро поймешь.

К ним подошел бывший декан.

— Конечно, трогательные речи — это очень приятно, дамы и господа, но пора наконец продолжать игру, и я буду очень благодарен, если посторонние отойдут за линию! — проорал он, перекрикивая толпу.

Натт занял свое место на воротах.

— Не беспокойтесь, мистер Трев, — сказал он, ухмыляясь. — Мы не проиграем, если вы будете бить, а я ловить. Второй раз они меня так не достанут.

Он понизил голос и ухватил Трева за плечо.

— Когда здесь станет жарко, бегите что есть сил в другой конец, а я уж позабочусь, чтоб вы получили мяч.

Трев кивнул и зашагал по полю под приветственные крики.

Редактор «Таймс» писал:

«Юнайтед», кажется, убедились, что выработали действенную стратегию и сосредоточили все силы на чужой стороне поля. Завязалась схватка, которую явно не под силу контролировать судье. Отважный орк-вратарь также усвоил урок и несколько раз спасал положение, перехватывая мяч, а один раз даже отбил его, как нам показалось, нарочно прямо в голову одному из игроков «Юнайтед». Оглушив противника и поймав мяч при отскоке, он сильным ударом послал его на другую половину поля сыну знаменитого футболиста Тревору На вроде, очертя голову бегущему к воротам, в которых ожидал мистер Чарли Бартон, заботливо снабженный стулом, столиком, ленчем и двумя дюжими защитниками, которым явно наказали никого не пропускать.

Весь стадион затаил дыхание, когда юный паладин нанес сокрушительный удар по мячу, но, к сожалению, промахнулся на несколько дюймов, так что затряслись ворота, и мяч отскочил к защитникам. Тем не менее На вроде энергично бросился в схватку, и зрители вновь ахнули: двое защитников столкнулись, и молодой человек вновь ударил по мячу, в надежде отправить его на законное место.

Ваш корреспондент полагает, что даже болельщики «Юнайтед» испустили стон, когда и второй удар не попал в цель, на сей раз отлетев к ногам Г. Шлемобоя, который, не тратя времени, со свистом запустил его на половину «Академиков», прежде чем На вроде успел нанести «Юнайтед» ещё какой-нибудь вред.

И опять-таки неутомимый мистер Натт отразил некоторое количество атак, в то время как жалкие остатки университетской защиты популярно доказывали, что волшебная палочка бесполезна, если человек не знает, для чего ему ноги.

Именно в это время с поля был поспешно удален магистр темной магии доктор Дж. Икс, поскольку неумолчное пение толпы: «Это что за сукин сын, кто там в черном сукин сын?» — привлекло внимание судьи к его попытке поразить Ф. Колбасса, одного из печально знаменитых братьев Колбассов, смертоносным кинжалом Ужасной Королевы Пауков-Вампиров. Впрочем, выяснилось, что кинжал ни волшебным, ни хотя бы стальным не является, но был приобретен в магазине розыгрышей Боффо, на Десятой Яичной улице. Доктора Икса, выкрикивавшего ужасную брань по адресу университетских статутов, пришлось вытащить с поля силами его собственных коллег, и в результате наши энергичные волшебники оказались в ещё более затруднительном положении. Не исключаю, что они мечтали о ковре-самолете, способном унести их отсюда!»

По крайней мере, тирады доктор Икса и попытки вытащить его с поля дали им немного времени. Гленда подбежала к растрепанному и обескураженному Треву.

— Что случилось? — спросила она. — Мяч был прямо перед тобой. Буквально у тебя в руках, точнее, в ногах.

— Он не слушается, — пожаловался Трев.

— Заставь его! Это же просто мяч!

— Попробуй-ка чему-нибудь научиться в таком бардаке!

— Ладно, ты хотя бы почти попал. Мы ещё не проиграли, и идёт только первая половина матча.

Игра возобновилась, и редактор «Таймс» написал:

«Игроки в остроконечных шляпах отчасти вернули себе присутствие духа, и капитан Шноббс возглавил уверенную атаку в попытке оторвать Чарли Бартона от ленча, но, к разочарованию всех и каждого, сын Дэйва На вроде, видимо, успел лишь шапочно познакомиться с искусством футбола, так что, видимо, единственным шансом отправить мяч в ворота для юного На вроде было бы послать его почтой.

А затем, к общему удивлению, наши друзья-чернокнижники доказали, что гораздо лучше умеют играть в бильярд, чем в футбол, потому что при очередном мощном, но беспорядочном ударе На вроде мяч отскочил от стойки ворот, стукнул по голове профессора Ринсвинда, который как раз бежал в противоположную сторону, и влетел обратно в ворота, прежде чем кто-нибудь, включая Чарли, успел спохватиться.

Стадион одобрительно закричал, но лишь потому, что игра к тому моменту, на наш взгляд, превратилась в вереницу комических номеров. Впрочем, ничего смешного мы не усмотрели в том, что в разных частях Иппо начались драки между соперничающими группировками болельщиков, несомненно вызванные злополучными происшествиями на поле…»

Когда обе команды прошествовали — или проковыляли — на свои места, судья подозвал обоих капитанов.

— Господа, я сам не разобрался хорошенько, что тут происходит, но это не вполне футбол, и в дальнейшем я намерен произвести расследование. Тем временем, пока никто ещё не пострадал и пока толпа не разнесла стадион на кусочки и не съела нас живьем, я объявляю, что следующий забитый гол будет последним, пусть даже первый тайм ещё не закончен. — Бывший декан многозначительно посмотрел на Борова и продолжал: — И я искренне надеюсь, некоторые игроки вспомнят о том, что у них есть совесть. В любом случае игре конец, простите за невольный каламбур. Даю вам несколько минут, чтобы довести это до сведения команд.

— Звиняйте, сэр, — сказал Боров, озираясь, — некоторых из моих парней я бы по доброй воле не выбрал, если понимаете. Но я с ними хорошенько поговорю.

— По-моему, до них дойдет, если одновременно вы постучите по ним кувалдой, мистер Боров. Они позорят футбол. И вы также меня поняли, мистер Шноббс?

— Я думаю, надо продолжать, сэр. Пока есть жизнь, есть и надежда.

— И я тоже хотел бы верить, что никто не умрет, хотя подозреваю, дополнительное время вы попросили в надежде, что мистер На вроде научится играть в футбол. Но я боюсь, что этому суждено статься, когда рак на горе свистнет.

— Да, сэр, но не могли бы вы… — начал Боров.

— Мистер Боров, я свое сказал. Я судья и сейчас следующий после бога.

«Я следующий после бога», — прозвучало эхом. Но тише и отчетливей. Бывший декан оглянулся.

— Что? Кто-то что-то сказал?

«Я следующий после бога». И послышалось нечто вроде «бом». Но ведь он по-прежнему держал мяч в руках, не так ли? Декан посмотрел, чтобы убедиться. У него разыгралось воображение или в воздухе действительно витало что-то такое? Что-то такое… в воздухе… серебряный оттенок ясного зимнего дня…

Трев, ожидая решения, развлекался невероятно трясучим бегом на месте. Когда он поднял глаза, то увидел Энди Шенка, который за ним наблюдал.

— Твою старушку мать удар бы хватил, — бодро заметил тот.

— Я тебя знаю, Энди, — устало сказал Трев. — Знаю, какой ты. Ты, типа, загоняешь какого-нибудь бедолагу в угол и жмешь, чтоб он слетел с катушек и начал ссору первым. Только я так просто не куплюсь, Энди.

— Да, вижу. Тебя уже с потрохами купили.

— Говори что хочешь, я не слушаю.

— А по-моему, слушаешь.

Трев опять вздохнул.

— Я за тобой наблюдал. Ты и твои дружки, блин, первые мастера наподдать башмаком, когда судья не смотрит, а если он не смотрит, значит, ничего не поделает.

Энди понизил голос:

— Ну, с тобой я кое-что могу поделать, Трев. Отсюда ты своими ногами не выйдешь, помяни моё слово. Тебя вынесут.

Послышался свисток, а за ним неизбежное «КТО НЕ ПРИНЕС ФОРМУ, БУДЕТ ИГРАТЬ В ТРУСАХ!».

— Конец игре, — сказал бывший декан, и стороны столкнулись. Энди вынырнул из свалки, гоня перед собой мяч, а его непочетная стража бежала по бокам.

Думминг Тупс, видя их приближение, очень быстро прикинул в уме многое — скорость, направление ветра и вероятность того, что его в буквальном смысле втопчут в землю. В любом случае он таки предпринял попытку — и остался лежать на спине. Как выразился редактор «Таймс», посреди ужаса, смятения и отчаяния лишь одинокий защитник — Натт — стоял на пути «Юнайтед», которые уже торжествовали победу…

За спиной Натта послышался рев. Он не посмел обернуться, но кто-то вскочил на верхушку ворот, так что они затряслись, потом спрыгнул и, воздев огромный мозолистый палец, дал понять, что помощь мистера Натта больше не требуется. На губах библиотекаря запеклась зеленая пена, зато в глазах горел огонь.

По словам редактора «Таймс», дальше произошло следующее:

«Ничуть, казалось, не смущенный возвращением знаменитого университетского дикаря, Шенк предпринял очередную попытку забить победный гол, но библиотекарь перехватил мяч одной рукой и с легкостью запустил на половину «Юнайтед». Поскольку на кону стояло многое, за мячом бросились все, кто находился на поле, точь-в-точь компания мальчишек, которые дерутся в канаве за классическую жестянку. Однако мистер Шноббс — как нам известно, не родственник — сумел освободить местечко и дал злополучному мистеру На вроде ещё один шанс последовать по отцовским стопам. Но юный Трев промахнулся, по нашим подсчетам, примерно на полдюйма, и мяч перехватил Большой Парень Чарли Бартон, который тут же с кашлем рухнул наземь, подавившись, как выяснилось, огромным куском пирога, который он засунул в рот, чтобы освободить руки».

— Должно быть по-другому! — сказала Гленда, и эта мысль эхом отозвалась в её голове: «Должно быть по-другому». — Трев обязан выиграть, других вариантов просто нет.

И голос отозвался снова. Бывает ли эхо в голове? «Академики» ведь обречены на поражение, не так ли? Они проиграют, потому что Энди умеет нарушать правила».

Правила.

«Я и есть правила».

Гленда огляделась, но, не считая доктора и его стонущих — или, в случае Чудакулли, бранящихся — пациентов, поблизости не было никого, кроме Джульетты, которая наблюдала за игрой со своей обычной слабой улыбкой.

«Я и есть цель», — произнес тихий голос из ниоткуда.

— Ты слышала? — спросила Гленда.

— Че? — Джульетта обернулась, и Гленда увидела, что подруга плачет.

— Трев проиграет.

«Я и есть мяч».

На сей раз голос прозвучал из кармана, и Гленда вытащила старую жестянку.

Когда доктор Газон с ворчанием заспешил по полю к павшему Чарли (как выразился редактор «Таймс»), Гленда последовала за ним и столкнулась с мистером Шноббсом.

— Если вам дороги чашка чая и кусок пирога, мистер Шноббс, пните мяч ко мне. Вы меня точно заметите, потому что я буду вопить и вести себя как полная дура. Сделайте то, что я говорю, ясно?

«Сделай то, что она говорит, ясно?» — повторило эхо.

— И что вы сделаете? Бросите мяч обратно?

— Ну да, типа того, — ответила Гленда.

— И что толку?

— Мы выиграем матч. Помните правило номер двести два?

Она оставила мистера Шноббса ломать голову, а сама заспешила к миссис Уитлоу и группе поддержки, которую, впрочем, и саму сейчас стоило поддержать.

— Давайте устроим нашим парням шоу повеселее, — предложила она. — Согласна, Джульетта?

Джульетта, которая послушно следовала по пятам, ответила:

— Да, Гленда.

«Да, Гленда». Вот оно опять. Одна фраза, два голоса.

Миссис Уитлоу была не из тех, кто подчиняется приказам с Ночной Кухни, но Гленда склонилась к ней и шепнула:

— Специальная просьба аркканцлера.

Воскрешение Большого Парня Бартона оказалось задачей не из легких: сунуть ему два пальца в глотку нашлось ещё меньше желающих, чем в случае с библиотекарем. А потому потребовалось немало времени на то, чтобы очистить его изнутри и привести в порядок снаружи.

Когда судья велел игрокам вернуться на места, подбежала запыхавшаяся Гленда и протянула ему листок бумаги.

— Это что?

— Правила, сэр. Видите, одно из них я обвела.

Он посмотрел на листок и небрежно заметил:

— По-моему, чушь какая-то.

— Нет, сэр, если прочитать вдумчиво. Это правила, сэр.

Аркканцлер Генри пожал плечами и сунул листок в карман.

Слугобраз Шноббс мельком взглянул на Гленду, которая смотрелась по-бунтарски неуместно среди группы поддержки. Было хорошо известно, что она щедра к друзьям и лучше всех в университете умеет заваривать чай. Речь шла не о футболе, а о горячей чашке чая и, возможно, пончике. Поэтому Шноббс склонился к Натту.

— Гленда велела вспомнить правило двести два.

Натт просиял.

— Отличная идея. Ну, разумеется. Она просила вас выбить мяч с поля?

— Точно. Мы что, собираемся сжульничать? — уточнил Шноббс.

— Нет, мы собираемся придерживаться правил. Порой это лучше, чем жульничать.

Шноббсу выпала подходящая возможность, когда Боров сделал на диво неудачный пас. Кажется, он стоял близко, когда Гленда разговаривала со слугобразом? И, кажется, он сказал: «Давай, парень»? Да, похоже на то. Шноббс пинком отправил мяч прямо к девушкам, и Гленда перехватила его и засунула под юбку миссис Уитлоу.

— Вы ничего не видели, девочки, вы ничего не видели, и никого не слушайте, ясно?

Под крики и свист толпы она вытащила из сумочки жестянку и воздела её в воздух.

— Мяч утерян! Замена! — прокричала Гленда и бросила жестянку слугобразу Шноббсу, который немедленно сделал пас Натту. Прежде чем кто-нибудь успел шевельнуться, жестянка с тихим «бом» приземлилась на мысок башмака Трева…

Редактор «Таймс» писал:

«Нас заверили, что в день матча волшебство использоваться не будет, и не моё дело спорить с почтенными представителями Незримого Университета. Ваш корреспондент может лишь сказать, что Тревор На вроде послал «мяч», вопреки всем ожиданиям, к воротам «Академиков», где он стоял, явственно ожидая атаки разъяренных «Юнайтед». То, что за этим последовало, — по мнению вашего корреспондента, не просто гол, а кара и возмездие. Этот гол во второй раз вписал имя На вроде в анналы футбольной истории, потому что Тревор, знаменитый сын знаменитого отца, размазал «Юнайтед», вытер ими пол, а потом повторил на бис. Он бежал. Уворачивался. Иногда делал пас точнехонько в сторону защитника «Юнайтед», который внезапно обнаруживал, что мяч летит совсем в другую сторону — именно туда, где, как по заказу, находился На вроде. Он дразнил противников. Играл с ними. Заставлял их сталкиваться, когда они одновременно бросались к мячу, который необъяснимым образом оказывался не там, где они ожидали. И какое же облегчение испытали наиболее стойкие игроки «Юнайтед», когда На вроде наконец сжалился и перебросил мяч через голову запасного вратаря, Микки Пулфорда (из «Бродяг с Огромной улицы»), прямо в сетку, где он описал круг и вернулся точнехонько к ногам На вроде. Тишина…»

…растекалась, как масло по воде. Гленда была уверена, что слышит вдалеке пение птиц и, возможно, даже ход червей под землей. И, несомненно, звуки, доносившиеся из импровизированного полевого госпиталя доктора Газона (Большого Парня Бартона снова рвало).

А затем как будто хлынула вода из прорванной плотины. Этот шум был осязаемым и неоднородным. Там и сям зрители начали петь. Речевки всех команд, слитые и объединенные в едином порыве.

Гленда восхищенно наблюдала за Джульеттой. То же самое она видела на показе мод в «Шобле». Джульетта словно светилась изнутри, от кольчуги исходили лучи золотого света. Девушка устремилась к Треву, срывая накладную бороду и с каждым шагом приподнимаясь все выше над землей, словно она бежала вверх по лестнице.

Это было странное и прекрасное зрелище, и даже Чарли Бартон не мог от него оторваться.

— Звиняйте, — перебил мистер Боров. — Гол засчитан?

— Да, мистер Боров, именно так, — ответил судья.

Борова отпихнул Энди Шенк.

— Нет! Это нечестно! Вы, блин, ослепли, что ли? Он забил в ворота жестянку!

— Нет, мистер Шенк. Господа, неужели вы не видите, что происходит прямо у вас под носом? Это было совершенно законно и по правилам. Согласно правилу двести два, если говорить точно. Правило, конечно, древнее, но до сих пор не отмененное, и я заверяю вас, что магией никто не пользовался. Кстати, господа, вы видите ту золотую девушку, которая парит в воздухе?

— Ага, ну да, опять какие-то детские сказки, совсем как тот гол.

— Футбол — сплошь детская сказка, мистер Шенк.

— Значит, игра закончена, — настаивал мистер Боров.

— Да, закончена. Не считая прекрасной золотой девушки, плывущей над полем, к которой я усиленно привлекаю ваше внимание. Неужели я единственный, кто её видит?

Боров мельком взглянул на парящую Джульетту.

— Ну да, типа, очень красиво… Но мы, стал-быть, проиграли, так?

— Да, мистер Боров, вы несомненно и недвусмысленно проиграли.

— Я ещё хочу уточнить, — продолжал Боров. — Больше, типа, никаких правил?

— Нет, мистер Боров, вы больше не обязаны подчиняться правилам игры.

— Спасибо за разъяснение, ваша честь, и спасибо от имени «Юнайтед» за то, как вы тут управлялись, хоть вам и нелегко пришлось.

С этими словами он развернулся и врезал Энди по физиономии. Мистер Боров был человек мягкий, но он много лет таскал по две свиные туши зараз, и его удар пронял даже толстую шкуру Энди. Тот несколько секунд хлопал глазами, прежде чем наконец выговорил:

— Ах, ты, сукин сын.

— Мы из-за тебя проиграли, — сказал Боров. — Мы могли выиграть честно, а ты влез и помешал.

Те, кто стоял вокруг, укоризненно забормотали в знак согласия.

— Я? Нет, это не я помешал, а треклятый Трев На вроде и его приятель орк! Они колдовали! Вы не рискнете сказать, что волшебства не было!

— Только личные умения, заверяю вас, — ответил бывший декан. — Из ряда вон выходящие, признаю, но ведь всем известна ловкость Трева в обращении с жестянкой, которая сама по себе — настоящий символ футбола!

— Где вообще этот треклятый На вроде?

Гленда, которая не сводила глаз с середины поля, произнесла зачарованно:

— Он тоже парит в воздухе.

— Только не говорите мне, что это не волшебство! — настаивал Энди.

— Нет, — сказала Гленда. — По-моему, это сродни религии. Разве вы не слышите?

— За шумом, дорогая моя, я вообще ничего не слышу, — ответил бывший декан.

— Да. Послушайте толпу.

И он прислушался. Толпа издавала рев — слитный, наполняющий небеса, древний, животный, исходящий боги знают откуда, — но в глубине своей он, словно зашифрованное послание, состоял из слов. Их можно было различить, хорошенько сосредоточившись… если только они действительно проникали через уши. С тем же успехом эти слова можно было ощущать всем телом.

«Твое имя останется в толпе навеки, — подумала Гленда. — Все люди — часть игры».

Джульетта и Трев начали спускаться, держась за руки и неторопливо вращаясь, пока не приземлились на траву, все ещё продолжая целоваться. Реальность медленно возвращалась в свои права. Но бывают люди, которые, даже услышав пение соловья, скажут: «Что это, блин, за шум?»

— Ах ты, мразь! — крикнул Энди и с удивительной скоростью бросился к Треву, который стоял с обалделой, но счастливой улыбкой на лице. Он не замечал пыщущего яростью Энди до тех пор, пока огромный башмак не пнул его прямо в пах с такой силой, что у всех зрителей мужеска пола от сочувствия дружно заслезились глаза.

Во второй раз за двадцать четыре часа Трев услышал, как микрокольчуга запела. Тысячи звенушек всколыхнулись и так же быстро легли на место. Как будто между ног у него пролетел легкий ветерок. Не считая этого, Трев ничего не почувствовал.

Зато почувствовал Энди. Он лежал на земле, согнувшись пополам, и со свистом втягивал воздух сквозь зубы.

Кто-то похлопал Трева по спине. Тот обернулся и увидел Пепе.

— Ты таки надел мои трусы, да? В смысле не мои трусы, ты же не самоубийца. Но ты меня понял. Между прочим, я придумал название для этой штуки. Я назову её возмездиум. Не возьмусь утверждать, что она положит конец войне — вряд ли для этого есть средство, — зато она полной мерой воздаст тому, кто ударит первым. И совсем не трет, правда?

— Да, — ответил ошеломленный Трев.

— Твоему приятелю, впрочем, кое-что натерло. И это только начало. Кстати говоря, нужно будет тебя зарисовать.

Энди медленно поднимался, отрывая себя от земли одной лишь силой воли. Пепе ухмыльнулся, и вдруг Треву стало до жути очевидно, что всякий, кто грозит ухмыляющемуся Пепе, — заведомо самоубийца.

— Доставай нож, ты, мелкий гаденыш, — сказал Энди.

— Нет, — произнес Натт, стоя у него за спиной. — Хватит. Игра окончена. Удача была благосклонна к «Незримым Академикам», и, насколько я знаю, теперь, по традиции, команды должны обменяться футболками в теплой товарищеской атмосфере.

— Но только не трусами, — вполголоса произнес Пепе.

— Что ты вообще понимаешь? — прорычал Энди. — Ты — орк! Я все про вас знаю. Вы отрываете людям руки-ноги. Вы вообще — черная магия! Но я тебя не боюсь!

Он зашагал к Натту с удивительной, невзирая на боль, скоростью.

Натт увернулся.

— Я не сомневаюсь, что наши несомненные разногласия можно решить мирным путем.

— Че?!

Пепе и футболисты подошли ближе. Энди явно терял популярность. Натт жестом велел им отойти.

— Я готов тебе помочь, Энди. Да, ты прав, я орк, но разве у орков нет глаз? Разве у них нет ушей? Разве нет рук и ног?

— Пока что есть, — ответил Энди и прыгнул.

Дальнейшее произошло так быстро, что Трев не успел разглядеть. Энди прыгнул — и вдруг оказался на земле, а Натт держал его за голову, выпустив когти.

— Сейчас посмотрим, — задумчиво произнес он, пока Энди тщетно вырывался. — Повернуть череп с такой силой, чтобы переломить спинной хребет и позвоночный столб, не особенно трудно, поскольку это не вращающийся сустав. И, разумеется, глазницы и ушные отверстия позволят ухватиться поудобнее, на манер шара в боулинге, — радостно добавил Натт и продолжал в полной ужаса тишине: — Используя метод распределения силы, изобретенный сэром Палисандром Банном, я полагаю, что двухсот пятидесяти баннов вполне хватит. Но, как ни странно, основная трудность заключается в том, чтобы разорвать кожу, мышцы и сухожилия. Ты молод, так что предел прочности довольно высок. Полагаю, кожа потребует приложения силы как минимум в тысячу баннов…

Энди взвизгнул, когда его голову слегка повернули.

— Эй, послушай! — вмешался Чудакулли. — Шутки шутками и все такое, но…

— Сейчас будет грязно, — предупредил Натт. — Мускулы отрываются от костей довольно легко…

Энди вновь издал сдавленный вопль.

— Но если принять во внимание все вышеперечисленное, я думаю, что достаточно будет от трех до пяти килобаннов, — закончил Натт и сделал паузу. — Я пошутил, Энди. Ты ведь сам любишь посмеяться. Кстати говоря, я могу засунуть руку тебе в глотку и вырвать желудок.

— Валяй, — прохрипел Энди.

Толпа на стадионе почуяла кровь. В конце концов, в Иппо столетиями проходили не только скачки. Относительно небольшое количество крови, пролитое сегодня, было сущим пустяком по сравнению с тем, что пролилось за минувшие века, но зверь безошибочно распознавал кровь, как только чуял её. Свист и пение возобновились, они становились все громче и громче, люди вскакивали на ноги…

— Орк, орк, орк!

Натт спокойно встал и повернулся к бывшему декану.

— Я убедительно прошу вас удалиться. Могут начаться беспорядки.

— Да брось, — сказал Трев. — Ни за что.

— Хотя бы дамы?..

— Нет, — ответила Гленда.

— В таком случае не окажете ли вы мне любезность, судья, и не дадите ли рупор? И я буду очень благодарен, если вы попросите кого-нибудь из игроков посильнее вывести отсюда мистера Шенка, который, к сожалению, не в своем уме.

Ему без единого слова протянули рупор. Натт взял его, и крики «Орк! Орк!» стали ещё громче. Он стоял, бесстрастно сложив руки на груди, пока шум не прекратился просто за недостатком инерции. Тогда под прицелом тысяч глаз Натт поднес рупор к губам.

— Господа! Да, действительно, я орк и всегда им буду. Позвольте сказать, что для меня честь играть здесь сегодня и видеть вас всех. Но я понимаю, что присутствие орка в городе и впрямь может казаться вам проблемой. — Он помедлил. — Поэтому, с вашего позволения, я предлагаю решить эту проблему немедленно.

Из разных частей стадиона послышались смех и издевательские возгласы, но зверь, как показалось Гленде, призывал самого себя к молчанию. В тишине, в которой не прошло бы незамеченным даже падение булки, стук упавшего наземь рупора разнесся по самым дальним уголкам Иппо. Натт закатал рукава и понизил голос, так что зрителям пришлось напрячься, чтобы расслышать.

Он сказал:

— Сыпьте сюда, если вы такие крутые.

Сначала был шок, потом недоверчивое молчание, потом шепот — люди переглядывались и спрашивали: «Он действительно это сказал?». И наконец где-то высоко на трибуне кто-то захлопал, сначала медленно, потом все быстрее, и вот настал переломный момент, когда не хлопать было уже немыслимо и перестать — тоже. Целую минуту гремел шквал аплодисментов.

Натт повернулся к остальным. По его щекам текли слезы.

— Я принес вам пользу? — спросил он у Гленды.

Она обняла его.

— Ты всегда приносишь пользу.

— Когда матч закончится, нам нужно будет ещё кое-что сделать.

— Он уже давно закончился, — ответила Гленда.

— Нет, потому что судья сначала должен засвистеть. Это все знают.

— Клянусь Ио, он прав, — сказал Чудакулли. — Валяй, декан.

Аркканцлер Коксфорда предпочел великодушно пропустить это мимо ушей.

Он поднес к губам гигантский свисток, набрал в грудь побольше воздуха, и по стадиону прокатилась пронзительная трель. Как бы там ни было, последнее слово осталось за тенью Эванса Полосатого:

— И ЧТОБ НИКТО НЕ СТРАДАЛ ФИГНЕЙ ПОД ДУШЕМ!

Когда толпа принялась спускаться с трибун, топча священное поле, Чудакулли похлопал мрачного мистера Борова по плечу и сказал:

— Для меня будет честью обменяться с вами футболками, сэр.

Он бросил шляпу наземь и стянул футболку, обнажив волосатую грудь, похожую на двух спящих львов. Футболка «Юнайтед», которую он получил взамен, едва налезла на аркканцлера, но это уже не имело никакого значения, потому что, как и предсказывал Энди, «Незримых Академиков» (кроме миссис Уитлоу, которая отчаянно отбивалась) подхватила вопящая толпа и с почетом понесла по городу. Это был триумф. Как для выигравших, так и для проигравших^[397].

ДУМАЕТЕ, ЭТО КОНЕЦ?

Волшебники Незримого Университета умели праздновать. Пепе и мадам Шарн^[398] впечатлились. Тем не менее дело есть дело, и нужно было подумать о Джульетте.

— Я её нигде не вижу, — сказала мадам.

— Недавно они обе тут проходили, — ответил Пепе. — А эти ребята ни в чем себе не отказывают — я ещё никогда не видел такого сырного ассорти. Ради него стоит дать обет безбрачия.

— Да?

— Нет. Кстати, ты заметила, что тот высокий волшебник строит тебе глазки, дорогая?

— Это профессор Бенго Макарона. Ты думаешь, он… — начала мадам.

— Несомненно, дорогая. Я знаю, что он повредил ноги, но вряд ли у него возникнут трудности.

Мадам опять вытянула шею, оглядывая толпу в поисках сверкающей фигуры.

— Право же, я надеюсь, что наша юная модель не вляпается в неприятности.

— Каким образом? Она со всех сторон окружена поклонниками!

— И тем не менее.

На самом деле Трев и Джульетта сидели в темноте на Ночной Кухне.

— Я уж придумаю, чем мне заняться, — сказал Трев. — Я поеду туда, куда и ты.

— Ты должен остаться и играть в футбол, — возразила Джульетта. — Знаешь, что говорили в городе? Что Дэйв На вроде — твой отец.

— Ну да, так это ж правда.

— Да. Но до сих пор говорили, что ты его сын.

— Мо-ожет быть, я ещё немножко поиграю, — согласился Трев, — только не думаю, что мне ещё раз так повезет.

Они поцеловались.

Здесь и сейчас это казалось самым важным.

И все-таки…

Гленда и Натт тоже искали местечко поукромнее и, по возможности, потемнее. К счастью, она обнаружила в кармане два билета, которые засунул туда доктор Икс, сеявший в мире тьму и отчаяние посредством любительских спектаклей. Билеты были на «Несчастливую звезду», пьесу Хвеля-Драматурга, в исполнении труппы Сестричек Долли. Гленда и Натт сидели, держась за руки, торжественно смотрели на сцену и чувствовали, как их колышут волны, а потом брели пешком через город, старательно избегая счастливых, пьяных, поющих фанатов, и обсуждали спектакль.

— Ну как? — спросил Натт, некоторое время помолчав. — Я имею в виду пьесу.

— По-моему, она не такая уж романтичная, — ответила Гленда. — И, честно говоря, довольно глупая.

— Но «Несчастливая звезда» считается одним из величайших романтических произведений за последние полвека, — возразил Натт.

— Да? Но какой же пример они подают? Разве в Генуе, даже в те дни, никто не умел щупать пульс? Неужели так сложно научиться хотя бы оказанию первой помощи? Можно было обойтись карманным зеркальцем! И потом, для щупанья пульса есть много вполне приличных мест.

— Я полагаю, герои не думали о себе, — сказал Натт.

— Герои не думали, точка, — сказала Гленда. — И уж точно не считали друг друга людьми. Капелька здравого смысла — и они остались бы живы. Все нарочно придумано как в книжке. Сомневаюсь, что хоть один разумный человек так бы себя повел.

Натт сжал её руку.

— Иногда ты говоришь совсем как её светлость. И это наводит меня на мысль.

— На какую?

— Пора мне встретиться со своим создателем.

Энди Шенк, пошатываясь, брел по ночным переулкам. Он твердо знал, что в них нет никого опаснее его. Но в этом он ошибался.

— Мистер Шенк?

— Кто там? — спросил он, разворачиваясь и инстиктивно нащупывая под курткой новый кинжал.

Но чей-то нож, серебристый и тонкий, полоснулдважды, а чей-то башмак ловко пнул в голень, свалив Энди наземь.

— Это я, твой счастливый финал, — произнес голос. — Можешь назвать меня феей-крестной. Не беспокойся, когда ты вытрешь кровь с глаз, то убедишься, что не ослеп. А ещё тебе больше не придется платить за выпивку в пределах этого города. Хотя, подозреваю, ты и так никогда не платил.

Нападавший беззаботно прислонился к стенке.

— Я это сделал, Энди Шенк, потому что я тот ещё сукин сын. Я негодяй. Я подонок. Тебя отпустили безнаказанным, потому что они очень хорошие люди. Такие, как я, нужны, чтобы восстановить равновесие. Ты ещё на свет не родился, когда я познакомился с тебе подобными. С мучителями, задирами и ворами. Да, ворами. Вы крадете у других самоуважение. Лишаете их спокойствия духа. Мистер Натт — орк, и я слышал, он одними словами может сделать человека лучше. Ну и пусть себе. Если так, он гений, но счет это не уравнивает, по крайней мере в моем представлении. Вот я и решил, что тебе стоит встретиться с Пепе, просто чтобы поздороваться. Если я увижу тебя ещё раз, костей не соберут. Но в знак того, что у меня есть кое-какие хорошие качества, возьми вот эту штучку и приложи к ранам.

Что-то мягко упало наземь рядом с Энди.

Истекая кровью, он зашарил вокруг, как только тихие мелкие шаги затихли. Энди думал только о том, чтобы разлепить залитые кровью глаза и изгнать из головы мысль о мести и воздаянии. Поэтому ему уж точно не нужно было вытирать лицо половинкой лимона.

ДУМАЕТЕ, ЭТО ВСЕ?..

К сожалению, когда два человека ужинают за очень большим парадным столом, они сидят на противоположных концах длинной оси. Это донельзя глупо, мешает разговаривать, и еду соседу не передашь, но патриций Витинари и госпожа Марголотта, видимо, смирились.

С другой стороны, оба ели очень мало, а потому передавать все равно было особо нечего.

— Ваш секретарь, кажется, хорошо ладит с моим библиотекарем, — заметила госпожа Марголотта.

— Да, — сказал Витинари. — Наверное, они сравнивают скоросшиватели. Он как раз изобрел новый.

— Ну, чтоб мир вращался, как положено, нужно, чтобы хоть один человек искренне занимался скоросшивателями, — произнесла госпожа Марголотта. Она отставила бокал и посмотрела в сторону двери.

— Ты, кажется, волнуешься, — сказал Витинари. — Гадаешь, каким он придет?

— У него был долгий и необычайно успешный день. Ты говоришь, он отправился на какой-то любительский спектакль?

— Да, с той весьма прямолинейной молодой особой, которая печет пироги.

— Понятно, — сказала госпожа Марголотта. — Он, разумеется, знает, что я здесь, — и уходит развлекаться с кухаркой?

На губах Витинари мелькнула тонкая улыбка.

— Это не простая кухарка, а гений среди кухарок.

— Тем не менее признаю, что я удивлена.

— И расстроена? — подсказал Витинари. — А может быть, слегка ревнуешь?

— Хэвлок, ты заходишь слишком далеко.

— А ты ожидала чего-то другого? И потом, должна же ты понимать, что его победа — это и твоя победа.

— Я рассказывала, что видела и других? — спросила Марголотта, помолчав.

— Орков?

— Да. Они такие жалкие. Конечно, так люди отзываются и о гоблинах, и они действительно по религиозным соображениям хранят собственные сопли, а заодно и все остальное, но, по крайней мере, в этом есть некоторая логика.

— Хотя бы религиозная, — пробормотал Витинари. — Которая зачастую весьма растяжима.

— Ты знал, что Игори сделали орков из людей?

Витинари, с бокалом в руках, подошел к другому концу стола и взял перечницу.

— Нет. Хотя мог бы и догадаться. Гоблины не настолько жестоки.

— У орков ничего не было, — продолжала Марголотта. — Ни культуры, ни легенд, ни истории. Он может дать им все это.

— Он — полная им противоположность, — произнес Витинари и добавил: — Но ты возлагаешь на его плечи огромное бремя.

— А разве моё мало? А твое?

— Я чувствую себя ломовой лошадью, — признал Витинари. — Но спустя некоторое время перестаешь это замечать. Это просто образ жизни.

— Орки заслужили шанс. Притом немедленно, пока действует перемирие.

— Перемирие? — переспросил Витинари. — Ах да, промежуток времени, когда готовятся к следующей войне.

— Где ты научился такому цинизму, Хэвлок?

Витинари развернулся и рассеянно зашагал обратно на свое место.

— В основном от тебя, Марголотта, хотя должен признать, что не только. Я имел возможность изрядно пополнить образование, став тираном Анк-Морпорка.

— По-моему, ты даешь людям слишком много свободы.

— О да. Именно поэтому я до сих пор правлю городом. Я искренне полагаю, что лучший способ сохранить власть — это сделать так, чтобы моё отсутствие казалось совершенно немыслимым. Я, разумеется, помогу тебе, чем сумею. Рабов быть не должно, даже рабов собственного инстинкта.

— В одиночку тоже можно качнуть чашу весов, — сказала Марголотта. — Посмотри на господина Блеска — верховного короля троллей. Посмотри на себя. Если люди способны пасть…

Витинари усмехнулся:

— Ещё как!

— …значит, орки способны подняться, — закончила Марголотта. — И если это не так, значит, в мире нет истины.

В двойные двери тихо постучали, и вошел Стукпостук.

— Мистер Натт здесь, сэр, — и с нескрываемым презрением он добавил: — С ним та… особа, которая служит в университете.

Витинари взглянул на Марголотту.

— Да, — произнес он. — Думаю, следует принять его в Главном зале.

Стукпостук кашлянул.

— Должен вам сообщить, сэр, что мистер Натт вошел в здание через ворота, которые были надежно заперты.

— Он что, сорвал их с петель? — уточнил Витинари с явным интересом.

— Нет, сэр, но собственноручно снял и аккуратно прислонил к стене.

— А, ну, значит, не все так плохо.

— А стражники?

Стукпостук мельком взглянул на госпожу Марголотту.

— Я принял меры предосторожности и незаметно расставил нескольких человек с арбалетами в галерее Главного зала.

— Вели им уйти, — приказал Витинари.

— Уйти? — переспросила Марголотта.

— Вели им уйти, — повторил патриций, пристально глядя на Стукпостука, и протянул руку её светлости. — Если не ошибаюсь, это называется alea jacta est. Жребий брошен, ваша светлость, и сейчас мы оба увидим, какие кости нам выпали.

— Что тебе за это будет? — спросила Гленда, держась поближе к Натту, пока они шагали вверх по лестнице.

Главный дворцовый зал внушал страх, когда был пуст. Его построили именно с этой целью.

— Почему ты просто не постучал, как все остальные?

— Милая моя Гленда, я не такой, как все остальные, и ты тоже.

— Ну и что ты собираешься делать?

— Не знаю. А что сделает её светлость? Понятия не имею, хотя, кажется, догадываюсь, о чем она думает, и держу в голове кое-какие варианты.

Две фигуры спускались навстречу им по широкой лестнице, ведущей в главную часть дворца. Эта лестница была выстроена с тем расчетом, чтобы вместить сотни человек, и двое казались на ней необычайно маленькими.

— А, мистер Натт, — сказал Витинари, когда они с госпожой Марголоттой почти достигли нижней ступеньки, — и мисс Медоед. Приношу вам обоим мои поздравления по поводу удивительной, почти невероятной победы «Незримых Академиков».

— Я думаю, в правила придется внести немало изменений, сэр, — произнес Натт.

— А именно?

— Во-первых, судье нужны помощники. Он не может видеть всё. И ещё кое-какие нюансы. Хотя мистер Боров поступил великодушно.

— А из профессора Ринсвинда получится неплохой нападающий, если только ты сумеешь ему внушить, чтобы он не забывал прихватить с собой мяч, когда бегает, — сказал Витинари.

— Я не скажу этого аркканцлеру, милорд, но лично я полагаю, что гораздо больше проку от него в обороне.

— А ещё кого бы ты предложил? — спросил Витинари.

— Чарли, живой скелет, который служит в отделе посмертных связей, неплохо показал себя на предварительных испытаниях… В конце концов, — Натт на мгновение замолчал, — да, в конце концов, мы не виноваты в том, какими созданы.

Они обернулись, услышав легкий стук. Это госпожа Марголотта постукивала ногой.

Натт слегка поклонился.

— Ваша светлость, надеюсь, вы в добром здравии.

— Надеюсь, и ты тоже, Натт, — ответила госпожа Марголотта.

Натт повернулся к Гленде.

— Как ты там выразилась?

— Все тип-топ, — сказала Гленда.

— Да, вот именно. Все тип-топ, — повторил Натт. — И, пожалуйста, зовите меня мистер Натт, ваша светлость.

— Может быть, вы не откажетесь присоединиться к нам за ужином? — предложил Витинари, внимательно разглядывая обоих.

— Нет, полагаю, нам не стоит навязываться, но в любом случае большое спасибо за приглашение. У меня ещё много дел. Госпожа Марголотта!

— Что?

— Подойдите, пожалуйста.

Гленда наблюдала за выражением лиц. Слабая улыбка Витинари, обиженный взгляд Марголотты, уверенность Натта. Длинное черное платье опьяняюще зашуршало. Госпожа Марголотта преодолела последние несколько ступенек и остановилась напротив орка.

— Я приношу пользу? — спросил Натт.

— Да, Натт, приносишь.

— Спасибо, — ответил он. — Но я понял, что польза — это сосуд, который нужно постоянно доливать доверху. Вы просили меня соответствовать обстановке. Я ей соответствовал?

— Да, Натт, вполне.

— Что вы хотите теперь?

— Разыщи орков, которые живут в Дальнем Убервальде, и выведи их из тьмы.

— Значит, есть ещё и другие — такие же, как я? — спросил Натт.

— Лишь несколько десятков, скорее всего, — ответила Марголотта, — и я бы не сказала, что они такие же, как ты. Они очень жалкие создания.

— И кому надлежит об этом жалеть? — уточнил Натт.

Гленда наблюдала за лицами. Как ни странно, госпожа Марголотта, казалось, была захвачена врасплох.

— Под властью Темного императора свершилось много зла, — произнесла она. — Исправить его — лучшее, что мы можем сделать сейчас. Ты поможешь нам?

— Всеми доступными способами, — ответил Натт.

— Я хотела бы, чтобы ты научил своих сородичей цивилизованному поведению, — высокомерно произнесла её светлость.

Натт задумался.

— Да, разумеется, я полагаю, что это вполне достижимо, — наконец сказал он. — А кого вы пошлете учить людей?

Витинари коротко расхохотался и тут же захлопнул рот ладонью.

— Прошу прощения!

— Но поскольку эта задача выпала мне, — закончил Натт, — я согласен ехать в Дальний Убервальд.

— Пастор Овсец наверняка будет очень рад тебя видеть, — сказала Марголотта.

— Он ещё жив?

— Да, он, в конце концов, ещё не стар и, как всегда, разъезжает с прощением наготове. Я думаю, он не станет возражать, если ты к нему присоединишься. Более того, во время одного из своих визитов — увы, чересчур редких — он сказал, что почел бы за честь подарить прощение и тебе.

— Натт не нуждается в прощении! — воскликнула Гленда.

Натт улыбнулся и похлопал её по руке.

— Убервальд — дикая страна, там опасно путешествовать даже святому, — объяснил он. — «Прощением» называется двуручный боевой топор пастора Овсеца. Для него крестовый поход против зла — отнюдь не метафора. Прощение рассекло мои цепи, и я охотно возьму его в руки.

— Короли троллей и гномов по мере сил будут тебе способствовать, — сказала её светлость.

Натт кивнул.

— Но сначала я попрошу вас о маленькой услуге, милорд, — обратился он к Витинари.

— Разумеется.

— Я знаю, что в Анк-Морпорке есть лошади-големы. Можно мне взять одну из них?

— Пожалуйста, — ответил патриций.

Натт повернулся к Гленде.

— Мисс Медоед, Джульетта сказала мне, что вы втайне мечтаете прокатиться по Щеботану теплым летним вечером, чувствуя ветер в волосах. Предлагаю отправиться сейчас же. Я скопил кое-какую сумму.

В голове у Гленды роились всевозможные доводы, почему ей не следует соглашаться. Со всех сторон её окружали ответственность, долг и бесконечные назойливые просьбы. По тысяче и одной причине она должна была сказать «нет»…

— Да, — сказала она.

— В таком случае мы больше не будем отнимать ваше драгоценное время, милорд и миледи, и отправимся прямо на конюшню.

— Но… — начала госпожа Марголотта.

— Я думаю, все, что должно быть сказано, мы уже сказали, — перебил Натт. — Я… то есть мы нанесем вам визит, как только я улажу здесь свои дела. И я с большим нетерпением буду этого ждать.

Он кивнул обоим и зашагал вниз по лестнице. Гленда шла следом, словно паря по воздуху.

— Разве не прелесть? — спросил Витинари. — Ты видела? Они все время держались за руки.

В дверях Натт обернулся.

— А, ещё кое-что. Спасибо, что не стали ставить в галерее лучников. Пожалуй, нас бы это… стеснило.

— Я пью за твой успех, Марголотта, — сказал Витинари, когда шаги замерли вдали. — Знаешь, а я всерьез намеревался предложить мисс Медоед место кухарки, — он опять вздохнул. — Но что такое пирог по сравнению со счастливым концом?

ДУМАЕТЕ, ВСЁ?

На следующее утро Думминг Тупс работал в корпусе высокоэнергетической магии, когда к нему прихромал Чудакулли. На колене у него светилась какая-то серебристая лента.

— Терапевтический сжиматель Бертолета, — объяснил он. — Простенькое заклинание. Скоро я совсем оправлюсь. Миссис Уитлоу хотела, чтобы я сверху повязал чулок, но я сказал, что меня такие вещи не интересуют.

— Рад видеть вас в хорошем настроении, аркканцлер, — сказал Думминг, не отрываясь от какого-то долгого расчета.

— Ты видел утренние газеты?

— Нет, сэр. Со всеми этими футбольными делами я немного забросил работу.

— Возможно, тебе интересно будет узнать, что вчера ночью курица ростом в семьдесят футов вырвалась из так называемого корпуса сверхвысокоэнергической магии в Коксфорде и, насколько я слышал, сейчас крушит Псевдополис, преследуемая профессорским составом, который и сам способен внушить горожанам немалый ужас. Генри получил экстренный клик и поспешно умчался.

— Как досадно, сэр.

— О да, — отозвался Чудакулли. — Если не ошибаюсь, она вдобавок непрерывно несёт яйца.

— А, похоже на квазиэкспансивный блит-феномен, адаптировавшийся в живом организме, — произнес Думминг. Он перевернул страницу, и его карандаш задвигался вдоль аккуратной колонки цифр.

— Бывший декан сел в изрядную калошу.

— Не сомневаюсь, профессор Турнепс введет события в рамки, — отозвался Думминг тем же бесстрастным тоном.

Воцарилась деловая тишина, и наконец Чудакулли спросил:

— Сколько времени, по-твоему, нужно им дать на введение событий в рамки?

— А какого размера яйца?

— От восьми до девяти футов в высоту.

— С кальциевой скорлупой?

— Насколько мне известно, они весьма прочные.

Думминг задумчиво уставился в потолок.

— Хм… тогда все не так плохо. Если бы вы сказали «со стальной», это меня бы уже обеспокоило. Очень похоже на блит-переход, возможно возникший… из-за недостатка опыта.

— А я думал, ты научил мистера Турнепса всему, что знал, — заметил Чудакулли с такой счастливой улыбкой, какую Думминг уже давно не видел.

— Наверное, сэр, что-то он не вполне уловил. Надеюсь, мирным жителям опасность не грозит?

— Волшебники велели им сидеть по домам.

— Что ж, сэр, я полагаю, мы можем выехать сразу после чая, как только я соберу кое-какое оборудование.

— И я, разумеется, еду тоже, — сказал Чудакулли, взглянул на Думминга и добавил: — И…

— Что? — спросил Думминг и посмотрел на ухмылку аркканцлера. — Да, кстати, есть идея пригласить с собой кого-нибудь из «Таймс», пусть сделает картинки. Пригодятся в образовательных целях.

— Превосходный план, мистер Тупс, а ещё я думаю, что нужно прихватить старших профессоров. Они добавят… — он щелкнул пальцами, — как это называется?

— Беспорядка, — подсказал Думминг.

— Нет, не то.

— Аппетита? Веса?

— Что-то вроде того… а. Авторитета. Да. Побольше авторитета. Мы не из тех, кто бегает по городу за курами. Увидимся после ленча, а сейчас у меня другие дела.

— Да, аркканцлер, — отозвался Тупс. — Э, кстати… как насчет предполагаемого матча?

— Увы, придется подождать, пока они не отстроят университет заново.

— Очень жаль, аркканцлер.

Магистр традиций продолжал возиться с подсчетами, пока последние цифры не встали на места. Убедившись, что аркканцлер ушел, Думминг улыбнулся — эту улыбку заметил бы только тот, кто ожидал её увидеть, — и притянул к себе очередной гроссбух.

День удался.

А ВОТ ТЕПЕРЬ КОНЕЦ.

Книга XII Наука Плоского Мира IV: День Страшного Суда ^{(соавторы: Йен Стюарт, Джек Коэн)}

В двух мирах — Плоском и Круглом — вновь переполох! Омниане узнали о Круглом мире и хотят его контролировать. Само его существование — это издевательство над их религией. Однако волшебники Незримого университета придерживаются совсем другой точки зрения. В конце концов, они создали этот мир!

В четвертой книге «Наука Плоского мира» Терри Пратчетт, профессор Йен Стюарт и доктор Джек Коэн создают мозгодробительную смесь литературы, ультрасовременной науки и философии в попытке ответить на ДЕЙСТВИТЕЛЬНО большие вопросы — на этот раз о Боге, Вселенной и, честно говоря, Обо Всем.

Пролог

МИРЫ ПЛОСКИЕ И КРУГЛЫЕ

Есть один толковый способ сварганить мир.

Перво-наперво — создать его плоским, чтобы никто случайно оттуда не сверзился^[399]. Ну а если кто подойдёт слишком близко к краю — сам виноват.

Ещё этот мир должен быть циркулярным, дабы своим неуклонным вращением порождать смену времён года.

Разумеется, у него должна иметься крепкая опора, чтобы он не провалился в тартарары. Саму же опору тоже нужно поместить на прочный фундамент.

Во избежание бесконечной регрессии фундамент должен по своей собственной воле делать то, что и положено фундаментам, а именно подпирать.

Чтобы обеспечить мир светом, создайте солнце. Оно должно быть маленьким и не слишком горячим, иначе погаснет раньше времени. А ещё оно должно двигаться вокруг мира, разделяя день и ночь.

Там должны жить люди. Какой смысл в мире, где никто не живёт?

Ведь всё на свете происходит либо по желанию людей (магия), либо по требованию сюжета (нарративиум).

В общем, нормальный мир — это Мир Диска: плоский, циркулярный, покоящийся на спинах слонов, в свою очередь прочно стоящих на гигантской космической черепахе. Наряду с обычными людьми его населяют волшебники, ведьмы, тролли, гномы, вампиры, големы, эльфы, зубные феи и даже Санта-Хрякус.

Хотя…

Есть и другой, дурацкий способ создания миров. К сожалению, иногда его не удаётся избежать.

Например, когда эксперимент в области фундаментальной магии на площадке для сквоша Незримого Университета пошёл вразнос и возникла угроза уничтожения вселенной, компьютеру ГЕКСу пришлось в один миг утилизировать огромное количество сырой магии. Единственное, что он смог сделать в подобной ситуации, — это активировать проект «Круглый мир». Создать волшебное силовое поле, парадоксальным образом удержавшее магию. После чего Декан сунул туда палец. Просто чтобы посмотреть, что будет. Вот так и возник Круглый мир.

Сам Круглый мир точно не знает, какой именно своей части он обязан такому названию. Порой имеются в виду планеты, а иногда — вся вселенная разом. Если не считать пары-тройки накладок, в течение последних тринадцати с половиной миллиардов лет Круглый мир в общем и целом находится на ходу. А началось всё с бородатого старика Декана. Поскольку там нет ни магии, ни нарративиума, Круглый мир функционирует по правилам. Не по тем правилам, которые выдумывают люди, а по тем, которые изобрёл он сам, Круглый мир. И это странно, ведь мир не может знать, каковы должны быть эти правила. Ничего нельзя утверждать наверняка, однако складывается впечатление, что он создаёт их между делом.

Он, разумеется, ничего не знает и о своём размере. На сторонний взгляд Круглый мир — это сфера, сантиметров тридцати в диаметре, пылящаяся на полке в кабинете Ринсвинда, — так, нечто среднее между футбольным мячом и сувенирным стеклянным шариком, внутри которого бушует метель. Однако изнутри всё выглядит куда серьёзнее: радиус сферы составляет около 400 секстильонов километров. По крайней мере, насколько это известно его обитателям^[400]. А может быть, Круглый мир ещё больше. Может быть, он вообще бесконечен.

Такая громадная вселенная кажется вселенски избыточной, поскольку обитаема лишь крошечная часть её внушающих благоговение объёмов, а именно поверхность одной маленькой планетки всего каких-нибудь 12 тысяч километров в поперечнике.

Волшебники называют Круглым миром и её. Местные же именуют планету Землёй, поскольку она, собственно, из земли и состоит. Ну, за исключением воды, камней, песка и кусков льда. Короче, типичный местечковый взгляд на окружающее. Ещё несколько столетий назад считалось, что Земля закреплена в центре вселенной, тогда как всё остальное вращается вокруг неё или беспорядочно носится по небу. Впрочем, все эти подробности людям совершенно безразличны, ведь их самих там нет.

Планета Круглый мир, как видно из её названия, — круглая. Не такая круглая, как диск, скорее как футбольный мяч. Она где-то на треть моложе вселенной Круглого мира. Крошечная по космическим меркам планетка просто огромна в сравнении со своими обитателями, поэтому, если с умом у тебя не очень, ты можешь смело считать Землю плоской. Чтобы жители пачками не падали с планеты, правилами установлено, что на поверхности их удерживает таинственная сила. Слонов-подпорок, к счастью, у этого мира нет, иначе можно было бы повстречаться с ними, просто обойдя шарик кругом. Наблюдателю показалось бы, что здоровенный зверь лежит на спине, задрав ноги в небо. (Кстати, а вы знаете, зачем слон красит пятки в жёлтый цвет? Чтобы спрятаться, лёжа вверх ногами, в миске с заварным кремом. Говорите, никогда не замечали слонов в миске с заварным кремом? Видите, как они здорово прячутся.)

Правила Круглого мира демократичны. Вышеупомянутая таинственная сила «притягивает» к его поверхности не только людей, но вообще всё и вся. Впрочем, она не настолько «привязчива», чтобы нельзя было передвигаться.

Так же устроена и планета Круглый мир. У неё имеется солнце, однако оно вовсе не вращается вокруг планеты. Вместо этого сама планета вращается вокруг солнца. Увы, вместо смены дня и ночи происходит лишь смена времён года, поскольку ось планеты наклонена. К тому же её орбита не круговая, а словно бы слегка сплюснута, что вообще характерно для миров Круглой вселенной, сляпанных на скорую руку. Для смены дня и ночи планете приходится вдобавок вращаться вокруг своей оси. Тут вот в чём дело: если вы глупы как пробка, то можете вообразить, будто это солнце вращается вокруг планеты. Однако учтите, что именно из-за вращения Круглый мир так и не стал по-настоящему круглым. Ведь когда планета была ещё расплавлена, она, как и орбита, немного сплющилась… А, ладно, не берите в голову.

По причине на редкость бездарной планировки солнце вышло огромным и оказалось довольно далеко от планеты. Вот и пришлось сделать его безумно горячим. Настолько горячим, что незамедлительно потребовались особые правила, позволяющие ему всё время гореть. Поэтому большая часть этой чудовищной энергии теряется, обогревая пустоту.

Опоры у Круглого мира нет. Похоже, он считает черепахой самого себя, поскольку плывёт в космосе, поддерживаемый мистическими силами. Людей же, по-видимому, нимало не беспокоит, что их мир куда-то там плывёт, несмотря на полное отсутствие ласт. С другой стороны, эти самые люди появились каких-нибудь четыреста тысяч лет назад, что составляет одну сотую процента жизни планеты. Да и появились они, скорее всего, по чистой случайности, зародившись в виде крошечных капель, которые затем внезапно усложнились. Сами люди до сих пор жарко спорят по этому вопросу. Честно говоря, особо умными их не назовёшь. Научные законы своей вселенной они начали разрабатывать всего лишь четыреста лет назад. Так что им есть над чем ещё поработать.

Жители планеты самонадеянно именуют себя homo sapiens, что на одном из их мёртвых языков означает «человек разумный». В то же время их деятельность редко подпадает под это определение, разве что случайно и в исключительных случаях. Им бы следовало называть себя pan narrans, то есть «обезьянами-сказочниками», поскольку превыше всего они ценят хорошо закрученный сюжет. Нарративиум вошёл в их плоть и кровь, и сейчас они упорно переделывают свой мир, чтобы он походил на Мир Диска. И действительно, события вдруг начали происходить потому, что кому-то этого очень хочется. Люди изобрели свою собственную магию с заклинаниями типа: «Выдолби лодку», «Включи свет» или «Войди в Twitter». Этот сорт магии — чистой воды жульничество, поскольку за кулисами действуют всё те же правила. Впрочем, если ты — полный болван, можешь считать, что всё дело в магии.

Об этом и о многом другом мы говорили в первом томе «Науки Плоского мира». В том числе о гигантском моллюске и «большом скачке вбок» горемычной крабьей цивилизации… Бесконечная череда природных катаклизмов помогла волшебникам осознать то, что они подозревали с самого начала: Круглый мир — не самое безопасное место для жизни.

По-быстрому прокрутив историю Круглого мира, волшебники перескочили от не внушающих особого оптимизма приматов, толпящихся у Чёрного камня, до крушения космических лифтов. Видимо, нашёлся кто-то достаточно разумный, кто, наконец, понял намёк, и все жители покинули планету, устремившись к звёздам в надежде избежать очередного Ледникового периода.

Но вы же не думаете, что это были потомки обезьян, правда? Поскольку у обезьян, похоже, было только два увлечения: секс и драки.

Во втором томе «Науки Плоского мира» волшебники с изумлением узнали, что разумные покорители космоса действительно произошли от приматов. Странный новый смысл слова «происхождение» стал позже причиной серьёзных проблем. Волшебники открыли, что Круглый мир попал в неправильную брючину Штанов Времени, из-за чего отклонился от первоначального пути. В итоге люди, получившиеся из приматов, оказались злобными дикарями, а их цивилизация — насквозь пронизанной суевериями. Им бы ни за что не удалось покинуть планету вовремя и избежать гибели. Что-то явно вмешалось в историю Круглого мира.

Чувствуя определённую ответственность за судьбу своего курьёзного творения (примерно так же, как вы беспокоитесь за прихворнувшего хомячка), волшебники отправились на планету и обнаружили, что она буквально заражена эльфами. Эльфы Плоского мира — это вам не те благородные существа, о которых повествуют легенды мира Круглого. Если эльф прикажет вам съесть вашу собственную голову, вы незамедлительно повинуетесь. Нельзя было просто вернуться в тот момент, когда на планету прибыли эльфы, и вышибить их вон. Стало бы только хуже. В итоге зло ушло, забрав с собой, к сожалению, все крупицы изобретательности.

Исследовав историю Круглого мира, которая должна была произойти при условии правильного развития событий, волшебники заключили, что два человека, которые должны были сыграть в ней ключевую роль и выделиться среди немногих мудрецов, так никогда и не родились. Оплошность пришлось исправить, чтобы вернуть планету в нужную колею. Этими людьми стали Уильям Шекспир, чьи творения пробудили подлинный дух человечества, и Исаак Ньютон, ставший основателем подлинной науки. Несмотря на определённые трудности и кое-какие забавные происшествия, в ходе которых пришлось даже выкрасить потолки в чёрный цвет, волшебникам удалось подтолкнуть человечество к тому единственно верному развитию событий, позволившему ему избежать полного уничтожения. Шекспировский «Сон в летнюю ночь» окончательно склонил чашу весов в пользу людей, выставив эльфов в смешном свете. А ньютоновские «Математические начала» ориентировали людей на движение к звёздам. Казалось, миссия волшебников была выполнена.

Как бы не так.

В третьем томе «Науки Плоского мира» планета в очередной раз угодила в передрягу. Благополучно вступив в Викторианскую эпоху, обещавшую стать колыбелью развития технологии, мир снова свернул с пути. Да, технология развивалась, но черепашьим шагом. Некоторые жизненно важные для нововведений стимулы были утрачены, и наш хомячок, то бишь человечество, занемог вновь. Очередная ключевая фигура написала неправильную книгу. Преподобный Чарльз Дарвин в своей «Теологии видов» столь замечательно ловко объяснил сложность и многообразие жизни божественным вмешательством, что наука и религия слились воедино. В ходе конструктивных прений^[401] окончательно была утеряна творческая искра. К тому времени, когда преподобный Ричард Докинс написал-таки «Происхождение видов» (как положено, они у него произошли в результате естественного отбора и так далее, и тому подобное), было слишком поздно кидаться строить космические корабли. Ледниковый период стоял у порога.

Короче говоря, одного факта рождения Дарвина оказалось недостаточно. Необходимо было добиться, чтобы он написал правильную книгу. Вот тут-то всё и пошло наперекосяк, а вернуть историю в нужное русло оказалось невероятно трудно. Вопреки известному выражению, вовремя забитый в подкову гвоздь отнюдь не спасает королевство. Напротив, толку от этого — чуть, разве что лошади становится удобнее бегать. Ведь у того, что по-настоящему важно, всегда имеется множество причин. Потребовались огромная команда волшебников и более двух тысячелетий тщательной подгонки, чтобы заставить Дарвина сесть на «Бигль», затем не дать ему спрыгнуть с корабля^[402] из-за морской болезни и поддерживать его зыбкий интерес с геологии до тех пор, пока экспедиция не добралась до Галапагосских островов.

Всё равно у волшебников бы ничего не получилось, если бы они вовремя сообразили, что кто-то активно противостоит их попыткам вернуть историю к «заводским настройкам». Это были Аудиторы Реальности — стойкие бойцы за Безопасную Жизнедеятельность, предпочитающие вселенные, где вообще не происходит ничего, и готовые на всё, лишь бы добиться своего. Они-то и препятствовали нашим героям.

Всё висело на волоске. Хотя волшебникам и удалось затащить Дарвина на Галапагосы, обратить там его внимание на вьюрков, пересмешников и черепах, ему потребовались годы для осознания важности этих существ. К тому времени черепашьи панцири были давно выброшены за борт, после того как их содержимое съели, а всех вьюрков Дарвин отдал какому-то орнитологу. Пересмешники его всё-таки заинтересовали. Ещё больше времени у него ушло на то, чтобы сделать решительный шаг и вывести слово «Происхождение» вместо «Теология», до тех пор же он писал учебники об усоногих рачках. Закончив, наконец, своё «Происхождение-1» и взявшись за «Происхождение-2», Дарвин снова сделал очередную глупость, назвав сей труд «Происхождением человека». Право же, восхождение человека к светлым вершинам стало бы куда более удачным маркетинговым ходом.

Как бы то ни было, волшебники добились успеха. Они даже прихватили Дарвина в Плоский мир, чтобы познакомить с Богом Эволюции и дать полюбоваться на колёсных слонов. Публикация «Происхождения» утвердила соответствующее направление развития мира как единственно возможное. (Концепция Штанов Времени примерно в этом и заключается.) Круглый мир был в очередной раз спасён и отправился на полку собирать пыль…

Как вдруг…

Глава 1

ВЕЛИКИЕ ВЕЩИ

Рано или поздно каждый уважающий себя университет должен обзавестись Большой (а лучше Большой-Пребольшой) Штуковиной. Как выразился бы руководитель отдела Нерекомендуемо-прикладной магии Незримого Университета Думминг Тупс, это закон природы. Штуковина не может быть слишком большой или слишком маленькой. Кроме того, она определённо должна быть материальной.

Пожилые волшебники, не сводившие глаз с шоколадного печенья, разложенного на подносе, который внесла служанка, слушали с тем вниманием, которое только и можно ожидать от людей, внезапно поражённых острым приступом шоколадного голодания. Из тщательно написанной и прекрасно аргументированной речи Думминга Тупса выходило следующее: согласно подробным исследованиям Библиотечного Пространства (или, если по-простому, Б-пространства) оказывается, что отсутствие присутствия Большой-Пребольшой Штуковины — весьма прискорбный факт и даже более: неимение данного артефакта в академическом заведении, в котором слушатели имеют честь находиться в данный момент, автоматически превращает его в объект шуток и сардонических ухмылочек со стороны научного сообщества, которое со стыдом отказалось бы считать почтенных волшебников своими коллегами по цеху. Упоминание о сардонических ухмылках в данном случае вдвойне обидно, поскольку кто-кто, а учёные точно знают значение слова «сардонический».

Когда Тупс нанёс последний хорошо рассчитанный удар, Аркканцлер Наверн Чудакулли решительно завладел последним спорным шоколадным печеньицем, после чего произнёс:

— Так-так, Думминг, насколько я тебя знаю, а я уверен, что знаю тебя прекрасно, ты никогда бы не поставил передо мной вопрос, если бы в загашнике у тебя не было определённого решения. — Он прищурился. — Напротив, господин Тупс, на тебя было бы совершенно не похоже, если бы ты уже не подобрал кандидата в Большие-Пребольшие Штуковины. Что? Скажешь, я не прав?

Думминг не стал скромничать, а просто ответил:

— Что же, сэр, я знаю лишь одно: у нас, на факультете Высокоэнергетической магии, уверены, что данная вселенная предлагает нам множество загадок, которые можно и должно решить. Как говорится, неизвестность убивает, сэр! Ха-ха.

Думминг был доволен этим замечанием. Он тоже прекрасно знал своего Аркканцлера: тот обладал инстинктами бойца, причём бойца кулачного.

— Полагаю, мы просто не знаем, зачем существует третья производная слуда. Теоретически этот факт означает, что при рождении вселенной, в самую первую наносекунду её бытия, она начала двигаться назад во времени. Согласно эксперименту фон Флеймера получается, что мы рождаемся и умираем в одно и то же время. Ха-ха!

— Ну, да… Охотно верю, — мрачно пробурчал Чудакулли, косясь на коллег. Но поскольку прежде всего он являлся Аркканцлером, то добавил: — А разве там не о коте речь шла? Вроде как он живой и одновременно дохлый?

Думминг всегда с удовольствием поддерживал беседы на подобные темы:

— Совершенно верно, сэр! Однако, как позже выяснилось, речь шла о коте гипотетическом. В общем, ничего, что могло бы расстроить владельцев домашних зверюшек. От себя же добавлю, что теория эластичных струн оказалась просто ещё одной недоказанной гипотезой, такой же, как и пузырчатая теория смежных горизонтов, кстати.

— Действительно, — Чудакулли вздохнул. — Жалость какая, мне она так нравилась. Ладно, если за время своего краткого существования она обеспечила хлебом насущным хотя бы нескольких теоретиков, значит, её жизнь была не напрасна. Знаешь, мистер Тупс, на протяжении многих лет ты беседовал со мной о различных теориях, гипотезах и концепциях из мира естествознания. Только видишь какое дело, мне интересно… Нет, мне действительно интересно, не получилось ли так, что вселенная, будучи по природе своей живой и в каком-то определённом смысле разумной… Так вот, не пытается ли эта самая вселенная спрятаться от вашего жадного любопытства, толкая вас на всё новые интеллектуальные прорывы? Как бы дразнит вас?

Волшебники притихли. На мгновенье лицо Думминга обратилось в бронзовую маску, затем он произнёс:

— Блестящее предположение, Аркканцлер! Я восхищён. Всем известно, что Незримый Университет всегда готов с честью встретить любой вызов. С вашего позволения, сэр, я немедленно приступаю к составлению сметы. Безусловно, проект «Круглый мир» был только началом. Ответим же на вызов новым претендентом, проектом… «Челленджер». С его помощью мы постигнем фундаментальнейшие основы магии нашего мира!

И он стрелой бросился на факультет Высокоэнергетической магии, а по своим аэродинамическим характеристикам стрела является прямой противоположностью черепахи и к тому же имеет гораздо более удобную для полёта форму.

Было это шесть лет назад…

Лорд Витинари, тиран Анк-Морпорка, окинул взглядом Большую-Пребольшую Штуковину, которая, похоже, лишь тихонько гудела и ничего больше. Штуковина висела в воздухе, то появляясь, то исчезая. Витинари показалось, что выглядела она при этом несколько самодовольной — настоящее достижение для того, у кого нет лица.

В общем, она напоминала невнятный пузырь, сплетённый из магических формул, разных таинственных символов и хитрых загогулин, смысл которых, однако, совершенно ясен посвящённым. Патриций, по его собственному признанию, не являлся поклонником всяких технических штук, в особенности скрученных и к тому же гудящих. Как не был он и любителем неидентифицируемых каракулей. Он расценивал всё это как нечто, с чем нельзя договориться или переубедить. Повесить это тоже было нельзя, равно как и изощрённо пытать. Конечно, фраза «положение обязывает», как обычно в таких случаях, помогла. Однако те, кто хорошо знал Хэвлока Витинари, понимали, что его можно назвать каким угодно, только не «обязанным».

Лорда Витинари как раз представили группе возбуждённых и местами прыщавых юных волшебников в белых халатах и, естественно, остроконечных шляпах. Молодёжь суетилась вокруг нагромождения непонятной жужжащей машинерии позади пузыря. Как бы там ни было, Витинари постарался изобразить восторг и даже вступил в беседу с Наверном Чудакулли, который, по-видимому, пребывал в точно таком же неведении относительно происходящего, как и сам Патриций. Тем не менее Витинари поздравил Аркканцлера, поскольку именно этого требовали обстоятельства, чем бы штуковина ни являлась.

— Я считаю, вы можете гордиться, Аркканцлер. Всё это просто прекрасно. Безусловно, настоящий триумф науки!

Чудакулли коротко хохотнул и сказал:

— Браво! Спасибо, Хэвлок. А знаешь, кое-кто поговаривает, что если мы запустим эксперимент, то он может привести к концу мира. Ты представляешь? Мы! Духовные защитники города и, не побоюсь этого слова, всей вселенной!

Лорд Витинари сделал почти незаметный шаг назад и осторожно поинтересовался:

— А когда именно начался ваш эксперимент? Похоже, сейчас оно гудит вполне удовлетворительно.

— На самом деле, Хэвлок, гудение скоро прекратится. Шум, который ты слышишь, издаёт рой пчёл в саду. Казначей не успел скомандовать им вернуться к работе. Вообще-то мы надеялись, что ты сам окажешь нам честь и официально откроешь эксперимент после обеда, если, конечно, ты не против.

Выражение лица Витинари стало похожим на портрет. Причём портрет, написанный современным художником, предварительно накурившимся того, что, по общему мнению, превращает мозги в сыр.

Но положение обязывает даже тиранов, особенно тиранов, имеющих чувство собственного достоинства. Посему через два часа сытый лорд Витинари стоял перед огромной гудящей штуковиной, испытывая некоторое беспокойство. Он произнёс небольшую речь о необходимости дальнейшего расширения человеческих знаний о вселенной.

— Ну, пока она ещё у нас есть, — добавил он, пристально взглянув на Чудакулли.

Затем Патриций немного попозировал иконографистам, посмотрел на большую красную кнопку на стенде перед ним и задумался о том, нет ли доли правды в разговорах о конце мира. Впрочем, протестовать было уже поздно, а позволить себе отступить Витинари не мог. К тому же, если он окажется именно тем самым, кто взорвёт мир, это в любом случае будет неплохо для его репутации. Неожиданная мысль развеселила Витинари, и он нажал на кнопку.

Раздались аплодисменты того сорта, когда аплодирующие понимают, что происходит нечто важное, но в то же время понятия не имеют, чему именно надлежит радоваться.

Оглядевшись вокруг, Витинари повернулся к Аркканцлеру и заметил:

— Похоже, Наверн, вселенную я не разрушил, это успокаивает. Стоит ли ожидать ещё каких-нибудь сюрпризов?

— Не дрейфь, Хэвлок, — Аркканцлер хлопнул Патриция по плечу. — Думминг Тупс запустил проект «Челленджер» ещё вчера, пока мы пили чай. Просто чтобы убедиться, что он вообще сможет запуститься. Ну а поскольку он запустился, останавливать его было бы глупо. Это, конечно, никоим образом не умаляет твою роль в церемонии, я тебя уверяю. Формальности в такого рода вещах стоят во главе угла, я же, со своей стороны, с гордостью могу заявить, что всё прошло как по маслу.

А это случилось шесть минут назад…

Глава 2

ВЕЛИКИЕ ДУМЫ

Большие-Пребольшие Штуковины обладают огромной притягательностью, которой не могут противостоять учёные Круглого мира. В основном научное оборудование обходится дёшево, кое-какое — дорого по своей сути, но вот цена отдельных приборов сравнима с бюджетом небольшой страны. Правительства всего мира обожают «Большую науку», поэтому зачастую проще получить добро для проекта на десять миллиардов долларов, чем на десять тысяч. Так же точно какая-нибудь комиссия за пять минут принимает решение о строительстве нового небоскрёба, а потом битый час спорит о цене поданного им к чаю печенья. И мы все знаем почему: ведь чтобы разобраться в проекте и определить стоимость здания, нужно быть специалистом, а в печенье разбирается каждый. К сожалению, с финансированием «Большой науки» дело обстоит примерно так же, если не хуже. Ведь администраторы и политики стремятся обеспечить себе карьерный рост, а «Большая наука» куда престижнее «маленькой», поскольку в ней крутятся большие деньги.

Впрочем, могут существовать и более весомые мотивы для крупных научных проектов: временами «большие» проблемы требуют «больших» ответов. Попытка собрать сверхсветовой двигатель из старых консервных банок на кухонном столе, может, и хороша в научно-фантастическом рассказе, но не в жизни. Чаще всего ты получаешь лишь то, за что заплатил.

Отправной точкой «Большойнауки» можно считать проект «Манхэттен» времён Второй мировой войны, подаривший нам атомную бомбу. Эта сверхсложная задача потребовала участия десятков тысяч специалистов в различных областях. Проект раздвинул не только границы науки и инженерного дела, но и, возможно, прежде всего организации и логистики. Мы отнюдь не утверждаем, что поиск эффективных способов стирания людей в порошок — это именно то, что необходимо для успеха, но проект «Манхэттен» убедил всех в огромной важности науки. С тех пор все правительства упорно продвигают «Большую науку». Другие самые известные примеры подобного рода — посадка «Аполлона» на Луну и расшифровка генома человека.

Некоторые научные отрасли вообще жить не могут без Больших-Пребольших Штуковин. Пожалуй, самой главной из подобных отраслей является физика элементарных частиц, обошедшаяся миру в целую серию гигантских машин — так называемых ускорителей, исследующих свойства материи на микроуровне. Самыми мощными из них являются коллайдеры, с помощью которых учёные бомбардируют субатомными частицами неподвижные мишени или сталкивают частицы друг с другом в лоб и смотрят, что из этого получается. По мере того, как физика частиц продвигается вперёд, теоретики предсказывают всё новые и новые гипотетические частицы, которые становятся всё более странными и труднообнаружимыми. Требуется всё больше энергии для расщепления, всё более кропотливые математические вычисления и мощные компьютеры для сбора данных о том, что искомые частицы существовали, хотя бы самый кратчайший миг. Ускорители становятся всё больше и дороже.

Последний и самый внушительный из них — это Большой адронный коллайдер (БАК). Что такое «коллайдер», мы с вами уже знаем, «адрон» — наименование класса субатомных частиц, а прилагательное «большой» полностью оправдывает размеры ускорителя. БАК размещается глубоко под землёй, в двух кольцевых туннелях. Основная часть «колец» находится в Швейцарии, остальная захватывает территорию Франции. Главное кольцо имеет восемь километров в поперечнике, меньшее — около четырёх. В туннелях имеется две трубы, по которым 1624 магнита разгоняют до околосветовой скорости различные интересующие нас частицы: электроны, протоны, позитроны и так далее. Магниты необходимо охлаждать до температуры, близкой к абсолютному нулю, для чего постоянно требуется 96 тонн жидкого гелия. Эти магниты огромны и весят свыше 27 тонн каждый.

Трубы пересекаются в четырёх точках, где и происходят столкновения частиц друг с другом. Для физиков это всего лишь проверенный временем метод исследования материи. Сталкиваясь, частицы разлетаются на кусочки, порождая множество новых частиц. Шесть невероятно сложных детекторов, расставленных в разных точках туннелей, собирают данные о столкновениях, которые обрабатываются и анализируются мощными компьютерами.

БАК обошёлся нам в 7,5 миллиарда евро, что равно 6 миллиардам фунтов или 9 миллиардам долларов. Поэтому неудивительно, что проект этот международный, а в его осуществлении оказалась задействована «Большая политика».

Думминг Тупс жаждет обладать Большой-Пребольшой Штуковиной по двум причинам. Во-первых, им движет азарт интеллектуального познания — топливо, на котором функционирует факультет Высокоэнергетической магии. Юные ясноглазые волшебники, работающие там, хотят познать фундаментальнейшие основы магии и разгадать загадки, породившие такие таинственные теории, как квантовая чародинамика или третья производная слуда, а также роковой эксперимент по расщеплению чара, в результате которого случайно возник Круглый мир. О другой причине говорится в предыдущей главе: каждый уважающий себя университет просто обязан иметь подобные штуковины, если, конечно, он хочет считаться университетом.

В Круглом мире та же история. И касается она не только университетов.

Физика элементарных частиц началась со скромного оборудования и большой идеи. Слово «атом» на греческом означает «неделимый». Термин оказался заложником судьбы с самого начала его применения. Больше века назад физики «клюнули» на гипотезу о существовании атомов, но многие тут же начали сомневаться в правильности выбора столь буквалистского термина. И в 1897 году Джозеф Джон Томсон доказал, что сомневающиеся были правы, открыв «катодные лучи» — микроскопические частицы, испускаемые атомами. Они получили название «электроны».

Вы можете сколько угодно бродить вокруг атома, ожидая, когда он начнёт излучать новые частицы. Можете просить его об этом, а можете сделать ему такое предложение, от которого он не сможет отказаться, а именно стукнуть его так, чтобы он разлетелся на кусочки, и посмотреть, куда что полетит. В 1932 году Джон Кокрофт и Эрнест Уолтон соорудили небольшой ускоритель частиц и в один знаменательный день «расщепили атом». Вскоре выяснилось, что атомы состоят всего из трёх типов частиц: электронов, протонов и нейтронов. Они невероятно малы, их не разглядеть даже в самые мощные микроскопы, тогда как сами атомы можно всё-таки «увидеть» в чувствительный микроскоп, использующий квантовые эффекты.

Итак, все элементы — водород, гелий, углерод, сера и так далее — состоят из этих трех частиц. Химические свойства элементов отличаются потому, что их атомы содержат различное количество электронов, протонов и нейтронов. Существует ряд основных правил. В частности, две частицы обладают электрическими зарядами: электрон — «негативным», протон — «позитивным», нейтрон же заряда не имеет. Таким образом, чтобы суммарный заряд оказался нулевым, количество протонов и электронов должно совпадать. Самый простой из атомов — атом водорода — имеет один электрон и один протон. У гелия два протона и два нейтрона.

Химические свойства атома зависят от количества электронов, поэтому нейтронов можно добавлять сколько угодно: свойства вещества почти не изменятся. Вот именно что — «почти». Это слово обуславливает существование изотопов, то есть вариантов какого-либо элемента с почти неуловимыми отличиями. Например, атом самой распространённой формы углерода имеет 6 электронов, 6 протонов и 6 нейтронов, тогда как у его изотопов — от 2 до 16 нейтронов. Углерод-14, который археологи используют для датировки древних органических материалов, имеет 8 нейтронов. Атом обычной серы состоит из 16 электронов, 16 протонов и 16 нейтронов, при этом известно 25 её изотопов.

Электроны имеют особенно важное значение для химических свойств атома, поскольку находятся на внешней его оболочке и могут вступать в контакт с другими атомами, образуя молекулы. Протоны и нейтроны группируются в центре атома, формируя его ядро. Ранее считалось, что электроны движутся вокруг ядра по орбитам, словно планеты вокруг Солнца. Затем эта модель была заменена другой, в которой электрон был представлен в виде смазанного вероятностного облака, демонстрируя нам не место, где находится частица в данный момент, а то, где она, возможно, будет находиться, если вы за ней понаблюдаете. В настоящее время такая картинка также считается чрезмерным упрощением некой чрезвычайно сложной математической модели, согласно которой электрон одновременно находится везде и нигде.

Эти три частицы (электрон, протон и нейтрон) связывают физику и химию. С их помощью была расшифрована вся таблица химических элементов — от простого водорода и наиболее сложного природного элемента калифорния до куда более странных короткоживущих синтезированных элементов. Всё, что требуется, чтобы вполне определить материю во всём богатстве её разнообразия, — это коротенький список «фундаментальных» частиц, то есть таких, которые невозможно расщепить на более мелкие. Вроде бы просто и понятно.

Не тут-то было. Во-первых, для объяснения целого ряда экспериментальных наблюдений на микроуровне потребовалось изобретение квантовой механики. Затем обнаружились новые фундаментальные частицы вроде фотона (частица света) или нейтрино (электрически нейтральная частица, которая настолько мало взаимодействует с остальным веществом, что может свободно пройти сквозь тысячемильную толщу свинца). Бесчисленные нейтрино, испущенные Солнцем в ходе ядерных реакций, постоянно проходят сквозь Землю, в том числе и сквозь нас с вами, не оказывая никакого влияния.

Нейтрино и фотоны были лишь началом. Уже через несколько лет количество фундаментальных частиц превысило количество химических элементов, что вызвало лёгкую панику, так как объяснение становилось куда сложнее явления, которое физики пытались объяснить. Впрочем, в конце концов они выяснили, что некоторые частицы фундаментальнее других. К примеру, протон состоит из трёх частиц помельче, называемых кварками. То же самое касается и нейтрона, хотя комбинация кварков в нём иная. Как бы то ни было, электроны, нейтрино и фотоны остаются фундаментальными частицами. Насколько нам известно, они не делятся на более простые составляющие.^[403]

Одной из главных причин создания БАКа был поиск последнего недостающего звена так называемой стандартной модели, которая, несмотря на непритязательное название, похоже, объясняет почти всё в физике элементарных частиц. Предъявляя веские доказательства, сторонники этой модели настаивают, что атомы состоят из 16 истинно фундаментальных частиц. Шесть из них — кварки, имеющие совершенно дикие названия: нижний/верхний, странный/очарованный, прелестный/истинный. Нейтрон состоит из одного «верхнего» кварка и двух «нижних»; протон — из одного «нижнего» и двух «верхних».

Следующие шесть — лептоны — также состоят из трёх пар: электронов, мюонов и таонов (тау-лептонов), каждый со своим собственным нейтрино. Оригинальное нейтрино теперь называется электронным нейтрино и идёт в паре с электроном. Все двенадцать частиц (кварки и лептоны) в совокупности носят название фермионов, данное им в честь великого итальянского физика Энрико Ферми.

Оставшиеся четыре частицы связаны с физическими силами, которые удерживают всю материю вместе. Физики различают следующие основные природные силы: гравитация, электромагнетизм, сильное ядерное взаимодействие и слабое ядерное взаимодействие. Гравитация не играет особенной роли в стандартной модели, поскольку не вписывается в квантово-механическую картину мира. Остальные три силы связаны с особыми частицами, известными как бозоны. Своё название они получили в честь индийского физика Сатьендры Ната Бозе (Шотендроната Бошу). Разница между бозонами и фермионами принципиальна: у них различные статистические свойства.

Четыре бозона выступают в качестве «связующего звена» сил, словно теннисисты, играющие пара на пару. Для электромагнетизма таким «связующим звеном» служит фотон; для слабого ядерного взаимодействия — W^± и Z-бозоны, а для сильного ядерного взаимодействия — глюон. Такова стандартная модель: 12 фермионов (6 кварков и 6 лептонов) удерживаются вместе четырьмя бозонами.

Итого, у нас получается 16 фундаментальных частиц.

Ах, да! Ещё есть бозон Хиггса — семнадцатая фундаментальная частица. Если, конечно, эта легендарная, как её часто называют, частица действительно существует. По крайней мере, до 2012 года это было весьма сомнительно.

Несмотря на свою популярность, стандартная модель не в состоянии объяснить наличие у частиц массы (в общепринятом смысле этого слова). Бозон Хиггса был придуман в 60-х годах XX века, когда некоторые физики смекнули, что новая частица с особыми свойствами может пролить свет на один важный аспект этого противоречия. Среди них был и Питер Хиггс, рассчитавший кое-какие свойства гипотетической частицы и предсказавший, собственно, её существование. Бозон Хиггса создаёт поле Хиггса, так называемый «хиггсовский океан». Важно то, что сила поля Хиггса не равна нулю даже в пустом пространстве. Когда частица движется сквозь всепроникающее поле Хиггса, то взаимодействует с ним, и этот эффект можно истолковать как массу. В качестве аналогии представьте, что вы перемешиваете ложкой патоку. Правда, в таком случае за массу выдаётся сопротивление перемешиванию, поэтому сам Хиггс скептически относится к подобному способу объяснения своей теории. Другая аналогия представляет самого Хиггса в качестве знаменитости, притягивающей к себе толпу поклонников.

Доказательство существования (или несуществования) бозона Хиггса являлось главной, хотя и не единственной, причиной, по которой миллиарды евро были потрачены на строительство БАКа. Как раз в июле 2012 года две независимые команды экспериментаторов объявили об обнаружении неизвестной ранее частицы: бозона массой около 126 ГэВ (миллиард электронвольт — стандартная единица, используемая в физике частиц). Их наблюдения совпадали, в том смысле, что свойства частицы, по крайней мере те, которые можно было измерить, соответствовали предсказанным Хиггсом.

Долгожданное открытие бозона Хиггса, если, конечно, оно подтвердится, логически завершит стандартную модель. Оно никак не могло быть сделано без «Большой науки» и, возможно, стало главным триумфом БАКа. Основное влияние открытие оказало на теоретическую физику. Существует бозон Хиггса или нет, для всей остальной науки безразлично, поскольку там давно уже принято, что частицы имеют массу. Иначе говоря, можно утверждать, что такое же количество денег, будучи затраченным на менее впечатляющие проекты, почти наверняка позволило бы получить куда более полезные с практической точки зрения результаты. Но такова уж натура Больших-Пребольших Штуковин: если деньги не тратятся на них, маленьким научным проектам они тоже никогда не достаются.

Видите ли, на маленьких научных проектах политической или чиновничьей карьеры не сделаешь.

Открытие бозона Хиггса демонстрирует нам, как именно учёные видят мир, а кроме того, служит примером, раскрывающим природу научных знаний. Доказательством существования этого бозона служит всего лишь крошечный пичок на статистическом графике. Насколько мы можем быть уверены, что за этим пичком действительно скрывается новая частица? Можно дать лишь сугубо формальный ответ. Непосредственно наблюдать бозон Хиггса невозможно, потому что он спонтанно и чрезвычайно быстро расщепляется на целое облако других частиц. При этом они сталкиваются друг с другом, создавая полнейший беспорядок. Чтобы различить в этом хаосе характерный след бозона Хиггса, требуются очень сложная математика и очень быстрые компьютеры. А для того, чтобы убедиться, что увиденное — не случайное совпадение, необходимо понаблюдать события подобного типа множество раз. Поскольку они редки, нужно повторять эксперимент за экспериментом, пока результаты не окажутся достаточными для непростого статистического анализа. И только тогда, когда вероятность того, что выброс на графике является случайным совпадением, будет меньше одного на миллион, физики позволят себе выразить уверенность, что бозон Хиггса существует.

Мы говорим об одном конкретном бозоне Хиггса, хотя имеются альтернативные теории с восемнадцатью, девятнадцатью или даже двадцатью фундаментальными «хиггсоподобными» частицами. Впрочем, сейчас нам хоть что-то известно, тогда как совсем недавно уверенности не было ни в чём.

Для понимания всего изложенного требуется значительный опыт в некоторых известных лишь посвящённым областях теоретической физики и математики. Проблему представляет уже осмысление самого понятия «масса», как и того, с какими частицами она может быть связана. Для успешного проведения подобного эксперимента, в дополнение к основательной подготовке в области экспериментальной физики требуется целый комплекс инженерных знаний и навыков. Даже слово «частица» обладает специальным значением, не имеющим ничего общего с привычным образом крошечного шарика. Так почему же учёные смеют утверждать, что они разбираются в поведении Вселенной на микроуровне, если человек не в состоянии увидеть всё это собственными глазами? Это далеко не то же самое, что обнаружить в телескоп четыре маленьких небесных тела, вращающихся вокруг Юпитера, как в своё время сделал Галилей. Или, подобно Роберту Гуку, рассмотреть в микроскоп, что живая материя состоит из клеток. Доказательства существования бозона Хиггса, как и доказательства большинства основных научных положений, косвенны и, скажем так, не бросаются в глаза.

Для того чтобы справиться с сомнениями, давайте взглянем на природу научного знания, используя примеры более знакомые, чем бозон Хиггса. И, таким образом, разделим два фундаментально различных типа мировоззрения. Это разделение будет красной нитью проходить через всю книгу.

Науку часто представляют как коллекцию «фактов», соответствующих неким однозначным суждениям об окружающем мире. Земля вращается вокруг Солнца. Призма разделяет свет на составляющие его цвета. Если нечто крякает и ходит вперевалку, значит, это утка. Зазубрите все факты, изучите технический жаргон (как-то: орбита, спектр, семейство Anatidae), расставьте, где нужно, галочки — и готово, вы — учёный. Чиновники от образования часто придерживаются именно такого воззрения, ведь этих самых «галочек» они могут уверенно сосчитать и внести в отчёт (семейство врановые, вид — Corvus monedula (Галка обыкновенная)… Ладно, замнём).

Как ни странно, больше всего против такого понимания науки протестуют сами учёные. Они-то знают, что наука не имеет с этим ничего общего. Нет никаких раз и навсегда установленных фактов. Каждое научное утверждение носит условный и неокончательный характер. Вот только политикам подобное совсем не по нраву. Могут ли они в таком случае доверять учёным? Ведь если появятся новые данные, те просто-напросто изменят своё мнение, а денежки — тю-тю?

Конечно, одни научные утверждения менее условны, чем другие. Никто из учёных не думает, что общепринятое описание формы Земли в одночасье изменится с круглой на плоскую. Однако они хорошо помнят, что когда-то оно сменилось с плоской на круглую, а с круглой — на приплюснутый сфероид, а со сфероида совершенного — на неровный. В последних пресс-релизах говорится, что Земля по своей форме напоминает, скорее, бугристую картофелину^[404]. С другой стороны, никто особо не удивится, если новые измерения покажут, что семнадцатую сферическую гармонику формы Земли (один из элементов её математического описания) потребуется увеличить на 2 %. Большинство перемен в науке происходит постепенно, шаг за шагом, не меняя одним махом всю картину.

Однако иногда научное мировоззрение изменяется действительно кардинальным образом. Четыре элемента превращаются в 98, а после того как люди научились создавать новые, — в 118. Ньютоновская гравитация, загадочная сила, действующая на расстоянии, трансформировалась в эйнштейновское искривлённое пространство-время. Фундаментальные частицы вроде электрона из крошечных твёрдых шариков сначала превратились в вероятностные волны, а затем — в локализованные возбуждения квантового поля. В этом представлении поле — это море частиц, а сами частицы — отдельные волны этого моря. Возьмём, к примеру, океан Хиггса. Он состоит из бозонов Хиггса, и вы не сможете отделить одно от другого. Если вы хотите стать специалистом в физике элементарных частиц, вам придётся хорошенько разобраться и в физике квантовых полей. Таким образом, термин «частица» волей-неволей приобретает различные значения.

Научные революции меняют не Вселенную. Они меняют её человеческое толкование. Значительное количество научных диспутов касаются не так называемых «фактов», а их интерпретаций. Многие креационисты не подвергают сомнению достоверность определения последовательности ДНК^[405]. Вместо этого они спорят о трактовке данных результатов как доказательства эволюции.

Люди вообще горазды на интерпретации. Это позволяет им выпутываться из всяких неловких ситуаций. В 2012 году в ходе теледебатов, посвящённых сексизму в религии и спорам по поводу женщин-епископов в англиканской церкви, один из участников процитировал 1-е послание апостола Павла к Тимофею: «Пусть женщины учатся тихо, в полной покорности. Я не позволяю женщине учить или же руководить мужчиной; ей следует молчать. Ведь первым был сотворен Адам, а потом Ева, и обманут был не Адам, а женщина, именно она поддалась лжи и совершила грех». На первый взгляд сложно интерпретировать эти строки иначе чем указание на подчинённое положение женщины и на то, что она должна слушаться мужчину и помалкивать в тряпочку. Более того: вина за грехопадение целиком и полностью лежит на женщине, а не на мужчине, ведь именно Ева поддалась на искушение змея. Но, несмотря на столь очевидное толкование, другой участник решительно утверждал, что в процитированном тексте не содержится ничего подобного. Вопрос интерпретации, только и всего. Всё это происходило за несколько месяцев до того, как Генеральный Синод высказался против изменения церковного законодательства.

Интерпретации нужны потому, что факты редко объясняют то, как Вселенная соотносится с нами самими. Солнечное тепло производится ядерными реакциями, в основном трансформацией водорода в гелий. Это факт. Но нам-то хочется большего. Мы желаем знать, почему так происходит. Появилось ли Солнце специально для того, чтобы обеспечивать нас теплом? Или напротив: мы обитаем на этой планете потому, что солнечное тепло создало среду, в которой такие, как мы, могут развиваться? Как видите, факт один и тот же, а вот его интерпретация зависит от того, кто именно интерпретирует.

Будем считать, что наша интерпретация — это человеческий взгляд на мир. Что, конечно, неудивительно. Если у кошек есть мировоззрение, они, безусловно, смотрят на мир со своей кошачьей точки зрения. Естественно, что человеческий способ существования оказал решающий эффект на то, как именно мы размышляем о мире, какие объяснения находим убедительными, и даже на то, что конкретно мы о нём думаем. Наш мозг воспринимает мир в человеческом масштабе, интерпретируя эти представления, исходя из их важности для нас самих.

Акцентирование внимания на человеческом масштабе кажется довольно логичным. Как ещё мы можем воспринимать наш мир? Но риторические вопросы заслуживают лишь риторических ответов, тогда как для нас, в отличие от других животных, имеются альтернативы. Человеческий мозг в состоянии сознательно изменить собственный образ мышления. Мы можем научить самих себя размышлять на разных уровнях, как на большом, так и на малом. Научиться избегать психологических ловушек, вроде веры в то, что мы хотим чего-то просто потому, что хотим. Можем даже думать в совершенно чуждом для нас ключе: математики, например, постоянно размышляют о пространствах, имеющих больше чем три измерения, о фигурах столь сложных, что не имеют какого-нибудь значимого объёма, о поверхностях с одной стороной или о размерах бесконечности.

Люди могут думать не по-человечески.

Такой способ мышления называется аналитическим. Такое мышление не появляется само собой, его результаты не всегда утешают, тем не менее думать таким образом вполне возможно. Это путь, приведший нас к современному миру, в котором аналитическое мышление становится всё более необходимым для выживания. Если вы уютно устроились у себя в кресле, убеждая себя, что мир таков, как вам хочется, скорее всего, вас ждут неприятные сюрпризы, причём тогда, когда уже поздно будет что-то менять. К сожалению, необходимость аналитического мышления воздвигает прочный барьер между наукой и бесчисленными человеческими желаниями, равно как убеждениями, возрождающимися с каждым новым поколением. Сражения, которые учёные наивно полагали окончательно выигранными ещё в XIX веке, разгораются вновь и вновь. Ведь рациональности и доказательной базы ещё недостаточно, чтобы одержать победу в человеческих умах.

Наши прирождённые способы мышления появились не случайно. Они эволюционировали вместе с нашим биологическим видом, поскольку были полезны для выживаемости. Миллион лет назад жизнь предков человека, бродивших по африканским саваннам, изо дня в день зависела от того, найдётся ли достаточно пищи. Кроме того, надо было постараться самим не стать чьим-либо обедом. Огромную важность для них приобрели соплеменники, животные и растения, которых они ели, а также звери, евшие их самих.

Впрочем, окружавший их мир включал много чего другого: камни; моря, озёра, и реки; погоду; огонь (вероятно, начавшийся с молнии); Солнце, Луну и звёзды… Однако даже эти неживые вроде бы объекты обладают неким подобием жизни: одни — движутся; вторые внезапно изменяются, словно по собственной воле; третьи могут вообще тебя убить. Неудивительно, что в развившейся человеческой культуре мир представлялся результатом сознательной деятельности живых существ. Солнце, Луна и звёзды стали богами — наглядным доказательством существования высших сил, обитающих на небесах, а раскаты грома и вспышки молнии — зримыми свидетельствами их гнева. Эти факты можно было наблюдать ежедневно, что делало их совершенно неоспоримыми.

Центральное место в жизни первых людей занимали животные и растения. Достаточно полистать книги с египетскими иероглифами, чтобы заметить, сколько среди них изображений зверей, птиц, рыб и растений. Ну, или их, скажем так, частей. Египтяне представляли богов в виде существ с головами животных; в одном совсем уж запущенном случае на человеческом торсе в качестве головы красовался целый навозный жук. Так рисовали бога Хепри — одну из ипостасей бога Солнца. Жуки-скарабеи угодили в божества из-за своего странного поведения: они скатывают шарики из навоза и закапывают их в землю. Точно так же гигантский небесный скарабей толкает шар-Солнце. Желаете доказательств? Солнце тоже каждый вечер скрывается под землёй, в «Нижнем мире».

У физика, а по совместительству писателя-фантаста, Грегори Бенфорда есть несколько очерков о тенденции человеческого мышления к разделению на два типа^[406]. В рамках первого Вселенная рассматривается на фоне человечества, а в рамках второго — человечество на фоне Вселенной. Конечно, любой человек, в принципе, может мыслить и так, и эдак, однако большинство из нас обычно придерживается какого-то одного способа. Основная масса попыток разделить людей на две определённые категории — полнейшая чепуха. Это как в одном бородатом анекдоте: «Все люди делятся на два типа: те, кто думает, что люди делятся на два типа, и те, кто так не думает». Но всё же в оригинальном варианте, предложенном Бенфордом, есть здравое зерно, и даже более.

Его идею можно изложить следующим образом. Многие люди видят окружающий мир, то есть Вселенную, как источник ресурсов, а кроме того — как отражение самих себя. Для них самое важное, что в центре системы помещается человек, иначе говоря, она антропоцентрична. «Какую пользу мне может принести Вселенная?» — вот единственный вопрос, имеющий для них смысл. С этой точки зрения понять что-либо — значит выразить в терминах человеческой деятельности. При этом на первое место выступает человеческое предназначение Вселенной и то, зачем она нужна нам, любимым: дождь идёт только затем, чтобы хорошо росли наши посевы, а также для обеспечения нас пресной водой; Солнце светит, чтобы нас согревать. С самого начала, когда задумывалась Вселенная, подразумевалось наше существование, поэтому она была сконструирована таким образом, чтобы нам в ней было удобно жить. И если бы нас не было, в существовании Вселенной не было бы никакого смысла.

Отсюда рукой подать до взгляда на человека как на венец творения, повелителя планет и хозяина Универсума. Мы можем так считать, даже не сознавая того, насколько антропоцентрическое мировоззрение ограничено. И утверждать, что думаем подобным образом лишь из смирения, а вовсе не из гордыни, ведь мы все подвластны творцу Вселенной. Последний же — эдакий «супермен» (король, император, фараон, господин), чья власть простирается далеко за пределы нашего воображения.

Альтернативная точка зрения представляет человечество как пылинку в бескрайнем космосе, большая часть которого функционирует вне человеческого масштаба и независимо от наших на неё упований. Дожди на Земле идут миллиарды лет, в то время как земледелие существует всего около сотни веков. В структуре космоса люди — всего лишь одна из незначительных подробностей поверхности каменного шарика, бо́льшая часть бытия которого прошла ещё до того, как мы с вами появились и смогли заинтересоваться происходящим вокруг. Мы, может быть, и пуп земли в той микроскопической части Вселенной, которая касается нас непосредственно, но за пределами нашей планеты ничто происходящее от нас не зависит. Ну, кроме разве что забавных крупинок металла и пластмассы, брошенных на поверхности Луны и Марса или болтающихся на орбитах Меркурия, Юпитера, Сатурна и окраинах Солнечной системы. Мы могли бы сказать, что Вселенной безразлично наше существование, однако и это утверждение отдаёт самолюбованием, поскольку оно наделяет космос человеческим свойством — безразличием. Там нет никого, кто способен испытывать безразличие. Мир функционирует вне человеческих правил и категорий.

В дальнейшем мы будем называть эти два типа мышления «антропоцентризмом» и «космоцентризмом». Множество споров, которыми пестрят заголовки статей, в большей или меньшей степени берут своё начало в принципиальном различии между этими двумя подходами. Вместо того чтобы априори принять превосходство одного над другим, а затем бурно дискутировать, какой же из них кого превосходит, сначала нужно бы изучить, в чём, собственно, их отличие. В различных случаях оба способа мышления могут иметь свои преимущества. И лишь когда они начинают наступать друг другу на любимые мозоли, возникают проблемы.

До начала XX века учёные полагали, что такой феномен, как свет, может быть либо волной, либо частицей, но никак не тем и другим сразу. Они спорили, зачастую весьма едко, о том, кто же из них прав. Затем была придумана квантовая теория, из которой следует, что материя обладает сразу двумя этими аспектами, неразрывно связанными между собой. К тому времени, когда все маститые учёные уверились, что свет — это волна, появилось представление о фотонах — частицах света. У электронов, рассматривавшихся как частицы, когда их только открыли, впоследствии обнаружились волновые свойства. Квантовые физики сроднились с мыслью, что штуковины, называемые частицами, на самом деле это такие крошечные сгусточки волн.

Потом появилась квантовая теория поля, и волны срочно перестали сгущаться. Теперь они могли распространяться. Квантовым физикам пришлось узнать о квантовых полях, и лучшим объяснением наличия у частиц массы стало существование всепроникающего поля Хиггса. С другой стороны, современные данные, и прежде всего бозон Хиггса, подтверждают существование именно корпускулярных свойств этого поля. Непосредственно поле Хиггса наблюдать нельзя. Может, его вообще не существует, и это было бы даже интересно, поскольку перевернуло бы нынешние представления физиков о частицах и полях. А кое-кого даже рассердило бы.

В повседневной жизни нам встречаются различные твёрдые предметы, например камни. Они дают нам некоторое понимание того, что же такое частицы. Видя зыбкие, но хорошо заметные явления на поверхности воды, мы с полуслова понимаем, что такое волны. В антропоцентрической модели мира не существует волновых камней. Это заставляет нас считать, осознанно или нет, что ничто не может быть волной и частицей одновременно. Однако если встать на точку зрения Вселенной, станет понятно, что подобное представление может быть и неверным.

Антропоцентрическое мышление существует столько же, сколько существует само человечество. Похоже, что это — естественный способ мыслить для большинства из нас, закрепившийся в ходе эволюции. Космоцентрическое же мышление появилось совсем недавно. По крайней мере, в том смысле, в котором мы употребляем теперь это выражение, а именно как синоним науки и научного метода, оно существует всего каких-нибудь три-четыре столетия. До сих пор подобный способ мышления был не слишком распространён, хотя чрезвычайно влиятелен. Чтобы понять почему, надо разобраться в двух вещах: как именно продвигается наука и что собой представляют научные доказательства.

Космоцентрическая точка зрения демонстрирует всем, кто готов её принять, насколько велика, стара и удивительна Вселенная. Даже по человеческим меркам это что-то невероятно поразительное, но узколобое восприятие тормозит, столкнувшись со столь умопомрачительной реальностью.

Когда первые люди бродили по африканским равнинам, мир должен был им казаться огромным, хотя в действительности он исчезающе мал. Большим расстоянием тогда считали дистанцию, которую человек мог пешком пройти за месяц. Практический опыт человека был ограничен непосредственным районом, в котором он жил. В их маленьком мирке антропоцентрический взгляд на Вселенную отлично справлялся со всеми задачами. Растения и животные, имевшие значение для той или иной группы людей, были сравнительно немногочисленны и располагались по соседству. Человек мог узнать их всех, запомнить их имена. Скажем, научиться доить козу или настилать крышу из пальмовых листьев. Глубокий смысл египетских иероглифов заключается не в разнообразии местной флоры и фауны, которое они демонстрируют, но в ограниченности их символики, составленной с учётом лишь тех объектов, которые были важны для обыденной жизни египтян.

Когда мы стали лучше узнавать свой мир и ставить всё новые и новые вопросы, вразумительные на интуитивном уровне понимания ответы начали утрачивать смысл. Образно говоря, можно представить гигантского навозного жука, катящего по небу Солнце, вот только Солнце — это огромный шар раскалённого газа, и никакому навозному жуку подобной жары не выдержать. Придётся либо наделить жука сверхъестественными способностями, либо смириться, что жук такого не сдюжит. После чего нужно будет признать, что причиной движения Солнца является отнюдь не насекомое, целеустремлённо заготавливающее пищу для своих личинок. Тут-то и возникают всякие интересные вопросики типа: «Почему и отчего оно тогда движется?» Точно так же вы сообразите, хотя вам и кажется, будто Солнце по вечерам погружается под землю, на самом деле его загораживает наша вращающаяся планета. Вместо того чтобы повторять небылицы, вы узнаете о мире что-то новое.

Для осознания всего этого человечеству потребовалось немало времени, ведь планета куда больше деревни. Если вы будете идти со скоростью 40 км в день, вам потребуется три года, чтобы обойти весь мир, и то если исключите океаны и другие непреодолимые препятствия. Тогда как расстояние до Луны — в десять раз больше, до Солнца — в 390 раз дальше, чем до Луны, а чтобы достичь ближайшей звезды, вам нужно умножить последнее число на 270 000. Диаметр нашей галактики — ещё в 25 000 раз больше. Ближайшая галактика сравнимого размера — Туманность Андромеды — находится на расстоянии, в 25 раз превышающем диаметр нашей галактики. Расстояние от Земли до границы видимого космоса в 18 000 тысяч раз больше, чем до Туманности Андромеды. Если округлить, то получается 400 000 000 000 000 000 000 000 километров.

Четыреста секстиллионов. Неплохая такая «деревенька»!

Наша интуиция отказывает, когда речь заходит о таких величинах. Худо-бедно справляется с расстояниями лишь в несколько тысяч миль, да и то лишь потому, что многие сейчас летают самолётами: это сжало мир до понятных нам размеров. Завтракаешь, к примеру, в Лондоне, а ужинаешь уже в Нью-Йорке.

Мы имеем представление о величине Вселенной и её возрасте потому, что разработали метод осознанного переноса смыслового акцента с человека на мир. Это делается не только путём поиска доказательств, подтверждающих наши теории, как делалось испокон веков, но и поиска того, что может их опровергнуть: довольно свежая, хотя и несколько смущающая умы идея. Этот метод и есть наука. Она заменяет слепую веру нарочитым сомнением. Итак, в современном виде наука существует едва ли несколько столетий, хотя предшествующие ей методы насчитывают несколько тысячелетий. Заметим, что слово «знать» чрезмерно амбициозно, поскольку учёные полагают любое знание преходящим. Однако то, что мы «узнали» благодаря науке, базируется на куда более крепком фундаменте, нежели любое другое знание. Ведь этот фундамент сохранился, несмотря на все попытки проверить его на прочность.

Именно благодаря науке мы знаем размеры и возраст Земли. Знаем о размерах и возрасте Солнечной системы. Размере и возрасте видимой части Вселенной. Знаем, что температура в центре Солнца около 15 миллионов градусов Цельсия, а в центре Земли находится почти сферическое ядро из расплавленного железа. Что сама Земля тоже более или менее сферическая и вращается (с соответствующими оговорками насчёт системы отсчёта) вокруг Солнца, а вовсе не закреплена на небосводе. При этом и само Солнце вращается вокруг Земли. Мы знаем, что особенности живых организмов определяются длинной сложной молекулой, находящейся в ядрах их клеток. Знаем, что большинство болезней вызваны бактериями и вирусами. И ещё мы теперь знаем, что всё на свете состоит из 17 фундаментальных частиц.

«Знать» — одно из тех самых простых и в то же время каверзных слов. Возьмём типичный пример: откуда мы знаем температуру в центре Солнца? Может, там кто-то успел побывать? Это вряд ли. Если учёные не ошибаются, то любой, кто туда попадёт, не проживёт и доли секунды. Точнее, сгорит ещё на подлёте. По той же самой причине туда нельзя отправить измерительные приборы. Но если ни люди, ни техника там не были, откуда же нам известна температура Солнца?

Она известна нам потому, что наука не ограничивается простым наблюдением за миром. Иначе она бы так и застряла в силках антропоцентризма. Сила науки в том, что она не только рассуждает о мире, но и подвергает свои суждения экспериментальной проверке. Главным инструментом науки является логика: умозаключения выводятся из комбинаций наблюдений, экспериментов и теорий. Математика давно уже играет здесь ключевую роль, поскольку является наилучшим инструментом для количественных выводов.

Большинство из нас в самых общих чертах понимает, что такое наблюдение: вы на что-то смотрите и записываете какие-то числа. С теорией уже сложнее. Сбивает с толку, что у слова «теория» два различных значения. Во-первых, теория — это некая выдвинутая идея, не имеющая пока удовлетворительного экспериментального подтверждения. Часть науки состоит как раз из подобных идей, которые затем проверяются и перепроверяются всеми доступными способами. Во-вторых, теория — это совокупность идей, выдержавших бесчисленные попытки их опровержения. В таком смысле теории и образуют собственно научный взгляд на мир. Всякий, кто попытается вам внушить, что эволюция — «всего лишь теория», путает эти два значения термина, возможно, по незнанию, но, может быть, и преднамеренно.

Для первого случая есть одно специально слово, а именно «гипотеза». Некоторые люди любят употреблять его потому, что оно звучит очень солидно, а вот производное от него слово «гипотетически» широко распространено и в обыденной речи.

Наиболее близким по смыслу понятием ко второму значению слова «теория» будет «факт». Однако у этого слова есть оттенок некой окончательности и бесповоротности, что в корне противоречит научным методам. Факты в науке всегда относительны. Тем не менее твёрдо установленные факты, равно как и хорошо обоснованные теории, не так уж и условны: чтобы их изменить, требуется предоставить огромное множество доказательств. К тому же чаще всего изменения будут носить косметический характер.

Конечно, время от времени происходят самые настоящие революции вроде теории относительности или квантовой механики. Но даже в этих случаях предыдущие теории чаще всего продолжают здравствовать в тех областях, где их точности достаточно. Так, для расчёта траекторий космических кораблей НАСА в основном использует ньютоновскую динамику и его же теорию гравитации, а не эйнштейновскую. Исключение составляет спутниковая система навигации GPS, в которой для точного расчёта координат применяется релятивистская динамика.

Наука — это чуть ли не единственный пример человеческого мышления, когда подобный ревизионизм не только допускается, но и поощряется. Она сознательно и намеренно космоцентрична. Именно это подразумевается под «научным методом». Последний таков, каков он есть, потому что основоположники науки разгадали фокусы, к которым прибегает человеческий мозг, чтобы убедить самого себя в том, что ему хочется считать истиной. Разгадали и заранее предприняли меры по борьбе с подобными трюками, вместо того чтобы способствовать их популяризации или как-то использовать в корыстных целях.

Существует повсеместное заблуждение, что никакого научного метода нет в природе, поскольку отдельные твердолобые учёные упорно стоят на своём, невзирая на все доказательства их неправоты. В общем, получается, наука — это просто-напросто ещё одна религия, правда?

Не совсем. Не нужно уделять слишком много внимания высокомерным консерваторам, вообще-то отнюдь не соответствующим образу идеального учёного. Если кто-то вопреки всему и вся оказывается прав, мы чествуем его как гения, отстоявшего свою точку зрения. А если не оказывается — забываем о нём и идём дальше. Именно так работает настоящий научный метод. Учёные сами разбираются друг с другом.

Красота этой системы в том, что она будет работать, даже если никто из участников не будет беспристрастным. Отдельные учёные вполне могут иметь личные предрассудки (и не только могут, но и имеют), научный процесс всё равно последует дорогой космоцентризма. Когда какой-нибудь учёный предлагает новую теорию или свежую идею, все остальные не кидаются сломя голову поздравлять его со столь оригинальной мыслью. Напротив, они всеми силами пытаются эту мысль опровергнуть. Но обычно предложивший заранее попытался это сделать: ведь лучше попробовать самому залатать все «дыры», чем подвергнуться публичному унижению, когда твои ошибки заметят недоброжелатели.

Короче говоря, можете быть уверены, если вы сами излишне трепетно воспринимаете свои идеи, другие подобной щепетильностью страдать не будут. Таким образом, к созданию формального научного метода приводят отнюдь не действия отдельных индивидуумов. Это результат совместной активности всегонаучного сообщества, делающего упор на обнаружение просчётов коллег и поиски лучшего решения. Чтобы заметить неверный постулат, достаточно всего одной светлой головы. Даже зелёный аспирант может уличить в ошибке нобелевского лауреата.

Если будут получены новые данные, противоречащие нашим нынешним познаниям, то после долгих рефлексий, преодоления упёртости и жарких споров учёные через пень-колоду пересмотрят теории, чтобы решить возникшие проблемы. Вышесказанное вовсе не означает, что просто всё подгоняют по мере продвижения вперёд: каждое последующее уточнение должно согласовываться со всё возрастающим количеством предыдущих наблюдений. Отсутствие полной уверенности может показаться слабостью, но именно благодаря этому обстоятельству наука и добивается успехов. Истинность утверждений о Вселенной не зависит от того, насколько сильно вы в них уверовали.

Иногда целая область науки оказывается в ловушке грандиозного концептуального заблуждения. Яркий пример подобного — флогистон, понятие, лежавшее в основе объяснения того, что происходит с горящими материалами. Так, дерево выделяет дым и огонь по мере превращения в золу. Была выдвинута теория, согласно которой дерево испускает особую субстанцию (флогистон), ответственную за горение, а сам огонь состоит из флогистона.

Во втором томе первого издания энциклопедии Британника, датированного 1771 годом, написано: «Горючие тела <…> доподлинно содержат огонь в качестве составного элемента <…> Данную субстанцию <…> химики именуют особым названием «флогистон», каковое по-гречески есть не что иное, как «воспламеняющаяся материя» <…> Воспламеняемость тел есть верный признак наличия флогистона». В том же самом издании под «элементами» понимаются земля, воздух, огонь и вода, а кроме того, имеются совершенно очаровательные расчёты размеров Ноева ковчега, основанные на необходимости размещения нескольких сотен биологических видов.

Когда химики, исследуя газы, начали взвешивать субстанции, они сделали открытие, ставшее фатальным для концепции флогистона. Несмотря на то что зола легче дерева, общий вес всех продуктов горения (золы, газа и особенно пара) оказался выше, чем у сгоревшего дерева, то есть, сгорая, дерево увеличивается в весе. Получилось, что, если при горении выделяется флогистон, он должен иметь отрицательную массу. В принципе, если иметь достаточно воображения, такое представить можно, да и пригодилось бы для создания антигравитационного устройства, окажись это правдой. К сожалению, не оказалось. Открытие кислорода вбило последний гвоздь в гроб флогистона: материалы горят только в присутствии кислорода и, сгорая, поглощают кислород из окружающей среды. Флогистон явился ошибочной концепцией «отрицательного кислорода». И действительно, какое-то время кислород называли «дефлогистированным воздухом».

Зачастую существенные изменения в господствующих взглядах происходят тогда, когда становятся доступными новые виды исследований. Одно из самых крупных изменений коснулось нашего понимания сущности звёзд, когда были открыты ядерные реакции. До этого представлялось, что звёзды должны быстренько сжечь весь свой материал и потухнуть. Поскольку они почему-то не желали этого делать, проблема оставалась неразрешимой. Давние споры о замечательной способности Солнца светить вопреки всему, прекратились, как только учёные сообразили, что происходящие на нём реакции не химические, а ядерные.

Кроме всего прочего, это открытие изменило и оценку учёными возраста Солнечной системы. Ведь если Солнце — огромный костёр, горящий до сих пор, следовательно, он зажёгся сравнительно недавно. А вот если наше светило работает на ядерных реакциях, то оно может быть гораздо старше, и, разобравшись в этих реакциях, можно попытаться вычислить его возраст. То же самое верно и в отношении Земли. В 1862 году физик Уильям Томпсон (будущий лорд Кельвин) подсчитал, что в случае гипотезы «костра» внутренний жар планеты потух бы в течение 20-400 тысяч лет. Однако его подход игнорировал конвекционные потоки в земной мантии. Когда в 1895 году было принято во внимание последнее уточнение, Джон Перри оценил возраст планеты в 2–3 миллиарда лет. После открытия радиоактивности Джон Дарвин и Джон Джоли в 1903 году объявили, что Земля обладает собственным источником тепла, в основе которого лежит радиоактивный распад. Исследование физики радиоактивного распада в свою очередь привело к появлению чрезвычайно эффективного метода датировки древних камней… И так далее. В 1956 году Клэр Кэмерон Паттерсон исследовал физику распада урана в свинец. Понаблюдав за поведением этих химических элементов в метеоритах, он определил возраст Земли как 4,45 миллиарда лет. Эта датировка сейчас общепринята. (Материал, из которого состоят метеориты, образовался одновременно с планетами, но не подвергался тем сложным воздействиям, которым подвергаются вещества на Земле. Метеориты — это «замороженный» отчёт о том, что происходило в Солнечной системе в начале её существования.)

Косвенным подтверждением этих расчётов являются обычные земные камни, в частности так называемые цирконы. С химической точки зрения это силикат циркония, на редкость твёрдый материал, выдерживающий такие разрушительные геологические процессы, как эрозия или метаморфизм, в ходе которого породы нагреваются до очень высоких температур в результате вулканической интрузии. Их можно датировать, используя уран-ториевый метод радиоактивного распада. Самые древние найденные цирконы (небольшие кристаллики, обнаруженные на кряже Джек-Хиллс в Западной Австралии) насчитывают 4,404 миллиарда лет. В определении возраста нашей планеты множество различных доказательств указывают на аналогичную цифру. Именно поэтому учёные твёрдо убеждены, что заявления младоземельных креационистов о Земле возрастом 10 тысяч лет совершенно бездоказательны и нелепы. Учёные пришли к своему заключению не путём веры или поиска лишь подтверждающих теорию фактов и отметания всего, что им противоречит, но путём попыток опровергнуть самих себя.

Ни одна другая система человеческого мышления не стремится к подобной самопроверке. Ближе всего философия и юриспруденция. Впрочем, системы, основанные на вере, тоже изменяются, обычно очень медленно. Однако лишь немногие из них поощряют сомнения верующих в качестве инструмента для изменений. В религии любое сомнение предаётся анафеме. Для неё гораздо важнее прямо противоположное: насколько сильна твоя вера. В антропоцентрическом мире подобное совершенно логично, ведь этот мир таков, каким ты его искренне и безоговорочно принял на веру. Наука же космоцентрична, и она уже много раз доказывала, что мир — это вовсе не то, что нам кажется, как бы глубока ни была наша вера.

Возьмём один из приведённых Бенфордом примеров. Открытие Джеймсом Клерком Максвеллом электромагнитных волн, распространяющихся со скоростью света, ясно давало понять, что и сам свет — волна. Тот, кто мыслит антропоцентрично, никогда не сделал бы этого открытия, просто не поверив в возможность подобного: «Неспособность поэтов и философов увидеть связь между волновыми колебаниями и красотой сияющего заката показывает разрыв в человеческом воображении, но не в окружающей реальности…» — пишет Бенфорд.

Точно так же и бозон Хиггса, завершивший стандартную модель, свидетельствует о том, что во Вселенной существует многое, недоступное взгляду. Стандартная модель, как и множество предварительных исследований, началась с идеи, что всё в мире состоит из атомов, а это уже весьма далеко от нашего повседневного опыта, и явилась выходом на новый уровень. Из чего состоят сами атомы? Даже просто для того, чтобы задать этот вопрос, ваш разум должен выйти за рамки ограниченных человеческих интересов. Для того чтобы на него ответить, необходимо развить научный тип мышления, получив мощный инструмент исследования Вселенной. Однако если вы не поймёте, что всё может оказаться совсем не так, как хочется и представляется на первый взгляд, далеко вам не уйти.

Именно наука является таким инструментом, или, по классификации Бенфорда, — вторым способом человеческого мышления, когда человечество рассматривается на фоне Вселенной. В этом её сила. Наука делается людьми и для людей, но приходится очень стараться, чтобы обойти естественные человеческие мыслительные шаблоны, концентрирующиеся на нас, любимых. Тогда как Вселенной плевать на наши желания. Она просто «делает своё дело», а нас несёт стремительным потоком. Помимо того, что люди составляют часть Вселенной, они эволюционировали таким образом, чтобы чувствовать себя уютно в своём уголке космоса. Мы взаимодействуем с микроскопической его частью и изредка даже можем подчинить что-то своей воле. Однако Вселенная возникла отнюдь не для того, чтобы дать нам жизнь. Напротив, мы существуем потому лишь, что она такова.

С другой стороны, в своей общественной жизни люди оперируют почти исключительно первым типом мышления по Бенфорду, то есть Вселенной на фоне человечества. Многие тысячелетия мы переделываем наш мир так, чтобы всё в нём происходило по нашей воле. Похолодало? Разжигаем костёр. Появились опасные хищники? Убиваем их. Стало трудно охотиться? Приручаем полезных животных. Сыровато во время дождя? Строим дом с крышей. Стемнело? Включаем свет. Кому-то до зарезу понадобился бозон Хиггса? Тратим 7,5 миллиарда евро.

В результате большая часть того, что окружает нас ежедневно, сделано людьми или сильно изменено ими же. Даже ландшафт подвергается воздействию человеческой деятельности. Знаменитые британские холмы образовались в результате земляных работ наших предков, а бо́льшая часть английских лесов была вырублена ещё в железном веке, чтобы приспособить угодья для сельского хозяйства. Помните прекрасные пейзажи в усадьбе Чатсворт-хаус? Река, струящаяся меж поросших вековыми деревьями пологих холмов, — в общем, как говорится, «природа во всём своём первозданном великолепии». На самом же деле всё это — творение рук ландшафтного архитектора Ланселота Брауна по прозвищу Умелый. Даже тропические леса Амазонки — скорее всего, результат сельскохозяйственной и строительной деятельности древних южноамериканских цивилизаций.

Различия между двумя бенфордианскими мировоззрениями глубоки, но легко поддаются учёту, если только не пересекаются друг с другом. Проблема возникает тогда, когда их пытаются применить к одним и тем же вещам. Они сразу же начинают конфликтовать, а интеллектуальный конфликт может перерасти в политический. Взять непростые отношения между наукой и религией. Существует масса путей избежать столкновения. В конце концов, в мире полно верующих учёных, пусть даже единицы из них воспринимают библейские сказания буквально. Однако религиозный и научный подходы в корне различны. Даже отъявленные социальные релятивисты чувствуют себя неуверенно, пытаясь утверждать, будто никаких поводов для конфликта нет. И классификация Бенфорда помогает разобраться почему.

Большинство религий объясняют мир с точки зрения антропоцентризма. Они наделяют его целеполаганием — исключительно человеческой категорией, считая людей вершиной творения, а животных и растения — ресурсами, помещёнными на Землю ради блага человечества. Для объяснения феномена человеческого разума и воли они вводят в оборот идею души или духа, невзирая на отсутствие соответствующих органов тела. Отсюда два шага и до идеи загробной жизни, базирующейся исключительно на вере, а не на доказательствах. Ничего удивительного, что наука и религия враждуют на протяжении всего периода своего сосуществования. Приверженцы умеренных взглядов из обоих лагерей всегда понимали, что необходимости в этой вражде нет. По прошествии какого-то времени мы оглядываемся назад и с трудом понимаем, ради чего была затеяна вся заваруха. Однако в моменты жаркого спора оба этих мировоззрения просто не могли пойти навстречу друг другу.

Величайшим полем битвы в данном контексте является Жизнь — удивительнейший мир живых организмов, включающий человеческое сознание. Мы окружены жизнью, и сами мы, если подумать, живые существа. И всё это необыкновенно загадочно. Тридцать тысяч лет назад отдельные люди вырезали из кости замечательно правдоподобные фигурки людей и животных, но до сих пор никто не знает, как «вдохнуть жизнь» в неживой объект. Впрочем, идея, что жизнь можно «вдохнуть» в неодушевлённый предмет, не слишком разумна. Живые существа отнюдь не возникают в результате приведения мертвого в живое состояние. Космоцентристы это отлично понимают. Тогда как антропоцентристы частенько рассматривают тело, особенно человеческое, как безжизненную вещь, одушевлённую отдельной от него нематериальной душой (духом).

Их доказательством является обратный процесс, регулярно наблюдаемый: когда кто-то умирает, жизнь уходит из тела, как бы покидает его. Но куда именно она уходит?

Мы вынуждены согласиться, что наука пока не вполне чётко объясняет, откуда берутся наши личность и сознание. Однако совершенно понятно, что личность определяется структурой и функционированием мозга, взаимодействующего с внешним миром, в частности с другими людьми. Личность развивается по мере развития человека. Это вовсе не существующее отдельно от тела сверхъестественное нечто, вселяющееся в него в момент зачатия или рождения. Это процесс, осуществляемый естественным для всех живых существ путём. Когда человек умирает, процесс прекращается, а вовсе не устремляется к новой жизни за пределами материальной Вселенной.

При антропоцентрическом мышлении концепция души имеет смысл. В космоцентрическом же выглядит философской ошибкой. За столетия самопознания человека не было найдено ни одного убедительного с научной точки зрения доказательства существования души. То же самое относится ко всем сверхъестественным элементам всех религий. Наука и религия способны мирно сосуществовать, и, вероятно, это — лучшее, что они могут сделать. Но до тех пор, пока религии будут оперировать категориями сверхъестественного, эти два мировоззрения никогда не примирятся окончательно. Когда религиозные ортодоксы наивно пытаются дискредитировать науку на том основании, что она не соответствует их верованиям, они бросают тень на свою собственную веру и провоцируют конфликт.

Тем не менее даже антропоцентризм можно употребить на пользу. Мы не можем найти наше место во Вселенной, руководствуясь исключительно космоцентризмом. Сама постановка вопроса носит антропоцентрический характер, а наши отношения со Вселенной опираются на обе точки зрения. Даже если всё на свете состоит из 17 фундаментальных частиц, именно то, как они соединяются и как функционируют полученные в результате системы, делает нас теми, кто мы есть.

Глава 3

ПРОТЕЧКА МЕЖДУ МИРАМИ

Итак, кнопка была нажата. Уже не в первый раз Аркканцлер заметил, что лорд Витинари обладает весьма полезным талантом закипать от гнева, не теряя ни грана самообладания. Любой мертвец восхитился бы той холодностью, которую Витинари привносил в самую невинную беседу.

Из состояния задумчивости Чудакулли вывел пронзительный вопль, дошедший с факультета Высокоэнергетической магии. Почти сразу же за воплем последовало несколько волшебников. Выглядело так, словно они спасаются бегством. Чудакулли сграбастал одного:

— Эй! Никак там что-то ужасное произошло?

— Совершенно верно, сэр! Там произошла женщина. И она ужасно рассержена!

В последней фразе содержалось явное указание на то, что только Аркканцлеру по рангу справляться с рассерженными женщинами. Совершенно случайно Наверн Чудакулли был как раз Аркканцлером, причём таким, который требовался в данных обстоятельствах, поскольку, с одной стороны, умел успокаивать, а с другой — знал, когда нужно подмигнуть леди и, что ещё важнее, когда не нужно. Похоже, что в случае данной, конкретной леди это были жизненно необходимые навыки. Она стояла в дверях факультета, уперев руки в боки, и выглядела очень раздражённой. По её взгляду становилось ясно: она ждёт объяснений, и для вас же лучше, если эти объяснения окажутся удовлетворительными.

Соблюдая разумную осторожность, Аркканцлер приблизился к незнакомке. Улучив момент, он снял шляпу и поклонился с хорошо рассчитанным старосветским лоском.

— Прошу меня простить, мадам, не могу ли я быть чем-то вам полезен? — куртуазно произнёс он. — Мне показалось, я слышал какие-то крики?

Незнакомка сердито посмотрела на Чудакулли.

— Извините, я, по-моему, ударила одного из ваших. Не нарочно. Просто внезапно обнаружила себя там, где ни в коем случае не могла оказаться, и вспомнила: «Если сомневаешься, бей первой». Я — библиотекарь, понимаете? А кто вы такой, сэр?

— Меня зовут Наверн Чудакулли. Я возглавляю этот университет.

— И вы знаете только то, что ничего не знаете?^[407] Ой!

Женщина взглянула в глаза Чудакулли и поняла, что он сбит с толку, так же как и она сама.

— Ладно, проехали! Но ответьте мне, где я нахожусь и как я здесь оказалась. Я не в состоянии уловить логику в действиях всех этих мужчин, которые вьются вокруг, словно трутни у улья.

— Как же я вас понимаю, мадам! Мне самому потребовались годы и годы, чтобы обнаружить здесь глубинную связь. Увы, это проклятье всех академических кругов! С учётом всего вышесказанного могу сообщить, что вы магическим образом перенесены в Незримый Университет в результате, так сказать, «научного эксперимента», хотя с вашей точки зрения он, скорее всего, чистое волшебство. В данный момент мне представляется сложным объяснить подробнее. У меня возникли кое-какие мыслишки насчёт того, как именно вы сюда угодили. Несколько минут назад мой чарометр зашкаливал, что означало присутствие сырой магии. — Чудакулли сделал паузу, после чего успокаивающе добавил: — Но вы не волнуйтесь, на такого рода вещах я собаку съел. Когда руководишь университетом, случается всякое, но я совершенно уверен, что понимаю причину данного происшествия. Мы всё исправим в кратчайшие сроки. А до этого прекрасного момента, если позволите, я буду счастлив предложить вам побыть нашей гостьей.

Она недоверчиво и несколько удивлённо покосилась на Чудакулли, а потом сказала:

— Ничего себе! Выходит, я каким-то невероятным образом угодила во что-то наподобие Баллиол-колледжа, по крайней мере, это место определённо на него походит. О господи! Где мои светские манеры?

Женщина решительно протянула руку Чудакулли:

— Рада познакомиться, сэр. Меня зовут Марджори Доу, совсем как в детском стишке^[408], представляете?^[409] И вот, пожалуйста, я не знаю, как здесь очутилась, как вернуться туда, где была прежде, и вообще мне как-то нехорошо.

Пока она говорила, к ним подбежал волшебник в белом халате, сунул Аркканцлеру клочок бумаги и так же стремительно умчался. Наверн прочитал записку.

— Насколько могу понять, мадам, вы родом из так называемой Англии, что на планете Земля, как вы её именуете. Я только что установил данные факты, поскольку мой собственный Библиотекарь не смог найти другого места в нашей мультивселенной, где распевали бы подобную песенку.

Женщина уставилась на Чудакулли. Слова «планета» и «мультивселенная» поразили её как громом, но она быстро взяла себя в руки и, поскольку была всё-таки библиотекарем, нашла соответствующие «каталожные карточки», поместив их в нужный «ящичек» для дальнейшего изучения. Проделав всё это, Марджори начала мягко оседать на газон, однако Аркканцлер успел по-рыцарски подхватить её над самой травой. Впрочем, она мигом пришла в себя и как ни в чём не бывало заметила:

— Простите, что-то мне не по себе от этого путешествия, — тут она моргнула, и её губы искривились. — Уверяю вас, больше такого не повторится.

Чудакулли, вконец очарованный этой поразительной женщиной, отвёл её к экономке, миссис Герпес, которая вскоре доложила, что таинственная леди помещена в лучшие университетские покои для гостей, где дрыхнет без задних ног. При этом миссис Герпес одарила Аркканцлера взглядом, говорящим сам за себя, ведь как бы то ни было, а Чудакулли только что чуть ли не на руках втащил в Незримый Университет женщину. В этом взгляде явственно читалось: положим, человек и волен делать всё что угодно в своём собственном университете, но лучше бы ему не разводить тут шуры-муры, а тем более амуры.

И действительно, Наверн Чудакулли не отправился сразу спать, а вместо этого, дождавшись, когда разойдутся гости и посетители, отправился в библиотеку. Там он побеседовал с Библиотекарем, ранее уже проявившим себя, оперативно выполнив поставленную перед ним задачу.

Пусть Аркканцлер и носил излишне остроконечную шляпу, а его мантии временами бывали пестроваты, кем-кем, а дураком он отнюдь не был. Разум — неотъемлемая составляющая университетской жизни, если, конечно, вы хотите эту самую жизнь сохранить. Наверн очень гордился своей способностью запоминать всякие незначительные мелочи. Где-то через час он уже шагал в направлении кабинета Думминга Тупса. За ним послушно скакал Библиотекарь, чьё умение собирать информацию вошло в легенды.

— Господа и человекообразные^[410], — без обиняков начал Чудакулли, — я совершенно убеждён, что Большая-Пребольшая Штуковина, недавно запущенная волшебниками факультета Высокоэнергетической магии, породила нечто, что, как меня тут проинформировали, называется протечка… Не правда ли, господин Тупс?

Всем известно, что если ты по глупости сделал что-то не так, то первым делом следует выяснить, нельзя ли переложить вину на кого-нибудь другого. В данном случае Аркканцлер Чудакулли распрекрасно знал, чьи именно уши тут торчат, поэтому Думминг посчитал наилучшим выходом обещание восстановить status quo ante как можно скорее и любой ценой.

— Если разложить всё по полочкам, Аркканцлер, — сказал Думминг, — правильнее было бы употребить слово «глюк», и, позволю себе заметить, это не самое плохое, что могло произойти. В конце концов, никто ведь не умер? Согласно выкладкам ГЕКСа, ваше предположение, что мы в какой-то точке совместились с Круглым миром, совершенно верно. Отличная идея, сэр! Отыскать подсказку в том детском стишке было гениальной догадкой. К огромному сожалению, это наводит меня на неутешительный вывод, что между нашими мирами действительно имеется протечка, если можно так выразиться…

Чудакулли нахмурился.

— Господин Тупс, мы уже многократно вторгались в Круглый мир. Более того, если память мне не изменяет, именно наш Декан вызвал его из небытия. Ты, случаем, не забыл? Он ещё возился с какой-то там твердью, так что с технической точки зрения Декан тот мир и создал. Да, и имей в виду, — предостерёг Чудакулли, — лучше будет, если никто ни о чём не узнает, иначе ругани не оберёшься.

Думминг энергично закивал.

Чудакулли усмехнулся и продолжил как бы размышлять вслух, а на самом деле — излагать заранее просчитанный план:

— Возможно, господин Тупс, нам бы неплохо отправить туда некое доверенное лицо, чтобы посмотреть, как там обстоят дела. Раз уж мисс Доу попала в Плоский мир, наш долг состоит в том, чтобы убедиться, что с её родным миром ничего не случилось в результате твоих, так сказать, экспериментов. Кроме того, мне кажется, что ради всеобщего блага мы вроде как обязаны кого-нибудь туда командировать. В конце концов, мы несём ответственность за Круглый мир. — Наверн Чудакулли торжественно огладил бороду, что для всех, знавших Аркканцлера, являлось верным признаком появления у него какой-то умопомрачительно скверной идеи. — Да, кстати. Думаю, надо отправить Декана. Пусть сам посмотрит, что там и к чему. — Он снова огладил бороду. — А в помощь ему дать Ринсвинда, а то он какой-то бледный в последнее время. Смена обстановки пойдёт ему на пользу.

— Увы, сэр! — воскликнул Думминг. — Если помните, а я уверен, что вы помните, Декан сейчас является Аркканцлером Псевдополисского Университета. А нового декана мы, между прочим, до сих пор не взяли.

Ничуть не смутившись, Чудакулли возразил:

— Ничего не знаю! Он заварил эту кашу, создав Круглый мир, ему её и расхлёбывать. Декан просто обязан пойти и разведать, что там творится. Пошлите-ка ему настоятельное приглашение по системе клик-башен. И учти, действовать нужно немедленно, не дожидаясь новых протечек!

Глава 4

МИРОВЫЕ ЧЕРЕПАХИ

Перед включением Большого адронного коллайдера были предприняты попытки получить судебные предписания для его запрета из-за опасений, что в итоге образуется мини-чёрная дыра, которая пожрёт всю Вселенную. Это утверждение было не лишено логики, хотя оно полностью игнорировало куда более актуальную проблему: согласно космологической теории вечной инфляции, любая часть Вселенной может взорваться в любой момент (см. главу 18).

В результате включения Большой-Пребольшой Штуковины Марджори Доу затянуло в Плоский мир. Поскольку она — библиотекарь, у нас есть подозрение, что протечка связана с Б-пространством, связывающим воедино все библиотеки Вселенной, где бы они ни находились или могли бы находиться.

Вряд ли это была первая протечка между Круглым и Плоским мирами. Когда-то давным-давно, при зарождении Омнианской религии, её адепты пришли к выводу, что Плоский мир, несмотря на своё название, на самом деле Круглый. Откуда у них взялась подобная идея? Аналогичным образом можно спросить: откуда в ранних культурах Круглого мира возникла мысль, что он — плоский?

Кое-какую информацию о древних человеческих верованиях нам может дать археология — раздел науки, занимающийся исследованием материальных свидетельств прошлого. Предметы и записи, пережившие своё время, становятся для нас ключом к пониманию образа мыслей древних. В расшифровке этих подсказок может помочь и другая наука — психология, изучающая то, как люди думают. Представления, возникающие на стыке этих двух наук, носят, естественно, ориентировочный характер, поскольку основываются на косвенных доказательствах. Учёные могут устроить (и распрекрасно устраивают) настоящие баталии по поводу интерпретации рисунков на стенах пещер или какой-нибудь палочки с зарубками.

Древние мифы и легенды разных народов во многом похожи. Чаще всего они фокусируются на глубоко мистических вопросах, отвечая на них с точки зрения антропоцентризма. В книгах о Плоском мире для достижения комического эффекта мифология Круглого воспроизведена буквально. Особенно это касается его волшебно-географической основы основ, а именно слонов и черепахи. В настоящей главе мы рассмотрим, как различные древние цивилизации представляли себе форму нашего мира, его предназначение и цель, найдём общие признаки и важные различия, уделив особое внимание плоским мирам и несущим их животным. Вот только со слонами выйдет облом, поскольку, скорее всего, они — не более чем ошибка идентификации. В двадцатой главе мы вернёмся к некоторым древним мифам, которые прольют свет на научные основы человеческих верований.

Для антропоцентрического мировоззрения плоский мир намного более логичен, чем сферический. Если исключить горы и тому подобные мелочи, сосредоточившись на общей картине, то мир, на первый взгляд, действительно выглядит плоским. В отсутствие теории гравитации люди полагали, что предметы падают вниз потому, что это их естественное стремление. Если не верите, поднимите с земли камень, разожмите руку — и сами всё увидите. В таком случае сферический мир невозможен: предметы просто свалятся с его нижнего полушария. А вот если мир плоский, то никакого риска упасть нет, разве что вы слишком близко подойдёте к его краю. Есть только один эффективный способ воспрепятствовать этому естественному стремлению падать вниз: поместить что-нибудь под предмет в качестве опоры. Подобной опоре, в свою очередь, может потребоваться другая опора, но действие можно повторять сколько угодно раз про условии, что в конечном счёте всё упрётся во что-то неподвижное. Этот процесс, известный как строительство, оказался пригоден даже для возведения Великой пирамиды Хеопса в Гизе, законченной в 2560 году до н. э. и имеющей высоту более 145 метров. До XIV века пирамида являлась самым высоким зданием в мире, пока архитектор Линкольнского собора не исхитрился сделать его стены повыше и поу́же.

Отличительная черта антропоцентрического мировоззрения заключается в том, что его вполне достаточно, если только не начать задаваться вопросами, выходящими за человеческие масштабы. Вот тогда-то оно и поползёт по швам. Данное направление мысли кажется вполне логичным до тех пор, пока вы не попытаетесь увидеть всю картину в целом. Используя логику, на которой основано столько историй о Плоском мире, нельзя не поинтересоваться: что же удерживает от падения Круглый мир? Антропоцентрическое мышление даёт понятный и убедительный ответ: его что-то поддерживает снизу. В греческой мифологии имелся Атлант, держащий мир на своих плечах. Плоский мир остановился на кандидате, внушающем куда большее доверие: гигантском слоне. Для перестраховки слон у них не один, а четыре или даже пять, если легенда, описанная в книге «Пятый элефант», не врёт.

Всё это хорошо, конечно, но и космоцентрическая наука, и антропоцентрическое мифотворчество не преминут задать сакраментальный вопрос: а на чём тогда стоят слоны? Если мысль даже о самом обычном слоне, порхающем в воздухе, кажется смехотворной, что же тогда говорить о гигантском и необычайно тяжелом слоне? Ответ Плоского мира не заставил себя ждать: это А’Туин, исполинская черепаха, плывущая в космосе. Её панцирь является отличной твёрдой опорой для слонов. В данной космологии всё вроде бы стыкуется на ура, но… Возникает следующий вопрос: а на чём держится черепаха?

На первый взгляд кажется, что продолжать можно до бесконечности, но тут в игру вступают наблюдения за природой. Мир природы предлагает нам целый список исключений, который позволяет сделать вывод, что не всегда естественным местоположением предмета является земля. Это небесные тела и облака, птицы и насекомые, а также существа, живущие в воде: рыбы, крокодилы, гиппопотамы, киты и, самое главное, черепахи.

На самом деле список ещё короче. Птицы и насекомые не остаются в воздухе постоянно. Если подождать, то они обязательно спустятся на своё естественное место, то есть на дерево или куст. Солнце, Луна и звёзды вообще не имеют никакого отношения к миру Земли: было бы странно ожидать от них поведения, вписывающегося в рамки антропоцентризма, что, собственно, и подтверждается на практике. Отнести их к миру сверхъестественного было так соблазнительно, что стало совершенно неизбежным. Та же судьба постигла и облака, имеющие обыкновение порождать такие впечатляющие явления, как гром и молния. Вычёркиваем и облака. Крокодилы и бегемоты тоже вне игры: они слишком много времени проводят на суше. Рыбы любовью к суше вроде бы не славятся, но ни один нормальный человек не станет водружать слонов на рыбу.

Остаются черепахи.

Мелкие черепашки часто коротают время на камнях, но никто не ждёт от столь маленького существа, что оно сможет нести на себе слонов, подпирающих мир. Большие черепахи выходят на сушу, чтобы отложить яйца, но это событие скорее мистического плана и оно не даёт повода усомниться, что естественной средой обитания черепахи является вода. Где, специально обращаем ваше внимание, животному не требуется никакой опоры, потому что оно умеет плавать. Итак, здравый смысл подсказывает нам, что каждая уважающая себя космическая черепаха может просто-напросто плыть в пространстве. Это означает, что ей не нужно никакой искусственной опоры, чтобы избежать падения. Если рассмотреть данное животное повнимательнее, становится понятно, что планетарная черепаха — идеальная опора для гигантских слонов. Трудно представить, кто бы лучше справился с подобной задачей.

Короче говоря, Плоский мир, как мы уже упоминали ранее, — пример толкового способа создания миров.

Тогда как Круглый мир, напротив, нелеп. Форма у него неправильна, опоры нет как нет, и плывёт он в пространстве, совершенно лишённый поддержки, несмотря на то, что один его внешний вид протестует против того, чтобы плыть куда бы то ни было. Ведь по существу наш мир — это огромный камень, а вы прекрасно знаете, что происходит с камнями, когда бросаешь их в воду. Ничего удивительного, что волшебникам потребовалось много времени, чтобы смириться с тем, как Круглый мир самоорганизовывается. Соответственно, нечего удивляться и тому, что до появления науки человечество столкнулось с теми же проблемами.

Плоские миры, огромные слоны, черепахи, несущие на своих спинах эти миры… Откуда всё это взялось в человеческой психике?

Один из парадоксов антропоцентрического мышления в том, что его завораживают сверхчеловеческие вопросы, то есть общая картина мира. Кто мы? Для чего мы здесь? Откуда всё взялось? Тогда как парадокс космоцентрического мышления в том, что оно куда лучше обеспечено для разрешения вопросов человеческого масштаба, нежели космического.

Если вы захотите узнать, как получается разноцветная радуга, вы можете пропустить свет через стеклянную призму в затемнённой комнате. Именно так поступил Исаак Ньютон в 1670 году, хотя ему и пришлось столкнуться с определёнными трудностями. Самой большой проблемой оказалась его кошка, которая то и дело заглядывала на чердак, любопытствуя, чем там занимается Ньютон. При этом она открывала дверь, впуская в помещение свет. Тогда гениальный учёный выпилил в двери отверстие, закрыв его куском войлока, изобретя тем самым кошачью дверцу. Когда у кошки появились котята, он вырезал ещё одно отверстие, меньшего размера, что, вероятно, показалось Ньютону в тот момент вполне логичным.^[411] В общем, когда с заботами о кошачьих было покончено, Ньютон открыл, что солнечный свет расщепляется на цвета радуги. Так родилась оптика.

Конечно, эксперименты с простой штуковиной вроде света — дело плёвое. Можно ограничиться скромной лабораторией (если договориться с кошкой). Но если вы захотите постичь природу Вселенной, дело будет посложнее. Нельзя поместить Вселенную на лабораторный стенд, отойти подальше и рассмотреть её форму или повернуть время вспять, чтобы узнать, с чего всё началось. Волшебникам это по плечу — они уже все это проделали, но ни учёные, ни теологи из Круглого мира не готовы признать, что всё сущее затеял Декан Незримого Университета, просто-напросто пошевелив пальцем.

Вместо этого антропоцентристы пытаются дать, так сказать, человеческие объяснения вроде императоров и слонов. Первые на сверхчеловеческом уровне превращаются в богов, а вторые — в огромных зверюг, подпирающих мир. У большинства человеческих цивилизаций имеется миф о творении, а то и несколько, причём иногда весьма противоречивых. Мыслители-космоцентристы вынуждены обращаться за помощью к научным умозаключениям и косвенным путём проверять результаты своих теорий. При этом ценность многих космологических моделей едва ли выше креационистских мифов. А некоторые и вовсе выглядят подозрительно похожими — сравните теорию Большого взрыва и Книгу Бытия.

Тем не менее учёные-космологи пытаются опровергнуть самих себя и продолжают искать слабые места в своих теориях, даже когда наблюдения подтверждают их правоту. Как правило, после примерно двадцати лет нахождения всё более веских доказательств, подтверждающих теорию, она начинает рушиться по мере того, как наблюдения становятся всё изощрённее (см. главу 18).

Нашим предкам необходимо было осмыслить, разложить наблюдения за окружающим миром по полочкам, и мифотворчество сыграло в этом значительную роль. Таким образом, можно утверждать, что мифы помогли проложить дорогу современной науке и технологиям, поскольку издревле привлекали внимание человечества к масштабным вопросам, подарив надежду на возможность получения ответа. Именно поэтому стоит сравнить мифы о творении, возникшие в различных культурах, особенно те, где речь идёт о слонах, держащих мир, и черепахах, бороздящих космическое пространство. Не забудем и о третьем расхожем образе «носителя миров» — гигантском змее.

Мировая черепаха (космическая черепаха, божественная черепаха, черепаха, несущая мир) встречается в мифах Китая, Индии, у различных индейских племён Северной Америки, таких как ленапе (делавары) или ирокезы.

Около 1680 года Яспер Данкаертс, последователь протестантской секты лабадистов, переехавший в Америку и основавший там колонию, записал миф делаваров о мировой черепахе в свой «Журнал о странствии в Нью-Йорк в 1679–1680 годах». Мы перескажем эту историю по статье Джея Миллера, написанной в 1974 году.^[412]

Вначале не было ничего, кроме воды. Затем появилась Великая Черепаха. Грязь на её спине стала Землёй, и на ней выросло Великое Дерево. Оно устремилось к небу, и одна его ветвь превратилась в мужчину; затем Дерево склонилось к Земле, и вторая ветвь стала женщиной. От этих двоих произошли все люди. Миллер добавляет: «По рассказам делаваров, жизнь на Земле была бы невозможна без черепахи, держащей на спине мир».

Согласно ирокезскому мифу о творении, до того, как появилась Земля, на летающем острове жили бессмертные Небесные Люди. Как-то раз одна из женщин обнаружила, что беременна двойней. Её муж рассердился и выдернул дерево, росшее в центре острова и служившее источником света, ведь Солнца ещё не существовало. Женщина заглянула в образовавшуюся дыру и далеко внизу увидела океан, покрывавший Землю. Муж толкнул её, и она упала. Женщину подхватили две птицы. Они попытались достать со дна океана немного грязи, чтобы создать для неё сушу. Наконец, Маленькой Жабе удалось принести грязь, которую размазали по спине Большой Черепахи. Грязь росла и росла в размерах, пока не превратилась в Северную Америку. Женщина родила двух сыновей. Первый, по имени Росток, был добрым и наполнил мир хорошими вещами. Второй, Кремень, разрушал созданное братом и творил одно лишь зло. Братья сразились, и Кремень был изгнан на вулкан, стоявший прямо на панцире Большой Черепахи. Мы до сих пор чувствуем его гнев, когда земля начинает трястись.

В этих сказаниях просматриваются параллели с египетской мифологией, согласно которой первичный холм «бенбен» поднялся из моря хаоса. Бог Сет возжелал убить своего брата Осириса. Он изготовил саркофаг, заманил в него Осириса, захлопнул крышку, запечатал свинцом и бросил в Нил. Их сестра Исида отправилась на поиски брата, но Сет успел добраться до его тела первым и разрубил Осириса на четырнадцать частей. Исида нашла тринадцать, однако рыбы успели сожрать его фаллос. Тогда она сделала ему фаллос из золота и пела до тех пор, пока Осирис не вернулся к жизни.

Черепаха, несущая на себе мир, отсутствует в египетском пантеоне, однако вполне обычна для древних культур Центральной Америки, таких как ольмекская. Мир мог быть круглым или квадратным, в первозданном море могли плавать как черепаха, так и кайман, олицетворяющие собой Землю, они могли нести её на спине, а могли и не нести. Четыре угла мира ориентированы по четырём основным сторонам света, а пятая, символическая, точка находилась в его центре. Весь космос делился на три уровня: внизу — преисподняя, сверху — небеса, а между ними — обычный мир.

В другой мезоамериканской культуре, а именно в цивилизации майя, тринадцать богов-создателей вылепили людей из маисового теста. По четырём углам мир поддерживали четыре бакаба — старейшие божества из глубин земли и вод. На самых древних рисунках они изображались несущими Небесного Дракона, а позже трансформировались в утонувших предков. Их звали Кан-Цик-Наль, Хобниль, Хосан-Эк и Сак-Кими, каждый из них ассоциировался с той или иной стороной света.^[413]

Они были тесно связаны с четырьмя богами дождя и четырьмя богами ветров. Могли представать в виде ракушки, улитки, паутины, доспехов в форме пчелы или черепахи. В Дрезденском кодексе черепаха связана с богом дождя Чаком, который также имеет четыре ипостаси по четырём сторонам света.

В области Пуук, в майанском поселении Ушмаль есть здание, называемое Домом Черепах. Его карниз украшен сотнями изображений черепах. Предназначение здания неизвестно, но майя связывали черепах с водой, землёй и, возможно, с громом, поскольку их панцири использовались для создания барабанов. Бог Павахтун, держащий мир на своих плечах, подобно Атланту, иногда изображается в шлеме из черепашьего панциря. Бог Маиса мог появляться из панциря черепахи. Майанское название созвездия Орион — Ак-Эк, или Звезда Черепахи.

Пополь-Вух народности майя-киче даёт больше подробностей. Он повествует о трёх поколениях божеств, начиная с прародителей — богов-создателей, затем морских богов и богов-громовержцев. Поскольку майя выращивали маис, их антропоцентрическая картина мира была тесно связана с чередованием сухих и влажных сезонов. Боги-творцы посылали дождь, и маис вновь начинал расти. Набор богов майя достаточно стандартен: каждый из них соотносится с тем или иным периодом майанского календаря — таким образом, основная функция календаря заключалась в определении, кто из богов властвует в данный момент времени. Зачастую боги обладали несколькими обликами, некоторые из высших — четырьмя (по одному на каждую сторону света), при этом прерогативы каждого обличья отличались.

В Пополь-Вухе рассказывается, что до того, как появилась Земля, Вселенная представляла собой огромное море пресной воды, над которым нависало пустое беззвёздное небо. Солнце тоже отсутствовало. В этом море обитали творцы-прародители: Шпийякок и Шмукане. Внизу находилась ужасная Шибальба — владения богов 1Смерть и 7Смерть. Потом боги моря и неба решили сотворить людей, чтобы они им поклонялись. Но людям нужно было где-то жить, и тогда боги создали Землю, подняв её из глубин Изначального моря, и покрыли её растительностью.

Такова была космогония майя, их собственная точка зрения на происхождение Вселенной. В их космологии (под данным термином понимается форма и устройство Вселенной) Земля — это плоский диск, в то же время напоминающий квадрат, чьи углы ориентированы по восходу и заходу Солнца в дни солнцестояния, а по сторонам располагались четыре великие мифические горы.Считается, что в квадратной форме мира майя нашла отражение форма маисового поля. Защитный периметр формирует Верёвка, напоминающая Окружносеть Плоского мира^[414], но на самом деле служит для защиты от злых потусторонних существ. Каждая гора — это Дом для одной из ипостасей старейшего из божеств, чьё имя на языке майя неизвестно или не сформулировано, поэтому антропологи именуют его Бог N. В Дома можно было пробраться по пещерам, вот только эти проходы создали прорехи в защитном периметре, через которые в мир проникло зло.

Затем Земля была вспахана для посадки маиса. Дети богов-прародителей, Хун-Хун-Ахпу и Вакуб-Хун-Ахпу, переселившиеся на Землю, создали Солнце и устроили смену времён года, синхронизировав их с движением Луны и Венеры. Хун-Хун-Ахпу женился на женщине по имени Шбакийяло (что означает «Со связанными костями», или «С шершавыми костями»). В сказаниях не говорится, откуда она взялась. Точно так же в книге Бытия написано, что Каин взял себе жену из «земли Нод», но ни слова о том, когда именно они обе были созданы, то есть земля Нод и жена. Когда Шбакийяло умерла, Хун-Хун-Ахпу и Вакуб-Хун-Ахпу отправились в подземный мир Шибальба, где были повержены двумя владыками смерти. Дочь одного из подземных существ, Шкик («Кровавая Луна»), понесла от слюны, вытекшей из мертвой головы Хун-Хун-Ахпу, и родила героев-близнецов Хун-Ахпу и Шбаланке. Большая часть Пополь-Вуха рассказывает о победе близнецов над Владыками Смерти, потребовавшей вмешательства их дедушки с бабушкой, то есть богов Шпийякока и Шмукане. Шмукане замесила маисовую муку и перемолотые кости. Из получившегося теста создатели вылепили первых людей. Дело было сделано, а герои-близнецы воплотились один — в Солнце, второй — в полную Луну.

Бога N часто изображают с сетчатым мешком на голове. Одним из его воплощений является опоссум, другим — черепаха. В городище Копан его имя — «жёлтая черепаха» — вырезано на каменной стеле в виде образа, снабжённого фонетическим символом «ak», что, собственно, и означает «черепаха». В черепашьем воплощении Бог N олицетворяет землю, поскольку созданная Земля поднялась из первобытного моря, словно черепаха, выползшая на сушу из воды. Кроме того, Бог N воплощается в четырёх бакабах. Диего Де Ланда, бывший в XVI веке епископом Юкатана, описывает бакабов как четырёх братьев, «которых бог поместил, когда сотворил мир, в четырёх частях его, для поддерживания неба, чтобы не упало»^[415].

Во всём этом отчётливо прослеживается разделение, предложенное Бенфордом. Мировоззрение майя, как и других древних народов, было антропоцентрично. Они пытались понять Вселенную, исходя лишь из своего повседневного опыта. Их истории пытаются логически объяснить происходящее в природе характерными для людей отношениями и реалиями, разве что более масштабными. Однако даже в рамках антропоцентризма майя сделали всё возможное, чтобы решить важные вопросы жизни, Вселенной и вообще всего на свете.

Для людей западной культуры черепахи и слоны чаще всего ассоциируются с индуизмом. Причём морских черепах то и дело путают с сухопутными, особенно в американском английском.^[416] В книге «Опыт о человеческом разумении» философа Джона Локка, изданной в 1690 году, упоминается некий «…обитатель Индии, который утверждал, что мир стоит на большом слоне, и на вопрос «На чем же стоит слон?» отвечал: «На большой [сухопутной] черепахе»…» В своём эссе «Почему я не христианин» Бертран Рассел писал в 1927 году о воззрениях «индуса, который считал, что мир покоится на слоне, а слон — на [сухопутной] черепахе; когда же индуса спрашивали: «А на чем же держится черепаха?» — тот отвечал: «Давайте поговорим о чем-нибудь другом»^[417]. Черепахо-слоновья история постоянно муссируется в литературе, при этом индуистские верования искажаются и мировая черепаха объединяется с мировым слоном.

В действительности в индуистской мифологии есть три различных вида существ, несущих на себе мир: сухопутная черепаха, слон и змея. Причём змея, вполне вероятно, важнее всех.

Эти существа встречаются в нескольких ипостасях. Самое распространённое имя мировой сухопутной черепахи — Курма, или Кумарайа. Согласно ведическому тексту «Шатаптха-брахмана», верхняя часть её панциря — небо, нижняя — земля, а тело — это атмосфера. «Бхагавата-пурана» называет её Акупарой, то есть «беспредельной». В 1838 году Левесон Вернон-Харкорт опубликовал свою «Доктрину о потопе», в подзаголовке которой была чётко указана цель: защита библейских догматов от сомнений, возникших в последнее время благодаря некоторым геологическим спекуляциям. В книге он упомянул и о сухопутной черепахе, именуемой Чуква, которая держит на себе гору Меру. Гора эта является священной в индуистской и буддийской космологии, она — центр Вселенной в физическом, духовном и метафизическом смысле, обитель Брахмы и полубогов. Вернон-Харкарт приписывает данную историю одному астроному, который якобы рассказал её епископу Геберу «в школе Видайяла в Бенаресе». Поскольку слово «видьяалайя» (обратите внимание на различие в написании) на санскрите, собственно, и означает «школа», трудно считать это сообщение достоверным. Во фразеологическом словаре Брюера тоже есть статья о Чукве. Она гласит: «Чуква — сухопутная черепаха на Южном полюсе, на которой, как утверждается, держится Земля», однако доказательств этого утверждения что-то не видно. Тем не менее Чуква появляется в Рамаяне, но уже в качестве держащего мир слона, также известного под именем Махападма, или Махапудма. Всё выглядит так, словно различные мифологические существа оказались перепутаны, а их истории слились воедино.

Некоторые источники утверждают, что Чуква — первая и старейшая черепаха, которая плавает в первобытном Молочном океане и держит на спине Землю. У других в эту схему вклинивается слон Махападма. Эта история, вероятно, появляется в Пуранах, начиная с периода династии Гупта (320–500 гг.). Верили ли в это индусы или тут не более чем ритуальный миф, вопрос спорный. Индийские астрономы времён династии Гупта прекрасно знали, что Земля шарообразна. Могли они знать и то, что она вращается вокруг Солнца. Может быть, тогда тоже были «священники» и «учёные», имевшие антропоцентрический и космоцентрический взгляды на мир?

Молочный океан изображён на одном из самых известных барельефов в знаменитом храмовом комплексе Ангкор-Ват в Камбодже, включённом в список всемирного наследия ЮНЕСКО. По одной версии индуистской космологии Молочный океан был одним из семи морей, окружающих семь миров. Вишну-Пурана в переводе Горация Хаймана Вильсона 1840 года повествует, что бог-творец Хари (он же Вишну, он же Кришна) посоветовал остальным богам бросить в Молочный океан лекарственные травы и пахать его, чтобы сделать амриту — напиток богов. Богам было предложено использовать гору Мандара в качестве мутовки, а змея Васуки намотать на неё вместо верёвки. Сам же Хари в образе сухопутной черепахи стал опорой для вращающейся горы.

Около 1870 года Ральф Гриффит сделал стихотворный перевод «Рамаяны» Махариши Вальмики. В песне 45 книги 1 рассказывается, что всё пошло не так, как ожидалось. Когда дэвы и асуры начали пахать Молочный океан, вскрылся фундаментальный инженерный просчёт:

Тогда они упросили Вишну выручить их и «подпереть чем-нибудь ужасающий вес Мандары». Тот любезно согласился помочь и предложил отличное решение:

Теперь мы должны представить вам ещё одну разновидность носителей миров, совершенно пренебрегаемую космологией Плоского мира. А именно змея.

Сейчас вы поймёте почему.

Во многих индуистских и буддийских храмах перила лестниц оформлены в виде длинных каменных змей, в нижней своей части заканчивающихся изображением многоголовой королевской кобры с раздутыми капюшонами. Это так называемая нага. Наги храма в Ангкоре обычно имеют по семь голов, расположенных симметрично: одна в центре и шесть по бокам. Камбоджийская легенда гласит, что наги — это раса сверхъестественных существ, чьё царство находится где-то в Тихом океане. Семь их голов соответствуют семи различным народам нагов, мифологически связанным с семью цветами радуги.

Махабхарата отзывается о нагах довольно неприязненно, рисуя их коварными и злобными существами, законной добычей царя орлов Гаруды. Однако согласно Пуранам, царь нагов Шеша (он же Шеша-нага, он же Деванагари, он же Ади-шеша) был богом-творцом. Впервые Брахма встретил Шешу в человеческом облике истового аскета и тут же поручил ему нести мир на своей голове. Шеша принял свой истинный облик змея, заполз в нору, достиг основы мира и вместо того, чтобы водрузить планету себе на голову, напротив, подсунул голову под планету. Да вы бы и сами так поступили на его месте.

Почему мы завели разговор о поддерживающих мир змеях, отсутствующих в «святцах» Плоского мира?

Потому что несущие мир слоны — это, вероятно, те же змеи, только потерянные переводчиками.

Дело в том, что санскритское слово «нага» имеет несколько значений. Одно из них — «королевская кобра», а другое — «слон», скорее всего из-за его змееобразного хобота. Несмотря на то что слоны, несущие мир, появляются в позднейшей санскритской литературе, в раннем эпосе они отсутствуют напрочь. Вильгельм фон Гумбольдт предположил, что мифы о слонах возникли по причине различного понимания слова «нага», и история о змее, несущем на себе мир, превратилась в историю о слонах. Во всяком случае, идея эта показалась достаточно привлекательной народу, использующему слонов для переноски тяжестей.

В классической санскритской литературе имеется множество ссылок на роль слонов в индуистской мифологии. Они охраняют и поддерживают Землю в четырёх основных точках. Когда они переступают с ноги на ногу — земля трясётся (такой вот творческий подход к объяснению природы землетрясений). Количество слонов может разниться: четыре, восемь, шестнадцать… В санскритском тезаурусе Амара-коша, составленном грамматиком Амара-Синхой около 380 года, написано, что мир поддерживают шестнадцать слонов: восемь самцов и восемь самок. Имена самцов: Айравата, Анджана, Кумуда, Пундарика, Пушпаданта, Сарвабхаума, Супратика и Вамана. Об именах самок ничего не сказано. Тогда как Рамаяна перечисляет лишь четырёх самцов: Бхадра, Махападма, Сауманаса и Вирупакша.

Как бы то ни было, имя Махападма упоминается в Хариванше и Вишну-Пуране, но там оно принадлежит сверхъестественному Змею, который, подобно дракону из мифов других народов, охраняет клад. Словарь Брюера излагает популярную версию индуистского мифа, в котором мир держится на слоне Махапудме, стоящем на сухопутной черепахе Чукве. Очень может быть, что данный вариант написания происходит из опечатки в издании 1921 года поэмы индийского борца за свободу Шри Ауробиндо, написанной по мотивам одной из историй Махабхараты:

Речь здесь совершенно точно идёт о гигантской кобре, если, конечно, вы не думаете, что лотос из капюшонов — это слоновьи уши.

В этом контексте основной интерес для нас представляет сравнительная мифология. Многие древние мифы о творении содержат схожие детали, и есть искушение объяснить их межкультурными контактами. Мы всё более и более убеждаемся, что древний мир во многих своих аспектах был куда сложнее, чем нам казалось, и имеются археологические доказательства того, что торговые связи простирались куда далее, чем мы привыкли полагать. Несмотря на это, не следует поддаваться соблазну, ведь существует гораздо более правдоподобное объяснение: схожесть культур обеспечивается общностью человеческой психологии и схожестью окружающей обстановки.

Образ Земли, поднимающейся из вод первобытного океана, — одна из тех идей, которые естественным образом приходят в голову умного, но малообразованного существа, пытающегося объяснить, откуда взялся мир, используя антропоцентрические воззрения. Море приходит и уходит, камни появляются и исчезают; разливы затапливают луга, а потом они снова обнажаются… Мы черпаем вдохновение у природы, представляя её чем-то большим, чем на самом деле, и используем наши собственные фантазии, чтобы объяснить то, чего не понимаем. Мифы о творении — открытое окно в человеческую психологию. Такие повсеместно распространённые природные феномены, как моря, горы, вулканы и землетрясения, наводят нас на сходные сверхъестественные интерпретации. Все древние культуры испытывали влияние окружающего их мира животных и растений. Если вы живёте там, где полным-полно опоссумов и ягуаров, совершенно неудивительно, что вы начинаете придумывать себе богов-ягуаров и богов-опоссумов.

Куда интереснее, во многих отношениях, расхождения в мифологиях тех и иных культур. Они показывают, что сходства зачастую являются результатом некой общности эволюции, в ходе которой некоторые распространённые объяснения возникли независимо друг от друга, исходя из одной и той же логики (зачастую логики «плоскомирового» плана), свойственной человеческому разуму. Примером такого рода служит объяснение грома: мол, это боги швыряются всякими тяжёлыми предметами.

Любопытно рассмотреть, как эволюционируют мифы по мере передачи из уст в уста. Чем-то это напоминает игру в «Испорченный телефон». И тогда змеи вдруг превращаются в слонов. Потом мифы начали записывать, но до появления массового книгопечатания они всё равно подвергались значительным изменениям. Даже сейчас многие помнят лишь общую канву какой-нибудь легенды или исторического анекдота, но не имена персонажей. В математических кругах циркулируют несколько типичных историй о знаменитых математиках. Сами эти истории никогда не меняются, в отличие от их героев, главное, чтобы последние были достаточно знамениты. Неважно, кто это был в действительности: от того, кого именно вы сделаете её персонажем, история не перестаёт быть смешной. Шутка про штабель-черепаху — из той же оперы.

Логика мифотворчества иногда проливает свет и на научные проблемы, напоминая нам о главной причине создания научного метода как способа борьбы с человеческим стремлением к самообману. Мы все очень легко принимаем доказательства или аргументы, если они подтверждают то, во что мы верим. И склонны отвергать их, если они идут вразрез с нашими убеждениями.

По результатам опроса, проведённого в 2012 году службой Гэллапа, 46 % взрослых американцев согласились с тем, что «Бог сотворил человека таким, какой он есть сейчас, в некий момент времени примерно 10 тысяч лет назад»; 32 % полагают, что «Люди развивались из низших форм жизни несколько миллионов лет, и бог управлял этим процессом»; 15 % верят, что «Люди развивались из низших форм жизни несколько миллионов лет, но бог в этом процессе не участвовал». Тогда как, по научным данным, основанным на различных доказательствах, первые особи рода Homo появились около 2,5 миллиона лет назад, а вид Homo sapiens, то есть современные люди с точки зрения анатомии, — около 200 тысяч лет назад (наиболее архаичные их формы — около 400 тысяч назад).

Во второй главе мы упоминали о креационистской теории «Молодой Земли». Её сторонники утверждают, что поскольку библейская традиция датирует сотворение человека самое раннее 10 тысячами лет назад, а планета и человечество были созданы с разницей в несколько дней, то и возраст Земли не может превышать 10 тысяч лет. Как мы уже видели, научные доказательства того, что планета намного старше и возникла около 4,5 миллиарда лет назад, достаточно обширны, последовательны, исходят из различных независимых источников и подтверждаются наблюдениями. Если вы настаиваете на отрицании всего этого, примите во внимание один простой довод: научные суждения основываются на логических умозаключениях, а не только на вашем личном опыте.

Не странно ли, что создатель пошёл на такие крайние меры: сотворив Землю 10 тысяч лет назад, придал творению такой вид, словно ей уже миллиарды лет, а населяющему её человечеству — сотни тысяч? Дежурная отговорка, что это, мол, сделано специально для испытания крепости нашей веры, выглядит весьма оригинальной причиной для обмана своих собственных творений.^[418]

Черепахо-слоновья вселенная упомянута и в начале знаменитейшего бестселлера Стивена Хокинга «Краткая история времени». Хокинг рассказывает нам, что кто-то из известных учёных, возможно, Бертран Рассел^[419], однажды читал публичную лекцию, объясняя, как Земля вращается вокруг Солнца, а само Солнце — вместе со всей галактикой. Когда он попросил задавать вопросы, непременная старушка заявила, что его теории — полная чепуха, а на самом деле Земля плоская и стоит на гигантской черепахе. «На чём тогда стоит черепаха?» — поинтересовался лектор. «Не умничайте, молодой человек, — ответила пожилая леди. — Там под ней — сплошные морские черепахи!»^[420]

До того как теория Большого взрыва стала господствующей, космология придерживалась теории стационарного состояния: Вселенная существовала всегда и остаётся неизменной. И хотя от стационарной теории уже отказались, многие люди до сих пор считают её более правдоподобной, нежели любую другую, в которой имеется точка отсчёта. Происхождение, как им кажется, требует наличия чего-то предшествующего. Сразу хочется спросить: «А что происходило раньше, до Большого взрыва?»

До недавнего времени большинство космологов ответило бы, что время начало существовать лишь после Большого взрыва и никакого «раньше» просто не было. Ведь это всё равно что спрашивать: «А что находится севернее Северного полюса?» Однако в последние годы многие космологи начали задаваться вопросом, не происходило ли чего-нибудь такого, какой-то логической цепочки событий, которые и привели к Большому взрыву? То есть случились «раньше», хотя и не во временном, а в причинно-следственном смысле? В «Вымыслах реальности» мы писали:

«Большинство людей, по-видимому, вполне удовлетворяется идеей «Так было всегда» и без труда представляет Вселенную, существующую вечно. Тогда как бесконечный штабель черепах кажется им сущей нелепостью… Но почему же, в таком случае, они благосклонно принимают бесконечный штабель причинно-следственных связей: сегодняшняя Вселенная стоит на вчерашней, вчерашняя — на позавчерашней и так далее? Ведь получаются те же сплошные Вселенные до самого низа».

Математические расчеты показывают, что бесконечный штабель неподвижных черепах может поддерживать себя во вселенной, где гравитация постоянна, в фиксированном направлении (назовём это «вниз»). Эта маловероятная конструкция не развалится потому, что гравитация, действующая на каждую черепаху, точно уравновешивается силой противодействия, направленной от нижней черепахи к верхней, то есть выполняется третий закон Ньютона (действие равно противодействию). То же самое и с причинно-следственной связью в бесконечном по времени штабеле вселенных: предыдущая является причиной последующей, иначе говоря, каждая вселенная имеет причину. Но психология людей такова, что они благосклонно относятся к бесконечному штабелю казуальностей, находя нелепым бесконечный штабель черепах.

Всё выглядит так, что мы принимаем или отвергаем ту или иную «стопку» причинно-следственных связей каким-то совершенно случайным образом. Философ Дэвид Юм отверг один из примеров того, что он назвал «бесконечным движением всё дальше и дальше» в контексте вопроса о Боге-Творце как объяснении материального мира. Естественный вопрос «Откуда взялся Бог?» столь же естественным образом приводит к «сплошным творцам до самого низа», то есть к образу мышления, с которым Юм хотел покончить раз и навсегда. В своём сочинении 1779 года «Диалоги о естественной религии» он писал:

«Разве мы не можем на том же основании свести этот мир идей к другому миру идей или новому разумному началу? Но если даже мы остановимся здесь и не пойдем дальше, то, спрашивается, какой смысл был нам идти до сих пор? Почему бы нам не остановиться на материальном мире? <…> И наконец, что за удовлетворение заключается в этом бесконечном движении все дальше и дальше? <…> Если материальный мир покоится на сходном с ним мире идей, то этот последний должен покоиться на каком-нибудь ином мире и так далее до бесконечности. Поэтому было бы лучше никогда не заглядывать за пределы наличного материального мира. Считая, что он содержит принцип своего порядка в самом себе, мы в действительности утверждаем, что он есть бог, и чем скорее мы доходим до этого божественного Существа, тем лучше. Если же сделать хоть один шаг за пределы данной системы мира, то это лишь порождает любопытство, которое никогда не сможет быть удовлетворено».

Короче говоря, если мы отождествляем Бога с материальной Вселенной, нужно идти до самого конца, и это здорово, поскольку все щекотливые вопросы пресекаются в зародыше. Однако, похоже, это подразумевает, что Вселенная создала саму себя. Следовательно, вопрос, который хотел закрыть Юм, так и остался открытым (впрочем, Спиноза уже высказывал подобную идею за двести лет до него…).

Другие научные проблемы также могут находиться под влиянием человеческой психологии. Нелегко представить эйнштейновское искривлённое пространство (если, конечно, вы не хорошо подготовленный математик или физик), поскольку мы тут же задаём глупый вопрос: «Относительно чего оно искривилось?» Тогда как оно не «искривилось относительно чего-то», оно «просто искривилось». Его естественная метрика (так математики измеряют расстояние) не является плоскостью. Пространство кажется скомканным или развёрнутым, если соотносить его с наивной моделью, основанной на евклидовой геометрии. С другой стороны, нас вполне удовлетворяет бесконечная евклидова плоскость или её трёхмерный аналог — пространство. Нам никогда не придёт в голову спросить: «А вдоль чего тянется плоскость?», между тем как этот вопрос такой же осмысленный (или такой же бессмысленный).

Вероятно, эти когнитивные предубеждения связаны с пространственной моделью, эволюционировавшей в наших мозгах, и модель эта, судя по всему, евклидова. Наверное, это простейшая модель, в которую полностью вписывается наше опытное восприятие окружающего мира, экстраполированная на простейший способ избежать ограниченного пространства. Выглядит довольно забавно, потому что никаких границ мы не видим. Ограничен и узок лишь наш разум. Наша модель причинно-следственных связей вернее всего эволюционировала так, чтобы как-то соответствовать последовательности событий, происходящих в непосредственной от нас близости, то есть в мире человеческого масштаба.

Когда же дело доходит до сопоставления, то глядя на теорию, в которой время имеет вполне определённое происхождение и конечную протяжённость в прошлом, и на теорию, в которой оно существовало всегда, можно заметить, что обе эти теории имеют врождённые пороки. Это подсказывает нам, что мы не сумели задать нужный вопрос. Наш взгляд на Вселенную может быть узок и бестолков, подобно тому, как бестолковы были древние представления о животных, несущих на себе мир. Учёным будущего теория Большого взрыва и теория Четырёх слонов могут показаться имеющими одинаковую научную ценность.

Глава 5

МАГИЯ НЕРЕАЛЬНА!

Мисс Марджори Доу, главный библиотекарь, проснувшись, с удивлением обнаружила, что чувствует себя весёлой и бодрой. В, так сказать, приподнятом настроении Марджори ощупала себя: похоже, всё самое важное было на месте. Кроме того, она определённо лежала на необыкновенно удобной и мягкой постели. Была, правда, одна маленькая проблемка: кровать была чужой, а подобных делишек за Марджори не наблюдалось уже давненько. Впрочем, тот, кто знает назубок десятичную классификацию Дьюи^[421], не станет паниковать, пока не обдумает ситуацию самым доскональным образом. Пока было ясно одно: она цела и невредима и, судя по всему, ужасно голодна. Тут она заметила небольшой столик, стоящий в изголовье кровати, а на нём — записку. Крупным почерком было выведено:

«Если вам что-нибудь потребуется, позвоните в колокольчик. Если же вам ничего не потребуется, тогда не звоните».

Марджори была невольно тронута необыкновенной заботливостью и тщательной обдуманностью, сквозившими в коротеньком послании. Последнее свидетельствовало о благоразумии того сорта, какое редко встретишь в наши дни. Поэтому она осторожно позвонила в колокольчик. На зов тут же явилась бойкая девица, назвавшаяся Глендой и начавшая беседу так:

— Вы хорошо спали? Если начистоту, женщинам не дозволяется находиться в стенах Университета, если только они не работают на кухне. Хотя, откровенно говоря, это не имеет особенно большого значения, если вы упрётесь руками и ногами, к тому же у вас довольно элегантные туфельки на шпильках, которые весьма этому поспособствуют.

Немного смущённая, Марджори произнесла:

— Да, это туфли от Джимми Чу. Не совсем, конечно, то, что подходит библиотекарю, но они способны вогнать в дрожь членов муниципалитета, особенно когда речь заходит о бюджете.

Гленда улыбнулась и продолжила:

— Аркканцлер в курсе, что вы — библиотекарь. Я скоро вас к нему провожу. Кроме того, я взяла на себя смелость подобрать новую одежду для кого-нибудь вашего размера и роста. Она висит вот в этом гардеробе, если вы ещё не заметили. Я вернусь за вами через четверть часа. Какие-нибудь ещё вопросы?

В голове Марджори всё перепуталось. То есть не то чтобы перепуталось, правильнее было бы сказать, что она чувствовала себя так, словно её сунули в шейкер и хорошенько потрясли. Там было… Но что? Сначала мимолётное ощущение движения, затем… О, господи! Какой-то пикник, что ли? И ещё бестолковый разговор с бородачом, судя по высокомерному виду, вероятно, из Баллиол-колледжа. С другой стороны, высокомерие его было довольно очаровательным и делало этого типа каким-то милым, что ли. Как будто он заслужил право быть высокомерным. Зато всё остальное представляло собой мешанину картинок, звуков и лиц. Она совершенно точно знала, кто она, и помнила номер своего телефона, правда, потому, что уже попыталась позвонить, но где бы она сейчас ни находилась, сигнал отсутствовал. По крайней мере, подумала она, это место выглядит вполне цивилизованным. Однако я так далеко от дома, и… Как, чёрт возьми, я понимаю их язык?

Всё, что она могла сейчас предпринять, это переодеться, удивившись по ходу, как этим так называемым волшебникам удалось подобрать одежду в точности её размера, и ждать возвращения Гленды. Наконец, та вернулась — далеко не через пятнадцать минут, как обещала, снова весело поздоровалась, поинтересовалась, как Марджори себя чувствует, после чего повела её по довольно странному, но, очевидно, гостеприимному Университету.

Вскоре к ним присоединился пожилой приятный мужчина, назвавшийся Аркканцлером, — титулом, который Марджори никогда раньше не слышала. Впрочем, ей пришлось признать, что он действительно знал, как заарканить внимание публики, напоминая своими повадками скорее шоумена, нежели учёного. Эта колоритная личность, без умолку болтая и галантно поддерживая Марджори под локоток, подвела её к столику, стоявшему в саду неподалёку.

Марджори, будучи в плену своих представлений о вежливости, сказала:

— Прошу меня извинить, сэр, но мне всё никак не удаётся припомнить ваше имя.

— Ничего удивительного, мисс Марджори Доу. Меня заверили, что ваша… эээ… дезориентация вскорости пройдёт, почему я и решил устроить нам с вами чаепитие здесь, на лоне природы, в обстановке, которая, без сомнения, пойдёт вам на пользу куда в большей степени, чем мой кабинет. А кроме того, я люблю свежий воздух, надеюсь, как и вы. Мне нужно столько вам поведать… О, где же мои манеры? Вы любите безе?

И уставился на неё со столь невинным выражением лица, что Марджори пришлось взять себя в руки и с опаской поинтересоваться:

— Хрустящие или мягкие?

— Что до меня, я предпочитаю хрустящие, — ответил Чудакулли. — Такие, знаете, рассыпчатые и ломкие. Но если вы пожелаете другие, их тотчас подадут. — И он протянул ей блюдо с воздушными пирожными. — Однако я подумал, что вы выглядите как особа, любящая разгрызать твёрдые орешки, или я никогда не видел людей, подобных вам. Всякие там приторно-сладенькие и липнущие к пальцам пирожные вам не подойдут.

— Как вы думаете, сэр, почему я чувствую себя такой необычно бодрой? — Марджори запнулась, вдруг вспомнив подозрительно точно подошедшую ей одежду. — Постойте-ка, вы что, погуглили обо мне частную информацию?

— Нет, мадам, я даже не знаю, что такое «гуглить», я способен разве что гугнить. Впрочем, сейчас на этом маленьком островке спокойствия в бурном море людей и событий я был бы счастлив, если бы вы присели и выслушали меня. Аркканцлер должен уметь читать в душах людей, как в открытых книгах, а в вашей душе, душе в высшей степени организованного человека, читать — одно удовольствие. В этом меня заверил один мой коллега, хоть вы с ним пока ещё не встречались, да я и сам теперь прекрасно вижу. В самое ближайшее время нам подадут кофе и чай, а пока, прежде чем вы что-то ответите, позвольте мне наконец всё вам объяснить. И поверьте, мисс Доу, объяснить в двух словах не получится!

Всадники сумерек, метафорически говоря, уже пристёгивали свои шпоры, когда Чудакулли в последний раз заботливо наполнил чашку Марджори и сказал:

— И вот вы тут, точнее, здесь. Предваряя ваш первый вопрос: да, мы можем отправить вас обратно на Землю, или, если вы не возражаете, я бы предпочёл называть её Круглым миром. Но не прямо сейчас, если можно, поскольку именно сейчас у нас возникли проблемы, из-за которых мы не можем отправить вас обратно каким-либо приемлемым способом. Данный хиатус долго не продлится, уверяю вас и приношу свои извинения. Мы сделаем всё возможное, чтобы изыскать этот способ. Как я уже говорил, обычно это удаётся сделать простым мановением руки, но, увы, техническая закавыка пока нам препятствует.

Марджори набрала в грудь побольше воздуху, чтобы заставить себя выговорить следующие слова:

— Господин Аркканцлер…

Чудакулли быстро поднял руку и сказал:

— Зовите меня просто Наверн, если вы не находите это обращение слишком фамильярным.

— Хорошо… Наверн, — секунду поколебавшись, произнесла Марджори. — Я действительно нахожу вас несколько фамильярным, но в таком, знаете ли, скорее фамильном смысле. — Она мило улыбнулась и добавила: — Я, конечно, осведомлена о научно-фантастических идеях, некоторые из них великолепны, но вот что касается волшебников, тут я не вполне уверена. И… Ладно, давайте уж начистоту, волшебства не бывает! — Марджори запнулась, после чего задала вопрос, прозвучавший скорее как утверждение: — Не правда ли?

Глава 6

РЕАЛЬНОСТЬ НЕ ВОЛШЕБНА!

Существует ли магия?

Большинство из нас так не считает, даже те, кто спокойно воспринимает сверхъестественное вмешательство в повседневную жизнь. Магия — это ведь суеверие, в отличие от совершенно здравой веры в непорочное зачатие или жизнь после смерти.

Магия — антропоцентрическое мировоззрение. Она объясняет естественные события таким образом, как люди того желают. Смешайте волшебные ингредиенты (связанные зачастую с результатом весьма символическим образом, вроде связи рога носорога и эрекции), произнесите заклинание (слова обладают силой) — и Вселенная изменится, услужливо удовлетворяя ваши желания.

Обычно мы предпочитаем истории о происхождении вещей и явлений, поскольку они представляются более связными, чем просто волшебные сказки. Нам нравится слушать о том, как нечто произошло потому, что раньше было сделано то-то и то-то. Тем не менее, чтобы избежать соблазнительно простого объяснения вроде уходящего в бесконечность штабеля черепах-причин, приходится хорошо соображать. Большинство из нас предпочитает, чтобы «штабель» был не слишком «длинным».

Учёные отдают предпочтение рациональным причинно-следственным связям, основанным на доказательствах. Религиозные же люди предпочитают возлагать короткие цепочки причин на бога, что позволяет им особенно глубоко не заглядывать, как советовал Юм. Мы уже не раз упоминали: по иронии судьбы за технологиями, изменяющими наш мир так, что кажется, будто всё функционирует как по волшебству, стоит наука. Когда вы включаете свет, в дело вступает целый набор довольно мудрёных технологий: электричество, проводящие кабели, изоляционная пластмасса и так далее. (А если вы полагаете, что выключатель — сущий пустяк, значит, вы просто забыли о том, что заставляет его включаться и как именно всё происходит.)

Людям, работающим на фабрике по производству выключателей, или электрикам требуется довольно точно понимать технологию, но не потребителям. Для этих всё работает «как по волшебству». Если вы покажете iPad средневековому монаху, вероятнее всего, он решит, что эта штука — происки дьявола. А кто ещё может заставить картинки двигаться по грифельной доске? Естественно, что монах не понял бы, как оно работает. В точности как и почти все нынешние пользователи iPad. На самом деле нам хочется, чтобы устройства работали так, словно они волшебные, делая то, что нам нужно, потому что мы этого желаем.

И напротив, наука старается выяснить, как то или иное событие происходит «само по себе». Наука космоцентрична, магия антропоцентрична. Технология же — перекрёсток, на котором встречаются два этих мировоззрения: человек устанавливает цели, а Вселенная помогает их достичь. Магия технологии задействует особый вид причинно-следственных связей, не естественных (основывающихся на законах природы), но человеческих: как нам заставить природу сделать то, что мы хотим?

Когда мы пытаемся разобраться в причинно-следственных связях, нас легко сбить с толку. Мы не вполне понимаем, что это такое. Впрочем, не переживайте: учёные с нами в одной лодке. Любой, кто скажет вам, что постиг смысл каузальности, в действительности не до конца уяснил суть вопроса.

Одной из самых больших загадок феномена причинно-следственных связей является то, что, как только вы начинаете исследовать источник даже самых простых явлений природы, вы находите бесконечно ветвящееся «дерево», где множество самых разнообразных событий происходит в определённые моменты, порождая новые. Мы стоим на вершине бесконечной пирамиды совпадений, причём она всё расширяется по мере того, как мы углубляемся в суть вопросов. Начинает даже казаться, что вероятность какого-то конкретного события стремится к нулю.

В начале своей книги «Расплетая радугу» Докинз приводит в качестве примера людей, которые никогда не жили, поскольку они не были рождены, потому что сперматозоиды не оплодотворили яйцеклетки и огромное количество комбинаций ДНК так никогда и не реализовалось. Этих «потенциально-возможных людей», пишет Докинз, больше, чем песчинок в Аравийской пустыне. Рождённые составляют бесконечно малую долю.

Он цитирует Десмонда Морриса, который относит свой интерес к естествознанию на счёт Наполеона: если бы прапрадеду Морриса не оторвало руку пушечным ядром во время Пиренейских войн, всё бы могло пойти по-другому. Если бы ваши родители или ваши бабушка с дедушкой никогда не встретились… В общем, вы поняли, к чему мы клоним: события, которые действительно произошли, — лишь крошечная часть того, что могло произойти.

В Плоском мире расставить всё по местам намного проще. Нарративиум сам проследит за тем, чтобы события шли так, как им полагается, а если что-то пойдёт не так, то есть орден Исторических монахов, которые всё исправят. В Круглом мире не то: когда волшебники пытаются создать Шекспира, всё идёт наперекосяк, и им приходится потрудиться, прежде чем они получают «правильный вариант» драматурга.^[422]

Откуда вам знать, правильный ли вы вариант?

Давайте рассмотрим этот вопрос подробнее: всё то, что могло произойти, vs. того, что произошло на самом деле.

Некоторые физики утверждают, что верят (нам кажется маловероятным, что они на это способны), будто существует простой ответ на ребус. Мол, всё возможное случается, и точка. Каждый конкретный выбор порождает новую вселенную, так что Штаны Времени всегда имеют две «штанины». Всё где-нибудь да случается. Утверждение кажется абсурдным, поскольку, согласно ему, потенциально возможные события являются такими же реальными, как и случившиеся. Это как если бы вы подбросили монетку сто раз и записали результаты: орёл, орёл, решка, решка, решка, орёл, орёл, и так далее. Отлично. А теперь вы провозглашаете, что все возможные варианты «где-то» обязательно выпали, включая «орёл-орёл-орёл-орёл-орёл-орёл-орёл» (все «орлы») и «решка-решка-решка-решка-решка-решка-решка» (все «решки»), а также возможные их комбинации. Вот только случилось всё не в этой вселенной, а в какой-то другой. Вы торчите в той, где выпала комбинация «орёл-орёл-решка-решка-решка-орёл-орёл», но где-то ещё выпали все «орлы» или все «решки». Газеты должны бы пестреть описаниями подобных случаев, не так ли? Или они тоже находятся в другой вселенной, где то и дело случается невероятное?

Это мир кота Шрёдингера, одновременно живого и мёртвого, пока на него кто-нибудь не посмотрит. Думминг Тупс ссылался на него в первой главе. Ну, хорошо, это мир именно кота Шрёдингера согласно квантовой физике, а не мир самого Шрёдингера, который взял в качестве примера кота как раз потому, что он устроен на иной манер. В отличие, кстати, от электронов. Так что для квантовых физиков кот — это что-то вроде сверхэлектрона. Существует, однако, другая точка зрения: «орёл-орёл-решка-решка-решка-орёл-орёл» — это то, что действительно случилось, а все другие сочетания, как и все незачатые «люди» и все истории, которые не привели к появлению Морриса-натуралиста, они не выпали, не родились и не приключились. Нигде.

Теперь в утверждении, что классическая вселенная — это суперпозиция всех возможных квантовых состояний, появляется смысл. Это именно то, что стремятся объяснить квантовые физики. Но из всех квантовых вариантов рождается лишь одна-единственная классическая вселенная, поэтому кот ну никак не может быть сверхэлектроном.

В книге «КЭД — странная история света и вещества» Ричард Фейнман приводит в качестве примера лучи света. Классический (читай неквантовый) закон отражения гласит: когда луч света падает на зеркало, «угол падения равен углу отражения». То есть луч «отскакивает» под тем же углом, под каким упал. В классическом мире существует единственный результат, определяемый простым геометрическим законом. В квантовом мире такое понятие, как «луч света», отсутствует. Вместо этого существует квантовая суперпозиция волнообразных фотонов, расходящихся во всех направлениях.

Если вы представите себе такой падающий луч, то его фотоны будут в особом порядке сконцентрированы около классического луча. Каждый фотон следует своим собственным путём; даже те точки, где они ударят в зеркало, будут различными, а направления отскоков не подчинятся классическому закону отражения. Замечательным образом, если вы сложите все волны, соответствующие всем фотонам, — все потенциальные квантовые состояния, то с большой долей вероятности ответ будет близок к классическому отражённому лучу. И Фейнман сумел убедить своих читателей в этой технической особенности (принципе стационарной фазы) даже без каких-либо вычислений. Блестящая работа!

Обратите внимание, как целая квантовая суперпозиция всех возможных состояний (включая самые дикие вроде протона, следующего по извилистой траектории и попадающего в зеркало множество раз) ведёт к единственному классическому результату: тому самому, который мы и наблюдаем. А вовсе не к суперпозиции множества классических миров вроде пресловутого мира, в котором Адольф Гитлер выиграл Вторую мировую войну, мирно сосуществующего с тем, в котором он её проиграл. Наряду с бесконечными мирами, включающими все возможные варианты, произошедшие во все возможные разы.

Да, но… Нельзя ли разложить эту квантовую суперпозицию на несколько различных классических вариантов развития событий так, чтобы их суперпозиция была такой же, как и у квантовой? Таким образом, каждый классический сценарий будет суперпозицией для каких-либо квантовых — нужно только быть внимательным и не использовать один и тот же вариант дважды. Возможно это или нет? Если да, то возражения против «мультигитлеровой» вселенной окажутся несущественными.

Большинство разумных классических вариаций «равноугольного» сценария падения и отражения предполагает классический набор вариантов: как падает луч света (это определяет угол падения) и как он отскакивает (угол отражения). Мы можем нарисовать серию прямых линий, начинающихся у источника света, попадающих в зеркало и отскакивающих, возможно, под разными углами.

Таким образом, мы получаем траектории фотонов, которые составляют море всех возможных квантовых состояний, воспроизводящих все классические траектории. Однако чтобы это работало, попытаемся представить луч как сумму близких квантовых состояний. Однако это перестаёт работать, стоит лишь изменить точку попадания луча в зеркало и попытаться представить этот луч как сумму близких квантовых состояний. Для того чтобы получить исходный набор траекторий фотонов, правильно отображающий падающий луч, этим траекториям должны быть заданы вероятности, которые концентрировались бы вокруг луча. Тогда траектории, связанные с другим лучом, не могут адекватно описывать этот альтернативный луч. Короче говоря, мы просто не можем изменить точку попадания классического луча в зеркало. Поскольку тогда траектории фотонов, отражающихся под разнымиуглами, окажутся совершенно неклассическими. В классической физике такое невозможно, потому что классические траектории подчиняются закону отражения.

Подобный мысленный эксперимент с мини-вселенной, содержащей зеркало и луч света, по-видимому, свидетельствует, что данная квантовая суперпозиция описывает одно-единственное классическое состояние, а кроме того, не может быть разложена на несколько различных классических состояний. Может быть, и существует какой-нибудь подходящий способ это сделать, но не в мире падающих и отражающихся лучей. В общем, хотя эта мини-вселенная вроде бы обладает бесконечным множеством различных квантовых состояний, мы имеем один-единственный вариант суперпозиции, подчиняющийся классическому закону. Поскольку это верно для простой мини-вселенной, нечто более или менее похожее должно выполняться и для более сложных систем. В частности, хотя классическую историю, в которой Гитлер проиграл Вторую мировую войну, можно разложить на тьму-тьмущую квантовых альтернатив, все эти состояния детерминируют один и тот же классический случай: тот, в котором войну Гитлер проиграл. Более того, это состояние нельзя разложить на набор классических историй путём разделения квантовых состояний, которые его составляют.

Если это суждение верно, нет никакого смысла считать, будто составные квантовые состояния есть нечто большее, чем забавная математическая выдумка.

Основная проблема с котом Шрёдингера — это не собственно квантовая суперпозиция, а наша неспособность моделировать явления в квантовой механике таким образом, который бы соответствовал реальным результатам, полученным с помощью экспериментальной аппаратуры. Вместо того чтобы признать, что мы не можем сказать, что происходит при наших наблюдениях за миром, и отыскать одно определённое состояние из множества возможных, мы упорно продолжаем утверждать, что целая Вселенная должна расщепляться на части, заключающие в себе все возможные исходы событий. Это всё равно что настаивать, будто Вселенная вращается вокруг неподвижной Земли, а вовсе не Земля движется во Вселенной.

Раз уж много чего НЕ произошло с тех пор, как вы появились на свет, как насчёт тех событий, которые всё-таки произошли? Стали ли они результатом случайного броска генетических игральных костей, когда один из сперматозоидов, несущий определённый набор генов, попал в цель, а остальные 200 миллионов промахнулись? Или когда конкретное пушечное ядро оторвало кому-то руку, пощадив всё остальное… А может, оно при этом убило других людей? Были ведь и другие события. Возможно, все они строго детерминированы тем, что случилось мгновением раньше, которое, в свою очередь, было детерминировано предыдущим? Есть ли у нас возможность выбора между событиями, происходящими по чистой случайности? Или всё происходит строго в рамках причинно-следственных связей, начиная с Большого взрыва вплоть до сегодняшнего дня, с продолжением в бесконечном будущем? Неужели наше будущее существует в одном-единственном варианте?

В начале своей книги «Свобода эволюционирует» Дэниел Денетт убедительно показывает, что выбирать между этими двумя опциями мы не в состоянии. Они вообще не являются реальными альтернативами: дилемма детерминизм/индетерминизм никуда не ведёт, поскольку мы никогда не узнаем, что там на самом деле. Разграничение имеет смысл только в мысленном эксперименте, в котором мы повторно запускаем нашу Вселенную, начав с определённого состояния, и проверяем, будут ли снова происходить те же самые события. Это разграничение вполне годится для размышлений о мире, различных его моделях, но не имеет ничего общего с самим миром.

Можно взять какие угодно события и обсудить их истоки, то есть то, почему они произошли. Остановимся на трёх примерах. Первый покажет, насколько сложно докопаться до причин в реальном физическом мире, так как незначительные эпизоды зачастую влекут за собой глобальные последствия. Второй продемонстрирует, как в нашем культурном мире вполне незначительные события (или отсутствие таковых) могут захватить нашу социальную вселенную и столкнуть её с позитивной тропы. Наконец, мы вам поведаем, как человеческое вмешательство может коренным образом изменить биологические системы. И речь в данном случае пойдёт вовсе не о додо.

В 60-х годах XX века математик и метеоролог Эдвард Лоренц обнаружил, что небольшие изменения в данных для компьютерной модели прогноза погоды ведут к значительным изменениям в конечном результате. Из этого открытия наряду с другими данными берёт начало математическая теория детерминированного хаоса. Мы все слышали, что взмах крыла бабочки где-нибудь в Токио может стать причиной торнадо в Техасе месяцем позже. Это замечательный пример, однако в нём феномен причинно-следственной связи предстаёт в ложном свете. Начинает казаться, будто для торнадо нужна только бабочка, между тем как в действительности речь идёт об изменениях, спровоцированных бабочкой и слегка переменивших реальность. Именно они качнули чашу весов причинно-следственной связи, толкнув её на другую траекторию при том же самом аттракторе. Тем более что наш мир изобилует бабочками.

Погода — это движение сквозь аттрактор, который зовётся климатом. Пока климат остаётся неизменным, неизменен и аттрактор, в отличие от путей сквозь него. В таком случае мы сталкиваемся с теми же самыми погодными явлениями, только в другом порядке. Климатические изменения более существенные, чем погодные, поскольку изменяется и аттрактор. Весь спектр возможных погодных траекторий становится другим. Тем не менее вероятная погода в основном будет определяться изначальным аттрактором, поскольку он мог и не претерпеть кардинальных изменений за сравнительно небольшое время: точка фиксации на новом уровне необязательно была уже пройдена. Иначе говоря, аттрактор может чуть увеличиться, сократиться или немного сдвинуться. Как вы понимаете, глазами увидеть аттрактор нельзя, но можно воссоздать его математически, исходя из данных наблюдений, обработанных правильным образом. Простейший способ заметить изменения в аттракторе — это наблюдение за средними температурами в долгосрочном периоде, размерами и частотой ураганов, вероятностью наводнений и так далее. Многие из тех, кто до сих пор не согласен с утверждением «климат меняется», на самом деле путают климат с погодой.

В «Науке Плоского мира-III» мы уделили немало страниц проблеме причинно-следственных связей и теперь не хотим повторяться. Достаточно сказать, что ни у какого события нет одной-единственной причины. Все предыдущие события внесли свой вклад — это намного правильнее, чем указывать некую единичную причину. Тогда как «истории» действительно имеют линейную структуру: А порождает Б, которое, в свою очередь, порождает В, и так далее. Суды полны такого типа делами, как и бо́льшая часть детективных романов и научной фантастики. Даже рассказы о Плоском мире ради внутренней связности опираются на эту мнимую каузальность. Всё потому, что мы с вами — обезьяны, рассказывающие истории, а любая история — это линейная последовательность слов. Интересно было бы порассуждать на досуге: во всякой ли развитой внеземной культуре принято сочинять подобные побасенки с линейной причинно-следственной последовательностью? Всегда ли следует обусловливать событие цепочкой трёх, четырёх, десяти, двадцати или даже тысячи причин? Или этот способ восприятия казуальности присущ исключительно обезьянам-сказочникам?

Если мы действительно живём в детерминированной Вселенной, что бы это ни значило, то каждое последующее её состояние является результатом предыдущего, включая такие несущественные причины, как гравитационное воздействие далёких звёзд или даже особенно тяжёлых бестий, обитающих на планетах этих самых далёких звёзд. Такая картина согласуется с представлениями о Вселенной, где то, что для одних находится в будущем, для других расположено слева, а то, что в прошлом, справа (неизменными фаворитами тут являются космические корабли, движущиеся со скоростью, близкой к световой). Таким образом, любое неслучившееся событие уже существует «где-то там», в какой-то системе отсчёта. Эта картина представляет Вселенную как грандиозную кристаллическую структуру, в которой будущее детерминировано точно так же, как и прошлое.

Мы считаем подобные представления столь же неудовлетворительными, как и образ постоянно делящихся Штанов Времени. Исторически некоторые из этих идей проистекают из неправильного понимания эйнштейновской концепции мировой линии в теории относительности — определённая кривая в пространстве-времени, полностью описывающая историю частицы. Одна кривая, рассчитанная с помощью эйнштейновских уравнений, — одна история, правильно? Да, это будет верно для мира, в котором есть только одна частица, чьё состояние можно измерить с точностью до бесконечно большого числа знаков после запятой, но совершенно не подходит для огромной, сверхсложной Вселенной. Если вы начнёте рисовать кривую в пространстве-времени, позволив ей развиваться по мере роста, вы никогда не сможете сказать, куда она повернёт в следующий момент, или предсказать её будущее направление. Эйнштейновские уравнения вам в этом не помогут, ведь вы не можете точно определить текущее состояние Вселенной. На детерминированную Вселенную это, как ни крути, не похоже. Просто после бесконечно долгого определения у вас будет в наличии всего одна кривая, одна мировая линия, так же как было вначале.

Столкнувшись с необходимостью выбора между двумя крайностями — миром случайностей и миром, полностью предопределённым, — большинство из нас не приходит в восторг ни от одного, ни от другого. Обе они идут вразрез с нашим опытом, хотя это ещё не доказывает, что каждая из них — заблуждение. Суть в том, однако, что теоретические модели должны объяснять наш повседневный опыт. Этот пример демонстрирует, что, если присмотреться попристальнее, вещи окажутся совсем не такими, как мы их представляем. При этом он, видимо, объясняет, как именно наши предложения вытекают из модели, даже если наша интерпретация того, что «на самом деле» происходит внутри этой модели, неверна. Считается научно доказанным, что атомы состоят в основной части из пустого пространства. Однако из этого не следует, что воспринимаемая нами прочность стола — всего лишь иллюзия. В таком случае нам надо объяснить, почему он представляется нам твёрдым. Выясняется, что пустое пространство атомов вовсе не пустое, а заполнено квантовыми полями различной силы: это и означает «твёрдый» на данном уровне описания.

Видимо, нам хочется обрести относительную независимость, некоторую вариабельность в выборе происходящего, хотя бы для того, чтобы она питала иллюзию о наличии у нас свободы воли. Приятно думать, что на соответствующем уровне описания то, что мы решаем сделать, не является всего лишь тем, что мы сделать должны.

Пугает то, что великий (хотя временами неправильно понимаемый) философ Рене Декарт, вероятно, отнёсся бы к подобному подходу с симпатией. Ведь, как всем известно, именно он поделил мир на две части: res cogitans и res extensa, то есть разум и материю. Разум (res cogitans) ведёт нас в свободном плавании, руководя телом, то есть res extensa. И напротив, тело, по мнению Декарта, оказывает на разум весьма незначительное влияние, если вообще оказывает.

Давайте рассмотрим случайности, которые произошли в жизни Декарта, разделив его мир и породив все аномалии современной интеллектуальной деятельности, от таких, как отделения искусства и науки в университетах, взаимно считающие друг друга интеллектуально несостоятельными, до просторечных описаний феноменов разума и души, противоречащих, мягко говоря, здравому смыслу. В книге «Основы биосемиотики» Дональд Фаваро рассказывает замечательную историю, наполненную глубоким смыслом. Речь в ней идёт об Аристотеле. Он написал что-то около двадцати шести трактатов, всего лишь шесть из которых в VI веке были переведены на латынь Боэцием. «Категории» и «Об истолковании» посвящены миру материи; «Первая аналитика» — разуму; «Вторая аналитика», «Топика» и «О софистических опровержениях» — правилам аргументации. Трактат «О душе», в котором разум смыкается с телом, до XIII века не переводился, целое тысячелетие оставаясь вне традиционного европейского аристотелевского корпуса, целиком основанного на переводах Боэция. Трактат был переведён в 1352 году Жаном Буриданом с арабского, поскольку все великие библиотеки в ту пору находились в Аравии и Испании, а ислам был на подъёме. Несмотря на это, трактат так и не включили в классический корпус.

Таким образом, Декарт имел доступ к «Категориям» и «Об истолковании», но не к сочинениям «О душе» и «О восприятии и воспринимаемом», в которых содержится замечательный набор связующих нитей между разумом и телом. Считая себя свободным от предрассудков, Декарт, тем не менее, был знаком лишь с частью весомых аристотелевских аргументов, поэтому разделил разум и материю. Именно это лежало в основе интеллектуального дуализма до тех пор, пока Норберт Винер не написал свою «Кибернетику», где обратная связь встретилась с машинерией.

Такая случайность, как незнание трактата «О душе» Декартом и Френсисом Бэконом, опубликовавшем в 1620 году свой «Новый Органон», опять же основывающийся только на шести переведенных Боэцием сочинений, полностью предопределило развитие европейского интеллектуального климата на следующие четыре столетия. От Ньютона до Эйнштейна физики были отстранены от осмысления информации. Уильям Шекспир, Сэмюэль Тейлор Кольридж и вплоть до Кингсли Эмиса, Джона Бетчемена и Филипа Ларкина — все они рассуждали о технике и производстве, но лишь как сторонние наблюдатели.

Два мира, разум и материя, начали сближаться только в работах Зигмунда Фрейда и Карла Юнга, хотя те не принадлежали ни тому, ни другому миру, равно как и обоим сразу. Потом, уже после Второй мировой войны, во время которой множество учёных было задействовано в сфере коммуникации, Клод Шеннон начал публиковать работы, где информация рассматривалась как количественное понятие. Вскоре появилась кибернетика, где обратная связь информации взаимодействовала с усилением и другими физическими изменениями, что приводило в итоге к изменению конечного результата. Один из примеров этого — предохранительный клапан на паровом котле: когда давление становится слишком высоким, клапан выпускает избыточный пар. Винер добавил в систему внутренний термостат, включающий и выключающий подогрев. Почти все акустические усилители также используют «обратную связь», отправляя исходящий сигнал обратно на «вход» для улучшения качества звука.

Сейчас информация повсеместно используется для контроля механических систем, что дало совершенно новое измерение в технологической магии. Внутри каждого ноутбука, смартфона или, к примеру, холодильника спрятаны длинные и сложные цепочки «заклинаний» — программное обеспечение, заставляющее всю эту хозяйственно-бытовую электронику выполнять свои специфические задачи, необходимые для работы приборов. Программисты — это современные волшебники.

Прежде никому даже в голову не приходило, что у информации подобного рода есть нечто общее с лингвистикой. Лишь на рубеже нового тысячелетия психолог-лингвист Стивен Пинкер написал книгу «Как работает разум», рассмотрев данную проблему с точки зрения не только неврологии, но и лингвистики. Так после трёхсот пятидесяти лет блуждания в потёмках две стороны снова счастливо встретились.

Позже Пинкер написал другую работу — «Лучшее в нас», утверждая в ней, что сейчас люди значительно менее агрессивны, чем были прежде. В книге он приводит огромное количество данных в поддержку своего утверждения. Практически все рецензенты не согласились с Пинкером, оказавшись людьми, грубо игнорирующими статистику. Они прокомментировали очевидное снижение насилия за последние несколько веков так, как если бы оно было просто очевидным, а не подтверждённым достоверными наблюдениями. Почти никто из них не стоял на современной, взвешенной позиции. Подавляющее большинство исходили либо из точки зрения искусства, либо из точки зрения науки, но никак не из того и другого сразу.

Что же мы думаем о причинно-следственных связях сегодня, когда разделение между разумом и материей если и не окончательно похоронено, то, по крайней мере, стоит одной ногой в могиле? Вот вам другой пример, из которого вытекают три взаимосвязанные проблемы: день и ночь, радуга, включение света. Что вызывает смену дня и ночи? Ответ прост и очевиден^[423]. Он связан с гравитационными силами, действующими в соответствии с законом всемирного тяготения: Земля вращается вокруг своей оси, поворачиваясь к Солнцу то одной, то другой стороной. Полный её оборот занимает приблизительно 24 часа, что и вызывает смену дня и ночи. Легко.

Теперь давайте вспомним радугу. С ней всё немного сложнее. В своё время Джек попросил каждого из своих шести детей поинтересоваться у школьных учителей, откуда берётся радуга. И каждый раз учителя рассказывали то, что мы называем «враками детям»^[424]: «Капля воды похожа на маленькую призму. Ты же видел, как призма расщепляет свет на цвета?» На что дети отвечали: «Нет, это острые грани призмы преломляют свет, а у дождевых капелек никаких граней не существует. Впрочем, с преломлением света каплями всё понятно. Мы же хотим знать, почему в небе появляется эта замечательная разноцветная дуга». Никто из учителей этого не знал, и лишь двое сказали: «Когда узнаешь, расскажи мне, пожалуйста», чем заработали очко в свою пользу.

Детишки ошибались насчёт острых граней призмы. Свет будет преломляться, даже если вы округлите края. Однако они были правы, обратив внимание не столько на цвета радуги, сколько на её форму. До тех пор, пока вы не объясните дугу, останется непонятным, почему краски, создаваемые миллионами капель, не смешиваются.

То, что происходит на самом деле, довольно сложно, хотя уже Декарту было известно, что солнечный свет, попадая на каплю, преломляется (расщепляясь на различные цвета), затем как бы отскакивает (так называемое полное внутреннее отражение), возвращаясь назад к Солнцу, что способствует дальнейшему разделению цветов. Достаточно затейливая геометрия процесса показывает, что здесь присутствует эффект фокусировки, поскольку лучи, попадающие в капли, ведут себя по-разному, в зависимости от точки, куда они угодили. Большая часть света данных цветов выходит в виде концентрированного «пучка» под углом примерно 67° от направления, в котором луч попал в каплю. Этот угол определяется длиной волны, то есть собственно цветом. Таким образом, если Солнце находится позади вас, вы наблюдаете обратный «веер» лучей, образующих в небе часть окружности в 67°. Если некто будет стоять в метре справа от вас, он уже видит не ваши капли, а другую дугу, отстоящую на метр от вашей.

Много лет назад, «когда мир был юным», Джек учился на раввина. Вполне логично, что он вырос с твёрдыми убеждениями насчёт бога, Авраама и Завета между ними (Книга Бытия, 9:13)^[425]. Он просто-таки восторгался радугой, да и сейчас ещё восторгается. Что же, идея с ветхозаветной радугой, в общем, неплоха, только вот способ достижения цели немного замысловат. А разве до заключения Завета свет отражался как-то иначе? Сейчас Джек считает радугу изысканным украшением физического мира, невероятным и восхитительным феноменом вроде эволюции лягушек, геном которых длиннее человеческого, поскольку их программа развития должна работать в условиях сильных перепадов температур. Он больше не вовлекает в эти процессы бога, однако испытывает благодарность. Ему любопытно, может ли кто-нибудь ещё, кроме людей, восхищаться радугой или вообще чем-либо восхищаться. Как бы там ни было, радуги существовали задолго до того, как на Земле появились люди. Кто знает, может быть, ими восхищалась ещё крабья цивилизация? («Наука Плоского мира-II», глава 31 «Большой скачок вбок».)

Сколько бы ни было причин у радуги, её мудрёная физика дала великолепный результат.

Теперь мы вплотную приблизились к по-настоящему сложной причинно-следственной цепочке: включению света. Вы полагаете, что уж это проще простого? Как бы не так! Вот из освещённого коридора вы заходите в комнату, а там выключатель. В этот момент совершается огромное множество всяческих нейронных, сенсорных и моторных процессов, в результате которых мускулы вашей руки сокращаются, поднимая её, а ваш палец начинает действовать. Вы нажимаете на кнопку (ну или дергаёте рубильник), и происходит соединение электрической цепи. В дело вступает переменный ток, включаясь в систему, где уже имеется лампочка, возможно, с нитью, которая моментально разогревается до 3000 °C, излучая массу тепла и довольно много света. Возможно, вместо лампочки накаливания там флуоресцентная трубка или светодиод, которые светят лучше, а тепла выделяют меньше.

Получается, нам нужно подумать и о том, что заставляет наш палец нажимать на выключатель, а также о том, что в глубине стены помещается электрическая система, только и ждущая того, чтобы мы её включили.

У Джека был приятель-электрик, славный парень, всегда готовый прийти на помощь: один звонок — и все ваши проблемы с электричеством оказывались решены. Естественно, у этого электрика было полно друзей-знакомых, в том числе из академической среды. Несмотря на это, он по крайней мере трижды оказывался в следующей ситуации: ему звонили и спрашивали, почему не работает прибор, включённый в розетку, которую они купили в магазине и установили в стену. Когда электрик приезжал, то обнаруживал следующее: люди искренне считали, что вполне достаточно одной розетки, а о наличии проводов, долженствующих соединить её с сетью электроснабжения, не имели ни малейшего понятия.

Конечно, отчасти проблема была в пресловутом делении на физиков и лириков, но один из позвонивших являлся биологом. Что же такого таинственного в электричестве? Мы полагаем, что проблема тут вовсе не в самом электричестве и даже не в знании принципов его работы. Нет, всё дело в скрытых от наших глаз коммуникациях. Когда-то давным-давно вместо электричества во многих общественных зданиях были лампы с газовыми трубками, чтобы люди могли работать по вечерам. Мать Джека работала на пятом этаже старой фабрики на Миддлсекс-стрит в лондонском Ист-Энде. Сквозь этажи здания проходили ремни, которые вращали шкивы швейных машин. Сами ремни приводились в движение огромными электрическими моторами, размещёнными в подвале. Джек, оказавшись там в 60-х годах, пришёл в изумление, когда обнаружил старую гидравлическую систему: вода поставлялась в здание центральной насосной станцией, а затем выкачивалась обратно. Вероятно, система относится к периоду между 1880 и 1910 годами.

Ныне же подобные коммуникации стали реликтами, им на смену пришли электрические провода. Однако о том, что в этом здании существовала преемственность источников энергии, невидимых снаружи, свидетельствуют счета от Лондонской гидроэнергетической компании. Обеспечивая предприятия энергией, эта компания проложила под Лондоном ни много ни мало 181 милю чугунных труб. Мог ли кто-нибудь тогда представить, что всё это вскоре будет заброшено? Электрические провода в наших домах тоже не особенно бросаются в глаза, но они соединены с ближайшим трансформатором парой других проводов, перекинутых через двор. И хотя сейчас большая часть кабелей в городах Британии (в США или, например, в Японии это распространено в меньшей степени) находится под землёй, такую картинку по-прежнему можно увидеть в сельских районах.

Именно поэтому даже для того, кто даёт себе труд немного задуматься, далеко не так очевидно, какая обширная система задействована в поставках энергии. Поскольку провода невидимы, люди зачастую не догадываются об их наличии, не говоря уже об их необходимости.

Спрятанные провода и есть та причина, по которой нам нужно только поднять руку, чтобы включить свет.

Третий пример, как мы вам и обещали, касается биологии и человеческого вмешательства. Поговорим об орхидеях. Возьмите цветок и посмотрите на него. Полюбуйтесь его лепестками, ведь 120 миллионов лет назад их не было и в помине, одни только листья. Некоторые, возможно, были разноцветные, чтобы привлекать насекомых, но никаких вам лепестков. Листья, между тем, творят собственные чудеса: плоские части их повышают эффективность фотосинтеза. Ещё они помогают собирать солнечный свет и затеняют другие, конкурирующие растения. До того как эволюционировать, многие растения имели крошечные листочки на стеблях, похожие на чешуйки. А ещё раньше растения с плоскими «стеблями», помогавшими накапливать солнечный свет, обитали в основном в морях.

Лепестки — это уже фокус развитых «сухопутных» покрытосеменных растений. Они нужны, чтобы привлекать насекомых, иногда колибри или даже летучих мышей, для переноски пыльцы с растения на растение, то есть для полового размножения. Изначально лепестки тоже были листьями и не играли никакой роли в процессе размножения, как полового, так и неполового. Однако постепенно листья эволюционировали в яркий праздничный наряд, привлекающий внимание людей и вызывающий в них желание «пошаманить» с цветком.

Посмотрите на розу. Не на шиповник из живой изгороди, который чаще всего, так сказать, «нормален», а на обыкновенную садовую. Её чашелистики, пыльники и, возможно, даже рыльца — всё, всё превратилось в лепестки. Цветок культурной розы — это монструозная несуразица, сведшая на нет миллионы лет эволюции путём нарочитого отбора генетических аномалий поколение за поколением. В любом питомнике вы обнаружите сотни сортов подобных растений, все с чудовищно увеличенными лепестками или махровыми цветками, чьи пыльники и чашелистики были когда-то преобразованы в лепестки. Эти сорта не могут размножаться половым путём, а воспроизводятся, к примеру, методом черенкования. Мы, люди, настолько увеличили их половые органы, что размножение половым путём стало для них невозможным.

Есть и другая сторона медали. Безо всякого человеческого вмешательства у орхидей эволюционировали чудесные цветы, затейливые и живописные. Однако орхидеи редки, растут лишь в отдалённых лесах, выбирая укромные уголки между стволами деревьев или небольшие поляны на краю опасных болот. Людям цветки орхидей нравятся такими, какие они есть, но они использовали различные методы, чтобы сделать цветок доступным и превзойти природу. Они изобрели целый комплекс различных изощрённых способов размножать растения не половым путём, в том числе с помощью тканевой культуры, когда из почти любой части растения выращивают целое. И вот на нас обрушивается целая лавина орхидей. Их так много, что каждый может недорого приобрести живую орхидею практически в любом питомнике. Если бы цветок оставили в его естественных условия обитания, он так бы и рос себе, не оказывая никакого влияния на человеческую культуру, и знали бы о нём лишь два-три ботаника. Сейчас же орхидеи везде и всюду: их цепляют на корсажи невест, ставят на столики ресторанов и на подоконники домов. Человеческий культурный капитал, на этот раз в виде ноу-хау, позволил орхидеям привольно существовать.

Впрочем, то же самое относится и к поездам, автомобилям, самолётам, равно как и к системе распределения электричества. А также к моющим средствам. Или к разному причудливому оружию. Мы все живем среди продуктов этого культурного капитала, даже те из нас, кто обитает «на лоне природы», в горах или джунглях, исключая разве что малочисленные племена, почти не имеющие контактов с внешним миром. Быть человеком XXI столетия во многом означает быть окружённым тем, что вызвано к жизни предыдущими вложениями культурного капитала, и неважно, предметы это или знания. Мы поглотили мир природы, переделав его в соответствии с нашими представлениями. Ныне почти все причинно-следственные связи вокруг нас обусловлены этим культурным капиталом.

Мы переделали мир по образу и подобию нарративиума. За кулисами продолжает существовать множество скрытых проводков, но скрыты они намеренно, поскольку нам больше не нужно понимать, как именно функционирует наш мир. Если бы вам требовалась докторская степень, чтобы войти в Facebook, Интернет оставался бы тем, чем был при Тиме Бернерсе-Ли, придумавшем «мировую паутину» — поисковым инструментом для физиков элементарных частиц.

Всё происходит как по волшебству потому, что мы заставили всё работать именно так. Если нам чего-то хочется, оно происходит.

Вроде включения света или покупки орхидей всего за несколько фунтов стерлингов.

Глава 7

УДИВИТЕЛЬНЫЙ ШАР

Марджори выглядела такой растерянной, что Чудакулли вынужден был прийти ей на помощь.

— Видите ли, мадам, мы здесь, в Незримом Университете, считаем, что передовая магия мало чем отличается от технологии. Впрочем, как понимаю, вам нечасто приходится произносить заклинания, чтобы заставить механизмы работать… Но подозреваю, что некоторые в Круглом мире именно так и поступают.

Несмотря на это, чудесатый зазеркальный мир казался Марджори несколько астральным и даже немножечко брутальным. Будучи хорошим библиотекарем, она задумалась, не существует ли слова «вратальный», которое обозначало бы «глазам своим не верю!», после чего произнесла:

— Кстати, Аркканцлер, в своё время я унаследовала старенький «Моррис-Майнор», который мой отец истово полировал каждое воскресенье и бранил на латыни, если автомобиль ломался. Эта машинка у меня до сих пор, и я обнаружила, что временами она соглашается завестись, только если пропеть ей один-два куплета из «Старых и новых гимнов». А морозным зимним утром хорошо идут несколько тактов из «Все сущее во свете и красе». Мой отец был викарием, и мне кажется, он искренне верил, будто некое подобие жизни можно отыскать в самых неожиданных предметах.

— Ах, да! Этот ваш английский полуязыческий бог! Ему ещё нравятся псалмы, наполненные аллюзиями на природу, живые создания и всякие растущие штуковины. Короче говоря, бог зелени и садоводов-любителей. Как я уже упоминал ранее, мы здесь очень тщательно изучили ваш мир, но, возможно, я всё-таки упустил парочку важных моментов? — на лице Чудакулли появилось задумчивое выражение. — Думаю, мадам, пришло время показать вам ваш родной мир таким, каким его видим мы. Будьте так любезны, следуйте за мной. Я надеюсь, вы найдёте сей опыт… весьма поучительным.

Пресловутый Незримый Университет показался Марджори просто огромным. Он простирался во все стороны, особенно вниз. Они шли неспешно, в коридорах хватало протекающих отопительных труб, а ещё больше было снующих туда-сюда людей. Промелькнул даже, если только глаза её не обманули, по крайней мере один головоногий. По прошествии некоторого времени Чудакулли постучал в дверь, чрезвычайно плотно увешанную табличками с именами и должностями профессоров. Марджори приметила огромное количество вёдер с углём, стоявших в коридоре, прежде чем они с Аркканцлером вошли внутрь. И тут же уткнулись в нечто, оказавшееся при ближайшем рассмотрении довольно неопрятным мужчиной средних лет. В помещении стояла тропическая жара.

Стоило этому типу увидеть Марджори, как в его глазах отразилась такая дикая паника, что Аркканцлер выразительно хмыкнул.

— Профессор Ринсвинд, — сказал он, — мисс Доу желает посмотреть на Круглый мир. Только не вздумай говорить мне, что опять его посеял!

— Я не виноват, сэр! Правда! Они расписываются в получении Круглого мира, потом забывают, куда его дели, потом вспоминают, что одолжили другому студенту, не поставив меня в известность. Клянусь, на прошлой неделе я нашёл его в ломбарде на Свинячьем холме! Студенты? О, боги, дайте мне силы! Разумеется, я забрал его назад и с тех самых пор не позволяю им к нему приближаться. А если вам и этого мало, Аркканцлер, то прямо сегодня пришёл запрос на Круглый мир от омниан. И не от тех, милых и симпатичных, вроде Армии Лечения, этой компании обаяшек. Нет! Там какие-то новые, по-моему, они с радостью вернулись бы к временам Ворбиса, если бы могли. Характер у них довольно вспыльчивый, если вы понимаете, о чём я. — И он крайне неодобрительно покосился на Марджори.

Чудакулли встал между ними и произнёс:

— Профессор Ринсвинд, да, мисс Доу — действительно женщина. Тебе наверняка уже доводилось быть в непосредственной близости от женщины, если, конечно, тебя не собрали в мастерской из набора запчастей. Более того, в настоящее время она — мой гость. Так что будь умницей и немедленно подай Круглый мир своему Аркканцлеру. Если уж на то пошло, я ведь на самом деле не кто иной, как твой Аркканцлер! — закончил Чудакулли, и его рука угрожающе потянулась к бороде…

Ринсвинд поспешно кивнул:

— Да, конечно, сэр. Думминг Тупс говорил мне, что вы хотите снова отправиться в Круглый мир. Это правда?

— Именно! Прихвачу с собой тебя и Декана, когда последний сюда явится, отправимся туда и посмотрим своими глазами, как оно там всё. Со стороны, как говорится, виднее, и всё такое прочее. Да не дёргайся ты так! Там сейчас почти безопасно: динозавров нет, от силы одна-две войнушки на всю планету да чуток глобального потепления. В общем, ничего серьёзного. Не говоря уже о том, что эта юная леди прямиком оттуда.

При этих словах Аркканцлера Ринсвинд так посмотрел на Марджори, что ей стало совершенно ясно: профессор мечтает, чтобы она как можно скорее убралась восвояси.

— Господин Ринсвинд, — продолжал тем временем Чудакулли, — отдавай мне Круглый мир! Сейчас же!

Вскоре после этого Наверн Чудакулли уселся за свой письменный стол, спихнув с него преогромную стопку бумаг. Покружившись в воздухе, листочки осели на пол подобно снегу. Марджори молча наблюдала, как он водрузил на освободившееся место мешок, который этот самый Ринсвинд передал Аркканцлеру, не попросив даже расписку, — возможно, решил, что так оно безопаснее.

Мешок был из зелёного, мягкого на вид сукна. Она присела в кресло, которое пододвинул ей Наверн, и увидела, как из мешка появляется… Земля!

— Ничего себе! — воскликнула Марджори. — Какой у вас потрясающий глобус! Точь-в-точь фотки из космоса! Лично я не выношу тех, кто всё сколь-нибудь интересное с придыханием называет «изумительным», но сейчас мне ничего не остаётся, кроме как сказать: он изумителен!

— Как я уже говорил, Марджори, в настоящее время мы не можем отправить вас домой, зато имеем возможность показать всё, что вы только пожелаете увидеть. Эээ… Могу ли я предложить вам несколько довольно любопытственных вещиц? Как раз на прошлой неделе господин Тупс продемонстрировал мне великолепных созданий, обитающих в морских глубинах. — Он показал на место, где на шаре не было ничего, кроме моря, моря, которое, по мнению Аркканцлера, буквально кишело любопытственными созданиями. — Мы нечасто находим общий язык с Деканом, — продолжал Чудакулли, — но я верю, что, творя вашу планету из тверди-сырца, он превзошёл самого себя. Хотя есть у меня подозрение, что где-то там уже существовал некий шаблон, и вполне вероятно, запустить развитие Круглого мира могла бы даже случайно пролетавшая муха.

— Муха… Круглый мир? — только и смогла выдавить Марджори.

— Так мы его называем, — хохотнул Чудакулли. — Мы, волшебники, сведущи в магии, но когда дело касается названий, воображение нам частенько отказывает. — Он пристально посмотрел на Марджори. — Должен поздравить вас, мадам, у вас отменное самообладание. Уверен, множество людей, окажись они в вашей ситуации, тут же принялись бы бормотать, что этого не может быть и, подобно Алисе из вашей земной книжки, которую вы, без сомнения, читали, стали бы себя уверять, что вот-вот проснутся. Пусть даже у входа в кроличью нору. Очевидно, будучи библиотекарем, вы отлично оцениваете входящую информацию, индексируя и каталогизируя данные в голове. Очень, очень впечатляет.

— Как вам сказать, я училась в Роедине, а это чего-нибудь да стоит… Если бы Алисой была я, Аркканцлер, уж я бы привела Страну Чудес в порядок, и в самые кратчайшие сроки, — голос Марджори дрогнул. — Вы знаете о нас всё, не так ли?

— Разумеется, нет. Но поскольку место, которое вы называете Землёй, вторично по отношению к Плоскому миру, мы можем, случайно ли, намеренно ли, там бывать. Иногда во плоти, а чаще с помощью специальных приборов, вроде хрустальных шаров и тому подобного. Мы там у вас никому особенно не докучаем. Может, названия нам и плохо даются, зато на секретности мы собаку съели. Кроме того, подобные инструменты мы используем довольно редко. Извините, Марджори. Кто там? Войдите!

Последнее было сказано в ответ на стук в дверь, столь громкий, что с потолка посыпались кусочки штукатурки. Облачко пыли попало на Землю, и Марджори невольно хихикнула.

Глава 8

ЧУДЕСАТЫЙ ГЛОБУС

Круглый мир называется круглым потому, что он… Хм, ну да, он круглый.

Если смотреть на него со стороны, так, как делают наши волшебники.

А вот если смотреть изнутри… Да, вопрос, конечно, интересный.

В книгах из серии «Наука Плоского мира», название «Круглый мир» употребляется как по отношению к планете, так и по отношению ко Вселенной. Планета — она и в самом деле округлая, пусть в различные периоды истории и в различных культурах эта идея не была особенно высоко оценена, а предпочитались другие формы. Что же до Вселенной… В действительности мы не знаем, какова она, а круглая форма представляется одной из наиболее очевидных. Может быть, даже слишком очевидной. Если вы не просто имеете точку зрения, но сами являетесь этой точкой и можете видеть во всех направлениях сразу, весь видимый мир автоматически становится круглым, и вы окажетесь прямо в его центре. Просто удивительно!

Заметьте также, что в отсутствие нарративиума Круглый мир не мог знать, какую форму он должен принять. Каким-то образом планета, вселенная, да и всё прочее, если уж на то пошло, должны были принять свои формы, следуя неким мистическим правилам. Однако не существует правила, которое бы гласило: «Делайте планеты круглыми». Как, впрочем, не существует и правила, гласящего: «Делайте планеты». Сейчас под «правилами» мы понимаем туманные штуки вроде: iħ∂Ψ/∂t = ĤΨ.^[426] Порочное отсутствие в подобных «правилах» человека как такового сводит волшебников с ума. Нет, они и сами большие любители всяческих замысловатых символов, другое дело, что их символы, разумеется, волшебные.

И что хуже всего, правила эти нигде не записаны. Они даже не подразумевались в нарративиуме, поскольку он не существовал, пока люди сами его не изобрели. Мы считаем, что правила действуют завуалированно. Иногда по-настоящему мудрый человек может раздвинуть завесу и краешком глаза подглядеть за вращающимися шестерёнками природы. Так что существа, живущие в (ну, или на) Круглом мире, то есть мы с вами, играют в бесконечную «угадайку», где они составляют правила, которые вроде бы работают, а затем жарко спорят о том, действительно ли это так. У игры много названий: религия, философия, натурфилософия, наука и даже истина. Мы до сих пор в неё играем.

В этой главе мы обратимся к форме нашей планеты. Ответ на этот вопрос известен даже ребёнку, поэтому мы сосредоточимся на тех подчас весьма остроумных альтернативах, которые предлагались когда-то. А также на процессе, который привёл к нынешнему результату, и рассмотрим, до чего дошли некоторые люди в стремлении отрицать этот результат. О форме Вселенной мы поговорим в главе 16. Эта задачка будет потруднее, поскольку мы не можем покинуть Вселенную и взглянуть на неё со стороны. Впрочем, до 1961 года аналогичная проблема была и с формой Земли, однако это не остановило учёных, всё-таки определивших её форму и размер. Как, кстати, и возраст. Хотя принятая в науке величина и оспаривается определёнными кругами, так как некоторым людям не нравится полученный результат. Ведь это всё, что им нужно, чтобы настаивать на его ошибочности.

Изначально античные греки считали Землю плоской, но затем, приняв во внимание косвенные доказательства обратного, пересмотрели свои взгляды. Греки, как и несколько других сравнительно ранних культур, знали, что Луна — шар. Внешне она выглядит как обыкновенный диск, однако если учесть наличие фаз, простые геометрические расчёты покажут, что это шар. Солнце, которое затруднительно хорошо рассмотреть без того, чтобы не ослепнуть, представляется диском примерно того же размера, как и Луна, поэтому можно догадаться, что оно тоже шарообразно. Вероятно, греки пришли к аналогичному выводу по поводу формы Земли. И это замечательно, поскольку Земля таковой совершенно не кажется. Если вы живёте в горах, то мир представляется вам неровным; если в пустыне, вдалеке от высоких дюн, — плоским. Однако если вы приглядитесь внимательнее, то увидите корабли, которые, покидая свои гавани, постепенно исчезают за горизонтом. Следовательно, поверхность моря должна быть искривлённой. Другие подсказки вроде падающей на Луну во время затмений тени Земли также указывают на шарообразную форму последней. С точки зрения греков, чьё мировоззрение представляло собой смесь антропоцентризма и космоцентризма, это имело определённый сюжетно-тематический смысл: шар — это идеальная геометрическая фигура, поэтому вполне естественно, что боги выбрали именно её в ходе сотворения мира.

После двухсот пятидесяти тысяч лет эволюции и культурного развития, предварённых миллионами лет существования наших человекообразных предков, современные люди выработали свой собственный сорт нарративиума, в котором события происходят именно потому, что мы рассказываем друг другу истории о них и, таким образом, вдохновляем их на бытие. Рассказав бесчисленное количество историй о форме Земли, в основном ошибочных, мы, наконец, составили довольно точное впечатление о форме нашей родной планеты. Как уже упоминалось ранее, она напоминает картофелину. Эта картофелина очень похожа на сфероид вращения, напоминая пляжный мячик, на который кто-то сел. От сфероида же рукой подать до шара. Для своего времени греки проделали потрясающую работу.

Шарообразная форма представляется ещё более логичной, как только вы понимаете, что живёте на планете, похожей на другие планеты Солнечной системы.Стоит лишь изобрести телескоп и увидеть в него, что Меркурий, Венера, Марс, Юпитер, Сатурн, Уран и Нептун (не говоря уже о Плутоне, Церере, Титане и множестве других небесных тел, не относимых к планетам) все они круглые. Как «Вверху», так и «Внизу», помните? Однако тут всё строится на логических умозаключениях, у нас лишь недавно появились технологии, позволяющие взглянуть на Землю со стороны. На знаменитой фотографии «Восход Земли», сделанной астронавтом Уильямом Андерсом с лунной орбиты «Аполлона-8», мы видим бело-голубой, с вкраплениями зелёного и коричневого серп нашей планеты, встающий над безжизненной, серой, гористой Луной. (Первое пилотируемое прилунение «Аполлона-11» состоялось годом позже.) Эта фотография наглядно показала нам всю беззащитность нашей планеты, плывущей в бездонном космосе, навсегда изменив представление о том, что значит слово «Земля». Забавно, но это фото было сделано случайно. Вот стенограмма разговора между Андерсом и командиром корабля Фрэнком Борманом, который ранее сделал черно-белый снимок восхода Земли:

Борман: «О, господи! Ты только посмотри на это! Земля восходит! Ничего себе, какая красотища!

Андерс: «Эй, не снимай, это не предусмотрено планом».

Борман: «У тебя есть цветная плёнка, Джим?»^[427]

Андерс: «Передай-ка мне ту катушку цветной плёнки. Быстрее!»

Вот так нарративиум астронавтов восторжествовал над рабочим расписанием экспедиции.

И хотя теперь мы знаем, что мир круглый, находятся отдельные твердолобые «носороги», отказывающиеся принять очевидное. Они точно «знают», что никто ни на какую Луну не летал, а все снимки — фальшивка, состряпанная в голливудских киностудиях. Без сомнения, сейчас это было бы возможно. Кинематографисты регулярно пользуются компьютерной графикой, создавая и куда более сложные вещи. Например, полный реалистических спецэффектов фильм «Аполлон-13», снятый двадцать пять лет спустя после полёта. Очень сомнительно, что подобная технология существовала уже тогда, но всем «посвящённым» известно — у «властей» полным-полно всяких секретных проектов, а технологические достижения они делают достоянием «простого народа» лишь много лет спустя… За исключением, конечно, сравнительно простых инженерных технологий для высадки человека на Луну. Теория о том, что высадки на Луну никогда не было, имеет смысл только в том случае, если вы верите в наличие всемирного заговора, в котором задействованы миллионы людей, видное место среди которых занимали русские, состязавшиеся с американцами за обладание лунным призом.

Мы не собираемся разоблачать здесь теории заговора и пытаться убедить вас, что Нил Армстронг и Базз Олдрин действительно высаживались на Луну в 1969 году, или напротив, что не высаживались. Вместо этого мы хотим обсудить одну из тех причин, по которым люди верили, а некоторые и до сих пор верят, что Земля плоская. Ну, или какой-либо другой формы, только не той замечательно круглой, как нам рассказывают на уроках географии.

Причина кроется в роли, которую играет логическое рассуждение, являющееся противоположностью непосредственного наблюдения. Логические рассуждения всегда открыты для интерпретаций, оставляя слишком много места для манёвра и поиска других логических объяснений. Именно этот люфт и использовали приверженцы теории плоской Земли, разрабатывая более или менее правдоподобные объяснения для навязываемых им доказательств шарообразности Земли. При этом возражения против одного отдельно взятого доказательства частенько противоречат возражениям против других, но мало кто обращает на это внимание, если ваша цель — набрать побольше очков в свою пользу. Мы, смиренные авторы данной книги, имеем неопровержимые доказательства того, что Земля круглая, которые не зависят от фотографий из космоса, но хотим приберечь их до окончания этой главы.

До 60-х годов прошлого века никто, даже самые передовые в технологическом отношении страны, не мог получить изображение планеты из точки более высокой, чем летящий самолёт или воздушный шар. В прежние времена имеющиеся в нашем распоряжении доказательства были ограничены так же, как ограничены возможности сурка, наблюдающего мир со своего холмика. Однако ненасытная потребность pan narranss в историях и разгадках привела к появлению некоторого количества творческих идей.

Одна из первых космологий, о которой нам хоть что-то известно, — это космология Древнего Египта периода Раннего царства (примерно 3 тысячи лет до н. э.). На протяжении последующих трёх тысячелетий она оставалась на удивление неизменной, время от времени добавлялись лишь отдельные новые элементы, по мере изменения моды. В основе египетской космологии лежали, по-видимому, простые наблюдения за природными явлениями, щедро приправленные религиозными образами и толикой воображения.

Египетское мышление сильно зависело от естественной системы координат, содержавшей четыре основных направления, каждое из которых было наполнено глубоким смыслом. Египет — это «чёрная земля», зажатая между двумя массивами «красной»: узкая полоска плодородной почвы посреди бескрайней пустыни, даже с учётом того, что прежде те пустыни напоминали скорее саванны, нежели нынешние бесплодные засушливые ландшафты. Нил тёк почти строго с юга на север, а ветер дул преимущественно ему навстречу. О прочности, с которой эта ось была заложена в мышлении древнего египтянина, говорят иероглифы: юг обозначался лодкой под поднятыми парусами, север — лодкой с опущенными. Солнце, считавшееся богом ещё в додинастический период, всегда вставало на востоке и садилось на западе.

Земля в египетской мифологии была плоской и в соответствии с важностью четырёх главных географических направлений напоминала квадрат. Земля была связана с богом Гебом. Богиня Нут, изогнутая в виде гигантского купола, олицетворяла собой небеса. Между землёй и небом парил бог Шу. Различные объекты ночного неба перекликались с земными. Так, Млечный Путь — яркая полоса света, привлекавшая к себе внимание в ночном небе пустыни, — соотносился с Нилом. Если Солнце исчезало на западе и появлялось на востоке, логично было предположить, что оно проходит прямо сквозь толщу земных пород. По ночам бог Солнца Ра боролся с демонами и богами подземного мира, каждое утро выходя из схватки если не победителем, то по крайней мере живым: скажите спасибо жрецам, не жалеющим своих сил на изнурительные ритуалы.

Космология, как вы наверняка помните, — это теория о форме Вселенной. Она рука об руку идёт с космогонией, то есть с теорией о происхождении Вселенной. В различных областях Египта бытовали несколько различных мифов о сотворении, которые часто смешивались друг с другом, причём произвольным образом. В большинстве версий общим элементом было уже упоминавшееся ранее: из моря хаоса поднялся первобытный холм, и таким образом появилась Земля. Считается, что треугольная форма пирамиды, помимо всего прочего, символизирует этот первобытный холм. Давно известно, что Карнакский храм в Луксоре имел обрядовую функцию как образ холма, хотя очень может быть, его роль этим не ограничивалась. Недавно археолог Ангус Грэм провёл геофизические исследования и с помощью электрорезистивной томографии отыскал прежнее русло Нила по старым илистым отложениям. Оказалось, что в глубокой древности селение Карнак находилось на острове посреди Нила. Во время ежегодного разлива Нила остров в буквальном, а не только в символическом смысле становился прообразом первобытного холма.

Несмотря на то что ночное небо представляло для египтян религиозный интерес, похоже, они не занимались систематическим изучением просто ради накопления академических знаний. Поэтому нам нужно вернуться к другой древней культуре, а именно к Вавилону.

Вавилонская цивилизация — одна из многих, возникших в Месопотамии, на плодородных землях в междуречье Тигра и Евфрата. Сегодня там расположены Ирак, отдельные области Ирана, Сирии и Турции. Вавилон находился в центре Месопотамии, примерно в 80 км к югу от современного Багдада.

В период бронзового века в Месопотамии находились старовавилонское, шумерское, ассирийское и староаккадское царства. В железном веке на их месте возникли нововавилонское и новоаккадское. Около 3500 года до н. э. шумеры изобрели клинопись: треугольные значки, оттиснутые палочкой на глиняной табличке. Шумеры изучали небо, они знали о существовании «блуждающих звёзд», которые сейчас зовутся планетами, и поклонялись им как богам. На древней шумерской табличке говорится о семи Небесах и семи Землях.

Историю Вавилона обычно делят на два периода. Город-государство Вавилон занял господствующее положение в регионе в период правления шестого царя Хаммурапи, взошедшего на престол в 1792 году до н. э. Старовавилонское царство датируется начиная с этого года и продолжается до 625 года до н. э. Нововавилонский период начался с прихода к власти Нубупалассара после гражданской войны, вызванной смертью ассирийского царя Ашшурбанапала. От Старовавилонского периода сохранилось гораздо меньше клинописных табличек, чем от Нововавилонского, тем не менее даже того, что сохранилось, достаточно, чтобы сделать вывод об организованном и планомерном характере изучения неба вавилонянами. Старовавилонские астрономы оставили первый звёздный каталог, относящийся к 1200 году до н. э. Однако многие звёзды носят шумерские названия, следовательно, шумеры занимались систематическим изучением неба ещё раньше.

Вавилоняне проложили путь для современной астрономии, а возможно, и всей науки. Они скрупулёзно наблюдали движение небесных тел, особенно планет, а затем искали закономерности, анализируя данные с помощью математики. Именно они открыли, что множество астрономических событий имеет периодический характер, то есть повторяется через определённые интервалы. Существует табличка с записями о том, как менялась продолжительность светового дня на протяжении года, и целая серия табличек, получивших название «Энума Ану Энлиль», одна из которых, так называемая табличка Венеры Аммисадугской, содержит записи о движении Венеры, делавшиеся на протяжении 21 года, а кроме того, записи о периодичности движений планет, самые ранние из дошедших до нас. Эта табличка, изготовленная примерно в 700 году до н. э., является копией ещё более древней, относящейся, вероятно, к Старовавилонскому периоду.

Вавилоняне были прилежными наблюдателями, но к теоретическим обоснованиям наблюдаемого особого интереса не проявляли, поэтому об их космологии известно немного. Фразы вроде «окружность неба и земли», имеющиеся на табличках, подсказывают, что вавилоняне представляли Землю и космос как единый шарообразный объект, причём оба его компонента имели одинаковую важность и оба двигались по кругу. Вавилоняне не связывали свои научные наблюдения за планетами с религиозными воззрениями на космос и, по-видимому, не считали, что и сами планеты движутся по круговым орбитам.

После 400 года до н. э. центр натурфилософии переместился в Грецию. Филолай, ученик школы, основанной Пифагором, считал: в центре Вселенной находится огонь, вокруг которого по круговым орбитам движутся Солнце, Луна, Земля и другие планеты. Мы не замечаем этот Центральный огонь потому, что его закрывает от нас громада Земли. Около 300 года до н. э. Аристарх Самосский предложил первую, по всей видимости, гелиоцентрическую космологию, просто заменив филолаев Центральный огонь на Солнце.

Свежая идея вращения Земли вокруг Солнца не нашла поддержки ни у кого, включая самих древнегреческих философов. Фалес полагал, что плоская Земля плавает в воде. Анаксимандр говорил о толстом диске с плоской верхней стороной, Анаксимен настаивал на том, что плоская Земля летит в космосе, подобно остальным небесным телам, а Ксенофон утверждал, что мы живём на плоской вершине цилиндра, нижняя часть которого уходит в бесконечность (привет вам, черепахи, построенные вниз «до самого конца»). Анаксагор поддерживал концепцию плоской Земли, Архелай же был убеждён, что Земля совершенно подобна блюдцу, иначе Солнце всходило бы и заходило везде одновременно.

Большинство античных натурфилософов придерживались теорий Аристотеля и Птолемея, которые размещали Землю там, где только и может разместить её любой здравомыслящий человек. А именно в центре всего и вся. Плутарх в сочинении, посвящённом человеку на Луне^[428], то есть подобию лица, образованного тёмными пятнами на её поверхности, писал следующее: глава стоиков Клеанф настаивал, что необходимо призвать к ответу Аристарха Самосского за непочтительное отношение к богам. По какой причине? Потому что тот осмелился предположить, будто небеса неподвижны, а «очаг Вселенной», то есть Земля, движется. Да не просто движется, что было бы ещё полбеды, но ещё вертится вокруг своей оси.

Гелиоцентрическая система снискала признание лишь у одного последователя Аристраха Самосского: Селевка Селевкийского, жившего сто лет спустя. К тому времени греки уже знали, что Земля круглая, а Эратосфен, наблюдая за высотой полуденного солнца в Александрии и Сиене (современном Асуане), довольно точно рассчитал её размеры.

В одном из вариантов египетских мифов о сотворении мира, а именно в Гермопольской огдоаде, первичный холм Бенбен был заменён на большое космическое яйцо. Тогда Млечный Путь возник из океана хаоса, подобно холму. Персонификацией Млечного Пути была богиня Хатор. По одной из версий яйцо на холм отложил Небесный гусь, и из него вылупился Ра. С распространением культа бога Тота гусь мутировал в ибиса — одно из воплощений Тота.

Представление о космосе как о яйце свойственно многим культурам. Обычно из яйца вылупляется либо вся Вселенная, либо главные божества. Оно может всплывать из первичного океана, а может быть тем единственным, что существовало изначально. В «Брахманде-Пуране», священном для индуистов тексте, написанном на санскрите, подробно описывается это космическое яйцо. Здесь «brahm» означает «космос», или «разрастающийся», а «anda» — айцо. В «Ригведе» упоминается о «хираньягарбхе» — Золотом Зародыше, который плавал в Ничто, пока не разделился на две части: Небеса и Землю. В Китае даосские монахи толковали о боге по имени Пань-гу, находившемся внутри космического яйца. Он расколол скорлупу и отделил Небо от Земли. В японской же мифологии космическое яйцо плавало в безбрежном море.

Создатели финского эпоса «Калевала» творчески подошли к вопросу происхождения мира. Там была замешана утка, свившая гнездо на колене богини воздуха Ильматар. Яйца упали, разбились и:

Эта цитата является примером того, что роднит множество мифов: в центре их всегда стоит человек. Мифы пытаются объяснить необозримый, таинственный космос с помощью обыденных, знакомых вещей. Яйцо круглое, такое же, как Солнце и Луна. Из него появляются живые создания, то есть оно — символ источника жизни. Разбейте его — и вы увидите два важных цвета: жёлтый — цвет Солнца и белый — цвет Луны. Неудивительно, что этот образ распространён так широко. Необходимо лишь определённое сочетание логики и мистицизма, нечто сродни египетской ассоциации бога Солнца и навозного жука, катящих свои шары.

Подобная комбинация характерна и для нарративиума Плоского мира. Именно поэтому Плоский мир, со всеми своими волшебниками, ведьмами, троллями, вампирами, эльфами и магией кажется таким логичным. Всё, что требуется, — это «приостановка неверия», как принято говорить в научно-фантастических сферах, а дальше — дело техники. Основное отличие от седой старины в том, что приостанавливать сомнения прежде было просто некому. Космоцентрический взгляд на мир тогда был уделом пары-тройки вдумчивых мудрецов.

После того как греческая цивилизация была поглощена Римом, главные центры изучения природы переместились в Аравию, Индию и Китай. Европа же вступает в длительный период, обычно называемый Темными веками. Название как бы намекает на недостаточность наших знаний об этом времени (и это, конечно, верно), а также на то, что в интеллектуальной жизни царил тогда застой (а вот это ошибка). Научная деятельность не утихала, но большая часть усилий учёных оказалась направлена на теологию и риторику, а с теми, кого мы сейчас считаем провозвестниками современной науки, боролись.

Многие полагают, что в эпоху Средневековья люди считали Землю плоским диском, однако доказательства этого сомнительны, если только не говорить о самом начале периода. Около 350 года н. э. Иоанн Златоуст на основании библейских текстов сделал вывод, что Земля плавает в водах, а над ней находятся твёрдые небеса. Его взгляды разделял и Афанасий Великий, живший примерно в это же время. Около 400 года епископ Севериан Гавальский, считая Землю плоской, высказал оригинальную идею: с наступлением ночи Солнце не проходит под земным диском, но скрытно перемещается через север на восток. Около 550 года египетский монах Козьма Индикоплов, неотступно следуя египетской традиции, предлагает теологические аргументы в пользу плоской Земли, однако с неожиданным вывертом: Земля — это параллелограмм, окружённый четырьмя океанами.

Многие средневековые авторы, безусловно, знали о шарообразности Земли, хотя мало кто из них верил, что в южном её полушарии живут люди, «антиподы». Если нарисовать или описать все имевшие в то время значение регионы, они образовывали, по сути, одно полушарие, поэтому спутать его с плоским диском было действительно несложно. Вот вам пример. В VII веке епископ Исидор Севильский писал в своих знаменитых «Этимологиях»: «Мир круглый и зовётся кругом земель, поскольку подобен колесу […] внутри круга моря, омывающего его края. Он делится на три части: одна часть зовётся Азией, вторая Европой, а третья Африкой».^[429]

На первый взгляд «круглый» в данном случае означает плоский диск, а не сферу. Карты того периода, известные как Т и О, или карты «orbis terrarum»^[430], изображали мир в виде заглавной буквы Т, вписанной в букву О. T, то есть Средиземное море, делило мир О на три части: Азия помещалась над верхней горизонтальной чертой, Европа — слева от вертикальной черты, Африка — справа (поверните картинку на 90° — и вы получите чуть искажённую, но вполне современную карту). Все океаны объединены в один, окружающий сушу замкнутым кольцом. Тем не менее, по мнению большинства нынешних учёных, подобная карта вполне может считаться плоской проекцией полушария. С другой стороны, представление океана в виде кольца неважно сочетается с концепцией шарообразности Земли, особенно с учётом того, что она «подобна колесу». Но может быть, мы хотим слишком многого?

Как бы там ни было, имеется много свидетельств, указывающих на то, что ранние христиане знали о шарообразности планеты, но всё упиралось в теологические сложности. Круглая Земля подразумевает наличие областей на противолежащем от известных европейцам земель полушарии. Проблемой было не столько само существование подобных мест, сколько упорное неверие, что они могут быть кем-то заселены. И даже не потому, что люди будут оттуда падать, а потому только, что никто и никогда там не был и, следовательно, не видел, есть ли там на самом деле земли, и населены ли они настоящими людьми. Вполне себе научное возражение: отсутствие данных. Вскоре после разграбления Рима в 410 году Августин Блаженный писал в своём сочинении «О граде Божьем»:

«Тому же, что рассказывают, будто существуют антиподы, т. е. будто на противоположной стороне земли […] люди ходят в противоположном нашим ногам направлении, нет никакого основания верить. Утверждающие это не ссылаются на какие-нибудь исторические сведения, а высказывают как предположение, основанное на том, что земля держится среди свода небесного и что мир имеет в ней в одно и то же время и самое низшее, и срединное место. Из этого они заключают, что и другая сторона земли, которая находится внизу, не может не служить местом человеческого обитания. Они не принимают во внимание, что, хотя бы и возможно было допустить или даже как-либо доказать, что фигура мира шарообразна и кругла, из этого ещё не следует, что та часть земли свободна от воды; да если даже была бы и свободна, из этого отнюдь не следует, что там живут люди. […] A между тем, было бы крайней несообразностью утверждать, что люди могли, переплыв безмерные пространства океана, перейти из этой части земли в ту и таким образом положить и там начало роду человеческому от того же одного первого человека».^[431]

Что тут скажешь? Садись, пять по географии.

История противостояния гипотез плоской и круглой Земли сложна, она имеет множество противоречивых толкований и обросла всевозможными мифами. Например, распространённым заблуждением является то, что Колумбу якобы пришлось преодолеть всеобщую веру в плоскость Земли, чтобы получить от испанской короны позволение доплыть до Индии западным путём. В действительности же препятствий было два: во-первых, правомерная убеждённость в том, что круглая Земля слишком велика для успешного завершения миссии Колумба, а во-вторых, затраты на подобное путешествие.

Делая смету, Колумб просто подтасовал цифры.

Всерьёз задумываться о том, может ли Земля на самом деле быть плоской или, по крайней мере, неортодоксальным сфероидом, образованные люди начали лишь в середине XIX века, в Викторианскую эпоху. Парадоксальным образом новый дух научных изысканий посеял в отдельных умах сомнения в традиционных способах наблюдения за нашей планетой. Здесь нелишне напомнить, что помимо прочего это была эпоха, когда процветала вера в мир духов, то есть под огнём науки оказался не только библейский миф о сотворении. И хотя никто из авторитетных учёных того времени как будто не вернулся к гипотезе плоской Земли, несколько видных общественных деятелей это сделали. Побудительным мотивом для них стала фанатичная вера в библейские догматы вкупе с наивным или, по крайней мере, весьма своеобразным их толкованием.

Частью одного из самых знаменитых диспутов о плоской Земле стал эксперимент на канале Олд-Бедфорд-Левэл. Бедфорд-Левэл — это длинный участок реки Олд-Бедфорд, что в Норфолке, переделанный в прямой канал. Если сторонники шарообразной Земли правы, следовательно, если смотреть вдоль поверхности реки, можно заметить, что она искривляется. В 1838 году Сэмюэль Бёрли Роуботам забрался в реку, прихватив с собой телескоп, и стал наблюдать за лодкой, плывущей к мосту Уэлни. По его словам, на расстоянии в шесть миль пятифутовая мачта лодки оставалась целиком на виду, что, по его мнению, являлось неопровержимым доказательством плоскости Земли.

Этот Роуботам прожил яркую жизнь. В Норфолкских болотах он организовал оуэнитскую общину, пытавшуюся воплотить в жизнь идеи социалиста-утописта и реформатора Роберта Оуэна. После обвинений в некоторых сексуальных грешках Роуботам начал путешествовать по стране с лекциями о плоской Земле и заблуждениях учёных на этот счёт. Во время одной из таких лекций в Блэкбёрне его спросили, почему же в таком случае корабли, уходящие в море, постепенно скрываются, пока не исчезают даже верхушки мачт? Не найдя, что на это ответить, Роуботам покинул зал, но, наученный горьким опытом, стал совершенствовать ораторские навыки и постарался найти правдоподобные контраргументы к обычным доказательствам шарообразности Земли. В 1849 году он публикует памфлет, озаглавленный «Зететическая^[432] астрономия: описание некоторых экспериментов, доказывающих, что морская поверхность — идеальная плоскость, а Земля отнюдь не шар». Позже вышел второй памфлет на ту же тему: «Несостоятельность современной астрономии и её противоречие Священному Писанию». Как мы видим, заголовок объясняет один из возможных мотивов Роуботама.

Однако скептицизм по отношению к Роуботаму возрастал. Его неоднократно просили провести подобающие и грамотные эксперименты, но он всегда отказывался. К 1864 году давление стало настолько сильным, что Роуботам поставил-таки эксперимент на холме Плимут-Хоу, в том самом месте, где легендарный Френсис Дрейк якобы играл в шары, ожидая начала отлива, чтобы напасть на Испанскую Армаду.^[433] Согласно идеям Роуботама, если Земля круглая, следовательно, в телескоп будет видна лишь верхушка Эддистонского маяка, находящегося в 14 милях от Плимут-Хоу. Если же она плоская, маяк будет виден целиком. Результат оказался совершенно исчерпывающим: видна была только половина маяка. Роуботам прибег к стандартному псевдонаучному ответу на доказательство своей неправоты: игнорировал его, продолжая настаивать на своём. А ещё говорят, что под именем доктора Сэмюэля Бёрли он продавал лекарство против всех болезней и утверждал, что способен остановить старение. Среди его патентов имеется цилиндрический железнодорожный вагон, призванный спасать жизни пассажиров в случаях аварии. В 1861 году он женился на шестнадцатилетней дочке своей прачки, родившей ему четырнадцать детей.

В 1870 году Джон Хэмпден заключил пари, что сможет повторить Бедфордский эксперимент Роуботама и доказать, что Земля плоская. Он столкнулся с грозным противником в лице Альфреда Рассела Уоллеса, который в юности работал землемером. Вы уже встречали Уоллеса на страницах «Науки Плоского мира III: часы Дарвина». 1 июля 1858 года его статья «О сохранении вариететов и видов путём естественного отбора» была зачитана на заседании Линнеевского общества, наряду с очень похожей статьёй Дарвина «О тенденции видов к образованию вариететов». В своём ежегодном отчёте президент общества Томас Белл писал: «В сущности, этот год не был отмечен какими-либо поразительными открытиями, которые произвели бы переворот в области науки». Эти две статьи возвестили о создании теории эволюции путём естественного отбора.

Во всяком случае, Уоллес принял вызов Хэмпдена. Его опыт землемера позволил ему избежать ошибок, допущенных в предыдущих экспериментах, так что пари он выиграл. Хэмпден опубликовал памфлет, утверждая, что Уоллес его обманул, и подал на последнего в суд, требуя возвращения денег. После долгих судебных разбирательств Хэмпден был заключён в тюрьму за клевету.

Роуботам, однако, всё никак не мог успокоиться. В 1883 году он основывает Зететическое общество, предтечу Общества плоской Земли, и становится его президентом. Отделения общества открываются не только в Англии, но и в Соединённых Штатах. Один из его сторонников, Уильям Карпентер, под псевдонимом Здравый Смысл публикует статью «Теоретическая Астрономия Проверена и Разоблачена: Доказательства того, что Земля — не Шар». Затем следует его же «Сто Доказательств, что Земля — не Шар». Одним из таких «доказательств» было наблюдение, что множество рек текут на большие расстояния, но их русла снижаются не больше, чем на несколько футов. Например, русло Нила за тысячу миль понижается всего на один фут. «Горизонтальное пространство подобной протяжённости плохо сочетается с идеей покатой Земли. Следовательно, это служит вполне логичным доказательством того, что Земля не является шаром».

Давайте-ка проверим эти факты. Нил вытекает из озера Виктория, но есть и другие реки, впадающие в него, так что, строго говоря, озеро не является единственным источником. Нил впадает в Средиземное море, а его протяжённость составляет 6500 километров. Озеро расположено на высоте 1140 метров над уровнем моря. Следовательно, русло реки понижается в среднем примерно на метр каждые 6 километров. Таким образом, общее снижение русла составляет около 900 футов, а никак не один.

Люди со стойкими религиозными убеждениями, смотрящие на мир сквозь призму антропоцентризма, несмотря на то, что полагают мир божьим творением, зачастую испытывают космоцентрические проблемы. Леди Энн Блаунт была сторонницей буквального понимания Библии, не говоря уже о том, что с воображением у неё тоже было туговато. Блаунт не только считала Библию единственным достоверным источником сведений о природе, она ни на йоту не сомневалась, что там описывается именно плоская Земля. Убеждённая, что ни один истинный христианин не может верить в круглую Землю (вот тебе, бабушка, и святой Августин!), она основывает журнал «Земля не шар», а чуть позже другой, просто и без затей названный «Земля».

В тот год географ Генри Юл Олдем повторил бедфордский эксперимент, несколько усовершенствовав его. Он установил в реке три вертикальных столба так, чтобы над водой оставалась одинаковая их часть. Затем поглядел в окуляр теодолита и обнаружил, что средний столб оказался на три фута выше остальных. Результат вполне согласовывался с теорией круглой Земли соответствующего диаметра. До того как появилась фотография восхода Земли, именно об эксперименте Олдема рассказывали в школах для доказательства шарообразности планеты. В ответ леди Блаунт наняла фотографа Эдгара Клифтона. В 1904 году, используя телеобъектив, размещённый в двух футах над водой у моста Уэлни, он сделал фотографию того места, где когда-то Роуботам вошёл в реку, отстоявшего на 6 миль. Каково же было удивление фотографа, когда на снимке оказался белый парус, который никак нельзя было бы увидеть, если Земля действительно была бы шарообразной. Леди Блаунт предала снимку широкую огласку.

Как же удалось Клифтону сделать подобную фотографию? Был ли его снимок подделкой? Устроить такое совсем не сложно. Сначала сделайте фото с близкого расстояния, а затем, во время публичного эксперимента, замените пластинку. Другой вариант: разместите парус или камеру выше, чем заявлено. А может быть, леди Блаунт просто-напросто повезло и Клифтон сфотографировал мираж. Разница в температуре воздуха искривляет свет в зависимости от расположения тёплых и холодных его слоёв. Кстати, описанный результат вполне мог дать так называемый «верхний мираж».

Даже в наши якобы просвещённые времена вера в плоскую Землю живёт и процветает, невзирая на все доказательства обратного. Хотя следует сказать, что всё-таки это мнение меньшинства. В 1965 году было основано Международное исследовательское общество плоской Земли, чаще всего именуемое просто Обществом плоской Земли. Последней идеей этого общества стало предложение считать Землю диском, в центре которого расположен Северный полюс, а по краю — 150-футовая стена льда, то есть Антарктика. В качестве доказательства предлагается эмблема ООН, которая именно так и выглядит, за исключением ледяной стены. Однако эмблема ООН нарисована на основе азимутальной равноудаленной проекции с центром на Северном полюсе, которая является стандартным методом картографии, превращающим глобус в плоскую карту.

Учитывая позицию «христианских правых»^[434] и других американских групп влияния по вопросам эволюции и изменению климата, а также младоземельных креационистов, которые верят, что библейские тексты доказывают, будто возраст Земли не более 10 тысяч лет^[435], уже не удивишься, прочитав в завтрашних газетах, что в каком-нибудь глухом миссисипском захолустье школьный совет потребовал уделять на уроках естествознания равное количество часов обеим «точкам зрения» в вопросе о форме Земли.

Мы подошли к самому любопытному моменту в истории с бедфордским экспериментом. В 1896 году американский издатель Улисс Грант Морроу провел аналогичный эксперимент на старом дренажном канале Иллинойса. Однако он не пытался подражать Роуботаму и доказывать, что Земля плоская. Нет, Морроу как раз желал доказать, что она искривлена. В ходе эксперимента выяснилось, что репер, едва возвышавшийся над уровнем поверхности воды и находившийся в восьми километрах, хорошо виден. Морроу заключил, что поверхность Земли действительно искривлена, но отнюдь не выпукла, а напротив, вогнута как блюдце. Заявление Морроу выглядит логичным, если знать, кто спонсировал его исследования: Общество Корешан, основанное в 70-х годах XIX века Сайрусом Тидом.

Доктор Сайрус Тид обожал алхимию. Он провёл бессчётное количество экспериментов, в основном с использованием высоковольтного электричества, и в 1869 году едва выжил, получив сильный удар током. Он объявил, что пока находился без сознания, ему явился дух и назначил его мессией. Тогда Тид сменил имя на Кореш (Сайрус на иврите) и взялся за спасение душ человеческих. Именно из этого происшествия «растут ноги» у идеи Тида относительно формы Земли. Он пошёл гораздо дальше простого предположения о наличии полости в планете. Согласно тидовской «Пустотелой Космогонии», мы живём внутри полой Земли, в центре которой находится Солнце. Гравитации не существует, вместо неё на нас действует центробежная сила. Само Солнце работает на батарейках, а звёзды — всего лишь его искажённые отражения.

Корешанство начало завоёвывать адептов. Помимо своей дикой идеи Тид проповедовал безбрачие^[436], реинкарнацию и коммунизм. Попытка Тида заняться политической деятельностью закончилась агрессивным нападением со стороны его противников. В 1908 году, так и не оправившись от полученных ран, Тид умирает, а вместе с ним и его странная религия.

Что же, в каком-то смысле Тид был прав. Заполненная твёрдой горной породой земная сфера, окружённая остальной Вселенной, может быть без труда представлена полой планетой, внутри которой находится Вселенная, а снаружи — бесконечный камень. Все законы природы, уравнения математической физики и так далее можно перенести в новые координаты. Большинство из них будут выглядеть не так, как мы привыкли, но новая модель окажется математически идеальной, логически эквивалентной и физически неотличимой от общепринятой. Или, как сказали бы математики, обе модели тождественны.

Чтобы получить полую Землю, надо воспользоваться геометрическим преобразованием, придуманным в 1831 году Людвигом Магнусом, а именно инверсией. Выберите в пространстве точку отсчёта. Затем преобразуйте пространственную размерность Р, измеряемую вдоль радиуса, в пространственную размерность 1/Р вдоль того же радиуса. Это преобразование оставляет сферу единичного радиуса без изменений, потому что 1/1 = 1, но меняет внутреннее и внешне пространство местами, так как, если Р больше, чем 1, то 1/Р меньше, чем 1. Центр сферы становится бесконечностью и наоборот. Проделайте подобную операцию, взяв за точку отсчёта центр Земли, и у вас получится полая планета, заключающая в себе всю Вселенную и окружённая бесконечной толщей горных пород.

Подобным образом можно забавляться с любым природным явлением. Доказать, что на эмблеме ООН представлена истинная форма Земли. Переделать существующую астрономию в астрономию с геоцентрической системой координат. Если преобразовать каждый закон природы так, чтобы все они увязывались между собой, никто не сможет вам ничего возразить. В этой игре есть свои правила: преимущества имеют преобразования, которые приводят к более простым уравнениям. Однако теория полой Земли, использующая геометрическую инверсию в качестве оправдания безумной идеи, не несёт никакой новой информации об окружающей нас реальности.

Некий подземный мир, существующий внутри нашей планеты, является общим местом большинства религий. Мы уже упоминали о «подземном мире» древних египтян. Кстати, возникшая всего несколько столетий назад иудейско-христианская версия ада очень на него похожа. В индуистских Пуранах говорится о подземном городе Шамбала, который фигурирует и в тибетском буддизме. Как бы там ни было, ни в одном мифе не говорится, что Земля пустотела.

В 1692 году ведущий учёный того времени астроном Эдмунд Галлей, получивший известность благодаря комете, названной его именем, пытался объяснить, почему магнитный компас не всегда указывает на север. Он предположил, что варьирование направлений объяснимо, если Земля состоит из нескольких концентрических сферических оболочек: внешней — около 800 километров толщиной, ещё двух потоньше и твёрдого ядра в центре. Он полагал, что оболочки разделены атмосферами, вращаются с различными скоростями и имеют собственные магнитные полюса. Истечение внутренних газов на полюсах создаёт эффект северного сияния. Это была своего рода магнитная версия птолемеевых хрустальных сфер. В качестве гипотезы она много чего объясняла, оставаясь при этом абсолютно ошибочной.

В 1818 году псевдонаука получила шанс принести хоть какую-то пользу. Джон Симмс выдвинул аналогичную модель, в которой внешняя оболочка была толщиной 1300 км и имела огромные круглые отверстия на обоих полюсах. Внутри находились ещё четыре сферы, также имевшие отверстия на полюсах. Необходимо помнить, что всё это происходило за 77 лет до того, как норвежские исследователи Фритьоф Нансен и Яльмар Йохансен в 1895 году достигли 86° с.ш., и за 91 год до экспедиции Роберта Пири, которая в 1909 году достигла Северного полюса (или, что вернее, почти достигла). Симмс увлёкся идеей путешествия к Северному полюсу, а его последователь Джеймс МакБрайд, похоже, убедил президента США Джона Квинси Адамса дать разрешение и финансировать экспедицию. Однако с приходом к власти Эндрю Джексона проект был положен под сукно.

В 1826 году МакБрайд опубликовал «Теорию концентрических сфер Симмса», чем вызвал целую волну сходных гипотез и книг. Среди них была и книга Уильяма Рида «Фантом полюсов», вышедшая в 1906 году. Рид развивал идею полой Земли, но уже безо всяких внутренних сфер. В 1913 году вышла книга Маршалла Гарднера «Путешествие внутрь Земли», в которой снова появляется внутреннее Солнце. Уже в 1964 году вышла книга некоего доктора Рэймонда Бернарда (вероятно, это псевдоним) под названием «Полая Земля», в которой он предположил, что разверстая внутренняя полость нашей планеты является источником НЛО. Ещё Бернард объяснял, что случилось с Антарктидой и куда бежали атланты, когда исчез их континент. Довольно дерзким ходом стало упоминание в книге Кольцевидной туманности в качестве доказательства существования полых миров. Эта туманность имеет немногим больше светового года в поперечнике и находится от нас на расстоянии 2300 световых лет. Она является до сих пор расширяющимся «пузырём» газа, выброшенного красным гигантом в процессе его превращения в белого карлика.

Картография не может отличить геометрию внутренней поверхности сферы от внешней, но как только в системе появляется третье измерение, разница становится очевидной. К примеру, вершины гор, расположенных внутри сферы, будут сближаться. Неудивительно, что в теориях Тида имелись основательные загвоздки. Многие из них, вроде странностей с преломлением света, можно было устранить, прибегнув к специальным оговоркам, однако указанные особенности слишком близки к общепринятой физике в инвертированной системе координат и не несут никакой научной ценности. Центробежная сила никак не может заменить гравитацию, поскольку всегда действует под прямым углом к оси вращения планеты. На полюсах она будет равна нулю и лишь на экваторе будет действовать в правильном направлении, то есть под прямым углом к поверхности Земли. Океаны должны сместиться к полюсам, образовав два круглых водоёма в сотни километров глубиной. Находящееся в центре Солнце быстро перегрело бы всё вокруг. Большие внутренние пустоты должны были бы помешать распространению сейсмических волн, возникающих в результате землетрясений, что противоречит практике. Впрочем, небольшие каверны особой погоды бы не сделали. Спутниковые измерения гравитации не работали бы, с орбитами самих спутников тоже наблюдались бы проблемы.

Существует множество художественных книг, повествующих о полой Земле, поскольку фантастика отнюдь не ограничена действительностью. Один из самых ранних примеров подобного произведения, изданный ещё в 1741 году, — «Путешествие Нильса Клима в подземный мир» Людвига Хольберга. Герой проваливается в глубокую пещеру и попадает на шар, находящийся внутри внешней оболочки нашей планеты. В 1788 году Джакомо Казанова написал пятитомный «блокбастер» «Икозамерон», повествующий о брате и сестре, обнаруживших племя карликов-андрогинов, живущее внутри полой Земли. Симмсова псевдонаука художественно воплотилась в книге «Симзония: путешествие, полное открытий», опубликованной в 1820 году под псевдонимом Капитан Адам Сиборн. Самой известной историей в этом жанре стало «Путешествие к центру Земли» Жюля Верна, вышедшее в 1864 году. По этому произведению снято большое количество фильмов, многие из которых имеют лишь отдалённое отношение к оригиналу. Ближе всего к подлинной идее полой Земли подходят романы Эдгара Райса Берроуза из серии «Пеллюсидар», начиная с книги 1914 года «В ядре Земли», где есть всё: внешняя оболочка толщиной 800 километров, центральное Солнце и многочисленные разумные и полуразумные существа, живущие на внутренней поверхности планеты. Герой оказывается в Пеллюсидаре, когда его механический «крот» отказался повернуть и пробурил Землю насквозь.

В последнее время полые миры вернулись в масс-медиа и компьютерные игры.

В самом начале главы мы обещали предоставить вам нестандартные, но железные доказательства того, что Земля — шар. Никаких фотографий из космоса, ведь все они — фальшивки. Сами понимаете, НАСА никогда не запускало спутники на орбиту Земли, а если и запускало, то получало изображения плоской планеты, но всё это злонамеренно скрывается от народа наряду с посещениями Земли инопланетянами и подлинными фотографиями «Лица на Марсе».

В качестве доказательства мы предъявим расписания авиарейсов.

Каждый может зайти в Интернет и забронировать билет на самолёт. За исключением одной-двух случайных ошибок, информация на сайтах авиакомпаний должна быть правдива, иначе миллионы пассажиров, включая самих сторонников теории заговора, это сразу бы заметили. Вы можете рассчитать время полёта, исходя из указанных на сайтах данных о рейсах. Все коммерческие реактивные самолёты, используемые на основных маршрутах, перемещаются с более или менее одинаковой скоростью: возьмём 800 км/ч для удобства расчётов. Точная цифра не важна, вся суть в том, что она сравнительно постоянна. Так идолжно быть: если самолёты какой-нибудь компании начнут летать медленнее прочих, её быстро «выдавят» из бизнеса. В любом случае, почти все магистральные самолёты производятся одной и той же небольшой группой корпораций.

Таким образом, можно составить достоверный список приблизительных расстояний (пропорциональных времени) между определёнными городами: Кейптауном, Гонолулу, Лондоном, Лос-Анджелесом, Рио-де-Жанейро, Сиднеем. Простая геометрия (вы можете начертить треугольники с помощью линейки) покажет, что если бы мир был плоским, то Гонолулу, Рио-де-Жанейро, Кейптаун и Сидней (именно в таком порядке) лежали бы на одной оси, очень близкой к прямой линии. Время, которое занимают полёты вдоль этой оси, — 13, 8 и 14 часов соответственно, в сумме — 35 часов. Поскольку линия почти прямая, а расстояния пропорциональны времени, то общее время должно приближаться ко времени, которое занимает прямой перелёт из Гонолулу в Сидней.

Тогда как на самом деле он занимает всего 14 часов.

Даже с учётом небольших погрешностей за счёт округления расхождение слишком велико, чтобы рассматривать гипотезу плоской Земли всерьёз. Цифры не лгут: даже самые преданные сторонники теории заговора на могут предположить, что глобальные корпорации будут участвовать в этом сговоре, теряя свои денежки.

Глава 9

НЕСВЯТОЕ ПРЕДПИСАНИЕ

За дверью был Думминг Тупс, деловитый молодой человек, являвшийся, похоже, главной пружиной почти всего, что происходило в университете. Насколько могла судить Марджори, он был из тех полуботанов, довольно полезных людей, в своей добросовестности доходящих почти до безумия, но обычно не переступающих эту грань.

— Я снова насчёт омниан, сэр. Они издали предписание, дабы завладеть Круглым миром, отняв его у нас, поскольку, по их утверждению, он явно связан с их верой. Должен заметить, что по данному вопросу они высказались весьма резко, Аркканцлер, — сказал Думминг, нервно поглядывая на Марджори. — Они требуют данный артефакт, прозрачно намекая на возможность неприятных последствий в случае нашего отказа.

Думминг умолк, поскольку Чудакулли хранил молчание. Становясь волшебником, вы быстро научаетесь распознавать первые признаки готовящегося извержения вулкана. Молодой человек осторожно сделал несколько шагов назад, просто так, на всякий случай. Когда Аркканцлер, наконец, заговорил, в его голосе явственно слышалось нарастающее недовольство.

— Господин Тупс, передай это самое предписание господину Косому, ладно? И дай ему понять, раз уж он является нашим юридическим представителем в посюстороннем мире, что, когда дело доходит до угроз, волшебники реагируют достаточно несимметрично. И наша резкость будет только началом. Спасибо, Тупс, ты можешь идти.

Марджори наблюдала сцену со странным восхищением. Это место решительно было волшебным. Иногда вы замечали какого-нибудь жалкого головоногого в коридоре, свечи зажигались взмахом руки, хотя, что любопытно, изготавливались вручную обыкновенными слугами. Магия была здесь повсюду, но она напоминала, скажем так, хороший счёт в банке: он всегда готов к использованию, когда требуется, в противном же случае вы и не вспоминаете о его существовании.

Как только Думминг Тупс вылетел за дверь, Марджори сделала глубокий вздох и произнесла:

— Наверн, раз уж я ваша гостья, вы не будете против объяснить мне, о чём только что шла речь? Разговор выглядел крайне интересным!

— Моя дорогая мисс Доу…

Прежде чем Аркканцлер успел произнести следующее слово, Марджори самым дружелюбным тоном объявила:

— Не хотелось бы вас обижать, но я ни в коем случае не ваша дорогая. У меня есть некоторое количество приятелей мужского пола, а также несколько не слишком приятных знакомств, однако ни одному из этих типов я не принадлежу. Я — только своя собственная. Благодарю вас за гостеприимство, пусть даже вы сами случайно затащили меня сюда, но если начистоту, я бы и сама не пропустила такого ни за какие коврижки. Однако уверена, вы понимаете, как важно в этой жизни знать, кто ты на самом деле. И я есть я. Без обид, Наверн, это просто информация на будущее.

— Увы мне, Марджори, — ответил Чудакулли, стряхивая пыль с глобуса, стоящего на столе. — Остаётся только склонить голову, чувствуя вину за свою самонадеянность. Умный всё понимает с полуслова. По блеску в ваших глазах я заключаю, что мы всё ещё друзья, поэтому пошлю-ка я лучше за кофе и какими-нибудь немудрящими закусками, а затем сорву завесу тайны с того, что тут у нас происходит.

Судя по всему, такого понятия, как «немудрящие закуски», в Незримом Университете не существовало. Нет, сам-то термин был в ходу, но того, что там понималось под скромным перекусом, обыкновенному человеку хватило бы на неделю. Вскоре слуги вкатили в кабинет Аркканцлера три тележки, уставленные так, словно намечался грандиозный пикник.

Когда Марджори обратила на это внимание Аркканцлера, тот лишь рассмеялся и объяснил:

— То, что мы с вами не съедим, отдадут студентам. А уж они-то всё подчистят. Короче, не церемоньтесь и приступайте.

Зазвонил колокольчик, и вкатили ещё одну тележку, прогибавшуюся под тяжестью огромного кофейника, чашек и блюдец. Когда слуга удалился, Чудакулли продолжил:

— Ну, так, значит… И что же мне рассказать вам об омнианстве? Оно занимает сейчас все мои мысли, и мне даже интересно стало, не связано ли ваше случайное появление с этими треклятыми омнианцами. Ведь насколько я могу судить по своему опыту, мало что происходит случайно.

С самого начала у нас тут водилось огромное множество богов. Большинство из них — это боги явлений, мест или даже действий. Например, Анойя — богиня вещей, которые застревают в выдвижных ящиках. Речь только о деревянных ящиках, разумеется, у тех, что сделаны из других материалов, предположительно имеются свои боги. Среди прочих была вполне приличная религия, известная как Церковь Ома. Её адепты постепенно сделались чрезвычайно нетерпимыми и агрессивными по отношению к другим верованиям. Всё во славу своего собственного бога, конечно. В один прекрасный день скромный молодой человек по имени Брута, возможно одухотворённый устыдившимся божеством, совершенно изменил омнианство, направив энергию верующих на принесение пользы ближним, а не на бесконечные уверения всевидящего патрона в том, какой он у них замечательный бог^[437]. Каковые, полагаю, должны были его изрядно утомлять, не правда ли?

Марджори нерешительно взглянула на Аркканцлера и сказала:

— А знаете, всё это здорово напоминает то, что, как многие верят, приключилось в моём мире. На который, если позволите, вы только что капнули майонезом… Любопытно, заметят ли люди на Земле комету из соуса, пролетающую у них над головами?

— Его легко можно вытереть, — улыбнулся Наверн. — К тому же связь между Круглым и Плоском мирами куда как сложнее. Они связаны нарративиумом — одной из самых мощных сил в мультивселенной. Нарративиум диктует причинно-следственным связям, как и что должно происходить. Ну, или не должно, чтобы история не пришла к концу столь тёмному, что даже сама тьма не сможет отыскать там себя и останется лишь одно лишь тщетное и пронзительное отчаяние.

Последовало молчание. Казалось, сам воздух в комнате задохнулся, небосвод рухнул, в то время как капелька майонеза медленно стекала по поверхности глобуса. Однако драматический эффект был несколько подпорчен Аркканцлером, который, просияв, возвестил:

— Но волноваться совершенно не о чем, поверьте, потому что мы всегда приглядываем за ситуацией! Именно для этого и нужны люди, согласны? Ведь если на мультивселенную постоянно не смотреть, она просто-напросто исчезнет. Собаки, кошки, морские ежи, орангутаны, устрицы, саранча и прочая живность также выполняют свою часть работы, но большая её часть возложена на нас. Можно считать это тяжёлой интеллектуальной атлетикой: мы наблюдаем, знаем о том, что наблюдаем, а кроме того, думаем не только о том, что наблюдаем, но и о том, как именно мы об этом думаем. Временами в качестве премии нам перепадает кое-что интересное для обдумывания, особенно если наши раздумья приводят к замечательным открытиям, и всё такое прочее.

Марджори собиралась было что-то сказать, но поглядев в глаза Аркканцлеру, протянула руку и просто взяла следующее пирожное.

— Мы понимаем, естественно, — продолжал Чудакулли, — что в действительности знаем ничтожно мало сравнительно с тем, чего мы не знаем. Иногда это даже неплохо. Всё должно к чему-нибудь стремиться, а если ты знаешь, что ничего не знаешь, то будешь стараться сильнее прочих. — Он глубоко вздохнул и произнёс следующую фразу так, словно это был девиз: — Не отдадим Круглый мир этим надоедам!

— Надоедам? — удалось вставить слово Марджори.

— Именно! — кивнул Чудакулли. — Омнианская церковь Последних Дней превратилась в агрессивную и в философском смысле узурпаторскую клику, провозгласив, что Истина известна ей и только ей! — Марджори заметила, как побелели костяшки его пальцев. — Даже мы не знаем всей истины. У меня есть сильнейшее подозрение, что, как только она будет познана, вселенная тут же схлопнется, и всё начнётся по новой. Омнианцы не способны разглядеть доводы разума даже в телескоп, а без разума всё бесмысленно. Тех, кто пытается указывать, как нам следует думать, а то и приказывать вообще не думать, следует игнорировать. У омнианцев была единственная светлая голова — Брута, чьё послание звучало так: все люди — братья, ну или сестры, тут уж по обстоятельствам, и должны подчиняться лишь собственной совести и золотому правилу.

Тут вдруг Чудакулли как будто уменьшился в размерах, его лицо побагровело и покрылось каплями пота. Марджори молча протянула ему большой стакан воды, из которого, как ей померещилось, пошёл пар, едва Аркканцлер прикоснулся к нему губами.

Он поблагодарил, а девушка осторожно произнесла:

— Знаете, некоторые люди в Круглом мире, как вы его называете, наотрез отказываются верить, что живут на шаре. Несмотря на все доказательства, в том числе посадку «Аполлонов» на Луну. Утверждают, что всё это мухлёж, хотя на Луне остались хорошо различимые отпечатки ног. Стыдно даже о таком говорить, но в мою собственную библиотеку как-то раз зашёл один весьма нервный джентльмен, который заявил, что полёт на Луну — не что иное, как надувательство. В библиотеку заходят разные люди, и библиотекарь обязан принять их всех. Кстати, Наверн, вы сами выглядели сейчас как проповедник, не в обиду вам будет сказано.

— Мой брат Гьюнон — священник, а я — нет, — ответил Наверн. — Но даже ему приходится несладко с этими новыми омнианцами. Они требуют, чтобы детям не рассказывали, что наш мир покоится на спине черепахи! — Он улыбнулся. — Я видел, с каким лицом вы на меня посмотрели, но факт остаётся фактом: черепаха существует. Множество отважных исследователей её видели. Конечно, она реальна только в нашей реальности, в других всё может быть по-другому. В конце концов, существует Круглый мир, который, как мы подозреваем, создан по некоему стандартному образцу, тогда как Плоский — сотворён по индивидуальному заказу. Как бы то ни было, в обоих мирах имеется нарративиум… Да? Что там ещё?

Дверь приоткрылась, пропуская Думминга Тупса, на сей раз улыбающегося.

— Отличные новости, Аркканцлер. Вас это тоже касается, мисс Доу. Наша маленькая проблемка решена, теперь можно поговорить о доступе к Круглому миру. — Запнувшись на мгновенье, он добавил: — Но на вашем месте я бы сначала стёр с него майонез.

Глава 10

ОТКУДА ЧТО БЕРЁТСЯ?

Плоский мир, как подчеркнул Аркканцлер, работает на нарративиуме, который указывает причинности, что ей делать. Это утверждение справедливо и для Круглого мира, если смотреть на него со стороны, то есть глазами волшебников. Но если ты находишься внутри, то выясняется, что в Круглом мире никакого нарративиума не существовало, по крайней мере до тех пор, пока люди не эволюционировали и не начали придумывать разные истории, якобы объясняющие «загадки» природы, как-то: почему идёт или не идёт дождь, откуда берётся радуга, отчего гремит гром и сверкают молнии, восходит и заходит Солнце. Мы с вами уже опровергали эти художественно-повествовательные объяснения. Гипотезы, использующие чудовищ, героев и богов, как это нравится людям с антропоцентрическим мировоззрением, зачастую терпят полный разгром при столкновении с космоцентрическим мышлением.

Многие важнейшие вопросы, касающиеся причинно-следственных связей, относятся к самым истокам. Как возникли растения и животные, Солнце и Луна? Откуда вообще взялся этот мир? Мы, обезьяны-сказочники, очарованы корнями и первопричинами. Нам мало просто смотреть на деревья и камни или слушать гром. Мы хотим знать, откуда они берутся. Хотим своими глазами видеть, как из жёлудя вырастает дуб, разобраться в геологической истории, породившей камень, и в электрических явлениях, лежащих в основе грома. Нам нужен собственный, особенный тип нарративиума: истории, объясняющие, откуда всё взялось и как оно работает. За нашим желанием услышать простую историю скрывается стремление получать простые ответы на все вопросы. Тогда как Наука раз за разом демонстрирует нам, что роковая любовь к историям вводит нас в заблуждение. Потому как истоки чего бы то ни было — штука чрезвычайно заковыристая.

История жёлудя и дуба кажется на первый взгляд совсем простенькой и понятной: посади жёлудь, хорошенько поливай его, дай побольше света — и у тебя вырастет дуб. Между тем за внешне прозрачной историей прячется по-настоящему сложное объяснение запутанного процесса развития: на самом деле она из того же набора, что и наше собственное развитие из яйцеклетки. Да, тут есть ещё одна сложность: не только дуб происходит из жёлудя, но и сам жёлудь из дуба. Короче, всё та же навязшая в зубах история про курицу и яйцо. Вопрос не в том, что появилось раньше: курица или яйцо. Думать об этом глупо, поскольку и курица, и яйцо — элементы единой самовоспроизводящейся системы. Курица — единственный способ произвести яйцо из яйца. До домашних кур яйца точно так же пользовались для своего воспроизводства дикими банкивскими курами, ещё раньше — маленькими динозаврами, а уж совсем в древние времена — амфибиями.

Главной проблемой объяснения чего бы то ни было посредством «черепах вниз до упора» является даже не смехотворность образа, как бы забавен он ни был, потому что каждая черепаха действительно опирается на стоящую ниже. Проблема в том, как и почему может существовать вся эта куча бесчисленных черепах. В рекурсивных системах важно не то, какая её часть возникла первой, а происхождение всей системы в целом. История курицы и яйца — это история эволюции, то есть последовательного развития, постепенного прогрессивного изменения, которое, собственно, и привело к возникновению курицы и яйца там, где прежде были дикие куры или динозавры. В таком случае истоки системы сводятся к самым первым яйцам, первым многоклеточным организмам, начавшим использовать зародышевое развитие из яйцеклетки в качестве элемента репродуктивного процесса. Тогда и жёлудь — это современный аналог семени, которым пользовались ранние семенные растения, а до них — древовидные папоротники и так далее, до самых истоков многоклеточных растений.

Здесь требуется небольшое пояснение, что именно мы подразумеваем, рассуждая о чрезвычайно запутанном процессе развития. Ежу понятно, что жёлудь не становится дубом, как яйцеклетка не стала вами. Дуб в основном состоит из двуокиси углерода, полученного из воздуха, а кроме того, из воды и минеральных веществ вроде азота, добытых из почвы. Из всех этих ингредиентов деревья изготавливают в основном углеводы, целлюлозу и лигнин, а также белки, необходимые для правильной работы биохимической «фабрики». Количество материала, содержащегося в жёлуде, ничтожно. Аналогично почти весь младенец, из которого вы развились, «построен» из разнообразных химических веществ, полученных от матери через плаценту. Материала в крошечной яйцеклетке чрезвычайно мало, но её организационная роль огромна. Яйцеклетка «вербует» необходимые химические вещества, предоставляемые материнским организмом, она же инициирует и контролирует последовательность этапов развития (бластоциста, эмбрион, плод), приводящих к вашему появлению на свет. Подобным образом и жёлудь, будучи по своей сути эмбрионом, является сложнейшей системой, прекрасно запрограммированной на то, чтобы распространить в почве корни, протянуть к небу листочки и начать превращение в дубок.

У людей вечно проблемы с понятием «становление, превращение». Наш Джек однажды объяснял в одном больничном комитете по этике, как цепочка «эмбрион → плод → младенец» становится человеком. Это вам не то же самое, что щёлкнуть выключателем, говорил он. Это куда больше смахивает на написание картины или романа. Одного мазка, так же как и одного слова, недостаточно для совершения всей работы. Возникновение произведения искусства — это всегда постепенное превращение. Один из представителей общественности, входящий в комитет, спросил его: «Всё это прекрасно, но скажите, с какого месяца беременности яйцеклетку следует считать человеком?» Видимо, людям всегда нужно рисовать какие-то пограничные линии, даже когда сама природа не может представить нам чёткого разделения.

Рассуждая о происхождении, давайте не будем начинать со сложного, вроде желудей и яиц. Возьмём что-нибудь попроще, например грозу. Перед бурей холодает, ясное небо затягивают принесённые ветром тучи, надвигается атмосферный фронт. То, что мы при этом не можем заметить, поскольку оно невидимо, это накопление статического электричества в облаках. Облака — это массы водяного пара, миллионы и миллионы крошечных водяных шариков, то есть насыщенный раствор воды в воздухе. Молекулы пара поднимаются в верхнюю часть облака, затем «слипаются» и падают вниз, но не все из них успевают выпасть в виде дождя, и цикл повторяется. Однако большая часть капель обрушивается дождём в самом начале грозы.

Тучи — это очень активные структуры с масштабным круговоротом. Они выглядят ажурными и простыми, но на самом деле это сложное движение масс водяных капель и льдинок. Каждая капелька или кристаллик льда несёт электрический заряд, поэтому и в целом заряжено. Приблизительно так же ваше нейлоновое бельё приобретает заряд, противоположный заряду человеческого тела. Таким образом, облако имеет заряд, обратный заряду холмов и долин, над которыми оно проплывает, и тут уж жди беды. По мере накопления заряда растёт и разность электрических потенциалов между облаком и землёй. В конце концов, она может стать настолько большой, что между облаком и землёй бьёт молния, следуя по каналу ионизированного воздуха, обладающего относительно малым сопротивлением. Металлические штыри, торчащие из земли или на крышах зданий, например церквей, становятся отличными мишенями. В отсутствие таковых незадачливым громоотводом может стать человек, находящийся на возвышенности.

Поскольку в описанном процессе нет особенно сложной организации, гроза представляется более ординарным явлением, нежели желудь, превращающийся в дуб. Однако и гроза не так проста, как мы воображаем, поскольку неизвестно, как происходит накопление электрического потенциала. Каждый год в Круглом мире случается примерно 16 миллионов гроз, но их механизм до сих пор изучен не полностью. После этого неудивительно, что у нас возникают проблемы с превращением жёлудя в дерево.

Что же до истоков неважно какого явления, бури или ещё чего-нибудь… Если мы хотим объяснить первопричину грозы, с чего нам начинать? С облаков? Состава атмосферы? Статического электричества? А может быть, с азов физики или физической химии? Возникновение чего-либо происходит на перекрестье множества причин. Для того чтобы связно объяснить бурю или что-нибудь ещё, нужно, чтобы и тот, кто объясняет, и тот, кому объясняют, оба имели достаточный багаж знаний в самых различных областях. К огромному сожалению, далеко не всегда это так.

Может так случиться, что вы — учитель словесности, бухгалтер, домохозяйка, коммерсант, строитель, банкир или студент. Тогда велик шанс, что вы никогда не сталкивались с такими выражениями, как «насыщенный раствор» или «частица несёт электрический заряд». А ведь это уже сильное упрощение понятий, обладающих множеством взаимосвязей и такой интеллектуальной глубиной, какой обычный человек может в себе и не отыскать.

Конечно, вы можете быть учителем биологии, математиком или даже научным журналистом, обладая более богатой базой знаний в подобных областях. Но даже в этом случае нам будет нелегко объяснить вам происхождение бури, поскольку мы сами этого не знаем в достаточной мере: ни один из нас не является метеорологом. Но даже если бы и являлся, мы всё равно не в состоянии были бы дать вам такую глубину понимания, чтобы вы воскликнули: «Ну вот! Теперь мне всё ясно!» Джек — эмбриолог и вроде бы кое-что понимает в яйцах и желудях, но даже у него возникли бы те же самые проблемы и по тем же самым причинам. В Круглом мире истоки абсолютно всего на Земле или во Вселенной, от начала и до конца, представляют собой кошмарную мешанину факторов, о которых мы знаем ничтожно мало.

Один из способов уйти от головной боли — это обращение к богу-творцу. Если вы в него верите, всегда можете объяснить происхождение чего бы то ни было, хоть Вселенной, хоть грома, божественным вмешательством. Тор великолепно управляется с молотом? Вуаля, гром объяснён. Ну и как вам нравится подобная трактовка? Нам вот нет, ведь тогда придётся думать, откуда взялись боги и их несметная сила. Хорошо, пусть будет не Тор, а Юпитер. Или гигантская невидимая змея, свивающаяся кольцами. Или инопланетная летающая тарелка, преодолевающая звуковой барьер.

Как уже упоминалось в четвёртой главе, существует множество замысловатых историй о сотворении, ни одна из которых не является объяснением в истинном смысле слова. Подобным образом можно объяснить всё что угодно, в том числе и то, чего никогда не было на самом деле. Если вы полагаете, что небо голубое потому, что бог сотворил его именно таким, то вас нисколько не удивит и розовое небо, и жёлтое в фиолетовую полосочку, причём ваше объяснение цвета будет точно таким же. Однако если вы попытаетесь объяснить окраску неба, используя гипотезу рассеивания света частицами пыли в верхних слоях атмосферы, вы обнаружите, что интенсивность рассеянного света обратно пропорциональна четвертой степени длины волны, и тут же поймете, почему коротковолновый голубой цвет превалирует над сравнительно длинноволновыми красным и жёлтым. (Небольшое число, возведённое в четвёртую степень, всё равно останется небольшим, но обратно-пропорциональная зависимость означает, что маленькие числа важнее больших, поскольку 1/10 больше, чем 1/100.) Надеемся, здесь вы научитесь чему-то полезному и сможете потом применять свои знания для решения других вопросов.

Впрочем, подобные объяснения доводят лишь до определённой точки: вы всё равно не узнали, откуда берётся пыль, и уж тем более, почему голубой цвет выглядит голубым. Если вы хотите получить полную картину всего и вся, то бог-творец — правильный выбор. Ей-богу, теология знает ответы абсолютно на все вопросы. Мириады различных религий и верований, существующих на нашей планете, предлагают широчайшую гамму ответов, способных вас осчастливить, если в глубине души вам не хочется думать о том, почему небо голубое. Передать решение вопроса в руки божьи — это окольный путь, то же, что на вопрос «Почему?» отвечать: «А потому».

Айзек Азимов заметил однажды, что в тот момент, когда на церквях стали устанавливать громоотводы, наука была поставлена выше теологии. Исходя из аналогичного образа мышления, мы пытаемся дать научные или хотя бы рациональные объяснения не только первопричин, но и многих других вопросов. Думминг Тупс — самый рациональный из волшебников, но даже ему приходится туго. В общем и целом он и выигрывает, пытаясь объяснить Круглый мир не прибегая к магии, хотя магия, стоящая за большинством феноменов Плоского мира, остаётся по умолчанию его точкой зрения.

Едва ли не все люди по убеждениям иррациональны. Они верят в магию, верят в сверхъестественное. Может быть, они рациональны в каких-то других аспектах, но хотят, чтобы мир их грёз застилал их представления о мире реальном. В 2012 году, в преддверии президентских выборов в США, некоторые кандидаты-республиканцы, прежде благосклонно принимавшие выводы фундаментальной науки, вдруг начали их отрицать. Видный сторонник республиканской партии призвал отказаться от какого-либо регулирования рынка, поскольку это «препятствует воплощению божьего промысла об американской экономике». Наиболее одиозные фигуры из «правых» выступают против принятия каких-либо мер, направленных на смягчение последствий изменения климата. И не потому, что считают, будто никаких изменений нет. Их логика такова: чем быстрее мы загубим планету, тем быстрее наступит второе пришествие Христа. Армагеддон? Отлично, дайте два!

На самом деле искать рациональные объяснения следует потому, что большинство феноменов Круглого мира к магии не имеет никакого отношения. Многое из того, что раньше казалось волшебным, сейчас нашло объяснение без сверхъестественных «костылей». Тот же гром. Хотя вот американская экономика до сих пор ставит в тупик экономистов. В нашей книге мы, насколько нам позволят силы, будем искать объяснения первопричин различных явлений исходя из рационального мышления, пусть даже кому-то это покажется сложным. Но нам ужасно хочется узнать, пользуются ли громоотводами те представители так называемой Христианской Науки, которые выступают против пересадки органов и переливания крови, поскольку им внушили, будто это идёт вразрез с божьей волей.

Даже сейчас мы знаем о грозах куда меньше, чем вы можете себе представить. Два десятилетия назад астронавты космического шаттла «Атлантис» вывели на орбиту гамма-обсерваторию «Комптон» (ГОК). Гамма-лучи — это такие электромагнитные волны вроде световых, но куда более высокой частоты. Энергия фотона пропорциональна его частоте, таким образом, гамма-лучи обладают очень высокой энергией. ГОК предназначена для обнаружения гамма-лучей, испущенных далёкими нейтронными звёздами и остатками сверхновых, но, похоже, что-то там пошло не так: обсерватория начала сообщать об импульсах гамма-излучения, исходящих от… Земли.

Это казалось нелепостью. Гамма-излучение возникает при ускорении электронов и других частиц в вакууме, но вроде бы никак не в атмосфере. Очевидно, ГОК работала неправильно. Тем не менее никакой поломки не было, обсерватория функционировала в штатном режиме, но атмосфера Земли продолжала каким-то образом генерировать гамма-излучение.

Сначала решили, что это излучение возникает на высоте примерно 80 километров, высоко над облаками. Тогда только что были открыты странные вспышки света, напоминающие огромных медуз высоко в небе. Явление получило название «спрайт». Считалось, что это спонтанные следствия возникновения молний в нижележащих грозовых облаках. Всё выглядело так, что именно спрайты испускают гамма-лучи или, по крайней мере, как-то с ними связаны. Среди объяснений, предложенных теоретиками, наиболее правдоподобной была гипотеза, сводящаяся к тому, что электронная лавина, произведённая молнией, сталкиваясь с атомами атмосферы, становится источником как спрайтов, так и гамма-излучения. Электроны могут двигаться почти со скоростью света и создавать цепные ядерные реакции, при которых каждый электрон, сталкиваясь с атомами, выбивает из последних другие электроны.

Начиная с 1996 года физики добавили в эту гипотезу разнообразные финтифлюшки, описывающие энергетический спектр гамма-лучей. Данные, полученные с ГОК, совпадали с результатами расчётов и подтверждали, что излучение возникает на очень больших высотах. В общем, всё выглядело замечательно, пока не наступил 2003 год.

В том году Джозеф Дуайер в ходе полевых исследований во Флориде измерял рентгеновское излучение молнии и обнаружил мощный всплеск гамма-излучения, исходящего из туч. Энергетический спектр всплеска полностью совпадал со спектрами излучения, которое, как считалось, приходит с гораздо большей высоты. Тем не менее тогда никто даже не предполагал, что излучение, зафиксированное «Комптоном», — это излучение грозовых облаков, поскольку энергия сигналов представлялась слишком высокой. Ведь для «проталкивания» таких лучей через атмосферу требуется настолько огромная энергии, что в это сложно было поверить.

В 2002 году НАСА запустило RHESSI — спутник с солнечным спектроскопом для наблюдения излучений высоких энергий, названный в честь физика из НАСА, доктора Реувена Рамати. RHESSI должен был наблюдать гамма-излучение Солнца. Просматривать данные, нужные для доказательства того, что гамма-излучение исходит от Земли, Дэвид Смит нанял студентку Лилиану Лопес. Всплески происходили каждые несколько дней, то есть много чаще, чем фиксировала ГОК. Новый инструмент предоставлял гораздо более подробную информацию об энергетическом спектре, демонстрируя, что гамма-лучи действительно проходят в атмосфере значительные расстояния. Оказалось, что они зарождаются на высоте 15–25 километров, то есть на верхней границе обычных грозовых облаков. С накоплением доказательств становилось всё труднее отрицать, что именно грозы, а не спрайты, генерируют большое количество гамма-излучения.

Но каким образом тучи вырабатывают высокоэнергетическое излучение? Ответ пришёл непосредственно из кадров «Star Trek»: разумеется, это антиматерия. Когда обычная материя встречается с антиматерией, они аннигилируют. Этот процесс сопровождается мощным выбросом энергии: почти вся масса переходит в энергию. Корабли Звёздного флота движутся как раз за счёт этой реакции. Самая распространённая форма антиматерии — позитрон, то есть антиэлектрон, являющийся естественным продуктом радиоактивного распада. Он ежедневно используется в медицинских сканерах ПЭТ (позитронно-эмиссионной томографии). Тем не менее в природе антиматерия вырабатывается нечасто, по крайней мере, тучи никогда не славились богатством радиоактивных атомов. Однако есть свидетельства того, что гамма-излучение грозовых облаков связано именно с позитронами.

Идея вот в чём. Электрическое поле внутри облака обусловлено отрицательным зарядом сверху и положительным снизу. Иногда это поле генерирует высокоэнергетические убегающие электроны. Будучи отрицательно заряженными, они отталкиваются электрическим полем нижней части облака и притягиваются верхней, то есть поднимаются. При этом они ударяются об атомы молекул воздуха, создавая гамма-излучение, и могут образоваться электронно-позитронные пары. Электроны продолжают подниматься вверх, тогда как позитрон с его положительным зарядом стремится вниз, притягиваемый полем нижней части облака. На своём пути он ударяется о всё новые атомы воздуха, выбивая новые электроны, и так далее. Возникает своего рода цепная реакция, которая распространяется по всей гряде грозовых облаков.

Получается что-то вроде природного лазера. В лазерах каскады фотонов движутся туда-сюда между зеркальными поверхностями, производя всё новые и новые фотоны, пока излучение не становятся настолько высокоэнергетическим, что не проходит сквозь одно из зеркал. В случае с грозами «зеркалами» служат верхняя и нижняя части облака, а вместо бегающих взад-вперёд фотонов в облаке вверх-вниз снуют электроны. К 2005 году эта гипотеза основательно укрепилась. Космический гамма-телескоп «Ферми» зафиксировал, что пучки заряженных частиц, производимых грозовыми облаками, могут перемещаться вдоль силовых линий магнитного поля Земли на сотни миль, причём в значительной части они состоят из позитронов.

Это открытие представило нам грозовые облака в совершенно новом свете. Оказывается, «молот Тора» не только искрит и грохочет, он ещё создаёт антиматерию. Открытие подобного рода просто невозможно совершить, подсовывая поверхностные сверхъестественные объяснения. Оно целиком основано на сомнении учёных в «общеизвестных» фактах.

Даже знакомые всем истоки могут по прошествии времени привести к новым историям. В поисках рационального объяснения чего-либо наука часто меняет свою парадигму в ответ на появление новых доказательств или идей. Хороший тому пример — история о происхождении Земли и Луны, претерпевшая ряд крутых виражей. Во время одного из таких поворотов была даже предпринята попытка отвергнуть новые доказательства, чтобы сохранить старую научную парадигму.

В тот раз проблемой стало не отсутствие доказательств, а напротив, слишком большое их количество. Ведь можно сколько угодно изучать строение Земли, исследовать срезы горных пород и летать на Луну за образцами камней. Однако в определённом смысле всё это богатство данных лишь усложняет проблему доказательства. Что значат все эти образцы? Мы пытаемся восстановить картину событий, случившихся 4,5 миллиарда лет назад. В то время Вселенная уже существовала около 9 миллиардов лет (это если доверять теории Большого взрыва, а согласно другим теориям, может быть, даже и дольше). Во всех космологических теориях строение Вселенной с возрастом усложняется, то есть со времени появления Солнечной системы в её окрестностях накопилось достаточно стройматериалов. Из того, что мы наблюдаем сегодня, можно сделать логический вывод о том, как именно весь этот космический хлам мог соединиться в систему Земля-Луна. В эти данные входят наблюдения за астероидами, Солнцем, другими планетами, а также подробная информация о строении Земли и Луны. (Мы говорим «Луна», хотя согласно последней гипотезе спутников у нашей планеты изначально могло быть больше.) Очевидно, были времена, когда Земли не существовало, а потом она возникла. Луна появилась на несколько сотен миллионов лет позже. Их происхождение взаимосвязано, и нельзя объяснить происхождение одной, игнорируя другую.

Главная проблема генезиса Луны и Земли в том, что лунная порода по химическому составу очень похожа на земную мантию. Мантия — это толстый слой породы, залегающий под континентальной и океанической корой и над железным ядром. В частности, пропорции различных изотопов некоторых элементов совпадают как на Луне, так и на Земле. Подобное совпадение слишком невероятно, чтобы соответствовать ранним теориям происхождения Луны, например, что два небесных тела образовались независимо друг от друга из первичного газопылевого облака, вращающегося вокруг Солнца, или что гравитационное поле Земли «поймало» Луну, когда та случайно пролетала мимо. Один из сыновей Чарльза Дарвина, Джордж, полагал, что Луна была вытолкнута из быстро вращающейся Земли, но механика этого процесса, в частности энергия и угловые моменты вращения, не соответствует действительности. Более того, Земля и Луна не просто сконденсировались из космической пыли. Астрофизики и геофизики считают, что Земля сформировалась из многих мелких планетизималей, которые были частью огромного диска, в центре которого находилось Солнце. Современные телескопы позволяют рассмотреть подобные диски вокруг молодых звёзд в соседних звёздных системах: их было найдено уже довольно много, так что вполне вероятно, что теория подтверждается.

Между 2000-м и серединой 2012 года некоторые астрофизики и геофизики пришли к обоюдному соглашению, что Луна — это результат грандиозного столкновения между молодой тогда Землёй и объектом, сравнимым по размерам с Марсом. Они назвали его Тейей, по имени одной из сестёр-титанид, матери Селены — древнегреческой богини Луны. В результате столкновения внушительная часть Земли перешла в газообразное состояние, а Тейя была практически разрушена. Большая часть паров конденсировалась на нынешней лунной орбите, сформировав Луну; остальное стало земной мантией, что и объясняет сходство состава. В этой гипотезе нашёл своё объяснение и довольно большой угловой момент системы Земля-Луна, что является её плюсом.

Однако шло время, и у теории Тейи начали возникать проблемы. Подобная коллизия настолько сильно разогрела бы поверхность планеты, что вся вода просто выкипела бы, а это опровергается самим фактом существования океанов. Для того чтобы сохранить на плаву гипотезу Тейи, потребовался ряд дополнительных допущений: может, на молодую планету упал ледяной астероид, вернув воду на место? Или, может быть, испарившаяся вода заскучала и вернулась обратно? Как бы там ни было, древние породы, найденные в Австралии, свидетельствуют, что четыре миллиарда лет назад, то есть вскоре после образования Луны, воды на Земле было хоть залейся.

Мы знакомили вас с гипотезой Тейи в «Науке Плоского мира» издания 1999 года, однако уже к переизданию 2002 года гипотеза выглядела не столь убедительно. Самым страшным ударом по Тейе явилась новейшая компьютерная модель предполагаемого столкновения. Самые первые подобные модели представляли нам, как вырванный из Земли здоровенный «ломоть» распадается на части. Из осколков одной формируется Луна, а вторая падает назад, образуя земную мантию. Породы разрушившейся Тейи перемешиваются с обеими частями в более или менее схожих пропорциях, чем и объясняется одинаковый состав мантии и Луны.

Правда, в то время моделирование занимало слишком много компьютерного времени, поэтому были проанализированы лишь некоторые сценарии предполагаемого инцидента. Когда компьютеры стали быстрее, даже усложнившиеся математические модели стало возможным обрабатывать гораздо быстрее и проще. Тогда-то и выяснилось, что большинство осколков Тейи образовали бы как раз Луну, а на земную мантию их не хватило бы. Но как же в таком случае нам быть с одинаковым их составом?

До 2012 года принималось допущение, что по своему химическому составу Тейя была похожа на земную мантию. Но как же вышло, что мантия и Тейя имели практически одинаковый состав? На решение этой проблемы были брошены все силы сторонников теории. Если ответить: «Ну, так вот уж получилось» — такой же ответ можно дать и на вопрос о Луне, причём не прибегая ни к какой дополнительной сущности в виде Тейи. Таким образом, теория Тейи зиждется на том же поразительном совпадении, которое и пытались объяснить с её помощью.

Во втором издании «Науки Плоского мира» мы охарактеризовали эту ситуацию как «потерю нити», а Йен продублировал подобное мнение в своей «Математике жизни». Очевидно, то же самое пришло в голову и Андреасу Ройферу, исследовавшему с коллегами сходный сценарий в июле 2012 года. Однако новая гипотеза имела одно отличие. Учёные предположили, что импактор был намного крупнее Тейи (или Марса) и двигался с бо́льшей скоростью. Это вовсе не было столкновением лоб в лоб. «Злодей» лишь вскользь задел Землю и, как говорится, смылся с места преступления. Большая часть выброшенного вещества, таким образом, принадлежала Земле, в то время как импактор потерял совсем немножко. Новая теория также согласуется с расчётами угловых моментов и предполагает, что состав Луны и мантии должен быть даже более похожим, чем принято считать. Для подобного утверждения имеется ряд доказательств. Цзюньцзюнь Чжан с командой провели повторный анализ образцов лунного грунта^[438], доставленных «Аполлонами». Оказалось, что соотношение изотопов титана-50 (⁵⁰Ti) и изотопов титана-47 (⁴⁷Ti) на Луне «идентично их соотношению на Земле с точностью до 0,000004».

Впрочем, это только одна из возможных альтернатив. Матийя Чук и его коллеги продемонстрировали, что подобный химический состав лунного грунта мог возникнуть, если во время столкновения Земля вращалась с большей скоростью, нежели сейчас: один оборот за несколько часов. От скорости вращения зависит количество выброшенного вещества. Впоследствии, по их мнению, гравитация Солнца и Луны могла замедлить вращение Земли до её нынешнего 24-часового цикла. Робин Кануп получил аналогичные результаты, использовав модель, в которой Земля вращалась лишь чуть быстрее, чем теперь, зато импактор был намного крупнее Марса.

Это тот самый случай, когда pan narrans был до того увлечён историей, что запамятовал, зачем она была придумана. Совпадение, которое она, по идее, должна была объяснить, совершенно исчезло из поля зрения интерпретаторов, чьи новые версии захватили всю сцену, оставив пресловутое совпадение за кулисами. Однако как раз сейчас наша обезьяна-сказочник переосмысливает эту историю, на сей раз не забывая уделять должное внимание сюжету.

В философском смысле главным вопросом является вопрос об истоках нашей Вселенной. Мы займёмся им в главе 18. Впрочем, самый загадочный и куда более близкий нам вопрос — это происхождение жизни на Земле.

Так откуда мы взялись, в конце концов?

Наша собственная неспособность создать жизнь с нуля или на худой конец понять, как этого достичь, заставляет нас воображать, будто природе для создания жизни понадобилось нечто из ряда вон выходящее. Может быть, это и так, а может, и нет, ведь сложный мир никогда не стремился быть понятым людьми. Не исключено, что возникновение жизни было предопределено с того момента, когда система жизнеобразующих элементов усложняется до определённого уровня. И нет никакой сокровенной тайны, которая могла бы озарить нам путь. Тем не менее для объяснения природных феноменов хочется какой-нибудь убедительной истории, понятной на человеческом уровне. Ведь с точки зрения pan narrans именно это и есть «объяснение», в то время как наука толкует о происхождении жизни обескураживающе сложно и запутанно, постоянно вдаваясь в нюансы. Похоже на то, что подобный подход вообще не может сложиться в связную историю. Кто знает, может быть, даже если бы мы сумели вернуться назад и своими глазами увидеть, что там к чему, мы всё равно ничего бы не поняли.

Тем не менее, хорошенько поискав, мы можем раскопать истории, в которых будут содержаться вожделенные подсказки.

Большинство научных гипотез о происхождении жизни сводят процесс к двум этапам: абиогенный и биогенный. Зачастую проблему упрощают ещё более, сводя рассмотрение к процессам неорганической химии до появления жизни и органической — после. Иначе говоря, к двум основным разделам химии. Органическая химияизучает большие, сложные молекулы, образованные с участием атомов углерода, а неорганическая — всё остальное. Органическая химия напрямую связана с формой жизни, существующей в Круглом мире. Однако было бы непростительной ошибкой думать, что проблема происхождения жизни ограничивается этой простой, но вполне случайной парой категорий. Органические молекулы, вернее всего, существовали и до того, как их начали использовать организмы. Поэтому попытка представить возникновение жизни как внезапный скачок от неорганической химии к органической в принципе неверна и путает божий дар с яичницей.

Да, были времена, когда жизни не существовало, и наступило время, когда она возникла. Но произошло это отнюдь не нежданно-негаданно: раз! — и вот она, жизнь. Был долгий, возможно, даже очень долгий переходный период так называемого мезабиоза, то есть промежуточного состояния, занявшего миллионы лет, в ходе которых химия, как органическая, так и неорганическая, создавала жизнь. Это был длительный процесс, без отправных и конечных точек.

Было предложено немало альтернативных путей, по которым могла возникнуть жизнь. Ещё в 80-е годы Джек насчитал 35 различных правдоподобных, по его мнению, гипотез. Сейчас их количество, наверное, приближается к нескольким сотням. Осознание того, что в результате мы можем так никогда и не узнать, как именно жизнь возникла, действует отрезвляюще. А ведь это вполне вероятно. Вернее всего, путь, который она избрала, был одним из тысяч, до которых мы пока не додумались. Некоторым из нас достаточно просто знать, что всё началось с химии и закончилось биохимией; другим, прежде чем они поверят, что стоят на правильном пути, нужно увидеть жизненные формы на уровне бактерий, созданные в лабораторных условиях. А кое-кто, даже увидев живого слона, синтезированного в пробирке, будет настаивать, что его дурачат.

Многие из вас уверены, будто живое настолько отличается от неживого или даже от только что бывшего живым, что никакая более или менее непрерывная цепочка шагов, ведущая от одного к другому, не укладывается у вас в голове. Отчасти подобная предубеждённость берёт начало в нашей нейрофизиологии: для того чтобы думать о живых и неживых объектах, например мышах и булыжниках, мы используем различные участки мозга. Поэтому нам сложно построить мысленную цепочку, ведущую от камня к мыши или даже от пробирки с химическим веществом — к микробам. Взамен мы предлагаем туманные доктрины, вроде так называемой «души», демонстрирующие чёткое разделение между тем, как мы думаем о живом существе и о мертвом теле.

Сейчас мы коротко изложим основные тезисы некоторых логичных концепций происхождения жизни, чтобы вы смогли оценить предлагаемые идеи и различные подходы к решению данной проблемы. Мы уже неоднократно писали о происхождении жизни на страницах книг «Наука Плоского мира», поэтому сейчас попытаемся подойти к задаче несколько с другой стороны. Например, о тех же вирусах мы ещё с вами не говорили. В начале нового тысячелетия история происхождения вирусов скромно держалась в тени, пока в 2009 году не вышел обзорный доклад Гаральда Брюссоу, открывшего дискуссию на эту тему. Однако чтобы понять контекст, нам совершенно необходимо больше узнать о предыдущих гипотезах.

Из ранних экспериментов наибольший интерес представляет опыт Стэнли Миллера, работавшего в 50-х годах XX века в лаборатории Гарольда Юри. Он смоделировал эффект удара молнии в атмосфере молодой Земли (в разумном приближении состоящей из аммиака, двуокиси углерода, метана и водяного пара). Он получил смесь токсичных газов типа цианида и формальдегида, что вселило в Миллера определённые надежды. Ведь «токсичность» — это отнюдь не объективное свойство вещества, а всего лишь эффект, который оно оказывает на живой организм. Большинство газов вообще жизнь не жалуют. В ходе дальнейших экспериментов были получены аминокислоты, то есть химические вещества, наиболее важные для живых организмов, поскольку они в принципе могут агрегировать в белки. В итоге ему удалось получить даже небольшие органические молекулы.

Разобраться, как именно возникли эти молекулы, непросто, однако эксперимент Миллера показал, что природа вполне могла самостоятельно достичь подобных результатов. Нет никаких оснований полагать, что в описанном ранее эксперименте Бенфорда задействовано нечто, не относящееся к стандартной химии, подчиняющейся обычным физическим и химическим законам. Мы можем рассказать вам непротиворечивую, с химической точки зрения историю о том, как соединяются и изменяются атомы и молекулы. Это происходит постоянно, благодаря чему и существует такая наука, как химия. Одним из ключевых моментов является то, что любая достаточно обстоятельная модель призвана охватить все основные этапы, однако реальность намного сложнее любых мыслимых моделей. То, что кажется трудным для нас, непроизвольно происходит в природе.

Исследователи, повторившие эксперимент во всевозможных модификациях земной атмосферы того периода, получили и другие органические соединения, в частности сахара и даже основания, соединения которых ведут к формированию ДНК и РНК — основополагающих молекул земной жизни. Мы уже упоминали о ДНК и её двойной спирали, в любом случае сегодня она всем хорошо известна. Рибонуклеиновая кислота (РНК) популярна гораздо меньше. Она, в общем-то, похожа на ДНК, только попроще устроена. За редкими исключениями РНК образует одну цепочку вместо двух. Определённые виды РНК весьма существенны для живых организмов.

Мы считаем, что обе эти молекулы могли легко образоваться на юной Земле. Даже более того, их появление было совершенно неизбежным. К тому же, как нам сейчас известно, многие метеориты несут на себе компоненты этих простых органических соединений — значит, последние могут образовываться в открытом космосе. Таким образом, метеориты являются вторым надёжным источником органической химии. Короче говоря, небольшие органические молекулы на молодой Земле имелись в изобилии. Дело только в том, что с живыми организмами они не имеют ничего общего.

Многообещающих на первый взгляд простых химических процессов недостаточно. Ведь ключевые молекулы живых организмов намного сложнее и включают в себя значительно больше атомов, расположенных довольно заковыристым образом. Грэм Кернс-Смит предположил, что молекулы глины могли бы быть идеальным катализатором для превращения простых органических соединений в полимеры, аналогичные имеющимся у живых организмов. При этом аминокислоты соединялись бы в пептиды и белки, а нуклеотидные основания, возможно, связывались бы с фосфором и сахарами, образуя короткие цепочки нуклеиновых кислот, в том числе РНК и ДНК. Как видите, для достижения цели снова не требуется ничего, кроме простой химии, никаких инопланетян. Напротив, было бы даже странно, если бы первобытные моря не кишели бы полимерами, ведь с их возникновением нет проблем. Может быть, проблемы с макромолекулами и возникнут у нас, у природы их не будет: она просто следует собственным правилам, неизбежным следствием которых является определённая сложность.

Однако макромолекулы — это ещё не жизнь. Они не размножаются, даже не реплицируются, разве что в особых ситуациях. (Под репликацией понимается создание точных копий; под размножением — создание копий не точных, но способных к дальнейшему размножению. Второй способ более гибкий, но и более сложный для понимания.) В любом случае и репликация, и размножение требуют не просто сложности, но сложности упорядоченной, а откуда берётся порядок, понять трудно. Тем не менее подобные ситуации могут возникать совершенно естественно в некоторых глинах, таких, которые сами по себе обладают способностью репликации. Во влажной среде небольшие слойки глины могут самостоятельно образовывать пачки почти одинаковых копий.

С конца 90-х годов поменялось многое. В предыдущих книгах «Науки Плоского мира» мы уделили особое внимание идеям Гюнтера Вахтершаузера. Он предложил идею, отличную от общепринятой теории первичного бульона Миллера-Юри, в котором предполагалась спонтанная репликация нуклеиновых кислот, а первичным проявлением жизни считалась наследственность. Взамен Вахтершаузер выдвинул гипотезу первичности метаболизма, то есть биохимического процесса. По его мнению, это могло случиться там, где много серы, оксида и сульфида железа, а также имеется источник тепла для поддержания химических реакций. Одним из возможных объектов, обладающих данными характеристиками, являются гидротермальные источники срединно-океанических хребтов, известные как «чёрные курильщики». Они располагаются в местах выхода расплавленных пород мантии на поверхность через разломы в расходящемся морском дне. Другими, чуть менее впечатляющими объектами являются подводные вулканы. Используя эту железо-кислородо-серную химию, Вахтершаузер придумал набор реакций, довольно точно имитирующих цикл Кребса, — основу биохимии почти всех живых организмов. В лабораторных экспериментах его задумка вроде бы работала, пусть и неидеально. Короче говоря, его теория возникновения жизни заменила первобытный «суп» первобытной «пиццей»: молекулы, вместо того чтобы резвиться в морских глубинах, плавают на поверхности. Тогда, в 1999 году, идея Вахтершаузера нам понравилась, поскольку она была альтернативой системе первичности наследственности. Мы не понимаем, зачем подобным структурам заниматься реплицированием, это совершенно не в их привычках. Кроме того, Вахтершаузер не только биохимик, но и юрист, а хорошие научные идеи, предложенные юристами, — чрезвычайная редкость.

Однако с тех пор набрала популярность другая идея: гипотеза Мира РНК. РНК и ДНК — нуклеиновые кислоты, названные так потому, что они находятся в ядрах (лат. nucleus) клеток. Помимо ДНК и РНК существуют другие нуклеиновые кислоты; некоторые проще, иные много сложнее. Обе макромолекулы представляют собой длинные цепочки, образованные четырьмя фрагментами — нуклеотидами, являющимися, в свою очередь, комбинациями оснований, то есть особенных молекул, похожих на сложные аминокислоты, связанные воедино сахарами и фосфатами. Ну как? Вам полегчало? Сомневаемся. За подробностями вы можете обратиться к другим источникам, а сейчас нам надо было всего лишь договориться о терминологии, относящейся к тому, что мы обсуждаем.

Нуклеиновые кислоты научились извлекать выгоду из своей замечательной способности образовывать двойные цепочки: каждая половина кодирует одну и ту же информацию взаимозависимым образом. Четыре основания, обозначенные буквенными кодами, образуют две связанные пары, а последовательность оснований одной цепочки комплиментарна по отношению к основаниям другой. Это делает возможной главную особенность этих пар: одна цепочка определяет происходящее во второй. Вот они расходятся, каждая половинка обзаводится новым «партнёром», прикрепляясь к комплиментарным основаниям, и… О, чудо! Только что у нас была одна двойная цепочка, а теперь их две, причём абсолютно идентичных. При наличии достаточного количества свободных оснований молекула реплицируется, и остановить её непросто.

У РНК другие «козыри». Она может функционировать как энзим, биологический катализатор, причём являться катализатором для собственной репликации. (Катализатор — это молекула, которая ускоряет химическую реакцию, но сама в ней не участвует: она «подстёгивает» другие вещества, а затем «отходит в сторону».) Таким образом, РНК катализирует многие химические реакции, полезные живым организмам. Молекула РНК — это «ремонтник-универсал». Если бы удалось объяснить, как РНК появляется из неживой материи, это стало бы большим шагом от неорганической химии к примитивным живым формам. К сожалению, понять, как РНК могла самостоятельно возникнуть в первобытном «бульоне», очень трудно. На протяжении многих лет теории Мира РНК не хватало важнейшего звена.

Недавно этот недостаток было устранён. Найдено множество разнообразных решений проблемы, включая те, которые работают не только в теории, но и на практике. Вначале получаемые цепочки были короткими, ведь цепочку из 6 оснований создать легко. Теперь их длина может доходить до 50 и больше, а это уже близко к настоящим биологическим энзимам, имеющим обычно от 100 до 250 оснований. Появилась надежда, что длинные цепочки РНК имелись в первобытном «бульоне». Всё это выглядит ещё более правдоподобно, если учесть, что в условиях, максимально приближенных к предполагаемой обстановке молодой Земли, были синтезированы жировые мембраны, весьма напоминающие мембраны клеток. РНК вполне могут соединяться с ними. Недавно было высказано предположение, что под воздействием высоких температур «чёрных курильщиков» цепочки РНК могли неоднократно разделяться на части (расходиться), а затем соединяться в более холодных водах конвекционных течений. Эта идея нам симпатична, ведь точно таким же образом мультиплицируют ДНК в полимеразной цепной реакции при анализе последовательности молекулы: чередованием высоких и низких температур заставляют цепочки ДНК расходиться и выстраивать новые комплиментарные связи, многократно удваивая число копий. Благодаря подобному естественному физико-химическому процессу вполне могла бы воспроизводиться и РНК.

Не только по этой, но и по многим другим причинам гипотеза Мира РНК для ранних стадий развития жизни на Земле смотрится сегодня довольно сносно. Неизвестно, конечно, как всё было на самом деле, но предлагаемый сценарий кажется нам правдоподобным. И даже если жизнь возникла каким-либо другим способом, данная гипотеза доказывает, что никакого сверхъестественного вмешательства для этого не требуется. В первобытных морях, может быть, близ «чёрных курильщиков», может быть, на прибрежных пляжах, где вода хорошо прогревалась, получала много солнечной радиации и разбавлялась приливами, а возможно, под воздействием вулканов или землетрясений, так или иначе, но цепочки РНК росли и размножались.

Процесс копирования не всегда проходил абсолютно точно, однако это стало несомненным преимуществом, поскольку безо всякого потустороннего вмешательства вело к разнообразию. Если случайная вариация сопровождалась неким механизмом отбора, поощряющим определённые параметры, тогда РНК могла (и должна была) эволюционировать. Отбор — вовсе не проблема, скорее проблемой станет его предотвращение. Едва появляются некие особенные последовательности со специфическими свойствами, конкуренция между ними за свободные нуклеотиды при взаимодействии с отдельными жировыми мембранами сметёт с дороги одни виды таких последовательностей, тогда как другие будут процветать. Это прямой путь к удлинению цепочек и возникновению у них ещё большего количества особенных свойств.

Как только начинается естественный отбор, вся система становится живой.

С этой точки зрения эволюция путём естественного отбора не только объясняет разнообразие жизни, она является неотъемлемым элементом того, что и породило саму жизни. В условиях достаточного разнообразия копирование возможных ошибок, если они не возникают слишком часто, может играть созидательную роль.

Но Мир РНК — не единственная возможная альтернатива. Последняя из выдвинутых гипотез происхождения жизни предполагает определяющую роль вирусов в этом процессе. Вирусы — это такие длинные цепочки ДНК или РНК, как правило, окружённые белковой оболочкой, позволяющей им внедряться в другие организмы, как например, в бактерии, в животные или растительные клетки. Для размножения большинство вирусов полагаются на ДНК/РНК систему копирования инфицированного организма. Когда клетка или организм гибнет, новые копии вирусов распространяются в окружающей среде.

Со времени опубликования в 1977 году работы Карла Вёзе таксономы (учёные, занимающиеся классификацией бесчисленных форм жизни) признали наличие трёх фундаментальных доменов — крупнейших и старейших ветвей на Древе жизни: бактерий, архей и эукариотов. Существа первых двух доменов, являясь микроорганизмами, внешне похожи, но история их эволюции различна. Вероятно, археи — самый древний из трёх доменов. Его представители обитают в странных и неожиданных местах: в очень солёных, в очень жарких или, напротив, в очень холодных. О бактериях вы уже знаете. Оба типа организмов — прокариоты, то есть их генетический материал не упакован в ядре клетки, а прикрепляется к плазматической мембране или плавает в цитоплазме в виде замкнутых в кольцо молекул, так называемых плазмид.

Третий домен — эукариоты — отличается наличием ядерных клеток. Сюда входят и сложные «многоклеточные» организмы, от насекомых и червей до слонов и китов. Ну и, конечно же, мы с вами. Кроме того, этому домену принадлежит множество одноклеточных организмов. Последовательность РНК указывает, что первый большой раскол Древа жизни произошёл, когда бактерии отделились от своих предков-архей. Затем ветвь расщепилась на архей и эукариотов. Таким образом, мы приходимся куда более близкими родственниками археям, нежели бактериям.

Вирусы не включены в эту систему, поскольку до сих пор неясно, можно ли их считать живыми, ведь большинство из них не могут самостоятельно размножаться. Раньше считалось, что существовало два пути возникновения вирусов. Некоторые их них — это аллель дикого типа, покинувшая свой геном и начавшая паразитировать на других существах, присваивая их генно-копировальную технику. Другие — это безнадёжно измельчавшие бактерии или археи. Они настолько погрязли в своём паразитическом существовании, что потеряли всё, кроме своих генов. Время от времени кто-нибудь из дилетантов, физиков или биологов-бунтарей (которым следовало быть более осмотрительными) предлагают идею, что, раз вирусы настолько просты, они наверняка реликты седой старины, дожившие до наших дней. Эта, безусловно, ошибочная точка зрения берёт своё начало в не менее ошибочном принципе, что и причисление амёбы к предкам только потому, что она простая. В действительности же существует множество видов амёб, некоторые из которых обладают клеточными структурами, несущими гены, и имеют по 240 хромосом, тогда как у нас с вами едва набирается 46. В каком-то смысле амёбы сложнее людей. Зачем им так много хромосом? А вот зачем: чтобы нормально функционировать, амёбе требуется уместить всю свою организацию в крошечное пространство.

В 2009 году Брюссоу написал статью, озаглавленную «Мнимая универсальность Древа жизни, или Место вирусов в живой природе»,^[439] в которой он указывает, что прекрасное и ставшее уже знаковым дарвиновское Древо жизни, взятое из иллюстрации к «Происхождению видов», у корней выглядит довольно беспорядочным из-за так называемого горизонтального переноса генов. Бактерии, археи и вирусы не просто с заразительным энтузиазмом обмениваются генами, они ещё умудряются встраивать их в геномы высших животных или, напротив, удалять. Таким образом, ген одной бактерии может происходить от другой бактерии или археи, или даже от животного либо растения.

Основные агенты такого обмена — вирусы, которых на нашей планете огромное множество, вероятно, раз в десять больше, чем всех других форм жизни вместе взятых. Может показаться, что за всем этим коловращеньем генов «родословную» отдельно взятой бактерии проследить практически невозможно. И уж тем более не представляется возможным проследить «родословную» вирусов. Как ни странно, это не так. Вернее, не совсем так. Подсказки кроются в определённом порядке, в котором выстроены гены вирусов, а также в видах организмов, на которых они паразитируют. Некоторые паразитируют как на бактериях, так и на археях, поэтому можно с уверенностью сказать, что такое положение дел возникло ещё до разделения этих групп. Более того, у подобных вирусов имеется РНК-геном. Брюссоу довольно убедительно доказывает, что эти особенные вирусы могут являться реликтами Мира РНК. И именно заражение древних организмов ДНК-содержащими вирусами могло встроить ДНК в наследственность всех известных нам существ, вокруг геномов которых сейчас столько суеты. Так что изредка оказываются правы даже бунтари и физики, пусть и исходившие из ложных предпосылок.

Похоже, нам нужно по-новому взглянуть на роль РНК в жизни современных организмов. Согласно общепринятой истории, которая не менялась вот уже некоторое время, РНК служит скромным курьером, передающим наиважнейшее послание от последовательности ДНК рибосомам — крупным молекулярным структурам, синтезирующим белок. Имеются также короткие РНК, передающие рибосомам необходимые для синтеза аминокислоты. Рибосомы состоят, в свою очередь, из нескольких видов РНК. Некоторые исследователи считают их центральным элементом клеточного белкового «производства».

Тем не менее описанная история вскоре может измениться.

В последние десять лет произошла настоящая революция в биологии нуклеиновых кислот, и почти все новации касались РНК. Матричная и транспортная РНК выполняют всего лишь самые прозаические работы для клеток. Однако у них есть куда более интересная (прежде мы употребили слово «прозаическая», а теперь, наверное, надо сказать «поэтическая») роль. Прежде ДНК считалась главнейшей молекулой в клетке, а синтез белка — основной её функцией (в некоторых учебниках так утверждается до сих пор). Нити ДНК, занимающиеся синтезом белка при помощи транскрипции матричной РНК, назывались генами. Нити ДНК, расположенные по соседству, но не задействованные в синтезе, считались «мусорными генами», бесполезными для организма. Они якобы просто занимали место, являясь случайным, побочным продуктом прошлого, но поскольку воспроизвести их ничего не стоило, эволюция и не стала от них избавляться.

И на самом деле существует огромное количество остатков старых генов, множество последовательностей, сохранившихся от древних вирусных атак, которые действительно могут быть «мусором». Тем не менее оказалось, что, даже если какие-то отрезки ДНК не участвуют в создании белков, почти вся ДНК, расположенная в промежутках между генами, транскрибируется в молекулы РНК. Именно эти молекулы образуют главную систему управления клетки: следят за тем, когда и какие гены нужно активировать, и определяют сроки существования различных матричных РНК. У бактерий они также контролируют гены, однако, кроме того, их субпопуляция защищает клетки бактерий от нападения вирусов, образуя примитивную иммунную систему. Если ДНК — это «первая скрипка», то РНК — весь остальной «оркестр».

С лёгкостью разобравшись во всё этом, мы можем переходить к рибосомам — молекулярным фабрикам, «собирающим» белки. Рибосомы — небольшие частицы, в основном образованные из РНК. У бактерий, архей, животных, растений и грибов каждая клетка имеет свой собственный комплект рибосом. На протяжении всей их жизни там сохраняются одни и те же РНК, пусть и окружённые различными белками.

Ведущим представителем относительно новой науки, биосемиотики, изучающей молекулярные коды жизни, является Марчелло Барбьери. Вероятно, вы слышали о генетическом коде, то есть о пути, по которому рибосомы превращают тринуклеотиды ДНК в различные аминокислоты, из которых состоят белки. Барбьери обратил внимание на то, что существуют сотни подобных кодов: от инсулина, связанного с рецепторами на поверхности клетки и оказывающего на неё различные воздействия, до запахов, таких как феромон в моче самца мыши, влияющий на эстральный цикл самки. Всё это — следствие перевода языка химии (разных гормонов и феромонов) на язык физиологических процессов. Таким образом, генетический код далеко не единственный. В биологии коды встречаются повсеместно. С этой точки зрения ключевым элементом в синтезе белков является не ДНК, устанавливающая правила, и не матричная РНК, передающая рецепт по эстафете, — нет, ключевым элементом оказывается рибосома, которую, продолжая аналогию, можно сравнить с фармацевтом, составляющим рецепт.

Кажется очевидным, что это одна из наиболее древних частей механизма, находящегося в центре всех жизненных функций и возникшего, вероятно, ещё до разделения бактерий и архей, придя к нам прямиком из Мира РНК. Наверное, что-то когда-то сформировало эти отношения — трансляцию в белок из нуклеиновой кислоты. Предки современных рибосом, которые, возможно, не слишком отличались от нынешнего диапазона РНК-структур, изобрели этот трюк. Таким образом, уже в самом начале процесса зарождения жизни мы находим перевод с одного языка химии на другой, совершённый структурами, дошедшими до нас практически без изменений.

До рибосом существовала одна химия. Очень сложная, будьте уверены, но всего лишь химия — сложность сама по себе значит мало. Однако для нас важно, что сложность в данном контексте означает организованное усложнение. Каждый повар знает, что если нагреть две простые химические субстанции — сахар и масло, то получится карамель. На химическом уровне карамель — неизмеримо сложная штука. Она состоит из несметного числа молекул, каждая из которых содержит тысячи атомов. Молекулярная структура карамели куда более сложна, чем большая часть молекул, использованных вами для прочтения этого текста. Но толку от карамели немного, разве что она приятна на вкус. То есть одного усложнения недостаточно, если мы хотим, чтобы на выходе получилось что-нибудь интересное. Подобным же образом, смешав слабые растворы аминокислот, сахаров, щелочей и прочего с особым сортом глины, вы получите длинные и очень сложные полимеры. Однако, как и в карамели, в них для нас нет ничего любопытного. Тем не менее, как только благодаря древнейшим рибосомам начались взаимоотношения между молекулами, сложность одержала верх над простым усложнением.

Под «сложностью» мы понимаем «организованную сложность». В сложных системах, таких как автомобиль, отдельные детали (тормоза, рулевое колесо, двигатель) вне системы ведут себя так же, как и находясь внутри неё. Главным образом, они просто торчат там, пока их не толкнут или не потянут, то есть не приведут каким-либо образом в движение. Но человек, муха или амёба — совсем другое дело. Ваши «детали» ведут себя различно в зависимости от того, являются ли они частью системы или существуют сами по себе. Части взаимодействуют более углублённо, меняя свою природу в зависимости от системы.

Например, мост, связывающий остров с материком, является такой сложной системой. Для того, чтобы мост выполнял свою работу, совершенно не важно, из чего он сделан. Это могут быть канаты, сталь или бетон. Он может даже состоять из ничего или из воздуха, если мы, например, говорим о туннеле. Важным свойством моста будет не материал, из которого он изготовлен, а то, насколько эффективно он связывает две точки. Именно эта связь и есть его эмерджентное свойство, изначально не присущее ни одному из вышеперечисленных материалов. Оно возникает из взаимоотношений частей и географического фактора. Более того, едва появившись, мост изменяет саму географию. Река, через которую он переброшен, перестаёт быть препятствием для транспортных средств, даже если они не умеют плавать, прыгать или передвигаться под водой. Заметьте, что вы не сможете понять, откуда взялись все эти новые свойства, если просто изучите материалы, из которых сооружён мост.

География местности меняется тогда и только тогда, когда мост связывает оба берега. Иначе говоря, сам мост возникает в тот самый миг, когда возникает связь. В некоторых случаях это происходит, когда через пропасть переброшена первая верёвка; в других — когда по мосту проедет первый автомобиль; в иных случаях — когда рядом заработает таможня.

Аналогичным образом рибосома, находящаяся в клетке, сильно отличается от свободной. Она исполняет конкретную, но в то же самое время почётную работу: читает послание, переданное через матричную РНК, и строит белки согласно утверждённому генетическому «плану». Интересно, не стало ли химическое взаимодействие, осуществлённое ранними рибосомами, тем самым «мостом», наведённым между различными типами химических процессов и поставляющим рибосомам энергию и материалы, необходимые для репликации? В конце концов, они сами состоят в основном из РНК.

Действительно, если бы нас попросили назвать единственное новшество, отличающее живое от неживого, мы бы сказали, что это рибосомы, Высший биопереводчик. Мы, как и Марчелло Барбьери, считаем, что рибосомы находятся во главе угла для всего живого. ДНК — это всего лишь скучная проза жизни, рибосома — чтец, а РНК — истинная поэзия. Как только появилась рибосома, будущее ожило, и именно этот шаг стал во многих отношениях истинным началом жизни.

Происхождение многих явлений связано с более тонкими формами эмерджентности: начало грозы, появление жёлудя из завязи на дубе, возникновение планеты Земля. Каждый из этих случаев — это переход количества в качество: эмерджентное событие, локализующее истинную исходную точку. Первая вспышка молнии, первые листочки, жар ядра внутри земной мантии — всё это эмерджентные события, отмечающие возникновение новых структур. Процесс становления делится на две части: до эмерджентности и после неё.

Если феномен эмерджентный, то он выходит за границы всего того, что было прежде. Он создаёт нечто новое, то, чего не было в отдельно взятых частях и деталях. Даже если начать их объединять друг с другом или с тем, что подвернётся под руку, что окажется потом лишним. Подобный подход — это лучшее, что можно назвать истоком. Эмерджентное событие зарождается не тогда, когда все его части соединяются вместе, оно зарождается тогда, когда возникает целое.

Возникновение первой молнии знаменует начало грозы. Деление клетки, выделяющее жёлудь из других почек, — появление дуба. Процессы деления и иные отношения, способствовавшие формированию яйцеклетки, позже ставшей вами, срежиссировали эмерджентное событие — ваше возникновение. Вселенная сложна именно потому, что эмерджентные события (при которых количественные изменения переходят в качественные) происходили очень часто. В итоге были построены «мосты»-рибосомы, а Луна кружится вокруг Земли.

Эти связи объединили отдельные события в причинно-следственную сеть, ставшую основной характеристикой окружающего нас мира. Однако как хотите, а история — это вам не сеть. Её структура линейна, поскольку говорить или писать можно лишь слово за словом. Даже используемый в Интернете гипертекст задаётся линейной программой, написанной на языке гипертекстовой разметки (HTML). Вот почему для человеческого нарративиума происхождение кажется сложным и путаным явлением и мы изо всех сил пытаемся отыскать простоту там, где её нет и быть не может.

Глава 11

ВЕСЬМА ИНТЕРЕСНЫЙ КАЗУС

Наверн взглянул на мисс Доу с выражением лёгкого сожаления, тут же сменившимся улыбкой.

— Значит, домой, а? Прекрасная новость, не правда ли? Уверен, когда ваши люди узнают, что с вами приключилось, они сильно удивятся. Впрочем, волноваться не о чем: мы вернём вас точнёхонько в то место и время, откуда вы исчезли. Какая жалость, что вы не можете задержаться у нас подольше. Всегда полезно поговорить с кем-нибудь, кто умеет разговаривать, — Чудакулли тяжело вздохнул. — Поверьте, быть Аркканцлером нелегко. Мало кто смотрит на тебя как на человека. Остаётся лишь мечтать, что отыщется некто, кто рискнёт сделать тебе замечание, когда ты ведёшь себя как полный олух.

Он снова вздохнул, и Марджори произнесла:

— То есть вы не будете возражать, если я погощу у вас ещё немного? В смысле, вы всегда сможете сделать так, будто ничего не случилось, а я уже и не припомню, когда в последний раз брала отпуск. К тому же меня чрезвычайно занимает всё, что здесь происходит. Насколько я могу судить, намечается грандиозный процесс за право обладания моей родной планетой. Так что вы меня извините, но я требую места в первом ряду, раз уж являюсь в некоторым смысле арендатором. Кстати, я могла бы оплатить своё пребывание. Не очень хорошо хвалить саму себя, но я отлично разбираюсь во всех тонкостях библиотечной практики. Нет, в самом деле, разве не очевидно, что представителю мира, являющегося предметом тяжбы, должно быть предоставлено право хотя бы наблюдать за ходом процесса? Я считаю, это будет справедливо.

— Возможно, тогда ей придётся прицепить бороду, как того требует существующее уложение, — заметил Думминг Тупс, покосившись на Аркканцлера. Воздух немного сгустился, и Думминг внимательнее присмотрелся к лицу Чудакулли. Медленно проговаривая каждую букву, словно перебирая хрупкие и весьма ценные предметы, тот сказал:

— Похоже, господин Тупс, ты подзабыл о… кодициле.

— Кодициле, Аркканцлер?

— Да, господин Тупс, о сноске, которая гласит, что пол библиотекаря несущественен.

Условно говоря, Думминг должен был бы в этот момент ступить на зыбкую почву, однако по причине долгого срока пребывания в должности преподавателя Незримого Университета, а также своих непревзойдённых, поистине энциклопедических знаний о нём он на неё не ступил. Думминг условно перепоясал свои условные чресла и заявил:

— Аркканцлер, но такого кодициля не существует. Верьте мне, сэр, я ознакомился со всеми статутами и директивами, относящимися к университету.

Он ожидал, что подобные слова спровоцируют немалый шум, и попятился, однако Наверн Чудакулли широко улыбнулся и произнёс:

— Мой мальчик, этот кодициль существует де факто. Если уж библиотекарем может быть орангутанг, пусть даже и прошедший через стадию человека по пути к своему высшему предназначению, тогда, естественно, и безбородый библиотекарь, одновременно являющийся леди, может работать в нашей библиотеке. Причём орангутанг — лучший библиотекарь, который у нас когда-либо был, не говоря уже о том, что его кормление обходится дешевле некуда. В общем и целом положение о том, что библиотекарь не обязан быть человеком мужского пола, утвердилось окончательно и бесповоротно.

Убедившись, что буря миновала, Марджори, стараясь говорить как можно более беззаботно, сказала:

— А у вас и правда библиотекарем работает орангутанг? Я это знала! Видела его прежде, да и другие тоже, только об этом предпочитают не говорить вслух, так, просто на всякий случай. Первый раз это случилось, когда однажды мне потребовалось спуститься в книгохранилище. Он, должно быть, сильно удивился, потому что сунул мне в руку банановую кожуру и исчез. Главный библиотекарь тогда предупредил меня, чтобы я не болтала об этом с младшими библиотекарями. Он прошептал: «Вам крупно повезёт, если подобное с вами больше никогда не случится». А во второй раз…

— Итого, значит, дважды? Да, мисс Доу? — просиял Чудакулли. — Тогда давайте доведём это число до трёх. В ближайшее время я вас с ним познакомлю, а теперь, увы, мне срочно нужно к господину Косому, нашему законнику. Просто дождаться не могу! Игра началась! Что тебе, господин Тупс? Хочешь что-то добавить?

— Верно, Аркканцлер. Я полагаю, что в случае, подобном нашему, лорд Витинари пожелает самолично вершить суд, чтобы быть уверенным в справедливости решения.

— Вот ещё! Это мы сотворили Круглый мир! И он принадлежит нам со всеми своими потрохами. Мы ж не из воздуха его извлекли…

Думминг уцепился за эту фразу, словно шахматист, атакующий ферзя противника.

— Но мы действительно извлекли его из воздуха, Аркканцлер! Именно так! Вы, конечно, можете сказать, что этот мир уже имманентно присутствовал в воздухе, вот только кому принадлежала его имманентность? Это будет весьма и весьма интересный казус…

— Весьма и весьма интересный казус, — прошелестел господин Косой, самый главный адвокат Анк-Морпорка и по совместительству самый мёртвый из них. Ну, или, по крайней мере, самый мёртвый из тех, кто мог сам сказать вам, что он мёртв. Косой зашуршал бумагами, лежащими перед ним на столе. А возможно зашуршали его руки, поскольку господин Косой был зомби, самым трудолюбивым зомби Анк-Морпорка. Он взирал на Чудакулли, сидящего напротив, и на его лице было… скажем так, замогильное выражение, а голос казался каким-то влажно-хриплым. К сожалению, описать всё это как-то иначе не представлялось возможным.

— Видите ли, Аркканцлер, это не просто свара из-за лошади или дома. Тут мы выходим за рамки элементарного оккультизма в области совершенно неизведанные. В высокозатратные области, я бы сказал. Мне известно, что омнианская Церковь Последних Дней обратилась за поддержкой к другим религиозным группам. А ведь ни для кого не секрет, что не все из них питают особенную приязнь к волшебству, считая его посягательством на свои права собственности.

— Посягательством?! — возмущённо вскричал Чудакулли.

Господин Косой издал смешок, завершившийся обычным хрипом.

— Насколько я в курсе страстей, бушующих в церковных кругах, они там считают омниан опасно старомодными и не понимающими даже смысл слова «компромисс». Короче говоря, Аркканцлер, омнианцы просто знают, что они правы, и всё тут. Между прочим, сегодня во второй половине дня я узнал, что лорд Витинари взял ваш случай под свой контроль. А поскольку лорд представляет высшую светскую власть, это означает, что его слово будет последним, — адвокат снова зашуршал бумагами. — Ах, да. Он сможет выкроить для вас немного времени в четверг.

На следующее утро Марджори была разбужена миссис Герпес, принесшей ей миску мюсли, улучшающих работу кишечника, чайник, полный ароматного Ерл-Грина, два яйца, сваренных вкрутую, и экземпляр газеты, оказавшейся «Анк-Морпоркской Правдой». Огромный заголовок на первой странице гласил:

АТАКА КРУГЛОГО МИРА

Была там, разумеется, и передовица. Однако, как и в большинстве подобных опусов, где речь идёт о вере и богах, борзописцы предпочли спустить дело на тормозах, бросившись в рассуждения о старом, добром и, главное, безопасном предубеждении, что религия, без сомнения, служит источником утешения для малых сих, а без уважения к чужой точке зрения никаких дебатов быть не может.

Марджори называла это «тише-воды-ниже-травы»-журналистикой, предпочитающей робко держаться в сторонке и не идти наперекор подавляющему большинству. Таким образом, газетчики не рисковали подвергнуться преследованию со стороны почтеннейшей публики или обнаружить в своём лотке для входящих бумаг парочку писем с угрозами. То, что редактор гордо именовал это Vox Populari, то есть гласом общественности, выглядело особенно смешно. Правда, смешно было лишь для того, кто имел возможность глядеть на происходящее со стороны. Решимость волшебников не отдавать Круглый мир омнианам заставила народ шевелить мозгами (даже тех, кому шевелить было особенно нечем), о чём свидетельствовали фразы вроде: «А вот я считаю…»

После многих лет работы в библиотеке Марджори убедилась, что глубокомысленные изречения, начинающиеся со слов «Я считаю», едва ли способны пошатнуть основы мироздания, ну или хотя бы не шататься самим.

Тут уж ничего не поделаешь: у Марджори были три учёные степени, включая докторскую, и она могла даже думать на греческом — великолепный язык для работы с идеями. Латынь… Ну да, она полезна, конечно. Однако в греческом есть нечто особенное, такое je ne sais quoi, точно так же, как и во французском, если хорошенько подумать. Так что, если вас забавляли крамольные размышления против демократии, она, бывало, не могла сдержать раздражения при мысли, что система придаёт одинаковое значение мнению человека осведомлённого и того, кто покупает прессу только затем, чтобы поглазеть на голых девиц.

Марджори не раз спорила об этом со своей матерью. Та придерживалась такого мнения, что всё это со временем пройдёт, упирая на то, что многие из именитых интеллектуалов повинны в высказывании глупейших и самоубийственнейших идей. Мол, глупые умники приносят куда больше вреда, чем простодушные болваны.

Едва Марджори отложила газету, как в дверь робко постучали. За ней обнаружился волшебник, знакомый ей Ринсвинд, выглядевший карликом рядом с крупным, но чрезвычайно дружелюбным с виду орангутангом. Последний проковылял в комнату, опираясь на костяшки пальцев.

— Прошу меня простить, мисс, — сказал Ринсвинд, — но Аркканцлер пожелал, чтобы вы познакомились с нашим Библиотекарем. Когда-то он был человеком, как мы с вами, но после небольшого инцидента в библиотеке стал… чем-то бо́льшим, если вы понимаете, о чём я. Кажется, вы не удивлены?

— Знаете, господин Ринсвинд, я действительно не удивлена. Мы, библиотекари, нечасто об этом говорим, но все мы знаем о банановой кожуре, в одночасье появляющейся рядом с книгой, которую ты безуспешно ищешь и вдруг обнаруживаешь именно там, где она и должна стоять, хотя мог бы поклясться, что полка пустовала уже несколько месяцев. У нас у всех имеется подобный опыт, и мы знаем, что орангутанг где-то рядом. Хотя временами и вверх тормашками. Лично я встречала уже этого джентльмена по крайней мере дважды.

Она смело протянула руку Библиотекарю. На ощупь его рука напоминала мягкую кожаную женскую перчатку. Библиотекарь подмигнул Марджори.

— Он понимает всё, что вы говорите, — встрял Ринсвинд, разрушив очарование момента. — А очень скоро и вы обнаружите, что сами понимаете всё, что говорит он. Это что-то вроде протечки между… Есть ещё такое научное словечко..

— Осмос, — не раздумывая подсказала Марджори, за что была вознаграждена великодушным:

— У-ук!

— Аркканцлер распорядился предоставить вам доступ к нашей библиотеке, в которой, само собой, имеются копии всех книг, написанных с момента изобретения письменности. В частности, вас может заинтересовать содержимое Александрийской библиотеки, нам удалось вынести оттуда всё, прежде чем она сгорела, и… Позвольте я уточню… да, так и есть: библиотеки Атлантиды. Людьми они там, правда, не были, но Библиотекарь с помощью друзей расшифровал язык наиболее разумных тамошних обитателей — крабоподобных созданий, записавших на каменных плитах всю историю сотворения мира. Какая всё-таки жалость, что они были настолько вкусными.

Пока Ринсвинд продолжал распинаться, Марджори стояла с открытым ртом.

— Аркканцлер предупредил меня, что вы, возможно, пожелаете здесь осмотреться, пока остальные готовятся к заседанию в четверг. Уже весь город гудит! Ладно, начнём наш гранд-тур по библиотеке. Строго говоря, это занимает больше миллионамиллиардов лет, но мы с вами срежем путь.

И действительно, Марджори успела вернуться лишь к обеду в среду, насыщаясь книгами, но не настолько ими пресытившись, чтобы на следующий день не захотеть совершить ещё один набег. Однако у неё тут не было ни единого шанса: четверг целиком и полностью принадлежал крючкотворам.

Аркканцлер согласился удовлетворить её просьбу присутствовать в зале суда, но поскольку в Плоском мире она оказалась совершенно случайно, о её происхождении было решено не упоминать. Просто на всякий случай. Что это за случай такой, Марджори не ведала.

Но ведь никто не сказал, что ей самой нельзя будет и рта раскрыть. Или что нельзя будет следить за ходом слушаний подобно ястребу, а может быть, даже так: подобно ястребу с чрезвычайно острым зрением. Она даже отвлеклась от возлюбленных книг и нашла время просмотреть газеты. Похоже было, что большая часть горожан не особенно интересовалась исходом дела, если вообще знала, что именно стоит на кону.

Их занимала только предстоящая схватка.

Глава 12

ДЛИННАЯ РУКА ЭРУДИЦИИ

В Плоском мире, может быть, и нет устойчивой правовой системы, зато там имеется Гильдия адвокатов. В общем, это вполне ожидаемо: ни один крючкотвор не позволит такой мелочи, как право, встать у него на пути. Традиционным методом разрешения правовых споров является трибунал, в котором председательствует патриций Анк-Морпорка, лорд Витинари, если, конечно, сам того пожелает. В Плоском мире, как и во многих частях мира Круглого, разногласия по поводу законности или предполагаемых нарушений оной подчиняются формальным процедурам, с привлечением писаных кодексов, прецедентов (частенько никак с делом не связанных), аргументов, контраргументов, нанятых экспертов и… Ах, да! Доказательств, конечно.

Что такое доказательство?

В Круглом мире, даже в странах, почитающих себя демократическими, как ни странно, значительная часть юридического процесса — это попытки той или иной его стороны исключить или, наоборот, включить в дело некие ключевые доказательства, стремление во что бы то ни стало склонить присяжных на свою сторону, соглашения о признании вины в обмен на более мягкий приговор, а то и создание всевозможных помех справедливому судебному разбирательству. Таким образом, закон берёт верх над справедливостью.

Подобное поведение характерно для юристов обоих миров.

Вместе с тем в Круглом мире существуют законы иного рода. Те самые, которые его обитатели наивно именуют «законами природы»: правила, по которым функционирует их мир. Человеческие законы там обойти можно, законы природы — нет. Потому что это не придуманные людьми правила, а информация о поведении Вселенной. На суд науки также выносятся доказательства, однако с иной целью. Научные доказательства служат не для определения вины или невиновности обвиняемого, а для установления истинности или ложности закона природы.

Если бы всё было так просто.

Так, как мы полагали в те благословенные времена, когда думали, что сила тяжести действительно уменьшается обратно пропорционально квадрату расстояния, свет был волной, а время не зависело от пространства. Бог был математиком, а Вселенная — часами. Теперь же вы можете на футболках прочитать не только уравнения теории относительности, но и надписи вроде: «Прежде я ещё сомневался, но теперь и в этом не уверен».

Во многом эта фраза отражает современное отношение учёных к физическим законам. Сегодня мы ожидаем, что общепринятые законы природы время от времени будут опровергаться новыми, более точными наблюдениями или вновь открывшимися обстоятельствами. Трансмутация неблагородных металлов в золото невозможна с точки зрения законов классической химии, но вполне допустима с точки зрения законов ядерной физики. То, что мы именуем «законами» физического мира, очень походит на орнамент, который мы можем аппроксиматически описать с помощью математических уравнений в контексте граничных условий. Мы часто называем это «моделями» или «правилами» и лишь в наиболее проверенных случаях по-прежнему употребляем слово «законы».

Отказ от определённости усиливает науку, поскольку даёт учёным возможность пересмотреть свои взгляды, когда доказательства показывают их неправоту. Однако народу нравится определённость, многие вообще не в состоянии понять, зачем нужны обоснованные сомнения. Какое раздолье для наших обезьян-сказочников, тут же начинающих требовать театрализованного судебного разбирательства и потешной битвы обвинителя и защитника. Будь то один учёный против другого (индивидуумам свойственны собственные идеи о том, что такое законы природы) или наука против антинауки перед судом общественного мнения (рак лёгких vs табачные компании, эволюция vs творческий замысел, изменения климата vs естественный скептицизм).

Законы природы всё более напоминают законы человеческие, поскольку результат зависит не столько от доказательств, сколько от того, какие из них принимаются во внимание, и от интерпретаций. Вместо людей, добровольно объединившихся ради познания природы, мы находим тех, кто действительно к этому стремится, и тех, кто уверен, будто уже всё знает. Причём последние стараются любыми путями протаскивать свою точку зрения, затыкая рты несогласным. Научное сомнение становится их оружием, давая возможность критиковать саму науку на том основании, что ей якобы вообще ничего не известно.

Настоящие учёные не принимают законов, не воплощают их в жизнь и не пытаются увильнуть от их исполнения. Они не образуют комплоты, решающие, какие законы подходят их целям, объявляя их в этом случае истинными, как считают социальные релятивисты и постмодернисты. Учёные, как и их предшественники, натурфилософы, тратят уйму времени на исследование всевозможных следствий из гипотетических версий законов природы, надеясь подтвердить теорию или опровергнуть её. Впрочем, ничто человеческое им не чуждо, поэтому они предпочитают подтверждать свои собственные догадки и опровергать догадки оппонента, однако лучшие из них стараются избегать подобной предвзятости, если доказательства их неправоты очевидны.

Ярким примером подобного служит Ричард Мюллер, руководящий с 2009 года проектом «Земля Беркли». До июля 2012-го он был известен своим чрезвычайно скептическим отношением к вопросу климатических изменений. Во время исследований, направленных на опровержение доказательства антропогенной природы глобального потепления, Мюллер, получивший поддержку групп, лоббирующих интересы противников климатических изменений, заново проанализировал данные о температуре Земли за последние 250 лет. В результате выяснилось, что результаты полностью подтвердили влияние человеческого фактора на глобальное потепление. Анализ показал, что за этот период температура поверхности Земли выросла на 1,5 °C, причём две трети этого роста пришлись на последние 50 лет.

Мюллер без промедления объявил, что его предыдущие предположения об ошибках, допущенных при сборе и анализе данных, оказались необоснованными. «За последний год, — признался Мюллер, — я пришёл к выводу, что глобальное потепление действительно существует и предыдущие оценки его динамики верны. И вот ещё что: вина за это почти полностью лежит на людях».

Вот в этом-то и заключается различие между скептицизмом и огульным отрицанием.

С законами природы связаны две крупные философские проблемы. Что такое «законы природы»? Откуда они на нас свалились?

Сложность ещё и в том, что слова сами по себе многозначны. Философ Томас Гоббс в своём «Левиафане», опубликованном в 1652 году, повествует о законах, дарованных богом. «Первый закон природы гласит: всякий человек должен стремиться к миру, при условии, что есть надежда его достичь». Именно это и должно было, по мнению Гоббса, определять поведение человечества. Альтернативный подход принадлежит Джону Локку, одному из первых членов Лондонского королевского общества по развитию знаний о природе, который вместе с тем охотно соглашался, что бог установил закон против рабства: «Состояние природы имеет свой закон, ею управляющий, которому подчиняется каждый: разум, который и есть этот закон, учит всех людей, кто пожелает с ним считаться, что все живущие существа равны и независимы и никто не имеет права причинять вред чьей-либо жизни, здоровью, свободе или имуществу». Отлично: консультируемся с разумом и создаём систему, в которой каждый будет свободен, — всего и делов. Для начала, пожалуй, неплохо, но придётся, конечно, сделать кое-какие исключения: во-первых, само собой, для ведьм; затем для детей, ворующих хлеб; ну и вообще для всех злоумышленников в общепринятом значении слова «зло».

В приведённых примерах законы природы были скорее сродни людским законам в современном их понимании, нежели законам физики. Примерами последних могут служить закон всемирного тяготения и закон Ома, определяющий связь между напряжением, силой тока и сопротивлением в электрических цепях. Их смысл, скорее, близок к объяснениям того, «как работают всякие штуковины», и именно это станет нашей отправной точкой.

В своём «Характере физических законов» Ричард Фейнман писал, что, стремясь обнаружить новый закон природы, мы начинаем с гипотезы типа ньютоновского закона гравитации. Затем производим ряд расчётов, проверяя, вписываются ли конкретные примеры в эту гипотезу. Если всё идёт хорошо, наша гипотеза повышается «в чине» до теории и испытывается на множестве других примеров. Постепенно масштаб их растёт: сначала знаменитые яблоки^[440], потом Луна и планетарные орбиты, затем наблюдение за притяжением массивных сфер в лабораторных условиях и, наконец, открытие того, что галактики, находящиеся на значительном удалении друг от друга, также оказывают взаимное гравитационное воздействие. И по мере роста масштаба статус теории повышается, наконец, до закона.

Это вновь возвращает нас к Большому адронному коллайдеру и драматическому открытию бозона Хиггса — долгожданной элементарной частицы, долженствующей объяснить наличие массы у остальных шестнадцати частиц в Стандартной модели. То, что раньше являлось эксцентричным домыслом, стало господствующей установкой, а Стандартная модель сделала гигантский скачок в сторону признания её законом природы. Впрочем, пока ещё об этом говорить рановато, поскольку нынешний уровень знаний оставляет шанс альтернативным объяснениям.

В конце 2011 года, будучи завзятым оптимистом, вы могли разглядеть бозон Хиггса в ничтожном, статистически иррелевантном пичке на графике, который соответствовал энергии около 125 ГэВ (миллиардов электронвольт). К середине 2012 года этот пичок достиг значения 5 σ, означающего, что вероятность случайности его наблюдения меньше чем один к двум миллионам. 4 июля 2012 года ЦЕРН (европейская лаборатория, руководящая БАКом) официально объявил о существовании бозона Хиггса.

Ну, если точнее, некоего бозона Хиггса. Хиггсоподобного бозона. В общем, чего-то в этом роде. (Теория суперсимметрии, чрезвычайно популярная среди физиков-теоретиков, предполагает наличие по крайней мере пяти бозонов Хиггса. Может быть, был обнаружен первый из них.) Под результаты наблюдений вроде бы подпадает конкретный бозон Хиггса, определённая теоретическая конструкция, но некоторые ключевые особенности найденной частицы до сих пор не измерены. Никто не может дать гарантии, что они совпадут с теоретическими расчётами, пока не будет собрано достаточно данных. Одно хорошо: теперь физики хотя бы знают, где искать.

Журналисты настойчиво и безо всяких на то оснований, кроме стремления к сенсационным заголовкам, именовали частицу Хиггса «частицей бога». Название было взято из книги нобелевского лауреата по физике Леона Ледермана «Частица бога: если Вселенная — это ответ, то каков был вопрос?» Между прочим, сам Ледерман хотел назвать частицу Хиггса «проклятой богом» из-за всех тех проблем, которые она создала. Однако издатель решил иначе.

Это опасная практика. Из-за неё некоторые религиозные люди, преследуя собственные цели, утверждают, что между бозоном Хиггса и идеей бога есть какая-то связь. Точно так же они полагали, что Стивен Хокинг в своей книге «Краткая история времени» использовал выражение «божественный разум» в буквальном теологическом смысле, а не в качестве метафоры. По мнению журнал New Scientist, именно словосочетание «частица бога» вдохновило некоторых обнадёженных миссионеров, обивающих пороги редакции, на утверждение, что учёные наконец уверовали в высшие силы. Фраза «Они отыскали Его в Большом адронном коллайдере» служит замечательной иллюстрацией.

Печальный промах с калейдоскопом меркнет в сравнении с утверждением, что учёные поверили в бога, раз наблюдали частицу Хиггса. Это всё равно что приводить в пример фотон как доказательство духовного просветления.

Будучи математиком, Йен скорее предпочитает стандартно-модельный «торт с вишенкой» из бозона Хиггса, впрочем, как человек он бы хотел, чтобы никакого заранее предсказанного Хиггсом бозона не нашли: так было бы гораздо интересней. А вот биолога Джека одолевают дурные предчувствия. Он крайне обеспокоен тем, что доказательства существования всех фундаментальных частиц основаны только на интерпретациях данных, а также способах их получения. Наблюдать новую частицу нелегко: нельзя просто посмотреть на неё и увидеть, как бывало в добрые старые времена. Частицу Хиггса, в частности, можно заметить лишь по окружению. Наблюдать её непосредственно вообще невозможно — она существует слишком малое время, распадаясь на целый ливень других частиц. Таким образом, вы должны искать этот «ливень», гипотетически произведённый бозоном Хиггса, и на его основании делать заключение о существовании последнего.

Давайте воспользуемся аналогией. Представьте неких пианологов, существ с прекрасным слухом, но не способных ни увидеть, ни потрогать само пианино. Как им узнать, из чего сделан музыкальный инструмент?

Позволим им кидать в пианино разные предметы. Меткий бросок камешком время от времени произведёт звук на определённой ноте. Мы знаем, что будет происходить, потому что камень угодил в клавишу, пианологи же лишь услышат ноту. Собирая данные, они постепенно получат гамму, обладающую чёткой математической структурой, и сделают напрашивающийся вывод: пианино состоит из «пианонов» различной частоты. В ходе экспериментов с большей энергией бросков будет открыт новый «пианон» — хлопион. (Мы-то знаем, что это хлопнула крышка пианино.) Картина сильно усложнится. Вскоре в списке появится гамманион, затем мюанион, а там, глядишь, и таунион.

Вместо того чтобы сделать всё более понятным, новые высокоэнергетические данные будут лишь мутить воду. Как же нашим пианологам решить кучу возникших теоретических вопросов? Идея! Надо попросить огромный правительственный грант для получения возможности куда более высокоэнергетических бросков. Это потребует сооружения сорокаэтажного Большущего Аккордного Коллапсера (БАК), чтобы в освящённой временем манере заезжих рок-звёзд спихнуть злосчастный инструмент с крыши. Результаты будут впечатлять, но их окажется чертовски сложно интерпретировать. И вот путём тщательного анализа полученные звуки разложены на какофонию из сотен различных гамманионов, десятка-другого хлопионов, после чего осталась даже ещё парочка. Этот остаток, полученный путем вычитания из общей звуковой неразберехи всех известных компонентов, и есть долгожданное доказательство существования Большого Разрыва. Журналисты будут упорно именовать новый пианон Бум-пианоном, исходя из звука, который издало несчастное пианино, столкнувшись с гипотетическим полем… А точнее, это была автостоянка.

В общем, было доказано: пианино обладает массой.

Поскольку эксперимент, подтверждающий существование нового пианона, чрезвычайно сложен и крайне ненадёжен, придётся расколотить несколько миллиардов пианино, прежде чем результаты станут статистически значимыми. Зато, наконец, всё подсчитано и опубликовано об эпохальном открытии месяцы спустя после того, как сведения о первом эксперименте попали в заголовки газет.

Важный вопрос, на который авторы этой книги склонны отвечать немного по-разному, заключается вот в чём: не могут ли физики частиц ошибаться и неправильно интерпретировать природу материи, точно так же как наши гипотетические «пианологи» решительно не способные понять, что же такое пианино? Колотя что-либо с целью узнать, что из этого выйдет, мы можем разбить это на составные части, но также спровоцировать новые модели поведения, которые невозможно будет рассматривать в качестве компонентов. Действительно ли физика частиц выясняет, из чего состоит материя, или она просто заставляет материю вести себя странным образом?

Если без шуток, подумайте над тем, как именно мы анализируем звуки. Учёные и инженеры предпочитают для этого разбивать сложный звук на простые составляющие — синусоидальные колебания определённой частоты. Синусоидальная кривая, или так называемая синусоида, математически описывает простейший чистый звук. Этот метод называется Фурье-анализом, по имени Жозефа Фурье, использовавшего его в 1807 году при изучении теплопроводности. Например, звук кларнета имеет три основных компонента Фурье: колебание главной частоты (нота, к которой звук ближе всего), более слабое колебание втрое большей частоты (третья гармоника) и ещё более слабое колебание пятикратно большей частоты (пятая гармоника). Модель продолжает нечётные гармоники до тех пор, пока человеческое ухо не перестаёт их различать.

Звук кларнета можно синтезировать в цифровом виде, путем сложения всех этих компонентов ряда Фурье^[441]. Но существуют ли эти компоненты в физическом смысле? Спорный вопрос, несмотря на то, что мы можем разложить звук на эти самые «компоненты» и собрать его заново. С одной стороны, их можно опознать, приложив нужную математику к звучанию кларнета. А с другой — кларнет не издаёт чистых синусоидальных тонов, по крайней мере, без дополнительной возни с заглушением нежелательных колебаний, но в таком случае кларнет перестанет быть кларнетом. Математически звуковые колебания, издаваемые кларнетом, лучше всего описываются с помощью нелинейного уравнения, которое соответствует сложному характеру колебаний, а не только набору отдельных компонентов Фурье. Иначе говоря, кларнет не генерирует отдельных компонентов, которые затем объединяет. Его звук существует как неделимое целое.

Из математических построений вы можете много узнать о звучании кларнета, но это не делает их материальными, хотя математический метод по-своему полезен. Похожий метод используется для сжатия данных в цифровых изображениях, только вместо звуковых волн рассматривается полутоновая шкала. И точно так же реальная картинка не получается путём простого соединения компонентов.

Может быть, физики тоже просто подбирают математические конструкции, которые создают в процессе анализа данных, и уже их интерпретируют в качестве фундаментальных частиц? Реальны ли все эти фантасмагорические высокоэнергетические частицы или они — артефакты сложных возбуждений неясной природы? И даже если они существуют в действительности, какой научный и философский смысл это имеет? Сейчас мы с вами затрагиваем вопросы о природе самой реальности, главным из которых является проблема существования реальности как таковой. Мы отнюдь не уверены в ответе, посему приходится довольствоваться лишь постановкой вопроса. К тому же есть подозрение, что некоторые различные интерпретации одного и того же явления могут быть одинаково справедливыми^[442], и выбор варианта зависит от того, для чего именно он вам нужен.

По существу, бозон Хиггса — это крошечный бугорок на кривой, которая в противном случае осталась бы совершенно гладкой. Учитывая склад мышления физиков, занимающихся частицами, их настрой и традиции, он, естественно, был интерпретирован ими как частица. Нам прежде всего интересно, почему этот «бугорок» стал объектом такого пристального внимания, в то время как гораздо большее количество данных всей остальной кривой отошло на задний план.

Возьмём другой известный пример, имеющий те же особенности. Наше видение Солнечной системы со всеми её планетами, астероидами и кометами, ведущими себя привычным нам образом, перевернулось бы, если бы мы приняли какой-нибудь космический корабль за естественное небесное тело. Ведь этот паршивец злостно нарушил бы закон всемирной гравитации. Но если закон определяет естественный порядок вещей, значит, космический корабль — аномалия.

Вспомните о суете, поднявшейся вокруг неправильного поведения «Пионера-10» и «Пионера-11», начавших необъяснимым образом тормозить? Это были первые космические зонды, отправленные к внешним планетам Солнечной системы, таким как Юпитер и Нептун. Из-за гравитационного притяжения Солнца их скорость постепенно замедлялась, однако она была достаточно высока и позволяла его преодолеть, позволив аппаратам покинуть со временем пределы Солнечной системы. Когда аппараты находились на том же расстоянии от Солнца, как и Уран, наблюдатели заметили, что скорость теряется несколько быстрее, чем объяснялось гравитацией: примерно на одну миллиардную долю метра в секунду за секунду. После долгих чесаний затылков в 2011 году был опубликован отчёт, объяснивший, что причина могла крыться в особенностях теплового излучения аппарата, создававшего небольшое давление.

Здесь декорацией служит один из основных физических законов, а именно закон гравитации, на фоне которого разворачивается история полёта космического корабля. Pan narrans считает, что космический корабль и есть самое интересное, поскольку не вписывается в существующий закон.

Видимо, наш разум эволюционировал в условиях, при которых исключениям придавался особый вес. Айзек Азимов, плодовитый писатель-фантаст и популяризатор науки, писал: «Самые волнующие слова, которые можно услышать от учёных, те самые, которые только и предвещают новые открытия, это вовсе не «Эврика!», а «Как забавно…» Законопослушные планеты и кометы банальны и не стоят нашего внимания. Точно так же мы находим скучной огромную массу покорных чужой воле людей, предпочитая им истории о злодеях и ведьмах. Поэтому среди персонажей Плоского мира мы сразу выделяем ведьму-матушку Ветровоск или исторического монаха, а по совместительству метельщика Лю-Цзе. Именно исключения придают для нас смысл законам.

Но являются ли законы, вроде того же закона всемирного тяготения, единственными, неповторимыми и универсальными истинами? Изобретёт ли какой-нибудь инопланетный разум такую же теорию всемирного тяготения или это исключительно человеческое свойство — видеть в падении яблока лунную орбиту и всю Солнечную систему? А вдруг существует принципиально иной способ описания Солнечной системы?

Аналогичным образом, когда Томсон возился с электронно-лучевыми трубками, он понятия не имел, что занимается разделением электронных пучков, излучаемых атомами. Если бы всё началось не с электрона, а с какой-нибудь другой частицы, развели бы мы тот же самый «зоопарк» элементарных частиц или нет? И если нет, описание «реальности» было бы таким же верным, как и существующее ныне?

Физики в большинстве своём так не считают. Они совершенно уверены, что все эти частицы существуют в действительности и в любом случае были бы найдены. В то же время, какие именно частицы считаются реальными, определяется теоретической моделью, которую вы используете в исследованиях. Десять лет назад набор частиц отличался от нынешнего, и кто может сказать, каким он будет через десять лет?

Рассмотрим этот вопрос более подробно на примере развития квантовой механики. Базовым законом здесь является уравнение Шрёдингера, описывающее состояние квантовой системы как распространяющейся волны. Однако, похоже, обнаружить эту волну экспериментальным путём нельзя. Наблюдения за квантовыми системами дают конкретные результаты, причём любое наблюдение оказывает влияние на эту гипотетическую волну. Так что вы никогда не можете быть уверены, что в следующий раз будете наблюдать то же самое. Видимо, эта неопределённость и привела к некоторым дополнительным интерпретациям теории: квантовая волна превратилась в волну вероятностей, говоря нам о том, насколько возможно каждое из состояний и какова вероятность того или иного исхода, но ничего не сообщая о текущем состоянии системы. Или что при измерении волновая функция «коллапсирует» до единственно возможного состояния, и так далее. К настоящему времени последняя интерпретация превратилась в непререкаемую догму, а попытки найти альтернативные объяснения отвергаются с порога. Существует даже соответствующее математическое обоснование, так называемая теорема Белла, которая якобы доказывает, что квантовая механика не может быть встроена в более развёрнутую детерминированную локальную модель, не допускающую мгновенного обмена информацией между источниками, разнесёнными на большие расстояния.

Несмотря на всё вышесказанное, квантовая неопределённость представляет проблему для нашего pan narrans. Откуда природе известно, что ей надо делать? Именно это кроется за знаменитым высказыванием Эйнштейна о боге, который играет или, вернее, не играет с нами в кости. Поколения физиков уже свыклись с этой проблемой, тогда как математики уверены, что всё это просто так и не стоит волноваться об интерпретациях. Однако для выведения математических следствий требуются дополнительные предположения. В результате вопрос «На что это похоже?» может быть следствием этих допущений, а не исходных математических выкладок.

Забавно, что и мы, и Эйнштейн использовали в качестве образа случайности игральную кость. Игральная кость имеет кубическую форму, и её отскоки подчиняются вполне определённым законам механики. По идее, как только кость покидает вашу ладонь, вы могли бы предсказать результат. Конечно, с построением модели придётся-таки повозиться, однако в некотором идеальном случае всё, казалось бы, должно получиться. И, тем не менее, это не так. Причина в том, что углы кости создают огромное количество мелких погрешностей. Это та же ипостась хаоса, что и эффект бабочки, отличающаяся только формально.

Математическая вероятность падения кости на ту или иную грань в качестве инвариантной меры вытекает из динамических уравнений: она равна 1 к 6 для каждой грани. В каком-то смысле инвариантная мера похожа на квантовую волновую функцию. Вы можете рассчитать её с помощью динамических уравнений и использовать при прогнозировании статистического поведения, но не можете наблюдать её непосредственно. Зато её можно вывести из многократно повторенных экспериментов. И даже более того: можно сказать, что наблюдаемое значение (конечное состояние кости) является коллапсом волновой функции. Стол и сила трения понуждают кость принять равновесное состояние, то есть осуществить одно из шести вероятных. Наблюдаемую величину волновой функции определяет скрытая динамика катящейся и отскакивающей от стола кости. В волновой функции эта динамика вообще не описана. Таким образом, она затрагивает новые «скрытые параметры».

Вы наверняка задались вопросом, существует ли что-то подобное в квантовом мире. Что же, квантовая волновая функция может оказаться не более чем одной из глав этой истории.

Когда были сформулированы базовые положения квантовой механики, теории хаоса ещё не существовало. А если бы она уже имелась, развитие квантовой механики могло пойти иным путём, потому что теория хаоса полагает детерминированную динамику способной в точности имитировать случайность. Если игнорировать некоторые тонкости детерминированных систем, то действительно может показаться, что всё на свете определяется случайным броском монетки. Если же вы не понимаете, что детерминизм может имитировать случайность, у вас не останется никакой надежды связать кажущуюся хаотичность квантовых систем с каким-либо детерминирующим законом. Впрочем, теорема Белла в любом случае убивает всю эту идею на корню. Вот только на самом деле всё совсем не так. Существуют хаотичные системы, сильно напоминающие квантовые, которые детерминированно генерируют кажущуюся хаотичность и, что важнее всего, никоим образом не противоречат теореме Белла.

Над этими моделями придётся ещё много поработать, прежде чем они смогут конкурировать с общепринятой квантовой теорией, если это в принципе возможно. Те же самые проблемы, что и с «Роллс-Ройсом»: если испытывать лишь такие конструкции автомобиля, которые должны превзойти существующие практически идеальные «Роллеры», прогресс станет невозможным. Ни одному новичку не удастся сместить то, что давно и прочно устоялось. И всё же нам любопытно, как бы развернулись события, если бы теория хаоса появилась раньше квантовой механики. Если бы физики работали в среде, которая допускает существование детерминизма в кажущейся случайностью, то придумали бы они ту же самую теорию или нет?

Может быть. Однако некоторые положения Стандартной теории довольно-таки бессмысленны. В частности, эксперимент, который с точки зрения математики является простым и кристально ясным, в реальности требует наличия измерительных датчиков, детальное квантово-механическое описание которых делает всё непостижимо сложным. Большая часть парадоксальности квантовой теории проистекает из расхождения между ad hoc дополнением к уравнению Шрёдингера и актуальным результатом эксперимента, а не из самого уравнения. Таким образом, можно предположить, что, если бы историю можно было запустить заново, «закон» для квантовых систем оказался бы совершенно другим, не оставив Шрёдингеру возможности сочинить своего загадочного кота.

Неважно, являются ли наши физические законы особенными или уникальными, или другие, отличные от них, будут работать так же хорошо, как и существующие, есть кое-что ещё, что следует сказать о законах в целом. А также об исключениях из них, и особенно об их преодолении. Мы говорим тут не о нарушении законов, а о том, что существуют условия, при которых они становятся несущественными, как в случае преодоления гравитации реактивным лайнером, использующим воздушные потоки.

Возьмём в качестве примера закон Ома, который кажется нам достаточно простым.

С точки зрения электричества материя делится на две части: диэлектрики и проводники. Если мы говорим о проводнике, то закон Ома гласит: сила тока равна электрическому напряжению, делённому на сопротивление. Следовательно, при фиксированном сопротивлении для получения большей силы тока требуется большее напряжение. Вместе с тем сопротивление может меняться, что и лежит в основе некоторых природных аномалий. Например, молния превращает изолирующий атмосферный газ в ионизированный проводящий канал, по которому она и распространяется. Или шаровая молния, которая, по сути, формируется на сферической поверхности. Являясь яркими аномалиями, эти феномены автоматически привлекают наш интерес. Ещё можно поэкспериментировать с различными проводниками, начиная с катодных ламп (вакуумных трубок) 20-х годов прошлого века и заканчивая полупроводниками вроде транзисторов. Вся компьютерная индустрия построена на результатах этих опытов.

Открытие такой любопытной аномалии, как сверхпроводящие сплавы, практически не имеющие электрического сопротивления при температурах, близких к абсолютному нулю, приближает нас к совершенно новым энергетическим технологиям по мере того, как создаются новые сплавы, демонстрирующие отсутствие сопротивления при всё более высоких температурах. Нам интересно что угодно, не вписывающееся в образ мира, уныло подчиняющегося закону Ома: ведьмы, космические корабли и так далее.

Закон Ома тесно связан с историей распределения электроэнергии. Рассуждая об этих проблемах и путях их решения, мы можем показать, что, если не трогать сам закон, но изменить окружающую среду, можно изменить и всю ситуацию. Таким образом, от позиции Фейнмана, считающего, что закон определяет как окружающую обстановку, так и сущность природного явления, можно перейти к более прогрессивной точке зрения.

Распределение электричества потребителям осложняется сопротивлением проводов, из-за чего много электрической энергии попросту теряется, переходя в тепло. Из закона Ома следует, что то же количество энергии может быть передано с меньшими потерями, если напряжение повысить, а силу тока — понизить. Однако в домах тогда окажется очень высоковольтное электричество, и несчастные случаи с ним станут смертельными.

Хитрость заключается в использовании переменного тока, меняющегося с частотой 50 или 60 раз в секунду. Напряжение переменного тока может быть преобразовано трансформаторами, так что он будет оставаться высоким для передачи, а затем снижен до несмертельных величин, попадая в наши дома. Сегодня мы могли бы задействовать и постоянный ток, используя современную электронику для изменения напряжения, однако когда система распределения электричества только зарождалась, подобной техники ещё не существовало. Теперь же оказалось, что в существующую систему вложено слишком много средств, чтобы можно было просто взять и заменить её, пусть даже в пользу более удачной идеи. Хитрость позволяет решить проблему сопротивления, вытекающую из закона Ома, и связанную с этим потерю энергии. Даже сейчас в процессе передачи теряется около трети, но это в любом случае куда более эффективная технология, чем 70 % потерь в низковольтной сети постоянного тока 1920-х годов. Изменив параметры и перейдя к слабому переменному току высокого напряжения, мы смогли до некоторой степени изменить правила.

Многие физики, похоже, полагают, будто физика и есть вся реальность, просто потому, что она имеет дело с глубинной структурой материи. В «Характере физических законов» Фейнман пишет: «Оказывается, и живая, и неживая природа образуется из атомов одинакового типа. Лягушки сделаны из того же материала, что и камни, но только материал по-разному использован. Все это упрощает нашу задачу. У нас есть атомы и ничего больше, а атомы однотипны, и однотипны повсюду». И далее: «Самой плодотворной мыслью, сильнее всего стимулирующей прогресс в биологии, является, по-видимому, предположение о том, что все, что делают животные, делают атомы, что в живой природе все результат каких-то физических и химических процессов, а сверх этого ничего нет»^[443].

Как и Фейнман, мы считаем, что действительно не существует ничего «сверх этого», никакой так называемой élan vital — движущей силы жизни. Нет, всё гораздо проще. Если в самом начале развития жизни организмы были ограничены в возможностях действиями собственных же атомов, как полагает Фейнман, то по мере эволюции они обретали всё новые свойства, например, деление клеток. Они заполучили работающую систему наследственности, изобрели глаза и нервную систему. И вышли за рамки физико-химической системы, точно так же как мы выходим за пределы действия закона гравитации. Используя новую обстановку, организм учится новым трюкам. Задумайтесь на секунду о птичках, которые летают, будучи тяжелее воздуха.

Мы не утверждаем, что полёт птиц несовместим с так называемыми фундаментальными физическими законами функционирования материи, из которой и состоят птицы. Это бы слишком напоминало ошибку Декарта, утверждавшего, что разум и материя есть две различные вещи. Напротив, их полёт целиком и полностью обусловлен законами физики. Сила тяжести, действующая на атомы птичьего тела, нейтрализуется подъёмной силой, генерируемой крыльями, движущимися в воздухе. В противном случае птицы не могли бы летать. Как, кстати, и самолёты. Нет, мы имеем в виду другое: полёт — это то, что невозможно естественным образом вывести из фундаментальных законов. Молекулы летать не умеют, а состоящие из молекул птицы летают за милую душу. А вместе ними и молекулы. Разница лишь в окружающей среде. Жизнь приготовила длинный список сложных систем, каждая из которых является результатом естественного отбора, приведшего организм от изначальной слабости к конечной силе.

Материал, из которого состоит лягушка, не совсем тот же, как тот, из которого состоит камень. Атомы, может, и такие же, только скомпонованы по-другому, если использовать терминологию Фейнмана, что кардинальным образом изменило возможности лягушки. Аналогичным образом по-разному скомпонованы атомы человека, пингвина и пакета стирального порошка. Чтобы понять птицу, лягушку или стиральный порошок, недостаточно знать о лежащих в их основе атомах или субатомных частицах. Надо знать, как именно они образуют материю. На самом деле вещество может быть разным, но если оно компонуется для выполнения схожих функций, то в итоге мы получаем вполне себе удачных птиц, лягушек или стиральные порошки.

Фокус не в материале, а в порядке его расположения. Атомы, расположенные по-разному, имеют различные же свойства: атом в куске горной породы, любой из миллионов кристаллической решётки, является неотъемлемой частью её совокупности. Атом в организме живого существа — часть очень сложной сети, меняющей атомы и молекулы как перчатки. Более того, эта изменяющаяся система не является типичным поведением материи, подчиняющейся фундаментальным законам, несмотря на то, что она с ними и согласуется. Она появилась в результате отбора многими поколениями, потому и работает. И то, что она делает, причём безо всяких дополнений в фейнмановском смысле, способствует жизнедеятельности организма, частью которого является. Она может быть даже частью вируса, разрушающего организм, но всё равно вовлечена в процесс, составляющий жизнь.

Жизнь, которая вырастила саму себя из простых законов природы, стала отдельным сложным миром, отличающимся от первоначального так же, как современный самолёт отличается от кремневого топора. Прекрасной иллюстрацией эволюции подобного рода являются начальные кадры фильма «2001 год: Космическая одиссея»: обезьяна подбрасывает кость, и та превращается в космическую станцию. Хотя даже эта художественная трансформация незначительна по сравнению с той, которую прошла жизнь со времени своего зарождения.

Давайте взглянем на всё немного под другим углом. В материальном мире, то есть в мире физики и химии, постоянно происходит множество процессов, начиная от совершенно невообразимых в центре звезды до замораживания и оттаивания этана и метана на спутнике Сатурна Титане. Звёзды взрываются, выбрасывая в космическое пространство химические элементы, из которых в соответствии с законами физики и химии конденсируются планеты. Затем, может быть, у разлома в океанском дне, откуда извергаются мельчайшие частицы химических соединений, некая аномальная химия сама собой складывается в систему наследственности. Вероятно, был целый набор химических процессов, в некотором смысле наследственных: это могла быть РНК или предтеча метаболической системы… Однако именно там берёт своё начало история — повествование, вышедшее за рамки законов, чтобы в конечном итоге их превзойти. Будущее за ведьмами и космическими кораблями.

В момент своего зарождения жизнь была ничем не примечательной штукой. Она существовала более или менее согласно физическим и химическим правилам, согласно законам. Но затем начинается конкуренция за пространство, за особо ценные химические вещества или за мембраны, бывшие жировыми плёнками в тогдашней глине. Системы, функционирующие лучше прочих, поднимаются над законами природы — начинаю простенький рассказ о том, что А чуточку лучше, чем В или С, следовательно, в будущем этих самых А должно стать больше… И вот по прошествии какого-нибудь миллиона лет океаны полны А, а С и след простыл. Постепенно А диверсифицируются в А1, А2, А3. Между тем, где-то в глубинах таится (отличное слово для романа!) Q, которое только и мечтает захватить А3. И вот у нас уже получается QA3XYZ. Короче говоря, система заработала. Всё, разумеется, происходило в рамках законов, но свою лепту вносит конкуренция, а также предпочтение одного другому. Проходит ещё миллион лет, а может быть, шесть недель, и историю подхватывает бактериальная клетка…

Законы облегчают подобные изменения, но отнюдь не определяют их. Они — лишь история всех этих существ, стремящихся их нарушить. Через 3 миллиарда лет возникает мешанина разнообразных организмов Бёрджесских сланцев. А вернувшись через 580 миллионов лет, вы обнаружите физиков, искренне полагающих, что всё это не имеет ни малейшего значения. К сожалению для них, на этом этапе действие окончательно выходит за рамки законов: теперь повествованием управляют ведьмы и космические корабли.

Жизнь появилась из неживых систем, существующих по законам, и постепенно усложнила себя до полной неузнаваемости. Жизнь — это не просто нарост на физико-химическом мире. Она сама — целый новый мир. Одно из животных этого мира обрело язык, воображение и склонность к сочинительству — особенную, абсолютно невиданную вещь во Вселенной. Нарративиум прорвался из Плоского мира в Круглый, и теперь события происходят потому, что так хочется нам. Возможно, таких, как мы, — великое множество, а возможно — один вид на сто миллионов звёзд. Надо быть очень осторожными на тот случай, если мы вообще одни-единственные.

Представьте: одна-единственная история на весь безграничный космос.

А вокруг, куда ни глянь, — лишь унылые законы.

Глава 13

ПРИКЛЮЧЕНИЯ РИНСВИНДА В КРУГЛОМ МИРЕ

Сейчас, насколько было известно Ринсвинду, путешествовать в Круглый мир можно было полагаясь исключительно на свою удачу. Волшебники из группы Нерекомендуемо-прикладной магии даже подобрали для этого соответствующий термин. Вернее, ряд уравнений, которыми были испещрены все стены и которые записывались, а потом переписывались очередным выжившим естествоиспытателем. Однако Декан объявил, что знает, что делает. В итоге они приземлились в самом центре Лондона, аккурат во время очередных ежегодных городских соревнований по бегу, которые Ринсвинд ненароком и выиграл. Ему пришлось вытерпеть бесчисленные дружеские хлопки по спине, восхищение его костюмомволшебника, а также тысячу и одну благодарность от организаторов забега за помощь Фонду спасения орангутангов, которому, по их словам, он благородно пожертвовал кучу денег.

Вдобавок он был очень удивлён, когда тот, кого он принял за Библиотекаря, оказался девушкой, наряженной обезьяной. В результате всяческих забавных недоразумений им с Деканом пришлось отбежать ещё немного дальше. Они отыскали миленький парк с деревьями и уточками в пруду и принялись обдумывать сложившуюся ситуацию. Ринсвинд произнёс:

— Я ведь уже рассказывал вам об автомобилях, да? Отвратительная трата ресурсов. Поражаюсь, неужели они действительно Homo sapiens? Лошади порождают других лошадей и едят траву, взамен вы получаете прекрасные удобрения. Помните, на здешних улицах когда-то кричали: «Два пенса ведро! Хорошо утоптанное!»

— Было дело, — ответил Декан. — А ещё я помню, как орали хозяйки, выплёскивая помои из окон: «Поберегись!» Это уже куда не так приятно. Со своей стороны, должен признать, они достигли определённых успехов, хотя и дорогой ценой, ведь большинство из нынешних и узнать-то нельзя. Впрочем, народ выглядят вполне здоровым: на щеках — румянец, и головы на кольях больше не развешивают. Короче говоря, если не требовать слишком многого… Но мы-то с тобой знаем, что их ожидает. — Декан показал на видневшееся в отдалении здание. — Экая громадина! Уверен, я уже видел это раньше.

— Конечно, видели, — сказал Ринсвинд. — Помните Великий лондонский пожар? Мы ещё тогда помогали мистеру Пипсу спрятать пармезан.

— А, точно! Интересно, он его потом нашёл?

— Нет, — ответил Ринсвинд. — Я спрашивал, куда он его задевал, но ни он, ни я так и не смогли вспомнить. Так что пришлось вернуться назад, в тот самый момент, когда он закапывал сыр, и создать двойника. Если помните, миссис Герпес тогда очень обрадовалась провизии. Понимаете, я подумал, что, если уж Пипс всё равно собирается позабыть про сыр… Было бы просто безнравственно оставить его там гнить.

— Ты поступил нехорошо, Ринсвинд, — сказал Декан. — Законы причинно-следственной связи и всё такое.

— И слышать о них не хочу! Лично я ничего хорошего в жизни от них не видал, то одно, то другое, сплошная нервотрёпка. Но раз уж мы сидим тут и болтаем, то я просто обязан вас спросить. А что именно вы сделали, создавая это место? В смысле, вы говорите, что сунули руку во что-то вроде тверди и, если я правильно припоминаю ваши слова, повозюкали там пальцами. Должен сказать, я это вроде бы понимаю, только объяснить не могу. Но как же насчёт континентов и всего остального? Здесь же уйма всяких мелких тонкостей вроде белок, полисменов, рыбок или диковинных созданий, живущих в коралловых рифах, то есть по-настоящему диковинных. И уж поскольку об этом зашла речь, идея поместить Луну в точности туда, где она сможет вызывать приливы, чудо как хороша. Приливы, отливы… Очень умно, очень. В итоге и пляжи чистые, и всяким ползучим гадам проще выбираться из моря. Я б даже снял перед вами шляпу, если бы вообще когда-нибудь её снимал. Я вам прямо в лицо хочу сказать, вы — молодец!

Прогуливаясь, они, между тем, приближались к какому-то куполообразному сооружению. Наконец Декан произнёс:

— Ринсвинд… Нет, даже так: профессор Ринсвинд, я знаю, что, когда дело доходит до Жестокой и Необычной географии, ты у нас — голова. Самый настоящий законченный профессор! И поэтому я должен тебе сознаться. — Декан откашлялся, как бы подчёркивая важность и ценность своего заявления. — Ничего такого я не делал. Ничего не планировал. В общем, не придумывал я никаких соразмерных горящих тигров, которых, между нами говоря, почти уже не осталось. Нет! Это всё случилось просто так.

— Но вы же… — начал было Ринсвинд.

— Ну, да! У меня есть определённый интерес к этому месту, — было бы упущением с моей стороны поступить иначе. Однако я бы никогда не стал повторять это снова. Не хочу брать на себя ответственность. — Они прошли ещё немного, и Декан продолжил: — Я уже вполне освоился в этой эпохе, аж ноги гудят. Давай-ка возьмём кэб. Одно хорошо: сейчас не приходится, по крайней мере, отскребать конский навоз с ботинок.

Декан щёлкнул пальцами. Проезжающее мимо такси остановилось так резко, что водитель чуть не вылетел через лобовое стекло. В полнейшем ошеломлении он наблюдал, как в его машину влезают две странные фигуры, а ремни безопасности таинственным образом застегиваются сами собой. Не удостоив водителя взглядом, Декан приказал:

— Отвезёшь нас вон к тому зданию под куполом, милейший. После того как мы вылезем из твоего самоходного аппарата, ты в полной уверенности, что получил до неприличия высокие чаевые, уедешь оттуда и забудешь о нашем существовании. Спасибо за внимание.

Когда волшебники вошли в собор Святого Павла, Декан ахнул:

— Отменная работа! Я всегда считал, что это стоит одного-двух пожаров, не говоря уже о головке пармезана. Прекрасная архитектура, разумное инженерное решение! Старина Билл отлично в этом понимал: «Что за мастерское создание — человек!» Нет, я не претендую на благодарность, но признай, Ринсвинд, эти люди создали немало удивительных вещей, признай, Ринсвинд. С нашей помощью, конечно: там подтолкнули, сям подпихнули…

— Не думаю, — сказал Ринсвинд. — Я слишком много путешествовал по Круглому миру, не мытьём, так катаньем, как говорится, и позвольте мне сказать вам, друг мой, с толчками ли, без, но мне очень повезло, что я умею быстро бегать. Такое предложение: давайте поднимемся на Шепчущую галерею и скажем вон тем американцам, что сегодня дают приз за самый громкий вопль. Что скажете?

— Американцам? — переспросил Декан.

— Ага, большие любители путешествий в Круглом мире. Втайне считают, что весь он принадлежит им. Соль земли, так сказать. Не стоит только забывать, что иногда соль попадает на раны. Но не стоит забывать и о том, что именно эти типы пытаются упорно добраться до Луны. И я в своей книге всё это подробнейшим образом изложил! Да? Вы чего-то хотели?

Вопрос был обращён к человеку, который вежливо намекал Ринсвинду с Деканом, что каждый из них должен дать ему по пятнадцать фунтов за вход в Шепчущую галерею. Ринсвинд шепнул Декану, что им лучше сделаться невидимыми, как они поступали всегда в подобных случаях. Однако Декан, которого Наверн Чудакулли как-то обозвал упрямым ослом, заявил:

— Мой дорогой сэр, вы вообще понимаете, с кем сейчас говорите? Я — тот, кто вызвал к жизни ваш мирок! Поэтому сильно сомневаюсь, что Я должен платить за проход куда бы то ни было.

Ринсвинд схватил Декана за руку и потянул прочь, но Декан, повысив голос, добавил:

— Это вопрос принципа!

В любом назревающем конфликте подобная фраза звучит словно музыка на «Титанике», в том смысле, что под её звуки вы и пойдёте на дно. Несмотря на дикий рёв Декана о своей bona fedes причастности к божественному пантеону, Ринсвинду удалось убедить служащих собора, а впоследствии и полицию, что Декан находится под сильным впечатлением от того, что недавно получил молотком каменщика по балде и что вскоре он придёт в себя и больше это не повторится. Что же до него самого, то есть Ринсвинда, он присмотрит, чтобы он, то есть Декан, без происшествий добрался до дому. Хотя на самом деле Ринсвинд перенёс их обоих в Австралию на том основании, что ему там нравилось.

Пока они расправлялись с ведром устриц, приготовленных по рецепту полковника Килпатрика, Декан сказал:

— Знаешь, мне уже начинает это надоедать. Эти люди! Они уверены, что мир вращается вокруг них.

— Ну, — начал Ринсвинд, — у них просто так написано в одной из их главных священных книг. И на самом деле тут есть такие, которые всерьёз верят, будто их задача состоит в том, чтобы как можно быстрее израсходовать все ресурсы планеты. Мол, потом боженька сотворит им ещё одну. Прочитав это, я подумал: «Вот так так! Кого-то ждёт большой сюрприз!»

— Этот их догмат, — заметил Декан, — звучит, словно вредный совет. — Уверен, что у них есть мозги? В смысле, с одной стороны, мы знаем, что есть, но наверняка тут не обошлось без политиков и жадных торгашей — обычные обезьяньи штучки. Разумеется, здесь хватает умных людей, которые противостоят ушлым, пусть даже на стороне последних — деньги. Однако ни один умный человек, несмотря на соблазн, не купится на столь дурную весть, какой бы важной она ни казалась. Нужен настоящий смельчак, который не побоится встать и сказать, что, чему бы ни учила эта самая священная книга, в ней наверняка есть места, требующие редакции. — Он вздохнул. — Увы, похоже, что сам факт веры в разнообразных богов даёт верующим право требовать, чтобы остальные прислушивались к их мнению. Они уверены: нельзя расстраивать богов, и всё тут.

— А вот мне удалось расстроить нескольких, — сказал Ринсвинд. — По-моему, это только держит их в тонусе. Сами знаете, рискуешь покрыться плесенью, если время от времени тебя не взбадривать. — И несколько мрачно добавил: — Лично со мной это происходит слишком часто.

Но Декан его уже не слушал.

— В конце концов, всё не так уж плохо, вернее, не так глупо, — разглагольствовал он. — Наука работает, хорошо заметны её результаты, и мы с тобой в этом убедились. Пусть даже некоторые аборигены продолжают верить, например, в священную книгу, написанную комитетом старых хрычей в железном веке. Хотя, должен признать, местами там написано всё правильно.

— В самом начале были такие маленькие плавающие штучки, — пустился в воспоминания Ринсвинд, — потом появились рыбки, они были весьма неплохой находкой. Я помню! Я там был!

Декан сцапал последнюю устрицу и спросил:

— Как думаешь, может, мне стоит материализоваться в каком-нибудь принципиально важном для людей месте и очень аккуратненько так просветить одного из них? Ничего не могу с собой поделать, я чувствую свою ответственность, как бы глупо это ни звучало.

— Не надо! — решительно сказал Ринсвинд. — Кончится тем, что вас к чему-нибудь пригвоздят, пусть даже гвозди, насколько мне известно, сейчас стали гораздо более тонкими: они присудят вам премию, будут сердечно жать руку, а промеж себя болтать, что как учёный вы давно уже утратили связь с реальностью, несмотря на то, что вожжаетесь с этой самой треклятой реальностью всю свою долгую карьеру.

— То есть ничего не попишешь?

— Ничего. Всякая морская и подземная мелочь выживет, но ресурсы планеты подходят к концу, и я не вижу места для новой цивилизации. Давайте попробуем вернуться сюда через миллион лет. Вдруг кто-нибудь да останется?

Однако Декан был не из тех, кто легко сдаётся, и попытался зайти с другой стороны.

— Или всё-таки восторжествует добро.

— Ага, — уныло ответил Ринсвинд. — Всё может быть. Что до меня, то лично я бы предпочёл лошадей, но, боюсь, скорей уж автомобили начнут плодиться и размножаться…

Глава 14

УСОВЕРШЕНСТВОВАННАЯ МЫШЕЛОВКА

Ринсвинд имеет слабость к лошадям, которые к его, Ринсвиндову, огорчению не отвечают ему взаимностью. Тем не менее он предпочитает их автомобилям. Преимущество в том, что вам не нужно изготавливать лошадей: лошади сами отлично с этим справляются.

Любой единичный автомобиль делается людьми. Они спроектированы для выполнения определённой цели, которая появилась в сознании конструктора ещё до того, как машины были сделаны, став, по сути, причиной их появления. Сама по себе, без людей, Земля никогда не произвела бы автомобили и за миллиард лет. Зато лошадей она произвела безо всякого человеческого вмешательства, причём за куда более короткий срок.

Учёные полагают, что лошади эволюционировали. Доказательствами им служат хрестоматийный ряд окаменелостей, в точности показывающих, как именно лошади эволюционировали в интервале между 54 и одним миллионом лет назад. Всё там началось с похожего на лошадь млекопитающего в четверть метра длиной. Этот род вначале получил поэтичное наименование эогиппус, то есть «лошадь зари», но потом его переименовали в гиракотерия согласно правилам таксономии, породившим столь нелепый результат.^[444] За гиракотерием последовал полуметровый мезогиппус, живший 35 миллионов лет назад; потом метровый мерикгиппус, обитавший в среднем и верхнем миоцене 15 миллионов лет назад; затем плиогиппус (8 миллионов лет назад), имевший длину около 1,3 метра, и, наконец (по крайней мере на сегодняшний день), — род лошадей, то есть современные кони, появившиеся около 1 миллиона лет назад, длина которых составляет около 1,6 метра.

Таксономы могут детально отследить последовательность изменений, происходивших в генеалогии древних лошадиных предков. Например, как менялись зубы или копыта животных. Они способны отслеживать время этих изменений, потому что вмещающие горные породы поддаются датировке. Так что в дело пускаются геологические данные и вносят свой вклад в неразбериху. Достаточно обнаружить какие-нибудь окаменелости, случайно оказавшиеся в неправильном слое породы, чтобы у кого-то зародилось сомнение в эволюционной истории. Однако последовательность пород, их возраст, определяемый с помощью различных методов, эволюционная преемственность окаменелостей, а также ДНК лошадей и их современных родичей — всё это замечательно точно согласуется между собой.

Существуют аналогичные доказательства того, что люди эволюционировали из обезьяноподобных предков. Однако эта история далеко не так прозрачна, поскольку в ней замешаны многочисленные возможные предки, к тому же существовавшие в одно и то же время. Эти предки-гоминины произошли от других млекопитающих, эволюционировавших из рептилий, которые, в свою очередь, эволюционировали из амфибий, а те — от рыб^[445]. Ринсвинд точно знает, как эволюционировали сухопутные животные, ведь он там был, в отличие от нас, обитателей Круглого мира. Вот почему мы никак не придём к согласию по этим вопросам.

Как и нынешние креационисты, Уильям Пейли, написавший в 1802 году книгу под названием «Естественная теология», верил, что и лошади, и люди были изобретены богом и сразу созданы точь-в-точь такими же, какими мы их видим сейчас. Из факта существования сложных структур у живых организмов гипотеза «разумного замысла» пытается вывести наличие некоего «небесного проектировщика» (мы все, конечно, знаем, кто это был, но его имя звучит не вполне научно, так что сами понимаете…). Дарвин полагал, что в данном случае никакой замысел не только не нужен, но и неправдоподобен, а живые существа просто эволюционировали сами по себе. С этим согласны почти все биологи, а неодарвинизм подкрепляет дарвиновскую теорию, подводя под неё генетический базис.

Так эволюционировали мы все или измыслены?

На самом деле, вполне возможно, разница не так велика, как думает большинство из нас.

Когда замысел представляют в качестве альтернативы эволюции, исходят из предположения, что это две совершенно разные вещи. Ведь замысел — это сознательный процесс, производимый проектировщиком, знающим, какого результата и с какой целью он, она или оно желает достичь. Эволюция же выбирает из множества случайных вариантов те изменения, которые в перспективе ведут к повышению шансов на выживание, а затем копирует успешные версии. У неё нет ни воли, ни целей. Но эволюция отнюдь не «слепой случай», как её преподносят креационисты, упускающие из виду (мы сегодня добрые) краеугольный камень, то есть отбор. Процесс эволюции носит поисковый, а не целенаправленный характер.

Тем не менее при ближайшем рассмотрении замысел и эволюция гораздо более сходны, чем многие из нас представляют. Технологии кажутся нам целенаправленно спроектированными, но в основном они развиваются. Усовершенствованная технология, заменяющая старую, выбирается потому, что работает лучше. Этот процесс аналогичен тому, как эволюционируют организмы при естественном отборе, следовательно, вполне можно сказать, что технологии тоже эволюционируют. (Однако это всего лишь аналогия, и не стоит доводить её до полного абсурда: технические чертежи или САПР-проектирование — плохое подобие генов.) Может показаться, что отбор той или иной технологии обусловлен исключительно человеческой способностью к выбору, однако эта способность довольно ограничена. Успех зависит от поданных за технологию голосов, а голосование производится преимущественно кошельками. При этом устремления изобретателя не имеют никакого значения. Как и при биологической эволюции, главным критерием является работоспособность проекта.

Из-за невнятиц, свойственных наивному подходу Пейли к пониманию идеи замысла (ведь от замысла до его материального воплощения долгий путь), мы должны подробнее описать, как идеи воплощаются в технологии. Заодно это изменит ваше понимание места замысла в природе.

Большинство человеческих замыслов при их воплощении в жизнь не работают. Например, большая часть упаковок до сих пор опорожняется с некоторым трудом. Ведь дешевле изобрести плохонькую, но свою собственную тару, чем платить за использование чужих патентов на хорошую. Усовершенствованная мышеловка, пусть даже она действительно окажется лучше других, лишь незначительно превосходит сотни предыдущих. Ну, по большей части.

Эволюция мышеловки — это последовательный процесс, а не просто последовательность устройств. То же относится и к велосипедам, автомобилям, компьютерам и опять же к упаковкам. Каждая новая идея — это новое ответвление технологической колеи, прокладывающее всё новые направления. Один из основателей теории сложности, Стюарт Кауфман ввёл понятие «смежных возможностей», обозначающих те варианты поведения сложной системы, которые лишь на полшага отличаются от её актуального состояния. Смежные возможности — это перечень потенциальных вариантов развития системы. В каком-то смысле это и есть её потенциал.

Эволюция органического мира происходит путём вторжения в область смежных возможностей. Вторжения, которые терпят неудачу, даже нельзя назвать вторжениями, поскольку они не приводят к изменениям. Успешные вторжения не только изменяют вторгающуюся систему, но и меняют пространство смежных возможностей для всего её окружающего. Например, когда некоторые насекомые впервые поднялись в воздух, оставшиеся на земле внезапно столкнулись с опасностью, подстерегающей их с неба, хотя они сами при этом ни капельки не изменились. Точно так же развитие технологий постоянно вторгается в пространство смежных возможностей. Технологическая эволюция протекает быстрее, чем биологическая, поскольку людям не обязательно всё воплощать на практике: человеческий разум, пользуясь воображением, может «перескочить» в область смежных возможностей и представить, будет данная идея работать или нет. Кроме того, люди способны делать копии, тогда как биологическая эволюция пользуется этим методом редко, если не считать репродукцию почти точных копий организмов. Это именно те процессы, которые прокладывают новые направления, сочиняют новые истории и пишут картину окружающего мира, где одни векторы эволюции будут жизнеспособны, а другие — нет. Но лишь некоторые из жизнеспособных окажутся рабочими. И напротив, если рассуждать в терминах нововведений, создающих конечный результат, то процесс проектирования покажется магией.

Есть целый ряд уместных аналогий между технологической и биологической эволюциями и множество неуместных. В литературе достаточно сравнений биологической эволюции с экономикой, и большинство их вводят вас в заблуждение, начиная от социального дарвинизма и кончая «стоимостью воспроизводства». Однако некоторые эволюционные векторы развития техники можно действительно успешно сравнивать с биологическими. Например, телеграф → телефон (особенно международный, с кабелем, проложенным по дну океана); перьевая ручка → текстовый процессор; ракета → космический лифт, который, безусловно, вот-вот появится. Изменения, внесённые при каждом последующем шаге, позволяют избавиться от старых ограничений.

В биологии существуют прецеденты, когда эволюция не приводила к усложнению (если измерять его количеством информации, закодированной в ДНК). Один из таких случаев — эволюция млекопитающих. ДНК млекопитающих короче, то есть они примитивнее своих предков-амфибий. Этот фокус стал возможен потому, что самки млекопитающих контролируют температуру развивающегося эмбриона, храня его внутри собственного тела. Амфибиям же требуется огромное количество генетических «инструкций», чтобы спланировать реакцию на множество неожиданных обстоятельств, так как их эмбрионы растут в водоёмах, подвергаясь всяческим капризам природы. Млекопитающие, один раз «вложившись» в развитие температурного контроля, избавились от лишней генетической обузы.

В связи с неуклонным расширением возможностей физико-химической Вселенной в качестве субстрата, а также органической эволюции как модели эмерджентного фазового пространства, вопрос, которым мы должны задаться, это вовсе не «Каков сценарий технологического развития?», а «Каковы ограничения технологии, если они есть?» Временами можно наблюдать устойчивые тенденции. Закон Мура гласит: мощность вычислительной техники удваивается каждые восемнадцать месяцев. И несмотря на кардинальное изменение технологий (а на самом деле благодаря ему), закон продолжает действовать уже несколько десятилетий. Одни эксперты уверены, что возрастание мощности вскоре приостановится, другие же считают, что благодаря новым идеям, просматривающимся в ближайшей перспективе, закон продолжит действовать.

Похоже, что наша культура иногда также следует эволюционными векторами. Как индивидуумы мы существуем в рамках культуры, в которой находимся, и движемся в технологическое будущее по мере её прогрессивных изменений. Изменение культуры — это эволюционный процесс. С человеческой точки зрения прогрессивные изменения выглядят как развитие более сложных общественных систем, как социодинамика. Может быть, технология — это своего рода «раковая опухоль», порождённая мутацией в среде охотников-собирателей, и эволюционировавшая в новые формы? Или она напрямую зависит от развития и использует новые формы организации по мере их изобретения, придерживаясь гибкого, но вместе с тем устойчивого пути? Так же поступает развивающийся эмбрион, разрушающий множество структур и убивающий множество клеток в процессе своего созревания. Он строит себе временные мостки, а когда надобность в них исчезает, без сожаления от них избавляется.

С точки зрения отдельного человека, захваченного технологическими «крысиными бегами», чрезмерное усилие является симптомом общественной патологии, как утверждал Элвин Тоффлер в книге «Шок будущего». И напротив, если смотреть с точки зрения культуры, подобные усилия выглядят естественным развитием. Это различие в точках зрения напоминает нам два пути описания мыслящего мозга: нервные клетки и сознание. В целом любую сложную систему можно описать не только различными непересекающимися путями, но и на разных логических уровнях: как бетон или как готовый мост; как архитектурное сооружение или как слабое звено в случае вторжения врагов.

Человеческая эволюция проходит на двух уровнях: эмбрионального и культурного развития. Ни тот, ни другой процесс не заданы заранее, иначе говоря, необходимые компоненты изначально не даны. Точно так же ни тот, ни другой не является концептуальным планом, приказывающим нам: поступай так-то. В обоих случаях эволюционные изменения происходят за счёт взаимодействия различных программ, влияющих на будущее друг друга. По прошествии времени оказывается, что каждая из программ претерпела не только изменения, исходя из внутренней динамики, на её состояние повлияли те изменения, которые она вызвала в других программах.

Но в какой степени эти изменения предсказуемы, а в какой случайны? Сейчас на это существуют две диаметрально противоположные точки зрения. Одна из них принадлежит палеонтологу Саймону Конвею Моррису, автору книги «Решение жизни: неизбежность возникновения людей в необитаемой Вселенной». Вторая выражена поздними взглядами Стивена Джея Гулда, которые он изложил в книге «Удивительная жизнь». Расхождение между этими точками зрения кроется в вопросе о роли замысла в эволюции.

Гулд провёл большую работу, изучая окаменелости разнообразных животных, сохранившихся в Бёрджесских сланцах (последние образовались в начале кембрийского периода, около 570 миллионов лет назад). Окаменелости были уже ранее описаны биологами, однако Моррис заново их исследовал, реконструировал и разделил по морфологическим типам, причём основных таксонометрических типов (phyla) оказалось больше, чем было выделено ранее. Используя широкий спектр строений тел, лишь отдельные из которых нашли своё продолжение в потомках, Гулд утверждал, что жизнь может быть куда разнообразнее с морфологической точки зрения, даже на уровне своей фундаментальной структуры. Современные организмы — это потомки случайно выживших из широчайшей гаммы существ, живших в начале кембрия.

Моррис сделал противоположный вывод: поскольку некоторые из вариантов развития двигались в сходных направлениях, породив схожих животных, то одни варианты строения, безусловно, более выигрышны, и неважно, как именно они реализованы. Любой достаточно широкий набор различных строений тела обязательно эволюционирует в примерно тот же ряд, который мы наблюдаем сегодня, автоматически выбирая наилучшие варианты строения. Окаменелости демонстрируют множество случаев подобной конвергенции^[446]: ихтиозавры и дельфины в процессе эволюции стали походить на акул и других хищных рыб, поскольку именно такая форма тела наиболее удобна для жизни в океане. Короче говоря, Моррис полагал, что если мы обнаружим жизнь на какой-нибудь планете, схожей с Землёй, то и там окажется примерно тот же набор строений организмов. Инопланетяне в таком случае будут похожи на нас даже при совершенно иной биохимии.

Тогда как Гулд считал, и мы с ним вполне согласны^[447], что, начнись сейчас эволюция по новой, итоговый набор жизненных форм окажется совершенно не похожим на ныне существующий. Другие строения и принципиально отличные формы тел будут иметь столько же шансов, сколько и привычные нам. Современные организмы — это условная, случайная выборка, которой посчастливилось сохраниться при данных обстоятельствах. Инопланетяне, даже самые высокоразвитые, должны сильно от нас отличаться, и неважно, в каком мире они эволюционировали. То же относится и к «перезагрузке» нашего с вами мира.

Классический взгляд на роль генов в дарвиновской эволюции делает особый акцент на мутациях, то есть случайных изменениях последовательности ДНК. Тем не менее главным источником генетической вариабельности, по крайней мере у организмов, размножающихся половым путём, в действительности является рекомбинация — перераспределение генетического материала родителей. Новые мутации для большинства нововведений не требуются — достаточно новых комбинаций уже имеющихся генов. Разнообразие доступных генных вариаций, конечно, берёт своё начало в гораздо более старых мутациях, но в настоящее время новые мутации для изменения организма не требуются.

Сегодня все биологи согласны, что анатомия организмов не возникла по частям, мутация за мутацией, а появилась в процессе рекомбинации. Вместо последовательного мутирования в новые генетические формы мы имеем рекомбинацию множества древних мутаций, которые отбираются из коллекции совместимых элементов в каждом поколении, а не сваливаются в одну кучу, чтобы посмотреть, что из этого выйдет. Кажется вполне правдоподобным, что только один вектор развития способен привести к личинке, которая может вырасти в жизнеспособный взрослый организм на фоне огромного количества тех, которые не могут. Естественно ожидать, что удачные строения тел будут выбраны без каких-либо переходных вариантов. «Недостающее звено» не обязательно имелось и не обязательно было отдельным звеном, потому что дискретному процессу не требуется преемственность вариаций.

Мы можем понять, как это получается сегодня, наблюдая за так называемыми r-стратегами^[448], вроде камбалы или устриц, большая часть потомства которых не получает шанса развиться во взрослую особь. Но есть нечто, чего мы не сможем понять, и именно здесь коренится различие во взглядах Морриса и Гулда: находятся ли эти потенциальные строения тел в некоем платоновском пространстве идей, ожидая, когда их найдут, или каждый организм по мере свого развития изобретает собственную, непредсказуемую анатомию? Христианин Моррис верил в первичность замысла — откровение трансцендентальных аттракторов в божественном проектном поле потенциальных организмов. Но мы полагаем, что существует огромное количество путей, ведущих к успеху, и неисчислимое количество эффективных строений тел, поэтому эволюция, тычущаяся как слепой щенок, непременно их обнаружит, даже если их неизмеримо меньше, чем заведомо неудачных вариантов.

В частности, мы полагаем, что теория разумного замысла чересчур много внимания уделяет эволюции конкретных структур, представленных в современных организмах, таких как точная молекулярная структура гемоглобина или жгутики бактерий. Если смотреть в ретроспективе, подобные вещи действительно могут показаться невероятными: захоти природа заново создать их, у неё наверняка ничего не получится. Но эволюция отбирает те или иные структуры, только когда случайно наталкивается на них. Имеет значение лишь то, насколько высока вероятность обнаружить ряд сходных структур, а не одну конкретную. Если подходящих вариантов много, процесс, автоматически направленный на любое улучшение, имеет хороший шанс отыскать один из них.

Подумайте, насколько невероятны вы сами. Если бы два генома не подошли друг другу, если бы не встретились именно эти яйцеклетка и сперматозоид, если бы во время войны бомба упала аккурат на вашего дедушку, а не в ста метрах, если бы Наполеон выиграл битву при Ватерлоо, если бы Война за независимость в США завершилась бы по-другому, если бы молодая планета Земля не обрела океаны, если бы рябь от Большого взрыва пошла как-то иначе… то уж извините, вас бы просто не было.

Вероятность вашего появления на свет, вообще говоря, стремится к нулю.

На самом деле вы можете не беспокоиться: вероятность вашего рождения гарантирована на сто процентов. Ведь вы здесь.

Процессы, от которых зависело ваше появление, вполне устойчивы, и начнись всё сначала, на каждом этапе происходило бы нечто подобное тому, что уже произошло, пусть и с незначительными отличиями. Результаты сложных процессов никогда в точности не повторяются. Однако если повторный результат похож, то его последствия практически неизбежны, а вовсе не маловероятны. Хотя, повторяем, мелкие детали могут отличаться. Лотерея жизни, увиденная глазами победителей, выглядит не так, как с точки зрения случайных участников забега, которым ещё неизвестен её итог.

Предположение, что эволюция технологии может поведать нам об эволюции органической, и наоборот, выглядит заманчиво, хотя замысел воплощается в них по-разному. Тем не менее наше понимание обоих процессов очень схоже, особенно учитывая перемены, произошедшие в нём за последние годы. Воплощение замысла в жизнь — наиболее драматический момент обеих систем. Пусть его природа различна, нас это больше не удивляет. Мы с вами уже поняли, что Вселенную не ждёт тепловая смерть в результате роста энтропии. «Тепловая смерть» — это традиционный, но неточный термин, означающий, что Вселенная закончит свои дни как аморфный, чуть тёплый суп. На самом деле Вселенная постоянно импровизирует, и результат этих импровизаций принимает форму замысла. По крайней мере, возникновение новых замыслов как в технической, так и в органической системах можно считать сопоставимым. Главное, не натягивать сову на глобус.

В развитие культур также можно увидеть признаки эволюции. Культурная эволюция во многих отношениях стоит между биологической и технологической. Действительно, развитые человеческие общества стремятся к разнообразию своих членов. Во всех обществах имеется большое количество всевозможных ролей: от определяемых полом и возрастом (мать, ученик и т. д.) до тех, которые выбираются индивидуально (воин, бухгалтер, вор и прочие). Среди социологов мнения также наблюдается расхождение во мнениях, аналогичное расхождениям между Моррисом и Гулдом. Одни полагают, что роли в каком-то смысле трансцендентны и универсальны, и поэтому ищут «протобухгалтеров» в примитивных обществах охотников и собирателей. К примеру, теория архетипов Карла Густава Юнга выделяет «маску», «тень» и «самость». С его точки зрения, это древнейшие универсальные образы, которые происходят из коллективного бессознательного, определяющего наше толкование мира. Тогда как их оппоненты считают, что отдельные роли, пусть даже называющиеся и выглядящие похоже, имеют в различных культурах различное наполнение: у японского рабочего-автостроителя иной взгляд на мир и иная социальная ниша, нежели у его английского коллеги.

Обе точки зрения могут дать полезную информацию: различные общества, как и различные экологические или культурные системы, предлагают различные роли для своих членов. Изобретение культурой целых областей деятельности сравнимо с изобретением биологией таких вещей, как хордовые, трилобиты, мускулы или гнёзда. А если брать технологические изобретения, то, скажем, с велосипедами, двигателями внутреннего сгорания, пшеницей и веревками. Роль денег в человеческих обществах можно сравнить с ролью АДФ и АТФ молекул (аденозидифосфат и аденозитрифосфат), с помощью которых клетки производят энергию и обмениваются ею. Кстати, АТФ часто называют молекулярной валютой. Появление новых замыслов-конструкций в сфере органической, культурной, технологической или даже языковой эволюций тоже вполне можно сравнивать. Однако подобные сравнения нужно проводить очень осторожно, не переходя разумных пределов.

Идея эволюционного развития технологии нестандартна и отличается от канонического представления о замысле и эволюции как о полных противоположностях. Под замыслом в технологии обычно понимается изобретательство, а не эволюция. Это мнение лежит в знаменитой аналогии Пейли, сравнившего живое существо с часовым механизмом. Часы — сложное устройство, задуманное и воплощённое посредством разума. Поскольку в живых организмах имеется немало столь же сложного, то и он тоже должен был быть создан неким разумом, а следовательно, должен существовать вселенский творец, что и требовалось доказать. Из подобного же предположения исходит и нынешняя теория разумного замысла, с той лишь разницей, что примеры берутся из современной биохимии.

Однако если проанализировать историю почти всех изобретений, окажется, что они либо развивали предыдущие технологии, иначе говоря, видоизменяли их, либо переиначивали технологию, взятую из другой области. (Лишь некоторые изобретения появились словно из ниоткуда, не имея никаких явных предшественников.) В биологии для подобного явления используется введённый Гулдом и Элизабет Вэрба в 1980-х годах термин «экзаптация». Он означает органическое или технологическое улучшение, происходящее за счёт совершенно иной структуры или функции. Возьмём, к примеру, перьевой покров, служащий для полёта. Первые перья выросли ещё у динозавров, но их скелеты показывают, что динозавры не использовали их для полёта. Мы вообще не знаем, зачем они были им нужны. Наиболее правдоподобно выглядят версии, что перья служили либо для сохранения тепла, либо для привлечения партнёров, а возможно, и для того, и для другого сразу. Потом оказалось, что перья замечательно приспособлены для крыльев: так эволюционировали птицы. Природа — большая приспособленка. Примером экзаптации в области технологий служит использование дисков для записи музыки. Сам Эдисон изобретал фонограф для более серьёзных целей: записывание для потомков последних слов знаменитых людей или речей политиков. Он выражал сожаление по поводу использования его изобретения в таких легкомысленных целях, тем не менее от денег отказываться не стал.

Экзаптация является одной из наименее очевидных уловок, к которым прибегает эволюция. Зачастую именно в экзаптации кроется решение многих эволюционных головоломок, когда какая-нибудь определённая функция может реализоваться только при наличии нескольких взаимосвязанных структур, которые явно не могли появиться одновременно, при этом ни одна из них по отдельности эту функцию не выполняет. Сам собой напрашивается вывод, что подобные структуры вообще не могли появиться в результате эволюции. В действительности же речь идёт об экзаптации, при которой интересующие нас структуры изначально выполняли совершенно другие функции.

Классический случай — это жгутик бактерии. Сторонники теории разумного замысла считают, что подобная структура никоим образом не могла эволюционировать сама по себе. Жгутик позволяет некоторым бактериям передвигаться. Это один из важнейших компонентов крохотного молекулярного моторчика. Последний вращает жгутик, подобно винту лодки. Бактериальный мотор^[449] состоит из большого числа различных протеиновых молекул. До последнего времени эволюционная биология не находила убедительного объяснения, как подобная сложная структура могла появиться в результате естественного отбора.

В 1978 году Роберт Макнаб писал: «Можно лишь поражаться сложности двигательной и сенсорной системы обыкновенной бактерии… Какие преимущества мог дать… некий «преджгутик» [имеется в виду подмножество его компонентов] и какова вероятность «одновременного» их развития?» В 1996 году Майкл Бихи, биохимик и один из главных сторонников теории разумного замысла, вторил сомнениям Макнаба, предлагая ряд аналогичных эволюционных головоломок в книге «Чёрный ящик Дарвина». Он сделал вывод, что, в то время как едва ли не большинство конструктивных особенностей живых организмов эволюционировало, некоторые из них этого решительно сделать бы не смогли из-за своей нечленимой сложности: убери один компонент, и вся система становится бесполезной.

Это подлинная головоломка, однако перед тем, как выпускать к жизни неведомого джинна из бутылки, при полнейшем отсутствии доказательств его существования, мы должны убедиться, что обыкновенным эволюционным процессам такое не по плечу. Теория разумного замысла не просто утверждает несостоятельность конкретных эволюционные направлений. Её сторонники претендуют на доказательство принципиальной невозможности подобного. Если вы прибегаете к некоему общему принципу для доказательства существования сверхъестественного существа или высокоразвитого космического разума, вам следует заделать прорехи в ваших логических построениях. Иначе вся ваша философия окажется построенной на песке и далекой от того, что, собственно, произошло на самом деле. Книга Бытия, возможно, достоверна в каждой своей букве, но если имеется изъян в логике, то все ваши доказательства окажутся полнейшим вздором.

В ответ на претензии сторонников разумного замысла биохимикам пришлось попристальней взглянуть на белки бактериального мотора и связанные с ними гены. Наиболее заметными компонентами подобных моторов являются белковые кольца, получившие широкое распространение в процессе эволюции. Какая польза может быть от кольца? У него есть дырка. Эти дырки очень пригодились бактериям, поскольку функционируют как поры или «зажимы».

Поры позволяют молекулам снаружи проникать внутрь и, наоборот, выпускают их наружу. Для различных молекул предназначены поры различного размера. Это как раз то, что может появиться в результате естественного отбора: мутация кодирующей белок ДНК приводит к похожим, но немного отличающимся формам и размерам пор. Как только поры стали приносить пользу, эволюция начала их по возможности улучшать.

«Зажимы» позволяют бактериям присоединять новые структуры как изнутри, так и снаружи клеточной мембраны. К одному и тому же «зажиму» подходят различные молекулы — таким образом эволюция оставляет себе широкий простор для творчества: поры превращаются в «зажимы», если что-то попадает внутрь, когда же две молекулы соединяются, их функции могут измениться. Механизм экзаптации сводит на нет аргумент о нечленимой сложности как о непреодолимом препятствии для эволюции. Не требуется даже доказывать, как именно эволюционировала данная структура, ведь идея нечленимой сложности исключает не только путь, имевшийся в действительности, но и любые правдоподобные альтернативы.

А теперь давайте порассуждаем.

Многие биологи пытались найти правдоподобный или хотя бы вероятный путь эволюции бактериального мотора, используя ДНК и другие биохимические доказательства. Это оказалось нетрудно. Кое-какие детали ещё предстоит уточнить (подобное касается любой науки), однако история в общем и целом написана, опровергая утверждение, что сложность бактериального мотора якобы демонстрирует принципиальную невозможность эволюционного развития. Найденное решение отнюдь не доказывает, что современное эволюционное объяснение верно, его ещё надо будет доказать или опровергнуть в ходе дальнейших научных исследований. Однако уже не надо задаваться вопросом, существует ли такой путь в принципе.

Существующие предположения наиболее полно и развёрнуто обобщил Николас Мацке. Вначале была некая универсальная дыра, позже эволюционировавшая в пору с более определёнными функциями. На ранней стадии она ещё не была настоящим моторчиком, но уже исполняла очень полезную и при этом совершенно иную функцию: выводила молекулы из клетки. Действительно, в такой поре можно узнать примитивную версию так называемого экспортного аппарата III типа, имеющегося у современной бактерии. Ко всему прочему, справедливость данного утверждения подтверждает анализ ДНК. В дальнейшем пора функционировала всё эффективнее или изменилась в результате экзаптации, что выглядит вполне достоверным путём создания бактериального мотора и находит всё большее подкрепление в результатах анализов ДНК.^[450]

Конечно, еслиубрать некоторое количество «деталей», мотор не сможет работать. Другое дело, эволюция не знала, что создаёт именно мотор.

Таким образом, замысел — это вовсе не то, что зачастую понимается под этим словом даже с точки зрения человеческих технологий, не говоря уже о биологии. Каждое отдельно взятое новшество может быть и реализуется благодаря намерениям людей, но в общем и целом то, что оказывается полезным и пригодным для использования в дальнейшем, эволюционирует. В каком-то смысле автомобили эволюционировали из конных экипажей, а шариковая ручка — из гусиного пера. Мы можем на законных основаниях сравнить эти предметы с млекопитающими, эволюционировавшими из девонских рыб, выползших из воды на сушу. Или же с маленькими косточками в нашем среднем ухе, являющимися наследием жаберных структур тех самых рыб.

Эволюция неэффективна. Она с лёгкостью отказывается от огромного количества вещей. Вымерли бесчисленные виды наземных позвоночных. Точно так же большинство человеческих изобретений оказываются пустышками. Из огромного количества предложенных идей лишь немногие становятся сложными структурами или функциональными нишами. К тому же мы связаны не только и не столько традициями, сколько функциональными ограничениями, требующими, чтобы любое новшество подразумевало полное исполнение функций своего предшественника. Возьмём ещё один классический пример: «Аполлоны» доставлялись к стартовому комплексу по рельсам, колея между которыми была слишком узка, чтобы обеспечить устойчивость платформы ракеты. Такая ширина колеи в Америке берёт своё начало от ширины шахтной железной дороги, по которой могли передвигаться две запряжённые лошади. Так старинные лошадиные задницы поставили под угрозу лунный проект.

Теперь давайте поговорим о более приземлённых вещах, а именно о мышеловках. Эволюция мышеловки — это сложный процесс, ветви которого простираются в будущее, а не просто тривиальная смена моделей. Конструкция с металлическим рычагом, который, опускаясь, ломает (мы надеемся) мышиную шею, трансформировалась в обилие моделей, в том числе контролируемых компьютером. Те же из них, где мышь попадает в металлическую трубу или клетку, скорее всего, произошли от ловушек на омаров — в биологии подобное явление называется адаптивной радиацией: мы насчитали семь моделей с захлопывающимися дверцами или эластичным входом.

То же самое наверняка касается велосипедов, автомобилей или компьютеров: все они постепенно подвергаются адаптивной радиации. Каждая новая возможность, возникшая на пути технического развития, такая как компьютерный контроль (логическая микросхема), ведёт к новым путям развития. Вспомните об обычных дверцах для кошек, новые версии которых пропускают вашего питомца, если он носит специальный магнитный ошейник, и не позволяют пролезть в дом другим животным. Или новомодные электронные дверцы, проверяющие у кота «документы». Наверняка не за горами какие-нибудь концептуальные сканеры, которые будут отлавливать кошачьих террористов, переносящих взрывающихся мышей. Как и органическая, технологическая эволюция постоянно завоёвывает пространство смежных возможностей, не мудрствуя лукаво, перебирая те, что лишь на один шаг опережают текущее состояние дел.

Мы привыкли называть это техническим развитием, а не нововведением, по крайней мере, если не подвёртывается какой-нибудь совершенно необычный вариант: тефлоном начинают покрывать сковородки, а пингвиньи крылья используются в качестве плавников. В отличие от этих птиц, вернувшихся в море, большая часть водных позвоночных использует в качестве двигателей хвосты. Такую крутую смену функций скорее стоит считать экзаптацией, чем адаптацией. Или, если уж использовать менее специальный термин, — подлинной инновацией.

Среди тех, кто признаёт эволюцию как очевидную метафору для многих случаев технологического прогресса, было распространено мнение, что главным отличием биологической эволюции от технической является ламаркианский характер последней, по имени Жан-Батиста Ламарка — французского натуралиста и современника Дарвина, тогда как биологическая эволюция действует согласно дарвиновской теории. По Ламарку в эволюции приобретённые свойства наследуются: если кузнец нарастил себе огромные мускулы, то его сыновья тоже должны обладать сильными руками, что совершенно неправдоподобно. Неодарвинизм уточняет, что наследуются лишь те характеристики, которые заложены в генах.

В последнее время граница немного размылась, и каждый механизм эволюции приобрёл черты, присущие своему оппоненту. Техническое развитие переняло у эволюции приём построения так называемых генетических алгоритмов для создания новых продуктов. Замыслы, преобразованные в цифровую форму, перетасовываются, как при биологической рекомбинации — способе, каким органическая эволюция перемешивает гены обоих родителей. Следующее технологическое поколение, возникшее в результате этого процесса, сочетает в себе наиболее полезные функции предыдущих. Иногда при этом возникают новые свойства, и если они тоже оказываются полезными, их сохраняют. Зачастую итоговый результат недоступен даже изобретателям. Эволюция же вообще не подчиняется человеческому нарративиуму.

Чисто дарвиновский феномен генетической ассимиляции может очень походить на ламаркианский. Постепенное изменение популяции путём отбора рабочих генетических комбинаций способно поменять и пороговые значения, при которых вступают в игру те или иные возможности. В результате эффект, изначально зависевший от внешних стимулов, в последующих поколениях проявляется автономно. Например, при ходьбе кожа на подошвах наших ног утолщается: это приобретаемое свойство. В то же время генетическая рекомбинация, благодаря которой кожа на подошвах ножек младенца толще с самого рождения, делает этот процесс более эффективным, а следовательно, признак становится предпочтительным при отборе. Каждая новая работающая функция, неважно, приобретённая или нет, увеличивающая шансы выжить и дать потомство, помогает дарвиновской эволюции нащупать некое полезное качество и использовать его. Возможно, генетическая ассимиляция является обычным способом, посредством которого адаптация, изначально реагировавшая лишь на внешние раздражители, встраивается в формулу развития.

В частности, если говорить о разграничении технической и органической эволюции, старинное разделение между теориями Ламарка и Дарвина утрачивает силу. Однако это не означает, что различия нет вообще. Приятно думать, что дарвиновская теория абсолютно не может быть применена по крайней мере к одному аспекту технологической эволюции, а именно к прогнозу возможных последствий ещё до разработки новой технологии или соответствующего ей устройства. Человеческие технологии — порождение воображения множества изобретателей и исследователей, своего рода умозрительное зондирование кауфманова пространства смежных возможностей. Так сказать: «А что будет, если…?» По большей части прогнозирование результатов приводит к отказу от неэффективных изобретений без докучной необходимости воплощать их на практике и тестировать. «Это не сработает, так как…» Или: «Никто не будет этим пользоваться потому, что…» Или: «Выйдет слишком дорого». Или: «Вряд ли эта штуковина способна заменить собой существующую».

Кажется невероятным, что подобный творческий процесс имеет аналог в органическом мире, и тем не менее он имеет. В 1896 году психолог Джеймс Марк Болдуин задался вопросом, могут ли животные, проводящие поведенческие эксперименты, включиться в эволюционный процесс, по существу, представляя, что будет, если они постараются выполнить задачу, которая им пока не по зубам. Например: окапи похожи на короткошеих и коротконогих жирафов. Предположим, что один предприимчивый окапи, несмотря на многократные неудачи, будет пытаться дотянуться до веток дерева со вкусной листвой. Именно по причине постоянных неудач эти попытки можно считать аналогом воображения. Однако некоторым особо удачливым окапи с чуть более длинными конечностями и шеей может сопутствовать успех, что и приведёт, в конце концов, к появлению жирафов. Этот процесс получил название «эффект Болдуина».

Несколько лет назад мы как раз стали свидетелями процесса становления экзаптации, то есть такого поведения животных, которое может стать истоком нового эволюционного вектора. Сомики-плекостомусы — одни из самых распространённых аквариумных чистильщиков, освобождающие от микроводорослей стекло своим ртом-присоской. В дикой природе они могут цепляться за камни, поедая водоросли; кроме того, у них имеется отличная «броня» в виде колючих спинных и грудных плавников. В неволе эти характеристики служат им для совершенно иных целей, в чём мы убедились собственными глазами, понаблюдав за аквариумными рыбками в комнате отдыха математического института Уорикского университета. Естественные способности сомиков позволяют им намного лучше прочих рыб собирать плавающие гранулы корма, при этом они используют метод, неизвестный их диким сородичам — переворачиваются на спину и захватывают ртом-присоской пропитавшиеся водой гранулы, отгоняя конкурентов шипастыми плавниками. Так, рот сомиков, приспособленный для объедания водорослей с камней, был адаптирован, а правильнее сказать экзаптирован, для захвата пищи с поверхности воды. Эффективность метода повышается, если у рыбы имеется действенная защита, а еда достаточно мягкая.

В будущем генетическая ассимиляция сможет свободно закрепить в генах этот вид экзаптированного поведения популяции сомиков-плекостомусов. Оно может быть зафиксировано в ходе естественного отбора, а затем адаптировано по мере продвижения по эволюционному вектору так, что сбор еды с поверхности водоёма станет для этих рыбок естественным поведением.

В действительности что-то подобное уже случалось, пусть и не с потомством сомиков из математического института, тем более что его у них не было. Речь идёт о сомах-перевёртышах Synodontis nigriventris^[451], которые, используя похожую технику, охотятся на насекомых у поверхности воды. Таким образом, перед нами как начало, так и итог вполне правдоподобной гипотезы развития эволюционного вектора. Вероятно, всё началось с одного голодного сомика, плескавшегося на мелководье и заприметившего кучу еды на поверхности водоёма, скорее всего, дохлых насекомых. Сомик переворачивается в попытке схватить аппетитный кусочек. Даже если его потуги заканчиваются по большей части провалом, каждая случайная удача вознаграждается вкусненьким. С того самого дня этот сомик проявляет большой интерес к этому источнику пищи и всё чаще заплывает на отмель. Его потомство, растущее в том же водоёме, при аналогичном поведении получило дополнительные шансы победить в естественном отборе, а последующие генетические изменения их закрепили.

Однако этот сценарий противоречит утверждениям Стивена Гулда, которые он изложил в книге «Улыбка фламинго». Он полагал, что адаптация поведения фламинго, вроде питания вниз головой при вылавливании рачков в солёных озёрах, должна основываться единственно на кардинальном отклонении от нормального использования клюва. Животные тоже могут немного поэкспериментировать, и если эксперимент завершается удачно, новый алгоритм будет встроен в их дальнейшее поведение. Затем, если речь идёт о таких важных вещах, как еда или спаривание, естественный отбор может его улучшить.

Техническая эволюция может избежать бессмысленной траты времени, связанной с ожиданием следующего поколения и нового функционала, которая свойственна эволюции биологической. Это достигается двумя путями. О первом мы уже упоминали: человеческий разум в состоянии сразу «перепрыгнуть» в пространство смежных возможностей и представить, будет ли идея работать.

Разве не можем мы вообразить самолёт, в десять раз больше существующих, и прикинуть, что нужно сделать, чтобы он летал? Или велосипед с такой рамой, чтобы можно было ехать лёжа на спине и при этом видеть, куда едешь? А может быть, будет лучше, если велосипедист ляжет на живот? Кстати, оба варианта были опробованы, что служит отличным примером того, как плоды нашего воображения играют на поле смежных возможностей.

Разум способен воспользоваться для улучшения технологии и другой уловкой, а именно копированием: взять технологическую хитрость, применённую в одном изобретении, и распространить её на другие. Подобный фокус органической эволюции совершенно недоступен. Если не считать редких случаев горизонтального межвидового переноса генов, каждый род вынужден сам изобретать собственные уловки. Недавним примером подобного является распространение цифровых переключателей в самых различных механизмах: от тостеров и детских игрушек до автомобилей. Более ранний пример — замена металлов пластмассами в детских, кухнях и лабораториях. Ещё раньше прозрачные пластмассы, в основном акриловые, в некоторых случаях заменили собой стекло. Благодаря растущему применению технологии полупроводников мы получили солнечные панели, микроскопические холодильные или нагревательные элементы, а также целое семейство новых эффективных источников света — светодиодных ламп с белым светом. Теперь панели с разноцветными светодиодами можно настроить так, чтобы получить различные параметры освещения. Яркий белый свет не даёт уснуть, но ничто не мешает нам заменить его более тёплым. В лабораториях уже созданы гибкие телевизионные и компьютерные дисплеи, которые можно сворачивать в рулон словно бумагу, и совсем скоро начнётся их промышленное производство. Целую книгу закодировали в ДНК, а человеческое лицо было отпечатано на волоске.

В биологической эволюции бытовало мнение, что экологические ниши, вроде хищнического поведения, были доступны изначально и только «ждали», когда кто-нибудь их займёт. Словно в некоем вселенском сценарии уже было записано всё, что только может сделать живое существо. Сейчас же считается, что организмы создают ниши по мере своей эволюции. Сами посудите, как занять нишу блох, живущих на собаке, если отсутствуют собаки?

Даже принимая во внимание возможность копирования, в области технологии аналогичные вопросы конкуренции и создания ниш имеют столь же большое значение, как и в мире природы. И точно так же они стимулируют эволюцию на нововведения. Хорошим примером является захват в 70-х годах XX века рынка видеокассет форматом VHS, несмотря на то, что конкурирующий формат «Бетамакс» по некоторым характеристикам его превосходил. Как часто случается в природных экосистемах, менее приспособленный (иногда вообще чужак) использует экосистему более эффективно, провоцируя гибель устоявшихся местных видов. Серая американская белка переносит болезнь, уничтожающую рыжих европейских белок, точно так же как испанцы, вторгшись в Южную Америку, разрушили империи инков и майя. Рыжие белки были лучше приспособлены к среде, однако с появлением серых захватчиц среда изменилась. Теперь в неё вошли серые белки и их болезни. Изменение стало внезапным, подобно биологическому оружию, а не спокойным естественным отбором в медленно меняющейся среде.

В мире техники существуют и другие процессы, напоминающие те, которые проходят в биологических экосистемах. Многие из них имеют рекурсивный характер, поскольку влияют на собственное развитие: супермаркеты создают свою экосистему покупателей, точь-в-точь как собаки, создающие нишу для блох. Это несколько усложняет вопрос о замысле в технологии, так как по-настоящему новых идей мало, зато полным-полно экзаптаций, копирования и адаптационных векторов в развитии. Лишь малое число новых уловок можно по праву считать человеческим замыслом в неэволюционном смысле.

Существует определённый вектор развития технологий: автомобили начались с повозок, к которым добавили двигатель (парового или внутреннего сгорания); радио — с детекторного приёмника и наушников; велосипед, начавшись с «пенни-фартинга»^[452], прошёл через систему «стойка на задних лапках»^[453], до сих пор широко распространённой в Индии и Китае, пока наконец не развился в горные и «лежачие» модели, являющиеся позднейшей адаптивной радиацией.

Это тропинки, проложенные в нашей культурной истории, которые по мере своей эволюции создают собственную среду. Автомобили создали обширные и очень важные районы наших городов, где их собственно создают, где живут рабочие и где строят свои заводы со складами поставщики комплектующих. Когда мы дарим первый велосипед маленькому Джонни на его семилетие, мы открываем перед ним новый мир: мир сбитых коленок, шестерёнок, проколотых шин и зависти к навороченному велику Фреда… Когда в 1960-х в западную культуру ворвались транзисторные приёмники, они навсегда изменили отношения подростков друг к другу и к поп-звёздам, хотя это не идёт ни в какое сравнение с тем, как за последние несколько лет всю нашу жизнь изменили мобильные телефоны. Во время рекламного тура Александра Белла мэр одного из городов был столь впечатлён его телефоном, что сказал: «Какое великолепное изобретение! Такая штука должна быть в каждом городе».

Предметы, созданные людьми, эволюционируют, их функциональность улучшается и расширяется, а сами они удешевляется. Но ещё они изменяют общество вокруг себя, так что следующее их поколение появляется уже на «унавоженной» почве. «Форд» модели Т был бы недоступен без заправочных станций, построенных для обслуживания его куда более дорогих предшественников. В свою очередь, этот «Форд», прозванный «Жестянка Лиззи», и другие подобные бюджетные автомобили, с их уютными, скрытыми от посторонних глаз задними сиденьями, изменили сексуальную жизнь молодёжи, внезапно получившей к ним доступ. Такие вещи, как «Форд», транзисторные приёмники, центральное отопление, метро и мобильные телефоны, меняя окружающую среду, изменили и общественную мораль, а та, в свою очередь, сдерживает или направляет развитие технологий.

Однако большинство изобретений ждёт менее радужная судьба. Как и почти все виды живых организмов, они процветают какое-то весьма короткое время, а затем уходят в небытие. Лишь немногие выжившие находят свой вектор, ведущий в будущее. Иногда они перемещаются в целиком и полностью новое фазовое пространство возможностей, где совершенно меняют оказавшееся негодным первоначальное конструктивное решение и обретают новую, улучшенную конструкцию. Подобно каменному топору, чьи рукоятка и лезвие менялись множество раз и которые теперь мы находим в современном мире с новыми материалами и новыми функциями.

В «Науке Плоского мира III» мы говорили, что жёсткие энергетические ограничения на доставку грузов и людей на орбиту Земли можно, в принципе, обойти, если изменить окружающее пространство. Когда вы используете ракету, количество энергии, необходимой для доставки стокилограммового человека на стационарную орбиту, можно рассчитать с помощью законов ньютоновской механики. Оно определяется разницей потенциальных энергий, возникающей в гравитационном колодце планеты. Вы никак не можете этого изменить, так что на первый взгляд ограничение кажется непреодолимым.

В середине 70-х годов прошлого века родилась абсолютно новая идея: космические болас. По существу, это гигантское «колесо обозрения», установленное на геостационарной орбите. Путешественник заходит в кабину, которая проходит сквозь верхние слои атмосферы, и покидает её, когда она приближается к точке наибольшего удаления от Земли. Подобные устройства могут вывести его на геостационарную орбиту всего за несколько недель.

Третья ступень технологической лестницы, ещё не воплощённая на практике, но широко обсуждавшаяся инженерами, — это космический лифт. Писатель-фантаст и футуролог Артур Кларк был одним из первых, кому пришла в голову эта идея: берёшь «канат», поднимаешь один его конец на геостационарную орбиту, а другой опускаешь на посадочную полосу в районе экватора. В результате устанавливается материальная связь между геостационарной орбитой и поверхностью планеты. Как только это будет сделано, система кают, шкивов и противовесов, аналогичная используемой лифтам небоскрёбов, сможет распрекрасно поднимать людей на орбиту. Противовесы или пассажир, опускающийся вниз, сократят стоимость до стоимости энергии, необходимой для преодоления силы трения.

И дело не в том, можем или не можем мы сделать такое сейчас. Не можем, потому что даже канат из углеводородного волокна окажется слишком непрочным. Космический лифт служит прекрасной демонстрацией того, как вектор творческого замысла может вывести назначение за пределы его предыдущих примитивных границ, туда, где будут действовать совершенно новые правила игры. Старые же ограничения если и не потеряют силу, то по крайней мере утратят значение.

Более знакомый всем пример подобного «трансцендентного» процесса — это письменность и телекоммуникации. Первая письменность, вероятно, представляла собой царапины на камнях или коре деревьев и развивалась в двух направлениях — пиктографическом и фонетическом. Пиктография, к которой относятся древнеегипетские и современные китайские иероглифы, при подъёме по технологической лестнице столкнулась с трудностями. Иероглифы — это даже не ракета, скорее фейерверк. Фонетическая письменность лучше подходит для печати и с точки зрения технологии представляет собой своего рода космический болас. В XX веке она была ещё более усовершенствована с появлением огромных газетных печатных прессов и электрических печатных машинок. С изобретением компьютеров и текстовых редакторов она вышла уже на этап «космического лифта». По иронии судьбы, вероятно, именно это и спасло китайские идеограммы от забвения, поскольку теперь их стало легко набирать на компьютере. Очередная стадия началась с приходом электронных книг и планшетов. Наверное, вся письменность скоро станет виртуальной и будет храниться в закодированном виде на крошечных физических носителях до тех пор, пока кому-то не потребуется вывести информацию на экран или уж сразу в свой мозг.

Телекоммуникации, то есть связь на расстоянии, начались с цепочек сигнальных огней на вершинах холмов и семафоров. Для коммуникации между кораблями на флоте были разработаны системы кодов, передаваемых с помощью флажков. В Плоском мире изобрели систему клик-башен — механический телеграф с телескопами и репетирами, расположенными в пределах видимости, тогда как в Круглом пользовались сигнальными будками и механическими средствами подачи сигналов поездам, находящимся на расстоянии нескольких миль. Когда стало возможным передавать сигналы по проводам с помощью электричества, родился телеграф. К началу XX века появилось несколько различных систем кодирования, используемых при торговых сделках, а также примитивная факс-машина. Всё это можно назвать стадией «ракеты». Затем подоспел телефон, который использует электрический сигнал для модуляции звуковых волн. Огромные средства были вложены в прокладку кабелей между всеми населёнными пунктами и даже по океанскому дну — для межконтинентальной связи. По своей технической сложности эта авантюра вполне сопоставима с запуском космического боласа. Между тем в наш обиход постепенно входили беспроводные средства связи: радио, а затем и телевидение. С появлением технологии мобильной телефонии, потребовавшей миллиардных капиталовложений в сложнейшую систему базовых станций и исследования по улучшению качеств самих аппаратов, технология передачи сообщений входит в эру «космического лифта».

Все эти технологические изменения вполне можно сравнивать с явлениями биологической эволюции. Чтобы продемонстрировать, как эволюционный процесс вырастает из детских штанишек изначальных ограничений, получая новые свойства и меняя свой вектор, давайте проанализируем развитие млекопитающих, используя две шкалы. Эти две шкалы мы взяли потому, что не берёмся описывать произошедшие на самом деле в ходе биологической эволюции. Мы уже как-то упоминали о высокой степени разнообразия ископаемых животных, найденных в Бёрджесских сланцах, равно как и о различиях во взглядах Гулда и Морриса. Среди существ, появившихся в эпоху кембрийского взрыва, были и ранние хордовые — предки той группы животных, к которой относимся мы сами, а также современные рыбы, амфибии, рептилии, птицы, млекопитающие и всякие диковинные морские твари вроде асцидий и миног. Самым известным представителем примитивных хордовых Бёрджесских сланцев является пикайя, окаменелости который были обнаружены также в аналогичных отложениях в Австралии и Китае.

Примитивные хордовые претерпели значительную адаптивную радиацию. Всё началось с бесчелюстных панцирных рыб, затем появилось огромное количество челюстных, включая акул, скатов и костистых рыб. Некоторые из последних в девонский период выползли на сушу, став первыми амфибиями. Эти водные формы жизни для хордовых явились стадией «ракеты». Следующая стадия их развития, их «космический болас», — это амфибии и их потомки-рептилии вроде динозавров, а также птицы и терапсиды. К последним принадлежали и наши предки. На третью ступеньку птицы взошли вместе с млекопитающими, причём сделали это независимо друг от друга и совершенно различными способами. Птицы специализировались на теплокровности и эффективной вентиляции лёгких во время полёта. Теперь им приходится заботиться о потомстве и носить в гнёзда пищу до тех пор, пока птенцы не окажутся в состоянии вести довольно напряжённый образ жизни своих родителей. Млекопитающие, тоже научившиеся поддерживать постоянную температуру тела, взяли с места в карьер и захватили намного больше ареалов обитания, чем птицы: от подземных до водных и воздушных. Причём летают они, можно сказать, не хуже птиц, обходясь без птичьего непрерывного дыхания. Если вернуться к хордовым, то млекопитающие — это их «космический лифт».

На этой последней ступеньке развития мы можем обнаружить ряд вторжений в пространство смежных возможностей, в ходе которых целые земные экосистемы менялись крупными сухопутными животными. Пастбища, такие как саванны и степи, тундры с их карликовыми берёзами, лишайниками и мхами, — всё это существует благодаря постоянному взаимодействию с крупными травоядными млекопитающими. На этих территориях живёт огромное количество мелких грызунов: мышей, полёвок, леммингов и хомяков. Они съедают больше растительности, чем их крупные сородичи, и вносят больший вклад в экосистему. Определённое взаимодействие между млекопитающими и средой всем известно: кролики строят подземные лабиринты, барсуки роют норы, олени трутся рогами о деревья. Можно пойти в зоопарк и увидеть полный спектр адаптивной радиации, включая странных южноамериканских грызунов: паки, капибар и кейви (морских свинок). А ещё летучих мышей. Не забудем про так называемых морских свиней, дельфинов, зубатых китов и беззубых китов-фильтраторов. Да, ещё про всех приматов, включая нас с вами. Млекопитающие у хордовых, как и насекомые у беспозвоночных, — это воистину история успеха.

Если до упора продолжать использовать нашу косморазведывательную аналогию, звероподобные рептилии, жившие 4 миллиона лет назад, как и современные однопроходные (яйцекладущие «чуды-юды» вроде ехидны и утконоса) являлись «ракетами». Сумчатые млекопитающие (кенгуру, потору, опоссумы) — «космическими боласами». Плацентарные млекопитающие (большая часть современных млекопитающих, включая коров, свиней, кошек, собак, бегемотов, слонов, разных мелких обезьян, крупных человекообразных и людей) — это «космический лифт».

Любая эволюционная последовательность может быть представлена как лестница со ступенями внезапно появляющихся новых свойств, новых путей существования, которые подчиняются новым правилам и отбрасывают старые ограничения. В подобном ключе можно взглянуть как на млекопитающих, так и на письменные устройства или радиоприёмники. Это общее свойство нашей самоусложняющейся планеты, несущейся в самоусложняющейся Вселенной. Чем больше проходит времени, тем больше различных вещей происходит разными способами по новым правилам.

Это понимание многоликой Вселенной, образующей всё новые узоры, берущие начало в предыдущих, полностью противоположно характерной для XX века идее о возрастании энтропии и тепловой смерти. Может ли самоусложнение продолжаться до бесконечности? Мы не знаем. Однако данная точка зрения не менее логична, как и противоположная, и у неё есть немало доказательств. Означает ли это, что всё, недоступное сейчас, обязательно будет доступно в будущем? Разумеется, нет. При каждом подъёме на одну ступеньку вверх будет происходить отбор из разных возможностей.

Такой процесс отбора математики называют нарушением симметрии: кажется, что изначально было доступно больше возможностей, чем реализовано впоследствии. Тем не менее парадоксальным образом их количество лишь увеличивается. Если продвижение вперёд является законом, а по-видимому, так оно и есть, тогда случайность и отбор формируют будущее путём эволюции от ракет к космическим лифтам. Наверное, нам стоило бы удивиться тому, что закон Мура действует так долго, но тщательно проанализировав изменения в компьютерных технологиях, произошедшие за последние десять лет, мы поняли, что грядущие улучшения, как это в своё время произошло с млекопитающими, были на предыдущей стадии совершенно недоступны пониманию.

Именно поэтому ограниченные сферы применения законов природы, таких как закон сохранения энергии или второй закон термодинамики, могут ввести кого-то в заблуждение. Помимо внутреннего содержания у законов имеется внешняя среда, в которой они действуют. Закон природы может показаться вам непреодолимым препятствием, но измените только среду — и у природы появится обходной путь, которым она не преминет воспользоваться. Уж будьте покойны.

Глава 15

ДОВОДЫ В ПОЛЬЗУ ИСТЦОВ

Большой дворцовый зал открыли для всех желающих. Само собой, там уже установили столы для законников и трибуну для лорда Витинари. Его Светлость находился в окружении нескольких стражников, которым лорд во всеуслышание говорил: «Нет, я ведь в своём собственном дворце, а ко всему прочему ещё и на судебном заседании. И пока не зайдёт речь об убийстве или другом каком жутком преступлении, не вижу никакой необходимости бряцать оружием по ходу совершенно философской, по существу, дискуссии».

Марджори наблюдала, как исчезают в глубине зала раздосадованные клевреты. Она была просто поражена, как именно лорду Витинари удалось добиться тишины. Это был настоящий мастер-класс: он всего-навсего сел и застыл, вытянув руки перед собой, равнодушный к болтовне, смешкам, шепоткам и пререканиям. Создавалось впечатление, что воздух в зале начал заполняться кусками пустоты: потрескавшиеся слова дробились и увядали, пока самый непонятливый балабол вдруг не обнаружил вокруг себя абсолютную тишину, в самом центре которой болталась его последняя идиотская фраза, стремительно тающая под гнётом терпеливого, можно сказать, гробового, молчания Его Светлости.

— Дамы и господа, я не представляю себе более интересного дела, чем то, которое выпало нам сегодня. Спор возник из-за артефакта, совершенно великолепного и, я вам гарантирую, по-своему даже привлекательного. Волшебники и естествоиспытатели Незримого Университета, а также из других мест заверяют меня, что, несмотря на сравнительно небольшие размеры, в действительности он на несколько порядков больше нашего мира. Доказательства этого я намереваюсь получить в ходе сегодняшнего весьма необычного заседания. Последнее открыто по той причине, что имеются две стороны, оспаривающие право владения данным артефактом. Я со всем тщанием собираюсь проверить обоснованность их претензий. — Лорд Витинари вздохнул. — Боюсь, по ходу разбирательства может всплыть термин «квант», но тут уж ничего не попишешь: в конце концов, мы с вами живём в современном мире.

Марджори зажала рот ладонью, пытаясь сдержать рвущийся наружу смешок: слово «современный» Его Светлость произнёс тоном герцогини, только что обнаружившей гусеницу в своём супе.

Лорд Витинари обвёл тяжёлым взглядом толпу, задержав его на стоящих перед ним столах, и продолжил:

— Моим помощником и консультантом по сопутствующим вопросам будет наш главный третейский судья господин Косой. — Повысив голос, он продолжил: — Напомню, дамы и господа, это вам не уголовный суд! В действительности я и сам несколько затрудняюсь, к какой именно категории отнести текущее заседание, поскольку светские законы прочно укоренены на нашей земле. А так как обе тяжущиеся стороны намереваются привлечь, скажем так, экспертов как в мирской, так и в небесной сферах… — Лорд Витинари огляделся и спросил: — А разве мне не полагается молоток? Знаете, такая штуковина, которой судья колотит по столу? Без него я словно голый.

Молоток был откуда-то спешно доставлен и вручён Его Светлости. Витинари с довольным видом стукнул им раз или два.

— Ну что ж… Похоже, работает. Я вызываю адвоката истца. Вам слово, господин Стэкпол.

Марджори вытянула шею, чтобы увидеть этого самого господина Стэкпола, но смогла разглядеть только его макушку. Последовавший голос был каким-то странным, как будто его обладателя колотила дрожь. Он произнёс:

— Маленькое уточнение, мой лорд. Я — священник омнианской церкви и ко мне положено обращаться «Ваше преподобие».

Лорд Витинари с любопытством взглянул на говорящего и сказал:

— Правда? Хорошо, я приму это к сведению. Продолжайте, пожалуйста, господин Стэкпол.

Марджори ужасно пожалела, что не видит физиономии преподобного Стэкпола. Её отец, когда был ещё жив, вполне удовлетворялся обращением «мистер». Однажды он признался ей, что никогда не думал о себе как о «преподобном», и даже более того — никогда не чувствовал себя преподобным, просто радовался работе в приходе Святого Иоанна на Водах, где все знали его, а он знал всех.

Она вынырнула из дымки воспоминаний, когда преподобный Стэкпол начал свою речь.

— Ваша Светлость, мы, омнианская церковь Последних Дней, точно знаем, что наш мир шарообразен, и открытие Круглого мира является подтверждением нашей веры. Нелепые рассказы о том, что наш мир якобы покоится на спине огромной черепахи, — абсолютная чепуха. Как такое животное могло бы существовать в космосе? Чем бы оно питалось? Откуда взялось? Всё это фантазии, мой лорд, фантазии и ничего кроме фантазий! Посему дальнейшее пребывание Круглого мира в стенах Незримого Университета незаконно, ввиду грубейшего нарушения исконных прав собственности омнианской церкви Последних Дней! Концепция шарообразности мира является краеугольным камнем нашей веры уже несколько веков. — Преподобный набрал в грудь побольше воздуха и продолжил: — Интересы правосудия требуют, чтобы Круглый мир находился на балансе нашего братства — ну и сестринства, конечно, — которое, без сомнения, способно куда лучше за ним присмотреть, чем так называемые волшебники, претендующие на знание всех тайн мультивселенной, тогда как на самом деле не осведомлены даже об истинной форме мира, который у них под носом! Отдадим им должное: порой даже такие, как они, приносят практическую пользу, но волшебникам не до́лжно позволять вмешиваться в небесные и экклизиастические материи. Они завладели данным артефактом по нелепой случайности и не могут продолжать удерживать его у себя. В их нечистых руках он выглядит кощунственной карикатурой на наш мир, созданный великим Омом!

Лорд Витинари скользнул взглядом по бумагам, лежащим перед ним, и произнёс:

— Господин Стэкпол, признаться, я несколько озадачен. Поправьте меня, если я ошибаюсь, но разве несколько лет назад на небеса не была отправлена крайне дорогостоящая летательная машина на драконовой тяге под названием «Воздушный Змей»? Помнится, первоначальной целью экспедиции было достижение жилища богов. Её создателем, а впоследствии и капитаном являлся небезызвестный Леонард Щеботанский. Машина была запущена с Краепада с помощью болотных дракончиков в качестве толкачей. Затем опустилась на Луне, где её экипаж собрал некоторые образцы местной флоры и фауны, которые, как выяснилось по ходу дела, там изобилуют. В итоге корабль потерпел впечатляющее крушение, триумфально завершив свою миссию — жертв, к счастью, не было, — но экипаж успел хорошо разглядеть черепаху со всех сторон. Она безусловно существовала, и Леонард Щеботанский написал с неё немало портретов. Весьма реалистичных портретов, заметьте. Три человека, сопровождавшие его в путешествии, также засвидетельствовали увиденное.

Удовлетворите моё любопытство: вы действительно верите, что этого не было? Я в крайнем недоумении. К тому же, насколько мне известно, многие отважные исследователи добирались до Краепада и своими глазами наблюдали черепаху, а также слонов. Конечно, с точки зрения здравого смысла их существование маловероятно, но маловероятные вещи происходят сплошь и рядом. Таким образом, на самом деле они вполне вероятны, к чему сводится, по существу, первопричина всех событий. Итак, господин Стэкпол, то, что наш мир покоится на спине огромной черепахи, подтверждено многочисленными доказательствами. Пусть всё это маловероятно и даже сама черепаха маловероятна, но, тем не менее, следует признать, что она прямо перед нами, точнее, под нами. А отсюда непреложно следует, что она истинна, не правда ли?

Тут рассмотрев, наконец, преподобного Стэкпола, Марджори его узнала. Это был один из тех левоухов, их часто можно встретить в библиотеке: они разговаривают вроде бы с тобой, однако никогда не смотрят тебе в глаза, предпочитая разглядывать твоё левое ухо. А попутно пытаются убедить вас, к примеру, что правительство ввиду перенаселения подсыпает яд в систему водоснабжения. В особо запущенных случаях, если тебе не удалось от них сразу отделаться, эти типы начинают сыпать словами вроде «арийцев» или провозглашать, что «высшая раса уже на орбите Юпитера и ждёт там Избранных». Библиотечные правила запрещают физическое насилие, и временами, после общения с подобными типами, Марджори хотелось пойти и помыться, заодно попросив прощения у своих ушей за то, что им пришлось выслушать, а у своих кулаков с побелевшими костяшками пальцев — за то, что сжимала их понапрасну.

Сейчас она понятия не имела, покоится ли этот новый для неё мир на спине черепахи или нет. Однако она много читала и помнила, что прошло немало времени, прежде чем земное человечество узнало, что живёт на шарообразной планете, и даже после этого оно ещё несколько веков проникалось идеей. Равно как и идеей того, что о планете следует заботиться. Её бабушка, бывало, говаривала: «Бутылки я всегда складываю в контейнер для стекла, чтобы спасти нашу дорогую планету». Марджори тогда очень радовалась, что пусть и в искажённом виде, но посыл дошёл даже до пожилой леди.

В настоящий момент она размышляла, для чего лорд Витинари излагает свои взгляды в виде вопросов. Из чистой вежливости или же просто-напросто зондирует глубину заблуждения собеседника?

Но Стэкпол не сдавался. Более того, он перешёл в наступление:

— Ваша Светлость, мы смотрим на небо, и что мы там видим? Мы видим там круглые предметы. Луна круглая, Солнце круглое. Сферичность — буквально повсюду. А вы никогда не думали, что нам этим пытаются сообщить нечто важное?

После этих слов преподобного часть зала горячо зааплодировала, но выражение лица лорда Витинари не изменилось ни на йоту. Когда шум стих, он стукнул своим молотком и сказал:

— Благодарю вас, господин Стэкпол. Будьте так любезны, вернитесь на своё место.

Молоток стукнул ещё раз, и Патриций произнёс:

— Объявляется перерыв на пятнадцать минут. Для всех желающих в Чёрной галерее сервированы напитки.

Волшебники просияли. Бесплатная кормёжка — это то, что надо, по крайней мере, они сюда пришли уже не напрасно. Едва стих звук молотка, как Марджори обнаружила, что сидит в полном одиночестве. Волшебники всей толпой слиняли, в благородном смысле слова, разумеется, в указанную галерею.

Глава 16

СФЕРИЧНОСТЬ БУКВАЛЬНО ПОВСЮДУ

Апелляция преподобного Стэкпола к вездесущности круглых объектов находит отклик в нашей душе. Обезьяны-сказочники предпочитают ясные, простые геометрические формы. Круги и сферы занимали почётное место в первых теориях планетарного движения, например у Птолемея и его последователей (смотри главу 22). В какой-то степени вся современная наука с её не менее ясными и простыми математическими законами берёт своё начало в той древней традиции, когда определённые формы или числа имели мистический смысл. Сферичность Плоского мира Стэкпол доказывает исходя из сферичности объектов, которые не являются Плоским миром. Он пользуется уловкой, весьма популярной среди людей, пытающихся распространить свои системы верований: они указывают вам на некий «несомненный» факт, а затем обращают ваше внимание, что он полностью согласуется с их верой, тихой сапой обходя здоровенную логическую дыру. А именно: является ли их догмат единственным возможным объяснением или всё-таки имеются альтернативы?

Когда речь шла о форме Вселенной, космологи начала XX века немного напоминали преподобного Стэкпола. Они полагали, что Вселенная сферична и ведёт себя одинаково в каждой своей точке и в каждом направлении, — ведь так куда проще производить расчёты. Когда они вставили свою веру в уравнения и затем всё честно рассчитали, математика выдала ответ: Вселенная сферична. Это утверждение вскоре стало восприниматься как трюизм. Однако имеет место явный недостаток независимых источников, подтверждающих исходную гипотезу. Получился, как бы это сказать попроще, логический замкнутый круг.

Так какая же форма у нашей Вселенной на самом деле?

Вопрос, как говорится, интересный. Для того, чтобы на него ответить, нам каким-то образом надо выяснить форму всего сущего, находясь при этом внутри него, то есть в одной из его точек. На первый взгляд задача выглядит абсолютно неразрешимой. Однако мы можем продвинуться по пути её решения, если позаимствуем кое-какие трюки из рассказов оквадрате и муравье.

В 1884 году директор Школы Лондонского Сити, богослов и шекспировед Эдвин Эббот Эббот^[454] опубликовал небольшую, но очень любопытную книжицу — «Флатландия», которая переиздаётся до сих пор. Главный герой по имени А. Квадрат^[455] живёт в плоском, с точки зрения евклидовой геометрии, мире. Его вселенная — это бесконечная двухмерная плоскость. И хотя главной целью Эббота было написание сатиры на сексистское классовое общество Викторианской эпохи, а также объяснение свежеиспечённой идеи четвёртого измерения, он сумел нарисовать довольно складную физико-биологическую картинку двухмерного мира. Смесь сатирической фантазии и науки, «Флатландия» может быть на полном серьёзе названа «Наукой Плоского мира № 0».

Своих научных целей Эббот добился посредством пространственной аналогии: для того, кто существует в трёхмерном пространстве, пытаться понять четвёртое измерение — всё равно что для двухмерного существа понять трёхмерное. Мы говорим тут «четвёртое» исключительно из соображений удобства, памятуя, что оно совершенно не обязано быть единственным дополнительным измерением. Тогда как сама «Флатландия» в своё время действительно была практически единственной книгой в своём роде. Впоследствии появилась ещё одна история двухмерного мира: «Случай во Флатландии, или Как плоский народец открыл третье измерение», принадлежащая перу Чарльза Говарда Хинтона. Хотя его книга была опубликована только в 1907 году, Хинтон написал несколько статей о четвёртом измерении, исходя из аналогии с двухмерным миром, незадолго до того, как увидела свет эбботовская «Флатландия».

Есть косвенные свидетельства, что эти двое встречались, однако ни Хинтон, ни Эббот не оспаривали пальму первенства и не напрягались по поводу работ друг друга. В ту пору идея «четвёртого измерения», что называется, «витала в воздухе». К ней то и дело обращались серьёзные физики и математики, она будоражила умы самых разных людей — от спиритуалистов и охотников за привидениями до так называемых теологов гиперпростраства. Так же как мы, трёхмерные существа, можем наблюдать за плоской бумажной «вселенной», ничем не выдавая своего присутствия, так и четвёртое измерение — очень удобное место для поселения там всевозможных привидений, духов и богов.

А. Квадрат из истории Эббота напрочь отрицает не только наличие третьего измерения, но и саму возможность его существования, до тех пор, пока посетившая его Сфера не раскрывает ему глаза, демонстрируя трёхмерное пространство. Там, где оказалась бессильна логика, пригодился личный опыт. Эббот призывал своих читателей не вводить себя в заблуждение картиной мира, рисуемой несовершенными человеческими органами чувств. Наивно думать, что все потенциально возможные миры должны быть похожи на наш собственный, или, если точнее, на мир нашего воображения. Используя бенфордовскую дихотомию, между антропоцентризмом и космоцентризмом, Эббот твёрдо стоял на позициях последнего.

Пространство Флатландии подчиняется традиционной евклидовой геометрии, с которой Эббот пересекался ещё в школе и, похоже, они друг другу не приглянулись. Чтобы избавиться от ограничения, обусловленного формой пространства, нам понадобится более общая модель, изобретённая, по всей видимости, великим математиком Карлом Фридрихом Гауссом. Он составил изящную формулу для вычисления кривизны поверхности, то есть определения кривизны поверхности в произвольно заданной точке. Эту формулу Гаусс полагал одним из наиболее выдающихся своих достижений, называя её theorema egregium — «замечательной теоремой». Замечательно в ней прежде всего то, что она не зависит от характера вложения поверхности во вмещающее пространство. Эта формула описывает сущность самой поверхности.

Звучит, может быть, не слишком впечатляюще, но на деле из этого следует, что пространство может быть изогнутым само по себе, а не под действием внешних причин. Вообразите сферу, парящую в трёхмерном пространстве. То, что предстаёт перед вашим мысленным взором, определённо искривлено. Подобный взгляд на кривизну естественен для человеческого воображения, однако он предполагает наличие окружающего пространства, внутри которого будет искривляться сфера. Формула Гаусса не оставляет камня на камне от этой идеи: она доказала, что искривление сферы можно обнаружить, не покидая её поверхности. Чтобы иметь направление для искривления, поверхности не требуется окружающее пространство, становящееся, таким образом, несущественным.

По словам биографа Гаусса, Сарториуса фон Вальтерсхаузена, великий математик имел привычку объяснять свою мысль, прибегая к образу муравья, ползущего по некой поверхности. По мнению такого муравья, кроме неё ничего не существует. Тем не менее, блуждая по поверхности с рулеткой (хорошо-хорошо, Гаусс не упоминал ни о каких рулетках, но не будем пуристами), муравей может сделать логический вывод о том, что его вселенная искривлена. Не обязательно изогнута вокруг чего-то, а просто искривлена.

Все мы когда-то учили в школе, что, согласно евклидовой геометрии, сумма углов любого треугольника равна 180°. И это верно, но только для плоской поверхности, а не для искривлённой. Возьмите глобус и нарисуйте на нём треугольник, начиная с Северного полюса и вниз до экватора, затем вдоль экватора на четверть его длины, после чего обратно назад к Северному полюсу. Стороны такого треугольника окажутся дугами на сфере. По аналогии с прямыми линиями эти дуги будут кратчайшими путями между двумя заданными точками на поверхности. Все углы этого треугольника получатся прямыми, то есть равными 90°, а их сумма будет составлять не 180°, а 270°. А что такого, спросите вы, ведь сфера не плоскость? Однако данный пример показывает нам, как, измеряя треугольники, можно определить, находимся мы на плоскости или нет. Именно это говорит нам замечательная теорема Гаусса. Метрика Вселенной, которую можно найти, проанализировав формы и размеры сравнительно небольших треугольников, расскажет муравью, как именно она искривлена. Ему достаточно будет подставить полученные данные в формулу.

Сам Гаусс был очень впечатлён своим открытием. Его ассистент, Бернхард Риман, распространил формулу на многомерные континуумы, положив начало новому разделу математики — дифференциальной геометрии. Тем не менее вычисление кривизны пространства в каждой его точке требовало огромной работы, и математики пытались понять, нет ли более простого пути решения этой задачи, пусть даже несколько менее информативного. Они искали более гибкое определение «формы», которым было бы проще пользоваться.

Способ, который они придумали, сейчас называется топологией. Она оперирует качественными характеристиками формы и не требует численных измерений. В топологии два континуума считаются одинаковыми, если один из них можно преобразовать в другой с помощью непрерывной деформации. Например, бублик и кружка с точки зрения топологии неотличимы (гомеоморфны). Представьте, что кружка сделана из какого-то пластичного материала, который можно гнуть, сжимать или растягивать. Сначала вы сплющиваете кружку в диск так, чтобы получился «блин» с ручкой. Затем уминаете «блин» до тех пор, пока он не станет одной толщины с ручкой, и получаете кольцо. Теперь остаётся лишь немного его сгладить — и вуаля, перед вами бублик. В действительности, согласно топологии, и бублик, и кружка являются просто-напросто деформированной каплей, к которой зачем-то приделали ручку.

Такая топологическая версия «формы» позволяет задать вопрос, является ли Вселенная сферической, наподобие английского пончика (без дырки) или же американского (с дыркой), а может быть, это вообще что-то гораздо более сложное? Выяснилось, что подкованный в топологии муравей сумеет многое узнать о форме своего мира, если будет обвязывать его замкнутыми верёвочными петлями и наблюдать за их поведением. Если в таком мире имеется дыра, муравей может обвязать её своей петлёй, а вот стянуть её в математическую точку и при этом не разорвать невозможно. Если дыр несколько, муравей может обвязывать петлёй каждую из них и в результате подсчитать их количество и расположение. Если же в его мире дыр нет, муравей сможет стягивать свою петлю до тех пор, пока вся она не стянется в математическую точку.

К подобному «муравьиному» мышлению, обусловленному внутренними особенностями пространства, нужно привыкнуть, однако без него современную космологию не понять, поскольку общая теория относительности Эйнштейна, используя риманово обобщение уравнений Гаусса, определяет гравитацию как искривление пространства-времени.

До сих пор мы использовали слово «искривление» в широком смысле, а именно как форму изгибов. Однако теперь нам следует быть более осторожными, поскольку с муравьиной точки зрения искривление — это весьма тонкая штука, причём, возможно, он понимает под искривлением совсем не то, что мы. В частности, муравей, обитающий на поверхности цилиндра, будет настаивать, что его вселенная ни капельки не искривлена. С точки зрения внешнего наблюдателя, цилиндр выглядит подобно свёрнутому листу бумаги, однако геометрия небольших треугольников на цилиндре точно такая же, как и на евклидовой плоскости. Не верите? Тогда просто разверните скрученный лист. Длины и углы, измеренные на поверхности листа, не изменятся. Поэтому муравей, живущий на цилиндре, волен считать, что живёт на плоскости.

И математики с космологами совершенно с ним согласны. Тем не менее цилиндр в некотором отношении отличается от плоскости. Если муравей выйдет из своего домика на поверхность цилиндра и будет двигаться вдоль его образующей, через некоторое время он вернётся туда, откуда вышел, хотя путь, по которому он двигался, воспринимается им как прямая линия. В отличие от движения по плоскости, траектория его пути обогнёт цилиндр и вернётся в исходную точку. Таким образом, здесь есть топологическое различие, хотя гауссова кривизна не может его обнаружить.

Мы заговорили о цилиндре не только потому, что он всем знаком, но и потому, что у него имеется интересный двоюродный братец — плоский тор. На первый взгляд может показаться, что это какой-то оксюморон, ведь тор выглядит как замечательно пухлый бублик. И всё же название не так уж бессмысленно, если метрически рассматриваемое пространство является плоскостью, а топологически — тором. Чтобы сделать плоский тор, надо склеить противоположные стороны квадрата, а ведь квадраты — это плоскости. Аналог такой конструкции применяется в компьютерных играх: противоположные края экрана соединены так, что, когда монстр или инопланетный корабль пропадает с одной стороны, он тут же появляется в соответствующей точке на противоположной. Программисты называют подобный приём «заворачиванием», что довольно точно отражает его сущность, хотя мы надеемся, вы не станете проверять это на практике, по крайней мере, если не хотите основать кладбище разбитых мониторов. Топологически сворачивание вертикальных сторон превращает плоский экран в цилиндр. Последующее сворачивание горизонтальных — соединяет края такого цилиндра, и у нас получается тор. Обратите внимание, края при этом вообще исчезают, и ни один инопланетянин от вас теперь не удерёт.

Плоский тор — это простейший пример общего метода, которым пользуются топологи для создания сложных пространств из простых. Возьмите одно или несколько простых пространств и склейте их, соблюдая определённые правила. Вспомните плоскую коробку с мебелью из «Икеи»: в ней куча досок и инструкции вида «Вставьте полку А в паз Б». С точки зрения математики, отдельные детали и инструкции — это всё, что вам требуется в жизни, если, конечно, вам не нужно собирать мебель на практике. Достаточно представить, как это было бы в реальности.

До изобретения космических путешествий в вопросе о форме Земли человечество сидело в одной лодке с муравьём. В отношении формы Вселенной у нас до сих пор ничего не изменилось. Тем не менее, чтобы сделать кое-какие выводы о её форме, мы, подобно муравью, можем воспользоваться соответствующими наблюдениями. Только наблюдений самих по себе недостаточно — нам потребуется ещё истолковать их в контексте неких логических концепций о природе мира. Если муравей вообще не знает, что находится на поверхности, формула Гаусса ему мало чем поможет.

В настоящей момент такой логической концепцией принято считать общую теорию относительности, рассматривающую гравитацию как искривление пространства-времени. В плоском пространстве-времени частицы движутся по прямым, точно так же, как они это делают в ньютоновской физике, если на них не действуют какие-либо внешние силы. Если же пространство-время деформировано, они движутся по криволинейным траекториям, что в ньютоновской физике соответствует воздействию силы, в частности гравитации. Эйнштейн выбросил силы, сохранив искривление. В общей теории относительности массивные тела, такие как звёзды и планеты, искривляют пространство-время; частицы начинают отклоняться от прямых траекторий из-за этого искривления, а вовсе не под действием каких-либо сил. Эйнштейн говорил, что для понимания гравитации необходимо понять геометрию Вселенной.

Ещё в самом начале существования теории относительности космологи открыли подходящую для Вселенной форму, согласующуюся с эйнштейновской теорией: гиперсферу. Топологически это самая обыкновенная сфера, под которой понимается исключительно поверхность. Сфера двухмерна: для локализации любой точки на ней достаточно двух координат. Например, широты и долготы. Гиперсфера же трёхмерна. Математики определяют её, также используя геометрию координат. К сожалению, в естественном пространстве такой фигуры не существует, поэтому мы не можем соорудить модель или нарисовать картинку.

Это не просто плотный шар, состоящий из сферической поверхности и заполнящего материала. У сферы, как и у гиперсферы, нет границ. Вот Плоский мир, он имеет границы, показывающие, где кончается, собственно, мир, а океан низвергается с Краепада. С нашим сферическим миром всё не так просто: у него границы отсутствуют. Где бы вы ни находились, оглянитесь вокруг и увидите сушу или океан. Сколько бы муравей ни бродил по такому миру, он не найдёт места, где тот заканчивается и начинается Вселенная. То же самое справедливо и для гиперсферы. Однако плотный шар всё же имеет границу — это его поверхность. Если представить, что муравей способен углубляться внутрь сферы, подобно тому, как мы перемещаемся в пространстве, то, достигнув поверхности с внутренней стороны, он должен обнаружить конец Вселенной.

Для наших целей достаточно знать, что гиперсфера — естественный аналог обычной сферы, но с одним дополнительным измерением. Для большей ясности вообразите, как может представить себе сферу муравей, а затем возьмите и добавьте одно измерение. Такой же фокус проделал А. Квадрат из Флатландии. Сфера, как известно, состоит из двух полусфер, склеенных в районе экватора. Каждую полусферу можно сплющить в плоский диск в процессе непрерывной деформации. Следовательно, для топологов сфера ничем не отличается от летающей тарелки: двух дисков, соединённых по краям. Итак, трёхмерный аналог диска — плотный шар. Отсюда следует: гиперсфера — это склеенные плотные шары. В реальном пространстве с круглыми шарами такое проделать невозможно, но математически мы можем легко вывести правило, согласно которому каждой точке на поверхности одного шара будет соответствовать точка на поверхности другого. После чего достаточно представить, что соответствующие точки совпадают, подобно тому, как совпали стороны квадрата при изготовлении плоского тора.

Гиперсфера играла значительную роль в ранних работах одного из создателей современной топологии — Анри Пуанкаре. Он работал на рубеже XIX–XX веков и, являясь одним из ведущих математиков того времени, чуть было не опередил Эйнштейна с созданием специальной теории относительности^[456]. В начале XX века Пуанкаре разработал множество базовых инструментов топологии. Он знал, что гиперсфера является фундаментом трёхмерной топологии, точно так же как сфера — двухмерной. В частности, гиперсфера не имеет «дыр», как в бублике-торе, а следовательно, в определённом смысле она является простейшим трёхмерным топологическим пространством. Пуанкаре априори предположил, что верно и обратное: любое трехмерное топологическое пространство без дыр будет гиперсферой.

Однако в 1904 году он изобрёл более сложное додекаэдрическое пространство, не имеющее дыр, но не являющееся гиперсферой. Существование подобного частного случая формы доказало, что его изначальное предположение было ошибочно. Эта неожиданная проблема заставила его добавить ещё одно условие, которое, как он надеялся, будет более полно характеризовать гиперсферу. Как известно, двухмерная поверхность является сферой тогда и только тогда, когда любая замкнутая петля на ней может быть стянута в одну точку. Пуанкаре предположил, что тем же свойством должно обладать и трёхмерное пространство гиперсферы. Он был прав, но математикам потребовалось почти сто лет для доказательства его гипотезы. В 2003 году молодой русский математик Григорий Перельман успешно доказал идею Пуанкаре. За это ему полагался миллион долларов, но, как все прекрасно помнят, от денег он отказался.

Хотя гиперсферичность Вселенной является самым простым и наиболее очевидным объяснением, с экспериментальным подтверждением у этой гипотезы пока туговато. Когда-то самой простой и очевидной формой Земли считалась плоскость, и посмотрите, к чему это привело. Поэтому космологи перестали по умолчанию полагать, что Вселенная имеет форму гиперсферы, и принялись искать другие варианты. Некоторое время одной из наиболее популярных версий, разрекламированных масс-медиа, была Вселенная в виде футбольного мяча. Издателям эта идея также весьма по душе, поскольку читатели обычно не слишком сведущи в космологии, зато все прекрасно знают, что такое футбол.^[457]

Учтите, футбольный мяч — это вам не сфера. Тогда на какое-то небольшое время футбольный мяч утратил привычную форму (18 прямоугольников, сшитых во что-то вроде куба) и приобрёл новую стильную форму: 12 пятиугольников и 20 шестиугольников, сшитых в виде усечённого икосаэдра^[458]. Это геометрическое тело возвращает нас прямиком в Древнюю Грецию. Вообще нам повезло, что мы можем говорить о таком прекрасном названии просто как о футбольном мяче. Правда, есть одно но: в действительности это никакой не усечённый икосаэдр. Это трёхмерная гиперповерхность, имеющая к усечённому икосаэдру самое отдалённое отношение. Футбол находится в другом измерении, так сказать.

А если быть совсем точным, это додекаэдрическое пространство Пуанкаре.

Короче, чтобы получить додекаэдрическое пространство Пуанкаре, вам надо начать с додекаэдра. Додекаэдр — геометрическое тело с двенадцатью гранями, каждая из которых правильный пятиугольник. Чем-то он похож на футбольный мяч, только без шестиугольников. После того как разобрались с дедекаэдром, вы соединяете вместе его противоположные грани. С реальным додекаэдром такой фокус не пройдёт, а вот с математической точки зрения можно представить всё так, что различные грани — это одно и то же, тогда нет никакой необходимости мять и плющить настоящий додекаэдр. Точь-в-точь как мы поступили с плоским тором. Хотя топологи всё равно настаивают на термине «склейка».

Додекаэдрическое пространство является более сложной вариацией плоского тора. Напомним, что плоский тор получается посредством склейки противоположных сторон квадрата. Чтобы получилось додекаэдрическое пространство, являющееся при этом трёхмерным объектом, а не поверхностью, вам надо всего-навсего взять додекаэдр и склеить его противоположные грани. В результате у вас получится трёхмерное топологическое пространство. Как и у тора, у него нет границ, причём по той же самой причине: всё, что случайно свалится с одной из граней, тут же объявится на противоположной. Таким образом, покинуть его нельзя, это пространство конечно. И точно так же как гиперсфера, дыр оно не имеет. Будь вы как тополог несколько наивным, у вас возникло бы искушение посчитать, что гипотеза прошла проверку и гиперсфера наконец-то найдена. Однако то, что у вас получилось, отнюдь не гиперсфера, даже в топологическом смысле.

Пуанкаре рассматривал своё додекаэдрическое пространство как чисто математический экзерсис, демонстрирующий ограниченность доступных в то время топологических методов, которую он намеревался преодолеть. Но в 2003 году для додекаэдрического пространства наступили его пять минут славы. Космологи наконец нашли ему применение, когда запущенный НАСА зонд микроволновой анизотропии Уилкинсона (WMAP) проводил измерения флуктуаций реликтового излучения — фонового шума, улавливаемого радиотелескопами, который считается эхом Большого взрыва. Статистика этих флуктуаций предоставляет нам информацию о том, как формировалась материя в молодой Вселенной, становясь семенем, из которого впоследствии выросли звёзды и галактики. Таким образом, WMAP способен заглянуть в далёкий космос, а по сути в прошлое, в момент, отстоящий всего на 380 тысяч лет от Большого взрыва.

Некогда большинство космологов полагало, что Вселенная бесконечна. (Пусть это и противоречит стандартной модели Большого взрыва, но так хочется как-нибудь разрешить это противоречие, ведь в образе Вселенных «до упора» есть, что ни говори, внутреннее обаяние, которое мы с вами уже почувствовали в картинке Вселенных «вниз, до самого конца». Правда, по несчастной иронии судьбы это не согласуется с теорией Большого взрыва.) Тем не менее, судя по данным WMAP, Вселенная всё-таки конечна. В бесконечной Вселенной должны были бы существовать флуктуации шума во всех частотных диапазонах, однако в полученных данных длинные волны отсутствовали. Как написали тогда в отчёте, опубликованном в журнале Nature, «в ванне не может быть океанского прибоя». Подробные результаты предоставляют нам дополнительные подсказки о возможной форме нашей маленькой вселенской «ванны», в которой не бывает прибоев. Математик Джеффри Уикс, рассчитывая статистистическую значимость флуктуаций в применении к различным вариантам потенциальных форм Вселенной, заметил, что додекаэдрическое пространство прекрасно и без каких-либо специальных оговорок описывается данными. Группа Жан-Пьера Люмине опубликовала анализ, показывающий, что, если выводы верны, размер Вселенной равняется примерно 30 миллиардам световых лет в поперечнике^[459]. Однако затем последовали другие наблюдения, и гипотеза была подвергнута остракизму, хотя, пока она существовала, было весело.

Мы, человеческие мураши, можем воспользоваться другим фокусом, чтобы узнать форму Вселенной. Если она конечна, можно предположить, что некоторые лучи света возвращаются в исходную точку. Если бы вы могли посмотреть вдоль «замкнутой геодезической»^[460] (кратчайшее расстояние на геодезической поверхности) в достаточно мощный телескоп, а скорость света была бы бесконечна, то вы могли бы увидеть собственный затылок. С учётом же ограниченности скорости света в реликтовом излучении должен быть некий порядок, формирующий в пространстве концентрические круги. Расположение этих кругов дало бы информацию о топологии пространства. Космологи и математики пытались их найти, однако без каких-либо заметных успехов. Даже если Вселенная конечна, она слишком велика, чтобы мы сумели заглянуть достаточно далеко и их обнаружить.

Поэтому сейчас ответить на вопрос о форме Вселенной легче лёгкого: она неизвестна. Мы не знаем даже, гиперсфера это или что-нибудь более замысловатое. Вселенная слишком огромна, чтобы мы могли рассмотреть её целиком, но даже если бы и могли, наше нынешнее понимание космологии и фундаментальной физики никак не соответствует уровню задачи.

Отдельные трудности современной космологии проистекают из комбинаторного подхода, при котором для одних задач применяется теория относительности, а для других — квантовая механика, без учёта того, что они противоречат друг другу. Теоретики не склонны отказываться от привычных инструментов, даже если эти инструменты никуда не годятся. Однако проблема формы Вселенной действительно нуждается в комбинации этих двух великих физических теорий. Это подводит нас к идее необходимости создания единого теоретического подхода, то есть некой «теории всего на свете», над которой много лет безуспешно бился Эйнштейн. Каким-то образом теория относительности и квантовая механика должны быть трансформированы в последовательную и непротиворечивую теорию.

Как мы уже упоминали в «Науке Плоского мира III», сегодня в этом «забеге» лидирует теория струн, в которой элементарные частицы-дробинки сменились некими многомерными формами. Некоторые вариации теории струн настаивают на девятимерном пространстве — в этом случае пространство-время должно быть десятимерным. Дополнительные шесть измерений пространства, как предполагается, либо плотно свёрнуты и мы их не замечаем, либо вообще нам недоступны. Точно так же А. Квадрат не мог без посторонней помощи покинуть пределы Флатландии, для восприятия третьего измерения ему потребовался «пинок» от Сферы. Кроме того, модная ныне теории струн ввела в оборот принципы «суперсимметрии», предсказывающие существование множества «суперпартнёров» уже известных элементарных частиц. Электрону, например, должен составлять пару «скалярный суперпартнер электрона», или, коротко, «сэлектрон», и так далее. Пока, однако, эти предсказания ничем не подтверждены. Учёные, работающие на БАК, искали суперпартнёров, но до сих пор ни одного не нашли.

Одна из последних попыток объединения, отличающаяся от большинства предпринятых ранее, уводит нас прямиком во Флатландию. Идея, принятая в математике и зачастую приносящая там свои плоды, состоит в поэтапном решении проблемы. Если слишком сложно объединить теорию относительности и квантовую механику в трёхмерном пространстве, то почему бы всё не упростить, используя весьма информативный (если не в физическом, то в математическом плане) случай двухмерного пространства, добавив к нему, естественно, одно измерение для времени? Для начала этого вполне хватит. Чтобы объединить две теории, вам нужны две теории для объединения. Итак, на что будут похожи гравитация и квантовая механика во Флатландии? Сразу заметим, что под Флатладией здесь не обязательно понимается евклидова плоскость А. Квадрата. Сгодится любое двухмерное пространство, любая поверхность. Более того, жизненно необходимы другие топологические модели, если вы хотите получить что-нибудь интересное.

Написать вразумительный аналог эйнштейновских уравнений поля для плоского пространства несложно. Это очень близко к тому, что сделал Гаусс, который всё это затеял: его муравей легко вывел бы правильные уравнения, поскольку все они завязаны на кривизне пространства. Аналогия напрашивается сама собой: просто в ключевых местах заменить тройку на двойку. Физик из Круглого мира, поляк Анджей Старушкевич, сделал это ещё в 1963 году.

Оказалось, что гравитация двухмерного мира сильно отличается от гравитации трёхмерного. В трёх измерениях теория относительности предсказывает существование гравитационных волн, распространяющихся со скоростью света. В двух измерениях никаких гравитационных волн нет. В трёх измерениях теория относительности говорит, что любая масса искривляет пространство, образуя «горб», и всё, движущееся поблизости, следует по искривлённой траектории, как если бы испытывало воздействие ньютоновской гравитации. Тело, находящееся в покое, попадает в гравитационный колодец, созданный этой массой. В двух же измерениях гравитация сворачивает пространство в конус. Движущиеся тела будут отклоняться от своего маршрута, а покоящиеся так и останутся в покое. В трёх измерениях массивные тела коллапсируют под действием собственной гравитации, формируя чёрные дыры. В двух измерениях это невозможно.

Со всеми этими различиями можно смириться, но гравитационные волны в трёхмерном мире нужны для того, чтобы связать теорию относительности с квантовой. Отсутствие гравитационных волн в двухмерном мире является сплошной головной болью, поскольку это означает, что нет ничего для квантования, то есть отсутствует точка отсчёта для разработки квантовой механики. Гравитации должны соответствовать гипотетические частицы, названные «гравитонами», а в квантовой теории у каждой частицы имеется призрачный попутчик — волна. Нет волн — нет гравитации. В 1989 году Эдвард Виттен, один из создателей теории струн, столкнулся с другими проблемами квантовой теории, связанными с полями неволновой природы. Двухмерная гравитация, рисующая сходную картинку, открыла ему глаза на недостающий элемент.

Топологию.

Даже когда гравитация не является волной, она может оказывать сильное воздействие на пространство. Решение Виттену подсказал его опыт в топологической теории квантового поля, где появляется этот элемент. Скромный тор, являющийся по сути простейшим из нетривиальных топологических пространств, сыграл тут главную роль. Мы уже упоминали о плоском торе, получаемом путём склеивания противоположных сторон квадрата. Квадрат замечателен тем, что его можно заполнить сеткой из меньших квадратов, из-за своей дискретности вызывающих у нас ассоциации с квантами, так как они похожи на маленькие дробинки. Но плоский тор можно сделать и из другой фигуры, а именно из параллелограмма.

Форму параллелограмма описывает число, называемое модулем, которое позволяет отличать длинные и узкие параллелограммы от коротких и широких. Различные модули — различные торы. И хотя все полученные таким способом торы окажутся плоскими, их метрики будут различаться. Их нельзя отобразить друг в друге, сохранив нетронутыми все расстояния. Гравитация в Торландии не нуждается в гравитонах, она меняет модуль, то есть форму пространства.

Стивен Карлип доказал наличие в Торландии аналога Большого взрыва. Однако он начинается не с точки сингулярности, а с круга, то есть с тора нулевого модуля. По прошествии времени модуль увеличивается, и круг разрастается в тор. Вначале всё это напоминает велосипедную шину и соответствует узкому параллелограмму, постепенно превращавшемуся в квадрат — стандартную модель плоского тора, который затем сворачивается в бублик. Таким образом, главная цель флатландского Большого взрыва — создание А. Квадрата. Важно то, что Карлип смог полностью заквантовать весь процесс и сформулировать его квантово-механический аналог. Это позволило физикам-теоретикам исследовать связь между квантовой теорией и гравитацией в точной математической среде.

Торландия проливает свет и на процесс квантования теории гравитации, одной из «жертв» которого стало время. Квантовая волновая функция Торландии вообще его игнорирует.

В шестой главе «Науки Плоского мира III» мы с вами беседовали о книге Джулиана Барбура «Конец времени», в которой он выдвигает идею отсутствия времени в квантовом мире, где существует лишь одна универсальная, вневременная волновая функция. Идеи Барбура широко интерпретировались как попытка доказать нам, что время — это иллюзия. Барбур пишет: «Существуют только вероятности, заданные раз и навсегда». Мы же доказывали, что помимо универсальной волновой функции в нашей Вселенной имеется и другая — базовая квантово-теоретическая функция, описывающая вероятные переходы от одного состояния к другому. Эти вероятности показывают, что некоторые состояния находятся ближе друг к другу, чем к другим. Именно это позволяет нам располагать события в их естественном порядке, придавая тем самым смысл понятию «время».

Торландия поддерживает эту идею, потому что для неё есть несколько рациональных определений времени, даже если в её квантовой волновой функции время отсутствует. Во-первых, время там можно измерить, используя торландский аналог GPS-спутников; во-вторых, с помощью длин кривых, изменяющихся в период от «Большого взрыва» до «сейчас»; в-третьих, можно воспользоваться текущим размером «вселенной». Так что Торландия отнюдь не безвременна. Просто нужно знать, как на неё посмотреть. Время Торландии подсказывает интригующую мысль: а что, если время — это всего лишь следствие гравитации?

Ещё одна идея, которую ставит под сомнение Торландия, — это голографический принцип. Он заключается в том, что квантовое состояние всего наблюдаемого универсума может быть спроецировано на горизонт событий любой чёрной дыры — точки, из которой ни для чего нет возврата. Поэтому трёхмерную Вселенную можно свести к двухмерной. Это всё равно что сделать «волшебную» фотографию, достоверно передающую все аспекты реальности. В Круглом мире, когда вам показывают фотографию лужка с пасущимися овечками, вы не знаете, не спрятались ли за некоторыми из них ягнята. Но если это будет «горизонтально-событийное» фото Вселенной, ничто не скроется от ваших глаз. Два измерения будут вести себя так же, как три. Физические законы изменятся, но всё остальное будет совпадать точь-в-точь.

Это немного похоже на то, как двухмерная голограмма создаёт трёхмерную картинку, из-за чего принцип и получил название голографического. Это наводит на мысль, что вопрос о количестве измерений не просто остаётся открытым. Вполне вероятно, что это просто не может быть определено и ответы «два» или «три» оба одновременно окажутся верными. Данная идея привела не только теорию струн к некоторому прогрессу в описании гравитации, но и к появлению в прессе статеек под броскими заголовками типа «Ты — голограмма!».

Физики начали подозревать, что схожий принцип работает при любом количестве измерений. Однако, как выяснилось, никакого голографического принципа в Торландии нет. А. Квадрат, может быть, и плоский тип, но он не голограмма. Так что мы с вами, наверное, тоже не голограммы, что, конечно, не может не радовать.

В самое последнее время всплыли ещё более радикальные идеи о форме нашей Вселенной, угрожающие разрушить самые укоренившиеся космологические представления. Вселенная может оказаться не гигантской гиперсферой и даже не евклидовой плоскостью, а чем-то намного более сложным, словно сошедшим с офортов голландца Морица Эшера.

Добро пожаловать в Эшерландию.

Гиперсфера — это классическая поверхность с постоянной положительной кривизной. Классическая поверхность с постоянной отрицательной кривизной называется гиперболической плоскостью. Её можно представить как круглый диск в обычной евклидовой плоскости, но с необычной метрикой: по мере приближения к границе диска единица измерения уменьшается. Некоторые гравюры Эшера основаны именно на свойствах гиперболической плоскости. Одна из самых знаменитых — это «Предел круга IV», хотя обычно вспоминают его «Ангелов и демонов», на которой изображён круг, заполненный чёрными демонами и белыми ангелами. Чем ближе к границе круга, тем мельче становятся фигурки, словно превращаясь в бесконечное множество. По метрике же гиперболической плоскости все эти фигурки, и ангелов, и демонов, одинакового размера.

Теория струн пытается объединить три квантово-механических взаимодействия (слабое, сильное и электромагнитное) с релятивистской силой тяжести, которая целиком зависит от кривизны пространства. Таким образом, на первый план в теории струн выходит кривизна. Всё же попытки «скрестить» теорию струн с релятивистской космологией ни к чему хорошему не привели, поскольку первая лучше ориентируется в пространствах с отрицательной кривизной, а вторая — в космосе. Который, между прочим, и является помехой.

По крайней мере, раньше так считалось.

Однако в 2012 году Стивен Хокинг, Томас Хертог и Джеймс Хартл открыли, как можно воспользоваться одной из версий теории струн и составить квантовую функцию Вселенной (точнее, для всех вероятных вариаций Вселенной) с помощью пространства с постоянной отрицательной кривизной. Это и есть Эшерландия. С точки зрения математики — потрясающее открытие, к тому же опровергающее все прежние представления о кривизне пространства-времени. Впрочем, нужно ещё убедиться, будет ли это работать с точки зрения физики.

Итак, чему мы с вами научились? Мы с вами узнали, что форма Вселенной тесно связана с законами природы и их изучение проливает немного света — и ужасно много тьмы — на возможные пути унификации теории относительности и квантовой механики. Математические модели, такие как Торландия и Эшерландия, могут открыть новые возможности путём опровержения ошибочных допущений. Но при всём этом великолепии мы так и не знаем форму нашей Вселенной. Не знаем, конечна она или бесконечна. Мы даже не уверены, сколько у неё измерений и, хуже того, можно ли их количество однозначно определить.

Подобно А. Квадрату, застрявшему во Флатландии, мы не можем покинуть пределов нашего мира и взглянуть на него со стороны. Но всё же мы, как и герой книги Эббота Эббота, можем кое-что узнать о нашем мире. В Плоском мире существа из подземельных измерений находятся на расстоянии одного-единственного заклинания. Флатландию внезапно может навестить услужливая Сфера, не дав повествованию окончательно захиреть. Однако Круглый мир работает не на нарративиуме, и надеяться на пришельца из других вселенных, видимо, не приходится.

Так что нам остаётся рассчитывать лишь на собственные силы: воображение, изобретательность, логику и должное уважение к доказательствам. С их помощью мы наверняка сможем узнать о нашей Вселенной больше. Конечная она или бесконечная? Четырёхмерная или одиннадцатимерная? Круглая, плоская или гиперболическая?

Исходя из наших нынешних познаний, она вполне может иметь форму банана.

Глава 17

ВОЛШЕБНИК, ИЗВЕСТНЫЙ ПРЕЖДЕ КАК ДЕКАН

Вопреки ожиданиям Марджори, чёрная галерея не была ни чёрной, ни зловещей. Просто там висело много портретов давно умерших людей, без малейших упоминаний того, при каких обстоятельствах они стали таковыми; эта информация ушла из памяти, точно так же как они сами — из жизни.

Волшебники стояли в сторонке и что-то вполголоса обсуждали. Она услышала, как Аркканцлер сказал:

— Слушайте! Нам всегда было известно, что наш мир — это не какая-то там заштатная планетка. В конце концов, черепаха не раз пролетала мимо таких среднестатических планет, да и оккультными методами и средствами мы с вами их частенько наблюдали. Уверен, наши противники попытаются доказать, что мы живём в точно таком же уродском мире. Вот я и думаю, стоит ли позволить им считать, что это путь к успеху, или нет? Твоё мнение, мистер Тупс?

— Разумный план, Аркканцлер, — кивнул Думминг. — Поскольку, если мы живём в уродском мире, следовательно, все мы — уродцы. И, что ни говори, вряд ли подобное утверждение придётся по вкусу общественности, особенно гномам, которых такие выражения очень обижают.

— То есть это ещё и оскорбление маленького народца? Отлично!

Думминг вздрогнул, после чего осторожно произнёс:

— Всё это, конечно, забавно, Аркканцлер, даже очень, но, боюсь, эта маленькая оговорка может принести больше вреда, чем пользы, сэр. Ах, да! Из Псевдополиса прибыл Декан: они с Ринсвиндом уже совершили инспекционный визит в Круглый мир, насчёт которого вы давали Ринсвинду распоряжение. Декан горит желанием выступить в качестве свидетеля. Полагаю, вам следует это знать, Аркканцлер.

Сказав это, Думминг чуть попятился. Предмет разговора или, если точнее, его субъект, ранее известный как Декан, оказывал на Наверна Чудакулли такой же эффект, что и подсказка — на играющего в шахматы: иначе говоря, вы делаете это на свой страх и риск. С другой стороны, нрав Аркканцлера временами закладывал крутые виражи, к счастью, одно из этих самых времён как раз наступило.

— А, Генри! Стало быть, он получил моё послание? Очень мило с его стороны, но, думаю, он просто тайно тоскует по своему старому доброму Alma Pater!^[461]

Думминг облегчённо вздохнул. После того как Декан перебрался в Псевдополис и стал Аркканцлером, отношения с тамошним университетом сделались довольно натянутыми. Окружающим пришлось выслушать немало брюзжания о том, что в Плоском мире может быть лишь единственный Аркканцлер. Но, как говорится, время лечит, и связи между учебными заведениями вернулись в нормальное русло, характерное для университетов в любой точке Мультивселенной. Что значит не спускать дружеских глаз с оппонентов, когда требуется — приватным образом любезно вводить их в заблуждение, но, естественно, всё это с самой искренней улыбкой.

Тут в галерею вошёл запыхавшийся Декан, всё ещё не оправившийся от посещения Круглого мира. Пожав ему руку, Чудакулли сказал:

— Будешь моим тузом в рукаве, Генри. Рад, что ты прибыл вовремя.

— Не стоит благодарности, Наверн! Никто не смеет говорить волшебнику, что ему делать, за исключением, разумеется, другого волшебника. Но даже в этом случае они будут спорить до хрипоты, виват!

— Виват! В самом деле, Генри! Мы всё проверяем и перепроверяем, мы вообще крайне недоверчивые люди и готовы спорить даже с собственной бабушкой, если считаем, что она не права. Nullius in verba: никому не верь на слово, даже самому себе. Правду нельзя извлечь из воздуха, её нужно тщательно выпестовать, докопаться до неё, вот так!

— Именно-именно, старина, за правду всегда приходится платить. Вера может двигать горами, но горы эти метафорические, а боги, буде таковые имеются, являются лишь наблюдателями.

— Нет, погоди-ка, дружище, а как же насчёт Анойи, богини вещей, застревающих в ящиках шкафов? Я и сам, бывало, взывал к ней, столкнувшись с особенно зловредным половником. Слава богам и всё такое прочее. Разумеется, это нельзя назвать поклонением — эгоистичный расчёт и ничего более: она поддерживает мои ящики в порядке, а я взамен поддерживаю её существование своей, так сказать, верой. Quid pro quo, только что с меня даже никаких quid не требуется.

Было очень хорошо заметно, что спор доставляет Декану истинное наслаждение.

— Однако не будем забывать, Наверн, что Плоский и Круглый миры — это две большие разницы, —заметил он. — Хотя, как уже не раз говорилось, они имеют много общего. Ну, если не обращать особого внимания на черепаху и пренебречь кошмарным ядром из раскалённого железа. В таком случае вы действительно можете не заметить никакого различия, за исключением троллей разве что. Как говорит лорд Витинари, рано или поздно всё сводится к людям и человеческой общности.

Тут оба аркканцлера осознали, что в галерее стоит абсолютная тишина, а сами они находятся в центре всеобщего внимания. Оказалось, все вокруг, многие даже с чашками чая в руках, смотрят на них так, как смотрели бы на двух омаров, отплясывающих а-ля joie de vivre. Едва волшебники умолкли, раздались аплодисменты, перемежаемые раскатами смеха.

Марджори не присоединилась к компании волшебников, но наблюдала за ними внимательно. Аркканцлер, рассказывая ей о происхождении Круглого мира, выглядел почти смущённым. И очень удивился, когда она рассмеялась в ответ.

Этот мир, мир черепахи, был странным, но если вы уже находились там, всё это не выглядело чужеземным. Что до религиозной подоплёки, Марджори не могла не думать о дне смерти своей матери: всё было ужасно неприятно, несмотря на старания хосписа. Её отец, не говоря ни слова, стащил с шеи колоратку и бросил в мусорную корзину. Она помогла ему с формальностями вроде завещания и других муторных кругов, через которые приходится проходить скорбящим, дабы ублажить мирскую власть. Он сильно горевал и в последующие после похорон недели едва разговаривал с дочерью, отделываясь лишь вежливыми «спасибо» и «пожалуйста». Это была его обычная манера поведения: оставаться любезным даже тогда, когда никакой любезности не требовалось, — такой уж он был человек.

Потом в течение несколько месяцев она старалась разговаривать с ним почаще, беспокоясь, что взращиваемые год за годом сомнения повлекут за собой потерю веры, и так уже пошатнувшейся после несправедливой смерти жены. О, да, она это понимала. Понимала отца, хотя никогда не могла понять его преосвященство, который на её глазах вёл себя как зловредный и высокомерный глупец.

Ей, прочитавшей Библию в семь лет, а к двадцати пяти годам решившей, что место этой книге — на полке с фантастикой и фэнтези, он пространно и абсолютно голословно расписывал о том, что её мать сейчас «в божьих объятьях».

В этом он не был одинок. Множество людей вокруг прямо-таки настаивали на его правоте, тогда как для Марджори было совершенно очевидно обратное. Жажда Истины, которую они провозглашали, была тверда и незыблема, они требовали — требовали! — чтобы их история в жанре фантастики рассматривалась как реальный факт.

Она помнила, как на маленькую страну обрушилось ужасное цунами. Люди со всего мира съехались на остров и разбирали руины домов, и вдруг из-под завалов донеслись слабые крики… Газеты поспешили назвать это «чудом». Она тогда пришла в бешенство, ей хотелось заорать на весь свет, что никакое это не грёбаное чудо! Вот если бы с небес сошёл господь с ангельским воинством и всех спас, тогда, да, можно было бы рассуждать о чудесах. Но ничего подобного не произошло даже близко. Там были всего только люди, обыкновенные люди, помогавшие другим людям, поскольку пострадавшие были такими же, как они. Это было торжеством человеческой общности и ещё закрепившимся на генетическом уровне знанием, что тот, кого ты спасаешь сегодня, завтра сам вытащит тебя из горящего автомобиля.

Поддержка ближних. Если ты в одиночку решаешь напасть на мамонта, ты — мертвец. Если же напасть на него всем вместе, то на целую неделю вы можете забыть о голоде. И если всей толпой дружно впрячься в работу, то парочка изумлённых экс-обезьян может даже оказаться на Луне…

Когда Марджори выросла, пошла на работу и начала делать карьеру, она намётанным глазом определяла тех, кто считает, что их вера даёт им силу. Она ясно видела свет на их лицах и решимость никогда не сворачивать, а иногда решимость ни в коем случае не думать своей головой. Ведь за них это уже сделали святые отцы. Прямо в тот самый момент, когда их бог сотворил мир по Своему образу и подобию. И который, вероятно, не был образом черепахи.

Глава 18

ПРОЩАЙ, БОЛЬШОЙ ВЗРЫВ?

Если смотреть из Плоского мира, Круглый кажется совершенной головоломкой. Стоит себе тихонько на полке в кабинете Ринсвинда, никого не трогает, но волшебники-то знают, что внутри он гораздо больше, чем снаружи. Ведь и они сами, и Ринсвинд бывали там много раз. Да что там, внутри он просто огромен. У волшебников есть кое-какие теории на сей счёт. Круглый мир действует по таинственным правилам, определяющим его форму, размер и даже происхождение. Просто за пределы Круглого мира эти правила не распространяются. За его пределами правит бал магия.

В главе 16 мы рассмотрели, как законы Круглого мира влияют не только на решение вопросов о форме Вселенной, но и на то, как именно мы понимаем сами вопросы. Теперь пришло время обратиться к истокам.

Когда Аркканцлер рассказывал Марджори о происхождении Круглого мира, он исходил из того, что вся наша Вселенная заключена в небольшую сферу размером с футбольный мяч, ведь именно так это представляется волшебникам. Круглый мир был создан ГЕКСом ради спасения Плоского мира, а Декан взял и ткнул своим шкодливым пальцем прямо в экранирующее магическое поле.

А как обстоят дела с точки зрения нас, его обитателей? Вопрос о том, как произошёл мир (если он вообще произошёл), интересовал людей издревле, однако до самого недавнего времени отвечали они на него исключительно с антропоцентрической точки зрения: в основном в интерпретациях фигурировали боги-создатели. Напротив, современные научные теории о происхождении космоса (сюрприз!) космоцентричны, поскольку основываются не на легендах о разных там богах, а на фундаментальных законах, которым, по всей видимости, подчиняется наша Вселенная.

По причине того, что законы Круглого мира не записаны ни в одной из книг заклинаний, волшебникам пришлось самим их выводить, исходя из его поведения. Учёные Круглого мира находятся в той же ситуации, однако она усугубляется ещё тем, что они сидят внутри. К тому же их возможности ограничиваются настоящим временем. Тем не менее в том, что касается разработки правил, по которым функционируют планета и Вселенная, они волшебников перещеголяли.

Действительно, когда дело доходит до происхождения Вселенной, машина времени очень бы не помешала. Несмотря на кое-какие намётки, исходящие из новых областей физики, обсуждавшиеся нами на страницах второго и третьего томов «Науки Плоского мира», ничего похожего на действующую машину времени до сих пор не существует, и неизвестно, будет ли она когда-нибудь существовать. Однако это не может отбить у нас желание узнать, как именно возникла Вселенная, или хотя бы попытаться истолковать имеющиеся зацепки.

Происхождение Вселенной — это философский вопрос, затрагивающий наиболее глубинные научные и математические идеи. Математика, помимо всего прочего, одна из наиболее развитых и мощных систем человеческой логики, а если нельзя вернуться в прошлое и всё там хорошенько разведать, остаётся торчать в настоящем, размышлять и делать выводы.

Как мы с вами уже поняли, вопросы о форме и происхождении зачастую идут рука об руку. Это особенно справедливо, когда дело касается Вселенной, являющейся, как известно, динамической системой: картина, которую вы наблюдаете сегодня, — лишь следствие того, что происходило вчера. Таким образом, космология и космогония тесно взаимосвязаны, точно так же, как в древней мифологии. Современная гипотеза происхождения Вселенной, то есть гипотеза Большого взрыва, возникла на основе астрономических наблюдений, целью которых было выяснить размеры и форму Вселенной. Поэтому, прежде чем говорить об истоках Вселенной, давайте-ка бросим хотя бы беглый взгляд на эти исследования и их итоги.

В древности понятия «мир» и «Вселенная» означали практически одно и то же. Солнце, Луна, планеты и звёзды были немногим больше, чем украшение небесного свода, а главенствовал надо всем мир, в котором жили люди. Сейчас стало ясно, что наша прекрасная планета — это пылинка в невообразимых просторах космоса.

Впервые человечество осознало, насколько велика Вселенная, в 1838 году, когда астроном Фридрих Бессель вычислил расстояние до звезды 61 Лебедя. До тех пор те, кто не верил, что Земля вращается вокруг Солнца, могли предложить сравнительно убедительный довод в пользу её неподвижности. Если система гелиоцентрична, тогда должно быть заметно, что ближние к нам звёзды слегка движутся на фоне дальних (подобный эффект называется параллаксом), а это не так. И Бессель объяснил почему: даже ближайшие к нам звёзды ужасно далеки, поэтому заметить их движение невооружённым взглядом практически невозможно. Для наблюдения за 61 Лебедя он использовал новейший для того времени телескоп. В 1804 году Джузеппе Пьяцци назвал эту звезду «Летящей»: её движение, пусть даже едва уловимое, было заметно куда лучше, чем движение других звёзд. Из этого следовало, что она должна находиться сравнительно близко к Земле. Бессель подсчитал, что расстояние до неё составляет 11,4 световых лет, или, грубо говоря, 10¹⁴ (сто триллионов) километров. По современным данным оно равняется 11,403 световых лет, то есть, как видите, Бессель попал в яблочко.

Впрочем, в те времена свержение человечества с антропоцентрического трона только начиналось. В ночном небе имеются не только мерцающие огоньки, там величаво течёт целая сверкающая река света — Млечный Путь. На самом деле это диск, состоящий из множества звёзд, большинство из которых настолько далеки, что сливаются в единый поток, и наша планета плывёт внутри этого потока. Теперь мы называем это «галактическим диском». Намёками на возможность существования других галактик послужили обнаруженные астрономами отдалённые туманности, похожие на размытые облака света. В 1755 году философ Иммануил Кант назвал их «островными вселенными»; впоследствии они получили наименование «галактики» от греческого γάλακτος, то есть «млечный». Первый каталог галактик (в который попали не только галактики, но и туманности) составил в 1774 году Шарль Мессье. Одна из наиболее заметных находится в созвездии Андромеды — она шла в каталоге под номером 31, почему в дальнейшем и стала обозначаться как М 31. Параллакса у неё не наблюдалось, что указывало на значительное расстояние. Но вот насколько оно было значительным?

В 1924 году Эдвин Хаббл доказал, что М 31 находится далеко за пределами Млечного Пути. Сделать ему это удалось благодаря блестящей работе Генриетты Ливитт — «живого компьютера», в чьи обязанности входила нудная работа по измерению и систематизации данных о яркости свечения звёзд. В те время астрономы занимались поисками «стандартной свечи» — такого типа звёзд, собственную светимость которых можно вывести из других наблюдений, чтобы, сравнив затем с видимой яркостью и сделав поправку на её уменьшение с расстоянием, вычислить это самое расстояние до звезды. Ливитт наблюдала за цефеидами — переменными звёздами, чья светимость меняется с циклической зависимостью. В 1908 году она обнаружила корреляцию между светимостью звезды и периодом цикла, из чего следовало, что собственную светимость можно вычислить из наблюдений, а следовательно, цефеиды удобно использовать как эталон светимости. В 1924 году Хаббл обнаружил цефеиды в М 31 и вычислил расстояние до галактики — миллион световых лет. По современным же расчётам оно составляет 2,5 миллиона световых лет.

Большинство галактик находятся ещё дальше. На таком расстоянии мы не можем различить не то что цефеиды, но даже отдельные звёзды. Тем не менее Хаббл сумел разрешить эту задачку. Весто Слайфер и Милтон Хьюмасон обнаружили, что спектр многих галактик смещён в красную сторону. Наиболее правдоподобным объяснением этому феномену представлялся эффект Доплера, то есть изменение частоты и длины волн, вызванное движением их источника. Этот эффект хорошо знаком нам по звуковым волнам: тональность полицейской сирены понижается, когда машина проезжает мимо, и движение по направлению к нам меняется на удалении от нас. Из эффекта Доплера следует, что галактики удаляются от Земли на приличной скорости. Хаббл построил график зависимости величины красного смещения от предполагаемого расстояния для 46 галактик, в которых имеются цефеиды. На графике получилась почти прямая линия, демонстрирующая, что скорость удаления, рассчитанная по красному смещению, пропорциональна расстоянию. В 1929 году он вывел формулу, названную впоследствии законом Хаббла. Постоянная Хаббла, или коэффициент пропорциональности, считается сейчас равным примерно 21 км/с на миллион световых лет. По первоначальным прикидкам Хаббла эта цифра была в семь раз больше.

Сейчас мы знаем, что шведский астроном Кнут Лундмарк выдвинул аналогичную гипотезу в 1924 году, то есть на пять лет раньше Хаббла. Для определения расстояния между галактиками он использовал их величину, причём его коэффициент пропорциональности отличался от современного всего на 1 %, что куда точнее результата Хаббла. Однако работа Лундмарка была проигнорирована научным сообществом, поскольку его методы не проверялись независимыми исследователями.

Взаимосвязь размеров Вселенной и динамики её поведения натолкнула на неожиданный вывод: если все галактики от нас удаляются, то либо Земля находится в центре некой расширяющейся области, либо вся Вселенная увеличивается в размере.

К тому времени астрономы уже знали, что Вселенная может расширяться. Эйнштейновские уравнения поля, составляющие основу теории относительности, это предсказывали. В 1924 году Александр Фридман предложил три различных решения уравнений поля в зависимости от кривизны пространства: положительное, отрицательное или равное нулю. Математики, специализирующиеся на неевклидовой геометрии, знают три таких пространства соответственно: эллиптическое, гиперболическое (мир Эшера) и евклидово. В отличие от двух других, эллиптическое пространство конечно — это поверхность трёхмерной гиперсферы. Эшерландия чем-то похожа на Круглый мир: она ограничена снаружи, но бесконечна внутри, если мерить это пространство его же собственной метрикой. Именно так ей удаётся вместить бесконечное множество ангелов и демонов, причём все они одинакового размера. Уравнения поля определяют диапазон возможных форм Вселенной, а вовсе не устанавливают одну-единственную форму.

Кроме того, они позволяют со временем её поменять. В 1927 году, исходя из уравнений Эйнштейна, Жорж Леметр сделал вывод о расширении Вселенной и прикинул предполагаемую скорость. В 1931 году он опубликовал статью «Однородная Вселенная постоянной массы и рост радиуса по расчетам радиальной скорости внегалактических туманностей», однако она осталась незамеченной, поскольку была напечатана в невнятном бельгийском журнале, хотя впоследствии и стала считаться классической.

Идея Леметра противоречила господствующим в космологии того времени взглядам, однако английский астроном сэр Артур Эддингтон, автор популярных (если не сказать популистских) книг, считал, что гипотеза Леметра может разрешить многие космологические проблемы. В 1930 году он даже пригласил Леметра в Лондон на встречу, посвящённую физике и спиритуализму. К тому времени Леметр уже сообразил, что если рассматривать расширение Вселенной в обратной перспективе, то в неком отдалённом периоде всё сожмётся в точку.^[462] Он назвал эту исходную сингулярность «первоначальным атомом» и опубликовал свою идею в ведущем научном журнале Nature, вслед за чем последовала грандиозная полемика. Ко всему прочему, фраза Леметра насчёт «Космического Яйца, вскрывшегося в момент сотворения мира» отнюдь не способствовала умиротворению страстей.

Много позже Фред Хойл, ведущий сторонник теории стационарной Вселенной, обозвал гипотезу Леметра «Большим взрывом». К немалому неудовольствию Хойла, название прижилось, как и сама теория. Свою теорию стационарной Вселенной, согласно которой универсум находится в равновесии, не считая локальных флуктуаций, Хойл разработал в 1948 году, а вскоре к нему присоединились Томас Голд, Герман Бонди и другие. По их мнению, чтобы компенсировать уменьшение плотности вещества по мере расширения Вселенной, в межзвёздном пространстве медленно, но неуклонно, частица за частицей, идёт создание новой материи. При этом потребная скорость генерации невысока: примерно один атом водорода на кубический метр каждый миллиард лет.

К несчастью для Хойла, накопилось немало косвенных наблюдений, противоречащих стационарной теории, но подтверждающих идею Большого взрыва. Первым таким «вещдоком» стало открытие в 1965 году фонового излучения — хаотического радиошума, который, как сейчас многие полагают, возник в тот момент, когда Вселенная впервые стала прозрачной для радиоволн, то есть вскоре после Большого взрыва. Температура излучения также согласуется с данной теорией. Хокинг назвал это наблюдение «последним гвоздём в крышку гроба стационарной теории».

В частных разговорах Эйнштейн не выказывал особенного восторга по поводу гипотезы расширяющейся Вселенной. Он соглашался с математическими выкладками, но не принимал их в качестве физической реальности. Однако когда два года спустя Хаббл опубликовал результаты своих наблюдений, Эйнштейн незамедлительно изменил своё мнение и стал оказывать Леметру всяческую публичную поддержку. В 1935 году Говард Робертсон и Артур Уокер доказали, что однородная изотропная Вселенная (одинаковая в любой точке и в любом направлении) удовлетворяет определённому семейству решений уравнений поля Эйнштейна. В итоге Вселенная может быть статичной, расширяющейся или сжимающейся, а её топология — как простой, так и сложной. Эта система уравнений была названа метрикой Фридмана-Леметра-Робертсона-Уокера. Ну, или «стандартной космологической моделью», если первое название вам кажется труднопроизносимым. Сейчас она является доминирующей космологической теорией.

Однако постепенно нарративиум взял верх, коварно заманив многих космологов в сети научной мифологии. Логичное утверждение, что «существуют решения уравнений поля Эйнштейна, соответствующие классической неевклидовой геометрии», причудливым образом превратилось в идею, что «единственно возможное решение предполагает постоянную кривизну». Вероятно, ошибка возникла потому, что математики не уделяли должного внимания астрономии, а астрономы — математике. Согласно теореме единственности Робертсона и Уокера единой является метрика пространства, и легко было вообразить, что и само оно тоже едино. В конце концов, разве не метрика его определяет?

Нет, это не так.

Метрика локальна; пространство глобально. У бесконечного евклидова пространства и абстрактного плоского тора метрика одна и та же, поскольку геометрия небольших областей у них одинакова. Экран монитора остаётся плоским, что меняет правила, согласно которым можно выйти за его границы. Но в глобальном смысле у плоского тора есть замкнутая геодезическая, тогда как в евклидовом пространстве её нет. Таким образом, метрика пространство не определяет. Это не мешает космологам считать, что всё обстоит ровно наоборот. В 1999 году в журнале Scientific American Жан-Пьер Люмине, Глен Старкман и Джеффри Уикс писали: «Период с 1930 по 1990 год стал для этого вопроса тёмной эпохой. Большинство учебников астрономии, ссылаясь друг на друга, наперебой утверждали, что Вселенная может быть либо гиперсферой, либо евклидовым пространством, либо бесконечным гиперболическим пространством. О других вариантах топологии словно забыли».

На самом деле в каждом из трёх случаев существует более чем одна возможная топология. В одной из работ Фридман в 1924 году упоминал об отрицательной кривизне, но его замечание пропало втуне. Конечные пространства с нулевой кривизной уже были известны в то время, из них плоский тор являлся самым очевидным. В любом случае эллиптическое пространство также конечно. Но даже оно — не единственная из возможных альтернатив, что было прекрасно известно тому же Пуанкаре ещё в начале XX века. К сожалению, искоренить укрепившееся заблуждение очень сложно, и это на многие годы помутило взгляды учёных в вопросе о форме Вселенной.

Впрочем, в те времена космологов скорее интересовала другая, куда более масштабная игра, а именно происхождение универсума. Согласно решению уравнений поля, предложенному теорией Большого взрыва, пространство и время возникли из ничего, а затем эволюционировали во Вселенную. Физики уже были морально готовы к столь радикальной идее, поскольку квантовая механика потихоньку приучила их к мысли, что частицы могут самопроизвольно возникнуть из ничего. Если это может частица, почему не может Вселенная? А если смогло пространство, то чем хуже время?

Но вернёмся к Эйнштейну. Эйнштейн мог бы и сам предсказать расширяющуюся Вселенную, не вбей он себе в голову, что стационарная модель — единственно верная. Чтобы получить статическое решение, он даже изменил уравнения поля, включив в них добавочный член, обусловленный «космологической постоянной». При определённом значении константы Вселенная представала в статическом виде. При этом причина, по которой космологическая константа должна была иметь именно такое значение, осталась несколько неясной, однако новый член уравнений подчинялся всем фундаментальным принципам симметрии, лежавшим в основе эйнштейновой философии Вселенной. Лишь вновь открывшиеся обстоятельства привели к изъятию «космологической постоянной» из обращения. Когда наблюдения в телескоп за спектрами галактик показали расширение Вселенной, Эйнштейн заключил, что введение константы было его «величайшим промахом». Вот если бы он сразу её выкинул, то мог бы и сам спокойно предсказать расширение Вселенной.

Ну, что же… Такова общепринятая история, однако за кадром осталась одна её деталь. Стремясь вывести формулу для расчёта изменений размеров и формы Вселенной, физики-теоретики начала XX века искали лишь те решения эйнштейновских уравнений поля, которые удовлетворяли сферической симметрии. Эта идея свела три пространственные переменные к одной: расстоянию до центра. Приятным дополнением было упрощение самих уравнений, которые решались теперь с помощью явной формулы. Однако вульгарное оправдание сферической симметрии («Вселенная должна быть везде одинакова») ни на чём не основано. Эйнштейн утверждал, что одинаковыми должны быть законы, одинаковость же поведения никоим образом отсюда не следует. К примеру, планеты и вакуум подчиняются одним и тем же физическим законам.

С появлением компьютеров выяснилось, что у уравнений поля имеется несметное, почти бесконечное множество решений, зависящих от выбора начальных условий, причём большая их часть не имеет никакого отношения к сферической симметрии. Космос может расширяться в одних областях, сжиматься в других или вовсе закручиваться в спираль. Он может менять своё поведение. Поэтому хотя расширяющаяся Вселенная и является одним из возможных решений уравнений поля, она не более достоверна, чем вероятность завтрашнего дождя, выведенная из погодных уравнений.

До самого последнего времени космологи почивали на лаврах. Теория Большого взрыва подтверждалась наблюдениями. Так, например, оправдались её положения о том, что микроволновое излучение должно иметь температуру около 3 К (3 градуса по абсолютной шкале Кельвина, или -270 °C). Очко в пользу Большого взрыва, так сказать.

Однако по мере получения дальнейших результатов начали нарастать неувязки. Во Вселенной имеется множество крупномасштабных структур: нескончаемые рои галактик, кружащих вокруг ещё более нескончаемого пустого пространства, словно пузырьки пены в пивном стакане, где их поверхность — это галактики, а воздух внутри них — пустое пространство. Если прокрутить время Вселенной вспять, то, согласно принятым сейчас теориям, она возникла примерно 13,5 миллиарда лет назад. С одной стороны, этого недостаточно, чтобы объяснить нынешний объём материи, а кроме того, слишком мало для понимания плоскостности пространства.

Следующая проблема — это наблюдаемая кривая вращения галактик. Галактики вращаются не так, как это делают твёрдые предметы. Звёзды, находящиеся на различном удалении от центра, движутся с разными скоростями: у ядра — медленнее, на периферии — быстрее. Тем не менее звёзды, расположенные вне пределов ядерной выпуклости, имеют более-менее одинаковую скорость. Для теоретиков это настоящая головоломка, поскольку согласно и ньютоновской, и эйнштейновской гравитации всё должно быть наоборот. Почти все галактики ведут себя подобным неожиданным образом, что подтверждается многочисленными наблюдениями.

Третья проблема возникла в 1998 году, когда обнаружилось, что расширение Вселенной ускоряется. Это как раз соответствует положительной (ненулевой) космологической постоянной. Открытие, получившее Нобелесвкую премию по физике в 2011 году, было сделано исследовательской группой High-z Supernova в результате наблюдений за красным смещением в сверхновых типа la.

С этими проблемами космологи в основном справляются путём «прикручивания» трёх дополнительных предположений. Во-первых, это «инфляция», в ходе которой Универсум увеличился до грандиозных размеров за чрезвычайно короткое время. Цифры просто поражают воображение: в промежуток от 10^-36 до 10^-32 секунд после Большого взрыва объём Вселенной вырос по крайней мере в 10⁷⁸ раз. Причиной такого быстрого роста, куда более впечатляющего, чем хлипенький Большой взрыв, стало, как мы уже сказали, инфлатонное поле. (Не «инфляционное», обратите внимание, а «инфлатонное». Инфлатон — это… ну, в общем, такое квантовое поле, вызывающее инфляцию.) Причём данные многих наблюдений прекрасно вписываются в эту теорию. Загвоздка лишь в том, что нет никаких доказательств существования инфлатонного поля.

Для разрешения проблемы кривой вращения галактик космологи предложили так называемую тёмную материю. Это форма материи, которую нельзя наблюдать по испускаемому излучению, потому что она его не испускает вообще или же испускает слишком мало, чтобы мы могли его «засечь». В общем-то, идея, что большую часть материи, существующей во Вселенной, мы наблюдать не можем, выглядит вполне логично. Однако наводит на мысль, что тёмная материя, чем бы она ни являлась, состоит не из известных нам фундаментальных частиц. Эта какая-то чуждая землянам форма материи, взаимодействующая со всем остальным Универсумом посредством гравитации. Никаких таких частиц никогда не наблюдалось, хотя имеются несколько конкурирующих гипотез насчёт их природы. Главным кандидатом на роль подобных частиц являются вимпы — слабо взаимодействующие массивные частицы. Но, несмотря на массу теоретических спекуляций, истинная природа тёмной материи пока ещё никому не далась.

Итак, ускорение расширения Вселенной относят именно на счёт «тёмной материи», остающейся не более чем названием для «штуковины, увеличивающей скорость расширения Вселенной». Справедливости ради заметим, к названию прилагается подробное описание свойств этой материи и разнообразные догадки о её возможной сути. В основе одного из таких предположений лежит именно космологическая постоянная Эйнштейна.

До недавнего времени описанная троица «богов из машины» успешно устраняла расхождения между наивной теорией Большого взрыва и всё усложняющимися результатами наблюдений. Невзирая на то, что все три предположения взяты с потолка и не имеют независимого экспериментального подтверждения (кроме разве что фактов, для объяснения которых они, собственно, и были выдуманы), их введение в физику прагматично оправдывалось тем, что они, мол, работают, тогда как всё остальное — нет. Однако сейчас растёт понимание того, что первое из этих предположений расползается по швам, чего, увы, нельзя сказать о втором. Всё возрастающее число космологов подозревают, что три «бога из машины» — это по крайней мере на два больше, чем требуется.

Стало ясно, что если инфлатонное поле и существует, его нельзя «включить» разок для нашего удобства и «выключить», когда надобность в нём отпадает, как делается в традиционных объяснениях структуры Вселенной. Напротив, инфлатонное поле может действовать многократно, в любом месте пространства и в любое время. Это ведёт к модели, получившей название «хаотическая инфляция». Согласно последней наша область Вселенной — это не более чем один раздувшийся «пузырь» в ванне, полной космической пены. Новый виток инфляции может начаться нынче же вечером прямо в вашей гостиной, моментально надув телевизор и кота с коэффициентом 10⁷⁸.

Другая проблема в том, что почти все модели инфляционных вселенных не совпадают с наблюдаемой реальностью, а если начать сужать исходные данные, подгоняя их под реальность, то с тем же успехом можно взять за основу и неинфляционную модель. Роджер Пенроуз считает, что подходящие исходные условия, не требующие инфляции, превосходят инфляционные в гуголплекс раз: 10¹⁰, возведённое в сотую степень. То есть объяснения, не связанные с инфляцией, пусть и требуют крайне маловероятных начальных условий, бьют инфляционные количеством.

На протяжении всего времени существования стандартной теории находились вольнодумцы, пытавшиеся найти ей альтернативу. Теперь даже её приверженцам ясно, что кое-что надо бы переосмыслить. Недостатка в идеях, как всегда, нет. В некоторых моделях Большого взрыва нет; вместо него предлагается возрождение статичной Вселенной с распределёнными соответствующим образом агломератами материи, способной существовать сотни миллиардов лет, а может быть, даже вечно. Красное смещение, в таком случае, вызывается не расширением, а гравитацией. Необходимость в тёмной материи для объяснения кривой вращения галактик также отпадает, её вполне заменяет релятивистское инерциальное увлечение, при котором вращающаяся материя увлекает за собой и пространство.

Выдвигаются даже более радикальные идеи, например предложение слегка модифицировать либо теорию гравитации, либо теорию движения. В 2012 году нобелевский лауреат по физике Мартинус Вельтман на вопрос о том, может ли суперсимметрия объяснить тёмную материю, сказал: «Разумеется, нет! Её ищут с 80-х годов и только разводят шумиху. Разве не более вероятно, что мы до сих пор толком не понимаем гравитацию? Астрофизики верят в эйнштейнову теорию гравитации с невероятным пылом. А вы знаете, сколько раз эту теорию проверяли на отдалённых галактиках, где якобы видели тёмную материю? Ни разу»^[463].

Одной из наиболее известных гипотез подобного плана выступает модифицированная ньютоновская динамика (MOND), предложенная в 1983 году Мордехаем Милгромом. Основная идея состоит в том, что второй закон движения Ньютона может и не выполняться при сверхмалом ускорении, которое, следовательно, не будет пропорционально силе тяжести, если эта сила слишком слаба. Существует тенденция считать MOND единственной альтернативой ОТО, тогда как более корректным было бы утверждение, что она просто разрекламирована шире остальных. В специальном выпуске журнала Королевского общества, посвящённом космологическим проверкам ОТО, Роберт Колдуэлл^[464] писал: «На сегодняшний день кажется вполне логичным, что наблюдения могут быть объяснены с помощью новых законов гравитации». В том же выпуске Рут Дюрер^[465] отметила, что доказательства существования тёмной материи несколько слабоваты: «Единственное указание на существование тёмной материи исходит от измерения расстояний и их связи с красным смещением». Остальное, по её словам, просто объясняет, что расстояния, вычисленные по красному смещению, больше, нежели это ожидалось исходя из стандартной космологической модели. Определённо происходит что-то странное, но далеко не обязательно речь идёт о тёмной энергии.

Наша уверенность в понимании истоков Вселенной изрядно пошатнулась. Может быть, подойдёт какая-нибудь слегка подправленная теория Большого взрыва, а может быть, и нет. Учёные меняют своё мнение, когда появляются новые наблюдения.

Просто, возможно, момент истины ещё не наступил.

Глава 19

ШЕВЕЛЯТ ЛИ БОГИ ПАЛЬЦАМИ?

На время, как ей показалось, ужасно долгое Марджори совершенно погрузилась в свои сердитые мысли. На самом деле всего через пять минут Наверн Чудакулли галантным тычком привёл её в чувство. Она встряхнулась, перестала горбиться (это, впрочем, было бы сделано и без тычков) и беспечно спросила:

— Предстоит второй раунд, не правда ли?

Думминг, заприметивший подозрительный блеск в её глазах, поспешно ответил:

— Право же, мисс Доу, положились бы вы на Аркканцлера. В конце концов, это всё наши внутренние дела.

Марджори улыбнулась ему. Однако это была не такая улыбка, которую у неё вызывала хорошая книга, внимательно прочитанная, аккуратно каталогизированная, а затем переданная из рук в руки правильному читателю («нести пламя^[466]» — так она это называла).

По мере того как болтливая толпа вливалась в зал, он вновь наполнялся гулом. Лорд Витинари, определённо посвежевший, поднялся по ступенькам на возвышение. Молоток с грохотом опустился, и почти сразу же на зал опустилась тишина.

— Дамы и господа, прошу волшебников Незримого Университета выйти и защитить свои права собственности на Круглый мир, хотя, по моему мнению, термин «разумное руководство» был бы более подходящим в данном случае. Кстати, я тут подумал, что так до сих пор не видел этого любопытного артефакта. А поскольку, как выяснилось, он довольно мал, я желаю немедленно поставить его перед собой, чтобы мы все могли наглядно представлять предмет нашей маленькой эскапады. И принесут мне его сию же секунду.

Думминг Тупс был спешно послан в Университет. Сию же секунду он вернулся оттуда, запыхавшийся, с небольшим мешком из мягкого сукна. Под ухмылки, хихиканье, а то и откровенный смех он аккуратно установил треногу с находившимся в мешке предметом перед Патрицием, который, похоже, и сам пребывал в некотором изумлении от увиденного.

В его глазах загорелся огонёк.

— Прошу прощения за настойчивость, джентльмены, — сказал он, — но неужели это на самом деле мир с многомиллионным населением? Что ж, вам слово, Аркканцлер. Должен признаться, я сгораю от нетерпения!

— В действительности, ваша светлость, я бы предпочёл делегировать свои полномочия Думмингу Тупсу, руководителю исследовательской группы Нерекомендуемо-прикладной магии. Чего только он не знает о квантах… Да, ваша светлость, боюсь, нам всё же придётся использовать этот термин. Так вот, то, чего Тупс не знает о квантах, и знать не стоит. Прошу, господин Тупс!

Думминг откашлялся.

— Ваша светлость, Круглый мир возник несколько лет назад, когда мы экспериментировали с сырой магией. А Декан в порядке эксперимента засунул руку в ёмкость и немного повозюкал там…

Увидев выражение лица Витинари, Думминг внезапно замолчал. Патриций, делавший какие-то заметки, оторвал взгляд от бумаг и громко произнёс:

— Значит, говорите, повозюкал там немного? Нельзя ли узнать, сегодня он нигде не собирается возюкать? — По залу прокатился смех. Витинари добавил: — Позвольте, а почему, в таком случае, он присутствует здесь без перчаток? У меня нет желания во что-нибудь… трансмогрифицироваться.

Продолжительным смехом Думминг показал, что умеет держать удар.

— Маловероятно, сэр. Впоследствии мы неоднократно пытались повторить эксперимент, но это работает только с так называемой изначальной твердью, а заполучить такую в наши дни очень непросто. Могу я продолжать? Так вот, в нашем случае твердь перераспределилась, образовав ординарную Вселенную, чем-то напоминающую Плоский мир, но ограничившись, по счастью, лишь предоставленным ей материалом. Основываясь на экспериментальных данных, мы пришли к выводу, что Круглый мир каким-то образом воспринял некоторые аспекты нашего, пусть и в несколько меньшем объёме. Однако, несмотря на свои скромные размеры, он проявил при формировании немалую смекалку и в каком-то смысле сумел выступить в более тяжёлой весовой категории.

Переведя дыхание, Думминг добавил:

— С помощью стандартных оккультных методов нам удалось открыть и другие вселенные, но честно говоря, ваша светлость, большинство их безнадёжно унылы. Так, кучка звёзд, время от времени сталкивающихся друг с другом, а жизнь на планетах встречается крайне редко. Да и что это за жизнь? Она пресмыкается в самых жалких формах под землёй или на морском дне, если, конечно, планетке повезло заиметь землю и воду.

— Господин Тупс, как по-вашему, когда Декан, которого я надеюсь вскоре заслушать, «повозюкал пальцами» в тверди, стал ли он богом?

— Ни в коем случае, ваша светлость! Он выступил в роли случая, обратившего нестабильность в согласованность, став своеобразной последней снежинкой, падение которой вызывает сход лавины. Может быть, не самое удачное сравнение, но за неимением лучшего сгодится и оно. Как бы там ни было, вся эта история повлияла на оба мира: и на Плоский, и на Круглый. Например, в Круглом мире рассказывают байки о волшебниках, единорогах, троллях и гномах. Не говоря уже о зомби, вервольфах и вампирах. Наши исследования показывают, что, хотя ни одного представителя этих существ в Круглом мире никогда не бывало, как идея они существуют и там.

Думминг набрал в грудь побольше воздуха и продолжил:

— Идея же бога буквально пропитывает культуры обоих миров. В нашем мире в богов можно не только верить, по временам их можно и видеть. Несмотря на кое-какие заявления, что их, мол, наблюдали в Круглом мире, доказательства этого, как правило, противоречивы и, скорее, выдают желаемое за действительное.

— В самом деле? — спросил Витинари. — Я удивлён. Боги приносят общественную пользу и играют определённую роль. Скажем, намереваясь принять ванну, я обычно взываю к богине Шампунарии, и она устраивает всё как нельзя лучше: пена получается замечательно пышной и обильной. Само собой разумеется, прежде чем засесть за свои мемуары, я никогда не пренебрегаю одной-двумя свечами богине Нарративии. Кроме того, как мы все знаем, мелкие боги, боги домашнего обихода, благоденствуют. Интересно, что же в Круглом мире пошло не так?

И тут Марджори не выдержала.

— Идея бога в Круглом мире не сработала! — закричала она с места. — Амбициозные интеллектуалы начали вкладывать свои мысли в уста богов, и разные страны, исповедующие по идее заповеди одного и того же бога, как ни в чём не бывало устраивают такие безобразные войны, каких не видывал ваш мир. Они разрушали города и пытались даже уничтожить целые расы. Сегодня многие из тех, кто наблюдал, как во имя богов разыгрывались отвратительные спектакли, отшатнулись от них, предпочтя руководствоваться разумом, поскольку он поддаётся контролю.

Выслушав Марджори, лорд Витинари задумался на мгновенье, а затем, посмотрев на неё как кот на какую-то невиданную мышь, сказал:

— Не думаю, что мне известны ваше имя и род занятий, госпожа. Не будете ли вы так любезны просветить меня на сей счёт?

Глава 20

СИСТЕМА НЕВЕРИЯ

В Круглом мире есть свои, доморощенные омниане. Мы не имеем в виду бо́льшую часть верующих, которые, безусловно, совершенно нормальные люди. Просто так вышло, что они воспитывались в определённой культуре, где существует свой отличительный набор верований в то, для чего недостаточно объективных доказательств. Не имеем мы в виду и наш эквивалент господствующего течения омнианской церкви, представители которого после свержения радикалиста Ворбиса и его Эксквизиции (см. «Мелкие боги») вели себя вполне вменяемо и в чужие дела нос не совали.

Да, причина всех неприятностей Круглого мира и есть Ворбисы всех мастей. Так сказать, Верующие с большой буквы. Те, которые не просто знают, что их мировоззрение — Истина, единственная и неповторимая, воспринятая ими из уст самого Бога, но и стремятся заставить всех и каждого, независимо от их желания, принять это как истину.

Более здравомыслящие человеческие существа очень быстро сообразили, что подобную уверенность можно испытывать и тогда, когда ты ошибаешься: сила веры отнюдь не является мерилом достоверности. Если у вас есть хоть какая научная подготовка, вы даже можете понять ценность сомнения. Тогда, имея религиозные верования, можно всё равно быть неплохим учёным, вообще отличным парнем, понимающим, что люди, не согласные с вашим мнением, необязательно заблудшие овцы, погрязшие в пороках. В конце концов, подавляющее большинство людей, даже верующих, и так считают вашу религию бредом. У них ведь отличная от вашей система верований, которую бредом считаете вы сами.

Однако религиозные фанатики, похоже, ничего не знают о человеческой склонности к самообману и не желают предпринимать даже элементарных шагов, чтобы ей противодействовать. Когда Британская гуманистическая ассоциация (БГА) разместила на английских автобусах рекламный слоган «Вероятно, бога нет. Хватит волноваться, наслаждайтесь жизнью», некоторые религиозные чины отреагировали на это следующим образом: «Как видно, не слишком-то они и уверены». На самом деле словом «вероятно» организаторы акции не собирались играть на руку оппонентам и давать тем повод к обвинению в догматизме, читай — в излишней уверенности. Другая причина крылась в сугубо приземлённых вещах вроде потенциального нарушения закона о рекламе. А кое-кто из приверженцев религиозных воззрений изобразил показное возмущение, требуя наказать нарушителей спокойствия.

Однако у БГА столько же прав рекламировать свои убеждения на стенках автобуса, сколько у тысяч церквей по всему миру — писать на своих стенах «Возмездие за грех — смерть». Вот почему БГА предприняла этот шаг: один-единственный голос против сонма голосов, далеко не все из которых отличаются терпимостью.

Вера — странное слово, используемое в самых разных смыслах. Выражение «Верю, что…» неравнозначно «Верю в…», которое, в свою очередь, отличается от «Доверяю тому-то или чему-то». Нашедоверие науке, к примеру, — лучшая защита от веры в то, во что нам хотелось бы поверить. При этом в каком-то смысле можно даже верить в саму науку. Но в отличие от религиозной веры, это означает всего лишь следующее: мы верим, что именно наука, а не политика, философия или религия, может избавить человечество от насущных проблем.

У слова «вера» есть и иное значение, которое, как мы подозреваем, не всегда понимают в полной мере. Предположим, учёный говорит: «Я верю, что люди эволюционировали», религиозный человек ему отвечает: «А я верю, что нас создал бог». На первый взгляд может показаться, что эти утверждения равноценны и наука — всего лишь ещё одна разновидность религии. Между тем, поверив в какую-либо религиозную «истину», вы делаете это раз и навсегда. Что же касается науки, то слово «верить» означает не более чем «Я не до конца в этом уверен». Всё равно что сказать: «Вероятно, я забыл кредитку в пабе», когда на самом деле просто не имеешь понятия, где её посеял.

Думминг Тупс верит, что Круглый мир — это творение, созданное в Плоском мире. Мы же с вами, наоборот, считаем Плоский мир творением Терри Пратчетта из Круглого мира. В заданных критериях истинности оба утверждения могут оказаться верными. Действительно, все мы имеем те или иные верования и предвзятые убеждения. Давайте рассмотрим, как они нами приобретаются и что мы о них думаем.

Есть ли какие-нибудь верования у новорожденных? Как ни странно, есть. Они, конечно, весьма примитивны, противоречивы и существенно видоизменяются уже в первые полгода жизни младенца, однако отдельные особенности поведения грудных детей показывают, что некоторые схемы работы мозга выстраиваются ещё в утробе матери. Ребёнок — далеко не «чистый лист», на котором можно написать всё что угодно. Это вполне убедительно доказывает Пинкер в своей книге, которая так и называется — «Чистый лист». Ребёнок особенно восприимчив к образу своей матери и, не ощущая её, испытывает сильную тревогу. Он реагирует на музыку, которую мать слушала во время последних месяцев беременности и, находя знакомые звукосочетания, способен отличить джаз от Бетховена или фолка. Он рождается уже с готовыми мнениями относительно сосания груди и того, зачем она вообще нужна. И это тоже верования, в том смысле, что в детском мозге уже имеется некая предвзятая идея о матери или о музыке и ребёнок предпочитает то, что полнее соответствует данным идеям.

Через какое-то время после рождения он начинает улыбаться в ответ на улыбки других людей и даже на изображение улыбающегося человека. Можно ли и это назвать верованием? Ответ зависит от многих факторов, однако в нём ярко проявляется то, что именно мы понимаем под словом «вера». Действия ребёнка (улыбка, сосание) определяются устройством мозга и заложенными в нём программами, которые иногда могут и отличаться, как можно видеть на примере некоторых детей. Главным образом, это различные патологии. Но в общем, если не считать музыкальных пристрастий, между мозгами новорожденных особой разницы нет. Однако довольно скоро из-за различий в поведении матерей (пеленает ли она ребёнка, носит ли на спине, отправляясь в поле, оставляет одного на склоне горы или связывает ножки) дети приобретают различия. И вот уже из них начинают собирать людей, пользуясь деталями конструктора «Собери человека сам», придавая специфические черты той или иной человеческой культуры.

Существует несколько принципов наблюдения за тем, как дети взаимодействуют с окружающим миром. Когда младенец выкидывает из коляски игрушки, его действие можно объяснить по крайней мере двумя причинами. Можно заключить, что он ещё не умеет как следует удерживать предметы, поэтому они и падают. Но, судя по лучезарной улыбке, с которой младенец приветствует возвращение игрушки, можно сделать вывод, что он учит свою мать приносить требуемое. Такие, казалось бы, пустяковые взаимодействия оказывают сильное влияние на будущее ребёнка, усложняя его и зачастую укрепляя культуру в целом. Сюда же относятся детские потешки и сказки, способы обучения ходить, говорить и играть. Мы говорим «обучение», хотя эти процессы скорее похожи на то, как учатся летать птицы. Сами по себе многие возможности уже имеются в «прошивке» нашего мозга, однако их требуется подкорректировать в соответствии с окружающей реальностью. «Что будет, если я дёрну за эту пимпочку, а потом её отпущу?» Таким образом, наши способности отнюдь не начинаются с абсолютного нуля, они совершенствуются.

В книге «Расплетая радугу» Ричард Докинз сравнивает юных людей с прожорливыми гусеницами, жадно поглощающими информацию, особенно информацию от родителей: Дед Мороз, рай, феи, именинный торт. Докинз обращает наше внимание на то, насколько мы должны быть доверчивы в этом возрасте, чтобы избежать трудностей в обучении, и в то же время, взрослея, приобретать всё более скептический взгляд на мир. Именно с последним условием у многих взрослых возникают трудности, к вящей радости астрологов, потомственных колдунов, священников и тому подобной публики.

На примере из жизни Джека можно удостовериться, насколько некритично впитывают информацию дети. На протяжении тридцати лет он вёл факультатив по уходу за животными и был впечатлён распространённостью среди учащихся тех или иных различных зоофобий (впрочем, позже он сообразил, что в данном случае у него была особенная выборка студентов). Около четверти учащихся боялись пауков, несколько реже боялись змей (а в совсем уж запущенных случаях ещё и червей). Некоторые боялись крыс и мышей, а кое-кто неадекватно реагировал на птиц, их перья или на летучих мышей. У нас, конечно, нет документальных свидетельств, но выглядит всё так, словно эти фобии — своеобразная культурная инфекция: мать кричала, увидев паука в ванной, или по телевизору показывали фильм о страшных ядовитых змеях. (В действительности ядовиты лишь 3 % из них, но с эволюционной точки зрения лучше считать опасными всех по умолчанию.) Крыс часто изображают как грязных животных, то же самое относится и к мышам. Что именно вызывает боязнь птиц и птичьих перьев, Джек так и не сумел понять, но, безусловно, корни этих фобий кроются в семье, что является куда более вероятным объяснением, нежели генетическое происхождение. Всё это прекрасные примеры того, как верования передаются от мозга к мозгу, словно компьютерный вирус, распространяемый в вербальной форме. Тем не менее мы видим и то, насколько полезны оказывались данные фобии, когда люди были ближе к природе. Они помогали узнать, от каких существ нужно удирать как можно скорее. И неважно, что в результате мы с опаской относимся к совершенно безобидным существам: уж лучше так, чем наоборот.

Верования формируются при взаимодействии между разумом индивида и его окружением, в первую очередь другими людьми, но и с миром природы: взять хоть бы тех же пауков. Теперь давайте в общих чертах рассмотрим эти взаимодействия.

Если А воздействует на Б, мы называем это действием; если Б, в свою очередь, тоже воздействует на А, мы уже говорим о взаимодействии. Так строятся отношения матери и ребёнка. Большинство взаимодействий — это не просто некий обмен, они оказывают сильное влияние друг на друга: в ходе взаимодействия А и Б изменяются в большей или меньшей степени, становясь А′ и Б′. Если взаимодействие продолжается, продолжаются и изменения. После нескольких изменений А и Б превращаются в абсолютно новые системы.

Представьте актёра, выходящего на подмостки, и публику, на него реагирующую. Актёр, в свою очередь, реагирует на их реакцию, вызывая у публики новую реакцию на смену его образа, и так далее. В книге «Упадок хаоса» мы назвали это глубинное взаимодействие соучастием, придав знакомому всем слову смысл, который ненамного отличается от общепринятого, но одновременно подчёркивает значение совместности участия.

Соучастие матери и ребёнка, а затем ребёнка и его учителей, спортивной команды и, наконец, всего взрослого мира — это и есть тот самый конструктор «Собери человека», о котором мы упоминали недавно. Для обозначения данного культурного взаимодействия мы даже придумали слово «экстеллект». Интеллект индивидуален. Каким-то образом наш мозг хранит, выдавая по мере необходимости, полезные идеи и навыки. Однако большая часть коллективных знаний той или иной культуры, образующих отдельный массив информации, находится вне мозга единичного человека, а отсюда и термин «экстеллект». В дописьменные времена экстеллект целиком и полностью хранился в мозгах всего сообщества. После изобретения письменности некоторые наиболее важные составляющие культуры перестали нуждаться в человеческих мозгах как в хранилищах. Мозг остался нужен только для того, чтобы извлекать информацию и истолковывать её. Книгопечатание повысило роль этого типа экстеллекта, а современные технологии сделали его превалирующим.

Так откуда же берутся человеческие верования? Они зарождаются при соучастном взаимодействии нашего индивидуального интеллекта и окружающего нас экстеллекта. Этот процесс продолжается и когда мы становимся взрослыми, но в детях он сказывается много сильнее.

Франциск Ксаверий, миссионер и один из основателей ордена иезуитов, говорил: «Дайте мне ребёнка, пока ему не исполнилось семь лет, и я верну вам человека». Главная составляющая современного экстеллекта — сеть Интернет выловит вам едва ли не бесконечное число интерпретаций данной фразы, но все они будут сходиться на пластичности человеческого интеллекта в детстве и устойчивости его у взрослого человека.

До недавнего времени верующими были почти все. И хотя даже сегодня речь идёт также о подавляющем большинстве, пропорциональное соотношение верующих и неверующих кардинальным образом зависит от культуры. В сегодняшней Великобритании около 40 % людей определяют себя как абсолютно нерелигиозных, 30 % причисляют себя к той или иной религиозной культуре, но считают себя нерелигиозными, и лишь 30 % определяют себя как верующие. Ещё меньшая доля опрошенных регулярно посещает места отправления культа. В США свыше 80 % идентифицируют себя с какой-либо религиозной конфессией, 40 % утверждают, что еженедельно посещают богослужения, а 58 % молятся почти каждую неделю. Любопытное различие между культурами, имеющими столько общего.

В основном религиозная деятельность последних тысячелетий основана на вере в бога (или богов), создавшего мир, людей, зверей, растения — короче, всё-всё-всё. О некоторых из этих богов мы вспоминали в главе 4. Когда-то они представали в обличьях людей или животных, сейчас же чаще всего абстрактны и невыразимы, хотя и в том, и в другом случае обладают сверхъестественными способностями. Люди верят, что боги находятся в постоянном контакте с миром, насылая грозы, наказывая или поощряя людей, и являются источником мудрости и власти, которые передают нам посредством шаманов, жрецов или священников. А в последние пару тысячелетий — с помощью святых писаний. Особняком от теистических воззрений стоят воззрения деистические. Деисты полагают, что никакого банального антропоморфного бога нет, а за всей нашей шайкой-лейкой приглядывает некая глубоко законспирированная сущность или процесс.

Подобные верования чрезвычайно устойчивы, они составляют основу мировоззрения большинства людей. В XVII–XVIII веках среди интеллектуалов распространилось мощное движение, ратовавшее за общественные реформы, которые должны были основываться на разуме, а не на вере и традициях. Это движение, получившее название Просвещение, или Век разума, оказало огромное влияние на развитие Европы и Америки, сыграв важную роль в конституционном закреплении прав людей, в частности в американской Декларации независимости и французской Декларации прав человека.

С тех пор доля атеистов в западном мире постоянно увеличивалась, особенно среди хорошо образованных и обеспеченных финансово, что четко показал опрос, проведённый в США. Эти люди, к которым мы причисляем и себя, согласны с Дикинзом, хотя и не могут сделать это так публично, как мы с Джеком. Согласны они с тем, что нет ни сонма мелких богов, ни Бога с большой буквы: всё в мире происходит по законам природы, а иногда преодолевая их и изменяя тем самым эти законы. Наши удачи или неудачи являются лишь следствием наших собственных поступков и порядка вещей в природе. Нет никакой сверхъестественной сущности, осознанно влияющей на наши жизни.

Почему же столько людей упорно продолжают верить в богов? В книге «Разрушая чары» Деннет попытался исследовать эту проблему на примере христианских фундаменталистов, исламских учителей, буддийских монахов и всех таких прочих. Он начинает с того, что обращает наше внимание на сходство донаучных ответов у разных групп людей: «Почему гремит гром?» — «Должно быть, кто-то наверху бьёт гигантским молотом» (впрочем, это наш пример, а не Деннета). Затем, вероятно, после непродолжительной дискуссии, все соглашаются, что имя Тор подходит как нельзя лучше. Успешно разобравшись с грозами (в том смысле, что теперь у вас имеется общепризнанное объяснение феномена), люди приступают к другим явлениям природы, идентифицируя их схожим образом и раздавая имена. И вот у нас уже целый пантеон богов, ответственных за всё происходящее в мире. Приятно, когда все вокруг с тобой согласны, — так что вскоре пантеон становится общепризнанным, и лишь немногие решаются в чём-то усомниться, ведь сомнение наказуемо.

Дж. Андерсон Томсон-мл. в книге «Почему мы верим в бога(-ов)?» в каждой главе рассматривает одну из причин существования верований. Это хорошо вписывается в систему Деннета, причём автор настолько убедителен, что, существуй какие-нибудь инопланетяне с неким подобием нашей социальной жизни, они наверняка тоже должны верить в богов, по крайней мере на ранних этапах развития своей культуры. Инопланетян ведь будут воспитывать родители (родитель) или племя, во главе которого стоит крупный инопланетный босс, и так далее. Это вполне логичное предположение, если у вас имеется экстеллект.

Во всех культурах люди по мере взросления приобретают комплекс верований. Одна из теорий предлагает называть верования, передающиеся по наследству, «мемами». Так же как посредством генов мы наследуем черты внешности, с помощью мемов мы наследуем определённые идеи, но не всю систему верований целиком. Мелодия песенки «Пусть бегут неуклюже…», образ Деда Мороза, лесные феи, схема атома и даже велосипеда — всё это мемы. Коловращение мемов составляет взаимосвязанное целое и называется мемокомлексом. Религии — прекрасный пример мемокомплексов различных времён и культур, оперировавших (или оперирующих до сих пор) такими коррелирующими между собой мемами, как: «Есть рай и ад» и «Если не будешь молиться этому богу, попадёшь в ад», «Ты должен научить этому своих детей» и «Нужно убивать тех, кто не верит в твоего бога», и так далее, и тому подобное. Мы ещё познакомимся с разными религиями, и, надеемся, вы оцените то, что при этом никто слова плохого не скажет про вашу религию. Только про все остальные, совершенно ошибочные…

Бросим взгляд на некоторые системы верований, чтобы понять, как они работают и откуда берётся их власть над людьми. Мы постарались отобрать не слишком примелькавшиеся, чтобы снизить шанс случайно задеть ваши религиозные чувства. Если вы — иудейский катар-сайентолог, пропустите следующие страницы.

Катары — эксцентричная группа христиан, просуществовавшая примерно с XI по XIII век. В период с 1220 по 1250 год они были практически полностью истреблены: сначала северофранцузскими баронами при поддержке папы римского, а затем инквизицией. Катары верили, что материальный мир — это совершенная дьявольщина, а добро — лишь в мире духовного. Секс они порицали, как и поедание мяса, которое и провоцирует плотские желания, поэтому «друзья божии» («совершенные») не должны были его есть. С рыбой, к счастью, всё обошлось. Скорее всего, они ничего не знали о подводном сексе или, скажем, о сексуальной жизни растений. Катары придерживались абсолютного целибата, считая предосудительным даже брачный секс. Для вступления в разряд «совершенных» существовал единый главный обряд — консоламентум («утешение»), представлявший собой краткую духовную церемонию по очищению верующего от грехов и продвижению его на следующий духовный уровень. Часто церемонию проводили перед смертью, чтобы человек не успел нагрешить по новой. Впрочем, в эффективность обряда верили далеко не все.

Исходя из взглядов катаров на секс, можно предположить, что все они оставались бездетными, а следовательно, такая система верований должна была сама собой сойти на нет. Однако этого не случилось. Катары имели оглушительный успех в Лангедоке, обращая в свою веру всё новых и новых последователей. Они, если можно так выразиться, стали «культурной розой» религии, размножавшейся не семенами, а черенками. С учётом образа жизни тогдашних католических священников, резко отличавшегося от образа жизни катаров, нет ничего удивительного, что новообращённых было так много. Вероятно, именно поэтому их и пришлось истребить.

Во времена позднего Средневековья польские евреи жили в основном в гетто и были ограничены в выборе профессий (в число возможных входило ростовщичество). Их верования отличались сложностью. Мальчики с юных лет изучали Тору (Ветхий завет, Пятикнижие), затем переходили к Талмуду — своду комментариев к Торе, написанных по большей части вавилонскими раввинами. После обряда Бар Мицва, во время которого нужно было продекламировать или пропеть строки из Торы, а также прокомментировать их, подростки, которым к тому времени исполнялось 13 лет, продолжали изучение иудейских текстов с упором на Талмуд и Гемару (дополнительные комментарии раввинов).

Мальчики, продолжавшие учение, часто содержались на общинные деньги, независимо от своего происхождения (даже в современном Израиле юноши из семей ортодоксов освобождены от военной службы). Девочки должны были учиться ведению хозяйства согласно кашруту, который подразумевает множество различных правил. Это не только способы приготовления кошерного мяса, но и строгое разделение мяса и молока, включая отдельную столовую утварь для мясных и молочных блюд, запрет на смешение шерсти и льна в тканях, правильная уборка дома, особенно перед праздником Песах (иудейской Пасхи), который требует, кроме всего прочего, отдельного меню. Система воздаяния не сводилась к раю или аду, на самом деле человек жил праведной жизнью, следуя определённым правилам, соответствующим заветам бога (имя его произносить нельзя, но вообще-то его зовут Иегова). Эти правила касались в основном мужчин и в меньшей степени — женщин.

В середине XVI века то ли в Израиле, то ли в Дамаске один сефардский раввин составил колоссальный кодекс — Шулхан арух. Он стал величайшим сводом законов еврейского народа, прежде всего ашкеназской еврейской общины Центральной Европы (сефарды и ашкеназы — две ветви еврейской культуры). Эта система верований жива до сих пор, пусть и претерпела существенные изменения. Раввин нашего Джека говорит, что он — лучший атеист в их общине.

Сайентология как религия эволюционировала из более раннего изобретения Лафайета Рона Хаббарда — дианетики. Л. Рон («Эльрон») Хаббард был довольно популярным писателем-фантастом, но куда больший успех ждал его на религиозной ниве. Мало кто из учёных согласился бы с претензией Хаббарда на то, что дианетика имеет какое-то отношение к науке, зато его книги расхватывались как горячие пирожки. Хаббард собирал многотысячные аудитории, а после того, как издатель Джон Кэмпбелл поведал о дианетике в журнале «Занимательная научная фантастика», к Хаббарду пришла настоящая слава. Наверное, прав был Мартин Гарднер, говоря, что поклонники научной фантастики ужасно доверчивы. Впрочем, проверку временем дианетика не выдержала. Тогда Хаббард предложил новый продукт — сайентологию, усовершенствовав идеи, лежавшие в основе всё той же дианетики.

Основная идея состоит в том, что в течение жизни (включая существование в качестве эмбриона, то есть ещё до образования нервной системы) люди обзаводятся неким набором «инграмм». Инграммы — это отметины, оставленные плохими событиями, от которых необходимо очиститься, чтобы подняться по эволюционной лестнице, возвысившись над ординарными людьми. Человеческие души — это «тэтаны», духовные сущности, переселяющиеся от инопланетянина к инопланетянину вот уже миллиарды лет. Кстати, о вере: обратите внимание, что вся эта система — плод воображения одного-единственного человека, которому в своё время так и не удалось «впарить» народу дианетику. Сейчас у сайентологии по крайней мере десятки тысяч адептов. Сами они, впрочем, говорят о миллионах.

Мы привели лишь три примера. Очевидно, люди без труда поддаются различным верованиям, приведём ещё несколько.

Розенкрейцеры верят, что пара-тройка мистических рецептов позволит им овладеть телепатией, достичь успеха в работе и мгновенно переноситься куда угодно, хоть на другие планеты. За эти рецепты, естественно, придётся дорого заплатить, но как только войдёшь в узкий круг избранных, всё невозможное станет для тебя возможным. Атлантиане верят, что время от времени Земля наклоняется, в результате чего континенты уходят под воду, а на их месте возникают новые (если вам повезёт встретить атлантианина, проследите, где именно он покупает себе дом). Существуют сотни подобных религиозных систем, и люди, которые входят в такие общины, зачастую заплатив большие деньги, получают взамен множество несоменных выгод: в первую очередь, разумеется, речь идёт о приобщении к Истинному Знанию о жизни, Вселенной и вообще обо всём на свете.

Другие системы верований не столь эксцентричны. Например, «общая семантика»^[467] графа Альфреда Коржибского, которому принадлежит гениальная фраза «Карта не есть территория». Или «общая теория систем» Людвига фон Берталанфи и великое множество всяческих духовных практик вроде Института Эсален, с которым был связан Грегори Бейтсон. Вбейте «духовные практики» в поисковую строку Гугла — и получите тысячи ссылок, большая часть которых приведёт вас в итоге в Калифорнию. Нетрудно понять, что движет людьми, стремящимися примкнуть к этим системам самоусовершенствования, понять их чувства, надежды, веру. Да мы и сами «не без греха», неровно дышим к идеям «сложности», продвигаемым Институтом сложных систем Санта-Фе и Институтом сложных систем Новой Англии, чей акроним NECSI позволил Джеку считать себя если не нексиалистом, то хотя бы никсиалистом^[468].

Такое разнообразие верований, подчас довольно чудны́х для стороннего наблюдателя, не может не удивлять. Как получилось, что это множество религиозных систем, идущих вразрез с практическим опытом человека, находит себе сторонников? В любой из них можно найти утверждения, которые большинству людей покажутся полнейшей нелепостью. Так почему же их нелепость совершенно неочевидна для других? Неужели современные люди настолько невежественны в отношении реального мира, что готовы «купиться» на всё, лишь бы им пообещали улучшить их жизнь или сделать её более интересной?

Совсем недавно в прессе муссировалось предсказание финансового краха и начала третьей мировой войны в 2012 году, что, в общем-то, не стало бы сюрпризом, учитывая международную обстановку. Однако основой для этого предсказания стал вовсе не анализ действий жадных банкиров или военного лобби, а факт того, что календарь майя заканчивался 2012 годом^[469]. Сами майя почти полностью вымерли ещё в XVIII веке, и не столько по причине особенной испанской военной доблести, сколько из-за болезней, занесённых европейцами. Календарь, который висит у вас на кухне, заканчивается (и всегда заканчивался) 31 декабря… О, силы небесные! Грядёт апокалипсис!

В 2012 году журнал Scientific American^[470] опубликовал статью «Почему люди с рациональным складом ума перестают верить в бога», посвящённую психологическому эксперименту Уилла Жерве и Ары Норензаяна. Она стала продолжением гарвардского исследования 2011 года, по результатам которого был сделан вывод о том, что вера в те или иные вещи напрямую зависит от стиля мышления. Религиозной вере чаще подвержены те, кто склонен к интуитивному мышлению и делает выводы инстинктивно. И напротив, люди с аналитическим складом ума к религии не предрасположены. Поощряя человека пользоваться интуицией, а не логикой, мы увеличиваем его шансы «попасть в рай».

Жерве и Норензаян заинтересовались, нельзя ли это основное различие представить в несколько ином свете, то есть как различие в двух стилях мышления, каждый из которых полезен в определённых обстоятельствах. Отличительный признак системы № 1 — быстрое, но непоследовательное мышление, опирающееся на простые эмпирические правила при принятии решений. Когда первобытный человек замечал за кустом в саванне рыжее пятно, самым разумным было предположить, что там засел лев, и удирать со всех ног. Если же в подобной ситуации воспользоваться аналитическим мышлением (система № 2), может выясниться, что рыжее пятно — всего-навсего кучка опавших листьев, правда, процесс принятия решения в этом случае более медленный и трудоёмкий. И ещё: при системе № 1 вреда в случае ошибки немного, ведь всегда можно вернуться и проверить, тогда как система № 2 смертельно опасна, если в кустах действительно сидит лев, а вы будете терять время на логические размышления.

С другой стороны, есть ситуации, когда спасительной оказывается именно система № 2. Помня о прошлогодних лесных пожарах, вы не станете селиться там, где много сухой растительности, пусть даже интуиция подсказывает, что вокруг изобилие всякого строительного материала. То же относится и к поймам рек: пусть место никем не занято и дома там построить несложно, однако вероятный разлив уничтожит твоё имущество. Если никто здесь не живёт, значит, этому есть какое-то логическое обоснование.

Пытаться выяснить, как работает человеческий мозг, — задача не из лёгких, но психологи разработали для этого определённые методики. При проведении эксперимента участников первым делом опрашивали с целью выяснения степени их религиозных убеждений. Затем через какое-то время начался главный эксперимент, который проводили в два этапа. Сначала испытуемым давали предложение из пяти слов, переставленных случайным образом (например: «Себя говорят сами за дела»), и просили составить из них осмысленную фразу. При этом часть получила фразы, работа над которыми требовала аналитического мышления, а оставшиеся — нет. После этого упражнения людей снова спросили, считают ли они, что бог существует. Группа, которая выполняла задание, требовавшее аналитического мышления, склонялась к отрицательному ответу. Более того, эта тенденция наблюдалась независимо от их первоначальных убеждений. Вторая серия экспериментов базировалась на результатах более раннего исследования, показавшего, что, если человеку приходится разбирать текст, набранный плохо читаемым шрифтом, его аналитические способности возрастают. Вероятно, это происходит в результате того, что требуется более медленное и вдумчивое чтение. Группа, которой достался плохо читаемый текст, оказалась менее склонна верить в существование бога по сравнению с той, которая читала обычный текст.

Озвученный в статье вывод сводился к следующему: «Это может помочь объяснить, почему подавляющее число американцев верит в бога. Поскольку система мышления № 2 требует усилий, многие из нас почти всецело полагаются на систему № 1».

Просматривается определённая связь между двумя различными системами мышления и бенфордовским разделением мировоззрения на антропоцентрическое и космоцентрическое. Интуитивное мышление во взаимоотношениях с миром оперирует по большей части человеческим масштабом, зачастую делая ставку на быстрое принятие решения, основываясь на наитии. Во время голосования многие люди затрудняются с выбором кандидатов по их предвыборным программам, которые пишутся излишне сложным языком, поэтому прибегают к интуиции (система № 1): «У этого глаза слишком близко посажены», «Какой классный деловой костюм, мне решительно нравится этот человек», «Кто за (против) свободную торговлю, за того и проголосую». Космоцентрическое мировоззрение должно быть аналитическим и никак иначе (система № 2). Люди должны тренироваться думать формально, а для этого необходимо прилагать усилия, необходимо соответствующее образование — короче, так просто от антропоцентрического мышления не отделаться.

Впрочем, не нужно думать, что оба подхода к классификации мыслительных процессов совпадают. Скорее всего, это не так, по крайней мере, нельзя сказать, что они совпадают вплоть до мелочей. К тому же описанный психологический эксперимент лишь чуть приоткрыл завесу над человеческой мотивацией и верой. Даже если выводы верны — а оспорить их совсем несложно, — они доказывают только связь, но не причину. Тем не менее полученные результаты соответствуют другим наблюдениям, а именно: среди учёных или просто хорошо образованных людей религиозные верования распространены намного реже, чем среди невежд. Как показывает жизненный опыт атеистов и рационалистов, у людей, придерживающихся радикальных религиозных взглядов, с критическим мышлением обычно нелады. Особенно когда дело касается их веры.

Психология изучает человеческий мозг в целом. Нейробиология занимается более детальным его исследованием, особое внимание уделяя тому, как мозг контролирует движения тела. Многие полагают, что именно здесь кроется причина эволюционирования мозга, а уже вслед за этим последовала обработка сенсорной информации и другие, более тонкие настройки. Инженеры, стремясь усовершенствовать своих роботов, заимствуют кое-какие трюки у человеческого мозга, одна из фундаментальных особенностей работы которого — способность действовать в условиях неопределённости.

Наши органы чувств несовершенны. В результате чего в информации, которую получает мозг, присутствует «шум», то есть случайные ошибки. Мозг является скорее эволюционировавшим биопроцессором, образованным органическим материалом нервной системы, чем тщательно спроектированным «железом» или «софтом», поэтому работает с ошибками. Сигналы, которые мозг посылает телу, страдают неизбежной вариабельностью. Попытайтесь, играя в гольф, сто раз попасть мячиком в лунку с десяти метров. Вряд ли вы сделаете сто попаданий из ста. Несколько раз попадёте, несколько раз почти попадёте, а иногда вообще промажете. Профессиональные гольфисты получают кучу денег за то, что, в отличие от большинства из нас, они могут свести эти случайности к минимуму.

Когда дело касается социальных и политических решений, мера вариабельности возрастает ещё сильнее, а соотношение сигнал — шум становится намного выше. Ведь нам не только нужно принять к сведению большой массив информации, нам ещё необходимо отделить важные сведения от всякой чепухи. Каким же образом наш мозг «перелопачивает» разные противоречивые факторы и принимает решения? Современная гипотеза, находящая экспериментальные подтверждения, представляет мозг как машину для принятия решений, работающую по принципу байесовой сети.

Ошибочно полагать некий природный феномен аналогом формальной математической модели, хотя бы потому, что, в отличие от природы, математика — это система человеческого мышления. Байесова теория принятия решений является разделом математики, способом определения вероятностных зависимостей. Мозг — это взаимосвязанная сеть нервных клеток, чья динамика зависит от химических процессов и электрических токов. Если принять во внимание данное обстоятельство, то складывается впечатление, что за миллионы лет эволюции наш мозг развил сеть, имитирующую математические возможности теории принятия решений Баейеса. Мы можем обнаружить её наличие, но до сих пор практически не имеем представления, как она функционирует.

В XVIII веке пресвитерианский священник Томас Байес, сам того не желая, произвёл революцию в статистике, предложив новую интерпретацию вероятности. Сама концепция вероятности тогда была довольно туманна, но в принципе все соглашались, что вероятность какого-либо события можно определить как долю случаев, при которых это событие происходит в долгосрочной перспективе. Если вы миллиард раз выберете случайную карту из колоды, то увидите, что вероятность выпадения туза пик примерно 1:52. Так будет с любой другой картой, и поскольку их 52 штуки, нет никакой причины, почему одна должна выпадать чаще, чем другая.

Байес предложил другую версию. Существуют обстоятельства, при которых повторить попытки несколько раз невозможно. Какова, к примеру, вероятность существования бога? Что бы мы ни думали на сей счёт, нельзя создать миллиард вселенных и подсчитать, во скольких из них имеется божество. Единственный способ справиться с такими проблемами — это объявить подобные вероятности не имеющими смысла. Однако Байес утверждал, что во многих случаях вероятность некоего единичного события всё-таки можно оценить как степень нашей уверенности в том, что событие осуществимо. Говоря точнее, если имеется явный факт, то степенью его достоверности будет субъективный уровень доверия. Подобные скоропалительные выводы мы делаем постоянно, например, когда считаем, что шансы испанцев выиграть в турнире Лиги чемпионов УЕФА равняются примерно 75 %, или прикидывая, что вряд ли сегодня пойдёт дождь.

Таким образом, ещё в середине XVIII века Байес вывел формулу, позволяющую «априорным вероятностям» изменять достоверную информацию, полученную другим путём. Формулу опубликовал один из друзей Баейса в 1763 году, два года спустя после его смерти. Предположим, вы знаете, что количество побед испанской сборной в футбольных турнирах — 60 % (цифру мы взяли с потолка, просто для примера), и у вас есть ощущение, что в этом году испанцы играют лучше обычного. Складываем два и два — и понимаем, что их шансы на победу возросли.

Идея Байеса позволяет придать всем этим «ощущениям» численные значения, а также придать рациональную систему расчета интуитивным вероятностям, за исключением априорных, которые подставляются в формулу, но сами из неё не следуют. Иначе говоря, реализуется подход «Миров «если»: если априорная вероятность такова, то новые данные приведут к таким-то последствиям. Формула не определяет никакой априорной вероятности; однако её выводы могут помочь нам прикинуть точность априорной вероятности путём сравнения с наблюдениями. Способ, предложенный Байесом, зачастую превосходит другие, более «рациональные» методы. И если даже мы не можем быть абсолютно уверены в правильной оценке априорных вероятностей, всё-таки лучше сделать некое предположение, чем вообще ничего не знать о таких влияниях.

В обычной статистике утверждение, требующее проверки (гипотеза), принимается (или, по крайней мере, не отвергается), если у него есть доказательства. С точки же зрения подхода Байеса гипотезу нужно отвергнуть, несмотря на доказательства, если её априорная вероятность чрезвычайно мала. Более того, по той же причине логично отвергнуть и связанные с ней факты.

Ну например: предположим, что у нас есть гипотеза — «НЛО существует» и есть её доказательство — фотография этого самого НЛО. Фотография подтверждает гипотезу, но если вы полагаете, что возможность существования НЛО ничтожно мала, то доказательство вас не убедит. В конце концов, фотография может быть фальшивкой. Однако даже если вы не знаете, поддельная она или нет, вы всё равно вправе отвергнуть гипотезу… если, конечно, не выяснится, что ваша априорная вероятность неверна. Таким образом, метод Байеса не отвергает существование НЛО, напротив: он количественно выражает фразу, гласящую, что «экстраординарные утверждения требуют экстраординарных доказательств». А фотография таковым доказательством не является.

Во всяком случае, теоретическая нейробиология утверждает, что мозг работает с помощью создания верований о мире. Здесь под словом «вера» понимается конкретное решение мозга о каком-либо событии или явлении, и трудно отрицать, что мозг работает путём генерирования подобных вещей. Однако теория звучит менее тавтологично. Она утверждает, что мозг комбинирует два различных источника информации: память и новые данные. Не просто оценивает получаемые от органов чувств данные, но сравнивает их с уже имеющимися в памяти.

Эксперименты, проведённые Дэниелом Вольпертом и его командой, подтверждают, что результаты этого сравнения чрезвычайно близки к формуле Байеса. Похоже, мозг развил эффективный и достаточно точный способ объединять уже известное с новым, тем самым изменяя то, что содержится в памяти. Эксперимент заключался в анализе того, как мы двигаем конечностями, выполняя какое-либо действие. Предположим, мы хотим взять со стола чашку кофе. Существует множество способов это сделать, и большая их часть закончится провалом. Если слишком наклонить чашку, кофе разольётся. Реакция наших мышц подвержена случайным флуктуациям моторно-двигательной системы, но некоторые сценарии поднятия чашки менее подвержены ошибкам, чем другие. Оптимальные варианты, рассчитанные с помощью байесовой теории принятия решений, в целом совпадали с наблюдаемыми в реальности движениями.

Повторим ещё раз: это не значит, что мозг производит байесовы вычисления тем же способом, как это сознательно делают математики, используя карандаш и бумагу. Наоборот, мозг развил нейронные сети, которые приходят к более-менее тому же результату. Выбранные решения, предлагаемые теорией принятия решений Байеса, в итоге являются лучшими и в реальности, если допустить, что новая информация скомбинирована с хранившейся в памяти. В случае когда в итоге твои решения оказываются лучшими, подобная комбинация даёт преимущество с точки зрения эволюции. Таким образом, нейронные сети, контролирующие то, как мы ходим, бегаем, держим или бросаем предметы, были построены таким образом, чтобы имитировать теорию принятия решений Байеса, которая является способом формализации математических правил, описывающих реальные явления природы.

Мы можем предположить, что схожие нейронные сети контролируют и принятие человеком интуитивных решений, касающихся социальной или политической жизни. Ведь и в этом случае есть две составляющие: априорные верования, уже хранящиеся в памяти, и новая информация. Нужно отметить, что байесова модель также показывает, каким образом верования могут перевешивать информацию. Если вы уверены, что глобальное потепление — это мистификация, «утка», неважно с какими намерениями запущенная, байесова машина принятия решений в вашей голове будет отвергать любые новые доказательства глобального потепления, продолжая настаивать на своём. В результате вы отвергнете все доказательства на основании того, что все они — часть «заговора». Если же ваши верования не столь непоколебимы, новые данные могут заставить вас изменить точку зрения. Если вы уже убеждены в глобальном потеплении, вы примете новые данные, даже если они будут сомнительны.

То же самое справедливо и для религиозных верований. «Эпидемиология» религии, назовём это так, показывает, что большинство людей перенимают свои верования от родителей, близких родственников, учителей (если только такое возможно) и священников. К тому времени, когда дети дорастают до сомнений в том, чему их учили, создаётся столь мощная система верований, что отвергаются любые доводы против.

Итак, мы пользуемся двумя системами мышления: системой № 1 и системой № 2. Это подозрительно сильно напоминает разделение, предложенное Бенфордом. Но имеют ли антропоцентрическое и космоцентрическое мировоззрения какое-то отношение к двум компонентам байесовой теории принятия решений, то есть памяти и новой информации? Сопоставление двух дихотомий всегда заманчиво, при условии что разделение идёт по одной и той же оси. Однако в данном случае это не так. И память, и информация являются частями быстрого и неточного, интуитивного процесса принятия решений. Эти две разные составляющие вместе управляют системой мышления № 1. Система № 2 отличается гораздо более сознательным, вдумчивым анализом доказательств и пытается, пусть и не всегда успешно, избегать укоренившихся предрассудков. К системе Байеса это никакого отношения не имеет.

Как всё вышесказанное связано с вопросами веры? Во-первых, оно объясняет, почему вера вообще свойственна людям. Верования — неотъемлемая часть системы № 1, которая имела огромное значение для выживаемости, когда принятие интуитивных решений было жизненно необходимо. С другой стороны, оно указывает на конструктивные недостатки, свойственные подобному типу мышления, в результате которых наши верования начинают преобладать над важной информацией. Когда быстрое интуитивное решение не требуется, просто не надо к нему прибегать. Вместо этого лучше воспользоваться системой № 2, которую часто называют рациональной или аналитической, и позволить новым данным изменить наши верования, если они не отвечают реальности.

Имеется ещё и хитрый вопрос о соотношении веры и неверия. Например, тот, кто верит в НЛО, может сказать, что неверие в НЛО — это точно такая же вера. А именно вера в то, что НЛО не существует. Однако когда все так называемые «доказательства» встреч с НЛО оказываются либо фальшивками, либо ошибками, противоположная позиция вообще не будет иметь никакого отношения к вере. Нулевая вера в НЛО — это не то же самое, что стопроцентная вера в несуществование НЛО. Нулевая вера — это отсутствие веры, а не вера с противоположным знаком. Таким же образом наука устанавливает рамки, с помощью которых люди сознательно стараются преодолеть свою врождённую склонность к системе мышления № 1, так как знают, что она часто даёт сбои. Учёные активно пытаются опровергнуть то, во что им хочется верить.

Это отнюдь не система веры. Это система неверия.

Глава 21

И ВСЁ-ТАКИ ЧЕРЕПАХА ДВИЖЕТСЯ!

Марджори набрала в грудь воздуха и сказала:

— Моё имя Марджори Доу, я — главный библиотекарь в лондонском местечке Трёхгрошовый Тупик, это в Англии, на… эээ… Земле. Свободно владею греческим, латынью и, разумеется, французским. Само собой, неплохо разбираю говор Эссекса, ну, то есть в основномразбираю. А также с гордостью могу заявить, что сегодня я изучила язык каталогизации Уук — настоящая революция в библиотечном деле!

Говоря всё это, Марджори краем глаза заметила, как двойные двери в дальней стороне зала распахнулись. По рядам прибежал шепоток. Все взгляды обратились к высокому седовласому мужчине, похожему на крестьянина, хотя Марджори подумалось, что ни один крестьянин не будет держаться с таким достоинством, сколько бы поросят ни хрюкало у него в хлеву. Кроме того, у человека, шагавшего по направлению к Витинари, имелся здоровенный топор, висевший на замысловатой системе кожаных ремешков.

Лорд Витинари с улыбкой смотрел на вошедшего. Перешёптывания за спиной Марджори стихли, воцарилась настолько полная тишина, что, когда она достигала твоего сознания, почему-то казалась оглушительнее грома. Нарушитель спокойствия подошёл к Патрицию, а тот уже вскочил на ноги, протягивая руку для приветствия:

— Отец Овёс!^[471] Я уже было думал, что мои курьеры вас так и не отыскали. Садитесь, прошу вас.

— Сами знаете, Хэвлок, я передвигаюсь со скоростью осла. Благодарю, конечно, за приглашение, но мне сейчас лучше постоять, а то задница затекла, пока я к вам сюда добирался.

Никто не засмеялся, даже не хихикнул. Когда отец Овёс держал речь, вы просто физически слышали, как его слушают. Для начала он оглядел зал и произнёс:

— На мой взгляд, у омнианской Церкви Последних Дней нет никаких прав на сферу, рекомую Круглым миром, равно как и ни у одного вида, обладающего мудростью существ, его населяющих. В конце концов, как ни крути, не они его сотворили. Это он сотворил их, без особого почтения отнесясь к многозвенным, неустанным и замечательно хитрым процессам, которые в совокупности и сделали его тем, чем он является сейчас — достойным раем для тех, кто постигает его в правильном состоянии разума, и склепом для всех прочих.

Марджори присела на своё место и тоже стала внимательно слушать. Она не была вполне уверена, что подходит под определение «мудрого существа», но не будешь же спорить с человеком, каким бы здравомыслящим он ни казался, у которого на поясе топор? По крайней мере, если хочешь сохранить в целости и сохранности пальцы, чтобы переворачивать страницы любимых книг.

— Интеллект отчасти помогает, — продолжал отец Овёс, — но это должен быть информированный интеллект, поэтому прошу меня простить, но я вынужден сказать, что омнианской Церкви Последних Дней не принадлежит ровным счётом ничего. Черепаха движется! И это чистая правда, исключая случай Круглого мира, который в общем и целом движется сам по себе. Было бы полнейшей глупостью пытаться его остановить, а именно такая глупость и приключится, если мы с вами закроем глаза на факты.

О, факты! Они были пищей насущной для Марджори. Факты она обожала.

— Ваша светлость, вы послали за мной, поскольку искали моего совета, и я вам его дал, — сказал в заключение отец Овёс. — Позвольте волшебникам по собственному разумению приглядывать за Круглым миром. Они частенько выглядят зазнайками, да и ошибаются, бывает, но так или иначе, идя путём проб и ошибок, они ищут истину. Быть посему. Поиск истины иногда заводит в тупик, но сам по себе он бесценен!

Витинари кивнул и потянулся за своим молотком.

— Но Ваша светлость! — вскричал Стэкпол. — Это не более чем мнение одного человека. Я могу привести сюда дюжину экспертов, которые с удовольствием его опровергнут. И среди них будут персоны из высших сфер… — Внезапно он бухнулся на колени, воздел руки к небу и заорал дурным голосом: — Я призываю в свидетели Ома! Я взываю к Великому богу…

По реальности прошла рябь, и в зале возникла фигура в визитке и с щегольской причёской. Вновь прибывший скользнул брезгливым взглядом по Стэкполу и произнёс:

— А, это ты… Опять. Я, конечно, твой свидетель и всё такое прочее, преподобный Стэкпол, но ты не можешь меня призывать. Это Я могу призвать тебя. Таковы правила, сам знаешь.

Потом в кулуарах много спорили, вызвало ли явление во плоти Великого бога изрядную суматоху или всего лишь сильный ажиотаж. Небольшая, но ожесточённая дискуссия по этому поводу была проведена и среди аудитории зала сада.

Господин Косой, стараясь перекричать галдёж (или, может быть, гвалт), воскликнул:

— Прошу свидетеля назвать своё имя, адрес и профессию! Необходимо записать в протокол!

Великий бог приподнял бровь и взглянул на господина Косого. Господин Косой в свою очередь приподнял бровь и пояснил:

— Как вы сами выразились, сэр, таковы правила.

— Да всё в порядке, — сказал Ом. — Я — Ом. Без определённого места жительства. Великий бог. Давайте, задавайте поскорее свои вопросы, меня ждут на одной шикарной вечеринке в Вальгалле.

Преподобный Стэкпол так и зашёлся от гнева:

— Господин Косой не имеет права задавать вопросы Ому! Это моя прерогатива — толковать пути, предначертанные человеку богом! Этак мы все останемся без работы, если каждый, кому вздумается, будет к нему взывать, а он начнёт сходить с небес и отвечать!

— Я волен поступать так, как хочу, — возразил Великий бог. — А подчинённый не должен лезть поперёд батьки в пекло. А сейчас отвечай мне, что это за бред с шарообразным Диском? Круглый мир шарообразен, Плоский мир плосок. Поверь мне, я знаю. И, если уж на то пошло, я вообще всезнающ в пределах разумного понимания терминов «всё» и «знать»!

Витинари снова взялся за молоток.

Но Стэкпол ещё продолжал трепыхаться:

— Это испытание моей веры… Я призван… Ваша светлость, на кону сегодня стоит не истина, на кону стоит вера. А когда веры нет, не остаётся больше ничего.

— С каких это пор вера стала важнее истины, господин Стэкпол? — поинтересовался Витинари.

— В нашем случае истинная форма так называемого Диска ни при чём. Ваша светлость, суть дела в том, что Незримый Университет нарушил права собственности нашей Церкви на концепцию сферического мира. Тем самым они совершили богохульство.

— Если они это и совершили, — вмешался Ом, — я как-нибудь сам с ними разберусь, вашей помощи мне не требуется. А лично я никаких проблем не усматриваю. Черепаха движется, этого достаточно. Привыкайте.

— Церковь требует передать Круглый мир под её материнскую опеку, — продолжал упорствовать Стэкпол, не обращая больше внимания на своего бога. — Истинная форма Диска к делу не относится.

Витинари шевельнулся, словно желая положить на место свой молоток.

— Ты ничего не понял, преподобный Стэкпол, — возразил Ом. — Я говорил не о настоящей форме Диска. Я имел в виду происхождение вашей веры в то, что Диск — это шар. — Он повернулся к Думмингу. — Господин Тупс, я, как вездесущее божество, присутствовал при запуске вашего последнего эксперимента по квантовой чародинамике, а именно Большой-Пребольшой Штуковины. Однако вы упустили одну Крохотную, даже Малюсенькую вещицу.

Библиотекарь пронзительно посмотрел на Думминга:

— У-ук?

— Ну, разумеется! — вскричал Думминг. — Ты абсолютно прав! Я исходил из того, что нарративиум, проходя сквозь Б-пространство, взаимодействует с библиумом! Но это если мы задействуем Постоянно-забываемую константу Макмаффинса. В противном случае даже самое малое воздействие может ослабить ткань Б-пространства и создать хронокластическую фистулу! Тогда чар должен самопроизвольно расщепиться, и мифоны полетят в одну сторону, а антимифоны — в другую. Да, признаться, я…

— Обмифулился, — подсказал Ом. — Поскольку Б-пространство связывает все библиотеки не только в пространстве, но и во времени, концепция Плоского мира протекла прямиком в далёкое прошлое Круглого, а концепция Круглого — в прошлое Плоского, где и сделалась краеугольным камнем омнианской веры.

— Реальность Плоского мира стала мифом для Круглого, а законы Круглого — религией на Плоском, — воскликнул Думминг.

Марджори в возбуждении ткнула Аркканцлера в бок:

— Получается, что Невидимый Университет вовсе не заимствовал идею круглого мира в древних омнианских мифах!

— Точно, — подтвердил Чудакулли. — Это они сами получили её от нас.

— Туше́! — констатировал Декан. — Дело в шляпе.

Чудакулли скептически поморщился.

— Я бы пока погодил праздновать. Опыт мне подсказывает, что фанатиков никакими фактами не вразумишь. Их собственный бог появляется перед ними, объявляя, что они ошибаются, а им хоть бы хны.

— Ом поругаем не бывает! Иными словами, наша концепция истинного бытия Ома не бывает поругаема! — завизжал Стэкпол. — Диск круглый! Черепаха НЕ движется! Нет вообще никакой черепа…

— Слушай, заткнись, наконец, ты, мелкий пакостник! — не выдержал Ом. — Если ещё раз услышу что-нибудь такое, то начну всё по новой и дам, наконец, шанс муравьям.

С этими словами он испарился.

— Это не более чем ещё одно частное мнение… — начал Стэкпол, поднимаясь с пола.

Витинари с явным облегчением поднял молоток.

— Дело объявляется закрытым. Суд постановляет, что омнианская Церковь Последних Дней не имеет прав на Круглый мир, каковой остаётся на попечении Незримого Университета до скончания времён! — Он стукнул молотком и, прищурившись, взглянул на Чудакулли с непроницаемым выражением лица. — Надеюсь, вы будете присматривать за ним более тщательно, чем делали до этого, Наверн.

— О, Великий Ом!

Все взгляды устремились на преподобного Стэкпола, который вопил, пав ниц. Изо рта у него обильно пошла пена.

— Помоги истинно верующим в тебя в час испытаний! Посрами хулителей твоих!

— Только зря теряет время, — заметил Декан. — Его бог уже высказал своё суждение. Почему бы ему просто не смириться?

Но Стэкпол уже закусил удила.

— Мы никогда не смиримся! Мы продолжим нашу борьбу! Есть высшая правда.

Внезапно в зале появилась группка фигур в надвинутых капюшонах. Застав всех врасплох, они окружили лорда Витинари, выглядящего довольно спокойным для подобных обстоятельств, лишь несколько задумчивым. Один из клобучников сграбастал с треноги Круглый мир и кинулся на выход. До Марджори донеслось:

— Если наши требования не будут выполнены, Его Светлость и драгоценный Круглый мир будут уничтожены! Смерть тирану!

Марджори сама поразилась собственному хладнокровию, но библиотекарь обязан быть готов к любым неожиданностям, в том числе к нападению террористов. «Если сомневаешься, нанеси удар первым, предварительно убедившись, что никакие особо ценные единицы хранения не пострадают», — напомнила она себе, после чего рухнула на колени перед одним из нападавших и заныла:

— О, сэр! Пожалуйста, не убивайте меня! Видите, я у ваших ног!

Этой мольбе эхом отозвался стон, раздавшийся уже из уст человека в чёрном, которого ни с того ни с сего двинули прямо в пах. «Маленький удар для библиотекаря и гигантский шаг для Круглого мира», — подумала Марджори, с удовлетворением слыша хрип неприятеля. Какую-то секунду спустя она уже неслась вслед за бандитом, уносящим её мир. Её библиотека, не говоря уже обо всех окрестных планетах, удалялась на полной скорости, бог, или, вернее, Ричард Докинз знает куда.

Слава лучшей бегуньи в Роедине пришлась Марджори как нельзя кстати. У похитителя не было ни её подготовки, ни выносливости, ему оставалось только петлять по улицам, совершенно незнакомым преследовательнице. Она старалась не упустить его из виду. Если бы ему удалось оторваться, она бы тут же заблудилась. Так что Марджори перепоясала свои чресла (в метафизическом смысле), собралась с силами и поднажала. Ей показалось, что злодей начал выдыхаться. Да нет, он точно выдыхался! У Марджори словно крылья выросли за спиной.

Позади стихал шум и вопли. Вдруг тип остановился как вкопанный, проорал что-то донельзя бессвязное и швырнул глобус прямо ей в голову.

Глава 22

ПРОЩАЙ, ТОНКАЯ НАСТРОЙКА

Не они его сотворили. Это он сотворил их.

Отец Овёс, как настоящий мудрец, ткнул всех носом в самую суть, то бишь в истину, часто недооцениваемую и обозначающую ту смутную границу, на которой встречаются наука и религия. Там скрываются самые трудные загадки современной космологии, а суровые в своей строгой простоте работы фундаментальной физики сталкиваются с многообразием человеческого опыта.

В центре этого столкновения находится удивительное совпадение: вселенные, в которых способны выжить живые существа, вообще говоря, чрезвычайно маловероятны. Это совпадение драматическим образом нарушает принцип Коперника, гласящий, что в людях нет ничего особенного.

Ещё до того как Николай Коперник опубликовал в 1543 году трактат «О вращениях небесных сфер», практически все, за исключением немногих достойных всяческого уважения мыслителей, помещали человечество в центр Вселенной. Это выглядело настолько самоочевидным, что было просто смешно отрицать. Оглянитесь вокруг. Мироздание теряется где-то вдали, а аккурат в самой серёдке стоите вы. Наши органы чувств дают нам понять, что звёзды и другие небесные тела вращаются вокруг Земли. Безусловно, самой естественной формой их орбит должен быть круг — совершенная геометрическая фигура. Её совершенство является лишним доказательством того, что всё это сделано специально для нас, а мы, как уже говорилось выше, — в сердце этого творения.

Тем не менее древние астрономы были дотошными наблюдателями. Насмотревшись на то, как ведёт себя Вселенная, они сообразили, что круги «не катят». Однако они сохранили теорию «совершенных форм», поскольку комбинации кругов довольно точно описывали происходящее в небе. Во II веке до н. э. Клавдий Птолемей написал свой «Альмагест» («Величайший»), где Солнце и планеты двигались вокруг неподвижной Земли. Чтобы его схема соответствовала сложным траекториям, наблюдаемым в действительности, Птолемей применил несколько геометрических построений, включая внутренние сферы, вращающиеся вокруг своих осей и поддерживаемые другими сферами. В упрощённом виде наиболее важной характеристикой системы Птолемея стали эпициклы: круговые орбиты, чьи центры, в свою очередь, вращались по круговым орбитам. При необходимости их орбиты также могли вращаться по круговым орбитам и так далее. В общей сложности Птолемею понадобилось более 80 сфер, но в конечном итоге система получилась довольно точной. Особенно учитывая то, что в те времена Земля планетой не считалась. Этот термин употреблялся исключительно по отношению к блуждающим звёздам, а Земля ведь не была звездой и уж тем более не блуждала. Она была неподвижна.

Мы же особенные.

Вот только Коперник так не считал. Он понял, что всё станет намного более логичным, если предположить, что ничего особенного в нас нет и Земля — вовсе не центр Вселенной. Это хороший пример принципа заурядности: в качестве рабочей гипотезы всегда лучше считать, что в наблюдаемом феномене нет ничего необычного, исключительного или нарушающего законы природы. Одной из специфик птолемеевой системы, которая, возможно, и навела Коперника на эту мысль, было одно подозрительное совпадение. Цифры, связанные с большинством эпициклов (размер, скорость вращения), оказались довольно бессистемны, без каких-либо чётких закономерностей. Однако Коперник заметил, что идентичные копии конкретного набора данных об эпициклах повторяются многократно в движении Солнца и всех планет. В результате он сумел сократить количество эпициклов до 34, применив этот же набор к самой Земле. Тогда Солнце становилось неподвижным, а всё остальное (исключая Луну) вращалось вокруг него, в том числе и Земля. Приняв за аксиому геоцентрическую систему координат, Птолемей был вынужден перераспределить вращение Земли вокруг Солнца на все остальные тела путём добавления лишних эпициклов. Стоило их убрать, и описание становилось намного проще. Однако перед вами тут же вставала проблема, связанная с необходимостью радикального изменения теории: среди всех небесных тел лишь Луна оставалась вращаться вокруг Земли, а всё остальное вращалось вокруг Солнца.

Заявить об этом означало открыто бросить вызов многочисленным «плоским Землям», о которых мы говорили в главе 8. Вы можете представлять Вселенную, пользуясь любой приглянувшейся вам точкой отсчёта. Ничто не мешает вам взять систему координат, в которой Земля будет неподвижна. Вы даже можете поместить в центр мира себя любимого — всё зависит исключительно от вашей самооценки. Вполне подходяще для тех, кому нравятся игры подобного сорта: переписывать все законы природы, представляя себя в качестве пупа Земли. Тогда то, что находится в середине, обретает смысл, а всё, что происходит вокруг, становится абсолютно иррелевантным.

Тем не менее другой известный философский принцип, а именно бритва Оккама, подсказывает, что свобода выбора вряд ли столь безгранична. Уильяму Оккаму (или Оккамскому) вменяют в заслугу формулировку философского принципа, призывающего не умножать сущности сверх необходимого.^[472] Часто этот принцип интерпретируют следующим образом: простое объяснение лучше сложного. Однако в действительности это несколько выходит за рамки сказанного Оккамом. Он имел в виду только, что глупо добавлять то, что можно убрать без малейших проблем. Иногда сложные объяснения лучше простых, но только тогда, когда простых недостаточно. Переформулировав «бритву Оккама», можно сказать: множества копий эпицикла не требуется, если их можно заменить одной-единственной, пусть даже путём введения специального небесного тела.

Если брать за систему отсчёта Землю, законы движения становятся чрезвычайно сложными. Каждые 24 часа вокруг Земли со свистом проносится ближайшая крупная галактика, М 31 в Андромеде, находящаяся на расстоянии 2,6 миллиона световых лет. Более удалённые объекты (по современным данным отстоящие примерно на 13,2 миллиарда световых лет) должны претерпевать ещё более странные коловращения. И наоборот, если сместить акцент на Солнце, сделав его неподвижным относительно среднего положения звёзд, математические вычисления становятся проще, а физика и метафизика — логичнее. Если не обращать внимания на гравитационное воздействие других небесных тел, и Солнце, и Земля имеют взаимный центр гравитации в фокусе эллипса. Но из-за того, что Солнце намного массивнее Земли, этот центр находится прямо внутри Солнца. То есть… Земля вращается вокруг Солнца. Нелепые идеи о её неподвижности возникают у нас от того, что она неподвижна относительно нас самих. (Ох, нет! Получилось как-то слишком антропоцентрично: это мы неподвижны относительно неё.)

Наконец, по прошествии нескольких веков, двух-трёх сожжений на кострах и всяческой неразберихи урок был усвоен. Однако это была только разминка. Когда астрономы поняли, что размытые пятна света в небе — это галактики, то есть циркулирующие массы, состоящие из миллиардов звёзд, до них наконец дошло, что знакомая всем светящаяся река Млечного Пути является нашей родной галактикой, просто видимой нами изнутри — с ребра, так сказать. И Солнце, разумеется, должно находиться в самом центре этой галактики… Ну, вообще-то, нет. На самом деле мы находимся в ничем не примечательной её области, примерно в двух третях пути от центра к краю, неподалёку от одного из спиральных галактических рукавов — рукава Ориона, то есть на расстоянии в 27 тысяч световых лет от галактического ядра. Наше славное Солнце — всего лишь тусклая звёздочка, одна из тысяч в Местном межзвёздном облаке (ММО), целиком находящемся внутри Местного пузыря. Солнце вообще находится вне галактической плоскости, хотя и не так далеко от неё: около 60 световых лет.

После нескольких веков последовательного развенчания всех и всяческих мифов об особенности человечества принцип Коперника вошёл в фундаментальную физику в качестве обобщения основного принципа относительности Эйнштейна, а именно: не существует такого понятия, как привилегированный наблюдатель.

Мы уже упоминали, что основным мотивом научного метода является осознание того, что люди склонны верить в то, во что им хочется верить, или в то, во что общество заставляет их верить. Религии пользуются этой особенностью людей, выставляя веру в качестве первостепенного фактора: сила веры берёт верх над противоречивыми или отсутствующими доказательствами. Наука старается целенаправленно противодействовать этому, каждый раз требуя убедительных доказательств. И принцип Коперника является дополнительным напоминанием, что не стоит воображать о себе слишком много. Он не всегда актуален, зато отлично подрывает наше чувство собственной важности.

Такие общие околофилософские принципы, как принципы Коперника или Оккама, являются скорее руководством к действию, нежели раз и навсегда установленными правилами. Едва ты начинаешь привыкать к идее, что во всеобщем грандиозном замысле люди весьма заурядны, как не успеешь оглянуться — обстоятельства начинают доказывать тебе обратное. Может быть, мы действительно особенные, а Земля — привилегированная планета? Что ж, может быть, всё так и есть.

К тому времени, когда эта идея себя изжила, мы уже казались себе настолько избранными, что целая Вселенная обязана была действовать точно и целенаправленно, чтобы породить… нас. То есть Вселенная должна была иметь в планах появление человечества.

Для верующих это отнюдь не было новостью, и они с распростёртыми объятьями приветствовали подобный частичный ревизионизм науки. И даже атеисты стали склоняться к мнению, что если бы развитие Вселенной хоть чуть-чуть пошло по другому пути, нас бы здесь не было. Это тоже один из общих принципов, противоположный коперниковскому, который может быть использован для оправдания подобных претензий: так называемый антропный принцип.

Существуют две его разновидности. Во-первых, слабый антропный принцип, гласящий, что Вселенная допускает зарождение в ней существ, подобных нам, поскольку в противном случае некому было бы задавать эти вопросы. Во-вторых, сильный антропный принцип утверждает, что Вселенная в каком-то смысле была предназначена для нас. Мы — не какой-нибудь там случайный побочный продукт; мы — неизбежность. В 1986 году Джон Барроу и Фрэнк Типлер сделали впечатляющий, сугубо технический анализ антропного космологического принципа. Они изложили мнение, согласно которому в некоторых отношениях наша конкретная Вселенная (в отличие от бесчисленных возможных альтернатив) единственная приспособлена для возникновения жизни. Многие учёные и космологи придерживаются такой точки зрения.

Попробуем проиллюстрировать её наглядным примером. Возьмите металлический стержень и острый нож. Положите на лезвие ножа стержень и попробуйте сбалансировать его так, чтобы он не упал. У вас наверняка ничего не получится. До тех пор, пока центр массы стержня не будет находиться точно на лезвии, стержень будет соскальзывать и падать на Землю.

Жизнь точно так же балансирует на лезвии космического «ножа».

Если говорить менее метафорически, то законы природы настроены очень точно и тонко. Немного измени одну из фундаментальных констант, и хрупкой жизни не поздоровится. Сползи человечество на один микрон с лезвия комического совершенства — и человечество рухнет.

Рука об руку с антропоцентрическим взглядом на Вселенную идёт антропоцентрический взгляд на самого человека. Забудьте обо всех этих диковинных инопланетянах, заполнивших страницы научной фантастики, обо всех этих существах, живущих в водородно-гелиевой атмосфере газовых гигантов или в ледяных мирах, расположенных так далеко от солнц, что температура там едва ли поднимается выше абсолютного нуля. Всё намного проще. Единственно возможные инопланетяне обязательно будут такими же, как мы. Они будут обитать в каменистом мире с океанами и достаточным количеством кислорода в атмосфере. Нужно только, чтобы планета находилась на правильном расстоянии от солнца. Она должна иметь сильное магнитное поле, чтобы удерживать радиацию на расстоянии, крупный спутник, похожий на нашу Луну, для стабилизации оси, и газового гиганта вроде Юпитера для защиты от комет.

Инопланетянское солнце также должно обладать рядом особых характеристик и в итоге быть похожим на наше. Не только по спектральному типу, форме, размеру и типам ядерных реакций, в нём происходящих, но и по своему месторасположению. Солнце должно находиться на достаточном расстоянии от галактических спиральных рукавов, так как именно там происходят процессы формирования звёзд, сопровождающиеся сильной радиацией. С другой стороны, оно не должно находиться слишком далеко, что и доказывает положение нашего Солнца. Кроме того, Солнечная система должна располагаться достаточно близко от галактического центра, чтобы обеспечить себя тяжёлыми элементами для образования планет с ядром, и одновременно достаточно далеко от него, чтобы избежать интенсивной радиации, которая могла бы разрушить нарождающуюся жизнь.

Заметим, что речь идёт о жизни, основанной на углероде, такой, как наша… Однако это не единственная возможная альтернатива. Углерод — уникальный химический элемент. Он формирует сложные молекулы, необходимые для возникновения живых существ, и является ключевым элементом с точки зрения тех, кто считает, что инопланетная жизнь должна более или менее напоминать земную. Однако в общей картине Вселенной возникновение углерода маловероятно. Он существует лишь в силу удивительно точного выравнивания уровней энергии ядерных реакций внутри звёзд. Таким образом, звёзды — тоже нечто особенное, и они являются одной из причин зарождения жизни.

И не только звёзды. Вся Вселенная особенная: она тонко настроена на возникновение жизни. Базовая физика нашей Вселенной, на которой основывается всё остальное, зависит от примерно 30 фундаментальных констант, таких как гравитационная постоянная, скорость света и силы ядерных взаимодействий. Эти константы лежат в основе самых глубоких законов природы: теории относительности и квантовой теории. С точки зрения математики, неясно, почему они должны быть такими, а не иными. Они являются «настраиваемыми параметрами», «ручками настройки», которые крутил бог-творец, пока не добился (-лась, — ось) желаемых результатов. Что характерно, если вы подведёте итог, то выяснится следующее: даже незначительное изменение одной из этих констант ведёт не только к невозможности существования жизни. Шаг в сторону — и вот уже нет планет, на которых она может обитать, нет звёзд, предоставляющих ей энергию, нет даже атомов, которые могут сложиться в материю.

Наша Вселенная, как и жизнь в ней, также невероятным образом балансирует на лезвии ножа, и малейшее отклонение грозит катастрофой. Этот сценарий космологической тонкой настройки является одной из самых больших загадок в космологии, серией невероятных совпадений, требующих рационального объяснения, но, судя по всему, ведущей лишь к умозрительным спекуляциям, апеллирующим к физике, однако ничем до сих пор не подтверждённым. Религиозные фундаменталисты ухватились за него двумя руками как за доказательство существования бога. Даже атеистам трудно противостоять искушению, так как обычные научные представления включают положения, безошибочно указывающие на наличие некоего «принципа разработки» для нашей Вселенной.

Тонкая настройка, неважно, земная или космологическая, придаёт чёткий смысл антропоцентрическому мировоззрению. И напротив, ставит космоцентрическое мировоззрение перед весьма сложными вопросами.

Большая часть усилий, направленных на разрешение этих проблем, начинается с предпосылки, что тонкая настройка подлинна, поэтому наша Вселенная на самом деле практически уникальна, если говорить о её способности дать пристанище жизни. А отсюда уже рукой подать до убеждения, что мы — цель всего этого или даже что без нас некому будет наблюдать коллапсирующую квантовую волновую функцию Вселенной и поддерживать её существование. Предлагаются и менее антропоцентрические объяснения, включая практически бесконечный цикл возникновения и разрушения вселенных, которые могут быть замечены их разумными обитателями только при условии, что в них могут возникнуть разумные обитатели. Или огромную мультивселенную параллельных вселенных. Или независимые вселенные, в которых реализовано каждое возможное физическое состояние. В любом случае, устраняется необходимость объяснять какую-либо конкретную вселенную. От количества вариантов, придуманных на основании всего нескольких цифр, захватывает дух.

Существует, однако, другой способ. Вместо того чтобы принимать предпосылку о тонкой настройке и пытаться её объяснить (или оправдать её существование), можно изменить саму предпосылку. Для начала заметим, что довольно странно, когда физики не могут думать ни о каком другом пути строения вселенной, кроме сохранения нашей, но с изменёнными константами. Ещё более странно, что верующие связывают таким же ограничением творческий потенциал своего всемогущего божества. Но даже если принять это ограничение, ещё десять лет назад стало совершенно ясно, что привычное описание тонкой настройки страдает неоправданным мистицизмом, если не граничит с мифологией.

Вопросы слишком глубоки, чтобы избегать их, предлагая поверхностные «объяснения», упускающие из виду самое главное. Например, слабый антропный принцип (мы можем наблюдать Вселенную, только если она подходит для нашего существования) на самом деле объясняет, почему наша Вселенная должна подчиняться нескольким довольно строгим ограничениям. Она должна потому, что мы существуем. В действительности это всего лишь парафраз выражения: «Вселенная такова, какова она есть». Это ничем не отличается от оправдания существования, скажем, серы и вывода о том, что атомная теория должна быть чем-то большим, нежели мы привыкли считать. Слабый антропный принцип только на первый взгляд отличается от имеющего такое же значение слабого серного принципа,^[473] разве что касается нас, а не куска жёлтого минерала. Однако коперниковский принцип предупреждает людей, чтобы они не воображали о себе слишком многого, и в этом случае он не ошибается. Мы не более чем одно из доказательств. Столь же убедительно можно доказать, что Вселенная «тонко настроена» для создания серы.

Слабый антропный принцип доходит лишь до этого пункта. Он не объясняет, почему существует именно такая Вселенная, а не какая-нибудь другая, особенно учитывая, что чуть ли не любая альтернатива должна якобы либо взорваться в момент своего возникновения, либо оказаться настолько скучной, что в ней будут образовываться лишь самые примитивные структуры. Однако сильный антропный принцип (Вселенная была создана для того, чтобы в ней существовало человечество) тоже ничего не объясняет. Мы можем так же точно сформулировать сильный серный принцип: Вселенная была создана для того, чтобы в ней существовала сера.

Почему именно мы? Сильный антропный принцип просто исходит из самоочевидности того, что именно мы — главная цель. Сера?! Не смешите мои тапочки!

Давайте сначала потренируемся на истории с углеродом, в которой легче разобраться, а уже затем бросим взгляд на загадочные фундаментальные константы. Мы уже обсуждали эти проблемы в «Науке Плоского мира II: Глобус», и сейчас нам придётся повторить кое-что из того, о чём мы уже говорили. Постараемся сделать это как можно короче.

Астрофизики нарисовали довольно подробную картину того, как образуются химические элементы. Комбинации элементарных частиц (протонов, нейтронов или их более экзотических предшественников), сформировавшиеся в газопылевых облаках, образовали атомы легчайшего химического элемента — водорода. Молодая Вселенная была достаточно горяча, чтобы атомы водорода сливались вместе, создав ещё один лёгкий элемент — гелий. Затем облака коллапсировали под воздействием собственной гравитации, провоцируя начало ядерных реакций. Так рождались звёзды, внутри которых началось формирование новых химических элементов с большими атомными весами, в том числе железо. Более тонкие процессы, происходящие в красных гигантах, соединяли более тяжёлые элементы, вплоть до висмута. Остальное требовало высокоэнергетических процессов, происходящих лишь в сверхновых, при массивных звёздных взрывах.

В 1954 году астроном Фред Хойл понял, что с углеродом всё не так чисто. Во Вселенной его как-то слишком много, чтобы это можно было объяснить известными ядерными реакциями. А углерод незаменим для жизни. Углерод может образовываться в красных гигантах посредством тройной гелиевой реакции, во время которой три ядра гелия (атомы без своих электронов) сливаются практически одновременно. Ядро гелия содержит два протона и два нейтрона. Комбинация трёх из них должна давать ядро с шестью протонами и шестью нейтронами, то есть углерод.

В плотной среде красного гиганта ядра могут сталкиваться достаточно часто. Однако сложно представить, что, как только соединяются два атома, к ним тут же «цепляется» третий. Следовательно, процесс должен происходить в два этапа. Сначала сливаются два ядра гелия, образуя бериллий, к которому уже затем присоединяется третий атом. К сожалению для авторов этой теории, изотоп бериллия, участвующего в данной реакции, распадается за одну десятую квадриллионной доли секунды. Вероятность того, что за этот промежуток времени в бериллий попадёт третье ядро гелия, ничтожно мала. Хойл это знал, как знал и то, где искать лазейку. Если сумма энергий бериллия и гелия будет близка к уровню энергии углерода, то ядра сольются практически мгновенно, и всё сойдётся. Подобное совпадение энергий называется ядерным резонансом. Никакого подходящего резонанса тогда известно не было, однако Хойл настаивал, что именно так всё и должно быть. Ведь в противном случае и самого Хойла, сделанного чуть ли не целиком из углерода, тоже бы не существовало. Он предсказал, что неизвестный энергетический уровень углерода должен равняться примерно 7,7 МэВ (миллион электронвольт — удобная единица энергии для ядерных реакций). В середине 60-х годов экспериментатор Уильям Фаулер отыскал-таки резонанс в 7,65 МэВ, то есть отличавшийся от предсказанного Хойлом всего на 1 %. Хойл представил это открытие как триумф «антропного» стиля мышления: выяснение чего-то о Вселенной, отталкиваясь от факта существования человека. То бишь без тонкой настройки нас бы здесь не было.

Звучит впечатляюще, и именно так это преподносилось. Однако мы можем увидеть здесь тенденцию к преувеличению. Для начала ссылка на людей абсолютно излишня и неуместна. Значение имеет лишь количество углерода во Вселенной, а не то, что может из него получиться. Нам не нужно апеллировать к собственному существованию, чтобы узнать количество углерода. В книге «Несостоятельность концепции тонкой настройки» Виктор Стенджер ссылается на немецкого философа Хельге Крага, исследовавшего историю предсказания Хойла. Изначально Хойл не связывал ядерный резонанс с существованием жизни вообще и человеческой жизни в частности. Никто не пытался приплести к нему антропный принцип в течение тридцати лет. «Клеить ярлык антропного предсказания на значение 7,65 МэВ или использовать последнее как пример предсказательной силы антропного принципа — путь к заблуждению», — пишет Краг. Pan narrans сработал снова, а человеческая страсть к нарративиуму переписала историю.

Далее. Утверждение, что «без тонкой настройки ядерного резонанса нас бы здесь не было», это просто-напросто ложь. Число 7,65 МэВ требуется вовсе не для обоснования существования углеродной жизни. Это то количество энергии, которое нужно для обоснования наблюдаемого количества углерода. Если изменить количество энергии, углерод всё равно возникнет, но в других объёмах. Хотя и не столь отличающихся, как может показаться. Команда под руководством Марио Ливио подсчитала, что в границах между 7,596 МэВ и 7,716 МэВ объёмы получившегося углерода будут одинаковы. Любой показатель, превышающий 7,933 МэВ, произведёт достаточно углерода для возникновения углеродной жизни. Более того, если показатель энергии опустится ниже 7,596 МэВ, возникнет больше углерода, а не меньше. Самый низкий показатель энергии, при котором будет произведено достаточно углерода для возникновения жизни, — это основное состояние атома углерода, равняющееся 7,337 МэВ. Короче говоря, никакой тонкой настройки не требуется.

В любом случае, ядерным резонансам нет числа, поскольку атомные ядра имеют множество энергетических уровней. Ничего удивительного, что отыскался один подходящий.

Более серьёзное возражение возникает по поводу самих вычислений. Когда приняли во внимание факторы, не учтённые самим Хойлом, оказалось, что сумма энергий гелия и бериллия заметно выше, нежели он получил. Куда же делась вся эта дополнительная энергия?

Она помогает поддерживать горение красного гиганта.

Звезда горит при точно требуемой температуре, позволяющей компенсировать разницу энергий. Это выглядит куда более впечатляющим совпадением. Забудьте об углероде: тут происходит что-то куда более глубинное. Если бы фундаментальные константы Вселенной отличались, отлаженный ядерный резонанс исчез бы, красный гигант истощился и углерода не хватило бы ни на Фреда Хойла, ни на Адама с Евой, ни на вас, ни даже на вашу кошку.

Тем не менее и этот аргумент ошибочен. Изменение фундаментальных констант повлияет на красный гигант точно так же, как и на ядерный резонанс углерода. На самом деле, поскольку звезда горит на гелиево-бериллиевом «топливе», её ядерные реакции автоматически должны соответствовать температуре, при которой оно сгорает. Вас ведь не удивляет, что огонь сжигает уголь точно при той температуре, при которой этот самый уголь горит? Нет. Раз уж уголь вообще способен гореть, обратная связь гарантирует, что энергетический баланс реакции установится автоматически. Конечно, можно поражаться, что наша Вселенная настолько разнообразна, что уголь в ней горит, а красные гиганты светятся, но этот вопрос никак не связан с тонкой настройкой. В сложно устроенной Вселенной, таким образом, возникают сложные объекты, замечательно точно «подогнанные» к законам природы, согласно которым они, собственно, и возникли. Однако это не означает, что Вселенная специально кем-то выбиралась или создавалась, чтобы дать жизнь этим объектам. Или что данные объекты маловероятны или необычны.

И углеродный резонанс красных гигантов, и энергетика горения угля — всё это системы обратной связи. Словно термостат, они автоматически саморегулируются, чтобы продолжаться. Этот тип обратной связи встречается повсеместно, и ничего примечательного в нём нет. Он не более примечателен, чем наши ноги, которые вырастают ровно той длины, чтобы доставать до земли. Сила тяжести тянет нас вниз, земля толкает нас вверх, а в итоге мы оказываемся в точности там, где наши ноги и земля встречаются самым удивительным образом.

Вопрос физических констант будет поглубже. В основе современной фундаментальной физики лежит ряд математических уравнений, изящных и точных как на подбор. Тем не менее эти уравнения включают в себя около 30 особых чисел, таких как скорость света или постоянная тонкой структуры, которая регулирует силы, удерживающие атомы вместе. Эти числа могут показаться довольно случайными, однако они не менее важны, чем сами уравнения. Различные значения фундаментальных констант приводят к совершенно разным вариантам уравнений, а по сути к другой Вселенной.

Эти различия могут быть не только очевидными (более слабая или более сильная сила тяжести, более быстрый или более медленный свет). Они могут оказаться куда радикальнее. Если хоть немного изменить постоянную тонкой структуры, атомы станут нестабильными и распадутся. Если уменьшить гравитационную константу — взорвутся звёзды, исчезнут галактики; если же её увеличить — всё на свете коллапсирует в одну гигантскую чёрную дыру. Считается, что, если изменить любую из этих констант совсем чуть-чуть, получившаяся в итоге Вселенная вообще не будет пригодна для сложноорганизованной жизни. Настораживает только количество необходимых констант: всё равно что выиграть в лотерею тридцать раз подряд. Получается, что наше существование не просто балансирует на лезвии ножа, это лезвие чертовски острое.

Описанная история великолепна, но в ней полно дыр. Pan narrans никогда не останавливается.

Один, зато весьма серьёзный недостаток, встречающийся в литературе, посвящённой данной проблеме, — это рассмотрение изменений констант в отрыве друг от друга и лишь в небольших пределах. С математической точки зрения такая процедура исследует небольшую часть пространства параметров (всего диапазона возможных комбинаций констант). Вряд ли в этом ограниченном интервале вы получите репрезентативную выборку.

Рассмотрим одну аналогию. Если взять автомобиль и немного изменить какой-либо аспект его устройства, вполне вероятно, ездить он больше не будет. Изменим немного размер гаек — и они не подойдут к болтам, а автомобиль развалится. Изменим немного топливо — двигатель не запустится, и машина не тронется с места. Но это отнюдь не означает, что автомобиль в принципе может работать лишь с одним-единственным размером болтов или гаек или только на одном виде топлива. Это означает, что, если ты меняешь один параметр, то, в свою очередь, должен изменить и все остальные. Поэтому частный вопрос о том, что случится с мелкими подробностями нашей Вселенной, если слегка изменить какую-либо одну константу, не имеет никакого отношения к общему вопросу пригодности такой вселенной для жизни.

Кое-какие небрежности в мышлении превращают эту фундаментальную ошибку в существенное искажение того, что в действительности показывают расчёты. Предположим, чисто теоретически, что каждая из 30 констант была настроена таким образом, что вероятность случайно выбранного параметра оказалась в диапазоне 1/10. Изменить какой-либо один параметр, выйдя за допустимые пределы, означает сделать жизнь невозможной. Затем утверждалось, что вероятность нахождения всех тридцати параметров в тех же пределах составляет 1/10 в тридцатой степени, то есть 10^-30 (10 миллиардов миллиардов миллиардов). Эта настолько ничтожно, что смешно даже думать о случайном совпадении. Именно этот расчёт лежит в основе образа «лезвия ножа».

Новсё это полная чепуха.

Всё равно что пройти от здания Центр-пойнт несколько метров на запад по Нью-Оксфорд-стрит, потом ещё несколько метров на север до Тоттенхэм-Корт-роуд — и утверждать после этого, что обошёл весь Лондон. Тогда как на самом деле даже не попытался продвинуться ни на шаг в северо-западном направлении, не говоря уже обо всём прочем. Математически изученные изменения одного параметра — это крошечный участок всего пространства параметров. Когда вы перемножаете связанные вероятности, вы исследуете лишь маленький квадратик, стороны которого соответствуют изменениям, внесённым в отдельные параметры без учёта изменений в других. Надеемся, пример с автомобилем уже показал вам, насколько глупо это выглядит.

Даже используя константы данной Вселенной, мы не можем вывести из её физических законов структуру не только бактерий или человека, но и такой простой вещи, как атом гелия. Наше понимание всего, что сложнее водорода, основывается на разумных аппроксимациях, уточняемых наблюдениями. Но когда мы берёмся рассуждать о других вселенных, сравнивать нам не с чем. Остаётся полагаться на математические следствия из уравнений. Однако для анализа всего более или менее интересного вроде вопроса с тем же гелием таких уравнений не построишь. Поэтому мы выбираем кратчайший путь и исключаем отдельные структуры, такие как звёзды или атомы, исходя из различных, подчас спорных оснований.

Получается, что такие расчёты исключают (предположим, даже правомерно исключают) звёзды, подобные тем, что находятся в нашей Вселенной, и атомы, такие же как те, что имеются здесь. Именно здесь находится камень преткновения, когда мы пытаемся рассуждать об иных вселенных. Какие иные структуры могут там существовать? Окажутся ли они достаточно сложными, чтобы их можно было счесть формами жизни? Математические расчёты, касающиеся сложных систем, показывают, что даже простые правила ведут к удивительно сложному поведению. Причём такие системы могут быть реализованы не одним, а многими интересными способами. Они не сводятся к одному унылому набору «тонко настроенных» констант, за пределами которого ситуация становится неуправляемой и идёт вразнос.

Стенджер приводит поучительный пример ошибочности изменения параметров по отдельности. Сам он работает с двумя из них: ядерная эффективность и постоянная тонкой структуры.

Ядерная эффективность — это массовая доля атома гелия, которая больше, чем суммарная масса двух протонов и двух нейтронов. Последнее важно, потому что ядро гелия является как раз такой комбинацией. Остаётся добавить ещё два электрона — и дело с концом. В нашей Вселенной данный параметр равен 0,007. Иными словами, это оценка клейкости «клея», удерживающего ядра от распада, то есть оценка вероятности существования гелия и других малых атомов типа водорода и дейтерия. Без любого из этих атомов в звёздах не сможет происходить реакция термоядерного синтеза, следовательно, данный параметр является одним из важнейших для жизни. Вычисления, в которых меняется только он, а прочие остаются неизменными, показывают, что для поддержания в звёздах реакций термоядерного синтеза это значение должно находиться в пределах от 0,006 до 0,008. Если оно опускается ниже 0,006, два положительно заряженных протона дейтерия будут отталкиваться друг от друга, несмотря на «клей». Если показатель поднимается выше 0,008, протоны «слипнутся» и не останется свободных. А поскольку ядро водорода — это собственно свободный протон, водорода не будет вообще.

Постоянная тонкой структуры определяет силу электромагнитного взаимодействия. В нашей Вселенной она равна 0,007. Аналогичные расчёты показывают, что её значение лежит между 0,006 и 0,008. (Похоже, что совпадение пределов постоянной тонкой структуры и ядерной эффективности является простой случайностью. К тому же постоянные не точно равны.)

Означает ли это, что в любой Вселенной, где имеются звёзды на термоядерных «батарейках», пределы ядерной эффективности и постоянной тонкой структуры совпадут? Вовсе нет. Изменение постоянной тонкой структуры может компенсироваться изменением ядерной эффективности. Если их соотношение примерно равно единице (иными словами, если их значения равны), указанные атомы могут существовать и быть стабильными. Можно повысить ядерную эффективность, выйдя далеко за пределы кратчайшего интервала 0,006-0,008, при условии, что мы увеличим и постоянную тонкой структуры. То же самое касается уменьшения значений.

Если взять несколько констант, этот эффект становится только сильнее. Многочисленные примеры были проанализированы в книге Стенджера. Вы можете уравновесить изменения нескольких констант путём соответствующих изменений всех остальных. Это так же, как в примере с автомобилем: измените какой-нибудь его параметр, пусть даже незначительно, — и он не будет работать. Ошибка кроется именно в том, что был изменён один параметр, тогда как в автомобиле их тысячи, и все разные. Когда инженеры меняют размер гаек — они меняют и размер болтов. Когда меняют диаметр колеса — меняют и размер шины.

Автомобили отнюдь не «тонко настроены» на одну-единственную конструкцию, как и вселенные.

Конечно, уравнения для целых вселенных могут противоречить всему виденному математиками ранее. Если кто-то считает, что мы получили кучу денег и перевели их в офшорный банк, мы с радостью с ним поделимся, только пришлите нам номер и пин-код вашей кредитки. Однако есть много оснований полагать, что уравнения Вселенной окажутся совершенно нормальными.

Около двадцати лет назад Стенджер написал компьютерную программу под названием MonkeyGod. Она позволяет выбрать несколько фундаментальных констант и посмотреть, на что будет похожа получившаяся в результате Вселенная. Симуляции показали, что комбинации параметров, позволяющих жизненным формам не слишком отличаться от существующих, чрезвычайно распространены и никакой тонкой настройки не требуется. Значениям фундаментальных констант вовсе не обязательно находиться в пределах, отличающихся не более чем на 1/10³⁰ от существующих. На самом деле они могут отличаться на 1/10, причём без какого-либо заметного влияния на пригодность Вселенной к жизни.

В 2008 году Фред Адамс написал для Journal of Cosmology and Astroparticle Physics’ статью, сосредоточившись на более узкой проблеме^[474]. Он работал только с тремя константами, имеющими важное значение для формирования звёзд: гравитационной постоянной, постоянной тонкой структуры и постоянной, регулирующей скорость ядерных реакций. Остальные константы, далёкие от нужд тонкой настройки, для формирования звёзд несущественны.

Адамс определил звезду как самогравитирующий стабильный долгоживущий объект, генерирующий энергию путём ядерных реакций. Его расчёты не выявили и следа тонкой настройки. Напротив, звёзды сохраняются в огромном интервале значений констант. Выбирая их наугад, в том смысле, который обычно вкладывают сторонники теории тонкой настройки, Адамс определил, что вероятность образования Вселенной, где могут сформироваться звезды, равна 25 %. Если причислить к «звёздам» более экзотические объекты, такие как чёрные дыры, генерирующие энергию посредством квантовых процессов, или так называемые тёмные звёзды, существующие за счёт аннигиляции материи, вероятность возрастает до 50 %.

А поскольку звёзды никуда не деваются, можно сделать вывод, что наша Вселенная отнюдь не балансирует на сверхтонком лезвии ножа, кое-как выцарапывая один шанс из миллиардов. Просто, как говорится, космическая «монетка» упала именно таким образом и нам выпал «орёл».

Однако звёзды — это только часть процесса, наделившего Вселенную разумными формами жизни. Адамс намеревается рассмотреть и другие аспекты, в частности формирование планет. Вероятно, и здесь результаты будут аналогичными, развенчивая идею сторонников тонкой настройки о наших якобы бесконечно малых шансах и заменяя её чем-то более реалистичным.

Что же не заладилось с аргументами в пользу тонкой настройки? Всего лишь недостаток воображения и предвзятая интерпретация. В рамках обсуждения предположим, что большая часть значений констант делает атомы нестабильными. Означает ли это, что «материя» не сможет существовать? Нет, это всего лишь доказывает, что она не будет идентична той, которая имеется в нашей Вселенной. Важно как раз то, что именно будет существовать взамен, но поборники тонкой настройки оставляют этот животрепещущий вопрос без внимания.

Мы можем задать тот же самый вопрос и многим астробиологам, полагающим, будто инопланетяне, если они существуют, должны походить на нас. Впрочем, считающих подобным образом становится всё меньше. Слово «астробиология» составлено из слов «астрономия» и «биология», и занимается эта дисциплина тем, что пытается совместить астрономию и биологию, чтобы посмотреть, как эти две науки повлияют друг на друга. В анализе возможности существования инопланетной жизни, особенно разумной, астробиологи отталкиваются от существования людей как вершины земной жизни. Затем они рассматривают их в контексте всей остальной биологии: генетики, ДНК, углерода. После чего исследуют нашу эволюционную историю, в том числе эволюцию Земли, чтобы найти экологические особенности, способствовавшие возникновению жизни вообще и нас с вами в частности.

В итоге получается всё удлиняющийся список человеческих и планетарных параметров, которые якобы совершенно необходимы для появления инопланетной жизни. Выше мы уже перечисляли некоторые из них. Рассмотрим теперь эту тему более подробно. Среди обязательных условий называются следующие: кислородная атмосфера; вода в жидком агрегатном состоянии; нахождение в зоне обитаемости от Солнца («зоне Златовласки»), то есть там, где имеется «правильный» температурный режим. Кроме того, наша несообразно большая Луна стабилизирует земную ось, которая в противном случае меняла бы наклон хаотически. Юпитер помогает защищать нас от столкновения с кометами (помните, как он «засосал» комету Шумахера-Леви-9?). Солнце не должно быть ни слишком большим, ни слишком маленьким, иначе вероятность существования планеты земного типа резко снижается. Система должна находиться в спокойном участке галактики, а отнюдь не в её центре, но всё же и не в захолустье. И так далее, и тому подобное. По мере удлинения списка начинает складываться впечатление, что вероятность существования иной жизни стремится к нулю.

Альтернативный подход, который мы называем ксенонаукой, исходит из обратного. Каковы возможные среды обитания? Как мы теперь знаем, недостатка в планетах нет. Астрономы отыскали порядка 850 экзопланет (планет, лежащих за пределами Солнечной системы). Этого вполне достаточно, чтобы обеспечить статистическую выборку, позволяющую предположить, что планет в галактике по крайней мере столько же, сколько звёзд. Природные условия на этих планетах сильно различаются, однако это само по себе даёт богатые возможности для возникновения иных форм жизни. Вместо того чтобы спрашивать: «Насколько данная планета напоминает Землю?» надо задать другой вопрос: «Может ли жизнь развиться в подобных условиях?»

Необязательно ограничиваться планетами: подповерхностные океаны спутников, покрытых толстым слоем льда, — вполне подходящее место для жизни, в том числе для жизни земного типа. Конечно, принимать во внимание местные условия нужно, но не следует полагать, что все особенности нашей Солнечной системы должны обязательно повторяться. Без крупной Луны ось планеты действительно может меняться хаотично, однако, вероятно, речь идёт о периодах в десятки миллионов лет. Эволюция с подобным справится легко, а может быть, это даже пойдёт ей на пользу. Жизнь, существующая в достаточно большом океане, вообще ничего не заметит. Крупный газовый гигант возьмёт на себя кометы, но тем самым замедлит эволюцию, поскольку случайные катастрофы повышают вариабельность. Юпитер спасает нас от комет, однако возрастает количество астероидов, сталкивающихся с Землёй. По современным представлениям, в том, что касается жизни, от Юпитера больше вреда, чем пользы. Некоторые жизненные формы, например тихоходки, называемые ещё «водяными медвежатами» и «моховыми поросятами», куда лучше противостоят радиации, чем большинство земных организмов. Всё остальное тоже не является необходимым, поскольку пояс Ван Аллена (область магнитосферы, захватывающая высокоэнергетические заряженные частицы) удерживает радиацию на расстоянии. А даже если бы радиационного пояса не существовало, жизнь стала бы просто похожа на тихоходок.

Так называемая зона обитаемости — это не только область вокруг звезды, где возможно зарождение жизни. Некоторые необычные химические системы отличаются вполне жизнеподобной сложностью и не нуждаются в жидкой воде. Последняя, кстати, может иметься и вне зоны обитаемости. Например, если планета расположена слишком близко к звезде, она окажется в приливном захвате, и одно её полушарие будет всегда повёрнуто к солнцу, а другое — находиться в вечной тени. На границе между полушариями сформируется кольцевая сумеречная зона, где вполне может существовать жидкая вода. На удалённых от звёзд планетах вода может существовать под наружной коркой льда: Европа, спутник Юпитера, — лучший тому пример в нашей Солнечной системе. По распространённому мнению, количество воды в подповерхностном океане Европы равно количеству воды во всех океанах Земли, вместе взятых. То же самое касается Ганимеда, Каллисто и спутника Сатурна — Энцелада. Ещё один спутник Сатурна, Титан, обзавёлся озёрами из жидкого углеводорода и избытком метана, намекая, что и в условиях неравновесных химических реакций можно обнаружить следы необычной жизни.

Идея галактической зоны обитаемости, то есть утверждение, что инопланетная жизнь вероятна только в такой области галактики, где достаточно тяжёлых металлов и мало радиации, выглядит особенно спорно. Группа учёных под руководством датского астронома Ларса Букхаве проанализировала химический состав 150 звёзд с 226 планетами меньше Нептуна. Результат показал, что «малые планеты… формируются вокруг звёзд с широким диапазоном содержания тяжёлых металлов, включая те случаи, в которых доля таких металлов составляет лишь 25 % от их содержания в Солнце». Таким образом, избыток тяжёлых элементов отнюдь не является необходимым для формирования планеты земного типа. Сотрудник НАСА Натали Баталья как-то заметила, что «природа предприимчива и плодовита, она способна отыскивать пути, которые кажутся нам на первый взгляд труднопроходимыми».

И так далее, и так далее, и так далее…

Жизнь приспосабливается к окружающей среде, а не наоборот. Последнее слово отнюдь не за Златовлаской: мнение Папы Медведя и Мамы Медведицы также учитывается. То, что является «правильным» для жизни, зависит от типа самой жизни. Даже на Земле существуют так называемые экстремофилы, обитающие при температурах ниже нуля по шкале Цельсия или выше точки кипения воды. Но это название неудачно. Для подобных существ их среда обитания является комфортной. Тогда как мы для них — экстремалы, в том смысле, что находимся вне их рамок. Ещё глупее давать одно и то же название существам, чья среда обитания настолько различна, поскольку они будут считать друг друга ещё более «экстремальными», чем нас с вами.

Данный подход выглядит более разумным. Вместо того чтобы последовательно сокращать возможности для возникновения жизни, не лучше ли исследовать весь спектр возможного? Длиннющий список «необходимого», просмотрев который можно впечатлиться экстремальной исключительностью людей, — это ущербная логика. Жизнь на Земле доказала, что этот список достаточен, но отнюдь не необходим.

Два способа представления инопланетян — ещё один пример бенфордовской дихотомии. Астробиология антропоцентрична: начиная с нас, она сужает Вселенную до тех пор, пока та не придётся нам впору. Ксенонаука космоцентрична. Она сохраняет возможности настолько широкими, насколько это допустимо, а затем смотрит, что в итоге получается. Мы прекрасно адаптированы к окружающей среде, потому что эволюционировали, подстраиваясь под неё. Это наблюдение куда более логично, чем провозглашение людей настолько особенными, что чуть ли не Солнечная система, галактика, а может быть, даже вся Вселенная сформировались так, чтобы под нас подладиться. Ни дать ни взять «Космический баланс»…

Так на самом ли деле жизнь балансирует на лезвии ножа? Или мы поняли всё неправильно?

Давайте вернёмся к эксперименту со стержнем и ножом. Он кажется неоспоримым. Попробуйте ещё раз установить стержень на острой кромке. Наверняка, как бы вы ни старались, он будет соскальзывать и падать. Ничего не поделаешь: балансировка должна быть чрезвычайно точной.

В математическом выражении всё выглядит ещё более убедительным. Массы на каждой стороне, помноженные на их расстояния до лезвия, должны быть строго равны. Малейшее несоответствие ведёт к падению стержня. По аналогии любой дисбаланс в законах природы, даже незначительный, разрушает условия, подходящие для развития жизни. Измени скорость света или ещё какую-нибудь константу всего на несколько процентов — и хрупкий углеродный резонанс в звёздах даст сбой. А нет резонанса — нет и углерода и, следовательно, нет жизни, сформировавшейся на его основе.

Возможно, мы немного поторопились с принятием подобных аргументов. Насколько вообще правомерна аналогия с острым ножом и металлическим стержнем? Прямой металлический стержень — продукт технологии. В природе же, как и в математике, большинство предметов не прямые, а кривые. Что будет, если вы положите на нож изогнутый стержень? Предположим, изгиб не слишком велик и находится примерно посередине стержня. Если вы установите такой стержень достаточно близко к точке равновесия, то свободные концы свисают. Может быть, он и наклонится немного, но сохранит равновесие. Покачается несколько секунд и замрёт.

Потому что он прекрасно сбалансирован.

Коснитесь кончиком пальца одного конца стержня и легонько подтолкните. Вы увидите, что, покачавшись немного, стержень вернётся в исходное положение. Теперь повторите то же самое с другим концом, и получите тот же результат.

Поверните стержень вокруг своей оси на точке опоры. Гладкий металл скользнёт назад, и стержень снова окажется в равновесии. Необязательно даже тщательно подгонять положение стержня под равновесное, это будет происходить самопроизвольно. В точке равновесия силы, воздействующие на оба его конца, взаимно компенсируются, точно так же, как это происходит при уравновешивании прямого стержня, с той разницей, что изогнутый стержень не падает, даже если равновесие немного нарушено. Он лишь покачается и вернётся в точку равновесия. Математическая причина феномена проста. Стержень стремится к состоянию минимальной энергозатраты, при котором его центр масс расположен максимально низко. Поскольку центр масс изогнутого стержня ниже точки опоры, концы стержня будут находиться в устойчивом положении. В общем, получается, что совсем не обязательно тонко настраивать Вселенную.

Она справится с этим сама.

Мысленный эксперимент с лезвием ножа — это лукавство; аналогия с природой не работает. В этом эксперименте подразумевается, что стержень прямой, в отличие от большей части других форм, он не может регулироваться самостоятельно. Хотя на практике даже прямой стержень вы легко установите в положение равновесия на собственном пальце. До тех пор, пока палец находится близко к центру, стержень соскальзывать не будет. Мы согласны, что палец — липкий от пота, что препятствует скольжению стержня, однако главная причина сохранения равновесия кроется не в этом. Если один конец стержня опускается, стержень отклоняется в сторону, а точка контакта с пальцем удаляется от приподнявшегося конца. Вес стрежня на этом конце увеличивается по сравнению с другим концом, и равнодействующая сил возвращает стержень в горизонтальное положение. Если наклонить стержень в другую сторону, произойдёт то же самое. Таким образом, даже прямой стержень самостоятельно возвращается в точку равновесия, если точка опоры — не остро заточенное лезвие ножа.

Лукавством является не только мысленный эксперимент, но и сама метафора. Вселенная вовсе не обязана быть абсолютно линейной, и она отнюдь не раскачивается на бесконечном тонком лезвии. Антропный менталитет, концентрирующийся на человеке, безошибочно выбрал совершенно неподходящую метафору, проигнорировав стремление Вселенной менять собственное поведение в ответ на происходящие изменения.

Тройная гелиевая реакция в красных гигантах как раз из таких. Ей не нужно точное совпадение энергетических уровней. Суммарная ядерная энергия бериллия и гелия близка к одному из энергетических уровней углерода, однако не совпадает тютелька в тютельку. Вот тут-то и наступает время красного гиганта. Энергии уравновесятся, если звезда имеет подходящую температуру. И она её имеет! Казалось бы, вот оно, доказательство тонкой настройки: астрофизика красного гиганта должна в точности уравновесить несоответствие ядерных энергетических уровней. Однако звезда — это тот же изогнутый стержень. У неё есть своеобразный ядерный термостат. Если температура слишком низка — реакции начинают ускоряться, и звезда разогревается до тех пор, пока энергии не совпадут. Если температура слишком высока — реакции замедляются, а звезда охлаждается, добиваясь аналогичного результата. Это всё равно что восхищаться изысканной точностью, с которой сжигающий дерево огонь регулирует свою температуру так, чтобы она совпадала с температурой горения древесины. Или удивляться луже, точь-в-точь подходящей по размеру к выбоине в земле.

Аналогия с острием ножа обусловлена линейностью нашего мышления. Именно поэтому в ней использован прямой стержень. Но Вселенная, в которой мы живём, линейностью не отличается: здесь всё является стабильным за счёт самостоятельной автоматической настройки. Именно так оно работает. Именно это и означает «стабильность».

Природные системы похожи на ваш палец, а отнюдь не на нож. Поэтому тройная гелиевая реакция настраивает саму себя, а ваши ноги вырастают как раз такой длины, чтобы доставать до земли. И поэтому мы, эволюционировавшие существа, так прекрасно адаптированы ко Вселенной, в которой живём. Какие-нибудь иные существа, живущие в другой Вселенной, точно так же окажутся адаптированными к местным условиям. Вот почему большинство «аргументов Златовласки» о том, что жизнь во Вселенной должна быть похожа на земную, по всей видимости, несостоятельны.^[475] В этой проблеме много подлинных тайн и поводов для удивления, а многое ещё предстоит понять. Чего нет как нет, так это убедительных научных доказательств того, что Вселенная появилась специально для нас.

Перед нами два пути. Либо мы решаем, что Вселенная была создана для того, чтобы породить нас, либо что это мы эволюционировали таким образом, чтобы в ней выжить. Первый, антропоцентричный взгляд: он ставит человечество выше Вселенной во всей её внушающей благоговение сложной беспредельности. Второй, космоцентрический, взгляд ставит нас аккурат на наше место: мы — не более чем интересный эволюционный ход, сложность которого и сами пока не понимаем, а вовсе не альфа и омега всего сущего.

Мы живём здесь всего лишь несколько миллионов лет, и едва 200 тысяч — если сосредоточиться на так называемом «современном» человеке. Возраст Вселенной — 13,5 миллиарда лет. Мы обитаем на планетке, кружащейся вокруг одной из 200 миллиардов звёзд одной из галактик, которая сама лишь одна из 200 миллиардов галактик. Вам не кажется, что с нашей стороны несколько самонадеянно утверждать, что вся Вселенная — это побочный продукт приведения в исполнение истинной цели — нашего существования?

Глава 23

СВЯТЕЕ ПАПЫ РИМСКОГО

Впоследствии Марджори много размышляла о случившемся в этот вечер.

По идее Круглый мир был планетой Земля, и само собой разумеется, когда его то и дело швыряли и трясли, это должно было вызвать кое-какие волнения на море, если не сказать больше. Тем не менее в тот момент она машинально поймала эту сферу словно мячик, что отозвалось несильным, но ощутимым покалыванием в ладонях, которое, впрочем, через секунду прошло, и только.

Человек в капюшоне посмотрел на Марджори и вытащил кривой нож. Она заметила отблески света на лезвии и подумала, хватит ли её навыков самообороны против типа, явно умеющего пользоваться ножом, в то время как сама она совершенно выдохлась. Человек заорал: «Ом велик!» — и кинулся на девушку.

Марджори отшатнулась назад, и в тот же миг между ней и нападающим оказался крупный волк, а с неба дождём посыпались летучие мыши. Несколько секунд Марджори глупо таращилась на эту живописную картину, после чего всё стало ещё более занимательным. Нож очутился у волка а зубах, а человек лежал на земле. Летучие мыши вдруг все куда-то подевались, а на их месте появилась обнажённая девушка. Она внимательно оглядела переулок и сказала:

— Неплохо справились для гражданской. Вам полагается медаль!

— Смотрите, здесь волк! — ответила ей Марджори, продолжая прижимать Круглый мир к животу словно грелку.

Волк поднялся на задние лапы.

— Нам лучше отвернуться, — предупредила незнакомка. — Капитану Ангве не нравится, когда за ней наблюдают, в то время как она… Как бы это сказать?.. В общем, когда она дезабилье. Давайте-ка оставим её в покое.

Вопреки здравому смыслу, Марджори повернулась к волку спиной, прислушиваясь к доносившимся звукам, напоминавшим паталогоанатомическое вскрытие, запущенное задом наперёд. Наконец, после финального неприятного бульканья женский голос произнёс:

— Я впечатлена. Большинство удирает во все лопатки, едва заслышав это. Дайте мне ещё минуточку, чтобы я оделась, и тогда мы с коллегой будем вам соответствовать.

И действительно, спустя короткое время Марджори обнаружила, что находится в компании двух молодых и вполне одетых женщин, которые предъявили ей нечто, сильно напоминающее полицейские значки. Впрочем, она бы в любом случае опознала в них стражей порядка, так как ей уже не раз приходилось звать в библиотеку полицию. В присутствии литературы полицейские всегда выглядели совершенно неуместно. Однако эти производили впечатление более умных людей, чем среднестатистические констебли.

Девушки любезно объяснили Марджори, что они — вампирша и вервольф. Первая представилась как капитан Салли, а вторая — как капитан Ангва, добавив:

— Но вы не волнуйтесь, мисс, на дежурстве мы никого не едим.

В том ошеломлённом состоянии, в котором пребывала Марджори, это замечание показалось ей совершенно нормальным. Потом они втроём ждали, пока приедет фургон и избавит их от излишне ретивого фанатика.

— Полагаю, лорд Витинари пожелает с вами побеседовать, — сказала полицейская-волчица.

— Что? Но я же ясно слышала, как люди в капюшонах кричали, что собираются его убить!

Ангва отрицательно покачала головой и сказала:

— Время от времени кто-то действительно пытается. Иногда он оставляет их в живых и даже, случается, целыми-невредимыми, если они, конечно, достаточно забавны. У Его Светлости своеобразное чувство юмора. В данном конкретном случае я могу вас проинформировать, что группа омнианских фанатиков, атаковавших лорда, была дефенестрирована, — волчица улыбнулась и добавила: — Надо отдать ему должное, он намного сильнее, чем может показаться, и у него есть стиль. Лорд Витинари выпрыгнул в окно и рефенестрировал их обратно в зал!

Два дня спустя Марджори Доу присутствовала на праздничном обеде, устроенном в Незримом Университете по случаю спасения Круглого мира. Последний таинственно сверкал и переливался — чудный артефакт, существующий одновременно сразу в двух местах, будучи при этом двух разных размеров. Само собой, звучало множество тостов и столы ломились от обильного угощения для всех и каждого. Лорд Витинари, также, разумеется, присутствовавший на празднике, сказал:

— Полагаю, вы бы могли остаться у нас, госпожа, если бы только захотели. Однако, по словам Аркканцлера, вы хотите вернуться к себе и продолжать работу в этой, как её… чтоб не соврать… Ах, да! В библиотеке Трёхгрошового Тупика в Англии, если бы ещё знать, где находится эта самая Англия. Вы по-прежнему имеете такое намерение?

Марджори улыбнулась и произнесла:

— О, да! Ещё как имею. Боюсь даже вообразить, что натворит Совет, если меня там не будет. Вероятно, ополовинит бюджет, или устроит выставку, посвящённую душеспасительному солидаризму, или другой какой идиотизм. Ведь политики читают лишь те книги, которые написали сами, или, на худой конец, те, в которых, как они подозревают, о них упоминается. Иногда они делают вид, что без ума от какого-нибудь модного бестселлера, желая выглядеть перед публикой «простыми людьми». Однако далеко не все простые люди — простачки, не способные понять, что им вешают лапшу на уши. — Она помолчала. — Извините за пафос, сэр, но я просто обязана была рассказать о своих жизненных принципах. Мне нужно вернуться до того, как меня заменят на какого-нибудь йеху, даже не знающего, откуда взялось это чертово слово.

Она позволила лорду Витинари вновь наполнить её бокал, причём почувствовала себя намного лучше.

В тот же день, где-то ближе к вечеру, Большая-Пребольшая Штуковина висела в воздухе над лужайкой Незримого Университета, мерцая, вращаясь, сверкая, пофыркивая и мягко покачиваясь. Какая-то она была странная, эта Штуковина: неживая и живая одновременно. Например, люди живые, корабли тоже живые и даже горы живые, пусть и на свой лад.

Вокруг неё, как обычно, толпились пылкие юные волшебники в белых халатах, бормотавшие что-то о «чаровой энергии» или «производных слуда», то есть всю эту, с позволения сказать, терминологию, от которой у Ринсвинда болела голова. Их пальцы постоянно подёргивались от предвкушения очередного Большого-Пребольшого Глюка… Ой! Мы имели в виду Большого-Пребольшого Открытия.

Там же находился и Думминг Тупс вместе с членами группы Нерекомедуемо-прикладной магии, а также все пожилые волшебники, которые никогда не пропустят подобного представления даже ради еды. После всеобщего обмена рукопожатиями Думминг произнёс:

— Ну, Марджори, полагаю, нам всем ужасно жаль, что вы нас так скоро покидаете. Мне остаётся лишь нажать вот эту кнопку, чтобы вернуть вас туда, откуда вы были столь грубо вырваны и перенесены на наш газон. Но, как говорил Аркканцлер, мы вряд ли когда-нибудь рискнём повторить тот самый эксперимент. Иногда даже волшебники понимают: кое-что лучше не трогать.

В наступившей тишине неожиданно прозвучал нервный возглас одного из молодых волшебников:

— Ребята, а ведь я, пожалуй, допёр, где мы тогда дали маху!

Тут на лужайке появился Библиотекарь. Он споро пересёк её, опираясь на костяшки пальцев. Подойдя к Марджори, орангутанг вручил ей банан и воздушный поцелуй.

Она вернула поцелуууй сторицей. Тем временем Думминг продолжал свою речь:

— Я хотел найти какие-нибудь подходящие напутственные слова и вот наткнулся на эти: возвращайтесь на круги своя, Марджори! Добро пожаловать в Круглый мир! Ведь вам это будет не труднее, чем перевернуть очередную страницу. — Он нажал кнопку. — Вы окажетесь дома ещё до того, как я закончу эту фра…

Глава 24

НЕСОБИРАНИЕ МАРОК

Несмотря на частое цитирование афоризма о вере, могущей двигать горами, документальных свидетельств подобного у нас нет. Конечно, эти слова — не более чем метафора, пусть и довольно сильная: во имя веры люди совершали, совершают и будут совершать необыкновенные поступки. Однако основными процессами, сколь либо заметно сдвигающими горы с места, остаются вулканическая активность, землетрясения и движение тектонических плит. Ах, да! Ещё дожди и холода, если они продолжаются достаточно долго.

Не отрицая ту власть, которую вера имеет над людьми, и те подчас весьма яркие поступки, на которые она их вдохновляет, нельзя не заметить, что по существу вера — довольно забавный способ мышления, характерный для вида Homo sapiens. Он требует принятия целой мешанины моральных заповедей и сверхъестественных событий. Для многих из этих событий, лежащих в основе мировых религий, не существует никаких объективных доказательств, несмотря на людскую молву о явленых чудесах и встречах со святыми старцами, а также вековое господство церкви и её обряды, уходящие корнями в седую старину. Да, религии глубоко укоренились в человеческой культуре, служа для передачи духовных ценностей предков новым поколениям. Только не поймите нас неправильно — зачастую в этих самых ценностях нет ничего предосудительного.

Тем не менее, если мораль основывается лишь на власти непостижимых божеств, религия становится опасна, поскольку моральным оказывается то, что она предписывает. Бог есть добро, однако от этой максимы рукой подать до концепции, что любую идею можно объявить добром, главное — убедить людей, будто такова божья воля. Скажем, отрезать головы неверным или взрывать женщин и детей, чтобы попасть в рай, — типичная тактика излишне ретивых фанатиков Круглого мира. С другой стороны, за редкими исключениями, связанными в основном с вопросом, кого считать настоящими людьми, моральные ценности мировых религий более или менее совпадают. И, кстати, не слишком отличаются от этических норм, принятых у подавляющей части человечества. Не убий. Не укради. Не делай другим того, чего не желаешь себе. Думаем, никто не будет протестовать против этого, и неважно, кто мы: христиане или иудеи, мусульмане или индуисты, да хоть джедаи или атеисты с агностиками. Чтобы уяснить ценность этих норм, совершенно не обязательно ссылаться на бога. Они — своего рода «единая валюта» человечества.

Следовательно, остаётся спорить лишь по поводу сверхъестественных элементов религий. Тут-то и начинаются проблемы. Эти элементы важны, поскольку придают религии культурную значимость. Кто угодно может подписаться под заповедью «Не убий», но лишь мы, Праведные Реформисты-Кругломирцы и свидетели Ринсвиндовы, верим, что вся наша Вселенная насчитывает фут в поперечнике и хранится на полке в Незримом Университете.

Ну-ка докажите, что мы ошибаемся.

Представьте, что мы с вами находимся в аудитории, а на сцене идёт диспут. Убеждения главного героя непоколебимы, его видение мира отличается чёткостью и ясностью. А вот с его оппоненткой всё не так. Ни в чём она не уверена, и её картина мира обрывочна, незаконченна и больше смахивает на эскиз.

Ну и кому мы поверим охотнее?

Это зависит от того, кем являемся мы сами.

Некоторые ищут во всём определённость, им хочется точно знать, в каком мире они живут. Такие стремятся получать знания из самых авторитетных источников: Библии, Корана, школьных учебников или из собственного профессионального опыта. Они знают, что все, кто с ними не согласен, если и не исчадия зла, то по крайней мере пребывают в заблуждении. Что же до политиков, то им тем более грешно менять свою точку зрения чуть ли не по любому поводу. Подобные люди просто не могут понять, почему остальные не замечают Истину, которую им преподносят на блюдечке, и не в состоянии оценить ясность их утверждений и силу аргументов.

За долгие годы мы не раз, к совершенному нашему изумлению, обнаруживали, что многие учёные именно так и думают. В неформальной обстановке они ещё могут признать, что у теорий, принятых в их области науки, полным-полно проблем. Они даже соглашаются, что многие ключевые понятия необходимо изменять по мере накопления экспериментальных данных. Но на публике они старательно делают вид, что уверены абсолютно во всем. Таковы биологи, точно знающие, что наиболее важным элементом любого организма является его ДНК, а почти всё, что происходит с живым существом, может быть объяснено его генами. Или физики, которые уверены, что Вселенная состоит из конкретных частиц, обладающих конкретными свойствами и механизмами взаимодействия. Они знают, что всё в конечном итоге можно свести к законам фундаментальной физики. Понятно, когда к подобной точке зрения приходят инженеры, чей род деятельности почти целиком завязан на рукотворном мире: шестерёнки, двигатели, осциллографы, магнитно-резонансные томографы, светодиоды, циклотроны… Но электроны? Квантовые волны? W— и Z-частицы? Бозон Хиггса, будь он неладен?

Другие, сами не уверенные во многом, с подозрением относятся к подобной уверенности, предпочитая на всё отвечать «Я не знаю». Их верования берут начало из «винегрета» различных источников, в том числе и недостоверных. Они склонны легко менять своё мнение, даже по принципиальным вопросам. В книге «Разрушая чары: религия как природный феномен» Деннет начинает с экскурса в далёкое прошлое, когда у людей ещё не было доступа к надёжной информации. Они, как и современные последователи «нью-эйджа», черпали знания в астрологии, мифах, слухах и фольклоре, просто потому, что больше их взять было неоткуда. Экстеллект, то есть информация, находящаяся вне нашего мозга, был в целом дезорганизован, однако даже примитивные религии стали исключением. Напротив, они отличались исключительной организацией: ареопаг богов и богинь, космология (а то и все три её варианта) и куча церемоний с ритуалами.

Религия стала способом направить течение человеческой жизни в нужное русло.

Время шло, религии подвергались своего рода естественному отбору. Одни выживали, завоёвывая себе адептов и тем самым привлекая всё новых и новых. Десять заповедей оказались прекрасной подборкой, гарантировавшей уменьшение социальных проблем, хотя сами заповеди и было «похвальнее нарушить, чем блюсти». К примеру, заповедь «Вкушайте гнилое мясо» вряд ли принесла бы людям пользу. Тогда как призыв «Возлюби ближнего своего», пришедший в христианство из иудаизма, чудо как хорош. Он распространялся в течение полутора тысяч лет и, согласно идее Пинкера, высказанной им в работе «Лучшее в нас», послужил глобальному уменьшению человеческой агрессивности.

Сегодня экстеллект организован куда как лучше. Такие штуки, как поисковые системы Интернета, помогают нам ориентироваться в необъятном море информации. Оглянувшись назад, мы можем обнаружить зачатки подобного рационального образа мышления у древних египтян и греков, затем, в какой-то степени, у римлян и евреев, а далее в эпохи Реформации и Просвещения. Рациональное мышление и научные методы Бэкона и Декарта как способ организации начали одерживать верх над теологией в умах отдельных людей, по крайней мере тех, кто озаботился написать об этом какой-нибудь трактат. Именно так паровая энергия, судоходные каналы, поезда и промышленная революция в целом привели к появлению современного мира.

Как бы то ни было, религия остаётся фоном, своеобразной декорацией к спектаклю. Священники всегда были готовы послать своё проклятье или дать отеческое благословение достижениям рациональной мысли. История с Галилеем, преследуемым церковью за своё убеждение в том, что Земля вращается вокруг Солнца, служит прекрасным символом тысяч подобных инцидентов. Свою ошибку католическая церковь признала лишь недавно, к тому же сделала это довольно неохотно и как-то нерешительно. А как же быть со всеми остальными случаями, серьёзными и не очень?

На сегодняшний день в западной цивилизации распространён в основном рациональный подход к жизни и решению различных проблем, хотя около 30 % продолжают жить в строгом соответствии с теми или иными религиозными принципами. Немногие из них регулярно посещают церкви и синагоги, тогда как большинство мусульман исправно ходит в мечети. В основном же люди не слишком задумываются о том, как им надлежит прожить свою жизнь. Их повседневная жизнь подчиняется привычкам и потаканию прихотям… Полагаете, мы — безнадёжные пессимисты? А сколько людей, вернувшись с работы, сразу же включают телевизор, одновременно выключая мозги?

Мобильная связь и Интернет помогают, конечно, но отношение к ним зачастую ближе к религиозному, чем к рациональному: они представляются людям чем-то сверхъестественным, может быть, даже работающим на демонической энергии, подобно гаджетам Плоского мира. Вы наверняка понимаете, о чём мы говорим, если родились до эры мобильных телефонов: мобильник — это подлинное чудо. Как писал Артур Кларк, «достаточно развитая технология неотличима от магии». Это стало главной темой книг серии «Наука Плоского мира», особенно в альтернативной формулировке Бенфорда: «Если технология отличима от магии, значит, она недостаточно развита».

Многие камбоджийцы, особенно из горных племён, являются анимистами. Они верят, что духи везде и всюду: в воде, в деревьях, в облаках. У них есть шаманы — своеобразные туземные «доктора». В 2011 году, во время посещения одной камбоджийской деревни, Йен наткнулся на интересный факт. Заболела девочка. Шаман провёл церемонию изгнания злых духов, и ребёнок выздоровел. Самое забавное, что накануне её отправили к обычному врачу, прописавшему курс антибиотиков. Естественно, шаман просто обязан был скрепить всё соответствующей церемонией, благодаря чему и приписал себе заслугу выздоровления ребёнка. Жители деревни, вероятно, не видели особой разницы между антибиотиками и ритуалами, но кто-то, скорее всего шаман или одна из его жён, решил, что имеет смысл совместить то и это. Так сказать, «нечестивый союз» антропоцентрического и космоцентрического мировоззрений во всей красе.

Крупнейшие мировые религии отказались от анимизма на том основании, что вера в нескольких богов (политеизм) — это просто смешно. Намного разумнее придерживаться монотеизма, то есть верить в одного бога. (Или, как в случае с унитарианством, в не более чем одного бога.) Но является ли монотеизм таким уж великим шагом вперёд, как это зачастую преподносят?

Что ж, определённая привлекательность в монотеизме имеется. Речь идёт об унификации. Монотеизм возлагает ответственность за все загадки на одну-единственную причину. Вера в одного бога менее обескураживает, чем вера в целую дюжину, что вполне согласуется с бритвой Оккама.

Если при доказательстве бытия божия вы собираетесьоперировать онтологическим аргументом, предложенным Фомой Аквинским в «Сумме теологии», то монотеизм неизбежен. Аквинат предлагает нам представить «существо, величественней которого ничего не может быть». Если бы такового не существовало, то можно было бы вообразить ещё более великое существо: оно-то и должно существовать. Разумеется, существующее в реальности более величественно, чем лишь мысленное. Следовательно, бог существует. Что и требовалось доказать. Мало того, Бог един: не могут существовать сразу два величайших существа. Одно обязательно будет величественнее другого.

Однако в этом логическом построении имеется ошибка, до боли знакомая всем логикам и математикам. Прежде чем апеллировать к свойствам любого объекта, необходимо предоставить независимые доказательства того, что этот самый объект существует.

Классический пример — доказательство, что 1 — самое большое целое число. Рассмотрим самое большое целое число. Его квадрат должен быть по крайней мере равен самому числу. Таковыми являются только два целых числа: 0 и 1, из которых 1 больше. ЧТД. Вот только 1 отнюдь не является самым большим целым числом. Например, 2 больше.

Вот ведь незадача!

Где же мы ошиблись? В своём доказательстве мы исходили из предположения, что самое большое целое число существует. А если оно существует, тогда всё правильно и им является 1. Но поскольку это утверждение не имеет смысла, следовательно, в доказательство вкралась ошибка и подобного числа не существует.

Итак, если мы собираемся использовать онтологический аргумент для доказательства существования величайшего мыслимого существа, первым делом нам нужно установить, что такое существо действительно есть, а не просто апеллировать к определению. Иначе логическое построение сведётся к тому, что «Бог существует потому, что он существует».

Наши поздравления, что тут ещё скажешь.

В общем, возможность выведения единого бога из онтологического аргумента к гипотетическим преимуществам монотеизма явно не относится.

Напротив, якобы главное достоинство монотеизма, а именно унификация, может оказаться его же самым большим недостатком. Присваивание всем загадочным феноменам одной и той же причины — стандартная философская ошибка, уравнение с двумя неизвестными. Азимов определил это так: если вы не понимаете НЛО, телепатию и привидений, тогда пилотировать НЛО должны привидения с телепатическими способностями. Подобный способ мышления создаёт единый ярлык и клеит его на все таинственные явления, объясняя их одним и тем же способом. Обусловливая всё сущее одной-единственной причиной, он лишает эту самую причину всякой объяснительной силы.

Если вы — камбоджийский анимист, верящий в духов, населяющих природу, вы знаете, что у различных природных явлений могут быть различные причины и то, что подходит для объяснения воды, может не подходить для объяснения дерева. Это способно стать отправной точкой для дальнейших исследований. Но если вы — монотеист, предлагающий единственное объяснение для всего того, что недоступно вашему пониманию, причём неважно, что это за явления и насколько сильно они отличаются, вы просто перекрываете себе пути для получения иной информации, предлагая один и тот же лёгкий ответ на каждый вопрос.

Много ли людей, живущих в современном научно-техническом мире, обладают созвучным с ним мировоззрением? Многие ли понимают, как устроены микроволновки, знают, почему летают самолёты и откуда в домах берётся электричество (а не ожидают отыскать его в ни к чему не подключённой розетке на стене)? В курсе ли они, что молоко дают коровы, а не супермаркеты? Какова доля людей с рациональным мышлением, необходимая для развития цивилизации? Или, что вернее, какова доля бандитов и террористов, мракобесов и фанатиков, которая потребовалась бы для разрушения цивилизованного общества? И почему религии, по крайней мере некоторые, способствуют терроризму, как будто нарочито стремясь к разрушению? Вероятно, речь идёт об экстремистах, однако отдельные религиозные системы поощряют подобный экстремизм.

Ответ у нас есть, хотя мы всем сердцем желали бы ошибиться. Каждый человек живёт своей жизнью, и даже если сталкивается с различными событиями, для большинства людей их мир невелик. Живя в африканском племени, даже со всеми его религиозными ритуалами, ты можешь завести близкие отношения с едва ли двумя десятками людей, причём в основном они будут родственниками, и шапочное знакомство с ещё сотней. То же самое относится к ортодоксальным иудеям из Голдерс-Грин или мусульманам из Брэдфорда. Ладно, вместе с коллегами по работе, людьми, которые имеют одно с тобою увлечение, футбольными болельщиками, собутыльниками и друзьями наберётся человек 150. В целом же люди, видимо, способны запомнить от силы 200.

В результате их жизнь оказывается ограничена довольно узкими рамками, а сами они напоминают персонажей мыльных опер. Почти все события, происходящие в их жизни, мелки и незначительны. Рождения, свадьбы и смерти редки, а дни коронации — и того реже. Неудивительно, что религии, привносящие порядок в эту скромную жизнь и способные включить её в гораздо более масштабную игру, пользуются такой популярностью. Предлагаемые ими молитвенные песнопения и проповеди позволяют людям чувствовать себя хоть сколько-нибудь значимыми. Священники обещают интересные и важные вещи: богов, ангелов и жизнь после смерти. Так, жёлтые газетёнки и телевидение, одержимые знаменитостями, вносят в серые будни людей немного гламура.

Однако у проблемы есть и другая, тёмная сторона. Религии, проповедующие проклятье или предсказывающие скорый конец всего и вся в каком-либо катаклизме, тоже обладают притягательной силой. Ведь они рассказывают о том, что будет с нами и близкими нам людьми сегодня, завтра или в недалёком будущем. Наши родственники и друзья могут оказаться проклятыми и погибнуть. Мы просто обязаны их спасти! Хотят они того или нет.

Религии антропоцентричны. Несмотря на то, что они претендуют на космоцентричность, их Вселенная — крошечный островок, созданный каким-нибудь Одином, Иеговой или Брахмой. Как и Вселенная «Стар Трека», она исчезающе мала по сравнению с реальным миром. Всё та же человеческая деревенька, только раздувшаяся до космических масштабов, не сильно при этом изменившись.

Астрология, как и другие «философии», характерные для «нью-эйджа», также обладает привлекательностью, поскольку отвечает на волнующий нас вопрос о персональном будущем. Такой подход к жизни почти не требует даже расходов: не надо платить зарплату викарию, раскошеливаться на починку крыши церкви, жертвовать свои кровные денежки в фонд детей, пострадавших от насилия священников или каких-нибудь знаменитых проповедников. Подобная система верований, претендующая на знание будущего — вашего собственного будущего, выглядит до того убедительно, что увлекла не одного американского президента. Жаль только, что ответственность за неправильные предсказания астрологи брать на себя не желают. Религии, чья система ориентирована по оси спасение — проклятие, умудряются одновременно запугивать геенной огненной и сулить кущи небесные без малейших гарантий посмертного получения того или другого. Но если вы веруете, никаких гарантий вам не требуется. Ведь это ваша персональная загробная жизнь поставлена на карту: дело глубоко личное и никого, кроме вас, не касающееся.

С наукой всё совершенно по-другому. Крайне сложно найти такую науку, которая была бы важна для вас лично, без материализации в ту или иную технологию. Цифры, которыми оперирует наука, сами по себе бессмысленны. Даже столь важное для нас Солнце находится на расстоянии 150 миллионов километров. Солнечные бури могут, конечно, повредить электронику, но обычно эта электроника чужая. Миллиарды звёзд Млечного Пути, миллиарды подобных нашей галактик — вам-то что до всего этого за дело? Наша еда состоит из сотен различных химических веществ, в лесах и на лугах — сотни растений, большинство из которых сорняки, и подробные сведения об этом почти никому не нужны. В каждом компьютере, сотовом телефоне или телевизоре — миллионы транзисторов. Но лично вам абсолютно не требуется знать о том, как именно работают эти приборы: достаточно нажать кнопку — и вот уже вы играете в компьютерную игру, смотрите по телику «Санта-Барбару» или документальный фильм о природе. А то и какую-нибудь научно-популярную передачу. Впрочем, далеко заходить не стоит, ведь напрямую материал всех этих передач вас практически никак не касается. Он, возможно, имеет отношение ко Вселенной, но никак не к людям. Таким образом, мы снова встретились с бенфордовской дихотомией.

Здесь весьма к месту придётся одна история из жизни нашего Джека. Когда ему было четырнадцать лет, он разводил тропических рыбок, стремясь накопить денег для поступления в университет. Его отец погиб при разгрузке боеприпасов сразу после окончания Второй мировой войны, а мать получала всего два фунта в неделю, работая швеёй. Этого не хватало даже на оплату квартиры, поскольку им выплачивали лишь половину пособия. Джек раздобыл где-то пару морских ангелов, которые в то время были редкостью, заплатив за них 50 фунтов. Это была огромная сумма. В то время на счету в банке у него лежало всего 75 фунтов, заработанных продажей рыбок. Через неделю один из морских ангелов умер. Тогда Джек купил другого, потратив ещё 15 фунтов.

Его дедушка, живший вместе с ними, сказал (Джек как сейчас помнит его слова и дедушкин «кабинет» — угол гостиной, заваленный грудами газет): «Вот теперь-то я узнаю, кто ты у нас такой — оса или пчелиная матка». Старик мало смыслил в биологии, зато прекрасно понимал разницу между глобальными и насущными проблемами, на которую и намекнул внуку. Эти не имеющие отношения к биологии слова запали мальчику в душу.

Морские ангелы дали потомство, и Джек продал приплод за 50 фунтов. Затем, через шесть недель — ещё раз и потом снова и снова. Рыбки принесли ему кучу денег. Дедушкина сентенция определила его жизнь: он стал учёным. Его отец хотел стать раввином, а поскольку Джек был единственным сыном, это обязательство легло на его плечи. Но он махнул рукой на религиозную карьеру. Вероятно, он мог бы открыть зоомагазин, вот только это его тоже не привлекало. Тогда он не очень-то вникал в слова деда, к своему стыду осознав их в полной мере, лишь когда писал эту самую главу. Он оказался отнюдь не «осой», сконцентрированной на антропоцентризме, а «пчелиной маткой» с далеко идущими планами.

В этой истории есть и смешной аспект. Маленький Джек посчитал, что умершая рыбка была самцом, и заменил её, как он думал, другим самцом. Однако впоследствии оказалось, что и умершая, и вновь купленная рыбки были самочками, а выжил как раз самец. В общем, мораль сей басни такова: даже если ты — «пчелиная матка», немного удачи тебе не помешает. Теперь-то совершенно ясно, что джеков дедушка размышлял как раз о том, антропоцентричное или космоцентричное мировоззрение у его внука, то есть волшебник он или «омнианский фундаменталист».

Продолжается ли спор между религией и наукой сейчас, подобно тому, как было после публикации дарвиновского «Происхождения видов»? Почитав газеты, вы можете подумать, что учёные «палят из всех орудий», стремясь покончить с религиозными верованиями.

Без сомнения, антидарвиновские предубеждения существуют в центральных штатах США, в Индонезии и в некоторых других местах. По-видимому, эти настроения берут своё начало не столько в иррационализме, сколько в политике, так как многие из оппонентов Дарвина утверждают, что выдвигают рациональную и научную критику дарвинизма, вроде «концепции разумного замысла». В США их политической целью является стремление обойти норму об отделении церкви от государства и протолкнуть религию в школьную программу под видом научной теории. (Это не только наше с Джеком мнение: так же посчитал и судья Джон Джонс, рассматривавший дело «Кицмиллер против Школьного округа Довер». Он постановил, что преподавание концепции разумного замысла на уроках естествознания нарушает Конституцию.) Идея антропоцентристов состоит в том, чтобы, внедрив антидарвинизм в школы, показать несостоятельность «натурализма», то есть утверждения, что природа прекрасно справляется со всем сама, безо всяких богов.

Именно по данному вопросу дискутировали Олвин Плантинга и Дэниел Деннет в книге «Наука и религия: совместимы ли они?» Это ещё один пример бенфордовского разделения. Пропагандисты концепции «разумного замысла» мечтают распространить антропоцентризм на всё и вся. Им нужно, чтобы эволюцией кто-нибудь руководил. Они пропускают мимо ушей замечание Дарвина о том, что природе не требуется создатель: естественный отбор добивается тех же результатов без каких-либо «замыслов», столь милых человеческому сердцу.

Такие антидарвиновские предрассудки, желание заключить эволюцию в человеческие рамки ни в коем случае нельзя путать с проблемами тех мест на планете, где люди до сих пор живут в средневековой зависимости от религии и где эволюция ещё не сделалась предметом «веры». А также их нельзя путать с бездумной приверженностью религии и «неверием» в эволюцию (равно как в науку вообще), которые свойственны множеству людей, живущих внутри научно-технического социума.

Стойкая приверженность религиозным взглядам была прекрасно объяснена Деннетом и Томсоном. Пусть подобные взгляды основаны на иррациональном убеждении, но некоторым людям представляется, что именно это убеждение и делает их людьми, даря ощущение общности культуры и способствуя личностной самоидентификации. Частично это объясняется тем, что в ходе своей эволюции религии изменялись, всё более и более приспосабливаясь к нуждам своих адептов. Вся их организация и большая часть практической деятельности подстроились под эту цель, а те, кто не смог, растворились в бездне времён. Мало кто сейчас всерьёз верит в Одина или Осириса.

Современные религии верой в богов или в сверхъестественное обеспечивают себя паствой, которая, судя по всему, вполне довольна нахождением под властью иерархов, профессионально истолковывающих их веру. В условиях такой комплицитной связи иерархов и прихожан сама система вероучения практически утрачивает значение, даже если верующие привыкли думать, что именно она во главе всего. Совместная деятельность, вроде песнопений и молитв, а также различные частные обеты дают верующим тёплое ощущение сопричастности. Со стороны любая подобная система представляется вполне гармоничной, если не считать плевков в сторону гомосексуалистов или женщин-епископов. Неудивительно, что рационализму никак не пробиться в те сплочённые круги.

Десятилетиями психологи исследовали феномен религиозной веры. Не для того, конечно, чтобы изловить какое-нибудь божества, а чтобы понять, что же происходит в головах у верующих. Многие пришли к выводу, что вера в сверхъестественное — это, возможно, неизбежное следствие требований эволюции того, чтобы её объекты имели представление о ценности выживания (если это действительно так, то вывод довольно ироничный), поскольку связывает воедино различные человеческие культуры. Лишь совсем недавно некоторые психологи поняли, что способ мышления атеистов тоже необходимо исследовать, так как они составляют значительную группу людей, «иммунных» к предполагаемому эволюционному давлению. Сравнение мышления верующих и неверующих может пролить свет на тех и других.

Даже если религия и другие формы веры в сверхъестественное действительно являются неизбежным следствием человеческой истории, встроенным в наш мыслительный процесс самой эволюцией, совершенно не обязательно продолжать мыслить подобным образом. Наша спорадически проявляющаяся склонность к насилию, особенно по отношению друг к другу, тоже может быть объяснена эволюционными причинами. Однако по общему и вполне разумному мнению, агрессивное поведение этим извинить никак нельзя. Ведь Человек с большой буквы должен уметь усилием воли подавлять инстинктивные реакции. То же самое можно сказать и о вере в сверхъестественное: развивая свой интеллект, мы можем натренировать его таким образом, чтобы не верить тому, что не подкрепляется вескими доказательствами. Разумеется, верующие полагают, будто убедительные доказательства предмета из веры существуют, но в реальности все они мутны и целиком зависят от интерпретаций.

Поучительный случай того, как влияет религиозная вера на рациональность суждений, произошёл в 2012 году, когда Санал Эдамаруку, основатель Интернационала рационалистов и президент Индийской ассоциации рационалистов, был приглашён для проверки якобы произошедшего чуда. Всё, что написано далее, основано на интервью, данном Эдамаруку журналу New Scientist.^[476]

«Чудо» якобы произошло в католической церкви города Мумбаи, где с распятия, точнее, с ног фигуры Иисуса, ни с того ни с сего начала сочиться вода. Явление интерпретировали как божье знамение, то есть чудо, и толпы верующих принялись собирать и пить эту воду. Они полагали её «святой», а следовательно, способной излечить от всех болезней. Телевидение попросило Эдамаруку дать свои комментарии. Тот, разумеется, отказался признать свершившееся чудом. Поскольку его позиция выглядела не более чем субъективным мнением, телевизионщики захотели, чтобы он предоставил им научные доказательства. Для этого ему нужно было отправиться в Мумбаи и своими глазами взглянуть на происходящее в церкви.

Церковные власти дали разрешение. Чтобы разобраться в «чуде», много времени не потребовалось. Под бетонным основанием распятия проходила канализационная труба соседней прачечной, оказавшаяся засорённой. Стена позади распятия и само деревянное распятие впитывали сточные воды за счёт капиллярного эффекта. Часть воды при этом начала сочиться из отверстий, оставленных гвоздями, стекая по ногам статуи. Эдамаруку всё это сфотографировал, чтобы задокументировать данный случай.

Что ж, дело в шляпе, наверняка подумали вы. С одной стороны, да, конечно, но тем не менее… Для верующих Эдамаруку давно являлся бельмом на глазу, а тут он ещё опозорил их, раскрыв истинные причины «чуда». Католики и сами вполне могли бы воспользоваться Системой мышления № 2 и выяснить, отчего капает вода. Или хотя бы вызвать сантехника, как делает большинство здравомыслящих людей, обнаружив воду там, где её быть не должно. Вместо этого они поступили в полном соответствии с Системой № 1, предпочтя сверхъестественное объяснение. Впрочем, питьё канализационных вод — не слишком здравая идея, даже если пьющие уверены, что поглощают святую лечебную воду. Открытие Эдамаруку наверняка спасло мумбайскую церковь от куда более серьёзных проблем, пусть и ценой разоблачения «чуда».

Чем всё закончилось?

Нет, сами церковники ничего плохого сделали. Зато, как рассказал Эдамаруку, две светские католические ассоциации подали на него в суд в соответствии со статьёй 295A уголовного кодекса Индии, датированной 1860 годом и запрещающей «намеренно оскорблять религиозные чувства или совершать вредоносные действия, направленные на поругание чувств верующих любого социального класса или сообщества». Сам Эдамаруку готов явиться в суд в уверенности, что иск будет отклонён. Однако с законом шутки плохи, легко нарваться на неприятности. Обвиняемый вполне может на многие месяцы угодить в тюрьму, пока его дело будет ходить по инстанциям. В результате Эдамаруку бежал в Финляндию, а Ассоциация рационалистов организовала в Интернете сбор подписей под петицией с призывом отозвать иск.

Христианские теологи уже давно обеспокоены парадоксом silentio dei, то есть «молчанием бога». Действительно, если бог существует, почему Он с нами не говорит? Вездесущее и всемогущее божество не должно испытывать никаких трудностей с неопровержимым доказательством своего бытия. Бок о бок со странным его молчанием идут и другие проблемы человеческой жизни: почему, например, заботливый боженька допускает болезни и природные катаклизмы? Богословы, как у них это принято, предложили несметное количество ответов на подобные вопросы.

Есть один старый еврейский анекдот. (У евреев на все случаи жизни найдутся старые еврейские анекдоты.) Спорят три раввина по теологическому вопросу. Двое утверждают, что впервые некую мысль высказал рабби бен Абрахам, а третий — что это был рабби бен Ицхак: «Истинно вам говорю, что это был он! Я прекрасно изучил эту тему, когда писал диссертацию!» Но другие никак не соглашались. Отчаявшись их убедить, он заявил: «Я знаю, что надо сделать! Давайте спросим у бога». Все трое принялись молиться. Вдруг небеса разверзлись, оттуда выглянул бог и произнёс: «Он прав. Это был рабби бен Ицхак!» После паузы один из несогласных заявил: «Ну что же, теперь вы двое против нас двоих».

Если поразмыслить, становится понятно, что шутка смешна, поскольку мы знаем: на самом деле всё было бы иначе. Бог мог бы разрешить проблему неверия в него, просто написав своё имя в небе километровыми огненными буквами. Однако по каким-то таинственным теологическим причинам всемогущее божество не желает проявлять свои безграничные силы. Единственная возможность, которую богословы упускают из виду, заключается в следующем: бог молчит потому, что не существует. Здесь все религии выступают единым фронтом: такое объяснение им совершенно не по нраву.

Короче говоря, если бы вы провели голосование, то вердикт большинства был бы следующим: бог существует! Атеистов в мире явное меньшинство. Тем не менее, даже если вы полагаете, что проблемы устройства Вселенной можно решить путём демократической процедуры, над формулировкой вопросов нужно будет хорошенько подумать. Верующие сразу забывают о своих межконфессиональных распрях, едва дело касается отвратительных им атеистов, или неверных, что в буквальном смысле означает «человек, не имеющий веры». Но попытка разобраться, чем отличаются разные религии, или разные секты внутри одной религии, или даже в том, во что в действительности верят отдельные верующие, принадлежащие к одной и той же секты, — это путь в сумасшедший дом. К примеру, англиканская церковь разделилась по вопросу женщин-епископов и сейчас находится на пороге раскола. Точно так же сама англиканская церковь в своё время откололась от римско-католической. Одних только христианских конфессий тысячи, не говоря уже о других религиях.

В данной книге мы не собираемся спорить ни с той, ни с другой стороной. На наш взгляд, лучше бы никаких епископов не было вообще — ни женщин, ни мужчин, однако будучи реалистами, мы не ждём невозможного. Нас заинтриговало то, что добрые, действительно набожные и глубоко верующие христиане, находящиеся по разные стороны баррикады, заглянули в свои сердца, помолились Господу и получили ясное представление о его воле. Нет никакого сомнения в искренности их веры. Вот только оказывается, что Господь одновременно желает, чтобы: а) женщины могли становиться епископами; б) женщины не могли становиться епископами. То есть желания бога удивительно схожи со взглядами конкретных людей по данному вопросу, возникшими ещё до того, как они обратились к нему за консультацией.

Самим участникам дискуссии, если происходящее может именоваться этим достойным словом, совершенно ясно, что одна из сторон ошибается и трактует божью волю неправильно. Другой вопрос, кто именно. Внешние наблюдатели, то есть мы с вами, следим за увлекательной экспериментальной проверкой силы молитвы, фактически проверкой существования бога, в которого верят англикане, и даже, по большому счёту, проверкой на прочность общей концепции вероисповедания. И проблема тут вовсе не в silentio dei: как раз обе стороны искренне уверены, что Господь с ними говорит. Вот только получается, что он — «двуликий Янус». Со стороны же несомненно: если бы бог действительно существовал, всем представителям англиканской церкви он бы поведал одно и то же.

Следовательно, эта конкретная конфессия окончательно «провалила» тест, который она сама себе устроила, пусть и не желая того. Если бы речь шла о науке, такое стало бы достаточным поводом для отказа от гипотезы.

Даже если исключить тех, кто принадлежит к той или иной религии лишь номинально, не практикуя её на деле, верующих на планете всё равно больше, чем атеистов. Тем не менее мировые религии вряд ли способны прийти к соглашению по поводу сверхъестественных особенностей своих религиозных систем. Они сходятся в неких фундаментальных принципах, например в наличии бога, но какой именно это бог? У каждой религии и каждой секты он свой. Он требует взаимоотличающихся ритуалов, форм поклонения и молитв. Каждая из них находится в меньшинстве по отношению ко всем прочим, а правой может быть только одна. При этом все они апеллируют к одному и тому же обоснованию: к вере. Поскольку их убеждения не согласуются, вера не может разрешить их противоречий. Таким образом, абсолютное большинство на поверку оказывается химерой.

В 2010 году писатель-сатирик Рикки Жерве блестяще выразил ту же мысль:

«В словаре понятие «бог» определено следующим образом: «сверхъестественный создатель и хранитель Вселенной». В это определение включены все боги, богини и сверхъестественные существа. С начала истории, которое отсчитывается с момента изобретения письменности шумерами около 6 тысяч лет назад, историки внесли в свои каталоги около 3700 сверхъестественных существ, 2870 из которых боги. Поэтому в следующий раз, когда кто-нибудь скажет мне, что он верит в бога, я поинтересуюсь: «Да ну? А в которого? В Зевса? Аида? Юпитера? Марса? Одина? Тора? Кришну? Вишну? Ра?..» И если мне ответят: «Ну, просто в единого бога» — мне останется лишь сказать, что этот человек — почти такой же атеист, как и я: я не верю в 2870 богов, а он — в 2869».

В конечном счёте религиозные убеждения основаны не на объективных доказательствах, а на вере. Религии — это системы верований, а многие из них провозглашают это даже преимуществом: вера — это испытание, своего рода проверка, устроенная богом. Если вы не согласны верить на слово, значит, проверку вы не прошли. Многие верующие и большая часть постмодернистов полагают науку всего лишь другой системой убеждений, иначе говоря, ещё одной религией. Но это не так. Они не в состоянии понять ключевую разницу между наукой и верой: в науке самые важные места занимают те, кто смог опровергнуть постулаты чьих-то убеждений, особенно основополагающие. В науке отсутствует незыблемая догма, свойственная религии. Именно это и отличает любую религию: догма есть стержневой символ веры. Рациональность и тем более наука находятся в постоянном поиске, сопоставляя одну идею с другой, а наука ещё и проверяет их вероятность, сравнивая с событиями реального мира. Она всегда готова изменить свою позицию, если то и другое взаимно не соответствуют. Для верующих, напротив, события реального мира обязаны подтверждать догму. Если они идут с ней вразрез, их либо игнорируют, либо объявляют происками дьявола, которым необходимо противостоять. А если соответствуют — их принимают.

Наука никак не может опровергнуть религиозную веру. Ничто не может её опровергнуть. В этом-то и заключается проблема. Всё равно что попытаться доказать, будто наша Вселенная стоит на полке Незримого Университета, находящегося в недоступной для нас области мультивселенной. Однако неспособность науки опровергнуть религиозную веру в сверхъестественное не делает из неё самой систему верований, даже если временами под её влиянием люди могут начать верить, что чудес не бывает. Когда на рассмотрение предлагаются необычные гипотезы, неверие — вовсе не обратная сторона веры. По умолчанию оно — нейтральная позиция, означающая: «Не хочу играть в эту игру, она не имеет смысла».

Многие религиозные люди пытаются опровергнуть атеизм, изображая его верой с обратным знаком, тогда как нулевой точкой они считают агностицизм. Таким образом, они интерпретируют всё это как равновероятную ситуацию: бог либо существует, либо нет: 50 на 50. Тогда, даже будучи настроенным нейтрально, вы оказываетесь на полпути к религии. Это нонсенс. Как сказал Кристофер Хитченс, если нас просят принять что-либо на веру, без доказательств, мы также вправе отвергнуть это, не приводя никаких резонных доводов.

Неверие — это позиция, на которой стоишь по умолчанию. Атеист — не тот, кто верит, что бога нет. Это тот, кто не верит, что бог есть. Если вы думаете, что это одно и то же, поразмыслите над фразой комика Пенна Джиллетта: «Атеизм — такая же религия, как несобирание марок — хобби».

Эпилог

Б-ПРОСТРАНСТВО

Кем Марджори точно не являлась, так это человеком, который прячет голову в песок, твердя себе: «Ах, это всего лишь сон!» Однако уже на четвёртый день по прибытии она начала всерьёз сомневаться в собственной вменяемости. Сразу по возвращении домой Марджори попала в цейтнот — на работе был полнейший завал. Требовалось срочно просмотреть новые поступления, кардинально расширить секцию научной фантастики, сцепиться с попечителями и с самим Библиотечным комитетом, требуя от них увеличить фонды, и настоять на том, что она сама вправе решать, куда и как ставить новые книги.

А это означало, что Библии самое место на полке с фэнтези.

Члены комитета посмотрели ей в глаза и почли за лучшее уступить.

Тем вечером Марджори, обычно уходившая с работы последней, гасила свет в залах. Она была крайне раздражена тем, что кто-то испортил книгу Ричарда Докинза, исчеркав её вдоль и поперёк фразами вроде: «Бог поругаем не бывает!» Вдруг ей почудились неясный шум и довольно резкий запах.

На столе, словно бы из ниоткуда, возник большой спелый банан.

А где-то над её головой тихий голос произнёс: «У-ук!»

ВЕДЬМЫ ^{(цикл II)}

В Плоском Мире умеют колдовать не только в Незримом Университете славного Анк-Морпорка! В забытом всеми картами маленьком королевстве Ланкр живут три самых настоящих ведьмы, три вещие сестрички. Солидная матрона Эсмеральда Ветровоск, весёлая и бесшабашная старушка Гита Ягг и трудный подросток — их ученица Маграт Чесногк. И хотя традиции запрещают ведьмам вмешиваться в жизнь простых людей, вещим сестричкам не раз приходилось спасать свою родину и своих друзей от серьезных неприятностей.

Книга I Творцы заклинаний

С самого начала мне хотелось бы расставить все точки над i. Эта книга не «с приветом». «С приветом» бывают только тупоголовые рыжие девицы в комедиях пятидесятых годов. Но она и не «с приколом».

Плоским Миром правит магия. Магией Плоского Мира правят волшебники. Волшебниками правят их привычки и желания. А если в этом Мире появится первая девочка-волшебник, да ещё и ведомая ведьмой-феминисткой? Сможет ли устоять этот мир под напором двух грозных женщин?..

Глава 1

Эта книга про волшебство, про то, куда оно девается и — что, наверное, куда важнее — откуда берется. Хотя данный манускрипт не претендует на то, чтобы ответить на какой-либо из этих вопросов.

Тем не менее он, вероятно, поможет объяснить, почему Гэндальф никогда не женился и почему Мерлин был мужчиной. Видите ли, эта книга также касается вопросов пола — не того, деревянного, паркетного или земляного, — а мужского и женского. Поэтому герои могут в любой момент выйти из-под контроля автора. Это случается.

Но прежде всего эта книга про мир. Вот он приближается. Смотрите внимательно, спецэффекты обошлись недешево.

Слышится звук контрабаса. Глубокая, вибрирующая нота, намекающая на то, что в любую секунду может вступить духовая секция, насыщая космос фанфарами. Сцена представляет собой черноту космического пространства, в которой мерцает несколько звезд, похожих на перхоть на плечах Создателя.

Потом откуда-то сверху появляется она (или он), огромнее, чем самый огромный, самый мерзко ощетинившийся пушками звездный крейсер, рожденный воображением режиссера-космотолога. Это черепаха, черепаха в десять тысяч миль длиной. Это Великий А’Туин, одна из редких космических рептилий, обитающих во Вселенной, где вещи меньше всего похожи на то, какими они должны быть, а скорее выглядят такими, какими люди их себе представляют. Великий А’Туин несёт на своем изрытом метеоритными кратерами панцире четырех гигантских слонов, которые держат на исполинских плечах громадный круг Плоского мира.

Камера отъезжает, и в поле зрения появляется весь Диск, освещенный крошечным, вращающимся вокруг него солнцем. Здесь присутствуют континенты, архипелаги, моря, пустыни, горные цепи и даже малюсенький центральный ледниковый покров. Обитателям этого мирка глубоко чужды теории о том, что земля обязана иметь форму шара. Их мир, обрамленный океаном, который вечно низвергается в пространство одним гигантским водопадом, — круглый и плоский, как геологическая пицца, хотя и без анчоусов.

Подобный мир, существующий только потому, что и у богов есть чувство юмора, просто обязан быть местом магическим. И разделенным по половым признакам.

Глава 2

Он шёл сквозь грозу, и в нем сразу можно было признать волшебника — отчасти по длинному плащу и резному посоху, но главным образом — по дождевым каплям, которые останавливались в нескольких футах над его головой и превращались в пар.

Это был край суровых гроз, верховья Овцепикских гор, край зазубренных пиков, густых лесов и маленьких речных долин, настолько глубоких, что не успевал дневной свет добраться до дна, как ему пора было возвращаться обратно. Растрепанные клочья тумана льнули к менее высоким утесам, виднеющимся над горной тропой, по которой, скользя и оступаясь, брел волшебник. Несколько коз наблюдали за ним глазками-щелочками, в которых светился легкий интерес. Чтобы заинтересовать коз, много не нужно.

Периодически волшебник останавливался и подбрасывал тяжелый посох в воздух. Посох, приземляясь, всегда указывал в одну и ту же сторону. Хозяин со вздохом поднимал его и, хлюпая по грязи, брел дальше.

Гроза, рокоча и ворча, обходила холмы на ногах-молниях.

Волшебник скрылся за поворотом, и козы снова принялись щипать мокрую траву.

Но что-то заставило их оторваться от этого занятия. Козьи глаза расширились, ноздри раздулись. Хотя на тропе ничего не было. Но козы все равно провожали взглядами это «ничего», пока оно не скрылось из виду.

Глава 3

В узкой долине, зажатой между крутыми лесистыми склонами, примостилась деревушка, совсем крошечная, которую ни в жизнь не найдешь на карте гор. Едва заметная на карте самой деревни.

По сути, это было одно из тех мест, которые существуют только для того, чтобы люди могли происходить оттуда родом. Вселенная просто усыпана такими местечками — укромными деревушками, открытыми всем ветрам городками под бескрайним небом, одинокими хижинами в промозглых горах. Согласно истории, в этих невероятно заурядных местах обычно берет начало нечто необычайное. Зачастую об этом свидетельствует лишь маленькая табличка, сообщающая, что, вопреки всякой гинекологической вероятности, именно в этом домишке и в этой комнатке (поднимите глаза, вон то окно) родился кто-то очень знаменитый.

Когда волшебник пересек узкий мосток над вздувшимся ручьем и направился к деревенской кузнице, между домами клубился туман. Впрочем, эти два факта не имеют между собой ничего общего. Туман клубился бы в любом случае: это был опытный туман, который возвел умение клубиться в ранг высокого искусства.

В кузнице, разумеется, было полно народу. Кузница — это единственное место, где наверняка можно согреться и перекинуться с кем-нибудь словцом. Несколько жителей деревни сидели, развалясь в теплом полумраке, однако появление волшебника заставило их выжидающе выпрямиться. С незначительным успехом они попытались принять умный вид.

Кузнец не счел нужным проявлять подобное подобострастие. Он кивнул волшебнику, но это было приветствие равного равному. Любой мало-мальски сведущий кузнец может претендовать на нечто большее, чем просто шапочное знакомство с магией, хотя некоторые просто тешат себя.

Волшебник поклонился. Спавшая у горна белая кошка проснулась и окинула его внимательным взглядом.

— Как называется эта деревня, почтенный? — осведомился волшебник.

— Дурной Зад, — пожав плечами, ответил Кузнец.

— Дурной?..

— Зад, — повторил кузнец.

«Ну давай, давай, — хорохорился его вид. — Попробуй только опустить по этому поводу какую-нибудь шуточку».

Волшебник обдумал доведенную до его сведения информацию.

— Видать, за этим названием скрывается какая-то история, которую, сложись иначе обстоятельства, я бы с удовольствием выслушал, — сказал он наконец. — Но я хотел бы поговорить с тобой о твоем сыне.

— О котором? — поинтересовался кузнец, и его приспешники подобострастно захихикали.

Волшебник улыбнулся.

— У тебя ведь семь сыновей… А ты сам был восьмым сыном.

Лицо кузнеца застыло. Он повернулся к остальным.

— Так, дождь почти закончился. Чешите все отсюда. Мне и… — вопросительно приподняв брови, он посмотрел на волшебника.

— Драм Биллет, — представился тот.

— Мне и господину Биллету надо перекинуться парой слов.

Он неопределенно махнул молотом, и присутствующие, оглядываясь через плечо — вдруг волшебник отколет что-нибудь напоследок, — один за другим разошлись.

Кузнец вынул из-под лавки пару табуретов, вытащил из стоящего рядом с бочкой воды буфета бутылку и налил в два маленьких стаканчика какую-то прозрачную жидкость.

Волшебник и кузнец сидели и смотрели на дождь. Над мостом стелился туман.

— Я знаю, какого сына ты имеешь в виду, — сказал вдруг кузнец. — Старая матушка сейчас наверху, у моей жены. Восьмой сын восьмого сына. Мне приходило это в голову, но, честно говоря, я как-то не обольщался. Ну-ну. Волшебник в семье, а?

— Быстро соображаешь, — буркнул Биллет.

Белая кошка соскочила со своей лежанки, неторопливо пересекла кузницу, вспрыгнула ему на колени и свернулась в клубок. Тонкие пальцы волшебника начали рассеянно поглаживать ей спинку.

— Ну-ну, — повторил кузнец. — Волшебник в Дурном Заду, а?

— Возможно, возможно, — ответил Биллет. — Но сначала ему придется закончить Университет. И очень может быть, что дела у него пойдут успешно.

Кузнец рассмотрел это предположение со всех сторон и решил, что оно ему очень нравится. Вдруг его словно осенило.

— Погоди-ка! — воскликнул он. — Помню, отец некогда рассказывал мне… Волшебник, знающий, что смерть его близка, может вроде как передать свое, ну, вроде как волшебство вроде как преемнику, верно?

— Верно, — согласился волшебник. — Правда, мне никогда не удавалось изложить это в столь краткой форме.

— Значит, ты вроде как скоро умрешь?

— О да.

Пальцы волшебника пощекотали кошку за ухом, и та замурлыкала.

На лице кузнеца отразилось смущение.

— Когда?

Волшебник поразмыслил секунду.

— Минут шесть.

— О-о.

— Не волнуйся, — сказал волшебник. — По правде говоря, я жду этого с нетерпением. Я слышал, это совершенно не больно.

Кузнец обдумал его слова.

— И кто тебе такое сказал? — изрек он наконец.

Биллет сделал вид, что погрузился в свои мысли. Он смотрел на мост, пытаясь разглядеть в тумане красноречивое завихрение.

— Слушай, — окликнул его кузнец. — Ты бы лучше объяснил мне, как правильно воспитывать волшебника. Видишь ли, в наших краях волшебников отродясь не бывало и…

— Все уладится само собой, — любезно заверил его Биллет. — Магия привела меня к тебе, она же позаботится обо всем остальном. Так оно обычно бывает. Кажется, я слышал крик?

Кузнец поднял глаза к потолку. Сквозь шум дождя до них донеслись звуки, издаваемые парой новеньких, работающих на полную мощность легких.

Волшебник улыбнулся.

— Пусть его принесут сюда.

Кошка у него на коленях уселась и заинтересованно уставилась на широкую дверь кузницы, а потом, когда кузнец подошел к лестнице и окликнул тех, кто был наверху, соскочила на пол и неторопливо удалилась в противоположный угол, мурлыча как ленточная пила.

По ступенькам спустилась высокая худая женщина, держащая в руках нечто, завернутое в одеяло. Кузнец торопливо повел её к волшебнику.

— Но… — запротестовала она.

— Это очень важно, — напыщенно перебил её кузнец. — Что нам делать теперь, господин?

Волшебник поднял свой посох. Посох достигал в высоту человеческого роста и был толщиной с Биллетово запястье. А ещё его покрывала резьба, которая (кузнец аж моргнул) менялась прямо на глазах, будто не хотела, чтобы посторонние видели, что именно она изображает.

— Ребенок должен взять его в руку, — сказал Драм Биллет.

Кузнец кивнул, покопался в складках одеяла и, отыскав там маленький розовый кулачок, осторожно направил его к посоху.

Крошечные пальчики крепко обхватили отполированное дерево.

— Но… — вмешалась повитуха.

— Все в порядке, матушка, я знаю что делаю. Она ведьма, господин, не обращай на неё внимания. Так, что теперь?

Волшебник не ответил.

— Что нам делать те…

Кузнец, осекшись, наклонился и вгляделся в лицо старого волшебника. Биллет улыбался, но одним богам было ведомо, что показалось ему таким забавным.

Кузнец сунул ребенка лихорадочно мечущейся женщине, как можно более уважительно разогнул тонкие бледные пальчики и высвободил посох.

Посох был странно маслянистым на ощупь, словно статическое электричество. Само дерево казалось почти черным, но резьба светлыми пятнами выделялась на нем и резала глаз, стоило попробовать к ней присмотреться.

— Ну что, доволен собой? — спросила повитуха.

— А? О да. По правде говоря, да. А что? Она откинула складку одеяла. Кузнец взглянул вниз и сглотнул.

— Нет. Он же сказал…

— А что ОН мог об этом знать? — презрительно хмыкнула матушка.

— Но он же сказал, что родится сын!

— По мне так это не похоже на сына, приятель.

Кузнец тяжело хлопнулся на свой табурет и обхватилголову руками.

— Что же я натворил?! — простонал он.

— Ты подарил миру первую женщину-волшебника, — отозвалась повитуха. — А сто это у нас здесь? Сто это за плелесть?

— Чего?

— Я разговаривала с ребенком. Белая кошка замурлыкала и выгнула спину, словно ласкаясь к старому другу. Самое странное, никого рядом с ней не было.

Глава 4

«Какой же я дурак, — произнес чей-то голос, но слова эти не мог услышать ни один смертный. — Я думал, магия сама знает что делать».

— ВОЗМОЖНО, ТАК ОНО И ЕСТЬ.

«О, если бы я мог что-нибудь изменить…»

— НАЗАД ХОДУ НЕТ. НАЗАД ХОДУ НЕТ, — прогудел глубокий, тяжелый голос, похожий на грохот закрывающихся дверей склепа.

Струйка небытия, которая некогда была Драмом Биллетом, задумалась. «Но у неё будет куча проблем».

— НАСКОЛЬКО МНЕ ИЗВЕСТНО, В ЭТОМ И ЗАКЛЮЧАЕТСЯ СМЫСЛ ЖИЗНИ. ХОТЯ МНЕ ОТКУДА ЗНАТЬ? «А как насчет реинкарнации?» Смерть поколебался (не стоит забывать, что на Диске Смерть — мужского рода).

— ПОВЕРЬ МНЕ, ТЕБЕ ЭТО НЕ ПОНРАВИТСЯ.

«Я слышал, некоторые люди только этим и занимаются».

— ЗДЕСЬ ТРЕБУЕТСЯ ПОДГОТОВКА. НУЖНО НАЧАТЬ С НИЗШЕГО УРОВНЯ И ПРОДВИГАТЬСЯ ВВЕРХ. ТЫ ПОНЯТИЯ НЕ ИМЕЕШЬ, ЧТО ТАКОЕ БЫТЬ МУРАВЬЕМ.

«Неужели это так страшно?»

— ЕЩЕ КАК. А С ТВОЕЙ КАРМОЙ Я БЫ И МУРАВЬЕМ НЕ НАДЕЯЛСЯ СТАТЬ.

Ребенка отнесли обратно к матери, а кузнец сидел, безутешно изучая дождь. Драм Биллет почесал кошку за ухом и задумался о своей жизни. Она была долгой — одно из преимуществ профессии волшебника, — и он натворил много дел, о которых ему не всегда было приятно вспоминать. Самое время…

— ЗНАЕШЬ ЛИ, ВРЕМЕНИ У МЕНЯ НЕ ТАК УЖ И МНОГО, — с упреком заметил Смерть.

Волшебник посмотрел на кошку, и только тут до него дошло, насколько странно она выглядит.

Живым невдомек, насколько сложно выглядит мир с точки зрения покойника, потому что смерть, освобождая разум от смирительной рубашки, в которой его держат три измерения, отсекает его также и от Времени, которое есть не что иное, как ещё одно измерение. Хотя трущаяся о невидимые ноги Биллета кошка оставалась той же самой кошкой, которую он видел несколькими минутами раньше, она также являлась и крошечным котенком, и толстой, полуслепой старой кошачьей матроной, и всеми промежуточными стадиями. Одновременно. В результате кошка смахивала на белую кошкообразную морковку — описание, которым придется довольствоваться, пока люди не изобретут четырехмерные прилагательные.

Костлявая рука Смерти мягко постучала Биллета по плечу.

— ИДЕМ, СЫН МОЙ.

«Неужели я ничего не могу сделать?»

— ЖИЗНЬ — ДЛЯ ЖИВЫХ. КРОМЕ ТОГО, ТЫ САМ ОТДАЛ ДЕВОЧКЕ СВОЙ ПОСОХ.

«Да. Что есть, того не отнять».

Глава 5

Повитуху звали матушка Ветровоск. Она была ведьмой. В Овцепикских горах этот вид деятельности считался вполне приемлемым занятием, и никто не мог сказать о ведьмах худого слова. Если хотел проснуться утром в том же обличье, в котором лег спать.

Кузнец все ещё сидел, хмуро созерцая дождь, когда матушка снова спустилась по лестнице и похлопала его по плечу бородавчатой рукой.

Он поднял глаза.

— Что мне теперь делать, матушка? Как он ни старался, в голосе его невольно прозвучала мольба.

— Куда ты дел волшебника?

— Вынес на улицу и положил в дровяном сарае. Я правильно поступил?

— Пока этого достаточно, — бодро ответила она. — Теперь ты должен сжечь посох.

Они оба обернулись и посмотрели на тяжелый жезл, который кузнец поставил в самый тёмный угол кузницы. Ещё немного — и у них создалось бы впечатление, что посох смотрит на них в ответ.

— Но он же магический, — прошептал кузнец.

— И что с того?

— А он сгорит?

— Никогда не видела дерева, которое бы не горело.

— Мне это кажется неправильным!

Матушка Ветровоск хлопнула створками ведущих в кузницу дверей и сердито повернулась к нему:

— Послушай-ка меня, кузнец Гордо! Женщина-волшебник — это тоже неправильно! Для женщины такая магия не годится, магия волшебников — сплошные книги, звезды и гимметрия. Ей этого ни за что не осилить. Ты вообще слышал о женщинах-волшебниках?

— Но ведьмы-то существуют, — неуверенно отозвался кузнец. — И чародейки тоже.

— Ведьмы — это совсем другое дело, — отрезала матушка Ветровоск. — Это магия, исходящая из земли, а не с неба, и мужчинам ей никогда не овладеть. А о чародейках вообще лучше не говорить. Послушай моего совета, сожги посох, похорони тело и сделай вид, что знать ничего не знаешь.

Кузнец неохотно кивнул, подошел к наковальне и принялся работать мехами. Когда из горна полетели яркие искры, он вернулся за посохом.

Кузнецу не удалось сдвинуть его с места.

— Он вроде как прилип!

Кузнец дергал упрямую палку, пока у него на лбу не выступил пот. Палка упорно отказывалась поддаваться его усилиям.

— Дай-ка я попробую, — предложила матушка и потянулась к посоху.

Что-то щелкнуло, и в воздухе запахло каленой жестью.

Кузнец, слегка поскуливая, торопливо бросился к матушке, приземлившейся вверх ногами у противоположной стены.

— Ты не ушиблась?

Она открыла глаза, похожие на гневно сверкающие бриллианты.

— Понятненько. Значит вот ты как, да?

— Как? — переспросил совершенно обалдевший кузнец.

— Помоги мне подняться, болван. И принеси топор.

Её тон ясно давал понять, что кузнец поступит очень благоразумно, если немедленно послушается. Он разворошил кучу старого хлама в глубине кузницы и извлек старый обоюдоострый топор.

— Отлично. А теперь сними передник.

— Зачем? Что ты задумала? — удивился кузнец, явно утративший контроль над ситуацией.

Матушка раздраженно вздохнула:

— Это кожа, идиот. Я оберну её вокруг ручки. На одну и ту же уловку я дважды не поймаюсь!

Кузнец кое-как стянул тяжелый кожаный передник и осторожно подал его ведьме. Она обернула топор и сделала пару пробных взмахов. Изрядно смахивающая на паука в свете раскалившейся почти добела наковальни, матушка Ветровоск пересекла кузницу и, торжествующе крякнув, с размаху опустила тяжелое лезвие на середину посоха.

Что-то щелкнуло. Что-то вжикнуло, как куропатка. Что-то гулко стукнуло.

Наступила тишина.

Кузнец, замерев на месте, медленно поднял руку и коснулся острой стали. Топорище отсутствовало, а сам топор впился в дверь рядом с головой кузнеца, отхватив ему крошечный кусочек уха.

Матушка, которая выглядела слегка размыто из-за того, что удар её пришелся по абсолютно неподвижному предмету, уставилась на кусок дерева, оставшийся у неё в руках.

— Н-н-н-н-у и л-лад-н-но, — заикаясь выговорила она. — В-в-в т-т-так-к-ком с-сл-лучае…

— Нет, — твердо сказал кузнец, потирая ухо. — Что бы ты ни собиралась предложить — нет. Оставь посох в покое. Я завалю его чем-нибудь. Никто и не заметит. Не трогай его больше. Это обыкновенная палка.

— ПАЛКА?

— Ты можешь придумать что-нибудь получше? Так, чтобы я вообще без головы не остался?

Матушка Ветровоск свирепо смерила глазами посох, который, похоже, полностью игнорировал её, и призналась;

— Прямо сейчас не могу. Но если ты дашь мне немного времени…

— Хорошо, хорошо. А пока извини, у меня дел невпроворот, всякие незахороненные волшебники, ну и так далее…

Кузнец взял лопату, которая стояла у задней двери, но вдруг, засомневавшись, остановился.

— Матушка…

— Что?

— Ты, случаем, не знаешь, как волшебники предпочитают, чтобы их хоронили?

— Знаю!

— Ну и как?

Матушка Ветровоск задержалась у подножия лестницы. — С неохотой.

Последний медлительный луч оставил долину, и на деревню мягко опустилась ночь, а в усеянном звездами ночном небе засияла бледная, умытая дождем луна. В темном саду за кузницей периодически раздавались стук лопаты о камень и приглушенные проклятия.

В колыбельке на втором этаже первая женщина-волшебник Плоского мира спала и не видела во сне ничего особенного.

Белая кошка дремала на личной полочке рядом с горном. Единственным звуком, раздающимся в теплой кузнице, было потрескивание углей, остывающих под пеплом.

Посох стоял в углу, где ему и хотелось стоять, окутанный тенями, которые были чуть более черными, чем обычно.

Время шло, в чем, собственно, и состояла его основная работа.

В кузнице что-то слабо зазвенело, пронесся порыв воздуха. Какое-то время спустя белая кошка уселась на своей лежанке и принялась с интересом наблюдать за происходящим.

Глава 6

Наступил рассвет. Здесь, в Овцепикских горах, рассветы выглядят очень впечатляюще, особенно если гроза очистит воздух. Из долины, занимаемой Дурным Задом, открывался вид на менее высокие горы и предгорья, озаряемые ранним утренним светом, который медленно лился по их склонам (потому что в мощном магическом поле Диска свет никогда никуда не спешит) пурпурными и оранжевыми красками. Дальше расстилались обширные равнины, все ещё утопающие в тени. Ещё дальше изредка поблескивало море.

По сути дела, отсюда можно было увидеть весь Плоский мир до самого Края.

Причём это не поэтический образ, а простой и непреложный факт, поскольку Диск имеет плоскую поверхность. Более того, всем известно, что передвигается Плоский мир на спинах четырех слонов, которые, в свою очередь, стоят на панцире А’Туина, Великой Небесной Черепахи.

Внизу, в долине, Дурной Зад начинает просыпаться. Кузнец только что зашел в кузницу и с удивлением обнаружил, что в ней царит порядок, коего не наблюдалось здесь ни разу за последние сто лет. Все инструменты лежат на своих местах, пол подметен, а горн подготовлен к тому, чтобы разжечь в нем огонь. Кузнец сидит на наковальне, которая оказалась передвинутой в другой конец кузницы, смотрит на посох и пытается думать.

Глава 7

В течение семи лет не происходило ничего важного, если не считать того, что одна из яблонь в саду кузнеца заметно обогнала в росте своих сестриц. На неё частенько лазила маленькая девочка с каштановыми волосами, дыркой между передними зубами и чертами лица, которые обещали стать если не красивыми, то, по крайней мере, интересными.

Её назвали Эскариной — без всяких на то особых причин, просто её родной матери нравилось, как звучит это имя. Хотя матушка Ветровоск не переставала внимательно присматриваться к девочке, ей так и не удалось обнаружить никаких признаков магии. Ну да, Эскарина, в отличие от обычных маленьких девочек, проводила гораздо больше времени, лазая по деревьям и носясь с воплями по двору, но девочке, четверо старших братьев которой до сих пор живут дома, можно многое простить. Так что ведьма постепенно успокоилась и начала думать, что магия все-таки не привилась.

Но магия имеет привычку затаиваться, словно грабли в траве.

Глава 8

Снова наступила зима, которая на этот раз выдалась суровой. Облака, точно большие толстые бараны, висели над Овцепикскими горами, заполняя лощины снегом и превращая леса в безмолвные мрачные пещеры. Перевалы завалило, и следующий караван ожидался только весной. Дурной Зад превратился в маленький островок тепла и света.

— Я беспокоюсь за матушку Ветровоск, — как-то раз за завтраком сказала мать Эскарины. — Что-то в последнее время её не видать.

Кузнец мрачно посмотрел на жену поверх ложки с овсяной кашей.

— А я и не жалуюсь. У неё…

— Слишком длинный нос, — вставила Эск.

Родители уставились на девочку свирепыми взглядами.

— У тебя нет никаких оснований для подобных обвинений, — строго заявила мать.

— Но папа говорил, что она вечно сует свой…

— Эскарина!

— Но он…

— Я сказала…

— Да, но он действительно говорил, что у неё…

Кузнец дотянулся до дочери и шлепнул её по попе. Шлепок вышел не очень сильным, но кузнец все равно пожалел о содеянном. Мальчишкам доставалось и от его ладони, и — когда они того заслуживали — от его ремня. Однако беда с дочерью заключалась не в обычном непослушании, а в досадной привычке продолжать спор, когда его давно следовало закончить. Это всегда приводило кузнеца в смятение.

Эскарина ударилась в слезы. Кузнец, злой и сконфуженный своим поведением, поднялся из-за стола и, громко топая, удалился в кузницу.

Оттуда донесся громкий треск, за которым последовал глухой удар.

Кузнеца нашли лежащим на полу без сознания. Впоследствии он утверждал, что ударился лбом о притолоку. Правда, роста он был невысокого и раньше без труда проходил в дверь… Во всяком случае, по его мнению, к смазанному пятну, мелькнувшему в самом темном углу кузницы, случившееся не имело никакого отношения.

Каким-то образом эти события наложили отпечаток на весь день, который стал днем битой посуды, днем, когда все мешались друг у друга под ногами и раздражались без причины. Мать Эскарины разбила кувшин, который принадлежал ещё её бабке, а на чердаке заплесневел целый ящик яблок. Горн в кузнице заупрямился и наотрез отказывался разгораться. Джаймс, старший сын, поскользнулся на раскатанном льду на дороге и вывихнул руку. Белая кошка или, возможно, кто-то из её потомков — кошки вели свою собственную уединенную и сложную жизнь на сеновале рядом с кузницей — ни с того ни с сего залезла в дымоход и наотрез отказалась спускаться вниз. Даже небо, нависающее над деревней, стало похоже на старый матрац, а воздух, несмотря на свежевыпавший снег, казался каким-то спертым.

Истерзанные нервы, скука и дурное настроение заставляли атмосферу гудеть, словно перед грозой.

— Ну ладно! Все. С меня хватит! — выкрикнула мать Эскарины. — Церн, возьми Гальту и Эск, проведайте-ка вы матушку… А где Эск?

Два младших брата, затеявшие под столом лишенную всякого энтузиазма драку, подняли головы.

— Она ушла в сад, — сообщил Гальта. — Снова.

— Ну так приведи её — и отправляйтесь.

— Но там холодно!

— И снег вот-вот пойдет!

— До дома матушки всего одна миля, и дорога расчищена. Кроме того, кому это так не терпелось выскочить на улицу, когда впервые пошел снег? Марш отсюда, и не возвращайтесь, пока у вас не исправится настроение.

Эскарину нашли сидящей в развилке большой яблони. Мальчики недолюбливали это дерево. Прежде всего, оно настолько заросло омелой, что даже зимой выглядело зеленым. Яблоки, которые оно приносило, были мелкими и за одну ночь из кислятины, от которой сводило живот, превращались в переспевшие, прогнившие, гудящие от ос огрызки. Хотя с виду на яблоню было нетрудно залезть, в самый неподходящий момент на ней, как правило, ломались ветки. Церн клятвенно заверял, что как-то раз одна ветка, после того как он залез на яблоню, нарочно вывернулась у него из-под ног. Но дерево терпело Эск, которая обычно шла посидеть на нем, когда была чем-то раздражена или сыта по горло и когда ей хотелось побыть одной. Мальчики интуитивно чувствовали, что неотъемлемое право каждого брата нежно мучить свою младшую сестричку заканчивается у ствола этой яблони. Так что они кинули в Эск снежком. И промахнулись.

— Мы идём проведать старуху Ветровоск.

— Но тебе не обязательно увязываться за нами.

— Потому что из-за тебя нам придется идти медленнее, да и ты наверняка скоро опять разревешься.

Эск бросила на них серьезный взгляд. Она редко плакала, ей всегда казалось, что слезами многого не добьешься.

— Если вы так не хотите брать меня с собой, тогда я пойду, — заявила она.

Среди братьев и сестер подобные вещи сходят за логику.

— О, мы очень хотим, чтобы ты пошла с нами, — быстро откликнулся Гальта.

— Рада слышать, — сказала Эск, спрыгивая на утоптанный снег.

Они прихватили с собой корзинку, в которой лежали копченые колбаски, вареные яйца и — поскольку их мать была не только щедрой, но и расчетливой — большая банка персикового варенья, которое в семье никто не любил. Но каждый год, когда созревали маленькие дикие персики, мама упорно варила его вновь.

Жители Дурного Зада научились уживаться с долгими зимними снегами, и ведущие из деревни дороги были ограждены с обочин досками, чтобы уменьшить заносы и не дать путникам заплутать. Впрочем, если человек жил поблизости, он мог плутать сколько угодно, потому что какой-то невоспетый потомками местный гений, заседавший в деревенском совете несколько поколений назад, выступил с идеей пометить зарубками каждое десятое дерево в лесу в радиусе двух миль от деревни. На это ушли века, и с тех пор каждый мужчина, у которого выдался свободный часок, немедленно отправлялся обновлять зарубки, но зимой, когда в снежном буране человек может заблудиться в нескольких шагах от собственного дома, не одна жизнь была спасена узором из зарубок, нащупанным испытующими пальцами под налипшим снегом.

Когда трое детей свернули с дороги и начали подниматься по тропе к домику ведьмы, который летом утопал в буйно разросшихся кустах малины и странной ведьмовской траве, снова пошел снег.

— Никаких следов, — заметил Церн.

— Кроме лисьих, — поправил Гальта. — Говорят, она умеет превращаться в лисицу. В кого угодно. Даже в птицу. Поэтому всегда знает, что происходит вокруг.

Они с опаской оглянулись по сторонам. На торчащем в отдалении пне сидела подозрительного вида ворона и внимательно наблюдала за ними.

— Поговаривают, что за Треснувшим пиком живет целая семья, которая умеет оборачиваться волками, — продолжал Гальта (он никогда не отказывался от многообещающей темы, не развив её до конца), — потому что однажды ночью кто-то подстрелил волка, а на следующий день их тетка хромала, и у неё на ноге была рана от стрелы…

— А я думаю, что люди не могут превращаться в животных, — медленно произнесла Эск.

— И с чего ты это взяла, госпожа Всезнайка?

— Матушка очень большая. Если она обернется лисицей, что станет с теми кусками, которые не поместятся под шкуру?

— Она их просто заколдовывает, и они исчезают, — заявил Церн.

— По-моему, магия действует несколько иначе, — возразила Эск. — Ты не можешь взять и заставить что-то случиться, это как… как качаются на доске — когда опускается один её конец, другой обязательно поднимается…

Её голос постепенно затих.

Братья смерили сестру испытующими взглядами.

— Не могу представить себе матушку качающейся на доске, — заметил Гальта.

Церн хихикнул.

— Да нет, я хотела сказать, каждый раз, когда что-то происходит, должно произойти и что-то другое… мне так кажется, — неуверенно произнесла Эск, огибая более высокий, чем обычно, сугроб. — Только… в противоположном направлении.

— Глупости, — перебил её Гальта. — Вот помнишь, в прошлом году на ярмарку приехал настоящий волшебник? Он ещё делал так, что всякая всячина и птицы появлялись из ниоткуда. То есть это просто происходило, он произносил нужные слова, взмахивал руками, и все случалось. Не было там никаких досок.

— Зато были карусели, — вставил Церн. — И такая штука, где надо было бросать одни штуки в другие штуки, чтобы выиграть разные штуки. Ты, Гальта, ни разу не попал.

— И ты тоже, ты ещё сказал, что эти штуки специально приклеены к другим штукам, чтобы их нельзя было сбить, а потом сказал…

Разговор убрел куда-то в сторону, словно пара щенков. Эск прислушивалась к нему вполуха. «Я-то понимаю, что хотела сказать, — заверила она себя. — Творить магию легко, нужно только найти место, где все находится в равновесии, и подтолкнуть. Это может кто угодно. Здесь нет ничего магического. Чудные слова и размахивание руками — это просто… это для…»

Она окончательно запуталась, удивляясь самой себе. Мысль присутствовала в её сознании, маячила перед самым носом. Только Эск не могла выразить её словами…

Ужасно, когда находишь в своей голове интересные вещи и не знаешь, что они там делают. Это…

— Шевели ногами, мы так целый день проходим.

Она тряхнула головой и поспешила за братьями.

Домик ведьмы состоял из стольких флигелей и пристроек, что понять, как он выглядел изначально и существовал ли когда-нибудь вообще, было очень трудно. Летом он был окружен грядками, густо заросшими тем, что матушка неопределенно величала «травами», то есть необычными растениями, волосатыми, переплетающимися и стелющимися по земле, с любопытными цветками, ярко окрашенными плодами и неприятно набухшими стручками. Только матушка знала, для чего они предназначаются, а любой дикий голубь, который с голодухи решал позавтракать «травами», появлялся из грядок, хихикая про себя и натыкаясь на все подряд (а иногда не появлялся вовсе).

Сейчас огород был скрыт глубоко под снегом. На шесте одиноко хлопал чулок-флюгер. Матушка не одобряла полеты, но некоторые из её подруг до сих пор пользовались метлами.

— Дом выглядит заброшенным, — подметил Церн.

— Дыма нет, — подхватил Гальта. «Окна похожи на глаза», — подумала Эск, но оставила эту мысль при себе.

— Это всего лишь дом матушки, — заявила она вслух. — Ничего особенного.

Домик излучал пустоту. Они чувствовали это. Окна действительно походили на глаза, черные и угрожающие на фоне белого снега. Ни один разумный обитатель Овцепикских гор не допустит, чтобы зимой в его камине погас огонь, — это вопрос чести.

Эскарине захотелось предложить вернуться домой, но она знала, что, промолви она хоть слово, мальчишки умчатся со всех ног. Вместо этого она сказала:

— Мама говорит, что в туалете на гвоздике всегда висит ключ.

Это предложение также не вызвало энтузиазма. Даже в самом обыкновенном незнакомом туалете обитают всякие мелкие ужасы типа осиных гнезд, огромных пауков и таинственных существ, шуршащих на крыше. А в туалет одной семьи однажды суровой зимой забрался небольшой медведь и залег там в спячку, из-за чего все семейство страдало острым запором до тех пор, пока мишка не согласился перебраться на сеновал. В туалете ведьмы могло встретиться вообще все что угодно.

— Я пойду посмотрю? — добавила Эск.

— Иди, если тебе так хочется, — беспечно отозвался Гальта и почти незаметно облегченно вздохнул.

Когда Эск наконец открыла заметенную снегом дверь, представший её взору туалет был аккуратным, чистым и не содержал ничего более зловещего, чем старый календарь, точнее, половинки старого календаря, заботливо нацепленной на гвоздик. С точки зрения философии, матушка неодобрительно относилась к чтению, но она никогда не стала бы утверждать, что книги, особенно книги со славными тонкими страничками, ни на что не годятся.

Ключ лежал на полочке у двери вместе с куколкой какой-то бабочки и огрызком свечи. Стараясь не потревожить куколку, Эск осторожно взяла ключ и торопливо вернулась к братьям.

К передней двери идти было бессмысленно. Через передние двери в Дурном Заду ходили только новобрачные и покойники, а матушка не желала присоединяться ни к тем, ни к другим. Дверь с задней стороны домика была занесена снегом, и в бочке с водой уже давно не разбивали лед.

К тому времени как они прокопали проход к двери и уговорили ключ повернуться в замке, в небе проглянуло заходящее солнце Плоского мира.

Большая кухня была темной и промозглой, и в ней пахло снегом. Она всегда была темной, но они привыкли видеть в большом камине яркий огонь и вдыхать густые пары матушкиного варева. Иногда от запахов начинала болеть голова или мерещились всякие интересные штуковины.

Окликая матушку, они неуверенно бродили по нижнему этажу, пока Эск наконец не решила, что больше тянуть время нельзя и надо подняться наверх. Щелчок задвижки на двери, ведущей на узенькую лестницу, прозвучал гораздо громче, чем следовало.

Матушка покоилась на кровати, и её сложенные крест-накрест руки были прижаты к груди. Крошечное окошко распахнул ветер, и весь пол и всю кровать усеял мелкий снег.

Эск уставилась на лоскутное одеяло, на котором лежала женщина. Иногда какая-то незначительная деталь может разрастись и заполнить собой весь мир. Девочка почти не слышала плач Церна: она вспоминала, как две зимы назад, когда выпало почти столько же снега и в кузнице было мало дел, её отец шил это одеяло, как он использовал лоскуты самых разнообразных тканей, попавших в Дурной Зад со всех концов света, — шелка, кожи оборотня, бумажного хлопка и шерсти турги. Поскольку шить он не умел, получилась довольно странная комковатая лепешка, больше похожая на плоскую черепаху, чем на одеяло, и мать Эск великодушно решила подарить это творение матушке на свячельник…

— Она умерла? — спросил Гальта, будто Эск была экспертом в подобных делах.

Эск уставилась на матушку Ветровоск. Лицо старухи выглядело худым и серым. Мертвые что, так и выглядят? Разве её грудная клетка не должна подниматься и опускаться?

Гальта взял себя в руки.

— Нам нужно привести кого-нибудь, и идти надо сейчас, потому что скоро станет темно, — решительно заявил он. — Но Церн останется здесь.

Брат с ужасом посмотрел на него.

— Зачем?

— С мертвыми должен кто-то оставаться, — ответил Гальта. — Помнишь, когда умер старый дядюшка Дергарт, отцу пришлось просидеть при свечах целую ночь? А иначе придет кто-нибудь страшный и заберет твою душу в… куда-нибудь, — неуклюже закончил он. — Тогда мертвецы возвращаются и начинают тебе являться.

Церн открыл рот, чтобы снова зареветь.

— Я останусь, — торопливо вмешалась Эск. — Я не против. Это всего лишь матушка.

Гальта с явным облегчением перевел дыхание.

— Зажги свечи или что-нибудь ещё. По-моему, именно так и полагается поступать. А потом…

Что-то заскреблось о подоконник. Приземлившаяся на него ворона, моргая, с подозрением рассматривала детей. Гальта заорал и швырнул в неё шапкой. Ворона, укоризненно каркая, улетела, и он закрыл окно.

— Я видел её здесь раньше. Наверное, матушка её подкармливает. Подкармливала, — поправился он. — В общем, мы вернемся и приведем подмогу — это быстро. Идём, Церн.

Они с грохотом скатились по темной лестнице. Эск проводила их и заперла дверь.

Солнце превратилось в алый шар, висящий над горами, и на небе уже загорелось несколько ранних звезд.

Эск побродила по кухне и наконец отыскала огрызок сальной свечи и огниво. После долгих усилий ей удалось зажечь свечу, и Эск поставила её на стол, хотя на самом деле свеча не осветила кухню, а лишь наполнила её тенями. Потом Эск уселась у холодного очага в матушкино кресло-качалку и стала ждать.

Время шло. Ничего не происходило.

Затем кто-то постучал в окно. Эск взяла почти догоревшую свечу и посмотрела в толстые мутные стекла.

На неё уставился желтый, круглый, как бусина, глаз.

Свеча замигала в лужице растопленного сала и погасла.

Эск застыла в полной неподвижности, не осмеливаясь даже дышать. Стук послышался снова. Потом он прекратился, и после непродолжительного затишья задребезжала щеколда на двери.

«Придет кто-нибудь страшный», — сказали мальчишки.

Девочка на ощупь вернулась к качалке и чуть не упала, споткнувшись о неё. Подтащив кресло к порогу, она, как могла, подперла дверь. Щеколда в последний раз звякнула и умолкла.

Эск, прислушиваясь, ждала, пока у неё в ушах не зазвенело от тишины. Затем что-то тихо, но настойчиво забарабанило в маленькое окошко буфетной. Через некоторое время все смолкло, а мгновение спустя началось заново в спальне у неё над головой — тихий, скребущий звук, звук, который могут производить только когти.

Эск понимала, что должна проявить мужество, но в такую ночь мужества хватило только на то время, пока горела свеча. Девочка плотно зажмурилась и снова на ощупь двинулась к двери.

В очаге что-то глухо стукнуло — это упал большой кусок сажи, — и из дымохода до Эск донеслось отчаянное царапанье. Девочка отодвинула засов, распахнула дверь и стремглав выскочила в ночь.

Холод ножом резанул по лицу. От мороза на снегу образовалась корка наста. Эск было все равно куда бежать, но тихий ужас вселил в неё жгучую решимость добраться до этого «все равно куда» как можно скорее.

Глава 9

Ворона, окруженная клубами сажи и раздраженно бормочущая себе под нос вороньи проклятья, тяжело приземлилась в очаг и запрыгала в темноту. Мгновение спустя послышались стук щеколды лестничной двери и хлопанье крыльев по ступенькам.

Глава 10

Эск подняла руку и принялась ощупывать дерево в поисках зарубок. На этот раз ей повезло, но сочетание точек и желобков поведало ей, что она оказалась примерно в миле от деревни и бежала совсем не в ту сторону.

В небе сияла похожая на головку сыра луна, мелкие, яркие и безжалостные звезды были рассыпаны по черному покрывалу. Окружающий девочку лес представлял собой узор из теней и бледного снега. От зорких глаз Эск не укрылось, что далеко не все тени намереваются стоять неподвижно.

В деревне все знали, что в горах водятся волки — иногда по ночам их вой эхом прокатывался по высоким пикам. Однако звери редко приближались к человеческому жилью — современные волки были потомками тех, кто выжил лишь благодаря твердо усвоенному правилу: о человечинку можно обломать зубы.

Но погода стояла суровая, и эта стая была достаточно голодна, чтобы напрочь позабыть о естественном отборе.

Эск припомнила то, чему учили всех детей. Залезь на дерево. Разожги огонь. Если ничего другого не остается, найди палку и, по меньшей мере, задай зверюгам хорошую трепку. Ни в коем случае не пытайся убежать.

Дерево за её спиной было березой — гладкой и неприступной.

Эск увидела, как от раскинувшегося перед ней озера темноты отделяется длинная тень и медленно приближается. Усталая, перепуганная, неспособная больше соображать, девочка упала на колени в обжегший холодом снег и стала разгребать его, отчаянно пытаясь отыскать какую-нибудь палку.

Глава 11

Матушка Ветровоск открыла глаза и уставилась в потолок, который был покрыт трещинами и провисал, как верх палатки.

Она сосредоточилась на том, что у неё руки, а не крылья, и что ей уже не нужно прыгать, чтобы передвигаться. После Заимствования следовало немножко полежать, чтобы разум привык к собственному телу, но сейчас у неё просто не было времени.

— Черт побери эту девчонку, — пробормотала она и попыталась взлететь на спинку кровати.

Ворона — которая проделывала этот трюк не первую дюжину раз и считала (если птицы вообще могут считать, а это бывает крайне редко), что постоянный стол, состоящий из обрезков ветчины и отборных кухонных отходов, и теплый насест по ночам вполне стоят того, чтобы время от времени испытывать неудобство, пуская матушку к себе в голову, — эта ворона наблюдала за старухой с легким интересом.

Матушка отыскала башмаки и шумно загромыхала вниз по ступенькам, подавляя в себе заманчивые поползновения просто взять и спланировать вниз. Дверь была открыта настежь, и на полу уже намело небольшой сугроб мелкого снега.

— Вот зараза, — выругалась она, спрашивая себя, стоит ли пытаться отыскать сознание Эск.

Однако сознание человека не настолько четкое, как сознание животного, да и в любом случае суперсознание леса делало поиск не менее сложной задачей, чем попытку расслышать рев водопада за яростным громыханием грозы. Зато матушка сразу почувствовала сознание волчьей стаи. Оно походило на резкий смрад и наполняло рот вкусом крови.

Матушка различила на корке наста маленькие следы, наполовину засыпанные снегом. Ругаясь и бормоча что-то себе под нос, матушка Ветровоск закуталась в шаль и выскочила из дома.

Глава 12

Белая кошка, спящая на своей личной полочке в кухне, услышала подозрительные шорохи, доносящиеся из самого темного угла, и проснулась. Кузнец, уводимый близкими к истерике сыновьями, заботливо закрыл за собой двери, и кошка любопытствуя взглянула на узкую тень, которая потыкала замок и проверила петли.

Двери были дубовыми, затвердевшими от жары и времени, но это не помешало им отлететь на другую сторону улицы.

Торопливо шагающий по дороге кузнец услышал в небе какой-то звук. Услышала его и матушка. Это было целеустремленное гудение, похожее на то, какое издает пролетающая гусиная стая. Набухшие снегом тучи, оказавшиеся на пути предмета, вскипали и взвихривались.

Волки тоже услышали подозрительный шум. Но услышали они его слишком поздно. Источник гула пронесся на бреющем полете над верхушками деревьев и спикировал на поляну.

Матушке Ветровоск уже не нужно было приглядываться к цепочке следов. Она направилась прямиком туда, где мелькали вспышки потустороннего света и откуда доносились странные посвисты, глухие удары и умоляющие повизгивания. Мимо неё промчалась пара волков; их уши были прижаты к голове, и зверей переполняла твердая решимость унести отсюда лапы независимо от того, что встанет у них на пути.

Затрещали ломающиеся ветки. Что-то большое и тяжелое приземлилось на елку рядом с матушкой и, поскуливая, рухнуло в снег. Ещё один волк пролетел параллельно земле и врезался в ствол дерева.

Наступила тишина.

Матушка раздвинула покрытые снегом ветви.

Она увидела широкий круг утоптанного снега. У его границы валялось несколько волков, либо мертвых, либо благоразумно решивших не шевелиться.

Посох был воткнут в снег, и матушке, опасливо обходящей его кругом, почудилось, будто он поворачивается, не выпуская её из виду.

В центре круга виднелся небольшой, туго свернувшийся комок. С некоторым усилием матушка опустилась на колени и осторожно протянула к нему руку.

Посох шевельнулся. Легкая, почти незаметная дрожь прокатилась по нему, но рука матушки сразу остановилась, так и не дотронувшись до плеча Эскарины. Матушка свирепо уставилась на покрытую резьбой палку, подбивая её шевельнуться снова.

Воздух сгустился. Потом посох словно отступил. Он никуда не делся, но предельно ясно дал старой ведьме понять, что это не поражение, а обыкновенный тактический маневр. Мол, ему, посоху, не хотелось бы, чтобы она подумала, будто одержала победу, ибо это не так.

Эск вздрогнула. Матушка рассеянно похлопала её по спине.

— Это я, девочка. Всего лишь старая матушка.

Комок решил не разворачиваться. Матушка закусила губу. За свою жизнь она так и не научилась общаться с детьми, поскольку все время смотрела на них — если смотрела вообще — как на нечто среднее между людьми и животными. Она умела обращаться с младенцами. С одного конца вливаешь молоко, а другой поддерживаешь чистоту. Со взрослыми ещё проще, потому что они кормятся и содержат себя в чистоте сами. Но между младенцами и взрослыми существовал целый мир переживаний, которым она никогда по-настоящему не интересовалась. Насколько ей было известно, главное — не дать детям подхватить какую-нибудь смертельно опасную болезнь и надеяться, что все в конце концов образуется.

Матушка пребывала в полной растерянности, но в то же время понимала, что ей необходимо что-то предпринять.

— Сто, нехолосые волки нас напугали? — наугад высказалась она.

Это, похоже, сработало, хотя попытка была далека от совершенства.

— Мне, знаешь ли, уже восемь, — заявил приглушенный голос откуда-то из середины шара.

— Люди, которым уже восемь, не сидят в снегу, свернувшись в клубок, — парировала матушка, продираясь сквозь дебри разговора взрослого с ребенком.

Шар ничего не ответил.

— У меня дома, наверное, найдутся молоко и печенье, — рискнула матушка.

Это не оказало на шар желаемого эффекта.

— Эскарина Смит, если ты сию же минуту не начнешь вести себя как полагается, я тебя так отшлепаю!

Эск осторожно высунула голову и буркнула:

— А угрожать вовсе необязательно.

Когда кузнец добрался до домика, матушка как раз подходила к двери, ведя за руку Эскарину. Мальчишки выглядывали из-за спины отца.

— Э-э, — изрек кузнец, не совсем представляя себе, как начать разговор с человеком, который предположительно уже мертв. — Мне, э-э, сообщили, что ты… нездорова.

Он обернулся и смерил сыновей свирепым взглядом.

— Я просто отдыхала и, должно быть, заснула. А сплю я очень крепко.

— Ну да, — неуверенно отозвался кузнец. — Тогда ладно. А что случилось с Эск?

— Немного напугалась, — ответила матушка, сжимая руку девочки. — Тени и все такое. Ей нужно хорошенько отогреться. Она слегка понервничала, и я собиралась уложить её спать в свою кровать, если ты не против.

Кузнец слегка сомневался в том, что он не против, но твердо знал, что его жена, подобно остальным женщинам в деревне, относится к матушке с трепетным уважением и что возражения могут выйти ему боком.

— Что ж, прекрасно, прекрасно. Если тебе не трудно. Я пошлю за ней утром, хорошо?

— Договорились, — кивнула матушка. — Я пригласила бы тебя зайти, но камин мой потух…

— Нет-нет, не беспокойся, — торопливо заверил её кузнец. — Меня ужин ждёт. Подгорает, — добавил он, искоса взглянув на Гальту, который было открыл рот, чтобы что-то сказать, но вовремя передумал.

После того как они ушли, сопровождаемые громкими, отдающимися эхом протестами мальчишек, матушка втолкнула Эск в кухню и заперла за собой дверь. Достав из своего запаса над кухонным шкафом две свечки, она зажгла их и вытащила из старого сундука несколько потрепанных, но теплых шерстяных одеял, от которых ощутимо несло нафталином. Закутав Эск, она усадила девочку в качалку, а сама, под аккомпанемент покряхтываний и скрип суставов, опустилась на колени и принялась разводить огонь. Это была сложная церемония, в которой принимали участие сухие древесные грибы, стружки, расщепленные прутики и большое количество выдуваемого воздуха и проклятий.

— Тебе не стоит так надрываться, матушка, — сказала Эск.

Матушка застыла и посмотрела на заднюю стенку камина. Довольно симпатичная стенка, её много лет назад выковал кузнец, украсив орнаментом из сменяющих друг друга сов и летучих мышей. Однако в данный момент рисунок матушку не интересовал.

— Вот как? — абсолютно бесстрастно отозвалась она. — Ты небось знаешь лучший способ?

— Ты могла бы наколдовать огонь.

Матушка с величайшей заботой стала поправлять щепки в разгорающемся пламени.

— И как же, скажи на милость, я его наколдую? — осведомилась она, по всей видимости обращая свой вопрос к задней стенке камина.

— Э-э, — ответила Эск, — я… я не знаю. Но ты сама должна это знать. Всем известно, что ты умеешь колдовать.

— Есть колдовство, — заявила матушка, — а есть колдовство. Самое важное, девочка моя, — это знать, что можно делать при помощи колдовства, а что нельзя. И попомни мои слова, оно никогда не предназначалось для того, чтобы им разжигали огонь. Можешь быть в этом уверена. Если бы Создатель хотел, чтобы мы для разжигания огня пользовались колдовством, он не дал бы нам… э-э… спичек.

— Но ты сможешь зажечь огонь колдовством? — настаивала Эск, наблюдая за тем, как матушка вешает на крюк древний черный чайник. — Ну если захочешь? Если бы это было позволено?

— Возможно, — согласилась матушка, которая все равно не смогла бы этого сделать: огонь не имел сознания, он не был живым, и это лишь две из трех причин.

— При помощи колдовства огонь бы сразу разгорелся…

— То, что вообще стоит делать, можно делать как хорошо, так и плохо, — изрекла матушка, ища спасения в афоризмах, последнем прибежище осаждаемых детьми взрослых.

— Да, но…

— И никаких «но».

Матушка порылась в темном деревянном ларце, стоящем на кухонном шкафу. Она гордилась своими несравненными познаниями, касающимися свойств овцепикских трав, — никто лучше её не разбирался в многочисленных достоинствах смятки, попутника и клюкалки, — но бывали времена, когда для достижения желаемого эффекта ей приходилось прибегать к небольшому запасу ревностно выменянных и заботливо сохраняемых лекарств из Заграницы (так, по мнению матушки, назывались все земли, находящиеся дальше, чем в дне пути от Дурного Зада).

Она накрошила в кружку сухих красных листьев, добавила меда, залила все это водой и сунула получившееся питье в руки Эск. Положив под решетку камина большой круглый камень — позже он, завернутый в обрывок одеяла, станет грелкой — и строго-настрого заказав девочке вставать с кресла, матушка Ветровоск вышла в буфетную.

Эск барабанила пятками по ножкам качалки и потягивала напиток. У него был странный, перченый вкус. Она спросила себя, что это такое. Ей, разумеется, уже доводилось пробовать матушкины отвары и настои, вечно приправленные медом, количество которого, определяемое лично матушкой, зависело от того, притворяетесь ли вы или нет. Эск знала, что матушка известна на все Овцепикские горы благодаря специальным микстурам от болезней, о которых жена кузнеца — и время от времени другие молодые женщины — говорила только намеками, приподняв брови и понизив голос…

Когда матушка вернулась, Эск спала. Она не помнила, как её укладывали в постель и как матушка закрывала окно на задвижку.

Ведьма вернулась на кухню и подтащила качалку поближе к огню.

«В голове девочки что-то есть, — сказала она себе. — Что-то таится там, внутри». Ей не хотелось думать, что именно, но она хорошо помнила, какая участь постигла волков. И все эти разговоры о разжигании огня с помощью колдовства… Так его разжигали волшебники, эту магию им преподавали на первом курсе Университета.

Матушка вздохнула. Удостовериться в этом можно только одним способом. Она начинала чувствовать себя слишком старой для подобных фокусов.

Взяв свечу, матушка прошла через буфетную в пристройку, где размещались её козы. Находящиеся в своих стойлах три меховых шара равнодушно уставились на хозяйку. Три рта ритмично хрустели положенным рационом сена. Воздух был теплым и слегка попахивал кишечными газами.

Наверху, среди балок, сидела небольшая сова, одно из многочисленных существ, обнаруживших, что жизнь с матушкой вполне окупает испытываемые время от времени неудобства. Повинуясь зову матушки, сова слетела ей на руку, и старая ведьма, задумчиво поглаживая мягкие перышки, осмотрелась вокруг, ища куда бы прилечь. Ворох сена сойдет.

Она задула свечу и легла в сено; сова сидела у неё на пальце.

Козы жевали, рыгали и глотали, проводя за этим занятием уютную ночь. Лишь издаваемые ими звуки нарушали ночную тишину.

Тело матушки замерло. Сова почувствовала, как ведьма проникает в её мозг, ивежливо подвинулась. Матушка ещё пожалеет об этом перемещении; два Заимствования в один день — и утром она будет совершенно разбита и одержима страстным желанием жрать мышей. Раньше, в младые годы, ей это было нипочем — она бегала с оленями, охотилась с лисами, узнавала странные темные обычаи кротов и редко проводила ночь в собственном теле. Но с возрастом Заимствование давалось ей все труднее и труднее, особенно возвращение. Может быть, скоро наступит момент, когда она не сможет вернуться и оставшееся дома тело превратится в груду мертвой плоти… Хотя, честно говоря, это не такая уж и плохая смерть.

Волшебникам подобные вещи знать не полагалось. Если маги и проникали в сознание другого существа, то делали это как воры — не из коварства, но потому, что им, тупым болванам, просто не приходило в голову сделать это как-то иначе. Да и зачем им захватывать контроль над телом совы? Они же не умеют летать, этому надо учиться целую жизнь. Тогда как ненасильственный способ состоит в том, чтобы вселиться в мозг птицы и направлять его так же мягко, как ветер шевелит листья.

Сова встрепенулась, взлетела на узкий подоконник и бесшумно выскользнула в ночь.

Облака уже разошлись, и в свете полупрозрачной луны заманчиво сверкали горы. Бесшумно скользя между рядами деревьев, матушка смотрела на мир совиными глазами. Когда этому научишься, только так и стоит путешествовать! Больше всего ей нравилось Заимствовать птиц, исследуя с их помощью укромные высокогорные долины, куда не ступала нога человека; потаенные озера между черными утесами; крошечные, обнесенные стенами поля на клочках ровной земли, примостившихся на отвесных скалистых склонах, — владения неприметных и скрытных существ. Однажды она путешествовала с гусями, пролетающими над горами каждую весну и осень, и до смерти перепугалась, когда обнаружила, что чуть было не вылетела за точку возврата.

Сова покинула лес, скользнула над деревенскими крышами и, подняв облако снега, приземлилась на самой большой, заросшей омелой яблоне в саду кузнеца.

Не успели её когти коснуться ветки, как она поняла, что не ошиблась. Дерево отвергало её, она чувствовала, как оно пытается столкнуть её.

«Я не уйду», — подумала она.

«Ну давай, терроризируй меня, — в тишине ночи произнесло дерево. — Если я дерево, значит, можно, да? Вот она, типичная баба».

«По крайней мере, сейчас от тебя хоть какая-то польза есть, — в ответ подумала матушка. — Лучше быть деревом, чем волшебником, а?»

«Это не такая уж плохая жизнь, — заявило дерево. — Солнце. Свежий воздух. Время для раздумий. А весной — пчелы».

В том, как дерево промурлыкало «пчелы», было нечто столь сладострастное, что у матушки, содержащей несколько ульев, пропало всякое желание есть мед. Она почувствовала себя так, как будто ей напомнили, что яйца — это нерожденные цыплята.

«Я здесь по поводу девочки, Эскарины», — прошипела она.

«Многообещающий ребенок, — подумало дерево. — Я с интересом слежу за ней. И она любит яблоки».

«Ах ты свинья!» — воскликнула шокированная матушка.

«А что я такого сказал? Может, мне ещё извиниться перед тобой за то, что я не дышу?»

Матушка придвинулась ближе к стволу.

«Ты должен отпустить её, — приказала она. — Магия начинает просачиваться наружу».

«Уже? Я потрясен», — сказало дерево.

«Это неправильная магия! — выкрикнула матушка. — Это магия волшебников, не женская магия! Эск пока не знает, что это такое, но сегодня ночью её магия убила дюжину волков!»

«Великолепно!» — откликнулось дерево.

Матушка заухала от ярости.

«Великолепно? А что если она поспорит со своими братьями и случайно выйдет из себя, а?»

Дерево пожало плечами. С его ветвей посыпались снежные хлопья.

«Тогда ты должна обучить её».

«Обучить? Много я знаю о том, как учат волшебников!»

«Пошли её в Университет». «Она же женщина!» — заорала матушка, подпрыгивая вверх-вниз на своей ветке. «Ну и что? Кто сказал, что женщинам не дано быть волшебниками?»

Матушка заколебалась. С тем же успехом дерево могло спросить, почему рыбам не дано быть птицами. Она сделала глубокий вздох и заговорила. Но тут же остановилась. Она знала, что должен существовать резкий, колкий, уничтожающий и, прежде всего, самоочевидный ответ. Вот только, к её крайнему раздражению, он никак не приходил ей в голову.

«Женщины никогда не были волшебниками. Это против природы. Ты ещё скажи, что мужчина может стать ведьмой».

«Если определять ведьму как человека, который поклоняется всесозидающему началу, то есть почитает основной…» — завело дерево и не затыкалось несколько минут.

Матушка Ветровоск с нетерпением и досадой слушала выражения типа «ряд Матерей-Богинь», «примитивный культ луны» — уж она-то знала, что такое быть ведьмой. Это травы, порча, ночные полеты по округе и верность традициям, но это никоим образом не связано с общением с богинями — будь они матерями или кем-то ещё, — которые, судя по всему, способны на весьма сомнительные проделки. А когда дерево начало толковать о «танцах нагишом», матушка попыталась заткнуть перьями уши — пусть где-то под затейливыми наслоениями её сорочек и юбок имеется немного кожи, это ещё не значит, что данное обстоятельство заслуживает её одобрения.

Дерево закончило свой монолог. Матушка подождала немного, чтобы окончательно убедиться, что яблоня не собирается ничего добавлять, и спросила:

«Это и есть ведовство, да?»

«Оно самое. Его теоретический базис».

«У вас, волшебников, бывают чудные идеи».

«Я больше не волшебник, а просто дерево».

Матушка встопорщила перья. «А теперь послушай меня, господин Дерево Теоретический Базис. Если бы женщины рождались для того, чтобы стать волшебниками, они умели бы отращивать длинные седые бороды, она не будет волшебником, тебе это ясно, волшебство — это совершенно неправильный способ использования магии, это всего-навсего свет, огонь и баловство с Силами, ей это совершенно ни к чему, и спокойной тебе ночи».

Сова сорвалась с ветки. Матушка не тряслась от ярости только потому, что это мешало полету. Волшебники! Слишком много болтают, держат заклинания пришпиленными в книгах, словно бабочек, но хуже всего то, что они считают, будто только их магия стоит того, чтобы ей заниматься.

Матушка была твердо уверена в одном: женщины никогда не были волшебниками и не собираются становиться таковыми сейчас.

Глава 13

Под бледным светом уходящей ночи она вернулась в домик. Её тело, поспав на сене, чувствовало себя отдохнувшим, и она надеялась посидеть несколько часов в кресле-качалке и привести в порядок свои мысли. Это было время, когда ночь ещё не совсем закончилась, а день не совсем начался — мысли были четкими, ясными, и ничего им не мешало. Она…

Посох стоял у стены, рядом с кухонным шкафом.

Матушка застыла на месте.

— Понятно, — сказала она наконец. — Так, значит, да? В моем собственном доме?

Она очень медленно подошла к очагу, бросила на угли пару поленьев и раздувала огонь до тех пор, пока языки пламени, взревев, не поднялись до самого дымохода.

Удовлетворенная итогом своих усилий, она повернулась, пробормотала на всякий случай несколько предохранительных заклятий и схватила посох. Он не сопротивлялся, и она едва удержалась, чтобы не упасть. Посох оказался у неё в руках, и она торжествующе расхохоталась, почувствовав, как он покалывает ей ладонь и как магия, словно воздух в грозу, потрескивает в нем.

Как все просто! Видно, боевой дух посоха куда-то испарился.

Призывая проклятия на волшебников и все их творения, она занесла посох над головой и со стуком опустила в огонь, в самую жаркую часть пламени.

Эск вскрикнула. Звук пролетел сквозь пол спальни и серпом взрезал тёмный домик.

Матушка была старой, усталой женщиной и не совсем хорошо соображала после долгого и тяжелого дня, но, чтобы выжить, ведьма должна научиться делать поспешные и очень смелые выводы. Матушка ещё смотрела на охваченный пламенем посох и прислушивалась к доносящимся сверху воплям, а её руки уже тянулись к черному чайнику. Она опрокинула воду на огонь, выхватила из очага посох, над которым поднимались клубы пара, и взбежала по лестнице на второй этаж, с ужасом думая о том, что ей предстоит там увидеть.

Эск сидела на узкой кровати, целая и невредимая, но вопящая во все горло. Матушка прижала её к себе и попыталась успокоить; она не знала точно, как это делается, однако рассеянное похлопывание по спине и неопределенные ободряющие звуки вроде бы достигли цели. Крики перешли в рыдания и, в конце концов, в тихие всхлипы. Матушка разобрала слова «огонь» и «горячо», и её губы сжались в тонкую горькую полоску.

Наконец она уложила девочку, укрыла её одеялом и тихо, крадучись, спустилась по ступенькам.

Посох снова стоял у стены. Матушку ничуть не удивило то, что на нем не было ни одной подпалины.

Она развернула качалку к посоху и уселась, подперев подбородок ладонью. Весь её вид выражал мрачную решимость.

Вскоре кресло начало само собой покачиваться. Его скрип был единственным звуком в тишине, которая сгущалась, растекалась и заполняла кухню, словно ужасающий тёмный туман.

Глава 14

Утром, перед тем как Эск проснулась, матушка спрятала посох в соломенной кровле — от греха подальше.

Эск позавтракала и выпила кружку козьего молока. События последних суток не оставили на ней и следа. Она впервые провела в домике матушки больше времени, чем требуется для короткого визита вежливости. В общем, пока старая ведьма мыла посуду и доила коз, Эск постаралась максимально использовать подразумеваемое разрешение исследовать окрестности.

Вскоре она обнаружила, что жизнь в домике не так уж и проста. К примеру, существовала проблема козьих имен.

— Но у них должны быть имена! — воскликнула она. — У всего есть имя.

Матушка посмотрела на неё из-за округлого, грушевидного бока старшей козы и выдавила в невысокое ведерко тонкую струйку молока.

— Ну, наверное, на козьем языке у них есть имена, — неопределенно пробурчала она. — Но к чему им имена на человеческом?

— Видишь ли… — начала Эск, запнулась и, подумав какое-то время, спросила:

— А как тогда ты заставляешь их делать то, что тебе от них требуется?

— Они просто делают это, а когда я им нужна, они орут.

Эск с серьезным видом протянула старшей козе клок сена. Матушка следила за ней задумчивым взглядом. У коз действительно имелись имена друг для друга, и она прекрасно это знала. Имена были самые разные: «коза-мой-ребенок», «коза-вожак-стада», «коза-моя-мать» и полдюжины других, не последним из которых было «коза-которая-стоит-здесь». Ещё козы славились сложной иерархией внутри стада, четырьмя желудками и пищеварительной системой, которая деловито урчала всякую спокойную ночь. Матушке всегда казалось, что называть все это, например, Ромашкой — значит оскорблять благородное животное.

— Эск, — решившись, позвала она.

— Да?

— А кем бы ты хотела стать, когда вырастешь?

На лице Эск отразилось недоумение.

— Не знаю.

— Ну, — сказала матушка, не переставая доить, — как по-твоему, что ты будешь делать, когда вырастешь?

— Не знаю. Наверное, выйду замуж.

— А ты хочешь?

Губы Эск начали было произносить «не з…», но она поймала матушкин взгляд, остановилась и немножко подумала.

— Все взрослые, кого я знаю, вышли замуж или женились, — ответила она наконец, подумала ещё и осторожно добавила:

— Кроме тебя, конечно.

— Это правда, — отозвалась матушка.

— Ты что, не хотела выйти замуж? Теперь настала матушкина очередь задуматься.

— Руки не дошли, — выдавила она в конце концов. — Понимаешь, слишком много других дел.

— Папа говорит, что ты ведьма, — рискнула Эск.

— Правильно говорит.

Эск кивнула. Ведьмы в Овцепикских горах обладали статусом, подобным тому, какой в других культурах придавался монашкам, сборщикам налогов и ассенизаторам. Ну то есть их уважали, иногда ими восхищались, в общем и целом им рукоплескали за то, что они делают дело, которое, если мыслить логически, должно быть сделано, но всем было слегка неуютно в их компании.

— Тебе хотелось бы выучиться и стать ведьмой? — спросила матушка.

— Ты имеешь в виду магию? — глаза Эск вспыхнули.

— Да, магию. Но не огненную. Настоящую магию.

— А ты умеешь летать?

— Есть вещи и получше полетов.

— И я смогу им научиться?

— Если твои родители позволят.

— Отец — нет, — вздохнула Эск.

— Я лично с ним поговорю, — пообещала матушка.

Глава 15

— А теперь послушай меня, Гордо Смит!

Кузнец попятился в глубь кузницы, защищаясь от матушкиного гнева поднятыми руками. Она наступала на него, возмущенно потрясая в воздухе пальцем.

— Я помогла тебе появиться на свет, болван ты этакий, и сейчас у тебя не больше ума, чем было тогда…

— Но… — попробовал возразить кузнец, отскакивая за наковальню.

— Магия нашла её! Магия волшебников! неправильная магия, ты понял? Эта магия не для Эск!

— Да, но…

— Ты хоть представляешь, что она может натворить? Кузнец обмяк.

— Нет.

Матушка на секунду умолкла и понизила голос.

— Конечно, нет, — уже мягче повторила она. — Где тебе…

Она уселась на наковальню и попыталась успокоиться.

— Послушай, магия обладает чем-то вроде собственной жизни. Это не имеет значения, потому что… во всяком случае магия волшебников… — Она посмотрела на его лицо, на котором было написано полное недоумение, и предприняла ещё одну попытку:

— Ну, ты знаешь, что такое сидр?

Кузнец кивнул. В этом вопросе он чувствовал себя более уверенно, но не совсем представлял, куда это сравнение может завести.

— Но есть ещё спиртное. Яблочное бренди, к примеру, — продолжала ведьма.

Кузнец снова кивнул. Зимой в Дурном Заду все гнали яблочное бренди, выставляя бочки с сидром на ночь на улицу и вынимая лед, пока на самом донышке не оставалось некоторое количество очень крепкого напитка.

— В общем, сидра ты можешь выпить много, и тебе от этого ничего не будет, так? Кузнец опять кивнул.

— Но бренди ты пьешь маленькими стаканчиками, понемногу и достаточно редко, потому что оно шибает прямо в голову…

Кузнец кивнул ещё раз, а потом, осознав, что его вклад в беседу совсем невелик, добавил:

— Правильно.

— Вот в этом-то и состоит разница, — заключила матушка.

— Какая разница?

Матушка вздохнула:

— Разница между магией ведьм и магией волшебников. И эта магия нашла Эск. Если Эск не сумеет подчинить её себе, девочка пропадет. Магия может стать чем-то вроде двери, и по другую сторону этой двери нас ждут весьма неприятные Твари. Понял?

Кузнец кивнул. На самом деле он ничего не понял, но правильно предположил, что, если он признается в этом, матушка начнет углубляться в ужасные подробности.

— У Эск сильная воля, — продолжила старая ведьма. — Но рано или поздно ей будет брошен вызов.

Кузнец взял с лавки молот, посмотрел на него так, словно никогда не видел раньше, и положил обратно.

— Если Эск обладает магией волшебников, то учеба на ведьму не принесет ей никакой пользы. Ты сказала, что это разные вещи.

— И то и другое суть магия. Если ты не можешь научиться ездить на слоне, ты, по крайней мере, можешь научиться скакать на лошади.

— А что такое слон?

— Нечто вроде барсука, — ответила матушка. Вот уже в течение сорока лет она держала звание эксперта по вопросам леса и ещё ни разу не призналась в невежестве.

Кузнец вздохнул. Он знал, что потерпел поражение. Его жена ясно дала ему понять, что она одобряет матушкину идею, и сейчас, подумав хорошенько, он тоже обнаружил некоторые преимущества в создавшемся положении. В конце концов, матушка не вечна, а быть отцом единственной ведьмы в округе — весьма престижно.

— Ладно, — кивнул он.

Глава 16

Зима сделала поворот и начала медленно ползти к весне. Большую часть своего времени Эск проводила у матушки Ветровоск, обучаясь ведьмовской науке.

Похоже, эта наука состояла в основном из вещей, которые нужно было запоминать.

Теория сопровождалась практикой, которая включала в себя мытье кухонного стола и основы траволечения, уборку навоза у коз и применение грибов, стирку и вызывание Мелких Богов. Одним из основных предметов был уход за большим медным перегонным кубом в буфетной и навыки перегонки. К тому времени как подули теплые краевые ветра и снег остался лишь в виде маленьких полосок слякоти с пуповой стороны деревьев» Эск уже знала, как приготовить целый ряд растираний, несколько видов бренди, применяемого в медицинских целях, пару десятков специальных настоев и несколько таинственных отваров, назначение которых, по словам матушки, ей предстояло узнать в свое время.

Чем она совсем не занималась, так это магией.

— Всему свое время, — неопределенно повторяла матушка.

— Но ведь предполагается, что я ведьма!

— Ты ещё не ведьма. Назови мне травы, полезные для кишечника.

Эск заложила руки за спину, зажмурилась и отбарабанила:

— Цветущие верхушки крысиного горошка, сердцевина корня львиного зада, стебли графинки, стручки…

— Хорошо. Где растут водяные огурцы?

— На торфяных болотах и в застоявшихся прудах, в месяц…

— Прекрасно. Ты делаешь успехи.

— Но это не магия.

Матушка уселась на кухонный стол.

— По большей части магия — это вообще не магия. Нужно просто узнать соответствующие травы, научиться наблюдать за погодой, познакомиться с повадками животных. И с повадками людей тоже.

— И все? — в ужасе воскликнула Эск.

— Все? Довольно большое «все», — хмыкнула матушка. — Но нет, это не все. Есть ещё кое-что.

— Ты можешь меня научить?

— Всему свое время. Пока тебе лучше не вылезать.

— Не вылезать? Откуда? Взгляд матушки метнулся к теням, скопившимся в углах кухни.

— Неважно.

Вскоре последние сохранившиеся клочки снега исчезли, и в горах забушевали весенние грозы. Воздух в лесу наполнился запахом перепревших листьев и скипидара. Несколько ранних цветков бросили вызов ночным заморозкам, и из ульев вылетели пчелы.

— Вот пчелы, — сказала матушка Ветровоск, — это настоящая магия.

Она осторожно приподняла крышку первого улья и продолжила:

— Пчелы — они тебе и мед, и воск, и пчелиный клей, и маточное молочко. Замечательные существа, эти пчелы. И ими правит королева, — с оттенком одобрения в голосе добавила она.

— А они тебя не кусают? — поинтересовалась Эск, отступая.

Клубящаяся масса пчел выплеснулась из сот и растеклась по грубым деревянным стенкам улья.

— Очень редко, — ответила матушка. — Ты хотела магии. Смотри.

Она сунула руку в гущу копошащихся насекомых и издала горлом пронзительный, слегка жужжащий звук. Пчелы зашевелились, и одна из них, длиннее и толще всех остальных, забралась к ней на ладонь. За маткой последовало несколько рабочих пчел, которые поглаживали её и по-всякому за ней ухаживали.

— Как это у тебя получилось? — полюбопытствовала Эск.

— А-а, — отозвалась матушка. — Хочешь знать?

— Да. Хочу. Именно поэтому я и спросила, матушка, — строго ответила Эск.

— По-твоему, я воспользовалась магией? Эск посмотрела на пчелиную матку и подняла глаза на ведьму.

— Нет. По-моему, ты просто хорошо знаешь пчел.

Матушка ухмыльнулась:

— Совершенно верно. И это одна из форм магии.

— Что-то знать?

— Знать то, что другие не знают, — поправила матушка, заботливо вернула королеву подданным, закрыла крышку улья и добавила:

— И, мне кажется, тебе пора познакомиться с парой-другой секретов.

«Наконец-то», — подумала Эск.

— Но сначала мы должны засвидетельствовать уважение улью, — предупредила матушка, причём последнее слово ей удалось произнести с большой буквы «У». Эск, не подумав, сделала реверанс. Матушка влепила ей затрещину и беззлобно заметила:

— Надо кланяться. Ведьмы кланяются. Она продемонстрировала.

— Но почему? — жалобно провыла Эск.

— Потому что ведьмы должны отличаться от других, и это часть нашего секрета, — ответила матушка.

Они сидели на выбеленной солнцем лавке с краевой стороны домика. Перед ними колыхались Травы, достигающие уже фута в высоту, — зловещая коллекция бледно-зеленых листьев.

— Ну ладно, — сказала матушка, устраиваясь поудобнее. — Помнишь ту шляпу, что висит на крючке у двери? Пойди принеси её.

Эск послушно прошла в домик и сняла с крючка матушкину шляпу, которая была высокой, остроконечной и, разумеется, черной.

Матушка перевернула шляпу и внимательно осмотрела её.

— Внутри этой шляпы, — торжественно объявила она, — скрыт один из секретов ведовства. После того как девушка узнает этот секрет, назад пути нет. Что ты можешь сказать мне об этой шляпе?

— Можно я её подержу?

— Сколько угодно.

Эск заглянула в шляпу. Она увидела проволочный каркас, который придавал шляпе форму, пару шпилек. И все.

Шляпа ничем не выделялась, если не считать того, что другой такой в деревне не было. Но это не делало её магической. Эск закусила губу, и ей представилось, как её с позором отправляют домой.

Шляпа на ощупь была самой обычной, и потайные карманы в ней отсутствовали. Это была типичная ведьмовская шляпа. Матушка всегда надевала её, направляясь в деревню, однако в лесу носила обыкновенный кожаный колпак.

Эск попыталась припомнить то, чему неохотно, скрепя сердце, учила её матушка. «Дело не в том, что знаешь ты, дело все в том, чего не знают другие. Магия бывает подходящей в неподходящем месте, а бывает — неподходящей в подходящем. Она может быть…»

Уходя в деревню, матушка всегда надевала шляпу. И просторный черный плащ, который уж точно не был магическим, потому что большую часть зимы служил покрывалом для коз, и весной, как правило, матушка его стирала.

В мозгу у Эск начал вырисовываться ответ, и ответ этот ей очень не понравился. Он был похож на многие матушкины ответы. Словесный фокус. Матушка говорила то, что вы все время знали, но говорила по-другому, так что изрекаемые ею слова обретали огромную важность.

— Кажется, я догадалась, — произнесла Эск.

— Выкладывай.

— Секрет состоит вроде как из двух частей.

— Ну?

— Это ведьмовская шляпа, потому что ты её носишь. Но ты — ведьма, потому что носишь эту шляпу. Гм-м.

— И… — подбодрила матушка.

— И, увидев тебя в шляпе и плаще, люди сразу понимают, что ты ведьма. Поэтому твоя магия действует, — закончила Эск.

— Правильно, — похвалила её матушка. — Это называется головология.

Она похлопала по своим серебристым волосам, которые были стянуты в такой тугой узел, что им можно было колоть камни.

— Но это все не всамделишное, — запротестовала Эск. — Это не магия, а… а…

— Слушай, — перебила матушка. — Красная настойка от газов, которую ты прописываешь больному, может, конечно, подействовать, но, если ты хочешь, чтобы она подействовала наверняка, сделай так, чтобы мозг больного заставил её подействовать. Скажи, что это лучи лунного солнца, растворенные в колдовском вине, или что-нибудь в этом роде. Побормочи над бутылочкой. И с порчей то же самое.

— С порчей? — слабо переспросила Эск.

— Да, девочка, с порчей, и нечего смотреть на меня такими удивленными глазками. Нужда тебя заставит, ты будешь наводить порчу. Когда останешься одна, а рядом не окажется никого, кто мог бы помочь, и… — она заколебалась и, смешавшись под вопрошающим взглядом Эск, неловко закончила:

— …и люди не будут выказывать тебе уважение. Проклинай их громко, проклинай запутанно, проклинай долго и проклинай всем, чем заблагорассудится. Это сработает. На следующий день, когда они стукнут себя по пальцу, свалятся с лестницы или у них сдохнет собака, о тебе сразу вспомнят. И в следующий раз будут вести себя лучше.

— Но это все равно не похоже на магию, — пожаловалась Эск, ковыряя ногой землю.

— Однажды я спасла человеку жизнь, — поведала матушка. — Специальное лекарство, принимать два раза в день. Кипяченая вода с добавлением ягодного сока. Я сказала, что купила его у гномов. Вот в чем заключается основная часть лечения. Большинство людей легко справится с любой болезнью, главное — поставить цель. Тебе же нужно лишь подтолкнуть их к этому.

Она как можно более ласково похлопала Эск по руке и добавила:

— Ты ещё молода для таких вещей, но когда станешь старше, то поймешь, что многие люди практически не выходят за пределы своих голов. И ты тоже, — лаконично заключила она.

— Не понимаю.

— Я бы очень удивилась, если бы ты поняла, — быстро откликнулась матушка, — но ты можешь назвать мне пять трав, помогающих от сухого кашля.

Весна разворачивалась всерьез. Матушка начала брать Эск с собой на долгие, занимающие весь день прогулки к потаенным прудам или на холмы, к каменистым осыпям, на которых росли редкие травы. Эск нравилось бывать высоко в горах, где припекало солнце, но воздух оставался пронизывающе холодным. Трава росла здесь густо и жалась к земле. С высоких пиков открывался вид на Диск вплоть до Краевого океана, опоясывающего Плоский мир. В другом направлении вдаль уходили Овцепикские горы, окутанные вечной зимой. Они тянулись до самого Пупа Диска, где, по всеобщему и единодушному мнению, на вершине десятимильного шпиля из камня и льда жили боги.

— Боги — нормальные ребята, — отметила матушка, пока они с Эск перекусывали и наслаждались видом. — Не беспокой богов, и боги не будут беспокоить тебя, — Ты знаешь многих богов?

— Несколько раз я видела богов грома, — ответила матушка, — ну и, разумеется, Хоки.

— Хоки?

Матушка пережевывала бутерброд, с которого была срезана корка.

— О, Хоки — бог природы. Иногда он предстает в виде дуба, иногда — в виде получеловека-полукозла, но в основном я вижу его в образе сущего наказания. И его можно найти только в самой чаще. Он играет на флейте. Честно сказать, очень плохо.

Эск лежала на животе и смотрела на раскинувшуюся внизу долину. Вокруг гудело несколько крепких, закаленных шмелей, патрулирующих по собственной инициативе кисти тимьяна. Солнце пригревало ей спину, но здесь, наверху, с пуповой стороны камней ещё лежал снег.

— Расскажи мне о землях на равнине, — лениво попросила она.

Матушка неодобрительно покосилась на пейзаж, растянувшийся на десять тысяч миль.

— Это просто другие места. Такие же, как здесь, только в чем-то отличные.

— А там есть города и все такое прочее?

— Наверное.

— Неужели ты никогда не спускалась посмотреть на них?

Матушка откинулась назад, аккуратно расправила юбку, подставляя солнцу несколько дюймов почтенного фланелета, и погрузилась в тепло, ласкающее старые кости.

— Нет, — ответила она. — Мне и здесь хватает неприятностей, чтобы ещё ездить за ними в Заграницу.

— Мне однажды приснился город, — призналась Эск. — В нем жили сотни людей, там было такое здание с большими воротами, с магическими воротами…

У неё за спиной послышался звук, похожий на треск рвущейся ткани. Матушка заснула.

— Матушка?

— М-м-пф.

— Ты обещала, что, когда придет время, покажешь мне настоящую магию, — сказала Эск. — По-моему, время уже пришло.

— М-м-пф.

Матушка Ветровоск открыла глаза и уставилась в небо. Здесь, наверху, оно было темнее — скорее пурпурное, чем голубое. «Почему бы и нет? — подумала она. — Эск быстро схватывает. Она знает о травах больше, чем я. В её годы, обучаясь у старого Гаммера Суматохи, я только и делала, что Заимствовала, Перемещалась и Передавала. Может, я чересчур осторожна?»

— Ну покажи, хотя бы чуточку, — взмолилась Эск.

Матушка поразмыслила над её просьбой и не смогла придумать никаких отговорок. «Я ещё пожалею об этом», — сказала она себе, проявляя незаурядные способности к предвидению. Вслух же она коротко произнесла:

— Хорошо.

— Это будет настоящая магия? — поинтересовалась Эск. — Никаких трав и головологии?

— Да, настоящая магия, как ты это называешь.

— Заклинание?

— Нет. Заимствование.

Лицо Эск было само ожидание. В глазах девочки светился неподдельный интерес.

Матушка оглядела простирающиеся внизу долины и наконец нашла то, что искала. Над далеким, затянутым голубой дымкой клочком леса лениво кружил серый орел. В настоящий момент его сознание пребывало в полном покое. Оно подойдет как нельзя лучше.

Ведьма мягко Позвала птицу, и та начала поворачивать в их сторону.

— Первое правило Заимствования: тебе должно быть удобно, и ты должна находиться в безопасном месте, — сказала матушка, разглаживая траву у себя за спиной. — Лучше всего в кровати.

— Но что такое Заимствование?

— Ляг и возьми меня за руку. Видишь там, внизу, орла?

Эск, прищурившись, вгляделась в темное, жаркое небо.

Там было… Разворачиваясь в потоке воздуха, она увидела внизу, на траве, две крохотные, кукольные фигурки.

Она чувствовала, как хлещет и пружинит о её перья ветер. Поскольку орел не охотился, а просто наслаждался ощущением солнца на своих крыльях, раскинувшаяся внизу земля была для него всего лишь ничего не значащим контуром. Но воздух, воздух был сложной, постоянно меняющейся трехмерной вещью, переплетающимся узором из уходящих вдаль спиралей и кривых — отображением течений, возникающих вокруг столбов теплого воздуха. Она….почувствовала удерживающий её мягкий нажим.

— Следующее правило, которое обязательно следует запомнить, — раздался рядом голос матушки. — Никогда не заставляй хозяина нервничать. Если ты дашь ему понять, что ты здесь, он либо начнет с тобой бороться, либо впадет в панику. В обоих случаях у тебя нет ни единого шанса. Он был орлом всю свою жизнь, а ты — нет.

Эск ничего не ответила.

— Ты случаем не испугалась? — уточнила матушка. — В первый раз это может напугать и…

— Я не испугалась, — сказала Эск и прибавила:

— А как им управлять?

— Никак. Пока. Научиться управлять подлинно диким существом не так-то просто. Тебе нужно… вроде как намекнуть ему, что он расположен сделать то или это. С прирученными животными все обстоит проще. Но ни одно существо нельзя заставить сделать то, что противно его природе. А теперь попробуй нащупать сознание орла.

Эск ощущала матушку как размытое серебристое облачко в глубине своего собственного разума. После непродолжительных поисков она обнаружила сознание птицы. Ещё немного — и она бы его не заметила. Сознание орла было маленьким, острым и пурпурным. Оно не обращало на неё никакого внимания, полностью сосредоточившись на полете.

— Отлично, — одобрительно заметила матушка. — Не будем улетать слишком далеко. Если ты хочешь, чтобы он повернул, ты должна…

— Да, да, — отозвалась Эск Она сжала и разжала пальцы — где бы эти пальцы сейчас ни находились, — и орел, встретив грудью ветер, сделал поворот.

— Прекрасно, — промямлила оторопевшая матушка. — Как это у тебя получилось?

— Не знаю. Я просто сделала это, вот и все.

— Хм-м.

Матушка осторожно проверила крошечное сознание орла. Птица по-прежнему не имела ни малейшего понятия о своих пассажирах. Это произвело на матушку огромное впечатление, что случалось крайне редко.

Они парили над горой, а Эск тем временем восхищенно исследовала чувства орла. Матушкин голос монотонно гудел у неё в мозгу, бормоча инструкции, наставления и предупреждения. Эск прислушивалась к нему вполуха. Все это казалось ей слишком запутанным. Почему она не может захватить власть над сознанием орла? Птице это не повредит.

Эск отчетливо видела, что нужно для этого сделать. Тут требовалась элементарная сноровка, как при щелчке пальцами — который Эск так и не удалось освоить, — и тогда она сможет сама прочувствовать, что такое полет, ей не придется пользоваться сведениями из вторых рук, а точнее крыльев.

Она…

— Не делай этого, — спокойно предупредила матушка. — Ничего хорошего не получится.

— Что?

— Девочка моя, неужели ты взаправду думаешь, будто ты первая? Думаешь, остальным не приходила в голову мысль, как чудесно было бы переселиться в другое тело и ходить по воздуху или дышать водой? Неужто ты действительно считаешь, что это легко?

Эск бросила на неё свирепый взгляд.

— И нечего смотреть на меня так, — сказала матушка. — В один прекрасный день ты ещё поблагодаришь меня за предупреждение. Не впутывайся в авантюры, пока не узнаешь, с чем имеешь дело. Прежде чем приниматься за подобные фокусы, ты должна уяснить, какие действия необходимо предпринять, если что-то пойдет не так. Не пытайся ходить раньше, чем научишься бегать. То есть наоборот.

— Я чувствую, как можно это сделать, матушка.

— Вполне возможно. Но Заимствовать — труднее, чем кажется. Хотя, не отрицаю, у тебя есть определенные способности. Но на сегодня достаточно. Задержи нас над нами, и я покажу тебе, как Возвращаться.

Орел застыл в воздухе над двумя распростертыми телами, и мысленным взором Эск увидела два открывшихся перед ними канала. Контур сознания матушки исчез.

А теперь…

Матушка ошибалась. Сознание орла практически не сопротивлялось, и у него не осталось времени, чтобы запаниковать. Эск обволокла его, и оно, поизвивавшись мгновение, растворилось в ней.

Матушка открыла глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как орел с хриплым торжествующим клекотом закладывает вираж над поросшей травой каменистой осыпью и, скользя вдоль горного склона, уносится прочь. Он постепенно превратился в точку, а затем и вовсе пропал, оставив за собой лишь эхо ещё одного клекота.

Матушка посмотрела на бесчувственное тельце девочки. Эск практически ничего не весила, но до дома было далеко, а день уже клонился к вечеру.

— Проклятье, — без особого выражения сказала старая ведьма.

Поднявшись на ноги, она отряхнулась и, крякнув от натуги, взвалила безвольное тело Эск себе на плечи.

В хрустальном предзакатном небе над горами орел-Эск все набирал и набирал высоту, опьяненный энергией полета.

По дороге домой матушка повстречалась с голодным медведем. Её мучил ревматизм, и она была не в том настроении, чтобы спокойно выслушивать чей-то рык. Она пробормотала несколько слов, и медведь, к своему кратковременному удивлению, со всего размаха неожиданно налетел на дерево и пришел в сознание лишь спустя несколько часов.

Глава 17

Войдя в домик, матушка положила тело Эск на кровать и развела огонь, после чего загнала коз в хлев, подоила их и закончила остальные домашние дела, которые были назначены у неё на этот вечер.

Напоследок она убедилась, что все окна открыты, а когда начало темнеть, зажгла фонарь и поставила его на подоконник.

Как правило, чтобы выспаться, матушке хватало нескольких часов крепкого сна, поэтому в полночь она проснулась. Комната не изменилась, хотя у фонаря появилась собственная солнечная система, состоящая из глупых мошек.

Второй раз матушка пробудилась от дремы уже на рассвете и обнаружила, что свеча давным-давно догорела, а Эск по-прежнему спит непробудным сном Заимствующего.

Выводя коз в загон, матушка пристально всматривалась в небо.

Наступил полдень, и вот ещё из одного дня начал уходить свет. Матушка бесцельно расхаживала взад и вперед по кухне. Время от времени она лихорадочно бросалась делать что-нибудь по хозяйству: из трещин между покрывающими пол плитками бесцеремонно извлекалась древняя засохшая грязь, а задняя стенка камина очищалась от скопившейся за зиму сажи и чуть ли не до дыр натиралась графитом. Мыши, гнездившиеся в глубине кухонного шкафа, были вежливой, но твердой рукой выселены в козий хлев.

Солнце клонилось к закату. Свет Плоского мира был старым, медлительным и тяжеловесным. Стоя в дверях домика, матушка наблюдала за тем, как свет стекает с гор, разливаясь по лесу золотыми реками. То тут, то там он собирался во впадинах, образуя лужи, постепенно бледнел и исчезал.

Матушка выстукивала по косяку резкую дробь и мурлыкала под нос какой-то незамысловатый хмурый мотивчик.

Наступил рассвет, а в домике было пусто, если не считать тела Эск, которое безмолвно и неподвижно лежало на кровати.

Глава 18

По мере того как золотистый свет растекался по Диску, словно первые волны прибоя, затопляющего илистую отмель, орел кругами поднимался все выше и выше к куполу небес, толкая под себя воздух медленными взмахами могучих крыльев.

Под Эск расстилался весь мир — все континенты, все острова, все реки и, самое главное, все огромное кольцо Краевого океана.

Помимо этого, здесь, наверху, не было ничего, даже звука.

Эск с восторгом купалась в своих ощущениях, заставляя слабеющие мускулы прилагать все больше усилий. Однако что-то было не так. Её мысли, было такое впечатление, убегали из-под её контроля и исчезали. В её разум впивались боль, возбуждение, усталость, и в то же самое время из него что-то вытекало. Воспоминания растворялись на ветру. Как только Эск удавалось ухватиться за какую-нибудь мысль, та мигом испарялась, оставляя за собой пустоту.

Эск теряла куски себя и не могла припомнить, что именно теряет. Она запаниковала, ища укрытия в том, в чем была твердо уверена…

Я — Эск, я украла тело орла, и ощущение ветра в перьях, голод, поиски в не-небе внизу…

Она попробовала ещё раз. Я — Эск и ищу воздушную тропу; ноющие мускулы, режущий ветер, его холод…

Я — Эск. Высоко над воздушно-влажно-мокро-белым, над всем, небо прозрачно, воздух разрежен…

Я это я.

Глава 19

Матушка была в саду, среди ульев, и ранний утренний ветер трепал её юбку. Она переходила от одного улья к другому, стуча по их крышам. Встав посреди густо разросшихся бурачника и бальзамника, посаженных ею специально для пчел, она вытянула перед собой руки и запела настолько высоким голосом, что ни один обычный человек не смог бы её услышать.

Из ульев послышался гул, и вдруг воздух заполнился тяжелыми, глазастыми, низкоголосыми пчелами. Они кружили над её головой, смешивая басовитое жужжание с песней.

Потом они исчезли, взмыли в разгорающийся над поляной свет и разлетелись над деревьями.

Хорошо известно (по крайней мере — ведьмам), что каждая колония пчел составляет, так сказать, лишь часть существа, которое зовется Рой, а отдельные пчелы — это клетки, образующие сознание улья. Матушка редко смешивала свои мысли с мыслями пчел — не только потому, что сознание насекомых — это странная, чужеродная штука, на вкус отдающая жестью, но и потому, что, как она подозревала, Рой был гораздо умнее её.

Она знала, что её посланцы скоро достигнут колоний, устроенных дикими пчелами в лесной чаще. Не пройдет и нескольких часов, как каждый уголок горных лугов окажется под пристальным наблюдением. Ей оставалось только ждать.

В полдень пчелы вернулись, и в резких, едких мыслях, текущих в сознании улья, она прочла, что Эск пропала, как будто её и не бывало. Ни следа.

Матушка Ветровоск вернулась в прохладу домика и, усевшись в качалку, уставилась на дверной проем.

Она знала, каким должен быть следующий шаг, но ей была ненавистна сама мысль об этом. Однако она все-таки принесла невысокую приставную лесенку, взобралась по скрипучим ступенькам на крышу и вытащила из потайного места в соломенной кровле посох.

Он был холодным как лед. Над ним поднимался пар.

— Значит, над линией снегов, — заключила матушка.

Она опустилась на колени, воткнула посох в клумбу и уставилась на него свирепым взглядом. У неё появилось неприятное ощущение, что посох также свирепо смотрит на неё в ответ.

— И не думай, что ты победил, ибо это не так, — бросила она. — Просто у меня нет времени возиться с тобой. Ты должен знать, где она. Я требую, чтобы ты отнес меня к ней!

Посох смотрел на неё деревянным взглядом.

— Силой… — Матушка замялась: она слегка подзабыла положенные формулы. — Силой дерева и камня я приказываю тебе!

Суета, движение, оживление — все эти слова были бы совершенно неверным описанием реакции посоха.

Матушка почесала подбородок. Ей припомнился урок, который заучивают все дети: «А волшебное слово?»

— Пожалуйста? — намекнула она. Посох задрожал, приподнялся над землей и, повернувшись в воздухе, приглашающе завис на уровне матушкиной талии.

Матушка слышала, что среди молодых ведьм метлы снова вошли в моду, но она полетов не одобряла. Невозможно выглядеть респектабельно, когда несешься верхом на предмете домашнего обихода. Кроме того, в таком способе передвижения полным-полно сквозняков.

Но сейчас о респектабельности речи не шло. Матушка, задержавшись, чтобы сорвать с крючка за дверью шляпу, торопливо забралась на посох, устроилась на нем как можно более удобно — боком, разумеется, и крепко зажав юбки между колен — и сказала:

— Ну ладно, а теперь что-о-о…

Животные в лесу срывались с места и разбегались в стороны, узрев над своими головами быстро несущуюся, вопящую и сыплющую проклятиями тень. Матушка цеплялась за посох побелевшими от напряжения пальцами и неистово дрыгала тощими ногами, постигая высоко над верхушками деревьев важную науку о центре тяжести и турбулентных потоках. Посох летел вперед, совершенно игнорируя её вопли.

К тому времени как он добрался до горных лугов, она несколько освоилась. Это означало, что матушка научилась кое-как держаться на нем. Нужно лишь цепляться покрепче руками и коленями — при условии, что вы не возражаете против того, чтобы висеть вверх ногами. Слава богам, хоть матушкина шляпа приносила какую-то пользу своей аэродинамической формой.

Посох несся между черными утесами и вдоль голых высокогорных долин, по которым, как говорили, когда-то давно, во времена Ледяных Великанов, текли реки льда. Воздух, врывающийся в матушкино горло, стал разреженным и морозным.

Над одним из сугробов они резко остановились. Матушка свалилась с посоха и осталась лежать в снегу, тяжело дыша и пытаясь припомнить, как это она отважилась пройти через такое.

В нескольких футах от неё, под нависшим козырьком снега, темнел комок перьев. При её приближении птичья голова рывком поднялась, и орел уставился на ведьму свирепыми, полными страха глазами. Онпопытался взлететь, но опрокинулся на спину, однако, когда матушка протянула руку и попробовала прикоснуться к нему, не преминул вырвать из её ладони аккуратный треугольник мяса.

— Понятно, — негромко, ни к кому не обращаясь, процедила матушка.

Оглянувшись, она отыскала подходящего размера валун, из приличия скрылась за ним на пару секунд и появилась снова с одной из нижних юбок в руках. Орел вырывался, уничтожая вышивку, на которую было потрачено несколько недель упорного труда, но матушке удалось-таки спеленать его, и она, держа птицу так, чтобы не пострадать от периодических выпадов острого клюва, повернулась к посоху, который стоял воткнутым в сугроб.

— Обратно я пойду пешком, — холодно заявила она.

Как оказалось, это была горная долина, заканчивающаяся крутым обрывом. Несколькими сотнями футов ниже виднелись острые черные скалы.

— Что ж, хорошо, — уступила матушка, — но ты полетишь медленно, понял? И не смей высоко подниматься.

На самом деле, поскольку теперь у неё было немного больше опыта — и возможно потому, что посох тоже летел осторожнее, — возвращение домой было почти степенным. Ещё немного — и матушка убедила бы себя в том, что с течением времени могла бы научиться всего-навсего не любить полеты вместо того, чтобы питать к ним неизбывное отвращение. Ей всего лишь нужно было научиться не давать себе смотреть вниз.

Глава 20

Распластав крылья, орел сидел на тряпичном коврике у потухшего очага. Он попил воды, над которой матушка пробормотала несколько заклинаний (обычно она применяла их для того, чтобы произвести впечатление на клиентов, но кто знает, может, и есть в них какая-то сила?), и проглотил пару кусков сырого мяса.

Чего он не сделал, так это не проявил ни одного признака разумности.

Матушка начала сомневаться, та ли это птица. Рискуя получить ещё один удар клювом, она пристально вгляделась в злые оранжевые глаза и попыталась убедить себя в том, что в самой-самой их глубине, почти незаметно, сверкает странная искорка.

Матушка пошарила у орла в голове. Его сознание, как и следовало ожидать, было на месте, четкое и резкое, но там же присутствовало кое-что другое. Сознание, разумеется, не имеет цвета, но, тем не менее, пряди орлиного сознания выглядели пурпурными. Вокруг них вились и переплетались тонкие серебристые нити.

Эск слишком поздно поняла, что тело формируется сознанием, что Заимствование — это одно, а в мечте о том, чтобы на самом деле вселиться в чужое тело, изначально заложено наказание.

Матушка уселась в кресло и начала раскачиваться. Она зашла в тупик — и знала это. Распутать два сплетенных сознания не под силу ни ей, ни кому бы то ни было в Овцепикских горах…

Она ничего не слышала, но, может, текстура воздуха слегка изменилась. Она посмотрела на посох, которому было позволено вернуться в дом, и твердо заявила:

— Нет.

И тут же подумала: «А кому это я сказала? Себе? В нем есть сила, но мне она не по душе. Однако другой силы поблизости нет. А я все равно опоздала. Хотя, может, и успевать было некуда?»

Она снова проникла в голову орла, чтобы успокоить его страхи и развеять панику. Он позволил ей взять его и неуклюже уселся у неё на запястье, так крепко сжав руку когтями, что из-под них выступила кровь.

Матушка схватила посох и поковыляла наверх, туда, где в спальне с низким потолком на узкой кровати лежала Эск.

Ведьма пересадила орла на спинку кровати и воззрилась на посох. Узор на нем снова начал меняться под её взглядом, так и не раскрывая до конца свой подлинный облик.

Матушка не была новичком в использовании волшебных сил, но знала, что её способ — это мягкое принуждение, незаметно изменяющее ход вещей. Разумеется, сама она выразилась бы иначе — она бы сказала, что, зная, где искать, ты всегда найдешь рычаг. Сила же, заключенная в посохе, была грубой, свирепой — сырая магия, извлеченная из тех сил, что управляют самой Вселенной.

За чудо придется платить. Матушка достаточно слышала о волшебниках, чтобы не сомневаться — цена будет высокой. Но, если беспокоишься о цене, зачем тогда вообще идешь в лавку?

Она прокашлялась и спросила себя, какого черта ей делать дальше. Возможно, если она…

Сила ударила её словно кирпичом. Матушка почувствовала, как её обхватили и подняли в воздух, и очень удивилась, когда, взглянув вниз, обнаружила, что ноги её по-прежнему твердо стоят на полу. Она попыталась сделать шаг вперед, и вокруг затрещали магические разряды. Она оперлась о стену, чтобы не упасть, и старинная деревянная балка зашевелилась у неё под рукой, выпуская листья. По комнате кружил магический циклон, поднимая в воздух пыль и придавая ей тревожащие воображение формы. Кувшин и тазик, стоявшие на умывальном столике и украшенные чрезвычайно симпатичным узором из бутонов роз, разбились на кусочки. Обитающий под кроватью третий член традиционного фарфорового трио превратился во что-то ужасное и шмыгнул прочь.

Матушка открыла рот, чтобы выругаться, но тут же заткнулась, увидев, что её первые слова распустились окаймленными радугой облачками.

Она посмотрела на Эск и на орла, который, похоже, ничего не замечал, и попыталась сосредоточиться. Проскользнув в голову птицы, она снова увидела пряди сознаний. Серебристые нити были так переплетены с пурпурными, что приняли их форму. Но теперь она увидела место, где нити кончались и откуда, совершив точно рассчитанный рывок, их можно было начать распутывать. Это было так очевидно, что матушка услышала свой собственный смех — его звук, заколыхавшись оранжевыми и белыми волнами, исчез в потолке.

Время шло. Даже с той силой, что пульсировала в голове матушки, это был мучительный, тяжкий труд вроде вдевания нитки в иголку при лунном свете. Но в конце концов на ладони старой ведьмы оказалась горсть серебра. В том неспешном, тяжеловесном мире, в котором она пребывала, матушка подняла моток нитей и медленно кинула в сторону Эск. Он превратился в облачко, закружился, как в водовороте, и исчез.

Внимание матушки привлек резкий щебечущий звук и мелькающие на границе видимости тени. Что ж, рано или поздно это случается с каждым. Они пришли, притянутые, как обычно, разрядами магии. Нужно просто научиться не обращать на них внимания.

Глава 21

Матушка проснулась, почувствовав, как в глаза ей врезается яркий солнечный свет. Она сидела, привалившись к двери, и её тело ныло так, будто у него началась зубная боль.

Не глядя, она протянула руку, нащупала край умывального столика и, подтянувшись, приняла нормальное сидячее положение. Её не особенно удивило то, что кувшин и тазик выглядят точно так же, как всегда. По правде говоря, чистое любопытство заставило её позабыть о боли и бросить быстрый взгляд под кровать, чтобы убедиться, что да, все обстоит как обычно.

Орел по-прежнему сидел нахохлившись на столбике кровати. На самой кровати спала Эск, и матушка увидела, что это настоящий сон, а не неподвижность пустого тела.

Осталось надеяться, что Эск сумеет побороть неодолимое желание бросаться на кроликов.

Матушка снесла несопротивляющуюся птицу вниз и выпустила её во дворе у задней двери. Орел тяжело взлетел на ближайшее дерево и устроился там отдыхать. Его преследовало ощущение, что ему стоит на кого-то обидеться, но он, хоть убей, не мог вспомнить, за что именно.

Глава 22

Эск открыла глаза и очень долго смотрела на потолок. За эти месяцы она познакомилась с каждым выступом, с каждой трещинкой, образующими на штукатурке фантастический, перевернутый вверх ногами пейзаж, в котором она поселила одной ей известную и живущую по сложным законам цивилизацию.

В её голове кипели мысли. Она выпростала из-под покрывала руку и посмотрела на неё, гадая, куда подевались перья. Все это было очень странно.

Она сбросила одеяло, спустила ноги с кровати, расправила в потоке воздуха крылья и скользнула в мир…

Стук тела, упавшего на пол спальни, заставил матушку поспешно взбежать по ступенькам. Она заключила пораженную ужасом девочку в объятия, крепко прижала к себе и начала раскачиваться взад и вперед, издавая бессмысленные утешающие звуки. Эск подняла искаженное страхом лицо.

— Я чувствовала, как исчезаю!

— Да, да. Теперь лучше, — пробормотала матушка.

— Ты не понимаешь. Я даже не могла вспомнить свое имя! — вскрикнула Эск.

— Но сейчас-то ты его помнишь. Эск помедлила, проверяя.

— Да, — кивнула она. — Конечно. Сейчас помню.

— Так что ничего плохого не случилось.

— Но…

Матушка вздохнула.

— Ты кое-чему научилась, — сказала она и решила для верности придать голосу некую строгость. — Говорят, малое знание может причинить немало бед, но оно и вполовину не так опасно, как дремучее невежество.

— Но что случилось?

— Тебе показалось, что Заимствования недостаточно. Ты решила похитить чужое тело. Однако ты должна знать, что тело похоже… похоже на формочку для желе. Оно заставляет то, что в нем содержится, принимать определенную форму, понятно? Ты не можешь оставаться в теле орла и сохранять сознание девочки. Во всяком случае, ты не можешь оставаться там долго.

— Я стала орлом?

— Да.

— И перестала быть собой?

Матушка задумалась. Ей всегда приходилось делать паузу, когда разговор с Эск выходил за пределы возможностей словарного запаса обыкновенного человека.

— Нет, не перестала, — ответила она наконец. — Не в том смысле, какой ты имеешь в виду. Ты просто стала орлом, которому иногда снятся странные сны. Тебе снится, как ты летаешь, а ему — как он ходит и разговаривает.

— Уф-ф.

— Но теперь все закончилось, — продолжала матушка, одаривая девочку скупой улыбкой. — К тебе снова вернулось твое истинное я, а орел получил обратно свое сознание. Он сидит на большой березе рядом с туалетом, и мне хотелось бы, чтобы ты вынесла ему что-нибудь поесть.

Эск заглянула куда-то за матушкину голову и самым обычным голосом сообщила:

— Там были какие-то необычные существа.

На лице старой ведьмы проступило явное изумление. Эск смешалась, испугавшись, что ляпнула что-то не то.

— Какие существа? — резко спросила матушка.

— Такие большие, самые разные. Они сидели вокруг.

— Там было темно? Ну эти Твари — они скрывались в темноте?

— По-моему, я видела там звезды. Матушка?

Матушка Ветровоск неотрывно смотрела на стену.

— Матушка? — повторила Эск.

— М-м? Да? О-о, — матушка встряхнулась. — Да. Понятно. А теперь я хотела бы, чтобы ты спустилась, взяла кусок ветчины из кладовой и вынесла орлу. Ясно? И неплохо было бы поблагодарить его. Кто знает…

Когда Эск вернулась, старая ведьма намазывала хлеб маслом. Эск подтянула к столу табурет, но матушка махнула на неё ножом.

— Не спеши. Встань. Повернись ко мне.

Озадаченная, Эск повиновалась. Матушка воткнула нож в разделочную доску и покачала головой.

— Чтоб им пусто было, — пожаловалась она окружающему миру. — Понятия не имею, как это делается. Насколько я знаю волшебников, у них на такой случай должна иметься определенная церемония, вечно они все усложняют…

— Что ты хочешь этим сказать? Матушка, не обращая на неё внимания, заковыляла в тёмный угол рядом с кухонным шкафом.

— Может быть, тебе следует опустить одну ногу в ведро с холодной овсянкой и надеть одну перчатку, — продолжала она. — Я не хотела этого делать, но Они меня вынуждают.

— О чем ты говоришь, матушка?

Старая ведьма выхватила из теней посох и неопределенно махнула им в сторону Эск.

— Вот. Он твой. Возьми его. Надеюсь, я сделала все как надо.

На самом деле вручение посоха начинающему волшебнику — обычно очень внушительная церемония, в особенности если посох был унаследован от старшего мага. Согласно древним законам, ученик проходит долгое и устрашающее испытание с участием масок, капюшонов, мечей и страшных клятв, в которых говорится о вырезании языка, вырывании внутренностей дикими птицами, развеивании праха по семи ветрам и тому подобном. После нескольких часов такого времяпрепровождения ученик допускается в братство Мудрых и Просвещенных.

Также на этой церемонии толкается длинная речь. По чистой случайности матушка изложила её суть в двух словах.

Эск взяла посох и стала разглядывать его.

— Симпатичный… — неуверенно протянула она. — Красивая резьба. А для чего он?

— Присядь. И хоть раз в жизни выслушай меня не перебивая. В тот день, когда ты родилась…

Глава 23

— …Вот так, в общих чертах, все и случилось.

Эск пристально посмотрела на посох и перевела взгляд на матушку.

— Я должна стать волшебником?

— Да. Нет. Не знаю.

— На самом деле это не ответ, матушка, — упрекнула Эск. — Должна или нет?

— Женщины не могут быть волшебниками, — отрезала матушка. — Это противно природе. С таким же успехом женщину можно сделать кузнецом.

— Вообще-то я наблюдала за работой отца и не понимаю, почему…

— Послушай, — торопливо перебила её матушка, — женщина не может стать кузнецом по тем же причинам, по каким мужчина не может стать ведьмой. А все потому, что…

— Я слышала о мужчинах-ведьмах, — коротко вставила Эск.

— О чернокнижниках?!

— Ну да, о них.

— Мужчин-ведьм не бывает, бывают только глупые мужчины, — с жаром воскликнула матушка. — Мужчина-ведьма на самом деле волшебник. Все дело, — она постучала себя по лбу, — в головологии. В том, как работает твой ум. Мужской ум устроен не так, как наш. Их магия — это сплошные числа, углы, края и поведение звезд, как будто это действительно имеет значение. Это все сила. Проклятая… — матушка помолчала и вытащила на свет слово, которым любила описывать все то, что так презирала в волшебниках, — гимметрия.

— Ну, тогда все в порядке, — с облегчением отметила Эск. — Я останусь здесь и буду учиться ведовству.

— Ага, — мрачно отозвалась матушка, — тебе хорошо говорить. Вряд ли это будет так легко.

— Но ты же сама сказала, что мужчины должны быть волшебниками, а женщины — ведьмами и наоборот не бывает.

— Верно.

— Значит, — торжествующе заключила Эск, — все проблемы решены? Я просто не могу не стать ведьмой.

Матушка ткнула пальцем в посох. Эск пожала плечами.

— Всего-навсего старая палка. Матушка покачала головой. Эск моргнула.

— Нет?

— Нет.

— И я не могу стать ведьмой.

— Понятия не имею, кем ты можешь стать. Бери посох, — Что?

— Бери посох. Видишь, в очаге уложены поленья. Зажги их.

— Огниво в… — начала было Эск.

— Как-то раз ты сказала, что огонь можно разжечь и по-другому. Покажи мне.

Матушка поднялась на ноги. В полумраке кухни Эск показалось, что старая ведьма внезапно выросла и помещение вдруг наполнилось меняющимися разлохмаченными тенями, пронизанными угрозой. Глаза матушки свирепо впились в Эск.

— Давай, — скомандовала она, и в голосе её звякнули льдинки.

— Но… — отчаянно пискнула Эск, прижимая тяжелый посох.

Она поспешно шагнула назад и опрокинула табурет.

— Показывай!!!

Эск с воплем кинулась к очагу. Кончики её пальцев полыхнули пламенем, которое, змеясь, пронеслось через кухню. Дрова вспыхнули с такой силой, что вся мебель разлетелась в разные стороны, а в очаге образовался брызжущий искрами шар горячего зеленого света.

Он шипя крутился на камнях — которые начали трескаться, а потом и вовсе расплавились, — и по его поверхности пробегали быстро меняющиеся разводы. В течение нескольких секунд железный экран храбро сопротивлялся, но все-таки не выдержал и растаял как воск. Последний раз он появился в виде алого пятна на поверхности огненного шара, после чего исчез совсем. Мгновение спустя черный чайник постигла та же судьба.

В тот самый момент, когда дымоход должен был, по идее, отправиться туда же, древняя каменная плита, лежащая в основании очага, не выдержала, и огненный шар, брызнув напоследок искрами, скрылся из виду.

Его прохождение сквозь землю отмечалось нерегулярным потрескиванием и отдельными клубами пара. Если не считать этого, вокруг царила тишина, та громкая, свистящая в ушах тишина, которая наступает следом за оглушительным шумом. После неестественного неонового света в кухне было темно, как в преисподней.

Наконец матушка вылезла из-под стола и несмело поползла к дыре, окруженной валиком застывшей лавы. Оттуда грибом поднялось очередное облако раскаленного пара, и матушка поспешно шарахнулась в сторону.

— Говорят, под Овцепикскими горами расположены рудники гномов, — ни к селу ни к городу сказала она. — О боги, вот маленькие паршивцы удивятся.

Она осторожно тронула туфлей остывающую лужицу железа, расплывшуюся там, где раньше находился чайник, и добавила:

— Экран жалко. На нем были совы. — Её дрожащая рука пригладила подпаленные волосы. — Думаю, сейчас мне не помешает добрая кружка, э-э, добрая кружка холодной воды.

Эск сидела, изумленно рассматривая свою руку.

— Это была настоящая магия, — отозвалась она наконец. — И её сотворила я.

— Один из видов настоящей магии, — поправила её матушка. — Не забывай об этом. К тому же тебе следует научиться управлять сидящей внутри тебя магией.

— Ты можешь меня этому научить?

— Я? Нет!

— Как же мне учиться, если никто не будет меня учить?

— Ты должна отправиться туда, где это умеют делать. В школу волшебников.

— Но ты сказала…

Матушка на мгновение оторвалась от процесса переливания воды из ведра в кувшин.

— Да, да, — резко бросила она. — Но можешь забыть о том, что я говорила, можешь забыть о здравом смысле и всем таком прочем. Иногда приходится идти туда, куда ведут обстоятельства. Полагаю, ты так или иначе отправишься в эту школу волшебников.

Эск обдумала это заявление.

— Ты хочешь сказать, это моя судьба? — спросила она.

Матушка пожала плечами.

— Что-то в этом роде. Может быть. Кто знает?

Той ночью, когда Эск уж давным-давно лежала в постели, матушка надела шляпу, зажгла новую свечку, убрала все со стола и вытащила из тайника в кухонном шкафу небольшую Деревянную шкатулку, в которой лежали бутылочка чернил, древнее гусиное перо и несколько листков бумаги.

Каждый раз, когда приходилось сталкиваться с миром букв, матушка чувствовала себя не в своей тарелке. Её глаза выпучились, язык высунулся наружу, на лбу бусинками выступил пот, но перо, поскрипывая, все-таки двигалось по странице, хоть и сопровождалось отдельными негромкими «зараза» и «чтоб тебя».

Письмо звучало следующим образом, правда, данному варианту не хватает свечного воска, клякс, замарываний и жирных пятен оригинала:

Глава 24

«Главному Валшебнеку, Низримый Уневерсетет, здрасте, надеюсь все здаровы, я насылаю вам некаю Искорину Смитт, у ние есть задатки валшебнека, но чиво с ней дальши делать я ни знаю ана трудалюбивая девачка и чистаплотная и исче мастиритса выпалнять разнабразные работы па дому, Я нашлю с ней Дениг, жилаю вам жить долга и закончеть ваши дни в мири, астаюс ваша Исмиральда Ветравоск (дивица) Ветьма».

Глава 25

Матушка поднесла письмо к свече и пробежала его критическим взглядом. Хорошее письмо получилось. Она взяла слово «разнабразный» из «Ещегодника», который читала каждый вечер. Этот «Ещегодник» всегда предсказывал «разнабразные бетствия» и «разнабразные несчастья». Матушка не вполне представляла себе, что это значит, но слово ей нравилось.

Матушка Ветровоск запечатала письмо свечным воском и положила на стол. «Оставлю в деревне для почтальона. Все равно завтра утром идти за новым чайником», — решила она.

Глава 26

На следующее утро матушка постаралась одеться как следует — выбрала черное платье, украшенное изображениями лягушек и летучих мышей, широкий бархатный плащ (по крайней мере, материал его после тридцати лет упорной носки стал весьма смахивать на бархат) и надела полагающуюся по должности шляпу, пригвоздив её к волосам шпильками.

Сначала матушка и Эск зашли к каменщику и заказали новый экран для очага, после чего отправились к кузнецу.

Это была продолжительная и бурная беседа. Эск вышла в сад и забралась на добрую, старую яблоню. Из дома время от времени доносились крики отца и вопли матери, а иногда надолго воцарялось молчание, означающее, что матушка Ветровоск мягко втолковывает что-то голосом, который Эск определяла для себя как голос «именно-так-и-не-иначе». Старая ведьма могла иногда разговаривать ровным, размеренным тоном. К такому тону, наверное, прибегал сам Создатель. Неизвестно, содержалась ли в этом голосе магия или просто головология, но он исключал всякую возможность споров и ясно давал понять, что то, о чем он говорит, в точности соответствует тому, как все должно быть.

Ветерок слегка раскачивал дерево. Эск сидела на ветке и от нечего делать болтала ногами.

Она думала о волшебниках. Они редко заходили в Дурной Зад, но о них рассказывали множество историй. Волшебники обычно мудрые, припомнила она, и очень старые, а ещё они творят могущественные, сложные и таинственные чудеса. Кроме того, все они носят бороды. Поскольку все без исключения мужчины.

В данном положении вещей крылась какая-то фундаментальная проблема, которую Эск никак не могла разрешить до конца. Почему бы…

Церн и Гальта пронеслись сломя голову по дорожке и, пихая друг друга, остановились под деревом. В обращенных на сестру глазах читалась смесь восхищения и пренебрежения. Волшебники и ведьмы были объектами благоговейного почитания, но к сестрам это не относилось. Почему-то известие о том, что твоя сестра учится на ведьму, вроде как обесценивает эту почтенную профессию.

— На самом деле ты ведь не умеешь творить чары, — заявил Гальта.

— Конечно, не умеет, — подхватил Церн. — А что это за палка?

Эск оставила посох прислоненным к дереву. Церн с опаской потыкал его пальцем.

— Пожалуйста, не трогайте его, — торопливо предупредила Эск. — Он мой.

Обычно Церн реагировал на просьбы примерно с такой же отзывчивостью, как реагирует шарикоподшипник, но сейчас, к преогромному удивлению мальчика, рука его замерла на полпути к посоху.

— Не больно-то и надо, — пробормотал он, чтобы скрыть свое смущение. — Обычная старая палка…

— Это правда, что ты умеешь творить чары? — спросил Гальта. — Мы слышали, как матушка говорила об этом.

— Подслушивали у двери, — добавил Церн.

— Ты же сам только что сказал, что я ничего не умею, — беспечно отозвалась Эск.

— Так умеешь или нет? — Лицо Церна покраснело.

— Может быть.

— Не умеешь!

Эск посмотрела на него. Она любила своих братьев — когда напоминала себе, что так положено, — хотя обычно рисовала их сборищем громких воплей в штанах. Но в том, как пялился на неё Гальта, было что-то поросячье и очень неприятное, словно она нанесла ему личное оскорбление.

Она почувствовала, как по телу её пробежала дрожь, и мир внезапно показался ей чересчур резким и отчетливым.

— Умею, — возразила она.

Гальта опустил взгляд, и глазки его сузились. Он злобно лягнул посох ногой.

— Старая палка!

Эск подумала, что сейчас он — вылитый злобствующий поросенок.

Панические вопли Церна заставили родителей и матушку броситься к задней двери и вихрем промчаться по засыпанной шлаком дорожке.

Эск с мечтательно-задумчивым видом сидела в развилке яблони. Церн прятался за деревом, и его лицо было не более чем ободком вокруг багровой, вибрирующей, надрывающейся глотки.

Гальта с довольно изумленным видом стоял на куче уже ненужной ему одежды и шевелил пятачком.

Матушка решительно подошла к дереву, и её крючковатый нос оказался на одном уровне с носиком Эск.

— Превращать людей в свиней нельзя, — прошипела она. — Даже братьев.

— Я ничего не делала, это получилось само собой. Да и сама признай, этот облик больше подходит ему, — равнодушно отозвалась Эск.

— Что происходит? — вопросил кузнец. — Где Гальта? И что здесь делает этот поросенок?

— Этот поросенок, — ответила матушка Ветровоск, — и есть твой сын.

Мама Эскарины вздохнула и мягко повалилась на спину, однако кузнец оказался готов к такому ответу. Он перевел взгляд с Гальты, который умудрился выпутаться из штанин и теперь с энтузиазмом копался в ранних падалицах, на свою единственную дочь.

— Это она сделала?

— Да. Или это было сделано через неё, — объяснила матушка, с подозрением поглядывая на посох.

— О-о.

Кузнец снова посмотрел на своего шестого сына и признал, что это обличье действительно идёт ему. Не глядя, он протянул руку, отвесил верещащему Церну затрещину и спросил:

— Ты можешь превратить его обратно?

Матушка резко обернулась и смерила Эск свирепым взглядом. Эск пожала плечами.

— Он не верил, что я умею творить чудеса, — спокойно заметила она.

— Что ж, думаю, ты доказала то, что хотела доказать, — буркнула матушка. — И сейчас, сударыня, вы превратите его обратно. Сей момент. Слышишь?

— Не хочу. Он мне грубил.

— Понятно.

Эск с вызовом уставилась на матушку. Матушка строго посмотрела на неё. Их воли схлестнулись, звеня, как цимбалы, и воздух между старой ведьмой и девочкой сгустился. Однако матушка всю свою жизнь занималась тем, что заставляла непокорных людей и животных подчиняться приказам. Хотя Эск оказалась на удивление сильным противником, было совершенно очевидно, что она сдастся ещё до конца этого абзаца.

— Ладно, ладно, — прохныкала Эск. — И зачем я превращала его в свинью? По-моему, он сам успешно справляется с этим.

Она не знала, откуда именно пришла к ней магия, поэтому, интуитивно определив верное направление, произнесла свою просьбу. Гальта появился снова — голый и с яблоком во рту.

— Фо ффоифхофиф? — поинтересовался он.

Матушка резко обернулась к кузнецу.

— Теперь ты мне веришь? — рявкнула она. — Ты что, действительно думаешь, будто она всю жизнь просидит в этой дыре, напрочь позабыв о магии? Представляешь, что станет с беднягой, за которого она выйдет замуж?

— Но ты всегда утверждала, что женщина не может стать волшебником, — возразил кузнец.

Вообще-то он испытал немалое потрясение. Матушка Ветровоск, насколько ему было известно, никогда никого ни во что не превращала.

— Забудь, — немного успокаиваясь, посоветовала матушка. — Она нуждается в обучении. Ей необходимо научиться управлять своими силами. Ради богов, наденьте что-нибудь на этого ребенка.

— Гальта, оденься и перестань хныкать, — скомандовал отец и вновь повернулся к матушке:

— Значит, говоришь, есть такое место, где учат магии?

— Да, Незримый Университет. Там готовят волшебников.

— И ты знаешь, где это?

— Ага, — глазом не моргнув, соврала матушка, чьи познания в географии были немногим хуже, чем в ядерной физике.

Кузнец перевел взгляд на дующуюся дочь.

— Из неё действительно сделают волшебника? — осведомился он. Матушка вздохнула:

— Понятия не имею, что из неё сделают.

Глава 27

Вот так и вышло, что неделю спустя матушка заперла дверь домика и повесила ключ на гвоздик в туалете. Козы были отосланы к живущей в горах коллеге-ведьме, которая пообещала также приглядывать за домиком. Дурному Заду предстояло некоторое время обходиться без ведьмы.

Матушка смутно осознавала, что Незримый Университет показывается только тогда, когда сам этого захочет, так что единственным местом, откуда можно было начать поиски, являлся городок Охулан-Режьпрах, раскинувший свою сотню с лишним домов примерно в пятнадцати милях от деревни. Именно туда ездили раз или два в год те дурнозадцы, которые слыли истинными космополитами. Матушка же побывала в Охулан Режьпрахе всего один раз за всю свою жизнь. Городок ей очень не понравился: там стоял непривычный для неё запах, она заблудилась в узких улочках, а развязные манеры тамошних жителей вообще не внушали доверия.

Матушку и Эск подвезла до города повозка, регулярно поставляющая в кузницу металл. Из-под колес поднималась жуткая пыль, которая скрипела на зубах, но все же это было лучше, чем топать пешком, особенно если учесть, что матушка упаковала все немногочисленные пожитки в большой мешок. Для пущей сохранности она положила его под себя.

Эск сидела, прижимая к себе посох и разглядывая проплывающий мимо лес. Отъехав от деревни на несколько миль, она заметила:

— Мне казалось, ты говорила, что в Загранице все растения другие.

— Так оно и есть.

— А деревья вроде бы те же. Матушка надменно обозрела лес и изрекла:

— Нашим в подметки не годятся. На самом деле ею потихоньку завладевала паника. Обещание сопровождать Эск в Незримый Университет она дала не подумав, а поскольку все её скромные познания о Диске были почерпнуты из слухов и со страниц «Ещегодника», она искренне верила в то, что там, куда они держат путь, их ждут землетрясения, приливные волны, бедствия и побоища, многие из них «разнабразные» или того хуже. Но она была полна решимости довести дело до конца. Ведьмы слишком полагаются на свои слова, чтобы брать их обратно.

Матушка практично оделась во все черное и скрывала на своей особе некоторое количество шпилек и хлебный нож. Небольшой запас денег, неохотно выделенный кузнецом, был спрятан в неведомых наслоениях её нижнего белья. В карманах юбки звенели талисманы, а сумку оттягивала свежевыкованная подкова — надежная мера предосторожности в беспокойное время. Матушка чувствовала себя готовой встретиться с миром лицом к лицу.

Дорога, петляя между гор, спускалась вниз. Небо в кои-то веки было чистым, и высокие Овцепики сияли на его фоне свежестью и белизной, словно небесные невесты (с сундуками, набитыми приданым из гроз). Множество мелких ручейков, текущих параллельно дороге или пересекающих её, лениво извивались между пучками куриной глухоты и отца-и-отчима.

К обеду они достигли пригорода Охулана (городок был слишком мал, чтобы иметь больше одного пригорода, который составляли одинокий трактир и кучка домиков, принадлежащих людям, оказавшимся не в состоянии выносить напор и суету городской жизни). Несколько минут спустя повозка высадила пассажиров на главной и, в сущности, единственной городской площади.

Как выяснилось, в тот день в Охулане имела место быть ярмарка.

Матушка Ветровоск растерянно стояла на булыжной мостовой, крепко сжимая плечо Эск, а вокруг клубилась толпа. Матушка слышала, что с деревенскими жительницами, приехавшими в большой город, могут случиться всякие нехорошие вещи, поэтому отчаянно сжимала свою сумочку побелевшими от напряжения пальцами. Если бы какой-нибудь незнакомый мужчина вздумал всего-навсего кивнуть ей, ему пришлось бы очень туго.

Глаза Эск блестели. Площадь представляла собой калейдоскоп звуков, красок и запахов. С одной стороны были расположены храмы наиболее требовательных божеств Диска, и из них доносились странные, непривычные ароматы, которые вместе с вонью торговых палаток составляли лоскутное одеяло благоуханий. Поблизости виднелись прилавки, заполненные соблазнительно выглядящими диковинками, которые Эск не терпелось рассмотреть повнимательнее.

Матушка позволила себе и Эск отдаться на волю толпы. Прилавки даже её озадачили. Она вглядывалась в них — но ни на секунду не ослабляла бдительности, чтобы не быть захваченной врасплох карманниками, землетрясениями и дельцами от эротики, — как вдруг заметила смутно знакомые контуры.

Это была небольшая, задрапированная черной тканью и пахнущая плесенью палатка, втиснутая в узкое пространство между двумя домами. Несмотря на её неприметность, дела в ней, похоже, шли очень хорошо. Её клиентами были большей частью женщины всех возрастов, хотя матушка заметила и нескольких мужчин. Тем не менее, между всеми посетителями было нечто общее. Ни один из клиентов не подходил к палатке в открытую. С виду люди неспешно прогуливались, почти проходили мимо палатки, но вдруг стремительно ныряли под её навес. Мгновение спустя они появлялись снова, торопливо отдергивая руку от кармана или кошелька и настолько успешно соревнуясь за звание Обладателя Самой Небрежной Походки На Плоском Мире, что случайный наблюдатель мог даже усомниться в правдивости своих глаз.

Удивительно, что палатка, о существовании которой вроде бы не подозревает столько людей сразу, пользуется такой популярностью.

— А что там внутри? — поинтересовалась Эск. — Что в ней покупают?

— Лекарства, — твердо сказала матушка.

— В городах, должно быть, очень много больных, — серьезно обеспокоилась Эск.

Внутри палатку заполняли бархатистые сумерки, а залах трав был настолько густым, что его можно было собирать в бутылки. Матушка потыкала опытным пальцем в пару связок сухих листьев. Эск отошла в сторону и попыталась прочесть корявые надписи на ярлыках бутылочек. Она хорошо разбиралась в большинстве матушкиных снадобий, но здесь не увидела ничего знакомого. Названия были довольно забавными типа «Тигровое масло», «Девичья молитва» и «Помощь мужьям», а от некоторых пробок пахло так же, как от матушкиной буфетной, когда старая ведьма заканчивала перегонку очередных секретных микстур.

В темной глубине шевельнулась какая-то тень, и на руку Эск легла чья-то коричневая морщинистая ладонь.

— Чем могу помочь, барышня? — осведомился надтреснутый голос, сладкий, как фиговый сироп. — Предсказать вам судьбу, или, может, вы желаете изменить свое будущее?

— Она со мной, — обернувшись, бросила матушка. — А здоровье твоих глаз, Хильта Козлиха, оставляет желать лучшего, если ты даже её возраст определить не можешь.

Стоящая перед Эск тень нагнулась и спросила:

— Эсме Ветровоск?

— Она самая, — отозвалась матушка. — Все торгуешь грозовыми каплями и грошовыми желаниями, Хильта? Как у тебя дела?

— Прекрасно — тем более что я рада тебя видеть, — ответила тень. — Что заставило тебя спуститься с гор, Эсме? И эта девочка, наверное, твоя помощница?

— А что ты здесь продаешь? — полюбопытствовала Эск.

Тень расхохоталось.

— То, что прекращает то, чего не должно быть, и помогает тому, что должно быть, милочка. Сейчас я буду к вашим услугам, дорогие мои, дайте только закрою лавку.

Тень протиснулась мимо Эск, порадовав её нос калейдоскопом благоуханий, и застегнула полог, закрывающий вход. Занавески в глубине лавки взлетели вверх, впуская внутрь полуденное солнце.

— Сама-то я терпеть не могу темноты и духоты, — заметила Хильта Козлиха. — Но клиенты ожидают увидеть именно это. Ну знаешь, как бывает…

— Знаю, — мудро кивнула Эск. — Головология.

Хильта, невысокая толстенькая женщина в огромной, украшенной фруктами шляпе, перевела взгляд с Эск на матушку и, ухмыльнувшись, согласилась:

— Так оно и есть. Чаю хотите? Они сидели на тюках неведомых трав в укромном уголке, образованном прилавком, который был втиснут между расходящимися стенами двух домов, и пили что-то душистое и зеленое из удивительно хрупких, изящных чашечек. В отличие от матушки, которая одевалась как очень почтенная ворона, Хильта Козлиха сплошь состояла из кружев, шалей, ярких красок, серег и стольких браслетов, что простое движение её руки звучало так, как если бы весь ударный состав оркестра дружно рухнул с обрыва. Но Эск заметила и сходство между двумя ведьмами.

Его было сложно описать. В общем, этих женщин никак нельзя было представить приседающими в реверансе.

— Ну, — сказала матушка, — как жизнь?

Хильта пожала плечами, отчего барабанщики вновь сорвались в пропасть как раз в тот момент, когда им почти удалось выбраться наружу.

— Как торопливый любовник. Приходит и ухо… — она осеклась, заметив многозначительный взгляд, брошенный матушкой в сторону Эск, и торопливо поправилась:

— Неплохо, неплохо. Знаешь, городской совет уже пару раз пытался выставить меня за пределы подвластной ему территории, но у всех заседателей есть жены, поэтому каждый раз как-то так получалось, что я все равно оставалась здесь. Мне говорят, что я — нежелательный элемент, но я отвечаю, что в этом городе многие семьи были бы куда больше и беднее, если бы не Мятная Профилактическая Настойка Госпожи Козлихи. Я-то знаю, кто приходит ко мне в лавку. Помню, кто покупает прилепиховые капли и мазь «Бу-Спок». Жизнь не так уж и плоха. А как идут дела в вашей деревушке с забавным названием?

— То есть в Дурном Заду, — услужливо подсказала Эск и, взяв с прилавка маленький глиняный горшочек, понюхала его содержимое.

— Нормально, — призналась матушка. — Природные вспомогательные средства всегда пользуются спросом.

Эск снова понюхала порошок, который, похоже, был приготовлен из мяты на основе чего-то, что она никак не могла определить, и аккуратно закрыла крышку. Пока ведьмы обменивались сплетнями, шифруя их особым женским кодом, основанным на многозначительных взглядах и непроизнесенных прилагательных, Эск отправилась исследовать экзотические зелья, выставленные на всеобщее обозрение. Вернее наоборот, не выставленные на всеобщее обозрение. Почему-то все зелья прятались глубоко на полках, как будто Хильта не очень-то рвалась их продавать.

— Не узнаю ни одно из снадобий, — заметила Эск большей частью для себя. — Что они дают людям?

— Свободу, — откликнулась Хильта, которая отличалась хорошим слухом, и, повернувшись обратно к матушке, спросила:

— Чему ты её научила?

— Не этому, — ответила матушка. — У неё есть сила, но я не знаю точно какая. Возможно, это сила волшебников.

Хильта медленно обернулась и оглядела Эск сверху донизу.

— А-а. Это объясняет, откуда у неё посох. А я все гадаю, о чем это толкуют пчелы. Ну-ну. Дай-ка мне руку, дитя.

Эск повиновалась. На пальцах Хильты было столько перстней, что девочке показалась, будто её рука погрузилась в мешок с грецкими орехами.

Хильта начала изучать её ладонь, и матушка резко выпрямилась, всем своим видом являя неодобрение.

— Вот это совершенно лишнее, — строго сказала она. — Уж между нами-то.

— Но ты же сама так делаешь, матушка, — возразила Эск, — в деревне. Я видела. И с чайными чашками. И с картами.

Матушка неловко заерзала.

— Ну да. Но это все по ситуации. Ты просто держишь руку клиента, а он сам предсказывает свою судьбу. Но вовсе не обязательно этому верить, все мы окажемся в очень неприятном положении, если станем верить во что попало.

— Силы, Которые Имеют Место Быть, обладают многими странными свойствами. Загадочны и неисповедимы пути, которыми они проявляют свою волю в том круге света, что мы называем физическим миром, — торжественно изрекла Хильта, подмигивая Эск.

— Ну знаешь! — возмутилась матушка.

— Нет, серьезно, — сказала Хильта. — Это правда.

— Хм-м.

— Я вижу, ты отправляешься в долгое путешествие, — продолжала Хильта.

— А я встречу высокого смуглого незнакомца? — спросила Эск, осматривая свою ладошку. — Матушка всегда говорит это женщинам, а ещё она говорит…

— Нет, — ответила Хильта, тогда как матушка фыркнула. — Но это будет очень странное путешествие. Ты проделаешь долгий путь и в то же самое время не сдвинешься с места. И направление тоже будет странным. Это будет исследование.

— Ты читаешь по моей руке?

— Ну, по большей части это лишь предположения, — отозвалась Хильта, откидываясь назад и протягивая руку к чайнику (ведущий барабанщик, поднявшийся до середины склона, свалился на головы карабкающимся снизу литаврам). Она внимательно посмотрела на Эск и добавила:

— Женщина-волшебник, а?

— Матушка везет меня в Незримый Университет, — сообщила Эск. Хильта приподняла брови.

— А ты знаешь, где это? Матушка нахмурилась.

— Не совсем, — призналась она. — Я надеялась, что ты сможешь дать мне более подробные указания, ты ведь лучше меня знакома с кирпичными стенами и прочими атрибутами цивилизации.

— Я слышала, у него много дверей, но те, что ведут в этот мир, находятся в Анк-Морпорке, — сказала Хильта.

Матушке это ни о чем не говорило.

— На Круглом море, — добавила Хильта. На матушкином лице по-прежнему читался вежливый вопрос. — Пятьсот миль отсюда.

— О-о. — Матушка встала и стряхнула с платья воображаемую пылинку. — Тогда нам лучше идти.

Хильта рассмеялась. Эск понравился её смех. Матушка никогда не смеялась, она просто вздергивала уголки губ, но Хильта смеялась как человек, который долго и упорно размышлял о Жизни и понял наконец, в чем соль шутки.

— В любом случае, вам следует подождать до завтра, — посоветовала она. — У меня дома есть свободная комната, вы можете переночевать там, а завтра с рассветом отправитесь в путь.

— Нам не хотелось бы злоупотреблять твоей добротой, — возразила матушка.

— Чушь. Так что побродите немножко, а я пока уложу товар.

Глава 28

В Охулен на ярмарку собирались люди со всех концов округи, и с заходом солнца ярмарка отнюдь не заканчивалась. Вместо этого над каждой палаткой и каждым лотком загорались факелы, а из открытых дверей трактиров выплескивался наружу яркий свет. Даже в храмах вывешивались разноцветные фонари для привлечения верующих полуночников.

Хильта скользила сквозь толпу, словно гибкая змея сквозь сухую траву. Её лоток с товаром превратился в удивительно маленький узелок, который она несла на спине, а её драгоценности гремели, словно целый мешок танцоров фламенко. Матушка топала следом; её ноги ныли от непривычной ходьбы по булыжной мостовой.

А Эск потерялась.

Это потребовало некоторых усилий, но все же получилось. Ей пришлось нырнуть в пространство между двумя прилавками, после чего юркнуть в один из переулков. Матушка пространно предупреждала её о невыразимых ужасах, которые творятся в городах, — старой ведьме явно недоставало полного понимания головологии, потому что Эск лишь преисполнилась решимости увидеть парочку этих ужасов собственными глазами.

На самом деле, поскольку жители Охулана были довольно грубыми и нецивилизованными, единственное, чем они занимались после наступления темноты, — это немного поворовывали, заключали кое-какие любительские сделки в садах вожделения и пили до тех пор, пока не валились с ног или не начинали петь — или ито, и другое, и третье вместе.

Согласно стандартным поэтическим инструкциям, по ярмарке следует двигаться подобно белому лебедю, рассекающему в лучах заходящего солнца воды залива. Однако из-за некоторых практических трудностей Эск пришлось смириться со способом передвижения автомобильчика из детского аттракциона и перелетать в толпе от одного человека к другому, в то время как кончик посоха мотался в ярде над её головой. Кое-кто оборачивался вслед посоху — и Не только потому, что тот задевал прохожих по голове. Через город время от времени проходили волшебники, но впервые здесь появлялся волшебник четырех футов ростом и с длинными волосами.

Любой внимательный наблюдатель заметил бы, что там, где появлялась Эск, случались странные вещи.

Возьмем, к примеру, человека с тремя перевернутыми наперстками, который приглашал небольшую кучку людей исследовать вместе с ним волнующий мир случайностей и вероятностей в том, что касается местоположения маленькой сухой горошины. Он увидел небольшую фигурку, которая несколько мгновений следила за ним серьезным взглядом, после чего из каждого наперстка, который он поднимал, начали каскадом сыпаться горошины. Не прошло и нескольких секунд, как он по колени увяз в горохе. Ещё глубже он увяз в неприятностях — внезапно оказалось, что он должен всем кучу денег.

Была там маленькая забитая обезьянка на цепочке, которая вот уже много лет рассеянно шаркала ногами под звуки жуткой музыки, извлекаемой хозяином из шарманки. Но сегодня обезьянка внезапно развернулась, сощурила маленькие красные глазки, тяпнула своего владельца за ногу, порвала цепочку и умчалась прочь по крышам домов, прихватив с собой жестянку со всеми собранными за вечер деньгами. История умалчивает о том, на что они были потрачены.

Марципановые утки, лежавшие в коробке на одном из лотков, неожиданно ожили и, пронесшись мимо торговца, с радостным кряканьем сели на реку (где к утру все растаяли — вот вам и естественный отбор).

Сам лоток бочком удалился в один из переулков, и больше его никто не видел.

Что бы там ни говорили поэты, Эск шла через ярмарку скорее как поджигатель, проходящий по лугу, на котором разложено сено, или как нейрон, скачущий по реактору. Гипотетический наблюдатель мог проследить за её хаотическим движением, ориентируясь на вспышки истерии и насилия. Однако, подобно всем хорошим катализаторам, сама Эск не принимала участия в вызванных ею реакциях, и к тому времени, как все негипотетические потенциальные наблюдатели отводили глаза от происходящего, она была уже далеко.

А ещё она начала уставать. Хотя матушка Ветровоск одобряла ночной образ жизни, ведьма не жаловала расточительное использование свечей. Если после наступления сумерек ей нужно было что-нибудь почитать, она обычно уговаривала сову посидеть на спинке кресла и читала её глазами. Так что Эск полагалось отправляться в постель на закате, который давно миновал.

У виднеющейся впереди двери был приветливый вид. Вместе с желтым светом оттуда выплескивались веселые звуки, лужицей разливаясь по булыжной мостовой. Усталая, но полная решимости, Эск — посох которой, словно демонический маяк, по-прежнему излучал рассеянную магию — направилась к заведению.

Хозяин «Шутки с Дудкой» считал себя светским человеком и в чем-то был прав. Он был слишком глуп, чтобы прослыть по-настоящему жестоким, и слишком ленив, чтобы быть действительно злобным. Хотя тело его побывало во многих местах, его сознание не сделало ни шагу за пределы родной головы.

Он не привык, чтобы к нему обращались палки. Особенно когда тоненьким, писклявым голосом они просили козьего молока.

Осознавая, что все посетители трактира смотрят на него с ухмылкой, он осторожно перегнулся через стойку и посмотрел вниз. Эск в ответ уставилась на него. Матушка всегда учила: сфокусируй свою силу, заставь человека опустить глаза, никто не может переглядеть ведьму, кроме коз, разумеется.

Хозяин, которого звали Скиллер, обнаружил, что смотрит прямо на маленькую девочку, которая вроде как презрительно щурится.

— Чего? — переспросил он.

— Молока, — повторила девочка, не переставая яростно фокусировать взгляд. — Его получают из коз. Знаешь?

Скиллер продавал только пиво, которое, как утверждали его клиенты, он варил из кошек. Ни одна уважающая себя коза не вынесла бы того запаха, который стоял в «Шутке с Дудкой».

— У нас молока нет, — он пристально посмотрел на палку, и его брови заговорщически сошлись над носом.

— Ты мог бы и поискать, — возразила Эск.

Скиллер осторожно сполз обратно за стойку, отчасти затем, чтобы избежать взгляда девчонки, который заставлял его глаза сочувственно слезиться в ответ, а отчасти потому, что в его мозгу начало зреть чудовищное подозрение.

Даже посредственный трактирщик обычно настраивается в резонанс пиву, которое он продает, а в вибрациях, исходящих от огромных бочек за спиной Скиллера, больше не чувствовалось привкуса хмеля и пены. Бочки теперь звучали в каких-то молочных тонах.

Он на пробу отвернул кран и увидел, как в подставленном ведре сворачивается тонкая струйка молока.

Посох ещё торчал из-за края стойки, словно перископ. Скиллер мог поклясться, что эта палка тоже смотрит на него.

— Не трать его понапрасну, — изрек голос. — В один прекрасный день ты ещё поблагодаришь меня за это.

Это был такой же голос, каким матушка обращалась к Эск, когда та не проявляла должного энтузиазма по отношению к тарелке питательного зеленого салата, вываренного до желтизны, так что последние несколько витаминов не выдержали и отдали концы. Однако обостренно чувствительные уши Скиллера услышали в этих словах не повеление, но предсказание. Он вздрогнул. Ему было трудно представить, что с ним должно случиться, чтобы он принялся благодарить кого-то за смесь старого пива и свернувшегося молока. Нет, он скорее умрет.

Возможно, он действительно сначала умрет.

Скиллер с превеликим тщанием вытер большим пальцем почти чистую кружку и наполнил её молоком. От него не укрылось, что большинство его клиентов потихоньку покидают трактир. Никто не любит магию — тем более магию, которая находится в руках у женщины. Никогда не знаешь, что этим женщинам стукнет в голову в следующую минуту.

— Ваше молоко, — произнес Скиллер и добавил:

— Барышня.

— У меня есть деньги, — заявила Эск. Матушка постоянно твердила ей: всегда будь готова заплатить, и тебе не придется этого делать. Людям хочется, чтобы ты думала о них хорошо, это все головология.

— Нет-нет, у меня и в мыслях не было требовать с вас денег, — торопливо запротестовал Скиллер и, перегнувшись через стойку, продолжил:

— Но вот если бы вы могли, э-э, придумать, как превратить остальное обратно. Видите ли, в этих краях молоко не пользуется особым спросом.

Он немного отодвинулся в сторону. Эск прислонила посох к стойке, чтобы не мешал пить, и трактирщик чувствовал себя рядом с ним не в своей тарелке.

Эск внимательно посмотрела на хозяина трактира поверх молочных «усов».

— Я ничего не превращала. Я просто знала, что это будет молоко, потому что мне очень хотелось пить, — объяснила она. — А что это, по-твоему, было?

— Э-э. Пиво.

Эск обдумала его ответ. Она смутно помнила, что однажды пробовала пиво и у него был какой-то подержанный вкус. Но тут у неё в памяти всплыл другой напиток, который, как считали жители Дурного Зада, гораздо лучше пива. Это был один из самых заветных матушкиных рецептов, к тому же полезный для здоровья, потому что в него входили только фрукты, плюс неоднократное замораживание, кипячение и осторожная проверка маленьких капелек зажженной свечой.

Если ночь выдавалась по-настоящему холодной, матушка вливала в молоко Эск маленькую ложечку этого напитка. Причём ложка должна была быть деревянной — из-за того, что он делал с металлом.

Эск сконцентрировалась. Она вызвала у себя во рту нужный привкус и обнаружила, что при помощи тех скромных умений, в которых она уже начала разбираться, но которые пока ещё не постигла, может разложить вкус на маленькие разноцветные фигурки…

Тощая жена Скиллера вышла из задней комнаты, чтобы посмотреть, почему внезапно стало так тихо, и трактирщик взмахом руки погрузил её в гнетущее молчание. Эск стояла, закрыв глаза, и слегка покачивалась.

…Фигурки, которые не потребовались, отправились обратно в резерв, потом она отыскала необходимые дополнительные фигурки, соединила их вместе, ещё там был такой крючочек, который означает, что они превратят любую жидкость в свое подобие…

Скиллер осторожно повернулся и посмотрел на стоящую сзади бочку. Запах в трактире изменился. Скиллер буквально почувствовал, как из древних клепок мягко сочится чистое золото.

С преувеличенной аккуратностью он достал из запаса под стойкой небольшой стаканчик и выпустил из крана несколько капель темной золотистой жидкости. Задумчиво рассмотрев её в свете лампы, он повращал стакан, пару раз нюхнул и махом опрокинул его содержимое себе в рот.

Лицо трактирщика не изменилось, хотя глаза повлажнели, а горло слегка задрожало. Его жена и Эск увидели, как у него на лбу выступили крошечные бисеринки пота. Прошло десять секунд, но Скиллер, очевидно, намеревался побить какой-то героический рекорд. Может быть, из его ушей шёл пар, а может, это всего лишь слухи. Его пальцы выбивали на поверхности стойки странную дробь.

Наконец он проглотил то, что было у него во рту, и, казалось, придя к какому-то решению, торжественно повернулся к Эск и спросил:

— Еохха, хы хнаэх, ххо эхо хахоэ? Он наморщил лоб, ещё раз прогоняя фразу у себя в уме, и предпринял новую попытку:

— Хах хы эхо ххевава? И сдался:

— Эхо хе хиуо!

Его жена фыркнула и взяла из мужниной безвольной руки стакан. Понюхала. Посмотрела на бочки — на десять бочек.

Встретила нетвердый взгляд Скиллера. В своем отдельном раю на двоих они начали беззвучно подсчитывать сумму, которую можно выручить за шестьсот галлонов трижды очищенного белого горного персикового бренди. Но вскоре у них кончились цифры.

Госпожа Скиллер соображала быстрее, чем муж. Она нагнулась и улыбнулась Эск, которая чувствовала себя слишком усталой, чтобы толком сощуриться в ответ. Улыбка вышла не очень удачной, поскольку госпоже Скиллер явно не хватало практики.

— Как ты сюда попала, малышка? — спросила трактирщица голосом, который наводил на мысли о пряничных домиках и захлопывающейся дверце большой печи.

— Я была с матушкой и потерялась.

— А где сейчас матушка, дорогуша? «Бум-м», — снова грохнули дверцы печи. Всем блуждающим в метафорических лесах предстояла тяжелая ночь.

— Полагаю, где-то.

— Ты хотела бы поспать на большой перине, славной и теплой?

Эск посмотрела на госпожу Скиллер с благодарностью — хотя у неё появилось смутное ощущение, что лицо женщины напоминает мордочку нетерпеливого хорька — и кивнула.

Вы правы. Чтобы разобраться с этим, одного проходящего дровосека мало.

Глава 29

Матушка тем временем находилась в двух кварталах от трактира. Согласно общепринятым стандартам, она тоже заблудилась. Правда, сама она взирала на создавшуюся ситуацию с несколько иной точки зрения. Матушка всегда знала, где находится, просто заблудилось все остальное.

Выше уже упоминалось о том, что отыскать человеческое сознание гораздо труднее, чем, скажем, сознание лисицы. Человеческое сознание, которое наверняка узрит в этом какую-то инсинуацию, обязательно поинтересуется почему. А вот почему.

У животных сознание простое и потому очень четкое. Животные не тратят времени на то, чтобы разделять переживания на мелкие кусочки и раздумывать о том, что они упустили. Все великолепие Вселенной четко выражается для них в виде: а) того, с чем спариваются; б) того, что едят; в) того, от чего убегают, и г) камней. Это освобождает животных от ненужных мыслей и придает их сознанию остроту, направленную только на то, что действительно имеет значение. По сути дела, ни одно нормальное животное даже пытаться не станет одновременно ходить и жевать резинку.

Средний же человек сутками напролет думает о самых разнообразных вещах, постоянно отвлекаемый десятками биологических календарей и хронометров. У него бывают мысли, которые он вот-вот произнесет вслух, личные мысли, настоящие мысли, мысли о мыслях и целая гамма подсознательных мыслей. С точки зрения телепата, в человеческой голове царит какофония. Это железнодорожный вокзал, где все репродукторы говорят одновременно. Это весь спектр станций длинных, средних и коротких волн — причём некоторые из станций нельзя даже назвать приличными, это пираты-отщепенцы, промышляющие в запретных морях и проигрывающие полуночные пластинки с непристойными стихами.

Матушка, пытающаяся отыскать Эск при помощи чтения сознаний, с равным успехом могла искать иголку в стоге сена.

У неё, конечно, ничего не вышло, но сквозь многоголосые завывания тысячи одновременно думающих мозгов пробилось достаточно отголосков смысла, чтобы убедить матушку, что мир и в самом деле так глуп, каким она всегда его считала.

На углу она встретилась с Хильтой. Та несла с собой метлу, чтобы начать поиск с воздуха (хотя ей нужно было соблюдать осторожность, ибо жители Охулана обеими руками голосовали за Поддерживающее Притирание, но летающие женщины, по их мнению, — это уж чересчур). Хильта была расстроена.

— Понятия не имею, куда она подевалась, — развела руками матушка.

— А ты к реке спускалась? Она могла свалиться в воду!

— Тогда бы она мигом выпрыгнула обратно. Кроме того, она умеет плавать. Я думаю, она где-то прячется, черт бы её подрал.

— И что нам делать?

Матушка смерила подругу испепеляющим взглядом:

— Хильта Козлиха, мне за тебя стыдно, ты ведешь себя как трусиха. Вот я, к примеру, разве я обеспокоена чем-нибудь?

Хильта посмотрела на неё:

— Да. Немного. Твои губы стали тонкими-тонкими.

— Я просто сердита, вот и все.

— Сюда на ярмарку приходят цыгане. Они могли её украсть.

Матушка была готова поверить чему угодно насчет городских жителей, но в вопросах, касающихся цыган, она чувствовала себя как рыба в воде.

— В таком случае они гораздо глупее, чем я считала, — бросила она. — Послушай, у неё же есть посох.

— А какой от него толк? — вопросила Хильта, которая готова была расплакаться.

— По-моему, из того, что я тебе говорила, ты ровным счетом ничего не поняла, — сурово произнесла матушка. — Нам просто нужно вернуться к тебе домой и ждать там.

— Чего ждать?

— Воплей, грохота, огненных шаров, чего угодно, — неопределенно ответила матушка.

— Это бессердечно!

— О, горожане сами на это напрашиваются. Давай, лети вперед, поставь чайник на огонь.

Хильта озадаченно посмотрела на неё, после чего уселась на метлу и медленно, рыская в разные стороны, скрылась в темноте среди дымоходов. Если бы метлы можно было сравнивать с машинами, данный экземпляр подметательного аппарата весьма смахивал бы на «жучок»-малолитражку с разбитыми окнами.

Матушка проводила Хильту взглядом и затопала следом по мокрым улицам. Для себя она решила твердо: ничто на свете не заставит её подняться в воздух на одной из этих штуковин.

Глава 30

Эск лежала на огромной, мягкой и слегка влажной перине, покрывающей кровать на чердаке «Шутки». Девочка чувствовала себя усталой, но заснуть не могла. Во-первых, кровать была слишком сырой и холодной. Эск с беспокойством спросила себя, хватит ли у неё смелости попытаться согреть перину, но потом передумала. Ей почему-то никак не давались заклинания, вызывающие огонь, как бы осторожно она ни экспериментировала. Они либо не срабатывали вообще, либо срабатывали чересчур хорошо. В лесу вокруг домика стало опасно ходить из-за ям, оставленных исчезающими огненными шарами. Матушка сказала, что если из затеи с обучением на волшебника ничего не выйдет, то, по крайней мере, Эск сколотит кругленькое состояние, строя нужники или выкапывая колодцы.

Девочка перевернулась на другой бок, пытаясь не обращать внимания на идущий от перины слабый грибной запах. Она вытянула руку и нащупала в темноте посох, стоящий у спинки кровати. Госпожа Скиллер упорно настаивала на том, чтобы забрать его вниз, но Эск вцепилась в посох мертвой хваткой. Это была единственная вещь в мире, которая абсолютно точно принадлежала ей.

Отполированная поверхность с необычной резьбой казалась странно успокаивающей. Эск заснула, и ей снились браслеты, неизвестные свитки и горы. Далекие звезды над горами и холодная пустыня, где неведомые существа ковыляли по сухому песку и смотрели на неё фасетчатыми, как у насекомых, глазами…

Где-то скрипнула ступенька. Немного погодя скрип повторился. Потом наступила тишина, именно та задыхающаяся, мохнатая тишина, которая происходит оттого, что кто-то старается стоять как можно более неподвижно.

Дверца на чердак приоткрылась. В её проеме появился Скиллер — черная тень на фоне горящих на лестнице свечей. Он тихо пошептался с кем-то, затем на цыпочках, стараясь не шуметь, двинулся к изголовью кровати. Посох заскользил вбок, потревоженный осторожным движением нащупывающей руки, но трактирщик тут же подхватил его и медленно выпустил из легких застоявшийся воздух.

Оставшегося воздуха едва хватило для крика, когда посох в руках трактирщика шевельнулся. Скиллер почувствовал чешую, кольца, мускулы…

Эск, подскочив, села на кровати и успела увидеть, как Скиллер, отчаянно отмахиваясь от чего-то невидимого, что обвило его руки, падает назад и скатывается с чердака по крутой приставной лестнице. Снизу послышался ещё один крик, свидетельствующий о том, что трактирщик свалился прямо на свою жену.

Посох с грохотом упал на пол и остался лежать там в окружении слабого октаринового сияния.

Эск соскочила с кровати и босиком подбежала к дверному проему, из-за которого неслись ужасные проклятия. Добра это не сулило. Эск выглянула в дверь, и её взгляд упал на лицо госпожи Скиллер.

— Отдай посох!

Эск зашарила рукой по полу у себя за спиной, и её пальцы сомкнулись на отполированном дереве.

— Ни за что. Он мой.

— Это неподходящая вещь для маленьких девочек, — рявкнула жена трактирщика.

— Он принадлежит мне, — заявила Эск и спокойно закрыла дверь.

Какое-то мгновение она прислушивалась к доносящемуся снизу бормотанию, пытаясь решить, что делать дальше. Превратив эту парочку во что-нибудь мерзкое, она только поднимет ненужный шум. Тем более что она не совсем представляла, как это сделать.

Дело было в том, что магия срабатывала лишь тогда, когда Эск о ней не думала. Сознание здесь не помогало, а лишь мешало.

Эск прошла к крошечному окошечку и распахнула его. В комнату ворвались ночные запахи цивилизации — аромат влажных улиц, благоухание садовых цветов, легкие намеки на переполненную отхожую яму. За окном тускло поблескивала мокрая черепица.

Когда Скиллер снова полез вверх по лестнице, Эск вытолкнула посох на крышу, выбралась следом и, чтобы не упасть, ухватилась за резные украшения, окаймляющие окно. Крыша спускалась к какой-то пристройке, и Эск, едва удерживая вертикальное положение, наполовину соскользнула, наполовину сбежала по неровной черепице. Прыжок с высоты шести футов на груду старых бочек, быстрый спуск по скользкому дереву — и вот она уже бежит через двор трактира.

Взбивая ногами уличный туман, она услышала звуки начавшейся в «Шутке» перебранки.

Глава 31

Скиллер пронесся мимо жены, положил ладонь на кран ближайшей бочки и, помедлив, нерешительно открыл его.

Комнату наполнил острый как нож запах персикового бренди. Скиллер перекрыл кран и расслабился.

— Ты боялся, что оно превратится в какую-нибудь гадость? — осведомилась жена. Он кивнул.

— Не будь ты таким неуклюжим… — завела она.

— Говорю тебе, он меня укусил!

— Ты мог бы стать волшебником, и мы навсегда расстались бы с этим паршивым трактиром. Неужели у тебя вообще нет амбиций?

Скиллер покачал головой.

— Думаю, чтобы стать волшебником, одного посоха мало. Кроме того, я слышал, что волшебникам нельзя жениться, им даже нельзя…

Он заколебался.

— Что? Что нельзя?

Скиллер заизвивался.

— Ну. Ты знаешь. Это.

— Клянусь богами, понятия не имею, о чем ты говоришь, — отрезала госпожа Скиллер.

— Да, наверное не имеешь.

Он неохотно вышел из погрузившейся в темноту комнаты. В принципе, волшебникам не так уж и плохо живется…

Его правота была доказана на следующее утро» когда выяснилось, что персиковое бренди в десяти бочках действительно превратилось в какую-то гадость.

Глава 32

Эск бесцельно бродила по темным улицам, пока не добралась до крошечных речных доков Охулана. У причалов мягко покачивались широкие плоскодонные баржи, из приветливых на вид печных труб поднимались витиеватые струйки дыма. Эск легко забралась на ближайшую баржу и с помощью посоха приподняла закрывающий палубу брезент.

Оттуда пахнуло теплыми запахами ланолина и навоза. Баржа была загружена шерстью.

Глупо, конечно, засыпать на незнакомой барже, не ведая, какие незнакомые утесы будут проплывать мимо, когда вы проснетесь, не подозревая, что баржи традиционно уходят рано утром (отправляясь в путь ещё до того, как взойдет солнце), понятия не имея, какие горизонты будут приветствовать вас завтра.

Вы это знаете. Эск не знала.

Глава 33

Эск проснулась от чьего-то свиста. Она лежала абсолютно неподвижно, прогоняя в голове события вчерашнего вечера. Вспомнив, наконец, о том, как она здесь оказалась, девочка осторожно перекатилась на живот и чуть-чуть приподняла брезент.

Итак, она по-прежнему здесь. Но это «здесь» успело переехать.

— Значит, вот что называют плаванием, — сказала она себе, наблюдая за скользящим мимо далеким берегом. — По-моему, в этом нет ничего особенного.

Ей и в голову не пришло испугаться. В течение первых восьми лет её жизни мир был чрезвычайно скучным местом, и теперь, когда он понемногу становился интересным, она не собиралась проявлять неблагодарность.

К далекому свисту присоединился лай. Эск откинулась в шерсть, мысленно потянулась к собаке и, отыскав её сознание, мягко Позаимствовала его. Из бестолковых, беспорядочных мыслей животного она узнала, что на барже плывут по меньшей мере четыре человека, а на других баржах, вереницей протянувшихся по реке, находится ещё множество людей. Некоторые из этих людей, похоже, были детьми.

Она отпустила собаку и долго смотрела на пейзаж — баржи проплывали меж высокими оранжевыми утесами, опоясанными полосами камня самых разных цветов, благодаря чему горы выглядели громаднейшими сандвичами, сооруженными каким-то голодным богом. Эск всячески пыталась увильнуть от упорно преследующей её мысли. Однако та настаивала, вторгаясь в её сознание, словно танцор, прыгающий под дверью туалета Жизни. Рано или поздно Эск придется вылезти из-под брезента. На этом настаивал не её желудок, но мочевой пузырь, который не желал терпеть никаких отсрочек.

Может, если она…

Брезент над её головой резко отдернулся в сторону, и к ней склонилось большое бородатое лицо.

— Так-так, — сказало лицо. — Что это у нас тут? Заяц, похоже?

Эск смерила лицо холодным взглядом.

— Ага. — Смысла отрицать очевидный факт не было. — Может, ты поможешь мне вылезти?

— А ты не боишься, что я брошу тебя… щукам? — поинтересовалось лицо и, заметив её растерянный взгляд, услужливо пояснило:

— Таким большим пресноводным рыбам. Шустрым. Зубастым. Щукам, одним словом.

Такая мысль даже не приходила ей в голову.

— Не боюсь, — правдиво ответила она. — А что? Ты это сделаешь?

— Нет. На самом деле нет. Не бойся.

— Я и не боюсь.

— О-о.

Из-за брезента появилась смуглая рука, прикрепленная к лицу обычными, свойственными человеку приспособлениями, и помогла Эск выбраться из гнездышка в тюках шерсти.

Эск стояла на палубе баржи и осматривалась. Небо, синее, как бочонок для сухарей, крепко обнимало широкую долину, по которой текла река, неторопливая, как бюрократическая процедура.

За спиной у Эск возвышались Овцепикские горы, которые по-прежнему служили коновязью для облаков, но уже не доминировали над пейзажем, как делали это все те годы, что Эск их знала. Расстояние поубавило им спеси.

— Где мы? — спросила она, вдыхая запахи плавней и осоки.

— В верховьях реки Анк, — ответил пленитель. — Ну и как тебе здесь?

Эск посмотрела вверх и вниз по течению. Анк стал гораздо шире, чем был в Охулане.

— Не знаю. Реки явно прибавилось. Это твой корабль?

— Судно, — поправил её собеседник. Он был выше ростом, чем отец Эск, но помоложе и одет, как цыган. Большинство его зубов превратились в золотые, однако Эск решила, что сейчас не время спрашивать, как это произошло. Кроме того, у мужчины был шикарный загар, которого богачи пытаются добиться, днюя и ночуя на дорогих курортах, хотя на самом деле, чтобы его заполучить, требуется всего лишь каждый день трудиться до изнеможения на открытом воздухе. Мужчина хмурил брови.

— Да, это моё судно, — решительно изрек он, стремясь снова завладеть инициативой. — А вот что ты на нем делаешь, хотел бы я знать? Из дома, небось, сбежала? Будь ты мальчишкой, я бы предположил, что ты отправилась на поиски счастья.

— А разве девочки не могут искать счастья?

— По-моему, им полагается искать счастья с богатыми юношами, — ответил незнакомец, одаривая её улыбкой на двести карат и протягивая смуглую ладонь, пальцы которой были унизаны перстнями. — Пойдем позавтракаем.

— Вообще-то мне хотелось бы воспользоваться вашим туалетом, — сказала Эск. Незнакомец разинул рот.

— Но это же баржа!

— И что с того?

— А то, что здесь имеется только река. — Он похлопал Эск по руке и добавил:

— Но ты не волнуйся, она привыкла к такому обращению.

Глава 34

Матушка стояла на причале, и её башмак выбивал дробь на деревянном настиле. Невысокий человечек, чья должность примерно соответствовала начальнику Охуланского порта, испытал на себе полную силу её взгляда и заметно поник. Впрочем, лицо матушки не выглядело так зловеще, как, к примеру, выглядят клещи для выдирания ногтей, зато ясно намекало, что клещи для выдирания ногтей — это не самая худшая перспектива, которая может ожидать человека в жизни.

— Так, говоришь, уплыли ещё до рассвета? — переспросила она.

— Д-да, — отозвался человечек. — Э-э, я не знал, что им нельзя уплывать.

— А ты случаем не видел на борту одной из барж маленькую девочку?

«Тук-тук», — угрожающе постукивал ведьмовской башмак.

— Гм-м. Нет. Мне очень жаль… — Лицо начальника порта вдруг просияло. — Но это были зуны. Если девочка с ними, значит, ей ничего не угрожает. Говорят, зунам можно верить. Они очень чтят семейную жизнь.

Матушка повернулась к Хильте, которая трепетала, как ошарашенная бабочка, и вопросительно подняла брови.

— О да, — пискнула Хильта. — У зунов хорошая репутация.

— М-м, — неопределенно отозвалась матушка и, повернувшись на каблуках, зашагала обратно к центру города.

Начальник порта обмяк, словно из его рубашки только что вытащили вешалку.

Квартирка Хильты располагалась над лавкой торговца лекарственными травами и позади дубильной мастерской. Из неё открывался великолепный вид на крыши Охулана. Хильте квартирка нравилась, поскольку обеспечивала уединение. А это уединение, как выражалась пухленькая ведьма, «очень ценят мои наиболее разборчивые клиенты, которые предпочитают совершать деликатные покупки в атмосфере спокойствия, где девиз — осмотрительность».

Не скрывая пренебрежения, матушка Ветровоск оглядела гостиную. Здесь было чересчур много бахромы, кистей, занавесок из бус, астрологических таблиц и черных кошек. Матушка терпеть не могла черных кошек. Она принюхалась и обвиняюще спросила:

— Это что, дубильная мастерская рядом так смердит?

— Благовония, — ответила Хильта, мужественно собираясь с силами, чтобы противостоять матушкиному презрению. — Очень нравятся клиентам. Настраивают на нужный лад. Ну, сама понимаешь…

— Я, Хильта, считаю, что достойным уважения делом можно заниматься, и не прибегая к светским штучкам, — заявила матушка, усаживаясь и принимаясь за долгий непростой труд по вытаскиванию шпилек из шляпы.

— В городах все по-другому, — возразила Хильта. — Приходится идти в ногу со временем.

— И зачем это? Не знаю. Чайник на плите?

Матушка перегнулась через стол и сняла бархатную накидку с Хильтиного хрустального шара — сферы кварца величиной с её собственную голову.

— Никогда не умела обращаться с этими треклятыми кремниевыми штуковинами, — проворчала она. — Когда я была девушкой, нам вполне хватало миски воды с капелькой чернил. Ну, посмотрим.

Она вгляделась в пляшущую сердцевину шара, пытаясь с его помощью сконцентрировать свой мозг на местопребывании Эск. Хрустальные шары и в лучшие-то времена нелегко использовать, а общение с ними, как правило, гарантирует жестокую мигрень. Матушка им не доверяла, считая, что от них попахивает волшебниками. Ей всегда казалось, что эти чертовы штуковины как нечего делать могут высосать ваше сознание, словно улитку из раковины.

— Эта зараза вся искрится, — пожаловалась она, дыша на шар и протирая его рукавом.

Хильта заглянула ей через плечо.

— Это не искры, это что-то означает, — медленно проговорила она.

— Но что?

— Я не уверена. Можно мне попробовать? Ко мне он привык.

Хильта столкнула со второго стула кошку и нагнулась, вглядываясь в стеклянные глубины.

— М-м. Пожалуйста, пожалуйста, — пробурчала матушка, — все равно у тебя…

— Погоди. Что-то проступает.

— Отсюда видны одни искры, — настаивала матушка. — Маленькие серебристые огоньки, и все летают по воздуху, словно в шариках со снегопадом. На самом деле очень симпатично.

— Да, но загляни за эти хлопья…

Матушка заглянула.

И вот что она увидела.

Точка обзора находилась очень высоко, и под матушкой расстилалась бескрайняя равнина, по которой пьяной змеей извивалась широкая река. На переднем плане плавали серебристые искорки, но они представляли собой лишь хлопья в могучей буре огней, которая закручивалась огромной ленивой спиралью, словно престарелый смерч, испытывающий сильный приступ снега, и воронкой устремлялась вниз, к подернутому дымкой пейзажу. Прищурившись, матушка с трудом различила на реке несколько точек.

Время от времени внутри медленно поворачивающейся воронки из светящихся точек проблескивало нечто вроде молнии.

Матушка моргнула и подняла глаза. Комната показалась ей очень темной.

— Странная погода, — заметила она, поскольку ничего лучшего ей в голову не пришло. Даже с закрытыми глазами она продолжала видеть сверкающие точки, пляшущие перед её мысленным взором.

— Это не погода, — отозвалась Хильта. — И вообще, я не уверена, что люди могут это видеть, хотя шар показывает. Мне кажется, это магия, которая конденсируется из воздуха.

— В посох?

— Ага. Именно так и работает посох волшебника. Он вроде как перегоняет магию.

Матушка рискнула бросить на шар ещё один взгляд и осторожно уточнила:

— В Эск.

— Да.

— Похоже, магии там полно.

— Точно.

Матушка уже не в первый раз пожалела, что не знает, как волшебники используют свою магию. Ей представилось, как Эск переполняется волшебством, как все её ткани и поры раздуваются, после чего оно начинает просачиваться наружу — сначала медленно, проскакивая в землю дугами слабеньких пробоев, но постепенно собираясь в мощный разряд оккультной потенциальности. Волшебство может натворить массу бед.

— Проклятье, — выругалась она. — Мне никогда не нравился этот посох.

— По крайней мере, она движется в сторону Университета, — вмешалась Хильта. — Там разберутся, что делать.

— Так-то оно так. Как ты думаешь, сколько они уже прошли по реке?

— Миль двадцать или около того. Баржи плывут со скоростью пешехода. Зуны не любят спешить.

— Это хорошо.

Матушка, решительно сжав зубы, поднялась на ноги и протянула руку к своей шляпе и мешку с пожитками.

— Полагаю, я хожу быстрее, чем баржа, — заметила она. — Река здорово петляет, а я могу двигаться по прямой.

— Ты собираешься догонять её пешком? — в ужасе вскричала Хильта. — Но там же леса и дикие звери!

— Прекрасно, мне не помешает вернуться к цивилизации. Я нужна Эск. Этот посох захватывает над ней власть. Я предупреждала, что так оно и случится, но разве меня кто-нибудь слушает?

— А что, нет? — спросила Хильта, отчаянно пытаясь сообразить, что матушка имела в виду под «возвращением к цивилизации».

— Нет, — холодно ответила матушка.

Глава 35

Его звали Амшат Б’хал Зун. Он жил на барже со своими тремя женами и тремя детьми. Он был Лгуном.

Врагов его племени всегда раздражала не только честность зунов, абсолютность которой могла взбесить кого угодно, но ещё и прямота этих людей. Зуны никогда не слышали об эвфемизмах и не знали бы, что с ними делать, даже если бы эти эвфемизмы у них появились — разве что зуны наверняка назвали бы их «способом вежливо наговорить человеку всяких гадостей».

Строгая приверженность к истине не была предписана каким-либо богом, но, похоже, имела под собой генетическую основу. Обычный зун точно так же не мог лгать, как не умел дышать под водой. Одной концепции лжи хватало, чтобы привести зуна в полное расстройство. Сказать Неправду равноценно для них изменению Вселенной.

Поскольку зуны были торговой расой, эта черта очень мешала им, так что их старейшины в течение многих тысячелетий изучали сию странную способность, которая проявлялась у остальных рас во всевозможном изобилии, — и наконец решили, что зунам тоже следует её развить.

Молодые люди, проявляющие слабые зачатки подобного таланта, всячески поощрялись искажать Истину — во время особых церемоний устраивались даже настоящие соревнования. Первой зарегистрированной протоложью зунов стала фраза «вообще-то мой дедушка довольно высокий». Постепенно зуны поняли, как это делается, и среди них была учреждена должность Лгуна племени.

Важно понять, что, хотя большинство зунов не умеет лгать, они с величайшим почтением относятся к любому своему соплеменнику, который может сказать, что мир не таков, каков он есть. Таким образом, Лгун занимает в племенной иерархии довольно высокое положение. Он представляет племя при всех сношениях с внешним миром, который средний зун давно уже отчаялся понять. Племена зунов очень гордятся своими Лгунами.

Другие расы это сильно раздражает. Они считают, что зунам следовало бы учредить более подходящие должности, такие, как, например, «дипломат» или «специалист по связям с общественностью». Им кажется, что зуны просто насмехаются над мировой системой.

— И это все правда? — подозрительно спросила Эск, обводя глазами переполненную каюту баржи.

— Нет, — твердо ответил Амшат. Его младшая жена, которая варила на крошечной, затейливо украшенной плите овсянку, хихикнула. Трое детей с серьезным видом наблюдали за Эск поверх края стола.

— А ты когда-нибудь говоришь правду?

— А ты? — Амшат улыбнулся своей золотоносной улыбкой, но глаза его не смеялись. — Как ты оказалась в тюках с шерстью? Амшат не похищает детей. Наверное, дома о тебе беспокоятся…

— Полагаю, матушка будет меня искать, — сказала Эск. — Но вряд ли она станет сильно беспокоиться. Мне кажется, она просто рассердится. А направляюсь я в Анк-Морпорк. Ты можешь ссадить меня с корабля…

— …с судна…

— …если хочешь. Я не боюсь щук.

— Я не могу этого сделать, — заявил Амшат.

— Это была ложь?

— Нет! Здесь вокруг дикие звери, грабители и… всякое такое. Эск радостно кивнула.

— Вот и ладненько. Я согласна спать среди шерсти. И могу заплатить за проезд. Я умею…

Она заколебалась. Неоконченная фраза повисла в воздухе, словно маленький завиток хрусталя, а осторожность в это время предприняла успешные шаги по завоеванию длинного язычка Эск.

— …делать полезные вещи, — неуклюже закончила Эск.

От неё не укрылось, что Амшат искоса посматривает на старшую жену, которая шила, сидя у плиты. По зунской традиции, она была одета во все черное. Такой наряд матушка одобрила бы целиком и полностью.

— Но какие именно полезные вещи? — уточнил он. — Стирка, подметание пола?

— И это тоже, — ответила Эск. — А также перегонка с использованием двойного или тройного перегонного куба, смешивание лаков, глазурей, кремов и тому подобных вещей, очистка воска, изготовление свечей, правильный выбор семян, корней, черенков и приготовление большей части настоек и отваров из «Восьмидесяти Чудесных Трав». Я умею прясть, чесать шерсть, вымачивать лен и коноплю, наматывать нить и ткать на ручных, стоячих, веерных и благородных ткацких станках, могу вязать, если кто-нибудь наберет мне петли, читать землю и камни, выполнять кое-какие столярные работы вплоть до вытачивания трехходовых пазов и шипов, предсказывать погоду по повадкам зверей и цвету неба, добиваться прироста роев у пчел, варить пять сортов медовухи, готовить краску, потраву и пигменты, включая стойкую синьку, выполнять большинство работ по жести, чинить башмаки, вымачивать и выделывать почти все виды кожи, а если у вас есть козы, я могу за ними присматривать. Я люблю коз.

Амшат задумчиво посмотрел на Эск. Она почувствовала, что от неё ждут продолжения.

— Матушке не нравится, когда люди сидят без дела, — сообщила она и в качестве дальнейшего объяснения добавила:

— Она всегда говорит, что девушка, которая умеет работать руками, никогда не останется без средств к существованию.

— Или без мужа, — бессильно кивнул Амшат.

— Вообще-то, матушке есть что сказать по этому поводу…

— Не сомневаюсь.

Амшат посмотрел на свою старшую жену, и та еле заметно наклонила голову.

— Прекрасно, — объявил он. — Если ты будешь нам помогать, то можешь остаться. А ты умеешь играть на каком-нибудь музыкальном инструменте?

Эск встретила его пристальный взгляд, не моргнув глазом:

— Может быть.

Глава 36

Так Эск, с минимальными трудностями и легким сожалением, покинула Овцепикские горы с их грозами и метелями и присоединилась к зунам в великом торговом путешествии по Анку.

В караван входило не меньше тридцати барж, на каждой из которых плыла, как минимум, одна многочисленная зунская семья. Все суда везли разный груз, и большинство бар было связано вместе, так что, если зунам вдруг взбредало в голову пообщаться друг с другом, они просто подтягивали трос и перебирались на соседнюю палубу.

Эск устроила себе гнездышко в тюках шерсти. Там было тепло, слегка пахло матушкиным домиком, и, что гораздо важнее, там её никто не беспокоил.

Но сама она начинала немного тревожиться из-за магии.

Магия определенно выходила из-под контроля. Эск не творила чудеса, они случались сами собой. И она чувствовала, что, узнав о её способностях, зуны вряд ли придут в восторг.

Это означало, что, если она мыла посуду, ей приходилось подолгу греметь и плескаться водой, чтобы скрыть тот факт, что тарелки моются сами собой. Если она бралась что-то починить, это нужно было делать, забившись в укромный уголок палубы, чтобы никто случайно не увидел, что края дыры срастаются как… как по волшебству. А ещё, проснувшись на второй день путешествия, Эск обнаружила, что за ночь несколько тюков шерсти, стоявших рядом с посохом, сами собой вычесались, спрялись и смотались в аккуратные клубочки.

Она выбросила из головы все мысли о разжигании огня.

Тем не менее, были и радости. Каждый медлительный поворот огромной бурой реки приносил новые впечатления. Им встречались участки нетронутого леса: баржи преодолевали их, придерживаясь середины реки, причём мужчины вооружались, а женщины прятались под палубу — все, кроме Эск, которая сидела, с интересом прислушиваясь к фырканью и чиханию, несущимся им вслед из растущих по берегам кустов. Попадались земли, занятые фермерскими хозяйствами. Они проплыли мимо нескольких городов, значительно превосходящих размерами Охулан. Здесь были даже горы, пусть старые и невысокие, а не молодые и ершистые, как Овцепики. Не то чтобы Эск испытывала тоску по дому, это не совсем так, но иногда она ощущала, что сама, как лодка, дрейфует на бесконечной веревке, оставаясь, тем не менее, привязанной к якорю.

Иногда баржи останавливались. По традиции, на берег сходили только мужчины, но лишь Амшат, надев церемониальную Лгунскую шляпу, мог разговаривать с не-зунами. Эск обычно ходила вместе с ним. Он попытался было намекнуть, что ей следует подчиняться неписаным правилам зунской жизни и оставаться на борту, но намеки для Эск — все равно что комариные укусы для среднестатистического носорога. Она уже начала понимать, что если игнорировать правила, то люди в половине случаев без лишнего шума переписывают их так, чтобы вас они не касались.

Кроме того, у Амшата сложилось впечатление, что каждый раз, когда Эск идёт вместе с ним, он выручает хорошую цену. В выглядывающей из-за его ног маленькой девочке с решительным прищуром присутствовало нечто такое, что заставляло самых закаленных рынком купцов побыстрее заканчивать торг.

По правде говоря, это начинало его беспокоить. Когда рыночный перекупщик из обнесенного стенами города Земфиса предложил ему за сто тюков шерсти мешочек ультрамаринов, откуда-то из области карманов Амшата послышался голосок:

— Это не ультрамарины.

— Ты только послушай этого ребенка! — ухмыляясь, воскликнул перекупщик.

Амшат с сосредоточенным видом поднес один из камней к глазу.

— Я слушаю, — сказал он. — Но они выглядят как самые настоящие ультрамарины. У них есть и блеск и мерцание.

Эск покачала головой:

— Это обычные хамелеоны.

Она выпалила это не подумав и тут же пожалела о своих словах, потому что оба мужчины повернулись и уставились на неё.

Амшат повертел камень на ладони.Подкладывание камней-хамелеонов в шкатулку с настоящими самоцветами, чтобы хамелеоны переменили свой цвет, было традиционным трюком, но в глубине этих камушков горел подлинно-синий огонь. Амшат внимательно взглянул на перекупщика. Зун получил прекрасную подготовку в искусстве Лжи и сейчас, приглядевшись, различил еле уловимые признаки.

— Если есть какие-то сомнения, — сказал он, — то они легко разрешимы. Нам достаточно отнести камни к оценщику на Сосновую улицу. Всему миру известно, что в гипактической жидкости хамелеоны просто-напросто растворяются.

Перекупщик разом стушевался. Амшат слегка переменил позу, и по тому, как напряглись его мускулы, можно было заключить, что любого неожиданного движения со стороны его собеседника будет достаточно, чтобы тот оказался на земле в пыли. Ещё этот чертов ребенок пялился на торговца прищуренными глазами, словно хотел проникнуть в самые потаенные его мысли… Нервы перекупщика не выдержали.

— Я сожалею об этом злосчастном разногласии, — поспешно сказал он. — Я искренне считал эти камни ультрамаринами, но, дабы не посеять между нами разлад, прошу тебя принять их в дар, а что касается шерсти, то могу ли я предложить тебе этот превосходнейший розетт?

Он вытащил из крошечного бархатного мешочка небольшой красный камешек, но Амшат даже не взглянул на него, а вместо этого, не отводя глаз от перекупщика, передал камень Эск. Та кивнула.

Когда торговец поспешно зашагал прочь, Амшат схватил Эск за руку и чуть ли не волоком потащил её к лавке оценщика, которая была не более чем нишей, вырубленной в стене. Старик-оценщик взял самый маленький из ультрамаринов, выслушал торопливые объяснения Амшата и, налив в блюдечко гипактической жидкости, бросил в неё камень. Тот, пенясь, растворился без следа.

— Очень интересно, — заметил оценщик и, подхватив пинцетом другой камень, рассмотрел его под лупой. Спустя некоторое время оценщик вынес свое заключение:

— Это действительно хамелеоны, но примечательно хорошие экземпляры. Они, конечно же, чего-то стоят, и я, к примеру, готов предложить вам… у девочки что, глаза болят?

Амшат подтолкнул Эск в бок, и она перестала испытывать на оценщике очередной Взгляд.

— …Я предложил бы вам, скажем, два зата серебра.

— Скажем, пять, — любезно отозвался Амшат.

— И мне хотелось бы оставить у себя один из камней, — вставила Эск. Старик воздел к небу руки.

— Но это всего-навсего диковинки! — вскричал он. — Они имеют ценность лишь для коллекционера.

— Тем не менее, коллекционер может продать их ничего не подозревающему покупателю как превосходнейшие розетты или ультрамарины, — возразил Амшат. — Особенно если этот коллекционер — единственный оценщик в городе.

Услышав такое, старик немного поворчал, но наконец они сошлись на четырех затах и одном из хамелеонов на тоненькой серебряной цепочке для Эск.

Оказавшись за пределами слышимости, Амшат протянул Эск крошечные серебряные монетки и сказал:

— Это тебе. Ты их заслужила. Но, — он присел на корточки, так что его глаза оказались вровень с её глазами, — ты должна объяснить мне, как ты узнала о том, что камни фальшивые.

Он выглядел обеспокоенным, но Эск понимала, что правда ему не понравится. Магия заставляет людей чувствовать себя неуютно. Вряд ли ему придется по душе, если Эск ответит: «Хамелеоны — это хамелеоны, а ультрамарины — это ультрамарины, и тебе кажется, что они выглядят одинаково, только потому, что большинство людей не умеет пользоваться своими глазами. Никто и ничто не может полностью изменить свою истинную природу».

Вместо этого она произнесла:

— Такие камни неподалеку от той деревни, где я родилась, добывает племя гномов, и мои соотечественники быстро обучаются отличать их. Они несколько необычно преломляют свет.

Амшат некоторое время смотрел ей в глаза, после чего пожал плечами.

— Ну и ладно. Прекрасно. У меня тут есть кое-какие дела. Почему бы тебе не купить себе новое платье или ещё что-нибудь? Я предупредил бы тебя насчет нечестных торговцев, но почему-то мне кажется, что с ними у тебя никаких проблем не возникнет.

Эск кивнула, и Амшат зашагал прочь через рыночную площадь. У первого поворота он обернулся и задумчиво посмотрел на девочку, а потом исчез в толпе.

«Ну что ж, — сказала себе Эск. — Вот и конец моему плаванию. Амшат ещё ни в чем не уверен, но теперь он будет следить за мной, и, прежде чем я успею понять, что происходит, у меня отберут мой посох. Неприятности мне обеспечены. Почему всех так пугает эта магия?»

Она философски вздохнула и отправилась исследовать возможности города.

Однако оставалась ещё проблема посоха. Эск засунула его поглубже между тюками, которые зуны пока не собирались разгружать. Если она вернется на судно, ей начнут задавать вопросы, ответов на которые она не знает.

Она выбрала подходящий переулок и торопливо свернула в него. В одной из глубоких дверных ниш она обрела желанное уединение.

Если возвращение ей заказано, остается лишь одно. Эск протянула руку вперед и закрыла глаза.

Она абсолютно точно знала, чего добивается, — цель стояла у неё перед глазами. Посох ни в коем случае не должен прилететь по воздуху, устроив на барже кавардак. Все, что ей нужно, сказала она себе, это небольшое изменение в устройстве мира. Это должен быть не тот мир, в котором посох лежит среди тюков с шерстью, а тот, в котором он находится у неё в руке. Крошечное изменение, бесконечно малая перемена в Том, Как Все Было.

Если бы Эск получила должную волшебную подготовку, то знала бы, что её желание невыполнимо. Всем волшебникам известно, как передвигаются предметы, начиная с протонов и дальше по списку. Согласно законам физики, самое важное в перемещении некоего предмета из пункта А в пункт Я заключается в том, что предмет должен по пути миновать все остальные буквы алфавита. Единственное, как можно заставить что-то исчезнуть из пункта А и появиться в пункте Я, — это отмести в сторону всю Реальность. О проблемах, которые вызовет подобное действие, лучше вообще не задумываться.

Эск не получила должной подготовки, но все из нас слышали, что жизненно важный ингредиент успеха — это не знать, что задуманное вами невозможно выполнить. Человек, не подозревающий о возможности неудачи, может стать камнем, лежащим на пути велосипеда истории.

Пока Эск пыталась сообразить, как переместить посох, от неё в магическом эфире расходились круги, изменяя Плоский мир в тысяче незначительных деталей. Большинство этих изменений прошло незамеченными. Возможно, несколько песчинок лежали теперь на своих пляжах чуть-чуть по-другому или отдельный листок висел на дереве слегка в другом положении. Но потом фронт волны вероятности ударился о край Реальности и отскочил от него, как плеснувшая вода от стенки бассейна, — вода, которая, встречая идущие ей навстречу медлительные круги, вызывает маленькие, но существенно важные водовороты в самой ткани существования. В ткани существования могут встречаться водовороты, потому что это очень странная ткань.

Эск, разумеется, не имела об этом ни малейшего понятия, но была совершенно удовлетворена, когда посох вынырнул из ниоткуда и упал ей в руку.

На ощупь он был теплым.

Она какое-то время смотрела на него, чувствуя, что должна что-то с ним сделать.

Он был слишком длинным, слишком заметным и неудобным. Он привлекал внимание.

— Если я твердо намереваюсь взять тебя с собой в Анк-Морпорк, — задумчиво проговорила Эск, — тебя придется замаскировать.

Вокруг посоха оббежало несколько последних искорок магии, и он потемнел.

В конце концов Эск разрешила эту насущную проблему следующим образом: она отыскала на главной рыночной площади Земфиса палатку, где торговали метлами, купила самую большую из них, принесла в свою дверную нишу, выкинула черенок и глубоко засунула посох в березовые прутья. Конечно, обращаться подобным образом с благородным предметом нехорошо, поэтому она мысленно извинилась перед посохом.

Во всяком случае, теперь стало гораздо лучше. Никто не станет приглядываться к маленькой девочке, которая несёт метлу.

Чтобы подкрепиться во время хождений по городу, она купила себе пирожок со специями (продавец легкомысленно обсчитал её и только потом сообразил, что, вопреки своим намерениям, непонятно почему дал ей сдачи целых две серебряные монеты; той же ночью к нему в палатку таинственным образом проникли крысы и съели весь товар, а его бабушку ударило молнией).

Городок был меньше размерами, чем Охулан, и существенно отличался от него, поскольку лежал на перекрестке трех торговых дорог, не считая реки. Он был построен вокруг одной огромной площади, которая являлась чем-то средним между постоянной экзотической транспортной пробкой и палаточным городком. Верблюды лягали мулов, мулы лягали лошадей, лошади лягали верблюдов, и все вместе лягали людей. Там царили изобилие красок, какофония шумов, назальная гармония запахов и ровный, ударяющий в голову гул, производимый сотнями упорно делающих деньги торговцев.

Одной из причин этой толкучки было то, что многие люди, живущие на обширных пространствах континента, предпочитали делать деньги вообще не работая, но, поскольку Диску только предстояло развить индустрию грамзаписи, им пока приходилось прибегать к более древним и традиционным формам работы группами, то есть к бандитизму.

Как ни странно, бандам на пути к успеху иногда приходилось прилагать значительные усилия. Вкатывание тяжелых камней на вершину утеса, рубка деревьев для завалов на дорогах, выкапывание утыканных кольями ям плюс поддержание кинжалов в рабочем состоянии требуют гораздо больших затрат мускульной силы и ума, чем приемлемые в обществе профессии. Но, тем не менее, на Диске все ещё встречались люди настолько заблудшие, что выносили все вышеперечисленное плюс долгие ночи в неуютной обстановке только ради того, чтобы наложить лапу на совершенно обычные большие шкатулки с самоцветами.

Так что город, подобный Земфису, был местом, где разделялись, перемешивались и вновь формировались караваны, в которых дюжины торговцев и путешественников собирались вместе для защиты от обездоленных обществом бедняг, поджидающих их в засаде на дороге. Болтаясь среди толчеи, в которой на неё никто не обращал внимания, Эск узнала все это совершенно заурядным способом. Она отыскала человека, у которого был важный вид, и подергала его за полу кафтана.

Данный конкретный человек считал тюки с табаком и сосчитал бы их, если бы его не сбили.

— Чего?

— Я говорю, что здесь творится?

Он собирался сказать: «А ну чеши отсюда и приставай к кому-нибудь другому» и придать ей ускорение подзатыльником. Так что он очень удивился, обнаружив, что наклоняется и завязывает серьезную беседу с маленькой девочкой с перепачканным личиком, сжимающей в руках большую метлу (которая, как ему показалось позже, каким-то не поддающимся определению образом тоже прислушивалась к его словам).

Он объяснил насчет караванов. Девочка кивнула.

— Люди собираются вместе, чтобы путешествовать?

— Вот именно.

— Куда?

— Во всякие разные места. В Сто Лат, в Псевдополис… в Анк-Морпорк, разумеется…

— Но туда же течет река, — логично указала девочка. — Баржи. Зуны.

— Да, — кивнул торговец, — но они запрашивают слишком высокую цену и не могут увезти все. Кроме того, им не слишком-то доверяют.

— Но они очень честные!

— Хм, да, — сказал он. — Но знаешь, как говорят: никогда не доверяй честному человеку.

Он многозначительно улыбнулся.

— А кто это говорит?

— Люди. Всякие. Народ. — В его голос вкралась некая неловкость.

— О-о. — Эск обдумала это и чопорно заявила:

— Они, должно быть, очень глупые. Но спасибо тебе.

Он проводил её взглядом и вернулся к своим тюкам. Через мгновение его снова потянули за полу.

— Пятьдесятсемь-пятьдесятсемь-пять-десятсемь-чегонадо? — спросил он, пытаясь не сбиться со счета.

— Прости, что я опять тебя беспокою, — извинилась Эск, — но эти тюки…

— Чтотюки-пятьдесятсемь-пятьдесят-семь-пятьдесятсемь?

— Ну, в них точно должны жить такие маленькие белые червячки?

— Пятьдесятсе… что?! — торговец опустил грифельную доску и уставился на девочку. — Какие червячки?

— Извивающиеся. Белые, — услужливо растолковала Эск. — Они копошатся в середине тюков.

— Ты имеешь в виду табачных остриц? — он дико вытаращился на груду тюков, сгружаемых продавцом с (теперь он это заметил) бегающими глазками полночного призрака, которому хочется смыться прежде, чем вы обнаружите, во что превращается утром наколдованное золото. — Но он сказал, что этот табак хранился в хороших условиях и… и вообще, откуда ты это знаешь?

Но девочка уже исчезла в толпе. Торговец пристально посмотрел на то место, где она только что стояла. Пристально посмотрел на нервно ухмыляющегося продавца. Пристально посмотрел на небо. После чего вытащил из кармана нож для взятия проб, какое-то мгновение пристально смотрел на него и, придя к некоему решению, бочком подался к ближайшему тюку.

Тем временем Эск, подслушивая то там, то тут, отыскала караван, собирающийся отправиться в Анк-Морпорк. Старший караванщик сидел за столом, сделанным из положенной на две бочки доски.

Он был занят.

Разговаривал с волшебником.

Опытные путешественники знают, что в группе людей, собирающихся пересечь местность, которая, вполне возможно, окажется враждебной, должно находиться порядочное количество добрых мечей. Но, кроме того, в ней, конечно же, должен присутствовать волшебник. На случай, если в дороге возникнет нужда в каком-либо из магических искусств, или — коли таковые не понадобятся — чтобы костры разводить. Но вряд ли волшебник третьего ранга и выше станет платить за привилегию присоединиться к каравану. Скорее, должны заплатить ему. Как раз сейчас непростые переговоры подходили к завершению.

— Это достаточно честно, мастер Тритл, но как насчет молодого человека? — сказал старший караванщик, некий Адаб Гандер — внушительная фигура в куртке из шкуры тролля, кожаной юбке-килте и в шляпе с залихватски загнутыми полями. — Он не волшебник, я это вижу.

— Он проходит обучение, — возразил Тритл, высокий костлявый волшебник, чьи одежды свидетельствовали, что он является магом Древнего и Истинно Подлинного Ордена Братьев Серебряной Звезды, одного из восьми волшебных орденов.

— Тогда он не волшебник, — заявил Гандер. — Я знаю правила. Человек становится волшебником только тогда, когда ему вручается посох. А у этого парня посоха нет.

— Как раз сейчас он направляется в Незримый Университет за этой незначительной деталью, — высокомерно произнес Тритл.

Волшебники расстаются с деньгами чуть менее охотно, чем тигры — со своими зубами.

Гандер посмотрел на паренька, о котором шла речь. За свою жизнь он встречал множество волшебников, вследствие чего считал себя большим знатоком по этой части, и теперь ему пришлось признать, что у мальчишки есть все задатки хорошего волшебника. Другими словами, паренек был тощим, нескладным, бледным от чтения тревожащих воображение книг в помещениях с нездоровой атмосферой, и из его глаз текло, словно из сваренных всмятку яиц. «Если человек хочет чего-то добиться, ему необходимо работать головой и рисковать, — подумал Гандер. — Все, что парню нужно, чтобы подняться на самый верх, — продолжал размышлять караванщик, — это какой-нибудь небольшой физический изъян». Волшебники вечно страдают от таких вещей, как астма и плоскостопие, почему-то это придает им энергии.

— Как тебя зовут, дружок? — спросил он самым добрым голосом, на который только был способен.

— С-с-с-с… — Адамово яблоко мальчишки прыгало, точно плененный воздушный шарик.

Он обратил полные немого призыва глаза на своего наставника.

— Саймон, — подсказал Тритл.

— …аймон, — с благодарностью согласился подопечный.

— А ты умеешь метать огненные шары или вызывать смерчи, которые можно обратить против врагов?

Саймон искоса взглянул на Тритла и, набравшись смелости, ответил:

— Н-н-н-н-н…

— Мой юный Друг занимается более высокой магией и просто так не разбрасывается колдовскими чарами, — заявил волшебник.

— …ет, — заключил Саймон. Гандер кивнул.

— Ладно, может, ты, парень, действительно станешь волшебником. И, возможно, получив свой прекрасный посох, как-нибудь согласишься попутешествовать со мной. Ты будешь моим помещением капитала, договорились?

— Д…

— Просто кивни, — сказал Гандер, который по своей природе не был жестоким человеком.

Саймон благодарно затряс головой. Тритл и Гандер обменялись кивками, и волшебник зашагал прочь. Его подопечный тащился сзади, сгибаясь под весом багажа.

Гандер посмотрел на лежащий перед ним список и аккуратно вычеркнул пункт «Волшебник».

На страницу упала небольшая тень. Гандер поднял глаза и невольно вздрогнул.

— Ну? — холодно осведомился он.

— Мне нужно в Анк-Морпорк, — заявила Эск. — Пожалуйста. У меня есть деньги.

— Иди домой, девочка, к маме.

— Нет, правда. Я хочу поискать счастья.

— А метла тебе зачем? — вздохнув, спросил Гандер.

Эск посмотрела на неё так, будто никогда прежде не видела.

— Каждая вещь должна где-нибудь быть, — глубокомысленно изрекла Эск.

— Иди-ка домой, дитя моё, — скомандовал Гандер. — Девочек, сбежавших от родителей, я в Анк-Морпорк не беру. В больших городах с маленькими девочками случаются плохие вещи.

— Какие именно? — оживилась Эск.

— Послушай, я сказал тебе, чтобы ты шла домой? Брысь!

Он взял кусок мела и снова начал вычеркивать на грифельной доске разные пункты, пытаясь не обращать внимания на упорный взгляд, который так и буравил его макушку.

— Я могу пригодиться, — негромко произнесла Эск.

Гандер бросил мел и раздраженно поскреб подбородок.

— Тебе сколько лет?

— Девять.

— Ну так вот, сударыня Девять-Лет, у меня тут две сотни животных и сотня людей, которым нужно попасть в Анк-Морпорк, причём половина из них ненавидит Другую половину, а ещё у меня не хватает людей, которые могут принять бой, я слышал, что дороги сейчас никуда не годятся, бандиты в Сосках Сциллы совсем обнаглели, тролли взимают большую мостовую пошлину, чем в прошлом году, в припасах завелись долгоносики, меня преследуют головные боли, и на что ты мне сдалась?

— О-о, — сказала Эск и оглядела заполненную толпой площадь. — Тогда какая из этих дорог ведет в Анк-Морпорк?

— Вон та, где ворота.

— Спасибо, — степенно поблагодарила Эск. — До свидания. Надеюсь, у тебя больше не будет неприятностей и твоей голове станет легче.

— Тебе спасибо, — неуверенно отозвался Гандер.

Он побарабанил пальцами по крышке стола, провожая взглядом девочку, которая удалялась по направлению к дороге на Анк-Морпорк. Дорога была длинной и извилистой. На ней встречались воры и гнолли. Она, сипя, поднималась на горные перевалы и, задыхаясь, ползла через пустыни.

— Проклятье! — выругался он себе под нос. — Эй, ты!

Глава 37

У матушки Ветровоск были неприятности.

Прежде всего ей ни в коем случае не следовало поддаваться на уговоры Хильты и брать эту метлу. Метла была старой, качалась из стороны в сторону, соглашалась летать только ночью, и даже тогда у неё едва хватало сил, чтобы еле-еле рысить над землей.

Её подъемные заклинания настолько износились, что она заводилась, только когда ей придавался достаточный разгон. По сути дела, она была единственной метлой, которая нуждалась в подталкивании.

Матушка Ветровоск, обливаясь потом, проклиная все и вся, в десятый раз мчалась по лесной тропинке, держа чертову метлу на уровне плеча, когда наткнулась на медвежью берлогу.

Вот только медведь наткнулся на берлогу первым. Впрочем, эта проблема решилась сама собой — матушка, и без того уже выведенная из себя, недолго думая, врезала зверю метлой между глаз, так что медведь мигом убрался в противоположный конец берлоги и сейчас пытался думать о чем-нибудь хорошем.

Ночь выдалась не самая уютная, и отряду охотников, которые перед самым рассветом заглянули в берлогу, утро не принесло облегчения.

— Ну наконец-то, — сказала матушка. — Вытаскивайте меня отсюда.

Головы испуганно отдернулись, и матушка услышала торопливое перешептывание. Они успели разглядеть шляпу и метлу.

Наконец одна бородатая голова довольно неохотно появилась снова, как будто тело, к которому она была прикреплена, толкали вперед чьи-то руки.

— Гм, — начала голова. — Послушай, мамаша…

— Я не мамаша, — рявкнула матушка. — И тем более не твоя, даже если у тебя когда-нибудь имелась таковая, в чем я сильно сомневаюсь. Будь я твоей мамашей, я бы убежала прочь ещё до того, как ты появился на свет.

— Это просто фигура речи, — с упреком заметила голова.

— Злостное оскорбление, вот что это такое!

Наверху опять зашептались.

— Если я отсюда не выберусь, — звенящим голосом предупредила матушка, — у вас будут Неприятности. Шляпу мою хорошо разглядели?

Голова появилась снова.

— В том-то все и дело, — сказала она. — Ну, то есть мы тебя вытащим, а что потом? Нам кажется, что проще будет вроде как закопать эту яму. Как ты понимаешь, лично против тебя мы ничего не имеем.

До матушки наконец дошло, что ей кажется неправильным в этой голове.

— Ты что, на коленях стоишь? — обвиняюще осведомилась она. — Вряд ли! Ты — гном!

«Шу-шу-шу».

— И что с того? — с вызовом спросила голова. — В этом нет ничего плохого. Ты что-нибудь имеешь против гномов?

— Вы умеете чинить метлы?

— Волшебные метлы?

— Ну да!

«Шу-шу-шу».

— А если умеем?

— Ну мы могли бы договориться…

Глава 38

Залы гномов звенели от стука молотков, хотя все это делалось скорее ради того, чтобы произвести впечатление. Гномы считали, что думается под этот звук гораздо лучше, так что состоятельные обладатели клерикальных профессий, чтобы поддерживать должный гномий имидж, нанимали гоблинов бить по небольшим церемониальным наковальням.

Метла лежала, водруженная на козлы. Матушка Ветровоск сидела на валуне, а какой-то гном вполовину ниже её ростом и в переднике, представляющем собой нагромождение карманов, бродил вокруг метлы и время от времени тыкал в неё пальцем.

Наконец он пнул прутья ногой и издал долгий всасывающий звук, нечто вроде свиста наоборот, который служит тайным знаком всех ремесленников во Вселенной и означает, что сейчас произойдет нечто очень дорогостоящее.

— Ну-у, — протянул гном, — я, конечно, могу позвать своих подмастерьев, чтобы они взглянули на неё, да, могу. Она сама по себе стоит целого курса обучения. Так, говоришь, ей в самом деле удавалось подняться в воздух?

— Она летала, как птица, — заявила матушка.

— Хотел бы я увидеть такую пташку, — разжигая трубку, буркнул гном. — Примечательное зрелище, должно быть.

— Да-да, но мог бы ты чинить её побыстрее? — перебила матушка. — Я спешу.

Гном демонстративно медленно уселся на камень.

— Что касается починки… — проговорил он. — Насчет починки я не знаю. Может быть, переделка. Хотя в наши дни трудно достать добрые прутья, даже если у вас есть люди, которые умеют вязать их как следует, а заклинания нужно…

— Я не хочу, чтобы её переделывали. Лишь бы работала… — заявила матушка.

— Видишь ли, это очень старая модель, — гнул свое гном. — С такими моделями одна морока. Дерева не достать…

Что-то подхватило его и подняло в воздух, так что гномьи глазки оказались на одном уровне с глазами матушки. Гномы сами по себе волшебные существа, поэтому довольно устойчивы к магии, но на лице старой ведьмы застыло такое выражение, будто она собирается немедленно приварить глаза специалиста по метлам к затылку.

— Почини её, и все, — прошипела она. — Пожалуйста.

— Сделать все кое-как? — переспросил гном. Его трубка со стуком полетела на пол.

— Да.

— Ну, то есть залатать её на скорую руку? Пойти против профессиональной чести, исполнить только половину работы?

— Да, — повторила матушка. Её зрачки превратились в две маленькие черные дырочки.

— О-о, — проговорил гном. — Хорошо.

Глава 39

У старшего караванщика Гандера забот был полон рот.

Вот уже два дня, как они покинули Земфис. За это время они покрыли хорошее расстояние и теперь поднимались к скалистому горному перевалу, известному под именем Сосков Сциллы (Сосков было восемь; Гандер частенько гадал, кем была эта самая Сцилла и понравилась бы она ему или нет).

Прошлой ночью к их каравану подкралась банда гноллей. Эти мерзкие существа, разновидность каменных гоблинов, перерезали горло дозорному и, должно быть, намеревались перебить всех остальных людей. Вот только…

Вот только никто точно не знал, что случилось потом. Путешественников разбудили вопли, и к тому времени, как кто-то раздул огонь, а волшебник Тритл зажег над лагерем голубое сияние, уцелевшие гнолли представляли собой далекие, похожие на пауков силуэты, которые неслись так, словно за ними гнались все легионы Ада.

Судя по тому, что случилось с их собратьями, они, возможно, были правы. Куски не успевших убежать гноллей свисали с окружающих скал, придавая пейзажу веселый, праздничный вид. Гандер не особенно расстраивался по этому поводу — гнолли любили брать путников в плен и оказывать им гостеприимство раскаленного докрасна ножа и дубины. Но его нервировало то, что он находится в одном районе с Чем-то, прошедшим сквозь дюжину жилистых и вооруженных до зубов гноллей как нож сквозь масло и не оставившим при этом никаких следов.

Земля была словно выметена.

Ночь выдалась долгой, и утро не принесло облегчения. Единственной, кто проснулся больше чем наполовину, была Эск, которая в течение всей ночной кутерьмы мирно дрыхла под одним из фургонов и теперь жаловалась разве что на странные сны.

Когда караван наконец убрался с места жуткой ночевки, Гандер возблагодарил богов. Он считал, что изнутри гнолли выглядят ничуть не лучше, чем снаружи. Он их на дух не переносил.

Эск сидела в фургоне Тритла и болтала с Саймоном, который неумело правил упряжкой, пока волшебник отсыпался.

Саймон все делал неумело, и это получалось у него по-настоящему хорошо. Он был одним из тех долговязых парней, которые состоят из одних коленей, больших пальцев и локтей. Наблюдать за ним — сущее мучение, так и ждешь, что соединяющие все это веревочки вот-вот оборвутся, а спазмы агонии, появляющиеся на его лице, когда он замечал маячащие впереди «с» и «х», заставляли людей инстинктивно произносить эти звуки за него. Их усилия вполне окупались благодарным выражением, которое расплывалось по покрытому прыщами лицу юноши, словно лучи рассвета по поверхности луны.

В данный момент его глаза слезились от сенной лихорадки.

— А ты ещё мальчишкой хотел стать волшебником?

Саймон покачал головой.

— Я прос-с-сто х-х-х…

— …хотел…

— …понять, как вс-с-се ус-с-с-с…

— …устроено?..

— Да. А потом кто-то из моей деревни дал знать в Универс-с-с-с-с…

— …Университет…

— …и за мной пос-с-с-с…

— …послали…

— …мастера Тритла. Когда-нибудь я выучусь на волшебника. Мастер Тритл говорит, что я замечательно ус-с-сваиваю т-теорию.

Влажные глаза Саймона затуманились, и на его щербатом лице промелькнуло почти блаженное выражение.

— Он говорит, что в б-библиотеке Незримого Университета лежат т-тысячи книг, — влюбленно произнес он. — Больше книг, чем человек может прочитать за всю жизнь.

— Я не уверена, что мне нравятся книги, — непринужденно сообщила Эск. — Откуда бумаге знать всякие премудрости? Матушка говорит, что книги хороши только тогда, когда в них тонкая бумага.

— Нет, эт-то не так, — поспешно возразил Саймон. — Книги заполнены с-с-с-с… — он глотнул воздух и посмотрел на неё умоляющим взглядом.

— …словами? — немного подумав, подсказала Эск.

— Да, которые могут изменять вещи. Это и есть те с-с-с-с…

— …слова…

— …которые я должен найти. Я знаю, они там, где-то в этих с-с-с-с…

— …старых…

— …книгах. Говорят, новых заклинаний не с-с-с-с…

— …существует…

— …но я знаю, что они где-то там прячутся, те с-с-с-с…

— …слова…

— …которые ни один волшебник ещё не нашел. — Его глаза зажмурились. Он улыбнулся блаженной улыбкой и добавил:

— Слова, которым Суждено изменить мировой Порядок.

— Что?

— А? — переспросил Саймон, открывая глаза как раз вовремя, чтобы остановить быков, вознамерившихся свернуть с дороги.

— Ты так легко произнес все эти сопящие-свистящие!

— Правда?

— Я слышала! Попробуй ещё раз. Саймон сделал глубокий вздох.

— Сл-сл-сл… с-с-с… — начал он. — С-с-сл… А, прошло. Иногда получается, когда я не думаю об этом. Мастер Тритл говорит, что у меня аллергия.

— Аллергия на сипящие?

— Нет, глуп-п-п…

— …глупышка… — великодушно подсказала Эск.

— …в воздухе летает что-то, может быть пыльца или труха от с-с-с-с…

— …сена…

— Мастер Тритл пробовал обнаружить причину, но тут, похоже, никакая магия не поможет.

Они проезжали мимо узкого ущелья, образованного оранжевыми скалами. Саймон посмотрел на него безутешным взглядом.

— Моя матушка научила меня кое-каким заговорам от сенной лихорадки, — сказала Эск. — Может, они помогут?

Саймон покачал головой, которая, было такое впечатление, чуть не скатилась с его плеч.

— Я все пробовал, — отозвался он. — Замечательный волшебник из меня получитс-с-с-с… выйдет, да уж, даже с-с-с… букву толком не с-с-с… выговорить.

— Да, проблема. — Какое-то мгновение Эск собиралась с духом, разглядывая пейзаж, и наконец спросила:

— Слушай, э-э, а женщина может стать, ну, в общем, волшебником?

Саймон удивленно уставился на неё. Она ответила ему вызывающим взглядом.

Его горло напряглось. Он отчаянно пытался найти предложение, которое не начиналось бы с буквы «с», но в конце концов был вынужден пойти на уступку.

— Любопытная идея, — сказал он, а затем, ещё немного подумав, залился смехом и смеялся до тех пор, пока выражение лица Эск не предупредило его, что ему лучше замолчать.

— Вообще это довольно забавно, — добавил он, но веселость его быстро поблекла и сменилась озадаченностью. — Раньше я никогда не думал об этом всерьез.

— Ну так что? Может? — Голосом Эск можно было бриться.

— Разумеется, нет. Это самоочевидно, дитя. Саймон, возвращайся к своим занятиям.

Тритл отвел в сторону занавеску, закрывающую заднюю часть фургона, и выбрался на козлы.

На лице Саймона мелькнуло привычное выражение легкой паники. Передавая Тритлу вожжи, он бросил на Эск умоляющий взгляд, но она как будто ничего не заметила.

— А почему? Что здесь такого самоочевидного?

Тритл повернулся и осмотрел её с головы до ног. Раньше он не замечал эту девочку — она была для него лишь ещё одной фигуркой среди лагерных костров.

Тритл был вице-канцлером Незримого Университета и привык к призрачным суетящимся фигуркам, выполняющим необходимую, но несущественную работу типа накрывания на стол и вытирания пыли в комнатах. Он был глуп, глуп настолько, насколько могут быть глупы очень умные люди. Кроме того, Тритл обладал всем так-том горной лавины и был эгоцентричным, как смерч, поэтому ему никогда не пришло бы в голову, что дети могут оказаться достаточно важными персонами, чтобы их стоило заметить.

От длинных белых волос до загнутых на концах туфель Тритл был чистейшей воды волшебником — соответствующие положению густые лохматые брови, расшитая блестками мантия и патриаршья борода, которую слегка портили желтые пятна от никотина (волшебники придерживаются обета безбрачия, но, тем не менее, любят выкурить хорошую сигару).

— Вырастешь — поймешь, — сказал он. — Но это очень занятная идея, милая игра слов. Женщина-волшебник! С таким же успехом можно выдумать мужчину-ведьму!

— Чернокнижника, — вставила Эск.

— Извини, не понял?

— Матушка говорит, что мужчины не могут быть ведьмами, — пояснила Эск. — А ещё она говорит, что волшебники получаются именно из мужчин, которые пытались стать ведьмами.

— Она, похоже, очень умная женщина, — отозвался Тритл.

— Она говорит, что женщинам следует держаться того, что у них хорошо получается, — продолжала Эск.

— Очень разумно с её стороны.

— Она говорит, что из женщин вышли бы мужчины куда лучше, чем мы имеем сейчас!

Тритл расхохотался.

— Она ведьма, — заявила Эск и про себя добавила: «Ну и что ты об этом думаешь, господин Умник?»

— Моя дорогая юная дама, мне что, полагается быть шокированным? Так уж вышло, что я отношусь к ведьмам с величайшим уважением.

Эск нахмурилась. Он должен был повести себя совсем по-другому.

— Правда?

— Да, конечно. По счастливой случайности я верю, что ведовство для женщины — прекрасная карьера. Весьма благородное призвание.

— Ты действительно в это веришь? Оно и в самом деле благородное?

— О да. Очень полезное в сельской местности. Особенно для… для людей, которые… у которых будут дети. Однако ведьмы — не волшебники. Ведовство — это способ, которым Природа обеспечивает женщинам доступ к потокам магических сил, но ты должна помнить, что это не высокая магия.

— Понятно. Не высокая магия, — мрачно отозвалась Эск.

— Точно. Ведовство прекрасно подходит для того, чтобы помогать людям преодолевать тяготы жизни, но…

— Видимо, на самом деле у женщин просто мозгов не хватает для профессии волшебника, — заявила Эск. — Наверное, все упирается именно в это.

— Я отношусь к женщинам не иначе как с величайшим уважением, — заверил Тритл, который не заметил надрыва в голосе Эск. — Они не знают себе равных, когда, когда…

— Дело касается детей?

— Ну это да, — великодушно согласился волшебник. — Но временами они слегка неуравновешенны. Слишком возбудимы. Видишь ли, высокая магия требует ясной мысли, а таланты женщин лежат в другом направлении. Их мозг имеет тенденцию перегреваться. Мне жаль это говорить, но к карьере волшебника ведет только одна дверь, а именно — главные ворота Незримого Университета, и через них ещё не проходила ни одна женщина.

— Скажи, — попросила Эск, — а что может эта высокая магия? Тритл улыбнулся ей.

— Высокая магия, дитя моё, может дать нам все, что мы захотим, — он одарил её доброжелательной улыбкой. — Как тебя зовут, дитя?

— Эскарина.

— А зачем ты едешь в Анк-Морпорк, моя милая?

— Думала поискать там счастья, — пробормотала Эск, — но сейчас мне начинает казаться, что девочкам там искать нечего. Ты уверен, что волшебники дают людям все, что нужно?

— Разумеется. Для этого и существует высокая магия.

— Понятно.

Караван двигался лишь чуть быстрее обыкновенного пешехода. Эск соскочила с фургона, вытащила посох из его временного укрытия среди сваленных у одного из бортов мешков и бросилась бежать вдоль вереницы животных и повозок. Сквозь слезы она мельком заметила Саймона, который, держа в руках открытую книгу, выглядывал из-за полога, закрывающего заднюю часть фургона. Он озадаченно улыбнулся ей и хотел было что-то сказать, но она, пробежав мимо, свернула с дороги.

Продравшись сквозь царапающие ноги низкорослые кусты утесника, она торопливо вскарабкалась по глинистому склону и вырвалась на простор плато, окаймленного оранжевыми скалами.

Она остановилась только тогда, когда совершенно потеряла представление о том, где находится. Однако её ярость все ещё пылала ярким огнем. Ей и раньше случалось злиться, обычно её гнев был похож на алое пламя, которое вспыхивает в только что разожженном горне, но этот гнев был другим — его подпитывали мехи, и он превратился в узенькую голубовато-белую струйку, которой можно резать железо.

Эск вся горела. Она должна была что-то предпринять — или взорваться.

Почему, слыша, как матушка разглагольствует о ведьмах, она тосковала по разящей магии волшебников, но каждый раз, когда раздавался пронзительный голос Тритла, она готова была насмерть стоять за ведовство? Она станет ведьмой-волшебником — или никем вообще. Чем больше ей в этом препятствуют, тем сильнее она хочет добиться своей цели.

Она будет и ведьмой и волшебником. Тогда она им покажет.

Эск уселась под низким раскидистым кустом можжевельника, растущим у подножия обрывистого утеса. В её голове роились планы и бурлил гнев. Она слышала, как захлопываются двери, которые она только-только начала открывать. Тритл был прав — её не пустят в Университет. Одного посоха недостаточно, чтобы стать волшебником, нужно ещё учиться, а её никто учить не собирается.

Полуденное солнце отражалось от поверхности утеса и пригревало землю, а в воздухе вокруг Эск разливался запах пчел и джина. Она откинулась на спину, глядя сквозь листья на почти пурпурный купол неба, и незаметно задремала.

Один из побочных эффектов использования магии состоит в том, что человек начинает видеть очень живые и тревожные сны. Этому есть причина, но одной только мысли о ней достаточно, чтобы вызвать у волшебника жуткие кошмары.

Дело в том, что сознание волшебника может придавать мыслям форму. Ведьмы обычно работают с тем, что реально существует в природе, но волшебник, если он достаточно хорош как волшебник, может облечь свое воображение плотью. В этом не было бы ничего страшного, кабы не тот факт, что маленький кружок света, вольно именуемый «вселенной пространства и времени», дрейфует в гораздо более неприятном и непредсказуемом веществе. За хлипкими частоколами нормальности бормочут, кружа, странные Твари; в глубоких расщелинах на краю Времени раздаются наводящие жуть уханья и завывания. Там встречаются создания настолько ужасные, что их боится даже сама тьма.

Большинство людей этого не знает, но оно и к лучшему, ибо мир не смог бы нормально функционировать, если бы все спрятались в кроватях и натянули одеяла на головы, а это непременно случилось бы, если бы люди знали, какие кошмары поджидают их за тоненькой стенкой-тенью. Проблема заключается в том, что те, кто интересуется магией и мистицизмом, уйму времени околачиваются на самой границе света и тьмы, чем привлекают к себе внимание Тварей из Подземельных Измерений, и Твари эти пытаются использовать людей в своих неутомимых попытках прорваться в данную Реальность.

Большинство людей может этому сопротивляться, но неустанно нащупывающие себе путь Твари наиболее активны именно тогда, когда объект их внимания спит.

Бел-Шамгарот, К’хулаген, Тот, Что Внутри, — отвратительные, темные древние боги из Некротеликомникона, книги, известной некоторым свихнувшимся посвященным под своим истинным названием «Liber Paginarum Fulvarum», — всегда готовы украдкой пробраться в дремлющее сознание. Кошмары часто бывают цветными и всегда неприятными.

Эск они впервые явились после её первого Заимствования, так что девочка успела привыкнуть к ним. Обыденность постепенно вытеснила страх. Обнаружив себя сидящей на сверкающей пыльной равнине под необъяснимыми звездами, она поняла, что пришло время ещё одного кошмарного сна.

— Вот черт, — вырвалось у неё. — Ладно, давай приходи. Веди своих чудовищ. Я только надеюсь, что среди них не будет того, с улиткой на носу.

Но на сей раз кошмар изменил себе. Эск оглянулась вокруг и увидела, что позади неё вздымается к небу высокий черный замок. Его башенки исчезали среди звезд. С верхних укреплений каскадом лились огни и привлекательная музыка. Огромные двустворчатые двери были зазывно открыты. Похоже, в замке имела место быть довольно веселая вечеринка.

Эск поднялась на ноги, отряхнула с платья серебристый песок и направилась к воротам.

Она почти дошла до них, когда створки захлопнулись. Она не заметила, чтобы они двигались — секунду назад они были распахнуты настежь, как вдруг оказались наглухо закрытыми, и раздавшийся при этом стук сотряс горизонты.

Эск протянула руку и коснулась ворот. Они были черными и настолько холодными, что быстро покрывались льдом.

За спиной у Эск что-то шевельнулось. Она обернулась и увидела, что посох, избавившись от маскировки под метлу, стоит воткнутым в песок. По его отполированной деревянной поверхности и резным изображениям, которые никто не мог разглядеть, ползали маленькие червячки света.

Схватив посох, Эск ударила им по воротам. В разные стороны посыпались октариновые искры, но на черном металле не осталось ни царапинки.

Глаза Эск сощурились. Она вытянула руку с посохом, сосредоточилась, и из дерева вырвалась тоненькая струйка огня, разбившаяся о створки. Лед мгновенно превратился в пар, но чернота — Эск теперь уверилась, что это не металл, — поглотила огонь, даже не засветившись при этом. Эск удвоила усилия, выпуская накопленную посохом магию в виде тонкого луча, который так раскалился, что девочке пришлось зажмуриться (и все равно она продолжала видеть эту блестящую линию у себя в мозгу).

Потом луч потух.

Через несколько секунд Эск подбежала к воротам и осторожно прикоснулась к их поверхности. Холод едва не отморозил ей пальцы.

А с укреплений у неё над головой донеслось чье-то хихиканье.

Все было бы не так ужасно, если бы это был громкий смех, впечатляющий демонический хохот, рассыпающийся бесконечным эхом, но это было просто… хихиканье.

Оно не стихало довольно долго. Более неприятного звука Эск не слышала никогда в жизни.

Она проснулась вся дрожа. Полночь давно миновала, и звезды казались мокрыми и холодными. Воздух был заполнен деловитой ночной тишиной, которая создается осторожными шажками сотен маленьких мохнатых существ, надеющихся найти ужин и при этом избежать появления на нем в качестве главного блюда.

Молодой месяц заходил за горизонт, и слабое серое сияние, разгорающееся у Края света, позволяло предположить, что, как это ни невероятно, судьба сулит миру ещё один день.

Кто-то накрыл Эск одеялом.

— Я знаю, что ты проснулась, — раздался голос матушки Ветровоск. — Ты могла бы сделать полезное дело и разжечь костер. В этих треклятых краях дерева сколько угодно.

Эск села и схватилась за куст можжевельника. Тело её было настольколегким, что любой ветерок мог унести его в дальнюю даль.

— Костер? — пробормотала она.

— Ага. Ну наставляешь палец, и «пш-ш-ш», — мрачно буркнула матушка.

Она сидела на камне, отчаянно пытаясь найти такое положение, которое удовлетворило бы её артрит.

— Я… я думаю, у меня ничего не получится.

— Это ты мне говоришь? — загадочно произнесла матушка.

Она наклонилась к Эск и положила ладонь ей на лоб. У девочки появилось такое ощущение, будто по её липу провели носком, набитым теплыми игральными костями.

— У тебя слегка поднялась температура, — добавила старая ведьма. — Слишком много жаркого солнца и холодной земли. Вот тебе твоя Заграница.

Эск скользнула вперед и положила голову на матушкины колени, от которых знакомо пахло камфарой, смесью трав и слегка — козами. Матушка успокаивающе — как она считала — похлопала Эск по спине.

— Меня не примут в Университет, — негромко произнесла Эск спустя какое-то время. — Так мне сказал один волшебник, и я видела сон об этом, вещий сон. Помнишь, ты как-то говорила, как это называется… ну, как его, мети-чего-то-там.

— Метахфора, — спокойно подсказала матушка.

— Во-во.

— А ты думала, все будет легко? — спросила матушка. — Думала, войдешь в ворота, помахивая посохом? Здрассьте, а вот и я, хочу стать волшебником, большое спасибо…

— Он сказал, что женщин в Университет не пускают!

— Он ошибался.

— Нет, я чувствовала, что он говорит правду. Ты же знаешь, матушка, всегда можно определить, когда…

— Глупое дитя. Ты всего лишь чувствовала его мысли. Это он считал, что говорит правду, но мир не всегда таков, каким его видят люди.

— Не понимаю, — призналась Эск.

— Это придет, — успокоила её матушка. — А сейчас скажи мне. Этот сон… Тебя не хотели пускать в Университет, да?

— Да, и ещё смеялись!

— А потом ты попыталась сжечь ворота?

Эск повернула лежащую у матушки на коленях голову и с подозрением приоткрыла один глаз.

— Откуда ты знаешь? Матушка улыбнулась типичной улыбкой ящерицы.

— Я была за много миль отсюда, — ответила она. — Пыталась найти тебя мысленным взором, и внезапно мне показалось, что ты — везде. Ты сияла, словно маяк, вот так-то. А что касается огня — оглянись.

Освещаемое неярким утренним светом плато представляло собой нагромождение запекшейся глины. Утес неподалеку превратился в стекло и, должно быть, тек, как смола, под яростным напором пламени. Поверхность скалы рассекали огромные трещины, из которых недавно сочились расплавленные горные породы и лава. Прислушавшись, Эск различила слабое потрескивание остывающего камня.

— О-о, — протянула она. — И это все я?

— Судя по всему — да, — кивнула матушка.

— Но я же спала! Мне просто снился сон!

— Это магия, — сказала матушка. — Она пытается найти выход. Магия ведьм и магия волшебников, ну, они вроде как подпитывают друг друга. Мне так кажется.

Эск закусила губу и полюбопытствовала:

— Что же делать? Мне снятся самые разные вещи!

— Ну сейчас мы отправляемся прямо в Университет, — заявила матушка. — Там, наверное, привыкли к ученикам, которые не умеют контролировать магию и видят кошмарные сны, иначе это заведение давным-давно сгорело бы дотла.

Она посмотрела в сторону Края и перевела взгляд на лежащую рядом метлу.

Глава 40

Мы опустим всю беготню, подтягивание веревок, связывающих прутья, проклятья, негромко призываемые на головы гномов, краткие мгновения надежды, когда магия вдруг начинала прерывисто мерцать, ужасное черное отчаяние, когда она затухала, снова подтягивание веревок, снова беготню, внезапное срабатывание заклинания, торопливое усаживание на метлу, вопли, взлет…

Одной рукой Эск держала посох, а другой цеплялась за матушку, хотя метла, если честно, еле плелась в каких-то двух сотнях футов над землей. В полете их сопровождали несколько птиц, которых явно заинтересовало новомодное летающее дерево.

— А ну проваливайте! — крикнула матушка, срывая шляпу и размахивая ею в воздухе.

— Что-то мы медленно летим, матушка, — кротко заметила Эск.

— По-моему, мы движемся достаточно быстро!

Эск оглянулась вокруг. Виднеющийся сзади Край был охвачен золотым сиянием, прочерченным облаками.

— Может, нам спуститься пониже? — предложила она и посмотрела на расстилающийся внизу пейзаж. Он казался суровым и негостеприимным. А ещё он казался выжидающим… — Ты сама говорила, что метла почему-то не желает летать при солнечном свете.

— Я сама знаю что делать, сударыня, — огрызнулась матушка, крепко сжимая черенок метлы и пытаясь стать как можно легче.

Выше уже отмечалось, что свет Плоского мира движется очень медленно и это объясняется его прохождением через мощное древнее магическое поле Диска.

Так что рассвет здесь настает не настолько внезапно, как это происходит в других мирах. Новый день не взрывается светом — лучи мягко и незаметно заливают спящий пейзаж, как прилив прокрадывается на пляж, размывая выстроенные за ночь песочные замки. Свет склонен обтекать горы. Если деревья стоят близко одно к другому, он выходит из леса разрезанным на полоски и рассеченным тенями.

Наблюдатель, расположившийся где-нибудь повыше, скажем — чтобы не возникало никаких споров, — на перисто-слоистом облаке на краю пространства, сразу отметит, как нежно расстилается свет по земле, как устремляется вперед на равнинах и замедляет движение, натыкаясь на возвышенности, как красиво он…

Вообще-то иногда встречаются наблюдатели, которые, оказавшись перед лицом подобной красоты, сразу начинают ныть, мол, тяжелого света не бывает и вы ни за что его не увидите. Таких людей можно сразить лишь одним вопросом: а как вышло, что вы стоите на облаке?

Ладно, хватит цинизма. Внизу, над самой поверхностью Диска, и перед самым рассветом, летела метла, преследуя кромку ночной тени.

— Матушка!

День сделал отчаянный рывок и накрыл беглянок. Скалы на пути метлы словно вспыхнули, омытые разливающимся светом. Матушка почувствовала, как черенок метлы накренился, и с ужасом уставилась на скользящую внизу маленькую тень, которая оказывалась все ближе и ближе.

— А что будет, если мы ударимся о землю?

— Это зависит от того, смогу ли я найти камни помягче, — озабоченно пробурчала матушка.

— Метла сейчас разобьется! Неужели мы ничего не можем сделать?

— Ну мы можем сойти, к примеру…

— Матушка, — произнесла Эск тем раздраженным и примечательно взрослым голосом, которым дети обычно выговаривают своим заблудшим родителям. — По-моему, ты не совсем поняла. Я не желаю ударяться о землю. Я никогда не видела в этом ничего хорошего.

Матушка как раз пыталась припомнить походящее к случаю заклинание, жалея, что к камням головология не применима. Но если бы матушка Ветровоск различила в голосе Эск алмазно-твердые нотки, то, наверное, не крикнула бы:

— Ну так скажи это метле!

И они бы действительно разбились… Матушка вцепилась в свою верную шляпу и сжалась в ожидании удара. Метла вздрогнула, наклонилась…

…И пейзаж слился в одно неясное пятно.

Глава 41

На самом деле путешествие было довольно кратким, но матушка знала, что будет вспоминать о нем всю свою жизнь — особенно после плотного, сытного ужина, часика, эдак, в три ночи. Она будет вспоминать радужные краски, гудящие в несущемся навстречу воздухе, ужасное ощущение, будто на Вселенную уселось что-то большое и тяжелое.

Она будет вспоминать радостный смех Эск. Она будет вспоминать, как мелькала под ними земля и длинные горные цепи проскакивали мимо с отвратительным треском.

И никогда в жизни не забудет, как они догнали ночь.

Ночь появилась впереди — неровная линия тьмы, гонимая неумолимым утром. На глазах у окаменевшей от ужаса матушки эта линия превратилась сначала в кляксу, затем в пятно, в целый континент черноты, стремительно несущийся прямо на них.

Какое-то мгновение они ехали на гребне рассвета — рассвета, который с безмолвным грохотом обрушивался на землю. Ни один любитель серфинга никогда не катался на подобной волне. Метла пробила жаркий свет и плавно скользнула в лежащую за ним прохладу.

Матушка позволила себе перевести дух.

Темнота сделала полет несколько менее ужасным. Она означала также, что, если Эск надоест гнать метлу вперед, этот аппарат будет двигаться на собственной проржавевшей насквозь магии.

— … — сказала матушка и, прежде чем совершить новую попытку, прочистила высохшее, как старая кость, горло. — Эск?

— Здорово, правда? Интересно, как это у меня получилось?

— Ага, здорово, — слабо вякнула матушка. — Но, прошу тебя, можно я поведу метлу? Не хочется улететь за Край. Пожалуйста!

— А правда, что Край света окружен гигантским водопадом и что, взглянув вниз, можно увидеть звезды? — полюбопытствовала Эск.

— Да. Теперь мы можем лететь помедленнее?

— Это, наверное, очень красивое зрелище…

— Нет! То есть нет, только не сейчас.

Метла замедлила ход. Окружавший её радужный пузырь с громким «чпоком» лопнул. Ни толчка, ни малейшей дрожи не последовало. Матушка обнаружила, что вновь летит с приемлемой скоростью.

Матушкина солидная репутация зиждилась на том, что старая ведьма могла ответить на какой угодно вопрос. Заставить её признаться в невежестве, даже самой себе, не удавалось никому. Но сейчас в яблоко её сознания проник червячок любопытства.

— Как ты это сделала? — спросила она наконец.

За её спиной воцарилось задумчивое молчание.

— Не знаю, — спустя некоторое время ответила Эск. — Просто я нуждалась в этом, и моё желание отразилось у меня в голове. Ну, словно ты внезапно вспоминаешь то, что когда-то забыла.

— Да, но как?

— Я… я не знаю. Передо мной просто встала картина того, как все должно быть, и… и я… ну, вроде как… вошла в эту картину.

Матушка уставилась в ночь. Она ни разу не слышала о подобном волшебстве, но, похоже, оно было ужасно могущественным и, возможно, смертельно опасным. Вошла в картину! Всякая магия тем или иным образом изменяет мир. Волшебники считают, что это все, на что она годна, — их не привлекает мысль оставить мир таким, каков он есть, и взяться за изменение людей, — но тут все оказалось более буквальным. Об этом стоило поразмыслить. На земле.

Впервые в жизни матушка задумалась о пользе книг. Может и впрямь в них содержится что-то очень важное, раз люди так носятся с этими пачками бумаги? Хотя она возражала против книг, руководствуясь исключительно моральными соображениями: она слышала, что многие из них написаны мертвыми людьми, а посему резонно было предположить, что читать их — это все равно что заниматься некромантией. Среди множества вещей, которые матушка не одобряла в этой бесконечно множественной Вселенной, была болтовня с покойниками, у которых, по всеобщему мнению, и своих неприятностей хватает.

«Однако их неприятности, — подумалось ей, — ни в какое сравнение не идут с моими». Она озадаченно посмотрела на темную землю и рассеянно спросила себя, с чего это у неё под ногами засверкали звезды.

На краткий, сжимающий сердце миг ей пришло в голову, что, может, они действительно перелетели через Край, но потом она осознала, что тысячи крошечных точек под ней окрашены в чересчур желтый свет и к тому же мерцают. Да и где это видано, чтобы звезды составляли настолько аккуратный узор?

— Красиво, — заметила Эск. — Это город?

Матушка лихорадочно рассматривала землю. Если это и город, то чересчур большой. Однако вскоре, поразмыслив как следует, она поняла, что от него и правда пахнет, как от большого количества людей, ютящихся на очень ограниченном пространстве.

Окружающий воздух наполнили запахи благовоний, зерна, пряностей, пива, но над всем довлел тот запах, который исходит от поднявшихся грунтовых вод, от многих тысяч людей и здорового подхода к канализации.

Матушка мысленно встряхнулась. День гнался за ними по пятам. Она высмотрела наименее освещенную область, логично рассудив, что темнота свойственна кварталу бедноты, а бедные люди не имеют ничего против ведьм, — и мягко направила черенок метлы вниз.

Ей удалось зависнуть в пяти футах над землей, когда рассвет наступил во второй раз.

Глава 42

Ворота действительно были большими и черными. Выглядели они так, словно их выковали из сплошной темноты.

Матушка и Эск стояли в заполняющей площадь перед Университетом толпе.

— Не понимаю, и как это люди попадают внутрь? — задумчиво вопросила Эск.

— Полагаю, при помощи магии, — мрачно проговорила матушка. — Вот тебе и волшебники. Другие бы не выпендривались, а купили бы дверной молоток.

Она махнула метлой в сторону высоких створок и добавила:

— Не удивлюсь, если окажется, что для того, чтобы войти, нужно произнести что-нибудь типа «фокус-покус».

Они находились в Анк-Морпорке уже три дня, и матушка, к своему огромному удивлению, начала получать удовольствие от пребывания в этом городе. Комнату себе и Эск она сняла в Тенях, древней части города, жители которой вели преимущественно ночной образ жизни и не совали нос в чужие дела, потому что любопытство не только убило кошку, но ещё и сбросило её в реку, предварительно привязав к ногам бедного животного тяжеленные камни. Комната располагалась на верхнем этаже, по соседству с надежно охраняемым жилищем одного почтенного скупщика краденного — хорошие заборы помогают добрососедским отношениям, совершенно разумно рассудила матушка.

В двух словах, Тени были прибежищем дискредитированных богов и не обладающих лицензией воров, ночных красоток и торговцев экзотическими товарами, алхимиков сознания и бродячих актеров — короче, здесь плескалась вся смазка, которая обычно густо устилает лезвие топора цивилизации.

Однако, несмотря на то, что обычно эти люди высоко ценят «мягкую» магию, здесь наблюдалась примечательная нехватка ведьм. Известие о матушкином прибытии облетело квартал за несколько часов, и к её дверям начали подкрадываться, робко подбираться и важно подходить люди, которым срочно понадобились зелья, амулеты, новости о будущем и всяческие специализированные услуги, традиционно оказываемые ведьмами тем клиентам, чью жизнь омрачили облака или терзает буря.

Сначала такое внимание раздражало матушку, затем смущало, а потом начало льстить. У её клиентов водились денежки, что имело свои плюсы, но вместе с тем они платили ей уважением, а эта валюта всегда была твердой как камень.

Короче говоря, матушка уже подумывала обзавестись чуть более просторным жилищем с маленьким садиком и послать за своими любимыми козами. Единственная проблема — запах, но с ним козам пришлось бы примириться.

Они с Эск посетили достопримечательности Анк-Морпорка, его забитый до отказа порт, многочисленные мосты, базары, лавки, улицы, застроенные одними лишь храмами. Матушка подсчитывала храмы с задумчивым выражением на лице. Боги требуют, чтобы их последователи боролись со своей природой, и не выдержавшие условий конкурса представители этой части человечества испокон веков обеспечивали ведьм работой.

Ужасы цивилизации пока ещё не материализовались, хотя один раз какой-то воришка попытался срезать матушкину сумочку. К вящему изумлению прохожих, матушка приказала ему вернуться, и он вернулся как миленький, отчаянно сражаясь со своими ногами, которые наотрез отказались ему повиноваться. Никто не видел толком, во что превратились глаза ведьмы, когда она уставилась ему в лицо, и не слышал слов, которые она прошептала в его жмущееся к плечу ухо, но он вернул ей сумочку плюс отдал кучу денег, принадлежавших раньше другим людям, и, прежде чем она его отпустила, пообещал побриться, заняться честным трудом и вообще стать более достойным человеком. К наступлению ночи описание матушкиных примет разошлось по всем филиалам Гильдии Воров, Карманников, Взломщиков и Прочих Работников Ножа и Топора^[477] вместе со строгими инструкциями избегать этой дамы любой ценой. Воры, будучи созданиями ночи, умеют распознать неприятность, когда она пялится им в глаза.

Тем временем матушка написала ещё два письма в Университет. Ни на одно из них не ответили.

— Мне больше нравился лес, — призналась Эск.

— Ну не знаю, — пожала плечами матушка. — На самом деле город чем-то похож на лес. Во всяком случае, местные жители умеют ценить труд ведьм.

— Они очень дружелюбные, — согласилась Эск. — Помнишь тот дом, дальше по улице, где живет такая толстая дама вместе с юными барышнями, про которых ты сказала, что они — её родственницы?

— Госпожа Лада, — осторожно подтвердила матушка. — Весьма почтенная особа.

— К ним с ночи до утра ходят гости. Я специально смотрела. Интересно, когда они спят?

— Хм, — откликнулась матушка.

— И бедной женщине, должно быть, очень тяжело кормить стольких дочерей. Думаю, их гостям следует быть потактичнее.

— Ну, — промямлила матушка, — я не уверена, что…

Её спасло появление у ворот Университета большого, ярко раскрашенного фургона. Его возница придержал быков за несколько футов до матушки и попросил:

— Извините, моя дорогая, но не могли бы вы отойти чуть-чуть в сторонку? Убедительно прошу вас.

Матушка, немало оскорбленная проявлением столь неприкрытой вежливости и особенно расстроенная тем, что кто-то счел её «своей дорогой», шагнула в сторону, и тут возница увидел Эск.

Это был Тритл. Он улыбнулся так, как улыбнулась бы змея, который отдавили хвост.

— Послушайте, да ведь это же та юная особа, которая считает, что из женщин получатся неплохие волшебники!

— Именно, — ответила Эск, не обращая внимания на матушку, которая больно пнула её в щиколотку.

— Забавно. И ты пришла, чтобы присоединиться к нам?

— Ага, — подтвердила Эск и, поскольку манеры Тритла сами напрашивались на такое обращение, добавила:

— Господин. Только мы не можем войти.

— Мы? — переспросил Тритл, но, взглянув на матушку, воскликнул:

— Ах да, конечно! Это, должно быть, твоя тетушка?

— Моя матушка. Только на самом деле она не моя мать, она вроде как всехняя матушка.

Матушка чопорно кивнула.

— Ну, это просто непозволительно, — продолжал Тритл голосом сладким, как сливовый пудинг. — Клянусь честью! Чтобы наша первая женщина-волшебник ждала на пороге? Какой позор для нас! Могу я проводить тебя?

Матушка крепко ухватила Эск за плечо.

— Если ты не возражаешь… — начала было она.

Но Эск вывернулась и подбежала к повозке.

— Ты правда можешь провести меня туда? — с сияющими глазами спросила она.

— Конечно. Уверен, главы Орденов будут рады с тобой познакомиться. Их ожидает приятный сюрприз, — добавил он и негромко хохотнул.

— Эскарина Смит… — Матушка осеклась и взглянула на Тритла. — Не знаю, что у тебя на уме, господин Волшебник, но мне это не нравится. Эск, где мы живем, ты помнишь. Если ты так хочешь оказаться в глупом положении — вперед, но, по крайней мере, ты вляпаешься в неприятности сама.

Матушка повернулась на каблуках и гордо зашагала через площадь.

— Замечательная женщина! — рассеянно пробормотал Тритл. — Вижу, твоя метла все ещё с тобой. Превосходно.

Он на мгновение отпустил вожжи и обеими руками начертил в воздухе замысловатый знак.

Огромные створки разошлись, открывая взору широкий двор, окруженный газонами. В глубине двора стояло большое, расползшееся во все стороны здание — или здания, трудно было сказать наверняка, ибо вряд ли Университет кто-либо проектировал. Просто огромное количество контрфорсов, арок, башен, мостиков, куполов, шпилей и тому подобного сбилось в кучу, чтобы было теплее.

— Это он? — спросила Эск. — Какой-то он… расплывшийся.

— Да, это он, — кивнул Тритл. — Альма муттер, гав де амос и все такое прочее.

Разумеется, изнутри он гораздо больше, чем снаружи. Как айсберг. Во всяком случае, так мне сказали — сам я никогда айсбергов не видел. Незримый Университет — и большая его часть, разумеется, — невидим. Слазай-ка в фургон, позови Саймона.

Эск отодвинула тяжелые занавески и заглянула внутрь фургона. Саймон лежал на куче одеял, читая здоровенную книгу и делая на клочке бумаги какие-то заметки.

Он поднял глаза, обеспокоенно улыбнулся Эск и спросил:

— Это ты?

— Я, — убежденно ответила она.

— А мы думали, ты от нас ушла. Сначала все с-с-с-считали, что ты едешь с-с кем-то другим, а п-потом, когда мы ос-с-становились…

— Я вроде как догнала вас. По-моему, господин Тритл хочет, чтобы ты полюбовался на Университет.

— Мы уже приех-хали? — Он бросил на неё странный взгляд. — И ты здес-с-сь?

— Да.

— Но как?

— Господин Тритл предложил провести меня, и сказал, что все будут поражены, когда со мной познакомятся. — В глубине её глаз промелькнул плавник Неуверенности. — Он говорил правду?

Саймон посмотрел на книгу, промокнул слезящиеся глаза красным носовым платком и пробормотал:

— У него б-бывают всякие фантазии, но человек он н-неплохой.

Эск озадаченно взглянула на желтые страницы лежащей перед юношей книги. Они были заполнены сложными красными и черными символами, которые необъяснимым образом выглядели столь же могущественно и неприятно, как тикающая посылка, но которые, тем не менее, привлекали к себе взгляд, как заставляет оборачиваться ужасная авария. Вы чувствовали, что вам хочется узнать их назначение, и в то же самое время подозревали, что потом сильно пожалеете о своем любопытстве.

Саймон заметил выражение лица Эск и поспешно захлопнул книгу.

— Всего лишь магия, — пробормотал он. — Я тут кое-что п-п-п…

— …пытаюсь… — автоматически подсказала Эск.

— С-спасибо. Выяснить.

— Это, должно быть, довольно интересно — читать книги, — предположила Эск.

— Вроде как да. А разве ты, Эск, не умеешь читать?

Прозвучавшее в его голосе изумление уязвило её.

— Наверное умею, — с вызовом заявила она. — Я никогда не пробовала.

Глава 43

Эск не признала бы собирательное существительное, даже если бы оно плюнуло ей в лицо, однако она знала, что у коз — стадо, а у ведьм — шабаш. Но как назвать большое количество волшебников? Орден? Заговор? Круг?

Что бы это ни было, оно заполняло Университет. Волшебники прохаживались по аллеям и сидели на скамейках среди деревьев. По дорожкам, повинуясь звону колокольчика, спешили молодые волшебники, балансируя стопками книг, а если это были студенты старших курсов, то книги сами летели за ними по воздуху. Кстати о воздухе. В воздухе здесь отчетливо ощущались маслянистость магии и привкус жести.

Эск шагала между Тритлом и Саймоном и упивалась видами Университета. Магия не просто пропитывала все вокруг — эта магия была приручена и работала, как мельничный ручей. Это была сила, но её держали в узде.

Саймон был не менее возбужден, чем Эск, но это выразилось только в том, что его глаза начали слезиться ещё больше и заикаться он стал ещё сильнее. Саймон постоянно останавливался и указывал на здания различных колледжей и лабораторные корпуса.

Одно из зданий было довольно низким и мрачным, с высокими узкими окнами.

— Это б-библиотека. — В голосе Саймона дрожало благоговейное уважение. — М-можно я зайду?

— У тебя ещё будет время, — утешил его Тритл.

Саймон бросил на здание сожалеющий взгляд.

— Все когда-либо написанные книги по магии… — прошептал он.

— А почему на окнах решетки? — поинтересовалась Эск. Саймон сглотнул.

— Гм, п-п-потому, что книги п-п-по магии не такие, к-как другие, они ведут…

— Хватит, — оборвал Тритл. Взглянув на Эск так, словно только что её заметил, он нахмурился. — А ты здесь что делаешь?

— Ты сам предложил провести меня сюда, — объяснила Эск.

— Я? Ах да. Разумеется. Прости, мысли блуждают. Юная особа, которая хочет стать волшебником. Ну посмотрим, посмотрим.

Следуя за ним, они поднялись по широкой лестнице к внушительным двустворчатым дверям. Двери специально проектировали так, чтобы они поражали своей внушительностью. Их создатель потратил уйму денег на тяжелые замки, вычурные петли, медные заклепки и покрытый затейливой резьбой косяк — все входящие должны были сразу понять, что здесь они кто угодно, только не важные персоны.

Вот только проектировщик сам был волшебником. Он совершенно забыл о дверном молотке.

Тритл постучал в дверь своим посохом, и она, поколебавшись, медленно отодвинула засовы и распахнулась.

Холл был заполнен волшебниками и мальчиками. И родителями мальчиков.

Попасть в Незримый Университет можно двумя способами (на самом деле тремя, но в то время волшебники этого ещё не знали).

Во-первых, можно совершить какое-нибудь великое магическое деяние, к примеру вернуть миру древнюю могущественную реликвию или изобрести совершенно новое заклинание, но в наше время это случается редко. В прошлом существовали великие волшебники, которые умели формировать новые чары из хаотичной сырой магии Плоского мира, чудесники, от которых произошли все современные заклятья, но эти дни безвозвратно канули в прошлое. Чудесников больше не осталось.

Так что более типичный способ поступить в Университет — это после соответствующего периода ученичества заручиться поддержкой старшего и уважаемого волшебника.

Конкуренция за место в Незримом Университете и за те почести-привилегии, которые приносила Незримая степень, была очень высока. Большинству из мальчиков, что толпились сейчас в холле, запуская друг в друга мелкие заклинания, было суждено потерпеть неудачу и провести остаток дней своих в роли низших магов, простых магических техников, которые, с вызывающе торчащими бородами и кожаными заплатами на локтях, собираются на волшебных вечеринках маленькими завистливыми группками.

Не для них вожделенная остроконечная шляпа, украшенная по личному желанию владельца астрологическими символами, великолепные одежды и посох силы. Но, по меньшей мере, они могут смотреть сверху вниз на чародеев, которые обычно бывают толстыми весельчаками, как правило «окают», пьют пиво, появляются везде с тощими печальными женщинами в усыпанном блестками трико и дико раздражают магов тем, что, не осознавая своего низкого положения, постоянно рассказывают им анекдоты. Ниже всех — не считая ведьм, разумеется, — стоят заклинатели, вообще не получающие никакой подготовки. Заклинателю можно доверить разве что мытье перегонного куба. Многие заклинания требуют таких ингредиентов, как прах человека, погибшего под обвалом, сперма живого тигра, корень растения, которое, когда его вырывают, издает ультразвуковой крик. Кого за ними посылают? Правильно.

Магов низших рангов часто называют уличными волшебниками. На самом деле уличное волшебство — это весьма почтенная и высокоспециализированная форма магии, привлекающая к себе молчаливых, задумчивых людей с друидическими убеждениями и садоводческими наклонностями. Если вы пригласите уличного волшебника в гости, он проведет половину вечера, нашептывая что-то вашим комнатным растениям. Другую половину вечеринки он проведет, выслушивая их ответы.

Эск заметила, что в холле присутствуют несколько женщин, — даже у юных волшебников бывают матери и сестры. Родные и близкие семьями валили, чтобы попрощаться с любимыми сыновьями. Высмаркивались носы, вытирались слезы и звенели монеты — гордые отцы вкладывали в ладони отпрысков небольшую сумму на карманные расходы.

Самые старые волшебники прогуливались в толпе, разговаривая с волшебниками-поручителями и рассматривая будущих студентов.

Несколько таких старых волшебников, продвигаясь под всеми парусами подобно украшенным золотом галеонам, пробились через людское море к Тритлу, степенно поклонились ему и с одобрением взглянули на Саймона.

— Так это и есть юный Саймон? — спросил самый толстый из них, лучезарно улыбаясь мальчику. — Мы слышали о тебе прекрасные отзывы, молодой человек. А? Что?

— Саймон, поклонись аркканцлеру Напролоуму, Архимагу Волшебников Серебряной Звезды, — подсказал Тритл.

Саймон боязливо поклонился.

Напролоум одарил его благожелательным взглядом.

— О тебе говорят замечательные вещи. Этот горный воздух, должно быть, хорошо влияет на мозг, а?

Он расхохотался. Окружающие его волшебники расхохотались. Тритл расхохотался. Их реакцию Эск сочла довольно странной, поскольку не увидела в происходящем ничего смешного.

— Я н-н-не з-знаю, г-г-г…

— Судя по тому, что мы слышали, это, должно быть, единственное, чего ты не знаешь, парень! — изрек Напролоум, чьи щеки колыхались от еле сдерживаемого веселья.

За этими словами последовал ещё один точно рассчитанный по времени взрыв смеха.

Напролоум похлопал Саймона по плечу.

— Вот кто у нас будет получать почетную стипендию. Просто потрясающие результаты, никогда не видел ничего подобного. К тому же самоучка. Изумительно, да? Как ты считаешь, Тритл?

— Великолепно, аркканцлер. Напролоум оглянулся на коллег-волшебников.

— Может, ты продемонстрируешь нам образчик? — предложил он. — Небольшой наглядный показ, а?

Саймон бросил на него взгляд, в котором сквозила животная паника.

— В-вообще-то, у м-меня н-не очень х-х-х…

— Ну-ну, — подбодрил (как ему самому казалось) Напролоум. — Не бойся. Не торопись. Подготовься как следует.

Саймон облизнул пересохшие губы, взглянул с немым призывом на Тритла и начал:

— Гм, п-п-п-п… — Он замолчал и с усилием проглотил слюну. — С-с-с-с…

Его глаза вылезли из орбит, из них ручьем хлынули слезы, а плечи заходили ходуном.

Тритл ободряюще похлопал его по спине и объяснил:

— Сенная лихорадка. Мне что-то не удается её вылечить. Все испробовал.

Саймон проглотил слюну и кивнул, после чего взмахом белой ладони с длинными пальцами отстранил от себя Тритла и закрыл глаза.

В течение нескольких секунд ничего не происходило. Он стоял беззвучно шевеля губами. Затем от него, словно свет свечи, расползлась тишина. Круги бесшумности захлестнули толпу, ударяясь о стены со всей силой воздушного поцелуя и откатываясь волнами. Люди некоторое время непонимающе таращились на то, как их собеседники беззвучно разевают рты, но потом и сами багровели от усилий — их собственный смех оказывался не громче комариного писка.

Над головой Саймона вспыхнули крошечные точки света. Они начали кружиться и завиваться в спирали в сложном трехмерном танце, после чего образовали какую-то фигуру.

Вообще-то Эск показалось, что эта фигура была там все время, поджидая, когда глаза девочки её увидят. Так совершенно невинное облачко умеет, ни капли не изменившись, превратиться в кита, корабль или лицо.

Фигура вокруг головы Саймона изображала Плоский мир.

Несмотря на то, что мерцание и мелькание крохотных огоньков смазывали некоторые детали, Диск узнавался практически сразу. А ещё там была небесная черепаха Великий А’Туин с четырьмя слонами на спине. Вокруг Края света сверкал огромный Краепад, а в самом центре виднелась миниатюрная каменная игла, символизирующая гигантскую гору Кори Челести, на которой жили боги.

Образ увеличился в размерах, показалось Круглое море, а затем — и сам Анк. Малюсенькие огоньки разлетались в стороны от Саймона и исчезали в небытии в нескольких футах от его головы. Они демонстрировали вид города с воздуха, и город этот несся прямо на зрителей. Приближающийся Университет становился все больше и больше. Вот и Главный зал…

…А вот люди, молча и с открытыми ртами наблюдающие за происходящим. Вот сам Саймон, очерченный точками серебристого света. И в воздухе над ним — крошечный сверкающий образ, и этот образ содержит в себе ещё один образ, и ещё один, и ещё…

Создавалось ощущение, будто Вселенную вывернули наизнанку во всех направлениях сразу. Эск почувствовала себя раздутой и набухшей. Ей казалось, что весь мир дружно сказал: «Бульк!»

Стены поблекли. Пол тоже. Портреты великих магов прошлого — сплошь свитки, бороды и нахмуренные, словно от легкого запора, брови — исчезли. Плитки под ногами (довольно милый черно-белый узор) испарились, и на их месте появился мелкий песок, серый, как лунный свет, и холодный, как лед. Над головой засверкали странные и неожиданные звезды. У горизонта виднелись невысокие холмы, выщербленные в этом неподвластном природе крае не ветром, не дождем, но мягкой наждачкой самого Времени.

Однако этого никто не замечал. По сути дела, все словно повымерли. Эск окружали люди, которые стояли неподвижно и безмолвно, как статуи.

И они были не одни. За их спинами толклись Твари, и Тварей становилось все больше. Определенной формы у Тварей не было; вернее, они принимали форму словно наудачу, заимствуя её у самых разнообразных существ. Будто слышали о руках, ногах, челюстях, когтях и внутренних органах, но понятия не имели о том, как все это соединяется. Или им было все равно. Или они были настолько голодны, что не стали беспокоить себя выяснением мелких подробностей.

Они гудели, как рой мух.

Это были Твари из её снов, явившиеся подзакусить магией. Эск знала, что она их сейчас не интересует — разве что в качестве послеобеденной жевательной резинки. Внимание Тварей сосредоточилось на Саймоне, который даже не подозревал об их присутствии.

Эск больно пнула его в щиколотку.

Холодная пустыня исчезла. Реальный мир хлынул обратно. Саймон открыл глаза, слабо улыбнулся и мягко рухнул на руки Эск.

Волшебники подняли гул, кто-то разразился аплодисментами. Похоже, никто не заметил ничего странного, не считая серебристых огоньков.

Напролоум встряхнулся и поднял руку, успокаивая толпу.

— Прямо… потрясающе, — сказал он Тритлу. — Так, говоришь, он дошел до всего этого сам?

— Именно, господин.

— И никто ему не помогал?

— У него никого нет, — ответил Тритл. — Он просто ходил от деревни к деревне, творя мелкие чары. А платили ему книгами и бумагой.

Напролоум кивнул.

— Это была не иллюзия, однако он не пользовался руками. Что там он бубнил себе под нос? Ты знаешь?

— Он утверждает, что это всего лишь слова, которые заставляют его мозг работать как надо, — пожал плечами Тритл. — Я и половины не понимаю из того, что он говорит, и это факт. Он утверждает, что ему приходится изобретать, потому что в мире не существует слов для обозначения его действий.

Напролоум искоса взглянул на коллег-магов. Те кивнули.

— Для нас будет честью принять его в Университет, — изрек он. — Ты передашь ему это, когда он очнется?

Тут аркканцлер почувствовал, как кто-то тянет его за полу мантии, и опустил глаза.

— Ты прости, что отвлекаю… — сказала Эск.

— Здравствуй, девочка, — медоточивым голосом отозвался Напролоум. — Ты пришла посмотреть, как твоего брата будут принимать в Университет?

— Он мне не брат, — возразила Эск. У неё бывали минуты, когда ей казалось, что весь окружающий мир населен одними её братьями, но сейчас она так не считала. — Ты важное лицо здесь?

Напролоум взглянул на коллег и расплылся в улыбке. Мода — явление вездесущее, не обошла она своим вниманием и среду волшебников. Иногда маги поголовно выглядят тощими, изможденными и разговаривают с животными (животные их не слушают, но ведь главное — намерение), а иногда модно быть смуглым, угрюмым и носить маленькую черную остроконечную бородку. Сейчас в моду входил рубенсовский стиль. Напролоум аж раздулся от скромности.

— Самое важное. Маг должен делать все, что в его силах, чтобы служить ближнему верой и правдой. Да. Я бы сказал, очень важное.

— Я хочу стать волшебником, — заявила Эск.

Стоящие за спиной Напролоума младшие по рангу волшебники уставились на неё так, словно увидели перед собой новую и чрезвычайно любопытную разновидность жучка обыкновенного. Лицо аркканцлера побагровело, глаза выпучились. Он смотрел на Эск и, казалось, изо всех сил старался не дышать. Наконец он не выдержал и расхохотался. Смех возник где-то в районе объемистого живота и начал пробираться наверх, отдаваясь эхом от ребер и вызывая в груди Напролоума небольшие волшебникотрясения. Наружу смех вырвался серией сдавленных похрюкиваний. Он просто зачаровывал наблюдателей, этот смех. Обладал неповторимой индивидуальностью.

Но, поймав взгляд Эск, Напролоум сразу замолчал. Если его смех был цирковым клоуном, то её решительный прищур представлял собой быстро падающее ведро с краской.

— Волшебником? — переспросил он. — ты хочешь стать волшебником?

— Да, — кивнула Эск, пихая полубесчувственного Саймона в неохотно подставленные руки Тритла. — Я восьмой сын восьмого сына. В смысле дочь.

Окружающие волшебники обменивались взглядами и перешептывались. Эск попыталась не обращать на них внимания.

— Что она сказала?

— Она серьезно?

— Я всегда считал, что дети в её возрасте просто очаровательны, вы согласны?

— Ты — восьмой сын восьмой дочери? — уточнил Напролоум. — В самом деле?

— Все наоборот, только не совсем, — с вызовом отозвалась Эск.

Напролоум промокнул глаза носовым платком.

— Прямо-таки завораживающе. По-моему, я никогда не слышал ничего подобного. А?

Он оглянулся на быстро растущую аудиторию. Те, кто стоял сзади, не могли разглядеть Эск и вытягивали шеи, думая, что здесь вершится какое-то забавное волшебство. Напролоум пребывал в растерянности.

— Ну что ж, — буркнул он. — Ты действительно хочешь стать волшебником?

— Я неустанно повторяю это всем и каждому, но никто, похоже, не слушает, — возмутилась Эск.

— Тебе сколько лет, девочка?

— Почти девять.

— И, когда вырастешь, ты хочешь стать волшебником?

— Я хочу стать волшебником сейчас, — твердо сказала Эск. — Ведь это, если я не ошибаюсь, здесь делается?

Напролоум посмотрел на Тритла и подмигнул ему.

— Я все вижу, — предупредила Эск.

— Дело в том, что раньше женщин-волшебников никогда не было, — попытался объясниться Напролоум. — Поэтому мне кажется, что твои требования идут вразрез с существующими обычаями. А может, ты станешь ведьмой? По-моему, прекрасная карьера для девочки.

Один из стоящих у него за спиной второстепенных волшебников расхохотался. Эск смерила весельчака презрительным взглядом.

— Быть ведьмой неплохо, — признала она. — Но я считаю, что волшебникам живется куда веселей. А вы как думаете?

— Я думаю, что ты единственная в своем роде, — признался Напролоум.

— Что это значит?

— Это значит, что ты всего одна такая на всем Плоском мире, — объяснил Тритл.

— Вот именно, — подтвердила Эск, — и я по-прежнему желаю стать волшебником. У Напролоума иссяк словарный запас.

— Ну, в общем, ты не можешь, — промямлил он. — Одна мысль об этом!..

Он выпрямился во всю свою ширину и повернулся, намереваясь уйти. Что-то потянуло его за полу мантии.

— Почему не могу? — спросил чей-то голос.

Он обернулся и медленно, с расстановкой проговорил:

— Потому что… потому что… твоя затея просто смехотворна, вот почему. И она полностью противоречит законам!

— Но я могу творить чары не хуже волшебников! — В голосе Эск прозвучал едва уловимый намёк на дрожь.

Напролоум нагнулся так, что его лицо оказалось напротив её носа.

— Нет, не можешь, — прошипел он. — Потому что ты не волшебник. Женщины не бывают волшебниками. Я ясно выражаюсь?

— А ты сам убедись, — предложила Эск.

Она вытянула вперед правую руку с растопыренными пальцами и, как бы прицеливаясь, поворачивалась, пока в поле её зрения не попала статуя Малиха Мудрейшего, основателя Университета. Волшебники, стоящие между ней и статуей, инстинктивно шарахнулись в сторону, после чего почувствовали себя довольно глупо.

— Я ведь серьезно, — предупредила она.

— Уходи, девочка, — посоветовал Напролоум.

— Ну ладно… — отозвалась Эск. Не сводя со статуи глаз, она сощурилась, сосредоточилась…

Глава 44

Огромные двери Незримого Университета сделаны из октирона, настолько нестабильного металла, что он может существовать только во Вселенной, насыщенной сырой магией. Эти двери неуязвимы для любой силы, за исключением волшебства: никакой огонь, никакой таран, никакая армия не способны пробить в них брешь.

Именно поэтому большинство обычных посетителей Университета пользуется черным ходом, дверь которого сделана из совершенно нормального дерева и не ставит целью своей жизни запугивание мирных людей. В отличие от тех, октироновых, дверей, она вообще никому ничего не ставит, мирно стоит на месте, и все. У неё даже имеются обычный дверной молоток и прочая присущая нормальным дверям атрибутика.

Матушка внимательно осмотрела косяк и удовлетворенно крякнула, обнаружив то, что искала. Она не сомневалась в том, что этот знак будет здесь, хитроумно замаскированный естественной структурой дерева.

Она взялась за дверной молоток, выкованный в форме драконьей головы, и уверенно стукнула три, раза. Через некоторое время дверь открылась — на пороге стояла молодая женщина, держащая во рту множество прищепок для белья.

— Уо ау ао? — осведомилась она.

Матушка поклонилась, демонстрируя остроконечную черную шляпу с булавками в виде крыльев летучих мышей. Шляпа произвела впечатление: девушка залилась краской, оглядела тихий, спокойный переулок и торопливо сделала матушке знак зайти внутрь.

По другую сторону стены лежал просторный, заросший мхом двор, прочерченный крест-накрест бельевыми веревками. Матушке выпала уникальная возможность стать одной из немногих женщин, которые знают, что в действительности носят волшебники под своими мантиями. Однако пожилая ведьма скромно отвела глаза и последовала за девушкой вниз по широкой лестнице.

Лестница вела в длинную галерею с высоким потолком и арочными проемами по обеим сторонам, в данный момент заполненную паром. В прилегающих помещениях матушка мельком увидела бесконечные ряды корыт. В воздухе висел теплый, густой запах раскаленных утюгов, Стайка девушек, несущих корзины с бельем, протолкалась мимо матушки и торопливо взлетела по ступенькам до половины лестницы — после чего остановилась и обернулась, чтобы повнимательнее рассмотреть незнакомую гостью.

Матушка расправилаплечи и попыталась напустить на себя как можно более таинственный вид.

Провожатая, которая так и не избавилась от своих прищепок, провела матушку одним из боковых коридоров в комнату, которая представляла собой лабиринт стеллажей, заполненных выстиранным бельем. В самом центре этого лабиринта сидела за столом очень толстая женщина в рыжем парике. Она совсем недавно записывала что-то в толстенную книгу учета белья — которая все ещё лежала раскрытой, — но в настоящий момент женщина дотошно изучала покрытую пятнами мантию.

— А отбеливать пробовала? — спрашивала она.

— Да, госпожа, — отвечала стоящая рядом служанка.

— А как насчет отвара миррита?

— Да, госпожа. От него она только посинела, госпожа.

— Даже для меня это нечто новенькое, — призналась прачка. — А уж я-то повидала на своем веку и серы, и сажи, и крови драконов, и крови демонов, и не знаю даже, чево ещё… — Она вывернула куртку и прочитала аккуратно пришитую внутри метку с именем. — Хм-м. Гранпонь Белый. Если он не будет лучше заботиться о своем белье, то скоро станет Гранпонем Серым. Запомни, девочка, белый маг на самом деле никакой не белый — это обыкновенный черный маг, который нашел себе хорошую домоправительницу. И…

Она заметила матушку и замолчала.

— Оа охкукава в хвер, — пояснила матушкина спутница, торопливо приседая в реверансе. — Ыхкахава, хто…

— Да, да, спасибо, Ксандра, можешь идти, — перебила её толстуха.

Поднявшись на ноги, она сияюще улыбнулась матушке и с почти слышным щелчком переместила свою манеру разговора на несколько ступенек вверх по социальной лестнице.

— Прошю нас изьвинить. У нас тют все вверх дном — сегодня большая стирка. Это визит вежьливости или же, осьмелюсь спросить… — она понизила голос, — вы принесьли извесьтье с Потусьтороннего мира?

Лицо матушки выразило недоумение — но только на долю секунды. Колдовские знаки на двери дали ей понять, что домоправительница доброжелательно относится к ведьмам и что ей особенно хочется узнать что-нибудь о судьбе своих четырех мужей. А ещё она закидывает удочки на пятого — отсюда рыжий парик и, если матушкины уши не обманывают, скрип такого количества китового уса в корсете, что сторонники движения за сохранение окружающей среды пришли бы в ярость. Легковерна и глупа, гласили знаки. Матушка воздержалась от суждений, поскольку городские ведьмы тоже не блистали умом.

Домоправительница, должно быть, неправильно истолковала выражение её лица.

— Не бойтесь, — успокоила она. — Мои подчиненные получили четкие инстрюкции принимать ведьм со всем ратушием, хотя, разюмеется, те, наверху, этого не одобряют. Надеюсь, вы не откажетесь от чашечьки чаю и легкой заквуски?

Матушка важно поклонилась.

— И я пригляню за тем, чьтобы для вас нашьли узелок со старой одежьдой, — обрадованно улыбнулась домоправительница.

— Старой одеждой? Ах да. Спасибо, сударыня.

Домоправительница шагнула вперед, скрипя и шурша, словно старинный чайный клипер в бурю, и подала матушке знак следовать за ней.

— Я прикажю, чьтобы чай принесьли в мои апартаменты. Чай со множесьтвом чайных лисьтьев.

Матушка тяжелой поступью направилась следом. Старые одежды? Неужели эта толстуха говорила серьезно? Какова наглость! Разумеется, если ткань не износилась…

Под Университетом, как оказалось, существовал целый мир. Это был лабиринт подвалов, ледников, кладовых, кухонь и буфетных, и каждый его обитатель либо нес что-нибудь, либо накачивал что-то, либо толкал какие-то штуки, либо просто стоял и кричал. Мимо матушки мелькали заполненные паром комнаты и огромные залы, пышущие жаром от раскаленных докрасна кухонных плит длиной во всю стену. Из пекарен тянулся аромат свежевыпеченного хлеба, а из буфетных — запах старого пива. И от всего подряд пахло потом и древесным дымом.

Домоправительница провела её по старинной спиральной лестнице и ключом из висевшей на поясе большой связки открыла дверь.

Комната была выдержана в розовом цвете и покрыта оборочками. Оборочки присутствовали даже на таких вещах, которые ни один находящийся в здравом уме человек ни за что не стал бы ими украшать. Создавалось впечатление, будто находишься внутри сахарной ваты.

— Мило, — высказалась матушка и, почувствовав, что от неё ждут продолжения, добавила:

— У вас есть вкус.

Она оглянулась в поисках не украшенного оборочками предмета, на который можно было бы присесть, но быстро сдалась.

— О чем это я дюмаю? — прощебетала домоправительница. — Меня зовут госпожа Герпес, но, полагаю, вы, конечьно же, об этом знаете. А я имею чесьть обращаться к…

— А? О, матушка Ветровоск, — представилась матушка.

Эти оборки начинали её доставать. Они создавали розовому цвету дурную репутацию.

— Я, есьтесьтвенно, сама обладаю провидьческими способьносьтями, — заявила госпожа Герпес.

Глава 45

Матушка ничего не имела против предсказания будущего — при условии, что им занимаются люди, не обладающие никакими провидческими талантами. Однако другое дело, когда предвидением занимаются люди, которым следует быть осмотрительнее. Матушка считала, что даже самое качественное будущее — вещь крайне хрупкая и если люди будут долго таращиться на него в упор, то оно изменится. У матушки имелись довольно сложные теории о пространстве и времени и о том, почему с ними не следует баловаться, но, к счастью, хорошие предсказатели попадаются редко, да и сами люди предпочитают плохих провидцев, у которых можно гарантированно получить требуемую дозу бодрости и оптимизма.

Матушка знала все о плохом предсказании будущего. Причём плохо предсказывать будущее куда сложнее, чем предвидеть его хорошо. Здесь требуется недюжинное воображение.

Как сразу определила матушка, госпожа Герпес была прирожденной ведьмой, по какой-то причине не получившей должной подготовки. Домоправительница обложила свое будущее со всех сторон. В комнате имелись: хрустальный шар, накрытый чем-то вроде бабы-на-чайник с розовыми оборками; несколько колод игральных карт; розовый бархатный мешочек с рунами; один из этих жутких маленьких столиков на колесиках, к которым ни одна осторожная ведьма не прикоснется даже самой длинной метлой. Кроме того, матушка заметила не то специальным образом высушенные экскременты блошиной мартышки, не то сушенные испражнения мартышкиных блох, которые можно было подбросить и выявить по ним всю сумму знаний и мудрости во Вселенной. Прямо скажем, унылое зрелище.

— Или, разюмееться, можно использовать чайные лисьтья, — предложила госпожа Герпес, указывая на стоящий на столике большой коричневый чайник. — Мне известно, что ведьмы зачасьтую предпочитают чайную заварку, но мне она вьсегда казалась, ну, несколько заурядной. Не примите это на свой сьчет.

«Возможно, она и правда не относила это на мой счет», — подумала матушка. Госпожа Герпес смотрела на неё таким взглядом, каким обычно смотрят щенки, когда не знают, чего ожидать дальше, и начинают опасаться, что в конце концов это будет свернутая в трубку газета.

Матушка взяла в руки чашку госпожи Герпес и принялась вглядываться в чайные листья, но тут заметила выражение разочарования, промелькнувшее на лице домоправительницы, словно тень по заснеженному полю. Матушка быстро исправилась и три раза повернула чашку противосолонь, изобразила над ней несколько неопределенных пассов и пробормотала заклятье (которым обычно пользовалась для лечения мастита у старых коз, но это неважно). Такое проявление очевидного магического таланта подбодрило госпожу Герпес сверх всякой меры.

Обычно у матушки не шло гадание на чайных листьях, но сейчас она уставилась прищуренными глазами на покрытую коркой сахара массу, оставшуюся на дне чашки, и предоставила своему разуму полную свободу. На самом деле она искала подходящую крысу или даже таракана, который находился бы где-нибудь поблизости от Эск, так чтобы можно было Позаимствовать его сознание.

Но вместо этого, к своему изумлению, она обнаружила, что у Университета тоже имеется сознание.

Глава 46

Тот факт, что камни могут мыслить, общеизвестен, потому что на нем основывается вся электроника, но в некоторых вселенных люди веками ищут иной разум в небесах, и им совершенно не приходит в голову посмотреть под ноги. Это оттого, что они изучают неправильный временной промежуток. С точки зрения камня, Вселенная только-только образовалась, и горные цепи скачут вверх-вниз, словно клапаны органа, в то время как континенты, охваченные всеобщим хорошим настроением, ерзают из стороны в сторону, врезаясь друг в друга просто ради того, чтобы получить удовольствие от движения, и сбрасывая с себя огромные обломки скал. Пройдет немало времени, прежде чем камни заметят обезображивающую их поверхность легкую кожную болезнь и начнут чесаться, — но это и к лучшему.

Однако камни, из которых был построен Незримый Университет, уже несколько тысяч лет поглощали магию, а вся эта неорганизованная сила должна была куда-то деваться.

Так что у Университета появилась личность.

Матушка ощупала его как большое и довольно дружелюбное животное, которое только и ждёт возможности завалиться на крышу, чтобы ему почесали пол. Сам же Университет даже не заметил её. Он наблюдал за Эск.

Следуя нитям внимания Университета, матушка отыскала Эск и начала зачарованно всматриваться в сцену, разыгрывающуюся в Главном зале…

— …Видите?

Голос доносился откуда-то издалека.

— М-м-м?

— Я говорю, чьто вы там видите? — повторила госпожа Герпес.

— А?

— Я говорю, чьто…

— О-о.

Придя в совершенное замешательство, матушка поспешно вернула свое сознание обратно. Вся беда с Заимствованием заключается в том, что, возвращаясь в собственное тело, вы сначала чувствуете себя как бы не на своем месте, а Матушка была первым человеком, который когда-либо проникал в мысли здания. Теперь она ощущала себя большой, скрипучей и полной переходов.

— Вы плохо себя чувьствуете?

Матушка покачала головой и открыла окна. Вытянув вперед западное и восточное крылья, она попыталась сосредоточиться на крошечной чашке, зажатой между колоннами.

К счастью, госпожа Герпес приписала её бледный, как штукатурка, цвет лица и каменное молчание действию оккультных сил, а матушка тем временем обнаружила, что краткое знакомство с обширной кремниевой памятью Университета в значительной степени стимулировало её воображение.

Голосом, похожим на свист сквозняков в коридорах и произведшим на домоправительницу неизгладимое впечатление, она обрисовала будущее, полное пылких молодых людей, сражающихся за обильные прелести госпожи Герпес. Говорила матушка очень быстро, поскольку то, что она увидела в Главном зале, вызвало у неё страстное желание вернуться к воротам.

— И ещё… — добавила она.

— Да? Да?

— Я вижу, как вы нанимаете новую служанку — ведь здесь нанимают служанок? Прекрасно. Это будет юная особа, очень скромная, хорошая работница, может делать что угодно.

— И чьто эта особа? — поинтересовалась госпожа Герпес, уже смакующая красочно описанное матушкой будущее и опьяненная любопытством.

— Духи не совсем ясно выразились на сей счет, — отозвалась матушка. — Но очень важно, чтобы вы её наняли.

— С этим не будет проблем, — заверила госпожа Герпес. — Зьдесь, знаете ли, невозможно удержать сьлужанок — долго они не задерьживаются. Это все магия. Она просачивается сюда. Особенно тянет из библиотеки, гьде хранятся магические книжьки. Как раз вчера ушли две горничьные с верхнего этажа. Сказали, чьто им надоело ложиться в посьтель, не зная, в каком виде они проснутся утром. Старшие волшебники, конечьно, каждый раз превращают их обратно. Но это не одно и то же.

— В общем, духи говорят, что эта юная особа не доставит вам никаких хлопот, — мрачно пообещала матушка.

— Если она умеет подметать и мыть полы, то ей будут зьдесь только рады, — озадаченно произнесла госпожа Герпес.

— Она даже принесет с собой личную метлу. Ну, так духи говорят.

— Как кстати. И когда же появится эта юная особа?

— О, скоро, очень скоро. Так вещают духи.

Лицо домоправительницы затуманилось легким сомнением.

— Таких весчей духи обычно не говорят. А гьде именно это сказано?

— Вот здесь, — ткнула пальцем в чашку матушка. — Видите небольшую кучку чайных листьев между сахаром и вон той трещинкой? Ну что, разве я не права?

Их глаза встретились. У госпожи Герпес, может, и имелись слабости, однако миром университетской прислуги она правила твердой рукой. Но матушка, в свою очередь, могла переглядеть змею. Через несколько секунд глаза домоправительницы начали слезиться.

— Да, полагаю, вы правы, — покорно подтвердила она, выуживая из недр бюста носовой платок.

— Вот и ладненько. — Матушка откинулась и поставила чашку на блюдце.

— Зьдесь имеется много возможносьтей для девушки, которая готова усердно работать, — заявила госпожа Герпес. — Я, знаете ли, сама начинала сенной девушкой.

— Все мы с этого начинаем, — рассеянно подтвердила матушка. — А теперь мне пора.

Она встала и потянулась за шляпой.

— Но…

— Я должна торопиться. Важная встреча, — бросила матушка через плечо, поспешно сбегая по ступенькам.

— Вам тут приготовили узелок со старой одеждой…

Матушка остановилась. Один инстинкт пытался взять верх над другим.

— А черный бархат там есть?

— Да, и шелк тоже.

Матушка несколько подозрительно относилась к шелку, поскольку слышала, что его добывают из брюшка гусеницы, но черный бархат обладал могучей притягательной силой. Победила верность профессии.

— Отложите в сторонку, я, может, ещё загляну к вам, — крикнула матушка и бросилась бежать по коридору.

Распугивая поваров и служанок, которые, завидев её, поспешно порскали в стороны, старая ведьма прогрохотала по скользким каменным плитам, прыжками поднялась по ведущей во двор лестнице и выскочила на аллею. Шаль развевалась у неё за спиной, а башмаки высекали из мостовой яркие искры. Оказавшись на открытом пространстве, она поддернула юбки и перешла в галоп. На главную площадь она вылетела из-за угла, затормозив обеими ногами с такой силой, что на взвизгнувшей брусчатке осталась длинная белая царапина.

Матушка успела как раз вовремя, чтобы увидеть, как Эск, вся в слезах, выбегает из университетских ворот.

Глава 47

— Магия отказалась действовать! Я чувствовала, что она там, но она уперлась и не захотела выходить!

— Может, ты слишком старалась? — предположила матушка. — Магия — это как рыбалка. Прыгая по берегу и бултыхаясь в воде, ещё никто не поймал ни одной рыбины. Ты должна сидеть спокойно и ждать, пока рыба сама клюнет.

— Все только посмеялись надо мной! Кто-то даже сунул мне конфетку.

— Ну, значит, этот день все же принес тебе какую-то пользу, — заметила ведьма.

— Матушка! — обвиняюще воскликнула Эск.

— А чего ты ожидала? — спросила старая ведьма. — По крайней мере, они всего-навсего посмеялись. От смеха вреда не бывает. Ты подошла к главному волшебнику и начала выставляться перед всей публикой, а над тобой просто-напросто посмеялись? Ты делаешь успехи, это факт. Конфету ты съела?

Эск нахмурилась.

— Да.

— Вкусная?

— Ириска.

— Терпеть не могу ирис.

— Хм-м, — протянула Эск, — полагаю, ты хочешь, чтобы в следующий раз я попросила мятную?

— И не смей мне сарказничать, юная вертихвостка. В мятных конфетах нет ничего плохого. Передай мне чашку.

Ещё одним преимуществом городской жизни, как неожиданно открыла матушка, являлась стеклянная посуда. Некоторые из наиболее затейливых снадобий требовали использования приспособлений, которые либо покупались по бешеным ценам у гномов, либо — если их заказывали у ближайшего стеклодува-человека — прибывали завернутыми в солому и обычно разбитыми. Матушка пробовала сама выдувать стекло, но от натуги её разбирал кашель, что приводило к некоторым довольно странным результатам. Однако то, что в городе процветала профессия алхимика, означало, что здесь можно найти целые лавки, заполненные выставленной на продажу стеклянной посудой, а ведьма всегда сумеет выторговать себе скидку.

Матушка внимательно следила за желтоватой жидкостью, протекающей по извилистому лабиринту из трубочек и собирающейся в одну большую, тягучую каплю. Подхватив каплю кончиком стеклянной ложки, старая ведьма аккуратно стряхнула её в крошечный стеклянный флакончик.

Эск сквозь слезы наблюдала за её действиями.

— Что это? — спросила она.

— «Не-твое-дело», — ответила матушка, запечатывая пробку воском.

— Лекарство?

— В некотором роде.

Матушка пододвинула к себе письменные принадлежности, выбрала перо и, помогая себе высунутым из уголка рта кончиком языка, с величайшей тщательностью заполнила ярлык, что сопровождалось многочисленными зачеркиваниями. Периодически матушка поднимала голову и некоторое время соображала, как пишется то или иное слово.

— Для кого?

— Для госпожи Герапат, жены стеклодува.

Эск высморкалась.

— Того самого, который плохо работает? Матушка посмотрела на неё поверх стола.

— С чего это ты взяла?

— Во вчерашнем разговоре с тобой она назвала его Старый Господин Раз-В-Две-Недели.

— М-мф, — отозвалась матушка и заботливо закончила предложение: «Развисти в адной пинте вады, адну каплю иму в чай и ниприменна надеть свабоднаю адежду и ищо штобы вы ни ждали некаких гастей».

«В один прекрасный день, — пообещала себе матушка, — я обязательно поговорю с Эск на эту тему».

Девочка проявляла крайне нетипичную несообразительность. Эск присутствовала на многих родах и не раз водила коз к козлу старой бабки Аннапль, но так и не сделала очевидных выводов. Матушка прямо терялась — она никак не могла выбрать подходящий момент, чтобы затронуть эту тему. Может, все из-за того, что в глубине души она чересчур тонка и ранима? Одним словом, матушка ощущала себя на месте коновала, который умеет ковать, лечить, выращивать и оценивать лошадей, но имеет лишь самое отдаленное представление о том, как на них ездить.

Она приклеила ярлык к флакончику и аккуратно завернула зелье в грубую бумагу.

Ну вот, самое время…

— В Университет можно попасть и другим путем, — намекнула она, искоса поглядывая на Эск, которая сердито толкла в ступке травы. — Ведовским.

Эск подняла глаза. Матушка скупо улыбнулась сама себе и взялась за другой ярлык. Заполнение ярлыков она считала самой трудной частью магических ритуалов.

— Но вряд ли тебя это заинтересует, — продолжала она. — Прямо скажем, не самая блестящая карьера.

— Надо мной посмеялись… — пробормотала Эск.

— Да. Ты говорила. Что ж, значит, ещё раз пытаться ты не станешь. Я вполне тебя понимаю.

Наступило молчание, прерываемое только поскрипыванием матушкиного пера. Наконец Эск не выдержала:

— А этот путь…

— М-м?

— Он действительно приведет меня в Университет?

— Разумеется, — высокомерно отозвалась матушка. — Я же сказала, что найду способ проникнуть туда. К тому же — очень хороший способ. Тебе не придется утруждать себя уроками, ты сможешь разгуливать по всему Университету, и никто не обратит на тебя внимания — ты поистине станешь невидимкой. Ты там наведешь порядок. Но тебя обсмеяли, и вряд ли ты заинтересуешься тем, что я могу предложить… Или я неправа?

Глава 48

— Прошю, возьмите ещё чашьку чая, госпожа Ветровоск, — предложила госпожа Герпес.

— Барышня.

— Просьтите?

— Барышня Ветровоск, — пояснила Матушка. — Три кусочка сахара, пожалуйста.

Госпожа Герпес пододвинула ей сахарницу. Хоть всякий матушкин визит она ожидала с нетерпением, эти посещения стоили ей немалого количества сахара. Рядом с матушкой кусочки сахара как-то не заживались.

— Очень плохо для фигюры, — намекнула домоправительница. — И, я слышала, для зубов.

— Фигуры, которая заслуживала бы упоминания, у меня никогда не было, а мои зубы могут сами о себе позаботиться, — хмыкнула матушка.

К сожалению, это было чистейшей правдой. Матушка маялась отменно здоровыми зубами, которых у настоящей ведьмы, по её мнению, вообще не должно быть. Она по-настоящему завидовала бабке Аннапль, живущей за горой ведьме, которая аж к двадцати годам умудрилась потерять все зубы и могла с полным правом считаться истинной каргой. Это означало, что ей приходилось есть огромное количество супа, но вместе с тем она вызывала не меньшее уважение. И ещё бородавки… Бабка без всяких на то усилий смогла заиметь лицо, похожее на носок, набитый камешками, в то время как матушка испытала на себе действие всех общепризнанных бородавкообразующих средств, но ей так и не удалось вызвать даже одну-единственную обязательную бородавку на носу. Везет же некоторым ведьмам…

— М-м? — промычала она, краем уха услышав, что домоправительница что-то прощебетала.

— Я говорю, — повторила госпожа Герпес, — чьто юная Эскарина — настояшьчее сокровишьче. Маленькая находка. Она подьдерживает полы в безукоризьненной, безукоризненной чистоте. Ей все по плечо. Я ей вчера сказала, я сказала: «Это твоя метла все равно чьто живет собьственной жизьнью», — и знаете, чьто она мне ответила?

— Ума не приложу, — слабо откликнулась матушка.

— Она ответила, чьто пыль эту метлу боиться. Да, да, представьте себе!

— Угу, — буркнула матушка. Госпожа Герпес подтолкнула к ней свою чашку из-под чая и смущенно улыбнулась.

Матушка вздохнула про себя и, прищурившись, вгляделась в не очень-то ясные глубины будущего. С каждым разом фантазии оставалось все меньше.

Глава 49

Метла шаркала по коридору, поднимая огромные облака пыли, которая, если присмотреться внимательно, незаметно втягивалась в черенок. А если присмотреться ещё пристальнее, то можно было увидеть, что на черенке этом имеются странные отметины, не столько вырезанные на нем, сколько льнущие к нему и на глазах меняющие облик. Но никто не присматривался. Эск сидела на широком подоконнике одного из высоких окон и смотрела на город. Сегодня она была рассержена больше обычного, так что метла атаковала пыль с непривычным рвением. Пауки, родительские паутины которых исчезали в небытии, удирали со всех восьми ног, мчась к спасению. Мыши внутри стен цеплялись друг за дружку, упираясь лапками в своды норок. В потолочных балках шуршали древоточцы, неумолимо вытягиваемые из своих ходов.

— Ты там наведешь порядок… — буркнула Эск. — Ха!

Она не могла не признать, что в её настоящем положении есть и хорошие стороны. Еда была простой, но обильной, и Эск отвели на чердаке отдельную комнату, а это была прямо-таки роскошь, потому что она могла валяться в постели аж до пяти часов утра, что по матушкиным понятиям означало практически полдень. Работа ей выпала не из тяжелых. Эск начинала подметать, чтобы посох осознал, что от него требуется, а потом, пока он не закончит, могла заниматься своими делами. Если появлялся кто-нибудь чужой, посох тут же небрежно прислонялся к стене.

Но в то же время Эск не узнала о волшебстве ничего нового. Она могла заходить в пустые аудитории и разглядывать диаграммы, вычерченные мелом на доске, а в более продвинутых классах — и на полу, но их очертания оставались бессмысленными.

И неприятными.

Они напоминали картинки в Саймоновой книжке. Казались живыми Эск смотрела на крыши Анк-Морпорка и рассуждала. Письменные тексты — это всего лишь произнесенные людьми слова, втиснутые между листами бумаги и, в конце концов, там окаменевшие (в Плоском мире окаменелости были хорошо известны — огромные закрученные спиралью раковины и неудачно сконструированные существа, оставшиеся с тех времён, когда Создатель ещё толком не решил, что хочет получить в итоге, и, так сказать, просто баловался от нечего делать с плейстоценом). А произносимые людьми слова — это просто-напросто тень реально существующих вещей. Но некоторые вещи слишком велики, чтобы их можно было заключить в слова, и даже слова бывают чересчур могущественными, чтобы подчиниться какому-то листу бумаги.

Из чего следует, что некоторые письмена и впрямь пытаются превратиться обратно в вещи. Тут мысли Эск вконец запутались, но, тем не менее, девочка осталась в уверенности, что подлинно магические слова — это те, которые гневно пульсируют, стараясь вырваться и стать настоящими.

У них не очень-то приятный вид.

Эск припомнила события предыдущего дня.

Денек выдался довольно необычный. Аудитории Университета устроены по принципу амфитеатра — ряды сидений (отполированных задами величайших магов Диска), круто опускающиеся к центральной площадке, где стоят стол и пара грифельных досок, а на полу оставлено достаточно места, чтобы вычертить учебную октограмму приличных размеров. Под рядами сидений скрыто огромное невостребованное пространство, и Эск обнаружила, что оттуда удобно наблюдать за происходящим, глядя на преподавателя в просветы между загнутыми на концах туфлями учеников. Там её охватывал бесконечный покой, и бубнящие голоса лекторов плыли над ней подобно жужжанию слегка обалдевших пчел в огороде, где росли матушкины травы. Такое впечатление, что здесь вообще не занимались практической магией, променяв её на слова. Волшебники, похоже, очень любили слова.

Но вчера все было по-другому. Эск сидела в пыльном полумраке, пытаясь сотворить хотя бы какое-нибудь простенькое чудо, как вдруг услышала скрип открываемой двери и топот башмаков по полу. Это само по себе было удивительно. Эск выучила расписание наизусть и знала, что второкурсники, которые обычно занимают эту аудиторию, сейчас спустились вместе с Джеофалом Шустрым в гимнастический зал, чтобы заняться зачатками дематериализации (изучающим магию ни к чему физические упражнения; гимнастический зал представляет собой большое, экранированное свинцом и рябиной помещение, в котором неофиты могут работать над высокой магией, не нанося серьезного ущерба равновесию Вселенной. Правда, иногда они наносят серьезный ущерб собственному равновесию. Магия не щадит неуклюжих. Некоторым неловким студентам везло, и они покидали зал сами; других выносили в бутылках).

Эск посмотрела в щель между перекладинами. Это были не студенты, а волшебники. Довольно высокого ранга, если судить по одеяниям. И Эск не могла не узнать фигуру, которая походкой разболтанной марионетки поднялась на помост, натолкнувшись по дороге на кафедру и рассеянно извинившись перед ней. Это был Саймон. Ни у кого другого не было глаз, похожих на два сырых яйца, плавающих в теплой воде, и носа, приобретшего от постоянного сморкания ярко-красный цвет. Для Саймона количество пыльцы в воздухе всегда приближалось к бесконечности.

Эск пришло в голову, что, если убрать его аллергию на Мироздание, сделать ему приличную стрижку и преподать несколько уроков на тему «Как держать себя в обществе», он станет вполне симпатичным. Эта мысль была необычной, и Эск отложила её в сторонку, чтобы обдумать на досуге.

Когда волшебники расселись по местам, Саймон начал говорить. Он читал по своим записям, и каждый раз, когда он запинался на каком-либо слове, все волшебники, как один, не в состоянии сдержаться, выкрикивали трудное слово хором.

Через некоторое время с кафедры взмыл кусок мела и принялся что-то писать на доске у юноши за спиной. Эск достаточно узнала о магии, чтобы понять, что это потрясающее достижение — Саймон пробыл в Университете всего пару недель, а большинство студентов не могли освоить основ левитации и к концу второго курса.

Небольшой белый огрызок, сопровождаемый голосом Саймона, поскрипывая, скользил по доске. Даже если не считать заикания, юноша был не лучшим оратором. Он ронял записи. Постоянно поправлялся. Бекал и мекал. И, по мнению Эск, нес какую-то чушь. До её укрытия доносились лишь отдельные фразы. «Базовая ткань Вселенной» была одной из них. Эск не поняла, что это значит, если только он не имел в виду джинсовку или, может быть, фланель. А что такое «изменчивость матрицы возможностей», она даже отдаленно себе не представляла.

Ничто не существует до тех пор, пока люди не подумают, что оно существует, говорил Саймон, а мир существует лишь потому, что люди постоянно держат в голове его образ. Во Вселенной огромное множество миров, все они примерно одинаковы и вроде как занимают одно и то же место, но разделены расстоянием, равным толщине тени, так что всему, что когда-либо может случиться, есть где случиться.

(Последний пункт Эск была в состоянии уразуметь. Она смутно заподозрила это, когда убиралась в туалете для старших волшебников. Вернее, это посох делал вею работу, а Эск тем временем изучала писсуары и с помощью некоторых полузабытых деталей внешности, подсмотренных дома у братьев, пока те сидели в жестяной ванне у очага, формулировала свою неофициальную Общую Теорию сравнительной анатомии. Туалет старших волшебников был магическим местом, с настоящим водопроводом и необычными плитками. Также, что самое важное, там стояли два больших серебряных зеркала, расположенных друг напротив друга, так что, смотрясь в одно из них, человек видел, как его образ повторяется снова и снова, пока не становится слишком маленьким, чтобы его можно было разглядеть. Именно там Эск впервые столкнулась с представлением о бесконечности. Более того, у неё возникло подозрение, что одна из зеркальных Эск, почти на самой границе видимости, машет ей рукой.) В тех фразах, которые использовал Саймон, было нечто тревожное. Половину времени он, похоже, говорил о том, что мир примерно так же реален, как мыльный пузырь или сон.

Мел продолжал скрипеть по доске. Иногда Саймону приходилось останавливаться и объяснять различные символы волшебникам — последние, как показалось Эск, очень бурно реагировали на некоторые особенно спорные заявления докладчика. Потом мел снова пускался в путь, блуждая по темной доске, словно комета, и оставляя за собой хвост пыли.

Небо за окном потихоньку темнело. По мере того как зал захватывали сумерки, написанные мелом слова все ярче высвечивались на доске. Сама доска уже казалась не столько темной, сколько не существующей вовсе, — квадратная дыра, вырезанная из этого мира.

Саймон продолжал говорить, что мир состоит из таких крошечных штучек, чье присутствие можно определить только по тому факту, что их здесь нет, малюсеньких вращающихся шариков абсолютного ничто, которые магия собирает вместе, чтобы сотворить из них звезды, бабочек, алмазы. Все создано из пустоты.

Самое странное, Саймона этот факт, насколько понимала Эск, приводил в истинное восхищение.

Эск чувствовала, что стены аудитории становятся тонкими и нематериальными, как дым, словно содержащаяся внутри них пустота расширяется, чтобы поглотить то, что определяет их как стены. Скоро не останется ничего, кроме знакомой холодной, пустой, сверкающей равнины с далекими выветренными холмами и Тварей, стоящих неподвижно, точно статуи, и глядящих вниз.

Тварей явно прибавилось. Ни дать ни взять — мошки, собирающиеся вокруг огонька.

Одним важным отличием было то, что физиономия мошки даже при сильном увеличении кажется дружелюбной, как у домашнего кролика. У Тварей, что наблюдали за Саймоном, физиономии добротой не отличались.

Потом зашла служанка, зажгла лампы, и Твари разом исчезли, превратившись в безобидные тени, таящиеся в углах аудитории.

Глава 50

В недавнем прошлом некто, руководствуясь смутными ощущениями, что Учение Должно Быть Забавой, решил оживить древние коридоры Университета при помощи краски. Это не сработало. Во всех вселенных широко известен тот факт, что, как бы тщательно ни подбирались цвета, институтские интерьеры в конце концов все равно выглядят либо рвотно-зелеными, либо невыразимо-коричневыми, либо никотиново-желтыми, либо розовыми, как хирургические перчатки. В результате некоего не совсем понятного процесса ответного резонанса коридоры, выкрашенные в вышеупомянутые цвета, всегда чуть-чуть пахнут вареной капустой — даже если никто и никогда её поблизости не готовил.

Где-то в переходах прозвенел звонок. Эск легко соскочила с подоконника, схватила посох и начала прилежно подметать пол. Тут же двери аудиторий распахнулись, и коридор заполнился студентами. Они обтекали Эск с двух сторон, как вода обтекает скалу. В течение нескольких минут вокруг неё царило страшное столпотворение. Затем двери захлопнулись, вдалеке прозвучали, удаляясь, чьи-то запоздалые шаги, и Эск снова осталась одна.

Уже не в первый раз она пожалела, что посох не умеет говорить. Другие служанки относились к ней достаточно дружелюбно, но разговаривать с ними было невозможно. Во всяком случае, о магии.

А ещё она пришла к выводу, что ей следует научиться читать. Это чтение, похоже, являлось ключом к магии волшебников, которая держалась исключительно на словах. Волшебники, видимо, считали, что имена — это то же самое, что предметы, и если поменять имя, то поменяется и предмет. По крайней мере, нечто в этом духе…

Чтение. Библиотека. Саймон говорил, что в ней хранятся тысячи книг, значит, среди всех этих слов просто обязаны найтись одно или два, которые Эск удастся прочитать. Эск закинула посох на плечо и решительно направилась в кабинет госпожи Герпес.

Она почти добралась до нужной ей комнаты, как стена вдруг окликнула её:

— Эй!

Эск уставилась на камень, который внезапно заговорил, и из теней выступила матушка. Не то чтобы матушка умела превращаться в невидимку, просто у неё был талант растворяться в окружении, так что её никто не замечал.

— Ну, как продвигаются твои дела? — спросила старая ведьма. — Как магия?

— Матушка, что ты здесь делаешь? — удивилась Эск.

— Заходила предсказать будущее госпоже Герпес, — ответила матушка, с некоторым удовлетворением демонстрируя Эск большой узел со старой одеждой.

Под строгим взглядом девочки её улыбка быстро поблекла.

— Да, честно говоря, город — не деревня, — поспешно продолжала она. — Городские жители вечно беспокоятся о будущем, это все оттого, что они едят ненатуральную пищу. И что плохого, — добавила матушка, неожиданно осознав, что её голос стал плаксивым, — в том, что я занялась предсказаниями?

— Ты сама говорила, что Хильта пользуется глупостью своего пола, — напомнила Эск. — А ещё говорила, что тем, кто предсказывает будущее, должно быть стыдно. Кроме того, тебе не нужна старая одежда.

— Новое — это хорошо сохраненное старое, — чопорно парировала матушка. Она всю жизнь прожила по стандартам старой одежды и не собиралась поддаваться иллюзии временного благополучия. — Тебя тут хорошо кормят?

— Да, — кивнула Эск. — Знаешь, матушка, оказывается, магия волшебников — это все слова…

— Я тебя предупреждала, — гордо произнесла матушка.

— Да нет, я имею в виду… — начала объяснять Эск, но матушка раздраженно перебила её:

— Мне сейчас некогда тебя слушать. К вечеру мне нужно выполнить несколько больших заказов; если так пойдет и дальше, мне придется взять кого-нибудь в ученицы. Не могла бы ты зайти повидать меня, когда у тебя выдастся свободный вечерок — или когда там тебя отпускают?

— В ученицы? — в ужасе повторила Эск. — Ты хочешь взять помощницу?

— Нет, — ответила матушка. — В смысле — может быть.

— А как же я?

— Ну, ты идешь своим путем, — сказала матушка. — Куда бы он ни вел.

— М-м, — отозвалась Эск. Матушка долго смотрела на неё и в конце концов махнула рукой:

— Ну я пошла.

Она повернулась и зашагала к кухонной двери. Её плащ всколыхнулся, пола его откинулась, и Эск увидела, что теперь он подбит красной тканью. Темной, почти винного оттенка, но тем не менее красной. На матушке, вся доступная обозрению одежда которой всегда была выкрашена в практичный черный цвет, такой фасон смотрелся шокирующе.

Глава 51

— Бибьлиотека? — переспросила госпожа Герпес. — Вряд ли кто-то убирает бибьлиотеку.

Она казалась искренне озадаченной.

— Почему? — поинтересовалась Эск. — Разве там не скапливается пыль?

— Ну-у… — протянула госпожа Герпес и, поразмыслив немного, подтвердила:

— Полагаю, что скапливаеться, раз ужь ты об этом заговорила. Раньше я о библьиотеке почему-то не вспоминала.

— Видите ли, в других местах я уже убрала, — сладким голосом сообщила Эск.

— Да, — согласилась госпожа Герпес. — Убьрала, это так.

— Тогда…

— Дело все в том, чьто мы никогда… этого не делали, — проговорила госпожа Герпес, — но чьтоб мне не жить на этом свете, ума не приложу почему.

— Тогда… — повторила Эск.

Глава 52

— У-ук? — пятясь от Эск, переспросил главный библиотекарь.

Но девочка слышала о нем, поэтому пришла не с пустыми руками. Она предложила ему банан.

Орангутан медленно протянул руку и с торжествующей ухмылкой выхватил угощение.

Вероятно, существуют вселенные, где профессия библиотекаря считается мирным занятием и где риск ограничивается объемистыми томами, падающими с полки на вашу голову. Но содержать в порядке магическую библиотеку — работа не для неосторожных. Заклинания обладают силой, и то, что вы просто записываете их и запихиваете в переплеты, ничуть эту силу не уменьшает. Она утекает. Книги имеют тенденцию реагировать одна на другую, создавая беспорядочную магию, которая обладает собственным разумом. Магические книги обычно приковывают к полкам цепями, но вовсе не от воров…

В результате одного несчастного случая библиотекарь превратился в обезьяну и с тех пор противился всяким попыткам вернуть ему прежний облик. Как объяснял он на языке жестов, жизнь в виде орангутана куда более приятна, чем жизнь в виде человека, потому что все глобальные философские вопросы сводятся к раздумьям о том, откуда появится следующий банан. Кроме того, длинные руки и цепкие ноги идеально подходят для работы с высоко расположенными полками.

Эск сунула ему целую гроздь бананов и поторопилась скрыться среди стеллажей, пока он снова не начал возражать.

Она никогда не видела больше одной книги за раз, так что, по её представлениям, эта библиотека ничем не отличалась от любой другой. Правда, то, что пол в отдалении переходил в стену, выглядело несколько странно. А ещё полки играли какие-то шутки со зрением и вроде как проникали в большее количество измерений, чем нормальные три. Помимо этого, было довольно непривычно видеть на потолке книжные стеллажи и беспечно бродящих среди них студентов.

Истина состояла в том, что присутствие огромного объема магии искажало окружающее пространство. Внизу, на стеллажах, джинсовка или, может быть, фланель Вселенной насильно скручивалась в весьма причудливые формы. Миллионы загнанных в неволю слов, будучи не в состоянии вырваться, подчиняли себе реальность.

Согласно логике Эск, среди всех этих книг должна была найтись одна, в которой говорилось бы о том, как читать все остальные. Эск не знала, как её найти, но в глубине души чувствовала, что, возможно, на обложке этой книги будут нарисованы жизнерадостные кролики и счастливые котята.

Тишиной в этой библиотеке даже не пахло. Периодически раздавались треск и шипение разряда магии, и от полки к полке проскакивала октариновая искра. Цепи слабо позвякивали. И тысячи страниц негромко шуршали в своих обтянутых кожей казематах.

Эск удостоверилась в том, что никто не обращает на неё внимания, и вытащила ближайший том. Он резко раскрылся у неё в руках, и она помрачнела, увидев знакомые ей по книге Саймона неприятные диаграммы. Впрочем, с подобным шрифтом она сталкивалась впервые, и это её лишь порадовало — ей совсем не хотелось узнать, что на самом деле означают эти буквы, которые, было такое впечатление, состоят сплошь из мерзких на вид существ, проделывающих друг над другом какие-то сложные процедуры. Она с усилием захлопнула книгу, хотя слова отчаянно противились этому. На обложке было нарисовано существо, подозрительно напоминающее одну из Тварей, обитающих в холодной пустыне. На счастливого котенка оно никак не походило.

— Привет, Эск! К-как ты с-сюда п-по-пала?

Это был Саймон, и он держал под мышками по огромному тому.

— Я спрашивала об этом матушку, но она так ничего толком и не объяснила, — ответила Эск. — По-моему, это имеет какое-то отношение к мужчинам и женщинам.

Саймон некоторое время смотрел на неё непонимающим взглядом, после чего ухмыльнулся. Эск обдумала его вопрос ещё раз.

— Я здесь работаю. Подметаю.

Для наглядности она помахала посохом.

— Здесъ?

Эск уставилась на него. Она чувствовала себя одинокой, потерянной и более чем слегка обманутой. Похоже, все, кроме неё, живут своей собственной жизнью. А ей суждено провести остаток своей жизни, убираясь за волшебниками. Это нечестно, все, хватит с неё.

— Вообще-то нет. Вообще-то я пытаюсь научиться читать, чтобы стать волшебником.

Саймон несколько секунд рассматривал её влажными глазами, затем мягко взял у неё из рук книгу и прочитал название.

— «Демонология Малефикорум, написана Хенчансом Ни-На-Что-Ни-Годным». И как ты собираешься научиться читать т-та-кое?

— Хм, — задумалась Эск. — Ну надо просто пробовать и пробовать, пока не начнет получаться. Это как доить коров, вязать или…

Её голос затих.

— Насчет коров я ничего не знаю. А эти книги могут быть немного, ну, в общем, агрессивными. Если ты не п-поостережешься, они начнут читать тебя.

— Как это?

— Рас-с-с…

— …сказывают, — автоматически подсказала Эск.

— …что однажды один в-в-в…

— …волшебник…

— …начал читать «Нехкротелекомникон» и позволил с-с-с…

— …себе…

— …отвлечься. На с-следующее утро его одежду нашли на с-стуле, накрытую шляпой, а в к-книге…

Эск заткнула уши пальцами, но не очень плотно, чтобы ничего не пропустить.

— Если это что-то ужасное» я ничего не хочу знать.

— …приб-бавилось страниц. Эск вытащила пальцы из ушей.

— А на этих страницах что-нибудь было написано?

Саймон торжественно кивнул.

— Да. На каждой из них б-б-б…

— Нет, — поспешно перебила его Эск. — Дажедумать об этом не хочу. Я считала, что чтение — намного более мирное занятие. Ну, матушка листала свой «Ещегодник» каждый день, и с ней никогда ничего не случалось.

— П-полагаю, обычные, ручные, с-с-с…

— …слова…

— …не могут причинить вред человеку, — великодушно допустил Саймон.

— Ты абсолютно в этом уверен? — уточнила Эск.

— Все дело в том, что слова могут обладать силой, — объяснил Саймон, твердой рукой ставя книгу обратно на полку, откуда она тут же загремела на него цепями. — Говорят ведь, что перо ос-с-с…

— …острее шпаги, — закончила Эск. — Допустим, но лично ты предпочел бы, чтобы удар тебе нанесли шпагой — или все-таки пером?

— Хм, думаю, мне бесполезно говорить, что тебе не с-следует з-здесь находиться? — спросил юный волшебник.

Эск должным образом обдумала этот вопрос.

— Да, по-моему бесполезно.

— Я мог бы п-послать за п-привратниками, чтобы тебя в-выставили вон.

— Но ты этого не сделаешь.

— Я п-п-п…

— …просто…

— …не хочу, чтобы с тобой с-случилось что-нибудь п-плохое. П-правда не хочу. Это может быть оп-п-пас…

Эск заметила в воздухе над его головой слабое завихрение. На какой-то миг она увидела их, огромных серых Тварей из холодной пустыни. Они выжидали. Однако, очутившись в спокойствии библиотеки и заметив, что вес магии значительно ослабил защиту Вселенной, они решили Действовать.

Приглушенный шелест окружающих Эск книг набрал силу, превратившись в отчаянное шуршание страниц. Некоторые наиболее могущественные тома умудрились спрыгнуть со стеллажей и, яростно хлопая переплетами, повисли на своих цепях. Один огромный гримуар соскочил с неприступной верхней полки, порвал при падении цепь и, оставляя за собой обрывки страниц, запрыгал прочь, как испуганный цыпленок.

Магический ветер сорвал с головы Эск шарф, и длинные волосы заструились у неё за спиной. Саймон, пытаясь устоять, вцепился в книжную полку. Вокруг него принялись взрываться книги. Воздух был густым, с привкусом жести, и гудел.

— Они пытаются прорваться сюда! — взвизгнула Эск.

Саймон повернул к ней измученное лицо, но в этот момент обезумевшая от страха инкунабула со всего размаха врезалась ему в поясницу и повалила его на ходящий ходуном пол, а сама понеслась дальше по верхушкам стеллажей. Эск увернулась от стайки энциклопедий, которые промчались мимо, волоча за собой полку, и на четвереньках направилась к Саймону.

— Вот что вызывает у книг такой страх! — крикнула она ему в ухо. — Разве ты не видишь их там, наверху?

Саймон молча покачал головой. Где-то над ними лопнул книжный переплет, и их осыпало дождем страниц.

Ужас может пробраться в мозг через любой орган чувств. Его вызывают прозвучавший в запертой темной комнате тихий, исполненный значения смешок, вид половинки гусеницы в вашей ложке салата, странный запах из комнаты жильца и вкус слизняка в сыре с цветной капустой. Осязание обычно не принимает в этом участия.

Однако с полом под ногами Эск что-то происходило. Она опустила глаза, и её лицо перекосилось гримасой ужаса, потому что пыльные доски паркета внезапно стали рыхлыми и зернистыми на ощупь. А ещё сухими. И очень, очень холодными.

Между её пальцев сыпался мелкий серебристый песок.

Она схватила посох и, прикрывая глаза рукой, махнула им в сторону возвышающихся перед нею фигур. Автору было бы приятно сообщить, что пронизывающая вспышка ослепительно-белого огня мгновенно очистила маслянистый воздух. Но этого не произошло…

Посох в руке Эск изогнулся и, словно змея, ударил Саймона в висок.

Серые Твари заколыхались и исчезли.

Реальность вернулась и попыталась сделать вид, будто никуда не отлучалась. На библиотеку волна за волной, точно плотный бархат, опустилась тишина. Давящая, отдающаяся эхом тишина. Чувствуя себя довольно глупо, несколько книг тяжело шлепнулись вниз.

Пол под ногами Эск снова стал деревянным. Она как следует топнула по нему, чтобы убедиться наверняка.

По половицам растекалась лужа крови, и посреди неё неподвижно лежал Саймон. Эск какое-то время смотрела на него, затем подняла глаза и вгляделась в замерший воздух, после чего перевела взгляд на посох. У посоха был весьма самодовольный вид.

Вдали послышались голоса и торопливые шаги.

В ладонь Эск мягко скользнула рука, похожая на маленькую кожаную перчатку, И голос за её спиной очень тихо произнес:

— У-ук.

Она повернулась и увидела перед собой доброе, вытянутое лицо библиотекаря. Он выразительным жестом приложил палец к губам и осторожно потянул её за руку.

— Я его убила, — прошептала она. Библиотекарь покачал головой и снова потянул Эск за собой.

— У-ук, — объяснил он. — У-ук. Он увлек упирающуюся Эск в боковой проход в лабиринте древних полок. Не прошло и пары секунд, как из-за угла вылетела группа старших волшебников, привлеченных исходившим отсюда шумом.

— Книги опять подрались…

— О нет! Нам понадобятся века, чтобы снова отловить все заклинания. Они умеют находить места, где прятаться…

— Кто это тут на полу? Наступила тишина.

— Он без сознания. Судя по всему, на него упала полка.

— Кто это?

— Тот новый парнишка. Ну, о котором говорят, что у него есть мозги.

— Упади эта полка чуть левее, мы могли бы убедиться в этом сами.

— Вы двое, отнесите его в лазарет. А вы начинайте сгонять книги в кучу. Куда запропастился проклятый библиотекарь? Ему следовало бы сто раз подумать, прежде чем накапливать здесь Критическую Массу.

Эск искоса взглянула на орангутана. Тот в ответ пошевелил бровями, вытащил с полки рядом с собой пыльный том заклинаний для садоводов, выудил из находящегося за ним тайника мягкий коричневый банан и съел фрукт со спокойным наслаждением обезьяны, точно знающей, что все эти проблемы касаются исключительно людей.

Эск посмотрела на посох у себя в руке, и её губы сжались в тонкую линию. Она знала, что она здесь ни причём. Посох сам бросился на Саймона, тая убийство в своей сердцевине.

Глава 53

Саймон лежал на жесткой кровати в узкой комнате. Его лоб был накрыт намоченным в холодной воде и сложенным втрое полотенцем.

— Сколько он тут? — спросил Напролоум.

Тритл пожал плечами.

— Три дня.

— И ни разу не пришел в себя?

— Нет.

Напролоум тяжело опустился на край кровати и устало потер переносицу. Саймон никогда не отличался особенно здоровым видом, но сейчас его лицо страшно осунулось.

— Такой блестящий ум… — заметил Напролоум. — Его объяснение фундаментальных принципов магии и материи — нечто потрясающее.

Тритл кивнул.

— А как легко он впитывает знания… — продолжал Напролоум. — Я всю жизнь был практикующим волшебником, но магию так до конца и не понимал, пока он не объяснил мне её. Так логично. Так, э-э, очевидно.

— Все так говорят, — мрачно отозвался Тритл. — Говорят, это все равно, что у тебя с глаз сняли повязку и ты впервые увидел свет солнца.

— Ага, — подтвердил Напролоум. — Из таких, как он, выходят настоящие чудесники, это точно. Ты был прав, что привез его сюда.

Они задумчиво замолчали.

— Вот только… — начал Тритл.

— Только что?

— Только что именно ты понял? — договорил Тритл. — Вот что меня беспокоит. Ну, ты можешь объяснить понятое тобой?

— Что объяснить? — лицо Напролоума озабоченно вытянулось.

— То, о чем он постоянно рассуждает, — настаивал Тритл с ноткой отчаяния в голосе. — Да, я знаю, он все говорит правильно. Но о чем он говорит?

Какое-то время Напролоум смотрел на него, открыв рот, после чего начал объяснять:

— О, это очень просто. Видишь ли, магия заполняет Вселенную, и каждый раз, когда Вселенная изменяется, то есть нет, каждый раз, когда мы прибегаем к помощи магии, Вселенная изменяется, причём во всех направлениях одновременно, понимаешь, и… — Он неопределенно помахал руками, пытаясь разглядеть в глазах Тритла хоть искру понимания. — Другими словами, любой сгусток материи, например апельсин, мир или… или…

— …крокодил, — подсказал Тритл.

— Да, крокодил… что угодно… в своей основе имеет форму морковки.

— Этого я что-то не припоминаю, — перебил Тритл.

— Я уверен, что он выразился именно так, — возразил Напролоум, обливаясь потом.

— Нет, лично я помню тот кусок, где он вроде как намекал, что если достаточно долго идти в каком-либо направлении, то рано или поздно увидишь свой затылок, — не сдавался Тритл.

— Он точно имел в виду твой затылок, а не чей-то чужой?

Тритл немного подумал.

— Я положительно уверен, что он сказал «свой собственный затылок», — заявил он. — По-моему, он утверждал, что может это доказать.

В воцарившемся молчании они обдумали это высказывание.

Наконец Напролоум снова заговорил — очень медленно и осторожно:

— Я смотрю на это так. Перед тем как услышать его рассуждения, я был как все остальные. Ну, понимаешь, что я имею в виду? Меня смущали и сбивали с толку всякие мелочи жизни. Но теперь, — он оживился, — несмотря на то, что я по-прежнему смущен и растерян, это происходит на гораздо более высоком уровне, и, по крайней мере, я знаю, что меня озадачивают действительно фундаментальные и важные явления Вселенной.

Тритл кивнул.

— Я, конечно, не рассматривал это с подобной точки зрения, — признался он, — но ты абсолютно прав. Поистине он раздвинул границы невежества. Во Вселенной столько неведомых нам вещей.

Некоторое время оба наслаждались ощущением странного тепла, вызванным мыслью, что они гораздо более невежественны, чем обыкновенные смертные, которым неведомы только самые заурядные вещи.

— Я надеюсь, что с ним ничего не случилось, — снова заговорил Тритл. — Температура пришла в норму, но, создается такое впечатление, что он просто не хочет просыпаться.

Две служанки внесли в комнату тазик с водой и свежие полотенца. Одна из них держала ещё и довольно потрепанную метлу. Они начали менять на кровати больного мокрые от пота простыни, и оба волшебника удалились, продолжая обсуждать широкие горизонты незнания, открытые миру гением Саймона.

Матушка подождала, когда их шаги затихнут вдали, и сорвала с головы платок.

— Черт бы его побрал. Эск, покарауль у двери.

Она убрала полотенце и прикоснулась рукой ко лбу Саймона, проверяя температуру.

— Спасибо, что пришла, — сказала Эск. — Ведь у тебя сейчас столько дел…

— Гм-м.

Матушка поджала губы, приподняла веки Саймона и нащупала пульс. Приложив ухо к его похожей на ксилофон груди, она послушала сердце и на какое-то время замерла, исследуя его сознание. Её брови нахмурились.

— Что-нибудь не так? — с беспокойством осведомилась Эск.

Матушка посмотрела на каменные стены.

— Черт бы подрал это заведение. Здесь не место больным.

— Да, но с ним все в порядке?

— Что? — Матушка, вздрогнув, оторвалась от своих мыслей. — О-о. Да. Возможно. Где бы он ни был.

Эск недоуменно перевела взгляд на тело Саймона.

— Никого нет дома, — объяснила матушка.

— Что ты имеешь в виду?

— Вы только послушайте этого ребенка! — воскликнула старая ведьма. — Можно подумать, я её ничему не учила. Его сознание Странствует. Саймон сейчас находится Вне Себя.

С чувством, которое граничило с восхищением, она посмотрела на тело молодого волшебника и добавила:

— По правде говоря, это совершенно удивительно. Я ещё не встречала волшебника, который умел бы Заимствовать.

Она повернулась к Эск, чьи губы образовали полную ужаса букву «О».

— Помню, когда я была ещё девчонкой, старая бабка Аннапль ушла в Странствие. Слишком увлеклась пребыванием в теле лисицы. Прошло несколько дней, прежде чем мы её нашли. И ты ещё… Я бы ни за что не отыскала тебя, если бы не твой посох… Кстати, девочка, куда ты его подевала?

— Он ударил Саймона, — пробормотала Эск. — Попытался убить его. Я бросила посох в реку.

— Не очень-то вежливо ты поступила с ним, после того как он спас тебе жизнь, — упрекнула её матушка.

— Ударив Саймона, он спас мне жизнь?

— Неужели ты не поняла? Саймон призывал этих… этих Тварей.

— Неправда!

Матушка посмотрела в негодующие глаза Эск. «Я её потеряла, — пришла ей в голову мысль. — Три года работы псу под хвост. Она не сможет стать волшебником, но могла бы быть отличной ведьмой».

— И почему же это неправда, госпожа Всезнайка? — поинтересовалась она.

— Он не стал бы делать ничего подобного. — Эск готова была расплакаться. — Я слышала, как он говорит, он… в общем, в нем нет зла, он потрясающе умный, он почти понимает, как все работает, он…

— Полагаю, он очень хороший паренек, — мрачно перебила её матушка. — Я ведь не утверждала, что он черный волшебник.

— Эти Твари ужасные! — всхлипывала Эск. — Он не станет призывать их, наоборот, он стремится к тому, чем они не являются, а ты злая старая…

Пощечина вышла звонкой, как удар гонга. Эск, побелев от потрясения, отшатнулась. Матушка осталась стоять с поднятой рукой. Её била дрожь.

Она однажды шлепнула Эск — это был шлепок, который получает младенец, когда его вводят в этот мир, и который дает новорожденному примерное представление о том, чего следует ждать от жизни. Но тот раз был первым и последним. За три года, прожитых под одной крышей, представлялось достаточно поводов — когда Эск забывала на плите молоко и оно убегало или когда девочка легкомысленно оставляла коз без воды, — но резкое слово или ещё более резкое молчание, как правило, действовали куда сильнее и не оставляли синяков.

Матушка крепко сжала плечи Эск и заглянула ей в глаза.

— Послушай меня. Разве я не говорила тебе, что, пользуясь магией, ты должна идти по этому миру, как нож сквозь воду? Говорила или нет?

Эск, окаменевшая от страха, точно загнанный в угол кролик, машинально кивнула.

— Ты думала, это просто причуды старой матушки? Но дело в том, что, прибегая к магии, ты привлекаешь к себе внимание. Их внимание. Они все время наблюдают за нашим миром. Сознание обычных людей для Них — размытое пятно, Они его не видят, но сознание мага выделяется среди прочих. Понимаешь, оно для Них наподобие маяка. И привлекает не тьма, а свет, свет, создающий тени!

— Но… но… почему Они интересуются нами? Ч-что Им нужно?

— Жизнь и форма.

Матушка обмякла и отпустила плечи Эск.

— На самом деле Они очень несчастны, — сказала она. — У Них нет ни жизни, ни формы — им приходится довольствоваться тем, что можно украсть. Им так же не выжить в нашем мире, как рыбе не выжить в огне, но это не мешает Им пытаться. И Они достаточно умны, чтобы ненавидеть нас за то, что мы живые.

Эск вздрогнула. Ей припомнилось прикосновение холодного зернистого песка.

— Но что Они такое? Я всегда думала, что Они всего лишь… всего лишь вроде демонов.

— На самом деле этого никто не знает. Они просто Твари из Подземельных Измерений, расположенных вне нашей Вселенной, вот и все. Создания, живущие в тени.

Она повернулась к распростертому телу Саймона.

— А у тебя нет никаких мыслей по поводу того, где он может быть? — Она проницательно посмотрела на Эск. — Надеюсь, он не летает где-нибудь с морскими чайками?

Эск покачала головой.

— Ага, — согласилась матушка. — Так я и думала. Он у Них, да.

Это было скорее утверждение, чем вопрос, но Эск на всякий случай кивнула. На лице её застыло страдание.

— Ты ни в чем не виновата, — утешила её матушка. — Его разум открыл Им брешь, и, когда он потерял сознание, Они забрали его с собой. Вот только…

Она побарабанила пальцами по спинке кровати и вроде бы пришла к какому-то решению.

— Кто тут самый главный волшебник? — осведомилась она.

— Э-э, господин Напролоум, — ответила Эск. — Он аркканцлер. Один из тех, что были здесь.

— Толстый или похожий на струйку уксуса?

Эск с трудом оторвала глаза от завернутого в холодную простыню Саймона и услышала свои слова:

— На самом деле он волшебник Восьмого уровня и тридцатитрехградусный маг.

— Хочешь сказать, что он все время ходит согнувшись? — переспросила матушка. — Поболтавшись вокруг волшебников, ты начала воспринимать их всерьез, дитя моё. Они просят величать себя господин Главный тот, господин Верховный этот, — это входит в условия игры. Даже маги этим занимаются, а уж, казалось бы, у них, по крайней мере, должно быть побольше мозгов. Но нет, они ходят и заявляют повсюду, что они — Самые-Самые-Самые. Ладно, где этот Верховный Какеготам?

— Они, должно быть, обедают в Главном зале, — ответила Эск. — Значит, он может вернуть Саймона?

— В этом-то вся и загвоздка, — призналась матушка. — Смею сказать, мы легко можем вернуть нечто, что будет ходить и разговаривать, как обычный человек. А вот будет ли это Саймон — совсем другой вопрос, — она встала. — Пошли в твой Главный зал. Нам нельзя терять времени.

— Э-э, женщин туда не пускают, — предупредила Эск.

Матушка остановилась в дверях. Её плечи приподнялись, и она медленно повернулась.

— Что ты сказала? Неужели мои старые уши обманули меня? И не говори, что это так, потому что это не так.

— Прости, — отозвалась Эск. — Сила привычки.

— Вижу, у тебя появились заниженные представления о своей персоне, — холодно отметила Матушка. — Найди кого-нибудь присмотреть за парнишкой и пойдем поглядим, что такого главного есть в этом зале, если я даже не могу сунуть туда свой нос.

Вот так все и вышло. Только профессорско-преподавательский и студенческий состав Незримого Университета принялся вкушать обед в вышеупомянутом почтенном зале, как большие двери с драматическим эффектом распахнулись. Правда, драматизм был слегка подпорчен тем, что одна из створок отскочила от официанта и ударила матушку по щиколотке. Поэтому, вместо того чтобы решительно прошагать по выложенному черно-белыми квадратами полу, матушка была вынуждена наполовину прыгать, наполовину хромать. Но она, по крайней мере, надеялась, что прыгает с достоинством.

Эск семенила следом, всем телом ощущая сотни устремленных на них взглядов.

Гул голосов и стук посуды постепенно стихли. Пара стульев отлетела в сторону. Эск увидела в дальнем конце зала старших волшебников, сидящих за огромным столом, который висел в нескольких футах от пола. Волшебники изумленно уставились на двух вошедших женщин.

Один из магов среднего уровня — Эск узнала в нем преподавателя прикладной астрологии — бросился к ним, размахивая руками.

— Нет-нет-нет, — кричал он. — Вы ошиблись дверью. Вам придется уйти.

— Не обращайте на меня внимания, — спокойно отозвалась матушка, обходя его стороной.

— Нет-нет, это противоречит всем традициям, вам придется немедленно уйти. Дамам сюда вход воспрещен!

— Я не дама, я ведьма, — парировала матушка и, обернувшись к Эск, спросила:

— Он очень важное лицо?

— Не думаю, — ответила Эск.

— Тогда ладно, — матушка повернулась обратно к преподавателю. — Пожалуйста, найдите мне какого-нибудь влиятельного волшебника. И побыстрее.

Эск постучала её по спине. Один или два волшебника, сохранившие, в отличие от остальных, присутствие духа, успели шустро выскользнуть за дверь. Спустя пару секунд в зал ворвались несколько привратников. Дюжие мужики под одобрительные выкрики и кошачьи вопли студентов угрожающе надвигались на непрошеных посетительниц. Эск не питала особых чувств к привратникам, которые вели обособленную жизнь в своих сторожках, но сейчас в ней проснулось сострадание к ним.

Двое громил протянули волосатые лапищи и схватили матушку за плечи. Её рука исчезла за спиной и произвела какое-то быстрое движение, в результате которого привратники тут же отцепились и заковыляли прочь, ругаясь и зажимая ладонями поврежденные места.

— Шляпная булавка, — объяснила матушка и, схватив Эск, устремилась к почетному столу, одаривая свирепым взглядом каждого, кто выглядел способным встать у неё на пути.

Студенты помоложе, смекнувшие, что можно вовсю повеселиться на дармовщинку, топали ногами, аплодировали, барабанили тарелками по длинным столам. Почетный стол со стуком опустился на выложенный плитками пол, и старшие волшебники торопливо выстроились за спиной Напролоума, который тем временем пытался собрать остатки своего достоинства. Это ему не удалось. Очень трудно выглядеть внушительно, когда за ваш воротник заткнута салфетка.

Он поднял руки, требуя тишины, и зал застыл, ожидая, пока матушка и Эск подойдут к возвышению. Матушка заинтересованно разглядывала древние картины и статуи, изображающие давно ушедших из жизни магов.

— А это что за типы? — спросила она уголком рта.

— Раньше они были главными волшебниками, — шепнула в ответ Эск.

— Такое впечатление, словно все они, как один, страдали запором. Ни разу не встречала волшебника с нормальным пищеварением, — заметила матушка.

— Да уж, чистить их отхожие места — сущее наказание, — подтвердила Эск.

Ноги Напролоума были широко расставлены, руки скрещены на груди, а живот выпирал, точно склон для начинающих горнолыжников. Сам он вследствие этого замер в позе, которая обычно ассоциируется с Генрихом VIII, но может также приписываться либо Генриху IX, либо Генриху X.

— Ну? — вопросил он. — И что означает это безобразие?

— А он — важная персона? — осведомилась матушка у Эск.

— Я, мадам, — аркканцлер! И так уж вышло, что руковожу этим Университетом! Тогда как вы, мадам, вступили на крайне опасную территорию. Предупреждаю вас, что… прекратите так смотреть на меня!

Напролоум неуверенно отступил, защищаясь поднятыми руками от матушкиного взгляда. Толпившиеся за ним волшебники разбежались, переворачивая столы и спеша скрыться из поля зрения сумасшедшей ведьмы.

Глаза матушки изменились.

Эск никогда не видела их такими. Они стали абсолютно серебряными, точно маленькие круглые зеркальца, и отражали все, что видели. Напролоум был бесконечно малой точкой в их глубине — рот раскрыт, тоненькие, как спички, руки отчаянно машут.

Спина аркканцлера наткнулась на колонну, и это столкновение привело волшебника в чувство. Он раздраженно потряс головой, сложил ладонь чашечкой и послал в сторону ведьмы быструю, как молния, струю белого огня.

Матушка, не сводя с него сверкающих глаз, подняла руку и отбила пламя вверх. Раздался взрыв, и с потолка посыпались куски черепицы.

Глаза матушки расширились.

Напролоум исчез. На том месте, где он стоял, свернулась кольцом огромная змея, готовящаяся нанести удар.

Матушка исчезла. На том месте, где она стояла, появилась большая плетеная корзина.

Змея превратилась в гигантскую рептилию» вышедшую из тумана времён.

Корзина превратилась в снежную метель Ледяных Великанов и покрыла ворочающееся чудовище коркой льда.

Рептилия обернулась саблезубым тигром, приникшим к полу перед прыжком.

Ветер обернулся ямой с булькающей смолой.

Тигр ухитрился стать орлом, поднявшим крылья, чтобы взлететь.

Яма со смолой стала украшенным кисточкой колпачком.

Затем, по мере того как одно воплощение сменялось другим, образы замелькали со страшной скоростью. По залу плясали разноцветные тени. Откуда-то подул магический ветер. Густой и маслянистый, он срывал с бород и пальцев октариновые искры. В центре бури находились матушка и Напролоум — сверкающие статуи посреди сталкивающихся картин.

Эск протерла слезящиеся глаза. И вдруг до её ушей донесся высокий, тонкий, еле слышный звук.

Она уже слышала его раньше, на холодной равнине — деловитое щебетание, гудение улья, поскрипывающий шорох муравейника…

— Они идут! — взвизгнула она, перекрывая царящий в зале шум. — Они уже близко!

Она выбралась из-под стола, где спасалась от магической дуэли, и попробовала дотянуться до матушки. Порыв сырой магии сбил её с ног и бросил на стул.

Жужжание усилилось, так что воздух гудел, словно трехнедельной давности труп в жаркий летний день. Эск предприняла ещё одну попытку добраться до матушки и отшатнулась от зеленого пламени, которое с ревом пронеслось вдоль её руки и опалило ей волосы.

Она лихорадочно заозиралась вокруг, ища других волшебников, но те упорно прятались за перевернутой мебелью, где пережидали оккультный шторм, бушующий над их головами.

Эск промчалась через весь зал и выбежала в тёмный коридор. Вокруг неё клубились тени, но она, всхлипывая, упорно карабкалась вверх по ступенькам к комнатушке Саймона.

«Нечто попытается проникнуть в его тело, — сказала матушка, — нечто, которое будет ходить и разговаривать, как Саймон, но на самом деле будет другим…»

У двери беспокойно толклась кучка студентов. Завидев мчащуюся на них Эск, они поразились настолько, что поспешно расступились, освобождая ей путь.

— Там внутри что-то происходит, — сообщил один из них.

— Мы не можем открыть дверь! Они выжидающе посмотрели на неё.

— У тебя случайно нет ключа? — спросил другой студент.

Эск схватилась за дверную ручку и попробовала повернуть. Ручка слегка поддалась, но тут же крутнулась обратно с такой силой, что чуть не содрала ей кожу с ладони. Доносящееся изнутри щебетание усилилось, и к нему добавился ещё один звук, похожий на хлопанье огромного куска кожи.

— Вы же волшебники! — вскричала Эск. — Ну так волшебничайте, черт бы вас побрал!

— Телекинез мы ещё не проходили, — отказался один.

— Я болел, когда мы изучали метание огня…

— Вообще-то я довольно слаб в дематериализации…

Эск дернулась было к двери, но остановилась, не закончив шаг, — так и замерла с поднятой ногой. Матушка как-то говорила, что у старых зданий с возрастом появляется сознание. Университет был очень стар.

Она осторожно шагнула в сторону и провела пальцами по древним камням. Торопиться нельзя, чтобы не испугать его, — она почувствовала разум, медлительный и простой, но все-таки разум. Он пульсировал вокруг неё. Она ощупала скрывающиеся внутри камня крошечные искорки.

За дверью что-то завывало.

Трое студентов с изумлением наблюдали за Эск, которая стояла неподвижно как скала, прижимаясь ладонями и лбом к стене.

Она почти достигла цели. Она чувствовала свой вес, массивность и неповоротливость, у неё пробуждались отдаленные воспоминания о рассвете времён, когда камень был расплавленным и свободным. Впервые в жизни она поняла, что такое иметь балконы.

Она мягко пробиралась по сознанию Университета, отыскивая этот коридор, эту дверь.

Эск осторожно вытянула руку. Студенты увидели, как один её палец неторопливо разогнулся.

Дверные петли заскрипели.

Напряжение длилось один миг. Потом из петель повыскакивали гвозди и со звоном заколотились о стену у Эск за спиной. Доски выгнулись — дверь пыталась открыться, преодолевая силу… силу того, что удерживало её закрытой.

Дерево ВЗДУЛОСЬ.

Коридор пронизали лучи голубого света, которые перемещались и плясали, перебиваемые мелькающими в ослепительном сиянии внутри комнаты неясными силуэтами. Свет был туманным и неестественным; увидев этот свет, Стивен Спилберг стремглав помчался бы к своему адвокату по защите авторских прав.

Волосы Эск встали дыбом, так что девочка стала похожа на одуванчик. Она шагнула за порог и почувствовала, как по её коже, потрескивая, скользят огненные змейки магии.

Оставшиеся снаружи студенты с ужасом следили, как она исчезает в сиянии.

Сияние с бесшумным взрывом погасло. Спустя некоторое время студенты все-таки набрались смелости и заглянули в комнату, но не обнаружили там ничего, кроме тела спящего Саймона. А на полу, молчаливая и холодная, лежала Эск, и дыхание её было очень, очень медленным. Весь пол был покрыт тонким слоем серебристого песка.

Глава 54

Эск парила в окутывающем мир тумане, с легким изумлением отмечая, что её тело без труда проходит сквозь твердое вещество.

Но она была не одна. Она слышала щебетание Тварей.

Ярость поднялась в ней подобно желчи. Она развернулась и направилась туда, откуда доносился шум. В то же время Эск упорно сражалась с соблазном, который неустанно нашептывал ей, мол, как приятно будет ослабить хватку, которой она цепляется за свое сознание, и погрузиться в теплое море небытия. Ни в коем случае не прекращать злиться! Иначе… Главное сейчас — это подогревать свою злость.

Плоский мир расстилался под ней, как в тот день, когда она была орлом. Только на этот раз она летела над Круглым морем — оно и вправду было похоже на круг, словно у Создателя закончились все идеи, — а за ним виднелась длинная гряда Овцепикских гор, тянущаяся до самого Пупа. Под Эск мелькали континенты, о которых она слыхом не слыхивала, и крошечные цепочки островов.

Постепенно, по мере того как менялась точка её обзора, в поле её зрения появлялся Край. Стояла ночь, и, поскольку обращающееся вокруг Плоского мира солнце находилось сейчас под Диском, длинный Краепад, окаймляющий Край и освещаемый снизу, мерцал и переливался.

Освещало солнышко и Всемирную Черепаху — Великого А’Туина. Эск часто спрашивала себя, а не миф ли на самом деле эта Черепаха. Ей казалось, что создавать нечто подобное просто ради того, чтобы перемещать в пространстве какой-то мирок, — слишком дорогое удовольствие. Но Черепаха все же была, почти такая же огромная, как Диск на Её спине, покрытая изморозью звездной пыли и изрытая метеоритными кратерами.

Голова Черепахи как раз проплывала мимо Эск, и девочка заглянула прямо в глаз, который был настолько громадным, что в нем могли разместиться корабли всех флотов в мире. Эск слышала, что если посмотреть в направлении взгляда Великого А’Туина, то увидишь конец Вселенной. Возможно, это клюв придавал Ему такой вид, но Великий А’Туин выглядел так, будто смутно на что-то надеялся, с оптимизмом чего-то ждал. Может быть, конец всего сущего не так уж и плох.

Эск, двигаясь как во сне, потянулась к величайшему сознанию во Вселенной и попыталась его Позаимствовать.

Она остановилась как раз вовремя, почувствовав себя ребенком, который, катясь на санках, ожидал увидеть перед собой невысокий пологий склон, но внезапно обнаружил, что смотрит вниз с величественных гор, покрытых снегом и уводящих в ледяные поля бесконечности. Никто и никогда не смог бы Позаимствовать это сознание, это было бы равнозначно попытке выпить море. Мысли, которые текли в нем, были монументальными и неторопливыми, как ледники.

Позади Диска сверкали звезды, какие-то сумасшедшие звезды. Они кружились, как снежинки. Правда, время от времени они успокаивались и становились такими же неподвижными, как всегда, но потом им в головы снова приходила мысль немножко потанцевать.

Настоящие звезды не должны вести себя так, решила Эск. Это означало, что горящие перед ней звезды — ненастоящие. А это, в свою очередь, означало, что она находится в ненастоящем мире. Однако послышавшееся рядом щебетание напомнило ей, что если она потеряет источник этих звуков, то скорее всего умрет по-настоящему. Эск повернулась и устремилась следом за Тварями сквозь звездную метель.

А звезды плясали и успокаивались, плясали и успокаивались…

Стремительно поднимаясь, Эск пыталась сосредоточиться на повседневных вещах, потому что если бы она позволила себе задуматься над тем, что именно она преследует, то сразу повернула бы назад. А она, мягко скажем, сомневалась, что сможет найти обратную дорогу. Она попробовала перечислить про себя восемнадцать трав, излечивающих боль в ухе, и это на какое-то время отвлекло её, потому что последние четыре названия вылетели у неё из головы.

Мимо пронеслась звезда. Что-то резко дернуло её в сторону. В поперечнике звездочка достигала примерно двадцати футов.

Когда закончились травы, Эск принялась вспоминать болезни коз. Их ей хватило надолго, потому что у коз встречается куча всего того, чем болеют коровы, плюс то, что могут подхватить овцы, плюс полный спектр своих собственных жутких заболеваний. Расправившись со списком, в который входили деревянное вымя, ушная сухотка и октариновый мастит, Эск попробовала припомнить сложный код из точек и черточек, Мерзлую Азбуку, которой помечались деревья вокруг Дурного Зада, чтобы заблудившиеся во время снегопада жители могли найти дорогу домой.

Она успела дойти только до «точка-точка-точка-тире-точка-тире» (по вращению от Пупа, одна миля до деревни), когда окружавшая её Вселенная со слабым хлопком исчезла. Эск упала вперед, ударилась о что-то твердое и зернистое и, перекатившись, остановилась.

Зернистым был песок. Мелкий, сухой, холодный песок. Даже если вырыть в нем яму глубиной в несколько футов, песок все равно останется таким же холодным и сухим.

Какое-то мгновение Эск лежала, уткнувшись в песок лицом и собираясь с духом. Краем глаза в паре шагов от себя она разглядела подол одежды какого-то человека. Какой-то Твари, поправила она себя. Если только это не крыло. Это могло быть крыло, чрезвычайно ободранное и кожистое.

Её глаза проследовали по нему вверх, пока не добрались до лица, которое маячило высоко на фоне звездного неба. Владелец лица пытался выглядеть кошмарно, но явно переусердствовал в своих попытках. Он был похож на цыпленка, сдохшего пару месяцев назад, однако неприятный эффект портили клыки бородавочника, антенны мотылька, волчьи уши и рог единорога. В целом все выглядело так, словно существо слышало об анатомии, но что это за штука, не поняло.

Оно не отрываясь смотрело на… только не на неё. Что-то за спиной Эск поглощало все внимание Твари. Девочка медленно повернула голову.

В центре круга, образованного Тварями, скрестив ноги, сидел Саймон. Тварей были сотни, и они, неподвижные и молчаливые, как статуи, наблюдали за пареньком с бесконечным терпением рептилий.

Саймон держал в сложенной чашечкой руке какую-то небольшую и угловатую штуковину, от которой исходило неясное голубоватое сияние, падающее на лицо мальчика странными бликами.

Рядом на земле лежали другие предметы, и каждый из них был окружен своим собственным мягким свечением. Они имели правильную форму, которую матушка презрительно величала «гимметрией», — кубы, многогранники, конусы. Была даже одна сфера. Каждый из предметов был прозрачным и содержал внутри…

Эск придвинулась ближе. Никто даже не посмотрел на неё.

Внутри отброшенной на песок хрустальной сферы плавал голубовато-зеленый шар, прочерченный крошечными белыми завихрениями облаков и тем, что очень походило на континенты, — да только где найдешь дурака, который согласится жить на шаре? Этот шар мог быть обыкновенной моделью, однако какой-то оттенок в его сиянии подсказывал Эск, что никакая это не модель, шар настоящий, возможно очень большой и находится — понимайте как хотите — не совсем внутри сферы.

Эск осторожно положила сферу на песок и передвинулась к десятиграннику, в котором плавал куда более приемлемый мир. Он имел подобающую форму Диска, хотя вместо Краепада на его Краю возвышалась стена льда, а вместо Пупа — гигантское дерево, настолько громадное, что его корни сливались с горными кряжами.

Лежащая рядом призма содержала в себе ещё один медленно поворачивающийся, окруженный малюсенькими звездочками Диск. Однако вокруг этого Диска не было ледяных стен, и опоясывала его лишь красновато-золотистая ниточка, которая при ближайшем рассмотрении оказалась змеей — змеей, достаточно большой, чтобы опоясать целый мир. По причинам, известным ей одной, змея кусала собственный хвост.

Эск с любопытством вертела призму в руках, отмечая про себя, что крошечный Диск внутри упорно держится параллельно земле.

Саймон тихо хихикнул. Эск положила Диск со змеей на место и осторожно заглянула через плечо молодого волшебника.

Он держал в руках маленькую стеклянную пирамидку. Внутри были звезды, и время от времени Саймон встряхивал её, так что звезды начинали кружиться, словно снежинки на ветру, а потом снова успокаивались и рассаживались по местам. Тогда Саймон хихикал.

А за круговоротом звезд…

Это был Плоский мир. Великий А’Туин размером с блюдце упорно брел вперед, таща на себе тяжесть Диска, который выглядел как произведение одержимого ювелира.

Саймон хихикал и встряхивал пирамидку. Хихикал, встряхивал и снова хихикал. В стекле уже появились тоненькие, как волосок, трещины.

Эск поглядела в пустые глаза Саймона, перевела взгляд на голодные физиономии толпящихся вокруг Тварей, после чего протянула руку, вырвала у него пирамидку и, повернувшись, бросилась бежать.

Согнувшись почти вдвое и прижимая пирамидку к груди, она мчалась со всех ног. Но вдруг обнаружила, что её ноги уже не топчут песок. Тварь с мордой, похожей на морду утонувшего кролика, зацапала Эск когтистой лапой.

«На самом деле тебя здесь нет, — сказала себя Эск. — Это просто сон, то, что матушка называет «анналогией». И вред тебе никто не причинит, это все твое воображение. С тобой ничего не может случиться, в действительности это происходит в твоей голове.

Интересно, а Тварь об этом знает?»

Кроличья морда расползлась в ухмылке, словно лопнувшая банановая кожура. У Твари не было рта, лишь тёмный провал на его месте, будто сама Тварь была дырой, открывающей доступ в ещё более жуткое измерение, по сравнению с которым леденящий песок и безлунная ночь покажутся веселым полуднем на морском берегу.

Эск, продолжая удерживать пирамидку с Диском, принялась колотить свободной рукой по обхватившим её когтям. Но тщетно. Над ней нависла тьма, врата, ведущие к полному забытью.

Эск изо всех сил пнула эту тьму.

Пинок в данных обстоятельствах вышел не таким уж сильным. Однако оттуда, куда попала её нога, посыпались яркие белые искры. Послышался хлопок, который мог быть гораздо более ощутимым, если бы разреженный воздух не поглотил звук.

Тварь взвизгнула, словно бензопила, встретившая внутри ничем не примечательного деревца затаившийся крепкий сучок. Сородичи Твари сочувственно загудели.

Эск пнула её ещё раз, и Тварь, завопив, уронила девочку на песок. У Эск хватило ума защитить миниатюрный мирок своим телом и перекатиться — даже во сне сломанная лодыжка может обеспечить ряд не самых приятных ощущений.

Тварь неуверенно покачивалась где-то наверху. Глаза Эск сузились. Она осторожно опустила пирамидку на землю, со всего размаха пнула Тварь туда, где у нормальных существ находится щиколотка — если у Тварей вообще бывают щиколотки, — и снова подобрала Диск. Данная последовательность движений была совершена очень и очень быстро.

Тварь взвыла, согнулась пополам и медленно рухнула на песок, словно мешок, набитый вешалками для одежды. Ударившись оземь, она превратилась в груду ничем не скрепленных конечностей. Её голова откатилась в сторону и, покачавшись, застыла.

«И все? — подумала Эск. — Они что, ходить не умеют? Неужели всех их так легко уронить?»

Она решительно зашагала к ближайшим Тварям, которые панически защебетали и попытались отступить назад, но, поскольку их тела сохраняли свою форму лишь благодаря недюжинным усилиям воли, убежать Твари не смогли. Эск ударила одно существо с мордой, похожей на семейство осьминогов, и оно, распавшись, превратилось в смахивающую на какое-то греческое блюдо кучку подергивающихся костей, кусочков меха и разносортных обрывков щупалец. Другой Твари повезло чуть больше, и она уже неуверенно ковыляла прочь, когда Эск лягнула её в одну из пяти щиколоток.

Падая, Тварь отчаянно замахала конечностями и повалила двоих товарок.

К этому времени остальные Твари кое-как убрались с дороги Эск и наблюдали за происходящим с некоторого расстояния.

Эск сделала несколько шагов в их сторону и ударила ближайшую Тварь. Та попыталась отойти прочь и упала наземь.

Они могли быть уродливыми. Могли быть злыми. Но если вести речь о поэтичности движений, то эти Твари обладали всей грацией шезлонгов.

Эск свирепо посмотрела на Тварей, после чего бросила быстрый взгляд на Диск в стеклянной пирамидке. Вроде бы суматоха ничуть ему не повредила. Эск вышла наружу — если она сейчас действительно снаружи, а Диск — внутри. Но как, спрашивается, вернуться?

Кто-то расхохотался. Это был такой смех…

По существу, это был настоящий п’ч’зарни’чиуков. Сие застревающее во рту слово крайне редко используется на Диске, его помнят лишь пара-другая высокооплачиваемых лингвистов и, разумеется, крошечное племя к’турни, которое, собственно, и изобрело его. У этого слова нет синонимов, хотя камхулийский термин «сквернт» («чувство, которое испытываешь, обнаружив, что предыдущий посетитель нужника извел всю туалетную бумагу») в некотором роде соответствует ему по общей глубине ощущений.

Если же перевести данное понятие, то его значение будет примерно следующим: неприятный тихий звук, производимый мечом, вытаскиваемым из ножен у вас за спиной как раз в тот момент, когда вы думаете, что уже избавились от всех ваших врагов.

Хотя ораторы к’турни утверждают, что данный перевод не передает вызывающего холодный пот, останавливающего биение сердца, сводящего судорогой желудок значения оригинала.

Вот таков был этот смех.

Эск медленно обернулась. Саймон, держа сложенные чашечкой ладони перед собой, перемещался по песку в её сторону. Его глаза были закрыты.

— Ты что, правда думала, что это будет так легко? — спросил он.

Или спросило. Голос этот не принадлежал Саймону, но производил впечатление дюжины голосов, говорящих одновременно.

— Саймон? — неуверенно окликнула она.

— Он нам больше не нужен, — заявила Тварь, скрывающаяся в его теле. — Он указал нам путь, дитя. А теперь верни нам нашу собственность.

Эск попятилась.

— Это вам не принадлежит, — возразила она, — кто бы вы ни были.

Белеющее перед ней лицо открыло глаза. В них царила чернота, не имеющая цвета, — они представляли собой дыры, за которыми существовало иное пространство.

— Мы могли бы сказать, что, если ты отдашь эту вещь нам, мы будем милосердны. Могли бы сказать, что позволим тебе уйти отсюда в твоем собственном облике. Но на самом деле наши слова ничего не изменят…

— Я вам не поверю, — подтвердила Эск.

— Ну что ж.

Существо-Саймон ухмыльнулось.

— Ты только оттягиваешь неизбежное, — заявило оно.

— Меня это устраивает.

— Мы все равно отберем у тебя эту штуку.

— Ну так отберите. Но, по-моему, вы не сможете. Вы можете взять только то, что отдают вамдобровольно.

Они перемещались по кругу.

— Ты отдашь, отдашь, — заверило существо-Саймон.

К ним приближалось несколько других Тварей. Жуткой дергающейся походкой они решительно двигались через пустыню.

— Ты устанешь, — продолжало существо. — Мы можем подождать. У нас это хорошо получается.

Оно сделало обманный выпад влево, но Эск резко повернулась и снова оказалась к нему лицом.

— Ну и что? — возразила она. — Мне это всего-навсего снится, а в снах с человеком не может случиться ничего плохого.

Существо на мгновение остановилось и посмотрело на неё своими пустыми глазами.

— А разве в вашем мире нет слова… если я не ошибаюсь, это называется «психосоматический»?

— Никогда ничего подобного не слышала, — отрезала Эск.

— Оно означает, что в снах с человеком может случиться все — тем более плохое. Но самое интересное, если ты во сне умрешь, то навсегда останешься здесь. Это будет так мииииило.

Эск бросила взгляд на далекие горы, расплывающиеся по холодному горизонту, точно растекшиеся куличики из грязи. Вокруг не было ни деревьев, ни даже скал. Только песок, холодные звезды и…

Скорее почувствовав, чем увидев какое-то движение, она резко обернулась, держа пирамидку в руках, словно огромный булыжник. Пирамидка встретила существо-Саймона на лету, нанеся ему довольно ощутимый глухой удар, но, едва оказавшись на земле, Тварь сделала кувырок вперед и с неприятной легкостью вскочила На ноги. Однако существо все же услышало, как Эск судорожно втянула в себя воздух, и увидело промелькнувшую в глазах девочки боль. На мгновение Тварь остановилась.

— Ага, тебя это задело! Что, не нравится, когда другой человек страдает? Особенно этот.

Существо повернулось и сделало знак двум высоким Тварям, которые нетвердыми шагами приблизились и крепко схватили его за руки.

Глаза существа-Саймона изменились. Темнота в них поблекла и исчезла, после чего глаза прояснились, и к ним вернулось осмысленное выражение. Саймон взглянул на возвышающихся по обе стороны Тварей и попытался вырваться, но быстро оставил безуспешные попытки. Одна из Тварей обвивала его пояс несколькими парами щупальцев, а другая держала руку самой большой в мире рачьей клешней.

И тут он заметил Эск. Его взгляд упал на маленькую стеклянную пирамидку.

— Беги отсюда! — сквозь зубы скомандовал Саймон. — Унеси её от них! Не дай им добраться до неё!

Он поморщился, поскольку клешня ещё сильнее сжала его руку.

— Очередной фокус? — поинтересовалась Эск. — Кто ты на самом деле?

— Неужели ты не узнаешь меня? — удрученно спросил он. — Что ты делаешь в моем сне?

— Если это сон, то мне хотелось бы проснуться. Пожалуйста, — попросила Эск.

— Слушай, ты должна немедленно бежать отсюда, поняла? И не стой с разинутым ртом.

— Отдай, — проговорил холодный голос внутри головы Эск.

Эск посмотрела на стеклянную пирамидку, внутри которой плыл ничего не подозревающий мирок, и подняла глаза на Саймона.

— Но что это такое?

— А ты посмотри на пирамидку повнимательнее!

Эск всмотрелась в то, что находилось под стеклом. Прищурившись, она заметила, что маленький Диск весь покрыт зернышками, словно сделал из миллионов и миллионов крошечных точек. А если приглядеться, то…

— Это же обычные цифры! — воскликнула она. — Весь мир… он целиком состоит из цифр…

— Это не мир, но представление о мире, — объяснил Саймон. — Я создал его для них. Понимаешь, они не могут проникнуть к нам, однако здесь представления имеют форму. Представления реальны!

— Отдай.

— Но представления не могут никому повредить!

— Я превратил вещи в числа, чтобы понять их, однако эти Твари жаждут только власти, — горько сказал Саймон. — Они зарылись в мои числа, как…

Он вскрикнул.

— Отдай, иначе мы разорвем этого человечка на куски.

Эск кинула презрительный взгляд на ближайшую кошмарную морду и спросила:

— А откуда я знаю, что вам можно верить?

— Ты не можешь нам доверять, но у тебя нет выбора.

Эск обвела глазами окружающее её кольцо физиономий, которые не смог бы полюбить даже некрофил; физиономий, слепленных из отбросов рыбной лавки, из кусков, взятых наугад у существ, таящихся в норах на глубоком океанском дне и в посещаемых призраками пещерах; физиономий, недостаточно очеловеченных, чтобы злорадно или плотоядно ухмыляться, но излучающих ту же угрозу, что содержится в подозрительно большом плавнике, который стремительно приближается к неосторожному купальщику.

Она не могла им доверять. Но у неё не оставалось выбора.

Глава 55

В это же самое время в пространстве, отделенном от предыдущего лишь толщиной тени, происходило следующее.

Студенты-волшебники примчались обратно в Главный зал, где Напролоум и матушка Ветровоск все ещё стояли, сцепившись в магическом виде борьбы, который у обыкновенных людей ассоциировался бы с соревнованиями «положи-руку-ближнего-своего» среди индейцев. Плиты под матушкиными ногами наполовину оплавились, а стоящий позади Напролоума стол успел пустить корни и принести богатый урожай желудей.

Один из студентов заслужил сразу несколько медалей за храбрость тем, что осмелился потянуть Напролоума за мантию…

И теперь все столпились в узенькой комнатке, глядя на два распростертых тела.

Напролоум созвал врачевателей тел и духа, и, когда те принялись за работу, воздух в комнате загудел от магии.

Матушка постучала Напролоума по плечу.

— Хочу шепнуть вам на ухо одно словечко, молодой человек, — сказала она.

— Едва ли молодой, мадам, — отозвался Напролоум, — едва ли.

Он чувствовал себя опустошенным. Он не участвовал в магических дуэлях вот уже несколько десятилетий, хотя среди студентов они получили довольно широкое распространение. У него было мерзкое ощущение, что матушка все-таки победила. Сражаться с ней — все равно что пытаться прихлопнуть муху у себя на носу. Он не мог понять, что на него нашло, когда он решил вступить с ней в поединок.

Матушка вышла в коридор, завернула за угол и, подойдя к подоконнику, уселась, прислонив метлу к стене. Снаружи по крышам тяжело барабанил дождь, а зигзаги молний намекали, что к городу приближается гроза овцепикских масштабов.

— Это была довольно впечатляющая демонстрация ваших способностей, — заметила матушка. — Пару раз вы чуть не одолели меня.

— О-о, — просветлел Напролоум. — Вы правда так считаете?

Матушка кивнула.

Напролоум похлопал себя по различным участкам мантии и наконец обнаружил просмоленный кисет и пачку папиросной бумаги. Вытряхнув трясущимися руками несколько крошек уже бывшего в употреблении табака в тощую самокрутку, он провел по ней языком, который едва-едва смочил бумагу. Но тут где-то на задворках сознания Напролоума всплыли смутные воспоминания о приличиях.

— Гм, — сказал он. — Вы не возражаете, если я закурю?

Матушка пожала плечами. Напролоум чиркнул спичкой о стенку и, прилагая отчаянные усилия, попытался совместить огонек и конец самокрутки в одной и той же точке пространства. Матушка мягко взяла спичку из его дрожащей руки и помогла Напролоуму прикурить.

Волшебник втянул в себя дым, ритуально откашлялся и прислонился к стене; тлеющий кончик его сигареты был единственным источником света в сумрачном коридоре.

— Они ушли в Странствие, — заговорила наконец матушка.

— Знаю, — откликнулся Напролоум.

— Ваши волшебники не смогут вернуть их обратно.

— Это я тоже знаю.

— Однако они могут вернуть нечто.

— Я бы предпочел, чтобы вы об этом не упоминали.

Наступила тишина — оба думали о том, что именно может вернуться, вселившись в живое тело. Причём по поведению Оно не будет отличаться от его первоначального обладателя…

— Возможно, это моя вина… — начали они одновременно и изумленно остановились.

— Вы первая, мадам, — уступил Напролоум.

— Эти ваши цигарки — они успокаивают нервы? — спросила матушка.

Напролоум открыл было рот, чтобы очень вежливо указать ей, что табак — это привычка, право на которую принадлежит исключительно волшебникам, но передумал и протянул матушке кисет.

Она рассказала ему о рождении Эск, о приходе старого волшебника, о посохе и успехах Эск на магическом поприще. К тому времени как её повествование подошло к концу, ей удалось скрутить тугой, тонкий цилиндрик, который горел крошечным голубым огоньком и заставлял её глаза слезиться.

— Не знаю, насколько это поможет расстроенным нервам… — задыхаясь просипела она.

Но Напролоум её не слышал.

— Просто потрясающе, — отметил он. — Так, говорите, ребенок ничуть не пострадал?

— По крайней мере, я ничего не заметила, — ответила матушка. — Посох был… в общем, на её стороне.

— А где этот посох сейчас?

— Она сказала, что бросила его в реку.

Старый волшебник и пожилая ведьма посмотрели друг на друга. Вспышка молнии за окном озарила их лица.

Напролоум покачал головой.

— Река разливается, — констатировал он. — У нас один шанс на миллион.

Матушка мрачно улыбнулась — от такой улыбки волки разбегаются во все стороны — и решительно схватила свою метлу.

— Один шанс на миллион, — заверила она, — выпадает девять раз из десяти.

Глава 56

Бывают грозы откровенно театральные, все сплошь зарницы и металлические раскаты грома. Бывают грозы тропические и знойные, испытывающие склонность к горячему ветру и шаровым молниям. Но эта гроза пришла с равнин Круглого моря, и основная цель её жизни заключалась в том, чтобы пролить на землю как можно больше дождя. Это была одна из тех гроз, которые заставляют предположить, что небо приняло сильнодействующее мочегонное. Молнии и гром держались на заднем плане, обеспечивая подобие хора, а дождь был звездой представления. Он перемещался по земле, отбивая чечетку.

Территория Университета спускалась к самой реке. Днем она представляла собой парк с четко распланированной системой изгородей и гравиевых дорожек, однако в эту глухую, сырую и ненастную ночь изгороди изменили свое положение, а дорожки просто куда-то попрятались, чтобы остаться сухими.

Слабый волшебный свет был почти не виден среди мокрых листьев.

— А вы не можете запустить один из этих огненных шаров, которыми часто пользуются волшебники?

— Помилосердствуйте, мадам.

— Вы уверены, что она выбрала именно эту тропку?

— Где-то здесь было подобие причала, если я совсем не заблудился.

За этими словами последовал звук, какой издает массивное тело, натыкаясь на мокрый куст. Потом раздался громкий всплеск.

— Во всяком случае, я нашел реку. Матушка Ветровоск вгляделась в насквозь промокшую темноту. Она слышала рев и смутно различала белые барашки поднимающейся воды. А ещё она обоняла отчетливый запах Анка, который заставлял предложить, что несколько армий использовали эту реку сначала в качестве писсуара, а затем — под могильник.

Напролоум, удрученно шлепая по воде, приблизился к матушке.

— Глухо, — сказал он. — Только не подумайте, мадам, что я хочу вас обидеть, но такое половодье должно было унести его в море. А я умру от холода.

— Больше, чем сейчас, вы уже не вымокнете. И вообще, вы неправильно ходите под дождем.

— Простите?

— Вы съеживаетесь, вы боретесь, так нельзя. Вы должны… ну, в общем, скользить между каплями.

И действительно, матушка выглядела лишь слегка намокшей.

— Буду иметь в виду. Идемте, мадам. Я голосую за ревущий в очаге огонь и стаканчик чего-нибудь горячительного и не одобряемого блюстителями нравственности.

Матушка вздохнула.

— Ну не знаю. Я, признаться, ожидала увидеть, что он торчит из ила… или нечто вроде того. А не одну воду вокруг.

Напролоум мягко похлопал её по плечу.

— Возможно, мы ещё сможем что-нибудь сделать… — начал он, но ему помешали вспышка молнии и очередной раскат грома.

— Я сказал, может быть, мы ещё… — предпринял он новую попытку.

— Что это там такое? — перебила матушка.

— Где? — озадаченно спросил Напролоум.

— Дайте мне свет.

Волшебник с хлюпающим вздохом протянул руку. Сгусток золотистого огня пронесся над пенящейся водой и, шипя, исчез в небытии.

— Вон! — торжествующе указала матушка.

— Это всего лишь лодка, — пояснил Напролоум. — Мальчишки используют их летом…

Он поспешно захлюпал за полной решимости фигурой матушки.

— Надеюсь, вы не намереваетесь спускать её на воду в такую ночь. Это полное безумие!

Матушка шла, поскальзываясь на мокрых досках причала, который уже больше чем наполовину скрылся под водой.

— Вы ничего не понимаете в лодках! — протестовал Напролоум.

— Значит, придется разобраться, да побыстрее, — спокойно отозвалась матушка.

— Но я не залезал в лодку с тех пор, как был ребенком!

— А я вообще-то не просила вас плыть со мной. Острый конец должен быть направлен вперед?

Напролоум застонал.

— Все это очень похвально, но, может, подождем до утра?

Вспышка молнии осветила матушкино лицо.

— Хотя, пожалуй, не будем, — согласился он и, проковыляв по причалу, подтащил к себе маленькую двухвесельную лодку.

Спускаться в неё пришлось, полагаясь на удачу, но в конце концов ему это удалось, и Напролоум стал возиться в темноте с носовым швартовом.

Лодка выбралась на середину реки и, медленно разворачиваясь, поплыла вниз по течению.

Матушка крепко вцепилась в сиденье, чтобы удержаться в качающейся на волнах скорлупке, и выжидающе посмотрела сквозь мрак на волшебника.

— Ну? — поинтересовалась она.

— Что ну? — не понял Напролоум.

— Вы сказали, что знаете толк в лодках.

— Неправда. Я сказал, что это вы в них ничего не понимаете.

— О-о.

Они схватились за сиденья, чуть не вывалившись из лодки, которая тяжело накренилась на один борт. Но каким-то чудом суденышко выпрямилось, и его потащило по течению задом наперед.

— Когда вы сказали, что не сидели в лодке с тех пор, как были ребенком… — начала матушка.

— Если не ошибаюсь, мне тогда только-только исполнилось два годика.

Лодка попала в водоворот, немножко покружилась на месте, после чего двинулась наперерез потоку.

— А я сочла, что в бытность свою мальчишкой вы днями напролет не вылезали из лодок.

— Я родился в горах. У меня даже на мокрой траве начинается морская болезнь, — пояснил Напролоум.

Лодка сильно ударилась о полузатонувшее бревно и зарылась носом в небольшую волну.

— Я знаю одно заклинание, которое помогает не утонуть, — удрученно добавил он.

— Рада слышать.

— Только произносить его надо стоя на сухой земле.

— Снимайте башмаки, — приказала матушка.

— Что?

— Снимай башмаки, приятель. Напролоум обеспокоенно заерзал на сиденье.

— Чего вы добиваетесь? — спросил он.

— Воде полагается быть снаружи лодки, уж это-то я знаю! — Матушка указала на темную жидкость, плещущуюся на дне. — Наполняйте башмаки водой и выливайте её за борт!

Напролом кивнул. У него появилось такое чувство, что последние два часа, отдавшись на волю событиям, он плывет, не касаясь берегов. Какое-то мгновение он наслаждался странно успокаивающим ощущением, что жизнь полностью вышла из-под его контроля и теперь, что бы ни случилось, никто не сможет свалить вину на него. То, что он наполняет башмаки водой, сидя ночью в лодке посреди разлившейся реки в обществе того, кого он мог описать только как женщину, казалось ему настолько логичным, насколько это вообще было возможно в данных обстоятельствах.

«В обществе выдающейся женщины», — поправил обычно им игнорируемый внутренний голос, обитающий где-то на задворках его сознания. В том, как она использовала потрепанную метлу, чтобы провести лодку по неспокойным водам, было нечто такое, что будоражило давно забытые участки в его подсознании.

Разумеется, Напролоум не мог точно сказать, что там у неё выдается, — этому мешали дождь, ветер и матушкина привычка надевать весь свой гардероб сразу. Напролоум неуверенно прокашлялся. Она выдается в метафорическом смысле, решил он.

— Э-э, послушайте. Все это очень похвально, но посмотрите фактам в лицо. Я имею в виду скорость дрейфа и все такое прочее, понимаете? Посох давно унесло в открытый океан, на много миль от берега. Может, он уже никогда и не выплывет. Он вообще мог попасть в Краепад и свалиться за Край…

Матушка, которая смотрела куда-то вдаль, за реку, обернулась.

— Чем ещё мы можем помочь им? У вас есть другие варианты? — осведомилась она.

Напролоум несколько мгновений молча вычерпывал воду.

— Нет, — наконец ответил он.

— Вы когда-нибудь слышали о человеке, вернувшемся оттуда?

— Нет.

— Тогда нам стоит попытаться отыскать посох.

— Никогда не любил океан, — пожаловался Напролоум. — Его следовало бы замостить. На его дне, в глубине, живут ужасные твари. Жуткие морские чудовища. По крайней мере, так говорят.

— Продолжайте вычерпывать, приятель, не то вы сами проверите, правда это или нет.

Гроза ходила над головами взад и вперед. Здесь, на плоских равнинах, она чувствовала себя потерянной, её место было на Овцепикском высокогорье, где люди умеют ценить хорошую грозу. Она кружила по небу и ворчала, отыскивая хотя бы средненькой паршивости холм, чтобы ударить в него молнией.

Дождь немного успокоился и стал мелким, накрапывающим — таким, который вполне способен затянуться на несколько дней. К тому же с моря ему на помощь пришел туман.

— Если бы у нас были весла, мы могли бы грести. Если бы, конечно, знали, куда плывем… — сказал Напролоум. Матушка ничего не ответила. Он вылил за борт ещё пару башмаков воды и вдруг осознал, что, скорее всего, золотая кайма на его мантии уже никогда не будет такой, как прежде. Хотя было бы приятно узнать, что в один прекрасный день это снова будет иметь для него значение.

— А вы случаем не знаете, в какой стороне находится Пуп? — рискнул спросить он. — Это я так, чтобы разговор поддержать.

— Смотрите, с какой стороны на деревьях растет мох, — не поворачивая головы, отрезала матушка.

— А-а, — Напролоум кивнул и уставился на маслянистые воды, гадая, что это конкретно за маслянистые воды.

Судя по солоноватому запаху в воздухе, лодка уже вышла в залив.

По-настоящему Напролоума пугало в море именно то, что единственной преградой, отделяющей его от живущих на дне жутких тварей, была вода. Разумеется, он знал, что если рассуждать логически, то, скажем, от тигров-людоедов, обитающих в джунглях Клатча, его отделяет всего лишь расстояние, но это совсем другое дело. Тигры не всплывают из холодных глубин, раскрыв рот, полный острых, как иголки, зубов…

Он вздрогнул.

— Чувствуете? — спросила матушка. — Привкус в воздухе… Магия! Где-то произошла утечка магии.

— Вообще-то магия не растворяется в воде, — согласился Напролоум.

Он пару раз облизнул губы и был вынужден признать, что туман и в самом деле имеет жестяной привкус, а воздух стал слегка маслянистым.

— Вы же волшебник, — строго указала матушка. — Неужели вы не можете просто призвать посох?

— Такой вопрос никогда не вставал, — ответил Напролоум. — Волшебники не имеют привычки разбрасываться магическими посохами.

— Он где-то здесь, рядом, — резко оборвала матушка. — Помогите-ка мне отыскать его, приятель!

Напролоум застонал. Он провел бурную ночь, и что ему было действительно нужно, прежде чем пытаться пустить в ход ещё какие-нибудь чары, так это двенадцатичасовой сон, несколько плотных обедов и спокойный вечерок у камина. Нет, он слишком стар… Тем не менее, Напролоум послушно закрыл глаза и сосредоточился.

Воздух был до предела насыщен магией. Бывают места, где она аккумулируется естественным образом. Магия накапливается возле отложений трансмирового металла октирона, в некоторых породах деревьев, в изолированных прудах; она выпадает во всем мире в виде осадков, и люди, искусные в таких делах, могут собирать её и запасать впрок. В данной местности магии было хоть отбавляй.

— Этот посох заключает в себе большую силу, — сказал он. — Огромную. Он поднял руки к вискам.

— Становится чертовски холодно, — заметила матушка.

Назойливый дождь превратился в снег. В окружающем их мире произошла резкая перемена. Лодка остановилась — нет, она ни на что не наталкивалась, просто море как будто решило стать твердым. Матушка заглянула за борт.

Море и в самом деле затвердело. Плеск волн доносился с некоторого расстояния и с каждой минутой удалялся.

Она нагнулась, постучала по воде и констатировала:

— Лед.

Лодка неподвижно стояла посреди океана льда. Доски угрожающе затрещали. Напролоум медленно кивнул.

— В этом есть смысл, — признал он. — Если они находятся… там, где, как мы думаем, они находятся, то там очень холодно. Говорят, там царит холод, как в межзвездном пространстве. Так что посох это тоже чувствует.

— Правильно, — согласилась матушка и вылезла из лодки. — Значит, нам нужно найти центр льдины, там-то и будет посох, верно?

— Я знал, что вы это предложите. Могу я хотя бы надеть туфли?

Они брели по замерзшим волнам, и Напролоум время от времени останавливался, чтобы попытаться определить точное местоположение посоха. Одежда на нем покрылась ледком. Зубы стучали.

— Вам не холодно? — спросил он матушку, чье платье громко потрескивало на ходу.

— Холодно, — призналась она. — Просто я не дрожу.

— У нас были похожие зимы там, где я рос, — заметил Напролоум, дуя на пальцы, чтобы согреть их. — В Анке почти не бывает снега.

— Действительно, — отозвалась матушка, глядя сквозь ледяной туман.

— Помню, на вершинах гор круглый год лежал снег. О, нынче температура уже не опускается так низко, как в годы, когда я был ребенком. По крайней мере, до сих пор не опускалась, — поправился он, топая ногами по льду.

Льдина грозно захрустела, напоминая, что она, и только она, лежит между ним и морским дном. Он стал топать осторожнее.

— А что это были за горы? — поинтересовалась матушка.

— О-о, Овцепики. Там намного ближе к Пупу. Деревушка называлась Медный Лоб. Губы матушки шевельнулись.

— Напролоум, Напролоум, — забормотала она себе под нос. — Уж не родственник ли вы Актуру Напролоуму? Он жил в большом старом доме под Скачущей горой, и у него была куча сыновей.

— Это мой отец. Но, во имя Диска, откуда вы его знаете?

— Я там выросла, — ответила матушка, подавляя искушение ограничиться всезнающей улыбкой. — В соседней долине. Дурной Зад. Я помню вашу маменьку. Приятная женщина, держала коричневых и белых цыплят, я все ходила к ней покупать яйца для своей мамочки. Разумеется, это было до того, как я почувствовала призвание к ведовству.

— Я вас не помню, — признался Напролоум. — Естественно, это было очень давно. В нашем доме всегда собиралось множество детей, — вздохнул он. — Может быть, когда-то я дергал вас за косички. Я любил заниматься такими пакостями.

— Возможно. Я припоминаю одного толстого мальчишку. Довольно неприятного.

— Наверное, это был я. А я вроде как помню одну девчонку, которая вечно всеми командовала, но это было очень давно. Очень.

— В те дни мои волосы не были покрыты сединой, — сказала матушка.

— В те дни все имело другой цвет.

— Это правда.

— Лето не было таким дождливым.

— Закаты были более красными.

— Тогда было больше стариков. Они просто кишмя кишели, — заметил волшебник.

— Точно. А теперь мир заполнен молодежью. На самом деле странно. Скорее следовало ожидать, что все будет наоборот.

— Тогда даже воздух был чище. Им было легче дышать, — продолжал Напролоум.

Они шагали сквозь метель, обдумывая неисповедимые пути Времени и Природы.

— Вы когда-нибудь навещали родные места? — спросила матушка. Напролоум пожал плечами.

— Когда умер отец. Странно, прежде я ни с кем об этом не говорил, но… в общем, там были мои братья, потому что я, разумеется, восьмой сын, и у них были дети, даже внуки, но ни один не умел писать — лишь свое имя мог накарябать, и то с трудом. Я мог бы купить всю деревню. Со мной обращались как с королем, но… Я побывал в разных местах, видел вещи, от которых у них ум зашел бы за разум, обращал в бегство существ, которые были куда ужаснее, чем их ночные кошмары. Мне ведомы тайны, известные лишь очень немногим…

— Но вы чувствовали, что вы там лишний, — подытожила матушка. — В этом нет ничего необыкновенного. Это случается со всеми из нас. Мы сами выбрали свою судьбу.

— Волшебникам не следует возвращаться домой, — вздохнул Напролоум.

— Да они и не могут по-настоящему вернуться домой, — согласилась матушка. — Я всегда говорила, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку.

Напролоум обдумал это заявление.

— Мне кажется, тут вы не правы, — сказал он наконец. — Я и входил, и пересекал одну и ту же реку тысячи раз.

— Да, но это была не та же самая река.

— Не та?

— Нет.

Напролоум пожал плечами.

— А по мне, так это была та же самая чертова река.

— И нечего разговаривать таким тоном, — возмутилась матушка. — Не понимаю, почему это я должна выслушивать подобные выражения от волшебника, который даже на письмо ответить не может!

Напролоум какое-то время сохранял молчание, если не считать кастаньетного стука зубов. Потом до него дошло.

— О-о. Понимаю. Значит, эти письма посылали вы?

— Вот именно. И подписывалась под ними. По-моему, это сразу дает возможность понять, кто их автор, вам не кажется?

— Ладно, ладно. Я просто думал, что это шутки, вот и все, — угрюмо пробормотал Напролоум.

— Шутки?

— От женщин мы получаем не так уж много заявлений о приеме. Мы их вообще не получаем.

— А я-то гадала, почему мне не ответили, — пожала плечами матушка.

— Если вам так хочется знать, я их выбросил.

— Вы могли бы по крайней мере… Вон он!

— Где? Где? А, вижу.

Туман расступился, и они увидели фонтан снежинок, декоративный столб застывшего воздуха. А под ним…

Посох не был закован в лед, он мирно лежал в озерце бурлящей воды.

Одним из необычных аспектов магической Вселенной является существование противоположностей. Выше уже отмечалось, что темнота не есть противоположность света, но просто его отсутствие. Таким же точно образом, абсолютный ноль — это отсутствие тепла. Если хотите узнать, что такое настоящий холод, холод, который настолько холоден, что даже вода не может замерзнуть, а переходит в состояние антикипения, то вам не нужно ходить дальше этого озерца.

Несколько секунд они молча смотрели на воду, забыв о перебранке.

— Если вы сунете туда руку, — наконец проговорил Напролоум, — ваши пальцы хрустнут, как морковки, и отвалятся. — Как вы думаете, вы сможете вытащить его оттуда при помощи магии? — спросила матушка.

Напролоум похлопал по карманам и, в конце концов, отыскал свой кисет с папиросной бумагой. Раскрошив опытными пальцами остатки нескольких окурков, он высыпал их в новую бумажку, свернул самокрутку и, лизнув её край, придал ей окончательную форму — все это он проделал, не отрывая глаз от посоха.

— Нет, не смогу, — ответил он. — Но все равно попытаюсь.

Он с тоской посмотрел на сигарету, засунул её за ухо, вытянул руки вперед и растопырил пальцы. Губы его беззвучно зашевелились — он пробормотал себе под нос несколько магических слов.

Посох повернулся в своем озерце, мягко поднялся надо льдом — и немедленно стал центром кокона из замерзшего воздуха. Напролоум аж закряхтел от натуги — прямая левитация представляет собой самый трудный вид практической магии, поскольку в ней всегда присутствует опасность, обусловленная хорошо известными принципами действия и противодействия. Это означает, что волшебник, пытающийся поднять тяжелый предмет при помощи одной только силы своего разума, сталкивается с перспективой, что его мозги в результате перекочуют в его башмаки.

— Вы можете поставить его вертикально? — поинтересовалась матушка.

С величайшей осторожностью посох медленно повернулся в воздухе и завис в нескольких дюймах от поверхности льда прямо перед матушкой. На резьбе поблескивала изморозь, и Напролоуму показалось — сквозь алую дымку мигрени, плавающую перед глазами, — что посох смотрит на него. С негодованием.

Матушка поправила шляпу и решительно выпрямилась.

— Прекрасненько, — процедила она.

Напролоум пошатнулся. Тон этого голоса полоснул его, как алмазная пила. Он смутно припомнил, как мать журила его, когда он был совсем маленьким. Ну так вот, сейчас он услышал такой же голос, только отточенный, сконцентрированный и утыканный по краям крошечными кусочками карборунда; командный голос, который заставит покойника встать по стойке «смирно» и, возможно, промаршировать до середины кладбища, прежде чем тот вспомнит, что давным-давно умер.

Матушка стояла перед висящим в воздухе посохом, растапливая его ледяной кокон одной своей яростью.

— Значит, так, по-твоему, надо себя вести? Нежишься в море, пока люди погибают, да? Замечательно!

Она начала расхаживать взад и вперед вокруг полыньи. К изумлению волшебника, посох повернулся и последовал за ней.

— Ну, выбросили тебя, — рявкнула матушка. — Что с того? Она же ребенок, а дети рано или поздно всех нас выбрасывают. Это, что ли, верная служба? У тебя что, ни стыда ни совести нет? Плаваешь тут и дуешься, вместо того чтобы принести наконец хоть какую-то пользу…

Она наклонилась вперед, так что её крючковатый нос оказался в нескольких дюймах от посоха. Напролоум был почти уверен, что посох попытался отклониться назад, избегая взгляда её пылающих глаз.

— Сказать, чем заканчивают нехорошие посохи? — прошипела она. — Сказать, что я с тобой сделаю, если Эск будет потеряна для этого мира? Один раз ты спасся от огня, передал боль ей. В следующий раз это будет не огонь, о нет.

Её голос понизился до хлесткого, как бич, шепота.

— Сначала в дело пойдет рубанок. Потом — наждачная бумага, сверло и огромный нож…

— Эй, послушайте, полегче там, а? — взмолился Напролоум, чьи глаза уже начали слезиться.

— …а то, что останется, я отнесу в лес на радость грибам, термитам и древоточцам. Мучения продлятся ГОДЫ.

Вырезанные на посохе узоры корчились в муках. Большая их часть перебралась на обратную сторону посоха, чтобы укрыться от матушкиных глаз.

— А сейчас, — продолжала она, — мы сделаем вот что. Я возьму тебя, и все вместе мы вернемся в Университет. И помни, тупая пила уже близко.

Она закатала рукава и протянула руку.

— Волшебник! Ты должен будешь отпустить его.

Напролоум обреченно кивнул.

— Когда я скажу «давай», давай! Давай!

Глава 57

Напролоум снова открыл глаза. Матушка стояла, крепко сжимая в кулаке посох.

Он был окутан клубами пара, и с него кусками опадал лед.

— Прекрасно, — подытожила матушка. — Но если подобное случится ещё раз, я очень рассержусь, понял?

Напролоум опустил руки и торопливо подбежал к ней.

— Вам не больно? Она покачала головой.

— Все равно что держать горячую сосульку. Ладно, нет у нас времени стоять тут и чесать языками.

— А как мы вернемся?

— О, ради всех богов, приятель, проявите же силу своего разума. Мы полетим.

Она помахала метлой. Аркканцлер с сомнением посмотрел на этот инструмент по выметанию пыли.

— На этом?

— Разумеется. А разве волшебники не летают на своих посохах?

— Это считается унизительным.

— Если с этим могу примириться я, то вам это тоже по силам.

— Да, но это безопасно? Матушка бросила на него испепеляющий взгляд.

— Вы имеете в виду вообще? — вопросила она. — Или, скажем, по сравнению с тем, чтобы остаться стоять на быстро тающей льдине?

Глава 58

— Впервые в жизни лечу на метле, — признался Напролоум.

— Да неужели?

— Я думал, что на них достаточно сесть и они полетят, — продолжал волшебник. — Не знал, что нужно ещё бегать взад и вперед и кричать на них.

— Тут необходима сноровка, — пояснила матушка.

— А ещё мне казалось, что летают метлы быстрее, — не унимался Напролоум. — И, если честно, выше.

— Что вы хотите сказать этим «выше»? — осведомилась матушка, поворачивая к верховьям реки и пытаясь удержать равновесие наперекор клонящейся вбок массе волшебника на заднем сиденье. Как и все пассажиры с незапамятных времён, волшебник так и норовил наклониться не в ту сторону.

— Ну вроде как над деревьями, а не под ними, — ответил Напролоум, пригибаясь, чтобы уклониться от мокрой ветки, которая, тем не менее, все-таки ухитрилась сбить с него шляпу.

— Все с порядке с этой метлой. Скорее, это вам следует немножко сбросить вес, — отрезала матушка. — Но, может, вы предпочтете слезть и идти дальше пешком?

— Не будем говорить о том, что мои ноги и так большую часть времени волочатся по земле, — парировал Напролоум. — Мне не хотелось бы ставить вас в неловкое положение, но если кто-нибудь попросил бы меня перечислить все опасности полета, то мне и в голову не пришло бы включить в список опасность остаться без ног в результате того, что их исхлещет высоким кустарником.

— Вы что, курите? — поинтересовалась матушка, мрачно глядя прямо перед собой. — Что-то горит.

— Мадам, мне просто нужно было успокоить нервы после столь безрассудных воздушных гонок.

— Ну так вот, сию же минуту потушите сигарету. И держитесь.

Метла, рыская и дергаясь, пошла вверх. Её скорость увеличилась до скорости бегущего трусцой старца.

— Господин Волшебник…

— Слушаю?

— Когда я сказала держаться…

— Да?

— Я не имела в виду там.

Наступило молчание.

— О-о. Да. Понимаю. Очень извиняюсь.

— Все в порядке.

— Моя память уже не та, что была раньше. Уверяю вас… Я не хотел вас обидеть.

— Я и не обиделась.

Какое-то мгновение они летели в полном молчании.

— Тем не менее, — задумчиво сказала матушка, — в общем и целом я бы предпочла, чтобы вы все-таки убрали оттуда свои руки.

Глава 59

Дождь хлестал по крышам Незримого Университета и лился в канавы, где, словно плохо построенные лодки, плавали вороньи гнезда, брошенные с наступлением осени. Вода, булькая, бежала по древним проржавевшим трубам. Она затекала под черепицу и приветствовала пауков, обитающих под карнизом. Стекала с фронтонов и образовывала потайные озера высоко среди шпилей.

На бесконечных крышах Университета, по сравнению с которым собор Святого Петра выглядит обыкновенным сараем на железнодорожном полустанке, жили целые сообщества. В крошечных джунглях, выросших из яблочных семечек и семян сорняков, пели птицы, в сточных желобах плавали жабы, а колония муравьев деловито изобретала сложную цивилизацию.

Единственное, чего вода не могла делать, так это бить из декоративных водометов-химер, расставленных вдоль крыш. Это объяснялось тем, что при первых же признаках дождя химеры покидали свои места и укрывались на чердаках. «То, что вы уродливы, — при этом приговаривали они, — ещё не означает, что вы глупы».

Дождь лился потоками. Дождь лился реками. Дождь лился морями. Но главным образом дождь лился сквозь крышу Главного зала, в которой после дуэли между матушкой и Напролоумом осталась громадная дырища. Тритл воспринимал льющиеся сверху потоки как личное оскорбление.

Он стоял на столе, организуя работу студенческих групп, которые поспешно снимали со стен картины и древние гобелены. Ему пришлось встать на стол, потому что на полу уже плескалось небольшое озерцо глубиной в несколько дюймов.

К сожалению, это была не просто дождевая вода. Это была вода, обладающая истинной индивидуальностью, определенным характером, который появляется у неё после долгого путешествия по пересеченной местности. Она обладала консистенцией подлинно Анкской воды — слишком плотная, чтобы её пить, и слишком жидкая, чтобы её пахать.

Река вышла из берегов, и теперь миллионы крошечных ручейков бежали по территории Университета, врываясь через подвалы и играя в прятки под выстилающими пол плитками. Время от времени где-то вдалеке раздавался гул — это забытая магия, оказавшаяся в затопленном подземелье, высвобождала свою энергию в результате короткого замыкания. Тритл с подозрением покосился на неприятного вида пузыри, с мерзостным шипением вырывающиеся на поверхность.

Он снова подумал» как хорошо живется волшебникам-отшельникам, которые обитают в небольших пещерках, собирают травы, думают о важных вещах и знают, о чем говорят совы. Только в пещерах чаще всего царит сырость, а трава попадается и ядовитая. Кроме того, Тритл никогда не знал наверняка, какие именно вещи следует считать по-настоящему важными.

Он неуклюже слез со стола и зашлепал по темной бурлящей воде. Что ж, он сделал все, что было в его силах. Он попытался собрать старших волшебников и организовать магическую починку крыши, однако все переругались по поводу, какие заклинания лучше использовать, и в конце концов сошлись на том, что это работа ремесленников, а не магов.

«Вот вам и волшебники, — мрачно размышлял он, бредя по колено в воде под мокрыми арками. — Вечно исследуют абстрактное и никогда не замечают конкретного. Особенно если это «конкретное» касается работ по дому. Причём пока здесь не объявилась эта ведьма, таких проблем не было».

Он, хлюпая, ступил на лестницу, освещенную в этот момент особо впечатляющей вспышкой молнии. Его не оставляла холодная уверенность в том, что, хотя никто не может обвинить в происшедшем его, все именно так и поступят. Он подхватил подол мантии, обреченно выжал его и потянулся за кисетом.

Это был очень миленький зеленый водонепроницаемый кисет — то есть дождь, попадающий в него, наружу выбраться уже не мог. Впечатление было неописуемое.

Тритл отыскал папиросную бумагу. Все листки склеились в один комок, подобно знаменитой банкноте, которая имеет привычку обнаруживаться в заднем кармане брюк после того, как их выстирают, выжмут, высушат и прогладят.

— Черт! — с чувством выругался он.

— Эй! Тритл!

Волшебник оглянулся. Он последним покидал зал, где уже начали всплывать скамейки. Водовороты и дорожки пузырьков отмечали щели, через которые из погребов просачивалась магия. В зале никого не было.

Может, заговорила одна из статуй?

Скульптуры были слишком тяжелыми, чтобы их выносить, и Тритл вспомнил, что сам сказал студентам, что, мол, статуям этим не повредит хорошенько помыться.

Он посмотрел на строгие каменные лица и пожалел о своих словах. Изваяния, изображающие могущественных умерших магов, иногда выглядят более живыми, чем принято. Вероятно, ему не следовало орать во всю глотку.

— Да? — несмело откликнулся он, остро ощущая на себе каменные взгляды.

— Наверх посмотри, болван!

Он поднял глаза. Метла, то резко устремляясь вниз, то рывками выравниваясь, тяжело опускалась сквозь дождь. Где-то в пяти футах от поверхности воды она забыла о тех немногих претензиях покорительницы воздуха, которые у неё ещё оставались, и с шумом плюхнулась в водоворот.

— Не стой там, идиот! Тритл нервно вгляделся в темноту и возразил:

— Но я же должен где-то стоять.

— Я имею в виду, помоги нам! — рявкнул Напролоум, поднимаясь из волн, подобно толстой и разгневанной Венере. — Даме первой, разумеется.

Он повернулся к матушке, которая шарила руками в воде.

— Я потеряла шляпу, — заявила она. Напролоум вздохнул.

— Вокруг такое творится, а вы о шляпе беспокоитесь…

— Ведьма должна иметь соответствующий головной убор, иначе как её узнают? — отрезала матушка.

Она выхватила из потока что-то темное, намокшее и проплывающее мимо, рассмеялась хриплым торжествующим смехом, вылила из находки воду и нахлобучила черный ком на голову. Шляпа утратила всякое представление о формах и залихватски свисала на один глаз.

— Просто замечательно, — тон голоса матушки ясно давал понять, что Вселенной лучше поостеречься.

Снаружи ослепительно сверкнула ещё одна молния, доказывая, что у ведающих погодой богов тоже имеется чувство юмора.

— Она вам очень даже к лицу, — отметил Напролоум.

— Извините, — вмешался Тритл, — но разве это не та самая…

— Забудь, — помахал посохом Напролоум, взял матушку под руку и помог ей подняться по ступенькам.

— Но закон! Позволить жен… Он замолчал и уставился на матушку, которая протянула руку и коснулась мокрой стены рядом с дверью. Напролоум постучал его по груди.

— Ты сначала покажи мне, где это записано.

— Они в библиотеке, — вмешалась матушка.

— Это единственное сухое место, — пояснил Тритл, — но…

— Здание боится грозы, — заявила матушка. — Его не мешало бы успокоить.

— Но закон… — безнадежно пробормотал Тритл.

Матушка уже шагала по коридору. Напролоум, который вприпрыжку кинулся за ней, обернулся:

— Ты слышал, что сказала дама?

Тритл, раскрыв рот, смотрел, как они уходят. Когда их шаги затихли вдали, он какое-то мгновение молча стоял, размышляя о жизни вообще и о том, в каком месте лично его жизнь могла пойти наперекосяк.

Тем не менее, ему не хотелось быть обвиненным в ослушании.

Очень осторожно — сам не зная почему — он протянул руку и дружески похлопал по стене.

— Ну-ну, — сказал он. И как ни странно, почувствовал себя намного лучше.

Глава 60

Напролоуму пришло в голову, что в своих собственных владениях он, по идее, должен идти впереди, но торопящаяся матушка могла дать сто очков вперед всякому ярому приверженцу табакокурения, так что волшебник поспевал за ней лишь с помощью каких-то крабьих скачков.

— Сюда, — указал он, шлепая по лужам.

— Знаю. Здание показало мне дорогу.

— Да, я как раз хотел спросить об этом, — откликнулся Напролоум. — Видите ли, со мной оно ни разу не заговаривало, а я живу здесь уже много лет.

— А вы когда-нибудь к нему прислушивались?

— Нет, не совсем, — признал Напролоум. — Если честно сказать, нет.

— Вот видите. — Матушка протиснулась мимо водопада, образовавшегося на месте кухонной лестницы (белью госпожи Герпес уже никогда не стать таким, какпрежде). — По-моему, нам сейчас наверх и дальше по коридору…

Она прошествовала мимо тройки потрясенных волшебников, которых поразила она и добила её шляпа.

Напролоум задыхаясь бросился за ней и возле дверей, ведущих в библиотеку, схватил матушку за руку.

— Послушайте, — в отчаянии пролепетал он. — Не обижайтесь, барышня… гм, госпожа…

— Можете звать меня Эсмеральдой. Раз уж мы делили метлу, и все такое прочее.

— Можно я войду первым? Это все-таки моя библиотека, — взмолился он.

Матушка обернулась. На лице её застыло удивление. Спустя некоторое время она вдруг улыбнулась.

— Разумеется. Вы простите меня за невежество…

— Просто ради приличия, понимаете… — извиняющимся тоном пояснил Напролоум и толкнул дверь.

Библиотека была битком набита волшебниками, которые заботятся о своих книгах так же, как муравьи охраняют свои яйца, и в трудные времена точно так же таскают их с собой. Вода проникла даже сюда и, благодаря необычным гравитационным эффектам, присутствующим в библиотеке, обнаруживалась в самых странных местах. Все нижние полки были очищены от книг; волшебники и студенты, сменяя друг друга, складывали фолианты на имеющиеся в распоряжении столы и сухие стеллажи. В воздухе стоял шорох рассерженных страниц, перекрывающий яростно ревущую вдали грозу.

Весь этот беспорядок донельзя расстроил библиотекаря, который носился от одного волшебника к другому, безуспешно дергая их за мантии и крича: «У-ук».

Заметив Напролоума, он со всех четырех ног-рук бросился к нему. Матушка, которая никогда не видела орангутана, не собиралась признаваться в этом и осталась довольно спокойной при виде невысокого человечка с круглым брюшком, необычно длинными руками и кожей двенадцатого размера на тельце, которое легко уместилось бы и в восьмом.

— У-ук, — разорялся он. — У-ууук.

— Полагаю, что да, — коротко ответил Напролоум и поймал за рукав ближайшего волшебника, шатающегося под тяжестью дюжины гримуаров.

Тот уставился на Напролоума, как на привидение, бросил косой взгляд на матушку и уронил книги на пол. Библиотекаря чуть удар не хватил.

— Аркканцлер? — с трудом проблеял волшебник. — Вы живы? Ну, то есть… мы слышали, вас похитили… — Он снова посмотрел на матушку. — В смысле, мы думали… Тритл сообщил нам…

— У-уук, — заявил библиотекарь, загоняя расползающиеся в стороны страницы обратно в переплет.

— Где юный Саймон и девочка? Куда вы их подевали? — требовательно спросила матушка.

— Они… мы положили их вон там, — пятясь, ответил волшебник. — Э-э…

— Показывай, — приказал Напролоум. — И перестань заикаться, можно подумать, никогда женщину не видел.

Волшебник с усилием сглотнул и энергично закивал:

— Конечно. И… я хочу сказать… пожалуйста, следуйте за мной… э-э…

— Ты ведь не собирался упоминать закон? — поинтересовался Напролоум.

— Э-э… нет, аркканцлер.

— Прекрасно.

Они поспешили за провожатым, едва не наступая на стоптанные пятки его туфель. Он пробирался между таскающими книги волшебниками, и те, завидев матушку, бросали свою работу и откровенно пялились ей вслед.

— Это начинает действовать на нервы, — уголком рта шепнул Напролоум. — Мне придется объявить вас почетным волшебником.

Матушка смотрела прямо перед собой, и лишь её губы слегка шевельнулись:

— Только попробуйте, — прошипела она, — и я присвою вам титул почетной ведьмы.

Рот Напролоума быстро захлопнулся.

Эск и Саймон лежали на столе в одном из боковых читальных залов, и за ними присматривали с полдюжины волшебников. При виде приближающегося трио и поспешающего следом библиотекаря они нервно отступили назад.

— Я тут подумал… — сказал Напролоум. — Может, лучше дать посох Саймону? Он все-таки волшебник и…

— Только через мой труп, — отрезала матушка. — И через ваш тоже. Из него Они черпают свою силу. Вы что, хотите добавить Им могущества?

Напролоум вздохнул. Он неприкрыто любовался посохом. Это был один из лучших посохов, какие он когда-либо видел.

— Хорошо. Разумеется, вы правы. Он нагнулся и, положив посох на тело спящей Эск, театрально отступил. Ничего не произошло. Один из волшебников нервно кашлянул. Ничего упорно продолжало не происходить.

Резные узоры на посохе вроде как ухмылялись.

— Не работает, — отметил Напролоум.

— У-ук.

— Подождем немножко, — предложила матушка.

Они подождали. Потом подождали ещё. За окнами по небу разгуливала гроза, пытаясь сорвать с домов крыши.

Матушка опустилась на стопку книг и потерла глаза. Рука Напролоума потянулась к карману, где лежал кисет с табаком. Один из волшебников помог своему нервно кашляющему коллеге покинуть зал.

— У-ук, — посоветовал библиотекарь.

— Знаю! — вскрикнула вдруг матушка, так что наполовину скрученная сигарета Напролоума выпала из его безжизненных пальцев, осыпая все вокруг табаком.

— Что?

— Мы же не закончили дело!

— Что?

— Поэтому она не может воспользоваться посохом, — заключила матушка, поднимаясь на ноги.

— Но вы утверждали, что она подметала им пол, а он защищал её и… — начал Напролоум.

— Нет-нет, — возразила матушка. — Посох использует себя сам, а она вообще не может им командовать, понимаете?

Напролоум посмотрел на два неподвижных тела.

— Она обязана уметь им пользоваться. Это же настоящий посох волшебника.

— О-о, — протянула матушка. — Значит, вы признаете, что она настоящий волшебник?

Напролоум сразу замялся.

— Ну-у… разумеется нет. Вы не можете просить нас объявить её волшебником. Где прецедент?

— Где что? — резко переспросила матушка.

— Этого никогда раньше не случалось.

— Много чего никогда не случалось. Мы, к примеру, рождаемся всего один раз.

Напролоум посмотрел на неё молящими глазами.

— Но это противоречит за… Он хотел было сказать «закону», но поспешно скомкал это слово и умолк.

— Где это написано? — торжествующе осведомилась матушка. — Где говорится, что женщины не могут быть волшебниками?

В голове Напролоума пронеслись следующие мысли:

«…Этого не говорится нигде, это говорится везде.

…Однако юный Саймон вроде как утверждал, что «везде» настолько похоже на «нигде», что их практически невозможно отличить друг от друга.

…Хочу ли я, чтобы меня вспоминали как первого аркканцлера, принявшего в Университет женщину? И все же… Меня и так будут вспоминать, это точно.

…Она действительно производит довольно сильное впечатление.

…У посоха есть свое собственное мнение.

…В этом присутствует некий смысл.

…Надо мной будут смеяться.

…Это может не сработать.

…Это может сработать».

Глава 61

Она не могла доверять им. Но у неё не оставалось выбора.

Эск смотрела на разглядывающие её жуткие морды и тощие тела, к счастью, скрытые под всевозможными одеяниями.

Она ощутила покалывание в ладонях.

В мире теней представления реальны. Эта мысль словно пробежала вверх по её рукам.

Это была ликующая мысль, мысль, которая пенилась, как шампанское. Эск рассмеялась, развела руки в стороны, и посох радостно засверкал в них, рассыпая искры, точно затвердевшее электричество.

Твари нервно защебетали, и одна или две из тех, что стояли на заднем плане, пошатываясь, побрели прочь. Саймон, которого поспешно отпустили, упал на колени в песок.

— Воспользуйся посохом! — крикнул он. — Это то, что нужно! Они напуганы!

Эск улыбнулась ему и продолжила рассматривать посох. Она впервые разглядела, что на самом деле изображают его резные узоры.

Саймон схватил пирамидку с Диском и подбежал к девочке.

— Ну давай же! — поторопил он. — Они его боятся!

— Что? — переспросила Эск.

— Воспользуйся посохом! — настаивал Саймон, протягивая к нему руку. — Ой! Он укусил меня!

— Извини, — сказала Эск. — О чем это мы говорили?

Она подняла глаза и посмотрела на голосящих Тварей так, словно видела их впервые в жизни.

— Ах, эти. Они существуют только в наших головах. Если бы мы в них не верили, они бы не существовали вовсе.

Саймон оглянулся на Тварей.

— Что-то не верится.

— Думаю, нам пора домой, — решительно произнесла Эск. — Там, наверное, все уже переволновались.

Она свела руки вместе, и посох исчез, хотя на протяжении одного мгновения её ладони светились, будто она держала их вокруг свечи.

Твари взвыли. Некоторые повалились на землю.

— Самое важное в магии — это то, как ты её не используешь, — поделилась Эск, подхватывая Саймона под руку.

Он посмотрел на окружающие его фигуры, которые одна за другой брякались наземь, и, глупо ухмыляясь, уточнил:

— Не используешь?

— Ага, — подтвердила Эск, шагая вместе с ним прямо на Тварей. — Попробуй сам.

Она вытянула руки вперед, вынула из воздуха посох и предложила его Саймону. Паренек хотел было взять его, но в последнюю секунду вдруг отдернул руку.

— Э-э, нет. По-моему, я не очень-то ему нравлюсь.

— Ничего. Если я сама дам его тебе, все будет в порядке. С этим он вряд ли сможет поспорить.

— А куда он девается?

— Мне кажется, он просто становится представлением о себе.

Саймон снова протянул руку, и его пальцы сомкнулись вокруг отполированного дерева.

— Здорово, — заявил он, поднимая посох и замирая в классической позе мстящего волшебника. — Сейчас я им покажу!

— Нет, не так.

— Что значит «не так»? У меня в руках сила!

— Они что-то вроде… отражения нас самих, — объяснила Эск. — Ты не можешь победить свое отражение, оно всегда будет таким же сильным, как и ты. Вот почему Твари стягиваются к тебе, когда ты начинаешь использовать магию. И они не устают. Они питаются магией, так что ты не сможешь победить их при помощи волшебства. Нет, здесь нужно… в общем, ты ничего не добьешься тем, что не используешь магию. Ты все равно не можешь прибегнуть к её помощи. Но когда ты можешь задействовать волшебство, а не прибегаешь к нему, — вот это для Тварей настоящий удар. Это приводит их в ужас. Если люди перестанут использовать магию, они сразу погибнут.

Возвышающиеся перед ними Твари, спеша отступить с их дороги, сбивали друг друга с ног.

Саймон посмотрел на посох, на Эск, на Тварей и снова на посох.

— Эту мысль стоит как следует обдумать, — неуверенно сказал он. — И понять, как все действует.

— Думаю, ты быстро разберешься.

— Ведь ты утверждаешь, что настоящая сила — это когда ты выходишь за пределы магии…

— Однако это работает.

Они остались одни на холодной равнине. Виднеющиеся вдали Твари походили на фигурки, составленные из спичек.

— Интересно, не это ли имеют в виду, когда говорят о чудесниках? — спросил Саймон.

— Не знаю. Возможно.

— Мне бы очень хотелось понять, — повторил Саймон, вертя в руках посох. — Мы могли бы провести кое-какие эксперименты, ну, скажем, по намеренному неиспользованию магии. Могли бы не рисовать на полу октограмму, специально не вызывать разных демонов и… меня аж пот прошибает, когда я об этом думаю!

— На твоем месте я бы сейчас думала о том, как нам попасть домой, — сказала Эск, глядя на пирамидку.

— Что ж, предполагается, что это моё представление о мире. Значит, я же и отыщу путь отсюда. Как ты там исчезала посох?

Он свел руки. Посох проскользнул между ними. Между пальцами Саймона вспыхнул свет, затем все пропало. Юный волшебник усмехнулся.

— Прекрасно. А теперь нам стоит поискать Университет…

Глава 62

Напролоум прикурил от окурка третью самокрутку. Эта последняя сигарета была многим обязана созидательной силе нервной энергии и потому весьма смахивала на верблюда с отрезанными ногами.

Несколько минут назад посох поднялся с тела Эск и опустился в руки Саймона.

Теперь он снова взмыл в воздух.

В зал успело набиться множество волшебников. Библиотекарь сидел под столом.

— Если бы мы имели хоть малейшее представление о том, что происходит… — пожаловался в пространство Напролоум. — Я не вынесу этого напряжения.

— Думайте о хорошем, — посоветовала матушка. — И потушите эту чертову сигарету. Вряд ли кто захочет возвращаться в помещение, где воняет, как в дымоходе.

Все собравшиеся в зале волшебники как один выжидающе повернулись к Напролоуму.

Он вынул изо рта дымящуюся самокрутку и со свирепым взглядом, встретить который не осмелился ни один из его коллег, раздавил окурок ногой.

— Мне всё равно пора бросать курить, — заметил он. — Это касается и всех вас. Иногда здесь такая вонь стоит, что не понять, ты в пепельнице или где.

Тут он заметил, что посох…

Позднее Напролоум утверждал, что посох вроде как быстро-быстро закружился, оставаясь в то же время полностью неподвижным.

В разные стороны полетели струи газа — если, конечно, это был газ. Посох сверкал, словно комета, созданная неопытным разработчиком спецэффектов. С него срывались разноцветные искры, пропадающие в неизвестном направлении.

А ещё он менял цвет — начав с темно-красного, посох постепенно перебрал весь спектр и закончил ослепительно ярким фиолетовым. По всей его длине вспыхивали змейки белого огня.

(«В языке просто обязано быть слово для слов, которые звучат так, как звучали бы явления, если бы последние производили звук, — подумал Напролоум. — Слово «сиять» действительно маслянисто поблескивает, а «вспыхивать» звучит точь-в-точь, как выглядят ползущие по горящей бумаге искры, или так, как ползли бы по земле огни городов, если бы всю цивилизацию сжали в одну ночь».) Аркканцлер догадывался, что должно случиться.

— Осторожно, — прошептал он. — Сейчас он перейдет…

В абсолютной тишине, в той тишине, которая впитывает в себя все звуки и немилосердно душит их, посох полыхнул чистым октариновым светом.

Восьмой цвет, порождаемый прохождением света сквозь сильное магическое поле, пронизал тела, стеллажи и стены. Остальные цвета расплылись и смешались, словно октариновый свет был стаканом джина, вылитым на акварельное изображение мира. Облака над Университетом засверкали, заклубились, принимая захватывающие, неожиданные формы, и устремились вверх.

Наблюдатель, сидящий сейчас над Диском, увидел бы, как крошечный клочок земли неподалеку от Круглого моря вдруг вспыхнул, точно драгоценный камень.

Тишину комнаты нарушил стук дерева о дерево — это посох свалился на стол и несколько раз подпрыгнул.

Кто-то еле слышно произнес: «У-ук».

Напролоум наконец-то припомнил, зачем человеку даны руки, и поднес пальцы туда, где, как он надеялся, ещё находились его глаза. Все было погружено в кромешную тьму.

— Здесь… есть кто-нибудь? — спросил он.

— О боги, вы не представляете, как я рад, что вы это сказали, — отозвался чей-то голос.

Тишину внезапно взорвал гомон множества людей, — Мы все ещё там, где были?

— Не знаю. А где мы были?

— Думаю, здесь.

— Вы можете вытянуть руку?

— Только в том случае, если буду абсолютно уверена, до чего именно я дотронусь, уважаемый, — откликнулся голос, однозначно принадлежащий матушке Ветровоск.

— Пусть все разом вытянут руки, — приказал Напролоум и едва подавил панический вопль — вокруг его щиколотки сомкнулась ладонь, похожая на теплую кожаную перчатку.

Он услышал удовлетворенное «у-ук», которым говорящему удалось выразить облегчение и просто-напросто радость от прикосновения к собрату-человеку или, в данном случае, антропоиду.

Что-то чиркнуло, и вспыхнул благословенный свет — это один из волшебников на другом конце зала раскуривал сигарету.

— Кто это сделал?

— Простите, аркканцлер, сила привычки.

— Да курите вы сколько хотите.

— Спасибо, аркканцлер.

— По-моему, я вижу очертания двери, — сообщил чей-то голос.

— Матушка?

— Да, я определенно вижу…

— Эск?

— Я здесь, матушка.

— А мне можно курить, господин?

— Мальчик с тобой?

— Да.

— У-ук.

— Я тут.

— Что происходит?

— Все замолчите!

Обычный свет, медлительный и не раздражающий глаза, осторожно вернулся в библиотеку.

Эск поднялась и села, задев при этом посох, который покатился под стол. Она почувствовала, как что-то сползает ей на нос, и подняла руку.

— Минуточку! — Матушка бросилась вперед, схватила девочку за плечи и вгляделась в её глаза. Спустя некоторое время она облегченно вздохнула и, поцеловав Эск, сказала:

— Добро пожаловать назад.

Эск, потянувшись рукой к голове, нащупала что-то твердое и сняла его, чтобы рассмотреть.

Это была остроконечная шляпа, чуть меньше, чем у матушки, и на её ярко-синей тулье было нарисовано несколько серебряных звезд.

— Шляпа волшебника? — удивленно спросила Эск.

Напролоум выступил вперед.

— Э-э, да, — он прочистил горло. — Видишь ли, мы подумали… нам показалось… во всяком случае, когда мы рассмотрели этот вопрос…

— Ты — волшебник, — просто сказала матушка. — Аркканцлер изменил закон. Оказалось, это не так уж трудно сделать.

— Где-то здесь был посох, — заметил Напролоум. — Я видел, как он упал… о-о.

Он выпрямился, держа посох в руках, и Продемонстрировал его матушке.

— Мне казалось, на нем была резьба. А это похоже на простую палку.

И правда, посох выглядел столь же величественно и могущественно, как самое обычное полено.

Эск вертела в руках шляпу, как человек, который, развернув яркую упаковку, обнаружил внутри соль для ванны.

— Красивая, — неуверенно произнесла она.

— Это все, что ты можешь сказать? — спросила матушка.

— И остроконечная такая…

Почему-то Эск-волшебник не ощущала в себе никаких перемен по сравнению с Эск-неволшебником.

Саймон нагнулся к ней.

— Тебе нужно побыть волшебником, — сказал он. — Тогда ты сможешь шагнуть за пределы магии. Ты сама это говорила.

Они взглянули друг другу в глаза и улыбнулись.

Матушка уставилась на аркканцлера. Тот пожал плечами:

— Понятия не имею. А куда подевалось твое заикание, парень?

— Похоже, прошло, господин Напролоум, — бодро отозвался Саймон. — Должно быть, я где-то его оставил.

Глава 63

Река все ещё бурлила и вздувалась, но, по крайней мере, она снова стала похожа на реку.

Стояла необычная для поздней осени жара, и над Анк-Морпорком от тысяч вывешенных на просушку ковров и одеял поднимался пар. Улицы были покрыты илом. Наводнение в целом послужило сдвигом в лучшую сторону — внушительную городскую коллекцию дохлых собак смыло в море.

Пар поднимался и от плиток личной веранды аркканцлера, и от стоящего на столе чайника.

Матушка возлежала в старинном тростниковом кресле, позволяя непривычному для данного времени года теплу путешествовать вверх по её щиколоткам. Она бездумно наблюдала за тем, как команда городских муравьев, которые жили под полом Университета так долго, что высокий уровень фоновой магии бесповоротно изменил их гены, переправляет пропитавшийся водой кусочек сахара из сахарницы на крошечную тележку. Другая муравьиная команда строила на краю стола подъемное устройство из спичек.

Матушку могло заинтересовать — а могло и не заинтересовать — то, что одним из муравьев был Драм Биллет, который решил дать Жизни ещё один шанс.

— Говорят, — заметила она, — что если в свячельник увидишь муравья, то окончание зимы будет очень мягким.

— А кто это говорит? — поинтересовался Напролоум.

— Люди, которые обычно оказываются неправы, — ответила матушка. — Я специально делаю записи в своем «Ещегоднике». Проверяю. Большая часть того, во что верят люди, — неправда.

— Ага, изречения типа «если в небе ал закат — город пламенем объят»… — кивнул Напролоум. — И ещё про то, что старого пса новым трюкам не научишь.

— Не думаю, что старые псы существуют именно для этого, — возразила матушка.

Кусок сахара уже достиг подъемника, и пара муравьев привязывала его к микроскопическому блоку с талями.

— Я не понимаю и половины из того, что говорит Саймон, — пожаловался Напролоум, — хотя некоторые студенты прямо-таки в восторге от его речей.

— Зато я прекрасно понимаю то, что говорит Эск, — сказала матушка. — Я просто в это не верю. Правда, насчет того, что волшебникам не хватает сердца, я с ней полностью согласна.

— А ещё она говорила, что ведьмам не хватает мозгов, — подсказал Напролоум. — Лепешку не желаете? Только она немного подмокшая.

— Эск сказала, что, если магия дает людям то, что они хотят, неиспользованная магия может дать им то, в чем они нуждаются, — продолжала матушка, нерешительно водя рукой над тарелкой.

— Саймон говорил мне то же самое. Хотя я этого не понимаю. Магия существует для того, чтобы ею пользоваться, а не для того, чтобы откладывать её про запас. Ну давайте, побалуйте себе.

— Магия без конца и края, — фыркнула матушка и, выбрав одну лепешку, намазала её вареньем. Подумав немного, она намазала её ещё и взбитыми сливками.

Кусочек сахара ударился об пол и был немедленно окружен очередной командой муравьев, которые готовились запрячь для его перевозки длинную колонну рыжих муравьев-чернорабочих, захваченных в плен в огороде.

Напролоум неловко заскрипел креслом.

— Эсмеральда, — начал он, — я собирался у вас спросить…

— Нет, — отрезала матушка.

— Вообще-то я хотел сказать, мы подумали и решили, что можно будет принять в Университет ещё несколько девочек. На экспериментальной основе. Только проблемы с туалетами решим… — пояснил Напролоум.

— Это ваше дело.

— И… и мне показалось… поскольку нам, похоже, суждено стать учебным заведением с совместным образованием, я подумал… то есть…

— Ну?

— Не могли бы вы как-нибудь изыскать время, чтобы… ну, то есть не согласитесь ли вы принять кафедру?

Он облегченно откинулся на спинку кресла. Прямо под ним на катках из спичек проехал кусок сахара. Раздалось почти неслышное человеческому уху попискивание муравьев-надсмотрщиков.

— Хм-м, — задумалась матушка. — Не вижу причин для отказа. Мне всегда хотелось такую большую, плетеную… ну с чем-то вроде зонтика от солнца сверху. Если это не слишком трудно.

— Это не совсем то, что я имел в виду, — возразил Напролоум и быстро добавил:

— Хотя это тоже можно будет устроить. Нет, я хотел сказать, не могли бы вы приезжать и читать студентам лекции? Время от времени?

— На какую тему?

Напролоум попытался придумать подходящий предмет.

— К примеру, по травам, — наугад предложил он. — Мы здесь не больно-то разбираемся в травах. И по головологии. Эск много рассказывала мне о головологии. Это звучит просто восхитительно.

Кусок сахара последний раз дернулся и исчез в щели в ближайшей стене. Напролоум кивнул в его сторону.

— Они чересчур налегают на сахар, — заметил он, — но нам не хватает духу препятствовать им.

Матушка нахмурилась и поглядела в сторону заснеженных вершин Овцепиков, сверкающих вдали сквозь висящую над городом дымку.

— Это далеко. Я не в том возрасте, чтобы постоянно мотаться взад и вперед.

— Мы могли бы купить вам метлу получше. Такую, которую не придется толкать, чтобы завести. И вы… вы можете снять здесь квартиру. И получать столько старой одежды, сколько сможете унести, — прибавил он, пуская в ход свое секретное оружие. Некоторое время назад он мудро инвестировал кое-какие средства в разговор с госпожой Герпес.

— Гм-м, — опять задумалась матушка. — Шелк?

— Черный и красный, — ответил Напролоум.

Перед его мысленным взором прошествовал образ облаченной в черные и красные шелка матушки, и он откусил огромный кусок лепешки. Прожевав, Напролоум продолжил:

— А летом мы будем привозить вам в домик студентов, на полевую практику.

— Причём здесь какая-то Полли?

— Я хотел сказать, они многому смогут научиться у вас.

Матушка обдумала его слова. Туалет, прежде чем начнется летняя жара, нужно будет хорошенько почистить, да и в козьем хлеву не помешает провести весеннюю уборку навоза. Вскапывание грядок под травы — вот вечная забота… А потолок в спальне просто в жутком состоянии, и на крыше кое-где отлетела черепица.

— Практические занятия, говорите? — задумчиво переспросила она.

— Исключительно, — подтвердил Напролоум.

— Гм-м. Что ж, я поразмыслю над этим, — пообещала матушка, смутно ощущая, что на первом свидании никогда не следует говорить «да».

— Надеюсь, вы не откажетесь поужинать со мной сегодня вечером и сообщить ваше решение? — глаза Напролоума горели.

— А какое меню?

— Холодное мясо с картошкой. Госпожа Герпес отлично справилась со своей задачей.

Что же касается остальных… Эск и Саймон продолжали развивать магию совершенно нового типа, которую никто не мог полностью понять, но которую, тем не менее, все считали очень полезной и в чем-то успокаивающей.

Муравьи же использовали все куски сахара, которые сумели стащить, для того чтобы построить в одной из полых стен сахарную пирамиду, в которой они с величайшими церемониями похоронили мумифицированное тело своей умершей королевы. На стене одной крошечной потаенной камеры был высечен муравьиными иероглифами истинный секрет долголетия.

Муравьи записали его совершенно правильно, и, возможно, он изменил бы судьбы Вселенной, если бы в следующий раз, когда Университет затопило, его не смыло водой.

Книга II Вещие сестрички

Король умер, да здравствует король!.. Впрочем, какой именно король здравствует? Тот, что в призрак превратился? Или его убийца, самозванец, который вроде бы слегка тронулся умом? А тут ещё земля ожила… И ведьмы… И принц-наследник, подрабатывающий актером…

Глава 1

Ветер свирепел. Молния, словно неискушенный убийца, изгоняла из земли душу градом беспорядочных уколов. Над темными, иссеченными ливнем холмами катались взад-вперед раскаты грома. Ночь по беспросветности своей соперничала с убранством кошачьей утробы. Наверное, именно такими ночами боги помыкают людьми как хотят, словно те — пешки на шахматной доске судьбы. В разгар этого буйного действа, подобно искорке в зрачке обезумевшего хорька, за слезящейся листвой дрока полыхнуло зарево, уронившее блики на три сидящие на корточках фигуры. Варево в котле наконец поспело, и послышался чудной писклявый голосок:

— Когда мы вновь увидимся втроем? Ответ последовал не сразу. Наконец другой голос, наделенный более привычными уху модуляциями, произнес:

— Вернее всего, что в следующий вторник…

Сквозь непостижимые толщи космоса несёт свое бремя вселенская черепаха Великий А’Туин, и бремя это состоит из четырех слонов-исполинов, подпирающих спинами диск Плоского мира. Вокруг диска вращаются скромных размеров солнце и луна, описывая довольно замысловатые орбиты, необходимые для смены времён года. И вряд ли во всей множественной вселенной отыщется другое место, где время от времени слону приходится задирать свою конечность, дабы не воспрепятствовать предписанному ходу небесных светил.

Сложно сказать, удастся ли когда-либо получить ответ на вопрос, почему все устроено именно так, а не иначе. Вполне возможно, Создателю Вселенной в один прекрасный день наскучили эти бесконечные оси склонения, скорости обращения и альбедо, и Он решил немного себя потешить.

Как-то само собой напрашивается подозрение, что боги миров, подобных этому, за шахматную доску не садятся, и такое суждение в самом деле окажется истинным. Богов, играющих в шахматы, не существует вовсе. Для шахмат у богов плоховато с воображением. Боги проявляют склонности к играм более простым и зловещим: это когда Запредельное Ты Так И Не Обрел, зато Забвение Ждёт За Углом. Для верного понимания всех религиозных ухищрений нелишне будет заострить внимание на том, что представления о веселой шутке воплощены у богов в Змеях и Лестницах со скользкими перекладинами.

Воедино Плоский мир скрепляет магия — магия, вырабатываемая оборотом мироздания как таковым; магия, которая подобно паутинке появляется из брюшка бытия и залечивает жестокие раны действительности.

И по большей части магия эта оседает в Овцепикских горах, протянувшихся от вечной мерзлоты Пупземелья по всей длине архипелага до самых теплых морей, которым суждено излить свои воды за самый Край.

Сырая магия, устремляясь от одной вершины к другой, дает о себе знать характерным потрескиванием. Именно Овцепики удерживают первенство по части одаривания мира ведьмами и волшебниками. Листочки на овцепикских деревьях шевелятся безотносительно поведения ветра, а скалы славятся пристрастием к вечерним прогулкам. Что и говорить — земля и та порой оживает…

Глава 2

А ещё случаются дни и ночи, когда то же происходит с небесами.

В ту ночь буря бушевала самозабвенно. Она чувствовала, что эта ночь — её. Не год, не два буря гастролировала по провинциям: не отказываясь от поденной халтуры, по крупицам стяжала тайны своего ремесла; завязывала контакты; время от времени в роли урагана сбивала с ног зазевавшихся пастушков или пригибала к земле молоденькие дубки. Теперь, когда соотношение сил в погодных верхах немного изменилось, буря пыталась выложиться без остатка, дабы быть замеченной заправилами климата.

О да, буря работала с огоньком. Вихревая пластика движений в сочетании с неистовым темпераментом. Критики прочили ей блистательное будущее, правда оговаривая, что ей ещё предстоит открыть для себя подлинное звучание громового раската.

Тем временем окрестные леса, покрывшись сизой испариной и раскидав листочки, зашлись в буйной овации.

И уж коли перепадает ночка, подобная этой, то боги, как уже было замечено, играют с судьбами людей и престолами монархов по правилам, во всем отличным от шахматных, предаваясь самому бессовестному мухлежу…

Уже вихляла, пыхтела по ухабистой лесной колее карета, кряхтела всеми сочленениями, стоило колесу перемахнуть через очередной корень, а возница, погоняя лошадь, нещадно орудовал хлыстом, каждый из разящих щелчков которого ложился выверенным контрапунктом на разнузданное грохотание, царящее в небесах.

Экипаж преследовали три всадника, чьи лица закрывали капюшоны.

Да, коли перепадет такая ночка, то твориться в ней будут преимущественно дела недобрые. Понятно, что ночка не будет лишена и кое-каких добрых дел, однако злодеяния все-таки останутся в явном большинстве.

В подобную ночку ведьмам раздолье. Хотя в Овцепикских горах чего-чего, а раздолья всегда хватает, но в эту ночь раздолье было особым. Луна полной грудью подпирала суетливую облачность, а мятущийся воздух шелестел сотнями тайных говорков и был насыщен магией сверх обычного.

Устроившись на прогалине, на холме, вздымающемся над верхушками деревьев, ведьмы вели следующую беседу.

— В четверг я нянчусь с малышом, — заявила ведьма, обходившаяся без традиционного головного убора, зато одаренная такими густыми светлыми кудрями, что те вполне могли заменить ей боевой шлем. — С Джейсона сыночком, младшим… Зато в пятницу я свободна. Давай не затягивай с чайком, золотко. У меня в горле все пересохло…

Младшая участница посиделок, издав короткий вздох, зачерпнула в заварочный чайник кипяток из котла.

Третья же ведьма в благодушном порыве потрепала девушку по плечу:

— Ты все правильно делаешь. Чуть-чуть поработаешь над визгами, и полный порядок. Согласна со мной, нянюшка Ягг?

— Визг никогда не помешает, — поспешно откликнулась нянюшка Ягг. — Да, кстати, тетушка Вемпер, земля ей будет пухом, отличному прищуру тебя научила.

— Да, прищур у неё на уровне, — подтвердила матушка Ветровоск.

Младшая из ведьм, которую звали Маграт Чесногк, заметно воспрянула духом. Перед матушкой она неизменно пасовала. Обитатели Овцепиков прекрасно знали, что матушка относится к окружающему миру без особого восторга, и уж коль скоро, по её личному мнению, прищур оказался на уровне, значит, если Маграт ещё немножко потренируется, то вскоре юная ведьмочка без труда сможет заглянуть в собственную ноздрю.

В отличие от волшебников, обожающих свою прихотливую иерархию, ведьмы редко делают из карьеры самоцель. Каждая из них самостоятельно принимает решение, брать ли ей ученицу, которой после кончины передаст все полномочия. Вообще, склонность к кучкованию, особенно с другими ведьмами, у этих особ выражена очень слабо, и тем паче отказываются они терпеть над собой какое-либо верховенство.

Матушка Ветровоск была исключением из правил. Её слово уважали.

Пока Маграт заваривала чай, руки девушки чуть подрагивали. Разумеется, все это лестно, однако до чего ж хлопотно вступать в трудовую жизнь, да ещё в качестве деревенской ведьмы, когда с одного краю граничишь с самой матушкой, а со стороны леса — с нянюшкой Ягг! Идея устроить небольшой соседский шабаш принадлежала именно Маграт.

Шабаш должен был внести в их отношения немножко — как бы это сказать? — оккультности. Маграт была искренне поражена, когда соседки приняли предложение или, точнее говоря, не отмахнулись от него.

— Шабашить?! — переспросила тогда нянюшка Ягг. — Ты приглашаешь нас пошабашить, милочка? Но у нас есть нормальная работа, зачем…

— Она приглашает нас на шабаш, Гита, — объяснила матушка. — Не деньги зарабатывать. Ты что, совсем все позабыла? Так раньше сходка называлась…

— А, значит, вечеринка?! — с надеждой переспросила нянюшка.

— Только без плясок, — предупредила матушка. — Начнете выплясывать — сразу по домам разойдемся. И чтобы песни не горланить! Вообще, смотрите не перевозбуждайтесь, обойдемся без притираний и прочих гадостей.

— От свежего воздуха-то — одна только польза! — с восторгом сказала нянюшка.

Маграт, как ни была разочарована запретом на ритуальные танцы, все же поздравила себя с тем, что вовремя прикусила язык и не выдала на-гора парочку других предложений, которые пришли ей на ум. Она пошарила в захваченной из дому котомке. То был первый в её жизни шабаш, и она была преисполнена решимости не отступать от норм приличия.

— Лепешку кто-нибудь желает?

Матушка, прежде чем надкусить угощение, подвергла его строжайшему осмотру. На лепешках Маграт изобразила летучую мышь, глазки которой обозначались ягодками черноплодной рябины.

Карета раскроила густую поросль на опушке леса, пару секунд катилась на двух колесах, поскольку ухитрилась врезаться в валун, но затем, дерзко поправ некоторые из очевидных законов механики, выровняла свой ход и возобновила громыхание. Впрочем, сейчас экипаж чуть снизил скорость. Начинались первые отроги.

Возница, приподнявшийся на цыпочки подобно наезднику на колеснице, смахнул со лба прядь волос и всмотрелся в ожидающие его дали. Места в ущельях Овцепиков — глухие, заповедные. Но все-таки от внимания путника не ускользнул мелькнувший огонек. Как бы там ни было, огонек — примета добрая.

В этот миг в крышу вонзилась первая стрела.

Глава 3

В это же самое время Веренс, король Ланкра, совершал одно важное открытие за другим.

Подобно большинству смертных — по крайней мере, подобно тому большинству, которое заполняет возрастной промежуток от нуля до шестидесяти лет, — Веренс не отягощал свой рассудок помыслами о том, что случится с ним по окончании срока жизни. Подобно большинству смертных, он безотчетно полагал, что тем или другим образом все должно устроиться по-человечески.

И подобно большинству смертных, канувших в Лету, Веренс нынче был мертв.

Выражаясь более точно, он валялся у подножия одной из своих лестниц в замке Ланкр, и в спине у него торчал кинжал.

Переменив положение своего тела на сидячее, Веренс поразился тому, что, хотя некто, кого он был склонен отождествлять с самим собой, принимает сидячее положение, нечто, во всем напоминающее его собственное тело, продолжает лежать на полу.

Тело это — наконец-то он получил возможность взглянуть на себя со стороны — смотрелось очень даже недурно, да и вообще, Веренс всегда испытывал к нему крепкую привязанность. Однако даже самые крепкие узы когда-нибудь рвутся.

Тело было большим, сильным. Веренс оказывал своему телу надлежащий уход. Он вырастил на нем усы и свободолюбивые вихры. Не забывал нагружать его оздоровительной гимнастикой на свежем воздухе и кормить высшего качества мясом. И вот теперь, когда обладание телом особенно пригодилось бы ему, тело его отвергло. Можно сказать, кинуло.

В довершение ко всему королю ещё предстояло договориться с долговязым, тощим созданием, которое уже поджидало начала собеседования. Большая часть туловища незнакомца была укрыта плащом с капюшоном, и из складок одеяния, сжимая огромную косу, торчала лишенная плоти, костяная длань.

Умерев и увидев перед собой подобного типа, вы инстинктивно сообразите, кто к вам явился.

— ПРИВЕТ.

Веренс поднялся и выпрямился во весь рост, вернее, во все то, что могло бы быть ростом, не лежи та часть его естества, к которой применимо это определение, ничком и в полной неподвижности на полу, внимая будущему, которому присуще лишь одно измерение, а именно — глубина.

— Соблаговоли зарубить на носу, перед тобой стоит монарх.

— СТОЯЛ.

— Чего? — рявкнул Веренс.

— ПОВТОРЯЮ: СТОЯЛ. ПРОШЕДШЕЕ ВРЕМЯ. С НИМ ТЫ СКОРО СВЫКНЕШЬСЯ.

Долговязая фигура постучала белыми, как известь, перстами по косе, как будто в нерешительности.

«Да и мне, клянусь честью, как-то не по себе», — мелькнуло в голове Веренса. Однако многочисленные и недвусмысленные подробности создавшегося положения все же сумели пробить брешь в разухабистом скудоумии, свойственном монарху при жизни, и заронили в его душу жутковатое подозрение: как бы ни называлось королевство, в котором он нынче пребывал, титул монарха Веренс явно утратил.

— Ты, любезный, часом не Смерть ли будешь?! — выпалил он.

— У МЕНЯ МНОГО ИМЕН.

— И каким же ты пользуешься нынче? — спросил Веренс, вкладывая в слова уже чуточку больше почтения.

Тем временем вокруг них засуетились снующие в разных направлениях люди; некоторые, как вскоре выяснилось, сновали прямо сквозь короля и его собеседника.

— Стало быть, это Флем… — непроизвольно процедил король, замечая дворянина, с выражением злонравного восторга на лице маячившего на верхней площадке лестницы. — А ведь отец предупреждал меня ни под каким предлогом не подпускать его к себе. Любопытно, почему я не чувствую гнева?

— ГЛАНДЫ, — коротко бросил его собеседник. — АДРЕНАЛИН. ПРОЧИЕ ГОРМОНЫ. ЭМОЦИИ. ВСЕГО ЭТОГО ТЫ ЛИШЕН. ОСТАЛАСЬ ЛИШЬ ЧИСТАЯ МЫСЛЬ…

Долговязое создание, кажется, пришло к какому-то решению:

— ЭТО НЕ ЛЕЗЕТ НИ В КАКИЕ РАМКИ. ХОТЯ, С ДРУГОЙ СТОРОНЫ, КТО Я ТАКОЙ, ЧТОБЫ СПОРИТЬ?

— Вот именно.

— НЕ ПОНЯЛ.

— Я сказал: «Вот именно».

— ЗАТКНИСЬ, А?

Смерть (именно мужского рода, не женского, Плоский мир — правильный мир) склонил череп набок, как бы прислушиваясь к ходу собственных мыслей. Теперь, когда полы его плаща распахнулись, король увидел, что Смерть ничем не отличается от обычного начищенного скелета — не считая одного существенного обстоятельства. Глазницы Смерти горели небесно-голубым светом. Но даже это открытие не ужаснуло Веренса. Во-первых, не так-то легко ужасаться, когда твои органы, отвечающие за восприятие ужасного, покоятся в сморщенном виде в некотором отдалении от объекта наведения ужаса. А во-вторых, король, который ни разу в жизни не изведал ужаса, вовсе не стремился познакомиться с ним по окончании своего существования. Отчасти это объяснялось полным отсутствием воображения, однако верно и то, что сей монарх был ярким представителем той особой породы смертных, чья укорененность в настоящем воистину непоколебима.

Большинство же смертных такой укорененности лишены. Их жизни можно уподобить кляксам, растекающимся вокруг точек, где в данный миг находятся их тела, — такие смертные либо предвосхищают будущее, либо стараются, вернуться в прошлое. Их поглощенность тем, что может свершится. такова что способность распознавать свершающееся они проявляют лишь тогда, когда обращаются к нему в качестве уже свершившегося. Все это слегка запутано, но такой тип людей распространен наиболее широко. Они боятся потому, что подсознательно знают, что их ждёт. И чаще всего их ожидания сбываются.

Тогда как Веренс вел свое существование только в настоящем времени. Во всяком случае до недавних пор.

Смерть вздохнул.

— ТЕБЕ, ПОХОЖЕ, ТАК НИКТО НИЧЕГО И НЕ РАСТОЛКОВАЛ, — наконец обронил он.

— Виноват?

— ЧТО, НИ МУЧИТЕЛЬНЫХ ПРЕДЧУВСТВИЙ НЕ БЫЛО? НИ ЖУТКИХ СНОВИДЕНИЙ? ТЫ, СЛУЧАЕМ, НЕ ВСТРЕЧАЛ НА УЛИЦАХ СТАРЫХ, ВЫЖИВШИХ ИЗ УМА ГАДАЛОК, КОТОРЫЕ КРИЧАЛИ БЫ ТЕБЕ ВСЛЕД ВСЯКИЕ МЕРЗКИЕ ПРОРИЦАНИЯ?

— Насчет чего? Насчет того, что я умру?

— ВИДНО, НЕ БЫЛО НИЧЕГО. ЗРЯ Я НАДЕЯЛСЯ! — горестно посетовал Смерть. — ОПЯТЬ ВСЕ НА МЕНЯ ВЗВАЛИЛИ.

— О ком это ты? — спросил заинтригованный Веренс.

— О СУДЬБЕ. ОБ УЧАСТИ. О РОКЕ. МАЛО ИХ, ЧТО ЛИ… — Смерть положил костлявую руку монарху на плечо. — ВОТ ЧТО. БОЮСЬ, ТЕБЕ ПРИДЕТСЯ СТАТЬ ПРИЗРАКОМ.

— Ну и ну, — пробормотал король, осматривая… собственную плоть. Одно непродолжительное мгновение она казалась ему вполне материальной, а в следующий миг сквозь него прошмыгнул кто-то из слуг.

— НАДЕЮСЬ, ТЫ НЕ БУДЕШЬ ИЗВОДИТЬ СЕБЯ ИЗ-ЗА ТАКИХ ПУСТЯКОВ.

Веренс наблюдал, как с надлежащими почестями утаскивают из залы его начинающее коченеть тело.

— Постараюсь, — буркнул король.

— ВОТ И МОЛОДЕЦ.

— Только я не уверен, что морально готов бродить по Диску в белых простынях, да ещё и с цепями на шее.

— А ТЕБЕ ЧТО, ТАК ЭТО НАДО? — пожал плечами Смерть.

— Да нет вроде…

— НУ И НЕ БЕРИ ТОГДА В ГОЛОВУ.

Смерть пошарил в укромных пределах своего темного плаща, извлек на свет песочные часы и поднес их к лазурным глазницам:

— ВОТ ТЕПЕРЬ МНЕ И В САМОМ ДЕЛЕ ПОРА ИДТИ.

Закинув косу на плечо, Смерть развернулся и зашагал прочь, прямо сквозь стену залы.

— Э, любезнейший… Обожди! Стой, говорю! — вдруг заорал Веренс, бросаясьвдогонку.

Смерть и не думал оборачиваться. Веренс последовал за ним сквозь толщу стены. Камень напомнил ему туман.

— И это все? — вскричал бывший король. — Сколько ж, по-твоему, я буду теперь в призраках ходить? И почему меня вообще определили в призраки? Неужели ты меня бросишь здесь? — Веренс замер на месте и воздел к небу свой властительный, хотя и малость просвечивающий перст. — Повелеваю тебе остановиться!

Смерть, не переставая хмуриться, лишь повел головой и опустил ногу в следующую стену. Король, стараясь не растерять достоинство, которое всякий монарх сохраняет даже в полупрозрачном состоянии, устремился следом, нагнав своего собеседника только у одного из зубчатых бастионов.

Смерть уже затягивал подпругу под крупом огромного белого скакуна.

— Ты что, действительно бросаешь меня? Как ты можешь? — неверяще пробормотал Веренс. Смерть наконец удостоил его внимания:

— ВОТ ТАК И МОГУ. ТЫ ТЕПЕРЬ СТАЛ СВОЕГО РОДА БЕССМЕРТНЫМ. ПРИЗРАКИ И ПРИВИДЕНИЯ НАСЕЛЯЮТ МИР МЕЖДУ ЦАРСТВАМИ ЖИВЫХ И МЕРТВЫХ, НО ЭТО УЖЕ НЕ МОЯ ЕПАРХИЯ. — Он дружески потрепал короля по плечу: — ЛАДНО УЖ, НЕ ГОРЮЙ. НЕ НАВЕЧНО ЭТО, НЕ НАВСЕГДА.

— Радостно слышать.

— ТОЛЬКО КАЖЕТСЯ, ЧТО ЭТО — НАВСЕГДА.

— И когда же я освобожусь?

— ПОЛАГАЮ, КОГДА ВЫПОЛНИШЬ СВОЕ ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ.

— А кто-нибудь укажет мне, в чем именно состоит моё предназначение? — едва не заламывая руки, спросил король.

— МНЕ ОЧЕНЬ ЖАЛЬ, НО ЗДЕСЬ Я ТЕБЕ НЕ ПОМОЩНИК.

— Но как я это выясню?

— НАСКОЛЬКО Я ЗНАЮ, О ТАКИХ ВЕЩАХ РАНО ИЛИ ПОЗДНО САМ ДОГАДЫВАЕШЬСЯ, — буркнул Смерть и одним прыжком взгромоздился на лошадь.

— А до тех пор я вынужден обретаться в этом ужасном месте. — Король обвёл хмурым взглядом открытые всем ветрам бастионы. — И разумеется, в одиночку… Неужели никто и никогда меня больше не увидит?

— ОТЧЕГО Ж… ТЕБЯ СМОГУТ ВИДЕТЬ БЛИЗКИЕ РОДСТВЕННИКИ, ПОДДАННЫЕ, СКЛОННЫЕ К ДУХОВИДЕНИЮ. НУ И, САМО СОБОЙ, КОШКИ.

— Терпеть не могу этих тварей.

Лик Смерти, если такое только возможно, вытянулся и посуровел. Лазурное марево в глазницах внезапно зардело злобными всполохами.

— ВОТ ОНО ЧТО… — Тон, каким была отпущена эта реплика, наводил на мысль, что тот, кто проявляет нетерпимость к кошкам, тем более не достоин Смерти. — ТЫ, ЗНАЧИТ, ПИТАЕШЬ СЛАБОСТЬ К ОГРОМНЫМ, ЗУБАСТЫМ ПСАМ…

— По правде говоря, да.

Король понуро воззрился на вспыхнувший край горизонта. Псы. Как же их будет ему не хватать! А ведь, похоже, занимается изумительный для псовой охоты денек!

Тут он задумался, могут ли привидения охотиться. Скорее всего не могут, решил он спустя непродолжительное время. Равно как и ублажать свой желудок, смаковать прекрасные вина… Веселенькая его ожидает жизнь! А ведь он был завсегдатаем шумных, беспутных застолий — за одну ночь мог принять на грудь^[478] баснословное количество кубков с хорошим элем. Или же с элем никудышным. Правда, отличать один от другого он никогда не умел — разве что на следующее утро.

В отчаянии король пнул ногой камень — и, к вящей своей удрученности, убедился, что ступня прошла сквозь гранит, не встретив сопротивления. Итак, ни тебе охоты, ни возлияний, ни пирушек, ни карнавалов… Жуткий вывод пришел на ум покойному. Число радостей плоти, не сопряженных с плотью как таковой, было пугающе невелико. Внезапно королю расхотелось жить. То, что на самом деле он и так уже мертв, нисколько его не вдохновляло.

— А НЕКОТОРЫМ НРАВИТСЯ БЫТЬ ПРИЗРАКАМИ, — заявил Смерть.

— Чего? — безрадостно переспросил король.

— НЕ ТАК УЖ ЭТО СКУЧНО, КАК ТЫ ДУМАЕШЬ. ПРИЗРАКИ МОГУТ НАБЛЮДАТЬ ЗА ДЕЛАМИ СВОИХ ПОТОМКОВ… ВИНОВАТ, Я ЧТО-ТО НЕ ТО СКАЗАЛ?

Однако Веренс уже бесследно исчез в стене.

— ТЫ МЕНЯ УЖ НЕ РУГАЙ… — сварливо пробубнил Смерть.

Взглядом, что не увязнет ни во времени, ни в пространстве, окинул Смерть бескрайние дали, увидав страшный оползень в Клатче, уловив рев урагана в Очудноземье, учуяв чуму в Гергене.

— ЗА РАБОТУ, ЗА РАБОТУ, — буркнул он и пришпорил лошадь, тут же взмывшую в небесную высь.

А меж тем Веренс, не признавая дверей, мчался сквозь собственный замок. Ступни его ног едва касались пола, а иногда и вовсе не касались.

Будучи королем, Веренс привык относиться к прислуге, словно её не существует вовсе. Так что в этом вопросе ничего не изменилось — став призраком, Веренс все так же не замечал слуг. Правда, те теперь не отступали в сторону, поэтому приходилось идти прямо сквозь них.

Дверь в детскую была выломана. Веренс вбежал внутрь. По полу были раскиданы мятые простыни.

Тут же он услышал частую дробь конских копыт. Бросившись к окну, король увидал собственную лошадь, запряженную в карету. Лошадь, отчаянно стуча копытами, вынеслась из двора замка. По пятам за ней скакали трое верховых. Прерывистое эхо прокатилось по брусчатке мостовой. Потом все стихло.

Король что было сил бухнул рукой по подоконнику, утопив кулак в плите по самое запястье.

Следующим действием Веренса стал прыжок из окна. На расстояние, отделяющее его от земли, ему уже было начхать. Опустившись во дворе, король полулётом-полубегом направился к дверям конюшни.

Спустя секунд двадцать было сделано очередное открытие. В скорбный список занятий, несовместимых со статусом призрака, следовало внести и верховую езду. Монарх, правда, исхитрился сесть в седло или, скажем так, сумел зависнуть враскорячку над землей, однако, стоило животному, до смерти напуганному непонятным шебуршанием за ушами, во весь опор сорваться с места, как Веренс осознал, что сидит верхом на пяти футах прозрачного воздуха.

Тогда он решил пуститься в погоню на своих двоих, но, добежав до открытых ворот замка, столкнулся с воздушной решеткой, по густоте и вязкости не уступающей дегтю.

— Все это пустое, — услышал он за спиной печальный старческий голос. — Придется тебе обитать там, где тебя прикончили. Такова жизнь призрака. Уж поверь мне, я-то знаю…

Вторая лепешка, одолев половину расстояния до рта матушки Ветровоск, застыла в воздухе.

— К нам кто-то едет в гости, — промолвила матушка.

— Это ты определила по покалыванию в пальцах? — с чистосердечным любопытством воскликнула Маграт, которая черпала сведения о ведовстве по большей части из книг.

— Нет, по колебанию мембран ушей, — отозвалась матушка Ветровоск, покосившись в сторону нянюшки Ягг.

Тетушка Вемпер была в своем роде выдающейся ведьмой, однако вечно витала в небесах. Цветы, романтика и прочее в том же духе.

Теплый летний ливень начинял воздух клубящимися сизыми призраками, и потому яростный оскал молнии лишь слегка осветил вересковую поросль, спускающуюся по склону до самого леса.

— Неужто стук копыт? — сказала нянюшка Ягг. — Кому ж взбредет в голову заявиться в наши места такой ночью?

Маграт боязливо скользнула взглядом по склону. Овцепики там и сям были утыканы исполинскими обелисками, след происхождения которых терялся в дымке столетий. Рассказывали, однако, что гигантские камни ведут вполне самостоятельную, подвижную и деятельную жизнь. Маграт невольно вздрогнула.

— А кого здесь бояться? — переведя дух, поинтересовалась она.

— Нас, — надменно молвила матушка.

Стук копыт стал ближе, отрывистее. Карета с грохотом принялась молотить ветки дрока, пока совсем не застряла. Возница соскочил с передка, обежал экипаж, вытащил из кареты объемистый сверток и сломя голову ринулся к тому месту, где заседала троица ведьм.

Посреди проплешины из сырого торфа он внезапно замер, устремив на матушку Ветровоск взгляд, исполненный ледяного ужаса.

— Не бойся, — шепнула она, и шепот этот в рокоте бури прозвучал ясно и звонко, как зов колокольчика.

Она сделала пару шагов навстречу незваному гостю, и поспевший вовремя разряд молнии позволил ей заглянуть в глаза пришельца. Взгляд этих глаз был сфокусирован тем особым способом, который немедленно подскажет любому из Тех, Кто В Курсе, что носитель этого взгляда уже никогда и ничего не сможет разглядеть.

Последним судорожным усилием сунув сверток в руки матушки, пришелец рухнул под ноги ведьмы, явив взору оперение всаженной глубоко в спину арбалетной стрелы.

К костру тем временем шагнули ещё три тени; другой паре глаз было суждено встретить взгляд матушки. И глаза эти были подернуты льдом, обжигающим, как склоны преисподней.

Их обладатель отшвырнул в сторону арбалет и обнажил меч. Из-под сбившегося, пропитанного влагой плаща показалась чешуя кольчуги.

Он не стал выписывать клинком восьмерки. Вновь прибывший не был падок до эффектов. Глаза выдавали в нем воина, хорошенько усвоившего, для какой надобности приспособлены клинки.

— Тебе придется отдать мне то, что ты держишь сейчас в руках.

Матушка отвернула краешек одеяла. Под ним оказалось сморщенное, посапывающее личико.

Матушка снова взглянула в глаза незнакомца.

— Ни за что, — из принципа ответила ведьма.

Воин покосился на застывших Маграт и нянюшку Ягг, которые в данный момент ничем не отличались от обелисков в вересковой поросли.

— Никак ведьмы?! — осведомился воин.

Матушка кивнула. В тот же миг небосвод пронзила молния, и всего в сотне ярдов от места событий ярким пламенем вспыхнул куст. Двое солдат, держащихся на некотором отдалении от командира, встревоженно зашептались, но тот вскинул закованную в сталь руку.

— А правду говорят, что ведьму клинок не разит? — спросил воин.

— Первый раз слышу, — невозмутимо промолвила матушка. — Надо попробовать, и все выяснится.

Один из солдат сделал шаг вперед и с опаской потрогал патрона за рукав:

— Сударь, покорнейше умоляем, одумайтесь, не ввязывайтесь…

— Попридержи язык.

— Вы навлечете на всех нас страшную участь…

— Ты что, оглох?

— О сударь… — заскулил солдат.

Его взор, на мгновение встретившись с ведьминым, тут же пропитался безграничным ужасом.

Командир же, не отрывая взгляда от окаменевшего лица матушки, широко ухмыльнулся:

— Можешь дурить голову крестьянам, мать ночи. Если я тебя своим клинком привечу, ты последнего «прости» сказать не успеешь.

— А ты попробуй, — напутствовала ведьма, косясь за плечо воина. — Поступай, как подсказывает тебе твое сердце.

Тот поднял меч. В этот миг молния вновь распорола тьму и поразила ближайшую каменную глыбу, которая тут же развалилась на две половинки, испустив удушливую вонь жженого кремния.

— Недолет, — констатировал воин.

Мускулы на его руке напряглись. Матушка поняла, что он вот-вот пустит клинок в дело.

Но в следующую секунду гримаса крайнего изумления исказила его лицо. Он отбросил голову назад и приоткрыл рот, словно удивляясь какому-то неожиданному открытию. Меч выпал из руки и ткнулся лезвием в торф. Воин испустил короткий вздох, сложился пополам и рухнул у ног своей победительницы.

Та, в свою очередь, пару раз беззлобно пихнула его башмаком в спину.

— Ты так ничего и не понял, — пробормотала она. — Нашел мать ночи!

Солдат, пытавшийся давеча урезонить начальника, отпрянул, с диким ужасом глядя на окровавленный кинжал, что сжимала его рука.

— Я… я… не м-мог д-д-допустить… Он н-не имел… П-потому что это т-так все нехорошо…

— Ты из местных будешь, молодой человек? — спросила матушка Ветровоск.

Он рухнул перед ней на колени.

— Чумной Волчара, госпожа, — сокрушенно представился он. Потом его взгляд упал на лежащего рядом патрона, и солдат испустил горестный вопль: — Меня ж теперь прикончат…

— Ты поступил так, следуя своей совести, — напомнила ему матушка.

— Не для того я принимал присягу. Не для того, чтобы становиться убийцей…

— Вот и я о том же. Знаешь, я бы на твоем месте подалась в моряки, — задумчиво посоветовала матушка. — Плавала бы себе по морям. И, решив, на завтра ничего не откладывала бы. Беги, чтобы ветер в ушах свистел. Попадешь в море, там твой след ни один пес не возьмет. Обещаю тебе, будешь ты жить долго и… — Тут она вновь задумалась, но спустя секунду продолжила: — Уж всяко дольше, чем если здесь останешься.

Солдат поднялся с колен, послал матушке взгляд, в котором было поровну благодарности и щемящего ужаса, и канул в омут ночи.

— Может, растолкуешь, что здесь происходит? — обратилась матушка к третьему участнику погони.

Вернее, к тому месту, на котором он переминался ещё с минуту назад.

По торфяному грунту прошлепали, удаляясь, копыта.

Нянюшка Ягг подалась вперед.

— Догнать, что ли? — спросила она. — Как думаешь?

Матушка покачала головой. Присев на выступ скалы, она ещё раз посмотрела на спящее личико. Под простынями и одеялами оказалось совершенно голое тельце. Малышу было не больше двух годиков. Ведьма, устремив рассеянный взгляд в неизвестность, принялась баюкать дитя.

Нянюшка Ягг осматривала тела мертвецов с той деловитостью, которая позволяла предположить, что и последующие стадии работы с трупами не будут для нянюшки в диковинку.

— Может, они разбойники? — пролепетала Маграт, не в силах унять дрожь в голосе. Нянюшка Ягг фыркнула:

— Галиматья какая-то получается. У них одни и те же нашивки. Два медведя на черном с золотом щите. Не знаете, чья это эмблема?

— Это герб Веренса, — сообщила Маграт.

— Кого-кого? — переспросила матушка Ветровоск.

— Одного человека, который правит этой страной, — пояснила Маграт.

— А, ты короля имеешь в виду, — догадалась матушка, смутно припоминая, что этой страной ещё кто-то правит.

— Солдаты рвут глотки друг другу. Ничего не понимаю, — сказала нянюшка Ягг. — Маграт, иди-ка осмотри карету.

Юная ведьма забралась внутрь экипажа, порылась там и вернулась к товаркам с завязанным тесьмой мешочком. Она распустила узелки, и из мешка на торф вывалился какой-то предмет.

Буря ушла бесноваться на противоположный склон горы, и на отсыревшую вересковую пустошь отбрасывала кисельного отлива блики водянистая луна. Она же окружила мерцающим ореолом предмет, оказавшийся, вне всякого сомнения, короной, причём явно августейшей принадлежности.

— Корона! — объявила Маграт. — Видите, она вся в таких остроконечных штучках.

— О боги, — пробормотала матушка.

Тем временем спящее дитя сладко чмокало. Матушка, крайне не одобряющая тех, кто бросает нескромные взгляды на лик будущего, почувствовала, что будущее само обратило к ней свою физиономию и разглядывает её в упор.

Выражение этой физиономии матушку отнюдь не вдохновляло.

А король Веренс тем временем всматривался в лик прошлого и выносил из этого опыта схожие ощущения.

— Ты меня видишь? — спросил он.

— Вполне отчетливо, — кивнул незнакомец.

На челе монарха сгущалась тень. Ведение призрачного образа жизни, похоже, требовало гораздо большего количества мыслительной энергии, нежели существование в облике смертного. На протяжении сорока лет в человеческом обличье Веренс вполне довольствовался одной-двумя мыслями в день, тогда как нынче ему не было ни минуты покоя.

— А, так ты же сам привидение! — воскликнул он наконец.

— Ты очень наблюдателен.

— Я сразу догадался, как только увидел, что ты держишь голову под мышкой, — пояснил Веренс, донельзя довольный собой.

— Может, тебя это раздражает? Только скажи. Мне совсем нетрудно поставить её на место. Счастлив познакомиться, — поклонилось старое привидение. Протянув свободную руку, оно отрекомендовалось: — Кампот, король Ланкрский.

— Веренс. Аналогично. — Король вгляделся в лицо своего дальнего предка. — Что-то не припомню твоего портрета в нашей Длинной галерее.

— Ну, знаешь, портрет… — пренебрежительно отмахнулся Кампот. — Галерея появилась уже после меня.

— Тогда сколько же лет ты здесь бродишь? Опустив руку, Кампот потер кончик собственного носа.

— Тысячу или около того, — поведал он с горделивой ноткой. — Считая и человеческий срок, и привиденческий.

— Тысячу лет?!

— Этот замок возвели ещё при мне. Я его потом долго перестраивал, перекрашивал, как вдруг однажды ночью мой племянник взял и отрезал мне спящему голову. Ты себе представить не можешь, как я тогда расстроился.

— Но послушай, тысячу лет… — еле шевеля губами, выдохнул Веренс.

Кампот ласково взял его под локоток.

— Все не так скверно, как ты себе воображаешь, — доверительно поведал он, поддерживая ослабевшего Веренса во время неспешной прогулки по двору. — И во многих отношениях призрак чувствует себя счастливее человека.

— В каких таких отношениях, черт подери? — рявкнул Веренс. — Мне нравилось быть человеком.

Кампот тепло улыбнулся.

— Ничего, скоро привыкнешь, — заверил он.

— Да не хочу я привыкать, — огрызнулся Веренс.

— Слушай, ты обладаешь очень сильным морфогенетическим полем, — сказал Кампот. — Уж поверь, я в таких вещах толк знаю. Да, бесспорно. Я бы даже сказал — исключительно сильным.

— Что ещё за поле?

— Знаешь, я так и не научился правильно выражать мысли. Всегда предпочитал объясняться другими способами. Дело сводится к следующему — насколько ты был жив. В тот период, когда был жив. Кажется, это называется… — Кампот чуть помешкал, — «животная выживаемость». Да-да, именно так. Животная выживаемость. Чем щедрее ты был ею наделен, будучи ещё человеком, тем в большей степени остаешься самим собой, если обращаешься в призрака. А мне сдается, у тебя при жизни был стопроцентный коэффициент.

Слова эти, вопреки ожиданиям, Веренсу польстили.

— Сколько помню, я всегда посвящал себя какому-то делу, — заметил он, когда они с собеседником, пройдя сквозь несколько стен, оказались в безлюдной Большой зале. Однако вид сдвинутых столов мигом запустил соответствующие процессы в организме покойного монарха.

— А когда у нас намечается завтрак? — спросил он.

Голова Кампота ошарашенно воззрилась на него:

— Никогда. Привидения не завтракают…

— Вот это да! Но я ведь голоден.

— Вовсе нет. Это игра твоего воображения. В кухне тем временем громыхала посуда. Повара приступили к делу и, за неимением особых распоряжений, готовили блюда, веками подававшиеся в замке к завтраку. Из темных коридоров, ведущих на кухню, доносились милые сердцу запахи. Веренс вдруг сладострастно засопел.

— Сосиски, — томно выговорил он. — Яичница… с беконом! Копченая… рыба… — Он вперил исступленный взор в Кампота и просипел: — Кровяная колбаса!

— Да ведь ты начисто лишен пищеварительного тракта, — веско напомнил второй призрак. — Это все фантазии. Сила привычки, так сказать. Ты просто кажешься себе голодным.

— Я готов сожрать все.

— Пусть так, но только коснуться ты ничего не можешь, — мягко объяснил Кампот.

Как можно осторожнее, дабы не провалиться, Веренс опустился на лавку и обхватил голову руками. Он ещё при жизни слышал, что смерть — штука паскудная. Ему пришлось умереть, чтобы оценить все её паскудство.

И король возжаждал мести. Ему захотелось вырваться за ворота этого замка, ставшего вдруг похожим на удушливый кошмар, захотелось выяснить местонахождение своего сына. Но больше всего в данную минуту ему хотелось, чтобы перед ним оказалась тарелка с горкой копченой селедки.

Серый утренний свет, окатив моросящий пейзаж, захлестнул зубчатые бастионы Ланкрского замка, хлынул в сторожевую башню и наконец сквозь щели в ставнях проник в верхние покои.

Герцог Флем угрюмо воззрился на роняющий влагу лес. Произрастают себе, видите ли! Хотя, если разобраться, против деревьев как таковых он ничего не имеет. Но когда их так много, это действует угнетающе. Он все никак не мог собраться пересчитать их.

— Ну конечно, радость моя.

Люди, с которым ему доводилось встречаться, мысленно относили герцога к некоей специфической разновидности ящерицы, обитательницы вулканического острова, которая в течение суток способна воздерживаться от любых телодвижений, до сих пор сохраняет рудиментарный третий глаз, а двумя другими моргает только один раз в месяц. Сам герцог считал себя человеком созерцательного склада, уютно чувствующим себя в толково устроенном климате — когда в воздухе сухо и солнышко припекает.

С другой же стороны, размышлял герцог, быть деревом все-таки чертовски приятно. Во-первых, у деревьев вроде бы не бывает ушей. А во-вторых, они, кажется, научились обходиться без уз брака. Дуб-самец — надо бы не полениться и порыться в справочниках, проверить термин, — так вот, дуб-самец просто вытряхивает из себя пыльцу, которую подхватывает ветерок, и вся эта тягомотина с желудями — или на дубах растут яблоки? — самца уже никак не касается…

— Да, сокровище моё.

Знать, не дураки. Ловко устроились! Герцог Флем бросил недобрый взгляд на бревенчатую кровлю. Бессердечные, черствые твари…

— О чем речь, дорогая…

— Как-как? — переспросила герцогиня.

Герцог чуть помедлил, с бешеной скоростью прокручивая в голове монолог, звучавший на протяжении последних пяти минут. Он-де человек только наполовину… что-то в этом духе… слабый… так, что ли? Да, ещё она жаловалась на то, что в замке вечно холодно. Ага, значит, на этом и закончим. Хватит этим тунеядцам ветками без дела размахивать.

— Я обязательно прикажу срубить сегодня несколько штук и скажу, чтобы немедленно отнесли в покои, — пообещал герцог.

На одно короткое мгновение у леди Флем перехватило дыхание — событие, выходящее за рамки обыденного. То была крупная дама, с впечатляющими формами, наводящими на мысли о галлеоне, под всеми парусами бороздящем просторы океана. Представление это усугублялось её непоколебимой уверенностью в том, что красный бархат должен её молодить. Так или иначе, цвет лица высокородной дамы эта деталь туалета не просто подчеркивала — она ему соответствовала.

Герцог размышлял над благорасположением судьбы, уготовившей эту женщину ему в жены. Не нуждайся она в орудии для воплощения непомерных чаяний, он бы так и закончил свой век заурядным правителем, средним и по знатности, и по достатку. Он проводил бы годы напролет в охоте, пирушках и регулярном применении своего droit de seigneur^[479]. Но судьба распорядилась по-своему. Ему осталось преодолеть всего одну ступеньку, чтобы взойти на трон.

Вот только править он будет одними деревьями. Судя по виду из окна.

Герцог вздохнул.

— Это какие штуки ты рубить собрался? — ледяным голосом пропела герцогиня Флем.

— Как какие? Ну, эти самые, деревья… — ответил он.

— И как же это связано с вопросом? — осведомилась герцогиня.

— Э-э… Разве ты не видишь, сколько их расплодилось? — с чувством выпалил герцог.

— Не увиливай! — прикрикнула госпожа Флем.

— Ну прости, прости меня, моя ласточка…

— Повторяю, я не могу взять в толк, как ты ухитрился упустить их? А я тебя предупреждала насчет того слуги, слишком уж верен он был. Таким людишкам никогда нельзя доверять.

— Ты права, любовь моя.

— И тебе, разумеется, даже в голову не пришло, что следует послать погоню?

— Я послал Бенцена, прелесть моя. И дал ему в придачу пару стражников.

— Ах вот как…

Герцогиня помедлила. Бенцен, будучи старшиной герцогской стражи, по части искусства умерщвления не уступал рыси-психопатке. И, будь выбор за ней, герцогиня сама не колеблясь поручила бы эту миссию Бенцену. Лишившись почвы для дальнейших придирок, госпожа Флем было занервничала, но скоро сумела взять себя в руки.

— А ведь нам не пришлось бы гнать в слякоть и непогоду такого ценного человека, если бы ты меня послушал. Так нет ведь…

— Нет чего, моя ненаглядная? — И герцог зевнул. Ночь выдалась волнительная. Сначала, откуда ни возьмись, налетела совершенно непрошеная буря с грозой, да ещё черт-те какая громкая. Потом началась вся эта кутерьма с втыканием ножей…

Выше уже говорилось о том, что в своем дворцовом восхождении герцогу оставалось преодолеть последнюю ступеньку. Ступенька же эта располагалась в самом конце последнего, ведущего в Большую залу лестничного пролета, вниз по которому и скатился ночью прежний король, приземлившись, наперекор всякой вероятности, на лезвие собственного кинжала.

Впрочем, личный врач монарха в своем заключении указал, что кончина его пациента явилась естественным исходом заболевания. Перед подписанием заключения лекарь некоторое время совещался наедине с Бенценом, и тому удалось разъяснить медику, что недуг, приводящий к скатыванию по лестнице с кинжалом в спине, является следствием чересчур длинного языка.

Эту неизлечимую заразу, несмотря на предостережения, подхватили и несколько туговатых на ухо воинов королевской стражи. И все же эпидемию удалось погасить в зародыше.

Герцога передернуло. В прошедшей ночи было несколько жутких и маловразумительных подробностей.

Он попытался изменить течение мыслей. Все треволнения, так или иначе, остались позади, и он получил королевство. Невеликое размерами и числом подданных, состоящее в основном из деревьев, — но все же королевство. И корону в придачу.

Которую, правда, ещё предстоит найти.

Ланкрский замок был выстроен архитектором, который находился под сильным впечатлением от Горменгаста, однако так и не сумел привлечь в строительство необходимые средства. И все-таки он почти совершил невозможное, вылепив из дешевых башен, фундамента со скидкой, контрфорсов с сезонной распродажи, уцененных амбразур, подержанных горгулий, бастионов по прямым поставкам, доступных погребов и казематов с оптовой базы некое ажурное пирожное, которое тянуло на полноценный замок, если бы можно было поручиться за надежность его перекрытий или за то, что примененный архитектором тип известки выдержит по крайней мере легкий дождик.

В головокружительной стойке завис этот замок над страшным, глубиной в тысячу футов, ущельем, по ложу которого катил серые ревущие потоки сумрачный Ланкр. Не проходило и минуты, чтобы река не подхватывала канувшие в бездну обломки крепостной стены.

Несмотря на скромные размеры замка, в Ланкре хватало укромных местечек, где можно было надежно спрятать атрибуты королевской власти.

Герцогиня пустилась в брожение по замку, рассчитывая отыскать свежий материал для взбучки. Её супруг не отрывал угрюмого взора от будущих владений. Начинал накрапывать дождик.

Последнее обстоятельство и послужило вводной темой для громоподобных ударов, обрушившихся на замковые ворота, что не замедлило встревожить привратника замка, решившего у разогретой кухонной печи перекинуться в «дуркер» с главным поваром и Шутом.

Привратник издал недовольный звук и нехотя поднялся:

— Гром и молния! Принесла ведь нелегкая…

— Какая такая «нелегкая»? — уточнил Шут.

— Нелегкая судьба, дуралей. Шут покачал головой.

— А ты что, постоянно взвешиваешь свою судьбу? — подозрительно сощурился он. — Или это какой-то зенский метод?

Привратник заковылял к своей сторожке, а повар, добавив в банк ещё один фартинг, оторвал глаза от карт и бросил настороженный взгляд на Шута.

— Что это ещё за зенский метод? — буркнул он. Позвякивая бубенцами, Шут проворно раздвигал свои карты.

— Метод, разработанный в одной из школ известной философской системы Самты, распространенный в Клатче, что по вращению, — тараторил Шут, не отрываясь от карт. — Приверженцы этой школы, проповедующие крайний аскетизм, связывают достижение внутренней цельности и самообладания с углубленной медитацией в сочетании с определенной техникой дыхания. Характерной особенностью зена является практика подсказок, облекаемых в форму бессмысленных с точки зрения формальной логики суждений, что способно существенно расширить, по мнению адептов школы, рамки обыденного восприятия.

— Чего расширить? — переспросил повар.

Свою порцию переживаний на сегодняшний день главный повар уже получил. Все началось с того, что, неся поднос с завтраком в Большую залу, повар никак не мог отделаться от чувства, что кто-то упорно пытается утащить из его рук тарелки. На одном этом можно было бы поставить жирную точку, но нет, этот новоявленный герцог отослал его обратно на кухню, повелев приготовить ему… Повар передернулся. Овсянку! И ещё яйцо вкрутую со струйкой навыпуск! Повар был не в том возрасте, чтобы стряпать всякую ерунду — даже шутки ради. Он свято верил в идеалы старинной феодальной традиции, которая не допускала появления на столе ничего такого, что не проходило стадию поджаривания и в чью пасть нельзя было всунуть яблоко.

Шут, с минуту нервно мусоливший карту, наконец собрался с мыслями и ловко вышел из положения.

— Ей-ей, дяденька, — пискнул он, — ты сыплешь вопросами чаще, чем клатчский вернедуб своими желудями.

Повар задышал спокойнее.

— Ладно, чего ждешь… — пробурчал он, ещё не до конца избавившись от подозрений. Но Шут, желая поскорее рассеять неприятный осадок от разговора, охотно отдал три следующих кона.

Меж тем привратник открыл задвижное окошко на воротах.

— Кого тут принесла нелегкая? Отвечай, разрази тебя гром! — грозно рявкнул он.

Перед калиткой стоял промокший до нитки солдат, в глазах которого застыл смертельный ужас.

— Почему ты сказал, что меня принесла нелегкая? — запинаясь, выдавил он.

— Если самый умный, так оставайся там, снаружи, и мокни себе, — невозмутимо ответствовал привратник.

— О нет! Послушай, я должен немедленно увидеться с герцогом! Тут по округе шастают ведьмы!

Привратник хотел было сострить и ответить что-нибудь вроде: «Отчего ж не пошастать, погодка-то самый смак!» или: «Я бы и сам пошастал, подменишь?» — но выражение лица солдата внезапно заставило его осечься. Человека с таким лицом вряд ли возможно посвятить в мир шутки. Ибо перед лицом этим только что предстал совсем другой мир, о существовании которого не пристало ведать душе смертного.

— Ведьмы? — удивился герцог Флем.

— Ах, ведьмы! — вскричала герцогиня.

Из продуваемого сквозняком коридора донеслось бормотание, бесцветное и невнятное, как сипение ветра, но согретое надеждой:

— Ведьмы…

Уж они-то точно могут видеть призраков.

— Это не нашего ума дело, поняли? — втолковывала матушка. — Вмешаемся, потом хлопот не оберемся.

— Зато все так романтично! — зашлась от восторга Маграт и громко выдохнула.

— Ухти-тухти, — сочла нужным заметить нянюшка Ягг.

— Какая теперь разница? — сказала Маграт. — Ты ж все равно прикончила этого хама!

— С чего ты взяла? Я только устроила так… чтобы все шло своим чередом. — Матушка Ветровоск сдвинула брови. — Сам начал землю рыть. А когда нет уважения, жизни тоже нет.

— Рэкс-пэкс-фэкс — слыхала, Маграт?

— Тот человек передал его нам, понадеявшись на нашу помощь! — вскричала Маграт. — Он думал, что сообща мы сумеем выходить малыша! Да ведь это же яснее ясного! Разве ж это не судьба?!

— Вот именно, яснее ясного! — кивнула матушка. — Тут ты сто раз права. Только жизнь так устроена, что ясность твоя — ещё далеко не вся правда.

Она взвесила корону на руке. Тяжеленная, но вес её состоял не только из фунтов и унций.

— Согласна, — не стала спорить Маграт. — Однако не стоит забывать…

— Не стоит забывать, — перебила её матушка, — что скоро сюда нагрянут люди. Будут прочесывать местность. Причём люди подберутся серьезные, и прочесывать местность они будут умеючи. Знаешь, как это называется? «Снесение строений в общественных нуждах», иначе «Выжженная земля». И во-вторых…

— Как наш малыш? Ути-пути… — прогнусавила нянюшка.

— …а во-вторых, Гита, мы будем тебе очень признательны, если ты перестанешь кулдыкать, как индюшка, — огрызнулась матушка.

«Опять я сорвалась», — сокрушенно подумала она. Нервы, как уже давно заметила матушка, пошаливали у неё всякий раз, когда её покидала привычная уверенность в себе. Ведьмы сейчас сидели в хижине Маграт, а здешнее убранство действовало на матушку угнетающе, поскольку отражало веру хозяйки в мудрость Природы, прекрасных эльфов, кругооборот времён года, целительное воздействие цветовой гаммы и ещё в целую уйму разных глупостей, которые бывалая ведьма обычно презирает.

— А ты перестань трепаться. Скажи лучше, что с малышом делать, — в свою очередь огрызнулась нянюшка Ягг. — У меня своих — пятнадцать таких.

— Ты не торопись, нужно тщательно все обдумать, — ответила матушка.

Ведьмы умолкли и некоторое время глядели на матушку выжидающе.

— Ну? — не выдержала Маграт. Матушкины пальцы выбивали дробь по ободку короны. Вид у ведьмы был довольно суровый.

— Значит, так. Малышу здесь не место, — произнесла она, жестом показывая, что намерена закончить мысль. — Нет, нет, Гита, я знаю, у тебя хижина просто загляденье — чистая, ухоженная, но как убежище она не подходит. Малыша нужно отправить из этих краев туда, где про него никто слыхом не слыхивал. И надо решить, как поступить с этой штукой, — закончила матушка, перебрасывая корону из одной руки в другую.

— Да ведь это так просто! — вскричала Маграт. — Послушайте, давайте спрячем её под каким-нибудь валуном… Ну или ещё где-то рядом. Что такое корона? Ребенка спрятать гораздо труднее.

— Глупости, — перебила матушка. — Сама подумай, сколько в стране детишек, и все на одно лицо. А вот корон — раз-два и обчелся. И потом, я точно знаю, они умеют делать так, чтобы их отыскали. Как бы приманивают к себе человеческую душу. Сунешь её под какой-нибудь камень, и через недельку-другую, помяни моё слово, этот камень кому-то очень захочется перевернуть.

— Все так и есть! — горячо поддержала её нянюшка Ягг. — Сколько раз бывало: уронишь какое-нибудь волшебное кольцо в море, а в дом воротишься, решишь ломтик палтуса себе поджарить, глядь, а вот и оно, целехонькое!

С минуту ведьмы обдумывали услышанное.

— Ни разу не было, — вдруг жестко высказалась матушка Ветровоск. — Да и с тобой отродясь такого не бывало… Но не в этом дело. Рано или поздно ему захочется вернуть корону. Если у него и вправду есть права на неё. А ты, Гита, хочешь обижайся, хочешь нет, иногда такое отмочишь, что…

— Давайте я приготовлю всем чай, — вставая с места, прожурчала Маграт и упорхнула в буфетную.

Оставшись вдвоем по обе стороны от стола, две старые подруги некоторое время сохраняли подчеркнуто учтивое молчание. Первой заговорила нянюшка Ягг:

— Смотри, как миленько она здесь все устроила! Цветочки… А это что такое со стен свисает?

— Пихтограммы, — брезгливо процедила матушка. — Насколько я вижу.

— Скажите пожалуйста… — вежливо протянула нянюшка Ягг. — Гляди-ка, всякие одеяния, волшебные палочки…

— В ногу со временем шагает, — фыркнула матушка. — Когда я была молодой, нам раздавали по головке воска да по паре булавок, и то ещё спасибо не забудь сказать. Никто ничего на блюдечке не приносил, сами свою ворожбу в жизнь запускали, сами потом и осваивали.

— Чего там, свои три пуда соли каждый должен съесть, — ответила не менее умудренная опытом нянюшка и пару раз легонько качнула дитя, прерывая его попытку расплакаться.

Матушка снова фыркнула. Трижды за свою жизнь побывав замужем, нянюшка Ягг стояла нынче во главе обширного клана отпрысков и внуков, рассеянных по всему королевству. Правда, заводить семьи и рожать детей ведьмам не воспрещалось. Здесь матушка была вынуждена уступить, хотя сама считала иначе. Матушка в третий раз не удержалась от пренебрежительного фырканья. И тут же пожалела об этом.

— А это что за запах? — недоуменно спросила она.

— Так-так, — сказала нянюшка Ягг, осторожно перекладывая ребенка на другую руку. — Пойду спрошу Маграт, у неё должны найтись чистые тряпки.

Оставшись одна, матушка почувствовала себя чуть неловко, как всякий гость, что остался один посреди хозяйской комнаты. Она даже погасила в себе мимолетный порыв подняться и рассмотреть корешки книжек в серванте, провести пальцем по каминной полке в поисках возможной пыли. Вместо этого она принялась с озабоченным видом вертеть в руках корону. Корона и в самом деле была куда увесистее, чем выглядела.

Поймав свое отражение в зеркале, поставленном на каминную полку, матушка ещё раз пригляделась к короне. Она искушала. Почти умоляла матушку хотя бы разок примерить её, хотя бы прикинуть размер. А и правда, великое ли дело? Убедившись, что по-прежнему в комнате одна, матушка быстрым движением смахнула шляпу и водрузила на её место корону.

Размер был идеальным. Матушка чуть приосанилась и жестом, исполненным царственной лени, ткнула пальцем в сторону очага.

— Сию же минуту, бездельницы, — промурлыкала она. Затем, переведя взгляд на старинные стоячие часы, отчеканила каждый слог: — Повелеваю, негодяю — голову с плеч долой! — И хмуро ухмыльнулась.

Но тут же обомлела, ибо её слуха достигли чьи-то истошные вопли, стук конских подков, мерзостный свист стрел и гнусное чмоканье наконечника пики, что встретилась с человеческой плотью. Своды её черепа сомкнулись над театром войны. С неистощимой силой клинки раскалывали щиты, ломали лезвия, крошили скелеты. За считанные секунды в мозгу её пронеслись века. Она видела себя лежащей среди мертвецов, бессильно повисала на суку дерева, но всякий раз преданные руки подхватывали её, прижимали к себе, подсовывали бархатную подушечку…

Матушка осторожно приподняла корону над темечком, что стоило ей немало усилий, поскольку корона того совсем не желала, и положила её на стол.

— Да, несладко быть королем, — проговорила ведьма. — Может, надоумишь меня, малыш, чего ради в глотки друг другу вцепляться, если потом так маяться…

— Сахару? — раздался за её спиной голос Маграт.

— В короли лезут одни дураки, — продолжала матушка.

— Прости, я что-то…

Матушка Ветровоск резко обернулась.

— Не слышала, как ты вошла, — объяснила она. — Что ты хотела?

— Сахару в чай сколько?

— Три ложки, — быстро заявила матушка Ветровоск.

Среди тех немногочисленных изъянов, от которых матушка не сподобилась избавиться на пути к высотам профессионального мастерства, главнейшими оказались здоровый румянец, играющий на её щеках, и крепкие зубы. Какие бы заклинания ни пускала она в ход, бородавки упорно отказывались портить её пригожее, хотя и чуточку кобылье лицо. Матушка беспощадно начиняла организм сахаром, но добивалась лишь дальнейшего накопления и без того неисчерпаемых запасов жизненной энергии. Волшебник, к которому она как-то раз обратилась за консультацией, объяснил это наличием в её клетках повышенного метаболизма. Матушку это отчасти утешило, поскольку такое положение дел давало ей некоторое преимущество, скажем, перед нянюшкой Ягг, в клетках которой отродясь никакого метаболизма не было.

Маграт прилежно отсчитала три полные, с горкой, ложки. «Что ты, не за что», — ответила она про себя, так и не дождавшись никакой реакции со стороны матушки.

Но тут она внезапно ощутила, что корона пристально наблюдает за ней.

— Как живая смотрит, верно? — сказала матушка. — Помнишь, что я говорила? Они приманивают людей!

— Какой ужас…

— На то они и короны. Не сами же они себя такими создали.

— Она наверняка заколдована!

— А я говорю, на то они и короны… — повторила матушка.

— Так и подначивает, чтобы я её надела.

— Вот тут ты права.

— Но я выстою, я буду сильной… — пролепетала Маграт.

— От всего сердца надеюсь, — кивнула матушка. Вдруг её лицо в неправдоподобно короткие сроки утратило всякое подобие жизненности. — А чем там Гита занимается?

— Моет младенца, — рассеянно ответила Маграт. — Но есть ли способ надежно спрятать эту штуку? А что, если мы все-таки возьмем да зароем её в глубокой яме?

— Тогда её рано или поздно откопает барсук, — начиная утомляться, объяснила матушка. — А может, приберут к рукам золотодобытчики. Или дерево оплетет её корнями, а потом его ураган выкорчует. И уж тут обязательно кто-нибудь явится да нацепит её.

— Только они, в отличие от нас, будут бессильны перед искушением, — веско добавила Маграт.

— Это понятно, — согласилась матушка, внимательно разглядывая свои ногти. — Хотя корону надеть — дело немудреное. Главное — снять её потом.

Маграт взяла корону в руки и повертела её перед глазами.

— Мне кажется, она как-то даже не похожа на настоящую корону, — заявила она.

— Наверное, ты немало их на своем веку перевидала, — буркнула матушка.

— Между прочим, действительно немало, — дерзко откликнулась Маграт. — На настоящих коронах гораздо больше драгоценных камней, а серединка у них прикрыта лоскутком материи. А эта — какая-то маленькая, незаметная…

— Маграт Чесногк!

— Когда я училась у тетушки Вемпер…

— Пустьземляейбудетпухом.

— …Пустьземляейбудетпухом, она часто брала меня с собой в разные города, где играли труппы бродячих актеров, — мы побывали и в Захребетье, и в Ланкре. Тетушка Вемпер была без ума от театра. И у них в реквизите корон было столько, что они их даром могли раздавать, хотя… — Тут Маграт чуть замялась. — Мастерили их из жести, бумаги и лоскутков, а вместо драгоценностей были разноцветные стекляшки. Но они были больше похожи на настоящие короны, чем вот эта. Ты не находишь это немного странным?

— Ненастоящее, которое хочет стать настоящим, часто становится более настоящим, чем само настоящее. Общеизвестный факт. Только мне все это противно. Гляди-ка, теперь у нас ещё и трупы играют. Напялили на себя короны и бродят по свету…

— Ты никогда не была в театре? — прошептала Маграт.

Матушка Ветровоск, никогда не признававшаяся в собственном невежестве, ответила не колеблясь:

— Ну да, скажешь тоже! Видела я эти модные штучки!

— Тетушка Вемпер любила повторять, что театр — это зеркало жизни, — сказала Маграт. — А ещё она говорила, что театр возвращает ей молодость.

— Так оно и бывает, — освоившись с новым поворотом темы, поспешила заверить её матушка. — Надо только играть на нем умеючи. Они ведь люди-то сами неплохие, актеры эти, что на театре играют?

— Думаю, что хорошие.

— И по всей стране странствуют, говоришь? — задумчиво пробормотала матушка, бросая взгляд в сторону кухни.

— Они бывают всюду, где им рады. Я слышала, сейчас одна труппа находится в Ланкре. Правда, сама я на спектакли не ходила, поскольку, как понимаешь… — Маграт потупила взор. — Благовоспитанной девушке не клицу в одиночку посещать такого рода увеселения…

Матушка кивнула. Она всегда ратовала за благочестивый образ жизни. Правда, себя она считала исключением.

Матушка отбарабанила по столу дробь.

— Так и решим, — сказала она. — Давай попробуем. Пойди к Гите, скажи, чтобы пеленала малыша. Давненько я не видала хорошей игры на театре…

Упоение сценой было для Маграт привычным состоянием. Сцена представляла собой дощатый настил на трех пивных бочонках. Все прочие приметы театра сводились к нескольким холстам размалеванной мешковины и полудюжине лавчонок, расставленных на площади городка. И все же перед зрителями возникали картины, которые обозначали сначала «Замок», потом — «Другую часть того же Замка», каковая перевоплощалась в «Ту же часть Замка несколькими часами позже», а затем — в «Поле брани». Наконец настал черед и «Дороги, ведущей из города». Вечер в целом мог бы удаться на славу, если бы не матушка Ветровоск.

После нескольких попыток определить, какой именно из трех инструментов, представленных в оркестровой яме, именуется театром, ведьма вынуждена была переключить внимание на сцену, и вот тут-то Маграт начала понемногу проникаться смутным осознанием того, что матушка ещё не совсем уяснила краеугольные аспекты драматического искусства.

По ходу пьесы матушка не раз, заходясь от ярости, порывалась вскочить с лавки.

— Так ведь он же его прикончил! — шипела она. — Убил, нагло убил! Почему все сидят и глазеют?! Говорю тебе, убил! Нас даже не постеснялся!

Маграт судорожно вцепилась в руку своей подруги, но та упрямо пыталась высвободиться из захвата.

— Да не волнуйся ты так, — прошептала Маграт, — с ним все в порядке, он жив.

— Хочешь сказать, я вру?! — не унималась матушка. — Я же собственными глазами видела!

— Пойми же, матушка, — взмолилась Маграт. — На самом деле он не умер, это понарошку, ну?!

Матушка малость утихомирилась, но время от времени продолжала издавать глухое, негодующее урчание. У неё создалось впечатление, что из неё хотят сделать посмешище.

Тем временем на сцене появился мужчина, одетый в одну рубаху, и принялся произносить долгий и страстный монолог. Пару минут матушка внимала ему с напряженным вниманием, но потом ткнула свою младшую товарку под ребра.

— А ну-ка переведи, что он там наговорил! — потребовала она.

— Он сказал, что страшно мучится из-за смерти того, второго… — начала было втолковывать Маграт, но, осекшись, поспешила сменить тему. — Ты обратила внимание, сколько здесь разных корон?

Однако матушка не желала уходить от обсуждения:

— А чего ж он тогда его убивал?

— Как тебе сказать, это очень тонкий нюанс… — беспомощно пропищала Маграт.

— Стыд и позор! — отрезала матушка. — А тот, мертвый, так и валяется!

Маграт обратила исполненный мольбы и отчаяния взор на нянюшку Ягг. Та, неторопливо пережевывая очередное яблоко, вперила в сцену пытливый взор, за которым читался не наигранный естественно-научный интерес.

— Я лично смекаю, — она сделала ударение на последнем слове и повторила, — я лично смекаю, что тут все сплошная липа. Да ты глянь, этот-то, второй, все ещё дышит.

Прочие зрители, невольно решившие, что реплики, сопровождающие ход спектакля, являются особенностью данной постановки, все как один переключили внимание на дышащего мертвеца. Лицо трупа залила густая краска румянца.

— А теперь на обувь его посмотри, — продолжала разбор нянюшка, — ты видала, чтобы настоящий король в такой обуви на люди вышел?

Труп сделал попытку переместить злополучную обувку за картонный кустик.

Матушка, в душе которой, по-видимому, пустили первые всходы семена небольшой победы, одержанной ею вместе со старой приятельницей над лицемерами и лжецами, извлекла из котомки яблоко и принялась с обновленным интересом следить за развитием событий на сцене. Взбудораженная психика Маграт начала успокаиваться, и сама она уже готова была сосредоточиться на пьесе, как вдруг её усердные попытки отгородиться от тлетворной желчи неверия рассыпались в прах, когда слева от неё раздался вопрос:

— А это ещё что за явление?

Маграт перевела дыхание.

— Дело вот в чем. Этот человек полагает, будто этот парень — принц, хотя на самом деле он — дочка второго короля, но переодетая мужчиной, — выпалила она на одном дыхании.

Матушка молчала. Облик актера стал предметом самого придирчивого разбора.

— Он и есть мужчина, — наконец заключила она. — Правильно думает. Мужчина в соломенном парике. Только говорит почему-то пискляво.

Маграт затрепетала. Ей, конечно, были знакомы некоторые условности сценического искусства. И в предвкушении этого явления её сердце весь день ныло от ужаса. Ибо матушка Ветровоск была из тех, что всегда занимают недвусмысленную позицию.

— Ты права, — кивнула Маграт, отдавая себя на заклание. — Но таковы каноны театра. Женщин всегда играют только мужчины.

— Это ещё почему?

— Потому что женщинам нельзя появляться на сцене, — прикрыв глаза, пискнула Маграт.

Каково же было её изумление, когда спустя минуту она поняла, что ожидаемая буря так и не разразилась. Маграт скосила глаза влево.

Матушка, не сводя глаз со сцены, мирно жевала яблочный огрызок.

— Вечно ты всех взбаламутишь, Эсме, — вдруг сказала нянюшка Ягг, которая также знала о недвусмысленности матушкиной Позиции. — По-моему, неплохо. Мне даже нравится.

Вдруг кто-то сидящий сзади дотронулся до матушкиного плеча и произнес:

— Извините, пожалуйста, нельзя ли вас попросить снять шляпу?

Поворот, который предприняла матушка, протекал настолько медленно, что казалось, будто она запустила в ход некий крохотный, невидимый моторчик. Однако, выйдя на заданные рубежи, она одарила докучливого типа страшным стокиловаттным взором ярко-голубых глаз. Тип сразу зачах, обмяк и осел, причём физиономия его в точности передала все три стадии перевоплощения.

— Нельзя, — последовал ответ. С минуту театрал обдумывал открывающиеся перед ним возможности.

— Хорошо, — в конце концов выдавил он.

Матушка, задержав взор на ещё одно мучительное мгновение, все же решила возобновить просмотр спектакля. Повернувшись, она повелительно кивнула актерам, которые, позабыв о ролях, во все глаза таращились на неё.

— Что уставились? — рявкнула она. — Давайте дальше.

Нянюшка Ягг передала ей вторую котомку:

— На, отведай конфеток.

Если бы у этого театра были своды, то под ними обязательно воцарилась бы чарующая тишина. Тишина эта время от времени прерывалась сдавленными репликами актеров, которые не смели оторвать взоры от ощерившейся матушки, а также эхом обсасывания двух вареных мятных конфеток.

Внезапно голосом до того чеканным, что один из актеров даже выронил свой деревянный меч, матушка изрекла:

— Смотрите, сбоку ещё один спрятался. Бормочет чего-то себе под нос.

— Это суфлер, — пояснила Маграт. — Он подсказывает им реплики.

— А сами они не знают, что говорить?

— Видимо, кое-кто постоянно отвлекает их, — с горечью промолвила Маграт.

Матушка пихнула в бок нянюшку Ягг:

— Слушай, что здесь творится, а? Растолкуй мне, зачем столько королей и прочего народу понабежало?

— А это они тут поминки справляют, — живо разъяснила нянюшка Ягг. — По королю мертвому, который в обувке драной был, только теперь он под солдата работает, а все остальные речи толкают — какой хороший, мол, король у нас был — и спрашивают, кто ж его прикончить посмел.

— Ты точно уверена? — мрачно переспросила матушка. Она окинула взглядом актеров, вычисляя преступника. И долго не сомневалась.

Черная шаль взметнулась над матушкиными плечами, словно крылья несущего возмездие ангела, спустившегося с небес, дабы карающим мечом истребить ложь, лицемерие, скудоумие и притворство. Матушка сейчас казалась вдвое крупнее против своих действительных объемов. Клеймящий перст указал на виновного.

— Этот вот! — пророкотала она. — Вот вам убийца! Это он его кинжалом пырнул. Теперь не отвертишься, душегуб!

В шеренгах театралов, продвигавшихся к выходу, преобладал самый благодушный настрой. Во-первых, порадовала сама пьеса, даже с учетом того, что многие перипетии драмы ускользнули от их внимания. Во-вторых, под конец действия им удалось вдосталь потешиться: все до одного короли разом сиганули со сцены, а к подмосткам выскочила какая-то особа в черном и начала орать благим матом. Этот финал вполне покрывал пару грошей, что брали при входе.

Но три зрительницы не торопились покидать театр, продолжая оживленно обсуждать постановку.

— Слушай, а где они столько разных королей и господ набрали? — не унималась матушка. — Я всегда думала, что такие люди без дела не шляются. Сидят на тронах, правят и все такое прочее.

— Все совсем не так, — уныло протянула Маграт. — Мне кажется, что ты до сих пор кое-чего не поняла.

— Нет, я все-таки докопаюсь! — бушевала матушка.

В подтверждение своих слов она вскарабкалась на сцену и отшвырнула в сторону декорации из мешковины.

— Слушай, ты! — крикнула она. — Это ведь ты трупом прикидывался!

Злополучный труп, который, желая укрепить расшатавшиеся нервы, уплетал бутерброд с ветчиной, грохнулся со стула и повалился на спину.

Затем настал черед картонного кустика. Матушкин башмак пропорол его насквозь.

— Ну что? — провозгласила она почти плотоядно, обращаясь к окружающим. — Все подделка! Фальшивка! Тут краска, там палки, а сзади бумага наклеена.

— Чем могу помочь вам, многоуважаемые?

Голос, произнесший эти слова, обладал дивным, раскатистым выговором, позволявшим ему журчать и искриться, тем более что окрашен он был в драгоценную палитру с преобладанием золотисто-коричневого отлива. Если бы Создатель Вселенной был наделен голосовыми связками, то одаривал бы слушателей чем-то сравнимым по сладкозвучию. Единственный изъян этого голоса заключался в том, что им немыслимо было, скажем, попросить пошуровать кочергой в топке, ибо уголья тут же превратились бы в алмазы.

А меж тем голос этот, по-видимому, принадлежал тучному здоровяку, чье лицо подверглось самому гнусному домогательству со стороны безобразных усищ. Красные штришки вен испещряли его щеки до того густо, что последние смахивали на подробнейшие карты двух городов. Что же касается носа, то им толстяк, наверное, за минуту до этой встречи толок клубнику в глубокой миске. Однако истрепанный жилет и дырявые башмаки он носил с апломбом, который почти убеждал, что всего минуту назад прачка забрала в стирку его подбитое дурностаем^[480], отделанное бархатным сукном платье. В одной руке он держал полотенце, которым продолжал стирать с лица лоснящийся грим.

— Я тебя узнаю, — проговорила матушка. — Ты — убийца. — Покосившись на Маграт, она нехотя буркнула: — По крайней мере, выглядело все очень натурально.

— Очень рад. Редкая удача встретить подлинного и тонкого ценителя. Позвольте же отрекомендоваться: Ольвин Витоллер. Я своего рода управляю этой праздношатающейся ватагой, — произнес толстяк и, стянув с головы побитую молью шляпу, приветствовал ведьму учтивейшим поклоном, который скорее смахивал на некое физическое упражнение для любителей натуралистической топологии.

Шляпа, проделав головокружительную череду кульбитов и пируэтов, замерла застывшей капителью на вершине упершейся в небесный свод руки, тогда как одна нога Витоллера отъехала чуть назад. При этом оставшаяся часть туловища, включая голову, осела в подобострастном скольжении к коленам ошарашенной матушки.

— Ну-ну, мы все понимаем, — успокоила его матушка, с удивлением замечая, что в любимом платье ей вдруг стало как-то неуютно и жарковато.

— А и правда, ты молодцом смотрелся, — вмешалась нянюшка Ягг. — Когда ты на них набросился, я сразу подумала: вон какие слова благородные, значит, точно король.

— Мы извиняемся, что нечаянно вам помешали, — пропищала Маграт.

— Милостивые государыни, — начал Витоллер, — позволено ли будет мне донести до вас неслыханный восторг, каким преисполняется душа лицедея, когда он узнает о том, что в числе его публики нашлись натуры тонкие и чуткие, которые способны прозреть кристаллы духа, обитающие за смрадными пеленами грима?

— Считай, что позволено, — проговорила матушка. — Кто мы такие, чтобы запрещать тебе говорить?

Комедиант выпрямился, водворил на место шляпу и поймал матушкин взгляд. В течение последующей минуты они привередливо, почти нескромно изучали друг друга, как профессионал профессионала. Витоллер вынужден был уступить, хотя тут же заговорил с таким видом, словно вовсе и не участвовал в поединке:

— А теперь не могу ли я узнать, чем обязан визиту столь обворожительных дам?

В общем, он явно победил. Нижняя челюсть матушки отвалилась. Представься ей случай воздать хвалу собственной персоне, она бы никогда не отважилась перешагнуть за отметку «порядочная и отзывчивая». Нянюшка Ягг, при всей одутловатости, лицом больше смахивала на порядком ссохшуюся изюминку. Маграт Чесногк сравнение со стиральной доской если бы и не польстило, то и не обидело бы, — обеим была свойственна очаровательная незамысловатость натуры, а также опрятность, отдраенность и общая чистоплотность в сочетании с плоскогрудостью, которая, правда, в случае Маграт чуть нарушалась двумя крохотными бугорками. Матушка нутром чуяла, что в ход было пущено какое-то волшебство, однако не была уверена, что сможет назвать какое именно.

Дело было в голосе Витоллера. Все, о чем говорил комедиант, мгновенно преображалось.

«Только полюбуйтесь на этих двух, сразу хвосты распустили», — проворчала про себя матушка. Нахмурившись, она остановила собственную руку, которая вдруг вознамерилась пригладить торчащие во все стороны, словно железная стружка, кудряшки, и многозначительно откашлялась.

— Нам нужно побеседовать с тобой, господин Витоллер. — Матушка многозначительно ткнула пальцем в сторону актеров, которые, разбирая декорации, явно сторонились ревностной поклонницы сцены. Все же матушка сочла должным перейти на шепот. — Наедине, без посторонних.

— Сударыня, я весь к вашим услугам! — вскричал толстяк. — Что до меня, то я нынче обретаюсь вон в том достопочтеннейшем караван-сарае…

Ведьмы рассеянно оглянулись. В конце концов Маграт робко уточнила:

— Ты, наверное, имел в виду таверну?

Большая зала Ланкрского замка из всех щелей продувалась сквозняками, а у нового камергера двора имелись старые нелады с мочевым пузырем. В данную минуту камергер раболепно извивался под грозным оком её светлости.

— Бесспорно. Их у нас хватает.

— И народ терпит их? Камергер кашлянул:

— Виноват?

— Люди их терпят?

— О да, с большой охотой, ваша светлость. Считается доброй приметой, если по соседству с вами обосновалась ведьма. Весьма доброй приметой.

— Отчего же?

Камергер чуть помешкал. Последний раз он обращался к ведьме за помощью после того, как занедужила его прямая кишка, что немедленно превратило уборную в его доме в одиночную камеру пыток. Пузырек с притираниями, который вручила ему ведьма, сумел в кратчайшие сроки рассеять злое заклятие.

— Если случится у человека какая болезнь или морока, куда ж ему, как не к ведьме, податься?

— В той стране, где я выросла, к ведовству относились менее снисходительно, — отрезала герцогиня. — На том же подходе мы будем настаивать и здесь. А ты немедленно раздобудешь для нас их адреса.

— Кого-кого, ваша светлость?

— Мы хотим знать, где они проживают. Полагаю, сборщики налогов смогут без труда указать, где нам их найти?

— А, ну да… — жалобно протянул камергер. Герцог подался чуть вперед на своем возвышении.

— Полагаю, они добросовестно платят налоги?

— Платить налоги — это не совсем по их части, ваша светлость…

Воцарилось долгое молчание.

— Да-да, продолжай, — наконец поощрил герцог.

— Сказать правду, ваша светлость, они их вроде как и не платят. Так у нас повелось… одним словом, покойный король… Нет, в общем, не платят.

Герцог положил руку на кулачок жены.

— Нам все понятно, — холодно ответил он. — Вопросов нет. Свободен.

Камергер, отвесив краткий, торопливый поклон, по-крабьи ретировался из залы.

— Да уж! — крякнула герцогиня.

— Ничего не скажешь! — подхватил герцог.

— Вот как твоя семья правила этим королевством! Умертвить кузена было твоим священным долгом. Того требовало попечение о благе рода человеческого. Слабый должен уступить дорогу сильному.

Герцог вздрогнул. Она не уставала напоминать ему об убийстве. Нельзя сказать, что герцог чурался убийства как такового, в особенности если совершалось оно другими людьми по его приказу, а сам он получал возможность лишь присутствовать при исполнении. Однако убийство собственного родича, к тому же исполненное самолично, крепко засело у него в горле… или — герцог задумался — в печенках.

— Истинная правда, — выдавил он. — Однако хоть на первый взгляд страна наша так и кишит ведьмами, отыскать среди них тех трех, что торчали тогда на торфяной пустоши…

— Их всех ждёт одна судьба.

— Ну разумеется.

— А твоя судьба — в твоих руках.

— Знаю, любовь моя.

Она попала в точку. Его судьба и впрямь оказалась в его руках. Стоило на миг закрыть глаза, и он видел тело, что скатывалось по ступенькам лестницы. Но не чудится ли ему? Из темного угла залы до Флема явственно донеслось чье-то сиплое, сдавленное дыхание. Но они определенно остались в зале вдвоем. Итак, он взял судьбу в руки, и она решила остаться там навечно. Герцог пытался смыть кровавые подтеки. Словно, вытравив их, он избавится и от своей судьбы. Он тер, скреб, драил зловещие следы до тех пор, пока в утробе его не родился вопль отчаяния.

В общественных заведениях матушка так и не научилась чувствовать себя раскованно. Остолбенев, что солдат при команде «Смирно!», матушка сидела за стаканчиком портвейна с таким видом, словно тот был редутом, который она воздвигла между собой и соблазнами мира.

Стаканчик же нянюшки Ягг, с которым та как раз сейчас расправлялась, был, по подсчетам матушки Ветровоск, уже третьим за вечер, и ведьма с горечью убеждалась в том, что приятельница на всех парах мчится по колее, обещавшей в последний момент разгула вознести её на стол, где нянюшка в таких случаях отплясывала народные танцы, щеголяя исподним бельем и зычно распевая «Вот только с ежиком вышел прокол».

На столе россыпью лежали медяки. Витоллер с женой, усевшись друг против друга, быстро пересчитывали монетки. Над мероприятием явно довлел дух соперничества.

Пока госпожа Витоллер выковыривала из-под пальцев мужа фартинги, матушка наблюдала за семейной парой. На вид госпожа Витоллер была женщиной смышленой, обходившейся с мужем что сердобольная овчарка с ягненком. На матримониальные хитросплетения у матушки выработался несколько созерцательный взгляд, взгляд астронома, обозревающего поверхности удаленных, чуждых нашему пониманию миров. Тем не менее у неё имелись собственные наработки относительно того, какой тип женщины должен составить счастье человека, подобного господину Витоллеру. По её мнению, то был весьма своеобразный тип, наделенный неиссякаемыми запасами долготерпения вкупе с практической жилкой, а также весьма проворными пальчиками.

— Госпожа Витоллер, — произнесла она наконец, — боюсь показаться прямолинейной, но все-таки спрошу: насколько плодотворен оказался ваш союз?

Оба супруга воззрились на неё.

— Она спрашивает о том… — вступила было нянюшка Ягг.

— Не нужно, я все прекрасно понял, — тихо проговорил Витоллер. — Когда-то у нас была дочь. А с тех пор никого больше не было.

Над столом повисла гнетущая тишина. На секунду-другую лицо Витоллера отразило почти человеческие чувства. Он вперил унылый взор в медяки, которые только что заботливо уложил перед собой в столбики.

— Видишь, какое дело… У нас есть ребенок, — продолжила матушка, тыча пальцем в малыша на руках у нянюшки. — А ребенку нужен дом.

Витоллеры перевели взгляды в указанном направлении, и комедиант глубоко вздохнул:

— Такая жизнь не для детей. Мы же всегда в пути, из дома в дом, из города в город. И в школу ему некогда ходить будет. А сейчас, говорят, без образования никуда не сунешься.

И все же Витоллер глаз не сводил с младенца.

— Почему вы сказали, что ребенку нужен дом? — поинтересовалась госпожа Витоллер.

— Потому, что как раз дома у него и нет. Такого дома, где ему были бы рады.

Вновь наступило затяжное молчание. Наконец Витоллер произнес:

— И вы просите нас взять на себя заботы о его участи по праву…

— По праву крестных, — брякнула нянюшка Ягг.

Матушка прикусила губу. Она бы на такое не сподобилась.

Витоллер с отсутствующим выражением катал по столешнице монетки. Вдруг жена протянула руку и дотронулась до его плеча, и в следующий миг был заключен бессловесный союз. Матушка сочла, что приличнее будет потупить взор. Выражение и черты лица другого человека ведьма умела читать бегло, однако бывали случаи, когда к этому умению она прибегать не желала.

— Придется, конечно, затянуть поясок… — неопределенно промямлил Витоллер.

— Ничего, как затянем, так и распустим, — твердо заявила жена.

— Да. Думаю, ты права. Зато какое счастье — вырастить малыша…

Матушка кивнула и запустила руку в потайные уголки своего одеяния. Приложив изрядное усилие, она вытащила на свет маленький кожаный узелок и опрокинула его на стол. Из узелка россыпью хлынули серебряные монеты, кое-где крапленые сиянием золота.

— Тут должно хватить… на эти… — Матушка на миг умолкла. — На подгузники и пеленки. На штанишки всякие. На что хотите.

— И на то, чтобы вырастить ещё сотню таких карапузов, — утратив все сладкозвучие, проблеял Витоллер. — Но почему вы с самого начала не упомянули об этом?

— Человек, которого можно купить, как правило, ничего не стоит.

— Но ведь вы ничего о нас не знаете! — воскликнула госпожа Витоллер.

— Ты так считаешь? — хладнокровно парировала матушка. — Нам, само собой, хотелось бы получать весточки о том, как его успехи. Так что не забывайте писать! Но только я очень советую: не вздумайте никому рассказывать о нашем деле, если не хотите, чтобы с младенцем стряслось что-нибудь дурное.

Госпожа Витоллер смерила ведьм пристальным взглядом:

— А ведь вы кое о чем умалчиваете. За всем этим кроется какая-то тайна. Правильно угадала?

Чуть помешкав, матушка все же кивнула в подтверждение её слов.

— Но если мы узнаем правду, то счастливее от этого не станем. Верно?

Матушка снова ответила кивком и резко поднялась — в таверну ввалились несколько актеров. А актеры, как известно, не умеют веселиться тихо.

— Прошу извинить, — отрывисто сказала матушка Ветровоск, — у меня неотложные дела.

— Но как зовут мальчугана? — спросил Витоллер.

— Том, — ответила матушка, не моргнув и глазом.

— Джон, — отозвалась нянюшка Ягг. Ведьмы встретились взглядами. Матушка вышла победительницей.

— Том-Джон, — уточнила она и, не говоря больше ни слова, ретировалась к выходу.

Ступив за порог заведения, она столкнулась нос к носу с запыхавшейся Маграт.

— Я нашла там сундук, — затараторила та. — В нем полным-полно корон и всякого барахла. Я все сделала, как ты велела, положила её на самое дно.

— Порядок, — кивнула матушка.

— Наша корона, по сравнению с другими, самая невзрачная…

— Кому густо, а кому и пусто, — фыркнула матушка. — Тебя не заметили?

— Нет, все были заняты своими делами, вот разве что… — Маграт помедлила. Густой румянец залил её щеки.

— Ну?

— Только я отошла от сундука, как подкрался какой-то мужчина и ущипнул меня… сзади… — Лицо Маграт полыхало палитрой густо-малиновых оттенков. Ладошка её прилипла к губам.

— А потом? — уточнила матушка.

— Вот, а потом… потом…

— Не тяни.

— Он сказал мне кое-что…

— Что именно?

— Сказал, дескать, привет, цыпочка, ты сегодня вечерком не занята?

Матушка погрузилась в сосредоточенное раздумье.

— Скажи, тетушка Вемпер, она тебя на люди, наверное, не часто выводила?

— Ты же знаешь, у неё ноги очень болели, — ответила Маграт.

— Но повивальное дело вы с ней проходили?

— Вообще-то да, а что? У меня это хорошо получалось.

— Тут такие штуки… — Матушка с трудом подбирала слова, боясь сделать неверный шаг на зыбкой, малознакомой ей почве. — Неужто она ни разу не обмолвилась, что происходит до?

— До чего?

— Ну… — произнесла матушка голосом, в котором звучало отчаяние. — Про роль мужчины… ничего не рассказывала?

Глаза Маграт округлились от ужаса.

— Про роль мужчины?!

За свою долгую жизнь матушка Ветровоск не раз бралась за самые безнадежные дела. И заставить её отступиться было нелегко. Но на сей раз она вынуждена была спасовать.

— Наверное, правильнее всего будет попросить нянюшку Ягг, чтобы она потолковала с тобой накоротке. И тянуть с этим не стоит. Чем раньше это произойдет, тем лучше…

Вдруг из окна, расположенного над их головами, вырвался залп дикого хохота, сопровождаемый звоном сдвигаемых кружек. Высокий голос, едва не надрываясь, затянул последнюю строчку припева:

— …Жирафу, если встанешь на стол, вот только с ежиком…

Дослушать припев до конца матушка не пожелала.

— Но сегодня её лучше не тревожить, — закончила она.

Глава 4

Бродячая труппа снялась с места за несколько часов до захода солнца. Четыре фургона, шатающиеся из стороны в сторону, виднелись на дороге, что вела из Ланкра в направлении равнины Сто, где лепились друг к другу большие города. Согласно уставу города, все шуты, скоморохи, фокусники, шарлатаны и прочие вероятные правонарушители должны были выйти за ворота Ланкра до наступления темноты. Правило это, в сущности, было вполне безобидным, поскольку стен, в общепринятом понимании, вокруг города не существовало и мало кто высказывал негодование в случае, если после захода солнца кое-кто из бродяг, не поднимая шума, просачивался обратно. Требовалось лишь воздать должное заведенным порядкам.

Воспользовавшись старинным, с зеленоватыми жилками нянюшкиным кристаллом, ведьмы наблюдали за движением каравана из хижины Маграт.

— Пора бы тебе научиться добывать оттуда звук, — пробурчала под нос матушка Ветровоск, встряхивая шар, отчего изображение покрылось рябью.

— Как это было восхитительно! — воскликнула Маграт. — Эти фургоны комедиантов… Чего там только нет — деревья, вырезанные из бумаги, костюмы и… — Маграт начертила в воздухе широкий квадрат, — огромная такая картина с изображением всяких храмов и башен. Так здорово!

Матушка хмыкнула.

— Раз — и обычные люди преображаются в королей и принцев. В этом есть что-то от магии. Как вы думаете?

— Маграт честно, ты соображаешь, что несешь? Это же сплошная фальшивка — краска да картон. Даже дурак сразу заметит.

Маграт открыла было рот, но, сдержав контрдовод, успела вовремя его закрыть.

— А что поделывает нянюшка? — рассеянно спросила она.

— Решила прилечь на лужайке, — ответила матушка. — Плохо себя чувствует.

Недуг больной тут же дал о себе знать весьма обильным звуковыделением.

Маграт собралась с духом:

— Знаешь, мне кажется, что, раз уж мы назвались его крестными, мы просто обязаны сделать ему подарки. Таков неписаный обычай.

— Это ещё что за бред?

— Порядочная ведьма всегда преподносит младенцу три дара, — не сдавалась Маграт. — Как правило, красоту, мудрость и счастье. Во всяком случае, в старину так оно и было.

— Понятно. Домики из имбирных пряников, прялки и тыквы, — пробубнила матушка, не обнаруживая почтения к старине. — А потом ещё проколоть себе палец шипом от розы. Никогда не опускалась до такого.

Нахмурившись, она с удвоенной силой потерла шар.

— Может быть, ты и права, но… — Маграт запнулась, заметив, как покосилась на неё матушка.

Вот такая она, Маграт. Полная голова тыквенной каши. Кому хочешь готова крестной стать — просто так, за здорово живешь. Но за всей этой мешаниной — чистая, красивая душа. Девушка, которая всегда приласкает маленького пушистого зверька. В общем, из тех личностей, которые непременно полезут на высокое дерево, чтобы вернуть в гнездо выпавшего птенчика.

— Сама смотри. Если тебе это так нужно… — буркнула, сама себе поражаясь, матушка и рассеянно помахала утопающим в кристалле фургонам. — На что в таких случаях установка? Красота и богатство?

— Ну, одних денег для счастья мало. А если он пойдет в отца, то и статью обделен не будет, — сразу посерьезнев, рассудила Маграт. — Может быть, правильнее говорить о мудрости? Ты как считаешь?

— Мудрости человек сам учиться должен, — резонно заметила матушка.

— Тогда, может, острое зрение? Или красивый голос, как у певца?

Снаружи доносилось сиплое, но вдохновенное исполнение народной баллады. Ночному небосводу толково разъясняли, что «на волшебном посохе — нехилый набалдашник».

— Это все не так важно, — громко произнесла матушка. — Прибегни к помощи головологии. Без красоты с богатством прожить можно… — Она снова взялась за кристалл и махнула рукой: — Сходила бы лучше и привела нянюшку. Сама говорила, что нас должно быть трое.

Ввести в дом приболевшую нянюшку, равно как и растолковать ей смысл родившейся у Маграт затеи, стоило обеим ведьмам немалых хлопот.

— Чего такое? Три п’дарка? — ошарашенно проговорила нянюшка Ягг. — П’следний раз я п’дарок делала, когда девочкой была.

Маграт шныряла взад-вперед по комнате — зажигала свечи.

— Мы должны создать надлежащий магический антураж, — объяснила она.

Матушка лишь передернула плечами, хотя поведение Маграт можно было расценить как настоящий вызов. Но каждая ведьма вольна заниматься ворожбой по-своему, а они в данную минуту находились в хижине Маграт.

— А чего вы ему дарить собрались? — поинтересовалась нянюшка Ягг.

— Мы же только что тебе сказали — сами не знаем, — ответила матушка.

— Слушайте, есть мысль! — провозгласила нянюшка и тут же поделилась ею. Наступила гробовая тишина.

— Прости, но я все-таки не понимаю — какой ему от этого прок? — высказалась наконец Маграт. — К тому же это, должно быть, не совсем удобно — ходить мешает…

— Да он потом, когда вырастет, нам кланяться будет, помяни моё слово, — заявила нянюшка Ягг. — Мой первый муж всегда любил повторять…

— Вообще, не помешало бы, — вовремя вступилась матушка, сверля приятельницу острым взором, — придумать что-нибудь не столь… не столь сальное. Обязательно тебе нужно все опошлить! Поражаюсь тебе, Гита, и что тебе вечно неймется?

— Ну знаешь, лично я, к примеру, считаю… Тут обе дамы перешли на шепот, и весьма прежаркий. Затем установилась долгая, мучительная пауза.

— Мне кажется, — сказала Маграт, робея от собственной смышлености, — мы мудро поступим, если разойдемся по собственным хижинам и все сделаем так, как каждой велит её сердце. Понимаете? То есть отдельно друг от друга. День сегодня был трудный, мы все утомились…

— Правильная мысль, — твердо заявила матушка, поднимаясь с лавки, и крайне сурово буркнула: — Вставай, Гита, уходим. День был трудный, ты переутомилась.

Ведьмы вышли за дверь, продолжая препираться друг с другом.

Маграт, окружив себя разноцветными свечами, откупорила пузырек с одним исключительно мощным средством оккультного характера — это средство она заказала из кладовых, расположенных в далеком Анк-Морпорке, и ей не терпелось испытать зелье в действии. Порой так хочется, чтобы люди были чуточку добрее к ближнему своему…

Маграт взглянула на волшебный шар.

Можно начинать.

— Он всегда будет легко сходиться с людьми, — прошептала она.

Может, то был не самый первостепенный навык в жизни, но для самой Маграт эта способность была тайной за семью печатями.

Нянюшка Ягг, усевшись у себя на кухне, взяла на колени своего жутких размеров кота, нацедила на сон грядущий стаканчик и тщетно попыталась припомнить начало семнадцатого куплета из бессмертного «Ежика». В куплете речь должна была идти о козах, но подробности были безнадежно утеряны. Время в очередной раз одержало верх над памятью.

Нянюшка чокнулась с невидимым собутыльником.

— Память у малыша такая будет, что все черти от зависти подохнут. Чтобы все песни с первого раза запоминал!

А матушка Ветровоск, шагая по объятому тишиной лесу, зябко куталась в шаль и по-прежнему бередила себе душу. День был трудный, местами — мучительный. А театр её и вовсе доконал. Все только и делают, что выдают себя за других людей, сплошной обман творится, а дуб можно пальцем проткнуть! Матушка любила отдавать себе отчет в том, на каком свете находится. Свет, на котором она побывала сегодня, настораживал и, более того, озадачивал.

Все эти очевидные противоречия могли вогнать в оторопь кого угодно.

Матушка зашагала быстрой походкой путника, который явно убежден в том, что сырая, ветреная ночка, настигшая его в этом лесу, таит в себе нечто необъяснимое и зловещее. Этим убеждением матушка прониклась сполна.

— Пусть же он станет тем, кем сам пожелает, — пробормотала она. — Это все, о чем может мечтать человек.

Подобно большинству смертных, ведьмы лишены укорененности в настоящем, а выделяются среди прочих тем, что способны, пусть и не до конца, сей изъян осознать и даже извлечь из него кое-какую пользу. Они заботливо хранят память о прошлом, поскольку отчасти живут там, и способны узреть смутные тени, которые отбрасывает будущее.

Матушка вполне отчетливо видела грядущее. Оно было испещрено ножевыми ранами.

Грядущее наступило с рассветом следующего дня. Четверо всадников, спешившись на краю чащи неподалеку от матушкиной хижины, стреножили коней и осторожно двинулись вперед.

Сержант, назначенный ответственным, отнесся к поручению без восторга. Уроженец Овцепиков, он с трудом представлял себе, как может выглядеть пленение ведьмы, зато отдавал себе отчет, что приветствовать собственное пленение ведьма не станет. А сержанту не хотелось приветствовать то, что не могла приветствовать ведьма.

Его подчиненные также были коренными овцепикцами. Они следовали по пятам за начальником, от всего сердца надеясь использовать того в качестве щита при обнаружении сколько-нибудь более подозрительного предмета, чем обычное дерево.

В утренней дымке постепенно прорисовывались мухомороподобные очертания дома. Целебные травы, привольно разросшиеся в матушкином саду, колыхались, хотя воздух был недвижим. Среди прочих в саду были представлены растения, которые даже для Овцепиков являлись диковинными, прибывшими сюда с самого Края Диска. Сержант был готов поклясться, что пара цветочков обратили к нему свои пестики. Он вздрогнул.

— Что теперь-то делать, командир?

— Что делать? Рас… да, рассредоточиться вокруг дома.

Солдаты с удвоенной осторожностью преодолели заросли. Оказавшись у поваленного ствола, сержант присел на корточки и прошептал:

— Отлично. Просто молодцы. Командира понимаете с полуслова. А теперь давайте живо рассредоточивайтесь… только на сей раз рассредоточивайтесь поодиночке.

Солдаты, вполголоса ворча, растворились в туманных дебрях. Сержант выждал пару минут, чтобы подчиненные успели закрепиться на позициях, а затем произнес:

— Вот и славно. Теперь же… — И осекся.

Он вдруг с испугом спросил себя, разумно ли с его стороны орать на все окрестности, отдавая приказы. Неразумно, тут же решил он.

Тогда сержант выпрямился, снял с головы шлем, изъявляя таким образом уважение к хозяйке дома, и, переступая онемевшими ногами, приблизился к хижине с заднего хода. Откашлявшись, он несколько раз очень вежливо стукнул в дверь.

По прошествии определенного промежутка времени сержант напялил шлем обратно на голову и, молвив: «Дома никого нет, значит, ломаем дверь», принялся отмерять дистанцию для разбега.

В этот миг дверь отворилась. Отворилась с изуверской медлительностью, со скрипом, способным на целый день испортить настроение. За пронзительностью скрипа следовало заподозрить не безалаберность хозяйки, но, напротив, кропотливейшие усилия, как, например, ежедневное ошпаривание петель кипятком. Сержант замер и начал медленно поворачиваться лицом к двери.

Пустота дверного проема, представшая его взору, произвела на него гнетущее впечатление. Весь его жизненный опыт говорил о том, что двери сами по себе не открываются.

Сержант снова откашлялся.

Нагнувшись к его уху, зашедшая сзади матушка Ветровоск прошептала:

— Кашель у тебя запущен. Молодец, что заглянул.

Сержант уставился на неё с выражением бездыханного благоговения.

— Гр-р-р… — только и смог сказать он.

— И что дальше? — спросил герцог. Сержант упорно таращился на точку в двух дюймах правее герцогского кресла.

— Дальше… Она предложила мне чашку чая.

— А чем были заняты твои люди?

— Им она тоже предложила чаю.

Герцог поднялся с кресла и ласково обнял сержанта за плечи, трепетавшие под ржавыми звеньями кольчуги. Он и сам чувствовал себя прескверно. Полночи он пытался смыть кровавые пятна с ладоней. Полночи ему казалось, что над самым его ухом кто-то шепчет. Утренняя овсянка была пересоленной и подгоревшей. Кончилось все тем, что повар устроил форменную истерику. Из этого напрашивался вывод, что герцог должен был пребывать в бешенстве. А герцог меж тем был необычайно участлив и обходителен. Он принадлежал к той породе людей, которые по мере того, как подходят к концу запасы терпения, становятся все более нежными и покладистыми. И только потом вы выясняете, что их последняя любезность, наподобие «не знаю, как вас и благодарить», на самом деле являлась вежливым приглашением на гильотину.

— Послушай, сержант… — проговорил герцог, неторопливо прохаживаясь с несчастным солдатом по кабинету.

— Да, мой повелитель?

— У меня все-таки есть ощущение, что я плохо растолковал тебе собственный приказ, — вкрадчиво промолвил герцог.

— Повелитель?

— Я спрашиваю себя, не могло ли случиться так, что я сам поставил тебя в затруднительное положение… Понимаешь, мне-то сдается, что я велел привести ведьму в замок. Если потребуется — в оковах. Но вдруг вместо этого я обмолвился и произнес: «Зайдите к ведьме, попейте у неё чайку». Неужели я допустил такую оплошность?

Сержант принялся растирать себе лоб. Сарказм как средство риторики был для сержанта в новинку. В его окружении проявления негодования сводились к бранным выкрикам и, от случая к случаю, разлетающимся в стороны щепкам.

— Никак нет, о господин.

— Тогда растолкуй мне, почему ты не соизволил выполнить именно то, что от меня услышал?

— Повелитель…

— Наверное, она шепнула тебе одно из своих заклятий. Мне ведь кое-что известно об их повадках, — сказал герцог, проведший половину ночи за чтением одного из самых волнительных трактатов, когда-либо посвященных этой неисчерпаемой теме^[481]. — Полагаю, она соблазняла твой взор картинами неземного блаженства? Или, быть может, прельстила посулами запрещенных утех и исступленного сладострастия, самые помыслы о коих делают человека несчастнейшим из смертных?

Герцог опустился в кресло, обмахиваясь носовым платком.

— Все ли ладно у вас со здоровьем, о повелитель? — осведомился сержант.

— Как-как? О, все вроде на месте…

— У вас щеки раскраснелись.

— Ты мне зубы не заговаривай! — рявкнул герцог, пробуя взять себя в руки. — Лучше честно признайся, она предлагала тебе упоительные и кощунственные наслаждения, ведомые лишь тому, кто обретается в пучинах похоти?

Сержант вытянулся по струнке и снова уставился в любимую точку.

— Никак нет, господин! — выдохнул он, как бывает с лицом подневольным, который набрался мужества выложить всю правду без остатка. — Она предложила мне… пряник.

— Какой ещё пряник?

— Пряник с черноплодной начинкой, господин. Флем застыл в неподвижной позе, отчаянно пытаясь вновь обрести внутреннее равновесие.

— А что твои люди?

— Им она тоже предложила по прянику. Всем, кроме молокососа Роджера, которому пряники запрещены по причине здоровья.

Герцог грузно плюхнулся на скамью, поставленную между окон, и уткнулся лицом в ладони. «А ведь рождение моё сулило мне владеть равнинной землей с её плоским, незатейливым ландшафтом, где погода не издевается над людьми, а сами люди не напоминают жижицу! — сокрушался герцог. — Но это ещё не все, сейчас я должен узнать, чем потчевали Роджера».

— Его она угостила тортом, повелитель.

Герцог повернулся к деревьям. Внутри у него все кипело и бурлило. И все же, являясь на протяжении двадцати лет счастливым обладателем руки леди Флем, он не только научился укрощать свои чувства, но и мог, при необходимости, обуздать инстинкты. Когда в голове происходили жаркие баталии, лицо его сохраняло полнейшую окаменелость. Впрочем, сейчас из темных гротов сознания вылезло чувство, на которое герцог раньше не тратил времени. На поверхности показался острый плавник любопытства.

Пятьдесят предыдущих лет герцог прожил, ухитрившись сохранить самые невинные представления о пользе любопытства. В отличие от измены и вероломства, оно не являлось фамильным клеймом аристократии. Вот почему герцог всегда полагал, что уверенность в чем-либо куда более ценная черта человеческой натуры. Но он потихоньку начинал понимать, что и у любопытства имеется важное предназначение.

Сержант сохранял невзыскательное выражение подневольного служаки, готового ждать команды повелителя до той поры, пока резкий порыв ветра не вынудит его поменять позу. Долгие годы безмятежной службы под штандартами короля Ланкра не прошли для него бесследно: если тело его вытянулось, как того требует «смирно», то живот, несмотря на все старания, испытывал явное тяготение к «вольно».

А герцог тем временем пытливо разглядывал Шута, примостившегося возле трона на табурете. Согбенный человечек чуть приподнял лицо, смерил властелина недоумевающим взором и с вялым беспокойствомпередернул плечами.

Герцог наконец принял решение. Старая истина: отыщи у человека уязвимое место — и там тебя ждёт ключ к успеху. Тут же ему на ум пришло соображение о том, что таковые места, в частности, включают и печенки некоторых монархов, куда легко входит нож. Он тряхнул головой и попытался сосредоточиться на более судьбоносных материях…

…Следы которых он отчаянно пытался вытравить со своих ладоней. Прошлой ночью он устремился в один из казематов замка, где в камере пыток позаимствовал железную щетку. Но против этой материи железо оказалось бессильно. Оно только усугубляло положение: чем усерднее он скреб злосчастные пятна, тем кровавее они становились. Герцог уже спрашивал себя, не повредился ли он рассудком.

Флем затолкал ненужные размышления на дальние полки мозга. Итак, на чем он остановился? Ах да, уязвимые места. Шут был настоящим воплощением уязвимости.

— Ты свободен, сержант.

— Слушаюсь, господин, — кивнул сержант и чеканной поступью вышел из залы.

— Шут!

— Здесь твой куманек, государь! — беспокойно откликнулся Шут, пару раз ущипнув струны мандолины.

Герцог медленно опустился на трон.

— Уж если ты намекаешь, что ты — кум королю, тогда дай ему один родственный совет, дурья башка.

— Ей-ей, дяденька… — начал было Шут.

— И дяденькой твоим я сроду не был, — продолжал герцог. — Не могла память так злостно подшутить надо мной. — Говоря это, герцог Флем склонился над Шутом так низко, что едва не потерся кончиком носа о его искаженное ужасом лицо. — Если и следующую свою ремарку ты предваришь словами «куманек», «дяденька» или «ей-ей», тебе придется туго.

Шут беззвучно подвигал губами и произнес:

— А что скажешь на «истинную правду»? Герцог умел чувствовать момент, когда следует сбавить обороты.

— От «истинной правды» я, пожалуй, не отмоюсь… Равно как и ты, Шут. Но берегись, если ты затеял какой-то подвох. — И герцог состроил ласковую мину. — Давно ходишь в паяцах, парень?

— Истинная правда, почтеннейший…

— «Почтеннейшего» трогать не будем, — перебил герцог, поднимая руку.

— Истинная правда, по… повелитель, — произнес Шут и сглотнул. — Сколько себя помню. Семнадцать лет под колпаком, и отроком, и мужем. А до меня Шутом состоял мой отец. И вместе с ним — мой дядька. До них обоих Шутом служил мой дед. А его…

— Стало быть, в твоем роду были одни дурни?

— Таков семейный обычай, — ответил Шут. — Истинная правда, правитель.

Герцог снова обозначил на лице ухмылку, но Шут настолько разволновался, что даже не успел сосчитать, сколько зубов насчитывал оскал.

— Полагаю, ты родом из здешних мест?

— Угадал, кума… Абсолютная правда, сир.

— И стало быть, тебе известны обычаи этой страны и повадки её обитателей?

— Надеюсь, что да. Истинная правда.

— Чудесно. Скажи мне, где ты спишь, паяц?

— В конюшнях, правитель.

— Сегодняшнюю ночь и все последующие ты будешь проводить у дверей моей спальни, — милостиво пообещал герцог.

— Ого!

— А вот теперь, — промолвил герцог столь сладостно, что голос его облил Шута, что струйка патоки — пудинг, — мой Шут, подробно расскажи все, что ты знаешь о ведьмах.

И вместо того, чтобы уютно устроиться на ложе из свалявшейся соломы, отведенном ему в конюшне, следующую ночь Шуту и впрямь пришлось коротать в продуваемых сквозняками коридорах, расположенных прямо над Большой залой.

— Экое тупое паясничанье, — негодовал он, ворочаясь с боку на бок на плитах. — Ах, куманек, куманек, где ж это видано?

Наконец он впал в мучительное забытье, на протяжении которого взор его постоянно тревожила некая бесплотная фигура. Время от времени слух улавливал отголоски беседы, что по другую сторону двери вели между собой герцог и герцогиня Флем.

— Сквозняков, по крайней мере, здесь поубавилось, — нехотя признала герцогиня.

Герцог откинулся на спинку кресла и взглянул на супругу с улыбкой.

— Итак? — нетерпеливо осведомилась она. — Почему не видно ведьм?

— Камергер, похоже, сказал правду, любовь моя. Сдается мне, что ведьмы околдовали местных поселян. Сержант нашей гвардии вернулся в замок с пустыми руками.

«Руками», — усилием воли он погасил эхо, которым отозвалось в сознании воспоминание о собственных руках.

— Отчего ж ты его до сих пор не казнил?! — живо вскинулась герцогиня. — В назидание остальной челяди…

— Если мы станем руководствоваться таким правилом, дорогая, то рано или поздно останемся с одним-единственным солдатом, которому вынуждены будем повелеть перерезать себе глотку, объяснив, что это он делает в назидание самому себе.

Между прочим, — мягко напомнил он, — я уже обратил внимание, что слуг за последние дни порядком поубавилось. Ты знаешь, я редко вмешиваюсь…

— Вот и не вмешивайся, — отрезала герцогиня. — За ведением дома надзираю я. И лодырей я терпеть не намерена.

— Я даже не сомневаюсь, что твой кругозор в подобных вопросах неизмеримо шире моего, однако…

— Скажи мне ясно и внятно, как обстоят дела с ведьмами? Неужели ты встанешь в сторонке и станешь смиренно глядеть, как они подкапываются под твое и моё будущее? Позволишь этой нечисти открыто оказать тебе неповиновение? А что слышно о короне?

Герцог развел руками:

— Наверное, лежит себе где-нибудь на дне реки…

— А младенец? Его точно ведьмам отдали? Надеюсь, они практикуют человеческие жертвы?

— Не приходилось об этом слышать, — ответил герцог.

Герцогиню ответ явно расстроил.

— Видишь ли, ведьмы… — начал герцог. — Местные жители находятся под властью их чар…

— Но ты…

— Но чары эти другой, не магической природы. Ведьмы окружены всеобщим уважением. Неудивительно, ведь они исцеляют людей. Но вот что действительно странно. Мне кажется, что жители гор побаиваются их, но одновременно гордятся ими. По-моему, будет не так легко вступить с ними в открытое противоборство.

— Я начинаю думать, — мрачно произнесла герцогиня, — что они и тебя заворожили.

На самом же деле герцог был пленен чарами совсем иной природы. Власть, эта таинственная услада, издавна манила к себе Флема. Она же, если на то пошло, стала причиной его супружества. Герцог не отрывал взгляд от камина.

— А ведь на самом деле, — догадалась герцогиня, хорошо изучившая эту зловещую усмешку, — тебе это нравится, да? Нравится ощущение опасности. Помнишь год, когда мы поженились? А ту плетку с узелками? — И герцогиня щелкнула пальцами возле самого носа окоченевшего было супруга. Он резко выпрямился.

— Ты ошибаешься! — прорычал герцог.

— Тогда что же ты намерен делать?

— Ждать.

— Ждать?

— Ждать и наблюдать. В терпении сокрыта большая мудрость.

И герцог снова повалился на спинку кресла. Улыбка, змеящаяся на его губах, была сродни трещине на древнем горном уступе. Внезапно его левый глаз начал подергиваться.

На повязках, которыми в несколько слоев были обмотаны его руки, проступили кровавые пятна.

Пришло время полной луне снова оседлать свирепые тучи.

Матушка Ветровоск подоила и покормила коз, сгребла в кучку каминную золу, набросила на зеркало покрывало и захватила стоявшее в уголке помело. Выйдя из дома с заднего хода, она заперла дверь на замок, а ключ повесила на гвоздь, вколоченный в стенку сортира.

За последствия можно было не тревожиться. Истории овцепикского ведовства был известен лишь один-единственный случай, когда грабитель взломал дверь принадлежащей ведьме хижины. Кара была страшной^[482].

Сев на помело, матушка пробубнила под нос несколько фраз, но как-то не слишком твердо и уверенно. Повторив заклятие пару раз, она спешилась, поковырялась в веревках, связывающих прутья, и предприняла ещё одну попытку. На заднем конце помела вспыхнуло и тут же померкло какое-то мутное свечение.

— Вот холера! — сдавленно выругалась ведьма.

Матушка зорко огляделась по сторонам — на случай, если рядом окажется непосвященный. Из последних поблизости бродил лишь проголодавшийся барсук, который, заслышав гулкий топот, сопровождающий матушкин разбег, высунул мордочку из подлеска и увидел запыхавшуюся ведьму, мчащуюся по лесной тропке с помелом под мышкой. Неожиданно магическое зажигание сработало, и матушка едва успела запрыгнуть на помело, когда оно с изяществом однокрылой утки рвануло в ночное небо.

Над верхушками деревьев разнеслось невнятное ругательство, адресованное всей гномьей породе, которая обязательно что-то нахимичит со своими нововведениями.

Большинство ведьм склонно селиться вдали от чужих глаз, застилая кровли лачуг традиционной соломой и устанавливая на них не менее традиционные крючковатые трубы. Такого подхода придерживалась, к примеру, матушка Ветровоск, которая всегда говаривала: «Собралась стать ведьмой — сделай так, чтобы люди об этом знали».

Нянюшку Ягг, напротив, мало беспокоило то, что люди знают, и ещё меньше то, что они могут подумать. Она проживала в новом, пряничном с виду домике, поставленном в самом оживленном месте Ланкра. День и ночь её осаждали многочисленные родичи, которых она сплотила в некое подобие империи. Бессчетные дочери и невестки поочередно, подчиняясь расписанию, приходили сюда стряпать и прибираться; любой ровный участок поверхности был уставлен и унизан предметами декоративного обихода, которые доставляли в дом странствующие члены семейства. Сыновья и внуки укладывали вязанки дров, обшивали крышу, прочищали дымоход. Буфет в столовой ломился от заморских вин, а табакерка, стоящая наготове возле её кресла-качалки, всегда была доверху набита табаком. Над очагом в гостиной висело огромное панно с выжженной надписью: «Мать». Всемирная история не знала диктаторов, которым удалось бы сосредоточить в своих руках такое невероятное могущество.

Помимо этого, у нянюшки Ягг имелось домашнее животное, огромный одноглазый серый котище по кличке Грибо, который посвящал свое время главным образом сну, вкушению пищи, а также умножению и без того необъятного усатого семейства, делая это на строго кровосмесительных основах. Услышав громкий шлепок на задней лужайке дома, поведавший ему, что совершило приземление полуразвалившееся помело матушки Ветровоск, Грибо приоткрыл единственный глаз, вспыхнувший желтизной, точно окошко в преисподнюю.

Опознав в матушке закоренелую кошконенавистницу, кот безропотно шмыгнул под хозяйское кресло.

Маграт уже сидела у камина, чопорно поджав ноги.

В числе немногих недвусмысленных постулатов магии есть такой, который гласит, что лицо, занимающееся чародейством, не может на сколько-нибудь длительный срок изменять свою внешность. Тела, заряженные своего рода изменятельной инерцией, постепенно будут возвращаться к изначальному состоянию. И все же Маграт пыталась восстать против этого постулата. Каждое утро она превращалась в блондинку с густыми, длинными локонами и каждый вечер убеждалась в неизбывной ершистой взъерошенности своих волос. Чтобы добиться некоторого улучшения результата, Маграт пробовала вплетать в волосы фиалки и уснащать прическу коровьими языками, однако к желаемому не приблизилась ни на йоту. Благодаря подобным мерам она лишь приобретала сходство с девушкой, пострадавшей от нечаянного попадания в голову упавшей с балкона кадки.

— Вечер добрый, — сказала матушка.

— Какая радость встретиться под такой изумительной луной! — вежливо ответила Маграт. — Чудесная встреча. Сияют звезды…

— Здравствуй, здравствуй, кум мордастый! — приветствовала старую подругу нянюшка.

Маграт поморщилась.

Матушка тем временем присела на стул и принялась вытаскивать из шляпы булавки, которыми пришпиливала к пуку волос плотные поля. Наконец новшество в облике Маграт привлекло её внимание.

— Маграт?!.

Молодая ведьма вздрогнула и что было сил стиснула узловатые пальцы над добродетельными складочками своего одеяния.

— Д-да? — пискнула она.

— Что это ты у себя на коленях держишь?

— Это мой помощник, дружок, — отважно выдержала удар Маграт.

— А что стряслось с жабой?

— Жаба упрыгала, — пролепетала Маграт. — Но надо заметить, она мне вовсе и не нравилась.

Матушка вздохнула. Маграт никак не удавалось найти себе в друзья-помощники нормальное существо, — несмотря на ласку и заботу, которыми она окружала любимцев, все они рано или поздно обнаруживали в своем характере гнусное вероломство, как-то: стремление кусать хозяйку, путаться у неё под ногами или — в редких случаях — проявлять способности к метаморфозам.

— Номер пятнадцать за последний год, — констатировала матушка. — Это если не считать того конягу. Ну, кто на сей раз?

— Булыжник, — хихикнула нянюшка Ягг.

— Хоть из дома не сбежит, и то ладно, — хмыкнула матушка.

«Булыжник» тем временем высунул голову и воззрился на матушку с выражением мягкого недоумения.

— Это черепаха, — пояснила Маграт. — Я купила её на рынке в Овцекряжье. Она ужасно древняя и знает уйму таинственных историй. Так сказал продавец.

— Знаем мы таких продавцов, — фыркнула матушка. — Всучит тебе золотую рыбку, а назавтра она вся полиняет.

— Я назову её Быстроножкой, — звонко ответила Маграт, воодушевленная собственным неповиновением. — В конце концов, запретить мне это никто не может.

— Дело твое… Ну, что у вас слышно, сестрички? Уж два месяца как не встречались.

— А нужно, чтобы встречи происходили перед началом каждого месяца, — строго заметила Маграт. — Причём без срывов, регулярно.

— Так ведь у меньшого Грэйма-то нашего свадьбу гуляли, — сообщила нянюшка Ягг. — Не могла ж я отпроситься!

— А я всю ночь тогда с больной козой провозилась, — поспешно вставила матушка.

— Что ж, бывает, — кивнула Маграт, не скрывая своего недоверия, и пошарила рукой в котомке. — Но прежде чем мы начнем, неплохо было бы зажечь свечи.

Её старшие товарки обменялись усталыми взглядами.

— Погляди, какую славную лампу мне мой Трейси прислал, — напевно сказала нянюшка Ягг. — Зачем свечи? Я огонек прибавлю, и все.

— А я, Маграт, всегда отлично видела в темноте! — выпалила матушка. — Слишком много ты всяких книжек читаешь. Всяких гемарров.

— Гримуаров… — шепотом поправила Маграт.

— И не вздумай опять мне пол разрисовывать! — пригрозила нянюшка Ягг. — В прошлый раз Дрин моей пришлось полдня на карачках ползать, чтобы пол вымыть… от этих… как эта пакость зовется?

— От рун, — ввернула Маграт. В глазах её читалась мольба. — Ну хоть одну свечечку…

— Добро, — махнула рукой нянюшка Ягг, — зажигай, коли так неймется. Но только одну. И выбери какую-нибудь приличную, белую. Без всяких там выкрутасов!

Маграт вздохнула. Пожалуй, не стоит торопиться и вытряхивать из котомки все содержимое.

— Надо бы нам ещё кого-нибудь позвать. Шабаш на троих — это как-то…

— А я и не знала, что мы на шабаш собираемся. Мне лично никто ничего не говорил, — фыркнула матушка. — Но с другой стороны, по нашему склону горы, кроме нас, одна только старая мамаша Дипбаж осталась, да и та давно из дома не выходит.

— Зато у меня в деревне есть немало молоденьких девушек… — обмолвилась Маграт. — Ведь им можно было бы… привить интерес…

— Тебе прекрасно известно, что мы так не работаем, — тут же отрезала матушка. — За наше ремесло просто так не берутся, оно само, если нужно, человека находит.

— Да, конечно, конечно… Ты права… Прости.

— Ладно, ладно, — сразу смягчилась матушка. Так и не овладев за всю свою жизнь даром принесения извинений, она тем не менее умела ценить его в ближних.

— Лучше давайте подумаем, как нам с герцогом быть, — произнесла нянюшка Ягг, желая внести свою лепту в потепление.

Матушка откинулась на спинку кресла.

— Он недавно несколько хижин в Дурном Заде запалил, — высказалась она. — Налоги они, видите ли, не платили.

— Чудовище, — выговорила Маграт.

— Ну, наш старый король Веренс тоже частенько это проделывал, — возразила нянюшка Ягг. — Крутой у него нрав был.

— Веренс давал людям на улицу выйти, — напомнила матушка.

— Ну да, — кивнула нянюшка Ягг, которая всегда была закоренелой роялисткой. — Веренс по-благородному хотел. И деньги потом давал на обустройство. Очень часто такое бывало. Когда помнил.

— А на каждую Ночь Всех Пустых олений бок выдавал. Это уж никогда не забывал делать, — добавила матушка.

— Вот-вот, — согласилась нянюшка Ягг. — И ведьм чтил. Случалось, охотится он на людей, травит их гончими, а вдруг возьми и меня в лесу повстречай. И шлем-то с головы снимет, скажет ласково так: мол, надеюсь, вы в добром здравии, кума Ягг. А на следующий день всегда слуга от него являлся, пару бутылочек приносил. Настоящий король.

— А мне кажется, что травить людей гончими — неправильно, — заявила Маграт.

— Согласна, неправильно, — подтвердила матушка, — но это делалось только тогда, когда люди эти что-нибудь плохое сделали. Сам он любил повторять, что забава нравилась абсолютно всем. И всегда отпускал преступников, после того как они как следует по лесу побегают.

— А это его чудовище косматое… — продолжала вспоминать нянюшка Ягг.

Обстановка, в которой протекала беседа, тут же пережила существенное обновление. Атмосфера стала более спертой, по углам появилась драпировка из недосказанностей.

— Ну да, — сухо отозвалась матушка. — Droit de seigneur.

— Отгуливал как надо, — сказала нянюшка Ягг, разглядывая уголья в камине.

— Зато на другой день всегда посылал управляющего с ларцом серебра и корзиной с приданым для невесты, — вспоминала матушка. — Так что наши пары не на пустом месте жизнь начинали.

— Бывало, что и пары, — отметила нянюшка Ягг. — Бывало и поменьше…

— Настоящий король, — подтвердила матушка Ветровоск.

— О чем это вы? — подозрительно осведомилась Маграт. — Разве король держал в замке какой-то питомник?

Две ведьмы сумели-таки выплыть на поверхность с глубоководья полунамеков. Матушка Ветровоск пожала плечами.

— Должна заметить, — продолжала Маграт, взяв самый надменный тон, на какой могла решиться, — что если вы и впрямь такого высокого мнения о покойном короле, то мне непонятно, почему вы совсем не встревожены обстоятельствами его гибели. Согласитесь, они наводят на подозрения.

— На то они и короли, — внушительно поведала матушка, — один уходит, другой на его место заступает. Хорошие ли они, плохие — разницы никакой. Отец его, к примеру, своего предшественника отравил.

— Помню старика. Фаргумом его звали, — промолвила нянюшка Ягг. — С рыжей такой огромной бородищей. Кстати, тоже мужчина был благородный.

— А вот про то, что Флем — убийца короля, никто не смеет и слова сказать, — заметила Маграт.

— Да брось ты! — махнула рукой матушка.

— На днях он уже провел одну показательную казнь в Ланкре, — продолжала Маграт. — Людей обвинили, как было сказано, в распространении злонамеренной лжи. Флем заявил, что всякий, кто попытается им вторить, познакомится с убранством казематов замка, причём знакомство это будет недолгим. Ещё он утверждал, что смерть Веренса была вызвана естественными причинами.

— Тут он абсолютно прав, — возразила матушка. — Убийство для нормального короля — самая естественная причина смерти. Я только не пойму, чего он так волнуется. Когда, к примеру, старика Фаргума отравили, так его голову на шест насадили, костры разожгли и всем замком гуляли, неделю не трезвели.

— А я тебе вот что доложу, — вступила нянюшка Ягг. — Голову его потом по деревням возили, показывали — дескать, умер король. Очень убедительная мера. И для людей, и для него самого. Он, помню, все улыбался. Мне кажется, ему понравилась собственная смерть.

— По-моему, нам все-таки надо быть поосторожнее с новым королем, — сказала матушка. — Слишком он умный. Для королей это только во вред. А что такое уважение, он, по-моему, вообще не знает.

— Ко мне на прошлой неделе один мужчина приходил, — встряла Маграт, — спрашивал, нет ли у меня желания уплатить налоги. Я сказала, что нет.

— Он и ко мне заходил, — поделилась нянюшка Ягг. — Пришлось Джейсону нашему вместе с Вейном выйти, помочь втолковать ему, что мы в этом не участвуем…

— Маленький такой, лысый, в черном плаще? — уточнила матушка, о чем-то крепко призадумавшись.

— Да, — ответили обе ведьмы.

— Знаю такого. Полчаса лазил по моим кустам малины, пока мне не надоело. Вышла спросить, чего ему надо, так он сразу и умчался.

— Если честно, я все-таки дала ему пару монеток, — призналась Маграт. — Он сказал, что его в замке пытать будут, если он не заставит ведьм налоги платить.

Герцог Флем внимательно глядел на две монетки, лежащие у него на ладони.

Затем он посмотрел в глаза сборщику налогов:

— Ну?

Сборщик старательно откашлялся:

— Видите ли, господин… Я объяснял им, что нам нужно содержать регулярное войско, канальство. Они спрашивают — а зачем? Я им говорю — чтобы охранять вас от разбойников, канальство, а они говорят — нас разбойники не трогают.

— А как же работы по благоустройству?

— А… Да. Я так им и сказал — надо, мол, дома новые строить, мосты возводить, канальство…

— Ну и?

— Говорят — не нужны они нам, мы ими не пользуемся.

— Да неужели? — лукаво переспросил герцог. — Вброд они, что ли, речки переходят?

— Не могу знать, господин. Но ведьмы-то, думаю, что хочешь перейдут.

— Что ещё они тебе поведали? Сборщик податей исступленно мусолил край своего мундира.

— Такое вот канальство, господин. Я им намекаю, что с налогами королю сподручнее заботиться о мире…

— А они?

— Сказали, пусть лучше король о своем покое печется. А потом посмотрели на меня так…

— И как же они на тебя посмотрели? Герцог сидел, подпирая рукой подбородок, и с искренним вниманием смотрел на своего слугу.

— Да и не расскажешь толком, канальство, — замялся сборщик налогов.

Ему хотелось увернуться от взора герцога Флема, внушающего ему странное наваждение, будто бы плитки, которыми был выложен пол в зале, вдруг сорвались с отведенных мест и рассеялись в разных направлениях, в связи с чем сам пол растянулся на площадь в несколько акров.

— Ну, не робей…

Сборщик налогов вдруг залился румянцем.

— Тут такое канальство, — пробормотал он. — В общем, плохой был взгляд.

Ответ этот являлся наглядной демонстрацией того, что сборщики налогов гораздо лучше управляются с цифрами, чем со словами. Однако, если бы смущение, страх, скверная память и полнейшее отсутствие воображения не вступили против него в сговор, сборщик мог бы дать несколько другой ответ: «Помню, в детстве, когда я ещё в пацанах ходил, оставили меня как-то раз с теткой, а она от меня, канальство, сливки решила спрятать, слила их в банку и поставила на самую высокую полку в чулане, а я дождался, когда она из дому ушла, забрался на табуретку и давай их лопать, а тут она назад приходит, а я и не услышал её шагов, да ещё и банку случайно с полки смахнул, разбилась она вдребезги, а тут тетка дверь открыла и посмотрела на меня так, что я на всю жизнь запомнил. Вот и они на меня так же посмотрели. Но самое страшное, они, похоже, знали, как на меня моя тетка смотрела…»

— Плохой?

— Да, сир.

Герцог побарабанил пальцами по левому подлокотнику трона. Сборщик налогов ещё раз откашлялся:

— Это… вы же не заставите меня возвращаться туда?

— Как-как? — переспросил герцог и раздраженно отмахнулся: — Да нет, конечно… Забудь. Просто найди пыточных дел мастера и передай ему, что я просил… В общем, пусть он поработает с тобой.

Выразив взглядом самую горячую признательность, сборщик налогов отвесил герцогу поклон:

— Слушаюсь, господин. Сию минуту, сир. Премного благодарен. Вы такой…

— Знаю, знаю, — рассеянно проговорил Флем. — Свободен… — И герцог остался один на один с гигантской пустующей залой.

Погода вновь испортилась. Накрапывал дождик. Через равные промежутки времени пласт штукатурки, отделившись от потолка, с грохотом разбивался о плиточный пол. Стены натужно кряхтели, словно силясь ещё глубже внедриться в землю. Из подвалов веяло сырой вонью.

Пусть же небо будет свидетелем, он ненавидит это королевство.

Ненавидит этот жалкий клочок земли, что в длину насчитывает сорок миль, а в ширину не наберет и десятка, почти целиком покрытый угрюмыми скалами с льдисто-зеленоватыми отрогами, клинкообразными хребтами и глухими, непроходимыми чащобами. Как может такое крохотное королевство доставлять столько неудобств своему повелителю?

Но было у этого королевства и другое измерение, решительно не укладывающееся в его, повелителя, голове. Королевство было наделено глубиной. И власти короля эта многомерность не подчинялась.

Флем поднялся с трона и не спеша прошел к балкону, предлагающему несравненный обзор лесной опушки. У Флема вдруг зародилось подозрение, что деревья не сводят с него пытливых взглядов.

Он чувствовал себя уязвленным. Но чувству этому приходилось лишь дивиться, поскольку народ не выказывал противления его власти. Противление вообще было не в свойствах людей. Взять Веренса, к которому всегда относились неплохо. На похороны стеклось приличное число простолюдинов, со скорбными лицами сопровождавших процессию. А ведь печатью тупости эти лица не были отмечены. Но была в них некая отстраненная самопоглощенность, словно дела монархов касались народ лишь самым поверхностным образом.

Герцога же эти людишки изводили нисколько не меньше, чем деревья. Случись нынче какой-нибудь свирепый бунт — все было бы… на своих местах. Тогда можно было бы вешать всех без разбора. И душа бы отдохнула. Моментально произошла бы закупорка артерий общественного организма, столь благотворно влияющая на развитие всякого государства. На равнинных местностях на пинок отвечают пинком. А этот народец лишь отступит в сторону и будет покорно ждать, пока у тебя отсохнет пинающая нога. Спрашивается, как может король, правящий подобным сбродом, рассчитывать вписать свое имя в историю. Ведь угнетать местных людишек все равно что угнетать телом матрас.

Действуя из соображений общей политической выгоды — чтобы все поняли, с какой властью теперь придется жить, — Флем уже повысил налоги, спалил несколько деревень… Жалкие, никчемные потуги.

А ещё они обожают своих ведьм. Ведьмы же не дают покоя его мыслям…

— Шут!

Шут, задремавший у подножия трона своего господина, проснулся и бешено завращал зрачками.

— Туточки!

— Поди сюда, болван!

Шут, скорбно тренькая бубенцами, потрусил к хозяину.

— Скажи мне, Шут, здесь бывает перерыв в дождях?

— Ей-ей, куманек…

— Ответь на мой вопрос, — перебил герцог Флем, являя чудеса выдержки.

— Порой случается и такое, сир. Только перерыв этот заполняется снегом. Но ещё перепадают деньки, когда все королевство купается в настоящих оргулярных туманах.

— Оргулярных? — рассеянно переспросил герцог.

Шута понесло. Уши его в ужасе внимали тому, что слетало с языка.

— Проще говоря, густых, повелитель… Слово это восходит к лататинскому «orgulum», что значит «суп, бульон».

Но герцог его не слушал. У него имелось давнишнее убеждение, что прислушиваться к лепету всякой мелюзги в большей или меньшей степени нецелесообразно.

— Мне скучно, Шут…

— Не позабавят ли тебя, повелитель, мои выходки и безобидные колкости?

— Что ж, валяй.

— Веселиться, — закончил Хьюл. — Взгляни сюда.

Томджон услышал шебуршание бумаги и скрип плетеных прутьев, указывающий на то, что Витоллер присел на корзину с антуражем.

— «Редкие свойства магии, — прочитал Витоллер, — или Развлеки себя сам».

Вытянув ноги, Хьюл обнаружил под столом присутствие Томджона и за ухо выволок мальчугана из укрытия.

— А что здесь такое? — спросил Витоллер. — Волшебники? Демоны? Чертенята? Жанровые сценки?

— По-моему, очень удалась сцена четвертая из второго акта… — поделился Хьюл, отправляя мальчишку к сундукам с бутафорией. — Комическая сцена мытья посуды с двумя прислужницами.

— Слушай, ну а ложе-то с мертвецом тут будет? — со слабой надеждой поинтересовался Витоллер.

— Нет, ложа с мертвецом не будет, — отрезал Хьюл. — Зато в третьем акте может появиться один очень забавный монолог. Если хочешь, набросаю.

— Забавный монолог?

— В последнем акте все равно есть лакуна. Пускай там кто-нибудь поразглагольствует. За ночь должен успеть написать.

— И чтобы дырок было побольше, — заключил Витоллер, вставая, — какое-нибудь гнусное убийство. Такие штуки всегда хорошо идут.

Повернувшись, он пошел отдавать распоряжения по установке сцены.

А Хьюл, вздохнув, взял в руки гусиное перо. Невидимый за стенами из мешковины, притаился городок Вислопес, непостижимым образом примостившийся в лощине, которая раскроила почти отвесные стены одного каньона. Вообще говоря, Овцепики не были обделены ровными участками поверхности. Беда в том, что почти все эти участки по своей ориентации вертикальны.

Хьюл не слишком жаловал Овцепики, что само по себе было достойно удивления, поскольку склоны гор являются прибежищем для многих поколений горных гномов, а Хьюл по рождению был представителем этого славного народца, каковой чести он, однако, давным-давно лишился. Дело заключалось не только в его неистребимой клаустрофобии, но и в склонности к грезам наяву. Местный же гномий король посчитал, что дар этот никак не сможет украсить его подданного, которому вменяется в обязанность производить регулярные замахи киркой и не забывать о необходимости опускать орудие. Все закончилось тем, что Хьюл получил весьма скромных размеров узелок с золотыми монетами, самые прочувствованные напутствия соплеменников и решительные заверения в недопустимости их встречи в будущем.

Случилось так, что странствующие комедианты Витоллера давали представление в городке, где поселился гном, и последний, ухитрившись выкроить из скудных средств медяк, побывал на «Долине Драконов». Он отсидел спектакль не шелохнувшись и ни разу не поменявшись в лице, вернулся к себе домой, а рано утром уже стучался в дверь Витоллера с первым наброском «Короля-под-Горой». Вещь, по правде говоря, получилась рыхловатая, однако Витоллеру хватило проницательности, чтобы разглядеть за вихрастой твердолобостью творческую стихию, способную в будущем повергнуть мир в трепет. И спустя несколько дней, когда странствующие комедианты снова отправились в путь, Хьюл трусил в хвосте кавалькады.

Частички сырого вдохновения способны проникнуть в самые дальние уголки вселенной. Рано или поздно одна из них неизбежно должна стукнуться о какое-то чувствительное темечко, под которым впоследствии родятся концепции ДНК, форма сонаты для флейты или способ износа нитей накала в лампочках в два раза быстрее. Но большинство частиц пролетают мимо, и большинство смертных умирают, так ни разу и не почувствовав их удар.

Но есть смертные, которым везет ещё меньше. Таким смертным достаются все частички до единой.

К этим смертным относился и Хьюл. Вдохновения, пленявшего его разум, хватило бы, чтобы обеспечить с лихвой целую эпоху сценического искусства, несмотря на то что его крошечный шишковатый череп едва ли был предназначен эволюцией для чего-то большего, чем отражение ударов увесистой дубинки.

Хьюл пососал кончик гусиного пера, обвёл кротким, застенчивым взглядом лагерь. За ним никто не следил. И Хьюл, осторожно сняв верхние листы «Редких свойств магии», склонился над толстенной пачкой ещё не исписанной бумаги.

То был не очередной халтурный выкидыш. Каждая страничка была щедро полита потом автора. Слова, корчась и извиваясь, процеживались сквозь узоры клякс, паутинки исправлений и стаи разнокрылых галочек, несших на спинках вкрапления в текст. Хьюл некоторое время посидел над чистым листом, воскрешая в себе мир, который частью состоял из него самого, частью — из листочка бумаги, а также тех яростных и нежных восклицаний, что заполняли его сновидения.

И обмакнул перо.

Освободившись от не слишком тягостных оков гномьей бдительности, юный Томджон откинул крышку сундука с бутафорией и, со свойственной малышам дотошной обстоятельностью, принялся разворачивать одну за другой короны.

Гном, высунув кончик языка, лавировал пером между чернильными рифами листа: он уже знал, как поступить с нареченными друг другу судьбой возлюбленными, куда втиснуть сценку с веселыми могильщиками и где лучше отверзнуть уста горбатому королю. Правда, ещё предстояло разобраться с кошками, роликовыми коньками и…

Странный звук заставил его поднять глаза.

— Охолони, малый, — буркнул он. — Выбирай себе вещи по размеру. Положи её на место.

Глава 5

Диск потихоньку плыл в зиму.

Зимний пейзаж в Овцепиках при всем желании невозможно описать как очарованную страну с завороженными морозом деревьями, каждая веточка которых присыпана ломкой ледяной пудрой.

Зима в Овцепиках не церемонится — она олицетворяет собой врата в доисторический холод, что царил ещё до сотворения мира, и выражается в нескольких ярдах снежного покрова, который превращает окрестные леса в тенистый, зеленоватого отлива лабиринт, надежно подбитый сугробами. Зима также приносит ленивые ветры, которым невдомек, зачем огибать человеческие тела, когда можно пройти прямо сквозь них. Вот почему представление о зиме как о красивейшем времени года было в высшей степени чуждо сознанию овцепикцев, которые понятие «снег» обозначали восемнадцатью различными словами^[483].

Призрак короля Веренса, голодный и неприкаянный, слонялся вдоль стен родного замка, вглядывался в дорогие сердцу леса и выжидал.

Ибо зима была полна знамений. Ночами на окованном стужей небосводе то и дело полыхали кометы; днем над землей тяжело перебирали щупальцами диковинного вида иногда китообразные, иногда драконоподобные исполинские тучи. В Захребетье кошка принесла двухголового котенка — хотя к этому, принимая во внимание доказанность положения папаши Грибо как единственного предка по мужской линии всех представителей кошачьего рода за последние тридцать поколений его истории, вряд ли стоило относиться серьезно.

Так или иначе, в Дурном Заде снес яйцо один петушок, вследствие чего бедолага вынужден был выносить потом расспросы личного характера и самого язвительного свойства. В Ланкре один горожанин клялся и божился, что лично знаком с другим горожанином, наблюдавшим воочию, как передвигается на собственных корнях дерево. А однажды выпал свирепый град из мороженых креветок. В небе постоянно появлялось какое-то непонятное мерцание. Гуси начали ходить задом наперед. И над всем этим нависали гигантские завесы холодного огня, называемого «центральное сияние», чьи хладные блестки выкладывали на полночных снегах многоцветную мозаику.

Во всех этих явлениях ничего неординарного, конечно, не было. Овцепики, устроившись аккурат поперек магического поля Диска, подобно железному бруску, нечаянно оброненному на колею подземки, были настолько пропитаны парами магии, что периодически вынуждены были разряжаться в окружающее пространство. И потому местные жители, когда им случалось проснуться посреди ночи, бормотали лишь: «Вот холера, опять знамения к нам заладили!», — переворачивались на другой бок и снова засыпали.

Пришла Ночь Всех Пустых, вписав в хроники окончание года. И тут с обезоруживающей внезапностью привычный ход вещей дал осечку.

Небеса вдруг расчистились, снег по глубине и скрипучести стал вполне сопоставим с сахарной глазурью.

Замерзшие леса были окутаны покоем и отдавали уютным запашком жести. С неба же если что-то изредка и падало, то только свежие, пушистые снежинки.

Странник, пройдя по торфяной пустоши от Овцепик до самого Ланкра, мог так ни разу и не увидеть в болотах бродячие огоньки, не испытать удовольствие встречи с безглавой собакой или деревом-скитальцем, не узреть промелькнувшую комету или призрачную карету. Такого странника приходилось отводить в ближайшую таверну и впрыскивать ему местного пойла, чтобы нервишки у него хоть немного да расшалились.

Стоицизм овцепикцев, ставший следствием многолетнего противостояния буйству магических стихий, вынужден был капитулировать перед лицом столь внезапных перемен. Как будто шум, к которому вы уже привыкли, вдруг утих.

Спрятавшись от лютой стужи под грудой стеганых одеял, матушка Ветровоск тоже услышала это. Предполагается, в силу традиций, что Ночь Всех Пустых, страшдество, является в течение всего долгого года на Диске единственной ночью, когда ведьмы не покидают своих домов, поэтому матушка, следуя традиции, раньше обычного улеглась в постель, взяв к себе в компанию корзинку с яблоками и каменную грелку. Внезапно что-то вывело её из дремы.

Обычный человек в схожих обстоятельствах начал бы крадучись спускаться к входной двери, не забыв прихватить с собой кочергу. Матушка же обхватила руками колени и снарядила в поход собственные мысли.

В доме было пусто. Матушка прощупывала крошечные, юркие умишки домовых мышек, неотесанные черепа козочек, что коротали ночные часы в своем праздном метеоризме. Сова, вылетев на промысел и нырнув за гребень крыши, пронеслась комком хищной остервенелости.

Удвоив усилия, матушка услышала стрекот насекомых, засевших в соломенной кровле, и шебуршащего в поленнице древесного жучка. Ничего интригующего.

Матушка свернулась калачиком и продолжила изыскания в окрестных лесах. Там царила полнейшая тишина, если не считать глухих шлепков изредка падающих с ветвей снежных комьев. Однако даже посреди зимы жизнь в лесу не прерывалась, умещаясь, правда, в рамках спячки в берлогах или дремы внутри древесных стволов.

Матушка по-прежнему не находила отклонения от нормы. Пришлось перенестись ещё дальше, в высокогорные торфяные пустоши, к льдистым потайным тропкам, тихонько поскрипывающим под лапами голодных волков с заматеревшим сознанием. Ещё выше, в занесенных снегом ущельях, жизнь присутствовала разве что в ипостаси дурностаев.

Итак, все в этом мире шло своим ходом — за исключением всего остального, что решительно шло наперекосяк. Ибо появилось нечто — да, нечто ожившее, нечто юное и вместе с тем древнее…

Матушка ещё раз примерилась к новому ощущению. Ошибки быть не могло. Дух её внимал чему-то неприкаянному, безутешному, покинутому… И…

Матушка всегда знала, что простота чувств — это химера. Стоит смахнуть верхние напластования, как под ними тотчас обнаружится неприглядная изнанка.

И то, что она чувствовала, при всей своей неприкаянности и безутешности вскоре начнет злобно щериться…

Но все же самый источник этих эмоций она никак не могла распознать. А ведь при желании она чуяла наилегчайшие колебания в головах куколок, что дремлют под покровами мерзлого лиственного перегноя, способна была засечь передвижения земляных червей, удалившихся в незастуженные слои земли. Иногда ей даже удавалось засечь людей, что по праву считалось наисложнейшей из задач, поскольку в мозге человека мыслей теснится куда больше, чем у животных, тогда как с возрастанием количества мыслей уменьшается вероятность точного определения их источника. Такие операции можно уподобить вбиванию гвоздя в стену тумана.

Однако все было тщетно. Ощущения, казалось, распирали слои воздуха, а источник их не Поддавался локализации. Матушка не щадила усилий — она добралась до ничтожнейшего из населявших королевство существ, но так ничего и не добилась.

Поднявшись, матушка Ветровоск зажгла свечу, вынула из корзинки яблоко. И уставилась в стену спальни.

Она была не из тех, кто смиряется с поражением. Она чувствовала нечто. Оно было напоено соками магии, с каждой минутой росло, набиралось жизни, обволакивало хижину. Но найти это нечто она не могла.

Матушка обгрызла яблоко до самой сердцевины, которую положила на поднос подсвечника. Задула свечу.

Холодный бархат ночи заструился в спальню.

Засыпая, матушка предприняла последнюю попытку. Уж не ошиблась ли она…

А через мгновение матушка Ветровоск уже валялась на полу, прижимая к голове подушку.

Она и подумать не могла, что оно будет столь огромно…

Ланкрский замок трясло. Сама по себе тряска была не то чтобы очень свирепой, но в этом и не было никакой необходимости — опоры и перекрытия в замке представляли материю столь деликатную, что вся конструкция начинала раскачиваться от малейшего дуновения ветра. Маленькая сторожевая башенка рухнула в пропасть, канув в мутных потоках под стенами замка.

Трясся и Шут, в нелегком своем забытьи притулившийся на плитах замковых коридоров. Он был бы обязанным за честь, оказанную герцогом, если бы спанье на плитах не оживляло в его памяти Шутовских Дел Гильдию, в серых казармах которой он еженощно сотрясался в течение всех семи жутких лет своего ученичества. Впрочем, местные плиты были на порядок уютнее, чем кровати, предлагаемые Гильдией подмастерьям.

Рядом вдруг заклацал листами доспехов рыцарский костюм. Дрожание копья в его латной рукавице становилось все размашистее, пока наконец сие рыцарское орудие, свистнув в ночной мгле, что рвущаяся к добыче летучая мышь, не вонзилось в каменный пол прямо рядом с ухом Шута.

Шут вскочил на ноги. Однако трясти его не перестало. Пол под ним ходил ходуном.

А в покоях герцога Флема кровать с балдахином, отплясывая на четырех ножках, низвергала каскады древней пыли. Самого же герцога разбудил страшный сон — будто некое косолапое чудовище неловко ковыляет по переходам замка. Поводом к пробуждению послужило опасение, что все это происходит наяву.

Со стены свалился портрет какого-то умершего в незапамятные дни монарха. Герцог вскрикнул.

В покои повелителя, пытаясь сохранять равновесие, проскочил Шут. Пол теперь вздымался и опускался, как океан в предвестии бури. Герцог скатился с кровати и ухватил человечка за камзол.

— Что происходит, Шут? — прошипел он. — Землетрясение?

— Такого отродясь в предгорьях наших не бывало, — ответил Шут и тотчас полетел вверх тормашками, поддетый незаметно подкравшимся креслом-качалкой.

Герцог бросился к окну и поискал взглядом белые кроны ближайшей рощицы,окутанной лунным сиянием. Несмотря на полное безветрие, те бодро раскачивались в такт необъяснимому ритму.

На пол приземлился увесистый кусок штукатурки. Герцог Флем завертелся на месте и вздернул Шута на целый фут от пола.

Среди многих знакомых цивилизации видов роскоши, с которыми лорд Флем знакомства не водил, можно было смело указать невежество. Герцог был из тех людей, которые всегда стараются войти в курс дела. Благословенная невинность перед хитросплетениями бытия никак его не вдохновляла.

— Итак, за нас взялись ведьмы, Шут? — прорычал он, и его левая щека вдруг начала дергаться, словно выброшенная на берег рыба. — Они, наверное, притаились где-то рядом и наводят ворожбу на мой замок.

— Ей-ей, дядюшка… — застонал Шут.

— Значит, это они повелевают страной?

— Нет, сир, они бы в жизни…

— Разве я приказал тебе говорить?

Дрожь, колотившая Шута, проистекала в точном антифазовом соответствии с толчками, которые испытывал замок, поэтому среди всех окружающих его стоячих тел он сейчас был самым устойчивым.

— Ой-ой, ты и вправду приказал, мой повелитель! — пролепетал он.

— Ты хочешь поспорить со мной?

— О нет, сир!

— Так я и думал. Ты, наверное, тоже с ними заодно?

— Мой господин… — простонал Шут, искренне ошеломленный.

— Все вы в сговоре против меня! — пророкотал герцог. — Все до единого! Свора зачинщиков!

С этими словами он отбросил Шута в сторону, распахнул настежь высокие створки окон и высунулся наружу, вдохнув ночной морозный воздух. Взгляд его бешено блуждал по просторам спящего королевства.

— Слушайте меня все! — заорал он. — Я есть король!

Тряска закончилась столь внезапно, что герцог чуть не вывалился из окна. Быстро обретя устойчивость, он гадливо смахнул с ночной сорочки слой штукатурки.

— Так-то лучше, — буркнул он.

Наоборот, так было куда хуже. Герцог вдруг понял, что лес готов выслушать его. Слова, которые он выкрикивал, тонули в бездне глубокомысленного внимания.

Ощущение зловещего присутствия захлестнуло герцога. Лес при желании мог разрушить весь замок, но сейчас он замер — слушал, смотрел.

Герцог попятился, осторожно шаря позади себя рукой в поисках оконной створки. Потом столь же осторожно отступил в глубь комнаты, закрыл окно и быстро задернул шторы.

— Я — ваш король, — куда более кротко произнес герцог.

Его мятущийся взор наткнулся на Шута, который явно ощутил, что от него ждут какого-то поступка.

«Человек этот — мой господин, — подумал он. — И я ел его соль — хлеба мне, как правило, не доставалось. В Гильдии нас учили, чтобы мы никогда не покидали своих господ, оставаясь верными им до последнего часа, когда все остальные приближенные предадут или оставят их. Ни о добре и зле должны быть наши помыслы, но лишь о священной преданности. Ибо ни один правитель не может обойтись без Шута… И пусть этот правитель будет хоть трижды умалишенным, я останусь его Шутом до тех пор, пока один из нас не испустит ДУХ».

К своему ужасу, Шут вдруг заметил, что господин его плачет.

Порывшись в рукаве, Шут извлек на свет порядком замызганный носовой платок, раскрашенный в красно-желтую клетку и с бубенцами по краям. Приняв его с крайне прочувствованным, умильным выражением, герцог высморкался. Но в следующее мгновение он, вдруг опомнившись, отдернул от себя платок и с явным подозрением уставился на него.

— Уж не клинок ли вижу пред собой я? — пробормотал герцог.

— Хм-хм… Нет, господин, то мой платок, извольте приглядеться. Они немножечко отличны друг от друга. В платке не так уж много острых граней…

— Ты молодчина, Шут, — рассеянно обронил герцог.

«Все кончено, он бесповоротно рехнулся, — подумал Шут. — Сдвиг по фазе, причём четкий. С таким завихрением его скоро можно будет вместо штопора использовать — бутылки открывать…»

— На колени, мой Шут.

Шут выполнил пожелание. Герцог возложил ему на плечо руку, обмотанную потемневшей тряпицей.

— Верен ли ты мне, Шут? — спросил он. — Могу ли я довериться тебе?

— Клянусь, что до последнего вздоха буду рядом со своим господином, — сипло выдавил Шут.

Герцог приблизил к нему перекошенное безумием лицо, и Шут поневоле заглянул в налитые кровью глазницы.

— Я не хотел, — заговорщически прошипел герцог. — Меня заставили. Но я… я не хотел…

В следующий миг их уединение было нарушено. В дверном проеме возникла фигура герцогини. Вернее сказать, оба контура почти полностью наложились один на другой.

— Лионель! — рявкнула она. Шут завороженно следил за изменениями, которые претерпевал взгляд его господина. Багровое зарево безумия померкло, ушло внутрь, уступив место холодному, угрюмому сиянию, с которым Шут уже успел свыкнуться. И все же перемены эти отнюдь не означали, будто герцог поступился и крупицей своего помешательства. Ум этого человека был подобен тикающим ходикам, которые, совершив известный кругооборот, в назначенный миг выдадут обязательное «ку-ку!».

Герцог Флем выжидающе посмотрел на супругу:

— Да, моё сокровище?

— Объясни мне, что произошло, — велела герцогиня.

— По-моему, все это дело рук ведьм, — сказал герцог Флем.

— Да мыслимо ли… — заикнулся Шут и тут же прикусил язык.

Взор герцогини Флем пришпилил Шута к стене.

— Во всяком случае, не для тебя, — произнесла она. — Болваны не в ладах с дельными мыслями.

— Я — Шут, госпожа.

— Не вижу разницы, — бросила она, поворачиваясь к супругу, и грозно продолжила: — Итак, они вновь выказывают непочтительность?

Герцог развел руками:

— Как, по-твоему, я могу противостоять чарам?

— С помощью слов, — бездумно отозвался Шут, тотчас пожалев о сказанном.

Теперь августейшая чета не сводила с него глаз.

— Повтори-ка! — приказала герцогиня. От растерянности Шут даже выронил мандолину.

— В нашей… в нашей Гильдии, — проговорил он, — нам говорили, что слова подчас обладают куда большей властью, чем магия…

— Глупости, паяц! — вскричал герцог. — Слова — это только слова. Презренный набор звуков. Могучий посох, добрый меч преломят мне хребет… — герцог на миг взял паузу, смакуя рождение изречения, — но нипочем мне жалкий лепет.

— О сир, в языке есть слова, которым это под силу! — возразил Шут. — Лжец! Самозванец! Убийца!

Герцог откинулся назад, запуская ногти в подлокотники трона и заметно меняясь в лице.

— Подобные слова, разумеется, редко когда передают правду, — поспешно добавил Шут, — но они распространяются, как пожар в подлеске, от которого рано или поздно воспламенится сам…

— Верно! Верно! — вскричал герцог. — Я сам слышу эти слова! Слышу каждую минуту! — Он подался вперед. — Значит, это ведьмы! Их рук дело! — прошипел он.

— Так ведь, так ведь, так ведь их тоже можно одолеть с помощью слов, — выпалил Шут. — И ведьмам от них вовек не отмыться.

— И какие же это слова? — задумчиво вопросила герцогиня.

Шут пожал плечами:

— Старая каракатица. Дурной глаз. Глупая старая дура…

Черная бровь герцогини медленно поползла вверх.

— А ведь ты не такой уж дуралей, — заметила она. — Ты предлагаешь пустить молву…

— Именно так, госпожа, — пробормотал Шут и закатил глаза. Куда это он впутался?

— Ведьмы… — прошептал герцог в пустоту. — Скоро весь мир узнает, каковы они на самом деле. Они несут зло. Кровь… Это они своими злыми наговорами возвращают её на мои руки. Даже наждачка её не берет.

Очередная серия толчков застала матушку Ветровоск в лесу, когда она семенила по узкой, обледеневшей тропке. Снежный ком, незаметно соскользнув с ветки, плюхнулся на поля матушкиной шляпы.

Она пошла наперекор всем традициям. Если отбросить крайние обстоятельства — в общем, то, что случилось, — для порядочной ведьмы прогулка в разгар Ночи Всех Пустых дело неслыханное. Такое поведение бросает вызов традициям. Как бы глупы они ни были…

Выйдя на торфяную пустошь, матушка зашагала по ломким, очищенным ветрами от снега сучкам вереска. Серп луны, цепляя горизонт, подсвечивал нависшие над ним пики. Там, наверху, структура мира была совсем другой. Проникнуть в её лабиринты отваживалась не всякая ведьма. Преобладающий ландшафт — зеленоватые глыбы льда, клинкообразные хребты, глубокие, таинственные каньоны — достался Овцепикам от того обледенения, в котором покоилась вселенная до своего рождения. В этот мир дорога смертным была заказана, и вовсе не потому, что он испытывал к ним вражду — по части враждебности он не перещеголял бы обыкновенный кирпич, — но потому, что в обращении с людьми он проявлял редкую беспечность.

Незваная гостья почувствовала на себе пристальный взор. Некий сгусток сознания, отличный от всех ей известных, уделял посетительнице немалую толику своего внимания. Матушка внимательно оглядела ледяные склоны, надеясь узреть какую-нибудь каменистую тень, возвышающуюся на фоне звездного неба.

— Кто ты? — прокричала она. — Кто ты и что тебе нужно?

Голос её, отлетая от одной скалы к другой, пустился в бесконечную пляску. Невидимая за высоченными хребтами, сорвалась и приземлилась снежная лавина.

На пустоши, там, где летом, по-идиотски цыкая друг на друга, отсиживались в засаде куропатки, торчала каменная глыба. Она находилась примерно на стыке двух территорий, подведомственных ведьмам, хотя никакого формального разграничения ведьмы, разумеется, не признавали.

Высотой глыба приближалась к росту среднего человека, представляла собой осколок окрашенного в голубоватый цвет камня и пользовалась исключительной репутацией по части магии. Стоя в одиночку, глыба тем не менее просто не подвергалась арифметическому подсчету — почувствовав на себе чей-то взгляд, она немедленно предпринимала шаги к тому, чтобы исчезнуть из поля зрения. По способности к самоустранению глыба прочно удерживала первое место среди всех известных в королевстве монолитов.

Глыба также являлась одним из бесчисленных вместилищ магических отходов, что скапливались на Овцепиках. Зимой вокруг неё всегда сохранялась чистая от снега площадка, над которой курились какие-то непонятные пары.

Бочком уйдя в сторону и схоронившись за деревом, глыба выжидающе уставилась на матушку.

А матушка в свою очередь решила дождаться появления Маграт, которой оставалось идти до этого места ещё минут десять по тропинке, ведущей из Бешеного Хорька — деревни, чьи благонравные старожилы прославились тем, что против всех болезней, исключая обезглавливание как таковое, использовали только ушной массаж и основанные на цветочных смесях гомеопатические составы^[484]. Дышала Маграт очень натужно, а верхней одежды на ней не было вовсе, если не считать шали, накинутой прямо поверх ночной рубашки, которую можно было бы назвать облегающей, если бы у Маграт было что облегать.

— Ты тоже почувствовала? — спросила Маграт. Матушка кивнула.

— А Гита где? — поинтересовалась она.

И они разом повернулись к тропинке, бегущей в направлении Ланкра, гроздью огоньков светящегося в снежном мраке.

Глава 6

Вечеринка была в самом разгаре. Яркими снопами валил на улицу свет. В дверях дома струились вереницы людей, а изнутри неслись раскаты хохота вперемежку со звоном битого стекла и жалобным детским хныканьем. Очевидно, этой ночью семейная жизнь в доме нянюшки Ягг достигла своего зенита.

У порога ведьмы замешкались.

— Может, нам не следует заходить? — робко осведомилась Маграт. — Нас ведь не приглашали. К тому же бутылку мы не захватили…

— Мне кажется, бутылок здесь и так гораздо больше, чем нужно, — отрезала матушка.

В этот миг из дверей вывалился человек, громко рыгнул, налетел на матушку и, уже произнеся: «Счастливой Ночи Всех Пустых, мадам», бросил взгляд на её лицо. На беднягу тотчас снизошла трезвость.

— Мадемуазель, — рявкнула на него матушка.

— Ради всех богов, извините… — забормотал несчастный.

Но матушка уже шагнула в дом.

— Маграт, не отставай, — скомандовала она.

Уровень шума грозил вот-вот преодолеть болевой порог. Нянюшка Ягг исправно следовала сопутствующей Ночи Всех Пустых традиции приглашать в гости весь город от мала до велика, и воздух в помещении давно превышал все допустимые нормы загрязненности. Матушка Ветровоск лавировала в людском столпотворении, безошибочно держа курс на хриплый голос, обстоятельно разъяснявший миру, что в невообразимо пестром разнообразии обитающей здесь живности положение ежика следует считать исключительным.

Нянюшка Ягг восседала в кресле возле камина, держала в одной руке кружку вместимостью в кварту, а другой, с помощью сигары, дирижировала исполнявшим припев хором. Увидав перед собой матушку, хозяйка радостно осклабилась.

— А, старая калоша! — заорала она, перекрывая певческую вакханалию. — Знала, знала, что ты явишься. Бери стаканчик. А лучше — сразу два! Как житье молодое, Маграт? Тащи сюда стул, не бойся этого жирного подлеца…

Грибо, который, свернувшись калачиком, сидел на облюбованном местечке близ камина и наблюдал за ходом празднества единственным желтым оком, пару раз ударил по полу толстым хвостом.

Матушка же продемонстрировала, как можно сохранять безукоризненную выправку, сидя в гостевом кресле.

— Мы через минуту уходим, — сказала она, сверкнув глазами на Маграт, которая потянулась было к вазе с арахисом. — Не хочется тебя отвлекать, Гита. Мы собирались только поинтересоваться, не заметила ли ты сегодня ночью кое-что… ну, словом, кое-что. Несколько часов назад. Нянюшка Ягг наморщила лоб:

— Старшенькому Даррона нашего плохо стало. Перепил отцовского пива.

— Представь себе, я к тебе не затем пришла, чтобы расспрашивать о старшеньком Даррона, надеюсь, он ещё не окончательно загнулся… — Матушка, намекая, начертила в воздухе замысловатый оккультный знак, который, впрочем, не удостоился нянюшкиного внимания.

— Так… Потом, помню, кто-то влез на стол танцевать, — продолжала она. — Ну и грохнулся прямо в тыквенную настойку нашей Рит. Все чуть животы не надорвали.

Матушка вскинула брови и поднесла палец ко лбу.

— Я веду с тобой разговор о явлениях другого порядка, — мрачно проговорила она.

С минуту нянюшка Ягг молча пялилась на приятельницу.

— Что, голова болит? — осторожно предположила она.

Матушка Ветровоск шумно вздохнула.

— По моим наблюдениям, состояние магического поля являет чрезвычайно тревожные тенденции, которые усиливаются от часа к часу, — отчеканила она громовым голосом.

На одно короткое мгновение установилась полная тишина. Взгляды всех присутствующих обратились на ведьм. Исключение составлял старшенький Даррона, который решил воспользоваться паузой для продолжения своих алкоголических изысканий. Затем два десятка бесед опомнились и вновь заструились по комнате.

— Очень советую тебе подняться и выйти поговорить с нами, — произнесла матушка, замечая, что поднявшийся гвалт действует на нянюшку Ягг убаюкивающе.

Они уединились в прачечной, где матушка попыталась дать по возможности внятное описание неопознанного разума.

— Он обитает где-то поблизости, то ли в горах, то ли в лесах на склонах, — сообщила она. — Вообще, он какой-то необъятный.

— А мне показалось, он кого-то разыскивает, — добавила Маграт. — Мне он напомнил большую собаку, которая отбилась от хозяина и очень переживает.

Матушка сверилась со своими впечатлениями. Кое-что совпадало.

— Верно, — заключила она. — Что-то в этом роде. Очень большая собака.

— И очень беспокойная, — продолжила Маграт.

— Которая рыщет и что-то вынюхивает, — сказала матушка.

— И начинает сердиться, — кивнула Маграт.

— Вот именно, — произнесла матушка, вперив взгляд в нянюшку Ягг.

— Ну, может, тролль какой… — пожала плечами та и с мягким упреком добавила: — Слушайте, меня же там ещё пинта нетронутая поджидает…

— С мозгом тролля я хорошо знакома, Гита, — ответила матушка.

В словах её не прозвучало вызова. Именно размеренность, с которой они были произнесены, заставили нянюшку Ягг поколебаться.

— Сейчас все вокруг поговаривают, будто ближе к Пупземелью целая стая огромных троллей бродит… — медленно проговорила она. — И ещё Ледяные Великаны, а потом есть эти, здоровенные волосатые… как их там… живут в снегах. Но вы, гляжу, не их имеете в виду?

— Нет.

— О…

Маграт бросило в дрожь. Она тут же напомнила себе, что ведьма обладает полной властью над собственным телом и мурашки, пробежавшие по её спине, не что иное, как побочный продукт её воображения. Беда была в том, что воображение у Маграт было очень плодовитое.

Нянюшка Ягг вздохнула.

— Чего там долго говорить, надо попробовать разобраться, — сказала она и сняла крышку с большого медного котла.

Сама нянюшка в прачечной давным-давно не бывала, поскольку стиркой занимался выводок её невесток, невзрачных, покорных тихонь, имена которых нянюшка никогда не пыталась запомнить. Как следствие, прачечная превратилась в кладовку, где хранились старые сушеные луковицы, сгоревшие кастрюли и банки с перебродившим осиным желе. Огонь под котлом не разжигали уже лет десять. Кирпичи в топке облупились, а кое-где сквозь них пробились росточки папоротника. Содержимое котла оказалось густо-чернильного цвета, а молва гласила, что дна у него нет вовсе. В нянюшкиных внуках постоянно подогревалась уверенность в том, что в глубинах его обитают первобытные монстры, ибо сама нянюшка была твердо убеждена: воспитание в детях безотчетного ужаса является необходимой составляющей педагогической магии.

Летом прачечная использовалась как погребок для охлаждения пива.

— Ничего, все должно получиться. Думаю, нам стоит взяться за руки. И, Маграт, закрой дверь.

— Объясни, что ты собираешься делать? — поинтересовалась матушка.

Коль скоро они находились в гостях у нянюшки Ягг, то могли лишь вежливо справляться о решениях хозяйки, которые она принимала самостоятельно.

— Всегда говорила и говорю, что от умной ворожбы никому хуже не будет, — ответила нянюшка. — Правда, уже тыщу лет никого не вызывала, но…

Брови матушки Ветровоск поползли навстречу друг другу.

— Как это? — испуганно проговорила Маграт. — Что, прямо здесь? Для этого ведь нужен нормальный котел, волшебный меч. И само собой, октограмма. Плюс всякие пряности и ещё масса всякой всячины.

Матушка Ветровоск и нянюшка Ягг переглянулись.

— Она не виновата, — объяснила матушка. — Это все гемарры, что она без конца покупает. — Она обернулась к Маграт: — Запомни, тебе это все не нужно. Главное здесь — головология. — Взгляд матушки скользнул по стенам прачечной. — Учись использовать то, что под рукой. — И, подняв побелевшую от старости медную толкушку, она несколько раз задумчиво подбросила её в руке.

— Мы молим и заклинаем тебя чарами… — матушка помедлила, — этой палки-мешалки, такой жуткой и острой.

Содержимое котла пошло мелкой рябью.

— Узри же, как рассеем мы в твою честь… — Маграт вздохнула, — довольно старую стиральную соду и мыльную крошку. Нянюшка, честное слово, я положительно убеждена в том…

— Так, все, тихо! Гита, теперь ты.

— Взываю к тебе и увещеваю тебя явиться этой лысой щеткой Искусства и стиральной доской Защиты, — произнесла нянюшка Ягг, размахивая обоими предметами.

В устройстве для отжимки белья надобности не возникло.

— Прямота и честность намерений — это очень важно, — жалобно пискнула Маграт, — но ведь нельзя же…

— Послушай-ка, что я тебе скажу, девочка моя, — перебила матушка. — На всю твою показуху демонам сто раз наплевать. Значение имеет только направление твоей мысли. Все, займемся делом.

Маграт быстро попыталась убедить себя, что затхлый обмылок щелока является некоей редчайшей смесью, благоухающей, как… как химиам, что ли?.. или ещё какой-то диковиной, доставленной сюда из далекого Клатча. Усилие не принесло результатов. Одни боги ведают, какая порода демонов откликается на столь сумасбродный вызов.

Матушка, впрочем, также была не в восторге от происходящего. Демоны её не очень-то и пугали, а вся эта кутерьма с заклинаниями и прачечной утварью слишком уж напоминала излюбленную возню волшебников. Потворство нечисти… Пресмыкаться ещё перед ней… Демоны так и так заявятся, стоит только позвать.

И все же правила внутреннего устава гласили, что выбор формы вызова остается за ведьмой-хозяйкой, а нянюшка Ягг, судя по всему, ничего не имела против демонов, особенно мужского пола.

Таким образом, в данную минуту матушка, изумляясь себе, то приманивала, то пугала обитателя иных миров с помощью какой-то бельевой палки.

Вода в котле забурлила, потом внезапно улеглась и наконец, проделав видимое усилие, с пенистым выхлопом взбугрилась головой. Маграт выронила обмылок.

Голова эта была бы даже привлекательной, если бы не некая жестокость в разрезе глаз и хищность в изгибе носа. Хотя красота, безусловно, тоже здесь присутствовала. Чему, впрочем, удивляться не приходилось: поскольку на эту сторону реальности демоны посылают лишь свои образы, они не ленятся кое в чем эти образы приукрасить.

В неверном лунном сиянии кожа головы лоснилась вороным блеском.

— Слушаю, — произнес демон.

— Ты кто? — не особенно церемонясь, поинтересовалась матушка.

Голова повернулась вокруг оси и уставилась на неё в упор:

— На твоем наречии моё имя не произносимо, женщина.

— Это уж я сама как-нибудь решу, — уведомила его матушка. — И запомни, я тебе не «женщина».

— Как угодно. Меня зовут ВксртХлтлжвлплкц, — не без удовольствия сообщил демон.

— Слушай, а где ты был, когда гласные раздавали? За дверью стоял? — спросила нянюшка Ягг.

— Ну, господин… — Матушка на мгновение замешкалась, но тут же собралась, — ВксртХлтлжвлплкц, тебе, как я понимаю, не терпится узнать, зачем мы побеспокоили тебя посреди ночи.

— Ты изъясняешься не по правилам. Говорить нужно так…

— Заткнись и не перечь. Предупреждаю, у нас найдется и меч Искусства, и октограмма Защиты.

— Мне-то что? Я спорить не буду. Только мне лично кажется, что они больше смахивают на стиральную доску и палку для белья, — хихикнул демон.

Матушка покосилась по сторонам. В углу прачечной были свалены щепы для растопки, а рядом, ближе к печи, стояли огромные козлы. Матушка устремила на демона немигающий взор и что было силы саданула своей деревяшкой по козлам.

Воцарившаяся вслед за тем тишина была нарушена столкновением обеих частей рассеченных пополам козел, которые в следующее мгновение рухнули на груду щепы.

Лицо демона осталось бесстрастным.

— Вам позволено задать три вопроса, — сообщил он.

— Скажи, не творится ли в королевстве что-нибудь необычное? — спросила матушка. Демон крепко задумался.

— И чтобы без фокусов, — предупредила матушка. — Иначе тоже получишь щеткой.

— Ты имеешь в виду более необычное, чем обычно?

— Ты давай отвечай, — прикрикнула нянюшка Ягг. — У меня уже ноги начали мерзнуть.

— Нет, ничего такого не происходит.

— А вот нам кажется, что… — вступила было Маграт.

— Стоп, стоп, — перебила матушка.

С минуту губы её беззвучно шевелились. У демонов есть черта, роднящая их с джиннами и преподавателями философии: если формулировка вашего вопроса будет содержать хоть малую вероятность превратного толкования, они не замедлят выдать вам абсолютно точный, но совершенно невразумительный ответ.

— Не творится ли в королевстве то, чего раньше здесь не творилось? — наконец отважилась она.

— Нет.

По традиции демону можно было задать только три вопроса, и ни одним больше. Матушка собралась с мыслями, чтобы последний вопрос не оставил отвечающему пространства для маневра. Но вдруг решила, что избрала неправильную тактику.

— Что вообще за чертовщина у нас творится? — подбирая каждое слово, промолвила матушка. — И только посмей ещё раз извернуться, тут же вскипячу, прямо в этом котле.

Лицо демона вытянулось. Новизна подхода поставила его в тупик.

— Маграт, окажи милость, кинь сюда пару поленьев.

— Я заявляю решительный протест! — заорал демон, правда, без особого пыла.

— Что ж, времени возиться с тобой у нас нет, кроме того, уже поздно, — сказала матушка. — Это волшебники любят словоблудием заниматься, а у нас тут свои методы.

— И своя кухня, — намекнула на возможный исход нянюшка Ягг.

— Войдите в моё положение, — протянул демон, едва не скуля от ужаса, — я не имею права на добровольное предоставление информации. Не я же правила выдумывал.

— Маграт, пошарь на верхней полочке, там где-то банка стояла с остатками керосина… — попросила нянюшка Ягг.

— Ладно, ладно, если я вам сейчас кое-что расскажу..

— Я внимательно тебя слушаю, — подбодрила его матушка.

— Вы меня не выдадите? — жалобно закончил демон.

— Все строго между нами, — пообещала она.

— Скорее проглотим языки, — встряла Маграт.

— Ничего нового и необычного в королевстве не происходит, — произнес демон, — но земля здесь проснулась.

— И что это значит? — удивилась матушка.

— Земля несчастлива. Ей нужен король, который о ней заботится.

— А откуда… — заговорила было Маграт, но матушка жестом заставила её умолкнуть.

— И народ здесь ни при чем? — уточнила она. Лоснящаяся голова кивнула. — Значит, вот как…

— Но что… — вступила было нянюшка Ягг, однако матушка приложила палец к губам, повернулась и подошла к окну прачечной — запыленному, увитому паутиной захоронению мотыльковых крылышек и издохших прошлым летом мух.

Сочащееся сквозь наледь мутное марево извещало о том, что, вопреки всем здравым ожиданиям, на дворе занимается рассвет.

— Может, ты все-таки объяснишь нам, почему это происходит? — спросила она, не оборачиваясь. Ведь она прощупала все источники разума в этой стране…

И находилась под сильным впечатлением.

— Да я же всего-навсего демон! Откуда мне знать? То, что есть, я сказал. А «почему» да «как», нам не говорят.

— Ясно.

— Могу я теперь уйти?

— М-м?

— Пожалуйста… Матушка встряхнулась.

— А, ну да. Конечно. Вали, — рассеянно махнула рукой она. — Спасибо тебе.

Однако голова даже не шелохнулась. Она вдумчиво торчала на месте, уподобляясь гостиничному портье, который поднял на десятый этаж по лестницам пятнадцать здоровенных саквояжей, показал каждому вновь прибывшему, где находится ванная, взбил все подушки и проверил, что шторы он расправил повсюду.

— Может, спровадите меня по старинному обычаю? — взмолился он, как только осознал, что понимания он здесь не дождется.

— Как-как? — нахмурилась матушка, которая успела снова погрузиться в раздумья.

— Буду вам премного обязан, если вы изгоните меня по всем правилам. «Вали» — как-то маловато будет.

— А… Что ж, если ты так хочешь… Маграт!

— Д-да? — испуганно отозвалась та. Матушка бросила ей в руки свой меч Искусства:

— Сделаешь все как надо, хорошо? Маграт, ухватив палку за ту её часть, которую матушка нарекла рукоятью, улыбнулась и ответила:

— Конечно. Так, минутку. Ага. M-м… Изыди, изыди, исчадие зла, кань в бездонную бездну…

Довольно ухмыляясь, голова поворачивалась из стороны в сторону, словно грелась на солнышке.

Потом она расплылась, смешалась с водой — так оплывает в пламени свечи расплавленный воск — и, уже наполовину захлебнувшись, издала прощальный презрительный клич:

— Свали-и-и-и-л-л-л…

Глава 7

Матушка пришла домой, когда окрестные сугробы уже окунулись в бледно-розовое марево солнца. Возвращение оказалось тревожным.

Что-то неладное творилось с козами. Под крышей глухо бормотали скворцы, клацая несуществующими зубами. Под кухонным буфетом без умолку пищали мыши.

Матушка заварила чай, отмечая про себя, что знакомые кухонные звуки раздаются сегодня чуть громче обычного. Чайная ложка, выпав из её ладони в раковину, запустила могучее, звенящее эхо, на какое способен не всякий колокол.

Матушка терпеть не могла организованной магии — каждый раз после этого она чувствовала себя крайне неуютно или, применяя её собственный оборот, в чужой скворечне. Матушка могла часами бродить с места на место, рассеянно предаваясь какому-то занятию, которое бросала, не сделав и наполовину. Не находя себе места, она принялась расхаживать взад-вперед по хижине.

Известно, что в иные мгновения разум, чтобы устраниться от насущнейшей из своих задач, а именно мыслительной, лихорадочно отыскивает и находит самые нелепые области приложения. Сторонний наблюдатель только подивился бы самоотреченности, с какой матушка предавалась мойке полочки для заварочных чайников, колупанию древних орехов из салатницы и выковыриванию с помощью черенка чайной ложки окаменевших хлебных крошек из трещин в половых плитках.

Кто наделен разумом? Животные. Люди. У последних, правда, он все ещё бурлит и клубится, как вулкан. Разум есть и у насекомых: искорки света во мраке неразумности.

Матушка всегда считала себя экспертом по делам, касающимся разума. И полагала, что страны разумом не обладают.

Ибо, если открыть глаза на правду, страна — понятие неодушевленное, неживое, а значит, она является…

Так-так, минуточку. Некая мысль боязливо шмыгнула в матушкину голову и робкими знаками попыталась завладеть её вниманием.

А ведь эти созерцательного вида леса наверняка наделены какой-то мыслительной способностью. Матушка разогнула спину, отрезала ломоть от зачерствевшего каравая и задумчиво уставилась на камин. Внутренним же оком она обозревала утонувшие в сугробах деревья. Так оно и есть. Просто раньше ей это не приходило в голову. Лес обладал сознанием, слепленным из бесчисленных осколков разумов, принадлежащих растениям, птицам, медведям и даже неповоротливым деревьям.

Матушка опустилась в кресло-качалку, и оно тут же принялось исправно и вполне самостоятельно раскачиваться.

Лес матушка Ветровоск привыкла считать неким ползучим существом — меттерфорически, это действительно существо, как бы выразились волшебники. Летом оно сладко посапывало, раздувая шмелиные крылышки, в пору осенних бурь молотило щупальцами и злобно стенало, а зимой сворачивалось калачиком и засыпало. Теперь же матушке все больше начинало казаться, что, будучи совокупностью разнородного, лес обладает внутренним единством, он — вещь в себе, наделенная жизнью. Как землеройка, только на другой лад.

Во всяком случае, жизнь эта протекает значительно медленнее, чем жизнь землеройки.

И это соображение показалось матушке крайне знаменательным. С какой скоростью может биться сердце, обслуживающее такую жизнь? Один раз в год? Пожалуй, и вряд ли чаще. А после лесу снова приходится дожидаться яркого солнышка да длинных деньков, когда ещё одна чудовищная систола впрыснет миллионы галлонов животворных соков в лесные артерии.

Вдруг матушка прикусила губу.

Только что ей на ум пришло неслыханное ранее слово — «систола».

Кто-то незваным гостем явно залез к ней в голову.

Кто-то — или что-то.

Нет, сама она подумать подобное просто не могла. Значит, кто-то думает посредством неё…

Матушка вперила взгляд в пол, надеясь таким образом сохранить власть над собственными мыслями. Однако она чувствовала, что её голова остается прозрачной, как только что вымытый стакан.

И тогда матушка Ветровоск решительно подошла к окну и отдернула занавески.

Они сгрудились на белой проплешине, которая в более теплое время года служила матушке лужайкой при доме. И каждый из них от мала до велика сверлил её взглядом.

Спустя пару минут дверь парадного входа отворилась. Такое событие не случайно заслуживает особого упоминания — дело все в том, что матушка, подобно большинству обитателей Овцепиков, предпочитала пользоваться исключительно черным ходом. Живя в Овцепиках, вы задействовали переднюю дверь лишь три раза в жизни — причём каждый раз вас несли.

Дверь матушкиного дома открывалась медленно, натужными скачками и грузными, с одышкой, приземлениями. Сугроб, привалившийся к ней с улицы — отчего с каждой зимой дверь все глубже проникала в дом, — расцветился блестками облупившейся краски. На полпути к достижению цели дверь намертво заклинило.

Не без труда протиснувшись в скромных размеров щель, матушка ступила в дотоле девственно белый сугроб.

На голове у неё красовалась остроконечная шляпа, а плечи были укутаны в длиннющий черный плащ, который матушка Ветровоск надевала только в тех случаях, когда хотела ещё раз напомнить всем и вся, что она — ведьма.

Неподалеку от двери, наполовину погребенная в соседнем сугробе, виднелась кухонная табуретка, на которую хорошо было усесться в погожий летний денек, когда нужно было выполнять какую-нибудь несложную работенку по дому и одновременно поглядывать на дорогу. Матушка выудила табуретку из снега, смахнула с неё снег и уселась, являя собой вызов и непреклонность, — колени широко расставлены, руки сложены на груди, подбородок вздернут.

Хотя солнце уже поднялось достаточно высоко, свет его падал на Овцепики косыми стрелами, обагрявшими клубы пара, что витали над весьма внушительным и пестрым сборищем. При этом ни один из гостей до сих пор даже не шелохнулся, не считая редких ударов копытом или судорожных почесываний.

Внезапно глаз матушки уловил некий всплеск движения. Только сейчас она обратила внимание, что каждая веточка её сада столь обильно унизана гроздьями пернатых, что кажется, будто пожаловала диковинная — черно-бурая — разновидность весны.

Грядку, где летом произрастали разные лекарственные травы, облюбовали для себя волки. Кто-то сидел на задних лапах, кое-кто развалился и полизывал снег. Послы от медведей разместились в положении лежа за спинами волков. Рядом с ними застыли представители оленей. Меттерфорическую галерку облепил многоликий сброд в виде кроликов, хорьков, дурностаев, барсуков, лисиц, а также несметное число малоприметных тварей, которые — наперекор тому непреложному обстоятельству, что вся их жизнь есть беспрестанная кровавая смена преследования и бегства, причинения и обретения смерти от клюва, когтя или клыка, — почему-то именуются ласковым термином «обитатели леса».

Но сейчас, начисто позабыв о кулинарном аспекте своих взаимоотношений, обитатели леса сидели бок о бок на этой заснеженной поляне и буравили матушку многооким, немигающим взором.

Матушка немедленно обратила внимание на два существенных обстоятельства. Первое заключалось в том, что перед ней предстал безукоризненный срез всего лесного сообщества.

Что до другого обстоятельства, матушка сочла необходимым огласить его вслух:

— Я вам честно скажу: что это за чары, я не знаю. Только верьте мне, они вам не помогут. А когда они чуть рассеются, слово даю, кое-кому придется вовсю повилять своими вонючими задницами.

Никто не шелохнулся и не издал ни звука, если не считать престарелого барсука, внезапно испражнившегося с видом виноватым и ошарашенным.

— Слушайте, — продолжала матушка, — я все равно ничем помочь не могу. Зря только время потратили, сюда добираясь. Этот человек — новый хозяин страны. Это его королевство. И я не собираюсь затевать с ним разборки. Нет у меня на это никакого права, потому что я вообще не должна вмешиваться в дела властей. Все как-нибудь утрясется, а уж хорошо или плохо после этого будет — это не моё дело. Знаете, как это называется? Золотое правило магии. Заклинания власти не помогают, потому что всех околдовать ты все равно не сможешь.

Матушка выпрямилась на табуретке, преисполняясь благодарности стародавней традиции, запрещающей волшебникам восходить на престол. И припомнила собственные ощущения, нахлынувшие в те считанные мгновения, когда на её голове оказалась корона.

Если уж такие штуковины, как короны, в самом деле пагубно воздействуют на умных людей, то лучше навек передать их в пользование типам, у которых брови ползут к переносице, стоит им попробовать задуматься. Между прочим, такие люди куда лучше управляются с коронами.

— Человек сам должен разобраться, тут вы не поспорите, — добавила матушка и сразу же ощутила на себе весьма выразительный взгляд одного здорового оленя. — Да, знаю, он убил старого короля, — покорно признала матушка Ветровоск. — Так это же нормальный ход вещей, закон природы! Неужели вам это надо объяснять? Выживает тот, кто выживает. Кролик потому и кролик, что следит за тем, чтобы его не слопали. — Она отстучала короткую дробь о коленную чашечку. — А ведь вы сами недолюбливали старого короля. Сколько он вашего брата перебил…

Три сотни пар пытливых глаз упорно продолжали буравить её.

— И нечего на меня так пялиться! — взвилась матушка. — Я в это дело не полезу. Это вам король не приглянулся, а не мне. И чем это может кончиться, вы подумали? Кстати, лично мне он ничего плохого не сделал.

Во взгляде потомственно косоглазого хорька отразилась такая укоризна, что матушка не выдержала.

— Ну да, это эгоистично, что с того? — огрызнулась она. — Черта настоящей ведьмы. Все, счастливо оставаться. — И матушка, протаранив сугроб, попыталась хлопнуть дверью. Эффект был чуть подпорчен тем, что, прежде чем закрыться, дверь дважды застревала.

Скрывшись в доме, матушка наглухо зашторила окна, опустилась в кресло-качалку и принялась раскачиваться, описывая головокружительные Дуги.

— Вот так вот! — твердила она. — Я в это вмешиваться не могу. И точка.

Глава 8

Неуклюже проседая в колею, компания комедиантов приближалась к очередному городку, настолько незначительному, что его название актеры упорно не могли запомнить. Зимнее солнце вплотную прижималось к капустным угодьям равнины, что, густо унавоженным сырым туманом, так что беззвучная рыхлость пейзажа лишь усиливала пронзительный скрежет колес.

Хьюл сидел в последней повозке, перекинув через борт свои маленькие ножки.

Он сделал все, что было в его силах. Витоллер лично вверил ему заботы о воспитании Томджона. «Ты с этим лучше меня управишься, — заявил тогда Витоллер. И добавил с обычным для него тактом: — Да и ростом вы одинаковые».

Только ничегошеньки из этого не вышло.

— Яблоко, — повторил Хьюл, вертя фрукт в ладони.

Томджон ласково улыбнулся. Ему было почти три годика, а он ещё не произнес ни единого слова, смысл которого был бы доступен для окружающих. В душе Хьюла теснились самые мрачные предчувствия относительно затеянной ведьмами интриги.

— Все равно, он у нас смышленый, — заметила госпожа Витоллер, которая, устроившись под тентом, латала прорехи на кольчуге. — И как что называется, тоже знает. Все понимает и делает то, что ему говорят. Жаль только, сам ничего не говорит. — И она с нежностью потрепала мальчика по щеке.

Хьюл вручил яблоко Томджону. Тот принял его с весьма хмурым видом.

— Кажется мне, хозяйка, ведьмы за твой счет обтяпали какое-то свое грязное дельце. О подменышах слышали? Раньше такие частенько встречались. Моя прапрабабушка рассказывала, что у нас тоже один подобный случай был: эльфы подменили гномика человеческим детенышем. Когда он начал головой притолоки сбивать, тогда-то мы и поняли, что случилось. А ведь никто подвоха не почуял.

— Легко ль учуять вам подвох? Как сочен спелый плод, Покуда мякоть внешнюю уста с него не снимут, Так, словно спелый плод, налито жизнью сердце Человечье, покуда не раскопана в него лазейка, Дурманят взор его цветы, покуда мерзостная гниль Вслед за укусом не пойдет из затхлой сердцевины…

Оба взрослых ошалело уставились на Томджона. Тот ласково кивнул им и вновь принялся за яблоко.

— Да ведь это же был монолог Червя из «Тирана»… — только и смог прошептать Хьюл. Его хваленое красноречие на этот раз напрочь отказало. — Будь я проклят! — добавил он спустя минуту.

— Послушай, он говорил точь-в-точь как… — прошептала госпожа Витоллер.

— Я должен разыскать Витоллера! — вскричал Хьюл, откидывая задний бортик телеги.

В течение следующей минуты он прыгал через обледенелые лужицы, направляясь к началу кавалькады, где глава труппы, насвистывая веселый мотивчик, вел свой театр навстречу славе.

— С пожара или на пожар, б’зугда-зьяра?^[485] — весело приветствовал он гнома.

— Идём со мной! Он заговорил!

— Заговорил?!

Хьюл подскакивал, точно заведенный.

— Он декламирует роли! — воскликнул он. — Идём же скорее! И говорит он точь-в-точь как…

— …Я? — ошарашенно проговорил Витоллер несколькими минутами позже, когда весь комедиантский караван был отведен под безлиственную сень маленькой рощицы, приютившейся у дороги. — Неужели я именно так произношу этот отрывок?

— Именно так! — хором подтвердили соратники и друзья.

Юный Вилликинс, воплощающий, как правило, женские образы, легонько ткнул пальцем Томджона, который стоял на перевернутом вверх дном бочонке в центре плотного кольца зрителей.

— Малыш, а может, ты вспомнишь и мой монолог из «Развлеки себя сам»? Томджон кивнул и начал:

— Так знайте, что не умер тот, кто погребен под этим камнем. Ведь если б только Смерть способен был внимать…

Красное яблоко солнца все ниже клонилось к взмокшим полям, по которым одна за другой лениво перекатывались клубы тумана. Видавшие виды актеры, раскрыв рты, пялились на декламирующего мальчика. Хьюл под конец монолога аж прослезился.

— Да чтоб мне провалиться, — промычал он. — Ай да сукин я сын, вон ведь какие вещи писать могу. — И он шумно высморкался.

— Неужто и я произношу все именно так? — выдавил побелевший Вилликинс.

Витоллер с отеческой мягкостью потрепал его по плечу:

— Если бы ты, малыш, мог произносить это так, как он, то не торчал бы сейчас по задницу в грязи посреди этих диких полей и не пил бы чай из капусты.

Тут он громко хлопнул в ладоши.

— Так, довольно, довольно, — заорал он, выпуская в морозный воздух клуб пара. — Все по местам, живо. Затемно нужно быть у стен Сто Дата.

Актеры, невнятно ропща, стряхивали с себя чары и брели к своим фургонам, а Витоллер поманил к себе гнома и обхватил рукой его за плечи или,точнее, за верхнюю часть головы.

— Ну, что скажешь? — проговорил он. — Недаром про вашего брата молва ходит, что вы по части магии большие умельцы. Что ты с ним сотворил?

— У него же вся жизнь у подмостков проходит, хозяин. Чего тут удивляться, что он в нашем деле поднатаскался… — неопределенно высказался Хьюл.

Витоллер нагнулся и заглянул гному в глаза:

— А ты сам-то уверен в том, что сказал?

— Я уверен только в том, что слышал голос, который превратил мои стишки в произведение, проникающее в душу и пронзающее сердце. Уверен в том, что слышал звучание голоса, вспахавшего рыхлый покров моей поэзии и заставившего её плодоносить цветами, семена которых я безуспешно пытался в неё заронить… Кто может знать, откуда взялся этот дар?

Он бесстрастно взглянул на почему-то покрасневшего Витоллера.

— Возможно, он унаследовал его от отца… — продолжил он.

— Но…

— Да и кто знает предел ведьмовским силам?

Витоллер почувствовал, как пальцы жены мягко разжимают его сжатую в кулак руку. Когда, рассерженный и смущенный, он поднял голову, она поцеловала его в затылок.

— Перестань терзать себя, — посоветовала она. — По-моему, все к лучшему. Твой сын сегодня продекламировал свое первое слово.

Глава 9

Пришла весна, а бывший король, так и не причисленный к сонму мертвецов и не нашедший упокоения под могильной плитой, продолжал неприкаянно слоняться по замку, тщетно пытаясь вырваться из цепких лап древних стен.

С другими привидениями замка он старался не пересекаться.

Кампот был ещё куда ни шло, хотя и мог утомить своим занудством. Однако, ещё издали завидев Близнецов, Веренс немедленно делал ноги. Близнецы, держа друг друга за ручки, ковыляли на своих пухленьких ножках по полночным анфиладам замка, бесплотностью крошечных телец служа напоминанием преступлению, которое своим злодейством выделялось даже на жутковатом фоне общей практики королеубийства.

Также в замке жил Троглодит Неугомонный, чахлого вида пещерный житель в самой настоящей набедренной повязке, над личным могильным курганом которого по недоразумению был возведен Ланкр. И это ещё не говоря об истошно визжащей даме, которая любила с грохотом носиться на своей колеснице по прачечной…

В один прекрасный день, презрев все увещевания Кампота, ведомый запахами стряпни, Веренс оказался в просторном, жарком, сводчатом каменном мешке, который служил замку и скотобойней и кухней одновременно. Забавно… Он ведь с самого детства так ни разу и не спускался сюда. Король и его кухня, хоть и решают одну общую задачу, предпочитают не соприкасаться друг с другом без крайней необходимости.

Между тем кухня кишмя кишела привидениями.

Но личина у этих привидений была не гуманоидная. Даже не протогуманоидная.

Здесь были олени и волы, кролики и фазаны, куропатки и свиньи. Мелькали даже некие каплевидные образования, в которых не без содрогания можно было угадать призраков устриц. Все местные призраки существовали в столь густом и тесном скоплении, что контуры их сливались друг с другом, превращая кухню в беззвучное кошмарное наваждение, составленное из расплывчатых зубов, клыков, кусков меха, рогов и прочего. Веренса тут же заметили, отреагировав на его появление чудным курлыканьем, разнесшимся скверным металлическим всхлипом. Сквозь толщи нагромождения призраков с беспечным видом шастали повара, занятые приготовлением вегетарианской колбасы.

Постояв минуту с разинутым ртом, Веренс бросился вон из кухни. В тот миг он ещё раз посетовал на то, что лишен настоящего пищеварительного тракта — не может сунуть пару пальцев в рот и высвободить все, что было пожрано за последние сорок лет.

Чаще всего он искал утешение в конюшне, в двери которой, жалобно скуля, скреблись его любимые охотничьи псы — эти весьма тягостно переносили его невидимое, но почти осязаемое присутствие.

Но сейчас он скитался — какой лютой ненавистью успеваешь проникнуться к этому словцу! — по Длинной галерее, из пыльных, темных ниш которой на него глазели давным-давно скончавшиеся предки. К предкам он относился бы терпимее, если бы голоса доброй половины из них ежедневно не мучили его слух.

Веренс пришел к выводу, что отныне его существование будет подчинено двум целям. Первая заключалась в том, чтобы как можно быстрее выбраться из стен замка и заняться поисками сына, вторая — воздать герцогу по заслугам. После некоторого раздумья он забраковал убийство как способ отмщения — вечность в обществе хихикающего идиота способна привнести весьма изощренные муки в существование и без того несчастного призрака.

Раздумывая над своим положением, Веренс присел на лавочку под ликом королевы Бимери (670–722), чей немного чопорный, но в меру миловидный облик, возможно, и смог бы отогреть ему душу, не повстречай он королеву давеча во время её ежеутреннего внутристенного моциона.

Сам Веренс избегал ходить сквозь стены. Даже у призрака должно быть достоинство.

Вдруг он почувствовал на себе чей-то взгляд. Веренс закрутил головой.

У ближайшей дверцы был обнаружен кот, пристально щурящийся на Веренса. Тело его, усыпанное серыми крапинами, поражало своей величиной.

Или, вернее, необъятностью. Кот был покрыт такой паутиной всевозможных рубцов и царапин, что напоминал огромный и гадкий кулачище, там и сям обляпанный клочьями меха. Парой продырявленных пней зияли слуховые отверстия, единственный глаз служил желтым фонарем, проливающим на мир первобытную злобность, а хвост, покуда кот таращился на короля, петлял и скручивался чехардой вопросительных знаков.

Прослышав о том, что в покоях герцогини Флем прижилась миниатюрная блондинистая кошечка, Грибо отправился с визитом в замок, дабы засвидетельствовать красотке свое искреннее расположение.

Веренс никогда прежде не видывал животного со столь ярко выраженными чертами отпетого каторжника. Он даже не шевельнулся, когда кот, вразвалочку приблизившись, принялся тереться о его колени, мурлыча при этом, что средней руки водопад.

— Ну, полно, полно… — смущенно произнес король.

Он опустил руку и попытался пощекотать за двумя обгрызенными клочками плоти, заменявшими коту уши. Как приятно познакомиться с существом, которое, не будучи привидением, способно видеть его. Кроме того, Грибо — как сразу почувствовал король — был котом, отмеченным редчайшими дарованиями. Обитатели замка из числа кошачьих делились на две категории: к первой относились изнеженные любимцы хозяев, ко второй — плоскоухие завсегдатаи кухни или конюшни, постепенно обретающие черты сходства с теми самыми грызунами, на которых зижделось их существование. Меж тем явившийся Веренсу кот был и хозяином и животным в одном лице. Разумеется, такое впечатление может возникнуть после общения с любым котом, однако в данном случае это была не та псевдоумудренность, которая свойственна многим животным. Грибо излучал всамделишную, живую мысль, причём самой высокой пробы. А также от него шёл запах. Такой запах способен снести стену или заставить воскреснуть дохлую лисицу.

Данные кота недвусмысленно свидетельствовали о ремесле особы, в доме которой он обретался.

Король предпринял попытку присесть, но тут же почувствовал, что колени его мягко утопли в каменных плитах. Опомнившись, он заставил себя выпрямиться. «Как только человек, очутившийся в тонких мирах, начинает обрастать привычками старожилов, — беспрестанно напоминал себе Веренс, — он раз и навсегда лишается надежды на спасение».

Смерть говорил о близких родственниках и подданных, расположенных к духовидению. Но и тех и других в замке было не густо. Герцог, хотя и подпадал под первое определение, был настолько поглощен собственными треволнениями, что духовидением не перещеголял бы и кочан капусты. Во вторую категорию входили повар и Шут, однако повар дни и ночи напролет горевал в своей кладовке, оплакивая участь профессионала, которому власть запретила подавать к столу что-либо кровянистее пастернака, тогда как Шут превратился в такой тугой комок нервов, что король вынужден был отказаться от попыток обратить на себя его внимание.

Но оставались ещё ведьмы. Если уж ведьма не обладает духовидением, тогда он, король Веренс, — просто порыв ветра. Стало быть, ему необходимо заполучить в распоряжение ведьму. И потом…

У короля созрел план. Хотя лучше сказать иначе: у короля созрел План с большой буквы. Дни и ночи проводил он в размышлениях, да и мог ли он подыскать себе другое занятие? Смерть здесь был целиком и полностью прав. Мысль — единственное достояние призрака, и, хотя раньше Веренс не особенно увлекался всякого рода размышлениями, отсутствие телесного материала и, следовательно, всяких запросов научило короля находить удовольствие в мозговых процессах. Раньше способность Веренса строить планы исчерпывалась последовательностью «выследим, накроем, забьем». Тогда как сейчас… Сейчас, лоснясь и потягиваясь, перед монархом сидело последнее, недостающее звено Плана.

— Кис-кис, киса, — промямлил король. В ответ на что Грибо буквально протаранил его взглядом желтого ока.

— Ладно, ладно, кис-кис, кот, — поспешно исправился Веренс, попятившись и выразительно размахивая руками.

С минуту ему казалось, что кот не внемлет мольбам, но затем, к величайшему облегчению короля, Грибо приподнялся, зевнул и поковылял в указанном направлении. В сущности, кот не так часто за свою жизнь встречался с привидениями и потому решил снизойти до ужимок высокого бородатого существа с просвечивающими насквозь телесами.

Король провел Грибо по пыльному ответвлению коридора и заманил в чулан, забитый потрепанными гобеленами и очередными портретами усопших предков. Грибо внимательно осмотрел помещение и, усевшись посреди чулана, выжидающе уставился на нового знакомого.

— О, мышей здесь множество, — заверил Веренс. — Ты ещё спасибо скажешь. А окно разбито, поэтому в дождевой воде недостатка не будет. Спать ты можешь на гобеленах. В общем, я пошел. — И король направился к выходу.

Успех следующей части Плана закладывался в течение всех предшествующих месяцев. До кончины Веренс весьма усердно следил за своим телом, а после неё с не меньшим тщанием взялся за поддержание его прижизненного великолепия. Проще всего было махнуть на все рукой — в замке было полным-полно привидений, которые довели себя до состояния желеобразной массы. Но Веренс, подчинив себя железной самодисциплине, ежедневно загружал тело работой — вернее, загружал голову мыслями о работе тела — и увил его наконец прозрачными мускулами. Месяцами качая эктоплазму, он привел собственное несуществующее тело в сногсшибательное состояние.

Затем он приступил к практическим занятиям. Начал с малого. Попробовал поднять пылинку — и чуть не помер от тяжести^[486]. Однако Веренс не сдавался и вскоре уже мог жонглировать песчинками. Затем настал черед сушеных горошин. Он пока так и не отваживался вволю покуролесить на кухне, зато развлекал себя тем, что подсыпал по лишней щепотке соли в каждое блюдо, подаваемое к столу Флема, пока вдруг не устыдился собственного поведения. Даже дурностай не заслуживает смерти от отравления…

Одним словом, наступил ответственный момент. Приложившись к дверной створке, он каждым микрограммом своего существа заклинал себя утяжелиться. С кончика носа сорвалась капля псевдопота, но улетучилась прежде, чем долетела до пола. Грибо с любопытством наблюдал за тем, как на руке привидения, подобно спаривающимся футбольным мячам, взбугриваются мускулы.

Дверь дернулась, скрипнула, обрела ускорение и гулко стукнулась о косяк. Брякнув, крючок упал на место.

Ну вот, теперь он тут долго сидеть будет, пробурчал под нос Веренс. Сам король никогда не сможет поднять крючок. Однако ведьма наверняка заявится сюда за своим котиком, и тогда…

А где-то в холмах, что громоздились рядом с замком, лежа на животе, Шут таращился в глубины небольшого озерца. Пара форелей таращилась на него из глубин.

На этом Диске, твердил его рассудок, наверняка есть существо ещё более несчастное, чем он сам. Шут тщетно пытался нарисовать себе облик этого бедолаги.

Он никогда не напрашивался стать Шутом, — впрочем, в обратном случае его участь нисколько не поменялась бы. После того как убежал папа, ни один родич ни разу не прислушался к его мнению.

А дедушка — тот вообще никого не слушал. Первое воспоминание о дедушке. Тот завис над ним, заставляет его зубрить анекдот за анекдотом, приправляя соль каждого ремешком из дубленой кожи. То, что ремень обшит по краям бубенцами, не слишком тешит внучка.

Семь дедушкиных шуток вошли в анналы шутовского мастерства как классика дела. Четыре года подряд дедушка становился обладателем почетного Колпака — Гран-при фестиваля Идиотреппо в Анк-Морпорке, — достижение, на которое не может замахнуться ни один из нынешних мэтров и благодаря которому дедушка прослыл самым веселым человеком за всю историю цивилизации. Но для этого он потрудился на совесть, что есть, то есть.

Шут не мог без содрогания вспоминать случай, когда он, шестилетний мальчуган, однажды после ужина робко приблизился к деду и решился представить ему анекдот собственного сочинения. В анекдоте говорилось про утку.

В тот вечер ему была устроена самая грандиозная порка в жизни, до того трудоемкая, что она заставила изрядно попыхтеть даже старого острослова.

— Ты, мой милый, будешь знать науку… — В памяти Шута каждая фраза звучала в ритмическом сплаве со звонкой работой хлыста. — Нет в мире занятия серьезнее, чем насмешничество. Так что впредь… — Старик перевел дыхание, меняя руку. — Так что впредь ты никогда, никогда не расскажешь ни единого анекдота, который не прошел бы одобрения Гильдии. Кем ты себя возомнил, чтобы решать, что смешно, а что нет? Так то, куманек, пусть неотесанные неучи хохочут над хромой, небрежной остротой — пусть дерут себе горло невежды. А ты… Никогда… Никогда… Никогда не заставляй деда наказывать тебя за тупой юмор…

И Шуту пришлось возобновить зубрежку трехсот восьмидесяти трех одобренных Гильдией острот и анекдотов, что было чудовищно само по себе, а вдобавок и шутовского словаря, что было ещё муторнее и во сто крат чудовищнее.

Потом его послали учиться в Анк, и там, в пустых, бесприютных залах, он наткнулся на книги, во всем отличные от исполинского, окованного жестью талмуда «Чудовищно Смешной Крестоматии». В Анке открылся ему весь огромный диск мира, на котором он родился, открылась уйма любопытнейших и прекрасных занятий, таких как…

Пение. Он вдруг понял, что слышит чье-то пение.

Шут осторожно приподнял голову — и тут же испуганно пригнулся, заслышав предательское звяканье собственных бубенцов. Лихорадочно сорвав колпак с головы, он заставил замолчать ненавистные побрякушки.

Пение стало громче. Шут раздвинул остроконечные листья таволги, загораживающей его от певуньи.

Манеру исполнения трудно было назвать сладкозвучной. Во-первых, единственным фрагментом текста, на котором певунья не сбивалась, было «тарам-тарам», — правда, эта строчка звучала на диво выразительно. Во-вторых, мелодия песни настраивала на предположение, что исполнительница внушила себе, будто люди, праздно разгуливающие на природе, непременно напевают «тарам-тарам».

Шут собрался с духом и, немного приподняв голову, впервые в жизни увидал Маграт.

Она застенчиво оправляла платье, стоя посреди небольшой горной лужайки, где мгновением раньше кружилась в танце. Затем, сорвав пару ромашек, без особого успеха попыталась вплести их себе в волосы.

Шут затаил дыхание. Бессонными ночами, проведенными на холодных плитах, грезил он о подобной женщине. Да, оценив Маграт более здраво, Шут не поручился бы, что властительница его грез выглядела в точности, как эта незнакомка, — ту природа облагодетельствовала более округлыми формами, нос у неё был не столь красным и острым, да и локонов было побольше. Однако либидо Шута оказалось достаточно проницательным, чтобы провести разграничение между невозможным и предположительно досягаемым, а посему резко сбросило обороты.

Маграт меж тем продолжала собирать цветочки и о чем-то с ними разговаривать. Шут напряг слух.

— А вот наша шерстистая горечавочка. А вот паточное цитварное семя, что от воспаления ушей.

Даже нянюшка Ягг, которой было свойственно достаточно радушное восприятие мира, угодила бы в весьма неловкое положение, предложи ей кто-нибудь сделать комплимент голосу Маграт, но в уши Шута голосок излился сладчайшей патокой.

— А вот пятилиственная лжемандрагора, незаменима при недержании. Ага, лягушечник-старикашечник. От запоров.

И тут под малиновый перезвон колокольчиков из луговых трав перед ней вырос Шут. Маграт с изумлением обнаружила, что луг, до сей поры не содержавший никого ужаснее бледно-голубых мотыльков да нескольких самообеспечивающихся шмелей, внезапно разродился огромным красно-желтым демоном.

Демон то разевал, то вновь захлопывал пасть. На голове его покачивались три жутковатых рога.

«Ты должна немедленно бежать, — раздался в тайниках её сознания настойчивый голос. — Как трепетная лань. Самый приемлемый путь отступления в подобных обстоятельствах».

Но здесь неожиданно вмешался здравый смысл. В самые вдохновенные мгновения своего существования Маграт не рискнула бы уподобить себя лани, трепетной и любой прочей. Помимо этого, ехидно заметил здравый смысл, когда трепетная лань делает ноги, она обыкновенно оставляет далеко позади всех преследователей…

— Э-э-э… — протянуло чудовище.

Нездравый смысл, которым юная ведьма была наделена в достатке (что бы ни толковала матушка Ветровоск о том, что у Маграт-де с головой вечные нелады), в свою очередь веско указал ей на одно существенное обстоятельство. Вряд ли какой демон способен издавать столь жалостливый перезвон. И уж тем более редко среди их брата попадаются особи, обладающие способностью терять дар речи.

— Добрый день, — поздоровалась Маграт.

Мозг Шута проделывал лихорадочную работу. Дело шло к настоящей панике.

Маграт не очень жаловала традиционную остроконечную шляпу, которую до сих пор носили ведьмы старшего поколения, однако ни на йоту не отступала от одной из основных заповедей ведовства, гласящей: «Быть настоящей ведьмой означает выглядеть таковой». В её случае это правило отражалось в гроздях серебряных побрякушек, исполненных в формах октограмм, летучих мышей, пауков, драконов и прочих символов обыденного оккультизма. Маграт с удовольствием выкрасила бы черным ногти, однако побаивалась убийственного прищура матушки Ветровоск.

Шуту наконец стало ясно, что он застал врасплох не прелестную поселянку, а самую настоящую деревенскую ведьму.

— Опаньки, — проблеял он и резко взял ноги в руки.

— Остано… — попыталась призвать его Маграт, но Шут уже вовсю мчался по лесной тропке, что должна была вывести его к замку.

Маграт стояла, не в силах оторвать глаз от поникшего букетика, который смяла в ладони. Она запустила пальцы в волосы, и на плечи посыпались хлопья увядших лепестков.

У неё возникло непреодолимое чувство, что она прошляпила переломный момент судьбы, который вырвался из её рук с проворством, на которое способны лишь смазанные жиром свиньи, несущиеся по узкому проходу.

Ей захотелось выругаться. А ругани она была обучена совсем неплохо. Тетушка Вемпер в этом отношении славилась неуемной изобретательностью — даже обитатели леса норовили прошмыгнуть мимо её хижины как можно незаметнее.

Маграт долго не могла подобрать бранный элемент, который бы точно отражал переживания её сердца.

— У-у, блин! — вконец отчаявшись, выкрикнула она.

Глава 10

Этой ночью на небо опять взошла полная луна, и, к вящему изумлению подвижного обелиска, все три ведьмы прибыли на место раньше обычного и к тому же одновременно. Каменная глыба была настолько смущена этим нашествием, что поспешно юркнула в кусты дрока.

— Грибо второй день дома не появляется, — сообщила нянюшка Ягг, как только поравнялась с подругами. — Что-то не похоже на старика. Я его уже везде обыскалась.

— Коты могут сами о себе позаботиться. Не то что страны и народы. Должна доложить вам обстановку за последние дни. Поступили крайне тревожные сигналы. Маграт, разведи костер.

— А? Как?

— Костер, говорю, разведи.

— Что-что? А, ну конечно, конечно…

Обе старшие ведьмы замолчали и стали встревоженно следить за тем, как перемещается их младшая подруга по торфяной пустоши. Маграт с вялым, отсутствующим лицом тащила за собой несколько кустиков сушеного утесника.

— Что-то она сегодня сама на себя не похожа, — заметила нянюшка Ягг.

— Да, какая-то другая. Может, перевоспитывается? — жестко ответила матушка, присаживаясь на валун. — Костер-то она должна была собрать ещё до нашего прихода. Её прямая обязанность.

— Ну, это она не со зла, не нарочно, — сказала нянюшка Ягг, задумчиво глядя в спину Маграт.

— Я, когда молодая была, тоже ничего дурного не делала, но это не мешало тетушке Фильтер костерить меня почем зря. Пока ведьма молодая, она должна за троих работать, сама знаешь. И мы с тобой в свое время это прошли. А теперь полюбуйся на неё. Даже шляпу носить не хочет. Как народ поймет, кто она такая?

— У тебя что-то стряслось, Эсме? — неожиданно спросила нянюшка Ягг. Матушка угрюмо кивнула:

— Гостей сегодня принимала.

— Вот и я тоже.

Как ни была матушка поглощена собственными напастями, слова приятельницы немного расшевелили её.

— Каких гостей? — поинтересовалась она.

— Городского главу Ланкра, всяких старейшин… Не нужен нам, говорят, такой король. Хотим-де короля, которому доверять можно.

— А лично я бы никогда не стала верить королю, которому вдруг поверили старейшины, — отозвалась матушка.

— Оно, конечно, так, но сама глянь, что творится! Скоро все хай поднимут. Налоги дерут, людей за просто так убивают. А этот новый сержант, смотрю я, не прочь пожечь дома. Старик Веренс хоть и жег, но, сама знаешь, как это… ну…

— Да ясно, ясно. Он куда прочувственнее к своему делу относился, — кивнула матушка. — От души действовал. А народ любит, когда его ценят.

— Флем возненавидел королевство, — продолжала нянюшка. — Все об этом говорят. А когда к нему с какой-нибудь просьбой приходишь, он, по слухам, уставится на тебя, ладоши потирает да все щекой дергает…

Матушка почесала подбородок.

— Ну а старый король? Орал на всех благим матом и гнал в шею из замка. И всегда приговаривал, что, мол, на лавочников и прочий мелкий сброд времени у короля нет, — произнесла матушка тоном, ясно указывающим на личное одобрение подобной позиции.

— Но ведь он обставлял все… как-то по-благородному, — высказалась нянюшка Ягг. — И потом…

— Королевство встревожено, — вдруг обронила матушка.

— Ну да. Это я и имела в виду.

— Я не о людях говорю, а о королевстве.

Матушка, как могла, подробно посвятила приятельницу в суть происшедшего. Та перебила её лишь пару раз, уточняя те или иные подробности.

О том, чтобы подвергнуть сомнению правдивость рассказа, и речи не шло. Матушка Ветровоск никогда не была замечена в подтасовке фактов.

Дослушав до конца, нянюшка Ягг издала протяжное:

— М-да-а-а…

— Вот и я о том же.

— С ума сойти можно.

— Не говори.

— Ну а куда потом они все подавались?

— Разошлись. Оно их ко мне привело, оно их и отпустило.

— И что, никто никого так и не сожрал?

— Да вроде не заметила.

— Забавно.

— Вполне.

Нянюшка Ягг проводила взглядом последние лучики солнца.

— Воля твоя, но королевства, по-моему, так себя не ведут. В других королевствах как? Помнишь, мы в театре были? Короли режут и травят друг друга почем зря, а королевство от этого всякую пользу имеет. Не понимаю, чего наше-то вдруг взбунтовалось?

— Давненько оно тут…

— Можно подумать, оно одно такое, — возразила нянюшка Ягг и добавила с интонацией великовозрастного студента: — Земля всегда находится там, где находится, и ни шагу с места. Это и называется географией.

— Это верно, если ты говоришь о земле, — ответила матушка. — Ас королевством все иначе. Королевство — штука мудреная. Тут много чего намешано. Идеи. Верность. Память. А потом из всех этих штуковин появляется новая форма жизни. Скорее даже не просто форма жизни, а живая идея.

И складывается она из всего, что только есть в королевстве живого, а также из того, что народ себе соображает. И ещё из того, что он думал раньше, ещё до нашего рождения.

Маграт с отсутствующим выражением лица сооружала костер.

— Вижу, ты долго голову ломала, — медленно проговорила нянюшка Ягг, тщательно подбирая каждое слово. — Получается, королевству этот король не понравился. Значит, оно хочет себе кого получше, да?

— Нет! То есть да. Слушай, — матушка нагнулась поближе к приятельнице, — у королевства все не как у людей. Не может кто-то ему нравиться больше, а кто-то — меньше. Понимаешь, в чем дело?

Нянюшка немного задрала голову.

— Оно вроде как по-другому чувствует? — осторожно предположила она.

— Ему безразлично, хороший ты человек или плохой. Спроси его об этом, и оно даже сказать ничего не сможет. Это все равно что у тебя спросить — хороший этот муравей или плохой. Но все равно королевству нужен король, которому королевство небезразлично.

— Так-то оно так, но… — озадаченно пробормотала нянюшка Ягг. Её все больше пугали тлеющие искорки, прыгающие в глазах у матушки. — Толпы народу переубивали друг друга, чтобы сделаться королем Ланкра. Как только не изощрялись, чего только не выдумывали…

— Да ерунда это! Ерунда! — замахала руками матушка Ветровоск. — Гляди сюда, объясняю ещё раз. — Матушка вытянула руку и принялась загибать пальцы: — Во-первых, короли друг другу глотки режут, потому что таков их жизненный удел и им от него никуда не деться. Это даже убийством не считается. И во-вторых, они проливают кровь во благо королевства. Что очень важно. Ну а новый наш просто до власти алчный, а королевство свое ненавидит…

— Знаете, мне королевство чем-то собаку напоминает, — вдруг заговорила Маграт.

Матушка было обернулась к ней, намереваясь учинить нахалке суровую отповедь, но вдруг черты её лица разгладились.

— Да, есть что-то общее, — признала она. — Собаке главное, чтобы хозяин её любил, а хороший он человек или плохой, ей начхать.

— Ладно, что мы имеем? — сказала нянюшка Ягг. — То, что на Флема уже все королевство зуб точит. А нам как себя вести?

— Никак. Сама знаешь, мы ни в какие дрязги не встреваем.

— Так ведь ты сама ребенка спасла, — напомнила нянюшка.

— Это ещё не вмешательство!

— Называй это как хочешь, — ответила нянюшка. — Почем знать, может, он в один прекрасный день сюда заявится? За своим уделом. Ты же предложила спрятать корону. Помяни моё слово, вот вместе они и заявятся… Чай готов, Маграт?

— А как ты будешь разбираться со своими старейшинами? — спросила матушка.

— Я им сказала, чтобы меня они в это дело не впутывали. Так и сказала: один раз магию выпустишь, потом костей не соберешь. Сама знаешь.

— Знаю, конечно… — промолвила матушка, и голос её дрогнул под бременем тяжких раздумий.

— Только я тебе честно должна признаться. Им мой ответ не понравился. Уходя, они что-то все бурчали под нос.

Тут в беседу снова вклинилась Маграт:

— А вы знаете… Шута, который ещё в замке живет?

— Это маленький такой, с плутоватыми глазками? — уточнила нянюшка Ягг, радуясь тому, что разговор повернул в менее шероховатое русло.

— Да не такой уж он и маленький, — возразила Маграт. — Вы не знаете точно, как его зовут?

— Шутом и зовут, а как ещё? — удивилась матушка. — Не мог найти себе более мужское занятие… Бегает с бубенцами, как коза.

— Мать у него была из Ведунсов, что живут за Черностекольным трактом, — вмешалась нянюшка Ягг, чьё знание генеалогии ланкрских семейств уже вошло в поговорку. — Красива была в молодости — страсть! Сколько сердец разбила — всех и не счесть. Что ни день, то скандал. Грызня, перья летят… Но матушка дело говорит. Если Шутом назвался, Шутом и помирать будешь.

— А чего это ты им так заинтересовалась? — спросила матушка.

— М-м-м… Тут одна девушка из нашей деревни хотела разузнать про него… — проговорила Маграт, становясь пунцовой по самые кончики ушей.

Нянюшка Ягг крайне выразительно откашлялась и подмигнула матушке Ветровоск. Та в свою очередь громко фыркнула.

— А чего, работа надежная. Денежная… — заявила нянюшка.

— Вот именно. Целый день с утра до вечера бубенцами звенеть. Отличный муж, ничего не скажешь.

— Зато, если пропадет, всегда будешь знать, где искать, — возразила нянюшка Ягг. — По звону бубенчиков на него и выйдешь.

— Никогда не верь человеку, у которого на голове рога, — провозгласила матушка.

Маграт поднялась с места, вздохнула, собрала в кулак все самообладание — собиралось которое крайне неохотно — и вздернула подбородок:

— Вы просто выжившие из ума старухи. Я иду домой. — И, не промолвив больше ни слова, зашагала по тропинке, ведущей к деревне.

Две ведьмы некоторое время молча таращились друг на друга.

— Дожили! — первой отреагировала нянюшка Ягг.

— Это все книжки, — заметила матушка. — Мозги себе перегрела. Надеюсь, это не ты её науськала?

— Ты это о чем?

— Сама знаешь. Нянюшка выпрямилась:

— А если и я? Не может же девчонка всю жизнь незамужней ходить, если тебе так больше нравится. Кроме того, если б у людей дети не рождались, где бы были мы с тобой?

— Ты обыкновенную девчонку с ведьмой не равняй, — проговорила матушка, также расправляя плечи.

— Любая девчонка может стать ведьмой, — парировала нянюшка.

— Может, если головой чуть-чуть поработает, вместо того чтобы бросаться на всех мужиков подряд, как ты советуешь.

— А что, идти против своей натуры? Вот если бы ты в свое время попробовала…

— Попробовала что? — тихо и медленно уточнила матушка.

Обе ведьмы ошарашенно таращились друг на дружку. Некое жгучее, саднящее чувство, поднимающееся из потайных недр земли, терзало их, и они понимали, что то, что сейчас началось, лучше закончить побыстрее.

— Я тебя молодой-то хорошо помню. Зануда была страшная, — мрачно пробормотала нянюшка Ягг.

— Зато не перемяла собой все окрестные сеновалы… Отвратительно это, вот что я скажу. И не я одна так думала.

— А ты что, со свечкой стояла? — огрызнулась нянюшка.

— Да о тебе вся округа говорила.

— Ну, тебя-то тоже славой не обделили! Знаешь, как тебя звали? Обмороженной Бабой! Что, не слыхала?

— А уж твоим прозвищем я даже губы марать не буду.

— Ой ли? — взвизгнула нянюшка. — Так послушай, что я тебе скажу, милая моя…

— Не смей разговаривать со мной таким тоном! Я ни в жизнь ничьей милой не была и не буду…

— Вот и я тебе о том же!

Последовал второй раунд молчания, в течение которого обе стороны, едва не приставив нос к носу, поедали друг дружку страшными взглядами, однако недружественность данного молчания была на порядок напряженнее, чем в предыдущем случае. На подобного рода молчании можно запросто поджарить индейку. Возобновления перепалки ожидать уже не приходилось — дело принимало скверный оборот, и все перепалки остались далеко позади. Обе ведьмы изрыгали теперь лишь глухие, полные угроз реплики.

— И чего мне взбрело в голову Маграт послушаться? — сетовала матушка. — Шабаш! Смехота, да и только! Всякая шушера на него слетается, нормальную ведьму и не встретишь…

— Рада, подружка, что мы с тобой по душам поговорили, — прошипела нянюшка. — Полезно хоть раз в жизни правду услышать. — Тут она опустила взор.

— О, да вы, мадам, забрели на мою территорию…

— «Мадам»?!

В этот миг их ушей достиг отдаленный раскат грома. Нестихающая ланкрская буря, совершая обход предгорий, подтягивалась к высокогорью, чтобы порезвиться там ночку-другую. Последние лучи солнца вспыхнули багрянистым оловом, и крупные дождевые капли застучали по остроконечным шляпам ведьм.

— Ладно, некогда мне здесь рассиживать, — рявкнула матушка Ветровоск. — Своих дел невпроворот.

— Вот и у меня тоже, — сообщила нянюшка.

— Спокойной ночи.

— Тебе того же.

И, развернувшись друг к дружке спинами, ведьмы зашагали каждая своей тропинкой.

Полночный ливень стучал в зашторенные окна домика, а Маграт целеустремленно пролистывала книги тетушки Вемпер, посвященные предмету, который, за неимением более подходящего термина, можно было бы обозначить как «естественная магия».

Старая ведьма славилась собирательством подобного рода наблюдений и большинство из них сумела сохранить для потомков в письменном виде — к немалому изумлению знавших её соратниц (ведьмы, хоть и обучены грамоте, крайне редко находят ей применение). И все же целые фолианты исписанных мелким, убористым почерком страниц, скрупулезнейшим образом повествующих о результатах кропотливых изысканий в прикладной сфере магии, лежали теперь перед её ученицей. Тетушку Вемпер без преувеличения можно было назвать ведьмой-испытательницей^[487].

Маграт же в данную минуту интересовали материалы, посвященные любовным чарам. Каждый раз, закрывая глаза, она видела перед собой красно-желтую фигуру. По отношению к этой фигуре надо было применять неотложные меры.

Хлопнув громоздким переплетом, Маграт закрыла фолиант и углубилась в свои записи. Вначале предстояло выяснить его имя. Здесь она предполагала задействовать известный фокус с очищенным яблоком. С яблока снималась кожура — одной длинной полоской, — затем эту полоску гадающий бросал себе за плечо. При приземлении она должна была принять начертание имени возлюбленного. Миллионы девушек, что пытались гадать подобным образом, неизменно убеждались в полнейшей несостоятельности этого способа — за исключением тех немногих случаев, когда возлюбленного звали Спспс. Но способ не действовал лишь потому, что брали не те яблоки, тогда как надо было использовать лишь экземпляр полузрелой «вечерней зорьки», сорванной за три минуты до полуночи первым морозным осенним днем и очищенной, что важно, левой рукой с применением серебряного ножа с лезвием, ширина которого не превышает полдюйма. Тетушка Вемпер, проведя в свое время бесчисленное количество испытаний, пришла в этом смысле к абсолютно однозначному заключению. Маграт же предусмотрительно сохранила несколько готовых образцов из наследства наставницы, так что могла немедленно приступить к делу.

Издав глубокий вздох, она перебросила кожуру через плечо. И медленно повернулась.

«Я — ведьма, — твердила она себе. — Сейчас я в очередной раз использую свои силы. Поэтому у меня нет и не может быть ни малейших оснований для беспокойства. Вообще, возьми-ка себя в руки, девочка. Вернее — женщина».

Наконец взгляд её пополз вниз. От волнения и неожиданности она впилась зубами в тыльную сторону руки.

— Кто бы мог подумать? — неверяще проговорила она.

Итак, чары сработали.

Маграт, обмирая сердцем, вернулась к записям. Что же теперь? Вот: собрать на рассвете семена папоротника и завернуть их в шелковый носовой платочек. Далее на двух страницах, плотно исписанных все той же усердной рукой, прилагались тщательные инструкции, носящие преимущественно ботанический характер, точное следование которым должно было в конце концов привести к изготовлению своего рода любовного напитка, помещаемого в кувшине с закатанной крышкой на дне ведерка со студенистой водой.

Маграт отворила заднюю дверь хижины. Гроза громыхала где-то вдалеке, но первый серый свет занимающегося дня тонул в монотонной и густой мороси. Впрочем, происходящее все же укладывалось в рамки определения рассвета, и потому Маграт была преисполнена решимости действовать.

Первый же куст ежевики вцепился ей в подол, волосы липли к лицу, но она не колеблясь шагнула под истекающий влагой кров леса.

Несмотря на полное отсутствие ветра, деревья трепетали.

Нянюшка Ягг в свою очередь тоже вышла из дома, едва занялся рассвет. Во-первых, сон к ней в эту ночь так и не пришел, а во-вторых, её грызла тревога за Грибо.

Грибо представлял один из очень немногих уязвимых участков нянюшки. Понимая умом, что избранник её сердца не что иное, как жирный, коварный, нечистоплотный во всех смыслах этого слова насильник-рецидивист, она тем не менее в тайниках любящей души воображала его себе пушистым, ласковым котенком, каковым Грибо перестал быть уже несколько десятилетий назад. И хотя ей было доподлинно известно, что однажды Грибо загнал смертельно испуганную волчицу на дерево, а в другой раз очень серьезно удивил медведицу, которая невинно откапывала в земле корешки, нянюшка Ягг не могла отделаться от тревоги за судьбу близкого существа, тогда как все в королевстве были уверены в том, что охладить плотские устремления Грибо способно лишь прямое попадание метеорита.

Дабы выйти на след кота, нянюшка не удержалась от применения некоторых элементарных приемов своего ремесла — при том, что любой человек с нормально развитым обонянием справился бы с этой задачей быстрее. След, пропетляв по скользкой брусчатке улиц, привел её наконец к воротам королевского замка.

Минуя часовых, нянюшка обошлась приветливым наклоном головы. Обоим стражникам и в голову не пришло бы загородить ей проход, поскольку ведьмы, наряду с пчеловодами и крупными гориллами, пользовались привилегией свободного перемещения по всему королевству. Тем более что пожилая женщина, побрякивающая ложкой о какую-то посудину, вряд ли может оказаться предводителем вражеского войска, собравшегося хитростью завладеть замком.

Служба караульного отряда дворцовой стражи в Ланкре крайне бедна событиями. Один из солдат стоял, понуро опершись о копье, и злобно сетовал на судьбу, которая не желает скрасить однообразие его существования. С появлением нянюшки Ягг он мигом забыл о скуке. Другой же солдат выпрямился, приосанился и отдал честь.

— Доброго утра, мамуля!

— Доброе утро, Шон, — кивнула нянюшка Ягг и зашагала через внутренний двор замка.

Как и все приличные ведьмы, нянюшка питала стойкое предубеждение перед парадными дверями. Обойдя ряд построек, она очутилась на кухне, откуда проникла в главную башню замка. Некоторые горничные, завидев её, приседали в книксене. Точно так же приветствовала нянюшку и главная домоправительница, в которой ведьма смутно признала одну из своих невесток, впрочем, даже не потрудившись припомнить её имя.

Так и случилось, что герцог Флем, выходя из своих покоев, увидел приближающуюся к нему по коридору ведьму. В профессии пожилой дамы он ни на миг не усомнился. То была самая настоящая ведьма, начиная от остроконечной шляпы и заканчивая формой башмаков. И ведьма эта сама заявилась к нему с визитом.

Маграт беспомощно скатилась вниз по склону небольшого оврага. Она продрогла до мозга костей, платье её насквозь пропиталось влагой и было обляпано слоями грязи.

«Удивительное дело, — сокрушенно думала она, — когда читаешь о чарах в книжке, так представляешь себе прогулку ясным солнечным утром в конце весны».

Маграт кляла себя последними словами за то, что забыла справиться, какое же треклятое семейство треклятого папоротника пригодно для её треклятых целей.

С разлапистой ветки дерева на неё обрушился водопад дождевых капель. Маграт откинула со лба набрякшую прядь и тяжело опустилась на ствол поваленного дерева, усыпанного гроздями бледных, жутковатого вида поганок.

А поначалу все выглядело так заманчиво! С появлением шабаша Маграт связывала самые радужные ожидания. Она свято верила в то, что ведьма не должна действовать в одиночку, ибо это может привести к некоторым курьезным недоразумениям. Она мечтала о глубокомысленных рассуждениях о естественных энергиях под оком огромной, повисшей в небе луны; а после им всем ничто не помешало бы опробовать себя в исполнении древних танцев, описание которых имелось в некоторых фолиантах тетушки Вемпер. И для этого вовсе не обязательно было раздеваться догола, или, как выражались старинные источники, оставаться в небесном одеянии, — Маграт никогда не страдала завышенной оценкой собственной фигуры, а пожилые ведьмы на это никогда не согласились бы. Вовсе не надо было раздеваться целиком — в тех же книжках рассказывалось, что порой ведьмы отплясывали в комбинациях. Девочкой Маграт частенько пыталась вообразить, каким образом эти комбинации составлялись. Может, танцевали попарно, а может, тройками. Хотя скорее всего комбинации возникали, когда просто не хватало места для танцев…

Вместо всего этого ей пришлось довольствоваться парой домовитых старух, которые в самом вдохновенном состоянии едва ли могли связно выражаться и которые никогда даже не пытались проникнуть в суть вещей. Разумеется, нельзя не поставить им в заслугу участие, пусть и несколько необычное, которое они приняли в малыше, однако Маграт не могла отделаться от ощущения, что, если ведьма и принимает в ком-либо участие, происходит это по строго корыстным соображениям.

А колдовство они творили с такими будничными, пресными лицами, словно штопали носки или месили тесто. Никаких оккультных знаков они не носили, тогда как Маграт, в свою очередь, была самой рьяной приверженкой подобных атрибутов.

Одним словом, все идёт наперекосяк. И лично она идёт домой.

Маграт нехотя поднялась, одернула липкое платье и шагнула в туман, клубящийся в лесу…

…Но тут же услышала чьи-то стремительные шаги. Человек бежал и, судя по всему, нисколько не боялся выдать себя, ибо сверх топота он оглашал лес треском сломанных сучьев и диковинным гнусавым бряцаньем. Спрятавшись за мокрым кустиком падуба, Маграт осторожно приподняла ветку.

Бегущим человеком оказался Шон, младший сын нянюшки Ягг, а металлическая одышка исходила от его кольчуги, которая была ему порядком велика. Ланкр — королевство небогатое, и потому на протяжении веков старшее поколение дворцовой стражи передавало кольчуги по наследству своим преемникам, причём передача эта не обязательно осуществлялась с помощью рук. Данная же кольчуга придавалаШону сходство с эдакой пуленепробиваемой ищейкой.

Маграт выступила из своего укрытия.

— Уф, это ты, Маграт? — сказал Шон, приподнимая капюшон кольчуги, который съехал ему на глаза. — Ты про маму мою знаешь?

— Что такое?

— Он бросил её в темницу! И заявил всем, что она, дескать, собиралась его отравить! А у казематов новеньких поставили и меня к ней даже не подпустили! — Шон нахмурился. — Говорят, что её заковали в цепи, а это значит, что все может кончиться очень плохо. Ты же знаешь мою мать, она такое может устроить, если её из себя вывести. Потом до конца жизни вспоминать будем…

— А сам-то ты куда несешься? — поинтересовалась Маграт.

— Надо найти Джейсона, Вейна, Даррона и…

— Обожди-ка минутку.

— Уф, ты только представь, а если её пытать начнут? Сама знаешь, какие слова у неё с языка слетают, когда её разбирает по-настоящему…

— Шон, ты же видишь, я думаю.

— А к воротам он поставил отряд личной гвардии…

— Слушай, Шон, я тебя умоляю, заткнись хоть на полминутки.

— Уж поверь, как только Джейсону станет все известно, он герцогу такого дрозда покажет… Скажет, самое время преподать Флему пару уроков.

Нянюшкин сын Джейсон был юношей, который и телосложением, и, как всегда полагала Маграт, умом смахивал на целое стадо крупного рогатого скота. При всей сопутствующей такому раскладу толстокожести, Джейсон, в представлении Маграт, едва ли сможет устоять перед градом хорошо заточенных стрел.

— Не говори ему ничего. Пока, — задумчиво произнесла она. — Тут может быть другое решение.

— А как ты думаешь, может, мне с матушкой Ветровоск поговорить? — спросил Шон, подскакивая попеременно то на левой, то на правой ноге. — Она-то точно скажет, как поступить, она же ведьма…

Маграт даже бровью не повела. До сего мгновения она была склонна считать себя весьма разозленной, однако лишь теперь Маграт познала настоящее бешенство. Она промокла, продрогла, проголодалась, а этот парень… Когда-то, давным-давно, именно в такие мгновения к её горлу подступали рыдания.

— Ой, — напугался Шон. — Э-э-э. Я же не хотел… Того… Э-э-э… — И он опасливо попятился.

— Если все-таки увидишь матушку Ветровоск, — медленно произнесла Маграт, изрекая каждое слово так, словно облекая его в стекло, — можешь сообщить ей, что я сама разберусь с этим делом. А теперь бери ноги в руки и дуй отсюда, пока я не превратила тебя в лягушку. Впрочем, ты и так от неё не отличаешься.

С этими словами она повернулась, подобрала юбку и сломя голову бросилась бежать в направлении собственного дома.

Есть люди, которые в глумлении над ближним видят свое призвание. Герцог Флем относился как раз к таким. И в этом деле он был весьма и весьма хорош.

— По-моему, ты здесь славно устроилась, — сказал он.

Прежде чем ответить, нянюшка тщательно обдумала его слова.

— Колодки слегка мешают, а так все замечательно.

— Мой рассудок останется глух к твоим мерзостным причитаниям, — предупредил герцог. — Тебе не сделать меня жертвой твоих дьявольских ухищрений. Но я должен известить, что вскоре тебя начнут пытать.

Откровенность не принесла герцогу желанных плодов. Нянюшка обвела стены темницы взглядом, в котором сквозило любопытство пришлого и случайного посетителя.

— А потом тебя заживо поджарят на костре, — не удержалась герцогиня Флем.

— Ну и ладно, — кивнула нянюшка.

— Ладно?!

— Тут же от холода окочуриться можно. А что это за шкаф с шипами? Герцога затрясло.

— Ага, — процедил он. — Заметила наконец? Это так называемая «железная дева». Самое последнее новшество. Тебе предстоит…

— А ничего, если я загляну туда?

— Мольбами ты ничего не добье… — Герцог вдруг замолк. Щека его снова начала дергаться.

Герцогиня же так низко склонилась над пленницей, что её большое багровое лицо едва не коснулось нянюшкиного носа.

— Прибереги свою беспечность до лучших времён, — посоветовала герцогиня. — Очень скоро улыбка у тебя окажется на другой стороне лица. Вот тогда-то ты посмеешься!

— У моего лица всегда была лишь одна сторона, — заметила нянюшка.

Пальцы герцогини любовно пробежались по сложенному на подносе инвентарю.

— Это мы сейчас проверим, — промурлыкала она, поднимая клещи.

— И можешь не надеяться, что твои приспешники явятся тебе на помощь, — добавил герцог, который, несмотря на пронизывающий холод, успел покрыться испариной. — Ключи от темницы есть только у меня и моей супруги. Хе-хе. Ты послужишь первым предупреждением бунтовщикам, которые сеют вокруг моей особы зловредную молву. И не смей уверять нас в своей невиновности! Мой слух постоянно оскверняют голоса, нашептывающие гнусные небылицы…

Герцогиня свирепой хваткой вцепилась в его руку.

— Довольно, Лионель! Оставим её на часок, — каркнула она. — Надо дать ей время осознать свою участь…

— …Да, лица… грязные слухи… меня и рядом-то не было, когда он упал… — продолжал вещать герцог, качаясь, словно маятник. — Вечно пересоленная каша… каша, моя каша…

За августейшей четой громыхнула дверь. С жутким лязганьем брякнули замки, гулко отозвались засовы.

Оставшись в одиночестве, нянюшка некоторое время беспомощно озиралась. Неверное пламя факелов нисколько не скрашивало окружающий её мрак, но делало его ещё более отталкивающим. Странные железные остовы, предназначенные для испытания на прочность человеческой плоти, отбрасывали неприглядные тени. Нянюшка Ягг поежилась, брякнув цепями.

— Ладно, — сказала она. — Я тебя вижу. Ты кто такой?

Король Веренс подобрался поближе.

— Ну и рожи ты корчил из-за его спины, — продолжала она. — Я с трудом удержалась…

— Никакие рожи я не корчил, женщина. Я лишь хмурил чело.

Нянюшка прищурилась:

— Эге-ге-ге, да я тебя знаю. Ты умер.

— Я предпочитаю выражение «оставил этот мир», — поправил её король.

— Я бы, конечно, поклонилась тебе^[488], — сказала нянюшка, — да вот цепи мешают. Слушай, а ты кота моего, часом, не встречал?

— Встречал. Он находится в одном помещении на верхнем этаже и в настоящую минуту спит. Нянюшка приободрилась.

— Это хорошо, — кивнула она. — А то я уже начала беспокоиться. — И она вновь окинула взглядом стены темницы: — Надо же, какая кровать здоровая…

— Это дыба, — сообщил король и в нескольких словах объяснил ей предназначение устройства. Нянюшка понимающе кивнула.

— Каждый развлекается как умеет, — заметила она.

— Должен сознаться, сударыня, что твои нынешние невзгоды целиком и полностью ложатся на мою совесть, — произнес Веренс, присаживаясь или, по крайней мере, прикладываясь к стоящей поблизости наковальне. — Мне нужно было заманить сюда ведьму.

— Насколько я понимаю, с замками тебе не справиться?

— Боюсь, моих скромных возможностей едва ли хватит на это, но не сомневаюсь, — король-призрак обвёл рукой темницу, нянюшку и наручники, — что для ведьмы все это сущая…

— Железо здесь хорошее, — перебила его нянюшка. — Тебе-то все равно, а вот я сквозь него не пройду.

— Я этого не знал, — нахмурился Веренс. — Я был уверен, что ведьмы способны на многое.

— Молодой человек, — разозлилась нянюшка, — ты меня очень обяжешь, если заткнешься.

— Мадам, я король!

— Мертвый король. Будь я на твоем месте, я бы держала свое мнение при себе. Так что остынь да помолчи маленько, будь хорошим мальчиком.

Вопреки всем воплям оскорбленного происхождения, король не посмел ослушаться. Этому голосу невозможно было противиться. Ибо король внимал ему с расстояния в десятки лет, когда он ещё пешком под стол ходил. В отзвуках голоса слышалась угроза немедленного препровождения в кровать, если Веренс немедленно, сейчас же не доест суп.

Нянюшка Ягг снова пошевелилась, брякнув кандалами. Она искренне надеялась, что не засидится в этой тюрьме.

— Гм-м, — смущенно промолвил король. — Мне кажется, я должен кое-что объяснить тебе…

— Спасибо, — кивнула матушка Ветровоск и, поскольку Шон явно ждал чего-то ещё, добавила: — Молодец, все правильно сделал.

— Да, г’жа, — ответил Шон. — Г’жа?

— Ты хочешь ещё что-то рассказать? В крайнем замешательстве Шон принялся теребить край кольчуги.

— Все это вранье, что о маме сказывают, г’жа, — начал он. — Будто она сглаз на честных людей наводит. Ведь неправда это. Было один раз дело, наслала она злой наговор на мясника Дэвисса. Да ещё на старика Кексхлеба — за то, что кота её пнул. Но это ведь не настоящий сглаз, г’жа…

— Слушай, я тебе не г’жа…

— Виноват, г’жа.

— Значит, так о ней говорили?

— Именно так, г’жа.

— Ну, по заслугам. Иногда твоя мать не думает о людях.

Шон совершил перескок с левой ноги на правую.

— Может, оно и так, г’жа, да только и на тебя кое-что наговаривают, г’жа, особенно за глаза, г’жа. Матушка тут же окаменела.

— И что же говорят обо мне?

— Не хотелось бы зря пересказывать, г’жа…

— Я тебя спросила!

Шон тщательно взвесил свои следующие слова. Впрочем, выбора не было.

— Всякие небылицы, г’жа, — пробормотал он, торопясь засвидетельствовать собственную благонадежность. — Мелют языками… Говорят, к примеру, что Веренс был плохим королем, а ты, дескать, помогала ему усидеть на троне. И ещё — что прошлогоднюю лютую зиму именно ты на нас наслала и что корова старика Нинонета перестала молоко давать, после того как ты на неё посмотрела… В общем, враки одни, г’жа! — добавил Шон, давая волю верноподданническим инстинктам.

— Это верно, — кивнула матушка.

Захлопнув дверь перед его разгоряченным лицом и с минуту постояв в задумчивости, матушка Ветровоск в конце концов подошла к креслу-качалке и устало опустилась в него.

Спустя минуту она ещё раз повторила:

— Это верно. — А чуть позже высказалась более развернуто: — Эта старая корова совсем из ума выжила, но нельзя же позволять людям напраслину на ведьм возводить. Один раз допустишь такое, и все, потом получишь от души. А когда это я корову старика Нинонета сглазила? Не помню такого. Вообще никакого Нинонета не знаю.

Матушка поднялась, сняла остроконечную шляпу с крюка, что был прибит на дверном косяке, и, уставившись в зеркало, принялась пришпиливать её к своей прическе с помощью дюжины чудовищного размера булавок. Одна за другой булавки исчезали в полях шляпы, такие же острые, как месть Создателя.

На миг исчезнув внутри дома, матушка вернулась со своим ведьминым плащом, который, помимо целевого назначения, служил покрывалом для простуженных козочек.

Когда-то считалось, что плащ этот сшит из черного бархата; теперь же он был всего-навсего черный. Запахнувшись в него, матушка скрепила ворот потускневшей серебряной брошью.

Ни один самурай, ни один странствующий рыцарь не облачались в свои одежды с таким достоинством.

Наконец матушка Ветровоск расправила плечи, последний раз взглянула на свое мутное отражение, тонко улыбнулась, выражая одобрение, и вышла через черный ход.

Общее грозное впечатление было лишь слегка нарушено громким топотом, когда матушка принялась носиться по двору, пытаясь разогнать помело.

Маграт также изучала свое отражение.

В своем гардеробе она откопала платье обжигающе зеленой расцветки, покроя не просто дразнящего, но откровенно вызывающего, — если бы Маграт было чем дразнить и вызывать. Чтобы восполнить вопиющие пробелы, юная ведьма сунула на подобающие места пару свернутых в шарики чулок. Ещё Маграт попыталась наложить кое-какие заклятия на прическу, однако та оказалась безнадежно чаронепробиваемой и вскоре снова обрела привычные очертания одуванчика в два часа пополудни.

Маграт даже задействовала некоторые косметические препараты, но и эта мера сногсшибательных результатов не принесла. Опыта по части умащения собственного личика у ведьмы не было, и теперь она опасалась, что спалила ненароком и без того короткие ресницы.

Её шея, пальцы и руки приняли на себя такую огромную массу серебряных безделушек, что её с лихвой хватило бы на выплавку столового сервиза, а поверх всего это роскошества был накинут черный плащ, подбитый красным шелком.

При определенном, очень и очень точном угле падения света и тщательно выверенном положении головы Маграт была не лишена известной доли привлекательности. Вряд ли этому помогли вышеописанные приготовления, зато её трепещущее сердечко слегка успокоилось.

Маграт расправила плечики, повернулась к зеркалу сначала одним, потом другим боком. Грозди амулетов, магических подвесок и оккультных браслетов издали одновременную звонкую тираду. Любой недоброжелатель должен был быть слепым, чтобы не опознать в Маграт ведьму, — не только слепым, но и глухим к тому же.

Маграт вернулась к рабочему столу и оглядела утварь, которую про себя — ни в коем случае не при матушке — называла Орудиями Ремесла. Среди Орудий выделялся нож с белой рукоятью, предназначенный для сбора и нарезки ингредиентов. Имелся также нож с рукоятью черной, применяющийся в непосредственно магических ритуалах. Его ручку Маграт покрыла таким слоем рун, что та держалась буквально на волоске. Оба Орудия были безусловно мощными, но…

Маграт сокрушенно потрясла головой, двинулась на кухню и вытащила из ящика буфета обычный нож для резки хлеба. Внутренний голос нашептывал ей, что в известных положениях у девушки нет и не может быть друга более преданного, чем самый заурядный кухонный нож.

Глава 11

— Так, теперь моя очередь, — заявила нянюшка Ягг. — Я вижу одну штуку, которая начинается на «П».

Призрак обвёл темницу понурым взглядом.

— Плоскогубцы? — с надеждой изрек он.

— Нет.

— Пальцеплюшка?

— Забавное название. А что это?

— Ну, это почти то же самое, что и пальцедробилка, — объяснил король. — Вон она.

— Нет, не угадал.

— Грушекляп? — в отчаянии предположил король.

— Это уже «Г», кроме того, я такого слова даже не знаю, — фыркнула нянюшка.

Король послушно указал грушекляп на подносе и подробно растолковал его назначение.

— Э-э, нет, ничего общего…

— «Курящийся башмачок возмездия»? — спросил король.

— А ты, оказывается, все здесь знаешь, — сухо заметила нянюшка. — Ты точно не использовал все эти штуковины при жизни?

— Клянусь богами, нянюшка… — проблеял король.

— Дети, которые врут, попадают в одно очень, очень нехорошее место, — предупредила его нянюшка.

— Герцогиня Флем лично притащила сюда половину этих штук. Правда-правда… — выпалил король. Его нынешнее положение и без того было незавидным, чтобы он ещё пугался каких-то там «очень неприятных мест».

Нянюшка громко хмыкнула.

— Ладно уж, — смилостивилась она. — Слово это было «пинцет».

— Но чем пинцет отличается от плоско… — заголосил было король, однако вовремя заткнулся.

За весь взрослый период своего существования так ни разу и не испытав страха ни перед человеком, ни перед животным, ни перед всевозможными комбинациями первого и второго, властью нянюшкиного голоса король переносился в классную комнату, в детскую, в жизнь под надзором напыщенных дам в длинных платьях, в жизнь, пропитанную вкусом пищи серо-бурого оттенка. О каши, какими отвратительными казались они тогда и сколь желанными выглядели сейчас!

— Что, съел? С тебя пять монет! — Нянюшка аж светилась от удовольствия.

— Они скоро вернутся, — сказал король. — Ты уверена, что тебе ничего не угрожает?

— А если и не уверена, ты-то чем мне поможешь? — парировала нянюшка.

В этот миг засовы и замки дружно забрякали.

К тому времени, когда матушкино помело, неуверенно вихляя, добралось до места назначения, у ворот замка уже успела скопиться порядочная толпа. Заметив приближение ведьмы, зеваки несколько поутихли и расступились, освобождая ей проход. Матушка явилась с большой корзиной яблок под мышкой.

— В темнице замка сидит ведьма! — шепнул кто-то матушке. — Говорят, её скоро будут пытать!

— Чепуха, — бросила матушка. — Такого просто не может быть. Наверное, нянюшка Ягг просто решила наведаться в замок, дать королю пару умных советов.

— А ещё говорят, что Джейсон Ягг собирает братьев, — произнес с испуганным лицом лавочник.

— Расходились бы вы по домам, — посоветовала матушка Ветровоск. — Может, они чего там недопоняли. Все знают, что ведьму просто так в темницу не бросишь, если она сама того не пожелает.

— Все зашло слишком далеко, — высказался какой-то крестьянин. — Целый год пожары да поборы, а теперь вот это ещё. Это вы, ведьмы, виноваты. Ничего, скоро порядок наведут. Мы свои права знаем.

— И какие же у тебя права? — осведомилась матушка.

— Денатурат, фигурат по наследству, подушный мат, право объедок, испольный бакшиш, — бойко отбарабанил крестьянин. — А также право на собирание каждый второй год желудей и допуска двух третей козы на общий выгон. Было — пока выгон не сожгли. А козочка была хорошая.

— Вижу, ты человек смышленый, права свои знаешь. Далеко пойдешь, — кивнула матушка. — Но сейчас тебе лучше идти домой.

Матушка развернулась и смерила суровым взглядом ворота замка, у которых тряслись двое стражников с белыми, как простыня, лицами. Матушка сделала несколько шагов и заставила одного из стражей окоченеть, пригвоздив его к месту немигающим взором.

— Я старая торговка, продаю яблоки из своего сада, зла никому не чиню, — пророкотала матушка так, словно была глашатаем, объявляющим в стане врага о начале войны. — Так что лучше пустите меня в замок подобру-поздорову.

В последних словах матушки блеснули острые кинжалы.

— Посторонних велено в замок не пускать, — пробормотал стражник. — Приказ самого герцога.

Матушка пожала плечами. За всю историю ведовства фокус с продажей яблок из собственного сада удался, по всей видимости, один-единственный раз и тем не менее стал традицией оккультизма, которая нынче предписывала его исполнение в качестве обязательного ритуала.

— А я ведь тебя знаю, Чемпетт Польди, — продолжала матушка. — Этими самыми руками я провожала твоего деда и принимала тебя из утробы твоей матери. — Она скользнула медленным взором по сомкнувшимся шеренгам зевак и снова заглянула в глаза стражнику, который был ни жив ни мертв от ужаса. Матушка придвинулась ещё ближе и добавила: — Я задала тебе самую первую порку в этой юдоли плача и, клянусь всеми богами, задам тебе последнюю, ежели ты встанешь мне поперек дороги.

Издав негромкий металлический звон, из обескровленных от ужаса рук стражника выпало и ударилось о камень мостовой копье. Матушка потрепала бедолагу по плечу.

— И не волнуйся ты так, — посоветовала она. — На лучше яблочко.

Она было подняла ногу, чтобы двинуться своей дорогой, как вдруг проход ей загородило ещё одно копье. Матушка с интересом взглянула смельчаку в лицо.

Второй стражник — отнюдь не овцепикец, как оказалось, а наемник из числа тех городских жителей, с чей помощью было решено залатать солидные прорехи в рядах королевского ополчения — обладал лицом, иссеченным резьбой шрамов. В данный момент некоторые из шрамов складывались в некое подобие глумливой улыбки.

— Так вот они, значит, какие, ведьмины чары, — фыркнул стражник. — Хиловато смотрятся. Может, этих деревенских олухов ты и запугаешь, но меня — никогда.

— Наверное, чтобы такого крепкого парня, как ты, напугать, придется изрядно потрудиться, — кивнула матушка, протягивая руку к своей шляпе.

— И зубы мне не заговаривай! — Глядя на матушку в упор, стражник покачивался с носков на пятки. — Знаю я таких, как ты, что мозги людям пудрят. Только со мной это не пройдет.

— Это ты уж сам потом решишь, — мирно сказала матушка и отвела копье в сторону.

— Слушай, я же предупредил… — зарычал стражник, хватая матушку за плечо.

В тот же миг её рука произвела некий молниеносный выпад, который никто бы и не заметил, если бы уже через мгновение стражник не согнулся в три погибели, хватаясь за руку.

Матушка же, всадив булавку обратно в шляпу, решительно устремилась в ворота замка.

Глава 12

— Итак, приступим, — возвестила герцогиня, жмурясь от удовольствия. — Сначала Демонстрация Инвентаря.

— Да я тут вроде все уже посмотрела, — отозвалась нянюшка. — Сплошные «П», «Г», «Д» и «В».

— В таком случае нам остается только узнать, сколько ещё ты сможешь развлекать нас непринужденной беседой. Флем, разожги-ка жаровню.

— Разожги жаровню, Шут, — приказал герцог.

Шут двигался как во сне. Он не был готов к такому повороту в судьбе. Пытка вообще представлялась ему малоаппетитным зрелищем. Он не принадлежал к той породе людоедов, которые смакуют хладнокровное истязание старух, а в преддверии истязания ведьмы, сопряженного с нагреванием крови до высокой температуры, Шут испытывал угрожающие спазмы дурноты.

— Не нравится мне это, — еле слышно просипел он.

— И правильно, — поддержала его нянюшка, которая славилась своим превосходным слухом. — Я запомню, что тебе это не понравилось.

— Не нравится что? — резко спросил герцог.

— Так, ничего, — ответила нянюшка. — Ну, вы долго? Я ведь ещё не завтракала.

Шут поднес к жаровне зажженную спичку. Вдруг за его плечом шевельнулся неосязаемый сгусток воздуха, и спичка потухла. Шут выругался и попробовал зажечь другую. Однако, когда его дрожащие пальцы сумели донести её до жаровни, эта спичка тоже нервно полыхнула и погасла, испустив струйку дыма.

— Пошевеливайся же! — прикрикнула герцогиня, перебирая инвентарь на подносе.

— Не хочет разжигаться… — пробормотал Шут, ибо и третья спичка, обреченно взмахнув огненными крылышками, померкла навеки.

Герцог вырвал спичечный коробок из дрожащих рук Шута и влепил тому хлесткую, утяжеленную перстнями пощечину.

— Я не допущу непослушания! — заорал он. — Рохля! Слизняк! Отдай коробок, ничтожество!

Шут отпрянул и побелел лицом. Некто незримый нашептывал ему на ухо слова, которые он тщетно пытался разобрать.

— Пшел отсюда! — процедил герцог. — И проследи, чтобы нас никто не беспокоил!

Споткнувшись о нижнюю ступеньку, Шут повернулся, бросил последний умоляющий взгляд на нянюшку и помчался из темницы. На пороге он остановился и, по привычке, выкинул на прощание озорное коленце.

— По большему счету, можно обойтись и без огня, — заметила герцогиня. — Огонь, так сказать, только добавляет жару… Итак, женщина, готова ли ты раскаяться?

— В чем? — не поняла нянюшка.

— Неужели я должна объяснять тебе то, что известно каждому ребенку? В измене своему королю.

Во вредоносной магии. В предоставлении убежища врагам короля. В краже короны…

Резкий дребезжащий звук заставил её прерваться. Все трое посмотрели вниз. Со скамьи упал заляпанный кровью кинжал. Такое впечатление, будто некто немощный изо всех сил пытался сжать его рукоять, но в конце концов потерпел неудачу. До нянюшки донеслось крепкое ругательство, что слетело с невидимых уст призрака покойного монарха.

— А также в распространении ложных слухов, — завершила перечень обвинений герцогиня.

— Соль… соль в моей каше… — нервно отозвался герцог, пялясь на тряпки, которые обматывали его руки. Его не покидало безумное ощущение некоего непредусмотренного и постороннего присутствия.

— Если ты раскаешься, — сообщила герцогиня, — то тебе всего-навсего придется взойти на костер… Только, пожалуйста, не пытайся острить по этому поводу.

— А какие ложные слухи я распространяла? Герцог прикрыл глаза, но видения не торопились покидать его.

— Слухи, клевещущие о причине внезапной и прискорбной смерти короля Веренса.

Сгусток воздуха закрутился волчком.

Нянюшка склонила голову набок, как будто внимала каким-то не слышным ни герцогу, ни герцогине речам. И все же герцогу казалось, что ему и самому слышится звучание чьего-то голоса, похожего на вздохи в листве ветерка.

— Я никакой лжи не распространяла, — возразила нянюшка. — Я точно знаю, что это ты его заколол — кинжалом в спину. Дело было на самом верху лестницы… — Она умолкла, вновь наклонила голову, кивнула и продолжила: — Точнее, рядом с рыцарскими доспехами… с пикой… Ты сказал королю: «И если суждено сему свершиться, пусть же свершится все как можно скорее». После этого выхватил у короля его кинжал, тот самый, что валяется вон там, на полу, и…

— Лжешь!!! Свидетелей не было. Мы устроили все так.», да и нечего свидетельствовать, не было ничего! — заверещал герцог. — Было темно, я помню какой-то глухой звук, но вокруг не было ни души! Я точно знаю, что никто ничего не видел!

— Умолкни наконец, Лионель! — презрительно рявкнула герцогиня. — Мы здесь одни, можешь не притворяться!

— Но кто ей сказал?! Уж не ты ли?

— Уймись. Никто ей ничего не говорил. Она же ведьма, а у ведьм, клянусь преисподней, нюх на подобные истории. Третья ноздря или нечто вроде.

— Третий глаз, — поправила нянюшка.

— Которого ты вскоре лишишься, женщина, если не укажешь на тех, кто ещё, помимо тебя, располагает столь обширными сведениями, и если не будешь содействовать в некоторых наших начинаниях, — мрачно уведомила герцогиня. — А что ты выберешь, предсказать несложно. Можешь мне поверить, я в таких делах руку набила.

Нянюшка бросила взгляд по сторонам. В темнице стало тесно. Ярость, которая клокотала в короле Веренсе, настолько явно изливалась наружу, что стали видны его очертания. Король предпринимал отчаянные попытки поднять кинжал. В помещении колыхались и другие призраки, полустертые контуры — даже не привидения, а воспоминания, которые пропитали стены темницы за годы бесконечных мук и страха заключенных здесь людей.

— Моим же кинжалом? О негодяи! Заколоть меня моим личным кинжалом! — беззвучно произнес призрак короля Веренса, воздевая прозрачные руки, точно желая призвать обитателей инфернальной стихии в свидетели его безмерного унижения. — О, дайте мне сил…

— Ну что ж, — хмыкнула нянюшка. — Давай посмотрим, как все обернется.

— Тогда начинаем, — сказала герцогиня.

Глава 13

— Как ты сказала? — переспросил часовой.

— Повторяю, — повысила голос Маграт. — Я принесла в замок свои сочные яблочки. Ты что, плохо слышишь?

— Да у нас тут вроде не торговый ряд…

С тех пор как его напарник был помещен в лазарет, часовой изрядно нервничал. Поступая в охрану, он несколько иначе представлял себе эту службу.

Вдруг на него снизошло озарение.

— То есть ты никакая не ведьма? — воскликнул он, неуклюже перехватывая пику.

— Конечно, не ведьма! Ты сам разве не видишь?

От бдительного ока замкового стража не ускользнули ни оккультные побрякушки, ни плащ, подбитый алым, ни дрожащие руки Маграт. Но самые тревожные чувства внушало ему лицо посетительницы. Дело все в том, что Маграт, желая придать себе загадочную бледность, умастила его толстенным слоем пудры, — сочетание последней с обильно наложенной тушью внушало стражнику впечатление, что он глазеет на двух раздавленных в сахарнице мух. Его пальцы непроизвольно шевельнулись, творя знаки, отгоняющие злой накрашенный сглаз.

— Так-так… — невразумительно заметил он.

Его разум усердно перемалывал вставшую перед ним проблему. Во первых, она ведьма. Во-вторых, совсем недавно прокатилась волна сплетен о том, что общение с ведьмами крайне вредно для здоровья. С другой стороны, ему строго-настрого было велено не пропускать ведьм во внутренние помещения замка, — однако никто и никогда не ущемлял в праве свободного прохода торговок яблоками. Значит, торговки яблоками проблему из себя не представляют. Проблему представляют только ведьмы, тогда как данная посетительница сказала, что ведьмой не является, к чему следует отнестись крайне серьезно, поскольку ведьмы слов на ветер не бросают.

Оставшись в восторге от изящной логической выкладки, стражник шагнул в сторону и размашистым жестом пригласил ведьму зайти в замок.

— Проходи, торговка яблоками.

— Спасибо, — ласково откликнулась Маграт. — Хочешь яблочко?

— Нет, нет, премного благодарен. У меня ещё осталось то, которое подарила мне первая ведьма. — Он в отчаянии закатил глаза. — Вернее, не ведьма. Не ведьма, а торговка яблоками. Да-да, торговка яблоками. Она же знала, о чем говорит.

— И когда это случилось?

— Всего пару минут назад.

Матушка Ветровоск вовсе не заблудилась. Блуждание, как таковое, было ей вообще не свойственно. Однако, несмотря на то что матушка отдавала себе полный отчет в том, где именно в данный момент пребывает она сама, ей никак не удавалось взять в толк, куда запропастилось все остальное. Она уже второй раз вышла на кухню, вызвав тем самым настоящий нервный приступ у повара, чьи нервы и так были разболтаны попыткой поджарить сельдерей.

Настроение у матушки Ветровоск было не из лучших, несмотря на то что за время её пребывания в замке уже несколько человек пытались купить у неё яблоки.

Маграт же сумела быстро разыскать Большую залу, в этот ранний час почти безлюдную — лишь пара стражников оживленно играла в кости. Впрочем, не успела она сделать и пару шагов, как воины, облаченные в накидки с эмблемами личной охраны герцога Флема, оторвались от игры.

— Вот это да, — проговорил один из них, облизывая губы. — Решила составить нам компанию, крошка?^[489]

— Не могли бы вы указать мне, где находится темница? — спросила Маграт, которая воспринимала словосочетание «домогательство на сексуальной почве» просто как некий сумбурный звукоряд.

— Ты мне не поверишь! — отозвался другой стражник, подмигивая товарищу. — Мы тебе не просто дорогу покажем, а ещё и проводим.

Телохранители поднялись с мест и встали по обе стороны от гостьи. Маграт покосилась на их подбородки, о которые можно было зажигать спички, вдохнула ядреный аромат прокисшего пива. Леденящие душу сигналы, поступающие из пограничных районов сознания, впервые в жизни поколебали её непререкаемую веру в то, что в скверные истории попадают только скверные люди.

Когда же незваные кавалеры спустились с ней по нескольким лестничным пролетам и препроводили её в сырой, сводчатый лабиринт подземелья, распаленное сознание Маграт принялось отчаянно искать способ отделаться от навязчивых услуг.

— Хочу быть с вами откровенной, — сказала юная ведьма. — Видите ли, я не та, за кого себя выдаю. Вовсе не торговка яблоками…

— Подумать только!

— Понимаете, на самом деле я — ведьма. Откровенность не принесла ожидаемых результатов. Стражники быстро переглянулись.

— Ну и ничего, — высказался один из них. — Мне всегда хотелось узнать, каково это, целоваться с ведьмой. Ходит поверье, что вы после этого превращаетесь в лягушек.

Второй стражник подтолкнул товарища локтем.

— А мне почему-то кажется, — выговорил он медленно и с расстановкой, как человек, который вот-вот отпустит превеселую шутку, — что мы сейчас это проверим.

Приступ заливистого ржания быстро миновал. Маграт одним движением прижали к ближайшей стене. В следующий миг она узрела перед собой две раздувающиеся ноздри.

— А теперь слушай меня внимательно, козочка. Ведьма ты или нет, знай, что до тебя здесь уже много-много ведьм перебывало. Но если будешь с нами ласкова и приветлива, считай, у тебя есть надежда отсюда выбраться.

Где-то поблизости вдруг раздался короткий и пронзительный вопль.

— Слыхала? — поинтересовался стражник. — Той ведьме повезло меньше. Теперь понимаешь? Ещё спасибо скажешь, что нас повстречала…

Внезапно его блуждающая рука остановилась, прервав свое увлекательное путешествие.

— Это ещё что такое?! — выдохнул он в бледное лицо Маграт. — Никак нож? Нет, правда нож?! Я так полагаю, Хрон, что этот случай — крайне серьезный и требует к себе соответствующего отношения. Ты согласен?

— Слушай, связал бы ты ей руки да кляп в пасть вставил, — засуетился Хрон. — Без говорильни и размахивания лапами они не могут творить магию…

— Ты бы за своими лапами последил!

Все трое уставились на Шута, возникшего в конце коридора. В яростном перезвоне зашлись бубенцы.

— Отпусти её сию же минуту! — вскричал он. — Или я немедленно доложу герцогу!

— Доложишь, значит? — переспросил Хрон. — И думаешь, тебе, образине плюгавой, кто-нибудь поверит?

— Мы задержали ведьму, она сама в этом призналась, — добавил второй стражник. — Поэтому отправляйся звенеть в другое место… — И вот тут-то, взглянув в лицо Маграт, он и брякнул: — А мне нравятся девушки с характером.

Суждение это на поверку оказалось ложным.

Шут подлетел к месту событий, уже не помня себя от сумасшедшей ярости.

— Руки прочь, я сказал! Немедленно! — прорычал он.

Хрон выхватил из ножен меч и весело подмигнул приятелю.

Но Маграт атаковала первой. Удар этот не планировался и был вызван к жизни душевным порывом — усиленный за счет массы колец и браслетов кулак описал плавную дугу, завершившуюся на челюсти злоумышленника. Тот, совершив двойной пируэт на месте и издав короткий вздох, рухнул как подкошенный. На щеке его запечатлелся ряд символов оккультного обихода.

Переваривая случившееся, Хрон некоторое время сохранял неподвижность, но потом перевел взгляд на Маграт. Меч он поднял в тот самый момент, когда в него со всего разбега врезался Шут. Схватка быстро превратилась в кучу малу. Шут, как всякий низкорослый боец, полагался на успех первых ошеломляющих секунд своего натиска, который должен был обеспечить ему необходимый задел для победного исхода поединка. Однако он не сумел сокрушить оборонительные порядки неприятеля. Дело грозило принять скверный оборот, если бы в самый ответственный миг боя Хрон не обнаружил приставленный к собственной гортани нож.

— А ну-ка выпусти его, — приказала Маграт, смахивая упавшую на глаза прядь. Хрон оцепенел.

— Тебя, наверное, гложет вопрос, перережу я тебе глотку или нет, — тяжело дыша, проговорила она. — Видишь ли, я и сама пока точно не знаю. Зато представь, сколько волнующих открытий ждёт нас обоих…

Левой рукой Маграт ухватила за шиворот Шута и вернула ему стоячее положение.

— Кто это так жутко вопил минуту назад? — спросила она, не отрывая многозначительного взгляда от стражника.

— Это неслось оттуда, из того коридора. Они уединились с ней в камере для пыток, а мне это не понравилось, я в такие игры не играю. Поэтому я побежал звать кого-нибудь на помощь…

— И нашел меня, — заметила Маграт и продолжила, обращаясь к Хрону: — Тебе придется остаться здесь. Можешь, правда, удирать — меня это не волнует. Главное, не вздумай за нами увязаться.

Стражник ответил кивком и потом долго глядел в спины парочке, удаляющейся по коридору.

— Дверь заперта, — предупредил Шут. — Звуки проникают, но сама дверь заперта.

— Во всех порядочных тюрьмах заключенных держат взаперти.

— Да, только запирают их снаружи.

Дверь и в самом деле не спешила распахнуться. Тем временем внутри камеры воцарилась полнейшая тишина, насыщенная и деловитая, которая, проползая сквозь трещины в стенах и выплескиваясь в коридор, обволакивает сердца липкой пленкой ужаса.

Пока Маграт исследовала шероховатую поверхность дерева, Шут переминался с ноги на ногу.

— Скажи честно, ты разве ведьма? Ну, эти-то назвали тебя ведьмой, а мне как-то не верится. Понимаешь, ты не похожа на ведьму. У тебя внешность другая. — Он покраснел. — Я думал, что ведьма должна быть уродливой старухой, а ты… совсем другая, честное слово… ты удивительно… красивая. — Голос его потихоньку зачах.

«Я полностью владею ситуацией, — отдавалось в голове Маграт. — Может, раньше я сомневалась в своих силах, но теперь я совершенно в них уверена. Моя голова работает ясно, свежо, четко!»

И тут в высшей степени ясно, свежо и четко она осознала, что два комка колготок соскользнули в район талии, что макушка находится под стойким впечатлением, будто на ней свила гнездышко семейка малоопрятных пернатых, и что тушь с ресниц не просто сошла, но спустилась резвыми скачками. К тому же в паре мест платье было порвано, ободраны обе коленки, на руках взбугрились волдыри; и все-таки Маграт, похоже, не ошибалась, полагая, что настал её звездный час.

— Мне кажется, тебе лучше держаться в сторонке, Веренс, — заметила она. — Я ещё не знаю, что у нас получится.

Послышался сиплый, протяжный вздох.

— Откуда тебе известно моё имя?

Маграт подвела итог своему исследованию двери. Дуб был старый, вероятно нескольких столетий от роду, однако внутри досок, которые за долгие годы превратились по твердости в нечто похожее на камень, она ощутила слабое место. Ещё недавно у неё ушел бы весь день на разработку и обдумывание деталей плана, а также на отбор ингредиентов. Во всяком случае, таковы были её давешние установки. Но теперь она была склонна усомниться в них. Если вы хоть раз увидели, как из стирального корыта вылезает демон, вы уже ничего не испугаетесь.

Она вдруг вспомнила, что Шут обратился к ней с вопросом.

— Не знаю… Наверное, где-то его услышала.

— Сомневаюсь. Оно никому не известно, потому что я им не пользуюсь. Герцог всегда питал против него предубеждение. Это моя мать придумала наградить меня таким имечком. Матери вообще любят называть детей именами правителей. Дед в свое время сказал, что с таким именем мне лучше не показываться на людях…

Маграт кивнула. Её взор с профессиональной дотошностью блуждал по сырым стенам темницы.

Место, что и говорить, было то ещё. Старые дубовые доски долгие столетия стояли под сумрачными сводами, не обращая внимания на смену времён года…

Матушка как-то раз говорила, что все деревья суть одно большое дерево. Кажется, нечто в этом духе. Маграт тогда показалось, что она уловила смысл иносказания, хотя сейчас не взялась бы разъяснить его даже себе самой. Весна уже вступала в свои права. Дух дерева, по-прежнему обитающий в этих досках, тоже помнит весну. А если и позабыл по старости, ему всегда можно напомнить.

Она возложила на дверь ладони, раздвинула пальцы и прикрыла глаза. Мысль её ринулась сквозь толщу камня вон из замка, проборонила бурые почвы Овцепиков, взмыла в воздух, окунулась в сияние солнца…

С точки зрения Шута, Маграт уже несколько минут пребывала в полном оцепенении. Затем, мягко шурша, пришли в движение её волосы. Вслед за тем в его ноздри ударил запах прелой листвы.

И наконец, нежданно-негаданно, та сила, что способна заставить дряблую поганку раскроить шестидюймовую плитку мостовой, а несмышленого угря преодолеть тысячи миль океанской стихии и вернуться в тихую запруду в верховьях речушки, — эта сила вырвалась из Маграт и ударила в дверь.

Маграт медленно отстранилась. Разум её яростно сопротивлялся позыву зарыться в камень пальцами ног, пустить корни и веточки… Шут бросился ей на помощь, и, когда он подхватил её, могучий толчок, сотрясший её тело, чуть не сбил с ног его самого.

Повиснув на тщедушном тельце, жалобно побрякивающем колокольчиками, Маграт наслаждалась собственным триумфом. Свершилось! И без всякой искусственной магии! Жаль только, никто не видел!

— Близко к двери не подходи, — предупредила она. — Мне кажется, я ей… всыпала от души.

Шут, который по-прежнему удерживал в руках её тело, был слишком взволнован, чтобы подать голос. И все же Маграт удостоилась ответа.

— Тут ты права, — произнесла матушка Ветровоск, показываясь из темного угла. — Честно говоря, я бы до этого не додумалась.

Маграт уставилась на неё во все глаза:

— И давно ты здесь стоишь?

— Минуты две-три. — Матушка мельком глянула на дверь. — Техника у тебя хорошая, но дерево очень уж старое. Кроме того, по-моему, оно в свое время пережило пожар. И потом погляди, сколько в нем всяких железяк. В общем, с деревом вряд ли что-то получится. Можно, конечно, протаранить камень, но если уж…

Резкий «чпок!» перебил её.

За первым «чпоком» последовал второй, потом третий, и наконец разразился целый чпокающий ураган, словно лопались и плющились меренги.

Надсадно кряхтя, двери давали почки, из которых лезла листва.

Несколько мгновений матушка в упор разглядывала дубовую дверь. Затем перевела взор на задохнувшуюся от ужаса Маграт.

— А ну живо! — гаркнула она.

Подхватив Шута, обе ведьмы, пригнувшись, устремились за спасительный выступ контрфорса.

Дверь тем временем предупреждающе крякнула. Несколько досок, корчась в вегетативной судороге, выдавили из себя гвозди, как занозу из раны. По коридору рикошетом полетели брызги каменной крошки. От замка отделилась какая-то увесистая деталь и, свистнув над головой пригнувшегося Шута, врезалась в противоположную стену.

Меж тем из нижних досок полезли буйные белые корни — не уцепившись за сырую каменную кладку, они скользнули к ближайшему разлому в стене и принялись за бурение. Отверстия из-под сучков вдруг заново отрастили ветви, а те, врезавшись в кладку дверного проема, разнесли её напрочь. Над всем этим стоял низкий, рокочущий вой — это древесная клетчатка пыталась обуздать неуемный порыв заклокотавшей в ней жизни.

— Можно было бы пробить камень… — повторила матушка Ветровоск, когда коридор сделался ещё чуть-чуть светлее, после того как обвалился очередной его участок. — С деревом я бы точно не стала возиться. Нет, ты не подумай, ничего против я не имею, — вставила она, заметив, что Маграт собирается что-то возразить. — Работа вполне приличная. Мне, конечно, кажется, что ты слегка перестаралась, но в остальном — полный порядок.

— Понимаешь, я просто не умею работать с камнем.

— Я прошу прощения… — попытался вмешаться Шут.

— Глупости! Камень — это дело привычки…

— Простите, пожалуйста…

Обе ведьмы разом уставились на него, и Шут невольно попятился.

— По-моему, вы пришли кого-то спасать… — робко напомнил он.

— Ну да, верно, — кивнула матушка. — Идём-ка, Маграт. Надо посмотреть, как она там.

— Из темницы неслись стоны и вопли, — поведал Шут, которого не покидало ощущение, что ведьмы настроены неподобающе беспечно.

— И что с того? — буркнула матушка, отпихнув его в сторону и перешагивая через скачущий по полу корень. — Меня в темнице запри, тоже вопли понесутся.

Изнутри валилапыль. В свете единственного факела Маграт различила теснящиеся в уголке две испуганные человеческие фигурки. Большая часть обстановки была перевернута вверх тормашками, и обстановка эта едва ли соответствовала последним достижениям по обеспечению комфорта. Нянюшка Ягг встретила подруг невозмутимым выражением лица. Из-под её юбок торчали ноги в диковинного вида чулках.

— А вы не спешили, — заметила она. — Ну что, вызволите меня отсюда наконец? А то мне здесь порядком надоело.

Отдельной достопримечательностью темницы мог считаться кинжал.

Расположившись в воздухе посреди комнаты, он неторопливо вращался, вспыхивая бликами факельного света.

— Моим же личным кинжалом! — сетовал призрак, голос которого могли слышать только ведьмы. — Моим, собственным! И я все это время ни о чем не догадывался! Ловко же они все устроили! Пустить мне кровь моим же кинжалом… Подумать только, моим же чертовым кинжалом!

Продолжая помахивать личным оружием, король приблизился к чете своих убийц. С губ герцога, спеша побыстрее покинуть своего хозяина, сорвался невнятный булькающий звук.

— Смотрите, а как призрак он очень даже неплох! — проговорила нянюшка, пока Маграт возвращала свободу её онемевшим конечностям.

— Так это и есть старый король? А они его видят?

— Не похоже.

Старый король пошатывался под весом тяжеленного кинжала. Строго говоря, полтергейст подобного уровня был вообще противопоказан ему по возрасту.

— Только бы захват удержать… — бормотал он. — Больше мне ничего не нужно. Проклятие…

Клинок вырвался из разряженной хватки бывшего хозяина и, звякая, покатился по полу. Матушка Ветровоск проворно наступила на кинжал.

— Мертвецам не положено убивать живых, — объяснила она свой поступок. — А не то возникнет опасный… ну, как это… прецедент. Вас, мертвых, куда больше, чем нас, живых…

Герцогиня первая оправилась от ужаса. В воздухе парят кинжалы, по своему желанию разваливаются двери, а теперь эти ведьмы собрались поиздеваться над ней в её же собственной темнице. В целом герцогиня была не слишком опытна в общении со сверхъестественным, но уж с людьми из плоти и крови она научилась справляться.

Рот её разверзся, как врата в пламенеющую преисподнюю.

— Стража! — завопила герцогиня и тут же увидала мельтешащего возле рухнувшей двери Шута. — Шут! Зови быстрее стражу!

— Им сейчас не до вас, — отозвалась матушка. — И все равно, мы уже уходим. Который из вас герцог?

Флем, не разгибая спины, поднял тусклые глазки. Из уголка рта выползла струйка пузырящейся слюны. Герцог хихикнул.

Матушка присмотрелась к нему повнимательнее. Сквозь слезящиеся глаза герцога на неё глянуло нечто.

— Я не собираюсь мериться с тобой силами, — сообщила она. — Однако будет лучше, если ты уберешься из этой страны. Если хочешь, можешь предварительно отречься.

— Ив пользу кого, интересно? — проскрежетала герцогиня. — Уж не в пользу ли ведьм?

— Нет, — вдруг произнес герцог.

— Не поняла?

Герцог расправил плечи, приосанился, смахнул осевшую на камзол пыль и дерзко, в упор уставился на матушку Ветровоск.

— Я не стану отрекаться, — объяснил он. — Неужели ты решила, что можешь запугать меня с помощью какой-то шарлатанской выходки? Я занял престол силой, и не тебе меня свергать. Вот так-то, ведьма. — И герцог подошел к ней почти вплотную.

Матушка глядела во все глаза. Никогда прежде не видела она такого лица: перед ней стоял настоящий умалишенный, однако ядро его безумия составляла жуткая, ледяная вменяемость, ядро межзвездного льда внутри раскаленного горна. Она-то полагала, что её ждёт встреча с тщедушным созданием, прячущимся под панцирем силы, но дело обстояло значительно хуже. Где-то на задворках его сознания, за горизонтом здравого смысла, исполинский молот помешательства превратил безумие в нечто более неподатливое и монолитное, чем алмаз.

— Если же ты одолеешь меня с помощью заклинаний, то на этом престоле придется воцариться магии. А ты сама этого не допустишь. Король, которого ты вознесешь на трон, также будет в твоей власти. Он будет одержим ведьмой, так сказать. А магия не умеет править — правя, она уничтожает все и вся. И тебя она тоже может уничтожить. Впрочем, ты сама все знаешь. Ха. Ха. Ха.

Он сделал ещё один шаг к матушке. Костяшки его пальцев побелели.

— Допустим, ты сможешь меня низложить, — продолжал он. — Допустим, объявится тот, кто захочет стать моим преемником. Правда, такого дурака ещё придется поискать, ведь он будет приговорен твоими чарами послушно исполнять любую твою волю, а случится ему чем-либо тебя прогневать, за его жизнь никто не даст и ломаного гроша! Даже если ты торжественно отречешься от своей опеки, этот человек всегда будет помнить, что правит он исключительно с твоего разрешения. Он никогда не станет настоящим королем! Или, скажешь, я вру?

Матушка отвела глаза. Маграт и нянюшка попятились, готовясь в любое мгновение кинуться на пол и прикрыть голову руками.

— Ну так что, может, я вру?

— Нет, — ответила матушка. — Ты не врешь…

— Вот именно.

— Но есть некто способный низложить тебя и без моей помощи, — медленно проговорила она.

— Ты имеешь в виду того малыша? Что ж, приводи его сюда, когда он вырастет. Подпоясанный мечом отрок, ищущий свою судьбу… — Герцог хмыкнул. — Ужас, как романтично! Правда, у меня будет много времени, чтобы хорошенько подготовиться к встрече. Пусть попробует.

Невесомый кулак короля Веренса мелькнул в воздухе, но цели своей так и не достиг — прошел прямо сквозь челюсть Флема.

Герцог же навис над матушкой. Расстояние между их носами сократилось до одного дюйма.

— Возвращайтесь к любимым котлам, вещие сестрички, — посоветовал он.

Матушка Ветровоск, подобно огромной, разъяренной летучей мыши, мчалась по коридорам Ланкрского замка. Зловещий смех герцога до сих пор отдавался в её голове.

— Во всяком случае, ты могла бы наградить его парой фурункулов, — заговорила наконец нянюшка Ягг. — Или геморроем, что тоже неплохо. Этого нам никто не запрещает. Страной он бы правил по-прежнему — только стоя. Хоть посмеялись бы. Или свищ — тоже милое дело.

Матушка Ветровоск не обронила ни слова. Если бы гнев и впрямь обладал свойством гореть, то кончик её остроконечной шляпы рассыпал бы сейчас снопы искр.

— Хотя, может быть, он бы совсем свихнулся, — проговорила нянюшка, стремясь идти в ногу с подругой. — Кстати, есть для этого хорошее средство — зубная боль.

Она искоса бросила взгляд на кислую гримасу матушки.

— Брось ты переживать! Они меня даже пальцем не успели тронуть. Но вообще-то, спасибо.

— Неужели ты думаешь, это я о тебе так переживаю, Гита Ягг? — фыркнула матушка. — Маграт очень уж нервничала, вот я и пришла. Лично я всегда говорила: если ведьма не может защитить себя, то это уже не ведьма.

— Кстати, Маграт очень неплохо поработала с деревом.

Здесь матушка все-таки сумела обуздать ярость и выдавить из себя кивок.

— Она быстро идёт вперед, — согласилась она. Оглянувшись, она нагнулась к уху нянюшки: — Перед ним я бы в этом никогда не призналась, но должна сказать тебе, что он нас сделал.

— Не знаю, не знаю, подружка, — покачала головой нянюшка. — Вот мой Джейсон соберет дружков, тогда посмотрим…

— Ты же видела его стражников. Крепкие парни. Это раньше здесь всякие слабаки служили.

— Мы можем немного пособить мальчикам.

— Даже не думай об этом. Пусть люди сами разбираются.

— Наверное, ты права, Эсме, — кротко отозвалась нянюшка.

— Ясное дело, права. Магия существует затем, чтобы ею управляли, а не затем, чтобы править самой.

Нянюшка кивнула, а потом, вспомнив о своем обещании, нагнулась и подобрала с пола обломок булыжника.

— А я было подумал, что ты забыла, — проговорил рядом с её ухом призрак.

Отставая от старших ведьм на несколько шагов, Маграт отбивалась от вертящегося вокруг неё Шута.

— И когда мы с тобой снова увидимся?

— Ну, не знаю… — отвечала Маграт, прислушиваясь к ликующей песне собственного сердца.

— Может, сегодня вечером? — предложил Шут.

— Вряд ли, — сказала Маграт. — Сегодня у меня куча всяких дел.

В сущности, куча сводилась к стакану горячего молока и ученым записям тетушки Вемпер, посвященных разработкам в области прикладной астрологии, однако внутренний глас подсказывал Маграт, что путь ухажера должен быть усеян терниями, ибо это только разожжет аппетит влюбленного.

— Тогда, может, завтра? — не унимался Шут.

— Вообще-то, я собиралась завтра вечером голову помыть.

— Значит, я беру отгул в пятницу.

— В пятницу вечером мы всегда по горло загружены работой.

— Тогда давай встретимся днем! Маграт помешкала. Не слишком ли она доверяется незнакомому, хотя и внутреннему гласу?

— Днем? — переспросила она.

— В два часа. На лужайке возле пруда, идёт?

— В два часа?

— Да, да, да! Приходи, хорошо? — едва не взмолился Шут.

— Эй, Шут! — эхом разнесся по коридору голос герцогини.

Лицо Шута мигом перекосилось.

— Мне надо срочно идти, — проблеял он. — Но мы ведь договорились? На лугу. Я обязательно что-нибудь этакое на себя надену, чтобы тебе легче было узнать меня. Ну как, договорились?

— Хорошо, — безвольно отозвалась Маграт, не в силах устоять перед его исступленным натиском. И тут же, развернувшись, устремилась вдогонку за старшими подругами.

Площадь возле замка превратилась в кромешный ад. Толпа, сквозь которую матушке и Маграт пришлось прокладывать дорогу, увеличилась за это время стократно, хлынула через покинутые стражей ворота внутрь замка и теперь теснилась возле главной башни. И хотя акции гражданского неповиновения были пока в новинку для жителей Ланкра, горожане успели усвоить несколько основных навыков подобных мероприятий. Основным из навыков было грабле — и серпопотрясение, прием, исполняемый местными манифестантами крайне незамысловато, то есть путем простого поднятия и опускания названных предметов, причём в конце каждого цикла собравшиеся делали страшные лица и дружно рычали: «Гр-р-р! Гр-р-р!» Однако нашлись и такие граждане, которые не уловили изюминку и неповиновение свое выражали в размахивании флагами и свирепом улюлюканье. Некоторые умники из числа учащейся молодежи уже взяли на заметку наиболее склонные к быстрому возгоранию постройки. Словно из-под земли возникли лоточники^[490], продающие мясные пирожки и запеченные в булочках сосиски, и развернули на площади бойкую торговлю. Ещё немного, и в чей-то невинный череп наверняка угодил бы первый злополучный камень.

Ведьмам, оказавшимся на верхней ступеньке лестницы, которая спускалась к главным воротам, открылся океан человеческих лиц.

— Смотрите, вон Джейсон! — воскликнула счастливая нянюшка. — А вон там — Вейн, а рядом с ним — Даррон, Кев, Трев и Нев…

— Обязательно их запомню, — проговорил герцог Флем, встревая в группу и по-братски обнимая ведьм за плечи. — А на моих арбалетчиков вы обратили внимание? Видите, вон на той стене…

— Мы заметили, — угрюмо ответила матушка.

— Ну, в таком случае дружно улыбнитесь и помашите ручками, — посоветовал герцог. — Пускай народ знает, что мы с вами поладили. В конце концов, всем известно, что именно радение о благе государства привело вас сегодня в замок. — Он повернулся к матушке: — Да, я знаю, ты можешь придумать сотни каверз, способных отравить мне жизнь. Но все они в конечном счете бесплодны. — Герцог несколько отстранился. — Но я же разумный человек. Убеди людей угомониться, и, может, я соглашусь отказаться от некоторых чересчур вызывающих законов… Разумеется, никаких гарантий с моей стороны!

Матушка не ответила.

— Улыбнись же и помаши ручкой! — приказал герцог.

Матушка вяло подняла ладонь и помахала рукой — механический жест, вряд ли являющий её надежду на будущее. Тут же, скривив недовольную мину, матушка больно пихнула в бок нянюшку Ягг, которая упоительно зубоскалила и размахивала руками.

— Чего резвишься-то, а? — прошипела она.

— Да ведь там же наши Рит и Шарлин со своими детишками, — объяснила нянюшка. — Э-ге-гей!

— Заткнешься ты или нет, чучело трухлявое?! — прорычала матушка. — Немедленно возьми себя в руки!

— Изумительно, изумительно! — воскликнул герцог.

Он и сам было поднял обе руки, но одну тотчас поспешно сунул за спину. Рука зверски ныла. Этой ночью он снова пустил в дело рашпиль, но ничего так и не добился.

— Люди Ланкра! — вскричал он. — Отныне вам нечего бояться! Я, ваш самый искренний друг, намерен оградить вас от посягательств со стороны ведьм! Сегодня они поклялись оставить вас в покое!

Пока он говорил, матушка не спускала с него глаз. Сразу видно, один из этих, маньяков дефективных… Никогда не знаешь, чего от таких ожидать. Сначала всю печень выстрижет, а потом спросит, как ты себя чувствуешь.

Она вдруг ощутила, что герцог смотрит на неё так, будто ждёт от неё каких-то действий.

— Чего тебе ещё?

— Я только что объявил, что прошу почтенную матушку Ветровоск сказать собравшимся несколько слов.

— Ты что, действительно объявил об этом?

— Конечно!

— Ну, на сей раз ты зашел слишком далеко…

— А куда ещё зайду! — захихикал герцог. Матушка повернулась к толпе, которая смотрела сейчас только на неё.

— Всем расходиться по домам, — отчеканила она.

— И все?! — удивился герцог.

— Да.

— А почему мы не услышали заверений в вечной преданности моему престолу?

— Ты меня спрашиваешь?.. Гита, опустишь ты наконец свои руки?!

— Извини, Эсме.

— Мы тоже сейчас уходим, — сообщила матушка.

— А мне казалось, мы так здорово поладили, — удивился герцог.

— Гита, идём! — проскрежетала матушка. — Маграт, ты куда, вообще, смотришь?

Маграт виновато потупилась. Все её внимание было поглощено общением с Шутом, хотя необходимо отметить, что роли обеих сторон в разговоре сводились главным образом к разглядыванию плит под ногами и разглаживанию одежды. В девяноста случаях из ста настоящая любовь — это мучительное, до коликов в суставах, оцепенение.

— Мы уходим, — буркнула матушка.

— В пятницу в два часа дня. Помнишь? — прошипел Шут.

— Да, да, постараюсь, — отозвалась Маграт.

Нянюшка Ягг хитро прищурилась.

Подобно шаровой молнии скатившись с лестницы, матушка Ветровоск окунулась в людское столпотворение. Две её подруги, едва не сбиваясь на бег, спешили за ней следом. Два-три стражника нагло ухмыльнулись ей в лицо — о чем тотчас горько раскаялись. И все же её уязвленный слух то и дело ловил разносящиеся над толпой смешки. Матушка выскочила из ворот, прогромыхала по разводному мосту и устремилась вон из города. Матушка-скороход могла дать фору многим маститым бегунам.

А оставшийся позади герцог Флем, который уже преодолел маньячный пик безумия и теперь скатывался кубарем в ватные снега отчаяния, — сумасшедший герцог Флем сотрясался в приступе смеха.

Лишь оказавшись за пределами города, под радушным покровом леса, матушка умерила свою поступь. Она свернула на боковую тропку, с глухим шумом осела на первое попавшееся бревно и опустила голову в ладони.

Её товарки, подходя ближе, боязливо замедлили шаг. Маграт ласково дотронулась до матушкиного плеча.

— Не отчаивайся ты так, — сказала она. — Нам с нянюшкой кажется, что ты держалась просто отлично.

— А я и не отчаиваюсь. Я размышляю. Не стойте, идите своей дорогой.

Нянюшка Ягг, подняв брови, предупреждающе глянула на Маграт. Они отступили на безопасное расстояние, хотя, учитывая настоящее настроение матушки, даже соседняя галактика не могла бы послужить тут надежным пристанищем. Ведьмы сели на обросший лишаем валун.

— А ты-то как? — поинтересовалась Маграт. — Надеюсь, ничего гадкого они сотворить не успели?

— Пальцем не прикоснулись, — отмахнулась нянюшка и насмешливо фыркнула. — Говорила же я, что до настоящих королей им далеко. Взять того же старика Грюнвельда. Тот бы не стал тратить время на размахивание руками и запугивание народа. Без лишних разговоров, без уговоров, иголки тебе — хрясть! — под ногти, и вся морока. Никакого тебе зловещего хохота под ухом. Нет, Грюнвельд настоящий король был, в нем благородство чувствовалось.

— Но ведь герцог, если не ошибаюсь, грозился отправить тебя на костер.

— Ну, прежде всего, я бы туда не пошла… Да, кстати, ты, гляжу, ухажером обзавелась? — неожиданно поменяла тему нянюшка.

— Что? — переспросила Маграт.

— Тот парнишка с колокольчиками так и крутился вокруг тебя. С лицом как у спаниеля, которому только что под зад дали…

— Ах, вот ты о ком. — Сквозь бледную пудру Маграт проступил румянец её подлинного лица. — Да, есть такое. Так и преследует меня.

— Труднехонько ему приходится, — подумав, заявила нянюшка.

— Кроме того, ростом он не вышел. И все время подпрыгивает, как мячик.

— Ты вообще хорошо его разглядела?

— Прости?

— Видно, нет. Не разглядела. А он, между прочим, очень серьезный человек, этот Шут… Прирожденный актер, ему бы в театр…

— В каком смысле?

— В следующий раз гляди на него как ведьма, а не как женщина, — заговорщически толкая в бок Маграт, проговорила нянюшка. — А с дверью той ты лихо управилась. Идешь вперед. Да, слушай, ты своему другу про Грибо сказала?

— Он обещал, что при первой же возможности его выпустит.

Со стороны бревна донеслось досадливое хмыканье.

— Вы хоть слышали, как потешались над нами в толпе? — поинтересовалась матушка. — Кто-то смеялся над нами!

Нянюшка Ягг приблизилась и уселась рядом с подругой.

— А двое пальцами в нас тыкали! — сообщила она. — Я сама видела!

— Нет, с этим надо кончать! Маграт робко примостилась на другой край бревна.

— Мы же не единственные ведьмы на свете, — высказалась она. — Я, например, знаю, что дальше в Овцепиках есть замечательные специалистки… В конце концов, можно обратиться за помощью к ним.

Её старшие подруги были неприятно изумлены.

— Ну, надеюсь, так далеко мы не зайдем, — ядовито промолвила матушка. — Помощи ещё у кого-то просить!

— Крайне дурное начинание, — заявила нянюшка Ягг.

— Но вы ведь сами обратились за помощью к демону, — возразила Маграт.

— Никаких просьб о помощи не было, — ответила матушка.

— Не было, — эхом откликнулась нянюшка.

— Мы вынудили его сотрудничать.

— Вот именно.

Матушка Ветровоск вытянула ноги. Они были обуты в добротные, прочные башмаки, подбитые гвоздями с большими шляпками. Приглядевшись к башмакам, вы бы вообще усомнились в том, что их смастерил сапожник, скорее всего некогда была заложена подошва, а уже на ней возвели основной каркас.

— Неподалеку от Скундского леса живет одна ведьма, — сказала матушка. — Зовут её… как её, холеру, зовут-то? У неё ещё сын из дома сбежал, в матросы подался. Ты её должна помнить, Гита, — вечно на все фыркает, носом водит и накидки из крепдышлина оттирает, после того как ты у неё в кресле посидишь.

— Гродль её зовут, — поддакнула нянюшка. — От неё все время чесноком несёт. А когда говорит, гнусавит и «р» почему-то не выговаривает.

— Да, ве’но. Помнишь исто’ию с виселицей? Я с тех по’ и па’ы слов ей не сказала — не хочу унижаться. Она у нас большая любительница нос в чужие дела совать. Все ей нужно своими ’уками пощупать. А потом ходит и жизни нас учит. Нет уж, такая помощь мне не нужна. Представляю, что бы началось, если бы мы начали друг другу в помощницы набиваться.

— Точно. В Скунде, между прочим, деревья сами ходят — мало того что ходят, ещё и разговаривают. Без чьего-либо разрешения. Организация — на нуле.

— Куда им до нас, верно? — вдруг заметила Маграт. — Вот мы…

Матушка одним движением поднялась с места.

— Я иду домой, — отрывисто бросила она.

«На свете существуют тысячи причин, почему не следует допускать магию к власти. И зовутся они волшебниками и ведьмами», — думала Маграт, выходя на лесную дорогу следом за подругами.

Скорее всего здесь была замешана сама Природа, которая твердо вознамерилась защитить себя. Наверное, именно поэтому всякий человек, наделенный магическим дарованием, проявляет не больше способности к сотрудничеству, чем страдающая зубной болью медведица, — таким образом, жуткая сила, сосредоточенная в руках людей, тратится на всякие мелкие склоки и раздоры. Конечно, склоки и раздоры бывают разные. Волшебники пускают друг другу кровь в темных уголках продуваемых сквозняками коридоров, а ведьмы перерезают глотки своим сестрицам прямо на улицах, при свете белого дня. Но все они своей эгоцентричностью походят на крутящиеся волчки. Даже помогая другим, они втайне стремятся помочь себе. В сущности, это самые настоящие большие дети.

«Но я-то, конечно, не такая», — надменно подумала Маграт.

— Матушка, по-моему, сильно расстроилась, — шепнула она нянюшке.

— Ну, где-то так, — кивнула та. — Видишь ли, тут есть одна проблема. Чем больше привыкаешь к магии, тем меньше хочешь с нею связываться. И тем чаще приходится к ней прибегать. Возьмем, к примеру, тебя. Небось ты, когда только начинала, выучила от тетушки Вемпер, пустьземляейбудетпухом, пару заклинаний и использовала их все время.

— Да. Как и другие начинающие ведьмы.

— Дело известное, — подтвердила нянюшка. — Но, поднатаскавшись в Ремесле, ты уже начинаешь понимать, что к самой сложной магии вообще лучше не прибегать.

Маграт обстоятельно взвесила прозвучавшие слова.

— Это как с зеном, да? — спросила она.

— Понятия не имею. Никогда с таким не встречалась.

— Знаете, когда мы с матушкой стояли в подземелье, она сказала, что можно попытаться задействовать камни. И я сразу поняла, что она говорит о какой-то очень сложной магии.

— Понимаешь ли, тетушка Вемпер с камнями почти не работала. А ничего сложного здесь нет. Камням просто нужно чуть-чуть освежить память. Память о старых деньках. Когда они были расплавленные и жидкие…

Нянюшка вдруг замолчала и принялась шарить по карманам. Нащупав небольшой булыжник, она облегченно вздохнула.

— Думала, что потеряла, аж перепугалась, — сообщила она. — Давай не тяни, вылезай наружу.

Яркие лучи солнца оттенили какие-то расплывчатые очертания. Словно сам воздух заколебался. Король Веренс сощурился и замигал. Он уже отвык от яркого света.

— Эсме, — окликнула подругу нянюшка, — тут с тобой хотят поговорить.

Неторопливо повернувшись, матушка вгляделась в привидение.

— Это ты там в подземелье был? — уточнила она. — Как зовут?

— Веренс, король Ланкрский, — кланяясь, ответил призрак. — А я имею честь приветствовать матушку Ветровоск, дуайену наших ведьм?

Выше уже отмечалось, что королевское происхождение вовсе не означало, что Веренс был наследственно туп как пробка. Тем более год воздержания от плотских утех совершил настоящее чудо. Матушка Ветровоск считала себя абсолютно невосприимчивой к лести, но король ухитрился начинить свою фразу таким количеством патоки, которого хватило бы на довольно больших размеров страну. Изящный поклон довершил дело.

В уголке матушкиного рта дернулся мускул. Она чуточку согнула шею, отвечая легким поклоном. Матушка крайне подозрительно относилась ко всяким незнакомым словам типа «дуайена».

— Она и есть, — призналась матушка. И, подумав, с королевским величием добавила: — Тебе дозволено встать и приблизиться.

Но король отказывался подниматься с колена, упорно продолжая висеть в двух дюймах от земли.

— Молю о милости… — твердо промолвил он.

— Слушай, а как ты из замка выбрался? — перебила матушка.

— Здесь мне помогла достопочтенная нянюшка Ягг, — ответил король. — Я рассудил, что, если уж я навеки прикован к камням собственного замка, значит, смогу отправиться туда же, куда и они. Сознаюсь, пришлось прибегнуть к небольшой уловке, чтобы добиться этого. В настоящий момент мой призрак обитает в кармашке нижней юбки многоуважаемой нянюшки.

— Не думай, что ты первый дотуда добрался, — непроизвольно буркнула матушка.

— Эсме!

— Теперь же я смиренно молю, чтобы ты, матушка Ветровоск, вернула моему сыну престол королевства.

— Вернула?

— Ты прекрасно меня поняла. Кстати, как он себя чувствует?

Матушка кивнула:

— Когда мы видели его последний раз, он ел яблоко.

— Его судьба — стать королем Ланкра!

— Ну что я могу сказать? Судьба — штука коварная… — неопределенно выразилась матушка.

— Стало быть, ты отказываешься? На матушку было больно смотреть.

— Понимаешь, это называется вмешательством. Да, вмешательством. А любое вмешательство в политику добром не кончается. Только начни — потом не остановишься. Золотое правило магии. А с золотыми правилами лучше не связываться.

— То есть ты отказываешься?

— Ну как тебе сказать… Когда твой сын немного подрастет, тогда и поговорим.

— Где он сейчас? — холодно оборвал её король. Ведьмы прятали друг от друга глаза.

— Мы устроили все так, чтобы он смог спокойно выехать за пределы страны, — сумела наконец выкрутиться матушка.

— Очень приличная семья, — ввернула нянюшка.

— Кто они такие? Надеюсь, не простолюдины?

— Ни в коем случае, — веско проговорила матушка, перед мысленным взором которой только что пронеслось видение Витоллера. — Ничего общего с простолюдинами. Наоборот, весьма не простые люди… Гм-гм.

Она метнула умоляющий взгляд на Маграт.

— Они — настоящие Трагики! — Голос юной ведьмы был насыщен таким благоговением, что…

— Вот как! — пробормотал он. — Это меняет дело.

— Чего, правда? — включилась нянюшка. — Никогда бы не подумала. Внешне вроде не похожи…

— Не надо выставлять свое невежество напоказ, Гита Ягг! — прошипела ей матушка, но тут же поспешно повернулась к королю: — Прошу извинить нас, ваше величество. Невежда, она невежда и есть. Стыдно признаться, нянюшка даже не знает такой фамилии, как Трагик.

— Главное, — заметил король, — чтобы они обучили юношу искусству ведения войны. Я знаю Флема. Через десять лет он здесь так окопается, что его клещами не вытащишь. — Король обвёл лица ведьм пристальным, цепким взглядом и вскинул руки: — Что будет твориться в нашем королевстве, когда пробьет час его возвращения? Я в тревоге, ибо знаю, что происходит с ним ныне. Ужель вы готовы спокойно взирать, как с каждым годом оно все мельчает? — Призрак заметно помутнел. Голос его, невесомый как пушинка, затрепетал в воздухе: — И помните, сестрицы, король и родина — это одно.

С этими словами призрак окончательно растворился.

Неловкая тишина была прервана выразительным сопением нянюшки:

— «Одно» — что?

— Мы обязаны что-то предпринять, — проговорила Маграт сдавленным от чувств голосом. — И золотые правила здесь не в счет.

— Голова идёт кругом, — глухо промолвила матушка.

— Но ты обязана принять какое-то решение!

— Решение? Ещё раз все досконально обдумать… Взвесить каждую мелочь.

— Ты уже целый год думаешь и взвешиваешь, — заметила Маграт.

— Так вы объясните мне, что именно одно? — повторила нянюшка.

— Вдаваться в амбиции проще простого. Здесь так не получится, — сказала матушка. — Тут надо…

Тем временем со стороны Ланкра, громыхая на рытвинах дороги, к ним стремительно приближалась телега. Но матушка её словно не замечала.

— …просмотреть все возможные варианты…

— То есть ты до сих пор не знаешь, как поступить?

— Глупости. Я просто…

— По дороге едет телега, матушка. Матушка брезгливо передернула плечами.

— Вот вы, молодые, все никак не можете понять… — начала она.

Ведьмы никогда не обременяют себя знанием правил дорожного движения. Последнее — в том виде, в каком существовало в Ланкре, — должно было либо объезжать ведьм, либо, за неимением такой возможности, выжидать, пока те не соблаговолят покинуть проезжую часть. Матушка Ветровоск, на протяжении всей жизни убежденная в нетленности данного порядка вещей, собственной кончиной наверняка опровергла бы эти убеждения. Если бы не Маграт, которая благодаря своим рефлексам успела-таки в последний миг уволочь матушку с дороги в канаву.

Канава возбуждала самый живой интерес. Она кишмя кишела спиралевидными козявчатыми созданиями, являющимися прямыми потомками козявок, которые кишели ещё в доисторическом котле Вечности. Тот, кто избегает канав потому, что боится в них заскучать, случись ему угодить в данную канаву с мощным микроскопом, в течение ближайшего получаса совершил бы массу захватывающих и поучительных открытий. Также в канаве росла крапива. А теперь в ней очутилась и матушка Ветровоск.

Разгребая ладонями сорняки и онемев от клокочущего в ней гнева, матушка восстала из хлябистых недр, что Венера, только постарше и погрязнее.

— Т-т-т… — выговорила она, наведя трясущийся палец на удаляющуюся телегу.

— Это гаденыш Нешели с Чирикнильного тракта, — подала голос нянюшка из соседних кустов. — У них всех в роду крыша немного набекрень была. Знаете, какая у его матери девичья фамилия была? Хубла!

— Да ведь он нас чуть не задавил! — прошипела матушка.

— Вы могли бы спокойно посторониться и уступить ему дорогу, — заметила Маграт.

— Уступить дорогу?! — переспросила матушка. — Это мы, ведьмы, должны дорогу уступать?! А не наоборот ли?!

Матушка, хлюпая башмаками, ступила с обочины на дорогу. Палец её по-прежнему указывал вдаль.

— Клянусь Хоки, он у меня всю оставшуюся жизнь будет жалеть, что на свет родился…

— Помню, помню, настоящий богатырь был, — поделился куст. — Матери его несладко пришлось.

— Никогда никто такого со мной не учинял! — как спущенная тетива лука, свистнула матушка. — Ну, он узнает, каково оно, ведьму сбивать, как будто она… как будто она самая обычная женщина!

— Он это уже узнал, — напомнила Маграт. — Лучше помоги мне вытащить из куста нянюшку…

— Да я превращу его…

— Теперь к нам нет уважения, вот в чем дело, — говорила нянюшка, пока Маграт вытаскивала из неё колючки. — Весь стыд потеряли. А все потому, что король — это то самое одно…

— Но ведь мы — ведьмы! Ведьмы! — вдруг заорала матушка, поднимая лицо к небу и размахивая кулаками.

— Да, да, — отозвалась Маграт. — Гармоничный баланс вселенной и все такое прочее. Мне кажется, у нянюшки сегодня выдался не лучший день, она немного подустала и…

— В кого я превратилась?! — взревела матушка, расцвечивая фразу такими яркими модуляциями, что у Витоллера захватило бы дух.

— В самую обычную женщину, — пробормотала Маграт.

— В посмешище! В посмешище! Надо мной смеются! На моих родных дорогах! В моей родной стране! — продолжала орать матушка. — Не бывать такому! Думаете, я ещё лет десять буду сидеть сложа руки и ждать, пока мальчишка подрастет? Ни в жизнь! Ни одного дня ждать не стану!

Стоящие вдоль обочины деревья испуганно закачали кронами. Дорожная пыль закрутилась в мини-смерчи, торопясь убраться с пути матушки. Матушка Ветровоск подняла руку и ткнула пальцем туда, где дорога поворачивала. С кончика загнутого ногтя срывались всполохи яркого октаринового свечения.

Телега, удалившаяся уже на полмили от места событий, разом лишилась всех четырех колес.

— Ведьму, значит, теперь можно в тюрьму упрятать?! — набросилась матушка на деревья.

Нянюшка наконец разогнула ноги.

— А ну быстро, хватай её! — бросила она Маграт.

Ведьмы окружили матушку и силой прижали её руки к талии.

— Я им покажу, как с ведьмой ссориться! — рычала она.

— Покажешь, Эсме, покажешь, — приговаривала нянюшка, — только, может, не сейчас, а чуть погодя…

— Нашел себе сестричек! Ну ничего, я из тебя…

— Подержи-ка её минутку, Маграт, — приказала нянюшка, поспешно закатывая рукав.

— Ну, Эсме, ты уж меня не вини… — вздохнула она и, размахнувшись, влепила изо всех сил такую пощечину матушке, что и матушка и Маграт, которая её держала, на секунду оторвались от земли и зависли в воздухе.

На этой тягучей, безжизненной ноте могла бы закончить счет дням иная вселенная.

Наступившая вслед за тем бездыханная пауза была прервана самой матушкой.

— Всем спасибо, — объявила она. Со степенным лицом расправив складки на платье, она добавила: — Имейте в виду, я за свои слова отвечаю. Сегодня ночью встречаемся у обелиска. Как сказала, так и будет. Гм! Гм!

Она водворила на место шляпные булавки и, слегка пошатываясь, зашагала по направлению к дому.

— А как же золотое правило магии — не вмешиваться в политику? — поинтересовалась Маграт, пристально глядя ей вслед.

Нянюшка Ягг разминала онемевшие пальцы.

— Клянусь Хоки, у этой женщины челюсть, что наковальня, — поведала она. — Ты что-то сказала?

— Как быть с золотым правилом о невмешательстве?

— Вон оно что… — Нянюшка взяла её под руку. — Тут дело такое: чем дольше в Ремесле упражняешься, тем яснее понимаешь, что на каждое правило существует ещё одно, не менее золотое. И от него Эсме никогда не отступала.

— И какое же это правило?

— Если уж решила нарушить закон, не оставь от него живого места, — поделилась нянюшка, скаля обнаженные десны, которые выглядели куда страшнее, чем огромные клыки.

Герцог смотрел на лес и улыбался.

— Дело пошло на лад, — сказал он. — Люди настроились против ведьм. Как тебе это удалось, Шут?

— Шутки, дядюшка. И конечно, сплетни. Вполуха люди готовы слушать любые небылицы. Ведьм уважают, это верно. Но их никогда особенно не любили.

«В пятницу после полудня… — думал тем временем Шут. — Надо будет нарвать цветов. Что ещё? Откопать в сундуке мой лучший наряд. Да-да, с серебряными бубенцами. О боги!»

— Нас это радует, Шут. Если и впредь все будет складываться столь же благополучно, тебе будет дарован титул графа.

Шутка номер триста два, и Шут, в силу своей основной специальности, просто не мог упустить возможность пустить её в ход.

— Ей-ей, дядюшка, — устало выговорил он, пытаясь не обращать внимание на болезненную мину, которую состроил герцог. — Ежели хочешь произвести Шута в графья, не откладывай это в долгий ящик, иначе Шут превратится в настоящего графомана, а Шуты-графоманы…

— Ну-ну, довольно, довольно, — нетерпеливо буркнул герцог.

Впрочем, состояние его день ото дня улучшалось. Этим вечером к столу впервые была подана непересоленная каша, а замок вдруг исполнился какой-то особо чарующей пустотой, — во всяком случае, над ухом больше не бормотали всякие призрачные голоса.

Герцог опустился на трон. Впервые трон показался ему мягким и уютным.

Рядом с герцогом, уперев в ладонь челюсть и не сводя с Шута пристального взгляда, восседала герцогиня. Поведение леди Флем вызывало у Шута некоторую озабоченность. Похоже, ему удалось нащупать нужный ритм взаимоотношений с герцогом — хитрость состояла в том, чтобы не оступиться, когда маятник безумия снова увлечет герцога в кромешные бездны безысходности, — однако герцогиня не на шутку тревожила его.

— Выходит, слово и впрямь вещь могущественная, — промолвила она.

— Именно так, госпожа.

— И ты порядком поднаторел в этой науке.

Шут кивнул. Именно благодаря слову он прошел огонь и воду Гильдии. Ведьмы и волшебники полагали, что слова всего лишь инструменты для достижения заданной цели, тогда как сам Шут считал, что слова — это уже сами по себе вещи.

— Слово способно изменить мир, — сказал он. В её взгляде мелькнула хитрая искорка.

— Ты уже говорил это нам. Но я остаюсь при своем мнении. Мир меняют сильные люди. Сильные люди и их поступки. Слова же подобны марципану, которым посыпают пирожные. Неудивительно, что ты убежден в могуществе слов. Ты слаб, и слово твое единственное оружие.

— По-моему, ваша светлость ошибается. Пухлые пальцы герцогини отбили злую дробь по подлокотнику трона.

— А вот это суждение мог бы держать при себе.

— Я слышал, будто герцог намерен пустить лес на дрова, — резко сменил тему Шут. — Так ли это?

— Деревья обсуждают меня, — пробормотал герцог Флем. — Когда я еду по лесу, то слышу, как они перешептываются. Сеют обо мне грязную ложь!

Шут поймал быстрый взгляд герцогини.

— Однако, — продолжал Шут, — этот план встречен яростным отпором.

— Со стороны кого?

— Народ возмущается. Герцогиня вспыхнула.

— Вздор! — взревела она. — Какое это имеет значение? Мы — властители этой страны. И народ будет исполнять то, что ему велят, а ослушники — безжалостно истребляться.

Шут подпрыгнул, выкинул коленце и рьяно замахал руками, призывая герцогиню смягчиться.

— Но, сокровище моё, так можно остаться без подданных, — проговорил герцог.

— Совершенно необязательно, совершенно необязательно! — запричитал Шут. — Вам никого не нужно истреблять! Ведь на самом деле вы осуществляете… — с минуту он собирался с духом, беззвучно шевеля губами, — долгосрочную, широкомасштабную программу поднятия сельскохозяйственной индустрии, обеспечения занятости в деревообрабатывающем секторе, высвобождения новых площадей под потенциальные инвестиции, а заодно искоренения рассадника криминогенной среды.

На сей раз всполошился сам герцог:

— И как же я всего этого добьюсь?

— Просто-напросто пустишь лес на дрова!

— Да ведь ты только что сказал нам…

— Помолчи, Флем! — прервала его герцогиня, пронзая Шута долгим взором. — А если мы захотим пустить на дрова дома неугодных нам людей?

— Назовите это градостроительной расчисткой, — не моргнув глазом ответил Шут.

— А если приказать их сжечь?

— Градостроительная расчистка с применением экологостойкой технологии.

— А если землю, на которой они стояли, ещё и солью посыпать?

— Ей-ей… Это, наверное, будет градостроительная расчистка с применением экологостойкой технологии наряду с мероприятиями оздоровления окружающей среды. Уместно было бы посадить при этом несколько саженцев.

— К черту саженцы! — рявкнул Флем.

— Хорошо, хорошо. Все равно они не приживутся. Главное — что вы их посадите.

— Но мне ещё хотелось бы поднять налоги, — продолжала герцогиня.

— Ей-ей, дяденька…

— Какой ещё «дяденька»?!

— Тетенька? — поправился Шут.

— И не тетенька!

— Ну… ей-ей… вам необходимо заручиться средствами для финансирования ваших широкомасштабных мероприятий.

— Ей… ещё раз, — потребовал очнувшийся герцог.

— Он хочет сказать, что для того, чтобы пустить лес на дрова, нужны деньги, — пояснила герцогиня.

Теперь она глядела на Шута с улыбкой. Впервые она удостоила его взгляда, отличного от того, каким смотрят на мелкого, проказистого и в придачу покалеченного таракана. Да, в её взгляде по-прежнему содержался тараканий образ, однако он уже нес печать изменившегося отношения — хороший, умненький тараканчик, ловко прыгаешь.

— Забавно, — прогнусавила она. — Но ответь, способны ли твои слова влиять на прошлое? Шут недолго обдумывал ответ.

— Думаю, здесь дело обстоит ещё проще. Ведь прошлое нужно вспоминать, а память состоит из слов. Кто точно расскажет нам, как поступал тот или иной король, живший за тысячелетие до нас? Остались лишь воспоминания да слова. И разумеется, пьесы.

— Да-да-да! — воскликнул Флем. — Я однажды видел пьесу. Целая орава чудаков в колготках битый час горланила и размахивала мечами. Но людям нравилось.

— Хочешь сказать, что история — это всего-навсего набор рассказов? — уточнила герцогиня.

Взор Шута, скользнув по стенам тронной залы, остановился на портрете Грюнберри Доброго (906–967).

— Вот скажи, ваша светлость, существовал ли этот человек? Кто теперь может утверждать это? И чем именно он прославился? Но до скончания веков он останется Грюнберри Добрым, и наши потомки будут чтить его.

Глаза герцога лихорадочно заблестели. Он передвинулся на краешек трона.

— Я тоже хочу прославить себя! Сейчас и до скончания веков! Хочу, чтобы меня любили современники. И чтобы с благоговением вспоминали потомки.

— Для начала допустим, — произнесла герцогиня, — что не все исторические сведения одинаково достоверны. Ведь есть хроники, смысл и содержание которых… несколько туманны.

— Ты отлично знаешь, что я этого не делал, — скороговоркой выпалил герцог. — Он сам поскользнулся, а потом покатился вниз. Да, вот так. Поскользнулся, упал… Меня-то там даже не было! И это он первый на меня набросился. С моей стороны — чистая самооборона. Вот так. Он поскользнулся и вследствие самообороны напоролся на собственный кинжал. — Герцог перешел на невнятное бормотание. — И вообще, я уже почти ничего не помню… — И он принялся растирать свою роковую длань, — впрочем, исходя из вышесказанного, она таковой уже не считалась.

— Уймись, — снисходительно огрызнулась герцогиня. — Я знаю, что ты этого не делал. Меня, если помнишь, с вами не было. И я никогда не передавала тебе орудие убийства, в глаза его не видела.

Герцога снова бросило в дрожь.

— А теперь, Шут, — промолвила герцогиня Флем, — подумай хорошенько и ответь — не нужно ли внести в исторические хроники некий общеизвестный и точный факт?

— Факт, тетенька, о том, что тебя там не было? — с готовностью вскричал Шут.

Слова и впрямь обладают великой силой. В частности, они умеют слетать с языка до того, как говорящий успеет заткнуть себе рот. Если уподобить слова маленьким барашкам, то Шут сейчас с ужасом следил, как невинные существа, весело подпрыгивая, идут прямо в жерло огненного взгляда герцогини.

— А где я была?

— Где угодно, — поспешно отозвался Шут.

— Дурак! Человек не может находиться в нескольких местах сразу.

— Я хотел сказать, что вы находились где угодно, но не на лестничной площадке.

— На какой лестничной площадке?

— На любой, — покрываясь холодным потом, ответил Шут. — То есть не было вас там. И с удивительной ясностью припоминаю, что лично я вас там не видел.

Некоторое время герцогиня молча рассматривала его.

— Постарайся не забыть этого, Шут, — посоветовала она и потерла подбородок. Послышался мерзкий скрежет. — Итак, ты уверяешь нас, что действительность — это всего-навсего жалкие слова. Значит, слова — это действительность. Но как слова могут стать историей?

— Пьеса, которую явидел, запомнилась мне на всю жизнь, — мечтательно промолвил герцог Флем. — Её участники постоянно пускали друг другу кровь, но никто не умирал. А как зажигательно и умно они говорили!..

Со стороны герцогини снова донесся скрежет щетины.

— Шут!

— Да, ваша светлость?

— А ты мог бы написать для нас пьесу? Пьесу, слава о которой облетела бы весь мир, которую бы знали и чтили столетия после того, как рассеялась бы злая молва.

— Увы, госпожа, здесь нужен особый талант.

— Тогда, может, ты найдешь того, кто с этим справится?

— Такие люди есть, госпожа.

— Найди. Приведи. Самого лучшего, — пробормотал герцог. — Лучшего. Найди. Пусть правда утвердится в мире. Найди и приведи.

Буря явно решила немножко отдохнуть. Ей самой это было не нужно, но её никто не спросил. Она две недели подменяла известный антициклон над Круглым морем и вкалывала от зари до зари, сдерживая холодный атмосферный фронт. Буря радовалась любой возможности выдернуть какое-нибудь деревцо или, затащив в смерч ферму, унести её за тридевять земель в какой-нибудь изумрудный город. Однако повеселиться вволю ей так и не дали.

Буря утешала себя тем, что даже великие ураганы прошлого — такие, как Великий Смерч 1789 года, к примеру, или Неистовая Зельда и Её Сногсшибательные Падающие С Неба Лягушки — за годы своей карьеры не раз и не два переживали подобные времена. Такова была незыблемая традиция погодных условий.

Кроме того, буре удалось вдоволь порезвиться, когда, надыбав внесезонный снег, она преподнесла одной равнине отличный сюрприз, заморозив изрядное количество народа. Правда, с тех самых пор эта площадка была для бури закрыта, поскольку теперь там можно было терзать лишь плешивый вереск. Если бы у погоды было человеческое лицо, то межсезонье буря проводила бы в закусочных, красуясь в цветастом колпаке за стойкой какого-нибудь гамбургерного рая.

В данный же момент буря созерцала три фигуры, неспешно бредущие по торфяной пустоши и стремящиеся сойтись в одной точке на прогалине, рядом с высоченной каменной глыбой, которая вдруг именно сейчас куда-то бесследно запропастилась.

Признав старых подруг и ценительниц, буря поприветствовала их раскатом беспричинного грома, который, правда, был оставлен без внимания.

— Опять этот чертов каменюка куда-то запропастился, — буркнула матушка Ветровоск. — Ну и ладно, камней здесь и так хватает.

Лицо её было матового оттенка. Может, какой-нибудь сумасшедший портретист назвал бы его искаженным страстью. На самом деле вид у матушки был предельно целеустремленный. Не по-хорошему целеустремленный.

— Разожги огонь, Маграт, — машинально приказала она при встрече.

— Да, по чашечке чая выпить бы не мешало, — кивнула нянюшка Ягг, хитро улыбаясь. Она сунула руку под шаль. — Вот с этим делом, — закончила она, предъявляя присутствующим пузырек яблочного бренди.

— Алкоголь — обманщик, он маскирует изъяны души, — выдала заученную отповедь Маграт.

— Я за всю свою жизнь капли в рот не брала, — сказала матушка. — Нам нужны ясные головы, Гита.

— Капелька в чашку чая — это разве питье? — с укоризной произнесла нянюшка. — Это для здоровья. Неужели вам самим не зябко на таком ветру, сестренки?

— Ладно, ладно, — согласилась матушка. — Но только по капле.

Пока пили чай, никто не произнес ни слова. Наконец матушка заговорила:

— Послушай, Маграт, ты все знаешь о шабашах. Допустим, мы хотим устроить настоящий шабаш. Что нужно сделать первым делом?

Маграт помедлила. Предложение пуститься в пляс в голом виде могло не пройти.

— Сначала запевают песню, славящую полную луну.

— Так ведь луна-то не полная, — указала на небо матушка. — Она, как это, выпуклая, одним словом.

— Между второй четвертью и полнолунием, — услужливо подсказала нянюшка.

— Мне кажется, эта песня славит полнолуние вообще, — осторожно промолвила Маграт. — Затем мы должны возвыситься самосознанием. Но здесь уж без полной луны не обойтись. Луна — это очень важно.

Матушка смерила её испытующим взором.

— Это, значит, и есть современное ведовство? — уточнила она.

— Отчасти, матушка. На самом деле все куда сложнее…

Матушка тяжело вздохнула:

— М-да, каждому свое. Я бы лично от стыда сгорела, если бы все время оглядывалась на какой-то светящийся блин…

— Да забей ты на все это, — отозвалась нянюшка. — Давай лучше порчу на кого-нибудь нашлем.

Шут крался по спящим переходам замка. Впрочем, никакой опасности над ним не нависло. Маграт снабдила его графическим руководством по обнаружению Грибо, а Шут не забыл наведаться в замковый склад лат и доспехов, где разжился парой железных перчаток и этакой кольчужной шалью.

Он добрался до заветного чулана, тихонько приподнял крючок, толкнул дверь и боязливо отпрянул к стенке.

Тьма коридора сгущалась по мере того, как более насыщенная тьма из чулана хлынула наружу, перемешиваясь с блеклой темнотой переходов замка.

И тишина… Никаких вам плевков во все стороны, никаких разъяренных клубков меха, никаких яростных когтей. Шут немного успокоился и шагнул в глубь чулана.

На голову ему свалился Грибо.

День выдался тяжкий. В комнате явно недоставало полноты жизни, к которой так привык Грибо. Единственным стоящим открытием было обнаружение густой популяции мышек, которые поколение за поколением проедали свои короткие жизни, пожирая запечатленную на бесценной коллекции гобеленов историю Ланкра. Как раз в тот самый день они добрались до короля Иддьота (709–745), в свое время встретившего лютую, мученическую смерть^[491]. Впрочем, осквернители его памяти закончили свои жизни не лучше. С новыми людьми король сходился не просто.

Далее Грибо наточил когти о бюст единственного за всю историю ланкрского двора вампира — королевы Другулы Пронзевшей (1514–1553, 1553–1557, 1557–1562, 1562–1567 и, наконец, 1567–1573) — и совершил утренний туалет на портрете неизвестного монарха. Краски мигом разъело. В последующие часы на Грибо навалилась тоска, а за тоской пришла злоба.

Он вонзил когти туда, где, по его расчетам, должны были находиться уши Шута, но в награду за свое проворство услышал лишь пренеприятный металлический скрежет.

— А кто у нас хороший мальчик? — проблеял Шут. — Киса-киса-киса-кис.

Дело принимало любопытный оборот. Подобное обращение Грибо приходилось слышать только из уст своей хозяйки (все остальные без исключения обращались к нему не иначе как: «анупшелотсюдажирнаясволочь!»). Заинтригованный, кот свесил голову вниз.

В поле зрения Шута медленно вползла перевернутая кошачья морда небывалых размеров. На морде светился злокозненный интерес.

— Мы, наверное, хотим домой? — справился Шут. — Посмотри-ка, а дверца-то открылась…

Грибо покрепче вцепился когтями в металлическую шаль. Он явно обрел друга в этом урочище зла.

Шут пожал плечами, осторожно повернулся и шагнул из чулана в коридор. Он миновал залу, пересек внутренний двор, обогнул караульное помещение и вышел из замка через главные ворота, кивнув — крайне осторожно — часовым.

— Мимо нас только что прошел человек с котом на голове, — заметил один из них спустя минуту напряженнейших размышлений.

— И ты узнал его?

— По-моему, это был Шут.

В воздухе повисла многозначительная пауза.

Второй стражник покрепче перехватил древко своей алебарды.

— Подлая у нас работа, приятель. Но кому, если не нам, её делать?..

— Ни на кого мы порчу наводить не будем, — твердо заявила матушка. — Кроме того, чтобы она сработала, человек должен знать, что на него насылают порчу.

— Делов-то — сделаем куколку, проткнем её булавками и пошлем ему. Сразу все поймет.

— Нет, Гита.

— Здесь самое сложное — раздобыть его ногти, — распалялась нянюшка.

— Я сказала — нет.

— Клок волос тоже сгодится. А булавки у меня есть.

— Нет.

— Наводящий порчу на человеческое существо убог нравственно и портит свою карму, — промолвила Маграт.

— А я все равно его прокляну, — огрызнулась нянюшка. — Вы ничего и не узнаете. Я же в этой тюрьме чуть копыта не отбросила.

— Повторяю: никакую порчу мы наводить не будем, — сказала матушка. — Мы должны заняться его смещением. Где наш бывший король?

— Оставила булыжник на кухонном столе, — ответила нянюшка. — Все нервы истрепала с ним.

— Не понимаю… — пожала плечами Маграт. — По-моему, он очень милый и обходительный. Для привидения, по крайней мере.

— Нет, против него-то я ничего не имею. Меня все остальные достали.

— Остальные?

— «Умоляю, нянюшка, говорит, вынеси за пределы замка какой-нибудь камень, а я в нем поселюсь. Здесь так скучно, так тоскливо, мотаешься как dermo в проруби, ты прости моё клатчское произношение…» — процитировала нянюшка. — Не могла же я ему отказать. Но вся остальная компания подслушивала нас. Все самые умные, как же, халява, ребята, айда на волю. Я ничего не имею против призраков, — повторила нянюшка. — Тем более против королевских. Но всему есть мера, и к себе домой я эту шарагу не звала. Теперь у меня по прачечной мотается какая-то полоумная баба на колеснице и орет во всю глотку! В кладовке пара близнецов поселилась, по кухне слоняются какие-то безголовые, кто-то всю ночь визжит под раковиной, и по всему дому бродит какой-то мелкий волосатый тип и все что-то ищет. Разве это дело?

— Ничего, главное, его тут нет, — мрачно проговорила матушка. — Лишние люди нам не нужны.

— Он не человек, а призрак, — указала Маграт.

— Давай не будем вдаваться в подробности, — бесстрастно отозвалась матушка.

— Так или иначе, вам не удастся вернуть трон бывшему королю, — настаивала Маграт. — Призраки не правят королевствами. Как вы собираетесь короновать его? Корона провалится сквозь плечи!

— Мы возвратим престол его сыну, — объяснила матушка. — По праву династии.

— Сколько можно из пустого в порожнее переливать? — с досадой встряла нянюшка. — Пусть сначала подрастет, и лет через пятнадцать…

— А я говорю — этим вечером, — сказала матушка.

— Младенца на трон? Он там и пяти минут не продержится.

— Про младенца речи не было, — спокойно ответила матушка. — Взрослый мужчина. Помнишь Алиссию Недоумку?

Наступила тишина. Нянюшка Ягг тихонько опустилась на бревно.

— Вот проклятие! — ахнула она. — Ты что, серьезно?

— Подумала, что стоит попытаться.

— Проклятие, — на сей раз совсем тихо прошептала нянюшка. — Ты, значит, весь день только об этом и думала?

— Да.

— А теперь послушай меня, подруга. Ты сама знаешь, Алиссия на голову выше всех была. Ты только пойми правильно, я лично считаю, что в головологии и соображении равных тебе нет, но Черная Алиссия, ей же стоило только пальцами щелкнуть.

— Значит, я, по-твоему, щелкать пальцами не умею?

— Извините, пожалуйста, — вмешалась Маграт.

— Да нет, ты не поняла! — ответила нянюшка, игнорируя юную ведьму.

— Вот и хорошо.

— Только… ты пойми, Эсме, она ж была этой, Дайяной, над ведьмами, как король выразился.

— Дойеной, — поправила её матушка, не поленившаяся заглянуть в толковый словарь.

— Я все-таки позволю себе перебить вас, — произнесла Маграт, чуть повышая голос. — Кто такая эта Черная Алиссия? А ещё я заявляю, — скороговоркой выпалила она, — что не потерплю больше умалчиваний и многозначительных взглядов. В шабаше участвуют три ведьмы.

— Тебя тогда и на свете не было, — пожала плечами нянюшка. — И меня, кстати, тоже. А жила она в Скунде. Сильная была ведьма.

— Если верить слухам, — добавила матушка.

— Да она как-то раз из обычной тыквы настоящую карету сотворила!

— Показуха, — махнула рукой матушка Ветровоск. — Представляешь, приезжаешь ты на бал, а от тебя воняет тыквенным пирогом. А все это дело с хрустальным шлепанцем? Крайне опасная затея.

— Но однажды она такое выкинула! — увлеченно продолжала нянюшка, не смущаясь тем, что её пытались перебить. — Целый замок на сотню лет усыпила, пока не… — Она замешкалась. — Чего-то не припомню. Там то ли розовый куст был замешан, то ли прялка… В общем, принцесса должна была потрогать… Нет, перепутала. Не принцесса, а принц. Точно, принц.

— Принцесса должна была потрогать принца? — смущаясь, уточнила Маграт.

— Да нет… Он должен был её поцеловать. Очень романтично, да? Вот такая она была, Черная Алиссия. Во всех её заклятиях была этакая романтика… А больше всего она любила знакомить девушек с лягушатами.

— Но почему вы её называете Черной Алиссией?

— Из-за ногтей, — сказала матушка.

— И из-за зубов тоже, — добавила нянюшка. — Очень сладкое любила. А жила она в самом настоящем пряничном домике. Закончилось все тем, что дети, мальчик и девочка, засунули её в топку её же печки. Вот оно как в жизни бывает…

— Так вы намерены напустить сон на целый замок? — спросила Маграт.

— Да не усыпляла она никакие замки! — отрезала матушка. — Сказки это все, — прибавила она, косясь на приятельницу. — На самом деле она просто-напросто расшевелила время. Что; кстати, очень просто делается. Все в жизни через это проходят. Время — оно как резинка. Можно растянуть, можно отпустить, как кому нравится.

Маграт уже открыла рот, чтобы заявить, мол, вздор все это, время есть время, а каждая секунда длится ровно секунду, для этого-то время и существует, это его работа…

А затем ей вспомнились пролетавшие вихрем недели и вечера, гнетущие своей неподвижностью. Минуты превращались в часы, а некоторые часы истекали так быстро, что никакого течения она не замечала…

— Но ведь это просто игра воображения, — проговорила она. — Людское восприятие…

— Так и есть! — гаркнула матушка. — А как иначе? На нем все и основывается. И что это меняет?

— Только гляди не прыгни сразу на сто лет, — предупредила нянюшка.

— Самое хорошее число — пятнадцать. Круглое вдобавок, — задумчиво проговорила матушка. — Нашему парнишке без малого восемнадцать будет. Нашлем чары, разыщем его, направим куда следует, чтобы он явился по зову судьбы в замок, и все потом будут жить-поживать и добра наживать.

Маграт сочла за лучшее не оглашать свое мнение по этому вопросу. Лично она всегда считала, что о судьбе легко размышлять, а вот когда та действительно нужна, до неё ни в жизнь не докличешься.

Нянюшка Ягг щедро плеснула в свою чашку ещё яблочного бренди.

— Все выйдет просто замечательно, — пробормотала она. — Хоть пятнадцать лет спокойно поживем. Если я ничего не путаю, тебе, после того как заклинание скажешь, ещё надо будет успеть облететь замок до первых петухов.

— Да я не о том, — ответила матушка. — Пятнадцать лет нам ждать нельзя. Нельзя, чтобы Флем пятнадцать лет страной правил. Иначе соображать надо. Нет, я тут надумала все королевство на этот срок сдвинуть. — И матушка одарила своих подруг лучезарным оскалом.

— Что, весь Ланкр?

— Ага.

— На пятнадцать лет вперед сдвинуть?

— Ну да.

Нянюшка бросила взгляд на матушкино помело. На совесть сработанное устройство, сделанное на века, хотя с разгоном имеются некоторые сложности. Но у всякой вещи есть свой запас прочности.

— Не получится, — заявила нянюшка. — На все королевство его не хватит. Тебе же придется лететь до самого Пудренного пика, а потом обратно — до Гробоемного перевала. Просто магии не хватит.

— Не бойся, я и об этом подумала, — успокоила матушка. И снова лучезарно осклабилась. Зрелище было жутковатое. Потом поделилась своим планом.

Спустя минуту, когда ведьмы разошлись выполнять каждая свое задание, торфяная пустошь опустела и окунулась в безмолвие, нарушаемое разве что писком летучих мышей да нерешительным шебуршанием ветра в кустиках вереска.

Затем из ближайшей торфяной топи донеслось натужное бульканье, и очень медленно, окидывая ландшафт крайне недоверчивым взглядом, увенчанный мочалом сфагнума, из трясины появился трусливый обелиск.

Прогулка удалась. Поначалу Грибо полагал, что его новый знакомый вознамерился отнести его к Маграт Чесногк, однако тому, как видно, вздумалось сбиться с тропинки и поплутать немного по темной чащобе. Места, в которые они забрели, Грибо всегда считал заповедными. То была холмистая местность, испещренная множеством замаскированных ямок и маленьких, но очень злобных топей, покрытых туманом даже в самый погожий день. Грибо частенько наведывался сюда в расчете на то, что какой-нибудь приблудный бедняга-волк решит укрыться здесь на денек-другой.

— Где это видано, чтобы кот не мог сам найти дорогу домой? — процедил Шут. И вполголоса выругался.

Эту гнусную тварь требовалось доставить в дом нянюшки Ягг, который находился всего в нескольких улицах от замка, едва ли не в тени его стен. Но Шуту вдруг захотелось предъявить спасенную жертву взору Маграт, которую, как он полагал, это зрелище непременно вдохновит. Она же ведьма, а ведьмы всегда питали к кошкам слабость. В общем, она растает и, может, пригласит его на чашечку чая, а потом…

Он угодил ногой в очередную залитую водой рытвину. Под его стопой что-то яростно затрепыхалось, и Шут, ойкнув, отскочил в сторону. Прямо на шляпку некоего гриба с огромными полями.

— Слушай, котик, — сказал Шут. — Может, ты все-таки слезешь с меня? Найдешь тропинку, что ведет домой, а я за тобой следом пойду. Представители семейства кошачьих обладают способностью хорошо ориентироваться в темноте и безошибочно находить кратчайшие пути к месту своего обитания, — заявил он с тоской в голосе и медленно поднял руки.

Грибо, в качестве дружеского предупреждения, попытался было запустить когти в его ладони, но, к вящему своему изумлению, убедился, что латные рукавицы не восприимчивы к некоторым душевным порывам.

— Хороший мой котик, — пробубнил Шут, опуская кота на землю, — хороший котик, ну иди же, покажи мне, где наш домик… Наш, мой, твой, чей угодно…

Кошачья улыбка постепенно истерлась. В траве теперь сидел самый обыкновенный кот — ужасный как с улыбкой, так и без оной.

Кот потянулся и натужно зевнул, дабы скрыть свое разочарование. «Хороший котик» — не самая лестная характеристика для его зловещей репутации, тем более сейчас они находились посреди его излюбленного охотничьего места. Грибо шмыгнул в ближайший подлесок.

Шут уставился в чащобную смурь. Ему вдруг пришло в голову, что если раньше он и любил леса, то любовь эта явно страдала безвредной созерцательностью. Приятно было сознавать, что леса рядом, в двух шагах, на расстоянии вытянутой руки, однако леса воображаемые отнюдь не то же самое, что леса реальные, в которых случается заблудиться. В лесах воображаемых было куда больше огромных, красивых дубов и намного меньше колючего кустарника. На деревья, населяющие подобные леса, лучше всего любоваться днем, когда они не корчат тебе из темноты злобные гримасы и не цепляют длинными ветками. Воображаемые деревья — это гордые властелины леса. Здесь же деревья смахивали на злобных карликовых гномов, увешанных плющом и утыканных древесными поганками.

Насколько припоминал Шут, по мху на стволах можно определить, в какой стороне находится Пуп. Однако быстрое исследование, проведенное в пределах ближайших деревьев, показало, что, вопреки всем законам геологии, Пуп находится повсюду.

Грибо же исчез бесследно и бесповоротно.

Шут вздохнул, освободил тело от доспехов и, позвякивая бубенчиками, пустился на поиски какого-нибудь возвышенного участка местности типа холма. Чуть позже Шут лишь порадовался тому, как вовремя ему в голову пришла эта идея. Ибо земля вдруг начала подрагивать. Шут был твердо уверен, что подрагивание не входит в привычки нормальной земли.

Зависнув на высоте в несколько сотен футов над границами королевства, расположенными по вращению Диска, Маграт окинула взглядом клубящийся туман, из которого, подобно увитым водорослями острым рифам в час прибоя, торчали верхушки деревьев. Над ней проплывала выпуклая тушка луны, крепко застрявшая между второй четвертью и полнолунием. Хотя сейчас, по мнению Маграт, был бы куда уместнее какой-нибудь скромненький месяц.

При мысли о том, где сейчас может находиться матушка Ветровоск, Маграт зябко поежилась.

В небесах Ланкра помело старой ведьмы пользовалось громкой и весьма сомнительной славой. Освоив метлу уже в достаточно почтенном возрасте и в сжатые сроки сумев побороть в себе природную подозрительность, матушка теперь буквально не слезала с этого средства передвижения, как трупная муха старается не слезать с залежавшейся рыбьей головы. Основная проблема состояла в том, что матушка Ветровоск представляла себе маршрут полета как прямую линию, идущую из пункта А в пункт Б, и абсолютно забывала о том, что другие пользователи летного пространства также наделены определенными правами. Вследствие этого пришлось перекраивать карту летных маршрутов всего материка. Приспособляемость, свойственная местным птицам, позволила уже следующему поколению пернатых освоить полет лапами вверх, чтобы постоянно держать в поле зрения верхнюю часть неба.

Матушка искренне верила в то, что не только птицы должны уступать ей дорогу, но и другие ведьмы, высокие деревья и даже некоторые окрестные горы.

Более того, она ухитрилась нагнать страху на гномов, многие из которых, опасаясь непредсказуемого поведения помела, покинули свои домики в предгорьях. Великое множество яиц было снесено прямо в воздухе в те мгновения, когда невинные пташки вдруг замечали скалящуюся матушку, падающую сверху на помеле.

— О боги! — прошептала Маграт. — Надеюсь, сегодня она ни в кого не врежется!

Первое же дуновение полночного бриза развернуло ведьму, словно флюгер, в противоположную сторону. Неприятно содрогнувшись, она обвела глазами залитые лунным сиянием склоны, пересчитала овцепикские вершины. Эти окованные вечной мерзлотой пики и укрытые зеленым льдом расщелины не признавали ни королей, ни картографов. Попасть в Ланкр можно было только с краевой стороны; прочие границы королевства напоминали собой пасть матерого волка, правда, были не столь проходимыми. Отсюда, с поднебесья, можно было окинуть взором все королевство.

Откуда-то сверху донесся рваный шум, дунул ветер, стремительно завращавший Маграт вокруг оси, и искаженный эффектом Доплера голос провизжал у неё над ухом:

— Не спи, девочка!

Покрепче зажав помело между ног, Маграт бросила транспортное средство ввысь.

Спустя несколько минут она уже поравнялась с матушкой, которая, пригибаясь от встречного ветра, распласталась по всей длине своей метлы. Внизу с воем проносились темнеющие кроны деревьев. Матушка, придерживая одной рукой край шляпы, повернула к Маграт лицо.

— Всегда являешься в последнюю минуту, — пробурчала она. — Ещё бы немного, и я бы свалилась! Ну, давай шевелись уже!

С этими словами матушка протянула правую руку. Маграт подняла левую, и, заложив непростой вираж, ибо встречные воздушные потоки то подбрасывали ведьм ввысь, то уволакивали вниз, Маграт и матушка произвели стыковку.

По руке Маграт побежали колючие мурашки — столь осязаем был энергетический перепад^[492]. Матушкино помело рванулось вперед.

— Ты все не забирай! — крикнула Маграт. — Мне ж ещё садиться нужно!

— На посадку останется! — гаркнула матушка, преодолевая вой ветра.

— Я имела в виду мягкую посадку!

— Ты ведьма или кто? Кстати, ты какао захватила? Я тут вся замерзла!

Маграт обреченно кивнула и свободной рукой протянула матушке соломенную котомку.

— Так-то лучше, — сказала матушка. — Ладно, молодец, что не зеваешь. Пока, увидимся на Ланкрском мосту. — И матушка разжала пальцы.

Шквал ветра раскрутил, отшвырнул Маграт в сторону. Она в ужасе припала к помелу, которое сейчас по своим летным качествам не обошло бы обыкновенную вязанку хвороста. Имея на борту взрослого человека, помело было не в силах сопротивляться цепкой хватке щупальцев гравитации.

Вдруг, на исходе затяжного пике, когда деревья уже потянулись к ней своими кронами, Маграт показалось, что она наконец-то поняла, почему матушка никогда не задумывается над проблемами окружающих её людей. Очевидно, по мнению матушки, люди и сами могут разобраться со своими трудностями.

Тут ведьмовское чутье Маграт уловило некоторые безошибочные признаки Чар Перемен. Маграт сосредоточилась на своих ощущениях.

Сомнений не было.

Разумеется, заурядный смертный едва ли смог бы почуять творящееся ведовство. Однако Маграт словно перевоплотилась: из растерянной, слегка перепуганной женщины, неизбежно скользящей навстречу враждебной земле, она превратилась в здравомыслящую, уравновешенную, сильную духом личность, которая полностью берет на себя ответственность за собственное существование, трезво оценивает себя и знает, где начался её жизненный путь, — правда, она также видела, где он закончится, но это были мелочи. Маграт задышала полной грудью.

Она пришпорила помело, заставив его вложить последние крохи энергии в недолгий рывок, в течение которого оно судорожно бултыхалось в считанных футах от частокола древесных верхушек. Когда же, вновь обессилев, помело пробороздило полночные кроны, Маграт поджала ноги, вознесла молитву дежурному лесному богу и закрыла глаза.

Пантеон Плоского мира насчитывает порядка трех тысяч богов первой степени допуска, и благодаря усилиям местных теологов число это еженедельно пополняется. Что же касается второстепенных богов гор, деревьев и воды, существуют два божества, живущие именно в Овцепиках. Во-первых, это Хоки, полукозел-получеловек, известный своей неуемной шаловливостью, стоившей Хоки высылки из Дунманифестина после того, как он подшутил над самим Слепым Ио, главнейшим из богов, преподнеся тому на страшдество взрывающуюся елку. Вторым же божком, обитающим в Овцепикских горах, является Кышбо Гонимый, затравленное, тщедушное божество, покровительствующее крохотным мохнатым зверькам, чей убогий век неизменно обрывается кратким полувсхлипом.

И Хоки, и Кышбо в равной мере могли споспешествовать чуду, которое случилось после того, как помело рухнуло в дебри, ощерившиеся острыми уступами скал, расщепленными пнями и огромными шипами кустарников. Маграт умудрилась-таки совершить вполне мягкую посадку.

Тем временем матушка, выйдя на второй круг полета, на всей скорости вела помело по направлению к ближайшей гряде Овцепиков. Влив в себя едва теплое какао, она дождалась появления ближайшего высокогорного озерца и, в соответствии с требованиями экологической дисциплины полета, швырнула туда бутылку.

В качестве подкрепления для матушкиного желудка Маграт предложила два сплющенных гренка с яйцом и салатом, заботливо лишенных корочки и не без изящества выложенных пучками петрушки, которую, впрочем, тут же унес ветер. Пару мгновений матушка внимательно изучала гренки. Затем съела их.

Впереди замаячила расселина, до сих пор занесенная зимним снегом. То вспыхивая, то угасая мимолетной искрой в океане кромешной тьмы, матушка принялась лавировать по чудовищным лабиринтам Овцепиков.

Примерно в это же время Маграт, придав себе сидячее положение, с рассеянным видом выуживала из волос сучок. В нескольких ярдах от неё, вздымая кучи листьев, свалилось помело.

Жалобное мычание вперемешку с унылым позвякиванием заставило Маграт впериться в тьму. Вскоре ей удалось разглядеть стоящее на руках и коленях существо, которое явно что-то искало.

— Это не на тебя я случайно приземлилась? — вежливо спросила Маграт.

— Так, значит, это был не Абокралипсис? — обрадовался Шут.

Они подползли поближе друг к другу.

— Ты?!

— Ты!!!

— Но что ты здесь делаешь?!

— Ей-ей, я просто решил прогуляться по лесу, — затараторил Шут, — обычное дело, кто не любит лесных прогулок, да ещё ночью! В общем, я точно знаю, что такие любители были. Ничего оригинального в этом занятии нет. На первый взгляд оно, пожалуй, может показаться несколько заурядным, но я всегда находил удовольствие в блуждании по лесным тропкам.

— Я тебя не слишком ушибла?

— Парочка бубенцов безнадежно испорчена, но я с этим как-нибудь смирюсь.

Шут ещё раз пошарил в ворохе прелой листвы и наконец выудил колпак. Тот вяло заклацал.

— Рожки да ножки, — с горечью хмыкнул Шут, водружая, однако, колпак на голову. Жизнь вроде бы вошла в обычную колею. — Дождь — да, град — частенько, иногда даже камни падают, — продолжал он. — Слыхал я о рыбах и лягушках. Но чтобы с неба падали женщины — такое случается впервые. Или вскоре это станет нормальным явлением?

— У тебя чертовски твердая голова, — заметила Маграт, поднимаясь на ноги.

— Скромность не позволяет мне вступать в спор, — ответил Шут и, опомнившись, добавил: — Ей-ей.

Они вновь уставились друг на дружку. В их головах кипели и бурлили мысли.

«Нянюшка советовала хорошенько к нему приглядеться, — думала Маграт. — И вот я гляжу на него. Человек как человек. Грустный, щуплый, в дурацком наряде паяца, в придачу чуть ли не горбун».

Вдруг, подобно тому как клубящееся облако может превратиться в галеон или кита, Шут в одно мгновение перестал казаться Маграт низеньким и неказистым человечком. Вполне среднего роста мужчина, который как будто нарочно пригибается, чтобы казаться ниже, — страшно сутулится, ноги ставит враскорячку, а ходит чуть ли не на четвереньках, отчего создается впечатление, что он козликом подскакивает на месте.

«Интересно, а что ещё заметила Гита Ягг?» — размышляла Маграт.

Шут тем временем потер ладоши и изобразил кривую усмешку.

— Наверное, ты понятия не имеешь, где мы находимся? — поинтересовался он.

— Ведьма не способна заблудиться, — твердо заявила Маграт. — Хотя иногда она может двигаться не в том направлении. Так, Ланкр, полагаю, вон там. Надо бы найти какую-нибудь возвышенность…

— Чтобы точно убедиться, где мы?

— Не где, а когда. Сегодня поистине колдовская ночь.

— Серьезно? Тогда позволь мне сопровождать тебя, — великодушно предложил Шут, напряженно всматриваясь в набитую деревьями тьму, которая отделяла его от любимой ланкрской плитки. — Не прощу себе, если с тобой что-то случится.

Припав к помелу, которое закладывало один за другим хитроумнейшие виражи, следуя хаотическому рисунку горных расщелин, матушка наклонялась то в одну, то в другую сторону, надеясь тем самым улучшить маневренные характеристики полета, которые с каждой минутой внушали ей все большую тревогу. Шальные снежные хлопья позади неё затягивались в диковинные спирали. Гребни заиндевевшего снега, припаянные зимними морозами к обледеневшим склонам, оживали, встряхивались и приступали к долгому, до времени молчаливому спуску. Матушкин полет периодически отмечался грохотом лавин.

Перед ней расстилался пейзаж, окутанный предчувствием внезапной смерти и пронизанный клыкастой красотой, и пейзаж этот глядел на матушку, как человек сквозь сон разглядывает надоедливого комара. Интересно, отдает ли ландшафт себе отчет, что здесь делает непрошеная гостья? Может, он снизойдет и обеспечит ей посадку помягче? Матушка тут же выбранила себя за подобную мягкотелость. Нет, земля не такая. Земля торговаться не будет. Она дает на всю катушку — но и требует сурово. Как пес, яростно вцепляющийся в руку ветеринара.

И все же матушка вырвалась из лабиринта. Переваливая через последний пик, она черпанула башмаком снег и камнем полетела вниз, навстречу подернутым туманом долинам.

Этот туман, всегда скрывающийся неподалеку от гор, был тут как тут. Впрочем, на сей раз его пелена превратилась в толстое махровое одеяло. Матушка застонала.

Где-то в этом море тумана, прикладываясь для сугреву к заветной фляжке, парила Гита Ягг.

Шляпа и серо-металлические букли матушки Ветровоск промокли насквозь, с башмаков свешивались сосульки, но, падая, ведьма вдруг услышала невнятный, отдаленный голос, с энтузиазмом заверяющий затянутое туманом небо, что ежик, в сравнении с прочими млекопитающими, абсолютно избавлен от переживаний за свою судьбу. Точно ястреб, узревший в траве нечто крохотное и пушистое, точно праздношатающийся микроб межзвездной инфлюэнцы, внезапно оказавшийся неподалеку от прекрасной голубой планеты, матушка развернула помело и припустила к заветной цели в рваном, спотыкающемся ритме.

— Эге-ге-гей! — завопила она, пьяная от скорости и восторга, и её голос, разнесшийся по всей округе, заставил случайного волка, который питался пятью сотнями футов ниже, подавиться костью. — Гита, сюда давай!

— Нянюшка Ягг нерешительно протянула руку, и оба помела, описав дугу, вновь устремились навстречу прозрачному звездному небу.

Плоский мир, как всегда, выглядел так, словно Создатель сотворил его исключительно для того, чтобы им можно было любоваться из поднебесья. Ленты облаков, расшитые серебряными нитями, стягивались к Краедуге, где, увлекаемые вращением мира, свертывались в стомильные бигуди. Два помела, взрыхляя туман, оставляли за собой клубящиеся туннели пара, так что наблюдающие за этим полетом боги — которые наверняка наблюдали, поскольку им просто нечем больше заниматься — явились свидетелями грандиозного окучивания неба.

Поднявшись на тысячу футов и войдя в ледяную полосу атмосферы, ведьмы вновь принялись спорить.

— Дурацкая затея, — простонала нянюшка. — Терпеть не могу высоту.

— Лучше скажи, ты выпить что-нибудь захватила?

— Разумеется!

— Ну и?

— Ну и выпила все сама, — огрызнулась нянюшка. — Торчала в тумане, как дура, тебя ждала. Это в моем-то возрасте! Вот Джейсон ругаться будет…

Матушка заскрежетала зубами:

— Ладно, начинай заправку. А то я почти на нуле. Даже удивительно…

Матушкина ругань перешла в протяжный вопль: помело неожиданно заглохло и, дрелью вонзившись в облачность, стремительно исчезло из виду, утаскивая за собой старую ведьму.

Маграт с Шутом сидели на поваленном дереве, лежащем поперек небольшого участка обнаженной породы, которая неожиданной проплешиной зияла посреди глухой чащи. До огней Ланкра было, в сущности, рукой подать, но ни он, ни она не спешили вернуться в общество.

Разделяющий их воздух потрескивал от невысказанных мыслей и дерзких догадок.

— Ты давно работаешь Шутом? — вежливо поинтересовалась Маграт.

Лицо её, скрытое в темноте, залилось краской. Этот невинный по сути вопрос сейчас прозвучал наглой издевкой.

— Сколько себя помню, — горько ответил Шут. — Я ещё в колыбели игрался с бубенцами.

— Наверное, это ремесло передается по наследству, от отца к сыну? — спросила Маграт.

— Отца своего я почти не помню. Он ушел от нас, когда я был ещё совсем маленьким. Поступил Шутом к властителям Щеботана. Не поделил что-то с моим дедом. Но он бывает здесь наездами, чтобы повидаться с мамой.

— Ужасно!

Шут сокрушенно передернул плечами, и бубенцы печально брякнули. Воспоминания рисовали ему отца приземистым, добродушным человечком с глазами, напоминающими пару извлеченных из раковин устриц. Взглянуть в лицо взрослому сыну означало совершить поступок, своим размахом никак не укладывающийся в рамки личности этого человека. Звук яростного звона двух комплектов бубенцов до сих пор преследовал Шута, память которого и без того была доверху набита всякими грустными воспоминаниями.

— И все-таки, — пискнула Маграт голоском, вибрирующим от неуверенности, — ты, должно быть, очень счастливый человек. Не может быть несчастлив человек, чей удел — веселить других людей…

Ответа не последовало, и, повернувшись, Маграт обнаружила, что лицо её собеседника окаменело. Глухо, словно разговаривая сам с собой, Шут начал печальный рассказ.

Он рассказал ей о своем обучении в Шутовских Дел и Баламутства Гильдии, что находилась в самом Анк-Морпорке.

При первом посещении многие принимали Шутовских Дел Гильдию за филиал Гильдии Убийц, чьи довольно опрятные, просторные корпуса (у кого-кого, а у убийц всегда водятся деньжата) располагались по соседству. Случалось, юные шуты, штудирующие остроты в помещениях, стены которых даже летом были покрыты изморозью, слышали звуки бесшабашного веселья будущих убийц и люто завидовали счастливцам. Хотя количество веселящихся к концу семестра неизменно уменьшалось (Гильдия Ночных Дел Мастеров всегда стояла за естественный отбор).

По большему счету, устрашающие, лишенные окон стены бараков всячески ограждали питомцев Шутовских Дел Гильдии от окружающего мира. Ни звука не проникало внутрь, и студенты могли воссоздавать образ жизни обычных людей лишь через пристрастные допросы слуг. К примеру, очень скоро они узнали, что в Анк-Морпорке существуют трактиры и парки. Жизнь за стенами напоминала нескончаемое пиршество, на котором резвились воспитанники всех прочих гильдий и колледжей. Там звучал смех, никак не подчинявшийся Пяти Модуляциям и Двенадцати Тональностям. Более того, на этом пиршестве находилось место и юмору — хотя эти сведения вызывали особенно жаркие споры в кельях студентов, — который, похоже, не нуждался в одобрении и не был связан канонами «Чудовищно Смешной Крестоматии», мнением Главного Совета и прочими установлениями.

Там, за стенами Шутовских Дел Гильдии, люди смеялись и шутили, не считаясь с распоряжениями Высочайших Мастеров Смеха.

Такие известия действовали отрезвляюще даже на самых ярых сторонников Порядка Шутки среди студентов. Хотя, конечно, «отрезвляюще» — это сказано образно, поскольку в стенах Гильдии алкоголь был запрещен к употреблению. Но если бы он был разрешен, протрезвление состоялось бы незамедлительно.

Да, более трезвую Гильдию надо было ещё поискать.

Далее Шут рассказал Маграт о красномордом здоровяке брате Озорнуксе, о вечерах, посвященных заучиванию Невинных Колкостей, об утренних занятиях в открытых всем ветрам гимнастических залах, где часами отрабатывались Восемнадцать Способов Забавно Грохнуться и оттачивалась траектория полета тортов со сливками. И конечно, жонглирование. О, жонглирование! Преподавал его брат Шалун, человек, у которого вместо сердца была прогорклая головка чеснока. Та исступленная ярость, в которую повергало его жонглирование Шута, объяснялась вовсе не тем, что у Шута все валилось из рук. Цель обучения как раз и состояла в том, чтобы привить будущим паяцам навыки именно неумелого жонглирования, в особенности при работе с такими признанно потешными снарядами, как пирожные, горящие факелы или хорошенько заточенные топоры. Ругаясь и стуча ногами, брат Шалун целыми днями вдалбливал в голову Шута, что тот так неумело жонглирует именно потому, что жонглировать умело он не умеет.

— А другое занятие ты не пробовал себе найти? — спросила Маграт.

— Какое? — отозвался Шут. — На что ещё я годен?

На последнем году обучения воспитанникам Гильдии разрешалось выходить в город, — правда, и здесь существовало чудовищное количество ограничений. Откалывая убогие коленца, Шут семенил по одним и тем же улицам с волшебниками, двигающимися со степенностью праздничного кортежа; с оставшимися в живых после обучения наемными убийцами — франтоватыми, беспечными с виду юнцами, одетыми в черные шелка, под которыми таилась острая, как кинжал, душа; со жрецами, чьи вычурные мантии лишь слегка портили длинные священные резиновые фартуки, предписанные их уставом для свершения праздничных обрядов. В общем, любой гильдии, любому ремеслу был присущ собственный цеховой костюм, — именно тогда Шут понял, что церемониальное одеяние его профессии было специально разработано так, чтобы подчеркнуть полное и окончательное убожество человека, которого угораздило влезть в подобные одежды.

И все же Шут не сдавался. Ни разу в жизни он не сдался.

Впрочем, его упорство объяснялось как раз тем, что иных талантов у Шута не было и не предвиделось, а ещё тем, что дед освежевал бы его живьем, посмей Шут пожаловаться на свою судьбу. До звона в ушах он декламировал канонизированные анекдоты, раньше других студентов вскакивал по утрам с постели, чтобы жонглировать до ломоты в локтях. Свой комический лексикон он расширил настолько, что понимать его могли только старейшины Гильдии. С угрюмой решимостью он совершенствовал подскоки, гримасы и ужимки. В конце концов Шут возглавил список лучших выпускников своего года и был отмечен Почетным Пузырем, который, вернувшись домой, немедленно утопил в сортире.

Маграт слушала, не перебивая.

— А как ты стала ведьмой?

— М-м-м?

— Ну ты в школу какую-нибудь ходила? Как это случилось?

— А, нет, нет… Однажды в нашу деревню забрела тетушка Вемпер. Она велела построить всех девочек, и ей сразу приглянулась я. Видишь ли, ведовство не выбирают. Это оно выбирает тебя.

— Понятно. Но когда девушка вправе назвать себя ведьмой?

— Наверное, надо, чтобы другие ведьмы признали её таковой, — со вздохом произнесла Маграт. — Если вообще признают. Я надеялась, что меня примут после того, как я взломала дверь в темнице. Согласись, все было сделано очень изящно.

— Ей-ей, такого даже моя бабушка не умела вытворять, — не сдержавшись, по привычке ляпнул Шут.

Маграт непонимающе уставилась на него. Шут смущенно откашлялся.

— А те две другие дамы — они тоже ведьмы? — поинтересовался Шут.

— Да.

— Очень сильные натуры.

— Исключительно, — с чувством подтвердила Маграт.

— Интересно, с моим дедом они, случаем, не встречались?

Маграт уставилась в землю.

— На самом деле они очень хорошие, — сказала она. — Просто ведьмы, ну, никогда не думают об окружающих. Вернее, об окружающих они думают, просто ведьм не заботит, что люди чувствуют. Понимаешь? В общем, они никогда не думают о людях, за исключением тех случаев, когда думают о них, чего не бывает никогда. Если ты меня понимаешь…

Маграт снова потупила взор.

— Но ты, как мне кажется, совсем другая, — заметил Шут.

— Слушай, а может, ты уйдешь от этого герцога? — поддавшись внезапному порыву, жарко заговорила Маграт. — Ты не хуже меня знаешь, что это за человек. Пытает людей, сжигает целые деревни…

— Но ведь я — его Шут. А Шут обязан хранить верность своему господину. Причём до последнего вздоха. Ничего не поделаешь, такова традиция. В нашем деле все основано на традиции.

— Но ведь тебе, по-моему, не нравится твое ремесло!

— Я его ненавижу. Но одно с другим никак не связано.Если уж мне на роду написано было служить Шутом, я буду делать это на совесть.

— Это глупо, — фыркнула Маграт.

— Скорее по-шутовски.

За время разговора Шут потихоньку придвигался ближе.

— А что со мной будет, если я сейчас тебя поцелую? — предусмотрительно поинтересовался он. — Я превращусь в лягушку?

Маграт снова уставилась на свои колени. Колени заерзали, смущенные таким обильным вниманием.

По бокам Маграт возникли две незримые тени: с одной стороны появилась Гита Ягг, а с другой — матушка Ветровоск. Матушкина эманация глядела на неё крайне сурово. «Ведьма всегда должна быть хозяйкой положения», — внушала ей эманация.

«Ну, это уж как кому нравится», — заявил призрак нянюшки, сопровождая слова широкой улыбкой и призывным пожатием плеч.

— Давай проверим, — предложила Маграт.

Поцелуй, который затем последовал, стал самым долгим и страстным за всю историю любовных утех.

Время, как всегда твердила матушка Ветровоск, — весьма субъективная субстанция. Годы ученичества в стенах Гильдии обернулись для Шута вечностью, тогда как часы, проведенные вместе с Маграт, показались ему считанными минутами. Зато в небесах над Ланкром секунды, как ириски, начали растягиваться в озвученные душераздирающим воем часы.

— Лед! — вопила матушка. — Помело обледенело!

Нянюшка Ягг стойко держалась рядом, тщетно пытаясь подстроиться под дикие пируэты, которые выписывала матушка. По помелу бродили октариновые искры, норовя разрастись в настоящий пожар. Нянюшка свесилась со своей метлы и ухватила матушку за подол.

— А я ведь тебя предупреждала! — проорала она. — Так нет, сначала промокла насквозь в тумане, а потом на морозец кинулась, дура старая!

— Сию же минуту отцепись от моей юбки, Гита Ягг!

— Хватайся за меня да болтай поменьше! У тебя же пожар в хвостовой части!

Провалившись сквозь очередную тучу, ведьмы в один голос заверещали. Им навстречу незваной гостьей неслась поросшая колючим кустарником и очень твердая земля.

Однако в последний момент земля вдруг стушевалась и свернула в сторонку.

Взору нянюшки открылась огромная черная язва, на дне которой бурлила и плескалась вода. Они залетели прямиком в Ланкрское ущелье.

Помело матушки оставляло за собой настоящие клубы сизого дыма, однако ведьма упорно пыталась совладать с ним. В конце концов ей это отчасти удалось и она легла на обратный курс.

— Ты что задумала? — вскричала нянюшка.

— Я могу держаться русла реки! — рявкнула матушка Ветровоск. — Так что за меня не волнуйся.

— Живо перебирайся ко мне, слышишь?! Все уже, отлеталась…

В этот же миг за матушкиной спиной случился небольшой взрыв — прутья помела полетели в разные стороны и, пылая, исчезли в черноте ущелья. Помело зарыскало из стороны в сторону, но нянюшка успела схватить подругу буквально за секунду до того, как полетело второе крепление.

Осененное пламенем помело вырвалось из объятий старой ведьмы, совершило несколько кувырков и устремилось прямо в небеса, оставив после себя ворох искр и звук, который можно услышать, когда мокрым пальцем ведут по ободку бокала.

Нянюшка Ягг, держа на вытянутой руке матушку Ветровоск, летела в прямо противоположном направлении, то есть вниз. На секунду взоры подруг пересеклись, и обе ведьмы дружно завопили:

— У меня не хватит сил затащить тебя на помело!

— А я не могу сама забраться к тебе! Лет-то мне уже немало!

Нянюшка взвесила все «за» и «против». И разжала пальцы.

Три замужества вкупе с богатым на приключения девичеством снабдили нянюшку набедренными мускулами, способными колоть кокосовые орехи, — отдавшись на волю дисковому притяжению и крепко сжав ногами помело, нянюшка сначала кинула свое транспортное средство вниз, а потом снова вверх, описывая головокружительную петлю.

Матушка тем временем камнем летела в ущелье, одной рукой придерживая шляпу, а другой — юбки, под которые так и норовили залезть нескромные силы гравитации. Пришпорив помело так, что оно едва не треснуло, нянюшка схватила подругу за талию и, вновь набрав высоту, облегченно выдохнула.

Воцарилось долгое молчание, которое наконец прервала матушка Ветровоск:

— Не вздумай ещё раз отколоть что-нибудь в этом роде, Гита Ягг.

— Обещаю.

— А теперь поворачивай. Нам ещё надо на Ланкрский мост слетать.

Нянюшка послушно повернула помело, чиркнув прутьями по стенам ущелья.

— До моста лететь и лететь, — буркнула она.

— Ничего, до рассвета куча времени.

— А я говорю, не успеем.

— Гита, ведьма не знает, что такое неудача.

Они снова вырвались в чистое небо. По Краю Диска растекалась золотая полоска — полусонная заря, шаря по Плоскому миру, не торопясь сгребала остатки ночи.

— Эсме? — спустя некоторое время обратилась к подруге нянюшка.

— Да?

— Неудача — это когда тебе не везет.

На несколько секунд воцарилась неловкая пауза.

— Я говорила… как его… Фигурально, понятно? — наконец произнесла матушка.

— А… Ну. Так бы и сказала.

Световая кайма между тем становилась все плотнее и ярче. В первый раз за эту ночь червячок сомнения проник в чертоги матушкиного разума, однако, оказавшись в столь непривычной для себя обстановке, несколько растерялся.

— Слушай, Гита, а ты, случаем, не знаешь, сколько в Ланкре петухов? — тихо спросила матушка.

— Ты опять, это, фиге… фигорально?

— Нет, я серьезно.

Нянюшка выпрямилась. В Ланкре насчитывалось ровно тридцать два петуха глоткодерного возраста. Это она знала наверняка. Знала потому, что вчера вечером — или сегодня вечером? — дала Джейсону соответствующие указания. У нянюшки было пятнадцать детей, несметное число внуков и правнуков, а у тех в распоряжении была целая ночь, чтобы как следует подготовиться. Срок вполне достаточный.

— О, слыхала? Шум какой-то со стороны Захребетья?

Нянюшка с серьезным лицом оглядела затянутые утренней дымкой окрестности. В ранние часы звуки чувствуют себя весьма привольно.

— Слыхала что? — уточнила она.

— Странный звук… Что-то типа «курк-курк»…

— Да нет, вроде ничего не слышно. Матушка резко повернулась:

— А теперь оттуда… Нет, я точно его слышала. Этакое «ку-кар-р-р-ххх»…

— Не знаю, Эсме, — пожала плечами нянюшка, ухмыляясь предрассветному небу. — Кстати, прямо по курсу — Ланкрский мост.

— Во, и вон там кто-то заорал! Вон, прямо под нами! Говорю тебе, здесь явно что-то происходит.

— И чего тебе все мерещится, Эсме? Ну птички, ну встречают зарю. Ты лучше вперед посмотри, всего миля осталась.

Матушку посетили смутные сомнения. Она смерила подозрительным взором затылок своей компаньонки:

— Слушай, по-моему, ты что-то затеяла.

— Да никогда, Эсме.

— А почему у тебя плечи трясутся?

— Шаль где-то потеряла. И замерзла. Ладно, подлетаем уже.

Матушка мрачно уставилась в пустоту, подозрения крепчали. Тут точно какой-то заговор. Ничего, все узнаем, дайте только время…

А между тем на ведьм уже плавно надвигались отсыревшие доски той единственной ниточки, что связывала Ланкр с остальным миром. Со стороны большого курятника, расположенного в полумиле от моста, донесся сдавленный клекот, завершившийся серией глухих ударов.

— А это что такое? Тоже не знаешь? — рявкнула матушка.

— Наверное, чумка в птичнике… Так, тихо, я иду на посадку.

— Да ты никак смеяться надо мной вздумала?!

— Что ты, что ты, я, наоборот, всем сердцем радуюсь за тебя, Эсме. Сегодня ты вписала свое имя в историю, поверь мне на слово.

Они проскользнули между балками моста. Матушка осторожно ступила на склизкие от грязи доски и первым делом разгладила складки на юбке.

— Да? Ну что ж… — нарочито безразлично отозвалась она.

— Люди будут говорить, что ты саму Черную Алиссию за пояс заткнула, — продолжала нянюшка.

— Люди вообще поговорить любят, — напомнила матушка.

Перегнувшись через перила, она устремила взор в пенное месиво, беснующееся в пасти бездны, а потом перевела взгляд на утес, на котором приютился Ланкрский замок.

— Значит, будут говорить? — все так же безразлично уточнила матушка.

— Точно-точно.

— Хм-м.

— Ты, главное, чары не забудь завершить.

Матушка Ветровоск кивнула. Повернувшись лицом к рассвету, она торжественно вскинула руки и произнесла последние строки заклинания.

Временной скачок длиной в пятнадцать лет и два месяца едва ли возможно описать словами.

Куда легче изобразить его при помощи картинок, включающих в себя, положим, настенный календарь, быстро-быстро роняющий свои листы; часы-ходики, чьи стрелки кружатся с такой скоростью, что сливаются в одно пятно; деревья, которые за доли секунды расцветают и тут же дают плоды…

В общем, вы поняли. А можно привести в пример солнце, пламенеющей дугой летающее по небу; дни и ночи, мерцающие в призме вертящегося калейдоскопа; витрины модных магазинов, меняющие тряпки, как стриптизерша, вынужденная за обед обежать пять пабов.

Такой скачок может быть запечатлен в несметном количестве ликов, однако ни один из них не будет востребован хотя бы потому, что ничего из вышеописанного не происходило.

Солнце и впрямь как будто дернулось, а деревья, окаймляющие ущелье, похоже, прибавили в росточке. Нянюшка же никак не могла избавиться от странного ощущения, будто некто увесистый брякнулся прямо ей на плечи, размазал по земле, но тут же вернул все на место.

О нет, королевство не стало утруждать себя занудным мельканием небес, от которого только голова кружится. Оно решило обойти всю эту суматоху сторонкой и зайти в открытую дверь, а не ломиться сквозь толстенную стену, выставляя себя в глупейшем свете. Это и есть основной принцип путешествий во времени, который, к сожалению, так никто и не открыл.

Поцелуй длился пятнадцать с лишним лет. Лягушки так не умеют.

Шут наконец оторвался от Маграт и помотал головой.

— У тебя случайно не возникло ощущения, что мир вокруг нас изменился? — спросил он.

Маграт осторожно оглянулась на лес за спиной.

— По-моему, у неё все-таки получилось, — сказала она.

— Что именно?

— Да так, ничего, — помешкав секунду, пробормотала юная ведьма. — В общем, не важно…

— Тогда как ты посмотришь на то, чтобы провести повторное испытание? Мне кажется, вторая попытка должна выйти лучше.

Маграт кивнула.

На сей раз поцелуй длился всего пятнадцать секунд. Но ощущений было больше.

Стены замка заходили ходуном. Обеденный стол, подпрыгнув, скинул на пол поднос, лишая герцога Флема каши, которую замковый повар впервые посолил в меру.

Землетрясение почувствовали даже привидения, которые набились в хижину нянюшки Ягг, как команда по регби — в телефонную будку.

Толчки не обошли стороной и курятники королевства, в результате чего пальцы, сжимающие петушиные глотки, разжались и… И тридцать два чуть не погибших от удушья кочета, вздохнув полной грудью, исступленно заорали, призывая рассвет. Но они опоздали.

— Чую, ты что-то темнишь, — заявила матушка Ветровоск.

— Ещё чаю? — участливо осведомилась нянюшка.

— Надеюсь, ты не будешь лить туда свою отраву? — грозно рыкнула матушка. — Наверное, это с неё меня развезло. Никогда не вела себя так… так… В общем, стыдно.

— Черной Алиссии такое и не снилось, — попыталась подбодрить её нянюшка. — Нет, я ничего не говорю, сто лет — это все-таки сто лет, но ведь ей-то нужно было справиться с одним-единственным замком… С замком каждый дурак при желании справится.

Матушкин лоб разгладился, так и не успев толком нахмуриться.

— Да и сорняками у неё там все поросло, — отметила она.

— Вот-вот…

— Изумительная работа, — восторженно провозгласил король Веренс. — Призраки только о вас и говорят. Тем более что мы, обретаясь в эфирных слоях, способны оценить все тонкости искусства подобного рода.

— Это очень любезно с твоей стороны, — кивнула нянюшка Ягг и повернулась к полчищу висящих в сторонке привидений, не удостоенных чести сесть за — ну или сквозь — кухонный стол. — А вы, дармоеды, что здесь забыли? А ну кыш к себе в амбар! У, окаянные! Дети могут остаться, — поспешно добавила она. — Бедные малыши…

— Мне кажется, они до сих пор не могут нарадоваться, что вырвались из замка, вот и лезут повсюду, — пояснил король.

Матушка Ветровоск сладко зевнула.

— Вот и славненько, — промолвила она. — А теперь надо бы найти мальчишку. Это наша следующая задача.

— Можем заняться этим сразу после обеда.

— Обеда?..

— Я тут курочку поджарила, — пожала плечами нянюшка. — Кроме того, ты устала. А поиски надо вести на свежую голову — кто знает, сколько мы его искать будем?

— Он в Анк-Морпорке, — махнула рукой матушка. — Попомни моё слово. Все дороги ведут туда. Оттуда и начнем. Когда речь идёт о судьбе, можешь даже не метаться — езжай прямиком в Анк-Морпорк и жди человека там, он сам на тебя выйдет.

Нянюшка внезапно просияла.

— Слушай, а ведь наша Карен вышла за тамошнего трактирщика, — вскричала она. — И я все никак не могла собраться посмотреть на ихнего малыша. Нас там и накормят, и напоят, и спать уложат. И все задарма.

— Вообще-то, ехать туда вовсе не обязательно, — заметила матушка. — Главное, чтобы мальчишка сюда явился. Понимаешь, этот город… Настоящая клоака, засосет — не выберешься.

— Это же пять сотен миль! — воскликнула Маграт. — Тебя не будет целую вечность!

— У меня нет другого выхода, — пожал плечами Шут. — Герцог поручил мне важное задание. Я не могу подвести его, он мне верит.

— Ха! Его светлость небось желает укрепить ряды личной гвардии?

— Нет, об этом даже речи не было. Тут совсем другой вопрос…

Шут немного смутился. Он ввел герцога в мир слов. Но разве не предпочтительнее играть словами, чем упражняться в срубании голов? Может, таким образом удастся выгадать лишние часы, месяцы, годы? Наверное, в сложившихся обстоятельствах это наименьшее зло…

— Но ведь ты не обязан ехать! Ты ведь даже не хочешь этого!

— Одно другого не касается. Я принес клятву верности своему господину…

— Да, да, слышала. До последнего вздоха. Но ты же сам не веришь в то, что сейчас говоришь! Ты сам рассказывал мне о том, как люто ненавидишь Гильдию и свое ремесло!

— Верно. Но это ничего не меняет. Я дал слово — и должен его сдержать.

Маграт уже готова была впервые в жизни топнуть ножкой, но вовремя удержала себя от такого низкого поступка.

— И это когда мы только-только начали узнавать друг друга! — вскричала она. — Ты убогая, жалкая личность!

Глаза Шута превратились в узкие щелки.

— Жалкой личностью я стану как раз в том случае, если нарушу данное мною обещание, — сказал он. — Хотя я часто совершаю поступки, за которые потом мне приходится дорого платить. Поэтому — прости. Меня не будет недели две-три, не больше…

— О чем ты говоришь? Разве ты не понимаешь, что я прошу тебя не слушаться его?

— Повторяю, прости меня. Но, может, нам ещё удастся увидеться до моего отъезда?

— Я буду мыть голову, — холодно процедила Маграт.

— Когда?

— Всегда!

Хьюл потер переносицу и устало покосился на листы закапанной воском бумаги.

Пьеса двигалась через пень-колоду.

Введя в сюжет неудачно падающий канделябр, Хьюл также выкроил место для негодяя в маске и переписал один из самых смешных участков текста, подкинув пару намеков на то, что главный герой родился в котомке. Только вот роли паяцев ему никак не давались. Каждый раз эти персонажи виделись ему по-новому. Сначала он решил, что шутников будет двое, как велит традиция, но теперь Хьюл все больше склонялся к тому, чтобы создать и прописать образ третьего. Но у этого персонажа тоже должны быть реплики — а здесь фантазия Хьюла полностью отказывала.

Перо, мерно скрипя, лавировало по последнему листу. Хьюл напряженно вспоминал реплики, которые явились ему во сне, — сколько в них было куража, ненаигранного задора!

Из уголка его рта протиснулся наружу язык. На лбу выступила испарина.

«Вот моя наука, куманек, — писал он. — С такой наукой будешь кататься по белу свету в богатой карете. Хотя вот тебе мой совет — не дожидайся, катись прямо сейчас. Если не желаешь прокатиться коляской, можешь катиться колбаской… Постой! Дай-ка мне карандаш. Или мелок…»

Хьюл перестал писать и в ужасе уставился на пассаж. На листе реплики выглядели чистейшей воды ахинеей, блудословием. Нет, нет, это совсем не то, что звучало на подмостках его сознания…

Он обмакнул перо в чернильницу и вновь прислушался к отзвукам, бродящим в его голове.

«Второй паяц. По рукам, хозяин.

Третий паяц (размахивая пузырем на палке). Кря-кря-кря».

Хьюл отбросил лист. Это же смешно, уж он-то знает — галерка в его сне все животики надорвала. Только на листе смотрится все как-то не так. Не получается, чего-то недостает. А может, третий — лишний? Как ни крути, а двое — это идеальное число: один — толстый, рыжий, другой — тощий и белесый. «Ну и заварил же ты кашу, Стенли! Рассыпчатая, ядреная, пальчики оближешь!» Хьюл хохотал до колик, а коллеги по театру изумленно таращили на него глаза. Однако во сне сцена была уморительной.

Он положил перо на стол и протер глаза. Дело двигалось к полуночи, а богатый жизненный опыт развил у него привычку расходовать свечи бережливо, хотя, если разобраться, нынче актеры могли позволить себе свечей столько, что хватило бы осветить все отхожие места Анк-Морпорка — как бы там ни жался Витоллер.

По городу прокатилось гнусавое пение гонгов; ночная стража возвещала, что в Анк-Морпорке полночь и в городе, кто бы что ни говорил, все в порядке. Некоторые стражники даже успевали довести тираду до конца, прежде чем руки злоумышленников сдавливали им глотки.

Хьюл распахнул ставни и устремил взгляд на ночной Анк-Морпорк.

Взирая на Анк-Морпорк в это время года, трудно не удержаться от восклицания, что город-де предстает во всем своем неповторимом великолепии. Хотя это прозвучало бы двусмысленно. Скорее он представал во всей своей великолепной неповторимости.

Река Анк, успешно справляясь с ролью общеконтинентальной клоаки, ещё на дальних подступах к городу превращалась в нечто широкое и тлетворное. На выходе же из Анк-Морпорка она не столько текла, сколько выделялась. Дно реки, служившее в течение долгих веков складом всевозможных отбросов, поднялось на такую высь, что в некоторых местах буквально нависало над низенькими равнинными землями, и каждую весну, после таяния снегов, регулярно затопляло морпоркскую половину двуединого города (если можно применить глагол «затоплять» к жижеобразной массе, которую спокойно вычерпывают сетью). Естественно, системы водоочистки и водостока с подобным зажижением не справлялись, а следовательно, канализация в городе так и не прижилась — лишь изредка встречалась кое-где, как вымирающее ископаемое. Впрочем, анк-морпоркцы с легкостью справлялись с весенними пожижками: любой гражданин всегда хранил у себя в сарае плоскодонную шаланду с багром и время от времени надстраивал на своем доме очередной этаж.

И все без исключения считали, что воздух в Анк-Морпорке чистый, как нигде. Ни один микроб не мог здесь и двух минут протянуть.

Хьюл окинул взглядом зыбчатое месиво, в котором кучками лепились друг к другу городские кварталы, что придавало Анк-Морпорку сходство с площадкой проведения конкурса на лучший песчаный замок, брошенной всеми участниками по случаю прилива. Зарево уличных огней и яркие дырочки окон образовывали яркий узор на темной туше двуединого города, но один огонек совсем неподалеку сразу привлек внимание драматурга.

На небольшой возвышенности, купленной Витоллером за «обанкрочивающую» сумму, неподалеку от реки, стремительно — не по дням, а по часам, подобно грибу — росло новое здание. Свет факелов, пылающих по всей длине лесов, выхватывал из темноты фигурки ремесленников и кое-кого из актеров, считавших, что временное отсутствие солнца на небе — это ещё не повод останавливать строительство.

Появление нового дома в Анк-Морпорке — уже само по себе событие. Но здесь велось не просто строительство, а СТРОИТЕЛЬСТВО.

Здесь возводился «Диекум».

Когда Томджон открыл свой замысел, у Витоллера глаза на лоб полезли. Однако юноша буквально загнал его в угол. Все актеры знали, что если уж Томджон решил повернуть реку вспять, то вскоре воду придется набирать на вершине холма.

— Ты пойми, сынок, мы ведь никогда не застревали на одном месте надолго, — ныл Витоллер тоном человека, обреченного на конечное поражение в споре. — Ив мои-то годы все менять? Иными словами — остепениться?!. Я слабо представляю себе, как это делается.

— Тебе давно пора где-нибудь застрять, — твердо возражал Томджрн. — Не надоели тебе вечные сквозняки по ночам? Утром иной раз такой холод, что из-под одеяла носа не высунешь. Ты ведь не юноша и никогда им уже не станешь. Нам нужно где-нибудь осесть. Народ нас сам искать будет. Вот увидишь. Ты же сам знаешь, что пустых мест на наших представлениях давно уже не бывает. Комедии Хьюла на устах у всего Диска.

— Здесь главное не комедии, — поправил Хьюл, — а комедианты.

— Я просто не представляю себя сидящим в душной комнате с четырьмя стенами! Или спящим на перинке под балдахином! — взревел Витоллер, но вдруг неожиданно для себя посмотрел в глаза жене.

И все было кончено.

Затем наступил черед театра. Заставить течь реки вспять — сущая безделица по сравнению с попыткой выпотрошить Витоллерову мошну. И все же размер ежедневных сборов театра говорил сам за себя. С тех пор как Томджон впервые сделал пару шажков и научился связно излагать свои мысли, все круто переменилось.

Хьюл и Витоллер лично присутствовали при возведении каркаса будущего здания.

— Это надругательство над природой театра, — не унимался Витоллер, постукивая по земле своей тростью. — Это попытка укротить дух театра, загнать его в клетку. Вот так и гибнет настоящее искусство.

— Да как тебе сказать… — уклончиво протянул Хьюл.

Томджон задействовал все рычаги для достижения поставленной цели. До того как огорошить своим планом отца, он потратил целый вечер на Хьюла, так что теперь ум гнома беспрестанно и возбужденно смаковал задники, смену декораций, кулисы, занавесы, а также чудодейственные устройства, на которых богов можно будет спускать с небес на землю, и люки, выпускающие чертей из преисподней. В общем, Хьюл противился созданию нового театра примерно так же яростно, как ратует мартышка за полное и безоговорочное упразднение банановых плантаций.

— У этого чудища до сих пор нет приличного названия, — твердил Витоллер сыну. — Я бы назвал его «Золотая Жила», ибо, клянусь честью, это имечко в точности отразит понесенные мною убытки. И будь я трижды проклят, если понимаю, каким образом мы покроем расходы.

На самом же деле было перебрано немыслимое число названий, но все их отверг Томджон.

— Мы должны дать нашему театру имя, в котором бы заключался всеобъемлющий смысл. Понимаете, о чем я говорю? Ведь театр вмещает в себя весь мир…

И тогда Хьюл изрек то, что, будучи ещё неизреченным, уже давно подкарауливало миг своего изречения:

— Мы назовем его «Дискум»!

До окончания строительства «Дискума» оставались считанные дни, а Хьюл по-прежнему мусолил свою пьесу.

Он захлопнул ставни, задумчиво подошел к письменному столу, обмакнул перо и подтянул к себе новый лист бумаги. Вдруг на него снизошло прозрение. Мир — это подмостки, на которых боги разыгрывают вечную драму…

Вскоре его перо принялось усердно марать бумагу.

«Диск — сцена, — скрипело перо, — где у каждого есть роль…» Оторвавшись, он с предвкушением помедлил, размышляя, как бы поудачнее продолжить мысль… Это и было ошибкой, ибо его мысли, потеряв управление, тут же свернули на боковую колею.

Ещё раз перечитав написанное, Хьюл решительно добавил: «За исключением лишь тех, кто продает попкорн».

Через минуту, однако, он зачеркнул все ранее написанное и вывел следующий пассаж: «Весь мир — театр, в нем женщины, мужчины — все актеры».

Это уже повразумительнее.

Чуть поразмышляв, Хьюл яростно набросился на бумагу: «У них свои есть выходы, уходы…»

Мысль безнадежно заплутала. И готова была плутать сколь угодно долго. Бесконечно.

Из-за стенки донесся сдавленный вопль. Потом что-то бухнуло. Хьюл отложил перо и осторожно приоткрыл дверь.

Томджон сидел в постели, затравленно озираясь по сторонам. Заметив подоспевшего Хьюла, он испытал явное облегчение.

— Хьюл!

— Что за беда, парень? Кошмары?

— Послушай, это какой-то ужас! Я вижу их снова и снова! Знаешь, был момент, когда я уже поверил, что…

Хьюл, который рассеянно подбирал разбросанную по комнате одежду Томджона, замер и насторожился. Сновидения были его коньком. Они питали его творчество.

— Поверил во что?

— Ну, понимаешь… Я как будто оказался внутри чего-то большого, внутри огромной бутылки, сквозь стены которой на меня таращились три ужаснейшие рожи.

— Да ну?

— Точно. «Хвала тебе…» — говорят рожи. А потом начинают спорить о моем имени. В конце концов, так и не договорившись, они заявляют: «В общем, хвала тебе, как бы тебя ни звали, но королю в грядущем!» Тут одна из рож уточняет: «В грядущем за чем?» — «Просто в грядущем, девочка, — объясняет ей рожа старухи, — так принято говорить в данных обстоятельствах. И нечего спорить». После этого они снова нагнулись к бутылке и принялись меня обследовать. Посмотрели-посмотрели, а затем другая старуха и говорит: «Малохольный он какой-то. Это все еда тамошняя», на что молодая отвечает: «Нянюшка, я сколько раз говорила, что для Трагиков главное — духовная пища!» Тут они повздорили, начали препираться, но вдруг первая старуха на меня посмотрела и заявляет: «Смотрите-ка, по-моему, он нас слышит — глядите, как вертится», но другая ей говорит: «Не знаю, Эсме, эта штука у меня всю жизнь без звука работала». Они опять было заспорили, однако все заволокло густой дымкой и… И я очнулся, — с мукой в голосе закончил юноша. — Мне было по-настоящему страшно, потому что сосуд этот все увеличивал: стоило им нагнуться, как я видел только огромные глазищи и ноздри.

Хьюл не без труда вскарабкался на краешек кровати.

— Забавная штука — сны…

— Мне так не показалось.

— Да нет, я о другом. Вот, к примеру, не далее как прошлой ночью я видел во сне какого-то кривоногого человечка в черной шляпе. Он очень смешно ковылял по дороге — переставлял ноги так, будто в башмаках у него целое море воды.

Томджон вежливо закивал:

— Так, так, и что дальше?

— Это, собственно, все. Ещё у него была тросточка, которой он крайне забавно помахивал. В общем, невероятно…

Голос гнома утих. На лице Томджона отразилась вежливая и немного снисходительная участливость, последствия которой были хорошо известны Хьюлу, ибо никогда не приводили ни к чему хорошему.

— Одним словом, забавный человечек был, — выдавил гном, обращаясь в первую очередь к самому себе.

В том, что остальные участники труппы такую точку зрения не примут, даже сомневаться не приходилось. Ничего забавного в сновидениях драматурга актеры не находили, поскольку были твердо убеждены, что самая смешная штука на свете — это торт со сливками.

Томджон свесил ноги с кровати и потянулся за штанами.

— Во всяком случае, спать мне больше не хочется. Который час?

— Пробило полночь, — ответил Хьюл. — Кстати, ты не забыл, что твой отец говорил о тех, кто поздно ложится спать?

— Ко мне это не относится, — ответил Томджон, одеваясь. — Я, наоборот, встал пораньше. От раннего подъема здоровью одна польза. Вот так. А сейчас я собираюсь поднять бокал с каким-нибудь оздоровительным напитком. Если хочешь, присоединяйся. Заодно присмотришь за мной бдительным оком.

Хьюл недоверчиво взглянул на него:

— А то, что отец говорил о всяческих «напитках», — помнишь?

— Помню, помню. В разговоре со мной он как-то обмолвился, что в молодости не вылезал из запоев. Бахвалился, будто мог принимать на грудь сколько душеньке угодно, а потом вернуться домой в пять утра и долго бить стекла у соседей. Он признался, что был тем ещё сорвиголовой, не то что нынешние хлюпики, которые даже эль удержать в себе не могут. — Томджон встал перед зеркалом и оправил камзол. — Видишь ли, дружище Хьюл, мне вообще кажется, что ответственность наживается с возрастом. Равно как и варикозные вены.

Хьюл только вздохнул. Этот юнец обладает какой-то сверхъестественной памятью на всяческого рода обмолвки…

— Ладно, — буркнул он. — Только по одной, не больше. И выберем местечко поприличнее.

— Обещаю, — поклялся Томджон, поправляя поля украшенной единственным пером шляпы. — Да, кстати, как можно эль принимать на грудь?

— Ну, по-моему, это когда чаще промахиваешься мимо рта, чем попадаешь в него, — осторожно промолвил Хьюл.

Если вода в реке Анк была куда плотнее и своенравнее, нежели обычная речная водичка, то, в отличие от воздуха заурядного трактира, атмосфера, висящая в «Залатанном Барабане», была не спертая, а скорее даже стиснутая — этакий сушеный туман.

Остановившись рядом с трактиром, Хьюл и Томджон с интересом наблюдали, как эта дымка просачивается сквозь щели на улицу. Внезапно дверь «Залатанного Барабана» распахнулась, и наружу вылетел человек. Летел он долго — земли коснулся лишь после того, как звезданулся о стену дома на противоположной стороне улицы.

Ещё через пару мгновений из трактира вылез исполинских размеров тролль, нанятый хозяином с целью поддержания в заведении видимости порядка. Тролль волочил за собой ещё двух бражников. Швырнув вялые тела на мостовую, он пару раз пнул, нарушителей спокойствия по мягким местам.

— Наверное, именно здесь обитают все местные сорвиголовы, — заметил Томджон. — Как ты думаешь?

— Похоже на то, — буркнул Хьюл.

Сердце его предупреждающе екнуло. Он ненавидел всяческого рода трактиры и таверны. Тамошние завсегдатаи всегда норовили вылить свою выпивку ему на голову.

Пока тролль, схватив одного из выпивох за ногу, стучал его головой по мостовой, видимо надеясь выбить из него какие-то ценности, Томджон и Хьюл поспешно проскользнули внутрь «Залатанного Барабана».

Напиваться в «Барабане» — все равно что заниматься глубоководным плаванием в болотах. Разница состоит лишь в том, что аллигаторов содержимое ваших карманов не интересует. Две сотни глаз неотрывно следили за тем, как незнакомцы пробираются сквозь частокол тел к стойке. Сотня ртов разом прекратила поглощать эль, изрыгать брань или молить о пощаде. И наконец, девяносто девять лбов сосредоточенно нахмурились, пытаясь определить, то ли новички относятся к разряду «А», то есть к тем, кто становится вашей жертвой, то ли к разряду «Б», то есть к тем, чьей жертвой становитесь вы сами.

Томджон прокладывал себе дорогу с порывистостью молодого оленя, кратчайшим путем стремящегося к водопою. С той же порывистостью он что было мочи хватил кулаком по стойке. Но порывистость была не лучшим средством для выживания в «Залатанном Барабане».

— Две пинты вашего лучшего пойла, хозяин! — крикнул Томджон, снабжая фразу такими выверенными ударениями, что трактирщик, зачарованный её раскатистым эхом, тут же бросился услужливо цедить эль в кувшин.

Хьюл опасливо огляделся. Справа от них помещался небывалых габаритов мужчина, смахивающий на нескольких быков, вместе взятых, и увешанный таким количеством цепей, что их хватило бы на приличных размеров галеон. Лицо, прототипом которому, видимо, послужил волосатый фундамент, повернулось к гному.

— Проклятие, вы только гляньте, что сюда заявилось! — рявкнула рожа. — Украшение лужайки!

Хьюл похолодел. При всей своей космополитичности жители Анк-Морпорка весьма прохладно, можно даже сказать очень конкретно, относились к негуманоидным расам, то есть в общении с ними прежде всего руководствовались девизом: «Кирпичом по башке, и в реку». Впрочем, на троллей это отношение, естественно, не распространялось: весьма непросто питать расовые предрассудки к твари ростом в семь футов, которая к тому же без труда способна разнести любой толщины стену. В общем, расовые гонения на троллей обычно заканчивались очень быстро. Зато существа ростом в три фута будто специально созданы для того, чтобы их можно было всласть подискриминировать.

Великан похлопал Хьюла по затылку:

— Эй, украшение лужайки, где ты свой фонтанчик забыл?

Трактирщик поставил на стойку два кувшина с элем и легонько подтолкнул их к Томджону и Хьюлу.

— Заказ, пожалуйста, — проговорил он, язвительно скалясь. — Одна пинта. И ещё половинка.

Томджон было набрал полные легкие воздуха, но Хьюл вовремя врезал ему по коленке. Главное — не лезть на рожон, сиди себе тихонечко, а как выдастся удобный момент, ноги в руки — и деру. Другого выхода не было.

— А колпак твой куда запропастился? — громыхнул бородач. — Чего молчишь-то?

В заведении постепенно воцарилась тишина. Вот-вот должно было начаться веселье.

— Я в последний раз спрашиваю, ты куда свой колпак дел, придурок?

Рука трактирщика нащупала дубинку, обильно утыканную гвоздями, что обитала под стойкой — так, на всякий случай.

— Э-э… — начал было хозяин «Залатанного Барабана».

— Я разговариваю с украшением лужайки!

Здоровяк неторопливо поднял свою кружку и со смаком вылил остатки пива прямо на голову безмолвствующего гнома.

— Все, больше я в это заведение ни ногой, — пробурчал задира, увидев, что даже эта мера не возымела желанного отклика. — Мало того что здесь всяких мартышек обслуживают, так теперь сюда ещё пигмеи повадились…

В этот миг тишина, сковавшая трактир, достигла качественно нового уровня напряженности. По полу медленно заскребли ножки двигающегося стула. Взгляды всех посетителей дружно обратились в сторону темного уголка, где обосновался завсегдатай «Залатанного Барабана», для которого была специально придумана категория «В».

То, что сначала Томджон принял за набитый тряпками мешок, нависающий над стойкой, вдруг выдвинуло пару рук, вытянуло… ещё одну пару рук, которые, очевидно, служили ногами, и поднялось. К бородатому смутьяну повернулся меланхоличный, изборожденный складками лик, затуманенный дымкой эволюции. Губы существа забавно раздвинулись в стороны. Зато в показавшихся клыках ничего забавного не было.

— Э-э-э, — снова выразился трактирщик и сам испугался собственного голоса, прорезавшего эту первобытную, приматную тишину. — Ты, наверное, не хотел сказать ничего дурного? Во всяком случае, об обезьянах… Просто оговорился.

— Что это?! — в ужасе прошипел Томджон на ухо другу.

— Мне кажется, это орангутанг, — пояснил Хьюл. — Человекоподобная обезьяна.

— Обезьяна — она и в Клатче обезьяна, — отозвался бородач. После его слов наиболее дальновидные посетители резко рванули к двери. — Что сказал, то и сказал. Но обезьяны — ладно, а вот всякие украшения лужаек…

Кулак Хьюла угодил прямо туда, где у человекообразных обычно располагается промежность.

Считается, что гномы — яростные и опасные драчуны. Любая раса коротышек, обожающая топоры и спешащая на кровавую сечу, словно на состязание по рубке дров, просто обречена вскоре стать притчей во языцех. Однако годы словесных, в ущерб телесным, упражнений лишили боевые приемы Хьюла убойной мощи. В общем, после того как великан изрыгнул проклятие и выхватил из ножен меч, для гнома все было бы кончено, если бы одна ласковая, шерщавая ладонь в тот же миг не выдернула клинок из руки смутьяна. Призвав на помощь вторую руку, орангутанг, не моргнув глазом, свернул меч в колечко и швырнул его под стол^[493].

Огласив помещение страшным ревом, великан изготовился было принять бой, однако покрытая рыжеватым пушком рука, смахивающая на связанные вместе две метлы, сложным движением выстрелила вперед и врезала зачинщику ссоры прямо в челюсть. Здоровяк ненадолго приподнялся в воздух и обрел покой на ближайшей столешнице.

Тут же этот стол был перекинут на соседний, пара скамеек отброшены в угол, и в результате в заведении образовалось достаточно места для традиционной трактирной драки. Тем более что бородач явился в «Залатанный Барабан» не один, а с парочкой друзей. А поскольку беспокоить примата, который лениво стащил с полки бутылку и отбил у неё донышко об стойку, никто не решился, забияки начали решительно утюжить физиономии своим соседям, делая это просто из любви к искусству, что целиком и полностью соответствует общепринятому этикету каждой трактирной разборки.

Хьюл юркнул под стол, таща за собой Томджона, который с неприкрытым интересом наблюдал за происходящим.

— Так вот что значит «побуянить на славу»! — воскликнул юноша. — А я все никак не мог взять в толк…

— По-моему, сейчас наилучший момент для того, чтобы рвать отсюда когти, — веско проговорил гном. — Пока не поздно.

На столешницу, что служила им укрытием, грузно приземлилось чье-то тело. Во все стороны полетело битое стекло.

— Ты мне все-таки скажи, может, я ошибаюсь, — это точно «побуянить на славу» или они всего-навсего «чешут кулаки»?

— Если мы задержимся ещё на минуту, парень, это потянет на «пускать в расход»! — рявкнул Хьюл.

Томджон понимающе кивнул и, выскочив из-под стола, нырнул в самую гущу сражения. Через мгновение Хьюл услышал звучный хлопок по стойке и громкий призыв его воспитанника сделать небольшой перерыв.

Гном в отчаянии обхватил голову руками:

— Я же хотел сказать…

Призыв к всеобщей тишине столь редко звучал во время трактирной потасовки, что все дерущиеся от неожиданности действительно на время остановились. И Томджон начал стремительно начинять создавшуюся паузу содержанием.

Хьюл слушал уверенную, напевную, безукоризненно выразительную речь Томджона и трепетал от восторга.

— «Братья! Да, каждого из вас могу назвать я братом, коль скоро этой ночью…»

Вытянув шею, гном любовался своим воспитанником. Тот стоял на скамье в предписанной всем декламаторам позе — рука отведена в сторону и чуть согнута в локте, — а слушатели, застыв с поднятыми руками и ногами, повернув головы к оратору, внимали произносимой речи.

Губы Хьюла, находящиеся как раз на высоте столешницы, шевелились, вторя Томджону и произнося как заклинание любимый монолог. Затем гном набрался смелости и снова оглянулся по сторонам.

Дерущиеся выпрямлялись, опускали руки, оправляли одежду и даже пытались виновато заглянуть в глаза своим бывшим недругам. А иные и вовсе становились по стойке «смирно».

Даже Хьюл ощущал некое бурление в крови, а ведь автором звучащих строк был он сам. Как-то раз, много лет тому назад, Витоллеру вздумалось удлинить третье действие в «Короле Анка» на пять минут, и Хьюл корпел над заданием целую ночь.

— Накатай-ка что-нибудь бравурное, — велел тогда Витоллер. — Чтобы звучало как колокол, как набат, чтобы разожгло кровь нашим верным друзьям на галерке. Пусть у них кровь забурлит. А мы тем временем как раз успеем сменить декорации.

Раньше Хьюл немного стеснялся этой пьесы. Лично он всегда подозревал, что знаменитая Битва за Морпорк в действительности была самой заурядной кровавой бойней, учиненной при помощи ржавого железа в один промозглый, ветреный день двумя тысячами застрявших в болотах безумцев. Какие слова произнес перед своей скорой кончиной последний король Анка, о чем просил горстку оборванных, одуревших от усталости людей, знающих, что неприятель превосходит их и числом, и позицией, и искусством военачальников? Очевидно, было сказано нечто забористое, способное, как плохое бренди, разлиться огнем по жилам и поднять на ноги умирающего. Здесь не нужны были доводы, не нужны были объяснения — предстояло найти слова, которые, пройдя прямо сквозь усталый мозг, достигнут промежности и подбросят человека в воздух.

Теперь Хьюл воочию убедился, какой эффект производит подобная речь.

Ему казалось, что стены трактира рухнули, что он стоит посреди болот, по которым медленно ползут клубы седого тумана, — и удушливая, гнетущая немота оттеняется лишь криками ожидающих добычи воронов…

И этим голосом.

Слова принадлежали Хьюлу, они родились в его голосе, а не в башке полоумного королька, который никогда в жизни так не выражался. И писал их Хьюл лишь затем, чтобы скрасить паузу, в течение которой на сцену за кулисами будут втаскивать замок из натянутой на каркас размалеванной дерюги. Однако этот голос выбивал из ветхих слов пыль веков и по трактиру звонко рассыпались горсти жемчужного бисера.

«Я создал эти строки, — кружилось в голове у Хьюла. — Но мне они не принадлежат. Ими владеет он.

Нет, вы только посмотрите на эти лица. Да они даже не слышали, что такое патриотизм, но прикажи Томджон, и эти выпивохи сегодня же ночью пойдут штурмом на дворец самого патриция. И вполне возможно, что преуспеют в своем начинании.

Я лишь молюсь о том, чтобы этот рот не попал в дурные руки…»

Наконец по зале раскаленным эхом прокатился последний слог. Хьюл встрепенулся, выскользнул из-под стола и постучал своего воспитанника по коленке.

— Валим отсюда быстрее! — прошипел он. — Пока они не очухались!

Мертвой хваткой вцепившись в запястье паренька, Хьюл сунул ошалевшему трактирщику пару контрамарок и резво взбежал по ступенькам к двери. До угла следующей улицы Хьюл не сбавлял скорости.

— Мне показалось, что я говорил очень убедительно, — заметил Томджон.

— Даже слишком убедительно, — промолвил Хьюл.

Юноша весело потер ладони:

— Хо-хо! Ну, куда теперь?

— Теперь?

— Ночь ещё молода!

— Ночь давно уже ласты склеила! А кто молод, так это новый день.

— Что ж, как тебе будет угодно. Я домой пока не собираюсь. Может, порекомендуешь мне местечко, где нравы не столь суровые? Мы даже пива попить не успели.

Хьюл вздохнул.

— Например, можно зайти в троллев трактир, — продолжал Томджон. — Про один такой мне кто-то рассказывал, он где-то в Тенях^[494]. Я бы с удовольствием заглянул туда.

— В троллевы трактиры людей не пускают, парень. Расплавленная лава с тоником, грохочущая, как камнепад, музыка плюс ароматизированная галька с сыром.

— А может, нам какой-нибудьгномий паб поискать?

— Ты там и двух минут не высидишь, — сказал как отрезал Хьюл. — Да и тесновато там, для твоего-то размаха.

— Понял. Одним словом, эти забегаловки для настоящих низов общества.

— Взгляни на это с другой стороны. К примеру, если бы тебе пришлось воспевать золото, сколько бы ты продержался?

— Ну, оно желтое, звенит, а ещё на него можно купить всякую всячину, — наугад высказался Томджон. Они прокладывали себе дорогу сквозь толпу, сгрудившуюся на Площади Разбитых Лун. — Секунды четыре, наверное, не больше.

— Вот именно. Слушать об одном и том же пять часов кряду не всякий выдержит, — хмыкнул Хьюл и сурово лягнул первый попавшийся булыжник.

Во время их предыдущего посещения Анк-Морпорка он исследовал несколько гномьих баров, и те ему крайне не понравились. Почему-то его собратья-экспатрианты, которые у себя на родине мирно добывали железную руду да охотились на всяких мелких тварей, очутившись в больших городах, сразу норовили напялить на себя кольчуги, заткнуть за пояс топор поострее и обозваться кем-нибудь вроде Дуболома Вырвиглаза. Что же касается принятия на грудь, то здесь у городских гномов конкурентов не было вообще. Эль не просто проливался, а выплескивался аж на улицу.

— Впрочем, — добавил Хьюл, — тебя бы все равно оттуда спровадили, потому что ты немного переборщил с воображением. На самом деле ода звучит так: «Золото, золото, золото, золото, золото, золото».

— Это припев?

— «Золото, золото, золото, золото, золото», — повторил Хьюл.

— Одно «золото» пропустил.

— Да, никудышный из меня гном. Не уродился.

— Вернее, ростом не вышел, господин украшение лужайки.

Со стороны Хьюла раздался зловещий всасывающий звук.

— Ой, прости, — поспешно извинился Томджон. — Мой отец всегда…

— Отца твоего я знаю тыщу лет, — перебил его Хьюл. — Мы вместе прошли огонь, воду и медные трубы, хотя, клянусь дневным светом, огня было больше всего. Ещё до того как ты роди… — Хьюл запнулся. — В общем, тяжелое время было, — буркнул он. — Вот я и говорю, что ты… одним словом, сам знаешь, кто ты.

— Да, конечно. Извини.

— Понимаешь, какое дело… — Хьюл вдруг замер на полушаге. Они находились посреди неосвещенной аллеи. — Ты, случаем, ничего подозрительного не слышал?

Оба приятеля уставились в темноту, ещё раз обнаруживая свою неисправимую провинциальность. Морпоркцы, едва заслышав раздающиеся из глубины какой-нибудь неосвещенной аллеи подозрительные звуки, раз и навсегда теряют к ней всякий интерес. А увидев четыре барахтающиеся фигуры, жители Анк-Морпорка ни в коем случае не станут бросаться на помощь тому, кто почти проиграл схватку и находится не на той стороне пинающего башмака. Тем паче морпоркцы никогда не кричат грозное «Эй!». И в конце концов, они нисколечко не удивляются, когда злоумышленники, вместо того чтобы, виновато поджав хвост, сделать ноги, суют им под нос какой-то кусок картона.

— И что это такое? — удивился Томджон.

— Смотри, это же шут! — воскликнул Хьюл. — Они обчистили шута!

— «Гробительские Прова», — прочел Томджон, поднося картонку к носу.

— Все верно, — ответил ему главарь троицы. — Только не ожидайте, что мы и вас обслужим, потому что наша смена уже закончилась.

— Ничего не попишешь, — поддакнул один из его помощников. — У нас эта, как его, иквота.

— Но вы ж его ещё и ногами отходили!

— Да ладно тебе, помяли чуточку.

— Самую малость потоптали, ничего с ним не будет, — ввернул третий вор.

— Он нам в зубы — мы ему в зубы. Знаешь, как отбивался, вон Рону чуть челюсть не свернул.

— Ага. Некоторые вообще не разумеют, что творят.

— Вы, бессердечные… — начал было Хьюл, но Томджон вовремя заткнул его, положив ему руку на затылок.

Юноша перевернул карточку. Другая её сторона гласила:

Дж. Г. «Мягкоступ» Боггис и Плимянники Аграбления по Найму «Старая Кантора»

(осн-нав 1789 г.)

Профессиональные Хисчения

Конфенденценалъностъ Гарантируится

Спецуслуга «Дом Дочиста»

Деспетчер 24 Часа в Сутках

Не Брезгуем Ничем

СТАРОЕ ПРОЖИВАЙ — А НОВОЕ НАЖИВАЙ

— Права вроде в порядке, — уныло протянул Томджон.

Хьюл ответил не сразу, поскольку помогал жертве нападения вскарабкаться обратно на ноги.

— В порядке? Права? — наконец заорал он. — Это у грабителей-то?

— Мы даже квитанцию ему выпишем, — пообещал Боггис. — Знаете, сколько сейчас всяких проходимцев в нашем деле? Да он руки нам целовать должен, что мы первые им занялись^[495].

С другой стороны, обществу пришлось выработать радикальные подходы к уголовной статистике, а это, в свою очередь, не могло не привести к закладыванию новой, отдельной статьи бюджета, возникновению всяческих благотворительных фондов и принятию ряда льгот для особо заслуженных воров, чтобы а) уровень доходов участников группировки не опускался ниже заработной платы среднего анк-морпоркца и б) каждый отдельный гражданин не мог быть ограблен выше обусловленного числа раз в год. Такое положение дел побудило наиболее смышленую часть граждан стремиться выбирать заложенную на их семью квоту краж, взломов, нападений, убийств и т. д. уже в самом начале финансового года, чтобы оставшиеся месяцы гулять по улицам города, не опасаясь за свою безопасность. Как вывод, система начала работать на диво гладко и слаженно, лишний раз демонстрируя, что по сравнению с сиятельнейшим Витинари какой-нибудь там Макиавелли всего-навсего выбившийся в люди расторопный шашлычник.

— Не то б ему все почки в расход пустили, — зло процедил племянник.

— Ну и каков же ваш улов? — поинтересовался Томджон.

Боггис вытащил из-за пояса кошелек шута и заглянул внутрь. Лицо его сделалось белее снега.

— Вот ведь проклятие… — пробормотал он. Племянники поспешно обступили дядю:

— Словно сглазил нас кто-то.

— Уже второй раз за этот год, дядь… Боггис яростно воззрился на потерпевшего:

— А откуда мне было знать?! Откуда было знать, я вас спрашиваю? Только посмотрите на него, сколько, по-вашему, этот голодранец в кармане носит? Пару монет, не больше! Мы даже не стали его пасти, так, решили обработать по пути домой. Вот и получается: кто-то навар гребет, а кто-то одолжения другим делает…

— Так сколько у него было? — не вытерпел Томджон.

— Да здесь, должно быть, не меньше сотни серебряных долларов, — простонал Боггис, взмахнув кошельком. — Это не мой уровень. Не мой разряд. Нам вообще не разрешают с такими деньжищами связываться. Чтобы столько брать, нужно сначала в Гильдию Законников поступить. Нет, это не для меня…

— Тогда отдай ему деньги, и дело с концом, — удивился Томджон.

— Но я ведь ему уже квитанцию выписал!

— А на них, эта, номера стоят, — пояснил младший племянник. — Устроит Гильдия проверку, нам потом по голове надают…

Хьюл вдруг судорожно вцепился в рукав Томджона.

— Слушай, подожди нас здесь минутку, — бросил он обезумевшему от горя руководителю фирмы. — Мы сейчас… — И поволок Томджона к противоположному краю аллеи. — Так, давай все по порядку. Кто из нас рехнулся? Они или я? Или, может, ты?

Томджон прочитал ему краткую лекцию по легализации преступности в Анк-Морпорке.

— Стало быть, это теперь считается законным? — все внимательно выслушав, переспросил Хьюл.

— В определенных рамках — да. Здорово, правда? Мне в одном баре об этом рассказали.

— И сейчас выяснилось, что он украл больше, чем полагается?

— Именно. А судя по всему, Гильдия строго отслеживает это дело.

Жертва ограбления, висящая у них на руках, издала тихий стон. Негромко тренькнули бубенцы.

— Присмотри за ним, — велел Томджон. — Я все устрою.

Он вернулся к ворам, на чьих физиономиях была написана крайняя обеспокоенность.

— Мой клиент настроен решить дело мирным образом, если вы вернете ему похищенные деньги, — сообщил Томджон.

— Ну-у-у… — протянул Боггис так, будто ему только что предложили оценить новую теорию возникновения вселенной. — Ас квитанцией что делать? Тут все нужно указать: время, место, вот здесь ставится подпись…

— Мой клиент не возражает против того, чтобы вы ограбили его ну, скажем, на пять медяков, — вкрадчиво проговорил Томджон.

— Черта с два не возражаю! — вскинулся Шут, издали размахивая кулаками.

— В указанную сумму включены два медяка в качестве цены за услугу плюс три медяка, покрывающие затраты времени, тариф на вызов…

— Износ и амортизацию дубинки, — подсказал Боггис.

— Верно.

— Все честно и по справедливости, — кивнул Боггис. — По справедливости! — громко повторил он, покосившись в сторону Шута, который, окончательно придя в себя, теперь клацал зубами от ненависти. — Вот что значит решить вопрос по-государственному. Очень обязан. Может, чего-нибудь для себя закажешь? В этом сезоне мы внедряем новинку по тяжким телесным. Практически безболезненно, даже почувствовать ничего не успеваешь.

— Никаких следов повреждений, — добавил младший племянник. — Кроме того, предоставляется выбор конечности.

— Благодарю, — с прежней лаской в голосе отозвался Томджон. — У меня в этом районе старые связи, которые до сих пор не подводили.

— Что ж, рад за тебя. Остается лишь пожелать всего наилучшего.

— И заплатить гонорар за улаживание конфликта, — напомнил Томджон, когда разбойники намылились было сделать ноги.

Сероватый налет на головешке ночи рассыпался по небесам Анк-Морпорка. Томджон и Хьюл сидели друг против друга за столом в своих апартаментах и пересчитывали монеты.

— По моим расчетам, чистая прибыль составляет три серебряных доллара и восемнадцать медяков, — заявил наконец Томджон.

— Зрелище было достойное, — признался Шут. — Особенно когда они предложили забежать к ним домой и поделиться с тобой своими деньгами, после того как ты толкнул речь о правах человека.

Подцепив на палец ещё целебной мази, он щедро помазал очередную шишку на своей голове.

— Молодой даже разрыдался, — добавил он. — Уму непостижимо.

— Ничего, это пройдет, — успокоил Хьюл.

— А ты настоящий гном?

Хьюлу не слишком хотелось обсуждать реальность своей персоны.

— Зато ты, сразу видно, круглый дурак, как и полагается настоящему шуту.

— Ну да… У меня даже бубенцы имеются, — хмуро промолвил Шут, потирая помятые ребра.

— Точно, даже бубенцы есть. Томджон поморщился и лягнул под столом Хьюла.

— Честно сказать, я вам очень благодарен, — сказал Шут, не без усилий поднимаясь на ноги. — И я бы хотел засвидетельствовать свою признательность… Здесь поблизости никакого трактира нет?

Томджон подвел его к окну и описал рукой широкий полукруг:

— Смотри, видишь на дверях домов пивные кружки?

— Вижу. О боги! Они здесь что, размножаются?

— Точно. А видишь ту таверну на углу, с бело-синей вывеской?

— Кажется, вижу.

— Так вот, по моим сведениям, это единственное место в квартале, которое время от времени закрывается.

— Тогда покорнейше прошу разрешить угостить вас парой кружечек, — сказал Шут, переминаясь с ноги на ногу. — Надеюсь, твой спутник также не откажется принять что-нибудь на свою скромных размеров грудь?

Хьюл ухватился за край стола, распахнул пасть, чтобы извергнуть поток брани, но…

Передумал.

Он уставился на своих будущих собутыльников, совершенно позабыв об открытом рте. Его челюсти захлопнулись сами собой.

— Что-то не так? — осведомился Томджон. Хьюл отвел глаза в сторону. Устал он, видно, за эту ночь.

— Так, обман зрения, — буркнул он. — Кстати, от выпивки я отказываться не стану. Пойдем примем хорошенько на грудь.

«И чего я вечно сопротивляюсь?» — подумалось ему.

— Может, я даже пару песенок спою, — добавил он.

— А к’кое с’лдщее сл’во?

— П-мойму, золото.

— А-а-а-а…

Хьюл заглянул в свою кружку. Да, пьянство просветлению никак не способствует.

— Слушай, вроде ты пр’пустил одно «золото», — заметил он.

— Когда это? — удивился Томджон, на макушке которого красовался колпак Шута. Хьюл попытался вспомнить поточнее.

— Полагаю, — сказал он, собираясь с мыслями, — это случилось между «золотом» и «золотом». Так мне кажется. — Он снова заглянул в кружку. Та была пуста. Душераздирающее зрелище. — П-мойму… — Он напрягся, подыскивая нужное слово. — П-мойму… в общем, ещё от одной я б не отказался…

— Я плачу, — вступил Шут. — Но не плачу. Ха-ха-ха.

Он поднялся со скамьи и врезался головой в потолок.

С десяток жилистых рук, невидимых в полумраке пивной, напряглись, пальцы сжались вокруг верных топорищ. Та часть Хьюлова мозга, которая была ещё трезвой и в ужасе созерцала свою пьяную в дугу сестрицу, заставила хозяина приветливо помахать рукой в направлении сплошной борозды ощетинившихся бровей.

— Все н’рмально, — выкрикнул Хьюл, обращаясь к заведению в целом. — Вы не обижайтесь на него! Он, эта, как его, ну, имбецил. А, да, Шут, вот он кто. Смешной такой Шут из этого, как его…

— Из Ланкра, — подсказал Шут, грузно бухаясь на скамью.

— Пр’льно… Это где ж такой… Кожная болезнь какая-то, а не город. В общем, не умеет он вести себя. За всю жизнь, поди, ни одного гнома не видел.

— Ха-ха-ха, — громко заржал Шут. — У нас гномов недорост… Ха-ха-ха…

Тут кто-то постучал Хьюла по плечу. Обернувшись, тот увидел перед собой бугристую, покрытую жесткой щетиной рожу, выглядывающую из-под железного шлема.

— Слышь, приятель, ты бы посоветовал своему приятелю потише веселиться, — поступило предложение из-под шлема. — А не то вскоре он будет пировать с чертями в преисподней!

Хьюл вперился в алкогольную дымку, медленно плывущую перед его глазами.

— А ты сам кто такой? — поинтересовался он.

— Я — Башнелом Громодав, — представился гном, ударив себя кулаком в обтянутую кольчугой грудь. — Так ты хорошо меня понял?

Хьюлу наконец удалось отчасти развеять дымку.

— Слушай, а я тебя знаю… — сообщил он наконец. — Ты — хозяин косметической фабрики, что на Бедокурной улице. На прошлой неделе я покупал у тебя партию грима…

На лице Громодава отразился панический ужас. И воинственный гном испуганно склонился над столом.

— Ты чего орешь? Тише ты, тише… — зашипел он.

— Ну точно! — обрадовался Хьюл. — Производства «Эльфийский Парфюм и Румяна Компани».

— Кстати, отличная штука, — проговорил Томджон, отчаянно пытаясь удержаться на чересчур узкой скамейке. — Номер девятнадцать, к примеру, румяна «Трупно-Зеленые». Мой отец вообще говорит, что лучше на Диске не найдешь. Просто класс»

Гном смущенно затеребил топорище.

— Ну, э-э-э… — промямлил он. — Вообще-то…

М-да… Но… Конечно… Нет, спасибо, в общем. У нас только самые лучшие ингредиенты.

— Этой штукой их и добываете? — безмятежно осведомился Хьюл, указывая на грозное оружие Громодава. — Или сегодня ночью ты не работаешь?

Брови Громодава вновь ощетинились, разом став похожими на импровизированную летучку тараканов.

— Слушай, а ты, часом, не из театра?

— Из него самого, — ответил Томджон. — Бродячие актеры. Нет, — поправил он себя. — Теперь уже оседлые актеры. Ха-ха. Вернее, сползающие с лавки.

Гном вдруг оставил в покое свой топор и плюхнулся на скамью рядом с Хьюлом. Лицо его озарилось крайним воодушевлением.

— Я у вас на прошлой неделе был, — сообщил он. — Чертовски здорово, скажу я вам. Там про парня и девчонку было. Девчонка, значит, замуж за другого вышла, за старика, а потом этот парень объявился, но ей сказали, что он умер, так она сначала места себе не находила, а дальше вообще яд приняла. Но потом оказалось, что тот человек был на самом деле совсем другим, только не мог признаться ей, потому как… — Громодав шумно высморкался. — В общем, все умерли. Очень трагично. Признаюсь, я всю дорогу домой рыдал. Она была такой бледненькой…

— Номер девятнадцать плюс слой пудры, — весело пояснил Томджон. — И чуточка коричневых теней.

— А?

— И ещё пару накладных платков под жилет, — добавил Томджон.

— Чего он болтает? — повернулся гном к крупным — как бы ни страдал этот эпитет — авторитетам в трактире.

Хьюл ухмыльнулся, не поднимая глаз от своего пойла.

— Ну-ка, парень, представь им монолог Гретелины, — сказал он.

— Запросто.

Томджон поднялся, стукнулся головой о своды трактира, вновь опустился на табурет и в конце концов встал на колени, сочтя это достойной заменой. Приложив руки к месту, которое, если бы не пара шальных хромосом, было бы его бюстом, он заговорил:

— «Быть или не быть, вот в чем вопрос…» Пока Томджон произносил монолог, гномы, сгрудившись вокруг него, не смели вымолвить ни слова. Когда же у одного выпал из руки топор, все прочие яростно на него зашикали.

— «…Любовь моя, пью за тебя!» — закончил Томджон. — Выпиваю яд, переваливаюсь через зубцы крепостной стены, далее бегом по лестнице вниз, сбрасываю платье, облачаюсь в наряд Второго Комического Стража и появляюсь на сцене слева. «Ну и дела, чума на всех на вас…»

— По-моему, вполне достаточно, — спокойно заметил Хьюл.

Несколько гномов, опустив на лица шлемы, предавались безутешным рыданиям. Весь трактир дружно похлюпывал носом.

Громодав промокнул глаза кольчужным носовым платочком:

— Я такую грустную историю в первый раз слышу, — и уставился на Томджона. — Постой-ка! — вскричал он, пораженный невероятным открытием. — Да это же мужчина. Проклятие, а я по уши втюрился в ту девчонку на сцене! — Он подтолкнул в бок Хьюла. — Слушай, у него эльфов случайно в роду не было?

— Чистокровнейший человек, — разом опроверг все домыслы Хьюл. — Я и отца его знаю.

Он уже в который раз внимательно поглядел на Шута, который с открытым ртом внимал происходящему, и перевел взгляд на Томджона.

«Не-е, — подумал он. — Просто совпадение. Бывает…»

— Он же настоящий актер, — продолжил он свое объяснение. — А хороший актер сыграет кого угодно.

Хьюл чувствовал, как взгляд Шута буравит его коротенькую шейку.

— Да, но одеваться женщиной — это как-то… — с сомнением пробормотал Громодав.

Томджон стянул с ног сапоги, подложил их себе под колени и очутился с гномом нос к носу. Несколько секунд он присматривался, после чего чуточку изменил свое лицо и повернулся к публике.

Взгляду посетителей трактира явилось сразу два Громодава. Правда, один из них почему-то стоял на коленях и был гладко выбрит.

— Чума на ваши головы… — пробормотал Томджон, подражая говорку гнома.

Гномы всегда славились незатейливым чувством юмора, поэтому шутка Томджона имела оглушительный, невероятный успех. Пока посетители трактира воздавали почести Томджону и Громодаву, Хьюл вдруг почувствовал, что кто-то смущенно трогает его за плечо.

— Так вы оба при театре состоите? — почти трезвым голосом уточнил Шут.

— Ну да…

— Так, значит, это ради вас я проехал пять сотен миль…

Время действия следующей сцены сам Хьюл скорее всего обозначил бы как «Тем же днем. Немножко позже». Стук молотков, которые бодро чеканили мгновения быстрого взросления «Дискума», покоящегося в колыбельке из лесов, проникал в одно ухо Хьюла, некоторое время жил внутри головы, после чего выбирался наружу через другую ушную раковину.

Общие подробности ночного пиршества он все же мог припомнить. Гномы без устали поставляли им выпивку, в то время как Томджон лицедействовал во все новых и новых ролях. Потом все вместе, по настоянию Громодава, решили перебраться в другое местечко, затем почтили присутствием клатчскую забегаловку… дальше все смазывалось.

В общем, как выяснилось, принимает он на грудь крайне неумело. Большая часть эля все же попадала в рот.

Судя по омерзительному вкусу в ротовой полости, некое страдающее недержанием ночное существо тоже не промахнулось.

— Думаешь, что справишься? — спросил Вито л лер.

Хьюл почмокал губами, тщетно пытаясь избавиться от мерзостного привкуса.

— Попробую, — кивнул Томджон. — История вроде бы интересная. Жестокий и коварный король правит королевством при помощи жестоких и коварных ведьм. Над замком проносятся бури. Вокруг — зловещие, непроходимые леса. Подлинный наследник престола вступает в смертельную схватку с заклятым врагом. Блеск клинка. Волнение, движение, шум. Плохой король гибнет. Добро торжествует. По всей стране звонят колокола.

— Можно запустить сверху розовые лепестки, — задумчиво промолвил Витоллер. — Я познакомился с одним человеком, который отдает их почти по себестоимости.

Теперь оба во все глаза смотрели на Хьюла, который выбивал беспокойную дробь по спинке собственного стула. Впрочем, через секунду взгляды всех троих переместились на кошелек с серебром, который Шут вручил гному. Витоллер уже мог не ломать голову, как изыскать средства на окончание строительства «Дискума», а ведь это был только задаток. Вот они, всемогущие частные пожертвования…

— Итак, ты готов её написать? — спросил Витоллер.

— Дело, в общем-то, нехитрое, — согласился Хьюл. — Но… как-то не знаю…

— Я не хочу тебя заставлять, — предупредил Витоллер.

Три пары глаз продолжали буравить заветный кошелек.

— Что-то здесь не чисто, — отозвался Томджон. — С одной стороны, Шут вроде бы говорит правду. Но говорит он её так, будто… не хочет, чтобы мы ему верили. Устами говорит одно, а глазами — совсем другое. У меня такое впечатление, Что ему самому станет легче, если мы ему не поверим. Точнее, поверим его глазам.

— Но с другой стороны, — поспешил заметить Витоллер, — кому будет хуже? Пиастры решают все…

Хьюл резко вскинул голову.

— Как ты сказал? — рассеянно переспросил он.

— Пьеса решает все, — поправился Витоллер.

И вновь воцарилось молчание — только Хьюловы пальцы упорно продолжали барабанить. С каждой минутой кошелек с серебром, казалось, прибавлял в объеме. Вскоре он грозил заполнить собой всю комнату.

— На самом деле решает все… — неестественно громко заговорил Витоллер.

— Насколько мне сдается… — начал Хьюл. Оба умолкли.

— Продолжай. Извини, что перебил.

— Да нет, пустяки. Говори, что хотел сказать.

— Я собирался сказать, — продолжил Хьюл, — что мы в любом случае в состоянии завершить строительство «Дискума».

— Нам хватит только на каркас и сцену, — напомнил Витоллер. — Больше денег не останется. Не будет ни люка из преисподней, ни люльки для спуска богов, ни вращающейся платформы, ни вееров для искусственного ветра…

— Но ведь раньше мы как-то обходились без этой мишуры, — возразил Хьюл. — Ты вспомни, как мы выступали! У нас и было-то всего несколько досок для помоста да отрез размалеванного холста. Зато сколько в нас жило рвения! А если нам нужен был ветер, мы сами махали веерами. — Он снова забарабанил по стулу. — Конечно, теперь можно даже не мечтать о машине для создания волн… Нужна-то махонькая такая. У меня как раз была идея со сценой кораблекрушения, вот там бы эту самую…

— Извини, ничего не выйдет, — помотал головой Витоллер.

— Мы же и так собираем толпы народа! — вскричал Томджон.

— Все правильно, малыш. Но мы берем с посетителей медные гроши. А ремесленникам нужно платить серебром. Вот и получается, что, если мы хотим стать состоятельными людьми… гражданами, — живо поправился он, — нам стоило родиться на свет плотниками. — Витоллер беспокойно поерзал на стуле. — Я и так уже должен троллю Христофразу больше, чем следовало бы…

Томджон и Хьюл уставились на него в полном недоумении.

— Да ведь это тот самый тролль, что отрывает у людей конечности! — воскликнул Томджон.

— И сколько ты ему должен? — спросил Хьюл.

— Вы, главное, не волнуйтесь, — поспешил успокоить их Витоллер. — С выплатой процентов я поспеваю. Пока что.

— Да, но что если ты не вернешь ему долг?

— Одну ногу и одну руку на выбор. Гном и юноша взирали на него с нескрываемым ужасом.

— Но как тебя угораздило…

— Угораздило, потому что я думал о вас обоих! Томджону давно пора выходить на большую сцену, ему вовсе не обязательно смолоду гробить здоровье, ночуя в фургонах под открытым небом и только понаслышке, от чужих людей, зная, что такое дом. А тебе, мой дорогой, пора остепениться, обзавестись всякими люками… веерами и прочими причиндалами. Это вы меня подговорили построить театр, а я подумал и рассудил, что так будет правильно. Что это за жизнь — скитаться по раскисшим дорогам, давать по два спектакля в день, развлекая кучку праздных крестьян, а потом обходить ряды с протянутой шляпой, словно мы просим милостыню? Я-то мечтал, что у нас будет приличное место, где мы поставим удобные места для зажиточных горожан, которые не станут закидывать сцену тухлыми помидорами. И я сказал себе — начхать, во что эта затея обойдется! Я же ради вас старался…

— Довольно, довольно! — перебил его Хьюл. — Я пишу пьесу!

— А я её играю! — поддержал гнома Томджон.

— Только имейте в виду, я вас к этому не склонял, — заявил Витоллер. — Это ваше собственное решение.

Хьюл хмуро уставился на стол. Хотя, надо признать, здесь есть где развернуться. Взять тех же ведьм. Очень удачно, что их именно три, а не две — этого недостаточно, и не четыре — что уже перебор. Ведьмы наверняка начнут совать свои носы в ход истории… Много-много дыма, зеленые огоньки. С тремя ведьмами можно придумать отличную пьесу. Даже удивительно, как никто не додумался до этого раньше.

— Итак, мы зовем Шута и говорим ему, что согласны? — уточнил Витоллер, кладя руку на кошелек с деньгами.

А такая штука, как буря, ещё ни одну пьесу не испортила. Что же касается привидений, то он уже как-то раз попробовал вывести их в «Развлеки себя сам», но Витоллер забраковал их, сославшись на то, что труппа не может позволить себе покупать наряды из муслина. Кстати, наконец-то можно прописать роль Смерти! Из юного Смерди получится отличный Смерть — с белилами и в башмаках на платформе…

— Откуда, говоришь, он родом? — спросил Витоллер.

— Из Овцепиков, — ответил Хьюл. — Есть там одно захудалое королевство, про которое никто слыхом не слыхивал. Название похоже на эту… инфекцию, одним словом.

— Долгий путь.

— А я бы с удовольствием те места навестил, — высказался Томджон. — Я же сам оттуда родом.

Витоллер уставился на потолок. Хьюл уперся взглядом в пол. В такие мгновения лучше смотреть куда угодно, но не на ближнего своего.

— Ты же сам мне говорил, — напомнил юноша. — Рассказывал, что дело было во время ваших выступлений в горах…

— Да, верно, но я уже не припомню, где именно, — пробормотал Витоллер. — Эти горы для меня все на одно лицо. Там не столько на сцене играешь, сколько возишься с фургонами, перетаскивая их вброд через реки и толкая по горным дорогом.

— Я мог бы взять с собой молодой состав, и мы бы хорошо провели лето, — предложил Томджон. — Поставили бы все наши старые шедевры. И вернулись бы к Масленице. А ты бы остался в Анк-Морпорке, присмотрел за строительством театра. К открытию «Дискума» мы были бы уже здесь. — Он лукаво улыбнулся отцу. — Для ребят это отличная школа будет. Ты сам говорил, что наш молодой состав ещё не нюхал настоящей актерской жизни.

— Но Хьюлу все равно нужно писать пьесу, — указал Витоллер.

Хьюл ничего не ответил. Взгляд его уходил в пустоту. Спустя какое-то время его рука нырнула за отворот камзола и появилась с небольшой стопкой писчей бумаги. Затем исчезла повторно, на сей раз за поясом, и извлекла на свет закупоренную пробкой крошечную чернильницу и пучок гусиных перьев.

Отец и сын изумленно наблюдали за действиями гнома. Так и не проронив ни слова, Хьюл разгладил первый лист, открыл чернильницу, макнул туда перо, с минуту поводил им над столом, точно высматривающий жертву ястреб, и стремглав обрушился на бумагу.

Витоллер глянул на Томджона. Стараясь ступать на цыпочках, они покинули комнату.

Когда пробило полдень, в комнату внесли поднос с закусками и стопку чистой бумаги.

Настало время полдника. Закуски на подносе стояли нетронутыми. Бумага исчезла.

Спустя ещё несколько часов один из участников труппы, которому случилось пройти мимо двери, сообщил, что слышал доносящиеся из комнаты рев и глухие причитания: «Нет, все пустое, пустое! Все насмарку!» — вслед за которыми что-то громко рухнуло.

Идя на ужин, уже сам Витоллер услышал истошное требование доставить свечи и заново очинить перья.

Томджон в тот день решил пораньше лечь спать, однако сон его мигом улетучился, вспугнутый накалом творческого вдохновения, которое бушевало в соседней комнате. Оттуда доносились проклятия в адрес балконов, лож и ярусов, слышались жалобы на мир, который никак не может обойтись без машинок для создания волн. Затем все стихло, шум и ярость сменились тихим поскрипыванием пера.

Наконец Томджон окунулся в сновидение.

— Так. Все собрали?

— Да, матушка.

— Тогда разводи огонь.

— Развожу, матушка.

— Прекрасно. А теперь посмотрим…

— Вот, я тут все выписала, матушка…

— Спасибо, девочка, я сама умею читать. Так, это ещё что? «..jB хоровод вокруг костра. Хоровод, пошел, пошел. Все, что с вами, — шварк в котел!» Ты что мне суешь?

— Джейсон наш вчера свинью заколол, Эсме.

— Хорошая требуха, чего её портить-то? На пару добрых обедов хватит.

— Матушка, пожалуйста!

— В Клатче люди голодают, а вы здесь требухой разбрасываетесь… Ладно, ладно, молчу. «Чуть зерна кидай в горшок и степной травы вершок…» Слушай, а что случилось с волчьим зубом и драконьим гребешком?

— Матушка, по-жа-луй-ста. Мы, лишь напрасно теряем время. Тетушка Вемпер отрицала всякую бесполезную жестокость. В данном случае растительный белок является целесообразной и равноценной заменой.

— Постой-ка, это значит, что мы лягушек и змей тоже варить не будем?

— Нет, матушка.

— А как же тигра требуха?

— Вот она.

— Это ещё что за dermo, простите мой клатчский?

— Тигра требуха. Вейн купил её у одного приезжего торговца…

— Ты уверена?

— Вейн все проверил, действительно тигриная требуха.

— А по-моему, что тигриная, что свиная… Ладно, начали. «Взвейся ввысь, язык огня! Закипай, варись, стряпня!» Маграт, почему вода не закипает?

Томджон проснулся в холодном поту. В комнате было темно. Свет редких звезд сочился сквозь туман, устилающий улицы Анк-Морпорка; то и дело раздавались упреждающий свист взломщиков и деловитые шаги людей, занимающихся строго законной деятельностью.

Из соседней комнаты не доносилось ни звука, но он ясно видел колыхающееся на полу под дверью пятно света.

А по другую сторону вздувшейся реки боролся с бессонницей Шут. Он остановился на ночлег в Гильдии Шутов, сделав это отнюдь не по велению сердца, а исключительно потому, что денег на дорожные расходы герцог ему не выделил. Заснуть в стенах Гильдии было трудновато. Холодные стены навевали слишком тяжелые воспоминания. Кроме того, стоило ему прислушаться, и Шут начинал различать глухие рыдания и периодические всхлипы, доносящиеся со стороны бараков, где студенты с ужасом взирали на ожидающее их будущее.

Шут взбил жесткую, как камень, подушку и канул в мучительное забытье. Никакими грезами и сновидениями здесь даже не пахло.

— «Чтоб отвар остыл скорей, обезьяньей крови влей». А как насчет гуманного отношения к животным?

— Тетушка Вемпер рекомендовала заменить кровь на ложку обычной холодной воды.

— Вот только какую ложку брать — столовую или чайную?

— Эсме, перестань ругаться, и так времени нет. Смотри, уже светать собирается.

— Я просто предупреждаю, что, если ничего не получится, я в этом не виновата. Так… «Песья мокрая шерстя…» У кого мокрая шерстя? Ага! Спасибо, Гита. Точно, настоящая «шерстя», иначе и не назовешь. «Взять столярное сверло и совиное перо…» Это сверло, значит? Все шутки шутите…

— Прошу тебя, поспеши!

— Как скажешь, как скажешь. «Ящериц помет и слизь в колдовской котел вались!»

— Знаешь, Эсме, а вполне съедобно.

— Совсем обалдела — в рот всякую гадость тянуть?

Томджон буквально подлетел на кровати. Они явились снова. Те же голоса, те же лица, те же склоки, искаженные временем и пространством.

Даже сейчас, глядя в окно, за которым по городским улицам разливалось молочное марево солнечного света, он продолжал улавливать ворчливый говорок, брюзжащий все дальше и дальше, подобно отрокотавшему свое грому.

— По-моему, со столярным сверлом ты переборщила.

— А варево-то жидковато! Может, кукурузной муки добавить?

— Уже не важно. Здесь одно из двух: либо получилось, либо нет.

Томджон поднялся с постели и первым делом окунул голову в таз с холодной водой.

В комнате Хьюла царили тишина вперемешку с храпом. Томджон в одно мгновение влез в штаны, сунул голову в рубашку и распахнул дверь.

Первым делом ему почудилось, что комната ночью подверглась нападению злобной снежной бури, которая намела диковинного вида белые сугробы, громоздящиеся сейчас во всех углах комнаты. Хьюл сидел за своим столом посреди комнаты, уложив голову на пачку исписанной бумаги, и храпел.

Томджон на цыпочках пересек комнату, подобрал первый попавшийся комок бумаги, разгладил его и увидел следующее:

Король. А ежели я повешу корону на этот куст, вы, конечно, подскажете мне, если кто-то вдруг вздумает её похитить?

Галерка. Подскажем!

Король. Ну тогда мне осталось только разыскать свою лошадку.

Над камнем появляется голова 1-го убийцы.

Публика. Берегись! Сзади!

1-й убийца исчезает.

Король. Ах вы, несносные! Вы ещё смеете подшучивать над своим старым, несчастным королем…

Далее все тонуло в сплошной паутине зачеркиваний, посреди которой жирнела внушительная клякса. Томджон отбросил лист и схватил наугад другой комок.

Король. Откуда ты, о гусь о нож кинжал, возникший в воздухе сзади рядом напротив передо мною? Ты клювом рукояткой обращен мне в нос ко мне!

1-й убийца. О нет, король, почудилось то вам! Да, да, почудилось!

2-й убийца. Да-да, мой господин, я тоже вижу! О пет, о ист, пет, только по кинжал!

Судя по складкам, этот лист топтали особенно самозабвенно. Хьюл когда-то поделился с Томджо-ном своей теорией вдохновения. По комнате было видно, что прошлой ночью вдохновение здесь хлестало проливным ливнем.

Завороженный постижением сути процесса творения, Томджон потянулся за очередным неудавшимся фрагментом.

Королева. Вот напасть! Я слышу звук шагов! Не муженек ли это мой до времени вернулся? Быстрей же в гардероб и, улучив момент, смывайся побыстрей!

Убийца. Но как же я уйду, коль горничная ваша забрала мои тапки?

Горничная(открывает дверь). Архиепископ, ваше величество.

Священник(из-под кровати). Вот это влип так влип!

(Суета сует.)

Томджон уже в который раз подивился последней ремарке. Судя по всему, эту ремарку Хьюл особенно любил, поскольку начинял ею все свои творения. Ответа, что она значит, Томджон у него так и не добился. Очевидно, загадке «что и куда может совать суета» суждено было остаться нерешенной.

Томджон мягко подкрался к столу и, задержав дыхание, вытащил стопку бумаги из-под головы спящего гнома, а на место стопки тут же ловко подложил подушку.

Первая же страница гласила:

Король Веренс Флем, принц Лшшрский Сон в канун Дня Всех Пустых Ночь Длинных Ножей Острых Кинжалов Мертвых Королей, сочинение Хьюла, Театр Витоллера. Комедия Трагедия в Восьми Пяти Шести Трех Девяти Действиях.

Действующие лица:

Флем, хороший король. Веренс, плохой король. Ветревиска, злая ведьма. Гогга, не менее злая ведьма. Маггеррата, юная…

Томджон нетерпеливо перевернул страницу.

Картина 1. Примерочная Корабль Пустынная Улица Неевдополис.

Пустынное место. Гром и молния. Входят три ведьмы…

Пробежав глазами несколько первых листов, юноша решил заглянуть в конец.

«Друзья, ещё раз низкий вам поклон, всех просим на коронование в Ланкр».

(Все выходят на сцену, распевая «трам-там-там» и проч. Падают кружась розовые лепестки. Боги спускаются с небес, демоны вылезают из преисподней, много шума вокруг вращающегося круга и т. д.)

Конец.

Хьюл храпел.

Во сне его возносились и низвергались боги; по океанам холста проворно шныряли вольные ладьи. Картины прыгали, бегали друг вокруг друга, мелькали без остановки: там были люди, парящие на невидимой леске и без оной; по небу проплывали воображаемые каравеллы, ведущие друг с другом воображаемое сражение; открывались новые моря; распиливались надвое красотки; а вокруг всего этого хихикало и бормотало великое множество постановщиков спецэффектов. Раскинув в отчаянии руки, Хьюл мчался сквозь это великолепие, стремясь объять все и зная, что на самом деле ничего такого нет и никогда не будет, ведь в действительности у него имеются только несколько квадратных ярдов подмостков, скудные запасы холстины и немножко красок, с помощью которых предстояло изобразить хотя бы парочку из того бесчисленного множества образов, что населяли Хьюлову голову.

Да, воистину только в сновидениях мы обретаем подлинную свободу. Все остальное время мы на кого-то работаем.

— Пьеса в целом неплохая, — заявил Витоллер. — Но привидение меня не устраивает.

— Привидение должно остаться и останется, — угрюмо буркнул Хьюл.

— Ты забыл, что такое насмешки? Публика любит побросаться в актеров всякими предметами. Знаешь, помидоры, конечно, легко отстирываются, но ощущение все равно неприятное.

— А я говорю, привидение останется. Оно здесь необходимо, ибо того требует развитие драмы.

— Когда ставили твою прошлую пьесу, ты тоже что-то кричал о развитии.

— Я и сейчас от своих слов не отказываюсь…

— …И когда ставили «Развлеки себя сам», и когда обсуждали «Волшебника из Анка», и ещё тысячу раз.

— Да. Потому что мне нравятся привидения.

Они потеснились, уступая дорогу гномам-мастеровым, которые тащили машину для делания волн. Устройство представляло собой полдюжины длинных полотен, увитых сине-бело-зелеными холстяными лентами. Шевелением полотен, натянутых на огромные крылья, управляло прихотливое переплетение зубчатых передач и бесконечных ремней. Когда удавалось привести во вращение одновременно все ленты, люди со слабыми желудками вынуждены были отводить от сцены глаза.

— Морские сражения, — прошептал Хьюл. — Кораблекрушения. Гигантские тритоны. Пираты!

— И адский скрежет, — пророкотал Витоллер, всем телом опираясь на трость. — А ещё — немыслимые затраты на уход. Плюс оплата сверхурочных.

— Да… Сложная машинка, — признал Хьюл. — А кто её изобрел?

— Один чокнутый с улицы Искусных Умельцев, — ответил Витоллер. — Леонард Щеботанский. Вообще-то, он художник, а этим занимается забавы ради. Я чисто случайно услышал об этой штуке. Оказалось, он работает над ней уже несколько месяцев. Ну я тут же и купил её. Мне крупно повезло, потому что он все хотел заставить её взлететь.

Некоторое время они молча смотрели, как колышутся поддельные волны.

— Итак, ты все-таки едешь? — спросил наконец Витоллер.

— Да. У Томджона до сих пор ветер в голове. За ним должен присматривать кто-нибудь постарше.

— Мне будет не хватать тебя, старина. Честно тебе признаюсь. Ты мне — второй сын… Слушай, а сколько тебе лет на самом деле? Я как-то ни разу не спрашивал…

— Сто лет и два года.

Витоллер с угрюмым видом покивал. Сам он едва-едва разменял седьмой десяток, хотя из-за своего артрита выглядел чуть старше.

— Стало быть, это ты мне как второй отец…

— Знаешь, в конце концов все уравнивается, — смущенно проговорил Хьюл. — Вдвое ниже, вдвое больше жизнь. Можно утверждать, что если все сложить, то в среднем наш век сопоставим с тем, что отпущен человеку.

Витоллер вздохнул:

— Главное, я понятия не имею, как буду жить без тебя и Томджона.

— Но мы ведь уезжаем только на лето! Сколько тут ещё народу останется — сам подумай! Едет-то только молодежь. И ты сам много раз говорил, что им нужно показать себя в деле.

Витоллер имел вид крайне озабоченный и очень несчастный. Стоя на холодном ветру, гуляющем между стен незаконченного здания, он как-то съежился и стал вдвое меньше, точно воздушный шар через две недели после празднества. Кончиком трости Витоллер ворошил деревянную стружку, разбросанную по полу.

— Мы стареем, мастер Хьюл. Вернее сказать, — поправился он, — это я старею, а ты лишь становишься старше. Скоро и по нам пробьет колокол.

— Ты не хочешь отпускать паренька?

— Поначалу я этого очень не хотел. Но потом вдруг меня осенило — это же судьба. Это она нас подкараулила. Как только человек начинает налаживать свою жизнь, сразу откуда-то вылезает эта проклятая судьба. Пойми, он едет в те самые места, где я его впервые увидал. Судьба потребовала его возвращения. И нам уже не суждено встретиться вновь.

— Нас не будет всего-навсего пару месяцев… Витоллер остановил его взмахом руки:

— Прошу тебя, не перебивай. На меня нахлынуло драматическое вдохновение.

— Да, извини.

«Пшик-пшик», — приговаривала трость, молотя древесную труху и поднимая её в воздух.

— Томджон не сын мне по плоти и крови. Ты знаешь об этом.

— А я бы сказал, что он все-таки твой сын, — возразил Хьюл. — В конце концов, не все же упирается в наследственность.

— Спасибо тебе за эти слова.

— Не за что. Я говорю то, что думаю. И лучший пример — я сам. Мне была предначертана совсем другая судьба. По идее, настоящий гном даже читать не должен уметь. Так что я бы на твоем месте не придавал такое значение судьбе. От своей судьбы я уклонился, ибо рудокопом так и не стал. Поверь мне, в половине случаев судьба дает промашку.

— Да ведь ты сам говорил мне, что он очень похож на этого Шута… Я, правда, этого не заметил.

— Наверное, нужно, чтобы свет правильно падал.

— Чую, чую руку судьбы.

Хьюл только развел руками. Судьба — штука изменчивая, в этом он был положительно убежден. И доверять ей нельзя. Её и увидеть-то нечасто удается. Зато замечено: как только начинает казаться, что ты загнал её вугол, она обязательно вынырнет в совсем другом месте. Что это — совпадение? Может, провидение? Законопать наглухо дверь, а потом оглянись — окажется, все это время судьба стояла у тебя за спиной. Только решишь, что теперь уж точно пригвоздил её, — а она тебе уже машет издалека твоим же молотком.

Хьюл частенько делал ставку на судьбу. Развитию драмы она способствовала даже больше, чем привидение. Ничто так не обновляет потасканный сюжет, как капелька судьбы. Но крайне ошибочно думать, что можешь подержать её в ладонях. А что касается ловли судьбы за хвост…

Глава 14

Матушка Ветровоск раздраженно покосилась на магический кристалл нянюшки Ягг. Что ни говори, а кристалл не из лучших — доставленный одним из сыновей нянюшки из дальних заморских стран, он был мутно-зеленого, бутылочного цвета. При взгляде сквозь него все невероятно искажалось, в том числе, как подозревала матушка, и правда.

— Ясно одно, — произнесла она. — Он едет. В какой-то телеге.

— Лучше бы выбрал какого-нибудь норовистого белого жеребца, — высказалась нянюшка Ягг. — Юный принц на лихом коне и всякое такое прочее…

— А волшебный меч у него есть? — поинтересовалась Маграт, вытягивая шею.

Матушка Ветровоск тяжело опустилась на стул.

— Вы обе настоящий позор ведовского рода, — заявила она. — Вам все летающих по воздуху скакунов да магические мечи подавай. Раззявили рты, как две доярки!

— Как хотите, но я считаю, что волшебный меч быть обязан, — отрезала Маграт. — Надо где-то его взять. К примеру, выковать. Из какого-нибудь громоотвода. У меня даже заклинание подходящее для меча есть. В общем, сейчас найдем громоотвод, — неуверенно предложила она, — и выкуем из него волшебный меч.

— Э-э, нет, я в этом не участвую, — фыркнула матушка. — Эти штуки очень опасны. Сначала ничего делать не хотят, а потом возьмут и отхватят тебе полруки.

— А ещё у него должно быть родимое пятно в форме клубнички, — продолжала нянюшка Ягг, нимало не смущаясь тем, что её постоянно перебивают.

Матушка Ветровоск и Маграт подозрительно уставились на неё.

— Да, родимое пятно в форме клубнички, — повторила нянюшка Ягг. — Если уж ты настоящий принц и едешь отвоевывать свое королевство, у тебя просто обязано быть такое пятно. Чтобы все знали, кто ты есть. Хотя никогда не понимала, как люди определяют, клубничка это или нет…

— Да уж, будет нам клубничка… — туманно выразилась матушка, постучав по кристаллу.

В его пронизанных трещинами зеленых глубинах, воняющих омарами, крохотный Томджон расцеловал родителей, кого-то обнял, кому-то крепко пожал руку и перемахнул через борт головного фургона.

«Должно сработать, — сказала себе матушка. — Иначе он бы сюда не поехал… А прочий народ с ним — это его верные спутники. И то хорошо. Есть у парня голова на плечах. Пять сотен миль по такой дороге — не шутка. Любая беда может случиться.

Надеюсь, их мечи и кольчуги лежат в фургонах».

Некое сомнение украдкой пробралось в её душу, но матушка быстро с ним справилась. «Других причин ехать ему сюда просто-напросто нет, значит, остается одна. Стало быть, наше заклинание сработало. Хотя, конечно, эти ингредиенты и стишки… Да и время не совсем подходящее выбрали. А то, что не понадобилось, Гита утащила домой своему коту.

Но он едет. Что есть — того не отнять».

— Когда закончишь, Эсме, набрось на него какую-нибудь тряпочку, — попросила нянюшка. — А то я все боюсь, вдруг через него кто-нибудь подсмотрит, как я ванну принимаю.

— Он едет, — промолвила матушка с таким явным и глубоким удовлетворением, что его можно было бы использовать вместо пруда.

Исполняя просьбу нянюшки, она натянула на кристалл мешочек из черного бархата.

— Дорога ему предстоит долгая, — высказалась нянюшка Ягг. — Времена шатки, береги шапки. А что, если ему на пути разбойники попадутся?

— Мы за ним будем присматривать, — пообещала матушка.

— Это неправильно, — возразила Маграт. — Если он собирается стать королем, то должен научиться самостоятельно справляться с трудностями.

— А если он сюда весь искалеченный явится? — хмыкнула нянюшка. — Нет, сила ему понадобится…

— Ладно, ладно, но, когда он доберется до Ланкра, нам все же следует оставить его в покое. В этой битве у него не должно быть союзников.

Матушка хлопнула в ладоши, обозначая свой деловой настрой.

— На том и порешим, — подвела итог она. — Если он будет явно побеждать, помогать ему не станем.

Наблюдение осуществлялось из хижины нянюшки Ягг. Когда, ближе к рассвету, матушка направилась к дверям, Маграт вызвалась остаться и помочь нянюшке с уборкой.

— Что же случилось с вашими принципами невмешательства? — спросила юная ведьма, едва за спиной матушки закрылась дверь.

— Ты это о чем?

— Не притворяйся, что не поняла меня, нянюшка.

— Да какое это вмешательство? Вмешательство — это совсем другое… — принялась объясняться нянюшка Ягг. — Мы ведь только направляем его поступки в нужное русло.

— Ты сама послушай, что говоришь! Нянюшка уселась на кровать и принялась нервно поправлять подушку.

— Видишь ли, невмешательство хорошо, когда все идёт как надо, — сказала она. — Когда тебя никто не вынуждает, не вмешиваться — одно удовольствие. А у меня — семья. Джейсон уже в пару драк ввязался, когда услышал, что о нас люди говорят. Шона со службы армейской турнули. Так что сначала мы поможем королю, а потом он поможет нам. По-моему, все по справедливости.

— Но ведь ещё неделю назад вы двое твердили, что… — Маграт даже договорить не смогла, настолько поразило её подобное проявление наглого прагматизма.

— Неделя для магии — долгий срок, — указала нянюшка. — Сама посмотри, за это время целых пятнадцать лет прошло. В общем, Эсме настроилась разобраться с этим делом, и я ей мешать не собираюсь.

— То есть, если я правильно тебя поняла, — выдавила Маграт ледяным от волнения голосом, — обет невмешательства для вас — это нечто наподобие клятвы никогда не плавать. До тех пор пока не свалишься в воду.

— Уж лучше клятву нарушить, чем пойти ко дну, — резонно промолвила нянюшка.

Она протянула руку к каминной полке, нащупала там глиняную трубку, больше напоминающую небольшой котелок, и раскурила её от лучины, вытащенной из угасающего очага. Лежащий на своей подушечке Грибо внимательно наблюдал за действиями хозяйки.

Маграт же с безучастным видом подняла чехольчик, прикрывающий кристалл.

— У меня такое ощущение, что я никогда не докопаюсь до сути ведовства. Только мне начинает казаться, будто я ступила на верный путь, как все сразу меняется.

— Все мы люди! — пожала плечами нянюшка, выпуская в направлении дымохода сизую струю. — Все люди — люди, без исключения.

— А могу я позаимствовать у тебя кристалл? Ненадолго? — вдруг отважилась попросить Маграт.

— Пользуйся сколько душе угодно, — махнула рукой нянюшка, косясь на Маграт с теплой улыбкой. — Кстати, как твой молодой человек поживает?

— Понятия не имею, о чем ты.

— Уже несколько недель его не встречала.

— Да. Герцог дал ему какое-то поручение, и он отправился… — Маграт было запнулась, но тут же нашлась, — и он отправился куда-то выполнять это поручение. Но это меня не касается.

— О чем разговор. Я так сразу и поняла. Ладно уж, бери кристалл.

Благополучно добравшись до своей хижины, Маграт юркнула в дверь и со вздохом облегчения заперла её изнутри. Хотя ночью по торфяным пустошам никто не шастал, за последние пару месяцев положение в стране очень и очень изменилось. Мало того что уровень доверия к ведьмам упал до самой низкой отметки, так ещё и некоторые особенно смышленые ланкрцы, чаще остальных общающиеся с внешним миром, начали подозревать, что либо а) история совсем сошла с ума, обрушив на головы людей столько событий за раз, либо б) что-то явно случилось со временем. Доказать сие было крайне трудно^[496], но некоторые приезжие торговцы, постоянно переваливающие через горы и посещающие Ланкр, необъяснимым образом вдруг сильно постарели. И хотя Овцепики с их неисчерпаемыми запасами магического сырья всегда будоражили мир необъяснимыми явлениями различного масштаба, тем не менее бесследное исчезновение столь большого количества времени можно было смело отнести к событиям эпохальным.

В общем, Маграт заперла дверь, закрыла ставни и осторожно поставила на кухонный стол зеленоватую сферу.

Она сосредоточилась и…

Прикрывшись отрезом просмоленной парусины, Шут дремал на палубе речной баржи, которая со скоростью верных две мили в час шла к верховьям Анка. Может, как средство передвижения баржа и не была пределом желаний, однако дело свое она все же делала.

Итак, с ним вроде все в порядке. Только почему он ворочается и стонет во сне?

И Маграт в который раз задумалась над тем, каково живется и спится человеку, всю свою жизнь делавшему нелюбимое дело. Должно быть, подумалось ей, такая жизнь даже страшнее смерти, ибо в данном случае ты страдаешь будучи живым.

Маграт привыкла считать Шута слабым, легко поддающимся дурному влиянию, бесхребетным человеком. Она мечтала о его возвращении, однако в то же время надеялась, что они больше никогда не увидятся.

Глава 15

Лето выдалось длинное, знойное.

Они не неслись вперед сломя голову. Между Анк-Морпорком и Овцепикскими горами лежит добрый десяток стран. И их путь, как вынужден был признать Хьюл, превратился в сплошное веселье. Хотя, надо признаться, последнее слово многие гномы зачастую трактуют по-своему.

На «Развлеки себя сам» они каждый раз собирали аншлаги. Впрочем, к этому все уже привыкли. Юные актеры превзошли себя. Они забывали текст и начинали резвиться в свое удовольствие. В Сто Лате весь третий акт «Гретелины и Мелиуса» был представлен публике в обрамлении декораций из второго акта «Магических войн», однако никто даже не заметил, что величайшая любовная сцена в истории разыгрывается на фоне исполинской приливной войны, поглотившей полконтинента. Возможно, все объяснялось тем, что роль Гретелины исполнял Томджон. Так или иначе, публика замерла и сидела как к месту пригвожденная, после чего Хьюл велел Томджону поменяться ролями с напарником при выступлении в следующем зале, если, конечно, можно назвать залом хлев, выкупленный на день у одного крестьянина. Пригвождающая игра Мелиуса была такова, что пробила бы шкуру самого древнего тролля, — даже несмотря на то, что Гретелину теперь играл юный Притчуд, который относился к ролям довольно поверхностно, беспрестанно заикался и ещё только предвкушал свое окончательное избавление от угрей.

На следующий день, когда они оказались в какой-то безымянной деревеньке, давным-давно утонувшей посреди необъятного капустного моря, Хьюл поручил Томджону выйти на сцену в образе старика Мискина из «Развлеки себя сам». Именно эта роль в свое время принесла заслуженную славу отцу Томджона. Было чистейшим безумием поручать её исполнителю, чей возраст ещё не перевалил за сорок, — подушечка под камзолом и нанесенные тушью морщины ещё никогда не получали у публики признания.

Самого себя Хьюл в стариках не числил. Его папаша, несмотря на свои двести с хвостиком, по-прежнему выдавал в день по три тонны железной руды.

Но тут ему впервые довелось почувствовать себя стариком. Когда Томджон, приволакивая ногу, уковылял со сцены, душа Хьюла на один мимолетный миг вобрала в себя душу этого толстого старика-пропойцы, который, закусивши удила, бьется за истины, до которых давно никому нет дела, и все ещё цепляется одной рукой за спинку фаэтона, несущегося по дороге времён, — одной рукой, потому что другой он показывает Смерти один весьма неприличный жест. Конечно, все эти переживания были не внове Хьюлу, все это он пережил, когда писал роль. Пережил, но не прожил.

Однако новая пьеса подобным завораживающим действом не обладала. Её давали несколько раз — просто чтобы посмотреть, как пойдет. Нет, до конца спектакля никто не расходился. Но после его окончания театр пустел буквально за одну минуту. Никто не бросал на сцену тяжелых предметов. Ни один человек не дал на неё нелестный отзыв. На неё просто никто не отзывался.

Как же могло такое случиться с пьесой, оснащенной всеми необходимыми составляющими успеха?! Не в традициях ли театра показывать зрителю, как злые правители получают в конце концов по заслугам? А образ ведьмы всегда считался лакомым кусочком сценического действа. Появление в пьесе Смерти вообще следовало считать находкой. А какие великолепные реплики были у Смерти! И все же… Слепо перемноженные, все эти блестящие детали дробились, мельчали и превращались в этакую шумовую завесу, которая в течение двух часов творилась на сцене.

Поздно ночью, когда актерская братия наконец отходила ко сну, Хьюл забирался в какой-нибудь фургон и начинал яростно перекраивать свое детище. Он переписывал сцены, вычеркивал целые монологи, вставлял на их место новые, однажды надумал ввести в сюжет шута, лично отрегулировал некоторые из недавно приобретенных машин. Все усилия пропали втуне. Пьеса напоминала некую замысловатую картинку, которая с близкого расстояния одаривала россыпью прелестных откровений, но превращалась в мутную кляксу, стоило отступить от неё всего на два шага.

Когда вдохновение убыстряло ход, Хьюл даже пытался менять стиль. Те актеры, что вставали пораньше, постепенно привыкли к зрелищу лужайки, усеянной по утрам отходами сценического производства, напоминающими белые литературного вида грибы.

Один из самых странных перлов Томджон даже сохранил.

1-я ведьма. Он что-то не торопится.

(Пауза.)

2-я ведьма. Он обещал явиться.

(Пауза.)

3-я ведьма. Он обещал, но так и не явился. У меня последний тритончик остался. Припасла для него, а он взял и не явился.

(Пауза.)

— Вот что, — не выдержал наконец Томджон, — тебе нужно отдохнуть. С заказом ты справился безукоризненно. Никто не требовал, чтобы ты сочинил нечто сногсшибательное.

— Этого требую я сам, — ответил Хьюл. — Чего-то здесь не хватает, никак не могу понять чего.

— Ты абсолютно уверен в необходимости привидения? — спросил Томджон. Судя по тону его голоса, сам он в необходимости призрака не был столь убежден.

— Оставь в покое привидение! — рявкнул Хьюл. — Сцена с призраком — вообще лучшее, что я когда-либо написал.

— Я просто подумал, что, может, это лучшее стоит приберечь для другой пьесы?

— Привидение не обсуждается. Кстати, зрители уже ждут.

Глава 16

Спустя пару дней, когда бело-голубая громада Овцепиков уже заслонила весь пупсторонний горизонт Диска, на труппу напали разбойники. Впрочем, особого переполоха нападение не вызвало: актеры, положив немало сил, чтобы перетащить вброд свои фургоны, отдыхали в тени небольшой рощи, которая и разродилась вдруг шайкой злоумышленников.

Хьюл обвёл взглядом полдюжины заляпанных кровью и изрядно заржавелых клинков. Владельцы клинков, похоже, не вполне ясно представляли себе, что делать дальше.

— Минуточку… У нас тут где-то есть квитанция… — пробормотал Хьюл, но тут же получил тычок в бок от Томджона.

— Что-то они не похожи на воров из Гильдии, — прошипел юноша. — По-моему, это вольные клинки.

Здесь стоило бы уверить читателя, что главарь шайки представлял собой этакое чернобородое, самодовольно пыжащееся животное с красным платком вокруг шеи и золотой сережкой в одном ухе, а нижней частью его лица можно было чистить котлы… Что ж, мы не будем пытаться оспорить очевидное. Хьюлу, правда, на миг подумалось, что деревянная нога — это уж чересчур, однако, надо отдать должное, злодей хорошо справлялся со своей ролью.

— Здрассьте, здрассьте, — промолвил главарь. — Ну-ка кто у нас здесь? А денежки у нас имеются?

— Мы актеры, — ответил Томджон.

— Это ответ сразу на оба вопроса, — добавил Хьюл.

— И очень неостроумный, — хмыкнул разбойник. — Я бывал в городе и знаю, что такое настоящая шутка… — Обернувшись к соратникам, главарь предупредительно выгнул бровь, указывая, что его острота будет куда смешнее. — И если вы будете вести себя неосторожно, я пошучу с вами куда острее.

Слова были встречены гробовым молчанием. Нетерпеливым жестом главарь дернул вложенную в ножны саблю. Со стороны разбойников послышался неуверенный смех.

— Ладно, давайте к делу, — сказал он. — Вам всего-навсего придется пожертвовать нам лишь все деньги, что у вас есть, все ценные вещи и съестные припасы, а также одежду, которая у вас точно имеется.

— Минутку внимания, — устало выговорил Томджон.

Прочие участники труппы дружно сделали шаг назад. Хьюл ухмылялся, не поднимая головы.

— Собираешься молить о пощаде? — снисходительно буркнул главарь.

— Угадал.

Хьюл засунул руки в карманы, устремил взгляд в небеса и принялся что-то тихонько насвистывать, пытаясь удержать в повиновении расплывающиеся в ехидной усмешке мускулы лица. Другие же актеры не спускали глаз с Томджона, явно смакуя предстоящую сцену.

«Сейчас им придется выслушать монолог о милосердии из «Троллевой сказки», — успел подумать Хьюл.

— Я хотел сказать вот что… — произнес Томджон, незаметно перенося вес тела на одну ногу, понижая голос и картинно откидывая в сторону правую руку. — «Не тот муж славен меж дружины, что ратной злобою иль алчностью свирепой…»

«Похоже, все закончится так же, как некогда в Сто Лате, — думал Хьюл. — Но тот разбойник был один, он даже отдал нам свой меч. А куда нам девать шесть клинков? Особенно не люблю, когда эти типы начинают рыдать…»

Продолжая декламировать, Томджон вдруг увидел, как воздух подернулся зеленоватой дымкой. А ещё через мгновение ему показалось, что он слышит голоса:

— Гляди, матушка, какие-то вооруженные люди!

— …Кто сталью вороною искромсал божественный цветник… — изрек Томджон.

— Чтобы мой король просил о пощаде у каких-то разбойников? — отозвался чей-то голос. — Ну-ка, Маграт, подай мне вон тот кувшин с молоком!

— И, млеком милосердия вспоенное, то сердце расцветет…

— Его мне подарила моя тетя…

— …Корона из корон, венец нерукотворный. Вновь воцарилась гробовая тишина. Двое бандитов молча рыдали в ладони.

— Ты все сказал? — произнес наконец главарь. Пожалуй, впервые в жизни Томджон несколько смутился.

— Э-э-э… Ну да. Разумеется. Э-э-э… Может быть, мне повторить?

— Хорошая речь, — одобрил разбойник. — Но я-то здесь при чем? Я — человек практичный. В общем, приступайте к сдаче ценностей.

И его клинок, проделав несколько пассов, остановился у самого кадыка юноши.

— А вы что столпились, как идиоты? — обратился главарь к остальным актерам. — Делайте, что говорят, не то вашему парню крышка.

Юный Притчуд робко вскинул руку.

— Чего? — рявкнул разбойник.

— П-п-прошу п-п-прощения, сир, н-но вы внимательно слушали?

— Так, больше я повторять не буду. Или я сейчас же услышу звон монет, или вы услышите бульканье крови!

В действительности же обе стороны услыхали свирепый свист, начавшийся высоко в небе и закончившийся попаданием в разбойничий шлем кувшина с молоком, который за время полета успел порядком заиндеветь.

Уцелевшая часть шайки, бросив взгляд на печальный исход, поспешила сделать ноги.

Актеры разглядывали поверженного разбойника гораздо дольше. Хьюл пнул башмаком осколок льда.

— Красота… — слабо промычал он.

— Он даже понять ничего не успел! — пробормотал Томджон.

— Родился критиком и умер критиком, — заключил гном.

Кувшин был бело-синим. Удивительно, но в критические моменты мелкие детали всегда бросаются в глаза. Кувшин за свою жизнь несколько раз разбивался, но его склеивали снова. Очевидно, кто-то был очень привязан к кувшину.

— Видимо, мы столкнулись с какой-то редкой разновидностью смерча, — произнес гном, пуская в ход логику.

— Но кувшины просто так с неба не падают, — веско промолвил Томджон, обнаруживая поразительную склонность человеческого разума отвергать очевидные вещи.

— Да, раньше я о таком не слышал. Рыбы, лягушки, камни — все это было, — согласился Хьюл. — Но вот насчет домашней утвари — не уверен. — Он запустил в ход свою фантазию. — Хотя подобного рода необъяснимые явления были описаны. Особенно часто они упоминаются в трудах, посвященных Овцепикам, причём указывается, что в этой части мира они стали естественными и ничего необычного в них никто не видит.

Актеры непривычно тихо разбрелись по своим фургончикам и снова пустились в путь. Юный Притчуд собрал все осколки кувшина, которые только смог найти, и сложил их в отдельную шкатулку. Оставшуюся часть дня он провел с задранной головой, надеясь, что с неба свалится сахарница или ваза с конфетами.

Глава 17

Фургоны комедиантов, точно мошки, закованные в дымчатое стекло кристалла, тащились по крутым склонам Овцепиков.

— Ну, как у них дела? — поинтересовалась Маграт.

— Плутают по округе, — ответила матушка. — Может, актеры они хорошие, но в путешествиях ничего не смыслят.

— Хороший был кувшин, — вспомнила Маграт. — Таких уже не делают. Вообще, ты могла бы воспользоваться утюгом, что вон на той полке.

— В жизни есть ценности поважнее, чем кувшины с молоком.

— Вокруг его горлышка был такой красивый узор…

Последние слова матушка пропустила мимо ушей.

— По-моему, самое время лично взглянуть на этого принца. Собирайся и пошли. — И матушка крякнула в кулачок.

— Ты крякнула, матушка? — недоуменно спросила Маграт.

— Крякнула? Неправда! Я… — Матушка запнулась. — Я не крякнула, а… хмыкнула.

— У Черной Алиссии была привычка крякать.

— Смотри не кончи, как она… — подала голос нянюшка, греющая ноги у камина. — Она под старость совсем рехнулась. Отравленными яблоками увлеклась и всем таким прочим.

— Просто я хмыкнула несколько… пронзительнее обычного. — Из обороны, в которой она, похоже, отсиживалась слишком долго, матушка перешла в нападение. — Кроме того, ничего плохого в кряканье я не вижу. Все хорошо — только в меру.

Глава 18

— Сдается мне, что мы малость заплутали, — сказал Томджон.

Хьюл скользнул взглядом по залитой пурпурным светом торфяной пустоши, что простиралась прямо до зазубренных скал Овцепикских гор. Даже в самый разгар лета некоторые наиболее исполинские вершины были увешаны массивными ожерельями льда и снега. И пейзаж этот очень хорошо поддавался описанию.

Пчелы деловито сновали в придорожных зарослях чабреца — или просто делали вид, что заняты каким-то крайне важным делом. Над высокогорными лугами скользили облака. Над горами нависла многомерная и пустая тишина, насаждаемая природой, которая не только не была знакома с людским присутствием в этих краях, но и нисколько в оном присутствии не нуждалась.

Равно как и в верстовых столбах.

— Мы заплутали ещё миль десять назад, — сообщил Хьюл. — Теперь это уже должно называться как-то по-другому.

— Ты же мне говорил, что все горы изрешечены туннелями гномов, — напомнил Томджон. — Мол, гном в горах никогда hp потеряется.

— Не в горах, а под горами, — уточнил Хьюл. — Геологические формации, смена пластов… Сверху этого не увидишь. Ландшафт мешает.

— Если ты так хочешь, мы можем вырыть яму, — предложил Томджон.

Однако денек выдался погожий. Дорога петляла между островками елей, предваряющих появление самого леса, и было так заманчиво оставить мулов в покое, положиться на то, что дорога рано или поздно куда-нибудь да выведет.

Этот вымысел географов сгубил не одну жизнь. Дороги вовсе не обязаны куда-либо выводить, им вполне хватает где-нибудь начаться, а дальше как все сложится.

— И все-таки мы заплутали, — спустя некоторое время повторил Томджон.

— Вовсе нет.

— Ну и где же мы находимся, по-твоему?

— В горах. Даже на карту не гляди.

— Надо бы остановиться и расспросить местных. — И Томджон вперил взгляд в окружающее их безмолвие, которое время от времени нарушалось зловещим воем кроншнепа — или бобра.

Познания Хьюла в области пернатой, мохнатой и прочей живности заканчивались на уровне залегания известняка. Гному ясно было одно: человеческим присутствием здесь даже не пахнет.

— И кого ты имеешь в виду под местными? — едко осведомился он.

— Вон ту старуху в смешной шляпе, — махнул рукой Томджон. — Я уже давно за ней наблюдаю. Каждый раз, когда я поворачиваюсь в её сторону, она почему-то сразу прячется за куст.

Взгляд Хьюла, проследовав в указанном направлении, остановился на кустике ежевики, который поспешно съежился.

— Боги в помощь, матушка! — крикнул он. Куст тут же ощерился разъяренным ликом.

— Я у посторонних помощи не прошу, сынуля! Хьюл чуть помешкал:

— Видишь ли, это такой оборот, госпожа… госпожа…

— Барышня! — отрезала матушка Ветровоск. — Это раз. Во-вторых, я бедная старушка, собирающая хворост, — вызывающе добавила она и громко прочистила горло. — Ой-ой-моя-спина, — сипло засюсюкала она. — Очень ты меня перепугал, юный рыцарь. Моё бедное старое сердечко…

На добрую минуту воцарилась тишина.

— Боюсь, мы что-то недопоняли, — наконец высказался Томджон.

— Что именно? — удивилась матушка.

— Что случилось с твоим бедным старым сердечком?

— А что случилось с моим бедным старым сердечком? — нахмурилась матушка, которая нечасто брала на себя роль несчастной старушки, собирающей в лесу хворост, а посему не блистала в этой области обширным репертуаром.

Однако, согласно традиции, наследные принцы, явившиеся по зову судьбы, обязаны на каком-то этапе получить помощь со стороны именно такого рода таинственных собирательниц хвороста. Матушка не видела повода попирать древние устои.

— Ты же первая заговорила о нем, — не понял Хьюл.

— Ладно, это не важно. Вы, надо понимать, ой-ой-моя-спина, ищете дорогу в Ланкр? — раздраженно осведомилась матушка, желая побыстрее разделаться с возложенной на неё миссией.

— Э-э, да, — кивнул Томджон. — И ищем её уже целый день.

— Это все потому, что пропустили нужный поворот, — хмыкнула матушка. — Сейчас повернете назад, проедете пару миль и сразу за пихтовой рощицей сворачивайте направо.

Притчуд подергал Томджона за рукав:

— К-когда встречаешь на дороге т-такого рода д-диковинную старушку, нужно п-предложить ей разделить н-нехитрую трапезу. Или, в к-крайнем случае, перенести её через ручей.

— Это обязательно?

— Ин-наче жди б-болыпой б-беды! Томджон взглянул на матушку с приветливой улыбкой:

— Не желаешь ли разделить с нами трапезу, мат… стар… сударыня..: в общем, может, поедим? Матушка задумалась:

— А что будем есть?

— Соленую свинину. Она покачала головой:

— Благодарю покорно. У меня от неё газы. — И, не добавив больше ни слова, матушка твердой поступью удалилась в кусты.

— Мы ещё можем помочь тебе перебраться через реку! — крикнул ей вдогонку Томджон.

— Через какую реку? — постучал его по голове Хьюл. — Мы на торфяной пустоши, до ближайшей воды пилить и пилить.

— Н-надо п-постараться им угодить, — вновь вмешался Притчуд. — Они в-всегда отвечают благодарностью на доброе дело.

— В таком случае следовало попросить её остаться и подождать, пока мы не найдем речку, — съязвил Хьюл.

Вскоре они отыскали заветный поворот и оказались в местности лесистого типа, столь густо исполосованной различными тропками, что это придавало ей сходство с клубком, с которым вдоволь порезвился кот. В такого рода лесных массивах деревья, дождавшись, когда путник пройдет мимо, поворачиваются и таращатся ему в затылок, а небеса уносятся в запредельные высоты и отсиживаются там. Несмотря на палящий полуденный зной, промозглое, тусклое марево повисло меж деревьями, которые все ближе подступали к тропинке, как будто норовя задавить её окончательно.

Очень скоро комедианты вновь сбились с пути и вынуждены были признать, что заблудиться в местах, удаленных от всего мира, куда хуже, чем потеряться на открытой местности.

— Она могла бы объяснить поточнее, — пробурчал Хьюл.

— Или посоветовать обратиться за помощью к коллеге, — ответил Томджон. — Погляди-ка туда. Юноша поднялся на козлах:

— Наше почтение, ста… мат… бар… — Он окончательно запутался.

Маграт одернула шаль.

— Зовите меня скромной собирательницей хвороста, ой-ой-моя-спина, — хмуро отрекомендовалась она, в качестве доказательства поднимая небольшую вязанку сухих веток.

Несколько часов ожидания, во время которого даже поговорить было не с кем, кроме как с деревьями, не лучшим образом отразились на её настроении.

Притчуд тотчас толкнул в бок Томджона. Тот понимающе кивнул и с обаятельнейшей улыбкой снова обратился к Маграт:

— Не желаешь ли разделить с нами нашу нехитрую трапезу, мат… ста… милая барышня? — проворковал он. — Только у нас ничего, кроме соленой свинины, нет.

— Употребление мяса крайне тяжело сказывается на пищеварительной системе организма, — отбрила его Маграт. — Если бы человек мог заглянуть внутрь своей толстой кишки, его ужас не знал бы предела.

— Я бы, во всяком случае, точно испугался, — заметил Хьюл.

— А известно ли вам, что мужчина средних лет постоянно носит в своем кишечнике пять фунтов непереваренного мяса? — продолжала Маграт, чьи лекции на тему правильного подхода к питанию заставляли иных крестьян целыми семьями скрываться в подполе, пока она не уходила. — И ведь это при том, что лесные орехи, семечки подсолнухов…

— Соблаговоли хотя бы указать нам какую-нибудь речушку, через которую мы могли бы помочь тебе перебраться! — взмолился Томджон.

— Перестань дурачиться! — твердо приказала Маграт. — Перед тобой скромная собирательница хвороста, ой-ой-моя-спина. Я собираю всякие сухие веточки и время от времени показываю заблудившимся рыцарям дорогу в Ланкр.

— Ага-а-а, — протянул Хьюл. — Я предчувствовал такой поворот темы.

— Вы должны ехать по тропке, которая ответвляется налево. Увидите гигантский валун с трещиной посредине — его нельзя не заметить — и сворачивайте направо.

— Отлично, — буркнул Хьюл. — Не смеем больше задерживать. Не сомневаюсь, что дневную норму по хворосту ты ещё не выполнила.

Он свистнул, и мулы, устало перебирая копытами, тронулись с места.

Когда же, час с небольшим спустя, дорога начала огибать одну за другой гигантские каменные глыбы, каждая из которых была величиной с дом, Хьюл бросил поводья и, скрестив руки на груди, стал чего-то ждать. Томджон озадаченно взглянул на своего напарника:

— Можно узнать, чем ты занимаешься?

— Жду, — угрюмо промолвил гном.

— Обрати внимание, скоро начнет темнеть.

— Ничего, это не займет много времени. Первой не выдержала нянюшка Ягг.

— Только соленая свинина! — гаркнул Хьюл, когда из-за ближайшего валуна высунулась седая копна волос. — Не нравится — не бери. Насильно заставлять не будем. Ланкр где?

— Поезжайте как ехали, потом слева ущелье начнется, тогда и свернете, — быстренько объяснила суть нянюшка. — Там вывернете на дорогу, что к мосту идёт, — её сразу видно. Не заблудитесь.

Хьюл подобрал поводья.

— Ты забыла упомянуть ой-ой-твою-спину.

— Дьявол. Извини. Ой-ой-моя-спина.

— И что ты, как мне кажется, скромная собирательница хвороста, — продолжал Хьюл.

— Попал прямо в точку, — ласково отозвалась нянюшка. — Как раз намеревалась пособирать… Томджон подтолкнул гнома рукой:

— Не забудь про реку.

Хьюл яростно глянул на юношу.

— Как же, как же… — процедил он. — И ты можешь подождать нас здесь, а мы пока сбегаем речку поищем.

— Чтобы перенести тебя на другой берег, — радостно закончил Томджон.

Нянюшка Ягг расцвела в улыбке.

— Вообще-то, я всю жизнь по мосту ходила, — заявила она. — Но вы можете меня подбросить к нему.

На глазах у оцепеневшего от ярости Хьюла нянюшка Ягг, подобрав юбки, залезла в фургон, внедрилась между Томджоном и гномом и, поерзав, как устричный нож, быстро отвоевала себе половину скамейки.

— Кстати, ты упоминал соленую свинину, — вспомнила она. — А горчица у вас есть?

— Нет, — отрезал Хьюл.

— Плохо. К свинине обязательно нужна приправа, — поддерживая светскую беседу, мудро заметила нянюшка. — Ну да ладно, давай её сюда.

Притчуд без слова протянул ей корзину, в которой содержался ужин всей труппы. Нянюшка подняла крышку корзины и окинула снедь придирчивым оком.

— А сыр-то у вас с запашком. Надо есть побыстрее, — сказала она. — А в том бурдюке что?

— Пиво, — ответил Томджон, на долю секунды опередив Хьюла, который слишком поздно сообразил, что на подобный вопрос всегда следует отвечать: «Вода».

— Разбавленное, что ли? — поинтересовалась нянюшка, наконец оторвавшись от бурдюка.

Рука её пошарила в кармане фартука, где обычно хранился кисет с табаком.

— Огонька не найдется? — вопросила она.

Сразу несколько актерских рук потянулось к ней, предлагая огниво, трут и кремень. Нянюшка милостиво кивнула и убрала кисет обратно в карман.

— Отлично, — хлопнула она в ладоши. — А теперь как насчет табачка?

В течение следующего получаса езды караван комедиантов прогромыхал по Ланкрскому мосту, миновал несколько выгонов и наконец углубился в лесные угодья, составляющие славу, красу и большую часть этого королевства.

— И это что, весь Ланкр? — поинтересовался Томджон.

— Почему весь? — возмутилась нянюшка, ожидавшая более воодушевленного отклика. — За горами ещё столько земли… Но люди в основном живут в долине.

— И это ты называешь долиной? — озираясь, проговорил Томджон.

— Ну, долом, — согласилась нянюшка. — Главное, воздух чистый. А замок вон там. Из него открывается исключительный вид на окружающий ландшафт.

— То есть на леса?

— Ничего, тебе здесь понравится, — успокаивающе промолвила нянюшка.

— Маленький он какой-то, ваш Ланкр.

Нянюшка на минуту призадумалась. Почти всю свою жизнь она безвыездно провела в Ланкре, но недостатка в пространстве не испытывала никогда.

— Мал золотник, да дорог, — сказала она наконец. — Зато все под боком.

— Что все?

— А что бы ни было, — огрызнулась нянюшка.

Хьюл все это время молчал. Воздух здесь и вправду был хорош — воздух, скатившийся по неприступным склонам Овцепиков и процедившийся сквозь высокогорные хвойные массивы. Они проехали в открытые ворота и очутились посреди огороженного пространства, которое в этих краях, очевидно, именовалось городом. Пошатавшись по Плоскому миру и получив хорошую космополитическую закалку, Хьюл решил, что внизу, на равнинах, это скопление зданий назвали бы, самое большее, кварталом.

— По-моему, это трактир, — нерешительно промолвил Томджон.

Хьюл проследил за его взглядом.

— Трактир, — согласился он спустя некоторое время. — По крайней мере похож.

— Когда ты думаешь давать пьесу?

— Понятия не имею. Полагаю, лучше послать кого-нибудь в замок и предупредить, что мы здесь. — Хьюл поскреб нижнюю челюсть. — Шут говорил, что этот король — или кто тут на его месте? — хотел бы прежде её прочитать.

Томджон поглядывал по сторонам. Городок имел вид вполне миролюбивый. В таком месте едва ли кому-то взбредет в голову гнать актеров с приходом ночи. Плотность населения была и так крайне разрежена.

— Это Столица нашего королевства, — подала голос нянюшка Ягг. — Надеюсь, вы заметили, какие у нас милые улочки?

— Улочки? — переспросил Томджон.

— Улочка, — не стала настаивать нянюшка. — Все дома ремонтируются в срок, стоят совсем рядом с речкой, можно камень добросить…

— Добросить?

— Уронить, — вздохнула нянюшка и вновь забубнила: — Городские свалки содержатся в надлежащем состоянии, далее вы видите обширные…

— Сударыня, — перебил Хьюл, — мы приехали веселить этот город, а не покупать его.

Нянюшка Ягг покосилась в сторону Томджона:

— Я просто хотела, чтобы вы поняли, в какое прекрасное место приехали.

— Такой патриотизм весьма похвален, сударыня, — кивнул Хьюл, — а теперь окажи любезность, покинь наш фургон. Уверен, тебя ждёт ещё не одна вязанка хвороста. Ой-ой-моя-спина и всего доброго.

— Спасибо, что дали перекусить, — сказала нянюшка, не без труда переваливаясь через борт.

— Вернее, все сожрать, — брякнул Хьюл. Томджон толкнул его в бок:

— Зря ты так груб с нею. Кто знает, как ещё все обернется. — И сам поспешил обернуться к нянюшке: — Мы очень признательны тебе, ма… Что за напасть? Куда она подевалась?

— А я тебе говорю, они приехали сюда давать театр, — рявкнула нянюшка.

Матушка Ветровоск, которая мирно сидела на солнышке и лущила горох, никак не отреагировала. К вящему раздражению нянюшки Ягг.

— Ну? Ты что, так и будешь молчать? Я вон сколько вынюхала! Собирала информацию. А не сидела на месте и не жрала семечки…

— Не семечки, а горох.

— Да, спасибо за поправку, это, безусловно, очень важно, — съязвила нянюшка.

— И что за театр они замыслили?

— Не сказали. Кажется, у них какой-то договор с нашим герцогом.

— А этому-то на что театр сдался?

— Тоже не сказали.

— Может, здесь своя тактика? — задумчиво произнесла матушка. — Чтобы незаметно проникнуть в замок? Очень умно придумано. А ты не обратила внимания, в фургоне были какие-нибудь сундуки?

— И сундуки, и тюки, и всякие короба.

— Так вот, знаешь, что в них? Мечи и доспехи. Поверь мне на слово.

Но нянюшка продолжала сомневаться:

— Они не очень-то похожи на солдат. Слишком молоды ещё, кое-кого до сих пор угри мучат.

— Умницы. Толковые ребята. А посредине пьесы новый король во всеуслышание объявит, что его привела сюда судьба и так далее. Очень грамотный план.

— Тут есть ещё одна неувязочка, — сообщила нянюшка, вытаскивая из кучи стручок и засовывая его себе в рот. — По-моему, Ланкр ему не очень понравился.

— Как это? Не может быть! Это же его родное королевство. Ты, наверное, ошиблась.

— Говорю тебе, по самым красивым местам их провела. А он все молчал и волком по сторонам глядел.

Матушкина уверенность несколько поколебалась.

— Это он тебя постеснялся, — заявила она наконец. — Кроме того, переволновался. Это бывает.

Она поставила таз с горохом на землю и задумчиво оглядела кромку леса.

— У тебя есть ещё кто в замке из родни? — спросила она.

— Ширл и Дафф на кухне помогают. Повар-то бывший рассудком повредился…

— Хорошо. Я сообщу Маграт. Надо бы поглядеть на этот театр.

— Изумительно, — пробормотал герцог.

— Благодарю.

— Ты в точности описал все, что произошло, — продолжал Флем. — Так, словно сам присутствовал при этих ужасных событиях. Ха. Ха.

— Кстати, тебя там точно не было? — испепеляя гнома глазами, подалась вперед герцогиня.

— Это называется чудом воображения, — поспешно заверил Хьюл.

Герцогиня ещё пару мгновений ела гнома глазами, как бы намекая, что воображению Хьюла сильно повезло, что его, воображение, тут же не стащили во двор, не приковали цепями к четырем разъяренным жеребцам и не заставили рассказать эту байку ветру в поле.

— О, как мне это знакомо! — отозвался герцог, одной рукой перебирая листы рукописи. — Все в точности, в точности, в точности совпадает… Все как было!

— Как будет! — прошипела герцогиня. Герцог, не отвечая, переложил очередную страницу.

— Тут и про тебя есть, — уверил он. — Потрясающе! Слово в слово, все как я помню. Любопытно, здесь даже Смерть присутствует.

— Образ, который всегда вызывает у публики повышенный интерес.

— И когда вы собираетесь играть её?

— Ставить, ваша светлость, — поправил его Хьюл. — Мы уже дали несколько пробных спектаклей. Когда захотите.

«А затем мы побыстрее свалим отсюда, — добавил он про себя. — Прочь, чтобы не видеть твое лицо, напоминающее спекшуюся яичницу-глазунью, и эту гору в женском обличье и в платье кровавых тонов. Чем раньше мы уберемся из этого продуваемого всеми ветрами замка, тем лучше. Да уж, эта моя пьеса точно не войдет в историю».

— Ты назвал сумму, которую, как утверждаешь, мы тебе посулили, — сказала герцогиня. — Не мог бы ты повторить её?

— По-моему, упоминалась ещё сотня серебряных монет по представлении рукописи, — напомнил Хьюл.

— Клянусь небом, работа стоит этих денег! — вскричал герцог.

Услышав это, Хьюл поспешно ретировался, лишив герцогиню удовольствия поторговаться. Впрочем, будь его воля, он бы сам отдал сотню монет, только бы выбраться отсюда. «Да уж, золотник… — думал он. — О боги, неужели кому-то и впрямь нравится здесь жить?»

Глава 19

В назначенный час Шут появился на лугу. На том самом, с маленьким озерцом посредине. Шут упорно смотрел в небо и недоумевал, куда подевалась Маграт. Она же сама называла этот луг «нашим местом». То, что его считали своим около дюжины коров, ничего не меняло.

Маграт явилась на свидание в зеленом платьице и скверном расположении духа.

— Что это за театр ты сюда притащил? — рявкнула она.

Ноги Шута подкосились, и он без сил рухнул на поваленное дерево.

— Ты что, не рада меня видеть?

— Э-э-э… Почему? Рада, конечно. Но что это за история с театром?

— Моему господину нужен был способ убедить народ Ланкра, что он, герцог, является законным правителем. А в первую очередь, полагаю, он хочет убедить в этом самого себя.

— Так вот зачем ты ездил в город?

— Да.

— Это гнусно!

Шут, однако, пропустил это замечание мимо ушей.

— А тебе больше по душе подход герцогини? Та считает, что чем больше народу будет повешено, тем лучше. Большая мастерица по этой части. А закончится все бунтом и всеобщим кровопусканием. Погибнут ещё тысячи ни в чем не повинных людей.

— Да какой же ты мужчина после этого?!

— После чего?

— Неужели ты не хочешь отдать свою жизнь за правое дело?!

— Я предпочитаю более спокойный образ жизни. Вы, ведьмы, этого не понимаете, вы творите что вам вздумается. А на меня давят обстоятельства.

Маграт села рядом с ним. «Выведай все насчет этой пьесы, — вспомнила онанаказ матушки. — Найди своего звенячего дружка и поговори с ним по душам». — «Он верен своему долгу, — ответила матушке Маграт. — Может, он вообще не захочет ничего рассказывать». — «Время полумер закончилось, — строго сказала матушка. — Если будет нужно, соблазни его».

— Когда же они собираются давать эту пьесу? — спросила она, придвигаясь к Шуту.

— Ей-ей, я думаю, мне нельзя говорить тебе об этом, — пожал плечами Шут. — Герцог несколько раз повторил мне, чтобы я ни в коем случае не говорил ведьмам, что её будут давать уже завтра!

— Хорошо, что ты его не ослушался.

— В восемь вечера.

— Понимаю.

— Но приглашенных просят прибыть к семи тридцати. Шерри, легкие закуски и все такое прочее. Ей-ей.

— Не сомневаюсь, что твоя верность герцогу не велит тебе разглашать имена этих приглашенных…

— Конечно, не велит. Подумать только, в одном месте соберутся почти все главные люди Ланкра! Ты, понятно, пребываешь относительно этого в полном неведении.

— Естественно.

— Я просто посчитал, что человек имеет право знать то, что именно велено держать от него в тайне.

— Тонкий и мудрый подход. А скажи, через задние ворота замка по-прежнему можно пройти в кухню?

— Добавлю, что ты, должно быть, говоришь о тех самых воротах, которые так часто остаются без караула?

— Совершенно верно.

— В такие времена, ей-ей, мы не можем позволить себе транжирить средства на армию…

— Теперь скажи, а не может ли кое-кто все же посторожить эти ворота завтра около восьми вечера?

— Страшно подумать, но этим сторожем могу оказаться я сам.

— Совсем неплохо.

Шут отпихнул в сторону влажные губы одной бесцеремонной коровы.

— Герцог будет готов к встрече с вами, — добавил он.

— Но ведь ты сказал, что он сказал, что мы ничего не узнаем.

— Не совсем. Он велел не говорить вам ни слова, однако потом добавил: «Да только они все равно явятся». Не правда ли, чудно? Мне показалось, что он аж сияет от удовольствия. М-мда… А мы с тобой увидимся после окончания представления?

— Больше он ничего не сказал?

— Э-э… Вроде бы нес какую-то чушь о том, что собирается показать ведьмам, какое будущее их ожидает. Я, признаться, ничего не понял… Послушай, давай встретимся сразу после того, как все закончится. Я тут купил…

— Наверное, мне сегодня стоит помыть голову, — неожиданно вспомнила Маграт. — Извини… Мне нужно идти.

— Да, конечно, но я купил тебе пода… — рассеянно пробормотал Шут вслед удаляющимся шагам.

Спустя миг она уже скрылась в лесу, а Шут вновь вынужден был искать опору в поваленном стволе. Он смотрел, как ожерелье оплетает его нервные пальцы один за другим. Что и говорить, вещица была безвкусна до ужаса, зато именно такая, какая могла прийтись по душе Маграт. Серебряная, с висюльками и черепками! А во сколько это ожерелье ему обошлось, лучше было не вспоминать.

Корова, очевидно введенная в смущение рогами его шутовского колпака, жарко лизнула Шута в ухо.

«Все-таки это правда, — подумал Шут. — Иногда ведьмы все же делают пакости людям».

Завтрашний вечер настал очень быстро, и ведьмы, обойдя замок, нерешительно приблизились к воротам.

— Если он нас действительно ждёт, лучше было остаться дома, — в который раз заявила матушка. — Наверное, опять что-то затеял. Он явно использует головологию.

— Творится что-то неладное, — подтвердила Маграт. — Прошлой ночью его люди сожгли три хижины в нашей деревне. Он всегда так поступает, когда у него хорошее настроение. К тому же нанял нового сержанта. А у этого слова с делом не расходятся.

— Наша Дафф говорила, что видела, как эти актеры сегодня поутру разминались, — высказалась нянюшка Ягг, которая, отправляясь на прогулку, захватила с собой кулек с грецкими орехами и кожаный бурдючок, из которого исходил пряный, едкий аромат. — Сказала, что все утро орали, дрались, а потом никак не могли понять, кто кого прирезал. А иногда один из них выходил вперед и начинал сам с собой разговаривать.

— Актеры… — презрительно фыркнула матушка. — Мало им настоящей истории, все выдумывают…

— Глотки они так драли, что перекрикивали всех, — добавила нянюшка.

В кармане её фартука лежал булыжник из замка. Король-призрак планировал попасть на представление без билета.

Матушка кивнула. Сегодня должно случиться что-то важное. Она понятия не имела, что за сюрприз приготовил Томджон, однако её чувство на всякого рода драмы подсказывало, что паренек не станет размениваться на пустяки. Она представила, как Томджон, спрыгнув с подмостков, заколет узурпатора, — и поняла, что надеется на подобный исход всем сердцем.

— Хвала тебе, — вдруг пробормотала она, — такому-то такому, королю в грядущем…

— Шевелите ногами, — буркнула нянюшка. — А то шерри без нас выпьют.

Шут ожидал их появления, скрываясь рядом с маленькой калиткой. При виде Маграт лицо его на миг просияло, но тут же нахмурилось, когда из темноты следом за юной ведьмой выступили две старухи.

— Прошу вас, мне бы меньше всего на свете хотелось лишних осложнений. Надеюсь, никаких осложнений не предвидится?

— Понятия не имею, о чем ты там бормочешь, — величественно заявила матушка Ветровоск, проскальзывая мимо него.

— Выше нос, колокольчатый! — подбодрила его нянюшка, тыча локтем под ребра. — Смотри, ты нашу девочку не очень-то в углах зажимай!

— Нянюшка! — ахнула потрясенная Маграт.

Шут же отреагировал заискивающе-шокированной улыбкой, которую призывает на помощь молодой человек, когда пожилая матрона начинает обсуждать подробности его интимной жизни.

Обе старшие ведьмы, не задерживаясь, прошествовали в глубь замка, тогда как Маграт в последнюю секунду остановила цепкая рука.

— У меня есть одно местечко, откуда все изумительно видно, — поведал Шут. Она помешкала.

— Пожалуйста, не думай обо мне дурно, — упорствовал он. — Со мной ты вне опасности.

— В этом я положительно убеждена, — пролепетала она, пытаясь заглянуть ему за плечо и понять, куда свернули её старшие подруги.

— Пьесу решено давать под открытым небом, во дворе. Со сторожевой башни открывается отличный обзор. Там не будет ни души. Я отнес туда вино, кое-что из закусок… — Заметив, что Маграт все ещё колеблется, он добавил: — Там есть полная бочка воды и камин, которым иногда пользуются часовые. Если хочешь, ты даже можешь помыть голову.

Глава 20

Замок был полон. Публика, вежливо кланяясь и услужливо улыбаясь, прохаживалась важными кругами — так обычно ведут себя люди, которые каждый день видят друг друга при одних обстоятельствах, а вечером вдруг встречаются в совсем другой обстановке, например на служебной вечеринке. На ведьм никто даже внимания не обратил, и матушка Ветровоск и нянюшка Ягг без помех заняли места на скамейках, поставленных перед на скорую руку сколоченной сценой.

Первым делом нянюшка Ягг протянула матушке кулек с грецкими орехами.

— Хочешь? — предложила она. Мимо неё проскользнул городской голова Ланкра и вежливо указал на место рядом:

— Это место…

— Занято, — кратко отрубила нянюшка.

Городской голова, окинув рассеянным взглядом стремительно заполняющиеся скамьи, снова посмотрел на явно пустующее место перед собой. Подобрав полы мантии, он решился.

— Поскольку пьеса стартует с минуты на-минуту, вашим друзьям придется поискать себе другое местечко, — заявил он и сел.

Через мгновение лицо его позеленело. Зубы заклацали. Городской голова схватился за живот и громко замычал^[497].

— Тебя предупреждали, — рявкнула нянюшка вслед удаляющемуся на полусогнутых ногах сановнику. — Зачем спрашивать, если все равно поступишь по-своему? — Она наклонилась к пустому пространству: — Как насчет орешков?

— О нет, благодарю, — отозвался король Веренс, учтиво поднимая прозрачную руку. — К сожалению, они во мне не задерживаются.

— Сиятельные помпадуры и прелестные пейзанки! Прислушайтесь к выходкам шалых каботинов…

— Это ещё что? — зашипела матушка. — Что это за парень в колготках?

— Это Пролог, — пояснила нянюшка. — Он всегда идёт первым, чтобы все знали, о чем будет пьеса.

— Ничего не поняла, — пожала плечами матушка. — Кто такие помпадуры?

— По-моему, это что-то типа личинок.

— Вот здорово! «Привет, личинки, добро пожаловать на шоу!» Люди сразу настраиваются на дружелюбный лад.

Со всех сторон на ведьм обрушилось оглушительное шиканье.

— Орехи крепкие, заразы, — пожаловалась нянюшка, выплевывая скорлупу на ладонь. — Придется каблуком колоть.

Матушка погрузилась в непривычное, а потому нервное молчание и попыталась разобрать, о чем говорит Пролог. Театр ставил её в тупик. Он был начинен своеобразной магией, магией, которую она не понимала, которой не могла овладеть. Он изменял мир и утверждал, что все на самом деле не такое, каким кажется. Но самое страшное было в другом. Эта магия принадлежала людям, весьма далеким от волшебства и чародейства. То были обыкновенные люди, которые не знали правил. И они перекраивали мир, руководствуясь звучанием фраз.

Герцог и герцогиня смотрели пьесу с особого возвышения, возведенного прямо напротив сцены. Стоило матушке взглянуть на герцога, как тот сразу расплылся в заранее заготовленной улыбке.

«Лично я считаю, что мир должен оставаться таким, каков он есть, — подумала матушка. — А прошлое — таким, каким оно когда-то было. Ведь было оно куда лучше».

Грянули первые аккорды.

Из-за колонны высунулся Хьюл и дал отмашку. В неровном свете факелов, шаркая ногами, появились согбенные фигуры Притчуда и Бреттсли.

Старик (крайне дряхлый). Что за напасть обрушилась на землю?

Старуха (крайне дряхлая). Проклятье тьмы…

Некоторое время, беззвучно шевеля губами, гном следил за ходом сцены из-за кулис. Затем, резко переменившись в лице, помчался в караульное помещение, где занятые в постановке актеры колдовали над последними штрихами своих туалетов. Хьюл издал традиционный яростный вопль обманутого режиссера.

— Шевелитесь давайте! — взревел он. — Солдаты короля — на сцену! Ведьмам — при… Куда запропастились проклятые ведьмы?

Три самых юных актера поспешили предстать перед режиссером.

— Я потерял бородавку!

— В котле плавает какая-то гадость!

— В моем парике явно кто-то поселился!

— Уймитесь, ну-ка тише! — заорал Хьюл. — Все идёт нормально!

— Уже идёт?

Хьюл подскочил к гримировальному столику, схватил лепешку замазки и, скатав её в огромный ком, прилепил на щеку первому актеру. Злополучный соломенный парик со всеми его обитателями был натянут на голову «второй ведьме», после чего, внимательно осмотрев котел, Хьюл провозгласил, что гадость так и должна плавать и вообще ничего гадкого в этой гадости нет.

Тем временем на сцене один из стражников выронил из рук щит, поспешно нагнулся, подобрал его, но тут же обронил копье. Хьюл в ужасе закатил глаза и со страстной мольбой обратился к тому божеству, которое могло сейчас наблюдать за сценой.

Все шло наперекосяк. Да, на предыдущих репетициях обозначились некоторые шероховатости, однако сейчас шероховатости были ни при чем. На своем веку Хьюлу довелось познать мгновения, когда от одного взгляда на сцену начинает стынуть кровь. Но такой силы окоченение, как сейчас, он испытывал впервые. У всех до одного участников сцены поджилки дергались, как у брошенных в котел раков. Уловив повисшую над сценой напряженную тишину, Хьюл в отчаянии бросился к кулисам.

— «Здесь скрыт кинжал за каждою улыбкой…» — прошипел он, развернулся волчком и сломя голову ринулся в гримерную, где его ждали подавленные ведьмы.

Из груди его вырвался злобный стон. Настоящая суета сует. И это ведьмы, которые нагоняют ужас на все королевство! До их выхода оставалась пара минут.

— Быстренько, собрались! — хлопнул в ладоши он, собираясь с духом. — Кто вы такие? Вы — злобные твари, так?!

— Да, Хьюл, — жалобно ответили те.

— Ну-ка громко и внятно, кто вы такие?!

— Мы — злобные твари, Хьюл.

— Громче!

— Злобные твари!

Хьюл, угрюмо ссутулясь, прошествовал вдоль обескровленного отряда темных сил и порывисто развернулся на месте.

— И что вы замышляете?

2-я Ведьма яростно почесал норовящий сбежать парик.

— Вроде бы будем наводить порчу, — пробормотал он. — Так в сценарии написано…

— У-меня-заложило-уши!

— Будем наводить порчу! — хором гаркнули ведьмы, вытягиваясь по стойке «смирно» и глядя прямо перед собой, чтобы избежать глаз главнокомандующего.

Хьюл прошелся в обратном направлении.

— Кто вы такие?

— Твари, Хьюл!

— Какие твари?

— Мерзкие, полночные твари! — рявкнули они, понемногу проникаясь воинственным духом.

— Какие такие мерзкие и полночные?

— Злобные, мерзкие, полночные твари!

— Строите ли вы козни? Замышляете ли коварное?

— Да-а-а!!!

— Делаете ли это силой безымянного искусства?

— Да-а-а!!!

Хьюл вообразил себя достаточно высоким, чтобы хорошенько нависнуть над своими подчиненными.

— Кто-вы-такие?! — рявкнул он.

— Коварные, злобные, мерзкие, полночные твари безымянного искусства!

— Превосходно!

Он устремил трясущийся палец в сторону сцены, понизил голос и, ведомый драматическим вдохновением, которое внезапно обрушилось на его чувствительную голову, изрек:

— А теперь, парни, я хочу, чтобы вы пошли и всыпали им так, чтобы всем чертям тошно стало. Не ради меня. Не ради этого проклятого капитана. — Воображаемый кончик сигары перекочевал из одного уголка рта в другой, Хьюл натянул на уши воображаемый оловянный шлем и проскрежетал: — Но ради капрала Вальковски и его маленькой дворняжки.

Ведьмы не знали, смеяться или плакать.

Гном умел держать паузу, но в самый её разгар кто-то громыхнул листом жести. Пафос момента был безвозвратно погублен.

Хьюл вновь закатил глаза. Он вырос в горной стране, где грозовые бури имели обыкновение бродить от одной вершины к другой на ходулях из молний. Он до сих пор помнил бури, после которых горы наутро было не узнать, а леса куда-то вдруг исчезали. Лист жести — это, конечно, не буря, как бы яростно им ни громыхали.

«О боги, только один раз, — взмолился он. — Пусть сегодня все обойдется».

Он открыл глаза и увидел перед собой притихших ведьм.

— А вы что здесь торчите? — заревел он. — А ну бегом на сцену и прокляните их там по всем правилам!.. — И он одарил ведьм таким взглядом, что тех, словно ветром, вынесло на подмостки.

В этот момент кто-то постучал пальцем по его макушке:

— Хьюл, корона куда-то запропастилась.

— Да-да-да… — проговорил гном, чье сознание уже придумывало нормальную, работающую громо-молнесоздающую машину.

— Хьюл, короны нет! Как мне выходить на сцену?!

— Не говори ерунды, парень, корона на месте. Большая такая, с красными стекляшками. Очень внушительная. Ты в ней играл в том городе на большой площади…

— Где она скорее всего и осталась.

По сцене прокатился очередной раскат жестяного грома, но чуткое ухо Хьюла все же уловило слабеющий, нерешительный голос актера на сцене.

— «…Ребенку череп размозжить…» — прошипел он, мигом очутившись у кулис, и тут же кинулся обратно. — Найди запасную, — рявкнул он на Томджона. — В старом сундуке с бутафорией. Ты же у нас Злой Король — у тебя должна быть корона! И не стой как вкопанный, парень, у тебя через пару минут выход. Давай придумай что-нибудь.

И Томджон побрел обратно к сундукам с реквизитом. Его детство прошло среди корон, среди больших золотистых корон из дерева и гипса, украшенных стеклянными блестками. Свои первые шаги он сделал с королевским Бременем на голове. Другое дело, что большинство Бремени осталось в запасниках «Дискума». Из сундука, слой за слоем отмеряя временные пласты, извлекались кинжалы с картонными лезвиями, черепа, вазы… Но тут на самом дне его пальцы нащупали что-то легкое и коронообразное. Эту корону никогда не использовали на сцене, потому что она выглядела слишком уж жалко.

Здесь стоило бы написать, что Томджон ощутил странное покалывание в пальцах. Возможно, так оно и было.

Матушка превратилась в настоящую статую. Застыла и окаменела. Жуткая догадка закралась ей в душу.

— Это же мы, — промолвила она. — Узнаешь, Гита? Мы самые, вокруг какого-то глупейшего вида котла!

Нянюшка замерла, так и не донеся до рта очередной орех. Она прислушалась к тексту.

— Когда это я суда в море топила?! — вскричала она. — Они только что заявили, что, мол, топят суда. Лично я этим никогда не занималась.

А Маграт, наблюдавшая за ходом действия из сторожевой башни, ткнула локотком под ребра своему спутнику.

— Зеленые румяна… — пробормотала она, разглядывая 3-ю Ведьму. — Я же совсем не такая, правда?

— Ничего общего, — заверил Шут.

— А что у неё с прической?!

Подавшись вперед, Шут высунулся в амбразуру, став чем-то похожим на перевозбужденную горгулью.

— С виду солома, — сообщил он немного погодя. — Грязная какая-то…

Он замешкался, пальцы его с силой впились в устланную мхом каменную кладку. Незадолго до отъезда из Анк-Морпорка он попросил Хьюла подсказать ему пару изящных комплиментов, которые можно было бы сказать даме, и всю дорогу домой твердил их про себя. Так, сейчас или никогда…

— Надеюсь, ты не будешь против, если я сравню тебя с летним погожим деньком. Потому что… кстати, двенадцатого июня была очень неплохая погода, и… Куда же ты?

Король Веренс изо всех сил вцепился в скамью, на которой сидел, — пальцы, конечно, тут же прошли сквозь дерево, но он этого и не заметил. По подмосткам расхаживал Томджон.

— Ведь это он, это он! Мой сын!

Из нянюшкиных пальцев выскользнул и покатился по полу нерасколотый грецкий орех. Нянюшка медленно кивнула.

Веренс повернул к ней осунувшееся, прозрачное лицо:

— Что он там делает? Что за чушь несёт?

Нянюшка лишь покачала головой. Томджон, по-крабьи ковыляя по сцене, приступил к ключевому монологу. У короля начала медленно отваливаться челюсть.

— По-моему, он здесь тобой притворяется, — негромко промолвила нянюшка.

— Но где он видел у меня такую походку? И откуда взялся этот мерзкий горб? А нога? Что у него с ногой? — Послушав ещё с минуту, король в ужасе добавил: — Все это ложь! Я никогда ничего подобного не делал. И этого тоже. Почему он наговаривает на меня?

Нянюшка повернула голову и увидела на его лице страстную мольбу. Она пожала плечами.

Король поднял руку, снял с головы эфемерный венец и внимательно осмотрел его.

— Слушайте, он же в моей короне! Точно, она самая! Но что за вздор он плетет?.. — Веренс на миг умолк, дослушивая последние слова монолога, а затем добавил: — Ну да. Вот этим я, может, и занимался. Да, я сжег пару-другую хижин. Но все так поступают. Кстати, отличный стимул для градостроительства.

Призрачная корона вернулась на голову умершего монарха.

— Но зачем он наговаривает на отца? — взмолился несчастный король.

— Искусство, — коротко объяснила нянюшка. — Это, как его, зеркало жизни.

Матушка тем временем, медленно вертя головой, обводила взором лица собравшихся. Все они были обращены к сцене, все горели сопричастностью к происходящему, жадно ловили звонкие раскаты реплик, пронзающие неподвижный воздух. Ибо все происходящее на сцене было реально и, быть может, вбирало в себя больше истины, чем сама действительность. Ибо на сцене разыгрывалась история. История, которая, может, на самом деле была неправдой, но это уже ничего не значило.

Матушка никогда не тратила времени на слова.

Слова казались ей слишком бесплотными, и вот пришла пора раскаяться в собственной недальновидности. Да, подобно воде, слова бескостны, бесхребетны, но, подобно воде же, скопив страшную силу, подточив и обвалив дамбу правдивости, они мощным потоком хлынули на умы зачарованно внимающих людей, унося и растворяя прошлое.

«Да, это мы, — думала она. — Все хорошо знают, какие мы на самом деле, но запомнят нас такими, какими мы были показаны. Запомнят трех сумасшедших старух в остроконечных шляпах. А кем мы были, что делали — все это уже не существенно».

Она скосила глаза на короля Веренса. Чем он был хуже других королей? Ну сжег пару-другую хижин — скорее по рассеянности, и то жег он только тогда, когда был очень зол на кого-то. Если он и оставлял на мире раны, то эти раны быстро заживали.

«Да, тот, кто написал этот Театр, явно умел пользоваться магией. Даже я верю происходящему на сцене, хотя знаю, что все это неправда.

Искусство — зеркало жизни. И в нем действительно все отражается задом наперед.

Мы потеряны. И у нас не остается другого выхода. Придется стать такими, какими нас изображают».

Нянюшка Ягг со всей силы заехала ей локтем в ребра.

— Нет, ты слыхала? — взвизгнула она. — Мы, мол, детишек в котел кидаем! Чего они врут-то?! Нет, этого я не допущу, я не буду спокойно слушать, как нас очерняют!

Она уже собиралась подняться, но матушка схватила её за шаль.

— Сиди на месте! — прошипела она. — Иначе будет только хуже.

— «.. Матерью в грязи лесов…» — как тебе это? Помнишь Милли Хипвуд? Она же матери своей ничего не сказала, отговорилась, что в лес хворост собирать пошла. Я с ней целую ночь просидела, — пожаловалась нянюшка. — Но девочка родилась прехорошенькая. Вранье! Кстати, неужели у нас в лесах так грязно?

— Слова, — задумчиво пробормотала матушка. — Сплошные слова.

— А этого с трубой зачем выпустили? Что он собирается делать? А-а… Конец первого действия.

«И слова эти уже не забудутся, — думала матушка. — За этими словами стоит сила. Хорошие, складные слова получились».

Тут раздался очередной хлопок грома, внезапно перешедший в гулкое дребезжание, какой может издать, к примеру, лист жести, вырвавшийся из рук и ударившийся о стену.

На окружающий сцену мир навалилась жара, выдавливая жизнь из самого воздуха, как подушка выдавливает последний воздух из легких жертвы. Матушка Ветровоск заметила, как на ухо герцогу что-то шепчет лакей. Нет, герцогу нет смысла прерывать пьесу. Он этого не сделает. Он захочет увидеть окончание.

Герцог, должно быть, почувствовал на своем затылке матушкин взгляд. Повернувшись, он прищурился и как-то странно, чуть сдержанно, улыбнулся ей. Затем коснулся плеча своей супруги и вместе с ней громко расхохотался.

Матушка Ветровоск весьма часто в своей жизни приходила в ярость. Умение гневаться она считала одной из самых сильных своих черт. Неразбавленная, чистая ярость является мощнейшей созидающей силой. Но сначала нужно научиться подчинять её себе. Это не означает, что следует сложить руки и подождать, пока гнев не испарится. Нет, это означает, что гнев следует перегнать в заранее заготовленные вместилища, дождаться, пока он не затопит целые террасы сознания, и вот тогда, предвосхитив мгновение, когда он вырвется наружу, открыть маленькую дверку у основания баков, позволяя ревущей, раскаленной струе ярости раскрутить турбины мести.

Она чувствовала, что творится с землей. Чувствовала сквозь несколько футов фундамента, сквозь плиточное перекрытие, кожаную подметку и двойной носок. Земля затаилась и ждала.

— И это моя плоть и кровь? — долетели до её ушей вопли короля-призрака. — Как он мог так обойтись с родным отцом? Я хочу взглянуть ему в глаза!

Матушка мягко взяла нянюшку Ягг за руку.

— Пойдем, Гита, — сказала она.

Глава 21

А герцог Флем откинулся на спинку трона и безумными глазами обозревал мир. Мир не подвел ожиданий герцога. Более того, Флем даже не рассчитывал, что сумеет добиться столь многого. Он оглядывался на прошлое и видел, что оно плывет и тает, точно лед с приходом весны.

Повинуясь внезапному порыву, он ещё раз подозвал к себе лакея.

— Вызови капитана моей гвардии, — велел он. — Пусть отыщет ведьм и бросит их в тюрьму. Герцогиня выразительно фыркнула:

— Ты что, забыл, чем в прошлый раз все закончилось?

— Тогда мы посадили под замок только одну ведьму, — возразил герцог. — А на этот раз за решеткой окажутся все три. Общественное мнение сейчас целиком и полностью на нашей стороне. А с общественным мнением даже ведьмы считаются.

Герцогиня хрустнула пальцами, демонстрируя все, что она думает об общественном мнении.

— Но признайся, моё сокровище, наш эксперимент удался.

— До сих пор все шло гладко.

— Вот и чудненько. Ну что ты стоишь как вкопанный? Ты должен успеть передать мой приказ до окончания пьесы. Спектакль будет иметь продолжение.

Встав перед зеркалом, Смерть поправил картонный череп, одернул полы балахона, отступил на несколько шагов и ещё раз смерил себя придирчивым оком. Первая в жизни роль с текстом. Хочется, чтобы все прошло хорошо.

— Бойтесь и трепещите, о мимолетные! — вскричал он. — Ибо Смерть я, и противу меня… не станут… станут… Хьюл, станут или не станут?

— О боги, Смерди, неужели так трудно запомнить? «Противу меня не станут вам спасеньем ни запертый сто крат замок, ни дверь дубовая, обитая железом…» У тебя не голова, а решето… Не сюда, не сюда, идиоты! — И Хьюл бросился сквозь закулисный хаос вдогонку за двумя непутевыми носильщиками бутафории.

— Вот так-то, — произнес в пространство Смерть и возобновил упражнения у зеркала. — Противу меня не станут… вам ни тот-то тот-то, дверь, обитая железом… — без особого вдохновения произнес он и рассек воздух косой.

Лезвие отвалилось и грохнулось на пол.

— Как ты думаешь, сумею я на них страху нагнать? — поинтересовался он, принимаясь за починку косы.

Томджон, сидя на собственном горбу, мелкими глоточками пил чай.

— Все замечательно, дружище, — подбодрил он. — После того как ты явишься на глаза этим несчастным, они и настоящего Смерти уже не испугаются. Только мне сдается, что в голос нужно немножко добавить пустоты…

— Как это?

Томджон поставил на пол чашку. Вдруг на его лице заплясали какие-то тени, глаза ввалились, натянулись и прилипли к зубам губы, а кожа стала гладкой и матовой.

— СЛЕДУЙ ЖЕ ЗА МНОЙ, ЖАЛКИЙ АКТЕРИШКА! — промолвил он, с ужасающей неотвратимостью расставляя слоги, словно вколачивая их в крышку гроба.

В следующий же миг он вернул себе прежний облик.

— И так далее, — сказал он. Распластавшийся по стене Смерди перевел дух и нервно хмыкнул:

— О боги, ума не приложу, как тебе это удается. Да, вряд ли я когда-нибудь сумею изобразить что-либо подобное.

— На самом деле все просто. Ну, давай на сцену, если не хочешь, чтобы Хьюл снова закатил истерику.

Смерди бросил на него исполненный благодарности взгляд и помчался на сцену помогать с расстановкой декораций.

Томджон вернулся к чаепитию, которое протекало на редкость порывисто и неровно. Закулиснал суматоха отвлекала, но не больше. Мысли его были заняты другим.

Хьюл когда-то сказал, что в этой пьесе все прекрасно, кроме самой пьесы. Но Томджону не давало покоя ощущение, что пьеса сейчас отчаянно пытается измениться до неузнаваемости. В голове его жужжали какие-то далекие незнакомые слова. Такое впечатление, он против воли подслушивает чужую беседу. Для того чтобы заглушить это жужжание, ему даже приходилось кричать.

Нет, это неправильно. Написанная пьеса — это пьеса написанная. Она не может вдруг ожить и начать переделывать себя.

Неудивительно, что у всех все валится из рук. Пьеса извивается в объятиях актеров и пытается измениться.

О боги, поскорее бы убраться из этого чокнутого замка и никогда больше не видеть этого спятившего герцога… Томджон огляделся по сторонам. До начала следующего действия оставалось ещё несколько минут. Он поднялся и рассеянно побрел куда глаза глядят, надеясь выйти на свежий воздух.

Первая же дверь, открывшись под его рукой, выпустила Томджона на площадку, обнесенную зубцами. Он затворил дверь, и звуки, доносящиеся со сцены, сразу померкли, сменившись бархатистым безмолвием. Пепельных оттенков закат потухал за мозаикой облаков, однако воздух был спокоен, как мельничный пруд, и жарок, как нутро топки. В лесу, что начинался за стенами замка, заорала какая-то пичуга.

Он прошел к другому краю площадки и заглянул в ущелье, образованное отвесными скалами. На невидимом дне, скрывшись за шторой из туманов, бушевал Ланкр.

Он повернулся, сделал шаг и внезапно погрузился в такой пронизывающий холод, что в первый миг задохнулся.

Небывалые ночные ветры ледяной хваткой вцепились в его одежду. Возле его уха раздалось странное бормотание, как будто говорящий хотел поскорее сообщить нечто крайне важное, но не мог совладать со скоростью речи. Мгновение Томджон стоял в полной неподвижности, но потом, обретя возможность дышать, стрелой бросился к двери.

Глава 22

— Да не настоящие мы ведьмы!

— Тогда почему у вас вид как у типичных ведьм? Ребята, вяжите им руки!

— Да, мы похожи, но мы не настоящие!

Капитан гвардейцев ещё раз тщательно осмотрел лица подозреваемых. Остроконечные шляпы, всклокоченные волосы, пахнущие отсыревшим сеном, нездоровый, зеленоватый румянец плюс колония разнообразных бородавок… Должность капитана герцоговой гвардии не сулила никаких перспектив людям, наделенным повышенной смекалистостью. Гвардии поступил приказ о задержании трех ведьм, и вопрос можно было считать решенным вплоть до получения дальнейших указаний.

За свою жизнь капитан всего один раз бывал в театре. Ещё в детстве. И его так напугала скромная травка петрушка, вдруг принявшая человеческий облик, что будущий капитан дал себе зарок избегать всех форм организованного досуга, включая детские утренники, где постоянно появляются злобные крокодилы. Последние полчаса капитан провел в казарме, мирно прикладываясь к чарке вина.

— Слышали, что вам было сказано? Связать им руки!

— Кляпы вставлять?

— Да послушайте же, мы актеры, приехали с театром…

— Вставлять, — решил капитан, испуганно передернувшись. — Да понадежнее.

— Умоляем…

Капитан наклонился и злобно взглянул сразу в три пары встревоженных глаз. Его колотила дрожь.

— Все, — прошипел он, — не пугать вам больше маленьких детишек.

Он вдруг заметил, что его подчиненные переглядываются меж собой с некоторым изумлением. Капитан откашлялся и расправил плечи.

— Ну, дорогие мои театральные ведьмы, — изрек он, — ваше представление окончилось. Звучат аплодисменты. — Он повернулся к своим помощникам: — Заковать их в цепи.

А три другие ведьмы, оказавшись в царящем за сценой полумраке, бессмысленно пялились в темноту. Матушка Ветровоск держала в руках экземпляр сценария, куда периодически заглядывала, как будто в поисках вдохновения.

— «Суета суёт и всяческая суета», — неуверенно зачитала она.

— Так называются трагические перипетии, — пояснила Маграт. — Без них не обходится ни одна пьеса.

— Что-что суёт? — поинтересовалась нянюшка, которая прослушала половину фразу.

— Суета сует и всяческая суета, — терпеливо пояснила Маграт.

Нянюшка приободрилась:

— Всяческая — это хорошо. Значит, на всех хватит.

— Слушай, Гита, заткнись, а? — рявкнула на неё матушка. — Тебя все равно не обслужат. Эта суета предназначена исключительно для тех, кто суёт.

— Этого нельзя, нельзя допустить, — убежденно сказала Маграт. — Если пустить все на самотек, закончится тем, что ведьмы на веки вечные останутся злобными, мерзкими старухами!

— Ив дела королей будут постоянно вмешиваться, — встряла нянюшка и поспешно добавила: — Чего мы себе никогда не позволяли.

— А какая жестокость по отношению к животным! — воскликнула Маграт. — Песья ноздря, распухшая жаба… Мы же никогда этим не пользовались!

Матушка Ветровоск и нянюшка Ягг как по команде уставились в пол.

— И лес наш грязным обозвали, — горько хмыкнула нянюшка.

— Все это злостная клевета на ведьм, — заключила Маграт. — Мы живем в гармоническом единении с Природой, с её великим кругооборотом, и никому ничего плохого не делаем. Я предлагаю бросить их в котел с расплавленным свинцом.

Две старшие ведьмы восхищенно уставились на Маграт. Та залилась румянцем, причём отнюдь не зеленого цвета, и скромно опустила глазки.

— У тетушки Вемпер был один рецепт, — пробормотала она. — Все крайне просто. Сначала нужно добыть свинец…

— По-моему, в данном случае этот вариант не подходит, — по окончании долгого и, казалось, мучительного раздумья произнесла матушка. — Они ведь даже понять ничего не успеют.

— Зато народ все поймет, — возразила нянюшка.

— Нет, такой подход для нас неприемлем, — уже чуточку тверже сказала матушка. — Мы ведь так и не узнаем, чем закончилась пьеса.

— А почему бы нам просто не изменить слова? — вдруг осенило Маграт. — Когда актеры снова выйдут на сцену, повлияем на них ведовством, они сразу забудут текст и будут говорить то, что мы им скажем.

— А ты у нас, значит, эксперт по театру? — ядовито заметила матушка. — На театре нужно уметь играть, иначе публика сразу почует что-то неладное.

— Это нетрудно, — отмахнулась нянюшка. — Я их внимательно слушала. Там все идёт на один лад — выходишь и та-та та-та та-та та-та…

Матушка обдумала слова нянюшки.

— Нет, все не так просто, — заявила она наконец. — Некоторые речи были весьма и весьма хороши. Даже я не все понимала.

— Ничего сложного нет, — настаивала на своем нянюшка. — Все равно эти актеры постоянно забывают текст.

— Вы говорите о том, чтобы заставить их произносить новые слова? — уточнила Маграт. Нянюшка кивнула:

— Не знаю, как насчет новых, главное — чтобы они старые все забыли.

Теперь обе ведьмы смотрели только на матушку Ветровоск.

— Что ж, давайте попробуем, — устало проговорила та.

— Вы только подумайте, как будут благодарны нам грядущие поколения ведьм! — пылко воскликнула Маграт.

— Вот здорово-то, — кисло фыркнула матушка.

— Ага, вот вы где! Что за игру вы здесь затеяли?! Мы вас повсюду ищем!

Оторопелым взглядам ведьм предстал разъяренный гном, силящийся нависнуть над ними, как грозовое облако.

— Э-э, мы… — побелела Маграт.

— Да, да, вы! Если напряжетесь, то вспомните, что на прошлой неделе было решено вставить во второе действие сцену вокруг котла. Говорить вам ничего не придется. Вы лишь символизируете колдовские силы. И постарайтесь выглядеть как можно более гнусно. Давайте, ребятки, давайте. Кстати, у вас неплохо получается.

И Хьюл отвесил звонкий шлепок по попке Маграт.

— Отличная фигурка, Вильф! — весело воскликнул он. — Но ещё пара подушечек не помешала бы. Грудь, грудь побольше. А бородавки, Биллем, — высший класс… Должен признаться, — произнес он, отступая на пару шагов, — вы выглядите как самые мерзостные и злобные ведьмы на свете. Отличненько! Вот только парики подкачали. Занавес открывается через минуту. Ну, ни пуха ни пера…

Он отвесил ещё один звонкий шлепок по задней части Маграт и, дуя на отбитую руку, помчался торопить остальных актеров.

Обомлевшие ведьмы даже слова сказать не успели. Маграт и нянюшка Ягг инстинктивно развернули головы и выжидающе посмотрели на матушку.

Матушка засопела. Матушка подняла глаза. Матушка оглянулась по сторонам. Матушка взглянула на залитую огнями рампы сцену. И наконец, матушка хлопнула в ладоши так громко, что эхо разлетелось по всему замку.

— Отлично, — мрачно произнесла она. — Сейчас мы вам устроим спектакль.

Нянюшка, угрюмо сощурившись, глянула вслед умчавшемуся Хьюлу.

— Сейчас от вас такие перья полетят, — пообещала она.

Застыв в двух шагах от сцены, Хьюл поднял и резко опустил руку. Пора было поднимать занавес. Сейчас прозвучит гром и…

Гром не прозвучал.

— Гром! — зашипел Хьюл так яростно, что его услышала добрая половина зала. — Гром давайте!

Из-за ближайшей колонны послышалось жалобное причитание:

— Хьюл, я тут споткнулся и упал прямо на гром. Теперь он только бряцает!

Хьюл на пару секунд замер, считая про себя до десяти. Труппа стояла как вкопанная, но, увы, не как громом пораженная.

Закончив подсчет, Хьюл вскинул к небу свои крохотные кулачки и заорал:

— Бурю! Дайте мне бурю. Даже не ураган, мне нужна просто буря, самая заурядная. А теперь я скажу ПОСЛЕДНЕЕ! ВСЕ, с меня ДОВОЛЬНО!!! Гром мне сюда, или я вас сейчас…

Ослепительная вспышка молнии, ставшая ему ответом, разогнала тени замка, озарив все ослепительно-белым светом. Вслед за вспышкой накатил гром.

Это был самый оглушительный гром, который Хьюл когда-либо слышал. Такое впечатление — грохот начался у него в голове и разнесся по всем небесам.

Гром длился и длился. В замке не осталось ни одного спокойно лежащего камня. Пыль поднялась столбом. От дальнего угла замковой стены неторопливо отвалилась сторожевая башня и, пару раз величаво кувыркнувшись, сгинула в алчущей пасти ущелья.

Когда гром все же отзвучал, воцарилось звенящее, как удар колокола, безмолвие.

Хьюл поднял глаза и увидел громадные черные облака, набрякшие над замком.

Буря возвращалась.

Целые века у неё ушли на то, чтобы проникнуть в тайны древнего ремесла. Понадобились годы, чтобы обкатать новые приемы в далеких долах. Долгие часы она тренировалась на ледниках. Но довела свое мастерство до совершенства. И сегодня вечером, намереваясь выступить перед публикой, которая явно умела ценить талант, буря задалась целью доказать, что бывает куда больше шума из ничего, чем это принято считать.

Хьюл криво усмехнулся. А боги, оказывается, иногда слышат мольбы. Жаль, что он не догадался попросить заодно хорошую ветряную машину…

Он повернулся к Томджону и бешено замахал руками:

— Поехали! Поехали!

Юноша молча кивнул и приступил к ключевому монологу:

— Я не сдамся, перед каким-то Флемом землю целовать?

На сцене одна за другой появились три ведьмы. Первым делом они обступили котел, стоящий за спиной Злого Короля.

— Подделка, — процедила нянюшка Ягг. — Сделан из жести, а внутри какая-то гадость плавает.

— А огонь — просто куски красного картона! — подхватила Маграт. — Сверху казалось, что он совсем настоящий, но на самом деле просто красная бумага! Смотрите, его даже проткнуть можно.

— Уймитесь, — велела матушка. — Делайте вид, что занимаетесь делом, и ждите моих указаний.

Злой Король и Добрый Герцог уже было ввязались в обмен колкостями, который неизбежно должен был закончиться захватывающей дух Сценой Дуэли, как вдруг услышали какую-то странную возню за своими спинами и доносящиеся из публики смешки. После очередного кощунственного всплеска веселья Томджон не выдержал и оглянулся.

Одна ведьма рвала на мелкие кусочки огонь. Другая пыталась почистить котел. Третья же сидела, скрестив на груди руки, и наблюдала за действиями товарок.

— К несчастию, страна неузнаваема… — продекламировал Притчуд, но вдруг заметил выражение лица партнера и невольно проследил за его взглядом. Весь пафос сразу куда-то испарился.

— Она уже не мать нам… — поспешно подсказал Томджон.

— Д-да, н-но… — проблеял Притчуд, тыча в сторону ведьм кинжалом.

— Лично мне было бы стыдно за такой котел, — произнесла нянюшка Ягг шепотом, который был слышен даже в самых дальних уголках двора. — Его не меньше двух дней надо песком драить…

— Она уже не мать нам… — прошипел Томджон.

Краешком глаза он заметил Хьюла, который корчился от исступленного бешенства.

— Интересно, а как он у них мигал? — задумчиво проговорила Маграт.

— Тише, вы двое, — рявкнула матушка. — Людям мешаете. — Приподняв шляпу, она повернулась к Притчуду: — Ты продолжай, продолжай. Не обращай на нас внимания.

— В к-как-к-ком смысле? — опешил тот.

— Не мать нам, значит, говоришь? — в отчаянии провозгласил Томджон. — А кто тогда? Наверное, могила?

В этот момент буря выдала такой раскат грома, что с одной из уцелевших сторожевых башен снесло крышу.

Герцог с ногами забрался на трон и прижался к спинке. На лице его отразился безмерный ужас. Флем вытянул вперед то, что некогда напоминало палец.

— Они на сцене, — просипел он. — Это они. Что они делают в моей пьесе? Кто их туда пустил?

Герцогиня, менее склонная к риторическим вопросам, поманила к себе ближайшего стражника.

Тем временем Томджон умудрялся справляться уже с тремя ролями. Притчуд впал в бессознательное состояние. А теперь ещё и Хрумгридж, исполняющий роль Добродетельной Герцогини в льняном парике, также срочно нуждался в помощи.

— Ужель ты назвала меня злодеем? Во всеуслышанье не смея так меня бесчестить, ты обронила это слово втихомолку, чтоб я один, его заметив, подобрал, — прокаркал Томджон. — Теперь заметил я, что стражу ты позвала при помощи, сдается мне, таинственного знака, пресытившись движеньем губ и языка…

На сцену, семеня ногами после хорошего пинка Хьюла, вылетел стражник.

— Хьюл спрашивает, что за балаган здесь творится? — прошипел он.

— Как ты сказал, любезный? — обратился к нему Томджон. — Почудилось ли мне, что ты сказал: «Я повинуюсь, госпожа»?

— Он приказал очистить сцену от посторонних! Томджон вышел к рампе:

— Чем всякий вздор плести, милейший, взгляни-ка лучше, как я уклоняюсь от страшного удара твоего! Повторяю: взгляни-ка лучше, как я уклоняюсь от страшного удара твоего! От удара. Черепаховым гарпуном. Да, да, гарпуном! Черт побери, он у тебя в руке, глаза-то разуй!

Стражник выдавил затравленную, обезображенную ужасом ухмылку.

Томджон чуть помедлил. Трое других актеров, что находились вместе с ним на сцене, не отрываясь глазели на ведьм. Перед внутренним оком Томджона, со всей неотвратимостью налоговой декларации, замаячил поединок на шпагах, по ходу которого ему предстоит отражать яростные выпады собственного клинка и завершить который следует вогнав самому себе шпагу в грудь.

Он повернулся, желая узнать, чем заняты ведьмы, и внезапно обмер.

Впервые в жизни ему изменила его замечательная память. Все слова начисто улетучились из головы.

Матушка Ветровоск выпрямилась. Вышла на авансцену. Публика затаила дыхание. Старая ведьма вскинула руку.

— Чтоб всем клеветникам на свете стало пусто! Восторжествуй же, Правда… — Оназапнулась. — …Восторжествуй же, в общем и вообще.

Томджон почувствовал, как по коже пополз неприятный холодок. Его партнеры вдруг начали возвращаться к жизни.

Поднявшись из глубин внезапно опустевших разумов, на языках завертелись новые слова — слова, обагренные цветом крови и мести, слова, которые эхом отражались от стен древнего замка, слова, заключенные в силикон, слова, которые намеревались произнестись сами собой, слова, которые вцепились в уста актеров с таким остервенением, что попытка воздержаться от их произнесения могла закончиться травмой обеих челюстей.

— И вид его поныне страх тебе внушает? — вскричал Хрумгридж. — Напиток терпкий сил его лишил. Будь храбр, муж, хватай его кинжал. На ширине в два дюйма стали — королевство.

— Я не посмею, — вымолвил Притчуд, с изумлением косясь на собственные губы.

— Тебя не видит ни одна душа! — заорал Хрумгридж, тыча рукой в сторону обомлевшей публики. Так хорошо он никогда не играл. — Опомнись, только ночь безглазая кругом. Сегодня отберешь его кинжал, а завтра примешь королевство… Пыряй его скорее, не тяни!

Рука Притчуда задрожала.

— Я взял его, жена… Ужель и впрямь его кинжал держу я в своей руке?

— А что ж это, по-твоему, недотепа? Кончай его. Всю душу мне извел. Нет снисхождения слабым! Мы всем потом расскажем, что, с лестницы спускаясь, он сам споткнулся и упал.

— Но люди заподозрят!

— В темницах наших места хватит всем. На крайний случай дыбу новую закажем. Держанье, о возлюбленный супруг, — надежнейший залог владенья. Особливо держание в руке кинжала…

Притчуд отдернул руку:

— Нет, не могу! Со мною был он самою воплощенной добротой!

— Уж если доброта бывает воплощенной, пусть воплотится Смерть его!

Смерди не прислушивался к тому, что творилось на сцене. Оставшись один в закулисном полумраке, он ещё разок поправил маску, проверил свой смертоносный облик в зеркале и опять всмотрелся в текст.

— «Бойтесь и трепещите, о мимолетные, ибо Смерть я, и против… супротив…»

— ПРОТИВУ.

— Точно, — рассеянно признал юноша, — «и противу меня не станет вам спасеньем ни запертый домкрат…»

— СТО КРАТ.

— «Сто крат замок, ни дверь дубовая, обитая железом, когда явлюсь… явлюсь бельмом…»

— «КЛЕЙМОМ СВОИМ ПОМЕТИТЬ КОРОЛЕЙ ПРИГОВОРЕННЫХ». Смерди поник головой.

— Ну разве можно сравнить меня и тебя?! — жалобно всхлипнул он. — Ты помнишь каждое слово, и потом, потом оно у тебя звучит как нужно. — Он повернулся к собеседнику: — Здесь всего-то три строчки! Хьюл… он… задаст…

Юноша окаменел. Глаза его округлились и превратились в два чайных блюдца. Смерть, поднеся руку к его лицу, щелкнул костлявыми пальцами у него перед носом:

— ОСТАВАЙСЯ ЗДЕСЬ, — и, повернувшись кругом, степенно зашагал по направлению к сцене.

Его безглазый череп обозревал череду костюмов, восковые джунгли гримерных столов. В его отверстия для ноздрей вливался аромат нафталиновых шариков, грима и пота.

«Что-то во всем этом есть, — подумал Смерть, — что-то почти божественное. Внутри огромного мира люди построили мирок, который отражает окружающее точно так же, как капля воды вбирает в себя всю округу. Но все же… все же…»

В этот же мирок люди вобрали все те вещи, которых всегда пытались бежать, — ненависть и страх, тиранию и жестокость. Смерть разбирало любопытство. Люди истово желают избавиться от самих себя, однако все искусства, изобретенные смертными, только укрепляют стены этой темницы… Да, интересный случай.

Смерть находился здесь с миссией частного и вполне определенного свойства. Нужно было прибрать одну душу. Так что времени для пустопорожних размышлений не было. Хотя что есть время, если уж на то пошло?

Вдруг ноги его невольно отбили звонкую чечетку на замковых плитах. Затерянный среди серых теней, Смерть самозабвенно танцевал.

— ЛА-ЛА-ЛА-ЛА! — во всю глотку распевал он. Наконец, взяв себя в руки, Смерть поправил лезвие на косе и начал дожидаться своего выхода. Смерть всегда появлялся в назначенную минуту. О да, сейчас он всех поразит.

— Пусть воплотится Смерть его! Немедля! Смерть, хрустя суставами, неторопливо появился из-за кулис:

— БОЙТЕСЬ И ТРЕПЕЩИТЕ, О МИМОЛЕТНЫЕ, ИБО СМЕРТЬ Я И ПРОТИВУ МЕНЯ… И СУПРОТИВ МЕНЯ… КТО ПРОТИВ…

Смерть осекся. Осекся, наверное, впервые за целую вечность своего бытия.

Хотя Смерть Плоского мира и привык управлять судьбами миллионов, каждая отдельная смерть была делом частным и очень интимным.

Принято считать, что Смерть могут видеть либо существа оккультные, либо его непосредственные клиенты. Причина такого положения кроется в мудром свойстве человеческого разума отторгать образы, которые слишком ужасны, чтобы с ними просто так справиться. Однако сейчас то немаловажное обстоятельство, что несколько сотен собравшихся здесь людей ожидало появления Смерти, сыграло с ним роковую шутку.

Нехотя развернувшись, Смерть увидел сотни пялящихся на него глаз.

Томджон, хоть и заподозрил, кто стоит перед ним, все же не смог бросить товарища по актерскому ремеслу в беде.

— «…Не станет вам спасеньем…» — прошептал юноша еле шевелящимися губами.

Смерть ответил ему ошалелой улыбкой любителя, впервые оказавшегося на сцене.

— ЧТО? — переспросил он, точно стукнул по наковальне маленьким свинцовым молоточком.

— «…Не станет вам спасеньем ни запертый сто крат замок, ни дверь дубовая…» — покрываясь испариной, пробормотал Томджон.

— НЕ СТАНЕТ ВАМ СПАСЕНЬЕМ НИ ЗАПЕРТЫЙ СТО КРАТ ЗАМОК, НИ ДВЕРЬ… — в отчаянии повторил Смерть, читая по его губам.

— «…Дубовая, обитая железом!..»

— ЖЕЛЕЗОМ.

— Нет, я отказываюсь, — промолвил Притчуд. — Говорят тебе, меня увидит посторонний. Чу! Внизу, там, в зале, пара лишних глаз.

— Там ни души!

— Свирепый взгляд насквозь меня пронзил!

— Ничтожество! Глупец! Прикажешь мне самой кинжал тебе вложить в ладонь! Гляди, поднялся он на верхнюю ступеньку!

На лице Притчуда отразилась борьба безжалостных стихий.

— О нет! — вскричал он в ужасе, пряча за спиной руку.

Со стороны публики прозвучал ответный вопль. Герцог, приподнявшись с трона, прижимал к губам истерзанную руку. В следующий миг он уже кинулся по головам к сцене.

— Неправда! Я этого не делал! Вы все переврали! Откуда вы можете знать, как все обстояло на самом деле, если вас там даже рядом не было!

Опустив голову, он увидел устремленные со всех сторон взгляды и бессильно обмяк.

— Меня там тоже не было. — Он захихикал. — Если хотите знать, я в ту ночь спал в своей постели. Да, да, я отлично помню, как все было. Кровь на покрывале, кровь на полу. Потом я долго пытался отмыть эту кровь… Но это расследованию не подлежит. Внутренняя жизнь двора охраняется законом. Это все был сон. На следующий день я проснусь, а он жив-здоров. Завтра все будет по-старому, потому что вчера ничего не было. Завтра можно будет заявить, что мне, дескать, ничего не известно. Завтра можно сказать, что память моя повредилась! А сколько шуму он наделал, когда летел с лестницы. Чуть всех мертвых не поднял… Но кто бы мог подумать, что в старике окажется столько крови!

К концу своего монолога герцог уже вскарабкался на сцену и теперь, ослепительно улыбаясь, взирал на публику.

— Надеюсь, что мы наконец во всем разобрались, — проговорил он. — Ха. Ха.

Последовала звенящая пауза. Томджон открыл было рот, чтобы изречь что-нибудь подходящее ситуации, но понял, что сказать ничего не может.

Зато его губами завладела другая личность, которая, проникнув в него, во всеуслышание объявила:

— Заколоть меня моим же кинжалом?! О, негодяй! Я-то знаю, что ты — убийца! Я видел, как ты стоял наверху, слюнявя свой большой палец! С каким бы удовольствием я распорол тебе брюхо, если бы не мысль о том, что потом ещё вечность придется выслушивать твои причитания. Это говорю тебе я, Веренс, покойный король Ланкра!..

— Кто-кто говорит? — переспросила герцогиня, приближаясь к сцене с полудюжиной стражников. — Это клевета на первых лиц королевства плюс подстрекательство к бунту. Бред сошедшего с ума актера.

— Черт возьми! — заорал Томджон. — Я — убиенный вами король Ланкра.

— В таком случае ты предполагаемая жертва преступления, — спокойно возразила герцогиня, — и не можешь ратовать за смертную казнь виновного. Это против всех правил.

Тело Томджона, крутанувшись, развернулось к Смерти.

— Ты был там! И все видел!

— ВРЯД ЛИ МЕНЯ СОЧТУТ ДОСТОЙНЫМ ДОВЕРИЯ СВИДЕТЕЛЕМ.

— Таким образом, доказательства отсутствуют, а за отсутствием доказательств дело прекращается, — заключила герцогиня, подавая солдатам знак. — Все, хватит с меня твоих экспериментов, — обратилась она к мужу. — Теперь будем делать по-моему.

Взойдя на сцену, она поискала глазами ведьм.

— Арестовать их, — приказала она.

— Нет, — промолвил Шут, выступая из-за кулис.

— Что ты сказал?!

— Я все видел, — ответил Шут, — той ночью я находился в Большой зале замка. Это ты убил короля, мой повелитель.

— Я не убивал! — вскричал герцог. — Ты лжешь, не было тебя там! Лично я тебя там не видел! В конце концов, я приказываю, чтобы тебя там не было!

— Раньше ты не был таким смелым, Шут! — заметила герцогиня Флем.

— Точно так, госпожа. Но сейчас приходится. Герцог нерешительно попытался пронзить его взором.

— Ты поклялся быть мне верным до последнего вздоха, — процедил он.

— Поклялся, мой господин. Сознаю свою вину…

— Так вот он, твой последний вздох!

Герцог вырвал кинжал из вялой руки Притчуда, бросился вперед и по самую рукоять вонзил клинок в сердце Шута. Маграт испустила страшный вопль.

Шут покачнулся вперед, потом отшатнулся назад.

— Благодарение небесам, все кончено, — промолвил он.

Маграт, растолкав в стороны актеров, подбежала к нему и прижала Шута к тому, что в принципе, из милосердия, можно было бы назвать грудью. Шута же осенило, что за всю жизнь ему так и не удалось увидеть женской груди — если не считать грудной возраст. И он проклял этот жестокий мир, который подарил ему сии переживания только накануне смертного часа.

Он с нежностью отодвинул одну из рук Маграт, сорвал с головы ненавистный рогатый колпак и зашвырнул его как можно дальше. Все, понял он, с шутовством наконец-то покончено, никаких больше клятв, никаких обещаний. Смерть — особенно скрашенная видом вожделенной женской груди — оказалась не такой уж жестокой штукой.

— Это не я, — заявил герцог.

«Самое интересное, что ни чуточки не больно, — мелькнуло в голове у Шута. — Забавно…»

С другой стороны, мертвые боли не имут. Поскольку боль тоже не любит растрачиваться просто так.

— Вы все прекрасно видели, что я его даже пальцем не тронул, — сказал герцог.

Смерть взирал на Шута с тупым недоумением. Пошарив в тайниках балахона, он извлек на свет украшенные бубенчиками песочные часы и осторожно встряхнул их. По сцене прокатилось негромкое звяканье.

— И ничего подобного я не приказывал, — спокойно проговорил Герцог.

Голос звучал как будто издалека, то есть оттуда, где находился сейчас его разум. Действующие лица и исполнители затаив дыхание уставились на Флема. Питать ненависть к такому человеку было просто-напросто невозможно. Можно было лишь хотеть оказаться подальше от него. Даже Шуту хотелось того же, хотя на самом деле он был уже мертв.

Смерть постучал костлявым пальцем по часам и поднес их к глазницам, не понимая, что с ними такое.

— Вы все лжете! — кротко заявил герцог. — А врать плохо.

С блаженным и благодушным выражением пырнув кинжалом нескольких стоящих рядом актеров, герцог высоко вскинул руку:

— Все видят? Глядите. Ни капли крови… Это не я!

Тут он заметил герцогиню, которая возвышалась над ним подобно багровому цунами над крохотной рыбацкой деревушкой.

— Это все она, — промолвил он. — Это она его убила. — И, на общих основаниях, ткнул герцогиню пару раз кинжалом. После чего заколол и себя. Кинжал выпал из его руки.

Немного поразмыслив, голосом, вещавшим из миров, уже не столь удаленных от границы вменяемости, он произнес:

— Ничего у вас со мной не выйдет. — Флем повернулся к Смерти: — А комета будет? Я слышал, что, когда умирает особа королевских кровей, обязательно появляется комета. Я пойду посмотрю на неё, ладно? — И он медленно побрел за кулисы.

На сцену обрушился шквал оваций. Первой опомнилась нянюшка Ягг:

— Вы должны признать, что он не лишен королевского достоинства. Когда доходит до дела, эксцентричность королей не знает себе равных.

Смерть поднял часы и посмотрел их на свет, на его черепе по-прежнему отражалось недоумение.

А матушка Ветровоск, подхватив со сцены кинжал, потрогала лезвие. Щелкнув, клинок не сопротивляясь скользнул в рукоять.

Матушка вручила кинжал для осмотра подруге.

— Вот он, твой волшебный меч, — фыркнула она.

Маграт бросила взгляд сначала на орудие убийства, потом на убиенного:

— Так ты умер или как?

— По идее умер, — с некоторой хрипотцой в голосе ответил Шут. — Думаю даже, что нахожусь сейчас в раю.

— Слушай, перестань, я говорю серьезно.

— Если серьезно, то не знаю. Но в груди как-то тесно.

— Значит, ты жив.

— Все живы, все, — успокоила матушка. — Это же не настоящий кинжал. Наверное, актерам боятся доверять холодное оружие.

— Они ведь даже котел толком почистить не могут, — вставила нянюшка.

— Решать, кто здесь жив, а кто нет, буду я, — заявила герцогиня. — Как персона, облеченная правом казнить и миловать. Супруг мой, как вы все видели, окончательно рехнулся. — Она повернулась к стражникам: — А значит, я повелеваю…

— Быстрее! — прошипел король Веренс в ухо матушке. — Быстрее же!

Матушка Ветровоск расправила плечи и втянула в себя воздух.

— Умолкни, женщина! — рявкнула она. — Ибо перед тобой стоит истинный король Ланкрский! — И рука её опустилась на плечо Томджона.

— Это он-то?!

— Это я-то?!

— Глупости, — фыркнула герцогиня. — Этот фигляр, актеришка…

— Она права, сударыня, — едва не заикаясь, пробормотал Томджон. — Мой отец владеет театром, а не королевством.

— Это настоящий король, — повторила матушка. — И мы можем это доказать.

— Не так быстро, — процедила герцогиня. — Мы этого не потерпим. Я знать не желаю никаких наследных принцев, вернувшихся за моим королевством. Стража, взять его!

Матушка вскинула руку. Солдаты остановились и принялись нерешительно перетаптываться с ноги на ногу.

— Она же ведьма, — робко промолвил один из них.

— Ты не ошибся, — кивнула герцогиня. Стражники затравленно поежились.

— Мы сами видели, как они людей превращают в тритонов.

— А ещё они хвастались, что могут устроить кораблекрушение …

— Истинная правда, и суета суёт.

— Точно.

— Это надо бы обговорить. За ведьм особая плата.

— Она же может превратить нас в неизвестно кого. Даром что живет в грязном лесу.

— Перестаньте нести чушь, — приказала герцогиня. — Ведьмы никогда ничего подобного не делали и делать не умеют. Эти сказки для того и существуют, чтобы пугать людей.

Стражник замотал головой:

— А меня лично они убедили.

— Разумеется, ведь для того они и… Внезапно герцогиня прервалась и, устало вздохнув, вырвала из рук стражника пику.

— Я тебе покажу, на что способны эти ведьмы, — сказала она и метнула пику прямо в лицо матушки Ветровоск.

Матушка по-змеиному рассекла рукой воздух и сомкнула пальцы вокруг древка, остановив пику прямо перед собой.

— Ну что? — поинтересовалась она. — Хочешь ещё что-нибудь показать?

— Ты меня не напугаешь, вещая сестрица!

На несколько мгновений матушка и герцогиня замерли, глядя в глаза друг другу. Наконец ведьма изумленно хмыкнула:

— А ведь ты правду говоришь. Ты действительно нас не боишься.

— Неужели ты думаешь, что я не успела изучить вас? Твое ведовство — это хитрое жульничество, рассчитанное на простолюдинов. Меня ты им не напугаешь. Можешь пробовать на мне свои самые злые чары — поглядим, что выйдет.

Матушка с ответом не спешила.

— Самые злые чары? — переспросила она наконец.

Маграт с нянюшкой начали потихоньку пятиться.

— А ты умна, — расхохоталась герцогиня. — Давай, давай, я разрешаю. Где твои жабы и демоны? Я…

Она внезапно замолкла. Губы её продолжали шевелиться вверх-вниз, но больше с них не слетало ни звука. Лицо герцогини перекосилось от ужаса, её глаза глядели куда-то за спину матушки, — казалось, они проникли за саму изнанку мироздания. Вскинув ладонь ко рту, герцогиня издала какой-то скулящий стон. Она застыла на месте без движения, как кролик, встретивший удава и отдающий себе отчет, что эта встреча с рептилией первая и последняя в его жизни.

— Что ты с ней сделала? — Маграт первая обрела дар речи.

Матушка чуть заметно ухмыльнулась.

— Головология, — пояснила она и снова ухмыльнулась. — Здесь Черной Алиссии до меня далеко.

— Да, конечно, но что именно ты сделала?

— Такие, как она, появляются только тогда, когда человек сам выстраивает стенки внутри своей головы, — сказала матушка. — А я их сейчас снесла. Нет больше стенок. Вопли. Мольбы. Угрызения совести. Все навалилось на неё сразу. Это достаточно просто сделать… — Она снисходительно покосилась на Маграт: — Я покажу тебе как-нибудь. Только напомни.

Маграт обдумала её слова.

— Это ужасно, — призналась она в конце концов.

— Чепуха! — со страшной улыбкой на губах промолвила матушка. — Люди только и мечтают о том, чтобы поближе узнать себя. Вот я ей и помогла.

— Иногда приходится творить добро, чтобы наказать человека, — глубокомысленно изрекла нянюшка Ягг.

— По-моему, это самая жестокая вещь, которую только можно совершить, — упорствовала Маграт, глядя, как покачивается могучий торс герцогини.

— О боги, напряги же свое воображение, девочка, — вздохнула матушка. — На свете есть вещи куда хуже. Думаешь, иголки под ногти загонять — это хорошо? Или щипцами орудовать?

— А некоторые предпочитают раскаленные докрасна ножи, — встряла нянюшка. — Причём загоняют их рукояткой вперед, так что, пока вытащишь, все пальцы изрежешь.

— Жестокость жестокости рознь. То, что я сделала с герцогиней, — это мой предел, — сказала матушка. — Но это справедливо. Ведьма должна вести себя как ведьма. А все остальное — это драматические эффекты. Поверь мне, настоящая магия творится у людей в головах. Это и называется головологией. А если ты…

В этот самый миг сквозь прижатую к губам герцогини руку вырвалось наружу некое странное шипение. Голова её вздернулась, глаза широко открылись, помигали и сфокусировались на матушке. Лицо герцогини исказила адская ненависть.

— Стража! Взять их! Мне что, нужно повторять?!

Нижняя челюсть матушки свалилась на грудь.

— Что? — ошалело пробормотала ведьма. — Но… но я же показала тебе, какая ты есть на самом деле.

— И что мне теперь — расстраиваться из-за этого? — (Ратники покорно схватили матушку за плечи, а герцогиня чуть ли не носом уперлась в лицо старой ведьмы.) Брови правительницы Ланкра образовали победоносный клин. — Думала, я рухну на пол без сознания? Что ж, старуха, да, я увидела, кто я есть на самом деле, и теперь горжусь этим, поняла?! Я ни о чем не жалею и готова повторить все сначала! Я нравлюсь сама себе, я люблю себя и наслаждаюсь тем, что делаю! — И герцогиня торжествующе поправила свой чудовищный бюст. — А вы просто старые дуры! — закричала она. — Вы — слабые людишки! Неужели вы действительно считаете, что все люди в глубине души милы и прекрасны?!

Сгрудившаяся на сцене толпа попятилась, освобождая место исступленному ликованию герцогини.

— Так знайте же, я заглянула в эти глубины! — продолжала она. — И теперь знаю, какая сила движет людьми. Ими движет страх. Всесильный, сокрытый от себя и других ужас. Неужели после этого я буду бояться вас, ничтожные ведьмы?! Да я такое вам устрою, что вы вовек меня не забудете, я…

В этот миг нянюшка Ягг с размаху хватила по её затылку оловянным котлом.

— На мой взгляд, она даже для королевы чересчур эксцентрична, — заметила она, глядя на оседающую у её ног герцогиню.

Ответом стало долгое, гнетущее молчание.

Матушка откашлялась. Улыбнувшись милой, дружественной улыбкой держащим её стражникам, она предложила им заняться телесами герцогини.

— Уберите это и киньте в какую-нибудь камеру, — распорядилась она.

Стражники вытянулись по стойке «смирно», после чего схватили герцогиню под локти и, приложив поистине титанические усилия, поставили её на ноги.

— Только не так грубо, — поморщилась матушка.

Потирая руки, она повернулась к Томджону, который с открытым ртом следил за происходящим.

— Вот все и закончилась, — проворковала она. — Теперь, парень, у тебя точно нет выбора. С этой минуты ты — король Ланкра!

— Но я ведь не умею быть королем!

— А мы тебя научим. Во всяком случае, орать ты точно умеешь.

— Но то была всего лишь роль!

— Вот и продолжай её исполнять. Быть королем — это… это… — Матушка щелкнула пальцами, призывая на помощь Маграт. — Как зовутся эти твари, которых везде по сто штук?

Маграт была явно озадачена вопросом.

— Ты имеешь в виду проценты? — наконец сообразила она.

— Они самые, — довольно подтвердила матушка. — Король почти на все сто процентов актер. Так что не подведи нас.

Томджон повернулся к кулисам, надеясь, что хоть Хьюл ему чем-то поможет. Хьюл действительно находился за кулисами, но ничего происходящего он не видел. Положив сценарий на колено, он яростно правил написанное.

— УВЕРЯЮ ТЕБЯ, ТЫ ЖИВ И ЗДОРОВ. МНЕ НЕТ СМЫСЛА ТЕБЯ ОБМАНЫВАТЬ.

Герцог хихикнул. Обернув торс первой попавшейся простыней, он плутал по самым заброшенным коридорам замка. Периодически он издавал нечто вроде «у-у-у-у».

Смерть не знал, что и думать. Он не раз встречал людей, отказывающихся признать собственную кончину, потому что она всегда переживается как крайняя неожиданность и многие не готовы смириться с её наступлением. Однако человек, который утверждает, что он — мертвец, и при этом дышит, попадался ему впервые. Смерть тревожно поежился.

— Я буду набрасываться на людей из-за спины, — вещал Флем. — Всю ночь по замку будет разноситься клацанье моих костей. А по утрам я буду залезать на крыши домов и предсказывать, кто из горожан умрет следующим…

— ЭТО ПРЕРОГАТИВА БАНЬШИ.

— Это меня не касается, — возразил герцог весьма решительным тоном. — Далее, я начну проникать сквозь стены, переворачивать столы, брызгать эктоплазмой на неугодных… и на угодных тоже. Ха. Ха.

— НЕ ПОЛУЧИТСЯ. ТЫ УЖ МЕНЯ ИЗВИНИ, НО ЖИВЫМ ЛЮДЯМ НЕ РАЗРЕШАЕТСЯ СТАНОВИТЬСЯ ПРИВИДЕНИЯМИ.

Герцог предпринял несколько тщетных попыток проникнуть сквозь камни, махнул рукой и открыл дверь, выходящую на полуразрушенную замковую стену. Буря немного угомонилась, и на небе висел белый огрызок луны, маняще покачиваясь между мохнатыми тучами, точно билет в вечность, выпавший из рук билетера.

Смерть, шагнув сквозь стену, оказался рядом с Флемом.

— А ты вот скажи, — спросил его герцог, — если я и вправду жив, чего ты здесь околачиваешься?

Вскочив на уступ стены, герцог поправил простыню на груди. Ветер играл полами его тоги.

— Я ЖДУ.

— Ты будешь ждать вечно, костлявое чучело! — горделиво вскричал герцог. — Я стану своим в мире теней, раздобуду себе цепи… Я…

Герцог отвел ногу, пошатнулся, потерял равновесие, упал на стену и покатился в сторону пропасти. Одно мгновение ещё была видна его правая рука, безуспешно цепляющаяся за трещины в кладке, но затем исчезла и она.

По идее Смерть способен находиться одновременно во всех частях Диска сразу. Да, в миг падения герцога он стоял на вершине крепостной стены и задумчиво колупал костлявыми пальцами несуществующие частицы мерцающего металла на лезвии косы. Но вместе с тем он уже очутился по пояс в пене, меж оскалившимися скалами Ланкрского ущелья. Его известковый взор пробежался по руслу потока и резко затормозил там, где над насыпью угловатой гальки пенились яростные волны.

Спустя мгновение герцог сел, разглядывая пролетающие сквозь его тело пенящиеся брызги.

— Тихими ночами я буду бродить по коридорам, — пообещал он. — И шептать под дверями. — Голос его становился все тише, теряясь в несмолкающем рычании Ланкра. — Плетеные кресла будут тревожно скрипеть под моей невесомой рукой. Вот увидишь!

Смерть удовлетворенно осклабился:

— ДА ЧТО ТЫ ГОВОРИШЬ?!

Начал накрапывать дождик.

Овцепикские ливни издревле славятся своей всепроникающей мокростью. В сравнении с ними обычный равнинный дождь — засуха и изжога. Остервенело хлеща по крыше Ланкрского замка, овцепикский ливень ухитрился просочиться сквозь черепицу и теперь с чувством глубокого удовлетворения наполнял Большую залу теплой, неуютной влажностью.

Сама зала вместила в себя добрую половину населения Ланкра. Рокот ливня даже заглушил постоянный вой бешеной реки. Сцена была залита водой. Декорации размывало, разноцветные ручейки бежали по доскам, а одна из кулис, сорвавшись с карниза, со скорбным видом валялась в глубокой луже.

Обращение матушки Ветровоск к жителям Ланкра близилось к завершению.

— Про корону не забудь, — шепнула ей нянюшка.

— Да, корона… — встрепенулась матушка. — Как вы уже могли заметить, она заслуженно венчает его голову. Мы спрятали её среди других корон, которыми актеры играют в театр, потому что рассудили, что искать её там никто не будет.

Если не верите, что она настоящая, можете сами убедиться — корона сидит на нашем короле как влитая.

Если публика и впрямь пришла к убеждению, что корона сидит на голове Томджона как влитая, то только благодаря невероятной силе убеждения, которой обладала матушка. Сам Томджон так не считал, ибо чувствовал, что только его уши мешают короне превратиться в своего рода нашейное украшение.

— Представьте себе, что он почувствовал, когда надел эту корону в первый раз, — продолжала матушка. — Думаю, он пережил нечто странное, экстрасенсорное.

— Вообще-то… — начал было Томджон, но никто и не подумал прислушаться к его мнению.

Юноша передернул плечами и нагнулся к гному, который все так же что-то яростно строчил:

— Слушай, Хьюл, а «экстрасенсорное» — это то же самое, что и «неудобное»?

Гном смерил его непонимающим взором:

— Что?

— Я спрашиваю, «экстрасенсорное» — это все равно что «неудобное»?

— А… Гм. Нет. Думаю, нет.

— Тогда что же это значит?

— По-моему, так называют нечто круглое и продолговатое. Но я не уверен. — Заветные листочки со сценарием притягивали взгляд Хьюла как магнит. — Кстати, ты, случаем, не помнишь, что он говорил насчет того, что не могло произойти завтра? Я не успел записать…

— Тебе даже не пришлось приводить доказательства моего… усыновления, — размышлял Томджон.

— Да уж, такие дела, — туманно изрек гном. — Вообще, лучше никогда не врать. Ты не видел, он её действительно пырнул кинжалом или просто обвинил во всеуслышание?

— Я не хочу становиться королем! — хрипло заявил Томджон. — Мне всегда все говорили, что я — вылитый отец!

— Забавная штука эта наследственность, — все так же туманно изрек гном. — Если бы, скажем, я пошел в своего батюшку, то сидел бы сейчас в ста футах от поверхности и крушил киркой камень, но я… — Голос его оборвался. Взгляд гнома замер на кончике пера, как будто перед Хьюлом предстало нечто невообразимо прекрасное.

— И что ты?

— А?

— Ты меня вообще слушаешь?

— Я знал, знал, уже когда писал её, я знал, что здесь что-то не клеится, что все совсем не так… Что ты там сказал? Ах да. Королевство. И ты в нем король. Хорошая работа. На неё всегда большой конкурс. Я очень счастлив за тебя, парень. Короли могут делать все, что им заблагорассудится.

Томджон оглядывал лица ланкрских вельмож. Вельможи в свою очередь с любопытством оглядывали Томджона — примерно с таким же выражением покупатель взирает на бычка, которого ему пытаются навязать. Холодная, склизкая мыслишка закралась в его голову. Раз он теперь король, значит, он может делать все, что захочет… Но прежде всего он обязан хотеть править Ланкром. И это не обсуждается.

— Ты можешь построить здесь собственный театр, — проговорил Хьюл, и глаза его на миг оживились. — Люков понаделаешь, костюмов нашьешь… Каждый вечер будешь давать новую пьесу. «Дискум» тебе сараем покажется.

— И кто будет ходить в мой театр? — хмуро поинтересовался Томджон, откидываясь на спинку кресла.

— Все.

— Что, каждый вечер здесь будет собираться все население Ланкра?

— Ну ты ведь можешь приказать… — пожал плечами Хьюл, не отрываясь от сценария.

«Так и знал, что он это скажет, — подумал Томджон и тут же добавил: — Но он ведь не со зла. В голове у него сейчас только эта пьеса. Весь остальной мир словно не существует».

Томджон снял с головы корону и повертел её в руках. Выглядела она не такой уж и большой, но весила прилично. Интересно, а голову она натирать не будет?

Во главе стола стояло пустующее кресло. Как уверили Томджона, в этом кресле сидит призрак его настоящего родителя. Впрочем, будучи представленным отцу, Томджон не испытал никаких возвышенных чувств. Его просто коснулось нечто холодное, после чего в ушах у него раздалось какое-то призрачное жужжание.

— Я мог бы помочь отцу закрыть счета на строительство «Дискума», — сказал он.

— Отличная мысль, — одобрил Хьюл.

Томджон с сумрачным выражением покрутил корону на пальце и прислушался к жаркой дискуссии за столом.

— Пятнадцать лет? — переспросил городской голова Ланкра.

— Другого выхода у нас не было, — ответила матушка Ветровоск.

— То-то мне показалось, что булочная на прошлой неделе закрылась раньше обычного.

— Да нет же! — потеряв терпение, рявкнула ведьма. — Это здесь совершенно ни при чем. Перенос на вас никак не отразился.

— Абсолютно не отразился, — кивнул один из отцов города, соборный староста, делопроизводитель и могильщик в одном лице. — Мы просто недосчитались пятнадцати лет.

— Наоборот, — возразил городской голова. — Мне кажется, мы здесь только сэкономили. Вот смотри, время — это извилистая дорожка, вьющаяся между частными наделами. И мы, вместо того чтобы петлять, просто рванули через поля и тем самым сэкономили массу усилий.

— Отнюдь нет, — запротестовал делопроизводитель, вытаскивая из-за пазухи чистый лист бумаги. — Вот она, дорога…

Томджон прикрыл глаза и позволил бурным водам дискуссии вновь сомкнуться над его головой.

Итак, здесь все, похоже, желают видеть его на троне. И никто не догадался спросить, а чего, собственно, желает сам принц. Его мнение в расчет не принималось.

Да, все именно так и обстоит. Конкретно его в короли никто не прочил. Просто Томджона угораздило родиться наследником законного монарха.

Золото, как известно, не тускнеет, по крайней мере в физическом смысле. И все же нельзя было не заметить, что тонкий золотой обруч в его руках имеет весьма странный оттенок. Слишком много голов перебывало под этой короной. Если поднести её к уху, то можно услышать стоны умерших.

Он вдруг почувствовал на себе чей-то цепкий, пытливый взгляд, изучающий его с въедливостью паяльной лампы, заинтересовавшейся леденцом. Томджон поднял голову.

На него смотрела младшая… совсем молоденькая ведьма, та, что с пытливым личиком и прической в стиле живой изгороди. Она сидела рядом с Шутом и выглядела так, будто имеет полное право находиться рядом с этим человеком.

Однако внимание ведьмы было приковано не к самому Томджону, а к некоторым деталям его наружности. Её зрачки мерили лицо юноши, как пара совмещенных кронциркулей. Томджон попытался выдать ведьме свою фирменную улыбку, но ведьма её словно не заметила.

«Все они заодно», — мрачно подумал он.

Один лишь Шут увидел, что принц улыбается, и в свою очередь ответил ему насмешливой гримасой, которая, вместе с быстрым вращением пальцев, подразумевала нечто вроде: «Из всех собравшихся только у нас с тобой головы в порядке. Интересно, долго мы ещё здесь просидим?» Между тем сидящая рядом с Шутом девица продолжала разглядывать принца, щурясь и склоняя голову то в одну сторону, то в другую. Затем она принялась с таким же вниманием разглядывать Шута, после чего снова перевела взор на Томджона. Наконец она повернулась к пожилой ведьме — душное и пропитанное влагой помещение было битком набито людьми, но только у этой ведьмы хватило ума потребовать кувшин холодного пива — и что-то горячо зашептала ей на ухо.

Этот ведущийся исключительно шепотом разговор получился долгим и весьма насыщенным. «Типичный образчик женского общения, — скептически подумал Томджон. — Обычно такого рода разговор ведется на пороге дома, а участницы его стоят скрестив на груди руки. И горе случайному прохожему, которого угораздит пройти мимо. Беседующие мигом прервутся и будут провожать бедолагу подозрительными взглядами, пока тот снова не очутится за пределами слышимости, после чего беседа вернется в прежнее русло».

Томджон вдруг сообразил, что матушка Ветровоск покончила с объяснениями и выжидающие взгляды собравшихся устремлены теперь на него.

— Гм, да-да? — отозвался он.

— Нам показалось, что правильнее всего назначить коронацию на завтра, — сказала матушка. — Нельзя, чтобы трон долго пустовал. Королевству это не понравится.

Матушка выпрямилась, отодвинула в сторону стул и подошла к Томджону. Взяв за руку, она подвела его через выложенный плиткой зал к трону, положила ладони на плечи юноши и, ласково нажав, усадила несопротивляющегося Томджона прямо на облезлые, потертые подушки из красного плюша.

По плитам поспешно заскрежетали ножки лавок и кресел. Томджон в панике заозирался по сторонам.

— Что вы задумали? — в ужасе спросил он.

— Не волнуйся, — успокоила его матушка. — Люди хотят подойти к тебе и поклясться в своей верности. Ты, главное, сиди спокойно, учтиво кивай и не забывай спрашивать, чем они занимаются и любят ли свое дело. Да, и отдай им корону.

Томджон с радостью стянул её с головы.

— А зачем? — поинтересовался он.

— Они хотят преподнести её тебе.

— Но ведь она и так уже у меня! — ничего не понимая, в отчаянии воскликнул Томджон. Матушка терпеливо вздохнула.

— Таковы правила этого, как его, в общем, какого-то кота, — объяснила она. — Должна состояться соответствующая церемония и все такое прочее.

— Ты, наверное, имела в виду этикет?

— Не все ли равно? Главное, так нужно. Томджон вцепился в ручки трона.

— Найди мне Хьюла, — взмолился он.

— Нет, здесь должна соблюдаться очередность. Иначе возникнет прецедент. Сначала к тебе подойдет…

— Я попросил тебя отыскать гнома. Ты что, женщина, плохо расслышала меня? — рявкнул Томджон голосом, который сделал бы честь любому королю, однако и матушка не растерялась:

— По-моему, молодой человек, ты не совсем понимаешь, с кем сейчас разговариваешь!

Томджон приподнялся над плюшевыми подушечками. За свою недолгую жизнь он переиграл великое множество королей, и короли эти редко когда приветливо улыбались своим подданным, с жаром пожимали руки и интересовались, насколько людям нравится их дело. О нет, то были монархи, которые ранним студеным утром истошным визгом труб поднимали войска и бросали воинов в кровавую сечу, каждый раз ухитряясь убедить солдат, что это куда более крутое времяпрепровождение, нежели валяться в теплых постелях. Призвав на помощь надменность, спесь и высокомерие своих героев, Томджон устроил матушке истинно королевскую выволочку.

— Нам казалось, что мы беседуем со своей подданной, — процедил он. — Поди же, женщина, и исполни, что велел тебе твой король.

Лицо матушки застыло в неподвижности, пока ведьма быстренько решала, как отреагировать на подобную наглость. Наконец она улыбнулась про себя и весело кивнула:

— Как будет угодно.

Уже через минуту она подвела к трону Хьюла, который умудрялся писать даже на ходу.

Подняв глаза на Томджона, гном изобразил учтивый поклон.

— Брось дурить, — вскинулся юноша. — Посоветуй лучше, что мне делать.

— Понятия не имею. Хочешь, я напишу тебе тронную речь?

— Я ясно выразился. У меня нет ни малейшего желания становиться королем.

— Тогда действительно с тронной речью могут возникнуть проблемы, — согласился гном. — А ты хорошо подумал? Роль короля — это большая удача.

— Но, принимая её, ты лишаешься всех остальных ролей.

— Гм-м. Тогда так и скажи им. Что ты отказываешься.

— Полагаешь, этого будет достаточно?

— Во всяком случае, попытаться стоит.

Тем временем к трону уже приближалась группа отцов города, несущих на бархатной подушечке корону. На их лицах были написаны сдержанное почтение с небольшой примесью самодовольства. Корону они несли так, словно та была Подарком Хорошему Мальчику.

Городской голова Ланкра тихонько кашлянул в ладошку.

— Все приготовления, необходимые для церемонии коронации, вскоре будут завершены, — изрек он, — но тем временем мы хотели бы…

— Я отказываюсь, — заявил Томджон. Голова замешкался:

— Прошу прощения?

— Я не приму корону.

Городской голова помешкал ещё пару мгновений. Губы его беззвучно шевелились, а глаза обрели странный блеск. Уместнее всего, наконец решил он, будет начать все с начала.

— Все приготовления, необходимые…

— Не выйдет, — перебил Томджон. — Я отказываюсь стать вашим королем.

Голова тяжело задышал, словно вытащенный из воды карп.

— Хьюл! — в отчаянии взвыл Томджон. — Ты же лучше меня умеешь обращаться со словами!

— Видишь ли, парень, — пожал плечами гном, — очевидно, выражение «я отказываюсь» не входит в список возможных ответов на предложение принять корону. Может, попробовать «я рассмотрю ваше предложение»?

Томджон одним рывком выпрямился, схватил с подушечки корону и потряс ею над головой, как тамбурином.

— Слушайте меня, вы все! — крикнул он. — Я крайне благодарен вам за оказанную честь. Но не могу стать вашим королем. На этой голове перебывало столько корон, что вам и не сосчитать, и единственное королевство, которым я умею править, ограничено театральными кулисами. Простите, что обманул ваши ожидания.

Мертвая тишина окутала залу. Похоже, эти слова тоже не входили в список предполагаемых ответов.

— Здесь есть ещё одна проблема, — миролюбиво высказался Хьюл. — Видишь ли, на самом деле у тебя нет выбора. Ты уже король. Это роль, которая была уготована тебе с момента твоего появления на свет.

— Но я с ней не справлюсь!

— Это никого не волнует. Это не то, с чем ты справишься или не справишься, это то, кем ты являешься.

— Не вздумай бросить меня здесь! Я подохну со скуки в этих лесах.

Вновь грудь Томджону сдавили какие-то ледяные тиски, а в ушах его что-то загудело. На одно мгновение перед его взором предстали зыбкие, как туман, очертания высокого печального мужчины, с мольбой протягивающего к нему руки.

— Ты уж извини… — прошептал юноша. — Мне очень жаль.

Сквозь призрачный образ он опять почувствовал на себе заинтересованные взгляды ведьм.

— У тебя остается одна надежда, — пробормотал рядом с ним Хьюл. — Это если обнаружится другой наследник. Но ты, конечно, вряд ли помнишь своих братьев и сестер…

— Я вообще никого и ничего не помню! — заорал Томджон. — Хьюл, я…

Между ведьмами вновь вспыхнула яростная перепалка, которая закончилась тем, что Маграт, неумолимая, как приливная волна, неотвратимая, как приливающая к голове кровь, пересекла залу, откинула в сторону преградившую ей путь руку матушки Ветровоск и, приблизившись к трону, швырнула на алые подушечки не кого иного, как Шута.

— Эй, Можно тебя на минутку…

— Эгей! Эй, кто-нибудь!

— Э-ге-ге-гей! Умоляем, выслушайте нас!

Но в обстановке шумного веселья и всеобщей праздничности, воцарившейся в тот вечер в замке, никто так и не услышал исступленно-вежливые вопли, что эхом прокатывались по бесконечным лабиринтам подземелья. С каждым часом причитания становились все исступленнее и вежливее.

— Простите, пожалуйста! Это срочно. С Биллемом всегда происходит одна ужасная вещь, когда он видит крыс. Ау! Кто-нибудь!

Камера внутреннего ока медленно скользит по залитым тусклым светом древним коридорам, вбирая в себя сочащийся слизью гриб, ржавеющие цепи, сырые своды, тени…

— Послушайте, господа! Так ведь нельзя. Произошло нелепое недоразумение. Взгляните сами, на нас ведь парики…

Эхо жалобных причитаний вязнет в затянутых паутиной и обжитых грызунами туннелях, пока не становится тишайшим шепотом на грани слышимости.

— Эгей?! Слушайте, помогите, а? Рано или поздно им обязательно кто-нибудь поможет.

Глава 23

Некоторое время спустя Маграт спросила у Хьюла, верит ли он в долгосрочные обязательства. На миг гном оторвался от своей работы — он грузил в фургоны декорации (Точнее говоря, руководил погрузкой. Участвовать в этом занятии было бы для него трудновато, поскольку накануне, поскользнувшись на скользкой плитке, он сломал себе ногу).

— Меня лично нанимали максимум на неделю, — поделился он своим опытом. — И то один раз чуть не кинули.

Миновал месяц, и над бархатисто-тусклым блюдцем торфяной пустоши растеклись сырые осенние ароматы. Многочисленные звезды милостиво взирали сверху на один маленький огонек, затерявшийся в Овцепиках.

Бродячий обелиск стоял пока на своем обычном месте, хотя было видно, что он тут же сделает ноги, стоит появиться кому-нибудь постороннему.

Ведьмы упорно и терпеливо хранили молчание. Можно было наперед предсказать, что у этого шабаша нет ни единого шанса занять место в сотне самых интересных шабашей за всю историю ведовства. Увидь этих ведьм Мусоргский, ночь на Лысой горе не закончилась бы и к полднику.

Первой заговорила матушка:

— Банкет, по-моему, удался.

— Мне чуть плохо не стало, так объелась, — гордо возвестила нянюшка Ягг. — А Ширл моя в тот день помогала на кухне, так что кое-какие объедки со стола принесла домой.

— Слыхали, слыхали, — холодно кивнуламатушка. — Повара говорили, что на следующий день недосчитались доброй половины свиной туши и трех бутылок шипучего вина.

— Хорошо, когда молодые не забывают о стариках, — нисколечко не смутившись, промолвила нянюшка. — Я даже умудрилась памятный кубок стащить. — Она показала подругам свое приобретение. — Здесь написано «Вива Веренс II Рекс». Представляете, жить с каким-то собачьим имечком Рекс?! А вот изображение не похоже. Что-то не припоминаю, чтобы у него из уха торчала ручка.

Возникла очередная, долгая и ужасно учтивая пауза.

— Мы немножко удивились, не встретив тебя на коронации, Маграт, — в конце концов произнесла матушка.

— Мы-то думали, что ты, наоборот, будешь сидеть во главе стола, — кивнула нянюшка. — Решили, что ты теперь насовсем в замок переедешь. Маграт долго смотрела в землю.

— Меня никто не пригласил, — тихонько пролепетала она.

— Ну не знаю! — развела руки матушка. — Нас тоже никто не пригласил. Между прочим, люди ведьм никогда никуда не приглашают — знают, что мы сами появимся, если захотим.

— Видите ли, он, наверное, сейчас очень занят, — проговорила Маграт. — Все дела запущены, хозяйство в ужасном состоянии. Но он очень умный и способный. Хотя по его виду этого не скажешь.

— Да, трезвая голова у парня, — поделилась своими соображениями нянюшка Ягг.

— Ладно, забудем. Сегодня же полная луна, — оживилась Маграт. — А в полнолуние ведьмам положено забывать о всех мирских проблемах и справлять шабаш.

— Так ты… — начала было нянюшка, но матушка вовремя ткнула её локтем под ребра.

— Хорошо, что он так заботится о королевстве и своих подданных, — с расстановкой в голосе произнесла матушка. — Значит, у человека серьезный подход к делу. А такой человек рано или поздно на все время найдет. Вообще, управление королевством — дело крайне хлопотное.

— Да, — только и смогла выговорить Маграт.

Опустившаяся вслед за репликой Маграт густая завеса молчания казалась непроницаемой. Однако нянюшка, недолго думая, тут же раскроила эту завесу на мелкие кусочки.

— Я тут прихватила с собой одну бутылку шипучего вина, — бодро возвестила она. — На всякий случай, подумала, вдруг он… вдруг ты… в общем, вдруг нам понадобится выпить чуть-чуть, — вышла из положения она.

— Мне что-то не хочется, — угрюмо проговорила Маграт.

— Выпей, выпей, девочка, — посоветовала матушка Ветровоск. — Ночь выдалась холодная. Тебе не помешает согреть грудь.

Луна наконец вылезла из-за облака и осветила пустошь. Матушка, прищурившись, взглянула на Маграт.

— Слушай, твои волосы висят как пакля, — заметила она. — Такое впечатление, что ты как минимум месяц голову не мыла.

Маграт закрыла лицо руками и во весь голос разрыдалась.

Глава 24

Та же самая луна изливала свой свет на неприметный городок под названием Рам Нитц, лежащий примерно в сотне миль от Ланкра.

Отыграв последнюю сцену «Тролля из Анка», Томджон под гром рукоплесканий покинул сцену. Сотни людей, возвращаясь домой со спектакля, задумались над тем, действительно ли тролли такие плохие, какими их принято считать. Впрочем, вне зависимости от итогов раздумья люди все равно терпеть не могли этих тварей.

Когда Томджон устало рухнул в кресло рядом с гримировальным столиком, на его плечо опустилась рука Хьюла. Драматург принялся заботливо стирать с лица своего лучшего актера толстый слой сероватого ила, который понадобился для создания образа ходячей скалы.

— Отлично сыграл, — похвалил гном. — Любовная сцена была просто великолепна. А когда ты повернулся и заорал на волшебника, во всем зале ни одного сухого места не осталось.

— Знаю.

Хьюл довольно потер ладоши:

— Ну, сегодня можно и трактир посетить. Если мы…

— Но спать мы ляжем в фургонах, — твердо заявил Томджон, пристально изучая свое отражение в осколке зеркала.

— Зачем? Вспомни, сколько денег отвалил нам Шу… король. Хватит, чтобы спать на перинах всю дорогу домой.

— А можно спать на соломенных тюфяках и привезти домой приличные деньги, — сказал Томджон. — Тогда мы сможем накупить тебе кучу богов, демонов, ветров, волн и столько люков, что ты устанешь в них падать, моё дорогое украшение лужайки.

Спустя мгновение Хьюл медленно убрал руку с плеча воспитанника:

— Твоя правда, хозяин.

— Разумеется. Ну, как обстоят дела с пьесой?

— А? С какой пьесой? — не сразу понял его Хьюл. Томджон старательно отделял от переносицы пластырь с накладными бровями.

— С той самой. С «Королем Ланкрским».

— А-а. Продвигается, продвигается. Закончу в ближайшие же дни. — Хьюл резко изменил тему. — А как ты смотришь на то, чтобы мы поработали в городках вдоль реки? Потом могли бы добраться домой на барже…

— А можем добраться по суше и по пути заработать лишних пару-другую грошей. По-моему, это не менее славно, — усмехнулся Томджон. — Этой ночью мы собрали сто три пенса, я, пока говорил судную речь, считал народ по головам. За вычетом издержек это почти серебряный доллар.

— Ты — вылитый отец! — воскликнул Хьюл. — Даже сомнений быть не может.

Томджон откинулся на спинку кресла и задумчиво поглядел в зеркало:

— Ты и в самом деле так думаешь?

С котами у Маграт отношения не складывались, а мысль о мышеловках повергала её в ужас. Она всегда была убеждена в том, что хозяйка способна вступить в мирный диалог с таким существом, как мышка, и договориться, какой именно порядок распределения пищевых припасов в доме наилучшим образом служит выгоде и удовольствию обеих сторон. Такой взгляд на вещи отличался некоторой гуманностью, и мыши этим вовсю пользовались. Залитый лунным светом пол кухни шевелился как живой.

Когда же в дверь вдруг раздался стук, пол, такое впечатление, резко кинулся в норы.

Выждав минуту, стук повторился снова.

Снова воцарилась тишина. Затем дверь уже заходила так, что чуть не слетела с петель.

— Именем короля, откройте! — послышался зычный голос.

Но другой голос тут же яростно зашипел:

— Вовсе не обязательно так орать! Ты чего глотку дерешь?! Я тебе этого не приказывал. А вот если бы я так гаркнул тебе в ухо?

— Прошу прощения, сир! Многолетняя привычка, сир!

— Постучи-ка ещё разок. Только, умоляю, не так сильно.

Стук в дверь мог бы быть ещё потише. С крючка на двери на пол свалился передник Маграт.

— Может, все-таки я сам постучу?

— Не положено, сир. Короли в хижины не стучатся. Вы не волнуйтесь, я справлюсь. ВО ИМЯ КОРОЛЯ…

— Сержант!

— Виноват, сир. Забылся.

— Может, просто отодвинем засов и войдем? Раздался звук, свидетельствующий о крайней степени нерешительности.

— Наверное, не стоит этого делать, сир, — произнес невидимый сержант. — Это может быть опасно. Лично я бы посоветовал просто взять и поджечь эту лачугу.

— Поджечь?

— Так точно! Обычное дело: не хочешь отпирать дверь — получай красного петуха. Сразу все выскакивают.

— Думаю, это совершенно неприемлемо, сержант. Если ты ничего не имеешь против, я все же попробую сдвинуть засов.

— У меня аж сердце разрывается, когда вижу, что вы идете на подобные уступки.

— Что ж, извини.

— Может, я просто выбью дверь?

— Нет!

— Можно ещё поджечь отхожее…

— Исключено!

— Тогда вон тот курятник…

— Сержант!

— Сир!

— Сию минуту возвращайся обратно в замок!

— И оставить вас здесь одного, сир?!

— Видишь ли, сержант, здесь дело крайне щепетильного свойства. Уверен, ты человек, обладающий множеством добродетелей, однако иногда даже король нуждается в одиночестве. Как ты понимаешь, здесь замешана одна молодая особа.

— А, намёк понял, сир!

— Благодарю. Теперь помоги мне слезть с этого животного.

— Виноват, сир. Конечно, сир.

— Пустяки, сержант.

— Если вашему величеству вдруг понадобится что-нибудь поджечь…

— Прошу по-хорошему, сержант, возвращайся в замок.

— Слушаюсь, сир. Всегда служу вашему величеству.

— Э-э-э… Сержант?

— Да, сир?

— Поскольку я ушел с прежнего места работы, надо, чтобы кто-нибудь доставил в Шутовских Дел Гильдию мой колпак и бубенчики. По-моему, ты идеальная кандидатура для этого задания.

— Благодарю за доверие, сир. Я не подведу.

— Ничего, ничего, просто я вижу, как ты хочешь быть полезным своему королю.

— Так точно, сир.

— И потребуй, чтобы тебя поселили в одном из гостевых бараков.

— Непременно, сир. Благодарю, сир.

Звонко зацокали копыта удаляющейся лошади. На дверях хижины лязгнул засов, и Шут поспешно юркнул в приоткрывшуюся узкую щель.

Чтобы в кромешной тьме зайти в дом ведьмы, требуется немало мужества — хотя, наверное, не меньшее мужество понадобится, чтобы надеть пурпурный камзол с бархатными рукавами и фестонами на манжетах. Зато бубенцов на камзоле не было.

Что же до бутылки пенистого вина и букета роз, которые прихватил Шут из замка, то за время пути вино выдохлось, а цветы несколько пообтрепались. Шут положил подарки на стол, а сам присел возле угасающего камина.

Он потер глаза. День выдался тяжелый. Король из него, что и говорить, вышел не лучший, однако Шут полжизни угробил на то, чтобы научиться быть тем, кем ему быть не хочется. Поэтому, скрипя зубами, он держался. Его предшественники совсем запустили королевство. Столько всего надо построить, обустроить, заново возвести…

Более того, оставалась ещё проблема герцогини. Почему-то он счел себя обязанным распорядиться, чтобы её перевели из тюремной камеры в просторную, чистую башню. Она ведь овдовела, а вдов, по мнению Шута, следовало жалеть. Хотя его жалости герцогиня не поняла, она сочла нового короля жалким слабаком. В общем, судя по всему, другого выхода не оставалось — придется ей отрубить голову, хотя Шуту этого очень не хотелось.

О да, править королевством — дело нешуточное, подумал он и тут же расплылся в счастливой улыбке, порадовавшись своей точной мысли.

Вскоре он заснул.

Герцогиня же и не думала спать. В данную минуту, цепляясь за веревку из разрезанных на полосы простыней, она висела на полпути к подножию замковой стены. Весь предыдущий день герцогиня потратила на то, чтобы расколупать слой извести, в который были вмурованы прутья решетки, хотя куда проще было бы пробить любую из окружающих стен, причём в качестве тарана сошло бы что угодно, даже обыкновенная головка сыра. Вот дурак, глумилась герцогиня над своим тюремщиком. Он ведь сам приказал выдать ей столовые приборы и распорядился снабдить постельным бельем! Ну что за люди! Позволяют своему страху думать за них! Даже сейчас её боятся, когда она целиком и полностью в их власти (но сильный никогда не может попасть во власть слабому — это просто не в силах слабого). Уж если на то пошло, заточи она в темницу саму себя, она бы не упустила возможности заставить себя пожалеть, что когда-то появилась на свет. А вместо этого её завалили всяческими одеялами и подушками — видите ли, о ней волнуются!

Но ничего, очень скоро она вернется! Королевство лежит у её ног, в её распоряжении всегда имелись безотказные средства заставить людишек считаться с её волей. И на сей раз со всякими мужьями она связываться не будет. Лионель проявил себя полным слизняком. Хуже не бывает, ведь он даже не способен был совершить те злодейства, на которые точно был способен.

Она тяжело приземлилась на мягкую подстилку мха, перевела дыхание и с ножом в руке скользнула вдоль замковых стен в сторону леса.

Она доберется до дальней границы королевства и там переплывет реку, а может, построит плот. К утру она будет слишком далеко, чтобы её могли найти. К тому же она сильно сомневалась, что её вообще будут искать.

Слизняки!

Скорость, с которой герцогиня перемещалась по лесу, была поистине удивительной. Но, во-первых, к её услугам были достаточно широкие дороги, а во-вторых, она обладала поразительным чувством направления. Герцогиня легкими шагами двигалась вниз по склону, — впрочем, попадись ей навстречу река, она бы легкими гребками плыла вниз по течению.

Но вдруг вокруг неё возникло чересчур много деревьев сразу. Лесная тропинка никуда не подевалась, она по-прежнему вилась в нужном направлении, но вот деревья, такое впечатление, сомкнулись чересчур плотно. Повернувшись назад, герцогиня обнаружила, что позади неё лесные исполины высятся сплошным частоколом, а от тропинки и следа не осталось. Герцогиня завертелась в разные стороны, намереваясь поймать движущиеся деревья на месте преступления, однако те и не думали двигаться — лишь непоколебимо стояли зарывшись корнями в лесной мох.

В воздухе не наблюдалось ни малейшего дуновения, однако листва высоких крон весьма странно трепетала.

— Браво! — процедила герцогиня сквозь зубы. — Хорошая задумка. Но я все равно не остановлюсь. Не признаю остановок. И помните, я ещё вернусь.

Однако в этот момент деревья расступились, и тропинка вдруг вывела герцогиню на небольшую полянку, которой здесь никогда не было и никогда не будет, но на которой нынешней ночью собрались всевозможного рода рога, клыки и глаза.

Герцогиня вынуждена была признать, что сборище слизняков — это тоже опасная сила, однако сейчас ей пришлось столкнуться с союзом, заключенным сильными.

Несколько секунд длилась грозная пауза, наполненная угрожающим дыханием. Затем герцогиня криво усмехнулась, подняла над головой нож и бросилась на неприятеля.

Передние ряды вражеской армии расступились, пропуская её, а потом сомкнулись за её спиной. Даже кролики приняли участие в расправе. Королевство облегченно перевело дыхание.

Глава 25

Над торфяной пустошью, по которой бродили тени грозных вершин, поперхнулась и вдруг замолкла обычная ночная серенада природы. Перестали стрекотать сверчки, протяжно напоследок ухнули совы, а волки внезапно обнаружили, что их ждёт срочное дело.

Теперь в горах гремела новая песня. Её передавали друг другу исполинские скалы и подхватывали маленькие горные долинки, по склонам скатывались скромные снежные лавинки. Эта песня проникла даже под ледники, — впрочем, быстро затерялась там между ледяными стенами.

Желающий найти источник этого странного пения рано или поздно неминуемо вышел бы к тлеющему возле пальцеобразной глыбы костру. Песнь исходила от невысокой старушки, радостно размахивающей опустевшей бутылкой.

— …Улитку, если сможешь ползком, вот только с ежиком…

— Правильно говорят, остатки сладки, — заявила Маграт, пытаясь перекричать пение.

— Все верно, — кивнула матушка, осушая чашку.

— Что, больше ничего-ничего не осталось?

— Судя по бульканью, Гита выпила все. Сидя на благоухающем вереске, они смотрели на луну.

— Ну вот, — хмыкнула матушка. — Теперь в королевстве есть король и мы можем отдохнуть.

— Это только благодаря тебе и нянюшке, — сдавленно произнесла Маграт и икнула.

— Это почему?

— Никто бы мне не поверил, если бы вы с нянюшкой не вступились.

— У нас спросили наше мнение, и мы честно все ответили, — пожала плечами матушка.

— Да, но все на свете знают, что ведьмы никогда не лгут. Это самое главное… Ведь все же видели, что они очень похожи, но считали, что это обыкновенное совпадение. Я тут недавно… — Маграт слегка покраснела, — заглянула в словарь тетушки Вемпер и узнала, что означает «droit de seigneur».

Пение нянюшки Ягг резко оборвалось.

— Да… М-мм… — выдавила матушка. — Есть такое выражение.

Возникшая неловкая пауза не укрылась от внимания Маграт.

— Вы действительно говорили правду? — спросила она. — Они и в самом деле братья?

— Братья, братья, — успокоила Гита Ягг. — Нет ни малейшего сомнения. Я сама помогала его матери, в собственные руки приняла твоего… в общем, нашего короля. И за королевой покойной приглядывала, когда она Томджона рожала. Она-то мне и сказала, кто его настоящий…

— Гита!

— Извини.

Вино ударило в голову, но колесики в мозгу Маграт ещё крутились.

— Минуточку…

— Я хорошо помню отца Шута, — проговорила нянюшка Ягг, с многозначительной медлительностью подбирая слова. — Пользовался большой популярностью среди населения, правда, с отцом своим разругался, но иногда его посещал. Чтобы навестить старых друзей.

— Он легко сходился с людьми, — заметила матушка.

— Особенно с дамами, — подтвердила нянюшка. — А какие у него были плечи! Настоящий атлет! По стенам карабкался так, что никто за ним не поспевал, насколько я слышала…

— И при дворе его принимали, — добавила матушка. — Об этом я знаю точно.

— Сама королева и принимала…

— Король покойный все больше на охоте пропадал.

— Все свои права качал, — кивнула нянюшка. — От зари и дотемна. Частенько даже ночью дома не появлялся.

— Минуточку… — повторила Маграт. Обе старые ведьмы покосились на подругу.

— Да? — нахмурилась матушка.

— Ты же сказала, что они приходились друг другу братьями и что Веренс из них был старшим!

— Правильно.

— И дали всем понять, что…

Матушка Ветровоск накинула на плечи шаль.

— Мы обязаны говорить правду, — объяснила она. — Но быть честными нас никто не заставляет.

— То есть вы хотите сказать, что король Ланкрский на самом деле не…

— Я хочу сказать, — железным голосом промолвила матушка, — что сейчас у нас король, который не хуже других правителей и получше многих из них. Голова у него на плечах есть…

— Хотя раньше её венчал шутовской колпак, — вставила нянюшка.

— …и дух старого короля теперь может почить в мире. У нас была замечательная коронация, после которой некоторые из нас утащили домой кубки, хотя никакого права не имели, потому как кубки предназначались в подарки сиротам, но все хорошо, что хорошо кончается. Вот что я хочу сказать. И не забивай себе голову тем, как все могло бы быть и как должно было быть. Сейчас это уже не важно.

— Ведь на самом деле никакой он не король! — возопила Маграт.

— Но мог бы им быть, — логично указала нянюшка.

— Вы же сами минуту назад утверждали…

— Да кто вообще может во всем этом разобраться?! Покойная королева даже считать толком не умела. Кроме того, он даже не подозревает о том, что в действительности он вовсе не королевских кровей.

— Надеюсь, ты не станешь передавать ему содержание нашего сегодняшнего разговора? — осведомилась матушка Ветровоск.

Маграт упорно разглядывала луну, по которой только что пробежала стайка облаков.

— Не стану, — наконец ответила она.

— Вот и славно, — кивнула матушка. — Вообще, взгляни на происходящее с другой точки зрения. Королевская кровь тоже должна где-то начинаться. Вот пускай с него и начнется. Во всяком случае, работу свою он собирается выполнять ответственно, что уже хорошо. Ничего, он справится.

Маграт поняла, что проиграла. На другое не приходится рассчитывать, когда имеешь дело с матушкой Ветровоск, — тут весь азарт состоит в том, чтобы угадать, когда именно тебя загонят в угол.

— Но все-таки я вам удивляюсь, — промолвила Маграт. — Вы же ведьмы, а значит, превыше всего на свете должны ценить правду, традицию, судьбу, наконец…

— Вот здесь-то и кроется твоя основная ошибка, — возразила матушка. — Судьба, безусловно, важна, но люди, считающие, что она ими распоряжается, совершают большую ошибку. На самом деле все наоборот.

— Гадская судьба, — выразила свое мнение нянюшка.

Матушка смерила её яростным взором и снова повернулась к Маграт:

— Ты же знала, на что идешь, когда решила стать ведьмой.

— Я стараюсь, — тихо промолвила Маграт, глядя на тонкую ленточку зари, растекшейся по горизонту. — По-моему, мне пора. Уже светает.

— Да и я пойду, — отозвалась нянюшка Ягг. — Ширл вся изведется, если я не вернусь домой к завтраку.

Нянюшка тщательно затоптала последние искорки.

— Когда же встретимся мы вновь? — спросила она. — М-мм?

Ведьмы смущенно переглянулись.

— Ну, весь следующий месяц я буду занята, — пожала плечами нянюшка Ягг. — Дни рождения и все такое прочее. Э-э. Да и дел скопилось невпроворот, пока эта суматоха творилась. О привидениях опять же надо позаботиться…

— Я думала, ты отправила их обратно в замок, — удивилась матушка.

— Пыталась, да они не захотели возвращаться, — отводя глаза, объяснила нянюшка. — Кроме того, сказать по правде, я к ним уже привыкла. Вместе коротаем вечера. Они теперь почти не вопят.

— Что ж, это очень мило, — кивнула матушка. — А ты чем займешься, Маграт?

— В это время года хорошая хозяйка всегда найдет себе занятие, — развела руками Маграт.

— Понимаю, понимаю, — промолвила матушка. — Значит, на определенное время договариваться не будем, не имеет смысла. В общем, оставим вопрос открытым.

Нянюшка Ягг и Маграт кивнули.

Над пустошью занимался новый день. Разойдясь в разные стороны и погрузившись в собственные мысли, ведьмы возвращались домой^[498].

Книга III Ведьмы за границей

Представьте, вы идете себе, никого не трогаете, и вдруг вам на голову падает фермерский домик, который принес неведомо откуда взявшийся ураган… Или вы — честный волк, промышляющий поросятами да серыми козлами, но внезапно вам в голову приходит абсолютно сумасшедшая идея — отправиться за тридевять земель и сожрать какую-то жилистую, невкусную старуху. Причём подспудно вы чувствуете, что за это с вас сдерут шкуру, но все равно следуете этому странному, словно навязанному вам желанию. Вот что происходит, когда злые силы начинают играть со сказками, из которых соткана ткань самой Вселенной.

* * *

Перед вами — Плоский мир, плывущий сквозь пространство и покоящийся на спинах четырех слонов, которые, в свою очередь, стоят на панцире Великого А’Туина, Всемирной Черепахи.

В прежние времена подобная вселенная считалась необычной и даже, возможно, невозможной.

Но с другой стороны, в прежние времена все вообще обстояло гораздо проще.

Это потому, что вселенная была исполнена невежества. И ученый, подобно склонившемуся над горным ручьем старателю, тщательно и долго просеивал её, роясь в поисках золотых крупинок знания среди гальки абсурда, песка неопределенности и шныряющих в воде крошечных щетинистых восьминогих суеверий.

Время от времени он выпрямлялся и выкрикивал что-нибудь вроде: «Ур-р-ра, я только что открыл третий закон Бойля!» И тогда все сразу осознавали, кто они и где находятся. Но основная беда заключалась в том, что со временем невежество становилось все более привлекательным, в особенности колоссальное, поразительное невежество в области таких крупных и важных проблем, как материя и творение. Люди, которые раньше терпеливо возводили посреди хаоса вселенной свои домики из рациональных бревнышек, перестали это делать и все больше начали интересоваться хаосом как таковым — во-первых, быть специалистом по хаосу куда легче, а во-вторых, в хаосе время от времени встречаются по-настоящему классные узоры, которые здорово смотрятся на футболках.

И вместо того, чтобы продолжать заниматься чистой наукой^[499], ученые вдруг принялись налево-направо рассказывать, насколько невозможно хоть что-то знать наверняка и, мол, вообще не существует ничего познаваемого, что можно было бы назвать реальностью, но все это очень, очень здорово, а кстати, неужели вы не слышали, ведь все кругом состоит из пресловутых крошечных вселенных, вот только их никто не видит, поскольку все они замкнуты сами на себя! И вообще, разве плохая получилась футболка?

По сравнению с подобными теориями гигантская черепаха, несущая на спине целый мир, кажется чем-то по меньшей мере обыденным. Она хотя бы не пытается делать вид, будто её не существует, и никто из обитателей Плоского мира даже не думал доказывать, что такой черепахи нет и быть не может. А вдруг ты окажешься прав и выяснишь, что на самом деле плаваешь в космической пустоте? Дело все в том, что Плоский мир существует на самой грани реальности. Достаточно ничтожнейшего толчка — это равновесие нарушится и весь Диск рухнет на ту сторону действительности. Поэтому жители Плоского мира воспринимают все крайне серьезно.

Например, те же сказки.

Сказки — вещь очень важная.

Люди думают, что сказки создаются людьми. На самом же деле все наоборот.

Сказки существуют совершенно независимо от своих героев. Если вам это известно, то такое знание — сила.

Сказки, эти длиннющие колышущиеся ленты обретших форму времени и пространства, порхая, носились по вселенной с самого начала времён. При этом они постепенно эволюционировали. Слабейшие вымерли, а сильнейшие выжили и со временем растолстели — ведь люди пересказывали их раз за разом.

Существование этих самых сказок накладывает смутный, но довольно устойчивый отпечаток на хаос, который представляет собой вселенская история. Сказки протачивают в ней ложбинки, достаточно глубокие и позволяющие людям следовать вдоль них. Точно так же вода протачивает себе русло в горном склоне. И каждый раз, когда руслом сказки проходят новые действующие лица и герои, оно становится все глубже.

Это называется теорией повествовательной причинности и означает, что сказка, стоит ей начаться, приобретает форму. Она моментально впитывает вибрации всех своих предшествующих изложений, которые когда-либо имели место.

Вот почему истории все время повторяются.

Тысяча героев похищала у богов огонь. Тысяча волков пожирала бабушку, тысяча принцесс удостаивалась поцелуя. Миллионы безвестных актеров, сами того не сознавая, проходили проторенными сказочными тропками.

В наше время такого просто быть не может, чтобы третий, самый младший, сын какого-нибудь короля, пустись он на подвиги, до этого оказавшиеся не по плечу его старшим братьям, не преуспел бы в своих начинаниях.

Сказкам совершенно безразлично, кто их действующие лица. Важно лишь то, чтобы сказку рассказывали, чтобы сказка повторялась. Или, если хотите, можно представить это следующим образом: сказки — некая паразитическая форма жизни, играющая судьбами и калечащая людские жизни исключительно в целях собственной выгоды^[500].

И только личности особого склада способны сопротивляться сказкам. Такие люди становятся бикарбонатом истории.

Итак, давным-давно…

Стиснув рукоять, серые руки обрушили кувалду на верхушку столба. Удар был такой силы, что столб ушел в мягкую почву сразу на целый фут.

Ещё пара ударов, и столб был забит намертво.

Из-за окружающих поляну деревьев за происходящим безмолвно наблюдали змеи и птицы. В болоте плавали крокодилы, смахивающие на куски чего-то крайне неприглядного.

Серые руки взяли поперечину, приложили её к столбу и привязали лианами, затянув их так крепко, что они аж затрещали.

Она следила за ним. А потом взяла осколок зеркала и прикрепила его к верхушке столба.

— Фрак, — сказала она.

Он взял фрак и надел его на поперечину. Поперечина оказалась недостаточно длинной, и последние несколько дюймов обоих рукавов опустело свисали вниз.

— Теперь цилиндр, — велела она.

Цилиндр был высоким, круглым, черным и блестящим.

Осколок зеркала угрожающе мерцал между чернотой цилиндра и фрака.

— А это сработает? — спросил он.

— Да, — ответила она. — Даже у зеркал есть отражение. И с зеркалами нужно бороться при помощи зеркал. — Она бросила взгляд на виднеющуюся вдали за деревьями изящную белую башню. — Мы должны найти её отражение.

— Этому отражению придется проделать неблизкий путь.

— Вот именно. Но нам нужна помощь.

Она оглядела поляну.

После чего призвала Повелителя Сети Продаж, властительницу Бон Анну, Хоталогу Эндрюса и Широко Шагая. Может, это были не очень могущественные боги.

Но они были лучшими, что ей удалось создать.

Это сказка о сказках.

Или о том, что значит быть настоящей феей-крестной.

А ещё это сказка об отражениях и зеркалах.

По всей множественной вселенной, тут и там, обитают отсталые племена^[501], с недоверием относящиеся к зеркалам и отражениям, поскольку те, по их словам, крадут частичку души, а ведь человека и так не слишком много. Но люди, которые привыкли носить на себе целые кучи одежды, утверждают, будто это чистой воды суеверие. Они словно бы не замечают, что те, кто проводит жизнь, появляясь в тех или иных отражениях, на тех или иных картинках, как будто становятся немного тоньше. Нет, обычно это относится на счет обычного переутомления, а ещё о таких людях говорят: их, мол, выдержка подвела.

Просто суеверие… Но суеверие не всегда ошибочно.

Зеркало и в самом деле способно отнять у вас частичку души. Зеркало может хранить отражение целой вселенной, целый звездный небосвод вмещается в кусочке маленького посеребренного стекла.

Если все знаешь о зеркалах, считай, что знаешь почти все.

Загляните в зеркало…

…Дальше…

…Ещё дальше…

…И вы увидите оранжевый огонек на продуваемой всеми ветрами вершине горы, в тысячах миль от овощной теплоты того болота…

Местные называли её Лысьей горой. И называлась она так потому, что была совершенно лысой, а вовсе не потому, что её склоны изобиловали лисами. Однако это частенько сбивало людей с толку — к вящей выгоде местных жителей, — и охотники, обвешанные арбалетами, капканами и сетями, толпами валили в соседние с горой деревушки. Местные следопыты охотно соглашались проводить их туда, где обитают лисы. Поскольку окрест все довольно неплохо кормились этим промыслом — то бишь торговали путеводителями, картами лисьих угодий, живописными настенными часами с лисами вместо кукушек, лисьими посохами и пирогами в форме лис, — ни у кого не было времени, чтобы сходить куда следует да исправить ошибку, вкравшуюся в название^[502].

Она была настолько лысой, насколько способна быть лысой гора.

Деревья заканчивались на полпути к вершине, лишь несколько сосен торчали наверху, производя тот же самый эффект, что и пара трогательных прядей, которые никак не желающий сдаваться лысеющий человек упрямо зализывает поперек своего скальпа.

И на этой горе обычно собирались ведьмы.

Сегодня вечером костер горел на самой верхушке. В мерцающем свете мелькали темные фигуры.

Кружево облаков периодически заслоняло луну.

Наконец высокая, в остроконечной шляпе фигура гневно вопросила:

— Ты хочешь сказать, что все мы принесли картофельный салат?

В Овцепиках жила ещё одна ведьма, но на сегодняшний шабаш она не явилась. Ведьмы ничем не отличаются от простых людей и тоже любят отдохнуть на природе, но у этой ведьмы была назначена весьма важная встреча. И такого рода встречу на другое время не перенесешь.

Десидерата Жалка Пуст составляла завещание.

Такое странное имя досталось ей от матери, которая утверждала, что это имя на каком-то умершем, а значит, ненужном языке означало нечто отсутствующее, но очень и очень желаемое. Впрочем, мать сама вскоре утомилась называть дочку таким сложным и, честно признаться, подозрительным словом, а потому придумала более простой вариант. И с тех пор девочку стали называть Жалкой Пуст.

Когда Жалка Пуст была ещё совсем маленькой, бабушка дала ей четыре важных совета, которые должны были направлять её девичьи шаги по непредсказуемо извилистой жизненной стезе.

Вот они, эти советы.

Никогда не доверяй собаке с оранжевыми бровями.

Всегда спрашивай у молодого человека его имя и адрес.

Никогда не становись между двумя зеркалами.

И всегда, всегда носи свежее нижнее белье, потому что невозможно заранее предсказать, когда тебя затопчет взбесившаяся лошадь, зато, если люди потом подберут твое бездыханное тело и увидят, что на тебе несвежее исподнее, ты просто помрешь со стыда.

А затем Жалка выросла и стала ведьмой. Но ведьмы обладают одним небольшим преимуществом: они всегда точно знают, когда умрут, а следовательно, белье могут носить какое угодно^[503].

Жалка Пуст стала ведьмой восемьдесят лет назад. Тогда знание отведенного тебе срока казалось чем-то весьма привлекательным, поскольку в душе ты считаешь, что впереди — вечность.

Но это тогда.

А то сейчас.

Сейчас «вечность» уже не казалась столь долгой, как некогда.

В очаге рассыпалось и превратилось в уголья ещё одно полено. В этом году Жалка Пуст даже не стала заказывать дрова на зиму. А какой смысл?

Перед назначенной встречей ей предстояло побеспокоиться ещё кое о чем…

Она бережно завернула все так, что получился аккуратный продолговатый сверток. После чего сложила письмо, надписала адрес и сунула под бечевку. Дело сделано.

Затем Жалка Пуст подняла глаза. Слепая вот уже тридцать лет, Жалка никогда не считала отсутствие зрения большой проблемой. Ведь у неё всегда было, так сказать, внутреннее провидение. Когда обычные глаза перестают видеть, ты просто учишься предвидеть настоящее, что в любом случае намного легче, чем заглядывать в будущее. А поскольку оккультное зрение не требует света, выходит ещё и серьезная экономия на свечах. Всегда можно кое-что сэкономить, если знаешь, куда глядеть… Э-э, в переносном смысле этого слова, разумеется.

На стене напротив висело зеркало.

Но лицо в нем принадлежало кому-то другому.

Лицо Жалки было круглым и розовым, тогда как в зеркале отражалась решительная женщина, явно привыкшая отдавать приказы. Жалка Пуст была не из тех, кто их отдает. Скорее, совсем наоборот.

— Ты умираешь, — сказала женщина в зеркале.

— Да уж, не без этого.

— Ты состарилась. Такие, как ты, всегда старятся. Твоя сила почти на исходе.

— Что верно, то верно, Лилит, — кротко согласилась Жалка.

— Значит, очень скоро ты не сможешь защищать её.

— Боюсь, что так, — кивнула Жалка.

— То есть остаемся только мы с этой злющей болотной бабой. И победу одержу я.

— Чему быть, того не миновать.

— Зря ты не подыскала себе преемницу.

— Все времени не было. Да и сама знаешь, не больно-то я предусмотрительная.

Женская фигура в зеркале придвинулась ближе, и лицо её чуть ли не прижалось к серебристому стеклу.

— Ты проиграла, Десидерата Пуст.

— Выходит, так…

Жалка немного неуверенно поднялась из-за стола и сняла с него скатерть.

Женщина в Зазеркалье, похоже, начинала сердиться. Ведь ясно как день, проигравшие должны выглядеть убитыми горем, но у Жалки был вид, словно она только что удачно пошутила над кем-то.

— Ты проиграла! Ты что, не понимаешь этого?!

— Понимаю, понимаю, — успокоила Жалка. — Кое-кто здесь умеет хорошо объяснять. Прощай, госпожа.

Она завесила зеркало скатертью.

Послышалось сердитое шипение, а потом наступила тишина.

Некоторое время Жалка Пуст стояла погрузившись в свои мысли.

Наконец она подняла голову и сказала:

— Вроде чайник вскипел. Чайку не желаешь?

— НЕТ, БЛАГОДАРЮ, — ответил голос прямо за её спиной.

— Давно ждешь?

— ВЕЧНО.

— Я тебя не задерживаю?

— ДА НЕТ, НОЧЬ ВЫДАЛАСЬ СПОКОЙНОЙ.

— И все же я налью тебе чашечку. У меня вроде и печенья немного осталось.

— НЕТ, СПАСИБО.

— Коли захочешь, возьми сам — оно в вазочке на каминной полке. Не поверишь, вазочка из самого что ни на есть настоящего клатчского фарфора. И сделал её самый что ни на есть клатчский мастер. В самом что ни на есть Клатче, — добавила она.

— НЕУЖЕЛИ?

— В молодые-то годы и куда меня только не заносило!

— ВОТ КАК?

— Ох, времечко было! — Жалка помешала угли кочергой. — Само собой, по делам, ты ж понимаешь. Небось и тебя помотало по свету?

— ДА.

— Нипочем, бывало, не знаешь, когда тебя сызнова позовут. Хотя чего я — мне ли тебе рассказывать? Но в основном все по кухням. Бывалоча, конечно, и на балы попадала, но по большей части на кухни…

Она плеснула кипятку в стоящий на плите заварной чайник.

— ДА УЖ…

— Все разные желания исполняла.

Последнюю фразу Смерть не понял.

— КАК-КАК? НА КУХНИ?.. КАКИЕ МОГУТ БЫТЬ ЖЕЛАНИЯ НА КУХНЕ? ТЫ ЧТО, ПОСУДОМОЙКОЙ ПОДРАБАТЫВАЛА?

— Если бы… Все было бы куда проще, — Жалка Пуст вздохнула. — Ох, и ответственное же это дело быть феей-крестной. Главное — вовремя остановиться. А то ведь оно как бывает: коли все до единого желания исполнять, так люди от этого быстро портятся. Вот и ломай голову, что лучше дать — то, что им хочется, или то, что им действительно нужно.

Смерть вежливо кивнул. Он с такой проблемой не сталкивался: его клиенты безропотно принимали то, что им дают.

— Вот и с Орлеей этой… — начала Жалка. Смерть пристально взглянул на неё.

— С ОРЛЕЕЙ?

— Знаешь, где это? Дурацкий вопрос, конечно знаешь.

— Я… РАЗУМЕЕТСЯ, НЕТ МЕСТА, КОТОРОГО БЫ Я НЕ ЗНАЛ.

Лицо Жалки Пуст смягчилось. Её внутренний взгляд был направлен куда-то далеко-далеко.

— Двое нас было. Слышал, наверное, крестные всегда по двое ходят. Я да госпожа Лилит. Большое дело крестной быть. Вроде как частью истории становишься. Одним словом, девочка тогда родилась, хоть и не в законном браке, да только это не беда, родители не то чтобы не могли пожениться, просто все недосуг было… А Лилит непременно хотела, чтоб и красота у неё была, и власть и чтоб вышла крестница никак не меньше чем за принца.

Ха! С тех пор она только тем и занималась. А что я могла поделать? С такими желаниями не поспоришь. Лилит знает силу сказки. Я старалась как могла, но Лилит — она ж могущественная ведьма. Слыхала я, будто она сейчас целым городом заправляет. Всю страну с ног на голову поставить готова, а все ради того, чтобы сказку сделать былью! Но теперь уж все одно поздно. Для меня. В общем, я умываю руки. Вот оно как бывает… Никому не охота быть феей-крестной. Кроме Лилит, разумеется. Будто вожжа ей под хвост попала. Но теперь другие будут разбираться, не я. Нашла я тут кое-кого. Может, конечно, поздновато спохватилась, но…

Жалка Пуст была доброй душой. Со временем феи-крестные начинают здорово разбираться в человеческой природе, и от этого хорошие ведьмы становятся добрыми феями, а плохие обретают могущество. Жалка была не из тех, кто любит крепкое словцо, и если она употребила такое выражение, как «вожжа под хвост попала», то можно быть уверенным: она говорит о человеке, который, по её мнению, находится уже в нескольких милях за горизонтом безумия и все ускоряет полет.

Старая ведьма налила себе чаю.

— Вот в чем беда со вторым зрением, — продолжила она. — Ты видишь, что делается, но не знаешь, что все это значит. Я видела будущее. В нем тыква превратилась в карету. Только это ведь невозможно! А ещё там мышь обернулась кучером, что тоже навряд ли может случиться. Потом там были бьющие в полночь часы, какая-то туфелька стеклянная… И все это должно случиться. Потому что так заведено в сказках. Но затем я вспомнила, что знаю кой-кого, кто умеет переворачивать сказки на свой лад. Она снова вздохнула.

— Жаль, не я отправляюсь в Орлею, — сказала она. — Косточки погреть не помешало бы. К тому же Сытый Вторник на носу. В былые-то времена я завсегда на Сытый Вторник в Орлею заглядывала.

Последовало выжидательное молчание.

— ПО-МОЕМУ, ТЫ ПРОСИШЬ МЕНЯ ИСПОЛНИТЬ ТВОЕ ЖЕЛАНИЕ… — с подозрением промолвил Смерть.

— Ха! Желания — это удел фей-крестных, но их желания никто не исполняет. — Жалка снова устремила взгляд неизвестно куда и теперь явно разговаривала сама с собой. — Вот ведь в чем дело… Я должна отправить эту троицу в Орлею. Просто обязана отправить, потому как видела их там. Все трое должны туда попасть. Но с такими, как они, все очень непросто. Тут без головологии не обойтись. Надо сделать так, чтобы они сами себя туда отправили. А то ведь Эсме Ветровоск только скажи, что она должна куда-то там отправиться, так она с места не сдвинется — назло тебе. Значит, надо строго-настрого запретить ей это, и тут уж она хоть по битому стеклу побежит. Беда с этими Ветровосками. Если им в голову что втемяшилось, все, не переупрямишь, обязательно своего добьются!

И тут Жалка Пуст улыбнулась — видимо, ей на ум пришла какая-то забавная мысль.

— Но скоро одна из них узнает, что такое поражение…

Смерть промолчал. «Да что я ему тут рассказываю? — подумала Жалка Пуст. — Уж он-то наверняка знает: рано или поздно все терпят поражение».

Она допила чай. Потом встала, не без некоторой торжественности напялила свою остроконечную шляпу и заковыляла наружу через заднюю дверь.

Чуть в стороне от дома под деревьями была вырыта глубокая яма, в которую кто-то предусмотрительно спустил короткую лестницу. Жалка слезла туда и с некоторым трудом вытолкнула лестницу наверх, на палые листья. Затем улеглась на дно ямы. Но вдруг опять подняла голову.

— Если не имеешь ничего против сосны, то господин Сланец, тролль, владеющий лесопилкой, ладит неплохие гробы.

— ОБЯЗАТЕЛЬНО БУДУ ИМЕТЬ ЭТО В ВИДУ.

— А могилу эту вырыл Харка-браконьер, — как бы между прочим заметила она. — И он же обещался на обратном пути заглянуть сюда да засыпать её. Главное — аккуратность. Что ж, маэстро, прошу!

— МАЭСТРО? АХ ДА. ФИГУРА РЕЧИ.

Он взмахнул косой.

Десидерата Жалка Пуст погрузилась в вечный сон.

— М-да, — сказала она. — Ничего особенного. Ну а дальше-то что?

Перед вами — Орлея. Волшебное королевство. Алмазный город. Счастливая страна.

В самом центре города между двумя зеркалами стояла женщина и глядела на свои уходящие в бесконечность отражения.

Эти зеркала находились в центре зеркального восьмиугольника, установленного под открытым небом на верхушке самой высокой дворцовой башни. Вообще-то, в восьмиугольнике гуляло столько отражений, что лишь с большим трудом можно было определить, где заканчиваются зеркала и начинается реальный человек.

Женщину звали госпожа Лилит де Темпскир, хотя за свою долгую и насыщенную событиями жизнь она отзывалась и на многие другие имена. К этому Лилит де Темпскир привыкла с младых ногтей, ведь если хочешь чего-то достичь в жизни — а она с самого начала решила добиться всего, что только возможно, — во-первых, научись с легкостью менять имена, а во-вторых, никогда непренебрегай плохо лежащей властью. Лилит де Темпскир похоронила уже трех мужей. По крайней мере, двое из них были действительно мертвы.

А ещё нужно почаще переезжать. Потому что большинство людей не любят съезжать с насиженных мест. Меняй страны, меняй имена, и если все делаешь правильно, то весь мир станет твоей креветкой. Или кальмаром. В общем, вы поняли. Например, чтобы стать благородной госпожой, ей пришлось проехать всего-навсего сотню миль.

И теперь она ни перед чем не остановится…

Два главных зеркала были установлены друг напротив друга, но чуть-чуть неровно, так что Лилит могла видеть происходящее за спиной. Взгляду представала вереница её собственных отражений, уходящих в бесконечные просторы начинающейся за зеркальной поверхностью вселенной.

Она чувствовала, как вливается сама в себя, бесконечно множась в бесчисленных отражениях.

Когда Лилит вздохнула и наконец вышла из межзеркального пространства, эффект был ошеломляющим. Прежде чем исчезнуть, отражения Лилит ещё мгновение висели в воздухе и лишь потом растворились.

Итак… Жалка Пуст умирает. Надоедливая старая рухлядь, туда ей и дорога. Ведь эта ведьма никогда не понимала, каким могуществом обладает, — она относилась к тем людям, которые опасаются творить добро только потому, что боятся причинить вред. Такие людишки воспринимают все настолько серьезно, что, прежде чем исполнить желание какого-нибудь муравья, прямо-таки изведутся от моральных терзаний — а вдруг случится что-нибудь плохое?

Лилит окинула взглядом город. Что ж, препятствий больше нет. Хотя, честно говоря, эта дура старая ведьма была лишь незначительной помехой.

Но теперь дорога полностью открыта.

Дорога к счастливому концу.

Шабаш на вершине горы мало-помалу вошел в свое обычное русло.

Художники и писатели всегда имели несколько искаженное представление о том, что творится на шабашах ведьм. Просто эти люди слишком много времени проводят в душных комнатках с задернутыми шторами, вместо того чтобы иногда взять да и прогуляться на здоровом свежем воздухе.

Вот, к примеру, пресловутые танцы нагишом. В местах с умеренным климатом крайне нечасто выдаются такие ночи, когда кому-нибудь придет в голову раздеться догола и что-то там сплясать.

Не говоря уже о камешках под ногами, чертополохе и всяческих колючках.

Ну а эти боги с козлиными головами? Большинство ведьм вообще не верят ни в каких богов. Они, конечно, знают, что боги существуют. Мало того, время от времени им даже приходится иметь с ними дело. Но вот верить… Нет, в богов ведьмы не верят. Слишком уж хорошо они знают этих самых богов. Это все равно что верить, например, в почтальона.

Далее — еда и питье. Мясо разных рептилий и все такое прочее. На самом деле ничего подобного ведьмы не едят. Можно, конечно, упрекнуть: мол, они кладут в чашку столько сахара, что потом ложку не провернешь, постоянно макают в чай имбирное печенье и пьют, шумно прихлебывая из блюдечка — подобное хлюпанье мы больше привыкли слышать из сточных канав, даже если бы они ели лягушачьи лапки, и то производили бы впечатление куда приятнее. Но это все, в чем можно их упрекнуть.

Затем — всякие волшебные мази и снадобья. Здесь художникам и писателям повезло куда больше, но это чистое везение. Просто большинство ведьм пребывают в том почтенном возрасте, когда разные мази и притирания обретают в ваших глазах изрядную привлекательность. Вот и на сегодняшнем шабаше по крайней мере двое из присутствующих были натерты знаменитой грудной мазью матушки Ветровоск, которую она готовила из гусиного жира с шалфеем. Мазь эта хоть и не позволяла летать и наблюдать всякие интересные Видения, зато здорово уберегала от простуды — в основном благодаря пронзительному запаху, который появлялся на вторую неделю после приготовления и удерживал окружающих на таком почтительном расстоянии, что подцепить от них какую-нибудь инфекцию было попросту невозможно.

И наконец, сами шабаши как таковые. Ведьма по природе своей животное отнюдь не стадное — тем более когда речь заходит о других ведьмах. У них вечно возникает конфликт сильных личностей. Сборище ведьм — это группа, состоящая сплошь из вожаков, которым некого возглавлять. Основное неписаное правило ведьмовства гласит: «Делай не то, что хочешь, а то, что я тебе говорю». Поэтому выражение «шабаш ведьм» в корне неправильно, обычно это «шабаш ведьмы».

Вместе ведьмы собираются только тогда, когда иного выхода нет.

Вот как, к примеру, сейчас.

Учитывая отсутствие Жалки Пуст, разговор вскоре перешел на все растущую нехватку ведьм^[504].

— Как ни одной? — удивилась матушка Ветровоск.

— Вот так. Ни одной, — пожала плечами мамаша Бревис.

— По мне, так это просто ужасно, — нахмурилась матушка Ветровоск. — Даже отвратительно.

— Ась? — переспросила старая мамаша Дипбаж.

— Она говорит, что это отвратительно! — прокричала ей на ухо мамаша Бревис.

— Ась?

— Нет ни одной девчонки на замену! На место Жалки!

— А.

Смысл сказанного понемногу начал доходить до старой ведьмы.

— Если никто не будет крошки, я их, пожалуй, подъем, — вдруг встряла в беседу нянюшка Ягг.

— Вот когда я была молода, ничего подобного не случалось, — строго заявила матушка Ветровоск. — Только по эту сторону горы жило не меньше дюжины ведьм. Само собой, то было до нынешней моды, — она скривила губы, — когда каждый развлекается как знает. Уж больно много всяческих развлечений стало в наши дни. Вот в мою бытность девушкой мы никогда поодиночке не развлекались. Все времени не было.

— В общем, как говорят умные люди, «тем пофигут», — глубокомысленно заметила нянюшка Ягг.

— Что?

— Тем пофигут. Значит, то было тогда, а то сейчас, — пояснила нянюшка.

— Нечего мне рассказывать, Гита Ягг. Сама знаю, когда — тогда, а когда — сейчас.

— Надо шагать в ногу со временем.

— Не понимаю, с чего бы это. И никак не могу взять в толк, почему мы…

— Видать, опять придется расширять границы, — сказала мамаша Бревис.

— Ну уж нет, — поспешно отозвалась матушка Ветровоск. — На мне и так уже целых четыре деревни. Метла остыть не успевает.

— Теперь, когда матери Пуст нет, нас осталось слишком мало, — возразила мамаша Бревис. — Знаю, она, конечно, делала не так уж и много, учитывая ту, другую, её работу, но тем не менее кое-чем помогала. Ведь иногда достаточно просто быть. Местная ведьма должна быть, и все тут.

Четыре ведьмы уныло уставились на пламя костра. То есть уставились на костер только три из них. Нянюшка Ягг, которая во всем старалась видеть хорошую сторону, принялась поджаривать себе тост.

— А вот, к примеру, в Рыбьих Ручьях, так они себе волшебника завели, — сказала мамаша Бревис. — Когда тетушка Безнадежна преставилась, оказалось вдруг, что сменить-то её и некому. Ну, тогда и послали в Анк-Морпорк за волшебником. Самый настоящий волшебник. С посохом. У него там и свое заведение и все такое, а на дверях бронзовая табличка. Так на ней и написано: «Валшебник».

Ведьмы вздохнули.

— Госпожа Синьж померла, — добавила мамаша Бревис. — И мамаша Крюкш приказала долго жить.

— Неужто? Старуха Мейбл Крюкш? — удивилась нянюшка Ягг сквозь крошки. — Это сколько ж ей было?

— Сто девятнадцать годков, — с охотой сообщила мамаша Бревис. — Я ей как-то говорю: «И не надоело тебе в твои-то годы по горам лазать», — да она и слушать не желала…

— Да уж, встречаются такие, — кивнула матушка Ветровоск. — Упрямые как ослицы. Только вели им чего-нибудь не делать, так они ни перед чем не остановятся, а все равно сделают по-своему.

— Знаете, а я ведь слышала её самые распоследние слова, — похвасталась мамаша Бревис.

— И что же она сказала? — поинтересовалась матушка Ветровоск.

— Как мне помнится, «вот зараза».

— Да, наверное, именно так ей и хотелось уйти… — грустно промолвила нянюшка Ягг. Остальные ведьмы согласно закивали.

— Знаете что… А ведь не иначе как конец настает ведьмовству в наших-то краях, — заметила мамаша Бревис.

Они снова уставились на огонь.

— Зефира, небось, никто не догадался захватить? — с затаенной надеждой осведомилась нянюшка Ягг.

Матушка Ветровоск взглянула на сестер-ведьм. Мамашу Бревис она на дух не переносила, та практиковала по другую сторону горы и имела скверную привычку рассуждать здраво, в особенности если её вывести из себя. А старая мамаша Дипбаж была, пожалуй, самой бесполезной прорицательницей в истории вещих откровений. И матушка терпеть не могла нянюшку Ягг, которая была её лучшей подругой.

— А как насчет молодой Маграт? — простодушно спросила старая мамаша Дипбаж. — Её участок примыкает прямо к участку Жалки. Может, она согласится ещё немножко взять?

Матушка Ветровоск и нянюшка Ягг переглянулись.

— У неё не все дома, — уверенно произнесла матушка Ветровоск.

— Да будет тебе, Эсме, — упрекнула её нянюшка Ягг.

— Лично я считаю, что это называется «не все дома», — сказала матушка. — И не пытайся меня переубедить. Когда человек болтает такое о своих родственниках, у него явно не все дома.

— Ничего подобного она не говорила, — возразила нянюшка Ягг. — Маграт просто сказала, что они сами по себе, а она сама по себе.

— Вот и я про то, — покачала головой матушка Ветровоск. — А я ей говорю: Симплисити Чесногк была твоей матерью, Араминта Чесногк — твоей бабкой, Иоланда Чесногк — твоя тетка, а ты — твоя… ты — твоя ты! Вот что такое родственные отношения, и не следует забывать об этом.

Она выпрямилась с довольным видом человека, который только что дал ответ на абсолютно все вопросы, связанные с кризисом самоидентификации.

— Так она даже слушать меня не стала, — добавила матушка Ветровоск.

Мамаша Бревис наморщила лоб.

— Кто? Маграт? — спросила она.

Она попыталась вызвать в памяти образ самой молодой ведьмы Овцепиков и наконец вспомнила — нет, не лицо, а лишь слегка расплывчатое выражение безнадежной доброжелательности, застрявшее где-то между похожим на майский шест телом и шапкой волос, которые больше смахивают на копну сена после бури. Неустанная творительница добрых дел. Беспокойная душа. Из тех людей, что спасают выпавших из гнезда птенцов, а потом, когда те погибают, плачут горючими слезами, совершенно забывая, что именно такую участь добрейшая Мать-Природа уготавливает всем крошечным, выпавшим из гнезда птенчикам.

— Вообще-то, на неё это не похоже, — заметила она.

— А ещё она заявила, что хотела бы быть более уверенной в себе, — продолжала матушка Ветровоск.

— Но что плохого в том, чтобы быть уверенной в себе? — осведомилась нянюшка Ягг. — Без такой уверенности хорошей ведьмой не станешь.

— А я и не говорю, что это плохо, — огрызнулась матушка Ветровоск. — Я ей так и сказала, ничего, говорю, плохого в этом нет. Можешь, говорю, быть хоть сколько уверенной в себе, только делай, что тебе говорят.

— Ты вот это вотри-ка, и через недельку-другую все рассосется, — неожиданно встряла старая мамаша Дипбаж.

Остальные три ведьмы выжидающе посмотрели на старуху: вдруг она ещё что-нибудь скажет? Но вскоре стало ясно, что продолжения не предвидится.

— И ещё она ведет… что она там ведет, а, Гита? — повернулась к нянюшке матушка Ветровоск.

— Курсы самообороны, — ответила нянюшка Ягг.

— Но она же ведьма, — заметила мамаша Бревис.

— И я ей о том же, — пожала плечами матушка Ветровоск, которая всю жизнь чуть ли не каждую ночь бродила по кишащим разбойниками горным лесам, пребывая в полной уверенности, что во тьме не может таиться ничего ужасней, чем она сама. — А она мне: это, мол, к делу не относится. К делу не относится! Так прямо и заявила.

— Все равно на эти курсы никто не ходит, — сказала нянюшка Ягг.

— По-моему, раньше она говорила, что собирается замуж за короля, — вспомнила мамаша Бревис.

— Говорила, говорила… — кивнула нянюшка Ягг. — Но кто ж не знает Маграт? По её словам, она старается быть открытой для всяких там индей. А недавно она заявила, что не собирается всю жизнь быть просто сексуальным объектом.

Тут все призадумались. Наконец мамаша Бревис медленно, словно человек, вынырнувший из глубины самых поразительных раздумий, произнесла:

— Но ведь она никогда и не была сексуальным объектом.

— Могу с гордостью вас заверить, лично я вообще не знаю, что это за штука такая сексусальный объект, — твердо промолвила матушка Ветровоск.

— Зато я знаю, — вдруг заявила нянюшка Ягг. Все взоры устремились на неё.

— Наш Шейнчик как-то привез один такой из заграничных краев.

Ведьмы по-прежнему испытующе взирали на неё.

— Он был коричневый и толстый, у него было лицо с глазами-бусинками и две дырки для шнурка.

Этим объяснением её товарки не удовольствовались.

— Во всяком случае, Шейн сказал, что так это называется, — развела руками нянюшка.

— Скорее всего, ты говоришь об идоле плодородия, — пришла на помощь мамаша Бревис.

Матушка покачала головой.

— Сомневаюсь я, что Маграт похожа на… — начала она.

— А по мне, так все это гроша ломаного не стоит, — вдруг сказала старая мамаша Дипбаж в том времени, где она пребывала в данную минуту.

Куда именно её занесло — этого не смог бы сказать никто.

Здесь-то и таится профессиональная опасность для людей, наделенных вторым зрением. На самом деле человеческий разум не предназначен для того, чтобы шнырять взад-вперед по великому шоссе времени, и запросто может сорваться с якоря, после чего он будет улетать то в прошлое, то в будущее, лишь случайно оказываясь в настоящем. Как раз сейчас старая мамаша Дипбаж выпала из фокуса. Это означало, что если вы разговаривали с ней в августе, то она, возможно, слушала вас в марте. Единственным выходом было сказать что-нибудь и надеяться, что она уловит это в следующий раз, когда её мысль будет проноситься мимо.

Матушка на пробу помахала руками перед невидящими глазами старой мамаши Дипбаж.

— Опять уплыла, — сообщила она.

— Ну, если Маграт не сможет взять на себя обязанности Жалки, значит, остается Милли Хорош из Ломтя, — подвела итог мамаша Бревис. — Она девочка трудолюбивая. Только вот косит ещё сильнее, чем Маграт.

— Подумаешь! Косоглазие ведьму только красит. Это называется прищур, — возразила матушка Ветровоск.

— Главное, уметь этим прищуром пользоваться, — сказала нянюшка Ягг. — Старая Герти Симмонс тоже прищуривалась, да только весь её сглаз оседал на кончике её же собственного носа. Плохо это для профессиональной репутации. Начнет тебя ведьма проклинать, а потом у неё у самой же нос возьми да отвались… Что люди-то подумают?

Они снова уставились на пламя костра.

— А Жалка преемницу так и не выбрала? — спросила мамаша Бревис.

— И я ни чуточки этому не удивляюсь, — хмыкнула матушка Ветровоск. — В наших краях так дела не делаются.

— Верно, да только Жалка не так много времени проводила в наших краях. Такая у неё была работа. Вечно носилась по заграницам.

— Лично меня в ваши заграницы калачом не заманишь, — ответила матушка Ветровоск.

— Ну да? Ты ж была в Анк-Морпорке, — рассудительно заметила нянюшка. — А это заграница.

— А вот и нет. Просто он далеко отсюда. Это совсем другое дело. Заграница — это где все болтают на каком-то тарабарском языке, едят всякую чужеродную дрянь и поклоняются этим, ну, сами знаете, объектам, — объяснила матушка Ветровоск, прирожденный посол доброй воли. — Причём надо быть очень осторожным, ведь заграница-то совсем рядом может оказаться. Да-да, — фыркнула она. — Из этой своей заграницы Жалка Пуст могла что угодно притащить.

— Однажды она привезла мне очень миленькую тарелочку, белую такую с голубым, — поделилась нянюшка Ягг.

— Верно говоришь, — кивнула мамаша Бревис матушке Ветровоск. — Лучше кому-нибудь сходить, осмотреть её домишко. У неё там много чего хорошего было. Страшно даже подумать, что какой ворюга заберется туда и все там обшарит.

— Представить себе не могу, что какому-нибудь воришке взбредет в голову забираться к ведьме… — начала было матушка, но внезапно осеклась. — Ага, — покорно промолвила она. — Хорошая мысль. Обязательно зайду.

— Да чего уж, я схожу, — сказала нянюшка Ягг, у которой тоже было время все обдумать. — Мне как раз по пути. Никаких проблем.

— Нет, тебе лучше пораньше вернуться домой, — возразила матушка. — Так что не беспокойся. Мне нетрудно.

— Ой, да какое там беспокойство! — махнула рукой нянюшка.

— В твоем возрасте лучше не переутомляться, — напомнила матушка Ветровоск. Их взгляды скрестились.

— Слушайте, чего вы спорите-то? — удивилась мамаша Бревис. — Возьмите да сходите на пару.

— Я завтра немного занята, — подумав, сообщила матушка Ветровоск. — Может, после обеда?

— Подходит, — сказала нянюшка Ягг. — Встретимся возле её дома. Сразу после обеда.

— Когда-то был, но потом ты его отвинтил, и он потерялся, — пробормотала старая мамаша Дипбаж.

Забросав яму землей, Харка-браконьер вдруг ощутил, что должен произнести хоть несколько прощальных слов.

— Ну, короче, вот оно и все… — неопределенно выразился он.

«А ведь она была одной из лучших, — думал Харка, возвращаясь в предрассветном сумраке к домику Жалки Пуст. — Не то что некоторые… Хотя, конечно, все ведьмы хорошие, — поспешно добавил он про себя, — но лично я предпочитаю держаться от них подальше, неловко как-то чувствую себя с ними. А вот госпожа Пуст всегда умела выслушать…»

На кухонном столе лежали продолговатый пакет, небольшая кучка монеток и конверт.

Недолго думая, Харка вскрыл конверт, хотя письмо было адресовано не ему.

Внутри оказался конверт поменьше и записка.

«Альберт Харка, — гласила записка, — я все вижу. Дастафь пакет и канверт куда нада, а если пасмеиш заглянуть в нутрь с табой случица нечто ужасное. Как профессиональная Фе Я Крестная я не магу никаво праклинать но Предсказываю тибя покусаит злой волк и твоя нога пазеленеит и отвалица, ни спрашивай аткуда я это знаю тем болие все равно я не смагу ответить патаму што умирла. Всево наилутшево, Десидерата Жалка Пуст».

Он зажмурился и взял пакет.

Туда, где сверкнет капелька воды на гребне волны, где блеснет льдинка, где найдется самое захудалое зеркальце или отражение, — во все эти места Лилит могла заглянуть. Волшебное зеркало? Ерунда. Любое зеркало сойдет, главное — уметь им пользоваться. И Лилит, вобравшая в себя энергию миллиона отражений, прекрасно это умела.

Её грызло лишь одно. Скорее всего, Десидерата Пуст избавилась от неё. Этот поступок вполне в её духе. Сознательность… Видимо, отдала той глупой девчонке с бесцветными глазами, которая время от времени её навещала, — той самой, что любила обвешиваться дешевой бижутерией и безвкусно одевалась. Очень подходящий тип.

Но Лилит должна была убедиться наверняка. Уверенность — вот залог вашего успеха, и Лилит достигла своего нынешнего положения именно благодаря тому, что всегда следовала этому правилу.

В лужах и окнах, по всему Ланкру, замелькало лицо Лилит. Оно появлялось и тут же пропадало, перемещаясь все дальше, дальше…

В обширном магическом поле Плоского мира свет распространяется медленно, а значит, и время тоже никуда не спешит. Как выразилась бы нянюшка Ягг, когда в Орлее пьют чай, у нас все ещё вторник…

На самом деле в Орлее только-только наступило утро. Лилит сидела в своей башне и с помощью зеркала рассылала свои отражения по всему миру. Она искала.

А теперь и над Ланкром расцветала заря. По лесу ползли клочья осеннего тумана.

Матушка Ветровоск распахнула входную дверь. Не заперто. Последнего гостя, который должен был наведаться к Жалке Пуст, никакой замок не удержал бы.

— Она похоронила себя там, за домом, — послышался голос за спиной у матушки.

Это была нянюшка Ягг.

Матушка быстро прикинула, как лучше поступить. Если заметить, что нянюшка нарочно пришла пораньше, чтобы самой пошарить в доме, это сразу вызовет вопросы о том, что здесь делает матушка Ветровоск. Разумеется, дай срок, она обязательно нашла бы ответы на эти вопросы. Но в общем и целом лучше было оставить все как есть…

— Ага, — кивнула матушка. — Она всегда была аккуратная, наша Жалка.

— Такая уж работа, — сказала нянюшка Ягг, протискиваясь мимо неё и задумчиво оглядывая комнату. — При такой работе, как у неё, все должно быть на своем месте. Вот те на, ну и здоровенный же котище!

— Это лев, — поправила матушка Ветровоск, глядя на чучельную голову над камином.

— Кем бы он там ни был, небось здорово разогнался — аж стенку пробил, — хмыкнула нянюшка Ягг.

— Его кто-то убил, — сказала матушка Ветровоск, осматривая комнату.

— Вот и я так подумала, — ответила нянюшка. — Кабы увидела, что этакое чудище сквозь стену прется, я бы тоже угостила его кочергой.

Конечно, такой вещи, как типичный ведьмин домик, не существует в природе, но, если бы была на свете такая штука, как нетипичный ведьмин домик, главный приз за наибольшее соответствие получило бы жилище Жалки Пуст. Кроме разных звериных голов со стеклянными глазами на стенах висели книжные полки и несколько акварелек. Из подставки для зонтов торчало копье. Вместо привычной глиняной и фаянсовой посуды на буфете теснились заграничного вида медные горшки и тонкий голубой фарфор. Никаких вам сушеных растений, зато множество тетрадей, большинство из которых были исписаны мелким аккуратным почерком Жалки Пуст. Весь стол был покрыт тем, что весьма напоминало тщательно вычерченные карты.

Карты матушка Ветровоск не любила. Она инстинктивно чувствовала, что они уменьшают авторитет страны.

— Да уж, покаталась она по свету, — сказала нянюшка Ягг, взяв в руку резной веер из слоновой кости и кокетливо обмахиваясь^[505].

— Ну, ей это ничего не стоило, — рассеянно ответила матушка, наугад открыв, а потом закрыв несколько шкафчиков.

После чего она провела пальцем по каминной полке и критически изучила результат.

— Могла бы найти время да пройтись по комнате тряпкой, — упрекнула она. — Я бы нипочем не стала умирать, оставляя дом в таком виде.

— Интересно, и где же она хранила… ну, знаешь… её? — поинтересовалась нянюшка, открывая дверцу больших напольных часов и заглядывая внутрь.

— Постыдилась бы, Гита Ягг, — сказала матушка. — Мы же не за этим пришли.

— Конечно нет. Просто интересно…

Нянюшка Ягг попыталась встать на цыпочки, чтобы заглянуть на буфет.

— Гита! Не стыдно? Сходи-ка лучше, приготовь нам чайку!

— Хорошо, хорошо…

Нянюшка Ягг, что-то бормоча, скрылась на кухне. Через несколько секунд оттуда донесся скрип ручного насоса.

Матушка Ветровоск бочком пододвинулась к креслу и быстро пошарила под подушкой.

Из кухни послышался какой-то шум. Она поспешно выпрямилась.

— Вряд ли она прятала её под раковиной, — крикнула она.

Ответа нянюшки Ягг она не расслышала.

Матушка выждала ещё мгновение, а затем быстро склонилась к камину и сунула руку в печную трубу.

— Что-нибудь ищешь, Эсме? — спросила за её спиной незаметно приблизившаяся нянюшка Ягг.

— Ужас сколько сажи накопилось, — быстро выпрямившись, ответила матушка. — Прямо невозможно, сколько сажи!

— Значит, её и там нет? — добродушно осведомилась нянюшка Ягг.

— Понятия не имею, о чем ты.

— Не притворяйся. Все знают, что у неё она была, — сказала нянюшка Ягг. — Принадлежность профессии. Практически это и есть профессия.

— Ну… я просто хотела взглянуть, — наконец призналась матушка. — В руках подержать. Не пользоваться, нет. Ни за что на свете не стала бы пользоваться такой штукой. Я и видела-то их раз или два. В наши дни их всего ничего осталось.

Нянюшка Ягг кивнула.

— Да, дерева нужного теперь не достать…

— Надеюсь, ты не думаешь, что она забрала её с собой в могилу?

— Навряд ли. Лично я не хотела бы, чтобы меня похоронили вместе с ней. Такая вещь — она ответственность накладывает, что ли. Да и все равно под землей она оставаться не станет. Такой штуке хочется, чтобы ею пользовались. Она всю дорогу по гробу будет барабанить. Сама знаешь, какие они беспокойные.

Нянюшка немного расслабилась.

— Пойду накрою на стол, — сказала она. — А ты пока разожги огонь.

Нянюшка Ягг снова исчезла в кухне.

Матушка Ветровоск пошарила было на каминной доске в поисках спичек, но тут же сообразила, что их там быть не может. Жалка Пуст всегда говорила, что слишком занята, а поэтому даже дома пользуется волшебными чарами. Белье у неё всегда стиралось само.

Матушка не одобряла ведьмовство в быту, но делать было нечего. Уж очень ей хотелось чаю.

Она положила в очаг пару поленьев и смотрела на них до тех пор, пока от сильного смущения они не занялись ярким пламенем.

Но тут её внимание привлекло занавешенное зеркало.

— С чего бы это? — пробормотала она. — Вот уж никогда не думала, что Жалка Пуст боится грозы.

Она откинула скатерть.

Уставилась в зеркало.

Мало кто из людей умеет держать себя в руках так, как матушка Ветровоск. Её самоконтроль был жестким, как чугунная плита. И почти столь же гибким.

Она разбила зеркало вдребезги.

Лилит в своей зеркальной башне судорожно выпрямилась.

Она?

Да, лицо было совершенно другим. Старше. Много воды утекло. Но глаза не меняются, а ведьмы всегда в первую очередь смотрят на глаза.

Она!

Маграт Чесногк, юная ведьмочка, тоже стояла перед зеркалом. В её случае оно было абсолютно не волшебным. Кроме того, пока что оно было целым, хотя в своем прошлом пережило несколько опасных ситуаций.

Маграт хмуро взглянула на свое отражение, а затем сверилась с небольшим листочком, который получила днем раньше.

Шепотом произнесла несколько слов, выпрямилась, вытянула руки перед собой, резко взмахнула ими и сказала:

— ХАААиииииййййййй! Э-э…

Ум Маграт всегда был открыт, и Маграт весьма гордилась этим. Он был открыт, как поле, открыт, как небо. Никакой ум не может быть более открыт, если только не применить специальные хирургические инструменты. И Маграт с готовностью впускала в свой открытый ум все новое.

В данный момент его заполнял поиск внутреннего покоя, космической гармонии и истинной сути Бытия.

Когда люди говорят: «Мне пришла в голову мысль», — это не просто метафора. Неоформившиеся идеи, крошечные частицы изолированных мыслей, постоянно шныряют в космосе. И проникают в головы вроде головы Маграт ровно с той же легкостью, с какой вода впитывается в просушенный пустынными ветрами песок.

Вот что значит отсутствие образования, размышляла она. Нормальная, образованная, думающая о своей дочери мать написала бы имя «Маргарет» правильно. И тогда она могла бы быть Пегги или Мэгги — приличные, значительные имена. Исполненные надежности. А вот с Маграт ничего особенного не добьешься. Это имя больше походит на название… на имя… такое существо даже измыслить трудно. И с ним явно не хочется водить дружбу.

Она не раз подумывала сменить имя, но в глубине души знала, что это не поможет. Даже стань она Хлоей или Изабель внешне, внутри она останется все той же Маграт. Но все же попробовать было бы интересно. Было бы приятно не побыть Маграт пусть даже несколько часов.

Именно такого рода мысли выводят человека на дорогу Поисков Себя. Однако первый урок, который заучила Маграт, заключался в том, что любой человек, пустившийся на Поиски Себя, поступит крайне глупо, рассказав об этом матушке Ветровоск, которая была твердо уверена, что эмансипация — это некий чисто женский недуг, каковой не следует обсуждать в присутствии мужчин.

А вот нянюшка Ягг относилась к подобным вещам гораздо более терпимо, но имела склонность к высказыванию того, что Маграт назвала бы двусмысленностями. Хотя сама нянюшка вкладывала в свои советы только один, определенный и явный смысл, чего никогда не смущалась.

Короче говоря, Маграт отчаялась научиться у своих старших подруг хоть чему-нибудь и обратилась в другую сторону. Совсем в другую. Можно сказать, развернулась на все сто восемьдесят градусов.

У всех убежденных искателей мудрости есть одна довольно странная черта. Куда бы ни занесла их судьба, они повсюду продолжают искать эту самую мудрость, а зачастую мудрость таится очень далеко от дома. Мудрость — это одна из тех немногих вещей, которые чем они дальше, тем значительнее выглядят^[506].

В настоящее время Маграт пыталась пройти Тропой Скорпиона, сулящей космическую гармонию, внутреннюю цельность и возможность так пнуть противника, что у того почки из ушей повыскакивают. Послав заказ, она наконец получила заветное руководство.

Но, как выяснилось, имеют место две проблемы. Автор, Великий Учитель Лобсанг Достабль, проживал в Анк-Морпорке. Этот город как-то не очень подходил на роль вместилища космической мудрости. Кроме того, хотя Учитель и понаписал кучу всякой всячины насчет того, что Тропой следует пользоваться не для агрессии, а исключительно в целях обретения космической мудрости, это было напечатано очень мелким шрифтом между захватывающими картинками, на которых люди колотили друг друга цепами для молотьбы риса и кричали «хай!». В дальнейшем вы узнавали, как ребром ладони перерубать пополам кирпичи, расхаживать босиком по раскаленным углям и другие совершенно космические вещи.

Маграт сочла, что Ниндзя — отличное имя для девушки.

Она снова уставилась на свое отражение в зеркале.

В дверь постучали. Маграт подошла и открыла.

— Хай? — вопросила она.

В дом вошел Харка-браконьер. Вид у него был потрясенный. Пока он пробирался через лес, часть пути за ним гнался злой волк.

— Э-э, — произнес Харка. Потом чуть наклонился вперед, и потрясенное выражение у него на лице сменилось участливым. — Что, головкой ударилась, госпожа?

Маграт недоуменно уставилась на него. Затем её осенило. Она подняла руки и сняла с головы повязку с изображением хризантемы — убор, без которого практически невозможно вести поиски космической мудрости, выкручивая противнику руки на триста шестьдесят градусов.

— Все нормально, — сказала она. — Зачем пришел?

— Посылочку принес, — ответил Харка, протягивая сверток.

Сверток был фута два длиной и очень тонкий.

— Тут и записка есть, — услужливо подсказал Харка.

Когда Маграт развернула листок, он придвинулся ближе, пытаясь прочитать, что там написано.

— Это личное, — резко промолвила Маграт, пряча бумажку.

— Неужто? — покорно удивился Харка.

— Да!

— Мне было обещано пенни за доставку, — сказал браконьер.

Маграт пошарила в кошельке и нашла монетку.

— Деньги лишь закаляют те цепи, что опутывают трудящиеся классы, — предупредила она, отдавая пенни.

Харка, который в жизни не считал себя трудящимся классом, но за пенни готовый выслушать сколько угодно любой чуши, простодушно кивнул.

— Надеюсь, с головой у тебя все наладится, госпожа, — пожелал он.

Оставшись одна в своей кухне-додзе, Маграт развернула сверток. Внутри оказалась тонкая белая палочка.

Она ещё раз перечитала записку. «Все никак руки ни дахадили Васпитать себе замену придется уж тебе самой, — говорилось там. — Ты далжна наехать в город Арлею. Я бы сама сьездила да ни магу по той причине што памирла. Элла Субота НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ не далжна выхадить за прынца. ПС. Эта очинь важна».

Маграт посмотрела на свое отражение в зеркале.

Потом снова взглянула на записку.

«ПСПС. Скажи этим 2 Старым Каргам што ани НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ не далжны ехать с табой, ани только все Испортют».

И дальше:

«ПСПСПС. У неё тынденция нащет тыкв но ты все асвоишь очинь быстра».

Маграт опять перевела взгляд на зеркало. После чего покрутила в руках палочку.

Только что жизнь была проще некуда, а теперь вдруг исполнилась всяких сложностей.

— Вот те раз, — сказала она. — Да я ж теперь фея-крестная!

Матушка Ветровоск все ещё стояла, уставясь на осколки, когда в комнату влетела нянюшка Ягг.

— Эсме Ветровоск, что ты наделала? Это ж к несчастью, это ж… Эсме?

— Она? Она!

— Ты в порядке?

Матушка Ветровоск ещё пару мгновений смотрела на осколки, после чего потрясла головой, как бы отгоняя невероятную мысль.

— Что?

— Да ты прям вся побледнела. Никогда ещё не видела тебя такой белой.

Матушка медленно сняла осколок зеркала со шляпы.

— Да вот… Так уж вышло… Раз — и разбилось, — пробормотала она.

Нянюшка взглянула на руку матушки Ветровоск. Рука была в крови. Потом она всмотрелась в лицо подруги и поняла: лучше забыть о том, что она видела руку матушки Ветровоск, — спокойнее жить будешь.

— Может, это знак какой, — сказала она, стараясь перейти на более безопасную тему. — Когда кто-нибудь помирает, такое случается. Картины со стен срываются, часы останавливаются… шкафы одежные с лестницы падают… И все такое прочее.

— Сроду в подобную чушь не верила, все это… Кстати, а при чем тут шкафы? — осведомилась матушка. — Вечно ты всякую ерунду городишь…

Она глубоко дышала. Не будь матушка Ветровоск повсеместно известна как женщина крепкая, посторонний наблюдатель решил бы, что матушка только что пережила самое сильное в жизни потрясение и больше всего на свете ей сейчас хочется затеять самую обычную повседневную ссору.

— Это случилось сразу после того, как умерла моя двоюродная бабка Софи, — сказала нянюшка Ягг. — Через три дня четыре часа и шесть минут после того, как она скончалась, её платяной шкаф возьми да и рухни вдруг с лестницы. Наши Даррен с Джейсоном как раз пытались снести его вниз, ну он вроде как и соскользнул. Да как полетит! Просто жуть. Но не оставлять же было такой шкаф этой самой Агате, дочке Софиной. Она, небось, и навещала-то мамашу только на День Всех Пустых, а уж я-то с Софи нянчилась до самого её конца…

Матушка позволила знакомым, как всегда умиротворяюще действующим жалобам нянюшки Ягг по поводу давнишней семейной распри омывать её душу, а сама тем временем принялась искать чашки.

Ягги были, что называется, большой семьей — мало того, семейство было не только обширным, но и продолговатым, растянутым и продолжительным. Их генеалогическое древо, куда больше похожее на густые мангровые заросли, не уместилось бы ни на одном нормальном листе бумаги. И каждая ветвь семейства находилась в состоянии подспудной хронической вендетты со всеми другими ветвями. Причинами этих вендетт были такие совершенно возмутительные случаи, как «Что Ихний Кевин Сказал Про Нашего Стэна На Свадьбе Кузины Ди» и «Хотелось Бы Мне Знать, Если Вы Не Против, Кто Взял Столовое Серебро, Которое Тетушка Эм Завещала Нашей Дрин».

Нянюшка Ягг, непререкаемый матриарх, подыгрывала всем конфликтующим сторонам одновременно. Это было своего рода хобби.

В одном-единственном семействе Яггов было столько раздоров, что их хватило бы всем Капулетти и Монтекки на целый век.

Такое положение порой подвигало незадачливого стороннего наблюдателя включиться в семейные распри и даже, возможно, отпустить нелестное замечание по поводу одного Ягга в присутствии другого Ягга. После чего все Ягги до единого ополчались на смельчака, все ветви семейства смыкались, как части хорошо смазанного стального механизма, чтобы мгновенно и безжалостно уничтожить наглеца.

Однако в Овцепиках считалось, что семейная распря Яггов — сущее благословение для окружающих. Мысль о том, что они могли бы обрушить всю свою неимоверную энергию на остальной мир, просто ужасала. По счастью, не было для Ягга более желанного противника, чем другой Ягг. Как-никак семья.

Если подумать, странная все-таки вещь семья…

— Эсме? Ты в порядке?

— Что?

— У тебя чашки звенят как оглашенные! И чай разлился по всему подносу.

Матушка безучастно посмотрела на дело рук своих и, собравшись с силами, тут же парировала.

— А я виновата, что эти дурацкие чашки такие маленькие? — буркнула она. Дверь открылась.

— Доброе утро, Маграт, — добавила она, не оглядываясь. — А ты-то чего здесь забыла?

Дело было в том, как скрипнули дверные петли. Маграт даже дверь открывала как-то жалобно.

Молодая ведьмочка безмолвно скользнула в комнату, лицо у неё было свекольно-красное, а руки она прятала за спиной.

— Мы просто заглянули привести в порядок Жалкино имущество. Все же она наша сестрица-ведьма, — громко заявила матушка.

— И вовсе мы здесь не за тем, чтобы искать её волшебную палочку, — добавила нянюшка.

— Гита Ягг!

Нянюшка Ягг тут же виновато съежилась и повесила голову.

— Прости, Эсме.

Маграт вытащила руки из-за спины и вытянула их перед собой.

— Вот… — сказала она и ещё больше покраснела.

— Так ты нашла её! — воскликнула нянюшка.

— Э-э… нет, — ответила Маграт, не осмеливаясь посмотреть матушке в глаза. — Мне её передала… сама Десидерата.

Тишина напряженно гудела и потрескивала.

— Она отдала её тебе?! — переспросила матушка Ветровоск.

— Уф. Да.

Нянюшка с матушкой переглянулись.

— Ого! — выразилась нянюшка Ягг.

— Значит, она тебя знала, да? — грозно вопросила матушка, снова поворачиваясь к Маграт.

— Я время от времени заскакивала к ней книжки посмотреть, — призналась Маграт. — И… она любила готовить всякие заморские блюда, а больше никто не соглашался их есть, вот я и приходила составить ей компанию.

— Ага! То есть услугу ей оказывала! — рявкнула матушка Ветровоск.

— Но я никогда не думала, что она оставит мне палочку, — попыталась оправдаться Маграт. — Правда!

— Может, тут какая-нибудь ошибка, — добродушно заметила нянюшка Ягг. — Наверное, она хотела оставить её одной из нас…

— Ну ладно, что было, то было, — сказала матушка. — В общем, она знала, что ты передашь её кому следует. Ну-ка, дай я на неё посмотрю.

Она протянула руку.

Маграт так стиснула волшебную палочку, что даже костяшки пальцев побелели.

— …Она оставила её мне… — едва слышно прошептала она.

— Определенно перед смертью бедняжка совсем себя не помнила, — покачала головой матушка Ветровоск.

— …Она оставила её мне…

— Быть феей-крестной большая ответственность, — сказала нянюшка. — Нужно быть энергичной, гибкой, тактичной и способной справляться со сложными сердечными проблемами и всяким таким. Жалка Пуст не могла этого не знать.

— …Да, но она оставила её мне…

— Маграт Чесногк, как старшая по возрасту ведьма я приказываю тебе отдать палочку! — велела матушка Ветровоск. — От этих волшебных штуковин одни несчастья!

— Ну тише, тише, — успокаивающе промолвила нянюшка Ягг. — Это, пожалуй, уж слишком…

— …Нет… — ответила Маграт.

— К тому же ты не самая старшая здесь ведьма, — напомнила нянюшка. — Старая мамаша Дипбаж постарше будет.

— Заткнись. У неё все равно крыша поехала, — сказала матушка.

— …Вы не можете мне приказывать. У ведьм нет иерархической… — продолжала Маграт.

— Маграт Чесногк, ты ведешь себя безнравственно!

— Вовсе нет, — вмешалась нянюшка Ягг, пытаясь сохранить мир. — Безнравственное поведение — это когда бегаешь по улице совершенно…

Она замолчала. Обе пожилые ведьмы уставились на клочок бумаги, выскользнувший из рукава Маграт и зигзагами спланировавший на пол. Матушка молниеносно нагнулась и сцапала его. — Ага! — торжествующе воскликнула она. — Сейчас посмотрим, что Жалка Пуст имела в виду на самом деле…

Безмолвно шевеля губами, она стала читать записку. Маграт пыталась собрать все свое мужество в кулак.

Наконец на лице матушки Ветровоск заиграла пара желваков. Дочитав, она спокойно скомкала бумагу.

— Ну, как я и думала, — подвела итог она. — Жалка пишет, что мы должны оказать Маграт всю посильную помощь, потому что она, мол, молодая ещё и все такое. Так, Маграт?

Маграт взглянула на матушку.

«Можно вывести её на чистую воду, — думала она. — В записке же прямо сказано… Во всяком случае, насчет старых ведьм… И можно заставить её прочесть записку вслух. Все ведь ясно как день. Неужели ты по гроб жизни хочешь оставаться третьей ведьмой?!» Но бунтарское пламя, вспыхнувшее было в непривычном к нему очаге, быстро угасло.

— Ага, — безнадежно пробормотала она, — что-то на вроде того.

— Здесь говорится, что очень важно, чтобы мы куда-то там отправились и помогли кому-то там выйти замуж за принца, — заявила матушка Ветровоск.

— В Орлею, — уточнила Маграт. — Я нашла её описание в книгах Жалки. И мы должны сделать так, чтобы она не вышла замуж за принца.

— Как-как? Чтобы фея-крестная не позволяла девушке выйти за принца? — удивилась нянюшка Ягг. — Звучит как-то… наоборот.

— Зато это желание нетрудно исполнить, — пожала плечами матушка Ветровоск. — Знаете, сколько девушек не выходят замуж за принцев?

Маграт попробовала сменить тему.

— Вообще-то Орлея страшно далеко отсюда, — сказала она.

— Кто б сомневался, — фыркнула матушка Ветровоск. — Ещё не хватало! Чтоб всякие заграницы под боком торчали!

— Я хотела сказать, что путешествие обещает быть долгим, — обреченно промолвила Маграт. — А вы… уже не такие молодые.

Последовало долгое многозначительное молчание.

— Отправляемся завтра, — решила матушка Ветровоск.

— Послушайте, — в отчаянии пролепетала Маграт, — а может, я одна управлюсь?

— Ну да, сейчас, какая из тебя фея-крестная. Опыта маловато, — отрезала матушка Ветровоск.

Это оказалось слишком даже для щедрой души Маграт.

— Да и у вас тоже не больше, — ощетинилась она.

— Верно, — согласилась матушка. — Но дело в том… дело все в том… У нас-то отсутствие опыта гораздо продолжительнее твоего.

— В общем, у нас большой опыт отсутствия опыта, — радостно подхватила нянюшка Ягг.

— А в этом-то все и дело, — кивнула матушка.

Дома у матушки было только одно маленькое тусклое зеркальце. Вернувшись, она закопала его в саду.

— Вот тебе, — сказала она. — Попробуй-ка теперь за мной пошпионить.

Трудно было поверить, что Джейсон Ягг, кузнец и коновал, приходится нянюшке Ягг сыном. Вид у него был такой, будто он не родился, а был построен. На верфи. К его медлительному имягкому характеру генетика сочла необходимым добавить мускулы, которых достало бы на пару волов, и похожие на бревна руки и ноги, смахивающие на две пары поставленных друг на друга пивных бочек.

К его ярко пылающему горну приводили самых разных лошадей, в том числе и племенных огнедышащих жеребцов, багровоглазых и пенномордых королей лошадиной нации, с копытами размером с добрую суповую тарелку, удар которых позволял среднему человеку запросто пройти сквозь стену. Но Джейсон Ягг знал секрет тайного Лошадиного Слова. Он в одиночку заводил коня в кузню, вежливо прикрывал двери, а через полчаса выводил уже подкованную и как-то странно присмиревшую животину обратно^[507].

За широкой задумчивой спиной Джейсона теснились остальные бесчисленные родственники нянюшки Ягг и прочие деревенские, которые, видя, что затевается нечто интересное, да ещё с участием ведьм, не смогли устоять перед искушением стать свидетелями того, что в Овцепиках обычно называлось «ягго-го!»

— Ну, Джейсон, пора нам, — сказала нянюшка Ягг. — Говорят, в заграницах улицы вымощены чистым золотом. Может, наконец заживем как люди, а?

Низкий, заросший волосами лоб Джейсона сморщился от непосильных раздумий.

— Да, оно б не помешало, конечно, наковальню-то в кузницу новую купить, — наконец разродился он.

— Вот вернусь богачкой, нипочем тебя в кузню больше не пущу, — пообещала нянюшка. Джейсон нахмурился.

— Так ведь я кузню-то люблю, — медленно промолвил он.

Нянюшка Ягг на мгновение растерялась.

— Ну… ну, тогда купим тебе серебряную наковальню.

— Не, ма, это без толку. Шибко мягкая, — покачал головой Джейсон.

— Вот что, мальчик мой, коли привезу тебе наковальню из чистого серебра, хош не хош, а будет у тебя наковальня из чистого серебра!

Джейсон понурил свою большую голову.

— Хорошо, ма, — покорно ответил он.

— Найди кого-нибудь, чтоб каждый день дом проветривал, — велела нянюшка. — И чтоб очаг каждый день протапливал.

— Хорошо, ма.

— И ходи только через заднюю дверь, слышь? На переднее крыльцо я заклятие наложила. Где эти негодницы с моим багажом?

И она поспешила прочь, похожая на маленького серого петушка, рассердившегося на своих курочек.

Маграт слушала все это с большим интересом. Её собственные приготовления к отъезду свелись к складыванию в большую котомку нескольких смен одежды, подходящей для любых возможных капризов погоды, которая, как всем известно, абсолютно не умеет вести себя в этой загранице. В котомку поменьше она уложила весьма полезные тетрадки, забранные из домика Жалки Пуст. Жалка любила все записывать и своим аккуратным почерком заполнила целые дюжины небольших тетрадок, украсив их заголовками вроде «С Палочкой и Помелом Через Великий Неф».

Единственное, чего Жалка так и не удосужилась сделать, это написать инструкции по пользованию волшебной палочкой. Поэтому Маграт считала, что нужно лишь взмахнуть ей и загадать желание.

Вокруг домика Маграт теперь красовались несколько больших, но совершенно неуместных тыкв — свидетелей и жертв этой сомнительной стратегии. Одна из тыкв до сих пор считала, что на самом деле она дурностай.

И вот сейчас Маграт осталась наедине с Джейсоном, который неловко переминался с ноги на ногу.

Джейсон смущенно поправил челку. Его с детства приучили уважать женщин, а Маграт вроде бы тоже подпадала под эту категорию — в принципе.

— Ну, вы там приглядите за нашей матушкой, ладно, госпожа Чесногк, — попросил он. В голосе его слышались нотки беспокойства. — А то она чегой-то странная в последние деньки.

Маграт легонько похлопала его по плечу.

— Такое случается постоянно, — успокоила она. — Понимаешь, когда женщина вырастит детей и все такое, ей хочется начать жить своей жизнью.

— А чьей же она до этого жила?

Маграт озадаченно уставилась на Джейсона. Лично она никогда не подвергала сомнению мудрость этого высказывания.

— Видишь ли, суть в том, — сказала она, придумывая объяснение на ходу, — что рано или поздно в жизни женщины настает момент, когда ей хочется найти себя.

— А чо ей здесь-то себя не поискать? — жалобно спросил Джейсон. — То есть, ну, это, я вовсе не хотел тебя перебивать, госпожа Чесногк, но мы надеялись, что ты уговоришь её и госпожу Ветровоск остаться.

— Я пробовала, — пожала плечами Маграт. — Правда. Зачем, говорю, вам это надо? Как гласит клатчская пословица, анно в домини лучше, мол, и все такое. Вы уже не те, что раньше, говорю. Глупо отправляться за сотни миль ради такой ерунды, особенно в вашем-то возрасте.

Джейсон склонил голову набок. Джейсон Ягг, конечно, вряд ли занял бы призовое место в чемпионате Плоского мира по живости ума, но мамашу свою он знал отлично.

— И ты все это сказала нашей маме? — спросил он.

— Слушай, не беспокойся, — ответила Маграт. — Я уверена, что большого вреда не…

Вдруг над их головами раздался громкий треск. На землю мягко спланировали несколько осенних желтых листков.

— Проклятое дерево… Кто здесь посадил это чертово дерево? — донесся голос откуда-то сверху.

— Похоже, матушка, — заметила Маграт.

Это было одним из слабых мест матушки Ветровоск, во всех прочих отношениях женщины цельной и вполне опытной, — она так и не научилась рулить. Управление транспортными средствами было совершенно чуждо её натуре. Она была твердо уверена, что её дело только нестись вперед, а весь остальной мир должен успевать поворачиваться так, чтобы она в конце концов попала куда ей нужно. В результате ей время от времени приходилось слезать с деревьев, на которые она не забиралась. Этим она сейчас и была занята — в конце своего спуска она все-таки сорвалась и последние несколько футов до земли преодолела по воздуху. Правда, желающих прокомментировать это событие не нашлось.

— Ну вот, кажется, мы собрались, — громко сказала Маграт.

Но это не сработало. Взгляд матушки Ветровоск немедленно устремился куда-то в область Магратиных коленей.

— И что это, по-твоему, на тебе надето? — осведомилась она.

— А-а-а… М-м-м… Я подумала… То есть, там же бывает холодно… ну, ветер и все такое… — начала Маграт.

Она с ужасом предвидела эту минуту и сейчас ненавидела себя за слабость. Да и вообще, они действительно очень удобные. Эта идея пришла ей в голову ночью. Кроме всего прочего, невозможно наносить смертельные удары космической гармонии господина Лобсанга Достабля, когда твои ноги путаются в юбке.

— Штаны?

— Это не совсем то же, что обычные…

— Да на тебя ведь мужчины глядят! — воскликнула матушка Ветровоск. — Стыдоба-то какая!

— Что случилось? — спросила подошедшая сзади нянюшка Ягг.

— Маграт Чесногк заявилась к нам в мужских кальсонах, — сказала матушка, неодобрительно сморщив нос.

— Что ж, если она записала адрес этого молодого человека и как его зовут, то ничего страшного, — примирительно заметила нянюшка Ягг.

— Нянюшка! — всплеснула руками Маграт.

— А по мне так они вроде бы вполне удобные, — продолжала нянюшка. — Разве что чуть-чуть мешковатые.

— А по мне, так это форменное безобразие, — ответила матушка Ветровоск. — Нельзя, чтоб все кому не лень видели твои ноги.

— Да кто ж их увидит? — удивилась нянюшка. — Они ж матерьялом прикрыты.

— Да, зато любой может увидеть, где её ноги, — сказала матушка Ветровоск.

— Это глупо. Все равно как сказать, что под одеждой все голые, — возразила Маграт.

— Маграт Чесногк, последи-ка за своим языком! — рявкнула матушка Ветровоск.

— Но это же правда!

— Лично про меня этого не скажешь, — спокойно парировала матушка. — На мне целых три кофты.

Она с ног до головы оглядела заодно и нянюшку. Гита Ягг для путешествия по заграницам тоже приоделась. Матушка Ветровоск так и не смогла обнаружить ничего предосудительного, хотя и предприняла такую попытку.

— Нет, вы только взгляните на эту шляпу… — наконец пробурчала она.

Нянюшка Ягг, которая знала Эсме Ветровоск целых семьдесят лет, только улыбнулась.

— Симпатичная, правда? — спросила она. — Изготовлена господином Вернисачче в Ломте. Внутри от полей до самого кончика арматура из ивовых прутьев и восемнадцать кармашков. Такая шляпа — молотком не пробьешь. А это видели?

Нянюшка приподняла подол юбки. На ней были новые сапожки. В сапожках матушка Ветровоск тоже не смогла найти ничего предосудительного. Они были должной ведьмовской конструкции, то есть, даже если бы по ним проехалась доверху груженная телега, их толстенная кожа и не поморщилась бы. Как сапожки они имели лишь один недостаток — цвет.

— Красные! — нахмурилась матушка Ветровоск. — Какая ж ведьма носит красные сапожки?!

— А мне нравится, — сказала нянюшка.

— Ну и пожалуйста, поступай как знаешь, — фыркнула матушка. — В заграницах самые нелепые наряды носят, в этом я уверена. Но сама знаешь, что говорят о женщинах, которые носят красные сапожки.

— По мне, так главное, чтобы ноги были сухими, — радостно отозвалась нянюшка.

Она вложила в ладонь Джейсона ключ от дома.

— Если пообещаешь найти кого-нибудь, кто будет читать мои письма, я буду тебе писать, — сказала она.

— Да, мам. А как насчет кота, мам? — поинтересовался Джейсон.

— О, Грибо мы берем с собой, — ответила нянюшка Ягг.

— Что? Но ведь он — кот! — рявкнула матушка Ветровоск. — Ты не имеешь права брать с собой всяких котов! Не собираюсь я никуда ехать ни с каким котом! Нам и так придется всю дорогу терпеть разные штаны и вызывающе красные сапоги!

— Если его оставить, он будет скучать по своей мамочке, правда, малыш? — заворковала нянюшка Ягг, беря на руки Грибо.

Тот безвольно повис у неё на руке, как перехваченный посередине пузырь с водой.

Для нянюшки Ягг её любимец Грибо по-прежнему оставался миленьким котеночком, который гоняет по полу шерстяные клубочки.

Для всего же остального мира он был здоровенным котярой, вместилищем совершенно невероятных и неуемных жизненных сил, таящихся под шкурой, которая походила не столько на шерсть, сколько на кусок хлебного мякиша, дней десять пролежавшего в сыром месте. Чужие люди часто жалели кота, поскольку у него практически полностью отсутствовали уши, а морда выглядела так, будто на неё медведь наступил. Хотя они этого и не знали, но подобное уродство являлось следствием того, что Грибо пытался драться и насиловать абсолютно все, вплоть до запряженной четверкой лошадей кареты, считая это делом кошачьей чести. Когда Грибо шествовал по улице, даже самые свирепые псы начинали скулить и прятались под крыльцо. Лисы держались от деревни подальше, а волки вообще обходили её стороной.

— Милый мой, старый верный дружочек… — проворковала нянюшка.

Грибо устремил на матушку Ветровоск тот исполненный самодовольного злорадства взгляд, который коты всегда приберегают для недолюбливающих их людей, и нагло замурчал. Грибо, пожалуй, был единственным котом, который умудрялся мурча похихикивать.

— И вообще, — сказала нянюшка, — ведьмам полагается любить котов.

— Полагагается-то полагается, да только не таких, как этот.

— Просто ты не кошатница, Эсме, — возразила нянюшка, крепко прижимая к себе Грибо. Джейсон Ягг отвел Маграт в сторонку.

— Наш Шон как-то читал мне ещегодник, так там писали про всяких разных ужасных заграничных чудовищ, — прошептал он. — И говорилось, что эти большущие волосатые твари любят нападать на путешественников. Страшно даже подумать, что будет, если они нападут на мамулю и матушку.

Маграт взглянула на его широкое красное лицо.

— Присмотри, чтобы с ними ничего не случилось, ладно? — попросил Джейсон.

— Можешь не беспокоиться, — пообещала она, про себя думая, что на самом деле беспокоиться ему не о чем. — Буду стараться изо всех сил.

Джейсон кивнул.

— Просто в ещегоднике было сказано, что по большей части все эти чудовища почти вымерли, — добавил он. — Жаль, если они совсем пропадут.

Когда три ведьмы взвились в воздух, солнце стояло уже довольно высоко. Их немного задержало непредсказуемое поведение помела матушки Ветровоск, завести которое можно было, только вдоволь набегавшись взад-вперед. Казалось, оно просто не понимало, чего от него добиваются, — до тех пор, пока с ним не начинали бежать. И куда только не обращалась матушка с этим помелом, даже гномы-инженеры в конце концов вынуждены были признать, что поведение её помела остается для них совершеннейшей загадкой. Они, наверное, не меньше дюжины раз меняли и палку, и саму метлу.

Когда помело наконец взмыло в воздух, данное событие было отмечено хором радостных возгласов.

Небольшое королевство Ланкр занимало всего-навсего широкий уступ, врезающийся в Овцепики. Сразу за ним начинались высокие острые вершины и сумеречные извилистые долины, уходящие вглубь центрального горного массива.

С другой стороны выстроились по порядку: равнина Сто, голубоватые леса, бескрайние океанские просторы. И где-то посреди всего этого бурело грязное пятно, больше известное как Анк-Морпорк.

Запел или, по крайней мере, попытался запеть жаворонок. Но его тут же сбил с ритма внезапно появившийся рядом кончик островерхой шляпы матушки Ветровоск.

— И не упрашивайте даже, выше я ни за что не полезу, — твердо заявила она.

— Если поднимемся повыше, будет легче сообразить, куда лететь, — указала Маграт.

— Ты ж говорила, что смотрела у Жалки карты, — напомнила матушка Ветровоск.

— Сверху все выглядит как-то иначе, — попыталась оправдаться Маграт. — Каким-то более… выпуклым. Но, по-моему, нам… вон туда.

— Ты уверена?

Задавать такой вопрос ведьме было серьезной ошибкой. Особенно если задавала его матушка Ветровоск.

— Абсолютно, — ответила Маграт. Нянюшка Ягг взглянула на высокие горные пики.

— Что-то уж больно многовато в той стороне больших гор, — заметила она.

Пики громоздились один над другим, покрытые вечными снегами. На лыжах в Овцепиках никто не катался, а тот отчаянный человек, что решался на это, пролетал несколько футов и тут же исчезал из виду с пронзительным воплем. Никто не ходил по узким горным тропинкам в расшитой крестьянской одежде, распевая народные песни. Вообще, это были крайне неприветливые горы. Это были такие горы, куда зимы отправлялись на летние каникулы.

— Там есть всякие перевалы и все такое прочее, — неуверенно сообщила Маграт.

— Вот и увидим, — сказала нянюшка.

Два зеркала можно использовать примерно следующим образом — если, конечно, знаешь, что делаешь. Их нужно установить одно напротив другого, чтобы они отражали друг друга. Потому что, если отражения способны украсть частицу тебя, то отражения отражений, наоборот, могут тебя усилить, подпитывая тебя самим собой, давая тебе могущество…

И твое отражение уходит в бесконечность в отражениях отражений отражений, и каждое отражение точно такое же, как и все остальные уходящие в бесконечность отражения.

Все так, кроме того, что это вовсе не так.

В зеркалах заключается бесконечность.

А в бесконечности заключается гораздо больше, чем вы думаете.

Для начала, там заключается все.

Включая голод.

Потому что там миллион миллиардов отражений, но всего лишь одна душа.

Зеркала дают очень много, но и забирают немало.

За горами начались другие горы. А в небе тем временем собирались тучи, серые и тяжелые.

— Я уверена, что мы летим правильно, — сказала Маграт.

Их со всех сторон окружали обледенелые скалы. Ведьмы мчались по лабиринту похожих друг на друга извилистых узких ущелий.

— Да-а-а… — протянула матушка Ветровоск.

— Сами же не дали мне подняться повыше, — напомнила Маграт.

— Через минуту снег повалит, — заметила нянюшка Ягг.

День клонился к вечеру. Свет сочился прочь из горных долин, как сладкий крем из пирожного.

— Я думала… здесь будут деревни и всякие поселения, — призналась Маграт. — И мы сможем накупить там разных забавных сувениров, а потом найти пристанище в какой-нибудь грубой деревенской хижине.

— Здесь и тролля-то днем с огнем не сыщешь, — фыркнула матушка.

Три помела скользнули в голую долину — сущую царапину на теле гор.

— Колотун-то какой! — поежилась нянюшка Ягг. Но потом улыбнулась. — Кстати, а почему их называют грубыми?

Матушка Ветровоск слезла со своего помела и оглядела окрестные скалы. Затем подняла камень и понюхала его. После чего подошла к куче щебня, которая, на взгляд Маграт, ничем не отличалась от любой другой кучи щебня, и потыкала её ногой.

— Гм-м, — сказала она.

На её шляпу спланировали несколько снежинок.

— Так, так, — сказала она.

— Матушка Ветровоск, что ты делаешь? — спросила Маграт.

— Размышляю.

Матушка подошла к скальной стене долины и двинулась вдоль неё, приглядываясь к каменной поверхности. Нянюшка Ягг присоединилась к ней.

— Здесь? — спросила нянюшка.

— Вроде бы.

— А не высоковато для них, как думаешь?

— Да эти дьяволята куда хошь заберутся. Один как-то аж в моей кухне объявился, — поделилась своим опытом матушка. — Вдоль жилы, говорит, шёл.

— Да, это их хлебом не корми… — подтвердила нянюшка.

— Может, вы мне все-таки объясните, что вы там делаете? — встряла Маграт. — Что такого интересного в куче камней?

Снег повалил сильнее.

— Это не камни, это отвалы, — сообщила матушка Ветровоск.

Она дошла до гладкой оледенелой каменной стены, по мнению Маграт, ничем не отличающейся от любой другой, которые здесь в горах присутствовали повсеместно, и замерла, будто прислушиваясь.

Затем отступила на шаг, резко стукнула по камню палкой своего помела и громко изрекла следующее:

— А ну открывайте, безобразники низкорослые!

Нянюшка Ягг пнула в каменную стенку сапогом. Та ответила пустым звуком.

— Здесь люди с холоду загинаются, а вы там прячетесь! — добавила она.

Некоторое время ничего не происходило. Потом кусок стены вдруг сдвинулся на несколько дюймов внутрь. Маграт заметила, как в образовавшейся щели блеснул подозрительный глаз.

— Ну чего вам?

— Гномы? — удивилась Маграт. Матушка Ветровоск нагнулась так низко, что её нос оказался на одном уровне с глазом.

— Меня зовут, — сказала она, — матушка Ветровоск.

Она снова выпрямилась, На лице её играла самодовольная улыбка.

— И что с того? — раздался голос, выходящий откуда-то из-под глаза.

Лицо матушки буквально окаменело. Нянюшка Ягг слегка подтолкнула подругу локтем.

— Должно быть, мы подальше, чем в пятидесяти милях от дома, — покачала головой она. — Наверное, в здешних краях о тебе и слыхом не слыхивали.

Матушка Ветровоск снова нагнулась. С её шляпы посыпались снежинки, успевшие примоститься на широких полях.

— Тебя я ни в чем не виню, — сказала она, — но у вас тут должен быть король, так вот просто пойди и скажи ему, что, мол, явилась матушка Ветровоск, ладно?

— Он очень занят, — ответил голос. — У нас тут кое-какие неприятности.

— Значит, вряд ли ему нужны ещё проблемы, — уверенно кивнула матушка.

Несколько мгновений невидимый собеседник размышлял над этими словами.

— Мы установили на двери заклинания, — наконец мрачно заявил он. — Невидимые руны. Знаешь, сколько нынче стоят хорошие невидимые руны?!

— Вот ещё, стану я читать, что вы там у себя на дверях понаписали! — фыркнула матушка. Говорящий заколебался.

— Значит, говоришь, Ветровоск?

— Ну да. Начинается с буквы «В». Как и слово «ведьма».

Каменная дверь затворилась. Теперь её можно было различить лишь по тонюсенькой трещинке в скальной стене.

Снег тем временем повалил вовсю. Матушка Ветровоск, чтобы согреться, принялась подпрыгивать на месте.

— Вот они, твои чужеземцы, — сказала она, обращаясь ко всему заледеневшему миру в целом.

— Вряд ли этих гномов можно назвать чужеземцами, — возразила нянюшка Ягг.

— А как ещё их называть? — удивилась матушка. — Гном, который так далеко живет, самый что ни на есть настоящий чужеземец. В этом-то чужеземство и заключается.

— Вот как? Забавно, никогда бы не подумала, — ответила нянюшка Ягг.

Они смотрели на дверь. В темнеющем воздухе из их ртов вырывались маленькие облачка пара. Маграт, глядя на каменную дверь, заметила:

— Что-то не видно никаких рун.

— Само собой, — хмыкнула нянюшка. — Они ж невидимые.

— Вот именно, — поддержала матушка Ветровоск. — Сама, что ли, не понимаешь?

Дверь снова приоткрылась.

— Я поговорил с королем, — сообщил голос.

— И что он? — с надеждой спросила матушка.

— Дословно он сказал: «О нет! Только этого мне не хватало!»

Матушка Ветровоск просияла.

— Так я и знала, что он слышал обо мне, — довольно промолвила она.

Как у цыган не меньше тысячи своих королей, так их не меньше тысячи у гномов. Только у гномов слово «король» означает скорее что-то вроде «старшего инженера». А вот королев у гномов не бывает. Гномы вообще очень неохотно говорят о своей половой принадлежности, которую многие из них считают делом не больно-то важным по сравнению с такими серьезными вещами, как, например, металлургия или гидравлика.

Здешний король стоял в гуще толпы что-то выкрикивающих горняков. Он^[508] взглянул на ведьм с выражением утопленника, которому предлагают стакан воды.

— Вы что, действительно так хороши, как говорят? — хмуро поинтересовался он.

Нянюшка Ягг и матушка Ветровоск переглянулись.

— Сдается мне, Маграт, это он тебя имеет в виду, — сказала матушка.

— У нас в девятой штольне только что произошел обвал, — продолжал король. — Худо дело. Мы лишились очень перспективной жилы золотоносного кварца.

Один из стоящих рядом с ним гномов что-то шепнул ему на ухо.

— А, ну да, и кое-кого из ребят, — рассеянно добавил король. — И тут появляетесь вы. Видать, судьба.

Матушка Ветровоск стряхнула со своей шляпы снег и огляделась.

Увиденное даже на неё произвело впечатление. Теперь нечасто приходится бывать в настоящих гномьих залах. Большинство гномов в наши дни заняты отхожим промыслом, зашибая деньгу по городам на равнинах, где гномом быть куда как легче — например, не нужно проводить большую часть жизни под землей, то и дело попадая молотком по пальцам и беспокоясь о колебаниях цен на международных рынках металлов. Недостаток уважения к традициям — вот главная беда нашего времени. А возьмите троллей. Теперь в Анк-Морпорке троллей больше, чем в целом горном хребте. Матушка Ветровоск ничего не имела против троллей, но инстинктивно чувствовала, что если бы больше троллей перестали носить одежду, ходить на двух ногах и вернулись к жизни под мостами, откуда они бы периодически выскакивали и пожирали людей, как троллям и было предначертано природой, то мир стал бы куда более счастливым местом.

— Ты лучше покажи нам, где все это случилось, — сказала она. — Похоже, сверху обвалилась куча камней, да?

— Что-что? — переспросил король.

Часто говорят, что у эскимосов существует целых пятьдесят слов для определения снега^[509].

Это ошибочное утверждение.

А ещё говорят, что у гномов существует аж двести слов для определения камня.

Ничего подобного. У них так же не может существовать слов для камня, как у рыбы не может быть слов для определения воды. У них есть слова для вулканических пород, осадочных пород, метаморфических пород, пород под ногами, пород, падающих тебе на каску, и пород, которые на вид представляют интерес и которых — они готовы поклясться — вчера здесь не было. Но вот чего у них нет, так это слова, означающего просто «камень». Покажите гному булыжник, и он увидит в нем, например, кусок кристаллического сульфита какого-нибудь там шпата.

В данном случае речь шла о двухстах тоннах низкокачественного глинистого сланца. Когда ведьмы оказались на месте обвала, несколько дюжин гномов лихорадочно укрепляли потрескавшийся свод штольни и тачками вывозили обломки помельче. На глазах некоторых из них блестели слезы.

— Это ужасно… Ужасно! — бормотал один из них. — Какой кошмар.

Маграт протянула ему носовой платок. Гном шумно высморкался.

— Скорее всего, случился сильный оползень на линии сброса, и теперь мы лишились целого пласта, — сказал он, качая головой.

Сосед утешающе похлопал его по спине.

— Худа без добра не бывает, — сказал он. — Мы всегда можем пробить горизонтальный штрек от пятнадцатой штольни. Не волнуйся, никуда этот пласт от нас не денется.

— Извините, — встряла Маграт, — значит, выходит, там, за завалом, остались гномы, да?

— О да, — подтвердил король.

Причём сказал это так, словно речь шла о каком-то досадном побочном обстоятельстве катастрофы, поскольку новые гномы очень скоро появятся на свет естественным образом, а вот золотоносная порода имеет дурное обыкновение заканчиваться.

Матушка Ветровоск критически осмотрела завал.

— Нам хотелось бы, чтобы нас оставили одних, — громко произнесла она. — Дело очень деликатное.

— Понимаю, — не стал спорить король. — Небось, разные там секреты ремесла, да?

— На вроде того, — сказала матушка.

Король выгнал всех гномов из туннеля, оставив ведьм одних в тусклом свете фонаря. С потолка упали несколько камней.

— Гм-м, — протянула матушка.

— Ну, теперь всего-навсего надо что-нибудь предпринять, — промолвила нянюшка Ягг.

— На свете нет ничего невозможного, — неопределенно заметила матушка Ветровоск.

— Тогда тебе придется очень постараться, Эсме. Если бы Создателем нам было предназначено ворочать с помощью ведьмовства всякие камни, он не стал бы изобретать лопату. Быть ведьмой — это прежде всего знать, когда стоит воспользоваться лопатой. И оставь в покое тачку, Маграт. Ты ничего не понимаешь в машинах.

— Хорошо, хорошо, — сказала Маграт. — А почему бы нам не испробовать волшебную палочку?

Матушка Ветровоск фыркнула:

— Ха! Здесь? Фея-крестная в шахте — с ума сойти!

— Окажись я там, за завалом в недрах горы, думаю, я бы очень обрадовалась появлению такой феи, — горячо возразила Маграт.

Нянюшка Ягг кивнула.

— Тут она права, Эсме. Нет такого закона, который бы запрещал фее-крестной работать в шахте.

— Не доверяю я этой палочке, — нахмурилась матушка. — По мне, она какая-то уж больно волшебная.

— Ой, да ладно, — ответила Маграт. — Ею пользовались поколения и поколения фей-крестных.

Матушка замахала руками.

— Хорошо, хорошо, хорошо, — пробурчала она. — Давай! Делай из себя дуру набитую!

Маграт вытащила из сумки волшебную палочку. Она давно и с ужасом ждала этого момента.

Палочка была сделана из какой-то кости — Маграт искренне надеялась, что не из слоновой, ей нравились эти большие животные. Когда-то на палочке были какие-то буквы, но многие поколения пухлых пальчиков фей-крестных почти полностью их стерли. Также палочку обхватывали несколько золотых и серебряных колечек. Никаких инструкций не прилагалось. Отсутствовали даже самые примитивные руны или значки, которые подсказали бы, как с ней обращаться.

— По-моему, ей надо взмахнуть, — сказала нянюшка Ягг. — Я даже уверена в этом.

Матушка Ветровоск скрестила руки на груди.

— Не пристало ведьме баловаться со всякими там палками, — осудила она.

Маграт на пробу взмахнула палочкой. Ничего не случилось.

— Может, надо что-нибудь сказать? — предложила нянюшка.

Маграт впала в панику.

— А что обычно говорят феи-крестные? — жалобно поинтересовалась она.

— Э-э-э, — сказала нянюшка. — Понятия не имею.

— Ха! — выразилась матушка. Нянюшка Ягг вздохнула.

— Разве Жалка тебе ничего не объясняла?

— Ничегошеньки!

Нянюшка пожала плечами.

— Ну, тогда делай что можешь, — посоветовала она.

Маграт уставилась на груду камня. Потом зажмурила глаза. Затем глубоко вздохнула. Она попыталась превратить свое сознание в безмятежную картину космической гармонии. Монахам-то хорошо рассуждать о космической гармонии, подумала она, они сидят себе там, в своих заснеженных горах, и беспокоиться им не о чем, кроме как о случайно забредшем йети. Попробовали бы они поискать внутреннего спокойствия под взглядом матушки Ветровоск.

Юная ведьма неуверенно взмахнула палочкой и попыталась не думать о тыквах.

Она ощутила движение воздуха. Потом услышала, как ахнула нянюшка.

— Что-нибудь случилось? — спросила Маграт.

— Угу, — спустя некоторое время отозвалась нянюшка Ягг. — Вроде того. Надеюсь, они успели порядком проголодаться.

— Значит, по-твоему, это и есть настоящее волшебство феи-крестной? — заметила матушка Ветровоск.

Маграт открыла глаза.

Перед ними по-прежнему высилась груда, но теперь уже не камней.

— Жалость какая, поглядите, некоторые-то помялись, — сказала нянюшка.

Маграт открыла глаза ещё шире.

— Что, опять тыквы?

— Мятых много. Мятых, — повторила нянюшка на тот случай, если кто-нибудь её не услышал.

Верхушка груды зашевелилась. Парочка небольших тыкв скатилась прямо к ногам Маграт, а в образовавшемся отверстии появилось личико гнома.

Оно уставилось на ведьм.

Наконец нянюшка Ягг спросила:

— У вас все в порядке?

Гном кивнул. Его внимание по-прежнему было приковано к груде тыкв, громоздившихся от пола до потолка.

— Э-э, да, — сказал он. — А папа здесь?

— Какой папа?

— Ну, король.

— А-а! — Нянюшка Ягг приложила руки ко рту и крикнула в глубину туннеля: — Эй, король!

Появились гномы. Они тоже уставились на тыквы. Король вышел вперед и тут заметил лицо сына.

— Ты как там, сынок?

— Все отлично, па. Жив и здоров, ни царапинки.

Король облегченно вздохнул. Потом подумал и добавил:

— Все остальные тоже целы?

— Все до единого, па.

— А то я уже начал беспокоиться. Подумал, может, мы нарвались на участок конгломерата или чего-нибудь в этом роде.

— Да нет, па. Просто пласт рыхлого сланца.

— Хорошо. — Король снова взглянул на груду. Почесал бороду. — Сдается мне, тыкв у нас теперь хоть отбавляй.

— А я было подумал, что это какая-то разновидность песчаника, па.

Король снова подошел к ведьмам.

— А вы не можете превратить их ещё во что-нибудь? — с затаенной надеждой спросил он.

Нянюшка Ягг бросила взгляд на Маграт, которая все ещё потрясенно пялилась на палочку.

— Думаю, мы пока остановимся на тыквах, — опасливо ответила она.

Король был немного разочарован.

— Что ж, тогда, — протянул он, — если я могу быть вам полезен, дамы… Например, угостить вас чашечкой чаю или ещё чем-нибудь…

Матушка Ветровоск шагнула вперед.

— Да, думаю, что-нибудь вроде этого нам не повредит, — кивнула она.

Король просиял.

— Только, конечно, мы бы угостились чем-нибудь посущественнее чая, — добавила матушка.

Лицо короля сразу вытянулось.

Нянюшка Ягг тем временем подошла к Маграт, которая все ещё взмахивала палочкой, не сводя с неё окаменелого взгляда.

— Очень умно, — шепнула нянюшка. — Но почему ты решила выбрать именно тыквы?

— Ничего я не решала!

— Ты что, не знаешь, как с ней обращаться?

— Нет! Я думала, нужно просто… ну, в общем, захотеть, чтобы что-нибудь случилось!

— Видно, просто захотеть — это ещё не все, — как можно добродушнее заметила нянюшка. — Обычно этого недостаточно.

Где-то перед самым рассветом — насколько можно представить себе рассвет в подземных туннелях — ведьм отвели к протекающей в толще гор подземной реке, у берега которой были пришвартованы две баржи. Рядом с каменным причалом покачивалась на воде небольшая лодка.

— Река проведет вас сквозь горы, — сказал король. — По правде говоря, я думаю, что она течет до самой Орлей. — Он взял из рук сопровождающего его гнома большую корзину. — И вот тут мы собрали вам в путь немножко еды…

— Мы что же, всю дорогу будем плыть на лодке? — спросила Маграт. За спиной она снова попыталась взмахнуть волшебной палочкой, но тщетно. — Я с лодками как-то не очень…

— Слушай, — перебила её матушка Ветровоск, влезая в лодку. — Река в отличие от нас знает дорогу. А метлами мы сможем воспользоваться и позже, когда пейзаж начнет вести себя немного поумнее.

— К тому же отдохнуть не мешало бы, — добавила нянюшка Ягг, усаживаясь на скамейку.

Маграт взглянула на обеих ведьм, которые поудобнее устраивались на корме, словно пара располагающихся на насесте кур.

— А вы умеете грести? — поинтересовалась она.

— Нам это ни к чему, — сказала матушка. Маграт уныло кивнула. Но потом решила, что не вредно и ей заявить хоть какие-то свои права.

— Думаю, я тоже не умею, — высказалась она.

— Ну и ничего страшного, — кивнула нянюшка Ягг. — Как увидим, что ты не так что-то делаешь, мы тебе сразу подскажем. Спасибо за заботу, ваше королевское величество.

Маграт вздохнула и взялась за весла.

— Плоские концы нужно макать в воду, — пришла ей на помощь матушка Ветровоск.

Гномы на прощание помахали им. Медленно двигаясь в круге отбрасываемого фонарем света, лодка выплыла на середину реки. Маграт обнаружила, что ей всего-то и надо удерживать суденышко на середине течения.

Вскоре она услышала, как нянюшка Ягг сказала:

— Вот никак в толк не возьму, и зачем они вечно на свои двери невидимые руны навешивают? Приходится платить какому-нибудь волшебнику, чтобы он нанес невидимые руны, а как узнать, что за свои деньги получаешь товар?

Ответ матушки не замедлил последовать:

— Очень запросто. Раз ты их не видишь, значит, получил нормальные невидимые руны.

Подумав немного, нянюшка согласилась:

— А ведь и верно. Так, а теперь посмотрим, что у нас на завтрак.

Послышалось шуршание.

— Так, так, так…

— Что там, Гита?

— Тыква.

— Тыква с чем?

— Тыква ни с чем. Тыква с тыквой.

— Должно быть, у них нынче много тыкв уродилось, — встряла в разговор Маграт. — Сами знаете, как бывает в конце лета — в огороде всего полным-полно. Я сама вечно голову ломаю, придумываю всякие новые соления да квашения, чтоб ничего не пропало…

В тусклом свете ей было видно лицо матушки, выражение которого недвусмысленно свидетельствовало о том, что если Маграт ещё и не сошла с ума, то ей совсем недолго осталось.

— Лично я, — заявила матушка, — в жизни огурца не засолила.

— Зато ты их очень любишь есть, — сказала Маграт.

Ведьмы и соления так же неразделимы, как… она поколебалась, не решаясь думать о таком аппетитном сочетании, как персики и сливки, и мысленно заменила их на «вещи, которые здорово подходят друг другу». Вид единственного сохранившегося зуба нянюшки Ягг, увлеченно трудящегося над маринованной луковицей, вызывал на глазах слезы.

— Любить-то люблю, — кивнула матушка Ветровоск. — И особенно люблю, когда их мне приносят.

— А знаете, — сказала нянюшка, обследуя укромные уголки корзины, — каждый раз, когда приходится иметь дело с гномами, у меня в голове всплывает выражение «занудный сквалыга».

— Мерзкие маленькие дьяволята. Вы бы видели, сколько они пытаются содрать с меня всякий раз, когда я приношу им в ремонт свое помело, — фыркнула матушка.

— Да, но ты же все равно никогда им не платишь, — заметила Маграт.

— Не в том дело, — отрезала матушка Ветровоск. — Надо вообще запретить им брать так дорого. Это самый настоящий грабеж средь бела дня.

— Не понимаю, при чем здесь грабеж, если ты все равно ничего не платишь? — гнула свое Маграт.

— Я вообще никогда ни за что не плачу, — рявкнула матушка. — Люди просто не позволяют мне платить. Сама посуди, что ж тут поделаешь, если все мне все время всякую всячину суют и к тому же даром? Вот иду я по улице, а люди как посыплются из домов — свежие пироги несут, пиво свежее и всякую одежку, которая почти и не надёвана. Прямо так и упрашивают: «Ой, матушка Ветровоск, уж будьте добры, возьмите лукошко яичек». Это называется уважение. Быть ведьмой, — сурово закончила она, — в сущности и означает, что тебе ни за что не надо платить.

— Так, а это что у нас? — спросила нянюшка, вытаскивая из корзины небольшой сверточек.

Она развернула бумагу и достала несколько твердых коричневых плоских кругляшей.

— Беру свои слова обратно, — сказала матушка Ветровоск. — Это ж знаменитые гномьи пироги, вот что это такое. Кому попало такие пироги не даются.

Нянюшка постучала хлебцем по борту лодки. Звук получился очень похожий на тот, который раздается, если щелкнуть деревянной линейкой по краю стола.

— Говорят, он никогда не черствеет, храни его хоть сколько лет, — добавила матушка.

— А поешь его и будешь сыт много дней подряд, — согласилась нянюшка Ягг.

Маграт протянула руку, взяла один из плоских ломтей, попыталась было разломить его, но наконец сдалась.

— И это едят? — удивилась она.

— О нет, вряд ли он предназначается для еды, — сказала нянюшка. — Это скорее…

— …Для поддержания сил, — закончила матушка. — Говорят, что…

Она вдруг замолчала.

На фоне шума реки и звука падающих с потолка капель они вдруг услышали ритмичное плюх-плюх направляющегося к ним судна. — Нас кто-то догоняет! — прошипела Маграт. На краю освещенного круга воды появились два бледных светящихся пятна. Постепенно стало ясно, что это глаза небольшого серого создания, немного напоминающего лягушку, которое гребло к ним, сидя на бревне.

Наконец оно нагнало лодку. Длинные влажные пальцы ухватились за борт, и мрачное лицо оказалось на одном уровне с лицом нянюшки Ягг. — ’Рассьте, — сказала тварь. — У ммммня дддднь рожжжженья.

Все три ведьмы несколько мгновений молча таращились на нежданного гостя. Потом матушка Ветровоск схватила весло и что было силы огрела существо прямо по голове. Послышался всплеск, а потом откуда-то издалека до них донеслась приглушенная брань.

— Мерзкий маленький уродец, — фыркнула матушка, когда они погребли дальше. — От таких, как он, ничего, кроме неприятностей, не жди.

— Точно, — кивнула нянюшка Ягг. — Вот от таких-то скользких все и беды.

— Интересно, что ему было нужно? — спросила Маграт.

Через полчаса лодка миновала пещеру и выплыла в узкое ущелье среди гор. На склонах поблескивал лед, а на некоторых скальных выступах лежал снег.

Нянюшка Ягг с любопытством огляделась, а затем, порывшись в недрах своих многочисленных юбок, извлекла на свет небольшую бутылочку. Раздался булькающий звук.

— Бьюсь об заклад, здесь замечательное эхо, — спустя некоторое время заявила она.

— Нет, только не это, — твердо сказала матушка.

— Что не это?

— Не смей затягивать Ту Песню.

— Прости, Эсме, не поняла?

— Если ты снова затянешь Ту Песню, — предупредила матушка Ветровоск, — я немедленно высаживаюсь.

— Ты какую песню имеешь в виду? — невинно осведомилась нянюшка.

— Ты прекрасно знаешь, о чем идёт речь, — ледяным тоном отрезала матушка. — Стоит тебе хоть капельку глотнуть, ты сразу начинаешь горланить свою любимую песенку. Совсем не думая обо мне.

— Что-то я не припомню никакой такой песенки, — кротко ответила нянюшка Ягг.

— Я говорю о песне, — сказала матушка Ветровоск, — про грызуна, с которым ни у кого ничего не получается.

— А! — нянюшка просияла, словно утренняя заря. — Так ты имеешь в виду песенку про то, как с ежиком вышел…

— Да-да, её самую!

— Но ведь это очень старая и традиционная песня, — возразила нянюшка. — К тому же в заграницах все равно никто не поймет из неё ни слова.

— Достаточно послушать тебя, и сразу становится ясно, о чем рассказывается в этой отвратительно песенке, — рявкнула матушка. — По тому, как ты её поешь, даже самая распоследняя болотная тварь поймет, что там говорится.

Маграт оглядела ущелье, по которому они плыли. Там и сям скалы были покрыты белыми шапками. Течение стало немного быстрее, и в воде то в дело попадались льдинки.

— Это всего лишь народная песня, Эсме, — попыталась успокоить подругу нянюшка Ягг.

— Ха! — фыркнула матушка Ветровоск. — Знаем мы эти народные песни! Уж я их вдоволь наслушалась, о да! Сначала вроде поют нормальную, хорошую песенку про… про юношу там, розы, девушку, которая любит цветы, всякое такое, а потом вдруг оказывается, что… что песня-то совсем о другом, — хмуро закончила она. — Этим народным песням доверять нельзя. Так и жди от них какой-нибудь гадости.

Маграт оттолкнула лодку от скалы. Суденышко медленно закружилось в водовороте.

— Я знаю ещё одну песенку. Про двух маленьких синичек, — сказала нянюшка Ягг.

— М-м-м, — выразилась Маграт.

— Они могут начинаться и с синичек, зато, об заклад могу побиться, наверняка заканчиваются какой-нибудь там метамфорой, — отрезала матушка Ветровоск.

— Э-э-э… матушка, — позвала Маграт.

— Мало мне того, что Маграт рассказала про майские деревья и что там на самом деле происходит, — покачала головой матушка. И добавила с тоской в голосе: — А раньше, бывало, как взгляну на майское дерево весенним утром, так тепло на сердце становится, красиво…

— Кажется, река становится какой-то чересчур бурной, — предупредила Маграт.

— Не понимаю, почему некоторые ну никак не могут плыть себе спокойно и плыть! — рассердилась матушка.

— Да нет, вы посмотрите, как нас несёт, — сказала Маграт, снова отталкивая лодку от скалы.

Матушка Ветровоск чуть отклонилась в сторону и заглянула за Маграт. У реки впереди был какой-то обрезанный вид, наводящий, например, на мысли о близком водопаде. Лодка и в самом деле набирала ход. Послышался приглушенный рев.

— Нас не предупреждали ни о каком водопаде, — покачала головой матушка.

— Видать, думали, что мы сами его найдем, — ответила матушка Ягг, собирая свои причиндалы и вытаскивая за шкирку Грибо, который забился под скамейку. — Эти гномы очень неразговорчивый народец, слова лишнего не вытянешь. Хорошо, что ведьмы хоть плавать умеют. К тому же гномы ведь знали, что у нас есть метлы.

— Это у вас есть метлы, — возразила матушка Ветровоск. — А вот как, скажите на милость, я, сидя в лодке, заведу свое помело? Не могу же я бегать здесь взад-вперед! И перестань такворочаться, а то нас всех…

— Эсме, убери свои ноги, расставилась здесь, как…

Лодка резко качнулась.

Маграт воспользовалась случаем и, когда небольшая волна перехлестнула через борт, вытащила волшебную палочку.

— Не волнуйтесь, — успокоила она. — Я воспользуюсь палочкой. Кажется, я наконец научилась ею пользоваться…

— Нет! — хором закричали матушка Ветровоск и нянюшка Ягг.

Послышался оглушительный влажный звук. Лодка изменила форму. А заодно и цвет. Она стала веселенького оранжевого цвета.

— Тыквы! — проорала нянюшка Ягг, медленно погружаясь в воду. — Снова эти проклятые тыквы!

Лилит откинулась на спинку кресла. Лед вокруг реки не слишком походил на зеркало, но для её целей все же годился.

Так. Бледная девчонка-переросток, которой и самой не помешала хорошая фея-крестная, плюс маленькая, похожая на прачку старушка, которая любит напиться и погорланить песенки. И ещё палочка, которой глупая девчонка совсем не умеет пользоваться.

Вообще, это бесит. Более того, это унизительно. Десидерата и госпожа Гоголь могли бы найти кого-нибудь получше. Статус человека определяется силой его врагов.

Да, и ещё одно действующее лицо. Она. После стольких-то лет…

Да. Этот ход Лилит одобрила. Потому что их должно быть трое. Три вообще очень важное для сказок число. Три желания, три принца, три поросенка, три загадки… три ведьмы. Девчонка, женщина средних лет и… третья. Это была одна из самых древних сказок.

Только Эсме Ветровоск никогда не понимала сказок. А поэтому ей никогда не понять, насколько реальны отражения. Вот если бы она это осознала, то, возможно, сейчас бы уже правила всем миром.

— Вечно ты пялишься в эти зеркала! — послышался недовольный голос. — Терпеть не могу, когда ты вот так уставишься в свое зеркало и все глядишь, глядишь!

Дюк Орлейский развалился в кресле в углу. Сплошь черный шелк и изящные ноги. Вообще-то, Лилит никого не допускала в свое зеркальное гнездо, но формально этот замок принадлежал ему. Кроме того, дюк был слишком тщеславен и глуп, чтобы разбираться в происходящем. Это она предусмотрела. По крайней мере, так ей раньше казалось. Хотя в последнее время он вроде начал что-то подозревать…

— Не понимаю, зачем тебе все это? — снова заныл он. — Я всегда думал, что волшебство — это когда ткнешь в кого-нибудь пальцем и он — фью-ю-ю!

Лилит надела свою шляпу, после чего, взглянув в зеркало, чуть поправила её.

— Так безопаснее, — наконец ответила она. — Больше ничего не требуется. Пользуясь зеркальной магией, ты полагаешься только на себя и ни на кого больше. Вот почему никому так и не удалось завоевать мир с помощью волшебства. Пока не удалось. Все эти люди пользовались могуществом, взятым из… других источников. Но всему есть цена. А с зеркалами не зависишь ни от чего, кроме собственной души.

Она опустила на лицо вуаль. Оказываясь вне безопасного окружения своих зеркал, она предпочитала уединение вуали.

— Ненавижу зеркала, — пробурчал дюк Орлейский.

— Это потому, дружок, что они всегда говорят тебе правду.

— Значит, это жестокая магия.

Лилит расправила вуаль.

— О да. С зеркалами ведь как? Сила, которая тебе дается, принадлежит тебе и только тебе. Ниоткуда больше она прийти не может, — усмехнулась она.

— А эта женщина с болота черпает её из болота, — добавил дюк.

— Ха! И в один прекрасный день она пожалеет об этом. Болото свое возьмет. Она просто не понимает, что делает.

— А ты понимаешь?

Она почувствовала прилив гордости. Он пытается уколоть её! Значит, боится. Неплохую работу она здесь проделала.

— Я понимаю сказки, — ответила Лилит. — Больше ничего не нужно.

— Ну, где эта твоя девушка? — капризно поинтересовался дюк. — Ты обещала мне девушку. А ещё обещала, что потом все кончится, я смогу спать в нормальной постели и мне больше не понадобится никакая магия отражений…

Да, работа хорошая… Главное — не перестараться.

— То есть тебе надоело волшебство? — добродушно осведомилась Лилит. — Может, мне умыть руки? Проще простого. Я нашла тебя в сточной канаве. Хочешь туда вернуться?

Его лицо превратилось в паническую маску.

— Я вовсе не это имел в виду! Просто хотел сказать… долго все как-то. Ты же сказала, что нужен всего-навсего один поцелуй. Не понимаю, неужели так трудно это устроить.

— Должный поцелуй и в должное время, — отрезала Лилит. — Здесь необходимо выбрать верный момент, иначе ничего не получится.

Она улыбнулась. Его била дрожь — частично причиной тому было желание, главным образом ужас и немного наследственность.

— Не волнуйся, — сказала она. — Это не может не случиться.

— А как же те ведьмы, которых ты мне показала?

— Они просто… часть сказки. О них можешь не беспокоиться. Сказка поглотит их и не заметит. А ты благодаря сказке получишь её. Разве тебя это не радует? Ну, пойдем? Сдается мне, у тебя есть некие обязанности правителя, которые ты должен выполнять.

Он сразу уловил в её голосе повелительные нотки. Это был приказ. Дюк поднялся, протянул ей руку, и они вместе спустились в дворцовый зал для аудиенций.

Дюком Орлейским Лилит гордилась. Разумеется, ещё нужно было справиться с этой его досадной ночной проблемкой, являющейся результатом ослабления во сне морфического поля, но проблема была не из серьезных. Ну а зеркала, которые показывали дюка таким, какой он есть на самом деле? Проще простого — все зеркала, кроме её собственных, находились под строгим запретом. Но вот глаза… С глазами она ничего не могла поделать. Не существует такого волшебства, которое способно изменять глаза. Поэтому она только и смогла придумать, что темные очки.

Но даже при всем при том он был её триумфом. К тому же он был благодарен ей. Она проявила к нему доброту.

Начать с того, что она сделала из него человека.

Немного ниже по течению реки, неподалеку от водопада, который был вторым по высоте на Плоском мире и был открыт в год Восставшего Краба знаменитым путешественником Ги де Йойо^[510], у небольшого костерка сидела матушка Ветровоск с накинутым на плечи полотенцем и буквально кипела от ярости.

— С другой стороны, согласись, нет худа без добра, — сказала нянюшка Ягг. — Скажи спасибо, что мне удалось одновременно держать и свое помело и тебя. А Маграт успела схватить свое. Иначе бы мы сейчас любовались этим водопадом из-под воды.

— Очень здорово. Ну, утешила! — рявкнула матушка, зло сверкнув глазами.

— Подумаешь, приключение как приключение, всего-то, — продолжала нянюшка, ободрительно улыбаясь. — Когда-нибудь мы с тобой будем вспоминать все это да посмеиваться.

— Вот здорово, — повторила матушка.

Нянюшка коснулась царапин на плече. Грибо, повинуясь своему кошачьему инстинкту самосохранения, вскарабкался на хозяйку и совершил гигантский прыжок в безопасность прямо с её головы. Теперь же он, свернувшись клубочком, лежал у костра и смотрел свои кошачьи сны.

На них упала чья-то тень. Это была Маграт, которая прочесывала окрестности реки.

— Кажется, почти все собрала, — сообщила она, приземлившись. — Вот матушкино помело. И… о, да… палочка. — Она довольно храбро улыбнулась. — Я нашла её по тыквочкам, которые выныривали на поверхность.

— По мне, так это чистое везение, — ободряюще кивнула нянюшка Ягг. — Слышала, Эсме? Голодать нам не придется.

— А ещё я нашла корзинку с гномьими пирогами, — сказала Маграт, — хотя, боюсь, они, наверное, испортились.

— Поверь, такого просто быть не может, — усмехнулась нянюшка Ягг. — Гномий хлеб нипочем не испортишь. Так, так, — довольно пробурчала она, снова усаживаясь. — У нас ни дать ни взять прям пикник какой-то, верно? И костерчик такой миленький, яркий такой и… и сидим так уютно и… Могу поспорить, куча людей в таких местах, как Очудноземье, и им подобных сейчас все отдали бы, лишь бы здесь оказаться…

— Гита Ягг, если ты немедленно не прекратишь свой жизнерадостный щебет, то получишь по уху, да так, что потом свои не узнают! — обозлилась матушка Ветровоск.

— Ты точно не простудишься? — заботливо спросила нянюшка Ягг.

— Я сохну, — ответила матушка Ветровоск. — Изнутри.

— Послушайте, мне и впрямь очень жаль, что так все вышло, — взмолилась Маграт. — Я же уже попросила прощения.

Впрочем, особой вины Маграт за собой не чувствовала. А что? Лодка была не её идеей. И не она устроила на их пути водопад. Да и вообще, она сидела на веслах и не видела, что там впереди творится. Ну да, она превратила лодку в тыкву, но ведь не нарочно же! Такое с кем угодно может случиться.

— А ещё я спасла тетради Жалки, — похвасталась Маграт.

— Вот это настоящая удача, — сказала нянюшка Ягг. — Теперь мы точно будем знать, где заблудились.

Она огляделась. Самые страшные горы остались позади, но вокруг ещё высились вершины, по склонам которых тянулись высокогорные луга. Откуда-то издалека донеслось позвякивание козьего колокольчика.

Маграт расправила карту. Карта вся помялась, промокла, а карандашные пометки расплылись. Она опасливо ткнула пальцем в грязное пятно.

— По-моему, мы здесь, — заявила она.

— Вот это да, — покачала головой нянюшка Ягг, представления которой об основах картографии были ещё более смутными, чем познания в этом вопросе матушки Ветровоск. — Просто удивительно, и как это все мы умещаемся на таком маленьком клочке бумаги!

— Наверное, лучше всего сейчас просто продолжать двигаться по течению, — сказала Маграт. — Но только ни в коем случае не по воде, — поспешно добавила она.

— А мою сумку ты, видать, не нашла, — хмуро заметила матушка Ветровоск. — Вообще-то, у меня там были кое-какие личные вещи.

— Небось камнем ко дну пошла, — хмыкнула нянюшка Ягг.

Матушка Ветровоск поднялась, словно генерал, узнавший, что его армия опоздала к сражению.

— Ну, — сказала она. — Пора в путь. Хватит рассиживаться.

Внизу простирался лес — тёмный и ужасно хвойный. Ведьмы летели над ним в полном молчании. Изредка им попадались одинокие домики, полускрытые деревьями. То тут, то там посреди лесного моря торчала скала, даже в полдень затянутая туманной дымкой. Раз или два они пролетали мимо замков — если только можно было их так назвать. Замки выглядели скорее частью скальной породы, нежели зданиями, возведенными человеческими руками.

К такому ландшафту непременно должна была прилагаться своя особая сказка, в которой присутствовали бы волки, чеснок и перепуганные женщины. Темная и вечно жаждущая сказка, сказка, хлопающая крыльями на фоне луны…

— Доннерветтер, — пробормотала нянюшка Ягг.

— А что это? — спросила Маграт.

— Это по-заграничному летучая мышь.

— Они такие симпатичные, — сказала Маграт. — В основном.

Ведьмы вдруг обнаружили, что летят чуть ли не вплотную друг к дружке.

— Я чегой-то уже проголодалась, — заметила матушка Ветровоск. — И смотрите, не вздумайте при мне поминать тыкву.

— У нас ещё есть гномьи пироги, — вспомнила нянюшка Ягг.

— Гномьи пироги штука вечная, — ответила матушка. — А хотелось бы чего-нибудь, приготовленного в этом году, хотя все равно спасибо.

Они пролетели над ещё одним замком, занимающим всю вершину скалы.

— Что нам нужно, так это какой-нибудь маленький симпатичный городок или вроде того, — сказала Маграт.

— По-моему, вон тот, что внизу, вполне сгодится, — ткнула пальцем матушка Ветровоск.

Они присмотрелись к городку повнимательнее. Это был не то чтобы городок, а скорее горстка домов, тесно сбившихся в кучу среди деревьев. Выглядел он безрадостно, как пустой очаг, но тени от гор уже набегали на лес, а окружающая местность не больно-то располагала к ночным полетам.

— Что-то людей там не особо много наблюдается, — заметила матушка.

— Наверное, в здешних краях принято ложиться пораньше, — предположила нянюшка Ягг.

— Да ещё и солнце-то не село, — сказала Маграт. — А может, полетим прямо к тому замку?

Они дружно повернули головы в сторону замка.

— Ну уж не-е-ет, — медленно протянула матушка Ветровоск, выражая общее мнение. — Я предпочитаю быть ближе к народу.

Поэтому, вместо того чтобы лететь к замку, они совершили посадку в месте, по-видимому служившем центральной городской площадью. Где-то за домами тявкнула собака. С шумом захлопнулись ставни.

— Очень гостеприимно, — хмыкнула матушка.

Она подошла к дому повыше, над большой дверью которого красовалась какая-то вывеска. Правда, разобрать, что на ней написано, не удалось, такая она была грязная. Матушка постучала.

— Открывайте! — велела она.

— Нет, нет, надо не так, — сказала Маграт. Она протиснулась к двери и легонько побарабанила по ней кончиками пальцев. — Прошу прощения! Мы бонжур путешественники!

— Абажур что? — спросила нянюшка.

— Так полагается говорить, — пояснила Маграт. — Бонжур путешественников должны пускать в любую гостиницу и оказывать им полный сервис.

— Неужто? — удивилась нянюшка Ягг. — Понятия не имею, что такое сервис, но когда тебе что-то оказывают, это всегда хорошо. Да, такую штуку полезно запомнить.

Однако дверь по-прежнему оставалась закрытой.

— Дай-ка я попробую, — вызвалась нянюшка. — Я тоже чуть-чуть умею по-заграничному.

Она забарабанила по двери кулаками.

— Открыве муа, так вас разэтак, сей минут, быстро-быстро! — заорала она.

Матушка Ветровоск внимательно выслушала всю её тираду.

— Это что, и есть по-заграничному, да?

— Мой Шейнчик, он же моряк, — пояснила нянюшка Ягг. — Просто не поверишь, каких слов он понахватался в разных заграницах.

— Можно себе представить, — сказала матушка. — Только ему они, видать, больше помогают.

Она снова громыхнула по двери. На сей раз дверь приоткрылась, причём очень медленно. Из-за неё выглянуло бледное лицо.

— Прошу прощения… — начала Маграт. Матушка толкнула дверь рукой. Обладатель лица явно налегал на створку всем телом, поскольку они хорошо расслышали, как заскребли по полу его поехавшие вместе с дверью сапоги.

— Мир дому сему, — небрежно бросила матушка.

С этих слов ведьмы обычно начинают все свои знакомства. Крайне удачная фраза — она сразу заставляет людей задуматься, а что ещё эта женщина может пожелать сему дому. Мгновенно вспоминаются свежие пироги, только что испеченный хлеб или кучи почти не надеванной старой одежды — впрочем, неудивительно: такие мелочи, о них ведь легко забыть…

Но, похоже, что-то ещё уже свалилось на этот дом, решив не дожидаться появления здесь трех ведьм.

В здании действительно располагалось нечто вроде гостиницы. Три ведьмы в жизни не видывали столь унылого заведения. Однако народу внутри оказалось довольно много. Когда они вошли, на них мрачно уставились не меньше дюжины бледных Людей, сидящих на скамейках вдоль стен. Нянюшка Ягг принюхалась. — Вот те на! — воскликнула она. — Помяни чеснок, и он тут как тут! — В самом деле, с потолочных балок свисало множество связок чеснока. — Я лично всегда считала, что чеснока никогда не бывает много. По-моему, мне здесь понравится.

Она приветственно кивнула стоящему за стойкой бледному мужчине.

— Гутен день, майне добрый хер! Труа пивас нас, мерси в боку.

— А он не обидится, что ты его так, хером? — спокойно спросила матушка Ветровоск.

— Это по-заграничному господин, — пояснила нянюшка Ягг.

— А вот мне сдается, что все-то ты выдумываешь, — фыркнула матушка.

Хозяин заведения, всегда работавший по очень простому принципу и считавший, что любой, кто вошел в дверь, хочет чего-нибудь выпить, налил три кружки пива.

— Ага, видишь! — торжествующе возвестила нянюшка.

— Не нравится мне, как тут на нас смотрят, — тревожно промолвила Маграт, пока нянюшка что-то втолковывала крайне изумленному трактирщику на собственного приготовления эсперанто. — А вон тот вообще мне улыбнулся.

Матушка Ветровоск присела на скамью, но так, чтобы как можно меньший участок её тела соприкасался с деревом, — видимо, на тот случай, если заграница окажется чем-то вроде заразной болезни, которую можно легко подцепить.

— Вот, — сказала нянюшка Ягг, подходя к ним с подносом, — все очень просто. Главное — громко и четко произносить слова, и тебя обязательно поймут.

— Выглядит кошмарно, — призналась матушка Ветровоск.

— Чесночная колбаса и чесночный хлеб, — ответила нянюшка. — Мои любимые.

— Нужно было взять каких-нибудь овощей, — произнесла Маграт, крайне трепетно относившаяся к вопросам питания.

— А я и взяла. Вот же чеснок лежит, — радостно сообщила нянюшка, отрезая себе солидный шмат колбасы, от запаха которой слезы выступали на глазах. — И сдается мне, на одной полке я видела что-то вроде маринованного лука.

— Правда? Тогда на ночь нам потребуется не меньше двух комнат, — сурово заметила матушка. — Три, — поспешно сказала Маграт.

Она исподволь ещё раз оглядела помещение. Молчаливые посетители по-прежнему пожирали их взглядами, в которых сквозила некая выжидательная печаль. Впрочем, любой человек, проведший в обществе матушки Ветровоск и нянюшки Ягг достаточно долгое время, постепенно привыкал к тому, что на него все пялятся, поскольку обе старые ведьмы были из тех людей, которые любое пространство заполняют до краев. И возможно, обитателям здешних мест с их густыми лесами окрест и всем прочим нечасто доводилось встречать незнакомых людей. Вид нянюшки Ягг, с аппетитом уминающей колбасу, мог вполне конкурировать даже с теми фокусами, которые она умудрялась проделывать с маринованным луком. И все же… как-то не так они смотрели… Откуда-то снаружи, из леса, донесся волчий вой. Посетители все как один вздрогнули, да так дружно, будто долго репетировали. Хозяин что-то пробурчал. Все нехотя повставали и покинули заведение, стараясь держаться кучкой. Какая-то старушка на мгновение положила руку на плечико Маграт, печально покачала головой и поспешила за остальными. Но Маграт и к этому привыкла. Люди, видя её в компании матушки Ветровоск, частенько жалели бедняжку. Наконец к ним подошел сам хозяин с зажженным факелом и жестом пригласил следовать за собой.

— А как ты растолковала ему насчет ночлега? — спросила Маграт.

— Ну, это просто. «Эй ты, хер, шибко-шибко, софа, три номер, мыль пардон», — ответила нянюшка Ягг.

Матушка Ветровоск попробовала повторить то же самое себе под нос и кивнула.

— Этот твой парнишка, Шейн, и впрямь повидал свет. Что верно, то верно, — заметила она.

— Он говорит, эти слова все понимают, — кивнула нянюшка Ягг.

Когда они по длинной винтовой скрипучей лестнице поднялись на второй этаж, выяснилось, что комнат только две. И одну из них заняла Маграт. Даже хозяин гостиницы вроде бы согласился с её доводами. Он вообще был крайне предупредителен.

Жалко только, он решительно не пожелал оставлять открытыми ставни. Маграт любила спать с открытым окном. А так в комнате было слишком темно, да и душновато к тому же.

«То, что я заняла отдельную комнату, даже справедливо, — подумала Маграт. — Это ведь я фея-крестная. А остальные просто меня сопровождают».

Она грустно погляделась в небольшое, висящее на стене потрескавшееся зеркальце, покрутилась перед ним, а потом улеглась в постель и стала прислушиваться к происходящему за тоненькой, как бумажка, стенкой.

— Эсме, ты зачем поворачиваешь зеркало лицом к стенке?

— Да не люблю я, когда эти зеркала на меня пялятся.

— Но ведь они на тебя пялятся только тогда, когда ты сама в них пялишься.

На некоторое время воцарилась тишина, а потом:

— Слушай-ка, а этот кругляш тут зачем?

— Видать, подушка такая.

— Ха! Лично я бы нипочем это подушкой не назвала. Даже одеяла нормальные и те придумать не смогли в этих ваших заграницах. Вот ты все знаешь, как эта штука называется?

— Кажется, Эсме, по-ихнему это дюве.

— Вот дурни. Они что, пледа никогда не видели? Типичный ведь плед. Сами они дюве.

Опять молчание. Затем:

— А ты зубы почистила?

И снова пауза. После чего:

— Ой, ну и холодные у тебя ножищи, Эсме!

— Ничего подобного. Они красивые и удобные.

Тишина ещё раз пытается воцариться. Но:

— Сапоги! Это же твои сапоги! Ты залезла в кровать прямо в сапогах!

— Не доверяю я этим чужеземцам, Гита Ягг. Пусть лучше мои сапоги будут на мне.

— И одежда! Ты даже не разделась!

— В заграницах осторожность никогда не помещает. Здесь такие разные шастают, что ой-ой-ой!

Маграт свернулась калачиком под — как его там? — дюве и снова прислушалась. Похоже, матушке Ветровоск сна требовалось не больше часа, в то время как нянюшка Ягг могла храпеть хоть на заборе.

— Гита! Гита! ГИТА!

— Ну шо?

— Ты спишь?

— Вроде того…

— Никак звук какой!

— …Угу…

Маграт ненадолго задремала.

— Гита! ГИТА!

— …Ну шо ещё?..

— Кто-то поскребся в ставни!

— …Да кому мы нужны… Спи давай…

Воздух в комнате с каждой минутой становился все более спертым. Маграт встала, отперла ставни и широко распахнула их.

Послышалось недовольное ворчание, и что-то с громким стуком ударилось о землю внизу.

В окно светила полная луна. Так-то лучше. Маграт довольная вернулась в постель.

Ей показалось, что она не проспала и минуты, как её снова разбудили голоса из соседней комнаты.

— Гита Ягг, ты что там делаешь?!

— Перекусываю.

— Не спится, что ль?

— Ага. Сна ни в одном глазу, — ответила нянюшка Ягг. — Сама не знаю, и с чего бы это?

— Эй, да ты ж чесночную колбасу жрешь! Думаешь, я стану спать рядом с человеком, который наелся чесночной колбасы?

— Слушай, это моя колбаса! А ну отдай…

Ночную тишину разорвал громкий топот обутых в сапоги ног, а потом в соседней комнате распахнулись ставни, шумно ударившись о стену.

Маграт почудилось, что она услышала еле слышное «уф-ф» и какой-то приглушенный стук под окнами.

— По-моему, ты раньше любила чеснок, — послышался возмущенный голос нянюшки Ягг.

— Колбаса хороша на своем месте, но место её никак не в постели. И ни слова больше. Ну-ка повернись, а то все одеяло на себя стянула.

Некоторое время спустя бархатное молчание было нарушено глубоким звучным храпом матушки Ветровоск. Вскоре к нему присоединилось более изысканное похрапывание нянюшки Ягг, которой куда чаще доводилось спать рядом с другими людьми и которая вследствие этого выработала более приспособленный к присутствию посторонних носовой оркестр. Храпом же матушки можно было валить деревья в лесу.

Маграт накрыла голову ужасной круглой твердокаменной подушкой и зарылась под дюве.

Где-то там, внизу, барахталась на мерзлой земле очень большая летучая мышь, пытаясь снова взлететь. За эту ночь она была оглоушена уже дважды: один раз створками беззаботно распахнутых ставней, а второй — баллистической чесночной колбасиной. Поэтому сейчас ей было не по себе. Последняя попытка, думала она, и назад, в замок. Да и времени почти не осталось, вот-вот рассветет.

Мышь посмотрела на открытое окно в комнате Маграт, и её красные глазки хищно сверкнули. Она поднатужилась…

Но тут на её спинку опустилась чья-то лапа.

Мышь оглянулась.

Ночь у Грибо не задалась. Он обшарил все окрестности на предмет кошачьего женского пола, но ни одной кошки не обнаружил. Тогда он полазал по помойкам и тоже остался несолоно хлебавши. Такое впечатление, люди в этом городке вообще не выбрасывали мусор. Они его ели.

Потом Грибо потрусил в лес, разыскал там несколько волков, уселся напротив и улыбался им до тех пор, пока они не струсили и не убежали.

Да, на события ночь была небогатой. Пока.

Летучая мышь, прижатая его лапой, громко заверещала. Крохотному кошачьему мозгу Грибо показалось, что она пытается изменить форму, но он не собирался терпеть подобного безобразия от какой-то там мыши, пусть даже нацепившей крылья.

Особенно теперь, когда он наконец нашел с кем поиграть.

Орлея была сказочным городом. Люди здесь день-деньской улыбались и веселились. Особенно если хотели прожить ещё один день-деньской.

Лилит об этом позаботилась. Возможно, кое-кто считал, что те дни, когда городом правил старый барон, были куда счастливее нынешних. Но то было беспорядочное, неаккуратное счастье — вот почему Лилит с легкостью добилась своего.

Нет, так жить не дело. Картина была какой-то нецельной.

Когда-нибудь они будут её благодарить.

Разумеется, без нескольких трудных случаев никогда не обходится. Иногда люди просто не знают, как себя вести. Ты ради них из кожи вон лезешь, как следует управляешь их городом, заботишься о том, чтобы их жизни были осмысленными и счастливыми каждый час каждого дня, и после всего этого они вдруг ополчаются на тебя — причём без какого-либо серьезного повода.

Вдоль стен зала для аудиенций стояли стражники. Здесь и в самом деле шла аудиенция. На самом деле сама она никуда не шла, её вели. И присутствовало на этой «аудиенции» довольно много людей. Лилит всегда говорила, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Грош примера заменяет фунт наказания.

К этому времени преступности в Орлее почти не стало. А тех преступников, что иногда встречались, вряд ли где-либо ещё сочли преступниками. С такими вещами, как воровство, справиться было проще простого, и они едва ли требовали каких-то юридических процедур. Куда более важными Лилит считала преступления против исхода повествования. Эти людишки все делали как назло, будто ничего не понимали.

Лилит подносила зеркало к Жизни и обрубала все её кусочки, которые не умещались в зеркале…

Дюк Орлейский безвольно развалился на троне, закинув одну ногу на подлокотник. Он все ещё никак не мог привыкнуть к креслам.

— А этот чего натворил? — спросил он и зевнул.

Вот уж что-что, а рот разевать он умел.

Между двумя стражниками съежился сухонький старичок.

Всегда найдется кто-нибудь, желающий стать стражником, — даже в таких местах, как Орлея. Тем более что в придачу к должности выдают красивый, модный мундир — голубые панталоны, красный китель — и высокую черную шапку с кокардой.

— Но я… я не умею свистеть, — дрожащим голосом пробормотал старичок. — Я… я не знал, что это обязательно…

— Но ты же игрушечных дел мастер, — заметил дюк. — А игрушечных дел мастера целыми днями что-нибудь насвистывают и поют.

Он взглянул на Лилит. Та кивнула.

— Я не знаю ни одной… песни, — заикаясь, пролепетал игрушечных дел мастер. — Меня никогда не учили п-п-еть. Только делать игрушки. Я очень долго был подмастерьем. Целых семь лет, и только потом сам стал мастером. Ну там рубанок, молоток, но…

— А ещё здесь говорится, — произнес дюк, правдоподобно делая вид, будто читает лежащий перед ним перечень обвинений, — что ты не рассказываешь детям сказки.

— Мне никогда ничего не говорили насчет… с-сказок, — оправдывался мастер. — Послушайте, я делаю игрушки. Игрушки. Больше я ничего не умею. Игрушки. Хорошие и-игрушки. Я всего лишь игрушечных дел м-мастер…

— Какой же из тебя игрушечных дел мастер, если ты не рассказываешь детям сказки? — подаваясь вперед, вопросила Лилит.

Игрушечных дел мастер взглянул на её закрытое вуалью лицо.

— Я просто ни одной не знаю, — пожал плечами он.

— Как? Не знаешь ни одной сказки?!

— Зато я могу р-рассказать им, как делать игрушки, — прошептал старичок.

Лилит откинулась на спинку кресла. Разглядеть выражение её лица под вуалью было невозможно.

— Думаю, будет справедливо и правильно, — сказала она, — если Народная Стража сейчас отведет тебя туда, где ты наверняка научишься петь. А через некоторое время, возможно, и свистеть. Разве это не здорово?

Подземные казематы старого барона наводили ужас. Лилит велела отремонтировать их и заново обставить. Множеством зеркал.

Когда аудиенция закончилась, одна из присутствовавших на ней женщин выскользнула наружу через дворцовую кухню. Стражники у боковой калитки даже не пытались задержать её. Слишком уж важную роль сыграла эта женщина в их маленьких ограниченных жизнях.

— Здравствуйте, тетушка Приятка.

Она остановилась, полезла в корзинку и вытащила пару жареных куриных ножек.

— Попробуйте-ка мой новый ореховый соус, — сказала она. — Буду счастлива услышать ваше мнение, ребята.

Они с благодарностью взяли по ножке. Тетушку Приятку любили все. Она такое умела делать с курами, что птицы, наверное, почитали за великую честь очутиться на её разделочной доске.

— А сейчас вот решила сходить купить кой-каких приправ, — сообщила она.

Стражники некоторое время смотрели, как тетушка Приятка, похожая на толстую целеустремленную стрелу, быстро удаляется в направлении городского рынка, расположенного на берегу реки. Затем принялись за куриные ножки.

Тетушка Приятка шествовала между рядами рыночных прилавков, причём изо всех сил старалась именно шествовать. Даже в Орлее встречались люди, готовые при первом же удобном случае доложить о тебе кому следует. Особенно в Орлее. Она была поварихой, а поварихе полагается шествовать. И тетушка Приятка всегда старалась оставаться толстой, ну а веселым нравом она, к счастью, обладала и так, от природы. Ещё она тщательно следила за тем, чтобы руки у неё всегда были в муке. Если же она чувствовала на себе чей-нибудь подозрительный взгляд, то отпускала что-нибудь вроде: «Батюшки-светы!». И пока все проходило удачно.

Она поискала взглядом нужную вывеску. И наконец нашла. Навес над прилавком, что был заставлен клетками с курами, гусями, индюками и прочей домашней птицей, поддерживал столб, и на столбе этом сидел черный петух. Значит, колдунья вуду на месте.

Стоило взгляду тетушки Приятки упасть на петуха, как тот тоже повернул голову и в ответ уставился на неё.

Чуть в стороне от остальных лотков расположилась небольшая палатка, ничем не отличающаяся от своих товарок. Перед ней на огне булькал котел. Возле котла высилась стопка мисок и лежал черпак, а рядом с ними стояла тарелочка, в которой поблескивали монеты. Монет было довольно много — за варево госпожи Гоголь люди платили столько, сколько считали нужным, и тарелочка едва вмещала все, что в неё кидали.

Густая жидкость в котле была неаппетитного бурого цвета. Тетушка Приятка налила в миску немного похлебки и стала ждать. Госпожа Гоголь обладала определенными талантами.

Через некоторое время из палатки донесся голос:

— Ну, тетушка Приятка, что новенького?

— Она упекла игрушечных дел мастера, — ответила тетушка Приятка, ни к кому конкретно не обращаясь. — А вчера посадили старого Деверо, хозяина гостиницы. За то, что он слишком худой и у него недостаточно красное лицо. Итого, за этот месяц уже четверо.

— Входи, тетушка Приятка.

В палатке было темно и душно. Здесь горел ещё один очаг, над которым висел ещё один котел. Госпожа Гоголь, склонившись над ним, помешивала содержимое. Жестом она указала гостье на лежащие рядом мехи.

— Раздуй немного пламя, и посмотрим, что там к чему, — сказала она.

Тетушка Приятка повиновалась. Сама она волшебством не пользовалась, ну разве что подрумянить пирог или чтоб тесто поскорее поднялось, но волшебство других она уважала. Особенно волшебство таких людей, как госпожа Гоголь.

Угли раскалились добела. Густая жидкость в котле забурлила. Госпожа Гоголь вгляделась в пар.

— Госпожа Гоголь, а что ты делаешь? — тревожно спросила кухарка.

— Пытаюсь понять, что будет дальше, — ответила колдунья вуду. Её голос стал гулким, как у медиума.

Тетушка Приятка, прищурившись, вгляделась в кипящее варево.

— Должно быть, кто-то будет есть креветочный суп? — наконец решила прийти на помощь она.

— Видишь эту часть гумбо? — спросила госпожа Гоголь. — И то, как наверх всплывают крабьи клешни?

— Уж на что на что, а на крабье мясо в супе ты никогда не скупилась, — поддержала её госпожа Приятка.

— И видишь, в какой цвет окрашивают пузыри листья оку? А завихрения возле розовой луковицы заметила?

— Да! Да! Вижу! — воскликнула тетушка Приятка.

— А знаешь ли ты, что все это означает?

— Наверное, то, что суп получится просто отменный!

— Само собой, — добродушно согласилась госпожа Гоголь. — А ещё это значит, что скоро появятся какие-то люди.

— Правда? И сколько?

Госпожа Гоголь зачерпнула ложкой немного кипящей похлебки и попробовала на вкус.

— Трое, — сообщила она и задумчиво облизала губы. — Все женщины.

Она снова зачерпнула ложку похлебки.

— Есть небольшой привкус, — поморщилась она. — С ними кот. По сассафрасу сразу ясно. — Она пожевала губами. — Серый. С одним глазом. — Она поковыряла кончиком языка в дупле. — С… левым.

У тетушки Приятки прямо челюсть отвалилась.

— Они найдут тебя раньше, чем меня, — продолжала госпожа Гоголь. — И ты должна привести их сюда.

Тетушка Приятка взглянула на мрачно улыбающуюся госпожу Гоголь, а потом снова уставилась на варево в котле.

— И они направляются сюда только ради того, чтобы попробовать вот это? — спросила она.

— Конечно. — Госпожа Гоголь уселась на стул. — Ты ведь навещаешь девушку — ту, что живет в белом доме?

— Юная Золушка, — кивнула тетушка Приятка. — Разумеется. Когда могу. Но это случается только тогда, когда сестры отправляются во дворец. Малышка страшно боится их, госпожа Гоголь.

Она снова взглянула на котел, после чего опять перевела взгляд на госпожу Гоголь.

— Неужели ты и впрямь видишь?..

— По-моему, ты собиралась что-то мариновать? — осведомилась госпожа Гоголь.

— Ах да, да.

Тетушка Приятка попятилась было к выходу, но двигалась она крайне неохотно. А потом и вовсе остановилась. Тетушку Приятку, коли уж она остановилась, не так-то просто было сдвинуть с места против её желания.

— Эта Лилит утверждает, что в своих зеркалах видит весь мир, — сказала она с легким осуждением в голосе.

Госпожа Гоголь покачала головой.

— В зеркалах человек видит лишь самого себя, — сказала она. — Зато в добром гумбо можно увидеть буквально все.

Тетушка Приятка кивнула. Хорошо известный факт. С этим не поспоришь.

Когда кухарка наконец вышла, госпожа Гоголь печально покачала головой. Колдунье вуду приходилось очень стараться, чтобы люди поверили, будто она знает про все на свете, но ей было немного стыдно делать перед честной женщиной вид, что она и в самом деле видит будущее в котле с какой-то там похлебкой. По правде говоря, в котле госпожи Гоголь можно было увидеть лишь то, что в ближайшем будущем вас ожидает неплохой обед. В действительности все вышеописанное она увидела в горшке с джамбалайей, которую приготовила накануне.

Волшебную палочку Маграт держала под подушкой. Юная ведьмочка то проваливалась в легкий сон, то снова просыпалась.

Разумеется, лучше, чем она, для палочки хозяйки не сыщешь. Иного мнения здесь быть не может. Иногда Маграт даже начинала сомневаться, что её старшие товарки вообще имеют какое-то отношение к ведьмовству. В большинстве случаев они прекрасно обходились без него. Впрочем, оказываясь под одной крышей с матушкой Ветровоск, Маграт не позволяла себе столь рискованных размышлений.

Но взять, например, всякие снадобья. Маграт точно знала, что разбирается в лекарственных растениях гораздо лучше матушки Ветровоск и нянюшки Ягг. От тетушки Вемпер, домик которой она теперь занимала, ей по наследству досталось несколько больших книг на эту тему, и она даже внесла в них кое-что от себя, так, для эксперимента. Маграт могла рассказать людям, как пользоваться чертовой скабиозой, причём излагала все так захватывающе, что слушатели тут же убегали, очевидно горя желанием поскорее поделиться этими изумительными сведениями с кем-нибудь ещё. Она умела производить возгонку и двойную перегонку, умела делать многие другие вещи, которые требовали, к примеру, сидеть всю ночь до утра, наблюдая за цветом пламени под колбой. Она работала над этим.

Нянюшка же предпочитала пользовать больных горячими припарками и всегда рекомендовала пациентам раз в день употреблять большой стакан их любимого напитка, полагая, что если уж человек все равно заболел, то почему бы ему не поболеть с удовольствием. (Маграт в отличие от неё решительно запрещала своим пациентам принимать спиртное, поскольку оно вредно влияет на печень, а если они не знали, насколько губительным оно может быть для их печени, Маграт не ленилась подробно поведать им об этом.)

Ну а матушка… та просто давала больному бутылочку подкрашенной воды и авторитетно заявляла, что скоро ему станет гораздо лучше.

И самое обидное, очень часто так оно и случалось.

Но где тут ведьмовство?

Зато с палочкой все решительным образом изменится. При наличии палочки можно гораздо эффективнее помогать людям. Волшебство для того и существует, чтобы людям жилось лучше. Эту убежденность Маграт хранила в трепетном розовом будуаре своего сердца.

Она снова погрузилась в забытье. И ей приснился странный сон. Впоследствии она никому о нем не рассказывала, поскольку… просто о таких вещах не рассказывают, и все тут. Ей приснилось, что среди ночи она вдруг проснулась, разбуженная тишиной, и направилась к окну подышать свежим воздухом. Но, проходя мимо зеркала, заметила в нем какое-то движение.

Лицо в зеркале не было её лицом. Отражение весьма походило на матушку Ветровоск. Затем лицо улыбнулось ей — куда более милой и дружелюбной улыбкой, чем она когда-либо удостаивалась от матушки, — после чего исчезло, растворившись в туманной серебристой поверхности.

Маграт поспешила обратно в постель и проснулась только утром — от звуков духового оркестра, что было сил наяривавшего на улице. Люди что-то кричали и смеялись.

Быстро одевшись, Маграт выскочила в коридор и постучала в дверь комнаты пожилых ведьм. Ответа не последовало. Тогда она подергала за ручку.

После пары рывков из-за двери послышался грохот, как будто там упал стул, которым была приперта дверь от всяких насильников, грабителей и прочих ночных татей.

С одной стороны кровати из-под одеяла торчали сапоги матушки Ветровоск. Рядом с ними виднелись босые ступни нянюшки Ягг. От дружного храпа даже кувшин на умывальнике подпрыгивал — это было уже не торопливое похрюкивание ненадолго прикорнувшего любителя, но размеренный, внушительный храп профессионала, собравшегося крепко проспать всю ночь.

Маграт постучала в подошву сапога матушки.

— Эй, просыпайтесь! В городе происходит что-то странное.

Пробуждение матушки Ветровоск представляло собой зрелище более чем впечатляющее, и мало кому доводилось его лицезреть.

Большинство людей, просыпаясь, непременно проходят сквозь поспешную паническую процедуру полусонной самопроверки: кто я, где я, кто он/она, Боже мой, а почему это я сплю в обнимку с полицейской каской, и вообще, что вчера вечером было?

А все это потому, что людей одолевает Сомнение. Именно оно является движителем, позволяющим людям благополучно прожить жизнь. Это резиновая петля в авиамодели их души, и они все натягивают её, натягивают — пока она в конце концов не лопнет. Раннее утро — самое наихудшее время, поскольку именно по утрам вас подкарауливает коротенькое мгновение паники: вдруг вы ночью куда-то улетели, а ваше место занял некто совершенно другой? — С матушкой Ветровоск подобного никогда не случалось. Она прямо из глубокого сна мгновенно переходила в режим работы на всех шести цилиндрах. Ей незачем было искать себя, поскольку она всегда твердо знала, кто занимается поисками.

Матушка принюхалась.

— Что-то горит, — сказала она.

— Там костер разожгли, — кивнула Маграт. Матушка снова принюхалась.

— Они жарят чеснок? — изумилась она.

— Ага. Только не могу себе представить зачем. А ещё срывают со всех окон ставни, жгут их на площади и танцуют вокруг костра.

Матушка Ветровоск изо всех сил ткнула нянюшку Ягг локтем под ребра.

— Эй, а ну вставай!

— Чччшшшт?

— Из-за её храпа, — укоризненно сказала матушка, — я всю ночь глаз не сомкнула.

Нянюшка Ягг осторожно высунулась из-под одеяла.

— Даже для раннего утра ещё слишком рано, так что ничего происходить не может, — заявила она.

— Вставай, вставай, — велела матушка. — Без твоих заграничных языков нам нипочем не справиться.

Замахав вверх-вниз руками, хозяин гостиницы принялся нарезать по площади круги. Затем указал на возвышающийся над лесом замок. Яростно впился зубами в собственное запястье. Упал на спину. После чего выжидающе посмотрел на нянюшку Ягг. Все это время позади него весело полыхал костер из сушеного чеснока, деревянных жердей и тяжелых оконных ставней.

— Нет, — чуть погодя заявила нянюшка. — Все равно не компренимаю, майн хер.

Хозяин встал и отряхнул пыль со своих кожаных штанов.

— По-моему, он пытается показать, что кто-то умер, — встряла Маграт. — Кто-то в замке.

— В таком случае могу сказать, что все этому очень рады, — сурово промолвила матушка.

В свете нового дня деревня выглядела гораздо более симпатичной. Встречные радостно кивали ведьмам.

— Это, наверное, потому, что покойный — их хозяин, — предположила нянюшка Ягг. — Сдается мне, он был порядочным кровососом.

— А, ну тогда ладно. — Матушка потерла руки и бросила одобрительный взгляд на вынесенный на улицу стол, щедро уставленный блюдами. — Кстати, еда стала значительно лучше. Передай-ка мне хлеб, Маграт.

— Все улыбаются нам и машут руками, — сказала Маграт. — И вы только взгляните на угощение!

— Этого и следовало ожидать, — ответила матушка с набитым ртом. — Мы провели у них всего одну ночь, а они уже начинают понимать, что хорошее отношение к ведьмам приносит удачу. Ну-ка, помогите снять крышку с этой банки меда.

Под столом сидел Грибо и умывался. Время от времени он рыгал.

Вампирам, конечно, удавалось воскресать, восставать из могил, из склепов, но из кошачьего желудка ещё ни один из них не возвращался.

«Дарагой Джейсон и все в д. № 21, № 34, № 15, № 87 и № 61 но не в № 18 до тех пор пака она не вирнет миску каторую точно зажилила хоть это и атрицает.

Вот мы и там где мы есть, пока все в парятке толъка о тыквах уже слышать не магу. Рисую тибекартинку где мы начивали прошлой ночью я пометила хрестиком нашу комнату там где нам отвели комнату. Пагода…»

— Что ты там делаешь, Гита? Нам пора.

Нянюшка Ягг подняла голову. Её лоб все ещё был сморщен от мук творчества.

— Я просто подумала, что пора черкнуть хоть что-нибудь нашему Джейсону. Ну, чтоб не беспокоился. Вот я и нарисовала на открытке это заведение, а майн хер потом передаст её кому-нибудь, кто будет направляться в наши края. Кто знает, может, и дойдет.

«…Стаит Харошая».

Нянюшка Ягг погрызла кончик карандаша. Не в первый раз за историю вселенной человек, который обычно за словом в карман не лезет, вынужден был дожидаться вдохновения, оказавшись лицом к лицу с несколькими строчками на обратной стороне открытки.

«Ну вот пака и все, скоро напешу ишшо. МАМА. ПС Котик что-то Загрустил пахоже саскучился па Дому».

— Гита, ну скоро ты там? Маграт уже заводит моё помело.

«ППС. Матушка перидает всем Привет».

Нянюшка Ягг наконец удовлетворенно откинулась на спинку стула, как славно потрудившийся человек^[511].

Маграт добежала до края городской площади и остановилась передохнуть.

Поглазеть на женщину с ногами собралась целая толпа. Правда, все любопытствующие вели себя крайне вежливо. Но от этого почему-то становилось только хуже.

— Она не взлетает, пока как следует не разбежишься, — объясняла всем Маграт, хотя и понимала, насколько глупо это звучит, особенно на заграничном языке. — Это называется заводить с разгона.

Она набрала в грудь побольше воздуха, сосредоточенно нахмурила брови и снова ринулась вперед.

На сей раз помело завелось. Оно дернулось у неё в руках. Прутья зашуршали. До того как аппарат успел поволочь её по земле, Маграт ухитрилась переключить его на нейтралку. Помело у матушки Ветровоск было старомодным, сделанным ещё в те дни, когда метлы делались надежно, так чтобы их не пожрал жучок. Хоть его и нелегко было завести, но уж заведясь, оно не желало ждать ни минуты.

Однажды Маграт хотела было растолковать матушке Ветровоск символическое значение помела, но потом решила, что лучше не стоит. Это было бы ещё хуже, чем их спор по поводу предназначения майского дерева.

Отбытие заняло довольно долгое время. Местные жители все никак не хотели их отпускать без подарков и надавали им в дорогу кучу всякой провизии. На прощание нянюшка Ягг произнесла речь, которую никто не понял, но которая тем не менее была принята с большим энтузиазмом. Грибо, время от времени икая, занял свое законное место среди прутьев нянюшкиной метлы.

Поднявшись над лесом, ведьмы увидели, что над замком поднимается тонкая струйка дыма. Потом стали видны языки пламени.

— Я вижу танцующих вокруг огня людей, — сказала Маграт.

— Опасное это дело — сдавать недвижимость в аренду, — покачала головой матушка Ветровоск. — Видать, он не слишком часто делал жильцам ремонт, чинил крыши и все такое прочее.

Людям это не больно-то по нраву. Уж сколько живу в своем домике, а мой домовладелец ни разу ремонта не делал, — добавила она. — Стыд и позор. А ведь я как-никак пожилая женщина.

— А я думала, что этот домик тебе и принадлежит, — удивилась Маграт, когда они пролетали над лесом.

— Просто она уже лет шестьдесят не платит за проживание, — сказала нянюшка Ягг.

— Разве ж то моя вина? — обозлилась матушка Ветровоск. — Вот уж никак не моя. Я бы заплатила со всем моим удовольствием. — Её губы медленно растянулись в самодовольной улыбке. — Ему всего-то и надо, что попросить, — добавила она.

Это Плоский мир, вид сверху. Над поверхностью Диска медленно плывут по кругу облака. Из слоя облаков вынырнули три точки.

— Теперь понятно, почему путешествия никак не войдут в моду. Скука смертная. Сколько часов летим, а внизу все лес да лес.

— Верно, матушка, но, когда летишь, попадаешь куда нужно гораздо быстрее.

— Кстати, а сколько мы уже летим?

— С тех пор как ты в последний раз об этом спрашивала, Эсме, прошло минут десять.

— Вот видишь? Скучно.

— Что мне больше всего не нравится, так это сидеть на метле. Почему не делают специальные метлы дальнего следования, а? Такие, чтоб на них можно было прилечь, вздремнуть…

Эта мысль заставила ведьм призадуматься.

— И перекусить, — добавила нянюшка. — То есть как следует поесть. Первое и второе. А не просто там бутерброды всякие и прочая дребедень.

Некоторое время назад был поставлен эксперимент по воздушному приготовлению обеда на примусе, однако его пришлось срочно прекратить, поскольку нянюшкина метла чуть не сгорела.

— Наверное, это было бы возможно, если бы помело было действительно большим, — сказала Маграт. — Размером где-нибудь с дерево. Тогда одна из нас могла бы рулить, а другая в это время готовить.

— Ничего не получится, — возразила нянюшка Ягг. — За такое здоровенное помело гномы обдерут тебя как липку.

— Да, но на нем, — продолжала Маграт, все больше распаляясь, — можно будет возить народ и брать за это деньги. Наверняка полно людей, которым надоели все эти разбойники с большой дороги и… и морская болезнь и все такое прочее.

— А ты что думаешь, Эсме? — спросила нянюшка Ягг. — Я буду рулить, а Маграт — готовить.

— А я что буду делать? — подозрительно осведомилась матушка Ветровоск.

— О… ну… например, должен же кто-то приветствовать пассажиров, садящихся на помело, и разносить им всякие там коробочки с завтраками, — сказала Маграт. — И объяснять им, как себя вести, если чары вдруг откажут.

— Если уж чары откажут, то все грохнутся на землю и расшибутся в лепешку — тут веди себя, не веди… — заметила матушка.

— Да, но ведь кто-то все равно должен рассказать людям, каков тут порядок, — ответила нянюшка Ягг, хитро подмигивая Маграт. — Коли они доселе никогда не летали, то и знать не будут, как правильно расшибаться. А называться мы будем… Нянюшка на мгновение смолкла. Плоский мир находится на самом краю нереальности, но крошечные частички реальности иногда залетают даже туда и попадают в голову тем, кто резонирует с ними в унисон. Что сейчас и произошло.

— …«Ведьмофлот», — сказала она. — Как вам, а?

— Или «Люфтпомеланза», — продолжала Маграт. — «Пан-ведьм»…

— Вы ещё богов сюда приплетите, — фыркнула матушка.

— А эмблемой можно сделать моего котика, — нянюшка ласково погладила расположившегося сзади неё Грибо. — «Даже коты летают»…

В это мгновение порыв ветра подхватил все три помела и закружил их в воздушном водовороте. Ведьм охватила легкая паника, но вскоре они справились с управлением.

— Чушь все это собачья, — буркнула матушка.

— Зато помогает скоротать время, — усмехнулась нянюшка Ягг.

Матушка угрюмо взглянула на простирающуюся внизу зелень.

— Людей на такое помело калачом не заманишь, — сказала она. — Чушь собачья.

«Дарагой Джейсон и остальные,

К абаротной старане моево письма прилагаеца рисунок аднаво места где помер и пахаронен какой-то король, уж ни знаю пачиму. Это в адном гаратке где мы астанавилисъ на начлек. Пакушали ихней еды вкусно даже не паверишъ што это улитки, очень неплохо и Эсме три раза прасила дабавку пака все ни узнала тагда она накричала на повара а Маграт всю ноч потом была плоха при адной мысли и мучилась паносом. Думаю о вас ваша любящая МАМА. ПС удобства здесь проста УЖАСНЫЙ они у них пряма ВДОМИ вот вам и ГИ-ГИЕНА!»

Прошло несколько дней.

В тихой маленькой гостиничке в одной крохотной стране матушка Ветровоск сидела за столом и с глубоким подозрением рассматривала стоящее перед ней блюдо. Хозяин порхал вокруг с отчаянным выражением человека, который догадывается, что от нынешних гостей ничего хорошего ждать не следует.

— Добрая, нехитрая домашняя еда, — сказала матушка. — Вот и все, что мне надо. Вы меня знаете. Я не из привередливых. Хоть кого спросите, любой скажет, что я не из привередливых. Просто хочу обычной пищи. Чтоб поменьше там жиру и всего такого. А то бывалоча жалуешься, что в салате что-то не то, а потом оказывается: нет, это как раз то, что ты и заказывала.

Нянюшка Ягг заткнула салфетку за ворот платья и ничего не ответила.

— Взять, к примеру, ту забегаловку, где мы вчера останавливались, — продолжала матушка Ветровоск. — Если подумать, ну что такого особенного может случиться с сандвичами, верно? То есть я имею в виду… с обычными сандвичами. Во всем свете, казалось бы, нет еды проще. Так нет ведь, эти чужеземцы даже сэндвичи криво готовят. Ха!

— Они называют их не сандвичами, матушка, — сообщила Маграт, не сводя глаз со сковородки хозяина. — Они называют их… кажется, они называют их будебородами.

— А по-моему, все было очень вкусно, — сказала нянюшка Ягг. — Особенно мне селедка солененькая понравилась.

— Зато они, похоже, решили, будто мы и не заметим, что верхнего куска хлеба не хватает! — торжествующе воскликнула матушка. — Ну я уж им высказала все как на духу! В следующий раз сто раз подумают, прежде чем лишать честных людей куска хлеба, который принадлежит им по праву!

— Это точно, — мрачно согласилась Маграт.

— Терпеть не могу, когда порядочной еде дают всякие там дурацкие названия и людям даже не понять, что они едят, — фыркнула матушка, твердо решившая до конца изобличить недостатки чужеземной кухни. — Человек должен есть то, что знает. Название должно быть простым. «Биг Смак» или… или…

— Фиг с Маслом, — рассеянно помогла нянюшка.

Она с нетерпением наблюдала за созреванием булочек.

— Вот именно. Достойная, честная пища. А взять то, что мы ели на обед? Ничего не скажу, вкусно, — милостиво согласилась матушка. — Разумеется, в заграничном смысле этого слова. Так они ж называли это «куйссес де греннолль», а кому ведомо, что сие означает?

— Лягушачьи лапки, — не подумав перевела нянюшка.

Тишину заполнило необычайно потяжелевшее дыхание матушки. Лицо Маграт стремительно залила зеленоватая бледность. Ситуация была критической — давно уже нянюшке Ягг не приходилось соображать так быстро.

— Конечно, это были ненастоящие лягушачьи лапки, — поспешно исправилась она. — Ну, это вроде как «ежики» — там же не настоящие ежи, а на самом деле мясной фарш и хлеб. Просто название такое смешное.

— Не вижу ничего смешного, — заявила матушка.

Она повернула голову и посмотрела на булочки.

— По крайней мере, булочки им вряд ли удастся испоганить, — сказала она. — Как они, кстати, в здешних местах называются?

— Куроссаны вроде бы, — ответила нянюшка.

От комментариев матушка воздержалась. С мрачным удовлетворением она принялась наблюдать за хозяином гостиницы. Тот наконец довел булочки до ума и наградил матушку Ветровоск доброжелательной улыбкой.

— Ага, сейчас, жди! — хмыкнула она. — Они у него там бухнут, одни боги знают, что внутри понапихано, а он ещё надеется, что мы их будем есть!

Возможно, со временем при помощи какого-нибудь там демографического исследования и станет возможным нанести на карту маршрут путешествия ведьм через континент. Спустя много лет в каких-нибудь тихих, увешанных связками лука кухнях, в сонных деревушках, притулившихся среди нагретых солнцем холмов, вам, возможно, удастся отыскать таких поваров, которые не станут вздрагивать при вашем виде и не будут прятаться за дверью всякий раз, когда в их кухни попытается войти какой-нибудь незнакомец.

«Дарагой Джейсон,

Сдесъ априделенна типлей, Маграт гаварит што эта патаму што удаляемся ат Пупа и што забавна, деньги тута абсалютна другие. Нада минятъ наши деньги на другие деньги каторые все разные и памоиму какие-то не правильные. Абычна мы давиряим их минятъ Эсме, она всигда миняит их на удивление дораго, Маграт гаварит што напишит книгу пад названием «Как Путишествавать на Доллар в День» причём на один и тот же доллар. Эсме начинаит вести себя как эти самые чужесранцы, вчира она снила шаль, а скоро наверна начнет атплясывать на столах. Эта рисунок знаминитава места, а можит и не знаминава вовсе. С любовью, МАМА».

Солнце заливало жаркими лучами мощеную улицу. Особенно тяжело приходилось уютному дворику небольшой гостиницы.

— Даже трудно представить, — сказала Маграт, — что дома у нас осень.

— Свиньор! Ун бутыль де вино, мыль патрон!

Не понявший ни слова хозяин гостиницы был по натуре добродушным человеком, совершенно не заслуживавшим того, чтобы его обзывали свиньором. И тем не менее он одарил нянюшку радушной улыбкой. Он готов был улыбаться всякому, кто обладает способностью столько выпить.

— Не нравится мне, что они вытаскивают столы на улицу. Не одобряю я этого, — сказала матушка Ветровоск, хотя и без особой горячности.

День был теплым и приятным. Не то чтобы она не любила осень — она всегда с нетерпением ждала наступления этого времени года, — однако в её преклонные годы всегда приятно узнать, что осень-таки наступила, но где-то за сотню миль от тебя.

Под столом, развалившись на спине и задрав лапы кверху, дремал Грибо. Время от времени он дергался, сражаясь во сне с волками.

— В записках Жалки говорится, — произнесла Маграт, осторожно листая заскорузлые страницы, — что на исходе лета здесь устраивают особую традиционную церемонию, во время которой через весь город проносится стадо быков.

— Пожалуй, стоит взглянуть, — кивнула матушка Ветровоск. — А зачем они это делают?

— Затем, чтобы молодые люди могли вдоволь погоняться за быками и показать, какие они храбрецы, — объяснила Маграт. — И чего-то они у этих быков отрывают.

По морщинистому лицу нянюшки Ягг пробежала целая гамма разнообразных выражений, словно тени от облаков пронеслись над вулканической равниной.

— Звучит довольно странно, — наконец сказала она. — А зачем это им?

— В подробности она не вдается, — ответила Маграт. Ведьмочка перевернула страницу и, молча шевеля губами, продолжила чтение. — Что такое «кохонес»?

Ведьмы лишь пожали плечами.

— Ты на выпивку не налегай, — сказала матушка, когда официант поставил перед нянюшкой Ягг очередную бутылку. — Я бы на твоем месте не больно-то доверяла всякому зеленому пойлу.

— Да никакая это и не выпивка, — возразила нянюшка. — На этикетке говорится, что она сделана из трав. А из одних трав порядочного пойла не сделаешь. Попробуй капельку.

Матушка поднесла открытую бутылку к носу.

— Пахнет анисовым семенем, — сообщила она.

— На бутылке написано «Абсент», — сказала нянюшка.

— О, это у них так полынь называется, — заявила Маграт, здорово разбиравшаяся во всяких травах. — В моем травнике говорится, что она хорошо помогает от расстройств желудка и избавляет от тошноты.

— Ну вот, а я о чем толкую? — обрадовалась нянюшка. — Травки. Это практически лекарство. — Она налила своим товаркам по изрядной порции. — Прими-ка, Маграт. Знаешь, как грудь греет, а тебе это не повредит, вон какая тощая.

Матушка Ветровоск незаметно полускинула сапоги. А ещё она прикидывала, как бы снять кофту. Двух будет вполне достаточно.

— Пожалуй, нам пора, — сказала она.

— Лично я по горло сыта метлами, — промолвила нянюшка. — Как посижу на помеле больше двух часов, так потом круп не разогнуть.

Она выжидающе взглянула на товарок.

— Круп — это по-заграничному задница, — добавила она. — Вообще забавно, в некоторых заграницах зад как только не обзывают: где-то зад — это седалище, а в другом месте седалище — это мясистые лепестки лотоса. То-то смеху!

— Прям животики надорвешь, — мрачно отозвалась матушка.

— Река здесь довольно широкая, — заметила Маграт. — И я видела большие корабли. Ни разу не плавала на настоящем корабле. Представляете? Ну, на таком, который так легко не потонет…

— По-моему, метлы ведьмам как-то больше к лицу, — промолвила матушка, но без особой убежденности.

Столь обширным международным анатомическим словарем, как нянюшка Ягг, она не располагала, но те части её тела, в знании названий которых она бы не призналась ни за что на свете, определенно нуждались в отдыхе.

— Видала я эти корабли, — сказала нянюшка. — На вроде больших таких здоровенных плотов, а на них дома. Даже и не замечаешь, что плывешь на корабле, Эсме. Эй, что это он делает?

Хозяин гостиницы поспешно выбежал на улицу и принялся затаскивать столики внутрь. Он кивнул нянюшке Ягг и довольно настойчиво попытался что-то ей втолковать.

— Кажется, он хочет, чтобы мы перебрались внутрь, — догадалась Маграт.

— А мне и здесь хорошо, — пожала плечами матушка. — БЛАГОДАРСТВУЙТЕ, МНЕ И ЗДЕСЬ ХОРОШО, — повторила она медленно и громко.

— Эй, ты не вздумай и наш утащить! — рявкнула нянюшка, ударяя по столику кулаком.

Хозяин что-то быстро заговорил и указал рукой куда-то вдоль улицы.

Матушка Ветровоск и Маграт вопросительно взглянули на нянюшку Ягг. Та пожала плечами.

— Ничего не поняла, что он там бормочет! — призналась она.

— БЛАГОДАРСТВУЙТЕ, МЫ ЗДЕСЬ ПОСИДИМ, — сказала матушка.

Несколько мгновений они с хозяином глядели друг на друга. Наконец он сдался, в отчаянии всплеснул руками и исчез в доме.

— Думают, если ты женщина, так тобой можно вертеть как хочешь, — возмутилась Маграт.

Она незаметно подавила отрыжку и снова взялась за зеленую бутылку. В груди в самом деле разгоралось тепло. «Может, хоть чуточку вырастет?» — с тайной надеждой подумала Маграт.

— Что верно, то верно. А знаете что? — спросила нянюшка Ягг. — Прошлой ночью я забаррикадировалась в комнате, так вот, ни один мужчина даже не попробовал ко мне ворваться.

— Ну, Гита Ягг, иногда ты… — тут матушка осеклась, увидев что-то за спиной нянюшки.

— По улице движется целое стадо коров, — возвестила она.

Нянюшка развернула свой стул.

— Должно быть, это те самые быки, о которых упоминала Маграт, — догадалась она. — Наверное, стоит посмотреть.

Маграт подняла глаза. Изо всех окон вторых этажей высовывались люди. Она увидела быстро приближающуюся массу рогов, копыт и распаленных туш.

— Эти людишки смеются над нами, — укоризненно сказала она.

Лежащий под столом Грибо пошевелился и перекатился на бок. Он открыл свой единственный глаз, сфокусировал взгляд на приближающихся быках и поднялся. Кажется, намечалась потеха.

— Смеются? — переспросила матушка и обвела взглядом улицу.

Торчащие в окнах люди, похоже, и впрямь веселились как могли.

У матушки сузились глаза.

— Так, ведем себя как ни в чем не бывало… — велела она.

— Но это довольно большие быки, — нервно констатировала Маграт.

— К нам это не имеет никакого отношения, — отрезала матушка. — Нас абсолютно не касается, над чем там потешаются какие-то чужеземцы. Ну-ка, передай мне это ваше травяное вино.

Насколько Лагро те Кабане, хозяин гостиницы, помнил события того дня, все развивалось примерно следующим образом.

Было как раз время Бычачьего Коса. А эти сумасшедшие бабы продолжали сидеть и глушить абсент так, будто это простая вода! Он попытался увести их в дом, но самая старая из них, худая как палка, взяла да наорала на него. Поэтому он плюнул и ушел, хотя и оставил дверь открытой — когда на улице появлялось стадо быков, за которым неслась толпа городской молодежи, люди, как правило, начинали соображать быстрее. Тот из парней, кто умудрялся схватить большую алую розетку, красующуюся между рогами самого огромного быка, становился почетным гостем общегородского праздника плюс — Лагро даже улыбнулся при воспоминании о событиях сорокалетней давности — получал право вступить в неформальные, но весьма приятные отношения с самыми красивыми девушками города, обычно продолжающиеся довольно долго и после этого…

А сумасшедшие бабы все продолжали сидеть…

Бык, бежавший первым, вдруг почувствовал себя как-то неуверенно. При нормальном развитии событий он должен был взреветь и начать рыть землю копытами, чтобы потенциальные жертвы устрашились, растерялись и вприпрыжку побежали прочь, но сейчас он был совершенно сбит с толку полным отсутствием внимания со стороны жертв. Но и не это было главной проблемой — главной проблемой были двадцать несущихся следом за ним других быков.

Но даже это перестало быть его главной проблемой, поскольку ужасная старуха — та, что в черном, — встала, что-то пробормотав при этом, и что было сил гвозданула его между глаз. В то же мгновение другая ужасная старуха — та, что покоренастей и желудок которой был совершенно невосприимчив к спиртному и вместителен, как бочка, — со смехом опрокинулась вместе со стулом на спину, а молодая — то есть та, что была помоложе двух остальных, — принялась махать на быков руками, будто это были не быки, а утки.

И тут улица заполнилась удивленными и разъяренными животными, а также множеством испуганно кричащих молодых людей. Одно дело — гнаться за стадом перепуганных быков, и совсем другое — вдруг обнаружить, что быки неожиданно пытаются развернуться и броситься в обратном направлении.

Хозяин гостиницы, пребывая в безопасности собственной спальни, слышал доносящиеся с улицы крики, которыми обменивались эти ужасные иностранки. Приземистая смеялась и время от времени издавала что-то вроде боевого клича: «ТыимкрикниЛошадиноесловоЭсме!» А потом та, что помоложе, которая проталкивалась сквозь стадо так, будто быть забоданной до смерти — это удел других людей, но никак не её, добралась наконец до главного быка и сняла у него со лба розетку так же походя, как старушка вытаскивает занозу из лапы своего кота. А потом она недоуменно уставилась на внезапно доставшееся ей украшение — словно не знала, что это такое и что с ним делать…

Наступившая тишина подействовала даже на быков. Их крошечные, убогие, налитые кровью мозги почуяли что-то неладное. Быки растерялись.

К счастью, три ужасные женщины в тот же день отплыли на корабле — после того как одна из них спасла своего кота, который, загнав стадвадцатикилограммового быка в угол, упорно пытался подбросить огромную тушу над головой и поиграть с нею.

В тот вечер Лагро те Кабане старался быть особенно, особенно добр к своей старухе-матери.

А в следующем году в городке устроили праздник цветов, и больше никто никогда даже не заикался о Бычачьем Косе.

По крайней мере, в присутствии мужчин.

Огромное колесо шлепало лопастями по густому коричневому супу, который здесь назывался рекой. Движителем служили несколько дюжин троллей, которые тащились по бесконечной круговой дорожке под навесом. С деревьев на далеких берегах доносилось птичье пение. Над водой разливался аромат экзотических цветов, забивавший — но, к сожалению, не совсем — смрадный запах самой реки.

— Вот это, — сказала нянюшка Ягг, — совсем другое дело.

Удобно расположившись в шезлонге, она повернула голову и взглянула на матушку Ветровоск, брови которой были сдвинуты в глубокой сосредоточенности. Матушка читала.

Губы нянюшки растянулись в недоброй улыбке.

— Знаешь, как называется эта река? — спросила она.

— Нет.

— Она называется Река Вьё.

— И что?

— А знаешь, что это значит?

— Нет.

— Старый рек. Или, если точнее, Старая река мужского пола, — сказала нянюшка.

— Как это?

— В заграницах даже слова разнополые, — с надеждой сообщила нянюшка.

Но матушка даже глазом не повела.

— А чего ещё от них ждать? — пробормотала она. Нянюшка поникла.

— Это ведь одна из тетрадок Дезидераты?

— Ага, — кивнула матушка. Она культурно облизала палец и перелистнула страницу.

— А куда делась Маграт?

— Пошла прилечь в каюте, — не поднимая глаз, ответила матушка.

— Опять животом мучается?

— Нет, на сей раз головой. Помолчи, Гита, не видишь — читаю.

— Про что? — живо осведомилась нянюшка. Матушка Ветровоск вздохнула и заложила пальцем недочитанную страницу.

— Про то место, куда мы направляемся, — пояснила она. — Про Орлею. Жалка Пуст пишет, что там царит декаданс.

Улыбка на лице нянюшки казалась приклеенной.

— Неужели? — сказала она. — Так это ведь хорошо, правда? Я ещё никогда не бывала в большом городе.

Матушка Ветровоск молчала. Её одолевали раздумья. Она не была уверена в значении слова «декаданс», однако не допускала и мысли, что речь идёт о каком-нибудь там «десятичном танце», который любят танцевать жители города. Но как бы то ни было, Жалка Пуст сочла необходимым это слово употребить. Вообще-то, матушка Ветровоск не больно доверяла письменному слову как источнику информации, но сейчас у неё просто не было выбора.

Лично у неё слово «декаданс» ассоциировалось с чем-то таким, что делают за плотными, хорошо задернутыми шторами.

— А ещё она пишет, что это город искусств, мудрости и культуры, — добавила матушка.

— Тогда нам ничто не грозит, — уверенно заметила нянюшка.

— И ещё пишет, что особенно он славится красотой своих женщин.

— Значит, все в порядке — мы придемся как раз ко двору.

Матушка аккуратно переворачивала страницы. Жалка уделяла большое внимание едва ли не всему, что происходило на Плоском мире. С другой стороны, она не рассчитывала, что её тетради будет читать кто-нибудь, кроме неё, поэтому её записи зачастую бывали загадочными и представляли собой скорее путевые заметки, нежели сколь-нибудь связное повествование.

«Сичас закулисной правительницей горада являится Л., — прочла матушка, — и гаворят, что барон С. был убит, утоплен в реке. Вабще-то, он был не очень харошим челавеком, хотя, по-мойму, и не таким плохим, как Л., каторая утвирждает, что хочет сделать Орлею Валшебным Каралевством, угалком Мира и Щастья, а на самом деле теперь здесь все только и делают, что ищут Шпионов на каждом углу и стараются диржать язык за зубами. Кто же асмелится выступить против Зла, тваримого ва имя Мира и Щастья? Все Улитсы чисто убраны, а Топоры остро отточены. Но, по крайней мере, З. в бизапасности, пока у Л. есть насчет неё свои планы. А госпожа Г. — прежняя амур барона — скрывается на балотах и борится с Л. балотной магией, но бисполезно баротся с магией зеркал, которая вся — сплашное Атражение».

Матушка знала, что феи-крестные обычно ходят парами. Значит, речь идёт о Жалке Пуст и… и Л. Но что тут за болотная женщина?

— Гита! — окликнула матушка.

— Шшшто? — встрепенулась задремавшая было нянюшка.

— Жалка пишет, что какая-то женщина там чей-то амур.

— Наверное, просто метамфора, — сказала нянюшка Ягг.

— А, — угрюмо отозвалась матушка, — понятненько! Ох уж мне эти метамфоры…

«Но никаму не астановить Марди Гра, — прочла дальше она. — Если што-нибудь и можно сделать, то скарее всего ва время Самеди Нюи Мор, в паследнюю ночь карнавала, ночь, лижащую на полпути между Жывыми и Мертвыми, кагда валшебство насыщает улицы. Если Л. вабще уязвима, то это самый подходящий момент, поскольку карнавал она ненавидит больше всиго на свете…»

Матушка надвинула шляпу на глаза, чтобы защититься от слепящего солнца.

— Здесь говорится, что они каждый год устраивают большой карнавал, — сказала она. — Называется Марди Гра.

— Это означает Сытый Вторник, — пояснила нянюшка Ягг, известный международный лингвист, и повернула голову. — Эй, гаркон! Постскриптум гросс Мятн Тюльпан авек пти вазон де арахис и соль ву плюэ!

Матушка Ветровоск захлопнула книгу.

Она бы никогда и никому — а уж тем более другой ведьме — в этом не призналась, но чем ближе становилась Орлея, тем меньше оставалось уверенности в матушке Ветровоск.

В Орлее ждёт её она. И это после стольких лет! Она подглядывала за ней в зеркало! Улыбалась!

Солнце палило просто нещадно. Матушка пыталась не обращать на жару внимания, но все равно рано или поздно ей придется смириться с поражением — настанет время избавляться от очередной кофты.

Выпрямившись в шезлонге, нянюшка Ягг некоторое время гадала на картах на своих родственников, а потом зевнула. Она была ведьмой, которая предпочитала, чтобы вокруг всегда было шумно и людно. И теперь нянюшку Ягг одолевала скука. Корабль оказался просто громадным, больше похожим на плавучую гостиницу, и она была уверена, что где-то здесь наверняка можно развлечься.

Нянюшка Ягг положила котомку на кресло и отправилась на поиски развлечений.

Тролли мерно вышагивали по своей дорожке.

Когда матушка проснулась, солнце уже покраснело, растолстело и висело теперь над самым горизонтом. Матушка виновато стрельнула глазами по сторонам — не заметил ли кто, что она заснула? Дремать средь бела дня — удел дряхлых старух, а матушка Ветровоск становилась старухой лишь тогда, когда это ей было нужно.

Единственным свидетелем её оплошности оказался Грибо, свернувшийся клубком в нянюшкином шезлонге. Его единственный глаз был устремлен на матушку, но кошачий взгляд был все же не так ужасен, как молочно-белый зырк слепого глаза.

— Просто обдумывала стратегию… — на всякий случай пробормотала матушка Ветровоск.

Закрыв книгу, матушка встала и отправилась к себе. Каюта была небольшой. На корабле встречались помещения куда просторнее, но, учитывая травяное вино и все прочее, у матушки не было сил, чтобы воспользоваться своим влиянием и заполучить каюту поприличнее.

Маграт и нянюшка Ягг сидели на койке и угрюмо молчали.

— Что-то я проголодалась, — сказала матушка Ветровоск. — Пока шла сюда, унюхала запах жаркого, может сходим да проверим, а? Как вы насчет этого?

Другие две ведьмы по-прежнему сидели, молча вперившись в пол.

— В любом случае у нас всегда остаются тыквы, — наконец откликнулась Маграт. — Да и гномьи пироги остались.

— Гномьи пироги, они есть всегда, — машинально подтвердила нянюшка Ягг и подняла голову.

Лицо её представляло собой настоящую маску стыда.

— Э-э-э… Эсме… Э-э… Понимаешь ли, деньги…

— Деньги, которые мы отдали тебе, чтобы ты для надежности хранила их в своих панталонах? — уточнила матушка.

Судя по тому, как развивался разговор, этот обмен репликами был на вроде первых нескольких камешков, предвещающих большую лавину.

— Э-э-э… Ну да, я говорю именно об этих деньгах… Э-э-э…

— О деньгах, которые лежали в большом кожаном кошельке и которые мы собирались тратить крайне осмотрительно? — спросила матушка.

— Понимаешь ли… Деньги…

— Ах, деньги! — воскликнула матушка.

— …Их больше нет… — прошептала нянюшка.

— Их украли!

— Она играла в азартные игры, — с затаенным ужасом в голосе пояснила Маграт. — Причём с мужчинами.

— Да какой там азарт! — огрызнулась нянюшка Ягг. — Я вообще не азартный игрок! Да и картежники они никудышные! Я, можно сказать, без конца выигрывала!

— Однако деньги все ж проиграла, — заметила матушка Ветровоск.

Нянюшка Ягг снова потупилась и что-то невнятно пробормотала.

— Ась? — переспросила матушка.

— Без конца выигрывала, говорю, — отозвалась нянюшка. — А под конец подумала: ба, да ведь мы можем сорвать неплохой куш — ну там, чтобы не слишком отказывать себе в городе, к тому же мне всегда везло в дуркера…

— И ты начала поднимать ставки, — кивнула матушка.

— Как ты догадалась?

— Дурное предчувствие, — устало ответила матушка Ветровоск. — И, само собой, тут всем, кроме тебя, вдруг стало необыкновенно везти, я права?

— Поперло просто невероятно, — понурилась нянюшка Ягг.

— Гм-м.

— Но все равно никакой это не азарт, — заявила нянюшка. — Я ведь и понятия не имела, что это азартная игра. Когда я села за стол, они и карт сдать толком не могли. А обыграть таких противников — это никакой не азарт, а самый обычный здравый смысл.

— В том кошельке было почти четырнадцать долларов, — сообщила Маграт, — не считая заграничных денег.

— Гм-м.

Матушка Ветровоск уселась на койку и забарабанила пальцами по деревянной отделке. Взгляд её стал отсутствующим. У них в Овцепиках люди были дружелюбны и честны настолько, что, даже попадись им профессиональный шулер, они, скорее всего, спокойно и открыто поймали бы его за руку, не спрашивая, как он там называется. Да и выражение «карточный шулер» до их мест никогда не доходило. Но человеческая природа повсюду одинаковая.

— Надеюсь, ты не очень расстроилась, а, Эсме? — с тревогой спросила нянюшка.

— Гм-м.

— А помело новое я куплю, сразу как вернусь домой.

— Гм… что?

— Проиграв все деньги, она поставила на кон свое помело, — торжествующе произнесла Маграт.

— А у нас вообще осталось хоть сколько-нибудь денег? — поинтересовалась матушка.

Тщательная проверка многочисленных карманов и панталон принесла сорок семь пенсов.

— Хорошо, — хмыкнула матушка. Она сгребла монетки и сунула их в карман. — Этого должно хватить. По крайней мере, для начала. Ну, где эти типы?

— Что ты собралась делать? — в ужасе осведомилась Маграт.

— Играть в карты, — ответила матушка.

— Но так нельзя! Ты не имеешь права! — воскликнула Маграт, сразу узнавшая блеск в матушкиных глазах. — Ты собираешься обыграть их с помощью ведьмовства! Но это запрещено! Нельзя влиять на законы вероятности! Это нечестно!

Корабль был практически целым плавучим городом, и, поскольку теплый вечерний воздух все же дарил кое-какую прохладу, практически никому не хотелось сидеть в помещении. На палубе между штабелями груза группками прогуливались гномы, тролли и люди. Матушка протиснулась между ними и направилась в салон, почти такой же длинный, как сам корабль. Из салона доносились звуки шумного веселья.

Подобные корабли были самым быстрым и самым доступным средством передвижения на дальние расстояния. Как выразилась бы матушка, здесь можно было встретить самое разное отребье, а на корабли, идущие вниз по течению накануне Сытого Вторника, всегда набивались определенные любители поживиться за чужой счет.

Матушка Ветровоск вошла в салон. Со стороны могло бы показаться, что его входная дверь обладает совершенно волшебными свойствами. Матушка Ветровоск подходила к ней своим обычным шагом. Но стоило ей миновать дверную арку, как она внезапно превратилась в согбенную, едва ковыляющую старушку, являющую собой зрелище, которое тронуло бы даже самое черствое сердце.

Доковыляв до стойки, матушка остановилась. На стене за стойкой висело такое огромное зеркало, какого матушке в жизни видеть не приходилось. Она некоторое время смотрелась в него, но с виду зеркало выглядело достаточно безопасным. Что ж, придется рискнуть.

Она ещё немного сгорбилась и обратилась к человеку за стойкой.

— Икс козу муар, мусью, — окликнула она^[512].

Человек за стойкой бросил на неё равнодушный взгляд и продолжил полировать стакан.

— Чего надо, старая? — спросил он.

В свидетельствующих о полном старческом маразме глазах матушки Ветровоск мелькнула едва заметная искорка.

— О… так ты меня понимаешь? — удивилась она.

— Да у нас тут кого только не бывает, — пожал плечами человек.

— В таком случае не будешь ли ты так любезен одолжить мне колоду этих — как их? — ах, да! Кажется, они картами зовутся, — проскрипела матушка Ветровоск.

— Никак собираешься в гроб сыграть? — сострил человек за стойкой.

В глазах матушки снова мелькнул ледяной огонек. Однако она сдержалась и спокойно ответила:

— Да нет, просто пару сьянсов разложить. Хочу попробовать понять, в чем суть.

Человек нырнул под стойку, вынырнул и швырнул ей засаленную колоду.

Матушка Ветровоск рассыпалась в благодарностях и заковыляла к стоящему в сторонке, покрытому пятнами от стаканов столику, в беспорядке рассыпала на нем карты и уставилась на них.

Буквально через несколько минут её плеча мягко коснулась чья-то рука. Подняв голову, матушка увидела над собой приветливое открытое лицо человека, которому кто угодно с радостью и без каких-либо вопросов дал бы в долг. Когда незнакомец заговорил, во рту у него блеснул золотой зуб.

— Прошу прощения, матушка, — сказал он, — но у меня и моих друзей, — он указал ещё на несколько гостеприимных лиц за соседним столом, — было бы гораздо спокойнее на сердце, если бы ты присоединилась к нам. Женщине опасно путешествовать одной.

Матушка Ветровоск мило улыбнулась ему, а потом неопределенно махнула в сторону своих карт.

— Никак не могу запомнить: циферки старше картинок или младше? — пожаловалась она. — Скоро, видать, собственную голову где-нибудь забуду!

Все рассмеялись. Матушка прошаркала к соседнему столу и уселась на свободное место, расположенное так, что зеркало оказалось прямо у неё за спиной.

Она улыбнулась про себя, после чего наклонилась вперед, всем своим видом выражая готовность.

— Так расскажите же мне, — сказала она, — как играют-то в эти самые карты?

Ведьмы очень тонко чувствуют сказки. Они чувствуют их так же, как человек, купающийся в крошечном пруду, чувствует присутствие там форели.

Если знаешь, как устроены сказки, можно считать, дело в шляпе. Или, как говорят гномы, в каске.

Например, если за один стол с тремя опытными шулерами усаживается явный простофиля да ещё спрашивает: «Как вы играете в эту игру?», кого-то определенно будут трясти до тех пор, пока у него все зубы не выпадут.

Маграт и нянюшка Ягг бок о бок сидели на узкой койке. Нянюшка рассеянно щекотала Грибо брюшко, а кот довольно мурлыкал.

— Если она, чтобы выиграть, воспользуется ведьмовством, мы можем навлечь на себя ужасные неприятности, — сказала Маграт. — Ты ведь знаешь, как она не любит проигрывать, — добавила она.

С проигрышами матушка Ветровоск наотрез отказывалась мириться. С её точки зрения, проигрыш — это нечто, случающееся с кем-то другим, но не с ней.

— Это все её йогоизм, — откликнулась нянюшка Ягг. — Все люди от природы такие. Йогоисты. А она — великая йогоистка. Впрочем, все ведьмы такие, таков уж наш удел.

— Она обязательно воспользуется ведьмовством, — покачала головой Маграт.

— Использовать чары в азартной игре значит искушать судьбу, — важно сообщила нянюшка Ягг. — Жульничать — это нормально. Практически даже честно. То есть, я хочу сказать, мухлевать может кто угодно. Но вот пользоваться какими-нибудь там заклятьями — это значит искушать Судьбу.

— Судьбу? Боюсь, кого пострашнее, — хмуро промолвила Маграт.

Нянюшка Ягг вздрогнула.

— Пошли, — решилась Маграт. — Нужно остановить её.

— А все её йогоизм, — слабым голосом сказала нянюшка Ягг. — Страшное дело этот самый йогоизм.

— А у меня, — поделилась матушка, — три маленькие картинки королей и три забавные единички.

Трое партнеров просияли и перемигнулись.

— Это называется тройственный дуркер! — сказал тот, что пригласил матушку к столу и которого, как выяснилось, зовут господин Честни.

— Так это хорошо или нет? — спросила матушка.

— Это значит, что ты снова выиграла! — Он придвинул к ней кучку пенни.

— Ух ты! — восхитилась матушка. — То есть, выходит, у меня… сколько же это будет… почти пять долларов, да?

— Ничего не понимаю, — покачал головой господин Честни. — Должно быть, здесь у нас то самое знаменитое везение новичка, правда, ребята?

— Если так и дальше пойдет, мы вообще без гроша за душой останемся, — подхватил один из его компаньонов.

— Да, неровен час, она с нас и пиджаки поснимает, запросто, — присоединился третий.

— Ха-ха.

— Похоже, нам лучше выйти из игры, пока не поздно, — притворно озаботился господин Честни.

— Ха-ха.

— Ха-ха.

— Ха-ха.

— Ой нет, лучше давайте продолжим, — тревожно улыбаясь, забеспокоилась матушка. — Я только-только начала входить во вкус.

— Тогда тебе стоит дать нам хоть немножко отыграться, ха-ха, — сказал господин Честни. — Ха-ха.

— Ха-ха.

— Ха-ха.

— Ха-ха. А как насчет сыграть по доллару? Ха-ха?

— О, сдается мне, что такая азартная дама будет не против сыграть по доллару, — сказал третий.

— Ха-ха!

Матушка взглянула на свою кучу пенни. Мгновение она как будто пребывала в нерешительности, но потом — как рассудили по её виду трое шулеров — осознала: ну разве может она проиграть, коль пошла такая пруха?

— Давайте! — воскликнула матушка. — По доллару так по доллару! — Она порозовела. — Это так возбуждает, верно?

— Точно, — согласился господин Честни и потянул к себе колоду.

Раздался ужасный грохот. Все трое шулеров уставились на стойку, с которой сыпались осколки зеркала.

— Что случилось?

Матушка одарила господина Честни милой старушечьей улыбкой. Она вроде и не обратила внимания на происшествие.

— Должно быть, стакан, который тот парень вытирал, выскользнул у него из руки и угодил прямиком в зеркало, — объяснила она. — Надеюсь, бедняжке не придется платить за ущерб из своего кармана.

Её партнеры переглянулись.

— Продолжим, — сказала матушка. — Мой доллар уже весь наготове.

Господин Честни нервно взглянул на осиротевшую раму. Потом пожал плечами.

От этого движения что-то где-то высвободилось. Послышался приглушенный щелчок, как будто мышеловка сделала свое черное дело. Господин Честни побелел и схватился за рукав. Оттуда вывалилось небольшое металлическое приспособление, состоящее в основном из пружин и гнутых проволочек. Среди них застрял помятый туз пик.

— Оп-па! — выразилась матушка.

Маграт через окошко заглянула в салон.

— Ну, что она там делает? — прошипела нянюшка Ягг.

— Снова улыбается, — ответила Маграт. Нянюшка Ягг покачала головой.

— Йогоистка, — только и сказала она.

Матушка Ветровоск придерживалась того самого метода игры, который приводит в бессильную ярость профессиональных игроков по всей множественной вселенной.

Она держала карты в кулачке тесно сдвинутыми и в нескольких дюймах от лица, так что разглядеть можно было только самые их краешки. Она смотрела на свои карты так, словно боялась ненароком их обидеть. И создавалось впечатление, что она ни на мгновение не отрывает от них глаз, кроме как для того, чтобы быстро глянуть на стол.

И она очень, очень подолгу думала. И она никогда, никогда не рисковала.

Через двадцать пять минут она проиграла доллар, а господин Честни весь взмок. Матушка уже триждылюбезно указывала ему, что он совершенно случайно сдал карту снизу колоды, а потом вообще попросила принести другую колоду «потому что, глядите, в этой у всех карт на обратной стороне какие-то черные точечки».

А все её глаза… Они были виноваты. Он уже два раза пасовал с прекрасными тройственными дуркерами только для того, чтобы она выиграла с каким-то жалким двойным бублом. На третий раз, когда, как ему показалось, он наконец понял стиль её игры, господин Честни пошел ва-банк — и его неплохой флюш угодил прямо в зубы пятерному дуркеру, который старая кошелка собирала, должно быть, целый век. А потом — тут у него даже костяшки пальцев побелели — потом эта ужасная, кошмарная карга ещё и говорит: «Так я что же, выиграла? Со всеми этими маленькими карточками? Ого, ну и везучая же я!»

После чего, глядя на карты, она начала что-то мурлыкать себе под нос. Раньше трое шулеров только приветствовали бы это. Перестук зубов, шевеление бровями, потирание ушей — такие жесты для человека, знающего значение всех этих незаметных сигналов, означали, что деньги уже хранятся у вас в чулке под матрасом. Но своей «прозрачностью» эта отвратительная старая карга больше походила на кучу угля. А её мурлыканье было… завораживающим. Вы вдруг ловили себя на том, что пытаетесь разобрать мотив. От этого даже зубы начинали ныть. А потом она выкладывала жалкий неполный флюш в ответ на ваш столь же паршивый двухкарточный дуркер и удивленно спрашивала: «Что, неужто снова я?»

Господин Честни отчаянно пытался вспомнить, как играть в карты без потайного приспособления в рукаве, верного зеркала и крапленой колоды. И под мурлыканье, подобное скрежету гвоздя по стеклу.

При всем при том мерзкая старуха вроде бы даже понятия не имела, как правильно играть.

Через час её выигрыш составил ещё четыре доллара, и, когда она заявила: «Иногда и нам, девочкам, везет!», господин Честни случайно прокусил себе язык.

А затем ему вдруг прямо с раздачи пришел настоящий дуркер-рояль. Перебить эти карты практически невозможно. Такое вообще случается раз или два в жизни.

А она взяла да и бросила свою сдачу! Старая стерва бросила карты! При этом она лишилась целого доллара, черти её побери, — и все же не колеблясь бросила карты!

Маграт снова заглянула через окошко в салон.

— Ну, что там? — спросила нянюшка.

— У них у всех очень сердитый вид.

Нянюшка сняла шляпу и вытащила из неё трубку. Раскурив табак, она бросила спичку за борт.

— Ага! Попомни мои слова, скоро она примется мурлыкать под нос. О, Эсме умеет назойливо мурлыкать. — Нянюшка выглядела вполне довольной. — А в ухе она ещё не ковырялась?

— Да нет вроде.

— Никто не умеет ковыряться в ухе так, как Эсме.

И тут она начала ковыряться в ухе! Все делалось очень женственно, и слабоумная старая мымра скорее всего даже не замечала, что делает. Просто она то и дело совала мизинец в ухо и крутила им там. При этом получался звук, похожий на тот, который раздается, когда натирают мелком бильярдный кий.

Отвлекающий маневр, вот что это такое. Наконец-то они раскусили её…

Но нет, она снова бросила карты! А ведь у него ушло целых пять проклятых минут на то, чтобы собрать проклятый двойственный дуркер!

— Помню, — сказала нянюшка Ягг, — как-то раз она пришла к нам в гости на праздник по случаю коронации короля Веренса и мы начали играть с детишками в «пятнашки» по полпенни за кон. Так она обвинила Джейсонова младшенького в жульничестве и целую неделю потом дулась.

— А он и вправду жульничал?

— Надеюсь, — гордо ответила нянюшка. — Основная беда Эсме состоит в том, что она совершенно не умеет проигрывать. Маловато практики.

— По мнению Лобсанга Достабля, иногда, чтобы выиграть, нужно проиграть, — вспомнила Маграт.

— По мне, так это просто чушь какая-то, — пожала плечами нянюшка. — Это йен-буддизм, что ли?

— Нет. Йен-буддисты, наоборот, говорят, мол, чтобы выиграть, ты должен иметь много денег^[513], — сказала Маграт. — А в Учении Скорпиона говорится, что самый верный способ выиграть — это проиграть все схватки, кроме последней. То есть нужно использовать силу противника против него самого.

— Что же, надо сделать так, чтобы он сам себе врезал? — спросила нянюшка. — По-моему, звучит довольно глупо.

Маграт наградила её сердитым взглядом.

— Да что ты во всем этом понимаешь? — фыркнула она с не свойственной ей резкостью.

— А что я в этом понимаю?

— Ладно, с меня хватит! — воскликнула Маграт. — Я, по крайней мере, хоть пытаюсь узнать что-то новое, пытаюсь учиться! Не оскорбляю окружающих меня людей и не даю волю своему дурному характеру!

Нянюшка вытащила трубку изо рта.

— И вовсе у меня не дурной характер, — спокойно заявила она.

— А я не о тебе говорю!

— Да уж, Эсме всегда была вздорной, — подтвердила нянюшка. — Это у неё от природы.

— И она практически никогда не пользуется ведьмовством. А что толку быть ведьмой, если не насылаешь чары? Почему она не пользуется заклятьями, чтобы помогать людям?

Нянюшка уставилась на Маграт сквозь клубы табачного дыма.

— Думаю, это потому, что ей не нужно никому ничего доказывать, — промолвила она. — К тому же я знаю матушку много лет. И всю её семью тоже. Ветровоски всегда отличались способностями к магии, даже мужчины. Есть у них какая-то волшебная жилка. Что-то вроде проклятия над ними довлеет. И тем не менее… она считает, что людям магией не поможешь. То есть как следует не поможешь. Но если подумать хорошенько, оно ведь и верно…

— Тогда какой смысл?..

Нянюшка поковыряла в трубке спичкой.

— Помнится мне, как-то раз, когда в твоей деревне началась чума, матушка тут же прилетела, чтобы помочь тебе, — продолжила она. — Работала день и ночь. Ни разу такого не бывало, чтобы она отказала кому-то в помощи, какая бы зараза к человеку ни прицепилась, пусть даже самая заразная зараза. А когда большой старый тролль, ну, тот, что живет под Ломаной горой, пришел в деревню за помощью, потому что его жена никак не могла разродиться, — так вот, помню, все тогда принялись бросаться в него камнями, но Эсме, ни слова не говоря, пошла с ним и приняла у бедняжки роды. Ха… А потом Куроцап Хопкинс тоже запустил камнем в Эсме — вскоре после того, как ночью все его амбары раздавила чья-то огромная нога. Эсме всегда говорила, что людям чарами не поможешь, зато поможешь трудом. То есть людям нужно помогать чем-то реальным, а не волшебством.

— Я вовсе не имела в виду, что матушка Ветровоск плохой человек… — начала Маграт.

— Ха! Зато я имела в виду именно это. Нужно много заграниц объездить, чтобы найти кого-нибудь повреднее Эсме, — усмехнулась нянюшка Ягг, — и это я тебе говорю. Ей отлично известно, что она собой представляет. Эсме уродилась доброй, и ей это очень не нравится.

Нянюшка выколотила трубку о поручни и снова повернулась к Маграт.

— Девочка моя, просто пойми, — сказала нянюшка, — она не только большая йогоистка, но ещё и на психолологию больна. И я рада до смерти, что ни тем, ни другим я лично не страдаю.

Матушка выиграла уже двенадцать долларов. Жизнь в салоне замерла. Стояла такая тишина, что слышно было, как шлепают по воде колеса и раздаются команды, отдаваемые капитаном.

Матушка предъявила тройственный дуркер и выиграла ещё пять долларов.

— Что значит психолология? — спросила Маграт. — Вы что, книги читаете?

Нянюшка проигнорировала её вопрос.

— Главное дело сейчас следить, — сказала она. — Когда она начнет зубом цыкать, этак негромко: «ц-ц-ц». Это всегда следует за ковырянием в ушах. И обычно означает, что она что-то задумала.

Господин Честни побарабанил пальцами по столу, к своему ужасу, поймал себя на этом занятии и, чтобы скрыть смущение, прикупил ещё три карты. Старая кошелка вроде бы ничего не заметила.

Он уставился на новый расклад. Добавил два доллара и прикупил ещё карту. Снова уставился на карты. Интересно, подумал он, каковы шансы получить дуркер-рояль дважды за день? Только не паниковать.

— Пожалуй, — услышал он собственный голос, — я рискну ещё парой долларов.

Он взглянул на компаньонов. Они послушно бросили карты — сначала один, за ним другой.

— Даже не знаю… — пробормотала матушка, по всей видимости обращаясь к своим картам. И снова поковыряла в ухе. — Ц-ц-ц. А как называется, ну, знаешь, когда, ну, вроде хочешь поставить ещё денег?

— Это называется поднять ставку, — ответил господин Честни. Костяшки пальцев у него снова побелели.

— Тогда я подниму. Долларов этак на пять.

Колени господина Честни заскребли друг о друга.

— Отвечаю и поднимаю ещё на десять, — огрызнулся он.

— Уравниваю, — откликнулась матушка.

— Тогда я поднимаю ещё на двадцать долларов.

— А я… — Матушка вдруг поникла. — Я… У меня… есть помело.

Где-то в подсознании господина Честни прозвонил тревожный звоночек, но он уже во весь опор скакал к победе.

— Идёт!

Он выложил карты на стол.

Толпа ахнула.

Он начал тянуть банк к себе.

Но тут на его запястье сомкнулись пальцы матушки.

— Ещё я не выложила свои карты, — лукаво заметила она.

— А это и ни к чему, — рявкнул господин Честни. — Вряд ли ты сможешь перебить это.

— Могу, если надурю тебя, — возразила матушка. — Кажется, поэтому игра и называется дуркер?

Он заколебался.

— Но… но… Да, ты, конечно, выиграешь, но только если у тебя на руках девять карт одной масти подряд, — пробормотал он, чувствуя, что начинает тонуть в пучине её глаз.

Матушка откинулась на спинку стула.

— Знаешь, — спокойно сказала она, — мне как раз показалось, что у меня на руках что-то уж очень много этих черненьких с колючками. Много — это ведь хорошо, да?

Она выложила на стол карты. Окружающая игроков толпа дружно ахнула.

Господин Честни затравленно огляделся.

— Да, здорово вам повезло, госпожа, — признал какой-то пожилой господин.

Из толпы посыпались поздравления. Из большой и так некстати образовавшейся толпы.

— Э-э-э… да, — наконец кивнул господин Честни. — Да. Здорово. Учишься ты невероятно быстро…

— Уж побыстрее, чем ты. Итак, с тебя пятьдесят пять долларов и помело, — подсчитала матушка.

Когда она наконец появилась в дверях салона, Маграт и нянюшка Ягг уже поджидали её.

— Вот твое помело, — буркнула она. — И надеюсь, вы уже собрали вещи. Мы сходим.

— Почему? — спросила Маграт.

— Да потому, что, когда здесь все немного утихнет, кое-кто начнет нас искать.

Они трусцой поспешили за ней в маленькую каюту.

— И ты не использовала никаких заклятий? — спросила нянюшка Ягг.

— Нет. Чистая головология, — ответила матушка Ветровоск.

— А где ты научилась так играть? — подозрительно осведомилась нянюшка.

Матушка остановилась. Они с разбегу врезались в неё.

— Помнишь прошлую зиму, когда старой матушке Дипбаж совсем похужело и я почти месяц сидела с ней каждую ночь?

— Да.

— Ты поиграй в дуркера с человеком, которого взад-вперед по времени мотает, тоже быстро научишься, — сказала матушка.

«Дарагой Джейсон и все асталъныи, Чево в заграницах с избытком, так эта разных запахов, теперь я вних здораво разбираюсь. Эсме на всех кричит, думаю она думаит што все вакруг спицально притваряются чужеземцами, на Зло ей, даже не знаю кагда ана ище так развликалась. И вапще, по мне так им всем просто нехватает харошей Встряски, на абед мы астановилисъ где-то и заказали Бифштекс по-Тартарски так все павара вели себя ОЧЕНЬ призрителъна, патамушта я захатела, штпобы мой как следует пражарили. Всиво харошева, МАМА».

Здесь луна была ближе.

Овцепиками спутник Плоского мира предпочитал любоваться издалека, очевидно не доверяя столь высоким и угрожающе выглядящим горам. Здесь же, неподалеку от Края, луна стала значительно больше. И налилась оранжевым цветом.

— Вылитая тыква, — заметила нянюшка Ягг.

— Кажется, мы договорились не упоминать больше о тыквах, — сказала Маграт.

— Так я ж не за обедом… — пожала плечами нянюшка.

И было здесь ещё одно отличие. Ведьмы совершенно не привыкли к теплым ночам — в их краях такие ночи выдавались только в самый разгар лета, и то не каждый год. Неправильно это — сверху светит огромная оранжевая луна, а ты неспешно скользишь, скользишь над темной листвой, в которой трещат, жужжат и стрекочут насекомые…

— По-моему, мы достаточно отлетели от реки, — промолвила Маграт. — Матушка, может, приземлимся? Вряд ли кто сумеет нас догнать!

Матушка Ветровоск взглянула вниз. Река извивалась большими блестящими петлями — двадцать миль речных изгибов равнялись пяти милям по прямой. Земля казалась лоскутным одеялом холмов и лесов. А свечение вдали — наверное, это и была Орлея.

— Мы уже целую ночь летим, вся задница в занозах, — прямолинейно выразилась нянюшка Ягг.

— Ну хорошо, хорошо.

— Вон там какой-то город, — указала Маграт. — И замок.

— Опять замок?

— Очень миленький такой, маленький замок, — принялась оправдываться Маграт. — Неужели нельзя просто попроситься туда на ночлег? Я по горло сыта всякими постоялыми дворами.

Матушка глянула вниз. Она очень хорошо видела в темноте.

— А ты уверена, что это замок? — спросила она.

— Я же вижу башенки и все такое прочее, — сказала Маграт. — Замок это, что ещё?

— Гм-м. А вот лично я вижу не только башенки, — сообщила матушка. — Похоже, Гита, нам стоит взглянуть, что такое тут творится.

В окутанном сном замке всегда царила абсолютная тишина, изредка прерываемая разве что в конце лета, когда с кустов ежевики падали спелые ягоды и мягко стукались об пол. Некоторые пташки пытались свить гнездо в колючих зарослях, которые теперь заполняли тронный зал от пола до потолка, но довести начатое до конца им никогда не удавалось, поскольку они тоже засыпали. А не считая этого, вам оставалось лишь слушать, как растет трава да распускаются цветы. Хотя, конечно, вам потребовался бы очень острый слух.

Так продолжалось десять лет. Тишину замка не нарушал…

— Эй, откройте!

— Бонжур путешественники много-много ходить, к вам прийти, ночевать хотеть!

…Ни единого звука…

— Ну-ка, Маграт, подсади. Так. Сейчас…

Звон разлетающегося стекла.

— Ты разбила окно!

…Ни единого звука…

— Ничего, потом за все заплатим.

Ворота замка медленно отворились. Из-за створки навстречу двум другим ведьмам вылезла нянюшка Ягг, попутно вытаскивая из волос колючки и шипы.

— Внутри черт-те что творится, — поделилась она. — По всему замку спящие люди, причём все в паутине, да только пауков не видно. Ты была права, Эсме. Тут какая-то волшба замешана, не иначе…

Ведьмы с трудом пробрались сквозь опутавшие замок заросли. На коврах толстым слоем лежал слой пыли и палых листьев. Молодые платаны отчаянно пытались захватить двор. Стены были сплошь увиты виноградными лозами.

Матушка Ветровоск поставила на ноги крепко спящего солдата. С его мундира взлетело целое облако пыли.

— А ну просыпайся! — велела она.

— Фжтфт, — пробормотал солдат и снова повалился на пол.

— И так повсюду, — сказала Маграт, пробиваясь сквозь джунгли папоротника, который заполонил кухонные пределы. — На кухне храпят повара, а в котлах ничего, кроме плесени! Даже мыши в кладовке, и те спят!

— Гм-м, — задумалась нянюшка Ягг. — За всем этим стоит прялка. Попомните мои слова. Неужели работа Черной Алиссии?

— Похоже на то, — кивнула матушка. А потом тихо добавила: — Или кого-то вроде неё.

— Вот была ведьма так ведьма. Действительно знала, как работают сказки, — проворчала нянюшка. — Порой, бывало, действовала сразу в трех одновременно.

Даже Маграт знала о Черной Алиссии. Она считалась величайшей из всех когда-либо живших ведьм — не то чтобы очень уж злой, но столь могущественной, что иногда разница становилась практически незаметной. Когда речь шла о том, чтобы погружать в сон целые дворцы или заставлять принцесс прясть солому, превращая её в Золта^[514], никто не справлялся с этим лучше Черной Алиссии.

— Однажды я повстречалась с ней, — рассказывала нянюшка, пока они карабкались вверх по главной лестнице замка, сплошь поросшей львиным задом. — Ещё когда я была девочкой, мне показала её старая Горячка Скиббли. Конечно, к тому времени Алиссия была уже довольно… эксцентричной. Пряничные домики всякие и прочее в том же роде.

Голос нянюшки Ягг был печальным — таким голосом люди обычно рассказывают о постаревшем, сильно сдавшем дядюшке, который начал одевать нижнее белье поверх штанов.

— Видимо, это было ещё до того, как те двое детишек засунули Алиссию в её же собственную печь? — спросила Маграт, отцепляя от рукава колючую ветку шиповника.

— Точно. Прискорбное происшествие, надо отметить. Ну, то есть на самом-то деле она никогда никого не ела, — покачала головой нянюшка. — Или, во всяком случае, почти никогда и редко кого. Конечно, ходили всякие слухи, однако…

— Вот так оно обычно и случается, — фыркнула матушка Ветровоск. — Нельзя чересчур увлекаться сказками, а то ведь и запутаться можно. Будешь потом сомневаться, что настоящее, а что — нет. И в конце концов сказки тебя одолеют. Сам себя пугаться будешь. Нет, не люблю я эти сказки. Ненастоящие они какие-то. Терпеть не могу всякие ненастоящие штуковины.

Она толкнула дверь.

— Так. Комната, — кисло констатировала она. — Возможно, даже будвар.

— Почему здесь так быстро все растет? — спросила Маграт.

— Это часть заклинания времени, — ответила матушка. — Ага, вот она. Так я и знала, что она где-нибудь здесь.

На кровати, окруженной розовыми кустами, кто-то лежал.

— А вот и прялка, — промолвила нянюшка Ягг, указывая на полускрытый плющом предмет.

— Не трогай! — рявкнула матушка Ветровоск.

— Не волнуйся, я просто возьму её за раму и выкину из окна.

— Так вы все знали? — удивилась Маграт.

— Самая обычная деревенская легенда, — пожала плечами нянюшка. — Это случалось уже множество раз.

Матушка Ветровоск и Маграт стали рассматривать спящую девочку лет примерно тринадцати, от пыли и пыльцы ставшую почти серебристой.

— Какая хорошенькая! — вздохнула Маграт, добрая душа.

Позади них раздался грохот — это прялка разбилась о булыжники мощеного двора. Рядом с двумя ведьмами появилась нянюшка Ягг, отряхивая руки.

— Сама раз десять сталкивалась с таким, — добавила она.

— Врешь, — спокойно сказала матушка.

— Ну один-то раз точно, — невозмутимо поправилась нянюшка. — Но слышала о подобном раз десять, не меньше. Впрочем, все слышали. Это ж сельская легенда. Все слышали, что нечто похожее случилось в деревне соседа друга чьего-то там двоюродного брата…

— Потому что именно там оно и случилось, — перебила её матушка Ветровоск.

Матушка пощупала запястье спящей девочки.

— Она спит потому, что… — начала было нянюшка.

Матушка повернулась.

— Да знаю я, знаю. Знаю, поняла? Не хуже тебя знаю. Думаешь, я сама не знаю? — Она нагнулась над безвольной рукой. — Вот оно, ваше феекрестничество, — пробурчала она себе под нос. — Все должно выглядеть внушительно. Во все нужно вмешиваться, все держать под контролем! Ха! Кто-то отравился каплей яда? Так пусть все остальные тоже проспят сотню лет! Будь проще. Один укололся — а всем досталось. Неужели обязательно все так раздувать? Надо ж, беда какая, конец света прям…

Она замолчала. Нянюшка Ягг стояла позади неё, и матушка никак не могла видеть выражения её лица, однако ж…

— Гита!

— Да, Эсме? — невинно спросила нянюшка Ягг.

— Я чувствую, что ты улыбаешься. Прибереги эту свою грошовую психолологию для тех, кому она действительно нужна.

Матушка закрыла глаза и пробормотала несколько слов.

— Может, палочкой попробовать? — неуверенно предложила Маграт.

— Я тебе попробую, — огрызнулась матушка и снова что-то забормотала. Нянюшка кивнула.

— Она определенно начинает розоветь, — заявила она.

Через несколько минут девочка открыла глаза и сонно взглянула на матушку Ветровоск.

— Пора вставать, — непривычно добродушно сказала матушка. — А то все интересное проспишь.

Девочка попыталась сфокусировать взгляд на нянюшке, потом на Маграт, а затем снова посмотрела на матушку Ветровоск.

— Ты? — удивилась она.

Матушка подняла бровь и недоуменно взглянула на подруг.

— Я?

— Ты… Ты все ещё здесь?

— Все ещё? — переспросила матушка. — Да я в жизни тут не бывала.

— Но… — девочка явно была удивлена. И, как заметила Маграт, напугана.

— Знаешь, милая, — сказала нянюшка Ягг, ласково беря девочку за руку, — вот и со мной по утрам такое же. Пока не выпью чашку-другую чайку, я не я. Кстати, скоро и остальные начнут просыпаться. Правда, потребуется некоторое время, чтобы вытряхнуть из чайников крысиные гнезда, но… Эсме!

Матушка разглядывала какой-то покрытый пылью предмет.

— Вечно ты во все лезешь… — наконец прошептала она.

— Что там такое, Эсме?

Матушка Ветровоск приблизилась к стене и стерла пыль с большого зеркала в вычурной раме.

— Ха! — воскликнула она и обернулась. — Ну, по-моему, нам пора, — строго промолвила она.

— Но мы же собирались чуточку передохнуть. То есть я хочу сказать, ведь почти рассвело уже… — извиняющимся тоном пояснила Маграт.

— Не будем надоедать хозяевам, — отрезала матушка, выходя из комнаты.

— Но мы ведь даже не… — начала было Маграт.

Она взглянула на зеркало. Оно было большим, овальным, в позолоченной раме. И выглядело совершенно обычно. Матушка вела себя крайне странно — она что, собственного отражения испугалась?

— Снова у неё плохое настроение, — покачала головой нянюшка Ягг. — Пошли. Нет смысла задерживаться здесь ещё. — Она погладила изумленную принцессу по голове. — Прощевай, госпожа. Ни о чем не волнуйся — пара недель работы шваброй и топором, и твой старый дворец опять станет как новенький.

— Она как будто узнала матушку, — промолвила Маграт, когда они пошли следом за торопливо удаляющейся вниз по лестнице фигурой Эсме Ветровоск.

— Но мы же знаем, что такого просто быть не может, — пожала плечами нянюшка Ягг. — Эсме в жизни не бывала в здешних краях.

— Но я все равно не понимаю, к чему такая спешка, — настаивала Маграт. — По мне, так люди будут нам только благодарны за то, что мы разрушили чары.

Дворец постепенно просыпался. Они миновали стражников, с удивлением разглядывавших затянутые паутиной мундиры и растущие повсюду кусты. Когда ведьмы пересекали заросший деревьями двор, из дверей, пошатываясь, появился какой-то пожилой человек в выцветшем камзоле и прислонился к стене, явно пытаясь сообразить, где он и что с ним. И тут он заметил торопливо шагающую матушку Ветровоск.

— Эй, ты! — закричал он, а потом: — Стража!

Нянюшка Ягг не колебалась ни секунды. Она подхватила Маграт под локоть и пустилась дальше крупной рысью, нагнав матушку Ветровоск у самых ворот замка.

Один из стражников — который, очевидно, привык вставать спозаранку и потому испытывал меньше проблем с пробуждением — спотыкаясь, двинулся навстречу матушке и пикой попытался преградить дорогу, но ведьма лишь мягко оттолкнула его рукой, и стражник, покачнувшись, отступил.

Через мгновение ведьмы уже были снаружи и бежали к метлам, прислоненным к растущему неподалеку дереву. Матушка Ветровоск на ходу подхватила свое помело, и оно завелось с первой же попытки — чуть ли не впервые за все время своей службы.

Мимо шляпы матушки Ветровоск просвистела стрела и воткнулась в нависающую над землей ветку.

— И это называется благодарность? — недоуменно воскликнула Маграт, когда метлы взмыли над лесом.

— Частенько люди просыпаются не в самом лучшем настроении, — ответила нянюшка.

— Матушка, мне показалось, что тебя в этом замке все знают. Но откуда? — спросила Маграт.

Помело матушки Ветровоск дернулось от порыва ветра.

— Вот именно, что показалось! — рявкнула она. — Ноги моей там раньше не было, понятно?

Некоторое время после этого ведьмы летели в обиженном молчании.

А потом Маграт, которая, как считала нянюшка Ягг, обладала настоящим талантом затрагивать в беседе всякие опасные темы, сказала:

— Я вот думаю, правильно ли мы поступили? Насколько мне известно, вместо нас это должен был сделать какой-нибудь прекрасный принц.

— Ха! — откликнулась летевшая впереди матушка. — И что толку? По-твоему, если кто продерется через эти дурацкие кусты, так из него уже и муж хороший выйдет? Типичное феекрестное мышление, вот что это такое! Думаешь, можно просто так ходить повсюду и награждать людей счастливым концом, хотят они того или нет?

— А что плохого в счастливых концах? — горячо возразила Маграт.

— Послушай, счастливый конец — это хорошо, но только тогда, когда все заканчивается действительно хорошо, — произнесла матушка Ветровоск, глядя на небо. — Нельзя навязывать людям счастливые концы. Возьмем, к примеру, счастливый брак. По идее, любой брак можно сделать счастливым — отруби молодоженам головы, как только они на венчании скажут «да», и всего делов. Но ведь так не годится. Нет, счастье так запросто не создашь…

Матушка стала вглядываться в показавшийся на горизонте город.

— Все когда-то кончается, — сказала она. — Вопрос только как.

Они позавтракали на лесной полянке. На завтрак у них была жареная тыква. На всякий случай вытащили попробовать гномьи пироги. Нет, все-таки эти самые гномьи пироги — поистине удивительный продукт. Человек, у которого в котомке завалялся гномий пирог, никогда не познает, что такое настоящий голод. Достаточно лишь взглянуть на этот пирог, и на ум мгновенно приходят дюжины вещей, которые вы предпочли бы съесть. Например, собственные сапоги. Гору. Дохлую овцу. Собственную ногу.

Потом ведьмы попытались вздремнуть. По крайней мере, нянюшка и Маграт. Но в результате они лишь проворочались с боку на бок, прислушиваясь к хмурому бормотанию матушки Ветровоск. Им ещё никогда не доводилось видеть её в таком дурном расположении духа.

В конце концов нянюшка предложила прогуляться. Такой замечательный денек, сказала она. Да и лес очень интересный, много разных целебных трав тут должно расти, стоит поискать — вдруг найдем что интересное? А кроме того, добавила нянюшка, небольшая прогулка под теплым солнышком повышает настроение.

Прогулка и впрямь оказалась очень приятной. Через полчаса или около того даже матушка Ветровоск уже готова была признать, что в некоторых отношениях этот лес не такой уж и заграничный, то бишь дрянной. Маграт то и дело сходила с тропинки, чтобы сорвать цветочек. А нянюшка пропела несколько куплетов из «На волшебном посохе — нехилый набалдашник», причём протесты со стороны слушателей поступали какие-то вялые и ленивые, чисто формальные.

И все же что-то было не так. Нянюшка Ягг и Маграт чувствовали, что между ними и матушкой Ветровоск воздвиглась какая-то незримая стена, что-то очень важное, сокрытое и невысказанное витало в воздухе. Обычно у ведьм нет секретов друг от друга — ведьмы по своей натуре существа невероятно любопытные, поэтому в ведьмовской среде ничего не утаишь. Однако сейчас происходило нечто крайне странное и тревожащее.

А потом, обогнув большую дубовую рощу, они встретили маленькую девочку в красном платьице.

Девочка вприпрыжку бежала по самой середине дорожки, распевая песенку, — которая была гораздо более незамысловатой и менее сальной, чем любая песня из репертуара нянюшки Ягг. Ведьм девочка заметила, только когда едва не налетела на них. Остановившись, дитя простодушно улыбнулось.

— Здравствуйте, бабушки.

— Гм, — выразилась Маграт. Матушка Ветровоск наклонилась.

— И что это ты, юная дама, делаешь в лесу? Причём совсем одна?

— Вот, несу корзиночку гостинцев своей бабушке, — ответила девочка.

Матушка выпрямилась, в глазах её застыло отсутствующее выражение.

— Эсме, — поспешно окликнула нянюшка.

— Знаю, знаю, — отмахнулась матушка.

Маграт тоже нагнулась к девочке и изобразила на лице идиотскую гримасу, с помощью которой взрослые обычно пытаются завязать с детьми дружеские отношения. Впрочем, ещё ни один ребенок не поддался на такую провокацию.

— Э-э-э… Скажи-ка мне, госпожа, а разве твоя мамочка не предупреждала тебя, чтобы ты остерегалась всяких-разных плохих волков, которые могут водиться в окрестностях?

— Предупреждала.

— А твоя бабушка… — сказала нянюшка Ягг. — Наверное, она сейчас приболела и лежит в постели?

— Потому-то я и несу ей корзинку с гостинцами… — начало было объясняться дитя.

— Так я и думала.

— А вы знакомы с моей бабушкой? — удивилась девочка.

— Ага, — ответила матушка Ветровоск. — В каком-то смысле.

— То же самое случилось в Скундском лесу, когда я ещё совсем малышкой была, — тихо промолвила нянюшка Ягг. — Бабушку тогда так и не наш…

— А где находится домик твоей бабушки? — громко осведомилась матушка Ветровоск, резко ткнув нянюшку локтем под ребра.

Девочка указала на убегающую вбок тропинку.

— Ты ведь не злая ведьма? — потом спросила она.

Нянюшка Ягг кашлянула.

— Я? О нет. Мы… мы… — матушка запнулась.

— Феи, — закончила Маграт.

У матушки Ветровоск едва не отвалилась челюсть. Такое объяснение и в голову бы ей не пришло.

— Моя мамочка предупреждала меня и насчет злой ведьмы тоже, — пояснила девочка. Она подозрительно взглянула на Маграт. — А какие феи?

— Э-э-э… Ну… Цветочные феи, да, феи цветов, — кивнула Маграт. — Смотри, у меня есть волшебная…

— Каких?

— Что каких?

— Каких цветов?

— Э-э-э, — протянула Маграт. — Э-э-э… Ну я, например… Маргаритка, фея маргаритки. А вот она… — Маграт всячески старалась не смотреть на матушку. — В общем, она — Ромашка… А она…

— Ежиха я, — сказала нянюшка Ягг. Подобное дополнение к сверхъестественному пантеону потребовало серьезных размышлений.

— Не можешь ты быть феей Ежихой, — немного подумав, ответило дитя. — Нету такого цветка.

— А ты откуда знаешь?

— У ежей — колючки.

— У роз тоже колючки. И у чертополоха.

— О!

— А у меня есть волшебная палочка, — сказала Маграт.

Она только теперь осмелилась бросить взгляд на фею Ромашку.

— Пожалуй, нам пора, — сказала матушка Ветровоск. — Ты оставайся здесь с этой, как её там, Маграриткой, а мы пойдем и проверим, все ли в порядке у твоей бабушки. Хорошо?

— Спорим, никакая это не волшебная палочка? — предложила девочка, не обращая внимания на матушку, а вместо этого уставившись на Маграт с чисто детской способностью найти слабое звено в любой цепи. — Спорим, что она ничего у тебя не превращает?

— Ну… — начала Маграт.

— Спорим, — сказала девочка, — спорим, ты ни за что не превратишь вон тот пенек в… в… в тыкву? Спорим на триллион долларов, у тебя это не получится?

— Вижу, вы двое отлично поладите, — сказала фея Ежиха. — А мы скоро вернемся.

Два помела летели на небольшой высоте вдоль лесной тропинки.

— Может, просто совпадение? — спросила нянюшка Ягг.

— Не может, — отрезала матушка. — На малышке даже красное платьице!

— Когда мне было пятнадцать, у меня тоже было красное платьице, — возразила нянюшка.

— Да, но твоя бабушка жила по соседству. Да и волков в округе никаких не водилось, — сказала матушка.

— Ага, кроме старого Сампкинса, жильца бабушкиного.

— Вот это как раз совпадение.

Впереди между деревьями стал заметен голубоватый дымок. Откуда-то сбоку донесся шум падающего дерева.

— Дровосеки! — воскликнула нянюшка. — Если неподалеку дровосеки, то все в порядке! Один из них врывается в дом…

— Это детишкам так рассказывают, — сказала матушка, когда они прибавили ходу. — Ну, ворвется твой дровосек, а бабушке что, легче от этого? Её-то к тому времени уже съедят!

— Никогда не любила эту сказку, — пожала плечами нянюшка. — Всем ровным счетом плевать на бедных беззащитных старушек.

Тропинка неожиданно вывела их на опушку леса. Между деревьями виднелся огородик, в котором несколько жалких стебельков боролись за место под скудным солнцем. Посреди огородика высилось сооружение, которое не могло не быть домиком с крытой соломой крышей, поскольку таких неаккуратных стогов просто не бывает.

Ведьмы спрыгнули на землю, оставили свои метлы висеть в кустах и, подбежав к двери, принялись барабанить по дереву кулаками.

— Возможно, мы опоздали, — сказала нянюшка. — Наверное, волк уже…

Через некоторое время внутри домика послышались шаркающие шаги, а потом дверь чуть-чуть приоткрылась. Из полумрака на них глянул подозрительный глаз.

— Чего? — спросил тихий дрожащий голос откуда-то из-под глаза.

— Ты бабушка? — требовательно спросила матушка Ветровоск.

— А вы, милочки, уж не сборщики ли налогов?

— Нет, мэм, мы…

— … Феи, — поспешно закончила фея Ежиха.

— Знаешь ли, милая, не в моих привычках открывать дверь всяким незнакомым людям, — сказал голос, и в нем послышались нотки недовольства. — Особенно тем, которые даже посуду вымыть не удосуживаются, после того как я оставляю им целую миску почти свежего молока.

— Мы хотели бы только переговорить. Это займет всего несколько минут, — сказала фея Ромашка.

— Да неужто? А удостоверение, милочка, у тебя имеется?

— Это та самая бабушка. Совершенно точно, — кивнула фея Ежиха. — Семейное сходство налицо. Кроме того, у неё большие уши.

— Послушай, это не у неё большие уши, — огрызнулась фея Ромашка. — Это у волка будут большие уши. В том-то все и дело. Когда ты научишься элементарной внимательности?

Бабушка с интересом прислушивалась к спору. Целую жизнь она верила во всяких фей и наконец впервые их увидела. То ещё переживание. Матушка Ветровоск заметила удивленное выражение её лица.

— Ладно, не будем ходить вокруг да около, — произнесла она деспотически рациональным тоном. — Как тебе понравится, если тебя сожрет серый волк?

— Знаешь, милочка, сомневаюсь, что мне это как-то понравится, — отозвалась прячущаяся за дверью бабушка.

— Тогда альтернатива это мы, — промолвила матушка.

— Вот те на! А ты уверена?

— Честное фейское слово, — подтвердила фея Ежиха.

— Вот как? Правда? Ну ладно. Заходите уж. Но только смотрите, без этих ваших штучек. И на сей раз вам придется помыть за собой посуду. Кстати, у вас с собой вроде бы должен быть горшочек с золотом?

— Горшочки — это к лепреконам.

— Да нет, лепреконы живут в норках. А она имеет в виду гоблинов.

— Не городи чушь. Гоблинов? Тех, что живут под мостами?

— Нет, то тролли. Всем известно, что под мостами живут тролли.

— Во всяком случае, мы там точно не живем. Поэтому с горшочками не к нам.

— Так я и знала, — вздохнула бабушка.

Маграт хотелось думать, что она легко сходится с детьми, однако всякий раз она убеждалась в собственной неправоте — и это тревожило. Кроме того, дети ей не больно-то нравились — это её тоже тревожило. Вот нянюшка Ягг без малейших усилий ладила с малышами — то давала им конфетку, то уши надирала, но ладила. Тогда как матушка Ветровоск по большей части вовсе игнорировала их, и это вроде бы действовало ничуть не хуже. В то время как Маграт действительно было не все равно. Как все-таки несправедливо устроен этот мир…

— Спорим на миллион триллионов зиллионов долларов, что вот этот куст ты никогда не превратишь в тыкву, — предложила девочка.

— Но послушай, все предыдущие кусты я без труда превратила в тыквы, — заметила Маграт.

— Рано или поздно у тебя должно не получиться, — спокойно пояснила девочка.

Маграт беспомощно взглянула на волшебную палочку. Она перепробовала все — загадывала желания, произносила их про себя и даже, когда думала, что другие ведьмы не слышат её, стучала палочкой по разным предметам и кричала: «Что угодно, только не тыквы!»

— На самом деле ты же не знаешь, как все это делается, — заявила девочка.

— Гм, малышка, — сказала Маграт, — ты вроде бы говорила, твоей маме известно, что в лесу живет большой злой волк?

— Говорила.

— И все-таки она послала тебя одну отнести гостинцы бабушке?

— Да, а что?

— Ничего. Просто подумала кой о чем. Кстати, ты должна мне миллион триллионов зиллионов сквиллионов долларов.

Бабушки, они на вроде масонов, поскольку отличаются большим пристрастием к разным обрядам, — с той лишь разницей, что для вступления в общество бабушек не нужно стоять на одной ноге или приносить клятвы верности. Оказавшись в домике с кипящим на плите чайником, нянюшка Ягг почувствовала себя как дома. Грибо растянулся перед скромным камельком и, пока ведьмы пытались объяснить, в чем дело, решил немножко вздремнуть.

— Даже не представляю, и как этот волк сюда попадет, — добродушно промолвила бабушка. — Они же волки! И не умеют открывать двери.

Матушка Ветровоск отдернула ветхую занавеску и выглянула в окно.

— Зато мы это знаем, — сказала она. Нянюшка Ягг кивнула на небольшую кровать, стоящую в алькове у очага.

— Ты спишь там? — спросила она.

— Только когда плохо себя чувствую, милочка. А так обычно сплю на чердаке.

— Будь я на твоем месте, я бы именно туда сейчас и отправилась. И если не трудно, прихвати с собой моего котика, ладно? Не хотелось бы, чтобы он пострадал.

— А вы тем временем за блюдечко молока приберетесь в доме и вымоете всю посуду? — с надеждой спросила бабушка,

— Возможно. Кто знает, как все обернется.

— Забавно, милочка. А я почему-то всегда думала, что вы, феи, гораздо ниже ростом…

— Просто мы часто бываем на свежем воздухе, — ответила нянюшка. — Ну все, все, иди.

Наконец они остались вдвоем. Матушка Ветровоск обвела взглядом похожую на пещеру комнату. Тростник, которым были застланы полы, больше походил на компост. Паутина, затянувшая потолок, была черна от сажи.

Если этот дом и можно было как-то прибрать, то только с помощью лопаты или — ещё лучше — спички.

— А и в самом деле забавно, — хмыкнула нянюшка, когда старушка поднялась по шаткой лесенке на чердак. — Она ведь моложе меня. Правда, я держу себя в форме. Упражнения всякие, тренировки…

— Да ты в жизни никаких упражнений не делала, — возразила матушка Ветровоск, все ещё разглядывая кусты за окном. — Ты всегда делала только то, что хотела.

— Ага, только то, что хотела, — радостно подтвердила нянюшка. — Послушай, Эсме, говорю тебе, все это…

— Нет! Я чувствую сказки. И знаю, что кто-то в здешних краях заставляет сказки сбываться.

— Может, тебе известно и то, кто именно этим занимается, а, Эсме? — лукаво спросила нянюшка.

Матушка крутанулась на месте, обводя раздраженным взором грязные стены.

— По-моему, она слишком бедна, чтобы обзавестись зеркалом, — успокоила её нянюшка Ягг. — Я ж не слепая, Эсме. А ещё мне известно, что зеркала и феи-крестные всегда ходят парой. Так в чем же дело?

— Не скажу. Не хочется выставлять себя дурой, вдруг я ошибаюсь? Ни за что на свете не… Кто-то идёт!

Нянюшка Ягг прилипла носом к грязному стеклу.

— Ничего не вижу.

— Кусты шевельнулись. Полезай в постель!

— Я? А я-то думала, что в постель отправишься ты!

— Не пойму, с чего это тебе в голову взбрело.

— Ага. Совсем плоха стала, раз так подумала… — устало откликнулась нянюшка.

Она сняла висящий на кровати мягкий чепец, напялила его и забралась под лоскутное одеяло.

— Вот те на, да ведь этот матрас соломой набит!

— Ничего, тебе на нем недолго лежать.

— Он колется! А ещё кажется, в нем кто-то есть.

Стена домика содрогнулась от сильного удара. Ведьмы замолчали.

Из-за задней двери донеслось какое-то сопение.

— Знаешь, — прошептала нянюшка, пока они ожидали, что будет дальше, — Буфет у неё почти пустой, дров не осталось. Да и съестного ни крошки. А молока в кувшине — на самом донышке…

Матушка быстро пересекла комнату, схватила что-то с очага и тут же вернулась на прежнее место у передней двери.

Через мгновение послышался лязг задвижки, как будто с ней возился кто-то, плохо управляющийся либо с замками, либо с собственными пальцами.

Дверь медленно, со скрипом приотворилась.

Комнату наполнил удушливый запах мускуса и мокрой псины.

Неуверенные шаги проследовали от двери к накрытой одеялом фигуре.

Нянюшка приподняла оборки чепца ровно настолько, чтобы хоть что-то видеть.

— Ух ты! — воскликнула она, а затем: — Вот это да, никогда бы не подумала, что ты такой огромный…

Матушка Ветровоск захлопнула дверь и быстро шагнула вперед. Волк развернулся и вытянул лапу как бы защищаясь.

— Не-е-е-ет!

Мгновение матушка колебалась, а потом с размаху врезала ему по башке чугунной сковородой.

Волк рухнул на пол.

Нянюшка Ягг выпростала ноги из-под одеяла и села на краю кровати.

— Когда такое приключилось в Скунде, потом говорили, мол, это оборотень был или нечто в том же роде, а я ещё подумала: нет, оборотни совсем не такие… — заявила она. — Но я никогда не думала, что это настоящий волк. Чуть со страху не померла!

— Настоящие волки не ходят на задних лапах и не открывают двери, — буркнула матушка Ветровоск. — Ну-ка, давай, помоги мне вытащить его наружу.

— Едва чувств не лишилась, как увидела такого серого да волосатого. Он ведь как полезет, и прям на меня… — пожаловалась нянюшка, берясь за задние лапы оглушенного зверя. — Слушай, Эсме, тебе никогда не доводилось встречаться со стариком Сампкинсом?

Вообще-то, волк с виду был самым обычным, разве что гораздо более худым. Под кожей явственно проступали ребра, а шерсть вся свалялась. Матушка набрала в колодце рядом с отхожим местом ведро мутной воды и выплеснула её зверю на голову.

После этого уселась на пенек и уставилась на волка. Где-то высоко в ветвях чирикали несколько птичек.

— Он ведь говорил… — пробормотала она. — Пытался сказать «нет».

— Вот и мне послышалось, — кивнула нянюшка. — А потом думаю: может, почудилось?

— Чему тут чудиться? — огрызнулась матушка. — Все и так хуженекуда.

Волк застонал. Матушка передала сковороду нянюшке Ягг.

— Наверное, придется заглянуть ему в голову, — спустя некоторое время сказала она. Нянюшка Ягг нахмурилась.

— На твоем месте я бы этого не делала.

— Но я на своем месте, мне и решать. А ты просто стой со сковородой наготове. Нянюшка пожала плечами. Матушка сосредоточилась.

Читать человеческие мысли очень тяжело. Большинство людей в каждый отдельный момент времени думают о стольких вещах одновременно, что в таком потоке почти невозможно выделить отдельную струйку.

Разумы животных совсем другие. Гораздо менее запутанные. Проще всего мысли хищников — особенно перед едой. В мире мыслей нет цветов, но если бы мысли имели окраску, то разум голодного хищника был бы раскален, красен и целеустремлен, как стрела. Разумы травоядных тоже просты — сжатые серебристые пружинки, всегда готовые кинуться прочь.

Но здесь не было ничего, даже отдаленно похожего на нормальный разум. Здесь были два разума.

Матушка Ветровоск, когда выдавался спокойный вечерок и голова её ничем особенным не была занята, иногда развлекалась тем, что читала мысли охотников, бродящих по лесу. Порой их разумы напоминали тот разум, в котором она сейчас очутилась. Порой — но очень редко. Только когда охотник был готов убить, разрозненные ручейки его мыслей сливались воедино. Но сегодня матушка столкнулась с совершенно противоположным случаем — здесь тонкий наконечник исключительно хищнических намерений вдруг расслоился и породил на свет кривой, искалеченный процесс мышления. Её глазам предстал разум хищника, пытающегося думать.

Неудивительно, что этот разум мало-помалу сходил с ума.

Матушка открыла глаза.

Нянюшка Ягг держала сковородку над её головой. Рука нянюшки дрожала.

— Ну, — спросила она, — кто там?

— Честно говоря, я бы не отказалась от стаканчика воды, — сказала матушка. Сквозь царящий в её голове сумбур проглянула природная осторожность. — Но только не из этого колодца.

Нянюшка немного расслабилась. Когда ведьма начинает копаться в чьем-нибудь мозгу, никогда не знаешь наверняка, кто вернется. Но матушка Ветровоск была лучшей из лучших. Маграт может сколько угодно искать себя, однако матушке чужда сама идея подобных поисков. Если уж она не сумеет найти дорогу обратно в свою голову, значит, такой дороги просто не существует.

— Там в домике осталось молоко, — предложила нянюшка.

— А цвет у него точно был нормальный?

— Белый. Со всякими примесями, но более-менее белый.

— Неси.

Только когда нянюшка Ягг повернулась к ней спиной, матушка наконец позволила себе слегка вздрогнуть.

Она уставилась на волка, размышляя над тем, чем ему можно помочь. Нормальный волк ни за что не стал бы заходить в домик, даже если бы смог открыть дверь. Волки вообще стараются обходить людей стороной — исключение представляют только те случаи, когда этих волков собирается очень много, да на дворе стоит самый конец очень голодной зимы. А если даже они идут на крайние меры, так это вовсе не потому, что они большие, плохие и злые, а потому, что они все-таки волки.

Но этот волк пытался стать человеком.

Скорее всего, помочь ему не удастся…

— На вот, попей молочка, — сказала нянюшка Ягг.

Матушка не глядя взяла у неё кружку.

— Кто-то заставил этого волка думать, что он человек, — сообщила она. — Его заставили думать, что он человек, а потом отпустили на все четыре стороны. И случилось это несколько лет назад.

— Откуда ты знаешь?

— Я… считала его воспоминания, — ответила матушка.

«И инстинкты тоже», — подумала она. Теперь ей по меньшей мере пару дней придется превозмогать в себе настойчивое желание удрать в лес и повыть там на луну.

— О.

— Он застрял между видами. Его мысленно переклинило.

— А можно ему чем-нибудь помочь? — спросила нянюшка.

Матушка Ветровоск отрицательно покачала головой.

— Случай слишком запущенный. Теперь это стало привычкой. К тому же он голоден. Он не может окончательно стать ни тем, ни другим. Не может поступать как волк, но и не может позволить себе быть человеком. И этому следует положить конец.

Тут она в первый раз подняла голову и взглянула на нянюшку. Нянюшка опасливо попятилась.

— Ты и представить себе не можешь, каково это, — продолжила матушка Ветровоск. — Годами бродить в одиночестве. Не человек и не волк. Ты и представить себе не можешь, что он испытал на своей шкуре.

— По-моему, все-таки могу, — возразила нянюшка. — Достаточно на твое лицо взглянуть. Очень доходчиво все объясняет. Но кто же сотворил с ним такое?

— Есть у меня кое-какие подозрения… Они оглянулись

К ним приближались Маграт с девочкой. Рядом с ними шагал один из дровосеков.

— Ха, — фыркнула матушка. — Ну да, конечно. Ведь всегда должен быть… — она буквально выплюнула эти два слова, — счастливый конец.

За её лодыжку ухватилась когтистая лапа.

Матушка Ветровоск опустила голову и посмотрела волку в глаза.

— Пршшшууу, — прорычал он. — Прррик-конншть мннняя! Скорррреее!

Она опустилась рядом с ним на колени и взяла в руки его лапу.

— Ты уверен? — спросила она.

— Даааа!

С властным видом она поднялась на ноги и повернулась к приближающейся троице.

— Господин Дровосек! — окликнула она. — Тут есть для вас кое-какая работёнка…

Дровосек так никогда и не понял, почему волк сам, с покорной готовностью положил голову на пенек.

Или почему старуха — та, в которой гнев буквально клокотал, словно ячменная каша в горшке, — почему она, когда все было кончено, настояла, чтобы волка похоронили по-человечески, вместо того чтобы содрать с него шкуру, а остальное забросить в кусты.

Таков был конец большого злого волка.

Прошел примерно час. У домика, возле которого кипела какая-то оживленная деятельность, собралось довольно много дровосеков. Рубка леса — занятие не из тех, которые обычно предоставляют много возможностей поразвлечься.

Маграт мыла полы — прибегнув к тем самым чарам, которые вершатся с помощью ведра обычной мыльной воды и жесткой щетки. Даже нянюшка Ягг, чей и без того довольно скромный интерес к гордой роли домохозяйки полностью испарился, как только её старшая дочь подросла настолько, чтобы удержать в руках тряпку, нянюшка и та чистила стены. Старенькая бабушка, которая не совсем понимала, что происходит, тревожно сновала следом за ведьмами, держа в руках блюдечко с молоком. Пауки, которые из поколения в поколение безраздельно владели потолком, были вежливо, но решительно изгнаны за дверь.

А матушка Ветровоск прогуливалась по опушке со старшиной дровосеков — молодым человеком с бочкообразной грудью, который крайне гордился своими кожаными с заклепками напястниками.

— Но он ошивался тут много лет, — пожал плечами лесоруб. — Вечно рыскал по округе, болтался возле деревень и все такое.

— Вот именно. И с ним никто ни разу даже заговорить не попытался! — рявкнула матушка.

— Заговорить? Так ведь он же волк! А с волками никто никогда не разговаривает. Животные не умеют разговаривать.

— Гм-м, понятно. А как насчет старушки? Ведь вас, дровосеков, так много. Вы когда-нибудь, хоть разок заглянули навестить её?

— Что? Конечно нет!

— Почему?

Старшина дровосеков заговорщически наклонился вперед.

— Говорят, она ведьма, вот почему!

— Неужели? — удивилась матушка. — С чего это ты взял?

— Да все ж признаки налицо.

— И какие же это признаки?

Дровосек слегка смутился.

— Ну… она… живет в лесу и, почитай, совсем одна, так?

— Так, и что?..

— И… и… а ещё у неё нос крючком, и она вечно что-то бормочет…

— И?

— И у неё совсем нет зубов.

— Ага! — догадалась матушка. — Значит, насколько я поняла, все дело в её внешности. Просто вы не хотите иметь дело с такими, как она, верно?

— Верно! — с облегчением воскликнул дровосек.

— А то вдруг она только взглянет на вас, и вы тут же превратитесь во что-нибудь этакое, я правильно тебя поняла? — матушка сунула палец в ухо и задумчиво покрутила там.

— Ну, от ведьм всякого можно ожидать…

— Ну ещё бы! — подтвердила матушка. — Здорово, что на свете есть такие здоровущие, сильнющие парни, как ты. Ц-ц-ц. Гм-м. Молодой человек, позволь-ка взглянуть на твой топор.

Дровосек вручил ей свое орудие труда. Перехватив его, матушка демонстративно скрючилась, как будто держала неимоверную тяжесть. На лезвии топора до сих пор были видны следы волчьей крови.

— Ну и ну, какой тяжелый, — покачала головой она. — И, небось, ты ловко с ним управляешься?

— Два года подряд выигрываю серебряный пояс на состязаниях дровосеков, — гордо ответил старшина.

— Два года подряд? Целых два года? Ого! Это здорово. Это очень здорово. Надо же, а я еле поднимаю его…

Матушка, держа топор одной рукой, неумело попыталась взмахнуть им. Дровосек едва успел отскочить, когда лезвие просвистело у самого его лица и на четверть дюйма вонзилось в ствол растущего рядом дерева.

— Ты уж меня извини, — запричитала матушка Ветровоск. — Какая же я неловкая старуха! Никогда не умела обращаться со всякими сложными приборами!

Криво улыбнувшись в ответ, дровосек попытался отобрать у матушки топор.

Но внезапно силы оставили его, и он рухнул на колени. Лицо дровосека вдруг побелело как полотно.

Матушка, в свою очередь, нагнулась так, что её губы оказались вровень с его ухом.

— Вы же могли навестить старушку, — тихо произнесла она. — Могли поговорить с волком. Но ничего этого вы не сделали, верно?

Дровосек попытался было что-то сказать, но, похоже, у него никак не получалось разжать зубы.

— Вижу, ты сейчас очень сожалеешь об этом, — кивнула она. — Вижу, ты понял, что поступал неправильно. И руку даю на отсечение, что тебе не терпится немедленно кинуться чинить старушкин домик, приводить в порядок огород, готовить ей дрова на зиму… Мало того, я бы ничуть не удивилась, если бы вы, лесорубы, оказались настолько щедры, что построили бы ей новый домик с нормальным колодцем. Причём где-нибудь поблизости от деревни, чтобы ей не нужно было жить одной. Понимаешь ли, иногда у меня получается прозревать будущее, и сейчас я просто знаю, что именно так все и случится, — я права?

С дровосека градом катил пот. Теперь создавалось впечатление, что и легкие у него тоже отказали.

— Также мне известно, что вы обязательно сдержите данное слово. Знаешь, я так довольна, что непременно позабочусь о том, чтобы с вами не произошло ничего дурного, — проговорила матушка все тем же приятным ровным голосом. — Лес валить — занятие небезопасное. Люди частенько калечатся. То дерево упадет, то топор сломается, да острием по горлу — чик! — Дровосек задрожал, а матушка продолжала: — Поэтому я наложу на тебя маленькое заклятие, чтобы с тобой никогда ничего подобного не случилось. В знак моей, стало быть, благодарности. За то, что тебе так не терпится помочь пожилой женщине. Договорились? Ты только кивни.

Из последних сил дровосек ухитрился чуть шевельнуть головой. Матушка Ветровоск улыбнулась.

— Ну вот! — воскликнула она, выпрямляясь и стряхивая с платья прицепившийся листок. — Сам знаешь, насколько легче станет жить, если мы будем помогать друг другу!

Ведьмы отправились в дорогу около полудня. К тому времени огород старушки уже кишел людьми, а воздух был наполнен визгом пил и стуком молотков. Такие новости, как матушка Ветровоск, распространяются со скоростью лесного пожара. Трое дровосеков вскапывали огород, двое спорили, кому лезть чистить печную трубу, а ещё четверо уже наполовину вырыли новый колодец — земля так и летела с их лопат.

У старушки подходил к концу запас блюдечек для молока.

Воспользовавшись всей этой суматохой, ведьмы незаметно улизнули.

— Вот видите, — сказала Маграт, когда они двинулись по лесной тропинке. — Стоит кому-нибудь одному подать пример, и все прочие тоже начнут помогать друг другу, причём совершенно бескорыстно, от чистого сердца. Значит, можно обойтись и без угроз, правда?

Нянюшка Ягг искоса взглянула на матушку.

— Ты вроде бы о чем-то разговаривала со старшиной дровосеков, — заметила она. — И о чем же вы с ним беседовали?

— Об опилках, — ответила матушка.

— Да неужто?

— А один из дровосеков сказал мне, — сообщила Маграт, — что в этом лесу творятся всякие странные вещи. Мол, животные ведут себя совсем как люди. И неподалеку отсюда обитает очень необычная медвежья семья.

— По-моему, в том, что медведи живут семьей, ничего необычного нет, — сказала нянюшка. — Они весьма общительные животные.

— А в том, что живут они в самом настоящем домике?

— Вот это уже необычно.

— Ну а я что говорю? — пожала плечами Маграт.

— Да уж, небось им не так-то просто сходить к соседям, чтобы занять чашку сахару, — хмыкнула нянюшка. — Не посидишь, не поговоришь по душам…

— Это точно, — подтвердила Маграт. — Как тут поговоришь, когда тебе все «хрю» да «хрю»?

— Как это?

— А что ещё они могут сказать? Они ж свиньи.

— Одно время у нас тоже были такие соседи… — начала было нянюшка.

— Я говорю о настоящих свиньях. На четырех ногах. С хвостиками крючком. Чем бывает свинина, до того как становится свининой? Свиньей.

— Чтобы свиньи жили в доме? — удивилась матушка. — Кто ж их туда пустил?

— Дровосек сказал, что никто их и не пускал. Свиньи выстроили его сами. Трое их было. Три поросенка.

— Было? А с ними что-то случилось? — спросила нянюшка.

— Их съел волк. Видно, они оказались единственными настолько глупыми животными, чтобы позволить ему подкрасться достаточно близко. С костями сожрал. Ничего не осталось, кроме их духовного уровня.

— Стыд и позор.

— Впрочем, как говорит дровосек, строители из них были никудышные.

— А чего ещё ожидать от свиней? С этими их копытцами и всем прочим, — покачала головой нянюшка.

— Дровосек жаловался, что крыша, мол, дырявая как решето, льет прямо на его постель.

Некоторое время ведьмы шли в молчании.

— Помню как-то раз я слышала, — бросив мимолетный взгляд на матушку Ветровоск, заговорила нянюшка, — про какую-то древнеисторическую колдунью. Она жила на острове и превращала выброшенных на берег моряков в свиней.

— Ужас какой! — подхватила Маграт.

— По-моему, главное — это то, каков ты внутри, — продолжала нянюшка. — Возьмем хоть Грибо. — Грибо, развалившийся на её плечах вонючим меховым воротником, довольно заурчал. — Он же практически человек.

— Болтаешь всякий вздор, Гита, — фыркнула матушка Ветровоск.

— Болтаю. А все потому, что кое-кто ничего не хочет мне рассказывать, — мрачно парировала нянюшка Ягг.

— Говорю же тебе, я не уверена, — сказала матушка.

— Ты ж заглядывала волку в голову.

— Да. Заглядывала.

— Ну и?

Матушка вздохнула.

— Кто-то побывал здесь до нас. Проходил мимо. Кто-то, кто знает о могуществе сказок и вовсю пользуется им. А у сказок есть одно свойство… в общем, они имеют обыкновение обретать собственную жизнь. В особенности когда материал есть…

— Но зачем кому-то так развлекаться? — удивилась нянюшка.

— Для практики, — ответила матушка.

— Для какой ещё практики? — спросила Маграт.

— Вот это мы скоро и узнаем, — буркнула матушка.

— Ты обязана немедленно все мне рассказать, — заявила Маграт. — Это ведь я здесь официальная фея-крестная. Поэтому я должна быть в курсе. Так что рассказывай.

Нянюшка Ягг прям похолодела. В качестве главы семейства Яггов она была отлично знакома с такого рода эмоциональным ландшафтом. Подобное заявление, отпущенное в столь неподходящий момент, можно сравнить с легким оползанием пласта снега, когда в горах вовсю буйствует оттепель. Это лишь начало процесса, который, без сомнения, закончится тем, что снежная лавина погребет под собой дюжину деревень. Целые ветви семейства Яггов перестали разговаривать с другими ветвями семейства Яггов из-за каких-то жалких «Спасибо вам большое», сказанных не к месту и не тем тоном. А сейчас ситуация была куда хуже…

— Слушайте, — поспешно вмешалась она, — а почему бы нам не…

— С чего это я буду объясняться перед тобой? — хмуро промолвила матушка Ветровоск.

— А с того, что мы должны быть тремя ведьмами, — указала Маграт. — Если, конечно, ты вообще считаешь нас ведьмами, — добавила она.

— Будь добра, растолкуй-ка мне, что ты хочешь этим сказать? — попросила матушка.

«Будь добра? — подумала нянюшка. — Кто-то начал предложение с «будь добра»? Это равносильно тому, как если бы кто-нибудь ударил кого-нибудь по лицу перчаткой, а затем швырнул её на пол. Когда в ход идут фразы вроде «будь добра», обратной дороги уже нет». Но на всякий случай она все ж попыталась.

— А как насчет…

Маграт бросилась в бой с безрассудной отвагой человека, танцующего в зареве сожженных им мостов.

— Ну, — промолвила она, — лично мне кажется…

— Неужели? И что же тебе кажется? — осведомилась матушка.

— Лично мне кажется, — снова начала Маграт, — что ни о каких там чарах даже речи идти не может. Чары? Какое там. Зачем? Обойдемся обычной… головологией. Только это не то, что принято называть ведьмовскими чарами. Мы проста морочим людям головы. Пользуемся их доверчивостью. Знаешь, решив стать ведьмой, я ожидала несколько другого…

— А кто здесь говорит, — процедила матушка Ветровоск медленно и с ленцой, — что ты стала ведьмой?

— Ой, ветерок чтой-то поднялся, может, нам лучше… — встряла нянюшка Ягг.

— Что-что ты сказала? — переспросила Маграт.

Нянюшка Ягг прикрыла глаза ладонью. Когда человек просит повторить фразу, которую и так прекрасно расслышал, но которой до крайности взбешен, это означает, что войска начали приходить в боевую готовность.

— Вот странно, раньше у меня с дикцией все было нормально, — фыркнула матушка. — Неужели ты меня не расслышала? Лично мне показалось, что каждое моё слово прозвучало абсолютно ясно.

— Наверное, скоро облака набегут, по-моему, нам стоит…

— То есть, ты считаешь, для настоящей ведьмы я недостаточно ограниченная, вздорная и легкомысленная? — осведомилась Маграт.

— Ограниченная? Это ты обо мне?

— Тебе нравятся люди, которые нуждаются в помощи, потому что если они нуждаются в помощи, значит, они слабы, и, помогая им, ты чувствуешь себя сильной! Так чем же тут может помешать немного волшебства?

— Да тем, что волшебства никогда не бывает немного, глупая ты девчонка!

Маграт отшатнулась, лицо её покраснело. Она полезла в сумку и, вытащив тоненький томик, взмахнула им как мечом.

— Может, конечно, я и глупая, — выпалила она, — но я стараюсь хоть чему-то научиться! Волшебство — это не фокусы и не средство запугивания! Люди в этой книге могут… они могут ходить по горящим углям! Совать руки в огонь, и им ничего не будет!

— Дешевые трюки! — рявкнула матушка.

— Чистая правда!

— Не может быть. Такое просто невозможно!

— Это значит, что они умеют управлять порядком вещей! Думаешь, волшебство — это лишь средство, чтобы вертеть людьми, как тебе захочется? Ошибаешься, волшебство — это нечто большее!

— Вот как? Ну да, будем теперь обращаться с мольбами к звездам, рассеивать в воздухе волшебные порошки. Уж так-то люди точно станут счастливее!

— Да, счастливее! И это очень важно! Иначе вообще какой смысл что-либо делать? Да и потом… Когда я пришла в дом Жалки, ты ведь искала там волшебную палочку?

— Я просто не хотела, чтобы она попала в дурные руки!

— То есть в любые руки, кроме твоих!

Они яростно уставились друг на друга.

— Неужели в тебе нет ни капли романтики? — горестно воскликнула Маграт.

— Нет, — сказала матушка. — Ни капельки. И звездам совершенно без разницы, чего ты там желаешь, и волшебство вовсе не делает жизнь лучше, а тот, кто сует руки в огонь, непременно обжигается. Короче, Маграт Чесногк, если ты хочешь стать хоть немного похожей на ведьму, то должна научиться трем вещам. Что реально, что нереально и в чем разница между…

— А ещё всегда узнавай у молодого человека его адрес и как его зовут, — добавила нянюшка. — Мне это всегда помогало. Шучу, шучу, — поспешно промолвила она, когда обе ведьмы сердито уставились на неё.

Поднимался ветер. По воздуху неслись листья и клочья травы.

— Во всяком случае, идём мы правильно, — не подумавши ляпнула нянюшка, лихорадочно пытаясь отвлечь подруг от спора. — Во, глядите-ка! На табличке написано: «Орлея».

Так оно и было. Старый, изъеденный древесными червями дорожный указатель стоял прямо на опушке леса. Один из концов таблички был заострен так, что походил на вытянутый указательный палец.

— И дорога тоже вроде подходящая, — продолжала трещать нянюшка.

Ссора немного улеглась — отчасти из-за того, что обе стороны больше не разговаривали друг с другом. Не то чтобы они прекратили обмениваться звуковыми сигналами — нет, это всего-навсего называется «прекратить разговор». Тишина, которая разделила Маграт Чесногк и матушку Ветровоск, была абсолютной, она происходила родом из ужасных раскаленных миров Абсолютного Неразговаривания Друг с Другом.

— Вот это да, — вдруг удивилась нянюшка. — Желтые кирпичи. Слыханное ли дело, чтобы дорогу мостили желтым кирпичом?!

Маграт и матушка Ветровоск стояли, скрестив руки на груди, и намеренно смотрели в разные стороны.

— Наверное, это чтоб светлее было по вечерам, — предположила нянюшка.

На горизонте посреди яркой зелени сверкала и переливалась Орлея. Дорожка спускалась в широкую долину, в которой приютились несколько маленьких деревушек, и направлялась в сторону города. Между деревушками змеилась река.

Ветер яростно вцепился в ведьмины юбки.

— При такой погоде ни за что не долетим, — сказала нянюшка, муженственно пытаясь поддерживать разговор за троих.

— Ну так что, пешком пойдем? — предложила она и добавила, поскольку даже в столь невинных душах, как у нянюшки Ягг, порой вспыхивают искорки язвительности: — А может, споем что-нибудь бодрое? Чтоб легче шагалось?

— Кто я такая, чтобы кому-то что-то запрещать? — пожала плечами матушка. — Делай что хочешь, меня это не касается. Но кое у кого с палочками и великими идеями наверняка найдется что сказать.

— Ха! — отреагировала Маграт.

Друг за другом ведьмы двинулись по желтой дорожке к далекому городу, причём нянюшка Ягг вынуждена была выполнять роль этакого мобильного буферного государства посередине.

— Что кое-кому не помешало бы, — промолвила Маграт, обращаясь к миру в целом, — это иметь побольше сердца.

— А кое-кому не помешало бы, — ответствовала матушка Ветровоск, обращаясь к грозовому небу, — иметь побольше мозгов.

И ухватилась обеими руками за шляпу, которую едва не сорвало ветром.

«А что мне не помешало бы, — с жаром подумала нянюшка Ягг, — так это глотнуть из бутылочки».

Ровно три минуты спустя ей на голову упал дом.

Длинной вереницей ведьмы растянулись по дороге. Матушка Ветровоск вышагивала впереди, Маграт тащилась в арьергарде, а нянюшка находилась как раз между.

«Я ведь даже не пела!» — возмущалась потом нянюшка. Просто ещё мгновение назад по дороге шла маленькая полненькая ведьма, а в следующий миг на её месте уже разваливался деревянный домик.

Обернувшись, матушка Ветровоск обнаружила, что смотрит на покосившуюся некрашеную дверь. А Маграт едва не влетела в такую же серую, выцветшую дверь, но расположенную позади домика.

Стояла полная тишина, слышалось лишь потрескивание оседающего дерева.

— Гита! — позвала матушка.

— Нянюшка! — окликнула Маграт.

Обе ведьмы распахнули свои двери.

Домик был очень простой конструкции, с двумя комнатами внизу, разделенными коридором. Посреди коридора, окруженная сломанными, изъеденными термитами половицами, торчала нянюшка Ягг. Широкополая шляпа была нахлобучена до самого её подбородка. Грибо куда-то бесследно исчез.

— Чо случилось? — спросила нянюшка. — Случилось чо?

— Тебе на голову упал фермерский домик, — растолковала Маграт.

— А, один из этих… — неопределенно кивнула нянюшка.

Матушка схватила её за плечи.

— Гита, сколько пальцев ты видишь? — с тревогой спросила она.

— Каких ещё пальцев? Кругом тьма кромешная.

Маграт и матушка ухватились за поля ведьмовской шляпы и полусдернули-полускрутили её с нянюшкиной головы. Нянюшка Ягг растерянно заморгала.

— Вот что значит ивовая арматура, — сказала она, когда остроконечная шляпа со скрипом приняла первоначальную форму, будто раскрывающийся зонтик. Нянюшку чуть покачивало. — Хоть молотком по ней бей, по этой самой арматуре. Главное в шляпе — это прутья. Распределяют нагрузку. Непременно напишу господину Вернисачче.

Маграт ошалело озиралась.

— Он свалился с неба прямо нам на головы! Вернее, тебе на голову, — поправилась она.

— Может, смерч где случился или ещё какая напасть, — ответила нянюшка Ягг. — Подхватило его, понимаешь, а потом ветер стих, ну он возьми да и упади. От этих ветров чего угодно ожидать можно. Помните ту бурю, что была в прошлом году? Так вот, одна моя несушка откладывала одно и то же яйцо раза четыре, не меньше, страх как намучилась бедная…

— Заговаривается, — поставила диагноз Маграт.

— Да нет, это я всегда так разговариваю, — возразила нянюшка.

Матушка Ветровоск заглянула в одну из комнат.

— Скорее всего, ни еды, ни питья здесь не сыщешь, — констатировала она.

— Пожалуй, после долгих уговоров я бы глотнула чуточку бренди, — быстро сказала нянюшка.

Маграт взглянула в сторону лестницы, ведущей на второй этаж.

— Ау-у! — придушенно позвала она. Подобный голос обычно используется в тех ситуациях, когда человек желает быть услышанным, но в то же время боится, что о нем плохо подумают. — Есть там кто-нибудь?

Нянюшка сунулась под лестницу. Меховой шар Грибо сидел, забившись в самый угол. Она выудила кота за шкирку и растерянно погладила. Несмотря на шляпный шедевр господина Вернисачче, несмотря на изъеденный жучком пол и даже несмотря на вошедший в легенды толстый Ягговский череп, нянюшка чувствовала себя странно потускневшей, а к её обычной жизнерадостности примешивалась легкая тоска по дому. В родных краях тебя не станут просто так бить домом по голове.

— Знаешь, Грибо, — сказала она. — По-моему, это не Ланкр.

— Я нашла немного варенья, — донесся из кухни голос матушки Ветровоск.

Чтобы к нянюшке Ягг вернулось обычное расположение духа, требовалось совсем немного.

— Прекрасно! — отозвалась она. — К гномьим пирогам самое то!

В комнату вошла Маграт.

— Уж не знаю, имеем ли мы право пользоваться чужими припасами… — покачала головой она. — Ведь домик кому-то да принадлежит.

— Гита, там кто-то что-то сказал, или мне послышалось? — язвительно осведомилась матушка Ветровоск.

Нянюшка устало закатила глаза.

— Лично я, нянюшка, — продолжила Маграт, — всегда считала, что брать чужое нехорошо.

— Она говорит, мол, все это не наше, Эсме, — перевела нянюшка.

— Не знаю, с кем ты там разговариваешь, Гита, но передай ей, что мы сейчас подбираем обломки кораблекрушения, так что все законно, — произнесла матушка.

— Она говорит, было ваше — стало наше, Маграт, — сообщила нянюшка.

За окном что-то мелькнуло. Маграт подошла к окну и вперилась в давно не мытое стекло.

— Забавно. Вокруг домика танцует целая толпа гномов, — наконец сказала она.

— Да ну! — удивилась нянюшка, открывая шкафчик.

Матушка вдруг застыла.

— А они… То есть я хочу сказать, спроси её, они там случаем не поют? — выдавила она.

— Они что-нибудь поют, Маграт?

— Я что-то слышу, — кивнула Маграт. — Что-то вроде «хай-хо, хай-хо».

— Да, это гномья песня, точно, — признала нянюшка. — Только гномы и могут кричать по-ослиному целый день напролет.

— По-моему, они чему-то очень радуются, — с сомнением заметила Маграт.

— Может, это их домик, и они радуются, что получили его обратно?

В заднюю дверь забарабанили. Маграт открыла. Целая толпа ярко одетых человечков растерянно отшатнулась от двери, но потом гномы пришли в себя и изумленно уставились на Маграт.

— Э-э-э, — проблеял один из них, по всей видимости, старший. — А старая ведьма… она мертва?

— Которая из них? — уточнила Маграт.

Гном несколько мгновений таращился на неё с широко открытым ртом. Потом повернулся и шепотом посоветовался о чем-то со своими товарищами. Затем снова повернулся к Маграт.

— А сколько их у тебя?

— Две. На выбор, — ответила Маграт. Сейчас она была не в настроении, и ей совершенно не хотелось поддерживать разговор дольше необходимого. Несвойственная ей раздражительность даже заставила её добавить: — За спрос денег не беру.

— О! — Гном призадумался. — Ну тогда та, на которую упал домик.

— Нянюшка-то? Нет, живехонька. Её лишь оглушило. Но все равно, спасибо, что поинтересовались, — произнесла Маграт. — Очень мило с вашей стороны.

Это сообщение немало озадачило гномов. Маленькие человечки сбились в кучу и о чем-то тихонько заспорили.

Потом старший гном опять повернулся к Маграт. Он снял свою каску и принялся нервно крутить её в руках.

— Э-э-э, — сказал он. — А можно мы заберем её сапоги?

— Что?

— Её сапоги, — повторил гном и покраснел. — Пожалуйста, можно мы их возьмем?

— А зачем вам понадобились её сапоги?

Гном хмуро взглянул на неё. Затем развернулся и снова принялся горячо спорить о чем-то с коллегами. Потом опять повернулся к Маграт.

— Понимаешь, просто у нас такое… чувство… что мы должны забрать её сапоги, — сказал он. И вытаращился на Маграт, смущенно моргая.

— Ладно, пойду спрошу, — кивнула Маграт. — Но вряд ли она согласится.

Она уже было собралась закрыть дверь, когда гном снова затеребил свою каску.

— А они желтого цвета? — робко поинтересовался он.

— Скорее они красные, — ответила Маграт. — Красные вас устроят?

— Сейчас спрошу.

Некоторое время гномы оживленно совещались. Наконец старший гном вернулся.

— Раз нет желтых, давайте красные.

Маграт без всякого выражения взглянула на гнома и прикрыла дверь.

— Нянюшка, — медленно произнесла она, вернувшись в кухню, — там снаружи какие-то гномы просят твои сапоги.

Нянюшка подняла на неё глаза. Она нашла в шкафчике краюху заплесневелого хлеба и сейчас самозабвенно жевала. Просто удивительно, и на что только не идёт человек, когда альтернативой является гномий пирог…

— А зачем они им? — поинтересовалась она.

— Не говорят. Сказали только, что чувствуют, будто хотят твои сапоги.

— Звучит крайне подозрительно, — вмешалась матушка.

— Помню, старый Трясун Свистли с Рыбьих Ручьев всегда был сам не свой до сапог, — сказала нянюшка, откладывая хлебный нож. — А по сапогам с черными пуговками вообще с ума сходил. Прямо коллекционировал их. Бывало, видит, что идешь мимо в новых сапогах, так поперек дороги и ложится.

— Вряд ли в этом дело. Гномы не такие извращенцы, — возразила матушка.

— Может, они собираются из них пить? — предположила нянюшка.

— Что значит пить? — спросила Маграт.

— Да просто в заграницах так принято, — ответила нянюшка. — Они там частенько пьют шипучее вино из дамской обувки.

Ведьмы дружно уставились на нянюшкины сапоги.

Даже сама нянюшка не могла себе представить, чтобы кто-нибудь захотел из них пить и что с ним случилось бы потом.

— По мне, так это ещё большее извращение, чем то, что творил старый Свистли, — задумчиво заявила нянюшка.

— Мне показалось, они были немного растеряны, — сказала Маграт.

— И неудивительно. Не так уж часто у людей вдруг появляется чувство, что они должны пойти и стянуть с порядочной ведьмы сапоги. Лично мне кажется, это очень похоже на ещё одну болтающуюся окрест сказку, — задумчиво промолвила матушка Ветровоск. — По-моему, стоит перемолвиться с этими гномами.

Она двинулась в коридор и распахнула дверь.

— В чем дело? — грозно спросила она. При виде матушки гномы попятились. Из толпы донеслись перешептывание и приглушенные возгласы вроде «Нет, ты» и «Я уже ходил». Наконец вперед вытолкнули одного из гномов. Возможно, именно с ним разговаривала Маграт. Этих гномов никогда не отличишь друг от друга.

— Э-э-э, — произнес он. — Э-э-э. Сапоги?

— Зачем? — спросила матушка. Гном почесал в затылке.

— Будь я проклят, если знаю, — ответил он. — Честное слово, мы и сами промеж себя никак не поймем. Просто полчаса назад мы возвращались со смены из шахты, увидели, как падает домик… на ведьму, и… в общем…

— Вы вдруг поняли, что вам обязательно нужно туда сбегать и стянуть её сапоги, так? — спросила матушка.

Лицо гнома растянулось в облегченной улыбке.

— Точно! — сказал он. — И при этом петь «хай-хо-хай-хо». Правда, ведьму должно было раздавить. Вы только не обижайтесь, — быстро добавил он.

— Это все ивовый каркас, — раздался голос за спиной у матушки. — Отличная штука.

Некоторое время матушка задумчиво смотрела в пространство, затем улыбнулась.

— А почему бы нам, ребятки, не зайти в дом? — предложила она. — Мне нужно кое о чем вас расспросить.

Гномы растерянно зашебуршались.

— М-м-м, — изрек их представитель.

— Что, боитесь очутиться в одном доме с тремя ведьмами? — спросила матушка Ветровоск.

Гномий представитель кивнул и тут же покраснел. Маграт и нянюшка Ягг за спиной матушки переглянулись. Очевидно, произошел какой-то сбой. Жившие в горах гномы никогда не боялись ведьм. Ссориться с гномами вам же хуже — в один прекрасный день вы можете обнаружить, что прямо под вашим домом расположилась гномья шахта.

— Видать, давненько вы не были у себя в горах, — заметила матушка.

— Уж очень здесь богатый угольный пласт, — пробормотал представитель, теребя каску.

— Наверное, соскучились по настоящему гномьему пирогу, да? — продолжала матушка. Глаза представителя затуманились.

— О, гномий пирог, он испечен из тончайшего молотого на каменных жерновах песка… Сделан трудолюбивыми ногами вашей мамочки, — продолжала матушка Ветровоск.

Гномы издали нечто вроде коллективного вздоха.

— Здесь такого просто не найти, — потупил глаза гномий представитель. — Видно, все дело в воде или ещё в чем-то. И пары лет не проходит, как пирог разваливается на мелкие кусочки.

— Просто они в него муку кладут, — кисло промолвил один из стоящих у него за спиной гномов.

— Хуже того. Булочник в Орлее ещё и сухофрукты туда добавляет, — поддержал другой гном.

— Что ж, — потерла руки матушка. — В таком случае, может быть, я сумею вам кое-чем помочь. Могу поделиться гномьими пирогами.

— Это все невозможно… — уныло произнес гномий представитель. — Откуда здесь взяться гномьим пирогам? Настоящий гномий пирог нужно опускать в реку, высушивать, потом сидеть на нем… А затем он должен вылежаться, каждый день его нужно доставать из кладовой, чтобы проверить, после чего снова убирать… Здесь такие пироги печь не умеют.

— Значит, сегодня ваш счастливый день, — гордо изрекла матушка Ветровоск.

— По честности говоря, — сказала нянюшка Ягг, — мне кажется, что на какой-то из пирогов нагадил кот.

Представитель гномов поднял голову, глаза его горели.

— Будь я проклят!

«Дарагой Джейсон и все остальные. Ну што за жизнь, чево тут только не творицца, начиная с гаворящих валков и спящих в замках женъщин, вот вернусь так будит вам расказатъ парачку историй, уш бутте уверены. Вот толька всяких сельских домиков при мне не паминайте, кстати вспомнила нада наслать кавонибудъ к господину Верниссачче в Ломоть и пиридатъ паздравления госпожи Ягг какие он атличные делаит шляпы, пусть ти-перъ пишит на них «Адобрина нянюшкой Ягг». Пиридайте ему, што его шляпы останавливают 100 % всех известных сельских домиков, а ищо кагда пишиш людям нащет таго какие атличные у них вещи иногда палучаиш тавары бисплатна, так што можит и выйдит мне новая шляпа вобщем ни забутъ, зделай как я гаварю».

Лилит вышла из своей зеркальной комнаты. Призрачные отражения тянулись за ней, медленно исчезая.

Падающие домики — верное средство от ведьм. Лилит это знала точно. Ведьмам от домиков спасения нет, только обувка и остается.

Порой Лилит приходила в отчаяние. Люди наотрез отказывались следовать своим ролям.

Интересно, думала иногда она, а бывает ли такая штука, как противоположность феи-крестной? Ведь большинство вещей имеют свои противоположности. А если подобная противоположность существует, значит, и вовсе Лилит не злая — она все та же добрая фея-крестная, только немножко с другой точки зрения.

А настоящая противоположность феи-крестной — это человек, который портит сказки, самое отвратительное существо на свете.

Но здесь, в Орлее, развивается такая сказка, которую никому не остановить. Эта сказка уже набрала скорость. Попробуй встать на её пути, и она поглотит тебя, сделает частью своего сюжета. Теперь Лилит можно и пальцем не шевелить. За неё все сделает сказка. Да, Лилит могла быть совершенно спокойна, победа ей обеспечена. Да и чего волноваться-то? Она ж добрая фея-крестная!

Лилит прошла вдоль зубцов крепостной стены и спустилась по лестнице в свою комнату, где её уже ждали сестры. Что-что, а ждать они умели. Могли сидеть часами, даже не моргая.

Дюк напрочь отказывался оставаться с ними в одной комнате.

Когда она вошла, обе сестры повернули головы.

Лилит так и не дала им голосов. Это было ни к чему. Хватит того, что они красивы и способны понимать её приказы.

— Сейчас вы должны пойти в дом, — велела она. — Это очень важно. Послушайте меня. Завтра появятся люди, которые захотят встретиться с Эллой. Вы должны им это позволить, понятно?

Они пристально следили за её губами. Они всегда следили за всем, что движется.

— Эти люди понадобятся нам для сказки. Они должны попытаться остановить Эллу, иначе сказка не будет развиваться как надо. А потом… потом, может быть, я подарю вам голоса. Вы ведь хотите этого, верно?

Они переглянулись и дружно посмотрели на неё. После чего их внимание переключилось на стоящую в углу комнаты клетку.

Лилит улыбнулась, подошла к клетке и вытащила оттуда двух белых мышей.

— Самая молодая из ведьм чем-то похожа на вас, — сказала она. — Посмотрим, что с ней можно сделать. А теперь… открывайте ротики…

Метлы неслись в полуденном небе.

Редко когда такое случалось, но на сей раз ведьмы не спорили.

Гномы напомнили им о родных краях. Да и какое бы сердце не смягчилось при виде того, как гномы тихонько сидели и смотрели на любимые пироги, буквально пожирая их глазами, — надо сказать, это лучший способ поглощения всякого гномьего пирога. Что бы там ни подвигло маленьких человечков на поиски сапог желтого цвета, в результате невероятно приземленного воздействия гномьего пирога эти чары бесследно выветрились. Как выразилась матушка, трудно найти что-нибудь более реальное, чем гномий пирог.

А потом матушка отошла в сторонку, чтобы поговорить с глазу на глаз с гномьим старшиной.

Что он там ей поведал, она не рассказала, а расспрашивать её у нянюшки и Маграт не хватило духу. Сейчас матушка Ветровоск летела чуть впереди.

Периодически она восклицала себе под нос что-то вроде «Ох уж эти мне крестные!» или «Практикантки!».

Ведьмовского опыта у Маграт было ещё маловато, но сейчас даже она ощущала Орлею — так барометр чувствует атмосферное давление. В Орлее оживали сказки. В Орлее кто-то решил сделать сны былью.

Помните свои сны?

Орлея располагалась в дельте реки Вье (а правильнее, Старого река), которая и являлась источником богатства города. А Орлея была действительно богата. Когда-то город контролировал устье реки и облагал данью все проходящие в верховья суда. Пиратством это было назвать нельзя только потому, что дань взимал муниципалитет, а следовательно, подобный грабеж сразу становился экономикой и оказывался совершенно нормальным взиманием платы. Ну а болота и озера в дельте обеспечивали горожан ползающими, плавающими и крылатыми ингредиентами блюд — местная кухня непременно прославилась бы на весь мир, если бы жители Диска больше путешествовали.

Орлея была богата, ленива и непугана. И некогда на неё точили зуб многие организации. Например, раньше там размещался самый крупный за пределами Анк-Морпорка филиал Гильдии Убийц, а у его членов было столько заказов, что порой клиенту приходилось месяцами дожидаться своей очереди^[515].

Но убийцы покинули город много лет назад. От некоторых вещей начинает мутить даже шакалов.

Город возник внезапно. Издали он казался похожим на какой-то сложный белый кристалл, который вырос на благодатной зелено-коричневой почве болот и лесов.

По мере приближения Орлея превратилась сначала в наружное кольцо небольших зданий, затем во внутреннее кольцо больших внушительных белых особняков, и, наконец, показался дворец, высящийся в самом центре города. Он был очень красив и походил на игрушечный замок или на какое-то произведение кондитерского искусства. Каждая изящная башенка выглядела так, будто была выстроена специально для того, чтобы содержать в ней плененную принцессу.

Маграт вздрогнула. Но потом вспомнила о волшебной палочке. У крестной есть свои обязанности.

— Напоминает мне одну из историй о Черной Алиссии, — сказала вдруг матушка Ветровоск. — Помнится, она заточила одну девчонку как раз в такую же башню. Румпельштильцель её звали, или что-то вроде того. У неё ещё косы длинные были.

— Но ей удалось выбраться, — отозвалась Маграт.

— Да, длинные волосы никогда не помешают, — покачала головой нянюшка.

— Ха! Сельские легенды! — фыркнула матушка. Они подлетели почти к самым городским стенам.

— У ворот стража, — заметила Маграт. — Может, перелетим прямо через стену?

Матушка, прищурившись, уставилась на самую высокую башню.

— Не-ет, — задумчиво протянула она. — Сядем у ворот и войдем как все. Чтобы понапрасну никого не беспокоить.

— Ну, тогда вон за темидеревьями есть чудесная зеленая лужайка, — сказала Маграт.

Матушка на пробу прошлась взад-вперед. При каждом шаге её сапоги водянисто-возмущенно пищали и булькали.

— Слушайте, я же уже извинилась! — воскликнула Маграт. — С виду лужайка как лужайка, ровная такая…

— Вода обычно такой и бывает, — подтвердила нянюшка, сидящая на пеньке и выжимающая свои одеяния.

— Но ведь вы тоже не поняли, что это вода, — ответила Маграт. — Она выглядит такой… такой травянистой. От всей этой тины и водорослей, что плавают по верху.

— Видать, в здешних краях земля и вода сами не могут разобраться, кто есть кто, — пожала плечами нянюшка.

Она окинула взглядом окутанные болотными миазмами окрестности.

Прямо из болота росли деревья. У них был какой-то изломанный, типично чужеземный вид, и, похоже, чтобы не терять зря времени, они гнили прямо в процессе роста. Вода, местами проглядывающая из-под зеленой ряски, была черной как чернила. Периодически на поверхность вырывались несколько пузырей, что смахивало на утробную болотную отрыжку. А где-то вдалеке была река — если только в этом царстве трясин и земли, колыхавшейся при каждом шаге, хоть в чем-то можно было быть уверенным.

Нянюшка изумленно заморгала.

— Странно… — пробормотала она.

— Что? — спросила матушка.

— Да померещилось. Будто… что-то бежит… — рассеянно ответила нянюшка Ягг. — Вон там. Между деревьями.

— Тогда это, наверное, утка, в таком-то месте…

— Да нет, оно вроде побольше утки было, — возразила нянюшка. — И что забавно, очень походило на маленький домик.

— Ага, конечно, а из трубы у него, небось, дым валил, — саркастически заметила матушка Ветровоск.

Нянюшка прямо-таки просияла.

— Значит, ты его тоже видела?

Матушка лишь закатила глаза.

— Ладно, пошли, — сказала она. — Пора выбираться на дорогу.

— Э-э-э, — промолвила Маграт, — но как?

Они взглянули на так называемую землю, отделяющую их сравнительно сухое прибежище от дороги. «Земля» отливала желтизной. Из-под неё торчали всякие кривые ветки, кое-где виднелись клочки подозрительно зеленой травы. Нянюшка отломила от упавшего дерева, на котором сидела, сухой сучок и швырнула его на несколько ярдов. Сучок издал влажный «чвак» и тут же утонул, родив напоследок звук, который обычно слышится, когда кто-то пытается всосать остатки молочного коктейля.

— Ну, можно просто перелететь туда, — предложила нянюшка.

— Вы-то, может, и перелетите, — фыркнула матушка. — А где я здесь разбегусь, чтобы помело завести?

В конце концов Маграт переправила её через трясину на своем помеле, а нянюшка летела за ними, ведя на буксире непослушную метлу матушки.

— Остается только надеяться, что нас никто не видел, — сказала матушка, когда они наконец оказались в сравнительной безопасности, то есть на твердой и сухой дороге.

По мере приближения к городу болотная тропа быстро расширялась, превращаясь в настоящий тракт. Вливающиеся в неё дороги были буквально запружены людьми, и перед воротами скопилась длинная очередь.

С земли город производил ещё более внушительное впечатление. На фоне болотных испарений он сверкал, будто отполированный камень. Над стенами развевались разноцветные флаги.

— А с виду он очень миленький, — сообщила нянюшка.

— И очень чистый, — добавила Маграт.

— Это он только снаружи такой, — ответила матушка, которая однажды уже бывала в большом городе. — А стоит оказаться внутри, так там сплошь нищие, шум и сточные канавы, полные уж не знаю чего… В общем, попомните мои слова.

— Смотрите-ка, половину стражники заворачивают, — удивилась нянюшка.

— На корабле, помнится, говорили, мол, прорва народу стремится сюда на этот ихний Сытый Вторник, — сказала матушка. — Может, отсеивают самых худых, чтобы праздник не портить?

С полдюжины стражников молча наблюдали за приближением ведьм.

— Красиво разнаряжены, — признала матушка. — Вот это мне нравится. Не то что наши.

На весь Ланкр было всего шесть кольчуг. Причём сделанных по принципу «поносил сам, дай поносить другому». В Ланкре роль дворцового стражника мог исполнять любой гражданин, которому в тот момент нечем было заняться, и, чтобы убрать лишнее, пользовались веревочками и проволочками.

Тогда как местные стражники все были шести футов ростом, и даже матушка признала, что в своих красивых красно-голубых мундирах выглядят они очень впечатляюще. В Анк-Морпорке, впрочем, ей тоже доводилось видеть Городскую Стражу. Однако сам вид анк-морпоркских стражников прежде всего заставлял задуматься: неужели на город может напасть кто-нибудь хуже этих типов?

К вящему матушкиному удивлению, стоило ей вступить под арку ворот, как дорогу ей преградили две скрещенные пики.

— Не бойтесь так, ребята, мы на вас не нападем, — сказала матушка Ветровоск. Капрал отдал честь.

— Конечно, госпожа, — кивнул он. — Но нам велено не пускать всяких подозрительных личностей.

— Подозрительных? — переспросила нянюшка Ягг. — А что ж в нас такого подозрительного?

Капрал сглотнул. Встретиться взглядом с матушкой Ветровоск было испытанием не из легких.

— Ну, — выдавил он, — понимаете, вы как бы… слегка неопрятно выглядите.

Наступила звенящая тишина. Матушка втянула в себя воздух.

— Просто мы немножко заблудились и случайно забрели на болото, — поспешно вмешалась Маграт.

— Впрочем, подождите, я уверен, все будет в порядке, — пробормотал несчастный капрал, заметно оседая под матушкиным взором. — Скоро подойдет капитан. Понимаете, ежели пускать в город кого попало, то ничего, кроме неприятностей, не жди. Вы даже не поверите, какие типы пытаются пролезть к нам в город.

— Уж конечно, кого попало пускать не с руки, — согласилась нянюшка Ягг. — Вы в самом деле смотрите, кого попало не пускайте. Скажу больше, мы бы и сами не пошли в такой город, в который пускают кого ни попадя, правда, Эсме?

Маграт пнула её в лодыжку.

— Хорошо, что мы не кто попало, — заключила нянюшка.

— В чем дело, капрал?

Капитан стражников появился из двери караулки и подошел к ведьмам.

— Эти… дамы хотят пройти, сэр, — отрапортовал капрал.

— И?

— Они немного… ну, понимаете, не стопроцентно чистые, — промямлил капрал, ежась под матушкиным взглядом. — А у одной из них растрепаны волосы…

— И что с того?! — огрызнулась Маграт.

— …А ещё одна, похоже, имеет привычку сквернословить.

— Чего? — возмутилась нянюшка, улыбка которой мгновенно растаяла. — Вот засранец, ну я тебе сейчас надеру задницу!

— Но, капрал, ведь при них метлы, — заметил капитан. — А служанкам-уборщицам трудновато всегда выглядеть опрятно.

— Служанкам? — сказала матушка.

— Не сомневаюсь, что им самим не терпится привести себя в порядок, — продолжал капитан.

— Ну уж извините… — нахмурилась матушка, в словах которой прозвучали почти такие же нотки, как в командах «Взять!» и «Убить!». — Я, конечно, извиняюсь, но разве эта моя остроконечная шляпа ни о чем тебе не говорит?

Солдаты вежливо изучили её шляпу.

— А о чем она должна мне говорить? — наконец спросил капитан.

— Она означает, что мы…

— Если вам все равно, то мы, пожалуй, просто проскочим, и дело с концом, — перебила её нянюшка Ягг. — Нам ещё убирать и убирать.

Она помахала своей метлой.

— Следуйте за мной, дамы.

Они с Маграт крепко подхватили матушку под руки и поспешно протащили под аркой, пока не сработал её запал. Матушка Ветровоск всегда придерживалась мнения, что сначала нужно досчитать до десяти, а уж только потом выходить из себя. Никто не знал, зачем ей это было нужно, поскольку таким образом давление лишь нарастало и последующий взрыв причинял много больше ущерба.

Ведьмы не останавливались до тех пор, пока ворота не остались далеко позади.

— Слушай, Эсме, — примирительно произнесла нянюшка, — не стоит принимать это на свой счет. Согласись, мы и в самом деле слегка запачкались. Они просто делают свое дело, и все. Верно ведь?

— Они обошлись с нами так, как будто мы обыкновенные люди, — потрясенно заявила матушка.

— Так это ж заграница, матушка, — встряла Маграт. — Кроме того, ты сама рассказывала, что люди на корабле тоже не узнали твою шляпу.

— Но тогда мне это было ни к чему, — ответствовала матушка. — А здесь совсем другое дело…

— Просто произошло дурацкое недоразумение, вот и все, — сказала Маграт. — Матушка, они ведь глупые солдафоны. Что с них взять, если они в упор не узнают свободной формы прическу?

Нянюшка огляделась. Мимо них почти в полной тишине сновало множество людей.

— И ты должна согласиться, что это премиленький чистенький город, — промолвила нянюшка.

Они окинули взглядом окрестности.

Более чистого города они и вправду ещё не видели. Даже булыжники, которыми была вымощена улица, казались отполированными.

— На мостовой хоть чай пей, — заметила нянюшка, когда они двинулись дальше.

— Тебе это будет не впервой, — хмыкнула матушка.

— Да, обычно я спокойно отношусь ко всяким там условностям. Но смотрите, сточные канавы и те вычищены. Ни единой кучки рыжего^[516] не видно.

— Гита!

— Так ты же сама рассказывала, что в Анк-Морпорке…

— То совсем другое дело!

— С ума сойти, какая чистота, — сказала Маграт. — Так и хочется помыть сандалии.

— Что верно, то верно. — Нянюшка Ягг, прищурившись, оглядела улицу. — Этот город порождает желание стать лучше, чем ты есть на самом деле.

— О чем вы там шепчетесь? — спросила матушка.

Она проследила за их взглядами. На пересечении улиц стоял стражник. Увидев, что три дамы уставились на него, стражник коснулся шлема и улыбнулся.

— Даже стражники вежливые, — удивилась Маграт.

— Да и много их как… — покачала головой матушка.

— И правда удивительно. Зачем в городе, где люди такие тихие да опрятные, столько стражников? — поинтересовалась Маграт.

— Может, чтобы распространять повсюду такую благодать, требуется целая толпа народу? — предположила нянюшка Ягг.

Ведьмы продолжили свой путь по запруженным улицам.

— Какие симпатичные домики, — оглянулась по сторонам Маграт. — Все такие старинные и живописные.

Матушка Ветровоск, живущая в хибарке, старинней которой могла бы быть только глыба метаморфической породы, благоразумно промолчала.

Ноги нянюшки Ягг начали выражать недовольство.

— Наверное, стоит позаботиться о пристанище на ночь, — предложила она. — А девушку можем поискать и утром. Нам всем не помешает хорошенько выспаться.

— И принять ванну, — добавила Маграт. — С успокоительными травами.

— Неплохая мысль. Я бы тоже не прочь принять ванну, — согласилась нянюшка.

— Вот уж чья бы корова мычала, — кисло заметила матушка.

— Что-что? Да ты сама-то когда в последний раз мылась, а, Эсме?

— Что значит в последний?

— Вот видишь? Так и нечего прохаживаться по поводу моих омовений.

— Принимать ванну негигиенично, — возвестила матушка. — Ты же знаешь, эти ванны я всегда недолюбливала. Что хорошего сидеть в собственной грязи?

— А как же тогда ты моешься? — удивилась Маграт.

— Просто моюсь, — ответила матушка. — Мою все места. Когда они становятся доступными.

Насчет доступности этих самых мест дальнейшей информации не поступало, но определенно они были куда более доступны, чем гостиничные номера в Орлее накануне Сытого Вторника.

Все постоялые дворы и гостиницы были переполнены. Постепенно под давлением толп ведьмы были вытеснены с центральных улиц в менее фешенебельные районы города, но даже там места им не нашлось.

Наконец матушка Ветровоск решила, что с неё довольно.

— Значит, так: заходим в следующее же заведение, которое нам попадется, — заявила она, поиграв желваками. — Что это там за гостиница?

Нянюшка Ягг уставилась на вывеску.

— «Хотель… Забит», — задумчиво прочитала она, а потом просияла. — «Хотель Забит», — повторила она. — «Хотель» по-ихнему «гостиница», а «Забит», наверное, название.

— Сойдет, — решила матушка.

Она толкнула дверь. Пухлый краснолицый человек, стоявший за стойкой, поднял голову и взглянул на вошедших. Он поступил сюда на работу совсем недавно и очень нервничал. Его предшественник исчез потому, что был недостаточно пухл и краснолиц.

Матушка времени терять не стала.

— Видишь эту шляпу? — вопросила она. — А помело видишь?

Человек перевел взгляд с матушки на помело, после чего опять воззрился на лицо возникшей перед ним дамы.

— Вижу, — ответил он. — И в чем дело?

— А дело в том, что нам нужны три комнаты на ночь, — заявила матушка, самодовольно глядя на товарок.

— С колбасой, — добавила нянюшка.

— И одним вегетарианским ужином, — сказала Маграт.

Человек оглядел троих ведьм. А потом подошел к двери.

— А ты видела эту дверь? Вывеску видела? — спросил он.

— Нам до вывесок дела нет, — ответила матушка.

— Тогда, — пожал плечами человек, — я сдаюсь. И что же означают эти твои остроконечная шляпа и метла?

— Они означают, что я ведьма, — сообщила матушка.

Человек склонил голову набок.

— Вот как? — удивился он. — Так, наверное, в ваших краях называют глупых старух?

«Дарагой Джейсон и все асталъные, — писала нянюшка Ягг. — Претставляите, ани здесь панятия ни имеют кто такие ведьмы, вот какие ани атсталые в ихних заграницах. Адин тут Нахамил Эсме и ана едва ни вышла ис Сибя, пришлось нам с Маграт паскарее увадитъ её веть дастатачно проста заставить ковото думать што ево в кавота привратили вобщем патом непреятностей не оберешся. Ты же помниш што было кагда тибе пришлось итти капать прут для господина Уилкинса штобы он мог там жить…»

Ведьмам наконец удалось отыскать свободный столик в таверне. Зал был битком набит самыми разными людьми. Таверну наполнял громкий шум, периодически переходящий в крик, дым стоял коромыслом.

— Гита Ягг, что ты там опять царапаешь? Ты мне на нервы действуешь, — рявкнула матушка.

— Здесь обязаны быть ведьмы, — сказала Маграт. — Ведьмы есть везде. Значит, должны быть и в загранице. Ведьмы повсюду водятся.

— Как тараканы, — добродушно заметила нянюшка Ягг.

— Все-таки стоило заставить его поверить, что он лягушка… — пробормотала матушка.

— Нет, Эсме, мы абсолютно правильно поступили, что увели тебя оттуда. Нельзя же так просто ходить по улицам и заставлять людей верить, будто они во что-то превратились. Пускай они грубияны, пускай не знают, кто ты есть, но зачем же так круто? — покачала головой нянюшка Ягг. — Ты что, хочешь, чтобы все вокруг на четвереньках прыгали?

Несмотря на многочисленные угрозы, матушка Ветровоск ещё никогда никого не превратила в лягушку. Она считала, что гораздо менее жестоко, зато куда приятнее и технически проще, поступить по-другому. Можно оставить обидчика человеком, но сделать так, чтобы он считал себя лягушкой. И прохожим, опять-таки, развлечение…

— А мне всегда было жаль господина Уилкинса, — сказала Маграт, мрачно сверля взглядом столешницу. — Он так жалобно ловил мух языком… Аж сердце разрывалось.

— Надо было думать, что говоришь, — парировала матушка.

— А что такого он сказал? Что ты заносчивая старая сплетница? — простодушно осведомилась нянюшка.

— Против критики я никогда не возражала, — ответила матушка. — Ты меня знаешь. Я на критику не обижаюсь. Никто не может сказать, будто я обижаюсь на критику…

— И правда не может, — подтвердила нянюшка. — Если не хочет потом пузыри пускать.

— Просто я не выношу несправедливости, — продолжала матушка. — И прекрати ухмыляться! Да и вообще, не понимаю, чего так переживать? Ну походил бы он пару дней лягушкой, что, беда большая?

— А госпожа Уилкинс говорит, что он до сих пор сам не свой до купания, — ввернула Маграт. — Мол, плавание теперь стало его любимым занятием.

Некоторое время стояла унылая тишина.

— Может, здешние ведьмы совсем по-другому выглядят? — безнадежно предположила Маграт. — Ну там, одеваются иначе, летают на чем-то другом…

— Ведьмы бывают только одного рода, — сказала матушка. — Нашего.

Она обвела взглядом комнату. «Конечно, — думала она, — если кто-то, допустим, не пускает сюда ведьм, так люди могут о них и не знать. Кое-кто, наверное, очень не хочет, чтобы ему мешали. Но ведь нас она пустила…»

— По крайней мере, здесь тепло и сухо… — начала было нянюшка.

Тут один из стоящих за её спиной завсегдатаев таверны, запрокинув голову, громко расхохотался и случайно плеснул ей на спину немного своего пива.

Нянюшка что-то пробормотала себе под нос.

Маграт увидела, как обидчик собрался сделать очередной глоток, поднес кружку к губам и вдруг, выпучив глаза, уставился на её содержимое. Судорожно отшвырнув от себя кружку, он протолкался сквозь толпу посетителей и опрометью выскочил на улицу, держась за горло.

— Что ты сделала с его пивом? — спросила Маграт.

— Мала ты ещё, чтобы все тебе рассказывать, — пробурчала нянюшка.

Там, дома, ведьма, которой вздумалось отыскать свободный столик… она просто находила его. Одного вида остроконечной шляпы было вполне достаточно. Люди старались держаться на почтительном расстоянии и время от времени посылали ведьме какое-нибудь угощение. Знаки уважения оказывали даже Маграт, и вовсе не потому, что кто-то опасался её, но потому, что неуважение к одной ведьме означало неуважение ко всем ведьмам сразу, а никому не хотелось, чтобы появилась матушка Ветровоск и популярно все объяснила. Здесь же ведьм толкали и пихали так, будто они были самыми обычными людьми. Только ладонь нянюшки Ягг, предупредительно лежащая на руке матушки Ветровоск, оберегала с дюжину развеселых гуляк от противоестественного превращения в земноводных. Однако долготерпимость нянюшки тоже была на исходе. Нянюшка Ягг всегда гордилась своей простотой и приземленностью, но есть приземленность, а есть приземленность. Взять, к примеру, этого принца, как его там, ну из детской сказки, который обожал переодеваться простолюдином и так расхаживать по своему королевству. Она всегда подозревала, что маленький извращенец заранее давал людям понять, кто он есть на самом деле, — на тот случай, если кому-нибудь взбредет в голову повести себя по отношению к нему слишком уж просто. Это было все равно что валяться в грязи. Валяться в грязи забавно до тех пор, пока ты знаешь, что впереди тебя ждёт горячая ванна, а вот валяться в грязи, когда впереди тебя ждёт все та же грязь, — в этом ничего забавного нет. Нянюшка пришла к некоему заключению.

— Эй, а почему бы нам не выпить? — весело вопросила она. — Опрокинув стаканчик-другой, сразу чувствуешь себя лучше.

— Ну уж нет, — буркнула матушка. — Мне вполне хватило той твоей травяной настойки. Точно говорю, был там градус. После шестого стаканчика у меня так в голове зашумело… Не-ет, больше это заграничное пойло я пить не буду.

— Тебе все равно нужно чего-нибудь глотнуть, — попыталась успокоить её Маграт. — Я так просто умираю от жажды. — Она обвела взглядом облепленную народом стойку. — Может, у них тут есть какой-нибудь фруктовый напиток или что-нибудь вроде?

— Сейчас выясним, — кивнула нянюшка Ягг. Она встала, взглянула на стойку и незаметно вытащила из шляпы булавку. — Я сейчас.

За столом воцарилось мрачное молчание. Матушка сидела, уставившись куда-то в пространство.

— Тебе действительно не стоит принимать все так близко к сердцу. Уважение — вещь преходящая, — сказала наконец Маграт, пытаясь залить целительным бальзамом душевный пожар. — Лично мне редко когда не выказывают уважение. Так что это не проблема.

— Если тебя не уважают, значит, ты никто, — с отсутствующим выражением заметила матушка.

— Ну не знаю. Я всю жизнь как-то обходилась, — ответила Маграт.

— Это потому, Маграт Чесногк, что ты мокрая курица, — сказала матушка.

Последовала короткая раскаленная пауза, звенящая от слов, которым не следует срываться с языка, но как раз в этот момент со стороны стойки донеслось несколько удивленных болезненных вскриков.

«Я же всегда знала об отношении ко мне матушки, — убеждала себя Маграт, укрывшись за накаленными стенами своего замешательства. — Просто никогда не думала, что она когда-нибудь выскажет все это вслух. И ведь она же не извинится, потому что не такой она человек. Считает, что всякие гадости, которые тебе наговорят, быстро забываются. А я так хотела, чтобы мы с ней снова стали друзьями. Если только у неё вообще могут быть друзья…»

— А вот и мы, — объявила нянюшка Ягг, возникая из толпы с подносом в руках. — Фруктовые напитки, извольте вам.

Она уселась и окинула подруг подозрительным взглядом.

— Из бананов, — добавила она в надежде высечь из обеих ведьм хоть искорку интереса. — Помню, наш Шейнчик однажды привез банан. Ну и смеху было! Я этого здесь спрашиваю: «Какие у вас тут пьют фруктовые напитки?» — вот он мне и сделал. Из бананов. Банановый напиток. Вам понравится. Здесь все это пьют. Там бананы.

— Да, ничего не скажешь… вкус странный, — подтвердила Маграт, осторожно пробуя свой. — А сахар там тоже есть?

— Скорее всего, — ответила нянюшка.

Она бросила взгляд на задумчивое, нахмуренное лицо матушки, вытащила карандаш и профессионально облизнула кончик.

«…А уш вот што здесь харошива так эта што напитки тут оч. дишовые, один называется Банановый дакири и зделан он в аснавном из каковато Рома с банананами^[517]. Чуствую он харашо на миня действуит. Здесь оч. сыро. Надеюсь найдем где пириначиватъ, да думаю што найдем патамушта Эсме всигда или сама выходит ис палажения или её выводют. Вот нарисавала бананананановый дакири сами видити он пустой до донышка. С любовью, МАМА».

В конце концов они нашли конюшню. Вот и здорово, благодушно констатировала нянюшка Ягг, в конюшне будет даже теплее и чище, чем в любом ихнем хотеле, и вообще, в заграницах миллионы людей с радостью отдали бы правую руку за такое удобное, сухое место для ночлега.

Но это было все равно что резать лед пилой из мыла.

Ведьмам поссориться — что подпоясаться.

Маграт никак не могла заснуть и лежала в темноте, подложив под голову котомку с одеждой и слушая, как капли теплого дождя стучат по крыше.

«С самого начала все пошло не так, — думала она. — Даже не знаю, и почему я позволила им отправиться со мной? Я взрослая девушка и способна сама со всем справиться, во всяком случае хотя бы раз, но они всегда обращаются со мной так, будто я… будто я какая-нибудь мокрая курица. И почему я должна мириться с вечными её придирками и грубостью? Да и вообще, кто она такая? Что бы там нянюшка ни говорила, к ведьмовству она практически не прибегает. На самом деле большую часть времени она только орет и пугает людей. Нянюшка, напротив, желает добра, но она совершенно лишена чувства ответственности, я думала, что умру со стыда, когда в таверне она начала распевать «Песню про ежика». Надеюсь, там никто ничего не понял…

А фея-крестная здесь я. Сейчас мы не дома. В заграницах все должно делаться иначе, не так, как у нас…»

Она поднялась на рассвете. Другие две ведьмы ещё спали, хотя слово «спали» чересчур мягко характеризовало те звуки, которые издавала матушка Ветровоск.

Маграт натянула свое лучшее платье — зеленое, шелковое, — которое, к сожалению, изрядно помялось. Затем вытащила бумажный сверток и осторожно развернула свою оккультную бижутерию. Оккультную бижутерию Маграт приобретала, чтобы хоть ненадолго забыть о том, что она — Маграт. В общей сложности этой бижутерии скопилось у неё три большие коробки, но ничего не помогало — Маграт упорно оставалась собой.

Она тщательно как смогла вытряхнула из волос солому. Потом распаковала волшебную палочку.

Жаль, нет зеркальца, чтобы посмотреться!

— У меня есть палочка, — тихо произнесла она. — Не понимаю, зачем мне чья-то помощь. Ведь Жалка велела передать им, чтобы они со мной не ходили.

Ей вдруг вспомнилось, что Жалка не больно-то на этом и настаивала. Кроме того, всем известно: если велишь матушке Ветровоск и нянюшке Ягг ни в коем случае не помогать, они тут же поступят наоборот, пусть даже назло. Маграт очень удивило то, что столь умная женщина, как Жалка Пуст, упустила из виду сей важный факт. По-видимому, тут она задействовала какую-то свою психолологию — одни боги знают, что это такое.

Стараясь не шуметь, чтобы не разбудить двух спящих ведьм, Маграт открыла дверь и осторожно вышла из конюшни во влажный воздух. Подняв волшебную палочку, она приготовилась подарить миру все, чего только он ни пожелает.

Вот было бы здорово, если бы он пожелал сейчас тыкв.

Когда дверь скрипнула, нянюшка Ягг приоткрыла один глаз.

Приподнявшись на локте, она зевнула и почесалась. Потом порылась в шляпе и выудила свою трубку. После чего толкнула под ребра матушку Ветровоск.

— Да не сплю я, не сплю, — отозвалась матушка.

— Маграт куда-то собралась.

— Ха!

— А я пойду раздобуду чего-нибудь поесть, — пробормотала нянюшка.

С Эсме Ветровоск, пребывающей в подобном настроении, разговаривать было бесполезно.

Когда нянюшка шагнула через порог, откуда-то сверху, с крыши, свалился Грибо, приземлившись ей прямо на плечо.

Нянюшка Ягг, один из величайших оптимистов на свете, вышла на улицу, чтобы с радостью принять все то, что уготовило ей будущее.

Но предпочтительно, чтобы туда входили ром и бананы.

Отыскать дом оказалось нетрудно. На сей счет Жалка оставила очень точные указания.

Взгляд Маграт обежал высокие белые стены и затейливые железные балкончики. Она попыталась расправить несколько складок на платье, выдернула несколько непокорных соломинок из волос, подошла к входной двери и пару раз стукнула дверным молоточком.

Молоточек у неё в руках сломался.

Тревожно оглядываясь, не заметил ли кто этого акта вандализма, Маграт попыталась исправить содеянное. Однако молоточек выпал у неё из рук и отколол кусок мраморной ступеньки.

Спустя некоторое время она постучалась ещё раз, теперь уже костяшками пальцев. От двери отделилось небольшое облачко сухой краски и опустилось на землю. Больше ничего не произошло.

Маграт стала прикидывать, как быть дальше. Она была совершенно уверена, что феи-крестные не оставляют под дверью маленькие карточки с надписью вроде: «Приходила сегодня, но вас не было дома. Пожалуйста, свяжитесь с диспетчером, чтобы договориться о дате нового визита». Кроме того, дом был не из тех, которые оставляют пустыми, внутри таких особняков вечно роится множество слуг.

Она прошла по гравиевой дорожке и заглянула за угол. Может, через заднюю дверь? Ведьмам как-то даже привычнее входить через задние двери…

Во всяком случае, нянюшка именно так всегда и поступала. И сейчас она направлялась к той двери, что вела во дворец. Проникнуть туда оказалось сравнительно просто, ведь это был не такой замок, как замки у них на родине, которые всем своим видом демонстрировали разницу между понятиями «внутри» и «снаружи» и были построены исключительно с тем, чтобы отделять одно от другого. Этот же был, ну, скажем, вроде сказочного замка — с зубчатыми, будто из сахарной глазури, стенами и крошечными, возвышающимися над ними башенками. На маленьких старушек здесь никто особого внимания не обращал. Маленькие старушки безобидны по определению — хотя совсем недавно в целом ряде деревень, что отделяли Ланкр от Орлей, это определение было подкорректировано.

Замок, насколько успела убедиться на личном опыте нянюшка Ягг, — это нечто вроде лебедя. Он выглядит так, будто величественно плывет по водам Времени, но под поверхностью этих вод кипит бурная деятельность. Там обязательно должен иметься целый лабиринт буфетных, кухонь, прачечных, конюшен и пивоварен — идея пивоварен ей особо понравилась, — а стало быть, никто и не заметит какую-то старую каргу, которая шаркает себе по коридорам, то и дело пихая за щеку любой плохо лежащий кусочек.

Кроме того, в замке можно послушать последние сплетни. Сплетни нянюшка Ягг тоже любила.

Ну а матушка Ветровоск в это время печально блуждала по чистеньким орлейским улицам. Только не подумайте, что она искала двух своих товарок. Ни в коем случае. Разумеется, она могла наткнуться на них, вроде бы как случайно, дабы вознаградить многозначительным взглядом. Но специально она их не искала, это точно.

В конце улицы толпились люди. Справедливо рассудив, что в гуще толпы может оказаться нянюшка Ягг, матушка Ветровоск поплыла туда же.

Нянюшки там не оказалось. Зато обнаружился деревянный помост. И худенький человек в цепях. И несколько стражников в ярких мундирах. Один из стражников держал в руках топор.

Не нужно быть великим путешественником, чтобы сразу понять: люди здесь собрались вовсе не для того, чтобы зачитать человечку в цепях благодарственное письмо и собрать со всех присутствующих пожертвования в его пользу. Матушка подтолкнула локтем соседа.

— Что там такое?

Зевака искоса взглянул на неё.

— Стражники поймали его на воровстве, — пояснил он.

— А-а! В самом деле, выглядит он довольно-таки виновато, — признала матушка. Впрочем, любой человек, закованный в цепи, разом обретает весьма виноватый вид. — И что с ним собираются делать?

— Ему будет преподан урок.

— И какой же?

— Топор видишь?

Матушка топор видела. Вдоволь наглядевшись на него, она позволила себе отвлечься и пробежаться взглядом по толпе, выхватывая обрывки мыслей.

Мысли муравья читать легко. У него в мозгу сплошной поток крупных простых мыслей: Тащи, Неси, Кусай, Полезай в Бутерброды, Ешь. С существом вроде собаки уже сложнее — собака может одновременно думать о нескольких вещах сразу. Но человеческий разум представляет собой огромное, мрачное, пронизанное молниями облако мыслей, на обработку каждой из которых отпущено определенное количество мозгового времени. И разобраться в этой гуще, сплошь состоящей из предрассудков, воспоминаний, тревог, надежд и страхов, практически невозможно. Люди сами не отдают себе отчета, о чем именно они думают.

Но когда достаточно большое число людей думает примерно об одном и том же, основное направление их мыслей уловить можно. В данном случае мыслями толпы владел страх.

— Похоже, этот урок он не забудет, — пробормотала матушка себе под нос.

— А мне сдается, что забудет, причём очень быстро, — ответил зевака и поспешно стал проталкиваться через толпу, стремясь оказаться подальше от матушки, — точно так же люди во время грозы стараются держаться как можно дальше от громоотвода.

И тут матушка уловила в оркестре мыслей какую-то постороннюю нотку. А производили её два разума, которые не принадлежали человеческим существам.

Своей простотой, чистотой и целеустремленностью они напоминали обнаженное лезвие. Она и раньше встречалась с подобными разумами, и данные встречи всегда оставляли не самые приятные ощущения.

Оглядев толпу, матушка быстро обнаружила носителей этих разумов. Немигающими взглядами они уставились на людей, толпящихся на помосте.

Это были женщины, или, по крайней мере, в данный момент времени они имели женский облик. Ростом повыше её, худые и прямые как палки, на головах — широкополые шляпы с вуалетками, целиком скрывающими лица. Их платья переливались на солнце — может, они были синими, может, голубыми, а может, и зелеными. Или вообще разноцветными. Трудно было сказать наверняка. При малейшем движении ткань меняла цвет.

Матушка никак не могла разглядеть их лица.

Значит, ведьмы в Орлее все-таки есть. Во всяком случае, одна.

Донесшийся со стороны помоста звук заставил её обернуться.

И она сразу поняла, почему люди в Орлее такие тихие и любезные.

Матушке доводилось слышать, что в заграничных краях есть страны, где ворам рубят руки, чтобы нечем было воровать. Такой подход она никогда не одобряла.

В Орлее этого не делали. Тут сразу отрубали головы, чтобы о воровстве нельзя было даже помыслить.

Теперь матушка доподлинно знала, где находятся ведьмы в Орлее.

Они находились у власти.

Маграт наконец добралась до задней двери. Та была распахнута настежь.

Она постаралась взять себя в руки. Постучалась, этак вежливо и робко.

— Э-э-э, — начала было Маграт.

И тут ей прямо в лицо выплеснули целое ведро грязной воды. Сквозь рев водного потока, оглушительно звенящий в залепленных мыльной пеной ушах, до неё донесся чей-то голос:

— Ой, прости. Не знала, что здесь кто-то есть.

Маграт протерла глаза и попыталась сфокусировать взгляд на расплывчатой фигуре, стоящей перед ней. Если рассудить, куда должно двигаться повествование, то…

— Тебя случаем не Эллой зовут? — спросила она.

— Верно. А ты кто?

Маграт оглядела свою новообретенную крестницу с головы до ног. Это была самая привлекательная из когда-либо виденных Маграт девушек: кожа коричневая, как орех, волосы светлые, едва ли не белые, — комбинация не столь уж необычная в городе с такими простыми и вольными нравами, какие некогда царили в Орлее.

И что же обычно говорят в подобные моменты?

Маграт стряхнула с носа стружку картофельной шелухи.

— Я твоя фея-крестная, — сообщила она. — Хотя, конечно, звучит очень глупо, я и сама это чувствую…

Элла недоверчиво уставилась на неё.

— Ты?

— Угу. Я. У меня и палочка есть, и все прочее.

Маграт на всякий случай помахала палочкой у девушки перед носом, надеясь, что это хоть отчасти её убедит. Не убедило.

Элла склонила голову набок.

— А я всегда думала, что феи-крестные должны появляться в вихре искорок и под звон колокольчиков, — подозрительно сказала она.

— Видишь ли, в чем дело… Тебе, конечно, дают волшебную палочку, — в отчаянии попыталась объяснить Маграт. — Но об инструкциях почему-то всегда забывают.

Элла наградила её ещё одним испытующим взглядом.

— Что ж, может, в таком случае зайдем в дом? — наконец предложила она. — Я как раз собиралась попить чаю.

Переливающиеся женщины уселись в открытую коляску. Несмотря на свою красоту, ходили они, как заметила матушка, очень неуклюже.

Впрочем, ничего удивительного. Просто они не привыкли пользоваться ногами.

А ещё матушка обратила внимание, что на коляску никто не смотрит. Не то чтобы её не видели. Нет, люди не позволяли своим взглядам упасть на неё, как бы сознавая, что до добра это не доведет.

Лошади в волнении переступали с копыта на копыто. Чутье у них было более острым, чем у людей. Они знали, что сидит у них за спиной, и это им совсем не нравилось.

Когда они наконец, прижав уши и выпучив глаза, рысью двинулись по улицам, матушка Ветровоск отправилась следом. Вскоре экипаж остановился — у подъезда большого и довольно обветшалого дома, расположенного неподалеку от дворца.

Матушка притаилась за углом и принялась подмечать детали. Со стен дома осыпалась штукатурка, даже дверной молоточек у входной двери был сломан.

В атмосферы матушка Ветровоск никогда не верила. И во всякие там психические ауры тоже. Настоящая ведьма должна четко отдавать себе отчет, во что она верит, а во что — нет. Но сейчас матушка была готова поверить, что в этом доме есть что-то очень неприятное. Не злое, нет. Эти две не-совсем-женщины не были злом — так же, как не являются злом кинжал или отвесный обрыв. Быть злым означает быть способным делать выбор. Злой может быть рука, сжимающая кинжал или сталкивающая человека с обрыва. Вот что здесь происходило…

Матушка знала, кто стоит за всем этим, но лучше бы она этого не знала…

Люди вроде нянюшки Ягг встречаются повсюду. Такое впечатление, что где-то существует некий морфический генератор, специально настроенный на производство старушек, которые не прочь посмеяться и пропустить кружечку-другую напитка, который обычно подается в очень маленьких стаканчиках. Таких старушек можно встретить где угодно, причём зачастую парами^[518].

Эти старушки как будто привлекают друг друга. Возможно, они испускают какие-то неслышимые сигналы, указывающие, что неподалеку объявился человек, которого можно засадить за разглядывание семейного альбома и который с радостью поохает над фотографиями чужих внуков.

Нянюшка Ягг нашла себе подружку. Её звали тетушка Приятка, она была кухаркой и первой чернокожей женщиной, с которой нянюшке приходилось разговаривать^[519]. Тетушка Приятка относилась к кухаркам высшего разряда, к тем самым, которые большую часть времени проводят, сидя на своем троне посреди кухни и почти не обращая внимания на то, что творится вокруг.

Время от времени кухарки высшего разряда отдают приказы. Но происходит это исключительно редко, поскольку за долгие годы работы на кухне они окружили себя персоналом, который либо делает все так же, как они, либо вообще не работает на данной кухне. Раз или два с большой торжественностью главная кухарка встает со своего тронного места, пробует что-нибудь и, возможно, добавляет щепотку соли.

Подобные кухарки всегда рады поболтать с бродячим торговцем, знахарем или маленькой старушкой с котом на плечах. Грибо возлежал на плече нянюшки с таким довольным видом, словно только что сожрал попугая.

— Стало быть, вы на Сытый Вторник к нам пожаловали? — спросила тетушка Приятка.

— Да так, помогаю подружке в кой-каких делах, — ответила нянюшка. — М-м, какое вкусное печенье!

— Я как взглянула в ваши глаза, так сразу увидела, — продолжала тетушка Приятка, пододвигая тарелку поближе к нянюшке, — что вы человек, не чуждый магических занятий…

— В таком случае ты видишь куда дальше, чем большинство людей в здешних краях, — покачала головой нянюшка. — А знаешь, чтобы это печенье стало совсем уж объедением, неплохо было бы во что-нибудь его макать, как по-твоему?

— Как насчет банановой подливки?

— Бананы здесь будут в самый раз, — радостно согласилась нянюшка.

Тетушка Приятка властно махнула одной из своих помощниц, которая немедленно принялась готовить угощение.

Нянюшка тем временем сидела на стуле, свесив пухлые ножки, и с интересом оглядывала кухню. Дюжина поваров работала с целеустремленностью ведущей обстрел артиллерийской батареи. Создавались огромные торты. В очагах жарились целые туши. Огромный совершенно лысый верзила с пересекающим все лицо сверху донизу шрамом терпеливо втыкал в колбаски крошечные палочки.

Нянюшка ещё не завтракала. В отличие от Грибо, которому по пути удалось заморить червячка (или в данном случае попугая). Но даже сытый желудок не смог бы долго выдерживать эту изощренную кулинарную пытку.

И нянюшка, и Грибо как загипнотизированные повернулись следом за огромным подносом с бутербродами, который пронесли мимо них две служанки.

— Вижу, вы очень наблюдательная женщина, госпожа Ягг, — промолвила тетушка Приятка.

— О, я столько всего вижу… — задумчиво пробормотала нянюшка.

— А ещё, сдается мне, — чуть погодя продолжила тетушка Приятка, — что этот кот на вашем плече довольно необычной породы…

— Тут ты права.

— Само собой, само собой…

Перед нянюшкой возник стакан, наполненный до краев желтой пеной. Некоторое время нянюшка внимательно изучала его, а потом неимоверным усилием воли заставила себя вернуться к разговору.

— Я в здешних краях впервые, — сказала она, — но меня очень интересует ваша местная магия. Хотелось бы навестить кого-нибудь из…

— Кстати, не желаете ли чего-нибудь перекусить? — вдруг перебила её тетушка Приятка.

— Что? Э-э, ещё бы!

Тетушка Приятка закатила глаза.

— Но этой гадостью я вас кормить не стану, — с отвращением промолвила она.

Лицо у нянюшки изумленно вытянулось.

— Зачем же ты тогда это готовишь? — заметила она.

— Затем, что так мне было велено. Вот старый барон знал толк в хорошей еде. А это? Это же просто свинина, говядина и баранина, начиненные всякой дрянью. Нынешние правители ничего не понимают в кухне. Единственная тварь на четырех ногах, которую можно вкусно приготовить, это аллигатор. Нет, я имею в виду настоящую еду.

Тетушка Приятка обвела взглядом кухню.

— Сара! — крикнула она.

Одна из младших поварих обернулась.

— Да, тетушка?

— Мы с этой госпожой ненадолго уйдем. А ты присмотри тут за всем, ладно?

— Хорошо, тетушка.

Тетушка Приятка поднялась и многозначительно кивнула нянюшке Ягг.

— И у стен бывают уши, — сказала она.

— Да что ты! Неужели?

— Мы немножко прогуляемся.

Орлея, как теперь стало казаться нянюшке Ягг, на самом деле содержала в себе два города. Один был белым, с новыми особняками и дворцами с голубыми крышами, но вокруг него и даже под ним располагался старый город. Новому городу, возможно, не нравилось присутствие старого, но обойтись без него он не мог. Ведь кто-то где-то должен готовить нормальную человеческую еду.

В принципе, нянюшка Ягг любила готовку — разумеется, если при этом кто-нибудь другой шинковал овощи, а потом мыл посуду. И всегда считала, что способна сделать с куском говядины такое, что быку бы и в голову не пришло. Но только что она осознала, что все это ерунда по сравнению с тем, как готовят в Орлее. Вот где умели наслаждаться жизнью. Тогда как за пределами Орлеи кулинария пребывала на первобытной стадии развития и занималась лишь нагреванием всяких кусков животных, птиц, рыб и овощей до тех пор, пока они не станут коричневыми.

Однако все орлейские повара специализировались исключительно на несъедобных вещах — по крайней мере, пищей назвать это было трудно. Сама нянюшка Ягг раньше думала, что у пищи должно быть четыре ноги, ну или две ноги и два крыла. Или, на худой конец, плавники. Идея же о пище, у которой может быть много больше четырех ног, была для нянюшки абсолютно внове.

Готовить в Орлее было особенно не из чего. Поэтому здесь готовили из всего. Нянюшка никогда слыхом не слыхивала о креветках, лангустах или омарах. На её взгляд, жители Орлей просто выскребали речное дно и варили все то, что удалось оттуда вытащить.

Хороший орлейский повар мог бросить в кастрюлю отжатую пригоршню грязи, добавитьнесколько палых листьев и щепотку-другую каких-нибудь травок с непроизносимыми названиями, но из всего этого получалось такое блюдо, попробовав которое, самый заядлый гурман разрыдался бы от радости и поклялся чем угодно, что изменится, очистится и весь остаток жизни будет творить исключительно добрые дела, если ему нальют ещё маленькую тарелочку добавки.

Нянюшка Ягг покорно шагала за пробирающейся через рынок тетушкой Прияткой. Мимо клеток со змеями и связок загадочных волосатых растений. Мимо поддонов с устрицами. Потом они остановилась поболтать с двумя тетушками, как две капли воды похожими на нянюшку Ягг и стоящими за прилавками небольших ларьков, в которых за пару пенни можно было попробовать какие-то странные похлебки и пирожки с моллюсками. Нянюшка пробовала все подряд. Она получала несказанное удовольствие. Орлея, город поваров, наконец нашел аппетит, которого заслуживал.

Прикончив тарелку рыбы, нянюшка Ягг обменялась кивком и улыбкой с маленькой старушкой, хозяйкой рыбного ларька.

— Да, все это… — начала она, поворачиваясь к тетушке Приятке.

Тетушка Приятка исчезла.

Большинство людей, наверное, сразу бросились бы искать её в толпе, нянюшка же Ягг предпочла сначала поразмыслить.

«Я спрашивала насчет магии, — думала она, — и она привела меня сюда, а сама ушла. Видимо, тут все дело в этих самых стенах с ушами. Так что, может, все остальное мне лучше сделать самой?»

Она огляделась. Чуть поодаль от остальных ларьков, прямо у реки, стояла очень грубая с виду палатка. Вывески над ней не было, но перед входом на огне нежно булькал котел. Рядом с котлом громоздилась стопка простых глиняных мисок. Время от времени кто-нибудь выныривал из толпы, наливал себе миску того, что варилось в котле, а потом швырял горстку монеток в стоящую перед входом в палатку тарелочку.

Нянюшка отправилась к палатке и заглянула в котел. Что-то то и дело всплывало со дна, а потом снова исчезало в глубине. Большей частью варево было бурым. На поверхности образовывались пузыри, росли и липко лопались с характерным «блоп». В этом котле могло твориться что угодно. Вполне может быть, в данный момент там зарождалась жизнь.

Один раз нянюшка Ягг пробовала все. А кое-что она могла попробовать и несколько тысяч раз.

Нянюшка сняла с крючка черпак, взяла миску и налила бурого варева.

Мгновением позже она откинула занавешивающий вход кусок полотна и заглянула в темное чрево палатки.

В полутьме нечетко различалась некая фигура, сидящая со скрещенными ногами и курящая трубку.

— Ничего, если я зайду? — спросила нянюшка.

Фигура кивнула.

Нянюшка вошла и тоже присела. Выждав из приличия несколько секунд, она тоже вытащила трубку.

— Видать, вы с тетушкой Прияткой большие приятельницы?

— Она меня знает.

— А-а.

Снаружи послышалось звяканье черпака, которым очередной покупатель наливал себе варево.

Из трубки нянюшки Ягг кольцами поднимался сизый дым.

— По-моему, — наконец промолвила она, — очень немногие уходят не заплатив.

— Да.

Последовала очередная пауза.

— Небось, — продолжила нянюшка, — кое-кто даже золотом платит, драгоценными камнями, пахучими благовониями и всяким таким?

— Нет.

— Удивительно.

Нянюшка Ягг ещё немного помолчала, слушая отдаленные звуки рыночной суеты и собираясь с силами.

— И как это называется?

— Гумбо.

— Вкусно.

— Знаю.

— Видно, тот, кто умеет так готовить, умеет и ещё много чего… — Нянюшка Ягг сосредоточилась. — А, госпожа… Гоголь?

Она выжидающе замолкла.

— Почти что так, госпожа Ягг.

Обе женщины смотрели на призрачные силуэты друг друга как заговорщики, которые, обменявшись паролем и отзывом, ждут, что будет дальше.

— Там, откуда я родом, это называется ведьмовством, — негромко произнесла нянюшка.

— А там, откуда родом я, мы называем это вуду, — сказала госпожа Гоголь.

Изборожденный морщинами лоб нянюшки сморщился ещё больше.

— Это что-то вроде возни с разными там куклами, мертвецами и прочим?

— Ровно в той же степени, в какой ведьмовство — это беготня голышом и втыкание булавок в людей, — спокойно парировала госпожа Гоголь.

— А, — отозвалась нянюшка. — Я поняла, что ты хочешь сказать.

Она неловко заерзала. В глубине души нянюшка была женщиной честной.

— Хотя… если признаться честно… — добавила она, — но только иногда… ну, может, булавочку-другую…

Госпожа Гоголь сурово кивнула.

— Ладно. Иногда… зомби-другого, — ответила она.

— Но только когда иного выбора нет.

— Разумеется. Когда не остается выбора.

— Когда… ну, знаешь… когда люди должного уважения не выказывают и все такое…

— Когда нужно дом покрасить.

Нянюшка широко, во все зубы, улыбнулась. Госпожа Гоголь тоже улыбнулась, по зубам превзойдя её штук на тридцать.

— Моё полное имя Гита Ягг. Но обычно меня кличут нянюшкой.

— А меня полностью зовут Эрзули Гоголь, — откликнулась госпожа Гоголь. — Но обычно меня кличут госпожой Гоголь.

— Как я понимаю, — продолжила нянюшка, — здесь заграница, так что, может, здесь совсем иная магия. Да оно и неудивительно. Деревья здесь другие, люди другие, напитки другие, с бананами, — так что и магия здесь должна быть другой. Вот я и подумала… Гита, девочка моя, учиться никогда не поздно. Да, так и подумала.

— Само собой.

— Что-то с этим городом не так. Как только попали сюда, я враз почувствовала.

Госпожа Гоголь кивнула.

Некоторое время стояла тишина, прерываемая лишь попыхиванием трубок.

Потом снаружи что-то звякнуло, последовала задумчивая пауза, после чего чей-то голос вдруг произнес:

— Гита Ягг! Я знаю, что ты внутри.

Силуэт госпожи Гоголь вытащил трубку изо рта.

— Хорошо, — сказала она. — У неё отличный вкус.

Занавес у входа приоткрылся.

— Привет, Эсме! — поздоровалась нянюшка Ягг.

— Благословенна будь… эта палатка, — промолвила матушка Ветровоск, вглядываясь в полутьму.

— Это вот госпожа Гоголь, — представила нянюшка. — Она вроде колдуньи вуду. Это в здешних краях так ведьм называют.

— В здешних краях и другие ведьмы имеются, — ответила матушка.

— Ты произвела большое впечатление на госпожу Гоголь, найдя меня здесь, — похвасталась нянюшка.

— А чего тут такого? — фыркнула матушка. — Когда я заметила, что у входа Грибо умывается, остальное — одна сплошная дедукция.

Согласно мысленному образу, составленному нянюшкой в полутьме палатки, госпожа Гоголь была стара. И чего уж она совсем не ожидала увидеть, когда колдунья вуду вышла на солнечный свет, так этого того, что собеседница её окажется весьма симпатичной женщиной средних лет и ростом выше матушки. В ушах госпожи Гоголь покачивались массивные золотые серьги, а одета она была в белую блузку и длинную красную юбку с оборками. Нянюшка сразу почувствовала неодобрительное отношение матушки Ветровоск. Видимо, то, что говорили про женщин в красных юбках, было ещё хуже, чем то, что говорили про женщин в красных сапогах, что бы там про них ни говорили.

Госпожа Гоголь остановилась и подняла руку. Послышалось хлопанье крыльев.

Грибо, подобострастно тершийся о ногу нянюшки, поднял голову и зашипел. На плечо госпожи Гоголь слетел самый большой и самый черный из всех когда-либо виденных нянюшкой петухов. Он повернул голову и смерил нянюшку самым разумным из всех когда-либо виденных ею птичьих взглядов.

— Вот это да, — потрясенно промолвила нянюшка. — Отродясь не видывала таких здоровенных петухов, а уж я их на своем веку перевидала — ого-го!

Госпожа Гоголь неодобрительно приподняла бровь.

— Да откуда у неё воспитанию-то взяться? — заметила матушка.

— Вы меня не дослушали. Просто я сызмальства жила неподалеку от птицефермы, — ответила нянюшка.

— Это Легба, тёмный и опасный дух, — сообщила госпожа Гоголь. Она наклонилась поближе и уголком рта продолжила: — Между нами, он просто большой черный петух. Но вы же понимаете…

— От рекламы никогда вреда не бывало, — согласилась нянюшка. — А это Грибо. И если между нами, он сущий демон, исчадие ада.

— Ну разумеется, он же кот, — великодушно заметила госпожа Гоголь. — Чего ещё ожидать от кота?

«Дарагой Джейсон и все остальные. Ну разве ни удивитилъна што случаицца кагда совсем ни ажидаеш, например мы пазнакомились с гаспожой Гоголь каторая днем работает поварихой а на самом деле она калдунъя вуду, так што ни верьте што там гаворят нащет чорной магии итэдэ, все это Придрасудки, она савсем вроди нас толька чутачку другая. Хатя про зомби все правда, но это не то што вы думайте…»

Странный город эта Орлея, решила нянюшка. Стоит миновать центральные улицы, пройти по переулочку, нырнуть в маленькую калитку — и оказываешься среди деревьев, с которых свисают длинные пряди мха и что-то вроде клочьев шерсти, а земля начинает колыхаться под ногами и превращается в болото. По обе стороны тропинки темнели пруды, в которых тут и там среди лилий виднелись какие-то живые бревна.

— Ну и здоровенные же тритоны, — изумилась она.

— Это аллигаторы.

— Да неужто? Небось и вкусные же?!

— Да.

Дом госпожи Гоголь, казалось, был сложен из обычного топляка, выуженного из реки, крыша его была крыта мхом, и стоял он над самым болотом на четырех крепких сваях. Отсюда до центра города было рукой подать. Нянюшка явственно слышала уличный шум и цокот копыт, но хибарка посреди болота была будто окутана тишиной.

— А люди тебя здесь не беспокоят? — спросила нянюшка.

— Те, кого я не хочу видеть, нет.

Заросли лилий колыхнулись. По поверхности ближайшего пруда стала разбегаться V-образная зыбь.

— Уверенность в себе, — одобрительно заметила матушка. — Это всегда очень важно.

Нянюшка уставилась на рептилию оценивающим взглядом. Та попыталась выдержать его, но вскоре у неё заслезились глаза, и она отказалась от своего намерения.

— По-моему, парочка этаких красавчиков мне и дома бы не помешала, — задумчиво произнесла нянюшка Ягг, когда её противник по гляделкам поспешно скользнул прочь. — Наш Джейсон запросто выроет такой же пруд. А что они жрут?

— Все, что захотят.

— Я знаю один анекдот про аллигаторов, — заявила матушка тоном человека, собирающегося поведать великую и неоспоримую истину.

— Да что ты?! — воскликнула нянюшка Ягг. — Отродясь не слыхивала от тебя ни единого анекдота!

— Если я не рассказываю их, это ещё не означает, что я их не знаю, — надменно сообщила матушка. — Там один парень…

— Какой парень? — спросила нянюшка.

— Один парень зашел в трактир. Да. Это был трактир. И увидел объявление. А в объявлении том написано: «Любые бутерброды на любой вкус». Тогда он и говорит: «Сделайте мне аллигаторский бутерброд — да побыстрей!»

Воцарилась пауза.

Некоторое время остальные две ведьмы непонимающе таращились на матушку.

Наконец нянюшка Ягг повернулась к госпоже Гоголь.

— Так значит… ты, получается, одна здесь живешь? — жизнерадостно спросила она. — И кругом ни единой живой души?

— В каком-то смысле, — ответила госпожа Гоголь.

— Понимаете, соль в том, что аллигаторский — это… — громко начала матушка, но осеклась. Дверь хижины отворилась.

Кухня оказалась большой^[520]. Некогда в ней было занято не меньше дюжины поваров одновременно. Теперь же она больше смахивала на пещеру, дальние уголки которой скрывались в тенях, а висящие на стенах сковороды потускнели от пыли. Большие столы были отодвинуты к одной стене, и на них едва ли не до самого потолка громоздились горы посуды. Плиты, на вид достаточно большие, чтобы жарить коров целиком и обслуживать целую армию, стояли не растопленными.

Посреди этого серого запустения у очага на небольшом ярком коврике кто-то установил маленький столик. На столике в банке из-под варенья стояли цветы. Букет был составлен очень просто: кто-то вырвал пучок цветов и воткнул их в банку. В целом же все это производило эффект небольшого островка яркости посреди океана мрачности.

Элла нервно переложила с места на место несколько каких-то мелочей, потом повернулась и взглянула на Маграт с обезоруживающе застенчивой улыбкой.

— Какая же я все-таки глупая. Впрочем, тебе, наверное, не впервой бывать на таких кухнях, — сказала она.

— А-а, да. Да. О да. Я много кухонь посетила, — ответила Маграт.

— Просто дело в том… я думала, что ты будешь немножко… старше. Ты была на моем крещении, да?

— Э-э… Что? — переспросила Маграт. — Видишь ли, я…

— Хотя ты ведь можешь выглядеть как тебе вздумается, — пришла ей на помощь Элла.

— Что? А, да. Гм.

Элла, казалось, была слегка озадачена — видимо, пыталась понять, почему Маграт, если она может выглядеть так, как ей заблагорассудится, вдруг захотелось выглядеть как Маграт.

— Ну, — наконец промолвила девушка. — И что мы будем делать?

— Ты что-то говорила насчет чая, — ответила Маграт, стараясь выиграть время.

— Ах да, конечно…

Элла повернулась к очагу, где над тем, что матушка Ветровоск обычно называла огоньком оптимиста^[521], висел закопченный чайник.

— А как тебя зовут? — спросила она через плечо.

— Маграт, — ответила Маграт, присаживаясь.

— Какое… милое имя, — вежливо отозвалась Элла. — Ну а как зовут меня, ты наверняка и сама знаешь. Представляешь, я столько времени провела за готовкой у этого проклятого очага, что теперь тетушка Приятка зовет меня Золушкой. Глупо, правда?

«Золушка… — подумала Маграт. — Я умудрилась стать феей-крестной у девчонки с таким дурацким прозвищем…»

— Она могла бы выдумать что-нибудь получше, — согласилась Маграт.

— У меня просто духу не хватает попросить её не называть меня так, ведь тетушка считает, что это очень забавное имя, — призналась девушка. — А по-моему, так это совершенно дурацкое прозвище.

— Ну что ты! — воскликнула Маграт. — Да, кстати, а кто такая эта тетушка Приятка?

— Дворцовая повариха. Когда они куда-нибудь уходят, она навещает меня и старается утешить…

Элла развернулась, держа наперевес почерневший чайник.

— Я не пойду на этот бал! — вдруг огрызнулась она. — И ни за что на свете не выйду замуж за этого принца! И все тут!

Слова падали тяжело, словно чугунные болванки.

— Конечно! Конечно! — пробормотала Маграт, ошеломленная той силой, с какой были произнесены эти слова.

— Он… какой-то скользкий весь. И от него у меня мурашки по коже, — мрачно сказала Золушка. — Говорят, у него странные глаза. И весь город знает, чем он занимается по ночам!

«Как всегда, — подумала Маграт. — Знают все, кроме меня. Вот мне никогда ничего такого не рассказывают».

Но вслух она произнесла:

— Что ж, думаю, это будет совсем нетрудно устроить. То есть я хочу сказать, что обычно проблема состоит в том, как бы выйти замуж за принца.

— Со мной все наоборот, — покачала головой Золушка. — Все уже готово. И моя другая крестная говорит, что я непременно должна стать его женой. Такова моя судьба, говорит она.

— Другая крестная? — удивилась Маграт.

— У каждого человека должно быть две крестные, — пояснила Элла. — Хорошая и плохая. Впрочем, ты сама ведь все знаешь. А ты какая из них?

Мысли Маграт лихорадочно заметались.

— О, я хорошая… — наконец выдавила она. — Определенно хорошая.

— Забавно, — нахмурилась Элла. — То же самое утверждает и та, другая.

Матушка Ветровоск сидела в своей особой позе — со сдвинутыми коленями и прижатыми к бокам локтями, позволяющей ей в наименьшей степени контактировать с окружающим миром.

— Вкуснее ничего не едала, — сообщила нянюшка Ягг, до блеска подчищая тарелку чем-то очень похожим на хлеб. Во всяком случае, матушка искренне надеялась, что это было хлебом. — Эсме, ты непременно должна попробовать хоть капельку.

— Положить ещё, госпожа Ягг? — спросила госпожа Гоголь.

— Если не трудно, госпожа Гоголь. — Нянюшка ткнула матушку Ветровоск локтем в бок. — И в самом деле пальчики оближешь, Эсме. Точь-в-точь как жаркое.

Госпожа Гоголь склонила голову набок и взглянула на матушку.

— Думаю, госпожа Ветровоск отказывается вовсе не из-за пищи, — промолвила она. — Скорее, ей не нравится обслуживание.

По лицу нянюшки Ягг пробежала тень. Чья-то серая рука забрала её тарелку.

Матушка Ветровоск негромко кашлянула.

— Вообще-то, я ничего не имею против мертвецов, — сказала она. — Многие из моих ближайших друзей уже умерли. Просто это вроде бы как-то неправильно, чтобы мертвецы расхаживали как ни в чем не бывало.

Нянюшка Ягг покосилась на фигуру, накладывающую в её тарелку уже третью порцию загадочного варева.

— А что ты на это скажешь, господин Зомби?

— Такова жизнь, госпожа Ягг, — откликнулся зомби.

— Вот! Видишь, Эсме? Он не против. Уж наверняка здесь ему куда лучше, чем целыми днями лежать запертым в тесном гробу.

Матушка тоже поглядела на зомби. Он был — или, если быть совсем точным, раньше был — высоким симпатичным человеком. Строго говоря, он и сейчас был таким же, правда создавалось впечатление, будто он только что прошел через комнату, сплошь затянутую паутиной.

— А как тебя зовут, мертвец? — спросила она.

— Я зовусь Субботой.

— Что-то похожее я уже слыхала… — задумчиво протянула нянюшка Ягг. — У тебя братьев случаем нет? Которых бы называли по остальным дням недели?

— Вроде нет, госпожа Ягг. Один я такой.

Матушка Ветровоск пристально посмотрела ему в глаза. Они были куда более разумными, чем глаза подавляющего большинства людей, которых принято называть живыми.

Она смутно представляла, что каким-то образом можно превратить мертвеца в зомби, хотя этой областью ведьмовства ей никогда не хотелось овладевать. И тем не менее для подобного превращения требовалось нечто большее, чем внутренности каких-нибудь странных рыб и таинственных корешков: покойник должен хотеть вернуться в мир живых. Должен обладать какой-то невероятно сильной мечтой, желанием или целью, которые позволили бы ему преодолеть власть самой могилы….

Глаза Субботы горели.

Наконец она пришла к некоему решению. И протянула руку.

— Очень приятно познакомиться, господин Суббота, — кивнула она. — И я с удовольствием попробую это замечательное блюдо.

— Оно называется гумбо, — подсказала нянюшка. — И в него кладут дамские пальчики.

— Я отлично знаю, что дамские пальчики — это сорт помидоров, так что спасибо тебе большое за подсказку, — парировала матушка. — Не настолько уж я темная.

— Ладно, ладно, только попроси, чтобы тебе положили побольше змеиных голов, — ухмыльнулась нянюшка Ягг. — Это самое вкусное.

— Змеиная голова? Вот о таком не слышала. А это что за овощ?

— Знаешь, ты, наверное, просто ешь, и все, — вздохнула нянюшка.

Они сидели на скособоченной деревянной верандочке, выходящей на болото, что простиралось позади хижины госпожи Гоголь. С ветвей окружающих деревьев свисали длинные бороды мха. В зеленых зарослях жужжали какие-то невидимые насекомые, а по воде мягко расходились в стороны клинообразные волны.

— Должно быть, после захода солнца здесь особенно приятно, — заметила нянюшка.

Суббота неуклюже уковылял в дом и вернулся с самодельной удочкой. Насадив на крючок наживку, он закинул удочку прямо с веранды. И сразу вроде как выключился — вряд ли кто может посоревноваться в терпении с зомби.

Госпожа Гоголь откинулась на спинку своего кресла-качалки и раскурила трубку.

— Когда-то это был великий город, — промолвила она.

— И что с ним случилось? — спросила нянюшка.

А у Грибо тем временем были большие неприятности с петухом Легбой.

Во-первых, птица никак не желала пугаться. Грибо способен был привести в ужас большинство созданий, движущихся по поверхности Плоского мира, даже созданий значительно больше себя по размерам и от природы весьма свирепых. И тем не менее ни один из давно проверенных приемчиков, как то: зевки, взгляды и, самый действенный, медленная улыбка — не срабатывал. Легба лишь надменно смотрел на него, высокомерно задрав свой клюв, и делал вид, будто роет землю, на самом деле демонстрируя длиннющие шпоры.

Оставалось только совершить нападение влет. Это действовало почти на всех созданий. Очень немногие животные способны сохранять спокойствие, когда на них летит разъяренный мохнатый комок сплошь из мелькающих когтей. Но эта пташка, как подозревал Грибо, вполне может превратить его в покрытый шерстью кебаб.

Однако проблему нужно было так или иначе решать. В противном случае над ним будут смеяться все грядущие поколения котов.

Кот и птица кружили по болоту, притворяясь, что не обращают друг на друга ни малейшего внимания.

В кронах деревьев перекликались какие-то существа. В воздухе мелькали маленькие радужные птички. Грибо злобно поглядывал на них. Ничего, с ними он разберется позже.

И тут петух вдруг исчез.

Уши Грибо прижались к голове.

Воздух по-прежнему был наполнен птичьим пением и жужжанием насекомых, но все звуки как-то удалились. А на их место пришла сдавленная тишина — жаркая, зловещая и гнетущая, и деревья вроде бы оказались ближе, чем ему помнилось.

Грибо огляделся.

Он стоял на полянке. Кусты и деревья, растущие по краям, были увешаны всякой всячиной. Обрывками ленточек. Белыми костями. Глиняными горшками. То есть самыми обычными предметами, вот только висели они в крайне необычном месте.

А посреди полянки высилось что-то вроде пугала — вертикально торчащая из земли жердь с перекладиной, на которую кто-то напялил старый черный фрак. На верхний конец жерди была нахлобучена шляпа-цилиндр. И на том цилиндре, задумчиво глядя на Грибо, громоздился петух Легба.

Неподвижный воздух разорвал порыв свежего ветерка, и фалды старого фрака заколыхались.

Грибо внезапно припомнил день, когда он гонялся за крысой по деревенской мельнице, и вспомнил то ощущение, когда он неожиданно понял, что помещение, казавшееся ему загроможденной мебелью комнатой, на самом деле является огромной чудовищной машиной, которая, если неправильно поставить лапу, в мгновение ока сотрет его в порошок.

Воздух мягко заискрился. Он почувствовал, как шерсть его встает дыбом.

Грибо развернулся и надменно двинулся прочь — так он и шествовал, пока не решил, что его больше не видно, после чего прыснул с такой скоростью, что лапы не поспевали за телом.

Потом он сходил и улыбнулся нескольким аллигаторам, но настроение это как-то не подняло.

На полянке фрак снова мягко шевельнулся, а потом опять замер. Однако что-то угрожающее появилось в том пугале.

Легба наблюдал. Воздух становился все более плотным, как это обычно случается перед грозой.

— Это был великий город. И счастливый. Хотя для этого никто ничего не делал. Все просто случилось, само собой, — рассказывала госпожа Гоголь. — Так было, когда нами правил старый барон. Но его убили.

— И кто же? — спросила нянюшка Ягг.

— Дюк. Это всем известно, — пожала плечами госпожа Гоголь.

Ведьмы переглянулись. Очевидно, в заграницах придворные интриги носили несколько иной характер.

— Неужели этот самый индюк заклевал его до смерти? — удивилась нянюшка.

— Жуткая смерть, — заметила матушка Ветровоск.

— Не индюк, а дюк — это наш нынешний правитель, а вовсе не птица, — терпеливо объяснила госпожа Гоголь. — Барон был отравлен. Страшная ночь тогда выдалась. А утром дюк уже хозяйничал во дворце. А потом возникла проблема завещания.

— Дальше можешь не рассказывать, — перебила матушка. — Наверняка оказалось, что барон оставил завещание, в котором все отписал этому самому дюку. И руку даю на отсечение, что к утру чернила почему-то ещё не высохли.

— Откуда ты об этом знаешь? — изумилась госпожа Гоголь.

— Иначе и быть не могло, — величественно отозвалась матушка.

— Но у барона была юная дочь, — добавила госпожа Гоголь.

— И она, похоже, ещё жива, — кивнула матушка.

— А тебе и впрямь немало известно, — покачала головой госпожа Гоголь. — Но почему ты так решила?

— Ну… — начала было матушка.

Она собиралась сказать: «Да потому, что я знаю, как развиваются сказки». Однако тут вмешалась нянюшка Ягг.

— Если этот барон был столь велик, как ты говоришь, то в городе у него наверняка была куча друзей, так? — спросила она.

— Ну да. Люди любили его.

— Что ж, будь я на месте этого дюка, претензии которого не подкреплены ничем, кроме сомнительного завещания и ещё не завинченной бутылочки чернил, я бы искала любую возможность укрепить официальную сторону своего положения, — изрекла нянюшка. — А наилучший способ укрепиться во власти — это жениться на наследнице. Тогда он мог бы сидеть спокойно на троне и поплевывать на всех остальных. Держу пари, девчонка не знает, кто она такая на самом деле. Угадала?

— Верно, — кивнула госпожа Гоголь. — Но у дюка тоже есть друзья. Так называемые опекунши девочки относятся к тем людям, с кем не хотелось бы ссориться. Они воспитали её и практически не отпускали от себя.

Некоторое время ведьмы сидели в молчании.

«Нет, — думала матушка. — Здесь все как-то неправильно. Нас будто бы занесло в историческую книжку. Вот только в сказках так не бывает…»

— Но, госпожа Гоголь, а ты-то как вписываешься во все это? — спросила вдруг матушка. — Не в обиду будет сказано, но, на мой взгляд, уж тебе-то здесь, на болоте, должно быть все едино, кто правит во дворце.

Впервые с тех пор, как они познакомились, госпожа Гоголь явно смутилась.

— Барон был… моим другом, — пояснила она.

— А, — понимающе кивнула матушка.

— Но должна отметить, что он тоже не очень-то жаловал зомби. Говорил, что мертвецам следует предоставить заслуженный покой. Однако никогда на этом не настаивал. В то время как этот новый…

— Не увлекается подобными штучками, да? — сказала нянюшка.

— О, думаю, как раз наоборот, — фыркнула матушка. — Иначе и быть не может. Может, твоя магия его не интересует, но готова поклясться, что он буквально окружен волшебством.

— Странный вывод, — промолвила госпожа Гоголь.

— Обычный, — возразила нянюшка. — Ты, насколько я могу судить, женщина смелая и не стала бы мириться со всем происходящим, если б только нужда не заставила. По-моему, есть куча способов решить все проблемы. Небось, если бы тебе вдруг кто-то пришелся не по душе, у него могли бы ноги внезапно отняться или в сапоги к нему заползла бы какая-нибудь незваная змея…

— А то и хулигатор забрался бы под кровать, — вставила матушка.

— Все правильно. У него есть защита.

— Вон оно что!

— Могущественная магия.

— Помогущественнее твоей, что ли? — спросила матушка.

Возникла долгая и мучительная пауза.

— Да.

— Ага.

— Во всяком случае, сейчас мне с ним не справиться, — добавила госпожа Гоголь.

Снова последовала пауза. Ведьмы крайне не любят признавать свое бессилие. А если уж приходится делать это перед коллегой по ремеслу…

— Судя по всему, ты сейчас тянешь время, — доброжелательно заметила матушка.

— Копишь силы, — прибавила нянюшка.

— У него очень могущественная защита, — сказала госпожа Гоголь.

Матушка откинулась на спинку стула. Когда она снова заговорила, это были слова человека, который кое-что придумал, но прежде хочет выяснить, что знают другие.

— И какого рода? — спросила она. — Какого именно?

Госпожа Гоголь сунула руку куда-то в подушки своей качалки и, немного пошарив там, вытащила кожаный кисет. Раскурив трубку, она выпустила в утренний воздух клуб голубоватого дыма.

— Госпожа Ветровоск, тебе часто в последнее время доводилось смотреться в зеркало? — спросила она.

Матушкин стул так резко качнулся назад, что ведьма едва не опрокинулась с веранды в чернильную болотную трясину. Слава богам, в заросли лилий слетела только шляпа.

Матушка ещё успела заметить, как шляпа плавно опускается на воду. Какое-то мгновение она плавала на поверхности, а потом…

…Её взяли и сожрали. Невероятно большой аллигатор быстро захлопнул челюсти и самодовольно уставился на матушку.

Представилась замечательная возможность сорвать на ком-нибудь свою злость.

— Моя шляпа! Он схавал мою шляпу! Один из этих твоих хулигаторов сожрал мою шляпу! Это была моя шляпа! Прикажи ему, и пусть немедленно отдаст!

Матушка Ветровоск сорвала с ближайшего дерева кусок лианы и принялась хлестать им по воде.

Нянюшка Ягг отпрянула.

— Эсме, ты что делаешь?! Совсем с ума сошла?! — дрожащим голосом воскликнула она. Аллигатор чуть подался назад.

— Никто не запретит мне отлупить эту наглую ящерицу!

— Лупи себе на здоровье, — примирительно сказала нянюшка. — Но, может, все-таки не змеей?

Матушка поднесла кусок лианы к лицу и всмотрелась. На неё испуганно уставился средних размеров трехполосный болотный коитус. Он прикинул, уж не цапнуть ли матушку за нос, но решил, что лучше не связываться, и крепко стиснул челюсти в надежде, что сумасшедшая женщина поймет намёк. Матушка Ветровоск разжала руку. Змея шмякнулась на дощатый пол веранды и поспешно уползла.

За все это время госпожа Гоголь даже не пошевелилась в своем кресле. Когда все немного поуспокоились, она повернулась к Субботе, который все так же молча следил за удочкой.

— Суббота, сходи и принеси госпоже её шляпу, — велела она.

— Да, госпожа.

Матушка недоуменно нахмурилась.

— Ты посылаешь его прямо в пасть к хулигатору? — недоверчиво спросила она.

— Он же мертвый, — резонно указала госпожа Гоголь.

— Конечно. Но быть мертвым и без того плохо, а так ему придется быть мертвым в виде кусочков, — ответила матушка. — Господин Суббота, право, не стоит утруждаться!

— А как же твоя шляпа? — удивилась госпожа Гоголь.

— Шляпа? — переспросила матушка, — Ну, это… это ведь была всего-навсего шляпа. Но чтобы посылать человека, пусть даже мертвого, прямиком в пасть хулигатору? И ради какой-то там шляпы?

Нянюшка Ягг с ужасом слушала матушкины слова.

Кто-кто, а матушка Ветровоск лучше всех знала, насколько важна шляпа. Шляпа — это не просто предмет туалета. Шляпа определяет голову. Она определяет, кто ты есть. Всякий мало-мальский волшебник, если он хоть чего-то стоит, должен носить остроконечную шляпу, иначе не волшебник он вовсе. Разве кто-нибудь слышал, чтобы ведьма разгуливала по улицам без своей шляпы? Даже у Маграт была шляпа, хотя юная ведьмочка почти никогда не носила её, поскольку была мокрой курицей. Впрочем, это не важно, дело ведь не в ношении шляпы, а в её наличии. Каждое занятие, каждое искусство обладает собственной шляпой. Именно поэтому короли носят корону. Снимите с короля корону, и останется лишь человек с безвольным подбородком, время от времени машущий людям ладошкой. В шляпах — сила. Шляпы очень и очень важны. Но что важнее — человек или шляпа?..

Госпожа Гоголь снова пыхнула трубкой.

— Суббота, сходи и принеси мою лучшую выходную шляпу, — приказала она.

— Слушаюсь, госпожа Гоголь.

Суббота ненадолго скрылся в доме и вскоре появился с большой, видавшей виды коробкой, тщательно перевязанной бечевкой.

— Нет, этого я принять не могу, — наотрез отказалась матушка. — Это же твоя лучшая шляпа!

— У меня есть ещё одна, — успокоила госпожа Гоголь. — Правда-правда, тут нечего стесняться.

Матушка осторожно взяла коробку.

— Сдается мне, госпожа Гоголь, — промолвила она, — что ты не совсем такая, какой кажешься.

— Вовсе нет, госпожа Ветровоск. Поверь, я именно та, за кого себя выдаю. Так же, как и ты.

— Это ты нас сюда привела?

— Ни в коем случае. Вы пришли сами. По собственной воле. Чтобы помочь кое-кому, верно ведь? И никто вас не заставлял. Вы целиком и полностью следовали своим желаниям — я права?

— Верно говорит, — согласилась нянюшка. — Будь это магия, мы бы сразу почувствовали.

— И то правда, — кивнула матушка. — Сюда нас насильно никто не гнал, сами пошли. Но какова здесь твоя роль, а, госпожа Гоголь?

— Я не играю никаких ролей, госпожа Ветровоск. Просто хочу получить свое. Хочу справедливости. А ещё я хочу остановить её.

— Кого это её? — спросила нянюшка Ягг. Лицо матушки напоминало застывшую маску.

— Её. Ту, которая стоит за всем этим, — пояснила госпожа Гоголь. — У дюка куриные мозги, сам бы он ничего не смог. Нет, госпожа Ягг, я имею в виду её. Её и зеркальную магию. Её, то есть ту, которая любит всем управлять. Ту, которая реально стоит у руля. Ту, которая играет с судьбой. Ту, о которой госпожа Ветровоск прекрасно осведомлена.

Нянюшка Ягг была явно сбита с толку.

— Эсме, о чем это она? — повернулась нянюшка к подруге.

Но матушка лишь пробормотала себе под нос что-то невнятное.

— Чего? Не расслышала, — отозвалась нянюшка. Матушка Ветровоск подняла голову. Лицо её покраснело от гнева.

— Она говорит о моей сестре, Гита! Тебе ясно? Расслышала? Поняла? О моей сестре! Или повторить? Хочешь знать, о ком она говорит? Может, тебе ещё написать? О моей сестре! Вот кого она имеет в виду! Мою сестру!

— Они и в самом деле сестры? — спросила Маграт.

Её чай остыл.

— Не знаю, — ответила Элла. — Но уж очень они… похожи. И большую часть времени неразлучны. Однако я чувствую, как они непрестанно следят. Они очень здорово умеют следить.

— И они заставляют тебя делать всю работу?

— Да нет, в общем-то, мне приходится лишь готовить для себя и для остальной прислуги, — пожала плечами Элла. — А прибраться и выстирать белье мне совсем не трудно.

— Значит, себе они готовят сами?

— Вряд ли. Правда, после того как я ложусь спать, они ходят по дому. Крестная Лилит говорит, что я должна быть добра к ним и жалеть их, потому что они не могут говорить. А ещё я должна следить за тем, чтобы у нас в погребе всегда было много сыра.

— Они не едят ничего, кроме сыра? — удивилась Маграт.

— Не знаю… — растерянно произнесла Элла.

— В таком старом доме, наверное, много мышей и крыс. Видимо, они-то этот сыр и съедают.

— Знаешь, как ни странно, — ответила Элла, — я ни разу не видела тут ни единой мышки.

Маграт вздрогнула. Она вдруг почувствовала, что за ней следят.

— А почему ты просто не уйдешь? Лично я бы так и поступила.

— Куда? К тому же они всегда меня находят. Или посылают за мной кучера и конюхов.

— О боги!

— Скорее всего, они думают, что рано или поздно я с радостью выйду замуж за кого угодно, лишь бы избавиться от бесконечной стирки, — промолвила Элла. — Вряд ли одежду принца когда-нибудь стирают, — жестко добавила она. — После такого одежда не отстирывается, лучше сразу её сжечь.

— А на самом деле ты хочешь сделать собственную карьеру, — ободрительно заметила Маграт, чтобы поддержать бедняжку. — Ты хочешь быть самостоятельной. Хочешь эмансипироваться.

— Э-э, ну не знаю… — ответила Элла, причём очень осторожно, поскольку фей-крестных ни в коем случае нельзя обижать, ведь это страшный грех.

— Хочешь, хочешь, — убежденно произнесла Маграт.

— Правда?

— Да.

— Ох.

— Нельзя выдавать девушку замуж против её желания.

Элла откинулась на спинку стула.

— А ты давно фея? — спросила она.

— Э-э… Ну… В принципе…

— Вчера привезли платье, — перебила её Элла. — Оно сейчас в большой гостиной на специальной подставке, а то вдруг помнется. Нет, оно должно быть идеальным. Карету специально покрыли лаком. И наняли дополнительных лакеев.

— Да, но, может…

— По-моему, мне все-таки придется выйти замуж за этого человека, — заключила Элла.

Матушка Ветровоск расхаживала взад и вперед по верандочке из плавника. От её топота содрогалась вся хижина, и от свай во все стороны расходились круги.

— Да откуда тебе её помнить?! — разорялась она. — Наша мать выгнала её из дому, когда ей только-только тринадцать исполнилось! Мы обе тогда пешком под стол ходили! Но я прекрасно помню те ссоры! Слышала их, лежа в постели! Она была настоящей распутницей!

— Когда мы были помоложе, ты и про меня говорила, что я распутница, — напомнила нянюшка.

Матушка запнулась, на мгновение растерявшись. Но потом раздраженно отмахнулась.

— Ну говорила, — мрачно пробормотала она. — Но ты в отличие от неё чар ни на кого не напускала.

— Просто ни к чему было, — радостно ответила нянюшка. — Платья с глубоким вырезом более чем достаточно.

— С глубоким вырезом и коротким подолом, насколько мне помнится, — буркнула матушка. — Но она пользовалась всякими заклятьями. Притом не обычными, нет! И всегда все делала назло!

Нянюшка Ягг уже собиралась было съязвить что-то вроде: «Да неужели? Хочешь сказать, она была не столь покладистой и скромной, как ты, Эсме?» Но вовремя прикусила язык. Не стоит играть со спичками на пиротехнической фабрике.

— Ужас, сколько жалоб было! — хмуро проговорила матушка. — Что ни день, так очередной папаша жаловаться заявляется.

— А вот насчет меня никто никогда не жаловался, — с гордостью заметила нянюшка.

— И ещё она вечно смотрелась в зеркало, — продолжала матушка. — Гордая была, как кошка. Всегда предпочитала смотреть в зеркало, а не в окно.

— И как её звали?

— Лили.

— Милое имечко, — заметила нянюшка.

— Сейчас она называет себя по-другому, — встряла госпожа Гоголь.

— Ну ещё бы!

— И она, выходит, заправляет всем городом? — уточнила нянюшка.

— Уж что-что, а покомандовать она всегда любила!

— А на кой ей командовать городом-то? — не поняла нянюшка.

— У неё свои планы, — ответила госпожа Гоголь.

— Была ли она тщеславной? Да ещё какой! — воскликнула матушка, обращаясь, очевидно, ко всему миру в целом.

— И ты знала, что она здесь? — спросила нянюшка.

— У меня было предчувствие! Зеркала!

— В зеркальной магии ничего дурного нет, — возразила нянюшка. — Я и сама проделывала всякие штуки с зеркалами. С зеркалом можно отлично позабавиться.

— Она пользуется не одним зеркалом, — пояснила госпожа Гоголь.

— Ого!

— А двумя.

— Вон оно что. Это совсем другое дело.

Матушка уставилась на поверхность воды. Из темной глубины на неё уставилось её собственное лицо.

По крайней мере, она искренне надеялась, что это лицо принадлежит ей.

— Я всю дорогу чувствовала, что она следит за нами, — промолвила матушка Ветровоск. — Только в зеркалах она по-настоящему счастлива. В этих самых зеркалах она как хочет вертит людьми, превращая их в сказки.

Матушка ткнула в отражение палкой.

— И в доме Жалки она тоже за мной следила — как раз перед тем, как пришла Маграт. Думаете, приятно видеть в собственном отражении кого-то другого?

Некоторое время матушка молчала.

— Кстати, а где Маграт?

— Должно быть, феекрестничает, — ответила нянюшка. — Сказала, мол, наша помощь ей не требуется.

Маграт была рассержена. А кроме того, она была напугана, отчего сердилась ещё больше. А когда Маграт бывала рассержена, людям приходилось туго.

— Даю тебе честное слово, — пообещала она. — Если не хочешь, можешь не идти на бал.

— Ничего у тебя не получится. Их не остановить, — уныло махнула рукой Элла. — Я-то знаю, как обстоят дела в этом городе.

— Слушай, говорю же тебе, можешь не ходить! — повторила Маграт.

Немного подумав, она спросила:

— А нет ли случайно человека, за которого ты хотела бы выйти замуж?

— Нет. Я мало кого знаю. Когда мне знакомиться-то?

— Хорошо, — кивнула Маграт. — Это все упрощает. Тогда я уведу тебя отсюда и… отведу в какое-нибудь другое место.

— А здесь нет никакого другого места. Я же тебе объясняла. Только болото. Я пробовала раз или два спрятаться там, но за мной всегда посылали кучеров. Нет, они совсем не плохие. Ну, кучера то есть. Просто они запуганы. Все боятся. По-моему, даже сестры и те боятся.

Маграт обвела взглядом тени.

— Боятся чего? — спросила она.

— Говорят, люди бесследно исчезают. Если делают что-нибудь неугодное дюку. С ними что-то происходит. В Орлее все очень вежливы, — поморщилась Элла. — Никто не крадет, не повышает голоса, и все по вечерам, кроме Сытого Вторника, сидят дома. — Она вздохнула. — Вот куда бы я хотела сходить. На карнавал. Только меня всегда оставляют дома. Но я же слышу, как люди на улицах веселятся… Вот какой должна быть Орлея! Чтобы плясали не во дворцах, а на улицах!

Маграт передернуло. Она вдруг почувствовала, как далеко она забрела от дома.

— Возможно, мне понадобится кое-какая помощь, — призналась она.

— У тебя же есть палочка, — сказала Элла.

— Бывают моменты, когда одной палочки недостаточно, — пояснила Маграт. Она встала.

— Но вот что я тебе скажу, — грозно добавила она. — Не нравится мне этот дом. И город этот мне не нравится. Золушка!

— Что?

— Ты не пойдешь на бал. Это я тебе обещаю…

И тут она повернулась.

— Я же предупреждала, — потупившись, пробормотала Элла. — Их даже не слышно.

На верхней ступеньке лестницы, ведущей в кухню, стояла одна из сестер. Её неподвижный взгляд был устремлен прямо на Маграт.

Говорят, каждый человек немного смахивает на какое-нибудь животное. Должно быть, у Маграт была прямая мысленная связь с неким небольшим пушистым зверьком, потому что она ощутила ужас, который испытывают все маленькие грызуны перед лицом немигающей смерти. Через угрожающий взгляд ей передавались самые разные послания: бесполезность бегства, глупость сопротивления, неотвратимость гибели.

Она знала, что ничего не может поделать. Ноги не слушались её. Впечатление было такое, будто команды поступали непосредственно через этот взгляд и прямо в её спинной мозг. Чувство беспомощности было почти умиротворяющим…

— Благословен будь этот дом.

Сестра обернулась куда быстрее, чем это сумел бы проделать обычный человек.

В дверях стояла матушка Ветровоск.

— Вот те на, — прогрохотала она. — Ты погляди!

— Ага, — согласилась нянюшка Ягг, появляясь в дверном проеме за её спиной. — Я и гляжу.

— Мы просто две старые нищенки, — заявила матушка, проходя в кухню.

— Просим милостыни по домам, — добавила нянюшка Ягг. — И уж конечно, сюда попали совершенно случайно.

Они с двух сторон подхватили Маграт под локти и подняли её над полом.

Матушка повернулась к Элле.

— А ты, госпожа?

Элла отрицательно покачала головой, отводя глаза.

— Нет, — промолвила она. — Я не могу уйти.

Матушка прищурилась.

— Думаю, это верно, — признала она. — Все мы должны идти своим путем, как считают некоторые, но не я. Гита, пошли!

— Ну, нам пора, — жизнерадостно объявила нянюшка Ягг.

Они развернулись, чтобы уходить. В дверях появилась вторая сестра.

— О боги! — воскликнула нянюшка Ягг. — Я даже и не заметила, как она вошла!

— Мы сейчас просто уйдем, — громко сказала матушка. — Надеюсь, вы, дамы, ничего не имеете против?

Она твердо встретила устремленный на неё взгляд.

В воздухе повисло напряжение.

— Гита, когда я скажу, беги… — шепнула матушка Ветровоск сквозь стиснутые зубы.

— Слышу, слышу, — откликнулась нянюшка.

Матушка пошарила за спиной и нащупала чайничек, в котором Элла недавно заваривала чай. Она взвесила его на ладони, стараясь двигаться медленно и плавно.

— Готова, Гита?

— По твоей команде, Эсме.

— Бежим!

Матушка подбросила чайничек под самый потолок. Головы обеих сестер немедленно повернулись следом за ним.

Нянюшка Ягг тащила за собой спотыкающуюся Маграт. Матушка захлопнула дверь прямо перед носом одной из сестер, которая, разинув рот, бросилась было следом за ними, но чуть припозднилась.

— А девушку мы вам оставляем! — крикнула нянюшка, когда они неслись по дорожке.

— Они сторожат её, — ответила матушка. — И с ней ничего не случится!

— В жизни не видывала людей с такими зубищами! — покачала головой нянюшка.

— Это потому, что никакие они не люди! Они змеи!

Ведьмы достигли сравнительной безопасности улицы и, задыхаясь, прислонились к стене.

— Змеи? — просипела нянюшка. Маграт открыла глаза.

— Это все дело рук Лили, — пояснила матушка. — Помнится, такие штуки у неё всегда хорошо выходили.

— Самые настоящие змеи?

— Угу, — мрачно подтвердила матушка. — Ей это пару раз плюнуть.

— Вот так штука! У меня бы такое ни за что не вышло.

— В прежние времена у неё бы тоже ничего не получилось. Вот она, сила зеркал.

— Я-я-я… — заикаясь, проблеяла Маграт.

— С тобой все в порядке, — успокоила нянюшка. И поглядела на матушку.

— Что б ты там ни говорила, а девушку бросать нельзя. Да ещё в доме, где расхаживают змеи, возомнившие себя людьми.

— Все куда хуже. Как раз они-то по-прежнему считают себя змеями, — поправила матушка.

— Ай, все едино. Даже ты никогда не творила ничего подобного. Самое худшее, так это когда ты слегка сбивала людей с толку и они путали себя с кем-то другим.

— Это потому, что я добрая, — резко отозвалась матушка.

Маграт передернулась.

— Ну что, будем её вызволять или нет? — поинтересовалась нянюшка.

— Не сейчас. Всему свое время, — ответила матушка. — Ты меня слышишь, Маграт Чесногк?

— Да, матушка, — отозвалась Маграт.

— Нам нужно найти место, где мы могли бы спокойно переговорить, — сказала матушка. — Насчет сказок.

— А что насчет сказок? — спросила Маграт.

— Лили использует их, — объяснила матушка. — Неужто сама не видишь? Это чувствуется по всей стране. Сказки скапливаются здесь потому, что именно тут они находят себе выход. Она подкармливает их. Думаешь, ей нужно, чтобы твоя Элла вышла за этого самого дюка просто потому, что того требуют политические соображения? Нет, это всего-навсего… видимость. Но истинная причина кроется в другом. Лили хочет, чтобы девочка вышла замуж за принца, потому что того требует сказка.

— А зачем ей это? — удивилась нянюшка.

— Все сказки на свете крутятся либо вокруг добрых фей, либо вокруг злых ведьм. И вот тут на сцену выступает наша Лили. Она как… как… — Матушка Ветровоск помолчала, пытаясь подыскать нужное слово. — Помните, в прошлом году в Ланкр приезжали циркачи?

— Ага, — кивнула нянюшка. — Там ещё всякие девицы в блестящих трико прыгали, и парни выливали белила себе на штаны. Хотя слона я так и не увидела. Обещали все, что покажут слонов, а их возьми да и не окажись. А на афишах сплошь слоны были нарисованы. Целых два цента потратила, а ни единого слона…

— Да, да, но я хочу сказать совсем другое, — перебила её матушка. — Помнишь, среди этих самых циркачей был один человек? Усатый такой и в большой шляпе?

— Тот-то? Но он ведь почти ничего и не делал, — пожала плечами нянюшка. — Стоял себе в серединке, время от времени щелкал хлыстом, а все крутилось само собой.

— Вот потому-то он и был там самым главным, — кивнула матушка. — Ведь именно вокруг него все происходило.

— А чем Лили подкармливает сказки? — спросила Маграт.

— Людьми, — ответила матушка и нахмурилась. — Ох уж мне эти сказки! — буркнула она. — Что ж, посмотрим ещё, кто кого…

На Орлею надвинулись зеленые сумерки. С болота потянулись туманы.

На улицах горели факелы, а в уютных двориках суетились призрачные фигуры, стягивая чехлы с ярмарочных повозок. В темноте то и дело поблескивали праздничные одежды, периодически раздавался звон колокольчиков.

Весь год жители Орлей были милыми и тихими. Однако ход истории неумолим, и в любом календаре имеется по крайней мере одна ночь, которая временно восстанавливает мировой баланс. И неважно, как она называется — Праздник Дураков, Ночь Бобового Короля или вообще Самеди Нюи Мор. Главное, что в эту ночь даже самые серьезные, самые почтенные люди могут плюнуть на приличия и как следует поразвлечься.

Во всяком случае, такая возможность им предоставляется, а остальное — их личное дело.

Кучера и лакеи сидели в своем закутке в конюшне, уплетая ужин и жалуясь на то, что все веселятся, а они вот тут вкалывают. А ещё они коротали время, пытаясь угадать, что за ужин собрали им сегодня заботливые женушки, и завидуя тем, чьи жены, соответственно, проявили больше заботы.

Старший лакей опасливо приподнял крышку.

— У меня цыплячья шейка и соленый огурец, — возвестил он. — Сыра ни у кого нет?

Второй кучер исследовал содержимое своей коробочки.

— Снова вареный бекон, — пожаловался он. — Моя всегда кладет мне вареный бекон. Знает, что я терпеть его не могу. И даже жир не срезает.

— А это такой толстый белый жир? — осведомился первый кучер.

— Ну да. Просто ужас какой-то! По-твоему, это разве похоже на праздничный ужин?

— Махнемся на салат и помидор?

— Годится. А что у тебя, Джимми?

Младший лакей застенчиво развернул свой аккуратный сверток. Там обнаружились четыре бутерброда, причём все корки с ломтей хлеба были тщательно обрезаны. Каждый бутерброд украшала веточка петрушки, и в сверток даже была вложена салфетка.

— Копченый лосось и сливочный сыр, — ответил он.

— Ещё, небось, и кусочек свадебного пирога? — ухмыльнулся первый кучер. — Неужто вы его по сию пору не доели?

— Каждую ночь угощаемся, — парировал младший лакей.

Загон содрогнулся от последовавшего хохота. Общеизвестно, что любое, даже самое невинное замечание, отпущенное недавно женившимся молодым членом любого трудового коллектива, является спусковым крючком для грубого веселья среди его старших и более циничных коллег. Это свойственно даже девятиногим существам, живущим на дне аммиачного океана некой огромной ледяной планеты. Таковы традиции.

— Ничего, наслаждайся, пока можешь, — мрачно произнес второй кучер, когда веселье немного улеглось. — Начинается все с поцелуйчиков, пирога и обрезанных корок, а потом вдруг раз, и твой удел — остывший пирог с языком, охладевшая жена и вечные скандалы.

— Насколько я понимаю, — начал первый кучер, — тут все дело в том, как ты…

В дверь постучали.

Младший лакей, будучи самым младшим из всех, направился к двери.

— Какая-то старая карга, — вскоре возвестил он. — Чего тебе, старая?

— Выпить не желаете? — спросила нянюшка Ягг.

Она продемонстрировала кувшин, над которым витал ощутимый запах спиртного, и дунула в бумажный пищик.

— Что? — переспросил лакей.

— И не стыдно вам, ребята, работать? Праздник же! Эге-гей!

— А ну, в чем дело?.. — начал было старший кучер, но вдруг учуял соблазнительный аромат спиртного. — О боги! Что там у неё?

— Очень похоже на ром, господин Тревис.

Старший кучер заколебался. С улицы доносились музыка и смех — это проходило первое шествие. В небе вспыхивали фейерверки. В этот вечер ну никак нельзя было не пропустить хоть глоточек спиртного…

— Какая милая старая дама, — сказал он. Нянюшка Ягг снова помахала кувшином.

— Наше здоровье! — воскликнула она. — И пусть грязи вам будет по колено!

Существуют две основные разновидности так называемых классических ведьм — сложная, и простая. Иначе говоря, бывают такие ведьмы, чьи комнаты битком набиты всяческими причиндалами, а некоторые ведьмы прекрасно обходятся без подобных штучек.

Маграт по своим наклонностям относилась к первой разновидности. Взять, к примеру, волшебные ножи. У неё была целая коллекция волшебных ножей, причём все с соответствующим образом раскрашенными рукоятками и лезвиями, сплошь покрытыми магическими рунами.

Но лишь спустя много лет, проведенных рядом со старой, мудрой матушкой Ветровоск, Маграт наконец поняла, что самый обычный кухонный нож для резки хлеба может оказаться куда полезнее, чем самый изукрашенный из волшебных ножей. Им можно делать все то же самое, что и волшебным, а кроме того, ещё и резать хлеб.

В каждой давно устоявшейся кухне есть один старинный нож с истертой до невозможности рукоятью и выгнутым подобно банану лезвием. Причём нож этот настолько остр, что вы скорее согласитесь выудить яблоко из аквариума с пираньями, чем сунуть ночью руку в ящик кухонного стола.

Свой нож Маграт носила за поясом. В данный момент она, судорожно болтая ногами, парила в тридцати футах над землей, одной рукой сжимая палку своей метлы, а другой рукой цепляясь за водосточную трубу. На первый взгляд при наличии помела проникновение в дом дело нехитрое. Но получалось, что это не так.

Наконец ведьмочка обхватила ногами трубу, а рукой — очень кстати подвернувшуюся горгулью. Просунув лезвие ножа между створками окна, Маграт подняла защелку, ещё немного пыхтения и кряхтения — и в конце концов она оказалась в доме, где привалилась к стене и попыталась отдышаться. Перед закрытыми глазами мелькали голубые огни — эхо фейерверков, взрывающихся в небе снаружи.

Матушка несколько раз переспрашивала у неё, точно ли Маграт хочет сделать то, что она хочет сделать. Оказалось-таки, что да, Маграт и впрямь уверена в своих желаниях. Пусть даже по дому все ещё бродят эти самые змееженщины. Но быть ведьмой — это прежде всего означает посещать те места, где тебе вовсе не улыбается оказываться.

Маграт открыла глаза.

На портновском манекене посреди зала красовалось платье.

Над Орлеей взорвалась «клатчская свеча». По бархатно-черному небу разлетелись красные и зеленые звезды, ярко высветив драгоценные камни и шелка.

Маграт в жизни не видела ничего более красивого.

Она тихонько двинулась вперед, во рту у неё пересохло.

Над болотом клубился теплый туман. Госпожа Гоголь помешала варево, бурлящее в котле.

— Что они делают? — спросил Суббота.

— Останавливают сказку, — ответила она. — А может… может, и нет…

Она поднялась.

— Так или иначе, нам пора на поляну, — промолвила госпожа Гоголь и повернулась к Субботе. — Ты боишься?

— Я… я знаю, что будет потом, — выдавил зомби. — Даже если мы победим.

— Мы оба это знаем. Но у нас было двенадцать лет.

— Да. У нас было двенадцать лет.

— И Элла будет править городом.

— Да.

А в кучерском закутке тем временем, как выразилась бы нянюшка Ягг, зажигали вовсю.

Младший лакей неопределенно улыбнулся стене и повалился на стол.

— Вот она, нынешшшняя-то молодежь, — заявил главный кучер, пытаясь выудить свой парик из кружки. — Совсем градушшш… градуссс… не умеют держать…

— Не желаете ли ещё, господин Тревис? На ход ноги? — спросила нянюшка, в очередной раз наполняя его кружку. — Или как там, среди вас, кучеров, говорят? На оборот колеса?

— Кжжжись, — заметил старший лакей, — нам ужжже вроде пора карету готовить, шо скажжже-те?

— Я так скажу, что вы вполне успеете пропустить ещё по одной, — ответила нянюшка Ягг.

— Ошшшнь благородно, — признал кучер. — Вессьма блгродно. Вот гляжжжу на вассс, гжа Ягга…

Маграт всегда мечтала о таком платье. В бездонной пропасти своей души бессонными ночами она частенько танцевала с принцами. Нет, не с застенчивыми, трудолюбивыми принцами, вроде ланкрского принца Веренса, а с настоящими, с теми, у которых хрустально-голубые глаза и белые жемчужные зубы. И в эти моменты на ней были точь-в-точь такие платья. И сшиты они были на неё и для неё.

Она рассматривала отделанные рюшами рукава, вышитый корсаж, тончайшие белые кружева. Это был какой-то совсем другой, далекий мир… Платье… А на ней сейчас были штаны, которые нянюшка Ягг упорно обзывала «магратжами». Зато они очень практичные.

Будто практичность вообще что-то значит!

Она ещё долго смотрела на платье.

А потом со слезами, текущими по лицу и меняющими цвет под вспышками ярких фейерверков, Маграт взялась за нож и принялась резать платье на очень-очень маленькие кусочки.

Голова старшего кучера мягко подскочила на бутербродах.

Нянюшка Ягг встала, правда немного неуверенно. Будучи в душе женщиной доброй, она заботливо подсунула под голову храпящему на столе младшему лакею его парик, после чего вышла в ночь.

У стены она заметила чей-то силуэт.

— Маграт, ты? — прошипела нянюшка.

— Нянюшка?

— Ну как, позаботилась о платье?

— А как там кучера?

— Значит, порядок, — заключила, появившись из теней, матушка Ветровоск. — Осталась только карета.

На цыпочках она просеменила к сараю, где стоял экипаж, и открыла дверь. Та громко заскрипела.

— Тш-ш-ш! — прошипела нянюшка.

На полочке нашлись огарок свечи и спички. Маграт, немного повозившись, зажгла свечу.

Карета засверкала как зеркальный шар.

Зрелище было поистине невероятное. Экипаж был так пышно изукрашен, будто кто-то взял самую обыкновенную карету, а потом вдруг сошел с ума и принялся напропалую лепить на неё украшения и золотую краску.

Матушка Ветровоск задумчиво обошла карету.

— Показуха, — наконец заключила она.

— Эх, жаль красоту такую ломать… — с грустью в голосе промолвила нянюшка.

Она засучила было рукава, но потом, чуток поразмыслив, заткнула подол юбки за подштанники.

— Где-то здесь непременно должен быть молоток, — пробормотала она, оглядывая тянущиеся вдоль стены полки.

— Не надо! Будет слишком много шума! — прошипела Маграт. — Погодите секундочку…

Она вытащила из-за пояса презренную палочку, крепко стиснула её и махнула в сторону кареты.

По сараю будто промчался порыв ветра.

— Чтоб мне лопнуть, — восхитилась нянюшка Ягг. — Мне бы это и в голову не пришло. На полу лежала большая оранжевая тыква.

— Пустяки, — махнула рукой Маграт, рискнув позволить себе чуточку горделивости.

— Ха! Эта карета уже никуда не поедет, — сказала нянюшка.

— Слышь… А может, ты и с лошадьми то же самое сотворишь? — спросила матушка. Маграт отрицательно покачала головой.

— М-м-м, думаю, это было бы слишком жестоко.

— Верно, верно, — согласилась матушка. — Нет оправдания жестокости к бессловесным тварям.

Два жеребца с поистине лошадиным любопытством наблюдали, как она отпирает дверцы их стойл.

— Бегите, — велела матушка Ветровоск. — Где-то там бескрайние зеленые луга. — Она бросила взгляд на Маграт. — Считай, ты их эмконьсипировала.

Отклика не последовало.

Матушка вздохнула. Она забралась на деревянную перегородку, разделяющую стойла, вытянула обе руки, взяла обоих жеребцов за уши и мягко пригнула их головы на один уровень со своим ртом.

Что-то им прошептала.

Жеребцы повернулись друг к другу и обменялись изумленными взглядами.

Потом уставились на матушку.

Она улыбнулась им и кивнула.

А затем…

Вообще-то, лошадь не способна мгновенно перейти из неподвижного состояния в галоп, но жеребцам это почти удалось.

— Интересно, что такого ты им сказала? — спросила Маграт.

— Волшебное лошадиное слово, — ответила матушка. — Его по наследству получил Гитин Джейсон, а уж потом открыл его мне. Срабатывает как часы.

— Неужто он тебе его открыл? — изумилась нянюшка.

— Да.

— Как, неужели от и до?

— Ну да, — самодовольно признала матушка.

Маграт заткнула палочку обратно за пояс. При этом на пол выпал кусочек белой материи.

В свете огарка сверкнули драгоценные камни и шелк. Она поспешно нагнулась, чтобы поднять его, но мало что способно ускользнуть от взгляда матушки Ветровоск.

Она вздохнула.

— Маграт Чесногк… — начала матушка.

— Да, — смиренно согласилась Маграт. — Да. Знаю. Я мокрая курица.

Нянюшка ласково похлопала её по плечу.

— Ничего, — ободряюще произнесла она. — Сегодня ночью мы славно потрудились. Теперь у этой твоей Эллы примерно столько же шансов угодить на бал, сколько у меня… стать королевой.

— Ни платья, ни кучеров, ни лошадей, ни кареты, — перечислила матушка. — Хотела бы я посмотреть, как она выкрутится на этот раз. Сказки, говоришь? Ха!

— Так, а что мы дальше будем делать? — спросила Маграт, когда они крадучись вышли во двор.

— Сегодня же Сытый Вторник! — воскликнула нянюшка. — Предлагаю как следует повеселиться!

Из темноты появился Грибо и принялся тереться о её ноги.

— А я думала, что Лили попробует как-нибудь извести его, — сказала Маграт.

— С таким же успехом она могла бы попробовать извести наводнение, — хмыкнула нянюшка. — Так как насчет погулять от души?

— Что-то не по душе мне отплясывать на улицах, — призналась матушка. — Это сколько ж ты рому выпила?

— Ой, да будет тебе, Эсме, — махнула рукой нянюшка. — Помнишь пословицу? Если не можешь славно повеселиться в Орлее, то скорее всего ты уже мертв. — Но тут она вспомнила про Субботу. — Впрочем, возможно, в Орлее даже мертвым перепадает чуток веселья.

— А может, нам лучше остаться здесь, — предложила Маграт. — На всякий случай?

Матушка Ветровоск задумалась.

— Ты что, Эсме, считаешь, её могут отправить на бал в тыкве? — спросила нянюшка Ягг. — А кого запрягать-то будут? Мышей? Хе-хе-хе!

Перед мысленным взором матушки Ветровоск возникли две женщины-змеи, и она снова засомневалась. Но день и в самом деле выдался долгим. Кроме того, если подумать, это действительно смешно…

— Ну ладно, — решилась она. — Но запомни: гулять от твоей души я ни в жизнь не стану!

— Там танцуют и все такое прочее… — вкрадчиво промолвила нянюшка.

— И ещё, наверное, продают всякие банановые напитки, — добавила Маграт.

— Ставлю миллион против одного, что так оно и есть! — радостно воскликнула нянюшка Ягг.

Лилит де Темпскир улыбнулась сама себе в двойном зеркале.

— Ну надо же, — сказала она. — Ни кареты, ни платья, ни лошадей. И что тут делать старенькой крестной? Бедная я, разнесчастная. В общем, ой-ой-ой, как говорится.

Она открыла небольшой кожаный футляр, похожий на те, в которых музыканты обычно носят свою любимую флейту.

В футляре оказалась палочка — точная копия волшебной палочки, что была у Маграт. Лилит вытащила её и переставила серебряные и золотые кольца в новые положения.

Послышался щелчок, который издают затворы самых зловещих ружей.

— Придется работать с тыквой, — сказала Лилит.

Основная разница между разумными и неразумными объектами заключается в том, что изменить вид первых хоть и трудно, но все же не так уж невозможно. Главное здесь — ментальные настройки. В то время как для превращения неразумного объекта вроде тыквы — а трудно себе представить объект более неразумный, чем тыква, — требуется волшебство и только волшебство.

Но если его молекулы помнят то время, когда они ещё не были тыквой…

Она рассмеялась, и мириады отражений Лилит, населяющие зеркальную вселенную, рассмеялись вместе с ней.

Центр Орлей уже отпраздновал свой Сытый Вторник, и сейчас темные и освещенные светом факелов церемонии разворачивались в бедных предместьях, окружающих высокие белые здания. Тут были фейерверки. Были танцоры и пожиратели огня, были перья и блестки. Ведьмы, представления которых о народном гулянье ограничивались пляской вокруг костра, разинув рты, смотрели с запруженного зеваками тротуара на проходящие мимо праздничные процессии.

— Да это ж танцующие скелеты! — воскликнула нянюшка, когда по улице прошествовала толпа костлявых фигур.

— Ага, сейчас, — отозвалась Маграт. — Обычные люди в черных трико с нарисованными на них костями.

Кто-то толкнул матушку Ветровоск. Она обернулась и увидела перед собой широкое улыбающееся лицо темнокожего человека. Он протягивал ей какую-то бутыль.

— Угостись-ка, милашка.

Матушка взяла бутыль, поколебалась, но затем отхлебнула. Толкнула Маграт и передала бутылку ей.

— Бр-р-р! У-у-у-ух! — с трудом выговорила она.

— Что? — крикнула Маграт, стараясь перекрыть грохот марширующего мимо оркестра.

— Какой-то тип хочет, чтобы мы попробовали.

Маграт оглядела горлышко бутылки и попыталась незаметно вытереть его об платье — несмотря на тот самоочевидный факт, что все микробы в окрестностях бутыли давным-давно сдохли. Опасливо сделав небольшой глоток, Маграт в свою очередь толкнула матушку Ягг.

— Хр-р-бр-р-эх! — выдавила она и утерла покатившиеся из глаз слезы.

Нянюшка запрокинула бутылку. Спустя некоторое время Маграт снова толкнула нянюшку в бок.

— Мне показалось, мы пустили её по кругу! — укоризненно сказала она.

Нянюшка вытерла губы и передала заметно полегчавшую бутылку своему соседу слева.

— Эй, господин, здесь угощают, — сказала она.

— БЛАГОДАРЮ.

— Симпатичный ты себе наряд отхватил. Кости прям как настоящие.

Нянюшка снова переключилась на процессию жонглирующих факелами огнеглотателей. Затем у неё в подсознании что-то щелкнуло. Она снова взглянула налево. Но сосед уже удалился.

Нянюшка пожала плечами.

— Интересно, что будет дальше? — пробормотала она.

Матушка Ветровоск впилась глазами в группу танцоров беспритязательного лимбо. У многих во время парадов есть одна общая черта: они недвусмысленно выражают то, на что шутки вроде майского шеста лишь намекают. Правда, танцы прикрывают все это блестками.

— Да уж, в следующий раз, заходя в уборную, сто раз подумаешь, а в таком ли ты уединении, как тебе кажется… — хмыкнула нянюшка Ягг, ткнув пальцем в танцоров, которые без видимой причины вертелись в воздухе.

Грибо сидел у её ног, пристально наблюдая за танцующими женщинами, на которых не было ничего, кроме перьев. Он тщетно пытался понять, что это за странные твари и как с ними стоит обойтись.

— Я сейчас кое о чем думаю. О том… как работают сказки. Но, по-моему, стоит перекусить, — слабым голосом промолвила матушка. Однако тут же подавила секундную слабость. — Я имею в виду настоящую еду, а не то, что выскребли со дна пруда. Слышать больше не желаю ни о каких там гастрономиях!

— Как же ты все-таки не любишь приключения, матушка, — укоризненно произнесла Маграт.

— Вообще-то, я не против приключений, если они, конечно, не опасные, — парировала матушка. — Но только не с едой.

— Тут неподалеку есть заведение, где делают бутерброды с аллигаторами, — объявила нянюшка, отворачиваясь от парада. — Представляете? Настоящий аллигатор на бутерброде!

— Это напомнило мне один анекдот… — сказала матушка Ветровоск.

В её сознании назойливо свербила какая-то мысль.

Нянюшка Ягг надрывно закашляла, но это не сработало.

— Заходит, значит, один в харчевню, — начала матушка Ветровоск, пытаясь не обращать внимания на все усиливающееся беспокойство. — И вдруг видит объявление. А там: «Любые бутерброды на любой вкус». Ну он и говорит: «Сделайте-ка мне аллигаторский бутербродик — да побыстрее!»

— Интересно, что думают сами аллигаторы по поводу этих бутербродов? — с упреком промолвила Маграт.

За этим замечанием последовала поистине свинцовая пауза.

— А вот я всегда говорю: посмеяться вдоволь — это ж только на пользу! — наконец заявила нянюшка.

Глядя на Эллу, с безнадежным видом стоящую между змееженщинами, Лилит улыбнулась.

— Надо же, что с платьем-то случилось! — покачала головой она. — И дверь была заперта. Вот так раз! Как же такое могло случиться?

Элла упорно смотрела себе под ноги.

Тогда Лилит взглянула на сестер.

— Что ж, — сказала она, — значит, придется воспользоваться тем, что есть. Так? Принесите-ка мне… двух крыс и двух мышей. Уж я-то знаю, крыс и мышей вы всегда отыщете. Да, и захватите тыкву побольше.

Она рассмеялась. Нет, не тем безумным пронзительным смехом, которым смеются побежденные злые волшебницы, а скорее довольно приятным смехом человека, который ценит удачную шутку.

После чего задумчиво взглянула на палочку.

— Но сначала, — промолвила она, переводя взгляд на бледное лицо Эллы, — приведите ко мне тех нехороших людей, которые позволили себе так напиться. Какое неуважение с их стороны. А если тебя не уважают, значит, ты ничего не стоишь.

Единственным звуком, нарушавшим тишину кухни, было пощелкивание волшебной палочки.

Нянюшка Ягг уставилась на стоящий перед ней высокий стакан.

— Никак в толк не возьму, и зачем они в них зонтики вставляют, — в который раз поразилась она, накалывая на соломинку вишенку из коктейля и отправляя её в рот. — Непонятно, то ли боятся, что туда дождь накапает, то ли ещё чего…

Она улыбнулась Маграт и матушке, которые мрачно созерцали тянущиеся мимо праздничные процессии.

— Да не горюйте вы так, — призвала она. — В жизни не видывала таких угрюмых физий.

— Нянюшка, ты пьешь почти чистый ром, — указала Маграт.

— Это ты мне говоришь? — хмыкнула нянюшка, делая очередной глоток. — Ваше здоровье!

— Слишком уж легко все оказалось, — сказала вдруг матушка Ветровоск.

— Ну ещё бы! Это ж мы! — воскликнула нянюшка. — Если надо что-то сделать, кто ж ещё это сделает, кроме нас, девочек, а? Покажите мне человека, который смог бы туда проникнуть и провернуть все в мгновение ока! Особенно удачно получился фокус с каретой.

— Сказка не складывается, — отсутствующе заметила матушка.

— Да наплюй ты на эти поганые сказки! — высокомерно перебила её нянюшка. — Их всегда можно перекроить по-своему.

— Не всегда. Нужно знать, где подступиться, — возразила матушка. — В любом случае, не исключено, что они смогут достать ей и новое платье, и лошадей, и карету, и все прочее.

— Да где? Когда? — воскликнула нянюшка. — Сегодня ж праздник. Ни за что не успеют! Бал начнется с минуты на минуту.

Матушка Ветровоск побарабанила пальцами по краю столика.

Нянюшка вздохнула.

— Ну что ещё? — устало спросила она.

— Не бывает так, и все тут, — заявила матушка.

— Послушай, Эсме, единственное, что их сейчас спасло бы, так это волшебная палочка. А палочка у Маграт, — нянюшка кивнула на Маграт. — Верно ведь, Маграт?

— Гм, — ответствовала Маграт.

— Надеюсь, ты её не потеряла?

— Нет, но…

— Ну и порядок.

— Только… Э-э… Элла сказала, что у неё две крестные…

Рука матушки Ветровоск резко опустилась на стол. Нянюшкин стакан подскочил и опрокинулся.

— Вот оно! — взревела матушка.

— Он был почти полный. Почти полный стакан, — укоризненно заметила нянюшка.

— Пошли!

— Почти полный стакан…

— Гита!

— Да иду я, иду! Просто стакан…

— Быстро!

— Я только хотела попросить принести мне дру…

— Гита!

Ведьмы уже приближались к дому, когда из ворот вывернула карета и покатила прочь.

— Не может быть, чтобы это была та самая карета! — воскликнула Маграт. — Мы ведь избавились от неё!

— Надо было пошинковать её на кусочки, — покачала головой нянюшка. — Заодно тыквы бы поели…

— Нас обошли, — сказала, останавливаясь, матушка.

— Слушайте, можно же проникнуть в сознание лошадей… — предложила Маграт. Ведьмы сосредоточились.

— Никакие это не лошади, — вдруг сообщила нянюшка. — Похоже, это…

— Крысы, превращенные в лошадей, — закончила матушка, которая умела влезать в умы куда лучше, чем в душу. — Я чувствую то же самое, что и тогда с бедным старым волком. Их сознания больше похожи на фейерверк.

От неприятного ощущения у себя в голове она даже поморщилась.

— Наверное, — задумчиво произнесла матушка, глядя вслед исчезающей за поворотом карете, — я могла бы заставить колеса отвалиться…

— Это не поможет, — возразила Маграт. — Кроме того, там внутри Элла!

— А есть и другой способ, — хмыкнула нянюшка. — Я знаю кое-кого, кто запросто залезет им в мозги.

— И кто же это? — спросила Маграт.

— Итак, наши метлы при нас, — сказала нянюшка. — Догнать их труда не составит…

Ведьмы приземлились в укромном переулочке, обогнав карету на несколько минут.

— Не больно-то мне это нравится, — призналась матушка. — Такие вещи больше Лили по душе. Терпеть не могу подобных штук. Ты только вспомни того волка!

Нянюшка вытащила Грибо из его гнездышка среди прутьев.

— Да ведь Грибо и так почти человек, — сказала она.

— Ха!

— К тому же это все равно продлится недолго. Хоть нас и трое, — добавила нянюшка. — И кстати, интересно посмотреть, сработает или нет.

— Да, но это неправильно, — указала матушка.

— Только не в здешних краях, — фыркнула нянюшка.

— Кроме того, — вдохновенно изрекла Маграт, — мы хорошие ведьмы. Значит, ничего плохого и неправильного мы сделать не можем.

— О, да, уж кто-кто, а мы-то хорошие, — скептически ухмыльнулась матушка. — Как же я, дура, забыла об этом.

Нянюшка выпрямилась. Грибо, понимая, что от него что-то требуется, выжидающе уселся и поднял морду.

— Матушка, ты должна согласиться, ничего лучшего нам уже не придумать, — привела ещё один довод Маграт.

Матушка заколебалась. Из-под отвращения пробивался слабенький предательский огонек увлечения идеей. Кроме того, они с Грибо вот уже много лет сердечно ненавидят друг друга. Почти человек, говорите? Ладно, пускай понюхает, каково это, посмотрим, как ему понравится… От подобной мысли ей даже стало стыдно. Но не очень.

— Ай, ладно.

Они сосредоточились.

Как было отлично известно Лили, изменение формы объекта — один из сложнейших видов волшебства. Но с живым объектом все намного легче. Ведь как-никак, а живое существо уже знает, какая у него форма. И все, что вам требуется, это лишь изменить его мышление.

Грибо зевнул и потянулся. К его удивлению, собраться обратно он не сумел, а продолжил вытягиваться все дальше и дальше.

В мыслительные протоки его кошачьего мозга хлынул прилив веры. Грибо вдруг поверил, что он — человек. И это не было каким-то там мимолетным ощущением, будто он внезапно стал человеком, нет, он абсолютно поверил в это. И сила сей непререкаемой веры бурным потоком хлынула в его морфическое поле, сметая все возможные возражения, полностью переделывая само его естество.

Обратно ринулись новые инструкции.

Если он человек, то ему совершенно ни к чему вся эта шерсть. И он должен быть больше…

Ведьмы пораженно наблюдали за происходящим.

— Вот уж не думала, что у нас это получится, — наконец призналась матушка.

…Долой острые кончики ушей, усы слишком длинные…

…Мышцы должны быть больше, все эти кости неправильной формы, и ногам следует быть подлиннее…

А потом все кончилось.

Грибо разогнулся и, неуверенно покачнувшись, встал.

Нянюшка уставилась на него, разинув рот. Потом её глаза опустились ниже.

— Ого! — только и смогла сказала она.

— По-моему, — решительно произнесла матушка Ветровоск, — нам стоит немедленно создать ему какую-нибудь одежду.

Это было достаточно просто. Наконец, удовлетворившись полученным результатом, матушка кивнула и отступила назад.

— Маграт, теперь можешь открыть глаза, — разрешила она.

— А я их и не закрывала.

— А следовало бы.

Грибо медленно повернулся, его покрытое шрамами лицо искривилось в ленивой улыбке. Нос у него был сломан, а слепой глаз прикрывала черная повязка. Зато другой полыхал словно все грехи ангелов, а улыбка сулила падение святым. Во всяком случае, святым женского пола.

Может, дело было в феромонах или в том, как перекатывались мускулы под черной кожаной курткой, но Грибо источал какую-то сальную дьявольскую сексуальность в мегаваттном диапазоне. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы в багровом свете захлопали темные крылья.

— Э-э-э, Грибо, — позвала нянюшка. Он открыл рот. Блеснули клыки.

— Ур-р-р-о-ул, — откликнулся он.

— Ты меня понимаешь?

— Да-а-а-ау, няунюшкау.

Нянюшка почувствовала, что ноги отказываются ей служить, и прислонилась к стене.

Послышался цокот копыт. Карета приближалась.

— Отправляйся туда и останови эту карету!

Грибо снова улыбнулся и бросился прочь. Нянюшка принялась обмахиваться шляпой.

— Ого-го, — выдавила она. — Даже вспомнить страшно, я ведь частенько почесывала ему брюшко… Неудивительно, что кошки так орут по ночам.

— Гита!

— Знаешь, Эсме, ты и сама что-то раскраснелась.

— Просто я запыхалась, — ответила матушка.

— Забавно, ты вроде и не бегала вовсе.

Карета с грохотом неслась по улице.

Кучера и лакеи были не совсем уверены, кто они такие. Их мысли дико метались. То они были людьми, думающими о сыре и ветчинной кожуре. А то вдруг становились мышами, удивляющимися, с чего это на них вдруг напялили штаны.

Что же до лошадей… лошади вообще немного безумны, и то, что при этом они были крысами, ничуть не облегчало их положения.

В общем, когда из тени вдруг появился Грибо и улыбнулся им, все участники событий пребывали в довольно неустойчивом психическом состоянии.

— Ур-р-р-о-ул? — осведомился он.

Лошади попытались остановиться, но при наличии несущейся следом кареты это было практически невозможно. Кучера в ужасе замерли.

— Ур-р-р-о-ул?

Карету занесло, и она боком врезалась в стену, стряхнув сидящих на козлах кучеров. Грибо поднял одного из них за шкирку и принялся трясти его, в то время как лошади изо всех сил старались вырваться из упряжи.

— Поуиграем, пушистик? — предложил Грибо.

Позади перепуганных глаз отчаянно боролись за превосходство человек и мышь. Впрочем, они могли бы не напрягаться — все равно бы проиграли, и тот и другой. Их переключающееся сознание видело либо улыбающегося кота, либо здоровенного, мускулистого одноглазого лыбящегося детину.

Наконец кучеромыш лишился сознания. Грибо на всякий случай похлопал его по щекам, надеясь, что тот придет в себя…

— Проснись, мяушоночек… — А потом вдруг потерял к нему интерес. Дверца кареты скрипнула, застряла и наконец после очередного усилия распахнулась.

— Что случилось? — спросила Элла.

— Ур-р-р-о-ул!

Сапог нянюшки Ягг угодил Грибо точнехонько в затылок.

— И думать не смей, дружок, — предостерегла она.

— Хочяу, — уныло сообщил Грибо.

— Ты всегда хочешь, это твоя вечная беда, — ответила нянюшка и улыбнулась Элле. — Выходи, милая.

Грибо пожал плечами и удалился, таща за собой бесчувственного кучера.

— Что тут происходит? — жалобно поинтересовалась Элла. — Ой, Маграт! Это все ты устроила, да?

Маграт позволила себе на мгновение испытать скромную гордость.

— Я же говорила, что тебе не придется отправляться на бал!

Элла оглянулась на искалеченную карету, а затем снова повернулась к ведьмам.

— А эти две змеи в женском облике случайно не с тобой ехали? — спросила матушка Ветровоск. Маграт судорожно схватилась за палочку.

— Они ушли раньше, — ответила Элла. Тут она вспомнила кое о чем ещё, и лицо её помрачнело.

— А настоящих кучеров Лилит превратила в жуков, — прошептала она. — Хотя они ничего плохого не сделали! Но она заставила сестер поймать двух мышек, превратила тех в людей, а потом сказала, что равновесие нарушать нельзя, сестры притащили кучеров, она превратила их в жуков, а затем… затем она раздавила их…

Элла в ужасе замолчала.

В небе разорвался очередной фейерверк, но вокруг кареты висел пузырь ужасной тишины.

— Ведьмы не убивают людей, — наконец сказала Маграт.

— Здесь же заграница, — пробормотала, отворачиваясь, нянюшка.

— По-моему, — вступила матушка Ветровоск, — тебе, юная леди, лучше всего прямо сейчас отправиться отсюда куда-нибудь подальше.

— Они так жалобно хрустнули…

— У нас есть метлы, — перебила Маграт. — Чтобы улететь всем, как раз хватит.

— Она пошлет за вами в погоню какую-нибудь тварь, — угрюмо произнесла Элла. — Я её знаю. Какую-нибудь тварь из зеркала.

— Ничего, справимся, — обнадежила её Маграт.

— Нет, — перебила матушка. — Что бы там дальше ни случилось, это должно случиться здесь. Эту юную особу мы отправим куда-нибудь в безопасное место. А потом… потом посмотрим.

— Но если я исчезну, она сразу узнает, — возразила Элла. — Ведь она уже ждёт меня на балу! И сразу начнет искать!

— Похоже, она права, Эсме, — согласилась нянюшка Ягг. — Думаю, ты и сама предпочла бы встретиться с ней на собственной территории. Лично мне очень не хочется играть с ней в прятки в такую темную ночь. Лучше я буду видеть, как она приближается.

В темноте над ними раздалось хлопанье крыльев. Сверху скользнула маленькая крылатая тень и приземлилась на булыжную мостовую. Из темноты угрожающе сверкнули глаза. Существо выжидающе уставилось на ведьм взглядом намного более разумным, чем если бы это была какая-нибудь сова.

— Это вроде петух госпожи Гоголь, — подметила нянюшка. — Или не он?

— Вряд ли мы когда узнаем, петух это или нет, — фыркнула матушка. — Интересно, что у неё на уме…

— Хорошее или плохое, ты это имеешь в виду? — уточнила Маграт.

— Она здорово готовит, — отозвалась нянюшка. — Не может быть плохим человек, который умеет так вкусно готовить.

— Это та женщина, что живет на болоте? — спросила Элла. — О ней ходит множество разных слухов.

— Слишком уж охотно превращает она всяких мертвецов в зомби, — покачала головой матушка. — А это неправильно.

— Но мы же сами только что наделили кота разумом, то есть, я хочу сказать, сделали его человеком, — поправилась нянюшка, закоренелая любительница кошек. — И это, строго говоря, тоже не совсем правильно. Более того, возможно, это ой как далеко от правильного!

— Да, но мы поступили так по правильным причинам, — возразила матушка.

— Мы же не знаем, какие причины у госпожи Гоголь…

Из переулка донеслось урчание. Нянюшка немедленно ринулась туда, и вскоре из темноты послышался её строгий голос:

— Нет! Оставь его сию же минуту!

— Мой! Мой!

Легба немного прошелся вдоль улицы. А потом повернулся и ещё раз выжидающе взглянул на ведьм.

Матушка почесала подбородок и, чуть отступив от Маграт и Эллы, смерила девушек оценивающим взглядом. После чего повернулась и задумчиво огляделась.

— Гм-м, — протянула она. — Значит, говоришь, Лили тебя ждёт?

— Она умеет выглядывать из отражений, — нервно отозвалась Элла.

— Гм-м, — снова выразилась матушка. Сунула палец в ухо и покрутила им там. — Ну что ж, Маграт, ты ведь у нас крестная… А в чем заключается основная задача настоящей крестной?

Маграт в жизни не играла в карты.

— Защищать Эллу, — тут же отозвалась она, немало удивленная матушкиным публичным признанием, что не кому-нибудь, а именно Маграт была передана волшебная палочка.

— Неужели?

Матушка Ветровоск нахмурилась.

— Понимаешь, — проговорила она, — у вас обеих почти один и тот же размер…

Озадаченное выражение оставалось на лице у Маграт ещё с секунду, а затем мгновенно сменилось гримасой ужаса.

Юная ведьма попятилась.

— Но кто-то же должен это сделать, — сказала матушка.

— О нет! Нет! Это не пройдет! Нет, правда, ничего не получится! Нет!

— Маграт Чесногк, — торжественно возвестила матушка Ветровоск, — ты должна отправиться на бал!

Карета унеслась за угол на двух колесах, едва не опрокинувшись на повороте. На козлах стоял Грибо, раскачиваясь на ходу, дико улыбаясь и щелкая кнутом. Развлечение было куда лучше, чем надоевший моток шерсти с колокольчиком внутри…

Внутри кареты, зажатая между двумя старшими ведьмами, сидела Маграт, обхватив голову руками.

— Но Элла может заблудиться на болоте!

— Дорогу ей покажет петух. Кроме того, на болоте у госпожи Гоголь она будет в большей безопасности, чем на балу, — сказала нянюшка.

— Спасибо, что успокоила!

— Всегда пожалуйста, — ответила матушка.

— Все сразу поймут, что я — никакая не она!

— Под маской никто ничего не разберет, — возразила матушка.

— Но у меня волосы другого цвета!

— Это дело поправимое, — махнула рукой нянюшка.

— Но у меня другие формы!

— Мы можем… — Нянюшка поколебалась. — А ты не можешь… ну, это… чуть-чуть надуться?

— Нет!

— Гита, у тебя случаем не найдется запасного платка?

— Думаю, Эсме, я могу оторвать кусочек от нижней юбки.

— Ох!

— На, держи.

— И хрустальные туфельки мне велики!

— А мне в самый раз, — сообщила нянюшка. — Я их уже примерила.

— Да ведь у меня нога куда меньше твоей!

— Ничего страшного, — откликнулась матушка. — Натянешь пару моих носков, и будет как раз впору.

Исчерпав все возможные отговорки, Маграт в полном отчаянии возопила:

— Но ведь я понятия не имею, как надо вести себя на балах!

Матушка Ветровоск вынуждена была признать, что она этого тоже не знает. Тогда онашевельнула бровями в сторону нянюшки.

— Помнится, ты в молодости частенько хаживала на танцульки, — намекнула матушка.

— Ну, — гордо промолвила нянюшка Ягг, преподавательница хороших манер, — главное, что тут надо делать, это хлопать мужчин веером — веер у тебя? — и периодически говорить нечто вроде: «О-ля-ля, сэр!». А ещё хихикать. И, знаешь, этак хлопать ресницами. И надувать губки.

— И как же, интересно, я должна надувать губки?

Нянюшка Ягг продемонстрировала.

— Ох!

— Не волнуйся, — успокоила матушка. — Мы тоже там будем.

— И, по-твоему, я от этого буду чувствовать себя лучше!

За спиной Маграт нянюшка протянула руку и тронула матушку за плечо. «Не получится, — произнесла она одними губами. — Она вусмерть перепугана. Уверенности ноль».

Матушка кивнула.

— Может, мне пойти вместо неё? — громко предложила нянюшка. — У меня по части балов большой опыт. Руку даю на отсечение, будь у меня волосы подлиннее, да маска, да эти самые блестящие башмачки, да ещё мы бы подрезали платьишко на фут, никто бы ничего и не заметил. Ты как считаешь?

Маграт была так поражена, представив эту сногсшибательную картину, что, когда матушка Ветровоск велела: «Погляди на меня, Маграт Чесногк!», она не задумываясь подчинилась.

Расшвыривая в разные стороны лошадей и людей, тыквенная карета подлетела к дворцу и как вкопанная, подняв вихрь гравия, остановилась у парадной лестницы.

— Во весело-то былоу, — сказал Грибо.

А потом ему стало неинтересно.

Пара лакеев бросилась открывать дверцу кареты. Самоуверенность, что шибанула изнутри экипажа, едва не сбила их с ног.

— Быстрее шевелитесь, мужланы!

Из кареты, оттолкнув мажордома, вылезла Маграт. Она подобрала юбки и побежала по красному ковру. Стоявший на верхней ступеньке лакей имел глупость спросить у неё приглашение.

— Отлезь, наглая прислуга!

Лакей, мгновенно признавший безгранично дурные манеры истинно высокородной персоны, быстренько ретировался.

А в карете нянюшка Ягг сказала:

— Слушай, тебе не кажется, что ты слегка переборщила?

— Пришлось, — пожала плечами матушка. — Сама же видела, какая она была.

— А как мы туда попадем? У нас же нет билетов. Да и одеты мы вроде бы не очень подходяще.

— Давай-ка наши метлы, — усмехнулась матушка. — Мы зайдем сверху.

Они приземлились на зубчатой верхушке возвышающейся над дворцом башни. Снизу доносились звуки изысканной музыки, а над рекой то и дело расцветали огни фейерверка.

Матушка открыла показавшуюся ей подходящей дверь и двинулась вниз по винтовой лестнице. Вскоре они оказались на площадке.

— Шикарный тут ковер, — похвалила нянюшка. — Вот только зачем они и на стенах ковры развесили?

— Это гобелены, — пояснила матушка.

— Вот те на! — удивилась нянюшка. — Век живи, век учись. Во всяком случае, я так и делаю.

Матушка взялась за ручку двери и остановилась.

— Что ты имеешь в виду? — спросила она.

— Ну, просто я никогда не знала, что у тебя есть сестра.

— Мы об этом не говорили, вот и все.

— Стыд и позор, когда семьи вот так раскалываются, — укоризненно произнесла нянюшка.

— Ха! Ты же сама утверждала, что твоя собственная сестрица Берил — неблагодарная хапуга с совестью устрицы.

— Да, но она от этого не перестает быть моей сестрой.

Матушка открыла дверь.

— Так, так… — промолвила она.

— Что там? Что там? Ну не стой же в дверях!

Нянюшка из-за её спины заглянула в комнату.

— Ого! — сказала она.

Оказавшись в огромном, затянутом красным бархатом вестибюле, Маграт немножко задержалась. В её голове взрывались фейерверки странных мыслей — ничего подобного с ней не случалось с тех пор, как она причастилась травяного вина. Но сквозь эти мысли с трудом — крошечный кустик прозаического картофеля на клумбе роскошных хризантем — пробивался тоненький внутренний голосок, вопящий, что она ведь даже не умеет танцевать. Разве что в хороводе.

Но вряд ли это так трудно, обычные-то люди справляются, а она — ведьма…

«Неужели матушка вот так чувствует себя все время?» — с ужасом подумала крошечная внутренняя Маграт, с трудом пытающаяся сохранить равновесие среди прилива вызывающей самоуверенности.

Она приподняла подол платья и взглянула на туфельки.

Вряд ли они сделаны из обычного стекла, в противном случае она уже ковыляла бы по дворцу в поисках медпункта. К тому же туфельки были непрозрачными. Человеческая ступня, конечно, весьма полезный, но не слишком привлекательный на вид орган — ну разве что для людей с весьма специфическими интересами.

Туфельки были зеркальными. Дюжины фасеток отражали свет.

У неё на ногах два зеркала. Маграт смутно припомнила что-то насчет… насчет того, что вроде бы ведьма никогда не должна оказываться меж двух зеркал. Или нет? Может, не следует доверять мужчине с оранжевыми бровями? Нечто такое, чему её учили ещё тогда, когда она была простолюдинкой. Что-то… вроде… вроде бы ведьма никогда не должна вставать между двумя зеркалами, поскольку… поскольку… поскольку тот, кто из них выйдет, может оказаться совсем другим человеком. Или вообще не человеком. Вроде… вроде ты размываешься среди отражений, твоя душа растягивается и становится очень тонкой. А тем временем где-то среди самых далеких отражений оживает твоя темная сторона, и эта сторона непременно завладеет тобой, если ты допустишь ошибку и поведешь себя неосторожно. Или что-то в том же роде…

Она решительно отбросила все сомнения. Ерунда!

И двинулась вперед — туда, где небольшая кучка гостей ожидала, когда их впустят.

— Лорд Генри Онорей и леди Онорея!

Бальный зал оказался и не залом вовсе, а внутренним двором, раскинувшимся под теплым вечерним небом. Чтобы попасть туда, нужно было спуститься по нескольким ступеням. На противоположном конце двора виднелась другая, гораздо более широкая лестница, с обеих сторон ярко освещенная колеблющимся светом факелов и ведущая непосредственно в дворцовые покои. На стене висели огромные и видимые отовсюду часы.

— Достопочтенный Дуглас Потент!

На часах было без четверти восемь. Маграт вспомнила, как какая-то старуха втолковывала ей что-то насчет времени, но… это тоже ерунда…

— Леди Хотелия Д’Авалия!

Настала её очередь. Дворецкий, объявлявший прибывающих гостей, смерил её взглядом, а потом словно человек, которого целый день готовили исключительно к этому самому моменту, оглушительно провозгласил:

— Э-э… Таинственная и прекрасная незнакомка!

От подножия лестницы по залу пролитой краской разлилось молчание. Пятьсот голов одновременно повернулись, чтобы взглянуть на Маграт.

Ещё вчера от одной мысли, что она может стать объектом внимания пятисот человек сразу, Маграт растаяла бы, как масло на сковородке. Теперь же она лишь обвела присутствующих взглядом, улыбнулась и надменно вскинула подбородок.

Её веер раскрылся с треском, похожим на выстрел.

Дочь Симплисити Чесногк, внучка Араминты Чесногк, таинственная и прекрасная незнакомка, чье самообладание было столь насыщенным, что даже кристаллизовалось на поверхности её личности…

…Сделала шаг.

Мгновение спустя возле дворецкого возник следующий гость.

Дворецкий заколебался. Что-то в облике гостя смутно беспокоило его. Тот все время оставался не в фокусе. Дворецкий вообще не был уверен, есть рядом с ним кто или нет.

Затем здравый смысл, временно покинувший его и спрятавшийся неизвестно где, вдруг вернулся. Сегодня же Самеди Нюи Мор — люди должны были одеваться и выглядеть странно. Видеть подобных людей — это нормально…

— Прошу прощения… э-э… господин, — выдавил дворецкий. — Как представить?

— Я ЗДЕСЬ ИНКОГНИТО.

Дворецкий мог поклясться, что вслух ничего произнесено не было, и в то же время он определенно услышал именно эти слова.

— М-м, что ж… прекрасно… — пробормотал он. — Тогда ладно… проходите… гм. — И тут лицо его просветлело. — Чертовски хорошая маска, сэр.

Он проводил взглядом спускающуюся по ступенькам темную фигуру и прислонился к колонне.

Ну, кажется, на сегодня все. Он вытащил из кармана носовой платок, стянул с головы напудренный парик и вытер взмокший лоб. У него было такое чувство, будто он только что чего-то избежал, но хуже всего было то, что он так и не понял, чего именно.

Дворецкий опасливо огляделся, а потом скользнул в вестибюль и спрятался за бархатную портьеру, где мог спокойно насладиться захваченным из дома мясным рулетом.

И едва не проглотил его целиком, увидев, как по красному ковру бесшумно идёт ещё кто-то. Незнакомец был в наряде пирата, намедни ограбившего корабль, на борту которого по случаю оказалась партия изделий из черной кожи, предназначенная для понимающего покупателя. На одном глазу нежданного гостя красовалась черная повязка. Второй глаз горел зловещим изумрудом. И ни один столь крупный человек не способен был двигаться столь бесшумно.

Дворецкий сунул остатки рулета в карман.

— Прошу прощения, господин, — окликнул он, догнав незнакомца и уважительно, но твердо прикоснувшись к его руке. — Не соблаговолите ли предъявить ваше при… ваше при…

Человек перевел взгляд на пальцы, осмелившиеся коснуться его. Дворецкий поспешно убрал руку.

— Ур-р-р-о-ул?

— Ваше… приглашение…

Гость приоткрыл рот и зашипел.

— Ну разумеется, — тут же согласился дворецкий, пятясь с разумной скоростью человека, которому платят не настолько много, чтобы он связывался с клыкастым маньяком, затянутым в черную кожу. — Вы, должно быть, один из друзей самого дюка, да?

— Ур-р-р-о-ул.

— Ничего… ничего… Но глубокочтимый сэр, по-видимому, забыл маску многоуважаемого сэра…

— Ур-р-р-о-ул?

Дворецкий отчаянно замахал руками, указывая на заваленный масками столик.

— Его светлость дюк повелел, чтобы все присутствующие непременно были в масках, — пояснил дворецкий. — Э-э… Не соизволит ли сэр подобрать себе что-нибудь по вкусу?

Несколько таких гостей всегда попадаются. Хотя на пригласительных билетах большими тиснеными и в завитушках золотыми буквами совершенно недвусмысленно значится, что «наличие маски обязательно», всегда находятся несколько придурков, которые считают, что их физиономия вполне её заменяет. Но, судя по всему, этот тип, вместо того чтобы учиться читать, уже в том возрасте вовсю грабил честной народ.

Мерзкий тип уставился на маски. Те, что получше, уже были разобраны предыдущими гостями, но это его как будто не смутило.

Он указал на одну из масок.

— Хоучу эту, — заявил он.

— Э-э… Весьма… Весьма удачный выбор. Ваша светлость. Позвольте помочь вам надеть её…

— Ур-р-р-о-ул!

Дворецкий попятился, схватившись за руку.

Верзила сверкнул на него глазами, напялил маску и сквозь прорези для глаз уставился на себя в зеркало.

«Чертовски странно, — подумал дворецкий. — Я всегда считал, что как раз эту маску никто никогда не выберет. Люди предпочитают черепа, маски птиц, быков и так далее. Но только не кошек».

А ещё более странным было то, что маска — пока она лежала на столе — была симпатичной рыжей кошачьей мордочкой. Тогда как на этом типе она казалась… да, она по-прежнему оставалась кошачьей мордой, только стала как-то чуть. более кошачьей и куда более злобной, чем следовало бы.

— Всяу жи-изнь хаутел быть ры-ы-ы-ыжим, — поделился своими переживаниями верзила.

— Вам очень идёт, сэр, — проверещал дворецкий.

Гость в кошачьей маске покрутил головой и так и сяк. Ему явно нравилось то, что он наблюдал в зеркале.

Наконец Грибо негромко и счастливо мяукнул и легким шагом отправился на бал. Ему хотелось чего-нибудь съесть. С кем-нибудь подраться, а потом… ладно, там видно будет.

С точки зрения волка, свиньи и медведя, оказаться в человечьей шкуре — это настоящая трагедия. Для кота же это новые впечатления.

Кроме того, новое тело было куда более приятным. Вот уже десять минут, как никто не швырял в Грибо старым сапогом.

Две ведьмы оглядели комнату.

— Странно, — покачала головой нянюшка Ягг. — В королевской спальне я ожидала увидеть совсем другое.

— А это королевская спальня?

— На двери-то корона.

— А-а.

Матушка внимательно изучила отделку.

— А что ты вообще знаешь о королевских спальнях? — поинтересовалась она, в основном для того, чтобы хоть что-нибудь сказать. — Ты же никогда в них не бывала.

— А может, и бывала, — возразила нянюшка.

— Откуда ж?

— Помнишь коронацию молодого Веренса? Когда нас всех пригласили во дворец? — спросила нянюшка. — Так вот, когда я пошла в… короче, попудрить носик, то увидела открытую дверь. Ну и, конечно, вошла, полюбопытствовала, что там, да как.

— Это государственная измена. За такое в тюрьму сажают, — сурово заявила матушка и добавила: — Ну и как там было?

— Ужас какая уютная. Молодая Маграт даже не понимает, чего лишается. Но, сказать по честности, та была куда как лучше, чем эта, — признала нянюшка Ягг.

Преобладающим цветом здесь был зеленый. Зеленые стены, зеленый пол. Имелись шкаф для одежды и прикроватный столик. Даже прикроватный коврик, и тот был зеленым. Свет проникал в комнату через окно с зелеными стеклами.

— Как будто на дно пруда угодили, — заметила матушка. Она прихлопнула что-то ладонью. — А мух-то сколько! — Она осеклась, как будто о чем-то задумавшись. — Гм-м…

— Ага, вылитый пруд. Только вместо лебедя индюк, — хмыкнула нянюшка.

Мух было великое множество. Они жужжали на окне и бесцельно метались взад-вперед под потолком.

— Индюк… — повторила нянюшка, поскольку люди, которые шутят таким образом, не могут не повторить свою шутку несколько раз. — Ты же сама сперва сказала, что он — индюк…

— Да слышала я, слышала, — перебила её матушка и указала на толстую синюю навозную муху.

— Во всяком случае, нипочем не подумаешь, что в королевской спальне могут водиться мухи, — пробормотала нянюшка.

— Зато непременно подумаешь, что в ней должна быть кровать, — заметила матушка.

Каковой здесь не было. Однако здесь находилось нечто, крайне их заинтриговавшее, — большая круглая деревянная крышка диаметром около шести футов, лежащая на полу. С двух сторон у неё были удобные ручки.

Ведьмы обошли её кругом. С крышки, угрожающе жужжа, поднялась целая туча мух.

— Вспоминается мне одна сказка… — протянула матушка.

— Мне тоже, — произнесла нянюшка Ягг голосом, несколько более пронзительным, чем обычно. — Насчет той девушки, которая вышла за одного парня, а он ей и говорит, можешь, мол, ходить по всему дворцу, только смотри не открывай вот эту дверь, а она, понятное дело, тут же туда сунулась и поняла, что он убил всех своих предыдущих…

Нянюшка замолкла.

Матушка Ветровоск задумчиво уставилась на крышку, поскрёбывая подбородок.

— Сама посуди, — наконец продолжила нянюшка, пытаясь, несмотря ни на что, рассуждать здраво. — Разве может там прятаться что-нибудь хуже того, что мы и так способны себе представить?

Обе ведьмы нагнулись и взялись за ручки.

Пять минут спустя матушка Ветровоск и нянюшка Ягг вышли из спальни дюка. Матушка тихонечко прикрыла дверь.

Они переглянулись.

— Ну и ну, — промолвила все ещё бледная нянюшка.

— Да уж, — кивнула матушка. — Вот тебе и сказки!

— Доводилось мне слыхивать о таких… Ну, ты понимаешь, о людях вроде него, да только я не верила. Ужас! Интересно, как же он выглядит?

— Его внешний вид ничего тебе не даст, — возразила матушка.

— Ну хоть ясно, откуда все эти мухи, — сказала нянюшка Ягг.

Она в ужасе прикрыла рот ладонью.

— Ты только представь! Наша Маграт сейчас там, вместе с ним! — воскликнула она. — А ты ведь знаешь, что должно случиться. Они встретят друг друга и…

— Но там ведь кроме них сотни других людей, — ответила матушка. — Едва ли это можно назвать интимной обстановкой.

— Да, но стоит мне подумать о том, что он просто касается её… По-моему, это все равно что…

— Слушай, как ты считаешь, Элла годится в принцессы? — неожиданно перебила её матушка.

— Что? А, да. Возможно. Для заграниц. А что?

— А то, что здесь действует не одна сказка. Лили одновременно ведет сразу несколько сказок, — пояснила матушка. — Ты сама прикинь. Нет, одного прикосновения здесь недостаточно. Тут требуется поцелуй.

— Надо скорее попасть туда! — воскликнула нянюшка. — Нельзя это допустить! То есть, ты же меня знаешь, я не ханжа какая-нибудь, но… Ой!

— Эй, старуха! К тебе обращаются!

Ведьмы разом повернулись. На них надменно уставилась невысокая толстуха в красном платье и высоком седом парике. Лицо её скрывалось под маской лисицы.

— Да? — огрызнулась матушка.

— Не «да», а «да, госпожа», — поправила толстуха. — Где ваши манеры? Ну-ка, немедленно отведите меня в дамскую комнату! Да что ты себе позволяешь!

Последнее восклицание относилось к нянюшке Ягг, которая обходила толстуху вокруг, критически разглядывая красное платье.

— У тебя двадцатый номер или двадцать второй? — осведомилась нянюшка.

— Что? Какая неслыханная дерзость!

Нянюшка задумчиво потерла подбородок.

— Даже и не знаю, — покачала головой она, — лично мне красные платья никогда не нравились. А синенького у тебя ничего не найдется?

Вспыльчивая женщина развернулась, чтобы огреть нянюшку веером, но тут её по плечу похлопала чья-то костлявая рука.

Толстуха обернулась и увидела перед собой лицо матушки Ветровоск.

Когда она засыпала, ей вроде бы послышался какой-то далекий голос, говорящий: «Ага, похоже, налезло. Но только у неё вовсе не двадцатый номер. И честно говоря, будь у меня такая рожа, ни за что бы не надела красное…»

Леди Хотелия Д’Авалия наконец-то смогла блаженно расслабиться в святая святых дамской комнаты. Она сняла маску и выудила из недр декольте заблудившуюся мушку. Затем наклонилась и принялась крутить свой турнюр, стараясь его приспособить получше, — упражнение, представляющее собой самую нелепую женскую гимнастику на любом из миров, где умудрились изобрести такую штуку, как женский пояс.

Леди Хотелия Д’Авалия была не только прекрасно адаптирующимся паразитом, наподобие древесной плесени, но и женщиной поистине великосветской в полном смысле этого слова. Она посещала все без исключения благотворительные мероприятия, а также ставила себе в заслугу то, что знает имена почти всех своих слуг — разумеется, тех, что почище. А ещё она, в общем-то, довольно хорошо относилась к животным и даже к детям, если, конечно, они были чистенькими и не шумели. Короче говоря, она совершенно не заслуживала того, что её ожидало, а ожидала её судьба, уготованная Матерью-Природой любой женщине, которая оказалась этим вечером в этой комнате и размеры которой подходили матушке Ветровоск.

Леди Хотелия вдруг почувствовала, что сзади к ней кто-то подходит.

— Премного извиняюсь, госпожа…

К ней обращалась невысокая отталкивающего вида женщина, явно происходящая из низшего сословия. На лице старой карги играла широкая заискивающая улыбка.

— Чего надо, старуха? — осведомилась леди Хотелия.

— Извиняюсь, — повторила нянюшка Ягг. — Моя подружка хотела перемолвиться с тобой словечком.

Леди Хотелия возмущенно оглянулась и… …Погрузилась в ледяное, голубоглазое, гипнотического забвение.

— А это что за штука такая?

— Это турнюр, Эсме.

— Страшно неудобный, вот что я тебе скажу. Такое чувство, будто за задницу кто-то лапает.

— А белое тебе к лицу.

— Ничего подобного. Настоящей ведьме идёт только черное. В парике слишком жарко. И кому нужен целый фут волос на голове?

Матушка натянула маску. То была орлиная голова с белыми перьями, украшенными блестками.

Нянюшка наконец застегнула последнюю булавку, прячущуюся где-то под кринолином, и выпрямилась.

— Ты только посмотри на нас, — довольно произнесла она. — Особенно хороши эти перья у тебя в волосах.

— А вот тщеславной я никогда не была, — заявила матушка Ветровоск. — Сама же знаешь, Гита. Никто никогда не смог бы назвать меня тщеславной.

— Конечно нет, Эсме, — подтвердила нянюшка Ягг.

Матушка напоследок покрутилась перед зеркалом.

— Ладно. Итак, вы готовы, леди Ягг? — спросила она.

— Абсолютно готова. Пойдемте же, леди Ветровоск.

Танцевальный двор был запружен гостями. С колонн свисали украшения, но все они были черными с серебром — то есть основного цвета праздника мертвых. На балконе играл оркестр. Пары кружились в танце. Шум стоял неимоверный.

Официант, только что бывший официантом с целым подносом наполненных вином фужеров, вдруг обнаружил, что стал официантом без подноса. Оглядевшись и наконец опустив глаза, он заметил низенькую лису под огромным белым париком.

— Слетай-ка да принеси нам ещё, — вежливо попросила нянюшка. — Ну как, видите её, ваше ледство?

— Слишком много народу.

— А дюка хоть видишь?

— Откуда мне знать? Все ж в масках!

— Эй, это там не закуска случаем?

Многие из менее энергичных или более голодных представителей орлейской аристократии толпились возле длинного буфета. Внезапно сквозь них прокатилась некая волна, усердно работающая локтями и периодически монотонно журчащая что-то типа: «Ну-ка, подвинься… так, в сторонку… а ты сюда отойди».

Нянюшка проложила себе дорогу к столу и расчистила рядом с собой местечко для матушки Ветровоск.

— Нет, ты глянь, что за выбор, а! — воскликнула она. — Но цыплята в этих заграницах подкачали!

Она ухватила целое блюдо.

— Перепелки это.

— Возьму, пожалуй, три. Эй, половой!

Официант удивленно уставился на неё.

— Огурчиков соленых нет?

— Боюсь, что нет, мэм.

Нянюшка Ягг обвела взглядом стол, уставленный всевозможными яствами. Жареные лебеди, море фруктов, вареные омары, орехи, торты, бисквиты с вином и со сливками — одним словом, сущая мечта отшельника! А посреди всего великолепия красовался запеченный павлин, который вряд ли обрадовался бы уготованной ему судьбе, даже если бы ему сказали, что все до единого роскошные хвостовые перья воткнут ему обратно в зад.

— Так, а соуса какого не найдется?

— Нет, мэм.

— Тогда, может, хоть кетчуп есть?

— Нет, мэм.

— И это называется рай для дурманов? — буркнула нянюшка, когда оркестр грянул очередной танец. Она толкнула своего высокого соседа, расправлявшегося с омаром. — Ну и местечко, верно?

— ОЧЕНЬ ПРИЯТНОЕ.

— Отличную ты себе масочку отхватил!

— БЛАГОДАРЮ.

Тут нянюшку круто развернула опустившаяся ей на плечо рука матушки Ветровоск.

— Там Маграт!

— Где? Где? — засуетилась нянюшка.

— Вон там… Сидит у цветов в горшках.

— А, вижу. На дюване, — сказала нянюшка. — Ну, это по-заграничному «кровать».

— Но что она делает?

— По-моему, старается произвести впечатление на мужчин.

— Кто? Маграт?

— Ну да. По-моему, этот твой гипнотизм неплохо сработал — сама взгляни!

Маграт обмахнулась веером и взглянула на Грава де Йойо.

— Ля-ля, сэр, — изрекла она. — Ладно, можете принести мне ещё тарелочку перепелиных яиц, если вы так на этом настаиваете.

— Я пулей, дорогая леди! — Старичок заковылял по направлению к буфету.

Маграт обвела взглядом толпу своих воздыхателей и наконец протянула руку капитану дворцовых стражников де Веру. Офицер тут же встрепенулся.

— Дорогой капитан, — с придыханием промолвила Маграт, — можете иметь удовольствие протанцевать следующий тур со мной.

— Ведет себя как настоящая распутница, — неодобрительно заметила матушка.

Нянюшка бросила на свою товарку какой-то немного странный взгляд.

— Разве? — удивилась она. — Никогда не сказала бы. Кроме того, немного распутства ещё никому не вредило. Главное, что дюка нигде не видно, и то ладно. Эй, ты что там делаешь?

Эти слова были обращены к низенькому лысому человечку, который пытался незаметно установить возле них небольшой пюпитр.

— Э-э… многоуважаемые дамы, не могли бы вы несколько минут постоять неподвижно? — застенчиво попросил он. — И позировать для резьбы.

— Для какой-такой резьбы? — нахмурилась матушка Ветровоск.

— Ну, для резьбы… — туманно пояснил человечек, раскрывая небольшой ножичек. — Лестно ведь увидеть свой резьбяной отпечаток на улицах после такого бала! «Леди Такая-то мило шутит с лордом Таким-то». Понимаете меня?

Матушка Ветровоск уже открыла было рот, чтобы ответить, но нянюшка Ягг мягко сжала её локоть. Матушка немного расслабилась и попыталась подыскать более подходящие к ситуации слова.

— А я вот знаю анекдот про аллигаторов, — наконец нашлась она и стряхнула руку нянюшки. — Один, значит, заходит в таверну и спрашивает: «А вы делаете большие бутерброды?» А другой ему и отвечает: «Да», а он тогда и говорит: «Тогда сделайте мне аллигаторский бутербродик — да побыстрей!»

И матушка торжествующе воззрилась на резчика.

— Ну а дальше что было? — поинтересовался тот, сноровисто работая резцом.

Нянюшка Ягг быстро потащила матушку прочь, на ходу подыскивая, чем бы её отвлечь.

— Юмора кое у кого ни на грош, — фыркнула матушка.

Когда оркестр начал следующий номер, нянюшка Ягг порылась в кармане и обнаружила танцевальную карточку, которая принадлежала прежней обладательнице наряда, сейчас мирно посапывающей далеко отсюда.

— Так, значит… — Она перевернула карточку и, шевеля губами, удивленно прочитала: «Сэр Роджер, Полька…» Вот заграницы! Где это видано, чтобы мужчина носил женскую фамилию?!

— Мадам!

Матушка Ветровоск оглянулась. Ей кланялся пухлый человечек в военном мундире и с огромными усами. Вид у него был такой, словно он готовился сожрать заветную сметану.

— Да?

— Вы изволили обещать протанцевать этот танец со мной, миледи!

— Ничего такого я тебе не обещала.

Усач был явно озадачен.

— Уверяю вас, леди Д’Авалия… Ваша карточка… Я полковник Усун и…

Матушка одарила полковника исполненным глубочайшей подозрительности взглядом, а затем посмотрела на приколотую к вееру карточку.

— О!

— Ты хоть умеешь танцевать-то? — прошипела нянюшка.

— Разумеется.

— В жизни не видела, чтоб ты танцевала, — хмыкнула нянюшка.

Матушка Ветровоск собралась было дать полковнику самый вежливый отказ, на который только была способна. Но после такого замечания она вызывающе расправила плечи.

— Настоящая ведьма умеет все, Гита Ягг. Пойдем, господин полковник.

Нянюшка смотрела, как пара исчезает в толпе.

— Алло, лисичка моя, — окликнул кто-то за её спиной.

Она оглянулась. Там никого не было.

— Чуть пониже.

Нянюшка Ягг опустила голову.

Ей лучезарно улыбалось лицо гнома, облаченного в форму капитана дворцовой стражи и украшенного напудренным париком.

— Позволь представиться: Казанунда, — произнес он. — Считаюсь величайшим любовником в мире. Что ты на это скажешь?

Нянюшка Ягг смерила его оценивающим взглядом с ног до головы или, скорее, с головы до ног.

— Ты же гном, — объявила она.

— Размер значения не имеет.

Нянюшка Ягг прикинула, как быть. Одна из её коллег, известная своей застенчивостью и скромностью, сейчас вела себя, как эта самая… ну, в общем, словно та самая варварская королева, которая вечно заигрывала с мужчинами и принимала ванны из ослиного молока. А вторая её подружка вообще вела себя очень странно и танцевала с мужчиной, хотя на самом деле не могла отличить одну ногу от другой. Нянюшка Ягг решила, что тоже имеет право хоть немного побыть самостоятельной женщиной.

— А танцевать ты умеешь? — устало спросила она.

— О да. Как насчет свидания?

— Сколько, по-твоему, мне лет? — вопросом на вопрос ответила нянюшка. Казанунда задумался.

— Что ж, ладно, — наконец промолвил он. — Тогда, может, просто потанцуем?

Нянюшка вздохнула и взяла его за руку.

— Пошли.

Леди Хотелия Д’Авалия, спотыкаясь, плелась по коридору — одинокая тощая фигура в сложной арматуре корсета и длинной нижней юбке.

Она так и не поняла, что произошло. Сначала возникла эта ужасная женщина, потом нахлынуло ощущение невыразимого блаженства, а затем… она вдруг очнулась сидящей на ковре без платья. За всю свою скучную жизнь леди Хотелия посетила множество балов и потому знала, что бывают случаи, когда просыпаешься совсем без платья и в абсолютно незнакомых комнатах, но это обычно случалось уже после бала, и, по крайней мере, ты всегда отдаешь себе отчет, как именно ты там оказалась…

Придерживаясь за стену, она упорно ковыляла вперед. Ой кто-то поплатится…

Из-за поворота вдруг появилась какая-то фигура, беззаботно подбрасывающая индюшачью ножку одной рукой и ловящая её другой.

— Ничего себе, — начала было леди Хотелия, — представляете, с меня кто-то… О…

Перед ней высилась затянутая в кожу фигура с повязкой на глазу и улыбкой безжалостного корсара.

— Ур-р-р-о-ул?

— Конечно хочу!

Ничего такого сложного в этих танцах нет, сказала себе матушка Ветровоск. Главное — двигаться в такт музыке.

Весьма помогало чтение мыслей партнера. Танец — вещь инстинктивная, особенно после того как вы миновали стадию, когда нужно постоянно пялиться вниз, чтобы знать, чем там заняты ваши ноги, — а ведьмы очень здорово умеют читать резонирующие инстинкты. Последовала недолгая борьба, это полковник попытался вести, но вскоре он покорился судьбе — отчасти перед лицом отчаянного нежелания матушки Ветровоск следовать за ним, но в основном из-за её сапог.

Туфли леди Хотелии оказались ей малы. Кроме того, матушка испытывала к своим сапогам искреннюю привязанность. У них была сложная система железных застежек, а носки больше напоминали осадные тараны. И теперь, когда дело дошло до танцев, матушкины сапоги двигались исключительно туда, куда им хотелось.

Она попыталась направить своего беспомощного и частично покалеченного партнера в сторону нянюшки Ягг, которая к тому времени расчистила вокруг себя довольно обширное пространство. То, чего матушке удалось добиться с помощью двух фунтов подбитых гвоздями синкоп, нянюшка Ягг достигла всего-навсего благодаря своей груди.

Это была большая и опытная грудь, такая, которая не выносит никаких ограничений. Когда нянюшка Ягг опускалась вниз, грудь подпрыгивала вверх, стоило нянюшке крутануться вправо, как грудь упрямо забирала влево. Вдобавок ко всему ноги нянюшки независимо от темпа музыки исполняли какую-то сложную джигу; вот так и выходило, что, в то время как нянюшкино тело двигалось в ритме вальса, её ноги выделывали кренделя, больше похожие на разудалый матросский танец. В результате всех этих эволюций её партнер был вынужден танцевать в нескольких футах от нянюшки, а многие пары по соседству вообще прекратили танец, чтобы понаблюдать, не зашвырнут ли её все нарастающие гармонические колебания на люстру. Матушка и её беспомощный партнер прокружились мимо.

— Кончай выставляться, — прошипела матушка и снова сгинула в толпе.

— Это твоя подружка? — поинтересовался Казанунда.

— Она… — начала было нянюшка. Но тут оглушительно взревели трубы.

— По-моему, немного не в такт, — заметила она.

— Нет, это означает, что сейчас появится сам дюк, — пояснил Казанунда.

Оркестр смолк. Пары все как одна повернулись лицом к главной лестнице.

По ней величественно спускались две фигуры.

«Да, ничего не скажешь, он и впрямь выглядит этаким лощеным и симпатичным дьяволенком, — подумала нянюшка. — Все так, как говорила Эсме. По его внешнему виду ничего и не скажешь…»

А женщина…

…И это Лили Ветровоск?

Маски на женщине не было.

Добавь или убери морщинку тут, складочку там, но это была точная копия матушки Ветровоск.

Почти…

Нянюшка вдруг поймала себя на том, что пытается отыскать в толпе белого орла. Все головы были повернуты к лестнице, но одна из них уставилась туда так, будто её взгляд был стальным прутом.

Лили Ветровоск была вся в белом. До сих пор нянюшка и не думала даже, что могут быть разные оттенки белого. Но теперь она это поняла. Белизна платья Лили Ветровоск как будто испускала сияние. У нянюшки возникло ощущение, что если бы вдруг погас свет, то платье Лили продолжало бы светиться. Невероятное, шикарное платье! Оно мерцало, у него были рукава с буфами, и все оно было отделано кружевами.

А выглядела Лили Ветровоск — нянюшке Ягг пришлось признать это — значительно моложе своих лет. Налицо та же комплекция и свойственный Ветровоскам прекрасный цвет лица, но все выглядело… менее изношенным.

«Если это следствие того, что ты плохая, — подумала нянюшка, — то даже чуточку жаль, что я упустила время. Можно было бы попробовать. Грехи — это смертоносный груз, но добродетели также верно ведут к смерти. Во всяком случае, по пятницам зло возвращается домой пораньше».

А вот глаза были одинаковыми. Где-то в генах Ветровосков затесался кусочек сапфира, причём очень настойчивый кусочек.

Дюк был невероятно красив. Впрочем, оно и понятно. Он был весь в черном. Даже его глаза были в черном.

Нянюшка вынырнула на поверхность и начала проталкиваться через толпу к матушке Ветровоск.

— Эсме!

Она схватила матушку за руку.

— Эсме!

— Гм-м.

Нянюшка вдруг сообразила, что толпа зашевелилась, расступаясь будто море и открывая дорожку, которая вела от лестницы к «дювану» в дальнем конце зала.

Костяшки пальцев матушки Ветровоск были так же белы, как и её платье.

— Эсме! Что происходит? Что ты делаешь! — спросила нянюшка.

— Пытаюсь… остановить… сказку, — ответила матушка.

— А что делает она!

— Позволяет… происходить… событиям!

Толпа тем временем струилась мимо них. Это движение казалось каким-то неосознанным, инстинктивным. Как будто коридор образовывался сам собой.

Принц медленно двинулся вперед по дорожке. За спиной Лили в воздухе колыхались какие-то тени, казалось, будто за ней плывет целая процессия призраков.

Маграт поднялась.

Нянюшке почудилось, что воздух приобрел некий радужный оттенок. Вроде бы даже пение птичек послышалось.

Принц взял Маграт за руку.

Нянюшка взглянула на Лили Ветровоск, которая лучезарно улыбалась, остановившись в нескольких ступеньках от подножия лестницы.

А затем нянюшка Ягг попыталась сфокусироваться на будущем.

Это оказалось ужасно просто.

Обычно будущее разветвляется на каждом повороте, а посему о том, что скорее всего случится, возможно получить лишь самое смутное представление. Даже если вы столь темпорально чувствительны, как ведьма. Но здесь скопились сказки — они обернулись вокруг древа событий и насильно придавали ему новую форму.

Матушка Ветровоск не узнала бы картину квантовой неотвратимости, даже если бы поймала её, нагло сидящей посреди кухонного стола. А если бы вы произнесли при матушке такие слова, как «парадигмы пространства-времени», то она бы недоверчиво переспросила у вас: «Что-что?». Но это вовсе не означает, что матушка была невежественна. Это лишь означает, что она терпеть не могла разных заумных словечек. Матушка просто знала, что существуют некие определенные события, которые в человеческой истории постоянно повторяются. Нечто вроде трехмерных клише. Сказки.

— Мы тоже стали частью сказки! И я ничего не могу поделать! — хмуро возвестила матушка. — Должно же быть какое-то место, на котором я могла бы её остановить! Но я никак не могу его найти!

Снова грянул оркестр. Он заиграл вальс.

Маграт и принц закружились в танце по залу, не отрывая друг от друга глаз. Затем к ним осмелились присоединиться несколько других пар. А потом вдруг все закрутилось, будто весь бал был некой машиной, которую снова привели в действие. Опять все заполнилось кружащимися в вальсе парами, и отзвуки светских бесед бесследно канули в музыкальную пучину.

— Может, ты все-таки познакомишь меня со своей подружкой? — спросил Казанунда откуда-то из-под нянюшкиного локтя.

Мимо них в танце проносились люди.

— Все так и случится, — промолвила матушка, полностью игнорируя доносящиеся снизу реплики. — Все-все. Поцелуй, часы, бьющие полночь, её бегство и потеря стеклянной туфельки, буквально все.

— Поцелуй… Мерзость какая, — ответила нянюшка, облокачиваясь на голову партнера. — Я бы скорее жабу поцеловала.

— А она как раз в моем вкусе, — слегка приглушенно заметил Казанунда. — Меня всегда влекло к властным женщинам.

Ведьмы смотрели на кружащуюся пару. Юноша и девушка по-прежнему не отрывали друг от друга глаз.

— Я могу заставить их споткнуться. Это мне запросто, — предложила нянюшка.

— Ничего не выйдет. Такого просто не может произойти.

— Ну, Маграт девица рассудительная… Более-менее рассудительная, — поправилась нянюшка. — Она должна заметить, что здесь что-то неладно…

— Гита Ягг, я знаю, что говорю, — перебила матушка. — Ничего она не заметит. Во всяком случае, пока часы не пробьют полночь.

Они обернулись и задрали голову. Было начало десятого.

— А знаешь, — сказала вдруг нянюшка, — часы ведь бьют не полночь. Они бьют двенадцать раз. То есть все дело тут в ударах.

Они снова поглядели на часы.

На болоте прокукарекал Легба, черный петух. Он всегда кукарекал на закате.

Нянюшка Ягг преодолела ещё один лестничный пролет и привалилась к стене, чтобы отдышаться.

Так, это где-то здесь…

— В следующий раз будешь держать язык за зубами, Гита Ягг, — пробормотала она.

— Может, покинем этот бальный шурум-бурум и устроим где-нибудь интимный тет-а-тетик? — с надеждой предложил Казанунда, семеня следом за ней.

Нянюшка постаралась не обращать на него внимания и заспешила дальше по пыльной галерее. Одной стороной, вдоль которой тянулись деревянные перильца, галерея выходила во двор, где кипел бал. А в конце виднелась…

…Маленькая деревянная дверка.

Нянюшка Ягг открыла её толчком локтя. За дверцей в контрапункте с танцующими внизу парами мурчали механизмы — как будто часы приводили людей в движение, впрочем, в метафизическом смысле так оно и было.

«Часовой механизм, — подумала нянюшка. — Поняв, как работают часы, ты поймешь, как действует все остальное.

Проклятье, если б ещё я понимала, как они работают…»

— Очень уютно, — признал Казанунда.

Она протиснулась через небольшой проем в часовое пространство. У самого её носа кликали зубчатые колеса.

Какое-то мгновение она рассеянно рассматривала их.

Это ж надо! Такая машинища — и все только для того, чтобы шинковать Время на крошечные кусочки.

— Разве что самую чуточку тесновато, — сообщил Казанунда откуда-то из района её подмышки. — Но что поделаешь, мадам. Вот, помню, как-то раз занесло меня в Щеботан, так там вообще был паланкин и…

«Так, посмотрим, — думала нянюшка. — Эта деталь соединена с вот этой, когда это колесо поворачивается, вон то поворачивается быстрее, а эта заостренная штука качается взад-вперед…

Ай, да ну это все! Просто хватай и дергай, как сказал верховный жрец девственнице-весталке»^[522].

Нянюшка Ягг поплевала на ладони, ухватилась за ближайшее зубчатое колесо и дернула.

Оно как ни в чем не бывало продолжало поворачиваться, утаскивая её за собой.

Проклятье! Ну погоди…

И тогда нянюшка сделала то, что ни матушке Ветровоск, ни Маграт и в голову бы не пришло при данных обстоятельствах. Но путешествия нянюшки Ягг по морю общения с представителями противоположного пола заходили куда дальше, чем два раза оплыть вокруг маяка, и она не видела ничего унизительного в том, чтобы попросить мужчину помочь.

С жеманной улыбочкой она повернулась к Казанунде.

— Нам было бы гораздо удобнее в нашем маленьком бледуарчике, если бы ты чуть-чуть пододвинул вот это маленькое колесико. Уверена, для тебя это пара пустяков.

— Как прикажешь, моя повелительница, — расшаркался Казанунда.

Протянув руку, он взялся за колесо. Несмотря на свои габариты, все гномы необычайно сильны. Казалось, ему не составило никакого труда удержать шестерню на месте.

Где-то с мгновение в недрах механизма что-то сопротивлялось, а потом раздалось громкое «клонк». Большие колеса неохотно провернулись. Маленькие колесики взвизгнули на своих осях. Изнутри часов вылетела одна малюсенькая, но, судя по всему, очень важная деталька и, стукнувшись о похожую на пулю голову Казанунды, покатилась по полу.

А стрелки завертелись вокруг циферблата куда быстрее, чем им было предначертано природой.

Услышав вверху какой-то новый шум, нянюшка Ягг запрокинула голову.

Довольное выражение мгновенно слетело с её лица. Молоток, отстукивающий часы, медленно отклонялся назад. Только нянюшка сообразила, что стоит под самым колоколом, как молоток принялся отбивать время.

Бом…

— О, проклятье!

…Бом…

…Бом…

…Бом…

Над болотом плыл туман. И вместе с ним двигались неведомые тени. Приближалась та самая ночь, когда различие между живыми и мертвыми будет сведено до минимума.

Госпожа Гоголь явственно ощущала их присутствие среди деревьев. Бесприютные. Голодные.

Безмолвные. Отвергнутые людьми и богами. Обитатели туманов и грязи, единственная сила которых находится где-то на оборотной стороне слабости, чьи верования столь же неустойчивы и самодельны, как и их домики. А ещё люди из города — но не те, что живут в больших белых особняках и разъезжают по балам в красивых каретах. Нет, об этих людях в сказках никогда не упоминается. Сказки в принципе не интересуют свинопасы, остающиеся свинопасами, и бедные, скромные портняжки, удел которых умереть чуть более бедными и намного более скромными.

Однако именно эти люди приводили в действие волшебное царство, готовили его пищу, подметали его полы, вывозили его нечистоты и были его лицами в толпе. Вот только их желания и мечты, сколь бы непритязательными они ни были, не имели никакого значения. Люди-невидимки.

«А я сижу здесь, — подумалось госпоже Гоголь. — Расставляю ловушки длябогов».

Множественная вселенная насчитывает огромное число самых разнообразных религий вуду, поскольку данную религию можно приготовить из любых подручных ингредиентов. Однако все без исключения религии вуду так или иначе пытаются зазвать бога в тело человека.

«Глупо, — подумала госпожа Гоголь. — И очень опасно к тому же».

Вуду госпожи Гоголь отталкивалось от обратного. Что такое бог? Точка, где фокусируется вера. Если люди верят, бог начинает расти. Сначала незаметно, но чему-чему прекрасно учит болото, так это терпению.

Фокусной точкой для бога может служить что угодно. Пригоршня перьев, перевязанных красной ленточкой, шляпа и фрак, нацепленные на две перекрещенные палки… Все равно что. Ведь если ты практически ничего не имеешь, значит, ничто для тебя — это все, а все — ничто. Потом ты подкармливаешь его, пестуешь, как гуся к празднику, и даешь могуществу медленно-медленно расти, а когда приходит время — открываешь ему дорогу… назад. Скорее человек может управлять богом, а не наоборот. Правда, за это приходится платить. Но платить приходится всегда и за все. Из собственного опыта госпожа Гоголь прекрасно знала: в конце концов умирают все и вся.

Она сделала глоток рома и передала кувшин Субботе.

Суббота тоже отхлебнул и сунул кувшин дальше. Нечто, бывшее в своей прошлой жизни рукой, с благодарностью приняло передачу.

— Давай приступим, — велела госпожа Гоголь.

Мертвец взял три маленьких барабанчика и начал отбивать ритм, будоражаще быстрый.

Спустя некоторое время нечто похлопало госпожу Гоголь по плечу и вручило ей опустевший кувшин.

Да, пожалуй, можно начинать…

— Улыбнись же мне, о властительница Бон Анна. Защити меня, Повелитель Сети Продаж. Направь меня, о Широко Шагая. И прими меня, ты, Хоталога Эндрюс.

Ибо стою я между светом и тьмой, но это ничего не значит, поскольку стою я между ними.

Вот ром для вас. Табак для вас. Пища для вас. Дом для вас.

А теперь внимательно выслушайте меня…

…Бом.

Очнувшись от одного сна, Маграт словно бы перенеслась в другое сновидение. Ей снилось, что она танцует с самым прекрасным мужчиной на балу, а потом… оказалось, что она действительно танцует с самым прекрасным мужчиной на балу.

Только вот глаза его были скрыты двумя кружочками закопченного стекла.

Хотя Маграт и была мягкосердечной, неисправимой мечтательницей (пусть даже мокрой курицей, как выражалась матушка Ветровоск), она не была бы ведьмой, если бы не обладала кое-какими инстинктами и не доверяла им. Быстро вскинув руку и опередив своего партнера буквально на мгновение, Маграт сдернула стеклышки с его глаз.

Ей и раньше доводилось видеть подобные глаза, вот только их обладатели никогда не ходили на двух ногах.

Её ножки, которые ещё секунду назад грациозно порхали в танце, вдруг запнулись друг о друга.

— Э-э… — начала было Маграт.

И только тут ощутила, насколько холодны и влажны эти розовые, с ухоженными ногтями, пальцы.

Подгоняемая безумным желанием поскорее убежать из этого ужасного места, Маграт развернулась и бросилась прочь, расталкивая попадающиеся на пути пары. Ноги путались в складках платья. Дурацкие туфельки скользили по полу.

Ведущую в вестибюль лестницу охраняли двое стражников.

Глаза Маграт сузились. Сейчас главное лишь одно — выбраться отсюда, да побыстрее.

— Ай!

— Ой!

Она миновала стражников, взбежала по лестнице, но на самом верху поскользнулась. Стеклянная туфелька соскочила с ноги и зазвенела по мрамору.

— Проклятье, и как только можно ходить в такой дурацкой обуви! — воскликнула она, ни к кому конкретно не обращаясь.

Отчаянно прыгая на одной ноге, она сдернула вторую туфельку и выбежала в ночную темноту.

Принц медленно поднялся по ступеням и поднял сиротливо валяющуюся туфельку.

Некоторое время он разглядывал её. Свет отражался в многочисленных зеркальных гранях.

А матушка Ветровоск тем временем затаилась неподалеку в тени. В любой сказке имеется решающий момент, и он вот-вот должен был наступить.

Она отлично умела проникать в головы другим людям, но сейчас ей нужно было проникнуть в собственный разум. Она сосредоточилась. Ещё глубже… долой повседневные мысли и мелкие заботы, быстрее, быстрее… сквозь слои глубоких раздумий… все дальше… мимо потаенных и покрывшихся коркой мыслей, давнишних грехов и напрасных сожалений — сейчас на них нет времени… ещё чуть-чуть… а, вот!.. серебристая ниточка сказки. Матушка являлась частью сказки, неотъемлемой частью, а следовательно, и сказка тоже часть матушки.

Она струилась в самой глубине. Матушка потянулась к ней.

Матушка Ветровоск терпеть не могла, когда что-то предопределяло судьбы людей, когда что-то вводило этих людей в заблуждение и тем самым принижало их.

Сказка покачивалась из стороны в сторону, будто стальной трос. Она ухватилась за неё…

И потрясенно открыла глаза, быстро осмысливая увиденное. А потом матушка шагнула вперед.

— Прошу прощения, ваше высочество!

Выхватив туфельку из рук дюка, матушка Ветровоск подняла её высоко над головой.

На матушкином лице заиграла зловещая ухмылка, от которой у нормального человека затряслись бы все поджилки.

Матушка разжала руки.

Туфелька со звоном упала на ступеньки.

По мрамору разлетелись тысячи сверкающих осколков.

Сказка, обвившая весь черепахообразный отрезок пространства-времени, больше известный как Плоский мир, судорожно вздрогнула. Оторванный конец извивался во тьме, отчаянно пытаясь найти хоть какое-нибудь продолжение, которое подпитывало бы его и дальше…

На полянке шевельнулись деревья. Тени тоже пришли в движение. Вообще-то, тени не могут шевелиться, если не колеблется свет. Но этим теням свет не был нужен.

Барабанный бой прекратился.

В тишине слышалось лишь негромкое потрескивание энергии, пробегающей по одеянию, что свисало с вбитой в землю жердины.

Суббота двинулся вперед. Когда он схватил фрак и принялся одеваться, по его пальцам тоже забегали зеленые искорки.

Тело его содрогнулось. Эрзули Гоголь перевела дух.

— Вот ты и здесь, — подвела итог она. — Ты — это ты. Ты в точности такой, каким был когда-то.

Суббота поднял над головой руки со сжатыми кулаками. Время от времени у него дергалась то нога, то рука. Это энергия, заключенная в беличьей клетке его тела, металась в поисках выхода, но ясно было, что он с ней справляется.

— Дальше будет легче, — промолвила она уже гораздо мягче.

Суббота кивнул.

Теперь, когда в нем кипит энергия, подумала она, он стал таким же неистовым, как и при жизни. Хотя при жизни он не был идеальным человеком. Орлея никогда не являлась образцом гражданской добродетели. Но он, по крайней мере, не пытался убедить людей, что, мол, они сами хотят, чтобы он угнетал их. И не говорил им, будто все, что он делает, делается исключительно ради их же блага.

Вокруг поляны жители Новой Орлей — старой Новой Орлей — становились на колени или сгибались в поклоне.

Нет, добрым правителем он не был. Но он всех устраивал. Да, он бывал капризным, заносчивым, а иногда просто оказывался неправым, зато он никогда и не настаивал, что это оправдывается чем-либо иным, кроме того, что он больше, сильнее и подчас хуже других. Он никогда не говорил, что он лучше. И не велел людям поголовно быть счастливыми, не навязывал им никакого счастья. Кто-кто, а люди-невидимки знали, что счастье не является естественным состоянием человечества и не может быть навязано извне.

Суббота снова кивнул, на сей раз с удовлетворением. Когда же он открыл рот, искры засверкали у него между зубами. А когда он двинулся по болоту прочь, аллигаторы торопливо порскнули во все стороны, стараясь не угодить ему под ногу.

В дворцовой кухне было тихо. Огромные подносы с жареным мясом, свиные головы с яблоками во рту, многослойные торты — все давным-давно было унесено наверх. Слышалось лишь звяканье посуды, которую начали мыть в огромных раковинах, расположенных в дальнем конце помещения.

Тетушка Приятка наложила себе полную тарелку красной полосатки, сваренной в крабовом соусе. В Орлее она была не лучшей поварихой — с гумбо госпожи Гоголь не могло сравниться ни одно кушанье, люди с радостью восставали из мертвых, лишь бы ещё разок попробовать это самое гумбо, — но разница между тетушкой и госпожой Гоголь была столь же ничтожной, как… скажем, как между сапфиром и бриллиантом. Однако у тетушки Приятки все же была профессиональная гордость, поэтому, зная, что предстоит бал, она расстаралась. Вот только разве можно приготовить что-нибудь толковое из огромных кусков мяса?

Коленнская кухня, как и все лучшие кухни во множественной вселенной, была создана людьми, которым надо было хоть как-то использовать продукты, от которых наотрез отказывались правители. Без крайней необходимости ни один здравомыслящий человек даже не подумает попробовать на вкус птичье гнездо. И только голод способен заставить человека попробовать аллигатора. Кто будет есть акульи плавники, когда можно съесть саму акулу?

Тетушка Приятка налила себе рома и как раз взялась за ложку, когда почувствовала, что за ней наблюдают.

В дверях, уставившись на неё, стоял высоченный здоровяк в черной кожаной куртке. В руке он держал кошачью маску.

То был очень своеобразный взгляд. Тетушка Приятка вдруг ощутила странное желание привести в порядок волосы и надеть чуть более нарядное платье.

— Да? — спросила она. — Что вам угодно?

— Хаучу еусть, теутушка Прияутка, — ответил Грибо.

Она внимательно осмотрела посетителя. И каких только типов не встретишь в Орлее в нынешние-то деньки. Этот, должно быть, тоже на бал заявился, вот только было в нем что-то очень… знакомое.

Грибо ощущал себя крайне несчастным котом. Только что поднялся страшный шум всего лишь из-за того, что он попытался стащить со стола жалкую жареную индейку. А потом какая-то худющая женщина с лошадиными зубами, жеманно улыбаясь, долго уговаривала его встретиться попозже в розарии, что было совсем не по-кошачьи. Кроме того, тело у него было абсолютно неподходящее, да и у неё тоже. К тому же кругом толпилось слишком много других представителей мужского пола.

А потом он учуял кухню. Кухня притягивает котов так же, как, скажем, притяжение притягивает камни.

— Мы с вами где-то встречались? — уточнила тетушка Приятка.

Грибо ничего не ответил. Нос привел его к миске, стоящей на одном и столов.

— Хаучу! — потребовал он.

— Рыбьих голов? — изумилась госпожа Приятка.

С технической точки зрения они представляли собой отбросы, хотя то, что она собиралась сделать из них, плюс небольшое количество риса и несколько особенных подливок должно было превратить эти головы в блюдо, за которое дрались бы даже короли.

— Хаучу, — повторил Грибо. Тетушка Приятка пожала плечами.

— Что ж, если желаете сырых рыбьих голов, милости прошу, — не стала перечить она.

Грибо неуверенно взял миску. Он ещё плохо управлялся с пальцами. Заговорщицки оглядевшись, он нырнул под стол.

Послышались энергичное чавканье и скрежет возимой по полу миски.

Вскоре Грибо снова появился на белый свет.

— Маулаукоу? — поинтересовался он. Удивленная тетушка Приятка потянулась за кувшином молока и чашкой.

— Блюуцце, — возразил Грибо.

…И за блюдцем.

Грибо взял блюдце, смерил его долгим мрачным взглядом и поставил на пол.

Тетушка Приятка удивленно наблюдала за происходящим.

Грибо покончил с молоком и ловко слизнул с подбородка последние капли. Теперь он чувствовал себя куда как лучше. В очаге горел огонь. Грибо прошествовал к нему, уселся, поплевал на ладонь и попытался вымыть уши, но у него ничего не получилось, поскольку и уши его, и лапа оказались для этого занятия абсолютно неподходящими. После нескольких неудачных попыток мытья он наконец улегся на пол и с трудом свернулся клубочком. Что тоже получилось не слишком хорошо, поскольку позвоночник почему-то стал плохо гнуться.

Через некоторое время тетушка Приятка услышала низкое, астматическое ворчание.

Грибо пытался мурлыкать.

Но у него оказалось неподходящее для этого горло.

В общем, проснется Грибо в самом дурном настроении и непременно захочет с кем-нибудь подраться.

А тетушка Приятка вернулась к своему ужину. Несмотря на то что этот верзила прямо у неё на глазах сожрал целую миску рыбьих голов, вылакал блюдце молока, а потом неуклюже скрючился у огня, она вдруг поняла, что ни капельки его не боится. Более того, она с трудом подавляла желание почесать ему брюшко.

Маграт прямо на ходу стащила с ноги вторую туфельку. Сейчас она бежала по длинной красной ковровой дорожке к дворцовым воротам, за которыми ждала её свобода. Бежать — вот что было важнее всего. И неважно куда, главное — откуда.

А потом из теней вдруг выступили две фигуры. Когда они в абсолютном молчании стали приближаться к ней, Маграт угрожающе подняла туфельку, показывая, что так легко её не возьмешь. Но даже в сумерках она ощущала на себе эти жуткие взгляды.

Толпа расступилась. Лили Ветровоск в шорохе шелка проскользнула вперед.

Не выказывая ни малейшего удивления, она оглядела матушку Ветровоск.

— И тоже вся в белом, — сухо промолвила она. — Честное слово, ну разве это не мило!

— Я остановила тебя, — откликнулась матушка, все ещё тяжело дыша. — Я прервала её.

Лили Ветровоск посмотрела куда-то за её плечо. По лестнице поднимались змеесестры, с двух сторон поддерживая безвольно обмякшую Маграт.

— Избави нас боги от людей, которые все понимают буквально, — сказала Лили. — Два — вот волшебное число.

Она подошла к Маграт и выхватила у неё из руки вторую туфельку.

— А ход с часами был довольно занятным, — произнесла она, снова поворачиваясь к матушке. — Часы действительно произвели на меня впечатление. Правда, как видишь, это ничего не дало. Да и вообще, ты бы ничего не смогла сделать. Слишком велика инерция неизбежности. Хорошую сказку ничем не испортишь. Уж поверь мне.

Она вручила туфельку принцу, но с матушки глаз по-прежнему не сводила.

— Ей будет как раз, — сказала она.

Двое придворных держали ногу Маграт, в то время как принц напяливал туфельку на неподатливую женскую ступню.

— Ну вот, — заключила Лили, глядя матушке Ветровоск прямо в глаза. — И ещё, Эсме. Можешь даже не пытаться загипнотизировать меня.

— Подходит, — возвестил принц с некой ноткой сомнения в голосе.

— Да уж конечно, — послышался живой голос откуда-то из-за спин стоящих кругом гостей. — Как тут не подойти? Когда на пару шерстяных носков надеваешь…

Лили наконец опустила взгляд на ногу в туфельке. Затем посмотрела на Маграт. Протянув руку, она грубо сорвала маску.

— Ого!

— Девчонка не та, — признала Лили. — Но это все равно ничего не значит, Эсме, главное, что туфелька та самая. Все, что нам нужно, это найти девушку, которой она придется по ноге…

В толпе произошло какое-то шевеление. Гости расступились, пропуская вперед вымазанную маслом и облепленную паутиной нянюшку Ягг.

— Если это пятый с половиной размер и средний подъем, то вам нужна именно я, — сказала она. — Сейчас, сейчас, только разуюсь…

— Я имела в виду не тебя, старуха, — холодно отозвалась Лили.

— А кого ж ещё! — радостно возразила нянюшка. — Понимаешь, все мы знаем, как должна развиваться эта сцена. Принц, пытаясь отыскать девушку, которой туфелька придется по ноге, обходит весь город. Именно это ты и планировала. Так что я могу хоть отчасти облегчить тебе задачу. А, что скажешь?

По лицу Лили пробежала тень неуверенности.

— Мы ищем девушку, — сказала она. — Брачного возраста.

— А какие проблемы? — добродушно отозвалась нянюшка.

Гном Казанунда с гордостью толкнул локтем в колено своего соседа-придворного.

— Одна моя очень близкая знакомая, — гордо поделился он.

Лили взглянула на сестру.

— Твои происки? — осведомилась она.

— А что я? Я ничего, — пожала плечами матушка. — Нормальная жизнь берет свое, только и всего.

Нянюшка выхватила туфельку из рук принца и, не успел никто даже глазом моргнуть, натянула её себе на ногу.

После чего покрутила ступней в воздухе.

Туфелька сидела идеально.

— Вот! — возвестила она. — Видишь? А так бы ты понапрасну пробегала целый день.

— И это при том, что пятый с половиной размер…

— …И средний подъем…

— …И средний подъем в таком большом городе, как этот, имеют сотни женщин, — продолжала матушка. — Хотя, конечно, ты сразу же могла наткнуться на нужный дом. Ну, понимаешь, этакая счастливая случайность.

— Не, это уже был бы обман! — заметила нянюшка.

И пихнула принца локтем.

— Хотела только добавить, — сказала она, — я вовсе не против всяческого помахивания ручкой, открывания разных там церемоний и прочих королевских занятий. Вот только спать в одной постели с этим молодчиком ни за что на свете не стану.

— Это потому, что спит он вовсе не в постели, — пояснила матушка.

— А спит он в пруду, — кивнула нянюшка. — Своими глазами видела. В самом настоящем большом комнатном пруду.

— Просто он — лягушка, — фыркнула матушка.

— А вокруг всегда полно мух на случай, если он вдруг ночью проснется и захочет перекусить, — победоносно закончила нянюшка.

— Так я и думала! — воскликнула Маграт, вырываясь из цепкой хватки своих змеетюремщиц. — У него и руки влажные!

— У многих мужчин влажные руки, — возразила нянюшка. — Но у этого руки влажные потому, что он — лягушка.

— Я — принц королевской крови! — воскликнул принц.

— И лягушка при этом, — парировала нянюшка.

— А вот здесь я не согласен, — подал голос Казанунда откуда-то снизу. — Лично я сторонник свободных отношений. Нравится водиться с лягушкой, ну и водись себе на здоровье…

Лили оглянулась на толпу и щелкнула пальцами.

Матушка Ветровоск вдруг ощутила, что вокруг воцарилась мертвая тишина.

Нянюшка Ягг взглянула на стоящих рядом с ней людей. Потом помахала рукой перед лицом стражника.

— Ку-ку! — позвала она.

— Ну и сколько ты продержишься? — хмыкнула матушка. — Тысячу людей надолго не обездвижишь.

Лили пожала плечами:

— И что с того? Думаешь, потом будут вспоминать, кто был на балу, а кто не был? Запомнится главное: бегство, туфелька и счастливый конец.

— Я ведь уже сказала тебе. Ты не сможешь запустить сказку заново. Кроме того, он — лягушка. Даже ты не в состоянии поддерживать его в человеческом виде целыми днями напролет. По ночам к нему возвращается прежний облик. В его спальне устроен пруд. Он — лягушка, — спокойно повторила матушка.

— Но только внутри, — поправила Лили.

— Это самое главное, — сказала матушка.

— Вообще-то, внешность тоже имеет значение, — вставила нянюшка.

— Многие люди в душе настоящие животные. А многие животные внутри — люди, — ответила Лили. — Так что же тут плохого?

— Он — лягушка.

— Особенно ночью, — кивнула нянюшка.

Ей вдруг пришло в голову, что самым приемлемым вариантом был бы супруг, который по ночам — мужчина, а днем — лягушка. Конечно, денег такой приносить не будет, зато и мебели меньше износ. Кроме того, она никак не могла выкинуть из головы соображения интимного характера, касающиеся длины его языка.

— А ещё ты убила барона, — заявила Маграт.

— Думаешь, он был таким уж замечательным? — фыркнула Лили. — Кроме того, он не выказывал мне никакого уважения. А нет уважения — нет всего остального.

Нянюшка и Маграт вдруг осознали, что дружно уставились на матушку.

— Он — лягушка.

— Я нашла его на болоте, — признала Лили. — Поверь, он был очень умным. А мне как раз требовался кто-нибудь… поддающийся внушению. Почему бы не предоставить шанс обычной лягушке? А что? Лягушонок — муж не хуже прочих. Один поцелуй прекрасной принцессы, и заклинание навеки запечатано.

— В большинстве своем мужчины — настоящие животные, — заявила Маграт, подхватившая эту мысль в одной из своих книжек.

— Да. Но он — лягушка, — указала матушка.

— Давайте посмотрим на все моими глазами, — предложила Лили. — Видели, что вокруг творится? Сплошные болота да туманы. У этой страны нет направления. Я же могу сделать этот город великим. Не каким-то там Анк-Морпорком, где живут сплошные бездельники, а городом, который работает, трудится.

— Девочка не хочет выходить замуж за лягушку.

— Но через сотню лет это не будет иметь значения!

— Это имеет значение сейчас.

Лили подняла руки:

— Хорошо, хорошо. Чего вы тогда хотите? Сами выбирайте. Или я… или та женщина с болота. Свет или тьма. Туман или солнце. Тёмный хаос или счастливый конец.

— Он — лягушка, и ты убила старого барона, — ответила матушка.

— Ты бы поступила точно так же! — зарычала Лили.

— Нет, — ответила матушка. — Мне бы захотелось сделать то же самое, но я бы удержалась.

— По большому счету никакой разницы нет.

— То есть ты хочешь сказать, что не видишь её? — уточнила нянюшка Ягг. Лили расхохоталась.

— Да вы на себя посмотрите-то! — воскликнула она. — Вы разве что не лопаетесь от своих ни на что не годных благих намерений. Девчонка, мамаша и старуха!

— Это кто тут девчонка? — спросила нянюшка Ягг.

— Это кто тут мамаша? — спросила Маграт.

На мгновение матушка Ветровоск слегка помрачнела — как человек, который видит, что все соломинки уже вытянули и осталась всего одна.

— Ну, и что мне с вами делать? — спросила Лили. — Я и вправду терпеть не могу убивать людей без особой необходимости, но в данном случае просто нельзя позволить вам и дальше совершать всякие глупости…

Несколько мгновений она задумчиво разглядывала свои ногти.

— Поэтому я, наверное, упрячу вас куда-нибудь до тех пор, пока все не закончится как надо. А потом… Догадываетесь, что будет потом? Потом, надеюсь, вы сбежите. Ведь как-никак я добрая фея-крестная…

Элла осторожно пробиралась по залитому лунным светом болоту, следуя за важно вышагивающим впереди Легбой. Один раз она заметила какое-то движение в воде, но никто так и не появился — плохие новости вроде появления Легбы распространяются на удивление быстро, даже среди аллигаторов.

Вдали показался оранжевый свет. Это могло быть все, что угодно: хижина госпожи Гоголь, лодка или ещё что-нибудь. На болоте разница между водой и сушей — это всего-навсего вопрос выбора.

Свет приближался.

— Здравствуйте! Есть кто-нибудь дома?

— Входи, дитя моё. Присаживайся. Отдохни немного.

Элла опасливо ступила на шаткую веранду. Госпожа Гоголь сидела в кресле, держа на коленях белую тряпичную куклу.

— Маграт сказала…

— Я все знаю. Добро пожаловать к Эрзули.

— А кто ты такая?

— Я твой… друг, девочка.

Элла напряглась, как будто готовясь сбежать.

— Ты что, тоже крестная?

— Нет. Ничего подобного. Просто друг. За тобой никто не следил?

— Э-э… Вряд ли.

— Впрочем, это и не важно, девочка моя. Не важно. Думаю, нам все равно стоит отправиться к реке. Когда со всех сторон вода, как-то оно безопаснее…

Хижина вздрогнула.

— Ты лучше сядь. А то лапы ходят вперевалку, и, пока не окажемся на воде, дом будет трясти.

Тем не менее Элла все же рискнула и заглянула под веранду.

Хижина госпожи Гоголь передвигалась на четырех больших гусиных лапах, которые как раз сейчас высвобождались из тины. Потом они зашлепали по мелководью и, добравшись до реки, принялись мягко выгребать на середину.

Проснувшись, Грибо попытался потянуться. И руки с ногами тоже неправильные! Тетушка Приятка, которая все это время сидела и смотрела на него, поставила стакан.

— Ну и чего же ты желаешь теперь, господин Кот? — поинтересовалась она.

Грибо прошествовал к двери, ведущей наружу, и поскребся о косяк.

— Хаучу выыйти, теутушкау Прияутка, — проговорил он.

— Для этого тебе нужно всего-навсего повернуть ручку, — ответила она.

Грибо уставился на дверную ручку с видом человека, которому предстоит справиться со сложным техническим устройством, а потом умоляюще посмотрел на тетушку.

Она открыла ему дверь, выпустила его на улицу, а потом снова закрыла её, заперла на замок и облегченно привалилась к доскам спиной.

— Золушка сейчас с госпожой Гоголь, и ей ничто не угрожает, — возвестила Маграт.

— Ха! — ответствовала матушка.

— А мне она очень даже понравилась, — сказала нянюшка Ягг.

— Не доверяю я людям, которые пьют ром и курят трубку, — поморщилась матушка.

— Но ведь нянюшка Ягг тоже курит трубку, а пьет вообще что попало, — заметила Маграт.

— Да, но это потому, что она просто мерзкая старая грымза. И кто сказал, что я ей доверяю? — не оборачиваясь, ответила матушка.

Нянюшка Ягг вытащила изо рта трубку.

— Это верно, — дружелюбно подтвердила она. — Если не поддерживать образ, ты — никто.

Матушка наконец оторвалась от замка.

— Ничего не выходит, — призналась она. — Из октирона сделан. Никакие заклятия не действуют.

— Вообще глупо сажать нас под замок, — отозвалась нянюшка. — Лично я бы сразу нас убила.

— Это потому, что по сути ты добрая, — пояснила Маграт. — Добрые ничего плохого не делают и творят справедливость. А злые всегда в чем-нибудь да виноваты, поэтому-то они и изобрели милосердие.

— Ерунда это все. Знаю я, почему она так поступила, — мрачно промолвила матушка. — Таким образом она дает нам время осознать, что мы проиграли.

— Но ведь она сама сказала, что в конце концов мы убежим, — удивилась Маграт. — Не понимаю. Неужели она не знает, что добро в результате все равно побеждает?

— Это только в сказках, — фыркнула матушка, внимательно разглядывая дверные петли. — А она считает, что сказки её слушаются. Вертит ими как вздумается. И считает, что это она добрая.

— Кстати, — сказала Маграт, — лично я тоже терпеть не могу болот. Если бы не эта лягушка и все прочее, я бы, наверное, даже могла понять Лили…

— Тогда ты самая настоящая крестная дура! — рявкнула матушка, продолжая ковыряться в замке. — Нельзя ходить и строить людям лучший мир. Только сами люди могут построить себе лучший мир. Иначе получается клетка. Кроме того, нельзя строить лучший мир, отрубая головы и выдавая порядочных девушек замуж за лягушек.

— А как же прогресс… — начала было Маграт.

— Не смей мне ничего говорить о прогрессе. Суть прогресса в том, что плохое случается быстрее, вот и все. Ни у кого нет другой булавки? Эта не годится.

Нянюшка, которая, прямо как Грибо, обладала способностью где угодно устраиваться как у себя дома, удобно разместилась в углу камеры.

— Я однажды слышала историю, — сказала она, — про одного парня, которого посадили в тюрьму на много-много лет, и от другого заключенного, невероятно умного, он за это время узнал целую прорву насчет вселенной и разного такого прочего. А потом он сбежал и всем отомстил.

— Слушай, Гита Ягг, а ты сама-то что такого невероятно умного знаешь насчет вселенной? — поинтересовалась матушка.

— Отстань, — дружелюбно откликнулась нянюшка.

— Ну, тогда нам лучше бежать прямо сейчас.

Нянюшка вытащила из шляпы кусочек картона, там же отыскала огрызок карандаша, полизала кончик и ненадолго задумалась. А потом принялась писать:

«Дарагой Джейсон унд аллес (как гаворят у нас в заграницах),

Вот такие дила палучаюцца твая старая Мама снова атбываит Срок в тюрьме, я вить старая каторжница так ты пришли мне пирожка с пузырьком чирнил внутри это я шучу. Эта План тюрьмы. Я ставлю Хгде мы сидим там Внутри. Маграт выступала в шикарном плати и вела сибя как истеная Куртезанка. А ещё Эсме вот-вот взбилиницца патамушта ни можит атпирет замок но я думаю все палучицца патамушта дабро в канце всигда пабиждает а эта и есть МЫ. Все случилась патамушта адна дивчонка никак хочит выхадит за Принца каторый на самам дели Лигушка и трудна её за эта венить. Каму захочицца рибенка с такими Храмыми Сомами каторый станит жить в балоти и визде прыгать, вет на ниво может ктонибуть наступить…»

От дела её оторвал звук мандолины, на которой кто-то весьма искусно наигрывал прямо за стеной, после чего негромкий, но крайне решительный голос запел:

— …Si consuenti d’amoure, venire dimo tondreturo-o-o-o-…

— Как голодает моя любовь по столовой твоего изнурения, — тут же перевела нянюшка Ягг, не поднимая головы.

— …Delia della t’ozentro, audri t’dren vontarie-e-e-e-e-e…

— Магазин, магазин, у меня есть лепешка, небо розовеет, — продолжала переводить нянюшка. Матушка и Маграт переглянулись.

— …Guaranto del tari, bella pore di larientos…

— Возрадуйся, свечник, у тебя такой большой, огромный…

— Ни единому слову не верю, — перебила матушка. — Ты все выдумываешь.

— Дословный перевод, — возразила нянюшка. — Сама ж знаешь, заграничный я знаю как родной.

— Госпожа Ягг, это ты? Ты ли это, любовь моя?

Ведьмы дружно подняли головы и посмотрели на забранное решеткой окно. В камеру заглядывало крохотное личико.

— Казанунда?

— Я, госпожа Ягг.

— Любовь моя! — пробурчала матушка.

— Как же ты добрался до окна? — не обращая на неё внимания, спросила нянюшка.

— Я всегда знаю, где раздобыть лестницу, госпожа Ягг.

— Но знаешь ли ты, где раздобыть ключ?

— Ключ тут не поможет. У вашей двери дежурит слишком много стражников, госпожа Ягг. Слишком много — даже для такого прославленного фехтовальщика, как я. Её ледство отдала строжайшие приказы. Запрещается не только слушать вас, но даже смотреть на вас.

— А как тебя-то занесло в дворцовые стражники?

— Солдат удачи хватается за ту работу, что подворачивается под руку, госпожа Ягг, — честно ответил Казанунда.

— Но ведь все остальные стражники шести футов росту, а ты… ну, слегка пониже.

— Я соврал насчет своего роста, госпожа Ягг. Я же самый знаменитый в мире враль.

— Правда?

— Нет.

— А как насчет того, что ты самый знаменитый в мире любовник?

Некоторое время за окном молчали.

— Ну, может, я и на втором месте, — откликнулся наконец Казанунда. — Но я стараюсь.

— Господин Казанунда, ты не мог бы сходить и поискать нам напильник или что-нибудь вроде? — попросила Маграт.

— Посмотрю, что можно сделать, госпожа.

Лицо исчезло.

— Может, попросить кого-нибудь навестить нас, а потом переодеться в его одежду и сбежать? — предложила нянюшка Ягг.

— Ну вот, теперь ещё и палец булавкой уколола, — пробормотала матушка Ветровоск.

— Или Маграт могла бы попробовать соблазнить одного из стражников… — продолжала нянюшка.

— А почему бы тебе самой это не попробовать? — зло огрызнулась Маграт.

— Ладно. Идёт.

— Слушайте, вы там, а ну заткнитесь обе, — рявкнула матушка. — Я тут пытаюсь придумать…

За окном снова послышался какой-то звук.

На сей раз к ним наведался Легба.

Сквозь прутья решетки черный петух мельком заглянул в камеру, после чего немедленно улетел.

— У меня от него прям мурашки по коже, — призналась нянюшка. — Не могу на него смотреть, сразу думаю о луковой подливке и картофельном пюре.

Её морщинистое лицо сморщилось ещё больше.

— Грибо! — возопила она. — На кого мы тебя оставили?!

— Ой. Да он же всего-навсего кот, — отмахнулась матушка Ветровоск. — Кот и сам о себе может позаботиться.

— Да, только ведь он ещё совсем маленький, пушистый… — начала было нянюшка, но тут кто-то принялся разбирать стену.

Вскоре в стене образовалась небольшая дыра. Чья-то серая рука вытащила очередной камень. Ведьмы почувствовали сильный запах тины.

Камень крошился под сильными пальцами.

— Эй, вы там? — позвал звучный голос.

— Да, господин Суббота, — откликнулась нянюшка. — Как все-таки жестоко устроен этот мир, мы — здесь, ты — там…

Суббота что-то буркнул и исчез.

Тут из-за двери камеры донеслась какая-то возня, и кто-то зазвенел ключами.

— Нечего нам здесь рассиживаться, — решила матушка. — Пошли.

Ведьмы, помогая друг дружке, пролезли в дыру.

Снаружи в небольшом дворике они увидели Субботу, торопливо направляющегося туда, где все ещё продолжался бал.

А следом за Субботой тянулось нечто, весьма напоминающее хвост какой-нибудь кометы.

— Что это?

— Дело рук госпожи Гоголь, — мрачно ответствовала матушка Ветровоск.

За Субботой по воздуху струился поток сгущающейся темноты, медленно, но верно распространяясь по территории дворца. На первый взгляд могло показаться, будто во тьме роятся какие-то тени, но при ближайшем рассмотрении становилось ясно, что это вовсе не тени, а лишь намёк на тени. В круговерти на мгновение блеснули чьи-то глаза. Слышались стрекот цикад и жужжание москитов, доносился запах мха и вонь болотной тины.

— Болото, — сказала Маграт.

— Это лишь идея болота, — поправила её матушка. — Это то, из чего рождается болото.

— Батюшки светы, — поежилась нянюшка, а потом пожала плечами. — Что ж, Элла сбежала, да и мы тоже сбегаем, значит, наступила та часть сказки, где все мы сбегаем? Ну так что, мы бежим или нет?

Они продолжали стоять.

— Народ здесь, конечно, не очень… — спустя некоторое время промолвила Маграт. — Но аллигаторов он не заслужил.

— Эй! Ведьмы, а ну стойте! — послышался чей-то голос за их спинами.

Из дыры выглядывало с полдюжины стражников.

— Тут определенно становится жарковато, — сказала нянюшка, выдергивая из шляпы ещё одну булавку.

— У них арбалеты, — предупредила Маграт. — Против арбалетов сильно не повыступаешь. Про метательное оружие рассказывается только в Седьмом Уроке, а я до него ещё не дошла.

— Интересно, как они спустят курки, если будут думать, что у них плавники вместо рук? — с угрозой в голосе заметила матушка.

— Слушай, — примиряюще произнесла нянюшка, — давай только без этого, ладно? Всем же и так известно, что добро всегда побеждает, особенно если врагов больше.

Стражники наконец выбрались во двор.

Стоило им сделать пару шагов, как со стены прямо позади них бесшумно спрыгнула высокая черная фигура.

— Ну вот, — радостно возвестила нянюшка, — я же говорила, что от своей мамочки он далеко не уйдет!

Один или два стражника вдруг осознали, что одна из ведьм с гордостью смотрит куда-то за их спины, и обернулись.

Их взорам предстал высокий широкоплечий тип с копной черных волос, повязкой на глазу и очень широкой улыбкой.

Он стоял, небрежно сложив руки.

Дождавшись, когда внимание всех стражников переключится на него, Грибо медленно разомкнул губы.

Несколько стражников невольно попятились.

— И что такого? — пробормотал один из них… — Оружия-то у него не…

Грибо поднял руку.

Выскакивая, когти не издают никакого звука, а надо бы. Им стоило бы появляться со звуком вроде «дзинь».

Улыбка Грибо стала заметно шире.

Ага! Ну хоть это ещё действует…

У какого-то стражника хватило ума поднять арбалет, но не хватило мозгов сообразить, что позади стоит нянюшка Ягг со шляпной булавкой. Её рука метнулась вперед столь молниеносно, что, увидев это, любой ищущий мудрости, одетый в желтый балахон юнец вполне мог бы там же и прямо тогда же отправиться Путем Госпожи Ягг. Стражник вскрикнул и выронил оружие.

— Ур-р-роул-л-л…

Грибо прыгнул.

Коты очень похожи на ведьм. Они дерутся не ради того, чтобы убить, а ради того, чтобы победить. Это совершенно разные вещи. Какой смысл убивать противника? Ведь тогда он никогда не узнает, что проиграл, а стать настоящим победителем можно только при наличии противника, который побит тобой и сознает это. Нельзя торжествовать над трупом, зато побежденный противник, который останется побежденным до конца своих горестных и жалких дней, — вот оно, настоящее сокровище.

Но коты, разумеется, не вдаются в такие глубокие размышления. Им просто нравится, когда кто-то, прихрамывая, опрометью бросается от них прочь, лишенный хвоста и нескольких больших клочьев шерсти.

Техника Грибо была безыскусной, и, встреться он с мало-мальски приличным фехтовальщиком, ему бы ни за что не выстоять. Однако на его стороне было явное преимущество: практически невозможно прилично фехтовать, когда ты словно бы угодил в большой миксер, который так и норовит сбрить тебе уши.

Ведьмы с интересом наблюдали за происходящим.

— Думаю, теперь мы ему не нужны, — заключила нянюшка. — По-моему, он нашел себе развлечение.

Они заторопились в дворцовый зал.

Оркестр как раз добрался до середины сложной мелодии, когда первая скрипка случайно бросила взгляд на входную дверь и тут же выронила смычок. Виолончелист обернулся посмотреть, что явилось тому причиной, проследил за неподвижным взглядом коллеги и в смятении попытался заиграть на своем инструменте задом наперед.

Издав какофонию взвизгов и фальши, оркестр замолчал. По инерции танцующие ещё несколько мгновений кружились в тишине, но затем тоже остановились и в смущении принялись переглядываться, не понимая, в чем дело. А потом, один за другим, они тоже подняли головы и уставились на вход.

В дверях стоял Суббота.

Эту тишину разорвал звук барабанов, по сравнению с которым музыка, игравшая до него, могла показаться незначительной, словно стрекот кузнечиков. Нет, теперь звучала настоящая музыка крови; по сравнению с ней любая другая когда-либо написанная музыка выглядит жалкими потугами на оригинальность.

Она лилась в зал, и с ней пришли жар, теплота и растительный запах болота. В воздухе ощутимо обозначилось присутствие где-то рядом громадного аллигатора.

Звуки барабанов становились все громче. К ним примешивались сложные контрритмы, скорее ощущаемые, нежели слышимые.

Суббота стряхнул с плеча древнего фрака пылинку и вытянул руку.

В руке появился высокий цилиндр.

Он вытянул другую руку.

Прямо из воздуха вынырнула черная трость с серебряным набалдашником, и он торжествующе сжал её в ладони.

А потом надел шляпу. Взмахнул тростью.

Барабаны продолжали стучать. Вот разве только… Возможно, теперь это были уже не барабаны, казалось, будто рокот исходит из самого пола, из стен или из воздуха. Барабанный бой был быстрым и жарким, и люди в зале вдруг обнаружили, что их ноги начинают двигаться сами собой, поскольку дробь как будто проникала прямо в спинной мозг, минуя уши.

Ноги Субботы тоже задвигались. Они громко отбивали на мраморном полу свое стаккато.

Пританцовывая, он спустился по ступенькам.

Суббота кружился, Суббота подпрыгивал. Фалды его фрака мелькали в воздухе. А потом он приземлился у подножия лестницы, опустившись на пол со звуком, который весьма напоминал удар судьбы.

И только тогда произошло движение.

— Не может быть! — хрипло прокаркал принц. — Он мертв! Стража! Убить его!

Капитан стражников побледнел.

— Я… Э… Опять? То есть… — начал он.

— Быстро!

Капитан нервно вскинул свой арбалет. Наконечник стрелы выписывал восьмерки перед его глазами.

— Я приказываю тебе! Стреляй же!

Арбалет тренькнул.

Послышался стук.

Суббота, опустив голову, взглянул на торчащие из его груди перья, мрачно улыбнулся и вскинул трость.

Капитан со смертельным ужасом воззрился на Субботу. Потом уронил арбалет и повернулся, чтобы бежать, но не успел преодолеть и двух ступенек, как упал лицом вниз.

— Любители, — послышался голос из-за спины принца. — Вот как надо убивать мертвеца.

Вперед вышла Лили Ветровоск. Лицо её от ярости побелело.

— Тебя здесь быть не должно, — прошипела она. — Ты больше в сказке не участвуешь.

Она подняла руку.

Призрачные образы, окружавшие её со всех сторон, внезапно сомкнулись, и блеск их многократно усилился. Через зал рванулось серебристое пламя.

Барон Суббота выставил вперед свою трость. Магическая энергия ударила в набалдашник и ушла в землю, оставив за собой маленькие змеящиеся молнии, которые ещё несколько мгновений потрескивали на полу, прежде чем бесследно исчезнуть.

— Ошибаетесь, мадам, — ответил он. — Мертвеца убить невозможно.

Три ведьмы наблюдали за происходящим, стоя в дверях.

— Я чувствовала, — изумленно выдохнула нянюшка. — Это заклинание должно было разнести его на мелкие кусочки!

— Разнести на куски кого? Или, вернее, что? — уточнила матушка. — Болото? Реку? Мир? Ведь он и то, и другое, и третье! Да-а, а она умная, эта госпожа Гоголь!

— Что-что? — переспросила Маграт. — Как это понимать: и то, и другое, и третье?

Лили попятилась. Она снова подняла руку и послала в барона ещё один шар серебристого пламени. Тот угодил ему в цилиндр и взорвался, как фейерверк.

— Глупо, ой как глупо! — бормотала матушка. — Видела же, что ничего не вышло, а все равно пытается!

— А я думала, ты против неё, — удивилась Маграт.

— Конечно против! Просто не люблю, когда люди творят глупости. Тут её заклинания не помогут, Маграт Чесногк, даже ты способна это понять, если как следует… О нет, неужели ещё раз?..

Когда и третья попытка закончилась ничем, барон рассмеялся. Затем поднял трость. К нему бросились двое придворных.

Лили Ветровоск, все ещё отступая, оказалась у подножия главной лестницы.

Барон шагнул вперед.

— Хотите испробовать что-нибудь ещё, благородная госпожа? — осведомился он.

Лили подняла обе руки.

Все три ведьмы явственно ощутили, как она пытается сконцентрировать вокруг себя всю энергию.

Тем временем во дворе единственный оставшийся на ногах стражник вдруг понял, что сражается уже не с человеком, а всего-навсего с разъяренным котом. Впрочем, вряд ли это принесло большое облегчение. Это просто означало, что у Грибо появилась дополнительная пара когтистых лап.

Принц вскрикнул.

То был долгий, слабеющий вскрик, который завершился кваканьем, раздающимся откуда-то с уровня пола.

Барон Суббота сделал ещё один шаг, занес ногу и с силой опустил её. Квак оборвался.

Барабаны неожиданно замолчали.

И вот после этого наступила настоящая тишина, нарушаемая лишь шелестом платья взбегающей вверх по лестнице Лили.

— Благодарю вас, уважаемые дамы, — произнес чей-то голос позадиведьм. — А теперь будьте так добры, пропустите меня, пожалуйста!

Они оглянулись. Это была госпожа Гоголь, держащая за руку Золушку. На плече у неё висела пухлая, ярко расшитая сумка.

Миновав ведьм, колдунья вуду спустилась по лестнице и провела девушку сквозь безмолвствующую толпу.

— Это тоже неправильно, — вполголоса заметила матушка.

— Что? — спросила Маграт. — Что неправильно?

Барон Суббота стукнул тростью о пол.

— Вы меня знаете, — сказал он. — Вы все меня знаете. И вам известно, что меня убили. Но сейчас я снова здесь. Меня подло убили, а что сделали вы?..

— А что, интересно, сделала ты, госпожа Гоголь? — пробормотала матушка. — Нет, так дело не пойдет…

— Тс-с, а то не слышно, что он говорит, — прошипела нянюшка.

— Он говорит, что сейчас они могут выбирать, кто будет править — снова он или Золушка, — подсказала Маграт.

— Они выберут госпожу Гоголь, — пробурчала матушка. — И она станет одной из этих, как их, сирых кардинаторов.

— Ну, не так уж она и плоха… — заметила нянюшка.

— Конечно, в своем болоте она не так уж и плоха, — согласилась матушка. — Когда есть кто-то, кто может уравновесить её, она действительно не так уж плоха. Но вот если госпожа Гоголь начнет всему городу указывать, что делать… Это неправильно. Волшебство — вещь слишком важная, чтобы с его помощью управлять людьми. Кроме того, Лили просто убивала людей — а госпожа Гоголь, убив, ещё заставит их колоть дрова и заниматься её хозяйством. По мне так, коли прожил ты тяжкую жизнь, значит, хоть после смерти имеешь право отдохнуть.

— Лежи себе да радуйся, вроде того, — кивнула нянюшка.

Матушка оглядела свое белое платье.

— Жаль, одета я неподходяще, — покачала головой она. — Ведьме пристало ходить в черном.

Она спустилась по лестнице в зал, поднесла руки ко рту и крикнула:

— Ау-у-у! Госпожа Гоголь!

Барон Суббота замолчал. Госпожа Гоголь кивнула матушке.

— Слушаю, госпожа Ветровоск.

— Господина никогда не было, так что зови меня лучше матушкой, — огрызнулась та, а потом продолжила несколько более спокойно: — Ты сама прекрасно знаешь, что все это неправильно. Королевой должна быть она, и это справедливо. Чтобы помочь ей, ты воспользовалась магией, и это тоже правильно. Но на этом и нужно остановиться. Что будет дальше, уже её дело. Нельзя постоянно исправлять все с помощью магии. С помощью волшебства можно лишь не давать кому-то творить зло.

Госпожа Гоголь выпрямилась во весь свой внушительный рост.

— Да кто ты такая, если указываешь мне, что я здесь могу делать, а чего не могу?

— Мы её крестные, — ответила матушка.

— Точно, — кивнула нянюшка Ягг.

— У нас и волшебная палочка есть, — добавила Маграт.

— Матушка Ветровоск, ты же ненавидишь крестных, — усмехнулась госпожа Гоголь.

— Мы относимся к другому их типу, — пожала плечами матушка. — Мы даем людям то, что они действительно хотят, а не то, что, как нам кажется, они должны хотеть.

Удивленные гости беззвучно зашевелили губами, повторяя и переваривая только что услышанное.

— В таком случае свою роль крестных вы уже сыграли, — парировала госпожа Гоголь, которая соображала быстрее остальных. — И сыграли замечательно.

— Ты невнимательно слушала, — упрекнула матушка. — Крестные бывают самые разные. Она может оказаться хорошей правительницей. А может оказаться плохой. Но выяснить это она должна самостоятельно. Без какого-либо вмешательства извне.

— А что, если я скажу нет?

— Наверное, нам тогда придется продолжить исполнять свои обязанности крестных, — промолвила матушка.

— Да ты хоть представляешь, сколько мне пришлось трудиться, чтобы победить? — надменно вопросила госпожа Гоголь. — Знаешь, сколького я себя лишила?

— Зато теперь ты выиграла. Стало быть, делу конец, — сказала матушка.

— Ты что, матушка Ветровоск, бросаешь мне вызов?

Несколько мгновений матушка колебалась, но потом расправила плечи. Её руки чуть разошлись в стороны — едва заметно. Нянюшка и Маграт немного отодвинулись от неё.

— Если тебе так хочется.

— Моё вуду против твоей… головологии?

— Как пожелаешь.

— А какова ставка?

— Больше никакой магии в орлейских делах, — решительно ответила матушка. — Никаких сказок. Никаких крестных. Люди должны сами решать — что добро, а что зло, что правильно, а что неправильно.

— Идёт.

— И ты отдаешь мне Лили Ветровоск.

Госпожа Гоголь так шумно набрала воздуха в грудь, что это было слышно во всем зале.

— Никогда!

— Гм, вот как? — спросила матушка. — Стало быть, ты все-таки боишься проиграть?

— Просто не хочется прибегать к крайним мерам, матушка Ветровоск, — ухмыльнулась госпожа Гоголь. — Ведь тебе может быть больно.

— Вот и не прибегай к ним, — согласилась матушка. — Я очень не люблю, когда мне больно.

— Я против поединков, — встряла вдруг Элла. Обе соперницы взглянули на неё.

— Теперь ведь она правительница, верно? — осведомилась матушка. — Значит, мы должны её слушаться?

— Я покину город, — сказала госпожа Гоголь, снова поворачиваясь к матушке, — но Лилит моя.

— Нет.

Госпожа Гоголь полезла в сумку и достала оттуда тряпичную куклу.

— Видишь вот это?

— Ну, вижу, — ответила матушка.

— Эта кукла предназначена для неё. Не хотелось бы, чтобы кукла стала тобой.

— Прошу прощения, госпожа Гоголь, — твердо отозвалась матушка, — но у меня есть долг, и я ему следую.

— Ты умная женщина, матушка Ветровоск, однако сейчас ты очень далеко от дома.

Матушка равнодушно пожала плечами. Госпожа Гоголь держала куклу за талию. У куклы были сапфирово-голубые глаза.

— Тебе известно о магии зеркал? Так вот, матушка Ветровоск, это моя разновидность зеркала.

Эту куклу я могу сделать тобой. А потом я могу заставить её страдать. Не вынуждай меня делать это. Прошу.

— Увы, госпожа Гоголь. Но иметь дело с Лили буду я.

— Честно говоря, Эсме, я бы на твоем месте вела себя поумнее, — пробормотала нянюшка Ягг. — В этих делах она мастерица.

— По-моему, она может быть очень жестокой, — поделилась своим мнением Маграт.

— Я не испытываю к госпоже Гоголь ничего, кроме глубочайшего уважения, — откликнулась матушка. — Прекрасная женщина. Но слишком много говорит. Будь я на её месте, я бы прямо сейчас вонзила в эту штуку пару длинных ногтей.

— Так бы уж и вонзила, — хмыкнула нянюшка. — Все-таки хорошо, что ты добрая, правда?

— Правда, — кивнула матушка и снова повысила голос. — Я иду за своей сестрой, госпожа Гоголь. Это дело семейное.

Она решительно направилась к лестнице.

Маграт вытащила палочку.

— Если кое-кто хоть что-нибудь сделает нашей матушке, остаток жизни этой «кое-кому» придется провести круглой и оранжевой, с семечками внутри, — посулила она.

— Вряд ли Эсме одобрит, если ты сотворишь что-нибудь подобное, — сказала нянюшка. — Не волнуйся. Не верит она во все эти штучки с булавками и куклами.

— Да она вообще ни во что не верит. Только какое это имеет значение?! — воскликнула Маграт. — Главное, что госпожа Гоголь этому верит! Это её магия! И это она должна верить!

— Думаешь, Эсме этого не понимает?

Матушка Ветровоск была уже у самого подножия лестницы.

— Матушка Ветровоск!

Та оглянулась.

Госпожа Гоголь держала в руке длинную щепку. Безнадежно покачав головой, она воткнула её в ступню куклы.

У всех на глазах Эсме Ветровоск пошатнулась.

Ещё одна щепка была воткнута в тряпичную руку.

Матушка медленно подняла руку и, прикоснувшись к больному месту, вздрогнула. Но потом, слегка прихрамывая, она продолжила свое восхождение.

— Следующим может стать сердце, матушка Ветровоск! — крикнула ей вслед госпожа Гоголь.

— Не сомневаюсь. У тебя хорошо получается. И тебе это прекрасно известно, — не поворачиваясь, бросила матушка.

Госпожа Гоголь воткнула ещё одну щепку во вторую ногу куклы. Матушка осела и вцепилась в перила. Рядом с ней горел один из факелов.

— В следующий раз! — предупредила госпожа Гоголь. — Ты поняла? Следующий раз — последний. Я не шучу!

Матушка обернулась.

Сотни лиц были устремлены в её сторону.

Когда же она заговорила, голос её был таким тихим, что приходилось вслушиваться.

— Я знаю, что ты способна на это, госпожа Гоголь. Ты действительно веришь в свои силы. Ну-ка, напомни мне ещё раз: мы, кажется, спорили на Лили? И на город?

— Какое значение имеет это теперь? — удивилась госпожа Гоголь. — Разве ты не сдаешься?

Матушка Ветровоск сунула мизинец в ухо и задумчиво им там покрутила.

— Нет, — ответила она. — Даже не собиралась. Ты смотришь, госпожа Гоголь? Внимательно смотришь?

Её взгляд скользнул по присутствующим и на какую-то долю секунды задержался на Маграт.

Потом она медленно подняла руку и по локоть погрузила её в пламя горящего факела.

И кукла в руках Эрзули Гоголь вдруг вспыхнула.

Она продолжала полыхать даже после того, как колдунья вуду вскрикнула и уронила её на пол. И горела до тех пор, пока нянюшка Ягг, насвистывая что-то сквозь зубы, не вылила на неё принесенный с буфетного стола кувшин фруктового сока. Только после этого кукла потухла.

Матушка вытащила руку из огня. На руке не осталось ни следа.

— Вот это и есть головология, — сказала она. — Вот что имеет значение. А все остальное просто чепуха. Надеюсь, я не обожгла тебя, а, госпожа Гоголь?

Она снова двинулась вверх по лестнице.

Госпожа Гоголь безмолвно уставилась на мокрые обгорелые лохмотья, оставшиеся от куклы. Нянюшка Ягг дружелюбно похлопала её по плечу.

— Как она это сделала? — спросила госпожа Гоголь.

— А она ничего не делала. Наоборот, позволила тебе все сделать за неё, — ответила нянюшка. — С Эсме Ветровоск нужно держать ухо востро. Хотелось бы мне посмотреть, что сталось бы с одним из этих зен-мудистов, возникни он когда-нибудь против неё.

— И при этом она добрая? — уточнил барон Суббота.

— Ага, — кивнула нянюшка. — Забавно все-таки, как оно иной раз бывает, правда?

Нянюшка задумчиво посмотрела на пустой кувшин из-под фруктового сока.

— Чего здесь не хватает, — произнесла она тоном человека, после длительных и серьезных размышлений наконец приходящего к заключению, — так это бананов, рома и всего остального…

Увидев, что нянюшка решительно направляется в сторону дайкири, Маграт едва успела ухватить её за платье.

— Потом успеешь, — возразила она. — Лучше пошли за матушкой. Вдруг ей понадобится наша помощь?!

— Вот уж это навряд ли, — махнула рукой нянюшка. — Не завидую я Лили, когда Эсме доберется до неё.

— Но я в жизни не видела матушку такой возбужденной! — воскликнула Маграт. — Может ведь что угодно случиться.

— Надеюсь, так оно и будет, — ответила нянюшка.

А потом со значением кивнула лакею, который, будучи человеком понятливым, тут же подлетел к ней.

— Но ведь она может сделать что-нибудь… ужасное!

— И отлично. Ей всегда этого хотелось, — сказала нянюшка. — Айн банановый дакири, махатма данке, вуле ву.

— Ничего отличного не вижу, — настаивала Маграт.

— Ой, ну ладно, ладно… — сдалась нянюшка. Пустой кувшин она сунула барону Субботе, который машинально принял этот дар.

— Решили сходить туда, разобраться, что да как, — пояснила нянюшка Ягг. — Уж извините. А вы тут продолжайте пока… если ещё осталось, чем продолжать.

После того как ведьмы поднялись по лестнице и скрылись из вида, госпожа Гоголь, нагнувшись, подняла с пола мокрые остатки своей куклы.

Один или двое из гостей кашлянули.

— И это все? — спросил барон. — Двенадцать лет псу под хвост?

— Принц мертв, — ответила госпожа Гоголь. — Справедливость восстановлена.

— Но ведь ты обещала, что отомстишь ей за меня, — напомнил барон.

— Ей отомстит кое-кто другой, — пожала плечами госпожа Гоголь и бросила куклу на пол. — Лилит боролась со мной двенадцать лет, и у неё ничего не вышло. А эта даже не вспотела. Так что не хотелось бы мне сейчас оказаться в шкуре Лилит.

— Значит, ты не держишь своего слова?!

— Держу. Должна же я хоть что-то держать.

Госпожа Гоголь обняла Эллу за плечи.

— Ну вот, девочка моя, — сказала она. — Это твой дворец. Твой город. И здесь не найдется ни единого человека, который посмел бы отрицать это.

Она обвела взглядом гостей. Кое-кто попятился.

Элла посмотрела на Субботу.

— У меня такое чувство, что я тебя знаю, — объявила она и повернулась к госпоже Гоголь. — И тебя тоже, — добавила она. — Я видела вас обоих… раньше. Наверное, очень давно, да?

Барон Суббота уже открыл было рот, собираясь что-то сказать, но госпожа Гоголь подняла руку.

— Мы обещали, — напомнила она. — Никакого вмешательства.

— Даже с нашей стороны?

— Даже с нашей стороны. — Она снова повернулась к Элле. — Мы просто люди.

— Ты хочешь сказать… — недоуменно проговорила Элла. — Я столько лет ишачила на самой обычной кухне… А теперь… Вдруг я стала правительницей города? Раз — и стала?

— Именно так.

Элла в глубокой задумчивости уставилась себе под ноги.

— И что бы я ни повелела, люди будут это исполнять? — простодушно поинтересовалась она. Из толпы донеслись нервные покашливания.

— Будут, — кивнула госпожа Гоголь.

Ещё некоторое время Элла стояла, вперившись в пол и грызя ноготь большого пальца. Наконец она подняла голову.

— Тогда первым делом закончим этот бал. И немедленно! Я собираюсь отправиться на карнавал. Всегда хотела потанцевать на карнавале. — Она обвела взглядом обеспокоенные лица. — Кто не хочет, может не идти, — добавила она.

Дворяне Орлей были людьми достаточно опытными и прекрасно понимали, как надо поступать, когда твой правитель говорит, что ты вовсе не обязан что-то там делать.

Уже через несколько минут зал опустел. В нем остались только трое.

— Но… но… я жаждал мести, — выдавил барон. — Я желал смерти. Я хотел, чтобы наша дочь получила власть.

— ПОПАДАНИЕ — ДВА ИЗ ТРЕХ. НЕ ТАКОЙ УЖ ПЛОХОЙ РЕЗУЛЬТАТ.

Госпожа Гоголь и барон обернулись. Смерть поставил свой стакан и шагнул вперед.

Барон Суббота выпрямился.

— Я готов идти с тобой, — поклонился он.

Смерть пожал плечами. Тем самым он, казалось, показывал, что лично ему все равно, готов кто-то там или нет.

— Но мне удалось-таки оттянуть встречу с тобой, — гордо добавил барон. — На целых двенадцать лет! — Он обнял Эрзули за плечи. — Когда меня убили и бросили в реку, мы украли у тебя мою жизнь!

— ТЫ ВСЕГО-НАВСЕГО ПЕРЕСТАЛ ЖИТЬ. НО ВМЕСТЕ С ТЕМ ТЫ И НЕ УМИРАЛ. ПРОСТО Я ЗА ТОБОЙ НЕ ПРИХОДИЛ.

— Вот как?

— ВСТРЕЧА С ТОБОЙ У МЕНЯ НАЗНАЧЕНА НА СЕГОДНЯШНИЙ ВЕЧЕР.

Барон передал свою трость госпоже Гоголь. Снял высокую черную шляпу. Скинул с плеч фрак.

В складках фрака ещё потрескивала энергия.

— Нет больше барона Субботы, — возвестил он.

— МОЖЕТ БЫТЬ. А СИМПАТИЧНАЯ ШЛЯПА, КСТАТИ.

Барон повернулся к Эрзули.

— Ну, думаю, мне пора.

— Да.

— А ты что будешь делать?

Колдунья вуду взглянула на цилиндр, который держала в руках.

— Вернусь на болото, — ответила она.

— Ты можешь остаться здесь. Не доверяю я этой чужеземной ведьме.

— Зато я доверяю. Поэтому и вернусь на болото. Некоторые сказки должны заканчиваться. Кем бы Элла ни стала, ей придется взрослеть самостоятельно.

До бурых густых вод реки идти было совсем недалеко.

На берегу барон остановился.

— И теперь она будет жить долго и счастливо, да? — спросил Суббота.

— НЕ ЗНАЮ. ВО ВСЯКОМ СЛУЧАЕ, НА БЛИЖАЙШЕЕ ВРЕМЯ У МЕНЯ С НЕЙ ВСТРЕЧИ НЕ ЗАПЛАНИРОВАНО.

Так заканчиваются сказки.

Злая ведьма побеждена, бедная принцесса-замарашка вступает в свои законные права, королевская власть восстановлена. Возвращаются счастливые денечки. Счастливые отныне и вовек. И на этом обычно все заканчивается. Жизнь замирает.

Сказки хотят заканчиваться. Им-то наплевать, что будет дальше…

Нянюшка Ягг, тяжело пыхтя, спешила по коридору.

— Никогда ещё не видела Эсме такой, — призналась она. — В каком-то забавном она настроении. Такая Эсме Ветровоск опасна даже для самой Эсме Ветровоск.

— Прежде всего она представляет опасность для окружающих, — сказала Маграт. — Она же…

Вдруг перед ними, прямо посреди коридора, возникли фигуры змееженщин.

Ведьмы резко затормозили.

— Давай посмотрим на это с точки зрения простой логики, — негромко предложила нянюшка. — Ну что они могут нам сделать?

— Терпеть не могу змей, — тихо отозвалась Маграт.

— Само собой, само собой, у них ведь эти самые, как их, зубы, — нравоучительно промолвила нянюшка, будто проводя семинар. — Даже, скорее, клыки. Ладно, девочка, пойдем. Посмотрим, нет ли тут обходной дороги.

— Я их ненавижу!

Нянюшка потянула Маграт за собой, но та не двинулась с места.

— Пошли!

— Я их и правда ненавижу.

— Поверь мне, издали ненавидится ещё лучше. Бежим!

Сестры были уже совсем рядом. Они не шли, они скользили. Но, наверное, у Лили не было возможности хорошенько сосредоточиться, поэтому сейчас сестры больше, чем когда-либо, походили на змей. Нянюшке даже показалось, что она различает у них под кожей очертания чешуек. Да и подбородки какие-то не такие…

— Маграт!

Одна из сестер потянулась к молоденькой ведьмочке. Маграт вздрогнула. Змеесестра открыла пасть.

Маграт подняла голову и будто бы во сне так врезала змееженщине, что та отлетела на несколько футов назад.

Этот удар не был описан ни в одном из путеводителей по Дорогам и Путям. Никто никогда не изображал его в виде рисунка и не упражнялся перед зеркалом с повязкой на голове. Прием этот брал свое начало в наследственных рефлексах, он был рожден чистым, незамутненным инстинктом самосохранения.

— Палочку доставай! — крикнула нянюшка, бросаясь вперед. — Нечего с ними ниндзячиться! У тебя же есть палочка! Вот и воспользуйся ею!

Вторая змея инстинктивно повернула голову, следя за нянюшкой. Однако инстинкт не всегда является ключевым элементом для выживания, поскольку в этот самый момент Маграт огрела её по затылку. Волшебной палочкой. Змея осела на пол, теряя при этом форму.

Основная проблема ведьм заключается в том, что они никогда не бегут от того, что по-настоящему ненавидят.

А основная проблема с загнанными в угол маленькими пушистыми зверушками состоит в том, что один из этих невинных зверьков на поверку может оказаться мангустом.

Матушка Ветровоск никогда не понимала — и что такого особенного в полной луне? Просто большой светлый круг, и ничего больше. А лунное затмение означает всего-навсего, что некоторое время будет темно хоть глаз коли.

Но когда луна находится ровно на полпути между этими двумя состояниями, когда она повисает точнехонько между мирами света и тьмы, когда луна живет на грани… быть может, вот он, тот самый момент, когда ведьма способна поверить в луну.

И как раз сейчас над болотными туманами плыл полумесяц.

Зеркала в гнездышке Лили отражали холодный свет. К стене были прислонены три помела.

Матушка взяла свою метлу. Одежда на ней была не того цвета, да и шляпа её бесследно сгинула в пасти какого-то хулигатора… Так приятно почувствовать под рукой что-то знакомое, родное.

Её окружало безмолвие.

— Лили! — мягко позвала матушка. Из зеркал на неё таращились её собственные отражения.

— Все может закончиться прямо сейчас, — продолжала матушка. — Ты возьмешь моё помело, а я возьму метлу Маграт. Гитино помело легко выдержит двойной вес. И госпожа Гоголь пообещала, что не будет преследовать тебя. С ней я договорилась. Ведьм стало мало, так что в Овцепиках тебя с радостью примут. И больше тебе не придется быть крестной. Не нужно будет убивать людей только для того, чтобы их дочерей можно было вставить в сказку. Я ведь знаю, зачем ты все это устроила. Давай вернемся домой. Это предложение, от которого ты не сможешь отказаться.

Зеркало бесшумно скользнуло в сторону.

— Ты пытаешься проявить ко мне доброту? — спросила Лили.

— Только не подумай, что мне это так легко дается, — ответила матушка уже более нормальным голосом.

Когда Лили шагнула наружу, её платье громко зашуршало в темноте.

— Итак, — сказала она, — значит, ты все-таки взгрела эту болотную колдунью.

— Нет.

— Но сюда пришла ты, а не она.

— Да.

Лили взяла из рук матушки помело и принялась его рассматривать.

— Никогда не пользовалась этими штуками, — наконец призналась она. — Что, просто садишься на него и — вперед?

— Ну, чтобы взлететь на этом помеле, тебе сначала придется как следует разбежаться, — хмыкнула матушка. — Но общий принцип примерно похож.

— Гм. А ты знаешь, что символизирует помело? — спросила Лили.

— Что-то связанное с майскими деревьями, народными песнями и прочим в том же роде? — уточнила матушка.

— О да.

— Тогда я даже слышать об этом не желаю.

— Уж конечно, — хихикнула Лили. — Ты всегда избегала подобных вещей.

Она вернула помело.

— Я остаюсь здесь, — объявила она. — Может, госпожа Гоголь и придумала какой-то новый фокус, но это ещё не значит, что она победила.

— Никаких фокусов больше не будет. Все ведь закончилось, — пояснила матушка. — Так все и происходит, когда превращаешь мир в сказки. Не стоило тебе это делать. Нельзя обращаться с людьми так, будто они персонажи или неодушевленные предметы. Но если ты все-таки ввязалась в это дело, то должна отдавать себе отчет, что рано или поздно все сказки заканчиваются.

— То есть мне ничего не остается, кроме как, поджав хвост, бежать в далекие королевства? — спросила Лили.

— В общем, да. Что-то вроде того.

— А все остальные будут жить долго и счастливо?

— Ну, насчет этого не знаю, — пожала плечами матушка. — Это уже их личное дело. Я сейчас говорю, что нельзя запускать сказку по второму кругу. Ты проиграла.

— Ты же знаешь, Ветровоски никогда не сдаются, — презрительно бросила Лили.

— Стало быть, сегодня вечером это случится впервые, — ответила матушка.

— Но ведь мы не зависим от сказок, — сказала Лили. — Я — посредник, с помощью которого эти сказки происходят, а ты борешься с ними. Мы находимся посередине. Мы независимые…

Позади них послышался какой-то шум. Из люка выглянули Маграт и нянюшка Ягг.

— Эсме, тебе тут помощь не требуется? — опасливо поинтересовалась нянюшка. Лили громко рассмеялась.

— А вот и твои змейки пожаловали. Знаешь, Эсме, — тут же добавила она, — ты и в самом деле очень похожа на меня. Неужели ты этого не замечала? Каждая мысль, что посещала мою светлую головку, приходила и в твою голову тоже. Нет ни единого сделанного мною дела, о котором бы ты сама не думала. Просто тебе никогда не хватало смелости. Вот в чем разница между такими людьми, как я, и такими, как ты. У нас хватает смелости делать то, о чем вы только мечтаете.

— Да ну? — усмехнулась матушка. — Неужели? По-твоему, я о таком мечтала?

Лили подняла палец. Маграт, отчаянно сопротивляясь, выплыла из лестничного колодца. Она размахивала волшебной палочкой.

— Вот на что мне нравится смотреть больше всего, — сообщила Лили. — На людей, которые чего-то хотят. Я в жизни ничего не хотела. Я всегда делала то, что хотела. Это приносит куда большее удовлетворение.

Маграт скрипнула зубами.

— Послушай, милочка, вряд ли из меня получится симпатичная тыква, — фыркнула Лили и беспечно взмахнула рукой.

Маграт поднялась ещё выше.

— Ты бы удивилась, если б узнала, что я умею, — мечтательно промолвила Лили, в то время как молоденькая ведьма мягко покачивалась над зубцами дворцовой стены. — Попробуй как-нибудь зеркала, Эсме, очень рекомендую. С человеческой душой они творят настоящие чудеса. Ту болотную колдунью я оставила в живых только потому, что её ненависть вдохновляла меня. Знаешь, я люблю, когда меня ненавидят. А уж ты-то это точно знаешь. Ведь это своего рода уважение. Это говорит о том, что ты кое-чего стоишь. Так освежает, будто ты окунулась в холодную речку жарким днем. Когда глупцы обнаруживают, что они бессильны, когда они кипят от собственного бессилия, когда они побиты и у них не остается ничего, кроме сосущего чувства в кислотных ямах их желудков, — о, как это здорово, как это восхитительно. А сказки… оседлать сказку… позаимствовать её силу… её уют… очутиться в её потаенном центре… Но способна ли ты меня понять? Оценить то острое удовольствие, которое испытываешь, видя, как повторяются сюжеты? Я всегда любила сюжеты. Кстати, если эта твоя Яггиха не перестанет пытаться проскользнуть ко мне за спину, я, пожалуй, позволю твоей юной подружке вылететь за пределы башни, а потом, Эсме, потом я ведь могу случайно потерять к ней всякий интерес.

— Да я просто шла себе и шла, — завозмущалась нянюшка. — А где написано, что нельзя тут ходить?

— Ты изменила сказку по-своему, а теперь я собираюсь перекроить её на свой лад, — продолжала Лили. — И вот ещё что… Ты мне не нужна, я тебя не трону. Ты просто уйди, и все. А что будет здесь, не имеет значения. Это далекий город, ты о нем почти ничего не знаешь… Вряд ли у меня получится перехитрить тебя, — добавила она, — но эти двое… К сожалению, они не из того теста слеплены. Я могу стереть их в порошок. Надеюсь, это ты понимаешь? А ведь ты была права, сегодня одной из Ветровосков действительно придется научиться проигрывать.

После этой долгой речи матушка некоторое время молчала, опираясь на свое бесполезное помело.

— Ладно, — наконец произнесла она. — Отпусти её. А потом я признаю, что твоя взяла.

— Ага, сейчас, так я тебе и поверила, — язвительно промолвила Лили. — Впрочем… Ты же у нас добренькая, правда? Значит, ты должна держать свое слово?

— И все-таки ты не веришь, — грустно покачала головой матушка. — Что ж, смотри…

Она подошла к парапету и взглянула вниз. Двуликая луна светила ещё достаточно ярко, и в её свете ясно различалось клубящееся море тумана, окружающее дворец.

— Маграт! Гита! — позвала матушка Ветровоск. — Вы уж меня извините. Ты действительно выиграла, Лили. И тут я ничего не могу поделать.

С этими словами матушка спрыгнула с башни.

Нянюшка Ягг бросилась к парапету и выглянула за стену как раз вовремя, чтобы увидеть, как смутный силуэт скрывается в туманной пелене.

Трое ведьм, оставшиеся на верху башни, с трудом перевели дух.

— Наверняка это какой-нибудь трюк, — прошипела Лили. — Хочет меня с толку сбить!

— Никакой это не трюк, — едва пробормотала Маграт, бессильно оседая на каменные плиты.

— У неё было помело, — указала Лили.

— Оно не работает! Не заводится! — выкрикнула нянюшка. — Ну погоди, — с угрозой в голосе произнесла она, надвигаясь на худощавую Лили. — Сейчас ты у меня подавишься этой своей наглой ухмылочкой…

Но тут все её тело пронзила острая боль.

Лили расхохоталась.

— Так, значит, это правда? — вопросила она. — Да! Я вижу это по вашим лицам. Эсме была достаточно умна и понимала, что ей нипочем не победить меня. Так что вам тоже глупить не стоит. И кончай тыкать в меня этой палкой, госпожа Чесногк. Старая Жалка если бы могла, то уже давным-давно одолела бы меня. До чего же люди непонятливые…

— Надо спуститься вниз, — сказала Маграт. — Может, она лежит там и…

Ведьмы переглянулись и бросились к лестнице.

— Вот именно. Будьте добры, сбегайте, а? Заодно займете себя чем-нибудь, — крикнула Лили им вслед.

— Но мы ещё вернемся! — рявкнула нянюшка Ягг. — Даже если нам придется жить на болоте вместе с госпожой Гоголь и до скончания веков жрать эти её змеиные головы!

— Ну разумеется! — отозвалась Лили, приподнимая бровь. — А я что говорю? Всегда полезно иметь под рукой таких людей, как вы. Сразу видишь, чего ты стоишь на самом деле. Отличный способ поддерживать форму…

Она проводила взглядом ведьм, исчезающих в темном лестничном проеме.

Башню насквозь продувал ветер. Лили подобрала юбки и подошла к краю крыши, откуда были видны клочья тумана, летящие над домами далеко внизу. До неё доносились отдаленные звуки веселья — то карнавал по-прежнему струился по городским улицам.

Скоро полночь. Настоящая полночь, её полновесный вариант, а не урезанный, наступивший из-за какой-то старой карги, что забралась внутрь часов.

Лили попыталась рассмотреть, что делается там, внизу, у подножия башни.

— Да уж, Эсме, — пробормотала она, — умеешь ты проигрывать…

Миновав пару лестничных пролетов, нянюшка наконец нагнала Маграт и, протянув руку, чуть придержала молодую ведьмочку.

— Притормози немножко, а то мне за тобой не угнаться, — взмолилась она.

— А если она лежит там вся переломанная?!

— То же самое может случиться и с тобой, если ты вдруг оступишься. Вообще-то, — хмыкнула нянюшка, — сильно сомневаюсь я, что Эсме разбилась. Не похоже на неё. Сдается мне, она это придумала, чтобы Лили оставила нас в покое. Видимо, она считала нас — как там звали этого цортского парня, которого можно было ранить, только если попасть ему куда надо? Никто не мог его одолеть, пока не узнали про слабое место. Кажется, коленка у него была плохая, что ли? Вот, значит, и получается, что мы были её цортской коленкой.

— Но ведь её помело ни разу просто так не заводилось! Чтобы запустить его, нужно было как следует разогнаться! — воскликнула Маграт.

— Да знаю я, знаю, — ответила нянюшка. — Я и сама об этом думала. А теперь я думаю… интересно, когда летишь, сильно разгоняешься? Ну, то есть когда падаешь вниз?

— Я… Понятия не имею, — пожала плечами Маграт.

— Наверное, Эсме решила, что стоит это выяснить, — заключила нянюшка. — Вот что я думаю.

Из-за поворота лестницы появилась фигура, неторопливо поднимающаяся наверх. Ведьмы вежливо посторонились, пропуская незнакомца.

— Вот незадача-то, никак не вспомню, куда там его надо было поразить… — задумчиво промолвила нянюшка. — Теперь небось до утра не засну, все буду вспоминать.

— В ПЯТКУ.

— Правда? Вот спасибо.

— РАД БЫЛ ПОМОЧЬ.

Фигура проследовала мимо и снова скрылась из вида за следующим поворотом лестницы.

— Хорошая у него маска, правда? — мимоходом заметила Маграт.

Они с нянюшкой уставились друг на друга.

Потом Маграт побледнела и бросила взгляд наверх — туда, где исчез незнакомец.

— По-моему, нужно срочно бежать обратно и… — начала она.

Однако нянюшка Ягг была куда старше её.

— Только мы не побежим, а пойдем, — ответила она.

Леди Хотелия Д’Авалия сидела в розарии у подножия большой башни и сморкалась в платочек.

Она ждала уже полчаса. Ну все, с неё довольно…

Она рассчитывала на романтический тет-а-тет: он показался ей таким приятным мужчиной — и пылким и застенчивым одновременно. А вместо этого она чуть не получила по голове, когда из тумана вдруг на бешеной скорости вынырнула какая-то старуха на метле. Причём эта старая карга была одета в собственное платье леди Хотелии!

В крутом пике старухины сапоги пропахали розовые кусты, мелькнули прямо перед изумленным лицом леди Хотелии, после чего унеслись куда-то обратно в небесную высь.

А потом откуда-то появился облезлый вонючий котяра и принялся тереться о ноги леди Хотелии.

Все насмарку, а поначалу вечер обещал быть таким приятным…

— Алло, милая дамочка!

Она заозиралась по сторонам, ища взглядом говорящего.

— Меня зовут Казанунда, — радостно объявил невидимка.

Услышав звон стекла где-то в недрах зеркального лабиринта, Лили Ветровоск обернулась.

Нахмурившись, она сделала несколько шагов и распахнула дверь в зеркальный мир.

Ни звука — кроме шуршания платья и её собственного дыхания. Лили Ветровоск скользнула в пространство между зеркалами.

На неё одобрительно смотрели мириады отражений. Она немного расслабилась.

Но вдруг её нога зацепилась за что-то. Она посмотрела под ноги и увидела на каменных плитах пола лежащее среди осколков битого стекла помело, в лунном свете кажущееся черным.

Лили перевела исполненный ужаса взгляд на свое отражение.

Отражение пристально смотрело на неё.

— Какая радость быть победителем, если проигравший мертв и не знает о том, что он проиграл?

Лили отшатнулась. Рот её открылся и снова закрылся.

Из пустой рамы к ней шагнула матушка Ветровоск. Лили бросила взгляд за спину неожиданно воскресшей сестры.

— Ты разбила моё зеркало!

— Так вот, значит, ради чего ты все это затеяла? — фыркнула матушка. — Королева болот? Всю жизнь обслуживающая сказки? И по-твоему, это власть?

— Ты не понимаешь… Ты разбила зеркало…

— Говорят, это плохая примета, — подтвердила матушка. — Но я подумала: в конце концов, ещё семь лет несчастий — разве это так уж много?

Отражение за отражением разбиваются вдребезги на всей протяженности бескрайнего зеркального мира, трещина змеится все дальше и дальше со скоростью света…

— Надо было разбить оба зеркала, тогда все было бы в порядке… Но ты нарушила равновесие…

— Ха! Это я нарушила равновесие? — матушка шагнула вперед, её глаза полыхали, как два безжалостных сапфира. — Сейчас я устрою тебе такую порку, Лили Ветровоск, какой даже наша мамаша никогда нам не устраивала. Причём не магией, не головологией и не палкой, как, бывало, лупил тебя наш папаша. И накажу я тебя вовсе не за то, что ты плохая. И не за то, что ты вмешивалась в сказки. Каждый идёт своим путем. А за то — и я хочу, чтобы ты это как следует уразумела, — что, когда ты сбежала, хорошей пришлось стать мне. А ты в это время развлекалась как хотела. Вряд ли я смогу расплатиться с тобой, Лили, за все, что я пережила, но все же попробую…

— Но ведь… Я… я… Это же я хорошая, — пробормотала Лили, лицо которой от потрясения стало мертвенно-бледным. — Это как раз я хорошая, а не ты. Я не могу проиграть. Я фея-крестная. А ты — злая ведьма… И потом, ты разбила зеркало…

…Пронзая пространство подобно комете, трещина в зеркалах достигает самой удаленной точки и начинает змеиться обратно, все ускоряя свое движение среди бесчисленных миров…

— Ты должна помочь мне… Отражения нужно срочно уравновесить… — еле слышно пробормотала Лили, пятясь к уцелевшему зеркалу.

— Хорошая? Хорошая?! Ты скармливала людей сказкам. Коверкала человеческие жизни. И это, по-твоему, хорошо? — спросила матушка. — Может, ты ещё посмеешь утверждать, будто не получала от этого наслаждение? Да стань я плохой, как ты, я была бы стократ хуже. Такой плохой, что тебе даже и не снилось.

Она замахнулась.

…Трещина вернулась к точке, откуда начала свое движение, она вела за собой спасающиеся бегством отражения всех остальных зеркал…

Глаза матушки расширились.

Зеркало за спиной Лили Ветровоск вдруг пошло трещинами.

А виднеющееся в зеркале отражение Лили Ветровоск вдруг повернулось, блаженно улыбнулось, и руки, появившиеся из зеркальной рамы, заключили Лили Ветровоск в свои объятия.

— Лили!

Все зеркала лопнули, взрываясь тысячами мельчайших осколков, и на мгновение верхушку башни окутало облако волшебно сверкающей пыли.

Нянюшка Ягг и Маграт вылетели на крышу, будто ангелы мщения, наконец выпущенные на свободу после длительной проверки небесным контролем качества.

И вдруг остановились.

Там, где ещё недавно змеился зеркальный лабиринт, теперь зияли пустые рамы. Весь пол был усыпан осколками стекла, а посреди всей этой разрухи лежала фигура в белом платье.

Нянюшка отстранила Маграт и опасливо двинулась вперед. Подойдя поближе, она потыкала лежащую женщину носком сапога.

— Давай сбросим её вниз, — предложила Маграт.

— Давай, — согласилась нянюшка. — Только сбрасывать будешь ты.

Маграт заколебалась.

— Вообще-то, — наконец сказала она, — когда я предложила сбросить её с башни, я не имела в виду, что собираюсь сделать это лично. Я имела в виду, что если ещё осталась в мире хоть какая-то справедливость, то эту женщину стоило бы…

— В таком случае на твоем месте, я бы лучше помолчала, — перебила её нянюшка, осторожно становясь коленями на острые осколки. — Ну да, точно. Это Эсме Ветровоск. Её лицо я ни с одним другим не перепутаю. Сними-ка нижнюю рубашку.

— Зачем?

— Девочка, да ты взгляни на её руки! Маграт пригляделась и в испуге зажала рот ладонями.

— Что же она такое делала?

— Судя по всему, пыталась просунуть руки сквозь стекло, — ответила нянюшка. — Давай-ка, снимай и порви её на узкие полоски, а потом сбегай, найди госпожу Гоголь и спроси, нет ли у неё каких-нибудь мазей и не может ли она нам помочь. А ещё передай ей, что если она нам не поможет, то чтобы к утру даже духу её здесь не было. — Нянюшка взяла матушку Ветровоск за запястье. — Признаю, Лили Ветровоск действительно способна была стереть нас в порошок, но вот госпожу Гоголь, коли дойдет до дела, я потреплю так, что мало ей не покажется.

Сняв свою патентованную неуничтожимую шляпу, нянюшка принялась шарить внутри. Наконец на свет божий появилась бархотка, которую нянюшка быстро развернула. Внутри оказались несколько иголок и катушка ниток.

Она облизнула кончик нитки, подняла иголку повыше, держа её на фоне луны, и сощурила один глаз.

— Ох, Эсме, Эсме, — со вздохом промолвила она, приступая к наложению швов, — тяжело же тебе далась эта победа…

Лили Ветровоск оглядела многослойный серебристый мир.

— Где я?

— ВНУТРИ ЗЕРКАЛА.

— Я мертва?

— ОТВЕТ НА ЭТОТ ВОПРОС, — сказал Смерть, — НАХОДИТСЯ ГДЕ-ТО МЕЖДУ «НЕТ» И «ДА».

Лили обернулась, и миллиард фигур обернулся вместе с ней.

— Когда же я смогу выбраться отсюда?

— КОГДА НАЙДЕШЬ ТУ, ЧТО РЕАЛЬНА.

Лили Ветровоск помчалась мимо бесконечных отражений.

Хороший повар утром приходит на кухню первым, а вечером уходит домой последним.

Тетушка Приятка затушила огонь. Потом быстро проверила столовое серебро и пересчитала супницы. И вдруг…

Она почувствовала, что на неё кто-то смотрит.

В дверях стоял кот. Большой и серый. Один глаз горел зловещим желтовато-зеленым пламенем, другой же был жемчужно-белым. То, что осталось от его ушей, больше походило на края почтовой марки. Тем не менее было в нем что-то щегольское, и всем своим видом он как бы говорил: «Я побью тебя одной лапой». Что показалось ей странно знакомым.

Некоторое время тетушка Приятка смотрела на кота. Она была близкой подругой госпожи Гоголь, а потому знала, что внешний облик — это ещё одна вредная, но глубоко укоренившаяся привычка. Тем более, побывав хоть раз в Орлее накануне Самеди Нюи Мор человек мгновенно обучается доверять своему рассудку, а не чувствам.

— Если я правильно тебя понимаю, — произнесла она слегка дрогнувшим голосом, — ты бы сейчас не отказался от рыбьих ног, э-э, голов — так?

Грибо потянулся и выгнул спину.

— А в леднике ещё осталось немного молока, — продолжала тетушка Приятка.

Грибо счастливо зевнул.

Потом почесал задней ногой за ухом. Человеческий облик, безусловно, хорош, но оставаться в нем постоянно — нет уж, увольте!

Днем позже.

— Похоже, заживляющая мазь госпожи Гоголь действительно помогает, — сказала Маграт.

В руках она держала кувшинчик, наполовину заполненный каким-то бледно-зеленым и необычно зернистым составом со слабым, но всепроникающим запахом.

— Между прочим, в состав её входят змеиные головы, — сообщила нянюшка Ягг.

— И даже не пытайся меня напугать, — важно заявила Маграт. — Кто-кто, а уж я-то знаю, что «змеиная голова» — это такой цветок. Кажется, разновидность герани. Из цветов можно готовить чудесные средства.

Нянюшка Ягг, которая имела честь провести весьма познавательные, пусть и не лучшие в жизни, полчаса, наблюдая за тем, как госпожа Гоголь готовит свой состав, решила не расстраивать Маграт.

— Ага, — кивнула она. — Конечно, это цветы. Тебя не проведешь, умная девчонка.

Маграт зевнула.

Дворец был предоставлен в их полное распоряжение, хотя у них не было ни малейшего желания им распоряжаться. Матушку поместили в соседнюю комнату.

— Давай-ка, поспи, — предложила нянюшка. — А я пойду сменю госпожу Гоголь.

— Э-э, нянюшка… — нерешительно окликнула Маграт.

— Гм-м?

— Все… Все, что она… что она твердила во время нашего путешествия сюда… Она была такой холодной, такой бездушной. Правда ведь? Не исполняй людских желаний, не помогай людям волшебством и так далее — а потом р-р-раз! И сама все это проделала! Как же её понимать?

— Послушай, — ответила нянюшка, — есть общие законы, а есть частные случаи. Теперь понятно?

— Нет… — Маграт прилегла на кровать.

— Это значит, что, когда Эсме использует такие слова, как «все» и «никто», на саму себя она их не распространяет.

— Но как же… Если вдуматься… Ведь это ужасно!

— Просто она ведьма, вот и все. Сплошные крайности во всем. А теперь… вздремни немножко.

Маграт слишком устала, чтобы возражать. Она вытянулась на кровати, и вскоре уже послышалось её негромкое похрапывание.

Некоторое время нянюшка Ягг сидела уставившись в стену и посасывая трубку.

Потом она встала и решительно вышла.

Устроившаяся на стуле у постели госпожа Гоголь подняла голову.

— Пойди и тоже поспи, — предложила нянюшка. — А я пока посижу здесь.

— С ней что-то не так, — ответила госпожа Гоголь. — С её руками все в порядке. Она просто отказывается приходить в себя.

— Голова у Эсме всегда была слабым местом, — сказала нянюшка.

— Я могла бы создать новых богов и заставить всех поверить в них. Как насчет этого?

Нянюшка отрицательно покачала головой.

— Вряд ли Эсме согласилась бы с таким способом. Она вообще к богам относится так себе. Считает, что они только понапрасну занимают место.

— Тогда я могу сварить гумбо. Чтобы отведать его, люди будут приходить отовсюду…

— Вот это, пожалуй, можно попробовать, — согласилась нянюшка. — Я всегда говорила, что тут любая мелочь может помочь. Прямо сейчас и займись? Ром только оставь.

После того как колдунья вуду ушла, нянюшка ещё некоторое время курила трубку изадумчиво попивала ром, глядя на лежащую на кровати фигуру.

А потом она наклонилась к самому уху матушки Ветровоск и тихонько прошептала:

— Ты ведь не сдашься, правда?

Матушка Ветровоск оглядела многослойный серебристый мир.

— Где я?

— ВНУТРИ ЗЕРКАЛА.

— Я мертва?

— ОТВЕТ НА ЭТОТ ВОПРОС, — сказал Смерть, — НАХОДИТСЯ ГДЕ-ТО МЕЖДУ «НЕТ» И «ДА».

Эсме обернулась, и миллиард фигур обернулся вместе с ней.

— Когда же я смогу выбраться отсюда?

— КОГДА НАЙДЕШЬ ТУ, ЧТО РЕАЛЬНА.

— Это какой-то подвох?

— НЕТ.

Матушка посмотрела на себя.

— Вот эта, — сказала она.

А ещё сказкам всегда хочется счастливых концов. И плевать им, для кого они счастливые, а для кого — нет.

«Дарагой Джейсон идт, ипт,

Короче хватит про эту самую Арлею зато я все выиснила нащет срецтва госпожи Гоголь для зомби и ищщо ана дала мне рицет, пенцет, вобсчем расказала как делать банананановый дакрири и надарила мне адну штуку пад назаванием банджо ты ни павериш но на праверку она оказалась доброй душой хатя глас спускать с неё нестоит. Мы вроде вернули Эсме хатя я ни уверена патамушта ана видет сибя странно и тихая на сибя ни похожа я за ней слижу на случай если Лили чивота смашеничала в зиркалах. Но кажицца ей лутше патамушта ана папрасила Маграт пасматреть палачку а потом надвигав и накрутив калечки вдрук привратила горшок в букет цветоф. Маграт сказала што ей никагда ни удавалось заставить палочку такое сатаварит а Эсме ей ответила што эта патамушта ана всевремя чевото желала а нет штобы надумать как эта сделать. Вот я и гаварю харашо што у Эсме не было палочки смоладу, а то Лили в детстве по сравнению с ней была проста игненок. Насылаю рисунок здешнива кладбища здесь людей харанят в ящиках над зимлей патамушта зимля очин сырая и никому ни хочицца сначала умиреть а патом ищо и захлибнуца. Гаварят путишествия расширяют кругазор так вот я щитаю мой расширился дальши некуда, хоть из ушей вытягивай да завязывай пад падбародкам, всиво харошива, МАМА.»

На болоте госпожа Гоголь, колдунья вуду, накинула фрак на грубую крестовину, нахлобучила сверху цилиндр и куском бечевки привязала к перекладине трость.

Закончив, она отступила назад.

Послышался шорох крыльев. С неба камнем рухнул Легба, уселся на цилиндр и громко закукарекал. Обычно он кукарекал только с приходом ночи, поскольку был весьма необычной птицей, но на сей раз он для разнообразия решил поприветствовать новый день.

А потом пошло поверье, что каждый год на Самеди Нюи Мор, когда карнавал в самом разгаре, барабаны грохочут громче всего, а ром почти весь выпит, вдруг откуда ни возьмись появляется поистине демонический человек в длинном фраке и высоком цилиндре и возглавляет танцевальное шествие.

Впрочем, ничего особенного в этом нет. Должны же сказки с чего-то начинаться.

Послышался всплеск, и воды реки снова сомкнулись.

Маграт повернулась спиной и пошла прочь.

Палочка тихонько опустилась в толстый ил речного дна, и с тех пор её касались лишь ноги случайного краба, у которого никогда не было никаких фей-крестных и которому вообще не позволяется о чем-то там мечтать. Месяц за месяцем волшебная палочка погружалась все глубже и глубже в ил, пока в конце концов не канула в небытие — самая распространенная судьба всех вещей, как волшебных, так и самых обычных.

Три помела взмыли над Орлеей вместе с клубящимися навстречу заре туманами.

Ведьмы оглянулись на окружающие город зеленые болота. Орлея дремала. После Сытого Вторника всегда наступало затишье, люди отсыпались после праздничных дней. Грибо, как всегда свернувшийся в своем гнездышке среди прутьев метлы, тоже спал. Расставание с тетушкой Прияткой стало для него настоящей трагедией.

— Ну вот и кончилась наша долька виты, — философски заметила нянюшка.

— Мы так и не попрощались с госпожой Гоголь, — вспомнила Маграт.

— Думаю, она знала, что мы собираемся улетать, — ответила нянюшка. — Эта госпожа Гоголь очень проницательная женщина.

— Надеюсь, ей можно доверять? Она сдержит слово? — спросила Маграт.

— Да, — кивнула матушка Ветровоск.

— По-своему, она очень честная женщина, — вставила нянюшка Ягг.

— Этого у неё не отнимешь, — согласилась матушка. — Да и потом, я предупредила её, что, возможно, ещё вернусь.

Маграт бросила взгляд на матушкино помело. Среди притороченного к нему багажа была большая круглая картонка.

— Ты так и не примерила шляпу, которую она тебе подарила, — заметила Маграт.

— Я посмотрела её, — ледяным тоном ответствовала матушка. — Она мне не подходит.

— Вряд ли госпожа Гоголь стала бы дарить кому-нибудь шляпу, которая не подходит, — удивилась нянюшка. — Давай посмотрим ещё раз, а?

Матушка презрительно фыркнула и, развязав картонку, сняла крышку. Когда она вытащила шляпу, из картонки во все стороны полетели комки упаковочной бумаги и тут же унеслись вниз, навстречу туманам.

Маграт и нянюшка Ягг уставились на подарок госпожи Гоголь.

Обе они, конечно, знали, что головные уборы иногда украшают фруктами — у нянюшки Ягг у самой имелась черная соломенная шляпа с восковыми вишенками, которую она берегла для самых жарких семейных баталий. Но эта шляпа была украшена не просто какими-то там вишенками. Пожалуй, единственным отсутствующим на ней фруктом была дыня.

— Да, она определенно чересчур… заграничная, — подвела итог Маграт.

— Давай, давай, — подбодрила нянюшка. — Примерь.

Матушка с явным смущением надела шляпу. Рост её разом увеличился чуть ли не на два фута — в основном за счет ананасов.

— М-да, ярко. И очень… стильно, — промолвила нянюшка. — Не каждый сумеет носить такую шляпу.

— А гранаты тебе очень к лицу, — заметила Маграт.

— И лимоны тоже, — добавила нянюшка Ягг.

— Что? Вы случаем не издеваетесь ли надо мной? — подозрительно осведомилась матушка Ветровоск.

— Хочешь посмотреть? — спросила Маграт. — У меня где-то было зеркальце…

Молчание обрушилось как топор. Маграт покраснела. Нянюшка Ягг сердито взглянула на юную ведьму.

Потом обе опасливо посмотрели на матушку.

— Ну-у-у… — после крайне длинной паузы наконец сказала она. — Думаю, посмотреться в зеркальце не помешало бы.

Маграт облегченно вздохнула, порылась в карманах, извлекла на свет маленькое ручное зеркальце в деревянной рамке и передала его матушке.

Матушка Ветровоск долго и внимательно разглядывала свое отражение. Тем временем нянюшка Ягг незаметно подрулила поближе.

— Гм-м, — спустя некоторое время выразилась матушка.

— Это виноградная гроздь над ухом все портит, — стараясь приободрить подругу, заметила нянюшка. — Знаешь, в жизни не видела более внушительной шляпы.

— Гм-м.

— А ты сама-то что думаешь? — спросила Маграт.

— Ну, — ворчливо отозвалась матушка, — может, для заграниц она в самый раз, да только в наших краях я со стыда сгорю, если меня в ней увидит кто-нибудь из знакомых. Во всяком случае, влиятельных знакомых.

— Доберемся до дому и съедим её, — предложила нянюшка Ягг.

Они расслабились. У них было такое чувство, будто они только что перевалили через вершину какой-то горы, оставив позади полное опасностей ущелье.

Маграт бросила взгляд вниз, на бурую реку и подозрительного вида бревна на её песчаных берегах.

— Вот только я так и не поняла, — сказала она, — какая она, госпожа Гоголь, хорошая или плохая? Ну, то есть со всеми этими её мертвецами, аллигаторами и всем прочим…

Матушка взглянула на пробивающееся сквозь туманы, неторопливо восходящее солнце.

— Добро и зло — понятия относительные, — ответила она. — Никогда нельзя сказать точно, хороший человек или плохой. Возможно, это зависит от того, в какой ситуации он оказывается. А знаете, — добавила она, — по-моему, я вижу Край.

— Занятно, — вдруг промолвила нянюшка. — Говорят, в заграницах кое-где водятся слоны… Всю жизнь хотела посмотреть на слона. А ещё в Клатче или где-то там есть такое место, где люди взбираются вверх по веревкам — и бесследно исчезают! Вот бы полюбоваться на такое чудо.

— А зачем они туда лазают? — спросила Маграт.

— Убей не знаю. Наверное, по каким-то своим загадочным заграничным соображениям.

— В одной из книг Жалки, — вставила Маграт, — упоминается одна забавная штука насчет слонов. Она пишет, что на равнине Сто, если человек говорит, будто собирается посмотреть на слонов, это значит, что он просто отправляется путешествовать, поскольку ему до смерти надоело сидеть на одном месте.

— Усидеть на одном месте легко, — нравоучительно промолвила нянюшка. — Ты попробуй ум свой остановить.

— А мне бы хотелось побывать возле Пупа, — сказала Маграт. — Посмотреть на древние храмы, описанные в Главе Первой Учения Скорпиона.

— Думаешь, тебя там научат тому, чего ты ещё не знаешь? Зря надеешься, — непривычно резко заметила нянюшка.

Маграт взглянула на матушку.

— Может, ты права, — смиренно ответила она. — Может, ничему меня там и не научат.

— Ладно, — перебила нянюшка. — Так как мы поступим, а, Эсме? Возвращаемся домой? Или отправимся смотреть слонов?

От порыва ветра помело матушки чуть развернулось.

— Мерзкая ты старая карга, Гита Ягг, — сообщила матушка.

— Что верно, то верно, — радостно согласилась нянюшка.

— А ты, Маграт Чесногк, просто…

— Знаю, — с неимоверным облегчением подхватила Маграт. — Я мокрая курица.

Матушка оглянулась на высокие горы, высящиеся ближе к Пупу. Где-то там затерялся её старенький домик с висящим в отхожем месте ключиком. За это время, небось, чего только не случилось! Может, вообще в их отсутствие жители Ланкра, лишенные мудрого матушкиного руководства, довели королевство до полного разорения? Ведь наставлять людей на путь истинный — её работа. И даже представить страшно, каких глупостей они могут натворить без неё…

Нянюшка рассеянно стукнула друг о друга каблуками своих красных сапожек.

— Да, пожалуй. В гостях хорошо, а дома лучше, — признала она.

— А вот и нет, — по-прежнему задумчиво возразила матушка Ветровоск. — Это не совсем так. Мест, похожих на дом, бесчисленное множество. Но живем мы лишь в одном из них.

— Стало быть, мы возвращаемся? — спросила Маграт.

— Да.

Но они все-таки сделали небольшой крюк и посмотрели на слона.

Книга IV Дамы и Господа

Наше сознание творит с нами самые невообразимые вещи. Мы помним только хорошее. Вот драконы, к примеру. Очень романтичные, красивые, полные достоинства зверюги. Но мы забываем, что к этим чертам следует добавить абсолютную прожорливость, мгновенную воспламеняемость и крайнюю зубастость. А эльфы? Да, они танцуют при луне, поют песни — в общем, веселые, милые существа… Но будете ли вы рады, когда они вернутся? О да, эльфы очень любят разные игры — только весело им, а не вам.

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

Вообще-то, большинство романов о Плоском мире являются совершенно самостоятельными и законченными книгами. Читать их в определенном порядке лишь рекомендуется, но это вовсе не обязательно.

А вот данная книга отличается от прочих. Тут я не могу не обратить внимание на некоторые события, что произошли в прошлом. Впервые матушка Ветровоск появилась в «Творцах заклинаний». В «Вещих сестричках» она неофициально возглавила небольшой ведьмовской шабашик, состоящий из беззаботной, многократно замужней нянюшки Ягг и молодой Маграт, ведьмочки с вечно шмыгающим носом, растрепанными волосами и странно сентиментальным отношением к дождевым каплям, розам и котятам.

Затем случился заговор, похожий на тот, что был описан в знаменитой пьесе о шотландском короле. После разоблачения заговорщиков правителем крошечного холмистого и заросшего лесами Ланкра стал Веренс II — хотя, с формальной точки зрения, этого не должно было произойти, так как, если говорить честно, он не был законным наследником, но ведьмы решили, что шут — самая подходящая кандидатура на престол и, кроме того, хорошо то, что хорошо кончается. Также нельзя не упомянуть, что Маграт достигла с Веренсом неуверенного Взаимопонимания… но очень, очень неуверенного: обе стороны Взаимопонимания были настолько стеснительными, что мгновенно забывали, о чем собирались сказать друг другу, а если кому-либо все же удавалось сказать хоть что-то, другой тут же неправильно понимал услышанное и обижался, а потом уйма времени уходила на то, чтобы догадаться, кто что думает. Возможно, это и есть любовь, ну, или нечто крайне близкое к ней.

В «Ведьмах за границей» три ведьмы пересекли полконтинента, дабы сойтись в схватке с Феей-Крестной (которая сделала Судьбе некое предложение, от которого невозможно было отказаться).

Все это было в прошлом. А нынешняя история повествует о том, что произошло, когда ведьмы вернулись домой.

НУ А ТЕПЕРЬ — ЧИТАЙТЕ…

* * *

Когда все началось?

Начал было несколько. О, некоторые события лишь кажутся первопричиной. Занавес поднимается, пешка делает первый ход, звучит первый выстрел^[523] — но это ещё не начало. Пьеса, игра, война — не более чем маленькое окошко в череде событий, уходящих на многие тысячелетия назад. Всегда есть вещи, происшедшие до того как. Вот почему присказка «читайте дальше» столь распространена.

Человечество очень много времени ухлопало на поиски первичного До Того Как, однако наши нынешние познания все равно оставляют желать лучшего. Единственное, в чем мы более-менее определились, можно выразить примерно следующим образом:

В самом начале не было ничего, а потом это самое ничто вдруг взяло и рвануло.

Согласно другим теориям о Начале Всего Сущего, боги создали вселенную из ребер, внутренностей и гениталий своего папочки^[524]. И подобных теорий существует великое множество. Космология, происхождение вселенной — это ладно, а вот людям как жить?.. Эй, ребята, а вы как думаете, какая часть тела ваш город?

Впрочем, нынешняя история началась на Плоском мире, который путешествует по пространству на спинах четырех гигантских слонов, стоящих на панцире огромной черепахи — вряд ли можно создать что-либо подобное из обычного тела, пусть даже принадлежащего богу.

Э-э, но с чего же начать?

Может, с событий, происшедших тысячи лет назад? Именно тогда огромный поток раскаленных камней, жутко завывая, рухнул с неба, проломил дыру в Медной горе и повалил лес в радиусе десяти миль.

Вскоре после происшествия гномы выкопали те камни, потому что они состояли из железа, а гномы, вопреки сложившемуся мнению, любят железо гораздо сильнее золота. Просто о железе труднее слагать песни, хотя встречается оно гораздо чаще золота. В общем, гномы любят железо.

А камни именно этим и отличались. Они содержали любовь к железу. Любовь настолько сильную, что она притягивала к себе все железные предметы. Три гнома, которые первыми обнаружили камни, смогли оторваться от них, только сняв кольчужные штаны.

Ядро многих миров состоит из железа. И только Плоский мир лишен сердечника, как бублик.

На Диске, если вы наложите на иглу заклятие, она укажет на Пуп, потому что там самое сильное магическое поле. Все очень просто. На других мирах, при создании которых использовалось много меньше воображения, игла поворачивается благодаря любви к железу.

Одним словом, и гномы, и люди, жившие на Плоском мире, испытывали большую потребность в этой «любви к железу».

А теперь перемотаем время на несколько тысяч лет вперед — к тому моменту, который отстоит всего лет на пятьдесят, или чуть более, от постоянно изменяющегося сейчас — и окажемся на склоне холма, по которому бежит девушка. О нет, она ни от кого не убегает и никуда конкретно не спешит. Она просто бежит впереди молодого человека — однако не настолько быстро, чтобы ему надоело гнаться за ней и он махнул бы рукой.

Вскоре девушка выбежала из-под деревьев и оказалась в заросшей тростником долинке, посреди которой, на небольшой возвышенности, стояли камни.

Высотой они были с человеческий рост, а в обхвате — чуть толще среднестатистического толстяка.

В общем, невзрачные каменюки, ничего особенного. Если уж существует кольцо камней, к которому подходить не рекомендуется, то это непременно должны быть, как услужливо подсказывает воображение, нависающие над вами мрачные мегалиты и древние алтарные камни, вопящие о кровавых жертвоприношениях. А тут — какие-то унылые приземистые глыбы.

Впоследствии суждено было выясниться, что на этот раз девушка таки бежала слишком быстро, а поэтому смеющийся молодой человек, который преследовал её, заблудился, погрустнел и вынужден был возвратиться в городок в гордом одиночестве. Но тогда девушка этого не знала, она просто стояла и с рассеянным видом поправляла цветочки, вплетенные в волосы по случаю праздника.

О камнях она, конечно же, слышала, хотя никто о них особо не распространялся. И приходить сюда никому не воспрещалось — потому что люди, воздерживающиеся от разговоров о подобных камнях, знают, насколько притягателен запретный плод. Просто местные жители обычно… не подходили к этим камням, вот и все. Особенно хорошенькие девушки.

Но эта девушка не была хорошенькой — в общепринятом смысле. Во-первых, она не была красивой. Конечно, если кто-нибудь пожелал бы сказать ей хоть что-нибудь приятное, то при соответствующем освещении и благоприятном расположении звезд линия её подбородка и вздернутый носик могли бы быть названы красивыми. А во-вторых, её глаза сияли неким определенным блеском, обычно свойственным человеку, который понял, что он значительно умнее окружающих, но ещё не догадался, что самым разумным будет вести себя так, чтобы другие люди об этом не прознали. Ну а носик… носик лишь подчеркивал тот пронзительный взгляд, который, как правило, приводил собеседника в крайнее замешательство. Да, с таким лицом лучше не разговаривать. Стоит только открыть рот, и вы удостаиваетесь внимательного, оценивающего взгляда, словно бы говорящего: «Очень надеюсь, что вы собираетесь сказать что-нибудь интересное».

Именно таким взглядом были вознаграждены невысокие камни на маленьком холме.

Гм-м…

А потом девушка осторожно приблизилась. Впрочем, она ни чуточки не походила на готовящегося убежать кролика. Скорее, так двигается охотник.

Скрестив руки на груди — грудь есть грудь, каких бы размеров она ни была — девушка ещё раз обозрела каменюки.

В раскаленном летнем небе летал жаворонок. Лишь его звонкая песня нарушала царящую тут тишину. Чуть дальше в долинке и выше, в холмах, трещали кузнечики, жужжали пчелы — в общем, трава была наполнена всяческими микрозвуками. Но рядом с камнями всегда было тихо.

— Я пришла, — объявила девушка. — Покажись мне.

Внутри круга вдруг возникла фигура темноволосой женщины в красном платье. Через круг легко можно было перекинуть камень, и тем не менее создавался странный эффект, будто призрак приближается с огромного расстояния.

Многие люди тут же предпочли бы спастись бегством, но девушка не убежала, чем немедленно заинтересовала женщину в круге.

— Значит, ты и вправду существуешь…

— Конечно. Как тебя зовут, девочка?

— Эсмеральда.

— И чего же ты хочешь?

— Ничего.

— Каждый человек чего-нибудь да хочет. Иначе зачем тебе приходить сюда?

— Просто захотелось узнать, взаправду ты существуешь или это все россказни.

— Для тебя? О да, для тебя я существую… У тебя хорошее зрение.

Девушка кивнула. Её гордостью можно было колоть орехи.

— А теперь, когда ты это выяснила, — продолжила женщина в круге, — скажи, чего же ты хочешь?

— Ничего.

— Правда? На прошлой неделе ты поднималась в горы, чтобы поговорить с троллями. Что тебе от них понадобилось?

Девушка наклонила голову.

— А откуда ты знаешь, что я туда ходила?

— Ты только об этом и думаешь, девочка. Такие мысли любой может разглядеть. Любой… у кого хорошее зрение.

— Когда-нибудь я тоже научусь этому, — хвастливо заявила девушка.

— Кто знает? Возможно. Так чего же ты хотела от троллей?

— Я… я хотела поговорить с ними. Знаешь, они ведь считают, что на самом деле время движется назад. И раз мы знаем свое прошлое, значит…

Женщина в круге рассмеялась.

— О, как они похожи на тупых гномов! Камни, камни, камни — только об этом и говорят. И что такого интересного в обычных камнях?

Девушка пожала одним плечом, словно бы отвечая, мол, и камни интересны, правда по-своему.

— А почему ты не выходишь из круга? — спросила она.

И у неё тут же возникло явственное ощущение, что как раз этот вопрос задавать не следовало. Однако женщина от ответа уклонилась.

— Я способна подарить тебе нечто большее, чем какие-то там камни, — сказала она.

— Ты просто не можешь оттуда выйти?

— Все, что захочешь, я дам тебе все.

— Я могу ходить где захочу, а вот ты вечно будешь сидеть в этом кругу, — заявила девушка.

— Ты правда считаешь, будто можешь ходить где вздумается?

— Не сейчас, так потом. Когда стану ведьмой.

— Но ты никогда ею не станешь.

— Что?

— Говорят, ты никого не слушаешь. И совсем не умеешь сдерживаться. А ещё говорят, что ты невоспитанна.

Девушка встряхнула волосами.

— О, тебе и это известно… Только сплетницы могут болтать что угодно, я все равно стану ведьмой. Во всем можно разобраться самой, а не слушать полоумных старух, которые и жизни-то не видели. И вот ещё что, дамочка из круга, я стану самой лучшей ведьмой на Диске.

— С моей помощью — возможно, — кивнула женщина и добавила мягко: — Кажется, тебя ищет некий молодой человек.

Девушка снова дернула плечом, словно говоря, что этот молодой человек может искать её хоть весь день.

— Я ведь стану ведьмой, правда?

— О да! Ты можешь стать кем угодно. Кем захочешь. Войди в круг, я тебе кое-что покажу…

Девушка сделала несколько шагов и остановилась. Что-то не понравилось ей в голосе женщины. Улыбка вроде была дружелюбной и приятной, но в голосе звучало какое-то отчаяние, слишком настойчивым он был, слишком голодным.

— Но я многому и так научилась, сама…

— Зайди за камни, тебе говорю!

Однако девушка все медлила.

— А откуда мне знать, что ты не…

— Время заканчивается! Ты только подумай, какие возможности перед тобой раскроются! Давай же!

— Но…

— Войди в круг!

Все это было давным-давно^[525]. И кроме того, та юная стервочка…

…Стала гораздо старше.

Страна льда…

Это вам не обычная зима, которая подразумевает наличие осени и, возможно, даже весны. Нет, это самая настоящая страна льда, а не какие-то там временные заморозки.

Три фигуры на лошадях смотрят вдоль заснеженного склона на кольцо из восьми камней. И вот что интересно: камни выглядят значительно крупнее.

Нужно некоторое время внимательно разглядывать фигуры, прежде чем вы поймете, что именно кажется в них странным, ну, то есть более странным, чем облачения этих людей. Горячее дыхание лошадей замирало в холодном воздухе облачками пара, тогда как дыхания всадников видно не было.

— На сей раз, — сказала женщина в красном платье, — победа будет за нами. Страна встретит нас с радостью. Она, наверное, уже ненавидит этих людишек.

— Но ведьмы… — напомнил один из её спутников. — Есть ещё ведьмы. Я их хорошо помню.

— Ведьмы? — переспросила женщина. — Да, они были. Но сейчас… ах, бедняжки, бедняжки. У них и сил-то почти не осталось. Не то что раньше. Нынешние ведьмы, дорогой мой, они стали сговорчивыми. Уж я-то знаю, я за ними следила. Каждую ночь подходила к ним все ближе и ближе. Нынче толковую ведьму днем с огнем не сыщешь… В общем, я ими займусь.

— Я тоже помню ведьм, — встрял в разговор третий всадник. — Их разум… он как клинок.

— Все меняется. Говорю же, с ведьмами я разберусь.

Королева благосклонно улыбнулась кольцу из камней.

— А потом я отдам их вам, — пообещала она. — Что же касается меня лично, то я бы предпочла смертного мужа. Но это должен быть особый смертный. Союз миров. Чтобы показать всем, что на сей раз мы останемся и пребудем вовек.

— Королю это не понравится.

— А это когда-то имело значение?

— Нет, госпожа.

— Время, Ланкин. Кольца открываются. Скоро мы вернемся.

Второй всадник наклонился в седле.

— И я снова смогу охотиться? — с надеждой осведомилось существо. — Но когда? Когда?

— Скоро, — улыбнулась королева. — Очень скоро.

Ночь была темной. Да, небо затянули облака, а значит, луны и звезд не было видно, но эта тьма — она была особой. Темнота эта была настолько густой и осязаемой, что казалось, захвати пригоршню воздуха, и выжмешь из неё саму ночь.

Такая темнота заставляет овец перепрыгивать через ограду загонов, а собак трусливо забиваться в конуру.

Однако же ветер был теплым и скорее шумным, чем сильным. Он ревел среди деревьев леса и завывал в печных трубах.

В такие ночи нормальные люди предпочитают прятаться под одеяло с головой — некое шестое чувство подсказывает им: сегодня этим миром правит кто-то другой. Ну а утром… утром все вернется на круги своя. Будут валяться сломанные ветки, с крыши сорвет несколько черепиц, но мир снова будет принадлежать человеку. А пока лучше… спрятаться.

Однако кое-кто все ж не спал. Джейсон Ягг, искусный, знаменитый на всю округу кузнец, несколько раз для вида качнул мехи горна и снова присел на наковальню. В кузнице всегда было тепло, даже когда над крышами деревенских домов завывал ветер.

Джейсон Ягг мог подковать кого угодно и что угодно. Однажды ради шутки ему принесли муравья, и он всю ночь просидел с увеличительным стеклом, склонившись над наковальней из булавочной головки. Кстати, этот муравей все ещё где-то здесь, иногда он слышал цокот крошечных подковок по каменному полу.

Но сегодня срок очередной проплаты. Конечно, единоличным владельцем кузницы был он. Уже много поколений эта кузница принадлежала семейству Яггов, однако состояла она не только из кирпичей, раствора и железа. Он не мог точно сказать, из чего ещё, но было в кузнице что-то этакое. Именно оно обычно определяет разницу между мастером своего дела и простым человеком, который придает кускам железа причудливые формы, чтобы заработать себе на жизнь. Это странное «нечто» связано с железом, оно способно превратить обычного кузнеца в мастера на все руки. И за это умение нужно платить.

Давным-давно отец отвел Джейсона в сторону и объяснил, как следует вести себя в подобных обстоятельствах.

«Порой выдаются такие ночи, — сказал отец, — а ты сам поймешь, что наступила «такая» ночь, — в общем, к тебе явится человек и попросит подковать его лошадь. Так вот, прими его радушно. Подкуй лошадь. И ни на что не обращай внимания. Думай только о подковах и ни о чем больше».

Годы шли, и постепенно Джейсон привык к «таким» ночам.

Ветер усилился, донесся треск падающего дерева.

Загремел засов кузницы.

Кто-то стукнул в дверь. Один раз. Два.

Джейсон Ягг взял лоскут материи и завязал глаза. Это очень важно, предупреждал отец. Помогает не отвлекаться.

А затем Джейсон отпер дверь.

— Добрый вечер, господин.

— КАКАЯ БУРЯ.

Он почувствовал запах мокрой лошадиной шкуры, услышал цоканье копыт по каменным плитам кузницы.

— На горне закипает чай, а наша Дрин испекла печенье, оно в жестянке с надписью «Падарок из Анк-Морпорка».

— СПАСИБО, СПАСИБО. ПОЛАГАЮ, ТЫ В ДОБРОМ ЗДРАВИИ?

— В добром, господин. Я уже подготовил подковы. Постараюсь не задержать тебя. Наверное, много… э-э… дел.

Он услышал звук шагов. Посетитель приблизился к старому кухонному стулу, стоящему тут специально для клиентов — вернее, для владельцев клиентов.

Джейсон разложил инструменты, подковы и гвозди на верстаке рядом с наковальней. Затем вытер руки о фартук, взял напильник и принялся за работу. Холодную ковку он не очень любил, но лошадей Джейсон подковывал с десяти лет, а потому спокойно мог делать это на ощупь. Он отыскал рашпиль и продолжил работу.

Честно говоря, более покладистой лошади он в жизни не встречал. Жаль, ещё ни разу не получилось взглянуть на неё, хоть одним глазком. Наверное, очень хорошая лошадь…

«И даже не пытайся подсматривать», — предупреждал отец.

До Джейсона донеслось бульканье чайника, затем побрякиванье ложки в чашке и тихий стук, когда ложку отложили в сторону.

«Полная тишина, — рассказывал отец. — Ты услышишь, только как он ходит или говорит. Никаких тебе причмокиваний губами, никаких покряхтываний, ничего».

И дыхания тоже не было слышно.

«И вот ещё что. Когда старые подковы снимешь, отложи их в сторонку, не бросай туда, где валяется прочий лом. А потом расплавь их. В отдельном тигле. Из этого железа ты выкуешь новые подковы. Но не вздумай подковать ими какую другую лошадь».

На самом деле один комплект таких подков Джейсон умудрился припрятать для себя — он сначала брал их с собой на всяческие соревнования, которые обычно проводятся на деревенских ярмарках. И с тех пор, как он стал носить с собой подковы, Джейсон ни разу не проиграл. Наоборот, стал побеждать так часто, что даже занервничал, а потому повесил эти странные подковы на гвоздик рядом с дверью, где они и висели по сей день.

Джейсон работал. Пару раз в окно пытался ворваться ветер, в горне весело трещал уголь. Со стороны огорода донеслись череда глухих ударов и громкое кудахтанье — похоже, курятник отправился немного полетать.

Владелец клиента налил себе ещё одну чашку чая.

Джейсон подковал очередное копыто и отпустил ногу лошади. Потом протянул руку. Лошадь переступила и подняла последнее копыто.

Таких лошадей — одна на миллион. Если не меньше.

Наконец все было закончено. Забавно. Времени прошло всего ничего. Часами Джейсон никогда не пользовался — зачем они ему? — но мог поклясться, что работа, длившаяся почти час, одновременно заняла не более нескольких минут.

— Все, — сказал он. — Готово.

— БЛАГОДАРЮ. ДОЛЖЕН ОТМЕТИТЬ, ПЕЧЕНЬЕ БЫЛО ОЧЕНЬ ВКУСНЫМ. С КУСОЧКАМИ ШОКОЛАДА ВНУТРИ. КАК, ИНТЕРЕСНО, ЕГО ПЕКЛИ?

— Понятия не имею, господин, — ответил Джейсон, таращась в абсолютную черноту повязки.

— ПО ИДЕЕ, ШОКОЛАД ДОЛЖЕН РАСПЛАВИТЬСЯ… КАК ЖЕ ЕГО ПЕКЛИ?

— Наверное, это какой-нибудь профессиональный секрет, — откликнулся Джейсон. — Такие тайны кому попало не раскрывают, вот я и не лезу.

— ПРАВИЛЬНО. ОЧЕНЬ МУДРО. НУ ЧТО Ж, ДУМАЮ, МНЕ…

Но он должен был спросить — хотя бы для того, чтобы знать, что все-таки спросил.

— Э-э… Прошу прощения…

— ДА, ГОСПОДИН ЯГГ?

— У меня есть один вопрос…

— ДА, ГОСПОДИН ЯГГ?

Джейсон облизал губы.

— Что я увижу, если… сниму повязку?

Ну вот и все, он спросил. Послышались шаги по каменным плитам, всколыхнулся воздух, и Джейсон понял, что его собеседник стоит прямо перед ним.

— ГОСПОДИН ЯГГ, ТЫ ВООБЩЕ ЧЕЛОВЕК ВЕРУЮЩИЙ?

Джейсон быстро обдумал вопрос. Ланкр был не слишком религиозным королевством, хотя здесь имелись свои Поклонники Девятого Дня и фанатики-оффлиане, а на дальних полянках были спрятаны алтари для поклонений тем или иным мелким богам. Однако сам Джейсон предпочитал гномье отношение к религии. Железо — это железо, а огонь — это огонь, попробуй задумайся о всякой метафизике, и тут же твой большой палец будет размазан по наковальне.

— ВО ЧТО ТЫ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ВЕРИШЬ? ИМЕННО СЕЙЧАС?

«Он всего в нескольких дюймах, — подумал Джейсон. — Я могу протянуть руку и дотронуться…»

Он чувствовал запах, и не то чтобы неприятный. Скорее ни на что не похожий. Так пахнут старые, давно закрытые комнаты. Если бы века обладали запахом, самые древние пахли бы именно так.

— ГОСПОДИН ЯГГ?

Джейсон судорожно сглотнул.

— Э-э, — наконец вымолвил он, — ну, именно сейчас… я верю в эту повязку на глазах.

— МОЛОДЕЦ. МОЛОДЕЦ. НУ А ТЕПЕРЬ… МНЕ В САМОМ ДЕЛЕ ПОРА.

Джейсон услышал, как громыхнул засов. Стукнула распахнутая порывом ветра дверь, потом по булыжникам зацокали подковы.

— ТВОЯ РАБОТА, КАК ВСЕГДА, ВЫШЕ ВСЯКИХ ПОХВАЛ.

— Благодарю, господин.

— И Я ГОВОРЮ ЭТО КАК МАСТЕР МАСТЕРУ.

— Спасибо, господин.

— МЫ ЕЩЕ ВСТРЕТИМСЯ.

— Да, господин.

Джейсон закрыл и запер дверь, хотя в этом, если задуматься, не было никакого смысла.

Такова была договоренность… Ты подковываешь все, что к тебе приводят, а взамен тебе дается возможность подковывать все, что ты хочешь. В Ланкре всегда был кузнец, и каждый знал, что кузнец из Ланкра чуть ли не самый умелый кузнец на Диске.

Такова была древняя договоренность, и она имела какое-то отношение к железу.

Ветер стих. Постепенно он превратился в шепот на горизонте. Солнце вставало.

Это была страна октариновых трав. Очень благоприятная для земледелия, особенно для выращивания всяческих зерновых культур.

И было поле волнующейся на ветру пшеницы, обнесенное забором. Не очень большое поле. И ничем не примечательное. Просто поле и растущая на нем пшеница — конечно, тут не берется в расчет зима, когда на поле оставались только голуби и вороны.

Ветер стих.

Но пшеница продолжала волноваться, и это были вовсе не те волны, которые обычно вызывает ветер. Они расходились от центра поля, будто круги по воде от брошенного камня.

Воздух зашипел и наполнился сердитым жужжанием.

Потом в центре поля с шорохом легла молодая пшеница.

По кругу.

А в небе роились и сердито жужжали пчелы.

До летнего солнцестояния оставалось несколько недель. Королевство Ланкр мирно дремало в жаре, окутавшей леса и поля.

В небе появились три точки.

Спустя некоторое время они превратились в трех женщин, каждая на помеле, летящих клином.

Присмотримся к ним повнимательнее.

Первая женщина, назовем её вожаком, летела гордо выпрямившись, словно бы демонстрируя полное пренебрежение сложностями полета. И похоже, в битве с сопротивлением воздуха победа была за ней. Лицо этой женщины можно было бы счесть интересным или даже приятным, но красивым его мог бы назвать только тот, кто всю жизнь мечтал обладать трехфутовым носом.

Вторая дама была коренастой и кривоногой, а лицо её походило на залежавшееся яблоко и было исполнено почти смертельной доброжелательности. Она играла на банджо и… м-м, пела, если это можно так назвать. В песне той рассказывалось про злоключения некоего ежика.

В отличие от первого помела, которое можно было бы счесть почти ненагруженным — один-два мешка не в счет — транспортное средство второй дамы было увешано и уставлено самыми невообразимыми вещицами: пушистыми сиреневыми игрушечными осликами, штопорами в виде писающих мальчиков, бутылками вина в декоративных соломенных корзинках и прочими изделиями международной туристической культуры. А посреди всего этого устроился спать самый вонючий и злобный кот на Плоском мире.

Третья и, определенно, последняя наездница была самой молодой. В отличие от попутчиц, одетых словно вороны, на ней было платье яркой, веселенькой расцветки, которое ей абсолютно не шло — по всей видимости, подобные платья ей вообще никогда не шли. Эта дамочка путешествовала с выражением легкой и доброжелательной надежды на лице. В волосы её были вплетены цветы — уже начинающие увядать, впрочем как и их владелица.

Три ведьмы пересекли границу королевства Ланкр, а чуть позже пролетели над самой столицей. Снижение они начали над вересковыми пустошами прямо за городом, а посадку совершили рядом с вертикально стоящим камнем, который отмечал границы их территории.

Ведьмы вернулись.

И снова все было в порядке.

Это «все в порядке» длилось минут пять.

В уборной поселился барсук.

Матушка Ветровоск вынуждена была несколько раз ткнуть в него помелом — наконец до барсука дошло, и он неуклюже уковылял прочь. Затем матушка сняла ключ, висящий на гвоздике рядом со старым выпуском «Поижидневного Ещегодника», и зашагала по дорожке к своему домику.

Её не было целую зиму! Столько дел накопилось. Забрать коз у господина Тощаги, очистить печную трубу от пауков, выловить лягушек из колодца и, наконец, приступить к своим обычным обязанностям — когда рядом нет ведьмы, люди могут впутаться во все, что угодно, глаз да глаз нужен.

Но сейчас матушка могла позволить себе немножко отдохнуть, посидеть, задрав ноги.

В котелке свила гнездо малиновка. Птицы залетали в хижину через разбитое стекло. Матушка аккуратно вынесла котелок на улицу и повесила его над дверью, чтобы хорек какой не добрался, после чего вернулась в дом и вскипятила воду в кастрюле.

А потом завела часы. Обычно ведьмам часы ни к чему, но матушка держала их из-за тиканья, и только. Это тиканье придавало комнате жилой вид. Часы принадлежали ещё её матери, и та заводила их каждый день.

Смерть матери особым сюрпризом не стала: во-первых, потому, что Эсме Ветровоск была ведьмой, а ведьмы обладают даром предсказывать будущее; а во-вторых, всякая настоящая ведьма должна кое-что понимать в медицине. В общем, у неё была возможность подготовиться, и она совсем не плакала, разве что чуть-чуть, на следующий день, когда в самый разгар поминок часы вдруг остановились. Помнится, она тогда выронила поднос с ветчинными рулетиками и вынуждена была на некоторое время скрыться в уборной, где её никто бы не увидел.

Время воспоминаний. Время погрузиться в прошлое…

Часы тикали. Вода кипела. Матушка Ветровоск выудила из своего скудного багажа пакетик с чаем и ополоснула заварной чайник.

Огонь погас. Влажность, присущая обычно комнатам, в которых несколько месяцев никто не жил, постепенно вытеснялась теплом. Тени удлинились.

Время подумать о прошлом. Ведьмы обладали даром предвидеть будущее. И вскоре матушке Ветровоск предстояло заняться делом, исход которого будет зависеть от того, как она себя поведет…

Матушка задумчиво уставилась в окно. И тут все случилось.

Нянюшка Ягг, балансируя на табурете и отчаянно пытаясь не свалиться, провела пальцем по верхней кромке шкафа. Внимательно изучила результат. Палец был безукоризненно чистым.

— Гм-м, — произнесла она задумчиво, — похоже, здесь сравнительно чисто.

Невестки облегченно задрожали.

— Похоже… — многозначительно повторила нянюшка.

Девушки в ужасе прижались друг к другу.

В целом нянюшка Ягг весьма доброжелательно относилась к окружающим её людям, однако невестки к этому «целому» не относились. С зятьями дело обстояло иначе — она помнила их имена и даже дни рождения, и они вливались в семью подобно цыплятам-переросткам, прибежавшим искать защиты под крыльями заботливой наседки. Внуки… внуки и внучки — это святое, все без исключения. Но любая женщина, имевшая неосторожность выйти замуж: за одного из сыновей нянюшки Ягг, должна была подготовиться к жизни, полной душевных мук и домашнего рабства.

Сама нянюшка Ягг работами по дому не занималась, зато сполна обеспечивала таковыми работами всех вокруг.

Она слезла с табурета и улыбнулась.

— А вы неплохо следили за домом, — признала она. — Молодцы.

Но улыбка тут же исчезла с её лица.

— Правда, я ещё не проверила под кроватью в той комнате, где никто не живет, — сказала она.

Инквизиторы изгнали бы нянюшку Ягг из своих рядов за излишнюю жестокость.

В гостиную вошли другие члены семьи, и нянюшка мигом крутанулась вокруг своей оси, расплываясь в восторженной улыбке, которой она всегда приветствовала внуков.

Джейсон Ягг подтолкнул своего младшего сына вперед. Это был Пьюси Ягг, было ему четыре года, и он что-то держал в ладошках.

— А что это у тебя там? — заворковала нянюшка. — Ну-ка, покажи своей нянюшке.

Пьюси поднял ручки.

— Подумать только, ты же…

Именно тогда это и произошло. Прямо у неё на глазах.

Теперь что касается Маграт.

Её не было дома восемь месяцев.

И сейчас она потихоньку впадала в панику. Формально Маграт была помолвлена с королем Веренсом II. Ну… не совсем помолвлена, если выражаться точно. Однако бытовало общее невысказанное мнение, что до помолвки этой совсем недалеко. Конечно, Маграт не уставала повторять, что свободна духом и не хочет быть связанной чем-либо, и, разумеется, на самом деле так оно и было, ну, более или менее, но… но…

Но… прошло восемь месяцев. За восемь месяцев могло случиться что угодно. Она могла прямо из Орлей направиться домой, однако две её подруги так увлеклись путешествием…

Маграт стерла пыль с зеркала и критически оглядела себя. Вполне пристойно. Все равно, что бы она ни делала с волосами, буквально через три минуты они спутывались, как оставленный в сарае поливочный шланг^[526]. В загранице Маграт купила себе новое зеленое платье, выглядевшее таким привлекательным на манекене и висящее на ней самой будто на вешалке.

Все эти восемь месяцев Веренс правил здесь один. Конечно, Ланкр — королевство маленькое, тут даже чихнуть нельзя, чтобы не услышать в ответ «будь здоров», но Веренс — он же настоящий король, а вокруг настоящих королей вечно вьются молоденькие девушки, ищущие возможности продвинуться в карьере на поприще королевы.

Маграт привела в порядок платье — насколько это было возможно — и мстительно провела гребнем по волосам.

После чего отправилась в замок.

Обязанности стражников Ланкрского замка, как правило, выполняли люди, которым в данный момент времени нечем было заняться. Сегодня дежурил Шон Ягг, младший сын нянюшки, форменная кольчуга не столько обтягивала его, сколько существовала вокруг. Когда мимо пробежала Маграт, Шон Ягг принял позу, по его мнению соответствующую стойке «смирно», потом бросил пику и поспешил следом за ведьмочкой.

— Э-э, госпожа, не могла бы ты бежать чуть медленнее?

Наконец, он перегнал Маграт, взлетел по лестнице к двери, схватил висевшую на гвозде трубу и неумело протрубил. Но тут на его лице вновь проступила легкая паника.

— Э-э, госпожа, жди здесь, ну, прямо здесь… А потом сосчитай до пяти и постучи, — быстро проговорил он и нырнул вдверь, громко захлопнув её за собой.

Маграт выждала некоторое время и протянула руку к дверному молотку.

Через несколько секунд Шон распахнул перед ней дверь. Лицо его раскраснелось, а на голове теперь красовался напудренный парик, правда надетый задом наперед.

— Да-а-а-а? — важно протянул он, отчаянно пытаясь походить на дворецкого.

— У тебя шлем из-под парика торчит, — услужливо подсказала Маграт.

Из Шона словно выпустили воздух, глаза его судорожно завращались, пытаясь рассмотреть, что такое происходит у него на голове.

— Что, все на сенокосе? — понимающе поинтересовалась Маграт.

Шон снял парик, потом шлем, потом снова надел парик. А потом рассеяно напялил шлем поверх парика.

— Да, а дворецкий господин Прыжкинс слег со своей обычной болезнью. Здесь только я, госпожа. А ещё я должен распорядиться об ужине, перед тем как отправлюсь домой, потому что повариха, тетушка Пышка, тоже нездорова.

— Тогда не провожай меня, — сказала Маграт. — Дорогу я знаю.

— Нет, все должно делаться по правилам, — возразил Шон. — Только иди помедленнее, а я уж обо всем позабочусь.

Он побежал вперед и распахнул какие-то двойные двери…

— Го-о-оспо-о-ожа-а-а Магра-а-а-а-т Че-е-есно-о-огк!

…И поспешил к следующим дверям.

После третей пары дверей он уже стал задыхаться, но все равно упорно мчался впереди.

— Го-о-оспо-о-ожа-а-а… Магра-а-а-а-а-т… Че-е-есно-о-огк… Его вели-и-че-е-е-ство ко-о… вот дьявол, куда же он подевался?

Тронный зал был пуст.

В конце концов им удалось отыскать короля Ланкра Веренса П. Его величество пребывал в конюшне.

Некоторые рождаются королями, другие таковыми становятся, хотя звание архигенералиссимуса, он же Отец Родной, звучит ничуть не хуже. Но к Веренсу королевский сан снизошел. Соответствующего воспитания он не получил и занял трон в результате обычной генеалогической неразберихи — генеалогия королевских династий вообще штука крайне запутанная.

На самом деле Веренс учился на шута, то есть должен был стать человеком, который всегда дурачится, шутит и периодически получает в лицо тортом. Естественно, это выработало у него мрачное и серьезное отношение к жизни — и несгибаемую решимость никогда ни над чем не смеяться, особенно в присутствии тортов.

Став правителем Ланкра, он с головой ушел в самообразование. Никто никогда не объяснял ему, как быть королем, поэтому Веренс вынужден был доходить до всего самостоятельно. Перво-наперво он послал за книгами по предмету. Веренс искренне верил в полезность знаний, почерпнутых из книг.

В результате у него сложилось весьма необычное для правителя мнение, что основной задачей короля является построить такое королевство, где каждому жилось бы вольготно и привольно.

В данный момент Веренс II осматривал какое-то сложное устройство. Оно было оснащено парой оглобель для лошади и весьма походило на телегу, набитую ветряными мельницами.

Он поднял взгляд и рассеянно улыбнулся.

— Привет, — сказал Веренс. — Значит, уже вернулись?

— Гм… — начала было Маграт.

— Патентованная овощерастилка, — пояснил Веренс и похлопал по машине. — Только что доставили из Анк-Морпорка. Веяния будущего, понимаешь? Надо повышать эффективность земледелия и использования почвы. А система триполья? Нужно вводить её в наше хозяйство.

Маграт была просто поражена.

— Но, по-моему, у нас всего три поля, — напомнила она. — К тому же на них не очень много почвы…

— Тут очень важно поддерживать баланс между зерновыми, бобовыми и корнеплодами, — чуть повысил голос Веренс. — Кроме того, я серьезно рассматриваю возможность разведения клевера. И меня очень интересует твое мнение по этому поводу.

— Гм…

— К тому же, я считаю, пора что-то делать со свиньями! — вскричал Веренс. — Мы выведем ланкрского хряка! Правда, будет очень трудно. Но мы действительно сможем увеличить привес! Осторожное межпородное скрещивание — вот секрет успеха. Скажем, с оседлой свиньей, которая так популярна на равнине Сто! Мне должны прислать оттуда пару кабанчиков. Шон, прекрати дуть в эту проклятую трубу!

Шон опустил трубу.

— Это фанфары, ваше величество.

— Да, конечно, но зачем постоянно трубить? Достаточно нескольких коротких нот. — Веренс принюхался. — Что-то горит?

— О, дьявол… Морковка подгорает… — Шон умчался прочь.

— Так-то лучше, — заметил Веренс. — На чем мы остановились?

— Кажется, на свиньях, — ответила Маграт. — Но на самом деле я пришла…

— Тут все от почвы зависит, — глубокомысленно изрек Веренс. — Главное — нормальная почва, а остальное приложится. Да, кстати, я назначил свадьбу на Праздник Середины Лета. Подумал, тебе должно понравиться.

Маграт от удивления раскрыла рот.

— Конечно, можно её перенести, но не намного. Уборка урожая, сама понимаешь, — добавил Веренс.

— И приглашения уже разосланы. Самым заметным гостям, — добавил Веренс.

— Также я подумал, неплохо будет организовать какую-нибудь ярмарку или фестиваль, — добавил Веренс.

— А ещё я послал письмо в Анк-Морпорк, в лавку Куччи, чтобы они прислали сюда своего лучшего портного с различными материалами и одну из служанок примерно твоих размеров. Уверяю, ты будешь довольна, — добавил Веренс.

— Сам господин Железобетонссон, ну, гномий король, специально по такому случаю спустился с гор, чтобы выковать корону, — добавил Веренс.

— А вот мой брат и труппа господина Витоллера не смогут приехать, потому что совершают турне по Клатчу, но ихний драматург Хьюл написал для нашего свадебного Представления специальную пьесу. Как он сказал, такое даже крестьяне сыграют, — добавил Веренс.

— Значит, решено? — спросил Веренс. Голос Маграт, наконец, вернулся из своего далекого путешествия, правда по дороге он слегка охрип.

— А может, стоило спросить моего согласия?

— Что? Гм. На самом деле это вовсе не обязательно, — пояснил Веренс. — Да. Короли не спрашивают согласия. Я все проверил — в книжках. Я ведь король, понимаешь, а ты, только не обижайся, подданная. Так что твоего согласия я спрашивать не обязан.

Маграт открыла было рот, чтобы издать яростный вопль, но, слава богам, вовремя подоспел её разум, тоже где-то бродивший.

«Да, — подсказал он. — Ты можешь завопить и умчаться, а он, вероятно, побежит за тобой».

«Скорее всего побежит», — чуть погодя поправился разум.

«Гм-м…» — откликнулась Маграт.

«А может, и не побежит. Да, он приятный мужчина, правда, ростом чуть не вышел, да и глаза все время слезятся, но вместе с тем он ещё и король, который по каждому вопросу консультируется с книжками. Хотя скорее всего побежит, вероятность большая».

«Но…»

«Что, хочешь провести остаток жизни, строя догадки? Он сделал тебе предложение. Ты ведь именно этого добивалась. И пришла сюда именно за этим. Верно?»

Веренс смотрел на Маграт с некоторой тревогой.

— Ты, наверное, беспокоишься о том, что ты ведьма? — наконец спросил он. — Нет-нет, ты вовсе не обязана отказываться от своего ремесла. Кроме того, к ведьмам я испытываю огромное уважение. Ты можешь быть и ведьмой и королевой одновременно, правда тогда тебе придется ходить в достаточно откровенных нарядах, держать кучу кошек и угощать всех отравленными яблоками. Где-то я читал о таком. Ты боишься, что это станет нам помехой?

— Да нет, — пробормотала Маграт. — Дело вовсе не в том… Э-э… Ты что-то говорил о короне?

— У тебя должна быть корона, — указал Веренс. — У всех королев есть короны. Так в книжках написано.

Тут снова встрял разум. «Королева Маграт…» — восхищенно произнес он. И ловко выставил перед её мысленным взором небольшое зеркальце.

— Ты расстроилась? — спросил Веренс.

— Что? Нет, конечно нет…

— Хорошо. Значит, договорились. Кажется, мы ничего не забыли, а?

— Гм-м…

Веренс потер руки.

— Вот, например, с бобовыми мы просто творим чудеса! — неожиданно перескочил он на прежнюю тему, как будто ничего не произошло, как будто не он только что полностью изменил жизнь Маграт, не спросив ни разрешения, ни совета. — Бобы, горох… сама понимаешь. Натуральные удобрения. Глину и известь в нормальную плодородную почву. Вот оно, земледелие по науке. Иди сюда, ты только посмотри…

Он радостно запрыгал куда-то.

— Знаешь, — продолжал он через плечо, — а ведь мы действительно можем заставить это королевство крутиться.

Маграт поплелась следом.

Итак, все решено. Никаких тебе официальных предложений руки и сердца, просто констатация факта. Маграт сама точно не знала, каким именно будет этот момент, но почему-то ей всегда казалось, что в нем должны присутствовать розы, закат и певчие птички. Клевер — нет, клевер несколько не то. А бобы и прочие бобовые культуры явно не должны были играть главную роль.

С другой стороны, Маграт была более практичной женщиной, чем казалось тем, кто замечал лишь её вечно рассеянную улыбку плюс коллекцию из трехсот или более оккультных украшений, ни одно из которых не работало.

Значит, вот как выходят замуж за короля. Все решено за тебя. Никаких белых лошадей. Прошлое переносится сразу в будущее и волочит тебя следом.

Но, может, так и должно быть? Короли — крайне занятые люди. Особым опытом заключения брака с королями Маграт похвастаться не могла.

— А куда мы идём? — спросила она.

— В старый розарий.

А… Это уже похоже на дело.

Вот только никаких роз там не оказалось. Обнесенный стеной садик был напрочь лишен уютных тропок и увитых зеленью беседок, зато он по пояс зарос зелеными стеблями с белыми цветочками, над которыми энергично трудились пчелы.

— Бобы? — изумилась Маграт.

— Вот именно! Пробный урожай. Я уже показал его местным крестьянам, — усмехнулся Веренс. — Они кивали, что-то мямлили, улыбались, но, боюсь, вернувшись домой, они так и будут делать все по старинке.

— Знаю, — согласилась Маграт. — Я столкнулась с такой же реакцией, когда попыталась объяснить людям, что такое естественные роды.

Веренс удивленно поднял бровь. Мысль о том, что Маграт учила рожать плодовитых женщин Ланкра, показалась ему несколько нереальной.

— Правда? А как они рожали прежде?

— О, всякими бабушкиными способами.

Они посмотрели на жужжащий бобовый огородик.

— Вот когда ты станешь королевой, тебе не придется… — начал было Веренс.

Это произошло мягко, почти как поцелуй, легко, словно прикосновение солнечного луча.

Ветра не было, появилась только тяжелая тишина, от которой затрещало в ушах.

Стебли сгибались и ломались, ложились на землю по кругу.

Пчелы яростно зажужжали и улетели.

Три ведьмы появились у стоящего камня одновременно.

В объяснениях необходимости не было. Некоторые вещи просто знаешь.

— В самом центре моих грядок, прямо посреди моих Трав! — воскликнула матушка Ветровоск.

— В дворцовом саду! — воскликнула Маграт.

— Бедный малыш! Он так хотел показать мне свою игрушку! — воскликнула нянюшка Ягг.

Матушка Ветровоск на мгновение задумалась.

— Гита Ягг, ты это о чем? — осторожно осведомилась она.

— Наш Пьюси выращивал для своей любимой бабушки горчицу и кресс-салат на фланельке, — терпеливо объяснила нянюшка Ягг. — Он показал их мне, я только наклонилась — и вдруг бац! Там появился круг!

— Все это очень серьезно, — нахмурилась матушка Ветровоск. — Последняя подобная попытка была предпринята много лет назад. И всем нам известно, что означают эти круги. А стало быть, в первую очередь…

— Гм, — выразилась Маграт.

— …Нужно…

— Прошу прощения, — снова вмешалась Маграт.

Некоторые вещи все же требовали объяснения.

— Да?

— Лично я понятия не имею, что эти круги означают, — сказала Маграт. — Ну, то есть старая тетушка Вемпер…

— Дапокоитсяеедушасмиром, — хором произнесли старые ведьмы.

— …Однажды сказала мне, что круги очень опасны, но так и не объяснила почему.

Старые ведьмы переглянулись.

— Она что, никогда не рассказывала тебе о Плясунах? — уточнила матушка Ветровоск.

— И ничего не говорила о Верзиле? — удивилась нянюшка Ягг.

— О каких-таких Плясунах? — не поняла Маграт. — Это те старые камни на болоте?

— Сейчас тебе достаточно знать только то, — сказала матушка Ветровоск, — что мы должны Их остановить.

— Кого Их?!

Матушка излучала святую невинность.

— Круги, конечно, — пожала плечами она.

— Э-э, нет, не отвертитесь, — помотала головой Маграт. — Ты говорила вовсе не о кругах. Ты сказала «Их» так, словно имела в виду какую-то ужасную напасть. Непросто «их», а «Их» с большой буквы.

Старые ведьмы неловко переглянулись.

— И кто такой Верзила? — продолжала Маграт.

— О Верзиле говорить запрещено, — отрезала матушка.

— Но о Плясунах-то стоит ей рассказать. Беды особой не будет, — пробормотала нянюшка Ягг.

— Да, но ты… То есть она… Она ведь Маграт, — развела руками матушка.

— И что с того? — огрызнулась Маграт.

— Ну, я хотела сказать, ты можешь отнестись к Ним по-другому, — пояснила матушка.

— Плясуны охраняют нас от… — начала было нянюшка Ягг.

— Только не называй их!

— Да, правильно, извини.

— Кроме того, круг может и не попасть в Плясунов, — задумчиво промолвила матушка. — Это нельзя не учитывать, а стало быть, может, мы зря паникуем. Все случившееся могло быть простой случайностью.

— Но если он откроется внутри… — начала было нянюшка.

И тут Маграт не выдержала:

— Вы все это специально! Специально говорите так, чтобы я ничего не понимала! И не только сегодня, всегда! Но ничего, скоро я стану королевой, вот тогда посмотрим…

Обе пожилые ведьмы разом замолкли. Нянюшка Ягг склонила голову набок.

— О? — ухмыльнулась она. — Значит, молодой Веренс сделал тебе предложение?

— Да!

— И когда же случится это счастливое событие? — ледяным тоном осведомилась матушка Ветровоск.

— Через две недели, — ответила Маграт. — В Праздник Середины Лета.

— Неудачный выбор, очень неудачный, — покачала головой нянюшка Ягг. — Самая короткая ночь в году…

— Гита Ягг!

— И вы станете моими подданными, — продолжала Маграт, не обращая внимания на их замечания. — Должны будете приседать передо мной в реверансах и все остальное!

Уже вымолвив эти слова, она поняла, какую глупость только что ляпнула, но гнев не позволял ей остановиться.

Матушка Ветровоск прищурилась.

— Гм-м, — произнесла она. — Стало быть, в реверансах?

— Да, а если вы не будете этого делать, вас бросят в темницу.

— Подумать только, — откликнулась матушка. — Черт меня возьми. Темница — это очень плохо. Мне совсем не хотелось бы оказаться в темнице.

Все знали, что темницы замка, никогда не считавшиеся его особой достопримечательностью, сейчас совсем не использовались. Веренс II был самым благожелательным монархом в истории Ланкра. Подданные относились к нему с некоторым доброжелательным презрением, которого удостаивается всякий, незаметно и добросовестно трудящийся на благо общества. Кроме того, Веренс скорее отрезал бы себе ногу, чем посадил бы в тюрьму ведьму — это позволило бы избежать многих бед и было бы менее болезненным.

— Стало быть, королева Маграт? — встряла нянюшка Ягг, пытаясь несколько разрядить атмосферу. — Неплохо, неплохо. Старый замок давно пора чуточку оживить.

— О, он оживится, в этом можешь не сомневаться, — сказала матушка Ветровоск.

— Впрочем, — фыркнула Маграт, — я не обязана заниматься всякими глупостями. Это ваше дело. Ну а у меня… у меня просто не будет времени.

— Вы можете поступать как вам заблагорассудится, ваше будущее королевское величество, — кивнула матушка Ветровоск.

— Ха! — воскликнула Маграт. — Конечно могу! А вы можете поискать для Ланкра другую ведьму! Понятно? Другую сентиментальную девчонку, которая станет выполнять за вас всю грязную работу и которой можно будет ничего не говорить. А я займусь чем-нибудь более приятным!

— Более приятным, чем быть ведьмой? — уточнила матушка.

Маграт не заметила тона матушки.

— Да!

— Вот дьявол, — пробормотала нянюшка.

— Хорошо, — промолвила матушка острым, как нож, голосом. — Что ж, полагаю, сейчас вы пожелаете удалиться. К себе во дворец.

— Да!

Маграт подняла свою помело. Но матушка быстро вскинула руку, преграждая ей путь.

— О нет, — сказала она, — это не дело. Королевы путешествуют в золоченых каретах или в чем-нибудь ещё. Каждому свое. А помело предназначается для ведьмы.

— Перестаньте, вы обе, — начала было нянюшка Ягг, один из лучших в мире посредников. — Можно быть и королевой и ведь…

— А мне-то что? — рявкнула Маграт, бросая помело. — Меня такие вещи больше не интересуют.

Она повернулась, подобрала платье и побежала. Скоро был виден лишь её силуэт на фоне заходящего солнца.

— Ты, гляжу, совсем из ума выжила, Эсме, — сказала нянюшка Ягг. — Нельзя ж так. И все из-за того, что она выходит замуж?

— Ты сама знаешь, как она поступит, если мы ей все расскажем, — возразила матушка Ветровоск. — Она не поймет. Эти существа. Круги. Она сказала бы, что они… хорошие. Лучше ей в этом не участвовать.

— Прошло много лет, с тех пор как они в последний раз просыпались, — покачала головой нянюшка. — Нам потребуется помощь. То есть… когда ты последний раз ходила к Плясунам?

— Ты же знаешь, как оно бывает, — вздохнула матушка. — Когда все тихо… о Них как-то забываешь.

— Надо посмотреть, что там да как. Может, стоит кое-что подчистить.

— Верно.

— Завтра с утра, пораньше, — сказала нянюшка Ягг.

— Да.

— И не забудь захватить серп.

В королевстве Ланкр существовало не много таких мест, где можно было бы спокойно поиграть в футбол — если вы хотели действительно поиграть, а не бегать за постоянно укатывающимся мячом. Большую часть страны составляли вересковые пустоши, лесистые холмы, переходившие в крутые зазубренные горы, на которые не рисковали забираться даже тролли, и глубокие долины-расщелины, угодив в которые, солнечный свет никогда не выбирался наружу.

Тропинка к вересковой пустоши, на которой стояли Плясуны, почти заросла, хотя находилось это место всего в нескольких милях от города. Иногда сюда забредали охотники, но только случайно. Не то чтобы охота тут была плохой, просто…

…Здесь стояли камни.

Круги из камней достаточно часто встречаются в горах. Друиды строили их в качестве предсказывающих погоду компьютеров, а всегда легче построить новый 33-мегалитный компьютер, чем сделать апгрейд старому и медленному кругу.

Но друиды никогда не приближались к Плясунам.

Камни эти не имели определенной формы. Они даже не были расположены в каком-то определенном порядке. И солнечные лучи не падали на рассвете определенного дня на определенный камень. Кто-то просто приволок в лес восемь глыб и воткнул их по окружности.

Однако погода здесь была другой. Поговаривали, что если начинался дождь, то внутри круга это происходило на несколько секунд позже, чем снаружи, как будто капли падали откуда-то издалека. И то же самое случалось, когда на солнце вдруг набегала какая-нибудь тучка — внутри круга солнечный свет исчезал на пару секунд позже.

Через несколько минут Вильяму Скрябу предстояло умереть. Сразу необходимо отметить, что ему не следовало охотиться на оленей не в сезон, тем более на такого прекрасного самца и уж тем более на красного овпцепикского оленя, который официально был признан вымирающим. Впрочем, как уже говорилось выше, опасность полного и окончательного вымирания нависла скорее над Вильямом Скрябом.

Олень шёл впереди и так громко шуршал папоротником, что со следа не сбился бы даже слепой.

Скряб крался за ним.

Туман все ещё нависал над камнями, но его сплошной покров уже превратился в рваные полосы.

Олень приблизился к кругу и остановился. Нерешительно потоптался на месте, потом оглянулся и вдруг увидел Скряба.

Охотник вскинул арбалет.

Олень повернулся и прыгнул между камней.

После этого момента воспоминания становятся отрывочными.

Первое…

…Касалось расстояния. Диаметр окружности составлял всего несколько ярдов, она просто не могла содержать такое большое пространство.

Следующее…

…Касалось скорости. Что-то выходило из круга, какая-то белая точка, становившаяся все больше и больше.

Арбалет был наведен на цель, но сильным ударом существо вырвало оружие из рук Скряба, а потом появилось ощущение…

…Покоя.

И краткое воспоминание о боли.

Вильям Скряб умер.

Вильям Скряб глядел сквозь пальцы на примятый папоротник. А примят он был потому, что в папоротнике валялось тело Вильяма Скряба.

Свежеумершие глаза осмотрели окрестности.

У мертвых не бывает галлюцинаций. Смерть похожа на пробуждение после хорошей попойки: сначала — пара секунд невинной свободы и только потом вы начинаете вспоминать поступки прошлого вечера, казавшиеся тогда столь логичными и смешными. Затем вы припоминаете действительно поразительную выходку с абажуром и двумя воздушными шарами, над которой все хохотали до боли в животе. После чего осознаете, что сегодня вам предстоит посмотреть людям в глаза, только сегодня вы трезвы, и они тоже трезвы, а главное — и вы и они помните.

— О, — изрек Скряб.

Ландшафт словно обволакивал камни. Когда смотришь с другого плана существования, все кажется столь очевидным…

Очевидным. Никаких стен, только двери. Никаких кромок, только углы…

— ВИЛЬЯМ СКРЯБ?

— Да?

— ПРОШУ ПРОСЛЕДОВАТЬ СЮДА.

— Ты тоже охотник?

— СКОРЕЕ ВОР, СОБИРАТЕЛЬ ОСТАВЛЕННЫХ БЕЗ ВНИМАНИЯ МЕЛОЧЕЙ. ПРЕДПОЧИТАЮ, ЧТОБЫ ТАК МЕНЯ НАЗЫВАЛИ.

Смерть с надеждой улыбнулся. Скряб нахмурил ныне бестелесные брови.

— Что? Типа булавок и пуговиц?

Смерть вздохнул. Метафоры редко когда доходят до людей. Порой ему даже казалось, что на самом деле всерьез его никто не воспринимает.

— Я ЗАБИРАЮ ЖИЗНИ ЛЮДЕЙ, — несколько раздраженно пояснил он.

— Куда?

— ВОТ ЭТО НАМ И ПРЕДСТОИТ ВЫЯСНИТЬ.

Вильям Скряб уже исчезал в тумане.

— Эта тварь, которая мне так врезала…

— ДА?

— Я думал, они вымерли.

— НЕТ. ПРОСТО УШЛИ.

— Куда?

Смерть показал костлявым пальцем.

— ТУДА.

До свадьбы Маграт не собиралась переезжать во дворец — людская молва, сплетни и всякое такое. Конечно, во дворце много кто жил, свободных комнат там хватало с избытком, но она будет находится под одной крышей с… Одного этого достаточно. А если не хватит, то люди додумают.

Так она считала раньше. Но сейчас кровь её буквально кипела. А и пусть говорят. Известно, кто именно будет говорить. Все известно. Ведьмы. Ха. Пусть болтают что хотят.

Она поднялась рано утром и принялась собирать свои небогатые пожитки. Хижина ей не принадлежала, как, впрочем, и мебель. Ведьмы приходят и уходят, а хижины пребывают вечно, обычно под той же соломенной крышей.

Зато Маграт принадлежали: комплект волшебных ножей, мистические цветные шнурочки, различные чаши и тигли плюс шкатулка, полная колец, ожерелий и браслетов с алхимическими символами самых разных религий. Все это она сложила в мешок.

Кроме того, были книги. Среди ведьм тетушка Вемпер слыла книжным червем. Целая дюжина книг, представляете? Маграт немного посомневалась, а потом оставила их на полке.

И была ещё обязательная черная шляпа. Шляпа никогда ей не нравилась, и Маграт предпочитала её не носить. В мешок.

Обведя комнату безумным взором, Маграт заметила у камина маленький котелок. И его туда же. В мешок и затянуть шнурком.

По пути во дворец, пересекая по мосту Ланкрский провал, она бросила мешок в реку.

Несколько секунд он покачивался на поверхности, после чего пошел на дно.

Маграт втайне надеялась увидеть разноцветные пузырьки или хотя бы услышать шипение. Но мешок просто взял и утонул. Словно не представлял собой ничего особенного.

Другой мир, другой дворец…

Черный конь галопом пересек замерзший крепостной ров, от животного и от тела, лежавшего у него на шее, валили клубы пара.

Всадник-эльф взлетел на коне по ступеням прямо в тронный зал, где, погруженная в свои мысли, сидела королева…

— Господин Ланкин?

— Олень!

Олень был ещё жив. Тут эльфы были искусники, попавшее к ним живое существо могло жить целые недели.

— С той стороны круга?

— Да, госпожа.

— Я же говорила, силы слабеют.

— Но когда? Когда же?!

— Скоро, очень скоро. А что прошло в ту сторону?

Эльф попытался отвести глаза.

— Ваш… любимец, госпожа.

— Вряд ли он уйдет далеко от круга. — Королева рассмеялась. — Но повеселится он хорошо, в этом я не сомневаюсь…

На рассвете прошел дождь.

Нет ничего более неприятного, чем пробираться через доходящий до плеч мокрый папоротник. Впрочем, есть. Существует бесчисленное множество вещей, сквозь которые ещё более неприятно пробираться, особенно если вы погружены в них по шею. «Но здесь и сейчас, — подумала нянюшка Ягг, — на ум приходит только одна, ну две, не больше».

Само собой разумеется, приземляться внутри Плясунов они не собирались. Сами птицы облетают их стороной. Даже пауки, мигрирующие на осенних паутинках, предпочитают сделать крюк в полмили, лишь бы не пролетать над камнями. Облака разделялись и огибали круг стороной.

Над камнями висел туман. Липкий, мокрый туман.

Нянюшка рассеяно подрезала папоротник своим серпом.

— Эй, Эсме, ты куда запропастилась? — окликнула она.

Из зарослей папоротника в нескольких футах от нянюшки вынырнула голова матушки Ветровоск.

— Здесь что-то не так, — сказала она нарочито холодно и размеренно.

— Да?

— Папоротник и трава вокруг камней примяты. По-моему, здесь кто-то танцевал.

Нянюшка Ягг отнеслась к услышанному, как физик-ядерщик, которому сообщили, что кто-то, чтобы согреться, стучит двумя кусками урана докритической массы.

— О нет, — выдохнула она.

— О да. И вот ещё что…

Трудно было представить, что могло случиться нечто худшее, но нянюшка Ягг все же спросила:

— Ну?

— Тут кого-то убили.

— О боги, — простонала нянюшка Ягг. — Надеюсь, не внутри круга?

— Нет. Что за глупые вопросы? Это случилось снаружи. Высокий мужчина. Одна нога короче другой. С бородой. Возможно, он был охотником.

— Но как? Как ты все это узнала?

— Я только что на него наступила.

Лучи солнца пробивались сквозь туман.

А в пятистах милях утренние лучи уже ласкали древние камни стен Незримого Университета — главного волшебного заведения на Плоском мире.

Правда, не все волшебники этот факт признавали.

Для большинства волшебников Незримого Университета первым приемом пищи являлся обед. Вообще говоря, волшебников нельзя назвать ярыми поборниками завтраков. Только аркканцлер и библиотекарь узнали бы рассвет в лицо, зато каждое утро весь Университет был целиком и полностью в их распоряжении.

Библиотекарь всегда вставал рано, поскольку был орангутаном, а орангутаны всегда встают рано, правда, он не оглашал окрестности воплями, чтобы отпугнуть других самцов. Он просто открывал библиотеку и кормил книги.

А Наверн Чудакулли, занимавший в то время Пост аркканцлера, любил побродить по сонным зданиям, кивая слугам и оставляя записки подчиненным (цель у этих записок была только одна — сообщить, что аркканцлер уже бодрствовал и занимался делами, когда нерадивые младшие волшебники ещё видели сладкие сны^[527]).

Сегодня, однако, голову аркканцлера занимало нечто иное. Причём «занимало» в более или менее буквальном смысле этого слова.

Оно было круглым. А вокруг росли здоровые волосы. Аркканцлер готов был поклясться, что вчера ничего подобного там не было.

Он ветел головой то в одну, то в другую сторону и рассматривал в зеркале другое зеркало, которое держал над затылком.

Следующим служащим, просыпавшимся после Чудакулли и библиотекаря, был казначей, однако вовсе не потому, что казначей любил вставать рано, а потому, что к десяти часам весьма ограниченный запас терпения аркканцлера иссякал, Наверн Чудакулли вставал на нижней площадке лестницы и начинал орать:

— Казначей!!!

…Пока казначей не появлялся.

На самом деле вопль раздавался ровно в одно и то же время, поэтому вскоре казначей, прирожденный нервоядный^[528], научился подниматься и одеваться во сне в точности за несколько минут до рева аркканцлера. Сегодня он принял вертикальное положение, оделся и даже успел дойти до двери — и только потом открыл глаза.

Чудакулли никогда не тратил время на пустые разборки. Разборки должны быть насыщенными — либо никакими.

— Да, аркканцлер, — мрачно произнес казначей.

Аркканцлер снял шляпу.

— Ну, что скажешь? — резко осведомился он.

— Гм… Гм… О чем, аркканцлер?

— Об этом! Об этом вот!

Близкий к панике казначей в отчаянии уставился на макушку Чудакулли.

— О чем? А. О плеши?

— Нет у меня никакой плеши!

— Э-э, тогда…

— То есть ещё вчера её не было!

— А. Ну. Гм. — В определенные моменты что-то замыкало в голове казначея, и он уже не мог остановиться. — Конечно, такое иногда случается, вот мой дедушка, помню, спасался настоем из меда и конского навоза, втирал каждый день и…

— Я не лысею!

Нервный тик исказил лицо казначея. Слова принялись вылетать изо рта самостоятельно, безо всякого участия мозга.

— А ещё у него была такая штука со стеклянным стержнем, и, и… трешь её шелковым платочком, она и…

— Это просто возмутительно! В моей семье никогда никто не лысел! Одна из теток, но она не в счет!

— И, и, и он собирал утреннюю росу и мыл в ней голову, и, и, и…

Чудакулли замолк. Он не был злым человеком.

— Ты сейчас что пьешь? — осведомился он.

— Су-су-су… — залепетал казначей.

— Все так же глотаешь эти свои пилюли из сушеных лягушек?

— Д-д-д-д-д.

— В левом кармане?

— Д-д-д-д-д.

— Так… Теперь глотай.

Несколько секунд они тупо смотрели друг на друга.

Потом казначей обмяк.

— М-м-мне уже гораздо лучше, аркканцлер, спасибо.

— Что-то явно происходит, казначей. Печенкой чувствую.

— Как скажешь, аркканцлер.

— Кстати, ты что, в тайное общество какое вступил?

— Я… Конечно нет, аркканцлер.

— Тогда сними с головы подштанники. Тебе не идёт.

— Знаешь его? — спросила матушка Ветровоск.

Нянюшка Ягг знала в Ланкре всех, в том числе и то жалкое существо, которые сейчас валялось в папоротнике.

— Вильям Скряб из Ломтя, — мигом откликнулась она. — Один из троих братьев. Помнишь, он ещё женился на девчонке Тюфяксов, на той, у которой зубы с проветриванием?

— Надеюсь, у бедняжки найдется приличное черное платье, — покачала головой матушка Ветровоск.

— Похоже, его чем-то закололи, — констатировала нянюшка Ягг, осторожно, но решительно переворачивая тело.

К трупам она относилась спокойно. Ведьмы часто готовили тела к погребению, а также выступали в качестве повивальных бабок, поэтому для многих людей в Ланкре лицо нянюшки Ягг было первым и последним впечатлением — эти два события настолько впечатывались в память, что вся остальная жизнь между ними могла показаться скучной и серой.

— Насквозь, — охнула она. — Его ж насквозь проткнули. Вот это да! Кто ж сотворил такое?

Обе ведьмы разом повернулись и посмотрели на камни.

— Не знаю, что это было, но точно знаю, откуда оно явилось, — буркнула матушка Ветровоск.

Теперь нянюшка Ягг тоже заметила, что папоротник вокруг камней примят и весь почернел.

— Вот теперь я пойду до конца, — мрачно промолвила матушка.

— Ты, главное, не ходи…

— Я сама знаю, куда следует ходить, а куда не следует. Спасибо за совет.

Плясунами назывались восемь камней, и у трех из них были собственные имена. Матушка двинулась в обход круга, пока не подошла к каменюке по прозванию Трубач.

Она вытащила одну из булавок, которыми была приколота к волосам остроконечная шляпа, поднесла её к камню, после чего отпустила.

Потом вернулась к нянюшке.

— В камнях ещё сохранилась сила, — констатировала матушка. — Её немного, но есть.

— Кто мог настолько ополоуметь, чтобы прийти сюда и плясать вокруг камней? — изумилась нянюшка Ягг и добавила чуть погодя, когда в голову пришла предательская мысль: — Маграт все время была с нами.

— Кто? Это нам и предстоит выяснить, — ответила матушка с мрачной улыбкой. — А теперь помоги-ка поднять этого беднягу.

Нянюшка Ягг наклонилась над телом.

— Тяжеленный какой. Жаль, Маграт с нами нет.

— А вот я об этом ни чуточки не жалею. Слишком уж она легкомысленная. Ей легко вскружить голову.

— Хотя очень приятная девушка.

— Но сентиментальная. Думает, что жизнь можно прожить как в сказке и что народные песни соответствуют истине. Но я все равно желаю ей счастья.

— Надеюсь, из неё получится хорошая королева.

— Мы научили её всему, что она знает, — сказала матушка Ветровоск.

— Ага, — согласилась нянюшка Ягг, пятясь в заросли папоротника. — Слушай, как ты думаешь… может…

— Что?

— Как думаешь, может, стоит научить её всему, что знаем мы?

— На это уйдет слишком много времени.

— Пожалуй, ты права.

Письма доходили до аркканцлера достаточно долго. Почту от ворот Университета забирал тот, кто проходил мимо, и складывал на полку. Или использовал для того, чтобы прикурить трубку. Или в качестве книжной закладки. Или, как в случае с библиотекарем, в качестве матраца.

Это письмо попало к аркканцлеру всего через два дня и было практически невредимым, если не считать пары кругов от чашки и бананового отпечатка пальца. Его доставили к столу вместе с прочей почтой, когда преподавательский состав Университета завтракал. Декан вскрыл конверт ложкой.

— Кто-нибудь знает, где находится Ланкр? — вдруг спросил он.

— А зачем тебе? — спросил аркканцлер, резко подняв голову.

— Какой-то король женится и хочет, чтобы мы приехали.

— Мило, очень мило! — воскликнул профессор современного руносложения. — Какой-то мелкотравчатый король женится и хочет, чтобы приехали мы?

— Это высоко в горах, — тихо произнес аркканцлер. — Насколько я помню, там неплохо ловится форель. Подумать только. Ланкр… О боги. Не вспоминал о нем уже сто лет. Знаете, там есть ледниковые озера, рыба в которых никогда не видела удочки. Ланкр. Да.

— Слишком далеко, — кивнул профессор современного руносложения.

Но Чудакулли ничего не слышал.

— А ещё там есть олени. Тысячи оленей. И лоси. Волки везде бегают. И горные львы, ничего удивительного. Я слышал, там даже ледяные орлы встречаются.

Его глаза смотрели куда-то далеко-далеко.

— Их всего-то осталось с полдюжины.

Наверн Чудакулли очень много делал для редких видов животных. В частности, заботился о том, чтобы они оставались редкими.

— Самая что ни на есть глушь, — сообщил декан. — На самом краю карты.

— На каникулах я гостил там у своего дяди, — произнес Чудакулли, и глаза его затуманились слезами. — О, как я проводил там время… Великолепно. Там такое лето… Небо синее, как нигде больше… Там очень… И трава… И…

Он резко вернулся из просторов воспоминаний.

— Значит, нужно ехать, — резко выпрямился он. — Долг зовет. Глава государства сочетается браком. Очень важное событие. Волшебники должны на нем присутствовать. Хотя бы для вида. Положение обвязывает, как говорится.

— Лично я никуда не поеду, — решительно заявил декан. — Это же противоестественно, я имею в виду сельскую местность. Слишком много деревьев. Терпеть их не могу.

— А вот казначею не мешало бы проветриться, — сказал Чудакулли. — В последнее время он стал каким-то нервным, понятия не имею, почему. — Он наклонился и уставился вдоль стола. — Казначе-е-ей!

Казначей уронил ложку в кашу.

— Вот видите, — развел руками Чудакулли. — Комок нервов. Я ГОВОРИЛ, ЧТО ТЕБЕ НЕ ПОМЕШАЕТ ПОБЫТЬ НА СВЕЖЕМ ВОЗДУХЕ, КАЗНАЧЕЙ. — Аркканцлер ткнул локтем декана. — Надеюсь, бедняга ещё не сбрендил окончательно, — произнес он, как ему казалось, шепотом. — Слишком много времени проводит в помещении, ну, ты-то меня понимаешь.

Декан, который выходил на улицу в среднем один раз в месяц, только пожал плечами.

— ТЕБЕ, ДОЛЖНО БЫТЬ, ПОЙДЕТ НА ПОЛЬЗУ ВЫЕХАТЬ НА ПРИРОДУ, ПОДАЛЬШЕ ОТ УНИВЕРСИТЕТА, А? — прокричал аркканцлер, кивая и жутко гримасничая. — Тишина и покой? Здоровая сельская жизнь?

— Я, я, я… Буду очень рад, аркканцлер, — выдавил казначей. На его лице, подобно осеннему грибу, проступила надежда.

— Молодец, молодец, — похвалил аркканцлер с лучезарной улыбкой. — Поедешь со мной.

Лицо казначея свело от ужаса.

— Нужен ещё кто-нибудь, — оглянулся по сторонам Чудакулли. — Добровольцы есть?

Волшебники — все как один городские жители — с крайне заинтересованным видом уставились в свои тарелки. Они всегда проявляли уважение к еде, но на сей раз никому не хотелось, чтобы взгляд Чудакулли упал именно на него.

— Может, библиотекарь? — предложил профессор современного руносложения, бросив жертву на растерзание волкам.

Раздался одобрительный гомон.

— Хороший выбор, — поддержал декан. — Это как раз для него. Сельская местность. Деревья. А ещё… деревья.

— Горный воздух, — подсказал профессор современного руносложения.

— Да, последнее время наш библиотекарь как-то неважно выглядит, — быстро согласился магистр неписаных текстов.

— Полагаю, соскучился по дому, — покачал головой декан. — Там ведь везде деревья.

Все выжидающе посмотрели на аркканцлера.

— Он не носит одежду, — сказал Чудакулли. — И постоянно у-укает.

— Он носит старый зеленый халат, — возразил декан.

— Но только после ванны.

Чудакулли шумно почесал в бороде. На самом деле библиотекарь ему нравился — никогда с ним не спорил и всегда сохранял хорошую форму, пусть даже она была несколько грушевидной, но для орангутана такая форма считается нормальной.

Здесь следует отметить, никто из волшебников уже и не замечал, что в библиотекарях у них ходит орангутан, если только какой-нибудь гость Университета специально не обращал внимание на сей факт. На что, как правило, отвечали примерно следующее: «О, да. Какой-то магический несчастный случай, если не ошибаюсь. Почти уверен, что именно так все и случилось. Был человек, стал примат. Самое смешное… я и не припомню, как он выглядел до этого. Ну, то есть он же когда-то был человеком. Да, странно, хотя лично я всегда считал его приматом. Право, ему так лучше».

И действительно, то был несчастный случай, утечка магии — в библиотеке Университета хранится множество очень могущественных волшебных книг. В результате генотип библиотекаря был волшебным образом спущен по эволюционному древу, а потом поднят обратно, но уже по другой ветви. Зато на этой ветви можно было качаться вверх ногами.

— Ну хорошо, хорошо, — сдался наконец аркканцлер. — Но на церемонию ему придется что-то надеть. Невесту хоть пожалейте.

Казначей жалобно захныкал.

Все волшебники разом повернулись к нему.

Ложка казначея с глухим стуком упала на пол. Она была деревянной. После случая, вошедшего в университетскую историю под названием Досадного Происшествия За Обедом, волшебники запретили казначею пользоваться металлическими столовыми приборами.

— А-а-а-а, — пробулькал казначей, пытаясь отодвинуться от стола.

— Пилюли из сушеных лягушек! — воскликнул аркканцлер. — Кто-нибудь, достаньте из его кармана пузырек!

Исполнять приказ аркканцлера никто не спешил. У волшебника в карманах может лежать что угодно: горошины, всякие невообразимые штуковины с лапками, маленькие экспериментальные вселенные — все, что угодно…

Магистр неписаных текстов вытянул шею, чтобы посмотреть, что стало причиной безумия его коллеги.

— Вы поглядите на его кашу! — воскликнул он.

На поверхности овсяной каши появилось углубление идеально круглой формы.

— Вот те на, ещё один круг, — сказал декан. Волшебники подуспокоились.

— В этом году их что-то много расплодилось… — покачал головой аркканцлер и поправил шляпу, которая прижимала к затылку тряпочку, пропитанную мазью из меда и конского навоза.

Также в шляпу вместился маленький электростатический генератор с мышиным приводом, разработанный специально для аркканцлера молодыми умниками с факультета высокоэнергетической магии. Умные парни, когда-нибудь, возможно, ему удастся понять хотя бы половину из того, о чем они постоянно лопочут…

— К тому же разных размеров, — продолжил его мысль декан. — Вчера садовник жаловался мне, что капусту в этом году всю подавило.

— А я думал, они появляются только на полях или на чем-нибудь подобном, — удивился Чудакулли. — Всегда считал их нормальным природным явлением.

— В случаях повышенной флуктуации межконтинуумное давление способно превышать базовый коэффициент реальности, — изрек магистр неписаных текстов.

Разговоры прекратились. Все повернулись, чтобы посмотреть на этого наиболее жалкого и наименее старшего члена профессорского состава.

Взгляд аркканцлера стал сердитым.

— Лучше молчи. Даже не пытайся объяснять, — сказал он. — А то опять начнешь твердить, мол, вселенная наша и не вселенная вовсе, а резиновая простыня с грузами, ну и так далее…

— Э-э, не совсем, но…

— Ага, конечно, как же я забыл, есть ведь ещё кванты.

— Ну…

— Знаем мы эти твои контининуумы.

Магистр неписаных текстов — молодой волшебник, которого звали Думминг Тупс, — глубоко вздохнул.

— Нет, аркканцлер, я только хотел подчеркнуть…

— Про червоточины мы тоже уже слышали.

Тупс сдался. Поскольку Чудакулли был начисто лишен воображения, метафоры действовали на него, как красная тряпка на бы… как что-то очень раздражительное на человека, легко раздражающегося.

Быть специалистом по неписаным текстам — тяжкий труд^[529].

— Думаю, тебе тоже стоит съездить с нами, — сказал Чудакулли.

— Мне, аркканцлер?

— Хватить бродить без дела и придумывать миллионы всяческих вселенных, которые якобы слишком малы, чтобы их увидеть. И мы по горло сыты твоим любимым контининуумом, — продолжал Чудакулли. — Кроме того, должен же кто-то носить мои удочки и арба… мои вещи.

Тупс уставился в тарелку. Спорить было бесполезно. От жизни он хотел только одного: провести следующие сто лет в Университете, сытно и часто питаться, а между приемами пищи никаких лишних движений не совершать. Это был пухлый молодой человек с живым лицом — причём такое живет обычно где-нибудь под камнем. Все постоянно твердили Тупсу, что с его жизнью нужно что-то делать, а он и не возражал. Он твердо решил сделать из неё кровать.

— Но, аркканцлер, — не успокаивался профессор современного руносложения, — как ни крути, это все равно очень далеко.

— Чепуха, — махнул рукой Чудакулли. — Уже открыли скоростной тракт до самого Сто Гелита. Кареты каждую среду, регулярно. Казначе-е-е-ей! Дайте же ему этих пилюль, наконец. Господин Тупс, если ты вдруг, совершенно случайно, на пяток минут заглянешь в эту вселенную, будь так любезен, сходи и закажи билеты.

Маграт проснулась.

И поняла, что перестала быть ведьмой. Ощущение этого пришло к ней следом за обычным переучетом, который автоматически производится любым телом после пробуждения от сна: руки — 2 штуки, ноги — 2 штуки, экзистенциальный ужас — 58 %, случайное чувство вины — 94 %, уровень колдовства — 00,00 %.

Все дело было в том, что другой она себя не помнила. Она всегда была ведьмой. Маграт Чесногк, ведьма в третьем поколении. Нормальная, обычная ведьмочка.

Сразу было понятно, что хорошей ведьмы из неё не выйдет. Конечно, она умела колдовать, причём неплохо, искусно применяла травы, но Маграт никогда не была ведьмой до костей мозга. И её бывшие подруги неустанно напоминали ей об этом.

Что ж, придется овладеть профессией королевы. По крайней мере, в Ланкре она будет единственной королевой. Никто не станет выглядывать из-за плеча и укорять: «Ты неправильно держишь скипетр!»

Да…

Ночью кто-то спер её одежду.

Поднявшись, Маграт на цыпочках — плиты были очень уж холодными — поскакала к двери, но та вдруг распахнулась сама.

Темноволосую девушку, едва видимую за огромной стопкой белья, Маграт узнала сразу. Большинство жителей Ланкра знали друг друга.

— Милли Хлода?

Стопка белья сделала реверанс.

— Да, м’м?

Маграт взяла у неё часть белья.

— Это я, Маграт. Привет.

— Да, м’м.

Ещё один книксен.

— Что с тобой, Милли?

— Да, м’м.

Очередное приседание.

— Я же сказала, это — я. Ты чего на меня так уставилась?

— Да, м’м.

Нервным приседаниям не было конца. Маграт вдруг почувствовала, что её ноги тоже начинают дергаться в унисон, но с некоторой задержкой — она опускалась вниз, а Милли уже подпрыгивала вверх.

— Ещё раз скажешь «да, м’м», и я поступлю с тобой очень жестоко, — наконец успела выдохнуть Маграт, пролетая мимо стремящейся вверх Милли.

— Д… Слушаюсь, ваше величество, м’м.

В голове Маграт забрезжило некоторое понимание.

— Я ещё не королева, Милли. И ты знаешь меня уже двадцать лет, — задыхаясь, пробормотала Маграт на пути вверх.

— Да, м’м. Но ты станешь королевой. Поэтому моя мама сказала, что я должна проявлять уважение, — Милли по-прежнему нервно приседала.

— Ну, хорошо. Где моя одежда?

— Здесь, ваше королевское предвеличество.

— Это не моя. И прошу тебя, перестань дергаться, меня уже мутит.

— Король специально заказал это из Сто Гелита, м’м.

— Правда? Когда?

— Понятия не имею, м’м.

«Он знал, что я вернусь, — подумала Маграт. — Но откуда? Что здесь происходит?»

Кружев было больше, чем обычно позволяла себе Маграт, но они были лишь глазурью на торте. Как правило, Маграт носила простое платье, под которым почти ничего не было, кроме самой Маграт. Знатные дамы предпочитали иные одеяния. Милли захватила с собой схему, но это не особо помогло.

Некоторое время они изучали чертеж.

— Стало быть, это и есть стандартный наряд королевы?

— Не могу сказать, м’м. Наверное, его величество просто послал много денег и приказал доставить все.

Они разложили составные части туалета на полу.

— Пантуфля — это, по-моему, вот эта штука. Как думаешь?

Снаружи, на стене с бойницами, сменилась стража. Вернее, стражник надел фартук садовника и отправился пропалывать бобы. А внутри продолжался горячий портновский спор.

— Кажется, ты надела это не той стороной, м’м. Тут где-то должны быть фижмы…

— Здесь говорится: «Вставте питлю А в проресь Б». Никак, не могу найти «проресь Б». А это что, седельные сумки! Нет, такое я надевать не буду. Что это за материал?

— По-моему, парча.

— Больше похоже на картон. И я должна носить эту штуку каждый день!

— Э-э, не знаю, м’м.

— Но Веренс везде бегает в кожаных гетрах и старой куртке.

— Да, но ты — королева. Королевам такое не позволительно. Это короли могут бегать по дворцу с торчащей из штанов за…

Милли быстро прикрыла рот ладошкой.

— Все в порядке, — успокоила её Маграт. — Уверена, у королей за… верхняя часть ног такая же, как и у других людей. Говори, что хотела сказать.

Милли стала ярко-красной.

— Я имела в виду, в виду, в виду, что королева должна выглядеть как настоящая дама… — наконец выдавила она. — У короля есть даже специальные книги об этом. Эттикетки и всякое такое прочее.

Маграт критически осмотрела себя в зеркале.

— Тебе действительно идёт, ваше скоро-будете-величество, — похвалила Милли.

Маграт повернулась перед зеркалом туда-сюда.

— На голове у меня бардак, — сделала вывод она.

— Да будет мне позволено сказать, м’м, король заказал парикмахера из самого Анк-Морпорка. Он должен приехать к свадьбе, м’м.

Марат попыталась пригладить прядь волос. Медленно, но верно она осознавала, что стать королевой не так уж и просто. Это все равно что начать жить заново.

— Подумать только! А что теперь?

— Не знаю, м’м.

— А что делает король?

— Он рано позавтракал, а потом умчался в Ломоть учить старого Грязза, как разводить свиней по книге.

— А мне что делать? Ну, то есть какие у меня обязанности?

Вопрос этот явно поставил Милли в тупик, хотя, надо отметить, лицо её при этом почти не изменилось.

— Не знаю, м’м. Править, наверное. Гулять по саду. Устраивать приемы при дворе. Ткать гобелены. Очень популярное среди королев занятие. А потом… э… потом следует позаботиться о продолжении королевской династии…

— Пока что, — твердо сказала Маграт, — ограничимся гобеленами.

С библиотекарем у Чудакулли возникли некоторые трудности.

— Знаешь, так уж получилось, что я — твой аркканцлер!

— У-ук.

— Но тебе там понравится! Свежий воздух! Кучи деревьев! Качайся — не перекачайся!

— У-ук.

— А ну спускайся немедленно!

— У-ук!

— Книгам ничто не грозит, каникулы же. О боги, да студентов и в лучшие времена сюда не загонишь…

— У-ук!

Чудакулли свирепо посмотрел на библиотекаря, свисающего со стеллажа с книгами по паразоологии от «Ба» до «Мн».

— Ну и ладно, — голос аркканцлера стал низким и вкрадчивым. — Хотя очень жаль. Я слышал, в Ланкрском замке собрана неплохая библиотека. Во всяком случае, они называют это библиотекой, эту кучу старых книг. У них и каталога никогда не было…

— У-ук?

— О, их там тысячи. Мне говорили, там даже эти, инкунабли попадаются. Жаль, что ты не хочешь взглянуть на них. — Голосом Чудакулли можно было смазывать колеса.

— У-ук?

Выйдя за дверь библиотеки, Чудакулли остановился и начал считать. На счет «три» из дверей на костяшках пальцев вылетел заинтересовавшийся инкунаблями библиотекарь.

— Значит, все-таки четыре билета? — уточнил Чудакулли.

Матушка Ветровоск твердо решила выяснить, что происходит вокруг камней.

Люди недооценивают пчел.

Матушка Ветровоск — нет. У неё самой было с полдюжины ульев, и она знала, что такого создания, как отдельная пчела, не существует. Зато есть рой, составляющие ячейки которого весьма и весьма мобильны, гораздо мобильнее, чем ячейки, скажем, какого-нибудь тайного общества. Рой видит все, а чувствует и того больше, он способен хранить воспоминания годами, хотя его память, как правило, располагается снаружи, а не внутри, и сделана из воска. Соты — вот память улья; помещения для яичек, пыльцы, маток, меда различного типа — все это части матрицы памяти.

А ещё есть толстые трутни. Люди считают, что они без дела ошиваются в улье целый год, ожидая тех нескольких кратких минут, когда матка заметит наконец их существование. Но это не объясняет, почему органов чувств у трутней больше, чем на крыше главного здания ЦРУ.

Матушка держала пчел вовсе не затем, зачем их обычно разводят. Да, каждый год она забирала у них немного воска для свечей, иногда фунт-другой меда, которым ульи вполне могли поделиться, но главным образом она держала пчел в качестве собеседников.

Впервые после возвращения домой она направилась к ульям.

И тупо уставилась на них.

Пчелы яростно вылетали наружу. Громкое жужжание нарушало обычное умиротворение, царящее за кустами малины. Коричневые тела пронзали воздух подобно горизонтальным градинам.

Интересно, что происходит?

Пчелы, одно из слабых мест матушки… Не было в Ланкре разума, который она не могла бы Заимствовать. Однажды она даже побывала в шкуре земляного червя^[530]. И только рой, разум, состоящий из тысяч подвижных частей, был ей недоступен. Раз за разом она пробовала войти в рой и увидеть мир десятками тысяч пар сложных глаз, но каждая такая попытка заканчивалась жуткой мигренью и необъяснимым желанием заняться любовью с цветами.

Но много чего можно узнать, просто наблюдая за пчелами. За их активностью, направлением движения, действиями пчел-охранников.

Пчелы вели себя так, словно были крайне обеспокоены.

Поэтому она пошла «немножко полежать», как называла это матушка Ветровоск.

Действия нянюшки Ягг были совсем другими и имели мало общего с ведьмовством, зато имели много общего с тем, что она была Ягг.

Некоторое время она сидела на безукоризненно чистой кухне, потягивала ром, попыхивала вонючей трубкой и рассматривала картинки на стенах.

Все они были созданы младшими внуками грязью различных тонов и воплощали бесформенные фигуры с бесформенными подписями «БАБА» из бесформенных грязных букв.

Перед нянюшкой на полу, задрав все четыре лапы, лежал обрадованный возвращением домой Грибо и играл свою знаменитую роль чего-то, найденного в сточной канаве.

Наконец нянюшка Ягг поднялась и с задумчивым видом пошла в кузницу Джейсона Ягга.

Кузница всегда занимала важное место в жизни деревни и служила ратушей, площадкой для встреч и центром анализа слухов. Сейчас в кузнице болтались несколько местных жителей, которые пытались скоротать время между обычными для Ланкра занятиями браконьерством и наблюдением за тем, как работают женщины.

— Джейсон Ягг, мне нужно с тобой поговорить.

Кузница опустела словно по волшебству. Вероятно, основной причиной был голос нянюшки. Правда, она успела поймать за руку одного из беглецов, пытавшегося на карачках проскользнуть мимо неё.

— Очень рада, что застала тебя здесь, господин Кварней. Ты не убегай, не убегай. Как там твоя лавка?

Единственный на весь Ланкр лавочник смотрел на нянюшку, как трехногая мышь на пережравшего анаболиков кота. Тем не менее он таки собрался с духом, чтобы выдавить:

— Все ужасно, просто ужасно. Дела идут хуже некуда, госпожа Ягг.

— То есть как обычно?

Лицо господина Кварнея стало умоляющим. Он понимал, что без потерь ему не выпутаться. Оставалось лишь слушать.

— Итак, — продолжила нянюшка, — вдову Скряб из Ломтя знаешь?

Кварней удивленно раскрыл рот.

— Вдову? — пробормотал он. — Но она же…

— Поспорим на полдоллара? — предложила нянюшка.

Рот господина Кварнея так и остался открытым, зато лицо приобрело выражение восхищенного ужаса.

— Ты предоставишь ей кредит, пока она не поставит хозяйство на ноги, — сказала нянюшка в полной тишине.

Кварней тупо кивнул.

— Это касается и тех, кто подслушивает у двери, — повысила голос нянюшка. — Кусок мяса раз в неделю ей совсем не помешает. Кроме того, ей потребуется помощь, когда придет время убирать урожай. Отлично, так и знала, что могу на вас рассчитывать. Все, идите…

Они предпочли убежать, оставив нянюшку наслаждаться очередной победой.

Джейсон Ягг беспомощно посмотрел на свою любимую мамочку. Мужчина в центнер весом вдруг превратился в четырехлетнего мальчишку.

— Джейсон!

— Э-э, совсем забыл, надо тут кое-что сделать…

— Ну, малыш, — продолжила нянюшка, не обращая внимания на его слова, — что здесь происходило в наше отсутствие?

Джейсон рассеянно потыкал в огонь металлическим прутом и начал перечислять:

— В Ночь Всех Пустых пронесся смерч, одна из куриц матушки Пейзан трижды снесла одно и то же яйцо, корова Голокуров родила семиглавого змея, в Ломте прошел дождь из лягушек…

— Значит, все было нормально, — оборвала его нянюшка и небрежно, но многозначительно набила трубку.

— Ага, все тихо было, — согласился Джейсон. Вытащив из горна прут, он положил его на наковальню и занес над головой молот.

— Рано или поздно я все равно все узнаю, сам понимаешь, — как бы между делом бросила нянюшка Ягг.

Джейсон не повернулся, но молот его замер в воздухе.

— От меня ничто не скроется, ты же знаешь, — продолжала нянюшка Ягг.

Железо постепенно остывало, цвет свежей соломы приобрел ярко-красный отлив.

— Ну, расскажи все своей старой мамочке, и сразу станет легче, — ласково предложила нянюшка Ягг.

Железо из ярко-красного стало шипяще-черным. Джейсон, привычный к жару кузницы, вдруг почему-то вспотел.

— Сейчас совсем остынет, нужно ковать, — заметила нянюшка Ягг.

— Мам, я здесь совсем ни при чем! Что мне было делать? Лечь им поперек дороги?

Нянюшка откинулась на спинку стула и довольно улыбнулась.

— Ты это о ком, сынок?

— Ну, эти, молодая Диаманда, а ещё Пердита, — затараторил Джейсон, — и та рыжая из Дурного Зада, и другие. А я ведь говорил старухе Пейзан, я сказал, что ты этого так не оставишь. Им я тоже сказал. Сказал, что госпожа Ветровоск выпрыгнет из своих подшта… будет очень смеяться, когда узнает. Но они не слушали. Говорили, что сами могут научиться ведьмовству.

Нянюшка кивнула. На самом деле они были правы. Ведьмовству можно научиться самостоятельно. Но учитель и ученик должны быть людьми определенного склада.

— Диаманда? — переспросила она. — Что-то не припоминаю такой.

— На самом деле это Люси Чокли, — пояснил Джейсон — Только она сказала, что Диаманда более подходящее имя для… для ведьмы.

— А. Это та, в большей фетровой шляпе с обвисшими полями?

— Да, мама.

— Она ещё ногти красит черным лаком?

— Да, мама.

— Но старый Чокли услал её в какую-то там школу.

— Да, мама. Она вернулась, когда тебя не было.

— А.

Достав из горна уголек, нянюшка Ягг прикурила трубку. Шляпа с обвисшими полями, черные ногти плюс образование. О боги.

— И сколько всего этих барышень?

— С полдюжины. Но на самом деле девушки они хорошие.

— Да?

— И не собирались делать ничего плохого.

Нянюшка Ягг задумчиво уставилась на пламя в горне.

Молчание нянюшки могло быть поистине бездонным. А ещё оно обладало направленностью. Джейсон отчетливо понимал, что данное молчание нацелено на него.

Он всегда попадался на этот трюк и пытался заполнить молчание.

— И эта, как её, Диаманда хорошее образование получила, — забормотал Джейсон. — Знает много интересных слов.

Молчание.

— Кроме того, ты сама всегда жаловалась, мол, как не хватает молодых девушек, которые хотели бы научиться ведьмовству, — неловко закончил Джейсон.

Он снова вытащил прут из горна и несколько раз ударил молотом — так, для вида.

Поток молчания, струящегося в сторону Джейсона, стал ещё сильнее.

— Каждое полнолуние они ходили танцевать в горы, — буркнул он.

Нянюшка Ягг вытащила изо рта трубку и внимательно осмотрела её.

— Люди говорят, — промолвил Джейсон, чуть понизив голос, — они там совсем обнаженными танцуют.

— Какими-какими?

— Ну, ты знаешь, мам, голыми.

— А, вот в чем дело. А кто-нибудь видел, как они туда ходили?

— Нет. Кровельщик Плетс пару раз пытался проследить за ними, но им удавалось ускользнуть.

— Джейсон?

— Да, мам.

— Они танцевали вокруг камней.

Джейсон врезал молотом себе по пальцу.

В лесах и горах Ланкра обитает много богов. Один из них известен под именем Кышбо Гонимого, а ещё иногда его называют Хернем Охотником, потому что он — бог охоты и погони. Один из богов.

Большинство богов существуют только благодаря вере и надежде. Охотники в звериных шкурах пляшут вокруг костров и тем самым создают богов погони — энергичных, неистовых и обладающих тактичностью приливной волны. Но это не единственные боги охоты. Добыча также обладает правом оккультного голоса, столь же неоспоримым, как право сердца биться, а собак лаять. Кышбо — бог гонимых и истребляемых, а также всех мелких существ, жизнь которых неотвратимо завершается коротким писком.

Ростом Кышбо примерно три фута, а ещё у него кроличьи уши и очень маленькие рожки. Зато он умеет очень быстро бегать, и Кышбо использовал эту свою способность в полной мере, когда пронесся по лесам с воплями:

— Они идут! Они идут! Они возвращаются!

— Кто? — спросил Джейсон Ягг, опустив палец в корыто с водой.

Нянюшка Ягг вздохнула.

— Они, — сказала она. — Ну, ты знаешь. Они. Мы не совсем уверены, но…

— Кто Они?

Нянюшка несколько помедлила с ответом. Существуют вещи, которые нельзя говорить обычным людям. С другой стороны, Джейсон — кузнец, а значит, к обычным людям не относится. Кузнецы умеют хранить секреты. К тому же он член семьи. Молодость нянюшки Ягг была бурной, а считать нянюшка никогда не умела, но в том, что Джейсон Ягг — её сын, она практически не сомневалась.

— Понимаешь… — наконец промолвила она, неопределенно махнув рукой. — Эти камни… Плясуны… Э-э, когда-то… давным-давно…

Она замолчала и предприняла ещё одну попытку объяснить фрактальную природу реальности.

— Видишь ли… есть места, которые гораздо тоньше других, там раньше были двери, ну, не совсем двери, сама никогда до конца не понимала, не двери как таковые, скорее это места, где мир тоньше… Одним словом, все дело в том, что Плясуны — это своего рода ограда… и мы, когда я говорю «мы», то имею в виду, что тысячи лет назад… То есть они — не совсем камни, скорее какое-то грозовое железо… А ещё есть вещи, подобные приливам, но это не морские приливы, это когда миры сближаются и ты можешь переступить… В общем, если люди болтались около тех камней, занимались там всякой ерундой… значит, нужно быть очень осторожными, иначе Они вернутся.

— Но кто Они?

— В этом-то и беда, — с несчастным видом произнесла нянюшка. — Если я тебе расскажу, скорее всего ты поймешь меня неправильно. Они живут по другую сторону Плясунов.

Джейсон, нахмурившись, уставился на неё. Но затем лицо его расплылось в улыбке понимания.

— А, знаю. Я как-то слышал, что иногда анк-морпоркские волшебники прорывают дыры в ткани действительности, и оттуда начинают лезть ужасные Твари из Подземельных Измерений. Огромные твари с дюжиной глаз, а ног у них больше, чем у целого хоровода. — Он схватил свой верный молот № 5. — Не волнуйся, мам. Если они сюда полезут, мы им…

— Да нет, все совсем не так, — прервала его нянюшка. — Те Твари живут снаружи. А эти… Они — по ту сторону.

Джейсон окончательно запутался. Нянюшка пожала плечами. Все равно рано или поздно придется рассказать…

— Дамы и Господа, — прошептала она.

— Кто-кто?

Нянюшка осторожно оглянулась по сторонам. В конце концов, она же в кузнице, и кузница стояла здесь задолго до того, как был построен замок, задолго до того, как возникло королевство. Повсюду висели подковы. Сами стены были пропитаны железом. Кузница — это не просто место, где хранится железо, здесь железо умирает и возрождается. Сложно представить более безопасное место.

И все равно ей так не хотелось произносить эти слова…

— Э-э, — сказала она. — Сказочный Народец. Сияющие. Звездные Люди. Уж ты-то должен их знать.

— Что?

Нянюшка на всякий случай положила руку на наковальню и наконец произнесла запретное слово.

Хмурое выражение исчезло с лица Джейсона со скоростью рассвета.

— Как? — удивился он. — Но они же милые и…

— Вот видишь! — хмыкнула нянюшка. — Я же говорила, что ты не поймешь.

— Сколько-сколько? — не поверил своим ушам Чудакулли.

Кучер пожал плечами.

— Соглашайся или отваливай, — сказал он.

— Прошу прощения, аркканцлер, — вмешался Думминг Тупс. — Но это единственная карета.

— Пятьдесят долларов! Грабеж среди бела дня!

— Вовсе нет, — терпеливо объяснил кучер авторитетным тоном опытного человека. — Грабеж среди бела дня — это когда кто-то выходит на дорогу, нацеливает на нас арбалет, а потом его друзья прыгают с деревьев и скал и отнимают у вас все деньги и пожитки. А ещё есть грабеж среди темной ночи, который очень похож на грабеж среди бела дня, только они ещё поджигают карету, чтобы лучше видеть, что брать. А есть ещё грабеж среди серых сумерек, основная разновидность которого…

— Ты имеешь в виду, — перебил Чудакулли, — что ограбление входит в цену проезда?

— Гильдия Разбойников и Бандитов, — пояснил кучер. — Сорок долларов с носа. И обсуждению не подлежит. Ставка окончательная.

— А если мы не заплатим? — уточнил Чудакулли.

— Я же сказал, ставка окончательная. Окончится ваша жизнь.

Волшебники устроили быстрое совещание.

— Итак, у нас есть сто пятьдесят долларов, — сказал Чудакулли. — Больше из сейфа достать не удастся, потому что вчера казначей съел ключ.

— Э-э, аркканцлер, я могу высказаться? — встрял Думминг.

— Давай.

Думминг широко улыбнулся кучеру.

— Насколько я понимаю, на домашних животных билет не нужен? — спросил он.

— У-ук?

Помело нянюшки Ягг летело в нескольких футах над лесной тропкой. Скорость была такая, что на поворотах помело заносило и ведьма задевала башмаками листья. У хижины матушки Ветровоск нянюшка спрыгнула с помела, но выключить его не успела, и оно остановилось, только когда врезалось в уборную. Дверь была открыта.

— Ау?

Нянюшка Ягг заглянула в буфетную, потом протопала по узкой лестнице на второй этаж.

Матушка Ветровоск лежала на своей кровати. Лицо её было серым, а тело — холодным.

Люди и раньше находили её в таком состоянии и всегда реагировали неоднозначно. Поэтому теперь матушка успокаивала посетителей — но искушала судьбу — при помощи небольшого клочка картона, который обычно сжимала в окоченевших руках.

«Я НИ УМИРЛА», — гласила записка.

Окно было открыто и подперто обломком доски.

— А, — сказала нянюшка скорее себе, чем кому-либо ещё, — вижу, тебя нет. Я… я просто поставлю чайник и подожду, когда ты вернешься, хорошо?

К Заимствованию нянюшка Ягг относилась неоднозначно. С одной стороны, это, конечно, здорово войти в разум животного или ещё кого, но, с другой стороны… слишком многие ведьмы не возвращались. Вот уже несколько лет нянюшка подкармливала кусочками сала и корками бекона некую синичку, которая всеми повадками очень походила на матушку Посталюту, однажды ушедшую Заимствовать, да так и не вернувшуюся. Жуткая вещь… если ведьма вообще может считать что-то жутким.

Нянюшка вернулась в буфетную и опустила ведро в колодец, напомнив себе на сей раз выбросить тритонов, прежде чем поставить воду на огонь.

А потом она стала смотреть на сад.

Некоторое время спустя какое-то маленькое существо впорхнуло в верхнее окно.

Нянюшка разлила чай. Аккуратно взяла одну ложку сахара из сахарницы, высыпала остальной сахар в свою чашку, ложку сахара вернула в сахарницу, поставила обе чашки на поднос и поднялась по лестнице.

Матушка Ветровоск сидела на кровати.

Нянюшка огляделась.

На балке вниз головой висела летучая мышь.

Матушка Ветровоск растирала уши.

— Гита, будь добра, поставь под неё горшок, — попросила она нянюшку. — Они постоянно гадят на ковер.

Нянюшка отыскала наиболее интимный предмет спальной комнаты и ногой толкнула его по половику.

— Сделала тебе чашку чая, — сообщила она.

— То, что нужно, — кивнула матушка, — а то во рту какой-то жучиный привкус.

— Я думала, ночью ты предпочитаешь сов, — сказала нянюшка.

— После них потом все время пытаешься провернуть голову по кругу, — поморщилась матушка. — Летучие мыши, они, по крайней мере, смотрят в одну сторону. Сначала я пробовала Заимствовать кроликов, но сама знаешь, чем они думают. Вернее, о чем только и думают.

— О траве?

— Ага, о ней самой.

— Что-нибудь выяснила? — спросила нянюшка.

— Туда приходили. Каждое полнолуние! Судя по всему, это были девушки. Летучие мыши видят только силуэты.

— Неплохо, — осторожно похвалила её нянюшка. — Кто-нибудь из местных?

— Скорее всего. Во всяком случае, они туда пришли, а не прилетели.

Нянюшка Ягг вздохнула.

— Это были Агнесса Нитт, дочь старого Трехпенсовика, и Люси Чокли. Да ещё несколько девчонок.

Матушка Ветровоск уставилась на неё с широко раскрытым ртом.

— Извини, — пожала плечами нянюшка. — Я расспросила Джейсона.

Летучая мышь рыгнула. Матушка вежливо прикрыла рот ладонью.

— Я, наверное, выгляжу старой дурой? — спросила она некоторое время спустя.

— Нет, что ты, — успокоила её нянюшка. — Заимствование — это ведь настоящее искусство. И ты прекрасно им овладела.

— Слишком гордой я стала. А ведь раньше я бы тоже людей расспросила, перед тем как носиться по лесам летучей мышью.

— Наш Джейсончик ничего бы тебе не сказал. Да и мне он открылся только потому, что иначе я превратила бы его жизнь в ад, — хмыкнула нянюшка. — На то они и матери.

— Теряю чутье, вот в чем дело. Старею я, Гита.

— Лично я всегда говорю следующее: ты настолько стара, насколько себя чувствуешь.

— Именно это я и имею в виду.

Нянюшка Ягг выглядела озабоченной.

— Была бы здесь Маграт, — пробормотала матушка, — я бы такой дурой перед ней выставилась…

— Маграт сейчас сидит в своем замке, — ответила нянюшка. — Учится быть королевой.

— По крайней мере, когда ты — королева, никто и не заметит, что ты что-то там делаешь неправильно, — возразила матушка. — О нет, все, что ты делаешь, правильно, потому что это ты так делаешь.

— Королевская власть… Смешная штука, — покачала головой нянюшка. — Берешь девушку с задницей, как у двух свиней, завернутых в одеяло, и головой, полной воздуха, выходит она замуж за короля, принца или ещё кого-нибудь и вдруг становится её королевским сиятельством-величеством-принцессой. Ох уж этот смешной старый мир.

— Запомни, лебезить перед ней я ни в жизнь не стану, — предупредила матушка.

— А ты никогда ни перед кем не лебезила, — терпеливо сказала нянюшка Ягг. — Никогда не кланялась старому королю. И Веренса едва удостаиваешь кивком. Да уж, кто-то, а ты никогда ни перед кем не лебезила.

— Именно так! — воскликнула матушка. — Именно так и должны поступать ведьмы.

Нянюшка немного подуспокоилась. То, что матушка вдруг заговорила о старости, встревожило её. Она больше привыкла к матушке в нормальном состоянии едва сдерживаемого гнева. Матушка встала.

— Значит, дочь старого Чокли, говоришь?

— Именно.

— Её мать звали Кибль, верно? Приятная женщина, насколько я помню.

— Да, но когда она умерла, старик отослал дочку в Сто Лат, в какую-то там школу.

— Не одобряю я эти школы, — нахмурилась матушка Ветровоск. — Они только мешают образованию. А все эти книги… Книги! Да что в них хорошего? Люди сейчас слишком много читают. Вот когда я была молодой, времени на чтение у нас не было, это я точно помню.

— Мы были слишком заняты другими развлечениями.

— Верно. Пошли, у нас мало времени.

— Что ты имеешь в виду?

— Дело тут не только в девушках. Там есть ещё что-то. Чувствуется какой-то разум — он-то всем и управляет.

Матушка поежилась. Она слишком явственно ощущала это — так опытный охотник, крадущийся по лесам, мгновенно чувствует присутствие другого охотника — по тишине, когда должен быть шум, по примятым стеблям, по ярости пчел.

Нянюшка Ягг никогда не одобряла Заимствование, а Маграт наотрез отказывалась даже пробовать. У других же старых ведьм, живущих на противоположном склоне горы, было слишком много проблем с собственными головами, чтобы лезть ещё и в другие. Таким образом, матушка одна прибегала к Заимствованию.

По королевству блуждал разум, а матушка Ветровоск не могла его понять.

Она Заимствовала. Однако здесь следовало проявлять крайнюю осторожность. Это ведь как наркотик, затягивает. Входить в разумы зверей и птиц — но не пчел — нежно управлять ими, смотреть на мир их глазами… Матушка Ветровоск частенько наведывалась в чужие сознания. Для неё это было неотъемлемой частью ведьмовства. Возможность взглянуть на мир иными глазами…

…Глазами мошек увидеть медленное течение времени в быстротечном дне, их маленькие разумы перемещаются с быстротой молнии…

…Телом жука услышать мир, представляющий собой трехмерный узор колебаний…

…Носом собаки обонять запахи, которые вдруг приобретают цвета и оттенки…

Но за это приходилось платить. Конечно, никто никакой платы не требовал, но само отсутствие каких-либо требований налагает моральные обязательства. Ты стараешься не бить мух. Как можно осторожнее рыхлишь грядки. Подкармливаешь собак. Ты — платишь. Ты заботишься не потому, что это хорошо, а потому, что так правильно. После себя не оставляешь ничего, кроме смутных воспоминаний, а с собой забираешь только впечатления, не больше.

Но этот иной, блуждающий разум… Он будет входить в сознания, будто цепная пила, и брать, брать, брать. Она чувствовала его форму, хищническую, жестокую, злую. Этот ум будет использовать, будет причинять боль. Почему? Да потому, что это весело и интересно.

Только одно существо на свете обладает подобным разумом.

Эльф.

Высоко над землей трещали ветви деревьев.

Матушка и нянюшка шагали по лесу. По крайней мере, матушка Ветровоск шагала, а нянюшка Ягг пыталась от неё не отстать.

— Дамы и Господа пытаются найти выход, — говорила матушка. — И есть ещё что-то. Это нечто уже пробилось сюда. Какая-то тварь с той стороны. Скряб загнал оленя в кольцо, там-то их и поджидало это существо. Кто-то входит, кто-то выходит, нормальный обмен…

— Какое существо?

— Сама знаешь, зрение у летучих мышей никуда не годится. Они видят лишь силуэты. Но старого Скряба что-то убило. И эта тварь все ещё бродит по округе. Она явилась оттуда, откуда потом придут Дамы и Господа.

Нянюшка посмотрела на тени. Ночью в лесу так много теней…

— Тебе не страшно? — поинтересовалась она. Матушка хрустнула пальцами.

— Нет. А чего тут бояться? Пусть лучше эта тварь боится.

— Правильно о тебе говорят. Ты слишком гордая, Эсмеральда Ветровоск.

— И кто ж так говорит?

— Ты сама, только что.

— Наверное, чувствовала себя неважно.

«Я была несколько не в себе», — вероятно, сказал бы другой. Но матушка Ветровоск всегда была только в себе, здесь и сейчас.

Две ведьмы поспешили дальше, а над землей все так же бушевал ветер.

Из колючих зарослей им вслед смотрел единорог.

Диаманда Чокли действительно носила фетровую шляпу с обвисшими полями. Да ещё и с вуалью.

Пердита Нитт (которая, до того как заняться ведьмовством, звалась просто Агнессой) тоже носила шляпу с вуалью — потому что такую же надевала Диаманда. Им обеим было по семнадцать лет. Разница между ними заключалась в том, что Диаманда была очень, очень тощей, и тут Пердита ей ужасно завидовала. Однако вскоре она нашла выход из положения: если не можешь быть тощей, следует, по крайней мере, выглядеть нездорово. Поэтому, скрывая жизнерадостно-розовый цвет своего лица, она накладывала на себя такой слой белого грима, что, наверное, если бы она резко обернулась, её лицо съехало бы на затылок.

Они уже прошли Возведение Конуса Силы, попробовали магию со свечами и провели несколько пробных сеансов с хрустальным шаром. Сейчас Диаманда показывала, как правильно работать с картами.

«Карты содержат очищенную мудрость Древних», — нравоучительно наставляла она. Пердита не раз задавалась предательским вопросом: кем же были эти самые Древние? Речь тут шла явно не о стариках — всех без исключения пожилых людей Диаманда считала дураками. Но чем эти Древние были мудрее, скажем, современных людей? Непонятно…

А ведь есть ещё Женский Принцип, такая же непонятная штука. Не говоря уже о Внутреннем Я, которое Пердита никак не могла в себе выявить. Она уже начинала подозревать, что, видимо, его у неё просто-напросто нет.

Диаманда вызывающе красила глаза.

Диаманда ходила в туфлях на неимоверно высоких каблуках.

И спала в самом настоящем гробу — по крайней мере, так утверждала Аманита Де Мон.

У Аманиты хотя бы была татуировка — череп и кинжал. Вот бы и Пердите сделать такую, пусть даже простыми чернилами, пусть даже каждый вечер придется её смывать, чтобы мать не увидела…

Тоненький, отвратительный голосок Внутреннего Я Пердиты предположил, что Аманита — не самое удачное имя.

Как и Пердита, если уж на то пошло.

А ещё он намекнул, что, быть может, Пердите не стоит заниматься вещами, в которых она ровным счетом ничего не понимает.

Основная беда заключалась в том — и она это отлично знала — что вышесказанное относилось почти ко всему.

Но эти черные кружева, в которые неизменно облачалась Диаманда!..

Диаманда умела производить впечатление.

Пердита всегда знала о существовании ведьм — старухи, одевавшиеся, как вороны, за исключением, разве что, Маграт Чесногк, которая была откровенно ненормальной и всегда выглядела так, будто вот-вот расплачется. Однажды на вечеринку в честь Дня Всех Пустых Маграт притащила гитару и весь вечер нескладно распевала всякие народные песни, причём глаза её были томно полуприкрыты — словно она и в самом деле искренне верила в то, о чем пела. Играла она отвратительно, но это и не важно, потому что петь она совсем не умела. Люди аплодировали — ну а что ещё им оставалось?

Тогда как Диаманда читала книги. Она действительно много знала. Например, Диаманда умела черпать силу из камней. Правда-правда умела.

Сегодня она обучала подруг работе с картами.

Вечером снова поднялся ветер. Он хлопал ставнями и выбивал сажу из печной трубы. Тени зашуганно прятались по углам комнаты и…

— Сестра, ты меня слушаешь? — холодным голосом осведомилась Диаманда.

Чтобы подчеркнуть общность взглядов, начинающие ведьмы называли друг друга сестрами.

— Да, Диаманда, — кротко ответила Пердита.

— Повторяю специально для тех, кто мог случайно прослушать, — продолжала Диаманда, — вот это — Луна. — Она подняла карту. — Что же мы здесь видим? А, Мускара?

— Гм… Изображение луны? — полным надежды голосом ответила Мускара (в простонародье — Сьюзан).

— Это не просто луна, — фыркнула Диаманда. — На самом деле это неподражательная условность, не имеющая абсолютно никакого отношения к привычной системе координат.

— А…

Порыв ветра потряс хижину. Распахнулась, ударившись о стену, дверь, и на мгновение показалось облачное ночное небо, на котором в виде полумесяца висела неподражательная условность.

Диаманда махнула рукой. Последовала октариновая вспышка. Дверь с треском захлопнулась. Диаманда улыбнулась — своей обычной холодной, всезнающей улыбкой, которой так завидовала Пердита.

Ведьма положила карту обратно на черный бархат.

Пердита с унылым видом таращилась на стол. Все было очень красиво, карты выглядели маленькими картинами, созданными рукой опытного живописца, и имена у них были занятные… Но тоненький предательский голосок неустанно нашептывал: «Будущее? Откуда им-то про него знать? Картон, знаешь ли, никогда не отличался сообразительностью».

С другой стороны, шабаш — он ведь и в самом деле помогает… более или менее. На шабаше ты силу свою поднимаешь… и все такое прочее. «О Боги, а что, если она спросит меня?»

Неожиданно Пердита почувствовала легкую тревогу. Что-то было не так. Секунду назад все было нормально, и вдруг — стало не так. Что-то произошло, правда она не поняла, что именно. Пердита подняла взгляд.

— Счастья этому дому, — изрекла матушка Ветровоск.

Примерно таким же тоном обычно говорят нечто вроде: «Попробуй-ка переварить мою пулю, Кинкейд» или «Ты вчера классно повеселился, следующую вечеринку будем проводить у тебя, я обязательно приду».

Диаманда удивленно открыла рот.

— Что вы тут, картишками балуетесь? — поинтересовалась нянюшка Ягг и через Диамандино плечо заглянула в карты. — М-да, с такой рукой ловить нечего. У тебя же двойной дуркер.

— Кто вы такие?

«Как внезапно они появились… — подумала Пердита. — Только что были одни тени, и вдруг, откуда ни возьмись — они, такие же настоящие, как и все остальное».

— А зачем весь пол мелом исчеркан? — огляделась по сторонам нянюшка Ягг. — Ну вы намусорили. И надписи какие-то языческие. Нет, против язычников я ничего не имею. — Она, казалось, задумалась на мгновение. — Честно говоря, я и сама практически язычница, но на полу ведь не рисую. Чего это вы тут делали? — Она подтолкнула локтем Пердиту. — С мелом поосторожнее надо, он иногда так в доски въестся — в жизнь не отмоешь.

— Гм, это магический круг, — пояснила Пердита. — Добрый вечер, госпожа Ягг. Гм. Это чтобы оградить себя от дурного влияния…

Матушка Ветровоск слегка наклонилась вперед.

— Скажи-ка, дорогуша, — обратилась она к Диаманде, — и, по-твоему, это работает?

Она ещё больше наклонилась вперед.

Диаманда чуть отшатнулась.

А потом медленно выпрямилась.

В итоге они оказались нос к носу.

— Это кто такая? — процедила Диаманда уголком рта.

— Гм, это — матушка Ветровоск, — ответила Пердита. — Гм, она — ведьма.

— Какого уровня? — спросила Диаманда. Нянюшка Ягг поискала взглядом, за что бы спрятаться. Бровь матушки Ветровоск задрожала.

— Уровня? — переспросила она. — Наверное, первого, какого же ещё.

— Значит, только начала? — уточнила Диаманда.

— Дорогуша, — тихонько шепнула нянюшка Ягг Пердите, — если мы перевернем стол, то за ним можно будет спрятаться.

А про себя нянюшка подумала: «Эсме брошен вызов, и она на него обязательно ответит. Мы всегда отвечаем на вызов. Настоящая ведьма — это прежде всего уверенность в себе. Вот только моложе мы не становимся… Ведьмы — это все равно что фехтовальщики. А чтобы быть лучшей… Да, ты считаешь себя опытным воином, но вместе с тем знаешь, что где-то есть более молодые бойцы — они беспрестанно тренируются, оттачивают свое мастерство, и в один прекрасный день идешь ты спокойненько по тропинке, и вдруг за твоей спиной голос: «Доставай свою жабу и защищайся!» Ну, или что-нибудь вроде.

Вот и Эсме это ждёт. Рано или поздно она встретится с кем-нибудь более умелым, более быстрым…»

— О да, — ровным голосом откликнулась матушка. — Только-только. Каждый день только и делаю, что начинаю.

«Но сегодня ей ничто не грозит», — подумала нянюшка Ягг.

— Ты — глупая старуха, — хмыкнула Диаманда, — и тебе меня не испугать. Ха. Знаю я, как вы пугаете суеверных крестьян. Бормочете что-то, смотрите с прищуром. Но это все видимость. Игры ума. Простая психология. Настоящим ведьмовством тут и не пахнет.

— Я, пожалуй, пойду в буфетную, посмотрю, может, чайник поставлю… — сказала нянюшка Ягг в окружающее пространство.

— Но ты-то все знаешь о ведьмовстве, — предположила матушка Ветровоск.

— Да, я изучаю его, — честно ответила Диаманда.

Нянюшка Ягг вдруг осознала, что невольно стащила со своей головы шляпу и сейчас нервно жует её поля.

— И, наверное, ты уже достаточно искусна? — продолжала матушка Ветровоск.

— Достаточно.

— Ну-ка, покажи.

«А она действительно хороша, — невольно подумала нянюшка Ягг. — Выдержала взгляд Эсме больше минуты. Даже змеи через минуту обычно сдаются».

Если бы какую-нибудь неосторожную муху угораздило в этот момент пролететь между матушкой и Диамандой, она бы тут же вспыхнула и сгорела под пламенем взглядов.

— Я обучилась ведьмовству у нянюшки Грапс, — сказала матушка Ветровоск, — которая училась у тетушки Ежки, которой передала свое мастерство бабка Плюм, научившаяся всему у самой Черной Алиссии, которая…

— Стало быть, — перебила её Диаманда, заряжая слова в предложения словно патроны в обойму, — за все это время никто из вас ничему новому так и не научился? Я правильно поняла?

Наступившую тишину нарушила нянюшка Ягг:

— Вот проклятье, прокусила поля. Насквозь.

— Так-так-так… — промолвила матушка Ветровоск.

— Ты только посмотри, — торопливо забормотала нянюшка Ягг, толкая локтем дрожащую Пердиту, — вместе с подкладкой. Эта шляпа стоила мне два доллара плюс исцеление свиньи в придачу. Два доллара и исцеление свиньи на дороге не валяются.

— Можешь идти, старуха, — сказала Диаманда. — Тебя здесь никто не держит.

— Но мы ведь обязательно встретимся? — спросила матушка Ветровоск.

Молодая и пожилая ведьмы оценивающе осмотрели друг друга.

— В полночь? — предложила Диаманда.

— В полночь? А что такого особенного в полночи? В полночь каждая дура — ведьма, — фыркнула матушка Ветровоск. — А вот как насчет полудня?

— Конечно. За что будем сражаться? — осведомилась Диаманда.

— Сражаться? Кто-то собрался сражаться? Нет, мы просто покажем друг другу, на что способны. По-дружески, — улыбнуласьматушка Ветровоск.

Она встала.

— Ну, мне пора. Мы, старухи, обычно спим по ночам, сама знаешь, наверное.

— А что получит победитель? — не отступала Диаманда, однако в её голосе появилась легкая неуверенность. Едва заметная, ноль целых неизвестно сколько тысячных балла по шкале сомнений Рихтера. Примерно такие же колебания производит пластмассовая чашка, упавшая на ковер в пяти милях от вас. Но тем не менее это была неуверенность.

— О, победитель получит победу, — пожала плечами матушка Ветровоск. — Как и должно быть. Не беспокойся, не провожай, ты ведь нас и не приглашала.

Дверь захлопнулась

— Психический кинез. Примитивный трюк, — растолковала Диаманда.

— Ну да. Он самый, — откликнулась матушка Ветровоск, исчезая в ночи. — Этим-то все и объясняется. Все счастливы.

До изобретения параллельных вселенных дорожные указатели были крайне простыми: Вверх-Вниз, Направо-Налево, Вперед-Назад, Прошлое-Будущее…

Но в множественной вселенной подобные знаки не работают — там слишком много измерений, нужную дорогу так просто не отыщешь. Поэтому, чтобы дорогу все-таки можно было отыскать, пришлось придумать новые указатели.

Например, На Восток От Солнца, На Запад От Луны.

Или же — Не Знаю Куда.

А ещё — Край Ойкумены.

Туда И Обратно — тоже все понятно объясняет.

Иногда дорогу можно срезать. Через дверь или какие-нибудь врата. Через стоящие вертикально камни, через расщепленное молнией дерево, платяной шкаф.

Или, скажем, через некую вересковую пустошь…

Главное — найти место, где «там» почти становиться «здесь».

Почти, но не совсем. Однако малейшей утечки вполне достаточно для того, чтобы заставить маятник качаться, а физиков — сходить с ума, чтобы дом сочли населенным призраками и котелок иногда летал по комнате. Достаточно небольшой утечки, чтобы трутни вылетели в воздушные патрули.

Кстати о трутнях.

Существуют собрания трутней. Иногда в погожий летний день в некоем определенном месте со всей округи собираются трутни — собираются и летают кругами, жужжа будто радары дальнего слежения, каковыми они и являются.

Пчелы разумны. Это человеческое слово, но пчелы являются упорядоченными созданиями, в их гены заложена ненависть к хаосу.

Если бы люди умели определять утечку, если бы они понимали, что происходит, когда переплетаются здесь и там, то могли бы (опять-таки, если б знали как) отметить место утечки некими определенными камнями.

В надежде, что каждый дурак поймет это недвусмысленное предупреждение и предпочтет держаться подальше.

— Ну, что думаешь? — спросила матушка по дороге домой.

— У толстенькой и молчаливой есть природный дар, — пожала плечами нянюшка Ягг. — Я его сразу почувствовала. Ну а всем остальным, как мне кажется, просто делать нечего. Решили поиграть в ведьм. Сама знаешь, планшетки для этих, как их, спиртических сеансов, карты, черные кружевные перчатки без пальцев. Тяга к оккультному.

— Терпеть не могу, когда тягают всякие культы, — твердо заявила матушка. — Я знаю лишь одно: начинаешь баловаться с культами — начнешь верить в духов, начинаешь верить в духов — начнешь верить в демонов. А потом глядь — ты уже и в богов поверила. После этого все, твое дело — швах.

— Но ведь все они и в самом деле существуют, — возразила нянюшка Ягг.

— Это ещё не значит, что в них надо верить. Они от этого только наглеют.

Матушка Ветровоск перешла на шаг.

— Ну а как насчет неё? — немного погодя спросила она.

— Что насчет неё?

— В ней ты силу почувствовала?

— О да. Честно говоря, у меня волосы встали дыбом.

— Кто-то передал ей эту силу. И я даже знаю кто. Ведь совсем ещё девчонка, книжек начиталась, в голове черт знает что, и вдруг бац — на неё падает сила, а что с этой силой делать — непонятно. Карты! Свечки! Детские игры какие-то, а не ведьмовство. Тяга к культам… Ногти черные — ты заметила?

— Ну, у меня они тоже не совсем чистые…

— Я имела в виду, они выкрашены в черный цвет.

— В молодости я красила ногти на ногах красным лаком, — с тоской в голосе промолвила нянюшка.

— На ногах — это совсем другое дело. И красный цвет тоже, — возразила матушка. — Кроме того, ты делала это, чтобы выглядеть обольстительной.

— И, надо сказать, у меня неплохо получалось.

— Ха!

Они ещё немного помолчали.

— Я ощутила большую силу, — наконец сказала нянюшка Ягг.

— Ага.

— Очень большую.

— Ага.

— Нет, конечно, ты её побьешь, — быстро произнесла нянюшка. — Иначе и быть не может. Но, полагаю, лично я на это не способна, да и тебе все-таки придется попотеть, как мне кажется. Ведь, чтобы победить её, нужно будет причинить ей боль.

— То есть ты намекаешь, что я переоцениваю собственные силы?

— Э-э…

— Она очень рассердила меня, Гита. Я не сдержалась. И теперь мне предстоит поединок с семнадцатилетней девчонкой. Причём, если я выиграю, меня сочтут задиристой старой ведьмой, ну а если проиграю…

Она яростно пнула кучу прелых листьев.

— Ну, не умею я сдерживаться, не умею.

Нянюшка Ягг промолчала.

— Выхожу из себя по любому поводу…

— Да, но…

— Я ещё не закончила!

— Извини, Эсме.

Мимо пролетела летучая мышь. Матушка приветливо кивнула ночному зверьку.

— Не слышала, как там дела у Маграт? — спросила она тоном столь же небрежным, сколь небрежно обнимает вас корсет.

Они подошли к перекрестку, под лунным светом едва заметно светилась белая пыль. Одна дорога вела в Ланкр, где жила нянюшка Ягг. Другая сначала терялась в лесу, становилась дорожкой, потом тропинкой и, наконец, приводила к хижине матушки Ветровоск.

— Когда мы вновь увидимся… вдвоем? — спросила нянюшка Ягг.

— Слушай, — покачала головой матушка Ветровоск, — она сделала выбор, понимаешь? Да и сказать по чести, в королевах ей будет гораздо лучше.

— А я ничего и не говорила, — мягко произнесла нянюшка Ягг.

— Знаю! Я прямо-таки слышу, как ты ничего не говоришь. Молчание у тебя — мертвец позавидует!

— Тогда… Где-то в одиннадцать, что ли?

— Именно!

Когда матушка зашагала по тропинке к хижине, снова поднялся ветер.

Матушка и сама понимала, что слишком уж разошлась. Но столько всего нужно было сделать. С Маграт разобрались, нянюшка сама о себе может позаботиться, но вот Дамы и Господа… Их она не учла.

И самое главное…

Самое главное, матушку Ветровоск никак не оставляло ощущение, что в очень скором будущем её ждёт смерть. Это предчувствие начинало действовать ей на нервы.

Знание точного момента собственной смерти является одним из тех странных преимуществ, которые предоставляются настоящим пользователям магии. Хотя, как ни крути, это ведь и в самом деле преимущество.

Многие волшебники ушли в мир иной, весело допивая остатки винных погребов и занимая у всех знакомых подряд огромные суммы денег.

Интересно, порой гадала матушка Ветровоск, что чувствует человек, когда вдруг видит… в общем, видит то, что на него надвигается? То, что в итоге оказывается пустотой…

Люди считают, жизнь подобна точке, пролетающей из Прошлого в Будущее и оставляющей за собой, будто комета, пышный хвост воспоминаний. Однако на самом деле воспоминания распространяются не только назад, но и вперед. Обычный человек не понимает, что такое воспоминания о будущем, поэтому они приобретают форму интуиции и наития, предчувствий и дурных предзнаменований. Ведьмы же, напротив, умеют разумно распорядиться данным им знанием, и наличие пустоты там, где, по идее, должны быть завитки будущего, действует на них примерно так же, как вид очень высокой скалы прямо по курсу — на пилота самолета, вынырнувшего из плотного тумана.

Ей осталось несколько дней, а потом — все. Она-то надеялась, у неё будет время привести в порядок сад, убраться в хижине, чтобы унаследовавшая её домик ведьма не посчитала матушку неряхой, выбрать приличное место для погребения и какое-то время посидеть в кресле-качалке, не делать ничего, только смотреть на деревья и думать о прошлом. Однако… как говорится, боги располагают.

Однако и это ещё не все. Память начала выделывать какие-то странные фокусы. Но, быть может, так все и должно происходить? Может, к концу жизни ты просто истощаешься, как это случилось с нянюшкой Грапс, которая к концу жизни завела себе привычку ставить кошку на плиту, а кастрюлю выпускать на ночь погулять?

Матушка заперла за собой дверь и зажгла свечу.

В ящике комода лежала шкатулка. Поставив её на кухонный стол, матушка открыла шкатулку и аккуратно вынула сложенный лист бумаги. Там же хранились чернила и ручка.

Чуть подумав, она принялась писать с того самого места, на котором прервалась в прошлый раз:

«…Маей падруге Гите Ягг аставляю кравать и ласкутное адияло каторае падарил мне куснец ис Дурнова Зада, а так же набор ис кувшинчика и тазика на каторый она давно налажила глаз, а так же памело, ано в полном порядке, нада толька нимного паделать.

Маграт Чесногк аставляю садиржымое этой шкатулки, сиребрянный чайный сервис с малошником в виде забавной каровы каторый ивляется Фамильной Ценастью, а так же Чисы каторые принадлижали маей матери и паручаю диржать их завидеными, патому, што кагда чисы астанавливаются…»

Снаружи донесся какой-то шум.

Если бы в комнате кроме неё был ещё кто, матушка Ветровоск смело распахнула бы дверь — но рядом с ней никого не было. Она осторожно взяла кочергу, удивительно бесшумно, учитывая стоптанные, хлябающие башмаки, подкралась к двери и внимательно прислушалась.

В саду кто-то лазил.

Впрочем, вряд ли тут годится слово «сад». Возле дома матушки росли травы и ягодные кусты, была небольшая лужайка — и, конечно, ульи. От леса «сад» отгорожен не был. Местная фауна благоразумно предпочитала не приближаться к жилищу ведьмы.

Матушка осторожно открыла дверь.

Луна уже садилась. Бледный серебряный свет делал мир одноцветным.

На лужайке стоял единорог. Резкий запах наполнял округу.

Матушка двинулась вперед, держа перед собой кочергу. Единорог попятился, принялся бить копытом.

Будущее предстало перед матушкой совершенно отчетливо. Она знала, когда все случится. Теперь она начала понимать, как это произойдет.

— Мне известно, откуда ты пришел, — произнесла она едва слышно. — И лучше тебе убраться обратно, да поскорее.

Зверь было бросился на неё, но тут же отступил, когда матушка взмахнула кочергой.

— Что, не выносишь железа? Тогда беги к своей хозяйке и скажи, что мы в Ланкре все знаем о железе. И мне известно о её существовании. Так что пусть держится подальше, понял? Это моя земля!

Солнце сменило луну, и наступил день.

На том месте, которое обычно выполняло обязанности главной площади Ланкра, собралась внушительная толпа. Жизнь в Ланкре не была богата событиями, а на поединок между двумя ведьмами всяко стоило посмотреть.

Матушка Ветровоск явилась без четверти полдень. Нянюшка Ягг уже поджидала её на скамейке рядом с таверной. На шее у нянюшки висело полотенце, рядом стояло ведро с водой, в котором плавала губка.

— Это ещё зачем? — нахмурилась матушка.

— Так положено. У вас же будут перерывы. Я и перекусить тебе захватила.

Она подняла блюдо, на котором горкой были сложены апельсины. Матушка хмыкнула.

— Судя по твоему виду, подкрепиться тебе не повредит, — покачала головой нянюшка. — Похоже, сегодня ты ещё ничего не…

Тут взгляд её упал на башмаки матушки, на грязный подол её длинного черного платья, к которому прилипли листочки папоротника и сухие вересковые веточки.

— Упрямая старая дура! — прошипела нянюшка. — Тебя где носило?

— Мне нужно было…

— Ты что, к Плясунам ходила? Пыталась удержать Господ?

— Ну да, — ответила матушка.

Голос её не был слабым, и она не качалась. Но нянюшка Ягг понимала, что голос её не был слабым и она не качалась только потому, что тело матушки Ветровоск было зажато в стальных тисках разума матушки Ветровоск.

— Кто-то же должен это сделать, — добавила она.

— Ты могла прийти ко мне!

— Ты бы меня отговорила.

Нянюшка Ягг чуть наклонилась вперед:

— Эсме, с тобой все в порядке?

— Все превосходно! Чувствую себя просто чудесно! Поняла?

— Ты хоть немножко-то поспала?

— Ну…

— Конечно нет. Думаешь, победить эту девчонку пару раз плюнуть?

— Не знаю.

Нянюшка Ягг сердито посмотрела на неё.

— Не знаешь, значит? — повторила она уже несколько более мягким тоном. — Слушай, ты… лучше присядь, пока не свалилась. Пососи апельсиновую корочку. Они появятся с минуты на минуту.

— Вряд ли, — возразила матушка Ветровоск. — Скорее всего она опоздает.

— Откуда ты знаешь?

— Являться нужно только тогда, когда все собрались. Чтобы тебя все увидели и оценили. Обычная головология.

И в самом деле шабаш молодых ведьм прибыл в двадцать минут первого. Диаманда и её сторонницы расположились на ступенях рыночной пентаграммы на другой стороне площади.

— Ты только полюбуйся на них, — фыркнула матушка Ветровоск. — Снова все в черном.

— Ну, мы тоже носим черное, — заметила рассудительная нянюшка Ягг.

— Только потому, что это прилично и практично, — мрачно ответствовала матушка Ветровоск. — А не потому, что это романтично. Ха. Дамы и Господа тоже могли бы поприсутствовать.

Некоторое время две противоборствующие стороны молча таращились друг на друга, после чего нянюшка Ягг снялась с места и заковыляла по площади навстречу Пердите. Они встретились в центре. Молодая ведьмочка выглядела весьма встревоженной. В руках она нервно мяла черный кружевной платок.

— Доброе утро, госпожа Ягг, — поздоровалась она.

— Добрый день, Агнесса.

— Гм-м. Ну, что дальше?

Нянюшка Ягг достала трубку и почесала за ухом.

— Не знаю. Вам решать.

— Диаманда спрашивает, что, обязательно было встречаться именно здесь? К тому же посреди белого дня?

— Да. Пусть все видят, — ответила нянюшка Ягг. — В этом весь смысл. Нечего прятаться по углам да по норам. Каждый имеет право знать, кто тут лучшая ведьма. Пусть весь город знает. Победитель победит, а проигравший проиграет. Все честь по чести, потом не будет никаких споров.

Пердита бросила взгляд в сторону таверны. Матушка Ветровоск дремала.

— Абсолютно уверена в себе, просто невероятная уверенность, — сказала нянюшка Ягг, скрестив за спиной пальцы.

— Гм, а что будет с тем, кто проиграет? — поинтересовалась Пердита.

— На самом деле ничего, — пожала плечами нянюшка Ягг. — Обычно проигравшая сторона покидает город. Какая ж из тебя ведьма, если все люди видели, как тебя побили?

— Диаманда говорит, что хочет лишь преподать старой госпоже урок, — продолжала Пердита.

— Пусть не волнуется. Эсме быстро учится.

— Гм… Право, госпожа Ягг, мне очень жаль, что мы вот так…

— Я тебя понимаю.

— А ещё Диаманда говорит, что у госпожи Ветровоск очень внушительный взгляд.

— Спасибо за комплимент.

— Но гляделками ведь дело не ограничится, правда, госпожа Ягг?

Нянюшка сунула трубку в рот.

— Под гляделками ты подразумеваешь то самое старомодное состязание, кто кого переглядит?

— Гм, да.

— Думаю, что не ограничится. — Нянюшка подумала и пожала плечами. — Хотя попробуем. Но все-таки магический круг очертить стоит. Мы же не хотим, чтобы пострадали невинные люди, верно?

— Вы, наверное, прибегнете к Скорхианским рунам? Или к октограмме Тройных Чар?

Нянюшка Ягг склонила голову набок.

— Честно говоря, дорогуша, первый раз о таких слышу. Всегда очерчивала магический круг вот так…

Приволакивая одну ногу, она бочком, будто краб, двинулась вбок от пухлой девушки. Вскоре нянюшка вновь уткнулась в Пердиту, но уже с другой стороны, а на земле появилась грубая окружность диаметром в пятнадцать футов.

— Извини. Вот и все. Готово.

— И это магический круг?

— Ну да, он самый. Надо же и о людях подумать. Разные магические силы летают, когда две ведьмы сходятся в поединке.

— Но… А как же песнопения?

— Какие песнопения?

— Ну, обычно создание магического круга сопровождается всякими там песнопениями…

— Понятия не имею, о чем ты говоришь. Лично я никогда ничего не пела.

— О.

— Впрочем, я знаю одну отличную песенку. Хочешь спою? — с готовностью предложила нянюшка.

— Гм, нет. Не надо. — Пердита никогда не слышала, как поет нянюшка, но слухами земля полнится.

— А мне нравится твой черный платочек, — сказала, нисколько не смущаясь, нянюшка. — На нем и грязи почти не видно.

Пердита как загипнотизированная смотрела на круг.

— Гм. Можно начинать?

— Конечно.

Нянюшка Ягг поспешила вернуться к скамейке и ткнула матушку локтем в ребра.

— Вставай.

Матушка открыла один глаз.

— Я вовсе и не спала, просто хотела, чтобы глаза немножко отдохнули.

— Ты должна пересмотреть её.

— По крайней мере, она знает о важности взгляда. Ха! Да кем она себя считает? Я всю свою жизнь только и делаю, что людей пересматриваю!

— Ага, именно это меня и волнует… А-а-ах, а кто самый любимый малыш у нянюшки?

На площади появился весь клан Ягг.

Матушка Ветровоск всегда недолюбливала Пьюси. Надо признать, маленьких детей она вообще недолюбливала и поэтому хорошо с ними ладила. Однако что касалось Пьюси… да, пусть ты четырехлетний ребенок, но надо же вести себя достойно, а то бродит везде в одной майке. Кроме того, у пацана вечно текли сопли, поэтому ему постоянно требовался носовой платок или, за неимением оного, пробка.

Нянюшка Ягг, напротив, в руках любого своего внука, даже такого липкого, как Пьюси, превращалась в податливый воск.

— Канфетку хачу, — прорычал Пьюси неожиданно низким голосом.

— Погоди минутку, утеночек, я разговариваю с тетей, — просюсюкала нянюшка Ягг.

— Хачу канфетку сичас.

— Отвали, ненаглядный мой. Няня занята.

Пьюси потянул нянюшку за юбку.

— Сичас канфетку, сичас!

Матушка Ветровоск резко наклонилась, и её внушительный нос оказался на одном уровне с фонтанирующим носиком Пьюси.

— Если ты немедленно не уберешься отсюда, — мрачно предупредила она, — я лично оторву тебе голову и набью её змеями.

— Здорово! — воскликнула нянюшка. — Среди ребятишек Клатча твое проклятие возымело бы огромный успех.

Через секунду или две выражение неуверенности на маленьком личике Пьюси сменила глупая улыбка.

— Тетя смесная, — заявил он.

— Знаешь, что я тебе скажу, — задумчиво промолвила нянюшка, погладив Пьюси по головке, а потом машинально вытерев руку о платье, — видишь тех молоденьких теть на другой стороне площади? У них много-много конфеток.

Пьюси заковылял прочь.

— Это биологическое оружие, — заметила матушка Ветровоск.

— Пошли, — велела нянюшка. — Джейсончик уже понес в круг стулья. С тобой все в порядке? Ты уверена?

— Конечно, уверена.

Пердита устало тащилась к ним через площадь.

— Э… госпожа Ягг?

— Да, дорогуша?

— Э… Диаманда говорит, вы не поняли, ни о каких гляделках даже речи быть не может…

Маграт было скучно. А вот в бытность её ведьмой скучать не приходилось. Периодически она испытывала смущение, усталость — но только не скуку.

Все изменится, убеждала себя Маграт, вот станет она настоящей королевой, и все изменится… хотя что изменится? Как изменится? Пока же она бесцельно бродила по бесчисленным комнатам дворца, и шорох её платья был почти не слышен из-за постоянного шума турбин скуки:

«…Хумдрумхумдрумхумдрумхумдрум…»

Все утро Маграт провела в отчаянных попытках овладеть искусством гобеленоплетения — Милли заверила её, что именно этим, как правило, занимаются настоящие королевы. Сейчас первый пробный экземпляр с надписью «Да Хронят Боги Ентот Дом» забытый валялся на кресле.

В своих скитаниях по дворцу Маграт забрела в длинную галерею, где висели огромные гобелены с изображениями древних битв, сотканные предыдущими одолеваемыми скукой затворницами королевской крови. Гобелен ткался очень долго — неужели все это время солдаты упорно позировали королевам? А ещё здесь было много-много портретов самих царствующих особ. Все королевы были красивыми, элегантно одетыми дамами, и со всех без исключения аккуратно вытканных личиков смотрела та же смертельная скука.

Потом Маграт направилась в солярий — так называлась большая зала, расположенная на самом верху главной башни. По идее, тут принимались солнечные ванны, хотя это зависело от погоды — иногда ванны были ветряными, а иногда — дождевыми или снежными. В общем, зала служила своего рода сетью для всего того, что сбрасывало на людские головы небо.

Послонявшись немного по солярию, Маграт дернула за шнурок колокольчика, предназначавшегося для вызова прислуги. Тишина, никто не появился. Дернув за шнурок ещё пару раз, Маграт, втайне обрадованная представившейся возможностью поупражняться, спустилась на кухню. Вот откуда она бы вовсе не уходила… Во-первых, здесь всегда тепло, во-вторых, всегда есть с кем поговорить. Но положение обвязывает — королевы обязаны жить Наверху.

Однако сегодня на кухне был только Шон Ягг — он чистил духовку огромной печи и вслух размышлял о том, как стыдно военному человеку выполнять такую работу.

— А куда все подевались?

Шон аж подпрыгнул, ударившись головой о печную заслонку.

— Ой! Прошу прощения, госпожа! Гм! Все… все подевались… на площадь, госпожа. Да и я-то здесь только потому, что госпожа Пышка пообещала содрать с меня шкуру, если я не вычищу всю эту гадость.

— А что такое на площади?

— Говорят, пара ведьм меряются силами. Настоящий ведьмовской поединок, госпожа.

— Что? Уж не твоя ли мать и матушка Ветровоск?

— Нет, госпожа. Какая-то новая ведьма.

— В Ланкре? Новая ведьма?

— Кажется, мама так сказала.

— На это стоит посмотреть.

— О, не думаю, что это хорошая мысль, госпожа, — укоризненно сказал Шон.

Маграт царственно вытянулась.

— Так уж получилась, что мы — королева, — изрекла она. — Почти королева. Так что ты не можешь указывать нам, что делать, а что не делать, а иначе мы пошлем тебя чистить уборные!

— А я их и так чищу, — рассудительно заметил Шон. — И гардеробными тоже я…

— Вот и замечательно, так и будет продолжаться в дальнейшем, — перебила его Маграт. — Уж мы за этим проследим.

— Да меня это нисколечко не затрудняет, госпожа, — пожал плечами Шон. — Зато в среду у меня выходной. Я имел в виду, что, согласно этикету, нужно подождать, пока я спущусь в арсенал за трубой для фанфар.

— Спасибо большое, в фанфарах мы не нуждаемся.

— Но, госпожа, фанфары необходимы…

— Мы можем и сами подуть в трубу.

— Хорошо, госпожа.

— Госпожа кто?

— Госпожа королева.

— Вот именно. И не забывай об этом.

Бегом, насколько это было возможно в наряде королевы, которому, честно говоря, не помешали бы ролики, Маграт примчалась на площадь.

Там она увидела кольцо из нескольких сотен человек. Неподалеку стояла очень задумчивая нянюшка Ягг.

— Что тут происходит, нянюшка?

Нянюшка повернулась.

— Ой, извини. Фанфар что-то не расслышала, — сказала она. — Я бы сделала реверанс, да ноги болят.

Маграт посмотрела на две фигуры внутри магического круга.

— Что они там делают?

— Соревнуются, кто кого переглядит.

— Но они же смотрят на небо.

— Это все проклятая Диаманда! Она захотела, чтобы Эсме переглядела солнце! Причём нельзя ни моргать, ни отводить взгляд…

— И долго они смотрят на солнце?

— Около часа, — мрачно ответила нянюшка.

— Ужас какой!

— Да не ужас, а глупость! Чертовская глупость! — фыркнула нянюшка. — И что это нашло на Эсме?! Никак не пойму. Будто ведьмовство зависит только от силы! Она же сама прекрасно знает: ведьмовство это ведь не сила, а умение с ней обращаться.

Магический круг был окутан бледно-золотистой дымкой от обильно выпадающих магических осадков.

— Так или иначе, скоро закат и… — проговорила Маграт.

— Эсме до заката не дотянет, — отрубила нянюшка. — Ты посмотри на неё. Едва держится.

— Ну а если пустить в ход какие-нибудь чары и… — начала было Маграт.

— Ты думай что говоришь! — рявкнула нянюшка. — Да если Эсме узнает об этом, то будет гонять меня пинками по всему королевству. Кроме того, чарами тут не воспользуешься, люди сразу заметят.

— Может, нам все-таки удастся создать маленькое облачко или ещё что на вроде? — предложила Маграт.

— Нельзя! Это жульничество.

— Но ты-то всегда жульничаешь.

— Я жульничаю за себя. А за других людей жульничать нельзя.

Матушка Ветровоск заметно осела на своем стуле.

— А если я своей властью остановлю поединок? — задумчиво промолвила Маграт.

— То заполучишь себе врага на всю жизнь.

— Мне казалось, мы с матушкой и так уже враги.

— Ничего-то ты не понимаешь, девочка, — покачала головой нянюшка. — Но когда-нибудь наступит день, и ты поймешь, что Эсме Ветровоск твоя лучшая подруга.

— Надо же что-то делать! Неужели ты ничего не можешь придумать?

Нянюшка Ягг задумчиво уставилась на круг, попыхивая своей верной трубкой.

Впоследствии данный магический поединок был весьма подробно описан в книге Птицесвистля «Лигенды и Дрефности Овцапикских гор», и вот что там говорилось:

«Паидинок вот уж дивяноста минут как прадалжался, кагда в магичиский крук рибенок мушского пола вбижал каторый (рибенок, не пол) тут же упал са страшным криком и спышкой. Старая ведьма агляделась, са стула сибя падняла, затем падняла рибенка и атнесла его бабушке, в то время как ведьма младая ни разу не атвела взгляда ат Сонца. Но другие младые ведьмы тут же прикратили паидинок славами: «Се, Диаманда победила, ибо атвела Ветравоск свой взгляд». Однако бабушка младенца ватвет на то рекла голасом громким: «Неушто? Зелены вы ище, павзраслейте сначала. Не спор это силы, но ведьмовства, кагда ж вы паймете, што это такое — БЫТЬ ведьмой?»

Та ли ведьма настаящая, кто, услышав крик детский, ни аглянется по старанам?

И Гаражане закричали: «Не-е-ет!», и присудили пабеду матушке Ветравоск».

— Это было невероятно! — воскликнула жена лавочника госпожа Кварней. — Весь город приветствовал её. Вот оно, настоящее благородство.

Они находились в задней комнате таверны. Матушка Ветровоск лежала на скамейке с влажным полотенцем на лице.

— Настоящее, — подтвердила Маграт.

— А девчонку осуждают все без исключения.

— Ага, — согласилась Маграт.

— Утерла ей нос матушка.

— Вот именно, — кивнула Маграт.

— С малышом все в порядке?

Все посмотрели на счастливого Пьюси, который, забившись в угол, сидел в подозрительного вида луже с кульком конфет в руках и перепачканными липкими губами.

— Цел и невредим, — успокоила всех нянюшка. — Обжегся чуточку, а так ничего особенного. Вопит как безумный по каждому пустяку, — добавила она с некоторой гордостью, будто это было редким талантом.

— Гита, — позвала её матушка из-под полотенца.

— Да?

— Тебе известно, я никогда не прикасаюсь к крепким напиткам, но ты как-то говорила о применении бренди в медицинских целях.

— Уже несу.

Матушка приподняла полотенце и одним глазом уставилась на Маграт.

— Добрый день, ваше предвеличество. Пришли меня пожалеть?

— Отличный был поединок, — холодно похвалила Маграт. — Ня… госпожа Ягг, можно перекинуться с вами парой словечек? На улице.

— Конечно, моя королева.

Едва они вышли в переулок, Маграт резко повернулась.

— Ты…

Нянюшка успокаивающе подняла руку.

— Я знаю, знаю, что ты хочешь сказать. Но малышу ничто не угрожало.

— Но ты…

— Я? А что я? Никто ж не знал, что он забежит в круг, верно? И обе ведьмы повели себя совершенно естественным образом. Так что все справедливо.

— Да, в некоторой степени, но…

— Никакого жульничества не было, — перебила её нянюшка.

Маграт подавленно замолчала. Нянюшка похлопала её по плечу.

— Значит, ты никому не скажешь, что я помахала ему кульком с конфетами?

— Нет, нянюшка.

— Так и подобает поступать будущей королеве.

— Нянюшка?

— Да, дорогуша?

Маграт глубоко вздохнула.

— А как Веренс узнал, когда мы возвращаемся?

Маграт показалось, что нянюшка обдумывала ответ несколько дольше, чем нужно.

— Понятия не имею, — ответила та наконец. — Видишь ли, короли — они ж немного волшебники. Умеют избавлять от всякого рода болезней, от перхоти например. Наверное, это все королевские привилегии, они ему что-то там подсказали — проснулся утром и почувствовал: все, сегодня прилетит…

Беда нянюшки Ягг состояла в том, что она всегда выглядела так, будто говорила неправду. К правде нянюшка относилась сугубо практически: говорила её, только если так было удобно или если лень было придумывать что-нибудь поинтереснее.

— Наверное, ты сейчас сильно занята? — спросила она.

— Большое спасибо, мы справляемся, — промолвила Маграт, постаравшись вложить в свои слова как можно больше истинно королевского высокомерия.

— Который из вас? — спросила нянюшка.

— Что который из нас?

— Который из вас справляется?

— Я!

— Вот так и говори, — кивнула нянюшка с непроницаемым, как у игрока в дуркер, лицом. — Для королевы очень важно быть сильно занятой.

— Он знал, что мы возвращаемся, — вернулась к прежней теме Маграт. — Даже разослал приглашения. Ах да, кстати, тебе приглашение тоже послано…

— Знаю, получила ещё утром, — ответила нянюшка. — С причудливыми завитушками по краям, золотом и всем прочим. Да, там какой-то Пыс просил меня ответить, приду я или нет. Это ещё кто?

Маграт давным-давно научилась мириться с нежеланием нянюшки Ягг следовать новейшим изобретениям в области этикета.

— Это называется постскриптум, — важно объяснила она. — Просто ты должна сообщить нам, то есть мне, будешь ты на свадьбе или нет.

— О, мы, то бишь я, придем, можешь не сомневаться, — успокоила нянюшка. — А ваше скорокоролевское величество получило приглашение, которое послал им наш Джейсончик? Вряд ли… Он не слишком хорошо владеет пером, наш Джейсон.

— Мы… Нас… А я куда-то приглашена? — удивилась Маграт. Она почувствовала, что сама начинает путаться в обращениях.

— А разве мы не были извещены Веренсом? — спросила нянюшка. — Специально для мы была написана пьеса.

— Ах да… — припомнила Маграт. — Представление.

— Именно, — подтвердила нянюшка. — Оно состоится в канун Праздника Середины Лета.

— К празднику мы должны быть готовы, — категорически заявил Джейсон Ягг. — Времени осталось всего ничего.

Дверь была надежно заперта. Внутри кузницы собрались все шесть членов танцевальной команды Ланкра, шестикратные победители Пятнадцатигорного Открытого Чемпионата По Народным Танцам^[531], и сейчас они отчаянно пытались овладеть новым видом искусства.

— Честно говоря, места себе не нахожу от волнения, — пожаловался Скот Возчик, единственный в Ланкре пекарь. — Подумать только, я — и в платье! Увидь меня жена…

— Здесь говорится, — сурово произнес Джейсон Ягг, водя здоровенным указательным пальцем по строчкам, — что это при-лест-ная история о любви Королевы Фей, это ты, Скот…

— Большое тебе спасибо…

— …К простому смертному. С у-мо-рис-тич-ной ин-тер-лю-дией про Комических Куртизанов.

— Кто такие Куртизаны? — спросил кровельщик Ткач.

— Не знаю. Что-то на вроде колодца, насколько я помню. — Джейсон почесал в затылке. — Да, точно. Там, на равнинах, есть такие. Я как-то ремонтировал специальный насос для одного из них. Ага, так и называется — куртизанский колодец.

— И что смешного в колодцах?

— Может, люди как-то смешно туда падают?

— А почему мы не можем показать нормальные народные танцы? — спросил Обидия Плотник, он же — портной^[532].

— Народный танец — это на каждый день, — объяснил Джейсон. — А сейчас нам нужно показать что-нибудь культурное. Вот это, — он потряс листами, — прислали из самого Анк-Морпорка.

— Ну, мы могли бы показать Танец с Палкой и Ведром, тот самый, помните? — предложил Пекарь, по профессии — ткач.

— Нет. Этот танец мы больше не показываем, — твердо заявил Джейсон. — Старый господин Трум до сих пор хромает, а ведь прошло уже три месяца.

Кровельщик Ткач, прищурившись, изучал свой экземпляр сценария.

— Здесь, в конце, написано «Суета суёт». Я не понял, кто куда должен совать? — спросил он.

— Вечно мне не везет, — пожаловался Плотник. — Разве ж это роль? Что тут играть?

— Ладно бы только хромал, а вот кого действительно жаль, так это его жену, — машинально заметил Ткач.

— Почему? — удивился Джейсон^[533].

— А что тут делает лев? — удивился Пекарь-ткач.

— Это же пьеса! — воскликнул Джейсон. — Ну поместишь ты в пьесу, к примеру, э-э, осла! Думаете, люди пойдут на Представление, в котором участвует осел? Нет, эта пьеса была написана настоящим писателем. Ха, представляю картинку: думает настоящий писатель, думает — а потом вводит в пьесу осла! Кстати, автор очень просил рассказать, как пройдет представление. А теперь заткнитесь все!

— Ну не ощущаю я себя Королевой Фей, хоть убейте не ощущаю, — простонал Скот Возчик^[534].

— Ничего, привыкнешь, — пообещал Ткач.

— Надеюсь, что нет…

— Пора репетировать, — вмешался в их спор Джейсон.

— Но здесь мало места, — развел руками Кровельщик, он же — местный извозчик.

— Я наотрез отказываюсь репетировать там, где меня может кто-нибудь увидеть, — заявил Скот. — Даже если мы спрячемся в лесу, кто-нибудь обязательно нас увидит. И меня — в платье.

— Да кто тебя узнает? Ты же будешь в гриме, — успокоил его Ткач.

— В гриме?

— Ага, и в парике, — добавил другой ткач — Портной.

— Хотя Скот прав, — пожал плечами Ткач. — Если уж выставлять себя дураками, так профессионально. Прежде надо хорошенько все отрепетировать.

— Где-нибудь в сторонке от протоптанных дорожек, — согласился извозчик Кровельщик.

— И подальше от города, — добавил жестянщик Жестянщик.

— Куда никто не заходит, — заключил Возчик.

Джейсон почесал подбородок, больше смахивающий на терку для сыра. Нужно было срочно искать укромное, тихое местечко…

— И все-таки, — вспомнил Ткач, — кто будет совать суете?

Карета грохотала по дороге, окруженной ничем не примечательными, унылыми равнинами. Земля между Анк-Морпорком и Овцепикскими горами была плодородной, хорошо обработанной и скучной, скучной, скучной. Путешествия, как правило, расширяют кругозор. Но после такого расширения ваши глаза долго потом не могут сойтись к переносице. В подобных путешествиях вы с жадностью следите за далекой фигуркой окучивающего капусту крестьянина и проклинаете тот момент, когда она исчезает из вида, ибо впереди вас ждут бескрайние и пустынные капустные поля.

Пришла очередь казначея задавать загадку.

— А я вижу, я вижу… — протянул он. — Это слово начинается на букву… «Г»!

— У-ук.

— Нет.

— Горизонт, — предположил Думминг.

— Угадал!

— Конечно, угадал. Трудно не угадать. На «Н» у нас было «небо», на «К» — «капуста», на «У» — «у-ук», а больше вокруг ничего нет!

— Ну и играй сам с собой, раз такой умный, — буркнул казначей, натянул шляпу на уши и попытался поуютнее устроиться на жестком сиденье.

— Зато в Ланкре есть на что посмотреть, — мечтательно промолвил аркканцлер. — Единственный кусок ровной земли хранится в музее.

Думминг ничего не ответил.

— Раньше я проводил там каждое лето, — продолжил Чудакулли и вздохнул. — Знаете… все ведь могло сложиться совсем иначе…

Чудакулли украдкой огляделся. Если вы собираетесь поделиться какими-то интимными воспоминаниями из личной жизни, перво-наперво убедитесь, что вас слышат.

Библиотекарь таращился на унылый подпрыгивающий пейзаж и пребывал в самом мрачном настроении духа. Виной тому был яркий ошейник с надписью «ПОНГО», украсивший его шею. Кое-кто ещё поплатится.

Казначей, подобно прячущейся в свой домик улитке, пытался забраться в собственную шляпу.

— Та девушка…

Думминг Тупс, которого безжалостная судьба назначила единственным слушателем, слегка удивился. Разумеется, он понимал, что с технической точки зрения даже аркканцлер был когда-то молодым. В конце концов, каждый человек движется от юности к старости, и здравый смысл подсказывал, что семидесятилетними волшебниками весом в добрых сто двадцать килограммов не рождаются, ими становятся. Но здравый смысл требовал постоянных напоминаний.

На реплику аркканцлера нужно было что-то ответить.

— Красивая была, да? — вежливо поинтересовался Тупс.

— Э-э, нет. Не сказал бы. Скорее поразительная. Ага, именно. Высокая. Волосы светлые, почти белые. И глаза, как буравчики, представляешь.

Думминг попытался представить.

— Ты имеешь в виду, как у гнома из той лавочки на… — начал было он.

— Я имею в виду, что у меня всегда складывалось впечатление, будто она видит все и вся насквозь, — ответил Чудакулли несколько резче, чем намеревался. — А как она бегала…

Замолкнув, он погрузился в кинохронику собственных воспоминаний.

— Знаешь, а я бы женился на ней… — промолвил он некоторое время спустя.

Думминг не откликался. Если уж ты стал пробкой в потоке сознания другого человека, остается только крутиться и подпрыгивать на волнах.

— А какое было лето… — продолжал бормотать Чудакулли. — Прям как это. Все поля были в кругах, словно дождь из валунов прошел. Но… у меня были некоторые сомнения, понимаешь? Магия — что магия? Я… честно говоря, совершенно не знал, что делать. Я был готов отдать ей все. Каждую проклятую октограмму, каждое магическое заклинание. Все — и не раздумывая. Её смех был похож на журчание горного ручья… Слышал, небось, такое выражение?

— Лично я с подобными ситуациями не знаком, — сказал Думминг, — но поэзию читал и…

— Поэзия! — фыркнул Чудакулли. — Чистый треп! Слушал я эти горные ручьи, эти буль-буль, а ещё в них плавают маленькие твари, в смысле насекомые, с маленькими… не важно с чем. Уверяю тебя, на смех абсолютно не похоже. Эти поэты вечно морочат людям головы. Ну, например: «Её губы будто вишни». Что, маленькие, кругленькие и с косточкой? Ха!

Он закрыл глаза. Прошло ещё какое-то время. Наконец Думминг не выдержал и спросил:

— А что дальше-то, аркканцлер?

— Что дальше?

— С девушкой, о которой ты рассказывал.

— Какой девушкой?

— Ну, с той девушкой.

— Ах с той девушкой… Она мне дала от ворот поворот. Сказала, что хочет заняться кое-чем другим. Сказала, мол, да, как-нибудь, времени ещё много.

Очередная пауза.

— Ну а потом что? — подтолкнул его Думминг.

— Потом? А что, по-твоему, могло произойти? Я уехал учиться. Начался семестр. Написал ей кучу писем, но ни одного ответа не получил. Может, они не дошли, а может, почту там, в горах, съедают. На следующий год все лето я учился и приехать не смог. Так я туда и не вернулся. Экзамены и все прочее. Наверное, она уже умерла или стала толстой бабулькой с дюжиной внучков. Эх, а ведь женился бы на ней не задумываясь. Не задумываясь… — Чудакулли почесал в затылке. — Ха… вспомнить бы ещё, как её звали…

Он вытянулся и положил ноги на казначея.

— Забавно, — задумчиво промолвил он. — Никак не могу припомнить её имя. Ха! А ведь так бегала, запросто лошадь могла обогнать…

— Кошелек или жизнь!

Карета с грохотом остановилась. Чудакулли открыл один глаз.

— В чем дело?

Думминг очнулся от мечтаний о губах, похожих на горные ручьи, и выглянул в окно.

— Кажется, — сказал он, — на нас напал какой-то очень маленький разбойник.

Кучер, прищурившись, всмотрелся в крошечную фигурку на дороге. Под таким углом грабителя почти не было видно — из-за маленького роста и широкополой шляпы. В общем, разбойник больше смахивал на элегантно одетый гриб с пером в шляпке.

— Приношу свои извинения, — учтиво поклонился очень маленький разбойник, — но я несколько стеснен в средствах.

Кучер вздохнул и отпустил вожжи. Надлежащим образом обставленные налеты Гильдии Разбойников и Бандитов — это одно, но подчиняться требованиям какого-то проходимца с большой дороги, который едва достает вам до пояса и не вооружен даже элементарным арбалетом?

— Ах ты, мелкая сволочь, — сказал кучер. — Да я тебе сейчас башку снесу…

Он вгляделся в фигурку.

— Что это там у тебя на спине? Горб никак?

— А, ты, должно быть, заметил стремянку, — кивнул маленький разбойник. — Что ж, позволь, я её продемонстрирую…

— Что там происходит? — спросил Чудакулли.

— Гм, гном поднялся по маленькой стремянке и пинком сбросил кучера на середину дороги, — обрисовал ситуацию Думминг.

— Такое не каждый день увидишь, — признал Чудакулли.

Он выглядел вполне счастливым. До этого момента путешествие не было богато на приключения.

— А сейчас он направляется к нам.

— Прекрасненько.

Разбойник перешагнул через стонущего кучера и зашагал к двери кареты, волоча за собой стремянку.

— Кошелек или, прошу меня простить… — резко распахнув дверь, начал было он.

Вспышка октаринового пламени сорвала с него шляпу.

Выражение лица гнома ни чуточки не изменилось.

— Я все понял. Можно я несколько перефразирую требования?

Чудакулли смерил хорошо одетого незнакомца внимательным взглядом — впрочем, внимания потребовалось совсем чуть, поскольку замеры быстро закончились.

— А ты не похож на гнома, — произнес он наконец. — Ну, если не считать твоего роста, конечно.

— Не похож на гнома, если не считать роста?

— Раз ты гном, то где твой шлем и железные сапоги? — резонно возразил Чудакулли.

Гном поклонился и элегантно извлек из грязного, но отделанного кружевами рукава какую-то полоску картона.

— Моя визитная карточка, — пояснил он. Карточка гласила:

ДЖИАМОКАЗАНУНДА

Второй лучший в мире любовник

«Покой нам только снится»

Искуснейший фехтовальщик Солдат удачи

Бессовестный лжец Ремонт стремянок

Думминг выглянул из-за плеча Чудакулли.

— А ты что, действительно бессовестный лжец?

— Нет.

— Кстати, тут нигде не написано, что ты к тому же грабишь кареты.

— К сожалению, некоторое время назад на меня напали разбойники, и я теперь вынужден…

— Но тут говорится, — перебил Чудакулли, — что ты искуснейший фехтовальщик.

— У них был численный перевес.

— И сколько же их было?

— Три миллиона.

— Залазь, — махнул рукой Чудакулли. Казанунда забросил в карету стремянку, но потом вгляделся в темноту.

— У вас там что, орангутан? — удивился он.

— Он самый.

Библиотекарь приоткрыл один глаз.

— Э-э, а как же запах?

— Не стесняйся, ему все равно.

— Может, ты все-таки извинишься перед кучером? — предложил Думминг.

— Ни за что. Но если он хочет, я могу пнуть его ещё раз.

— А это — казначей, — представил Чудакулли, указывая на экспонат Б, который спал сном человека, принявшего почти смертельную дозу пилюль из сушеных лягушек. — Эй, казначей! Казначей? В абсолютном отрубе. Ничего, затолкай его под сиденье. В дуркер играешь?

— Весьма слабо.

— Превосходно!

Через каких-то полчаса Чудакулли был должен гному уже восемь тысяч долларов.

— Я честно указал на карточке, что я — бессовестный лжец.

— Да, но я-то подумал, ты все врешь!

Чудакулли вздохнул и, к величайшему изумлению Думминга, достал из потайного кармана мешок с монетами. Монеты были большими, золотыми и выглядели подозрительно настоящими.

Хоть Казанунда и избрал тернистый путь похотливого солдата удачи, генетически он все же оставался гномом, а некоторые вещи гномам известны.

— Гм-м, — произнес он задумчиво. — А на твоей визитной карточке случайно нигде не написано про «бессовестного лжеца»?

— Нет! — совершенно искренне воскликнул Чудакулли.

— Просто… Понимаешь, я умею отличать шоколадные монеты от настоящих.

— Знаете, — сказал вдруг Думминг, когда карета, покачиваясь, вкатилась в ущелье, — это напомнило мне одну известную логическую задачу.

— Какую-такую задачу? — не понял аркканцлер.

— Ну, — начал польщенный вниманием Думминг, — был один человек, которому предстояло решить, в какую из двух дверей войти. Причём стражник у одной двери всегда говорил правду, а стражник у другой двери всегда лгал. Основная же загвоздка заключалась в том, что за одной дверью этого человека ждала верная гибель, а за другой — свобода. Но кто из стражников говорит правду, а кто лжет? Человеку разрешили задать каждому стражнику всего по одному вопросу. Итак, что он спросил?

Карета подпрыгнула на выбоине. Библиотекарь перевернулся во сне.

— Шуточка вполне в духе Гаргона Щеботанского, лорда Шизанутого, — чуть подумав, заметил Чудакулли.

— Ты абсолютно прав, — согласился Казанунда. — Он был знаменит подобными шутками. Сколько студентов помещается в Железную Деву и все такое прочее.

— А как этого беднягу занесло в замок Гаргона? — удивился Чудакулли.

— Что? Э-э, понятия не имею, — пожал плечами Думминг.

— Странно. Ты так убедительно рассказывал, мне даже показалось, что вы были знакомы.

— Вряд ли такое произошло в действительности. Это ведь просто логическая задачка.

— Погоди, погоди, — встрял Казанунда. — Кажется, я понял. Только один вопрос, да?

— Да, — ответил Думминг.

— Каждому стражнику?

— Да.

— Хорошо. В этом случае, он подходит к самому маленькому стражнику и говорит: «Быстро говори, какая дверь ведет на свободу, если не хочешь узнать, какого цвета у тебя почки. Кстати, я войду в неё только после тебя — подумай об этом, господин Великий Умник, когда будешь скрипеть мозгами».

— Нет, нет, нет!

— А по мне, так звучит очень логично, — хмыкнул Чудакулли. — Замечательный ход мысли.

— Но у тебя нет оружия!

— Нет есть, я отобрал его у стражника, когда тот задумался над моим вопросом, — возразил Казанунда.

— Умно, — восхитился Чудакулли. — Вот оно, настоящее логическое мышление, господин Тупс. Ты можешь многому научиться у этого человека…

— …Гнома…

— …Прости, гнома. По крайней мере, он не твердит постоянно о каких-то там паразитных вселенных.

— Параллельных! — рявкнул Думминг, у которого сложилось четкое впечатление, что Чудакулли умышленно перевирает слова.

— А какие тогда паразитные?

— Никакие! Я хотел сказать, что таких вселенных нет, аркканцлер^[535]. Параллельные вселенные — это вселенные, в которых события происходят по-другому, иначе… Как бы сказать… — Он тщетно пытался подобрать нужные слова. — Возьмем, к примеру, ту девушку…

— Какую девушку?

— Ту, на которой ты хотел жениться.

— А ты откуда о ней знаешь?

— Ты сам про неё рассказывал. Сразу после обеда.

— Я? Вот ведь дурак… Ну и что с ней?

— Ну… в известном смысле ты на ней все-таки женился, — объявил Думминг.

Чудакулли покачал головой.

— Здесь ты, парень, дал… Такое обычно не забывается.

— Только не в этой вселенной…

Библиотекарь приоткрыл один глаз.

— То есть ты намекаешь, что я удрал в другую вселенную, там женился, а потом вернулся сюда и обо всем забыл? — уточнил Чудакулли.

— Нет, я имею в виду, что в той вселенной ты женат на ней, а в этой вселенной — нет.

— Значит, я правда на ней женился? С нормальной церемонией и всем остальным?

— Да!

— Гм-м. — Чудакулли шумно почесал в бороде. — Ты уверен?

— Абсолютно, аркканцлер.

— Вот дьявол! А я и не знал…

Думминг почувствовал, что добился определенного успеха.

— Но…

— Да?

— Почему я все-таки ничего не помню?

Думминг был готов к такому вопросу.

— Потому что ты в другой вселенной отличаешься от тебя в этой. Женился другой ты. Наверное, он уже остепенился. Стал прадедушкой.

— А ведь он ни строчки не черкнул, — громко пожаловался Чудакулли. — Насчет этого я точно уверен. Вот гад, даже на свадьбу не пригласил.

— Кто?

— Он.

— Но это ты!

— Ага, сейчас! Ха! Уж я бы о себе не забыл. Нет, вот ведь гад…

Вы, главное, не подумайте, кем-кем, а тупым Чудакулли нельзя было назвать. Тупой волшебник живет не дольше стеклянного молотка. На самом деле Чудакулли обладал мощным интеллектом, но мощность эта была как у локомотива, несущегося по рельсам и с трудом поддающегося управлению.

Такие штуки, как параллельные вселенные, действительно существуют, хотя «параллельные» — не совсем правильное определение. Вселенные переплетаются и закручиваются вокруг друг друга, как ткань из обезумевшего ткацкого станка или эскадрон новобранцев с глухотой на правое ухо.

К тому же они разветвляются. Но — и это крайне важно — не постоянно. Вселенной, в общем-то, наплевать, наступили вы на бабочку, не наступили… Бабочек много. Так бог, увидевший, как падает пичужка, не прилагает усилий, чтобы её подхватить.

Пристрелить диктатора и предотвратить войну? Но диктатор — это лишь кончик социального нарыва, из которого появляются диктаторы. Пристрели одного, через минуту появится другой. Пристрелить и этого? Почему бы тогда не пристрелить всех и не захватить Польшу? Через пятьдесят, тридцать или десять лет мир все равно двинется прежним курсом. История обладает огромной инерцией.

Впрочем, и на эту инерцию находится управа.

Когда стенки между «тем» и «этим» истончаются, когда появляются странные утечки… Тогда-то и встает вопрос выбора. В такие минуты можно увидеть, как вселенная, накренившись, спускается по другой штанине хорошо известных Штанов Времени.

Кроме того, существуют застойные лужи — вселенные, отрезанные от прошлого и будущего. Они вынуждены воровать время у других вселенных и могут надеяться только на то, что им, как рыбам-прилипалам, удастся присосаться к динамичным вселенным, когда те будут находиться в уязвимом состоянии. Эти вселенные и называются паразитными, и на удачу они могут рассчитывать, только когда на полях вдруг начинают появляться круги, будто дождь из валунов прошел…

Ланкрский замок был значительно больше, чем требовалось, несмотря на то что само королевство было достаточно небольшим; с трех сторон страну окружали неприступные горы — и с четвертой стороны тоже была бы гора, не тянись там крутой обрыв. Одно слово, Овцепики…

Однако замок расползся во все стороны. Никто не знал, на какое расстояние тянутся его подвалы.

Сейчас все старались жить как можно ближе к воротам.

— Ты только посмотри на эти бойницы, — покачала головой Маграт.

— На что, м’м?

— На вырезы в верхних частях стен. Мы можем сдержать целую армию…

— Для этого и нужен замок, м’м.

Маграт вздохнула.

— Может, хватит все время твердить «м’м»? Из-за этого твои слова звучат как-то неуверенно.

— Гм-м, м’м?

— Я имею в виду, с кем тут сражаться? Даже тролли не могут перейти через эти горы, а любой человек, решивший проехаться по нашим дорогам, рискует получить камнем по голове. Кроме того, достаточно разрушить Ланкрский мост, и…

— Не знаю, м’м. Наверное, так положено, у каждого короля должен быть свой замок.

— Вот глупая девчонка… Неужели тебе не интересно? Ты что, вообще никогда не задаёшься никакими вопросами?

— А зачем, м’м?

«Я назвала её глупой девчонкой, — подумала Маграт. — Становлюсь настоящей королевой».

— Ну, хорошо, — смирилась она. — На чем мы остановились?

— На том, что нам нужно две тысячи ярдов синего мебельного ситца в мелкий белый цветочек, — заявила Милли.

— А мы не промерили и половину окон, — вздохнула Маграт, скручивая портновский сантиметр.

Она посмотрела вдоль Длинной галереи. Самым главным в ней, самым примечательным, первым, на что обращал внимание любой увидевший её, была длина. Этой характерной особенностью галерея была похожа на Главный зал и Глубокие подземелья. Название служило идеально точным описанием. Раскрудит её, как выразилась бы нянюшка Ягг.

— Почему? Ну зачем в Ланкре построили замок? — спросила Маграт скорее у самой себя, потому что разговор с Милли практически ничем не отличался от разговора с собой. — Мы никогда ни с кем не ссорились. Кроме как друг с дружкой в субботу вечером у таверны.

— Не могу сказать, м’м.

Маграт опять вздохнула.

— А где сегодня король?

— Открывает Парламент, м’м.

— Ха! Парламент!

Это было ещё одной гениальной идеей Веренса. Он пытался ввести в королевстве эфебскую демократию, предоставив право голоса любому, ну, практически любому «имеющему харошую рипутацию, мужского пола, старше сорака лет, влодеющиму домом, с даходом в три с палавиной козы в год» — никому не хочется прослыть круглым дураком, предоставившим право голоса беднякам, преступникам, сумасшедшим или женщинам, которые абсолютно не умеют пользоваться правами. В общем, Парламент появился, правда члены его приходили на заседания, когда им хотелось, никто никаких протоколов не вел, а ещё все всегда соглашались с Веренсом, потому что он был королем. Зачем нам король, разумно рассуждали люди, если придется править самим?

Нет, король должен выполнять свои обязанности, он даже может не уметь читать, но править обязан. Никто ведь не заставляет его крыть крыши или доить коров, верно?

— Милли, мне скучно. Скучно, скучно, скучно. Я, пожалуй, пойду погуляю в саду.

— Позвать Шона с трубой?

— Нет, если ещё хочешь жить.

Не все сады были перекопаны для сельскохозяйственных экспериментов, кое-что ещё уцелело. Был, например, садик со всякими полезными травами — несколько бедноватый, с точки зрения Маграт, потому что росли здесь только те травы, которые использовались в качестве приправ. А скудного воображения госпожи Пышки хватило только на мяту и шалфей. Но вырвена? Тысячеглистник? Львиный зад? Ничего этого не было и в помине.

А ещё в замке был знаменитый лабиринт — или, по крайней мере, он должен был стать таковым. Веренс посадил его потому, что где-то услышал, будто бы лабиринт королевскому обиталищу просто необходим. Оставалось дождаться, когда кусты вырастут выше их нынешней высоты в один фут — вот тогда лабиринт станет действительно знаменитым, и люди смогут в нем заблудиться, не закрывая глаз и не сгибаясь в три погибели.

Маграт уныло брела по дорожке, подметая подолом огромного пышного платья мелкий гравий, когда с другой стороны живой изгороди вдруг раздался чей-то вопль.

Однако Маграт узнала голос. Она уже изучила некоторые традиции Ланкрского замка.

— Доброе утро, Ходжесааргх, — поздоровалась она.

Из-за поворота, промакивая лицо носовым платком, показался королевский сокольничий. На его руке, сжав запястье когтями, словно некоим пыточным инструментом, сидела птица. Злобные красные глазки глядели на Маграт поверх острого как бритва клюва.

— У меня новый ястреб, — с гордостью сообщил Ходжесааргх. — Ланкрский ворончатый ястреб. Ещё никому не удавалось их приручить. А я приручаю. И он уже почти перестал клевать мой, а-а-а-аргх…

Сокольничий яростно замолотил ястребом по стене, пока тот не отпустил его нос.

Строго говоря, сокольничего звали несколько иначе. С другой стороны, если считать настоящим именем имя, которым человек обычно представляется, то сокольничий определенно был Ходжесааргхом.

Основная беда была в том, что все ястребы и соколы замка происходили родом из Ланкра, то есть обладали врожденной независимостью ума. После долгого разведения и не менее долгой дрессировки Ходжесааргху удалось наконец добиться того, чтобы они отпускали держащую их руку, и сейчас он работал над тем, чтобы заставить их перестать набрасываться на ближайшего к ним человека, то есть неизменно на Ходжесааргха. Тем не менее сокольничий был чрезвычайно оптимистичным и добродушным человеком, живущим исключительно ради того дня, когда его птицы станут лучшими в мире. Тогда как птицы жили исключительно ради того дня, когда им удастся отклевать у Ходжесааргха второе ухо.

— Вижу, ты добился неплохих результатов, — похвалила его Маграт. — Но, может, стоит обращаться с ними чуточку пожестче? Иногда это помогает.

— О нет, госпожа, — не согласился с ней Ходжесааргх. — Доброе отношение совершенно необходимо. Тут крайне важно установить связь. Если они не будут вам верить, а-а-а-аргх…

— Что ж, не буду тебе мешать, — сказала Маграт, когда в воздух полетели перья.

Маграт была нисколечко не удивлена, когда узнала, что в Ланкре существует четкое разграничение по использованию ловчих птиц. Веренсу, как королю, разрешалось иметь гиросокола (кем бы эта тварь ни была), любым живущим поблизости графам дозволялось охотиться с супсанами, а священнослужители могли использовать для охоты пустельгу воробьиную. Простолюдинам разрешалось бросать палки^[536]. «Интересно, а какая птица приличествует нянюшке Ягг? — задумалась Маграт. — Наверное, маленький заводной цыпленок, тут все очень строго».

Для ведьм определенной птицы не существовало, но, как королеве, в соответствии с правилами использования ланкрских ловчих птиц Маграт дозволялось охотиться с ухтыястребом — или, как ещё его называли, с мучеником бородатым. То была небольшая близорукая птица, которая предпочитала ходить, а не летать. При виде крови она теряла сознание. Стая из примерно двадцати ухтыястребов могла заклевать вусмерть больного голубя. Маграт примерно с час носила птицу на руке. Ястреб только сипло дышал и наконец задремал вверх лапками.

Но у Ходжесааргха хотя бы было занятие. В замке вообще много у кого было занятие. Каждый делал что-то полезное, за исключением Маграт. Ей же оставалось просто существовать. Конечно, если она с кем-нибудь заговаривала, ей любезно отвечали. Но она всегда отвлекала людей от той или иной важной работы. Кроме обеспечения продолжения королевской династии (кстати, Веренс уже заказал книгу по этому вопросу) Маграт…

— Эй, девочка, ближе лучше не подходи. Иначе можешь сильно пожалеть, — вдруг услышала она чей-то голос.

Маграт решила возмутиться:

— Девочка? Мы почти стали членами королевской семьи по мужу!

— Возможно, но пчелы-то об этом не знают.

Маграт остановилась.

Незаметно для себя она вышла из сада королевской семьи и вошла в сад обычных людей, то есть, покинув мир живых изгородей, подстриженных деревьев и пряных трав, она неожиданно оказалась в мире старых сараев, груд цветочных горшков, компоста и ульев.

С одного из ульев была снята крыша. Рядом в коричневом облаке, покуривая свою особую трубку, стоял господин Брукс.

— А, это ты, господин Брукс, — кивнула Маграт.

Официально господин Брукс был королевским пчеловодом. Но отношения с ним были весьма тонкими. Например, почти всех слуг называли просто по фамилиям, тогда как господин Брукс, повариха и дворецкий пользовались привилегией почтительного обращения. Потому что господин Брукс обладал тайной силой. О меде и спаривании маток ему было известно все. А ещё он все-все знал о роях и о том, как уничтожать осиные гнезда. В общем, господин Брукс пользовался общим уважением — примерно так же относятся к кузнецам и ведьмам, то есть к тем людям, чьи обязанности связаны не только с будничным, повседневным миром, но и с миром иным, о котором обычный человек ничего не знает, да и, честно говоря, знать не хочет. Обычно господин Брукс возился с любимыми ульями, бродил по королевству в поисках роя или курил трубку в своем сарайчике, пахнувшем застарелым медом и осиным ядом. Королевского пчеловода старались не оскорблять — мало кому хочется обнаружить вдруг в своей уборной пчелиный рой.

Господин Брукс аккуратно накрыл крышей улей и отошел в сторону. Несколько пчел, яростно жужжа, вылетели из дыр закрывавшей его лицо сетки.

— Привет, ваша светлость, — снизошел он до приветствия.

— Привет, господин Брукс. Что ты тут делаешь?

Господин Брукс открыл дверь в свой сарайчик и некоторое время копался внутри.

— Пчелы в этом году поздно роятся, — пояснил пчеловод, выныривая обратно. — Просто проверяю их. Чаю хочешь?

В общении с господином Бруксом было бесполезно настаивать на соблюдении этикета. Он относился ко всем как к равным, даже, скорее, как к подчиненным — наверное, потому, что привык распоряжаться тысячами и тысячами пчел. Но, по крайней мере, с ним можно было нормально поговорить… Вообще, с точки зрения Маграт, господин Брукс очень походил на ведьму — насколько это возможно для мужчины.

Сарайчик пчеловода был забит составными частями ульев, загадочными пыточными инструментами для извлечения меда, старыми кувшинами; здесь же стояла маленькая печка, на которой рядом с огромной кастрюлей кипел грязный заварочный чайник.

Господин Брукс принял молчание Маграт за согласие и налил две чашки.

— Травяной? — дрожащим голосом спросила Маграт.

— Понятия не имею. Просто коричневые листочки из жестянки.

Маграт с опаской заглянула в чашку — внутри плескалась бурая крепкая жидкость. Но положение обвязывает — королева должна быть со своими подданными на короткой ноге, а потому Маграт справилась с собой и мужественно сделала глоток. После чего попыталась перевести разговор на более мирные темы.

— Наверное, быть пчеловодом — это очень интересно, — сказала она.

— Да. Очень.

— Но я всегда задавалась вопросом…

— Гм?

— Пчелы такие маленькие — как их доят?

Единорог бродил по лесу, будто слепой. Он чувствовал себя здесь чужим. Высокое голубое небо — и никакого тебе северного сияния. А ещё тут шло время. Для создания, ранее не подверженного разрушительному влиянию времени, такое чувство было сродни падению с высокой скалы.

Кроме того, единорог чувствовал, что его хозяйка где-то рядом, она будто засела в его голове. Это было куда хуже, чем чувство уходящего времени.

В общем, если говорить коротко, единорог медленно, но верно сходил с ума.

Маграт сидела с широко открытым ртом.

— А я думала, матки рождаются.

— О нет, — терпеливо объяснял господин Брукс. — Такой штуки, как маточное яйцо, в природе не существует. Улей просто выбирает одну пчелку и растит из неё королеву. Кормит её королевским молочком, так сказать.

— А что будет, если она станет питаться обычной пищей?

— Из неё вырастет обычная рабочая пчелка, ваша светлость, — ответил Брукс с подозрительно республиканской улыбкой.

«Везет же, как все просто…» — подумала Маграт.

— Итак, появляется новая королева, а что происходит со старой?

— Обычно старушка собирает рой, — пожал плечами господин Брукс. — А потом отваливает, забрав с собой часть колонии. Лично я видел тысячи роев, но вот королевский — никогда.

— А что такое королевский рой?

— Даже не могу сказать точно. О нем упоминается в старинных книгах по пчеловодству. Это рой из роев. Говорят, незабываемое зрелище.

На мгновение взгляд пчеловода стал мечтательным.

— Впрочем, — продолжил господин Брукс, — самое веселье — это когда погода плохая или старая матка не может собрать рой. — Он покрутил рукой. — Тогда происходит вот что. В улье — две матки, правильно? Старая и новая. Они начинают преследовать друг друга по сотам, под стук дождя по крыше, а жизнь в улье идёт своим чередом. — Господин Брукс иллюстрировал рассказ движениями рук, и Маграт, заслушавшись, подалась вперед. — По всем сотам гоняются, а трутни жужжат, но королевы чувствуют присутствие соперницы, наконец они находят друг друга и…

— Да? Да? — Маграт наклонилась ещё ближе.

— Удар! Укол!

Маграт отшатнулась так резко, что ударилась затылком о стенку сарая.

— Двух королев быть не может, — спокойно пояснил господин Брукс.

Маграт оглянулась на ульи. Ей всегда нравился вид пасеки — до этого разговора.

— После долгих дождей я частенько нахожу мертвую матку у летка улья, — с довольным видом сообщил господин Брукс. — Королева с королевой не уживается, понимаешь? Все та же старая добрая борьба за выживание. Старая матка более коварна. Однако новой матке действительно есть за что драться.

— И за что?

— Она же хочет спариться.

— О.

— Но самое интересное начинается осенью, — продолжал свой увлекательный рассказ господин Брукс. — Зимой улью балласт не нужен. А под ногами трутни болтаются, ничего не делают. Вот рабочие пчелы и тащат их к летку, там кусают и…

— Хватит! — не выдержала Маграт. — Это ведь ужасно! А я считала пчеловодство таким приятным занятием.

— А сейчас такое время года, когда пчелы очень истощены, — не унимался господин Брукс. — И происходит вот что. Возьмем обычную пчелу, да? Она работает, пока может, а потом ты вдруг замечаешь, что весь улей окружен старыми пчелами, они пытаются влезть в леток, но…

— Прекрати, я сказала! Правда. Это уже слишком. Я же королева все-таки. Почти.

— Прости, госпожа, — пожал плечами господин Брукс. — Мне показалось, ты интересуешься пчеловодством.

— Да! Но не настолько!

Маграт стрелой вылетела из сарая.

— Ну, не знаю… — задумчиво произнес господин Брукс. — Лично я всегда считал, что к природе надо быть как можно ближе.

Он весело потряс головой, провожая взглядом Маграт.

— В улье может быть только одна королева, — сказал он. — Удар! Укол! Хе-хе-хе!

Откуда-то издалека донесся вопль Ходжесааргха, который в очередной раз слишком близко подпустил к себе природу.

Повсюду появлялись круги на полях.

Вселенные начали выстраиваться в линию. Танцы кипящих спагетти остались в прошлом, сейчас нужно было как можно быстрее преодолеть ненадежный участок распоясавшегося Времени, и вселенные мчались друг за другом, голова в голову.

Именно в такие моменты вселенные и взаимодействуют. Они пихаются локтями, пытаясь отвоевать себе местечко получше, обмениваются стрелами реальности.

Если бы человеческий разум был наичувствительнейшим приемником, да если б ещё вывернуть ручку усиления не просто до упора, а так, чтобы она сломалась — тогда бы вы смогли уловить некие очень странные сигналы…

Часы тикали.

Матушка Ветровоск сидела перед открытой шкатулкой и читала. Иногда она прерывала чтение, закрывала глаза и задумчиво чесала кончик носа.

Лучше не знать, что готовит нам будущее, и сейчас матушка Ветровоск убедилась в этом на собственном опыте. Её одолевали приступы дежа вю. Такое продолжалось уже с неделю. Причём это было не её дежа вю. Подобное происходило с ней впервые — её посещали воспоминания, которых не могло быть. Не могло быть никогда. Она — Эсме Ветровоск, вот она, можно ущипнуть, и всегда была Эсме Ветровоск, а не…

Раздался стук в дверь.

Матушка поморгала, обрадовавшись возможности отвлечься от жутких мыслей, но потребовалась добрая пара секунд, чтобы её внимание сконцентрировалось на настоящем. Затем она сложила лист бумаги, убрала его в конверт, конверт вложила в пачку, пачку спрятала в шкатулку, шкатулку заперла маленьким ключиком, который повесила на гвоздь у камина, после чего направилась к двери. В последний момент она проверила, не разделась ли по рассеянности догола или ещё чего не сделала, и только потом открыла дверь.

— Добрый вечер, — поздоровалась нянюшка Ягг, протягивая накрытую полотенцем миску. — Вот, принесла тебе тут…

Матушка Ветровоск смотрела мимо неё.

— Кто это с тобой? — поинтересовалась она. У троих девиц был очень смущенный вид.

— Понимаешь, они пришли ко мне и… — начала было нянюшка Ягг.

— Погоди, погоди. Дай сама догадаюсь, — оборвала её матушка.

Она вышла на улицу и внимательно осмотрела всю троицу.

— Так-так-так, — буркнула она. — Ничего себе. Вы, помнится, хотели ведьмами стать. А теперь… — Она заговорила фальцетом: — «О, милая госпожа Ягг, мы поняли, как ошибались, и сейчас хотим научиться настоящему ведьмовству». Ну что, права?

— В принципе, да, — подтвердила нянюшка. — Но…

— Это ведьмовство, — сурово произнесла матушка Ветровоск. — А не какая-нибудь… игра в салочки. Черт вас возьми!

Она прошла вдоль короткого строя дрожащих девчонок.

— Так, тебя как зовут?

— Пурпура Пеннидж, госпожа.

— Готова поспорить, мама называет тебя как-то по-другому.

Пурпура смущенно опустила глаза.

— Вообще-то, меня зовут Фиолеткой, госпожа.

— Хорошо. И цвет более приятный, — кивнула матушка. — Что, таинственности захотелось? Чтоб люди подумали, будто бы ты понимаешь все сверхъестественное? А колдовать-то ты умеешь? Подружка тебя всему научила? Ну-ка, сбей с меня шляпу.

— Что, госпожа?

Матушка Ветровоск отошла и развернулась.

— Сбей её. Мешать не буду, обещаю. Ну, давай.

Пурпура побледнела до Фиолетки, после чего порозовела.

— Я так и не поняла смысла этого психического… как его там…

— Вот те на! Хорошо, посмотрим, на что способны другие… Ты кто?

— Аманита, госпожа.

— Какое красивое имя. Ну, посмотрим, что умеешь ты.

Аманита затравленно оглянулась.

— Я, э-э… Боюсь, у меня ничего не получится, я стесняюсь, когда смотрят, и… — начала было она.

— Жаль. А ты что скажешь? Да, ты, последняя.

— Меня зовут Агнесса. Агнесса Нитт, — сообщила Агнесса. Она соображала быстрее своих подруг и Пердитой решила не представляться.

— Давай-ка, попробуй.

Агнесса сосредоточилась.

— Вот это да, — хмыкнула матушка. — Шляпа все ещё на мне. Эй, Гита, покажи-ка им.

Нянюшка Ягг вздохнула, подняла сломанную ветку и бросила её в шляпу матушки. Матушка перехватила сук в воздухе.

— Но, но… Мы же должны были воспользоваться ведьмовскими силами… — запротестовала Аманита.

— Кто вам это сказал? — осведомилась матушка.

— Но так-то каждый может, — возразила Пурпура.

— Ага, однако дело не в этом, — кивнула матушка. — Дело в том, что у вас ничего не вышло. — Она улыбнулась, что было для неё не совсем обычным. — Послушайте, вы молоды, и я хочу вам добра. Мир полон возможностей. Ведьмами вам быть вовсе не обязательно. Особенно, если вы понимаете, что значит быть ведьмой. А теперь уходите. Идите домой. И не лезьте в паранормальное, пока не поймете, что такое нормально. Давайте, бегите…

— Но это же обман! Об этом-то и говорила Диаманда! Сплошной обман, пустые слова… — рассердилась Пурпура.

Матушка подняла руку.

Птицы на деревьях вдруг смолкли.

— Гита?

Нянюшка вцепилась в свою шляпу.

— Послушай, Эсме, эта шляпа стоила мне целых два доллара…

Взрыв эхом разнесся по лесу. В небе закружились клочки шляпы. Матушка навела палец на девушек, те резко отшатнулись.

— Идите лучше позаботьтесь о своей подружке, — промолвила матушка. — Она проиграла, и ей сейчас ой как не сладко. Не лучшее время для одиночества.

Девушки упорно продолжали таращиться на неё, словно бы матушкин палец загипнотизировал их.

— Я только что попросила вас уйти домой. Совершенно спокойным голосом. Хотите, чтобы я рявкнула?

Развернувшись, девушки со всех ног бросились бежать.

Нянюшка Ягг с мрачным видом повертела в руках то, что осталось от шляпы.

— Подумать только, я целую вечность угробила на эту настойку против свиных недугов, — пробормотала она. — Восемь разных трав… Листья ивы, стебелек фижмы, чуть львиного зада… Весь день их собирала. Я понимаю, листьев на деревьях хоть отбавляй…

Матушка Ветровоск задумчиво смотрела девушкам вслед.

Нянюшка Ягг замолкла.

— Вспоминаешь прошлое, да? — спросила она чуть погодя. — Помню, мне было тогда лет пятнадцать, я стояла перед старой тетушкой Спективой, а она вдруг как спросит своим жутким голосом: «Кем-кем ты хочешь стать?» Я тогда так перепугалась, чуть не…

— Лично я никогда ни перед кем не стояла, — сухо ответила матушка. — Просто поселилась в саду нянюшки Грапс и обитала там, пока она не пообещала рассказать мне все, что знает. Ха! Целую неделю её осаждала, зато я себе выходных ещё вытребовала.

— То есть никто тебя специально не выбирал?

— Что? Конечно нет. Я сама себя выбрала, — пожала плечами матушка, после чего повернулась к нянюшке. Неопытному человеку её лицо ещё долго снилось бы по ночам, даже нянюшка внутренне содрогнулась. — Я сама себя выбрала, Гита Ягг. И хочу, чтобы ты знала об этом. И вот ещё. Что бы ни случилось. Я никогда не жалела о своем выборе. Никогда ни о чем не сожалела. Понятно?

— Как скажешь, Эсме.

Что есть магия?

Волшебники отвечают на этот вопрос по-разному, в зависимости от своего возраста. Волшебники постарше тут же заводят речь о свечах, кругах, планетах, звездах, бананах, напевах, рунах и важности четырехразового питания. Их коллеги помоложе, в особенности те, что проводят большую часть времени в здании факультета высокоэнергетической магии^[537], как правило, пространно рассуждают о всевозможных потоках в изменчивой природе вселенной, о предательском непостоянстве даже самых жестких структур времени-пространства, о невероятности действительности и так далее — но означает это только одно: они наткнулись на горяченькую идею и сейчас бормочут о своей любимой физике…

Время шло к полуночи. Диаманда бежала по склону холма к Плясунам, не замечая, как ветви шиповника и вереска в клочья раздирают её платье.

Она никак не могла забыть пережитое унижение. Глупые злобные старухи! И эти людишки — все вокруг дураки! Она же победила! Победила по правилам! А в награду получила только насмешки.

Глупо ухмыляющиеся лица… О, как это больно! И главное — все ведь поддержали этих ужасных старух! Откуда им знать, что такое настоящее ведьмовство, какая сила может крыться в нем?!

Но ничего, она им ещё покажет.

Впереди на фоне озаренных лунным светом облаков мрачно чернели Плясуны.

Нянюшка Ягг заглянула под кровать — на тот случай, если там вдруг спрятался мужчина. Никогда не знаешь, где повезет.

Сегодня она решила лечь спать пораньше. День выдался трудным.

Рядом с кроватью стояли миска с леденцами и бутылка с прозрачной жидкостью, произведенной на сложном перегонном кубе, что был спрятан за дровяным сараем. Жидкость эта не была виски, не была она и джином, зато крепость её составляла 90 градусов. Это «лекарство» очень помогало в тревожные моменты, иногда возникавшие в три часа ночи, когда нянюшка просыпалась и никак не могла вспомнить, кто она. После стаканчика прозрачной жидкости нянюшка по-прежнему не помнила, кто она, но это уже не имело значения, потому что она становилась совсем другим человеком.

Старая ведьма взбила четыре подушки, пинком загнала в угол мохнатых пауков и зарылась в одеяла с головой, создав себе маленькую, теплую и слегка вонючую норку. Там, аппетитно причмокивая, она принялась сосать леденец. У нянюшки остался всего один зуб, который за свою бурную жизнь перевидал столько всего, что какой-то леденец на ночь вряд ли мог ему повредить.

Через несколько секунд тяжесть в ногах сообщила о том, что кот Грибо занял свое привычное место на кровати. Грибо всегда спал в ногах, а по утрам нежно пытался выцарапать глаза, что служило превосходным будильником. На ночь нянюшка всегда оставляла окно открытым — на тот случай, если любимому котику приспичит выйти и выпотрошить кого-нибудь, дай ему боги здоровья.

Так-так. Эльфы. (Вряд ли они способны услышать слова, произнесенные внутри её головы.) А она уж решила, что никогда их не увидит. Когда ж это было? Сотни и сотни лет назад, если не тысячи. Ведьмы неохотно рассказывали о случившемся, потому что допустили большую ошибку. В конце концов они раскусили этих паскудников, и вовремя — чуть-чуть не опоздали. В те дни ведьм было много. Они сумели остановить эльфов, устроить им хорошую жизнь. С эльфами сражались железом. Эти мелкие пакостники на дух железо не переносили. Оно их ослепляло или ещё что с ними делало… Причём ослепляло навсегда.

Но сейчас ведьм почти не осталось. Настоящих ведьм. Однако на самом деле проблема заключалась в том, что люди забыли, какой была жизнь при эльфах. Разумеется, она была намного интереснее — обычно потому, что была короче. И более красочной, если вам нравится цвет крови. Люди даже боялись вслух упоминать об этих сволочах.

Ты говоришь: Сверкающие. Ты говоришь: Сказочный Народец. А потом плюешь и трогаешь железо. Но проходит много-много поколений, и ты забываешь, что нужно обязательно плюнуть и потрогать железо, забываешь, почему ты их так называл. Помнишь только, что они были красивыми…

Да, в те времена было много ведьм. Слишком многие женщины находили колыбельки пустыми… Или муж не возвращался с охоты. С той охоты, где жертвой был он.

Эльфы! Паскудники… но все же… все же… что за штуку такую они проделывают с памятью?

Нянюшка Ягг повернулась на другой бок, Грибо протестующе заворчал.

Взять, например, троллей и гномов. «О, им нельзя доверять, — как правило, говорят люди. Тролли — неплохие ребята, если не считать того, что за ними глаз да глаз нужен, а некоторые очень даже порядочные — по-своему, правда… Но почти все они трусливые и тупые, а что касается гномов, так они просто жадные и хитрые бесенята, правда и среди них попадаются достаточно разумные особи, но засранцы, они и есть засранцы — в общем, гномы ничуть не лучше троллей, потому что на самом деле… …Они похожи на нас.

Только смотреть на них ничуть не приятнее чем на нас, и у них нет стиля. А мы так просто дураки, и память у нас выделывает фокусы — к примеру, мы помним, как красивы эльфы, как они двигаются, но забываем, кто они на самом деле. Тут мы похожи на мышей: «Говорите, что хотите, но у кошек такой утонченный стиль…»» От гномов люди никогда не прятались под одеялами. И не забивались в темные уголки — не дай боги, попадутся на глаза какому троллю. Время от времени троллям и гномам доставалось от людей — но так, походя, обычный пинок под зад, чтобы место свое помнили. А чтобы искоренять? Пусть живут — гномы и тролли никогда не были ужасом в ночи.

«Мы помним только, как поют эльфы. И забываем, о чем они поют».

Нянюшка Ягг снова заворочалась в своей постели. Она услышала, как что-то соскользнуло с кровати, потом раздался приглушенный обиженный вой — Грибо свалился на пол.

Нянюшка села.

— Надевай свои уличные лапки, малыш. Мы идём на прогулку.

Пересекая полночную кухню, она остановилась, взяла с полки у плиты большой черный утюг и привязала к нему кусок бельевой веревки.

Сколько раз за свою жизнь нянюшка бродила по ночному Ланкру, и ей никогда не приходила в голову мысль прихватить с собой какое-нибудь оружие. Конечно, большую часть своей жизни она была признанной ведьмой, и любой незадачливый грабитель после встречи с нянюшкой унес бы свои мужские принадлежности в бумажном пакетике.

Сейчас же она явственно чувствовала свой страх.

Эльфы возвращались, отбрасывая впереди себя зловещие тени.

Диаманда добежала до вершины холма.

Где и остановилась. Она была абсолютно уверена, что кто-то идёт по её следам. Может, эта назойливая старуха Ветровоск? Да нет, вряд ли…

Никого не было видно.

Она повернулась.

— Добрый вечер, госпожа.

— Ты? Ты все-таки следила за мной!

Сидевшая в глубокой тени Трубача матушка неспешно поднялась на ноги.

— Ничего подобного, — покачала она головой. — Мой отец был настоящим знатоком леса, и я училась у него. Так вот, когда он отправлялся на охоту, то всегда говорил: плохой охотник преследует, а хороший — ждёт.

— Значит, ты на меня охотишься?

— Да нет… Просто ждала тебя здесь. Знала, что ты обязательно появишься. Ведь больше тебе некуда идти. Ты же пришла сюда, чтобы позвать её? Покажи-ка мне свои руки.

Это была не просьба, а приказ. Диаманда почувствовала, как руки её против собственной воли поднимаются, и, прежде чем она успела спрятать их за спину, матушка схватила её запястья шершавыми, как наждачная бумага, пальцами.

— Вижу, ты никогда не занималась тяжелой работой… — ласково произнесла матушка. — Не убирала обледеневшую капусту, не доила корову, не рыла могилу, не готовила тело к погребению.

— А что, именно так становятся ведьмами? — огрызнулась Диаманда.

— Вовсе нет, это совсем не обязательно… Но позволь рассказать тебе кое-что. О красивой женщине в красном платье и со звездами в волосах, а может, и с лунами. И о голосах, которые ты слышишь во сне. И о силе, которую ты чувствуешь, когда приходишь сюда. Думаю, её посулы были щедры. Тебе обещали дать все, что бы ты ни захотела. И совершенно бесплатно.

Диаманда молчала.

— Все это уже случалось. Люди любят слушать такие речи. — Глаза матушки Ветровоск затуманились. — Тебе так одиноко, а окружающие слишком глупы, чтобы разговаривать с ними, и мир полон тайн, о которых тебе ничего не рассказывают…

— Ты читаешь мои мысли?

— Твои? — Матушка Ветровоск словно вернулась откуда-то издалека, голос её обрел прежнюю деловитость. — Ха! Цветочки, ягодки и все такое прочее… Танцы нагишом. Карты, веревочки, заклятия… И самое главное — это ведь работает! Да, она дала тебе обещанную силу, но только на время. О, как она, должно быть, смеялась. Ведь с каждым разом силы тебе дается все меньше и меньше, а цена становится все выше и выше. После чего сила исчезает совсем, тогда как платить нужно каждый день. Они всегда забирают больше, чем дают. И даже то малое, что они дают, очень скоро обесценивается. Так идёт и идёт, и в конце концов они забирают все. Им очень хочется заполучить наш страх. Но больше всего им нужна наша вера. Они придут, если ты их позовешь. Сейчас, во время кругов, мир очень тонок, и они услышат тебя — ты позовешь их и дашь им нужный канал… Сила Плясунов очень ослабла. Однако я не позволю… не позволю Дамам и Господам вернуться.

Диаманда открыла рот.

— Я ещё не закончила. Ты умная девочка. Можешь заниматься чем угодно. Но тебе не следует становиться ведьмой. Это совсем не легкая жизнь.

— Ты просто сумасшедшая старуха и ничего не понимаешь. Эльфы совсем не такие…

— Только не произноси это слово. Не надо. Если их позвать, они обязательно придут.

— Отлично! Эльфы, эльфы, эльфы! Эльфы…

Матушка влепила ей пощечину.

— Ты повела себя глупо, по-ребячески, и ты сама это знаешь, — спокойно продолжала она. — А теперь слушай меня. Если ты останешься здесь, твой мир перевернется навсегда. Или ты можешь уехать, найти свое будущее, стать знатной дамой, у тебя есть для этого задатки. Может быть, когда-нибудь, лет через десять, ты вернешься, вся в драгоценностях и шелках, и будешь править нами, домоседами, ну и чудесно, я буду только рада. Но если ты останешься и попытаешься вызвать… Дам и Господ, то снова столкнешься со мной. А про ту глупую игру на солнышке забудь — сейчас начнется настоящее ведьмовство. Луны, круги, песнопения — ерунда это все, нет, то будет настоящее дело — из крови и костей, из головы. А ты ничего об этом не знаешь. Верно? И пощады не жди.

Некоторое время Диаманда молча смотрела на неё, щека её была красной от пощечины.

— Что ж, я уйду… — наконец промолвила она. Матушка опоздала лишь на секунду. Диаманда бросилась к камням.

— Глупая девчонка! Только не туда!

Фигура девушки уже становилась меньше, хотя находилась она всего в нескольких футах.

— Пропади ты пропадом!

Матушка бросилась за ней, платье её громко затрещало, разрываясь там, где зацепилось за кочергу. Кочергу на всякий случай матушка принесла с собой, и сейчас этот предмет ведьмовской самообороны вырвался из её рук и с гулким звоном прилип к одному из Плясунов.

Потом из матушкиных башмаков вылетели все гвозди и тоже устремились в сторону камней.

Железо не могло пройти в тот мир. Там железо находилось под запретом.

Матушка уже бежала по дерну, когда поняла, что происходит. Но было поздно, да и какая разница… Она сделала свой выбор.

Сначала возникло ощущение неразберихи — направления принялись скакать, меняться местами, извиваться вокруг, но вскоре под ногами заскрипел снег. Цветные узоры скользили по его поверхности, отражая безумный танец вечного северного сияния, что горело на небе.

Диаманда продиралась вперед, увязая в снегу. Её обувь едва ли годилась даже для прогулок по летнему лесу, не говоря уж о глубоком снеге.Матушкины башмаки, напротив, даже без гвоздей могли выдержать прогулку по раскаленной лаве.

Но мышцы, которые передвигали эти башмаки, слишком устали за свою долгую жизнь. Диаманда опережала матушку.

Снег падал с ночного неба. Всадники, выстроившись кругом, поджидали их неподалеку от камней. Королева выдвинулась чуть вперед. Все ведьмы до единой знали, как выглядит их королева…

Диаманда споткнулась и упала. Сил у неё хватило только на то, чтобы приподняться с земли.

Матушка остановилась.

Громко заржала лошадь королевы.

— Эй ты, — окликнул один из эльфов, — на колени перед своей королевой.

Королева была вся в красном, на голове её красовалась медная корона.

— Ни за что, — ответила матушка Ветровоск.

— Ты в моем королевстве, женщина, — сказала королева. — Ты не можешь приходить сюда и уходить без моего позволения. Ты встанешь на колени!

— Я прихожу и ухожу, и ничьего позволения мне не требуется, — огрызнулась матушка Ветровоск. — Никогда раньше его не спрашивала, не собираюсь начинать и сейчас.

Она положила руку на плечо Диаманды.

— Вот они, твои эльфы, — промолвила она. — Красивые, правда?

Воины были больше двух метров ростом. Из одежды на них были только скрепленные вместе куски шкур, бронзовые пластины и бусы из цветных перьев. Зеленые и синие татуировки покрывали обнаженные участки кожи. Некоторые воины держали натянутые луки, и острия стрел следили за каждым движением матушки.

Густо смазанные салом волосы ореолом окружали их головы. И хотя лица эльфов были самыми красивыми из всех, что Диаманде доводилось видеть в жизни, у неё вдруг возникло странное чувство: что-то в них было не так, что-то необычное присутствовало в их выражении.

— Мы живы только потому, — услышала она за спиной голос матушки, — что с нами живыми интересней развлекаться, чем с мертвыми.

— Не слушай эту назойливую старуху, — сказала королева. — Ну что она может тебе предложить?

— Уж всяко больше, чем снег жарким летом, — парировала матушка. — Посмотри на их глаза. Ты только вглядись в них.

Королева сошла с лошади.

— Возьми меня за руку, дитя, — велела она. Диаманда робко протянула руку.

Эти глаза… Очень странные, но не формой, не цветом. И злобы в них тоже не было. Зато был…

…Взгляд. С таким взглядом столкнулся бы микроб, если бы смог заглянуть в микроскоп со своей стороны. «Ты — ничто», — говорил взгляд.

А ещё он говорил: «Ты ущербна, ты ничего не значишь». «Ты — животное», — настаивал он. И: «Домашняя скотина, добыча, на что-нибудь да сгодишься…» «В общем, посмотрим», — заключал он.

Она попыталась выдернуть руку.

— Выйди из её головы, старая карга!

Лицо матушки покрылось потом.

— Я не входила в её голову, эльфийка. Но не дам войти и тебе.

Королева улыбнулась. Более красивой улыбки Диаманда ещё не видела.

— Надо же, в тебе есть сила. Удивительно. Честно говоря, не думала, что ты чего-нибудь достигнешь, Эсмеральда Ветровоск. Но сила тебя не спасет. Убейте обеих. По очереди. Пусть другая посмотрит.

Королева вскочила на лошадь, развернулась и галопом поскакала прочь.

Два эльфа спрыгнули на снег и вытащили из-за поясов тонкие бронзовые кинжалы.

— Ну, вот и все, — хмыкнула матушка Ветровоск, когда воины направились к ним. — Когда придет время, бери ноги в руки и беги, — прошептала она.

— Какое время?

— Сама поймешь.

Когда эльфы подошли, матушка упала на колени.

— Ой, голубчики, пощадите меня, я ж всего лишь бедная старушка, к тому же костлявая, — запричитала она. — Сохрани мне жизнь, молодой господин. О боги…

Она свернулась калачиком и зарыдала. Диаманда смотрела на неё в полном изумлении, ничего не понимая. Неужели она рассчитывает выбраться из передряги при помощи столь наивных, очевидных фокусов?

Однако эльфы очень долго не встречались с людьми. Первый эльф подошел к матушке Ветровоск, схватил за плечо — и тут же получил удар в то место, о существовании которого, по мнению нянюшки Ягг, Эсме Ветровоск никак не должна была знать.

А Диаманда уже бежала. Локоть матушки воткнулся в грудь второго эльфа, и она кинулась за Диамандой.

За их спинами раздался веселый смех.

Диаманда была крайне поражена тем спектаклем, что разыграла матушка. Но ещё больше она удивилась, когда матушка Ветровоск поравнялась с ней. Впрочем, матушке было от чего убегать.

— У них лошади!

Матушка кивнула. Разумеется, лошади бегают быстрее людей, но не все понимают, что это справедливо только для бега на средние дистанции. На короткой дистанции полный решимости человек способен перегнать лошадь — хотя бы потому, что у него вдвое меньше ног, с которыми следует разобраться.

Матушка схватила Диаманду за руку.

— Беги между Трубачом и Барабанщиком!

— Но как я их отличу?

— Ты даже этого не знаешь?!

Человек действительно способен перегнать лошадь, но от стрелы не убежишь.

Что-то просвистело рядом с ухом матушки Ветровоск.

Кольцо камней ближе не становилось.

Нет, даже пробовать не стоит. Это просто невозможно. Для этого нужно устроиться поудобнее, лечь или к чему-нибудь прислониться.

И все-таки матушка решила попробовать…

В погоню за ними устремились четыре эльфа. Но влезть в сознание эльфа? Крайне сложно. А вот сознание лошадей… да, лошадей…

Они были плотоядными, с разумом, целеустремленным, как стрела.

Правила Заимствования гласили: ты не причиняешь вреда, просто проникаешь в сознание, никаким образом не затрагивая владельца…

Однако то были не жесткие правила, а скорее общие указания.

Каменный наконечник очередной стрелы пробил её шляпу.

Да и не указания вовсе, если разобраться…

На самом деле, даже не…

Да провалитесь вы все!..

Сквозь слои едва контролируемого безумия, которое всегда можно найти в мозгу даже вполне нормальной лошади, матушка проникла в разум одного из эльфийских животных. На мгновение она увидела налитыми кровью лошадиными глазами собственную фигуру, бегущую по снегу. А потом матушка сосредоточилась на управлении шестью ногами одновременно, причём две из них принадлежали совсем другому телу.

Исполнять на музыкальном инструменте одну мелодию, а петь абсолютно другую^[538] — это легкая послеобеденная прогулка по сравнению с тем, что сейчас пыталась проделать матушка.

Она знала, что долго ей не продержаться — спустя пару-другую секунд полная неразбериха овладеет её телом и разумом. Но ей нужна была одна-единственная секунда, а потом… Матушка почувствовала, как усиливается хаос, свалила его в мозг лошади весь без остатка и быстро вышла, вернувшись в свое тело как раз в тот момент, когда оно начало падать.

В голове у животного воцарился сущий ужас.

Бедная лошадь совершенно растерялась: что такое вдруг проникло к ней в голову, как оно там очутилось? Более того, она никак не могла понять, сколько же у неё теперь ног. Был выбор между двумя и четырьмя — или, возможно, шестью. Лошадь остановилась на трех.

Матушка услышала отчаянное ржание, после чего, судя по шуму, лошадь свалилась, захватив с собой ещё двух своих товарок.

— Ха!

Она рискнула бросить взгляд на бегущую рядом Диаманду.

Которой рядом не оказалось.

Девушка барахталась в снегу, пытаясь подняться на ноги. Обращенное к матушке лицо было бледным как снег.

Из плеча Диаманды торчала стрела.

Матушка бросилась назад, схватила девушку и подняла её на ноги.

— Скорее! Уже близко!

— Не могу бежать… Холодно…

Диаманда опять начала падать. Матушка успела поймать её и, крякнув с натугой, закинула на себя.

Всего несколько шагов, а потом нужно будет только упасть впер…

Когтистая лапа вцепилась ей в юбку…

Все трое покатились по летнему папоротнику.

Первым вскочил на ноги эльф. Он несколько удивленно огляделся, после чего с триумфальным видом повернулся к двум лежащим на земле ведьмам. В руке у него уже блестел длинный медный нож.

Начать эльф решил с матушки. Она почувствовала его тошнотворный запах, увидела занесенную руку с ножом, из последних сил попыталась проникнуть в его голову…

Что-то пролетело перед ней.

Веревка обернулась вокруг шеи эльфа и затянулась, тяжелый предмет со свистом рассек воздух. Мимо ошеломленных глаз эльфа пролетел древний утюг, скрылся за ухом и принялся вращаться вокруг его головы со все возрастающей скоростью и постоянно уменьшающимся радиусом орбиты, пока наконец не врезался в эльфийский затылок, оторвав зловонную тварь от земли и бросив на мягкую траву.

В поле зрения матушки появилась нянюшка Ягг.

— О боги, какая вонь… — хмыкнула она. — Эльфа можно учуять за версту.

Матушка с трудом поднялась на ноги.

Внутри круга ничего не было. Ни снега, ни эльфов, только чуть примятая трава.

Матушка повернулась к Диаманде. Девушка лежала без чувств.

— Эльфийская стрела, — объяснила матушка.

— Вот сволочь.

— Наконечник все ещё в ней.

Нянюшка почесала затылок.

— Наконечник я вытащу, нет проблем, — сказала она. — Но что делать с ядом? Можно, конечно, наложить жгут…

— Ха! Его придется накладывать на шею.

Матушка села и положила подбородок на колени. У неё жутко болели плечи.

— Дай мне отдышаться, — попросила она.

Странные картины возникали в её воображении. Ну вот, снова началось. Матушка знала, что существует альтернативное будущее, в конце концов будущее и должно быть изменчиво. Но она никогда не слышала об альтернативном прошлом. Сосредоточившись, матушка могла припоминать, как прошла между камнями, как… Но одновременно она помнила другое. Как лежала в постели в собственном доме, именно в доме, а не в хижине, но это была она, и воспоминания были её… У неё даже сложилось странное впечатление, что и сейчас она тоже спит…

Матушка попыталась сосредоточиться на нянюшке — было в ней что-то успокаивающее, незыблемое.

Нянюшка достала перочинный нож.

— Ты что делаешь?

— Хочу избавить его от страданий, Эсме.

— По-моему, не больно-то он и страдает.

Глаза нянюшки возбужденно заблестели.

— Ну, это можно быстро исправить.

— Гита, нельзя его пытать только потому, что он валяется на земле.

— Знаешь, Эсме, я не собираюсь ждать, когда он встанет на ноги.

— Гита!

— Они крали детей. Этого я не намерена прощать. Одна только мысль о том, что кто-нибудь возьмет и утащит нашего Пьюси…

— Даже эльфы не настолько глупы. В жизни не видела более липкого ребенка.

Матушка осторожно приподняла веко Диаманды.

— Полностью вырубилась, — констатировала она. — Наверное, танцует сейчас с феями.

Она взвалила девушку на плечо.

— Пошли. Я понесу её, а ты — господина Колокольчика.

— Ты поступила очень храбро — вытащила её оттуда на себе, да ещё под стрелами эльфов, — сказала нянюшка.

— Так у них было меньше шансов попасть в меня, — пояснила матушка.

Нянюшка Ягг была откровенно шокирована.

— Что?! Эсме, как ты…

— Ну, её все равно уже подстрелили. А если бы подстрелили ещё и меня, вообще никто бы не выбрался, — пожала плечами матушка.

— Но это… это несколько бессердечно, Эсме.

— Бессердечно, зато очень мудро. Я никогда не утверждала, что отличаюсь добротой. Благоразумие — вот что главное. И нечего так пялиться. Ты идешь или будешь весь день торчать здесь с открытым ртом?

Нянюшка закрыла рот, но потом снова открыла его, чтобы сказать:

— А что ты собираешься делать сейчас?

— Ты знаешь, как её вылечить?

— Я? Нет!

— Отлично! Я тоже. Однако есть у меня человечек, который, вероятно, сможет нам помочь. А эльфа мы пока сунем в подземелье. Там много железных решеток. Это его немножко успокоит.

— Но как его сюда занесло-то?

— Вцепился мне в юбку. Я понятия не имею, как действует круг. Может, сила камней разрешает проходить только людям… или что-нибудь на вроде. Честно говоря, меня больше волнует, чтобы его дружки и дальше оставались внутри.

Нянюшка, казалось бы, без особых усилий^[539] взвалила бесчувственного эльфа на плечо.

— От него воняет даже хуже, чем от козлиной подстилки, — проворчала она. — Придется по возвращении домой принять ванну.

— Ничего, тебе не повредит, — хмыкнула матушка Ветровоск.

Что есть магия?

Ведьмы отвечают на этот вопрос по-разному, в зависимости от своего возраста. Ведьмы постарше вообще не любят об этом говорить, но в душе они подозревают, что на самом деле вселенная ни черта не знает и состоит из биллионов триллионов миллионов возможностей, каждая из которых может осуществиться, если тренированный, затвердевший от квантовой уверенности ум вставить в нужную щелку и повернуть. Таким образом, если вы хотите, чтобы на ком-нибудь взорвалась шляпа, нужно лишь перейти в ту вселенную, в которой великое множество молекул шляпы вдруг одновременно решат разлететься в разные стороны.

Тогда как ведьмы помоложе только и твердят о магии, свято веря, что она тесно связана с кристаллами, таинственными силами и танцами голышом вокруг костра.

Возможно, обе стороны правы. Но это уже совсем другая, квантовая, теория.

Стояло раннее утро. Шон Ягг отважно нес службу у бойницы Ланкрского замка и был единственной защитой всех местных жителей от огромных варварских орд, которые случайно могли оказаться поблизости.

Военная служба Шону нравилась. Иногда он даже мечтал о том, чтобы какая-нибудь небольшая орда совершила нападение на Ланкр, предоставив ему возможность Спасти Королевство. Он бы повел армию в бой… жаль только, армии у короля не было.

Краткий вопль возвестил о том, что Ходжесааргх угостил своих питомцев утренним пальцем.

Шон не обратил внимания на этот крик, который, по сути дела, являлся неотъемлемой частью фонового замкового шума. Сейчас стражник коротал время тем, что пытался определить, на сколько секунд максимум у него получится задержать дыхание.

Существует великое множество способов коротать время. Например, Содержание Ноздрей В Идеальной Чистоте. Или Выпукивание Мелодий. Или Стояние На Одной Ноге. Задерживанием Дыхания и Счетом Шон Ягг занимался только в том случае, если не мог придумать что-нибудь поинтереснее или если пища не была особо богата углеводородами.

Внизу пару раз громко скрипнул дверной молоток. Он так заржавел, что добиться от него какого-либо звука можно было только в том случае, если поднять молоток — при этом он издавал первый скрип — а потом с силой опустить — тогда он производил второй скрип, а если гостю везло, то и глухой удар.

Шон глубоко вздохнул и выглянул из бойницы.

— Стой! Кто идёт? — проорал он.

— Это я, Шон, твоя мамочка, — донесся снизу звонкий голос.

— А, привет, мам. Привет, госпожа Ветровоск.

— Будь пай-мальчиком, впусти нас.

— А кто идёт — друг или враг?

— Что?

— Я так должен сказать, мам. Так положено. А тебе следует ответить: «Друг».

— Я — твоя мама.

— Все нужно делать как положено, мам, — промолвил Шон голосом человека, который знает, что все равно проиграет, вне зависимости от того, что случится дальше. — Иначе зачем придумали правила?

— Знаешь что, мой мальчик, ещё минута, и я стану врагом.

— О-о-о-а-а-а-у-у-у, мам!

— Ну, хорошо, хорошо. Друг.

— Да, но ты могла бы сказать это немножко другим тоном и…

— Немедленно пропусти нас, Шон Ягг.

Шон отдал честь, едва не оглушив себя древком пики:

— Пропускаю, госпожа Ветровоск!

Его круглое честное лицо скрылось из вида. Через минуту или две до ведьм донесся скрип решетки.

— Как это у тебя получается? — удивилась нянюшка.

— Элементарно, — пожала плечами матушка. — Ты никогда не сделаешь так, чтобы его глупая голова взорвалась прямо у него на плечах. И он это знает.

— Но я-то знаю, что ты так тоже никогда не поступишь.

— Нет, не знаешь. Ты знаешь только, что пока до этого не доходило.

Маграт думала, что с ней шутят, но все оказалось правдой. В Главном зале стоял один длинный, очень длинный обеденный стол, а она и Веренс должны были сидеть на противоположных концах.

Это было как-то связано с этикетом.

Король должен сидеть во главе стола. Это объяснений не требует. Однако если бы она села рядом, то обоим было бы неудобно, потому что пришлось бы поворачиваться, чтобы поговорить. Оставалось сидеть на противоположных концах и кричать.

Но при этом возникала другая проблема — как накладывать в тарелки пищу, которая обычно кучковалась в середине стола. Наиболее очевидный и легкий вариант, когда они сами себя обслуживают, даже рассмотрению не подлежал. Если короли начнут сами накладывать еду себе на тарелку, это приведет к краху всей системы монархической власти.

К сожалению, это означало, что обслуживание возлагалось на дворецкого господина Прыжкинса, который страдал плохой памятью, нервным тиком и болезнью коленного сустава. А ещё Главный зал с кухней соединяла средневековая подъемная система. Она грохотала, как двуколка, в то время как сама шахта подъемника служила своего рода поглотителем тепла. Горячая пища становилась в ней холодной. Холодные блюда становились ещё холоднее. Никто не знал, что произойдет в шахте с мороженым, но, вероятно, в результате этого эксперимента пришлось бы переписать некоторые законы термодинамики.

Кроме того, королевская повариха никак не могла уловить суть вегетарианства. Традиционные блюда были настолько богаты засоряющими артерии жирами, что последние покрывали тарелки огромными студенистыми каплями, в то время как овощи использовались, исключительно чтобы впитывать остаток соуса, и обычно были выварены до получения однородной желтоватой массы. Маграт попыталась объяснить кое-что госпоже Пышке, но при слове «витамины» тройной подбородок поварихи задрожал так угрожающе, что будущая королева предпочла быстренько извиниться и покинуть кухню.

В данный момент Маграт с аппетитом жевала яблоко. Госпожа Пышка хорошо разбиралась в яблоках и знала, как их правильно готовить. Из огромных сочных плодов вырезалась мякоть, вместо неё заталкивался внутрь изюм с кремом, после чего фрукты запекались. Поэтому Маграт предпочла украсть из кладовой свежее яблоко. Оставалось выяснить, где в замке хранится морковка.

Из-за серебряных подсвечников и стопки бухгалтерских книг Веренс был едва виден.

Иногда они поднимали глаза и улыбались друг другу. Вроде бы улыбались — расстояние было столь велико, что определить точно не представлялось возможным.

Вроде бы он что-то сказал…

Маграт приложила ладони к губам:

— Что-что?

— Нам нужно…

— Не слышу!

— Что?

— Что?

Не выдержав, Маграт встала. Однако ещё несколько минут ей пришлось ждать, пока полиловевший от натуги Прыжкинс не подвинет её стул ближе к Веренсу. Она могла бы сделать это сама, но королевы так не поступают.

— Нам нужно назначить придворного поэта, — сказал Веренс, сделав в одной из книг какую-то пометку. — В каждом королевстве должен быть свой придворный поэт. Чтобы воспевать в стихах то, что происходит при дворе.

— Да?

— Я подумал, может, госпожа Ягг подойдет? Слышал, она очень хорошая поэтесса-песенница.

Маграт постаралась не рассмеяться.

— Я… э-э… я думаю, ей известно много интересных рифм, — кивнула она.

— Существующая сейчас ставка — четыре пенса в год плюс бочка мешков, — сказал Веренс, заглянув в книгу. — Или мешок бочек.

— А чем она должна будет заниматься? — уточнила Маграт.

— Здесь говорится, что в обязанности придворного поэта входит публичная декламация стихов по время важных государственных событий.

Маграт имела честь присутствовать на некоторых публичных поэтических чтениях нянюшки Ягг. Особенно нянюшка любила жестикулировать. С самым серьезным видом Маграт кивнула.

— Я не против, — сказала она. — Но при одном условии. Она должна вступить в должность только после свадьбы.

— Но почему, дорогая?..

— После свадьбы.

— О.

— Можешь мне довериться.

— Да, конечно, если ты так настаиваешь…

За двойными дверями послышался громкий шум, потом створки с треском распахнулись, и на пороге Главного зала появились нянюшка Ягг и матушка Ветровоск, которых безуспешно пытался остановить Шон.

— О-о-о-а-а-а-у-у-у, мам! Сначала должен был войти я и объявить, кто пришел.

— Мы сами объявим, кто пришел. Как поживаете, ваши величества? — поздоровалась нянюшка.

— Да хранят боги этот замок, — сказала матушка. — Маграт, нужно кое-кого подлечить!.. Прямо здесь. Срочно.

Матушка театральным движением смахнула подсвечники и посуду на пол и положила Диаманду на стол. На самом деле несколько акров стола были совершенно свободны, но какой смысл в торжественном входе, если нет возможности пошалить?

— По-моему, она боролась с тобой вчера… — удивилась Маграт.

— Какая разница? — оборвала её матушка. — Доброе утро, ваше величество.

Король Веренс кивнул. Другие короли позвали бы стражу, но Веренс был разумным королем — как-никак, перед ним стояла сама матушка Ветровоск, а кроме того, единственным стражником был Шон Ягг, который в данный момент пытался выпрямить свою трубу.

Нянюшка Ягг скользнула к столику с закусками. Не то чтобы она была грубой и бесчувственной, но последние несколько часов выдались трудными, а здесь оставался обильный завтрак, который, как ей показалось, никого не интересовал.

— Что с ней случилось? — спросила Маграт, приблизившись к распростертой на столе Диаманде.

Матушка оглянулась по сторонам. Рыцарские доспехи, щиты на стенах, ржавые старые мечи и пики… похоже, железа предостаточно.

— Её подстрелил эльф…

— Но… — произнесли Маграт и Веренс одновременно.

— Никаких вопросов, сейчас нельзя тратить ни секунды. Её подстрелил эльф. А стрелы у них те ещё. Это не просто рана, твой разум покидает тело и может вообще не вернуться. Ты можешь сделать хоть что-нибудь?

Несмотря на свою добрую натуру, Маграт вдруг ощутила приступ праведного гнева.

— Ага, значит, я снова стала ведьмой? Стоило вам…

Матушка Ветровоск вздохнула.

— На это тоже нет времени, — перебила она. — Я просто спрашиваю. Тебе достаточно сказать «нет». Тогда я унесу её и больше не буду тебя беспокоить.

Все это она произнесла таким неожиданно тихим голосом, что Маграт быстро подавила свой гнев и попыталась исправить ошибку.

— Я не говорила, что не буду лечить её, просто…

— Вот и ладненько.

Послышалось бряцанье — это нянюшка Ягг поднимала крышки серебряных супниц.

— Слушай, у них тут яйца трех видов!

— Итак, — констатировала Маграт, — жара нет. Пульс слабый. Глаза закатились. Шон?

— Да, госпожа королева.

— Когда будешь возвращаться на свой пост, загляни на кухню и попроси вскипятить много-много воды. Начнем с обработки раны. Но, матушка, эльфы ведь…

— Стало быть, оставляем Диаманду на твоем попечении, — снова прервала её матушка и повернулась к королю. — Ваше величество, могу я переговорить с тобой? Нужно показать тебе кое-что внизу.

— Мне понадобится помощь, — возмутилась Маграт.

— Нянюшка поможет.

— Это я, — невнятно пробормотала нянюшка, обильно посыпая пол крошками.

— Что ты там жуешь?

— Яичницу и бутерброд с кетчупом, — довольно ответила нянюшка.

— Тебя тоже не мешало бы прокипятить, — сказала Маграт, засучивая рукава. — Сходи-ка на кухню. — Она осмотрела рану. — И узнай, нет ли там заплесневелого хлеба…

Основной элемент организации волшебников — это Орден, Колледж или, разумеется, Университет.

Основной элемент организации ведьм — это ведьма, но, как уже указывалось ранее, основным постоянным элементом является хижина.

Хижина ведьмы — это весьма специфическое архитектурное сооружение. Её не строят, её собирают постепенно, на протяжении многих лет, соединяя в целое отремонтированные помещения — в итоге хижина становится похожей на носок, целиком состоящий из штопки. Печная труба извивается штопором. Крыша покрыта такой старой соломой, что там прорастают маленькие, но вполне здоровые деревья; полы похожи на «американские горки» и скрипят по ночам, как чайный клипер в шторм. Если по меньшей мере две стены не подперты деревянными балками, значит, это не настоящая ведьмовская хижина, а обычный дом свихнувшейся старой карги, гадающей на чайной гуще и разговаривающей с собственной кошкой.

Хижины стремятся привлекать к себе ведьм одинакового типа. И это естественно. Каждая ведьма обучает за свою жизнь всего одну молодую ведьмочку, максимум двух, поэтому, когда хижина вследствие нормального чередования жизни и смерти освобождается, её занимает ученица прежней хозяйки.

Хижина Маграт традиционно принадлежала ведьмам думающим, которые много замечали и многое записывали. Например, какие травы лучше помогают от головной боли, чем следует воспользоваться при ожоге — ну и прочие обрывочные сведения.

Всего тут хранилось около дюжины исписанных мелким почерком книг — с иллюстрациями, а также интересными растениями или необычными лягушками, аккуратно вложенными между страницами.

Это была хижина ведьм сомневающихся, ведьм занятых исследованиями. Глаз какого именно тритона? Какой именно вид пресноводной акулы? Конечно, это настойка клюкалки, но какое именно растение из тридцати семи, известных по всему континенту под этим названием, имеется в виду?

Причина, по которой матушка Ветровоск была лучшей ведьмой, чем Маграт, заключалась в том, что она знала: чтобы нормально колдовать, вовсе не обязательно отличать одну лечебную траву от другой, да и без разницы, трава ли это вообще.

Причина, по которой Маграт была лучшим врачом, чем матушка, заключалась в том, что она считала: разница есть, и принципиальная.

Карета остановилась у возведенной поперек дороги баррикады.

Атаман разбойников поправил повязку на глазу. Оба его глаза были в полном порядке, но к человеку в форме люди, как правило, относятся более уважительно. Затем атаман направился к карете.

— Доброе утро, Джим. Ну, что у нас сегодня?

— Э-э… Возможны трудности, — ответил кучер. — Несколько волшебников. И гном. И орангутан. — Он провел рукой по голове и скорчился от боли. — Да. Определенно орангутан. Не путать с каким другим похожим на человека существом, покрытым волосами. Я хочу, чтобы ты это четко понял.

— Ты в порядке, Джим?

— Я везу эту толпу из самого Анк-Морпорка. И не смей предлагать мне пилюль из сушеных лягушек.

Разбойник удивленно поднял брови:

— Хорошо. Не буду.

Он постучал в дверь кареты. Опустилось стекло.

— Э-э, мне бы не хотелось, чтобы вы приняли это за ограбление, — сказал он. — Я предпочел бы, чтобы вы посчитали происходящее веселым анекдотом, который приятно будет рассказать внукам.

— Это он! — раздался голос из кареты. — Это он украл мою лошадь!

Из кареты высунулся посох волшебника. Перед лицом разбойника замаячил большой набалдашник.

— Да, да, но я знаю правила, — вежливо промолвил он. — Волшебникам запрещено использовать магию против гражданских лиц, за исключением ситуаций, представляющих реальную угрозу жизни…

Вспышка октаринового пламени.

— На самом деле это не правило, — ответил Чудакулли. — Скорее общее указание. — Он повернулся к Думмингу Тупсу. — Очень интересное Применение Морфического Резонатора Клиндама. Надеюсь, ты оценил?

Думминг опустил взгляд.

Атаман превратился в тыкву. В соответствии со вселенскими правилами юмора верхушку тыквы покрывала разбойничья шляпа.

— А теперь, — громко объявил Чудакулли, — буду весьма признателен, если вы, ребята, выйдете из-за камней и деревьев и встанете так, чтобы я вас видел. Прекрасно. Господин Думминг, пройдись мимо них вместе с библиотекарем и собери все, что они пожелают добровольно пожертвовать.

— Это было простое ограбление! — завопил кучер. — А вы превратили его во фрукт.

— В овощ, — поправил его Чудакулли. — И через пару часов это пройдет.

— А ещё они должны мне лошадь, — встрял Казанунда.

Разбойники расплатились, неохотно передавая деньги Думмингу и так же неохотно, но значительно быстрее передавая монеты библиотекарю.

— Почти триста долларов, аркканцлер, — подвел итог Думминг.

— И лошадь не забудьте. На самом деле у меня было две лошади, о второй я просто запамятовал, но только что вспомнил.

— Грандиозно! Мы в выигрыше. Итак, если эти господа соблаговолят убрать заграждение, то мы продолжим наш путь.

— Нет, нет, три! Третья тоже была!

— Как вы можете так поступать?! — вскричал кучер. — Это же вас должны были ограбить!

Чудакулли столкнул его с козел.

— Мы на каникулах.

Карета загрохотала дальше по дороге. Однако, прежде чем она скрылась за поворотом, из неё донесся крик:

— Четыре лошади!

На тыкве появился рот.

— Они уехали?

— Да, босс.

— Закати меня в тень. И никому ни слова об этом. Никогда. У кого-нибудь есть пилюли из сушеных лягушек?

Веренс II с уважением относился к ведьмам. Они посадили его на трон. Он был практически уверен в этом, хотя до сих пор не понимал, как им это удалось. А к матушке Ветровоск он относился с благоговейным ужасом.

Веренс послушно проследовал в подземелье, стараясь не отставать от решительно шагающей матушки.

— Что происходит, госпожа Ветровоск?

— Мне нужно показать тебе кое-что.

— Но ты упоминала про эльфов.

— Верно.

— Я-то думал, они существуют только в сказках.

— Да?

— Ну, то есть… о них любят рассказывать старые кумушки…

— Ну и что?

Матушка Ветровоск, казалось, генерировала некое гироскопическое поле — если вы теряли равновесие, она делала так, чтобы вы в таком положении и оставались.

Веренс предпринял ещё одну отчаянную попытку.

— Я пытаюсь сказать, эльфов не существует…

Матушка подошла к двери, ведущей в подземелье замка. Сделана она была в основном из почерневшего от времени дуба, но верхняя часть была забрана железной решеткой.

— Сюда.

Веренс заглянул в темницу.

— О боги!

— Шон нам отпер. Вряд ли кто видел, как мы сюда заходили. И никому не говори. Если узнают тролли или гномы, они разнесут весь замок, лишь бы до него добраться.

— Зачем? Чтобы убить?

— Конечно. У них-то память получше, чем у людей.

— И что мне с ним делать?

— Просто держи взаперти. Откуда я знаю? Надо подумать.

Веренс снова оглядел скорчившегося на полу камеры эльфа.

— А это точно эльф? Обычный человечек… только отощавший немножко, да личико лисье. Я-то полагал, они должны быть красивыми.

— О, они очень красивы, когда в себе, — ответила матушка, небрежно махнув рукой. — Они перевоплощаются… и люди видят красоту, видят то, что им приятно. Эльфы могут стать такими, какими тебе хочется. Это и называется зачаровать. Когда рядом эльф — это сразу видно. Люди начинают вести себя по-дурацки. Теряют способность нормально мыслить. Ты что, ничегошеньки не знаешь?

— Я думал, эльфы существуют только в сказках… Ну, как зубная фея…

— Зубных фей не трогай, — нахмурилась матушка. — Очень работящие девушки. До сих пор не понимаю, как они управляются со стремянками и всем прочим. О нет. Эльфы существуют. Вот проклятье. Ладно, попробуем иначе…

Она повернулась и подняла палец.

— Феодальная система, верно?

— Что?

— Феодальная система! Ты на меня смотри. Феодальная система. На самом верху король, ниже бароны и прочий сброд, потом все другие… Ведьмы немного в стороне, — добавила матушка дипломатично и переплела пальцы. — Феодальная система. Похожа на эти, остроконечные штуки, в которых хоронили всяких языческих царьков. Понимаешь?

— Да.

— Хорошо. Именно так эльфы все и представляют. Когда они выходят в мир, все остальные оказываются на дне. Рабы. Хуже, чем рабы. Даже хуже, чем животные. Эльфы берут все, что хотят, а хотят они все. Но хуже всего, самое плохое… они читают твои мысли. Они слышат, что ты думаешь, и, защищая себя, ты думаешь именно то, что они хотят. Это чары. А потом появляются решетки на окнах, подковы над дверью, крынки у порога для сказочного народца — прежде чем говорить о них, ты совершаешь три оборота.

— Мне-то казалось, все это фольклор. — Король кисло усмехнулся.

— Конечно фольклор, дурак!

— Ну, знаешь, я все-таки король… — с укоризной произнес Веренс.

— Ты — глупый король, ваше величество.

— Спасибо.

— Сказки не обязательно врут! Со временем впечатления угасают, люди забывают подробности, забывают, почему поступали так, а не иначе. Не помнят, к примеру, зачем нужны подковы.

— У моей бабушки над дверью тоже висит подкова, — сказал король.

— Вот именно. Форма здесь ни при чем. Но если ты беден и живешь в старой хижине, подкова — это практически единственный кусок железа с дырками, который ты можешь найти.

— А.

— Все дело в том, что у эльфов нет этой, как её… на «эм» начинается…

— Манер?!

— Ха! Правильно, но не это.

— Мышц? Мускуса? Мистерии?

— Нет. Нет. Нет. Ну, это нечто вроде того, как ты относишься к точке зрения других людей…

Веренс попытался представить мир так, как представляла его матушка, и тут до него дошло.

— Эмпатии?

— Правильно. У эльфов её совсем нет. Даже охотник, хороший охотник, сочувствует дичи. Только так он может стать хорошим охотником. Но эльфы ведут себя по-другому. Они смеются над жестокостью, не понимают, что такое пощада. Не понимают, что у других, кроме них самих, могут быть чувства. О, эльфы очень много смеются — особенно если поймают заблудившегося человека, тролля или гнома. Возможно, тролли сделаны из камня, ваше величество, однако по сравнению с эльфами они — наши братья. Я имею в виду, братья по разуму.

— Но почему я всего этого не знаю?

— Очарование, чары. Эльфы — красивы. У них есть… — она буквально выплюнула это слово, — стиль. Красота. Грациозность. А это очень важно. Если бы кошки были похожи на жаб, мы бы очень быстро поняли, какими мерзкими, жестокими существами они на самом деле являются. Стиль. Вот что люди помнят. Они помнят очарование. А все остальное, все соответствующее истине, становится… сказками старых кумушек.

— Маграт об этом ничего не говорила.

Матушка замялась.

— Маграт многого не знает об эльфах, — сказала она наконец. — Ха. Её даже и молодой кумушкой не назовешь. В наше время эльфов нечасто поминают. Да и говорить о них небезопасно. Будет лучше, если все забудут о них. Они… приходят, когда их зовут. Но не кричат «Ау!». А зовут мысленно. Достаточно лишь захотеть, чтобы они очутились рядом, и…

Веренс замахал руками.

— Похоже, от феодальной системы мы перешли к монархии, а её я ещё не изучал! — воскликнул он. — Я окончательно запутался и ничего не понимаю.

— А тебе и не нужно ничего понимать. Ты — король. Послушай. Ты знаешь о слабых местах в этом мире? О тех местах, где наш мир соединяется с другими мирами?

— Нет.

— Одно из них находится рядом, на вересковой пустоши. Поэтому там стоят Плясуны. Они служат стеной.

— А-а.

— Но иногда барьер между мирами становится ненадежным, понимаешь? Это приходит и уходит. Как с приливами. Именно тогда и начинают появляться круги.

— А-а.

— И если люди поведут себя глупо, даже Плясунам не удастся удержать ворота закрытыми. Потому что там, где мир очень тонок, одна неверная мысль способна установить прочную связь.

— А-а.

К вящему облегчению Веренса, матушка заговорила о более понятных вещах.

— И главное сейчас — не сглупить? — Наконец-то ему удалось внести некий вклад в протекающую беседу.

— Да. Ни в коем случае нельзя звать их. Привлекать их.

— А-а. И что мне делать?

— Просто продолжай править. Я думаю, нам ничто не угрожает. Проникнуть сюда они не смогут. Девчонок я остановила, так что каналов больше не будет. Ты, главное, держи этого типчика под замком и ничего не говори Маграт. Зачем её беспокоить по пустякам, правильно? А за камнями я прослежу.

Матушка зловеще потерла руки.

— Что ж, похоже, я со всем разобралась.

Вдруг она мигнула.

И ущипнула себя за нос.

— Что я только что сказала? — спросила она.

— Э-э, ты только что сказала, что, похоже, со всем разобралась, — подсказал король.

Некоторое время матушка Ветровоск недоуменно моргала.

— Ну да, все правильно, — наконец кивнула она. — Именно это я и сказала. Да. И я нахожусь в замке, верно? Да.

— С тобой все в порядке, матушка Ветровоск? — спросил король несколько встревоженным голосом.

— Чудесно, просто чудесно. В замке. А дети в порядке?

— Не понял?

Она снова заморгала.

— Что?

— Ты скверно выглядишь…

Матушка скривилась и покачала головой.

— Да. Замок. Я — это я, а ты — это ты, Гита — наверху, с Маграт. Все правильно. — Она посмотрела на короля. — Просто немного переутомилась. И не о чем волноваться. Совсем не о чем беспокоиться.

Нянюшка Ягг с некоторым сомнением во взгляде наблюдала за приготовлениями Маграт.

— Припарка из заплесневелого хлеба — не слишком-то волшебно, а? — заметила она.

— Тетушка Вемпер готова была молиться на неё. Самое надежное средство. Но вот как бороться с комой, понятия не имею…

Маграт с надеждой листала древние хрупкие страницы. Её предшественницы делали записи, по мере того как им что-то приходило в голову, поэтому важные заклинания и наблюдения часто прерывались комментариями о состоянии старческих ног.

— Вот, здесь говорится: «Малинькие астраканечные камни, каторыи инохда можна найти в лису, называются ильфийскими стрелами и дийствительно в прошлом ани были наканечниками стрел». Это все, что мне удалось найти. Есть ещё рисунок. Но я сама встречала такие камешки.

— О, их много валяется повсюду… — кивнула нянюшка Ягг, перебинтовывая плечо Диаманды. — Как ни возьмусь копать огород, на один-другой обязательно наткнусь.

— Но эльфы не стреляют в людей! Они добрые!

— По-твоему, они просто хотели поиграть? Потому и всадили в девчонку стрелу?

— Но…

— Послушай, дорогуша, скоро ты станешь королевой. Это очень важная работа. Заботься о короле и позволь мне и Эсме позаботиться… обо всем остальном.

— Да что такое быть королевой?! Только и можно, что гобелены ткать да шататься везде без дела в неудобном платье! Я знаю матушку. Она терпеть не может… стиль. Она вечно такая кислая…

— Осмелюсь заметить, на то есть свои причины, — дружелюбно промолвила нянюшка. — Так, девушку мы залатали. Что делать дальше?

— У нас куча ненужных спален, — вспомнила Маграт. — И все они готовы к приему гостей. Можем положить её в одной из них. Кстати, нянюшка?

— Да?

— Ты… э-э… Как ты относишься к тому, чтобы стать подружкой невесты?

— Ну уж нет, дорогуша. Стара я для этого, — отмахнулась нянюшка. — Кстати, а ты ни о чем не хочешь меня порасспросить?

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, мама твоя умерла, а других родственниц у тебя нет…

Маграт по-прежнему выглядела озадаченной.

— Ну, о том, что будет после бракосочетания, я на это намекаю.

— Ах об этом… Не беспокойся, обо всем позаботится поставщик провизии. Здешняя повариха не большая мастерица по части канапе и украшения стола.

Нянюшка внимательно рассматривала потолок.

— Ну а после? Что будет потом? — спросила она. — Если, конечно, ты понимаешь, о чем я говорю.

— Ну, у меня много служанок, они все уберут. Послушай, ты не волнуйся. Я все обдумала. Мне бы очень не хотелось, чтобы ты и матушка относились ко мне так, словно я ничего не понимаю.

Нянюшка откашлялась.

— Ну ладно, — покачала головой она. — Твой будущий муженек вроде человек опытный. Не сомневаюсь, уж он-то погулял с девицами.

— Почему ты так говоришь? Да нет, вряд ли он такой. У шутов ведь почти нет личной жизни, а потом он стал королем, столько всего навалилось… Кроме того, он немного стесняется девушек.

Тут нянюшка сдалась окончательно.

— Что ж, — сказала она. — Надеюсь, ты сама во всем разберешься и…

Появились матушка и король.

— Ну, как девчонка? — поинтересовалась матушка.

— Наконечник стрелы мы удалили, рану промыли, — отчиталась Маграт. — Но вряд ли она скоро проснется. Лучше будет оставить её здесь.

— Ты уверена? — уточнила матушка. — За ней необходимо присматривать, а у меня есть свободная спальня.

— Её нельзя перемещать, — быстро произнесла Маграт.

— Они её пометили, — сказала матушка. — Ты точно знаешь, как следует поступать?

— Я знаю, что рана достаточно тяжелая, — ответила Маграт.

— Я имею в виду вовсе не рану, — возразила матушка. — Они коснулись её. И она…

— Я сама могу определить, какой уход требуется больному, — оборвала её Маграт. — Я же не полная дура, понимаешь?

— Её ни в коем случае нельзя оставлять одну, — настаивала матушка.

— Здесь будет много людей, — вмешался в разговор Веренс. — Завтра начнут приезжать гости.

— Можно быть окруженным людьми — и в то же время абсолютно одиноким, — нравоучительно промолвила матушка.

— Но, матушка, мы же в замке!

— Ладно, ладно, не будем вам больше докучать, — махнула рукой матушка. — Гита, идём.

На прощание нянюшка Ягг угостилась бараньей отбивной из-под серебряной крышки и помахала королевской чете.

— Веселитесь тут, — сказала она. — Насколько это возможно.

— Гита!

— Уже иду.

Эльфы чудесны. Они творят чудеса.

Эльфы удивительны. Они вызывают удивление.

Эльфы фантастичны. Они создают фантазии.

Эльфы очаровательны. Они очаровывают.

Эльфы обворожительны. Они завораживают.

Эльфы ужасны. Они порождают ужас.

Особенностью слов является то, что их значения способны извиваться, как змеи, и если вы хотите найти змей, ищите их за словами, которые изменили свои значения.

Никто ни разу не сказал, что эльфы хорошие.

Потому что на самом деле они плохие.

— Ну, вот и все, — сказала нянюшка Ягг, когда ведьмы шли по подъемному мосту замка. — Надо признать, ты отлично поработала, Эсме.

— Куда там… — возразила матушкаВетровоск.

— Но ты же сама сказала, что больше никому пройти не удастся. А магией у камней заниматься некому, это точно.

— Да, но круги будут ещё появляться день или два. За это время все, что угодно, может случиться.

— Диаманда вышла из игры, а других ты здорово напугала, — сказала нянюшка Ягг, бросая баранью косточку в пересохший ров. — Звать их никто больше не осмелится, это я точно знаю.

— Но один сидит у нас в подземелье.

— Хочешь от него избавиться? — спросила нянюшка. — Если хочешь, пошлю Шона к королю Железобетонссону, что на Медной горе. Или сама могу вскочить на старое помело и слетать шепнуть пару слов Горному королю. Гномы и тролли в одно мгновение избавят нас от этой проблемы. Нет эльфа — нет проблемы.

Матушка не обратила ни малейшего внимания на её слова.

— Нет, есть ещё кое-что, — хмуро промолвила она. — О чем мы не подумали. Она попытается найти лазейку.

Ведьмы подошли к городской площади. Матушка огляделась по сторонам. Конечно, Веренс был королем, и это было правильно, и это было его королевство, что тоже было правильно. Но в более глубоком смысле королевство принадлежало ей. И, конечно, Гите Ягг. Власть Веренса распространялась только на людей — тролли и гномы не признали его королем, хотя сделали это очень вежливо. Но что касается деревьев и скал, их матушка Ветровоск считала своими. Она могла чувствовать их настроение.

За ними продолжали следить. Она ощущала общую настороженность. Достаточно внимательное наблюдение изменяет объект наблюдения, а сейчас таковым объектом была вся страна. Вся страна подверглась нападению, и судьба её лежала на плечах матушки…

— Забавно… — сказала вдруг нянюшка Ягг, словно сама себе. — Сегодня утром сидела я у Плясунов и вдруг подумала, вот ведь забавно…

— Ты о чем?

— Когда я была молодой, жила здесь девушка, очень похожая на Диаманду — с дурным характером, нетерпеливая, талантливая, ну, настоящая заноза в заднице для старых ведьм. Не знаю, помнишь ли ты её?..

Они прошли мимо кузницы Джейсона, сотрясавшейся в унисон мощным ударам молота.

— А я никогда её и не забывала, — тихо ответила матушка.

— Забавно, все развивается по кругу…

— Не совсем, — твердо возразила матушка Ветровоск. — И вовсе я на неё не похожа. Сама знаешь, какими в то время были старые ведьмы. Сопротивлялись всему новому. Кучка заклинательниц бородавок. Я никогда им не грубила. Я просто была… тверда. Прямолинейна. Стояла на своем. Быть ведьмой — это значит стоять на своем. Ты что там, улыбаешься?

— Это ветер, клянусь.

— А она — совсем другое дело. Никто не может упрекнуть меня в том, что я отвергала новые идеи.

— Ты знаменита именно тем, что всегда приветствовала все новое, — кивнула нянюшка Ягг. — Лично я это всем и вся говорю: Эсме Ветровоск никогда не отвергает новые идеи.

— Правильно.

Матушка Ветровоск окинула взглядом поросшие лесом холмы, возвышающиеся над городом, и нахмурилась.

— Главная беда в том, — сказала она, — что современные девушки совершенно не умеют мыслить логически. Нужно ведь что? Ясный ум и умение сосредоточиться. Твоя Маграт, например, постоянно отвлекается. А это мешает ей поступать правильно. — Она на мгновение замолчала. — Я чувствую её, Гита. Чувствую её, Королеву Фей. Её разум способен проникать за камни. Вот ведь гадина! Она таки пробралась сюда. Она повсюду. Я чувствую её везде, куда бы ни направила свои мысли.

— Все будет в порядке. — Нянюшка похлопала её по плечу. — Увидишь.

— Она ищет лазейку, — повторила матушка.

— Доброе утро, братья, а почему вы так хмуры в сей славный день? — вопросил пекарь Возчик.

Все остальные танцоры в недоумении уставились на него.

— Ты что, какое-нибудь лекарство принимаешь? — поинтересовался кровельщик Ткач.

— Просто пытаюсь вжиться в роль, — ответил Возчик. — Так обычно изъясняются городские по… по… повисельники.

— А кто они такие, эти повисельники? — удивился ткач Пекарь.

— Насколько понимаю, они обычно ходят с куртизанами. Так мне кажется, — пожал плечами пекарь Возчик.

— Кстати, я спросил у мамы, кто такие куртизаны, — сообщил Джейсон.

— Да?

— Она сказала, это те, кто по лесам лазает. А вокруг нас сплошной лес, значит, это мы.

— Так мы ещё и городские повисельники? — спросил ткач Пекарь.

— Видимо.

— Круто!

— Ну, разговариваем мы совсем не так, как эти козлы в пьесе, — возмутился пекарь Возчик. — Они постоянно упоминают эту самую суету, которая вечно сует. А их шуток я совсем не понимаю.

— А ты и не должен понимать шутки, это же пьеса, — объяснил Джейсон.

— Мои штаны! — закричал вдруг ткач Пекарь.

— Слушай, заткнись и толкай тележку.

— Не понимаю, почему мы не можем показать наш Танец с Палкой и Ведром… — пробормотал другой ткач — Портной.

— Мы не будем показывать этот танец! Я даже слышать о нем ничего не хочу! У меня до сих пор болит колено! Так что заткнитесь все! Ещё раз о Танце с Палкой и Ведром услышу…

— Моё брюхо! — снова заорал Пекарь, которого не так-то просто было сбить с мысли.

Тележка прыгала по изрытой колеями дороге.

Даже Джейсон вынужден был признать, что танцевать значительно проще, чем лицедействовать. Люди не глазели на тебя и не хихикали. А эти дети… Им только дай повод посвистеть. Ткач и Кровельщик почти открыто бунтовали и умышленно путали слова. Каждый вечер приходилось искать новое место для репетиции.

Даже в лесу невозможно было скрыться. Просто удивительно, и откуда только берутся эти прохожие?

Ткач перестал толкать тележку и вытер пот со лба.

— Я уж думал, у Чертова Дуба нас никто не найдет, — сказал он. — В полумиле от ближайшей тропинки, но, будь я проклят, всего через полминуты там было не протолкнуться от всяких углежогов, отшельников, трапперов, лесорубов, охотников, троллей, сборщиков птичьего помета, хвороста, свинопасов, грибников, гномов, хулиганов и каких-то подозрительных типов в длинных плащах. Удивительно, и как это в лесу ещё осталось место для деревьев! Ну, куда теперь?

Они подошли к перекрестку — если его можно было так назвать.

— Что-то не припоминаю я это место, — сказал браконьер Плотник. — А думал, что знаю все тропки.

— Это потому, что ходишь ты по ним, только когда темно, — подсказал Джейсон.

— Все знают, ясна ночь — услада для тебя, — продекламировал извозчик Кровельщик слова из пьесы.

— Для него любая ночь — услада, — возразил Джейсон.

— Эй, — воскликнул ткач Пекарь, — а мы, по-моему, начинаем вживаться в роли!

— Сворачиваем направо, — предложил Джейсон.

— Ни за что. Там сплошной вереск и колючки.

— Тогда налево.

— А там тропинка слишком извилистая, — сказал Ткач.

— Тогда как насчет средней дороги? — предложил Возчик.

Джейсон посмотрел вперед.

«Средняя дорога» действительно существовала, хотя, скорее, это была звериная тропа, петлявшая между тенистыми деревьями. Вдоль неё густо росли колючие кустарники. Зеленая, несколько зловещая тьма сгущалась над тропинкой.

Все его чувства кузнеца встали на дыбы и дружно завопили.

— Э, нет, только не сюда, — помотал головой Джейсон.

— Кончай, — сказал Ткач. — Ну что тебе не нравится?

— А то, что тропка эта ведет к Плясунам, — объяснил Джейсон. — Мама говорила, к Плясунам ходить нельзя, потому что вокруг них зачастую пляшут голые девки.

— Уже не пляшут, — поправил его Кровельщик. — Старая матушка Ветровоск топнула ногой и заставила их надеть штаны.

— Они туда больше не ходят, — подтвердил Возчик. — Так что там будет тихо и безлюдно. Самое то для репетиции.

— Мама говорила, туда никто не должен ходить, — несколько неуверенно возразил Джейсон.

— Да, но, может, она имела в виду, что туда нельзя ходить… с магическими намерениями, — ответил Возчик. — А в наших париках да лохмотьях ничего магического нет.

— Правильно, — согласился Кровельщик. И там нам точно не помешают.

— А кроме того, — подхватил Ткач, — если каким-нибудь девчонкам снова приспичит прокрасться туда, чтобы поплясать без штанов, мы их обязательно увидим.

Воцарилась абсолютная задумчивая тишина.

— Наверное, — сказал Кровельщик, выражая тем самым невысказанную точку зрения почти каждого из них, — это наш долг перед обществом.

— Ну-у-у, — протянул Джейсон, — мама говорила…

— Во всяком случае, — перебил его Ткач, — уж кто бы говорил, да только не твоя мамаша. Мой отец рассказывал, что в молодости она сама частенько бегала без…

— Хорошо, хорошо, — сдался Джейсон перед явным численным превосходством. — Вряд ли какой вред будет, если мы там чуть порепетируем. Это же обыкновенное, как его… притворничество. Но никаких танцев. Тем более, и я хочу, чтобы все это поняли, никаких палок и ведер.

— О, мы будем просто играть, — заверил его Ткач, — ну и следить за ситуацией, конечно.

— Таков наш долг перед обществом, — повторил Кровельщик.

— Ох и сложная это наука, притворничество… — вздохнул Джейсон.

Бим-бом-блям-динь…

Этот звук эхом разнеся над Ланкром.

Взрослые мужчины, копавшиеся в садах, разом бросили лопаты и поспешили укрыться в домах…

Бим-бом-динь-блям…

В дверях появились женщины и принялись отчаянно зазывать детей домой.

…Блям-бом-динь-дон-бом…

Захлопнулись ставни. Некоторые мужчины, сопровождаемые испуганными взглядами домочадцев, заливали огонь в очагах и пытались заткнуть мешками дымоходы…

Нянюшка Ягг жила одна, потому что всегда уверждала: пожилые люди должны уважать себя и ни от кого не зависеть. Кроме того, прямо за стенкой спал Джейсон, и его самого или его жену, как там её, легко можно было разбудить, если хорошенько постучать по балке башмаком, а с другой стороны жил Шон, которого нянюшка заставила натянуть веревку и повесить на неё жестяные банки, при помощи которых его легко можно было вызвать, в случае если мамочке вдруг потребуется помощь сына. Бим-блям-динь…

Ванной комнаты у нянюшки Ягг не было, зато была жестяная ванна, обычно висевшая на гвоздике на задней стенке уборной. В данный момент нянюшка тащила эту самую посудину в дом. Она проволокла её через весь сад, задев по пути несколько деревьев, углов и садовых гномиков.

Три большие черные кастрюли стояли на печи. Рядом лежали с полдюжины полотенец, губка, пемза, кусок мыла, второй кусок мыла — вдруг потеряется первый — ковш для выуживания пауков, раскисший от воды резиновый утенок с выпавшей пищалкой, долото для срубания мозолей, большая жесткая щетка, малая жесткая щетка, жесткая щетка на длинной ручке для мытья труднодоступных мест, банджо, какая-то штуковина с трубами и кранами, назначения которой никто не знал, и бутылка «Клатчских Ночей» — эссенции для ванн, от одной капли которой трескалась краска.

Блям-бом-бух…

Каждый житель Ланкра обязан был досконально изучить ритуал омовения нянюшки Ягг — в порядке самообороны.

— Но ведь сейчас ещё не апрель! — удивлялись живущие по соседству люди и задергивали шторы.

В доме, что располагался по улице чуть выше хижины нянюшки Ягг, госпожа Тощага схватила мужа за руку.

— Коза осталась на улице!

— Ты с ума сошла! Нет, я туда ни ногой. Ни за что на свете!

— Ты помнишь, что случилось в прошлый раз?! Мы её едва с крыши стащили, да и то она потом три дня лежала парализованная!

Господин Тощага высунулся из двери. Было тихо. Слишком тихо.

— Наверное, воду наливает, — сказал он.

— У тебя есть пара минут, — предупредила жена. — Давай, или придется целую неделю йогурт пить.

Господин Тощага снял висевший за дверью поводок и пополз к привязанной у изгороди козе. Животное узнало признаки готовящегося банного ритуала и сейчас стояло, в буквальном смысле слова окаменев от ужаса.

Сдвинуть козу с места не представлялось возможным. Пришлось волочь её на себе.

Послышались далекие, но настойчивые, хлюпающие звуки, затем о край жестяной ванны ударилась пемза.

Господин Тощага перешел на бег.

До его слуха донеслось позвякивание струн настраиваемого банджо.

Мир затаил дыхание.

И это началось, пронеслось, как торнадо над прерией.

— А-а-а-а-а-и-и-и-и-и-и…

Три цветочных горшка над дверью по очереди раскололись. Шрапнель просвистела рядом со щекой господина Тощаги.

— А на волшебном посохе — нехилый набалдашник…

Господин Тощага забросил козу в дверь и нырнул следом. Жена быстро задвинула засов.

Вся семья, включая козу, залезла под стол.

Дело было не в том, что нянюшка Ягг плохо пела. Дело было в том, что взятые ею ноты, будучи усиленными жестяной ванной, становились поистине могущественной силой.

Каждый более или менее талантливый певец способен разбить голосом стеклянный бокал, но нянюшка своим верхним «до» растирала стекло в порошок.

Члены ланкрской команды по народным танцам с мрачным видом сидели на траве и передавали друг другу глиняный кувшин. Репетиция не удалась.

— Не получается что-то… — промолвил Кровельщик.

— По-моему, это совсем не смешно, — откликнулся Ткач. — Сомневаюсь, что король помрет со смеху, увидев, как мы изображаем толпу повисельных куртизанов.

— У тебя, кстати, хуже всего получается, — сказал Джейсон.

— А у нас и не должно получаться. Как сказано в этих бумажках, мы — повисельные куртизаны, которые пытаются изображать из себя актеров и у которых ничего не получается, — возразил Ткач.

— Да, но у тебя совершенно не получается сыграть человека, у которого ничего не получается, — откликнулся Жестянщик. — Не знаю почему, но не получается. Вряд ли утонченные дамы и господа…

Порыв ветра, пролетевшего над пустошью, принес запах льда.

— …Будут смеяться потому, что у нас не получается сыграть людей, которые не умеют играть.

— Я вообще не понимаю, что может быть смешного в толпе грубых куртизанов, пытающихся изображать артистов, — хмыкнул Ткач.

Джейсон пожал плечами.

— Здесь говорится, что все господа… Очередной порыв ветра и оловянный привкус снега…

— …В Анк-Морпорке хохотали над этой пьесой несколько недель кряду, — сказал он. — Она шла на Брод-авеню целых три месяца.

— А что такое Брод-авеню?

— Там находятся все основные театры. «Дискум» — главный из них.

— В Анк-Морпорке палец покажешь — и будут смеяться, — буркнул Ткач. — Там, небось, нас всех деревенскими дурнями считают. Ведрами хлещем укипаловку, распеваем дурацкие народные песни — ну что с нас взять? У нас ведь всего три мозговые извилины, да и те прижались друг к другу, чтобы согреться…

— Кстати об укипаловке, кувшин передай.

— Сволочи зажиревшие!

— Ну! Они, наверное, не знают, каково это, холодной зимней ночью засунуть руку по плечо в коровью задницу. Ха!

— Во-во, да откуда им это… Кстати, о чем ты говоришь? У тебя же нет коровы.

— Нет, но я-то знаю, каково это.

— А-а… А ещё… Ещё… Ещё они не знают, каково это идти по залитому навозом двору, они, небось, не переживали ужасного момента, когда один сапог уже завяз, а ты стоишь и болтаешь ногой, точно зная: куда бы ты её ни поставил, все равно провалишься.

Глиняный кувшин нежно побулькивал, когда его передавали из одних нетвердых рук в другие.

— Точно, эт’точно. А ты видел, видел, как они пляшут? Повеситься можно…

— Что, пляшут в городе?

— Ну, по крайней мере в Сто Гелите. Толпа жирных волшебников и купцов. Целый час наблюдал за ними, а они даже ни разу животами не коснулись…

— Придурки городские. Понаедут сюда, отнимут нашу работу…

— Не глупи. Откуда им знать про настоящую работу?

Снова забулькал кувшин, но уже более глухо, указывая на то, что пустоты в нем куда больше, чем укипаловки.

— И они никогда не залезали по плечо…

— Дело в том… В том… Дело… Оно в том… Ха! Они ещё имеют наглость смеяться над приличными грубыми куртизанами! Это… Оно… Того… О чем это я? Ну… Как его… В общем, эта пьеса о том, как толпа повисельных… как их, этих, мерзавцев лезут из кожи вон, чтобы поставить пьесу о толпе дам и господ…

Холод в воздухе, колючий, как льдинки…

— Не, все-таки в пьесе чего-то не хватает…

— Правильно.

— Мистического элемента.

— Во-во. А я… Думаю… Я думаю… Сюжет нужен, во! Чтоб все по домам расходились, посвистывая от удивления. Ага, точно!

— И играть нужно здесь, на свежем воздухе. Под небом, на фоне холмов.

Джейсон Ягг нахмурил брови. Впрочем, они всегда были нахмуренными, когда Джейсон размышлял о сложности мира. Только работая с железом, он точно знал, что нужно делать. Наконец Джейсон Ягг поднял трясущийся палец и попытался сосчитать своих, как их… трагичных актеров. Учитывая то, что к тому времени кувшин почти опустел, это потребовало значительных усилий. В среднем получалось, что рядом с ним сидели ещё семь человек. Но его терзало некое смутное, мучительное чувство… Что-то было не так.

— Здесь? — неуверенно переспросил он.

— Хорошая мысль, — кивнул Ткач.

— Разве это не твоя мысль? — удивился Джейсон.

— Я думал, это ты предложил.

— А я думал, что ты.

— Какая разница, кто что предложил?! — воскликнул Кровельщик. — Хорошая идея. Кажется очень правильной.

— А что такое этот, как его, мифтический элемент?

— Так как правильно — мифтический или мифический?

— Какая разница? Главное — нам его не хватает, — со знанием дела промолвил театральный эксперт Ткач. — Мифика — это очень важно.

— Моя мама предупреждала… — начал было Джейсон.

— Да не будем мы здесь плясать, — заверил его Возчик. — Я понимаю, ты не хочешь, чтобы люди шлялись тут, вокруг камней, сами по себе и всякой волшбой занимались. Но что плохого, если сюда придут все сразу? Ну, то есть король и прочие. И твоя мама тоже. Ха, мимо неё-то, небось, беспорточным не проскользнешь!

— Да нет, вы не поняли… — возразил Джейсон.

— И эта, другая, она ведь тоже здесь будет, — сказал Ткач.

Все разом подумали о матушке Ветровоск.

— Честно говоря, боюсь её до смерти, — наконец промолвил Кровельщик. — Она словно насквозь тебя видит. Хотя славная женщина, славная, слова дурного о ней не скажешь! — крикнул он, а потом уже значительно тише добавил: — Говорят, по ночам она перекидывается в кролика или, к примеру, в летучую мышь и бродит по округе. Ну, то есть форму меняет. Я, конечно, не верю во все эти россказни! — снова заорал он, потом опять понизил голос: — Но старый Визен из Ломтя сам мне рассказывал. Попал он однажды кролику в ногу, а на следующий день она, проходя мимо, как скажет «Ой!» да как влепит ему оплеуху…

— А мой папаша, мой папаша рассказывал, — заторопился внести свою лепту Ткач, — вел он однажды на продажу старую корову, а та вдруг возьми да приболей, да свались прямо посередь дороги. А дело было неподалеку от хижины этой славной женщины. Ну, корову он, конечно, поднять не сумел, потому и пошел за подмогой. Так вот, постучал он в дверь, а она открыла ему и говорит, тогда как он и слова не успел вымолвить: «Что, — говорит, — Ткач, корова заболела?» Вот так… А потом и говорит…

— Это что, ты о той пятнистой корове рассказываешь? — перебил его Возчик.

— Нет, пятнистая была у моего дяди, а у папаши была со сломанным рогом, — ответил Ткач. — Так вот…

— Пятнистая она была, готов поклясться! — помотал головой Возчик. — Помню, папаша мой все глядел на неё из-за нашей изгороди и приговаривал: экие, мол, красивые пятна на корове, сейчас таких пятен уже и не найдешь… У вас тогда ещё поле старое было, возле Капустного колодца.

— Не было у нас там поля, — возразил Ткач. — У моего двоюродного брата было, а у нас нет. Так вот…

— Ты уверен?

— Так вот! — повторил Ткач. — Она и говорит: «Погоди, дам я тебе кое-что». Уходит на кухню, приносит две такие большие красные пилюли и…

— Да не, ваше это поле было! — настаивал на своем Возчик.

— …И протягивает ему одну из пилюль. «Вот, — говорит. — Подними своей старой корове хвост и засунь пилюлю туда, куда солнце не светит. Ровно через полминуты она вскочит да побежит так быстро, как в жизни не бегала». Ну, папаша поблагодарил ведьму, уже уходить собрался, но потом сообразил-таки спросить. «А зачем, — спрашивает, — вторая пилюля-то?» Она так хитро посмотрела на него и говорит: «Ну, тебе ведь захочется её догнать, верно?»

— Рядом с Ломтем есть одна очень глубокая долина, — глубокомысленно изрек Возчик.

Все недоуменно воззрились на него.

— Ты это о чем? — спросил Ткач.

— Прям за горой, — продолжал Возчик, понимающе кивая. — Там всегда тень. Наверное, она эту долину имела в виду. Место, куда солнце не светит. Далековато, конечно, нести пилюлю, но ведьмы знают, что говорят.

Ткач весело подмигнул остальным.

— Послушай, она ж имела в виду то место… куда обезьяна засовывает орех.

Возчик покачал головой.

— В Ломте никаких обезьян нет, — уверенно сказал он. Но потом лицо его растянулось в улыбке. — О, я все понял! Это она так шутила!

— Ох уж эти писаки из Анка! Чес’слово, знают нас как облупленных. Передай-ка мне кувшин.

Джейсон снова огляделся. Беспокойство его усиливалось. В руках, привыкших к ежедневной работе с железом, возник какой-то неприятный зуд.

— Ребята, по-моему, нам пора по домам, — с трудом проговорил он.

— Какая красивая ночь, однако… — мечтательно сказал Пекарь, не двигаясь с места. — Смотри, как мерцают звезды.

— Хотя чуть похолодало, — возразил Джейсон.

— И пахнет снегом, — добавил Возчик.

— О да, — согласился Пекарь. — Вот именно. Снег в середине лета. Там, куда солнце не светит, всегда так…

— Слушай, заткнись, а? — поморщился Джейсон.

— Да что это с тобой?

— Да все! Нас не должно быть здесь! Неужели вы ничегошеньки не чувствуете?

— Сядь, — велел Ткач. — Успокойся, все в порядке. Лично я ничего не чувствую, кроме воздуха. И в кувшине ещё немножко укипаловки осталось.

Пекарь откинулся на спину.

— Я вспомнил старую историю. Об этом самом месте, — возвестил он. — Однажды один человек охотился здесь и заснул.

В темноте забулькал кувшин.

— Ну и что? — поинтересовался Возчик. — Я, например, каждую ночь засыпаю. Что в этом особенного?

— Но этот человек, проснувшись и вернувшись домой, увидел, что жена его живет с другим, а дети знать не знают, кто он и как звать…

— Со мной такое почти каждый день случается, — мрачно заметил Ткач.

Пекарь принюхался.

— Слушайте, а ведь правда пахнет снегом. Чуете? Такой резкий запах…

Кровельщик прилег и положил голову на руку.

— А я вот что скажу… Если б точно знать, что моя старуха выйдет замуж за другого, а мои оболтусы наконец отвалят и перестанут обжирать мою кладовую, — честно говоря, я бы стрелой примчался сюда с одеялом. У кого кувшин?

Джейсон сделал глоток укипаловки и сразу почувствовал себя значительно лучше. Видимо, едкая жидкость добралась-таки до нервов и растворила их напрочь.

Однако, собравшись с силами, он все же вынес на общий суд заманчивое предложение:

— Эй, ребят, у меня в кузнице охлаждается в корыте ещё один кувшин. Ну, что скажете? Может, все пойдем туда? Ребят? Эй, ребят?

Но в ответ он услышал только храп.

— Эх, ребята…

Джейсон встал.

Звезды в небе закружились.

Джейсон мягко упал на спину. Кувшин вылетел из его рук и покатился по траве.

Звезды ярко мерцали, а ветер был холодным и пахнул снегом.

Король обедал в одиночестве, то есть, иными словами, он обедал на одном конце стола, а Маграт — на другом.

Однако им все же удалось встретиться у камина, чтобы выпить по бокалу вина.

В такие моменты они не знали, что сказать друг другу, поскольку ещё не привыкли проводить время в обществе другого человека. Таким образом, разговоры их были весьма загадочными.

И касались в основном предстоящей свадьбы. Королевская свадьба отличается от свадьбы простолюдинов. Во-первых, у вас уже все есть. Традиционный список свадебных подарков, включающий полный комплект столовых приборов и столовый же сервиз на двенадцать персон, выглядит несколько неуместно, если у вас уже имеется замок с таким количеством полностью обставленных комнат, что многие пришлось закрыть, и в них даже, в строгом соответствии с теорией эволюции, развились особые виды пауков. Но вы не можете попросить гостей сложиться и подарить вам, скажем, Армию в Красно-Белых Мундирах, чтобы она подходила к обоям на кухне. Члены королевской семьи, когда женятся, получают либо мелкие подарки, типа замысловатых яиц с часовым механизмом, либо громоздкие, крупные предметы, типа герцогинь.

Во-вторых, есть ещё список гостей. Даже на обычной свадьбе с ним возникают значительные сложности, и трудности эти связаны с престарелыми родственниками, которые истекают слюнями и потеют, братьями, которые становятся агрессивными после первой же рюмки, и разными людьми, которые не разговаривают с другими людьми из-за того, Что Те Сказали О Нашей Шэрон. Это что касается обычной свадьбы, а члены королевской семьи вынуждены иметь дело с целыми странами, которые становятся агрессивными после первой рюмки, с целыми королевствами, которые Разорвали Дипломатические Отношения с другой державой, после того как Кронпринц Сказал Это О Нашей Шэрон.

Тем не менее Веренсу удалось со всем этим разобраться, однако следовало ещё учитывать проблему различных видов, населяющих Диск. Гномы и тролли, живущие в Ланкре, неплохо ладили друг с другом, поскольку не имели общих дел, но слишком большое их количество, собранное под одной крышей, особенно если спиртное течет рекой и особенно если оно течет в направлении гномов, могло привести к тому, что одни принялись бы Отрывать Руки другим опять-таки потому, что Их Предки Сказали О Нашей Шэрон.

Ну а в-третьих…

— Как та девушка, которую сюда принесли?

— Я велела Милли присматривать за ней. А что там делает эта парочка?

— Понятия не имею.

— Но ты же король.

Веренс смущенно поежился.

— А они — ведьмы. Что-то не хочется задавать им лишние вопросы.

— Почему?

— Они же могут ответить. И что мне тогда делать?

— О чем хотела поговорить с тобой матушка?

— Ну, ты знаешь… так… о всяком.

— Не о… сексе?

Лицо Веренса вытянулось — так обычно выглядит человек, который готовился к лобовой атаке, но вдруг узнал, что что-то мерзкое происходит за его спиной.

— Нет! Что ты… А почему ты спрашиваешь?

— Нянюшка пыталась дать мне материнский совет. Мне ничего не оставалось делать, кроме как прикинуться дурой. Подумать только, они относятся ко мне как к неопытной девчонке.

— О нет, ни о чем подобном мы не говорили.

Некоторое время они молча сидели рядом с огромным камином, оба красные от смущения.

— Э-э… а ты заказал эту книгу? — немного погодя спросила Маграт. — Ну, ту самую… с гравюрами?

— О да. Да, заказал.

— Её уже должны были прислать.

— Почтовая карета приезжает раз в неделю. Завтра, наверное, будет. Мне самому надоело бегать наперегонки с Шоном, чтобы перехватить её.

— Ты — король. Можешь приказать ему не бегать.

— Мне не хочется это делать. Он так остро все воспринимает.

Огромное полено, горящее в камине, хрустнуло и развалилось надвое.

— А разве можно заказать книги об… этом?

— Можно заказать книги о чем угодно.

Оба, как по команде, уставились на огонь. «Ей не нравится быть королевой, — подумал Веренс. — Я это вижу. Но когда выходишь замуж за короля, становишься королевой. Так во всех книгах сказано…»

А Маграт тем временем думала: «Он был таким милым, когда носил колпак с серебряными бубенчиками и спал на полу перед дверью хозяина. Тогда я могла разговаривать с ним, ничего не стесняясь…»

Веренс хлопнул в ладоши.

— Ну, похоже, мы все обсудили. Завтра будет тяжелый день, приезд гостей и все такое прочее.

— Да, день будет длинным.

— Почти самым длинным. Ха-ха.

— Да.

— Наверное, грелки в наши постели уже положили…

— Шон научился с ними справляться?

— Надеюсь. Во всяком случае, больше одеял я навалить на себя не могу.

Зал был действительно большим, тени прятались по углам, собирались кучками.

— Должно быть, — очень медленно произнесла Маграт, не отрывая глаз от пламени, — в Ланкре было не очень много книг. До этого времени.

— Грамотность — великое дело.

— Люди как-то обходились без них.

— Да, но делали все неправильно. Все по старинке да по старинке…

Маграт смотрела на огонь. «Ну да, с фантазией в Ланкре всегда было туго», — подумала она.

— Что ж, пора уже ложиться, как ты думаешь?

— Думаю, ты права.

Веренс снял два серебряных подсвечника и зажег свечи вощеным фитилем. Один подсвечник он передал Маграт.

— Тогда спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Они поцеловались, развернулись и разошлись по своим спальням.

Простыни на кровати Маграт как раз начинали дымиться. Она вытащила грелку и выбросила её в окно.

А потом с ненавистью посмотрела на свой гардероб, который почему-то одновременно служил и уборной.

Маграт, вероятно, была единственным человеком в Ланкре, которого волновали проблемы биопереработки. Все остальные придерживались простого принципа: сгниет все, что угодно — только время дай.

Дома у Маграт — вернее, там, где она раньше жила — уборная располагалась в дальнем конце сада. Маграт она нравилась. Ведерко золы — и все проблемы решены. К тому же в уборной на гвоздике висел прошлогодний «Ещегодник», который всегда можно было почитать, заскучав, а на двери был красивый вырез в виде виноградной грозди. Раз в несколько месяцев Маграт копала другую яму и просила кого-нибудь помочь перенести будочку на новое место.

Но что представлял собой местный гардероб, он же туалет? Это была небольшая ниша с деревянным сиденьем, расположенным над квадратным отверстием, которое вело в самый низ крепостной стены, в своего рода яму, где раз в неделю происходила биопереработка посредством органо-динамического процесса, более известного под названием «Шон Ягг и его тачка». Это Маграт ещё могла понять. Это некоторым образом вписывалось в общую теорию знати и простонародья.

Но что её шокировало, так это крючки и вешалки в уборной, которая почему-то служила ещё и гардеробом.

Да, да, крючки и вешалки предназначались именно для одежды. Как объяснила Милли, здесь хранились наиболее дорогие меха и платья. А коварную моль отгонял сквозняк из отверстия и… запах^[540].

Но Маграт решительно пресекла эту порочную практику.

Она лежала в постели и смотрела на потолок.

Конечно, она хотела выйти замуж за Веренса, даже несмотря на его безвольный подбородок и слезящиеся глаза. Сейчас, во мраке ночи, Маграт понимала, что не имеет права быть привередливой, к тому же не каждой девушке удается заполучить в мужья короля.

Просто ей он больше нравился, когда был шутом. Есть что-то привлекательное в мужчине, который позвякивает при ходьбе.

А теперь в будущем её ждали плохо сотканные гобелены да сидение у окна с задумчивым видом.

Она досыта наелась томами по этикету и всевозможными родословным, а Твурповская «Книга Пэров Питнадцати Гор и равнины Сто» преследовала её во сне.

Но, чтобы стать настоящей королевой, все это нужно выучить. Длинная галерея была забита подобными трудами, а Маграт и до середины её не добралась. Как обращаться к троюродному брату графа? Что означают картинки на щитах, все эти смотрящие назад или идущие с поднятой правой передней лапой и косящиеся вправо львы?

А одежда? Мантилью Маграт решительно отвергла, но большая остроконечная шляпа с длинным шарфом позади ей тоже не сильно нравилась. Может, на ком-то эта шляпа и смотрится, но Маграт в ней выглядела так, словно ей на шею кто-то уронил большую порцию мороженого.

Нянюшка Ягг сидела перед камином в халате, попыхивала трубочкой и лениво подстригала ногти. Периодически раздавался пронзительный свист рикошета. Потом послышался звон — это разбилась масляная лампа.

А матушка Ветровоск лежала в постели, неподвижная и холодная. В её руке, испещренной синими венами, была зажата записка, говорящая о том, что матушка «НИ УМИРЛА».

Её разум парил над лесом и искал, искал…

Вся беда была в том, что туда, где не было глаз, чтобы видеть, и ушей, чтобы слышать, матушка проникнуть не могла.

Вот почему она не заметила низинку рядом с Плясунами, в которой спали восьмеро мужчин. Спали и видели сны…

С другими освоенными человеком землями Ланкр соединяется мостом через Ланкрское ущелье, где протекает мелкая, но убийственно быстрая и коварная речка по имени Ланкр^[541].

Достигнув обрыва, карета остановилась.

Дорогу перегораживал шлагбаум, небрежно раскрашенный красной, белой и черной красками.

Кучер потрубил в рог.

— В чем дело? — осведомился Чудакулли, высунувшись из окна.

— Троллев мост.

— Ничего себе.

Через некоторое время из-под моста донесся грохот, и через парапет перелез тролль. Впрочем, для обычного тролля на нем было слишком много одежды. Кроме обязательной по закону набедренной повязки он носил ещё и шлем. Изначально шлем предназначался для человеческой головы, поэтому на башке тролля он удерживался лишь при помощи шнурка. В общем, тролль именно «носил» его.

— Что такое? — спросил проснувшийся казначей.

— Там, на мосту, тролль, — ответил Чудакулли, — но он под шлемом, стало быть, он скорее всего какой-нибудь местный чиновник. Так что вряд ли он будет нас есть^[542]. Ты, главное, не бойся…

Казначей хихикнул — разум его быстренько взял ноги в руки и помчался куда глаза глядят.

У окна кареты появился тролль.

— Добрый вечер, ваши светлости, — поздоровался он. — Таможенный досмотр.

— Что вы, что вы, мы совершенно не больны, — пролепетал уже совершенно счастливый казначей. — Тем более этим. Я имею в виду, то есть, мы волшебники, поэтому, э-э, нам нельзя…

— Я спрашиваю, — сказал тролль, — не провозите ли вы случайно пиво, крепкие напитки, вина, галлюциногенные растения или книги непристойного или распутного содержания?

Чудакулли оттащил казначея от окна.

— Нет, — ответил он.

— Нет?

— Нет.

— Уверены?

— Да.

— А не желаете ли приобрести?

— Мы что, похожи на козлов? — радостно осведомился казначей, несмотря на попытки Чудакулли сесть ему на голову.

Есть люди, способные войти в негритянский бар и толкнуть длинную речь в защиту рабства.

Но даже эти люди посчитали бы нетактичным упоминание слова «козел» в присутствии тролля.

Выражение лица тролля изменилось очень медленно, словно лавина величаво сошла с горного склона. Думминг попытался забраться под сиденье.

— Ну, мы поскакали? — раздался слегка приглушенный голос казначея.

— Это не он, — быстро проговорил аркканцлер. — Это говорят пилюли из сушеных лягушек.

— Меня невкусно есть, — объявил казначей. — Лучше моего брата съешь, он такой ко… Мф-мф мф-мф…

— Понятненько, — покачал головой тролль. — Кажется мне… — И тут он заметил Казанунду. — Ага! — воскликнул он. — Контрабанда гномов.

— Не говори чепухи, — возразил Чудакулли. — Контрабанды гномов не существует.

— Неужели? Тогда кто это у вас здесь?

— Я — настоящий гигант. В определенном смысле, — сказал Казанунда.

— Гиганты, знаешь ли, побольше ростом.

— А я болел.

При этих словах тролль несколько растерялся. Для него это была неразрешимая задача. Но тролль явно нарывался на неприятности — которые и обрел на крыше кареты, где принимал солнечные ванны библиотекарь.

— А это что за волосатый мешок?

— Это не мешок. Это библиотекарь.

Тролль потыкал в кучу рыжих волос.

— У-ук…

— Что? Обезьяна?

— У-ук?!

Минутой спустя путешественники, перегнувшись через парапет, задумчиво рассматривали протекавшую далеко внизу речку.

— И часто с ним такое? — наконец спросил Казанунда.

— В последнее время не очень, — ответил Чудакулли. — Против… этой, как её… не попрешь. Эй, Тупс, как там эта штука называется, ну, когда размножаешься и детям своим передаешь?

— Эволюция, — ответил Думминг. Волны все ещё бились о берега.

— Она самая. Допустим, у моего отца был жилет с вышитыми фазанами, и он оставил его мне, и теперь я им владею. Это, стало быть, наследственность, а…

— На самом деле все не так… — начал было Думминг, впрочем не особенно надеясь на то, что Чудакулли станет его слушать.

— В нашем Анк-Морпорке разницу между обезьяной и приматом усвоили почти все, — продолжал Чудакулли. — Эволюция, брат… Очень трудно, знаешь ли, размножаться, после того как тебя отвозили по мостовой.

Рябь на воде исчезла.

— Как вы думаете, — поинтересовался Казанунда, — тролли плавать умеют?

— Нет, они просто тонут, а потом выходят на берег, — объяснил Чудакулли. Он развернулся и оперся на локти. — Эх, а знаете, это напомнило мне прошлое… Я имею в виду старую, добрую реку Ланкр. Здесь такая форель водится… Руку целиком откусить может.

— Судя по всему, здесь водится не только форель, — заметил Думминг, наблюдая за показавшимся из воды шлемом.

— А выше по течению — прозрачные заводи… — продолжал Чудакулли. — Полные… неизбывной прозрачности. В них можно купаться голышом, и никто тебя не увидит. И залитые водой луга, полные… воды, представляете? И цветы, и все такое прочее. — Он вздохнул. — Ведь именно на этом мосту она сказала мне, что…

— Он уже вылез из реки, — сообщил Думминг. Но тролль не слишком торопился, поскольку заметил, что библиотекарь с самым беззаботным видом выворачивает из моста огромный камень.

— Именно на этом мосту я спросил её…

— Какая большая у него дубина, — произнес Казанунда.

— Да, именно на этом мосту я почти…

— Ты не мог бы держать этот камень чуть менее вызывающе? — спросил Думминг.

— У-ук?

— Это нам не помешало бы.

— Если кому-нибудь интересно, именно на этом мосту вся моя жизнь…

— Может, поедем дальше? — предложил Думминг. — Тролль ещё долго будет там ковыряться.

— И вообще, ему сильно повезло, что у нас нет времени здесь торчать! — поддакнул Казанунда.

Думминг развернул библиотекаря и подтолкнул его к карете.

— В действительности на этом самом мосту…

Чудакулли обернулся.

— Ты ехать собираешься? — осведомился Казанунда, взяв в руки вожжи.

— Я только что пережил мгновение ностальгических воспоминаний, — с укором произнес Чудакулли. — Но вы, сволочи, ничего, конечно, не заметили.

Думминг держал дверь открытой.

— Есть такое высказывание, аркканцлер: нельзя войти дважды в одну и ту же реку.

Чудакулли в недоумении уставился на него.

— Думаешь, второй раз библиотекарь его туда не зашвырнет?

При въезде в Ланкр сидевший на крыше кареты библиотекарь взял почтовый рожок, машинально откусил мундштук и так сильно дунул, что рожок разом превратился в трубу.

Стояло раннее утро, и улицы Ланкра были безлюдны. Все настоящие крестьяне давно уже встали, обругали нерадивую скотину, швырнули в неё ведром и снова завалились спать.

Звук рожка-трубы эхом отразился от стен.

Чудакулли выскочил из кареты и театрально набрал полную грудь воздуха.

— Нет, вы чувствуете, какой запах?! Настоящий свежий горный воздух! — Он постучал себя по груди.

— Я как раз наступил на что-то очень свежее и сельское, — сообщил Думминг. — А где замок?

— Полагаю, это вон та мрачная черная громада с башнями, — высказал свое мнение Казанунда.

Аркканцлер вышел на центр площади и принялся медленно поворачиваться, широко расставив руки.

— Видите ту таверну? — спросил он. — Ха! Если бы мне давали по пенсу каждый раз, когда меня вышвыривали из неё, у меня было бы… пять долларов и тридцать восемь пенсов. Там, дальше, находится старая кузница, а это — дом госпожи Персифлюр, у которой я жил. А вон ту вершину видите? Это — Медная гора. Однажды я забрался на неё вместе со старым троллем Карбонатником. Эх, какие были деньки… А видите тот лесок чуть ниже, на склоне холма? Именно там она…

Его голос перешел в бормотание.

— Подумать только. Я все вспомнил… Какое это было лето. Таких уж больше и не бывает. — Аркканцлер вздохнул. — Знаете, я бы все отдал, чтобы ещё хоть разок прогуляться с ней по лесу. Мы столько всего не успели… Ладно, пошли.

Думминг оглядел Ланкр. Он родился и вырос в Анк-Морпорке, поэтому всегда считал, что сельская жизнь — это то, что случается с другими людьми, причём у большинства из них — четыре ноги. С его точки зрения, сельская местность представляла собой полный хаос, предшествовавший тому моменту, когда была создана вселенная, то есть нечто цивилизованное, связанное с каменными стенами и булыжными мостовыми.

— Это, стало быть, столица Ланкра? — недоверчиво уточнил он.

— Похоже на то, — пожал плечами Казанунда, который также считал, что город без тротуара — не город вовсе.

— Бьюсь об заклад, здесь, наверное, и кондитерской-то нет, — хмыкнул Думминг.

— А какое здесь пиво! — воскликнул Чудакулли. — Здесь такое пиво… такое пиво, обязательно его попробуйте! А ещё есть укипаловка, её гонят из яблок… и черт знает, что ещё они туда добавляют, — только в металлические кружки её наливать нельзя. Непременно попробуй укипаловку, Тупс. Может, хоть волосы на груди вырастут. А о тебе я совсем молчу…

Он повернулся к следующему пассажиру кареты и оказался лицом к лицу с библиотекарем.

— У-ук?

— Э-э… Молчу… Э-э, молчу, потому что ты и так парень хоть куда.

Аркканцлер засуетился, увидел на крыше кареты мешок с почтой, подпрыгнул и стащил его на землю.

— Кстати, а с этим что будем делать? — спросил он.

За спиной его послышались торопливые шаги, Чудакулли обернулся и увидел спешившего к ним краснолицего молодого человека в кольчуге явно не по размеру, в которой он очень походил на жутко исхудавшую ящерицу.

— А где кучер? — спросил Шон Ягг.

— Приболел, — ответил Чудакулли. — Совершенно бандитская хворь на него напала. Куда почту-то девать?

— Почту, предназначенную для дворца, забираю я, а мешок мы обычно вешаем на гвоздь рядом с дверьютаверны, чтобы люди сами могли забрать свои письма.

— А это не опасно? — спросил Думминг.

— Да нет, гвоздь крепкий, — успокоил его Шон и принялся рыться в мешке.

— Я хотел сказать, письма ведь могут украсть.

— Ну, это вряд ли! Пусть кто попробует, наши ведьмы так на него глянут, мало не покажется.

Шон сунул несколько пакетов под мышку, а мешок повесил на упомянутый выше гвоздь.

— Да, совсем забыл, — хлопнул себя по лбу Чудакулли. — Это место славится ещё кое-чем. Ведьмами! Сейчас я вам такое про них расскажу…

— Моя мама — ведьма, — возвестил Шон, снова зарываясь в мешок.

— Более милых женщин вы нигде не найдете, — недрогнувшим голосом продолжал Чудакулли. — И не слушайте всякие досужие сплетни — мол, все они назойливые, чокнутые старухи, одержимые жаждой власти. Неправда это!

— Вы, небось, на свадьбу приехали?

— Именно так. Я — аркканцлер Незримого Университета, это господин Тупс, волшебник, а это… Куда ты подевался? А, ты здесь… Господин Казанунда.

— Граф, — подсказал Казанунда. — Я — граф.

— Правда? А почему ты ничего не говорил об этом?

— Ну, понимаешь, это не та вещь, о которой говорят при первой же встрече.

Чудакулли с подозрением прищурился:

— Гм, а я думал, у гномов нет титулов…

— Я оказал кое-какую мелкую услугу самой королеве Агантии Скундской, — гордо заявил Казанунда.

— Правда? Подумать только. И насколько мелкую?

— Не настолько.

— Подумать только… Так, дальше, это — казначей, а это — библиотекарь. — Чудакулли сделал шаг назад, помахал рукой и одними губами прошептал: — Только не произноси при нем слово «обезьяна».

— Очень рад познакомиться, — вежливо поздоровался Шон.

Такой реакции Чудакулли совсем не ожидал.

— Это — библиотекарь, — повторил он.

— Да, да, я слышал. — Шон кивнул орангутану. — День добрый.

— У-ук.

— Тебя, наверное, интересует, почему он так выглядит, — подсказал Чудакулли.

— Да не особо.

— Не особо?

— Моя мама всегда говорила, что внешность — дело наживное.

— Какая своеобразная женщина. И как же её зовут? — спросил Чудакулли.

— Госпожа Ягг.

— Ягг? Ягг? Что-то припоминаю… Она, случаем, не родственница Твереза Ягга?

— Он приходится мне папой.

— Ничего себе. Сын старика Твереза! И как поживает старый хрыч?

— Не знаю. Во всяком случае, когда его хоронили, он был мертв.

— Вот те на! И давно он, того, мертв?

— Все последние тридцать лет.

— А с виду тебе не больше двад… — начал было Думминг, но Чудакулли успел ткнуть его локтем в ребра. — Здесь сельская местность, — прошипел он. — И люди тут живут по-другому. И чаще.

Он снова повернулся к розовому и выражающему полную готовность услужить лицу Шона.

— Город, похоже, просыпается, — заметил он. И действительно, в домах начали открываться ставни. — Мы позавтракаем в таверне. Насколько помню, там готовили великолепные завтраки. — Он опять принюхался и широко улыбнулся. — А как пахнет-то, как пахнет!

Шон принюхался и оглянулся по сторонам.

— Действительно, пахнет по-королевски, — сказал он.

Послышался стремительно приближающийся топот чьих-то ног, потом он резко стих, и из-за угла появился король Веренс II. Он выступал медленно и величественно, но лицо его было очень красным.

— Наверное, поэтому у вас всех такой здоровый цвет лица, — весело произнес Чудакулли.

— Это же король! — прошипел Шон. — А у меня нет трубы!

— Гм, — промолвил Веренс. — А что, Шон, почту уже привезли?

— О да, сир! — ответил не менее взволнованный, чем король, Шон. — Она уже у меня. Я разберу её и сразу же положу на стол вашего величества.

— Гм…

— Что-нибудь не так, сир?

— Гм… Я думал, может быть…

Шон уже разрывал обертку.

— Так, книга по этикету, которую давным-давно была заказана, книга по свиноводству, а это… что такое?..

Веренс попытался выхватить посылку. Шон машинально попытался её удержать. Обертка треснула, и большая толстая книга упала на землю. Ветерок стал перебирать страницы с гравюрами.

Все опустили глаза.

— Ого! — воскликнул Шон.

— Ничего себе, — хмыкнул Чудакулли.

— Гм, — сказал король.

— У-ук?

Шон очень аккуратно поднял книгу и перелистнул несколько страниц.

— Вы только посмотрите! Ногой! Никогда не думал, что так можно ногой! — Он толкнул в бок Думминга Тупса. — Нет, ты только посмотри!

Чудакулли перевел взгляд на короля.

— Ваше величество, с вами все в порядке?

Веренс смущенно поежился.

— Гм…

— А здесь… Нет, с ума сойти можно, палками, обычными палками — и такое…

— Что? — спросил Веренс.

— Ого! — снова воскликнул Шон. — Большое спасибо, сир. Эта книжка очень нам пригодится. Ну, то есть я, конечно, кое-что слышал о таком, но…

Веренс выхватил книгу из рук Шона и уставился на титульную страницу.

— «Искуство Боя»? Боя? Но я точно помню, что заказывал «Искуство Бра…»

— Сир?

На какой-то момент воцарилась полная тишина — Веренс сражался с самим собой за душевное равновесие. Судя по всему, победу одержало разумное я.

— А, да. Правильно. Э. Ну да, конечно. Да. Понимаете ли, хорошо обученная армия… просто необходима для обеспечения безопасности королевства. И это правильно. Да. Замечательно. Мы с Маграт подумали и решили… Да. Можешь забрать её, Шон.

— Я начну заниматься немедленно, сир!

— Гм… Хорошо.

Джейсон Ягг проснулся — и тут же пожалел об этом.

Давайте говорить откровенно. Многие крупные специалисты пытались описать похмелье. В качестве примеров часто использовались танцующие на вашей голове слоны и все такое прочее. Однако описания эти грешили неточностью. Они вечно отдавали чем-то вроде: «Хо-хо, что-то мы, ребята, перебрали». Какая-то похмельная мужественность сквозила в них: «Хо-хо, человек, ещё девятнадцать пинт пива, эй, ну и поднабрались мы вчера, хо-хо…»

Честно говоря, описать похмелье, наступающее после ланкрской укипаловки, просто невозможно. В лучшем случае вы будете чувствовать себя так, будто ваши зубы растворились и вся эта гадость осела у вас на языке.

Наконец, кузнец сел и открыл глаза^[543].

Одежда его была мокрой от росы.

Голова полнилась всякими неясными шепотами.

Джейсон Ягг уставился на камни.

Кувшин из-под укипаловки валялся рядом, в кустике вереска. Спустя пару-другую мгновений Джейсон протянул руку, поднял его и встряхнул — так, на всякий случай. Кувшин был совершенно пуст.

Носком сапога Джейсон ткнул Ткача под ребра.

— Вставай, старый пьяница. Мы провалялись здесь всю ночь!

Постепенно все танцоры осуществили краткое, но крайне болезненное всплытие на поверхность сознания.

— Ох и задаст мне Ева палкой, когда я вернусь домой, — простонал Возчик.

— А может, и не задаст, — возразил Кровельщик, ползающий на карачках в поисках своей шляпы. — Может, она уже за другого замуж вышла.

— То есть ты хочешь сказать, что прошла уже сотня лет? — с надеждой в голосе произнес Возчик.

— Вот здорово, — прибодрился Ткач, — а у меня семь пенсов вложены в «Охуланский оберегательный банк». Да я же миллионером стану, проценты на проценты и так далее. Буду богат, как Креозот.

— А кто такой Креозот? — спросил Кровельщик.

— Знаменитый богач, — ответил Пекарь, доставая свой башмак из торфяной лужи. — Заграничный.

— Да нет, там какая-то другая история произошла. Это то ли король был, то ли ещё кто. Такое часто в заграницах случается. Сначала ты богат, живешь себе, в ус не дуешь, а потом бац — и все, до чего бы ты ни дотронулся, в золото превращается. Наверное, он какую-то особую, заграничную хворь подцепил.

Возчик нахмурился.

— А как же он справлялся?.. Это, ну, а когда приспичит?..

— Пусть это послужит тебе уроком, молодой Возчик, — нравоучительно промолвил Пекарь. — Живи себе здесь, с разумными людьми, а не шалайся по всяким заграницам, где того и гляди какую-нибудь заразу подхватишь.

— Мы проспали тут всю ночь, — неуверенно произнес Джейсон. — Это ведь очень опасно…

— Вот здесь ты тысячу раз прав, Джейсон Ягг, — согласился Возчик. — Очень опасно. Взять меня, к примеру… Кажется, какая-то тварь перепутала моё ухо с туалетом.

— Я имел в виду, в голову могут прийти всякие странные вещи…

— И я о том же.

Джейсон заморгал. Ему снились сны, в этом он был абсолютно уверен. Он помнил, что видел сны. Не помнил только, о чем они были. В голове его все ещё сохранилось ощущение, что кто-то с ним разговаривает, но голос доносится откуда-то издалека и слова почти не слышны.

— Ну, ладно, — наконец сказал он и с третьей попытки поднялся на ноги. — Надеюсь, ничего дурного не случилось. Пошли домой, посмотрим, в каком мы сейчас веке.

— А кстати, — встрепенулся Кровельщик, — в каком?

— В веке Летучей Мыши, наверное, — пожал плечами Пекарь.

— А может, уже и нет, — с надеждой в голосе произнес Возчик.

Вскоре выяснилось, что на дворе по-прежнему был век Летучей Мыши. В Ланкре единицами времени мельче часа или крупнее года почти не пользовались.

Люди развешивали флаги на городской площади, бригада рабочих воздвигала майское дерево. Кто-то приколачивал очень неудачно написанный портрет Веренса и Маграт с призывом: «Да Хоронят Боги Ихние Каролефские Величиствы».

Не сказав друг другу ни слова, танцоры разошлись в стороны и отправились по домам.

Кролик резво прыгал сквозь утренний туман, пока не допрыгал до пьяно покосившейся хижины на полянке рядом с лесом.

Между уборной и Травами он запрыгнул на пенек. Практически все лесные животные предпочитали обходить Травы стороной. Просто у животных, которые не обходили Травы стороной, почему-то не было потомства. Обрывки тумана колыхались на легком ветерке, что было крайне странно, поскольку никакого ветра не было. Кролик присел на пень.

А потом появилось ощущение движения. Что-то вылетело из кролика и помчалось к открытому окну верхнего этажа. Это что-то было невидимым — по крайней мере для нормального человеческого глаза.

Кролик сразу изменился. Если раньше он двигался целеустремленно, то сейчас просто спрыгнул с пня и принялся мыть ушки.

Спустя некоторое время задняя дверь хижины отворилась, и на улицу, еле шевеля негнущимися ногами, вышла матушка Ветровоск с миской молока и хлеба в руках. Поставив угощение на ступени, она вернулась в дом и закрыла за собой дверь.

Кролик подскочил поближе. До сих пор непонятно, понимают ли животные, что такое ответственность или взаимно выгодный договор. Но это и неважно. Главное, ведьмы это понимают. Если вам действительно захочется расстроить ведьму, окажите ей услугу, за которую она будет не в состоянии вам отплатить. Невыполненные обязательства будут терзать её как больная заусеница.

Целую ночь матушка Ветровоск путешествовала в голове у кролика. И должна была чем-то ему отплатить. Миска с молоком и хлебом будет выставляться на ступени ещё несколько дней кряду.

Платить надо всегда — как за хорошее, так и за плохое, обстоятельства бывают разных типов. «Вот только люди этого не понимают», — подумала матушка Ветровоск, возвращаясь на кухню. Например, Маграт этого не понимала. И новая девушка тоже. Все должно находиться в равновесии. Нельзя быть однозначно хорошей или однозначно плохой ведьмой. Нужно быть просто ведьмой, что также крайне непросто.

Матушка сидела у холодного очага и сражалась с отчаянным желанием пошевелить ушами.

Они где-то прорвались. Матушка чувствовала это по деревьям, по мыслям мелких животных. Она что-то замышляет. И это должно было произойти очень скоро. С точки зрения оккультизма летнее солнцестояние не представляет собой ничего интересного, но в мыслях людей этот день — особенный. А эльфы особенно сильны в мыслях людей.

Матушка знала, что рано или поздно ей предстоит встретиться с королевой. Не с Маграт, а с настоящей королевой.

И она проиграет.

Всю свою жизнь матушка посвятила тому, чтобы научиться контролировать собственные мысли. И всегда гордилась тем, что это у неё получается лучше всего.

Но не сейчас. Именно сейчас, когда уверенность в себе была так ей необходима, матушка не могла положиться на собственный рассудок. Она чувствовала, как королева прощупывает её, помнила это чувство с того самого дня, с той самой встречи десятки лет назад. Да, способности к Заимствованию были, как всегда, на высоте, но она сама… Сама матушка совершенно запуталась бы, если бы не оставляла себе короткие памятные записки. Быть настоящей ведьмой — это прежде всего знать, кто ты и где находишься, а вот с этим у матушки были проблемы. Вчера вечером она вдруг принялась накрывать стол для двоих. Попыталась войти в комнату, которой никогда не существовало. А ведь скоро ей придется сразиться с эльфами…

Если в битве с эльфом ты проиграешь… смерть для тебя будет самым лучшим исходом.

Хихикающая Милли Хлода подала Маграт завтрак в постель.

— Гости уже приезжают, м’м. И вся площадь увешана флагами! А Шон наконец отыскал коронационную карету.

— Неужели карету можно потерять?

— Она была закрыта в одной из старых конюшен, м’м, — объяснила Милли. — Мы же не во все помещения заходим. А ещё король сказал, что, может, вы прокатитесь в ней вдвоем. Доедете до Дурного Зада. А Шон будет почетным караулом. Люди будут махать вам и кричать «ура». А потом вы вернетесь сюда.

Маграт накинула халат и подошла к окну башни. Отсюда были видны наружные стены, чуть дальше простиралась городская площадь, заполненная людьми. Торговцы все ещё торговали со своих лотков, но люди уже расставляли скамейки, и в центре площади стояло майское дерево. Маграт заметила даже нескольких гномов и троллей, державшихся друг от друга на почтительном расстоянии.

— Слушай, я только что видела, как площадь перешла какая-то обезьяна! — изумилась Маграт.

— Весь мир приехал в Ланкр! — возбужденно воскликнула Милли, которая однажды побывала аж в Ломте.

Тут Маграт обратила внимание на портрет, на котором были изображены она сама и её жених.

— А вот это глупо… — пробормотала она под нос, но Милли таки услышала её и страшно удивилась.

— Но что в этом такого, м’м?!

Маграт резко развернулась.

— Да все! Все это! Ради меня!

Милли в страхе попятилась.

— Я — просто Маграт Чесногк! Короли должны жениться на принцессах или там герцогинях! На девушках, которые привыкли к этому! Я не хочу, чтобы люди орали «ура» только потому, что я проезжаю мимо в карете! Ведь эти самые люди знают меня всю жизнь! Все это… Это… — широким жестом она обвела ненавистный гардероб, огромную кровать с пологом, комнату для одевания, забитую негнущимися и дорогими нарядами. — Все это… не для меня! Все это ради какой-то идеи! У тебя в детстве, наверное, была кукла — бумажная такая и одетая в бумажные платья? Помнишь, из неё можно было сделать кого угодно? Так вот, это — я! У людей, как, как… как у пчел! Меня превращают в королеву, и не важно, хочу я этого или нет! Вот что со мной происходит!

— Но его величество наверняка не имел в виду ничего дурного. Он купил все эти чудесные платья только потому, что…

— Да не в одежде дело! А в том, что люди все равно будут кричать «ура» карете, кто бы в ней ни ехал!

— Но ты же сама влюбилась в короля, м’м, — смело заявила Милли.

Маграт на мгновение замолкла. Это чувство она ещё не анализировала.

— Все немножко не так, — сказала она наконец. — Тогда он ещё не был королем. И никто даже не подозревал, что он станет королем. Он был немножко грустным, приятным человеком в шутовском колпаке с колокольчиками, и, как правило, никто его не замечал.

Милли отступила ещё на шаг.

— Я думаю, это все нервы, м’м, — пролепетала она. — Перед свадьбой все немножко нервничают. Может… может, принести травяного чая?..

— Ничего я не нервничаю! И я сама могу заварить травяной чай, если захочу.

— Повариха очень ревностно относится к своему травяному садику, м’м.

— Видела я этот садик! Что такого особенного там растет? Хилый шалфей да желтеющая петрушка! Растения, которые нельзя затолкать в задницу цыпленка, она за травы не держит! А кроме того… кто тут королева?

— Но я думала, ты не хочешь ею становиться, м’м, — пробормотала Милли.

Маграт изумленно вытаращилась на свою служанку. На мгновение у неё возникло ощущение, будто она спорит сама с собой.

Милли могла быть не самой информированной девушкой на Плоском мире, но дурой она никогда не была. А потому выскочила в дверь ровно за мгновение до того, как поднос с завтраком ударился о стену.

Маграт сидела на кровати, обхватив голову руками.

Она не хотела становиться королевой. Быть королевой — это тоже самое, что быть актрисой, а актриса из Маграт была никудышная. Иногда ей казалось, что и Маграт-то из неё никудышная, коли уж на то пошло.

Шум предсвадебных приготовлений становился все громче. Наверняка будут народные танцы, этому уж точно не помешать, а потом все хором станут петь народные песни. А ещё будут танцующие медведи, клоуны-жонглеры, лазание по намазанному жиром столбу, которое почему-то всегда выигрывала нянюшка Ягг. И швыряние поросенка — кто метче. И доверху наполненная отрубями кадка с подарками, которой будет командовать тоже нянюшка Ягг. Только очень храбрый человек может опустить руку в кадку, которой управляет ведьма с весьма оригинальным чувством юмора. Маграт всегда нравились ярмарки. До нынешнего момента.

Впрочем, кое-что ещё можно было сделать.

Последний раз она оделась в простое платье, вышла из комнаты и поднялась по задней лестнице в башню, в одной из комнат которой лежала Диаманда.

Маграт приказала Шону поддерживать огонь в камине. Диаманда спала спокойным, беспробудным сном.

Маграт не могла не заметить, что Диаманда поразительно красива; кроме того, девушке было не отказать в храбрости, раз она решилась на поединок с самой матушкой Ветровоск. Маграт с нетерпением ждала, когда Диаманда поправится, чтобы начать завидовать ей по-настоящему.

Рана заживала хорошо, но… Это ещё что такое?

Маграт прошла в угол и дернула за шнурок колокольчика.

Через минуту или две прибежал запыхавшийся Шон. Руки его были выпачканы золотой краской.

— Что это такое? — поинтересовалась Маграт.

— Э, такое дело, госпожа, мне было не велено говорить…

— Мы все-таки… почти совсем… стали королевой, — напомнила Маграт.

— Да, но король сказал… И матушка сказала…

— Кто правит этим королевством? Матушка Ветровоск? — рявкнула Маграт. Она ненавидела себя за эти слова, но, похоже, они подействовали. — К тому же матушки здесь нет. Ну а мы — здесь, и, если ты не объяснишь нам, что здесь происходит, мы позаботимся о том, чтобы ты выполнял всю самую грязную работу во дворце.

— Но я и так её выполняю, — пожал плечами Шон.

— Тогда мы позаботимся о том, чтобы эта работа стала ещё грязней.

Маграт подняла один из свертков. Он оказался железным прутом, обмотанным полосами простыни.

— Она вся обложена этими штуками, — ткнула пальцем она. — Зачем?

Шон упорно смотрел на свои заляпанные золотой краской башмаки.

— Ну, наша маменька велела…

— Да?

— Маменька велела мне обязательно обложить её железом. В общем, мы с Милли притащили из кузницы всякого железного лома, обернули его простынями и положили вокруг девушки.

— Зачем?

— Чтобы к ней не могли приблизиться… Дамы и Господа.

— Кто? Это же просто суеверие! Кроме того, всем известно: эльфы — самые добрые существа на свете, что бы там ни говорила матушка Ветровоск.

Шон вздрогнул. Маграт собрала обернутые тканью куски железа и закинула их в угол.

— Все, хватит с меня всяких баек. Кстати, может, меня ещё о чем-нибудь не известили?

Шон виновато покачал головой, но о существе в подземелье ничего не сказал.

— Ха! Ладно, можешь идти. Веренс пытается построить современное, эффективное королевство, а это значит, со всякими подковами и прочими суевериями надо бороться. Ты свободен.

— Слушаюсь, госпожа королева.

«По крайней мере, я хоть что-то полезное могу сделать», — похвалила себя Маграт.

Да. Будь разумной. Иди к нему. Поговори. Маграт придерживалась мнения, что во всем можно разобраться, надо только нормально поговорить.

— Шон?

Он замер у двери.

— Да, госпожа?

— Король где, в Главном зале?

— Э-э, думаю, он ещё одевается, госпожа королева. Во всяком случае, трубить меня пока что не звали.

На самом деле Веренсу очень не нравилось, когда впереди него повсюду ходил Шон и трубил в свою трубу, поэтому король уже спустился вниз инкогнито. Однако Маграт этого не знала. Добравшись до королевских покоев, она тихонько постучалась.

Но к чему застенчивость? Начиная с завтрашнего дня это ведь будет и её комната тоже. Она взялась за ручку, та с готовностью повернулась.

Все ещё сомневаясь насчет своего решения, Маграт вошла.

Было бы неверным сказать, что комнаты в Ланкрском замке принадлежали какому-то определенному человеку. Слишком много разных людей жили в них на протяжении веков. Сама атмосфера была похожа на испещренные следами от кнопок стены, на которые прежние обитатели вешали плакаты давно распавшихся рок-групп. Но на камень свою индивидуальность не пришпилишь. Кнопки обломаешь.

Для Маграт проникновение в спальню мужчины было подобно исследовательской экспедиции, забравшейся в местность, которая на карте отмечена надписью «Здесь Водятся Драконы»^[544].

И ожидала она увидеть совсем другое.

Веренс узнал смысл понятия «спальня» уже в достаточно зрелом возрасте. Мальчиком он спал со всей семьей на соломе на чердаке хижины. Когда же он стал учеником Гильдии Шутов, то спал на соломенном тюфяке в длинной общей спальне вместе с другими грустными, изнуренными учебой и побоями юношами. Став законченным шутом, он спал, согласно традиции, свернувшись калачиком перед дверью хозяина. И наконец, в более зрелом возрасте, чем это принято, он получил представление о мягком матраце.

А теперь Маграт узнала его страшную тайну.

В комнате стояло Главное Ланкрское Ложе, на котором, согласно преданиям, могли разместиться двенадцать человек, хотя, при каких обстоятельствах и для чего это могло вдруг понадобиться, история умалчивала. Кровать была огромной и дубовой.

Кроме того, было совершенно ясно, что на ней никто не спал.

Маграт откинула простыни и ощутила запах подпаленного белья. Но был ещё и запах затхлости, говоривший о том, что на кровати давным-давно никто не спит.

Она принялась осматривать комнату, пока взгляд её не остановился на маленьком натюрморте у двери, состоявшем из аккуратно сложенной ночной рубашки, свечи и небольшой подушки.

Надев корону, Веренс ни чуточки не изменился. Он просто стал спать с другой стороны двери.

О боги. Он всегда спал перед дверью хозяина. А теперь, став королем, он спал перед дверью в свое королевство.

Маграт почувствовала, как её глаза наполняются слезами.

Ну разве можно не любить такого мужчину?

Маграт понимала, что поступает нехорошо, но она была слишком увлечена, а поэтому лишь высморкалась и продолжила осмотр. Кучка одежды у кровати свидетельствовала о том, что Веренс применял тот же метод развешивания одежды, что и добрая половина населения Плоского мира, а также о том, что у него были некие трудности с правильным выворачиванием носков.

В комнате стоял маленький туалетный столик с зеркалом. К раме зеркала был приколот сухой и поблекший цветок, как показалось Маграт, похожий на один из тех, что она часто вплетала в волосы.

Тут-то ей и нужно было уйти. Она узнала все, что хотела. Но в тот момент она словно потеряла самоконтроль.

Деревянная миска на туалетном столике была заполнена разными монетами, бусинками и прочим хламом, добытым из опустошенного на ночь кармана.

Здесь же лежал сложенный листок бумаги. Сложенный и потертый по углам, будто он достаточно долго пролежал в упомянутом выше кармане.

Маграт взяла листок и развернула.

Пупсторонние склоны Овцепикских гор буквально усеяны королевствами. Каждая узкая долина, каждый скальный выступ, на который смог бы взобраться не только горный козел, были заняты каким-нибудь королевством. В Овцепикских горах существовали настолько мелкие королевства, что если бы на одно из них напал дракон и если бы этот дракон был убит молодым героем, а король отдал бы воителю (в соответствии с Разделом Три Героического Кодекса) половину своих владений, то от королевства не осталось бы ровным счетом ничего. Захватнические войны, длившиеся годами, вспыхивали и велись только потому, что кому-то негде стало хранить уголь.

Ланкр считался весьма крупным королевством. Он мог позволить себе иметь регулярную армию^[545], которая всегда пребывала начеку^[546].

Короли и королевы, а также представители других подвидов аристократии непрерывным потоком шли по Ланкрскому мосту, сопровождаемые угрюмым взглядом промокшего до костей таможенника-тролля, который решил, что на сегодня с него хватит.

Главный зал был открыт для всех. Жонглеры и пожиратели огня смешались с толпой. На галерее менестрелей небольшой оркестрик играл ланкрский концерт для однострунной скрипки и знаменитых овцепикских волынок, но, к счастью, музыку заглушал шум толпы.

Нянюшка Ягг и матушка Ветровоск упорно протискивались сквозь вышеупомянутую толпу. Из уважения к столь праздничному событию нянюшка Ягг сменила свою обычную остроконечную черную шляпу на шляпу такой же формы, но красного цвета и украшенную восковыми вишенками.

— Надо ж, весь, этот, батонт здесь, — заметила нянюшка, подхватывая бокал с проплывающего мимо подноса. — Шон говорит, из самого Анк-Морпорка какие-то волшебники прибыли. И один из них заприметил меня: мол, славная у меня фигурка. Вот только Шон не запомнил, кто именно это сказал.

— Судя по всему, у этого волшебника извращенный вкус, — фыркнула матушка, но как-то машинально, без сердца, просто из врожденной язвительности.

Тревоги нянюшки Ягг получили лишнее подкрепление. Её подруга все время о чем-то сосредоточенно размышляла.

— Хорошо, что кое-какие другие дамы и господа не пожаловали, — продолжила матушка. — Что-то я никак успокоиться не могу…

Нянюшка Ягг вытянула шею, чтобы глянуть поверх головы какого-то мелкотравчатого императора.

— А где, интересно, Маграт? — хмыкнула она. — Вон Веренс болтает с другими королями, а нашей Маграт совсем не видно. Шончик говорил, а ему об этом сказала Милли Хлода, что утром Маграт очень уж нервничала.

— Ох уж эта знать… — буркнула матушка, оглядывая головы толпившихся вокруг людей. — Я чувствую себя рыбой, вытащенной на берег.

— Ну, лично мне кажется, что о воде для себя ты сама можешь побеспокоиться, — заметила нянюшка, прихватив холодную куриную ножку со столика и засунув её в рукав.

— Не пей слишком много, Гита, — предупредила матушка. — Мы должны быть начеку. Помни, что я сказала. Не позволяй себе отвлекаться…

— Неужели это наша восхитительная госпожа Ягг?!

Нянюшка обернулась. Позади никого не было.

— Здесь, внизу, — услышала она голос.

Она опустила взгляд и увидела широкую улыбку.

— Вот дьявол, — воскликнула она.

— Не совсем. Это я, Казанунда, — сказал Казанунда, маленький рост которого подчеркивал огромный^[547] напудренный парик. — Помнишь меня? Как-то в Орлее мы протанцевали всю ночь напролет.

— Мы танцевали? Всю ночь напролет?

— Ну, хорошо, хорошо, не танцевали, но могли бы.

— Никак не ожидала увидеть тебя тут… — слабым голосом произнесла нянюшка.

Впрочем, насколько она помнила Казанунду, он славился своей привычкой объявляться в самых неожиданных местах.

— Наши звезды переплелись, — продолжил Казанунда. — Судьба предназначила нас друг другу. Я хочу ваше тело, госпожа Ягг.

— Я его пока сама использую.

Нянюшка Ягг, конечно, подозревала, что подобные подходцы второй лучший любовник в мире применял ко всему, хоть отдаленно напоминающему женщину, и тем не менее она была польщена. В молодые годы нянюшка не могла пожаловаться на недостаток воздыхателей, но время оставило ей тело, которое можно было назвать лишь удобным, и лицо, как у господина Грейпа, Счастливого Урюка. Давно потухшая печка почти не дымит.

Кроме того, Казанунда ей чем-то нравился. Большинство мужчин подкатывались окольными путями, а его лобовая атака была даже занятной.

— Ничего не получится, — сказала она. — Мы полностью несовместимы. У меня рост пять футов четыре дюйма, а у тебя только три фута девять дюймов. Кроме того, я тебе в матери гожусь.

— Ошибаешься, — возразил Казанунда. — Моей мамаше почти триста лет, и борода у неё куда лучше, чем у вас.

Вот ещё один аспект. По гномьим стандартам нянюшка Ягг была ещё молоденькой девушкой.

— О-ля-ля, шалунишка! — Она игриво шлепнула его по голове так, что у гнома зазвенело в ушах. — Ты знаешь, как вскружить голову простой деревенской девушке!

Казанунда выпрямился и поправил парик.

— Мне нравятся девушки с характером, — признался он. — Как насчет того, чтобы устроить маленький тет-а-тет, когда здесь все закруглится?

Нянюшка Ягг задумалась. Широчайшие познания в области языков подвели её.

— Я оставлю тебя на минуту, — сказала она, поставила бокал ему на голову и принялась пробираться сквозь толпу, пока не увидела какую-то герцогиню и не ткнула её локтем в область бюста. — Эй, ваша светлость, что такое тететет?

— Прошу прощения?

— Тететет? Этим занимаются в одежде или как-нибудь по-другому?

— Это означает «интимная встреча», милая женщина.

— И все? Ого.

Нянюшка локтями пробила дорогу обратно к вибрирующему от желания гному.

— Договорились, — кивнула она.

— Я предлагаю поужинать вместе, только ты и я, — поклонился гном. — В одной из таверн.

Никогда ещё за всю долгую историю романтических приключений никто не приглашал нянюшку Ягг на интимный обед. Ухаживания за ней отличались скорее количеством, чем качеством.

— Э-э, по рукам, — только и смогла выговорить она.

— Избавься от дуэньи и жди меня в шесть часов.

Нянюшка бросила взгляд на матушку Ветровоск, которая неодобрительно взирала на неё с некоторого расстояния.

— Но она вовсе не моя дуэнья… — начала было нянюшка Ягг.

Однако потом до неё дошло, что Казанунда просто не мог принять матушку Ветровоск за её дуэнью.

Комплименты и лесть тоже не числились среди достоинств бывших кавалеров нянюшки Ягг.

— Да, хорошо, — сказала она.

— А я пока смешаюсь с толпой, дабы не повредить твоей репутации, — промолвил Казанунда, наклонился и поцеловал нянюшке руку.

От удивления она широко открыла рот. Никто никогда не целовал ей руку, и никто никогда не беспокоился о её репутации — тем более сама нянюшка Ягг.

Когда второй лучший в мире любовник пристал к какой-то графине, матушка Ветровоск, наблюдавшая за происходящим с почтительного расстояния^[548], добродушно фыркнула:

— Гита Ягг, у тебя нравственность хуже, чем у кошки.

— Перестань, Эсме, ты знаешь, что это неправда.

— Ну, хорошо. Тогда у тебя нравственность, как у кошки.

— Это уже лучше.

Нянюшка Ягг пригладила свои седые кудри и прикинула, есть ли у неё время сбегать домой и надеть пару-другую корсетов.

— Гита, мы должны быть начеку.

— Да, да, конечно.

— И не должны допускать, чтобы другие соображения сбивали нас с толку.

— Нет, конечно.

— Ты слышишь, что я говорю?

— Что?

— По крайней мере, ты могла бы сходить и выяснить, почему здесь нет Маграт.

— Хорошо.

Нянюшка Ягг с мечтательным видом удалилась.

А матушка Ветровоск повернулась и…

…Сейчас должны были заиграть скрипки. Должен был смолкнуть людской гомон, а сама толпа должна была естественным образом расступиться, чтобы освободить ей путь к Чудакулли.

Должны были заиграть скрипки. Должно было случиться хоть что-нибудь.

А библиотекарь на своем пути к буфету вовсе не должен был наступить на её ногу костяшками рук, но именно это и произошло.

Однако матушка этого даже не заметила.

— Эсме? — сказал Чудакулли.

— Наверн? — сказала матушка Ветровоск. И тут к ней подскочила нянюшка Ягг.

— Эсме, я видела Милли Хлоду, и она сказала…

Сильнейший удар матушкиного локтя чуть не выбил из неё дух. Нянюшка Ягг быстро уловила суть происходящего.

— А, — сказала она. — Тогда я… Я… Пойду, пожалуй…

Взгляды Чудакулли и матушки снова скрестились.

Мимо опять проковылял библиотекарь, теперь уже с полным набором фруктов.

Матушка Ветровоск не обратила на него ни малейшего внимания.

Казначей, чей разум сейчас находился в средней точке орбиты, товарищески похлопал Чудакулли по плечу.

— Должен сказать, аркканцлер, эти перепелиные яйца удивительно хоро…

— ПОШЕЛ ВОН. Господин Тупс, очень прошу, выуди из его кармана пилюли, а ножи держи подальше.

Их взгляды снова скрестились.

— Так-так, — произнесла матушка Ветровоск примерно через год.

— Какой волшебный вечер, — сказал Чудакулли.

— Да. Именно этого я и боюсь.

— Это действительно ты?

— Это действительно я, — подтвердила матушка.

— Ты совсем не изменилась, Эсме.

— И ты тоже, Наверн Чудакулли. Все такой же неисправимый врун.

Они двинулись навстречу друг другу. Между ними проскочил библиотекарь с подносом меренг. Сразу за спинами матушки и аркканцлера по полу ползал Думминг Тупс и собирал рассыпавшиеся пилюли из сушеных лягушек.

— Так-так, — сказал Чудакулли.

— Подумать только.

— Мир тесен.

— Именно.

— Ты — это ты, а я — это я. Поразительно. И это здесь и сейчас.

— Да, но тогда было тогда.

— Я послал тебе множество писем, — вспомнил Чудакулли.

— Не получила ни одного.

В глазах Чудакулли появился блеск.

— Странно. Я ведь снабдил их заклинанием о непременной доставке адресату. — Он критически осмотрел матушку с головы до ног. — Эсме, сколько ты весишь? Готов поклясться, в твоем теле ни единой лишней унции.

— Зачем тебе это знать?

— Порадуй старика.

— Девять стоунов.

— Гм-м… Должно получиться… Мили три в сторону Пупа будет вполне достаточно… Ты сейчас почувствуешь небольшой крен влево, но, главное, ничего не бойся…

Молниеносным движением он схватил её за руку. Аркканцлер Незримого Университета почувствовал себя молодым и беззаботным. Университетские волшебники были бы просто поражены.

— Позволь мне унести тебя отсюда.

Он щелкнул пальцами.

Существует закон сохранения массы, который необходимо соблюдать. Это фундаментальное правило магии. Если что-нибудь перемещается из пункта А в пункт Б, нечто, что было в Б, обнаружит себя в А.

А ещё есть такая штука, как инерция. Диск вращается медленно, различные точки на его радиусах двигаются с разными скоростями относительно Пупа; таким образом, волшебник, перемещающий себя в сторону Края, должен быть готов быстро-быстро двигать ногами при посадке.

Перемещение на три мили к Ланкрскому мосту сопровождалось едва ощутимым толчком, к которому Чудакулли был готов, и приземлился он у парапета с Эсме Ветровоск в своих объятиях.

Ну а тролль-таможенник, который долю секунды назад мирно отдыхал на этом самом месте, оказался вдруг на полу Главного зала, рухнув прямо казначею на спину.

Матушка Ветровоск посмотрела на бурный поток, после чего перевела глаза на Чудакулли.

— Немедленно отнеси меня назад, — потребовала она. — Ты не имел права так поступать.

— Очень жаль, но у меня кончилась магия. Конечно, мы можем вернуться пешком. Такой приятный вечер. Здесь всегда такие приятные вечера.

— Это было пятьдесят или шестьдесят лет назад! — воскликнула матушка. — Нельзя же вдруг падать человеку на голову и делать вид, будто за эти годы ничего не произошло.

— О, произошло многое, и мне это прекрасно известно, — возразил Чудакулли. — Я, к примеру, стал главным волшебником. Мне нужно только отдать приказ, и тысячи волшебников… не станут мне подчиняться или переспросят: «Что-что?», ну, или начнут спорить. Но обратить на меня внимание они обязаны.

— Я как-то была в Университете, — сказала матушка. — Толпа жирных мужиков с бородами.

— Все правильно! Это они!

— Многие из них родились в Овцепикских горах, — продолжила матушка. — Я знаю ещё несколько мальчишек из Ланкра, которые стали волшебниками.

— Чрезвычайно магическая местность, — подтвердил Чудакулли. — Наверное, есть что-то в местном воздухе…

Под мостом бурлил холодный черный поток, который всегда подчинялся силе тяжести и никогда не тек вверх по склону.

— Много лет назад, — сказал Чудакулли, — был даже аркканцлер Ветровоск.

— Слышала. Мой дальний родственник. Я с ним не знакома, — пожала плечами матушка.

Оба они несколько минут смотрели на реку. Периодически бурный поток проносил мимо сломанные ветки.

— А ты помнишь…

— У меня… очень хорошая память.

— Ты никогда не задумывалась, какой могла бы стать твоя жизнь, если бы ты ответила «да»?

— Нет.

— Наверное, мы бы остепенились, обзавелись детьми, потом внуками…

Матушка пожала плечами. В основном подобные слова произносят всякие придурки-романтики. Но сегодня в воздухе определенно что-то было…

— А как насчет пожара? — спросила она.

— Какого пожара?

— Который сжег дотла наш дом сразу после свадьбы. В огне которого мы оба погибли.

— Какого пожара? Я ничего не знаю ни о каком пожаре.

Матушка повернулась к нему.

— Конечно нет! Потому что его не было. Но все дело в том, что такое могло произойти. Нельзя говорить «если этого не случилось, то могло случиться это», ты ведь не знаешь всего того, что могло произойти. Ты считаешь, что все будет хорошо, но все может стать ужасно. Мы часто говорим «вот если б я…», но желать мы можем все, что угодно. А знать… знать не можем ничего. Все уже в прошлом. Зачем об этом думать? Вот я и не думаю.

— Штаны Времени, — угрюмо произнес Чудакулли.

Он поднял кусок отвалившейся каменной отделки моста и бросил его в воду. Как это обычно происходит, раздался «бульк».

— Что?

— Об этом любят твердить всякие умники с факультета высокоэнергетической магии. Ещё волшебниками себя называют! Послушала бы ты их разговорчики. Эти идиоты не узнают волшебный меч, даже если он вопьется кому-нибудь из них в коленку. Ох уж эти молодые волшебники! Думают, это они изобрели магию…

— Да? Видел бы ты современных девок, собирающихся стать ведьмами, — фыркнула матушка Ветровоск. — Бархатные шляпы, черная губная помада и кружевные перчатки без пальцев. А нахальства — хоть отбавляй.

Они стояли рядом и смотрели на воду.

— Штаны Времени, — повторил Чудакулли. — Один «ты» спускается по одной штанине, а второй «ты» — по другой. Куда ни погляди, сплошные контининуумы. Вот когда я был молодым, существовала нормальная вселенная, одна-единственная, и больше ничего, и волноваться следовало только о том, чтобы из Подземельных Измерений не прорвались какие-нибудь Твари. Вселенная была реальной, и ты знал, как себя вести. Теперь же выясняется, что вселенных миллионы. Ещё эта кошка поганая, которую можно засунуть в ящик, и она будет живой и мертвой одновременно… И всякое такое. А все вокруг бегают кругами и вопят: как это чудесно, ура, мы нашли ещё один квант! А попроси их произнести самое обычное заклинание левитации, на тебя так посмотрят, словно ты выжил из ума. Послушала бы ты, как изъясняется молодой Тупс. Договорился до того, что заявил, будто бы я не пригласил самого себя на собственную свадьбу. Это я-то!

Со склона горы молнией взлетел зимородок, почти без всплеска воткнулся в воду и тут же взмыл обратно в воздух с чем-то серебристым и извивающимся в клюве.

— Талдычат одно и то же, мол, все происходит одновременно, — угрюмо продолжал Чудакулли. — Словно выбора совсем не существует. Ты просто решаешь, по какой штанине будешь спускаться. Кстати, если верить его словам, мы все-таки поженились. Он говорит, что все, что могло случиться, случается на самом деле. То бишь существуют тысячи других меня, которые так и не стали главными волшебниками, и тысячи других тебя, которые отвечали на мои письма. Ха! Для этих ученых юнцов мы — нечто, что могло бы быть. И так считает молодой, растущий человек — это, по-твоему, нормально? Когда я только начинал заниматься волшебством, аркканцлером был старикан Спольд — скажи ему кто такие слова, он бы мигом вытянул его посохом. Ха!

Где-то далеко внизу с камня спрыгнула лягушка и плюхнулась в речку.

— Конечно, с тех пор утекло много воды.

Постепенно до Чудакулли дошло, что монолог превратился в диалог. Он повернулся к матушке, которая смотрела на реку так, словно первый раз в жизни видела воду.

— Глупо, глупо, глупо… — пробормотала она.

— Прошу прощения? Но я же только…

— Да я не о тебе. Я говорила не о тебе. Глупо! Это я вела себя глупо. Но я не сошла с ума! Ха! А я думала, у меня беда с памятью! Хотя на самом деле это и была беда, только не в том смысле…

— Что?

— Я испугалась! Это я-то! Потеряла способность мыслить разумно! Впрочем, наоборот — я мыслила слишком разумно.

— Что?!

— Неважно. Э-э, было очень приятно встретиться, милый вечерок и так далее, — сказала матушка. — Но мне пора возвращаться. Давай щелкай пальцами и побыстрее.

Чудакулли несколько обмяк.

— Не могу, — пожал плечами он.

— Но ты же перенес нас сюда.

— В этом все и дело. Я не шутил, когда сказал, что у меня кончилась магия. Эта трансмиграция отнимает почти все силы.

— Раньше, насколько я помню, мы только и делали, что порхали туда-сюда, — матушка даже улыбнулась. — Наши ноги едва касались земли.

— Тогда я был моложе. А сейчас один раз — и все.

Скрипнув башмаками, матушка развернулась и решительно зашагала в направлении города. Чудакулли поплелся следом.

— А ты что, куда-то торопишься?

— У меня появилось одно очень важноедельце, — не оборачиваясь, ответила матушка.

— Я не знаю, каким могло бы быть другое будущее, — промолвил Чудакулли. — Но, знаешь, попробовать я бы не отказался…

Матушка остановилась. Внезапно она почувствовала огромное облегчение. Рассказать ему о воспоминаниях или нет? Она уже открыла было рот, но передумала. Нельзя. Он тут же расклеится, опять начнет сентиментальничать.

— Я бы стала злой и раздражительной женой, — сказала она.

— Это ясно и без слов.

— Ха! А каким бы стал ты? Мне пришлось бы терпеть твое распутство и пьянство!

Чудакулли даже опешил.

— Распутство?

— Мы говорим о том, что могло бы случиться.

— Но я — волшебник! Нас едва ли можно назвать распутниками. Это нам запрещено законом. Или правилами. В общем, есть указания…

— Но ты не стал бы волшебником.

— К тому же я почти не пью.

— Запил бы, если б женился на мне.

Он поравнялся с ней.

— Да ты похуже молодого Думминга будешь! — воскликнул он. — Почему ты решила, что все было бы так ужасно?

— Да потому.

— Почему?

— А как по-твоему?

— Я первый спросил.

— Извини, я слишком занята, чтобы отвечать на всякие глупые вопросы. Займись-ка чем-нибудь полезным, господин Волшебник. Ты, например, в курсе, что сейчас в мире творится? Про круги наслышан?

Чудакулли коснулся пальцами полей шляпы.

— О да.

— И тебе известно, что это значит?

— Ну, говорят, круги начинают появляться, когда стенки между реальностями становятся тоньше некуда. А круги — это… какое же слово использовал Тупс? Изорезоны, во. Они соединяют уровни… Что же за глупости он там молол?.. Соединяют подобные уровни действительности. Надо ж такую чушь придумать! И через круги можно проникнуть из одной вселенной в другую.

— А ты когда-нибудь пробовал это проделать?

— Нет!

— Круг похож на приоткрытую дверь, и для того, чтобы полностью открыть её, больших усилий не требуется. Это может сделать самая обычная вера. Именно поэтому много лет назад были поставлены Плясуны. Тут нам гномы помогли. Камни эти состоят из громового железа, и в них есть нечто особенное — любовь к железу. Не спрашивай, как она работает. Эльфы ненавидят её куда сильнее, чем обычное железо. Она… расстраивает их органы чувств, ну, или нечто вроде. Но мысленно ты все же можешь проникнуть на другую сторону и…

— Эльфы? Какие эльфы? Да их же не существует! По крайней мере, настоящих эльфов. Ну, есть, конечно, люди, которые уверяют всех, якобы они эльфы, но…

— Ага. Это потомки эльфов. Между людьми и эльфами возможно кровосмешение, хотя вряд ли таким происхождением стоит гордиться. Но в результате получается раса остроухих тощих типов, которые вечно хихикают и легко обгорают на солнце. Только я говорю не о них. Кто-кто, а они совершенно безобидны. Нет, я имею в виду настоящих, диких эльфов, которых мы не видели уже…

Дорога от моста к городу петляла меж высоких скал, поросших лесом так густо, что в некоторых местах ветви деревьев плотно переплетались, образуя как будто крышу. Глинистые обочины заросли плотными колючими кустами, похожими на зеленые буруны.

Вдруг эти самые кусты затрещали.

И на дорогу выскочил единорог.

Тысячи вселенных извивались и сплетались вместе, подобно канату…

Утечки были неизбежны. Представьте себе, сидите вы дома, наслаждаетесь спокойной музыкой, льющейся из дешевого приемника — и вдруг слышите новости на шведском языке. Примерно таким образом можно описать утечку — только в качестве приемника выступает ваш мозг.

Собирать мысли других людей очень сложно, потому что не существует двух разумов, настроенных… э… на одну длину волны.

Но где-то там, где переплетаются параллельные вселенные, существуют миллионы и миллионы разумов, похожих на ваш.

Матушка Ветровоск улыбнулась.

Милли Хлода, король и ещё пара зевак озабоченно толкались у двери в комнату Маграт, когда ко всей компании присоединилась нянюшка Ягг.

— Что тут случилось?

— Она там, я знаю! — воскликнул Веренс, вертя корону в руках, будто крестьянин — соломенную шляпу: «Ай-сеньор-мексиканские-бандиты-напали-на-наше-селение…». — Она рявкнула на Милли, чтобы та убиралась, а потом, как мне кажется, что-то бросила в дверь.

Нянюшка Ягг с мудрым видом кивнула.

— Предсвадебный мандраж, — объявила она. — Нормальное явление.

— Но нам уже пора идти! Скоро начнется Представление! — паниковал Веренс. — Она не может его пропустить.

— Ну, не знаю, — пожала плечами нянюшка. — Смотреть, как наш Джейсончик и все остальные прыгают в соломенных париках… То же мне Проставление! Да нет, я понимаю, намерения у них добрые, но это зрелище не для молодой… не для достаточно молодой девушки, которой вот-вот под венец идти. А ты просил её открыть дверь?

— Я сделал даже больше, — буркнул Веренс — Я приказал ей открыть. Я ведь правильно поступил? Что ж я за король, если даже Маграт меня не слушается?

— А, — промолвила нянюшка Ягг после короткого раздумья. — Насколько я понимаю, женской компанией ты избалован не был? Ну, это я в общем смысле…

— Э-э…

Веренс нервно закрутил корону. Положение было совсем отчаянным: селение захвачено бандитами, а Великолепная Семерка вдруг решила поехать поиграть в кегли.

— Знаешь, что я тебе скажу, — успокаивающе произнесла нянюшка, похлопывая Веренса по спине, — ты иди, руководи Проставлением, общайся со знатью. А я тут позабочусь о Маграт. Не беспокойся, я трижды хаживала замуж, а уж сколько обручалась — и не сосчитать.

— Да, но она должна…

— Думаю, нам следует пореже говорить «должна», — перебила его нянюшка, — и тогда все мы счастливо доживем до свадьбы. А теперь давайте, проваливайте все!

— Но кто-то должен подежурить у двери, — разволновался Веренс. — Шон сейчас в карауле, а…

— Никто её похищать не собирается. Иди, иди, я со всем разберусь.

— Э-э, а точно…

— Иди же!

Нянюшка Ягг выждала, пока все не спустятся по главной лестнице. Спустя некоторое время грохот колес по мостовой и общие крики возвестили, что свадебная процессия отбыла — без невесты.

Мысленно досчитав до ста, нянюшка подкралась к двери.

— Маграт? — позвала она.

— Уходи!

— Я знаю, как ты себя чувствуешь. Я тоже всегда немного волновалась перед брачной ночью.

Она едва сдержалась, чтобы не добавить, что в основном волнения эти были связаны с возможностью возвращения домой Джейсона — как всегда, в самый неподходящий момент.

— И не волнуюсь я вовсе! Я в гневе!

— Почему?

— Сама знаешь.

Нянюшка сняла шляпу и почесала затылок.

— Ничего не понимаю…

— И он знал. Я знаю, что он знал, и знаю, кто сказал ему, — услышала она глухой голос из-за двери. — Это вы все подстроили. О, как вы, наверное, смеялись надо мной!

Нянюшка хмуро смотрела на безучастную резную дверь.

— Нет, я по-прежнему ничего не понимаю.

— Не желаю больше разговаривать с тобой.

— Все пошли на Проставление, — сообщила нянюшка Ягг.

Никакого ответа.

— А потом они вернутся.

Полное отсутствие диалога.

— Начнется попойка, будут жонглеры и ребята, которые засовывают дурностаев друг другу в штаны.

Молчание.

— А потом настанет завтра — и что ты будешь делать?

Молчание.

— Ты всегда можешь вернуться в свою хижину, туда ещё никто не въехал, ну, или остановишься у меня, если хочешь. Так или иначе, тебе придется решать, потому что ты не можешь вечно сидеть здесь взаперти, понимаешь?

Нянюшка прислонилась к стене.

— Помню, как-то очень давно моя матушка рассказала мне о королеве Амонии. Правда, королевой Амония пробыла всего три часа, а все потому, что на свадьбе гости затеяли игру в прятки и она спряталась в большом сундуке на каком-то чердаке, а крышка сундука возьми да захлопнись. В общем, нашли её только через семь месяцев, а к тому времени свадебный торт, так скажем, слегка протух.

Молчание.

— Слушай, ты и дальше молчать собираешься? Я не могу торчать здесь всю ночь, — упрекнула нянюшка. — Утром все само наладится, вот увидишь.

Молчание.

— Почему бы тебе не лечь спать пораньше? — предложила нянюшка. — Позвони, и наш Шончик мигом принесет тебе горячее питье. По правде говоря, в замке несколько прохладно. Просто удивительно, как эти старые камни поглощают тепло.

Молчание.

— Ну, я пошла? — спросила нянюшка у не желающей сдаваться тишины. — Как вижу, делать здесь особенно нечего. Ты уверена, что не хочешь поговорить?

Молчание.

— Перед богом вставай, перед королем кланяйся, перед мужем опускайся на колени — вот рецепт счастливой жизни, — обратилась нянюшка Ягг ко всему миру в целом. — В общем, я ухожу. Знаешь что, завтра я приду пораньше, помогу тебе приготовиться, ну и все такое прочее. Что скажешь?

Молчание.

— Ладушки, на том и порешим, — сказала нянюшка. — Всего хорошего!

Ещё целую минуту она ждала. Зная человеческую натуру, справедливо было бы предположить, что засов сейчас отодвинется и Маграт выглянет в коридор или даже окликнет её. Но этого не произошло.

Нянюшка покачала головой. Она знала три способа проникновения в комнату, и лишь один из них был связан с дверью. Но всему свое время, а время ведьмовства ещё не наступило. Нянюшка Ягг прожила долгую и, в общем-то, счастливую жизнь исключительно благодаря тому, что точно знала, когда не стоит применять свои ведьмовские силы. А в данный момент этого делать явно не следовало.

Она спустилась по лестнице и вышла из дворца. Шон стоял на карауле у главных ворот и тайком отрабатывал удары каратэ на вечернем воздухе. Завидев нянюшку, он в смущении замер.

— Привет, мам. Вот, все на Представлении, а я тут торчу…

— Полагаю, в день очередной зарплаты король по достоинству оценит твое рвение, — откликнулась нянюшка Ягг. — Напомни мне, чтобы я напомнила ему.

— А ты сама что, не идешь туда?

— Я… пожалуй, я прогуляюсь по городу, — пожала плечами нянюшка. — Ты Эсме случаем не видел? Она тоже на Проставлении?

— Не видел, мам.

— Ну, у меня тут кое-какие дела образовались…

Но едва она успела сделать несколько шагов, как услышала за своей спиной вкрадчивый голос:

— Здравствуй, о услада ночей моих.

— Казанунда? Ты что, всегда так подкрадываешься к людям?

— Я заказал ужин. «Козел в кустах» — знаешь такое заведение? — сообщил гном-граф.

— Ой, но там же так дорого! — воскликнула нянюшка Ягг. — Честно говоря, туда я никогда не захаживала…

— В честь свадьбы им завезли особые блюда. Для всех приезжих господ, — сообщил Казанунда. — И я уже обо всем договорился.

А это было совсем не просто.

Использование пищи в качестве средства, повышающего половое влечение, не нашло широкого применения в Ланкре, за исключением, конечно, знаменитого морковно-устричного пирога нянюшки Ягг^[549]. Например, шеф-повар «Козла в кустах» был искренне уверен, что пищу и секс объединяют только различные комические жесты с использованием, скажем, огурцов. Он никогда не слышал о шоколаде, банановой кожуре, авокадо, зефире и тысяче других блюд, которые люди с успехом используют для того, чтобы добраться из пункта А в пункт Б по извилистой дороге романтических ухаживаний. На составление меню Казанунда потратил целых десять минут, и внушительное количество денег перешло из рук в руки.

Он заказал хорошо продуманный романтический ужин при свечах. Казанунда был искренним приверженцем искусства обольщения.

Для расы гномов вышеупомянутое искусство заключалось, как правило, в тактичном выяснении пола другого гнома, облаченного в множество слоев кожаной одежды и несколько кольчуг. Многие высокие женщины по всему континенту, доступные лишь при помощи стремянки, долго ещё вспоминали о своих встречах с Казанундой.

Вероятность появления среди гномов подобной личности стремилась к абсолютному нулю. Это как если бы среди эскимосов появился вдруг прирожденный специалист по выращиванию редких тропических растений и уходу за ними. Великий, но до сей поры сдерживаемый океан сексуальности гномов нашел-таки дырочку у основания дамбы — совсем маленькую, однако достаточную для приведения в действие мощной динамо-машины. Тем, чем его друзья-гномы занимались крайне редко, лишь когда этого требовала природа, Казанунда занимался постоянно — иногда на заднем сиденье паланкина, а однажды даже на дереве вверх ногами, но всегда, и это очень важно, уделяя огромное внимание деталям. Типично гномье отношение к делу. Гномы способны месяцами корпеть на каким-нибудь замысловатым ювелирным украшением, поэтому Казанунда был желанным гостем в богатых особняках и дворцах — когда хозяин был в отъезде. Ну а способность быстро вскрыть любой замок (гномы — великие специалисты по замкам) весьма полезна для выхода из затруднительных ситуаций, которые порой случаются в будуаре по вине мужчин, абсолютно не доверяющих своим женам.

Нянюшка Ягг была привлекательной женщиной («привлекательная» и «красивая» — это не одно и то же). Казанунду она просто очаровала. С ней было приятно находиться рядом, и взгляды её были настолько широки, что могли вместить три футбольных поля и кегельбан в придачу.

— Эх, где же мой верный арбалет?.. — пробормотал Чудакулли. — Шикарная вешалка вышла бы для моей шляпы.

Единорог помотал башкой и принялся рыть копытом землю. От его боков валил пар.

— Здесь одного арбалета мало, — откликнулась матушка. — В твоих пальцах точно ничего не осталось?

— Ну, можно создать иллюзию, — предложил волшебник. — На это много магии не требуется.

— Не сработает. Единорог — эльфийская тварь. Такие штуки на них не действуют. Они видят сквозь иллюзии. И это естественно, они ведь сами мастера по всяким наваждениям. А как насчет этого склона? Сможешь его одолеть?

Они одновременно посмотрели на склон. Он представлял собой почти отвесную стену из красной глины, скользкую, как настоящий жрец.

— Тогда отступаем, — решила матушка. — Только медленно.

— А как насчет его разума? Вы же умеете проникать в головы животных.

— Там уже живет кое-кто. Этот бедолага — её любимец. И подчиняется только ей.

Единорог двинулся следом, не спуская с них глаз.

— А что будем делать, когда подойдем к мосту?

— Ты плавать умеешь?

— Но река далеко внизу.

— А тот омут? Неужели не помнишь? Однажды, лунной ночью, ты нырнул в него…

— Тогда я был молодым и глупым.

— Ну и что? А сейчас ты старый и глупый.

— Я раньше думал, что единороги более… э-э, пушистые.

— Только не позволяй их чарам завладеть тобой! Смотри в оба! Ты должен видеть только то, что у тебя перед глазами! А перед глазами у тебя большущая животина с чертовски острым рогом на башке!

Единорог начал бить копытом.

Ноги матушки коснулись настила моста.

— Он случайно попал сюда и не может вернуться, — продолжала она. — Не будь нас двое, он бы уже бросился в атаку. Ага, мы примерно на середине моста…

— В реке много талого снега, — с сомнением в голосе заметил Чудакулли.

— Да, встречается, — кивнула матушка. — Ладно, увидимся у плотины.

И исчезла.

У единорога, который до сего момента никак не мог выбрать, на кого бы броситься, остался только один выбор в лице Чудакулли.

А до одного единорог считать умел.

Он опустил голову.

Чудакулли никогда не нравились лошади, здравомыслие не относилось к сильным чертам характера этих животных.

Когда единорог бросился вперед, Чудакулли перепрыгнул через парапет и безо всякой аэродинамической грациозности полетел в ледяные воды реки Ланкр.

До театра библиотекарь был сам не свой. На театральных премьерах его всегда можно было найти в первом ряду, а некие анатомические особенности позволяли библиотекарю хлопать в два раза громче и кидаться арахисовыми скорлупками в два раза дальше.

Но сейчас библиотекарь чувствовал себя обманутым. Ланкрская библиотека сплошь состояла из толстых томов по этикету, разведению скота и управлению хозяйством — ничего интересного! Как правило, королевские семьи не отличались любовью к чтению.

И от Представления он ничего особенного не ждал. Библиотекарь заглянул за мешковину, служившую стенкой гримерной, и увидел там с полдюжины коренастых мужчин, яростно спорящих друг с другом. Похоже, сегодня не получится насладиться трагическим искусством, хотя всегда существовала возможность, что один из них влепит другому по роже тортом^[550].

Библиотекарю удалось занять в первом ряду целых три места. Люди с удивительной готовностью уступали ему места, просто уступали, и все. Потом, исчезнув на пару минут, он вернулся с пакетиком арахиса. Никто не знал, где библиотекарь берет арахис.

— У-ук?

— Нет, спасибо, — отказался Думминг Тупс. — Меня от них пучит.

— У-ук?

— Уважаемые зрители! Сегодня мы разыграем для вас превеселое Представление! Ого-го! Опилки и патока! Набей свою селедку и покуривай!

— Нет, думаю, ему тоже не хочется, — сказал Думминг.

Занавес поднялся, вернее, был отодвинут в сторону пекарем Возчиком.

Представление началось.

Библиотекарь взирал на сцену со все усиливающейся тоской. Представление было просто поразительным. Обычно он не возражал против плохой актерской игры — при условии, что достаточное количество кондитерских изделий летало по воздуху. Но эти люди вообще не умели играть — ни хорошо, ни плохо. А бросаться тортами никто, похоже, не собирался.

Он достал из кулька орех, задумчиво повертел его в пальцах, внимательно рассматривая левое ухо Портного, второго ткача…

И вдруг почувствовал, как все волосы на его теле встают дыбом. На орангутане это выглядит очень круто.

Библиотекарь посмотрел на холм, высящийся позади «актеров», и глухо заворчал.

— У-ук?

Думминг ткнул его локтем.

— Тихо ты! — прошептал он. — По-моему, они начинают вживаться в роли…

Актер в соломенном парике что-то произнес, и по ланкрскому театру прокатилось странное эхо.

— Что-что она сказала? — спросил Думминг.

— У-ук!

— Как это у них получилось? Отличный эффект, просто…

Думминг неожиданно замолчал.

А библиотекарь вдруг почувствовал себя очень-очень одиноким.

Взгляды всех зрителей были направлены на травяную сцену.

Он помахал волосатой рукой перед глазами Тупса.

Воздух над холмом колыхался, а трава на склоне двигалась так, что у орангутана заболели глаза.

— У-ук?

На холме, между камнями, повалил снег.

— У-ук?

Маграт по-прежнему сидела в своей комнате. От нечего делать она решила распаковать подвенечное платье.

Кстати, платье…

Могли бы с ней посоветоваться. В конце концов, оно предназначается именно для неё… предназначалось. Сначала выбирать материал, бесконечные примерки, потом менять материал, менять фасон, снова примерять и примерять…

…Хотя, конечно, она девушка самостоятельная и совсем не нуждается в подобных глупостях…

…Но выбирать наряд должна была она. Платье было из белого шелка, с изящной отделкой кружевами. Маграт не особо владела портняжьим языком. Она знала, что это такое, просто не знала, как оно называется. Все эти рюшечки, складочки, вставочки и прочее.

Она приложила к себе платье и критически осмотрела его.

На стене висело маленькое зеркало. После определенной внутренней борьбы Маграт наконец сдалась и решила примерить наряд. Не то чтобы она собиралась надеть его завтра. Но если бы она его не примерила, то всю жизнь потом мучилась бы, не зная, как оно на ней сидело. Платье подошло. Вернее, не подошло, но весьма и весьма привлекательным образом. Сколько бы Веренс ни заплатил за него, деньги он потратил не зря. Портной продемонстрировал настоящее искусство, платье интригующе облегало в принципе не облегаемую Маграт и вздымалось там, где у самой Маграт вздыматься было нечему. Лента фаты была украшена цветами. «Ещё раз я не разрыдаюсь, — сказала себе Маграт. — О нет, я останусь рассерженной. И буду сердиться все сильней, пока не приду в ярость, а когда они вернутся, я… …И что я сделаю?»

Она могла попытаться проявить равнодушие. Могла величественно пройти мимо… платье как нельзя кстати… и преподать им урок.

И что потом? Оставаться здесь нельзя, ведь скоро все всё узнают. Обязательно узнают. О письме. Новости распространялись по Ланкру быстрее, чем скипидар по больному ослу.

Ей придется уехать. Может, удастся найти местечко, где нет своей ведьмы, и начать все с начала? Хотя сейчас Маграт предпочла бы любую другую профессию, если бы для экс-ведьмы таковая существовала.

Маграт решительно выставила вперед подбородок. Желчь пузырилась в ней, как горячий источник, в таком состоянии она была готова создать новую профессию.

Никак не связанную с общением с мужчинами и всякими назойливыми старухами.

И она сохранит это проклятое письмо — чтобы помнить.

Она-то голову ломала — и как это Веренс так ловко все подгадал. А оказалось, все проще некуда. О, как они, наверное, смеялись над ней…

На краткий миг нянюшкой Ягг овладели странные сомнения — вроде бы она должна быть сейчас совсем в другом месте… Впрочем, сомнения тут же развеялись — в её возрасте приглашения на интимный ужин при свечах случаются не каждый день. Нельзя все время волноваться о судьбах мира, нужно немного и о себе позаботиться. Об исполнении своих сокровенных желаний.

— Очень неплохое вино, — сообщила она, приступая ко второй бутылке. — Как, ты сказал, оно называется? — Нянюшка всмотрелась в этикетку. — «Кото Шампань»? И они в таком отличном вине котов купают? В ихних заграницах все сумасшедшие.

Ручкой ножа она протолкнула пробку в горлышко и хорошенько встряхнула бутыль, чтобы «змия взбодрить», как сама потом объяснила.

— А чего я совсем не понимаю, так это зачем его пить из дамских башмаков? — продолжала нянюшка. — Знаю, так полагается, просто не могу понять, что такого прекрасного в возвращении домой в башмаках, полных вина. А ты не голоден? Если не хочешь этот хрящик, я его съем. Омаров больше не осталось? Мне ещё не доводилось есть омаров. И такого майонеза. И таких яиц, набитых чем-то. Кстати, по-моему, этот ежевичный джем воняет рыбой.

— Это икра, — пробормотал Казанунда.

Он сидел, положив подбородок на ладони, и смотрел на нянюшку с восторженной страстью.

К вящему своему удивлению, он получал сейчас огромное наслаждение — причём не в горизонтальном положении.

Казанунда точно знал, как должен протекать ужин подобного рода. Подобные ужины — один из основных видов оружия в арсенале опытного соблазнителя. Соблазняемую следовало обильно угощать хорошими винами и дорогими, но легкими яствами. Далее должны последовать обмен понимающими взглядами поверх стола и переплетение ног под оным. Многозначительное поедание груш и бананов. Таким образом, нежно, но неумолимо корабль обольщения направлялся в нужную бухту.

Однако это была нянюшка Ягг. Нянюшка Ягг по-своему ценила хорошие вина. Казанунда и представить себе не мог, что белое вино можно запивать портвейном только потому, что оно закончилось.

Что же касается еды… Еде нянюшка тоже отдавала должное. Казанунда никогда в жизни не видел столь энергичной работы локтями. Покажи нянюшке Ягг хороший ужин, и она набросится на него с вилкой, ножом и тараном. Особенно ярким впечатлением было зрелище поедания нянюшкой омара. Такое забывается не скоро. Ещё несколько недель придется выковыривать из стен таверны куски клешней.

А ещё была спаржа… Он, конечно, попытается забыть, как нянюшка Ягг уминала спаржу, но вряд ли эти воспоминания так быстро сотрутся. Вероятно, все дело в том, что нянюшка была ведьмой. А ведьмы всегда крайне недвусмысленно выражали свои желания. Вы можете взять приступом скалы, перейти бурные реки и спуститься на лыжах по крутым горным склонам — все ради того, чтобы принести нянюшке коробку шоколадных конфет. Но только вы и шипы с ботинок не успеете снять, а нянюшка уже будет приканчивать ваш подарок.

Чем бы ни занималась ведьма, она делает все на сто процентов.

— Ты не будешь доедать эти креветки? Тогда передай мне блюдо.

Он было попытался поработать ногой, чтобы перевести ужин в следующую стадию, но сильный удар кованым башмаком по лодыжке быстро заставил его позабыть об этих намерениях.

А потом появился цыган-скрипач. Сначала нянюшка Ягг выразила неудовольствие тем, что какие-то типы пиликают над её ухом и отвлекают от еды, но во время перемены блюд она сама выхватила из рук цыгана скрипку, зашвырнула смычок в кадку с камелиями, перенастроила инструмент на что-то, похожее на банджо, и пропела Казанунде три куплета песни, которую она назвала, учитывая, что её кавалер прибыл из заграницы, «Дас Еж Нихт Содомит».

После чего нянюшка выпила третью бутылку вина.

А ещё Казанунду пленяло то, как лицо нянюшки Ягг превращалось в массу горизонтальных веселых морщинок, когда она смеялась, а смеялась нянюшка Ягг много.

Внезапно сквозь легкие винные пары Казанунда осознал, что он действительно веселится.

— Насколько я понимаю, никакого господина Ягга нет? — поинтересовался он как бы между делом.

— Как это нет? Куда ж он денется? — удивилась нянюшка. — Лежит себе на кладбище. Мы похоронили его много лет назад. Пришлось. Потому что он умер.

— Должно быть, тяжело жить одной?

— Ужасно тяжело, — подтвердила нянюшка Ягг, которая ни разу не готовила обед и не вытирала пыль с того самого времени, как её старшая дочь подросла.

Плюс запуганные до смерти невестки, которые готовили нянюшке не меньше четырех разных блюд в день…

— И, наверное, особенно одиноко по ночам? — Разговор шёл по накатанной колее.

— Ну, у меня есть Грибо, — сказала нянюшка. — Он греет меня по ночам.

— Грибо…

— Это кот. Как думаешь, здесь пудинги подают?

А потом нянюшка заказала ещё бутылочку.

Пчеловод господин Брукс зачерпнул из кастрюли, которая постоянно стояла на плите в его укромном сарайчике, немного зеленоватой, дурно пахнущей жидкости и наполнил опрыскиватель.

На ограде сада он обнаружил осиное гнездо. К утру оно превратится в морг.

У пчел была одна особенность. Леток улья они защищали ценой собственных жизней — если, конечно, это было необходимо. Но осы, пронырливые сволочи, были большими мастерами по части обнаружения какой-нибудь щели в задней стенке и обкрадывали улей в два счета. Самое забавное, что находящиеся в улье пчелы никак не могли им помешать. Они охраняли вход, но понятия не имели, что делать, если оса уже проникла в улей.

Господин Брукс нажал на поршень. Из опрыскивателя вылетела струя жидкости и оставила на полу дымящийся след.

Вообще, осы довольно-таки красивые твари. Но если ты за пчел, значит, должен быть против ос.

В замке шло какое-то торжество. Господин Брукс смутно припоминал, что ему тоже вручали какое-то приглашение, но подобные забавы мало интересовали его. Особенно сейчас. Что-то было не так. Ульи наотрез отказывались роиться.

Обходя вечером свои владения, он услышал странный звук. Иногда теплыми ночами пчелы вылетали из ульев, повисали напротив летков и махали крылышками, чтобы детки не перегрелись. Но сейчас пчелы летали вокруг ульев.

Чем-то они были рассержены. И как будто готовились отразить некую угрозу.

На границе Ланкра реку перегораживала серия небольших плотин. Матушка Ветровоск вылезла из воды на отсыревшие доски и уже оттуда перебралась на сухой берег. Опустившись на землю, она вылила воду из башмаков.

Через некоторое время вниз по течению спустилась остроконечная шляпа. Возле плотины она поднялась, обнаружив под собой промокшего насквозь волшебника. Матушка протянула руку и помогла Чудакулли вылезти из воды.

— Ну как? — поинтересовалась она. — Бодрит, правда? Мне показалось, что холодная ванна тебе не повредит.

Чудакулли попытался вытрясти из уха ил, после чего с подозрением посмотрел на матушку Ветровоск.

— А почему ты не мокрая?

— Не мокрая?

— Ну да. Просто влажная. А я промок до нитки. Как у тебя получилось прыгнуть в реку и вылезти оттуда всего-навсего чуть влажной?

— Я быстро сохну.

Матушка осмотрела скалы. Неподалеку круто вверх уходила дорога, ведущая в Ланкр, но были и другие, потайные тропки, известные матушке.

— Итак, — сказала она скорее себе самой. — Она не хочет, чтобы я там оказалась. Что ж, посмотрим, посмотрим…

— Оказалась где? — спросил Чудакулли.

— Понятия не имею, — пожала плечами матушка. — Знаю только, что, если она так не хочет куда-то меня пускать, именно туда я и направлюсь. Просто я не рассчитывала, что ты вдруг объявишься, да ещё с приступом страсти. Пошли.

Чудакулли выжал мантию. На землю посыпались блестки. Потом он снял шляпу и отвернул кончик.

Головные уборы имеют свойство впитывать морфические колебания. Однажды причиной крупных неприятностей в Незримом Университете стала шляпа аркканцлера, которая в результате слишком долгого нахождения на волшебных головах впитала в себя столько магических колебаний, что развилась в самостоятельную личность. Чудакулли наотрез отказался носить традиционную шляпу и в одном из ателье Анк-Морпорка, где работали абсолютно безумные шляпники, заказал себе особый головной убор.

То была не совсем обычная шляпа волшебника. Лишь немногим волшебникам удавалось использовать острый кончик своего головного убора, но если и удавалось, то лишь для хранения пары запасных носков. Тогда как в шляпу Чудакулли были вмонтированы небольшие шкафчики. Она была полна сюрпризов, в том числе оснащена четырьмя телескопическими ножками и рулоном промасленного шелка, из которого, если его развернуть, получалась удобная палатка с патентованной спиртовой горелкой. Внутренние кармашки содержали трехдневный рацион. А в остром кончике хранился запас крепких напитков для использования в чрезвычайных ситуациях, например если Чудакулли вдруг почувствует жажду.

Чудакулли протянул матушке маленькую остроконечную рюмку.

— Бренди?

— Что у тебя на голове?

Чудакулли осторожно ощупал макушку.

— Гм…

— Судя по запаху, мед и конский навоз. А это что такое?

Чудакулли снял с головы маленькую клетку. В ней были смонтированы «бегущая дорожка» и сложная конструкция из стеклянных стрежней. К прутьям крепились две мисочки для корма, а посреди клетки сидела маленькая мохнатая и в данный момент очень мокрая мышь.

— Это все молодежь экспериментирует, — несколько застенчиво объяснил Чудакулли. — Я согласился испытать… Мех мышки трет стеклянные стержни, появляются искры, и, ну, ты понимаешь…

Матушка осмотрела несколько поредевшие волосы аркканцлера и удивленно подняла бровь.

— Надо же, до чего только не додумаются…

— Я сам не совсем разобрался, как это работает. Тупс мог бы лучше объяснить. Я просто хотел помочь…

— В общем, твоя лысина пришлась как нельзя кстати.

В темноте своей больничной палаты Диаманда открыла глаза, если, конечно, это были её глаза. В них появился какой-то перламутровый блеск.

Песня пока звучала на пороге слышимости.

И мир изменился. Небольшая часть рассудка, которая ещё оставалась Диамандой, видела его сквозь пелену зачарованности. Мир представлялся ей узором серебристых, находящихся в постоянном движении линий, словно был окутан филигранью. За исключением тех мест, где было железо. Там линии были ломаными, изогнутыми. Там мир не был виден. Железо искажало мир. Нужно держаться подальше от железа.

Она встала с кровати, закутала руку в одеяло, повернула дверную ручку и открыла дверь.

Шон Ягг стоял почти по стойке «смирно».

В данный момент он охранял дворец и одновременно определял, Как Долго Он Сможет Простоять На Одной Ноге.

Потом ему показалось, что это не совсем подходящее занятие для знатока боевых искусств, и он принял позу № 19, для Двойного Удара В Падении Летающей Хризантемы.

Некоторое время спустя он вдруг осознал, что окрестности наполнил некий странный звук. Звук этот был ритмичным и чем-то напоминал стрекотание кузнечика. И доносился он из замка.

Шон осторожно повернулся — многочисленные армии из Заграничных Стран могли заметить, что он стоит к ним спиной, и напасть, воспользовавшись удобным случаем.

Ничего, никого. Но ситуация требовала разъяснения. В его задачу входило охранять замок от внешних врагов, а не от внутренних. «Стоять на страже» — значит охранять королевство от нападения извне. В этом и заключается смысл замков. Для этого и нужны стены, бойницы и все такое прочее. Шон регулярно покупал «Справашники Джейн» (вместе с последним, обозревающим осадные орудия Плоского мира, выдавался бесплатный плакат) и потому знал тему досконально.

Быстротой мышления Шон не отличался, но мысли его неуклонно возвращались к эльфу, заточенному в подземелье. Но он же взаперти. Шон лично запер дверь. К тому же кругом железо, по этому поводу мама выразилась вполне конкретно.

И все же…

Он решил действовать строго по инструкции. Шон поднял мост, опустил решетки, потом перегнулся через стену и долго-долго смотрел вниз, правда разглядел там только сумерки.

Но теперь звук пронизывал все окрестности. Казалось, сами камни излучают его, он действовал на нервы, как визг пилы.

Не мог же эльф выбраться! Конечно нет, ерунда какая. Подземелья строят вовсе не затем, чтобы из них выбирались все кому не лень. Звук то затихал, то становился громче. Шон прислонил ржавую пику к стене и обнажил меч. Клинком он владел умело. Каждый день по десять минут оттачивал свое мастерство, и после всякой тренировки мешок с соломой имел крайне жалкий вид.

Через черный ход Шон скользнул в центральную башню и стал пробираться по коридорам в сторону подземелий. В замке никого не было. Ну да, все же на Представлении. Но в любой момент могут вернуться, и тогда начнется пир.

Замок выглядел большим, старым и очень холодным.

В любой момент. Несомненно. Шум прекратился.

Шон выглянул из-за угла. Он увидел ступени и открытую дверь, ведущую в подземелье.

— Стой! — закричал на всякий случай Шон. Его крик эхом отразился от камней:

— Стой! Ой… ой… ой…

Спустившись по лестнице, Шон заглянул в арку.

Дверь камеры была приоткрыта, рядом стояла фигура в белом.

Шон заморгал.

— Госпожа Чокли?

Фигура улыбнулась ему. Глаза её светились в темноте.

— Ты в кольчуге, Шон.

— Э-э, что? — Он снова посмотрел на открытую дверь.

— Какой ужас, Шон. Немедленно сними её. Ты же ничего толком не слышишь.

Шон явно ощущал пугающую пустоту за своей спиной, но обернуться не смел.

— Я все чудесно слышу, госпожа, — сказал он, стараясь как можно незаметнее прижаться спиной к стене.

— Ты слышишь совсем не то, — возразила Диаманда, подходя ближе. — Железо лишает тебя слуха, от него глохнешь.

Не каждый день к Шону подходила девушка в тонкой, просвечивающей одежде и с мечтательным выражением на лице. Похоже, пришло время воспользоваться тем, что боевые искусства называют Путем Отступления.

Тут Шон рискнул бросить взгляд в сторону.

В дверном проеме камеры стояла тощая фигура — вся какая-то сжавшаяся, словно окружение давило на неё.

Улыбка Диаманды была очень странной.

Шон сделал ноги.

Каким-то образом лес изменился. В былые времена, когда Чудакулли был молод, здесь росли колокольчики, и примулы, и… и опять колокольчики… и прочая всякая всячина. А не только огромные кусты шиповника. Колючки цеплялись за его мантию, а раз или два какой-то лианоподобный родственник шиповника сбил с него шляпу.

Но хуже всего было то, что матушке Ветровоск удавалось миновать все эти препятствия без особых потерь.

— Как это у тебя получается?

— Главное тут — всегда знать, где ты находишься.

— Неужели? Что ж, я знаю, где нахожусь.

— Нет, не знаешь, ты просто случайно присутствуешь здесь. А это не одно и то же.

— А нет ли более удобной дороги?

— Эта самая короткая.

— Может, она и короткая — если не заблудиться.

— Сколько раз тебе говорить, я вовсе не заблудилась! Просто у меня возникли небольшие сомнения, в ту ли сторону мы идём.

— Ха!

Его догадка подтвердилась. Похоже, что Эсме Ветровоск сбилась с дороги — если, конечно, в этому лесу не было двух одинаковых деревьев с одинаковым расположением веток, на одной из которых висел обрывок его мантии. Но Эсме обладала качеством, которое у людей, не носивших потрепанную остроконечную шляпу и древнее черное платье, называлось самообладанием. Причём, самообладание Эсме Ветровоск было абсолютным. Такие, как она, попадают в неловкие ситуации, только когда сами того хотят.

Он и раньше замечал это, но в те времена его привлекало лишь то, как идеально подходят её формы к окружающему пространству. И…

Он снова запутался в колючках.

— Погоди минутку!

— Исключительно неудачный выбор одежды для сельской местности!

— Я же не думал, что придется бегать по лесам! Это парадный костюм!

— Так сними его.

— А как люди тогда поймут, что я — волшебник?

— Успокойся, я им скажу.

С каждой минутой матушка Ветровоск злилась все больше. Что ни говори, а она все-таки заблудилась. Но заблудиться между плотинами у порогов реки Ланкр и самим городом? Это же невозможно! Невероятно! Просто иди вверх по склону — и выйдешь куда надо. Кроме того, она ходила по здешним лесам всю свою жизнь. Это её леса.

И тем не менее они уже второй раз проходят мимо одного и того же дерева. На ветке покачивался обрывок мантии Чудакулли.

Это все равно что заблудиться в собственном саду.

Пару раз матушка заметила единорога. Тут она не ошибалась — он шёл по их следам.

Она попыталась проникнуть в его голову. С равным успехом можно было попробовать забраться на ледяную стену.

Её собственные мысли тоже нельзя было назвать безмятежными, но сейчас, по крайней мере, матушка была твердо уверена: с ума она не сошла.

Когда стены между вселенными становятся очень тонкими, когда параллельные нити всевозможных Если собираются вместе, чтобы пройти сквозь Сейчас, возникают определенные утечки. Почти незаметные сигналы, которые воспринимает лишь очень чуткий приемник.

В её голове возникали едва ощутимые мысли тысяч Эсме Ветровоск.

Маграт никак не могла решить, что же с собой взять. После того как она переселилась в замок, её бывшие пожитки словно испарились, а брать то, что покупал ей Веренс, было, по её мнению, неприлично. То же касалось и обручального кольца. Вряд ли его можно взять с собой.

Она уставилась в зеркало.

Довольно, хватит. Всю свою жизнь Маграт старалась быть незаметной, вежливой, она извинялась, когда через неё переступали, старалась быть воспитанной. И к чему это привело? Люди стали относится к ней как к незаметной, вежливой и воспитанной.

Это… это проклятое письмо она приклеит к зеркалу, чтобы все видели, почему она ушла.

Маграт почти приняла решение уехать в какой-нибудь захолустный городок и стать куртизанкой.

Чем бы эти самые куртизанки ни занимались.

Но вдруг она услышала пение.

Ничего более приятного она в жизни не слышала. Звук входил в уши, проникал в сам разум, впитывался в кровь, в кости…

Шелковый лифчик выпал из её рук.

Маграт рванула дверную ручку — однако небольшой участочек мозга, ещё не потерявший способности мыслить рационально, вовремя напомнил ей о ключе.

Песня заполняла коридор. Маграт подобрала подол подвенечного платья, чтобы легче было бежать, и поспешила к лестнице…

Что-то пулей вылетело из другой двери и повалило её на пол.

Это оказался Шон Ягг. Сквозь цветную пелену Маграт разглядела его встревоженное лицо в обрамлении ржавого шлема из…

…Железа.

Песня по-прежнему звучала, но уже как-то иначе. Сложные гармонии, зачаровывающий ритм не изменились, но вдруг стали скрипучими, словно бы она слышала их чужими ушами.

Её затащили в какую-то дверь.

— Госпожа королева, все в порядке?

— Что происходит?

— Не знаю, госпожа королева. Но думаю, у нас появились эльфы.

— Эльфы?

— Они схватили госпожу Чокли. Гм-м. Ну, то железо, которое ты убрала…

— Шон, ты это о чем?

Лицо Шона было белым как снег.

— Тот, что сидел в подземелье, начал петь, а её они отметили, вот она и стала делать, что хотели они…

— Шон!

— Мама говорила, они не станут убивать, если без этого можно обойтись. Во всяком случае, сразу убивать не станут. Гораздо веселее с живыми.

Маграт молча смотрела на него.

— Мне пришлось убежать! Она пыталась снять с меня шлем! Я вынужден был оставить её там, госпожа!

— Эльфы?

— Госпожа, тебе нужно взяться за что-нибудь железное! Они ненавидят железо!

Маграт влепила ему звонкую пощечину, больно ударив пальцы о край шлема.

— Ты что несешь?

— Они проникли в замок, госпожа! Я слышал, как опускался мост! Они там, а мы здесь, и они не убьют нас, оставят в живых, чтобы…

— Смирно, солдат!

Ничего другого она придумать не смогла, но, кажется, у неё получилось. Шон несколько пришел в себя.

— Послушай, — сказала Маграт, — все знают, что на самом деле никаких эльфов не существует… — Она вдруг замолчала и с подозрением прищурилась. — Впрочем, скорее это знает Маграт Чесногк, а другие знают иначе…

Шона трясло. Маграт схватила его за плечи.

— Моя мама и госпожа Ветровоск сказали, что тебе не нужно ничего рассказывать! — завопил Шон. — Они сказали, это, мол, дело ведьм!

— И где они сейчас, когда ведьмы должны делать свое дело? — хмыкнула Маграт. — Ты их видишь? Я — нет. Спрятались за дверью? Нет! Залезли под кровать? Странно, тоже нет… Здесь есть только я, Шон Ягг. И если ты сейчас же не расскажешь мне все, что знаешь, то пожалеешь о том дне, когда я появилась на свет.

Дергая кадыком, Шон принялся обдумывать угрозу. Но потом он вырвался из рук Маграт и приложил ухо к двери.

Пение смолкло. На мгновение Маграт показалось, что до неё донеслись удаляющиеся от двери шаги.

— Видишь ли, госпожа, наша мама и госпожа Ветровоск ходили к Плясунам и…

Маграт внимательно все выслушала.

— И где они сейчас? — спросила она, когда рассказ был закончен.

— Понятия не имею, госпожа. Все пошли на Представление… но должны были уже вернуться.

— А где показывают это Представление?

— Не знаю, госпожа. Госпожа?

— Да?

— А почему ты в подвенечном платье?

— Не твое дело.

— Плохая примета, нельзя, чтобы до свадьбы жених видел невесту в подвенечном платье. — Шон решил замаскировать свой ужас заурядным врожденным слабоумием.

— И эта примета подтвердится, если я увижу его, — прорычала Маграт.

— Госпожа?

— Да?

— Я боюсь, с ними что-то случилось. Наш Джейсон обещал вернуться через час, а это было несколько часов назад.

— Но там сотня гостей и почти все жители города. Эльфы не смогут справиться с таким количеством народа.

— А им это и не нужно, госпожа. — Шон подошел к незастекленному окну. — Послушай, госпожа. Я могу спрыгнуть на амбар на конном дворе. Там солома, со мной ничего не случится, буду в порядке. Потом я прокрадусь через кухню и выйду через маленькие пупсторонние ворота башни.

— Зачем?

— Чтобы позвать подмогу.

— Но ты даже не знаешь, есть ли кого звать.

— А ты можешь предложить что-нибудь другое, госпожа?

Она не могла.

— Это… это очень храбро с твоей стороны, Шон, — признала Маграт.

— Оставайся здесь, тут вроде безопасно, — велел Шон. — И знаешь, что… Быть может, я запру дверь, а ключ возьму с собой? Тогда тебя не заставят открыть дверь, даже если станут петь.

Маграт кивнула.

Шон попытался улыбнуться.

— Жаль, у нас нет ещё одной кольчуги, — покачал головой он. — Все осталось в арсенале.

— Я буду в полном порядке, — успокоила его Маграт. — Можешь идти.

Шон кивнул. Вскочив на подоконник, он на мгновение замер, а потом исчез в темноте.

Маграт придвинула к двери кровать и села.

Она тоже могла бы уйти. Но тогда в замке никого не осталось бы, а это неправильно.

Кроме того, ей было страшно.

В комнате была всего одна свеча, да и та наполовину сгоревшая. Когда она догорит, останется только лунный свет. Маграт всегда нравился лунный свет. До сего момента.

На улице было тихо. Шума города совсем не было слышно.

Постепенно до неё дошло, что отпускать Шона с ключом было не совсем разумно, ведь если его поймают, то смогут открыть…

Раздался чей-то крик, который не стихал достаточно долго.

А потом наступила ночь.

Через несколько минут она услышала, как кто-то пытается повернуть ключ, судя по звуку, обернув его несколькими слоями ткани, чтобы не прикасаться к железу.

Дверь начала было открываться, но уперлась в кровать.

— Почему бы тебе не выйти из комнаты, госпожа?

Дверь снова заскрипела.

— Неужели ты не хочешь потанцевать с нами, красавица?

Голос был полон странных гармоник, и эхо от него сохранялось в её голове в течение нескольких секунд после того, как было произнесено последнее слово.

Дверь распахнулась.

Три фигуры скользнули в комнату. Один эльф осмотрел кровать, двое других принялись шарить по темным углам. Потом один из них подошел к окну и выглянул.

Осыпающаяся стена уходила вниз до самой соломенной крыши амбара, на которой абсолютно никого не было.

Эльф кивнул двум фигурам во дворе. Его светлые волосы сверкали в лунном свете.

Один из находящихся во дворе эльфов поднял руку, указывая на фигуру, которая отчаянно карабкалась по стене центральной башни. Длинное белое платье развевалось на ночном ветру.

Эльф рассмеялся. Похоже, предстояло веселье.

Маграт перелезла через подоконник и, тяжело дыша, упала на пол. Потом она, пошатываясь, подбежала к двери — ключа в замке не было. Зато рядом лежали две толстые деревянные балки, которые она немедленно вставила в пазы.

А окно закрывалось деревянными ставнями.

Но больше ей не удастся так легко выкрутиться. Она было подумала, что в неё пустят стрелу, но… очевидно, столь простой исход не доставил бы им удовольствия.

Маграт всмотрелась в темноту. Она даже не знала, в какую именно комнату попала. Наконец она нашла подсвечник, спички и, немного повозившись, зажгла свечу.

Рядом с кроватью лежали ящики и коробки. Значит… комната предназначалась для гостей.

Мысли, одна за другой, проникали в тишину её разума.

Сможет ли она устоять, если они запоют снова? Наверное, да — если знать, что именно тебя ждёт…

Кто-то ласково постучал в дверь.

— Госпожа, твои друзья вместе с нами, внизу. Приходи, потанцуй со мной.

Маграт в отчаянии оглядела комнату.

Она абсолютно ничем не отличалась от других гостевых комнат. Кувшин и тазик на подставке, ужасная «гардеробная» ниша, неплотно прикрытая шторкой, кровать, на которой валялись мешки и свертки, разбитый стул в ошметках облезающего лака и маленький квадратный ковер, посеревший от старости и въевшейся пыли.

Загремела дверь.

— Пусти же меня, милая госпожа.

На сей раз через окно убежать не удастся. Можно спрятаться под кроватью, это спасет — секунды на две.

Её взгляд, словно по волшебству, обратился к притаившейся за шторой гардеробной нише.

Маграт подняла крышку. Труба была достаточно широкой, чтобы в неё прошло тело. Именно этим и были знамениты гардеробы. Несколько непопулярных королей нашли свой конец именно в гардеробе — от рук наемных убийц, которых отличали хорошие способности к скалолазанию, владение копьем и фундаментальный подход к политике.

Раздался сильный удар в дверь.

— Госпожа, может, тебе спеть?

Маграт приняла решение.

Первыми не выдержали петли, ржавые болты не удержались в камне.

Полузадёрнутая штора колыхалась на ветру.

Эльф улыбнулся, подошел к шторе и резко её отдернул.

Дубовая крышка была поднята.

Эльф наклонился и посмотрел вниз.

За его спиной белым призраком восстала Маграт и что было сил врезала эльфу по шее стулом, который тут же развалился.

Эльф попытался было развернуться и сохранить равновесие, но в руках у Маграт оставалось ещё достаточно стула, чтобы нанести новый отчаянный удар снизу. Эльф повалился вперед, схватился за крышку, но сумел только закрыть её за собой. Из вонючей темноты донеслись яростный вопль и глухой звук падения. Хотя вряд ли стоило надеяться, что эльф погибнет. В конце концов он приземлится во что-то мягкое.

«Не только высоко, — сказала про себя Маграт, — но и крайне вонюче».

Спрятаться под кроватью можно было только секунды на две, однако иногда достаточно и двух секунд.

Она выпустила из рук обломок стула. Её трясло. Но она по-прежнему была жива, и это было прекрасно. Вот он, смысл жизни. Ты живешь, чтобы ею наслаждаться.

Маграт выглянула в коридор.

Оставаться здесь было нельзя. Занеся над головой ножку стула, она рискнула выйти из комнаты.

До её ушей донесся ещё один крик, на этот раз со стороны Главного зала.

Маграт посмотрела в другую сторону, на Длинную галерею. И побежала.

Где-то должен быть выход, ворота, окно…

Какой-то особо предприимчивый монарх застеклил все окна в замке. Серебристые участки лунного света чередовались с квадратами глубокой тени.

Маграт бежала из света в тень, из света в тень по бесконечному коридору. Мимо, как в фильме на ускоренной перемотке, мелькали самодержцы. Король за королем — усы, короны, бороды. Королева за королевой — корсажи, лифы, бородатые ухтыястребы и маленькие собачки…

Вдруг одно изображение (была ли причиной игра лунного света или выражение лица на портрете) пробилось сквозь её страх и привлекло внимание Маграт.

Этот портрет она видела впервые. Но раньше она так далеко не забиралась — доходившая до идиотизма безвкусица королев навевала на неё тоску. Однако эта…

Эта особа чем-то её заинтересовала.

Маграт остановилась

Портрет не мог быть написан с натуры. Во время царствования этой королевы, единственной известной краской была синяя, и наносили её в основном на тело. Но несколько поколений назад правил король Лулли I, который был немного историком и чуть-чуть романтиком. Он исследовал известные факты из ранней истории Ланкра, а там, где фактов не хватало, он, следуя лучшим традициям работы проницательного этнического историка, сделал выводы из вдруг открывшихся, не требующих доказательства истин^[551] и экстраполировал известные источники^[552]. Именно он заказал портрет королевы Иней Вспыльчивой — одной из основателей королевства.

На её голове был шлем с крыльями и острым навершием, густые черные волосы сплетались в ужасного вида косы, а в качестве жидкости для укладки явно использовалась кровь. Лицо и тело королевы покрывали спирали синей краски и крови — типично варварская школа косметического искусства. Судя по портрету, Иней Вспыльчивая обычно носила нагрудник размера 3-Д и наплечники с шипами. Наколенники тоже были с шипами, как и сандалии. А ещё она была одета в достаточно короткую юбку из модной клетчатой ткани, в которой преобладали кровавые тона. Одна королевская рука покоилась на рукоятке обоюдоострого боевого топора с пикой, другая же гладила руку поверженного врага. Прочие части тела поверженного врага болтались на соснах на заднем плане. Рядом с королевой художник изобразил её любимого боевого пони по кличке Штык (ныне исчезнувшей горной ланкрской породы, формой и характером напоминающей бочонок с порохом), а чуть поодаль стояла боевая колесница, воплощенная все в той же популярной шипастой технике. Её колесами можно было бриться. Маграт не отрываясь смотрела на картину. Никто никогда даже не упоминал о таком. Все твердили ей о гобеленах, вышивках, юбках, фижмах и о том, как правильно пожимать руки благородным господам. Но никто ни словом не упоминал шипы.

Какой-то звук донесся с дальнего конца галереи, откуда она прибежала. Маграт подобрала юбки и помчалась дальше.

Позади послышался смех.

Налево по крытой аркаде, потом по темному коридору над кухней, мимо…

Что-то мелькнуло впереди в темноте. Сверкнули зубы. Маграт инстинктивно подняла ножку стула, но вовремя остановилась.

— Грибо?

Кот нянюшки Ягг потерся об её ноги. Его шерсть была плотно прижата к телу. Маграт ещё больше разнервничалась. Это ведь Грибо^[553], неоспоримый король кошачьего населения Ланкра и отец большей его части, в присутствии которого волки, поджав хвосты, убегали, а медведи залезали на деревья. И Грибо был испуган.

— Иди сюда, идиот!

Она схватила его за покрытый шрамами загривок, и Грибо забрался Маграт на плечо, по пути распоров её руку чуть ли не до кости.

Скорее всего, она где-то рядом с кухней, потому что именно эта территория принадлежала Грибо. То были неизведанные, мрачные земли, так сказать, «террор инкогнита», где плоть ковров и кожа балочной штукатурки обнажали каменный остов замка.

За её спиной прошелестели чьи-то шаги, очень быстрые и легкие.

Если ей удастся добежать до следующего угла…

Грибо, сидящий на её плече, напрягся как пружина. Маграт остановилась.

За следующим углом…

Без малейших усилий со стороны Маграт её рука с обломком стула поднялась и чуть отклонилась назад.

Она шагнула за угол и одновременно нанесла колюще-бьющий удар ножкой стула. Раздалось триумфальное шипение, перешедшее в хриплый визг, когда ножка процарапала шею эльфа. Тот отшатнулся. Рыдая от ужаса, Маграт метнулась к ближайшей двери и схватилась за ручку. Дверь распахнулась. Маграт влетела в комнату, захлопнула за собой дверь, нащупала в темноте засов, услышала, как он скользнул на место, и упала на колени.

Что-то сильно ударилось в дверь с другой стороны.

Некоторое время спустя Маграт открыла глаза — а потом задумалась, не понимая, открыла она их или нет, потому что темнота менее темной не стала. У неё сложилось впечатление, что впереди неё — некое свободное пространство. Чего только не было в старом замке… И старые, заброшенные комнаты, и потайные коридоры — все, что угодно… Перед ней могла оказаться яма, могло оказаться все, что угодно. Маграт нащупала наличник, поднялась на ноги, после чего протянула руку туда, где, согласно предположениям, должна была находиться стена.

Там была полка. И свеча на ней. И коробка спичек.

«По крайней мере, — успокоила себя Маграт, стараясь не обращать внимания на бешено колотящееся сердце, — в этой комнате недавно кто-то был». Большинство жителей Ланкра до сих пор пользовалось трутницами. Только король мог позволить себе заказывать спички из самого Анк-Морпорка. У матушки Ветровоск и нянюшки Ягг тоже были спички, только они их не покупали. Им их дарили. Ведьмы редко что-то покупают, обычно им все дарят.

Маграт зажгла огарок свечи и огляделась по сторонам, пытаясь понять, в какой части замка она оказалась.

— О нет…

— Так-так, — сказал Чудакулли. — Знакомое дерево.

— Заткнись.

— Кажется, кто-то утверждал, что нам нужно всего-навсего подняться по склону, — продолжал Чудакулли.

— Заткнись.

— А помнишь, когда-то мы гуляли по этому лесу, и ты позволила мне…

— Заткнись.

Матушка Ветровоск устало опустилась на пень.

— Нас водят по кругу, — констатировала она. — Кто-то решил подшутить над нами.

— Есть одна история, — сказал Чудакулли, — о двух маленьких ребятишках, которые заблудились в лесу, а потом налетели птицы и забросали их листьями. — В его голосе проступила надежда, так из-под кринолина выглядывает носок изящной туфельки.

— Да, ты прав, до такой глупости только птицы и могли додуматься, — фыркнула матушка и потерла виски. — Это все её проделки. Эльфийские фокусы. Сбивать путников с пути. Она копается в моей голове. В моей настоящей голове. О, у неё есть сила. Она нас направляет. Заставляет бродить кругами. Делает это со мной.

— Может, ты просто задумалась о чем-то, вот и заблудилась чуток, — предположил Чудакулли, все ещё не теряя надежды.

— Конечно, задумалась. Сосредоточишься тут, когда ты все время падаешь и несешь всякую чепуху, — рявкнула матушка. — Если бы господин Зазнайка Волшебник не поехал головой и не вспомнил то, чего на самом деле никогда не было, я бы здесь не торчала, а находилась бы в центре событий и знала, что происходит.

Она сжала кулаки.

— А может, и хорошо, что мы здесь? — примирительно сказал Чудакулли. — Такая чудесная ночь. Мы могли бы посидеть тут, на полянке, и…

— Ну вот, ты тоже поддался, — упрекнула матушка. — Все эти грезы, их-взгляды-встретились и прочая чушь. Не понимаю, и как ты удерживаешься на этой своей должности главного волшебника?

— В основном благодаря тому, что всегда заставляю кого-нибудь съесть кусочек того, что принесли мне, и каждый раз перед сном тщательно перетряхиваю постель, — ответил Чудакулли с обезоруживающей честностью. — А так заниматься особенно нечем, подписывай себе бумажки, покрикивай…

Чудакулли грустно вздохнул. Его надежды развеялись как дым.

— Ты, кстати, была удивлена, когда увидела меня, — пробормотал он. — Ты так побледнела.

— Побледнеешь тут. Видел бы ты себя со стороны — ты был похож на поперхнувшуюся овцу.

— Ты ни капли не изменилась. Просто поразительно. Не уступаешь ни на йоту.

Мимо пролетел ещё один лист. Чудакулли не пошевелился.

— Знаешь, — произнес он вполне спокойным голосом, — либо раньше срока наступила осень, либо в этом лесу живут птицы из моей истории, либо прямо над нами на дереве кто-то сидит.

— Знаю.

— Знаешь?

— Да, потому что, пока ты путешествовал по Улице Воспоминаний, я смотрела по сторонам. Их по меньшей мере пять, и они устроились прямо над нами. Как твои волшебные пальцы?

— Думаю, я смогу сотворить пару-другую шаровых молний.

— Не поможет. А как насчет вынести нас отсюда?

— Обоих — нет.

— Только себя?

— Вероятно, но тебя я здесь не брошу.

Матушка закатила глаза.

— Слушай, а ведь это правда… Все мужчины такие сентиментальные. Отваливай, старый пень. Меня они не убьют. По крайней мере, пока. А вот о волшебниках они даже не слышали никогда, поэтому зарубят тебя не задумываясь.

— Ну и кто сейчас сентиментальничает?

— Просто от тебя живого всяко больше проку. Не намного, но все-таки.

— Особенно много проку я принесу, если сбегу отсюда.

— Это будет гораздо мудрее, чем оставаться здесь.

— Если я тебя сейчас брошу, то никогда себе этого не прощу.

— А я никогда не прощу тебя, если ты останешься, а не прощать я умею куда лучше, чем ты. Когда все закончится, попытайся разыскать Гиту Ягг. Попроси её заглянуть в мою старую шкатулку. Она знает, что там лежит. И если ты сейчас же не уйдешь…

Рядом с Чудакулли в пень воткнулась стрела.

— Эти паскудники палят по мне! — завопил он. — Мне б сейчас мой верный арбалет…

— Вот и слетай за ним, — перебила его матушка.

— Правильно! Я сейчас! Я быстро!

Чудакулли исчез. Мгновением спустя на то место, которое он только что занимал, упала пара кусочков древней лепки, которой были покрыты потолки Ланкрского замка.

— Что ж, теперь он мне не помешает, — непонятно кому сказала матушка.

Она встала и обвела взглядом деревья.

— Ну ладно! — крикнула она. — Я здесь. Приходи, я жду! И убегать не собираюсь. Я здесь. Вся без остатка.

Маграт успокоилась. Конечно, он существовал. Он был в каждом замке. И, разумеется, им периодически пользовались. В пыли была протоптана дорожка от двери к вешалке, на которой висели несколько расплетающихся кольчуг. Рядом стояли пики.

Вероятно, Шон заходил сюда каждый день.

Это был арсенал.

Грибо спрыгнул с её плеча и двинулся прочь по опутанным паутиной улицам в бесконечном поиске чего-нибудь маленького и пищащего.

Маграт, словно в оцепенении, последовала за ним.

Ланкрские короли никогда ничего не выбрасывали. По крайней мере, не выбрасывали ничего такого, что можно было как-нибудь использовать для того, чтобы кого-нибудь убить.

Здесь были собраны доспехи для людей, доспехи для боевых коней, доспехи для бойцовых псов. Здесь даже хранились специальные доспехи, предназначенные для воронов, хотя королю Гурнту Глупому так и не удалось осуществить свои планы по использованию военно-воздушных сил. А ещё здесь было великое множество пик, копий, мечей, абордажных сабель, рапир, эспадронов, палашей, цепов, булав, дубинок с шипами и без оных. Все это свалили в одну большую кучу, которая там, где протекала крыша, превратилась в сплошной кусок ржавчины. Луки складывали в вязанки, на манер хвороста, не балуя особым уходом — длинные луки, малые луки, луки-пистолеты, стременные луки и арбалеты. Невысокими горками валялись отдельные части порыжевших от ржавчины доспехов. На самом деле ржавчина была повсюду. В этом огромном помещении царствовал Смерть железа.

Маграт шла вперед, как игрушка с заводным механизмом, которая не может изменить направление, пока во что-нибудь не упрется.

Свет свечи тускло отражался от шлемов и нагрудников. Особенно жутко выглядели доспехи для коней. Висящие на гниющих деревянных рамах, они очень походили на скелеты и, подобно скелетам, наводили на мысли о смертности. Пустые глазницы слепо таращились на маленькую фигуру со свечой.

— Госпожа?

Голос донесся из-за двери, которая осталась далеко позади. Но эхо, словно одеяло, окутало Маграт, отразившись от древнего, разваливающегося оружия.

«Сюда им не войти, — подумала Маграт. — Здесь слишком много железа. Здесь я в безопасности».

— Если госпожа хочет поиграть, мы можем привести её друзей.

Когда Маграт повернулась, свет свечи отразился от чего-то блестящего.

Маграт отбросила в сторону большой щит.

— Госпожа?

Маграт протянула руку.

— Госпожа?

Рука Маграт нащупала ржавый железный шлем с крылышками.

— Приходи танцевать на свадьбу, госпожа.

Руки Маграт сомкнулись на выпуклом нагруднике с шипами.

Грибо, который гонял мышь среди разбросанных по полу рыцарских доспехов, высунул голову из железной штанины.

Маграт менялась. Сначала изменилось дыхание. Минуту назад она задыхалась от страха и изнеможения. Затем несколько секунд её дыхания не было слышно. Потом оно вернулось. Стало медленным. Глубоким. Размеренным.

Грибо увидел, как Маграт, которую он всегда считал мышкой, ни с того ни с сего принявшей человеческий облик, поднимает и надевает на голову шлем с крылышками.

Маграт знала все о силе головных уборов.

Мысленно она уже слышала грохот боевых колесниц.

— Госпожа? Мы приведем твоих друзей, чтобы они спели тебе.

Она повернулась.

Грибо поспешил скрыться в доспехах. Однажды ему довелось нарваться на чокнутую лисицу. Обычно Грибо расправлялся с лисами без пота и пыли, но у этой, как оказалось, были детеныши. Правда, узнал он об этом только после того, как загнал её в нору. В том бою он потерял часть уха и много частей шкуры.

Взгляд у той лисицы был таким же, как сейчас у Маграт.

— Грибо? Иди-ка сюда, котик.

Развернувшись, кот попытался забиться в нагрудник. Но дальше отступать было некуда. Рыцарь закончился.

Эльфы рыскали по королевским паркам. Проходя мимо декоративного прудка, они убили в нем всех рыбок — просто так, потехи ради.

Господин Брукс, забравшись на притащенный с кухни стул, заделывал трещину в стене конюшни.

Он смутно чувствовал, что что-то происходит, но это касалось людей, а значит, имело для него второстепенное значение. Однако он отчетливо услышал, как изменился звук, доносящийся со стороны ульев. Сразу за этим послышался треск досок.

Один улей уже опрокинули. Рассерженные пчелы роились вокруг трех фигур, ноги которых топтали соты, мед и пчелиных деток.

Впрочем, смех сразу стих, когда за оградой появилась фигура в белой одежде и сетке от пчел. Фигура подняла длинную металлическую трубку.

Никто не знал, что именно заливал господин Брукс в свой опрыскиватель. В смесь входили табак, вареные коренья, обрезки коры и некие травы, о которых не слышала даже Маграт. Из трубки вылетела струя жидкости. Стоявшему в центре эльфу она попала между глаз и чуть задела двух его товарищей.

Господин Брукс бесстрастно взирал на корчащихся эльфов, пока они совсем не затихли.

— Осы, — сказал он тогда.

После чего пошел, нашел подходящий ящик, зажег лампу и с большой осторожностью и нежностью принялся приводить в порядок поврежденные соты, не обращая ровно никакого внимания на укусы обиженных пчел.

Шон почти ничего не чувствовал, только жуткую боль в руке — такую боль ощущаешь, когда сломана по крайней мере одна кость, к тому же два его пальца выглядели крайне неестественно — так нормальные пальцы не выглядят. Несмотря на то что из одежды на нем остались только подштанники и рубаха, он обильно потел. Конечно, снимать кольчугу не следовало, но трудно сказать «нет», когда на тебя наведен эльфийский лук. Шон знал то, о чем многие люди и не подозревают: кольчуга не слишком защищает от стрелы, особенно если та нацелена вам между глаз.

Его протащили по коридорам к арсеналу. Эльфов было по меньшей мере трое, но лиц их он разглядеть не мог. Шон вспомнил, как в Ланкр однажды приехало бродячее шоу «Валшебный Фанарь». Вспомнил, как зачарованно смотрел на пляшущие по старой простыне нянюшки Ягг изображения. Лица эльфов напомнили ему о тех картинках. На них присутствовали глаза и рты, но выражения эльфийских лиц менялись, словно тени на простыне.

Эльфы почти ничего не говорили. Больше смеялись. Веселые парни, эти эльфы, особенно когда выкручивают тебе руку — просто так, чтобы посмотреть, долго ли ты выдержишь.

Между собой эльфы общались на своем, эльфийском языке. Один из них повернулся к Шону и указал на дверь арсенала.

— Мы желаем, чтобы госпожа вышла, — промолвил он. — Ты должен сказать, что, если она не выйдет, мы с тобой ещё поиграем.

— А что вы сделаете с нами, если она выйдет? — спросил Шон.

— Все равно с тобой поиграем, — ответил эльф. — В этом и заключается веселье. Но ведь есть такая штука, как надежда, поэтому она выйдет. Поговори с ней.

Его подтолкнули к двери. Он как можно почтительнее постучался.

— Гм. Госпожа королева?

— Да? — раздался глухой голос Маграт.

— Это я, Шон.

— Я тебя узнала.

— Я здесь, за дверью. Гм. Кажется, они сделали больно госпоже Чокли. Гм. И говорят, что сделают мне ещё больнее, если ты не выйдешь. Но тебе не следует выходить, потому что в арсенал им не пробраться, там ведь столько всякого железа. На твоем месте, я бы их не послушался.

За дверью что-то залязгало, потом послышался звук натягиваемой тетивы.

— Госпожа Маграт?

— Спроси, — велел эльф, — есть ли у неё там еда? Или вода?

— Госпожа, они спрашивают…

Вдруг какой-то из эльфов оттащил его в сторону. Двое встали по бокам от двери, а один приложил к доскам ухо.

Потом опустился на колени и заглянул в замочную скважину, стараясь не прикасаться к железному замку.

Раздался какой-то звук, не громче щелчка. Ещё мгновение эльф оставался неподвижным, затем почти беззвучно повернулся.

Шон заморгал.

Из глаза эльфа торчало примерно с дюйм арбалетной стрелы. Перья её были срезаны замочной скважиной.

— Ого, — восхитился Шон.

Сразу вслед за этим дверь арсенала распахнулось, но за ней не оказалось ничего, кроме темноты.

Один из эльфов расхохотался.

— Так тебе и надо, — фыркнул он. — Сам виноват… Госпожа? Ты выслушаешь своего воина?

Он схватил Шона за сломанную руку и резко дернул.

Сдерживая крик, Шон стиснул зубы. Перед глазами поплыли лиловые круги. «Интересно, что будет, если я потеряю сознание?» — подумал он.

Вот бы сейчас рядом оказалась мама…

— Госпожа, — сказал эльф, — если ты не…

— Хорошо, — раздался откуда-то из темноты голос Маграт. — Я выхожу. Но вы должны пообещать, что не причините мне вреда.

— Конечно, я обещаю, госпожа.

— И отпустите Шона.

— Хорошо.

Шон застонал. Если бы на её месте оказалась мама или госпожа Ветровоск, они сражались бы до конца. Мама права — Маграт всегда была доброй и мягкой…

…Но буквально только что она выстрелила из арбалета в замочную скважину.

Какое-то восьмое чувство заставило Шона перенести вес на другую ногу. Если бы эльф хоть на мгновение ослабил свою хватку, Шон смог бы вырваться.

В дверях арсенала появилась Маграт. Она несла деревянный ящик с облупившейся надписью «Свечи».

Шон с надеждой посмотрел на неё.

Маграт широко улыбнулась стоящему рядом с ним эльфу.

— Это вам, — сказала она, протягивая коробку. — Подарок.

Эльф машинально принял дар.

— Но откроете её потом. И помните, вы обещали не причинять мне вреда.

Тот эльф, у которого из глаза торчала стрела, скользнул Маграт за спину и занес руку, сжимавшую каменный кинжал.

— Госпожа? — произнес эльф, державший в руках слегка раскачивающийся ящик.

— Да? — смиренно спросила Маграт.

— Я тебе солгал.

Нож воткнулся ей в спину.

И рассыпался.

Эльф посмотрел в невинные глаза Маграт и открыл ящик.

Грибо провел в заточении не самые приятные минуты. С формальной точки зрения, кот, закрытый в ящике, может быть либо живым, либо мертвым. Но определить это можно, только открыв крышку. Именно это действие, связанное с открыванием ящика, определяет состояние кота, хотя ученые ошибаются — на самом деле состояний у кота может быть три, а именно: Живой, Мертвый и Вне Себя От Бешенства.

Шон едва успел отскочить в сторону — Грибо взорвался, будто противопехотная мина.

— Не бойся ты так, — как-то сонно пробормотала Маграт, в то время как эльф отчаянно пытался оторвать от себя взбешенного кота. — Он большой, но совсем глупый.

Она достала из складок платья нож и ударила того эльфа, что стоял у неё за спиной. Удар был неточен, но этого и не требовалось. Учитывая, что у ножа было железное лезвие.

Затем она изящным движением приподняла подол и ударила третьего эльфа ногой под коленку.

Шон заметил, как под белым шелком сверкнуло железо.

Она отпихнула вопящего эльфа локтем в сторону, забежала в арсенал и тут же вернулась с арбалетом в руках.

— Шон, — спросила она, — который из них тебя обижал?

— Все, — ответил Шон слабым голосом. — Но тот, что сражается с Грибо, ударил ножом Диаманду.

Эльфу удалось наконец оторвать Грибо от своего лица. Из дюжины глубоких ран сочилась сине-зеленая кровь. Грибо не отпускал его руку даже несмотря на то, что им яростно колотили об стену.

— А ну кончай, — велела Маграт. Эльф опустил взгляд на арбалет и замер.

— Пощады я просить не буду, не дождешься, — предупредил он.

— Хорошо, — сказала Маграт и выстрелила. Остался только один эльф, который катался по каменным плитам, схватившись за колено.

Маграт изящно переступила через него, исчезла в арсенале и вернулась с топором.

Эльф перестал кататься и сосредоточил все свое внимание на ней.

— Итак, — небрежно промолвила Маграт. — Я не буду врать о твоих шансах на выживание, потому что у тебя их нет. Сейчас я задам тебе несколько вопросов, но сначала хочу привлечь твое внимание.

Эльф явно ожидал нападения и успел откатиться в сторону. Топор расколол каменную плиту.

— Госпожа? — слабым голосом произнес Шон, когда Маграт снова занесла топор над головой.

— Да?

— Мама говорит, они не чувствуют боли, госпожа.

— Неужели? Но это определенно вызовет некоторые неудобства.

Маграт опустила топор.

— А ещё у нас есть доспехи, — вспомнила она. — Можно помочь ему их примерить. Как думаешь?

— Нет!

Эльф попытался уползти от неё.

— Почему? — удивилась Маграт. — По-моему, топором больнее.

— Нет!

— Почему нет?

— Это все равно что быть похороненным в земле, — прошипел эльф. — Всюду железо — ни глаз, ни ушей, ни рта!

— Ладно, ограничимся кольчугой, — предложила очередной вариант Маграт.

— Нет!

— Где король? Где все?

— Не скажу!

— Хорошо.

Маграт снова исчезла в арсенале и вскоре вернулась, волоча за собой кольчугу. Эльф отчаянно забарахтался.

— Ничего не получится, — крикнул все ещё лежащий на полу Шон. — Его руки… Он не дастся.

Маграт подняла топор.

— О нет, — простонал Шон. — Госпожа!

— Тебе его не вернуть, — сказал эльф. — Он в её власти.

— Увидим, — пожала плечами Маграт. — Итак, Шон, что будем с ним делать?

В итоге они затащили эльфа в кладовую рядом с темницей и приковали к оконной решетке. Когда Маграт захлопнула дверь, эльф визжал от близости железа.

Шон старался держаться от девушки на почтительном расстоянии. Ему очень не понравилась новая улыбка Маграт.

— А теперь, — предложила она, — давай осмотрим твою руку.

— Я в порядке, — успокоил её Шон. — Но там, на кухне, Диаманда, её ударили ножом.

— Это её крик я слышала?

— Гм… Частично.

Шон зачарованно посмотрел на мертвых эльфов, через которых спокойно перешагнула Маграт.

— Ты их убила, — сказал он.

— Я поступила неправильно?

— Гм… Нет, — осторожно отозвался Шон. — Нет, на самом деле у тебя совсем неплохо получилось.

— Ещё один сидит в яме, — сообщила Маграт. — Сам знаешь, в какой. Сегодня какой день?

— Вторник.

— А ты чистишь её по…

— По средам. Только прошлую среду пропустил, потому что…

— Тогда беспокоиться не о чем. А ещё эльфы в замке есть?

— Я… вряд ли. Госпожа королева?

— Да, Шон?

— Нельзя ли опустить топор? Мне стало бы значительно легче. Топор, госпожа. Ты постоянно им размахиваешь. А он ведь и сорваться может.

— Какой топор?

— Который ты держишь.

— Ах этот. — Маграт словно только что заметила грозное орудие. — Твоя рука, не нравится мне она. Давай спустимся на кухню, я наложу шину. Кстати, пальцы твои мне тоже не нравятся. Они убили Диаманду?

— Не знаю. И понятия не имею почему. Я имею в виду, она же им помогала.

— Да. Погоди-ка минуту. — Маграт скрылась в арсенале и вернулась с мешком. — Грибо, пошли!

Грибо как-то лукаво посмотрел на неё и перестал умываться.

— Знаешь, что самое удивительное в Ланкре? — спросила Маграт, когда они начали спускаться по лестнице.

— Что, госпожа?

— Мы никогда ничего не выбрасываем. А знаешь, что ещё?

— Нет, госпожа.

— Конечно, вряд ли её рисовали с натуры. Ну, то есть тогда портреты никто не писал. Но доспехи… ха! Срисовывай себе спокойненько. И знаешь что?

Шон вдруг ощутил жуткий страх. Он и раньше был напуган, но тот страх был мгновенным, физическим. А такая Маграт пугала его куда больше, чем эльфы. Все равно что на тебя вдруг накинулась бы дотоле смирная овечка.

— Нет, госпожа.

— Никто ведь ничегошеньки не рассказывал мне о ней. Можно подумать, мир вертится вокруг одних гобеленов да прогулок в длинных платьях!

— Что, госпожа?

Маграт выразительно махнула рукой:

— Ну, вокруг всего этого!

— Госпожа! — позвал Шон откуда-то с уровня её коленей.

Маграт посмотрела вниз.

— Что?

— Пожалуйста, опусти топор.

— О, извини.

Ходжесааргх проводил ночи в небольшом сарайчике рядом с птичьими клетками. Он тоже получил приглашение на свадьбу, но его вырвала и съела, перепутав с пальцем, леди Джейн, старая и злобная гиросоколиха. Таким образом, Ходжесааргх закончил свой ежевечерний ритуал промывания ран, поужинал черствым хлебом с древним сыром и забрался в кровать пораньше, чтобы потихоньку истекать кровью над номером «Клювьев и Когтей».

Услышав подозрительный шум со стороны птичьих клеток, он взял подсвечник и вышел проверить, что случилось.

Эльф смотрел на птиц. На его руке сидела леди Джейн.

Ходжесааргха, как и господина Брукса, мало интересовали события, не связанные с его увлечением. Он знал, что в замке сейчас много гостей, но, с его точки зрения, любой человек, способный смотреть на птиц с интересом — это только такой же, как он, фанатик.

— Моя лучшая птица, — с гордостью сообщил он. — Я почти её обучил. Очень хороша. Я её дрессирую. Невероятно умная. Уже понимает одиннадцать команд.

Эльф с важным видом кивнул. Потом снял колпачок с головы птицы и перевел взгляд в сторону Ходжесааргха.

— Убей, — приказал он.

Глаза леди Джейн хищно сверкнули. Потом она взлетела и вцепилась в горло эльфа двумя комплектами когтей и клювом.

— Со мной она тоже так поступает, — сообщил Ходжесааргх. — Но вообще очень умная птица.

Диаманда лежала на полу кухни в луже крови. Маграт опустилась рядом с ней на колени.

— Она ещё жива. Едва.

Маграт схватилась за подол платья и попыталась его разорвать.

— Вот проклятая штука. Помоги мне, Шон.

— Госпожа?

— Нам нужны бинты.

— Но…

— О, перестань.

Подол порвался. Расплелось с дюжину кружевных роз.

Шон не был посвящен в тайну того, что королевы носят под платьем, но, учитывая определенные наблюдения за Милли Хлодой и некие собственные выводы, он никак не подозревал, что там окажется металлическое нижнее белье.

Маграт постучала по нагруднику.

— Сидит неплохо, — сказала она, лишив Шона возможности сообщить, что в некоторых местах между железом и самой Маграт присутствует слишком много свободного пространства. — Правда, кое-где не мешало бы подобрать и добавить пару заклепок. Что скажешь?

— О да, — ответил Шон. — Листовое железо тебе очень к лицу.

— Ты действительно так считаешь?

— Конечно. — Шон лихорадочно придумывал, что бы ещё сказать. — У тебя очень подходящая фигура, э-э, для этого.

Вправив руку и пальцы, Маграт наложила ему шины, работая методично и используя в качестве бинтов полоски шелка. С Диамандой все было не так просто. Маграт долго промывала, зашивала, бинтовала, а Шон сидел и наблюдал за ней, стараясь не замечать обжигающе ледяную боль в руке.

И все время повторял:

— Они просто смеялись и резали её. А она даже не пыталась убежать. Они словно играли.

Маграт почему-то посмотрела на Грибо, которому хватило воспитанности принять смущенный вид.

— Острые ушки и шерстка, которую хочется погладить, — промолвила она едва слышно. — И они способны очаровывать. А когда они довольны, то издают приятные звуки.

— Что?

— Просто думаю вслух. — Маграт встала. — Ладно. Я разведу огонь, принесу пару арбалетов и заряжу их для тебя. А ты держи дверь закрытой и никого не впускай, слышишь? Если же я не вернусь… попытайся уйти туда, где есть люди. Поднимись к гномам на Медную гору. Или к троллям.

— А ты?..

— А я попробую выяснить, что произошло с остальными.

Маграт открыла принесенный из арсенала мешок. Там лежал шлем. С крылышками, что сразу же показалось Шону крайне непрактичным^[554]. Кроме шлема в мешке лежали кольчужные перчатки и отборное ржавое оружие.

— Но там, наверное, полно этих тварей!

— Лучше там, чем здесь.

— А ты умеешь драться?

— Не знаю. Никогда не пробовала.

— Но можно остаться здесь, и рано или поздно кто-нибудь обязательно придет.

— Боюсь, так оно и будет.

— Э-э, может, не стоит все-таки?

— Стоит. Завтра я выхожу замуж. Так или иначе.

— Но…

— Заткнись!

«Её убьют, — подумал Шон. — Мало поднять меч. Нужно ещё знать, каким концом воткнуть его во врага. Нести караул должен я, а убьют её…

Но…

Но…

Одному эльфу она всадила стрелу прямо в глаз через замочную скважину. У меня бы так не получилось. Сначала я бы крикнул что-нибудь типа «Руки вверх!». Но они стояли на её пути, и она устранила помеху.

И все равно она погибнет. То, что смерть её будет геройской, ничего не меняет.

Жаль, что рядом нет мамы».

Маграт скатала остатки подвенечного платья и засунула их в мешок.

— У нас есть лошади?

— Во дворе… лошади эльфов, госпожа. Но вряд ли тебе удастся обуздать этих тварей.

А вот этого говорить не следовало.

Лошадь была черной и гораздо крупнее обычной, человеческой лошади. Она покосилась на Маграт красным глазом и попыталась приподняться на задних ногах, чтобы как следует лягнуть её.

Маграт удалось забраться на скотину только после того, как она привязала все её копыта к кольцам на крепостной стене, после чего лошадь словно подменили. Как будто её хорошенько взгрели плеткой — она беспрекословно подчинялась любым командам.

— Это все железо, — сказал Шон.

— Что оно с ними делает? Оно же не раскаленное, не заколдованное…

— Не знаю, госпожа. Они будто бы коченеют. Или вроде того.

— Опусти за мной решетку.

— Госпожа…

— Хочешь попытаться отговорить меня?

— Но…

— Тогда заткнись.

— Но…

— Помню одну народную песенку. Там примерно то же самое случилось, — хмыкнула Маграт. — Королева Фей украла у одной девушки жениха, так вот, девчонка та не стала сидеть и хныкать, а вскочила на лошадь и спасла своего любимого. Я собираюсь сделать то же самое.

Шон попытался улыбнуться.

— Ты собираешься петь?

— Я собираюсь драться. У меня есть за что драться. А другие методы, похоже, не действуют.

Шон хотел крикнуть: «Но это не одно и то же! Здесь настоящая битва, настоящая кровь, все совсем не так, как поется в народных песнях! В реальной жизни ты умираешь! А в народных песнях главное не забыть заткнуть одно ухо пальцем и помнить, когда вступает хор! В реальной жизни весёлый припевчик тебя не спасёт!»

Но на самом деле он сказал:

— Только, госпожа, если ты не вернёшься…

Маграт повернулась в седле.

— Я вернусь.

Пришпорив вялую лошадь, она вскоре скрылась за подъёмным мостом.

— Удачи! — крикнул Шон ей вслед.

После чего опустил решётку и вернулся в центральную башню, где на кухонном столе лежали три заряженных арбалета.

Там же лежала книга по боевым искусствам, специально заказанная королем.

Он раздул огонь, повернул стул так, чтобы сидеть лицом к двери, и нашел в книге часть, где описывался ускоренный курс обучения.

Маграт была ровно на полпути к городской площади, когда действие адреналина закончилось и её нагнала старая жизнь.

Она окинула взглядом доспехи, лошадь… «Я совсем чокнулась, — подумала она. — А все это проклятое письмо. Кроме того, я была напугана. Решила показать всем, из чего сделана. И скоро все это узнают. Я сделана из разных трубочек и лиловых, похожих на желе кусков. С теми эльфами мне просто повезло. Кроме того, я действовала не размышляя. А стоит мне задуматься, и все перестанет получаться. Вряд ли мне ещё раз так повезет…» Везение? Удача?

Маграт с тоской вспомнила мешок с амулетами и талисманами, ныне покоящийся на дне реки. На самом деле удачи они ей ни разу не принесли, но, может, именно благодаря этим самым амулетам жизнь её протекала достаточно ровно и спокойно, тогда как сейчас…

Огней в городе почти не было видно, но многие ставни, несмотря на ночное время, были настежь распахнуты.

Копыта лошади громко стучали по булыжникам. Маграт вглядывалась в тени. Раньше они были обычными тенями, но теперь превратились во врата, ведущие в иные, жуткие миры.

Со стороны Пупа накатывались горы облаков. Маграт поежилась.

Такого она никогда не видела. Это была настоящая ночь.

Ночь опустилась на Ланкр, странная ночь. Это было не просто отсутствие дня, охраняемое луной и звездами, но продолжение чего-то, что существовало задолго до появления своей противоположности, света. Оно вылезало из-под корней деревьев, из-под камней и кралось по земле.

Мешок с тем, что раньше казалось Маграт обязательными ведьмовскими атрибутами, лежал на дне реки, но Маграт вот уж как десять лет была ведьмой, а потому мигом уловила пропитавший все вокруг ужас.

Люди многое забывают. Но общества помнят все — и рои помнят, кодируют информацию, чтобы её пропустили цензоры разума, чтобы она передавалась от бабушки к внуку в виде какой-нибудь чепухи, которую никто и не пытается забыть. Иногда истина сохраняет себе жизнь самым замысловатым образом, несмотря на все усилия официальных хранителей информации. Как раз сейчас в голове Маграт соединялись древние фрагменты единой картины.

В горах высоких, в долинах глубоких…

От духов, от призраков, от тварей ночных…

Мама-мама не велит…

Странный народец живет…

От тех, что рыщут во тьме кромешной…

С феями в лесу играть…

Маграт сидела на лошади, которой ни капельки не верила, сжимала вруке меч, которым не умела пользоваться, а разная чепуха все лезла и лезла ей в голову, постепенно приобретая смысл.

Они крадут скот и детей…

Пьют молоко…

Любят музыку и воруют музыкантов…

На самом деле они воруют все…

Мы никогда не станем такими же свободными, как они, такими же красивыми, как они, такими же умными, как они, таким же легкими, как они; мы — животные.

Холодный ветер шелестел листьями в растущем неподалеку лесу. В этом лесу всегда было приятно побродить ночью, но сейчас он изменился. У деревьев появились глаза. Ветер будет доносить далекий смех.

Они забирают все.

Маграт заставила лошадь перейти на шаг. В каком-то доме с шумом захлопнулась дверь

А взамен дают только страх.

На другой стороне улицы громко стучал молоток. Какой-то мужчина что-то прибивал к двери. Увидев Маграт, он в ужасе метнулся в дом.

На двери покачивалась подкова.

Спешившись, Маграт надежно привязала лошадь к дереву. Но на её стук никто не ответил.

Кто же здесь жил? Ткач Возчик или пекарь Ткач?

— Откройте. Это я, Маграт Чесногк!

Рядом с порогом стояло что-то белое. Миска со сливками.

Маграт снова подумала о Грибо. Вонючем, ненадежном, злобном и мстительном котяре, который так приятно мурлыкал и каждый вечер получал миску молока.

— Ну же! Открывайте!

Через некоторое время засовы отодвинулись, и в очень узкой щели появился глаз.

— Да?

— Ты ведь пекарь Возчик?

— Нет, я — кровельщик Ткач.

— Тебе известно, кто я?

— Госпожа Чесногк?

— Открывай!

— А ты одна, госпожа?

— Да.

Щель расширилась до размеров Маграт.

В комнате горела одна-единственная свеча. Ткач пятился от Маграт, пока не уперся в стол. Приподнявшись на цыпочки, Маграт заглянула ему за плечо.

Семья Ткача пряталась под столом. На Маграт смотрели четыре пары испуганных глаз.

— Что происходит? — спросила она.

— Э… — сказал Ткач. — Честно говоря, госпожа, не сразу признал тебя… Твоя новая шляпка…

— Я думала, вы показываете Представление! Что случилось? Где все? Где мой будущий муж?!

— Э…

Это шлем был во всем виноват, как потом решила Маграт; определенные предметы, например мечи, шляпы волшебников, короны и перстни, способны впитывать основные черты характера своего владельца. Королева Иней за всю свою жизнь, вероятно, не соткала ни одного гобелена, зато вспыхивала быстрее, чем канистра с керосином^[555]. Очевидно, что-то от неё передалось шлему, а потом — Маграт, этакая своего рода королевская кожная болезнь. Но сейчас лучше предоставить действовать Иней.

Она схватила Ткача за воротник.

— Ещё раз услышу «э…», лишишься ушей.

— Э… аргх… я имел в виду, это все Дамы и Господа!

— Что, самые настоящие эльфы?

— Госпожа! — Глаза Ткача были полны мольбы. — Их нельзя поминать вслух! Мы слышали, как они шли по улице. Целая толпа. Они украли корову старика Кровельщика и козу Тощаги, а ещё сломали дверь…

— А почему ты выставил на улицу миску с молоком?

Рот Ткача несколько раз открылся и закрылся. Наконец кровельщик с трудом выговорил:

— Понимаешь, моя Ева сказала, её матушка всегда выставляла им миску с молоком, чтобы они были дово…

— Понятно, — ледяным тоном промолвила Маграт. — А король?

— Король, госпожа? — Ткач явно тянул время.

— Король, — повторила Маграт. — Маленького роста, со слезящимися глазами и немного оттопыренными ушами, очень похожими на уши, которых кое-кто скоро лишится.

Пальцы Ткача переплетались, как змеи, над которыми кто-то издевался.

— Ну… ну… ну…

Он увидел выражение лица Маграт и обмяк.

— Мы начали играть пьесу. А я предлагал, давайте, мол, покажем наш танец, ну тот, с палкой и ведром, так нет ведь, решили играть эту пьесу. Честно говоря, все началось совсем неплохо, а потом, а потом, а потом… Вдруг Они появились, их были сотни, и все побежали, и кто-то налетел на меня, и я покатился в ручей, а потом раздался страшный шум, и я увидел, как Джейсон Ягг колотит четверых эльфов тем, что попалось ему под руку…

— Другим эльфом?

— Да, а потом я нашел Еву и детей, и все бежали со всех ног домой, и появились эти Господа на лошадях, я сам слышал, как они смеялись, и мы наконец добежали до дома, и Ева сказала прибить подкову на дверь, а дальше…

— Но что случилось с королем?

— Не знаю, госпожа. Я видел только, как он смеялся над Кровельщиком в соломенном парике.

— А нянюшка Ягг и матушка Ветровоск? Они-то куда смотрели?

— Не знаю, госпожа. Не помню, чтобы я их видел, но много людей везде бегало…

— И где все это произошло?

— Госпожа?

— Где это произошло? — спросила Маграт, стараясь говорить медленно и отчетливо.

— У Плясунов, госпожа. Ну, у тех старых камней.

Маграт отпустила его.

— О да, — кивнула она. — Только не говорите Маграт. Маграт ничего не должна знать. У Плясунов? Все правильно.

— Мы здесь ни при чем, госпожа! Мы только притворялись!

— Ха!

Она отодвинула засов.

— Ты куда, госпожа? — спросил Ткач, которому никогда не грозило стать призером Вселанкрского Турнира Самых Сообразительных.

— А ты как думаешь?

— Но, госпожа, железо, они не…

Маграт захлопнула дверь, а потом пнула миску так, что сливки расплескались по всей улице.

Джейсон Ягг осторожно полз по мокрым зарослям папоротника. В нескольких футах он увидел чью-то фигуру. Он взвесил в руке камень…

— Джейсон?

— Ткач, ты, что ли?

— Нет, это я, Портной.

— А где остальные?

— Жестянщик и Пекарь только что нашли Плотника. А ты Ткача не видел?

— Нет, но видел Возчика и Кровельщика.

Клубился туман, и дождь барабанил по теплой земле. Семеро пытавшихся выжить танцоров ползли под мокрыми кустами.

— Утром нам всем конец! — простонал Возчик. — Она нас прикончит, как только найдет.

— Все будет в порядке, главное — заручиться помощью железа, — возразил Джейсон.

— Против неё никакое железо не поможет! Она нас так отдубасит!

Возчик от ужаса прижал колени к груди.

— Кто?

— Госпожа Ветровоск!

Кровельщик ткнул его в ребра локтем. Вода с деревьев сплошным потоком лилась им за шиворот.

— Ты совсем рехнулся! Ты же видел, кто у нас тут объявился! Чего беспокоиться о какой-то там старухе, пусть даже ведьме?!

— Нет, она нас точно отдубасит! Скажет, это мы во всем виноваты!

— Надеюсь, ей представится такая возможность, — пробормотал Жестянщик.

— Похоже, мы очутились между молотом и наковальней, — подвел итог Кровельщик.

— Молот и наковальня… — прорыдал Возчик. — О, кузница Джейсона… Если бы мы сейчас были там! А мы совсем не там! Прячемся в каких-то кустах! Скоро нас найдут! Либо они, либо она!

— Я совсем не понимаю, что происходит. Мы показывали Пред… — начал было Плотник.

— Это сейчас совсем не важно, — перебил его Джейсон. — Больше меня интересует другое. Как мы попадем сегодня домой?

— Где нас будет ждать она! — проскулил Возчик.

Что-то забренчало в темноте.

— Что это там у тебя? — спросил Джейсон.

— Мешок с реквизитом, — откликнулся Возчик. — Ты же сам сказал, следить за мешком с реквизитом — моя святая обязанность.

— И ты притащил его сюда?

— Ага, ты б меня потом живьем сожрал, если бы я его бросил!

Возчика начала бить крупная дрожь.

— Когда и если мы вернемся домой, — сказал Джейсон, — я поговорю с мамой, чтобы она достала тебе этих новомодных пилюль из сушеных лягушек.

Он подтянул к себе мешок и развязал его.

— Так, что тут у нас? Колокольчики, — начал перебирать он. — И палки. А аккордеон ты зачем тащил?

— Ну, я подумал, вдруг нам захочется показать Танец с Палками и…

— Никто и никогда не будет показывать Танец с Палками и…

Откуда-то сверху донесся смех, зашуршал папоротник. Джейсон вдруг почувствовал, что разом стал центром внимания.

— Они там! — воскликнул Возчик.

— А у нас нет никакого оружия, — пробормотал Жестянщик.

Набор тяжелых бронзовых колокольчиков ударил его в грудь.

— Заткнись, — велел Джейсон. — И надевай колокольчики. Возчик?

— Они нас там ждут!

— Последний раз, — сказал Джейсон. — Повторяю, это последний раз. А после сегодняшней ночи чтоб никто даже не упоминал при мне о Танце с Палками и Ведром. Понятно?

Ланкрские народные танцоры посмотрели друг на друга. Одежда промокла насквозь и прилипла к телам. В общем, жалкое зрелище.

Возчик, на лице которого слезы ужаса мешались с гримом и каплями дождя, растянул аккордеон. Прозвучал унылый длинный аккорд, которым, согласно традиции, должна начинаться любая народная мелодия, чтобы у случайно оказавшихся рядом людей было время убраться подальше.

Джейсон поднял руку и начал считать пальцы на ней:

— Раз, два… — Он наморщил лоб. — Раз, два, три…

— …Четыре… — прошипел Жестянщик.

— …Четыре, — повторил Джейсон. — Танцуем, парни!

Шесть тяжелых ясеневых палок ударились друг о друга.

— …Раз, два, вперед, раз, назад, пируэт…

Медленно, в такт древней ланкрской народной песне «В нашем доме поселился замечательный сосед…», танцоры, прыгая и хлюпая башмаками по грязи, двинулись сквозь ночь…

— …Два, назад, прыжок…

Стук палок.

— Они смотрят на нас! — задыхаясь, произнес Портной, проскакав мимо Джейсона. — Я их вижу!

— …Раз… два… Пока играет музыка, они с нами ничего не сделают!.. Назад, два, пируэт. Они любят музыку!.. Вперед… прыжок, поворот… один и шесть, вприсядку!.. Прыжок, назад, пируэт…

— Они выходят из зарослей! — закричал Плотник, когда палки снова встретились в воздухе.

— Я их вижу… Два, три… Вперед, поворот… Возчик… назад, пируэт… ты сейчас исполняешь двойной… два, назад… ползучий ангус…

— У меня не получится, Джейсон!

— Играй!.. Два, три, пируэт…

— Они вокруг нас!

— Танцуй!

— Они наблюдают за нами! Они все ближе!

— …Пируэт, назад… прыжок… Мы почти у дороги…

— Джейсон!

— Помните, когда… три, поворот… мы выиграли кубок у «Охуланских Бродяг»?.. Пируэт…

Стучали палки. В ночной воздух взлетали комья земли.

— Джейсон, ты же не собираешься…

— …Назад, два… Давай…

— Возчик уже… раз, два… задыхается…

— …Два, пируэт…

— Джейсон, аккордеон плавится, — простонал Возчик.

— …Раз, два, вперед… Вприсядку!

Хрипел аккордеон. Эльфы приближались. Сбоку Джейсон разглядел дюжину ухмыляющихся восхищенных лиц.

— Джейсон!

— …Раз, два… Возчик — в центр… Раз, два, Пируэт…

Семь пар башмаков тяжело опустились на землю…

— Джейсон!

— …Раз, два… пируэт… Готовы? Раз, два… назад… назад… Раз, два… поворот… УБЕЙ… И назад, раз, два…

Трактир был разрушен полностью. Эльфы выкатили все до единой бочки и унесли все съедобное, хотя с парой застарелых сырных головок пришлось повозиться.

Стол превратился в щепки. Клешни омаров и подсвечники перемешались с загубленной пищей.

Ни единого движения.

Потом кто-то чихнул, на пустую каминную решетку посыпалась сажа, за ней свалилась нянюшка Ягг, следом за которой появился маленький, черный и очень разгневанный Казанунда.

— Ого! — воскликнула нянюшка, окинув взором разнесенный трактир. — Повеселились они тут!

— Почему ты не позволила мне сразиться с ними?!

— Их было слишком много, мой милый кавалер.

Казанунда раздраженно бросил на пол свой меч.

— Стоило нам узнать друг друга поближе, как сюда ворвались пятьдесят эльфов! Проклятье! Такое со мной постоянно.

— Черный цвет очень практичен, — заметила нянюшка, отряхивая платье. — На нем почти не видно сажи. Значит, они таки пролезли. Эсме была права. Интересно, где она шляется? Так. Пошли.

— Куда? — спросил гном.

— Ко мне в хижину.

— А!

— За моим помелом, — твердо сказала нянюшка Ягг. — Я не допущу, чтобы моими детьми правила какая-то там Королева Фей. И нам срочно нужна помощь. Все зашло слишком далеко.

— В горах живут гномы. Насколько мне известно, их там тысячи… — предложил Казанунда, когда они спускались по лестнице.

— Нет, — возразила нянюшка Ягг. — Эсме убьет меня за такое. Но иногда она переоценивает собственные силы, и тогда мне приходится выкручиваться, иначе я же и буду виновата… Но сейчас я думаю о том, кто действительно ненавидит королеву.

— Вряд ли кто ненавидит её сильнее гномов, — заявил Казанунда.

— Ошибаешься, — хмыкнула нянюшка Ягг. — Просто надо знать, где искать.

Эльфы побывали и в хижине нянюшки Ягг. Там царил такой же разгром, как и везде.

— Все, что нельзя утащить, они ломают, — промолвила нянюшка Ягг.

Она пнула кучу обломков носком башмака. Зазвенело стекло.

— Эту вазу подарила мне Эсме, — сообщила она бесчувственному миру. — Впрочем, она никогда мне не нравилась.

— Но почему? Зачем? — озираясь по сторонам, спросил Казанунда.

— Они с радостью разнесли бы весь мир, лишь бы шума было побольше, — пояснила нянюшка.

Выйдя на улицу, она пошарила под низким навесом соломенной крыши и, что-то триумфально проворчав, извлекла помело.

— Всегда прячу его сюда, — хмыкнула она. — Внуки у меня — шустрые дьяволята, тащат все, что плохо лежит. Так, ты сядешь сзади, хотя, должна заметить, я от этого не в восторге.

Казанунда поежился. Гномы боятся высоты, вероятно, потому, что им редко предоставляется возможность к ней привыкнуть.

Нянюшка почесала шершавый, как наждачная бумага, подбородок.

— И нам понадобится лом, — сказала она. — Заглянем в кузницу Джейсона. Эй, кавалер, залазь.

— Чего-чего, а такого я не ожидал, — пожаловался Казанунда, с закрытыми глазами нащупывая помело. — Сначала — шикарный ужин, а потом мы остались бы наедине и…

— Мы сейчас и так наедине.

— Да, но я никак не думал, что это будет связано с помелом.

Помело медленно оторвалось от земли. Казанунда отчаянно вцепился в прутья.

— И куда мы летим? — спросил он слабым голосом.

— В горы. Есть одно местечко… — ответила нянюшка. — Не была там лет сто. Эсме предпочитает обходить его стороной, а Маграт слишком молода, чтобы знать о нем. Но когда я была девушкой… Девушки частенько хаживали туда, если хотели… О, проклятье…

— Что?

— Кажется, на фоне луны кто-то пролетел. Но не Эсме, это точно.

Казанунда пытался оглянуться по сторонам, не открывая глаз.

— Эльфы летать не умеют, — пробормотал он.

— Это ты так думаешь, — возразила нянюшка. — Они летают на стеблях тысячеглистника.

— Тысячеглистника?

— Ага. Я тоже попробовала однажды. Подъемная сила есть, но они так путаются в платье… Я предпочитаю старый добрый пучок прутьев и палку. Кстати. — Она толкнула Казанунду локтем. — Ты должен чувствовать себя как дома. Маграт говорит, помело — это одна из сексуальных метамфор^[556].

Казанунда открыл один глаз и успел заметить проплывшую внизу крышу. Его резко замутило.

— Разница только в том, что помело дольше остается в летучем состоянии. К тому же его можно использовать для уборки, чего не скажешь о… Эй, ты там как?

— Честно говоря, неважно.

— Просто пытаюсь поднять тебе настроение.

— Не имею ничего против «настроения», но, может, обойдемся без «поднять»?

— Мы скоро уже приземлимся.

— А вот это мне нравится.

Башмаки нянюшки Ягг коснулись плотно утрамбованной земли во дворе кузницы.

— Чары выключать не буду, — сказала она. — Вернусь через минуту.

Не обращая внимания на отчаянные Казанундины призывы о помощи, она соскочила с помела и скрылась в кузнице через черный ход.

По крайней мере, сюда эльфы не забрались. Слишком много железа. Она схватила с верстака лом и поспешила обратно на улицу.

— На, держи, — сказала она Казанунде. И задумалась. — Удачи много не бывает, верно?

Она снова убежала в кузницу, но на этот раз вернулась значительно быстрее, пряча что-то в карман.

— Ты готов? — спросила она.

— Нет.

— Тогда полетели. И смотри по сторонам. Открытыми глазами.

— Что, ожидаются эльфы? — уточнил Казанунда, когда помело взмыло в ночное, озаренное лунным светом небо.

— Возможно. Эсме я не видела, а кроме нас здесь летает только банши, господин Иксолит, а он никогда не забывает подсунуть под дверь записку с указанием своего маршрута. Для упорядочивания воздушного движения, понимаешь?

Большая часть города была окутана тьмой. Лунный свет покрыл землю черно-серебристым шахматным узором. Через некоторое время Казанунда почувствовал себя лучше. Движение помела было в некотором роде успокаивающим.

— Ты, наверное, возила много пассажиров? — поинтересовался он.

— Время от времени, — туманно ответила нянюшка.

Казанунда, казалось, о чем-то задумался, а потом спросил тоном, свидетельствующим о строго научном интересе:

— Скажи, а никто не пытался заняться прямо на помеле…

— Нет, — перебила его нянюшка Ягг. — Обязательно свалишься.

— Но ты же не знаешь, о чем я собирался спросить.

— Поспорим на полдоллара?

Пару минут они летели в полной тишине, потом Казанунда похлопал нянюшку по плечу.

— Эльфы на три часа от нас!

— Да? Тогда все в порядке. Столько времени, мы успеем удрать.

— Я имею в виду, вон они!

Нянюшка покосилась на звезды. Что-то лохматое двигалось в ночи.

— Проклятье!

— Мы не сможем их обогнать?

— Нет. Они способны за сорок минут опоясать весь мир.

— Зачем? Глупость какая, у него же нет штанов, — удивился Казанунда, который сейчас не отказался бы от пригоршни пилюль из сушеных лягушек.

— Я хотела сказать, что летают они очень быстро. Мы не сможем уйти от них, даже если сбросим лишний вес.

— По-моему, я его уже сбрасываю… — пробормотал Казанунда, когда помело круто спикировало к деревьям.

Листья касались башмаков нянюшки Ягг. Луна на мгновение осветила чьи-то светлые волосы слева.

— Черт, черт, черт.

Три эльфа держались рядом с помелом. Любимое развлечение эльфов — они не прекращают погони, пока ты не упадешь, пока твоя кровь не застынет от ужаса. С другой стороны, если гномы вдруг возжелают твоей смерти, они просто при первом же удобном случае разрубят тебя на части топором. А все потому, что гномы гораздо добрее эльфов.

— Нас догоняют! — воскликнул Казанунда.

— Лом не потерял?

— Нет!

— Хорошо…

Помело выписывало зигзаги над безмолвным лесом. Один из эльфов обнажил свой меч и замахнулся. Выбить жертву из седла, а потом позабавиться с ней вдоволь, пока она ещё жива…

Помело резко дало задний ход. Голова и ноги нянюшки Ягг ушли вперед, так что теперь она частично сидела на собственных руках, а частично — на пустоте. Эльф со смехом спикировал к ней…

Казанунда взмахнул ломом.

Раздался звук, очень похожий на «баммммм».

Помело рванулось вперед, и нянюшка оказалась на коленях у Казанунды.

— Извини.

— Не стоит. Можешь повторить, если хочешь.

— Ты его достал?

— Вышиб из него дух.

— Хорошо. А где остальные?

— Я их не вижу.

Казанунда улыбался как сумасшедший.

— Мы им показали, правда?

Что-то просвистело в воздухе и воткнулось в шляпу нянюшки Ягг.

— Теперь они знают, что у нас есть железо, — сказала нянюшка. — Приближаться не станут. Да этого и не требуется, — добавила она с горечью в голосе.

Помело обогнуло дерево, оставило след на папоротнике и выровнялось над заросшей тропинкой.

— Нас больше не преследуют, — сообщил Казанунда. — Мы их, наверное, напугали.

— Не мы. Они боятся близко подходить к Верзиле. Не их территория. Ты посмотри, во что превратилась тропинка. На ней уже выросли деревья. А когда я была девушкой, на ней и травинки нельзя было увидеть. — Она улыбнулась, вспомнив что-то. — Летом Верзила был крайне популярным местом.

Сам лес тоже изменился. Он был старым даже по стандартам Ланкра. С уродливых нижних ветвей свисали моховые бороды. Под ногами летевших между деревьев ведьмы и гнома шелестели древние листья. Что-то услышало их приближение и предпочло скрыться в густых зарослях. Судя по звуку, это что-то было с рогами.

Нянюшка заставила помело плавно остановиться.

— Здесь, — сказала нянюшка, отодвинув лист папоротника. — Вот он, Верзила.

Казанунда выглянул из-под её локтя.

— И все? Это же всего лишь старый могильный холм.

— Три могильных холма, — поправила его нянюшка.

Казанунда внимательно оглядел окрестности.

— Ага, — кивнул он, — теперь понял. Два круглых и один вытянутый. Ну и что?

— Впервые я увидела их сверху, — сказала нянюшка. — Чуть с помела не свалилась от смеха.

Возникла пауза, в течение которой Казанунда пытался обдумать ситуацию.

— Чтоб мне провалиться! — наконец воскликнул он. — Я-то думал, эти типы, что возятся с могильными холмами и прочими земляными работами — серьезные друиды, а не… В общем, никак не мог себе представить, что на самом деле они выкладывают всякие похабные картинки, место которым… в отхожем месте, извини за каламбур.

— Похоже, ты не сильно шокирован?

Она готова была поклясться, что под париком гном покраснел.

— Ну, есть ещё такая вещь, как стиль, — пожал плечами Казанунда. — Утонченность, наконец. Нельзя же просто орать во всеуслышание:

«Эй, смотрите, какая большая и толстая у меня колотушка!»

— Тут все немножко сложнее, — возразила нянюшка, пробираясь сквозь кусты. — Здесь сама местность, как ты выразился, орет. Вообще, по-моему, колотушка — это гномье словечко?

— Ага.

— Очень точное.

Казанунда попытался выпутаться из очередного куста шиповника.

— Эсме сюда никогда не приходила, — раздался где-то впереди голос нянюшки. — Говорила, мол, хватит с неё всяких народных песенок и майских деревьев, мол, целый непристойный пейзаж — это уж слишком. Конечно, — продолжала она, — изначально это место не предназначалось для женщин. Моя прапрабабка рассказывала, что в давние-давние времена мужчины приходили сюда совершать свои странные ритуалы, которых ни одна женщина никогда не видела.

— Разумеется, кроме твоей прабабки, прятавшейся в кустах, — добавил Казанунда.

Нянюшка даже остановилась.

— А ты откуда об этом знаешь?

— Ну, можно сказать, у меня развилось некоторое понимание сущности женщин из рода Ягг, — объяснил гном.

Колючки уже разодрали весь его парадный камзол.

— Она говорила, они тут строили парилки, воняли, как подмышки кузнецов, глотали укипаловку, плясали вокруг костров, нацепив рога, и мочились на деревья, — поделилась впечатлениями нянюшка. — А ещё она сказала, что на самом деле это выглядело немного по-бабьи. Но лично я всегда считала, что мужчина — это всегда мужчина, даже если ведет себя по-бабьи. А что случилось с твоим париком?

— Видимо, остался где-то на дереве.

— Лом не потерял?

— Ни в коем разе.

— Тогда приступим.

Они подошли к подножию длинного холма. Арка из трех неровных камней служила входом в неглубокую пещеру. Нянюшка пригнулась и шагнула в затхлую, пахнущую аммиаком темноту.

— Пожалуй, дальше не пойдем. Хватит, — сказала она. — Спички есть?

Серное пламя осветило плоский камень с грубым рисунком. Охра надежно въелась в глубокие царапины. Картина являла миру пучеглазого мужика с рогами и в звериных шкурах.

Из-за мерцающего света спички создавалось впечатление, будто фигурка танцует.

Под изображением была накарябана руническая надпись.

— А что здесь написано? Кто-нибудь пытался её перевести? — спросил Казанунда.

— Это разновидность яггского языка, — ответила нянюшка. — Говоря по существу, она означает: «У меня большая и толстая колотушка».

— Яггского? — уточнил гном.

— Моя семья очень давно живет в этой местности, — пояснила нянюшка.

— Благодаря знакомству с тобой, госпожа Ягг, я столько всего узнал, — покачал головой Казанунда.

— Все так говорят. Воткни лом в щель рядом с камнем. Всю жизнь искала предлог, чтобы спуститься туда.

— А что там такое?

— Вход в Ланкрские пещеры. Как я слышала, они тянутся во все стороны. Даже до самой Медной горы. Говорят, есть вход из замка, но его я найти не смогла. В основном эти пещеры ведут в мир эльфов.

— А я думал, вход в мир эльфов находится у Плясунов.

— Это другой мир эльфов.

— Что, есть несколько миров?

— Об этом эльфы предпочитают не распространяться.

— И ты хочешь проникнуть туда?

— Да.

— И найти там эльфов?

— Именно. Ты собираешься торчать здесь всю ночь или все-таки отодвинешь ломом камень? — Она пихнула его локтем. — Знаешь, там, внизу, есть золото.

— Ага, большое тебе спасибо, — язвительно произнес Казанунда. — Вот он, видизм в чистом виде. Только потому, что я… вертикально ущербен, ты пытаешься убедить меня с помощью золота. Считаешь, что гном — это ходячая жадность? Ха! Ты жестоко ошибаешься.

Нянюшка вздохнула.

— Ну хорошо, — промолвила она. — Тогда знаешь, что я тебе скажу… Когда мы вернемся домой, я испеку тебе настоящий гномий пирог.

Лицо Казанунды расплылось в широкой улыбке.

— Настоящий-пренастоящий гномий пирог? — переспросил он недоверчиво.

— Вот именно. Кажется, у меня сохранился рецепт; кроме того, я уже несколько недель не выносила кошачий ящик^[557].

— Ну ладно, ладно, уговорила…

Казанунда загнал конец лома под камень и налег что было гномьих сил. Посопротивлявшись буквально секунду, камень откатился в сторону.

Вниз вели ступени, густо покрытые землей и старыми корнями.

Нянюшка решительно начала спускаться по лестнице, даже не обернувшись, и только потом поняла, что гном за ней не пошел.

— В чем дело?

— Знаешь ли, мне никогда не нравились темные и замкнутые пространства.

— Что? Но ты же гном.

— Да, меня угораздило родиться гномом. Но, честно говоря, я нервничаю даже в обычном шкафу. А это большой недостаток, учитывая род моих занятий.

— Не глупи. Я же не боюсь.

— Ты — это не я.

— Знаешь что… Я положу в хлеб побольше гравия.

— Ах, госпожа Ягг, ты просто искусительница…

— И захвати факелы.

В пещерах было сухо и тепло. Казанунда семенил за нянюшкой, стараясь не выходить из круга света.

— А ты уже бывала здесь?

— Нет, но я знаю дорогу.

Однако вскоре Казанунда вполне освоился. В пещере лучше, чем в шкафу. Во-первых, под ноги не попадаются все время чужие башмаки, а во-вторых, не слишком велика вероятность того, что вдруг появится размахивающий мечом муж.

На самом деле он даже почувствовал себя счастливым.

В голове его непроизвольно начали возникать слова, которые, вероятно, хранились в каком-нибудь заднем кармане генов:

— Хай-хо, хай-хо…

Нянюшка Ягг усмехнулась под нос.

Тоннель привел в подземную пещеру. Факел высвечивал намеки на находящиеся где-то далеко стены.

— Здесь? — спросил Казанунда, сжимая в руках лом.

— Нет, это какое-то другое место. Мы… нам о нем известно. Это поистине мифическое место.

— То есть не настоящее?

— Почему? Настоящее. И в то же время мифическое.

Факел ярко вспыхнул. Сотни плит, густо покрытых пылью, были разложены на полу пещеры, а в самом центре каменной спирали на канате, уходившем в темноту потолка, висел огромный колокол. Под колоколом лежала стопка серебряных монет, рядом — стопка золотых.

— Только не трогай деньги, — предупредила нянюшка. — Смотри, хороший фокус, мне о нем отец рассказывал.

Она вытянула руку и легонько тронула колокол. Раздался мелодичный звон.

Пыль посыпалась с лежавшей рядом плиты. То, что Казанунда считал изваянием, вдруг, заскрипев, село. Это был вооруженный воин. Если он смог сесть, значит, определенно был живым, но воин выглядел так, словно перешел из жизни в состояние окоченения, минуя фазу смерти.

Он обратил взгляд глубоко посаженных глаз на нянюшку Ягг.

— Что, неужто настала наконец година проклятая?

— Нет, ещё нет.

— Тогда доколе вы, смерды, трезвонить будете да добрых молодцев будить? И двухсот годков не минуло, глаза едва-едва сомкнул, так нет, какому-нибудь псу смердящему обязательно в колокол позвонить надо. Уйди, старуха, не мешай спать.

Воин лег.

— Это какой-то древний король и его воины, — прошептала нянюшка, уводя Казанунду прочь. — Спят волшебным сном, во всяком случае так мне рассказывали. Один волшебник давным-давно заколдовал их. А проснуться они должны для решающей битвы, когда волк съест солнце.

— Эти волшебники, они совсем чокнутые. Одни боги знают, что они там курят, — покачал головой Казанунда.

— Ну да. Здесь направо. Всегда поворачивай направо.

— Мы что, по кругу ходим?

— По спирали. Сейчас мы точно под Верзилой.

— Этого быть не может, — усомнился Казанунда. — Мы спустились в дыру под Верзилой и… Погоди, погоди… Ты имеешь в виду, что мы находимся в том месте, с которого начали, только оно стало другим?

— Вижу, до тебя начинает доходить.

И они пошли дальше по спирали.

Которая наконец привела их к своего рода двери.

Воздух здесь был горячим. Боковые проходы излучали красное свечение.

У каменной стены стояли два массивных камня, на них был положен ещё один. Звериные шкуры закрывали устроенный таким образом портал, а из-за них вырывались клубы пара.

— Их установили одновременно с Плясунами, — объяснила нянюшка. — Только отверстие здесь вертикальное, поэтому и понадобилось только три камня. Так, лом можешь оставить здесь. И сними башмаки, если в них есть гвозди.

— Эти сапоги были сшиты лучшим сапожником Анк-Морпорка, — гордо заявил Казанунда. — И когда-нибудь я обязательно заплачу ему.

Нянюшка отодвинула шкуры.

Клубы пара окутали гнома и ведьму.

Внутри была темнота, густая, горячая, как патока — и вонючая, как старая, мокрая лисья шкура. Шагая за нянюшкой след в след, Казанунда видел в вонючем воздухе незримые фигуры, слышал тишину, которая возникает обычно, когда какой-то разговор внезапно прерывается. Однажды он вроде разглядел большую миску с раскаленными докрасна камнями, но потом призрачная рука опрокинула на них черпак, и все скрылось за клубами пара.

«Не может это быть Верзила, — сказал себе Казанунда. — Он ведь сплошь из земли, а это — шатер из шкур».

Либо одно, либо другое — но вместе?..

Он почувствовал, что с него градом льет пот.

Пар немного рассеялся, и показался свет двух факелов — не более чем красные пятна в темноте. Но и его было достаточно, чтобы осветить огромную фигуру, лежащую рядом с очередной миской с раскаленными камнями.

Фигура подняла голову. Оленьи рога пронзили влажный, липкий воздух.

— А, госпожа Ягг…

Голос был приторным, будто шоколад.

— Ваша светлость.

— Полагаю, не стоит даже просить, чтобы ты опустилась на колени?

— Не стоит, ваша честь, — нянюшка улыбнулась.

— Знаешь, госпожа Ягг, а ты умеешь проявлять уважение к своему богу. Любой атеист обзавидуется.

Темная фигура зевнула.

— Спасибо, ваша милость.

— И никто для меня не танцует. Неужели так трудно?

— Как скажешь, ваша светлость.

— Вы, ведьмы, больше не верите в меня.

— И снова ты прав, ваша рогатость.

— Но скажи мне, маленькая госпожа Ягг, вот ты попала сюда — и неужели надеешься отсюда выбраться?

— Конечно. Ведь у меня есть железо. — Голос нянюшки вдруг стал резким.

— Но откуда, госпожа Ягг? Железо не может проникнуть в моё царство.

— Моё железо проникнет куда угодно.

Нянюшка вытащила руку из кармана фартука и подняла вверх подкову.

Казанунда услышал шарканье чьих-то ног — невидимые эльфы, отталкивая друг друга, ринулись прочь. Зашипел пар — опять кто-то перевернул жаровню с раскаленными камнями.

— Убери!

— Вот уйду и уберу, — огрызнулась нянюшка. — А теперь слушай меня. Она снова заявилась. И беспокоит нас. Вмешайся. Ты должен. Мы не допустим повторения Древней Напасти.

— Я должен? С чего бы это?

— Значит, ты хочешь, чтобы она снова обрела былое могущество?

Фигура фыркнула.

— Вы никогда не будете править миром, — сказала нянюшка. — Слишком много музыки. И слишком много железа.

— Железо ржавеет.

— Но не в головах.

Король фыркнул.

— Тем не менее… даже оно… в один прекрасный день…

— В один прекрасный день, — повторила нянюшка и кивнула. — Ага. Я выпью за это. В один прекрасный день. Кто знает? Может, когда-нибудь, в один прекрасный день… Все на это надеются. Но сегодня — не твой день. Понимаешь? Так что выходи и восстанови равновесие. В противном случае я вот что сделаю. Я сделаю так, чтобы люди раскопали Верзилу железными лопатами. И они меня послушаются, они скажут, почему бы и нет, это ведь обычный курган, а потом всякие волшебники на пенсии да жрецы, которым больше делать нечего, будут ковыряться в этих земляных кучах и писать скучные книги о традициях погребения. Это станет ещё одним железным гвоздем в твой гроб. Хотя, честно говоря, мне тебя немножко жаль. Но у меня есть дети, и сейчас они живут нормальной жизнью: не прячутся под лестницей при каждом ударе грома, не выставляют на улицу молоко для эльфов и не торопятся домой, потому что приближается ночь. Поэтому, прежде чем все вернется к старому, я лично позабочусь о том, чтобы тебе рога посшибали.

Слова рассекали воздух.

Рогатый поднялся. А потом ещё больше поднялся. Его рога коснулись потолка.

Казанунда открыл от удивления рот.

— Итак, ты меня понял? — спросила нянюшка уже несколько поспокойнее. — Сегодня просто не твой день. Когда-нибудь — быть может. Так что сиди здесь и потей себе, ожидая свое Однажды.

— Я… приму решение.

— Очень хорошо. Ну, мы пошли.

Рогатый посмотрел на Казанунду.

— А ты чего уставился, гном?

Нянюшка Ягг толкнула Казанунду локтем:

— Отвечай же, не заставляй почтенного господина ждать.

Казанунда судорожно сглотнул:

— Чтоб мне провалиться! А ты совсем не такой, как на картинках.

В нескольких милях от Верзилы, в узкой маленькой лощине, отряд эльфов наткнулся на кроличью норку. Она и муравейник неподалеку весьма развлекли их.

Даже у кротких, слепых и немых есть боги.

Кышбо Гонимый, бог всех преследуемых, полз по кустам и проклинал все на свете. Почему у богов не может быть своих богов?

Эльфы сидели на корточках, к нему спиной, и что-то увлеченно рассматривали.

Кышбо Гонимый заполз под куст ежевики, напрягся и прыгнул.

Он сжимал зубы на лодыжке эльфа, пока они не соединились. Эльф завопил и вскочил на ноги.

Кышбо разжал зубы, упал на землю и бросился наутек.

В этом и заключалась его проблема. Он не был создан для борьбы, в нем не было ни унции от хищника. Единственный выход — молниеносная атака и не менее молниеносное бегство.

Но эльфы тоже умеют быстро бегать.

Он перепрыгивал через стволы, отчаянно скользил по кучам листьев, в глазах у него все помутилось, и тем не менее он понимал: эльфы догоняют его, обгоняют, ждут, когда он…

Листья взорвались. Мелкий бог едва успел заметить полную ненависти жуткую зубастую тварь с множеством рук. А потом он увидел двоих взъерошенных людей, один из которых размахивал над головой какой-то железякой.

Кышбо не стал смотреть, что будет дальше. Он проскользнул у твари между ног и помчался дальше, но боевой клич ещё долго звучал в его длинных, обвислых ушах:

— Ну конечно, я займусь твоим прыщом! Как мы желаем? Объемом!

Нянюшка Ягг и Казанунда молча прошли к выходу из пещеры и поднялись по ступеням. Наконец они вынырнули на поверхность.

— Ух ты! — выразил свое отношение гном.

— Ага, утечки чувствуются даже здесь, — согласилась нянюшка. — Слишком уж жуткое место.

— Нет, я имел в виду, о боги…

— Он умнее её. Или ленивей, — сказала нянюшка. — Он предпочтет ждать.

— Но он…

— Для нас они могут выглядеть как угодно, — объяснила нянюшка. — Мы видим ту форму, которую сами им придали.

Она опустила камень на место и отряхнула руки.

— Но с чего ему останавливать её?

— Ну, в конце концов, он её муж. И терпеть её не может. Можно назвать это гражданским браком.

— Но чего именно он будет ждать? — спросил Казанунда, высматривая, нет ли поблизости ещё эльфов.

— Ну, понимаешь, — нянюшка небрежно махнула рукой, — он считает, что все это преходяще. Железо, книги и часы, вселенные и все прочее. Настанет день, когда все это закончится, люди посмотрят на закат и увидят его.

Казанунда вдруг обнаружил, что и сам смотрит на закат за курганом. Огромная воображаемая фигура вставала на фоне пламенеющего неба.

— Настанет день, и он вернется, — тихо произнесла нянюшка. — Когда заржавеет даже железо в головах.

Казанунда прищурился. Он всю свою жизнь провел среди представителей разных видов и, разумеется, научился понимать язык тела, особенно выделенный таким крупным шрифтом.

— И, похоже, ты об этом сожалеть не будешь, — сказал он.

— Я? Я не хочу, чтобы они вернулись! Они — не заслуживающие доверия, жестокие и высокомерные паразиты, и нам они совершенно не нужны.

— Поспорим на полдоллара?

Нянюшка вдруг разволновалась.

— И не смотри на меня так! Эсме права. Конечно, она права. Эльфы нам больше не нужны. Каждый нормальный человек это понимает.

— Эсме — это такая маленькая, да?

— Ха! Нет. Эсме — это такая высокая, с носом. Ты её знаешь.

— Да, верно.

— А маленькая — это Маграт. Добрая в душе и немножко мягкотелая. Вплетает цветочки в волосы и верит песням. Кто-кто, а она моментально пустилась бы с эльфами в пляс.

Жизнь Маграт полнилась сомнениями. Возьмем, допустим, арбалет. Очень полезное и практичное оружие, в руках даже неопытного человека — быстрое, удобное и поразительно смертоносное, этакая быстродействующая версия обеда из замороженных продуктов. Но сконструирован арбалет для одноразового использования, после чего нужно прятаться где-нибудь и срочно его перезаряжать. Иначе арбалет превратится в обыкновенный кусок дерева и металла с тетивой.

А ещё есть меч. Несмотря на опасения Шона, Маграт теоретически знала, что нужно делать с мечом. Энергичным движением руки ты должен попытаться воткнуть его во врага, а враг должен попытаться не дать тебе это сделать. Правда, Маграт была несколько не уверена по поводу того, что происходит после, и надеялась, что в случае неудачи предоставляется вторая попытка.

Были сомнения и насчет доспехов. С шлемом и нагрудником все было понятно, но остальное состояло из кольчуги. Что же касается Шона, то лично он всегда считал, что, с точки зрения стрелы, кольчуга представляет собой не более чем свободно соединенные дырки.

Ярость никуда не делась, Маграт все ещё находилось во власти праведного гнева. Однако она не могла не учитывать тот факт, что охваченное яростью сердце окружала сама Маграт — известная старая дева, каковой скорее всего ей и предстояло остаться.

В городе самих эльфов видно не было, зато было видно, где они побывали. Двери, сорванные с петель… Все выглядело так, будто город подвергся нашествию Чингиз-Коэна^[558].

Она выехала на дорогу, ведущую к камням. Дорога стала заметно шире. Лошади и повозки распахали её на пути туда, а убегавшие в страхе люди превратили её в болото на пути обратно.

Маграт знала, что за ней следят, и почувствовала почти облегчение, когда из-за деревьев на дорогу вышли три эльфа.

Один из них, стоявший в центре, улыбнулся.

— Добрый вечер, девушка, — сказал он. — Меня зовут господин Ланкин, и, прежде чем обратиться ко мне, ты обязана сделать реверанс.

Эльф говорил так, что не подчиниться ему было невозможно. Маграт почувствовала, как напряглись, чтобы выполнить приказ эльфа, её мышцы.

Но королева Иней не подчинилась бы…

— Мы почти стали королевой, — заявила она. Впервые в жизни она смотрела эльфу в лицо.

Наконец-то ей представилась возможность увидеть вблизи настоящего эльфа. У Ланкина были высокие скулы и волосы, завязанные на затылке хвостиком, а одет он был в разномастные обрывки тряпок, кружев и меха, явно полагая, что на эльфе все выглядит элегантно.

Ланкин сморщил свой идеальный носик.

— В Ланкре есть только одна королева, — завил он. — И ты совершенно очевидно ей не являешься.

Маграт попыталась сосредоточиться,

— И где же она?

Два других эльфа подняли луки.

— Ты ищешь королеву? Мы приведем тебя к ней, — пообещал Ланкин. — Кстати, юная девушка, если ты почувствуешь вдруг желание применить этот мерзкий железный арбалет, тебе будет полезно узнать, что за деревьями спрятались лучники.

И действительно, с одной стороны дороги послышалась какая-то возня, но закончилась они глухим ударом. Эльфы выглядели несколько обескураженными.

— Прочь с дороги, — велела Маграт.

— По-моему, ты неправильно оцениваешь ситуацию… — начал было эльф.

Улыбка его стала ещё шире, но тут с другой стороны дороги донесся громкий треск ветвей, и его насмешливая гримаска слегка поблекла.

— Мы чувствовали, что ты поедешь по этой дороге, — продолжал эльф. — Храбрая девушка спешит на выручку своему жениху! Как романтично! Взять её!

Какая-то тень возникла за спинами двух вооруженных эльфов, схватила их за головы и с силой ударила друг о друга.

Потом тень переступила через их тела и, широко размахнувшись, врезала Ланкину кулаком по голове так, что эльф отлетел к дереву.

Маграт вытащила из ножен меч.

Чем бы ни было это существо, выглядело оно куда страшнее эльфов — грязное, косматое, телосложением своим напоминающее тролля. Существо вытянуло показавшуюся Маграт бесконечной руку и схватило уздечку лошади. Маграт подняла меч…

— У-ук?

— Госпожа, пожалуйста, опусти меч!

Голос прозвучал где-то за спиной, но был взволнованным и явно человеческим. Эльфы не умеют говорить взволнованно.

— А ты кто такой? — спросила Маграт, не оборачиваясь.

Чудовище, стоявшее перед ней, широко улыбнулось, обнажив огромные желтые зубы.

— Гм, я — Думминг Тупс. Волшебник. И он — тоже волшебник.

— Но он же совсембез одежды!

— Могу попросить его принять ванну. — Голос Думминга обрел несколько истерические нотки. — После ванны он всегда надевает зеленый халат.

Маграт немного успокоилась. Человек, говорящий таким голосом, не может представлять угрозы, кроме как для себя самого.

— И на чьей ты стороне, а, господин Волшебник?

— А сколько есть сторон?

— У-ук?

— Если я слезу, — сказала Маграт, — эта лошадь сразу попытается убежать. Не мог бы ты попросить своего… друга отпустить уздечку? Иначе он может пострадать.

— У-ук?

— Гм, а возможно, и нет.

Маграт соскользнула с лошади, которая, освободившись от власти железа, словно бешеная рванулась вперед. И пробежала примерно два ярда.

— У-ук.

Лошадь пыталась встать на ноги. Маграт прищурилась.

— Гм. Сейчас он несколько раздражен, — пояснил Думминг. — Один из… эльфов… пустил в него стрелу.

— Они делают это, чтобы управлять людьми.

— Но он — не человек.

— У-ук!

— По крайней мере, с генетической точки зрения.

Маграт приходилось встречаться с волшебниками. Периодически какой-нибудь волшебник заявлялся в Ланкр, но надолго никто не задерживался. Всех заставляло двигаться дальше присутствие матушки Ветровоск.

Те волшебники не были похожи на Думминга Тупса. Он потерял свою мантию, а от шляпы остались только поля. Лицо его было заляпано грязью, и под одним глазом красовался многоцветный синяк.

— Это они сделали? — спросила Маграт.

— Ну, грязь и разорванная одежда — это все лес, как понимаешь. Ну а кроме того, на нас нападали…

— У-ук.

— …Мы нападали на эльфов. Несколько раз. А вот это возникло после того, как библиотекарь меня ударил.

— У-ук.

— За что спасибо ему большое, — быстро добавил Думминг. — Вырубил меня полностью. Иначе со мной случилось бы то же самое, что и с остальными.

Маграт уже чувствовала, куда клонится беседа.

— Что с остальными? — резко спросила она.

— Ты одна?

— Что с остальными?

— Ты хоть немножко понимаешь, что происходит?

— Могу рискнуть высказать предположение.

Думминг покачал головой:

— Все гораздо хуже.

— Что с остальными? — раздраженно повторила Маграт.

— Насколько могу судить, между континуумами определенно возник прорыв, который сопровождался чудовищным дисбалансом на энергетических уровнях.

— Но что с остальными?

Думминг Тупс боязливо оглянулся по сторонам…

— Давай-ка уйдем с дороги. По округе столько эльфов шастает…

Думминг исчез в кустах. Маграт последовала за ним и скоро увидела второго волшебника, прислоненного к стволу дерева на манер стремянки. На лице его сияла широкая улыбка.

— Это казначей, — представил Думминг. — Кажется, мы слегка перекормили его пилюлями из сушеных лягушек. — Он повысил голос. — Как… дела… казначей?

— Пожалуй, я отведаю жареного дурностая, — ответил казначей, счастливо улыбаясь пустоте.

— А почему он вдруг стал таким жестким? — спросила Маграт.

— Наверное, какое-то побочное действие.

— И ты ничего не можешь с этим сделать?

— Да? А по чему мы будем переходить через ручьи?

— Эй, пекарь, зайди завтра, и мы возьмем поджаристую, с корочкой! — воскликнул казначей.

— Кроме того, по-моему, он вполне счастлив, — кивнул Думминг. — А ты, госпожа, случаем не воительница?

— Что?

— Ну, я имею в виду эти доспехи и все остальное…

Маграт опустила взгляд. Она все ещё в руке сжимала меч. Шлем постоянно падал на глаза, хотя она напихала в него обрывков подвенечного платья.

— Я… э… да. Да, ты абсолютно прав. Это именно я. Абсолютно точно. Да.

— Приехала на свадьбу, должно быть? Как и мы.

— Именно. Определенно на свадьбу. Все верно. — Она перехватила меч. — А теперь расскажи наконец, что произошло. И особое внимание удели тому, что произошло с остальными.

— Ну… — Думминг рассеяно поднял обрывок мантии и принялся вертеть его в руках. — Мы все отправились смотреть Представление, понимаешь? Пьесу, назовем это так. Игру актеров. И… и все было очень смешно. Мужланы в огромных сапогах и соломенных париках топали по сцене, изображая из себя дам и господ, но ни черта у них не получалось. Было очень смешно. Казначей просто умирал со смеху. Правда, он иногда и над деревом может похохотать, и над камнем каким. Тем не менее все веселились. А потом… потом…

— Я хочу знать все, — перебила Маграт.

— Ну… ну… А потом случилось что-то, чего я не помню. Что-то, имеющее отношение к игре, как мне кажется. Вдруг… вдруг все стало настоящим. Понимаешь, что я имею в виду?

— Нет.

— Один парень с красным носом и кривыми ногами играл Королеву Фей или ещё кого-то вроде, так вот, он по-прежнему был самим собой, но… все стало… все вокруг меня просто исчезло, остались только эти актеры… и холм… ну, то есть, вероятно, они были хорошими актерами, потому что я и вправду верил… а ещё, кажется, я помню, кто-то попросил нас хлопать в ладоши… и все выглядели странно, а затем зазвучала песня, она была прекрасной… и… и…

— У-ук.

— А потом библиотекарь меня ударил, — закончил Думминг.

— Почему?

— Пусть лучше он сам об этом расскажет, — уклонился Думминг.

— У-ук у-ук и-ик. У-ук! У-ук!

— Кашляй, Джулия! Пьем дальше! — заорал внезапно казначей.

— Честно говоря, я ничегошеньки не поняла, — развела руками Маграт.

— Все мы стали свидетелями межпространственного разрыва, — принялся рассказывать Думминг. — Вызванного верой. Пьеса оказалось последней каплей, после чего он открылся. Вероятно, рядом находилась чрезвычайно чувствительная зона нестабильности. Это трудно объяснить, но если где-нибудь поблизости можно раздобыть резиновый лист и набор свинцовых грузиков, я мог бы продемонстрировать…

— Ты пытаешься сказать, что… они существуют, потому что люди в них верят?

— О нет. Полагаю, они в любом случае существуют. Они здесь, потому что люди верят в них здесь.

— У-ук.

— Он убежал вместе с нами. В него пальнули из лука.

— И-ик.

— Но он только почесался.

— У-ук.

— Обычно он кроток как ягненок. Правда.

— У-ук.

— Но терпеть не может эльфов. Ему не нравится их запах.

Библиотекарь раздул ноздри.

Маграт не много знала о джунглях, но при виде разъяренного библиотекаря тут же подумала об орангутанах, сидящих на деревьях и чувствующих запах тигра. Приматы никогда не восхищаются красивой шкурой или горящими глазами, потому что слишком хорошо помнят о зубастой пасти.

— Да, я его понимаю. Гномы и тролли тоже их ненавидят. Но вряд ли так сильно, как я.

— Их не победить, — вздохнул Думминг. — Они роятся, как пчелы. Есть даже летающие эльфы. Библиотекарь говорит, они заставляют людей валить деревья и тащить на холм. Там есть камни. Почему-то у эльфов на них зуб. Сам не знаю почему.

— А ты, случаем, не видел на Представлении ведьм? — спросила Маграт.

— Ведьм, ведьм… — пробормотал Думминг.

— Их нельзя не заметить, — сказала Маграт. — Одна из них тощая и смотрит на всех свирепым взглядом, а вторая — маленькая и пухленькая, все время щелкает орешки и смеется. А между собой они очень громко разговаривают. И обе в высоких остроконечных шляпах.

— М-м, нет, по-моему, не видел, — пожал плечами Думминг.

— Значит, их там не было. Незаметная ведьма — не ведьма вовсе. — Она едва не добавила, что о ней самой этого не скажешь, но передумала. Значит, мне нужно на холм, — решительно промолвила она.

— Тебе понадобится целая армия, госпожа. Я имею в виду, ты бы уже попала в серьезные неприятности, не окажись рядом библиотекарь.

— Но у меня нет армии. Стало быть, придется все делать самой, верно?

На сей раз Маграт удалось пришпорить лошадь и послать её в галоп.

Думминг проводил девушку взглядом.

— Знаешь, это все народные песни. Они виноваты, — поведал он ночному воздуху.

— У-ук.

— Её ведь убьют, окончательно и бесповоротно убьют.

— У-ук.

— Привет, господин Цветочный Горшок, две пинты угрей, будь лаской.

— А может, судьба у неё такая?

— У-ук.

— А также тысячелетнюю руку и креветку.

Думминг Тупс выглядел смущенным.

— Кому-нибудь хочется последовать за ней?

— У-ук.

— Ого-го, а куда это он пошел со своими большими часами?

— Это было «да» или «нет»?

— У-ук.

— С тобой все понятно, а вот он что лопочет?

— Трибле-трабле, а вот и желе.

— Наверное, это все-таки означает утвердительный ответ, — несколько неохотно произнес Думминг

— У-ук?

— У меня такая красивая маечка.

— Но послушай, — возразил Думминг, — кладбища битком набиты людьми, которые поступали храбро, но крайне неблагоразумно.

— У-ук.

— Что он сказал? — спросил казначей, оказавшийся на мгновение в действительности по пути куда-то ещё.

— Думаю, он имел в виду: «Рано или поздно мы все там будем», — ответил Думминг. — Проклятье. Пошли.

— Да, конечно, — согласился казначей. — Свистать всех на варежку, господин Боцман.

— О, только заткнись, а?

Маграт спешилась и отпустила лошадь.

Она знала, что находится рядом с Плясунами. В небе вспыхивали разноцветные огоньки.

Как ей хотелось оказаться дома…

Воздух здесь был значительно холоднее, для летней ночи он был даже слишком холодным. Она шла дальше, а снежинки кружились в воздухе и превращались в капли дождя.

Чудакулли материализовался внутри замка и, переводя дыхание, схватился за колонну. После трансмиграции у него всегда возникали синие круги перед глазами.

Никто его не заметил. В замке царил хаос.

Но не все разбежались по домам. Скорее наоборот. За последние несколько тысяч лет разные армии маршировали по Ланкру, и воспоминания о толстых и безопасных стенах замка практически врезались в память людей. «Бегите в замок». И сейчас в замке собралось практически все население маленькой страны.

Чудакулли присмотрелся к происходящему. Люди бесцельно бродили по замку, и ими тщетно пытался руководить невысокий молодой человек в кольчуге, которая была ему явно велика, и с рукой на перевязи.

Убедившись в том, что сможет идти, Чудакулли направился прямиком к этому юноше, который, казалось, единственный понимал, что здесь происходит.

— Молодой человек, что тут прои… — начал было он, но замолчал.

Шон Ягг обернулся.

— Коварная девчонка! — воскликнул Чудакулли, ни к кому особо не обращаясь. — «Возвращайся, найди» — сказала она, а я и поверил! Мы же плутали по лесу, как я попаду обратно, если даже приблизительно не знаю, где мы ходили?!

— Э-э, господин… — обратился к нему Шон. Чудакулли постарался взять себя в руки.

— Что тут происходит?

— Понятия не имею! — рявкнул Шон. Он едва не плакал. — По-моему, на нас напали эльфы! Все несут какую-то чушь! Мол, они взяли и объявились во время Представления!

Чудакулли обвёл взглядом испуганных, сбитых с толку людей.

— А госпожа Маграт отправилась сражаться с ними в одиночку!

Чудакулли выглядел несколько озадаченным.

— А кто такая госпожа Маграт? — спросил он.

— Она будущая королева! Невеста! Понимаешь? Маграт Чесногк!

Сейчас рассудок Чудакулли был способен переваривать только по факту за раз.

— И чего её туда понесло?

— Они захватили короля!

— А ты знаешь, что они захватили Эсме Ветровоск?

— Что? Матушку Ветровоск?

— Я вернулся, чтобы спасти её, — сказал Чудакулли и мгновенно понял, что слова его можно расценить либо как глупость, либо как трусость.

Однако Шон был слишком расстроен, чтобы заметить это.

— Надеюсь, они не собираются коллекционировать ведьм, — пожал плечами он. — Тогда для полного набора им понадобится моя мамочка.

— Ну, меня они не получат, — раздался за его спиной голос нянюшки Ягг.

— Мам? Ты как сюда попала?

— Прилетела на помеле. Расставь на крыше людей с луками. Именно так я сюда и проникла. Стало быть, этим же путем могут воспользоваться другие.

— Что будем делать, мам?

— Банды эльфов рыщут по округе, — откликнулась нянюшка, — а над Плясунами все небо горит…

— Нужно атаковать! — завопил Казанунда. — Дадим им отведать холодной стали!

— Хороший парень, этот гном! — похвалил Чудакулли. — Правильно! Пойду возьму свой арбалет!

— Их слишком много, — равнодушно возразила нянюшка Ягг.

— Мам, но там матушка и госпожа Маграт, — напомнил Шон. — Госпожа Маграт повела себя очень странно. Она надела доспехи и отправилась сражаться с всеми сразу!

— Но холмы ведь кишмя кишат эльфами. — удивилась нянюшка. — Это двойная порция ада с дополнительными дьяволами в придачу. Верный Смерть.

— Смерть верен в любом случае, — поправил Чудакулли. — Вернее его не бывает.

— У нас нет ни единого шанса, — покачала головой нянюшка.

— На самом деле один шанс у нас есть, — сказал Чудакулли. — Я не совсем разобрался во всей этой болтовне о контининуумах, но молодой Тупс утверждает, что все варианты событий где-нибудь обязательно имеют место, а это значит, что тут может случиться именно тот вариант, который нам нужен. Даже если шанс всего один на миллион.

— Просто замечательно, — хмыкнула нянюшка, — а ещё это означает, что на одного выжившего сегодня господина Чудакулли придется девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот девяносто девять тех, которые погибнут.

— Да, но эти мерзавцы меня совсем не волнуют, — махнул рукой Чудакулли. — Пускай сами о себе заботятся. Так им и надо. Не пригласили меня на свои свадьбы…

— Что?

— Неважно.

Шон в нетерпении прыгал с ноги на ногу.

— Мы должны с ними сразиться, мам, должны!

— Да ты оглянись по сторонам! Все устали до смерти, вымокли и ничего не понимают! Это что, армия?

— Мам, мам, мам!

— Ну что?

— Я их взбодрю, мам! Это все равно надо сделать, прежде чем послать войска в бой! Мам! Я читал об этом в книжках! Мам! Главное — собрать толпу побольше, произнести правильную речь, взбодрить людей и превратить их в ужасную армию, мам!

— Они и так выглядят ужасно!

— Я имел в виду ужасно непобедимую, мам!

Нянюшка Ягг оглядела сотню или около того подданных Ланкра. К мысли о том, что они способны хоть с кем-то сразиться, сначала надо было привыкнуть.

— И где ты об этом читал, Шон? — спросила она.

— У меня есть пятилетняя подшивка «Наемника Фортуны», — с укоризной в голосе сообщил Шон.

— Тогда пробуй. Раз считаешь, что у тебя получится.

Дрожа от возбуждения, Шон забрался на стол, вытащил здоровой рукой меч и принялся колотить им по доскам, пока люди не замолчали.

А потом толкнул речь.

Он обратил общее внимание на то, что король был пленен, а предполагаемая королева отправилась его спасать. Он обратил внимание на ответственность собравшихся здесь, как королевских верноподданных. Он указал, что кое-кто, конечно, сейчас прячется под своей кроватью, но после неминуемой славной победы непременно пожалеет, что не был здесь, а прятался под упомянутой выше кроватью. На самом деле даже лучше, что с врагом встретится так немного людей, ведь тем выше будет процент славы на голову выжившего. Слово «слава» он повторил трижды. Потом сказал, что настанет время и люди будут с гордостью вспоминать этот день, с гордостью демонстрировать старые раны, и всех участников надвигающейся битвы будут угощать выпивкой — по крайней мере, тех, кто выживет. Также он посоветовал людям подражать походке знаменитой ланкрской возвратно-поступательной лисы — придать жесткость сухожилиям, одновременно сохранив их гибкость — чтобы руки и ноги все же могли шевелиться — хотя на самом деле, вероятно, будет лучше расслабить их сейчас чуточку и придать жесткость, когда наступит нужный момент. В конце своей речи он намекнул, что Ланкр ждёт от всех исполнения гражданского долга. И, э-э… И, гм-м… Ну пожалуйста, а?..

Наступившую после этого тишину нарушила нянюшка Ягг.

— Шон, наверное, людям нужно дать время все осмыслить. Почему бы тебе не проводить господина Волшебника наверх и не помочь ему разобраться с арбалетом?

Она многозначительно кивнула в направлении лестницы.

Шон колебался, но не долго. Он успел заметить характерный блеск в глазах матери.

Когда он ушел, нянюшка забралась на тот же стол.

— Ну что ж, — сказала она, — вот так и обстоят дела. Если вы отправитесь туда, то, возможно, встретитесь лицом к лицу с эльфами. Но если вы останетесь здесь, то определенно встретитесь лицом к лицу со мной. Да, признаю честно, эльфы хуже меня. Но я настойчивее.

Ткач неуверенно поднял руку:

— Прошу прощения, госпожа Ягг?

— Да, Ткач?

— А какова она, походка возвратно-поступательной лисы?

Нянюшка почесала за ухом.

— Насколько помню, — пожала плечами она, — её задние лапы идут так, а передние — вот так.

— Нет-нет, — возразил лавочник Кварней. — Это её хвост движется так, а лапы — вот так.

— Что ж здесь возвратно-поступательного? Тут сплошное колебательное! — крикнул кто-то из толпы. — Это ты с кольцехвостым оцелотом путаешь.

Нянюшка кивнула.

— Значит, решено, — подвела итог она.

— Погоди, погоди, я вовсе не уверен, что…

— Да, господин Кварней?

— Ну… я… это…

— Все просто здорово, — сообщила нянюшка вернувшемуся Шону. — Люди как раз говорили, как их воодушевила твоя речь. Ты их невероятно взбодрил.

— О боги!

— Думаю, они готовы последовать за тобой даже в пасть преисподней, — кивнула нянюшка.

Кто-то поднял руку.

— А вы тоже пойдете с нами, госпожа Ягг?

— Э-э, скорее поплетусь сзади, — ответила нянюшка.

— А в пасть обязательно лезть? Может, подождем эльфов рядом?

— Поразительно! — восхитился Казанунда, когда толпа неохотно потянулась к арсеналу.

— Главное — уметь обращаться с людьми.

— И они вправду пойдут туда, куда поведет их Ягг?

— Не совсем, — поправила нянюшка. — Но если они — люди разумные, то пойдут туда, куда Ягг за ними последует.

Маграт вышла из деревьев, перед ней простиралась вересковая пустошь.

Облака кружились над Плясунами, вернее, над тем местом, где раньше стояли Плясуны. В мерцающем свете она разглядела лишь пару камней, да и те валялись у склона холма.

Сам же холм светился. С местностью что-то было изрядно не так. Появились изгибы там, где их не должно было быть. Расстояния не соответствовали действительности. Маграт вспомнила одну гравюру, которую использовала как закладку. На ней была изображена какая-то старая карга, которая, если взглянуть на неё под другим углом, вдруг превращалась в молодую женщину. Нос становился шеей, а бровь — ожерельем. То одно изображение, то другое. Маграт — наверное, как и многие другие люди — кучу времени потратила в бесполезных попытках увидеть оба лица одновременно.

Местность вела себя примерно таким же образом. То, что было холмом, одновременно являлось занесенной снегом равниной. Ланкр и страна эльфов пытались занять одно и то же место.

Но незваной стране пока что не удавалось навязать свою волю. Ланкр отчаянно сопротивлялся.

Ровно посреди враждующих местностей этаким плацдармом на вражеском берегу кольцом стояли шатры. Они были пестрыми и яркими. В стране эльфов все очень красивое, пока не посмотришь на изображение чуть иначе.

Что-то происходило. Некоторые эльфы сидели на лошадях. И всадники все прибывали…

Похоже, эльфы готовили вторжение в Ланкр.

Королева восседала в своем шатре на самодельном троне, опершись локтем на подлокотник и задумчиво прикрыв пальцами рот.

Эльфы сидели полукругом, впрочем, «сидели» — не совсем подходящее слово, вернее, совсем неподходящее. Они удобно расположились, эльф способен с комфортом устроиться даже на колючей проволоке. В одежде их преобладали кружева и бархат, хотя трудно было сказать, являлись ли эти эльфы аристократами — представители маленького народца носили все, что хотели, пребывая в твердой уверенности, что выглядят просто обалденно^[559].

Все эльфы, не отводя глаз, смотрели на свою королеву и в точности передавали каждую смену её настроения. Они улыбались, когда улыбалась она. Смеялись, когда она говорила что-нибудь, казавшееся ей самой смешным.

В данный момент объектом их внимания была матушка Ветровоск.

— Что тут происходит, старуха? — спросила королева.

— Ага, нелегко тебе, да? — ухмыльнулась матушка. — Думала, придешь и возьмешь?

— Ты применила магию? Что-то противостоит нам.

— Никакой магии, — возразила матушка. — Совсем никакой. Просто, тебя слишком долго здесь не было. Все меняется. Теперь земля принадлежит людям.

— Не может быть! — рявкнула королева. — Люди только берут. Они вспахивают землю железом. Они разоряют её.

— Некоторые действительно так поступают, не могу с тобой не согласиться. Другие отдают больше, чем берут. Они дарят любовь. Они породнились с землей. Сказали ей, что она есть на самом деле. А для этого нужны люди. Без людей Ланкр был бы обычным куском земли с зелеными пятнами на нем. Деревья не знали бы, что они деревья. Здесь мы едины, госпожа, мы и земля. Это уже не просто земля, это — страна. Она как лошадь, которую объездили и подковали, как собака, которую приручили. Люди касаются полей плугом, бросают в них семена, и с каждым разом земля становится от тебя все дальше и дальше. Все меняется.

Рядом с королевой сидел Веренс. Его зрачки были не больше острия булавки, он едва заметно, но постоянно улыбался и этим очень напоминал казначея.

— Да, но когда мы поженимся, — возразила королева, — земля будет вынуждена принять меня. По вашим же правилам. Я знаю, как все происходит. Быть королем — это не просто носить корону. Король и земля едины. Король и королева едины. А королевой стану я.

Она торжествующе улыбнулась. Справа и слева от матушки стояло по эльфу, и по крайней мере ещё один дежурил у неё за спиной. Матушка прекрасно знала, что эльфы не склонны вникать в суть вещей — если она пошевелится без разрешения, то умрет на месте.

— А вот чем станешь ты, мне ещё предстоит решить, — усмехнулась королева.

Она подняла изящную тонкую руку, сложила из большого и указательного пальца кольцо и приложила его к глазу.

— Ага, ещё кое-кто объявился, — фыркнула она. — В доспехах, которые ей велики, с мечом, которым она не умеет владеть, и с топором, который ей даже не поднять. Неужели это так романтично? Как её зовут?

— Маграт Чесногк, — ответила матушка.

— Она, наверное, могущественная ведьма?

— Ну, она неплохо разбирается в травах.

Королева рассмеялась.

— Я могу убить её, не вставая с этого трона.

— Не сомневаюсь, — согласилась матушка. — Но это же будет неинтересно. Главное ведь унижение, правда?

Королева кивнула.

— Знаешь, ты мыслишь почти как эльф…

— По-моему, скоро рассветет, — перебила её матушка. — Начнется новый чудесный день. Будет светло.

— Но до этого ещё пройдет много времени, — ответила королева и поднялась.

Она взглянула на Веренса и изменилась. Платье из красного стало серебристым и заискрилось в свете факелов, словно рыбья чешуя. Волосы её распустились и заплелись по-новому, став золотистыми. Тонкая рябь изменений пробежала по её лицу.

— Ну, что скажешь? — спросила она.

Она выглядела как Маграт. Вернее выглядела так, как Маграт хотела бы выглядеть, — возможно, именно такой её представлял Веренс. Матушка кивнула; как опытный эксперт, она с первого взгляда узнавала законченную гнусность.

— Ты хочешь встретиться с ней в этом облике?

— Несомненно. Это будет интересно. Но не жалей её, она всего лишь умрет. Хочешь, я покажу, кем бы могла стать ты?

— Нет.

— Мне это совсем не трудно. Я могу показать тебе бабушку Ветровоск.

— Не надо.

— Как ужасно, должно быть, осознавать, что у тебя нет друзей. Что всем будет наплевать, когда ты умрешь. Что ты никогда никого не интересовала.

— Да.

— Уверена, ты думаешь именно об этом… Долгими вечерами, когда компанию тебе составляют лишь тикающие ходики да холод комнаты, ты открываешь шкатулку и смотришь на…

Матушка попыталась вырваться из хватки эльфов, и королева небрежно махнула рукой.

— Не убивайте её, — велела она. — С ней с живой гораздо веселее.

Маграт воткнула меч в грязь и взвесила в руке топор.

Лес подступал совсем близко. Именно оттуда придут эльфы. Сотни эльфов — на одну-единственную Маграт Чесногк.

Она знала о существовании так называемых невероятных подвигов. Множество разных песен, баллад, од, поэм было посвящено историям о том, как какой-нибудь герой в одиночку разгромил огромное вражеское войско.

Но только сейчас до Маграт начинало доходить, что это были всего лишь песни, баллады, оды и поэмы, в которых обычно рассказывается о событиях, мягко говоря, не соответствующих действительности.

Из реальной истории она не могла вспомнить ни единого примера.

Эльф, стоявший среди деревьев, поднял лук и аккуратно прицелился.

За его спиной хрустнула ветка. Эльф обернулся.

Казначей просиял улыбкой.

— Хоп-ля-ля, старый хрен, башка совсем протекла.

Эльф быстро направил на него лук.

Пара цепких ног появилась из зелени, схватила эльфа за плечи и резко дернула вверх. Голова с хрустом ударилась о ветку.

— У-ук.

— Пошли дальше!

С другой стороны дороги другой эльф поднял лук. И тут его мир исчез…

Вот что творится у эльфа в голове.

Существует пять обычных чувств, но по сравнению с шестым все они второстепенны. Названия для этого чувства на Плоском мире не существует, потому что данная сила настолько слаба, что заметить её способны лишь наблюдательные кузнецы, которые и называют её Любовью Железа. Возможно, мореплаватели также могли бы обнаружить её, если бы не постоянное магическое поле Диска. Но пчелы эту силу ощущают, потому что пчелы чувствуют все. По ней ориентируются голуби. И повсеместно во множественной вселенной эльфы используют её, чтобы определять, где находятся.

Людям, вечно пробирающимся по незнакомой местности, достаточно трудно ощутить эту силу. Люди всегда плутают. Это их основная характеристика, и она о многом говорит.

Тогда как эльфы заблудиться не способны. Это их основная характеристика, которая тоже говорит о многом.

Положение эльфов совершенно. Поток серебристой силы мягко очерчивает местность. Существа вырабатывают ту же силу, но в небольших количествах, в результате чего становятся различимыми в общем потоке. От этой силы их мышцы оживают, мозг гудит от неё. Особо одаренные способны читать мысли, ориентируясь по местным изменениям потока.

Отношение эльфов к миру можно выразить следующим образом: протягивай руку и бери. Если б только не этот ужасный металл, который выпивает силу и искажает вселенную, подобно тому как тяжелый груз растягивает резиновый лист… Страшный металл — он ослепляет и оглушает, сбивает с толку, обрекает на одиночество, которого никогда, никогда не познает обычный человек…

Эльф упал вперед.

Думминг Тупс опустил меч.

Любой другой не стал бы долго задумываться над происшедшим. Но собственная жалкая судьба заставляла Думминга искать закономерности в этом безразличном мире.

— Но я едва до него дотронулся, — сказал он в окружающее пространство.

— А из кустов, а из кустов нам пели соловьи… И вы пойте, паскудники! Два, три!

Они понятия не имели, где находятся. Не знали, где уже побывали. Не были даже уверены, кем стали. Однако ланкрские народные танцоры достигли такого состояния, в котором проще продолжать, чем остановиться. Пение привлекало эльфов, оно же завораживало их…

Танцоры вертелись и прыгали, вращали бедрами и скакали по лесным тропинкам. Они в танце проходили по деревням, и эльфы бросали свои любимые пытки, чтобы посмотреть на танцующих в свете горящих домов людей…

— И с притопом, дуридиридуруду, пойте тоже тра-ля-ля!

Шесть палок стучали в ритм мелодии.

— Джейсон, а куда мы идём?

— По-моему, мы только что миновали Скользкую лощину, а сейчас возвращаемся к городу, — ответил Джейсон, пропрыгав мимо Пекаря. — Эй, Возчик, не останавливайся!

— Дождь попал в клавиши, Джейсон!

— Не важно! Они все равно ничего не понимают! Для народной песни сойдет!

— Джейсон, кажется, я сломал свою палку!

— Просто продолжай плясать, Жестянщик!

— Ребята… а как насчет «Косил Джон конюшину»? Потренируемся, кстати, раз уж так попали…

— Впереди кто-то есть, — ткнул пальцем Портной, пробегая мимо. — Я вижу факелы.

— Люди, два, три, или эльфы?

— Откуда мне-то знать?!

Джейсон развернулся и запрыгал назад.

— Джейсончик, ты ли это?

Услышав этот разнесшийся среди деревьев голос, Джейсон от неожиданности дал «петуха».

— Это же наша мама! И наш Шон. И ещё много людей! Ребята, у нас получилось! Слышите? Получилось!

— Джейсон… — окликнул Возчик.

— Да?

— Кажется, я не могу остановиться!

Королева разглядывала себя в зеркале, укрепленном на главном столбе шатра.

— Зачем? — спросила матушка. — Что ты там видишь?

— То, что хочу увидеть, — ответила королева. — И ты это знаешь. А теперь… отправимся в замок. Свяжите ей руки. А ноги пусть останутся свободными.

Снова пошел ласковый дождь, но рядом с камнями он превращался в снег. Вода намочила волосы Маграт, и упорные вихры временно распрямились.

Туман клубился вокруг деревьев — там, где лето сражалось с зимой.

Маграт наблюдала за сборами эльфийского двора. Она разглядела фигурку Веренса, двигающуюся будто кукла, и матушку Ветровоск, привязанную к лошади королевы длинной веревкой.

Лошади перебирали копытами, разбрызгивая грязь. Их сбруи были украшены великим множеством серебряных колокольчиков.

Эльфы в замке, ночь духов и теней — все это стало лишь воспоминанием, а звон колокольчиков действовал на нервы, словно кто-то водил по её зубам пилкой для ногтей.

Королева остановила кортеж в нескольких ярдах от Маграт.

— А, храбрая девушка, — улыбнулась она. — Пришла спасать жениха? Совсем одна? Как мило. Эй, кто-нибудь, убейте её.

Эльф пришпорил коня и поднял свой меч. Маграт сильнее сжала боевой топор.

Где-то за её спиной раздался щелчок арбалетной тетивы. Эльф дернулся, потом дернулся его напарник, скачущий следом. А стрела продолжала лететь, только отклонилась чуть в сторону, пролетая над одним из поверженных Плясунов.

Разномастная армия Шона Ягга бросилась в атаку из-за деревьев. За исключением Чудакулли, который отчаянно пытался перезарядить арбалет.

Данный поворот событий, казалось, ничуть не удивил королеву.

— Их же всего сотни четыре, — покачала головой она. — Ну, Эсме Ветровоск, что скажешь? Последняя героическая попытка? Как это прекрасно, правда? Мне нравится, как мыслят люди. Они мыслят так же, как поют.

— Слезай с лошади! — закричала Маграт.

Королева только улыбнулась ей.

Шон почувствовал это. Чудакулли почувствовал это. Думминг почувствовал это. На них наступали чары.

Эльфы боялись железа, но оно действовало лишь вблизи.

С эльфами сражаться нельзя — хотя бы потому, что ты куда более ничтожен, чем они. И это правильно. Ты — ничтожен. Они прекрасны. Они прекрасны, а ты — нет. Ты всегда будешь последним отобранным в команду, даже того толстяка с вечно сопливым носом взяли раньше тебя; правила игры тебе всегда сообщают только после того, как ты уже проиграл, а потом забывают растолковать новые правила; все самое интересное всегда происходит с другими людьми, но только не с тобой, и ты это знаешь. Все эти самоуничижающие чувства сливались воедино. С эльфом нельзя сражаться. Такое бесполезное, флегматичное, слишком человечное существо не способно победить, вселенная устроена иначе…

Как рассказывают охотники, иногда зверь сам выходит из кустов и стоит, словно ожидая, когда в него всадишь стрелу…

Маграт удалось лишь приподнять боевой топор, но потом рука её безвольно повисла. Она опустила взгляд. Правильная реакция человека, стоящего перед эльфом — всепоглощающее чувство стыда. И она посмела грубо орать на столь прекрасное существо, как эльф…

Королева спешилась и направилась к ней.

— Не трогай её! — рявкнула матушка.

Королева кивнула.

— Ты можешь сопротивляться, — сказала она, — но это все не важно. Мы захватим Ланкр без боя, и ты не в силах этому помешать. Посмотри на эту храбрую армию, разом превратившуюся в стадо баранов. Люди так фанатичны…

Матушка уставилась на свои башмаки.

— Пока я жива, тебе не править, — хмуро отозвалась она.

— Отныне все будет без обмана, — промолвила королева. — Глупые старухи, помахивающие пакетиками с конфетами, — все это в прошлом.

— Заметила, да? — усмехнулась матушка. — Но Гита хотела как лучше. Старая глупая курица. Не возражаешь, если я сяду?

— Конечно нет, — пожала плечами королева. — Ты же, в конце концов, старая женщина.

Она кивнула эльфам. Матушка, руки которой были все ещё связаны, с благодарностью опустилась на камень.

— Особенность всех ведьм, — пояснила она. — Ведьмовство продлевает тебе жизнь, но не молодость, просто ты очень долго остаешься старой. А вы и вовсе не стареете, — добавила она.

— Да, мы не стареем.

— И тем не менее вас можно победить.

Улыбка не исчезла с лица королевы, просто застыла — такую улыбку, как правило, видишь, когда человек не совсем понял смысл сказанного и теперь не знает, что ответить.

— Ты вмешалась в пьесу, — продолжала матушка. — Наверное, ты ещё не осознала, что натворила. Пьесы и книги… за ними нужен глаз да глаз. Иначе они обратятся против тебя. И я об этом позабочусь.

Она дружески кивнула измазанному синей краской эльфу, облаченному в плохо выделанные шкуры.

— Верно, Душистый Горошек?

Королева нахмурилась:

— Ты ошибаешься, его зовут иначе.

— Увидим, — просияла счастливой улыбкой матушка Ветровоск. — Сейчас людей стало гораздо больше, многие живут в городах и об эльфах ничегошеньки не знают. И в головах у них — железо. Ты опоздала.

— Люди всегда в нас нуждались, — возразила королева.

— Неправда. Иногда они о вас мечтают. Но это совсем другое. Кроме того, все ваше хваленое золото исчезает при первом же солнечном луче.

— Но есть и такие, которые скажут, что главное — золото, пусть даже на одну ночь.

— Таких людей нет.

— Золото лучше, чем железо, старая карга, глупая девчонка, которая постарела, но так ничего и не достигла, так никем и не стала.

— Нет. Оно просто мягкое и блестящее. На него приятно смотреть, но оно ни на что не годится, — ответила матушка по-прежнему спокойным и уверенным голосом. — Нас окружает реальный мир, госпожа. Это я знаю точно. И реальные люди. У тебя нет на них никаких прав. У людей и так достаточно забот — только потому, что они люди. Ты со своими сверкающими волосами, сверкающими глазами и сверкающим же золотом не нужна им — вечно молодая, вечно поющая, но ничему так и не научившаяся…

— Раньше ты считала иначе.

— Это было давно. Кстати, моя госпожа, я могу быть старой, могу быть каргой, но я не глупа. А ты — совсем не богиня. Я ничего не имею против богов и богинь, если они находятся на своих местах. Но они должны быть созданы нами самими. Чтобы мы могли разобрать их на части, когда надобность в них исчезнет. А эльфы в сказочной стране, ну, может, они и нужны — иногда, чтобы люди благополучно пережили свое железное время. Но я не потерплю эльфов здесь. Вы заставляете нас хотеть то, что мы не можем иметь, вы даете нам то, что ничего не стоит, а забираете все, оставляя лишь голые холодные склоны, пустоту и смех эльфов.

Она сделала глубокий вдох.

— Так что можете проваливать обратно в свою страну.

— А ты нас прогони, старуха.

— Я знала, что ты именно так и скажешь.

— Весь мир нам не нужен. Достаточно этого маленького королевства. И мы возьмем его, хочет оно того или нет.

— Только через мой труп, госпожа.

— Ну, раз ты ставишь такие условия…

Королева нанесла мгновенный мысленный удар — так кошка бьет своей лапой.

Матушка поморщилась и чуть подалась назад.

— Госпожа?

— Да? — откликнулась королева.

— Значит, играем без правил?

— Правила? А что такое правила?

— Так я и думала, — кивнула матушка. — Гита Ягг?

Нянюшке удалось повернуть голову.

— Моя шкатулка. Помнишь? Та, что лежит в комоде. Ты знаешь, что надо сделать.

Матушка Ветровоск улыбнулась. Королева пошатнулась, как от пощечины.

— А ты научилась, — прошипела она.

— О, да. Я так и не зашла в твой круг. Потому что понимала, к чему это приведет. Значит, мне нужно было учиться. И я училась. Всю свою жизнь. Я выбрала трудный путь, и трудный путь — он труден, но все ж не настолько, насколько труден простой путь. Я училась. У троллей, у гномов и у людей. Даже у камней.

Королева заговорила тише:

— Нет, тебя не убьют, — почти прошептала она. — Обещаю. Тебя оставят в живых, чтобы ты пускала слюни, бормотала, и ходила под себя, и бродила от двери к двери, собирая объедки. Чтобы слышала, как люди говорят: «Вот идёт та самая сумасшедшая старуха».

— Обо мне это и так говорят, — усмехнулась матушка Ветровоск. — Думают, я ничего не слышу.

— Но внутри, — продолжила королева, не обращая внимания на матушкины слова, — внутри я сохраню часть тебя, которая будет видеть твоими глазами, будет видеть то, во что ты превратилась. И никто тебе не поможет. — Королева подошла совсем близко, глаза её сверкали ненавистью. — Никто не пожалеет безумную старуху. Ты будешь жрать все подряд, лишь бы остаться в живых. А мы постоянно будем рядом, в твоей голове, чтобы ты не забывала. Ты могла стать великой, могла столького достичь. И ты будешь понимать это и будешь умолять небеса, чтобы эльфы в твоей голове замолчали.

Дальнейшей реакции королева явно не ожидала. Матушка Ветровоск вдруг стряхнула с рук веревки и закатила ей звонкую пощечину.

— Ты угрожаешь мне этим! — воскликнула она. — Мне! Женщине, которая уже начинает стариться!

Королева эльфов провела пальцами по багровому пятну на щеке. Эльфы подняли луки, ожидая приказа.

— Уходи, госпожа, — сказала матушка. — Ты называешь себя богиней, но ничего не понимаешь, абсолютно ничего. То, что не может умереть, не может жить. То, что не может жить, не может измениться. То, что не может измениться, не может научиться. Крошечное создание, умирающее в траве, знает больше тебя. Ты права. Я старше. Ты прожила дольше меня, но я старше. И лучше. А это, госпожа, совсем не сложно.

Отраженный мысленный удар бросил нянюшку Ягг на колени. Матушка Ветровоск прищурилась.

— Неплохо, — прохрипела она. — Но я все ещё стою и на колени не опущусь. И у меня ещё есть сила.

Один из эльфов кубарем покатился по земле. На сей раз пошатнулась королева.

— Прекрасно, прекрасно, но я не буду тратить на тебя свое драгоценное время, — промолвила она и щелкнула пальцами.

Тишина. Королева оглянулась и посмотрела на своих эльфов.

— Они не могут выстрелить, — пожала плечами матушка. — Но тебе ведь это не нужно, правда? Слишком простой конец?

— Ты удерживаешь их?! Невозможно! У тебя нет столько силы!

— Хочешь узнать, сколько у меня силы, госпожа? Мы выясним это прямо здесь, на траве Ланкра…

Матушка шагнула вперед. Воздух буквально трещал. Королева вынуждена была отступить.

— Мы выясним это на моей территории, — сказала матушка.

Она снова ударила королеву, на этот раз почти нежно.

— В чем дело? — удивилась матушка Ветровоск. — Не можешь мне сопротивляться? Куда делась твоя сила, госпожа? Соберись!

— Старая глупая карга!

Это почувствовало каждое живое существо в радиусе мили. Мелкие твари просто умерли. Птицы попадали с неба. Эльфы и люди попадали на землю, схватившись за головы.

А в саду матушки Ветровоск пчелы начали вылетать из ульев.

Они вылетали, будто клубы пара, сталкивались друг с другом, стремясь поскорее взмыть в небо. Трутни глухо гудели, как боевые вертолеты, отчаянно жужжали рабочие пчелы.

Но глухой рокот трутней заглушал пронзительный писк маток.

Рой темной спиралью взмыл в небо, сделал круг над поляной и помчался прочь. К нему присоединялись другие рои, появляющиеся из соломенных ульев на задних дворах, из дупел деревьев. Небо почернело от пчел.

Через некоторое время облако пчел выстроилось в боевой порядок.

По флангам, гудя, словно бомбардировщики, летели трутни. Тысячи и тысячи рабочих пчел образовали конус. Его вершину составили сотни маток.

Все затихало на полях, после того как над ними проносился этот рой из роев.

Никто не ухаживал за цветущими растениями. Никто не пил нектар. Цветы должны были сами себя опылять.

Пчелы летели к Плясунам.

Матушка Ветровоск упала на колени, обхватив голову руками.

— Нет…

— Да, — сказала королева.

Эсме Ветровоск подняла руки. Пальцы её были сжаты от усилия и боли.

Маграт почувствовала, что может пошевелить глазами. Все остальные части тела казались слабыми и бесполезными — даже в кольчуге и нагруднике. Значит, вот оно как… Через тысячи лет до неё донесся презрительный смех королевы Иней. Она не сдалась бы. Маграт была лишь одной из тысяч самодовольных, напыщенных дамочек, которые только и умеют расхаживать в длинных платьях да обеспечивать продолжение королевского рода…

С неба спустился рой пчел.

Матушка Ветровоск повернулась к Маграт.

Её голос отчетливо прозвучал в голове Маграт.

— Ты хочешь стать королевой?

И она почувствовала себя свободной.

Усталость исчезла, и из крылатого шлема в Маграт словно проник дух королевы Иней.

Пчелы продолжали опускаться на сгорбленную фигуру старой ведьмы.

Королева повернулась, но улыбка на её лице вдруг застыла. Маграт выпрямилась, шагнула к ней и, совершенно не задумываясь, подняла и резко опустила боевой топор.

Однако королева была быстрее. Она выбросила вперед руку и схватила Маграт за запястье.

— О да, — прошипела она, улыбаясь прямо в лицо Маграт. — Вот, значит, как? Ты вправду так считаешь?

Она выкрутила ей руку. Топор выпал из пальцевМаграт.

— И ты хотела стать ведьмой?

Пчелы окутывали эльфов подобно коричневому туману — они не поддавались чарам, их было слишком много и они были полны решимости убивать.

Маграт почувствовала, как затрещала кость.

— Со старой ведьмой покончено, — промолвила королева, пригибая Маграт к земле. — Признаю, она была хороша. Но хороша недостаточно. А ты всяко ей не ровня.

Медленно и неумолимо она прижимала Маграт к земле.

— Почему ты не пытаешься прибегнуть к ведьмовству? — спросила королева.

Маграт яростно лягнула. Нога попала в королевскую коленку, раздался громкий хруст. Когда же королева попятилась, Маграт прыгнула вперед, схватила её за талию и повалила на землю.

Эльфийка оказалась необычайно легкой. Маграт сама была достаточно тощей, но королева, такое впечатление, совсем ничего не весила.

— Как?! — удивилась она, подтягиваясь, пока лицо королевы не оказалось на одном уровне с её лицом. — Тебя же просто нет. Значит, дело все в наших мыслях… Без своих чар ты просто…

…Уродина с почти треугольным лицом, крошечным ротиком и почти отсутствующим носом, но глаза её были больше человеческих, и они смотрели на Маграт с едва скрываемым ужасом.

— Железо… — прошептала королева.

Она схватила Маграт за руки, но в её пальцах практически не было силы. Сила эльфа заключается в умении убедить других в их слабости.

Королева отчаянно пыталась проникнуть в её рассудок, но это пока не получалось. Шлем…

…Валялся в нескольких футах от неё.

У неё не было времени даже пожалеть о своем любопытстве — королева снова набросилась на неё и взорвалась в её неуверенности, словно сверхновая.

Она — ничто. Она — ничтожество. Она настолько никчемная и незначительная, что самый исчерпывающе никчемный и абсолютно незначительный человек посчитал бы её не заслуживающей даже презрения. Дотронувшись до королевы, она обрекла себя на вечные муки. Свое тело она не контролировала. Да и не заслуживала этого. Она ничего не заслуживает…

Презрение целиком завладело ею, разрывая на части планетарное тело Маграт Чесногк.

Она всегда была бесполезной. Никогда не была красивой, умной, сильной. Она всегда была ничтожеством.

Уверенность в себе? Уверенность в чем?

Она видела только глаза королевы. И ей хотелось лишь одного — раствориться в них…

А Маграт Чесногк продолжала с ревом испаряться, срывая слой за слоем оболочку своей души…

…Пока не обнажила ядро.

Она сжала кулак и врезала королеве промеж глаз.

На мгновение воцарилось полное замешательство. А потом, королева даже закричать не успела, Маграт ударила её снова.

В улье может быть только одна матка! Удар! Укол!

Они покатились по земле, оказались в луже грязи. Маграт почувствовала, как в ногу её что-то ужалило, но тут же усилием воли прогнала все мысли. Она не замечала шума вокруг, однако заметила валявшийся рядом в торфяной жиже боевой топор. Эльфийка попыталась удержать её, но у неё уже не было силы — Маграт сумела встать на колени, подняла топор и…

…И вдруг обратила внимание на необычную тишину вокруг.

Она окутала эльфов королевы и временную армию Шона Ягга. Чары рассеялись.

На фоне уползающей за горизонт луны появился чей-то силуэт.

Предрассветный ветерок принес запах.

Он пахнул львиными клетками и лиственным перегноем.

— Он вернулся, — прошептала нянюшка Ягг. Обернувшись, она вовремя заметила, как Чудакулли, сияя от восторга, поднимает арбалет.

— Опусти сейчас же, — приказала она.

— Ты только посмотри на эти рога…

— Опусти.

— Но…

— Стрелой его не ранишь. Сам погляди, сквозь него видны деревья. На самом деле его здесь нет. Он не может проникнуть за дверь. Однако может послать свои мысли.

— Но запах…

— Если бы он действительно появился здесь, мы бы уже не разговаривали.

Эльфы расступились, освобождая дорогу королю. Его задние ноги не были предназначены для двуногого перемещения; колени смотрели в разные стороны, а копыта были слишком большими.

Не обращая ни на кого внимания, он медленно доковылял до поверженной королевы. Маграт поднялась на ноги и неуверенно помахивала топором.

Королева распрямилась, вскочила на ноги и вскинула руки, с её губ готовы были слететь первые слова проклятия…

Король протянул к ней руку и что-то сказал. Только Маграт расслышала пару слов. Как она заявляла позже, там была упомянута какая-то встреча при лунном сиянии.

И тут они очнулись.

Солнце стояло высоко над Краем. Люди поднимались на ноги и таращились друг на друга.

Вокруг не было ни единого эльфа.

Первой заговорила нянюшка Ягг. Ведьмы умеют мириться с тем, что есть, вместо того чтобы настаивать на том, как должно быть.

Она осмотрела местность.

— Первым делом, — сказала она, — наипервейшим, надо поставить камни на место.

— Это может подождать, — возразила Маграт.

Они оглянулись на неподвижное тело матушки Ветровоск. Несколько отбившихся от роя пчел уныло кружились рядом с её головой.

Нянюшка Ягг подмигнула Маграт.

— А ты была молодцом, девочка. Не думала, что ты переживешь такую атаку. Я сама едва не обмочилась.

— У меня была возможность подготовиться, — мрачно заметила Маграт.

Нянюшка удивленно подняла брови, но ничего не сказала. Вместо этого она ткнула носком башмака матушку.

— Эй, Эсме, вставай давай, — позвала она. — Ты тоже молодец. Мы победили.

— Эсме?

Чудакулли неуклюже опустился на колени и взял матушку за руку.

— Должно быть, совсем обессилела, — пробормотала нянюшка. — Освобождение Маграт и все такое прочее.

Чудакулли поднял глаза.

— Она мертва.

Взяв матушку на руки, он с трудом выпрямился.

— Нет, — произнесла нянюшка голосом человека, рот которого работает в автоматическом режиме, потому что мозг отключился. — Она не могла так поступить.

— Она не дышит, и пульса нет, — констатировал волшебник.

— Наверное, просто решила отдохнуть.

— Наверное.

Пчелы кружились высоко в голубом небе.

Думминг и библиотекарь помогли установить камни, периодически используя казначея в качестве рычага.

Думминг заметил, что камни эти были не совсем обычными — что-то в их форме намекало на то, что когда-то очень давно их отлили и охладили.

Джейсон Ягг нашел молодого волшебника погрузившимся в глубокие раздумья у одного из камней. В руке Думминг держал веревку с привязанным к ней гвоздем. Но гвоздь, вместо того чтобы висеть, пребывал в горизонтальном положении и отчаянно пытался дотянуться до камня. Веревка аж звенела. Думминг завороженно смотрел на неё.

Джейсон замялся. Он редко встречался с волшебниками и не был уверен, как к ним следует обращаться.

А потом он услышал, как волшебник воскликнул:

— Он присасывает! Но почему он присасывает?

Джейсон промолчал.

Думминг продолжал бурчать себе под нос:

— Может быть, есть железо и… и железо, которое любит железо? Или мужское железо и женское железо? Или простое железо и королевское железо? Одно железо отличается от другого тем, что содержит некую примесь? Одно железо служит грузом мира, а другое катается по резиновому листу?

К нему присоединились казначей и библиотекарь и тоже уставились на раскачивающийся гвоздь.

— Проклятье! — воскликнул Думминг и отпустил веревку.

Гвоздь со звоном ударился о камень.

Он повернулся, на лице его застыло мученическое выражение. Думминг сейчас выглядел точь-в-точь как человек, которому предстоит разобрать сложный механизм вселенной, а из всех инструментов у него только скрепка.

— Эй там, господин Солнцесвет! — воскликнул казначей, которого свежий воздух и отсутствие криков привели в почти радужное расположение духа.

— Камни! И чего я вожусь с какими-то обломками скал? Кому-нибудь они хоть что-нибудь рассказали?! — злился Думминг. — Знаете, иногда мне кажется, что существует бескрайний океан истины, а я просто сижу на его берегу и играю… с камешками.

Он пнул камень.

— Но настанет день, и мы научимся плавать по этому океану. — Он вздохнул. — Ладно. По-моему, пора возвращаться в замок.

Библиотекарь молча проводил взглядом казначея и Думминга, которые вскоре влились в процессию усталых людей, бредших по долине.

А потом он несколько раз оторвал гвоздь от камня. Каждый раз гвоздь прилипал обратно.

— У-ук, — сообщил он и взглянул Джейсону Яггу прямо в глаза.

К величайшему удивлению Джейсона, орангутан подмигнул ему.

Иногда можно многое узнать об океане, если повнимательнее присмотреться к камушкам.

Часы тикали.

Утром в хижине матушки Ветровоск было прохладно и темно. Нянюшка Ягг открыла шкатулку.

Буквально все в Ланкре знали о существовании загадочной шкатулки матушки Ветровоск. Согласно разным слухам, в шкатулке той хранились книги с заклинаниями, небольшая вселенная, лекарства от всех болезней, документы на затерянные земли и несколько тонн золота — неплохая вместимость для предмета не больше фута длиной. Даже нянюшка не знала, что находится в этой шкатулке. Матушка Ветровоск сказала ей только о завещании.

Она была несколько разочарована, но вовсе не удивлена, обнаружив, что в шкатулке нет ничего, кроме пары больших конвертов, пачки писем и обычных, никому не нужных безделушек.

Нянюшка вытащила бумаги. Первый конверт был адресован ей — судя по надписи: «Гите Ягг, Прачти СИЙЧАСЖЕ».

Второй конверт был чуть меньше, а надпись на нем гласила: «Савещание Эсмеральды Ветровоск, Умиршей В Канун Дня Летниго Сонцестояния».

Потом настала очередь перевязанной шнурком пачки писем. Письма были очень старыми — когда Маграт вытащила пачку из шкатулки, во все стороны полетели клочки пожелтевшей бумаги.

— Эти письма адресованы матушке! — воскликнула она.

— Ничего странного, — заметила нянюшка. — Все получают письма.

— И тут, на дне, ещё что-то… — сказала Маграт. — Похоже на камушки какие-то.

Она взяла один из них.

— Этот с чем-то окаменелым внутри, — покачала головой она. — А этот похож… на красные камни, из которых вытесаны Плясуны. И к нему прилипла штопальная игла. Как странно.

— Она всегда обращала внимание на детали, наша Эсме. Всегда пыталась докопаться до сути.

Они помолчали немного. Тишина обволакивала их, заполняла все вокруг, и рубило её на маленькие кусочки только мягкое тиканье часов.

— Никогда не думала, что нам придется заниматься этим, — промолвила наконец Маграт. — Никогда не думала, что мы будем читать её завещание. Думала, она будет жить вечно.

— А вот как все обернулось, — отозвалась нянюшка. — Время фугит, как говорят волшебники.

— Нянюшка?

— Да, милая?

— Я не понимаю… Она была твоей подругой, а ты, кажется, совсем… совсем не переживаешь?

— Ну, у меня есть кое-какой опыт. Я похоронила нескольких мужей и одного или двух из своих детишек. Привыкаешь. В любом случае, даже если матушка не попала в лучший мир, она сделает все, чтобы его исправить.

— Нянюшка?

— Да, милая?

— Ты что-нибудь знаешь о письме?

— Каком письме?

— Веренсу.

— Ничего не знаю ни о каком письме Веренсу.

— Он получил его за несколько недель до нашего возвращения. Должно быть, она послала его ещё до Анк-Морпорка.

Нянюшка Ягг выглядела действительно озадаченной — во всяком случае, так показалось Маграт.

— Проклятье! — воскликнула Маграт. — Я имею в виду вот это письмо.

Она достала письмо из нагрудника.

— Видишь?

Нянюшка Ягг принялась читать:

«Дарагой Сир, настаящим саабщаю, что Маграт Чесногк вазвернется в Ланкр в читверг через три нидели или хде-то окало тово. Она, канечно, Мокрая Курица, зато чистюла, и у неё Харошие Зубы. Если хочишъ женится на ней, начинай гатовитъся безпрамедления, патому што, как только ты сделаешь ей придлажение, она все вазьмет на себя, веть никто так не даражит самастоятельностью, как Маграт. Инагда она сама не ведаит, што творит. Но ты — кароль, и можешь делать все, што хочешь. Ты должен паставить её перет фактом. ПыС. Я слышала разгаворы а том, штобы заставить ведьм платить налоги. Ни один кароль Ланкр не пытался зделать это вот уже много лет, и ты только выиграешь, если паследуешь их примеру. Ваша в добром здравии — на данный момент. ДАБРОЖЕЛАТЕЛЬ (МАТУШКА)».

Тиканье часов прострачивало одеяло тишины. Нянюшка Ягг повернулась, чтобы посмотреть на стрелки.

— Она все подстроила! — воскликнула Маграт. — Ты же знаешь Веренса. Я имею в виду, она ведь даже не особо скрывала, кто она! Я вернулась, и все уже было решено…

— А как бы ты поступила, если бы все не было решено? — спросила нянюшка.

Маграт растерялась.

— Ну, я бы… то есть если бы он… я бы…

— Ты бы вышла сегодня замуж? — уточнила нянюшка каким-то отрешенным голосом, словно думала о чем-то другом.

— Ну, это зависит от…

— Ты же хочешь этого, верно?

— Ну да, конечно, только…

— Вот и чудесно, — проворковала нянюшка нежным голоском, таким, каким обычно разговаривала со своими внуками и внучками.

— Да, но она прогнала меня, заперла в замке, и я так разъярилась…

— Ты так разъярилась, что без страха схватилась с самой королевой. Ты действительно вступила с ней в бой, — перебила нянюшка. — И ты молодец. Старая Маграт не смогла бы так, верно? О, Эсме всегда докапывалась до сути. А теперь, будь добра, выгляни на задний двор и проверь, как там поленница.

— Но я ненавидела её, так ненавидела, а теперь она умерла!

— Да, дорогуша, да. А сейчас сходи и, вернувшись, расскажи нянюшке, как выглядит поленница.

Маграт открыла было рот, чтобы сказать «Мы, кстати, почти уже королева», но вовремя одумалась. Вместо этого она послушно вышла во двор и осмотрела поленницу со всех сторон.

— Достаточно высокая, — поведала она, вернувшись и высморкавшись. — Похоже, сложили совсем недавно.

— А вчера она завела часы, — констатировала нянюшка. — И чайник наполовину полный, я только что проверила.

— Ну и что?

— Она сама не была уверена… — задумчиво произнесла нянюшка. — Гм-м…

Нянюшка вскрыла адресованный ей конверт. В отличие от конверта с завещанием он был больше размером и почти плоским. И содержал только картонную табличку.

Глянув на неё, нянюшка побледнела и уронила картонку на стол.

— Пошли! — велела она. — У нас мало времени!

— В чем дело?

— И захвати сахарницу!

Нянюшка распахнула дверь и поспешила к помелу.

— Скорей!

Маграт подняла картонку. Почерк был знакомым. Она пару раз видела такие картонки, когда без предупреждения заходила в гости к матушке Ветровоск.

«Я НИ УМИРЛА», — было написано там.

— Стой! Кто идёт?

— Шон, почему ты в карауле с рукой на перевязи?

— Долг обязывает, мам.

— Немедленно пропусти нас.

— Мам, а ты — Друг или Враг?

— Шон, со мной почти-королева Маграт, ты понял?

— Да, но вы должны…

— Немедленно!

— О-о-о-а-а-а-у-у-у, мам!

Маграт с трудом поспевала за бежавшей по замку нянюшкой.

— Волшебник был прав. Она мертва, понимаешь. Нет, нет, я не упрекаю тебя, ты продолжаешь надеяться, но я же могу отличить живого человека от мертвого…

— Нет, не можешь. Я помню, как несколько лет назад ты прибежала ко мне вся в слезах, а потом оказалось, что матушка отправилась Заимствовать. Именно тогда она и начала оставлять записки.

— Но…

— Она не была уверена в том, что именно может случиться, — перебила её нянюшка. — Для меня этого вполне достаточно.

— Нянюшка…

— Ничего нельзя знать наверняка, пока сам не удостоверишься, — заявила нянюшка Ягг, излагая свою версию Принципа Неопределенности.

Нянюшка пинком распахнула двери в Главный зал.

— А это что такое?

Чудакулли с несколько смущенным видом поднялся со стула.

— Ну, мне показалось неправильным оставлять её в одиночестве…

— Как трогательно, — кивнула нянюшка Ягг, разглядывая мрачную картину. — Свечи и лилии. Готова поспорить, ты сам нарвал их в саду. А потом запер её здесь.

— Ну…

— И никто даже не догадался открыть окно! Ты что, ничего не слышишь?

— Не слышу что?

Нянюшка быстро огляделась и схватила огромный подсвечник.

— Нет!

Маграт вырвала подсвечник из её рук.

— Так уж случилось, — пояснила она, замахиваясь, — это почти что, — она прицелилась, — мой замок…

Подсвечник, кувыркаясь, пересек зал и попал точно в центр витражного окна.

Свежий солнечный свет, задерживаемый магическим полем Диска, медленно хлынул на стол, и вслед за ним, словно шарики по желобу, в зал устремились пчелы.

Рой опустился прямо ведьме на голову, приняв вид весьма опасного парика.

— Что вы тут… — начал было Чудакулли.

— Она замучит нас своим хвастовством, — сказала нянюшка. — Никому ещё не удавалось проделать это с пчелами. Их разум — он же повсюду. Разум — это не пчела, это целый рой.

— Что вы…

Пальцы матушки Ветровоск дернулись.

Задрожали её веки.

Она очень медленно села. С некоторыми трудностями ей наконец удалось сосредоточить внимание на нянюшке Ягг и Маграт.

— Мне срочно нуж-ж-ж-жен букет цветов, горшок меда и кого-нибудь уж-ж-ж-ж-жалить.

— Я принесла сахарницу, — поспешила сообщить нянюшка Ягг.

Матушка жадно посмотрела на неё, после чего перевела взгляд на пчел, которые взлетали с её головы, как истребители с торпедированного авианосца.

— Капни туда воды и раз-з-з-злей сироп по столу.

Когда нянюшка выбежала из комнаты, матушка Ветровоск с триумфальным видом огляделась по сторонам.

— У меня получилоз-з-зь! З-з-з пчелами! Ни у кого не получалоз-з-зь, а у меня получилоз-з-зь! Рассудок раз-з-з-з-злетается в раз-з-з-зных направлениях! Только большой мастер мож-ж-ж-жет 3-з-заимствовать пчел!

Вернулась нянюшка Ягг и разлила самодельный сироп по столу. Рой мгновенно опустился на угощенье.

— Ты жива? — смог наконец вымолвить Чудакулли.

— Вот оно, университетское образ-з-з-зова-ние, — прожужжала матушка, растирая онемевшие руки. — Стоит человеку сесть и поговорить каких-нибудь пять минут, и он уж-ж-ж-же догадался, что я ж-ж-жива!

Нянюшка Ягг протянула ей воды. Стакан на мгновение завис в воздухе и упал на пол, потому что матушка попыталась взять его пятой лапкой.

— Из-з-з-звини.

— Ты сомневалась, получится ли, поэтому и…

— Сомневалась? Я была абсолютно уверена! Никогда ни в чем не сомневалаз-з-зь!

Тут Маграт вспомнила о завещании.

— Никогда-никогда? — уточнила она.

У матушки Ветровоск хватило совести отвести взгляд. Она только потерла ладони.

— Ну, что тут происходило, пока меня не было?

— Много чего, — начала рассказывать нянюшка. — Маграт сразилась с…

— О, я знала, что она именно так и поступит. А свадьбу уже отпраздновали?

— Свадьбу? — все переглянулись.

— Конечно нет! — воскликнула Маграт. — Обряд должен был проводить брат Пердоре из Поклонников Девятого Дня, но его лишили сознания эльфы, а кроме того, все люди…

— Никакие оправдания не принимаются, — перебила её матушка. — В крайнем случае, обряд имеет право провести любой волшебник достаточно высокого ранга, я правильно говорю?

— Я, я, я так думаю, — запинаясь, пробормотал Чудакулли, который несколько не поспевал за событиями.

— Правильно. Волшебник — это тот же жрец, только без бога и с влажными ладонями, — сказала матушка.

— Но половина гостей разбежались! — воскликнула Маграт.

— Найдем других, — фыркнула матушка.

— Госпожа Пышка не успеет приготовить свадебный пир!

— Ты велишь ей успеть.

— У невесты нет подружек.

— Мы за них вполне сойдем.

— Но у меня нет платья!

— А что на тебе сейчас?

Маграт оглядела испачканную кольчугу, заляпанный грязью нагрудник и несколько влажных шелковых лоскутков, торчащих из-под доспехов подобно обрывкам рыцарского плаща.

— Мне кажется, тебе идёт, — заявила матушка. — А нянюшка сделает тебе прическу.

Маграт машинально подняла руки, сняла крылатый шлем и пригладила непокорные волосы. Веточки и вересковые иголки переплелись в них со смертельной для расчески замысловатостью. Её прическа и в лучшие времена держалась не больше пяти минут, а сейчас голова Маграт вообще напоминала огромное птичье гнездо.

— Думаю, оставлю все как есть, — сказала она. Матушка одобрительно кивнула.

— И правильно, — согласилась она. — Важно не то, чего ты добилась, а то, как ты этого добилась. Ну, мы почти готовы.

Нянюшка наклонилась к ней и что-то прошептала.

— Что? Ах да. А где жених?

— Он немного не в себе. До сих пор так и не понял, что же случилось, — откликнулась Маграт.

— Значит, в полном порядке, — ухмыльнулась нянюшка. — В точности как после мальчишника.

Но возникли дополнительные трудности:

— Нужен шафер.

— У-ук.

— Хотя бы оденься.

Повариха госпожа Пышка сложила на груди огромные розовые руки.

— Это невозможно, — заявила он.

— Я думала, может, немножко салата, пирог с начинкой и кремом и что-нибудь легкое… — нерешительно пробормотала Маграт.

Повариха выставила вперед щетинистый подбородок.

— Эти эльфы все перевернули вверх дном на моей кухне. Порядок придется наводить не меньше трех дней; кроме того, всем известно, что свежие овощи очень вредны для здоровья. И никаких пирогов с яйцами.

Маграт умоляюще поглядела на нянюшку Ягг. Матушка Ветровоск пошла побродить по саду — цветы до сих пор манили её, и она едва сдерживалась, чтобы не спикировать на какую-нибудь особо заманчивую розу.

— На меня не смотри, — развела руками нянюшка. — Это не моя кухня, дорогуша.

— Вот именно. Эта кухня — моя, — кивнула госпожа Пышка. — Я работаю здесь уже много лет и знаю, что тут и как. И я не позволю, чтобы на моей кухне командовала какая-то девчонка.

Плечи Маграт обвисли. Нянюшка похлопала её по плечу.

— Это может тебе понадобиться, — сказала она и протянула Маграт крылатый шлем.

— Королю очень нравилось… — начала было госпожа Пышка.

Она услышала какой-то щелчок. Потом посмотрела поверх арбалета и увидела спокойные глаза Маграт.

— Выбирай, — тихо предложила королева Ланкра. — Пирог или жизнь.

Веренс сидел в ночной рубашке, обхватив голову руками. Из того, что произошло ночью, он не помнил почти ничего, кроме обжигающего чувства холода. И казалось, никто не испытывал ни малейшего желания что-нибудь ему рассказать.

Тихо скрипнув, распахнулась дверь.

Он поднял взгляд.

— Рада видеть тебя в добром здравии, — сказала матушка Ветровоск. — Вот, пришла помочь тебе одеться.

— Я заглянул в гардероб, — откликнулся Веренс. — Эти… эльфы. Это ведь они тут побывали? Разграбили весь замок. Мне нечего надеть.

Матушка оглядела комнату. После чего подошла к приземистому сундуку и открыла его. Раздался звон бубенчиков, мелькнуло что-то красно-желтое.

— Так я и думала, ты его не выбросил, — с довольным видом пробормотала она. — И ты ни чуточки не поправился. Значит, костюм на тебя налезет. Смейся, паяц. Маграт это понравится.

— Нет, — отрезал Веренс. — В этом я должен быть тверд. Теперь я король. Выходить замуж за придворного дурака будет слишком унизительным для Маграт. Я должен поддерживать свою репутацию для блага королевства. Кроме того, существует такая штука, как гордость.

Матушка смотрела на него так долго, что он неловко поежился.

— Ну, я во всяком случае об этом слышал… — промямлил он.

Матушка кивнула и направилась к двери.

— Ты куда? — с тревогой в голосе спросил Веренс.

— Никуда, — спокойно откликнулась матушка. — Просто закрываю дверь.

А потом случилась небольшая неприятность с короной.

Книгу «Церимонии и Пратаколы Ланкрского Каралевства» в конце концов удалось отыскать в спальне Веренса. Церемония бракосочетания была описана там достаточно ясно. Очень важной частью её являлось коронование королевы королем. Технически это было несложно — для любого короля, который знал, на какой конец королевы следует надевать корону, а это со второй попытки понимали даже самые тупые короли.

Впрочем, Думмингу Тупсу показалось, что именно тут возник небольшой сбой.

Ему показалось, что, прежде чем опустить корону на голову королевы, Веренс бросил взгляд на тощую старую ведьму. И все остальные тоже посмотрели на неё, включая невесту.

Старая ведьма едва заметно кивнула. Маграт была коронована. Пляски, песни и так далее.

Жених и невеста стояли рядом и в полубессознательном состоянии, нормальном для этой части церемонии, пожимали руки длинной веренице гостей.

— Не сомневаюсь, вы будете счастливы…

— Спасибо.

— У-ук!

— Спасибо!

— Приколоти это к прилавку, лорд Фергюссон, и наплюй на торговцев сыром!

— Спасибо.

— А невесту можно поцеловать?

До Веренса медленно дошло, что к нему обращается пустое место. Он опустил взгляд.

— Прошу прощения, — пробормотал он. — Э-э…

— Пожалуйста, моя карточка, — сказал Казанунда.

Веренс взглянул на неё и удивленно поднял брови.

— А, — отозвался он. — Э. Гм. Так-так-так. Второй, значит?

— Но мы работаем, — кивнул Казанунда. Веренс виновато оглянулся и наклонился к уху гнома.

— На пару минут можно тебя? Хотел кое о чем спросить…

На свадьбе ланкрские народные танцоры снова собрались вместе и неожиданно обнаружили, что им очень трудно разговаривать друг с другом. Некоторые из них машинально приплясывали во время разговора.

— Итак, — сказал Джейсон, — кто-нибудь что-нибудь помнит? Что-нибудь внятное?

— Я помню начало, — отозвался второй ткач Портной. — Отчетливо помню начало. И пляски в лесу. Но Представление…

— Там были эльфы, — подсказал жестянщик Жестянщик.

— Они все и испортили, — нахмурился извозчик Кровельщик. — А ещё все громко кричали.

— А ещё был кто-то с рогами, — припомнил Возчик, — и большой…

— Все это нам просто приснилось, — подвел итог Джейсон.

— Эй, Возчик, посмотри-ка сюда, — окликнул Ткач, подмигнув остальным танцорам. — Вон твоя обезьяна. Ты ведь хотел её о чем-то спросить?

Возчик прищурился.

— Ещё как, — сказал он.

— На твоем месте я бы непременно воспользовался столь удобным случаем, — промолвил Ткач с некоторым злорадством, которое всякие умники частенько проявляют по отношению к простакам.

Библиотекарь мило беседовал с Думмингом и казначеем, но немедленно обернулся, когда Возчик ткнул его в бок.

— Значит, ты бывал в Ломте? — спросил Возчик своим обычным панибратским тоном.

Библиотекарь посмотрел на него с вежливым непониманием.

— У-ук?

Лицо Возчика растерянно вытянулось.

— Но это ведь там ты засовывал куда-то орех?

Библиотекарь одарил его странным взглядом и покачал головой.

— У-ук.

— Ткач! — закричал Возчик. — Обезьяна говорит, что не засовывала орех туда, где не светит солнце! А ты говорил, что засовывала! Говорил ведь, правда? — Он повернулся к библиотекарю. — Она не засовывала, Ткач. Видишь, я знал, что ты все врешь. Ты просто тупой. В Ломте не водятся обезьяны.

От них двоих во все стороны начала распространяться тишина.

Думминг Тупс затаил дыхание.

Библиотекарь взял со стола здоровенную бутыль и похлопал Возчика по плечу. Потом наполнил его бокал и похлопал Возчика по голове.

Думминг успокоился и вернулся к своему занятию. Он привязал нож к шнурку и с мрачным видом принялся наблюдать за его вращением…

Когда Ткач возвращался той ночью домой, на него напал загадочный разбойник и сбросил его в реку Ланкр. Никому так и не удалось выяснить почему. Никогда не подначивайте волшебников, особенно приматообразных. Они церемониться не станут.

Гости потихоньку расходились.

— Скоро она начнет задумываться о своем месте в жизни, — сказала матушка Ветровоск, возвращаясь домой вместе с нянюшкой и полной грудью вдыхая ароматный ночной воздух.

— Она — королева. И место у неё достаточно высокое, — откликнулась нянюшка Ягг. — Почти как у ведьмы.

— Да, но… Задирать нос не стоит, — покачала головой матушка Ветровоск. — Да, у нас есть превосходство, но мы ведем себя скромно и не выставляемся. Никто не может обвинить меня в том, что я когда-нибудь вела себя нескромно и неблагопристойно.

— Лично я всегда считала тебя слишком уж застенчивой, — подтвердила нянюшка Ягг. — И когда заходила речь о скромности, всегда говорила людям, что более скромного человека, чем Эсме Ветровоск, не найти.

— В сторонке тихо делала свое дело, ничего не требовала…

— О да, тебя почти не было видно, — подтвердила нянюшка Ягг.

— Гита, не перебивай.

— Извини.

Некоторое время они шли молча. Это был теплый сухой вечер. На деревьях пели птицы.

— Странно даже подумать. Наша Маграт вышла замуж, ну и все остальное…

— Что ты имеешь в виду под остальным?

— Ну, ты понимаешь… она ведь замужем, — попыталась объяснить нянюшка. — Я дала ей несколько полезных советов. Типа, ложась в постель, не скидывать с себя всю одежду разом. Чтобы у мужчины интерес сохранялся.

— Например, ты всегда оставляла шляпу.

— Верно.

Нянюшка помахала колбасой на веревочке. Она придерживалась мнения, что запастись продуктами, тем более бесплатными, никогда не повредит.

— Да, свадебный пир удался на славу. А Маграт просто светилась.

— А мне она показалась раздраженной и взволнованной.

— Именно от этого невесты и светятся.

— Впрочем, ты права, — согласилась матушка Ветровоск, которая шла чуть впереди. — Ужин удался. Никогда раньше не пробовала, ну, как её, Вегетарнскую Дуэту.

— Когда я выходила замуж за господина Ягга, нам на стол в виде специального блюда подали три дюжины устриц. Хотя, честно признаться, сработали не все.

— И каждому гостю выдали по кусочку свадебного пирога в маленьком пакетике. Приятно… — сказала матушка Ветровоск.

— Да. А знаешь, говорят, если положить этот кусочек под подушку, то ночью увидишь своего будущего му… — Язык нянюшки запнулся сам о себя.

Нянюшка даже покраснела — что было для неё совсем не характерно.

— Все в порядке, — успокоила матушка. — Я не обиделась.

— Извини, Эсме.

— Все где-то когда-то происходит. Я знаю. Точно знаю. Все где-то происходит. И заканчивается одним и тем же.

— Это очень контининуумные мысли, Эсме.

— Пирог был вкусным, — вспомнила матушка, — но… сейчас… не знаю, почему… сейчас, Гита, прямо сейчас… мне почему-то очень хочется конфет.

Последнее слово повисло в воздухе эхом ружейного выстрела.

Нянюшка замерла. Её рука машинально потянулась к карману, в котором всегда лежали покрытые пылью леденцы. Она уставилась на затылок Эсме Ветровоск, на тугой пучок седых волос, торчащих из-под полей остроконечной шляпы.

— Конфет? — переспросила она.

— По-моему, у тебя есть пакетик, — не оборачиваясь, бросила матушка.

— Эсме…

— Гита, ты ничего не хочешь мне рассказать? Например, о пакетике конфет, который некогда так удачно подвернулся под руку?

Матушка Ветровоск по-прежнему не поворачивалась к ней.

Нянюшка смущенно опустила взгляд.

— Нет, Эсме, — смиренно ответила она.

— Я знаю, что ты ходила к Верзиле. И как ты туда вошла?

— Ну, при помощи одной подковы. Особой подковы.

Матушка кивнула.

— Гита, не стоило ввязывать его в эти дела.

— Да, Эсме.

— Он так же коварен, как и она.

— Да, Эсме.

— Ты решила применить против меня упреждающую смиренность?

— Да, Эсме.

Они зашагали дальше.

— А что это был за танец, в который пустился Джейсон с друзьями, когда все напились?

— Это Ланкрский Танец с Палками и Ведром, Эсме.

— И он разрешен законом?

— Официально в присутствии женщин его нельзя исполнять, — ответила нянюшка. — Иначе он считается сексуально оскорбительным.

— И мне показалось, что Маграт очень удивил тот стишок, который ты продекламировала на приеме.

— Стишок?

— Я имею в виду, тот самый, с характерными жестами.

— Ах этот…

— Я видела, как Веренс что-то записывал на салфетке.

Нянюшка запустила руку в бесформенные глубины платья и достала полную бутылку шампанского, которая, по идее, никак не могла там помещаться.

— Должна сказать, она выглядела счастливой, — усмехнулась она. — Грязные обрывки платья и кольчуги. Эй, а знаешь, что она мне поведала?

— Что?

— Помнишь тот старый портрет королевы Иней? На котором она в железном лифчике? Рядом с колесницей с шипами и ножами? Так вот, Маграт сказала, что ей помогал… дух королевы Иней. Мол, в этих доспехах она делала такое, о чем раньше и подумать не смела.

— Ничего себе, — откликнулась матушка.

— Ох уж этот смешной старый мир, — согласилась с ней нянюшка.

Ещё некоторое время они шли молча.

— Значит, ты так и не сказала ей, что королевы Иней никогда не существовало?

— Зачем?

— Старый король Лулли придумал её только потому, что посчитал, будто нашему королевству не хватает романтической истории. Он был немного помешан на этой романтике. Даже доспехи приказал выковать.

— Знаю. Муж моей прабабки выковал их из жестяной ванны и пары кастрюль.

— Думаешь, не стоит рассказывать ей об этом?

— Не стоит.

Матушка кивнула.

— Странно, — задумчиво промолвила она. — Маграт осталась прежней, даже после того как полностью изменилась.

Нянюшка Ягг достала из недр передника деревянную ложку. Потом сняла шляпу и аккуратно спустила вниз миску со сливками, кремом и желе^[560].

— Ха, никак не пойму, чего ты все время воруешь еду? Веренс и так отдал бы тебе целую ванну этого добра. Ты же знаешь, что сам он не притрагивается к заварному крему.

— Так веселее, — ответила нянюшка. — Заслужила я хоть немного веселья?

Тут густые кусты на обочине затрещали, и на дорогу выскочил единорог.

Он был в бешенстве. Он был раздражен. Он находился не в своем мире. Кроме того, им управляли.

В сотне ярдов от ведьм зверюга остановилась, угрожающе опустила рог и принялась бить копытом.

— Ничего себе! — воскликнула нянюшка Ягг и уронила добытый тяжким трудом десерт. — Скорее! Рядом есть дерево. Бежим!

Матушка Ветровоск покачала головой.

— Нет. На этот раз убегать я не буду. Стало быть, она не смогла победить меня раньше и решила натравить на меня эту животину!

— Да ты только посмотри, какой у него рог.

— У меня хорошее зрение, — спокойно откликнулась матушка.

Единорог опустил голову и бросился вперед. Нянюшка Ягг метнулась к ближайшему дереву и, подпрыгнув, схватилась за нижнюю ветку…

А матушка Ветровоск сложила руки на груди.

— Эсме, скорее!

— Нет. Тогда я не могла мыслить так ясно, как сейчас. От некоторых вещей убегай, не убегай…

Белый призрак несся по аллее деревьев — тысяча фунтов мышц толкала вперед двенадцать дюймов сверкающего рога. Единорога окутывали клубы пара.

— Эсме!

Время кругов близилось к концу. Кроме того, теперь матушка понимала, откуда в её голове взялись призрачные мысли других Эсме Ветровоск.

Быть может, некоторые из Эсме жили в мире, которым правили эльфы. Или давно умерли. Либо доживали, по их мнению, счастливую жизнь. Матушка Ветровоск редко желала чего-либо, поскольку считала любые желания пустыми сантиментами, но сейчас она ощущала легкое сожаление, что ей не удалось встретиться со своими «сестрами».

Быть может, некоторым Эсме Ветровоск придется умереть — сейчас, на этой дороге. Что бы ты ни делала, это означает лишь то, что миллионы копий тебя делают совсем другое. Кто-то умрет… Она чувствовала их смерти… смерти Эсме Ветровоск. И ничем не могла помочь, потому что в ход событий нельзя вмешиваться.

По миллиону травянистых склонов бежала девушка, на миллионах мостов девушка делала выбор, на миллионах дорог стояла женщина…

Все разные и все одинаковые.

Ради всех них она должна была оставаться собой — здесь и сейчас, должна была приложить к этому все силы.

Она протянула вперед руку.

В нескольких ярдах от неё единорог наткнулся на невидимую стену. Он попытался остановиться, задрыгал ногами в воздухе, сжался от боли и проделал остаток пути на спине, остановившись у самых ног матушки.

— Гита! — окликнула матушка, наблюдая за тем, как зверь тщетно пытается встать. — Сними чулки, свяжи их в виде уздечки и осторожно передай мне.

— Эсме…

— Что?

— Я не надела чулки, Эсме.

— А что стало с той чудесной красно-белой парой, которую я подарила тебе на День Всех Пустых? Я сама их связала. А ты знаешь, как я ненавижу вязание.

— Понимаешь, было так тепло. А мне нравится, когда воздух циркулирует.

— Сколько времени я угробила на пятки…

— Извини, Эсме.

— Тогда сбегай ко мне домой и принеси все, что лежит на дне ящика комода.

— Хорошо, Эсме.

— Но сначала забеги к своему Джейсону и вели подготовить кузницу.

Нянюшка Ягг оглядела барахтающегося на земле единорога. Казалось, он был ранен и смертельно боялся матушки Ветровоск, но вместе с тем убежать не мог.

— Эсме, надеюсь, ты не будешь просить нашего Джейсончика…

— Я ни о чем не собираюсь просить его. И тебя ни о чем не прошу.

Матушка Ветровоск сняла шляпу и швырнула её в кусты. Потом, не сводя глаз со зверя, подняла руки к пучку седых волос и вытащила несколько ключевых булавок.

Волосы медленно развернулись, будто проснувшаяся змея, и повисли до самого пояса. Матушка пару раз тряхнула головой.

На глазах у парализованной удивлением нянюшки она снова подняла руку и выдернула один-единственный волосок.

Руки матушки Ветровоск произвели в воздухе замысловатые движения, словно она вязала плеть из чего-то слишком тонкого, чтобы быть увиденным. Не обращая внимания на мелькающий перед глазами рог, она набросила петлю на шею единорога и затянула.

Единорог, выбивая неподкованными копытами огромные глыбы земли, с трудом поднялся на ноги.

— Этим ты его не удержишь, — предупредила нянюшка, прячась за ствол.

— Я могу удержать его даже паутинкой, Гита Ягг. Даже паутинкой. А теперь займись тем, о чем я тебя просила.

— Да, Эсме.

Единорог запрокинул голову и отчаянно завизжал.

Полгорода собралось, чтобы посмотреть, как матушка ведет по улицам спотыкающегося зверя — если вы рассказали что-нибудь нянюшке Ягг, значит, рассказали всем.

Единорог танцевал на конце невообразимо тонкой привязи, лягал излишне доверчивых зевак, но вырваться не мог.

Джейсон Ягг, все ещё в своей лучшей одежде, надетой по поводу королевской свадьбы, стоял у открытой двери кузницы и очень нервничал. Над трубой вибрировал раскаленный воздух.

— Господин кузнец, — позвала матушка Ветровоск, — у меня есть для тебя работа.

— Э-э, — протянул Джейсон. — Это ведь единорог, да?

— Угадал.

Единорог снова завизжал и покосился на Джейсона красным безумным глазом.

— Никому ещё не удавалось подковать единорога, — промолвил Джейсон.

— Считай это, — сказала матушка Ветровоск, — самым значительным событием в своей жизни.

Люди толпились вокруг, пытаясь все увидеть и услышать и одновременно не заработать копытом в лоб.

Джейсон задумчиво почесал подбородок молотком:

— Ну, не знаю…

— Послушай-ка меня, Джейсон, — перебила матушка, держа на своем волосе танцующего по кругу зверя, — ты можешь подковать все, что бы к тебе ни привели. И честно платишь за это, верно?

Джейсон в панике посмотрел на нянюшку Ягг. Ей хватило совести принять смущенный вид.

— Она мне ничего не рассказывала, — возразила матушка, как всегда увидев выражение лица нянюшки затылком.

Затем она наклонилась к Джейсону, почти повиснув на невидимом поводке.

— Платой за то, что ты можешь подковать все, что бы к тебе ни привели… является обязанность подковывать все, что бы к тебе ни привели. Плата за то, чтобы быть лучшим, — это обязанность быть лучшим. И ты согласился на неё так же, как и я.

Единорог выбил копытом несколько дюймов дерева из косяка.

— Но железо… — пробормотал Джейсон. — И гвозди…

— Да?

— Железо убьет его, — сказал Джейсон. — Если я подкую его железом, это его убьет. А я никого никогда не убивал. С муравьем я провозился всю ночь, и тот даже ничего не почувствовал. Я буду причинять боль живому существу, которое ничем мне не навредило.

— Гита, ты сходила за тем, что я просила?

— Да, Эсме.

— Тащи сюда. А ты, Джейсон, поддерживай огонь в горне.

— Но если я подкую его железом…

— А я что-нибудь говорила о железе?

Рог выбил камень из стены в каком-то футе от головы Джейсона. Кузнец наконец сдался.

— Но тебе придется держать его, — предупредил он. — Обычно жеребцов держат двое дюжих мужиков, да ещё мальчишка на шее висит, а вот как быть с единорогом?..

— Он будет делать то, что я скажу, — пообещала матушка. — Он не посмеет мне перечить.

— Эта зверюга убила старика Скряба, — напомнила нянюшка Ягг. — Если она под молотом у Джейсона помрет, я плакать не буду…

— Стыдись, старуха, — упрекнула матушка. — Это ведь животное, а животные на убийство не способны. Только высшие расы могут его совершить. Это и отличает нас от животных. Давай мешок.

Она провела яростно сопротивляющегося единорога через двойные двери, которые двое горожан тут же поспешили закрыть. Буквально через мгновение копыто пробило внушительную дыру в толстых досках.

Прибежал Чудакулли со своим огромным арбалетом на плече:

— Мне сказали, в городе снова объявился единорог!

Треснула ещё одна доска.

— Он там?

Нянюшка кивнула:

— Она притащила его сюда из леса.

— Но он же дикий!

Нянюшка Ягг почесала нос.

— Ага, но она… в общем, ей нечего бояться. Я имею в виду, когда дело касается дрессировки единорогов. И ведьмовство здесь абсолютно не при чем.

— Что ты хочешь сказать?

— Я полагала, — несколько насмешливо промолвила нянюшка, — некоторые способы ловли единорогов известны всем. Я деликатно намекаю на то, кому дано ихловить. Эсме всегда бегала быстрее тебя, верно? Она может перегнать любого мужчину.

Чудакулли стоял с широко открытым ртом.

— А теперь возьмем меня, — продолжала нянюшка. — Я всегда спотыкаюсь о первый же попавшийся корень. Иногда, правда, его так долго приходиться искать.

— Ты имеешь в виду, что, после того как я уехал, она никогда…

— Не говори ерунды. Впрочем, все едино — на данном этапе нашей жизни, — махнула рукой нянюшка. — И если бы ты не объявился… — Вдруг нянюшка что-то вспомнила. — Кстати, ты Казанунду не видел?

— Привет, мой маленький бутончик, — раздался веселый, полный надежды голос.

Нянюшка даже не стала оборачиваться.

— Ты всегда подкрадываешься сзади? — усмехнулась она.

— Этим и знаменит, госпожа Ягг.

Внутри кузницы было тихо. Потом раздалось постукивание молота.

— Что они там делают? — спросил Чудакулли.

— Что бы они ни делали, он уже не лягается, — ответила нянюшка.

— Госпожа Ягг, а что было в том мешке? — поинтересовался Казанунда.

— То, что она просила принести, — пожала плечами нянюшка. — Её старый серебряный чайный сервиз. Фамильная драгоценность. Я сама видела его всего два раза, причём второй раз — сегодня, когда складывала сервиз в мешок. По-моему, она никогда им не пользовалась. Там ещё такой молочник забавный, в виде коровы.

К кузнице продолжали подходить люди. Толпа заполнила почти всю площадь.

Стук молота прекратился. Совсем рядом раздался голос Джейсона:

— Мы уже выходим.

— Они уже выходят, — перевела всем нянюшка.

— Что она сказала?

— Сказала, что они уже выходят.

— Они уже выходят!

Толпа отступила. Распахнулись двери кузницы.

Появилась матушка с единорогом. Зверь шёл совершенно спокойно, мышцы перекатывались под его белой шкурой, как лягушки в масле. Копыта звонко стучали — и как-то странно блестели.

Он послушно дошел с ведьмой до самого центра площади, где она его отпустила, слегка шлепнув по крупу.

Единорог тихо заржал и помчался галопом по улице в сторону леса…

Матушка Ветровоск проводила его взглядом. За её спиной бесшумно появилась нянюшка Ягг.

— Серебряные подковы? — тихо уточнила она. — Они же моментально сотрутся.

— И серебряные гвозди. Ничего, они прослужат достаточно долго, — сообщила матушка миру в целом. — И она никогда его не дозовется.

— Подковать единорога… — промолвила нянюшка, покачав головой. — Только ты могла до такого додуматься, Эсме.

— Я всю жизнь этим занималась, — сказала матушка.

Единорог превратился в точку на вересковой пустоши, а потом и вовсе канул в вечернюю мглу.

Нянюшка Ягг вздохнула, тем самым рассеяв чары — если они, конечно, были.

— Ну что, значит, все?

— Да.

— Пойдешь в замок на танцы?

— А ты?

— Понимаешь… господин Казанунда попросил меня ещё раз показать ему Верзилу. По-настоящему. Понимаешь? Думаю, это из-за того, что он — гном. Эти гномы сами не свои до всяких земляных сооружений.

— Ага, сами не свои, — подтвердил Казанунда.

Матушка закатила глаза.

— Гита, веди себя подобающе своему возрасту.

— Ну, это совсем не трудно, — возразила нянюшка. — А вот вести себя на половину своего возраста — задача не из легких. Кстати, ты мне так и не ответила…

И тут матушка, к вящему изумлению нянюшки, Чудакулли и, вероятно, самой матушки Ветровоск, взяла волшебника под руку.

— Мы с господином Чудакулли собираемся совершить прогулку к мосту.

— Правда? — удивился Чудакулли.

— Как мило.

— Гита Ягг, будешь так на меня смотреть, получишь по уху.

— Извини, Эсме.

— Вот именно.

— Наверное, вам захотелось поговорить о старых временах… — высказала свое мнение нянюшка.

— Может быть, о старых. Может, о других.

Достигнув леса, единорог не остановился — он продолжал мчаться вперед и вперед.

Под мостом бушевала река Ланкр. Нельзя дважды войти в одну и ту же воду. Вернее, можно — но зачем, если есть мост?

Чудакулли бросил камешек. Некоторое время спустя раздался тихий «плюх».

— Все когда-нибудь где-нибудь случается, — сказала матушка Ветровоск. — Тот паренек-волшебник, что приехал с тобой, о том же говорит, только много всяких мудреных слов вокруг наворачивает. Кстати, умный юноша — если бы ещё видел то, что находится прямо у него под носом…

— Он хочет задержаться тут ещё на чуть-чуть, — мрачно откликнулся Чудакулли и швырнул в водную стихию следующий камешек. — Эти ваши камни словно заворожили его. И король на его стороне. Как тут откажешь? Король говорит, мол, у всех монархов — шуты, а у него будет мудрец — до такого ещё никто не додумался.

Матушка рассмеялась.

— Да и молодая Диаманда скоро поправится, — туманно выразилась она.

— Что ты имеешь в виду?

— Так, ничего. Это касается будущего. Оно же может быть каким угодно. Все что угодно может произойти.

Она подняла камешек. Он упал в воду одновременно с камешком Чудакулли, последовал двойной всплеск.

— Как ты думаешь, — спросил Чудакулли, — а где-нибудь… у нас… все было хорошо?

— Да. Здесь!

Однако, увидев, как бессильно обвисли его плечи, матушка решила смягчить тон.

— И там тоже, — сказала она.

— Что?

— Я говорю о том, что где-то Наверн Чудакулли женился на Эсмеральде Ветровоск, и они жили, — матушка скрипнула зубами, — долго и счастливо. Более или менее. Как и все прочие.

— Откуда ты знаешь?

— Я воспринимала обрывки её воспоминаний. Мне она показалась вполне счастливой. А мне угодить достаточно сложно.

— Но как ты?..

— У меня много умений.

— А она ничего не говорила о?..

— Она ничего не говорила! Она не знает, что мы существуем! И хватит вопросов! Неужели недостаточно просто знать, что где-то все было нормально?

Чудакулли попытался улыбнуться.

— И больше ничего ты мне не скажешь?

— А больше ничего нет. Ну, или почти нет.

Где все закончилось?^[561]

А закончилось все именно летней ночью, когда влюбленные пары занимаются своими делами и лиловые шелковые сумерки окутывают деревья. В стенах замка, даже после того как праздник завершился, ещё долго звучали веселый смех и звон серебряных бубенчиков. А с пустынных склонов холма доносилось лишь молчание эльфов.

Книга V Маскарад

Дух Анк-Морпоркской Гранд-Оперы. Он не просто носит маску, сидит в ночь премьеры в ложе Номер Восемь и время от времени убивает людей. Он также и в твоей душе. Певцы падают в обморок прямо на сцене, орган производства Чертового Тупицы Джонсона взрывается в ночь перед премьерой, кто-то повесил задушенного человека вместо противовеса, а примадонна не умеет петь. Неважно. Представление Должно Продолжаться.

* * *

Ветер завывал. Горы раскалывались под напором бури. Молния беспорядочно тыкалась в утесы, словно старческий палец, выковыривающий из вставной челюсти смородиновое зернышко.

В шумно колыхающихся на ветру зарослях дрока вспыхнул неверный под порывами ветра огонек.

— Когда мы вновь увидимся… вдвоем? — возопил чудной, жутковатый голосок.

Над землей в очередной раз прокатился раскат грома.

— И зачем было орать? — ответил другой голос, наделенный гораздо более привычными уху модуляциями. — Из-за тебя я уронила тост в костер.

Нянюшка Ягг уселась обратно на свое место.

— Прости, Эсме. Я, это… как бы объяснить… уважение к прежним временам, традиции… Но согласна, звучит не ахти, как-то неправильно.

— А я только его поджарила как надо, только он стал таким золотистым…

— Ну прости.

— …И тут ты орать.

— Извини.

— Я к тому, я ведь не глухая. Что мешало спросить нормально? И я бы ответила, что, мол, в следующую среду и увидимся.

— Прости.

— Отрежь мне ещё кусочек. Кивнув, нянюшка Ягг обернулась.

— Маграт, отрежь-ка матушке Ветровоск ещё… О. Это я по привычке, все забываю. Ну да ничего, сама отрежу.

— Ха! — откликнулась матушка Ветровоск, не сводя глаз с пылающего огня.

Некоторое время не было слышно ничего, кроме завывания ветра и странных звуков — нянюшка Ягг резала хлеб. По своей результативности это её действие могло соперничать разве что с попытками распилить циркулярной пилой пуховую перину.

— Я надеялась, если мы сюда придем, тебя это немножко взбодрит… — через некоторое время произнесла нянюшка.

— Да ну. — Это был не вопрос.

— Вроде как поможет развеяться, — продолжала нянюшка, внимательно следя за выражением лица подруги.

— М-м? — Матушка все так же хмуро таращилась в костер.

«Ой-ей, — подумала нянюшка. — А вот этого говорить не следовало…»

Дело в том, что… в общем, дело в том, что нянюшка Ягг была встревожена. Очень встревожена. Ей казалось… всего-навсего казалось, но и это уже знак… что её подруга… даже подумать страшно… что она в некотором роде начала… не к ночи будет помянуто… одним словом, начала чернеть…

Такое порой случается — с самыми могущественными ведьмами. А матушка Ветровоск была чертовски могущественной ведьмой. Сейчас она, наверное, ещё сильнее, чем была в свое время Черная Алиса. Эта самая Алиса стяжала себе очень дурную славу, а что с ней сталось в конце, все знают: пара ребятишек затолкала Черную Алису в её же собственную печку. Все тогда так радовались этому, так радовались… Хотя печку потом неделю было не отчистить.

Но Алиса до самого своего последнего дня, вплоть до самой своей страшной кончины, терроризировала Овцепики. Она настолько преуспела в ведьмовстве, что только о нем одном и думала.

Говорят, никакое оружие её не брало. Мечи отскакивали от её кожи. А ещё говорят, будто бы от её безумного хохота волосы вставали дыбом у всей округи. Разумеется, в некоторых обстоятельствах без такого хохота, именно безумного — обязательной части ведьмовского профессионального инвентаря, — не обойтись. Однако её хохот был абсолютно чокнутым, самым что ни на есть наихудшим. Кроме того, Черная Алиса превращала людей в пряники, а дом у неё был из лягушек. И чем дальше, тем больше — ближе к концу стало совсем гадко. Так всегда бывает, когда добрая ведьма превращается в злую.

Конечно, добрые ведьмы не всегда превращаются в злых. Иногда они просто… куда-то уходят.

Интеллект матушки жаждал действия. И матушка боролась со скукой изо всех сил. Обычно она ложилась у себя в хижине и, вселившись в какую-нибудь лесную зверушку, слушала её ушами, смотрела её глазами. В этом нет ничего плохого — наоборот, это очень даже познавательно. Но слишком уж она в этом преуспела. В другом существе матушка могла пребывать очень долго, дольше, чем кто-либо другой из тех, кого знала нянюшка Ягг.

Когда-нибудь она не вернется из своих странствий, в этом можно было не сомневаться… Просто не захочет. Как раз сейчас самое опасное время года: дикие гуси каждую ночь перечеркивают небо, сопровождая свой полет зазывным курлыканьем, а холодный осенний воздух так свеж и сладок… Есть в этом какой-то страшный соблазн.

Нянюшка Ягг, кажется, догадывалась, в чем крылась проблема.

Она кашлянула.

— На днях видела Маграт, — рискнула сообщить она, искоса посмотрев на матушку.

Никакой реакции.

— Выглядит прекрасно. Королевствование пошло ей на пользу.

— Гм-м?

Нянюшка испустила внутренний стон. Матушка даже не удосужилась съязвить — значит, ей и вправду не хватает Маграт.

Поначалу нянюшка Ягг отказывалась в это верить, но Маграт Чесногк, хоть и ходила большую часть суток сырая, как губка, в одном была абсолютно права.

Тройка — самое естественное число для ведьм.

А их стало меньше. Одну свою товарку они потеряли. Ну, не совсем потеряли. Маграт теперь в королевах, а королева не такая вещь, которую можно по ошибке затолкать не на ту полку, забыть и потерять. Но… все равно из трех осталось только двое.

Когда есть трое, стоит подняться шуму-гвалту, как третий быстренько примиряет поссорившиеся стороны. У Маграт это очень хорошо получалось. Без Маграт нянюшка Ягг и матушка Ветровоск действовали друг другу на нервы. Тогда как с ней троица действовала на нервы всем остальным обитателям Плоского мира, а ведь это гораздо веселее.

И похоже, Маграт не собирается возвращаться… по крайней мере, Маграт пока не собирается возвращаться.

Да, тройка — отличное число, самое то для ведьм, но помимо всего тройка должна быть правильной. В смысле, три ведьмы должны быть совместимы.

С некоторым удивлением нянюшка Ягг вдруг поняла, что ей как-то неловко даже думать об этом. Хотя в обычных обстоятельствах смущение было так же свойственно нянюшке, как кошкам — альтруизм.

Будучи ведьмой, она не верила ни в какие оккультные бредни. Но там, на самом дне души, скрывалась пара-другая истин, и спорить с этими истинами было очень трудно. Особенно с истиной, касающейся, так сказать, девы, матери… ну и этой, третьей.

Вот оно. Она наконец облекла правду в слова.

Разумеется, все это не более чем древние предрассудки. В такое верили только темные, непросвещенные люди; раньше словами «дева», «мать» или… ну, этим, оставшимся словом… описывали каждую женщину старше двадцати и на протяжении всей её жизни, за исключением, быть может, определенных девяти месяцев. Тогда как сейчас любая девушка, умеющая считать и обладающая достаточным благоразумием, чтобы прислушаться к совету нянюшки, могла на вполне приличное время отложить свой переход во вторую стадию.

И все равно… суеверие это очень старое, старше книг, старше письменности. Подобные предрассудки тяжким бременем ложатся на тонкую резиновую ткань человеческого существования и тянут за собой людей.

Кроме того, Маграт уже три месяца, как замужем. Это означает, что к первой категории она больше не принадлежит. По крайней мере, — поезд мыслей нянюшки слегка дернуло, и он сошел на боковую ветку — скорее всего не принадлежит. Нет, даже наверняка не принадлежит. Молодой Веренс выписал себе самое современное пособие. С картинками, и каждая стадия обозначена номерочком. Нянюшка знала об этом, потому что однажды, во время очередного визита вежливости, проскользнула в опочивальню и провела очень поучительные девять минут, пририсовывая к картинкам в книжке усы и очки. Не может быть, чтобы у Маграт и Веренса что-то не получилось… Они все преодолели и справились — хотя до нянюшки доходили слухи, что совсем недавно Веренс осторожно наводил справки, нельзя ли где прикупить пару фальшивых усов. В общем, пройдет совсем немного времени, и Маграт с полным правом будет причислена ко второй категории: все-таки картинки в книжке — великое дело.

Разумеется, матушка Ветровоск очень величественно изображает независимость. Из неё так прямо и прёт, что никтошеньки ей для счастья не нужен. Однако тут есть одна загвоздка: своей независимостью и самодостаточностью надо кичиться перед кем-то. Люди, которые ни в ком не нуждаются, нуждаются в том, чтобы люди вокруг видели, что они абсолютно ни в ком не нуждаются.

Это как с отшельниками. Чтобы пообщаться с Вечностью, вовсе не обязательно лезть на высоченную гору и морозить там свое хозяйство. Нет, тут все дело во впечатлительных дамочках, которых периодически приводят к вам на экскурсию, чтобы они нарушали ваше гордое уединение своими восторженными ахами-охами.

…Нужно опять стать троицей. Когда трое собираются вместе, жизнь начинает бить ключом. Да, случались ссоры и приключения, и было на что матушке позлиться, но ведь ей лишь в удовольствие, позлиться-то. По сути дела, подумала нянюшка, матушка Ветровоск только тогда и бывает самой собой, когда злится.

Да. Надо опять стать троицей.

Иначе… взмахнут в ночи серые крылья, или лязгнет заслонка печи…

Рукопись всячески сопротивлялась прочтению, так и норовя рассыпаться.

Собственно говоря, это была и не рукопись вовсе, а собрание старых мешочков из-под сахара, конвертов, салфеток и клочков древних отрывных календарей.

Издав недовольное мычание, господин Козлингер сгреб в охапку заплесневелые записки и собрался было бросить их в камин.

Но тут взгляд его привлекло некое слово.

Он прочел, и взгляд потянулся дальше, пока не достиг конца предложения.

Потом господин Козлингер дочитал страницу, при этом несколько раз возвращаясь к уже прочитанному. Ему даже не верилось, что он читает то, что читает.

Он перевернул страницу. А потом опять вернулся к предыдущей. И так он читал все дальше и дальше. В какой-то момент господин Козлингер вытащил из ящика письменного стола линейку и окинул её задумчивым взглядом.

Затем открыл буфет, где содержались те напитки, что покрепче. Бутылка, сжимаемая неуверенной рукой, весело зазвенела о край бокала.

Господин Козлингер посмотрел в окно, на здание Оперы, которое высилось на противоположной стороне улицы. Маленькая фигурка подметала лестницу.

— О боги… — пробормотал он себе под нос, после чего решительным шагом направился к двери. — Господин Стригс, не мог бы ты зайти на минутку? — позвал он.

Главный печатник вошел в кабинет, сжимая в руке пачку гранок.

— Придется заставить господина Резника выгравировать одиннадцатую страницу заново, — похоронным голосом сообщил он. — Он считает, что слово «голод» состоит из шести букв…

— Прочти вот это, — сказал Козлингер.

— Я как раз собирался пойти пообедать…

— Прочти.

— Но согласно правилам Гильдии у меня есть право…

— Прочти — и посмотрим, что станет с твоим аппетитом.

Господин Стригс неуклюже уселся и взглянул на первую страницу.

Отложил её в сторону.

Через некоторое время он открыл ящик письменного стола и вытащил линейку, на которую долго и задумчиво смотрел.

— Ты прочел о Банановом Изумлении? — осведомился Козлингер.

— Да!

— Подожди, ты ещё не знаешь, что такое «Биг Смак».

— Вообще-то, моя бабушка отлично готовила, так что пальчики оближешь…

— Это не то, что ты думаешь, — в тоне Козлингера звучала абсолютная уверенность.

Стригс принялся листать дальше.

— С ума сойти! Неужели это действительно можно приготовить?

— Какая разница? Немедленно отправляйся в Гильдию и найми всех гравировщиков, которые сейчас не заняты. Чем старше возрастом, тем лучше.

— Но ещё не отлиты предсказания на грюнь, июнь, август и сплюнь для следующего «Ещегодника»…

— Забудь. Всегда можно использовать старые гранки.

— А если читатели заметят?

— С чего бы вдруг? До сих пор не замечали, — возразил господин Козлингер. — Ты же знаешь, как все делается, не мне тебя учить. В Клатче пройдут Поразительные Аджиковые Дожди и случится Загадочная Гибель Серифа, Осиная Чума грозит Очудноземью. Ну и так далее. Нет, вот это поважнее будет.

Он опять невидящим взором уставился в окно.

— Куда важнее…

И господин Козлингер предался любимой мечте всех издателей. В этой мечте фигурировали штаны, карманы которых были доверху набиты золотом, и двое слуг, нанятых специально, чтобы поддерживать штаны.

Гигантский, с колоннами, усаженный горгульями фронтон анк-морпоркской Оперы величественно возвышался над Агнессой Нитт.

Агнесса остановилась. По крайней мере, большая её часть. Агнессы было много. Более удаленным от эпицентра регионам, чтобы остановиться, требовалось некоторое время.

Ну вот. Наконец-то. Теперь она может войти, а может уйти прочь. Это и называется «сделать выбор, который, быть может, изменит всю вашу жизнь». С проблемой выбора Агнесса сталкивалась впервые — раньше всегда выбирали за неё.

На размышления у Агнессы ушло довольно много времени — сидящий неподалеку голубь даже всерьез задумался, а не пристроиться ли на ночевку на огромной и довольно-таки унылой черной шляпе с обвисшими полями. В конце концов Агнесса решительно направилась вверх по ступенькам.

Ступеньки подметал какой-то паренек. То есть теоретически он должен был их подметать. На самом же деле он с помощью метлы перемещал мусор с одного места на другое, видимо считая, что смена обстановки ещё никому не вредила, — и кроме того, какая прекрасная возможность завести новых друзей. На пареньке было надето длинное, слегка маловатое для него пальто, а топорщащуюся шевелюру украшал не совсем уместный черный берет.

— Прошу прощения… — окликнула Агнесса.

Эффект был подобен удару молнии. Паренек обернулся, одна его нога заплелась вокруг другой, и он с грохотом рухнул на свою метлу.

Испуганно прижав ладошку ко рту, Агнесса поспешно наклонилась к пострадавшему.

— О, прости, я не хотела!..

Ладонь паренька была холодной и очень липкой — подержав такую руку, потом мечтаешь как можно быстрее подержать кусок мыла. Паренек быстро отдернул пальцы, откинул со лба сальные волосы и улыбнулся Агнесс испуганной улыбкой. Его лицо было из тех, что нянюшка Ягг называла «недоделанными», — бледное и с какими-то неопределенными чертами.

— Никаких проблем, госпожа!

— Ты в порядке?

Он неловко поднялся, но метла умудрилась запутаться у него между коленей, и он резко сел обратно на ступеньки.

— Э-э… может, я помогу? — услужливо предложила Агнесса.

Она выдернула метлу из завязавшихся узлом конечностей. После пары фальстартов паренек сумел-таки подняться.

— Ты работаешь в Опере? — спросила Агнесса.

— Да госпожа!

— В таком случае не подскажешь ли, где тут у вас проходят прослушивания?

Паренек с диким видом заозирался по сторонам.

— Конечно! — воскликнул он. — Вход на сцену! Сейчас покажу!

Слова выскакивали из него с невероятной скоростью, как будто ему пришлось выстроить их в очередь и выдать одним залпом, пока они не разбрелись кто куда.

Выхватив метлу из рук Агнессы, паренек сбежал вниз по ступенькам, направляясь к углу здания. Походка у него тоже была исключительной, прямо-таки уникальной: словно бы его тело тащила вперед неведомая сила, а ноги болтались где-то позади, отчаянно поспешая следом и ступая куда придется. Это была не столько ходьба, сколько отложенное на неопределенное время падение.

Тем не менее паренек успешно доставил Агнессу к незаметной дверце в боковой стене здания.

Сразу за дверцей обнаружилось нечто вроде небольшой будки со стойкой, расположенной так, что находящийся внутри будки человек мог наблюдать за дверью. Существо за стойкой, скорее всего, относилось к роду человеческому, потому что моржи ливрей не носят. Странный паренек моментально скрылся в сумрачных глубинах Оперы.

Агнесса в отчаянии огляделась.

— Да, госпожа? — произнес человек-морж.

Усы у него были и впрямь впечатляющие. Казалось, они высосали из организма своего владельца всю способность к росту.

— Э-э… Я пришла… на прослушивание, — ответила Агнесса. — Прочла объявление — там говорилось, вы проводите прослушивания…

Она улыбнулась слабой, беспомощной улыбкой. На лице привратника было большими буквами написано, что таких вот улыбок он повидал больше, чем Агнесса съела за всю свою жизнь горячих обедов. Он равнодушно вытащил большой блокнот и огрызок карандаша.

— Записываются на прослушивание тут, — сообщил человек-морж.

— А кто был этот… паренек, что привел меня сюда?

Усы шевельнулись — очевидно, приведенные в движение скрытой под ними улыбкой.

— Уолтер Плюм. Его тут все знают.

На более подробный ответ рассчитывать не приходилось.

Агнесса вцепилась в карандаш.

Самый важный вопрос: как назваться? Её имя обладает массой достоинств, и лишь одного качества ему явно недостает: сладкозвучности. Оно горчит на нёбе и пересыпается песком на зубах, но сладости, произнося его, не ощущаешь.

Как назло, в голову не приходило ни одного имени, обладающего достаточным ротационным потенциалом.

Может, сказаться Катериной?

Или… Пердитой. Да, можно ещё разок попробовать Пердиту. Однажды она уже использовала это имя — в Лайкре, но тогда как-то не сложилось… Такое таинственное имя наводит на мысль о сумраке, интриге и, кстати, о ком-то очень стройном. Она даже добавила себе инициал — «Икс».

«X» — сколько интересных, будоражащих воображение подсмыслов кроется в этой букве!

Бесполезно. Жители Ланкра наотрез отказывались будоражиться — они стали называть её Агнессой, которая почему-то подписывается Пердитихой.

А уж самой заветной своей мечтой Агнесса не осмеливалась поделиться ни с одним человеком. И мечта эта заключалась в том, чтобы её полное имя звучало как Пердита XXX. Так будет совершенно загадочно… и волнующе. Впрочем, обычным людям и с одним-то «иксом» не справиться. «Совсем обиксела, — скажут они. — У самой две полки битком набиты мягкими игрушками, а она тут имена себе выбирает!»

А здесь… здесь можно начать с чистого листа. Она ведь талантливая. У неё и правда талант.

Хотя Три Икса, наверное, и тут не пройдут.

Придется как-то уживаться с Нитт.

Нянюшка Ягг обычно ложилась рано. В конце концов, она ведь уже немолода. Поэтому иной раз отправлялась спать ещё до рассвета, часиков этак в пять.

Она шагала по лесу. Дыхание вырывалось в воздух облачками пара. Под башмаками хрустели сухие осенние листья. Ветер затих, небо очистилось и словно бы расширилось, готовясь к первым осенним заморозкам. Когда представляешь, что первый морозец сотворит с оставшимися цветами и плодами, начинаешь понимать, почему Природу кличут матерью…

Третья ведьма.

Три ведьмы могут… вроде как поделить ношу.

Дева, мать и… старая карга. Полный набор.

Проблема заключалась в том, что матушка Ветровоск объединяла в себе все три ипостаси. Насколько знала нянюшка, матушку вполне можно было причислить к девам. Вместе с тем она вписывалась и в третью категорию — по крайней мере по возрастному цензу. Ну а что касается оставшегося второго пункта… Попадись матушке Ветровоск под горячую руку — и на собственной шкуре испытаешь, каково приходится осеннему цветочку, когда суровая Природа, мать, напускает на него первые ноябрьские заморозки.

Однако кандидатка на свободную вакансию объявится непременно. В Ланкре есть парочка девиц, достигших подходящего возраста.

Беда в том, что юношам Ланкра тоже известно об их существовании. Летом нянюшка регулярно прогуливалась по полям. Глаз у неё был зоркий (хотя она умела не видеть того, что не надо было видеть), а слух настолько острый, что стены не были ему помехой. Фиолетта Пеннидж гуляла с молодым Хитрюгой Возчиком — правда, гуляли они, как правило, недолго, слишком уж быстро уставали и всё норовили прилечь. Бонни Кварней весь май собирала орехи с Вильямом Простаком, и, если бы не её предусмотрительность и своевременная подсказка нянюшки, собирать бы Бонни в феврале ещё один урожай. И уже довольно скоро мать Милдред Жестяннингс поговорит с отцом Милдред Жестяннингс, а тот, в свою очередь, поговорит со своим другом Прутоплетсом, а тот — со своим сыном Хобом, после чего случится свадьба, все будет прилично и цивилизованно, пара-другая фингалов не в счет ^[562]. «Да уж, — подумала нянюшка с мечтательной улыбкой, — что ни говори, а жаркое ланкрское лето такая штука… И невинность только способствует потере этой самой невинности».

Вдруг из десятков имен всплыло одно. Ну точно! Как же можно было о ней-то забыть? Да очень просто: взяла и забыла. Когда начинаешь думать о девушках Ланкра, её имя не сразу приходит в голову. А потом говоришь: «Ах да, и она тоже, само собой. Разумеется, очень примечательная девушка. И прическа оригинальная».

Но она умная и, самое главное, небесталанная. Во всех смыслах. Возьмем, к примеру, голос. Через него проявляется сила. И опять-таки весьма примечательная внешность, поэтому вряд ли стоит опасаться, гм, дисквалификации…

Ну что ж, в таком случае решено. Новая ведьма, которую можно задирать и на которую можно производить впечатление, — это несколько взбодрит матушку, а Агнесса потом только спасибо скажет.

Нянюшка Ягг с облегчением вздохнула. Шабаш — это минимум три ведьмы. А две ведьмы — это свара.

Отворив дверь в хижину, она по невысоким ступенькам поднялась в свою спальню.

На пуховом одеяле покоилось озерцо серой шерсти — это был принадлежащий нянюшке кот, здоровущий котяра по кличке Грибо. Перед тем как залезть в постель, нянюшка, уже облаченная в ночную сорочку, переместила своего любимца в ноги — признаться, не без некоторого труда. Грибо даже не проснулся.

Чтобы отогнать дурные сны, она хлебнула из бутылки, пахнущей яблоками и счастливой кончиной головного мозга. Затем взбила подушки, подумала ещё раз: «Она… решено!» — и отбыла в страну сновидений.

Некоторое время спустя Грибо проснулся, потянулся, зевнул и бесшумным прыжком переместился на пол. После чего этот зловреднейший и коварнейший меховой шар, достаточно умный, чтобы, разинув пасть и уложив себе на нос кусочек хлеба, усаживаться под кормушкой для птиц, вспрыгнул на подоконник и исчез в оконном проеме.

А ещё несколькими минутами спустя соседский петух, собираясь встретить новое утро, вытянул шею — и безвременно скончался прямо посередине «кукареку».

Перед Агнессой простиралось гигантское пространство темноты. Одновременно её слепил яркий свет. У самого края сцены, в длинном, наполненном водой желобе, плавали гигантские плоские свечи. Они-то и давали яркий желтый свет, совсем не такой, как от масляных ламп, к которым она привыкла дома. Там, за световой стеной, ждал зритель — громадное и чрезвычайно голодное животное, жадно разинувшее пасть.

— Будь добра, милочка, сообщи нам, когда будешь готова, — донеслось откуда-то из-за световой стены.

В этом голосе не было какой-то особой зловредности. Просто его обладатель хотел, чтобы она побыстрее начинала, чтобы поскорее отпела свое и освободила сцену.

— Я… э-э, приготовила одну песню, это…

— А ты предупредила госпожу Надмену? Она знает мелодию?

— Э-э, вообще-то, мой номер исполняется без аккомпанемента, это такая…

— Так это народная песня?

Во мраке зашептались. Кто-то тихонько засмеялся.

— Ну что ж… Пердита, если не ошибаюсь? Мы внимательно слушаем.

Судорожно выдохнув, Агнесса запела «Песню про ежика». И примерно к слову этак седьмому поняла, что совершила большую ошибку. Такую песню надо петь в таверне, где на тебя бросают плотоядные взгляды и где слушатели громко сдвигают кружки в такт. А эта огромная сверкающая пустота буквально засасывала её голос, заставляла его дрожать и взлетать на несвойственную ему визгливую высоту.

В конце третьего куплета Агнесса замолчала. Она почувствовала, что краснеет — начиная примерно с коленок. Площадь предстояло покрыть немалую, поэтому красноте потребуется некоторое время, чтобы добраться до лица, зато потом вся Агнесса, с ног до головы, станет приятного клубничного оттенка.

До неё донеслось приглушенное шушуканье. Вроде бы прозвучала какая-то ремарка насчет тембра, а потом кто-то сказал: «Зато внушительно». Последнее высказывание её вовсе не удивило. Агнесса знала, что и в самом деле сложена внушительно. Под стать зданию Оперы. Нельзя сказать, чтобы она особо гордилась этим.

Затем тишину разорвал громкий вопрос:

— Судя по всему, милочка, пению ты нигде не училась. Я прав?

— Не училась, — подтвердила Агнесса.

Это целиком и полностью соответствовало действительности. Единственной стоящей упоминания певицей Ланкра была нянюшка Ягг, которая применяла к песням чисто баллистический подход. Это когда нацеливаешься голосом в конец куплета, а дальше бьешь из всех орудий.

В зале снова зашушукались.

— А теперь, милочка, продемонстрируй нам парочку гамм.

Краснота уже добралась до груди. Подобно грозе, она поднималась вверх по крутым склонам…

— Парочку гамм?

Опять шушуканье. Приглушенный смешок.

— До-ре-ми? Слышала о таком, милочка? Начинаем с самого низа. Ля-ля-ля?

— О да, конечно.

Не обращая внимания на армию смущения, успешно штурмующую её шею, Агнесса взяла как можно более низкую ноту и, подобно нянюшке, вдарила из всех орудий.

Концентрируясь на нотах, она флегматично протаранивала себе путь от уровня моря к горным вершинам. И она не замечала ничего — ни того, что стул, вибрируя, запрыгал по сцене (это было вначале), ни того, что где-то неподалеку лопнул стакан (это уже ближе к концу), а со стропил в оркестровую яму свалилась парочка летучих мышей.

Наконец Агнесса замолкла. Раздался глухой стук — это брякнулась ещё одна мышь, — после чего воцарилась тишина, нарушаемая лишь негромким потрескиванием стекла.

— Это… это весь твой диапазон, милочка? — вопросила большая пустота.

В проходах замелькали изумленные лица.

— Нет.

— Нет?

— Если я беру выше, люди начинают падать в обморок, — ответила Агнесса. — А если ниже… Говорят, это очень неприятно.

Шу-шу-шу. Шу-шу-шу.

— Назад!

— Э-э, может, ты?..

— А ещё я умею петь сама с собой терциями. Нянюшка Ягг говорит, такое не всякий может.

— Прошу прощения, сама с собой — это как?

— Ну, вроде… До-Ми. Одновременно. Шу-шу-шу, шу-шу-шу.

— Продемонстрируй-ка, милочка.

— Лаааааа!

Слушатели, скопившиеся по обеим сторонам сцены, возбужденно переговаривались. Шу-шу-шу, шу-шу-шу. Затем голос из темноты произнес:

— Ну что же, относительно направленности твоего голоса…

— Это я тоже могу, — перебила Агнесса. Происходящее уже начало ей надоедать. — Куда вы хотите, чтобы я его направила?

— Что-что? Да нет, я имел в виду…

Агнесса скрипнула зубами. Она знала, что талантлива, ничуть в этом не сомневалась. Ну, сейчас она им покажет…

— Туда!

— Сюда!

— Вперед!

Это не так уж и сложно, подумала она. Бродячие артисты частенько демонстрируют подобные номера: берут деревянную куклу и заставляют её говорить. Но кукла обязательно должна быть рядом: на далеких расстояниях этот фокус не работает, зритель сразу тебя раскусит. То есть считается, что на расстоянии этот фокус не работает. Теперь, когда её глаза несколько привыкли к темноте, Агнесса увидела, как слушатели в растерянности завертелись на своих местах.

— Прошу прощения, милочка, как-как тебя зовут? — Голос, в котором прежде сквозили нотки снисхождения, теперь звучал несколько неуверенно.

— Аг… Пер… Пердита, — произнесла Агнесса. — Пердита Нитт. То есть Пердита Икс Нитт.

— Слушай, милочка, Нитт — это никуда не годится!

Дверь дома матушки Ветровоск отворилась сама собой.

Джарг Ткач в нерешительности застыл. Ну разумеется, она же ведьма. Его предупреждали, чтобы он ничему не удивлялся.

Джаргу это не нравилось. Но куда больше ему не нравилось, как ведет себя его спина — особенно в те дни, когда его спине не нравился он сам. Позвоночник умеет испортить человеку жизнь.

Морщась от боли и с трудом балансируя на двух палках, на которые опирался, Джарг проковылял в дверь.

Ведьма восседала в кресле-качалке, спиной к нему.

Джарг снова остановился.

— Заходи, Джарг Ткач, не стесняйся, — поприветствовала его матушка Ветровоск. — Сейчас я подыщу что-нибудь от твоей спины.

Джарг был настолько потрясен, что даже попытался выпрямиться, но жуткая боль, раскаленным добела шаром взорвавшаяся в районе пояса, мигом привела его в чувство.

Закатив глаза, матушка Ветровоск вздохнула.

— Ты сесть можешь? — спросила она.

— Нет, матушка. Но я могу упасть в кресло.

Из кармана своего фартука матушка извлекла черный пузырек и энергично им потрясла. Глаза Джарга расширились.

— Так ты, это… знала, что ли?

— Ага, — кивнула матушка.

И ни чуточки не солгала. Она давным-давно смирилась с фактом, что люди приходят к ней не за настоящим лечением, а за пузырьком с чем-нибудь липким и противно пахнущим. Главным тут было не лекарство, а, так сказать, ложка.

— Это смесь редких трав и ещё кое-чего, — провозгласила матушка. — Плюс цукроза и аква.

— Ого… — потрясенно промолвил Джарг.

— Глотни-ка.

Джарг безмолвно повиновался. Снадобье слегка отдавало лакрицей.

— Сегодня на ночь глотнешь ещё раз, — продолжила матушка. — А затем трижды обойдешь вокруг каштана.

— …Трижды вокруг каштана…

— И положи под матрац сосновую доску. Только не забудь: сосна должна быть двадцатилетней, не младше!

— …Двадцатилетней… — тихим эхом откликнулся Джарг. — Понимаю, — многозначительно кивнул он, решив внести в разговор свою лепту. — Это чтоб узлы с моего позвоночника перешли в сосну!

Матушка была потрясена. Этот перл народной смекалки следовало запомнить — пригодится для похожих случаев.

— Тут ты угодил в самую точку, — подтвердила она.

— И все?

— А тебе мало?

— Ну, я думал… будут пляски, заклинания, все такое…

— Этот ритуал я проделала до твоего прихода.

— Ну надо же! Ага. Гм. А как… насчет оплаты?

— О, я плату не беру, — успокоила его матушка. — Деньги, они ведь только несчастья приносят.

— А-а! Точно-точно, — лицо Джарга просветлело.

— Разве что, быть может… если у твоей жены завалялись какие-нибудь старые тряпки, то у меня двенадцатый размер, а цвет я предпочитаю черный. Или, может, она любительница печь, тогда мне бы пирожков… А медку у вас горшочек нигде не застоялся? Или вдруг как раз сегодня вы собрались резать свинью, так вот, я люблю вырезку со спины… Впрочем, ляжечка тоже сойдет, да и свиные ребрышки — м-м, объеденье! В общем, все подойдет, что вам самим не нужно. Хотя это вовсе не обязательно. Я ведь не люблю накладывать на людей обязательства. Ну и что, что я ведьма? Это ничегошеньки не значит. У вас ведь в доме все хорошо? Все здоровы?

Она с удовольствием наблюдала, как до Джарга постепенно доходит смысл её слов.

— А теперь давай я помогу тебе выйти, — добавила матушка.

Джарг Ткач так никогда и не смог объяснить себе последовавшие за этим события. Матушка, обычно твердо стоявшая на ногах, вдруг споткнулась об одну из его палок и начала падать назад, цепляясь за его плечи, а её колено взлетело высоко в воздух, как-то неудачно вывернулось и угодило ему прямо в какую-то точку в позвоночнике, раздался громкий щелк…

— Арррргхх!

— Ой, извини!

— Моя спина. О, моя спина!

«Впрочем, все мы стареем, — чуть позже думал Джарг. — И ведьмы тоже. С возрастом человек становится неловким, а матушка всегда была немного того, хотя это не мешает ей готовить хорошие снадобья. Причём такие, что чертовски быстро действуют!» Подходя к своей хижине, Джарг Ткач уже не опирался на палки, а нес их под мышкой.

Матушка, качая головой, проводила его взглядом.

«Люди слепы, все до одного, — в свою очередь думала она. — Предпочитают верить во всякую чепуху, а не в старую добрую хиропрактику».

Разумеется, ей это только на руку. Пусть себе восторженно охают-ахают, ломают головы: и как это она узнала, кто к ней идёт? А то, что из матушкиной хижины, расположенной на самом повороте тропинки, прекрасный обзор и видно любого путника, лучше пусть останется в тайне. Как и фокус со щеколдой и привязанной к ней черной ниткой…

Не то чтобы матушка целыми днями сидела, пялясь в окно и дожидаясь, не покажется ли кто-нибудь на тропинке. К примеру, приближение Джарга Ткача она почувствовала в тот момент, когда глядела на огонь в камине. Но дело-то не в этом.

И разве она сделала что-то плохое? Всего-то навсего обвела вокруг пальца глуповатого старика.

Матушка много кого повидала на своем веку: встречалась и с волшебниками, и с чудовищами, и с эльфами… а сейчас сидит и радуется: как ловко она надула Джарга Ткача, человека, дважды не получившего звание Деревенского Идиота только потому, что его сняли с соревнований по причине полного, абсолютного идиотизма.

Она катится по наклонной. Что дальше? Скоро она начнет зловеще хихикать, бормотать всякую чушь и жарить в печке детишек? До этого осталось совсем недалеко, тем более что детей матушка всегда недолюбливала.

Матушка Ветровоск уже многие годы служила деревенской ведьмой. А потом сложилось так, что ей пришлось отправиться в путешествие, она поглядела мир, и с тех пор у неё внутри что-то непрерывно зудит — особенно в это время года, когда по бледному небу пролетают гусиные клинья, а невинные зеленые листочки в долинах скукоживаются от первых заморозков.

Она окинула взглядом кухню. Надо бы подмести. Неплохо бы вымыть посуду. Стены кое-где тронуты плесенью. Все надо делать, все. Дел столько, что руки опускаются и не хочется ни за что браться.

Сверху донеслись гусиные кличи. Она посмотрела в небо. Высоко, меж облаками, гуси клином устремлялись в путь.

Летят в теплые страны, о которых матушка Ветровоск только слышала и в которых никогда не бывала.

Как заманчиво…

Члены избирательного комитета расселись вокруг стола в кабинете господина Нечаста Бадьи, нового хозяина Оперы. По обе руки от него расположились Зальцелла, главный режиссер, и доктор Поддыхл, управляющий хором.

— Следующим пунктом, — произнес господин Бадья, — у нас идёт… ну-ка, посмотрим… ах да. Кристина… Потрясающе смотрится на сцене, правда? И фигурка что надо. — Он подмигнул доктору Поддыхлу.

— Фигура отличная, — бесстрастно согласился доктор Поддыхл. — Жаль, что фигурой не поют.

— Вот они, творческие натуры… Неужели вы не понимаете, на дворе век Летучей Мыши! — воскликнул Бадья. — Опера — это коммерческое предприятие, а песенки можно распевать и на улице.

— Это вы так считаете. Однако…

— Представление о сопрано как о дамочке пятнадцати акров в обхвате и в рогатом шлеме давным-давно устарело.

Зальцелла с Поддыхлом переглянулись. Значит, вот какой у них новый хозяин…

— К сожалению, — язвительно откликнулся Зальцелла, — по-прежнему актуально представление о сопрано как о певице с приемлемым певческим голосом. У неё хорошая фигура, это верно. И она не без… искорки. Однако петь она не умеет.

— Но её ведь можно научить! — возразил Бадья. — Несколько лет в хоре и…

— Да, быть может, после нескольких лет в хоре, если я, конечно, столько протяну, она станет вполне посредственной певичкой, — отозвался доктор Поддыхл.

— Э-э, господа… — Бадья взмахнул рукой. — Гм-м. Ну ладно. Значит, картына стол, так вы хотите? Хорошо. Я человек простой. Вокруг да около не хожу, говорю все напрямую, черное называю черным, а белое…

— Да-да, мы очень хотели бы познакомиться с вашим взглядом на вещи, — перебил его Зальцелла.

«Вот, значит, какой хозяин нам теперь достался… — снова подумал он. — Выбрался из грязи в князи и страшно горд своими достижениями.

Путает грубоватое добродушие и честность с обыкновенным хамством. Рискну поставить доллар, он считает, будто бы ему ничего не стоит распознать человека, внимательно посмотрев тому в глаза и пожав ему руку…»

— Я прошел через мельницу жизни, — продолжал Бадья, — и сам замесил свою судьбу…

«Может, ему лучше было какую-нибудь пекарню купить?» — уныло подумал Зальцелла.

— …Но я должен поставить вас в известность, что здесь замешаны некоторые, з-э, финансовые интересы. Её отец, он, э-э, одолжил мне в свое время изрядную сумму на покупку этого заведения. Тогда же он выразил обеспокоенность судьбой своей дочери. Искреннюю отцовскую обеспокоенность. Если мне не изменяет память, то дословно он выразился так: «Смотри, не вынуди меня потом переломать тебе ноги». Я, конечно, не рассчитываю, что вы, творческие натуры, это поймете. Это ведь бизнес. Но мой девиз таков: береженого боги берегут.

Зальцелла засунул руки поглубже в карманы жилета, откинулся в кресле и принялся тихонько насвистывать.

— Понятно, — произнес Поддыхл. — Что ж, такое случается не впервые. Хотя, вообще-то, больше проблем с балеринами.

— Нет-нет, это тут совершенно ни при чем. Чисто деловые отношения, — поспешно уверил Бадья. — Просто к деньгам, как бы сказать, прилагалась эта девушка, Кристина. И вы ведь не станете отрицать, со внешностью у неё действительно все в порядке.

— Нам-то что? — пожал плечами Зальцелла. — Это ведь ваша Опера. А как насчет… Пердиты?..

Они улыбнулись друг другу.

— Ах да, Пердита! — Скинув с плеч вопрос о Кристине, Бадья испытал огромное облегчение. Теперь можно было опять стать честным и прямодушным руководителем.

— Пердита Икс, — поправил его Зальцелла.

— Я даже думать боюсь, что за имечко придумает себе следующая певичка!

— Уверен, эта Пердита ещё себя покажет, — заметил Поддыхл.

— Ага, если когда-нибудь у нас дойдут руки до той оперы, ну, помните, со слонами.

— Но какой диапазон… Какой охват! У неё потрясающий охват…

— Во-во. Я видел, как ты на неё таращился.

— Я говорил о голосе, Зальцелла. Своим голосом она обогатит звучание хора.

— Она сама как целый хор. Всех остальных можно смело вышвыривать на улицу. О боги, она может петь сама с собой! Но разве можно представить её в главной роли?

— Только не это. Зрители попадают под стулья от смеха.

— Согласен. Но характер у неё, похоже… сговорчивый.

— Чудесная девушка, я так сразу и подумал, как увидел её. И волосы, кстати, хорошие.

Она никогда не думала, что все получится так легко…

Словно в трансе, Агнесса слышала, как ей говорят о жалованье (очень маленьком), о необходимости учиться (очень много), о жилье (хористы проживали в самом здании Оперы, под крышей).

А потом о ней более или менее забыли. Она стояла и смотрела, как по сцене легкими шажками двигаются будущие звезды балета. Сейчас, исполненные надежд, они выполняли свои ежедневные упражнения.

— У тебя и в самом деле поразительный голос!! — воскликнул кто-то у неё за спиной.

Она обернулась. Как однажды верно подметила нянюшка Ягг, зрелище поворота Агнессы существенно расширяло ваш кругозор. Ноги двигались достаточно быстро, но из-за инерции, присущей некоторым щедрым участкам тела, после фактического совершения движения какая-то часть Агнессы ещё некоторое время словно бы соображала, куда, собственно, нужно двигаться.

Обратившаяся к Агнессе девушка была, даже согласно обычным стандартам, весьма хрупкого телосложения. Более того, судя но всему, на достигнутом она не останавливалась и прикладывала немалые усилия, чтобы стать ещё стройнее. У неё были длинные белокурые волосы, и улыбалась она счастливой улыбкой девушки, которая прекрасно знает: она стройна и у неё длинные белокурые волосы.

— Меня зовут Кристина!! — представилась она. — Ну разве не здорово?!

И голос у неё был из таких, что превращают каждую фразу в восклицание. Как будто ей в горло ввинтили взволнованно пищащую машинку.

— М-м, да, — туманно ответила Агнесса.

— Этого момента я ждала столько лет!!!

Сама Агнесса ждала этого момента двадцать четыре часа — с той самой минуты, как увидела на стене Оперы объявление о наборе. Но признаваться в этом было бы рискованно.

— А где ты училась?! — воскликнула Кристина. — Я провела три года в Щеботанской консерватории, и меня учила сама госпожа Вентури!!

— М-м. А меня… — Агнесса запнулась, выстраивая соответствующий ответ. — А меня учила… сама нянюшка Ягг. Вот только консерватории у неё нет, в горах трудно консервировать, со стеклянной посудой там сложно.

Вдаваться в дальнейшие расспросы относительно прошлого своей новой знакомой Кристина не стала. Все слишком трудное для понимания она просто-напросто игнорировала.

— В хоре ведь не очень хорошо платят?! — продолжала она.

— Гм, не очень.

«Даже за мытье полов и то платят больше, — подумала Агнесса. — А все потому, что, если повесить объявление, мол, требуется девушка для мытья полов, на него вряд ли откликнутся сотни исполненных надежд претенденток».

— Но я всегда хотела заниматься именно этим!! Кроме того, это ведь определенный статус!!

— Да, наверное так.

— Я уже посмотрела наши комнаты!! Они очень тесные!! А тебе какую комнату дали?!

Агнесса тупо посмотрела на ключ в руке. Его вручили ей, присовокупив множество резких указаний насчет того, что никаких мужчин. Указания сопровождались крайне неприятным выражением на лице хоровой матроны, которое можно было расшифровать как «тебя, впрочем, об этом можно и не предупреждать».

— Э… Семнадцатую.

— О-о, как прекрасно!! — захлопала в ладошки Кристина.

— Прошу прощения?

— Я так рада!! Мы с тобой соседки!! Агнесса опешила. Она уже давно смирилась с тем, что в великой командной игре под названием Жизнь её выводят на поле последней.

— Ну что ж… Да, видимо… — пробормотала она.

— Тебе так повезло!!! У тебя такая величественная фигура, как раз для оперы!!! И такие дивные волосы, ты их так чудесно взбиваешь!!! И черное, кстати, тебе идёт!!!

«Величественная…» — повторила про себя Агнесса. Никогда, никогда в жизни ей не приходило в голову это слово. А белого цвета она всегда чуралась, потому что в белом становилась похожа на бельевую веревку в ветреный день.

«Человек, проводящий с Кристиной много времени в одном помещении, должен время от времени открывать окно, чтобы не задохнуться от восклицательных знаков», — думала Агнесса, следуя за новой подругой в их совместную комнатку.

С задников сцены, никем не замеченный, некто провожал их взглядом.

Как правило, люди были рады видеть нянюшку Ягг. Что она действительно умела, так это дать человеку почувствовать себя как дома — в его же собственном доме.

А ещё она была ведьмой и потому обладала невероятной способностью появляться в тот самый момент, когда подходили пироги или жарилась курица. Отправляясь куда-то, нянюшка Ягг обычно заталкивала под резинку панталон авоську — на тот случай, как она это объясняла, «если кто захочет вдруг поделиться со мной чем-нибудь вкусненьким».

— Ну-с, госпожа Нитт, — заметила она примерно на третьем пироге и четвертой чашке чая, — как поживает твоя дочка? Это я про Агнессу.

— О-о, госпожа Ягг, а ты разве не слышала? Агнесса-то отправилась в Анк-Морпорк, чтоб певицей там стать.

Сердце нянюшки Ягг упало.

— Очень мило, — отозвалась она. — Как же, как же, помню, у неё ведь хороший певческий голос. Само собой, я ей тоже дала пару полезных советов. Я, бывало, слышала, как она поет в лесу.

— В лесу много места, — кивнула госпожа Нитт. — А грудь у неё всегда была такая хорошая, широкая.

— Гм, в самом деле. Этим она и примечательна. Так, значит… э-э… Агнесса, стало быть, не здесь?

— Ты ведь её знаешь, нашу Агнессу. Особо много она не говорит. Но, по-моему, тут ей было скучновато.

— Скучновато? В Ланкре? — переспросила нянюшка Ягг.

— Вот и я ей о том же, — отозвалась госпожа Нитт. — Бывало, говорю ей: посмотри, какие у нас красивые закаты, заглядишься. А каждую мясленицу ярмарка…

Нянюшка Ягг задумалась об Агнессе. Не всякая мысль способна была вместить в себя всю Агнессу за раз.

Ланкр всегда славился сильными, умелыми женщинами. Ланкрскому фермеру нужна жена, которой ничего не стоит забить фартуком волка, когда она отправится в лес по дрова и бедолага невзначай ей там повстречается. И хотя поцелуи поначалу обладают большим очарованием, чем, допустим, стряпня, все же средний ланкрский парень, когда ищет невесту, не забывает наставления, данные мудрым отцом: поцелуи в конце концов приедаются, а стряпня с годами нравится все больше и больше. Поэтому самое пристальное внимание парни уделяют девушкам из таких семей, которые славятся своими кулинарными традициями и умением наслаждаться едой.

А вообще Агнесса выглядит очень даже неплохо, подумала нянюшка. Особенно издалека — взгляду есть где разгуляться. Чудесный образчик юной женственности Ланкра. Женственности в Ланкре было по меньшей мере вдвое больше, чем в остальных городках Плоского мира.

Ещё нянюшка вспомнила, что Агнессу всегда отличала задумчивость и некоторая робость, как будто тем самым девушка пыталась хоть немножко уменьшить занимаемый ею объем мирового пространства.

Однако она демонстрировала все признаки пригодности к ведьмовскому ремеслу. И неудивительно. Ничто так не стимулирует древние магические струны, как чувство отличности от других людей. Именно поэтому Эсме настолько преуспела в ведьмовском деле. Агнесса любила носить сентиментальные черные кружевные перчатки, лицо она пудрила бледной пудрой, да к тому же называла себя Пердитой плюс странная буква с хвоста алфавита. Все это говорило о том, что у девушки есть перспектива. Ну а наносное… Оно быстро испарилось бы, стоило только Агнессе познакомиться с ведьмовством поближе.

Нужно было повнимательнее отнестись к этому её увлечению пением. Сила, таящаяся в людях, пробивается наружу самыми разными способами…

У музыки и магии много общего. Во-первых, они начинаются с одной буквы. А во-вторых, невозможно заниматься одновременно и тем и другим.

Проклятье… Нянюшка серьезно рассчитывала на эту девушку.

— Она выписывала ноты из самого Анк-Морпорка, — прервала её размышления госпожа Нитт. — Вот, полюбуйся.

Она передала нянюшке несколько бумажных стопок.

Нянюшка просмотрела листки. В Овцепиках песенники были довольно широко распространены, и распевание песен считалось третьим самым популярным занятием, которому хорошо предаваться долгими зимними вечерами. Но на этих листках были записаны не просто песенки. Таких длинных песен не бывает.

— «Так паступают все Гиты», — прочла нянюшка. — «Скротские мейстерзингеры».

— Это все ненашенские песни. Заграничные, — гордо прокомментировала госпожа Нитт.

— Ненашенские — это точно… — задумчиво кивнула нянюшка.

В устремленном на неё взгляде госпожи Нитт читалось ожидание.

— Что? — нахмурилась нянюшка.

Госпожа Нитт посмотрела на её пустую чашку, а потом снова перевела взгляд на нянюшку.

— А, ну да, — догадалась нянюшка. Вздохнув, она отложила странные песенники в сторону. И все-таки матушка Ветровоск права. Они ведьмы, и этим сказано все. А людям от ведьм только одно и нужно.

— Что ж, пора и за дело… — нянюшка попыталась улыбнуться. — Давай теперь посмотрим, что уготовила нам судьба, коварно принявшая обличье этих высохших чаинок.

Придав лицу положенное оккультное выражение, она заглянула в чашку.

Которая буквально секунду спустя ударилась о пол и разлетелась на сотни осколков.

Это была маленькая комнатка, которую разделяла на две половинки тонкая переборка. В негласном оперном табеле о рангах младшие хористы шли следом за рабочими сцены и их подмастерьями.

В этой полкомнатке места хватало только для кровати, небольшого шкафчика, туалетного столика и довольно неуместного здесь огромного, размером с дверь, зеркала.

— Внушительно, а?! — воскликнула Кристина. — Зеркало пытались вынести, но оно, по-видимому, вделано в стену!! Здорово, что его не вынесли, правда?! Оно мне ещё очень пригодится!!

Агнесса промолчала. В её половинке комнаты зеркала не было. И это её только радовало. Она с настороженностью относилась к зеркалам, и вовсе не потому, что ей не слишком нравилось отражаемое в них. Просто зеркала как-то… гм, беспокоили её. Порой ей казалось, что они её рассматривают. Изучают. Агнесса терпеть не могла, когда на неё таращились.

Кристина встала на свободный пятачок посреди комнатки и закрутилась волчком. Словно какая-то искорка, подумала Агнесса, невольно залюбовавшись. Что-то в Кристине наводило на мысль о блестках.

— Ну разве не мило?! — воскликнула та.

Не любить Кристину было все равно что не любить маленьких пушистых зверюшек. Кристина именно такой и была — маленький пушистый зверек. Может, кролик. Любую мысль она воспринимала в несколько приемов, словно грызла её, как морковку, откусывая по кусочку.

Агнесса опять поглядела на зеркало. Отражение ответило ей усталым взглядом. Хочется побыть одной. Все произошло так быстро. Да, нужно немножко побыть одной, освоиться на новом месте, а то все как-то не так…

Кристина перестала кружиться.

— С тобой все в порядке?! Агнесса кивнула.

— Так расскажи мне о себе наконец!!

— Э-э… ну… — Агнесса неожиданно для себя ощутила, что ей приятно внимание новой подружки. — Родом я из одного местечка в горах, о котором ты, наверное, никогда даже не слышала…

Внезапно она умолкла. Огонек в глазах Кристины потух, и Агнесса вдруг поняла, что целью вопроса было вовсе не получение ответа: Кристина задала вопрос только потому, что молчать она не могла.

— Мой отец — император Клатча, а мать — смородиновое желе, — продолжила Агнесса.

— Как интересно!! — воскликнула Кристина, вертясь перед зеркалом. — Как ты думаешь, у меня волосы красиво лежат?!

Но умей Кристина слышать кого-либо, кроме себя, Агнесса рассказала бы ей вот что.

Однажды утром она проснулась с четким и ужасным осознанием того факта, что на одном чудесном характере далеко не уедешь. Ах да, а ещё у неё красивые волосы.

И дело даже не в характере, а в слове «зато», которое люди всегда добавляют, когда говорят о ней: «Зато у неё замечательный характер». Выбора Агнессе не предоставили. Перед тем как ей появиться на свет, никто не спросил у неё, хочет ли она родиться с чудесным характером или предпочтет, скажем, отвратительный характер и тело, которое легко влезет в платье девятого размера. А теперь ей твердят, что красота — это все наносное, поверхностное. Как будто мужчинам есть дело до красивых почек!

Будущее грозило вот-вот раздавить её.

Периодически она ловила себя на том, что когда хочет выругаться, то восклицает «дрянь!» или «ах, чтоб тебя!», а письма пишет на розовой бумаге.

Она приобрела репутацию спокойной, правильной девушки, на которую всякий может положиться в трудную минуту.

Агнесса знала, что её ждёт впереди. Очень скоро она научится готовить песочное печенье не хуже, чем это делает её мать, и тогда все — на каких-либо надеждах можно будет ставить крест.

Так и появилась на свет Пердита. Где-то Агнесса слышала, что внутри каждой толстухи живет стройная красавица^[563]. Этой красавице она и дала замечательное имя Пердита. Пердита делала то, на что сама Агнесса никогда не осмелилась бы по причине чудесного характера. Свои письма Пердита писала на черной бумаге — ну, или писала бы, если бы такое сошло ей с рук. И Пердита не краснела на каждом шагу. Совсем напротив, её отличала загадочная бледность. Пердита была так интересна в своей заблудшести. Так привлекательна в своей греховности! И красилась она темно-вишневой губной помадой! Лишь изредка Агнессе приходило в голову, что Пердита, быть может, такая же дура, как и она сама.

Неужели единственной альтернативой было присоединиться к ведьмам? Порой она ощущала, хоть и смутно, их интерес. Ну, это как будто чувствуешь на себе чей-то испытующий взгляд, но не видишь, кто на тебя смотрит. Хотя один раз она заметила, как нянюшка Ягг критически рассматривает её — примерно так же разглядывают подержанную кобылу.

Агнесса и сама осознавала, что какой-то талант у неё есть. Иногда она предвидела то, что должно произойти, хотя знание это было весьма путаным, а следовательно, бесполезным — оно обретало четкую форму, только когда событие уже произошло. А ещё у неё был голос. Необычный голос. Она всегда с удовольствием пела, и голос был полностью послушен ей. Он делал все, что она хотела.

Но как живут ведьмы? О, нянюшка Ягг очень милая старушка — этакий вечно бодрый живчик. Зато все прочие ведьмы какие-то ненормальные: они двигаются поперек мира, а не параллельно ему, как обычные люди… Взять, к примеру, старую мамашу Дипбаж, для которой прошлое и будущее — открытая книга, зато в настоящем она слепа как крот. Или вот Милли Хорош из Ломтя: она заикается, а из ушей у неё течет. А уж что до матушки Ветровоск…

О да. Самая прекрасная профессия в мире? Все ведьмы — брюзгливые старухи, у которых нет ни друзей, ни подруг.

И они вечно рыщут в поисках таких же ненормальных, как они сами.

Но с Агнессой Нитт им не обломится.

Она сыта по горло жизнью в Ланкре. И ведьмами. И жизнью Агнессы Нитт. Поэтому она… сбежала.

С виду ни за что нельзя было сказать, что нянюшка Ягг — прирожденная бегунья. Тем не менее она передвигалась с обманчивой быстротой, разбрасывая тяжелыми башмаками кучи листьев.

С неба доносились гусиные клики. Небосклон пересекла ещё одна стая. Птицы так торопились успеть за летом, что в баллистической спешке их крылья были почти неподвижны.

У хижины матушки Ветровоск был заброшенный вид. От домика веяло пустотой.

Обежав дом, нянюшка ворвалась в заднюю дверь, затопала вверх по ступенькам, увидела исхудалое тело на постели, мгновенно сделала соответствующие выводы, схватила с мраморного умывальника кувшин с водой, ринулась назад…

Резко взметнувшись вверх, матушкина рука схватила её за запястье.

— Я всего-навсего решила вздремнуть, — матушка открыла глаза. — А твой топот, Гита, разбудил бы даже медведя в спячке.

— Надо срочно заварить чай! Ты сама должна увидеть… — выдохнула нянюшка. От облегчения она едва не осела на пол.

Матушка Ветровоск была достаточно умна, чтобы не задавать лишних вопросов.

Однако чашка хорошего чая не готовится в спешке. Нянюшка Ягг нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, пока матушка раздувала огонь, вылавливала из ведра с водой лягушат, кипятила воду и настаивала сухие листья.

— Я не буду делать никаких выводов, — произнесла нянюшка, наконец усаживаясь на табурет. — Просто налей чашку чая и сама погляди.

В целом ведьмы довольно-таки пренебрежительно относились к гаданию по чайным листьям. Ну что чаинки могут знать о будущем? Они не более чем объект, на котором успокаивается взгляд. А всю работу делает ум. В качестве такого «успокоительного» подойдет практически что угодно. Пылинки на поверхности лужи, кора ветки… в общем, что угодно. Например, нянюшка Ягг хорошо предсказывала будущее по пене в пивной кружке. Пена неизменно показывала, что нянюшке вот-вот предстоит насладиться освежительным напитком, и почти наверняка бесплатно.

— Помнишь молодую Агнессу Нитт? — спросила нянюшка, пока матушка Ветровоск разыскивала молоко.

Матушка нахмурилась.

— Ту Агнессу, которая ещё называет себя Пердитихой?

— Пердитой Икс, — поправила нянюшка.

Человек имеет право поменять свою жизнь, и нянюшка это право уважала. Матушка пожала плечами.

— Толстуха. С копной волос. Когда ходит, ноги выворачивает наружу. Часто слоняется по лесу и поет. Хороший голос. Любит читать. Самое крепкое словцо, что я от неё слышала, — «дрянь». Стоит кому-то на неё посмотреть, заливается краской. Носит черные перчатки с отрезанными пальцами.

— А помнишь, мы как-то говорили, что она, быть может… подойдет?

— Гм, ты права, в ней есть что-то этакое, — согласилась матушка. — Вот только… имя неудачное.

— Её отца звали Послед, — задумчиво произнесла нянюшка Ягг. — Их было три сына: Перед, Серед и Послед. С фантазией в этом семействе всегда были проблемы.

— Я говорила про Агнессу, — ответила матушка. — Лично мне это имя напоминает бахрому на коврике.

— Наверное, поэтому она и назвала себя Пердитой.

— Это ещё хуже.

— Ты сосредоточилась? — спросила нянюшка.

— Да, пожалуй, сосредоточилась.

— Отлично. А теперь посмотри на чаинки.

Матушка заглянула в чашку.

Драматический эффект вышел не особо ярким — наверное, из-за того, что нянюшка несколько переборщила с напряжением. И все же матушка тихонько присвистнула.

— М-да. Вижу, — произнесла она.

— И ты тоже?

— Угу.

— Похоже на… череп?

— Угу.

— А глазищи? Лично я чуть не обо… я очень удивилась, когда увидела эти глазищи.

Нянюшка аккуратно поставила чашку на блюдце.

— Её мамаша показала мне письма, которые она пишет родным, — продолжала она. — Я их прихватила с собой. Холодок по коже идёт, когда читаешь эти письма, Эсме. Её ждёт что-то очень плохое. Но она девушка из Ланкра. Одна из наших. А мы, ланкрцы, своих в беде не бросаем.

— Чаинки не умеют предсказывать будущее, — голос матушки звучал спокойно. — Это всем известно.

— Кроме самих чаинок.

— Ну да, надо быть совсем слабоумным, чтобы пытаться спорить с чайной заваркой.

Нянюшка Ягг перевела взгляд на пачку писем Агнессы. Детский, округлый почерк — такой почерк обычно свойствен человеку, который в детстве честно и прилежно копировал буквы в прописях, но, повзрослев, редко брал в руку перо, а потому почерк его так и не изменился. Кроме того, автор писем аккуратно разлиновал бумагу тонкими карандашными линиями.

«Дарогая мамачка, надеюсь, это письмо благаполучно дайдет до тебя, патаму што я его тебе пасылаю. Я в Анк-Мопорке, и у меня все харошо. Меня ещё не изнасиловали!! Жыву я по адресу улица Паточной Шахты, 4, место хорошее, и…»

Матушка взяла в руки следующее письмо.

«Дарогая мамачка, надеюсь, у тебя все харошо. У меня все отлично, толька деньги тают. Для заработка я пою в тавернах, но мне неочень много платят. Поэтому я пошла в Гильдию Белашвеек, штобы взять какоенибудь шытье. Штобы показать, што я умею, я прихватила кое-какие сваи вышывки. И ты ПАРАЗИШСЯ, другова слова не найти…»

А вот ещё одно послание…

«Дарогая мамачка, наконец у меня есть харошие новости. На следущей неделе в Опере будут правадить слушания…»

— Что такое «опера»? — осведомилась матушка Ветровоск.

— Это как театр, только там все время поют.

— Ха! Театр! — мрачно прокомментировала матушка.

— Это мне мой Невчик как-то рассказывал. Говорит, там все время распевают на иностранных языках. А ещё он сказал, что за все представление не понял ни слова.

— Твой Невчик много чего не понимает. И что, интересно, он делал в Опере?

— Отбивал черепицу с крыши, — довольным голосом ответила нянюшка.

Воровство, совершенное кем-то из представителей семейства Ягг, воровством не считалось.

— Из этих писем не много-то почерпнешь. Девушка приехала в город, образовывается там. — Матушка задумчиво наклонила голову набок. — Однако этого слишком мало для…

Раздался неуверенный стук в дверь. Это был Шон Ягг, младший сын нянюшки и единственный представитель всех общественных служб Ланкра. На данный момент к его лацкану был приколот значок почтальона; процесс доставки почты в Ланкре заключался в том, что Шон снимал мешок с письмами с гвоздя, куда его вешал возчик почтовой кареты, и потом, когда у него появлялось свободное время, разносил почту по домам. Хотя многие ланкрцы сами являлись к мешку и брали себе то письмо, которое понравится.

Приветствуя матушку Ветровоск, Шон уважительно прикоснулся к шлему.

— Сегодня много писем, мам, — произнес он, обращаясь к нянюшке Ягг. — Э-э. И все они адресованы… Э-э… В общем, ты лучше сама посмотри, мам. — Он протянул нянюшке кипу конвертов.

— Ланкрской Ведьме, — громко прочитала она.

— Стало быть, это мне, — твердо заявила матушка Ветровоск и взяла письма.

— Гм. Мне, пожалуй, пора, — нянюшка попятилась к двери.

— Ума не приложу, и кому это пришло в голову писать мне, — произнесла матушка, вскрывая один из конвертов. — Но слава такая штука, быстро разносится по земле…

Матушка сосредоточилась на тексте.

— «Дарагая Ведьма, — прочла она, — пишу, штобы сказать тебе, как мне панравился рицепт Знаменитаго Марковноустричново Пирога. Мой муж…»

Нянюшка Ягг успела преодолеть только половину расстояния до тропинки, как вдруг её башмаки налились страшной тяжестью, пригвоздив нянюшку к земле.

— Гита Ягг, а ну, немедленно вернись!

Агнесса предприняла ещё одну попытку. В Анк-Морпорке она никого не знала, а ей нужно было хоть с кем-то поговорить, пусть даже её при этом не будут слушать.

— Наверное, самое главное, почему я уехала оттуда, так это из-за ведьм, — начала она.

Кристина повернулась к ней. Глаза девушки расширились, губки изумленно приоткрылись.

Наверное, именно так должен выглядеть очаровательный шар для боулинга.

— Из-за ведьм?! — выдохнула она.

— Ну да, — утомленно произнесла Агнесса. Вот так всегда. На упоминание о ведьмах люди всегда реагируют одинаково — с изумленным восхищением. Ведьмы? Вот здорово! Ага, здорово, попробовали бы пожить с ними рядом…

— Из-за самых настоящих ведьм?! Которые творят заклинания и летают на помеле?!

— Творят и летают.

— Ничего удивительного, что ты сбежала!!

— Что? А… нет… я не о том. Принято считать, будто бы ведьмы все до одной плохие, злые, коварные и так далее, но тут все гораздо хуже…

— То есть они, ведьмы, на самом деле куда хуже?!

— Понимаешь, они почему-то уверены, что все-все на свете знают. И могут решать за человека, что хорошо для него, а что — нет!

На маленьком лобике Кристины собрались морщинки. Это с ней случалось в тех редких случаях, когда она задумывалась над вещами более сложными, чем, к примеру, вопросы типа: «Как тебя зовут?»

— Но разве это так уж пло…

— Они… повсюду суют свои носы. Считают, будто бы тем самым творят добро! А их хваленое ведьмовство? Да нет никакого ведьмовства. Все их чары — это элементарное надувательство! Самые умные нашлись! Думают, им все можно!

Кристина даже пошатнулась — с такой силой были произнесены последние слова.

— О, дорогая!! — воскликнула она. — Значит, они чего-то хотели от тебя?! Чтобы ты что-то сделала?!

— Они хотят, чтобы я кое-кем стала. Но я не пойду у них на поводу!

Кристина ошеломленно уставилась на неё. После чего чисто автоматически выкинула из своей очаровательной головки все ненужное.

— Ну и ладно!! — весело кивнула она. — А теперь, по-моему, нам пора познакомиться с нашим новым домом!!

Взгромоздившись на скрипучий табурет, нянюшка Ягг сняла с верхней полки продолговатый, завернутый в бумагу предмет.

Матушка, скрестив руки на груди, следила за её действиями суровым взглядом.

— Дело-то в том, — щебетала нянюшка, чувствуя, как этот взгляд пронизывает её насквозь, — что мой последний муж, он однажды, как сейчас помню, это было после обеда, так вот, однажды он и говорит мне: «Знаешь, мать, а ведь стыдно было бы, если бы все твои знания ушли вместе с тобой — то есть когда ты уйдешь. Почему бы тебе не перенести что-нибудь на бумагу?» И с тех пор время от времени я что-то калякала на бумажках, а потом вдруг подумала: неплохо бы сделать все это красиво — …ну и отослала свои записи в Анк-Морпорк, там есть такие специальные люди, которые возятся с ещегодниками, и прикинь, взяли с меня всего ничего, а недавно прислали вот это, лично мне нравится, на славу постарались, ты сама посмотри, какие аккуратненькие получились буквочки…

— Так ты, стало быть, книжку написала! — не ослабляя интенсивности взгляда, прокомментировала матушка.

— О, это так, сборничек рецептов, — откликнулась нянюшка смиренней некуда. Таким голосом обычно просят у суровых судий о снисхождении.

— Да что ты смыслишь в стряпне? Ты ведь в жизни ничего не готовила.

— Неправда, у меня тоже есть фирменные блюда.

Матушка перевела свой испепеляющий взор на здоровенный том, что возлежал теперь у неё на руках.

«Радость Домовводства», — громко прочла она. — Автор — Ланкрская Ведьма. Ха! А почему ты собственное имя на обложку не поставила? На книгах надо ставить имя настоящего автора, чтобы все знали, кто написал этот бред.

— Это мой псевдотический ним, — объяснила нянюшка. — Господин Козлингер, ну, тот самый, главный по ещегодникам, сказал, что так будет гораздо таинственнее, а людям нравится таинственность.

Матушка перевела взгляд-буравчик на надпись внизу обложки. Там очень маленькими буквами было написано: «CXXVIIое Пириздание. Продано Более Двацати Тысятч Икзимпляров! Мы Исдаем Синсации. Пол Доллара».

— И ты послала им деньги, чтобы они напечатали эту чушь?

— Так, пустяки, пару долларов, — махнула рукой нянюшка. — Но ты посмотри, работа какая! А кроме того, деньги мне потом вернули. Даже с лихвой — они обсчитались на три доллара в мою пользу.

Матушка Ветровоск инстинктивно не доверяла книгам, но цифрам не доверяла ещё больше. Она пребывала в глубоком убеждении, что все написанное, скорее всего, чистое вранье, а стало быть, и цифры грешат тем же самым. Кроме того, именно к цифрам обычно прибегают люди, вознамерившиеся вас обсчитать.

Беззвучно шевеля губами, матушка размышляла о цифрах.

— О, — наконец сказала она очень тихим и спокойным голосом. — И на этом все? Больше ты этому Козлингеру не писала?

— Боги упаси. Иначе мне бы пришлось отдавать лишнее. Целых три доллара, не забывай! А их бы обязательно потребовали взад.

— Ну да, ну да, понимаю…

Матушка все ещё пребывала в мире цифр. Она пыталась сообразить, сколько это может стоить — сделать такую книжку. Вряд ли особо много: есть ведь нечто вроде печатных мельниц, они и выполняют за вас всю работу.

— В конце концов, три доллара это тебе не хухры-мухры, — нарушила ход её размышлений нянюшка.

— С этим я абсолютно согласна, — ответила матушка. — У тебя случайно не найдется карандаша? Ты ведь у нас грамотная, книжки строчишь!

— У меня есть грифельная доска.

— Давай сюда.

— Просто держу её под рукой. Вдруг увижу во сне какой-нибудь особый деликатес, чтобы тогда проснуться и сразу записать рецепт. Ха-ха.

— Ха-ха, — неопределенно откликнулась матушка.

Грифель заскользил по серой досточке. Бумага тоже должна что-то стоить. И наверняка продающему книгу надо заплатить пару пенни… На доске принялись выстраиваться столбики угловатых цифр.

— Давай я ещё чайку приготовлю, а? — предложила нянюшка, явно испытывая облегчение от того, что все так благополучно закончилось.

— Гм-м-м? — промычала матушка. Внимательно изучив результат, она дважды подчеркнула его. — Но ты ведь получила удовольствие? — вдруг спросила она. — Ну, то есть от своей писанины?

Из-за двери, ведущей в буфетную, высунулось радостная голова нянюшки Ягг.

— О да! — воскликнула нянюшка. — Деньги для меня не важны.

— А считать ты никогда не умела? — с той же задумчивостью продолжала матушка, обводя итоговую цифру в кружок.

— Эсме, ты ведь меня знаешь, — весело чирикнула нянюшка. — Терпеть не могу эти задачки. Сколько будет, если от двух фартингов отнять одну миску с бобами…

— Ну и хорошо. Потому что, согласно моим расчетам, господин Козлингер должен тебе гораздо больше, чем три доллара. Это если по-честному.

— Не в деньгах счастье, Эсме. Главное — здоровье, а остальное все…

— Итак, согласно моим расчетам и если по-честному, он должен тебе от четырех до пяти тысяч долларов, — так же спокойно произнесла матушка.

В буфетной что-то грохнуло.

— В общем, хорошо, что для тебя счастье не в деньгах, — рассуждала матушка Ветровоск. — Иначе тебе было бы совсем кисло. Ну, то есть если бы для тебя деньги что-то значили.

Из-за края двери вынырнуло бледное лицо нянюшки Ягг.

— Не может быть!

— Четыре-пять тысяч — это очень приблизительно. Скорее всего даже больше.

— Да быть того не может!

— Просто берешь цифры, складываешь, вычитаешь, делишь…

Нянюшка Ягг, охваченная благоговейным ужасом, взирала на собственные пальцы.

— Но это ведь целое…

Она прервалась. «Состояние» — единственное слово, которое сейчас приходило ей на ум, но оно несколько не соответствовало ситуации. Ведьмы не оперируют понятиями рыночной экономики.

И, честно говоря, не только ведьмы — все население Овцепиков живет себе поживает и даже не подозревает о том, что где-то существует такая штука, как экономика. Пятьдесят долларов тут уже считаются целым состоянием. А сто долларов — это, это… это два состояния.

— В общем, это очень много денег, — слабым голосом закончила нянюшка. — Что бы я стала делать с такими деньжищами?

— Откуда мне знать? — пожала плечами матушка Ветровоск. — А с тремя долларами ты что сделала?

— Положила в копилку на камине, — ответила нянюшка Ягг.

Матушка одобрительно кивнула. Подобную финансовую политику она одобряла.

— Честно говоря, ума не приложу, и чего столько шуму из-за какой-то поваренной книги, — добавила она. — Обычный сборник рецептов, ничего осо…

В комнате воцарилась тишина. Слышно было лишь, как нянюшка Ягг переминается с ноги на ногу.

— Гита, это ведь самый обычный сборник рецептов? — наконец произнесла матушка голосом, исполненным подозрительности и ещё более зловещим от того, что матушка сама ещё не совсем поняла, что именно тут не так.

— О да! — поспешила ответить нянюшка, упорно избегая матушкиного взгляда. — Да. Обычные рецепты и все такое. Да.

Матушка буравила её взглядом.

— Только рецепты?

— Да. Конечно. О да. Ну и… кое-какие кулинарные анекдотцы.

Матушка не сводила с неё глаз. В конце концов нянюшка сдалась.

— Э-э… Посмотри рецепт под названием Знаменитый Морковно-Устричный Пирог, — произнесла она. — Двадцать пятая страница.

Матушка зашелестела страницами. Её губы начали беззвучно проговаривать буквы. А потом:

— Понятно. Что-нибудь ещё?

— Э-э… Алтеевые Пальчики с Корицей… Семнадцатая страница.

Матушка прочла и этот рецепт.

— И?

— Э-э… Сельдереевый Восторг… Десятая страница.

Матушка ознакомилась и с этим.

— Лично меня этот твой рецепт в восторг не привел, — произнесла она. — Дальше.

— Э-э… Ну, ещё Забавные Пудинги и Натортные Украшения. Они все собраны в главе шестой, там можно читать подряд. Я их даже проиллюстрировала.

Матушка обратилась к шестой главе. Пару раз ей пришлось перевернуть книгу вверх ногами.

— Ты про что сейчас читаешь? — поинтересовалась нянюшка Ягг.

Как-никак, она ведь была автором, а нет на свете такого автора, который бы не жаждал поскорее узнать реакцию читателей.

— Про Клубничную Выкрутку.

— А-а! Очень смешная штука.

Однако матушке, судя по всему, было не смешно. Она аккуратно закрыла книгу.

— Гита, — сказала она, — ответь мне на очень важный вопрос. Есть ли в этой книге хоть одна страница, хотя бы один рецепт, который так или иначе не был бы связан с… известным процессом?

Нянюшка Ягг, красная, как яблоко, надолго задумалась.

— Овсянка, — наконец произнесла она.

— Неужели?

— Да. Э-э. Хотя, пожалуй, нет, туда ведь надо добавлять мою специальную медовую смесь, а поэтому…

Матушка перекинула пару страниц.

— А что ты скажешь на это? Невинные Пампушки?

— Ну-у-у, готовить ты их начинаешь как самые невинные пампушки, — нянюшка снова начала переминаться с ноги на ногу, — но потом они превращаются в Искусительные Булочки.

Матушка опять принялась рассматривать обложку. «Радость Домовводства»…

— И ты все это собрала и послала в Анк-Морпорк?

— Как-то само собой получилось, честно.

Нельзя сказать, что матушка Ветровоск была ветераном на полях любовных сражений. Скорее, она выступала в роли стороннего зрителя, внимательно наблюдавшего за происходящим со стороны, и поэтому была в курсе всех правил. Ничего удивительного, что книжонка идёт нарасхват, как пирожки с пылу с жару. Какой рецепт ни открой, везде говорится, как этого пылу-жару поддать. Странно, что страницы не жгутся.

И автором значится некая «Ланкрская Ведьма». А дольнему миру — и нечего тут скромничать — прекрасно известно, кто есть Ланкрская Ведьма. Стало быть, книгу написала матушка Ветровоск.

— Гита Ягг, — зловеще произнесла она.

— Да, Эсме?

— Гита Ягг, посмотри мне в глаза.

— Прости меня, Эсме.

— Здесь написано «Ланкрская Ведьма».

— Я не подумала, Эсме.

— Ты немедленно отправишься в город, встретишься с господином Козлингером и прекратишь это безобразие, ясно? Я не хочу, чтобы люди смотрели на меня и думали о Банановом Изумлении. Более того, я не верю в Банановое Изумление. А ещё мне бы очень не хотелось, чтобы, когда я иду по улице, вслед мне неслись всякие скользкие шуточки о бананах.

— Да, Эсме.

— Поэтому для верности я отправлюсь с тобой.

— Хорошо, Эсме.

— И мы поговорим с этим человеком о твоих деньгах.

— Ладно, Эсме.

— Заодно заглянем к молодой Агнессе, посмотрим, все ли у неё в порядке.

— Конечно, Эсме.

— Но действовать нужно дипломатично. Нам ни к чему, чтобы люди думали, будто мы суем нос в чужие дела.

— Разумеется, Эсме.

— Я никогда не совала свой нос в чужие дела, в этом меня никто не упрекнет.

— Нет, Эсме.

— Ты хотела сказать: «Нет, Эсме, в этом тебя никто не упрекнет»? Я правильно поняла твою реплику?

— О да, Эсме.

— Ты уверена?

— Абсолютно уверена, Эсме.

— Отлично.

Матушка выглянула в окно, окинула взглядом умирающие листья, серое небо и с удивлением почувствовала, что её тоска куда-то подевалась. Всего лишь накануне будущее казалось мрачной бездной одиночества. А сегодня оно сулит множество изумления (пусть даже и бананового), ужасы, всякие опасности…

Разумеется, не матушке Ветровоск, кому-то другому.

Нянюшка Ягг, снова скрывшись в буфетной, тихонько улыбнулась сама себе.

Агнесса кое-что знала о театре. В Ланкр периодически заезжала одна бродячая труппа. Сцена у них была раза в два больше положенной на землю двери, а «кулисы» состояли из куска мешковины, за которым один актер обычно пытался переодеть штаны и парик одновременно, в то время как второй актер, скажем в обличье короля, торопливо дымил самокруткой.

Здание Оперы было почти таким же большим, как дворец патриция, но гораздо более роскошным. Оно занимало площадь в добрых три акра. При нем была конюшня для двадцати лошадей, а в подвале жили два слона; Агнесса любила проводить там время, потому что по сравнению с ней слоны были просто огромными, и это придавало ей уверенности.

За сценой располагались комнаты с высокими потолками, где хранили декорации для множества спектаклей. А ещё где-то в здании размещалась балетная школа. Как раз в эту самую минуту на сцене несколько девочек в уродливых шерстяных гамашах выполняли ежедневные упражнения.

Внутреннее устройство здания Оперы — по крайней мере, устройство задника сцены — наводило Агнессу на мысли о будильнике, который её брат однажды разобрал в надежде найти заветный тик-так. Это было уже почти и не здание вовсе, а некая машина. Декорации, занавеси, веревки свисали из мрака, напоминая ужасных существ, что поселились в заброшенном подвале. Сцена была лишь крошечной частью этой машины, пятачком света в огромном, запутанном, мрачном лабиринте, полном сложных и важных механизмов…

Откуда-то сверху, из темноты, покачиваясь на воздушных волнах, приплыл клок пыли и упал ей на плечо. Агнесса смахнула его.

— По-моему, я слышала чей-то голос, — произнесла она.

— Это, наверное, Призрак!! — воскликнула Кристина. — У нас ведь есть свой Призрак, ты знаешь?! О, ты заметила, я сказала «у нас»!! Ну разве это не чудесно?!

— Человек в белой маске, — кивнула Агнесса.

— О?! Так ты, значит, слышала о нем?!

— Что? О ком?

— О Призраке?!

Вот дрянь, подумала Агнесса. Она опять попалась. Думала, что её прошлое осталось позади… и попалась. Надо быть осторожнее. Она знала некоторые вещи, а откуда — сама не знала, просто знала, и все. Такое зачастую выводит людей из равновесия. И это определенно выводило из равновесия её.

— О, я просто… наверное, кто-то сказал мне… — пробормотала она.

— Говорят, он невидимка и разгуливает по Опере!! То его замечают на галерке, а потом — вжик, и он уже за кулисами!! И никто не знает, как это у него получается!!

— В самом деле?

— А ещё говорят, он смотрит каждое представление!! Поэтому в восьмую ложу никогда не продают билеты!!

— В восьмую ложу? — переспросила Агнесса. — А что такое ложа?

— Ну, ложи!! Ты что, не знаешь?! Это где сидят самые важные зрители!! Пойдем, я покажу!

Приблизившись к краю сцены, Кристина грациозно помахала пустому зрительному залу.

— Ложи!! — воскликнула она. — Вот там!! А вон там, высоко, раёк!!

В огромном зале её голосу вторило звучное эхо.

— А почему самые важные зрители не сидят в райке? Судя по названию, там должно быть лучше всего.

— О нет!! Самые важные люди всегда сидят в ложах!! Или в партере!!

— А там кто сидит? — показала пальцем Агнесса. — Оттуда тоже, наверное, хорошо видно…

— Ты что, совсем дура?! Это же оркестровая яма!! Для музыкантов!!

— Ну, в этом есть смысл. Э-э… А которая ложа восьмая?

— Не знаю!! Но говорят, что, если когда-нибудь в эту ложу продадут билеты, случится ужасное!! Ну разве этоне романтично?!

По непонятной причине взгляд практичной Агнессы как магнитом притягивала к себе огромная люстра, нависающая над зрительным залом словно фантастическое морское чудовище. Толстая веревка исчезала во мраке под потолком.

Послышался тихий звон стеклянных подвесок.

Очередная вспышка предвидения (с которыми Агнесса все время безуспешно боролась) высветила в её сознании предательский образ.

— Эта люстра… Мне кажется, скоро тут что-то случится. Что-то плохое, — пробормотала Агнесса.

— Да что ты!! Такого не может быть!! — всплеснула ладошками Кристина. — Я абсолютно уверена, тут все предусмотрели и…

Вдруг по залу прокатился мощный аккорд, заставивший сцену вздрогнуть. Люстра недовольно зазвенела, откуда-то сверху посыпалась штукатурка.

— Что это было? — испуганно спросила Агнесса.

— Дурочка, ты что, никогда органа не слышала?! Он такой большой, что установлен за сценой!! Пошли, посмотрим!!

Подбежав к органу, они обнаружили, что вокруг него уже толпятся другие работники Оперы. Неподалеку валялось перевернутое ведро, прямо посреди озерца зеленой краски.

Один из плотников, стоявших рядом с Агнессой, протянул руку и взял конверт, который лежал на стуле у органа.

— Это послание нашему боссу, — произнес он.

— А вот когда мне приходит письмо, почтальон просто стучит в дверь, — высказалась какая-то балеринка и захихикала.

Агнесса посмотрела вверх. В затхлом мраке лениво покачивались веревки. На какое-то мгновение ей почудилось, будто там, наверху, мелькнуло что-то белое. Мелькнуло и тут же пропало.

А потом она вдруг увидела, что под потолком, запутавшись в канатах, дергается какая-то фигура.

Сверху капнуло что-то влажное и липкое и разбрызгалось по клавишам органа.

Вокруг уже вовсю вопили, когда Агнесса вытянула руку, коснулась быстро расширяющейся лужицы и понюхала палец.

— Это кровь! — заорал плотник.

— Точно кровь? — воскликнул музыкант.

— Кровь!! — заверещала Кристина. — Кровь!!

«Такова моя судьба, — грустно подумала Агнесса. — Сохранять хладнокровие, пока все вокруг орут и бегают». Она опять понюхала палец.

— Э-э, прошу прощения… — робко сказала она. — Но вообще-то, это скипидар.

Запутавшаяся в канатах фигура скорбно застонала.

— Может, нам снять его оттуда? — добавила Агнесса.

Карло Резакофф был скромным резчиком по дереву. Но скромным его делала вовсе не профессия. Он оставался бы таким же скромным, даже если бы ему принадлежали пять лесопилок. Он от природы был скромным.

Итак, со свойственной ему непритязательностью Карло Резакофф складывал бревна на перекрестке дороги, ведущей к Ланкру, и главного горного тракта, когда к этому же самому перекрестку с грохотом подкатила деревенская телега и высадила двух старушек в черном. В одной руке каждая из старушек держала помело, а в другой — котомку.

Старушки яростно спорили. Причём это была не какая-нибудь скоротечная ссора типа «поругались, и хватит». Пререкания, судя по всему, начались не вчера, обрели хроническую форму и грозили затянуться как минимум на ближайшее десятилетие.

— Все, конечно, очень здорово, но ведь три доллара-то мои! Почему ты должна решать, как мы туда отправимся?

— Мне нравится летать.

— А я тебе говорю, Эсме, в это время года на помеле продует насквозь. Сквозняк заберется тебе в такие места, о которых ты даже не подозреваешь.

— Да ну? Так просвети меня, что же это за места такие?

— О, Эсме!

— И нечего на меня о-эсмекать! Это не я изобрела Восхитительные Свадебные Трюфеля со Специальными Губчатыми Пальчиками.

— Вот и Грибо не любит летать на помеле. У него очень чувствительный желудок.

Резакофф вдруг заметил, что одна из котомок лениво шевелится.

— Гита, он у меня на глазах сожрал полскунса и не подавился. Так что не рассказывай мне сказки про его чувствительный желудок, — поморщилась матушка, у которой коты в принципе вызывали антипатию. — А кроме того… он опять занимался Этим.

Нянюшка Ягг ответила ей беззаботным взмахом руки.

— О, Этим он занимается только иногда, когда уж совсем припрет.

— Он занимался Этим не далее как на прошлой неделе, в курятнике старушки Общипец. Та отправилась посмотреть, что там за шум, так этот наглец даже не потрудился скрыться, а так и продолжал заниматься Этим прямо у неё на глазах. Она потом долго отлеживалась.

— Бедняжка, он, наверное, испугался ещё больше ейного, — встала на защиту своего любимца нянюшка.

— Ты же сама знаешь, какая опасная штука эти заграницы. Они разлагающе действуют на неокрепшие умы, — нахмурилась матушка. — Вот ты таскала за собой повсюду этого своего котяру, и теперь посмотри, что он… Да, что такое?

К ним робко приближался Резакофф — в полуприседе, характерном для человека, который, с одной стороны, пытается привлечь к себе внимание и в то же время не хочет лезть в чужие дела.

— Прошу прощения, дамы, вы не дилижанс случаем ждете?

— Его самого, — обрубила та, что повыше.

— Гм, боюсь, следующий дилижанс тут не останавливается. Он едет прямиком до Рыбьих Ручьев.

Старушки наградили его парой вежливых взглядов.

— Большое спасибо, — ответила высокая и опять повернулась к своей компаньонке. — О чем я? А, да. Старушка Общипец долго не могла оправиться от потрясения. Я даже думать боюсь, чему он научится в этой нашей поездке.

— Без меня он чахнет. Он принимает пищу только из моих рук.

— Да. Потому, что все остальные уже не раз пытались его отравить. И знаешь, я этих людей понимаю!

Резакофф печально покачал головой и вернулся к своим бревнам.

Через пять минут из-за поворота показался дилижанс. Лошади мчались во весь опор. Вот он поравнялся со старушками…

…И остановился. То есть его колеса вдруг заклинило, а лошади ни с того ни с сего встали как вкопанные.

Это было не столько торможение, сколько вращение вокруг своей оси, постепенно сошедшее на нет ярдов через пятьдесят. Возница к тому времени очутился на дереве.

Старушки, не прекращая своего спора, дружно двинулись к дилижансу.

Одна из них ткнула помелом в возницу.

— Два билета до Анк-Морпорка, пожалуйста. Тот приземлился на дорогу.

— Что значит два билета до Анк-Морпорка? Дилижанс здесь не останавливается!

— По-моему, он сейчас стоит.

— Так это ваших рук дело?

— Наших?

— Послушай, госпожа, даже если бы я здесь останавливался, билеты стоят по сорок, дьявол их раздери, долларов каждый!

— О.

— И почему вы с метлами? — вдруг заметил возница. — Вы что, ведьмы?

— Да. А что, для ведьм у вас особые правила? Или, может, отношение особое?

— Отношение самое обычное! У нас ведьм считают «старыми вешалками, которые любят совать нос не в свои дела»!

На некоторое время воцарилась тишина, а потом, почти сразу, разговор снова продолжился, но уже в совершенно ином ключе. Просто из него как будто бы пропала пара-другая реплик.

— Так как ты сказал, молодой человек?

— Два пригласительных билета до Анк-Морпорка. Для нашей компании это большая честь.

— А места будут внутри? На крыше мы не поедем.

— Само собой, госпожа, конечно внутри. Прошу прощения, тут лужа, я сейчас на колени встану, а вы с моей спины переберетесь прямо в дилижанс. И ножек не замочите.

Дилижанс тронулся. Провожая его взглядом, Резакофф довольно улыбнулся. Оказывается, люди ещё не забыли, что такое хорошие манеры, и это приятно.

С огромными трудностями, после громких криков и долгого распутывания канатов под крышей, таинственного незнакомца наконец опустили на сцену.

Бедняга насквозь пропитался краской и скипидаром. Его сразу окружила стремительно растущая толпа из свободного на данный момент персонала и актеров, увиливающих от репетиции.

Опустившись на колени, Агнесса расстегнула пострадавшему ворот рубахи и ослабила веревку, перетянувшую ему шею и грудь.

— Кто-нибудь его знает? — спросила она.

— Да это же Томми Крипс, — узнал один из музыкантов. — Он красит декорации.

Застонав, Томми открыл глаза.

— Я видел его! — пробормотал он. — Это ужасно!

— Видел кого? — спросила Агнесса.

Она огляделась, и у неё вдруг возникло такое ощущение, будто она только что вмешалась в чужой разговор. Со всех сторон доносились голоса.

— Жизель говорила на прошлой неделе, что тоже видела его!

— Он здесь!

— Опять началось!

— Значит, мы все обречены?! — пискнула Кристина.

Томми Крипс схватил Агнессу за запястье.

— У него лицо как у Смерти!

— У кого?

— У Призрака!

— Какого при…

— Белый череп! И совсем без носа!

Пара балеринок хлопнулись в обморок — но осторожно, чтобы не испачкать сценические костюмы.

— Как же он тогда… — начала было Агнесса.

— И я тоже его видел!

Все как один дружно повернулись.

По сцене шёл пожилой человек в древней оперной шляпе, через плечо — котомка. Свободной рукой он выразительно (даже чересчур выразительно) крутил в воздухе, словно знал нечто ужасное и с нетерпением предвкушал ту минуту, когда по всем спинам в радиусе ста метров побегут огромные холодные мурашки. Котомка, по-видимому, содержала в себе что-то живое, поскольку дергалась и подпрыгивала на плече у незнакомца.

— Я видел его! Ооооооооодаа! В огромном черном плаще! Лицо без глаз, а вместо глаз черные дыры! Ооооооо! И…

— На нем что, маска была? — осведомилась Агнесса.

Старик прервался и одарил её мрачным взглядом. Очевидно, этот свой взгляд он приберегал для тех людей, кто упорно пытается привнести толику здравомыслия, как раз когда ситуация приобретает столь заманчиво-депрессивную окраску.

— И носа у него тоже не было! — возопил он, не удостоив её ответом.

— Это я уже сказал, — с заметной досадой пробормотал Томми. — И очень громко. Так что это все уже знают.

— Если у него нет носа, как же он ню… — снова засомневалась Агнесса, но никто её не слушал.

— А про глаза ты говорил? — деловито осведомился старик.

— Только-только собирался, — отрезал Томми. — Да, так вот, а глаза у него, как…

— Вы ведь описываете какую-то маску? — громко спросила Агнесса.

Теперь уже все вокруг посмотрели на неё с выражением, которое обычно свойственно уфологам, услышавшим фразу «Эй, а ведь если присмотреться, то видно, что это всего лишь стая гусей».

Человек с котомкой звучно откашлялся.

— Как бездонные бездны, вот какие у него были глаза, — сообщил он, правда уже без прежнего вдохновения. Удовольствие было испорчено. — Бездонные бездны, — кисло повторил он. — Сам видел. А носа, повторюсь, не было. На этом все, спасибо за внимание.

— Ну точно, самый что ни на есть Призрак! — воскликнул один из рабочих сцены.

— Он выпрыгнул из-за органа, — поведал Томми Крипс. — А в следующую секунду вокруг моей шеи уже обвилась веревка и я висел вверх ногами!

Присутствующие перевели взгляды на человека с котомкой. Интересно, чем он пойдет в ответ на это?

— Гигантские черные дыры, — выдавил тот, очевидно предпочитая держаться уже изведанной территории.

— Та-ак, что здесь у нас происходит?

По боковому проходу приближалась внушительная фигура. У вновь прибывшего были волнистые черные волосы, тщательно уложенные таким образом, чтобы придать им вид легкой взъерошенности, как будто от дуновения беззаботного ветерка. Но лицо под шевелюрой было лицом организатора. Мужчина кивнул старику с котомкой.

— Что это ты на меня так уставился, а, господин Хвать? — осведомился он.

Старик тут же опустил глаза.

— Я говорю только то, что видел, господин Зальцелла, — произнес он. — Я много чего вижу, вот так-то…

— И все через донышко бутылки. Уж меня-то тебе не обмануть, старый бездельник. Ну, что случилось с Томми?

— Это был Призрак, господин Зальцелла! — воскликнул Томми в восторге от шанса опять выйти на авансцену. — Он на меня ка-ак набросился! И по-моему, у меня сломана нога, — быстро добавил он тоном человека, который вдруг осознал некоторые неприятные последствия случившегося.

По идее, на слова Томми вновь прибывший должен был отреагировать какой-нибудь репликой, типа «Призрак? Никаких призраков не бывает». Во всяком случае, Агнессе показалось, что у господина Зальцеллы лицо человека, который на подобные суеверия реагирует именно так. Но вместо этого он сказал:

— Значит, опять появился? И куда он делся потом?

— Я не видел, господин Зальцелла. Набросился на меня — и тут же куда-то скрылся!

— Эй, кто-нибудь, помогите Томми добраться до буфета, — приказал Зальцелла. — И позовите доктора…

— Нога у него не сломана, — произнесла Агнесса. — Но на шее серьезный ожог от веревки, а в ухо ему налилась краска.

— Да кто ты такая, госпожа, чтобы судить, что у меня сломано, а что нет?.. — возмутился Томми.

Сломанная нога — это куда благороднее, чем какая-то краска, залившая ухо. Куда больше возможностей.

— Я… э-э… я немного училась, — замялась Агнесса и поспешила добавить: — Но ожог очень тяжелый и чреват посттравматическим шоком.

— В таких случаях очень помогает бренди, правда ведь? — сразу согласился Томми. — Может, кто-нибудь попробует влить сквозь мои крепко сжатые губы пару-другую капель?

— Огромное спасибо, Пердита. Так, — Зальцелла обвёл взглядом собравшихся, — ну, что мы здесь толпимся? Все по местам и работать.

— Огромные черные дыры, — упорно твердил Хвать. — Гигантские и пустые.

— Да-да, Хвать, и тебе спасибо. А теперь помоги Рону отвести Крипса в буфет. Пердита, ты иди сюда. И ты, Кристина, тоже.

Обе девушки послушно вытянулись перед главным режиссером.

— Вы сами что-нибудь видели? — спросил Зальцелла.

— Лично я видела огромное существо с огромными хлопающими крыльями и гигантскими черными дырами вместо глаз!! — мгновенно воскликнула Кристина.

— А я только видела, как под потолком мелькнуло что-то белое, — пожала плечами Агнесса. — Извините…

Сказав это, она покраснела. Опять от неё никакого толку. Вот Пердита на её месте увидела бы таинственную фигуру в плаще или ещё что-нибудь… интересное.

Зальцелла улыбнулся.

— Насколько я понял, ты видишь вещи такими, какие они есть? — произнес он. — Сразу видно, дорогуша, ты в опере совсем недавно. Однако должен заметить, что для разнообразия приятно встретить здесь уравновешенного, здравомыслящего человека…

— О нет! — снова раздался чей-то вопль.

— Призрак!! — автоматически взвизгнула Кристина.

— Э-э, не совсем. Это крикнул молодой человек, он за органом, — поправила Агнесса. — Извините…

— К тому же ещё и наблюдательного, — прокомментировал Зальцелла. — В то время как ты, Кристина, насколько я могу судить, прекрасно вписываешься в обстановку. Ну, Андре, в чем дело?

Из-за органных труб высунулась белокурая шапка волос.

— Кто-то тут неплохо порезвился, господин Зальцелла, — скорбно произнес юноша. — Меха, струны, педали… Все приведено в негодность. Инструмент сломан. Мне не извлечь из него даже простенькой мелодии. А ведь этот орган бесценен.

Зальцелла вздохнул.

— Отлично. Я поставлю в известность господина Бадью, — сказал он. — Всем спасибо. И, хмуро кивнув Агнессе, зашагал прочь.

— Зря ты так с людьми… — неопределенно посетовала нянюшка Ягг, когда дилижанс начал набирать скорость.

Дружелюбно улыбаясь во весь рот, она окинула взглядом остальных путешественников, ещё не пришедших в себя после неожиданной остановки.

— Утречко доброе, — произнесла она, роясь в мешке. — Меня зовут Гита Ягг, у меня пятнадцать детей, а это моя подружка Эсме Ветровоск, мы едем в Анк-Морпорк. Может, кто-нибудь хочет сэндвич с яйцом? Я с собой много прихватила. На них, правда, спал котик, но с ними ничегошеньки не случилось, вот, смотрите, их только разогнуть — и ешь на здоровье! Нет? Ну, как вам будет угодно. Так, посмотрим, что у нас там ещё… Ага! Ни у кого открывалки для пива нет?

Мужчина в углу подал знак, означающий, что у него может найтись указанный предмет.

— Отлично, — довольным тоном промолвила нянюшка Ягг. — А из чего мы будем пить? Посуда какая-нибудь есть?

Тут же кивнул ещё один мужчина, готовый внести свою лепту в предстоящее пиршество.

— Вот и ладненько, — одобрила нянюшка Ягг. — А теперь самое главное: бутылки пива ни у кого не найдется?

Все путешественники в ужасе взирали на нянюшку и её мешок, а поэтому матушка невольно оказалась как-то в стороне от происходящего. Воспользовавшись этим, она решила повнимательнее разглядеть попутчиков.

Путь дилижанса лежал через Овцепики и дальше — по лоскутному одеялу равнин с заплатками-деревушками. Сорок долларов стоило только выбраться из Ланкра — во сколько же обойдется дальнейшая дорога? И что это за люди, которые согласны потратить большую часть двухмесячного жалованья на то, чтобы путешествовать быстро и без удобств?

Тощий типчик, вцепившийся в свой мешок, скорее всего, шпион, заключила матушка. Толстяк, предложивший стакан под пиво, смахивал на какого-нибудь торговца; у него был неприятный цвет лица, свидетельствующий о том, что этот человек не просто любил приложиться к бутылке, но практически не выпускал её из своих объятий.

«Шпион» и «торговец» жались на одном конце скамьи, потому что другую её часть занимал некто, своими пропорциями весьма смахивающий на волшебника. Лицо его было прикрыто носовым платком, и он испускал храпы с регулярностью гейзера — даже внезапная остановка дилижанса, судя по всему, его не разбудила. В целом выглядел «волшебник» так, как будто единственное, что ему порой досаждало в жизни, это тенденция мелких предметов притягиваться к нему, ну и периодические приливы-отливы.

Нянюшка Ягг все продолжала увлеченно копаться в своем мешке, а в подобных случаях нянюшкин рот, минуя мозг, подключался напрямую к глазным яблокам.

А ещё нянюшка привыкла путешествовать на помеле. Наземное путешествие на большое расстояние было ей в новинку, поэтому она тщательно подготовилась.

— …Нукыся… сборник кроссвордов для долгих путешествий… подушечка… тальк… капкан на комаров… разговорник… пакет, в который рвать… о-о!

Аудитория, которая за время этой литании умудрилась вопреки всем физическим законам ужаться так, чтобы оказаться ещё дальше от нянюшки, внимала её речам с расширившимися от потрясения глазами.

— Что такое? — осведомилась матушка.

— Как ты думаешь, эта телега часто делает остановки?

— А в чем дело?

— Нужно было сходить кой-куда на дорожку. Прошу прощения. Это все от качки. Кто-нибудь знает, в этой коробке есть туалет? — бодро спросила нянюшка.

— Э-э, — произнес предполагаемый шпион, — обычно мы ждем до следующего города, ну а в самых крайних случаях…

Он вовремя прикусил язык, чуть было не добавив: «И окно сойдет». Для мужчины, путешествующего по ухабистым деревенским дорогам, это действительно был выход. Однако «шпиона» остановило ужасное предчувствие, что сидящая рядом с ним кошмарная старушка может отнесись к его предложению всерьез.

— До Охулана совсем недалеко, — пробормотала матушка, тщетно пытавшаяся чуть-чуть подремать. — Подожди капельку.

— Этот дилижанс в Охулане не останавливается, — подсказал «шпион».

Матушка Ветровоск подняла голову.

— Раньше не останавливался, — поправила она «шпиона».

Господин Бадья сидел в своем кабинете, пытаясь разобраться в бухгалтерских отчетах Оперы.

Но тщетно. Раньше у него никогда не возникало трудностей с бухгалтерскими документами, однако эти бумажки были родственны бухгалтерии примерно в той же степени, в какой песок родствен часовому механизму.

Нечаст Бадья всегда любил оперу. Он правда ничего в ней не понимал, но океан, к примеру, он тоже не понимал, и что ж теперь, ему нельзя любить океан? Оперу он рассматривал как дело, которым вполне можно заняться, скажем, на пенсии. Кроме того, предложение было слишком выгодным, чтобы упустить его. В бизнесе, которым он занимался до сих пор (оптовая продажа сыра, молока и их производных), наступили суровые времена, поэтому Нечаст Бадья и решил пуститься в более спокойные воды мира искусств.

Предыдущие владельцы поставили несколько очень даже неплохих опер. Жаль, что их гений не распространялся на бухгалтерскую отчетность. Создавалось впечатление, что деньги снимались со счетов в любой момент, когда возникала потребность в наличных средствах, а система финансовой отчетности главным образом состояла из записок на клочках бумаги, типа: «Взял тридцатку, чтобы заплатить К. Верну в понедельник. Р.» Кто такой Р.? А К. кто такой? И зачем он взял деньги? В мире сыров и молочных продуктов такие штучки никому не сходят с рук.

Дверь отворилась. Бадья оторвался от записей.

— А, Зальцелла, — приветствовал он. — Спасибо, что заглянул. Ты случайно не знаешь, кто такой К.?

— Нет, господин Бадья.

— А Р.?

— Боюсь, что и его я не знаю. — Зальцелла пододвинул себе стул.

— У меня на это ушло все утро, но в конце концов я все-таки подсчитал, что за пуанты мы платим более полутора тысяч долларов в год, — с этими словами Бадья помахал бумажным листком.

Зальцелла кивнул.

— Да, на кончиках пальцев они здорово протираются.

— Но это же нелепо! Я до сих пор ношу башмаки отца!

— Только пуанты — это не башмаки вашего отца. Скорее они похожи на перчатки для ног, и очень тонкие, — объяснил Зальцелла.

— Да ну? Ничего себе перчаточки! Стоят семь долларов пара и снашиваются мгновенно! За несколько представлений! Должен же быть какой-то способ сэкономить…

Зальцелла смерил нового работодателя долгим, холодным взором.

— Может, нам стоит попросить балерин проводить побольше времени в воздухе? — наконец предложил он. — Ну, подкинут их на несколько раз больше, с них ведь не убудет.

Лицо Бадьи приняло озадаченный вид.

— А что, это сработает? — подозрительно спросил он.

— Если балерин все время будут швырять туда-сюда, им не придется ходить. А значит, пуанты будут меньше изнашиваться, правильно? — ответил Зальцелла тоном человека, которому точно известно, что в этой комнате он самый умный из присутствующих.

— А ведь и верно. Точно. Поговори с главной по балету, хорошо?

— Обязательно. Уверен, она с восторгом отнесется к нашему предложению. Ну надо же, одним махом вы урезали расходы наполовину.

Бадья просиял.

— Что очень кстати, — продолжал Зальцелла. — Поскольку есть один вопрос, который мне хотелось бы с вами обсудить…

— Да-да?

— Помните, у нас раньше был орган?

— Был? В каком это смысле был? — воскликнул Бадья. — Судя по всему, речь пойдет об очень дорогостоящих вещах. Ладно, выкладывай. Что у нас имеется?

— У нас имеются много-много трубок и кое-какие клавиши, — отрапортовал Зальцелла. — Все остальное восстановлению не подлежит.

— Но что случилось? Кто посмел?

Зальцелла откинулся на спинку стула. Вообще-то, человек он был незлобивый, но сейчас Зальцелла неожиданно ощутил, что получает немалое удовольствие от происходящего.

— А скажите, господин Бадья, — спросил он, — когда господа Пнигус и Кавалья продавали вам Оперу, они случаем не упоминали ни о чем… гм, сверхъестественном?

Бадья поскреб в затылке.

— Э-э… вроде упоминали. После того как я подписал договор и выложил денежки. Они вроде как пошутили. Сказали: «О, кстати, ходят слухи, что в Опере водится призрак, причём не просто призрак, а в смокинге, ха-ха, смех да и только, ох уж эти творческие натуры, ну прям как дети малые, ха-ха, но на всякий случай, чтобы не столкнуться с настоящим бунтом, никогда не продавайте на премьерах билеты в восьмую ложу, ха-ха». Я хорошо помню эти их слова. Когда платишь тридцать тысяч долларов, память как-то вдруг обостряется. А потом Пнигус и Кавалья сразу убыли. На довольно быстром экипаже, как мне теперь припоминается.

— О! — Зальцелла почти улыбался. — Ну что ж, теперь, когда чернила уже давно просохли, пожалуй, стоит просветить вас относительно небольшой детали…

Птички пели. Ветер, словно погремушками, играл сухими коробочками вереска. Поднеси ухо к одной из них — и слышно, как внутри перекатываются и погромыхивают семена.

Матушка Ветровоск обследовала кюветы в поисках интересных трав.

Высоко над холмами сарыч издал пронзительный крик и ушел в вираж.

Дилижанс стоял на обочине — хотя на самом деле должен был вовсю нестись по дороге по крайней мере в двадцати милях отсюда.

Наконец матушке надоело. Она бочком придвинулась к скоплению кустов дрока.

— Эй, Гита, ты там как?

— Прекрасно, прекрасно, — откликнулся приглушенный голос.

— По-моему, возница начал проявлять легкие признаки нетерпения.

— Природу торопить бесполезно, — последовал философский ответ.

— Ну, я-то здесь ни при чем. Это ведь ты сказала, что на помеле слишком дует.

— Слушай, Эсме Ветровоск, лучше сделай кое-что полезное, — послышалось из-за кустов. — Буду очень тебе обязана, если ты нарвешь мне щавеля или лопухов.

— Щавеля и лопухов? И что ты намерена с ними делать?

— Я намерена сказать: «О, какое счастье, большие листья, как раз то, что мне нужно!»

На некотором расстоянии от кустарника, в котором нянюшка Ягг приобщалась к природе, раскинулось безмятежное под тихим осенним небом озеро.

В камыше умирал лебедь. По крайней мере, ему пришло время умереть.

Однако возникла непредвиденная заковыка.

Смерть, утомившись, присел на бережку.

— ПОСЛУШАЙ, — сказал он. — Я ЗНАЮ, ЕСТЬ ОПРЕДЕЛЕННЫЙ ПОРЯДОК. ЛЕБЕДИ ПЕРЕД СМЕРТЬЮ ПОЮТ. ПОЮТ ВСЕГО ОДИН РАЗ В ЖИЗНИ — И КАК РАЗ ПЕРЕДО МНОЙ. ИМЕННО ОТСЮДА И ПОШЛО ВЫРАЖЕНИЕ «ЛЕБЕДИНАЯ ПЕСНЯ». ТАК ТРОГАТЕЛЬНО. ДАВАЙ ПОПРОБУЕМ ЕЩЕ РАЗ.

Из тенистых закоулков своего одеяния он извлек камертон и слегка тронул его косой.

— ВОТ НУЖНАЯ НОТА…

— Не-ка! — ответил лебедь, качая головой.

— ПОЧЕМУ? ТЕБЕ ЧТО-ТО НЕ НРАВИТСЯ?

— Наоборот, мне тут очень нравится, — сообщил лебедь.

— УВЫ, НИЧЕГО НЕ МОГУ ПОДЕЛАТЬ.

— А тебе известно, что я ударом крыла легко ломаю человеку руку?

— МОЖЕТ, Я НАЧНУ, А ТЫ ПОДПОЕШЬ? ЗНАЕШЬ «СЕРЕНАДУ СОЛНЕЧНОЙ ДОЛИНЫ»?

— Дрянь из слюнявых фильмов! Я, между прочим, лебедь!

— ТОГДА, МОЖЕТ, «КОРИЧНЕВЫЙ КУВШИНЧИК»? ХА-ХА-ХА, ХЕ-ХЕ-ХЕ, ЗВЯК-ЗВЯК-ЗВЯК…

— И это называется песня? — Лебедь разгневанно зашипел и, качнувшись всем телом, переступил с одной перепончатой лапы на другую. — Не знаю, откуда ты родом, мужик, но в наших местах в музыке разбираются куда лучше.

— В САМОМ ДЕЛЕ? ТАК, МОЖЕТ, ПРОДЕМОНСТРИРУЕШЬ МНЕ?

— Не-ка.

— ПРОКЛЯТЬЕ.

— Думал поймать меня? — произнес лебедь. — Хотел нагреть? Думал, я расслаблюсь и исполню тебе пару тактов песни коробейника из «Лоэнлебдя», да?

— НИКОГДА НЕ СЛЫШАЛ. ЧТО ЗА ПЕСНЯ КОРОБЕЙНИКА ТАКАЯ?

Лебедь сделал глубокий, усердный вдох.

— Ну, та самая, она ещё начинается: «Ты резать мой горло, битте шён…»

— С УДОВОЛЬСТВИЕМ, — произнес Смерть.

Коса рассекла воздух.

— Вот гадство!

Мгновением спустя лебедь вышел из своего тела и взъерошил перья на белоснежных, но теперь уже слегка прозрачных крыльях.

— Ну и что дальше? — спросил он.

— ТЕБЕ РЕШАТЬ. ЭТО ВЫ ДОЛЖНЫ РЕШАТЬ САМИ.

Откинувшись на спинку кожаного кресла, Нечаст Бадья сидел с закрытыми глазами, пока главный режиссер не закончил свой рассказ.

— Итак, — произнес Бадья, — посмотрим, правильно ли я тебя понял. Имеется Призрак. Каждый раз, когда кто-нибудь в этом здании теряет молоток, делается вывод, что молоток украл Призрак. Кто-то сфальшивил — тоже из-за Призрака. Но вместе с тем, если потерянное находится, благодарят за это того же Призрака. Если спектакль прошел хорошо, то, само собой, Призрак постарался. Он идёт бесплатным приложением к зданию, как крысы. То и дело попадается людям на глаза, но видят его недолго, потому что он приходит и уходит, как… как Призрак. Кроме того, каждую премьеру он бесплатно пользуется восьмой ложей. И ты утверждаешь, народ его любит?

— «Любит» не совсем верное слово, — поправил Зальцелла. — Правильнее было бы сказать, что… конечно, это чистой воды суеверие, но считается, что он приносит удачу. Во всяком случае, так всегда считалось.

«Только тебе этого не понять, неотесанный сыродел, — добавил он про себя. — Сыр есть сыр. Молоко скисает естественным образом. Тебе не надо заставлять его скисать, вздрючивая несколько сотен человек, пока у них нервы не натянутся как струны…»

— Приносит удачу… — без всякого выражения повторил Бадья.

— Удача очень важна, — в голосе Зальцеллы кубиками льда плавало страдальческое долготерпение. — Наверное, в сыроделии темперамент не самый важный фактор?

— Мы больше полагаемся на сыворотку.

Зальцелла вздохнул.

— Так или иначе, в Опере считается, что Призрак… приносит удачу. Раньше, бывало, он посылал людям короткие ободряющие записки. После по-настоящему удачного представления сопрано находили в своих гримерных коробки шоколадных конфет, его подарки. А ещё он любит дарить мертвые цветы.

— Мертвые цветы?

— Даже не цветы. Просто букеты розовых стеблей, без бутонов. Это нечто вроде торговой марки Призрака. Считается, что такой его подарок тоже приносит удачу.

— Мертвые цветы приносят удачу?

— Очевидно. А вот живые цветы в опере уж точно к ужасному невезению. Некоторые певицы даже в гримерку их никогда не принесут. Ну а мертвые цветы вполне безопасны. Конечно, охапка цветочных стеблей — несколько странное зрелище, зато ничем тебе не угрожает. И появление таких букетов никого не тревожило. Наоборот, это был знак того, что Призрак вас поддерживает. По крайней мере, истолковывалось это именно так. До некоторых пор. Но шесть месяцев назад… Бадья опять прикрыл глаза.

— Рассказывай, — промолвил он.

— Произошли несколько… несчастных случаев.

— Каких именно?

— Иногда подобные несчастные случаи называют трагическими случайностями.

Нечаст Бадья по-прежнему не открывал глаз.

— Есть такое определение… — задумчиво произнес он. — В моей практике был трагический случай, когда Рэг Множ и Фред Сырвар вечером чинили цистерны с сывороткой, а как раз перед этим выяснилось, что Рэг встречается с женой Фреда, так вот каким-то образом, — Бадья сглотнул, — каким-то образом Рэг, по словам Фреда, оступился и упал прямо в…

— Я не знаком с господами, о которых вы говорите, но… да, такого рода несчастные случаи. Именно.

Бадья вздохнул.

— В тот раз «Аромат Деревни» особенно удался!..

— Так мне рассказывать о наших несчастных случаях?

— По-моему, именно это ты и собрался сделать. Не важно, понравится это мне или нет.

— Портниха пришила себя к стенке. Потом заместителя главного декоратора нашли с картонным мечом в груди. А о том, что случилось с рабочим, который открывал люк в сцене, лучше вообще не упоминать. А ещё с крыши таинственным образом исчезло все свинцовое покрытие. Хотя насчет последнего я не уверен — вряд ли это работа Призрака.

— И что, вы… упорно называете это… несчастными случаями?

— Ну вы же, например, хотели и дальше продавать свой сыр, верно? Так и у нас. Вряд ли наших работников обрадовало бы известие, что Опера действует на людей, как мухомор на мух.

Вынув из кармана конверт, Зальцелла положил его на стол.

— Призрак любит оставлять небольшие сообщения, — сказал он. — Вот это было на органе. Первым послание прочел маляр, и… с ним едва не приключился несчастный случай.

Бадья понюхал конверт. Бумага отдавала скипидаром.

Внутри оказался фирменный бланк Оперы, а на листке каллиграфическим почерком было написано:

«Ахахахахаха! Ахахахахаха! Ахахахихаха!

БЕРЕГИТЕСЬ!!!!!

Искренне Ваш

Призрак Оперы»

— Каким же человеком надо быть, — терпеливо продолжал Зальцелла, — чтобы отправлять письмом свой маниакальный хохот? Я не говорю уже об этих восклицательных знаках. Вы обратили внимание? Целых пять штук! Верный признак, что написавший это послание вместо шляпы носит подштанники. Впрочем, Опера ещё и не такое с людьми творит. Послушайте, давайте, по крайней мере, обыщем здание. Подвалы тут те ещё. Но на лодке мы вполне…

— На лодке? В подвалах?

— О! Так о подвалах вам тоже не рассказывали?

Бадья улыбнулся радостной, полубезумной улыбкой человека, который и сам уже приближался к состоянию двойных восклицательных знаков.

— Нет, — покачал головой он. — О подвалах мне тоже не сообщили. Предыдущие владельцы все наши встречи только и делали, что не рассказывали мне о загадочном убийце и о том, что люди здесь мрут как мухи. И никаких подозрительных фраз типа: «О, кстати, в последнее время в Опере участились смертельные случаи, а ещё в подвалах повысился уровень влажности…»

— Там настоящий потоп.

— Замечательно! — отозвался Бадья. — И чем их затопило? Кровью?

— А вы разве не осматривали помещения?

— Предыдущие владельцы сказали, что подвалы в отличном состоянии!

— И вы поверили?

— Ну, после всего того шампанского, что мы вместе выпили…

Зальцелла вздохнул.

Бадья воспринял этот вздох как личное оскорбление.

— Я, между прочим, весьма горжусь своей способностью распознавать характер человека с первой же встречи, — уведомил он. — Загляни человеку в глаза и крепко пожми ему руку — и сразу будешь все о нем знать.

— Воистину так, — согласился Зальцелла.

— О, проклятье… Послезавтра сюда прибудет сеньор Энрико Базилика. Как ты думаешь, ему тоже грозит какая-нибудь опасность?

— Ну, если и грозит, то небольшая. Максимум перережут глотку, делов-то…

— Как-как ты сказал? Глотку? Но с чего ты это взял?

— Просто выдвинул предположение. Однако есть и другие варианты развития событий.

— Так что же мне делать? Закрыть заведение? Насколько я понял, вряд ли мне удастся сделать деньги на этом похоронном бюро. И почему никто не сообщил о происходящем Городской Страже?

— Это лишь усугубило бы положение, — покачал головой Зальцелла. — Сюда ворвались бы здоровущие тролли в ржавых доспехах, они бы топали повсюду, всем лезли под руку и задавали глупые вопросы. Нет, только троллей нам в Опере не хватало. Это стало бы последней каплей.

Бадья сглотнул.

— Ты прав, этого мы допустить не можем, — произнес он. — Все и так на нервах. Нельзя допускать, чтобы люди… окончательно были на нервах.

Зальцелла откинулся на спинку стула и, такое впечатление, немного расслабился.

— На нервах? Господин Бадья, — улыбнулся он, — это опера. Здесь на нервах все и всегда. Вы когда-нибудь слышали о кривой катастрофичности?

Нечаст Бадья напряг все свои умственные способности.

— Ну, насколько мне известно, на пути к Щеботану есть место, где дорога ужасным образом изгибается…

— Кривая катастрофичности, господин Бадья, — это именно та кривая, по которой движется оперная жизнь. И опера удается благодаря тому, что невероятное множество вещей чудесным образом не случается. Опера живет на ненависти, любви и нервах. И так все время. Это не сыр, господин Бадья. Это опера. Если вам хотелось спокойного времяпрепровождения, лучше бы вы не покупали Оперу, а приобрели что-нибудь более мирное, спокойное, на вроде стоматологического кабинета для крокодилов.

Нянюшка Ягг любила вести активный образ жизни, поэтому заставить её скучать ничего не стоило. Зато и развеселить её никакого труда не составляло.

— Интересный способ путешествовать… — заметила она. — Знакомишься с новыми местами.

— Ага, — ответила матушка. — Примерно каждые пять миль ты с ними и знакомишься.

— Правда, иногда бывает скучновато.

— По-моему, эти клячи еле плетутся.

К данному моменту в дилижансе не осталось никого, кроме ведьм и огромного толстяка, что продолжал храпеть под своим платком. Все остальные предпочли присоединиться к путешествующим на крыше.

Главной причиной этого стал Грибо. Руководствуясь безошибочным кошачьим инстинктом выбирать людей, которые терпеть не могут кошек, он тяжело прыгал на чьи-нибудь колени и устраивал путешествующему веселую жизнь типа: «Ура-ура, молодой масса вернулся на плантации!» Таким способом он приводил свою жертву в состояние безропотной покорности, а потом засыпал, с когтями не настолько глубоко запущенными в кожу, чтобы пошла кровь, но достаточно, чтобы жертва понимала: вздумай она вздохнуть или пошевелиться — и эта кровь немедленно прольется. После чего, убедившись, что человек полностью смирился с ситуацией, Грибо начинал вонять.

Откуда исходил запах, было совершенно непонятно. Во всяком случае, не из какого-либо видимого отверстия. Просто минут через пять кошачьего «сна» воздух над Грибо насыщался всепроникающим ароматом унавоженных ковров.

В данный момент нянюшкин кот обрабатывал толстяка. Однако ничего не получалось. Первый раз в жизни Грибо нашел брюхо, слишком большое даже для него. Кроме того, от беспрерывных волнообразных подъемов и спусков его уже начинало подташнивать.

Раскаты храпа сотрясали дилижанс.

— Да, не хотела бы я оказаться между ним и его пудингом, — заметила нянюшка Ягг.

Матушка смотрела в окно. По крайней мере, матушкино лицо было обращено в ту сторону, тогда как глаза её сосредоточились на бесконечности.

— Гита?

— Что, Эсме?

— Можно задать тебе один вопрос?

— Обычно ты не спрашиваешь моего разрешения, — удивилась нянюшка.

— Тебя не удручает, что люди не умеют думать как следует?

«О-хо-хо, — подумала нянюшка. — Похоже, я вовремя выдернула её из привычной среды обитания. Да здравствует литература».

— Ты это о чем?

— О том, что люди постоянно отвлекаются.

— Честно говоря, Эсме, не могу сказать, что когда-либо всерьез задумывалась над этим.

— Например… ну, например, если бы я спросила тебя: Гита Ягг, вот представь, в твоем доме пожар, какую вещь первым делом ты кинешься спасать из огня?

Нянюшка закусила губу.

— Это что, ну, как его, один из личностёвых вопросов-ловушек?

— Именно.

— То есть из моего ответа ты хочешь узнать, что я за человек…

— Гита Ягг, я знаю тебя всю свою жизнь и знаю тебя как облупленную. Твои ответы меня не особо интересуют. Но все же ответь.

— Пожалуй, я бросилась бы спасать Грибо.

Матушка кивнула.

— Потому что это показывает, какая я добрая, заботливая и вся из себя ответственная, — продолжала нянюшка.

— Вовсе нет, — отрезала матушка. — Это как раз показывает, что ты относишься к людям, которые стараются дать наиболее правильный, положительный ответ. Тебе вообще нельзя верить. Это самый что ни на есть ведьмовской ответ. Уклончивый и лукавый.

На лице нянюшки появилось горделивое выражение.

Храп перешел в быстрое хлюпанье. Носовой платок зашевелился.

— …Пудинг из патоки, пжлста, и побольше перчицы…

— Эй, он что-то говорит, — подняла палец нянюшка.

— Разговаривает во сне, — ответила матушка Ветровоск. — Он давно уже болтает.

— Надо ж, а я ни разу не слышала!

— Ты большей частью отсутствовала в дилижансе.

— О.

— На последней остановке он говорил о блинчиках с лимоном, — сказала матушка. — И о картофельном пюре с маслом.

— От твоих описаний у меня слюнки потекли, — ответила нянюшка. — Слушай, где-то в мешке должен был заваляться пирог со свининой…

Храп резко оборвался. Вверх взлетела рука, отбросившая носовой платок в сторону. Открывшееся лицо оказалось дружелюбным, бородатым и… маленьким. Человек одарил ведьм робкой, намекающей на свиной пирог улыбкой.

— Желаешь кусочек, господин хороший? — предложила нянюшка. — У меня и горчичка найдется.

— О, неужели, милая дама? — визгливым голосом отозвался толстяк. — Ну надо ж, уж и не припомню, когда последний раз ел пирог со свининой. Ой…

Толстяк скорчил гримасу, как будто сказал что-то не то, но тут же его лицо снова радостно расплылось.

— А ещё есть бутылка пива, если хочешь промочить горло.

Нянюшка принадлежала к той категории людей, которым зрелище того, как едят другие, доставляет почти такое же удовольствие, как и сама еда.

— Пиво? — отозвался мужчина. — Пиво? Знаете, обычно мне пиво не позволяется. Якобы оно мне вредит. А на самом деле я бы отдал что угодно за бутылочку пива…

— Простого «спасибо» будет достаточно, — нянюшка передала ему бутылку.

— И кто ж тебе не позволяет пить пиво? — полюбопытствовала матушка.

— По сути, я сам виноват, — донеслось сквозь облако крошек. — Сам угодил в эту ловушку…

Звуки снаружи изменились. Мимо замелькали огни города. Дилижанс замедлил ход.

Толстяк судорожно затолкал в горло последний кусок пирога и влил туда же остатки пива.

— О, чудо… — произнес он, после чего откинулся на спину и снова закрыл лицо носовым платком.

Но тут же отогнул один уголок.

— Только никому не говорите, что я с вами разговаривал, — предупредил он. — Однако знайте: отныне и вовек Генри Лежебокс ваш верный друг.

— И чем же ты занимаешься, Генри Лежебокс? — осторожно осведомилась матушка.

— Я… ну, можно сказать, я работаю горлом.

— Понятно. Мы так и подумали, — кивнула нянюшка Ягг.

— Нет, я имел в виду…

Дилижанс остановился. Захрустел гравий — с крыши дилижанса полезли вниз путешественники. А затем дверь открылась и…

Взору матушки предстала огромная толпа. Люди взволнованно таращились в дилижанс. Рука матушки автоматически потянулась поправить шляпу, но в этот самый момент несколько других рук протянулись к Генри Лежебоксу. Тот сел, нервно улыбаясь, и безропотно предоставил вывести себя наружу. Несколько раз толпа начинала скандировать некое имя. Но это было не имя Генри Лежебокса.

— А кто такой Энрико Базилика? — спросила нянюшка Ягг.

— Понятия не имею, — ответила матушка. — Может быть, это человек, которого так боится наш толстяк?

Постоялый двор представлял собой полуразвалившуюся хижину с двумя гостевыми спаленками. Как беспомощным, путешествующим в полном одиночестве старушкам, ведьмам выделили одну из комнат. Очень разумное решение, иначе последствия были бынепредсказуемы.

Лицо господина Бадьи обиженно вытянулось.

— Может, для всех вас я просто какая-то шишка из сырного мира, — сказал он. — Вы, наверное, считаете, что я самый обычный тупоголовый деляга, который не распознает культуру, даже если она будет плавать в его чае. Но я много лет подряд покровительствовал оперным театрам. И могу почти целиком пропеть…

— Я абсолютно не сомневаюсь, что вы посещали Оперу не раз и не два, — перебил Зальцелла. — Но… много ли вам известно о нашем производственном процессе?

— Я бывал за кулисами многих театров…

— Вот именно. Театров. — Зальцелла вздернул голову. — Но театр даже близко не похож на оперу. Опера — это не просто театр, где поют и танцуют. Опера — это опера. Вам может показаться, что пьеса вроде «Лоэнлебдя» полна страсти. Но по сравнению с тем, что происходит за сценой, это так, детские шалости. Все певцы не переносят друг друга на дух, хор презирает певцов, и те и другие ненавидят оркестр, и все вместе боятся дирижера; суфлеры с одной стороны сцены не разговаривают с суфлерами противоположной стороны, танцоры, вынужденные поддерживать форму, сходят с ума от постоянного недоедания, и это только цветочки, а вот ягодки начинаются, когда…

В дверь постучали. Серии стуков были мучительно нерегулярными, как будто стучащему приходилось изо всех сил концентрироваться, чтобы выполнить свою задачу.

— Уолтер, ты можешь зайти, — отозвался Зальцелла.

Подволакивая ноги, вошел Уолтер Плюм. В каждой руке у него болталось по ведру.

— Пришел наполнить ведерко для угля, господин Бадья!

Бадья неопределенно помахал рукой и вернулся к разговору с главным режиссером.

— Так на чем мы остановились?

Зальцелла, не отрываясь, следил за движениями Уолтера, пока тот аккуратно, кусок за куском, перекладывал уголь из одного ведерка в другое.

— Зальцелла?

— Что? О! Прошу прощения… так о чем я говорил?

— Что-то насчет цветочков и ягодок.

— Гм? Ах да. Да. Так вот… видите ли, обычные актеры очень отличаются от актеров оперы. В обычной театральной постановке и млад и стар найдет себе соответствующую роль. Главное — талант. Поэтому театральным актером можно быть всю жизнь. И с возрастом человек лишь оттачивает свое мастерство. Но если ваш талант кроется в танцах или пении… Время крадется за тобой, как вор, все… — он развел руками, подыскивая подходящее слово, но так и не обнаружив оного, неловко закончил: — Все время. Время — это яд. Зайдите однажды вечером за кулисы и понаблюдайте. Вы увидите, что танцовщицы постоянно крутятся перед зеркалами, выискивая первые признаки грядущего возраста, а следовательно, несовершенства. Понаблюдайте за певцами и певицами. Все постоянно на взводе, каждый знает, что сегодняшнее выступление может стать последним идеальным выступлением и завтра все будет по-другому. Именно поэтому все так ищут удачи. Понимаете? Все эти разговоры о живых цветах, которые приносят несчастье, они из той же серии. То же самое с зеленым цветом. И с ношением настоящих драгоценностей на сцене. И настоящими зеркалами на сцене. И свистом на сцене. Оттуда же пошло это подглядывание за зрителями через дырку в главном занавесе. И использование только новых коробочек с гримом в вечер премьеры. И вязание на сцене, даже во время репетиций.

Желтый кларнет в оркестре — это к несчастью, и не спрашивайте меня почему. А если представление ещё до своего окончания вдруг прервалось — хуже этого и быть не может. Лучше разбить тысячу зеркал или несколько месяцев просидеть под лестницей.

За спиной Зальцеллы Уолтер аккуратно положил в ведерко последний кусок угля и тщательно обмел его щеточкой.

— О боги, — выдохнул Бадья. — Я думал, с сыром было трудно, а тут!..

Он махнул рукой в сторону кипы бумажек и того, что выдавало себя за бухгалтерские отчеты.

— Я заплатил за это заведение тридцать тысяч! — воскликнул он. — Здание в самом центре города! Первоклассное место! Я думал, что отлично сторговался!

— Полагаю, предыдущие владельцы согласились бы и на двадцать пять.

— Да, а что там с этой восьмой ложей? Стало быть, формально она принадлежит Призраку?

— Да. И в дни премьер её лучше не занимать.

— Но как он туда пробирается?

— Этого не знает никто. Мы много раз обыскивали ложу в поисках каких-нибудь потайных дверей, но…

— И этот Призрак не платит нам ни цента?

— Ни единого цента.

— Тогда как место в ложе стоит пятьдесят долларов за представление!

— Но если в премьерную ночь вы его продадите, то будет беда.

— Боже мой, Зальцелла, ты ведь образованный человек! Как ты можешь спокойно сидеть на этом вот стуле и мириться с подобным безумием? Какое-то создание в маске правит бал в Опере, занимает лучшую ложу, убивает людей, а ты тут разговариваешь о какой-то беде!

— Есть одно непреложное правило: шоу должно продолжаться.

— Но откуда это глупое правило взялось? Мы же никогда не говорим, к примеру: «Сыр должен продолжаться»! Что такого особенного в этом вашем вечно продолжающемся шоу?

Зальцелла улыбнулся.

— Насколько я понимаю, — сказал он, — сила шоу, душа представления, все вложенные в него усилия, называйте как угодно… но это просачивается повсюду. Именно потому и твердят, что «шоу должно продолжаться». Оно должно продолжаться. Большая часть тех, кто работает в Опере, даже не поймут, как вообще можно задаваться подобным вопросом.

Бадья воззрился на то, что здесь сходило за финансовые отчеты.

— В бухгалтерии местные работники точно ничего не понимают! Кто ведет бухгалтерские книги?

— Мы все.

— Все?

— Ну да. Деньги попадают в кассу, потом их оттуда забирают… — туманно произнес Зальцелла. — А разве это важно?

У Бадьи отвисла челюсть.

— Важно ли это?

— Опера ведь, — мягко продолжал Зальцелла, — совсем не приносит прибыли. И никогда её не приносила.

— О чем ты говоришь? Важно ли это? Как ты думаешь, удалось ли бы мне достигнуть успеха в сырном бизнесе, если бы я считал, что деньги не важны?

Зальцелла улыбнулся, но в его улыбке совсем не было юмора.

— Там, на сцене, прямо в этот самый момент, наверняка найдутся люди, которые скажут, что лучше бы вам и дальше заниматься производством сыров. — Он вздохнул и перегнулся через стол. — Видите ли, — продолжал он, — сыр приносит прибыль. А опера — нет. На оперу деньги тратят.

— Но… что же тогда вы с неё имеете?

— Мы имеем оперу. Все очень просто: вы вкладываете деньги — и получается опера, — несколько утомленно произнёс Зальцелла.

— А дохода нет совсем?

— Доход… доход, — пробормотал главный режиссер, потирая лоб. — Пожалуй что нет, за всю свою жизнь я ни разу не сталкивался с этим явлением.

— Так как же тогда выживать?

— Ну, мы как-то балансируем. Бадья обхватил голову руками.

— Ну надо же, — пробормотал он, наполовину обращаясь к самому себе, — а я ведь с самого начала знал, что это заведение большой прибыли не приносит. Но упорно считал, что во всем виновато неправильное управление. У нас такая аудитория! Мы весьма прилично просим за билеты! Теперь же мне сообщают, что по зданию бегает Призрак и убивает людей, а кроме того, прибыли нет и не будет!

Зальцелла просиял.

— О, это и есть настоящая опера, — сказал он просветленно.

Грибо горделиво прогуливался по крыше постоялого двора.

В большинстве случаев кошки нервничают, когда их увозят с привычной территории. Именно поэтому в руководствах по уходу за кошками советуют при переезде смазывать кошачьи лапы маслом: предполагается, что, если животное периодически, поскользнувшись, врезается в стену, это несколько отвлекает его от размышлений на тему, в какую именно стену оно опять врезалось — в свою или чужую.

Но Грибо путешествовал без проблем, поскольку считал само собой разумеющимся, что весь мир — его большая уборная.

Тяжело приземлившись на крышу сарая, он мягко двинулся к небольшому открытому окошку.

Грибо обладал ещё одним свойством, а именно: он своеобразно и чисто по-кошачьи подходил к вопросу собственности. Его кредо можно было выразить следующим образом: на съедобные вещи право личной собственности не распространяется — еда принадлежит тому, кто первым наложит на неё свою лапу.

Окно источало самые разнообразные ароматы, включающие в себя запах пирогов с мясом и сливок. Протиснувшись сквозь окошко, Грибо приземлился на полку кладовки.

Разумеется, иногда он попадался. То есть его заставали на месте преступления.

Это и в самом деле сливки. Он направился к цели.

Грибо был уже на полпути к миске, когда дверь отворилась.

Уши Грибо прижались к черепу. Здоровый глаз принялся отчаянно искать пути к отступлению. Но окно находилось слишком высоко, а существо, открывшее дверь, было в длинном платье, которое перекрывало путь старому доброму «нырнуть между ног» и… и… и… выхода не было…

И тут когти его впились в половицы.

О нет… неужели опять началось?..

В морфическом поле Грибо что-то щелкнуло. Налицо была проблема, с которой в личине кота справиться было невозможно. Что ж, тогда изменим подход…

С грохотом посыпалось столовое серебро. Под напором поднимающейся все выше головы полки по очереди ломались. Затем лопнул мешок с мукой, рассыпая белую пыль и уступая место стремительно расширяющимся плечам.

Повариха в ужасе взирала на происходящее. Затем опустила глаза. Потом опять посмотрела вверх. После чего, как будто её взгляд тащили лебедкой, снова вниз.

А потом она завопила.

И Грибо завопил.

Быстро схватив тазик, он прикрыл ту часть тела, которую в бытность свою котом потребности прикрывать никогда не испытывал.

И завопил опять — на этот раз потому, что облил себе все ноги теплой свиной подливкой.

Лихорадочно шаря пальцами, он нащупал большую медную форму для желе и, прижав её к паховой области, рванул напролом. Прочь из кладовки, через кухню, через столовую, — и в ночь, на свободу.

Шпион, который как раз ужинал в компании с путешествующим торговцем, положил нож на стол.

— М-да, такое не часто увидишь, — заметил он.

— Что? — Торговец уже давно разучился удивляться.

… — Подобную медную форму для желе. В наше время она стоит приличных денег. У моей тетушки такая была.

Бившейся в истерике поварихе дали выпить хорошую порцию бренди. Несколько работников отправились во мрак искать причину суматохи, но нашли лишь форму для желе, которая одиноко валялась посреди двора.

Дома матушка Ветровоск спала с открытыми окнами и незапертой дверью. Она знала, что беспокоиться не о чем: разнообразные существа, населяющие Овцепикские горы, скорее съедят собственные уши, чем посмеют ворваться к ней. Однако в опасно цивилизованных землях она придерживалась иной политики.

— Эсме, мне и вправду не кажется, что так уж необходимо припирать дверь кроватью, — произнесла нянюшка Ягг, подтаскивая свой конец.

— Осторожность никогда не бывает излишней. И переборщить с ней нельзя, — резонно возразила матушка. — А что, если какой-нибудь мужчина вдруг решит покрутить ручку нашей двери прямо посреди ночи?

— Увы, мы уже не в том возрасте… — печально вздохнула нянюшка.

— Гита Ягг, ты самая…

Её гневная отповедь была прервана странным водянистым звуком. Он донесся откуда-то из-за стены и продолжался некоторое время.

Потом прервался, а спустя полминуты опять возобновился — непрерывный плеск, постепенно переходящий в звук сочащейся тонкой струйкой жидкости. Нянюшка заухмылялась.

— Кто-то набирает ванну? — предположила матушка.

— …Ну, или кто-то набирает ванну. Одно из двух, — согласилась нянюшка.

Послышались звуки, сопровождающие опустошение третьего кувшина. Затем раздались шаги. Судя по ним, человек вышел из комнаты. Несколько секунд спустя за стенкой открылась дверь, и опять послышались шаги — на этот раз более тяжелые. Ещё через краткий промежуток времени загадочный сосед издал целый ряд всплесков и довольно заурчал.

— Ну да, какой-то мужчина принимает ванну, — произнесла матушка. — Эй, Гита, чем это ты там занимаешься?

— Да вот смотрю, нет ли тут щелки в стене, — откликнулась нянюшка. — А, вот, есть одна…

— Прекрати сейчас же!

— Прости, Эсме.

А затем до ушей двух ведьм донеслось пение. Это был очень приятный тенор — тем более ванная придавала дополнительный нежный тембр.

— О, покажи мне путь домой, я так устал, хочу забыться…

— Кто-то с немалой приятностью проводит время, — констатировала нянюшка.

— …И где б я ни броди-и-ил…

Ведьмы услышали, как в дверь ванной комнаты постучали. После этого певец мягко перешел на другой язык:

— …Первиади терра…

Приглушенный голос произнес:

— Э-э, господин, я грелку принес, — сообщил чей-то приглушенный голос.

— Большшшспэсибб, — с внезапным жутким акцентом отозвался принимающий ванну.

Шаги затихли в отдалении.

— …Индикаме ла страда… возвращаюсь домой. — Всплеск, всплеск. — Добрый ве-е-е-е-ечер, друзья-а-а-а-а-а…

— Однако, однако, — произнесла матушка, больше обращаясь к самой себе. — Похоже, наш знакомый господин Лежебокс — скрытый полиглот.

— Надо же, как ты его раскусила! А ведь даже в щель не смотрела, — восхищенно произнесла нянюшка.

— Гита, есть хоть что-нибудь в этом мире, чему ты не в состоянии придать сальный оттенок?

— До сих пор ничего такого не встречала, Эсме, — бодро отозвалась нянюшка.

— Я имела в виду, что когда господин Лежебокс бормочет во сне или поет в ванной, то говорит в точности, как мы. Но если существует хоть малейшая вероятность, что его кто-нибудь может услышать, он тут же становится с ног до головы заграничным.

— Наверное, чтобы сбить со следа этого подозрительного Базилику.

— Гм, почему-то мне кажется, этот Базилика очень близок с Генри Лежебоксом, — усмехнулась матушка. — Более того, у меня создается такое впечатление, что господин Базилика и господин Лежебокс — один и тот же…

Её речь была прервана негромким стуком в дверь.

— Кто там? — громко и решительно спросила матушка.

— Это я, госпожа. Господин Взрезь. Хозяин таверны.

Ведьмы отодвинули кровать, и матушка слегка приоткрыла дверь.

— Да? — подозрительно вопросила она.

— Э-э… возница говорит, вы… ведьмы?

— И что?

— Может быть, вы могли бы… помочь нам?

— А что случилось?

— Да вот, у моего сына…

Матушка распахнула дверь шире. За спиной господина Взрезя стояла женщина. Одного взгляда на её лицо было достаточно. В руках она держала сверток.

Матушка шагнула назад, уступая дорогу.

— Заходите. Я осмотрю его.

Приняв ребенка из рук женщины, матушка Ветровоск уселась в единственное имевшееся в комнате кресло и откинула уголок одеяла. Нянюшка, перегнувшись через её плечо, тоже поглядела на мальчика.

— Гм-м-м-м, — через некоторое время протянула матушка.

И бросила быстрый взгляд на нянюшку. Та почти незаметно для постороннего глаза отрицательно качнула головой.

— На нашем доме проклятье, вот в чем дело, — сокрушенно произнес господин Взрезь. — Моя лучшая корова тоже слегла и, похоже, скоро отдаст концы.

— О? Так тут есть коровник? — произнесла матушка. — Лучше коровника места для лечебницы не найти. Там так тепло. Проведи-ка меня туда.

— Госпожа, а мальчика что, тоже брать с собой?

— И немедленно.

Посмотрев на жену, хозяин постоялого двора пожал плечами.

— Ну что ж, тебе, наверное, лучше знать, — сказал он. — Идите за мной.

Господин Взрезь провел ведьм по задней лестнице, через двор, и вскоре они уже очутились в сладковато-зловонном хлеву. На соломе лежала распростершись корова. При их появлении она безумно закатила глаза и попыталась что-то промычать.

Матушка втянула носом воздух. Некоторое время она стояла, погрузившись в глубокие раздумья.

— Да, это подойдет, — наконец решила она.

— Вам что-нибудь понадобится? — спросил господин Взрезь.

— Только тишина и спокойствие. Хозяин таверны поскреб в затылке.

— А я думал, вы будете читать заклинания или приготовите какую-нибудь там настойку… Или ещё какую гадость, — сказал он.

— Иногда мы так и поступаем.

— Это я к тому, если надо, я знаю, где можно найти жабу и…

— Мне понадобится только свеча, — прервала его матушка. — Большая цельная свеча.

— И все?

— Да.

Господин Взрезь выглядел несколько сбитым с толку. Как он ни старался это скрыть, что-то в выражении его лица неуловимо свидетельствовало, что, по его мнению, матушка Ветровоск не такая уж ведьма, раз ей не нужна жаба.

— А ещё спички. — От внимания матушки не ускользнуло изменение в поведении хозяина таверны. — И колода карт тоже может пригодиться.

— А мне понадобятся три холодных телячьих окорока и ровно две пинты пива, — добавила нянюшка Ягг.

Господин Взрезь кивнул. Требования, конечно, не слишком жабьи, но все ж лучше, чем ничего.

— Зачем тебе окорока и пиво? — прошипела матушка, когда хозяин таверны метнулся прочь. — Ума не приложу, для чего все это может понадобиться? Кроме того, ты неплохо поужинала.

— Ну, лишний раз перекусить не помешает. Ты ведь все равно меня прогонишь, а мне одной скучно, — беззаботно ответила нянюшка.

— С чего ты взяла, что я тебя прогоню?

— Я же не слепая… даже я вижу, что мальчик в коме, а у коровы, если я хоть сколько-нибудь в этом разбираюсь, коровье бешенство. Тоже плохо. Так что ты, насколько я понимаю, намерена предпринять… меры непосредственного воздействия.

Матушка пожала плечами.

— Вот-вот, — продолжала нянюшка, — а в таких случаях ведьма должна действовать в одиночку. Надеюсь, Эсме Ветровоск, ты отдаешь себе отчет в том, что делаешь?

Ребенка, завернутого в одеяло, внесли и устроили как можно удобнее на соломе. Следом за женой вошел хозяин таверны с подносом в руках.

— Госпожа Ягг совершит все необходимые процедуры с подносом в своей комнате, — надменно произнесла матушка. — А вы оставьте меня здесь одну. И никто не должен входить сюда, понятно? Что бы ни случилось.

Женщина ответила ей нервным реверансом.

— Но я думала, может, где-нибудь около полуночи я загляну…

— Никаких заглядываний. Это касается всех… А теперь отправляйтесь.

Когда родителей мягко, но решительно выпроводили, в дверном проеме снова появилась голова нянюшки Ягг.

— И все-таки, Эсме, что именно ты затеваешь?

— Ты достаточно часто имела дело со Смертью, Гита.

— О да, так ты… — Лицо нянюшки вытянулось. — Эсме… ты ведь не собираешься…

— Приятного аппетита. Гита.

Матушка закрыла дверь.

Некоторое время она двигала ящики и бочонки, пока не устроила себе импровизированный стол и нечто вроде стула. Воздух был теплым и пахнул коровьими газами. Периодически она проверяла состояние здоровья обоих пациентов, хотя проверять там было нечего.

Постепенно затихли отдаленные звуки постоялого двора. Последним раздавшимся звуком стало звяканье ключей господина Взрезя, когда он запирал двери. Потом матушка услышала, как хозяин таверны подошел к двери коровника и неуверенно потоптался там, после чего двинулся прочь. До неё донесся скрип лестничных ступенек.

Подождав ещё немного, матушка зажгла свечу. Веселый огонек озарил коровник теплым, умиротворяющим сиянием.

Раскинув на импровизированном дощатом столе карты, она попыталась сыграть сама с собой в «дуркера», но очень скоро ей это надоело. Матушка не любила проигрывать, а в игре с самим собой всякий раз остаешься в дураках именно ты.

После некоего неизмеримого промежутка времени пламя свечи едва заметно дрогнуло. Это дрожание мог заметить только очень внимательный человек, долго концентрировавшийся на одной точке.

Она глубоко вздохнула и…

— Доброе утро, — произнесла матушка Ветровоск.

— ДОБРОЕ УТРО, — послышалось у самого её уха.

Нянюшка Ягг давным-давно покончила с окороками и пивом, но заснуть так и не могла. Она лежала поверх одеяла, полностью одетая, подложив руки под голову и уставившись в тёмный потолок.

Через некоторое время со стороны окна донеслись скребущие звуки. Она встала и растворила ставни.

В комнату прыгнула огромная фигура. Несколько мгновений лунный свет озарял поблескивающий торс и гриву черных как смоль волос. Потом существо нырнуло под кровать.

— О, бедненький, моя бедняжка… — жалостно пробормотала нянюшка.

Выждав некоторое время, она взяла с подноса кость, на которой ещё оставалось немного мяса, после чего опустила кость на уровень пола.

Из-под кровати мгновенно высунулась рука и схватила подношение.

— Бедный малыш, — опять вздохнула нянюшка.

Когда дело касалось Грибо, острое чувство реальности, свойственное нянюшке, мгновенно изменяло ей. Для нянюшки Ягг Грибо олицетворял увеличенную версию того маленького пушистого котенка, каковым был много-много лет назад. Тогда как все остальные считали его покрытым шрамами меховым шаром изобретательной зловредности, от которого лучше держаться подальше.

Но теперь Грибо приходилось иметь дело с проблемой, с которой коты редко сталкиваются. Год назад ведьмы превратили его в человека. Тогда этого требовала необходимость. Превращение потребовало больших усилий, и через некоторое время морфическое поле Грибо восстановилось — к большому облегчению для всех.

Однако магия — не такая простая штука, как иногда кажется людям. Она повинуется определенным универсальным законам. И один из законов гласит: трудно совершить что-то только в первый раз, но когда это наконец совершено, потом процесс идёт гораздо легче. Сильные мужчины покоряют вершину огромной горы, предпринимая попытку за попыткой, претерпевая поражение за поражением. И вот наконец они достигают заветной цели. А всего несколько десятилетий спустя самые обычные старушки ходят на ту же вершину для вечернего чаепития, да ещё с полдороги возвращаются — проверить, не забыли ли очки.

В соответствии с этим законом душа Грибо взяла на заметку, что в случае особо затруднительных ситуаций у неё имеется дополнительная альтернатива (не считая обычных, кошачьих, вроде бегства, размахивания когтями, шипения или всего этого вместе взятого). И альтернатива эта: Стать Человеком.

Спустя некоторое время, большую часть которого он проводил в лихорадочных поисках штанов, Грибо опять принимал свой обычный облик.

Из-под кровати донеслись звуки храпа. Постепенно, к нянюшкиному облегчению, они перешли в кошачье мурлыканье.

А потом нянюшка вдруг снова подскочила и села на своей кровати. Коровий загон располагался довольно далеко, и все же…

— Он здесь — произнесла она.

Матушка медленно выдохнула.

— Заходи и садись так, чтобы мне тебя видеть. Веди себя прилично. И давай с самого начала расставим точки над «i»: да будет тебе известно, я тебя не боюсь.

Высокая фигура в черном балахоне пересекла комнату и уселась на бочонок, прислонив косу к стене. После чего незнакомец откинул капюшон.

Скрестив руки на груди, матушка спокойно смотрела на гостя. Разговор пойдет с глазу на глазницу.

— ВПЕЧАТЛЯЕТ.

— Мне помогает вера.

— В САМОМ ДЕЛЕ? И В КАКОЕ ЖЕ ИМЕННО БОЖЕСТВО ТЫ ВЕРИШЬ?

— О, ни в одного из этих я не верю.

— ТОГДА ВЕРА ВО ЧТО?

— Просто вера, и все. Вера в общем.

Смерть подался вперед. Колеблющееся пламя свечи отбросило на гладкий череп новые тени.

— ПРИ СВЕТЕ СВЕЧИ ЛЕГКО БЫТЬ СМЕЛЫМ. ПОДОЗРЕВАЮ, ЧТО НА САМОМ ДЕЛЕ ТЫ ВЕРИШЬ В ПЛАМЯ, — ухмыляясь, сказал он.

Тоже наклонившись, матушка задула свечу. После чего опять скрестила руки на груди и яростно уставилась в темноту.

Спустя некоторый промежуток времени голос произнес:

— НУ ХОРОШО, ТЫ ДОКАЗАЛА, ЧТО ХОТЕЛА.

Матушка чиркнула спичкой. Яркое пламя снова озарило сидящий напротив скелет.

— Ну, — произнесла она, заново зажигая свечу, — мы что тут, всю ночь будем рассиживаться? За сколькими жизнями ты пришел?

— ЗА ОДНОЙ.

— Но за чьей именно? За коровьей? Смерть отрицательно качнул черепом.

— А коровья жизнь не сойдет?

— НЕТ. ЭТО ОЗНАЧАЛО БЫ ИЗМЕНИТЬ ХОД ИСТОРИИ.

— Но что есть история? Изменчивость — её суть.

— НЕТ.

Матушка откинулась назад.

— Тогда я бросаю тебе вызов. Игрой. Это традиция. Это разрешается.

Мгновение Смерть молчал.

— ЭТО ПРАВДА.

— Хорошо.

— БРОСАТЬ МНЕ ВЫЗОВ ПОСРЕДСТВОМ ИГРЫ РАЗРЕШЕНО.

— Да.

— ОДНАКО… НАДЕЮСЬ, ТЫ ОТДАЕШЬ СЕБЕ ОТЧЕТ В ТОМ, ЧТО ДЕЛАЕШЬ? ВЕДЬ ЧТОБЫ ВСЕ ВЫИГРАТЬ, ТЫ ДОЛЖНА ВСЕ ПОСТАВИТЬ НА КОН.

— Все или ничего? Да, это правило мне известно.

— И ЕЩЕ. МЫ ИГРАЕМ ВО ЧТО УГОДНО, НО НЕ В ШАХМАТЫ.

— Честно говоря, я и сама шахматы терпеть не могу.

— И НЕ В ДУРКЕРА. Я ТАК И НЕ СМОГ РАЗОБРАТЬСЯ В ЕГО ПРАВИЛАХ.

— Согласна. А как насчет покера? Каждому сдается по пять карт, менять не разрешается. Как говорится, смерть наступит быстро и безболезненно.

Смерть тщательно обдумал матушкино предложение.

— ТЫ ЗНАЕШЬ ЭТУ СЕМЬЮ? — неожиданно спросил он.

— Нет.

— ТОГДА ПОЧЕМУ?

— Слушай, мы так и будем чесать языками? Либо играем, либо нет.

— НУ ЧТО Ж, ЛАДНО…

Взяв колоду, матушка, не опуская взгляда и все время улыбаясь Смерти, перетасовала её. Сдав по пять карт себе и партнеру, она потянулась за своей сдачей…

Как вдруг ей в запястье вцепилась костлявая рука.

— НО СНАЧАЛА, ГОСПОЖА ВЕТРОВОСК, МЫ ОБМЕНЯЕМСЯ КАРТАМИ.

Взяв карты, он поменял их местами и приглашающе кивнул матушке.

— ГОСПОЖА?

Мельком глянув на свои карты, матушка бросила их на стол.

— ЧЕТЫРЕ ДАМЫ. ГМ-М-М. ОЧЕНЬ ХОРОШАЯ СДАЧА.

Смерть изучил свою «руку», после чего снова посмотрел в бесстрастные голубые глаза матушки Ветровоск.

Некоторое время ни один из них не шевелился.

Наконец Смерть выложил свою «руку» на стол.

— Я ПРОИГРАЛ, — произнес он. — У МЕНЯ ЧЕТЫРЕ ДВОЙКИ.

Ещё пару секунд он продолжал вглядываться в глаза матушки. В глубинах его глазниц горели точки синего пламени. А потом — или это матушке только показалось? — одна из точек на кратчайшую долю мгновения погасла и тут же загорелась вновь.

Кивнув, матушка протянула Смерти руку.

Она всегда гордилась своей способностью оценивать людей по взгляду и рукопожатию. Пальцы, которые сжали её руку, были очень холодными.

— Бери корову, — произнесла она.

— ЭТО ЦЕННОЕ СУЩЕСТВО.

— Но кто знает, кем в будущем станет этот младенец?

Смерть встал и потянулся за косой.

— ОЙ! — вдруг поморщился он.

— Ага, — добродушно кивнула матушка Ветровоск. Атмосфера стала не такой напряженной, и можно было перейти на более светский тон. — То-то, я вижу, ты как-то неловко действуешь этой рукой. Будто бы бережешь её.

— БЫВАЕТ… МОНОТОННАЯ РАБОТА, ОДНИ И ТЕ ЖЕ ДВИЖЕНИЯ И ВСЕ ТАКОЕ. ПОБАЛИВАЕТ ИНОГДА.

— Если вовремя не предпринять мер, потом будет хуже.

— НАСКОЛЬКО ХУЖЕ?

— Хочешь, я посмотрю?

— ТЫ ПРАВДА В ЭТОМ РАЗБИРАЕШЬСЯ? ЧЕСТНО ГОВОРЯ, В ХОЛОДНЫЕ НОЧИ ОНА УЖАСНО НОЕТ.

Поднявшись со своего места, матушка попыталась было ощупать больное место, но её пальцы сомкнулись вокруг воздуха.

— Послушай, тебе придется немного уплотниться. Иначе я вряд ли смогу чем-нибудь помочь.

— ТЫ ЧТО, И МНЕ ПРОПИШЕШЬ ЦУКРОЗУ С АКВОЙ, ПО ОДНОЙ ЛОЖКЕ ТРИ РАЗА В ДЕНЬ?

— Подслащенную воду? О нет, ты же сам знаешь, это только для неверующих. Ну же, давай, закатывай рукав. И не веди себя как маленький мальчик. Чтобы причинить тебе вред, нужно очень постараться, ты ведь все-таки Смерть.

Пальцы матушки коснулись гладкой кости. Ничего особенного, щупала она руки и похуже. На этих, по крайней мере, плоти нет и никогда не было.

Она помассировала кость, немножко подумала, потом ухватилась покрепче, резко повернула…

Послышался щелчок.

— ОЙ!

— А теперь попробуй, как там, у плеча.

— Э-Э. ГМ-М. ДА. И В САМОМ ДЕЛЕ, ТЕПЕРЬ МОЯ РУКА ХОДИТ КУДА СВОБОДНЕЕ. ДА, ТОЧНО. НУ НАДО ЖЕ! БОЛЬШОЕ ТЕБЕ СПАСИБО.

— Если опять начнет беспокоить, ты знаешь, где меня найти.

— СПАСИБО. БОЛЬШОЕ ТЕБЕ СПАСИБО.

— Собственно, ты найдешь кого угодно и где угодно. Но лучше всего заходи утром во вторник. В это время я обычно дома.

— Я ЗАПОМНЮ. ЕЩЕ РАЗ СПАСИБО.

— Значит, договорились. Тебя я принимаю по вторникам. В другие дни постарайся не заглядывать. Ты все-таки не совсем обычный посетитель. Не хочется лишний раз встречаться. Без обид.

— СПАСИБО.

Смерть двинулся прочь. Мгновение спустя с того места, где лежала корова, донесся едва заметный вздох. Это и ещё то, как кожа слегка осела, отметило переход от живого животного к остывающему мясу.

Матушка взяла на руки мальчика и положила руку ему на лоб.

— Жара больше нет, — произнесла она.

— ГОСПОЖА ВЕТРОВОСК? — окликнул Смерть уже от двери.

— Да?

— Я ПРОСТО ДОЛЖЕН ЗНАТЬ… А ЧТО БЫЛО БЫ, ЕСЛИ БЫ Я… ВЫИГРАЛ?

— В карты, ты имеешь в виду?

— ДА. ЧТО БЫ ТЫ ТОГДА ДЕЛАЛА?

Осторожно положив младенца на солому, матушка улыбнулась.

— Ну, для начала, — призналась она, — я сломала бы тебе твою чертову руку.

Агнесса долго не могла заснуть: на новом месте всегда плохо спится. Большинство ланкрцев, как гласит пословица, ложатся с петухами, а встают с коровами^[564]. Но она присутствовала на вечернем представлении, а потом смотрела, как убирают декорации, как уходят актеры (или, в случае с младшими хористами, как их уводят в комнатушки в самых дальних закоулках здания). И вскоре не осталось никого, кроме Уолтера Плюма и его матери, которые убирали сцену после представления.

Агнесса направилась к погруженной в сумерки лестнице. Те немногие свечи, что ещё горели в зрительном зале, достаточно разбавляли мрак, чтобы можно было различить колыхание теней у ступенек.

Лестница начиналась у задника сцены. От падающего занавеса её отделяли лишь хрупкие поручни, и вела она не только на чердаки и склады, размещающиеся на верхних этажах. Эта лестница была также единственным путем к скрытым от глаз, вознесенным к потолку Оперы площадкам, на которых люди в плоских шляпах и серых комбинезонах с помощью всевозможных блоков и приспособлений творили магию театра…

На одном из помостов над сценой маячила фигура. Агнесса различила её только потому, что фигура вдруг шевельнулась. Человек стоял на коленях, во что-то вглядываясь. Во мрак.

Агнесса сделала шаг назад. Лестница скрипуче запела.

Фигура подскочила. Вспыхнул квадратный зрак желтого света. Луч пригвоздил Агнессу к кирпичной стене.

— Кто там? — она подняла руку, защищая глаза.

— А там кто? — ответствовал голос. И через мгновение: — О!.. Пердита?

Человек двинулся к ней. Следуя его шагам, широкими взмахами перемещался и луч света.

— Андре? — спросила она.

Ей очень хотелось попятиться назад, но отступать было некуда, разве что сквозь кирпичную кладку.

И внезапно он оказался вместе с ней на лестнице, вполне обычный человек, вовсе не тень, и в руке он держал очень большой фонарь.

— Что ты здесь делаешь? — осведомился органист.

— Я… я просто шла спать.

— Ах да. — Он сразу немного расслабился. — Кое-кто из ваших живет в комнатках наверху. Администрация сочла, что так будет безопаснее, чем если бы вы возвращались домой по ночному Анк-Морпорку.

— А ты что здесь делаешь? — Внезапно Агнесса осознала, что, кроме них, за сценой уже никого не осталось.

— Я… я осматривал место, где Призрак пытался задушить Крипса.

— Зачем?

— Чтобы удостовериться, что сейчас все в порядке. Для чего же ещё?

— А разве работники сцены об этом не позаботились?

— О, ты же знаешь этих типов. Я решил, что лучше будет удостовериться самому.

Агнесса перевела взгляд на фонарь.

— Никогда не видела такой огромной лампы. Как тебе удается так быстро его зажигать?

— Ну, гм… Это фонарь с затемнителем. Видишь створку? — показал он. — Её можно опустить или поднять…

— Наверное, очень полезная вещь. Лазаешь в темноте, а тебя никто не видит…

— Зачем ты ехидничаешь? Я просто не хочу, чтобы нечто подобное повторилось впредь. Ты тоже начнешь оглядываться, когда…

— Спокойной ночи, Андре.

— Спокойной ночи так спокойной ночи.

Мигом взлетев по лестнице, Агнесса нырнула в свою спаленку. Её никто не преследовал.

Подуспокоившись (на это ушло некоторое время), она скинула платье, надела здоровенную красную фланелевую палатку, иначе называемую ночной рубашкой, и прыгнула в постель, упорно противясь соблазну натянуть одеяло на голову.

И уставилась в тёмный потолок.

«Это глупо, — подумала она. — Сегодня утром он был на сцене. Никто не может передвигаться так быстро…»

Агнесса так и не поняла, удалось ли ей заснуть или волны сил только начали уносить её в неведомые дали, когда она вдруг очнулась от еле слышного постукивания в дверь.

— Пердита?!

Из всех её знакомых только один человек умел восклицать шепотом.

Встав с постели, Агнесса на цыпочках подкралась к двери и приоткрыла её — самую чуточку, чтобы посмотреть, кто там. И в её комнату тут же полуввалилась Кристина.

— Что случилось?

— Я боюсь!!

— Чего?

— Зеркала!! Оно со мной разговаривает!! Можно я буду спать с тобой?!

Агнесса оглянулась по сторонам. В этой тесной комнатушке два человека умудрялись создать видимость целой толпы.

— Зеркало разговаривает?

— Да!!

— Ты уверена?

Кристина нырнула в постель Агнессы и натянула одеяло на голову. Из-под одеяла донеслось неразборчивое:

— Да!!

Агнесса осталась стоять одна в темноте.

Люди всегда были склонны предполагать, что уж она-то со всем справится, с любыми несчастьями. Как будто эта способность прямо зависит от массы объекта, на вроде силы притяжения. Но успокаивающие слова типа: «Ну, что ты мелешь, зеркала не разговаривают» — вряд ли помогли бы, особенно в ситуации, когда второй участник диалога прячется под одеялом.

Агнесса на ощупь пробралась в соседнюю комнату, довольно сильно стукнувшись в потемках о кровать.

Где-то здесь должна быть свеча. Агнесса нащупала крохотный туалетный столик, надеясь найти там спичечный коробок, в котором бы успокоительно погромыхивали спички.

Сквозь оконное стекло просачивался слабый свет ночного города. Отражая его, зеркало как будто светилось.

Агнесса присела на кровать. Та ответила ей зловещим скрипом.

В конце концов, какая разница… одна кровать ничем не отличается от другой…

Она как раз собралась с духом, чтобы лечь, когда из темноты донеслось слабое «дзыннннь». Звук камертона. И чей-то голос произнес:

— Кристина… пожалуйста, послушай.

Агнесса подскочила как пружина, вглядываясь во мрак.

А потом до неё дошло. Их ведь предупреждали: никаких мужчин. И предупреждали очень строго, как будто опера — это вид религии. В случае с Агнессой это проблемы не составляло, по крайней мере в том смысле, который вкладывался в данное предупреждение. Но что касается Кристины… Говорят, любовь всегда найдет себе дорогу. А любовь тянет за собой… целый ряд связанных с нею, любовью, занятий.

О боги. Агнесса почувствовала, что начинает краснеть. В темноте! Что это за реакция такая?

Перед внутренним взором Агнессы развернулась вся её жизнь. Не то чтобы в этой жизни было много взлетов, и вряд ли стоило ожидать, что они последуют. Но на протяжении многих и многих лет Агнесса успешно справлялась с трудностями и была хорошим человеком. А ещё почти с полной уверенностью можно было утверждать, что жизнь её содержала намного больше шоколада, чем секса, и, хотя Агнесса не могла сравнивать одно с другим (правда, плитку шоколада можно растянуть почти на целый день), все же замена одного на другое казалась не слишком справедливой сделкой.

Вдруг на Агнессу накатило то же чувство, которое она не раз испытывала дома, в Лайкре. Порой в жизни наступает отчаянный момент, когда неправильный поступок на самом деле оказывается самым правильным.

Когда не важно, в каком направлении идти. Иногда самое главное — просто идти.

Вцепившись в покрывала, она внутренне проиграла манеру разговора своей подружки. Легкое придыхание, звенящие нотки в голосе, свойственные людям, которые половину времени пребывают по другую сторону здравомыслия… Итак, попробуем: сначала — про себя, а потом — через голосовые связки.

— Да?! Кто там?!

— Друг.

Агнесса натянула одеяло до самой шеи.

— Посреди ночи?!

— Ночь для меня ничто. Я принадлежу ночи. И я могу помочь тебе.

Голос звучал приятно. Казалось, он исходил из зеркала.

— Помочь мне в чем?!

— Разве ты не хочешь стать лучшей певицей в опере?

— О, Пердита поет гораздо лучше меня!! Некоторое время длилось молчание, а потом голос произнес:

— Я не могу научить её выглядеть и двигаться, как ты. Зато я могу научить тебя петь, как поет она.

Агнесса во все глаза смотрела во мрак, внутренне закипая от шока и унижения.

— Завтра ты поешь партию Йодины, и я научу тебя, как исполнить её идеально.

На следующее утро ведьмы получили внутреннюю часть дилижанса почти в полное свое распоряжение. Новости вроде Грибо распространяются быстро. Но Генри Лежебокс (или как там его в действительности звали?) сидел на своем прежнем месте — рядом с каким-то хорошо одетым сухощавым человечком.

— Ну что, опять в дорогу? — дружелюбно осведомилась нянюшка Ягг.

Генри нервозно улыбнулся.

— Этой ночью пение было неплохое, — продолжала нянюшка.

На лице Генри появилась добродушная гримаса. Однако в его глазах ужас размахивал маленьким белым флажком.

— Увы, госпожа, сеньор Базилика не разговаривает по-морпоркски, — произнес человечек. — Но я могу перевести.

— Что? — воскликнула нянюшка. — Тогда как же… Ай!

— Прошу прощения, — произнесла матушка Ветровоск. — Локоть случайно дернулся. Нянюшка Ягг потерла бок.

— Так вот, я говорила, — вновь начала она, — что он… Ой!

— О-ей, право слово, что-то он у меня все время дергается, — всплеснула руками матушка. — А господин как раз сообщал нам, что его друг не говорит на нашем языке, Гита.

— Э-э? — изумилась слегка обалдевшая нянюшка. — Но… Что? Но… А. В самом деле? О. Ну что ж. О да. Однако, несмотря на это, наш пирог он умя… Ай!

— Извините мою подругу, это у неё возрастное. Ум за разум заходит, — объяснила матушка. — Мы и в самом деле с удовольствием послушали его пение. Через стенку.

— О, вам очень повезло, — чопорно откликнулся человечек. — Иногда людям приходится ждать годами, чтобы услышать сеньора Базилику…

— …Наверное, ждут, пока он закончит есть… — пробубнила себе под нос нянюшка.

— …Не далее как в прошлом месяце, когда он пел в Орлее, в «Ла Скальде», тысячи и тысячи людей рыдали.

— …Ха, когда я пою, люди тоже плачут, и я, заметьте, этим не хвастаюсь…

Глаза матушки тем временем не отрывались от лица Генри Лежебокса. «Сеньор Базилика» сидел с выражением человека, испытывающего глубокое облегчение — и в то же время со страхом осознающего, что это облегчение долго не продлится.

— Слава сеньора Базилики распространилась далеко и широко, — так же чопорно произнес человечек.

— …Ну точно как сам сеньор Базилика, — буркнула нянюшка. — Это, наверное, от чужих пирогов его так разнесло. Ну конечно, теперь он для нас слишком шикарный! Ведь он единственный человек, которого отмечают даже на картах… Ой!

— Ну и прекрасно. — Матушка сопроводила эти слова улыбкой, которую все, за исключением нянюшки Ягг, сочли бы невинной. — В Орлее так мило и тепло. Наверное, сеньор Базилика очень скучает по дому. А ты чем занимаешься, милостивый господин?

— Я его управляющий делами и переводчик. Э-э. Вам очень повезло, что я здесь, госпожа.

— Воистину, — кивнула матушка.

— Там, откуда мы родом, тоже есть хорошие певцы, — вставила мятежная нянюшка.

— В самом деле? — управляющий делами сеньора Базилики вежливо склонил голову. — И откуда же вы родом, госпожа?

— Из Ланкра.

Человечек вежливо принялся копаться в своих воспоминаниях, пытаясь отыскать Ланкр на внутренней карте великих музыкальных центров Плоского мира.

— У вас там консерватория? — наконец уточнил он.

— Ещё какая! — не сдавалась нянюшка. Потом подумала и добавила для закрепления впечатления: — Консерватория не то слово! Вы бы посмотрели, какие помидоры я закручиваю!

Матушка закатила глаза.

— Гита, консерватория у тебя не ахти какая. Все свои банки ты хранишь на одном подоконнике.

— Может, и так, но там почти весь день солнце… Ой!

— Полагаю, сеньор Базилика направляется в Анк-Морпорк? — любезно осведомилась матушка.

— Мы, — ответил управляющий делами, — милостиво согласились на приглашение Оперы провести остаток сезона на их сцене…

Вдруг он умолк. Его взгляд уперся в багажную сетку.

— А это что? — произнес он.

Матушка подняла голову.

— О, это всего-навсего Грибо.

— А вовсе не обед господина Базилики, — вставила нянюшка.

— Что такое Грибо?

— Кот.

— Он смотрит на меня и ухмыляется. — Управляющий делами неловко поерзал. — А ещё я чувствую какой-то странный запах.

— Забавно, — удивилась нянюшка. — А я вот ничегошеньки не чувствую.

Доносившийся снаружи стук копыт неуловимо изменился. Дилижанс, замедляя ход, накренился.

— Э-э… — неловко произнес управляющий делами. — Я… э-э-э… похоже, мы останавливаемся переменить лошадей. Какой, э, хороший сегодня день. Пожалуй, пойду погляжу, не найдется ли мест наверху.

Дилижанс остановился. Управляющий быстро вышел. Несколькими минутами спустя движение возобновилось, но человечек так и не вернулся.

— Ну и ну, — покачала головой матушка, когда дилижанс опять накренился, — похоже, остались только я да ты, Гита. Ну и ещё сеньор Базилика, который ни бум-бум по-нашенски. Он ведь ни бум-бум, а, господин Лежебокс?

Генри Лежебокс вытащил носовой платок и вытер лоб.

— Дамы! Умоляю вас! Прошу, заклинаю всеми богами…

— Ты что-то натворил? —осведомилась нянюшка. — Воспользовался положением женщины, которая не хотела, чтобы её положением воспользовались? Украл что-то? (Не считая всяких мелочей, типа черепицы с крыши, отсутствие которых люди, как правило, даже не замечают.) Убил человека, который этого не заслуживал?

— Нет!

— …Эсме, он правду говорит?

Генри, как уж на сковородке, завертелся под пронизывающим взглядом матушки Ветровоск.

— Да.

— А, ну тогда все в порядке, — успокоилась нянюшка. — Я понимаю тебя. Сама я освобождена от обязанности платить налоги, но людей, которые тоже не желают это делать, очень даже понимаю.

— О, дело не в налогах, уверяю, — ответил Генри. — У меня есть люди, которые платят налоги за меня…

— Ловко придумано, — одобрила нянюшка.

— Но кое-что другое придумано ещё более ловко, — матушка склонила голову набок. — Пожалуй, господин Лежебокс, я разгадала твой нехитрый фокус. Вода плюс сахар — нечто вроде, да?

Генри неопределенно всплеснул руками.

— Просто если кто-то прознает… — начал он.

— Заграничное всегда лучше. Вот и весь секрет, — кивнула матушка.

— Это… да, частично это верно… — признал Генри. — То есть… ну кто из нормальных людей пойдет наслаждаться пением какого-то там Лежебокса.

— Кстати, Генри, а откуда ты родом? — спросила нянюшка.

— Откуда ты родом на самом деле? — уточнила матушка.

— Я вырос в Тенях, в Трущобярде. Это в Анк-Морпорке, — объяснил Генри. — Жизнь была чертовски суровая. И было только три способа вырваться оттуда. Либо с помощью голоса, либо с помощью кулаков.

— А какой же третий способ? — осведомилась нянюшка.

— О, можно было ещё дойти по переулочку до улицы Симулянтов, по которой, срезая угол, ты выходишь на улицу Паточной Шахты, — пожал плечами Генри. — Но никто из тех, кто выбрал этот путь, ничего не достиг.

Он вздохнул.

— Сначала я подрабатывал пением в тавернах, — сказал, он, — но каждый раз, когда я пытался найти местечко получше, меня спрашивали: «Как тебя зовут?» А я отвечал: «Генри Лежебокс»… — и все сразу начинали хохотать. Я даже подумывал о том, чтобы переменить имя, но в Анк-Морпорке каждая собака знала, как меня зовут. И никто, совсем никто не хотел слушать пение человека по имени Генри Лежебокс.

Нянюшка кивнула.

— Это как с фокусниками, — понимающе произнесла она. — Никто ведь не зовет выступать какого-нибудь Фреда с Выселок. Нет, чтобы собрать толпу, надо обязательно позвать кого-то позвучнее, типа Офигелло Великого, Прямиком Со Двора Короля Клатчского, и его Верной Глэдис.

— Вот-вот. И все молча смотрят, — поддержала матушка, — и стараются не задаваться вопросами вроде: «Если он Прямиком от Короля Клатчского, то почему показывает карточные фокусы здесь, в Ломте, население: семь человек и кошка?»

— А выяснилось, — продолжал Генри, — славы достигнуть проще просто. Одно непременное условие: куда бы ты ни приехал, ты должен казаться нездешним. Так я вскоре стал знаменитым, но только…

— Увяз в этом Энрико по уши, — закончила за него матушка.

Он понуро опустил голову.

— Я-то думал, что вот заработаю денег — и брошу все это. Вернусь, женюсь на своей крошке Ангелине…

— Это кто ещё? — осведомилась матушка.

— О, одна девушка, мы вместе выросли, — неопределенно ответил Генри.

— Делили сточную канаву на задворках Анк-Морпорка — ты про это, что ли? — понимающим тоном уточнила нянюшка.

— Сточную канаву? В очередь на канаву в те времена надо было записываться за годы вперед, — вздохнул Генри. — Те, кто жил в канавах, считались большими шишками. А мы делили канализационный люк. Вместе с двумя другими семьями. И с бродячим жонглером угрями.

Он опять вздохнул.

— Но я вырвался оттуда, начал ездить из города в город, но всегда оставались места, в которых я ещё не выступал, а в Бриндизи людям так понравилось моё выступление… и… и…

Лежебокс высморкался в носовой платок, аккуратно сложил его и вытащил из кармана свежий.

— Я ничего не имею против спагетти с моллюсками, — произнес он, — во всяком случае, меня от них почти не тошнит… Но пинту приличного пива не нальют тебе ни за какие деньги, зато во все блюда добавляют в огромных количествах оливковое масло. И от помидоров у меня сыпь, а того, что я называю хорошим твердым сыром, не найти в этих местах днем с огнем…

Он промокнул лицо носовым платком.

— Хотя люди здесь добрые, — промолвил он.

— Я думал, по пути меня будут угощать бифштексами. Но куда бы я ни отправился, специально для меня готовят спагетти. С томатным соусом! А иногда ещё и жареные! Кстати, с моллюсками тут такое творят… — Его передернуло. — И вот я сижу, давлюсь этим, а все собираются вокруг, счастливо улыбаются мне и смотрят, как я ем. Думают, мне нравится! Да я бы что угодно отдал за тарелку жареной баранины с клецками…

— Так почему бы тебе не сказать об этом? — воскликнула нянюшка.

Лежебокс пожал плечами.

— Энрико Базилика питается исключительно спагетти, — ответил он. — И это я уже не в силах изменить.

Он откинулся на спинку сиденья.

— Госпожа Ягг, а ты интересуешься музыкой?

Нянюшка горделиво кивнула.

— Дай мне пять минут на знакомство с инструментом — и я извлеку из него любую мелодию на выбор, — сообщила она. — А наш Джейсончик играет на скрипке, а Кев дудит в тромбон. Все мои дети поют, а Шончик… в общем, он у нас особенный. Такие вещи со свистком творит, заслушаешься. Вставит и творит. Только пахнет немножко, но…

— И в самом деле, очень талантливая семья, — торопливо перебил её Энрико. Порывшись в кармане жилета, он извлек два продолговатых кусочка картона. — Поэтому прошу вас, дамы, примите это как скромный знак благодарности от человека, который ест чужие пироги. Наш маленький секрет, хорошо? — Он с надеждой подмигнул нянюшке. — Это билеты в оперу. Вы можете прийти в любой день, и вас пропустят.

— О, просто поразительное совпадение, — всплеснула ручками нянюшка, — потому что мы как раз собирались… Ай!

— В общем, мы тебе очень благодарны, — продолжила матушка Ветровоск, принимая билеты. — Это очень любезно с твоей стороны. Мы обязательно придем на представление.

— А сейчас, если позволите, — сказал Энрико, — я бы немножко подремал.

— О, разумеется! — бодро поддержала его нянюшка. — День-то уже совсем поздний. Ты нас не стесняйся.

Певец откинулся на спину и накрыл лицо носовым платком. Через несколько минут он уже храпел счастливым храпом человека, который исполнил свой долг и теперь, если повезет, никогда больше не встретится с этими старушками, которые причинили ему столько беспокойства.

— Ну все, он уже очень далеко отсюда, — через некоторое время нарушила молчание нянюшка. Её взгляд упал на билеты в руке матушки. — Тебе что, в оперу захотелось?

Матушка вперилась взглядом в пространство.

— Я спросила, тебе что, в оперу захотелось? Матушка посмотрела на билеты.

— По-моему, что я хочу, а что — нет, роли тут не играет, — сказала она.

Нянюшка Ягг кивнула.

Матушка Ветровоск была твердо настроена против фантазий и по мере своих сил боролась с ними. Жизнь и так достаточно трудна: ложь проникает повсюду и меняет мысли людей, а поскольку театр представлял собой фантазию, обретшую плоть и кровь, она ненавидела его больше всего. Но в том-то и дело, что её отношение отражало именно слово «ненависть». Ненависть — это притягивающая сила. Ненависть — это любовь, повернувшаяся спиной.

Матушка не брезговала театром. Если бы она им брезговала, то избегала бы всеми возможными способами. Но матушка ни разу не пропустила представлений бродячих артистов, которые частенько посещали Ланкр. На представлениях она сидела в первом ряду, прямая как палка, и не сводила со сцены яростного взгляда. Даже когда на подмостках, развлекая детишек, дурачились клоуны, матушка то и дело бросала отрывистые реплики типа: «Это неправильно!» или «Разве так себя надо вести?» В результате Ланкр приобрел среди бродячих трупп репутацию самого крепкого орешка.

Но то, чего именно она хочет, не имеет значения. Ведьмы, хотят они того или нет, тяготеют к крайностям, где сталкиваются друг с другом две стороны, два состояния. Их тянет к дверям, окружностям, границам, воротам, зеркалам, маскам…

…И к сценам.

Завтрак в оперной столовой подавали в половине десятого. Актеры не славились привычкой рано вставать.

Агнесса уже начала падать носом в свою яичницу с беконом, но вовремя остановилась.

— Доброе утро!!

Усевшись рядом, Кристина пристроила на стол поднос, на котором, как Агнесса без особого удивления отметила, красовались веточка сельдерея, одна изюмина и крошечная чашечка, содержащая примерно чайную ложку молока. После чего Кристина склонилась к Агнессе, и на её лице очень стремительно промелькнуло выражение крайней озабоченности.

— С тобой все в порядке?! У тебя немного странный вид!!

— Я прекрасно себя чувствую, — ответила Агнесса. — Так, немного не выспалась…

— О, замечательно!! — Поскольку этот обмен репликами совершенно истощил способность Кристины к высокоорганизованным душевным процессам, девушка поспешила вернуться к функционированию на автопилоте. — Как тебе нравится моё новое платье?! — воскликнула она. — Разве оно не соблазнительно?!

Агнесса честно поглядела на её платье.

— Да, — ответила она. — Очень… белое. И очень кружевное. И очень обтягивающее.

— И знаешь что ещё?!

— Не знаю. Что?

— У меня уже есть тайный поклонник!! Разве не восхитительно?! У всех великих певиц есть тайные поклонники!!

— Тайный поклонник…

— Да!! Это платье!! Его принесли мне только что!! Ну разве ото не волнующе?!

— Ужасно волнующе, — хмуро подтвердила Агнесса. — И ведь ты ещё не начинала петь. Что неё будет, когда ты появишься на сцене? Э-э… А от кого оно?

— Ну разумеется, он не представился!! Он же тайный поклонник!! Наверное, теперь он будет посылать мне цветы и пить шампанское из моих туфелек!!

— Правда?.. — Агнесса скривилась. — Такое и в самом деле делают?

— Это традиция!!

Радость буквально переполняла Кристину, и девушка жаждала ею поделиться.

— А у тебя очень усталый вид!! — воскликнула она, но внезапно вскинула руку к губкам. — О!! Мы ведь поменялись комнатами!! Это было так глупо!! — И знаешь ли, — добавила Кристина с этаким недоигранным лукавством, которое, видимо, у неё сходило за хитрость, — готова поклясться, я слышала ночью пение… кое-кто пел гаммы и все такое?!

Агнессу с детства приучали быть честной. Она знала, что должна ответить Кристине: «Извини, но похоже, я по ошибке заняла твое место. Видимо, возникла какая-то путаница…»

Правда, Агнессу также учили слушаться старших, делать, что велят, не выставляться, быть вежливой и не прибегать к ругательствам более сильным, чем «дрянь».

Хоть раз в жизни может она одолжить будущее поинтереснее? Всего лишь на пару ночей? Хотя бы на чуть-чуть? Тем более что она бросит эту новую жизнь в любой момент.

— Знаешь, даже забавно, — ответила Агнесса, — я спала в соседней комнате и ничего не слышала.

— О-о?! Ну что ж, значит, все в порядке!!

Агнесса обозрела пучок травы, изюминку и наперсток молока, которые скромно расположились на Кристинином подносе.

— И это весь твой завтрак?

— О да! Иначе я раздуюсь, как воздушный шар!! Тебе везет, ты можешь есть что угодно!! Не забудь, через полчаса спевка!!

И с этими словами Кристина ускакала прочь, так ничего и не съев.

«Просто у неё в голове один воздух, — подумала Агнесса. — И она нисколечки не хотела меня обидеть».

Но где-то в глубине её души Пердита XXX подумала очень грубое слово.

Госпожа Плюм вынула из шкафчика метлу и обернулась.

— Уолтер!

Её голос эхом прокатился по пустой сцене. Она даже пару раз стукнула ручкой метлы о шкафчик. Очень необычно. Уолтер привык к заведенному порядку. У неё ушли годы, чтобы приучить его к дисциплине. И на него это очень не похоже — не являться в положенное время на положенное место.

Покачав головой, госпожа Плюм приступила к работе. Тут ещё мыть и мыть. Пройдут годы, прежде чем удастся избавиться от запаха скипидара.

По сцене кто-то шёл. И этот кто-то насвистывал.

Госпожа Плюм была шокирована.

— Господин Хвать!

Профессиональный крысолов Оперы остановился и опустил на пол шевелящийся и брыкающийся мешок. Господин Хвать носил древнюю оперную шляпу, демонстрируя тем самым, что на голову выше обыкновенного ловца грызунов. Поля шляпы отяжелели от воска и свечных огарков, в свете которых он находил дорогу в темных подвалах.

Господин Хвать столько времени провел с крысами, что в его облике также появилось что-то крысиное. Лицо казалось продолжением носа. Усы топорщились. Передние зубы выдавались вперед. Глядя ему вслед, люди невольно ждали увидеть торчащий из штанов длинный хвост.

— Что такое, госпожа Плюм?

— Ты же знаешь, что на сцене нельзя свистеть! Это очень плохая примета!

— А-а, но как раз я насвистываю потому, что увидел нечто очень хорошее. О да! Я сейчас поистине счастливый господин Хвать. И если бы ты увидела то, что увидел я, ты бы тоже была счастлива. Счастливая госпожа Плюм… Ах! Что я видел, что я видел!..

— Никак ты нашел в подвале золото? Госпожа Плюм осторожно опустилась на колени, чтобы отскрести пятно краски.

Господин Хвать тем временем поднял мешок и двинулся дальше.

— Может, и золото, госпожа Плюм. О, вполне может быть…

Госпоже Плюм потребовалось некоторое время, чтобы уговорить артритные сочленения снова распрямиться. Наконец она встала и огляделась по сторонам.

— Э-э, господин Хвать?.. — окликнула она. На некотором расстоянии от неё послышался глухой стук. О доски мягко шлепнулись мешки с песком.

Сцена была большой, голой и пустой. Эта пустынность нарушалась лишь видом мешка с рвущимся на свободу содержимым.

Госпожа Плюм осторожно посмотрела направо, потом налево.

— Господин Хвать? Ты здесь?

Внезапно ей почудилось, что сцена стала ещё больше и ещё пустыннее, чем прежде.

— Господин Хвать? Ты где-е-е-е???? Она опять осмотрелась, вытягивая шею.

— Эй? Господин Хвать?

Плавно спланировав, некая круглая тень опустилась на доски рядом с госпожой Плюм.

Это была потрепанная черная шляпа со свечными огарками на полях.

Госпожа Плюм задрала голову.

— Господин Хвать?.. — только и смогла произнести она.

Господин Хвать был привычен к темноте. Для него мрак не таил в себе ничего пугающего. И он очень гордился своей способностью ориентироваться в темноте. Достаточно было малейшего пятнышка света, полоски фосфоресцирующей плесени, чтобы его глаза видели как днем. Ну а шляпа… Дань профессии, такая же декорация, как и все вокруг.

Кстати о шляпе… Ему показалось, что она вдруг упала, он даже поднял руки, чтобы проверить, — да нет, она была на прежнем месте. Но что-то изменилось, он никак не мог понять, что именно…

Было очень темно.

— ПИСК?

Господин Хвать задрал голову.

Прямо в воздухе, на уровне его глаз, висела невысокая фигурка, облаченная в балахон. Из капюшона выступал костлявый нос с изогнутыми серыми усиками. Крошечные скелетообразные пальцы вцепились в очень маленькую косу.

Господин Хвать задумчиво кивнул сам себе. Нельзя подняться до членства во Внутреннем Круге Гильдии Крысоловов, без того чтобы не услышать кое-какие повторяемые лишь шепотком слухи. Говорят, у крыс есть собственный Смерть — так же как свои у крыс короли, парламенты и нации. Однако человеку крысиного Смерть увидеть не дано.

То есть не было дано — до этого самого момента.

Господин Хвать почувствовал себя польщенным. Ему оказали особую честь. Последние пять лет каждый год его награждали Золотой Колотушкой за то, что он наловил больше всех крыс. Однако господин Хвать уважал крыс, как солдат уважает хитрого и доблестного врага.

— Э-э… Я умер, да?..

— ПИСК.

Господин Хвать чувствовал на себе взгляды тысяч глаз. Тысяч и тысяч блестящих глазок.

— И… что будет теперь?

— ПИСК.

Господин Хвать, вернее, его душа посмотрела на свои руки. Они на глазах удлинялись и становились все более волосатыми. Он чувствовал, как вытягиваются его уши, и похожее очень неприятное «удлинение» происходило в районе основания спины. Большую часть жизни господин Хвать преданно исполнял свое любимое дело в темных подвалах, и все же…

— Но я же не верю в переселение душ! — попытался протестовать он.

— ПИСК.

Что означало (господин Хвать вдруг осознал, что начал понимать язык грызунов): «Зато переселение душ верит в тебя».

Господин Бадья очень тщательно перебрал почту. И облегченно вздохнул. На сей раз конверта с гербом Оперы не обнаружилось.

Откинувшись в кресле, Бадья выдвинул ящик письменного стола в поисках ручки.

В ящике лежал конверт.

Некоторое время Бадья взирал на него, а потом потянулся за ножом для разрезания страниц.

Резььььь… …Шелест…

«Буду очень обязан, если на сегодняшнем представлении «Тривиаты» партию Йодины исполнит Кристина.

Погода по-прежнему прекрасная. Надеюсь, у Вас также все хорошо.

Ваш

Призрак Оперы».

— Господин Зальцелла! Господин Зальцелла!

Оттолкнув кресло, Бадья кинулся к двери, широко распахнул её и вылетел из своего кабинета… чтобы нос к носу столкнуться с какой-то балеринкой. Девушка громко завопила.

Поскольку нервы у господина Бадьи и так были на пределе, в ответ он тоже завопил. Как ни странно, это произвело ровно тот же эффект, для достижения которого обычно требуется применение таких экстремальных средств, как мокрая фланель или хорошая пощечина. Балеринка мигом умолкла и оскорбленно посмотрела ни него.

— Значит, он опять нанес удар… — простонал Бадья.

— Он здесь! Это Призрак! — откликнулась девушка, полная решимости доставить информацию, хотя в этом уже не было никакой нужды.

— Да, да, я понял, — огрызнулся Бадья. — Надеюсь, на сей раз все обойдется малой кровью.

Он направился было прочь, как вдруг прямо посреди коридора резко остановился и повернулся к балеринке, вскинув указующий перст. Девушка испуганно попятилась.

— И почаще прыгай, поняла?! — рявкнул он. — Вы тут бегаете по всему зданию, а я вам новые пуанты покупай, да?

На сцене собралась беспорядочная толпа, окружив одну из новеньких певичек, толстушку, которая, опустившись на колени, утешала пожилую женщину. Лицо последней Бадья вроде бы смутно припоминал. Она была из тех работников, которые шли в комплекте с Оперой. На вроде крыс или наводняющих крышу горгулий.

Женщина держала перед собой какой-то предмет.

— Она упала сверху… — бормотала она. — О, бедная, бедная шляпа!

Бадья задрал голову. Когда глаза его привыкли к темноте, он различил в вышине среди досок фигуру. Фигура медленно вращалась…

— О боги, — едва вымолвил он. — А в письме он был так вежлив…

— В самом деле? — осведомился Зальцелла, выныривая откуда-то сзади. — Ну так прочтите вот это.

— Ты советуешь?

— Послание адресовано вам.

Бадья развернул клочок бумаги.

«Хахахаха! Ахахахаха!

Ваш

Призракк Оперы.

PS. Ахахахаха!!!!!»

Бадья посмотрел на Зальцеллу мученическим взглядом.

— Кто этот бедняга, там, наверху?

— Господин Хвать, крысолов. На шею ему накинули веревку, к другому концу которой были привязаны мешки с песком. Затем мешки опустились вниз. А он… поднялся наверх.

— Я не понимаю! Этот тип что, сумасшедший?

Зальцелла положил руку ему на плечо и вежливо отвел в сторонку.

— Послушайте, — произнес он как можно более доброжелательно. — Человек, который вечно ходит в смокинге, прячется в тенях и время от времени убивает людей. После этого посылает записочки, в которых записывает свой маниакальный хохот. Восклицательных знаков снова пять, я сосчитал. А теперь спросим себя: это ли образ действий нормального человека?

— Но с какой целью он все это делает? — простонал Бадья.

— Боюсь, данный вопрос уместен только в том случае, если мы имеем дело с нормальным человеком, — спокойно ответил Зальцелла. — Иначе вполне возможно, он делает все это потому, что так ему велят мудрые желтые чертики.

— Ты говоришь о нормальности? Да как он может быть нормальным? — воскликнул Бадья. — Кстати, ты был прав. Атмосфера в заведении кого угодно сведет с ума. И скорее всего, я здесь единственный, кто твердо стоит на земле!

Господин Бадья оглянулся по сторонам. Когда же он увидел группу взволнованно перешептывающихся балеринок, его глаза сузились.

— Эй, вы! Чего вы там топчетесь? — рявкнул он. — А ну, всем подпрыгивать на одной ноге!

Он вновь переключился на Зальцеллу:

— Так, на чем я остановился?

— Вы остановились на том, — произнес Зальцелла, — что вы тут единственный, кто твердо стоит на земле. И это действительно так — весь балет уже прыгает. А господин Хвать и вовсе отпрыгался.

— Я нахожу твой юмор довольно низкопробным, — холодно ответил Бадья.

— Я считаю, — продолжал главный режиссер, — нам следует запереть театр, собрать всех здоровых мужчин, выдать им факелы, обыскать здание сверху донизу, выкурить Призрака, прогнать по городу, поймать, избить так, чтобы родная мама его не узнала, после чего сбросить останки в реку. Это единственный надежный способ.

— Ты ведь сам знаешь, мы не можем позволить себе закрыться, — ответил Бадья. — Да, наш недельный доход оценивается в несколько тысяч долларов, но ровно столько же за ту же неделю мы тратим. Понятия не имею, куда мы катимся и чем все закончится. Я думал, управлять этим местом просто, главное — усадить в кресла в зале побольше задниц. Но стоит поднять голову, как видишь ту же задницу, покачивающуюся в воздухе над тобой… Что же будет дальше, порой спрашиваю я себя…

Они посмотрели друг на друга. Потом как будто под воздействием некоего животного магнетизма их взгляды пронеслись над зрительным залом и уперлись в гигантскую поблескивающую люстру.

— О нет, — простонал Бадья. — Он не сделает этого… Ведь не сделает же? Вот это и в самом деле заставит нас закрыться.

Зальцелла вздохнул.

— Послушайте, люстра весит больше тонны, — сказал он. — Канат, на котором она держится, толще вашей руки. Лебедка, когда ею не пользуются, наглухо заблокирована. Люстра безопасна.

Они опять посмотрели друг на друга.

— Ну, если хотите, теперь на время представлений я буду приставлять к ней охранника, — произнес Зальцелла. — Только для вашего спокойствия.

— И он требует, чтобы на сегодняшнем представлении Кристина пела партию Йодины! Да у неё же голосок что твоя свистулька!

Зальцелла поднял брови.

— По-моему, это как раз не проблема. Или я не прав?

— Как не проблема?! Ведь партия Йодины — главная!

Зальцелла снова положил руку на плечо хозяина театра.

— Пожалуй, настало время познакомить вас с некоторыми малоизвестными закоулками этого удивительного мира, который мы называем оперой, — улыбнулся он.

Дилижанс затормозил на расположенной в Анк-Морпорке Саторской площади, и к нему тут же кинулся агент транспортной службы.

— Господин Возжа, ты опоздал на целых пятнадцать часов! — гневно заорал он.

Возница бесстрастно кивнул. Он опустил поводья, спрыгнул с козел и осмотрел лошадей. Двигался он как деревянная кукла.

Пассажиры хватали багаж и торопливо расходились.

— Ну и какие будут оправдания?! — осведомился агент.

— Мы устроили пикник, — ответил возница.

Лицо его было серого цвета.

— Вы останавливались на пикник?

— Ага. Покушали, спели пару-другую песенок, ну и всякое такое… — неопределенно махнул рукой возница, вытаскивая из-под сиденья мешки с фуражом.

— Позволь, я повторю. Ты остановил почтовый дилижанс, чтобы устроить пикник и спеть пару-другую песенок?

— Ага. А потом кот залез на дерево и застрял там.

Агент в недоумении таращился на него. Возница пососал руку, обвязанную носовым платком, и глаза его подернулись дымкой воспоминаний.

— И это ещё не все… — промолвил он. — Затем мы принялись рассказывать анекдоты.

— Какие-такие анекдоты?

— Та, что поменьше и потолще, предложила по очереди рассказывать анекдоты. Мол, так веселее будет проводить время.

— Да? И что? Не понимаю, каким образом это могло замедлить движение дилижанса!

— О, ты бы слышал анекдот, который рассказала она. Про очень высокого человека и фортепиано. Я аж с козел свалился. Даже в разговоре с моей нежно любимой бабушкой я не решился бы использовать такие слова!

— Ага, я понял, — кивнул агент, который, надо сказать, очень гордился своей ироничностью. — Ты настолько весело проводил время, что совсем позабыл о такой маленькой детали, как расписание.

Тут первый раз за весь разговор возчик повернулся и посмотрел агенту прямо в глаза, заставив того попятиться. Это был взгляд человека, пролетевшего на дельтаплане над самой преисподней.

— Желаю и тебе так же посмеяться, — ответил возница и зашагал прочь.

Некоторое время агент смотрел ему вслед, а затем подошел к двери дилижанса.

Изнутри выбрался тощий человечек. Вид у него был, как у загнанного зверя. Таща за собой, будто на аркане, огромного толстяка, человечек быстро и неразборчиво бормотал на языке, которого агент не понимал.

А потом агент остался наедине с дилижансом и лошадьми в самом центре быстро расширяющегося круга улепетывающих со всех ног пассажиров.

Отворив дверцу, он заглянул внутрь.

— Утро доброе, господин, — приветствовала его нянюшка Ягг.

Агент озадаченно смотрел то на неё, то на матушку Ветровоск.

— Дамы, тут все в порядке?

— Спасибо, путешествие было очень приятным. — Нянюшка Ягг с кивком оперлась на предложенную ей руку. — С удовольствием воспользуемся вашими услугами как-нибудь ещё.

— А возница, похоже, считает, что есть какие-то проблемы…

— Проблемы? — переспросила матушка. — Я не заметила никаких проблем. А ты, Гита?

— Ему следовало бы шевелиться побыстрее, когда его попросили принести лестницу. — Нянюшка наконец выбралась из экипажа. — И если память мне изменяет, когда мы остановились полюбоваться видом, он что-то бормотал себе под нос. Но я готова отнестись к этому снисходительно.

— Вы остановились, чтобы полюбоваться видом? — переспросил агент. — Когда?

— О, мы останавливались несколько раз, — беззаботно махнула рукой нянюшка. — Какой смысл без конца гнать? Тише едешь, дальше будешь. Не мог бы ты подсказать нам дорогу до улицы Вязов? Мы решили остановиться у госпожи Лады. Уж очень хорошо наш Невчик об этом месте отзывался: люди там такие тихие, культурные…

Агент попятился, что являлось типичной реакцией всех нормальных людей на отбойномолоточную болтовню нянюшки.

— До улицы Вязов? — стуча зубами, повторил он. — Но… уважаемым дамам не следует там останавливаться…

Нянюшка похлопала его по плечу.

— Это и хорошо, — ответила она. — Значит, ни с кем из знакомых мы там точно не встретимся.

Когда матушка проходила мимо лошадей, те попытались укрыться за повозкой.

Бадья широко улыбался, а лицо его было обрамлено крупными бисеринами пота.

— А, Пердита, — произнес он. — Садись, милочка, садись. Э-э. Ну, как тебе у нас? Нравится?

— Да, большое спасибо, господин Бадья, — покорно ответила Агнесса.

— Отлично. Просто замечательно. Ну разве это не здорово, а, господин Зальцелла? Доктор Поддыхл, правда это чудесно?

Агнесса посмотрела на три обеспокоенных лица.

— Мы все очень рады этому, — продолжал господин Бадья. — И в этой связи у нас к тебе есть поразительное предложение. Не сомневаюсь, твое пребывание здесь станет ещё чудеснее.

Агнесса внимательно изучила лица собравшихся.

— Да? — настороженно произнесла она.

— Ты ведь у нас, э-э, совсем недавно. И все же мы решили позволить тебе, э-э-э… — Бадья сглотнул и в поисках поддержки оглянулся на Зальцеллу и Поддыхла. — Позволить тебе исполнить партию Йодины в сегодняшнем представлении «Тривиаты».

— Да?

— Гм-м. Это весьма важная роль, тем более что именно Йодиной исполняется знаменитое «Прощание»…

— О-о. Да?

— Э-э… но тут есть, э-э… как бы… нюанс… — Наконец сдавшись, Бадья беспомощно посмотрел на главного режиссера. — Господин Зальцелла?

Зальцелла склонился к Агнессе.

— Понимаешь ли… гм, Пердита… мы хотели бы, чтобы ты, понимаешь ли, спела Йодину, но, как бы сказать, роль её будет играть… другой человек…

Агнесса внимательно слушала объяснения. Она будет стоять в хоре, прямо позади Кристины, а Кристине будет велено петь очень тихо. Такое делалось уже не раз и не два, объяснил Зальцелла. И вообще, это делается гораздо чаще, чем принято думать, — когда у исполнителя болит горло, или когда оно ни с того ни с сего пересохло, или когда исполнитель является настолько пьяным, что едва может стоять на ногах, или когда происходит что-нибудь вроде того баснословного случая, ну, много лет назад, когда человек, играющий главного героя, просто взял и скончался во время антракта. Но свою знаменитую арию он все равно исполнил: спину ему подперли метлой, а челюсти открывали посредством шнурка.

И в этом нет ничего безнравственного. Ведь шоу должно продолжаться.

Кольцо оскалившихся в отчаянных улыбках зубов все сужалось и сужалось.

«Сейчас я встану и уйду, — вдруг подумала Агнесса. — А эти рожи пусть остаются здесь, вместе со своим Призраком. Да, уйду, и никто меня не остановит…»

Однако идти ей некуда — разве что вернуться домой.

— Да, э-э, да, — проговорила она. — Я, в принципе… Э-э… Но к чему столько сложностей? Я вполне могу сыграть эту роль сама, и сама же исполню партию Йодины.

— Разумеется, но, видишь ли, у Кристины… э-э… у неё… больше сценического опыта…

— …Технических навыков…

— …Умения вести себя на сцене…

— …Она обладает очевидными свойствами лирической героини…

— …И без труда влезает в платье… Агнесса опустила глаза и воззрилась на свои большие ладони. Она чувствовала, как краска стыда начала свое победное шествие снизу вверх. Словно варварская орда, она сжигала все на своем пути.

— В общем, мы бы хотели, чтобы ты, как говорится, стала призраком Кристины… — подвел итог Бадья.

— Призраком? — переспросила Агнесса.

— Это такой сценический термин, — объяснил Зальцелла.

— А, понятно, — ответила Агнесса. — Да. Ну что же, конечно. Разумеется, сделаю что смогу.

— И это чертовски хорошо, — сразу расслабился Бадья. — Поверь, мы этого не забудем. В ближайшем же будущем подыщем тебе какую-нибудь более-менее подходящую партию. Да, а ещё тебе надо будет порепетировать немножко с доктором Поддыхлом. Роль Йодины не так уж проста.

— Э-э… Думаю, я с ней довольно неплохо знакома, — неуверенно произнесла Агнесса.

— В самом деле? Откуда же?

— Я… я брала уроки.

— А вот это совсем замечательно, милочка, — восхитился господин Бадья. — Ты времени зря не теряешь. Мы под большим впечатлением. Но все равно обязательно встреться с доктором Поддыхлом…

Агнесса встала и, по-прежнему не поднимая глаз, величественно выплыла из комнаты. Поддыхл вздохнул и покачал головой.

— Бедняжка, — произнес он. — Слишком поздно родилась. Раньше в опере роль играл только голос. О, какие великие сопрано тогда были! Примадонна Виолетта Хихигли, примадонна Кларисса Кричандо… Где-то они теперь, иногда думаю.

— В деревнях коровам поют, — ухмыльнулся Зальцелла. — Надо идти в ногу со временем.

— Эта девушка способна возродить великое «Кольцо Бабалунгов»! — продолжал Поддыхл. — Вот это была опера.

— Три дня ругани между богами и двадцать минут запоминаемых мелодий? — уточнил Зальцелла. — Нет уж, благодарю покорно.

— Но только представь, она на сцене и исполняет роль Гильдабруны, главной валькирии!

— Представляю. Ничего себе картинка. Но мне кажется, этой девице куда больше подойдут партии гнома Ноббо и, допустим, верховного бога Ио.

— Славные были деньки, — Поддыхл печально покачал головой. — Тогда была настоящая опера. Помню, однажды примадонна Веритази затолкала музыканта в его собственную трубу за то, что он посмел зевнуть во время её пения…

— Да, да, но мы-то живем в век Летучей Мыши!

С этими словами Зальцелла поднялся. Он опять посмотрел на дверь и покачал головой.

— Просто поразительно, — произнес он. — Как вы думаете, она сама-то осознает свои размеры?

На стук матушки двери уединенного заведения госпожи Лады гостеприимно распахнулись.

Перед ними стояла молодая женщина. Очень даже молодая и вполне очевидно женщина. О том, что она женщина, говорило буквально все в её облике. Слепец — и тот бы сразу прозрел.

Вытянув шею, нянюшка посмотрела поверх напудренного плеча на плюш и позолоту внутри, потом оглянулась на бесстрастное лицо матушки Ветровоск, после чего опять воззрилась на юную даму.

— Когда вернемся, отделаю Нева под первое число, — пробормотала она. — Пошли отсюда, Эсме, здесь нам делать нечего. Я потом все объясню…

— О, матушка Ветровоск! — радостно воскликнула девушка. — А это кто?

Нянюшка удивленно уставилась на матушку. Выражение лица последней не изменилось ни на йоту.

— Это нянюшка Ягг, — в конце концов сказала нянюшка. — Да, я нянюшка Ягг. Мать Нева, — мрачно добавила она. — Вот так вот. Да. В общем, я… — Слова «респектабельная уважаемая вдова» попытались протиснуться через её голосовые связки, но они, похоже, усохли и съежились, не выдержав подобного вранья, так что пришлось удовольствоваться: — …Мама его. Нева. Да. Мамина Нева. Тьфу, Невина мама.

— Привет, Колетта, — кивнула матушка. — Красивые сережки. А госпожа Лада дома?

— Для важных посетителей она всегда дома, — ответила Колетта. — Заходите же! О, матушка, она будет так рада снова с тобой встретиться!

Когда матушка шагнула в алый полумрак, её встретил хор приветственных возгласов.

— Что? Ты здесь уже бывала? — спросила нянюшка, рассматривая розовую плоть и белые кружева, составляющие большую часть обстановки.

— О да. Госпожа Лада — моя старая подруга. Практически тоже ведьма.

— Но… да знаешь ли ты, что это за место, Эсме? Ты хоть понимаешь?! — воскликнула нянюшка Ягг.

Следует признать, нянюшка испытывала некое странное раздражение. Она с готовностью отдала бы матушке пальму первенства в том, что касалось вопросов магии и головологии. Однако она была твердо убеждена, что имеются очень специальные области, которые являются её, нянюшки Ягг, территорией. И в подобных вопросах матушке не только не полагается ориентироваться — ей не полагается даже знать, где эти самые территории начинаются.

— О да, — невозмутимо ответила матушка. Терпение нянюшки лопнуло.

— Это доходный дом, вот что это такое! Место с крайне дурной репутацией!

— Отчего же? — удивилась матушка. — Совсем напротив. Насколько мне известно, о заведении госпожи Лады отзываются очень хорошо.

— Так ты знала? Но почему ты меня не предупредила?

Матушка иронически приподняла бровь.

— Тебя? Великую изобретательницу Клубничной Насадки?

— Да, но…

— Все мы живем, как живем, Гита, и каждый крутится, как умеет. Ведьмы, знаешь ли, тоже не в особом почете.

— Разумеется, но…

— Прежде чем осуждать кого-либо, побудь с часок в шкуре этого человека. — Матушка едва заметно улыбнулась.

— Нет уж, уволь. В её шкуре недолго и заразу какую-нибудь подцепить, — скрипнула зубами нянюшка. — Но наши шкуры, конечно, тоже не идеал.

Ну вот, опять… Матушка умела повернуть спор так, что вы начинали спорить сами с собой. Это не могло не раздражать. Как правило, вы открывали самого себя с абсолютно неожиданной стороны.

— К тому же здесь очень любезное обращение и мягкие постели, — добавила матушка.

— И, наверное, теплые, — сдалась нянюшка Ягг. — А над оконцем всегда горит такой милый фонарик.

— Уф, Гита Ягг, честное слово. Мне всегда казалось, тебя ничем не проймешь.

— Пронять меня действительно невозможно, — согласилась нянюшка. — Но по натуре я очень впечатлительная женщина.

Доктор Поддыхл, управляющий хором, сурово посмотрел на Агнессу поверх очков.

— Как известно, ария, гм-м, «Прощание», — произнес он, — представляет собой, так скажем, небольшой шедевр. Нет, не из оперных вершин, и все же весьма памятная вещица.

Его глаза увлажнились.

— «Квеста маледетта, — поет Йодина, обращаясь к Пикадилло и выражая этими словами всю боль своего расставания с ним. — Квеста маледетта порта си блоккккккка, си блокка сомунке ло фаччччч-чо!..»

Он прервался. Последовала пронзительная сцена протирания очков носовым платком.

— Когда эту арию исполнила Хихигли, все зрители в зале, все до единого, обливались слезами, — пробормотал доктор. — Я некогда попал на её выступления. Именно тогда я и решил, что посвящу жизнь… о, великие дни, славные дни.

Он положил очки и шумно высморкался.

— Итак, давай пройдемся по партитуре ещё раз, — сказал он, — просто чтобы ты поняла, как должна звучать эта ария. Андре, начали.

Молодой человек, которого против его воли заставили аккомпанировать на фортепиано в репетиционном зале, кивнул Агнессе и заговорщицки подмигнул.

Она притворилась, что не заметила этого, и с подчеркнутым вниманием принялась слушать Поддыхла, который объяснял ей партитуру.

— А теперь, — заключил он, — посмотрим, что получится у тебя.

Передав ей партитуру, он кивнул пианисту.

Агнесса спела арию — по крайней мере, её начало. Вскоре Андре прекратил играть и прижался головой к клавишам, пытаясь подавить рвущийся наружу хохот.

— Гм-м-м… — произнес Поддыхл.

— Я что-то сделала не так?

— Ты пела тенором. — Сказав это, Поддыхл сурово посмотрел на Андре.

— Она пела вашим голосом, доктор!

— А не могла бы ты исполнить арию так, как её исполнила бы, э-э, скажем, Кристина?

Снова заиграла музыка.

— Квеста?! Маледетта!!

Поддыхл всплеснул руками. Плечи Андре тряслись от хихиканья.

— Да, да. Очень точное наблюдение. Осмелюсь заметить, ты абсолютно права. Но давай попробуем ещё разок. И на этот раз, пожалуйста, спой эту арию так, как ты считаешь её нужным петь.

Агнесса кивнула.

Снова начали…

…И закончили.

Поддыхлу даже пришлось сесть. И почему-то он упорно прятал от неё свое лицо.

Агнесса стояла, вопросительно глядя на доктора.

— Э-э. Ну как? — спросила она.

Доктор не ответил. Вместо этого со своей табуретки поднялся Андре и взял её за руку.

— Пожалуй, сейчас лучше будет оставить его одного, — тихонько произнес он и потянул Агнессу к двери.

— Что, так плохо?

— Дело в том… вернее, наоборот, дело совсем не в этом.

Поддыхл поднял голову, но взгляда Агнессы он упорно избегал.

— Ну, что я могу сказать… — пробормотал он. — Не мешало бы поработать над «р». И побольше уверенности на высоких нотах. А так, очень даже ничего…

— Да, конечно, я буду работать…

Андре вытолкал Агнессу в коридор, захлопнул дверь и повернулся к ней.

— Это было поразительно! — воскликнул он. — Ты когда-нибудь слышала пение великой Хихигли?

— Я даже не знаю, кто такая эта Хихигли. Кстати, а о чем вообще я пела?

— Как, ты и этого не знаешь?

— Понятия не имею.

Андре перевел взгляд на партитуру в её руке.

— Я не очень хорошо знаю язык, но думаю, что начало звучит примерно так:

«Дверь проклятая застряла,

Дверь проклятая застряла,

Хоть в лепешку расшибись.

Висит табличка «на себя», вот я и тяну.

Но может, все наоборот и мне нужно толкать?»

Агнесса сморгнула.

— И это все?

— Ага.

— Но я думала, что пою нечто очень трогательное и романтическое!

— И ты правильно думала, — кивнул Андре. — Сцена очень трогательная. Но это не настоящая жизнь, это опера. Значение слов здесь не важно. Важно только чувство. Разве тебе не говорили?.. Слушай, сегодня я до конца дня на репетициях, но, может, мы могли бы встретиться завтра? Например, после завтрака?

«О нет, — подумала Агнесса. — Начинается». Краснота неумолимо наступала в направлении «снизу вверх». Мелькнула мысль: а не может ли однажды случиться так, что краснота достигнет лица и не остановится на этом, а двинется дальше? Тогда у неё над головой образуется большое розовое облако.

— Э-э, да, — промолвила она. — Да. Это было бы… очень поучительно.

— Ну, мне пора, — слабо улыбнувшись, Андре слегка похлопал её по руке. — И… Мне правда очень жаль, однако таковы здесь порядки. А ты пела… просто потрясающе.

Он уже направился было прочь, но вдруг снова повернулся.

— Да, и ещё… Прости, если вчера вечером я тебя напугал.

— Что?

— Ну, помнишь, там, на лестнице?

— А, ты об этом. Я вовсе не испугалась.

— Ты… э-э… ты ведь никому не рассказывала? Я бы очень не хотел, чтобы люди подумали, будто я поднимаю в Опере панику.

— Даже и мысли такой не мелькало, сказать по правде. Я знаю, что ты не можешь быть Призраком, — если ты, конечно, об этом. М-м?

— Я? Призраком? Ха-ха!

— Ха-ха, — повторила Агнесса.

— Так что, э-э… увидимся завтра?..

— Договорились.

Погруженная в размышления, Агнесса направилась в свою каморку.

Где обнаружила вертящуюся перед зеркалом Кристину. Услышав шаги Агнессы, она быстро повернулась; Кристина даже двигалась с восклицательными знаками.

— О, Пердита!! Ты слышала?! Сегодня вечеров я пою партию Йодины!! Ну разве это не чудесно?! — Ринувшись через комнату, она предприняла мужественную попытку обнять и приподнять Агнессу, но в конце концов удовлетворилась одними объятьями.

— И я слышала, тебе уже разрешили петь в хоре?!

— Да, это правда.

— Ну разве это не мило?! Я все утро репетировала с господином Зальцеллой. Кеста!? Малидетта!! Портфель с яблокком!!

Вне себя от счастья, Кристина закружилась волчком. Воздух замерцал от невидимых блесток.

— Когда я стану очень знаменитой, — сказала она, — ты не пожалеешь, что подружилась со мной!! Я сделаю все возможное, чтобы помочь тебе!! Я уверена, ты принесешь мне удачу!!

— Да уж, — безнадежно ответила Агнесса.

— Мой папочка всегда говорил: однажды в моей жизни появится фея и поможет мне в достижении моих великих целей!! И, знаешь ли, мне кажется, что эта фея — ты!!

Агнесса грустно улыбнулась. Пообщавшись с Кристиной более или менее длительный промежуток времени, начинаешь ловить себя на навязчивом желании заглянуть ей в ушко — чтобы проверить, увидишь ли там, с другой стороны, ничем не замутненный свет белого дня.

— Э-э. По-моему, мы поменялись комнатами?

— Ах, ты об этом!! — воскликнула Кристина, улыбаясь. — Ну разве это было не глупо?! Так или иначе, теперь, когда я выхожу в примадонны, мне просто необходимо большое зеркало!! Ты ведь не будешь возражать?!

— Что? О. Нет. Конечно нет. Э-э. Ну, если ты уверена…

Агнесса посмотрела на зеркало, потом на кровать. Потом снова на Кристину.

— Да, — произнесла она, слегка шокированная той идеей, которую только что подсказала скрывающаяся внутри её Пердита. — Не сомневаюсь, у тебя все будет хорошо.

Доктор Поддыхл высморкался и попытался привести себя в порядок.

Он не обязан терпеть это. Пожалуй, бедное дитя и впрямь слегка тяжеловато, но взять, к примеру, ту же Хихигли — однажды знаменитая певица, неловко повернувшись, задавила тенора насмерть. И от этого её слава ничуть не уменьшилась.

Да, он обязательно выразит господину Бадье свой протест.

Доктор Поддыхл был из тех людей, которыми владеет одна, но пламенная страсть. Он верил в голоса. Внешность певца или певицы никакой роли не играет. Сам доктор имел привычку смотреть оперу исключительно с закрытыми глазами. Важна только музыка, а вовсе не актерская игра, и уж конечно — не телеса исполнителей.

Какая разница, какие у них тела? У примадонны Тесситуры, к примеру, была борода — да такая, что об неё можно было зажигать спички; а нос у певицы был словно бы размазан по лицу. И все это ничуть не мешало ей быть одним из лучших басов в истории, когда-либо открывавших пивную бутылку ногтем большого пальца.

Разумеется, Зальцелла в чем-то прав. Когда толстуха за пятьдесят исполняет арию стройной девушки семнадцати лет, зрители принимают это, зато если ту же арию попытается исполнить толстушка тех же семнадцати лет, они сразу поднимут гвалт. Люди легко мирятся с большой ложью, но давятся крохотной выдумкой, говорил Зальцелла.

Все изменилось, причём не в лучшую сторону. Опера как будто… заболела, если, конечно, здания могут болеть. Да, на представления по-прежнему валят целые толпы, но деньги как будто утекают сквозь пальцы — так все подорожало… А хозяин у них теперь сыродел, о боги, какой-то неотесанный заприлавочный прыгун, стремящийся воплотить в жизнь свои неосуществленные мечты! Что Опере действительно нужно, так это настоящий бизнесмен, деловой человек, который бы управлялся как следует со столбиками цифр, но в дело не вмешивался бы. В этом проблема со всеми хозяевами (а хозяев на своем веку доктор Поддыхл повидал предостаточно): сначала они считают себя просто деловыми людьми, а потом вдруг начинают воображать, что могут вмешиваться и в художественную часть.

Впрочем, и с сыроделом можно сыр сварить. Вернее, кашу. Главное, чтобы он сидел в своем кабинете с бухгалтерскими книгами и не совал нос куда не следует. То, что он здесь хозяин, ещё не значит, что он здесь хозяин…

Поддыхл растерянно мигнул и огляделся по сторонам. Похоже, он опять забрел куда-то не туда. Опера представляла собой настоящий лабиринт, в котором могли заблудиться даже старожилы оперного дела. Сейчас доктор Поддыхл оказался за сценой, в оркестровой яме. Повсюду торчали музыкальные инструменты и складные стулья. Подброшенная ногой, зазвенела и куда-то укатилась пивная бутылка.

Что же тут произошло? Такое ощущение, будто по оркестровой яме прошелся какой-то смерч. Многие из музыкальных инструментов были сломаны. Полдюжины раздавленных скрипок. Безжалостно разбитая виолончель. А духовая секция в буквальном смысле слова испустила дух…

Неожиданно внимание доктора привлек какой-то странный звук — словно бы лопнула туго натянутая струна, — и, подняв глаза, доктор увидел перед собой знакомое лицо.

— Ты?.. Но что ты здесь…

Очки со стеклышками-полумесяцами несколько раз перевернулись в воздухе и разбились о пол.

А потом нападающий опустил маску, гладкую и белую, как череп ангела, и решительно шагнул вперед…

Доктор Поддыхл часто заморгал.

Кругом царил мрак. Фигура в плаще подняла голову и воззрилась на него белыми пустыми глазницами.

В недавних воспоминаниях доктора Поддыхла царила некоторая путаница, но одну вещь он помнил очень ясно.

— Ага, Призрак! — вскричал он. — Попался!

— ЗНАЕШЬ, ПЛОТИ НА МОИХ КОСТЯХ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО НЕТ, НО К ПРИЗРАКАМ МЕНЯ ОБЫЧНО НЕ ПРИЧИСЛЯЮТ.

Доктор Поддыхл недоуменно нахмурился, глядя, как другая фигура в маске подняла тело… доктора Поддыхла и утащила его в густые тени.

— А, теперь понимаю: я умер, да? — вдруг догадался он.

Смерть кивнул.

— ВСЕ ГОВОРИТ ИМЕННО ОБ ЭТОМ.

— Но это же было убийство! Кто-нибудь знает, что меня убили?!

— РАЗУМЕЕТСЯ. ВО-ПЕРВЫХ, УБИЙЦА. НУ И ТЫ САМ, КОНЕЧНО.

— Не могу поверить, что это был он! Неужели… — начал было Поддыхл.

— НАМ ПОРА, — перебил Смерть.

— Но ведь он только что убил меня! Задушил голыми руками!

— ВЗГЛЯНИ НА ЭТО С ДРУГОЙ СТОРОНЫ. ОЩУЩЕНИЯ БЫЛИ НЕ ИЗ ПРИЯТНЫХ, ЗАТО ЭТО ТВОИ ПОСЛЕДНИЕ НЕГАТИВНЫЕ ПЕРЕЖИВАНИЯ.

— То есть сделать я ничего не могу?

— ПРЕДОСТАВЬ ЭТО ЖИВЫМ. ВООБЩЕ-ТО, ЛЮДИ ЧУВСТВУЮТ СЕБЯ НЕСКОЛЬКО НЕУЮТНО, КОГДА МЕРТВЕЦ ВДРУГ НАЧИНАЕТ ИГРАТЬ АКТИВНУЮ РОЛЬ В РАССЛЕДОВАНИИ СОБСТВЕННОГО УБИЙСТВА. ЭТО НЕМНОЖКО НЕРВИРУЕТ.

— Кстати, у тебя очень хороший бас.

— БЛАГОДАРЮ.

— А будет ли там… ну, хор и все прочее?

— А КАК ТЫ ХОЧЕШЬ?

Выскользнув через черный ход, Агнесса очутилась на улицах Анк-Морпорка.

От внезапного яркого света она даже сощурилась. Воздух казался слегка колючим, резким и слишком холодным.

То, что она собиралась сделать, неправильно. Очень неправильно. А всю свою жизнь она поступала только правильно.

«Ну же, вперед», — раздался настойчивый голос Пердиты.

Хотя… до практического исполнения, скорее всего, не дойдет. А что плохого в том, чтобы просто спросить, где тут можно найти лавку, торгующую всякими лекарственными травками? Вот Агнесса и спросила.

А потом пошла вперед по улице. Но неужели человек даже прогуляться чуть-чуть не может?

И в том, что она купила в той лавке кое-какие ингредиенты, тоже не было ничего незаконного. Кто знает, вдруг у неё голова заболит? Или она лишится сна?

И совершенно точно, никто не пострадает, если купленные травы Агнесса принесет в свою комнату и спрячет их под матрасом.

«Правильно рассуждаешь», — похвалила Пердита.

Главное — разложить свои действия на маленькие шажочки: сначала сделай то, потом это… Моральные затруднения испытываешь, только когда видишь всю картину целиком, а так вроде бы ничего плохого ты не делаешь. Ну, почти ничего…

Все эти утешительные мысли крутились в голове Агнессы, пока девушка спешила обратно в Оперу. Но, завернув за угол, она едва не налетела на нянюшку Ягг и матушку Ветровоск.

Нырнув в проулок и прижавшись к стене, Агнесса затаила дыхание.

Слава богам, её не заметили! Только зловредный нянюшкин кот плотоядно посмотрел на неё через плечо хозяйки.

Они пришли за ней! Она знала, знала, что за ней обязательно придут!

Тот факт, что она сама себе хозяйка и свободна отправиться в Анк-Морпорк или любое другое место, никакого отношения к делу не имеет. Они все равно вмешаются. Потому что так они поступают всегда.

Наконец, покинув свое укрытие, Агнесса со всех ног пустилась к Опере.

Привратник у черного хода даже не заметил, что мимо него кто-то прошмыгнул.

Матушка и нянюшка шагали в направлении городского района, более известного под названием Остров Богов. Это был не совсем Анк и не вполне Морпорк. Зато это был почти настоящий остров — река в этом месте резко изгибалась, практически отсекая от города приличный кусок земли. Именно там Анк-Морпорк постарался собрать вещи, безусловно нужные, но вместе с тем не совсем приятные. В частности на Острове Богов располагались штаб-квартира Городской Стражи, тюрьма, театры и издатели. Короче говоря, остров был вместилищем всего того, что в любой момент времени может самым непредвиденным образом взбрыкнуть.

Позади ведьм бодрой иноходью бежал Грибо. Воздух полнился новыми незнакомыми ароматами, и, вполне возможно, кое-какие из этих запахов принадлежали объектам, которых можно съесть, с которыми можно подраться, ну, или, в конце концов, которых можно изнасиловать.

Неожиданно нянюшка Ягг поймала себя на том, что испытывает некое странное беспокойство.

— На самом деле, Эсме, это сейчас не мы, — вдруг произнесла она.

— А кто тогда?

— Ну, я хочу сказать, та книжонка — это ведь так, ничего особенного. Я хорошо повеселилась. Зачем раздувать скандал из-за какой-то ерунды?

— Я не допущу, чтобы ведьм вот так вот, за здорово живешь, обводили вокруг пальца.

— А я вовсе не считаю, что меня обвели вокруг пальца. И пока ты мне не сказала, что меня обвели вокруг пальца, я чувствовала себя как нельзя лучше, — ответила нянюшка, подчеркнув тем самым очень важный социологический момент.

— Тобой воспользовались, — твердо заявила матушка.

— Никто мной не пользовался.

— А я говорю, воспользовались. Ты — эксплуатируемые и угнетаемые массы.

— Никакие я не массы.

— У тебя отняли то, что ты по крохам копила всю жизнь.

— Ты про те два доллара?

— Ага. Это ведь были все твои накопления, — подтвердила матушка.

— Просто все остальное я потратила, — пожала плечами нянюшка.

Некоторые люди откладывают деньги на старость, но нянюшка предпочитала копить воспоминания.

— А теперь у тебя отняли последнее.

— Я думала переделать винокурню на Медной горе, вот и начала потихоньку откладывать, — ответила нянюшка ^[565]. — Сама знаешь, укипаловка жрет металл, как…

— Ты откладывала по крохе, чтобы иметь некоторое спокойствие и безопасность, когда состаришься, — перевела матушка.

— Какое там душевное спокойствие с моей укипаловкой! — радостно воскликнула нянюшка. — Как раз мозги от неё укипают будь здоров. Я ведь гоню её из самых лучших яблок, — добавила она. — Ну, в основном из яблок.

Остановившись возле богато украшенного подъезда, матушка сверилась с прикрепленной к двери медной дощечкой.

— Нам сюда, — произнесла она.

Обе ведьмы уставились на высокую дверь.

— Знаешь, никогда не любила ходить через главный вход, — сообщила нянюшка, неловко переминаясь с ноги на ногу.

Матушка кивнула. К парадным входам ведьмы не благоволят. После недолгих поисков матушка Ветровоск и нянюшка Ягг обнаружили переулок, огибающий здание и ведущий к черному ходу, который предварялся дверями гораздо больше парадных, и к тому же широко распахнутыми. Несколько гномов таскали в повозку связки книг. Откуда-то изнутри здания доносилось ритмичное уханье.

Никто даже не обратил внимания на двух ведьм.

Наборный шрифт был в Анк-Морпорке известен, но если бы волшебники прослышали, что кто-то посмел использовать его, — в общем, этот человек «набрал» бы себе кучу неприятностей. Как правило, волшебники не вмешивались в городские дела, но когда дело касалось наборного шрифта, остроконечный туфель сразу покидал хозяйскую ногу и начинал стучать по трибуне, многозначительно подчеркивая слова выступающего. Свою позицию по этому вопросу они никогда не объясняли, да никто особо и не настаивал — просто потому, что с волшебниками вообще лучше ни на чем не настаивать (если вас устраивает то тело, в котором вы пребываете в данный момент времени). Куда проще найти обходной путь. Например, гравировать буквы. Да, на это уходило много времени, зато в Анк-Морпорке не было газет, забивающих людские головы всякими дурацкими новостями. Гражданам Анк-Мориорка позволялось делать это самостоятельно.

В конце ангара мягко постукивала печатная машина. Рядом с ней, стоя за длинными столами, гномы и люди сшивали страницы и приклеивали обложки.

Нянюшка вытащила из стопки книгу. Это была «Радость Домовводства».

— Чем могу помочь, дамочки? — раздался голос.

Тон, которым были произнесены эти слова, недвусмысленно предполагал, что помощь будет только одного вида — в выходе на улицу, да побыстрее.

— Мы по поводу этой вот книжки, — ответила матушка.

— Я госпожа Ягг, — представилась нянюшка Ягг.

Человек смерил её взглядом с головы до ног.

— В самом деле? И ты можешь это подтвердить?

— Конечно. Кого-кого, а себя я узнаю где угодно и когда угодно.

— Ха! Послушай, госпожа, так уж случайно вышло, что я знаю, как выглядит Гита Ягг! И на тебя она совсем не похожа.

Нянюшка Ягг открыла было рот, чтобы достойно возразить, но смогла произнести лишь (голосом человека, который спокойненько себе вышел на дорогу и лишь в последнюю секунду заметил несущийся на всех парах экипаж):

— О!

— А откуда ты знаешь, как выглядит госпожа Ягг? — сурово осведомилась матушка.

— Гм, по-моему, мы не вовремя, видишь, люди заняты, давай-ка пойдем, а?.. — забормотала нянюшка.

— А оттуда, что она прислала мне свой портрет, — с этими словами Козлингер вытащил из кармана бумажник.

— Послушай, ну что мы людей по пустякам отвлекаем? — нянюшка уже изо всех сил тянула матушку за руку.

— Почему по пустякам? Мне, например, очень интересно, как выглядит настоящая Гита Ягг, — возразила матушка.

Выхватив сложенный листок из рук Козлингера, она внимательно изучила нянюшкин портрет.

— Ха! Ну да… Гита Ягг собственной персоной, — наконец ухмыльнулась матушка. — Ну как же, вылитая. Помню-помню, этот молодой художник целое лето проболтался у вас в Ланкре.

— Раньше я носила длинные волосы, — пробормотала нянюшка.

— Да-да, — кивнула матушка. — Честно говоря, не знала, что портретов было несколько.

— О, сама знаешь, как это бывает в молодости, — в голосе нянюшки прозвучала мечтательность. — Тебя рисуют, рисуют, рисуют, и так все лето напролет… — Она вдруг очнулась от сладких мечтаний. — Кстати, с тех пор я ни чуточки не прибавила в весе. Все такая же стройная, — добавила она.

— Ага, только центр тяжести немножко сместился, — ядовито уточнила матушка, возвращая набросок Козлингеру. — Это действительно Гита Ягг, — подтвердила она. — Но только шестьдесят лет и несколько слоев одежды тому назад.

— То есть ты пытаешься меня убедить, что к Банановому Изумлению прилагается вот это?

— А ты сам-то пробовал Банановое Изумление?

— Господин Стригс, начальник печатного цеха, пробовал.

— Ну и как, изумился?

— Вполне. Зато как потом изумилась госпожа Стригс…

— Такое случается, — встряла нянюшка. — Хотя, наверное, я слегка переборщила с мускатным орехом.

Козлингер уставился на неё. Похоже, его уверенность несколько отступила под натиском неопровержимых доказательств. Одного вида улыбочки нянюшки Ягг было достаточно, чтобы поверить: эта женщина вполне может написать что-нибудь вроде «Радости Домовводства».

— Так эту книгу в самом деле написала ты? — спросил он.

— По памяти, — горделиво уточнила нянюшка.

— И сейчас она хотела бы получить причитающиеся ей по закону деньги, — вставила матушка.

Господина Козлингера передернуло, как будто он только что съел лимон и запил его уксусом.

— Но мы ведь вернули ей её деньги, — осторожно произнес он.

— Вот видишь? — произнесла нянюшка упавшим голосом. — Я же говорила тебе, Эсме…

— Этого недостаточно, — наступала матушка.

— Вполне достаточно…

— Очень даже достаточно! — подхватил Козлингер.

— А я говорю, нет, — гнула свое матушка. — Она хочет долю с каждого проданного экземпляра.

— То есть вы хотите, чтобы я выплачивал вам роялти?

— Зачем мне какие-то рояли, что я с ними буду делать? — испугалась нянюшка ^[566].

— Закрой рот, — отрезала матушка. — Если что, возьмем роялями. Но лучше деньгами, господин Козлингер.

— А если я не соглашусь, что тогда? Матушка ответила разъяренным взглядом.

— Тогда мы уйдем и обдумаем наши дальнейшие действия.

— И это не пустая угроза, — честно предупредила нянюшка. — Есть много людей, которые потом горько пожалели, что дали Эсме возможность обдумать дальнейшие действия.

— Ну так возвращайтесь, как что-нибудь придумаете! — отрезал Козлингер. С этими словами он ринулся прочь. — Что за времена: авторы хотят, чтобы им платили, да где это видано…

Вскоре он исчез, затерявшись среди книжных кип.

— Э-э… как ты считаешь, переговоры прошли успешно? — произнесла нянюшка.

Матушка бросила взгляд на ближайший стол, на котором громоздились длинные листы бумаги, и повернулась к стоящему рядом гному, который до этого момента с интересом следил за ходом спора.

— Что это такое? — спросила она.

— Гранки для «Ещегодника». — Догадавшись по выражению матушкиного лица, что она ничего не поняла, гном пояснил: — Вроде как пробная книжка. Удостовериться, что все грамматические ошибки на месте.

Матушка взяла один лист.

— Гита, идём отсюда, — сказала она и направилась прочь.

— Слушай, Эсме, зачем нам неприятности, а? — затараторила нянюшка Ягг, торопясь вслед за матушкой. — В конце концов, это всего лишь деньги…

— Теперь уже нет, — покачала головой матушка. — Теперь это сведение счетов.

Господин Бадья взял скрипку. Она была разломана на две части, удерживаемые вместе лишь струнами. Одна из струн жалобно тренькнула.

— Ну кому все это могло понадобиться? — вздохнул он. — Вот скажи мне, Зальцелла, только честно… чем вообще отличается опера от сумасшедшего дома?

— Это вопрос с подвохом?

— Нет!

— Тогда скажу. У нас декорации лучше. Ага! Так я и думал…

Порывшись среди сломанных инструментов, он снова поднялся, сжимая в пальцах письмо.

— Хотите, чтобы я его вскрыл? — спросил он. — Адресовано вам.

Бадья прикрыл глаза.

— Вскрывай, — произнес он. — Сколько там восклицательных знаков?

— Пять.

— О.

Зальцелла передал Бадье письмо.

«Дорогой Бадья, — гласило оно. –

Уууууулюлюууу!

Ахахахахахахахаха!!!!!

Ваш навеки

Призрак Оперы».

— И что нам делать? — беспомощно спросил Бадья. — То он посылает вежливые записочки, то начинает записывать свой безумный хохот!

— Герр Трубельмахер отправил весь оркестр на поиски новых инструментов, — произнес Зальцелла.

— А что, скрипки ещё дороже, чем пуанты?

— Не много найдется в мире вещей более дорогостоящих, чем пуанты. Однако скрипки именно из их числа.

— Опять расходы!

— Похоже, вы правы.

— Но мне казалось, Призрак любит музыку! Герр Трубельмахер говорит, что орган вообще не подлежит восстановлению!!!

Бадья резко прервался. До него вдруг дошло, что восклицает он несколько чаще, чем подобает человеку в здравом уме.

— Так или иначе, — устало продолжил он, — полагаю, что шоу должно продолжаться.

— Воистину так, — подтвердил Зальцелла. Бадья потряс головой.

— Как идёт подготовка к сегодняшнему представлению?

— Думаю, все получится, если вы об этом. Похоже, Пердита хорошо понимает, как надо исполнять партию.

— А Кристина?

— А эта поразительно хорошо понимает, как надо носить платье. Вместе они составляют настоящую примадонну.

Гордый обладатель Оперы медленно поднялся на ноги.

— Все казалось таким простым… — пожаловался он. — Я думал: это ведь опера, ну каких тут можно ожидать сложностей? Песенки. Хорошенькие девушки танцуют. Красивые декорации. Толпы людей, платящих наличными. Куда безопаснее, чем мир йогурта, где все готовы друг другу глотку перерезать. Так я думал. А теперь, куда ни ступи, везде…

Под ботинком у него что-то хрустнуло. Он поднял остатки очков.

— Это ведь очки доктора Поддыхла? — удивился Бадья. — Что они здесь делают?

Его взгляд встретился с неподвижным взглядом Зальцеллы.

— О нет… — простонал он.

Полуобернувшись, Зальцелла посмотрел на прислоненный к стене большой футляр для контрабаса и многозначительно поднял брови.

— О нет… — повторил Бадья. — Ну же. Открывай. Мои руки что-то вспотели…

Мягко ступая, Зальцелла подошел к футляру и взялся за крышку.

— Готовы?

Бадья в изнеможении кивнул. Футляр распахнулся.

— О нет!

Чтобы лучше видеть, Зальцелла вытянул шею.

— О да, — констатировал он. — Ужас просто Живого места нет, такое ощущение, его долго пинали. Починка будет стоить доллара два, не меньше.

— И все струны порваны! А ремонт контрабасов обходится дороже, чем ремонт скрипок?

— Не хочется вас огорчать, но ремонт всех музыкальных инструментов обходится чрезвычайно дорого. Кроме разве что треугольника, — ответил Зальцелла. — Однако могло быть и хуже, как вы думаете?

— Это ты о чем?

— О том, что там мог быть доктор Поддыхл. Бадья открыл рот. Бадья закрыл рот.

— О. Да. Разумеется. Ну да. Это было бы намного хуже. Да. Хоть здесь нам повезло. Конечно, гм-м-м.

— Так, значит, это и есть Опера? — произнесла матушка. — А выглядит так, будто кто-то построил здоровую коробку и налепил сверху кучу всяких финтифлюшек.

Она кашлянула. Вид у матушки был такой, как будто она чего-то ждала.

— Может, осмотрим её со всех сторон? — подсказала нянюшка.

Она прекрасно знала, что любопытство матушки по своей силе способно сравниться разве что с нежеланием выдать это самое любопытство.

— Ну что ж, думаю, вреда от этого не будет, — ответила матушка таким тоном, как будто оказывала нянюшке огромную услугу. — Давай погуляем, раз уж делать сейчас все равно больше нечего.

Здание Оперы было построено в соответствии со всеми архитектурными законами, обеспечивающими многофункциональность. Оно представляло собой куб. Однако, как верно заметила матушка, несколько позже архитектор внезапно осознал, что без украшений тут все же не обойтись, и уже второпях устроил настоящий разгул бордюров, колонн и всяческих завитушек. Крышу Оперы оккупировали горгульи. Со стороны фасада здание выглядело огромной каменной глыбой, над которой хорошенько поизмывались.

Однако с обратной стороны Опера представляла собой самое обычное, ничем не примечательное нагромождение окон, труб и влажных каменных стен. Одно из непреложных правил общественной архитектуры гласит: главное — чтоб с фасада смотрелось.

Под одним из окон матушка остановилась.

— Кто-то поет, — заметила она. — Слушай.

— Ла-ла-ла-ла-ла-ла-ЛА! — заливался кто-то. — До-ре-ми-фа-соль-ля-си-до…

— Вот она, ваша опера, — покачала головой матушка. — Сплошь иностранщина, неужели нельзя спеть так, чтобы всем все было понятно?

Нянюшка обладала настоящим даром к языкам: через каких-то пару часов пребывания в абсолютно новой для неё языковой среде она начинала вполне свободно общаться с аборигенами. Единственный минус состоял в том, что аборигены не понимали ни слова из её речи, которая просто звучала по-иностранному, а на самом деле представляла собой произвольный набор звуков. Однако матушка Ветровоск при всех её остальных неоспоримых достоинствах абсолютно не ладила с языками — даже в музыке она разбиралась намного лучше (то есть просто никак).

— Э-э… Странные они тут, — подтвердила нянюшка. — Здесь вообще много всякого происходит. Наш Невчик рассказывал, они тут каждый день разные представления дают!

— А ему-то откуда знать?

— Ну, крыша у Оперы большая, и, представляешь, она вся была покрыта свинцом. В общем, работы было невпроворот. Невчику больше нравилось громкое пение. И подпевать можно было, и молотка никто не слышал.

Ведьмы зашагали вперед.

— А ты заметила, там, в переулке, на нас Агнесса чуть не налетела? — спросила матушка.

— Ага. Я еле сдержалась, чтобы не оглянуться.

— По-моему, она не слишком была рада нас видеть? Я сама слышала, как у неё дыхание перехватило.

— Если хочешь знать моё мнение, все это очень подозрительно, — сказала нянюшка. — Вот представь, ты одна в незнакомом городе, и вдруг видишь милые, родные лица, напоминающие тебе о доме. Она должна была разрыдаться, броситься нам на шею…

— В конце концов, мы ведь её старые подруги. По крайней мере, старые подруги её бабушки, её матери, а значит, с ней мы тоже подружки.

— А помнишь те глазищи в чашке? — спросила нянюшка. — Вполне возможно, что она сейчас находится под гипнотическим воздействием какой-нибудь чуждой оккультной силы! Нам надо быть поосторожнее. Люди, попадая в лапы чуждой оккультной силы, начинают вести себя очень странно. Взять хотя бы тот случай с господином Щепетилингом из Ломтя…

— Это была не чуждая оккультная сила. Он страдал от повышенной кислотности.

— И все равно, некоторое время это выглядело как нечто чуждое и оккультное. Все окна в доме закрыты, а из-за ставен какой-то ужасный рев доносится…

Маршрут их прогулки закончился во дворе, у заднего входа на сцену.

Матушка внимательно изучила ряд плакатов.

— «Тривиата»… — прочла она вслух. — «Кольцо Бабалунгов»…

— В целом существуют два вида оперы, — заявила нянюшка с уверенностью крупного специалиста, основывающегося на полном отсутствии собственного опыта. — Во-первых, есть тяжелая опера. В ней люди в основном поют по-заграничному, что-нибудь вроде: «О, о, о, я умираю, о, умираю, о, о, о, что же я делаю». А есть ещё легкая опера. Поют в ней тоже по-заграничному, но слова другие, типа: «Пива! Пива! Пива! Пива! Хочу я пить побольше пива!» Хотя иногда пьют вовсе не пиво, а шампанское. Это и есть опера.

— Ты хочешь сказать, в опере либо умирают, либо пьют пиво?

— В общем и целом да, — кивнула нянюшка, искренне убежденная, что весь диапазон человеческого опыта указанными двумя действиями и ограничивается.

— И все?

— Ну-у-у-у… иногда происходит кое-что ещё. Но редко, в основном там либо веселятся, либо пыряют друг друга.

Внезапно матушка ощутила чье-то присутствие.

Она оглянулась.

Со сцены спускался какой-то человек, несущий свернутую афишу, ведро с клеем и кисть.

Вид у человека был крайне странный: как у аккуратно одетого пугала в слишком тесном костюме. Хотя, если быть до конца точным, вряд ли можно было бы подобрать одежду, подходящую для этого тела. Щиколотки и запястья, казалось, были способны вытягиваться до бесконечности, а кроме того, действовали автономно от всего остального.

Двух ведьм человек-пугало заметил, лишь приблизившись к афишному щиту, и тут же вежливо отступил в сторону. Матушка и нянюшка с изумлением наблюдали, как за расфокусированным взглядом слово за словом складываются нужные фразы.

— Прошу прощения дамы! Шоу должно продолжаться! — наконец изрек человек.

Слова были все на месте и к тому же вполне имели смысл. Вот только фразы прозвучали так, будто их выпустили в мир двумя отдельными пулеметными очередями.

Матушка оттащила нянюшку в сторону.

— Благодарю!

Они молча смотрели, как человечек очень тщательно и старательно вывел клейстером ровный четырехугольник и приложил к нему афишу, после чего тщательно разгладил каждую морщинку.

— А как тебя зовут, юноша? — осведомилась матушка.

— Уолтер!

— Симпатичный берет.

— Мне его мама купила!

Уолтер гнал последний воздушный пузырь, пока не выдавил его из-под края афиши, а затем, очевидно снова погрузившись в мысли о своей очень важной работе, подхватил ведро с клейстером и удалился.

Ведьмы уставились на новую афишу.

— А знаешь, я бы не возражала посмотреть это представление, — через некоторое время произнесла нянюшка. — Кроме того, сеньор Базилика подарил нам билеты.

— О, ты же меня знаешь, — отозвалась матушка. — Терпеть не могу всего этого…

Покосившись на неё, нянюшка про себя улыбнулась. Иначе матушка ответить не могла. На самом же деле её слова означали: «Конечно, мне хочется пойти, но ты должна меня уговорить».

— Да, ты права на все сто, — произнесла нянюшка вслух. — Это для них, для богачей в красивых экипажах. А вовсе не для нас.

В глазах матушки мелькнул огонек сомнения.

— Мы ведь не из ихней компании, — продолжала нянюшка. — Нас выгонят взашей. «Пошли вон, две старые карги, — скажут они. — Вам тут не место…»

— Они и в самом деле так скажут?

— Ну, вряд ли эти разряженные шишки обрадуются, увидев рядом с собой простой люд на вроде нас с тобой, — пожала плечами нянюшка.

— Что, правда? В самом деле? А ну, пошли!

Гордо ступая, матушка прошествовала к парадному входу Оперы, возле которого уже высаживалась из экипажей знатная публика. Расталкивая локтями поднимающихся по ступенькам зрителей, матушка Ветровоск наконец пробилась к кассе и всунулась в окошко.

Человек, сидящий внутри кабинки, резко подался назад.

— Значит, две старые карги, говоришь? — рыкнула матушка.

— Прошу прощения?..

— Ха-ха! Смотри сюда, у нас два билета в… — Бросив взгляд на кусочки картона, она притянула к себе нянюшку Ягг. — Здесь сказано: в партер. Ты только подумай! Партер! Пусть сами сидят за партами! — Она опять повернулась к кассиру. — Послушай-ка, партер для нас недостаточно хорош, мы желаем места в… — Она внимательно изучила схему около окошка. — В раек. Да, это, пожалуй, подойдет.

— Э-э, извините… У вас билеты в партер, но вы хотите обменять их на места в райке?

— Вот именно, и не жди, что мы станем тебе доплачивать!

— О, я и не собирался просить вас…

— Вот и прекрасно!!! — Матушка победоносно улыбнулась и одобрительно посмотрела на новые билеты. — Гита, пошли.

— Гм, я извиняюсь, — произнес кассир, когда нянюшка Ягг уже было повернулась, чтобы уйти, — но что это у вас на плечах?

— Это?.. Меховой воротник.

— Я, конечно, прошу прощения, но он только что помахал хвостом.

— Лично я считаю, красота и жестокость — вещи несовместимые.

Агнесса чувствовала, что за кулисами происходит что-то непонятное. То и дело люди собирались в маленькие группки, которые, впрочем, тут же распадались, поскольку всем нужно было бежать по каким-то очень важным и таинственным делам.

Оркестр настраивал инструменты. Возле сцены хор готовился образовать Базарную Толпу.

И ни один из этих жонглеров, цыган, шпагоглотателей и ярко одетых поселян нисколечко не удивился, когда какой-то сильно поддавший баритон вдруг принялся орать свою партию чуть ли не в ухо проходящему мимо тенору.

А вот господин Бадья и господин Зальцелла, о чем-то горячо спорящие с управляющим сценой.

— Ну, как мы можем обыскать все здание? Эта Опера — настоящий лабиринт!

— А может, он просто заблудился?..

— Без своих очков он слеп как крот.

— Но с чего ты взял, будто бы с ним случилось что-то плохое?

— С чего? Вы не задавали подобных вопросов, когда мы открывали футляр для контрабаса. Напротив, вы были уверены, что он окажется там. Признайте.

— Я… да, я абсолютно не ожидал, что мы обнаружим там самый обыкновенный раздавленный контрабас. Но в тот момент я был немного не в себе.

Кто-то подтолкнул Агнессу локтем. Это оказался шпагоглотатель.

— Что такое?

— Через минуту поднимают занавес, дорогуша, — произнес он, смазывая свою шпагу горчицей.

— С доктором Поддыхлом что-то случилось?

— Откуда мне знать? У тебя случайно соли не найдется?

— Пршу прстить. Пршу прстить. Звиняюсь. Пршу прстить. Это была ваша нога? Пршу прстить…

Оставляя за собой след раздраженных и болезненно морщащихся театралов, ведьмы проследовали на свои места.

Положив локти на подлокотники, матушка устроилась поудобней, а затем, поскольку порог наступления скуки у неё был такой же невысокий, как и у четырехлетнего ребенка, она спросила:

— Ну и что дальше?

Скудные оперные познания нянюшки на этот раз не помогли. Так что она повернулась к соседке.

— Звиняйте, не одолжите ли на минутку программу? Только глянуть. Спасибо. Звиняйте, а очки не дадите? Так мило с вашей стороны…

Несколько минут нянюшка тщательно изучала программу.

— Сначала будет увертюра, — наконец уведомила она. — Вроде как бесплатное приложение, чтобы зрители примерно поняли, что их ждёт. Здесь есть краткое изложение всей истории. А сама опера называется «Тривиата».

Читая, нянюшка шевелила губами и время от времени морщила лоб.

— Ну, история довольно-таки простая, — наконец подытожила она. — Целая куча людей друг в друга влюблены, много масок и всяческих переодеваний, щекастый слуга, все в недоумении, никто не знает, кто это такой, пара престарелых герцогов сходят с ума, хор цыган, ну, и все такое прочее. Типичная опера. Наверняка кто-нибудь окажется чьим-нибудь давно потерянным сыном, дочерью, женой или кем-нибудь в том же роде.

— Ш-ш-ш! — послышалось с заднего ряда.

— Надо было прихватить что-нибудь перекусить, — произнесла матушка.

— У меня в чулке, по-моему, завалялись мятные конфетки.

— Ш-ш-ш!

— Не могли бы вы вернуть мои очки? Большое спасибо.

— Пожалуйста, госпожа. Так себе стеклышки, а?

Кто-то постучал нянюшку Ягг по плечу:

— Госпожа, ваша меховая накидка ест мои шоколадные конфеты!

А кто-то ещё постучал по плечу матушку Ветровоск:

— Госпожа, будьте любезны, снимите шляпу. Матушка Ветровоск повернулась к краснощекому господину с заднего ряда.

— Вам вообще известно, кем бывают женщины в остроконечных шляпах? — осведомилась она.

— Да, госпожа. Это женщины в остроконечных шляпах, и одна из них сидит прямо передо мной.

Матушка удивленно воззрилась на него. А затем, к вящему изумлению нянюшки, сняла шляпу.

— Прошу прощения, — сказала она. — Я вела себя так невежливо. Но это не по злому умыслу. Ещё раз простите.

И она повернулась к сцене. Нянюшка Ягг задышала снова.

— Эй, Эсме, ты себя хорошо чувствуешь?

— Как никогда.

Игнорируя окружающие звуки, матушка Ветровоск изучала публику.

— Уверяю, госпожа, ваш мех ест мои конфеты. И уже добрался до второго уровня!

— Ну надо же! Покажите ему карту, которую обычно вкладывают в конфетные коробки. Он любит только трюфеля, а слюна у него не заразная, остальные конфеты оботрите, и все дела, кушайте на здоровье.

— Не могли бы вы помолчать?

— Я-то могу, это вот господин со своими конфетами никак не успокоится…

«Помещение большое, — думала матушка. — Большое помещение, и ни единого окна…»

Кончики пальцев странно закололо.

Она перевела взгляд на люстру. Канат терялся в похожем на альков углублении.

Далее её взгляд заскользил по ложам. Все они были полны народу. И лишь в одной из лож занавески были почти задернуты — как будто кто-то пожелал посмотреть оперу, оставаясь невидимым для остальных зрителей.

Матушка осмотрела партер. Зрители в основном люди. Лишь иногда взгляд натыкался на огромные тролльи туши — что было весьма странно, ведь тролли предпочитают свои оперы, которые, как правило, длятся года этак два. Вот сверкнули несколько гномьих шлемов — тоже весьма необычно, поскольку гномов интересуют только гномы, и никто, кроме гномов. Колыхались перья, много перьев, изредка поблескивали драгоценности. Плечи в этом сезоне носят голые. Много внимания уделяется внешности. Люди приходят сюда, чтобы рассматривать, а не чтобы смотреть.

Матушка прикрыла глаза.

Вот что такое настоящая ведьма. Это вам не головологию применять и не лечебные травы собирать. И выдать подкрашенную воду за волшебное лекарство много кто может.

Но только настоящая ведьма умеет открыть свое сознание миру, а затем тщательно просеять все то, что попало в сети.

Матушка игнорировала информацию, которую посылали ей уши, пока исходящие от публики звуки не превратились в отдаленное гудение, периодически прерываемое визгливым голоском нянюшки Ягг.

— Здесь написано, что госпожа Тимпани, ну, та, что исполняет партию Загаделлы, настоящая дива, — вещала нянюшка. — Это, я так понимаю, нечто вроде работы на неполный рабочий день. Неплохая идея, есть время передохнуть, перевести дыхание.

Матушка, не открывая глаз, кивнула.

Она не открыла их, даже когда началась опера. Нянюшка, которая всегда тонко чувствовала момент, когда надо оставить подругу в покое, тоже постаралась заткнуться, но время от времени все же не могла удержаться от комментариев. А потом она вдруг воскликнула:

— Да там ведь Агнесса! Эй, это же Агнесса!

— Перестань размахивать руками и сядь на место, — пробормотала матушка, которая по-прежнему пребывала в своем сне наяву.

Нянюшка возбужденно перегнулась через барьер.

— Она в костюме цыганки. А сейчас вперед выходит другая девушка. Которая исполнит, — нянюшка заглянула в украденную программку, — знаменитую арию «Прощание». Вот это да, вот это голосище…

— Это поет Агнесса, — произнесла матушка.

— Какая Агнесса, тут написано, что исполнительницу зовут Кристина…

— Закрой глаза, безмозглая старуха, и прислушайся. И скажи, что это не Агнесса.

Нянюшка Ягг послушно закрыла на мгновение глаза, а потом опять открыла их.

— Это действительно поет Агнесса!

— Так-то.

— Но та девушка впереди, она улыбается во весь рот, шевелит губами и все остальное!

— Ага.

Нянюшка поскребла в затылке.

— Что-то здесь сильно не так, Эсме. Я не допущу, чтобы у нашей Агнессы за здорово живешь воровали голос.

Матушка по-прежнему не открывала глаз.

— Скажи, не шевельнулись ли занавеси в ложе справа? — вдруг спросила она.

— Слегка дернулись, Эсме.

— А.

Матушка позволила себе расслабиться и откинулась в кресле. Её омывали волны оперы, а она опять распахнула сознание…

Углы, стены, двери…

Замыкаясь, пространство превращается в независимую вселенную. И какие-то предметы остаются внутри, как в капкане.

Музыка неслась сквозь её голову, а вместе с музыкой плыли голоса, обрывки событий, эхо давних воплей…

Матушка погрузилась глубже, туда, где уже не было сознания, во мрак, куда не достигает согревающее пламя камина…

И там был страх. Он заполонил это место, как огромное темное животное. Выглядывал из-за каждого угла. Прятался внутри стен. Таился в каждой тени. Этот ужас был древним, одним из самых древних; едва человечество научилось передвигаться на двух ногах, как тут же познало этот кошмар и снова упало на колени. Это был ужас перед непостоянством сущего, знание, что все когда-нибудь закончится, что прекрасный голос или удивительная фигура как пришли не по твоей воле, так и уйдут, и вам их не удержать. Это было не то, что искала матушка. Но возможно, это было море, в котором плакал объект её поисков.

Она погрузилась ещё глубже.

Вот оно. Ревет в ночном мраке, как глубокое холодное течение.

Приблизившись, она поняла, что существо не одно, — их двое, они обкрутили друг друга… Она потянулась ближе…

Вероломство. Ложь. Обман. Убийство.

— Нет!

Она сморгнула.

Все глаза были устремлены на неё.

Нянюшка дергала её за платье.

— Сядь, Эсме! Ну садись же!

Матушка оглядывалась по сторонам, ничего не понимая. Люстра безмятежно нависала над заполненным зрителями партером.

— Они избили его!

— О чем ты, Эсме?

— И бросили в реку!

— Эсме!

— Ш-ш-ш!

— Госпожа, сядьте немедленно!

— …А сейчас ваш воротник принялся за нугу!

Схватив свою шляпу, матушка по-крабьи полезла вдоль ряда кресел, по пути сокрушая толстыми подметками своих ланкрских башмаков лучшие образчики анк-морпоркской обуви.

Нянюшка неохотно уселась обратно на место. Последняя песенка ей очень даже понравилась, и она бы с удовольствием похлопала. Но в её паре ладош не было нужды. Как только затихла последняя нота, публика буквально взорвалась аплодисментами.

Нянюшка Ягг взглянула на сцену, кое-что подметила и улыбнулась.

— Неплохо, а?

— Гита!

Она вздохнула.

— Уже иду, Эсме. Звиняйте. Звиняйте. Пршу прщения. Звиняйте…

Матушка Ветровоск уже была в обитом красным плюшем коридоре. Она стояла, уткнувшись лбом в стену.

— Это очень опасно, Гита, — пробормотала она. — Все так запутано. Вряд ли я смогу что-то исправить. Бедная душа…

Вдруг матушка выпрямилась.

— А ну-ка, Гита, посмотри на меня.

Гита послушно уставилась на неё широко раскрытыми глазами и лишь слегка поморщилась, когда в её сознание проскользнул обрывок видений матушки Ветровоск.

Матушка решительно надела шляпу и запихала под поля седые космы. Затем она вытащила, одну за другой, восемь шпилек и тут же воткнула их обратно на место. Все это она проделала, нахмурив брови и с той же сосредоточенной решимостью, с какой наемник проверяет перед боем состояние своего оружия.

— Вот теперь все в порядке, — сказала она наконец.

Нянюшка Ягг расслабилась.

— Не то чтобы я с тобой не согласна, Эсме, — сказала она, — но было бы неплохо, если бы ты воспользовалась зеркалом.

— Вот ещё, деньги на всякую ерунду тратить… — буркнула матушка.

И после этого, уже во всеоружии, она решительно зашагала по коридору.

— А честно говоря, ты молодец. Приятно было наблюдать, как ты сохранила спокойствие, когда тот нахал потребовал, чтобы ты сняла шляпу, — проговорила нянюшка, слегка задыхаясь и едва поспевая за своей подругой.

— Не хотела портить ему вечер. Завтра он умрет.

— О. И от чего же?

— Его задавит повозка.

— А почему ты его не предупредила?

— Я могу ошибаться.

Достигнув лестницы, матушка затопала вниз по ступенькам.

— А куда мы идём?

— Я хочу посмотреть, кто прячется за теми занавесками.

Аплодисменты, отдаленные, но все равно громоподобные, прокатились по лестничной площадке.

— Ха, Агнессин голосок им явно понравился, — заметила нянюшка.

— Да. Надеюсь, мы неопоздали.

— О черт!

— Что такое?

— Я забыла Грибо в зрительном зале!

— Но он же любит знакомиться с новыми людьми. Проклятье, это место настоящий лабиринт!

Они повернули в очередной коридор, ещё более плюшевый, чем предыдущий. Вдоль коридора шёл ряд дверей.

— Ага. По-моему, мы на месте…

Она шла по коридору, считая двери. Потом попробовала повернуть одну из дверных ручек.

— Госпожа, я могу вам чем-то помочь? Матушка Ветровоск и нянюшка Ягг дружно повернулись на голос. Сзади к ним приблизилась маленькая старушка с подносом, уставленным самыми разнообразными напитками.

Матушка улыбнулась старушке. Нянюшка Ягг улыбнулась подносу.

— Нам вдруг стало интересно, — ответила матушка, — что это за человек, там, в ложе, который сидит за задернутыми занавесками?

Поднос заходил ходуном.

— Давай подержу, — с готовностью предложила нянюшка. — Надо быть осторожнее, иначе прольешь.

— Что вам известно о восьмой ложе? — побелевшими губами выдавила старушка.

— Гм. Восьмая ложа, — повторила матушка. — Именно она, да. Вон та, верно?..

— Пожалуйста, не надо…

Матушка решительно шагнула вперед и ухватилась за ручку.

Дверь была заперта.

Старушка сунула поднос в руки нянюшки, чему та была только рада.

— Гм-м, спасибо, что ж, не откажусь… — бойко затараторила она.

А старушка тем временем вцепилась в матушку.

— Прошу вас! — взмолилась она. — Это ужасно плохая примета!

Матушка решительно высвободилась из цепких объятий.

— Ключ, госпожа!

За спиной у неё нянюшка предвкушающе рассматривала на свет бокал с шампанским.

— Не гневите его! И без того все из рук вон плохо! — Старушка была явно в ужасе.

— Железная, — проговорила матушка, тряся ручку. — Железо невозможно заговорить…

— Ну-ка, позвольте-ка, — послышался нянюшкин голос. Слегка покачиваясь, она выступила вперед. — И дай мне одну из твоих шпилек. Наш Невчик научил меня кое-каким фокусам…

Рука уже потянулась к шляпе, но затем матушкин взгляд упал на морщинистое личико госпожи Плюм. Она опустила руку.

— Да, — произнесла она. — Пожалуй, сейчас лучше оставить все как есть.

— Я понятия не имею, что происходит… — сквозь рыдания проговорила госпожа Плюм. — Раньше никогда так не было…

— Высморкайся хорошенько, — промолвила нянюшка, протягивая старушке изрядно потрепанный носовой платок и добродушно похлопывая её по спине.

— …Никаких убийств не было… Ему просто нужно было откуда-нибудь смотреть оперу… От этого ему становилось легче…

— А о ком мы говорим? — вмешалась матушка.

Нянюшка Ягг бросила поверх старушечьей головы предостерегающий взгляд. Есть некоторые вещи, с которыми лучше старой доброй нянюшки никто не справится.

— …Каждую пятницу он отпирал ложу, чтобы я могла в ней прибрать. И я всегда находила записочку с благодарностью или с извинением за шоколадные крошки на сиденье… И кому от этого вред, хотела бы я знать…

— Высморкайся ещё, — предложила нянюшка.

— …А теперь люди мрут как мухи… И все обвиняют его, но я-то знаю, он не способен на такое…

— Конечно нет, — успокоила нянюшка.

— …И я много раз замечала, как они смотрят на его ложу. Они чувствовали себя увереннее, если знали, что он там… А потом бедный господин Хвать был задушен… Я оглянулась по сторонам, а от него одна шляпа осталась, вот так вот…

— Ужасно, просто ужасно, — подтвердила нянюшка Ягг. — Как тебя зовут, милая?

— Госпожа Плюм, — шмыгнула носом госпожа Плюм. — Шляпа приземлилась прямо передо мной. Я узнала бы её где угодно…

— Думаю, госпожа Плюм, лучше будет, если мы отведем тебя домой, — сказала матушка.

— Это невозможно! Мне же надо обслужить всех этих дам и господ! И все равно, в такой поздний час опасно идти домой… Обычно Уолтер провожает меня, но сегодня он работает… о боги…

— Сморкайся на здоровье, — нянюшка в очередной раз протянула ей платок. — Он уже весь промок, но ты выбери местечко посуше.

Послышалась серия резких щелчков. Матушка Ветровоск переплела пальцы и вытянула руки, так что защелкали суставы.

— Опасно, говоришь? — переспросила она. — Но мы ведь не можем бросить тебя в беде. В общем, я провожу тебя домой, а госпожа Ягг тут подсуетится.

— …Но мне надо обслужить ложи… Разнести напитки… Готова поклясться, всего минуту назад поднос был здесь…

— Госпожа Ягг прекрасно разбирается в напитках, — произнесла матушка, сопровождая свои слова яростным взглядом в сторону нянюшки.

— О, в напитках я действительно знаю толк, — согласилась нянюшка, бесстыдно опустошая последний бокал. — Особенно в таких.

— …А как же Уолтер? Он будет беспокоиться…

— Уолтер — это твой сын? — уточнила матушка. — Он ещё носит берет?

Старушка кивнула.

— Если он работает допоздна, я всегда прихожу за ним… — начала она.

— Ты приходишь за ним… а потом он провожает тебя до дома? — не поняла матушка.

— Ну… это… он… он… — Госпожа Плюм наконец овладела собой. — На самом деле он очень хороший мальчик, — с вызовом заявила она.

— Нисколько не сомневаюсь, госпожа Плюм, — успокоила её матушка.

Осторожно сняв белый чепец с головы госпожи Плюм, она отдала головной убор нянюшке. Та немедленно нацепила чепец, так же как и белоснежный фартучек. Черный — хороший цвет. Когда ходишь сплошь в черном, можно за считанные секунды перевоплотиться почти в кого угодно. В директрису или в госпожу, весь вопрос только в стиле. То есть в маленьких деталях.

Раздался щелчок. Восьмая ложа заперлась изнутри на щеколду. А потом послышалось очень легкое царапанье, каковое издает стул, когда им заклинивают дверную ручку.

Улыбнувшись, матушка взяла госпожу Плюм под руку.

— Постараюсь вернуться как можно скорее, — сказала она.

Кивнув, нянюшка проводила их взглядом.

В конце коридора располагался небольшой закуток. Там обнаружились табурет, вязание госпожи Плюм и маленький, но с очень неплохим содержимым, бар. А кроме того, полированная дощечка красного дерева, к которой в ряд крепились колокольчики на свернувшихся кольцами больших пружинах.

Некоторые из колокольчиков злобно раскачивались вверх-вниз.

Нянюшка налила себе в стакан джина, затем плеснула туда немножко джина, добавила ещё чуток джина и принялась с вниманием обследовать ряды бутылок.

Зазвонил ещё один колокольчик.

В баре также нашлась огромная банка консервированных маслин. Угостившись приличной горстью маслин, нянюшка сдула пыль с бутыли с портвейном.

Один колокольчик сорвался со своей пружины.

Где-то в коридоре отворилась дверь, и рассерженный мужской голос проревел:

— Эй, там, а где наши напитки?!

Нянюшка не торопясь пригубила портвейн.

Она была не понаслышке знакома с тем, что собой представляет работа служанки. Ещё молоденькой девушкой она служила в ланкрском замке, а тогдашний король Ланкра имел склонность давить на психику и на все остальное, что только попадалось ему под руку. Нянюшка Ягг утратила невинность ещё в юном возрасте ^[567], тем не менее у неё были свои вкусы, и когда его величество однажды набросился на неё в буфетной, она совершила государственную измену посредством большой телячьей ноги. Этот поступок положил конец её жизни в каморке под лестницей и на длительное время заморозил бурную деятельность короля в палатах над каморкой.

А ещё этот краткий, но яркий эпизод помог нянюшке выработать определенные взгляды — даже близко не такие определенные, какими бывают политические, зато эти взгляды принадлежали ей, и только ей. Судя по госпоже Плюм, питается она неважно, да и спит от случая к случаю. И руки у неё худые и покрасневшие. Ради Плюмов этого мира нянюшка была готова на все.

Интересно, сочетается ли портвейн с шерри? Что ж, попытка не пытка…

Теперь уже все колокольчики звонили во всю мочь. Наверное, скоро антракт.

Отвинтив крышку банки с маленькими коктейльными луковицами, нянюшка задумчиво принялась кидать их в рот одну за другой.

Потом, когда из дверей все чаще стали высовываться головы, выкрикивающие свои требования, нянюшка переключила внимание на полку с шампанским. Достала пару бутылок. Хорошенько их потрясла, зажала по бутылке в каждой руке и, придерживая пробки большими пальцами, вышла в коридор.

Нянюшкина жизненная философия гласила: делай то, что в данный момент считаешь наилучшим, и делай это от души. Следует отметить, эта философия никогда ещё нянюшку не подводила.

Занавес упал, а зритель все продолжал аплодировать.

— И что дальше? — спросила Агнесса у ближайшей цыганки.

Та сняла с плеч цветной платок.

— Ну, обычно мы… О нет, ещё один вызов на бис!

Занавес вновь подняли. Круг света высветил Кристину. Та исполняла реверансы, грациозно взмахивала руками и вообще сверкала.

Соседняя цыганка подпихнула Агнессу под локоть.

— Ты только посмотри на госпожу Тимпани, — шепнула она. — Зубы, наверное, в порошок смолола от злости.

Агнесса перевела взгляд на примадонну.

— Но ведь она улыбается, — непонимающе произнесла девушка.

— Ага, тигры, говорят, тоже улыбаются.

Занавес опять упал, на этот раз с некоей определенностью означавшей, что завсценой ставит точку и того, кто хотя бы пальцем коснется канатов, ожидает серьезная выволочка.

Агнесса вместе с остальными торопливо покинула сцену. В следующем акте будет не очень много работы. Сценарий она заучила заранее, хотя другие хористы пытались отговорить её, доказывая, что можно либо петь, либо понимать, что поешь, но никак не то и другое одновременно.

И сейчас Агнесса решила повторить про себя сценарий ещё разок, на всякий случай.

«…Поэтому Пекадилло (тен.), сын герцога Таглиателлы (бас), тайно замаскировался под свинопаса, чтобы добиться Загадаллы. При этом он не знает, что доктор Буфола (бар.) продал эликсир Луи, слуге, даже не подозревая, что на самом деле это не Луи, а служанка Йодина (соп.), переодетая юношей, ведь граф Арто (бар.) утверждал, что…»

Заместитель управляющего сценой оттащил её с дороги и помахал кому-то сбоку.

— Спускай деревню, Рон!

Последовала серия свистков. В ответ засвистели сверху.

Задник поднялся. Откуда-то из мрака под потолком вынырнули противовесы — мешки с песком.

«…Потом Арто открывает, э-э, секрет: оказывается, Зибелина должна выйти замуж за Фиделя, то есть за Фиаба, не зная при этом, что состояние семьи…»

Мешки с песком ударились о доски. По крайней мере, с одной стороны сцены. А с другой стороны внезапно донесся чей-то вопль, который и отвлек Агнессу от поистине невыполнимой задачи припомнить все перипетии сюжета. Оглянувшись, она уперлась взглядом прямо в перевернутое искаженное лицо безвременно скончавшегося доктора Поддыхла.

Нянюшка нырнула в первую попавшуюся дверь, захлопнула её за собой и затаила дыхание. Через несколько секунд топот бегущих ног затих в отдалении.

Ну что ж, было весело.

Сняв кружевные наколку и фартук, нянюшка затолкала их в карман с намерением при первом же удобном случае вернуть госпоже Плюм (нянюшка никогда не брала ничего чужого, только то, что ей от всей души дарили), затем вытащила из глубин одеяний плоский черный круг и резко хлопнула им по руке. В центре круга вырос остроконечный конус. Несколькими опытными движениями нянюшка придала шляпе прежнюю, официальную форму.

Так, вот теперь можно и оглядеться. Ярко выраженное отсутствие света и ковров в совокупности с толстым слоем пыли наводило на мысль, что это место для глаз публики не предназначено.

Проклятье. Надо было поискать другую дверь. Ведь теперь придется бросить Грибо на произвол судьбы, хотя он все равно рано или поздно проявится. Как только захочет есть.

Лестничный пролет вел вниз. Спустившись по ступенькам, нянюшка очутилась в коридоре. Здесь света было несколько больше. Довольно долго она бодро трусила по коридору, а затем впереди послышались вопли, которые и указали ей путь. Наконец нянюшка очутилась за кулисами, среди плоских декораций и разбросанной бутафории.

Впрочем, на неё никто не обратил внимания. В этот момент появление маленькой, дружелюбной старушки вряд ли могло привлечь чей-то взор. Большая часть людей были заняты тем, что метались взад-вперед и кричали. Те, что повпечатлительней, вопили, стоя на месте. На двух креслах распростерлась внушительная дама, старательно изображающая истерику. Несколько работников-униформистов рассеянно обмахивали её партитурой.

В общем, творилось нечто странное. С другой стороны, все происходящее вполне могло оказаться продолжением оперы.

— На вашем месте я распустила бы ей корсет, — заметила нянюшка, пробегая мимо истеричной особы.

— О боги, госпожа, нам и без этого хватает паники!

Нянюшка переместилась к куда более интересной толпе, состоящей из цыган, вельмож и подсобных рабочих.

Ведьмы любопытны по определению и любознательны по природе. Она принялась прокладывать себе дорогу к центру толпы.

— Пропустите же. Мне обязательно нужно знать, что произошло, — приговаривала нянюшка, изо всех сил работая локтями. Самый верный метод, который и на этот раз не дал сбоя.

На полу лежал покойник. За свою жизнь нянюшка повидала Смерть в самых разнообразных его обличьях и нарядах. Быть задушенным не самый плохой наряд, встречаются куда хуже, а тут даже некоторое многоцветие наблюдается.

— Ох, — выдохнула она. — Бедняга. Что с ним случилось?

— Господин Бадья говорит, он, наверное, запутался в… — начал кто-то.

— Ни в чем он не запутался! Это работа Призрака! — резко оборвал говорившего другой голос. — Он, может, и сейчас ещё там, наверху! Все глаза обратились вверх.

— Господин Зальцелла послал людей, чтобы выкурить его оттуда.

— А ярко пылающие факелы они с собой прихватили? — спросила нянюшка.

Несколько голов повернулись к ней, как будто их обладатели впервые задумались: а кто, собственно, эта милая старушка?

— Что?

— Когда охотишься за злобными чудищами, надо иметь с собой ярко пылающий факел, — объяснила нянюшка. — Широко известный факт.

Потребовалось несколько секунд, чтобы данная мысль укоренилась, после чего:

— А ведь и в самом деле.

— Правду говорит.

— Именно что широко известный факт.

— Так они взяли с собой ярко пылающие факелы?

— Вряд ли. Наверное, только обычные фонари.

— О, фонари не годятся, — покачала головой нянюшка. — С фонарями можно только на контрабандистов. А на злобных чудовищ нужны ярко пылающие…

— Прошу прощения, мальчики и девочки! Завсценой взобрался на ящик.

— Итак, — произнес он. По лицу у него разливалась бледность. — Я знаю, веем вам известна фраза: «Шоу должно продолжаться»…

Хор ответил хором стонов.

— Труднёхонько распевать веселые песенки про ёжиков, ведь не сегодня-завтра и с тобой может произойти какой-нибудь несчастный случай! — прокричал цыганский король.

— Вот забавно, — обрадовалась нянюшка. — Кстати про ежиков. Я тоже знаю одну песенку… Однако никто её не слышал.

— Мы до сих пор не знаем толком, что все-таки произошло…

— В самом деле? Хочешь, угадаю? — предложил цыганский король.

— …Но мы послали наверх людей и…

— О? Чтобы ещё какой-нибудь несчастный случай приключился?

— …И господин Бадья уполномочил меня объявить, что за ваше согласие мужественно продолжать шоу всем будет выдана прибавка в размере двух долларов…

— Деньги? После такого потрясения? Деньги?! Он думает, что сунет нам по паре монет — и мы согласимся остаться на этой проклятой сцене?

— Как не стыдно!

— Какое бессердечие!

— Уму непостижимо!

— Уж по крайней мере четыре доллара!

— Прально! Прально!

— Если уж зашла речь о стыде, послушайте-ка, друзья мои! Заводить разговор о четырех долларах в присутствии покойника… Есть у вас хоть немного уважения к его памяти?!

— О том и речь! Пара жалких долларов — и это ты называешь уважением? Пять долларов, или мы убираемся отсюда!

Нянюшка Ягг кивнула сама себе и отошла чуть в сторонку. Она огляделась по сторонам: надо бы чем-нибудь прикрыть скончавшегося доктора Поддыхла. А, вот подходящий кусок ткани.

Нянюшке театральный мир нравился. Он тоже представлял собой своего рода волшебство. Именно поэтому, подумала она, Эсме так невзлюбила театр. Ведь он волшебство иллюзии, театр обманывает и вводит в заблуждение. Ничего особенного в этом нянюшка не видела — без небольшой толики надувательства трижды замуж не выйдешь. Но театральная магия по своему характеру довольно близка к магии матушки. Из чего следует, что театр и матушка Ветровоск — вещи несовместимые.

Люди, как правило, не обращают внимания на маленьких старушек, шныряющих в толпе, а нянюшка Ягг в любой толпе чувствовала себя, как муха на дохлом цыпленке.

Кроме того, она обладала ещё одним небольшим талантом, а именно — умом, который своей остротой вполне мог посоперничать с циркулярной пилой и который скрывался за лицом, больше похожим на сморщенное печеное яблоко. Кто-то плакал.

Странная фигура, опустившись на колени, склонилась над мертвым доктором Поддыхлом. Вид у фигуры был такой, как будто у марионетки вдруг обрезали поддерживающие её ниточки.

— Прошу прощения, ты не мог бы помочь прикрыть его? — обратилась к фигуре нянюшка. Человек поднял голову.

Два водянистых глаза, исторгающие потоки слез, растерянно заморгали.

— Он больше не проснется!

Нянюшка внутренне переключила передачу.

— Это правда, мой милый, — подтвердила она. — Ты ведь Уолтер?

— Он всегда очень хорошо обращался со мной и с нашей мамой! Даже не прикрикнул на меня ни разу!

Нянюшка сразу поняла, что помочь тут ничем нельзя. Тогда, опустившись на колени, она принялась оказывать последнюю помощь усопшему.

— Госпожа они говорят это Призрак госпожа! Но это не Призрак госпожа! Он никогда не делал ничего такого! Он всегда хорошо обращался со мной и с нашей мамой!

Нянюшка вновь переключила передачу. Когда общаешься с Уолтером Плюмом, надо постоянно слегка притормаживать.

— Моя мама! Моя мама!

— Не волнуйся, Уолтер, она сегодня ушла домой чуть пораньше.

Восковое лицо юноши исказила судорога смертного ужаса.

— Она не должна ходить домой без Уолтера! — прокричал он.

— Бьюсь об заклад, именно так она и говорит, — согласилась нянюшка. — И бьюсь об заклад, отправляясь домой, она всегда берет с собой Уолтера. Но, думаю, сейчас она хотела бы, чтобы Уолтер продолжал как можно лучше исполнять свои обязанности. Чтобы она им гордилась. Ведь шоу ещё не закончено.

— Для нашей мамы это опасно! Похлопав юношу по руке, нянюшка рассеянно обтерла ладонь о собственное платье.

— Вот и молодец, — сказала она, — хороший мальчик. Ну что ж, мне, пожалуй, пора.

— Призрак никому ещё не сделал ничего плохого!

— Да, Уолтер, да, только сейчас мне пора, но я найду кого-нибудь, кто тебе поможет. Бедного доктора Поддыхла надо перенести в какое-нибудь спокойное местечко, чтобы он там тихонько полежал, пока шоу не закончится. Понятно? А зовут меня госпожа Ягг.

Пару секунд Уолтер тупо смотрел на неё, после чего резко кивнул.

— Вот и ладненько.

Оставив Уолтера дежурить над телом, нянюшка направилась в глубь закулисного пространства.

Некий молодой человек, торопящийся куда-то, вдруг обнаружил, что где-то по дороге подцепил маленькую старушку.

— Прошу прощения, молодой человек, — произнесла, не отпуская его руки, нянюшка, — но не знаешь ли ты здесь кого-нибудь по имени Агнесса? Агнесса Нитт?

— Никогда о такой не слышал, госпожа. А чем она занимается? — Юноша предпринял вежливую попытку возобновить свой бег, но нянюшка вцепилась в него мертвой хваткой.

— Она поет. И порой очень даже громко. Крупная такая девушка. Носит черное. Очень характерный голос, со ступеньками, как у лестницы.

— Вы случайно не о Пердите?

— О Пердите? Ах да, именно о ней.

— По-моему, она сейчас с Кристиной. В кабинете господина Зальцеллы.

— А Кристина — это та самая девушка в белом?

— Она самая, госпожа.

— Ты ведь покажешь мне, где находится кабинет господина Зальцеллы?

— Э-э, но мне… Э-э, да. Он совсем рядом, за сценой, первая дверь направо.

— Какой славный юноша, так помог старушке… — похвалила нянюшка и ещё чуточку сжала пальцы. Кровообращение в обхваченной ею конечности упало до минимума. — И правда такой славный юноша, как ты, просто не может не пособить юному Уолтеру управиться с несчастным усопшим?

— Пособить кому?

Нянюшка оглянулась. Умерший доктор Поддыхл никуда не делся, зато Уолтер бесследно исчез.

— Бедный паренек малость не в себе. Да и не удивительно, — покачала головой нянюшка. — Такое потрясение. Тогда… почему бы тебе не взять себе в подмогу ещё какого-нибудь славного незанятого юношу?

— Э-э… само собой.

— Вот умница, — похвалила нянюшка Ягг.

Смеркалось. Матушка и госпожа Плюм, пробивая себе дорогу в толпе, двигались в направлении Теней — весьма известного и достославного района Анк-Морпорка, бурлящего жизнью, как лежбище котиков, и пахучего, как помойная яма. Ну, или наоборот.

— Значит, — нарушила молчание матушка, когда они вступили в переплетение вонючих переулков, — обычно тебя провожает домой твой сын Уолтер?

— Он хороший мальчик, госпожа Ветровоск, — словно бы защищая своего отпрыска, произнесла госпожа Плюм.

— Не сомневаюсь, ты искренне благодарна богам за то, что у тебя такой сын, на которого всегда можно положиться, — сказала матушка.

Госпожа Плюм подняла взгляд, но смотреть в глаза матушки было все равно что смотреть в зеркало. На тебя таращился ты сам, и спрятаться было негде.

— Над ним тут издеваются, — промямлила она. — Смеются, прячут его метлу. Конечно, в душе они добрые, славные ребятишки, но его они мучают…

— Стало быть, он носит метлу домой?

— Он следит за своими вещами, — ответила госпожа Плюм. — Я с раннего детства учила его следить за вещами и быть вежливым, воспитанным. Он хороший мальчик, а они его обзывают, смеются над ним…

Переулок уперся во дворик-колодец, зажатый высокими зданиями. Четырехугольник озаренного луной неба перекрещивали бельевые веревки.

— Ну вот. Дальше я сама, — промолвила госпожа Плюм. — Большое спа…

— А как же Уолтер в одиночку добирается до дома? Ну а вдруг ты не придешь за ним?

— О, в Опере есть много мест, где можно поспать. Он знает: если я за ним не прихожу, он должен остаться на ночь в Опере. Поверьте, госпожа Ветровоск, Уолтер очень послушный мальчик. И никому ничего плохого не сделал.

— А разве я утверждала обратное? Госпожа Плюм зарылась в свою сумочку. Она не столько искала ключ, сколько пыталась спрятаться от матушкиного пронизывающего взора. — Думаю, твой Уолтер видит многое из того, что происходит в Опере. — Матушка твердо взяла госпожу Плюм за запястье. — Интересно… и что же он видел?

Пульс госпожи Плюм резко прыгнул. Практически одновременно с несколькими темными фигурами. Тени вдруг размножились. Послышался зловещий скрежет обнажаемых ножей.

— Вас, дамочки, двое, а нас шестеро, — предупредил чей-то низкий голос. — Кричать и сопротивляться бесполезно.

— Ой-ёй, — хмыкнула матушка. Госпожа Плюм упала на колени.

— О, прошу, не трогайте нас, добрые господа, мы всего лишь безвредные старушки! Вспомните, у каждого из вас есть мать…

Матушка закатила глаза. Гром, молния и ещё раз гром. Она хорошая ведьма, настоящая. Такова её жизненная роль. Таково бремя, которое она несёт. И она четко знала, что есть Правильно, а что — Неправильно. И что зачастую Добро и Зло идут рука об руку. Матушка искренне надеялась, о, как она надеялась, что, несмотря на свою молодость, эти люди уже закоренелые мошенники и, как говорится, их исправит лишь…

— У меня когда-то была мать, — задумчиво протянул один. — Только, по-моему, я её вроде как тогось…

Ага. Вот и ответ. Матушка потянулась обеими руками к шляпе, чтобы выудить две длинные шпильки…

Совсем рядом в лужу громко плюхнулась черепица, соскользнувшая с крыши. Все дружно задрали головы. На фоне лунного неба вырисовывался силуэт закутанного в плащ человека. Затем человек вытащил из ножен шпагу и, спрыгнув во двор, мягко приземлился прямо перед одним из негодяев. Шпага превратилась в атакующую змею. Первый из воров резво крутанулся и отважно бросился на возникшего прямо перед ним противника. Впрочем, тут же выяснилось, что напал он на своего товарища, другого вора, который, в свою очередь, тоже взмахнул ножом — и задел бок стоящего рядом напарника.

Фигура в маске танцевала прямо посреди банды, лезвие шпаги выписывало в воздухе сверкающие пируэты. И лишь позже матушка осознала, что эта самая шпага так и не нанесла ни одного удара. С другой стороны, в этом не было необходимости. Когда шестеро дерутся с одним, да ещё среди неверных теней, да ещё когда в противника попасть не легче, чем в разъяренную осу, да ещё когда эти шестеро получили свое представление о рукопашной от таких же непрофессионалов, как и они сами, — так вот, примерно в шести случаях из семи они пырнут своего подельника, а в одном из двенадцати заедут себе же в ухо.

Спустя каких-то десять секунд те двое, что к тому времени ещё оставались на ногах, не сговариваясь переглянулись, повернулись кругом и пустились наутек.

И снова воцарилась тишина.

Победитель низко поклонился матушке Ветровоск.

— О, Белла Донна! — воскликнул он.

После чего всплеснул черный плащ, мелькнул красный шелк, и таинственный незнакомец исчез. Лишь послышался легкий стук башмаков по булыжной мостовой, но буквально секунду спустя и он стих.

Пальцы матушки так и застряли на полпути к шляпе.

— Ничего подобного! — только и смогла сказать она.

Затем матушка посмотрела вниз. Разнообразные тела стонали или издавали тихие булькающие звуки.

— Ну и ну, — пробормотала она, но тут же взяла себя в руки. — Думаю, госпожа Плюм, — решительно заявила она, — нам понадобятся горячая вода и изрядное количество бинтов, а также хорошая острая игла, чтобы наложить швы. Не можем же мы допустить, чтобы эти бедолаги истекли здесь кровью, пусть даже некоторое время назад они пытались ограбить бедных старушек…

Вид у госпожи Плюм был предельно напуганный.

— Бедным старушкам свойственно милосердие, госпожа Плюм, — напомнила матушка.

— Я разведу огонь и разорву пару простыней, — предложила госпожа Плюм. — Не знаю, удастся ли найти иглу…

— С этим можешь не беспокоиться.

Матушка пошарила в полях шляпы, извлекла оттуда некую подозрительного вида шпильку и опустилась на колени возле поверженного вора.

— Она, правда, довольно ржавая и к тому же тупая, — добавила она, — ну да что поделаешь. Придется обойтись подручными средствами.

Игла ярко сверкнула в лунном свете. Круглые испуганные глаза неудачливого воришки сфокусировались сначала на игле, потом на лице матушки. Тело судорожно задергалось — это верные ключицы предприняли попытку закопать своего хозяина в булыжник мостовой.

Наверное, и хорошо, что в этот момент никто больше не видел матушкиного лица, закрытого тенями.

— Что ж, а сейчас мы будем творить добро, — произнесла она.

Зальцелла всплеснул руками.

— Ну а что, если он появится в середине акта? — воскликнул он.

— Хорошо, хорошо, — ответил Бадья, засевший за своим столом, будто в окопе. — Я согласен. После представления вызовем Стражу. Без вариантов. Просто надо будет попросить их соблюдать, гм, некоторую секретность.

— Секретность? Вы когда-нибудь стражника встречали?

— Хотя вряд ли они что-то найдут. Он пришел по крышам и таким же образом скрылся, это наверняка. Кем бы они ни был. Бедный, бедный доктор Поддыхл. Он очень любил Оперу, всегда так переживал за неё, вечно ходил какой-то бледный…

— Ну, по-моему, сегодня в бледности он превзошел самого себя. Правда, уже не ходит, — хмыкнул Зальцелла.

— Это не смешно!

Зальцелла перегнулся через стол.

— Смешно вам или нет, но мы в театральном мире. И люди здесь суеверны до крайности. Достаточно любого пустяка — вроде того, что кого-нибудь убьют на сцене, — и все развалится на мелкие кусочки!

— Во-первых, его убили не совсем на сцене. И во-вторых, мы не можем с уверенностью утверждать, что это было убийство! Он был очень… угнетен. Ну, то есть в последнее время.

Агнесса была потрясена, но не столько смертью доктора Поддыхла, сколько собственной реакцией. Смотреть на покойника было неприятно, она испытала настоящее потрясение, но ещё больше её потряс собственный интерес к происходящему — к тому, как люди реагируют, как двигаются, что говорят. Словно бы она стоит в сторонке от самой себя и наблюдает за происходящим вокруг.

Кристина же, напротив, просто рухнула в обморок. Как и госпожа Тимпани. Хотя над Кристиной суетилось гораздо больше людей, чем над примадонной, — несмотря на то что госпожа Тимпани весьма подчеркнуто падала в обморок и даже несколько раз. Надо отдать ей должное, в конце концов она довела-таки себя до истерики. Однако никому и в голову не пришло, что Агнесса тоже может переживать по поводу случившегося.

Кристину отнесли в кабинет Зальцеллы и уложили на диван. Агнесса принесла миску с водой и полотенце и протирала Кристине лоб. На самом деле все просто: одним суждено, чтобы их укладывали на удобные диваны, а другим только и остается, что суетиться вокруг с полотенцем.

— Через две минуты поднимают занавес, — произнес Зальцелла. — Я пойду, поговорю с оркестрантами. Мне известно, где их искать. «Нож в спине» — их любимый трактир, он прямо через дорогу. Ещё аплодисменты не успели затихнуть, а эти свиньи уже сидели там и опрокидывали по первой…

— А они смогут, ну, того самого, играть?

— Этого они никогда не умели, так что не вижу причин, с чего бы им сегодня вдруг научиться, — пожал плечами Зальцелла. — Но они музыканты. И мертвец может вывести их из равновесия лишь в одном-единственном случае: если грохнется им прямо в пиво. И даже в этом случае они будут играть. От прибавки за мертвые души ещё ни один из оркестрантов не отказывался.

Бадья подошел к красиво раскинувшейся на диване Кристине.

— Как она?

— Слегка заговаривается, но… — начала было Агнесса.

— Чашечку чаю? Чаю? Чашечку чаю кто-нибудь желает? Нет ничего лучше чашки чая, нет, вру, о, я вижу, диван занят, шучу-шучу, я никого не хотела обидеть, но, может, кто-то и в самом деле не против выпить чашку чаю?

Агнесса в ужасе оглянулась.

— Ну, лично я бы от чайку сейчас не отказался, — с поддельной бодростью ответил Бадья.

— А ты, госпожа? — нянюшка подмигнула Агнессе.

— Э-э… нет, большое спасибо… ты что, теперь здесь работаешь? — спросила Агнесса.

— Нет, просто пришла подменить госпожу Плюм, которая решила взять выходной, — нянюшка опять подмигнула. — Я госпожа Ягг. Не обращайте на меня внимания.

Последние слова, по-видимому, несколько успокоили Бадью. В конце концов, появляющиеся ниоткуда разносчицы чая представляли сегодня по сравнению со всем остальным минимальную угрозу.

— Ну у вас тут и дела творятся, — продолжала нянюшка. — Прям не опера, а граный гигноль какой-то. — Она подпихнула локтем Бадью. — Ты не обижайся, это по-заграничному. «Кровища по всей сцене», значится, — с готовностью объяснила она.

— Неужели?

— Да. Граный, ну, типа, большой такой гигноль.

В отдалении послышались звуки музыки…

— Это увертюра ко второму акту, — сказал Бадья. — Однако Кристине по-прежнему плохо, и нам ничего не остается… — Он бросил отчаянный взгляд на Агнессу. — Думаю, люди нас поймут.

Грудь Агнессы начала вздыматься от гордости.

— Да, господин Бадья?

— Наверное, мы сможем подыскать тебе что-нибудь большое и белое…

Кристина, по-прежнему не открывая глаз, поднесла запястье ко лбу и застонала.

— Что случилось?!

Бадья мгновенно очутился рядом с ней.

— Ты хорошо себя чувствуешь? Наверное, ты перенесла сильное потрясение! Сможешь ли ты продолжать — исключительно ради искусства, а также ради того, чтобы зрители не потребовали вернуть деньги?

Кристина ответила мужественной улыбкой. Неоправданно мужественной, решила про себя Агнесса.

— О, я не могу разочаровать свою публику! — наконец проговорила она.

— И это чертовски здорово! — облегченно всплеснул руками Бадья. — Тогда я, пожалуй, поспешу туда. Пердита тебе поможет — не правда ли, Пердита?

— Да. Разумеется.

— И во время дуэта ты будешь стоять в хоре, — добавил Бадья. — В хоре поблизости.

Агнесса вздохнула.

— Да. Я знаю, знаю. Пошли, Кристина.

— О, милая, милая Пердита… — прошептала Кристина.

Нянюшка проводила их взглядом. Затем сказала:

— Ну, если ты чай допил, давай я заберу чашку.

— О! Да. Да, было очень мило, — ответил Бадья.

— Э-э… Там, в ложах, у меня произошел небольшой несчастный случай, — добавила нянюшка.

Бадья схватился за сердце.

— Сколько погибших?

— О, ни одного, никто не погиб. Просто немного намокли. Я шампанское пролила.

Бадья облегченно рухнул обратно в кресло.

— По-моему, тут беспокоиться не следует, — отмахнулся он.

— Когда я сказала «пролила»… То есть я имела в виду, что все время проливала. Лью и лью, сама не знаю, что на меня нашло!

Но Бадья лишь снова отмахнулся.

— Ковер хорошо отчищается.

— А на потолках пятен не остается?

— Госпожа?..

— Ягг.

— Пожалуйста, госпожа Ягг, некоторое время мне нужно побыть одному.

Нянюшка кивнула, собрала чашки и вышла из кабинета. Если ни у кого не вызывает вопросов появление старушки с чайным подносом, люди уж точно не будут возражать против старушки, усердно моющей посуду. Если моешь посуду, тебя везде примут.

Сказать по чести, мытье посуды относилось к разряду вещей, которые случались с кем-то другим, но никак не с нянюшкой Ягг. Однако в данном случае она сочла, что неплохо было бы действовать в ключе исполняемого характера. Она нашла альков с краном и раковиной, засучила рукава и принялась за работу.

Кто-то похлопал её по плечу.

— Знаете, госпожа, вот этого лучше не делать, — произнес чей-то голос. — Очень плохая примета.

Оглянувшись, нянюшка увидела одного из юных работников сцены.

— Что, неужели мытье посуды приносит семь лет невезения? — уточнила она.

— Вы свистели.

— И что? Я всегда насвистываю, когда думаю.

— Я к тому, что на сцене свистеть нельзя.

— Дурная примета?

— Наверное, так. Мы обычно пересвистываемся, когда меняем декорации. Подаем друг другу сигналы. Если мешок с песком приземлится прямо на вашу голову, вам и в самом деле может слегка не повезти.

Нянюшка оторвалась от посуды и посмотрела вверх. Юноша проследил за её взглядом. Там, где они стояли, потолок был не дальше чем в двух футах от их голов.

— И все равно, лучше бы не свистеть, — промямлил юноша. — Техника безопасности, знаете ли.

— Я запомню, — ответила нянюшка. — Не свистеть. Любопытно. Век живи, век учись, а?

Занавес поднялся, возвещая начало второго акта. Нянюшка наблюдала из-за кулис.

Было особенно интересно следить за тем, как актеры пытаются постоянно держать одну или обе руки над головой — защищая себя от какого-нибудь несчастного случая. Таким образом, в данном акте было гораздо больше взмахов и драматических жестов, чем требуется даже для оперного представления.

Она прослушала дуэт Йодины и Буфолы — вероятно, первый дуэт в истории оперы, во время которого оба исполнителя наотрез отказывались смотреть куда-либо, кроме потолка.

От музыки нянюшка также получила некоторое удовольствие. Впрочем, если считать музыку пищей любви, сегодня публике подавали бутерброды. После первого акта искра из представления ушла.

Нянюшка покачала головой.

Позади, из теней, выступила некая костлявая фигура. Вскинув руку, она потянулась к ничего не подозревающей нянюшке… Но тут нянюшка Ягг обернулась.

— О, привет, Эсме. Как ты сюда пробралась?

— Билеты по-прежнему у тебя, так что мне пришлось побеседовать с билетером по душам. Но через пару минут он придет в чувство. Что тут у вас происходит?

— Разное… Герцог вот спел длинную песню про то, что ему нора идти, потом граф спел песню о чудесной весенней погоде. А ещё с потолка свалился покойник.

— Но для оперы это ведь нормально?

— Как сказать.

— А-а. Знаешь, в театре, если долго смотреть на мертвые тела, начинаешь замечать, что они на самом деле шевелятся.

— Это тело вряд ли зашевелится. Удушение. Кто-то тут развлекается тем, что убивает людей. Я поболтала немного с балеринами, много чего узнала.

— В самом деле?

— Они все в один голос твердят о Призраке.

— Гм-м. Носит черный оперный костюм и белую маску?

— А ты откуда знаешь?

Матушка самодовольно улыбнулась.

— Лично я ума не приложу, зачем кому-то может понадобиться убивать людей в опере… — Нянюшке вдруг вспомнилось выражение лица госпожи Тимпани. — Ну, разве что другим людям в опере. Ну и ещё музыкантам. И пожалуй, кое-кому из публики.

— Я не верю в призраков, — решительно заявила матушка.

— О, Эсме! Ты ведь знаешь, у меня в доме их живет не меньше дюжины!

— О, я верю в призраков, — ответила матушка. — В настоящих призраков, грустных и печальных, они болтаются вокруг да около и воют, воют… Но я не верю, что они убивают людей или пользуются холодным оружием. — Она отошла на несколько шагов. — Здесь призраков и так хватает.

Нянюшка молчала. Когда матушка слушает, не прибегая к помощи ушей, лучше помалкивать.

— Гита?

— Да, Эсме?

— А что такое «Белла Донна»?

— То же, что ядовитый паслен, только красивей.

— Так я и думала. Ха! Каков нахал!

— Но на оперном языке это значит Прекрасная Женщина.

— В самом деле? О! — Подняв руку, матушка дотронулась до твердого, как железо, пучка волос. — Глупости все это!

…Он двигался как музыка, как человек, который танцует в такт ритму, что звучит у него в голове. И на короткое мгновение, когда его лицо озарилось лунным светом, стало видно, что его лицо — это череп ангела…

После дуэта опять последовала овация. Публика аплодировала стоя.

Агнесса незаметно растворилась в хоре. Оставшуюся часть акта делать ей особо было нечего — разве что танцевать или, по крайней мере, двигаться как можно ритмичнее вместе с остальными цыганами во время цыганской ярмарки. Ну и ещё слушать, как герцог поет про прекрасную погоду летом в деревне. Драматически воздев руку над головой.

Она вглядывалась в закулисный мрак.

Если нянюшка Ягг здесь, то и эта, вторая, тоже неподалеку. Не надо было писать эти письма домой… А и ладно. Им все равно не удастся утащить её обратно, как бы они ни старались…

Остаток оперы прошел без смертей — по крайней мере, без тех, что не требовались по сценарию, долгих и красивых. Правда, возникла небольшая суматоха, когда одного хориста едва не пришиб мешок с песком, который случайно столкнули с верхнего помоста работники сцены, поставленные там, чтобы предотвратить дальнейшие «несчастные случаи».

Представление закончилось бурными аплодисментами. Большая их часть предназначалась Кристине.

А затем занавес упал.

А потом опять поднялся — и так несколько раз, пока Кристина принимала цветы и кланялась.

Агнесса поморщилась. С поклонами Кристина явно переборщила — аплодисменты были вовсе не настолько жаркими. «Ага, — с готовностью подтвердила Пердита, которая смотрела через её глаза, — кланяется, как клоун на деревенской ярмарке».

А затем занавес опустили последний раз.

Публика разошлась по домам.

За кулисами и где-то наверху пересвистывались, подавая друг другу условные сигналы, работники сцены. В воздушном мраке исчезали целые куски мира. Кто-то обошел помещение и погасил большую часть огней. Поднимаясь, как воздушный пирог, вверх взлетела люстра. Её подняли, чтобы потушить свечи и снять с них нагар. А затем послышались шаги людей, спускающихся сверху…

Через двадцать минут после того, как затих последний хлопок, зрительный зал совершенно опустел. Было темно, горели лишь несколько свечей.

Послышалось клацанье ведра.

На сцену вышел (если такое слово применимо к его способу передвижения) Уолтер Плюм. Он двигался как марионетка на тонких резинках — его ноги, казалось, лишь случайно касаются пола.

Он принялся за дело. Очень медленно и очень старательно Уолтер подметал сцену.

Через несколько минут от занавеса отделилась тень и приблизилась к нему. Уолтер уставился на свои башмаки.

— Привет господин Киска! — произнес он.

Грибо потерся о штаны Уолтера. У котов прирожденное чутье на людей, достаточно глупых, чтобы снабжать их едой, а Уолтер определенно подпадал под указанную категорию.

— Пойду поищу тебе молочка а господин Киска?

Грибо мурлыкал, как гроза.

Шагая своей чудной походкой, продвигаясь вперед лишь в среднеарифметическом смысле, Уолтер исчез за кулисами.

На балконе сидели две темные фигуры.

— Грустно смотреть, — покачала головой нянюшка.

— Он работает в тепле, мать за ним присматривает, — возразила матушка. — Многим на долю выпадают вещи похуже.

— Но разве у него есть будущее? — вздохнула нянюшка. — Если задуматься, никакого.

— Я видела, на ужин у них была холодная картошка и полседедки, — сказала матушка. — А мебели вообще почти нет.

— Стыд и позор.

— И это сейчас она ещё разбогатела, — согласилась матушка. — Продавая все эти ножи и башмаки, — добавила она как бы про себя.

— Мир жесток к пожилым людям, — произнесла нянюшка, матриарх огромного разветвленного клана и неоспоримый тиран половины Овцепиков.

— Особенно к таким запуганным, как госпожа Плюм, — согласилась матушка.

— Знаешь, я бы тоже всего боялась, если бы была старухой с таким вот Уолтером на руках.

— Я не о том, Гита. Я разбираюсь в страхах.

— Это верно, — заметила нянюшка. — Большинство людей полны страха.

— Госпожа Плюм живет в страхе, — словно не услышав эти слова, произнесла матушка. — Еёсознание расплющено страхом. Из-за ужаса она почти не может думать. Я чувствую, как ужас исходит от неё, будто туман.

— Но чего она так боится? Призрака?

— Пока не знаю. По крайней мере, не до конца. Но я выясню.

Нянюшка порылась в глубинах своего одеяния.

— Хочешь глотнуть? — предложила она. Откуда-то из-под нижней юбки донеслось приглушенное «звяк». — Есть шампанское, бренди и портвейн. А ещё кое-что остренькое и бисквиты.

— Гита Ягг, я считаю, ты воровка.

— Вовсе нет! — возразила нянюшка и добавила с той способностью к схоластическому морализированию, которая по природе свойственна ведьмам. — Только то, что я физически что-то украла, ещё не дает оснований называть меня воровкой. Я же не думаю, как воровка.

— Пошли обратно к госпоже Ладе.

— Отлично, — согласилась нянюшка. — Но может, сначала все же перекусим? Готовят здесь неплохо, хотя сама еда — какой-то сплошной завтрак круглые сутки. Понимаешь, о чем я?

Когда они встали, со сцены донесся некий звук. Вернулся Уолтер, сопровождаемый слегка потолстевшим Грибо. Не замечая наблюдателей, юноша продолжил мести сцену.

— Первое, что мы сделаем завтра, — сказала матушка, — пойдем навестим Козлингера, этого специалиста по ещегодникам. Я приняла решение и знаю, что с ним делать дальше. А потом разберемся тут.

Бросив пристальный взгляд на невинную, погруженную в уборку фигуру на сцене, она пробормотала себе под нос:

— Что же такое ты знаешь, а, Уолтер Плюм? И что ты видел?

— Ну разве это было не поразительно?! — воскликнула Кристина, плюхаясь на свою кровать.

Её ночная рубашка, как заметила Агнесса, была белой. И чрезвычайно кружевной.

— Да, действительно, — ответила Агнесса.

— А вызовы!! Господин Бадья утверждает, что меня вызывали больше раз, чем кого-либо другого, кроме госпожи Хихигли!! О, я так перевозбудилась, что наверняка не смогу заснуть!!

— Выпей теплого молока, — посоветовала Агнесса. — Я едва втащила эту кастрюлю по лестнице.

— А цветы!! — воскликнула Кристина, не обращая внимания на чашку, которую Агнесса поставила возле её кровати. — Господин Бадья сказал, букеты начали поступать сразу после представления!! А ещё он сказал…

Кто-то негромко постучал в дверь.

Кристина поправила кружева.

— Войдите!!

Дверь отворилась. Шаркая ногами, вошел Уолтер Плюм, полупогребенный под букетами цветов.

Сделав несколько шагов, он споткнулся о собственные ноги, качнулся вперед и уронил букеты. Затем в немом замешательстве уставился на девушек, резко повернулся и направился к выходу.

Кристина захихикала.

— Прошу прощения г-госпожа! — извинился Уолтер.

— Спасибо, Уолтер, — поблагодарила Агнесса.

Дверь закрылась.

— Ну разве он не странный?! Ты обратила внимание, как он на меня смотрел?! Не найдешь ли ты какую-нибудь вазу для цветов, Пердита?!

— Конечно, Кристина. Всего-то идти — семь лестничных пролетов.

— А я в награду выпью это чудесное молоко, которое ты для меня приготовила!! А в нем есть специи?!

— Специи? О, само собой, — хмыкнула Агнесса.

— Но это ведь не настойка вроде тех, которые готовите вы, ведьмы?!

— Э-э, нет, — ответила Агнесса. В конце концов, в Ланкре пользовались исключительно свежими травами. — Э-э… Похоже, для всех цветов ваз не хватит, даже если использовать подсебятник.

— Какой подсебятник?!

— Подсебятник… ну, знаешь. То, что ты используешь по ночам, чтобы далеко не бегать.

— Ты такая смешная!!

— Кроме того, все равно его у нас нет, — добавила Агнесса, краснея до корней волос.

Тем временем Пердита внутри её расчленяла Кристину на части.

— Тогда расставь те, что от графов и лордов, а остальными я займусь завтра!! — велела Кристина, поднимая чашку.

Взяв чайник, Агнесса направилась к двери.

— Пердита, дорогая!! — окликнула Кристина. Чашка замерла на полпути к её губам.

Агнесса повернулась.

— Знаешь, мне все-таки показалось, что ты пела немножко громковато!! Слушателям приходилось напрягаться, чтобы услышать меня!!

— Извини, Кристина, — покорно ответила Агнесса.

И зашагала вниз по темной лестнице. В этот вечер на каждом втором пролете в маленьких нишах поставили по свечке. Без них на лестнице царил бы полный и непроницаемый мрак, но свечи наполнили углы хищно прыгающими тенями.

Добравшись до раковины, что располагалась в маленьком алькове рядом с кабинетом управляющего сценой, Агнесса наполнила чайник.

И вдруг кто-то запел.

Это была партия Пикадилло из того самого дуэта, который исполняли три часа назад. Однако сейчас пели без музыкального сопровождения и тенором такой чистоты и такого сладкозвучия, что Агнесса даже выронила чайник. Холодная вода пролилась на ноги.

Некоторое время она слушала, не замечая, что сама тихонько напевает партию сопрано.

Песня закончилась. Послышались гулкие шаги, вскоре затихшие в отдалении.

Подбежав к входу на сцену, Агнесса мгновение колебалась, а потом все же отворила дверь и отважно ринулась в гигантскую сумрачную пустоту.

Немногие ещё горящие свечи озаряли зал, как звезды озаряют небо в ясную ночь. На сцене не было никого.

Она вышла на середину сцены и вдруг остановилась. Дыхание у неё перехватило от внезапного потрясения.

Она чувствовала раскинувшийся перед ней зрительный зал — огромное пустое пространство. Пространство издавало звуки, словно где-то неподалеку похрапывал бархат (если, конечно, бархат может храпеть).

Это была не тишина. На сцене никогда не бывает полной тишины. Это был шум, производимый миллионами других звуков, которые так до конца и не затихли, — громом аплодисментов, увертюрами, ариями. Они изливались… обрывки мелодий, заблудившиеся аккорды, фрагменты песен.

Она отступила на шаг и едва не отдавила кому-то ногу.

Агнесса резко повернулась.

— Андре, это глупая…

Кто-то отпрянул.

— Прошу прощения госпожа! Агнесса выдохнула.

— Уолтер?

— Прости госпожа!

— Ничего, пустяки. Просто ты… застал меня врасплох.

— Я и сам тебя не заметил госпожа!

В руках Уолтер что-то держал. К удивлению Агнессы, предмет, выделявшийся своей темнотой даже на фоне окружающего полумрака, оказался котом. Словно старая тряпка, он свешивался с рук Уолтера и довольно мурлыкал. Зрелище было кошмарное — все равно что увидеть, как кто-то беспечно сует руку в электрическую мясорубку проверить: и чего это вдруг она остановилась?

— Но это же… Грибо?

— Довольный котик! Напился молочка!

— Уолтер, что ты тут делаешь? Все давным-давно разошлись по домам.

— А что делаешь здесь ты госпожа?

Впервые Агнесса услышала, как Уолтер задает вопрос. Но ведь он тут что-то вроде уборщика, напомнила она себе. Так что может ходить где ему вздумается.

— Я… я заблудилась, — сказала она и слегка покраснела от собственной лжи. — Я… как раз собиралась подняться к себе в комнату. Ты случайно не слышал, здесь кто-то пел?

— Да здесь все время поют!

— Я имею в виду, совсем недавно, буквально с минуту назад.

— Буквально с минуту назад ты наступила мне на ногу госпожа!

— О…

— Доброй ночи госпожа!

Сквозь мягкий теплый полумрак, Агнесса направилась к выходу со сцены, изо всех сил противясь искушению оглянуться. Забрав с раковины чайник, она поспешила вверх по лестнице.

А у неё за спиной Уолтер осторожно опустил Грибо на пол, снял берет и выудил из него что-то белое и бумажное.

— Итак господин Киска что мы сейчас будем слушать? О знаю! Мы будем слушать увертюру к «Летучему коту»! Композитор Й. К. Буббла дирижер Вочья Дойнов!

Грибо одарил его сытым взглядом кота, готового ради кормежки на любые муки.

А Уолтер уселся рядом с ним и стал слушать музыку стен.

Когда Агнесса вернулась в комнату, Кристина уже крепко спала и похрапывала безмятежным храпом человека, благополучно вознесшегося на травяные небеса. Чашка валялась рядом с кроватью.

В этом нет ничего плохого, успокоила себя Агнесса. Кристина ведь нуждается в хорошем отдыхе. Так что на самом деле она, Агнесса, совершила благое дело.

Она переключила внимание на цветы. Особенно много было роз и орхидей. К большинству букетов прилагались записочки. По-видимому, много мужчин аристократического происхождения ценят хорошее пение — по крайней мере, хорошее пение, исходящее от девушки столь хорошенькой, как Кристина.

Агнесса разобралась с цветами на ланкрский манер, что означает: берешь в одну руку горшок, в другую — букет, после чего с силой суешь одно в другое. Единственная хитрость — не перепутать, что во что вставляется.

Последний букет был самым маленьким и обернутым в красную бумагу. Записка отсутствовала. Сказать по правде, и цветы тоже.

Кто-то просто-напросто завернул в бумагу полдюжины потемневших и шипастых розовых стеблей, после чего, непонятно с какой целью, сбрызнул их духами. Запах был мускусный и довольно приятный, но все равно шутка дурного тона. Агнесса швырнула стебли в мусорную корзину, задула свечу и принялась ждать.

Она и сама не могла с уверенностью сказать, кого или чего именно.

Через пару минут Агнесса заметила, что мусорная корзина засветилась — легчайшим флуоресцентным свечением, будто от светлячков, но все равно засветилась.

Перегнувшись через край кровати, она заглянула в корзину.

На мертвых стеблях раскрывались розовые бутоны, прозрачные как стекло, видимые только благодаря свечению на каждом лепестке. Они мерцали словно болотные огоньки.

Агнесса осторожно извлекла букет из корзины и принялась нащупывать во мраке пустую вазу. Нашла не лучшую, но и эта сойдет. А потом девушка просто сидела и смотрела на призрачные цветы, пока не…

…Пока кто-то не кашлянул. Она дернула голо вой и поняла, что уснула.

— Госпожа?

— Господин?!

Голос звучал мелодично и грозил вот-вот сорваться на пение.

— Слушай внимательно. Завтра ты поешь партию Лауры в «Мистере Ха». У нас полно работы. Одного вечера тут явно маловато. Большую часть времени мы потратим на арию из первого акта.

Послышался короткий отрывок мелодии, исполняемой на скрипке.

— Сегодня вечером ты выступала… хорошо. Но есть арии, над которыми ещё надо поработать. Будь внимательна.

— Это ты прислал розы?!

— Они тебе понравились? Эти розы расцветают только в темноте.

— Но кто ты?! И не твое ли пение я слышала только что, на сцене?!

На мгновение воцарилось молчание.

— Моё. А потом:

— Итак, давай повторим роль Лауры из «Мистера Ха» — он же «Мастер Маски», он же, как его называют простолюдины, «Человек с Тысячью Лиц»…

Когда на следующее утро ведьмы явились к Козлингеру, то обнаружили на лестнице очень большого тролля. Тролль сидел, положив на колени дубинку, и, когда ведьмы попытались пройти мимо, предостерегающе вскинул ладонь размером с лопату.

— Туда никому нельзя, — предупредил он. — У Козлингера собрание.

— И сколько это собрание продлится? — осведомилась матушка.

— Обычно у господина Козлингера как собрание начнется, так до вечера и не кончается.

Матушка с уважением посмотрела на тролля.

— И давно ты в издательском деле? — спросила она.

— С утра, — гордо ответил тролль.

— Господин Козлингер взял тебя на работу?

— Угу. Пришел в наш Каменоломный переулок и выбрал меня. Этот работник, говорит, словно создан для… — Брови тролля искривились, пока он пытался припомнить незнакомые слова. — Для стремглав развевающего издательства мирового масштаба.

— И что именно ты делаешь?

— Сижу.

— Прошу прощения, — отодвинув матушку, нянюшка протолкнулась вперед. — Этот тип почвы я везде узнаю. Ты ведь с Медной горы, что в Ланкре?

— И что?

— Мы тоже из Ланкра.

— Правда?

— Это матушка Ветровоск собственной персоной.

Тролль недоверчиво улыбнулся. Лоб у него опять пошел глубокими расселинами. Охранник перевел взгляд на матушку.

Она кивнула.

— Та самая, которую ваши парни зовут Ааоограха хоа, — уточнила нянюшка. — Та, От Которой Лучше Держаться Подальше.

Тролль уставился на свою дубинку, словно бы всерьез раздумывая, не забить ли себя до смерти.

Матушка похлопала по покрытому лишайником плечу.

— Как тебя зовут, дружок?

— Карборунд, госпожа, — пробормотал он.

Одна нога у него вдруг запрыгала от мелкой дрожи.

— Нисколечко не сомневаюсь, что здесь, в большом городе, ты хорошо устроишься, — сказала матушка.

— Вот-вот, так почему бы тебе не пойти и не начать устраиваться прямо сейчас? — подхватила нянюшка.

Тролль ответил ведьмам благодарным взглядом — и был таков. Он так торопился, что не стал даже тратить время на то, чтобы открыть дверь.

— Они и в самом деле так меня называют? — задумчиво произнесла матушка.

— Э-э. Да. — Нянюшка ущипнула себя за ногу, чтобы не ухмыляться особо широко. — Само собой, это у них признак уважения.

— О.

— Э…

— Ты же знаешь, я всегда старалась ладить с троллями.

— Ну да.

— А гномы? — продолжала расспрашивать матушка, очень смахивая на человека, который вдруг обнаружил фурункул и не может удержаться, чтобы не поковырять его. — Они меня тоже как-то называют?

— Пошли, посмотрим, на месте ли господин Козлингер, — бодро предложила нянюшка.

— Гита!

— Э-э… ну… По-моему, они тебя кличут К’ез’рек д’б’дуз.

— И что это значит?

— Э-э… Эту Гору Лучше Обходить Стороной, — ответила нянюшка.

— О.

Весь путь вверх по лестнице матушка была не характерно молчалива.

Нянюшка не стала утруждать себя стуком к дверь. Повернув ручку, она тоненьким голосом окликнула:

— Эге-ге-ей, господин Козлингер! Это опять мы, как вы и думали. О, будь я на твоем месте, я бы не стала пытаться вот так выходить через окно — ты ведь на третьем этаже, а с таким мешком денег лазить по карнизам очень неудобно.

Бочком перемещаясь вдоль плинтуса, Козлингер шмыгнул обратно за свой огромный стол, очевидно надеясь, что эта ненадежная преграда хоть чуть-чуть защитит его от ведьм.

— А разве на лестнице нет тролля? — спросил он.

— Он решил порвать с издательской карьерой, — объяснила нянюшка. Усевшись, она улыбнулась ему во весь рот. — Ты ведь уже приготовил для нас деньги?

До Козлингера дошло, что он попался. Гримасы на его лице сменяли одна другую, пока он перебирал различные варианты ответа. А затем он улыбнулся — так же широко, как и нянюшка, — и плюхнулся в кресло прямо напротив неё.

— Само собой, период у издательства сейчас нелегкий, — начал Козлингер. — Можно сказать, худшего периода мне и не припомнить, — добавил он, привнеся в голос изрядную толику честной горечи.

И перевел взгляд на лицо матушки. После этого улыбка осталась на месте, но остальная часть лица господина Козлингера съехала набок.

— Понимаете ли, люди вдруг — раз! И перестали покупать книги, — поспешно продолжил он. — А одна стоимость граверных работ — это что-то зверское.

— Все мои знакомые покупают твои «Ещегодники», — возразила матушка. — По-моему, твой «Ещегодник» в Ланкре покупают все. Во всех Овцепиках покупают «Ещегодник», даже гномы. А ведь это ни много ни мало, как полдоллара. А книга Гиты тоже пользуется популярностью.

— Да, само собой, я очень рад, что она пользуется такой популярностью, но ведь ещё остаются вопросы продаж, надо платить продавцам в разнос, не говоря уже о вопросах амортизации…

— Если обращаться с «Ещегодником» экономно, он всю зиму может прослужить, — возразила матушка. — При условии, что никто не болеет, а бумага мягкая и тонкая.

— А мой Ясончик покупает аж по два экземпляра, — добавила нянюшка. — Впрочем, оно и понятно, у него ведь семья большая. Дверь туалета иногда даже не закрывается…

— Да, но видите ли, проблема в том… Я ведь не обязан ничего платить. — Последнюю реплику нянюшки Козлингер попытался проигнорировать. К этому моменту его улыбка заняла практически все лицо. — Ты, госпожа, заплатила мне, чтобы я напечатал твою книгу, и эти деньги я честно вернул. По правде говоря, мне даже кажется, что наша бухгалтерия допустила небольшую ошибку в твою пользу, однако я не стану…

Его голос ослаб и затих.

Матушка Ветровоск разворачивала лист бумаги.

— Здесь предсказания на будущий год, — начала она.

— Но откуда?..

— Я позаимствовала этот листок в твоем печатном цехе. Если хочешь, могу вернуть…

— Ну и что с этими предсказаниями?

— Они неправильные.

— В каком смысле, неправильные? Это же ведь предсказания!

— Я очень сомневаюсь, что в мае в Клатче пройдут аджиковые дожди. Обычно их сезон наступает несколько позже.

— Госпожа, а ты вообще знакома с предсказательским бизнесом? — осведомился Козлингер. — Да-да, я тебя спрашиваю. Я-то уже много лет, как печатаю предсказания.

— На год вперед я предсказывать не умею, — признала матушка. — Тут мне с тобой не состязаться. Но, как правило, очень точно угадываю, что произойдет через тридцать секунд.

— В самом деле? И что же произойдет через тридцать секунд?

Матушка сказала. Козлингер затрясся от хохота.

— О, это предсказание что надо, госпожа, ты такие перлы записывай, мы их потом издадим! — покачивая головой, воскликнул он. — Клянусь печатным станком, это настоящая жемчужина. Судя по всему, ты по мелочам не размениваешься. Это куда лучше спонтанного самовозгорания архиепископа Щеботанского! Такого ещё ни разу не было! Итак, через тридцать секунд, говоришь?

— Нет.

— Нет?

— Теперь уже через двадцать две секунды, — уточнила матушка.

Этим утром господин Бадья явился в Оперу пораньше — посмотреть, не умер ли ещё кто.

Он успел добраться до кабинета, и по дороге из теней на него не вывалилось ни единого трупа.

Честно говоря, к тому, что сейчас происходило, он был совершенно не готов. Господин Бадья любил оперу. Все в ней казалось ему таким артистическим. Он пересмотрел сотни опер, и за это время практически никто не умер — если не считать одного случая, когда некую балеринку от чрезмерного энтузиазма швырнули прямо на колени пожилому господину в партере. С ней-то ничего не случилось, но старик скончался счастливым.

Кто-то постучался.

Господин Бадья приоткрыл дверь на четверть дюйма.

— Кто умер? — спросил он.

— Никто господин Бадья! Я принес почту!

— А, это ты, Уолтер. Спасибо, спасибо. Он принял пачку писем и захлопнул дверь.

Счета. Опять счета. Оперой не надо управлять, говорили ему, там все катится само по себе. Ага, только катиться надо на чем-то. К примеру, на деньгах. Он порылся в пись…

В руке у него был конверт с гербом Оперы.

Господин Бадья смотрел на конверт, как люди смотрят на очень злого пса на очень тонком поводке.

Конверт ничего не делал и выглядел как нельзя более запечатанным.

Наконец Бадья решился выпотрошить его посредством ножа, после чего швырнул на стол, как будто опасаясь, что бумага вдруг возьмет да укусит.

Выждав некоторое время, он неуверенно протянул руку и развернул сложенное послание. Оно гласило:

«Мой дорогой Бадья!

Буду очень благодарен, если сегодня вечером Кристина исполнит роль Лауры. Уверяю, она более чем готова к этому.

Второй скрипач немного отстает. Кроме того, у меня вчера создалось впечатление, что второй акт прошел чрезвычайно безжизненно. Исполнители были как деревянные. Это плохо.

А ещё хотелось бы от себя лично поприветотвовать сеньора Базилику. Поздравляю вас с его прибытием.

С наилучшими пожеланиями,

Призрак Оперы».

— Господин Зальцелла!

Немного спустя Зальцеллу обнаружили. Он прочел записку.

— Надеюсь, вы не пойдете у него на поводу? — осведомился Зальцелла.

— Но следует признать, она и в самом деле поет великолепно.

— Вы про Агнессу?

— Ну да… да… Ты ведь и сам прекрасно понимаешь, о чем я.

— Но это не что иное, как шантаж!

— Правда? Разве он нам чем-нибудь угрожает?

— Вы позволили ей… то есть, конечно, им… вы позволили им петь вчера вечером, но разве это помогло бедному доктору Поддыхлу?

— И что ты в таком случае посоветуешь?

В дверь опять постучали — характерным стуком, как будто стучат конечностью из несоединенных суставов.

— Уолтер, можешь войти, — сказали Бадья и Зальцелла хором.

Уолтер вошел своей дерганой походкой. В руке он держал совок для угля.

— Я разговаривал с господином Ваймсом, командующим Городской Стражей, — сообщил Зальцелла. — Он уверяет, что пришлет сюда на сегодняшний вечер своих лучших людей. Переодетыми.

— А мне казалось, ты говорил, что все они ни на что не годные бездарности.

Зальцелла пожал плечами.

— Нам же надо как-то решать проблему. Кстати, вам известно, что доктора Поддыхла задушили и только после этого подвесили?

— Повесили, — автоматически поправил Бадья. — Людей вешают. А подвешивают мясо.

— В самом деле? — ответил Зальцелла. — Благодарю за информацию. Но что касается бедного доктора Поддыхла, то его, согласно всем признакам, именно задушили. А потом повесили.

— Зальцелла, у тебя и в самом деле какое-то странное чувство юмо…

— Все господин Бадья!

— Благодарю, Уолтер. Можешь идти.

— Да господин Бадья!

Уходя, Уолтер очень тщательно прикрыл за собой дверь.

— Меня пугают все эти события, — произнес Зальцелла. — И если вы не изыщете какой-то способ справиться… Господин Бадья, с вами все в порядке?

— Что? — Бадья, который как-то странно смотрел на закрытую дверь, потряс головой. — О. Да. Э-э. Уолтер…

— Что такое?

— Он… с ним все в порядке?

— Хм, он не без… своих маленьких странностей. Но Уолтер совершенно безвреден, если вы об этом. Некоторые музыканты и подсобные рабочие обращаются с ним немного жестоко… иногда посылают, знаете ли, за банкой невидимой краски или мешком дырок от гвоздей, ну, и все прочее в таком же роде. Он излишне доверчив. А почему вы спросили?

— О… так, просто задумался. Глупо, конечно.

— Да, сказать по чести, ведет он себя глупо.

— Нет, я не про то… Хотя не важно…

Матушка Ветровоск и нянюшка Ягг, скромные, неприметные старушки, покинули кабинет Козлингера и теперь так же скромно и неприметно шли по улице. По крайней мере, неприметно шла матушка. Нянюшку же слегка клонило набок.

Каждые тридцать секунд она повторяла:

— Сколько-сколько?

— Три тысячи двести семьдесят долларов и восемьдесят семь пенсов, — неизменно отвечала матушка. Вид у неё был задумчивый.

— Милый человек, правда? Перевернул все, вплоть до старых пепельниц, в поисках медяков, чтобы именно сегодня выдать нам всю сумму! — восхитилась нянюшка. — Так сколько, говоришь, там было?

— Три тысячи двести семьдесят долларов и восемьдесят семь пенсов.

— Подумать только, семьдесят долларов! Никогда такой суммы за раз в руках не держала.

— Какие семьдесят? Я же…

— Знаю, знаю. Но привыкать надо постепенно. И я вот что тебе скажу о больших деньгах. Они здорово натирают.

— Не нужно было совать кошелек в панталоны.

— Там станут искать в последнюю очередь, — вздохнула нянюшка. — И все-таки сколько там было?

— Три тысячи двести семьдесят долларов и восемьдесят семь пенсов.

— Надо бы купить копилку побольше.

— Покупай сразу камин побольше, чтобы на его полку влезла новая копилка.

— Пока что я бы не отказалась от новых панталон. — Нянюшка подпихнула матушку локтем. — Теперь, когда я разбогатела, тебе придется быть со мной повежливей.

— Разумеется, — хмыкнула матушка. Взгляд у неё был такой, как будто в мыслях она где-то далеко-далеко отсюда. — Думаешь, я этого не учла?

Она внезапно остановилась, так что нянюшка налетела на неё со всего разгону. Громко звякнуло нижнее дамское белье.

Над ними нависал фасад Оперы.

— Надо вернуться сюда, — произнесла матушка. — В восьмую ложу.

— Лом, — решительно заявила нянюшка. — И клещи номер 3.

— Этими инструментами пусть твой Невчик орудует, — возразила матушка. — Кроме того, вламываться бесполезно. Мы должны иметь право туда войти.

— Уборщицы, — задумалась нянюшка. — Можно притвориться уборщицами… Хотя нет, теперь, в моем нынешнем положении, я не могу быть просто уборщицей…

В этот самый момент у Оперы затормозил экипаж. Матушка глянула на нянюшку.

— И правда. — С голоса матушки, как масло с блина, так и капала хитрость. — Мы ведь теперь можем купить восьмую ложу.

— Не получится, — быстро откликнулась нянюшка. — Билеты в неё не продают. Боятся.

Мимо них вниз по ступенькам торопливо сбегали работники Оперы, поправляя рукава и обильно потея. Судя по всему, встречали кого-то очень важного.

— Почему? — не поняла матушка. — У них вон люди мрут как мухи, а опера должна продолжаться. Следовательно, кто-то здесь продаст собственную бабушку, если ему хорошо заплатят.

— Ну, или это будет стоить бешеных денег.

Посмотрев на победоносно воздетый нос матушки, нянюшка Ягг громко застонала.

— О, Эсме! Я ведь собиралась отложить эти деньги на старость! — На мгновение она задумалась. — Даже и так, все равно не получится. Ты взгляни на нас с тобой со стороны, разве мы похожи на людей, покупающих билеты в ложи?..

Из кареты выбрался Энрико Базилика.

— А кто сказал, что билеты будем покупать мы? — усмехнулась матушка.

— О, Эсме!

Звонок на входной двери магазина зазвонил так тоненько, как будто стыдился издавать что-то столь вульгарное, как звон. Скорее он предпочел бы вежливое покашливание.

Это был самый престижный магазин одежды во всем Анк-Морпорке. Полное отсутствие чего бы то ни было столь вульгарного, как товар, — самая верная примета престижного магазина. Редко, но с замыслом разбросанные кусочки дорогого материала лишь намекали на имеющиеся возможности.

Магазин был не из тех, в которых что-то покупают. Это был салон, где можно выпить чашечку кофе и поболтать. Не исключено, правда, что в результате немых переговоров четыре — пять ярдов тонкого и крайне дорогого материала все-таки сменят своего хозяина, но даже в этом случае не будет иметь места ничего такого грубого, как продажа, ни-ни.

— Эй, к вам покупатели пожаловали! — завопила нянюшка.

Из-за занавески показалась некая дама и внимательно обозрела посетительниц — вполне возможно, сделала она это посредством носа.

— Вы, наверное, ошиблись дверью, — произнесла она.

Мадам Зарински с детства приучали вежливо обращаться со слугами и торговцами, даже такими потрепанными, как эти две старые вороны.

— Моя подруга хочет купить платье, — ответила одна из ворон, та, что попотрепанней. — Благородное, со шлейфом и искусственной задницей.

— Черного цвета, — уточнила худенькая.

— И со всеми причиндалами, — продолжала потрепанная. — Сумочку на цепочке, пару очков на палочке и всяко разно.

— Боюсь, это будет стоить чуточку больше, чем вы планируете потратить, — улыбнулась мадам Зарински.

— И сколько эта чуточка? — спросила потрепанная.

— Видите ли, это магазин одежды для избранных.

— Поэтому мы сюда и пришли. Нам не нужны дешевые тряпки. Меня зовут нянюшка Ягг, а рядом со мной… госпожа Эсмеральда Ветровоск.

Мадам Зарински смерила госпожу Эсмеральду инквизиторским взглядом. Нельзя отрицать, эта женщина и в самом деле держалась с определенным достоинством. А смотрела прям как герцогиня.

— Из Ланкра, — уточнила нянюшка Ягг. — Если бы она захотела, то имела бы свою консерваторию, но она не хочет.

— Э-э… — Мадам Зарински решила, что до выяснения дальнейших обстоятельств лучше подыграть подозрительным клиентам. — Какой стиль вы предпочитаете, госпожа?

— Что-нибудь благородное, — тут же откликнулась нянюшка Ягг.

— А не могли бы вы определить чуточку поточнее?..

— А не покажете ли вы, что у вас есть? — предложила госпожа Эсмеральда, усаживаясь в одно из кресел. — Платье нужно для Оперы.

— О, вы покровительствуете опере?

— Госпожа Эсмеральда покровительствует всему, — решительно заявила нянюшка Ягг.

Мадам Зарински держалась так, как держатся люди её класса и воспитания. Ей с детства внушили определенный взгляд на мир. Когда мир не согласовывался с её представлениями, она немного сопротивлялась, но потом, подобно гироскопу, в конце концов восстанавливала равновесие и продолжала вращаться так, будто ничего не произошло. Если бы цивилизации пришел конец и людям ничего больше не осталось, кроме как питаться тараканами, мадам Зарински по-прежнему пользовалась бы салфеткой и смотрела свысока на тех, кто ел тараканов с ножа.

— Я, э-э, продемонстрирую вам несколько образцов, — произнесла она наконец. — Прошу прощения, я удалюсь на одну минутку.

Мигом исчезнув в лабиринте мастерских (там позолоты было куда меньше, чем в салоне), она прислонилась к стене и призвала главных портних.

— Милдред, к нам пришли две очень странные…

Она замолчала на середине фразы. Странные клиентки последовали за ней! И теперь они спокойно прогуливались по проходу между столами портних. Кивали работницам, рассматривали платья на манекенах.

Мадам Зарински быстро взяла себя в руки.

— О, прошу вас, тут не…

— Сколько стоит вот это? — палец госпожи Эсмеральды ткнулся в творение, предназначенное для вдовствующей герцогини Щеботанской.

— Боюсь, данное платье не продается…

— А сколько оно стоило бы, если бы продавалось?

— Триста долларов.

— А смотрится на все пятьсот, — заметила госпожа Эсмеральда.

— В самом деле? — замигала нянюшка Ягг. — О, а ведь и правда, а?

Платье было черным. По крайней мере, теоретически. Скажем так, его можно было сравнить с крылом скворца. Платье сшили из черного шелка и украсили янтарным бисером и блестками. Это был черный цвет, который надевают по праздникам.

— На вид примерно моего размера. Мы берем его, Гита, расплатись.

Гироскоп мадам Зарински стремительно изменил направление вращения.

— Берете? Прямо сейчас? За пятьсот долларов? И вы платите? Платите сейчас? Наличными?

— Гита, реши вопрос.

— О… Да!

Застенчиво отвернувшись, нянюшка Ягг задрала юбку. Последовала серия шорохов и резиновых «чпоков», после чего нянюшка снова повернулась, держа в руке мятый мешок.

Отсчитав пятьдесят теплых десятидолларовых банкнот, она положила их в приветственно раскрытую ладонь мадам Зарински.

— А теперь мы вернемся обратно в магазин и посмотрим на остальное, — заявила госпожа Эсмеральда. — Эти забавные страусиные перья, они мне нравятся. И ещё такая большая накидка для настоящих дам. И веер, отделанный шелком.

— Кстати, раз уж гуляем, почему бы нам не прикупить бриллиантов? — вставила нянюшка Ягг.

— Неплохая идея.

И бодрой иноходью необычные клиентки направились к выходу в основную часть салона, оставляя за собой шлейф пререканий.

Мадам Зарински уставилась на деньги у себя в руке.

Она хорошо разбиралась в старых деньгах. Над ними витал некий ореол святости — наверное, потому, что люди не расставались с ними годами. И она разбиралась в новых деньгах, сделанных выскочками, которых за последние годы в городе развелось видимо-невидимо. Но в напудренной груди мадам Зарински билось сердце настоящей анк-морпоркской лавочницы, которая твердо знает: самые лучшие деньги — эти те, которые держишь в руке ты, а не кто-нибудь другой. Самые лучшие деньги — это мои деньги, а не твои.

Кроме того, она отличалась достаточным снобизмом, а поэтому всегда путала грубость и хорошее воспитание. Богатые люди никогда не бывают сумасшедшими (они эксцентричны), и точно так же они не бывают грубыми (они честные и непосредственные).

Так что она стремглав кинулась за госпожой Эсмеральдой и её странной подругой. Соль земли, сказала она сама себе.

И поспела как раз вовремя, чтобы услышать окончание странного разговора.

— За что мне это, а, Эсме? За что меня наказывают?

— Не пойму, о чем ты, Гита?

— Так, нашло.

— Я и в самом деле не понимаю, о чем ты. Ты же сама говорила, что зашла в тупик, что у тебя голова кругом идёт и ты не знаешь, что делать с деньгами.

— Да, но я бы не возражала заходить в тупик где-нибудь в тепле, в удобном шезлонге, где много больших сильных мужчин покупали бы мне шоколад и добивались от меня взаимности.

— На деньги счастье не купишь, Гита.

— А кто сказал «покупать»? Всего лишь взять в аренду, на пару-другую неделек.

Агнесса встала поздно. В ушах у неё все ещё звенела музыка. Она оделась как во сне. Однако сначала, на всякий случай, завесила зеркало покрывалом.

В столовой полдюжины балерин питались одной веточкой сельдерея и над чем-то хихикали.

Был там и Андре. Рассеянно ковыряя еду, он изучал лист с нотами. Время от времени он с видом человека, лишь физически находящегося здесь, в этой суетной столовой, делал взмах ложкой, потом клал её и записывал несколько нот.

Прямо посреди очередной музыкальной фразы он заметил Агнессу и широко улыбнулся.

— Доброе утро. У тебя усталый вид.

— Э-э… Да.

— Ты пропустила все веселье.

— …В самом деле?

— Приходили стражники. Разговаривали со всеми, задавали много вопросов и очень медленно записывали ответы.

— И какие же вопросы они задавали?

— Ну, зная нашу Стражу, можно предположить что-нибудь вроде: «Это ведь ваших рук дело?» Они не слишком быстро соображают.

— О. Значит ли это, что сегодняшнее представление отменено?

Андре засмеялся. Смех у него был довольно приятный.

— Вряд ли. Не думаю, что существуют обстоятельства, при которых господин Бадья отменит представление, — произнес он. — Даже если люди и в самом деле мрут как мухи.

— А почему нет?

Он объяснил.

— Но это же отвратительно! — воскликнула Агнесса. — Ты хочешь сказать, публика приходит именно потому, что может случиться нечто плохое?

— Боюсь, такова человеческая природа. Разумеется, некоторые придут послушать Энрико Базилику. А кроме того… похоже, Кристина становится популярной… — Он скорбно посмотрел на Агнессу.

— Я ничего не имею против, честно, — солгала Агнесса. — М-м-м… а ты давно здесь работаешь?

— Всего несколько месяцев. А прежде… я давал уроки музыки детям серифа клатчского.

— М-м-м… и что ты думаешь о Призраке? Андре пожал плечами.

— Наверное, какой-нибудь сумасшедший.

— М-м-м… а ты не знаешь, он, случаем, не поет? Ну, в смысле, он хорошо поет?

— Я слышал, он посылает нашему директору записочки с критикой. Некоторые девушки утверждают, будто слышали ночью чье-то пение. Но они ведь вечно болтают глупости.

— М-м-м… а в здании случайно нет тайных ходов?

Андре посмотрел на Агнессу, склонив голову набок.

— Кто тебе это сказал?

— Прошу прощения?

— Кое-кто из девушек поговаривает, будто такие тайные ходы действительно существуют. Эти же девушки, разумеется, утверждают, что видят Призрака постоянно. Иногда даже в двух местах одновременно.

— Но почему они видят его чаще других?

— Наверное, ему доставляет удовольствие смотреть на молодых красоток. Они вечно практикуются в самых неподходящих местах. Не говоря уж о том, что от голода они и так полусумасшедшие.

— А тебя разве Призрак не интересует? Ведь в Опере убивают людей!

— Ходят слухи, что все это могло быть делом рук доктора Поддыхла.

— Но ведь его тоже убили!

— А может, он сам повесился? В последнее время доктор выглядел очень угнетенным. Да он и всегда был со странностями. Нервный такой. Однако без него будет трудновато. Вот, я принес тебе старые программки. Может, что-то пригодится, ты ведь не очень давно в Опере.

Агнесса смотрела на него невидящим взглядом.

Был человек — и нет человека. А люди первым делом думают о том, сколько теперь будет проблем и как бы его побыстрее заменить.

Шоу должно продолжаться. Все это говорят. Здесь эту фразу повторяют на каждом шагу. Частенько с улыбкой, но за маской улыбки таится серьезность. При этом никто не уточняет, почему оно должно продолжаться. Но вчера, когда хористы возмущались и требовали денег, все знали, что они все равно не откажутся петь. Это была не более чем игра.

Шоу продолжалось. Она слышала множество историй на эту тему. К примеру, о шоу, продолжавшемся во время пожара, когда ревущее пламя испепелило полгорода, когда на город словно бы из ниоткуда свалился дракон, когда Анк-Морпорк сотрясали кровавые уличные беспорядки. Рухнули декорации? Шоу продолжается. Скончался ведущий тенор? Обратись к зрителям: может, найдется среди них студент консерватории, который знает партию, и дай ему Великий Шанс — паренек с радостью за него ухватится, а предшественник пускай себе стынет за кулисами. Но почему? В конце концов, это ведь не более чем представление. В нем нет ничего такого важного. И все же… шоу продолжается. Все принимают это как данность и даже не задумываются над истинностью или ложностью высказывания. Как будто в головах у людей сплошной туман.

И все же… ночью кто-то учил её петь. И таинственный незнакомец распевал на сцене, когда все давно уже разошлись. Агнесса попыталась представить себе, что этот голос принадлежит убийце. Не получилось. Может, она тоже заразилась этим туманом в голове и просто не хочет, чтобы это был убийца? Каким человеком надо быть, чтобы, с одной стороны, так тонко чувствовать музыку, а с другой — убивать людей направо-налево?

Агнесса праздно перелистывала старую программку, когда её внимание вдруг привлекло одно имя.

Она быстро перелистала следующие странички. То же имя встретилось ещё несколько раз, в списке исполнителей. Не на каждом представлении и не на главных ролях, но оно было там. Как правило, этот человек играл хозяев гостиницы или слуг.

— Уолтер Плюм? — повторила она. — Уолтер? Но… он ведь не поет?

Протянув программку собеседнику, она указала пальцем на имя.

— Что? О нет! — Андре рассмеялся. — О боги… наверное… наверное, это просто имя такое, вроде как подходящее для программки. Иногда актеру приходится выступать в очень маленькой роли, и, может, он не хочет, чтобы эту роль связывали с его именем… Наверное, в таком случае в программке пишут, что роль исполняет Уолтер Плюм. Во многих театрах есть такое имя. Вроде А.Н. Оним. Удобно для всех.

— Но… почему именно Уолтер Плюм?

— Думаю, это началось как шутка. Разве можно представить себе Уолтера Плюма на сцене? Андре ухмыльнулся. — В этом его дурацком берете?

— А что он сам об этом думает? Ведь используют его имя!

— Ну, вряд ли он против. Хотя кто может знать…

Тут со стороны кухни послышался грохот, хотя больше он напоминал крещендо — долгое растянутое звяканье, сопровождающее начало опрокидывания горы тарелок. Оно продолжается, пока кто-то пытается остановить процесс, обогащается новой, отчаянной темой, когда этот человек осознает, что у него не три руки, и заканчивается «шурум-бурум-шурум» одной-единственной чудом уцелевшей тарелки, вращающейся и вращающейся на полу.

— Уолтер Плюм! — разгневанно воскликнул женский голос.

— Простите госпожа Скоба!

— Он ещё цепляется за кастрюлю, проклятая тварь! Отпусти, говорю, жалкое насеко…

Судя по звуку, теперь на пол посыпались столовые приборы. Потом послышался резиновый «чпок».

— Куда, где?!

— Не знаю госпожа Скоба!

— Мерзкий котяра, а ты как сюда попал?!

Повернувшись к Агнессе, Андре печально улыбнулся.

— Пожалуй, она слегка перегибает палку, обзывая его такими словами, — сказал он. — Бедняга слегка не в своем уме.

— Честно говоря, все, кого я здесь встретила, подпадают под это определение, — пожала плечами Агнесса.

Андре опять ухмыльнулся.

— Согласен, — кивнул он.

— Я к тому, что все здесь ведут себя так, словно, кроме музыки, на свете вообще ничего не существует! Сюжеты опер абсолютно глупы! В половине историй все держится на том, что человек не узнает собственную жену или служанку просто потому, что та надела крохотную маску! Толстые дамы исполняют роли чахоточных девиц! А игра актеров? Разве это можно назвать игрой?! Ничего удивительного, что все принимают как данность, когда я пою вместо Кристины, — по сравнению с тем, что творится в самой опере, это практически нормально! Здесь у всех искаженное оперовоззрение! И на двери следовало бы повесить табличку: «Здравый смысл оставьте за порогом»! Если бы не музыка, все это выглядело бы просто нелепо!

Внезапно Агнесса осознала, что Андре смотрит на неё с типично оперным выражением лица.

— Разумеется, ведь так оно и есть. Ведь важно только шоу, — сказала она уже спокойнее. — Все это сплошное представление.

— Опера и не претендует на реалистичность, — произнес Андре. — Именно этим она отличается от театра. Здесь никто не говорит тебе: «А сейчас притворись, что это поле боя, а тот парень в картонной короне на самом деле король». Единственное предназначение сюжета здесь — это заполнить промежуток до следующей арии.

Перегнувшись через стол, Андре взял её руку в свою.

— Должно быть, для тебя это большое потрясение, — сказал он.

Никогда прежде ни один мужчина не прикасался к Агнессе, разве только чтобы отпихнуть её в сторону или отобрать конфету.

Она поспешно выдернула свою руку.

— Я, э-э, лучше пойду, порепетирую…

Она почувствовала, как краснота начинает свое победоносное шествие снизу вверх.

— Тебе и в самом деле замечательно удается партия Йодины, — похвалил Андре.

— Я, э-э, занимаюсь с частным преподавателем.

— Тогда он настоящий спец в опере, помяни мои слова.

— Думаю… думаю, так оно и есть.

— Эсме?

— Да, Гита?

— Не то чтобы я жалуюсь…

— Но?

— …Но почему не я изображаю из себя богатую покровительницу оперы?

— Потому что в тебе нет ничего особенного. Таких, как ты, везде полно, Гита.

— А. Ну ладно. — Подвергнув высказывание некоторому обдумыванию, нянюшка Ягг не увидела ни единой неточности, способной повлиять на судебный вердикт. — Тогда все честно.

— Знаешь, я от происходящего не очень-то и в восторге…

— Обработать госпоженоги? — Маникюрщица уставилась на башмаки матушки и начала вспоминать, где у них в кладовке хранится молоток.

— Должна признать, прическа хороша, — заметила нянюшка.

— У госпожи восхитительные волосы! — воскликнула парикмахерша. — В чем ваш секрет?

— Смотри, чтоб в воде, которой моешься, не плавали головастики, — поделилась матушка. — Кто знает, что они там… — Матушка посмотрела поверх раковины на отражение в зеркале, повернулась одним боком, другим. Поджала губы. — Гм-м, — наконец подвела итог она.

На другом конце матушки маникюрше наконец удалось стянуть с её ног башмаки и чулки. И, к огромному изумлению, вместо мозолистых и артритных страшилищ её взору открылись идеальные ножки. Маникюрша даже не знала, с чего начать, потому что делать тут было решительно нечего, но маникюр стоит двадцать долларов, и в таких обстоятельствах лучше пошевелить мозгами и найти себе какое-нибудь занятие.

Нянюшка сидела возле груды покупок и записывала на клочке бумажки расходы. Она не обладала матушкиным даром обращаться с цифрами. Непокорные козявки крутились-вертелись под огрызком карандаша как хотели и все время неправильно складывались.

— Эсме? По-моему, мы уже истратили… долларов где-то с тысячу, и это не считая экипажа. И госпоже Ладе мы ещё не заплатили за комнату.

— Ты сама сказала: чтобы помочь девушке из Ланкра, не пожалеешь ничего.

«Деньги — это, по-твоему, ничего?» — хотела было возразить нянюшка, но тут же разругала себя в пух и прах за такие мысли. Одно хорошо: район нижнего белья существенно полегчал.

Труженицы женской красоты пришли к соглашению, что сделали все, что было в их силах. Матушка повернулась во вращающемся кресле.

— Ну, как тебе? — осведомилась она. Нянюшка Ягг вытаращила глаза. В жизни ей довелось видеть немало странных вещей, некоторые из них даже дважды. Она видела эльфов, ходячие камни. Она была свидетельницей, как подковывают единорога. Как-то раз ей на голову упал целый дом. Но она никогда не видела матушку Ветровоск нарумяненной.

Вся известная ей брань, служившая для выражения шока и удивления, внезапно испарилась, и нянюшка неожиданно для себя самой прибегла к древнему проклятию, которое так любила её бабушка.

— Чтоб мне умадрагориться! — воскликнула она.

— У мадам чрезвычайно гладкая кожа, — заметила девушка, накладывавшая косметику.

— Знаю, — кивнула матушка. — С этим, видно, ничего не поделать.

— Чтоб мне умадрагориться! — повторила нянюшка.

— Пудра и тушь, — усмехнулась матушка. — Ха. Ещё одна маска. Ну что ж… — Она наградила парикмахершу ужасной улыбкой. — Сколько мы вам должны? — спросила она.

— Э-э… как насчет тридцати долларов? — робко произнесла парикмахерша. — Это нормальная це…

— Выдай этой жен… этому мужчине тридцать долларов и ещё двадцать за беспокойство, — велела матушка, вставая и придерживая прическу.

— Пятьдесят долларов? Да за пятьдесят долларов можно купить всю их парикмахерскую, ни одна прическа столько не…

— Гита!

— Ладно, ладно. Звиняйте, мне только надо в банк сходить.

Скромно отвернувшись, она приподняла подол юбки…

…Диньдиньдиньдиньзвонзвонбряк…

…И повернулась обратно, зажимая горсть монет.

— Благодарю, добрая госпо… дорогой господин, — кисло сказала она.

Снаружи ждал экипаж. Самый лучший, какой только матушка сумела нанять за нянюшкины деньги. Ливрейный лакей распахнул дверь. Нянюшка помогла подруге забраться внутрь.

Карета тронулась.

— Поедем прямо к госпоже Ладе. Мне надо переодеться, — сказала матушка. — А потом в Оперу. У нас в запасе не так уж много времени.

— С тобой все в порядке?

— Никогда не чувствовала себя лучше. — Парой ловких касаний матушка поправила прическу. — Гита Ягг, ты ведь не была бы ведьмой, если бы не умела делать скоропалительные выводы, верно?

— О да, — кивнула нянюшка.

В этом не было ничего постыдного. Иногда просто нет времени ни на что, кроме как прыгнуть, не думая ни о чем. Иногда надо довериться опыту, интуиции и прыгнуть. С места нянюшка могла взять довольно высокое решение.

— Так что, наверное, по поводу Призрака у тебя тоже появились кое-какие мыслишки?

— Ну… вроде как представление, да…

— А может, даже имя?

Нянюшка неловко заерзала — и не столько из-за неудобств, причиняемых денежными мешками под юбкой.

— Признаюсь, одна мысль у меня мелькнула. Скорее даже… ощущение. То есть не могу утверждать с уверенностью…

Матушка кивнула.

— Да. Все очень аккуратно подстроено. Одна сплошная ложь.

— Вчера вечером ты сказала, что все поняла.

— Ну да, тут сплошная ложь. Такая же ложь, как с масками.

— А что за ложь с масками?

— Говорят, маски скрывают людские лица.

— Ну и что? Маски и в самом деле скрывают лица! — удивилась нянюшка Ягг.

— Не лица, а лицо. Только то, что снаружи.

Никто не обращал на Агнессу особого внимания. Сцену готовили к сегодняшнему представлению. Оркестр репетировал. Стайку балерин загнали в балетный класс. В прочих помещениях люди, перекрикивая друг друга, распевали арии. Но от Агнессы никому ничего не было нужно.

«Я просто ходячий голос», подумала она.

Поднявшись по лестнице в свою каморку, она села на кровать. Занавески были все ещё задернуты. В полумраке светились странные розы. Она спасла их из мусорной корзины потому, что они были так красивы, однако в каком-то смысле она бы предпочла, чтобы этих цветов вообще тут не было. Тогда можно было бы убедить себя, что происшедшее — всего-навсего игра её воображения.

Из комнаты Кристины не доносилось ни звука. Сказав себе, что на самом деле это все равно её комната и она лишь пустила туда Кристину на время, Агнесса отправилась на разведку.

В комнате царил беспорядок. Кристина встала, оделась — или это тщательный, но чересчур старательный вор обшарил в комнате каждый ящичек, каждую полочку? — и была такова. Букеты, расставленные накануне вечером по самым разнообразным банкам и горшкам, были на месте. Те, для которых сосуда не нашлось, тихонько увядали там, где их бросили.

Агнесса вдруг поняла, что пытается сообразить, где бы найти ещё кувшинов, и возненавидела себя за это. Это как будто ругаться словечками типа «дрянь». А ещё можно написать на себе «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ» и улечься на пороге вселенной. В этом нет ничего веселого — быть хорошим человеком. А также… иметь чудесные волосы.

Но Агнесса все равно отправилась и разыскала для увядающих цветов кувшины. Потом вернулась к себе.

В комнате доминировало зеркало. Ей даже казалось, что каждый раз, когда она в него смотрится, оно немного увеличивается в размерах.

Итак, пришла пора узнать правду.

С бешено колотящимся сердцем Агнесса ощупала края зеркала. Ощутила небольшую выпуклость. Выпуклость смотрелась как часть рамы, но когда пальцы коснулись её, раздался щелчок и зеркало чуть-чуть вдвинулось внутрь. Когда же Агнесса надавила на зеркало, оно подалось.

Агнесса выдохнула. И шагнула внутрь.

— Это омерзительно! — воскликнул Зальцелла. — Это потакание самым извращенным вкусам!

Господин Бадья пожал плечами.

— Но мы ведь не пишем на афишах: «Вполне Возможно, Вы Даже Увидите, Как На Сцене Кого-Нибудь Придушат», — возразил он. — Однако новости распространяются очень быстро. А люди любят… драму.

— Вы хотите сказать, Стража не хочет, чтобы мы закрывались?

— Вот именно. На представлении будут дежурить стражники. Мы должны положиться на них. Они предпримут все необходимые меры безопасности.

— О, нисколько не сомневаюсь. Собственной безопасности.

— Мне все это нравится ничуть не больше, чем тебе, однако у нас нет выхода. Вся надежда на Стражу. Кроме того, если мы отменим представление, народ взбунтуется. В Анк-Морпорке всегда ценили зрелища, будоражащие кровь. Билеты распроданы почти полностью. Шоу должно продолжаться.

— О да, — скривился Зальцелла. — Может, мне перерезать глотку-другую во втором акте? Чтобы уж точно никого не разочаровать?

— Разумеется, ничего такого не требуется, — покачал головой Бадья. — Смертельные случаи нам не нужны. Но…

Это «но» повисло в воздухе, как доктор Поддыхл.

Зальцелла всплеснул руками.

— Так или иначе, я чувствую, худшее уже позади, — закончил Бадья.

— Надеюсь.

— А где сеньор Базилика?

— Госпожа Плюм показывает ему его гримерную.

— А разве госпожу Плюм не убили?

— Нет, с сегодняшнего утра ещё не нашли ни одного покойника.

— А вот это хорошая новость.

— Безусловно, тем более что времени уже целых десять минут первого, — произнес Зальцелла с иронией, которую, впрочем, Бадья пропустил мимо ушей. — Думаю, стоит пригласить его на обед. Прошло добрых полчаса с тех пор, как он последний раз перекусывал.

Бадья кивнул. Когда главный режиссер вышел, он ещё раз тайком проверил ящики стола. Писем не было. А вдруг все действительно закончилось? И преступником на самом деле был доктор?

Кто-то четыре раза стукнул в дверь. Только один человек на свете способен был стукнуть четыре раза без какого-либо подобия ритма.

— Уолтер, можешь войти.

Уолтер Плюм проковылял в комнату.

— Там дама! — сообщил он. — Хочет видеть господина Бадью!

Нянюшка Ягг сунула голову в дверной проем.

— Э-ге-гей! — крикнула он. — Это всего лишь я.

— Гм-м… госпожа Ягг, не так ли? — произнес Бадья.

Что-то в этой женщине вызывало легкое беспокойство. Он не помнил, чтобы её имя фигурировало в списке служащих. С другой стороны, она совершенно очевидно пришлась здесь ко двору, она не мертва и прилично заваривает чай. И какое ему дело, что ей за это не платят?

— Силы небесные, и вовсе я не дама, — продолжала нянюшка Ягг. — Я, как утверждают авторитетные источники, самая что ни на есть обычная, таких, как я, что грязи. Нет, дама ожидает в фойе. Я подумала, лучше будет заглянуть и предупредить тебя.

— Предупредить меня? Предупредить о чем? На сегодняшнее утро у меня больше встреч не назначено. И кто такая эта дама?

— Ты когда-нибудь слышал о госпоже Эсмеральде Ветровоск?

— Нет. А что, должен был?

— Знаменитая покровительница оперы. У неё кругом консерватории, — доверительно сообщила нянюшка. — И банки с деньгами.

— В самом деле? Но я должен…

Бадья выглянул в окно. У парадного подъезда стоял экипаж с четверкой лошадей. Карету столь щедро украшали архитектурные излишества в стиле рококо, что непонятно было, как она вообще может двигаться.

— Послушай, госпожа Ягг, я… — начал было он. — Это и в самом деле очень неудоб…

— Она не из тех, кого можно заставлять ждать, — заявила с абсолютной честностью нянюшка. А потом, поскольку матушка все утро действовала ей на нервы и поскольку неловкость, пережитая у госпожи Лады, ещё не совсем улеглась, а ещё из-за того, что была в нянюшке озорная такая черточка (в милю шириной), — так вот, из-за всего этого она добавила: — Говорят, в молодости она была знаменитой куртизанкой. И поговаривают, она уже тогда не любила, чтобы её заставляли ждать. Теперь она, само собой, на пенсии. По слухам.

— Знаешь, я побывал в большинстве опер нашего мира и ни разу о ней не слышал, — задумался Бадья.

— О, насколько мне известно, она предпочитает делать свои пожертвования тайно.

Стрелка внутреннего компаса господина Бадьи крутанулась и остановилась прямо напротив направления «Деньги».

— Тогда пригласи её, — сказал он. — Пожалуй, несколько минут я смогу ей уделить…

— Никто и никогда не уделял госпоже Эсмеральде меньше чем полчаса, — нянюшка подмигнула Бадье. — Так я пошла за ней, да?

Она заторопилась прочь, таща за собой Уолтера.

Господин Бадья уставился ей вслед. Потом, после минутного размышления, встал и, посмотрев в зеркало над камином, разгладил усы.

Услышав звук отворяемой двери, он повернулся с самой лучезарной улыбкой, какую только мог изобразить.

Улыбка лишь самую малость померкла, когда в кабинет вошел Зальцелла, толкающий перед собой внушительную тушу сеньора Базилики. Рядом, как маленький буксирчик, суетился коротышка управляющий делами сеньора, он же переводчик.

— А, сеньор Базилика, — поприветствовал Бадья. — Надеюсь, гримерные вам понравились?

Базилика бессмысленно улыбался, пока переводчик втолковывал ему что-то на бриндизийском, после чего милостиво ответил.

— Сеньор Базилика говорит, что гримерные хороши, но та, что побольше, недостаточно большая, — перевел управляющий делами.

— Ха-ха, — рассмеялся Бадья и тут же умолк, заметив, что никто больше не смеется. — Фактически, — поторопился он исправить ошибку, — уверен, сеньор Базилика будет рад услышать, что наши повара особенно постарались, чтобы…

В дверь опять постучали. Он быстро пересек кабинет и дернул за дверную ручку.

На пороге стояла матушка Ветровоск, однако стояла она там недолго. Отпихнув Бадью в сторону, госпожа Эсмеральда вихрем ворвалась в кабинет.

Из горла сеньора Базилики послышались булькающие звуки.

— Кто из вас Бадья? — повелительно осведомилась матушка.

— Э-э… я…

Сняв перчатку, матушка величественно протянула руку.

— Тысяча извинений, — сказала она. — Я не привыкла, чтобы важные особы сами открывали двери. Меня зовут Эсмеральда Ветровоск.

— Как очаровательно. Я так много наслышан о вашей персоне, — соврал Бадья. — Прошу позволения представить вас. Вы, без сомнения, знакомы с сеньором Базиликой?

— Разумеется, — кивнула матушка, глядя Генри Лежебоксу прямо в глаза. — Уверена, сеньор Базилика не забыл многие счастливые минуты, которые мы провели вместе в других оперных театрах мира, названия которых, впрочем, я даже не упомню.

Выдавив из себя улыбку, Генри сказал что-то своему переводчику.

— Поразительно, — перевел тот. — Сеньор Базилика сообщает, что с неизбывной нежностью вспоминает многочисленные встречи с вами в других оперных театрах мира, названия которых, впрочем, он тоже не может припомнить.

Приложившись к матушкиной руке, Генри умоляюще посмотрел снизу вверх.

«Но как он на неё смотрит, — подумал Бадья. Не удивлюсь, если в прошлом между ними…»

— О. Э. А это господин Зальцелла, наш главный режиссер, — опомнился он.

— Весьма польщен.

Зальцелла, глядя матушке прямо в глаза, крепко пожал ей руку. Она кивнула.

— И какой предмет ты первым делом схватил бы, спасаясь из горящего дома? — осведомилась она.

Он вежливо улыбнулся.

— А что бы вы хотели, чтобы я схватил, госпожа?

Задумчиво кивнув, она отпустила его руку.

— Могу я предложить вам что-нибудь выпить? — сказал Бадья.

— Немного шерри, — ответила матушка. Пока Бадья наливал напиток, Зальцелла бочком придвинулся к нему.

— Откуда она на нас свалилась?

— По всей видимости, она купается в деньгах, — прошептал Бадья. — И обожает оперу.

— Никогда о ней не слышал.

— Зато сеньор Базилика слышал, и для меня этого достаточно. Постарайся их как-нибудь развлечь, а я пойду распоряжусь насчет обеда. Отворив дверь, он споткнулся о нянюшку Ягг.

— Прошу прощения! — нянюшка встала и одарила его радостной улыбкой. — Эти ручки уморишься полировать, а?

— Э-э, госпожа…

— Ягг.

— …Да, конечно, Ягг, не могла бы ты сбегать на кухню и сказать госпоже Скобе, что на обеде будет присутствовать ещё одна персона.

— Одна нога здесь, другая там!

Нянюшка поспешила на кухню. Бадья одобрительно кивнул. Какая милая пожилая дама, подумал он. На неё всегда можно положиться.

Ход был не совсем тайный. Когда комнату делили на две части, между стенами осталось пространство. Оттуда можно было выйти на лестницу, на совершенно обычную лестницу, на которую даже лился засаленный дневной свет, с трудом просачивающийся сквозь поросшие грязью окна.

Агнесса испытала смутное разочарование. Она ожидала, что это будет настоящий потайной ход, возможно, с парой-другой факелов, таинственно мерцающих в своих загадочных литых подставках. Но эту лестницу в свое время всего лишь отделили от остального помещения стеной. Она вовсе не была потайной, а просто-напросто всеми забытой.

В углах покачивалась паутина. С потолка свисали коконы засушенных мух. Пахло давно умершими птицами.

Однако по пыльному полу шла четкая протоптанная дорожка. Кто-то несколько раз пользовался этой лестницей.

Агнесса некоторое время сомневалась, не зная, пойти вверх или вниз, и в конце концов решила направиться вверх. Путешествие оказалось не из длинных — после ещё одного пролета она уперлась в люк, который, однако, даже не позаботились запереть.

Толкнув дверцу, она заморгала, привыкая к неожиданно яркому свету. Волосы трепал ветер. На неё в упор смотрел голубь. Она высунула голову наружу, на свежий воздух, и голубь отлетел чуть в сторонку.

Люк выходил на крышу оперы и был всего лишь одним из бесконечного множества вентиляционных отверстий, труб и других люков.

Агнесса вернулась обратно на лестницу и зашагала вниз. Как вдруг услышала голоса…

Старая лестница не была полностью забыта. Кто-то счел, что она ещё может быть полезна в качестве вентиляционной шахты. Сюда просачивались голоса, гаммы, отдаленное музицирование, обрывки разговоров… Кристина словно бы плыла сквозь слои звуков, путешествовала сквозь огромный звуковой сэндвич.

Грибо, восседая на кухонном шкафу, с интересом следил за представлением.

— Возьми половник! — посоветовал рабочий сцены.

— Им не достать! Уолтер!

— Да госпожа Скоба?

— Передай-ка метлу!

— Да госпожа Скоба!

Грибо задрал голову и посмотрел на высокий потолок, к которому лепилось что-то вроде плоской десятиконечной звезды.

Из середины звезды смотрели очень испуганные глаза.

— «Опустите в кипяток», — процитировала госпожа Скоба. — Именно так сказано в поваренной книге. Там не сказано: «Будьте осторожны, он ухватится за края кастрюли и попытается удрать»…

Она замахала метлой. Кальмар отпрянул.

— И спагетти тоже получились никуда не годные, — бормотала она. — Я их жарила несколько часов, а они, проклятье, все равно твердые, как ногти.

— Эге-ге-ей, это всего лишь я. — В дверном проеме показалась голова нянюшки Ягг. Нянюшка могла быть настолько обаятельной, что даже те, кто в глаза её до сих пор не видел, сразу верили, что это действительно всего лишь она. — Небольшие неприятности, а?

Нянюшка окинула взглядом поле боя (включая потолок). В воздухе чувствовался сильный запах паленых макарон.

— О, — поняла она. — Спецзаказ для сеньора Базилики?

— Должен был быть, — поправила повариха, время от времени взмахивая метлой. — Но эта чертова штуковина никак не хочет спускаться, и все тут.

На длинной железной плите побулькивали горшки. Нянюшка кивнула в их направлении.

— А что остальные будут есть? — спросила она.

— Баранину с клецками, — ответила повариха.

— А! Хорошая еда, без обмана, — похвалила нянюшка, сторонница натуральной, полной жиров кухни.

— И «вареньевые чертики» на десерт, но я так умучилась с распроклятой зверюгой, что даже ещё не начинала их готовить!

Нянюшка осторожно вынула из рук поварихи метлу.

— Знаешь что, — предложила она, — давай так: ты готовишь клецки на пятерых, а я по-быстрому стряпаю десерт. Пойдет?

— О, это очень мило с твоей стороны, госпожа…

— Ягг.

— Варенье в банке на…

— Варенье мне не понадобится! Нянюшка посмотрела на полку со специями, ухмыльнулась, после чего скромно укрылась за столом…

…Дзиньдзиньдзинодзинь…

— …А шоколад у тебя есть? — спросила она, извлекая из потайного укрытия некую книжку. — У меня тут есть один рецептик, очень подойдет к случаю…

Лизнув палец, она открыла страницу пятьдесят три. Шоколадный Восторг С Особым Кремом-Секретом.

Ага, подумала нянюшка, это будет весело.

Люди всегда забывают простую истину: люди, вознамерившиеся преподать им урок, знают о людях кое-что такое, что самим людям неизвестно.

Агнесса все спускалась по той самой всеми забытой лестнице. До неё доносились обрывки разговоров.

Это было… очень волнующе.

Никто не говорил ничего важного. Ни о каких скрытых преступлениях она не узнала. Просто звуки обычного дня. Но это были тайные звуки.

И слушать их, конечно, было неправильно.

Агнессу воспитали в представлении, что есть много неправильных, плохих вещей. Плохо подслушивать под дверью, плохо смотреть людям прямо в глаза, плохо перебивать, огрызаться, выставляться…

Но за этими стенами она могла быть той Пердитой, которой всегда мечтала быть. Пердита плевать хотела на правила. Пердита всегда добивалась своего. Пердита могла носить все, что пожелает. Пердита Икс Нитт, повелительница тьмы, царица крутизны, могла сколько хочет слушать, как живут другие люди. И она никогда, никогда не была хорошей девочкой.

Агнесса знала, что пора возвращаться обратно, в комнату. Что бы ни крылось в сумрачных глубинах, куда вела забытая лестница, лучше пусть оно и дальше там кроется.

Но Пердита спускалась все глубже и глубже. Агнесса не отставала.

Распитие освежающих напитков проходило, как показалось Бадье, очень даже бодро. Присутствующие вели вежливую беседу, и до сей поры никого, абсолютно никого не прикончили.

А ещё было очень приятно увидеть слезы благодарности в глазах сеньора Базилики, когда ему сообщили, что повариха готовит специально для него особые бриндизийские блюда. Это известие, по всей видимости, потрясло его до глубины души.

Кроме того, обнадеживал факт его знакомства с госпожой Эсмеральдой. В этой женщине было нечто, вселявшее в Бадью тревогу и растерянность. Почему-то ему было несколько трудно вести с ней беседу. Напрашивающемуся разговорному гамбиту: «Привет, насколько мне известно, у вас денег куры не клюют, так не поделитесь ли с нами?» — недоставало некоторой тонкости.

— Итак, э-э, госпожа, — рискнул начать он, — что привело вас, э-э, в наш город?

— Я подумала, может, стоит заехать сюда потратить чуток денег, — откликнулась матушка. — У меня их, знаешь ли, навалом. Без конца только и делаю, что покупаю новые банки. Денег все прибавляется и прибавляется, никаких банок не напасешься.

Где-то в глубине измученного мозга господина Бадьи часть его личности присвистнула и щелкнула каблуками.

— Ну, если я могу чем-нибудь помочь… — промурлыкал он.

— Вообще говоря, можешь, — кивнула матушка. — Я как раз думала о…

Тут прозвучал гулкий гонг.

— О! — воскликнул господин Бадья. — А вот и наш обед.

Он услужливо протянул руку матушке. Некоторое время матушка непонимающе таращилась на неё, пока не вспомнила о своей роли.

Рядом с кабинетом Бадьи располагалась небольшая — только для избранных — столовая. Там вошедшие обнаружили стол, накрытый на пять персон, и нянюшку Ягг, весьма очаровательную в своей кружевной наколке официантки.

Нянюшка присела в бодром реверансе.

Из горла Энрико Базилики вырвался полузадушенный хрип.

— Прошу прощения, возникла небольшая проблема, — сказала нянюшка.

— Кто умер? — тут же спросил Бадья.

— О нет, никто не умер, — успокоила его нянюшка. — Я об обеде: он, видите ли, все ещё жив и висит на потолке. А спагетти обуглились. А я и говорю госпоже Скобе, мол, может, это и заграничное блюдо, но вряд ли оно должно хрустеть…

— Это ужасно! Такое обращение с почетным гостем! — возмутился Бадья. Он повернулся к переводчику. — Пожалуйста, передай сеньору Базилике, что мы немедленно посылаем за свежими спагетти. А у нас что на обед, госпожа Ягг?

— Жареная баранина с клецками.

На этот раз хрип издала изголодавшаяся глотка Генри Лежебокса, прятавшаяся за личиной сеньора Базилики.

— И блины с маслом тоже удались на славу, — продолжала нянюшка.

Бадья, озадаченный, огляделся.

— Здесь что, где-то поблизости собака? Что это за звуки? — спросил он.

— Сказать по правде, лично я против того, чтобы потакать певцам, пусть даже известным и знаменитым, — заявила матушка Ветровоск. — Что за вычурная еда! Никогда о такой не слышала! Почему бы не дать ему самой обычной баранины? Пусть ест то, что едим все мы!

— О, госпожа Эсмеральда, вряд ли можно так обращаться с… — начал Бадья.

Локоть Энрико ткнул переводчика специальным тычком, недвусмысленно намекающим, что, если он не проявит бдительность, баранина с клецками исчезнет, как мираж. Сам же сеньор Базилика пророкотал нечто очень выразительное.

— Сеньор Базилика говорит, что будет более чем счастлив попробовать настоящую анк-морпоркскую еду, — поспешно сообщил переводчик.

— Нет, мы просто не можем допус… — начал Бадья.

— Более того, сеньор Базилика настаивает, чтобы его желание попробовать настоящую анк-морпоркскую еду было удовлетворено.

— Хорошо. Си, — подтвердил Базилика.

— Отлично, — заключила матушка. — И раз уж пошло такое дело, налейте ему пива! — Она игриво ткнула тенора в живот, погрузив палец до второго сустава. — Слушай, через пару дней ты превратишься в настоящего местного жителя!

На смену деревянным ступеням пришли каменные.

У него огромная пещера где-то под зданием Оперы, заявила Пердита. Там горят сотни свечей, отбрасывая волнующие, но в то же время романтические отблески на… о да, на озеро, а посредине накрыт стол, сверкающий хрусталем и серебром, и, разумеется, у него огромный, да-да, большущий орган…

Агнесса в темноте густо покраснела.

…На котором он виртуозно играет оперную классику.

Там, должно быть, очень мокро, в ответ заметила Агнесса. И кругом крысы.

— Ещё клецку, сеньор? — предложила нянюшка Ягг.

— Ммфммфммф!

— Да хоть пять, мне не жалко.

Это было очень познавательно — наблюдать, как Энрико Базилика питается. Не то чтобы он глотал еду, даже не позаботившись её пережевать, но ел он беспрерывно, как человек, твердо вознамерившийся заниматься этим весь день по принципу производственного конвейера. Салфетку сеньор Базилика аккуратно заткнул за воротник. Пока текущая партия подвергалась тщательному пережевыванию, на вилку загружалась следующая порция. Тем самым время между глотками максимально сокращалось. Даже нянюшка, для который метаболизм ради метаболизма был не в новинку, впечатлилась этим зрелищем. Энрико Базилика ел как человек, наконец-то вырвавшийся из-под тирании помидоров.

— Я закажу ещё один судок с мятным соусом, хорошо? — услужливо предложила она.

Господин Бадья тем временем обратился к матушке Ветровоск.

— Вы упомянули, что хотели бы покровительствовать нашему оперному театру, — промурлыкал он.

— О да, — кивнула матушка Ветровоск. — Сеньор Базилика сегодня будет петь?

— Ммфммф.

— Надеюсь, — пробормотал себе под нос Зальцелла. — Если не лопнет.

— В таком случае я определенно хочу присутствовать на сегодняшнем представлении, — продолжала матушка. — Ещё немного баранины, милочка.

— Слушаюсь и повинуюсь, госпожа, — откликнулась нянюшка Ягг, показывая язык затылку матушки.

— Э-э… все места на сегодня… фактически они распро… — начал было Бадья.

— Мне подойдет и ложа, — успокоила его матушка. — Я не привередливая.

— Видите ли, ложи тоже…

— А как насчет восьмой? Я слышала, восьмая ложа часто пустует.

Нож Бадьи застучал по тарелке.

— Э-э, восьмая ложа, восьмая ложа, видите ли, мы никогда не…

— Я как раз раздумывала над размером пожертвования, — добавила матушка.

— Видите ли, восьмая ложа, хотя билетов в неё мы формально не продавали, но…

— Две тысячи долларов, — заключила матушка. — Да, именно, самое то будет. О боги, ну у вас и прислуга, рассыпала все клецки. В наше время так трудно найти надежный и вежливый персонал!

Зальцелла и Бадья через стол посмотрели друг на друга.

А затем Бадья произнес:

— Прошу прощения, госпожа, мне надо ненадолго отлучиться, обсудить с главным режиссером один неотложный вопрос.

Двое мужчин отошли в дальний конец комнаты, где начали шепотом о чем-то спорить.

— Две тысячи долларов! — прошипела, глядя на них, нянюшка.

— Может, этого даже мало будет, — пожала плечами матушка. — Только посмотри на них, вон как раскраснелись.

— Да, но две тысячи долларов!

— Это всего лишь деньги.

— Да, но это всего лишь мои деньги, а не всего лишь твои деньги, — указала нянюшка.

— У нас, ведьм, все общее, тебе ведь это известно.

— Не стану спорить, — ответила нянюшка и добавила, ещё раз продемонстрировав умение вскрывать самую суть социполитических вопросов: — Легко иметь все общее, когда ни у кого ничего нет.

— В чем дело, Гита Ягг? — матушка подняла бровь. — Я всегда думала, что ты презираешь богатство.

— Правильно, а теперь мне хочется попрезирать его на более близком расстоянии.

— Но я тебя знаю, Гита Ягг. Деньги тебя испортят.

— А я хочу иметь возможность доказать, что не испортят, только и всего.

— Тихо! Они возвращаются.

Господин Бадья приблизился, неловко улыбнулся и уселся.

— Э-э, — начал он, — это обязательно должна быть именно восьмая ложа? Мы ведь могли бы уговорить кого-нибудь из других лож…

— И слышать не хочу, — отрезала матушка. — Насколько мне известно, в восьмой ложе очень редко появляются зрители.

— Э-э… ха-ха… знаю, это звучит смешно, но с восьмой ложей связана одна старая оперная традиция, само собой, полная ерунда, но…

Надеясь на пущий эффект, он предоставил этому «но» повиснуть в воздухе, однако под матушкиным взглядом беспомощное «но» мигом покрылось льдом и брякнулось на пол.

— Видите ли, эту ложу облюбовали привидения, — промямлил господин Бадья.

— Неужели! — изумилась нянюшка Ягг, впрочем, тут же опомнилась: не следует выходить из роли. — Ещё судок клецок, сеньор Базилика? И как насчет следующей кружечки пива?

— Ммфммф, — одобрительно промычал тенор, взяв короткий тайм-аут, чтобы указать вилкой на пустую кружку.

Напор матушкиного взгляда не ослабевал.

— Гм, ещё раз прошу прощения, — повторил Бадья.

Он и Зальцелла удалились на очередной тайный совет. Из дальнего угла столовой доносились фразы вроде: «Но ведь две тысячи долларов! Одних балетных тапочек на это сколько можно купить!»

Вскоре Бадья опять вынырнул на поверхность. Его лицо было сплошь серым. Матушкин взгляд способен был и не такое сотворить с человеком.

— Э-э… из-за опасности, разумеется, несуществующей, ха-ха, мы… то есть администрация… считает своей обязанностью настоять, то есть вежливо попросить, чтобы вы, если все-таки войдете в восьмую ложу, в общем, вас должен сопровождать… мужчина.

Он слегка пригнулся.

— Мужчина? — переспросила матушка.

— В целях вашей же безопасности, — пискнул Бадья.

— А на безопасность этого бедняги нам ровным счетом наплевать, — пробормотал Зальцелла.

— Мы подумали, возможно, вы не станете возражать, если кто-нибудь из наших работников… — замямлил Бадья.

— Если такая необходимость возникнет, я вполне в состоянии самостоятельно найти себе кавалера, — ледяным тоном парировала матушка.

Вежливый ответ Бадьи застрял у него в глотке, когда он увидел прямо за спиной госпожи Эсмеральды госпожу Ягг. Та улыбалась как полная луна.

— Кто-нибудь желает пудинга? — предложила она.

Нянюшка держала поднос с большим блюдом. Над блюдом витало жаркое марево.

— Силы небесные! — воскликнул Бадья. — До чего же соблазнительно выглядит!

Энрико Базилика поверх горы еды тоже смотрел на блюдо с обалделым выражением человека, которому несказанно повезло, будучи ещё живым, вознестись на небеса.

— Мммф!

Там и в самом деле было сыро. А ещё, поскольку господин Хвать безвременно скончался, там кишмя кишели крысы.

Камни на вид старые. Само собой, любой камень выглядит старым, сказала себе Агнесса, просто потому, что он камень. Но этот дожил до настоящей старости, превратился в древнюю кладку. Анк-Морпорк существует уже тысячи лет. Другие города строились на глине, камне или суглинке. Но Анк-Морпорк строился на Анк-Морпорке. Новые здания возводились на обломках старых. Строители выламывали там дверь, здесь перегородку, и вот уже на месте прежних спален появлялись погреба.

В сгущающемся мраке ступеньки перешли во влажные плитки.

У всего этого такой готически-романтический вид, подумала Пердита.

Вид очень мрачный, в ответ подумала Агнесса.

Но если кто-то это место использовал, не впотьмах же он рыскал? Во мраке она принялась ощупывать камни, и её догадка вскоре подтвердилась. В стенной нише обнаружились свеча и коробок спичек.

Этот факт стал чем-то вроде отрезвляющего душа как для Агнессы, так и для Пердиты. Кто-то здесь пользуется прозаическим коробком спичек с ухмыляющимся троллем на этикетке и этой совершенно обычной свечой. Пердита предпочла бы пылающий факел. А Агнесса… она сама не знала, что бы предпочла. Но если кто-то таинственный является сюда, поет древним камням, призраком ходит сквозь стены и не исключено, что убивает людей… хочется чего-то более шикарного и стильного, чем коробок спичек с ухмыляющимся троллем. Потому что только убийца может пользоваться столь прозаическими предметами.

Агнесса зажгла свечу и вместе с Пердитой продолжила путь во мрак.

Шоколадный Восторг С Особым Кремом-Секретом пошел на ура и таял на глазах.

— Ещё, господин Зальцелла? — любезно предложил Бадья. — Первый класс, а? Я должен поздравить госпожу Скобу.

— Следует заметить, блюдо не лишено некоторой пикантности, — заметил главный режиссер. — Вам добавить, сеньор Базилика?

— Мммф.

— Госпожа Эсмеральда?

— Не откажусь, — матушка передала свою тарелку.

— Здесь определенно есть корица, — заметил переводчик. Рот его обрамляла коричневая каемка.

— Да, и, пожалуй, немного муската, — согласился Бадья.

— А я думал… это кардамон? — поднял бровь Зальцелла.

— Нежное и в то же самое время острое, — взгляд Бадьи слегка затуманился. — И забавным образом… согревающее.

Перестав жевать, матушка бросила подозрительный взгляд на тарелку. Потом понюхала ложку.

— Мне это, э-э… только кажется или блюдо и вправду горячит? — спросил Бадья.

Зальцелла вцепился в подлокотники. На лбу у него заблестели бисеринки пота.

— А не открыть ли нам окно? — проговорил он. — Я чувствую себя немного… странно.

— О, пожалуй, — согласился Бадья. Зальцелла приподнялся, но вдруг на его лице мелькнуло озабоченное выражение. Он резко сел.

— Наверное, я ещё чуточку отдохну. Как-то я… разволновался, — сказал он.

— О боги, — выдохнул переводчик. Казалось, его шею объяло легкое облачко пара.

Базилика вежливо похлопал своего помощника по плечу, издал бодрое бурчание и принялся делать призывные жесты в направлении полуопустошенного блюда с шоколадным пудингом.

— Мммф? — произнес он.

— О боги, — повторил переводчик.

Палец господина Бадьи прошелся по воротничку. По щекам хозяина Оперы заструился пот.

Оставив всякую надежду добиться какой-либо помощи от сраженного коллеги, Базилика деловито потянулся вилкой к блюду, ловко подцепил его и подтащил к себе.

— Э-э… да, — промямлил Бадья, стараясь не смотреть на матушку.

— О да… воистину, — словно из неведомой дали, выдохнул Зальцелла.

— О боги. — Глаза переводчика увлажнились. — Аи! Меу деус! Дио мио! О годен! Д’зук ф’т! Ааго-рахаа!

Сеньор Базилика опрокинул к себе на тарелку остатки Особого Крема-Секрета и тщательно выбрал его ложкой, после чего перевернул тарелку на бок и дождался, пока на ложку стечет последняя капля соуса.

— Погода в последнее время была… немного прохладная, — выдавил Бадья. — Прямо-таки очень холодная.

Энрико поднял креманку, поднес к свету и критически осмотрел — на предмет какой-нибудь укрывшейся в углу капли.

— Снег, лед, заморозки… и все такое, — поддержал Зальцелла. — Да, в самом деле! Холодность всех видов, вот что это было.

— Да! Да! — благодарно воскликнул Бадья. — В такой момент очень важно вспомнить как можно больше названий скучных и обнадеживающе холодных вещей и явлений!

— Ветер, ледники, сосульки…

— Только не сосульки!

— О! — выговорил переводчик и рухнул головой в тарелку.

Его голова попала прямо на ложку. Та, кувыркаясь, взлетела в воздух и отрикошетила от головы Энрико.

Зальцелла засвистел себе под нос и забарабанил пальцами по подлокотнику.

Бадья заморгал. Прямо перед ним стоял кувшин с водой. С холодной водой. Он протянул руку…

— О, о, о, что я наделал, облился с ног до головы! — донесся сквозь поднимающиеся облака пара его голос. — Что я за растяпа! Сейчас позвоню, чтобы госпожа Ягг принесла нам ещё кувшинчик.

— Да уж, — проговорил Зальцелла. — И, может быть, вы поторопитесь? Я, знаете ли, тоже чувствую себя… склонным к несчастным случаям.

Базилика, не переставая жевать, отлепил голову переводчика от Шоколадного Восторга и переложил остатки пудинга в свою тарелку.

— А знаете что, знаете что, знаете что… — забормотал Зальцелла. — Пожалуй, я пойду приму холодный… прошу прощения, я на минутку…

Он оттолкнул кресло и, странно припадая к земле, метнулся прочь из комнаты. Господин Бадья аж блестел от пота.

— Я, я, я… я тоже скоро вернусь, — и он также кинулся вон.

Воцарилось молчание, нарушаемое лишь царапаньем ложки сеньора Базилики и шипящим звуком, который исходил от переводчика.

А потом тенор отрыгнул баритоном.

— Уфс, прошу простить мой дурной клатчский, — извинился он. — О… проклятье.

По-видимому, он только сейчас заметил, что ряды обедающих существенно поредели. Пожав плечами, Генри Лежебокс бодро улыбнулся матушке.

— Теперь бы неплохо сырком заесть… — неопределенно протянул он.

Дверь распахнулась. В столовую, обхватив обеими руками ведро с водой, ворвалась нянюшка Ягг.

— Все в порядке, все отлично… — начала она и замолкла на полуслове.

Матушка чопорно промокнула салфеткой уголки рта.

— В чем дело, госпожа Ягг? — осведомилась она.

Нянюшка посмотрела на пустое блюдо перед Базиликой.

— Или фруктами… — продолжал тенор. — На худой конец орехами.

— Сколько он съел? — прошептала она.

— Почти половину, — ответила матушка. — Но думаю, на него не подействовало, потому что он ел из середины.

Нянюшка переключила внимание на матушкину тарелку.

— А ты сколько съела? — спросила она.

— Две порции, — ответила матушка. — С двойным кремом, Гита Ягг, да простятся тебе твои грехи.

Во взгляде нянюшки проявилось нечто вроде восхищения.

— И ты даже не вспотела! — воскликнула она. Матушка взяла стакан с водой и несколько мгновений удерживала его в вытянутой руке. Вода закипела.

— Признаю, ты держишься отлично, — кивнула нянюшка.

— Ты теперь мне очень многим обязана, — ответила матушка.

— Прости, Эсме.

Сеньор Базилика, утративший нить разговора, с неохотой осознал, что обед, вероятно, закончен.

— Великолепно, — похвалил он. — Я просто влюбился в этот пудинг, госпожа Ягг.

— Нисколечко не сомневаюсь, Генри Лежебокс, — откликнулась нянюшка.

Генри аккуратно вынул из кармана чистый носовой платок, набросил его на лицо и откинулся в кресле. Первый храп раздался несколькими секундами спустя.

— И все-таки с ним легко, а? — заметила нянюшка. — Знай себе ест, спит да поет. Никакой путаницы. Кстати, я нашла Грибо. Он по-прежнему хвостом ходит за Уолтером Плюмом. — Выражение её лица стало немного вызывающим. — Можешь говорить что угодно, но если Грибо любит Уолтера, для меня это значит, что Уолтер в полном порядке.

Матушка вздохнула.

— Гита, Грибо полюбил бы и Маньячного Норриса-Глазоеда Щеботанского, если бы тот случайно положил еду в его миску.

И вот она заблудилась. Агнесса сделала все возможное, чтобы избежать этого. Проходя через очередную отсыревшую комнату, она брала на заметку каждую деталь. Тщательно запоминала повороты направо и налево. И все же заблудилась.

То здесь, то там попадались ведущие вниз каменные лестницы, но уровень воды был так высок, что даже самые верхние ступеньки были скрыты мутной влажной пеленой. К тому же туг сильно воняло. Свеча горела пламенем с зеленовато-синим отливом.

Где-то здесь, сказала Пердита, наверняка есть тайная комната. Если тут нет огромной, наполненной таинственным мерцанием пещеры, то зачем вообще жить? Тут непременно должна быть тайная комната. Комната, полная… гигантских свечей и огромных сталагмитов.

Может, такая комната и существует, но не здесь, возразила Агнесса.

Она чувствовала себя полной идиоткой. Она прошла сквозь зеркало в поисках… сказать по правде, в данный момент Агнесса не готова была ответить на вопрос, а что же, собственно говоря, искала. Но что бы она ни искала, не это уж точно.

Придется звать на помощь.

Само собой, кто-то может её услышать. Однако, призывая на помощь, всегда рискуешь.

Она кашлянула.

— Э-э… э-гей? Вода забулькала.

— Э-э… помогите? Есть здесь кто-нибудь? По ноге пробежала крыса.

О да, с горечью подумала та часть её мозга, которая принадлежала Пердите, вот если бы сюда спустилась Кристина, она наверняка нашла бы поблескивающую пещеру и изысканную опасность. Крыс и вонючие подвалы этот мир приберег специально для Агнессы. Потому что у неё такой чудесный характер.

— М-м… Кто-нибудь?

По полу прошмыгнули ещё несколько крыс. Из боковых проходов послышался слабый писк.

— Эй?

Она заблудилась в каких-то подвалах, и все, что у неё есть, это укорачивающаяся на глазах свечка. Воздух смердит, плиты скользят, где она, никто не знает, она здесь может умереть, её здесь могут…

Во мраке сверкнули глаза.

Один зеленовато-желтый, другой жемчужно-белый.

А потом показался свет.

По проходу, отбрасывая длинные тени, что-то приближалось.

Крысы, разбегаясь, в панике спотыкались друг о друга…

Агнесса попыталась вжаться в стену.

— Привет госпожа Пердита Икс Нитт!

Из мрака сразу за Грибо выступила знакомая фигура. Человек, казалось, весь состоял из коленей илоктей; через плечо у него был перекинут мешок, а в другой руке он держал фонарь. Мрак разом утратил весь свой ужас.

— Госпожа Нитт тут много крыс поэтому ходить сюда одной наверное не стоит!

— Уолтер!

— Нынче когда умер бедный господин Хвать приходится делать и его работу! Я можо сказать на все руки мастер! Теперь вот с этими злодейками сражаюсь! А господин Грибо он их просто бьет лапой и они в мгновение ока отправляются на свои крысиные небеса!

— Уолтер!.. — с облегчением повторила Агнесса.

— Тут много всякого разного встречается! Эти старые туннели доходят до самой реки! Чтобы здесь не заблудиться надо ни в коем случае не терять головы! Но я могу вывести!

Бояться Уолтера Плюма было невозможно. Его присутствие вызывало целый ряд чувств, но ужаса среди них не было.

— Э-э… да, — ответила Агнесса. — Я самом деле заблудилась. Извини.

Грибо уселся и с наглым, надменным видом принялся умываться. Если бы коты могли усмехаться, он бы сейчас усмехался, подумала Агнесса.

— Ну вот набрал полный мешок теперь отнесу в закусочную господина Буравчика! — объявил Уолтер, круто поворачиваясь и пускаясь вприпрыжку из подвала, даже не удосужившись проверить, поспевает ли Агнесса за ним. — За каждый мешок он платит полпенни не хухры-мухры! Гномы считают что крыса отличное блюдо! Лишний раз убеждаешься если бы мы все были одинаковыми этот мир был бы очень странным местом!

Путь до какой-то другой, с виду довольно часто используемой лестницы показался Агнессе на диво коротким.

— А ты когда-нибудь видел Призрака, Уолтер? — спросила она, когда Уолтер поставил ногу на первую ступеньку.

Он даже не оглянулся.

— Врать нехорошо!

— Э-э… да, я тоже так считаю. Ну тогда… Когда ты в последний раз видел Призрака?

— В последний раз я видел Призрака в большом зале балетной школы!

— Правда? То есть ты вошел, увидел его там — и дальше что?

Уолтер сделал небольшую паузу, после чего резко выпалил:

— Он сбежал!

И заковылял вверх по лестнице, всей походкой подчеркивая, что разговор окончен.

Грибо ещё раз усмехнулся в глаза Агнессе и последовал за ним.

Лестница была короткой — всего один пролет — и заканчивалась люком, открывающимся в закулисное пространство. Она заблудилась всего в паре дверей от реального мира.

Её появления никто не заметил, что было не ново. Люди, как правило, исходили из того, что, когда в ней возникнет нужда, Агнесса непременно окажется рядом.

Уолтер Плюм уже ускакал прочь, очевидно поспешая по каким-то своим неотложным делам. Агнесса в сомнении огляделась. Наверное, если бы она исчезла, никто бы этого тоже не заметил — пока Кристина не открыла бы свой очаровательный ротик…

Он не хотел отвечать, но когда к Уолтеру Плюму обращались, он должен был ответить. А ещё у неё создалось впечатление, что врать он не умеет. Врать — это плохо.

Она ни разу не бывала в балетной школе, которая располагалась неподалеку от сцены, но представляла собой особый, замкнутый мирок. Каждый день оттуда появлялись танцовщицы — словно тоненькие щебечущие овечки под присмотром престарелой матроны, — и выглядели балеринки так, будто кормили их исключительно маринованными лимонами. Только задав несколько робких вопросов работникам сцены, Агнесса поняла, что девочки поступили в балетную школу по собственному желанию.

А однажды она забрела в их раздевалку. Там тридцать девочек мылись и переодевались на площади, существенно меньшей, чем кабинет господин Бадьи. Раздевалка имела к балету такое же отношение, какое компост имеет к розам.

Агнесса снова осмотрелась. На неё по-прежнему не обращали никакого внимания.

Тогда она направилась в сторону школы. Идти было всего ничего — несколько шагов по зловонному коридору с досками объявлений на стенах. Пахло каким-то древним жиром. Мимо порхнули две девочки. Их никогда не увидишь поодиночке: они всегда появляются группками, словно майские мушки. Толчком отворив дверь, Агнесса шагнула в балетную школу.

Отражения отражений отражений…

Зеркала были на каждой стене.

Несколько девушек, держась за деревянные поручни, выполняли упражнения. При звуке открываемой двери они оглянулись.

Зеркала…

Выбравшись обратно в коридор, Агнесса прислонилась к стене и перевела дух. Она терпеть не могла зеркала. Ей всегда казалось, что они над ней смеются. Ведьмы тоже не любят зеркала. По слухам, эти серебристые стекла высасывают душу, что-то вроде того. Ведьма ни за что на свете не встанет между двух зеркал…

Но кто-кто, а Агнесса не ведьма. Это можно было утверждать со всей определенностью. Глубоко вздохнув, она вернулась в балетный зал.

Куда ни посмотри, во всех направлениях тянулись бесчисленные ряды её отражений.

С трудом сделав несколько шагов, Агнесса, провожаемая удивленными взглядами танцовщиц, крутнулась вокруг своей оси и принялась хватать рукой воздух в поисках дверной ручки.

Недосып, сказала она себе. И общее перевозбуждение. Кроме того, ей и делать-то тут нечего. Во всяком случае, сейчас, когда она знает, кто такой Призрак.

Ну конечно. Призраку не нужны никакие потайные пещеры. Зачем? Ведь наилучшее укрытие — это быть у всех на виду.

Господин Бадья постучал в дверь кабинета господина Зальцеллы.

— Войдите, — откликнулся приглушенный голос.

В кабинете не было никого, но в дальней стене располагалась ещё одна дверь. Бадья опять постучал, после чего затряс дверной ручкой.

— Я в ванной, — ответил Зальцелла.

— Ты в приличном виде?

— Я полностью одет, если вы про это. Там, случаем, ведро со льдом не принесли?

— Так это ты его заказывал? — виноватым голосом спросил Бадья.

— Да.

— Я, э-э, забрал его к себе в кабинет, чтобы засунуть туда ноги…

— Ноги? Но почему именно… ноги?

— Э-э… Я, знаешь ли, отправился пробежаться по городу, сам не знаю зачем, почему-то вдруг захотелось…

— И?..

— И на втором круге у меня башмаки загорелись.

Послышалось плескание, приглушенное бормотание, после чего дверь распахнулась, и в проеме показался Зальцелла в фиолетовом халате.

— А сеньора Базилику связали? — спросил он, капая на пол.

— Он сейчас репетирует с герром Трубельмахером.

— С ним… все в порядке?

— Послал на кухню за закуской. Зальцелла потряс головой.

— Поразительно.

— А переводчика заперли в буфет. Разгибаться он наотрез отказывался.

Бадья осторожно присел. Он был в мягких шлепанцах.

— А… — начал Зальцелла.

— Да?

— А эта жуткая женщина — с ней что?

— Госпожа Ягг показывает ей Оперу. Да, да, я слаб! Но на кону были две тысячи долларов, не забывай!

— Наоборот, я постараюсь как можно быстрее забыть, — сказал Зальцелла. — Обещаю никогда больше не вспоминать об этом ужасном обеде, если вы, со своей стороны, тоже о нем забудете.

— О каком-таком обеде? — невинно переспросил Бадья.

— Отлично.

— Однако нельзя отрицать, эффект она производит поразительный…

— Понятия не имею, о ком вы.

— Теперь-то мне понятно, откуда у неё такое богатство…

— О чем вы! У неё же лицо как топорище!

— Говорят, королева Изириель Клатчская страдала от косоглазия, что не помешало ей поменять четырнадцать мужей, и это только по официальным данным. Кроме того, она слегка прихрамывала…

— Я думал, она умерла добрых двести лет назад!

— Я говорю о госпоже Эсмеральде.

— Я тоже.

— По крайней мере, постарайся быть вежливым с ней во время приема перед сегодняшним представлением.

— Попытаюсь.

— Очень надеюсь, что две тысячи — это только начало. Каждый раз, выдвигая ящик стола, я обнаруживаю там новые счета! Такое впечатление, мы должны всем!

— Опера — вещь дорогая.

— Кому ты это говоришь? И только я собираюсь завести бухгалтерскую книгу, как происходит очередной кошмар. Интересно, дадут ли мне хоть пару часиков, чтобы пожить спокойно?

— В опере?

Голос звучал приглушенно, поскольку доносился из полуразобранного механизма органа.

— Отлично, а теперь послушаем си второй октавы.

Чей-то волосатый палец надавил на клавишу. Раздался прерывистый стук, после чего из механизма донеслось звонкое «дзынь».

— Проклятье, сорвалась с колка… подожди… ну-ка, ещё раз…

Нота прозвенела чисто и сладкозвучно.

— А-атлична, — раздался победоносный голос человека, прячущегося в развороченных внутренностях органа. — А сейчас подкрутим колок…

Агнесса приблизилась. Громоздкая фигура за органом повернулась и одарила её дружелюбной улыбкой — гораздо более широкой, чем среднестатистическая. Обладатель данной улыбки весь порос рыжим волосом, и хотя при посещении отдела ног ему явно не повезло, зато, когда началась распродажа рук, он был первым в очереди. И в качестве бонуса получил губы.

— Андре? — слабо позвала Агнесса. Органист выпутался из механизма. В руке он держал сложного вида деревянный брусок со струнами.

— О, привет, — сказал он.

— А… а… кто это? — пробормотала Агнесса, пятясь от первобытного органиста.

— О, это библиотекарь. Не думаю, что его как-нибудь зовут. Он просто библиотекарь Незримого Университета, но что гораздо важнее, по совместительству он ещё и тамошний органист. И так случилось, что у них орган джонсоновскийё^[568], прям как наш. И библиотекарь любезно поделился с нами кое-какими запчастями…

— У-ук!

— Прошу прощения, одолжил нам кое-какие запчасти.

— Он в самом деле умеет играть на органе?

— Размаху его рук можно только позавидовать.

Агнесса расслабилась. Библиотекарь не производил впечатления агрессивного существа.

— О, — сказала она. — Ну… думаю, это естественно. В нашу деревню иной раз заглядывали шарманщики, так вот у них часто была с собой такая миленькая маленькая обезь…

Раздался сокрушительный аккорд. Орангутан, воздев вторую лапищу, вежливо помахал пальцем перед носом Агнессы.

— Он очень не любит, когда его называют обезьяной, — объяснил Андре. — А ты ему понравилась.

— Откуда ты знаешь?

— Обычно он не опускается до предупреждений.

Агнесса быстро отступила и схватила юношу за руку.

— Можно с тобой поговорить? — спросила она.

— У нас всего несколько часов, а мне очень хотелось бы закончить тут…

— Это важно.

Андре последовал за ней за кулисы. Сзади библиотекарь, потыкав в клавиши наполовину починенной клавиатуры, нырнул во внутренности органа.

— Я знаю, кто такой Призрак, — прошептала Агнесса.

Андре изумленно уставился на неё. Потом увлек Агнессу поглубже в тень.

— Призрак — это не кто-то, — тихонько произнес он. — Глупо думать, что это человек. Он просто Призрак.

— Под своей маской он самый обычный человек.

— Отлично, и кто же это?

— Может, стоить предупредить господина Бадью и господина Зальцеллу?

— О чем? О ком?

— О Уолтере Плюме.

И снова Андре изумленно вытаращился на неё.

— Если ты засмеешься, я… пну тебя в коленную чашечку, — предупредила Агнесса.

— Но Уолтер, он ведь даже не…

— Я тоже вначале не поверила, но когда он сказал, что видел Призрака в балетной школе, а там ведь кругом зеркала, а если Уолтер распрямится, то будет довольно высоким, к тому же он рыскает по подвалам и…

— О, хватит…

— А вчера ночью мне показалось, что я слышала его пение на сцене. Он пел, когда все уже разошлись.

— Ты видела его?

— Было темно.

— Ну, тогда… — Андре развел руками.

— Но потом я услышала, как он разговаривает с котом, и тут я уже уверена, что это был именно он. Уолтер разговаривал обычно. В смысле, как совершенно нормальный человек. А ты ведь не станешь отрицать, что он… со странностями. Значит, он как раз такой человек, который станет носить маску, чтобы скрыть свое истинное лицо. — Она наконец сдалась. — Вижу, ты не хочешь меня слушать…

— Нет! Вовсе нет, я просто думал… ну…

— Я решила, мне станет легче, если я кому-то расскажу.

Андре таинственно улыбнулся во мраке.

— Знаешь, на твоем месте я бы держал язык за зубами.

Агнесса посмотрела себе под ноги.

— Может, мои выводы кажутся притянутыми за уши…

Андре дотронулся до её руки. Пердита почувствовала, как Агнесса отпрянула.

— И что, тебе стало легче? — спросил он.

— Я не… то есть… понимаешь, я просто не могу себе представить, чтобы Уолтер кому-то причинил вред… Я чувствую себя так глупо.

— Все сейчас немного на взводе. Не переживай.

— Я, наверное, кажусь тебе какой-нибудь дурочкой…

— Если хочешь, я послежу за Уолтером. — Андре улыбнулся. — Но сейчас мне надо заняться органом, — добавил он и ещё раз улыбнулся.

Улыбка была краткой и быстрой, как летняя молния.

— О, спасибо тебе бо…

Однако он уже шагал к органу.

На этот раз они заглянули в магазин мужской одежды.

— Это не для меня, — объяснила нянюшка Ягг. — Для моего дружка. Он шести футов ростом, очень широк в плечах.

— Плечики нужны?

— О да.

Она окинула взглядом магазин. «Вот хочу с плечиками — и возьму, — подумала она. — В конце концов, это ведь мои деньги».

— И ещё черный плащ, длинные черные рейтузы, туфли с блестящими пряжками, высокую шляпу, широкий плащ на красной шелковой подкладке, галстук-бабочку, шикарную черную трость с серебряным набалдашником помоднее и… черную повязку на глаз.

— Повязку на глаз?

— Да. С блестками или чем-нибудь таким, все-таки это опера.

Портной неуверенно посмотрел на нянюшку.

— Немного необычные пожелания, госпожа, — заметил он. — А почему бы господину самому не зайти к нам?

— Он, ну, ещё не совсем господин.

— Я к тому, госпожа, нужно точно снять мерки.

Нянюшка Ягг окинула взглядом полки и вешалки.

— Я тебе вот что скажу, — продолжала она, — ты продаешь мне что-нибудь примерно подходящее, а мы потом сами подгоним. Звиняйте…

Она скромно отвернулась… …Дзиньдзиньзвякдзиньдзиньзвяк… …И повернулась обратно, разглаживая платье и держа в руке кожаный кошель.

— Сколько это будет? — спросила она. Портной тупо уставился на кошелек.

— Боюсь, мы сможем исполнить заказ не раньше следующей среды, — ответил он.

Нянюшка вздохнула. Однако она уже почти освоила один из самых фундаментальных законов физики. Время равняется деньгам. Следовательно, деньги равняются времени.

— А я вроде как надеялась получить все это немного быстрее, — заметила она, демонстративно то вздергивая кошель, то опуская его.

Кошель издавал приятные звоны. Портной посмотрел на нянюшку вдоль носа.

— Мы мастера своего дела, госпожа. Однако работа большая, сколько у нас есть времени?

— Как насчет десяти минут?

Двенадцать минут спустя она покинула магазин с большим пакетом под мышкой, шляпной картонкой в другой руке и тростью слоновой кости в зубах.

Матушка ждала на улице.

— Все достала?

— М-м-м.

— Давай я помогу. Понести повязку на глаз?

— Нам просто необходима третья ведьма, — выговорила нянюшка, перехватывая свертки поудобнее. — Кстати, у молодой Агнессы сильные руки.

— Ты прекрасно знаешь, даже если бы мы попытались вытащить её оттуда за шкирку, все равно бы ничего не вышло, — произнесла нянюшка. — Она станет ведьмой только тогда, когда сама того захочет.

Они направились к заднему входу Оперы.

— Добрый день, Лес, — весело поприветствовала нянюшка при входе. — Ну как, перестало чесаться?

— Чудесная мазь, госпожа Ягг, поистине чудесная, — ответил швейцар. Усы его при этом изогнулись в подобие улыбки.

— А как госпожа Лес? В порядке? А как нога её сестры?

— У обеих все прекрасно, госпожа Ягг, благодарствуйте за беспокойство.

— А это Эсме Ветровоск, она мне иногда помогает, — представила нянюшка.

Швейцар кивнул. Было совершенно очевидно, что друг госпожи Ягг — его друг.

— Никаких вопросов, госпожа Ягг.

Когда они вошли внутрь и углубились в пыльный лабиринт коридоров, матушка подумала — и не впервые, — что нянюшка располагает собственной, свойственной только ей магией.

Нянюшка не столько входила в общество, сколько вписывалась в обстановку; сама того не сознавая, она питала естественную любовь ко всем людям и развила это свое свойство до уровня некоей оккультной науки. Матушка Ветровоск нисколько не сомневалась, что нянюшка уже знает имена, семейные истории, дни рождения и любимые темы разговора большинства людей, работающих в Опере. Весьма возможно, что она уже подобрала к каждому тот самый заветный ключик, открывающий душу. Это мог быть разговор о детях, настойка от больной ноги или один из сальных нянюшкиных анекдотов — так или иначе, через каких-то двадцать четыре часа знакомства человеку казалось, будто он знал нянюшку всю свою жизнь. И он делился с ней самым сокровенным. По собственной воле. Нянюшка умела ладить с людьми. Даже каменная статуя разрыдалась бы у неё на плече и как на духу выложила все, что думает о проклятых голубях.

Это умение — особое. Матушке никогда не хватало терпения развить его в себе. Она лишь время от времени задавалась вопросом: а может, это было бы неплохой идеей?

— Занавес поднимают через полтора часа, — деловито сообщила нянюшка. — Я обещала Жизель, что подсоблю ей…

— Кто такая Жизель?

— Она делает макияж актерам.

— Но ты ведь представления не имеешь о макияже!

— А стены в моем нужнике, думаешь, кто разрисовывал? — возразила нянюшка. — А ещё я рисую рожицы на яйцах для ребятишек на каждую мясленицу.

— И где ты ещё подвизалась? — саркастически осведомилась матушка. — Может, поднимать занавес? Или выступать за ту балерину, которую прошлым вечером закидали помидорами?

— Я и в самом деле обещала, что помогу разносить напитки во время аперкотива. — Яд сарказма скатился с нянюшки, как капля воды с раскаленной печки. — Видишь ли, из-за Призрака многие слуги бежали, как крысы с корабля. Прием в главном фойе через полчаса. И тебе, как покровительнице оперы, обязательно надо на нем присутствовать.

— Это что ещё за аперкотив такой? — подозрительно спросила матушка.

— Нечто вроде шикарной вечеринки перед началом представления.

— И что мне там делать?

— Потягивай шерри и веди вежливую беседу, — объяснила нянюшка. — Или принимай участие в разговоре, все равно. Ты бы видела, каких закусок по такому случаю наготовили. Есть даже маленькие кубики сыра на палочках, воткнутых в грейпфруты, а уж шикарнее и не придумаешь.

— Гита Ягг, ты ведь не готовила никаких своих… специальных блюд?

— Нет, Эсме, — смиренно ответила нянюшка Ягг.

— Но в глазах у тебя чертики!

— Я была слишком занята.

Матушка кивнула.

— А не найти ли нам Грибо? — предложила она.

— Ты уверена, что стоит, а, Эсме?

— Сегодня вечером у нас будет много работы, — ответила матушка. — Нам не повредит лишняя пара рук.

— Лап, ты хочешь сказать.

— В данном случае это легко поправимо.

Это и в самом деле был Уолтер. Агнесса знала наверняка, и её знание шло не от головы. Она, как бы сказать… нутром чуяла. Ощущала, как дерево ощущает солнце.

Да, все сходится. Уолтер Плюм может ходить где угодно, и никто на него не обращает внимания. В каком-то смысле он невидимка, потому что всегда рядом. И не удивительно, что человек на вроде Уолтера Плюма всей душой желает превратиться в кого-то столь блестящего и лихого, как Призрак.

Взять, к примеру, Агнессу Нитт, которая всю жизнь мечтает о превращении в таинственную и загадочную Пердиту Три Икса.

Агнесса поморщилась, не успев подавить эту предательскую мыслишку. «Но я-то никого не убиваю», — поспешила оправдаться она.

Логика была безупречной. Если он Призрак, значит убийца — это он.

Его странный вид… и говорит он так, словно боится, что слова разбегутся в разные стороны…

Кто-то тронул Агнессу за плечо. Она повернулась.

— Это всего лишь я!! — воскликнула Кристина.

— …О.

— Как ты считаешь, разве не чудесное платье?!

— Что?

— Платье, глупая!!

Агнесса оглядела её с ног до головы.

— О. Да. Очень мило. — Отсутствие интереса светилось в её голосе, как огромная луна над полночными мостовыми.

— Неужели тебе не нравится?! Послушай, Пердита, правда, у тебя нет никаких оснований для зависти!!

— Я вовсе не завидую, просто размышляла кое над чем…

Она видела Призрака всего одно мгновение, но могла сказать с полной уверенностью, что двигается он совсем не как Уолтер. Уолтер идёт так, будто кто-то тащит его за голову, волоча следом тело. Но она была готова чем угодно поклясться, что Призрак — это Уолтер Плюм.

— И все-таки вид у тебя не слишком восхищенный!!

— Я вот думаю: может, Призрак — это Уолтер Плюм? — вдруг вырвалось у Агнессы.

«Вот дрянь!» — тут же выругалась она про себя. Даже Андре её не понял, так чего ожидать от Кристины?

Глаза Кристины расширились.

— Но он же просто чокнутый!!

— Он странно ходит и странно говорит, — возразила Агнесса, — но если он выпрямится в полный рост…

Кристина расхохоталась. Агнесса почувствовала прилив злости.

— И он чуть ли не в открытую признался мне, что да, он и есть тот самый Призрак!

— И ты ему поверила?! — Кристина издала легкий досадливый звук, который Агнесса истолковала как весьма оскорбительный. — В самом деле, вы, девушки, готовы поверить во что угодно!!

— В каком это смысле «мы, девушки»?

— О, перестань, все ты понимаешь!! Балеринам на каждом углу мерещится Призрак!!

— Ну и что? Ты считаешь, я одна из этих впечатлительных идиоток? Только, прежде чем отвечать, подумай хотя бы пару секунд!

— Нет, я, конечно, не считаю тебя такой, но…

— Ха!

Агнесса величественно направилась за кулисы. Шла она куда глаза глядят, тут ведь главное — эффект, а не направление. В результате она забрела на склад декораций. Шум сцены постепенно затих. В помещении были лишь две двойные двери, которые вели во внешний мир. Вокруг, сваленные как попало, громоздились куски замков, балконов и романтичных тюремных камер.

Однако Кристина не отставала.

— Послушай, я совсем не имела в виду… но Уолтер… он же самый обычный чернорабочий, просто с необычными странностями!!

— В том-то все и дело! Он берется за любую работу, и никто никогда не знает, где он находится в данный момент! Все считают, что он где-то рядом!

— Ладно, ладно, зачем так кипятиться…

Сзади послышались легчайшие звуки.

Девушки оглянулись.

Призрак отвесил глубокий поклон.

— Ну-ка, кто у нас хороший мальчик? У нянюшки есть мисочка настоящей икры для хорошего мальчика, — воркуя таким образом, нянюшка сделала попытку заглянуть под большой кухонный шкаф.

— Настоящей икры? — холодно переспросила матушка.

— Я одолжила немного, пока готовили закуску для аперкотива, — объяснила нянюшка.

— Одолжила? — матушка подняла бровь.

— Именно. Иди сюда, Грибо, а кто у нас хороший мальчик?

— Одолжила, говоришь? А как ты собираешься вернуть икру, если этот твой котяра очень скоро её приговорит?

— Я выражалась фигурально, Эсме, — обиженно откликнулась нянюшка. — Можно украсть, а можно одолжить. Между этими двумя понятиями огромная фигуральная разница. Ну же, иди сюда, мальчик, у меня для тебя такая чудная икорка…

Но Грибо лишь ещё глубже вжался в тень.

Кристина издала легкий вздох и рухнула в обморок. При этом, не без ехидства заметила про себя Агнесса, ухитрилась упасть так, чтобы не удариться и одновременно продемонстрировать в лучшем ракурсе свое новое платье. В каких-то своих, узко специализированных областях Кристина была поразительно умна.

Агнесса перевела взгляд на маску.

— Все в порядке, — её голос даже ей самой показался хриплым. — Я знаю, почему ты так поступаешь. Правда, знаю.

Лицо цвета слоновой кости осталось бесстрастным, но глаза Призрака блеснули.

Агнесса сглотнула. Её внутренняя Пердита хотела сдаться на волю победителя прямо сейчас, ведь это было бы так волнующе, однако Агнесса решила стоять до конца.

— Ты хочешь быть кем-то другим, но не можешь вырваться из своего настоящего облика, — продолжала Агнесса. — Я знаю, о чем говорю. Но тебе повезло. Тебе достаточно надеть маску. По крайней мере, форма тела тебе не мешает. Но зачем убивать людей? Для чего? Чем тебе насолил господин Хвать? Или… или он сунул нос куда не следует и… что-то обнаружил?

Призрак ответил легким кивком, а потом поднял в воздух трость слоновой кости. Взял её за оба конца и с силой потянул. Выскользнул длинный тонкий клинок.

— Я знаю, кто ты такой! — выкрикнула Агнесса, когда он шагнул вперед. — Я… я ведь могу тебе помочь! Ведь вполне возможно, ты ни в чем не виноват! — Она отпрянула. — Кроме того, я же ничего плохого тебе не сделала! Тебе ни к чему бояться меня!

Фигура наступала, а она пятилась все дальше и дальше. Глаза в темных провалах маски посверкивали, как крохотные бриллианты.

— Я твой друг, разве ты не понимаешь? Пожалуйста, Уолтер! Уолтер!

Откуда-то издалека послышался ответный звук, громкий, как раскат грома, и столь же в данных обстоятельствах невозможный, как чайник из шоколада.

Это было позвякивание ручки ведра.

— Что такое госпожа Пердита Нитт?

Призрак в нерешительности остановился.

Послышался звук приближающихся шагов. Неровных, сбивчивых шагов.

Призрак опустил клинок, открыл в куске декорации, раскрашенной под стену замка, дверцу, иронически поклонился и ускользнул.

Из-за угла показался Уолтер.

Он совсем не походил на странствующего рыцаря. Начать с того, что на нем был костюм-тройка, по всей очевидности сшитый на кого-то другого. При этом на голове у Уолтера красовался его вечный берет. А ещё он был в фартуке и нес швабру с ведром. Но ни один герой-спаситель с копьем наперевес не появлялся на сцене так величественно. Агнессе даже показалось, что Уолтера окружает едва заметное золотое сияние.

— Уолтер?

— Что случилось с госпожой Кристиной?

— Она… э-э… упала в обморок, — проговорила Агнесса. — Э-э… Скорее всего… да, наверное, от волнения. Из-за оперы. Сегодня вечером. Да. Точно. Переволновалась. Из-за сегодняшнего представления.

Уолтер бросил на неё слегка встревоженный взгляд.

— Ага! — тут же согласился он и сбивчиво предложил: — Я знаю где ящик с лекарствами принести?

Кристина застонала и захлопала ресницами.

— Где я?

Пердита скрипнула агнессиными зубами. «Где я?» Наиглупейший вопрос. После нормального обморока такой вопрос никогда не задашь, зато именно такой вопрос задают, если где-то когда-то слышали, что именно такие вопросы задают после обморока.

— Ты упала в обморок, — пояснила она. Потом в упор посмотрела на Уолтера. — А что ты здесь делаешь, Уолтер?

— Надо вычистить уборную рабочих сцены госпожа Нитт! Вечно засоряется а я месяцами чиню и чиню!

— Но ты же в смокинге!

— Да а потом надо будет поработать официантом потому что персонала не хватает но больше быть официантом некому а перед оперой всегда пьют и едят колбаски на палочках!

Никто не в состоянии двигаться так быстро. Да, Уолтер и Призрак не были в зале вместе. Но она слышала его голос! И ни у кого не хватило бы времени обернуться с такой скоростью: нырнуть в кипы декораций, переодеться, а через несколько секунд появиться в противоположном конце зала. Если он, конечно, не волшебник. Правда, некоторые девушки утверждают, что видели Призрака в двух местах одновременно… Может, есть какие-то другие потайные ходы, не только та старая лестница. Может, он…

Агнесса решительно оборвала этот поток глупостей. Стало быть, Уолтер Плюм не Призрак. Нет смысла подыскивать притянутое за уши, зато столь волнующее объяснение, чтобы вывернуть все наизнанку.

Она ведь поделилась своими подозрениями с Кристиной… Ну и что, ничего страшного. Сейчас, когда Уолтер помог ей подняться, Кристина всего лишь наградила Агнессу слегка ошеломленным взглядом. Разумеется, остается ещё Андре, но он, похоже, все равно не поверил её словам, так что тоже никаких проблем.

Значит, Призрак…

…Это кто-то другой.

А она была так уверена в собственной правоте.

— Тебе понравится, мамочка. Правда понравится.

— Это не для таких, как мы, Генри. Не понимаю, почему господин Роймогил не подарил тебе билеты в мюзик-холл, на Нелли Притоп. Вот что я называю музыкой! Нормальные, понятные обычным людям мелодии.

— Песни типа «Она сидит среди капусты и лука» не очень культурны, мамочка.

Две фигуры двигались в толпе, направляясь к Оперному театру. И вели они следующий спор.

— Зато посмеешься от души. И не надо брать в прокат смокинг. По мне, это как-то по-дурацки: надевать специальный костюм только для того, чтобы послушать музыку.

— Это усиливает впечатление, — возразил молодой Генри. Данное объяснение он недавно вычитал в одной книжке.

— Я к тому, какое дело музыке до костюма? — возразила его мать. — А вот Нелли Притоп…

— Пошли, мамочка.

Похоже, вечерок будет тот ещё.

В общем и целом жизнь и карьера Генри Крючкорукса складывались. Не в том смысле, как карточный домик, а в том, что шло все очень даже неплохо. Он служил клерком в фирме под названием «Роймогил, Кривс и Пейкров», которая являлась довольно старомодной юридической конторой. Причина старомодности заключалась в том, что господа Роймогил и Пейкров были вампирами, а господин Кривс — зомби. Следовательно, все три партнера были с юридической точки зрения покойниками. Что, однако, не мешало им трудиться полный рабочий день — в случае с господином Роймогилом и господином Пейкровом, полную рабочую ночь.

Впрочем, график Генри был весьма удобным, а сама работа — непыльной и необременительной. Несколько беспокоили, правда, перспективы продвижения по службе, поскольку кресла безвременно ушедших старших партнеров были прочно заняты этими самыми безвременно ушедшими партнерами. Тогда Генри решил, что единственный путь к успеху лежит через Расширение Сознания. Поэтому расширялся Генри при любой возможности. Однако разум Генри был скроен подобным образом, что, к примеру, книгу под названием «Как Расширить Сознание За Пять Минут» Генри читал исключительно с секундомером в руке. Его жизненному успеху препятствовало присущее Генри колоссальное чувство собственного невежества, комплекс, который, надо сказать, встречается крайне редко.

Господин Роймогил подарил ему два билета в оперу в качестве награды за успешное завершение одного особенно головоломного судебного разбирательства, и Генри пригласил свою мать, поскольку она представляла собой сто процентов всех знакомых ему женщин.

Люди почему-то с осторожностью пожимали Генри руку — наверное, боялись, что отвалится.

Первым делом Генри купил книгу про всевозможные оперы и изучил её от корки до корки, поскольку слышал, что идти на оперу, не имея представления о её содержании, — вещь абсолютно неслыханная, а шансы понять что-либо во время самого представления близки к нулю. В данный момент книга успокаивающе оттягивала ему карман. Единственное, что замутняло идеальную картину сегодняшнего культурного вечера, — присутствие не слишком образованной родительницы.

— А на входе можно будет купить арахиса? — спросила она.

— Мама, в опере не торгуют арахисом.

— Даже арахиса не будет? Что же мне тогда делать, если опера не понравится?

Подозрительные глаза Грибо светились во мраке.

— Ткни в него веником, — посоветовала матушка.

— Ну уж нет, — ответила нянюшка. — С такими, как Грибо, надо добром…

Матушка закрыла глаза и демонстративно отвернулась.

Из-под кухонного шкафа послышался вой. Потом там бешено заскребли лапами. Потом, оставляя когтями глубокие следы в половицах, показался Грибо, задом наперед, отчаянно сопротивляясь.

— Хотя не следует забывать, что немного жестокости тоже иногда не повредит, — согласилась нянюшка. — Ты ведь никогда особенно не любила кошек, Эсме?

Грибо собрался было зашипеть на матушку, но вовремя своим котячьим мозгом сообразил, что это будет не самый мудрый поступок в данных обстоятельствах.

— Дай ему икры, — сказала матушка. — Какая разница, сожрет он её потом или сейчас.

Грибо изучил миску. О, тогда все в порядке. Оказывается, его всего лишь хотели покормить.

Матушка кивнула нянюшке Ягг. Обе воздели руки, ладонями вверх.

Грибо уже почти покончил с икрой, когда ощутил, что Это происходит.

— Врррррроуулл… — завыл он, а потом грудь у него расширилась и голос углубился, а сам он по мере удлинения задних лап стал подниматься все выше и выше.

Уши стали плоскими, после чего сползли на правую и левую стороны головы.

— …Ллллллуууааааа…

— Жакет сорок четыре дюйма в груди, — напомнила нянюшка.

Матушка кивнула.

— …Аааавввооооооо…

Кошачья морда тоже стала плоской. Усы обрели густоту. Нос Грибо зажил своей собственной жизнью.

— …Ооооооот… шьооорт!

— Процесс определенно стал быстрее, — заметила нянюшка.

— А теперь надень-ка что-нибудь, дружок, — с закрытыми глазами велела матушка.

Впрочем, не то чтобы от этого что-то существено изменилось, признала она про себя чуть позже. Грибо, даже полностью одетый, источал ощущение наготы. Роскошные усы, длинные бакенбарды и взъерошенная черная шевелюра — все это в сочетании с хорошо развитой мускулатурой создавало впечатление, что перед вами либо пират, либо романтический поэт, который завязал с опиумом и перешел на сырое мясо. Лицо его пересекал шрам, а место, где шрам доходил до глаза, сейчас прикрывала черная повязка. Улыбаясь, он источал неразбавленное, волнующе опасное сластолюбие. Даже во сне он, наверное, выглядел шикарно. Фактически Грибо способен был сексуально домогаться, спокойно посиживая в соседней комнате.

Хотя ведьмы были неподвластны его чарам. Для матушки кот всегда оставался мерзким куроцапом, независимо от формы и обличья, а нянюшка по сей день считала Грибо маленьким невинным котенком.

Поправив ему галстук-бабочку, нянюшка Ягг отступила на шаг и критически осмотрела результат.

— Ну, что скажешь? — спросил она.

— Выглядит как форменный убийца, но сойдет, — кивнула матушка.

— Что за гадости ты говоришь!

Грибо в порядке эксперимента помахал руками и крутнул трость слоновой кости. Пальцы начали привыкать. Но для кота это естественно, кошачьи рефлексы мгновенно подстраиваются под обстановку.

Нянюшка игриво погрозила ему пальцем. Грибо довольно равнодушно попытался бывшей лапой ударить её палец.

— А теперь держись подле матушки и делай все, что она скажет. И будь хорошим мальчиком, — приказала она.

— Ладноу, нянь-ннюшка, — неохотно проговорил Грибо. Наконец ему удалось как следует ухватить трость.

— И никаких драк.

— Ладноу, нянь-ннюшка.

— И не смей притаскивать добычу домой.

— Ладноу, нянь-ннюшка.

— И никаких проблем, вроде как с теми грабителями в прошлом месяце.

— Ладноу, нянь-ннюшка.

Вид у него был удрученный. У этих людей такая скучная жизнь. Из самого простого так и норовят сделать самое сложное.

— И никаких превращений обратно в кота, пока мы не скажем.

— Ладноу, нянь-ннюшка.

— А как мы его назовем? — задумалась матушка. — Не может же он так и оставаться Грибо. Кстати, всегда считала, что это и для кота чертовски глупое имя.

— Ну, вид у него вполне аристократический… — начала нянюшка.

— Вид у него как у красивого безмозглого быка, — поправила матушка.

— Аристократический, — повторила нянюшка.

— Это одно и тоже.

— Но нельзя же называть его Грибо.

— Что-нибудь придумаем.

Зальцелла безутешно опирался о мраморные перила лестницы в главном фойе и мрачно таращился в бокал.

Он всегда считал, что самое слабое место оперы как делового предприятия — это публика. Она тут совершенно не к месту. Хуже тех, кто не имеет о музыке вообще никакого понятия и в чьем представлении замечание типа: «Мне понравилось то место в самом конце, где у него голос так чувственно задрожал» — является признаком глубокого проникновения в суть музыкального произведения, — так вот, хуже их только те, кто воображает, будто в музыке разбирается…

— Что будете пить господин Зальцелла! Здесь знаете ли много всего!

Мимо шустро пронесся Уолтер Плюм. Выряженный в смокинг, он выглядел точь-в-точь как первоклассное пугало.

— Плюм, говори просто: «Желаете выпить, господин?» — поправил его главный режиссер. — И пожалуйста, сними этот нелепый берет.

— Его мне мама сшила!

— Нисколько не сомневаюсь, и все же… К нему бочком подкрался Бадья.

— Я ведь предупреждал, что сеньора Базилику ни в коем случае нельзя подпускать к блюду с канапе! — прошипел он.

— Я помню, даже прихватил с собой лом побольше, но он куда-то задевался, — Зальцелла жестом отослал Уолтера прочь вместе с его беретом. — Кроме того, разве сеньор Базилика не должен сейчас пребывать в своей артистической гримерной? Наедине с музой? До поднятия занавеса осталось не больше двадцати минут.

— Он говорит, что на сытый желудок ему лучше поется.

— Значит, сегодняшнее угощение влетит в копеечку.

Полуобернувшись, Бадья окинул взором происходящее.

— Аперитив проходит неплохо, — заметил он.

— Будем надеяться.

— Здесь, знаешь ли, Стража. Тайно. Они смешались с толпой.

— Да ну? Что ж, попробуем их распознать…

Зальцелла осмотрел гостей. Вскоре обнаружился незнакомый коротышка в костюме, сшитом на гораздо более крупного мужчину; особенно это касалось оперного плаща — тот буквально волочился по полу. В итоге создавалось впечатление супергероя, который слишком долго сидел на диете. На голове у коротышки красовалась деформированная меховая шапка, а ещё он украдкой смолил самокрутку.

— Вы про этого тощего типа, на котором большими буквами написано: «Я — переодетый стражник»?

— Где? Я не вижу никаких надписей! Зальцелла вздохнул.

— Это капрал Шнобби Шноббс, — утомленно произнес он. — Единственный из всех известных мне людей, которому, чтобы доказать собственную принадлежность к виду «человек разумный», приходиться предъявлять удостоверение личности. Надо отдать должное, он очень удачно «смешивается» с большой порцией шерри.

— Но он ведь не один, — обиженно возразил Бадья. — Стража серьезно отнеслась к сегодняшнему заданию.

— О да, — согласился Зальцелла. — Если, например, посмотреть вон туда, то мы увидим сержанта Детрита, тролля. Одетого в то, что при данных обстоятельствах вполне может сойти за смокинг. Поэтому немного обидно, что наш славный сержант позабыл снять шлем. И это, как вы понимаете, те представители Стражи, которых выбрали именно за их способность смешиваться с толпой.

— Но они могут оказаться очень полезны, если Призрак опять нанесет свой коварный удар, — сказал Бадья. Впрочем, надежды в его голосе было все меньше и меньше.

— Призраку придется… — Зальцелла осекся. Несколько раз сморгнул. — О, силы небесные, — прошептал он. — Ну и кавалера она себе подыскала…

Бадья оглянулся.

— Это же госпожа Эсмеральда… О. Матушка неторопливо приближалась к ним в сопровождении Грибо. Тот двигался с мягкой вкрадчивостью, от которой женщины мгновенно начинали о чем-то размышлять, а у мужчин чесались костяшки пальцев. Шум разговора на мгновение утих, после чего возобновился опять, уже на более пронзительных нотах.

— Однако, — промолвил Зальцелла.

— На господина он определенно не похож, — заметил Бадья. — Ты только посмотри, какого цвета у него глаз!

Изобразив на лице то, что, как ему казалось, сходило за улыбку, он поклонился.

— Госпожа Эсмеральда! — поприветствовал Бадья. — Как приятно опять с вами встретиться! Не представите ли нас вашему… гостю?

— Это лорд Грибау, — представила матушка. — Господин Бадья, хозяин, и господин Зальцелла, по-видимому это он всем здесь заправляет.

— Ха-ха, — откликнулся Зальцелла. Грибау оскалился. Разве что в зоопарке Бадье доводилось видеть более длинные резцы. А подобного глаза — зеленовато-желтого — он не видел никогда. И зрачок какой-то совсем ненормальный…

— Аргх, — сказал он. — Могу я заказать что нибудь для вас?

— Лорду молоко, — твердо заявила матушка.

— Ему, наверное, надо поддерживать силы, — съязвил Зальцелла.

Матушка круто повернулось. Её профилем сейчас можно было резать сталь.

— Кто-нибудь желает выпить? — откуда ни возьмись появилась нянюшка Ягг с подносом. Она ловко вклинилась между собеседниками, словно очень маленькая миротворческая сила. — Здесь всего понемногу…

— Включая, как я вижу, и стакан молока, — закончил Бадья.

Зальцелла переводил взгляд с госпожи Ягг на госпожу Эсмеральду.

— Чрезвычайно предусмотрительно и, главное, очень вовремя, — заметил он.

— Никогда ведь нельзя угадать заранее, кто придет, — ответила нянюшка.

Грибау, схватив стакан обеими руками, опустил туда язык и принялся быстро-быстро лакать. Потом поднял глаза на Зальцеллу.

— Ну шштоу сссмоутрришшшь? Не уууидел, как мммолллокоу пьют, шшштолли?

— Чтобы так, честно говоря… нет, должен признать, никогда не видел.

Нянюшка заспешила прочь, но успела-таки подмигнуть матушке Ветровоск.

Матушка перехватила её под руку.

— Помни, — прошептала она, — когда мы войдем в ложу… не своди глаз с госпожи Плюм. Ей что-то известно. Не могу с полной уверенностью сказать, что именно произойдет, но что-то случится непременно.

— Так точно, — ответила нянюшка и бросилась прочь, бормоча себе под нос: — О да… сделай то, выполни это…

— Напитки сюда, пожалуйста! Нянюшка оглянулась на голос.

— Ну и видок, — выговорила она. — А ты кто таков?

Видение в меховой шапке кокетливо подмигнуло ей.

— Граф дю Шноббс, — представился он, — а это, — дю Шноббс указал на ходячую стену, — граф де Трит.

Нянюшка бросила взгляд на тролля.

— Сколько графьев-то… Я и считать-то до столька не умею. И что вам предложить, офицеры?

— Офицеры? Мы? — растерянно повторил граф Дю Шноббс. — А с чего, госпожа, ты решила, чтомы стражники?

— У него шлем на голове, — указала нянюшка. — А к твоему плащу пришпилена бляха.

— Я ведь говорил тебе снять этот дурацкий шлем! — прошипел Шнобби. Он вновь посмотрел на нянюшку и неловко улыбнулся. — Нынче такие головные уборы в моде. Как и подобные брошки, — объяснил он. — А на самом деле мы господа со средствами и не имеем абсолютно ничего общего со Стражей.

— В таком случае, посредственные господа, не желаете ли вина?

— Мы на дежурстве, — отказался тролль.

— Спасибо, что напомнили, граф де Трит, — с горечью произнес Шнобби. — Маскировка высший класс! Почему бы тебе не выставить на всеобщее обозрение свою дубинку?

— А это поможет?

— Убери сейчас же!

От напряженных мысленных усилий брови графа де Трита сошлись на переносице.

— А, это такая шутка юмора? — догадался он. — Шутим над старшим по званию, значит?

— Ты не можешь быть сейчас старшим по званию, понятно? Потому что мы не стражники. Слушай, командор Ваймс объяснял три раза…

Нянюшка Ягг почла за лучшее тактично удалиться. Достаточно, что она стала свидетельницей того, как от их маскировки остались рожки да ножки. К чему ещё смаковать?

Она сейчас была в новом, незнакомом мире. Нянюшка привыкла к жизни, в которой мужчины носят яркую одежду, а женщины ходят в черном. Это сильно упрощает твое существование по утрам, когда решаешь что надеть. Но правила, действующие в Опере, составлялись по принципу «все наоборот», и в этом смысле они походили на законы так называемого здравого смысла. Здесь женщины походили на мороженых павлинов, а мужчины — на пингвинов.

Стало быть… тут Стража. В принципе, нянюшка Ягг была женщиной законопослушной, если не имела оснований нарушать закон. Её отношение к Страже и прочим представителям силовых структур было характерным именно для такого типа личности и характеризовалось глубоким и неизменным недоверием.

Взять, к примеру, их подход к вопросу воровства. Взгляды на воровство, которых придерживалась нянюшка, были взглядами ведьмы, следовательно гораздо более сложными, чем те, которыми руководствовался закон и, если уж на то пошло, люди, обладающие собственностью, которую стоило красть. Но Стража в обстоятельствах, требовавших деликатного скальпеля, применяла огромный тупой топор закона.

«Нет, — подумала нянюшка. — Стражники с их здоровущими башмаками в такой вечер нам совсем ни к чему. Надо бы подложить под тяжелые стопы закона маленькую, но чувствительную кнопку».

Нырнув за золоченую статую, она принялась рыться в глубинах своих одеяний. Все это время окружающие в растерянности смотрели друг на друга, не понимая, откуда доносятся эти эластичные «шлеп-шлеп». Где-то такая «кнопка» у нянюшки была, она точно помнила. Припасенная на крайний случай…

Звякнул пузырек. Ага!

Мгновением спустя нянюшка Ягг во вполне благопристойном виде появилась с двумя стаканчиками на подносе и целеустремленно направилась к стражникам.

— Не желаете ли лимонаду, господа офицеры? — предложила она и тут же спохватилась. — Ох, ну что за глупости я мелю, какие офицеры! В общем, как насчет домашнего лимонада?

Детрит подозрительно принюхался, шумно втянув в себя воздух… ну и все остальное в носу.

— А из чего он? — спросил замаскированный граф.

— Из яблок, — бойко ответила нянюшка. — В основном из яблок.

Под рукой у неё пара пролившихся из стопок капель проели наконец железный поднос и упали на пол. Ковер начал дымиться.

Аудитория гудела, полнясь звуками, — то оперные завсегдатаи усаживались на свои места, а госпожа Крючкорукс пыталась найти башмаки.

— Право, тебе лучше было их вовсе не снимать, мама!

— Мои ноги играют со мной в прятки.

— Ты захватила свое вязанье?

— По-моему, я оставила его в дамской комнате.

— О, мама!

Генри Крючкорукс заложил страницу, на которой остановился, возвел глаза к небу и заморгал. Прямо над ним — очень высоко — сверкал световой круг.

Мать проследила за направлением его взгляда.

— А это что за штуковина?

— Это люстра, мама.

— Довольно большая. А на чем она держится?

— Наверняка на специальных канатах и других креплениях.

— Как по мне, вид у неё опасный.

— Я уверен, она абсолютно безопасна, мама.

— А что ты знаешь о люстрах?

— Я просто думаю, что люди не посещали бы Оперу, будь у них хоть тень опасения, что на голову им свалится люстра, — резонно ответил Генри и попытался продолжить чтение.

«Мистер Ха, он же Мастер Маски. Из-за Мистера Ха (тен.), загадочной личности благородного происхождения, в городе поднимается скандал: прикидываясь мужьями высокородных дам, он добивается их любви. Однако Лаура (сопр.), невеста Каприччио (бар.), не уступает его домогательствам…»

Генри заложил страницу закладкой, достал из кармана книжку поменьше и нашел в ней слово «домогательства». Сейчас он пребывал на территории, на которой чувствовал себя не вполне уверенно; за каждым углом поджидало что-то непонятное, способное смутить и повергнуть в замешательство, и он не собирался дать себя поймать на каком-то слове. Генри жил в постоянном ужасе того, что А Вдруг Потом Начнут Задавать Вопросы.

«…И с помощью своего слуги Вострокрыла (тен.) он изобретает увертку…»

Словарик опять был извлечен из кармана.

«…С кульминацией во время…»

И опять.

«…Сцены на знаменитом Балу Масок во дворце герцога. Но Мистер Ха не стал сводить счеты со своим старым оппонентом графом де…»

«Оппонент»… Вздохнув, Генри опять потянулся к карману.

Через пять минут поднятие занавеса…

Зальцелла давал смотр войскам. Они состояли из работников сцены, маляров и всех служащих, которых на сегодняшний вечер можно было освободить от основной работы. В конце строя по стойке «смирно» стояли примерно пятьдесят процентов Уолтера Плюма.

— Итак, теперь вы знаете, где кому нужно находиться, — произнес Зальцелла. — И если вы что-нибудь заметите, хоть что-то подозрительное, то незамедлительно дадите мне знать. Все понятно?

— Господин Зальцелла!

— Да, Уолтер?

— Оперу прерывать нельзя господин Зальцелла!

Зальцелла покачал головой.

— Я уверен, в таких обстоятельствах зрители поймут…

— Шоу должно продолжаться господин Зальцелла!

— Уолтер, ты сделаешь то, что тебе сказано!

Кто-то ещё поднял руку.

— Однако он верно говорит, господин Зальцелла…

Зальцелла закатил глаза.

— Надо изловить Призрака, — объявил он. — Если удастся сделать это без лишнего шума, будет хорошо. Разумеется, я не хочу останавливать шоу. — Он заметил, как все сразу расслабились.

По сцене прокатился глубокий аккорд.

— А это что ещё такое?

Зальцелла прошагал за сцену и столкнулся нос к носу с Андре. Вид у того был возбужденный.

— Что происходит?

— Мы починили его, господин Зальцелла! Только… видите ли, он не хочет теперь уступать мне место…

Библиотекарь кивнул главному режиссеру. Зальцелла знал о некоторых привычках орангутана. К примеру, если библиотекарь хотел где-то сидеть, то именно там он и сидел. Однако следовало признать, органистом он был первоклассным. Его послеобеденные концерты в Главном зале Незримого Университета пользовались колоссальной популярностью — в особенности потому, что орган Незримого Университета выдавал все до единого звуковые эффекты, даже те, которые изобретательскому гению Чертова Тупицы Джонсона и в самом бредовом сне не снились. К примеру, раньше никто не верил, что романтическую «Прелюдию Же», созданную великим Дойновым, можно переложить для исполнения на раздавленных кроликах и подушечках с сюрпризом. Библиотекарь с легкостью доказал обратное.

— Орган звучит в увертюрах, — добавил Андре, — и ещё в сцене во время бала…

— По крайней мере, пусть наденет галстук-бабочку, — процедил Зальцелла.

— Его не будет видно, господин Зальцелла, а кроме того, у него не так уж много шеи…

— Зато у нас есть принципы, Андре.

— Да, господин Зальцелла.

— И поскольку на сегодняшний вечер ты свободен от выполнения своих прямых обязанностей, ты наверняка не откажешься помочь нам в поимке Призрака.

— Конечно, господин Зальцелла.

— В таком случае разыщи ему бабочку и немедленно ко мне.

Немного спустя библиотекарь открыл свой экземпляр партитуры и аккуратно водрузил его на подставку.

После чего, запустив руку под сиденье, вытащил большой коричневый бумажный пакет с арахисом. Вообще-то, он не понимал, почему Андре сначала долго уговаривал его играть, а потом сказал тому человеку, что он, библиотекарь, уперся и не хочет освобождать место. На самом деле в библиотеке его ждала масса дел. Надо было привести в порядок каталоги, а это занятие библиотекарь любил, но вместо этого ему предстояло провести весь вечер здесь. Хотя, следует признать, фунт чищенного арахиса очень щедрое вознаграждение — по стандартам любого человекообразного. И все-таки человеческий ум — это большая загадка. Библиотекарь нисколечко не жалел, что некогда довольно удачно избавился от этой загадки раз и навсегда.

Он осмотрел галстук-бабочку. Как Андре и предрекал, данное украшение представляло собой определенные проблемы для существа, которое в момент раздачи шей где-то гуляло.

Матушка Ветровоск, остановившись перед восьмой ложей, осмотрелась. Госпожи Плюм нигде не было видно. Затем матушка отперла дверь ложи, вероятно, самым дорогостоящим ключом в мире.

— А ты смотри у меня, — предупредила она.

— Хорошшшооу, мяутушшшшка, — простонал Грибо.

— И не устраивай мне тут по углам уборную.

— Ладноу, ммммяутушшшшка. Матушка бросила грозный взгляд на своего кавалера. Даже в галстуке-бабочке, даже с навощенными усами, он все равно выглядел наглым котярой. На этих тварей нельзя было положиться ни в чем, кроме одного: они заявятся точнехонько к обеду.

Внутри ложа была обита роскошным алым плюшем с золочеными украшениями и представляла собой что-то вроде мягкой, удобной уединенной комнатки.

Справа и слева располагались толстые столбы. Они принимали на себя часть веса расположенного сверху балкона. Перегнувшись через бортик, матушка измерила взглядом расстояние до партера. Разумеется, можно, наверное, перелезть сюда из соседних лож, но, учитывая, что делать это пришлось бы на виду у публики, остаться незамеченным тут не удалось бы. Она заглянула под сиденья. Забралась на кресло и ощупала потолок, украшенный золочеными звездами. До мельчайшей ворсинки исследовала ковер.

Увиденное вызвало в ней улыбку. Она и раньше готова была побиться об заклад, что знает, как Призрак попадает в ложу. Теперь же её соображения окончательно подтвердились.

Грибо, плюнув на ладонь, предпринял безуспешную попытку пригладить волосы.

— Сиди тихо и жуй свою икру, — сказала матушка.

— Хорошшшшоу, мммяутушшшшка.

— И слушай оперу, тебе это полезно.

— Хорошшшшоу, мммяутушшшшка.

— Добрый вечер, госпожа Плюм! — бодро поприветствовала нянюшка. — Ну разве это все не замечательно? Гул зрительного зала, атмосфера радостного ожидания, эти придурки в оркестре ищут, куда спрятать бутылку, и пытаются вспомнить, как играть… Волнение и драма оперы, которая вот-вот развернется перед нами…

— О, вечер добрый, госпожа Ягг, — ответила госпожа Плюм, полирующая бокалы из своего крохотного бара.

— А народу, народу-то сколько! — продолжала нянюшка, краем глаза наблюдая за старушкой^[569]. — Все до единого места проданы.

Желаемой реакции не последовало.

— А не помочь ли прибраться в восьмой ложе? — гнула свое нянюшка.

— О, я как раз убирала там на прошлой неделе, — откликнулась госпожа Плюм и посмотрела бокал на свет.

— Да, но я слышала, что госпожа Эсмеральда очень придирчива, — не унималась нянюшка.

— Какая госпожа?

— Та самая, которой господин Бадья продал билет в восьмую ложу, — радостно сообщила нянюшка.

Бокалы тихонько звякнули. Ага.

Госпожа Плюм показалась из своего закутка.

— Но этого же нельзя делать!

— Опера принадлежит господину Бадье. — Произнося это, нянюшка Ягг внимательно следила за выражением лица госпожи Плюм. — Он, наверное, считает, что можно.

— Но это ведь ложа Призрака! В коридоре показались зрители.

— Вряд ли Призрак станет поднимать шум из-за одного-единственного представления, — успокаивающим тоном промолвила нянюшка Ягг. — Шоу ведь должно продолжаться, а? Эй, госпожа Плюм, с тобой все в порядке?

— Пожалуй, я пойду и… — начала та, отступая назад.

— Ты лучше присядь-ка, отдохни. Нянюшка Ягг, ловко поймав её за руку, заставила госпожу Плюм вернуться на прежнее место.

— Но мне надо сходить и…

— И что, госпожа Плюм?

Пожилая женщина побледнела. Матушка Ветровоск умела быть невыносимой, но эта её невыносимость всегда была на виду: вы всегда знали, что это блюдо в меню имеется. В то время как резкость со стороны нянюшки Ягг воспринималась как внезапный укус большого добродушного пса. Неожиданность только добавляла эффекта.

— Рискну предположить, что ты хотела пойти и перемолвиться кое с кем словечком, а, госпожа Плюм? — тихо произнесла нянюшка. — И кое-кого известие о том, что восьмая ложа занята, может несколько шокировать. Пожалуй, я даже могу назвать этого кое-кого по имени, госпожа Плюм. А теперь, если…

Рука старой женщины с зажатой в ней бутылкой шампанского поднялась, а затем с силой опустилась в попытке утопить корабль по имени «Гита Ягг» в океане бессознательного. Ударившись о голову нянюшки, бутылка отскочила.

Метнувшись мимо своей жертвы, госпожа Плюм пустилась бежать. Её черные отполированные туфли так и сверкали.

Нянюшка Ягг, схватившись за дверную раму, слегка покачивалась. Перед её глазами взрывались сине-фиолетовые фейерверки. Но один из древних Яггов был гномом, а это значит, что яггскими черепами можно было дробить горные породы.

Она одурело разглядывала бутылку.

— Год Оскорбленного Козла, — пробормотала нянюшка. — Отличный год.

Наконец сознание снова взяло вожжи.

Галопом следуя за убегающей фигурой, нянюшка ухмылялась. На месте госпожи Плюм она поступила бы точно так же. Только врезала бы гораздо сильнее.

Агнесса вместе с остальными ждала, когда поднимут занавес. Ей предстояло быть одной из толпы человек в пятьдесят, или около того, которые будут слушать, как Энрико Базилика распевает о своем успехе в качестве мастера перевоплощений. Существенной частью всего процесса являлся здоровенный провал в памяти участников хора. Они будут слушать Энрико, будут даже подпевать, но последующие разоблачения все равно станут для них полным сюрпризом.

По непонятной причине — словно по какой-то молчаливой договоренности — многие постарались добыть шляпы с очень широкими полями. Те, кому со шляпой не повезло, при каждом удобном случае смотрели вверх.

За занавесом герр Трубельмахер подал знак к началу увертюры.

Энрико, который как раз жевал куриную ножку, аккуратно положил кость на тарелку и кивнул. Болтавшийся поблизости работник сцены метнулся прочь.

Опера началась.

Госпожа Плюм сбежала по главной лестнице и, тяжело дыша, повисла на перилах.

Опера началась. Вокруг никого. И звуков погони тоже не слышно.

Выпрямившись, она попыталась восстановить дыхание.

— Э-ге-гей, госпожа Плюм!

Нянюшка Ягг, размахивая, как дубинкой, бутылкой шампанского, к первому повороту перил уже набрала изрядную скорость, но с профессиональной ловкостью наклонилась вбок и удержала равновесие, после чего опять заскользила по прямой, наклонилась на следующем повороте…

…Оставалось миновать только большую золоченую статую в самом низу. Похоже, это участь всех перил, по которым стоит съезжать, — внизу непременно поставят какую-нибудь мерзкую штуковину. Однако и это препятствие нянюшка Ягг взяла блестяще. Подкатив к самой статуе, она ловко переметнула ногу и спрыгнула на пол. Гвозди, которыми были подбиты её башмаки, процарапали глубокие борозды в мраморе, когда её акробатический этюд завершился крутым торможением прямо напротив обалдевшей пожилой женщины.

Госпожу Плюм быстренько оторвали от пола и перенесли в тень за другой статуей.

— Не надо пытаться обскакать меня, госпожа Плюм, — прошептала нянюшка, одновременно зажимая госпоже Плюм рот. — Ты будешь просто ждать здесь, вместе со мной. И не думай, что я добрая. Я добрая только по сравнению с Эсме, но по сравнению с ней практически кто угодно покажется ангелом…

— Ммф!

Одной рукой крепко держа госпожу Плюм за руку, а другой зажимая ей рот, нянюшка выглянула из-за статуи. Издалека доносилось пение.

Больше ничего не происходило. Через некоторое время она забеспокоилась. Возможно, она его спугнула. А может, госпоже Плюм все-таки удалось подать ему какой-то сигнал? И он пришел к выводу, что мир сейчас слишком опасное место для Призраков, хотя нянюшка сомневалась, что подобное заключение остановило бы его…

Но первый акт уже перевалил за свою середину, а никого…

Где-то открылась дверь. Долговязая фигура в черном костюме и нелепом берете пересекла фойе и двинулась вверх по лестнице. На верхней площадке человек повернул в направлении лож и исчез из виду.

— Видишь ли, — произнесла нянюшка, расправляя затекшие конечности, — Эсме — ведь она какая, она глупая…

— Ммф?

— …И поэтому она думает, что для Призрака самым естественным будет проникнуть в ложу через дверь. Если секретной панели не видно — так она думает, — то её, значится, и нет вовсе. Ведь секретная панель, которой нет, это самая лучшая секретная панель. Как раз потому, что ни один умник её не может найти. Вот у вас у всех мозги работают по-оперному. Вы тут сидите, как куры в курятнике, слушаете свои оперы на дурацкие сюжеты, и вам постепенно начинает казаться, что сюжеты вовсе не такие уж и дурацкие. Люка не видно, и вы восклицаете: о, какой шикарный секретный люк! В то время как нормальный человек, к примеру вроде нас с Эсме, скажет: так, может, там и нет никакого люка? А для Призрака, самый хороший способ расхаживать повсюду незамеченным — это быть у всех на виду. В особенности это удобно, если у него вдобавок есть ключи. Люди не замечают Уолтера. Они смотрят в другую сторону.

Она мягко ослабила хватку.

— Что ж, я тебя не виню, госпожа Плюм, потому что я сделала бы для своей кровинушки то же самое. Но лучше бы ты с самого начала доверилась Эсме. Кто-кто, а она человека в беде не бросит.

Нянюшка отпустила госпожу Плюм, но бутылку шампанского на всякий случай по-прежнему сжимала крепкой хваткой.

— Но как она нам поможет? — с горечью спросила госпожа Плюм.

— Ты думаешь, все эти убийства — дело рук Уолтера?

— Он хороший мальчик!

— Не сомневаюсь. Твой вопрос следует расценивать как подтверждение?

— Его посадят в тюрьму!

— Если убийства совершил он, то Эсме этого не допустит, — ответила нянюшка.

До госпожи Плюм хоть и не сразу, но дошло.

— В каком смысле не допустит? — её побелевшие губы едва шевелились.

— А в таком. Кидаясь Эсме на грудь, вы должны быть искренны, иначе можно ведь и задушенным оказаться.

— О, госпожа Ягг!

— Ладно, не надо ни о чем беспокоиться, — проговорила нянюшка — в данных обстоятельствах, пожалуй, несколько запоздало.

Ей пришло в голову, что ближайшее будущее будет легче для всех, если госпожа Плюм вкусит немного заслуженного отдыха. Порывшись в складках одежды, она извлекла пузырек, наполовину заполненный оранжевой курящейся жидкостью.

— Выпей-ка чуть-чуть, это успокоит нервы.

— А что это?

— Что-то вроде тонизирующего. — Нянюшка большим пальцем поддела пробку; на потолке у неё над головой начала облезать краска. — Настойка из яблок. Ну… в основном из яблок.

Уолтер Плюм остановился около восьмой ложи и осмотрелся.

Затем снял берет и вытащил маску. Берет отправился в карман.

Выпрямился. Создавалось впечатление, что Уолтер в маске был на несколько дюймов выше Уолтера без маски.

Вынув из кармана ключ, он отпер ложу. Фигура, которая шагнула внутрь, двигалась совсем не так, как Уолтер Плюм. Этот новый человек шёл абсолютно уверенным шагом, словно контролировал каждый свой нерв, каждую мышцу.

Ложа полнилась звуками оперы. Стены были выстланы красным бархатом и украшены балдахинами. Кресла были высокими, с толстыми подушками.

Призрак скользнул к одному из них и уселся.

С соседнего кресла к нему наклонилась фигура и прошипела:

— Не троооугай мяююю икруууу! Призрак подскочил. За спиной у него щелкнула задвижка.

Из-за занавесок показалась матушка.

— А-а, старый знакомый, вот и свиделись, — вместо приветствия произнесла она.

Призрак попятился к самому краю ложи.

— Вряд ли ты выпрыгнешь, — спокойно прокомментировала его действия матушка. — До низа лететь далеко. — Она сфокусировала свой самый лучший прищур на белой маске. — А теперь, господин Призрак…

Он стремительно взлетел на бортик, отдал ей бодрый салют и подпрыгнул вверх.

Матушка замигала.

До сегодняшнего дня прищур всегда срабатывал…

— Наверное, слишком темно, — пробормотала она. — Грибо!

Кот, принявший обличье человека, и без того нервничал, а от резкого окрика матушки его руки дернулись, и миска с икрой улетела в партер, устроив там небольшую суету сует.

— Да, мммяуутушшшшка!

— Поймай его! Получишь копченую селедку!

Грибо довольно оскалился. Это да, это по нему.

Некоторое время он увлеченно ждал, что на певцов вот-вот кто-нибудь выльет ведро холодной воды, но когда он понял, что этого не произойдет, у него от скуки стало сводить скулы. А погоня, преследование — как раз то, что надо, чтобы развеяться.

Кроме того, Грибо любил поиграть с друзьями.

Агнесса краем глаза уловила движение. Из ложи выпрыгнула фигура и теперь лезла на балкон. Вслед за ней, цепляясь за золоченых херувимов, появилась вторая фигура.

Певцы осеклись на полноте. Относительно первой фигуры ошибки быть не могло. Это был Призрак.

Библиотекарь услышал, что оркестр прекратил играть. Певцы по другую сторону задника тоже умолкли. Послышался гул возбужденных голосов, перемежаемый истерическими выкриками.

Волосяной покров, густо покрывавший все тело библиотекаря, встопорщился. Чувства, предназначенные для защиты представителей его вида, исконных обитателей джунглей, прекрасно приспособились к условиям большого города. Здесь просто суше и гораздо больше плотоядных.

Библиотекарь подобрал прежде ненужный галстук-бабочку и очень тщательно обвязал им голову, так чтобы походить на самого настоящего воина камикадзе. Потом отшвырнул партитуру и несколько секунд смотрел перед собой пустым взглядом. Инстинкт подсказывал, что отдельные ситуации требуют музыкального сопровождения.

И все же некоторых очень важных деталей этому органу по-прежнему недоставало, а именно: педали Грома, 128-футовой трубы Землетрясения и дополнительной клавиатуры, отвечающей за животные звуки. Однако, умело оперируя в басовом регистре, ещё можно было произвести достаточно волнующий эффект.

Библиотекарь вытянул руки и пощелкал суставами пальцев. На это потребовалось какое-то время.

А потом библиотекарь заиграл.

Призрак, словно танцуя, балансировал по краю балкона, скидывая вниз шляпы и театральные бинокли. Публика некоторое время оторопело наблюдала, а потом начала хлопать. Зрители не совсем понимали, каким образом столь неожиданный поворот вписывается в сюжет, но это ведь, в конце концов, опера.

Добравшись до центра балкона, Призрак спрыгнул в проход, бодро взбежал по ступенькам примерно до середины, а потом вдруг развернулся и, набирая скорость, помчался обратно. Достиг бортика, подпрыгнул, оттолкнулся, взлетел над аудиторией…

…И приземлился на люстру. Та зазвенела и начала тихонько раскачиваться.

Публика аплодировала уже стоя, пока Призрак, балансируя, продвигался по издающим резкие нестройные звуки креплениям к центральному канату.

На бортик балкона вскарабкалась вторая фигура и легким прыжком также сиганула в направлении люстры. Второй человек был поприземистей первого, одноглазый, широкий в плечах и с узкой талией; вид у него был по-злодейски интересный — как у пирата, который воплотил слова «Веселый Роджер» в жизнь. Он даже не удосужился разбежаться. Это был обычный прыжок: присели, оттолкнулись — и вот уже парим в воздухе.

Он никак не мог долететь до люстры.

И совершенно непонятно, как он все же до неё долетел.

Зрители, кто наблюдал за происходящим через театральные бинокли, клялись впоследствии, что человек вдруг выбросил вверх руку, которая, такое впечатление, едва коснулась люстры, однако тело его каким-то образом внезапно закрутилось в воздухе и подлетело вверх.

Пара человек клялись ещё горячее, что, когда незнакомец протянул руку к люстре, ногти у него выросли на несколько дюймов.

Гигантская гора стекла тяжеловесно раскачивалась на канате. Когда она достигла крайней точки своей амплитуды, Грибо, как акробат, выступающий на трапеции, качнул её ещё сильнее. Ответом было восторженное «о-о!» публики.

Грибо слегка переместился вбок. Люстра, мгновение поколебавшись в верхней точке дуги, откачнулась обратно.

И пока она с резкими звонами и скрипами проносилась над партером, висящая на ней фигура сильным движением подтянулась и выполнила обратное сальто-мортале с «приземлением» прямо в центр хрустальных дебрей. Свечи и призмы дождем посыпались в партер.

А потом под восторженные выкрики и аплодисменты аудитории Грибо начал карабкаться по центральному канату вслед за убегающим Призраком.

Генри Крючкорукс попытался пошевелить рукой, но упавший осколок хрусталя прочно пришпилил рукав смокинга к креслу.

Неожиданное затруднение. В глубине души он осознавал, что ничего такого в Опере происходить не должно, но на все сто процентов уверен он не был.

Со всех сторон доносились обрывки шепотков:

— Разве это часть сюжета?

— Наверняка.

— О да. Да! Без сомнений, — тоном специалиста произнес кто-то в конце ряда. — Да. Да. Знаменитая сцена погони. В самом деле. О да. В Щеботане это тоже показывали.

— О… да. Ну разумеется. Сейчас припоминаю, я тоже слышала…

— А клево они там летали! — госпожа Крючкорукс даже прищелкнула языком.

— Мама!

— А я уже засыпать начала. Почему ты меня не предупредил? Я бы надела очки!

Нянюшка Ягг громыхала по лестнице, ведущей в верхнюю, «воздушную», часть оперы.

— Что-то не заладилось! — бормотала она себе под нос, перепрыгивая через ступеньки. — Вечно она так. Думает, достаточно ейного прищура, а потом делай со злодеем что хошь. И кому приходится разбираться? Ну-ка, угадайте…

Древняя, замшелая деревянная дверь на верхней площадке не устояла перед ударной силой нянюшкиного башмака и нянюшкиной же кинетической энергией. Раздался пронзительный скрип, и перед нянюшкой открылось большое, полное теней пространство. В пространстве мельтешили силуэты. Неясный свет выхватывал из мрака бегущие ноги. Люди кричали.

Прямо на неё неслась какая-то фигура.

Нянюшка резко упала на одно колено, большими пальцами обеих рук изо всех сил зажимая пробку растрясшейся бутылки шампанского, которую держала под мышкой.

— Здесь две кварты, — предупредила она, — и я буду палить из всех стволов!

Фигура остановилась.

— Госпожа Ягг, это ты?

Безупречная память нянюшки на личные детали мгновенно выбросила нужную карточку.

— Питер? — произнесла она, немного расслабляясь. — У тебя ещё нога болела?

— Верно, госпожа Ягг.

— Порошок, что я тебе дала, помогает?

— Стало гораздо лучше, госпожа Ягг…

— Что здесь творится-то?

— Господин Зальцелла поймал Призрака!

— Неужто?

Теперь, когда глаза привыкли к мраку и упорядочили творящийся вокруг хаос, нянюшка увидела кучку людей, столпившихся посреди помещения, вокруг люстры.

На дощатом настиле сидел Зальцелла. Воротничок его куда-то подевался, рукав пиджака был оторван, но глаза смотрели победоносно.

Зальцелла размахивал каким-то предметом.

Предмет был белый. И походил на осколок черепа.

— Это был Плюм! — восклицал он. — Говорю вам, это был Уолтер Плюм! Что вы стоите? Скорее за ним!

— Уолтер? — с сомнением в голосе переспросил кто-то.

— Вот именно, Уолтер!

В помещение, размахивая фонарем, вбежал ещё один человек.

— Я видел, как Призрак лез на крышу! А за ним гнался какой-то одноглазый тип! Похожий на ошпаренного кота!

«Все не так, — подумала нянюшка Ягг. — Что-то здесь не так».

— Вперед, на крышу! — прокричал Зальцелла.

— А может, сначала прихватим зажженные факелы?

— Зажженные факелы не обязательны!

— А вилы и косы?

— Ты что, на вампиров собрался?

— Ну хотя бы один факел!

— Немедленно наверх! Понятно?

Занавес опустился. Прошелестели неуверенные аплодисменты, тут же заглушённые возбужденными разговорами публики.

— Правда? В сценарии все так и есть? — недоуменно спрашивали друг у друга участники хора.

Сверху дождем сыпалась пыль. Там, наверху, по помостам взад-вперед носились подсобные рабочие. Крики отдавались эхом среди канатов и пыльных задников. Один рабочий с горящим факелом в руке выбежал на сцену.

— Так что происходит? — спросил тенор.

— Призрака поймали! Он лезет на крышу! Это Уолтер Плюм!

— Как? Уолтер?

— Наш Уолтер Плюм?

— Да!

Подсобный рабочий тут же убежал в шлейфе искр, предоставив дрожжам слухов быстро всходить в квашне под названием «хор».

— Уолтер! Не может быть!

— Н-ну-у-у… Все-таки он немного со странностями, а?..

— Но не далее как сегодня утром он сказал, мне: «Какой чудесный день правда господин Сидни!» Именно так и сказал, да-да. Совершенно нормальным голосом. В смысле… для Уолтера нормальным.

— Должна признать, у меня всегда вызывало беспокойство то, как у него движутся глаза. Словно хотят оказаться подальше друг от друга…

— И он вечно где-нибудь поблизости отирается!

— Да, но он ведь разнорабочий…

— Тут возразить нечего!

— Это не Уолтер, — произнесла Агнесса. Все дружно посмотрели на неё.

— Но, милочка, рабочий ведь сказал, что гонятся именно за Уолтером.

— Не знаю, за кем там гонятся, но Уолтер — не Призрак. Уолтер — Призрак? Это же просто смешно! — горячо воскликнула Агнесса. — Да он мухи не обидит! Кроме того, я видела…

— И все же, должна заметить, мне он всегда казался каким-то скользким типом…

— А я слышала, он постоянно лазает в подвалы. Зачем, спрашивается? Давайте повернемся к правде лицом. Факт остается фактом. Он сумасшедший.

— И вовсе он не сумасшедший! — возразила Агнесса.

— Да, но выглядит он, как будто вот-вот свихнется, признай. Ладно, пойду, взгляну, что там происходит. Кто-нибудь со мной?

Агнесса махнула рукой. Как ни страшно это осознавать, бывают моменты, когда доказывать что-либо бесполезно. Все доказательства безжалостно втаптываются в грязь, ведь идёт охота.

Люк распахнулся. Из него выбрался Призрак, бросил взгляд вниз и резко захлопнул люк. Раздался пронзительный вой.

Потом Призрак легким танцующим шагом, переступая с одной свинцовой плитки на другую, достиг облепленного горгульями парапета, черно-серебряного в лунном свете, и побежал вдоль самого края крыши. Ветер играл его плащом. Достигнув следующего люка, Призрак опустился на колени…

И вдруг одна из горгулий оказалась вовсе не горгульей, а человеческой фигурой, которая протянула руку и сдернула с него маску.

Как будто обрезала нитки у марионетки.

— Добрый вечер, Уолтер, — сказала матушка. Юноша бессильно осел.

— Привет госпожа Ветровоск!

— Можешь называть меня матушкой Ветровоск. А теперь встань.

С дальнего конца крыши донеслось рычание, затем глухой удар. В лунном свете картинно взлетели вверх обломки люка.

— А здесь приятно, не правда ли? — произнесла матушка. — Свежий воздух, звезды. Я все ломала голову: где? Наверху или внизу? Но там, внизу, только крысы.

В следующее мгновение она уже держала Уолтера за подбородок и резким движением вздернула его лицо к лунному свету. Грибо, гонимый жаждой убийства, выкарабкался наконец на крышу.

— Что ты за человек, Уолтер Плюм? Если бы в твоем доме начался пожар, какую вещь ты вынес бы в первую очередь?

Грибо, глухо рыча, ковылял по крыше. Он любил крыши в целом, и некоторые из самых нежных его воспоминаний были связаны именно с крышами. Но его только что оглоушили ударом люка по голове, и сейчас он искал, кого бы выпотрошить.

Потом он узнал Уолтера Плюма — человека, который его кормил. А рядом с ним стояла вызывающая гораздо менее приятные ассоциации матушка Ветровоск. Однажды она поймала Грибо у себя в саду, когда он кое-что закапывал, и пнула так, что он улетел далеко в огурцы.

Уолтер что-то сказал. Грибо не обратил на его слова особого внимания.

— Отлично, — кивнула матушка Ветровоск. — Хороший ответ. Грибо!

Грибо тяжело хлопнул Уолтера по спине.

— Хочу мммяуллллаакау прямау сейчасссс! Мурр, мурр!

Матушка швырнула маску коту. В отдалении появились бегущие фигуры. Они что-то кричали.

— Ну-ка, надень это! А ты, Уолтер Плюм, сиди тише воды, ниже травы. В конце концов, один человек в маске очень похож на другого человека в маске. А когда они погонятся за тобой, Грибо… заставь их хорошенько побегать. Если сделаешь все как следует, то получишь…

— Дааау, зззннаааюю, — уныло ответил Грибо, натягивая маску.

Похоже, ради одной жалкой копченой селедки придется вкалывать весь вечер.

Из сломанного люка высунулась чья-то голова. На маске Грибо сверкнул отблеск лунного света… и даже матушка признала, что Призрак из него получился первоклассный. Во-первых, его морфогенетическое поле стремилось восстановиться. А его нынешние когти даже с большой натяжкой не могли сойти за человеческие ногти.

Преследователи через люк высыпали на крышу. Грибо плюнул в их сторону, стоя на самом краю крыши, драматически выгнул спину и шагнул вперед.

Этажом ниже он резко выбросил одну руку, ухватился за подоконник и приземлился прямо на голову горгульи, которая укоризненно произнесла: «Больфое фпафибо».

Преследователи, свесившись с крыши, растерянно смотрели вниз. Некоторые все-таки ухитрились где-то найти пылающие факелы. Иногда сила традиционных убеждений сильнее логических доводов.

Грибо вызывающе оскалился и перемахнул с горгульи на водосточную трубу, оттуда — на балкон и так далее. Время от времени он останавливался, чтобы принять драматическую позу и ещё раз оскалиться в сторону преследователей.

— Нам бы за ним надо, капрал Шноббс, — сказал один из них, подковылявший к краю крыши позже всех прочих.

— Надо, но лучше нам попробовать спуститься по лестнице. Кроме того, кое-что из выпитого мной очень не хочет оставаться выпитым. Я тебе так скажу: ещё немного беготни, и этому миру не поздоровится.

По всей видимости, прочие ополченцы также пришли к заключению, что погоня вниз по отвесной стене вряд ли завершится для них удачно. Дружной толпой они повернулись кругом, кинули пару победоносных кличей и, размахивая факелами, утопали в сторону лестницы.

Крыша быстро опустела. Теперь на фоне неба вырисовывался лишь силуэт нянюшки Ягг с вилами в одной руке и факелом в другой. Она воинственно выбрасывала в воздух то факел, то вилы, периодически восклицая: «Шурум! Бурум!»

Матушка, приблизившись, похлопала её по плечу.

— Они ушли, Гита.

— Шуру… О, привет, Эсме, — отозвалась нянюшка, опуская орудия праведного возмездия. — Я просто была поблизости, следила, чтобы события не вышли из-под контроля. Это сейчас Грибо был?

— Да.

— О-о, да хранят боги, — отозвалась нянюшка. — Хотя вид у него был несколько раззадоренный. Надеюсь, он ни с кем не случится, мой котик.

— А где твое помело?

— За кулисами, в шкафу.

— Тогда я его позаимствую и послежу за событиями.

— Эй, это же мой кот, это я должна за ним следить… — начала нянюшка.

Матушка отступила в сторонку, и взору нянюшки открылась скрюченная фигура. Человек сидел, обнимая себя за колени.

— Ты лучше последи за Уолтером Плюмом, — сказала она. — Это у тебя получится лучше, чем у меня.

— Привет госпожа Ягг! — скорбно произнес Уолтер.

Нянюшка некоторое время смотрела на него.

— Так он и есть?..

— Да.

— Ты хочешь сказать, он в самом деле совершил все эти уби…

— А ты сама-то как думаешь?

— Ну, если уж на то пошло, я считаю, что нет, — ответила нянюшка. — Дай-ка я тебе кое-что шепну на ушко. Мне кажется, юному Уолтеру не стоит это слышать.

Головы ведьм сблизились. Последовал краткий обмен шепотками.

— Все просто, когда знаешь ответ, — заключила матушка. — Я скоро вернусь.

Она заспешила прочь. Нянюшка слышала, как её каблуки стучат по ступенькам.

А потом она опять посмотрела на Уолтера и протянула руку.

— Все, Уолтер, хватит рассиживаться. Вставай.

— Да госпожа Ягг!

— Нам, пожалуй, стоит найти тебе местечко поукромнее, а?

— Я знаю местечко поукромнее госпожа Ягг!

— В самом деле?

Уолтер, двигаясь своей фирменной неровной походкой, подошел к незаметному люку поблизости и гордо ткнул в него пальцем.

— Нам туда? — уточнила нянюшка. — Я бы не сказала, что это место слишком укромное.

Уолтер ответил ей озадаченным взглядом, а затем улыбнулся так, как улыбается математик, только что разрешивший особенно заковыристое уравнение.

— Самое укромное место то которое у всех на виду госпожа Ягг!

Нянюшка посмотрела на него пронзительным взглядом, но глаза Уолтера были подернуты глянцем невинности, сквозь который больше ничего нельзя было разглядеть.

Юноша поднял дверцу люка и вежливо указал вниз.

— Ты первая госпожа иначе я увижу твои панталоны!

— Очень… мило с твоей стороны, — ошеломленно ответила нянюшка. Впервые в жизни она слышала от мужчины нечто подобное.

Юноша терпеливо ждал, пока она достигнет конца лестницы, а потом, пыхтя, последовал за ней.

— Это ведь просто старая лестница? — спросила нянюшка, тыкая во мрак факелом.

— Да! Она идёт до самого низа! А с низа до самого-самого верха!

— А кто-нибудь ещё о ней знает?

— Призрак госпожа Ягг! — ответил Уолтер, спускаясь.

— Ах да, — медленно произнесла нянюшка. — И где Призрак сейчас, Уолтер?

— Убежал!

Она подняла факел повыше. По лицу Уолтера по-прежнему ничего нельзя было определить.

— И что Призрак здесь делает, Уолтер?

— Оберегает Оперу!

— Ну надо ж, какой добренький. Нянюшка начала спускаться по ступенькам.

На стенах заплясали тени.

— Знаешь госпожа Ягг она задала мне очень глупый вопрос! — продолжал сзади неё Уолтер. — Такой глупый любой дурак ответ знает!

— О да, — нянюшка вглядывалась в тени. — Наверное, про пожар в доме спрашивала?

— Ага! Что бы я вынес из дома если б там пожар начался!

— Думаю, ты, как примерный мальчик, ответил, что взял бы свою маму.

— Нет! Моя мама сама может себя взять!

Нянюшкины пальцы пробежались по ближайшей стене. Когда лестницу сочли ненужной, выходящие на неё двери забили гвоздями. Но, как говорится, имеющий уши да услышит, а отсюда можно услышать много интересного…

— Так что бы ты вынес из дома, Уолтер? — спросила она.

— Пожар!

Нянюшка невидящими глазами уставилась в стенку. Потом на её лице медленно появилась улыбка.

— Какой же ты все-таки бестолковый, Уолтер Плюм.

— Бестолочь я госпожа Ягг! — весело ответил Уолтер.

«Однако ты не сумасшедший, — подумала она. — Ты глупый, но мысли у тебя здравые. Так сказала бы Эсме. Все бывает куда опаснее…»

Тяжело дыша, Грибо бежал по Брод-авеню. С ним происходило что-то неладное. Мышцы очень странно, вразнобой, подергивались. Покалывание в нижнем отделе позвоночника свидетельствовало о том, что хвост хочет вырасти обратно, а ушам не терпелось вернуться на макушку, на привычное место. Когда подобное случается в обществе, испытываешь легкое неудобство.

А общество это отставало всего лишь на сотню ярдов и твердо намеревалось переместить его уши в позицию, существенно отличающуюся от той, которую они занимали сейчас. И неудобство по этому поводу оно испытывать не собиралось.

Расстояние между Грибо и обществом медленно, но верно сокращалось. Будь Грибо в своем нормальном состоянии, он бы показал им, что такое ускорение с места, но когда твои колени так и норовят развернуться на сто восемьдесят градусов, ускоряться весьма затруднительно.

Обычно, когда за ним гнались, он следовал такому плану: заскочить на бочку с водой, что за домом нянюшки Ягг, а когда из-за угла покажется преследователь, расцарапать ему нос в кровь. Поскольку, чтобы осуществить этот план сейчас, потребовалось бы перенестись на добрых пятьсот миль, приходилось искать альтернативу.

Рядом с одним из домов стоял экипаж. С трудом доковыляв до него, Грибо подтянулся, ухватился за вожжи и на какое-то мгновение переключил внимание на возницу.

— А нуу пшшшшелл!

Клыки Грибо ярко сверкнули в лунном свете. Возница продемонстрировал поистине замечательное присутствие духа и прекрасную телепортацию тела. Мгновенно исполнив обратное сальто-мортале, он исчез в ночи.

Лошади встали на дыбы, после чего предприняли попытку взять с места в галоп. У животных склонность к самообману развита не так сильно, как у людей; они-то знали, что за спиной у них сидит здоровенный котяра. От того, что он принял обличье человека, легче лошадям не становилось.

Повозка неуклюже тронулась. Грибо оглянулся через подергивающееся плечо на озаренную факелами толпу и насмешливо помахал лапой. Произведенный эффект настолько ему понравился, что он взобрался на крышу покачивающейся повозки и продолжил глумиться оттуда.

Это характерное свойство всех котов — плевать на врага и вызывающе насмешничать над ним из безопасного места. В данных обстоятельствах было бы неплохо, если бы в число характерных кошачьих свойств входилаещё и способность управлять повозкой.

Одно из колес зацепилось за парапет Бронзового моста и громко, пронзительно завизжало. С железного обода посыпались искры. Резкое торможение вышибло Грибо с его насеста — прямо посередине очередного весьма выразительного жеста. Грибо приземлился на ноги посреди дороги, а обалдевшие от ужаса лошади унесли разом полегчавшую и раскачивающуюся карету прочь.

Общество остановилось.

— Что это он там?

— Просто стоит.

— Он один, а нас-то много, правильно? Мы его раздавим как муху.

— Неплохая идея. На счет «три» все кидаемся на него. Раз… два… три… — Пауза. — Ну, чего стоим?

— А ты чего?

— Я ведь считал!

— Сам кидайся. Господин Хвать, наверное, тоже кидался, бедняга. Не заслужил он такой смерти…

— Ну, по правде сказать, я никогда не питал к этому крысятнику особой симпатии.

Грибо оскалился. Теперь уже покалывало все тело. Он откинул голову назад и взревел.

— Послушайте, в худшем случае он прикончит одного-двух из нас, не больше…

— Хорошо-то как!

— Эй-эй, а что это он так дергается?

— Может, когда упал с повозки, повредил себе что-нибудь?

— Тогда кидаемся!

Толпа начала наступать. Грибо, раздираемый противоречиями морфогенетического поля, съездил первому нападающему кулаком в челюсть и уже когтями гигантской лапы содрал со второго рубаху.

— Воооооууууут, шшшшшьоооо….

Его схватили разом двадцать рук. А потом в темноте и всеобщей кутерьме оказалось, что двадцать рук сжимают одежду и пустоту. Заряженные местью башмаки бесполезно пинали воздух. Дубинки, которыми замахивались на оскаленную харю, просвистели сквозь пустоту и врезались в ухо стоящего напротив.

— …Ооооооаааааааууууулл!

Никем не замеченная в кутерьме пуля серого меха с прижатыми к черепу ушами проскочила между ногами драчунов.

Пинки и удары прекратились только тогда, когда стало очевидно, что толпа нападает на самое себя. А поскольку интеллектуальный уровень толпы равняется интеллектуальному уровню самого глупого её представителя, поделенному на число её членов, никто так и не понял, что же, в сущности, произошло. Они очевидно окружили Призрака. И было не менее очевидно, что убежать он не мог. И тем не менее все, что им осталось, это маска и клочки одежды. Так что, логично рассудила толпа, он, наверное, угодил в реку. Что ж, туда ему и дорога.

Довольное сознанием хорошо выполненной работы, общество отправилось в ближайший трактир.

Все, кроме сержанта графа де Трита и капрала графа Шнобби дю Шноббса. Они неуверенно вышли на середину моста и теперь изучали клочки одежды.

— Командору Ваймсу это… это… это не понравится, — проговорил Детрит. — Ты же знаешь, он предпочитает, чтобы арестованный оставался в живых.

— Верно, но этого все равно бы повесили, — произнес Шнобби, изо всех сил стараясь удерживать вертикальное положение. — А так получилось просто немного более… демократично. Огромная экономия в смысле веревок, не говоря уже об износе оков и ключей.

Детрит почесал голову.

— А где тогда… кровь? — рискнул поинтересоваться он.

Шнобби кисло посмотрел на него.

— Скрыться он не мог, согласен? — произнес он. — Так что перестань задавать глупые вопросы.

— Да, но только люди, они такие: ударишь их посильнее, они ж все стены забрызгают… А тут…

Шнобби вздохнул. Вот каких работничков набирают нынче в Стражу. Везде им всякие тайны мерещатся. В прежние времена, во времена старой гвардии, когда действовала неофициальная политика «живи сам и дай жить другим», они поблагодарили бы незваных помощников от всего сердца: «Отличная работа, парни», — и вернулись бы в штаб-квартиру засветло. Но теперь всем командует старик Ваймс, а он набирает людей, которые только и делают, что задают вопросы. Поветрие сказалось и на Детрите. А ведь про него даже другие тролли говорят, что светоч его разума способен сравниться лишь со светом дохлого червяка-светляка.

Детрит подобрал глазную повязку.

— И что же ты думаешь? — насмешливо спросил Шнобби. — По-твоему, он превратился в летучую мышь и улетел?

— Ха! Эт’ вряд ли. Потому что не… сог… лас… нуется с современными установками, — пожал плечами Детрит.

— Ну, а я думаю, — ответил Шнобби, — что после исключения всего невозможного, оставшееся, каким бы невероятным оно ни казалось, не заслуживает того, чтобы болтаться тут в холодную ночь, вместо того чтобы пойти куда-нибудь и хорошенько подзарядиться. Давай, шевели ногами. Мы сегодня загнали целого слона, и я готов его сожрать.

— Енто была ирония?

— Это была метамфора.

Детрит, которому то, что сходило за его ум, упорно продолжало посылать неопределенные, но тревожные сигналы, поддел носком сапога лоскуты одежды.

Что-то мазнуло его по ноге. Это был кот. С драными ушами, одним здоровым глазом и мордой, похожей на покрытый мехом кулак.

— Привет, котик, — произнес Детрит.

Кот потянулся и улыбнулся во всю пасть.

— Пауцеулллуй меннняу в зззззад, ляугаувый…

Детрит часто заморгал. До своего прибытия в Анк-Морпорк он не видел ни одного кота, поскольку тролли домашних животных не держат. Только в городе Детрит познакомился с представителями кошачьей расы и выяснил, что съесть их очень и очень сложно. Но до сих пор он ни разу не видел говорящего кота. С другой стороны, ему было прекрасно известно, какой репутацией он пользуется: репутацией самого глупого тролля в городе. Поэтому он счел за лучшее не привлекать к говорящему коту излишнего внимания. А вдруг окажется, что все, кроме него, знают, что коты болтают без умолку?

В сточной канаве, в нескольких футах от них, что-то белело. Детрит осторожно подобрал предмет. Похоже на маску, которая была на Призраке.

Ага, наверное, это Улика.

Он взволнованно помахал маской.

— Эй, Шнобби…

— Большое спасибо!

Во мраке что-то мелькнуло, выхватило маску из руки тролля и улетело обратно в темное небо. Капрал Шноббс оглянулся.

— Да? — спросил он.

— Э… А птица очень большой может вырасти? Ну совсем большой — может?

— Чтоб мне треснуть, не знаю. Наверное, может. А что?

Детрит пососал палец.

— Да так, просто спросил, — ответил он. — Меня на мякине не проведешь. Я враз отличу нормальное от обычного.

Под ногами захлюпало.

— Здесь довольно сыро, Уолтер, — заметила нянюшка.

Воздух был спертый и тяжелый. Казалось, он выжимал весь свет из факела. Вокруг пламени клубился тёмный ореол.

— Осталось немного госпожа Ягг!

Он чем-то звякнул в темноте. Заскрипели петли.

— Нашел госпожа Ягг! Это тайная пещера Призрака!

— Тайная пещера, говоришь?

— Ты должна закрыть глаза! Надо закрыть глаза! — настойчиво произнес Уолтер.

Нянюшка поступила как было велено, и покрепче вцепилась в факел — так, на всякий случай.

— А Призрак что, у себя сейчас? — поинтересовалась она.

— Нет!

Загремели спички в коробке, послышалась какая-то возня, а потом…

— Теперь можешь смотреть госпожа Ягг!

Нянюшка открыла глаза.

Цвет и свет сплылись в одно пятно, а потом приняли четкие очертания — сначала в её глазах, а потом, наконец, и в голове.

— Ух-ты, — только и смогла выговорить нянюшка. — Ухты-ухты-ухты…

Сияли свечи — большие и плоские, которые обычно используют для освещения сцены. Они помещались в плавающих сосудах. Излучаемый ими свет был мягким, он струился над помещением, словно сотканный из водяной мороси.

Играл на клюве огромного лебедя. Отражался в глазах гигантского, вынырнувшего из воды дракона.

Нянюшка Ягг медленно повернулась. Она не могла похвастаться длительным знакомством с оперой, но ведьмы быстро схватывают новое, поэтому она мгновенно узнала и крылатый шлем Гильдабруны из «Кольца Бабалунгов», и полосатый шест из «Псевдополисского цирюльника» и лошадь со скрытым люком из «Волшебной лютни», и вообще…

…И вообще, это была сплошная опера, сваленная в кучу. Как только глаз несколько осваивался со всем этим великолепием, сразу замечалась и облезающая краска, и подгнившая штукатурка, и общая атмосфера папье-маше. Дряхлые декорации, схваченные на живую нитку костюмы — все это свалили здесь за общей ненужностью.

Впрочем, нет. Здесь это кому-то было нужно. Да, были признаки дряхления, но были и робкие заплатки, признаки недавнего ремонта, и пятна недавно нанесенной краски.

На единственном крохотном пятачке, не занятом старыми декорациями, располагалось нечто вроде стола. Вдруг до нянюшки дошло, что у стола имеются клавиши, а на крышке его аккуратными стопками сложены листы бумаги.

Уолтер, широко и горделиво улыбаясь, следил за сменой выражений на её лице.

Нянюшка быстро направилась к необычному предмету.

— Это ведь фисгармония, верно? Маленький орган?

— Верно госпожа Ягг!

Нянюшка взяла один из бумажных листков. Шевеля губами, она про себя читала строчки, выведенные аккуратным, каллиграфическим почерком.

— Это что, опера о котах? — не поверила она. — Ни разу не слышала, что бывают оперы о котах…

На мгновение задумавшись, она добавила про себя: «Хотя почему бы и нет?» Чертовски хорошая идея. Если задуматься, в кошачьей жизни очень много от оперы.

Она перелистала другие стопки.

— «Парни и тролли»? «Пупсторонняя история»? «Отвороженные»? «Семь гномов для семерых гномов»? Что все это такое, Уолтер?

Присев на табуретку, она стукнула на пробу по паре клавиш. Всякий раз ответом был звучный скрип. В нижней части фисгармонии были две большие педали. Нажимаешь на них, они задействуют мехи, и эти поношенные клавиши рождают на свет нечто, имеющее к органной музыке такое же отношение, какое слово «дрянь» имеет к ругательствам.

Так, значит, именно здесь Уол… именно здесь и скрывался Призрак, подумала нянюшка, прямо под сценой, окруженный отслужившими свое декорациями старых представлений; здесь, под огромным помещением без окон, в котором вечер за вечером эхо от музыки, песен и безудержных эмоций никогда не стихало окончательно, но оставалось внутри, в этих стенах. Призрак тут работал, и ум его был открыт, как колодец, и наполнялся оперой. Опера входила в его уши, а сознание, переработав её, выдавало нечто свое.

Нянюшка понажимала на педали. Ссохшиеся пазы с шипением выпускали воздух. Она попробовала извлечь несколько нот. Результат получился пронзительный. Но ведь иной раз, подумалось ей, старая ложь — это и в самом деле новая правда, а размер действительно не имеет значения. Важно то, что в конце концов получается…

Уолтер наблюдал за ней, ожидая реакции.

Она взяла ещё одну кипу листков. Посмотрела на первую страницу. Но Уолтер, перегнувшись через плечо нянюшки, выхватил партитуру у неё из рук.

— Эта ещё не закончена госпожа Ягг!

Опера все ещё гудела. Половина зрителей вышла наружу, а вторая половина предпочитала отираться внутри, на случай дальнейшего развития событий. Оркестранты толпились в своей яме, готовясь требовать Премиальные За Игру Под Страхом Призрака. Занавес опустили. Кое-кто из хора оставался на сцене; другие отбыли, чтобы принять участие в погоне. Царила наэлектризованная атмосфера, характерная для моментов, когда нормальное течение цивилизованной жизни нарушается коротким замыканием.

Агнессу кидало от одного слуха к другому. Призрака изловили, и им оказался Уолтер Плюм. Призрака поймал сам Уолтер Плюм. Призраку удалось скрыться. Призрак мертв.

Повсюду вспыхивали споры.

— А я все равно не могу поверить, что это был Уолтер! Да вы подумайте сами… Уолтер?

— А что будет с шоу? Нельзя ж его вот так взять и остановить. Мы никогда не останавливаем шоу, даже если кто-то умирает…

— О, когда кто-то умирал, мы все-таки прерывались…

— Ну да, но ровно на то, чтобы убрать тело со сцены!

Агнесса зашла за кулисы и чуть не споткнулась обо что-то.

— Прошу прощения, — автоматически произнесла она.

— Это всего лишь моя нога, — ответил голос матушки Ветровоск. — Ну и как тебе жизнь в большом городе, Агнесса Нитт?

Агнесса повернулась.

— О… привет, матушка… — промямлила она. — И здесь я не Агнесса, спасибо, что поинтересовалась, — добавила она несколько более вызывающе.

— Хорошая работа — быть чьим-то голосом?

— Я делаю то, что хочу делать, — ответила Агнесса и гордо расправилась во всю ширь. — Вам, ведьмам, меня не остановить!

— Но ты как будто стоишь в сторонке, — спокойно ответила нянюшка. — Пытаешься стать частью, а потом вдруг оказывается, что ты опять смотришь на себя глазами других людей. Так никому и не веришь, да? И всякие мыслишки мучают?

— Замолчи!

— Ага. Так я и думала.

— Во всяком случае, в мои намерения не входит стать ведьмой, благодарю покорно!

— Ты вот кипятишься, а сама понимаешь: тебе ведь от этого не убежать. Ты станешь ведьмой только потому, что ты уже ведьма. А если ты сейчас отвернешься от него, то и не знаю, что станется с Уолтером Плюмом.

— Так он жив?

— Живехонек.

Некоторое время Агнесса молчала.

— Я знала, что он Призрак, — наконец призналась она. — Но потом мне доказали, что я ошибалась.

— О, — ответила матушка. — И ты поверила собственным глазам? Это в опере-то?

— Один из подсобных рабочих только что сказал мне, что Призрака загнали на крышу, а потом прогнали по всем улицам и забили до смерти!

— Ну, — хмыкнула матушка, — если ты ещё будешь верить всему, что слышишь, ты так вообще никуда не придешь. А что ты знаешь?

— В каком смысле, что я знаю?

— Брось со мной эти свои штучки, девочка! Увидев выражение лица матушки, Агнесса поняла, что настала пора немножко сдать назад.

— Я знаю, что он Призрак, — ответила она.

— Правильно.

— Но умом я понимаю, что это не так.

— И?

— И я знаю… то есть абсолютно уверена, что он никому ничего плохого не сделал.

— Хорошо. Прекрасненько. Уолтер, может, и не отличит правую ногу от левой, но уж отличить добро от зла он сумеет. — Матушка потерла руки. — Ну, вот мы и разобрались.

— Что? Но мы ведь так ничего и не узнали!

— Как это не узнали? Все постепенно. Нам теперь известно, что Уолтер никого не убивал. Осталось лишь выяснить, чьих это рук дело. Легче легкого.

— А где Уолтер сейчас?

— Нянюшка куда-то его увела.

— Она одна?

— Я же сказала тебе, с ней Уолтер.

— Я к тому… он все-таки немного со странностями.

— Его странности совершенно безвредны.

Агнесса вздохнула и хотела было заявить, что все это не её проблемы. Но поняла, что сопротивляться бесполезно. Знание уже вторглось в её душу и довольно потирало там лапки. Теперь это и её проблема тоже.

— Ну хорошо, — сдалась она. — Я помогу чем смогу, потому что я здесь. Но потом… все! Потом вы оставите меня в покое. Обещаешь?

— Конечно.

— Ну… тогда… — Агнесса осеклась. — О нет! — воскликнула она. — Меня опять обвели вокруг пальца. Я тебе не верю.

— Не веришь? — переспросила матушка. — То есть ты мне не доверяешь?

— Именно. Не доверяю. Ты извернешься и найдешь какую-нибудь лазейку.

— Я никогда не прибегала к подобным трюкам, — ответила матушка. — Это нянюшка Ягг считает, что нам нужна третья ведьма. Ну а у меня и так хлопот полон рот. Не хватало ещё, чтобы вокруг ошивалась какая-нибудь девица, считающая, что ей очень идёт черный цвет.

Наступила долгая пауза.

— И на это я тоже не поймаюсь, — наконец произнесла Агнесса. — Это то же самое, как если бы ты сказала, что я слишком глупа, чтобы быть ведьмой, а я бы начала убеждать тебя, что и вовсе я не глупа, и в конце ты бы опять победила. Уж лучше я буду чьим-то голосом, чем старой ведьмой, у которой совсем нет друзей и которой все боятся. Хотя что её бояться-то? Она всего-навсего чуточку умнее других, а её ведьмовство — сплошное надувательство!

Матушка склонила голову набок.

— Больно ты востра! Смотри, не порежься! — предупредила она. — Ну ладно. Когда все это закончится, я тебя отпущу. Иди своей дорогой. Я не стану тебе мешать. А сейчас проведи меня к кабинету господина Бадьи.

Нянюшка улыбалась своей характерной улыбкой, улыбкой «чертовски веселого печеного яблока».

— Ну-ка, дай-ка это мне, — ласково сказала она. — Ну какой вред от того, что я взгляну одним глазком? Старая нянюшка добрая, она бо-бо не сделает…

— Пока не закончено смотреть нельзя!

— Хорошо, хорошо, — произнесла нянюшка, сама себя ненавидя, что ей пришлось-таки сбросить атомную бомбу, — но твоей маме ведь не понравится, если она услышит, что ты вел себя как плохой мальчик, а, Уолтер?

Уолтер пытался охватить умом сразу несколько идей. Борьба противоположностей отражалась на его лице. Наконец, не сказав ни слова, он трясущимися от напряжения руками сунул ей в руки всю пачку.

— Молодец, хороший мальчик, — похвалила нянюшка.

Бегло проглядев первые несколько страниц, она поднесла бумаги ближе к свету.

— Гм-м.

Немножко поработав педалями фисгармонии, она указательным пальцем левой руки нажала по очереди на несколько клавиш. Особого опыта чтения нот тут не требовалась. Мелодия была простенькая, из тех, которые можно сыграть одним пальцем.

— Так, а дальше у нас что?

Её губы шевелились, пока она читала сюжет.

— Насколько я поняла, Уолтер, — сказала она наконец, — это опера о призраке, который живет в оперном театре? — Нянюшка перевернула страницу. — Он очень умен и очарователен. О, и у него шикарная потайная пещера…

Она проиграла ещё один коротенький отрывок.

— И музыка такая запоминающаяся.

Она продолжила чтение, время от времени произнося что-нибудь вроде «ну и ну» или «неужели?». Лишь периодически она отрывалась, чтобы с уважением посмотреть на Уолтера.

— Интересно, а зачем Призраку понадобилось это писать? — через некоторое время спросила она. — Скромный, тихий паренек положил свою историю на музыку…

Уолтер, опустив глаза, смотрел себе под ноги.

— Будут большие неприятности госпожа Ягг.

— О, мы с матушкой разберемся, — успокоила его нянюшка.

— Врать нехорошо, — ответил Уолтер.

— Наверное, — кивнула нянюшка. Прежде она никогда не задумывалась над этим.

— Будет неправильно если наша мама потеряет работу госпожа Ягг.

— Согласна, это будет неправильно.

У нянюшки возникло смутное ощущение, что Уолтер пытается донести до неё какую-то мысль.

— Э-э… Плохо, говоришь? И о чем же нельзя врать, а, Уолтер?

Уолтер выкатил глаза.

— О том что видите госпожа Ягг! Даже если вы и правда это видите!

Нянюшка решила, что, пожалуй, настал подходящий момент для выражения истинно яггской точки зрения на проблему.

— Говорить неправду иногда можно, Уолтер. Главное — не думать неправду, — ответила она.

— Госпожа Ягг он сказал если я скажу то мама потеряет работу а меня запрут!

— В самом деле? И кто же так тебе сказал?

— Призрак госпожа Ягг!

— Думается мне, матушке стоит хорошенько с тобой поработать, Уолтер, — произнесла нянюшка. — А то мысли у тебя совсем перепутались, как нитки в упавшем клубке. — Она задумчиво понажимала на педали. — Так это Призрак написал всю эту музыку, Уолтер?

— И нельзя врать о комнате в которой мешки госпожа Ягг!

Ага, подумала нянюшка.

— Эта комната там, внизу?

— Он сказал никому не говорить!

— Кто сказал?

— Призрак госпожа Ягг!

— Опять ты за свое… — нахмурилась нянюшка, но потом решила испробовать иной подход. — Послушай, ты ведь можешь ничего и не говорить, — предложила она. — Если бы ты просто пошел в эту комнату с мешками, а я бы пошла за тобой, где ж тут вранье? Ты же не виноват, что какая-то старушка за тобой увязалась.

Лицо Уолтера мучительно исказилось от нерешительности. Но как ни скакали его мысли, им было все равно не угнаться за мыслями нянюшки, поскольку последние жили странной, пестрой и двуличной, жизнью. Он столкнулся с умом, для которого правда была информацией к размышлению, но никак не кандалами. Нянюшка могла одной силой мысли вывинтиться из горловины торнадо, ни разу не коснувшись стенок.

— Так или иначе, мне можно, — добавила она для закрепления успеха. — Да он, скорее всего, именно это и намеревался сказать: не говори, мол, никому, кроме госпожи Ягг. Он просто забыл.

Замедленными движениями Уолтер потянулся и взял свечу. Не произнеся ни слова, он вышел из зала и двинулся в сырой мрак подвалов.

Нянюшка Ягг последовала за ним. Её башмаки хлюпали в грязи.

Путь оказался не очень длинным. Насколько нянюшка могла судить, они вскоре вышли из-под здания Оперы; впрочем, она могла и ошибаться. Неверные тени плясали вокруг. Они проходили одну комнату за другой, каждая последующая все темнее предыдущей. С потолка тоже капало все чаще. Вскоре Уолтер остановился перед кучей досок. В подгнивших местах они поблескивали. Он отшвырнул в сторону несколько изъеденных червями планок.

Под ними, аккуратно сложенные, лежали мешки.

Нянюшка пихнула один ногой. Он расползся по шву.

В неверном сиянии свечи могло показаться, что из мешка сыплются искорки света. Однако ошибки быть не могло: такой мягкий металлический скользящий звук издают лишь деньги, много денег. Очень, очень много. Достаточно, чтобы предположить, что принадлежат они либо вору, либо какому-нибудь издателю. Второй вариант исключался сразу, поскольку никаких складов с книгами нянюшка не проходила.

— Что это, Уолтер?

— Это деньги Призрака госпожа Ягг!

В противоположной стене зияла квадратная дыра, в нескольких дюймах под которой поблескивала вода. А в дыре виднелось с полдюжины старых коробок из-под печенья и разбитых горшков. Из каждого торчала палка, смахивающая на ветку засохшего куста.

— А это что, Уолтер? Что это за палки?

— Розовые кусты госпожа Ягг!

— Там? Но разве что-нибудь может рас… Нянюшка умолкла на полуслове.

Хлюпая по воде, она приблизилась к горшкам. Их заполняла земля. На мертвых стеблях блестел ил.

Разумеется, здесь ничто не может вырасти. Ведь тут нет света. Все растущее нуждается в солнце. Впрочем… Поднеся свечу поближе, нянюшка втянула носом аромат. Да. Запах был едва заметен, но он ощущался. В темноте росли розы.

— Ну, Уолтер Плюм, — сказала она. — Ты способен подкидывать сюрприз за сюрпризом.

Письменный стол господина Бадьи едва не гнулся от вываленных на него книг.

— То, что ты делаешь, плохо, матушка Ветровоск, — произнесла Агнесса от двери.

Матушка подняла взгляд.

— Так же плохо, как проживать за людей их жизни? — спросила она. — Но если хочешь знать, есть вещи и похуже, например жить за счет их жизней. Ты о таком «плохо» говоришь?

Агнесса промолчала. Матушка Ветровоск не могла знать, её же тут не было…

Матушка повернулась спиной к книгам.

— Это только выглядит плохо. Но внешность обманчива. А ты, девочка, будь так любезна, понаблюдай-ка за коридором.

Она принялась копаться в обрывках конвертов и клочках бумаги с нацарапанными на них циферками — по всей видимости, оперном эквиваленте бухгалтерских отчетов. Полный беспорядок. Больше чем беспорядок. Слишком уж все беспорядочно для беспорядка. В обычном беспорядке периодически натыкаешься на связные фрагменты. Но тут царил абсолютный хаос, как будто кто-то долго и упорно создавал беспорядок беспорядков.

Возьмем бухгалтерские отчеты. Они полны крохотных строк и столбцов. Но кто-то счел излишним тратиться на линованную бумагу, а почерк при этом имел неровный. Например, разворот начинается с сорока столбцов, но до правой его половины почему-то доживают лишь тридцать шесть. И заметить такие вещи довольно трудно, ведь скачущий почерк ужасно утомляет глаз…

— Чем ты там занимаешься? — Агнесса отвела взгляд от коридора.

— Просто диву даешься, — откликнулась матушка. — Многие расходы проведены дважды! А на одной странице вообще прибавляли месяцы и вычитали время суток!

— Мне казалось, ты терпеть не можешь всякие книжки.

— Не люблю. — Матушка перевернула страницу. — Они могут смотреть тебе прямо в глаза и нагло врать. Сколько в здешнем оркестре скрипачей?

— По-моему, девять.

— Ага! — возликовала матушка, не поворачивая головы. — А по книгам получается, что жалованье получают двенадцать, но трое записаны на другой странице, так что этого можно и не заметить. — Она оторвалась от расчетов и довольно потерла руки. — Если, конечно, не обладаешь хорошей памятью.

Костлявый палец пробежался по ещё одному разъезжающемуся столбцу.

— А что такое летающий храповик?

— Мне-то откуда знать?!

— Здесь сказано: «Ремонт летающего храповика, новые пружины для вращательного механизма и починка. Сто шестьдесят долларов шестьдесят три пенса». Ха!

Облизнув палец, она перелистнула страницу.

— Даже нянюшка так не путается в цифрах, — покачала головой матушка. — Чтобы настолько плохо считать, надо считать прекрасно. Ха! Ничего удивительного, что Опера не приносит никакого дохода. С таким же успехом можно черпать воду решетом.

Агнесса метнулась в комнату.

— Кто-то идёт!

Матушка поднялась и задула лампу.

— Ты спрячься за занавеской! — приказала она.

— А ты?

— О… Ну, я просто сделаюсь незаметной… Агнесса поспешила к большому окну, но не удержалась и все-таки оглянулась на матушку. Та замерла у камина.

Старая ведьма таяла. Нет-нет, она никуда не исчезла, просто слилась с фоном.

Её рука постепенно стала частью облицовки камина. Складка платья превратилась в тень. Локоть — в верхнюю часть кресла у неё за спиной. Лицо слилось с вазой увядших цветов.

Она была по-прежнему здесь, как старушка на старой картинке-загадке — из тех, что печатают иногда в «Ещегоднике». На ней можно увидеть старуху, а можно — юную девушку, но не обеих одновременно, потому что каждая представляет собой тень другой. Матушка Ветровоск стояла у камина, однако увидеть её мог лишь тот, кто знал, что она там стоит.

Агнесса сморгнула. И остались лишь тени, кресло и камин.

Дверь открылась. Девушка скользнула за занавеску, чувствуя себя столь же незаметной, как клубника в блюде с тушеной говядиной, уверенная, что стук сердца вот-вот её выдаст.

Дверь закрылась с легким, едва слышным щелчком. Кто-то пересек комнату. Деревянный скребущий звук мог быть звуком пододвигаемого кресла.

Ещё один царапающий звук и шипение — это, видимо, чиркнули спичкой о коробок. Звяк-звяк подняли стекло лампы…

А потом все стихло.

Агнесса сжалась в тугой комочек. Внезапно ей показалось, что каждая её мышца кричит от напряжения. Лампу не зажгли, иначе бы она увидела сквозь занавеску свет.

Кто-то там не издавал ни единого звука.

Кто-то там внезапно что-то заподозрил.

Заскрипела половица — оччччень мммеддлее-еннно. Кто-то переместил вес.

Рот приоткрылся в безмолвном крике. Либо крикнуть, либо взорваться от усилия подавить рвущийся наружу вопль. Ручка оконной рамы у неё за спиной, всего секунду назад не более чем одна из точек опоры, сейчас демонстрировала серьезные намерения стать частью её жизни. Горло настолько пересохло, что даже сглотнуть было нельзя, иначе бы оно заскрипело, как несмазанная петля.

Не может быть, чтобы этот человек находился здесь по праву. Люди, которые имеют право находиться в том или ином месте, ведут себя абсолютно иначе. Они шумят, двигаются, бормочут.

Оконная ручка вконец обнаглела. Она вытворяла такое…

Попробовать подумать о чем-то другом… Занавеска шевельнулась. По другую её сторону кто-то стоял.

Если бы не эта страшная сухость в горле, Агнесса бы обязательно завопила.

Сквозь ткань она чувствовала чье-то присутствие. В любой момент этот кто-то может отдернуть занавеску, и…

И тут она прыгнула, по крайней мере совершила нечто настолько близкое к прыжку, насколько это было возможно. Это было нечто вроде неуклюжего вертикального рывка. Как девятый вал, она смела занавеску, врезалась в кого-то стройного и очутилась на полу в путанице конечностей и рвущегося бархата.

Жадно хватая ртом воздух, она придавливала собой что-то корчащееся и извивающееся.

— Я закричу! — предупредила она. — А если я это сделаю, барабанные перепонки полезут у тебя из носа.

Незнакомец мигом прекратил извиваться.

— Пердита? — приглушенно спросил кто-то. Карниз осел набок. Медные кольца, крутясь, по очереди устремились к полу.

Нянюшка вновь обратилась к мешкам. Из каждого выпирали круглые твердые предметы. Если потрогать пальцем, они начинали тихонько позвякивать.

— Это настоящая куча денег, Уолтер, — с расстановкой произнесла она.

— Да госпожа Ягг!

Нянюшка довольно легко теряла счет деньгам. Не то чтобы деньги совсем её не интересовали, просто существовала определенная планка, довольно невысокая, надо сказать, после которой становилось все равно. Но сейчас нянюшка твердо знала одно: от того количества денег, которое она видела перед собой, панталоны упадут у кого угодно.

— Наверное, — задумчиво проговорила она, — если бы я тебя спросила, откуда тут такие деньжищи, ты бы ответил, что это все дело рук Призрака, верно? Так же как и розы?

— Да госпожа Ягг!

Она бросила на него встревоженный взгляд.

— Ты ведь можешь здесь спокойно посидеть? — спросила нянюшка. — Просто посидеть, ничего не делая. Мне надо кое с кем посоветоваться.

— А где моя мама госпожа Ягг?

— Она сладко спит, Уолтер.

Ответ, по-видимому, удовлетворил его.

— Ты посидишь спокойно в своей… ну, в той комнате?

— Да госпожа Ягг!

— Хороший мальчик.

Она опять посмотрела на мешки. От денег одни проблемы.

Агнесса прислонилась к стене.

Андре, приподнявшись на локтях, стянул с лица занавеску.

— Какого черта ты здесь делаешь? — спросил он.

— Я… В каком это смысле, что я здесь делаю? Это ведь ты сюда прокрался!

— А ты пряталась за занавесками! — Андре поднялся на ноги и принялся рыться в поисках спичек. — В следующий раз, когда будешь задувать лампу, помни: некоторое время она ещё остается теплой.

— Мы здесь по важному делу… Лампа засветилась. Андре повернулся.

— Мы? — переспросил он.

Агнесса кивнула и посмотрела на матушку. Ведьма не шевелилась, и чтобы выделить её среди предметов и теней, требовалось приложить усилия.

Андре поднял лампу и шагнул вперед.

Тени сместились.

— Ну? — произнес он.

Агнесса пересекла комнату и помахала рукой в воздухе. Вот кресло, вот ваза, а больше… больше ничего и никого.

— Но она же была здесь!

— Кто? Ещё один Призрак? — саркастически заметил Андре.

Агнесса отпрянула.

Что-то было не так. Свет лампы освещал лицо юноши снизу. И тени падали неправильно, как будто специально выбирая неудачные места. От этого зубы казались длиннее. До Агнессы начало доходить, что она при очень подозрительных обстоятельствах находится наедине с человеком, чье лицо выглядит гораздо более неприятно, чем раньше.

— Предлагаю тебе, — сказал Андре, — сейчас же вернуться на сцену. Это самое лучшее, что ты можешь сделать. И не вмешивайся в дела, которые тебя не касаются. Ты и так уже достаточно натворила.

Страх не покинул Агнессу. Достигнув определенного рубежа, он предпочел трансформироваться в гнев.

— Уйти просто так? Ни за что на свете! Из того, что я знаю, следует, что ты вполне можешь быть Призраком!

— В самом деле? А кое-кто уверял меня, что Призрак — это Уолтер Плюм, — ухмыльнулся Андре. — И с кем ещё ты успела поделиться своими соображениями? Так вот тебе новое известие: говорят, Уолтер Плюм мертв…

— Ошибаешься, он жив!

Агнесса выпалила это не подумав, она просто хотела немножко сбить с него спесь. И ей это удалось. Однако выражение, появившееся на лице Андре, нисколечко не обрадовало её.

Скрипнула половица.

Оба повернулись на звук.

Рядом с книжным шкафом в углу стояла вешалка, на которой висели несколько пальто и плащей. И конечно, только из-за странного смешения теней и только под каким-то необычным углом зрения могло показаться, что там прячется некая женщина…

— Чертов пол, — выругалась матушка, проявляясь из пальто.

Как позже рассказывала Агнесса: не то чтобы матушка была невидима. Она всего-навсего стала частью обстановки, а потом опять выступила на передний план. И она никуда не уходила из комнаты, просто некоторое время её в комнате не было. Таким же умением владеют все хорошо вышколенные слуги — они все время рядом, но вы их не видите.

— Но… Откуда?.. — недоуменно покачал головой Андре. — Я же осмотрел всю комнату!

— Видеть значит верить, — спокойно ответила матушка. — Разумеется, есть и обратная сторона медали, а именно: верить значит видеть. Последнее время тут слишком многому верили. Но я знаю, что ты не Призрак… И что же ты шныряешь по комнатам, в которых тебе нечего делать?

— Я, кстати, могу задать такой же воп…

— Мне? Я ведьма, и довольно хорошая.

— Она, э-э, из Ланкра. Оттуда же, откуда я, — промямлила Агнесса, стараясь смотреть себе под ноги.

— О? Не та ли, которая написала книгу? — усмехнулся Андре. — Люди много говорят про…

— Нет! Я гораздо хуже, понятно?

— Это правда, — промямлила Агнесса.

Андре, словно взвешивая свои шансы, посмотрел на матушку долгим взглядом. Судя по его следующей фразе, он решил, что шансы эти достаточно высоки, прямо-таки подпрыгивают до потолка.

— Я… шатаюсь по темным закоулкам, чтобы нарваться на неприятности.

— В самом деле? Есть одно очень точное определение для таких людей, — парировала матушка.

— Именно, — ответил Андре. — Полицейский, он же шпик.

Нянюшка Ягг, задумчиво скребя подбородок, выбралась из подвалов. Музыканты и певцы, все ещё не вполне уверенные, что будет дальше, ошивались поблизости. У Призрака хватило совести быть пойманным и убитым во время антракта. Теоретически это значило, что нет никаких причин отменять третий акт, который наверняка начнется, как только герр Трубельмахер обойдет ближайшие трактиры и приволочет всех оркестрантов обратно. Шоу должно продолжаться.

Да, подумала нянюшка, оно должно продолжаться. Это как перед грозой: что-то растет, растет, пока не сверкнет молния и не грянет гром. Хотя нет, скорее это сродни занятию любовью. Да, точно. Эта метафора была куда более яггской. Ты вкладываешь всего себя, и вскоре наступает момент, когда шоу обязано продолжаться, поскольку невозможно себе представить, что оно вдруг возьмет и прекратится. Даже если режиссер лишит работников жалованья, шоу все равно будет продолжаться. И все это знают.

Добравшись до лестницы, нянюшка принялась медленно взбираться по ступенькам, на самый верх.

Кое в чем она сомневалась. И ей нужно было увериться.

Наверху было пусто. Она осторожно шла по мосткам, пока не очутилась прямо над зрительным залом. Снизу доносился слегка приглушенный гул голосов.

Там, где толстый канат люстры уходил вниз, сиял яркий свет. Нянюшка склонилась над скрипучим люком.

Жуткий жар чуть не спалил ей волосы. В нескольких ярдах под ней горели несколько сотен свечей.

— Если эта штука упадет, будет ужасно, — тихонько сказала она. — Опера вспыхнет, как стог сухого сена…

Её взгляд скользил по канату, все выше и выше, пока не достиг места на уровне её талии, где канат был наполовину перерезан. Если специально не приглядываться, то и не заметишь.

Нянюшка снова опустила глаза и принялась обшаривать тёмный, грязный настил, пока не обнаружила некий предмет, полупогребённый под пылью.

У неё за спиной тень, скрывавшаяся среди теней, поднялась на ноги, качнулась пару раз, обретая равновесие, и бросилась вперед.

— Мне кое-что известно про стражников, — проговорила матушка. — Они носят здоровенные шлемы, у них большущие ноги, и их узнаешь за милю. Там, за кулисами, ошивается парочка таких. Всем ясно, что они — стражники. Но ты на стражника не похож. — Она повертела в руках бляху. — Тайная полиция, значится… Это что-то новенькое. Не могу сказать, что я счастлива знакомству с тобой. Зачем вообще кому-то понадобилась тайная полиция?

— Затем, — ответил Андре, — чтобы ловить тайных преступников. Такие тоже иногда встречаются.

Матушка почти улыбнулась.

— Это факт, — согласилась она и вгляделась в мелкую гравировку на оборотной стороне бляхи. — «Особисты с Цепной» — так, стало быть, вас называют?

— Нас немного, — пожал плечами Андре. — И мы лишь недавно начали нашу деятельность. Командор Ваймс говорит, раз уж мы все равно ничего не можем поделать с Гильдией Воров и Гильдией Убийц, будем заниматься другими преступлениями. Скрытыми. Тайными. Для этого требуются стражники с… иными умениями и навыками. Я, например, очень неплохо играю на фортепиано…

— А эти ваши тролль и обезьяна? Какими-такими навыками они-то обладают? — осведомилась матушка. — По мне, единственное, что у них получается хорошо, это расхаживать с глупым видом и бросаться в глаза… Ха! А ведь и точно…

— Их даже обучать почти не пришлось, — подтвердил Андре. — По словам командора Ваймса, они самые очевидные шпики, каких только можно придумать. Между прочем, у капрала Шноббса есть документы, подтверждающие, что он человек.

— Подделка, наверное?

— Не думаю.

Матушка Ветровоск склонила голову набок.

— Если бы в твоем доме начался пожар, что бы ты первым делом вынес?

— О, матушка… — взмолилась Агнесса.

— Гм-м. А кто поджег дом? — спросил Андре.

— Ты действительно шпик. — Матушка отдала ему бляху. — Стало быть, ты явился, чтобы арестовать беднягу Уолтера?

— Я знаю, что он не убивал доктора Поддыхла. Я за ним следил. Весь день он чистил уборные…

— И я тоже могу подтвердить, что Уолтер и Призрак — разные люди, — встряла Агнесса.

— Моё предположение — это все дело рук Зальцеллы, — продолжил Андре. — Мне известно, что он иногда лазает по подвалам, а ещё я подозреваю, что он ворует деньги у Оперы. Но Призрака видели в такие моменты, когда Зальцелла был на виду. Так что теперь я думаю…

— Думаешь? Ты думаешь? — переспросила матушка. — Неужели кто-то здесь наконец начал работать головой? И по каким же приметам ты опознаешь Призрака, а, господин шпик?

— Ну… на нем маска…

— В самом деле? А теперь повтори ещё раз — и сам послушай, что мелешь! Ты узнаешь его по маске? Не зная, кто он такой, ты его узнаешь? Экий ты ловкий парень! Кстати, кто сказал, что Призрак всего один?

Фигура бежала среди теней под стропилами. Плащ колыхался волнами. Силуэт склонившейся над люком нянюшки Ягг четко вырисовывался на световом фоне.

— Привет, господин Призрак, — не поворачиваясь, поздоровалась она. — Ты ведь за напильником вернулся?

После чего метнулась за канат. Теперь её лицо было обращено к тени.

— Миллионы людей знают, что я здесь! Ты же не причинишь вред слабой пожилой женщине? О боги… моё бедное старое сердечко!

И нянюшка опрокинулась на спину, при этом ударившись о пол достаточно сильно, чтобы заставить канат раскачиваться.

Фигура в замешательстве замерла. Затем человек достал из кармана обрезок тонкой веревки и осторожно двинулся к лежащей на полу ведьме. Опустившись на колени, он привязал концы веревки к её рукам и наклонился вперед.

Нянюшка резко выбросила колени.

— Стало гораздо лучше, господин, — произнесла она, когда он отпрянул.

Поднявшись на ноги, она схватила напильник.

— Вернулся, чтобы закончить дело, а? — спросила она, размахивая инструментом. — Интересно, как ты собирался свалить это на Уолтера? Тебе доставило бы удовольствие смотреть, как все здесь полыхает?

Она надвигалась. Человек неуклюже отступал. Потом повернулся, пробежал по раскачивающимся и извивающимся мосткам и растворился во мраке.

Нянюшка затопала следом. Вскоре она увидела человека опять. Тот спускался по веревочной лестнице. Она быстро оглянулась и схватила веревку, чтобы на ней последовать за беглецом. Откуда-то сверху послышался стук — это завращался блок.

С раздувающимися юбками нянюшка Ягг опускалась вниз. Примерно на середине спуска мимо неё быстро взлетела вверх связка мешков с песком.

Под аккомпанемент блочного стука она продолжала спускаться. Глянув вниз, она увидела — где-то между башмаками, — как кто-то пытается открыть подвальный люк.

Она приземлилась в нескольких футах от беглеца, все ещё цепляясь за веревку.

— Господин Зальцелла?

Сунув два пальца в рот, нянюшка издала свист, способный расплавить ушную серу.

И отпустила веревку.

Уже открывая дверцу люка, Зальцелла поднял глаза. И увидел, как из-под крыши на него несутся какие-то мешки.

Сто восемьдесят фунтов песка ударились в люк и захлопнули его.

— Осторожно! — бодро предупредила нянюшка.

Бадья, нервничая, ждал за кулисами. Нервничать, разумеется, не стоило. Призрак мертв. Беспокоиться не о чем. Люди утверждают, что видели, как его убили, — хотя, когда доходило до конкретных подробностей, повествование становилось немного сбивчивым.

Беспокоиться не о чем.

Абсолютно не о чем.

Все прекрасно.

Дела обстоят так, что беспокоиться абсолютно не о чем и все прекрасно.

Он прошелся пальцем по внутренней стороне воротничка. Когда господин Бадья занимался оптовой продажей сыра, жизнь была не так уж плоха. Ну, попали пуговицы от штанов Рега Множа в «Аромат Деревни». Ну, угодил палец юного Вивинса в мешалку — все равно они в это время делали клубничный йогурт. Разве ж это неприятности?

Рядом с ним замаячила фигура. Чтобы не упасть, господин Бадья вцепился в занавес. Когда же он наконец нашел в себе силы повернуться, его взору предстало величественное и успокаивающее зрелище: живот Энрико Базилики. В своем огромном костюме петуха, дополненном огромным клювом, гребешком и бородкой, сеньор Базилика смотрелся великолепно.

— А, сеньор, — выдохнул Бадья. — Очень впечатляюще, смею заметить.

— Си, — послышался приглушенный голос откуда-то из-под клюва.

Тем временем на сцену уже начали стекаться другие актеры.

— Позвольте выразить глубочайшие извинения по поводу всей этой суматохи. Уверяю, такое случается не каждый вечер, а-ха-ха…

— Си?

— Не обращайте внимания, просто хорошее настроение, а-ха-ха…

Клюв повернулся в его сторону. Бадья попятился.

— Си!

— …Да… Ну что ж, я очень рад, что вы отнеслись с таким пониманием…

Темпераментный, с уважением подумал господин Бадья, когда великий тенор зашагал к сцене. Тем временем приближалась к завершению увертюра к третьему акту. Настоящие артисты, они такие. Нервы у них, должно быть, натянуты, как резиновые жгуты. Это все равно что ждать сыр. Можно здорово переволноваться, ведь ты ждешь и не знаешь, что получишь: полтонны белого чуда голубых кровей или цистерну кормежки для свиней. Так же, наверное, и с какой-нибудь арией…

— Куда он пошел? Куда он пошел?

— Что? О, госпожа Ягг…

Старушка взмахнула перед его носом напильником. Учитывая состояние духа господина Бадьи, этот жест не слишком способствовал повышению настроения.

Внезапно оказалось, что вокруг него толпятся и другие фигуры, не менее выразительно, чем госпожа Ягг, передающие идею восклицательного знака.

— Пердита? Почему ты не на сцене?.. О, госпожа Эсмеральда, я вас и не заметил. Разумеется, если вы желаете пройти за кулисы, вам стоит только…

— Где Зальцелла? — спросил Андре.

Не понимая, что происходит, Бадья огляделся.

— Всего несколько минут назад он был здесь… То есть, — Бадья взял себя в руки, — господин Зальцелла, вероятно, занят выполнением своих обязанностей, и я, молодой человек, уже сказал больше, чем…

— Я требую, чтобы представление было остановлено немедленно, — произнес Андре.

— О, ты требуешь, неужели? И на каких основаниях, позволь узнать?

— Он перепиливал трос у люстры! — сообщила нянюшка.

Андре вытащил бляху.

— Вот на каких!

Бадья вгляделся.

— «Гильдия Музыкантов Анк-Морпорка. Член номер 1244»?

Андре посмотрел на него, потом на бляху, и принялся яростно рыться в карманах.

— Нет! Черт! Всего минуту назад она была здесь… Послушайте, вы должны полностью освободить помещение. Пусть люди покинут Оперу. Необходимо все тут обыскать, а это значит…

— Не надо прерывать представление, — сказала нянюшка.

— Я и не собираюсь, — пожал плечами Бадья.

— Потому что мне кажется, он тоже хочет, чтобы шоу было остановлено. А ведь оно должно продолжаться, верно? Разве не в это все тут верят? Кстати, он не мог покинуть здание?

— Я приставил к заднему входу капрала Шноббса, а к выходу из фойе — сержанта Детрита, — успокоил Андре. — Когда дело доходит до охраны дверей, лучше них не найти.

— Прошу прощения, но что происходит? — недоуменно спросил Бадья.

— Он может быть где угодно! — воскликнула Агнесса. — Здесь сотни укромных мест!

— Кто? — удивился Бадья.

— А как насчет этих подвалов, о которых все говорят? — высказалась матушка.

— Где?

— Там только один вход, — заявил Андре. — Он не дурак.

— В подвалы ему не попасть, — заключила нянюшка. — Он убежал! Забился, скорее всего, в какой-нибудь шкаф!

— Нет, он постарается смешаться с толпой, — возразила матушка. — Я бы именно так поступила на его месте.

— Как? — спросил Бадья.

— А не мог он отсюда пробраться в зрительный зал? — задумалась нянюшка.

— Кто? — недоумевал Бадья. Матушкин большой палец дернулся в направлении сцены.

— Он где-то там. Я его чувствую.

— Так подождем, пока он уйдет со сцены!

— Сцену одновременно покидают восемьдесят человек! — возразила Агнесса. — Когда занавес опускается, тут такое столпотворение!

— И шоу тоже останавливать не хочется, — задумалась матушка.

— Точно, шоу мы останавливать не хотим, — Бадья с радостью ухватился за соломинку знакомой идеи, проносимую мимо волнами непонятного и неведомого. — Не то придется вернуть людям деньги. А о чем мы вообще говорим, кто-нибудь знает?

— Шоу должно продолжаться… — бормотала матушка Ветровоск, по-прежнему вглядываясь в закулисный мрак. — Истории должны заканчиваться как положено. Это опера. Поэтому они должны заканчиваться… по-оперному…

Нянюшка Ягг взволнованно подпрыгнула.

— О-о, я знаю, что у тебя на уме, Эсме! — пискнула она. — О-о, да! Думаешь, получится? Представить только, я смогу рассказывать, что сделала это! Э-э? Получится? Пошли! Вперед!

Генри Крючкорукс вчитывался в программку. Разумеется, он не до конца разобрался в событиях первых двух актов. Но он знал, что это нормально: ведь только совершенно наивный человек может ждать от оперы в придачу к хорошему пению ещё и смысл. Так или иначе, в последнем акте все прояснится. Этот акт называется «Бал-маскарад во дворце герцога». Почти наверняка окажется, что женщина, за которой довольно дерзко ухаживал тот мужчина, — это его собственная жена, но крошечная узенькая масочка совершенно изменила её внешний вид, и муж даже не заметил, что она в том же платье и причесана как раньше. Чей-нибудь слуга непременно окажется чьей-то переодетой дочерью; кто-нибудь умрет от какой-то заразы, что не помешает ему перед смертью долго распевать об этом; и сюжет придет к своему разрешению благодаря нескольким совпадениям, в реальной жизни столь же вероятным, сколь вероятен картонный молоток.

Хотя, конечно, не факт, что именно так все и случится. Генри просто основывался на логике и собственных расчетах.

Тем временем третий акт начался традиционным балетом. На сей раз Придворные Девушки исполнили деревенский танец.

Генри показалось, что со всех сторон до него доносится приглушенный смех.

Смех объяснялся тем, что в цепочке балерин, которые, взявшись за руки, выпорхнули на сцену, в одном месте обнаружился провал.

Однако стоило опустить взгляд, и целостность восстанавливалась. Просто в этом месте стояла маленькая жирная балеринка. Ухмыляясь во весь рот, она выступала в растянутой, чуть ли не лопающейся по швам пачке, длинных белых панталонах и… в стоптанных башмаках.

Генри смотрел не отрываясь. Это были здоровенные башмаки, и двигались они с поразительной скоростью. Атласные туфельки других балерин так и мелькали, когда девушки плавно перемещались по сцене, но эти башмаки словно бы возникали то в одном месте, то в другом… и жутко громыхали каблуками.

Исполнение пируэтов также отличалось нестандартностью. В то время как прочие балерины кружились, словно снежинки, маленькая толстушка крутилась как волчок и перемещалась по сцене тоже как волчок. При этом отдельные фрагменты её организма стремились вращаться вокруг своей хозяйки наподобие планет-спутников.

До Генри донеслись перешептывания других зрителей.

— О да, — авторитетно заявлял кто-то, — в Псевдополисе такое тоже показывали…

Мамаша пихнула Генри под локоть.

— Это так и должно быть?

— Э-э… вряд ли…

— Однако до чего забавно! Похохочешь всласть!

Но это были ещё не все неожиданности вечера.

В тот момент, когда жирная балеринка столкнулась с ослом в вечернем костюме, она, слегка покачнувшись, вскинула руки вверх и содрала с него маску.

Герр Трубельмахер, дирижер, застыл от ужаса, не веря своим глазам. Оркестр, издав серию нестройных звуков, умолк. Только туба все продолжала свое…

…Уум-БАХ-уум-БАХ-уум-БАХ…

…Тубист выучил свою партию много лет назад и не имел привычки обращать внимание на происходящее вокруг.

Прямо перед Трубельмахером выросли две фигуры. Одна из них схватила его дирижерскую палочку.

— Прошу прощения, сэр, — это был Андре, — но ведь шоу должно продолжаться, верно? — Он передал палочку второй фигуре. — Начинай, — приказал он. — И чтоб музыка не прекращалась!

— У-ук!

Библиотекарь одной рукой осторожно поднял Трубельмахера, поставил его чуть в сторонке, потом задумчиво облизал палочку и устремил взор на тубиста.

— …Уум-БАХ-уум-БАХ… уум… ум… Тубист постучал тромбониста по плечу.

— Эй, Фрэнк, смотри-ка, на месте старика Трумпеля настоящая обезьяна…

— Тихотихотихотихо!

Довольный орангутан воздел лапы.

Оркестранты посмотрели на него. Потом посмотрели ещё раз. Ни один дирижер за всю историю музыки — ни тот, кто однажды зажарил печень флейтиста себе на ужин за одну неверно взятую ноту, ни другой, насадивший на дирижерскую палочку троих скрипачей, ни даже тот, который отпускал по-настоящему обидные саркастические замечания на ползала, — так вот, ни один из них не удостаивался со стороны оркестра столь почтительного внимания.

Тем временем нянюшка Ягг на сцене воспользовалась суматохой, чтобы стянуть голову с лягушки.

— Госпожа!

— Прошу прощения, я приняла тебя за другого…

Длинные руки упали. Оркестр одним долгим, путаным аккордом с грохотом пробудился к жизни.

После краткого смятения, вызванного тем, что нянюшка обезглавила клоуна и феникса, балеринки попытались продолжить танец.

Хор недоуменно наблюдал.

Кристина почувствовала, как кто-то похлопал её по плечу. Оглянувшись, она увидела Агнессу.

— Пердита!! Ты где пропадала?! — шепотом воскликнула она. — Вот-вот начнется мой дуэт с Энрико!!

— Ты должна мне помочь! — прошипела в ответ Агнесса.

«Энрико? — подметила кроющаяся в глубине её души Пердита. — А для всех остальных, между прочим, он сеньор Базилика…»

— Помочь тебе в чем?!

— Нужно поснимать со всех маски! Гладкий лобик Кристины прелестно сморщился.

— Но, по-моему, маски снимают только в самом конце!!

— Э-э… Все изменилось! — горячо произнесла Агнесса.

Повернувшись к соседнему вельможе, она быстрым движением дернула маску зебры вниз. Из-под маски на неё гневно уставились глаза певца.

— Прошу прощения! — прошептала она. — Я приняла тебя за другого!

— Почему так рано? Ещё не время снимать маски!

— Сценарий изменился!

— В самом деле? А мне никто не сказал! Стоявшая поодаль жирафа с короткой шеей наклонилась к певцу:

— Что такое?

— По всей видимости, большая сцена со сниманием масок должна произойти прямо сейчас!

— А почему мне никто не сказал?!

— О нас всегда забывают. Мы ведь всего-навсего хор… А с чего это вдруг старик Трумпель облачился в наряд обезьяны?

Мимо в пируэте пронеслась нянюшка Ягг, врезалась в слона в смокинге и обезглавила зверя по самое туловище. Свои странные действия она сопроводила пояснительным шепотком:

— Мы ищем Призрака, понятно? Только тс-с!

— Но… Призрак ведь мертв!

— Их, Призраков, так запросто не убьешь, — ответила нянюшка.

С этого момента по хору, как круги по воде от брошенного камня, пошли слухи. Лучше места для слухов, чем хор, в жизни не сыскать. Есть люди, которые ни за что не поверили бы высшему духовному лицу страны, вздумай тот утверждать, что небо синее, — даже если бы он в подтверждение своих слов предоставил письменные свидетельства от седовласой матери и трех девственниц-весталок. Зато эти люди без оглядки верят любым словам, которые случайно услышали за своей спиной поздно ночью в самом низкопробном трактире.

Какаду повернулся и стянул маску с попугая…

Бадья сотрясался от рыданий. Это было хуже, чем в тот день, когда взорвался кефир. Это было хуже, чем полоса сильной жары, от которой сошел с ума целый склад с «Ланкрским Особо Острым».

Опера превратилась в пантомиму.

Зрители хохочут.

Пожалуй, единственный, кто все ещё оставался в маске, был сеньор Базилика. Он наблюдал за суетой в хоре с той степенью надменного изумления, которую позволяла передать его собственная маска, — и это, как ни удивительно, было довольно много.

— О нет, — простонал Бадья. — Такое нам замолчать не удастся! Он никогда больше не вернется. Мы приобретем дурную славу, и уже никто никогда не захочет прийти в мою Оперу!

— Никто никогда что? — промямлили у него за спиной.

Бадья оглянулся.

— О, сеньор Базилика, — промолвил он. — Я и не заметил, как вы подошли… А я как раз… Надеюсь, вы не подумали, что подобный балаган творится у нас каждый день!

Сеньор Базилика, слегка покачиваясь, смотрел сквозь Бадью. На нем была рваная рубашка.

— Ктотта… — произнес он.

— Прошу прощения?

— Ктотта… ктотта ударил меня по голове, — произнес тенор. — Сстакан воды пжжалста…

— Но вам ведь… как раз сейчас… петь, разве нет? — проговорил Бадья. Схватив оглушенного тенора за воротник, он сделал попытку притянуть его поближе. В результате он лишь сам оторвался от пола, и туфли его теперь болтались на уровне колен сеньора Базилики. — Скажите мне… ведь это вы там… на сцене… умоляю!!!

Даже в своем оглушенном состоянии Энрико Базилика (также известный как Генри Лежебокс) различил то, что можно назвать дихотомией данного высказывания. Он предпочел держаться известной ему версии.

— Ктотта ударил меня в коридоре… — рискнул сообщить он.

— Значит, там не вы?

Базилика захлопал тяжелыми ресницами.

— Где не я?

— Через секунду вы исполняете знаменитый дуэт!!!

Ушибленный череп тенора тут же родил логическое продолжение предыдущей мысли.

— Стало быть, там не я? — произнес он. — Ну… Очень интересно. Никогда прежде мне не приходилось слышать себя самого со стороны…

Издав счастливый полувздох, он опрокинулся навзничь.

Бадья, в свою очередь, чтобы не упасть, прислонился к колонне. Потом нахмурил брови, посмотрел на поверженного тенора и, в лучших традициях слегка запоздалых озарений, на пальцах сосчитал до одного. После чего повернулся к сцене и сосчитал до двух.

Он почувствовал, что четвертый восклицательный знак может вырваться из него в любую секунду.

Тем временем тот Энрико Базилика, который пребывал на сцене и по-прежнему оставался в маске, воровато глянул по сторонам. Справа Бадья что-то шептал подсобным рабочим. Слева дежурил тайный пианист Андре, рядом с которым возвышалась фигура огромного тролля.

Толстый певец в ярком костюме встал посреди сцены, прозвучала прелюдия. Зрители опять успокоились. Забавные фокусы и розыгрыши в хоре, что ж, это неплохо; в конце концов, кто знает, может, таков сюжет, но платили-то они не за это. А за то, что вот-вот начнется. За самое главное.

К Базилике двинулась Кристина. Агнесса внимательно рассматривала тенора. Что-то в нем было не так. Да, он был толстым, но такими толстяками становятся, когда, к примеру, запихнут под рубашку подушку, да и двигался он как-то иначе, не так, как Базилика. Сеньор Базилика, как это зачастую бывает с полными людьми, двигался легко, словно громадный воздушный шар, который в любую секунду может взлететь.

Агнесса бросила взгляд на нянюшку. Та тоже пристально наблюдала за тенором. Матушки Ветровоск видно не было. А это, скорее всего, означает, что она где-то совсем рядом.

Взволнованное ожидание аудитории передалось всем. Уши раскрывались как цветочные лепестки. Четвертая стена сцены, она же большая, черная, засасывающая все и вся дыра, превратилась в колодец, ждущий, когда его наполнят.

Кристина тем временем совершенно спокойно направлялась навстречу тенору. Впрочем, Кристина вошла бы и в пасть к дракону, если бы там висела табличка: «Совершенно безвредно, клянусь мамой»… По крайней мере, если бы эти слова были написаны большими, четкими буквами. Создавалось впечатление, что никто ничего не хочет предпринимать.

Это и в самом деле был знаменитый дуэт. И очень красивый. Уж Агнесса-то знала это наверняка. Она ведь исполняла его не далее как вчера.

Кристина взяла псевдо-Базилику за руку, на первых тактах открыла рот и…

— Стой где стоишь!

В этот окрик Агнесса вложила всю свою мощь. Люстра зазвенела.

Оркестр, издав серию дисгармоничных хрипов, бряков и звяков, затих.

Под угасающие аккорды и замирающее эхо шоу остановилось.

Уолтер Плюм, сложив руки на коленях, сидел в полумраке под сценой. Не часто случалось такое, чтобы Уолтеру Плюму было нечего делать. Но когда ему было нечего делать, он ничего и не делал.

Ему здесь нравилось. Все знакомое. Сверху просачиваются звуки оперы. Приглушенные, но это и не важно. Уолтер знал все слова, каждую нотку, каждый шажок балерины. В действительности эти представления нужны были ему ровно в той же мере, в какой часам нужен маятник: чтобы тикалось лучше.

Госпожа Плюм учила его читать по старым программкам. Именно тогда он узнал, что навсегда принадлежит этому миру. Когда у маленького Уолтера резались зубки, он грыз шлем с крылышками. Первой в его жизни постелью стал батут под балдахином — арена постыдного эпизода с примадонной Хихигли (известного под названием Случай с Прыгающей Хихигли).

Уолтер Плюм жил оперой. Он вдыхал её песни, раскрашивал её декорации, зажигал её огни, мыл её полы и полировал её туфли. Опера заполняла те пространства внутри Уолтера Плюма, которые иначе были бы пустыми.

И вдруг шоу остановилось.

Но вся энергия, все грубые, неприглаженные эмоции, которые накапливаются за сценой, — вопли, страхи, надежды, желания, — словно тело, отброшенное взрывом в сторону, продолжали полет.

И эта энергия врезалась в Уолтера Плюма, накрыла его с головой, завертела, как бурное море — чайную чашку.

Его снесло со стула и швырнуло на разваливающиеся декорации.

Уолтер сполз вниз и, подергиваясь, свернулся в клубочек на полу. Ладонями он хлопал по ушам, чтобы заглушить эту внезапную противоестественную тишину.

Из теней выступила фигура.

Матушка Ветровоск никогда не слышала о психиатрии. А если бы и слышала, то все равно бы ничего не поняла. Есть области человеческой деятельности, слишком темные даже для ведьм. Сама же она практиковала головологию — то есть сейчас ей практиковаться уже не было смысла, она считалась лучшей на данном поприще. И хотя внешне может показаться, что у психиатра и головопатолога много общего, на самом деле между ними огромная практическая разница. Психиатр, заполучив пациента, которому кажется, что его преследует большое и страшное чудовище, постарается убедить беднягу, что никаких монстров не существует. Матушка, наоборот, давала больному стул, на который он мог взобраться, и большую тяжелую палку.

— Встань, Уолтер Плюм, — произнесла она.

Уолтер, глядя прямо перед собой, встал.

— Оно остановилось! Остановилось! Останавливать шоу — дурная примета! — прохрипел он.

— Значит, его надо начать снова.

— Шоу нельзя останавливать! Это ведь шоу!

— Да. И кто-то должен возобновить его, Уолтер Плюм.

Уолтер, казалось, не замечал её. Он бесцельно листал пачки нот. Его руки пробегали по сугробам старых программок. Рука задела клавиатуру фисгармонии и извлекла несколько невротических нот.

— Останавливать плохо! Шоу должно продолжаться!

— Это ведь господин Зальцелла пытается остановить шоу, верно, Уолтер?

Голова Уолтера вздернулась. Он уставился прямо перед собой.

— Ты ничего не видел Уолтер Плюм! — произнес он голосом, настолько похожим на голос Зальцеллы, что даже матушка вздернула бровь. — А если попробуешь соврать тебя запрут а у твоей матери будут серьезные неприятности!

Матушка кивнула.

— Он узнал о Призраке, да? — спросила она. — О Призраке, который приходит в маске… так ведь, Уолтер Плюм? И тогда этот человек подумал: а не воспользоваться ли удобным случаем? И когда Призраку придет время быть пойманным… что ж, мы дадим им Призрака. И самое главное, все поверят. Может, людям будет не по себе, но они все равно поверят. Даже Уолтер Плюм будет сомневаться, потому что в мозгах у него вечная путаница.

Матушка глубоко вздохнула.

— Может, в них и путаница, но работают они как надо. — До неё донесся ответный вздох. — Так или иначе, все должно разрешиться само собой. Больше здесь ничего не сделаешь.

Сняв шляпу, она запустила туда руку.

— Сейчас я тебе кое-что скажу, Уолтер, — продолжала матушка, — хотя ты все равно ничего не поймешь и не запомнишь. Жила-была одна старая злая ведьма по имени Черная Алиса. Её боялись как огня. Она была самая злая и самая могущественная. Раньше, но не сейчас. Потому что сейчас, дружок, я могла бы плюнуть ей в глаза и украсть её вставную челюсть. Но из-за того, что она не отличала Добро от Зла, все у неё внутри перекрутилось. И тогда ей пришел конец.

— Дело в том, что если ты отличаешь добро от зла, то просто не можешь выбрать зло. Это не получится: выбрать зло и продолжать жить как ни в чем не бывало. Так что… если бы я была злой ведьмой, то сделала бы так, что мускулы господина Зальцеллы ополчились бы на его кости и он бы сам себя сломал на месте… Это если бы я была злой. А ещё я могла бы залезть ему в голову, изменить его мысли о себе, и он бы упал на свои бывшие колени и умолял превратить его в лягушку… Это если бы я была злой. А ещё я могла бы превратить его ум в яичницу, и он бы слушал цвета и видел запахи… Это если бы я была злой. О да. — Последовал ещё один вздох, более глубокий и проникновенный. — Но я не могу сделать ничего такого. Это было бы неправильно, это было бы не Добро.

Матушка издала легкий смешок. Будь здесь нянюшка Ягг, она прокомментировала бы его следующим образом: ни сумасшедшее гоготанье Черной Алисы, не к ночи будет помянута, ни хихиканье обезумевшего вампира, чьи нравственные устои ещё хуже, чем его произношение, ни сопровождаемый разбрызгиванием слюны хохот самого изощренного пыточных дел мастера не способны настолько вывести из равновесия, как единственный веселый смешок матушки Ветровоск, которая собралась совершить самое доброе дело в своей жизни.

Из наконечника шляпы матушка извлекла маску, тонкую, как бумага. Маска изображала обычное лицо — гладкое, белое, с самыми основными чертами. Для глаз были прорезаны полукружья. Маска не выражала ни счастья, ни печали.

— Простая вещь, а? — произнесла матушка. — Выглядит красивой, но она очень проста, ничем не отличается от любой другой маски. Волшебники могли бы целый год толочься вокруг неё и все равно сказали бы, что ничего волшебного в ней нет. Это лишний раз доказывает, как мало они знают, Уолтер Плюм.

Она бросила маску юноше. Тот с жадностью подхватил её и натянул на лицо.

А потом поднялся легким, текучим движением танцора.

— Понятия не имею, кем ты становишься за этой маской, — покачала головой матушка, — но «призрак» — это ещё одно название для «духа», а «дух» — ещё одно название для «души». Так что вперед, Уолтер Плюм.

Фигура в маске не шевельнулась.

— Я хотела сказать… вперед, Призрак. Шоу должно продолжаться.

Маска кивнула и метнулась прочь. Матушка похлопала в ладоши. Эти аплодисменты прозвучали как гром, знаменующий поступь рока.

— Отлично! А теперь давай сотворим доброе дело, — сказала она, обращаясь к вселенной в целом.

Все смотрели на неё.

Бывают такие моменты, точки во времени между прошлым и настоящим, когда секунда может тянуться бесконечно…

Агнесса почувствовала, что начинает краснеть. Румянец двигался к её лицу, словно месть бога вулканов. Она знала: когда он постигнет пункта назначения, с ней будет покончено.

«Ничего страшного, ты извинишься, и тебя простят», — усмехнулась Пердита.

— Заткнись! — выкрикнула Агнесса. Не успело эхо вернуться из дальних углов зрительного зала, как Агнесса уже вышла на середину сцены и дернула красную маску вниз.

Затихающую ноту подхватил весь хор. Это ведь, в конце концов, опера. Шоу, может, и остановилось, но опера продолжается…

— Зальцелла!

Он схватил Агнессу, зажимая ей рот, а свободной рукой потянулся к поясу и вытащил шпагу.

Шпага была совсем не бутафорской. Когда Зальцелла повернулся лицом к хору, клинок с пронзительным свистом рассек воздух.

— Вот это да, вот это да, вот это да! — воскликнул он. — Как это по-оперному с моей стороны. Боюсь, теперь мне придется захватить бедную девушку в заложницы. Ведь это так естественно в данных обстоятельствах, не правда ли?

Он победоносно осмотрелся. Публика зачарованно наблюдала за происходящим, не издавая ни звука.

— И что? Неужели никто не воскликнет: «О нет, негодяй! Тебе это с рук не сойдет!»? — осведомился он.

— Негодяй! Тебе это с рук не сойдет! — крикнул из-за кулис Андре.

— И наверняка Опера окружена? — радостно спросил Зальцелла.

— Совершенно верно, Опера окружена! Кристина завопила и упала в обморок. Зальцелла улыбнулся ещё радостнее.

— Ну наконец-то, все-таки не перевелись ещё истинные ценители оперы! — подвел итог он. — Но, знаете ли, мне это именно что сойдет с рук, поскольку мыслю я не по-оперному. Я сам и эта юная госпожа отправимся сейчас в подвал, где я, возможно, не причиню ей никакого вреда. Сильно сомневаюсь, что вы сумели окружить все подвалы. Они тянутся далеко за город, даже я не изучил их досконально, а поверьте мне, мои познания в данной области весьма обширны…

Он сделал паузу. Агнесса попыталась вырваться, но Зальцелла ещё крепче сжал её шею.

— К этому моменту, — продолжал он, — кто-нибудь уже должен был спросить: «Но, Зальцелла, почему?». Слушайте, я что, должен выступать за всех?

Бадья осознал, что все это время простоял с открытым ртом.

— Именно это я как раз и собирался спросить! — выкрикнул он.

— Что ж, отлично. А мне полагается ответить чем-нибудь вроде: «Потому что мне так захотелось». Или потому, что я, видите ли, люблю деньги. Но превыше всего потому, что… — Он набрал полную грудь воздуха. — Я всем сердцем ненавижу оперу! Не хочу показаться вам излишне эмоциональным типом, но опера действительно ужасная вещь. И с меня хватит. Так что, пока я на этой сцене, позвольте выразить вам, сколь жалкой, самовлюбленной, абсолютно нереалистичной, ничего не стоящей формой искусства является опера, какое ужасное злоупотребление музыкой она собой представляет, какая…

Сбоку зажужжало. Полы костюмов захлопали. Дохнуло пылью.

Андре огляделся. Рядом с ним заработала ветродуйная машина. Ручка вращалась сама по себе.

Зальцелла тоже обернулся посмотреть, что происходит.

Призрак легко приземлился на сцену. Волны плаща окутывали его… так по-оперному.

Отвесив вежливый поклон, Призрак также извлек шпагу.

— Но ты же мё… — начал Зальцелла, но тут же прервался. — Ага! Ты, наверное, Призрак Призрака. Совершенно невероятное оскорбление здравого смысла, все в лучших традициях оперы! На подобную концовку я даже не рассчитывал!

Отшвырнув Агнессу, он довольно кивнул.

— Вот что опера делает с человеком, — хмыкнул он. — От неё, видите ли, гниют мозги, а у этого паренька их и так не слишком много было. Опера сводит людей с ума. Делает из них сумасшедших. Сумасшедших, слышите вы меня, абсолютных безумцев!! Гм-м. Они ведут себя нерационально. Я уже столько лет наблюдаю за вами. Да это же форменный сумасшедший дом!! Слышите вы меня? Сумасшедший дом!!

Он и Призрак принялись описывать круги по сцене.

— Вы и представить себе не можете, что такое быть единственным нормальным человеком в сумасшедшем доме!! Вы верите чему угодно!! Вы скорее поверите, что Призрак может очутиться в двух местах одновременно, чем предположите, что просто-напросто есть два человека, играющие Призрака!! Даже господин Хвать считал, что может шантажировать меня!! Совал свой нос куда не следует!! Ну что ж, само собой, пришлось его убить. Ради его же собственного блага. Это место даже крысоловов сводит с ума!! А уж Поддыхл… Он вечно забывал повсюду свои очки, бродил слепой, как летучая мышь, так нет ведь, в тот раз он меня увидел — ну разве это нормально?

Зальцелла сделал выпад. Призрак парировал.

— А теперь я буду сражаться с тобой, Призрак, — произнес он, перейдя в наступление и обрушив на противника вихрь ударов. — И вы заметите, что ваш Призрак совсем не умеет фехтовать… потому что он знаком только со сценическим фехтованием… а там ведь самое главное — просто ударить по клинку противника так, чтобы вышел приличествующий случаю металлический звук… чтобы ты потом мог долго и драматично умирать, зажав его шпагу у себя под мышкой…

Под градом уколов Призрак вынужден был отступить. Он пятился назад, пока не споткнулся о тело Кристины, которая как упала, так и лежала без сознания. Призрак кубарем покатился по сцене.

— Видите? — прокомментировал Зальцелла. — Вот что случается, когда веришь в оперу!!!

Быстро подскочив к противнику и протянув руку, он сдернул с Уолтера Плюма маску.

— Что такое, Уолтер!!! О, ты и в самом деле плохой мальчик!!!!

— Простите господин Зальцелла!

— Ты сам оглянись!!!! Тебя все осуждают!!!!

— Простите господин Зальцелла!

В пальцах Зальцеллы маска рассыпалась. Он выждал, пока её клочки мягко опустятся на сцену, после чего сильным рывком поставил Уолтера на ноги.

— Ну что, видите?!! Вот она, ваша удача!!! Вот он, ваш Призрак!!! Без маски он просто слабоумный идиот, даже собственные шнурки не способный завязать!!! А-ха-ха-ха!!!! Гм-м. Это ты во всем виноват, Уолтер Плюм…

— Да господин Зальцелла!

— Нет.

Зальцелла повернулся на голос.

— Никто бы не поверил Уолтеру Плюму. Даже сам Уолтер Плюм сомневается в том, что видит Уолтер Плюм. Даже родная мать считала его убийцей. Когда дело касается Уолтера Плюма, люди готовы поверить чему угодно.

Послышалось мерное постукивание.

За спиной у Зальцеллы открылся люк.

Медленно показалась остроконечная шляпа, а следом за ней — остальные части матушки Ветровоск. Матушка стояла со сложенными на груди руками. Пол со щелчком восстановил свою целостность. Нога матушки перестала постукивать по половицам.

— Так, так, — произнес Зальцелла. — Госпожа Эсмеральда, не правда ли?

— Я больше не госпожа, господин Зальцелла. Он бросил взгляд на остроконечную шляпу.

— Что, решила вместо госпожи побыть ведьмой?

— Совершенно верно.

— И наверняка ты выбрала личину злой ведьмы?

— Все куда хуже.

— А вот это, позволь тебе представить, шпага, — улыбнулся Зальцелла. — Всем известно, что ведьмы не способны заговаривать железо и сталь. Прочь с дороги!!!

Клинок со свистом рассек воздух. Матушка выставила руку. Человеческая плоть и металл слились в одно целое, а потом…

…Потом уже матушка держала шпагу — за лезвие.

— Вот что я тебе скажу, господин Зальцелла, — невозмутимо промолвила она, — закончить все должен именно Уолтер Плюм. Это ему ты больше всего навредил — не считая, конечно, тех, кого ты убил. Кстати, к чему были все эти убийства? Хотя да, на тебе же была маска. В масках есть свое волшебство. Маски скрывают одно лицо, но при этом являют другое. То, которое проявляется только в темноте. Бьюсь об заклад, в маске ты делал то, что тебе нравилось…

Зальцелла заморгал. Потянул на себя шпагу. Он что было сил дергал её на себя, в то время как матушкина незащищенная рука спокойно сжимала острое лезвие.

Несколько хористов издали стон. Матушка широко улыбнулась. Она сжала клинок ещё сильнее, так что костяшки её пальцев побелели. И повернула голову к Уолтеру Плюму.

— Надень свою маску, Уолтер. Все посмотрели на клочки картона, разбросанные по сцене.

— У меня больше нет её госпожа Ветровоск!

Матушка проследила за его взглядом.

— О, какая неприятность, — произнесла она. — Ну что ж, придется предпринять меры. Посмотри на меня, Уолтер.

Он послушно поднял взгляд. Матушкины глаза превратились в щелки.

— Ты ведь… доверяешь Пердите, Уолтер?

— Да госпожа Ветровоск!

— Это хорошо, потому что у неё есть для тебя новая маска, Уолтер Плюм. Волшебная. Точно такая же, как твоя прежняя, но только носить её надо под кожей и снимать её не понадобится. И никому, кроме тебя, не нужно знать, что ты носишь маску. Она у тебя с собой, Пердита?

— Но я… — начала было Агнесса.

— Она у тебя с собой?

— Э-э… о да. Вот она. Да. Я держу её в руке, — Агнесса неопределенно взмахнула пустой рукой.

— Ты её держишь вверх ногами, деточка!

— О! Прошу прощения.

— Ну? А теперь отдай маску ему.

— Э-э. Да.

Агнесса двинулась к Уолтеру.

— А ты, Уолтер, возьми маску, — приказала матушка, по-прежнему сжимая шпагу.

— Да госпожа Ветровоск…

Он потянулся к Агнессе. В этот миг она была совершенно уверена, что ощущает на кончиках пальцев некое легкое давление.

— Ну? Надень же её!

Уолтер медленно кивнул и поднес руки к лицу.

И вдруг он как будто стал четче. Нет, не произошло ничего такого, что можно было бы измерить каким-либо инструментом, — с таким же успехом можно попытаться взвесить идею или отпустить покупателю полтора метра удачи. Но когда Уолтер выпрямился, на губах его играла легкая улыбка.

— Отлично, — заключила матушка и вперилась взглядом в Зальцеллу. — Я считаю, вы двое обязаны ещё раз сразиться. Однако все должно быть честно. Маска Призрака при тебе? Госпожа Ягг видела, как там, наверху, ты ею размахивал. Кстати, Гита Ягг вовсе не такая уж безмозглая, какой кажется…

— Огромное тебе спасибо, — поблагодарила толстая балеринка.

— …И она сразу подумала: что-то тут неладно, ведь погоня за Призраком продолжалась. Но как можно отличить Призрака? Только по маске. Стало быть, масок не одна, а две.

Матушка с прищуром посмотрела на главного режиссера. Зальцелла полез в карман и извлек оттуда ту самую маску, которую видела нянюшка. Кстати, все это он проделал исключительно по собственной воле — во всяком случае, так он себя убеждал.

— Хорошо. Надень её. — Матушка наконец отпустила клинок. — А теперь тот, кем стал ты, может драться с тем, кем стал он.

В оркестровой яме ударник уставился на свои барабанные палочки. Взметнувшись в воздух, они сами по себе начали выбивать дробь.

— Это ты, Гита? — спросила матушка Ветровоск.

— Но я думала, это ты…

— Значит, это опера. О да, шоу должно продолжаться.

Уолтер Плюм взмахнул шпагой. Зальцелла в маске бросил взгляд сначала на него, потом на матушку и сделал выпад.

Клинки встретились.

Это было чистой воды «фехтование на зрителя». Шпаги клацали и гремели, противники танцующими движениями двигались взад и вперед по сцене. Уолтер даже не пытался поразить Зальцеллу. Каждый выпад парировался. Каждая возможность нанести ответный удар игнорировалась. Зальцелла злился все больше и больше.

— Дерись нормально! — выкрикнул Зальцелла, выпрямляясь. — Иначе я…

Уолтер нанес удар.

Зальцелла вздрогнул, попятился и врезался в нянюшку Ягг, после чего покачнулся, сделал пару шагов вперед, рухнул на одно колено, с трудом поднялся снова и, словно пьяный, вышел опять на середину сцену.

— Что бы меня ни ждало, — задыхаясь и срывая маску, выкрикнул он, — это все равно лучше, чем оперный сезон!!!! Куда бы мне ни предстояло сейчас отправиться, меня устроит любое место, лишь бы там не было толстых стариков, изображающих из себя стройных юношей, и лишь бы там не пели занудных длинных песен, красотой которых все восхищаются только потому, что не понимают, о чем в них поется!!!! А-аргх…

Он рухнул на пол.

— Но ведь Уолтер не… — удивилась Агнесса.

— Закрой рот, — произнесла уголком рта нянюшка Ягг.

— Но он даже не… — изумился Бадья.

— Между прочим, чего я ещё не выношу в опере, — Зальцелла поднялся на ноги и, пошатываясь, бочком двинулся в сторону кулис, — так это сюжетов. Они лишены всякого смысла!! Однако никто никогда этого не признает!!! А уровень актерской игры? Да никакой игры просто не существует!! Все стоят вокруг и смотрят, как один человек поет. О боги, воистину, будет огромным облегчением оставить все это за спиной… ах…аргх…

Он рухнул на пол.

— Теперь все? — спросила нянюшка.

— Что же до зрителей, — Зальцелла опять поднялся и, спотыкаясь, двинулся в неопределенном направлении, — так их я, по-моему, ненавижу ещё больше!!! Они настолько невежественны!!! И ничегошеньки не понимают в музыке!!! Все, что их интересует, это мелодии!!! День-деньской они стараются вести себя как разумные человеческие существа, а потом приходят сюда и сдают своей интеллект в гардероб…

— Тогда почему ты просто не ушел? — возмущенно воскликнула Агнесса. — Ты ведь украл все, что хотел, и ты так ненавидишь это место! Почему ты просто не ушел из оперы?

Зальцелла, раскачиваясь вперед-назад, непонимающе смотрел на неё. Пару раз он открывал, но тут же захлопывал рот, как будто пытаясь произнести некое ужасное, противное слово.

— Уйти? — наконец выдавил он. — Уйти? Уйти из оперы?.. Аргх-аргх-аргх…

И опять упал на пол.

Андре носком башмака потыкал поверженного главного режиссера.

— Он уже мертв? — спросил он.

— Да с чего ему быть мертвым? — удивилась Агнесса. — О боги, неужели вы все не видите, он же…

— А что меня окончательно добивает, — Зальцелла поднялся на колени, — это то, что в опере всем надо столько!!!!! времени!!!!!.. чтобы!!!!!.. аргх… аргх… аргх…

Он опрокинулся навзничь.

Некоторое время актеры и хористы ждали. Зрительный зал задержал свое коллективное дыхание.

Нянюшка Ягг легонько пнула Зальцеллу.

— Да, похоже, свершилось, — констатировала она. — Отвыступался, бедняга. На бис не выйдет.

— Но Уолтер даже не задел его! — вскричала Агнесса. — Неужели никто не видит?! Вы приглядитесь, шпага торчит у него из-под мышки! Да протрите же вы глаза!

— Все правильно, — согласилась нянюшка. — Жаль, что Зальцелла этого не знал. — Она шумно почесала плечо. — Эти балетные платья, они такие колючие…

— Но он мертв на самом деле!

— Наверное, слегка переволновался, — ответила нянюшка, возясь с лямкой.

— Переволновался?

— Ага, вошел в роль. Беда с этими артистическими натурами. Ну да ты и сама такая.

— Он что, правда мертв? — не поверил Бадья.

— По-моему, да, — откликнулась матушка. — Готова побиться об заклад, это была одна из наиболее оперативных смертей.

— Это ужасно!! — Схватив бывшего Зальцеллу за воротник, Бадья рывком поднял его в вертикальное положение. — Где мои деньги? Хватит прикидываться, рассказывай, что ты сделал с деньгами!!! Не слышу ответа!!!! Он ничего не отвечает!!!

— Это потому, что он умер, — объяснила матушка. — Неразговорчивые они, эти скончавшиеся. Как правило.

— Но ты же ведьма!!! Разве ты не можешь что-нибудь сделать? Ну там, с картами, с хрустальными шарами?

— Можно перекинуться в дуркера, — сразу оживилась нянюшка. — Кстати, неплохая идея.

— Деньги в подвале, — сказала матушка. — Уолтер покажет дорогу.

Уолтер Плюм щелкнул каблуками.

— Будьте спокойны, — подтвердил он. — С радостью помогу.

Бадья, не веря своим глазам, уставился на него. Голос принадлежит Уолтеру Плюму, и исходит он со стороны лица Уолтера Плюма — но и голос, и лицо изменились. Из голоса исчезли неуверенные, напуганные нотки, а лицо утратило свою обычную скособоченность.

— С ума сойти, — пролепетал Бадья и отпустил ворот Зальцеллы.

Последовал глухой стук.

— И поскольку тебе потребуется новый главный режиссер, — произнесла матушка, — лучше Уолтера тебе никого не найти.

— Лучше Уолтера?

— Он знает о музыке все, — подтвердила матушка. — И об Опере тоже.

— Ты бы посмотрел, что за музыку он пишет… — вставила нянюшка.

— Уолтер? Главный режиссер? — Бадья по-прежнему не верил своим ушам.

— …Прилепится — не отвяжешься, так и будешь насвистывать…

— Ты будешь очень удивлен, — пообещала матушка.

— …Мне особо понравилась та, где куча моряков пляшут и поют, мол, все женщины повывелись…

— Это мы о Уолтере говорим?

— …А ещё есть про отвороженных, эта тебе точно придется по душе…

— О нем самом. О Уолтере Плюме, — подтвердила матушка.

— …Но самая лучшая — это где коты скачут и поют, вот эта действительно развеселая, — не умолкала нянюшка. — Ума не приложу, и как он такое выдумал…

Бадья поскреб подбородок. Голова его шла кругом.

— И ему можно доверять, — добавила матушка. — Он честный. И, как я уже говорила, он знает все об Опере. Абсолютно все. Даже то, где кое-что лежит.

Этот аргумент был самым весомым.

— Хочешь стать главным режиссером, а, Уолтер? — спросил Бадья.

— Благодарю, господин Бадья, — ответил Уолтер Плюм. — Был бы весьма счастлив. Но кто будет чистить уборные?

— Что-что?

— Не хотелось бы их запускать. Я столько сил потратил, чтобы все там работало как надо…

— О-о? Ну… В самом деле? — Глаза господина Бадьи на мгновение сошлись в кучку. — М-да, что ж, отлично. Во время работы, если хочешь, можешь петь, — щедро разрешил он. — И я даже не урежу тебе жалованье! Я… Я, наоборот, как раз намеревался его повысить! И буду платить тебе… шесть… нет, целых семь долларов, и ни пенсом меньше!

Уолтер задумчиво поскреб подбородок.

— Господин Бадья…

— Да, Уолтер?

— Мне кажется… по-моему, господину Зальцелле вы платили целых сорок долларов, и ни пенсом меньше…

Бадья повернулся к матушке.

— Он что, совсем разум потерял?

— Ты только послушай, какие песенки он пишет, — хмыкнула нянюшка. — Самое то, и даже не на этих ваших заграничных языках. А кстати, посмотрите… звиняйте на секундочку…

Она повернулась спиной к зрительному залу… …Шуршшлепчпокшурш… И волчком крутанулась обратно, сжимая в руке кипу нотной бумаги.

— Хорошую музыку я с первого взгляда узнаю, — произнесла она, передавая ноты Бадье и тыкая пальцем в особо полюбившиеся отрывки. — Смотри, какие закорючки ритмичные.

— То есть все это… ты написал сам? — обратился Бадья к Уолтеру.

— Совершенно верно, господин Бадья.

— Надеюсь, ты занимался этим в свободное от работы время?

— Тут есть одна чудная песенка, — встряла нянюшка. — Называется «Не плачь по мне, Орлея». Очень печальная, прямо обрыдаешься. Кстати, это мне напомнило, пойду посмотрю, как там госпожа Плюм, не очух… в смысле, не проснулась ли. Во всей этой суматохе я, может, слегка переборщила. — И нянюшка Ягг бодро затрусила прочь, периодически подергиваясь, когда какая-нибудь деталь костюма в очередной раз куда-нибудь врезалась. По пути она подпихнула локтем балеринку, которая с открытым ртом наблюдала за происходящим. — Это балеринство не такая уж сложная штука, а?

— Прошу прощения, осталась одна вещь, в которую мне трудно поверить, — произнес Андре.

Подняв шпагу Зальцеллы, он осторожно провел рукой по клинку.

— Ай! — воскликнул он.

— Что, острый? — спросила Агнесса.

— Да! — Андре пососал палец. — И она схватила его голой рукой?

— Она ведьма, — объяснила Агнесса.

— Но шпага же стальная. Я всегда считал, что насталь волшебство не действует! Это известно каждому.

— На твоем месте я бы не стала так уж удивляться, — кисло буркнула Агнесса. — Скорее всего, это был какой-то трюк…

Андре повернулся к матушке.

— И ты даже не поцарапалась?! Как… тебе…

Сапфировые глаза матушки словно бы загипнотизировали его. Когда же Андре наконец отвел взгляд, вид у него был смутно озадаченный, словно у человека, который никак не может вспомнить, куда он задевал то, что буквально секунду назад держал в руках.

— Надеюсь… гм, надеюсь, Кристина не ранена? — промямлил он. — Почему никто ею не занимается?

— Она вопит и падает в обморок до того, как начинается вся суматоха. Момент она подгадывает очень точно, — хмыкнула Пердита, она же Агнесса.

Андре двинулся по сцене, Агнесса устремилась за ним. О Кристине все же нашлось кому позаботиться — её, опустившись на колени, обмахивала пара танцоров.

— Было бы ужасно, если бы с ней что-то случилось, — произнес Андре.

— О… да.

— Все говорят, она такая многообещающая… Сзади подошел Уолтер.

— Надо её куда-нибудь перенести, — сказал он. Его голос звучал жестко и отчетливо.

У Агнессы создалось отчетливое ощущение, что вдруг у её мира отвалилось дно.

— Но… но вы-то знаете, что пела за неё я!

— О, да… да, разумеется… — замялся Андре. — Просто… дело в том… это, видишь ли, опера… не знаю, как объяснить…

Уолтер взял её за руку.

— А ты меня учил! — в отчаянии крикнула она ему.

— И ты оказалась очень способной ученицей, — кивнул Уолтер. — Она даже после долгих лет занятий не сможет петь, как ты. Но есть такое понятие, как «звездность». Не всякий человек может стать звездой, для этого тоже нужны задатки.

— Это то же самое, что талант? — парировала Агнесса.

— Примерно, но встречается куда реже.

Она посмотрела ему прямо в глаза. Лицо нынешнего Уолтера стало более сосредоточенным, обрело очертания и при свете рампы казалось весьма привлекательным.

Она рывком высвободила руку.

— Когда ты был Уолтером Плюмом, ты нравился мне намного больше.

Агнесса уже повернулась, чтобы величественно удалиться, но внезапно почувствовала на себе взгляд матушки Ветровоск. Взгляд насмешливо буравил её спину.

— Э-э… надо перенести Кристину в кабинет господина Бадьи, — сказал Андре.

Свой фразой он словно бы разрушил некие чары.

— Ты абсолютно прав!!! — воскликнул Бадья. — И господину Зальцелле тоже нечего трупом лежать на сцене. Вы, двое, отнесите его за кулисы. А остальные… Представление все равно уже почти закончилось… Э-э… Так и есть… Опера закончилась…

— Уолтер Плюм!

Это появилась нянюшка Ягг, которая вела под руку госпожу Плюм. Мать Уолтера впилась в сына взглядом маленьких и блестящих, как бусинки, глаз.

— Ты что, был плохим мальчиком?

Господин Бадья, приблизившись, слегка похлопал её по руке.

— Тебе, пожалуй, тоже стоит пройти ко мне в кабинет, — сказал он.

Он передал кипу нот Андре. Тот вытащил наугад первый попавшийся лист и сначала небрежно скользнул по нему взглядом, а потом глаза его вдруг расширились.

— Эй… да это же очень хорошо! — воскликнул он.

— В самом деле?

Андре просмотрел другой лист.

— Силы небесные!

— Что? Что такое? — не понимал Бадья.

— Я просто никогда… то есть даже я понимаю… этотум-ти-ТУМ-тум-тум… ага… Господин Бадья, это ведь не опера вовсе. Здесь есть музыка, но… да… танцы, пение. Но это не опера. От оперы это весьма далеко…

— И насколько далеко? Неужели ты хочешь сказать… — Бадья на секунду замолк, смакуя идею. — Хочешь сказать, что музыка и деньги все-таки совместимы?

Андре напел несколько тактов.

— Вполне возможно, господин Бадья.

Бадья просиял. Одной рукой он обнял Андре, а другой — Уолтера.

— Отлично!!!!! — воскликнул он. — Что ж, по такому случаю я всех приглашаю… попить чайку!!!!

Певцы и танцоры, кто поодиночке, а кто группами, покинули сцену. Теперь на сцене остались лишь ведьмы и Агнесса.

— Что, и все? — спросила Агнесса.

— Не совсем, — ответила матушка.

На сцену, пошатываясь, выбрался великий тенор. Чья-то милосердная рука забинтовала голову Энрико Базилики, и предположительно чья-то другая милосердная рука сунула ему тарелку спагетти. Последствия легкого сотрясения мозга, судя по всему, ещё сказывались. Увидев ведьм, Генри Лежебокс поморгал, после чего заговорил как человек, утративший нить текущих событий, а потому предпочитающий держаться берега более старых, проверенных вещей.

— Ктотта дал мне ’гетти, — промолвил он.

— Очень мило с стороны кого-го, — отозвалась нянюшка.

— Ха! Пускай сами жуют свои ’гетти… а я не буду! Ха! Да! Не буду! — Повернувшись, он ошалело уставился в тёмный зрительный зал. — И знаете, что я сделаю? Знаете, что я сделаю сейчас? Я распрощаюсь с Энрико Базиликой! О да! Сегодня он сжевал свое последнее щупальце! Прямо отсюда я пойду и выпью восемь пинт турботского убойного. Да! И закушу сардельками! А потом отправлюсь в мюзик-холл послушать, как Нелли Притоп исполняет «Что Толку В Устрице, Если Нечем Её Вскрыть». И если я ещё когда-нибудь буду петь здесь, то только под старым гордым именем Генри Лежебокса — слышите меня?..

— Генри Лежебокс?! — отозвался пронзительным воплем зрительный зал.

— Э-э… да?

— Я так и думала, что это ты! Ты отрастил бороду, и в штанах у тебя не меньше стога соломы, но я сразу увидела: под этой узенькой масочкой — мой Генри, точно!

Генри Лежебокс прикрыл глаза, защищаясь от слепящего света рампы.

— …Ангелина?

— О нет! — утомленно произнесла Агнесса. — Такого просто не бывает.

— В опере бывает. На каждому шагу, — возразила нянюшка Ягг.

— Ты права, — подтвердила матушка. — Нам ещё повезло, что у него нет пропавшего без вести брата-близнеца.

Из зрительного зала донеслись звуки шумной возни. Кто-то, пробираясь вдоль ряда, кого-то за собой волочил.

— Мама! — донеслось из мрака. — Ты сама-то понимаешь что делаешь?

— Иди за мной, Генри, малыш, просто иди за мной!

— Мама, нам нельзя на сцену!..

Генри Лежебокс, швырнув тарелкой в сторону кулис, слез со сцены и с помощью двух скрипачей перевалился через край оркестровой ямы.

Они встретились в первом ряду. Агнесса слышала их голоса.

— Я хотел вернуться. Ты ведь знаешь!

— Я хотела ждать, но потом началось — то одно, то другое… особенно одно. Иди сюда, юный Генри…

— Мама, что происходит?

— Сынок… помнишь, я всегда говорила тебе, что твой отец — господин Крючкорукс, жонглер угрями?

— Да, но…

— Прошу тебя, пойдем в мою гримерную! Нам о стольком надо поговорить!

— О да. Разговор будет долгим…

Агнесса проводила их взглядом. Зрительный зал, который чувствовал оперу даже тогда, когда её не пели, разразился аплодисментами.

— Отлично, — сказала она. — Но теперь-то конец?

— Почти, — ответила матушка.

— Вы что-то сотворили с мозгами всех этих людей?

— Да так, только вправили их кое-кому, — ухмыльнулась нянюшка.

— И ведь спасибо никто не скажет!

— Как обычно, — вздохнула матушка.

— Ну конечно, ведь грядет следующее представление, — сказала нянюшка. — Шоу должно продолжаться, — добавила она.

— Но это… это просто безумие!

— Это опера. Я заметила, что даже господин Бадья ею заразился, — сказала нянюшка. — И, насколько я могу судить, молодой Андре счастливо избегнул карьеры шпика.

— А что же будет со мной?

— О, тот, кто создает счастливый конец, сам, как правило, в нем не участвует, — усмехнулась матушка и смахнула с плеча невидимую пылинку. — Гита, нам, пожалуй, пора, — сказала она, поворачиваясь к Агнессе спиной. — Завтра тяжелый день.

Нянюшка подошла к краю сцены и, прикрыв ладонью глаза, посмотрела в черную утробу зрительного зала.

— А зрители, знаешь ли, ещё здесь, — сообщила она. — Все ещё сидят.

Матушка, присоединившись к ней, вгляделась во мрак.

— Ума не приложу почему. Он же сказал, что опера закончилась…

Они разом повернулись и посмотрели на Агнессу. Стоя в центре сцены, она сердито смотрела в пространство.

— Немного рассержена? — спросила нянюшка. — Что ж, этого следовало ожидать.

— Да!

— Тебе кажется, что все интересное происходит с другими, а не с тобой?

— Да!

— Но, — предложила матушка Ветровоск, — почему бы не взглянуть на это следующим образом. Чего ждать от жизни Кристине? Ну, станет певицей. Она завязнет в этом маленьком мирке. Если повезет, немного прославится, но однажды голос её уже не сможет подняться на прежнюю высоту — и тогда ей конец. А у тебя есть выбор. Ты можешь выступать на сцене, играть роль, произносить чужие реплики… или быть за сценой, но знать, как пишется сценарий, где висят декорации, где расположены люки. Разве это не лучше?

— Нет!

Иногда эти ведьмы ужасно бесили Агнессу. К примеру, они могли, не обмениваясь ни словом, действовать абсолютно слаженно, как один человек. Разумеется, ей не нравилось в них и многое другое. Они считали себя вправе вмешиваться в чужую жизнь (ведь если вмешиваются они, то человеку это только на благо). Они автоматически исходили из предположения, что все происходящее вокруг должно происходить только при их участии, а прямой путь к цели — он самый прямой. И всюду им нужно было сунуть свой нос, все поправить, все сделать как надо. По сравнению с этим действия, совершаемые словно по молчаливой договоренности, не более чем досадная мелочь, но сейчас налицо была именно эта мелочь. Матушка и нянюшка приблизились к ней. Каждая положила руку ей на плечо.

— Сердишься? — спросила матушка.

— Да!

— Тогда я бы на твоем месте выплеснула гнев наружу, — посоветовала нянюшка.

Агнесса закрыла глаза, сжала кулаки, открыла рот и завопила.

Все началось с низких нот. С потолка, будто снежинки, посыпались хлопья штукатурки. Призмы в люстре, вздрогнув, зазвенели в унисон.

Затем голос взлетел выше, быстро миновал таинственную высоту четырнадцать циклов в секунду, после которой человеческий дух начинает крайне неуютно чувствовать себя в этой вселенной и беспокоиться по поводу места в оной органов пищеварения. Мелкие предметы по всей Опере, вибрируя, попадали с полок и разбились о пол.

А голос все повышался, звенел как колокол, после чего повышался опять. В оркестровой яме, одна за другой, полопались струны всех скрипок.

Хрустальные призмы дребезжали уже не переставая. В баре бутылки шампанского дали дружный пробочный залп. Лед в ведерке раскрошился на мелкие льдинки. К общему хору присоединились бокалы, ободки их подернулись трещинками и взорвались, как головки некоего опасного чертополоха.

Во все стороны разлетались гармоники, вызывающие самые странные последствия. В артистических гримерках растаял грим номер три. Зеркала треснули, наполнив балетный класс миллионами осколков изображений.

Пыль поднималась, мухи падали. В камнях, из которых была сложена Опера, начали перемещаться крошечные частицы кварца…

А затем наступила тишина, нарушаемая лишь редкими глухими ударами и звонами.

Нянюшка улыбнулась во весь рот.

— А, — сказала она. — Вот теперь опера действительно закончилась.

Зальцелла открыл глаза.

Пустая сцена была погружена во тьму — и вместе с тем озарена светом. Гигантский световой поток струился из какого-то невидимого источника. Но освещать, кроме как самого Зальцеллу, на сцене было некого.

Послышались звуки приближающихся шагов. Их обладателю, чтобы приблизиться, потребовалось некоторое время. Но когда он шагнул в окружающий Зальцеллу жидкий воздух, главному режиссеру показалось, будто к нему явился сам бог огня.

Он был во всем алом: алый смокинг, отделанный алой шнуровкой, алый плащ, алые туфли с алыми рубиновыми пряжками и широкополая алая шляпа, на которой качалось огромное алое перо. При ходьбе незнакомец опирался на алую трость, украшенную алыми лентами. Но для человека, столь тщательно заботящегося о своей внешности, к маске он отнесся на удивление небрежно. Это была грубая картонка, изображающая голый череп. Такую можно купить в любом магазине театральных принадлежностей. По краям маски торчали резиночки.

— А куда все подевались? — громко осведомился Зальцелла.

В голове его начали всплывать недавние воспоминания. Нельзя сказать, чтобы они были приятными. Хотя в подробностях вспомнить, что именно произошло, он не мог.

Фигура ничего не ответила.

— Где оркестр? Что случилось с публикой?

Высокая красная фигура едва заметно пожала плечами.

Зальцелла начал подмечать и другие детали. То, что он сначала принял за сцену, оказалось слегка присыпанной песком поверхностью. Потолок был очень далеко, так далеко, что дальше уже некуда, и его испещряли холодные твердые световые точки.

— Я, кажется, задал тебе вопрос!

— ТРИ ВОПРОСА.

Слова эти попали в уши Зальцеллы без каких-либо признаков того, что им пришлось, подобно обычным звукам, перемещаться сквозь воздух.

— Ты мне не ответил!

— НЕКОТОРЫЕ ВЕЩИ НАДО ОСОЗНАВАТЬ САМОСТОЯТЕЛЬНО. И ПОВЕРЬ МНЕ, СЕЙЧАС КАК РАЗ ТАКОЙ СЛУЧАЙ.

— Кстати, что ты тут делаешь? Я точно помню, в этой опере такой роли нет! Немедленно сними маску!

— КАК ПОЖЕЛАЕШЬ. ПРОСТО Я ВСЕГДА СТАРАЮСЬ ВЖИТЬСЯ В ОБРАЗ.

Фигура сняла маску.

— А теперь вторую! — выкрикнул Зальцелла. Ледяное предчувствие пронизало его до костей.

Смерть коснулся скрытой пружины в трости. Показалось лезвие, тонкое до прозрачности. Разрезая молекулы воздуха на атомы, оно отливало зловещей синевой.

— О, — произнес он, поднимая косу. — ТУТ-ТО ТЫ МЕНЯ И ПОЙМАЛ.

В подвалах царила тьма, но нянюшка Ягг ходила одна по странным пещерам под Ланкром и с матушкой Ветровоск — по ночным лесам. И вообще, для Яггов темнота не помеха, скорее наоборот.

Она чиркнула спичкой.

— Грибо?

За последние часы тут побывало множество людей. Эта темнота потеряла свою уединенность. Чтобы вынести все деньги, потребовалось много рук. Пока опера не закончилась, в этих подвалах присутствовала некая тайна. Теперь же они превратились в… обычные сырые подземные комнаты. Прежний их обитатель съехал.

Нянюшка споткнулась о глиняный черепок и чуть не упала.

Ворча, она опустилась на одно колено. Кто-то тут разбил цветочный горшок. По полу были разбросаны какие-то мертвые прутики.

Только полный идиот может затолкать сухие палочки в горшки с землей, поставить их в подземелье и ждать, когда что-то вырастет.

Подобрав один прутик, нянюшка осторожно нюхнула. Пахло самой обычной землей. И больше ничем.

И все-таки интересно: как они росли? Чисто профессиональное любопытство, само собой. Однако нянюшка понимала: этого ей уже никогда не узнать. Уолтер теперь занятой человек, все время на виду. А ещё — чтобы что-то началось, что-то другое должно закончиться.

— Все мы носим те или другие маски, — сказала она во влажный воздух. — Какой смысл ворошить теперь прошлое…

Дилижанс отправлялся в семь утра, по ланкрским стандартам — чуть ли не в полдень. Ведьмы прибыли загодя.

— А я хотела купить сувениров, — проговорила нянюшка, притопывая ногами, чтобы согреться. — Для ребятишек.

— Нет времени, — отрезала матушка Ветровоск.

— Хотя какая разница, покупать-то их все равно не на что, — продолжала нянюшка.

— Сама все деньги растранжирила.

— Я? О да, Анк-Морпорк навсегда запомнит нянюшку Ягг.

— Деньги нужны для того, чтобы их тратить.

— Согласна. К примеру, с их помощью я могла бы купить пару новых башмаков.

Нянюшка ещё немножко попрыгала, что-то насвистывая сквозь зуб.

— Очень мило со стороны госпожи Лады, что она позволила нам пожить у неё за счет заведения.

— Ага.

— Хотя я не сидела сложа руки: играла на фортепиано, рассказывала анекдоты.

— Отблагодарила, то бишь, — кивнула матушка.

— А вчера приготовила печенюшки. И Особый Вечерний Соус к ним.

— Вот именно. — Лицо у матушки стало жестким, как кочерга. — А сегодня утром госпожа Лада поделилась со мной своими планами: она думает в следующем году уйти на пенсию.

Нянюшка ещё раз окинула взглядом улицу.

— Молодая Агнесса, наверное, вот-вот появится, — сказала она.

— Не знаю, не знаю, — надменно ответила матушка.

— В конце концов, ей тут не очень-то светит. Матушка фыркнула.

— Она сама все решит.

— Ты, кстати, тоже шоу устроила. Удержать клинок голой рукой — не каждый сумеет. Все были потрясены.

— Ха! — фыркнула матушка. — Ещё бы не потрясены. Людям же лень головой подумать. Хотя, казалось бы, чего тут ведьмовского? Спрятал в ладони какую-нибудь железную пластинку или ещё что. Наипримитивнейший трюк. Но нет, люди предпочитают оставаться потрясенными. Тогда как если объяснение поискать, оно всегда найдется. А они, должно быть, сочли, что стали свидетелями какого-нибудь жуткого ведьмовства.

— Ага, но ведь… у тебя же в руке ничего не было, а?

— Дело не в этом. А если бы было? — Матушка окинула взглядом площадь. — Не говоря о том, что железо заговорить нельзя.

— Все верно. Только не железо. Хотя ведьма типа Черной Алисы что-нибудь придумала бы. Сделала бы свою кожу тверже стали… но ведь эти чары все в прошлом, правда?

— Черная Алиса такое умела, — подтвердила матушка. — Но причинно-следственные дела — штука тонкая, полезешь туда — хлопот не оберешься. Поэтому она и сошла с ума, а потом ей и вовсе конец пришел. Черная Алиса считала, что можно быть выше всякой ерунды типа причины и следствия. Так вот, нельзя. Если схватишься голой рукой за острый клинок, то обязательно поранишься. Если бы люди забыли об этом, мир превратился бы в сплошной кошмар.

— Но ты же не поранилась.

— Это совсем другое. У меня тогда не было времени на всякую ерунду.

Нянюшка подула на ладони.

— В общем, много всякого случилось, — задумчиво проговорила она. — И не случилось тоже. Счастье, что люстра так и не упала. Я, как её увидела, с той минуты не переставала беспокоиться. Слишком драматический вид у неё был вид, такое не к добру, подумала я. Будь я сумасшедшая, так первым делом грохнула бы эту люстру.

— Да.

— Со вчерашнего вечера ищу Грибо, так и не нашла.

— Отлично.

— Хотя он всегда является.

— К сожалению.

Послышался стук копыт. Из-за угла вывернул дилижанс.

Вдруг он затормозил.

Некоторое время возница всматривался в двух ведьм, потом щелкнул вожжами, дилижанс сделал полный поворот и быстро скрылся из виду.

— Эсме? — через некоторое время окликнула нянюшка.

— Что?

— Из-за угла за нами подглядывают человек и две лошади. — Она повысила голос. — Эй, выходите, мы вас видели! Семь часов, и дилижансу уже пора отправляться! Ты купила билеты, Эсме?

— Я?

— Гм, — несколько неуверенно произнесла нянюшка. — Так что… у нас, значит, нет восьмидесяти долларов на билеты?

— А в твоих панталонах ничего не осталось? — поинтересовалась матушка.

Между тем дилижанс осторожно приближался.

— Ничего платежеспособного.

— Тогда… мы не можем себе позволить купить билеты.

Нянюшка вздохнула.

— Ну что ж, в таком случае прибегнем к испытанному средству — к моему обаянию.

Дилижанс затормозил. Нянюшка, посмотрев на возницу, невинно улыбнулась.

— Доброе утро, любезный господин!

Господин отреагировал испуганно-подозрительным взглядом.

— А оно доброе? — недоверчиво осведомился он.

— Мы желали бы путешествовать в Ланкр, но, к сожалению, мои панталоны этого не потянут.

— И что?

— Однако мы ведьмы и могли бы заплатить за дорогу другими способами: например, вылечить некоторые досадные недомогания, которыми ты страдаешь.

— Я не повезу тебя просто так, старая карга, — нахмурился возница. — И никакими досадными недомоганиями я не страдаю!

Вперед выступила матушка.

— Недомогания — дело наживное, — твердо сказала она.

Над равнинами катился дождь. Ленивый, непрерывный ливень, в подметки не годившийся овцепикским грозам. Скорее даже густой туман, чем дождь. Однако настырности ему было не занимать — он преследовал путников весь день.

Дилижанс оказался в полном и безраздельном распоряжении ведьм. Перед самой отправкой несколько человек туда вроде бы заглянули, но по каким-то неведомым причинам решили отложить поездку.

— Неплохо проводим время, — заметила нянюшка, отодвигая занавеску и выглядывая в окно.

— Возница, по-моему, куда-то спешит.

— Да, мне тоже так показалось.

— Закрой-ка окно. Здесь становится мокро.

— Сейчас-сейчас…

Нянюшка уже было ухватилась за занавеску, как вдруг увидела что-то на дороге.

— Стой! Стой! — закричала она, высовываясь по пояс в дождь. — Эй, возница, скажи этому человеку остановиться!

Колеса бешено закрутились, и дилижанс, подняв волну грязи, затормозил. Нянюшка распахнула дверцу.

— Ты только посмотри, он ведь и правда возвращался домой. Ни дождь, ни буря не помеха! А ну залазь, со Смертью захотел свидеться?

В открытую дверь ворвались дождь и туман. Потом в карету нырнула заляпанная грязью фигура и, оставляя на коврах мокрые пятна, юркнула под сиденье.

— Очень независимый котик, — с гордостью произнесла нянюшка. — Все сам да сам.

Дилижанс снова тронулся. Матушка рассеянно уставилась в бесконечные темнеющие поля, затянутые вечным дождем, — как вдруг увидела ещё одну фигуру. Та, утопая по колено в грязи, медленно двигалась вдоль дороги, которая в конце концов должна была привести в Ланкр. Проезжая мимо, дилижанс щедро окатил путника — вернее, путницу — из лужи.

— Да уж, независимость — достойное устремление, — произнесла матушка, решительно задернув занавески.

Когда матушка Ветровоск вернулась в свою хижину, деревья уже облетели.

Под дверь нанесло сухих веточек и семян. Под камином насыпало сажи. Её домик, всегда представлявший собой нечто органическое, стал ещё немного ближе к своим корням.

Однако надо было заняться делами, и она ими занялась. Требовалось подмести листья, сложить под навесом дрова. Полотняный экран, натянутый за ульями, был весьма потрепан осенними ветрами и нуждался в штопке. А ещё нужно было заготовить сено для коз и сложить на чердаке яблоки. Да и стены неплохо было бы побелить.

Впрочем, кое-чем следовало заняться в первую очередь. После этого все остальные дела станут несколько более трудными, но тут уж ничего не поделаешь. Железо нельзя заговорить. И нельзя схватиться за клинок и не пораниться. Если бы это было не так, весь мир перевернулся бы.

Приготовив чай, матушка заново вскипятила чайник. Зачерпнув полную горсть трав из стоящей на полке коробки, она опустила травы в миску с водой, от которой поднимался пар. Вытащила из ящика чистый бинт и аккуратно положила его рядом с миской. Заправила нить в чрезвычайно острую иглу и положила нить с иглой рядом с бинтом. После чего зачерпнула ногтем из бутылочки с зеленоватой мазью и намазала мазью кусочек корпии.

Ну вот, теперь все готово.

Опустившись на табурет, матушка положила руку на стол, ладонью вверх.

— Теперь можно, — произнесла она, обращаясь к вселенной в целом.

Отхожее место нужно было перенести, э-э… на другое место. Эту работу матушка предпочитала выполнять сама. Когда роешь очень глубокую яму, испытываешь необыкновенное удовлетворение. Эта работа так незамысловата. Копая яму, ты буквально чувствуешь, как мир делается все более простым и понятным. У земли нет странных идей типа «если-человек-не-отводит-глаз-и-крепко-жмет-тебе-руку-значит-он-говорит-правду».

Нет, земля лежит себе спокойненько и ждёт, пока ты перенесешь её на другое место. И заканчивать рыть яму тоже очень приятно. А после этого ты сидишь, и тебя греет приятная мысль, что тем же самым придется заниматься только через много-много месяцев.

Работа уже близилась к завершению, когда на яму упала тень.

— День добрый, Пердита, — не поднимая глаз, поприветствовала матушка.

Подняв полную лопату на уровень головы, она высыпала землю через край.

— Приехала навестить? — спросила она и с силой вонзила лопату в глину на дне ямы.

На мгновение её лицо исказилось от боли. Надавила на лопату.

— Мне казалось, у тебя прекрасно идут дела в опере, — продолжала она. — Хотя я, конечно, не специалистка по таким вопросам. И все же приятно видеть, как молодежь отправляется на поиски счастья в большие города.

Подняв голову, матушка Ветровоск улыбнулась радостной, дружелюбной улыбкой.

— О, вижу, ты здорово похудела, — эта фраза истекала невинностью, как сладкой тянучкой.

— Я… занималась, — ответила Агнесса.

— Занятия — вещь хорошая, — согласилась матушка, выкидывая наружу очередную лопату земли. — Хотя, говорят, с занятиями и переборщить можно. Ну а когда обратно?

— Я… ещё не решила.

— Ну и правильно. И правильно. Всегда планировать тоже плохо. Лично я все время твержу: не связывай себя всякими планами. Живешь-то у мамы?

— Да, — кивнула Агнесса.

— Правда? Это я к тому, что домик Маграт все ещё пустует. Ты окажешь всем большую услугу, если проветришь его немного и приведешь в порядок… Пока ты здесь.

Агнесса ничего не сказала. Просто не знала, что сказать.

— Забавная штука, — произнесла матушка, сражаясь с особенно упорным корнем. — Я никому раньше не рассказывала, но на днях мне вспомнилось: когда я была моложе и называла себя Эндемонидия…

— Что, в самом деле? И когда это было?

Матушка утерла лоб забинтованной рукой, оставив рыжий глиняный потек.

— О, это длилось недолго. Часа три-четыре, — пожала плечами она. — Некоторые имена не клеятся к человеку. Имя должно быть таким, чтобы в нем было удобно мыть пол.

Она выбросила лопату наружу.

— Помоги выбраться, а?

Агнесса подала ей руку. Матушка стряхнула с фартука землю и ошметки листьев и пару раз топнула ногами, сбивая с башмаков глину.

— А не выпить ли чайку? — предложила она. — О, да ты выглядишь просто отлично. А все свежий воздух. В этой твоей Опере вечно такая духота.

Агнесса пристально посмотрела матушке Ветровоск в глаза, но увидела там незамутненную глубину и абсолютную честность.

— Да. Я тоже так считаю, — сказала она. — Э-э… ты что, руку поранила?

— Заживет. Все раны постепенно затягиваются.

Закинув лопату на плечо, она было направилась к хижине, но на полпути вдруг оглянулась.

— Слушай, я просто хочу полюбопытствовать, так, по-соседски, было бы странно, если б я не спросила…

— Да? — вздохнула Агнесса.

— …Ты по вечерам очень занята?

— О? — с некоторым сарказмом откликнулась Агнесса, все ещё сохранившая толику бунтарского духа. — А ты что, предлагаешь научить меня чему-нибудь?

— Учить? Я? — усмехнулась матушка. — Избави боги. Чтобы учить, нужно терпение, которым я не обладаю. Но я могу позволить тебе поучиться у меня.

— Когда мы вновь увидимся втроем?

— Мы ещё ни разу не виделись.

— Ну да! Лично я знаю тебя уже по крайней мере…

— Я имела в виду, что Втроем мы ещё не Виделись. В смысле… официально…

— Хорошо, хорошо… Так когда ж мы встретимся втроем?

— Мы только что встретились.

— Ладно. Но когда…

— Закрой рот и жарь зефир. Агнесса, дай нянюшке зефир.

— Да, матушка.

— И смотри, не сожги мою порцию.

Матушка откинулась, прислонившись к стволу деревца. Ночь была ясная, хотя облака, собирающиеся вокруг Пупа, обещали скорый снегопад. К звездам взметнулись несколько искр. Матушка Ветровоск горделиво огляделась.

— Правда здорово, а? — спросила она.

Море и рыбки ^{(рассказ)}

Новые приключения ведьмы Эсме Ветровоск, натуры чрезвычайно азартной и уверенной, что второе место равносильно проигрышу…

Эта ведьма с железным характером, стальными моральными устоями и железобетонной гордостью, она умеет совладать с любой ситуацией. Подобно герою вестернов, она — формально отрицательный герой, творящий добро…

Глава 1

Как всегда, неприятности начались с яблока.

На чистом, без единого пятнышка столе матушки Ветровоск лежал кулек тех самых яблок. Красных и круглых, блестящих и сочных. Знай яблоки, что именно с них все начнется, они бы тикали, как маленькие бомбы.

— Это тебе. А себе я ещё наберу. Старый Гопкрафт сказал, я могу брать сколько захочу. — Нянюшка Ягг искоса глянула на свою старую подружку и добавила: — Хорошие уродились яблочки. Надо отдать должное, Гопкрафт свое дело знает. Старик, а ещё хоть куда…

— Он правда назвал их в честь тебя? Что, вот за просто так? — переспросила матушка. Каждое слово прожигало воздух, как капля кислоты.

— Ага, так и сказал, мол, очень уж эти яблочки напоминают мои румяные щечки, — скромно откликнулась нянюшка. — А ещё, помнишь, в том году, когда он с лестницы сверзился, я ему ногу лечила? И то притирание от облысения, я ведь столько с ним возилась…

— Вот только оно ни чуточки не помогло, — перебила матушка. — Тот парик, что Гопкрафт сейчас носит… Это ж стыд и позор живому человеку таскать такие волосья!

— Главное — внимание, а не результат.

Матушка Ветровоск не сводила глаз с кулька. Таков уж горный климат: зимой по-настоящему холодно, летом действительно жарко — в общем, всякая овощь от века родится знатная.

Перси Гопкрафт слыл в этих краях первейшим огородником. Ни один из прочих садоводов — любителей не додумается устраивать растениям любовные забавы, взяв в руки кисточку из верблюжьей шерсти.

— У него уже столько заказов на эти яблоньки… — продолжала нянюшка Ягг. — Представь себе, скоро будут пробовать, какова я на вкус. Здорово, правда? Целые тыщи!

— Ты хотела сказать, ещё тыщи, — съязвила матушка.

О похождениях нянюшки Ягг ходили легенды, на прослушивание которых дети до шестнадцати не допускались.

— Ну спасибочки, Эсме. — Нянюшка Ягг на миг обиделась, но тут же с притворной жалостью охнула: — Эсме! Да тебя никак завидки берут? Неужто тебе завидно, что твоя давняя подруга наконец купается в лучах честно заслуженной славы?

— Меня? Завидки? С чего бы? Подумаешь, яблоко. Велика важность!

— Вот и я так подумала. Обычный галантный жест, чтобы польстить даме в летах, — кивнула нянюшка. — Ну а у тебя тут как?

— Хорошо. Просто замечательно.

— Дров на зиму припасла сколько надо?

— Почти.

— Славненько, — протянула нянюшка. — Славненько.

Некоторое время они сидели молча. На подоконнике, стремясь вырваться на сентябрьское солнышко, выбивала тихую дробь бабочка, разбуженная неосенним теплом.

— А картошка… Картошку выкопала? — спросила нянюшка.

— Да.

— Урожай нынче богатый.

— Богатый.

— А бобы засолила?

— Да.

— Время-то как летит… На следующей неделе уже Испытания. Ждешь?

— Да.

— Готовишься?

— Нет.

Несмотря на яркое солнце, в углах комнаты скопились тени. Или это нянюшке почудилось? Сам воздух как будто помрачнел. Ведьмины хижины крайне чувствительны к настроению своих хозяек. И тем не менее, молчать нянюшка не могла. Глупцы обычно несутся вперед сломя голову, но они — сущие улитки по сравнению с маленькими старушками, которым уже нечего терять.

— Придёшь в воскресенье на ужин?

— А что будет?

— Свинина.

— В яблочном соусе?

— Да…

— Нет.

За спиной нянюшки раздался пронзительный скрип: дверь распахнулась настежь.

Обычный человек, чуждый ведьмовства, непременно нашел бы этому разумное объяснение — простой сквозняк и ничего больше. И нянюшка Ягг с дорогой душой согласилась бы с этим, если бы не маленькая деталь: каким образом сквозняку удалось справиться со щеколдой?

— Ну, пора мне, заболталась, — она проворно поднялась. — В это время года всегда хлопот полон рот, верно?

— Да.

— Так я пошла.

— До свиданья.

Нянюшка торопливо выскочила из дома, и тот же самый сквозняк захлопнул за её спиной дверь.

Возможно, она чуток переборщила.

Но лишь чуток.

В ремесле ведьмы основной недостаток (вернее, кое-кто полагает это недостатком) состоит в том, что всю жизнь приходится торчать где-нибудь в глуши. Нянюшку, однако, это ни капельки не удручало. Ей всего хватало. Правда, в юности пару раз случалось, что заканчивались мужчины, но она и это пережила. Всякие Заграницы — глянуть на них, конечно, занятно, но ежели смотреть в корень, кому они нужны? Занятная новая выпивка и диковинный харч — ну, разок попробовал, и все. Заграницы — это места, куда ездишь делать важные дела, но потом все равно возвращаешься домой, туда, где тебя ждут.

Нянюшке Ягг нравились маленькие, тихие царства.

Пересекая полянку, она аж залюбовалась видом, что открывался перед ней. Её собственный домик стоял посреди Ланкра, там из окошка ничего похожего не увидишь, а вот матушка могла вволю наслаждаться лесом, долинами и громадным округлым горизонтом Плоского мира.

«Подобный вид, — подумала нянюшка, — способен пленить… и дороги назад уже не найдешь.»

В свое время ей объяснили: мир на самом деле круглый и плоский — вполне логичный вывод, если посмотреть по сторонам. А ещё он покоится на спинах четырех слонов, которые стоят на панцире огромной черепахи, — что совсем не логично. Но поскольку все это происходило Где-то Там, Далеко, против такого устройства вселенной нянюшка не возражала. Пока у неё был её личный портативный мирок радиусом примерно миль в десять, все прочее нянюшку не интересовало.

Но Эсме Ветровоск такое крохотное царство не устраивало. Она была из других ведьм.

Нянюшка считала своим священным долгом не давать матушке Ветровоск заскучать. Яблоки, если разобраться, мелочь, ничтожная шпилька, такими штучками Эсме не проймешь. И тем не менее в ней проснулись легкая досада и ревность, стало быть, теперь её очередь подстроить нянюшке мелкую пакость, такую, чтоб о ней знали только они вдвоем. И вот тогда день Эсме Ветровоск будет прожит не зря.

Нянюшка легко справилась бы с гневом подруги. Но не со скукой. От скуки ведьма способна на все.

Выражение «всякий развлекается как может» обычно произносят так, словно тут есть чем гордиться. Но хуже нет, когда со скуки ведьма в самом деле начнет развлекаться как может. Потому как у ведьм на редкость превратные представления о развлечениях. А такой могущественной ведьмы, как Эсме Ветровоск, здешние горы, без сомнения, не видели уже много поколений.

Впрочем, близились Испытания. Ближайшие несколько недель Эсме будет чем заняться. Она кидалась на всякий вызов, как форель — на блесну.

Нянюшка Ягг ждала Испытаний с не меньшим нетерпением. Цельный день веселишься на открытом воздухе, а вечером — большой костер. Испытания без доброго жаркого костра — слыханное ли дело!

А потом, когда костер прогорит, в золе можно печь картошку.

День плавно перетек в вечер. Из углов, из-под столов и табуреток радостно выползли тени.

Тьма окутала матушку, которая тихо покачивалась в своем кресле. На лице матушки Ветровоск застыла глубокая сосредоточенность.

Поленья в камине прогорели и превратились в угольки, гаснущие один за другим.

Ночь спустилась на Плоский мир.

Старые каминные часы мерно отсчитывали секунды. Лишь их тиканье нарушало царившую в доме тишину.

Потом послышался слабый шорох. Бумажный кулек на столе шевельнулся и медленно скукожился, точно воздушный шарик, из которого выпустили воздух. По комнате разлился тяжелый запах гнили.

Чуть погодя из кулька выполз первый червяк.

Глава 2

Нянюшка Ягг вернулась домой и только-только успела налить себе добрую кружку пива, когда в дверь постучали. Она со вздохом поставила кружку на стол и пошла открывать.

— Кого я вижу! И что это вас занесло в наши края? Тем более вечера нынче холодные, уже не погуляешь…

Нянюшка, пятясь, возвратилась в комнату. Следом за ней порог переступили сразу три ведьмы — все в черных мантиях и остроконечных шляпах, традиционной ведьмовской спецодежде. Правда, ни одна уважающая себя ведьма никогда не будет походить на другую, индивидуальность превыше всего. И униформа этому только способствует: здесь опустим, там подошьем — и вот вам мелочи, которые тем заметнее, чем очевиднее единообразие.

Взять, к примеру, мамашу Бивис: шляпа у неё была с очень плоскими полями и такой острой верхушкой, что впору в зубах ковырять. Мамаша Бивис нянюшке нравилась. Та хоть и была шибко грамотная (порой ученость из неё так и перла), зато сама чинила себе башмаки, нюхала табак, а это, по скромному мнению нянюшки Ягг, был первый признак Нашего Человека.

В одежде мамаши Динбаж наблюдался определенный беспорядок, словно сетчатка её внутреннего ока отслоилась, и старушка жила сразу в нескольких временах. Когда человек тронется умом, добра не жди, а уж если упомянутый ум слегка повернут на сверхъестественное… Оставалось надеяться, что мамаша Динбаж всего лишь путает, куда надевать нижнее белье — под платье или поверх него.

В последнее время старушка Динбаж совсем сдала. Её стук в дверь иногда раздавался за несколько часов до появления самой бабуси, а следы на дорожке возникали несколько дней спустя.

При виде третьей ведьмы сердце нянюшки ушло в пятки, но не оттого, что Летиция Мак-Рица была дурной женщиной. Совсем напротив, она слыла дамой достойной, порядочной, любезной и доброй — если речь шла о миролюбивых животных и воспитанных детях. А ещё Летиция всегда готова была оказать ближнему добрую услугу. Беда в том, что Летиция руководствовалась единственно своими представлениями о благе этого ближнего и с ним самим не советовалась. В результате услуга, как правило, оказывалась медвежьей.

Вдобавок Летиция была замужем.

Нянюшка ничего не имела против замужних ведьм. Правила этого, в общем, не запрещали; она и сама сменила множество мужей, троих так даже законных. Однако почтенный Мак-Рица был отставным волшебником, причём волшебником богатым (весьма необычный факт), и нянюшка подозревала, что Летиция занимается ведьмовством, лишь бы не сидеть без дела, как иные дамы определенного круга вышивают подушечки для преклонения колен в храме или навещают бедняков.

В общем, у Летиции водились кое-какие деньжата. У нянюшки деньжат отродясь не водилось, соответственно, она слегка недолюбливала тех, кто может жить в свое удовольствие.

А ещё Летиция щеголяла в черной бархатной мантии такого изумительного качества, что казалось, будто в окружающем мире вдруг взяли и вырезали дыру. У нянюшки, разумеется, подобной мантии не было. Впрочем, ко всяким дорогим штучкам она никогда не стремилась, поэтому не понимала, отчего бы и другим не жить скромнее.

— Вечер добрый, Гита. Как делишки? — осведомилась мамаша Бивис.

— Цвету и пахну, — ответила нянюшка, с неохотой вытаскивая изо рта курительную трубку. — Да вы заходите, заходите…

— Льёт как из ведра, ужасть! — пожаловалась мамаша Динбаж.

Нянюшка поглядела в окно, на морозное, сизо-лиловое небо. Но там, где сейчас блуждал мамашин разум, наверняка шёл дождь.

— Так входите, обсушитесь, — радушно пригласила нянюшка.

— Да осияют счастливые звезды наш сегодняшний шабаш, — провозгласила Летиция.

Нянюшка понимающе кивнула. Летиция всегда изъяснялась подобным образом, точно училась ведьмовству по книгам, авторы которых были напрочь лишены чувства меры.

— Воистину осияют, — согласилась она.

Под журчание вежливой беседы нянюшка спроворила чай с печеньем. Наконец все расселись и началась официальная часть визита. Первой слово взяла мамаша Бивис:

— Мы, нянюшка, пришли сюда как члены Испытательного комитета.

— Да ну? Правда?

— Я полагаю, ты участвуешь?

— А как же. Покрасуюсь маленько. — Нянюшка покосилась на Летицию. Та, к её неудовольствию, улыбалась.

— В этом году Испытания вызвали большой интерес, — продолжала мамаша Бивис. — С недавних пор девчонки к нам валят просто-таки гуртом.

— Исключительно ради успеха у молодых людей, — поджала губы Летиция.

Нянюшка от комментариев воздержалась. Она всегда считала приворот отличным применением для чар и заклятий. В определенном смысле, самой что ни на есть основой ведьмовской науки.

— Вот и славно, — сказала она вслух. — Чем больше народу, тем лучше. Но…

На некоторое время воцарилась тишина.

— Прошу прощения? Ты хотела продолжить? — осведомилась Летиция.

— Я сказала «но», — пояснила нянюшка. — Потому что кто-то ведь должен сказать «но», верно? Мы сейчас погутарим-погутарим и догутаримся до большущего «но». Уж я-то знаю.

Она сознавала, что своей краткой речью плюнула в лицо протокола (если у него, разумеется, таковое имелось). Сначала полагалось поболтать о пустяках — минут этак семь, — прежде чем кто-нибудь возьмет быка за рога, однако присутствие Летиции действовало ей на нервы.

— Это насчет Эсме Ветровоск, — пожала плечами мамаша Бивис.

— Ну и?.. — кивнула нянюшка, нисколько не удивленная таким поворотом дел.

— Она, небось, тоже заявится на Испытания?

— Не припомню, чтоб хоть раз обошлось без неё.

Летиция громко вздохнула.

— Я полагаю, вы… не могли бы вы убедить её… в этом году воздержаться от участия?

Нянюшка оторопела.

— Убедить? Это как же, топором, что ли? — спросила она.

Гостьи дружно, как по команде, выпрямились на стульях.

— Понимаешь… — слегка смущаясь, начала мамаша Бивис.

— Честно говоря, госпожа Ягг, — вмешалась Летиция, — очень трудно уговорить кого-нибудь выступить на Испытаниях, когда известно, что соревноваться предстоит с матушкой Ветровоск. Она всегда побеждает.

— Да, — согласилась нянюшка. — На то ведь оно и состязания.

— Но она побеждает всегда!

— Ну так что?

— В других состязаниях есть очень разумные правила, — поджала губы Летиция. — Если кто-то побеждает три года подряд, он на некоторое время отказывается от участия. Чтобы, так сказать, дать дорогу молодым.

— Да, но мы-то ведьмы, — напомнила нянюшка. — И живём по другим правилам.

— И по каким же?

— Основное правило ведьм гласит: никаких правил не существует.

Летиция возмущенно зашуршала юбкой.

— В таком случае, возможно, настало время их придумать, — сказала она.

— Ага, — хмыкнула нянюшка. — То есть ты предлагаешь пойти и сообщить об этом Эсме? Мамаша, ты как, участвуешь?

Мамаша Бивис отвела взгляд. Старушка Динбаж пристально всматривалась куда-то в прошлую неделю.

— Насколько мне известно, матушка Ветровоск — очень гордая женщина, — промолвила Летиция.

Нянюшка Ягг снова вытащила свою трубку и раскурила её.

— Метко подмечено. А сейчас вы ещё скажете, что море полным-полно воды, — наконец отозвалась она.

Гостьи на минуту примолкли.

— Ценное замечание, — первой нарушила тишину Летиция, — но мне не понятное.

— Если из моря вычерпать воду, никакого моря не будет, — пояснила нянюшка, — останется всего-навсего здоровущая яма в земле. С Эсме штука в том, что… — Нянюшка снова со смаком затянулась. — Она вся гордость, понятно? А просто гордый много кто.

— Ну так, может быть, ей полезно научиться быть чуточку скромнее…

— Где же это ей скромничать? — вскинулась нянюшка.

Но Летиция (что не редкость среди тех, кто с виду — сплошь сироп да патока) внутри была как кремень и без боя не сдавалась.

— У этой особы, несомненно, природный дар, — возвестила она, — и ей бы следовало возблагодарить…

Тут нянюшка Ягг перестала её слушать. У этой особы. Вот, значит, что.

Какое ремесло ни возьми, везде одно и то же. Рано или поздно находится какой-нибудь умник-разумник, который решал, что неплохо бы все должным образом организовать. Причём будьте уверены, организаторами станут не те, кто, по общему мнению, достиг вершин мастерства, — те вкалывают. Впрочем, честно говоря, и не худшие. Они (а куда деваться!) тоже трудятся в поте лица.

Нет, «организацию» берут на себя те, у кого достаточно времени и желания бегать и суетиться. И — опять-таки, если не кривить душой, — миру нужны те, кто бегает и суетится. Но не обязательно их любить.

По внезапному затишью нянюшка догадалась, что Летиция наконец завершила свою речь.

— В самом деле? Ого, — отреагировала она. — А взять, к примеру, меня, вот кто уродился даровитый. У нас, Яггов, ведьмовство в крови. Мне чары наслать завсегда было раз плюнуть. А Эсме… что ж, капелька способностей и ей досталась, это верно, но не такая уж великая. Просто она… очень упорная. И вы собираетесь теперь сказать ей — «завязывай, родная»?

— Вообще-то, мы надеялась, что ты сообщишь ей об этом, — призналась Летиция.

Нянюшка открыла рот, чтобы выпустить на волю пару-тройку крепких словечек, но передумала.

— Вот что, — вместо этого произнесла она, — скажете ей сами, завтра. А я пойду с вами, буду её держать.

Глава 3

Когда ведьмы появились на дорожке, матушка Ветровоск собирала Травы.

Обыденные травы кухонь и больничных палат слывут ботаническими простушками. Среди матушкиных Трав их нельзя было найти. У неё росли исключительно сложноцветы труднопостижимые. И никакими хорошенькими корзиночками и изящными ножницами тут не пахло. Матушка пользовалась здоровенным кухонным ножом. И перед собой держала стул. А вторую линию обороны составляли кожаная шляпа, перчатки и передник.

Даже она не знала, откуда родом некоторые из Трав. Кое-какие корешки и семена добрались сюда с самого Края Диска, а может, и из мест ещё более отдаленных. Одни цветы поворачивались вслед проходящей матушке, жадно шевеля лепестками, другие стреляли шипами и колючками в пролетающих птиц, а третьи приходилось подвязывать к колышкам — вовсе не затем, чтобы поддержать их, а для того, чтобы на следующий день найти их на прежнем месте.

Нянюшка Ягг, которая интересовалась только теми травами, которые можно курить или, предположим, добавить в суп, услышала, как матушка цедит сквозь зубы: «Так, паршивцы, сейчас я вас…»

— Доброе утро, девица Ветровоск, — громко поздоровалась Летиция Мак-Рица.

Матушка разом замолкла, осторожно опустила стул и медленно повернулась.

— «Госпожа», или просто «матушка».

— Это неважно, — отмахнулась Летиция. — Надеюсь, у тебя тут все хорошо?

— Было до этой минуты, — хмыкнула матушка. И еле заметным кивком поприветствовала трех остальных ведьм.

А затем наступила тишина, настолько звонкая, что нянюшка Ягг чуть было не зажала уши ладонями. Согласно неписаным правилам гостеприимства, матушка должна была пригласить их в дом на чашечку чая или чего покрепче. Томить людей на улице — верх невоспитанности. Но с другой стороны, называть пожилую незамужнюю ведьму «девицей»…

— Насчет Испытаний пожаловали, — заявила матушка.

Летиция чуть в обморок не хлопнулась.

— Откуда вы…

— Выглядите вы точь-в-точь как какой-нибудь коминтет. Догадаться было нетрудно, — объяснила матушка и стянула перчатки. — Раньше нам, ведьмам, коминтеты не требовались. Собирались когда надо, расходились когда хотели. А теперь — здрасте-пожалуйста: появились организаторы… — На миг лицо матушки отразило ожесточенную внутреннюю борьбу. — Чайник греется, — в конце концов сказала она. — Так что заходите, раз уж пришли.

Нянюшка успокоилась. В конце концов, возможно, существуют обычаи, которыми не пренебречь и матушке Ветровоск. Даже злейшего врага непременно приглашают в дом и угощают чаем с печеньем. По сути, чем злее враг, тем лучше должен быть чайный сервиз и тем вкуснее печенье. После можешь клясть супостата на чем свет стоит, но покуда он под твоим кровом — корми его, пока не лопнет.

Острые глазки нянюшки приметили неестественную чистоту стола. Похоже, стол чем-то заляпали, а потом старательно отмывали.

Ведьмы расселись, налили себе чаю и обменялись любезностями. По крайней мере, любезности расточала Летиция, а матушка их молча принимала. Наконец, неловко поерзав на стуле, самопровозглашённая председательница ведьмовского комитета перешла к сути дела:

— Честно сказать… матушка Ветровоск… в этом году Испытания вызвали немалый интерес.

— Так.

— И вообще, следует отметить, ведьмовство в Овцепиках переживает нечто вроде ренессанса…

— Надеюсь, это не опасно?

— Так что нам следует подать юному поколению хороший пример, и…

Нянюшка знавала не одну мастерицу срезать собеседника острым словом. Но матушка Ветровоск умела убийственно внимать. Ей достаточно было услышать что-нибудь, чтобы это прозвучало глупо.

— А у тебя хорошая шляпа, — вдруг заметила матушка. — Настоящий бархат, верно? И пошива неместного.

Летиция невольно коснулась шляпы и деликатно усмехнулась.

— Это от Куччи. Из самого Анк-Морпорка.

— А, в лавке брали…

Нянюшка Ягг бросила взгляд в угол комнаты, где на подставке высился обшарпанный деревянный конус. К нему были пришпилены ивовые прутья и куски черного коленкора, из которых должна была родиться матушкина весенняя шляпа.

— Индивидуальный пошив, — поправила Летиция.

— И булавки какие интересные, — продолжала матушка. — И полумесяцы, и кошечки. Симпатишно.

— Эсме, так у тебя ж у самой где-то была брошка-полумесяц, не правда ли? — вмешалась нянюшка Ягг, решив, что пришла пора дать предупредительный выстрел.

Когда на матушку накатывало желание язвить, она много чего могла наговорить всякой отдельно взятой ведьме насчет побрякушек, которыми та обвешивается с головы до пят.

— А и верно, Гита. У меня есть брошка в виде полумесяца. Очень надежная и практичная штучка, удобно закалывать воротник. Лучше формы не придумаешь. Но ты, Гита, меня перебила, а я как раз собиралась похвалить госпожу Мак-Рицу за отличный подбор булавок. Очень ведьмовские булавки. Ну прямо как у ведьмы.

Нянюшка резко повернула голову, точно болельщица на теннисном матче, и воззрилась на Летицию: достиг ли удар цели? Но Летиция самым натуральным образом улыбалась. Есть, есть все-таки люди, которым и кузнечным молотом не вобьешь в башку очевидное!

— Так вот, касательно ведьмовства, — сказала Летиция, с мастерством прирожденной председательницы переводя разговор в нужное русло. — Я тут подумала и решила поднять вопрос насчет твоего участия в грядущих Испытаниях.

— Ого!

— Как ты считаешь… это справедливо, что из года в год побеждаешь именно ты?

Матушка Ветровоск посмотрела на пол, потом воззрилась на потолок.

— Пожалуй, что да, — поразмыслив, ответила она. — Я лучшая.

— А как же другие участницы? Тебе не кажется, что твои постоянные победы отбивают у прочих ведьм всякую охоту состязаться?

Матушка снова произвела тщательный обзор пола и потолка своей хижины.

— Не кажется, — наконец сказала она.

— Но представь себе, как они записываются на Испытания и с самого начала знают, что победы им не видать как своих ушей.

— Я прихожу на Испытания ровно с тем же чувством.

— Э-э, но ты же…

— Я имела в виду, я тоже с самого начала знаю, что первого места им не видать, — уничтожающе перебила матушка. — А им следует браться за дело с уверенностью, что победы не видать мне. Тут все дело в нужном настрое. Не удивительно, что из года в год я занимаю первое место, я-то знаю, что такое правильно настроиться!

— По-моему, тут очень сложно настроиться…

Матушка, похоже, искренне удивилась словам Летиции.

— Тогда что же им мешает бороться за второе место?

— И все-таки, Эсме, — упорствовала Летиция, — мы надеемся убедить тебя не участвовать в Испытаниях. Нет, конечно, это не означает, что ты совсем уйдешь в отставку. Ты вполне могла бы произнести небольшую напутственную речь, вручить приз и… и, пожалуй, даже… э-э… войти в состав судейской коллегии…

— О, так уже и судьи объявились? — усмехнулась матушка. — Чего нам никогда не требовалось, так это судей. Все и так знали, кто победил, а кто нет.

— Это уж точно, — кивнула нянюшка Ягг. Она прекрасно помнила, как закончились последние два Испытания.

Матушка Ветровоск побеждала, гм, крайне убедительно.

— Мы решили, что судейская коллегия будет неплохим дополнением, придаст Испытаниям серьезности, — объяснила Летиция.

— Кто это «мы»?

— Э-э… комитет… то есть… ну… нас собралось несколько человек. Кто-то же должен следить за порядком…

— Понятно, — протянула матушка. — Небось и флажки будут?

— Что-что?

— Вы, конечно, развесите гирлянды таких маленьких флажков. И, может быть, пустите по толпе лоточников с какими-нибудь яблоками на палочках.

— Ну, мы надеялись организовать продажу кое-каких сопутствующих товаров…

— И костер. Костер-то вы не отмените?

— Нет, но будут приняты соответствующие меры безопасности.

— Разумеется, безопасность превыше всего. Все нужно оговорить наперед. Это очень важно, — согласилась матушка.

— Что ж, — с явным облегчением вздохнула Летиция. — Я очень рада, что мы поняли друг друга и пришли к общему согласию.

— Разве?

— Мне казалось, мы договорились, что…

— Да что вы? Неужто? — Матушка подошла к камину, взяла кочергу и принялась яростно шерудить в поленьях. — У меня по поводу происходящего имеется собственное мнение.

— Госпожа Ветровоск, можно я буду откровенной? — вдруг спросила Летиция.

Кочерга на секунду замерла.

— Да?

— Наступают новые времена. Кажется, теперь я понимаю, почему ты так ведешь себя со всеми, представляешься такой властной и суровой, но поверь мне, это честный, дружеский совет: если ты хоть чуточку изменишь свое отношение к людям, попробуешь быть с ними любезнее и добрее, жизнь твоя тоже переменится в лучшую сторону. Возьмем присутствующую здесь Гиту Ягг, нашу общую сестру, вот истинный пример современной ведьмы.

Улыбка нянюшки Ягг обратилась в каменную маску, однако Летиция как будто ничего не заметила.

— Все ведьмы на пятьдесят миль в округе трепещут перед тобой, — продолжала она. — И осмелюсь сказать, ты действительно обладаешь многими ценными умениями, однако в наши дни, чтобы прослыть могущественной ведьмой, вовсе не обязательно запугивать и стращать людей. Я говорю тебе это как подружка подружке, и…

— Ну, будете в наших краях, заглядывайте, — перебила её матушка.

Нянюшка Ягг поняла намёк. Она мигом подобрала юбки и вскочила со стула.

— Но я полагала, мы обсудим ещё… — заартачилась Летиция.

— Я провожу вас до дороги, — поспешно вызвалась нянюшка, выволакивая товарок из-за стола.

— Гита! — резко окликнула матушка вслед.

— Да, Эсме?

— Проводишь их и вернешься.

— Да, Эсме.

И нянюшка кинулась догонять троицу, уже шагавшую по дорожке.

Про себя нянюшка отметила, что шаг Летиции был широким и решительным. Не стоило судить о госпоже Мак-Рице по пухлым щечкам, взбитым как сливочный торт волосам и дурацкой привычке всплескивать ладошками во время беседы. В конце концов, ведьма есть ведьма. Поскреби любую, и… и окажешься нос к носу с ведьмой, которую только что по глупости своей поскреб.

— Крайне малосимпатичная особа, — проворковала Летиция. Но это было воркование крупной хищной птицы.

— Вот тут ты попала в точку, — согласилась нянюшка, — только…

— Пора поставить её на место!

— Гм-м…

— И с тобой она ужасно обращается, госпожа Ягг, просто помыкает! Ты ведь солидная замужняя женщина! Преклонных лет!

На мгновение зрачки нянюшки сузились.

— Такой уж у неё характер, — ответила она.

— На мой взгляд, отвратительный и склочный характер!

— Ну да, — просто откликнулась нянюшка. — Характеры всякие встречаются. Но…

— Гита, подкинешь чего-нибудь для праздничного стола? — быстро вмешалась мамаша Бивис.

— Э-э… Да, пожалуй, парочку бутылок пожертвую, — ответила нянюшка. Пыл её несколько поутих.

— О, домашнее вино? — оживилась Летиция. — Славненько!

— Ну да, вроде того. Ага, вот она дорога, — спохватилась нянюшка. — Я только… я только заскочу обратно, скажу спокойной ночи…

— Как вы вокруг неё пляшете! Это, знаете ли, просто унизительно, — поджала губы Летиция.

— Да. Что поделаешь, такая уж я привязчивая… Ну и вам доброй ночи.

Глава 4

Когда она вернулась в домик, матушка Ветровоск стояла посреди кухни, скрестив руки на груди, и лицо её напоминало неприбранную постель. Одна нога выбивала на полу дробь.

— А сама выскочила за волшебника, — фыркнула матушка, едва подруга переступила порог. — И не говори мне, что ничего такого в этом нет.

— Но ты же знаешь, колдунам можно жениться. Сдай посох и шляпу — и женись на здоровье. Нет такого закона, чтобы волшебнику ходить бобылем, если он бросил волшебствование. Потому как считается, что они женаты на своем ремесле.

— Понимаю, — кисло хмыкнула матушка. — Быть женатым на ней — работёнка не из легких.

— Как в этом году, много намариновала? — спросила нянюшка, переключаясь на другую тему. Выражение лица матушки живо наводило на мысли об уксусе.

— Весь лук мушка попортила.

— Жалко. Ты ведь любишь лук.

— Даже мушкам нужно есть, — философски заметила матушка. Она бросила сердитый взгляд на дверь. — «Как подружка подружке…»

— У неё в нужнике на крышке вязаный чехол, — сообщила нянюшка.

— Небось розовый?

— Ага.

— Симпатишно.

— Не такая уж она плохая, — возразила нянюшка. — В Скрипичном Локте люди о ней хорошо отзываются.

Матушка фыркнула.

— А обо мне они тоже хорошо отзываются?

— Нет, Эсме, о тебе говорят тихо-тихо.

— Вот и правильно. Видела её шляпные булавки?

— Сказать по совести, очень даже… симпатишные.

— Вот она, современная ведьма. На голове — побрякушки, в голове — книжки…

Нянюшка всегда считала, что это личное дело каждого, чем забивать собственную голову, но спорить не стала. Тем более что ей ещё предстояло возвести прочную дамбу, которая выдержала бы мощную волну матушкиного гнева.

— На самом деле ты даже можешь гордиться тем, что тебя не хотят допускать до Испытаний.

— О, я очень польщена.

Нянюшка вздохнула.

— Лестное лестному рознь.

— Знаешь, Гита, я никогда не умела делать хорошую мину при плохой игре. И никогда не хотела казаться лучше, чем я есть на самом деле.

Нянюшка опять вздохнула. Истинная правда, матушка была ведьмой старого закала. Она не делала людям добра, она поступала так, как того требовала ситуация. Вот только людям не всегда по душе такое отношение. Тот же старик Поллирт, что давеча сверзился с лошади. Ему хотелось какой-нибудь микстуры от боли, а нужны были несколько мгновений адской муки, пока матушка вправляла выбитый сустав.

Беда в том, что в памяти остается боль.

Всякие любезности, вежливые вопросы наподобие «Как вы себя чувствуете?» помогают завоевать доверие окружающих. Улучшают твой облик в глазах общественности. Однако Эсме никогда ничем подобным не занималась, поскольку и так видела людей насквозь.

Нянюшка Ягг тоже видела их насквозь, но знала, что люди очень не любят, когда им даешь это понять.

Она задумчиво склонила голову набок. Матушка по-прежнему притоптывала ногой.

— Ты, никак, что-то задумала, Эсме? Меня не проведешь. У тебя вид становится такой.

— Это какой же, будь любезна объяснить?

— А точно такой, как тогда, когда того разбойника нашли на дереве в чем мать родила — он ещё ревмя ревел и все талдычил про чудище, которое за ним гналось. Забавно, никаких следов лап так и не обнаружили. А у тебя как раз было такое выражение лица.

— За свои подвиги он заслуживал и худшего наказания.

— Оно конечно… А ещё у тебя такой вид был, когда на старого Свинкса кто-то напал в его же сарае. Беднягу так взгрели — даже говорить не мог. И живого места не осталось.

— Ты про того Свинкса, который поколачивал жену? Или про Свинкса, который теперь по гроб жизни не подымет руку на женщину? — уточнила матушка. Губы её сложились в некое подобие улыбки.

— И точно такой же вид был у тебя, когда на дом старика Милисона вдруг скатилась с гор лавина. И надо ж какое совпадение, аккурат за день до того он обозвал тебя старой кошелкой, которая вечно сует нос в чужие дела… — не успокаивалась нянюшка.

Матушка ответила не сразу. Дело все в том, что последний случай действительно был чистым совпадением, и нянюшка об этом знала. А также знала, что матушка знает, что она это знает. Поэтому сейчас внутри Эсме Ветровоск шла яростная борьба…

— Что ж, всякие случайности бывают, — пожала плечами матушка, наконец найдя выход из трудной ситуации.

— Ага, например, может приключиться так, что в этом году на Испытаниях что-то не заладится. А чем не совпадение? Не могут же они все время гладко проходить…

Под взглядом её подруги воздух чуть ли не зашипел.

— Значит, вот как ты обо мне думаешь! Очень приятно было это узнать!

— Летиция считает, надо идти в ногу со временем…

— Неужели? А я, стало быть, безнадежно отстаю? Мы действительно должны двигаться со временем в ногу, но кто сказал, что время нужно подпихивать? И кажется, Гита, тебе уже пора. Ты что-то задержалась. А я хочу побыть наедине с собственными мыслями!

Неизвестно, о чем думала матушка Ветровоск, но когда нянюшка с легким сердцем бежала домой, её мысли были о том, что Эсме вряд ли способна сделать ведьмовству хорошую рекламу. Разумеется, она одна из лучших, спору нет. Но, глядя на матушку, девчонка, едва вступающая в жизнь, непременно скажет себе: так вот что это такое? Пашешь как лошадь, во всем себе отказываешь — а что в награду? Все те же тяжкие труды и лишения?

Нельзя сказать, что матушку так уж не любили, но гораздо чаще она вызывала не симпатию, а уважение. Люди, к примеру, привыкают с уважением относиться к грозовым тучам. Они питают землю водой, они необходимы. Но кто их любит?

Заморозки уже нашпиговали осенний воздух ледяными иголочками, поэтому, прежде чем улечься спать, нянюшка натянула сразу три фланелевые ночнушки. Но вот как было защититься от тревожных мыслей, что бродили в голове?

Сегодня была объявлена война. Ну не совсем война, но близко к тому. Матушка, если её разозлить, была способна на разные, в том числе самые страшные вещи. Да, кара падет на головы тех, кто её в полной мере заслужил, но ситуация от этого не становилась менее жуткой. Нянюшка знала: Эсме замышляет нечто ужасное.

Сама она не любила побеждать. От привычки побеждать потом трудно избавиться. К тому же она создает опасную репутацию, которую приходится поддерживать. Так и идешь по жизни, постоянно оглядываясь — а вдруг объявится новая талантливая девчонка, у которой и помело лучше, и с лягушками она управляется ловчее…

Нянюшка заворочалась под горой пуховых одеял.

Для матушки Ветровоск не существовало такого понятия как «второе место». Либо ты победил, либо нет. Собственно, в проигрыше нет ничего плохого — помимо того, конечно, что не ты победитель. Нянюшка всегда придерживалась тактики достойного проигрыша. Тех, кто продул в последнюю минуту, публика любит и угощает выпивкой, и слышать «она едва не выиграла» гораздо приятнее, чем «она едва не проиграла».

Нянюшка полагала, что быть второй куда как веселее. Но не в привычках Эсме было веселиться.

Матушка Ветровоск сидела в своем домике и смотрела, как догорает огонь.

Тени прыгали по серым стенам — серым не от грязи, но от почтенного возраста. Здесь не было ни единой бесполезной, ненужной вещи, которая не могла бы рано или поздно сослужить хозяйке какою — нибудь службу. Не то что у нянюшки Ягг, там домик был по самую крышу забит всяческими безделушками и цветочными горшками.

Нянюшка обожала подарки, и весь Ланкр был об этом прекрасно осведомлен. Матушка презрительно фыркала и называла подругу старьевщицей. По крайней мере, на людях. Что она по-настоящему думала на сей счет, никто не знал.

Вот потух последний уголек, а матушка все покачивалась в кресле.

В серые ночные часы всякая дурь в голову лезет. Например, что на твои похороны народ соберется лишь для того, чтобы собственными глазами убедиться: из могилы ты точно не восстанешь.

Глава 5

А на следующий день Перси Гопкрафт, собираясь сделать кое-что по хозяйству, отворил дверь черного хода, шагнул за порог… где его встретил прямой немигающий взгляд голубых глаз, принадлежащих матушке Ветровоск.

— Батюшки-светы, — вполголоса охнул он.

Матушка сконфуженно кашлянула.

— Почтенный Гопкрафт, я это насчет, ну, яблок. Тех самых, что ты назвал в честь нянюшки Ягг.

Колени Перси задрожали, а парик пополз с затылка на пол в надежде обрести там безопасность.

— Я просто хотела сказать спасибо. Она так радовалась этому, так радовалась… — продолжала матушка голосом, который её хорошим знакомым, к их великому изумлению, показался бы диковинно напевным. — Она ведь у нас молодец и действительно это заслужила. Ты замечательно придумал. И потому, в знак признательности, я принесла тебе кое-какой подарочек…

Гопкрафт аж отпрыгнул, когда матушкина рука проворно нырнула в карман передника и тут же появилась снова, сжимая черную бутылочку.

— …Очень редкая настойка из очень редких трав. То есть которые редко встречаются. Потому как на редкость редкие.

До Гопкрафта наконец дошло, что бутылочка предназначена для него. Осторожно, словно пузырек мог вдруг засвистеть или отрастить ножки, он принял матушкин подарок.

— Э, ну, гм, что ж… премного благодарен, — промямлил он.

Матушка чопорно кивнула.

— Мир дому сему!

Она развернулась и пошла по тропинке прочь.

Гопкрафт осторожно закрыл дверь, после чего на всякий случай подпер её спиной.

— Собирай манатки! — рявкнул он на жену, которая высунулась из кухни. — Мы уезжаем, сейчас, сразу!

— С чегой-то? Вся наша жизнь тут прошла! Нельзя все бросить и удариться в бега!

— Лучше в бега, чем обезножеть, глупая ты баба! Чего ей от меня занадобилось? Неужто я ей чем не угодил? Чтобы матушка спасибо сказала?!

Но госпожа Гопкрафт не двинулась с места. Они только-только привели дом в приличный вид, да к тому же купили новый насос. Есть вещи, с которыми очень нелегко расстаться.

— Слушай, давай не будем гнать лошадей. Помозгуем как следует, — предложила она. — Что в этом пузырьке?

Гопкрафт держал бутылочку на отлете.

— Ты хочешь это знать?!

— Да не трясись ты как заяц! Она же слова дурного не сказала.

— Она сказала «мир дому сему»! По мне, так звучит очень даже грозно, хреночки малосольные! Это ж матушка Ветровоск, не абы кто!

Гопкрафт поставил бутылочку на стол. После чего супруги осторожно наклонились к ней, готовые чуть что кинуться наутек.

— Тут прописано «Атращиватель Валос», — сообщила госпожа Гопкрафт.

— Чтобы я им намазался?! Да ни в жизть!

— Она потом спросит, как да что. Она такая.

— Если тебе хоть на минуту втемяшилось, будто я…

— Можно попробовать на собаке.

— А славная у тебя корова.

Вильям Беднокур очнулся от грез, повернулся на табуретке и поглядел в сторону луга. Пальцы механически продолжали обрабатывать коровье вымя.

Над изгородью торчала остроконечная черная шляпа. Вильям вздрогнул, да так, что надоил молока себе в левый башмак.

— И много корова дает молока?

— Не выдоишь… Гм, о, да, матушка Ветровоск, достаточно! — заикаясь, ответил Вильям.

— Хорошо, это хорошо… Да будет так до скончания дней её, вот что я скажу. Доброго тебе дня.

И остроконечная шляпа поплыла дальше.

Беднокур ошеломленно уставился ей вслед. Потом он схватил ведро и, поскальзываясь на каждом шагу, бегом кинулся в хлев.

— Хлам! — заорал он. — Спускайся сюда сию же минуту!

На краю сеновала показался его сын с вилами в руке.

— Чего, бать?

— Немедленно сведи Дафну на рынок, слышишь?

— Чего-о? Она ж лучше всех доится, батя!

— Доилась, сын, доилась! Матушка Ветровоск её только что прокляла! Продай Дафну сейчас, покуда у ней рога не отвалились!

— А че она сказала-то?

— Коровы не умеют говорить, придурок!

— Да не корова, матушка.

— Она сказала… она сказала… — волнуясь, начал пересказывать Беднокур. — Ну, она спросила, много ли молока дает наша Дафна, я говорю, вполне, вполне, а она: «Да будет так до скончания дней её».

— Не шибко похоже на проклятие, батя, — заметил Хлам. — Я че хочу сказать… ты-то клянешь совсем по-другому. По-моему, дак даже и неплохо звучит, — решил сын.

— Ну… она это так сказала… и потом, скончание дней…

— Как-так, бать?

— Ну… словно радовалась чему.

— Батя, ты в порядке?

— Штука в том… как… — Беднокур умолк. — В общем, неправильно это, — обозлился он. — Не-пра-виль-но! Да как она смеет! Сколько её помню, матушка была всегда и всем недовольна! И башмак у меня полон молока!

В этот день нянюшка Ягг выкроила минутку, чтобы проведать укрытый в лесу самогонный аппарат. Аппарат этот был её маленькой тайной — впрочем, не только её и не совсем маленькой, ибо в королевстве Ланкр всем и каждому было ведомо, откуда нянюшка берет свой знаменитый бренди, а тайна, которую хранит сразу столько народу — это ну очень большая тайна. Даже король был в курсе, однако притворялся, будто ему невдомек. Это позволяло ему не требовать с нянюшки налогов, а ей — увиливать от таковых. Зато каждый год на Страшдество его величество получал бочонок того, во что превращался бы мед, не будь пчелы такими убежденными трезвенницами. В общем, все проявляли понимание и чуткость, никому не нужно было платить ни гроша, мир становился чуточку счастливее, и никого не поносили последними словами.

Нянюшка дремала. Долгая дорога, снятие пробы — всё это очень утомительно, вот она и прилегла. Но в конце концов до неё всё же докричались.

Само собой, сунуться на поляну никто так и не посмел. Это означало бы признать, что тайна аппарата — и не тайна вовсе. Нет, все упорно лазили по окрестным кустам, пока нянюшка сама не показалась. Причём встретили её столь изумленными ахами-охами, что это небольшое представление сделало бы честь всякому любительскому театру.

— Ну, чего вам надо-то? — вопросила она.

— Ой, госпожа Ягг! А мы как раз гадали, уж не тут ли ты… гуляешь, — всплеснул руками Беднокур. Прохладный ветерок разносил по лесу крепкие ароматы. — На тебя вся надежа! Это госпожа Ветровоск!

— Что она натворила?

— Расскажи-ка, Гамбукер!

Мужчина рядом с Беднокуром живо снял шляпу и почтительно прижал её к груди на манер «ай-сеньор-на-нашу-деревню-напали-злые-бандитос».

— Ну вот, госпожа, было-то всё как… Копаем мы с моим парнишкой колодезь, а тут она мимо идёт…

— Она — это матушка Ветровоск?

— Да, госпожа, и говорит… — Гамбукер сглотнул. — Вы, говорит, не найдете здесь воды, добрый человек. Поищите лучше, говорит, в лощине возле старого ореха! А мы знай копаем. Дак ведь воды-то и впрямь ни капли не нашли!

Нянюшка раскурила трубку. Рядом с самогонным аппаратом она не курила — однажды на бочонок, что заменял ей сиденье, упала искорка, и нянюшка испытала незабываемое чувство свободного полета. Повезло, что рядом стояла раскидистая пихта.

— Ага… и тогда вы пошли копать в лощине у орешника? — ласково уточнила она.

Гамбукер оторопел.

— Да ты что, госпожа! Мы же такое могли там найти! Мало ли что она туда запрятала!

— А ещё она прокляла мою корову! — встрял в разговор Беднокур.

— Правда? Что же она сказала?

— Она спросила, много ли молока дает наша Дафна, а когда я ответил, что достаточно, матушка и говорит: «Да будет так до скончания дней её»… — Беднокур запнулся. Вообще-то проклятья звучат иначе, но… — И голос у неё был такой… — переминаясь с ноги на ногу, пробормотал он.

— Какой же?

— Приятный!

— Приятный?

— Ну, она улыбалась и всякое такое! Да я теперь этого молока в рот не возьму! Мне жить ещё не надоело!

Нянюшка нахмурилась.

— Что-то я не пойму…

— Тогда посмотри на собаку Гопкрафта! — воскликнул Беднокур. — С ней она такое сотворила! Все семейство с ног сбилось! Зверюга вся волосьями поросла! Он стрижет, жена вострит ножницы, а оба ребятенка круглый день копают ямы, чтоб было куда шерсть сваливать!

Терпеливые расспросы нянюшки помогли пролить свет на ту роль, которую сыграл во всем этом «Атращиватель Валос».

— И он дал собаке…

— Полбутылки, госпожа Ягг.

— Хоть Эсме собственной рукой написала на ярлычке «Па ма-а-алинькой ложичке рас в ниделю». Неудивительно, что собаку так расперло…

— Гопкрафт вусмерть перепужался. Но, госпожа Ягг, что ж она такое творит-то! Бабы детишек на улицу не выпускают. Потому — а ну как она им улыбнется?

— Ну улыбнется, и что?

— Она ж ведьма!

— И я тоже. И я им улыбаюсь, — напомнила нянюшка Ягг. — А они за мной хвостом таскаются, дай да дай конфетку!

— Да, но… ты… то есть… она… то есть… ты не… то есть, того…

— Эсме — хорошая, добрая женщина, — объявила нянюшка. Но природная честность заставила её добавить: — По-своему. В лощине наверняка есть вода, и корова Беднокура будет отлично доиться. Гопкрафт сам виноват, внимательнее надо читать, что на пузырьках пишут, но для дурака-то закон не писан. А чтобы говорить, будто Эсме Ветровоск способна проклясть ребятенка — тут совсем с ума спрыгнуть надо. Изругать на все корки — это да, она их с утра до ночи костерит. Но чтобы порчу навести…

— Да, да, мы с тобой согласны, — почти простонал Беднокур, — но это ж неправильно, вот что. Её, вишь ты, любезность одолела, а ты не знаешь потом, сможешь ли ты ходить, или будешь прыгать, как лягушка!

— И далеко ли упрыгнешь, — мрачно добавил Гамбукер.

— Ладно, ладно, я разберусь, — пообещала нянюшка.

— Нельзя же вести себя то так, до эдак, — пробормотал Беднокур. — Люди ведь пужаются.

— Да, да, няншука, разберись, а мы приглядим за твоим ап… — начал было Гамбукер, но тут же согнулся пополам и закашлялся.

— Не обращай внимания, это у него колики от расстройства, — пояснил Беднокур, потирая локоть. — А ты тут травки всякие полезные собирала, да, нянюшка?

— Угу, травки… — промычала нянюшка Ягг, торопливо углубляясь в завесу листвы.

— Так я пока убавлю огоньку, ладно? — крикнул ей вслед Беднокур.

Глава 6

Когда запыхавшаяся нянюшка Ягг показалась на тропинке, матушка сидела на пороге своего домика и копалась в мешке со старой одеждой. Вокруг были разбросаны одеяния не первой свежести.

В довершение всего матушка напевала себе под нос. Нянюшка забеспокоилась. Что-что, а музыку Эсме Ветровоск никогда не одобряла.

А ещё при виде нянюшки она улыбнулась — по крайней мере, уголок её губ пополз вверх. Тут уж нянюшка встревожилась не на шутку. Обычно матушка улыбалась, только если какого-нибудь мерзавца настигала заслуженная кара.

— О, Гита, рада тебя видеть!

— Эсме, ты часом не приболела?

— В жизни не чувствовала себя лучше, клянусь! — откликнулась матушка и продолжила мурлыкать какой-то мотивчик.

— Э… тряпки разбираешь? — догадалась нянюшка. — Собралась наконец сшить одеяло?

Матушка Ветровоск твердо верила, что в один прекрасный день возьмет да сошьет настоящее лоскутное одеяло. Однако занятие это требует терпения, а потому за истекшие пятнадцать лет матушке удалось сметать всего три лоскута. Но тряпки она все равно собирала. Как, впрочем, и все ведьмы. Каждая настоящая ведьма должна собирать тряпки. У старых вещей, как и у старых домов, есть душа. Говорят, за тряпки ведьма душу продать готова, но это совсем не так — за тряпки ведьма готова продать души всех окружающих.

— Где-то тут было… — бормотала матушка. — Где-то тут… Ага, вот…

Она гордо извлекала из мешка некое одеяние. По большей части розового цвета.

— Не совсем ещё памяти лишилась, знала, что оно должно быть где-то здесь, — продолжала матушка. — Почитай, ненадеванное. И размер подходящий.

— Ты что, собираешься его надеть? — охнула нянюшка.

Пронзительный (серпом-под-коленки) взгляд синих матушкиных глаз обратился на неё. Нянюшка с огромным облегчением услышала бы в ответ что-нибудь вроде «Нет, с маслом съем, дура старая». Вместо этого матушка Ветровоск опустила глаза и немного робко спросила:

— Думаешь, мне не пойдет?

Воротничок платья был отделан кружевом. Нянюшка судорожно сглотнула.

— Ну, ты обычно носишь черное… Даже капельку чаще, чем обычно. Можно сказать, всегда.

— Ага, душераздирающее зрелище, — рассудительно откликнулась матушка. — Не пора ли обновить гардеробчик?

— Да ведь оно такое… розовое.

Матушка отложила платье в сторону и, к вящему ужасу нянюшки, мягко взяла её за руку.

— Знаешь, Гита, — проникновенным тоном сказала она, — я тут как следует подумала насчет этих Испытаний… Я вела себя как настоящий барбос на сене…

— Сука, — рассеянно обронила нянюшка Ягг.

На мгновение матушкины глаза вновь превратились в два сапфира.

— Что?

— Э… сука на сене, — пробормотала нянюшка. — В смысле «собака». А не «барбос». Выражение такое.

— Да? И верно. Спасибо за замечание. Ну вот я и подумала: самое время мне отойти в сторону. Пусть молодежь порезвится. Ну, то есть… я вела себя не очень-то любезно…

— Э-э…

— Я попробовала стать любезной, — продолжала матушка. — Досадно, но приходится признать: я хотела как лучше, а вышло…

— Любезничать ты никогда не умела, — вздохнула нянюшка. — Ну, зато в другом ты хороша.

Матушка улыбнулась. В её взгляде, хоть и решительном, нянюшка не сумела высмотреть ничего, кроме искренней озабоченности.

— Может, со временем я все-таки исправлюсь, — предположила матушка.

И ласково похлопала нянюшку по руке. Нянюшка уставилась на свою руку так, словно та должна была превратиться в нечто кошмарное.

— Просто… все привыкли к тебе такой, какая ты есть, — выдавила она.

— А знаешь, что я ещё подумала? Я, пожалуй, сварю для праздника варенье. И, может быть, приготовить каких-нибудь кексов? — спросила матушка.

— Угу… Это дело.

— Нет ли в поселке больных, кого нужно навестить?

Нянюшка воззрилась на дальние кроны деревьев. Все хуже и хуже! Она порылась в памяти. Итак, человек должен быть достаточно тяжело болен, чтобы нуждаться в дружеском визите, и в то же время достаточно здоров, чтобы пережить то незабываемое потрясение, когда с визитом явится сама матушка Ветровоск. По части практической психологии и примитивных сельских оздоровительных процедур матушке не было равных. Честно говоря, последнее удавалось ей даже на расстоянии, ибо самые болящие бедолаги поднимались с постели и отступали — нет, бежали — перед известием, что матушка Ветровоск на подходе.

— Покамест все здоровехоньки, — дипломатично сказала нянюшка.

— И не требуется ободрить никого из стариков? Помочь чем?

Само собой, себя нянюшка с матушкой к старикам не относили. Известна же пословица: в свои девяносто семь ведьма — ягодка совсем. Старость — удел других.

— Все потихоньку справляются, спасибо, что спросила.

— А ещё я знаю много сказок. Детишки от них просто без ума.

Нянюшка кивнула. Однажды матушка (на неё тогда ненадолго нашло) взялась рассказывать сказки. Что касается детей, результат был превосходный: они слушали разинув рот и явно наслаждались преданиями седой старины. Сложности возникли потом, когда ребятишки разошлись по домам и стали интересоваться у родителей, что такое «усекновение всех членов».

— Представь, я сижу в своем кресле-качалке, а вокруг собрались ребятишки, мою сказку слушают… — совсем размечталась матушка. — Так, кажется, положено рассказывать сказки, я верно помню? И ещё я могла бы сварить для них тянучки из яблочной патоки. Вот было бы славно, правда?

Нянюшка опять кивнула, объятая чем-то вроде почтительного ужаса. Она вдруг отчетливо поняла, что она — единственное препятствие на пути этого безудержного стремления матушки Ветровоск творить добро.

— Тянучки, — задумчиво промолвила она. — Это какие же будут? Те, что разлетались вдребезги, как стекляшки, или те, из-за которых нашему малышу Пьюси все зубы склеило, пришлось рот ложкой разжимать?

— Я, кажется, поняла, где я в тот раз ошиблась.

— Знаешь, Эсме, ты и сахар — вещи несовместимые. Помнишь те твои леденцы «от-рассвета-до-заката»?

— Но их и хватило до заката, Гита.

— Только потому, что наш малыш Пьюси не мог их выковырять изо рта, пока мы ему не выдернули пару зубов. Он потом так плакал. Лучше держись маринадов, Эсме. Маринады тебе удаются на славу.

— Но я должна что-нибудь сделать для этих людей, Гита. Не могу я все время ходить вредной каргой. О, знаю! Я стану помогать на Испытаниях. Хлопот-то будет немеряно, верно?

Нянюшка про себя улыбнулась. Вот оно что.

— Ну конечно, — подтвердила она. — Почтеннейшая Мак-Рица с радостью растолкует тебе, что к чему, подыщет какую — нибудь работенку. — И подумала: «Так ей, дуре, и надо: ты определенно что-то задумала».

— Я с ней поговорю, — пообещала матушка. — Ведь, наверное, я могла бы много с чем помочь, если б захотела.

— Захочешь, как пить дать, — искренне заверила нянюшка. — Чует моё сердце, с твоей легкой руки все пройдет совершенно иначе.

Матушка опять принялась рыться в мешке.

— Ты ведь тоже придешь, а, Гита?

— Я? — сказала нянюшка. — А как же! Да я ни за какие коврижки такое не пропущу!

Глава 7

Нянюшка нарочно поднялась ни свет ни заря. Ей хотелось быть в первых рядах — на случай какой-нибудь заварушки.

Дорогу к месту Испытаний украшали гирлянды. Раскрашенные в яркие, крикливо — безвкусные цвета шары свисали с каждого дерева.

И во флажках чувствовалась знакомая рука. По идее, если обладатель ножниц берется вырезать треугольник, у него не может не получиться хоть что-нибудь. Но только по идее. А вообще, старая тряпка, повешенная на манер флажка, — это ещё не флажок.

Кроме того, нянюшка никогда прежде не видала, чтобы флажки носили воротнички.

На поле Испытаний уже вовсю кипела работа. Люди устанавливали ларьки и палатки. Под ногами путались дети. Комитет нерешительно стоял под деревом, изредка поглядывая на розовую фигурку на верху высоченной стремянки.

— Она явилась затемно, — пожаловалась Летиция подошедшей нянюшке. — Сказала, что всю ночь шила флажки.

— Ты про кексы расскажи, — угрюмо посоветовала мамаша Бивис.

— Эсме испекла кексы? — изумилась нянюшка. — Но она же не умеет стряпать!

Комитет посторонился. Многие дамы внесли свой вклад в продовольственное обеспечение Испытаний — это было и традицией, и своего рода конкурсом. Среди целого моря заботливо прикрытых тарелок, на большом блюде, высилась груда… предметов неопределенного цвета и формы. Словно стадо карликовых коров, объевшись изюма, долго маялось животом. Это были доисторические кексы, настоящие прародители современных кексов, увесистые и внушительные. На их фоне все прочие кулинарные изыски бесследно терялись. Эти кексы запоминались на всю оставшуюся жизнь.

— Выпечка ей никогда не давалась, — пролепетала нянюшка. — Кто-нибудь их уже пробовал?

— Ха-ха-ха, — глухо рассмеялась мамаша.

— Наверное, ужас какие черствые.

— Можно тролля забить до смерти.

— Но она ими так… э-э… гордилась, — развела руками Летиция. — Да, и ещё… варенье.

Банка была большая. Казалось, она наполнена застывшей лавой.

— Цвет… приятный, — оценила нянюшка. — А варенье кто-нибудь пробовал?

— Мы не можем вытащить ложку, — призналась мамаша.

— Ну…

— А туда её пришлось загонять молотком.

— Что она замышляет, госпожа Ягг, только честно? — спросила Летиция. — Она натура мстительная, всем известно… А ты её подруга, — прибавила она тоном не только утвердительным, но и обвиняющим.

— Уж и не знаю, что у неё на уме.

— Я полагала, она оставит нас в покое.

— Она сказала, что хочет подсобить. И дать дорогу подрастающему поколению.

— Она что-то замышляет, — угрюмо повторила Летиция. — Она специально испекла эти кексы, надеясь таким образом подорвать мой авторитет.

— Да нет, — отмахнулась нянюшка. — Просто Эсме совершенно не умеет готовить. — «Твой авторитет, ишь!»

— С флажками она почти закончила, — доложила мамаша Бивис. — И скоро потребует новых заданий.

— Что ж… пожалуй, отправим её к Счастливому Котлу.

Нянюшканепонимающе воззрилась на Летицию.

— Это та громадная бадья, где ребятишки шарят наудачу, чего вынется?

— Вот именно.

— И вы хотите доверить это матушке Ветровоск?

— Да.

— Должна предупредить, у неё своеобразное чувство юмора, и…

— Доброе всем утро!

Это матушка Ветровоск спустилась с лестницы. Голос её нянюшка узнала бы когда угодно и где угодно. Но в нем опять звучали непривычные нотки. Любезные и дружелюбные нотки.

— Матушка Ветровоск, мы хотели бы попросить тебя приглядеть за Счастливым Котлом, — проговорила Летиция.

Нянюшка вздрогнула и сжалась. Но матушка сказала только:

— С радостью, госпожа Мак-Рица, с радостью. Очень уж хочется поглядеть на их мордашки, когда пойдут ловиться подарочки.

И мне, подумала нянюшка. Что-то там сегодня будет плавать…

Когда комитет торопливо удалился, она бочком подобралась к подруге.

— Зачем это тебе?

— Ей-ей, не понимаю, о чем ты, Гита.

— Я видела, как ты одним своим взглядом усмиряла самых жутких тварей. Раз ты при мне поймала единорога! Эсме, что ты задумала?

— Все равно не понимаю, о чем ты, Гита.

— Ты злишься, потому что они нипочем не хотели пускать тебя на Испытания, и планируешь страшную месть?

На пару мгновений воцарилась тишина. Обе ведьмы смотрели на поле, которое потихоньку заполнялось народом. Кто-то гонялся за поросенком в яме с грязью, кто-то штурмовал натертый салом шест. Ланкрский любительский оркестр выдавал попурри на основе известных мелодий — попурри и впрямь получилось полное, потому что каждый музыкант играл свой любимый мотив. Малышня весело мутузила друг дружку. Денек выдался теплый, возможно, последний в году.

Взгляды подруг обратились к отгороженному веревками пространству в самом центре поля.

— А ты-то собираешься участвовать в Испытаниях? — спросила вдруг матушка.

— Ты не ответила на мой вопрос!

— На какой именно?

Нянюшка решила не ломиться в запертую дверь.

— Да чего греха таить, собираюсь, — призналась она. — Как обычно.

— Что ж, тогда буду болеть за тебя. С удовольствием покричала бы, как остальные, да боюсь, народ испугается. Поэтому я буду держаться сзади и вести себя тихо, как мышка.

Нянюшка решила испробовать другой подход. Её лицо расплылось в широкой улыбке, она ткнула подружку локтем в бок и закивала:

— Ага, ага, конечно. Вот только… мне-то можешь и сказать, верно? Не хочу проворонить главное. Не могла бы ты незаметненько дать мне знак, что приступаешь, а?

— Что за намеки, Гита?

— Прах тебя побери, Эсме Ветровоск! Иногда руки чешутся влепить тебе затрещину!

— Да ну?

Нянюшка Ягг ругалась редко, по крайней мере те выражения, которые она обычно использовала, в Ланкре сходили в лучшем случае за «красочные». Разумеется, выглядела нянюшка так, словно за словом в карман она не лезет, причём всякий раз это новое слово, однако ведьмы, как правило, тщательно следят за своим языком. Никогда не предскажешь, какой фортель выкинут слова, оказавшись за пределами слышимости. Но сейчас нянюшка все же не сдержалась и тихонько выругалась — и в сухой траве под её ногами на миг расцвели язычки огня.

Впрочем, это пришлось кстати. Нянюшка теперь как раз настроилась на подходящий для Проклятий лад.

Согласно легендам, в давние времена Проклятия испытывали на живой цели (в смысле, изначально живой), но впоследствии дружным голосованием постановили, что негоже портить семейный праздник, и вот уже несколько столетий Проклятиями осыпали исключительно Чарли-Недолю, который, как ни крути, всего-навсего огородное пугало. А поскольку цель проклятий почти всегда рассудок и душа проклинаемого, возникли определенные трудности, ибо тыкву мало трогает даже «Да чтоб у тебя солома сгнила! Да чтоб у тебя морковка отвалилась!» Так что очки начислялись за стиль и изобретательность.

Испытание с Чарли-Недолей было далеко не решающим, так как значительных очков не приносило. Впрочем, однажды матушка Ветровоск все же умудрилась заставить тыкву взорваться. До сих пор никто не сумел разгадать, как ей это удалось.

Что бы там ни выходило по сумме баллов, под вечер всем станет ясно, которая из ведьм на самом деле победила. Да, можно взять приз «Самая остроконечная шляпа» или стать лучшей в выездке помела, но все это работа на публику. Главное — Коронный Номер, он-то и определит победительницу. Кое-кто трудился ради этого все лето.

Нянюшка вытянула последнюю, девятнадцатую, очередь. В этот раз на Испытания собралось немало ведьм. То тут, то там в толпе мелькали черные остроконечные шляпы. Слухи о том, что матушка Ветровоск в нынешних Испытаниях участвовать не будет, мигом разлетелись по округе — новости в оккультной среде распространяются быстро, ведь им не нужно полагаться на земные средства передвижения.

Обычно две ведьмы уживаются друг с дружкой примерно как две кошки, которых засунули в тесный мешок. Однако на кошек ведьмы похожи не только этим: иногда, в урочное время и в урочном месте, на нейтральной территории, они встречаются для мирных переговоров. Вот и сейчас на поле Испытаний вершился сложный, медленный танец…

Ведьмы прохаживались кругами, обменивались приветствиями, радостно встречали вновь прибывших. Ничего не подозревающему стороннему наблюдателю показалось бы, что он присутствует на встрече старых добрых подруг, и отчасти так оно и было. Но нянюшка искушенным оком подмечала, что ведьмы очень аккуратно выбирают позиции, взвешивают силы противника, награждают соперниц взглядами тщательно отрегулированной пристальности и долготы…

А когда ведьма (особенно малознакомая, чьих истинных сил пока ещё никто не знал) оказывалась на огороженной веревками арене, остальные мигом находили предлог не спускать с неё глаз — и лучше всего украдкой. Они действительно напоминали кошек. Те тоже подолгу внимательно разглядывают друг друга, и, когда доходит до драки, попросту заверяют росписью и печатью нечто давно решенное.

Все это нянюшка знала. И ещё она знала, что по преимуществу ведьмы — добрые (по большому счету), щедрые (к достойным; недостойным обычно воздается с лихвой), ласковые (с робкими и скромными) и в общем и целом искренне преданы своему ремеслу, которое приносит больше шишек, нежели почета и наград. Многие придерживающиеся традиций ведьмы жили в леденцовых и пряничных домиках, хотя кое-кто из молодежи проводил опыты с разными сортами хрустящих хлебцев. И детей в печке никто давно уже не жарил (хотя некоторым оно пошло бы только на пользу). В основном ведьмы занимались своими обычными ведьмовскими делами: облегчали соседям пришествие в этот мир и отбытие в мир иной, а в промежутке пособляли им преодолевать те с виду непреодолимые препятствия, что порой ставит перед нами жизнь.

Вообще, ведьмовство требует от человека особых качеств. Особого слуха, ибо общаться с людьми приходится в обстоятельствах, располагающих к откровенности: всякое могут понарассказать — где закопаны деньги, кто на самом деле отец того или другого ребенка, и откуда опять взялся фингал под глазом. И особого языка — такого, который постоянно остается за зубами. Чужие тайны — это власть. Власть приносит уважение. А уважение нужно отрабатывать.

И ещё, всякая ведьма очень четко знает, какое положение занимает в семье среди своих сестер. Хотя о каких сестрах может идти речь, ведьмы — это сборище закоренелых единоличниц, а ведьмовская сходка — это не шабаш вовсе, а локальная, небольших масштабов война… В общем, каждая ведьма точно знала свое место, и эта негласная табель о рангах не имела никакого отношения к традиционному толкованию положения в обществе. Вслух ни о чем таком никогда не говорили. Но если умирала старая ведьма, товарки-соседки обязательно сходились на её похороны ради нескольких последних слов и потом в гордом одиночестве отправлялись по домам, а в голове у каждой вертелась коротенькая мыслишка: «Так, теперь я переместилась вот сюда».

За новенькими же ведьмами наблюдали чрезвычайно внимательно.

— С добрым утречком, госпожа Ягг, — послышалось у нянюшки за спиной. — Надеюсь, ты в добром здравии?

— В добром, в добром. А твои дела как, госпожа Шимми? — улыбнулась нянюшка, поворачиваясь.

Картотека в её голове сразу выдала справку: Светия Шимми, живет со старой мамашей рядом с Тенелесьем, нюхает табак, любит животных.

— Как здоровье твоей матушки?

— Да схоронили её в прошлом месяце, госпожа Ягг.

Светия Шимми нравилась нянюшке Ягг. В основном потому, что виделись они крайне редко.

— Идут годы, идут… — покачала головой нянюшка.

— Но я все одно передам, что вы о ней справлялись, ей будет приятно, — сказала Светия и стрельнула взглядом в сторону арены. — А что это там за толстушка там? Тяжко ей, верно, живется с такими формами…

— Агнесса Нитт.

— Но голос у неё в самый раз для проклятий. Услышишь такой — сразу поймешь, не здоровья тебе желают.

— Ага, голосок девушке что надо достался, — вежливо откликнулась нянюшка. — Ну и мы с Эсме Ветровоск кой-что присоветовали, — добавила она.

Голова Светии тут же повернулась в другую сторону.

На дальнем краю поля, у Счастливого Котла, маячила одинокая розовая фигурка. В этом году данный аттракцион особой популярностью не пользовался.

— А что она там… делает? — наклонившись, уголком рта прошептала Светия.

— Понятия не имею, — пожала плечами нянюшка. — В последнее время матушка очень изменилась. Решила стать более дружелюбной.

— Эсме? Дружелюбной?

— Э… ну да, — подтвердила нянюшка. Вслух эта новость звучала ещё хуже.

Светия уставилась на неё, поспешно сотворила левой рукой ограждающий знак и заторопилась прочь.

Глава 8

Остроконечные шляпы тем временем начали собираться в маленькие стайки по три и по четыре. Заостренные верхушки сближались, сбивались в кучки, покачивались, ведя оживленную беседу, дружно поворачивались к далекому розовому пятнышку, после чего разъединялись, словно лепестки стремительно распускающегося черного цветка. Каждый лепесток образовывал другую группу, и процесс начинался заново. Все происходящее походило на некую ядерную реакцию.

Волнение все нарастало и нарастало. Назревал взрыв.

То и дело кто-нибудь оборачивался и смотрел на нянюшку, поэтому она поспешила прочь, лавируя между аттракционами. Остановилась она лишь у ларька, которым заправлял гном Закзак Рукисила, производитель и поставщик всяких оккультных безделушек. Закзак приветствовал её радостным кивком поверх таблички «Щасливые Падковы 2$ Запару».

— Доброе утро, госпожа Ягг, — сказал он.

Нянюшка задумчиво уставилась на его товар.

— А что такого счастливого в этих подковах? — спросила она, тыкая пальцем в лоток.

— Как что?! Каждая подкова — две монеты в мой карман! — ответил Рукисила.

— Ну и что?

— Целых два доллара — лично я счастлив, — пожал плечами гном. — Завернуть тебе штучку, а, нянюшка? Знать бы, что торговля пойдет так бойко, прихватил бы ещё ящик. Нашлись такие дамы, что брали по две!

«Дамы» было сказано со значением.

— Ведьмы покупают подковы на счастье? — изумилась нянюшка.

— Не покупают — разметают, будто завтра конец света! — воскликнул Закзак. Тут он нахмурился. Все-таки разговор шёл о ведьмах. — Э… но ведь ничего такого не будет? — на всякий случай прибавил он.

— Ни в коем разе, — ответствовала нянюшка.

Закзака это, похоже, не успокоило.

— И травы для оберегов тоже расхватали, — припомнил он. Однако что ни говори, а Закзак Рукисила был настоящим гномом. Случись вдруг всемирный потоп, он бы не упустил возможность сбыть хорошую партию полотенец. — Ну, госпожа Ягг, предложить тебе кой-что интересное?

Нянюшка помотала головой. Если уж беде суждено было нагрянуть именно с той стороны, откуда все её ждали, то веточка руты едва ли могла помочь. Скорее, сгодился бы вековой дуб, да и то бабушка надвое сказала.

Общая атмосфера стремительно менялась. Небо оставалось бледно — голубым и просторным, но на горизонтах мысли погромыхивал гром. Ведьмы испытывали неприятное беспокойство. Нервозные искорки пощелкивали в воздухе, а кое-где уже полыхало настоящее пламя, которое постепенно распространялось на всех и каждого. И оттого даже самых обычных, не сведущих в ведьмовстве людей, твердо уверенных, будто руно — это овечья шерсть, а руны — отдельные прядки таковой, — даже их охватывала та глубокая необъяснимая тревога, что заставляет кричать на детей и гонит в кабак.

Нянюшка заглянула в просвет между ларьками. Розовая фигурка терпеливо несла унылую вахту возле Счастливого Котла. Буквально толпы народу абсолютно не жаждали попытать счастья в этом аттракционе.

Осторожными перебежками нянюшка переместилась к буфетной стойке. Вокруг стола уже вовсю толпились люди, однако куча чудовищных кексов по-прежнему сохраняла свою девственную неприкосновенность. Как и банка с багровым вареньем. Какой-то олух приклеил этикетку: «Папробуй Ложичку! Если Вытащищь! Три Папытки За Пенни!»

Нянюшка вроде бы приложила все усилия к тому, чтобы остаться незамеченной, однако позади вдруг зашуршала солома. Комитет выследил её.

— Я узнала твой почерк, Летиция, — с упреком промолвила она. — Сердца у тебя нет, вот что. Не по-людски это…

— Мы посовещались и решили: ты должна поговорить с матушкой Ветровоск, — перебила Летиция. — Всё, наше терпение лопнуло, пусть прекратит!

— Что прекратит?

— Знаем мы что! — внезапно взорвалась Летиция. — Это всё её хвалёная головология! Она что-то творит с нашими головами! Воздействует на нас! Хочет испортить нам праздник, да?

— Она просто сидит и ничего не делает, — возразила нянюшка.

— Да, но как она сидит, можно спросить?!

Нянюшка опять выглянула из-за ларька.

— Ну как… обыкновенно. Сами знаете… поясница согнута, коленки…

Летиция подняла руку и затрясла пальцем перед нянюшкиным лицом:

— Так вот, послушай меня, Гита Ягг…

— Хочешь прогнать её — иди и прогоняй сама! — огрызнулась нянюшка. — Я уже по горло сыта этими вашими…

Раздался пронзительный детский вопль.

Ведьмы переглянулись и ринулись через поле к Счастливому Котлу.

По траве, захлебываясь слезами, катался маленький мальчик.

Это был Пьюси, нянюшкин младшенький внук.

Нянюшка похолодела. Подхватив карапуза на руки, она обожгла матушку свирепым взглядом.

— Что ты с ним сделала, ты… — начала она.

— Нехачукуклу! Нехачукуклу! Хачусаладатика! Хачухачухачусаладатика!

Нянюшка опустила глаза и уставилась на тряпичную куклу, зажатую в липкой ручонке Пьюси. Залитое горестными слезами лицо малыша, по крайней мере та его часть, что виднелась по краям орущего рта: «Оййхаччухачухачусалдатика-а-а!», выражало крайнюю степень праведного гнева.

…Она поглядела на товарок, на матушку Ветровоск — и почувствовала, как всю её, от пяток до макушки, пронизывает нестерпимый леденящий стыд.

— Я всего-навсего сказала, не хочешь куклу — положи её обратно и попробуй ещё разок, — робко пояснила матушка. — Но он уже ничего не слышал…

— …хаччууухаччууусал …

— Пьюси Ягг, если ты сию же минуту не угомонишься, бабушка тебе… — и нянюшка с ходу сочинила самое страшное наказание, какое могла придумать: — …никогда больше не даст конфетку!

Напуганный такой невообразимой угрозой, Пьюси мигом захлопнул рот. Зато, к нянюшкиному вящему ужасу, не замедлила открыть свой ротик Летиция Мак-Рица.

— Госпожа Ветровоск, мы хотели бы, чтобы ты немедленно покинула этот праздник.

— Я что, кому-то мешаю? — изумленно спросила матушка. — Надеюсь, что нет. Поверьте, я очень не хочу портить праздник. Просто он попробовал выловить подарок и…

— Ты… действуешь людям на нервы.

Ну, сейчас начнется, подумала нянюшка. Вот сейчас Эсме вскинет голову, прищурится, и, если Летиция немедленно не отойдет на пару шагов, стало быть, она куда сильней меня.

— Мне что, нельзя даже просто посмотреть? — тихо промолвила матушка.

— Знаю я твои игры! — выкрикнула Летиция. — Ты хочешь все испортить, да? О, я тебя насквозь вижу! Ты никак не можешь смириться с поражением, поэтому и замыслила что-то особо коварное, изощренное…

Три шага назад, подумала нянюшка. Самое меньшее. Иначе и костей не соберешь. Вот сейчас …

— Нет, мне не хотелось бы, чтобы все думали, будто я что-то порчу, — всполошилась матушка. Она со вздохом поднялась. — Что ж, тогда пойду домой…

— Нет, не пойдешь! — взбешённая нянюшка Ягг толкнула подругу обратно на стул. — И как вы такое можете допускать-то?! Отвечай, Берил Динбаж! А ты, Летти Паркин, чего молчишь?

— Все они… — начала было Летиция.

— Я не с тобой разговариваю!

Ведьмы, столпившиеся за спиной Летиции, всячески прятали глаза.

— Да нет, не в том дело… я хочу сказать, мы не думаем… — неловко начала Берил. — То есть… я всегда очень уважала… но… ну… короче, это ради общего блага …

Голос её звучал все тише и наконец замер. Летиция с торжествующим видом вздернула нос.

— М-да? Тогда мы, пожалуй, и впрямь пойдем, — скривилась нянюшка. — Не нравится мне тутошнее обчество. — Она огляделась. — Агнесса! Пособи-ка свести матушку домой…

— Честное слово, не надо… — начала матушка, но нянюшка с Агнессой подхватили её под руки и бережно, но решительно повлекли сквозь толпу. Перед ними расступались, а потом поворачивались и смотрели вслед.

— Учитывая сложившиеся обстоятельства, оно и к лучшему! — радостно возвестила Летиция.

Кое-кто из ведьм избегал смотреть ей в лицо.

Весь пол матушкиной кухни был усеян лоскутьями. С края стола пролилось варенье и образовало на полу каменно-неподвижный холмик. Таз для варки варенья отмокал в каменной раковине, хотя было ясно, что железо сдастся быстрее.

Вдоль стены выстроились в шеренгу пустые банки из-под маринадов.

Матушка молча села и сложила руки на груди.

— Приготовить чаю, Эсме? — заботливо спросила нянюшка Ягг.

— Нет, дорогая, спасибо. Ты уж возвращайся на Испытания. Обо мне не беспокойся, — сказала матушка.

— Точно?

— Я тихонько посижу тут, и все. Не тревожься.

— Я обратно не пойду! — прошипела Агнесса, когда нянюшке наконец удалось вытолкнуть её за порог. — Эти Летицины улыбочки… Терпеть не могу!

— Ты как-то говорила, что терпеть не можешь матушкин прищур, — вспомнила нянюшка.

— Да, но прищур — это нормально, это честно. Нянюшка… ты ведь не думаешь… Неужели она выдыхается?

— Если и так, никто никогда об этом не пронюхает, — ответила нянюшка. — Нет, ты вернешься вместе со мной. Она наверняка что-то задумала.

«Ах, кабы знать что, — подумала она. — А то даже не знаю, на сколько ещё меня хватит…»

Глава 9

Приближаясь к полю, нянюшка буквально чувствовала, как растет напряжение. Конечно, напряжение возникало всегда, на то Испытания и есть Испытания, но сегодня в воздухе витал какой-то неприятный, кислый привкус тревоги. Лотки и аттракционы ещё работали, однако обычный люд уже потянулся прочь, напуганный непонятными предчувствиями. Лучше один раз послушаться предчувствий, чем потом навсегда утратить способность что-либо чувствовать.

Что же касается ведьм, те походили на персонажей из фильма ужасов за две минуты до развязки, когда уже известно, что сейчас чудовище сделает роковой прыжок, и загвоздка лишь в том, за которой оно дверью.

Участницы плотным кольцом обступили Летицию. До нянюшки долетали отголоски жаркого спора. Она толкнула в бок знакомую ведьму, уныло наблюдавшую за происходящим.

— Винни, что там такое?

— У всех все из рук валится. Рина Козырь, например, вместо кролика наколдовала свиное ухо, и её подружки утверждают, будто ей положена вторая попытка, потому как она вся на нервах.

— Досадно.

— А Меггера Джонсон наколбасила с погодным заклинанием, да так расстроилась, что сразу улетела, даже не попрощалась.

— То есть мрачная как туча?

— Да и у меня все ни шатко ни валко. Тебе сегодня везет, Гита.

— Сама знаешь, Винни, я за призами никогда не гонялась. Главное — участие, правда?

Винни косо глянула на нянюшку и хмыкнула:

— Твоими бы устами да мёд пить.

К ним торопливо подошла мамаша Бивис.

— А, вот и ты, Гита, наконец-то объявилась! — воскликнула она. — Давай, хоть ты что-нибудь покажи, а то на первом месте пока госпожа Сплетти с её свистящей лягушкой. Стыд и позор! Лягушка ни одну мелодию до конца не досвистела. Дергается все время, дрожит… Как и её хозяйка, впрочем.

Нянюшка Ягг пожала плечами и вышла на огороженную веревками площадку. Где-то поодаль с кем-то случилась истерика. Сквозь рыдания и икоту изредка пробивалось озабоченное посвистывание.

В отличие от чар волшебников чары ведьм обычно не требует больших затрат сырой магии. Разница та же, что между молотом и рычагом: ведьмы, как правило, ищут некую точку равновесия, чтобы небольшими усилиями добиться солидных результатов. Чтобы вызвать лавину, можно либо сотрясти гору, либо бросить в правильно выбранное место маленький снежок.

В этом году нянюшка, не особенно утруждаясь, готовила к показу Соломенного Человека. На её вкус, это был идеальный номер: забавный, с намеком и вовсе не такой трудный, как можно было подумать. Он давал понять, что нянюшка намерена участвовать в состязаниях, но вряд ли мог принести лавры победительницы.

Проклятье! Но лягушка-то провалилась! Летними вечерами нянюшка не раз слышала, как красиво она насвистывает…

Нянюшка сосредоточилась.

Соломинки с шорохом поползли по стерне. Теперь добавим немножечко ветерка, пусть он подует вот сюда, потом сюда, взовьется спиралью и…

Нянюшка попыталась унять дрожь в руках. Она проделывала этот фокус тысячу раз и теперь могла скручивать из проклятой соломы хоть морские узлы. Но перед глазами стояло лицо Эсме Ветровоск, то, как она сидела у котла, её недоуменный, затравленный взгляд, обращенный к подруге, готовой в тот миг разнести все вдоль и поперек…

Нянюшке удалось должным образом слепить ноги человечка, в воздухе закружились контуры руки и головы. Зрители радостно зааплодировали.

Однако не успела соломенная кукла сделать и шага, как, откуда ни возьмись, налетел случайный ветерок и вновь разметал солому по земле. Нянюшка попыталась взять себя в руки, сосредоточиться, заставить человечка подняться, но тщетно. Соломинки взлетели было в воздух, но спутались и упали обратно на поле.

Вновь послышались аплодисменты, но теперь они были жидкими и отчасти тревожными.

— Прошу прощения… что-то я нынче не в форме, — пробормотала нянюшка, покидая поле.

Судьи собрались для совещания.

— По-моему, лягушка выступила вполне прилично, — заметила нянюшка громче, чем требовалось.

Ветерок, только что доказавший свою строптивость, задул резче. Сумерки духа, если можно так выразиться, усугубила подлинная мгла.

На дальнем краю поля темнел высокий силуэт будущего костра. Никому пока ещё не хватило духа разжечь огонь. На поле остались только ведьмы да их родственники, обычный люд почти весь удалился по домам.

Праздник давным-давно утратил всякое веселье.

Судейский кружок рассыпался, и к встревоженной толпе с улыбкой вышла госпожа Мак-Рица. Только уголки губ у неё словно приморозило.

— Ах, если бы вы знали, как нелегко далось нам решение, — бодро объявила она. — Но как чудесно все повернулось! Поверьте, нам чрезвычайно трудно было сделать выбор…

«Между мной и лягушкой, которая посеяла свисток и застряла лапой в банджо», — фыркнула про себя нянюшка и покосилась на сестриц-ведьм.

Некоторых она знала уже годков по шестьдесят. Имей нянюшка Ягг привычку читать, сейчас она читала бы по лицам коллег, как по книге.

— Спасибо, Летиция, все мы и так знаем, кто победил, — вклинилась она в словесный поток.

— Что ты имеешь в виду, госпожа Ягг?

— Здесь сегодня нет ни одной ведьмы, которая бы выступила как надо, — продолжала нянюшка. — Ни одна из нас не сумела путем сосредоточиться. Более того, сегодня многие накупили талисманов на счастье. Ведьмы скупают обереги, кто-нибудь о таком слыхал!

Кое-кто потупился.

— Я понятия не имею, с чего все здесь так боятся этой Ветровоск! Во всяком случае лично я её не боюсь! Ты хочешь сказать, она наложила на нас какое-то заклятие?

— Ага, и судя по всему, ещё какое крепкое! — кивнула нянюшка. — Слушай, Летиция, нужно честно признать: сегодня победительницы нет. Уж больно убого мы выступали. Все это понимают. Так давайте тихо-мирно разойдемся по домам и забудем о том, что случилось.

— Я этого не допущу! За этот кубок я заплатила целых десять долларов и намерена вручить его…

Жухлая листва на деревьях затрепетала.

Ведьмы сбились в тесную кучку.

Заскрипели и затрещали ветки.

— Это всего лишь ветер, — сказала нянюшка Ягг. — Всего-навсего…

И тут появилась матушка. Буквально из ниоткуда. Словно все это время её просто не замечали. У матушки был дар оставаться незаметной.

— Я просто подумала, вернусь посмотрю, кто сегодня выиграл, — робко объяснила она. — Ну, поздравить там, и все такое…

Летиция, вне себя от ярости, двинулась на матушку.

— Это ты все подстроила, да? Это ты влезла в наши головы и испортила праздник? — взвизгнула она.

— Я? Да как же я сумела бы, госпожа Мак-Рица? — смиренно возразила матушка. — Сама посмотри, столько амулетов вокруг.

— Врёшь!

Нянюшка Ягг услышала, как ведьмы со свистом втянули воздух сквозь зубы, и громче всех — она сама. Ведьма всегда отвечает за свои слова.

— Вовсе нет, госпожа Мак-Рица.

— То есть ты отрицаешь, что явилась сюда, чтобы испортить мой праздник?

Ведьмы, стоявшие с края, тихонько попятились.

— Да, я признаю, моё варенье не каждому придется по вкусу, но я никогда… — все тем же тихим голосом начала матушка.

— Ты воздействовала на нас!

— …я только хотела помочь, спроси кого хочешь…

— Воздействовала! Признавайся! — Голос у Летиции был пронзительный, как у чайки.

— …и, конечно, я ничего не…

От пощечины голова матушки мотнулась в сторону.

На миг все замерли, затаив дыхание.

Матушка медленно подняла руку и потерла щеку.

— И ты добилась своего, да?

Нянюшке показалось, что сами горы вздрогнули от этого вопля.

Кубок выпал из рук председательницы и покатился по скошенной траве.

Тогда участницы немой сцены ожили. Две ведьмы, выступив вперед, положили руки на плечи Летиции и аккуратно оттащили её в сторону. Впрочем, Летиция не сопротивлялась.

Остальные ждали ответного хода матушки Ветровоск. Наконец та подняла голову.

— Надеюсь, госпожа Мак-Рица скоро оправится, — сказала матушка. — Мне показалось, она немного… переволновалась.

Ответом ей было гробовое молчание. Нянюшка подобрала забытый кубок и пощелкала по нему ногтем.

— Гм-м, — заметила она. — Пари держу, серебро у него только сверху. Неужто бедняжка отдала за него десять долларов? Грабеж среди бела дня! — Нянюшка перебросила кубок мамаше Бивис, и та ловко поймала его на лету. — Отдашь ей завтра, ладно?

Мамаша кивнула, стараясь не встречаться взглядом с матушкой.

— И все-таки нельзя, чтобы это испортило нам праздник, — бодро сказала матушка. — Давайте-ка закончим день как положено. По обычаю. Печеной картошкой, грибами и сказками у костра. И миром. А кто старое помянет, тому глаз вон.

Нянюшка почувствовала, как над полем разворачивается веер внезапного облегчения. Едва рассеялись чары (которых, кстати, и не было), ведьмы словно вновь вернулись к жизни. Спины распрямились, плечи расправились, и даже возникла небольшая толчея — всем хотелось поскорее добраться до своих котомок, притороченных к помелу.

— Старый Гопкрафт отвалил мне целый мешок картошек, — похвалилась нянюшка, когда вокруг уже кипела оживленная беседа. — Пойду притащу. Мешок, конечно, а не старого Гопкрафта. Эсме, разведи костер, ладно?

Внезапная перемена в атмосфере заставила её поднять голову. Глаза матушки полыхнули в сгущающейся тьме.

Нянюшка, наученная долгим опытом, ничком брякнулась на землю.

Рука матушки Ветровоск мелькнула в воздухе, словно комета. С пальцев с треском сорвалась искра.

Костер взорвался. Сине-белое пламя пронзило сухие ветви и взвилось в небо. Резкие тени превратили лес в гравюру. Ударной волной посрывало шляпы и перевернуло легкие столики. В сумерках заплясали фигуры знаменитых героев прошлого и призрачные замки, былые армии вновь сошлись в смертной битве и затанцевали по огненному кругу. Пламя оставило на сетчатке глаз пурпурный след, который впечатывался в самый мозг…

А потом оно сгинуло без следа. И костер стал обычным костром.

— Простить — это ещё не значит забыть, — усмехнулась матушка Ветровоск.

Глава 10

На рассвете матушка Ветровоск и нянюшка Ягг по щиколотку в тумане возвращались домой. Ночь в целом удалась.

— Нехорошо ты с ними обошлась, — нарушила тишину нянюшка Ягг.

— Да я ничего такого не сделала.

— Ну вот чего не сделала, то и нехорошо. Все равно как выдернуть из-под человека стул, когда он уже садится…

— Кто не смотрит, куда садится, тому и сидеть незачем.

В листве выбил короткую дробь один из тех очень недолгих ливней, какие возникают, когда десяток капель — индивидуалисток откалывается от коллектива.

— Ну ладно, — не стала спорить нянюшка. — Но обошлась ты с ними крутенько.

— Верно, — согласилась матушка.

— А поразмыслить, так и подленько.

— Пускай.

Нянюшку пробрала дрожь. Мысли, промелькнувшие у неё в голове в те несколько первых мгновений, когда Пьюси завопил…

— Я тут ни при чём, — пожала плечами матушка. — Я никому ничего не внушала. Вы сами внушили себе то, что внушили.

— Прости, Эсме.

— Да ладно.

— Вот только… Летиция не хотела тебя с грязью мешать, Эсме. Она, конечно, злыдня, и не семи пядей во лбу, и любит покомандовать, но…

— Ты меня с девчонок помнишь, так? — перебила матушка. — Мы ведь с тобой не один пуд соли съели? Прошли огонь, воду и медные трубы?

— Само собой, но…

— Но ты никогда не опускалась до всяких там «я говорю тебе это как подружка», верно?

Нянюшка помотала головой. Довод был веский. Никто даже отдаленно симпатизирующий человеку никогда не сболтнёт такое.

— А кстати, какой пример мы должны подать юному поколению? Мы что, должны врать? Это хороший пример?

— Без понятия, — отозвалась нянюшка. — Я, если честно, подалась в ведьмы, чтобы научиться привораживать парней.

— Думаешь, я не знаю?

— А твой какой был интерес, Эсме?

Матушка остановилась и поглядела сперва на морозное небо, а потом вниз, на землю.

— Не знаю, — наконец призналась она. — Наверное, такой же.

То-то и оно, подумала нянюшка. И у остальных то же самое.

Возле матушкиного домика они спугнули оленя.

У задней двери красовалась аккуратно сложенная поленница, а на парадных ступеньках лежали два мешка. В одном была большая головка сыра.

— Похоже, тут побывали Беднокур с Гопкрафтом, — заметила нянюшка.

— Хм, — матушка поглядела на испещренный старательными каракулями листок, прикрепленный ко второму мешку.

«Дарагая гаспажжа Ветровоск, я былбы отчень приснатилен еслиб вы пасволили мне насвать этот навейший прызовой сорт иминим Эсмэ Ветровоск. Добраво здравия вым жылаюсчий, искрини ваш Перси Хопкрафт».

— Так-так-так… Интересно, и кто это его надоумил?

— И не представляю, — развела руками нянюшка.

— Я так и думала.

Матушка с подозрением принюхалась, развязала мешок и вытащила оттуда Эсме Ветровоск.

Округлую, слегка приплюснутую с одного конца и заостренную с другого…

Луковица!

Нянюшка судорожно сглотнула.

— Я же велела ему не…

— Что-что?

— Так… ничего…

Матушка Ветровоск вертела луковицу в пальцах, а мир в лице нянюшки Ягг безропотно ждал, пока вершилась его судьба. Но вот матушка как будто пришла к решению, которое её вполне устраивало.

— Вообще нужный овощ — лук, — промолвила она наконец. — Ядреный. Просто так не подступишься.

— И для организма оченно полезный, — подхватила нянюшка.

— Хорошо хранится. Придает вкус.

— Пикантный и распаляющий, — брякнула нянюшка, от громадного облегчения теряя нить рассуждений и запутываясь в эпитетах. — А с сыром как вкусно, обольешь его…

— Не стоит заходить так далеко, — остудила её пыл матушка, бережно убирая луковицу в мешок. Тон был почти дружелюбный. — Не зайдешь попить чайку, Гита?

— Э… да поздно уже, вернее, рано, я пойду, пожалуй…

— Ну тогда до сегодня.

Матушка стала затворять черный ход, но вдруг вновь приоткрыла дверь. Нянюшка увидела в щёлку внимательный синий глаз.

— А все-таки я была права, — заметила матушка. Это не был вопрос.

Нянюшка кивнула.

— Ага.

— Вот и я рада, что все вышло так… симпатишно.

Книга VI Хватай за горло!

Король Веренс Ланкрский живет В Ногу Со Временем. Почему бы и не пригласить своего соседа из Убервальда на праздник по поводу рождения наследника? В конце концов, ну кто же верит в эти сказки о вампирах, не могущих войти в дом — или в страну — без приглашения! Разве что ведьмы — нет, не подумайте, очень уважаемые леди, да-да, соль земли, я всегда говорил — но ведь это же смешно, такие современные люди, любят чеснок, такая черная карета, такой древний девиз на двери — «Carpe Jugulum!» Ах, как переводится — сейчас дайте-ка вспомнить, подзабыл уже классический язык — а, вот: «Прямо К Глотке!»

Глава 1

Сквозь рваные черные тучи, подобно умирающей звезде, летел огонек, он падал вниз, на землю…

…На землю, то есть, собственно, на Плоский мир…

…Но в отличие от любой другой падающей звезды этот огонек каким-то странным образом управлял своим падением, иногда чуть взмывая, порой сворачивая в сторону и все же… неминуемо приближаясь к земле.

На мгновение блеснул снег на склонах гор, когда необычная звездочка, потрескивая, пронеслась над ними.

Затем в горах наступил промежуток, и земля резко ушла куда-то вниз. Огонек влетел в глубокий каньон и с грохотом помчался по его изгибам, рассыпая яркий свет по закованным в синий лед стенам.

Но вдруг свет погас, как будто его отключили, хотя потухшая звездочка продолжала свой путь по озаренной луной ленте, что прорезала горные пики.

А потом каньон закончился, и звездочка вылетела на широкий склон, по которому талая вода из ледника начинала свое движение в далекое озеро.

Вопреки всякому здравому смыслу внизу находилась долина, вернее, целая цепочка долин, прижимавшихся к высоким острым пикам, и уже за долинами следовал ещё один крутой обрыв, а потом начиналась бескрайняя равнина. Небольшое озерцо, затянутое туманом, маняще поблескивало впереди. Тут был даже лес. И поля, похожие на лоскутное одеяло, которое кто-то набросил на горные склоны.

Ветер стих, воздух потеплел.

Звездочка-тень описала большой круг.

Однако не она одна проникла незамеченной в мирные горные долины. Было кое-что ещё, практически не видное глазу. Трава волновалась, и вереск шуршал, как будто двигалась маршем некая армия из очень мелких существ, настроенных весьма и весьма решительно.

Наконец звездочка-тень добралась до большой плоской скалы, с которой открывался прекрасный вид на леса и поля, и одновременно с этим из-под древесных корней выступила армия. Самая настоящая армия из крошечных синих человечков — синих и рыжеволосых. Кое-где море рыжих волос разбавлялось маленькими остроконечными шапочками (тоже синими, кстати). И все до единого человечки были вооружены мечами. И все были не больше шести дюймов ростом.

Человечки быстренько построились и воззрились на землю, которой суждено было стать их домом, после чего, вскинув в воздух мечи, издали боевой клич. Возможно, этот клич прозвучал бы более впечатляюще, если бы войско договорилось заранее и сошлось на каком-нибудь одном варианте, но, похоже, у каждого человечка был собственный боевой клич, и каждый крохотный воин готов был на месте прирезать любого, кто посмеет воспользоваться его изобретением.

— Нак-мак-Фигли!

— Траккансы нале-напра!

— Ща мы ва рва-порва!

— Верзуны!

— Всем кирдыкс, один оста!

— Нак-мак-Фигли, нах!

— Нах себя, синяя сво!

Горстка долин, купающаяся в остатках вечернего солнечного света, именовалась королевством Ланкр. Поговаривали, будто бы с окрестных пиков можно увидеть Край света.

А ещё поговаривали (правда, не те, кто жил в самом Ланкре), будто бы за Краем творится такое… Якобы там, куда беспрестанно изливается море, стоят четверо гигантских слонов, и стоят они на панцире у громадной, как мир, черепахи, а сама черепаха плывет по бескрайнему космосу.

Жители Ланкра слышали об этой гипотезе и считали её более-менее соответствующей действительности. То, что мир плоский, совершенно очевидно (хотя в самом Ланкре единственными плоскими поверхностями были столы и головы некоторых жителей). И даже маленькая черепашка может тащить на своем панцире весьма значительный груз. А слоны, что ни говори, обладают достаточной силой. В общем, явных провалов в логике не наблюдалось, следовательно, данную теорию вполне можно было принять на веру.

Нельзя сказать, что ланкрцы не интересовались окружающим миром. Напротив, они чувствовали глубокий, личный и жгучий интерес к происходящим вокруг событиям и постоянно задавались вопросами типа: «Не помешает ли дождь сенокосу?», хотя, наверное, прежде всего следовало бы спросить: «Что мы вообще здесь делаем?»

Философы с презрением относятся к подобному недостатку духовных амбиций — именно поэтому философы частенько ночуют на улице и с пустым брюхом.

Благодаря своему местоположению и климату Ланкр вывел особую породу людей: практичных, открытых и твердолобых, — породу, которая весьма преуспевала в равнинном мире. Кроме того, Ланкр являлся известным поставщиком волшебников и ведьм — лучшие представители данных профессий вышли именно отсюда. Те же философы не раз задавались вопросом: ну как, спрашивается, сей ограниченный народец мог подарить миру столько известных практиков волшебных искусств? А ответ достаточно прост: только твердо стоящий на земле человек способен строить прочные воздушные замки.

Так все и шло. Дочери и сыновья Ланкра покидали родимый край, делали карьеру, карабкались по всевозможным служебным лестницам и никогда-никогда не забывали посылать какую-то денежку домой.

Ну а те, кто оставался в Ланкре, не слишком-то часто сталкивались с внешним миром. Ну, разве что изредка получали письма с заковыристыми обратными адресами.

Зато окружающий мир о них не забывал.

Огромная плоская скала уже опустела, но по вересковым зарослям в сторону долины мчался решительный клин.

— Навар варить!

— Нак-мак-Фигли!

Вампиры бывают самые разные. На самом деле, считается, что разновидностей вампиров ничуть не меньше, чем всяких болезней^[570]. И вампиры — это не только люди (если, конечно, вампиров вообще можно назвать людьми). Среди жителей Овцепикских гор существует поверье, что любой безвредный инструмент, будь то молоток или пила, возжаждет крови, если им не пользоваться больше трех лет. В Гате свято верят в существование арбузов-кровососов, хотя тамошние предания весьма туманны насчет того, чем именно эти арбузы-кровососы занимаются. Вполне возможно, их корки являются к вам по ночам.

Исследователей вампиров традиционно озадачивали два вопроса. Во-первых, почему вампиры обладают такой властью? Их ведь так просто убить. Существует масса способов отправить вампира на тот свет, помимо традиционного осинового кола в сердце, — кстати говоря, данное средство не менее эффективно действует и на обычных людей, так что оставшиеся без надобности колы никогда не пропадут. Классический вампир проводит светлое время суток в гробу под охраной какого-нибудь престарелого, не отличающегося проворством горбуна, который вряд ли сможет противостоять даже самой небольшой толпе. И тем не менее один-единственный вампир способен удерживать в повиновении целую деревню, а то и городок…

И вторая загадка: почему все вампиры так глупы? Мало того что они постоянно носят смокинги (вот уж примета, которая выдает тебя, так сказать, вместе с твоим гробом), так они ещё, словно бы нарочно, выбирают в качестве своего жилья всякие старые замки, где так легко победить вампира, сорвав с окна тяжелые шторы или составив из настенных украшений какой-нибудь религиозный символ. И неужели вампиры действительно верят, что если написать свое имя задом наперед, то тебя никто не узнает?

В многих милях от Ланкра по ухабистой дороге, вьющейся через болота, тряслась некая карета. Судя по тому, как она подпрыгивала, путники путешествовали налегке. Но как будто сама тьма сопровождала их.

Кони были черными, под стать экипажу (из общей цветовой гаммы выпадал только нарисованный на дверцах герб), и голову каждого коня украшал черный плюмаж. Такие же черные плюмажи торчали и по углам кареты, создавая впечатление громадной зловещей тени, катящейся по дороге. Карета словно бы притягивала к себе ночь.

Достигнув холма посреди болот, карета, заскрипев, остановилась. Неподалеку виднелись развалины какого-то особняка; сквозь груды камней и дерева уже успели пробиться чахлые деревца.

Кони стояли смирно, лишь изредка переступая с копыта на копыто и встряхивая гривами. Кучер, сгорбившись, сидел на козлах и чего-то ждал.

Четыре фигуры, окутанные серебристым лунным светом, летели над облаками. Разговор велся на повышенных тонах — один из говоривших был чем-то весьма обеспокоен или даже раздражен, настолько резким и неприятным был голос.

— Ты позволил ему уйти! — обвинил голос с характерными визгливыми нотками, которые сразу выдавали личность, вечно недовольную всем и вся.

— Он был ранен, Лакки. — Второй голос звучал по-отцовски успокаивающе и содержал лишь едва уловимый намёк на то, что говоривший сдерживается из последних сил.

— О,как я их ненавижу! Они такие… мерзостные!

— Разумеется, малыш. Наследие сомнительного прошлого.

— Вот если б я так красиво горела, я бы не хоронилась по углам. Ну почему они так поступают?

— Полагаю, когда-то это имело для них практическое значение.

— И они… как там ты их называешь?

— Эволюционным тупиком, Лакки. Одинокими мореплавателями в морях прогресса.

— Значит, убивая их, я делаю им одолжение?

— Да, малыш, именно так. А теперь, может, мы…

— А вот курицы не горят, — перебила Лакки. — Нет, конечно, горят, но плохо.

— Мы наслышаны о твоих экспериментах. Ты бы хоть убивала их сначала… — устало посоветовал третий голос, явно принадлежавший юноше. В каждом слоге звучали нотки «старшего брата».

— Но зачем?

— Ну, во-первых, малыш, твои опыты стали бы куда тише…

— Милая, слушай папу, — раздался четвертый голос, который, судя по всему, принадлежал матери семейства и который любил остальные голоса искренней, безусловной любовью.

— Вы… вы… нечестные!

— Малыш, мы же позволили тебе побросаться камнями в пикси. Жизнь не может состоять сплошь из развлечений.

Услышав приближавшиеся сквозь облака голоса, кучер встрепенулся — и как раз вовремя, поскольку внезапно чуть поодаль возникли четыре фигуры. Кучер неуклюже спустился на землю и услужливо распахнул дверь кареты.

— Хотя кое-кому из этих мелких негодников удалось ускользнуть, — заметила мать.

— Ничего страшного, дорогуша, — успокоил отец.

— Я их так ненавижу… — протянула дочка. — Они тоже эволюционный тупик, а, пап?

— Пока ещё нет, малыш, несмотря на все твои героические усилия. Игорь! В Ланкр!

Кучер обернулся.

— Флушайт, герр мафтер.

— Гм, Игорь, я тебя, конечно, уже спрашивал… но неужели нельзя говорить правильно?

— Я умейт только так, герр мафтер.

— И я, кажется, приказывал тебе снять с кареты эти дурацкие перья!

Кучер виновато шаркнул ногами.

— Мы должны имейт черный перья, герр мафтер. Такой традифия.

— Немедленно убрать, — велела мать. — Что о нас люди-то подумают?

— Флушайт, фрау мафтер.

Существо, которое называли Игорем, захлопнуло дверь кареты и похромало к лошадям. Почтительно сняв плюмажи, Игорь спрятал их под свое сиденье.

— А Игорь тоже эволюционный тупик? — донесся из кареты визгливый голосок.

— Очень на это надеюсь, малыш.

— От тупиков флышайт, — буркнул себе под нос Игорь, взмахивая поводьями.

Глава 2

Послание начиналось следующим образом:

«Вы сердешно приглашаетесь…»

…И было унизано множеством великолепных завитушек, сквозь которые так трудно продираться, но выглядят которые официальнее некуда.

Довольно улыбнувшись, нянюшка Ягг поставила открытку обратно на каминную полку. Особенно ей нравилось слово «сердешно». Богатое, мощное словечко. И многообещающе горячительное.

В данный момент нянюшка утюжила свою лучшую нижнюю юбку. То есть сидела в кресле у камина, пока одна из невесток, имя которой в очередной раз вылетело у неё из головы, работала утюгом. А нянюшка ей помогала — указывая на пропущенные места.

Приглашение было роскошным, особенно позолоченная кромка, фигуристая, словно облитая золотым сиропом. Скорее всего, золото было не настоящим, но блестело на все сто.

— Вот это место неплохо бы прогладить ещё раз, — сказала нянюшка, доливая в кружку пива.

— Конечно, нянюшка.

Ещё одна невестка, чье имя нянюшка наверняка вспомнила бы, если бы постаралась, начищала красные нянюшкины башмаки. Невестка номер три с превеликой осторожностью снимала пушинки с лучшей нянюшкиной остроконечной шляпы, водруженной на специальную подставку.

Поднявшись, нянюшка неторопливо направилась к заднему крыльцу. Небо почти полностью потемнело, и лишь редкие рваные облака неслись по нему, время от времени закрывая собой ранние звездочки. Нянюшка понюхала воздух. Зима, как правило, надолго задерживалась в горах, но в этом ветре определенно чувствовался запах приближающейся весны.

«Хорошее время, — подумала она. — Честно говоря, самое лучшее». Как было принято считать, всякий новый год начинался в страшдество, когда поворачивали вспять зимние приливы, но на самом деле настоящий новый год начинался именно сейчас, когда из-под слоя застарелого снега проглядывала первая зеленая травка. В воздухе витали перемены, нянюшка чувствовала это всеми своими косточками.

«Костям верить нельзя», — всегда говорила её давняя подруга, матушка Ветровоск. Но она постоянно твердила что-нибудь подобное.

Нянюшка Ягг закрыла дверь. В дальнем конце сада, на лишенных листвы деревьях, прорезающих небо уродливыми загогулинами, кто-то захлопал крыльями и что-то прострекотал, приветствуя нисходящую на мир тьму.

Тем временем Агнесса Нитт, стоя посреди своего домика, с сомнением разглядывала свою остроконечную шляпу. Впрочем, Агнесса всегда и ко всему относилась с сомнением.

Затем, подобрав волосы, она принялась критически рассматривать себя в зеркале, тихонько напевая незатейливый мотивчик. Пела она просто так, ни к кому в особенности не обращаясь. Пение дело такое: только начни петь своему отражению в зеркале, потом запоешь дуэтом с какой-нибудь синичкой, затем подтянутся прочие лесные обитатели, ну а дальше остановить тебя можно будет только огнеметом.

О нет, Агнесса просто пела — в гармонии с самой собой. Последнее время это случалось все чаще, особенно когда она отвлекалась на что-нибудь. У Пердиты был довольно противный голосок, но она всегда настаивала на своем участии.

Как гласит житейская мудрость (люди вообще склонны к очень жестоким житейским наблюдениям), внутри всякой толстушки живет тощая девица и много-много шоколадных конфет. Пердита и была той самой тощей девицей, что жила внутри Агнессы.

Агнесса сама не знала, когда в её тело подсел этот невидимый пассажир, хотя мама частенько рассказывала, что в детстве, когда, например, пропадала миска со сливками или разбивалась какая-нибудь ваза, Агнесса всегда винила в этих странных и таинственных происшествиях какую-то «другую маленькую девочку».

Лишь теперь Агнесса понимала, что, выдумывая себе всякие оправдания, поступала не слишком мудро, ведь в её жилах с самого рождения текла ведьмовская кровь. С возрастом воображаемая подружка никуда не делась — наоборот, она тоже выросла, превратившись в настоящую занозу.

Агнесса недолюбливала Пердиту, считая её самовлюбленной, эгоистичной и порочной особой, а Пердита, в свою очередь, от всей души ненавидела Агнессу, которую считала жирной, жалкой и слабовольной пустышкой, через которую люди просто переступали бы, если бы не надо было карабкаться на такую кручу.

Имя Пердита Агнесса придумала себе в качестве удобного ярлыка для поступков, которые не должна была совершать, и желаний, которые не должна была испытывать, — этакое прозвище для язвительного комментатора, что постоянно выглядывает из-за плеча и ехидно посмеивается. Во всяком случае, так она себя успокаивала. Но иногда ей казалось, что это Пердита создала Агнессу в качестве девочки для битья.

Агнесса старалась следовать правилам. Пердита их презирала и считала, что неподчинение правилам — это круто. Агнесса считала, что такие правила, как «Не падай в утыканную острыми кольями яму», были придуманы не зря. Пердита считала, что, к примеру, те же правила поведения за столом глупые и репрессивные. Агнессе, напротив, совсем не нравилось, когда в неё попадают кусочки капусты, вылетающие изо рта соседа по столу.

Пердита считала остроконечную шляпу ведьмы весьма убедительным символом власти. Агнесса считала, что низенькой плотной девушке не стоит носить высокую шляпу, особенно с черными платьями, поскольку в такой шляпе больше походишь на большую трубочку лакричного мороженого, уроненную кем-то с небес.

Беда заключалась в том, что правы были обе: и Агнесса, и Пердита. В Овцепиках остроконечная шляпа пользовалась большим влиянием. Люди обычно разговаривали со шляпой, а не с человеком, её носившим. И, попав в беду, люди шли за помощью к ведьме^[571].

Да, и всякие черные одежды. Тоже непременный атрибут. Пердите нравился черный цвет. Она считала, что это круто. Тогда как Агнесса считала, что черный цвет не слишком-то идёт девушкам, испытывающим некоторые проблемы с окружностью тела… и вообще, что это за словечко — «круто»?! Подобным образом разговаривают только те, чьих мозгов даже на чайную ложку не хватит.

Вот Маграт Чесногк, к примеру, никогда не носит черный цвет, а словечко «круто» если и использует, то лишь по отношению к горным склонам.

Слегка подустав от собственной остроконечности, Агнесса отвернулась от зеркала, окинула взглядом домик, который раньше принадлежал Маграт, а потом стал принадлежать ей, и вздохнула. Затем её взгляд упал на шикарную, отделанную золотом открытку, лежавшую на каминной полке.

Похоже, Маграт раз и навсегда отошла от дел. Ушла в отставку, чтобы стать королевой, — теперь в этом не было никаких сомнений, даже если они когда-то у кого-то и были. И нельзя сказать, что нянюшка Ягг и матушка Ветровоск одобряли это её решение, хотя на людях они ничего подобного не говорили. Наоборот, отчасти они даже гордились тем, что Маграт вышла замуж за короля, и соглашались с тем, что именно такой образ жизни был для неё самым подходящим — правда, при этом над их головами, переливаясь всеми ментальными цветами, висела невысказанная фраза: «В своей жизни Маграт удовольствовалась вторым местом».

Помнится, поняв это, Агнесса едва не расхохоталась. Вторым местом? И ведь не поспоришь… С ведьмами насчет первых-вторых мест спорить бесполезно. Они просто не понимают, в чем состоит предмет спора.

Матушка Ветровоск жила в хижине с соломенной крышей, настолько древней, что там успело прорасти молоденькое деревце, и мылась дождевой водой из бочки. Большую часть своей жизни она провела в полном одиночестве, не нуждаясь ни в чьей компании. Ну а нянюшка Ягг… Другого такого укорененного человека надо было ещё поискать. Да, разумеется, нянюшка не раз посещала другие страны, но, как говорится, Ланкр всегда был в сердце её — и в печенках, и в селезенке, и во всем остальном тоже. А ещё матушка Ветровоск и нянюшка Ягг были искренне убеждены, что «уж они-то лучше знают» и «за всем остальным миром нужен глаз да глаз».

Пердита считала, что девушке, ставшей королевой, больше нечего желать.

Агнесса считала пределом желаний оказаться от Ланкра как можно дальше. Это первое. И второе: чтобы её голова принадлежала ей одной и никому больше.

Она в который раз поправила шляпу — да, вроде так лучше — и вышла из домика.

Ведьмы никогда не запирали двери. В этом не было необходимости.

Когда она пересекла озаренную лунным светом лужайку, две сороки опустились на соломенную крышу покинутого домика.

Тем временем матушка Ветровоск… В общем, окажись рядом случайный наблюдатель, он был бы немало озадачен её действиями.

Матушка бросила внимательный взгляд на плитки, которыми был вымощен порог у черного хода, и приподняла ногой лежавший там старый лоскутный коврик.

Потом прошла к передней двери, которой никогда не пользовалась, и проделала то же самое. Кроме того, она тщательно исследовала трещинки в дверном косяке.

Затем матушка вышла на улицу. Ночью случились заморозки — умирающая зима ещё пыталась показывать зубы, — и прошлогодние листочки, забившиеся под дом, были покрыты инеем. Поежившись от холода, матушка принялась ковыряться в расставленных возле двери цветочных горшках.

Обыскала растущие у крыльца кусты. Снова вернулась в дом.

Поглядела на часы. Часы в Ланкре были непременным атрибутом, хотя сами ланкрцы редко когда интересовались всякими там минутами. Хочешь сварить яйцо? Пропой про себя пятнадцать куплетов песни «Ах, куда подевалась перчица?». Но долгими зимними вечерами тиканье часов так успокаивает…

Опустившись в кресло-качалку, матушка уставилась на дверь.

Вдруг в лесу заухали совы. Чьи-то быстрые шаги простучали по дорожке, ведущей к хижине матушки, и чьи-то кулаки с грохотом заколотили в дверь.

Сторонний наблюдатель, никогда не слышавший о железном самообладании матушки Ветровоск, которым можно было гнуть подковы, мог бы подумать, что в этот момент матушка с облегчением, едва слышно вздохнула.

— Что ж, почти вовремя, — пробормотала она.

Тут, рядом с конюшнями, шума царившей в замке суматохи почти не было слышно. Ястребы и соколы спокойно сидели на жердочках, пребывая в собственных внутренних мирках, состоявших сплошь из стремительных падений и восходящих потоков. Периодически птицы бряцали цепями и хлопали крыльями.

Сокольничий Ходжесааргх готовился к сегодняшнему празднеству в своей крошечной каморке, когда вдруг понял, что в птичьем питомнике воцарилась полная, абсолютная тишина. Удивившись, он выглянул проверить, что происходит. Все птицы замерли в клетках, как будто чего-то ждали. Даже орел Король Генри, с которым можно было иметь дело, лишь облачившись в полный доспех, настороженно косил глазом.

Может, крыса забежала? На этих гнусных тварей подопечные Ходжесааргха реагировали примерно таким вот образом. Сокольничий пошарил взглядом по углам. Нет, никаких крыс, хотя, возможно, гадина успела улизнуть.

Для участия в предстоящих сегодня событиях Ходжесааргх выбрал канюка Вильяма, на которого мог всецело положиться. Разумеется, Ходжесааргх мог положиться на всех своих птиц, но лишь в одном: при первой же возможности они непременно постараются нанести телесные повреждения максимальному числу оказавшихся рядом людей (и прежде всего самому Ходжесааргху). Вильям, напротив, считал себя курицей и, как правило, не представлял ни малейшей опасности.

Однако сейчас даже Вильям уделял некое внимание окружающему миру, что случалось с ним нечасто. Разве что во время кормежки.

«Странно», — подумал Ходжесааргх. Пожав плечами, он удалился обратно в каморку.

Птицы, задрав головы, продолжали смотреть вверх, словно крыша вдруг куда-то подевалась.

Матушка Ветровоск опустила взгляд на круглое, раскрасневшееся и чем-то обеспокоенное лицо.

— Постой-постой, ты ведь… — Она собралась с мыслями. — Юный Чотли из Ломтя, правильно?

— Ты… — Судорожно переводя дыхание, мальчик прислонился к косяку. — Ты… б’стрей…

— Просто сделай несколько глубоких вдохов. Водички принести?

— Ты… т’бя…

— Да-да, конечно. Просто дыши.

Чотли принялся послушно хватать ртом воздух.

— Госпоже-Плющ-и-её-дочке-нужна-помощь! — наконец выпалил он, почти не делая промежутков между словами.

Матушка сорвала шляпу с вешалки у двери и, протянув руку вверх, достала из-под крыши помело.

— А мне казалось, за ней присматривает госпожа Господиеси, — сказала она, пришпиливая к волосам остроконечную шляпу ловкими движениями воина, готовящегося к внезапной битве.

— У неё там какая-то беда!

Не тратя времени на дальнейшие расспросы, матушка ринулась прочь по дорожке.

Лужайка перед домом завершалась невысоким обрывом — в том самом месте, где тропинка делала резкий изгиб и уходила в леса. Перекинув ногу через судорожно дергающееся помело, матушка решительно прыгнула вниз.

До земли оставались считаные футы, когда в помеле наконец проскочила магическая искра, и матушка, чиркнув башмаками о папоротники, взмыла в ночное небо.

Дорога петляла по горам, будто оброненная кем-то лента. Свист ветра не смолкал ни на миг.

Разбойник с большой дороги сидел на мощном вороном жеребце. Возможно, это был единственный жеребец в мире, к седлу которого была привязана лестница.

Объяснялось все очень просто. Лихого человека звали Казанундой, и он был гномом. Принято считать, что гномы весьма законопослушные существа, они стараются держаться особняком и в делах сердечных (и прочих делах, связанных с некоторыми другими органами) действуют крайне осмотрительно. И гномы действительно таковы. Но порой генетика выбрасывает на зеленом сукне жизни весьма странное сочетание костей, и тогда гномья среда рождает Казанунду, который предпочитает плотские удовольствия деньгам и питает к женскому полу страсть, которую все прочие гномы питают лишь к золоту.

Признавая полезность законов, Казанунда следовал им лишь в тех случаях, когда это ему было выгодно. Грабителей и разбойников он от всей души презирал, но в то же время не мог не согласиться, что занятие сие не лишено приятности, поскольку целыми днями ты находишься в сельской местности и дышишь свежим воздухом, что весьма полезно для здоровья — в отличие от всяких городов, битком набитых ревнивыми мужьями, которым только дай повод дубиной помахать.

Беда была лишь в том, что никто из путников не принимал Казанунду всерьез. О нет, с каретами проблем не было, кареты останавливались, но почему-то путешествующие в них люди сразу начинали глупо шутить: «И это разбойник с большой дороги? Поискал бы ты себе дорогу поменьше! Вырасти сначала! Гы-гы-гы…» Стрела, всаженная в коленную чашечку, сразу отбивала охоту к дурацким шуткам, но это было немножко неприятно.

Он задумчиво дул на окоченевшие руки, когда его внимание привлек стук копыт. По дороге приближалась карета.

Казанунда уже было собирался покинуть свое скромное укрытие, как вдруг заметил второго грабителя, появившегося из леса, что тянулся вдоль противоположной стороны дороги.

Карета послушно остановилась. Конкурент объехал её, склонился к двери и начал было произносить традиционную речь (Казанунда находился слишком далеко, чтобы слышать его слова), но тут…

…Из окошка внезапно высунулась чья-то рука и стремительно утянула грабителя внутрь.

Некоторое время карета ходила ходуном, потом дверь распахнулась, и на дорогу вывалился грабитель.

Карета, скрипнув колесами, покатила дальше.

Немного выждав, Казанунда приблизился к телу. Пока хозяин отвязывал лестницу и спускался на землю, конь терпеливо ждал.

Казанунда сразу понял, что грабитель мертв. Живые люди, как правило, отличаются некоторым наличием крови в жилах.

Проехав ещё несколько миль, экипаж остановился на вершине перевала, с которого начинался длинный извилистый путь вниз, к Ланкру и равнинам.

Четыре фигуры вышли из кареты и приблизились к краю склона.

За их спинами в небе собирались облака, но здесь воздух был морозным и кристально чистым. На самом горизонте поблескивал в лунном свете Край Диска, а далеко внизу отчетливо виднелось прижавшееся к склонам гор маленькое королевство.

— Ворота в мир, — сказал граф Сорокула.

— Причём неохраняемые, — добавил его сын.

— Напротив. Обладающие крайне эффективной защитой, — сказал граф и улыбнулся. — Вернее, обладавшие… до сегодняшнего дня.

— Ведьмы встанут на нашу сторону, — заметила графиня.

— Во всяком случае, одна из них, — согласился граф. — Исключительно… занятная женщина. Из исключительно занятной семьи. Дядя рассказывал мне о её бабушке. Женщины из рода Ветровосков всегда стояли одной ногой в темном мире. Это у них в крови. Причём силу свою они черпают именно в отрицании этого непреложного факта. — Его зубы ярко сверкнули в темноте. — Но скоро, очень скоро она поймет, какая сторона хлеба намазана маслом.

— И с какой стороны позолочен пряник, — добавила графиня.

— О да. Отлично сказано. Это расплата за то, что она принадлежит к клану Ветровосков. Таковы все их женщины. Чем ближе к старости, тем отчетливее слышится им лязг печной заслонки.

— Однако, насколько мне известно, она крайне несговорчива, — заметил сын. — И хитра.

— А давайте её убьем! — воскликнула дочь графа.

— Лакки, малыш, нельзя убить всех.

— Почему?

— Потому. О нет, будет куда интереснее… использовать её. Окружающий мир она видит исключительно в черно-белых цветах. В эту ловушку попадают почти все, кто обладает силой. О да! И такой вот разум… очень легко направить в нужном направлении. Нужно лишь чуток подтолкнуть.

Послышался шум крыльев, и нечто двухцветное опустилось на плечо графа.

— И вот это… — задумчиво пробормотал граф, гладя сороку по крылу. Из внутреннего кармана камзола он достал белую картонку. Края карточки, освещенные лунным светом, ярко блеснули. — Кто бы мог предположить? Раньше ничего подобного не случалось. И это ещё раз доказывает, что грядет новый мировой порядок.

— Милый, дай-ка мне свой носовой платок, — перебила графиня. — Ты немножко испачкался.

Она промокнула подбородок графа и убрала заляпанный кровью платок обратно в мужнин карман.

— Вот, теперь все в порядке.

— Но другие ведьмы… — напомнил сын, поморщившись так, словно при одном упоминании ведьм во рту у него все сводило.

— Да, конечно. Надеюсь, мы с ними повстречаемся. Будет очень забавно.

И они вернулись в карету.

Сознание постепенно возвращалось. Покачнувшись, незадачливый грабитель наконец поднялся на ноги, которые как будто что-то держало. Впрочем, это неприятное чувство возникло лишь на мгновение. Он раздраженно потер шею и поискал взглядом коня, который обнаружился совсем неподалеку, у ближайшей скалы.

Однако, когда разбойник попытался взять коня под уздцы, рука прошла сквозь кожаные ремешки и лошадиную шею так, словно те были абсолютно бесплотны. Громко заржав, конь вскинулся на дыбы и умчался прочь бешеным галопом.

Не слишком-то удачная ночка выдалась, устало подумал разбойник. Сначала добыча ускользнула, не хватало ещё и коня лишиться… Но кем были эти люди? В карете что-то произошло — что-то весьма неприятное.

Разбойник принадлежал к тому типу людей, которые, получив трепку от более сильного соперника, тут же начинают искать жертву послабее, чтобы сполна на ней отыграться. «Ну, кому-то сегодня ночью очень не поздоровится, — поклялся про себя разбойник. — Кроме того, мне потребуется новый конь…»

И тут, словно бы откликнувшись на его мысли, ветер донес топот копыт. Достав из ножен клинок, разбойник шагнул на дорогу.

— Кошелек или жизнь!

Лошадь послушно остановилась в нескольких футах от него. Разбойник едва слышно присвистнул: похоже, госпожа Удача наконец повернулась к нему лицом. Лошадь была просто превосходной, поджарой, выносливой — настоящий скакун, а не какая-нибудь деревенская кляча. И какой красивый цвет шкуры… Лошадь как будто светилась в тусклом свете звезд, а упряжь её, судя по всему, была украшена серебром.

Всадник был с головы до ног укутан в плащ, что неудивительно — ночь выдалась холодной.

— Кошелек или жизнь! — ещё раз крикнул грабитель.

— ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ?

— Твой кошелек, — повторил грабитель, — или твоя жизнь. Дальше сам догадаешься или как?

— А, ДА, КОНЕЧНО. ПАРОЧКА МОНЕТ У МЕНЯ НАЙДЕТСЯ.

Две монетки, звякнув, покатились по покрытой инеем дороге. Разбойник было наклонился за кругляшками, но пальцы упорно проходили сквозь металл. Грабитель рассерженно выпрямился.

— Что ж, стало быть, твоя жизнь!

Всадник покачал головой.

— ЭТО УЖ НАВРЯД ЛИ. ИЗВИНИ.

Рука незнакомца скользнула к ножнам, и оттуда появилось нечто длинное. Разбойник сначала решил, что это копье, но потом от палки вдруг отделилось изогнутое лезвие, острая кромка которого отливала холодным синим светом.

— ДОЛЖЕН ЗАМЕТИТЬ, — промолвил всадник, — ТВОИ ЖИЗНЕННЫЕ СИЛЫ ДОСТОЙНЫ ВОСХИЩЕНИЯ. — Это был даже не голос, а скорее эхо. — ЧЕГО, К СОЖАЛЕНИЮ, НЕ СКАЖЕШЬ О ТВОЕМ РАЗУМЕ.

— Да кто ты вообще такой?

— Я — СМЕРТЬ, — сказал Смерть. — И ЯВИЛСЯ Я ВОВСЕ НЕ ЗА ТВОИМ КОШЕЛЬКОМ. ДАЛЬШЕ САМ ДОГАДАЕШЬСЯ ИЛИ КАК?

Какое-то существо из последних сил билось в забранное деревянной решеткой окошко птичьего питомника.

Ещё некоторое время доносились царапающие звуки, слабые удары клювом, но наконец все стихло.

Хищные птицы внимательно смотрели на окно.

А потом на улице что-то сделало «в-вуф». Лучи ярчайшего света скользнули по противоположной от окна стене, и деревянная решетка стала медленно обугливаться.

Нянюшка Ягг прекрасно понимала: официальная церемония случится в Главном зале, но настоящее веселье будет царить на улице, рядом с огромным костром. Там, в замке, подадут перепелиные яйца, это ихнее варенье из гусиной печенки и маленькие бутербродики, которые нужно засовывать в рот по четыре штуки зараз, чтобы хоть что-то распробовать. А снаружи выставят жареную картошку с топленым сливочным маслом в огромных чанах и зажарят на вертеле целого оленя. А потом специально приглашенный циркач, дабы развлечь собравшихся, будет запускать себе в штаны дурностаев. Подобные зрелища нянюшка Ягг ценила превыше всякой оперы.

И как ведьма она везде была желанной гостьей, о чем, кстати, никогда не мешает напомнить забывчивым вельможам… Таким образом, как следует поразмыслив, нянюшка решила остаться на улице и сытно поужинать олениной, тем более что, когда речь шла о бесплатном угощении, госпожа Ягг, подобно многим пожилым дамам, обладала практически бездонным желудком. Затем она проследует в королевский замок и заполнит оставшиеся в животе пустоты уже более изысканными блюдами. Кроме того, гостей в замке наверняка будут угощать этим дорогущим шипучим вином, которое нянюшка очень любила, — главное, чтоб кружки были побольше. Однако опять-таки, прежде чем переходить на всякие экзотические напитки, желудок следовало хорошенько заправить пивом…

Обернувшись, она увидела неподалеку косолапый силуэт Агнессы. Девушка неловко поправляла остроконечную шляпу, видимо, ещё стесняясь появляться в своем новом головном уборе на публике.

— Расслабься, девочка, — приближаясь, посоветовала нянюшка. — Отведай оленинки. Такая вкуснятина…

Агнесса с сомнением оглядела жарящееся мясо. «Витамины — ничто, калории — все» — таков был один из негласных девизов Ланкра.

— Как думаешь, тут где-нибудь есть салат? — поинтересовалась Агнесса.

— Надеюсь, что нет, — с довольным видом ответила нянюшка.

— А народу собралось немало, — заметила Агнесса.

— О да, пригласили всех до единого, никого не забыли, — кивнула нянюшка. — Маграт, хвала богам, позаботилась об этом.

Агнесса, вытянув шею, окинула взглядом толпу.

— Что-то матушки нигде нет.

— Наверное, в замке, раздает указания…

— Честно говоря, последнее время я её почти не вижу, — призналась Агнесса. — По-моему, она чем-то обеспокоена. Как-то странно ведет себя.

Нянюшка задумчиво прищурилась.

— Ты так считаешь? — спросила она, добавив в уме: «Похоже, девчушка, ты начинаешь кое в чем разбираться».

— Ну да. И ведет она себя так с тех самых пор, как мы узнали, ну, о рождении, — продолжала Агнесса, обводя пухлой ручкой буйство холестерина вокруг. — Она стала вся какая-то напряженная. Натянутая, будто струна.

Нянюшка Ягг набила табаком трубку и чиркнула спичкой о подошву башмака.

— А ты, что называется, подметчатая, — промолвила она, попыхивая трубкой. — Все подмечаешь, подмечаешь… Внимательная ты наша.

— Ага. А ещё я заметила, что ты, когда думаешь о чем-то неприятном, сразу хватаешься за свою трубку, — сказала Агнесса. — Это называется «перемещать свое внимание».

«А ты слишком много читаешь», — огрызнулась про себя нянюшка, скрываясь в клубах ароматного дыма. Впрочем, все ведьмы, жившие в том домике до Агнессы, были любительницами книжек. Они считали, будто в книжках отражается жизнь — но что вообще можно разглядеть за всеми этими словами?

— Согласна, последнее время матушка какая-то замкнутая, — кивнула нянюшка Ягг. — Однако лучше к ней не лезть. Сама разберется.

— Я подумала, быть может, она недовольна священнослужителем, который будет совершать обряд Наречения?

— О, с братом Пердоре не будет никаких проблем, — возразила нянюшка. — Быстро пробормочет что-то на тарабарском наречии, получит за труды шесть пенсов, нальется бренди под завязку и уберется на своем ослике восвояси.

— Что? Разве ты не слышала? — удивилась Агнесса. — Брат Пердоре сейчас лежит в Скунде. Свалился с осла и сломал себе запястье и обе ноги.

Нянюшка Ягг даже вытащила трубку изо рта.

— А почему я ничего не знаю?

— Понятия не имею. Мне только вчера рассказала об этом госпожа Ткач.

— Вот гнусная баба! Я же встречалась с ней сегодня на улице. Уж могла бы и со мной поделиться!

Нянюшка сунула трубку в рот так, словно протыкала языки всем сплетницам мира.

— И вообще, как он умудрился переломать себе ноги? Он же с осла падал!

— Брат Пердоре ехал по тропке вдоль Скундского провала. Но ему повезло, летел он всего футов шестьдесят.

— И правда повезло. Осел мог быть и повыше.

— Поэтому король отправил гонца в омнианскую миссию в Охулане с просьбой прислать нам священнослужителя.

— Король… что? — изумленно переспросила нянюшка.

На поле, рядом с городком, стоял неумело натянутый серый шатер. Поднявшийся ветер радостно хлопал холстиной и раскачивал торчавший рядом шест с плакатом.

Надпись на плакате гласила: «ATЛИЧНЫЕ НОВАСТИ! ОМ ЗДРАСТВУЕТ ТЕБЯ!»

На самом деле на ознакомительное богослужение, объявленное всемогучим отцом Овсом, никто не явился, но поскольку о службе уже объявили во всеуслышание, пути назад не было. В положенное время всемогучий отец вышел в чистое поле, пропел несколько жизнерадостных гимнов под собственный аккомпанемент на переносной фисгармонии и вознес пару молитв во славу ветра и небес.

А в данный момент довольно-таки преподобный Овес критически рассматривал себя в зеркале. Честно говоря, к зеркалам он испытывал двойственные чувства. Зеркала привели к расколу омнианской церкви и возникновению многочисленных сект: сторонники одних заявляли, что зеркала поощряют суетность, а следовательно, порочны; другая сторона, наоборот, считала зеркала священными, поскольку те отражают праведность Ома. Сам Овес так и не вынес для себя окончательного суждения, поскольку по природе своей являлся человеком, привыкшим рассматривать любой возникший вопрос с обеих сторон. Кроме того, эти святотатственные зеркала помогали справляться с неимоверно сложной задачей — правильно застегивать священнослужительский воротничок.

Воротничок все ещё выглядел новым. Проводивший пасторские занятия зело преподобный Мекль советовал воспринимать касавшиеся крахмала правила исключительно как рекомендации, но Овес, внимательно относящийся ко всем мелочам, так крахмалил свои воротнички, что ими можно было бриться.

Он аккуратно повесил на грудь ярко блеснувший медальончик с изображением священной черепахи и взял в руки «Книгу Ома», которую получил на выпускной церемонии. Некоторые семинаристы прилежно шуршали страницами «Книги» по несколько часов в день, дабы доказать свое рвение, но Овес никогда не прибегал к подобным методам. Кроме того, он знал священное писание практически наизусть.

Исподволь чувствуя за собой некоторую вину (в семинарии предупреждали о недопустимости использовать священное писание для предсказания судьбы), довольно-таки преподобный Овес отвернулся в сторону и наобум открыл книгу.

Потом повернул голову обратно и быстро прочел первый попавшийся на глаза абзац.

Отрывок относился к середине Второго Письма Бруты Омнианам, в котором Брута слегка журил их за то, что они не ответили на Первое Письмо.

«…Тишина — вот есмъ ответ, ставит каковой исчо три вопроса. Исчите и обрясчете, однаково прежде должны вы знать, што искать надобно…»

Понятно. Овес захлопнул книгу.

Что за страна! Что за дыра! После богослужения он немного прогулялся, и у него создалось впечатление, что любая тропка или дорога ведет либо к утесу, либо к глубокой пропасти. Никогда прежде ему не приходилось бывать в столь вертикальной стране. Какие-то твари зловеще шуршали в кустах, а ещё он заляпал грязью башмаки. Что же касалось людей, с которыми ему удалось повстречаться… они были простыми невежественными селянами, солью земли, но почему-то они опасливо наблюдали за ним издали, словно с ним вот-вот должно было что-то случиться и они не хотели оказаться рядом, когда это произойдет.

Тем не менее, размышлял Овес, в Письме Бруты Симонитам недвусмысленно говорится: хочешь увидеть свет — помести его источник в темное место. И он, Овес, находился сейчас как раз в таком темном месте.

Он быстро произнес молитву, вышел из шатра и скрылся в грязной, продуваемой всеми ветрами ночи.

Озаряемая светом полумесяца, матушка летела над раскачивающимися макушками деревьев.

К половинчатой луне она всегда испытывала некоторое недоверие. Полная луна способна лишь убывать, молодая луна, наоборот, — только прибывать, но полумесяц, опасно балансирующий на грани света и тьмы… от полумесяца можно ждать чего угодно.

Однако ведьмы привыкли жить на грани. Матушка чувствовала покалывание в руках, и холодный воздух был тут совсем ни при чем. Где-то возникла эта самая грань. Что-то назревало.

На другом краю неба разливалось центральное сияние, столь яркое, что на его фоне полумесяц выглядел жалкой загогулиной. Похожие на языки пламени зеленые и золотистые вспышки плясали над горами, высящимися в самом центре мира. Очень необычное зрелище для этого времени года — и наверняка оно что-то предвещает.

Деревушка по имени Ломоть робко жалась к скалам на самом краю широкой расщелины, которая так и не доросла до чести называться долиной. Матушка уже заходила на посадку, когда тусклый свет полумесяца выхватил из темноты сада бледное лицо поджидавшего её человека.

— Вечер добрый, господин Плющ, — поздоровалась матушка, спрыгивая с помела. — Она наверху?

— В сарае, — вяло произнес Плющ. — Корова её лягнула… Сильно.

Лицо матушки осталось бесстрастным.

— Ну, посмотрим, что можно сделать, — сказала она.

Одного взгляда на госпожу Господиеси было достаточно, чтобы понять: сделать можно было немногое. Эта женщина не принадлежала к числу ведьм, но, прожив всю жизнь в далекой деревушке, изрядно поднаторела в практическом акушерстве, помогая рожать коровам, лошадям, козам и людям.

— Скверно дело, — шепнула она матушке, разглядывавшей стонавшую на соломе женщину. — Видать, потеряем обеих… ну, или одного.

В этой её фразе содержался едва заметный, практически неслышный вопрос. Матушка сосредоточилась.

— Это — мальчик, — констатировала она.

Госпожа Господиеси не стала уточнять, каким образом матушка это узнала, но по изменившемуся выражению её лица можно было ясно догадаться: бремя вероятной утраты стало ещё более непосильным.

— Пойду-ка предупрежу Джона Плюща, — сказала повитуха.

Однако она и шагу сделать не успела. Железная рука матушки сомкнулась на её запястье.

— Он тут ни при чем.

— Но ведь он…

— Он тут ни при чем.

Госпожа Господиеси заглянула в голубые матушкины глаза и осознала две вещи. Во-первых, господин Плющ действительно тут ни при чем, а во-вторых, то, что вот-вот произойдет в амбаре, не касается ни одной живой души на свете.

— Кажется, я их припоминаю, — пробормотала матушка, отпуская её руку и закатывая рукава. — Приятная парочка. Он хороший муж. Во всех отношениях.

Повернувшись к стоящей на кормушке миске, она плеснула туда из кувшина теплой воды. Госпожа Господиеси кивнула.

— И поля на этих склонах не дар божий. В одиночку, поди, с ними труднехонько справляться, — продолжала матушка, опуская в миску руки.

Госпожа Господиеси снова кивнула. Лицо у неё скорбно вытянулось.

— Думаю, госпожа Господиеси, лучше будет, если ты уведешь его в дом и нальешь ему чашечку чая, — приказала матушка. — Можешь передать, я сделаю все, что в моих силах.

И опять повитуха кивнула — на сей раз с благодарностью.

Когда она ушла, матушка положила ладонь на влажный лоб госпожи Плющ.

— Ну, Флоренс Плющ, — промолвила она, — посмотрим, что можно сделать. Но сначала… избавим тебя от боли.

Чуть повернув голову, она увидела полумесяц за не застекленным окном. Между светом и тьмой… Что поделать, иногда ты там, где ты есть, и выбора у тебя нет.

— БЕЗУСЛОВНО.

Матушка даже не обернулась.

— Так я и думала, что ждать тебя не придется, — сказала она, опускаясь на колени в солому.

— Я НИКОГДА НЕ ЗАСТАВЛЯЮ СЕБЯ ЖДАТЬ, — откликнулся Смерть.

— Ты знаешь, за кем пришел?

— ВЫБИРАЮ НЕ Я. НА САМОЙ ГРАНИ ВСЕГДА НАЛИЧЕСТВУЕТ НЕКОТОРАЯ НЕОПРЕДЕЛЕННОСТЬ.

Матушка почувствовала, как в голове возникли слова, похожие на тающие кубики льда. Стало быть, на самой-самой грани есть место… выбору.

— Рана слишком серьезная, — произнесла она наконец. — Слишком.

Через несколько минут она почувствовала, как мимо проскользнула жизнь. Смерть тактично удалился, не сказав больше ни слова.

Когда госпожа Господиеси дрожащей рукой постучалась в дверь и вошла, то обнаружила матушку в коровьем стойле. Заслышав шаги, матушка Ветровоск выпрямилась — в руке она сжимала большой шип.

— Вот, торчал у неё в ноге, — промолвила матушка. — Неудивительно, что она взбесилась. Попытайся убедить его не забивать корову. Она им ещё пригодится.

Госпожа Господиеси бросила взгляд на завернутое в одеяло маленькое тельце, лежавшее чуть в сторонке. Госпожа Плющ мирно спала.

— Я сама ему сообщу, — продолжала матушка, стряхивая с подола солому. — Что же касается неё… Ну, она молода, здорова, в общем, ты справишься. Приглядывай за ней, а через пару дней либо я загляну, либо нянюшка Ягг. Кстати, в замке вот-вот понадобится кормилица, предложи ей. Так будет лучше для всех.

Ни один из жителей Ломтя не посмел бы возражать матушке Ветровоск, и тем не менее по лицу повитухи скользнула тень неодобрения. Матушка, конечно, это заметила.

— Ты по-прежнему считаешь, что я должна была посоветоваться с господином Плющом? — спросила она.

— Я бы именно так и поступила… — пробормотала повитуха.

— Он тебе не нравится? Ты считаешь его плохим человеком? — поинтересовалась матушка, поправляя шляпные булавки.

— Да что ты!

— Вот и мне он ничем не насолил, чтобы я делала ему ещё больнее.

Агнесса вприпрыжку поспешала за нянюшкой Ягг. Доведенная до белого каления нянюшка могла двигаться с такой скоростью, словно где-то внутри её начинали работать поршни.

— Но, нянюшка, к нам, в Овцепики, частенько заглядывают всякие жрецы! Самые разные!

— Омнианам тут не место! — отрезала нянюшка. — В прошлом году они тут появлялись! Парочка даже посмела постучаться в мою дверь!

— Но дверь именно для этого и предна…

— А ещё они подсунули под неё листовку! С надписью «Раскайся!», — продолжала нянюшка. — Раскаяться? Мне? П-фу! В мои-то годочки уже поздно начинать каяться. Этак ни минутки свободной не останется. Кроме того, — добавила она, — я почти ни о чем не жалею.

— Ты сейчас слишком раздражена. Наверное…

— Они жгут людей заживо! — рявкнула нянюшка.

— Да, такое случалось, но я читала, что это все в прошлом, — возразила задыхающаяся Агнесса. — Это было очень давно! А те жрецы, что я видела в Анк-Морпорке, только раздавали листовки, молились в большом шатре и распевали довольно-таки заунывные песенки…

— Ха! Сколько леопарда ни крась, все равно в лес смотрит!

Они пробежали по длинному коридору и вылетели из-за ширмы в кишащий людьми Главный зал.

— Всяких важных шишек по самые колени, — вытянув шею, пробормотала нянюшка. — Ага, вот и наш Шончик…

Единственный солдат регулярной армии Ланкра стеснительно прятался за колонной. На голове у него красовался парадный парик на несколько размеров больше положенного.

В королевстве практически отсутствовала исполнительная ветвь власти, а поэтому большую часть должностей занимал младший сын нянюшки Ягг. Несмотря на отчаянные попытки достаточно прогрессивного, но слегка нервного короля Веренса навязать жителям Ланкра демократию, правительства в королевстве, как это ни прискорбно, так и не организовалось. Впрочем, некоторые функции — самые насущные — выполнял Шон. Он, к примеру, чистил уборные в замке, доставлял скудную почту, охранял крепостные стены, руководил королевским монетным двором, сводил бюджет с бюджетом, а в свободное время помогал садовнику.

Он же периодически брал границу под замок (по мнению короля Веренса, раскрашенные в желто-черную полоску столбики придавали стране весьма и весьма профессиональный вид) и штамповал паспорта, ну, или любой другой клочок бумаги, протянутый гостем, — например, старый конверт. Печать Шон старательно вырезал из половинки картофелины.

Да и вообще, к исполнению своих обязанностей Шон относился исключительно серьезно. Он дворцевал, когда дворецкий Прыжкинс по каким-то причинам не выходил на работу, или лакировал, когда требовались дополнительные лакеи.

— Добрый вечер, наш Шончик, — поздоровалась нянюшка Ягг. — Вижу, ты опять напялил на голову эту свою дохлую овцу.

— Ну, ма-ам… — протянул Шон, отчаянно пытаясь поправить парик.

— А где тот священнослужитель, что будет производить обряд Наречения? — спросила нянюшка.

— Кто, мам? А, мам, не знаю. Полчаса назад я закончил выкрикивать всякие имена и принялся разносить кусочки сыра на палочках^[572]. Ой, мам, ты слишком много берешь!

Одним небрежным движением нянюшка Ягг загребла сразу четыре палочки, в момент проглотила нанизанные на них квадратики и окинула оценивающим взглядом толпу.

— Придется серьезно поговорить с юным Веренсом, — сказала она.

— Нянюшка, он же король, — напомнила Агнесса.

— Это ещё не повод корчить из себя коронованную особу.

— А по-моему, именно что повод.

— Хватит дерзить. Лучше найди этого омнианина и не спускай с него глаз.

— И как я его найду? — раздраженно осведомилась Агнесса. — По столбу дыма?

— Они всегда одеваются в черное, — твердо заявила нянюшка. — Ха! Как это типично!

— Правда? Мы тоже.

— Разумеется! Но наш… наш… — нянюшка гордо стукнула себя по груди, вызвав в той области некоторое волнение, — наш черный цвет, он правильный, понятно? Ступай и постарайся не привлекать к себе внимания, — добавила она так, словно на голове Агнессы не было двухфутовой остроконечной шляпы.

Затем нянюшка снова окинула взглядом толпу и толкнула в бок сына.

— Слушай, Шончик, а матушке Эсме Ветровоск ты ведь доставил приглашение, а?

— Конечно доставил, мам, — ответил Шон, разом побледневший от ужаса.

— Подсунул под дверь?

— Нет, мам. В прошлом году она мне такую головомойку устроила, когда нашла открытку всю в слизняках. Поэтому я вставил приглашение в дверную петлю. Я проверил, мам, выпасть оно не могло.

— Молодец, — похвалила сына нянюшка.

Почтовые ящики в Ланкре как-то не прижились. Почта, в отличие от пронизывающего ветра, приходила сюда не часто, а всякая лишняя щель в двери — это лишний сквозняк. Поэтому письма оставляли на крыльце, придавив булыжником, вставляли в цветочные горшки или подсовывали под дверь.

Да и вообще, письма ланкрцы не жаловали ^[573]. Ланкр был довольно-таки враждебным государством, то есть все ланкрцы постоянно враждовали друг с другом. Некоторые распри длились уже много поколений и даже приобрели антикварную ценность. В Ланкре считалось, что застарелая кровная вражда приравнивается к доброму выдержанному вину. Её следует бережно хранить и передавать детям по наследству.

Никто никому ничего не писал. Нужно что-то сказать? Говори в лицо. Таким образом котел распри всегда поддерживается в бурлящем состоянии.

Чувствуя себя полной дурой, Агнесса пробиралась сквозь толпу. Честно говоря, в последнее время она частенько чувствовала себя дурой. Теперь-то она понимала, почему Маграт Чесногк всегда носила глупые платья в цветочек и никогда не надевала остроконечную шляпу. Стоит только надеть такую шляпу и облачиться в черное (а в Агнессином случае черной материи потребовалось немало), и отношение к тебе мгновенно меняется. Ты сразу становишься Ведьмой. В этом, конечно, есть свои преимущества, но к недостаткам можно отнести тот факт, что люди, попав в беду, сразу бегут к тебе, ни секунды не сомневаясь, что ты им поможешь.

Зато Агнессу теперь уважали — даже те люди, которые помнили её по прошлой жизни, когда ей ещё не разрешалось носить шляпу. К примеру, ей уступали дорогу… впрочем, и раньше, если Агнесса куда-то спешила, прохожие старались побыстрее убраться с её пути.

— Вечер добрый, госпожа…

Она повернулась и увидела облаченного в парадный мундир Ходжесааргха.

В такие моменты крайне важно сдержать улыбку, поэтому лицо Агнессы осталось непроницаемым, хотя она с трудом справлялась с рвущимся наружу истерическим хохотом Пердиты.

Она иногда встречалась с Ходжесааргхом в лесу или на болотах. Как правило, королевский сокольничий был занят тем, что пытался отбиться от своих подопечных. У каждой птицы была собственная любимая пытка Ходжесааргха. К примеру, Король Генри любил поднять его в воздух, а потом отпустить — очевидно, принимая сокольничего за гигантскую черепаху.

И не то чтобы Ходжесааргх был настолько плох в своем деле. Наоборот, некоторые ланкрцы, державшие дома хищных птиц, считали его одним из лучших дрессировщиков в горах — возможно, потому, что нужного результата Ходжесааргх добивался всегда. И результат этот был настолько хорош, что ни одна пернатая машина убийств, выдрессированная Ходжесааргхом, не в силах была противиться позыву попробовать своего учителя на вкус.

Разумеется, он этого не заслуживал. Как не заслуживал такого вот парадного мундира. Обычно, когда рядом не было Короля Генри, Ходжесааргх был одет в рабочую кожаную форму и пару-тройку пластырей, но сейчас на нем красовался мундир, придуманный несколько веков назад человеком, который весьма лирически относился к сельской местности и которому ни разу не доводилось продираться сквозь заросли в попытке спастись от настигающего гиросокола. В мундире преобладали красные и золотые тона, и подобное одеяние смотрелось бы куда лучше на человеке парой футов выше и с ногами, более подходящими для красных чулок. Шляпа… о ней вообще лучше было промолчать. Правда, если бы вас все-таки вынудили что-нибудь сказать, вы бы описали её как нечто огромное и красное, с обвисшими полями. Да ещё и с пером.

— Госпожа Нитт? — произнес Ходжесааргх.

— Прошу прощения… Засмотрелась на твою шляпу.

— Хороша, верно? — добродушно откликнулся Ходжесааргх. — А это Вильям. Она канюк, хотя считает себя курицей. Летать она не умеет, и сейчас я учу её охотиться.

Агнесса крутила головой в поисках каких-либо признаков религиозной деятельности, но это несуразное взъерошенное существо, сидевшее на запястье Ходжесааргха, не могло не привлечь её внимания.

— Охотиться? И как же? — переспросила она.

— Она залезает в норы и затаптывает кроликов до смерти. Кстати, мне почти удалось отучить её кудахтать. Верно, Вильям?

— Вильям? — переспросила Агнесса. — Ах да…

Она вспомнила, что для сокольничих все хищные птицы — женского рода.

— Кстати, ты тут, случаем, омниан не встречал? — поинтересовалась она.

— А к какому виду птиц они относятся? — смущенно спросил сокольничий.

Когда речь шла не о хищных птицах, Ходжесааргх чувствовал себя немного неловко, подобно человеку с очень большим словарем, в котором отсутствует именной указатель.

— О… Ладно, ничего, забудь. — Агнесса снова посмотрела на Вильяма. — Но как? То есть как так произошло, что он… она возомнила себя курицей?

— Обычное дело, — махнул рукой Ходжесааргх. — Томас Безрод из Дурного Зада нашел яйцо, ну и подложил его под курицу-наседку. А птенца вовремя не забрал. Поэтому Вильям решила, что раз её мама — курица, значит, и она курица.

— Ну, это…

— Такое частенько случается, госпожа. Вот лично я, когда выращиваю их из яиц, поступаю совсем иначе. У меня есть специальная перчатка…

— Все это крайне интересно, но я вынуждена тебя оставить, — быстро произнесла Агнесса.

— Конечно, госпожа.

Спустя несколько минут бесцельных блужданий по залу Агнесса наконец обнаружила того, кого искала.

Было в этом человеке что-то легко узнаваемое. Словно он сам был ведьмой. И дело было вовсе не в черной рясе, из-под которой торчали ноги в серых носках и сандалиях, и не в шляпе с крошечной тульей и полями настолько широкими, что на них можно было подавать обед. Просто, куда бы священнослужитель ни направлялся, его, как и ведьм, сопровождало пустое пространство. Люди стараются не подходить к ведьмам слишком близко.

Она никак не могла разглядеть его лица. Омнианин повернулся и направился к буфету.

— Госпожа Нитт, прошу прощения…

Рядом с ней обнаружился Шон. Он старался двигаться как можно осторожнее, потому что при любом резком движении парик сразу начинал вращаться.

— Да, Шон?

— Королева желает поговорить с тобой, госпожа.

— Со мной?

— Да, госпожа. Сейчас её величество находится в Кошмарно-Зеленой гостиной.

С этими словами Шон осторожно развернулся, намереваясь уходить. Парик остался смотреть в ту же сторону, что и прежде.

Некоторое время Агнесса стояла в раздумьях. Только что она получила приказ королевы — пусть даже исходящий от Маграт Чесногк, — который, надо полагать, отменял любые распоряжения нянюшки. Кроме того, омнианин был обнаружен — он спокойно себе закусывал и никого жечь не собирался, во всяком случае пока. Значит, следовало поспешить к королеве.

За спиной угрюмо понурившегося Игоря распахнулась маленькая дверца.

— А сейчас почему мы остановились?

— Тролл на дорога, герр мафтер.

— Что?

Игорь закатил глаза.

— Тролл на дорога, — повторил он.

Дверца с треском захлопнулась. Из кареты донесся шепот, и дверца снова распахнулась.

— Ты хотел сказать «тролль»?

— Да, герр мафтер.

— Так переедь его!

Тролль приближался, держа над головой горящий факел. Кто-то где-то, очевидно, решил: «А вот было бы здорово одеть этого тролля в форму», но только потом понял, что в арсенале можно найти лишь одну часть формы, подходящую по размеру, а именно — шлем. И то держаться он будет, только если привязать его к тролльей голове шнурком.

— Фтарый граф никогда бы не приказайт мне переезжат тролл, — пробормотал Игорь, правда, недостаточно тихо. — Но граф ведь бывайт благородных кровей.

— Что ты там бормочешь? — раздался визгливый женский голос.

Тролль подошел к карете и почтительно стукнул по шлему костяшками пальцев.

— Добрый вечерок, — сказал он. — Очень неудобная ситуевина… Но ты знаешь, что такое кол?

— Кол? — мгновенно насторожился Игорь.

— Ну, длинная деревянная штуковина…

— Да? И что?

— Ага. А теперь представь себе, что эта дорога перегорожена таким вот колом с желтыми и черными полосками. Только его тутова нет, потому как у нас только один кол, и сейчас он перегораживает дорогу к Медной горе…

Дверца распахнулась.

— Ну, что ты застрял? Переедь его и гони дальше!

— Я, конечно, могу сбегать и принести его, — предложил тролль, переминаясь с одной лапищи на другую. — Только раньше следующего утра не обернусь, понимашь? Но ты можешь притвориться, будто он тутова, а я могу притвориться, будто поднимаю его. И все будет полный порядок.

— Ладно, — кивнул Игорь, не обращая внимания на недовольное ворчание за спиной.

Старый граф вежливо относился к троллям, пусть даже об их шеи можно было все зубы обломать. Вот что значит истинный вампир, высший класс.

— Но сначалова я должен штой-нибудь пропечатать, — сказал тролль, показывая половину картофелины и пропитанную краской тряпку.

— Зачем?

— Это будет значить, что вы мимо меня проехали.

— Понятно, но мы и так ехайт мимо тебя, — заметил Игорь. — Все фтанут это знать, потому что мы по-нафтоящему проезжайт.

— Да, но если я вас пропечатаю, это будет значить, что вы проехали официально, — не сдавался тролль.

— А что будейт, если я профто езжайт дальше? — спросил Игорь.

— Э-э… Тогда я не подниму тебе кол, — сказал тролль.

Поставленные в тупик этой метафизической головоломкой, оба посмотрели туда, где виртуальный кол перегораживал дорогу.

В другой ситуации Игорь не стал бы терять времени даром, но семейка начинала действовать ему на нервы, и он отреагировал на это обычным для обиженного слуги способом, то есть вдруг стал тупым. Обернувшись, он обратился через дверцу к пассажирам кареты:

— Пункт перефекать границу, герр мафтер. Нам должны что-нибудь штамповайт.

Из кареты снова донесся возбужденный шепот, потом через дверное окошко просунулся белый конверт с золотой окантовкой. Игорь передал конверт троллю.

— И не жаль марать-то? — поинтересовался тролль и неумело шлепнул на конверт печать.

— И что это такойт? — резко спросил Игорь.

— He понял?

— Этот… глюпый знак!

— Ну, картофелина попалась маленькая, а печать надо было сделать, да только я понятия не имел, как выглядит ента самая печать, но, по-моему, уточка получилась очень похоже, — сообщил тролль и радостно добавил: — Сам вырезал. Ну… ты готов? Потому что я поднимаю кол. Вот он поднимается, поднимается… Смотри, смотри, как торчит. Енто значит, вы можете ехать.

Стронувшись с места, карета прокатилась чуть-чуть, но перед самым мостом снова остановилась.

Тролль, твердо знающий, что долг его выполнен, нерешительно направился к экипажу. И когда подошел поближе, услышал совершенно непонятный, на его взгляд, разговор. Впрочем, с точки зрения Большого Биф-Джима, таковыми были все разговоры, если в них употреблялись слишком длинные слова.

— Итак, все вы, слушайте внимательно…

— Ну, пап, сколько можно твердить об одном и том же?..

— Истина не кол, чем глубже вобьешь, тем легче жить. Там, внизу, — река Ланкр. Проточная вода. И сейчас мы пересечем этот поток. Хочу напомнить, ваши предки, которые частенько переезжали с места на место и преодолевали весьма значительные расстояния, — так вот, все они твердо верили в собственную неспособность пересекать проточную воду. Есть необходимость объяснять наличествующее тут противоречие?

— Нет, папа.

— Отлично. Культурные условности — чистая смерть для нас, поэтому лишняя предосторожность не повредит. Игорь, трогай.

Тролль долго смотрел вслед удаляющемуся экипажу. Словно бы волна холода перекатилась за каретой через мост.

Матушка Ветровоск снова парила в воздухе, наслаждаясь его свежестью и прозрачностью. Она летела высоко над деревьями, и, к счастью для всех, лица её сейчас никто не видел.

Внизу мелькали отдельные домишки; кое-где горел свет, но большая часть окон была погружена в темноту. Все давным-давно отбыли на пиршество во дворец.

Под каждой крышей скрывается своя история, подумала матушка. Об историях она знала все. Но там, под крышами, в маленьких комнатках, развивались истории совсем другого сорта, незначительные и тайные, которые нигде никогда не будут рассказаны.

В них поветствовалось о временах, когда медицина бессильна, а головология бесполезна, когда разум — это шквал боли в человеческом теле, которое стало врагом самому себе. О временах, когда люди попадают в плен собственной плоти и когда нет другого выхода, кроме как отпустить их. И даже не нужно прибегать к помощи той же подушки или как бы случайно путать лекарства. Нет необходимости выталкивать их из мира, нужно просто сделать так, чтобы мир перестал их удерживать. Протяни руку и… укажи путь.

И никакие слова тут не требуются. Порой на лицах родственников видишь просьбу, которая никогда не будет выражена вслух, а иногда люди говорят: «Ему можно хоть чем-то помочь?», и эта фраза является своего рода кодовой. Но если спросить напрямую, на лицах сразу возникает потрясенное выражение: мол, как такое возможно подумать, мы же совсем не то имели в виду, хотели, типа, подушечку под спину подложить.

Любая повитуха, которую хоть однажды вызывали в далекий домик в кровавую ночь, знавала все эти маленькие тайны…

Которые никогда нигде не будут поведаны…

Матушка всю жизнь была ведьмой, а ведьме частенько приходится принимать решения. Ведьмы живут на грани. Ты принимаешь решения, чтобы их не пришлось принимать другим, чтобы те, другие, могли притвориться: а и не было нужды принимать решения, не было никаких маленьких тайн, все просто случилось. А ты никому не рассказываешь о том, что знаешь, и ничего не требуешь взамен.

Наконец матушка увидела ярко освещенный замок. У костра виднелись маленькие людские фигурки.

Но вдруг нечто иное привлекло её внимание, потому что сейчас матушка готова была смотреть куда угодно, только не на замок, и настроение мгновенно изменилось. Туман переливался через горы, заполняя далекие, озаренные лунным светом долины. И одна тонкая струйка тянулась прямиком к замку, медленно, очень медленно стекая в Ланкрский провал.

Разумеется, весной, когда меняется погода, туман не такое уж редкое явление, но эта струйка ползла со стороны Убервальда.

Дверь в покои Маграт открыла служанка Милли Хлода. Присев перед Агнессой, вернее, перед её шляпой, в почтительном реверансе, Милли торопливо выскочила из комнаты, оставив молодую ведьму наедине со стоявшей у туалетного столика королевой.

В правилах протокола Агнесса не больно-то ориентировалась, но на всякий случай попыталась исполнить нечто вроде республиканского реверанса, что вызывало изрядное волнение в телесных регионах.

Королева ланкрская Маграт, громко высморкавшись, запихнула носовой платок в рукав халата.

— А, Агнесса, привет, — кивнула она. — Ты присаживайся, присаживайся. И перестань подпрыгивать. Милли тоже вот так прыгает, а меня от этого укачивает. И вообще, королевских особ ведьмы должны приветствовать поклоном.

— Э… — произнесла Агнесса и бросила взгляд на стоявшую в углу колыбель, украшенную непозволительным количеством кисточек и кружевных оборочек.

— Она спит, — успокоила её Маграт. — А, колыбель? Веренс заказал её из самого Анк-Морпорка. Я сказала, меня вполне устраивает старая, но он такой… современный, понимаешь? Да сядь ты наконец!

— Вы вызвали меня, ваше вели… — нерешительно произнесла Агнесса.

Вечер обещал быть сложным. Кроме того, она никак не могла определиться в своих чувствах к Маграт. В домике, где сейчас жила Агнесса, до сих пор бродило эхо Маграт — старый браслет под кроватью, небрежные пометки в каких-то древних блокнотах, вазы с давно увядшими цветами… Если судить по завалившимся за комод вещам, то о человеке можно составить весьма странное представление.

— Просто хотела поболтать с тобой, — сказала Маграт. — Все так… Понимаешь, на самом деле я довольна жизнью, однако… Милли очень милая девушка, но она во всем соглашается со мной, а нянюшка и матушка относятся ко мне так, словно я, гм, ну, не совсем королева… Не то чтобы я настаивала, нельзя ж все время относиться ко мне как к королеве, но вообще-то хотелось бы, чтобы они осознавали: я — королева, пусть даже им не обязательно так ко мне относиться… Если ты понимаешь, что я имею в виду.

— Наверное, понимаю, — осторожно откликнулась Агнесса.

Пытаясь объяснить необъяснимое, Маграт взмахнула руками. Из рукавов во все стороны полетели использованные носовые платки.

— То есть… У меня начинает кружиться голова, когда люди постоянно подпрыгивают, поэтому я хочу, чтобы они думали: «О, это Маграт, она теперь королева, но я буду относиться к ней как к нормальному человеку…»

— Ну, или чуточку почтительнее, потому что она все-таки королева, — добавила Агнесса.

— Гм… да, возможно. На самом деле нянюшка не так уж плоха, по крайней мере она ко всем относится одинаково, но когда на меня смотрит матушка, сразу понятно, что она думает: «Ага, вот и Маграт. А ну-ка, Маграт, завари-ка чайку». Клянусь, когда-нибудь я не выдержу и нагрублю ей. Они как будто считают, что это всего лишь очередное моё увлечение. Вроде как хобби!

— Прекрасно тебя понимаю.

— Словно бы я вот-вот все брошу и снова стану ведьмой. Конечно, вслух они об этом не говорят, но наверняка именно так и считают. Они просто не понимают, что может быть другая жизнь.

— Ага.

— Как там мой старый домик?

— Мышей много.

— Знаю. Я всегда их подкармливала. Только матушке не говори. Кстати, она здесь?

— Пока не видела, — ответила Агнесса.

— Понятно. Ждёт подходящего момента. Хотя признаюсь честно: мы с матушкой во всяких передрягах бывали, но на этом я её так и не поймала. На том, чтобы она действительно выбирала момент. Ты или я просто болтались бы по залу или где-нибудь неподалеку, выжидая подходящее время, а она просто возьмет и войдет. И, как потом выяснится, в самый ответственный момент.

— Это время должно подходить к тебе, а не ты ко времени, — процитировала Агнесса. — Любимая матушкина присказка.

— Вот именно, — кивнула Маграт.

— Вот именно, — кивнула Агнесса.

— Стало быть, ты её не видела? Но мы же ей первой открытку послали! — Маграт наклонилась чуть ближе. — Веренс приказал нанести на картонку побольше позолоты. Удивлюсь, если она не зазвенела, когда матушка бросила её на стол. Кстати, ты хорошо завариваешь чай?

— Они постоянно жалуются.

— Даже не сомневалась. Нянюшке — три кусочка сахара, верно?

— И чай все время я покупаю. Они ни разу не скинулись, — ответила Агнесса и принюхалась: в воздухе витал едва заметный запах плесени.

— Ну, что тут скажешь… С печеньем тоже не стоит возиться, — заметила Маграт. — Я столько времени у печки проторчала, выпекала всякие полумесяцы и так далее. Проще покупать готовое в лавке.

Она тоже принюхалась.

— Это не ребенок, — решительно заявила Маграт. — Наверное, Шон Ягг был так занят подготовкой к празднику, что не чистил уборные уже недели две как. Поэтому, когда ветер задует, из Звонницы сразу тянет. Я пыталась развешивать ароматные травы, но они как будто растворяются.

Маграт выглядела несколько неуверенной, словно её беспокоила куда более серьезная проблема, нежели плохие санитарные условия в замке.

— Э-э… Но она ведь должна была получить приглашение, верно?

— Шон уверяет, что доставил его, — пожала плечами Агнесса. — А она, скорее всего, сказала… — Голос её вдруг изменился, стал четким и резким. — «Только этого не хватало, в моем-то возрасте. Никогда я вперед не выставлялась, и никто не может меня в этом упрекнуть».

Маграт даже открыла рот от удивления.

— Так похоже, аж мурашки по коже.

— Один из немногих моих талантов, — откликнулась Агнесса уже нормальным голосом. — Роскошные волосы, чудесный характер, отличный слух.

«И две головы в одной», — добавила Пердита.

— Она обязательно появится, — продолжила Агнесса, пытаясь не обращать внимания на свое внутреннее я.

— Но уже половина одиннадцатого… Ничего себе, а мне ещё нужно одеться. Ты поможешь?

Она поспешила в гардеробную, а Агнесса поплелась следом.

— Я даже приписала внизу, что прошу её стать крестной, — сообщила Маграт, садясь перед зеркалом и копаясь среди бесчисленных баночек с гримом. — Она ведь всегда хотела стать крестной, только никому не говорила.

— Тот ещё подарочек новорожденному, — не подумав, ляпнула Агнесса.

Окутанная облаком пудры рука Маграт замерла на полпути к лицу, и в зеркале на мгновение отразились глаза, в которых застыл ужас. Но буквально сразу челюсть Маграт напряглась, и выражение лица королевы стало таким, каким иногда бывало у матушки.

— Будь у меня выбор, чего пожелать ребенку: здоровья, счастья и богатства или того, чтобы рядом с ним всегда была матушка Ветровоск, я бы не колебалась ни секунды, — сказала Маграт. — Ты же видела её в действии.

— Пару раз, — призналась Агнесса.

— Её никто не сможет победить, — продолжала Маграт. — А уж если её загнать в угол… В общем, она умеет… ну, как будто переместить часть себя в безопасное место. Словно передает себя кому-то другому, чтобы спрятаться на время. Ты же наверняка знаешь про эти её Заимствования?

Агнесса кивнула. Нянюшка, разумеется, предупреждала её, но все равно неприятно это как-то — зайти в домик матушки и наткнуться там на Эсме Ветровоск, вытянувшуюся на полу, будто палка, и с табличкой «Я НИ УМИРЛА» в посиневших руках. Хотя это всего-навсего означало, что сейчас матушка пребывает где-то ещё и смотрит на жизнь глазами барсука или, допустим, голубя, путешествуя в чужом разуме в качестве тайком подсевшего пассажира^[574].

На практике же это означало, что в Ланкре жестокость к животным, которая считается одной из отличительных черт всякой сельской идиллии, практиковалась куда реже, чем где-либо ещё. Ведь крыса, в которую ты сегодня бросил кирпич, вполне могла оказаться ведьмой, к которой ты завтра обратишься за лекарством от зубной боли.

А ещё это означало, что человек, навестивший матушку без приглашения, вполне мог обнаружить на полу хижины её холодное и безжизненное тело. Табличка предназначалась именно для того, чтобы предотвратить неизбежную панику и всяческие треволнения.

— Это как с теми колдунами из Очудноземья, — продолжала Маграт. — Чтобы их нельзя было убить, они прячут свои сердца в кувшинах в потайном месте. У меня в домике где-то есть книжка про них.

— Тут вряд ли потребуется особо большой кувшин, — заметила Агнесса.

— Это было нечестно, — сказала Маграт и вдруг замолчала. — Ну… По большей части нечестно. Зачастую. По крайней мере иногда. Слушай, не поможешь застегнуть этот треклятый воротничок, а?

Со стороны колыбели донеслось какое-то бульканье.

— И как ты её назовешь? — спросила Агнесса.

— Всему свое время, — ответила Маграт. — Скоро ты все узнаешь.

«Отчасти это даже правильно, что она мне ничего не сказала», — думала Агнесса, следуя за Маграт и фрейлинами в сторону Главного зала. В Ланкре детей нарекали ровно в полночь, чтобы новый день они начинали с новым именем. Хотя, почему это правильно, Агнесса и сама не знала. Просто… кто-то когда-то решил, что это работает. А ланкрцы никогда не разбрасывались тем, что работает. Основная беда заключалась в другом: они наотрез отказывались менять то, что и так работает.

И, насколько она слышала, данное положение дел крайне тяготило короля Веренса, который учился царствовать исключительно по книжкам. Его планы по усовершенствованию ирригации и сельского хозяйства в Ланкре были встречены дружными аплодисментами подданных, но потом эти самые подданные пальцем о палец не ударили ради воплощения королевских проектов в жизнь. Точно так же был проигнорирован план по усовершенствованию ассенизации, главная мысль которого заключалась в том, что такая система просто обязана существовать. Но, по мнению подданных короля Веренса, всякая система шикарна, если к уборной ведет утоптанная тропинка, а на веревочке всегда висит каталог «товары почтой» с действительно мягкими страницами.

Примерно с той же радостью ланкрцы восприняли идею основания Королевского общества по улучшению жизни человечества, но в связи с тем, что процветание общества зависело исключительно от того, сколько свободного времени будет у Шона Ягга по четвергам, улучшение жизни человечества немножко откладывалось. Зато Шон изобрел уничтожители сквозняков для некоторых самых продуваемых частей замка, за что король Веренс наградил его небольшой медалью.

Народ Ланкра и не помышлял о другом общественном строе, кроме монархии. Они жили так на протяжении многих тысяч лет и твердо знали: этот строй работает. Вместе с тем ланкрцы заучили ещё одну простую истину: желание короля не имеет большого значения, потому что лет через сорок обязательно появится новый король, который захочет совсем другого, а значит, все усилия пропадут даром. Главное, что требовалось от короля, — это чтобы большую часть времени он проводил в замке, оттачивая искусство помахивания рукой, смотрел на монетах в правильную сторону и не мешал своим подданным пахать, сеять, растить и убирать урожаи. Это был своего рода общественный договор. Ланкрцы занимались тем, чем и всегда, а король милостиво дозволял им этим заниматься.

Но иногда королевская кровь давала о себе знать…

В Ланкрском замке король Веренс критически осмотрел себя в зеркале и вздохнул.

— Госпожа Ягг, — сказал он, поправляя корону, — к ланкрским ведьмам я, как ты знаешь, испытываю лишь уважение, но данный вопрос, со всем к вам уважением, относится к общегосударственной политике, которая, опять-таки со всем возможным уважением, относится к компетенции короля. — Он снова поправил корону, пока дворецкий Прыжкинс отряхивал его мантию. — Мы должны быть терпимыми. Право, госпожа Ягг, я никогда не видел тебя в таком состоянии…

— Они шляются повсюду и поджигают людей! — возопила нянюшка, весьма раздраженная множественным королевским уважением.

— Поджигали, насколько мне известно, — возразил Веренс.

— Но они жгли именно ведьм!

Веренс снял корону и принялся полировать её рукавом нарочито спокойными движениями, способными привести в бешенство кого угодно.

— Насколько я знаю, они жгли всех подряд, — сказал он, — но это было довольно давно, не так ли?

— Наш Джейсончик слышал их проповеди в Охулане! Так вот, эти люди очень скверно отзывались о ведьмах!

— К превеликому сожалению, не все знают ведьм с той стороны, с которой знаем их мы, — промолвил Веренс с излишней дипломатичностью, как показалось доведенной до белого каления нянюшке.

— А наш Вейнчик говорит, что они настраивают людей против других вероисповеданий, — продолжала нянюшка. — Даже оффлиане предпочли упаковать свои вещички и тихонько смыться, когда эти негодники открыли рядышком свою миссию. Ну, то есть одно дело утверждать, мол, твой бог самый лучший, но заявлять, что он единственный настоящий, слишком уж нахально, как мне кажется! Таких вот настоящих я тебе в день по паре притаскивать могу! А ещё они заявляют, будто бы каждый человек изначально грешен и становится добродетельным, лишь поверив в Ома. Вот уж чушь несусветная! Взять, к примеру, твою маленькую дочурку, она ведь… Кстати, как вы её назовете?

— Нянюшка, все узнают об этом буквально через двадцать минут, — ловко парировал Веренс.

— Ха! — Тон нянюшки явно свидетельствовал о том, что «Радио Ягг» не одобряет подобный метод распространения новостей. — Ладно, так или иначе… Самое плохое, что она может совершить в своем возрасте, это испачкать лишнюю пару пеленок или проорать ночь кряду. Лично я не считаю это особливо большим грехом.

— Но ты ведь никогда не испытывала неприязни, допустим, к мрачным братьям или поклонникам девятого дня. Не говоря уже о балансирующих монахах, которые постоянно к нам заглядывают.

— Потому что никто из них не испытывает неприязни ко мне!

Веренс повернулся. Сейчас он чувствовал себя немного не в своей тарелке. Он отлично знал нянюшку Ягг, но привык видеть её — точнее сказать, её постоянную улыбочку — за спиной у матушки Ветровоск. Тогда как с рассерженным Яггом (а тем более с представительницей женской половины этого семейства) лучше было не иметь дела.

— По-моему, госпожа Ягг, ты принимаешь происходящее слишком близко к сердцу, — сказал он.

— Матушке Ветровоск это очень не понравится! — выложила нянюшка свой последний козырь. И тут же, к своему ужасу, поняла, что даже эта угроза не возымела должного воздействия.

— Король тут я, госпожа Ягг, а не матушка Ветровоск, — отрубил Веренс. — Мир меняется, грядут перемены. Возникает новый порядок. Когда-то тролли пожирали нас, а мы, в свою очередь, считали их чудовищами, но сейчас рождается новая генерация людей и, разумеется, троллей доброй воли, придерживающихся миролюбивых воззрений. Мы хорошо ладим и, надеюсь, понимаем друг друга. То время, когда маленькие королевства должны были заниматься исключительно своими, маленькими проблемами, миновало. Мы — часть огромного мира. И должны играть соответствующую роль. Вот, к примеру, что ты думаешь про За-Лунь?

— Я про всякие неприличные штуки не думаю! — гневно рявкнула нянюшка.

— За-Лунь, госпожа Ягг, — это такая страна. Она располагается в нескольких тысячах миль отсюда, но лелеет пупсторонние амбиции, поэтому, если начнется война с Борогравией, мы просто вынуждены будем занять определенную позицию.

— Меня вполне устраивает позиция в нескольких тысячах миль от этого твоего Недо-Плюня, — огрызнулась нянюшка. — И я не понимаю…

— Именно что не понимаешь, — перебил её Веренс. — Хотя этого от тебя никто и не ждёт. Однако происходящие в дальних странах события могут вдруг оказаться не такими уж далекими. Когда в Клатче чихают, в Анк-Морпорке начинается эпидемия гриппа. И нельзя этого забывать. Неужели мы всегда будем терпеть гегемонию Анк-Морпорка? В конце нашего века, века Летучей Мыши, сложилась уникальная ситуация. Страны, расположенные против вращения от Овцепикских гор, начинают давать о себе знать. Страны с «оборотнической экономикой», как называет их анк-морпоркский патриций. Возникают новые державы. Старые государства щурятся в ярком свете восходящего тысячелетия. Конечно, мы должны поддерживать миролюбивые отношения со всеми блоками. Несмотря на бурное прошлое, Омния — дружественная нам страна. По крайней мере, — добавил он торопливо, — может стать таковой, как только узнает о нашем существовании. Неприязненное отношение к государственной религии этой страны не принесет нам ничего хорошего. И я уверен, мы не пожалеем о содеянном.

— Надеюсь, — сказала нянюшка, меряя Веренса испепеляющим взором. — А я ведь помню тебя обычным юнцом в нелепой шляпе…

Но и это не сработало. Веренс лишь вздохнул и повернулся к двери.

— Я им и остался, нянюшка, — промолвил он. — Просто шляпа, которая на мне сейчас, куда тяжелее. И теперь мне пора, мы заставляем гостей ждать. А, Шон… — кивнул он, заметив маячившего в дверях Шона Ягга.

Тот отдал честь.

— Ну, как обстоят дела в армии?

— Почти закончил работу над ножом, ваше величество^[575]. Осталось доработать щипчики для вырывания волос из ноздрей и складную пилку. Но на самом деле, ваше величество, я прибыл в качестве глашатая.

— Ага, стало быть, время?

— Так точно, ваше величество.

— Кстати, Шон, большая просьба. Урежь немножко фанфары. Лично я высоко ценю твое искусство, но в данной ситуации уместным будет сыграть что-нибудь более простое и понятное, нежели вступление из «Рэгтайма розового ежика».

— Слушаюсь, ваше величество.

— Ну, выступаем.

В главный коридор они вышли как раз в тот момент, когда по нему проходила Маграт. Веренс ловко подхватил супругу под руку.

Нянюшка Ягг поплелась следом. Король был по-своему прав. Она чувствовала себя как-то… странно, была какой-то сварливой и раздражительной, словно бы надела слишком тесный корсет. Ладно, скоро появится матушка, а уж она-то умеет разговаривать с королями.

Ведь для разговоров с коронованными особами нужны особые способности. Например, ни в коем случае нельзя задавать вопросов типа «Так чьих королевских кровей ты будешь?». Короли очень трепетно относятся к вопросам крови в своем прошлом. Или вот ещё один весьма неудачный вопрос: «Ты — и чья армия?» Правда, в случае Веренса вся государственная армия состояла из Шона и тролля и вряд ли могла представлять угрозу даже для Шоновой матушки (если, конечно, её сын и впредь хотел пить чай в родном доме, а не на улице).

Когда процессия достигла верхней площадки главной лестницы и вперед выдвинулся Шон, нянюшка тихонько оттащила Агнессу в сторонку.

— С галереи менестрелей видно куда лучше, — прошипела нянюшка и поволокла Агнессу за собой.

Как раз в этот самый момент раздались королевские фанфары. Толпа внимательно слушала, однако при звуках финальной части по залу прокатился некий удивленный гул.

— Молодец, сынок, — с гордостью заметила нянюшка.

— Да уж, — кивнула Агнесса. — Не часто услышишь в качестве фанфар «Постричь, обрить, брюхо вскрыть»^[576].

— Зато люди сразу расслабились, — возразила верная мать Шона.

Агнесса опустила взгляд на гостей и почти сразу заметила пробиравшегося сквозь толпу священнослужителя.

— Я нашла его, нянюшка, — сказала она. — Впрочем, это было нетрудно. И… он вряд ли попытается что-либо выкинуть. В такой-то толпе, а?

— Где он?

Агнесса показала. Нянюшка долго разглядывала священнослужителя, потом снова повернулась к ней.

— Иногда мне кажется, эта треклятая корона вскружила Веренсу голову, — буркнула она. — Пускает в королевство сам не знает кого. И куда запропастилась Эсме? Она бы раздавила этого попа как букашку!

Гости тем временем выстроились по обе стороны красного ковра, начинающегося у самой лестницы. Агнесса подняла взгляд на королевскую чету, с нерешительным видом выжидающую подходящий момент, дабы царственно появиться на лестнице. «Как говорит матушка Ветровоск, ты сам выбираешь свой подходящий момент, — подумала Агнесса. — Они — правящая чета королевства. Они могут появиться на лестнице, когда захотят, — этот момент и будет подходящим. Неужели они не понимают?»

Некоторые из гостей Ланкра искоса поглядывали на плотно закрытые огромные двойные двери. Они распахнутся чуть позже, когда начнется менее официальная и более веселая часть церемонии, но сейчас они выглядели…

…Как двери, которые с громким скрипом распахнутся, явив темную фигуру на фоне пламени.

Эта картина встала перед её умственным взором так ярко, так отчетливо…

«Ага, — язвительно подумала Пердита. — Стало быть, уроки, которые с такой неохотой давала тебе матушка Ветровоск, не прошли даром».

Королевская чета о чем-то посовещалась, после чего Милли вприпрыжку поскакала обратно вверх по лестнице, направляясь к двум ведьмам.

— Маг… королева интересуется, будет ли на торжестве матушка Ветровоск? — спросила она.

— Конечно будет, — ответила нянюшка.

— Дело в том, что король немного беспокоится. Специально по такому случаю на приглашении было написано «Подтв. согл.» и…

— Ведьмы вам не какие-нибудь подтвсоглы, — надменно отрезала нянюшка. — Они просто приходят, и все.

Милли вскинула ладошку к губам, нервно откашлялась и с несчастным видом глянула в сторону отчаянно махавшей ей Маграт.

— Но… королева говорит, что церемонию задерживать нельзя. И поэтому, э-э, королевской крестной назначаешься ты, госпожа Ягг.

Нянюшка улыбнулась, и морщинок на её лице стало вдвое больше.

— Знаешь что? Я просто постою рядышком, пока матушка не появится, хорошо?

Матушка Ветровоск нервно мерила шагами свою скромно обставленную кухоньку. Периодически она опускала взгляд на пол. Под дверью зияла достаточно широкая щель, туда могло вылететь все, что угодно… Но все возможные щели она проверила и перепроверила дюжину раз. Вероятно, сейчас у неё был самый чистый пол во всем королевстве. Так или иначе… все равно она уже опоздала.

И этот… Убервальд…^[577]

Матушка оглянулась по сторонам.

— Не дождетесь! — пробормотала она. — Такого удовольствия я вам не доставлю!

Матушка села на кресло-качалку, но вдруг снова вскочила, едва не опрокинув кресло, и опять заходила по кухне.

— Я никогда и ни перед кем не выставлялась, — сказала она, обращаясь в пространство. — Я не из таковских, кто заявляется в гости без приглашения.

Затем она решила заварить чай. Подхватила трясущимися руками чайник, потом уронила крышку сахарницы, разбив её.

Неожиданно её взгляд привлек тусклый свет. Над лужайкой висел полумесяц.

— И вообще, у меня столько дел! Ещё по всяким вечеринкам шляться… Все равно я бы никуда не пошла.

Она внезапно поймала себя на том, что снова обшаривает глазами темные уголки. «А вот если б я его нашла, — подумала матушка, — юный Чотли напрасно стучался бы в пустой домик. Я бы отбыла веселиться, а Джон Плющ сидел бы сейчас в полном одиночестве…»

— Да чтоб вас всех!

Вот что самое плохое в том, чтобы быть хорошей. Подобные мысли, лезущие в голову.

Матушка в который раз опустилась в кресло-качалку и поплотнее закуталась в шаль. Огонь в камине давно потух — она никак не предполагала, что сегодня вечером останется дома.

Тени заполняли углы комнаты, но лампу она зажигать не стала. Хватит и свечи.

Уставившись в стену, матушка качалась в кресле, а тени становились все длиннее.

Агнесса шла за нянюшкой по залу. Наверное, она сейчас нарушала какие-то правила этикета, но перед авторитетом ведьмовской шляпы пасовали почти все правила, не говоря уж о каком-то там этикете.

Данную часть Овцепикских гор традиционно занимали крошечные государства. Каждая местная долина, отделенная от своих соседок провалом, преодолеть который можно было в лучшем случае ползком, а в худшем — при помощи лестницы, — каждая такая долинка в большей или меньшей степени правила сама собой. И количество королей в Овцепиках было абсолютно произвольным, тем более что некоторые из них правили своими королевствами только по вечерам, подоив коров. Сегодня в этом зале собрались практически все местные монархи: бесплатное угощение — не та вещь, которой можно пренебречь. Тут присутствовала даже парочка гномьих старейшин с Медной горы. А в углу зала Агнесса заметила группу троллей, которые старались держаться подальше от гномов. «Оружия ни у тех ни у других нет, значит, политики», — предположила Агнесса.

Строго говоря, тролли не являлись подданными короля Веренса, и своим присутствием здесь они словно бы заявляли на официальном языке жестов: с футболом человечьими головами давным-давно покончено. Ну, не давным-давно, но давно. Почти покончено. Во всяком случае, в данной местности. Соответствующим указом, который со дня на день будет.

Проводив ведьм к трону, Милли поспешила прочь.

Омнианский священнослужитель приветливо кивнул вновь прибывшим.

— Добрый, гм… вечер, — сказал он.

И даже не попытался кого-нибудь поджечь. Священнослужитель был не очень стар. Возле носа у него красовался большой созревший фурункул.

Пердита брезгливо поморщилась. Нянюшка Ягг хмыкнула. Агнесса рискнула едва заметно улыбнуться. Священнослужитель громко высморкался.

— Вы, должно быть, те самые, гм… ведьмы, о которых я столько слышал, — сказал он.

У него была поразительная улыбка. Она возникла на его лице так быстро, словно кто-то щелкнул створкой иконографа. Появилась буквально на мгновение и тут же исчезла.

— Гм… да, — ответила Агнесса.

— Ха! — воскликнула нянюшка Ягг, которая умела повернуться к человеку спиной, глядя ему прямо в глаза.

— А я… я… — промямлил священнослужитель и смущенно потер переносицу. — Прошу прощения, боюсь, я не привык к горному воздуху. Я — довольно-таки преподобный всемогучий Овес.

— Как-как? — переспросила Агнесса.

К её удивлению, омнианин густо покраснел. И чем дольше Агнесса смотрела на него, тем отчетливее понимала, что он ничуть не старше её самой.

— То есть всемогучий-достославный-превозносящий-Ома-до-небес Овес, — пояснил священнослужитель. — На омнианском звучит гораздо короче. Кстати, вы знакомы со Словом Омьим?

— С каким именно? — уточнила нянюшка Ягг. — Мы знаем сразу несколько. «Огонь», «костер»… Ха!

Однако религиозная война была пресечена в самом зародыше громкими звуками фанфар. Завершились фанфары несколькими аккордами из «Танца ежика», и на лестнице показалась королевская чета.

— И заруби себе на носу: чтоб никакой этой вашей языческой ерунды! — прошипела стоявшая за пасторской спиной нянюшка Ягг. — Никаких обрызгиваний водой, маслом, песком, никаких отрезаний частей тела. А ещё запомни: я прямо позади тебя, и в руке у меня очень острая палка. Если я услышу хоть одно известное мне слово…^[578]

— Нянюшка! — донеслось с другой стороны. — Он же не какой-нибудь злобный инквизитор!

— Знаешь, девочка, острая палка есть острая палка!

«И что такое на неё нашло? — подумала Агнесса, заметив, как побагровели уши священнослужителя. — На матушку это ещё похоже, но нянюшка…»

«Наверное, решила подменить старую кошелку, пока та где-то шляется», — встряла Пердита.

Агнесса была потрясена до глубины души. Что за мысли лезут ей в голову?!

— Ну что? Сделаешь все как положено? — осведомилась нянюшка.

— Гм… Король мне все объяснил, — ответил пастор. — Э-э… А у вас,случаем, нет ничего от головной боли? Боюсь…

— В одну руку вложишь ключ, другой она должна сжать корону, — неумолимо продолжала нянюшка Ягг.

— Да… Гм…

— Сначала её имя, потом — имя матери, потом — имя отца. Если насчет последнего мать не уверена, просто промямли что-нибудь неразборчивое…

— Нянюшка! Ты говоришь о королевской чете!

— Ха! Уж я бы тебе кой-чего порассказала, девочка! Значит так, потом передашь дитя мне, я тоже назову её имя и верну её тебе, а ты назовешь её имя людям и снова передашь её мне, а я передам её папочке, он выйдет через вон те двери и покажет её людям, все начнут кидать в воздух шляпы и орать «ура!», потом все закончится, всем выпивка и закусоны, нажрутся так, что не найдут собственные шляпы. Но начнешь инквизитировать по поводу грехов или ещё чего, и все закончится очень скверно. Для тебя.

— А какова, гм, твоя роль, мадам?

— Я — крестная мать!

— Т-тут будет замешан крест? — Молодой священнослужитель заметно вздрогнул.

— Это старая ланкрская традиция, — поспешила объяснить Агнесса. — Означает что-то вроде «заместитель матери по некоторым вопросам». Все в порядке… Как ведьмы мы терпимо относимся ко всем религиям и…

— Верно, — согласилась нянюшка Ягг. — Но только к правильным религиям, так что следи за языком, юноша!

Королевская чета наконец добралась до тронов. Маграт заняла свое место и, к удивлению Агнессы, незаметно подмигнула ей.

Веренс подмигивать не стал. Остановившись рядом с троном, он громко откашлялся.

— Ахым!

— У меня где-то была пастилка от горла, — сказала нянюшка, торопливо запуская руку под юбки.

— Ахым! — повторил Веренс, показывая взглядом на свой трон.

То, что выглядело серой подушкой, вдруг перевернулось, зевнуло, наградило короля кратким взглядом и принялось неторопливо вылизываться.

— О, Грибо! — воскликнула нянюшка. — А я-то думала, куда ты запропастился…

— Госпожа Ягг, ты не могла бы, э-э, убрать его? — спросил король.

Агнесса глянула на Маграт. Королева смотрела куда-то в сторону, положив локоть на подлокотник трона и закрыв ладошкой рот. Её плечи тряслись.

Нянюшка смахнула кота с трона.

— Кот имеет право смотреть на короля, — возвестила она.

— Но не с таким выражением, — парировал Веренс и благосклонно махнул рукой собравшейся толпе.

И как раз в этот момент часы замка начали отбивать полночь.

— Прошу вас, ваше преподобие.

— Я как раз приготовил приличествующее моменту пасторское наставление… гм, с надеждой, что… — начал довольно-таки преподобный Овес, но вдруг как-то судорожно дернулся вперед. Уставившись в пространство, он пару раз изумленно моргнул и, громко сглотнув, быстренько закончил: — Но, увы, у нас нет на это времени.

Наклонившись, Маграт прошептала что-то на ухо мужу. «Да, дорогая, она так и не пришла, но у нас нет выхода…» — донесся до Агнессы тихий ответ Веренса.

К тронам подбежал запыхавшийся Шон в сбившемся набок парике. В руках он нес подушечку, на которой лежал огромный железный ключ от замка.

Милли Хлода осторожно передала ребенка священнослужителю. Довольно-таки преподобный Овес нерешительно принял сверток и заговорил.

В общем и целом речь его звучала так, как будто отец Овес тщательно обдумывал каждое следующее слово. Стоящая за его спиной нянюшка внимательно слушала — судя по её лицу, которое выражало искреннюю (не считая ста процентов искусственных добавок) заинтересованность. А ещё со стороны могло показаться, что молодой священнослужитель страдает от частых приступов весьма болезненных судорог.

— …И вот мы собрались здесь сегодня пред очами… ай… друг друга…

— Вы в порядке, ваше преподобие? — участливо осведомился король.

— В полном порядке, уверяю вас, ваше величество, — с жалким видом откликнулся Овес. — И нарекаю я тебя… нарекаю тебя… тебя нарекаю…

Возникла глубокая кошмарная пауза.

Священнослужитель с застывшим лицом передал девочку Милли, снял шляпу, достал из-под подкладки маленький клочок бумаги, пошевелил губами, как будто проговаривая про себя написанные там слова, водрузил шляпу обратно на вспотевший лоб и снова взял на руки ребенка.

— Я нарекаю тебя… Эсмеральдой Маргарет Внимание Орфография Ланкрской!

Напряженная тишина заполнила замок.

— Внимание Орфография? — одновременно воскликнули Маграт и Агнесса.

— Эсмеральдой? — изумилась нянюшка.

Девочка открыла глаза.

И одновременно с этим двери зала распахнулись.

Выбирать… Всегда приходится выбирать.

Она вспомнила того мужчину из Шпакли, который убивал детишек. Одного взгляда хватило, чтобы увидеть в его голове вину, извивающуюся алым червем. А потом она привела людей на его ферму, указала место, где нужно копать, а он упал на землю у её ног и принялся молить её о снисхождении, говорил: дескать, был пьян, всё эта проклятая выпивка…

Зато она поступила абсолютно трезво. «Ты закончишь свою жизнь в петле», — вот что она тогда сказала.

И его утащили и вздернули на пеньковой веревке, а она все это видела, потому что должна была смотреть, должна была ему, а он проклинал её, что было несправедливо, ведь он ушел чисто, односельчане просто не посмели ослушаться, иначе все было бы куда страшнее, и она глядела и видела, как над ним нависает тень Смерти, после чего за спиной Смерти возникли какие-то маленькие светящиеся фигурки, а потом…

Кресло, раскачиваясь взад-вперед, громко скрипело в темноте.

Крестьяне ликовали, ведь справедливость восторжествовала, и тогда она, потеряв терпение, велела всем разойтись по домам и молиться богам, в которых они верили, дабы подобное никогда не случилось с ними. Самодовольная рожа торжествующей добродетели почти так же ужасна, как лицо разоблаченного порока.

Вспомнив все это, матушка поежилась.

Почти… но не совсем.

Самым странным было то, что на похороны собралась практически вся деревушка. Кое-кто даже бормотал, что в целом он был не таким уж плохим парнем… и, возможно, это все она, она заставила его очернить себя. Матушка помнила бросаемые искоса темные взгляды.

Допустим, справедливость действительно существует. Для всех и каждого. Для самого презренного нищего. За каждое грубое слово, за каждую невыполненную обязанность… за каждое принятое решение. Да, за каждое решение, в этом-то все и дело. Ведь выбирать приходится. Ты можешь ошибиться, можешь поступить правильно, но ты обязана выбирать, хотя сама понимаешь: правильность или неправильность принятого решения не всегда очевидны, порой приходится выбирать между неправильным и неправильным, потому что правильного решения не существует. Но всегда, всегда выбор зависит только от тебя. Именно ты стоишь на краю, все видишь, все слышишь. И никаких тебе слез, никаких извинений, никаких сожалений… Ты оставляешь их на случай, когда они действительно потребуются.

Она никогда не обсуждала эти мысли ни с нянюшкой Ягг, ни с другими ведьмами. Ведь это значило раскрыть свой секрет. Но порой вечерами, когда разговор подкрадывался к данной теме ближе некуда, нянюшка могла обронить нечто вроде: «Что ж, в конце концов старый Скривенс ушел с миром», — и непонятно было, что именно она имела в виду. Вот нянюшка, судя по всему, никогда не переживала о подобных мелочах. Она считала, что некоторые вещи нужно делать, и точка. А всякие назойливые мыслишки она предпочитала прятать подальше — даже от себя самой. Матушка ей завидовала.

А вот кто придет на твои похороны, когда ты умрешь?

Её даже не пригласили!

Воспоминаниям было тесно в голове. Какие-то фигуры шествовали во тьму мимо горящей свечи.

Она много всякого переделала, много где побывала и настолько хорошо научилась управлять своим гневом, что сама себе дивилась. Она противостояла людям, которые были гораздо могущественнее её, — просто не позволяла им заподозрить обратное. Она стольким пожертвовала, но и многим овладела…

Это был знак. Она знала, рано или поздно будет знак… Они поняли это, и в ней теперь нет больше нужды…

И чего она добилась? Наградой за тяжкий труд стал труд куда более тяжкий. Если ты копаешь самые глубокие канавы, тебе дают самую большую лопату.

А в награду ты получаешь лишь голые стены, да голый пол, да холодную хижину.

Темнота лезла из углов, струилась по комнате, путалась в волосах.

Её даже не пригласили!

Она никогда ничего не требовала. Но когда ты ничего не требуешь, ты, как правило, ничего и не получаешь.

Она всегда старалась стоять лицом к свету. Всегда. Всегда. Но чем пристальнее ты смотришь на свет, тем сильнее он палит и тем сильнее искушение оглянуться назад, посмотреть, насколько длинную, густую, сильную и темную тень ты оставила за собой…

Кто-то упомянул её имя.

Свет, шум, ошеломление.

А потом она очнулась, и вгляделась в надвигающуюся тьму, и увидела все в черно-белом цвете.

— Прошу прощения… Задержался в пути, сами знаете, как бывает…

Вновь прибывшие присоединялись к толпе, которая не обращала на них ни малейшего внимания, так как была слишком поглощена представлением, что разворачивалось вокруг тронов.

— Внимание Орфография?!

— Немножко мудрено, — согласилась нянюшка. — Зато Эсмеральда — абсолютно правильный выбор. Можно было бы назвать её Гитой, но с Эсмеральдой не поспоришь. Однако дети есть дети. Орфочка, Графинка — её как-нибудь так будут звать.

— Это ещё если повезет, — мрачно заметила Агнесса.

— Он не должен был это произносить! — прошипела Маграт. — Я лишь беспокоилась, чтобы её случайно не назвали Маграт!

Всемогучий Овес стоял, подняв глаза к небу и сложив руки. Периодически он тихонько постанывал.

— А мы не можем поменять имя? — спросил король Веренс. — Где королевский историк?

Шон вежливо откашлялся.

— Ваше величество, но сегодня не вечер среды. Или мне придется сбегать за нужной шляпой и…

— Мы можем изменить имя или нет?

— Э-э… оно было произнесено, ваше величество. В предусмотренное ритуалом время. Думаю, это имя теперь принадлежит ей. Впрочем, я должен все проверить. Хотя оно было объявлено во всеуслышание.

— Имя менять нельзя, — твердо заявила нянюшка, которая, будучи матерью королевского историка, нисколечко не сомневалась в том, что знает куда больше этого самого королевского историка. — Взять, к примеру, старого Муму Голокура из Ломтя…

— А с ним что стряслось? — резко спросил король.

— Его полное имя — Джеймс Какого-Дьявола-Здесь-Делает-Эта-Корова Голокур, — пояснила Маграт.

— Ага, помню, помню, — закивала нянюшка. — Денек был весьма странным.

— А вот если бы моя мать проявила толику разумности и просто назвала моё имя брату Пердоре, вместо того чтобы стыдливо карябать его на бумажке, быть может, моя жизнь сложилась бы совсем по-другому. — Маграт встревоженно бросила взгляд на Веренса. — Ну, в смысле не так замечательно.

— Значит, я теперь должен вынести Эсмеральду к её подданным и объявить, что одно из её имен — Внимание Орфография? — уточнил Веренс.

— Ну, когда-то у нас был король, которого звали О-Боги-Ну-И-Жирдяй Первый, — заметила нянюшка. — Кроме того, подданные уже пару часов как пьют пиво, поэтому они обрадуются любому имени.

«Кроме того, — подумала Агнесса, — я точно знаю, что среди них есть люди, которых зовут Сифилида Уилсон, Аналом Легче и Полный Бисквит»^[579].

Веренс улыбнулся.

— Ну… хорошо, тогда давай её сюда…

— У-у-у, — простонал всемогучий Овес.

— …Кстати, налейте парню что-нибудь выпить.

— Я очень, очень виноват, — прошептал священнослужитель вслед уходящему к гостям королю.

— А по-моему, он уже достаточно выпил, — сказала нянюшка.

— Да я вообще не притрагиваюсь к спиртному! — простонал священнослужитель, вытирая слезящиеся глаза носовым платком.

— Я вот с первого взгляда поняла: от тебя жди одних неприятностей, — буркнула нянюшка. — Но где же Эсме?

— Лично я понятия не имею! — огрызнулась Агнесса.

— Она-то наверняка знала, чтоб мне сквозь землю провалиться! Принцессу ведь в её честь назвали, экое перо в её шляпу. Разговоров будет на годы. Нет, нужно разобраться, что происходит…

Нянюшка решительно зашагала прочь. Агнесса схватила священнослужителя за руку.

— Пойдем, нам тоже пора, — вздохнула она.

— Я действительно не могу выразить словами, насколько…

— Чудной выдался вечерок.

— Я никогда, никогда не слышал об этом обычае, и…

— Местные жители придают словам слишком большое значение.

— Боюсь, отзыв, направленный брату Мельхио, будет не слишком лестным…

— Это уж точно.

Некоторые люди способны разозлить даже самого благожелательного человека, и священнослужитель, несомненно, относился к их числу. Было в нем что-то… унылое, какая-то беспомощная безнадежность, заставляющая людей скорее злиться, нежели сочувствовать, некая уверенность в том, что даже посреди всемирной пирушки этот человек будет искать кухню.

И похоже, забота об этом типе пала всецело на плечи Агнессы. Все высокопоставленные гости толпились у открытых дверей, и, судя по восторженным воплям, жители Ланкра сочли Внимание Орфография вполне приличным именем для будущей королевы.

— Может, ты просто посидишь здесь, попытаешься взять себя в руки? — предложила Агнесса. — Скоро начнутся танцы.

— Я не танцую, — откликнулся всемогучий Овес. — Танцы — это западня, в которую попадают все нищие духом.

— О… В таком случае на улице жарят мясо и…

Всемогучий Овес снова вытер глаза.

— Гм… а рыба есть?

— Сомневаюсь.

— В этом месяце мы едим только рыбу.

— О.

Но даже равнодушный тон не помог. Судя по всему, всемогучему Овсу нужно было с кем-то поговорить.

— Понимаешь, пророк Брута, странствуя по пустыне, воздерживался от мяса.

— А в обычной местности у него сразу начиналось мясное недержание?

— Прошу прощения?

— Так, просто замечание. — Однако любопытство взяло свое. Эту битву с собой Агнесса всегда проигрывала. — Кстати, а откуда в пустыне возьмется мясо?

— Э-э, понятия не имею.

— Значит, он отказывался его есть не по собственной воле? — Агнесса окинула испытующим взглядом толпу, но не нашла никого, кто пожелал бы принять участие в этой небольшой дискуссии.

— Гм… Э-э, об этом, наверное, лучше спросить у брата Мельхио. Ой-ой, прошу прощения, кажется, начинается новый приступ мигрени…

«Ты ведь сам не веришь в то, что говоришь», — подумала Агнесса. Священнослужитель излучал нервозность и какой-то легкий ужас. «Ну что за унылый, жалкий червяк!» — добавила Пердита.

— Я должна идти… э… идти и… должна идти и… помочь, — сказала Агнесса, торопливо пятясь.

Священнослужитель кивнул. Когда она повернулась, он высморкался, достал из кармана небольшую черную книжицу и, вздохнув, открыл её на закладке.

Пытаясь добавить весу своему алиби, Агнесса подхватила поднос, подошла к столу с закусками и было обернулась, чтобы бросить ещё один взгляд на сгорбленную фигурку, столь же неуместную здесь, как потерявшаяся овца, — но вдруг наткнулась на что-то очень твердое.

— Что это за странный тип? — раздался чей-то голос рядом.

Пропустив мимо ушей коротенькую взбучку Пердиты («прыгаешь тут, будто корова!»), Агнесса взяла себя в руки и неловко улыбнулась заговорившему с ней человеку.

Это был молодой мужчина, причём — неожиданно осознала она — весьма и весьма привлекательный. Привлекательных молодых мужчин в Ланкре было не слишком много. Местные парни, перед тем как пригласить девушку пройтись, приглаживали волосы облизанной ладонью, и это считалось чуть ли не верхом шика.

«У него волосы стянуты в хвостик! — пропищала Пердита. — Вот круто!»

Агнесса почувствовала, как румянец, зародившийся где-то в области лодыжек, неумолимо пополз вверх по телу.

— Э… что-что? — переспросила она.

— Его трудно не заметить, — сказал красавец и едва заметно кивнул в сторону унылого священнослужителя. — Очень смахивает на взъерошенного вороненка, тебе не кажется?

— Э… да, — выдавила Агнесса.

Румянец обогнул выпуклости груди и стал обжигающе горячим. В Ланкре не было ни одного мужчины с подобной прической. Кроме того, покрой одежды недвусмысленно говорил о том, что незнакомец провел большую часть жизни там, где мода менялась чаще чем раз в поколение. В Ланкре никогда никто не носил жилет, расшитый павлинами.

«Скажи хоть что-нибудь!» — завопила Пердита.

— Встфгл? — изрекла Агнесса.

За её спиной всемогучий Овес поднялся и стал с подозрением рассматривать стоявшие на столе угощения.

— Прошу прощения?

Агнесса с трудом сглотнула — да и то лишь благодаря тому, что Пердита яростно трясла её за горло.

— Ага, — сказала она. — Как будто вот-вот взлетит. Он.

«Только б не захихикать, только б не захихикать…»

Незнакомец щелкнул пальцами. Официант, спешивший куда-то с подносом напитков, мгновенно развернулся на девяносто градусов.

— Могу я что-нибудь предложить тебе, госпожа Нитт?

— Э… Белое вино? — неуверенно прошептала Агнесса.

— О нет, ты совершенно не хочешь белого вина, красное куда… насыщеннее, — промурлыкал незнакомец, передавая ей бокал. — Ну-ка, а чем там занимается наш подопечный? Ага, решил позволить себе съесть печенюшку с малюсенькой порцией паштета…

«Спроси, как его зовут!» — надрывалась Пердита. «Такой красавец? Для меня? Не слишком ли жирно?» — в ответ подумала Агнесса. «Если ты вдруг забыла, ты и так жирная! — не унималась Пердита. — Вот ведь тупая толстуха…»

— Но я должен представиться. Меня зовут Влад, — ласково произнес незнакомец. — О, а сейчас он собирается наброситься на… волованы с креветками. Креветки? Так далеко от моря? Король Веренс не поскупился, верно?

— Их везли, обложив льдом, из самой Орлей, — пробормотала Агнесса.

— Насколько я помню, там разбираются в дарах моря.

— А я не помню, потому что никогда там не была, — пробормотала Агнесса.

Её внутренняя Пердита уронила голову на руки и безутешно разрыдалась.

— Но, может, нам посчастливится посетить Орлею вместе? — сказал Влад.

Румянец наконец добрался до Агнессиной шеи.

— Тут очень жарко, не правда ли? — участливо осведомился Влад.

— Это все из-за огня, — с радостью сменила тему Агнесса. — Вон там.

Она кивнула на горевшее в огромном камине гигантское бревно. Конечно, это бревно можно было не заметить, но лишь в том случае, если бы у вас на голове было надето ведро.

— Моя сестра и я… — произнес Влад.

— Э-э, госпожа Нитт?

— В чем дело, Шон? — спросила Агнесса. «Чтоб ты сдох, Шон Ягг!» — прорычала Пердита.

— Мама просила, чтобы ты немедленно нашла её, госпожа. Она во дворе. Говорит, это очень важно.

— Как всегда, — пожала плечами Агнесса и едва заметно улыбнулась Владу. — Прошу меня извинить, я вынуждена спешить на помощь одной старой женщине.

— Уверен, мы ещё встретимся, Агнесса, — сказал Влад.

— О, э-э… Да, спасибо.

Быстро развернувшись, Агнесса покинула зал и только на середине лестницы вдруг вспомнила, что своего имени она ему не называла.

«Он вполне мог спросить кого-нибудь, как меня зовут», — спустившись на пару ступенек, подумала она.

«Ха, — ещё через две ступени откликнулась Пердита. — О тебе! Спрашивать?!»

Агнесса в очередной раз прокляла тот день, когда у неё появилась невидимая соперница.

— Нет, ты только посмотри! — прошипела нянюшка, хватая Агнессу, едва та успела появиться во дворе.

Подтащив Агнессу к стоявшим у конюшни каретам, нянюшка ткнула дрожащим пальцем в дверь ближайшей из них.

— Видишь?

— Довольно-таки впечатляюще, — оценила Агнесса.

— Ты герб видишь?

— Похоже на… на пару черно-белых птиц. Это сороки, если не ошибаюсь?

— Да, а теперь прочти надпись, — велела нянюшка Ягг с тем мрачным удовольствием, которое все старые женщины приберегают для особо дурных и непоправимых случаев.

— «Карпе Югулум», — вслух прочла Агнесса. — Это значит… так… «Карпе Дием» значит «лови момент», тогда «Карпе Югулум» — это…

— «Хватай за горло»! — закончила за неё нянюшка. — Ты поняла, что натворил наш с тобой дражайший монарх ради того, чтобы мы могли сыграть свою роль в этом обменивающемся мире и поиметь соответствующую репутацию, ведь когда в Анк-Морпорке спотыкаются, в Клатче из носа течет кровь?! Он пригласил каких-то шишек из Убервальда, вот что он сделал! Черт возьми! Вампиры и вервольфы, вервольфы и вампиры! Нас всех убьют друг у друга в постелях!

Она подошла к карете и постучала по деревянной стенке рядом со сгорбленной, закутанной в огромный плащ фигурой кучера.

— Эй, Игорь, ты откудова будешь?

Тень повернулась.

— А почему ты решайт, будто б меня звайт… Игорь?

— Удачная догадка? — предположила нянюшка.

— Ты думайт, всех житель Убервальда звайт Игорь, йа? Я может имейт любой из тыфяч имен, женщина!

— Послушай, я, — нянюшка Ягг, — а этойт… прошу прощения, это Агнесса Нитт. А тебя как зовут?

— Я звайт… я и в фамомфком деле звайт Игорь, — ответил Игорь и многозначительно вскинул палец. — Но меня могли бы звайт фовфем как другой!

— Прохладный вечерок выдался. Тебе что-нибудь принести? — бодро спросила нянюшка.

— Допустим, полотенце? — предложила Агнесса.

Нянюшка грубо пихнула её в ребра.

— Может, бокал вина?

— Я не пьювайт… вино, — высокомерно произнес Игорь.

— У меня и бренди найдется, — сказала нянюшка, задирая юбку.

— Это ефть гут. Бренди я пьювайт.

В темноте звонко щелкнула резинка панталон.

— Ну, Игорь, — продолжила нянюшка, передавая ему фляжку, — а что ты делаешь здесь, так далеко от дома?

— А что делайт там… возле мофт тупой тролль? — в ответ спросил Игорь, перехватывая фляжку огромной лапищей, которая, как заметила Агнесса, была буквально испещрена шрамами и швами.

— А, вы, видимо, повстречали Большого Биф-Джима. Король разрешил ему жить под мостом, чтобы он официально встречал приезжающих в королевство гостей.

— Биф-Джим… Этойт как у бифштекф. Фтранный имя для тролль.

— Ну, ему нравится, — пожала плечами нянюшка. — Некоторые люди тоже берут себе странные имена. Железный Арни, к примеру. Кстати, знавала я одного Игоря из Убервальда. Он прихрамывал. Один глаз выше другого. Разговаривал так же, как ты. Но мозгами скрипел дай боги каждому.

— Фкорее вфегойт, это мой дядья Игорь, — откликнулся Игорь. — Быть работайт у фумафшедший доктор в Блинце. Ха, тот доктор бывайт вфамделишно чокнутый, таких фейчаф не вфтречайт. А какие фейчаф прислуги? Ещё хужейт. Никакогошнего чувфтва фобфтвенных достоинств. — Словно подчеркивая свои слова, он постучал пальцем по фляге. — Когда дядью Игоря пофылайт за мозгами нафтоящего гения, он был принофить мозг гения. Никаких фокуфов, типа взяйт мозги из банки ф надпифью «Тут Не Вфе Дома», мол, вфе равно никто не замечайт. О найн, вфе вфё замечайт!

Нянюшка невольно сделала шаг назад. Выдержать продолжительный разговор с Игорем можно было только спрятавшись под зонтиком.

— Кажется, я слышала об этом парне, — сказала она. — Это не он сшивал людей из разных частей покойников?

— Правда? — потрясенно воскликнула Агнесса. — Какой ужас!

— Он фамый. Ефть проблема?

— Нет. Лично я называю это бережливым подходом к делу, — отозвалась нянюшка, убирая ступню с ноги Агнессы. — Вот моя матушка мастерски сшивала новые простыни из лоскутков старых, а люди, они ведь куда дороже тряпок. Стало быть, теперь этот доктор твой хозяин?

— Найн, на него по-прежнему работайт дядья Игорь. Трифта ударов молнии, а он до фих пор арбайтн вфю ночь!

— Ты ещё бренди-то глотни, — предложила нянюшка. — Здесь действительно холодно. Так кто ж твой хозяин, а, Игорь?

— Разве этойт мафтер?! — раздраженно воскликнул Игорь, в очередной раз забрызгав нянюшку слюной. — Ха! Вот фтарый граф бывайт гофподин из фтарая школа. Вфе понимайт. В любое время фрак — таковы бывайт правила!

— Фрак, стало быть? — переспросила нянюшка.

— Йа! А эти надевайт вечерний платья только по вечеру, ты предфтавляйт?! А вфе офтальное время ходят модный жилеты унд кружевной юбка! Ха! И знавайт, что они ещё придумывайт?

— Выкладывай…

— Они фмазывайт дверные петля! — Игорь снова от души приложился к нянюшкиной укипаловке. — А ведь я почти год добивайт нужный фкрип! А дальше ещё хужейт: «Игорь, уберайт пауков подземелья. Игорь, закажи нормальный мафляный лампа, этот мерцающий факел хватайт вфего пятнадцать минут!» Замок должнайт выглядайт древний! Нафтоящий вампир есть фоблюдение традиция! Ефли ты блуждайт в горах и видайт офвещенное окно в замок, ты имейт право на фкрип двери и фтаромодный вежливый прием, йа!

— Конечно-конечно. А ещё на постель в комнате с балконом, — поддержала нянюшка.

— Точнайт!

— С качающимися темными шторами.

— Безусловнайт!

— И на настоящие оплывшие свечи.

— Я фтолько время ухойдакивайт, чтобы ф них правильно фтекайт вофк! А вфем им плевайт!

— Лично я всегда говорила: боги — в мелочах, — сказала нянюшка. — Так-так-так… значится, наш король пригласил вампиров, а?

С глухим стуком Игорь откинулся на спину, фляжка со звоном упала на булыжники. Нянюшка подняла её и спрятала под юбки.

— Думала, раньше свалится, — заметила она.

Не многим людям доводилось попробовать домашнюю укипаловку нянюшкиного производства, и прежде всего потому, что сделать это было практически невозможно. Нянюшкино бренди, стоило ему попасть в теплый человеческий рот, мгновенно превращалось в пары, то есть его нужно было не пить, а вдыхать.

— Ну и что будем делать? — спросила Агнесса.

— Мы? Это он их пригласил. Они — гости, — пояснила нянюшка. — Готова поспорить, спроси я об этом Веренса, мне велели бы не совать нос не в свое дело. Конечно, он выразился бы другими словами, — добавила она торопливо, поскольку знала, что король Ланкра не страдает манией самоубийства. — Раза три вспомнил бы об «уважении»… Но смысл остался бы прежним.

— Нянюшка, это ведь вампиры… Что скажет матушка?

— Девочка, послушай меня, завтра они уедут, вернее, уже сегодня. Нам остается только не спускать с них глаз, а потом помахать ручкой на прощанье.

— Но мы даже не знаем, как они выглядят?

Нянюшка посмотрела на лишившегося чувств Игоря.

— М-да, пожалуй, мне стоило бы порасспросить его об этом, — сказала она и улыбнулась. — Впрочем, есть один безошибочный способ. Кое-что о вампирах известно всем и каждому…

На самом деле о вампирах известно многое, но люди не всегда учитывают то, что самим вампирам это тоже известно.

В дворцовом зале было шумно. Толпа стояла у буфетного столика. Нянюшка и Агнесса раздавали еду гостям.

— А кому воловьих ванек? — надрывалась нянюшка, толкая поднос в сторону каждого гостя, который, как ей казалось, походил на вампира.

— Прошу прощения? — не понял кто-то. — А… волованов…

Мужчина взял с подноса волован и положил его в рот, одновременно поворачиваясь обратно к своему собеседнику.

— …Ну, я и говорю его светлости… Это ещё что такое?

В ярости обернувшись, он чуть не сбил с ног внимательно разглядывавшую его морщинистую старушку в остроконечной шляпе.

— А в чем дело? — осведомилась она.

— Но это… это… это же пюре из чеснока!

— Стало быть, тебе не нравится запах чеснока? — строго осведомилась нянюшка.

— Мне нравится чеснок, да только я ему не нравлюсь! Женщина, это блюдо не просто пахнет чесноком, это сплошной чеснок!

Нянюшка, близоруко щурясь, посмотрела на поднос.

— Неправда, там ещё есть… Впрочем, совсем немного. Да, думаю, ты прав, наверное, мы несколько перестарались… Сейчас пойду принесу чуточку… Вернее, просто пойду…

У входа в кухню она столкнулась с Агнессой. Оба подноса со звоном упали на пол, рассыпав чесночные волованы в чесночном соусе, чеснок, фаршированный чесноком, и крошечные канопе из зубчиков чеснока на палочках.

— Либо здесь слишком много вампиров, — сказала без всякого выражения Агнесса, — либо мы что-то делаем неправильно.

— А вот я всегда считала: чесноком кашу не испортишь! — отрезала нянюшка.

— По-моему, нянюшка, эта пословица звучит несколько по-другому.

— Ну и ладненько. Что у нас ещё есть?.. Ага! Все вампиры по вечерам надевают вечерние платья!

— Но здесь все одеты в вечерние платья, нянюшка. Кроме нас с тобой.

Нянюшка придирчиво осмотрела себя.

— Я всегда надеваю по вечерам это платье!

— Кстати, вампиры вроде бы не отражаются в зеркалах, — вспомнила Агнесса.

Нянюшка щелкнула пальцами.

— Отличная мысль! В уборной есть зеркало. Пожалуй, пойду-ка я туда. Рано или поздно все там будут.

— А если войдет мужчина?

— И что? — осведомилась нянюшка. — Меня это не смутит.

— Зато у него могут возникнуть возражения, — сказала Агнесса, стараясь не обращать внимания на картинку, что невольно возникла в её голове.

У нянюшки была приятная улыбка, но не всегда эта улыбка скрывала за собой приятные вещи.

— Надо что-то предпринять. Вот матушка… что бы она сделала на нашем месте?

— Ну, можно просто взять и спросить… — предложила Агнесса.

— Что именно? «Эй, в зале есть вампиры? А ну-ка, поднимите руки!»

— Дамы?

Они обернулись. К ним приближался молодой человек, представившийся Владом. Агнесса мгновенно начала краснеть.

— Кажется, вы говорили о вампирах? — Он взял с подноса Агнессы чесночное печенье и с явным удовольствием откусил. — Могу я вам чем-то помочь?

Нянюшка придирчиво осмотрела его с головы до ног.

— А что ты знаешь о вампирах?

— Ну, кое-что… Ведь я — один из них. Рад познакомиться, госпожа Ягг.

Он склонился к её руке.

— Нет, только не это! — воскликнула нянюшка, вырываясь. — Терпеть не могу всяких кровососов!

— Знаю. Но я уверен, со временем твое отношение изменится. Кстати, не желаете ли познакомиться с моей семьей?

— Проваливай знаешь куда вместе со своей семейкой! О чем только думал король?

— Нянюшка!

— Что?

— Не нужно так кричать. Это… невежливо. Вряд ли, гм…

— Влад де Сорокула, — представился Влад и поклонился.

— …Собирается укусить меня в шею! — заорала нянюшка.

— Ни в коем разе, — возразил Влад. — Мы, гм, уже поужинали каким-то разбойником на дороге. А госпожа Ягг, как я полагаю, заслуживает того, чтобы её смаковали. У вас ещё остались эти штучки с чесноком? Достаточно пикантный вкус.

— Вы… что сделали? — переспросила нянюшка.

— Вы кого-то… убили? — спросила Агнесса.

— Конечно. Мы ведь вампиры. Или упыри. Это более устаревшее название. Пойдемте, я познакомлю вас с отцом.

— Вы действительно кого-то убили? — спросила Агнесса.

— Ну все! С меня хватит! — прорычала нянюшка и решительно зашагала прочь. — Сейчас позову Шона, он принесет большой острый…

Влад едва слышно откашлялся. Нянюшка остановилась.

— Людям многое известно о вампирах, — сказал он. — А в частности то, что они умеют подчинять себе менее развитых существ. Так что… забудьте о вампирах, дорогие дамы. Это приказ. А сейчас я хочу, чтобы вы познакомились с моей семьей.

Агнесса часто заморгала. Она чувствовала… что-то. Чувствовала, как это что-то ускользает сквозь пальцы.

— Какой приятный молодой человек, — вдруг произнесла нянюшка несколько удивленным голосом.

— Я… Он… Да, — пробормотала Агнесса.

Что-то болталось в голове, словно письмо в бутылке, написанное неразборчивом почерком на незнакомом языке. Она пыталась, но не могла разобрать ни слова.

— Жаль, здесь нет матушки, — наконец сказала Агнесса. — Уж она бы точно знала, что делать.

— Перестань! — перебила её нянюшка. — Такие вечеринки не для неё.

— Я чувствую себя как-то… странно, — призналась Агнесса.

— Наверное, выпила лишку, — заметила нянюшка.

— Да я ни капельки в рот не взяла!

— Правда? Так вот в чем проблема. Пошли.

Они поспешили в зал. Было уже далеко за полночь, но уровень шума неумолимо приближался к болевому порогу. Смех всегда становится громче, когда коктейль сдобрен полночным часом.

Влад одобрительно помахал им рукой и жестом пригласил присоединиться к толпившимся вокруг короля Веренса людям.

— А, Агнесса и нянюшка, — сказал король. — Граф, позволь представить…

— Гиту Ягг и Агнессу Нитт, как я понимаю, — закончил мужчина, с которым только что разговаривал король, и вежливо поклонился.

По какой-то непонятной причине Агнесса (по крайней мере какая-то её часть) ожидала увидеть перед собой некоего мрачного типа с благородными клиновидными залысинами и в черном плаще.

Но этот мужчина больше походил на… зажиточного господина независимых воззрений и пытливого ума. По утрам он, вероятно, совершал длительные прогулки, а дни проводил за оттачиванием разума в личной библиотеке или за интереснейшими опытами над пастернаком… и никогда, буквально никогда не беспокоился о деньгах. А ещё в нем присутствовали некий лоск и неутоленный энтузиазм, подобный тому, что испытывает человек, который только-только прочитал интересную книгу и которому не терпится поделиться своими впечатлениями с окружающими.

— А мне, в свою очередь, позвольте представить мою жену, графиню де Сорокула, — продолжил мужчина. — Дорогая, это ведьмы, о которых я тебе столько рассказывал. С моим сыном вы уже знакомы, насколько я понимаю? А это моя дочь Лакримоза.

Агнесса встретилась взглядом с худенькой, одетой в белое платье девушкой с очень длинными волосами и чересчур подведенными глазами. «Все-таки ненависть с первого взгляда тоже бывает», — невольно подумала Агнесса.

— Граф как раз делился со мной своими планами. Он собирается переселиться в наш замок и отсюда управлять государством, — сообщил Веренс. — А я ответил ему, что мы почтем за честь водить с ним знакомство.

— Отлично, — кивнула нянюшка, — но если ты не возражаешь, мне бы очень не хотелось пропустить выступление дурностаев…

— Вся беда в том, — заметил граф, провожая взглядом нянюшку, — что люди, как правило, рассматривают вампиров исключительно в свете их диеты. Это довольно-таки оскорбительно. Вы едите животных и овощи, но никто ведь не пытается классифицировать вас с данной точки зрения.

На лице Веренса появилась улыбка, однако выглядела она стеклянно и неубедительно.

— Но вы ведь… пьете человеческую кровь? — уточнил он.

— Конечно. А ещё мы убиваем людей, правда крайне редко, особенно в последнее время. Однако давайте посмотрим, что за вред мы наносим? Дичь и охотник, охотник и дичь. Овцы были созданы как обед для волков, а волки — для того, чтобы не допустить чрезмерного опустошения пастбищ овцами. Ваше величество, если вы внимательно изучите свои зубы, то сами увидите: они предназначены для пищи определенного рода. И все ваше тело создано, дабы в полной мере её усваивать. Мы хотим, чтобы к нам относились так же. Ведь орехи или, допустим, капуста не проклинают вас. Охотник и дичь являются лишь частью великого круговорота природы.

— Поразительно, — сказал Веренс. По его лицу катились крупные градины пота.

— Конечно, в Убервальде такое понимание существует, но лишь на инстинктивном уровне, — вступила графиня. — Для детей это слишком отсталая страна. Нам так не терпелось посетить Ланкр.

— Очень рад это слышать, — отозвался Веренс.

— Вы были столь любезны, что пригласили нас, — продолжила графиня. — В противном случае мы не смогли бы сюда приехать.

— Не совсем так, — возразил граф, широко улыбнувшись жене. — Но должен признать, запрет на посещение определенных стран без приглашения оказался необъяснимо… долговечным. Возможно, это объясняется древними территориальными инстинктами. Однако, — добавил он радостно, — я разработал методику обучения, которая — и я в этом нисколько не сомневаюсь — всего через несколько лет…

— О, — со стоном перебила его Лакримоза. — Опять эта скукотища. Пап, только не начинай, а?

— Да-да, согласен, мои измышления могут быть несколько утомительными, — подтвердил граф, благосклонно улыбаясь дочери. — Этот чесночный соус просто восхитителен! Никто не желает?

Агнесса с удивлением посмотрела на короля, который, похоже, чувствовал себя неловко. И это показалось ей весьма странным, ведь граф и его семья были такими очаровательными людьми, и говорили они вполне разумные вещи… Все вокруг казалось ей просто восхитительным!

— Вот именно, — сказал стоявший рядом Влад. — Госпожа Нитт, ты танцуешь?

На другом конце зала Ланкрский слегка симфонический оркестр (дирижер — Ш. Ягг) извлекал из музыкальных инструментов нестройные звуки.

— Э-э… — Она едва сдержалась, чтобы не захихикать. — Честно говоря, нет. Вернее, очень плохо…

«Неужели ты не слышала, что они говорили? Они же вампиры!»

— Заткнись! — громко сказала Агнесса.

— Прошу прощения? — переспросил удивленный Влад.

— Кроме того… кроме того, оркестр у нас не самый лучший…

«Ты что, совсем не обращала внимания на их слова, никчемная тупица?»

— Оркестр играет очень плохо, — согласился Влад.

— Ну, честно говоря, король приобрел музыкальные инструменты всего месяц назад, и наши музыканты ещё учатся…

«Отруби ему башку! Поставь чесночную клизму!»

— С тобой все в порядке? Тут нет никаких вампиров, все хорошо, все спокойно…

«Он контролирует тебя! — завопила Пердита. — Они… влияют на людей!»

— У меня немного… кружится голова от волнения, — пробормотала Агнесса. — Наверное, мне пора домой. — И какой-то инстинкт на уровне костного мозга заставил её добавить: — Меня нянюшка проводит…

Влад смерил её странным взглядом, словно она как-то не так реагировала на его слова, но потом широко улыбнулся. «Какие у него белоснежные зубы…» — подумала Агнесса.

— Мне ещё никогда не приходилось встречать такую девушку, как ты, госпожа Нитт, — сказал он. — В тебе… есть какая-то тайна.

«Это я! Я! Меня-то подчинить он не может! А теперь нам обеим пора сматываться!» — заорала Пердита.

— Но это не последняя наша встреча.

Агнесса кивнула и нетвердым шагом направилась прочь, ощупывая свою голову. Голова была как будто набита ватой, в которую непостижимым образом затесалась длинная острая иголка.

Она приблизилась к всемогучему Овсу, который, выронив свою книжку и закрыв лицо руками, сидел, тихонько постанывая. Заслышав шаги, священнослужитель поднял голову.

— Э… госпожа, у тебя, случаем, ничего нет от головной боли? — спросил он. — Страшно мучаюсь…

— Королева делает пилюли от головной боли из ивовой коры, — задыхаясь, произнесла Агнесса и поспешила дальше.

Нянюшка стояла с мрачным видом и кружкой пива в руке — невиданная комбинация.

— Дурностаевый циркач так и не появился, — сообщила она. — Всем расскажу об этом обманщике. В нашей местности он может забыть о своей карьере, иначе мигом очутится в каком-нибудь карьере, ха-ха.

— Нянюшка, ты не могла бы проводить меня домой?

— Интересно, а если бы хорек укусил его прямо за… ну, ты понимаешь, что я имею в виду… Эй, с тобой все в порядке?

— Нянюшка, я ужасно себя чувствую.

— Тогда пошли. Все хорошее пиво уже кончилось, и раз веселья не предвидится, так чего нам здесь торчать?

Под яростный свист ветра они брели к домику Агнессы. На самом деле было больше свиста, чем ветра. Скрипели лишенные листьев деревья, слабый лунный свет наполнял лесные своды зловещими тенями. Тучи сгущались, и вот-вот должен был начаться дождь.

Агнесса заметила, как нянюшка на выходе из города подняла что-то с земли.

Это была палка. Агнесса глазам своим не поверила. Чтобы ведьма брала с собой палку, пусть даже ночью?

— Нянюшка, зачем она тебе понадобилась?

— Что? А… Сама не знаю. Сильный ветер, темень — хоть глаз коли…

— Но ты в Ланкре никогда ничего не боя…

Какие-то существа выскочили из кустов и застучали копытами по дороге. Агнессе показалось, что это лошади, но потом на них упал лунный свет, а буквально в следующее мгновение существа исчезли в темноте на другой стороне дороги. Слышался лишь быстро удаляющийся стук копыт среди деревьев.

— Давненько я их не встречала, — заметила нянюшка.

— А я видела кентавров только на картинках, — сказала Агнесса.

— Должно быть, из Убервальда пришли, — откликнулась нянюшка. — Что ж, приятно снова их увидеть.

Едва зайдя в домик, Агнесса бросилась зажигать свечи. Жаль только, на дверях засовов нет…

— Сядь и успокойся, — велела нянюшка. — Сейчас принесу воды, не переживай, сама налью.

— Все в порядке, я…

У Агнессы вдруг задергалась левая рука. Согнувшись в локте, она принялась махать ладонью перед Агнессиным лицом, словно стремясь завладеть её вниманием. Агнесса в ужасе уставилась на собственные пальцы.

— Что, жарко здесь, да? — участливо осведомилась нянюшка.

— Я принесу воды! — задыхаясь, выдавила Агнесса.

Схватив правой рукой взбесившуюся конечность за запястье, Агнесса выскочила на кухню, но мятежная рука тут же вырвалась, схватила с сушилки нож, воткнула его в стену и вывела на осыпающейся штукатурке неровными буквами:

ВМПИР

Потом рука выронила нож, схватила Агнессу за волосы и сунула её лицом прямо в надпись.

— Эй, девочка, ты там как? — крикнула нянюшка из соседней комнаты.

— Э… По-моему, я пытаюсь что-то себе сказать…

Какое-то движение заставило её обернуться. Крошечный синий человечек в синей шапочке пристально смотрел на неё с полки над медным котлом для белья. Затем человечек высунул язык, продемонстрировал очень неприличный жест и спрятался за пакетом со стиральной содой.

— Нянюшка?

— Да, милая?

— А синие мыши бывают?

— Нет, если ты трезвая, дорогуша.

— Значит… мне нужно выпить. У тебя ещё осталась укипаловка?

Нянюшка вошла в кухню, вынимая пробку из фляжки.

— Немного долила на празднике. Конечно, это купленное в лавке пойло нельзя…

Агнессина левая рука вырвала у нянюшки фляжку и вылила её содержимое в Агнессин рот.

А потом Агнесса закашляласьтак сильно, что бренди чуть не брызнуло у неё из носа.

— Ну-ну, не настолько уж оно и слабое, — покачала головой нянюшка.

Агнесса стукнула фляжкой по кухонному столу.

— Отлично, — сказала она голосом, который показался нянюшке каким-то иным. — Меня зовут Пердита, и теперь я — хозяйка этого тела.

Ходжесааргх почувствовал запах дыма задолго до того, как добрался до конюшни, но объяснил его горевшим во дворе замка костром. Он рано покинул праздничное пиршество. Никто не хотел разговаривать с ним о соколах.

Когда же он заглянул проверить птиц, то почувствовал тот же дымный запах, только куда сильнее, и сразу заметил крохотный огонек в самом центре пола. Некоторое время Ходжесааргх тупо пялился на него, после чего схватил ведро с водой и попытался залить пожар.

Однако язычки пламени и не подумали исчезнуть с залитого водой каменного пола.

Ходжесааргх взглянул на птиц. Они с интересом таращились на огонь, хотя, как правило, едва заметив пламя, сразу начинали паниковать.

Сам Ходжесааргх никогда не паниковал. Ещё немного понаблюдав за происходящим, он поднял щепочку и поднес её к пламени. Огонь мгновенно перескочил на дерево.

А щепка даже не обуглилась.

Тогда он отыскал сухую веточку и поднес её к щепке; огонь плавно перешел на веточку. Он был единым целым и даже не думал делиться.

Половина решетки в окнах сгорела, а в углу конюшни, там, где валялись старые клетки, Ходжесааргх увидел головешки. Прямо над ними в крыше зияла обугленная дыра, сквозь которую виднелись клочья тумана и проступающие между ними звездочки.

В этом углу совсем недавно что-то горело, пришел к выводу Ходжесааргх. Причём горело сильно, но почему-то только в одном месте, как будто что-то не давало огню распространиться…

Ходжесааргх протянул руку к танцевавшему на конце веточки пламени. Огонек был теплым, но… не обжигающим, в отличие от обычного пламени.

Вдруг огонь перекинулся на палец, и стало щекотно. Ходжесааргх замахал рукой, и все птицы дружно закрутили головами, следя за пламенем.

Используя огонек как лампу, Ходжесааргх осмотрел оставшуюся от клеток груду головешек. В пепле он нашел кусочки яичной скорлупы.

Аккуратно собрав их, Ходжесааргх отнес находку в тесную комнатку в конце конюшни, которая служила ему и мастерской, и спальней. Тихонько потрескивающее в тиши комнатки пламя он осторожно переложил на блюдце.

В тусклом свете он отыскал на висевшей над кроватью полке потрепанный толстый том, на обложке которого много веков назад кто-то написал «ПТЫЦЫ».

На самом деле эта книга представляла собой очень толстую папку. Несколько раз в прошлом корешок разрезался, чтобы туда можно было вклеить дополнительные страницы, после чего неумело сшивался.

Сокольничие Ланкра хорошо разбирались в птицах. Королевство находилось прямо на пути перелетных птиц, мигрировавших между Пупом и Краем. Соколы и ястребы на протяжении веков приносили своим хозяевам самых разных птах, и сокольничие кропотливо вносили в книгу их описания. Страницы были испещрены всяческими рисунками и описаниями; записи мелким аккуратным почерком добавлялись, копировались, а потом опять копировались в течение нескольких веков. Иногда к странице аккуратно приклеивалось перо, что лишь добавляло «птычьему» труду толщины.

Составить указатель никто так и не удосужился, но какой-то древний сокольничий постарался распределить многие описания по алфавиту.

Ходжесааргх посмотрел на ровно горевшее в блюдце пламя и, осторожно переворачивая страницы, отыскал букву «П».

Однако некоторое время спустя он обнаружил искомое под буквой «Ф».

В самом темном углу конюшни пряталось, съежившись от страха, какое-то существо.

В доме Агнессы книги занимали целых три полки. По ведьмовским стандартам это была гигантская библиотека.

Две крошечные фигурки лежали на книгах и с интересом наблюдали за происходящим.

Нянюшка Ягг пятилась от Агнессы, размахивая кочергой.

— Все в порядке, — сказала Агнесса. — Это снова я, Агнесса Нитт, однако… Она тоже здесь, но пока я с ней справляюсь. Да! Да! Хорошо, просто заткнись… Послушай, это моё тело, а ты — лишь часть моего воображе… Ладно! Ладно! Возможно, не все так очевидно… Позволь мне поговорить с нянюшкой, хорошо?

— И кто ты сейчас? — спросила нянюшка.

— Агнесса, кто ж ещё? — Она закатила глаза. — Ну, хорошо! Я — Агнесса, которая в данный момент слушает советы Пердиты, которая — тоже я. В некотором смысле. И я не слишком толстая, спасибо тебе большое!

— Так сколько же вас всего? — уточнила нянюшка.

— Что значит «да тут места на десятерых хватит»? — рявкнула Агнесса. — Вот и заткнись! Послушай, Пердита говорит, что на празднике присутствовали вампиры. Семейство Сорокула помнишь? И Пердита не понимает, почему мы себя так вели. Она утверждает, что вампиры каким-то образом… влияют на людей. Включая меня, и именно поэтому ей удалось вырваться наружу… Да, хорошо, я как раз это и говорю! Большое тебе спасибо!

— А на неё почему они не влияют? — спросила нянюшка.

— Потому что у неё отдельный ум! Нянюшка, ты можешь вспомнить, что именно они нам говорили?

— Гм, если уж об этом зашла речь… нет, не могу. Но мне они показались очень даже приятственными людьми.

— А ты помнишь, как мы разговаривали с Игорем?

— А это кто такой?

Крошечные синие человечки завороженно наблюдали за ведьмами ещё с полчаса.

Наконец нянюшка устало опустилась на стул и долго-долго смотрела в потолок.

— И почему мы должны ей верить? — поинтересовалась она.

— Потому что она — это я.

— Говорят, внутри каждой толстушки живет стройная красавица и… — начала было нянюшка.

— Ага, — с горечью перебила её Агнесса. — Я слышала. Вот именно. Она и есть худышка, а я — это очень много шоколадных конфет.

Нянюшка наклонилась к уху Агнессы и громко крикнула:

— Эй, как у тебя дела? Все в порядке? Она хорошо с тобой обращается?

— Ха-ха, нянюшка. Очень смешно.

— Значит, они все время говорили о том, как убивают людей и пьют их кровь, а все лишь кивали: «Ну и ну, надо ж, как интересно»?

— Да!

— И эти вампиры ели чеснок?

— Да!

— Этого не может быть.

— Я не знаю! Наверное, мы использовали не тот сорт чеснока!

Нянюшка задумчиво почесала подбородок. Сразу два откровения в один вечер: во-первых, вампиры, а во-вторых, Пердита. Нянюшка откровенно разрывалась между двумя этими заманчивыми темами.

— А чем занимается эта твоя Пердита?

Агнесса тяжело вздохнула.

— Послушай, в любом человеке живет частичка, которая хочет поступать так, как ты поступать не смеешь, и думать о том, о чем ты даже боишься задуматься.

Нянюшка ответила бессмысленным взглядом.

— Ну, например… — попыталась объяснить Агнесса. — Сорвать с себя одежду и голышом побегать под дождем?

— Ага, тут ты абсолютно права, — согласилась нянюшка.

— Думаю, Пердита — это такая частичка меня.

— Правда? А у меня такой частичкой была я сама, — пожала плечами нянюшка. — Главное — не забыть, где одежду оставила.

Агнесса слишком поздно вспомнила, что нянюшка Ягг во многих смыслах была очень незамысловатой личностью.

— Не волнуйся, я понимаю, что ты имеешь в виду, — продолжила нянюшка уже более серьезно. — Иногда мне очень хочется выкинуть что-нибудь этакое, и я с трудом себя останавливаю… — Она покачала головой. — Но… вампиры?.. Веренс ведь не настолько глуп, чтобы приглашать сюда вампиров? — Она задумалась. — Хотя нет, именно настолько. Типа рука дружбы и так далее.

Она встала.

— Значит, так. Уехать они ещё не успели. Займемся делом. Ты позаботишься о чесноке и колах. Я соберу Шончика, Джейсончика и других ребятишек…

— Нянюшка, ничего не получится! Пердита видела, на что они способны. Стоит только приблизиться к ним, как обо всем забываешь. Они что-то вытворяют с нашими головами.

Нянюшка некоторое время медлила с ответом.

— Не могу сказать, что настолько хорошо разбираюсь в вампирах, — наконец призналась она.

— Пердита считает, что они умеют читать наши мысли.

— Значит, надо подключать Эсме. Это по её части, копаться в мозгах. Как говорится, хлебом не корми, водой не пои.

— Нянюшка, они говорили, будто бы хотят остаться. Мы должны что-то сделать, чтобы им помешать!

— Куда ж она подевалась-то?! — почти взвыла нянюшка. — Только Эсме способна во всем этом разобраться!

— Может, они и до неё добрались? Первым делом?

— Надеюсь, ты это не всерьез? — Нянюшка явно запаниковала. — Чтобы какой-то там вампиришка вонзил зубы в Эсме?..

— Не волнуйся, ворон ворону глаз не выклюет.

Эти слова произнесла Пердита, а досталось Агнессе. Причём, удар был не какой-то там женской пощечиной, символизирующей неодобрение. Нянюшка Ягг вырастила дюжих сыновей, кроме того, рука Яггов всегда считалась тяжелой.

Когда лежащая на коврике у камина Агнесса наконец подняла глаза, нянюшка, потирая ушибленную руку, мрачно смотрела на неё.

— Больше мы этой темы не касаемся, договорились? — сказала она. — Обычно я избегаю физических методов воздействия, но они позволяют экономить время, которое тратится на всякие бесполезные споры. Итак, мы возвращаемся в замок. Попытаемся разобраться во всем немедленно.

Ходжесааргх захлопнул книгу и уставился на пламя. Значит, это правда. В книге даже был рисунок, тщательно выполненный королевским сокольничим двести лет назад. Он нашел это однажды весной на высокогорных лугах. Пламя горело целых три года, а потом куда-то подевалось.

Рисунок был настолько точным, что, присмотревшись, можно было различить мельчайшие детали. Не совсем пламя, а скорее яркое перо…

Ланкр действительно располагался на пути самых разных перелетных птиц. А значит, это был лишь вопрос времени.

И значит, где-то поблизости… вылупился птенец. В книге говорилось, что птенцы растут медленно. Интересно, откуда тут взялось яйцо, ведь книга утверждала, что птенцы появляются на свет только в знойных пустынях Клатча…

Ходжесааргх вышел из комнаты, чтобы снова проверить птиц. Они по-прежнему вели себя настороженно.

Ну да, все правильно, все логично. Он прилетел сюда, к другим птицам, отложил яйцо, как и было написано в книге, после чего сгорел, давая возможность вылупиться птенцу.

Если у Ходжесааргха и были недостатки, то заключались они в достаточно утилитарном взгляде на мир птиц. Для него существовали только птицы, на которых охотились, и птицы, при помощи которых охотились. Разумеется, были и ещё какие-то птахи, чирикающие в кустах, но они не имели значения. Но если и есть на свете птица, идеально подходящая для охоты, так это феникс.

О да. Сейчас он слишком мал и слаб, поэтому не мог улететь далеко…

Гм-м… В конце концов, все птицы мыслят одинаково.

Вот если б ещё в книге было только одно изображение… Но их было несколько, каждое — скрупулезно нарисовано, и каждый древний сокольничий утверждал, что, мол, только ему посчастливилось увидеть жар-птицу.

Однако все картинки были разными и походили друг на друга лишь одним: у всех птиц наличествовали крылья и клювы. Но один феникс очень напоминал цаплю. Другой — гуся. Третий, что особенно озадачило Ходжесааргха, был похож на воробья. «Вот ведь загадка», — подумал Ходжесааргх и решил взять за основу картинку, на которой была изображена, по крайней мере, не совсем обычная птица.

Он внимательно оглядел развешанные по крючкам перчатки. Ходжесааргх славился своим умением приручать птенцов. Они ели у него прямо с руки. После чего принимались за саму руку.

Точно. Поймать ещё птенцом, приучить сидеть на запястье. Это будет непревзойденная ловчая птица.

Ходжесааргх не мог представить феникса в роли дичи. Во-первых, как его приготовишь?

…А в самом темном углу конюшни существо взлетело на насест…

Агнессе уже в который раз пришлось бежать вприпрыжку, чтобы поспеть за энергично шагающей нянюшкой. Яростно работая локтями, старушка пробралась к толкавшейся у пивной бочки группе мужчин и схватила двоих из них за рукава, заставив расплескать пиво. Не будь это сама нянюшка Ягг, данный поступок мог бы быть расценен как вызов, равный брошенной перчатке или — в менее благородных кругах — разбиванию бутылки о край барной стойки.

Но мужчины лишь застенчиво улыбнулись, а кое-кто даже принялся шаркать ножкой, тщетно пытаясь спрятать кружки за спины.

— Джейсон? Даррен? Живо за мной! — приказала нянюшка. — Мы идём драться с вампирами, понятно? Колья поострее найдутся?

— Нет, мам, — ответил Джейсон, он же — единственный ланкрский кузнец. — Но минут десять назад из замка вышел повар и спросил, не хочет ли кто крошечных пирожков, которые какой-то плохой человек изгадил чесноком. Так вот, я их съел.

Нянюшка принюхалась, машинально отступила на шаг и замахала перед лицом ладонью.

— Да, судя по всему, этого вполне хватит, — признала она. — Когда подам тебе сигнал, рыгнешь что есть глотки, понял?

— Нянюшка, это вряд ли сработает, — возразила Агнесса настолько смело, насколько смогла.

— И почему это? Даже я едва с ног не валюсь.

— Я ж говорила, они не дадут тебе приблизиться. Пердита это чувствовала. Ты сразу становишься словно пьяной. Кроме того, чеснок, похоже, не действует.

— Ничего, теперь я буду готова, — огрызнулась нянюшка. — Кое-чему я у Эсме все-таки научилась.

— Да, но у неё… — «Получалось все куда лучше», — собиралась было сказать Агнесса, но передумала. — Но её здесь нет.

— Пусть так, — кивнула нянюшка. — Однако я лучше прямо сейчас против них выступлю, чем потом буду объяснять Эсме, почему я ничего не предприняла. Идём.

Агнесса с тяжелым чувством на сердце последовала за Яггами. Конечно, Пердите нельзя доверять, но…

Некоторые гости уже отбыли, однако в замке закатили поистине невиданный пир, а жители Овцепикских гор, на каком бы социальном уровне ни находились, никогда добровольно не покинут уставленный яствами стол.

Нянюшка быстро обвела гостей взглядом и поймала за руку Шона, проходившего мимо с подносом.

— Где вампиры?

— Кто, мам?

— Этот сорочий граф… Сраку…

— Сорокула, — быстренько поправила Агнесса.

— Вот именно.

— Его здесь нет… Он поднялся в солярий, мамочка. Все туда ушли… От кого так воняет чесноком?

— От твоего братца. Ладно, пошли за ними.

Солярий находился на самом верху замка и представлял собой старую, холодную и продуваемую всеми сквозняками залу. По настоянию королевы Веренс застеклил огромные окна, но это привело лишь к тому, что теперь огромная комната продувалась только самыми коварными, внутренними сквозняками. Впрочем, данное помещение считалось сугубо королевским, не таким публичным, как Главный зал, но предназначенным для приемов исключительно в формально неформальной обстановке.

Экспедиционные силы нянюшки Ягг поднимались по винтовой лестнице. Она первой приблизилась по ещё вполне добротному, но уже потертому ковру к сидевшей вокруг камина группе людей.

И сделала глубокий вдох.

— А, госпожа Ягг, — произнес Веренс каким-то безнадежным голосом. — Присоединяйся, присоединяйся.

Агнесса боковым взглядом заметила, как лицо нянюшки расплылось в странной улыбке.

Граф сидел в огромном кресле у самого огня, Влад стоял за его спиной. Оба были просто красавцами. По сравнению с ними Веренс, на котором любая одежда, какую ни подбери, смотрелась просто ужасно, да ещё это его вечно растерянное выражение на лице… В общем, король Ланкра выглядел тут на удивление неуместно.

— Граф как раз объяснял, что Ланкр войдет герцогством в его убервальдские владения, — сказал Веренс. — Но мы по-прежнему будем считаться королевством. Очень разумное предложение с его стороны, не находишь?

— И вправду. Весьма заманчиво, — подтвердила нянюшка.

— Налоги, конечно, будут, — вступил в разговор граф, — но не обременительные. Мы не хотим пить вашу кровь, фигурально выражаясь! — И он широко улыбнулся собственной шутке.

— Да-да, абсолютно согласна, — поддакнула нянюшка.

— Вот и договорились, — кивнул граф. — Я знал, что у нас все получится. Веренс, я так рад, что вы придерживаетесь столь современной точки зрения. У людей о вампирах сложилось довольно превратное мнение. Разве мы — жестокие убийцы? — Он снова улыбнулся. — Разумеется. Но только когда это необходимо. Ведь если вдуматься, ну что это за правитель, который убивает своих подданных налево-направо? Во-первых, очень скоро такому правителю станет некем управлять!

Раздался общий вежливый смех, но громче всех смеялся сам граф.

Агнессе его слова тоже показались исключительно разумными. Граф, несомненно, справедливый человек. И любой, кто считал иначе, заслуживал смерти.

— Мы — самые обычные люди, — добавила графиня. — Ну, может, не самые обычные, но разве, если нас поранить, из нас не течет кровь? Текущая зазря кровь — такое расточительство…

«Они снова тебя достали», — раздался внутренний голос.

Влад вдруг резко вскинул голову, и Агнесса почувствовала на себе его взгляд.

— А кроме того, — сказал граф, — мы очень современные люди. И, должен признаться, нам нравится то, что вы сделали со своим замком.

— О, эти ужасные факелы у нас дома! — воскликнула, закатив глаза, графиня. — А подземелья? Увидев их, я едва не умерла от стыда. Веков этак… пятнадцать назад. Ты — вампир, — она неодобрительно хмыкнула, — и это многое объясняет. Гробы? Да, конечно, но зачем же постоянно в них прятаться, как будто ты стыдишься того, чем являешься? У каждого свои… потребности, свои нужды.

«Да вы перед ними как кролики перед удавами!» — бушевала Пердита в дальних уголках Агнессиного сознания.

— О! — вдруг захлопала в ладоши графиня. — У вас и пьянофорте тут есть!

Вот уже четыре месяца инструмент стоял в углу под покрывалом. Веренс заказал его, поскольку где-то услышал, что иметь дома такой вот инструмент — это очень модно, но единственным человеком в королевстве, освоившим, если можно так выразиться, игру на пьянофорте, была нянюшка Ягг. Иногда она заглядывала в замок, дабы, как она выражалась, «постучать по этим слоновьим костяшкам»^[580]. Однако затем по приказу Маграт инструмент закрыли, а по дворцу поползли слухи, якобы Веренс получил хорошую взбучку за то, что купил предмет, который фактически являлся невинно убиенным слоном.

— Лакримоза с удовольствием сыграет для вас, — велела графиня.

— Ну, ма-ам, — протянула Лакримоза.

— Не сомневаюсь, нам очень понравится, — сказал Веренс.

Сама Агнесса никогда бы не заметила катившийся по его лицу пот, если бы ей не подсказала Пердита: «Он пытается сопротивляться. Правда здорово, что у тебя есть я?»

После некоторой возни, связанной с извлечением нотной книги из-под сиденья табурета, девушка села за инструмент. Однако, прежде чем начать, она смерила Агнессу свирепым взглядом. Их отношения можно было сравнить с химической реакцией, которая, как правило, заканчивается эвакуацией всего здания.

«Сплошной обман, — заявила Пердита после первых нескольких аккордов. — Все ведут себя так, будто слушают чудесную музыку, а на самом деле слышат жуткий грохот и бряцанье!»

Агнесса постаралась взять себя в руки. Музыка была прекрасной, но стоило немножко сосредоточиться (не без помощи Пердиты), как ты понимал, что никакой музыки нет. Был только шум, словно кто-то пытался играть гаммы — очень плохо и со злостью.

«Я могу сказать об этом в любой момент, — подумала она. — Могу очнуться, когда захочу».

Все остальные вежливо аплодировали. Агнесса тоже попыталась было захлопать, но вдруг поняла, что её левая рука объявила бойкот. Власть Пердиты над левой рукой все усиливалась.

Влад оказался рядом настолько быстро, что она даже не заметила, как он двигался.

— Ты восхитительная девушка, госпожа Нитт, — сказал он. — У тебя чудесные волосы. Но кто такая эта Пердита?

— Да так, никто, — пробормотала Агнесса. Она едва справлялась с желанием сжать левую руку в кулак. Пердита что-то сердито орала.

Влад погладил прядь её волос. Волосы Агнессы действительно были хорошими. Не просто длинными и густыми, нет, они походили на огромную копну, словно бы должны были уравновешивать тело. Ещё они были блестящими, никогда не секлись и легко расчесывались — правда, иногда в них пропадали расчески.

— Пропадали расчески? — уточнил Влад, наматывая прядь на палец.

— Ну да, они…

«Он читает твои мысли!»

Влад озадаченно уставился на неё, как будто пытался расслышать некий неясный звук.

— Ты… можешь сопротивляться нам, да? — спросил он. — Я наблюдал за тобой, пока Лакки мучила пианино. В тебе что, есть вампирская кровь?

— Что? Нет!

— Ну, это легко можно исправить, ха-ха.

И он улыбнулся. Эта улыбочка была заразительна — как корь. Она заполонила все ближайшее будущее. Что-то похожее на розовый туман обволакивало Агнессу, постоянно повторяя: «Все в порядке, все будет хорошо…»

— Взгляни-ка на госпожу Ягг, — продолжил Влад. — Ухмыляется, как какая-нибудь тыква. А ведь она — одна из самых могущественных ведьм в этих горах. Даже неловко за неё становится, правда?

«Скажи, что ты знаешь о его умении читать мысли», — приказала Пердита.

И снова этот озадаченный, недоуменный взгляд.

— Ты можешь… — начала было Агнесса.

— Только у людей, — перебил её Влад. — Но мы учимся. Учиться, учиться и ещё раз учиться…

Он упал на диван, закинул ногу на подлокотник и задумчиво посмотрел на неё.

— Скоро многое изменится, Агнесса Нитт, — сказал он. — Мой отец прав. Зачем прятаться в темных замках? Чего стыдиться? Мы — вампиры, ну, или упыри, как будет угодно. Хотя отец настаивает именно на первом варианте. Говорит, что, приняв себе новое имя, мы тем самым рвем с нашим темным, полным суеверий прошлым. А с другой стороны, разве мы виноваты? Мы были рождены, чтобы сосать кровь.

— А я думала, вы превращаетесь…

— …В вампиров лишь после того, как нас укусят? Конечно нет. Да, мы способны превращать в вампиров людей, но зачем? Когда ты ешь… вот что ты любишь? Ага, шоколад… Так вот, когда ты ешь шоколад, ты же не хочешь, чтобы он превратился в ещё одну Агнессу Нитт. Ведь тогда он тоже начнет есть шоколад. — Влад вздохнул. — Суеверия, сплошные суеверия, куда ни глянь. Мы разговариваем уже больше десяти минут, а на твоей шейке, заметь, ничего ещё нет. Ну, кроме мыла, которое ты забыла смыть.

Агнесса машинально вскинула руку к горлу.

— Мы всё подмечаем, — сказал Влад. — И теперь мы пришли к вам. Отец, по-своему, очень могущественный человек, достаточно передовой мыслитель, но мне кажется, даже он не понимает, какие возможности перед нами открываются. Не могу выразить словами, госпожа Нитт, насколько я рад был вырваться из того ужасного места. Вервольфы… о боги, эти вервольфы… Само собой, прекрасные, замечательные люди, у барона определенно есть свой, пусть и грубоватый стиль, но устрой им охоту на оленя, обеспечь теплое местечко у камина, кинь кость посочнее да побольше, и они забывают обо всем на свете. Мы делали все возможное, клянусь. Отец приложил все усилия, чтобы наша часть страны с достоинством вошла в век Летучей Мыши…

— Но он уже почти закончился… — вставила Агнесса.

— Возможно, возможно. Быть может, именно поэтому мой отец так рвется вперед? — кивнул Влад. — В тех краях слишком много… ископаемых. Взять, к примеру, кентавров. Просто караул! Вот уж кто не имеет права на существование. Они — лишние. Да и все прочие низшие расы ничуть не лучше. Тролли — тупые, гномы — коварные, пикси — злые, а цверги вообще в зубах навязли. Им пора уйти. Настало время их прогнать. И на Ланкр мы возлагаем большие надежды. — Он окинул зал презрительным взглядом. — После некоторой перестановочки, конечно.

Агнесса посмотрела на нянюшку и её сыновей. Они с довольным видом слушали самую худшую на свете музыку. Нет, конечно, были ещё волынки Шона Ягга, но их у него очень быстро отобрали.

— И вы… решили захватить нашу страну? — спросила она. — Так просто?

Влад улыбнулся, встал и направился прямо к ней.

— Ага. И никакого кровопролития. Ну… метафорически выражаясь. Ты замечательная женщина, госпожа Нитт. В Убервальде все девушки застенчивы и глуповаты. А ты… ты что-то от меня скрываешь. Все мои чувства буквально кричат о том, что сейчас вы в моей власти, и тем не менее… это не так. — Он хмыкнул. — Восхитительно, просто восхитительно…

Агнесса чувствовала, как сознание её разворачивается, раскрывается. Розовый туман струился сквозь её голову…

…И из него громадным смертоносным айсбергом вставала Пердита.

Погружаясь в розовый туман, Агнесса почувствовала распространившееся по рукам и ногам покалывание. Ощущение было не из приятных. Словно какой-то человек стоит у тебя за спиной (и ты это чувствуешь!), а потом он вдруг берет и делает один шажок вперед.

Агнесса просто оттолкнула бы его. То есть сначала она бы разволновалась и попыталась решить все на словах, без рукоприкладства, но если бы потребовалось действительно толкнуть, она бы толкнула так толкнула. Однако Пердита предпочла нанести удар. Рука взлетела в воздух, на полпути развернулась, пальцы согнулись, чтобы удобнее было драть и царапать лицо…

Однако он оказался быстрее и перехватил её руку.

— Молодец, — похвалил он, рассмеявшись. А второй рукой он перехватил её второе запястье.

— Мне нравятся женщины с характером!

Однако руки у него закончились, тогда как в резерве у Пердиты ещё оставались колени. Глаза Влада закатились, и он издал едва слышный звук, больше похожий на «гхны…»

— Великолепно! — прохрипел он, складываясь пополам.

Пердита отскочила от него, подбежала к нянюшке Ягг и схватила её за рукав.

— Нянюшка, мы уходим.

— Правда, милая? — спокойно спросила нянюшка, не двигаясь с места.

— Вместе с Джейсоном и Дарреном!

Пердита не отличалась начитанностью Агнессы. Она считала книги ску-учными. Но сейчас ей действительно необходимо было знать, как можно бороться с вампирами.

— Священные символы! — подсказала изнутри Агнесса.

Пердита в отчаянии огляделась, однако в комнате не было ничего особенно священного. Религия, помимо использования её в качестве универсального бюро записей актов гражданского состояния, не привилась в Ланкре.

— Дневной свет никогда не подводил, моя дорогая, — сказала графиня, вероятно частично уловив её мысли. — У твоего дяди всегда были большие окна и быстро сдвигаемые в сторону шторы, верно, граф?

— Именно так, — подтвердил граф.

— А для того, чтобы рядом была проточная вода, он содержал в идеальном состоянии крепостной ров.

— О, насколько помню, вода туда подавалась прямиком из горного ручья, — откликнулся граф.

— А ещё, если мне не изменяет память, замок был битком набит всяческими украшениями, которые, сломав или согнув, всегда можно было использовать в качестве религиозных символов.

— Определенно. Он был упырем старой школы.

— Да, — улыбнулась мужу графиня. — Глупой школы. — Повернувшись к Пердите, она внимательно осмотрела её. — Думаю, ты скоро поймешь: мы пришли сюда, чтобы остаться. Впрочем, тебе удалось произвести впечатление на моего сына. Подойди ближе, девочка. Дай-ка посмотреть на тебя.

Даже спрятавшись глубоко в собственной голове, Агнесса не могла не почувствовать, как воля графини обрушилась на Пердиту. Это было подобно удару ломом. Агнессу, словно на качелях, мгновенно выбросило из подсознания.

— Где Маграт? Что вы с ней сделали?! — закричала она.

— Наверное, укладывает девочку, — ответила графиня, удивленно подняв брови. — Прелестное дитя.

— Вот погодите, узнает матушка Ветровоск, что здесь творится, и вы пожалеете о том, что родились… ну, или не родились, или переродились, или что ещё вы там с собой сделали!

— Нам не терпится с ней познакомиться, — спокойно заявил граф. — Но мы здесь, а эта знаменитая дама до сих пор отсутствует. Может, ты пойдешь и позовешь её? И своих друзей забирай. Кстати, госпожа Нитт, когда увидишь госпожу Ветровоск, передай ей: у ведьм и вампиров нет причин для вражды.

Нянюшка Ягг зашевелилась, как будто очнулась от глубокого сна. Джейсон заерзал на своем стуле. Агнесса подняла их на ноги и подтолкнула в сторону лестницы.

— Мы ещё вернемся! — крикнула она.

Граф кивнул.

— Вот и отлично, — сказал он. — Мы славимся своим гостеприимством.

Когда Ходжесааргх отправился в путь, было ещё темно. Рассуждал он примерно следующим образом: если уж охотиться на феникса, лучше делать это в темное время суток. В темноте свет проще заметить.

Внимательно изучив обуглившуюся оконную решетку, он достал из кладовой переносную проволочную клетку и несколько усовершенствовал свою перчатку.

Теперь перчатка представляла собой куклу, сшитую из желтой ткани и украшенную лиловыми и синими лоскутками. Разумеется, она не больно-то походила на изображенного в книге феникса, но, с другой стороны, птицы никогда не отличались особой наблюдательностью.

Только что вылупившиеся птенцы готовы принять за родителей практически что угодно. Всякий человек, подкладывавший яйца других птиц под наседку, знал: любого птенца можно заставить считать себя цыпленком — и случай с беднягой Вильямом служил тому убедительным доказательством.

Разумеется, тот факт, что юный феникс никогда не видел своих родителей, а стало быть, понятия не имел, как они выглядели, мог послужить некоторой помехой — ведь птичье доверие нужно будет как-то завоевать, однако это было неизведанной территорией, а Ходжесааргх был готов использовать любой шанс. Например, приманку. Он взял мясо и даже зерно, хотя, судя по рисунку, птица была явным хищником. Кроме того, на тот случай, если феникс предпочитал питаться горючими материалами, Ходжесааргх прихватил пакетик нафталиновых шариков и пузырек рыбьего жира. Использовать силки и тем более птичий клей Ходжесааргху не позволяла гордость. Да и вряд ли они годились для ловли такой птицы.

Не зная, что ещё может пригодиться, Ходжесааргх переделал утиный манок, пытаясь добиться звука, который давно умерший сокольничий описал как «пахожий на канючий крик тока боле низкий». Результат получился не вполне удовлетворительным, но, с другой стороны, быть может, юный феникс тоже не знает, как должен звучать его настоящий крик. Так или иначе, манок мог пригодиться, и правду говорят: не попробуешь — не узнаешь.

Наконец Ходжесааргх выступил.

И скоро темные, окутанные туманом холмы огласил звук, больше похожий на вопль вошедшей в глубокое пике утки.

Матушка Ветровоск вышла из домика ещё до рассвета. Небо на горизонте только начинало сереть, а на листьях искрился мокрый иней.

Столько всего предстояло сделать…

Она захватила с собой лишь то, что уместилось в небольшую заспинную котомку. Помело осталось стоять в углу, возле печки.

Дверь матушка оставила открытой, подперев её булыжником, а потом, так ни разу и не оглянувшись, матушка Ветровоск скрылась в лесу.

В деревнях, встречая прячущийся за облаками рассвет, начинали кукарекать петухи.

Примерно через час на лужайку мягко опустилось помело. Нянюшка Ягг спрыгнула с него и поспешила к задней двери домика.

Её нога наткнулась на что-то твердое, державшее дверь открытой. Некоторое время нянюшка свирепо таращилась на булыжник, как на какое-то опасное существо, потом аккуратно обогнула его и вошла в тёмный дом.

Но буквально через несколько минут снова появилась, явно чем-то обеспокоенная.

Нянюшка подошла к кадке для дождевой воды, разбила рукой тонкий ледок, достала один из осколков, внимательно рассмотрела его и отбросила в сторону.

О нянюшке Ягг могло сложиться весьма превратное впечатление, но, с другой стороны, именно этого она и добивалась. Наиболее распространенной ошибкой было мнение, что её мысли не распространяются глубже дна стакана.

Со стоявшего рядом с домиком дерева заругалась сорока. Нянюшка швырнула в неё камнем.

Ещё через полчаса появилась Агнесса. По возможности она предпочитала передвигаться на своих двоих. Не всякое помело допускало подобный перевес.

Нянюшка Ягг сидела в кресле прямо за дверью и курила любимую трубку. Завидев Агнессу, она приветливо кивнула.

— Все, ушла, — сообщила нянюшка.

— Ушла? Когда она нам так нужна? — изумилась Агнесса. — Что это значит?

— Это значит: нету её, и дело с концом, — объяснила нянюшка.

— Может, она просто вышла? Ну, куда-нибудь отлучилась?

— Она ушла, — повторила нянюшка. — Часа два назад, насколько я могу судить.

— Но как ты это узнала?

Совсем недавно, возможно, ещё вчера вечером, нянюшка сослалась бы на некие тайные ведьмовские чары. То, что она не стала делать загадочное лицо, лишний раз говорило о том, насколько она встревожена.

— Утром, в любую погоду, она первым делом умывается в кадке для дождевой воды, — пояснила нянюшка. — Кто-то разбил там лед примерно часа два назад. Можешь посмотреть, вода снова успела замерзнуть.

— И все? — вскинула брови Агнесса. — Но может, у неё какое дело срочное возникло…

— Иди сюда, — велела нянюшка, вставая с кресла.

Кухня была безукоризненно чистой. Буквально каждая плоская поверхность была тщательно вытерта. Очаг был вычищен от углей, и там высилась аккуратная стопка свежих поленьев.

На кухонном столе стояли три чашки и три тарелки, рядом с которыми лежали три ножа, тесак, три вилки, три ложки, два черпака, ножницы и три свечи. Чуть сбоку пристроилась деревянная шкатулка с нитками, иголками и булавками…

Начищено было все, что только могло быть начищено. Даже старые оловянные подсвечники были надраены так, что блестели.

Агнесса почувствовала, как внутри её все вдруг стало сжиматься. Сами ведьмы владели очень немногим. Владельцем вещей был, как правило, дом. Нельзя уносить то, что тебе не принадлежит.

Все вещи были разложены так, словно кто-то составлял их опись.

За её спиной нянюшка Ягг грохотала ящиками древнего комода.

— Она навела порядок, — сказала нянюшка. — Даже чайник очистила от ржавчины. В буфете ничего нет, кроме высохшего сыра и печенья, которое можно есть, только если ты решил покончить жизнь самоубийством. В спальне тоже все прибрано. Табличка «Я НИ УМИРЛА» висит за дверью. Ночной горшок такой чистый, что из него чай можно пить. Я, конечно, никогда не буду этого делать, но мало ли кому что в голову придет… А ещё она взяла шкатулку из комода.

— Какую шкатулку?

— В ней она хранит разные мелочи, — пояснила нянюшка. — Меморорабилилии…

— Мемо… что?

— Ну, знаешь… подарки, все такое прочее. То, что принадлежит лично ей…

— А это что? — спросила Агнесса, поднимая зеленый стеклянный шар.

— А, это Маграт ей передала, — откликнулась нянюшка, поднимая угол коврика и заглядывая под него. — Поплавок от рыбацких сетей, который мой Уэйнчик с моря привез. Рыбацкое яйцо называется.

— Не знала, что у рыбаков стеклянные яйца, — брякнула Агнесса.

Но тут же застонала про себя и принялась покрываться густым румянцем. Впрочем, нянюшка ничего не заметила. И тогда Агнесса окончательно поняла, насколько серьезна возникшая ситуация. Таких оговорок нянюшка никогда не спускала, она кидалась на тебя, как кошка — на мышь. Даже в простом пожелании доброго утра нянюшка могла усмотреть нечто этакое. После чего тема развивалась, углублялась и расширялась. «Рыбаков со стеклянными яйцами» хватило бы ей на неделю. Завидев кого-нибудь — знакомого, незнакомого, — она летела бы к нему сломя голову: «Ни за что не догадаешься, что недавно ляпнула Агнесса Нитт…»

— Я случайно… — рискнула заговорить Агнесса.

— Знаешь, я не больно-то разбираюсь в рыбной ловле, — откликнулась нянюшка. Выпрямившись, она принялась задумчиво грызть ногти. — Здесь что-то не так. Эта шкатулка… Она ничего не оставила…

— Но матушка ведь не могла совсем уйти? — взволнованно спросила Агнесса. — То есть бросить нас насовсем. Она всегда была рядом.

— Я ж говорила тебе вчера… Последнее время что-то она слишком уж сама своя, — рассеянно ответила нянюшка и села в кресло-качалку.

— Ты хотела сказать «сама не своя»?

— Я сказала именно то, что хотела сказать, девочка. Когда матушка сама своя, она рычит на всех кого ни попадя, хандрит и впадает в уныние. Ты вообще понимаешь, что значит «сама не своя»? А теперь помолчи, потому что я думаю.

Агнесса опустила взгляд на зажатый в руке зеленый шар. Стеклянный рыбацкий поплавок в добрых пятистах милях от моря. Сувенир наподобие ракушки. И совсем не хрустальный шар. Его, конечно, можно использовать как хрустальный шар, но это совсем не хрустальный шар… очень тонкое и очень важное различие.

Матушка была крайне традиционной ведьмой. Ведьмы не всегда пользовались популярностью. Возможно… да какое там возможно, определенно! были времена, когда не следовало афишировать то, чем ты занимаешься, вот почему разложенные на столе предметы были самыми обычными. Они ничем не выдавали своего владельца. Разумеется, сейчас в этом не было никакой необходимости, причём в Ланкре таковой необходимости не возникало уже многие сотни лет — и тем не менее некоторые привычки передаются по наследству.

В действительности нынешняя ситуация была прямо противоположной. Ведьмовство в Овцепиках считалась почетным занятием, но только молоденькие ведьмочки вкладывали деньги в настоящие хрустальные шары, разукрашенные рунами ножи и оплывшие свечи. Тогда как ведьмы постарше предпочитали использовать обычную кухонную утварь, поплавки от рыболовных сетей, шерстяные лоскутки, этой обычностью лишний раз подтверждая свой высокий статус. Любая дура станет ведьмой при помощи рунического ножа, а ты попробуй сотвори ведьмовство обычным салатным ножичком.

Звук, на который она раньше не обращала внимания, вдруг стих, и в доме воцарилась тишина.

Нянюшка подняла голову.

— Часы остановились.

— Все равно они вечно врали, — пожала плечами Агнесса, взглянув на часы.

— Ей нравилось, как они тикают.

Агнесса положила стеклянный шар на стол.

— Я хочу повнимательнее осмотреть хижину, — сказала она.

Приходя к кому-либо в гости, она первым делом осматривала дом. В некотором смысле дом — это одежда, подогнанная под фигуру владельца. Он может показать не только то, чем люди занимаются, но и то, о чем они думают. Иногда приходилось захаживать в такие дома, хозяева которых считали, будто ты должна знать буквально все и буквально обо всем. В такой ситуации следовало использовать всякую возможность получше узнать человека.

Однажды Агнесса услышала очень верную фразу: «Дом ведьмы — это её второе лицо». В случае с матушкой именно так оно и было.

Прочесть её дом было очень просто. Матушкины мысли били по тебе с силой кузнечного молота, и её индивидуальность была чуть ли не вколочена в эти стены. Будь дом чуть более органическим, у него бы появился пульс.

Агнесса прошла в закуток, где матушка обычно мыла посуду. Медный тазик был начищен до блеска. Рядом лежали вилка и пара блестящих ложек, а чуть поодаль — стиральная доска и жесткая щетка. Мусорное ведро тоже сияло чистотой, хотя осколки чайной чашки на самом дне свидетельствовали о том, что наведение порядка без жертв не обошлось.

Затем Агнесса распахнула дверь в старый сарай, где, как правило, держали коз. Коз у матушки не было, но весь самодельный пчеловодческий инвентарь был аккуратно разложен на скамейке. Впрочем, она редко пользовалось всеми этими штуками. Спрашивается, какой смысл быть ведьмой, если для ухода за пчелами тебе нужны дымарь и сетка?

Пчелы…

Через какое-то мгновение Агнесса уже была в саду и прижималась ухом к улью.

Стояло раннее утро, и пчелы ещё не вылетели за медом, но внутри улья царил какой-то невероятный гул.

— Они все знают, — раздался голос нянюшки за её спиной.

Агнесса выпрямилась так резко, что стукнулась головой о крышу улья.

— Но ничего не скажут, — добавила нянюшка. — Она им приказала. Кстати, молодец, что вспомнила про пчел.

Снова затрещала сидевшая на дереве сорока.

— Доброе утро, госпожа Сорока, — машинально поздоровалась Агнесса.

— Кыш, мерзавка! — крикнула нянюшка, наклонясь за палкой.

Птица мгновенно перелетела на другую сторону полянки.

— Нянюшка, это же к несчастью, — сказала Агнесса.

— К несчастью для неё, если б я успела прицелиться, — огрызнулась нянюшка. — Терпеть не могу этих воровок.

— «Горе — это раз», — вспомнила присказку Агнесса, наблюдая за прыгающей по ветке птицей.

— Лично я всегда предпочитала считать, что буквально через мгновение появится вторая, — сказала нянюшка, бросая палку на землю.

— «Радость — это два»? — спросила Агнесса.

— «Веселье — это два».

— По-моему, это одно и то же.

— Ну, не знаю, — усмехнулась нянюшка. — Я, конечно, радовалась, когда родился Джейсон, но хохотать мне не больно-то хотелось. Пошли, хочу ещё кое-что посмотреть.

Ещё две, сороки сели на древнюю крышу хижины.

— «Кто-то идёт — это три», — с беспокойством промолвила Агнесса.

— «Кто-то умрет — это три», насколько мне известно, — поправила её нянюшка. — Впрочем, о сороках сложено много стихов. Послушай, возьми-ка её помело и все осмотри до самых гор, а я…

— Погоди! — перебила её Агнесса.

Пердита отчаянными криками пыталась привлечь её внимание, и Агнесса решила прислушаться.

Три…

Три ложки. Три ножа. Три чашки.

Выброшенная разбитая чашка.

Она замерла. Ей казалась, что, если она сейчас пошевелится или даже вздохнет, случится что-то ужасное.

Часы остановились…

— Нянюшка?

Нянюшка Ягг была достаточно мудрой, чтобы понять: что-то происходит, поэтому не стала терять времени на глупые вопросы.

— Да?

— Сходи посмотри, какое время показывали часы, когда остановились.

Нянюшка кивнула и поспешила обратно в хижину.

Напряжение в голове Агнессы усилилось до предела, она вся чуть ли не звенела, как туго натянутая струна. Весь сад словно бы заполнился этим протяжным тонким гулом. И если Она пошевелится, еслипредпримет хоть что-нибудь, то струна обязательно лопнет и…

Вернулась нянюшка.

— Три часа? — спросила Агнесса, прежде чем нянюшка успела открыть рот.

— Чуть позже.

— Насколько позже?

— На две или три минуты.

— На две или на три?

— На три.

Три сороки вместе сели на дерево и, громко переругиваясь, принялись гонять друг дружку по веткам.

— Три часа три минуты, — подытожила Агнесса. Напряжение разом спало. — Нянюшка, она думала тройками. В сарае я видела ещё одну свечу, а ещё нашла там столовые приборы, однако на столе всего лежало по три штуки.

— А как насчет черпаков и ножниц? — заметила нянюшка, правда, в её голосе прозвучало некоторое сомнение.

— Значит, больше у неё не было, — сказала Агнесса. — На кухне в сушилке я видела ещё вилки и ложки. То есть по какой-то причине она выкладывала не больше трех предметов.

— Я точно знаю, что чашек у неё было четыре, — вспомнила нянюшка.

— А осталось три, — возразила Агнесса. — Одну она разбила. Осколки лежат в мусорном ведре.

Нянюшка Ягг пристально посмотрела на неё.

— Чего-чего, а неуклюжести за Эсме я не замечала, — пробормотала она.

Нянюшка глядела на Агнессу так, словно пыталась не думать о чем-то очень страшном.

Деревья закачались под порывом ветра. На землю упало несколько капель дождя.

— Пойдем в дом, — предложила Агнесса.

Нянюшка покачала головой.

— Там ещё холоднее, чем здесь, — буркнула она.

Какая-то птица пролетела над макушками деревьев, едва не задевая листья, и опустилась на лужайку. Это была четвертая сорока.

— «А на четыре кто-то родится», — сказала почти про себя нянюшка. — Вот теперь я все понимаю. Я думала, она не узнает, но от Эсме ничего не скроешь. Эх, вот вернусь домой, ну, задам Шону трепку! Он ведь поклялся, что доставил приглашение!

— А может, она взяла его с собой?

— Нет! Если бы она его получила, то обязательно появилась бы на празднике! Спорю на что угодно! — отрезала нянюшка.

— Так о чем именно она не должна была узнать? — спросила Агнесса.

— О дочке Маграт!

— Как это? И что тут удивительного? Ну конечно, она узнала о ней. Хочешь сказать, нам нужно было скрывать ребенка? Да о принцессе все жители королевства знают!

— У Маграт дочка родилась! Она стала матерью! — закричала нянюшка.

— Ну да! Это случается! И что с того?.. — в ответ заорала Агнесса.

И вдруг в один и тот же миг они поняли, что кричат друг на друга.

Дождь резко усилился. Со шляпы Агнессы, стоило ей качнуть головой, пролился настоящий водопад.

Нянюшка немножко подуспокоилась.

— Ладно, я считаю, мы с тобой достаточно разумны, чтобы не торчать все утро под дождем.

— По крайней мере, мы можем развести огонь, — сказала Агнесса, когда они вошли в холодную кухню. — Она приготовила дрова…

— Нет!

— А что, обязательно сразу кричать?!

— Послушай, только не разводи огонь, хорошо? — попросила нянюшка. — И ни к чему без надобности не прикасайся!

— Я могу настругать щепок и…

— Слушай внимательно! Эти дрова приготовлены не для тебя! И не трогай дверь!

Агнесса как раз хотела отодвинуть булыжник.

— Нянюшка, ну что за глупости! На улице ветер, сюда дождь летит!

— Ну и пускай!

Нянюшка упала в кресло-качалку, задрала юбку и принялась шарить в громадных панталонах, пока не выудила оттуда любимую фляжку. Затем сделала большой глоток. Руки у нянюшки тряслись.

— Поздно мне становиться каргой. В моем-то возрасте… — пробормотала она. — Ни в один лифчик не влезу.

— Нянюшка?

— Да?

— Я не понимаю, о чем ты. Дочь? Не зажигать огонь? Карга?

Нянюшка убрала фляжку и снова принялась шарить в панталонах. Из другой штанины она достала трубку и кисет.

— Вряд ли тебе стоит это знать…

Матушка Ветровоск уже миновала расположенные рядом с городком рощицы и теперь шла по тропинке, вьющейся между настоящих лесных деревьев. Сюда обычно забредали только угольщики да иногда — случайный гном.

Ланкр почти исчез, испарился. Она чувствовала, как он уходит из её сознания. Там, внизу, даже в минуты абсолютного покоя она всегда чувствовала вокруг себя гул чьих-то мыслей. Мысли людей, животных сливались воедино и бурлили подобно огромной интеллектуальной похлебке. А здесь… здесь текли лишь неторопливые мысли деревьев — тоска смертная, поэтому лучше к ним даже не прислушиваться. Снег, сохранившийся в низинах и в ямах под деревьями, медленно растворялся под мелким нудным дождиком.

Она вынырнула на полянку, и олени, пасшиеся небольшим стадом на противоположной стороне возле самого леса, с удивлением уставились на неё. По привычке матушка сразу остановилась и позволила сознанию расслабиться — так, чтобы олени сочли, будто на полянке никого нет.

Но когда она снова двинулась вперед, из кустов появился ещё один олень. Замерев, он уставился прямо на неё.

Такое и раньше случалось. О таких случаях рассказывают охотники. Можно целый день выслеживать стадо, бесшумно красться между деревьев в надежде на чистый выстрел, а в самый последний момент прямо перед тобой вдруг появляется олень, поворачивается, смотрит на тебя… и как будто чего-то ждёт. Именно в такие минуты охотник осознает, каким мастером стал…

Матушка щелкнула пальцами. Олень вздрогнул и галопом скрылся в чаще.

Она поднималась все выше по каменистому руслу ручья. Ручей был бурным, но, несмотря на это, вдоль берегов его сковывала ледяная корка. Остановившись у каскада небольших водопадов, матушка глянула назад, на чашу среди гор, в которой прятался Ланкр.

Эту чашу доверху наполняли тучи.

Несколькими сотнями футов ниже над макушками деревьев скользнула сорока.

Матушка повернулась и быстро вскарабкалась по мокрым ледяным камням к краю вересковой пустоши.

Здесь, на высоте, было куда больше неба. Тишина буквально пригибала к земле. Высоко над головой парил орел.

Похоже, он был тут единственным живым существом. Сюда никто не поднимался. Густые заросли вереска и утесника тянулись на целую милю, и ни одна тропка не пролегала сквозь них. А заросли были плотными, колючими, не защищенную одеждой человеческую кожу они рвали в клочья…

Матушка присела на камень и долго смотрела на бескрайние заросли. Потом сняла со спины котомку и достала пару толстых носков.

И пошла дальше. Вперед и вверх.

Нянюшка Ягг задумчиво почесала нос. Она редко попадала в неловкие ситуации, но сейчас явно не знала, как поступить. А это было куда хуже, чем просто расстроенная нянюшка Ягг.

— Не уверена, что сейчас подходящее время, — сказала она.

— Послушай, нянюшка, — произнесла Агнесса. — Она нам нужна. Если я должна что-то узнать, говори.

— Понимаешь… Это касается трех ведьм, — начала нянюшка. — Дева, мать и…

— …И ещё одна, — закончила за неё Агнесса. — Да, об этом мне известно. Но это ведь обычные суеверия, верно? Ведьмы не обязаны существовать тройками.

— Нет, конечно нет, — покачала головой нянюшка. — Их может быть любое количество — скажем, четыре. Или пять.

— Но если их больше, что будет? Случится что-то страшное?

— Честно говоря, будет слишком много шума, — сказала нянюшка. — И ничего. А потом все разбегутся в разные стороны и примутся дуться друг на друга. Ведьмы не любят, когда тесно. А три… достаточно разумное количество. Надеюсь, дальше ты сама понимаешь?

— Значит, Маграт стала матерью… — пробормотала Агнесса.

— Во-во, тут-то и начинаются всякие сложности-мудрености, — кивнула нянюшка. — Этот вопрос с девой и матерью… Все не так просто, как может показаться. Взять, к примеру, тебя. — Она ткнула в Агнессу трубкой. — Ты ведь ещё девица, а?

— Нянюшка! Такие вещи я стараюсь не обсуждать!

— А вот я уверена: ты ещё девушка. Потому что давно узнала бы, если б это было не так, — сказала нянюшка, которая постоянно обсуждала такие вещи. — Но это не имеет большого значения, потому что формальности не так уж важны, понимаешь? Что же касается меня, я никогда не была девицей, во всяком случае мысленно. А чегой-то ты так покраснела? Вспомни свою тетку Мэй из Рыбьих Ручьев. Четверо детей, а до сих пор как мужика завидит, так вся с головы до ног румянцем заливается. В неё ты пошла своей стыдливостью. Стоит опустить при ней скабрезную шуточку, и все, её щеки как две плитки, можно суп варить. Когда получите узнаешь людей, девочка, то поймешь: не у всех голова и тело работают слаженно.

— А кто тогда матушка Ветровоск? — спросила Агнесса. — Во всяком случае, мысленно? — съязвила она, припомнив нянюшкино замечание про стыдливость.

— Черт меня подери, если я это знаю, — пожала плечами нянюшка. — Но полагаю, она увидела новую тройку. Это треклятое приглашение стало последней каплей, и она ушла. — Нянюшка поковырялась в трубке. — Не могу сказать, что мне так уж лестна роль карги. Я не слишком-то похожа на неё телом, да и понятия не имею, как карга должна разговаривать.

В сознании Агнессы вдруг возникло пугающе четкое изображение разбитой чашки.

— Но матушка не… она никогда не была… я хочу сказать, она совсем не похожа на…

— Ты можешь сколько угодно смотреть на собаку и говорить, что это не собака, ведь на собаку она совсем не похожа, но кто в итоге будет прав? — откликнулась нянюшка.

Агнесса решила промолчать. Нянюшка говорила абсолютную правду. Она — вылитая мать. Это написано большими буквами не только на её лице, но и на теле. Разруби её пополам, и на одной половинке будет одно «ма», а на второй — другое. Некоторые девушки… являются матерями по самой своей природе. «А кое-кому, — встряла Пердита, — до конца дней своих суждено оставаться профессиональными девственницами!» «Что же касается третьей ипостаси… — продолжала Агнесса, игнорируя собственные ремарки. — Неудивительно, что нянюшку звали, когда рождался ребенок, а матушку — когда кто-то умирал».

— Она решила, что больше нам не нужна.

— Наверное.

— И чем она теперь будет заниматься?

— Понятия не имею. Но если было трое, а потом вдруг появился четвертый, кто-то должен уйти, верно?

— А как быть с вампирами? Нам вдвоем с ними не справиться!

— Она пыталась сказать, что нас уже трое, — ответила нянюшка.

— Что? Маграт?! Но она… — Агнесса запнулась. — Она ведь не нянюшка Ягг.

— А я, если на то пошло, не Эсме Ветровоск, — возразила нянюшка. — Её хлебом не корми, дай порешать всякие головологические задачки. Влезть кому-то в голову, послать куда-нибудь свой разум… Вот это для неё. Она в один миг стерла бы улыбочку с лица этого сорочьего графа. Причём изнутри, уж я-то Эсме знаю.

Они сидели и мрачно смотрели на холодный очаг.

— Мы не раз ругались с ней… И вообще… — пробормотала Агнесса.

Разбитая чашка все не выходила из головы. Агнесса была уверена, что матушка Ветровоск умышленно разбила её. Возможно, сама матушка думала, что это вышло случайно, но у каждого человека есть своя Пердита. Матушка бродила по мрачному домику, который идеально соответствовал её настроению, и думала о тройке. Три, три, три…

— Эсме и сама была не больно-то любезна с людьми, — ответила нянюшка Ягг. — Угощаешь её яблочным пирогом, а она начинает брюзжать, мол, тесто плохое, начинка не удалась…

— Но люди не слишком часто благодарят её. А она так много для них делает.

— И на благодарность ей тоже наплевать. Мысленно. Вообще-то, если уж резать правду-матку, с семейством Ветровосков все не так чисто. Взять, к примеру, Алису Ветровоск.

— А кто это такая?

— Бабка нашей матушки. Говорят, она перекинулась на другую сторону — упаковала однажды свои вещички да и отправилась в Убервальд. А если вспомнить Эсмину сестренку… — Нянюшка замолчала, но потом снова заговорила: — В общем, есть причины. Матушка постоянно стоит у себя за спиной и критикует, критикует… Иногда мне кажется, она очень боится сбиться с истинного пути и не заметить этого.

— Матушка? Но она ведь добродетельна, как…

— Вот именно. Поэтому матушка Ветровоск пристально следит за каждым её шагом.

Агнесса в который раз окинула взглядом бедно обставленную комнату. Потолок протекал. Она слышала, как стены уходят в глину, глубже, глубже… Она слышала их мысли.

— И матушка знала, что Маграт собирается назвать девочку Эсме?

— Вероятно. Чего она только не знала, ты не поверишь.

— Если задуматься, не слишком-то вежливо называть так ребенка… — промолвила Агнесса.

— Что ты имеешь в виду? На её месте я была бы польщена.

— А матушка могла счесть, что её имя просто взяли и передали. По наследству, так сказать.

— Вообще, да, — согласилась нянюшка. — В дурном настроении Эсме и не до такого могла додуматься.

— Как говаривала моя бабушка, об острый ум и порезаться недолго.

Они ещё посидели в серой тишине, а потом нянюшка сказала:

— А вот у моей бабки была своя присказка, которую она любила повторять в похожих ситуациях…

— И какая же?

— «А ну, кыш, дьяволенок, вот отрублю тебе нос и кошкам скормлю!» Но в нашей ситуации это не больно-то поможет.

Сзади вдруг раздался какой-то звон. Повернувшись, нянюшка глянула на стол.

— Ложка пропала…

На сей раз звон донесся со стороны двери.

Прыгая вдоль дверного порога, сорока тщетно пыталась подцепить клювом украденную ложку. Заметив, что на неё смотрят, воровка наклонила голову и уставилась на ведьм своим похожим на бусинку глазом. И едва-едва успела увернуться от нянюшкиной шляпы, метко брошенной на манер «летающей тарелки».

— Эти воровки тащат все, что блестит…

Граф де Сорокула смотрел в окно на предваряющее рассвет небесное зарево.

— Вот видите, — сказал он, поворачиваясь к семье. — Наступает утро, а мы живы-живехоньки.

— Ты специально выбрал хмурое утро, — ехидно заметила Лакримоза. — Его едва ли можно назвать солнечным.

— Всему свое время, дорогая, всему свое время, — весело откликнулся граф. — Я просто хотел, чтобы вы меня поняли. Сегодня утро хмурое, согласен. Но для начала вполне сгодится. Мы можем акклиматизироваться. А потом в один прекрасный день… солнечный пляж…

— Ты действительно очень умен, дорогой, — сказала графиня.

— Благодарю, любовь моя, — кивнул граф, говоря тем самым, что абсолютно с ней согласен. — Влад, как там поживает пробка?

— Отец, а это действительно удачная мысль? — спросил Влад, пытаясь штопором вытащить пробку из бутылки. — Мне казалось, мы не пьем… вино.

— Думаю, пора начать.

— Фу, — фыркнула Лакримоза. — Даже не притронусь к этой гадости. Её выдавили из овощей!

— Вернее, из фруктов или из ягод, — спокойно поправил её граф. Он взял бутылку из рук сына и ловко вытащил пробку. — По-моему, отличное красное вино. Дорогая, выпьешь глоточек?

Жена неуверенно улыбнулась, показывая, что поддерживает мужа, хоть и идёт против собственной воли.

— А может, его следует… э… подогреть?

— Рекомендуется комнатная температура.

— Отвратительно! — воскликнула Лакримоза. — Не понимаю, как вы можете это выносить!

— Лакки, попробуй. Ну, ради папы, — сказала графиня. — Быстрее, пока оно не свернулось.

— Вино, моя дорогая, всегда остается жидким.

— Правда? Как удобно.

— Влад? — Граф, наполняя бокал, повернулся к сыну, который следил за его действиями с явным испугом.

— А ты представь, что это кровь винограда. Возможно, так будет проще, — предложил отец, и Влад взял у него бокал. — Лакки?

Дочь решительно скрестила руки на груди.

— Ха!

— Мне казалось, тебе нравятся подобные вещи, — заметила графиня. — Ведь именно этим увлекаются твои подружки.

— Не понимаю, о чем ты говоришь!

— Гуляют аж до полудня, носят яркие одежды, дают друг другу странные имена, — объяснила графиня.

— Например, Гертруда, — с издевкой произнес Влад. — Или Пэм. И считают, что это круто.

Лакримоза резко повернулась и попыталась вцепиться ему в лицо ногтями. Он схватил её за запястья и усмехнулся.

— Это не твое дело!

— Леди Стригуль говорит, что её дочь теперь предпочитает, чтобы её называли Венди, — пожаловалась графиня. — И что это на неё нашло? Иероглифика — такое красивое имя для девушки. И на месте её матери я бы настояла, чтобы она хоть чуточку подводила глаза…

— Согласна, — не сдавалась Лакримоза. — Но никто из них не пьет вино. Только настоящие извращенцы, которые специально стачивают зубы, пьют вино.

— А Маладора Крвойяк пьет, — возразил Влад. — Или как её там нынче? Фреда?

— Нет, не пьет!

— Да ну? Она носит на шее серебряный штопор на цепочке — иногда даже с пробкой!

— Это просто модный аксессуар! Да, она хвастается, будто бы без ума от портвейна, но на самом деле наливает в бокал кровь. Однажды Генри принес на вечеринку бутылку вина, так она от одного запаха брякнулась в обморок!

— Генри? — переспросила графиня.

Лакримоза потупила взор.

— Мрачн Гиераки, — едва слышно произнесла она.

— Это тот, что коротко стрижет волосы и притворяется, будто работает бухгалтером? — уточнил Влад.

— Надеюсь, кто-нибудь сообщит об этом его отцу, — сказала графиня.

— Замолчите же! — воскликнул граф. — Все это не более чем культурная адаптация, понимаете? Прошу вас! Я столько трудился ради этого! Нам не нужен весь день целиком, а только его часть! Неужели я прошу слишком многого? А вино — это просто вино. В нем нет ничего таинственного. Итак, возьмите бокалы. Лакки, ты тоже. Пожалуйста. Ну, за папочку?

— Когда ты расскажешь об этом «Кириллу» и «Тиму», они просто обалдеют, — шепнул Влад Лакримозе.

— Заткнись! — прошипела она. — Пап, я боюсь, мне будет плохо!

— Твое тело приспособится, — успокоил её отец. — Я его уже пробовал. Немного водянистое, на мой вкус. Слишком кислое, но вполне съедобное. Пожалуйста.

— Ну, хорошо…

— Отлично, — кивнул граф. — Итак, поднимите бокалы…

— Приветствуем тебя, новая кровь! — возвестил Влад.

— Карпе дием, — сказал граф.

— За горло, — добавила графиня.

— Мне просто не поверят, — пробормотала Лакримоза.

Все дружно пригубили вино.

— Ну? — осведомился граф Сорокула. — Не так уж и плохо, верно?

— Немного холодное, — заметил Влад.

— Я закажу подогреватель вина, — пообещал граф. — Я не какой-нибудь безрассудный вампир. Дети, надеюсь, ещё какой-нибудь год, и все мы справимся со своей фенофобией и сможем позволить себе легкий салат…

Лакримоза театрально повернулась к родителям спиной и сделала вид, что её тошнит в вазу.

— И тогда, Лакки, ты обретешь свободу. Одиноким дням наступит конец! И не только им одним, но и…

Влад был готов к чему-то подобному, поэтому он даже глазом не моргнул, когда отец резким движением выхватил из кармана какую-то карточку и вскинул её высоко в воздух.

— Двойная змея, — спокойно сообщил он. — Символ джелибейбийского культа воды.

— Вот видишь?! — взволнованно воскликнул граф. — Ты даже не вздрогнул! И богофобию можно победить! Я всегда это говорил! Да, временами наш путь тяжел, но…

— Терпеть не могу, когда ты выпрыгиваешь из-за угла и обливаешь нас святой водой, — прошипела Лакримоза. — Хорошо, хоть последнее время ты немного подуспокоился.

— Ну, не такой уж и святой, — возразил отец. — Сильно разбавленной. В худшем случае лишь слегка благочестивой. Но благодаря ей ты стала сильной, а?

— Ага. Сначала все время простужалась, а потом ничего, закалилась.

Граф резко выдернул руку из кармана. Лакримоза лишь устало вздохнула.

— Всевидящий Лик Ионитов, — сказала она.

Граф едва не заплясал от радости.

— Видишь? Получилось! Ты даже не поморщилась! А это один из самых сильных религиозных символов. Ну, разве я зря старался?

— Надеюсь, это стоило тех мук, которые мы перенесли, когда ты заставлял нас спать на набитых чесноком подушках.

Отец схватил её за плечи и повернул лицом к окну.

— Неужели тебе не достаточно знать, что весь мир — это наша устрица?

Она в недоумении наморщила лоб.

— А зачем мне превращать весь мир в какую-то скользкую морскую тварь?

— Потому что их едят живыми, — ответил граф. — К сожалению, вряд ли где-либо существует ломтик лимона длиной пятьсот миль, но сама метафора мне нравится.

Лакримоза повеселела и даже улыбнулась.

— Ну-у…

— Отлично. Мне нравится, когда моя дочурка улыбается, — одобрил граф. — Итак… кого мы предпочитаем на завтрак?

— Ребенка.

— О нет, я так не думаю. — Граф дернул шнурок колокольчика рядом с камином. — Это не дипломатично. Пока мы не можем себе это позволить.

— Эта, с позволения сказать, королева выглядит почти бескровной. Жаль, Влад отпустил ту толстушку, — сказала Лакримоза.

— Не начинай, — предупредил Влад. — Агнесса… очень интересная девушка. Я чувствую, в ней много чего скрыто.

— О да, — кивнула Лакримоза. — В таких размерах можно столько всего скрыть… Решил приберечь на крайний случай?

— Перестаньте, — вмешался в их спор граф. — К вашему сведению, ваша любимая мамочка, когда мы познакомились, не была вампиром и…

— Ты рассказывал об этом миллион раз, — перебила его Лакримоза, закатывая глаза с раздражительностью человека, который проходил в подростках целых восемьдесят лет. — Балкон, вечернее платье, ты в плаще, а она как заорет…

— Тогда многое было проще, — признал граф. — И гораздо глупее. — Он вздохнул. — А куда запропастился Игорь?

— Гм… Кстати, дорогой, я собиралась поговорить с тобой о нем, — сказала графиня. — По-моему, от него нужно избавиться.

— Правильно! — воскликнула Лакримоза. — Над ним смеются все мои подружки!

— А лично меня крайне раздражает это его сверхготическое отношение к жизни, — добавила графиня. — А уж этот его дурацкий акцент… И знаете, за каким занятием я застала его в старых подземельях на прошлой неделе?

— Не могу даже представить, — сказал граф.

— У него была коробка с пауками и кнут! Он заставлял их плести паутину по углам!

— А я-то ломал голову, откуда у нас повсюду паутина!

— Я согласен с мамой, отец, — вступил Влад. — Игоря можно было терпеть в Убервальде, но мы теперь в приличном обществе, и едва ли тебе захочется, чтобы такой тип открывал твоим гостям двери.

— И от него так воняет, — пожаловалась графиня.

— Вот уже много веков он был неотъемлемой частью нашей семьи, — сказал граф. — Но вынужден признать, последнее время он совсем распоясался. — Он ещё раз дернул шнурок колокольчика.

— Йа, мафтер? — донесся из-за его спины голос Игоря.

Граф резко развернулся.

— Сколько раз я велел тебе никогда так не делать!

— Как не делайт, мафтер?

— Никогда не подкрадываться ко мне сзади!

— Я иначе не умейт, мафтер.

— Позови короля Веренса. Мы слегка перекусим вместе.

— Флушайт, мафтер.

Они проводили взглядами отчаянно хромавшего слугу. Граф покачал головой.

— Добровольно он не уйдет, — сказал Влад. — И намеков он не понимает.

— Это так старомодно, иметь слугу по имени Игорь, — промолвила графиня. — Терпеть его не могу.

— Послушайте, но это ведь так просто, — вмешалась Лакримоза. — Надо спустить его в подвал, запереть в «железной деве», затем на пару деньков растянуть на дыбе над огнем, а потом нарезать тонкими ломтиками, начиная с ног, чтобы он все видел. Он наверняка это оценит.

— Да, думаю, это единственный выход, — с печалью в голосе произнес граф.

— Помню, как-то раз ты попросил меня избавить кошку от мучений, — сказала Лакримоза.

— На самом деле я имел в виду, чтобы ты прекратила её мучить, — сказал граф. — Но… все вы правы… Ему придется уйти…

Наконец Игорь привел короля Веренса, который замер на пороге с нерешительным видом. Впрочем, так вели себя все люди, оказавшиеся в присутствии графа.

— А, ваше величество, — сказал граф, подходя к королю. — Не желаете ли разделить с нами скромную трапезу?

Волосы Агнессы цеплялись за сучья. Ей удалось поставить одну ногу на ветку, схватиться с немалым риском для жизни за ветку над головой, но вторая нога осталась на помеле, которое начало потихоньку дрейфовать в сторону, заставляя Агнессу принять позу, которую даже балерины не способны принять без долгой подготовки.

— Ты что-нибудь видишь? — крикнула нянюшка, стоявшая очень-очень далеко внизу.

— Кажется, это старое гнездо… О нет!

— Что случилось?

— По-моему, у меня лопнули панталоны.

— Вот поэтому я всегда выбираю белье попросторней, — нравоучительно изрекла нянюшка.

Агнесса перенесла вторую ногу на ветку, которая сразу же угрожающе затрещала.

«Толстуха, — презрительно фыркнула Пердита. — Я бы с легкостью газели запрыгнула на это жалкое деревце».

— Газели не прыгают по деревьям! — огрызнулась Агнесса.

— Что-что ты говоришь? — крикнула снизу нянюшка.

— Да так, ничего…

Агнесса бочком двинулась вперед, но вдруг весь мир обрел черно-белый цвет. Чуть ли не перед самым её носом на ветку опустилась сорока и принялась громко трещать. Буквально тут же к этой сороке присоединились ещё пятеро, перелетевшие с соседних деревьев, и сорочий хор стал просто оглушительным.

Агнесса всегда недолюбливала птиц. Когда они порхали в небесах или пели красивые песенки, она ничуть не возражала, но вблизи они превращались в обезумевшие комки перьев с интеллектом комнатной мухи.

Агнесса попыталась прихлопнуть сороку, что поближе, но та проворно вспорхнула на другую ветку, а девушка с большим трудом удержала равновесие. Когда дерево перестало раскачиваться, Агнесса двинулась дальше, пытаясь не обращать внимания на вопли разъяренных пичуг. Наконец она заглянула в гнездо.

То ли это были остатки старого гнезда, то ли начало нового, разобрать не представлялось возможным. И тем не менее там обнаружились лоскуток блестящей ткани, осколок стекла и что-то белое с… золотой кромкой, ярко поблескивающее даже в такую пасмурную погоду.

— «Вот серебро — это пять… золото вот — это шесть…» — произнесла она едва слышно.

— «Вот небеса — это пять, шесть — в преисподней искать», — поправила услышавшая её слова нянюшка.

— Я едва могу до него дотянуться…

Ветка сломалась. Разумеется, ниже было много других веток, но они послужили лишь краткосрочными остановками на долгом пути вниз. А самая последняя ветка зашвырнула Агнессу далеко в заросли остролиста.

Нянюшка быстренько выхватила приглашение из её безвольно откинутой руки. Чернила под дождем расплылись, но слово «Ветровоск» ещё можно было различить. Нянюшка поцарапала позолоченную кромку ногтем.

— С золотом они переборщили, — сказала она. — Что ж, с приглашением мы разобрались. Я ж говорила, эти гадины воруют все, что блестит!

— Мне совсем не больно, — многозначительно произнесла Агнесса. — Остролист неплохо смягчил падение.

— Шеи им сверну, — пообещала нянюшка, посмотрев на орущих с деревьев сорок.

— Кажется, я вывихнула себе шляпу, — буркнула Агнесса, с трудом вскарабкиваясь на ноги. Но в данной ситуации рассчитывать на сочувствие не приходилось, поэтому она просто продолжила: — Итак, приглашение мы нашли. Произошла чудовищная ошибка. Никто в ней не виноват. Давай теперь найдем матушку.

— Если она сама не хочет, чтобы её нашли, мы её век искать будем, — откликнулась нянюшка, задумчиво поглаживая золотую кромку приглашения.

— Но ты можешь кого-нибудь Заимствовать. Её могли видеть животные, птицы… Даже если она ушла ещё до рассвета.

— Э-э, нет, с Заимствованием это не ко мне, — твердо заявила нянюшка. — У меня нет такой самодисциплины, как у Эсме. Я слишком… увлекающаяся особа. Как-то три недели крольчихой прыгала, пока наш Джейсончик не вызвал матушку, чтоб она меня возвернула. А ещё ведь чуть-чуть, и вернулась бы совсем не я.

— Но кролики такие скучные!

— Ну, у них есть свои преимущества, свои недостатки…

— Xopoшo, тогда давай заглянем в это рыбацкое яйцо, — предложила Агнесса. — Маграт говорила, у тебя это хорошо получается.

С печной трубы стоявшего на другой стороне поляны домика вдруг свалился кирпич.

— Только не здесь, — с некоторым сомнением ответила нянюшка. — У меня аж мурашки по спине… О нет, только не это! Будто у нас хлопот мало. Он-то зачем сюда приперся?!

К ним, петляя между деревьев, приближался всемогучий Овес. Он продвигался неуверенно, как любой городской житель, внезапно очутившийся на настоящей, неровной, покрытой перегноем, усеянной ветками земле. А ещё он постоянно озирался по сторонам — так, словно в любой момент мог подвергнуться атаке сов или злобных жуков.

В своем странном черно-белом одеянии Овес и сам был похож на сороку.

Заметив появление человекообразного родственника, сороки ещё громче затрещали с деревьев.

— «Семь — это старая-старая тайна как есть», — сказала Агнесса.

— «Семь — это дьявол, чтоб вечно ему не бывать», — мрачно заметила нянюшка. — У тебя свои стихи, у меня — свои.

Увидев ведьм, Овес слегка повеселел. Достав из кармана платок, он громко высморкался.

— Вот ведь напрасная трата человеческого материала… — пробормотала нянюшка.

— А, госпожа Ягг… и госпожа Нитт, — сказал Овес, обходя грязь. — Э… надеюсь, вы в добром здравии?

— Были. До этого момента, — ответила нянюшка.

— Я надеялся… э… увидеть госпожу Ветровоск.

Некоторое время только треск сорок нарушал тишину.

— Надеялся? — спросила Агнесса.

— Госпожу Ветровоск? — спросила нянюшка.

— Э… да. Я полагал, это… одна из обязанностей… Ну, я услышал, что она, возможно, заболела, а пастор обязан навещать всех немощных и старых… Я, конечно, понимаю, официально я не обязан выполнять обязанности местного пастора, но раз уж я здесь оказался…

Лицо нянюшки было похоже на портрет, написанный художником с весьма причудливым чувством юмора.

— Мне искренне, от души жаль, что её здесь нет, — абсолютно честно сказала вредная нянюшка.

— Какая досада, а я собирался рассказать ей о… Собирался… э-э… А с ней все в порядке?

— Не сомневаюсь, после твоего визита ей стало бы куда лучше, — откликнулась нянюшка, и снова в её словах присутствовала некая странная, искаженная правда. — Несколько дней она б только об этом и говорила. Тебе обязательно стоит побывать у неё в гостях.

Овес беспомощно огляделся по сторонам.

— Что ж, полагаю, будет лучше, если я вернусь в свой… э-э… шатер. Дамы, вас сопроводить в город? Этот лес буквально кишит всякими опасными животными…

— Спасибо, у нас есть помело, — твердо ответила нянюшка.

Священнослужитель явно пал духом, и тут Агнесса приняла решение.

— Одно помело, — подчеркнула она. — Я, пожалуй, провожу тебя… То есть ты можешь меня проводить. Если хочешь, конечно.

Священнослужитель облегченно вздохнул. Нянюшка хмыкнула. Причём в этом звуке определенно присутствовало что-то ветровосковское.

— Ну, тогда до встречи у меня дома, — сказала она. — И чтоб никаких хухры-мухры!

— Я вообще-то не хухрую-мухрую, — ответила Агнесса.

— Вот лучше и не начинай, — буркнула нянюшка и отправилась за помелом.

Некоторое время Агнесса и отец Овес шли в смущенной тишине.

— У тебя голова больше не болит? — спросила наконец Агнесса.

— Мне гораздо лучше, спасибо. Боль почти прошла. Но её величество была настолько добра, что все равно дала мне пилюли.

— Это очень мило с её стороны, — сказала Агнесса.

«Лучше б иголку дала! Ты только посмотри, какой у него прыщ! — рявкнула Пердита, прирожденная последовательница выдавливания прыщей. — Дай, я выдавлю, а?»

— Э-э… Я тебе, наверное, не слишком нравлюсь? — поинтересовался Овес.

— Вообще-то мы едва знакомы, — пролепетала Агнесса.

Ветерок как-то слишком уж легкомысленно обдувал её нижние регионы.

— Многим и этого хватает, — пожал плечами Овес.

— И правильно. Быстрые решения экономят время, — сказала Агнесса и выругалась про себя. Пердита сумела-таки вставить свою ремарку, но Овес, казалось, ничего не заметил, только ещё раз вздохнул.

— Как-то у меня с людьми не складывается… — продолжил Овес. — И видимо, я не больно-то подхожу для работы пастырем.

«Не вздумай увлечься этим ничтожеством!» — предупредила Пердита, а сама Агнесса спросила:

— Пастырь — это ведь у вас так пастухи называются, да? То есть в свободное от работы время ты пасешь овец?

— В семинарии все казалось таким простым, — признался Овес. Изливая душу, он, как и многие люди, не слышал ни слова из того, что говорят другие. — Но здесь, когда я рассказывал местным жителям самые доступные предания из «Книги Ома», мне отвечали: «Неправда, грибы в пустыне не растут». Или: «Ну и дурацкий же способ заботиться о виноградниках». Тут все воспринимают слова слишком… буквально.

Овес смущенно закашлялся. Какая-то мысль не давала ему покоя.

— К сожалению, «Ветхий завет Ома» достаточно непреклонен в том, что касается ведьм, — наконец выдавил он.

— Правда?

— Однако, тщательно изучив соответствующий пассаж в оригинале «Второго омнианского писания IV», я выдвинул довольно смелую гипотезу, что в данном случае это слово может быть переведено как «тараканы».

— Неужели?

— Ведь там говорится, что расправиться с ними можно при помощи огня или «ловушек с патокой». Правда, чуть дальше сказано, что они приносят сладострастные сны.

— Не смотри на меня так, — приказала Агнесса. — Я согласилась только проводить тебя до дома.

К её немалому удивлению и безумной радости Пердиты, священнослужитель покраснел так густо, как никогда не краснела она сама.

— Э-э… э-э… Но рассматриваемое словосочетание тоже может трактоваться в зависимости от контекста. Оно ещё означает «вареные омары», — поспешно добавил Овес.

— Нянюшка Ягг говорит, что раньше омниане жгли ведьм на кострах.

— Кого только мы не жгли, — мрачно заметил Овес. — И, насколько помню, некоторых ведьм засовывали в огромные бочки с патокой.

Даже голос у него был скучным. И выглядел он — что правда, то правда — крайне скучным человеком. Он был идеально скучным и как будто специально вел себя так, чтобы казаться скучным. Но один вопрос очень интересовал Агнессу, и она не могла не задать его:

— А почему ты решил нанести визит матушке Ветровоск?

— Мне показалось, что все очень… высокого мнения о ней, — произнес Овес. Речь его изменилась, теперь он крайне осторожно подбирал слова, словно вытаскивал сливы из кипящего таза с вареньем. — А ещё люди говорили, что она не пришла на праздник и это очень странно. И тогда я подумал: как, должно быть, тяжело жить совсем одному, тем более если ты не молод. Кроме того…

— Да?

— Ну, видишь ли, она довольно пожилая женщина, однако никогда не поздно позаботиться о бессмертии своей души, — сказал Овес. — Впрочем, быть может, она уже об этом позаботилась.

Агнесса искоса взглянула на него.

— Во всяком случае, мне об этом ничего не известно.

— Наверное, ты считаешь меня дураком.

— Я считаю тебя поразительно удачливым человеком, господин Овес.

С другой стороны… он был человеком, который, услышав о матушке Ветровоск, не побоялся отправиться к ней через страшный до колик лес. А ведь она, возможно, была тараканом или даже вареным омаром. Ланкрцы навещали матушку, только когда им что-то было нужно от неё. Ну, ещё заносили ей подарки (а вдруг матушкина помощь снова понадобится?), но старались подгадать так, чтобы матушки не было дома. В этом священнослужителе скрывалось нечто большее, чем могло показаться на первый взгляд. Иначе он бы к матушке не пошел.

Из зарослей вылетела пара кентавров и легким галопом умчалась прочь по тропинке. Овес, побледнев, обнял дерево.

— Когда я шёл к матушке Ветровоск, то постоянно натыкался на них! Кентавры у вас — обычное дело?

— Никогда раньше их не видела, — призналась Агнесса. — Наверное, пришли из Убервальда.

— А эти мелкие кошмарные синие гоблины? Один из них показал мне крайне непристойный жест!

— О них я вообще ничего не знаю.

— А вампиры? То есть я знал, что здесь, в Овцепиках, все иначе, но…

— Вампиры?! — закричала Агнесса. — Ты видел вампиров? Вчера вечером?

— Ну… да… Я подробно изучал их в семинарии, но и представить себе не мог, что увижу их здесь. Они преспокойно рассказывали о том, как пьют кровь, ну и всякое такое прочее. Честно говоря, я поражен, что король допустил…

— И они… никак на тебя не влияли?

— У меня ужасно разболелась голова. Это считается? Я думал, это все от креветок…

Жуткий вопль разнесся по лесу. В этом вопле слилось множество самых разных звуков, но в общем и целом он звучал так, словно индюка засунули в огромную оловянную трубу и принялись там душить.

— А это ещё что такое?! — заорал Овес. Агнесса озадаченно огляделась. Она выросла в ланкрских лесах. Да, конечно, иногда тут можно встретить самых странных существ, но почти все они, как правило, были не опаснее людей. А сейчас в лесах словно бы что-то сгустилось. Даже деревья выглядели подозрительно.

— Пойдем-ка лучше в Дурной Зад, — сказала она, потянув Овса за руку.

— Куда?

Агнесса вздохнула.

— Так называется ближайшая деревня.

— Дурной Зад?

— Послушай, когда-то у нас жил осел. Совсем тупой был и упрямый, — терпеливо принялась объяснять Агнесса. Впрочем, ланкрцы постоянно разъясняли приезжим, откуда взялось это название, и уже даже привыкли. — Так вот, однажды он встал посреди брода — и ни туда ни сюда. Несколько дней там торчал, как только его ни обзывали… Оттуда и пошло. Дурной Зад. Понимаешь? Конечно, «Непослушный Осел» было бы более… приемлемым названием, но…

Жуткий вопль ещё раз прокатился по лесу. Агнесса разом припомнила все детские сказки, в которых повествовалось о том, что за твари обитают в горах, и, схватив Овса за рукав, решительно двинулась вперед. Священнослужитель тащился за ней, как разболтанная тачка.

Вдруг источник звука оказался прямо перед ними, а потом на повороте из кустов появилась голова.

Есть такая птица, страус называется. Агнесса даже видела его изображения.

Так вот… если за основу взять картинку страуса, но представить голову и шею ядовито-желтого цвета с огромным кольцом из красных и лиловых перьев, а также гигантские круглые глазищи, зрачки которых пьяно вращаются при малейшем движении головы…

— Это какая-то местная порода кур? — пробулькал Овес.

— Сомневаюсь, — сказала Агнесса.

Одно из перьев весьма напоминало обрывок юбки в крупную клетку.

Крик снова зазвучал, но резко прекратился, когда Агнесса сделала шаг вперед, схватила существо за шею и резко дернула.

Из зарослей вывалилась схваченная за руку человеческая фигура.

— Ходжесааргх?

В ответ раздался утвердительный кряк.

— И вытащи изо рта эту штуковину, — приказала Агнесса. — Я по-утиному не понимаю.

Он выплюнул манок.

— Прошу прощения, госпожа Нитт.

— Ходжесааргх, что ты… Нет, я понимаю, твой ответ может мне не понравиться, но почему ты прячешься в кустах с рукой, наряженной курочкой-рябой, да ещё при этом кошмарно вопишь через трубочку?

— Я приманиваю феникса, госпожа.

— Феникса? Фениксов не существует, Ходжесааргх. Это миф.

— Но один такой миф появился в Ланкре, госпожа. Этот феникс совсем ещё малыш. И сейчас я пытаюсь приманить его.

Она уставилась на разукрашенную во все цвета радуги перчатку. Да, конечно, в разведении кур есть такой метод. Чтобы показать этим глупым птицам, на что в действительности они похожи, ты надеваешь на руку специальную куклу. Но…

— Ходжесааргх?

— Да, госпожа?

— Я, конечно, не специалист, однако, согласно широко распространенной легенде, феникс физически не способен увидеть своего родителя. На свете может существовать только один феникс. Поэтому, рождаясь, он автоматически становится сиротой. Понимаешь?

— Гм… могу я кое-что добавить? — спросил Овес. — Должен заметить, госпожа Нитт права. Феникс строит гнездо, затем горит ярким пламенем, после чего из его пепла рождается новая птица. Я читал об этом. Так или иначе, это всего лишь аллегория.

Ходжесааргх ещё раз посмотрел на лоскутного феникса и смущенно опустил глаза.

— Прошу меня простить, госпожа.

— Так ты понял, почему феникс никогда не может увидеть другого феникса? — уточнила Агнесса.

— Наверное, понял, госпожа, — пробормотал, не поднимая взгляда, Ходжесааргх.

Тут в голову Агнессы пришла ещё одна мысль. Ходжесааргх постоянно лазал по лесу, а значит…

— Ходжесааргх?

— Да, госпожа?

— Ты в лесу с самого утра?

— Конечно, госпожа.

— А ты, случаем, не видел матушку Ветровоск?

— Видел, госпожа.

— Видел?

— Да, госпожа.

— Где?

— Выше в горах в лесу, ближе к границе, госпожа. На самом рассвете.

— А почему ты мне не сказал?

— Э… А вы хотели это знать, госпожа?

— О. Да, извини… А что ты там делал?

Вместо объяснения Ходжесааргх пару раз дунул в манок для феникса.

Агнесса снова схватила священнослужителя за руку.

— Быстрее, надо выйти на дорогу и найти нянюшку…

Ходжесааргх остался со своей куклой, манком, котомкой и в весьма неловком положении. Ему с детства прививали уважение к ведьмам, а госпожа Нитт была ведьмой. Мужчина с ней не был ведьмой, но по манере поведения Ходжесааргх мысленно отнес его к категории людей, которых считал по отношению к себе «высокопоставленными» (на самом деле эта категория была весьма многочисленной). Ходжесааргх не собирался спорить с высокопоставленными людьми. Он был феодальной системой в самом себе.

С другой стороны, думал Ходжесааргх, собирая вещи, чтобы продолжить путь, книги, в которых рассказывается про то, как устроен мир, большей частью написаны людьми, которые разбираются скорее в книгах, но не в мире. Всю эту ерунду о восстающих из пепла птицах явно выдумал человек, который ничего не смыслит в птицах. А насчет того, что может существовать только один феникс… так это явно писал тот, кому следовало бы почаще бывать на свежем воздухе и встречаться с дамами. Птицы появляются из яиц. О, этот феникс наверняка принадлежит к существам, которыенекогда научились использовать магию, сделали её частью своего существования, но магия — коварная наука, и любое существо использует её ровно в той степени, в которой это необходимо. Птицы откладывают яйца. А яйцам нужно что? Тепло!

Ходжесааргх размышлял на эту тему все утро, пока бродил по мокрым кустам и знакомился с разочарованными утками. История никогда особо не интересовала его, ну, разве что за исключением истории соколиной охоты, но он знал, что в мире существовали (а кое-где существуют и по сей день) места с очень высоким уровнем фоновой магии, из-за которой жизнь в этих областях была достаточно непредсказуемой штукой. В общем, не самые лучшие места для высиживания молодняка.

Возможно, феникс, как бы эта птица ни выглядела, каким-то образом научился ускорять процесс инкубации.

На самом деле в своих размышлениях Ходжесааргх зашел довольно-таки далеко. Будь у него ещё немножко времени, он бы наверняка догадался, что ждёт его впереди.

Когда Матушка Ветровоск вынырнула из вересковых зарослей, было далеко за полдень. Стороннему наблюдателю могло бы показаться странным то, столько времени понадобилось ей, чтобы пересечь столь незначительный по площади участок, но…

Но ещё большее удивление у такого наблюдателя вызвал бы самый обычный узенький ручеек. Канаву, которую тот пробил в торфянике, без труда перепрыгнула бы любая женщина, однако через эту канаву кто-то позаботился перебросить мост в виде широкой каменной плиты.

Некоторое время матушка смотрела на плиту, потом порылась в котомке, достала длинный лоскут черной ткани и завязала себе глаза. А затем двинулась по мосту крошечными шажками, широко раскинув руки для равновесия. Не пройдя и половины пути, матушка опустилась на корточки и несколько минут не двигалась с места, переводя дыхание. Затем снова поползла вперед, дюйм за дюймом.

Всего в нескольких футах под ней ручеек весело журчал по камням.

Небо сверкало. Прозрачная голубизна лишь кое-где нарушалась редкими облаками, но в общем и целом выглядело небо странно, словно изображение, нанесенное на стекло, разбили, а потом снова сложили, но неправильно. Лениво дрейфующее облако могло вдруг исчезнуть, наткнувшись на какую-то невидимую линию, а потом появиться в совершенно другом месте.

Тут все было не тем, чем казалось. Хотя, как говаривала матушка, такое случалось везде и всюду.

Агнесса чуть ли не силой затащила Овса в дом нянюшки Ягг. Впрочем, по этому дому и не сказать было, что тут жила и живет настоящая ведьма, — скорее в его постройке использовался прямо противоположный подход. В этом доме преобладали веселые, яркие и абсолютно не гармонирующие друг с другом цвета и пахло мастикой. Ни тебе черных драпировок, ни черепов либо странного вида свечей. Хотя нет, одна странная свеча была — большая и розовая; её нянюшка как-то приобрела в Анк-Морпорке и иногда демонстрировала гостям с правильным чувством юмора. Зато было много столов — в основном предназначенных для размещения всевозможных портретов и иконографии многочисленного клана Ягг. На первый взгляд могло показаться, что портреты эти расположены беспорядочно и хаотично, но на самом деле тут имелась некая тайная система. Картинки гуляли взад-вперед по комнате в зависимости от того, к кому из членов семьи в данный момент времени питает расположение нянюшка. Те, чьи портреты оказывались на шатком столике рядом с кошачьей миской, должны были выполнять самую черную работу. А главная несправедливость заключалась в том, что ты мог выпасть из фаворы вовсе не потому, что где-то в чем-то поступил плохо, а только потому, что кто-то где-то поступил лучше. Именно поэтому места, где не было портретов, занимали всевозможные украшения: каждый Ягг, отъезжавший от Ланкра больше чем на десять миль, просто обязан был привезти нянюшке какой-нибудь сувенир. Ягги искренне любили нянюшку Ягг… ведь были места и похуже шаткого столика. Однажды некий дальний родственник перекочевал аж в коридор.

Большинство украшений были весьма посредственного качества безделушками, купленными на ярмарках, но главное, как считала нянюшка Ягг, — чтобы они были блестючими. Так здесь появилось великое множество косоглазых собачек, розовых пастушек и кружек с кучей ошибок и опечаток, как то: «Самай Лучшей Моме На Веете» и «Мы Лубим Нашу Наню». Огромная позолоченная пивная кружка из трактира «Студенческая лошадь», которая играла мелодию «Их Бин Пьян Как Швайн», будучи слишком великим богатством для того, чтобы стоять на вседоступном месте, была заперта в застекленном шкафу и завоевала портрету Ширл Ягг почетное постоянное место на комоде.

Нянюшка Ягг уже расчистила место для зеленого шара на одном из столов. Когда Агнесса вошла, она недовольно вскинула голову.

— Что-то ты задержалась. Небось хухры-мухры разводила? — произнесла она голосом, способным пробить любую броню.

— Нянюшка, ты говоришь в точности как матушка, — укоризненно сказала Агнесса.

Нянюшка поежилась.

— Ты права, девочка. Давай-ка побыстрее найдем её. Я ещё слишком полна веселья, чтобы становиться каргой.

— Кругом полным-полно странных существ! — сообщила Агнесса. — Кентавры бродят просто стадами! Нам даже пришлось прятаться от них в канаве!

— Ага, я заметила траву и листья на твоем платье, — кивнула нянюшка. — Но решила не говорить. Из вежливости.

— Откуда они взялись?

— Спустились с гор, я полагаю. А зачем ты притащила с собой этого болвана?

— Потому что он вывалялся в грязи, нянюшка, — резко произнесла Агнесса. — И я пообещала, что он сможет здесь вымыться.

— Э-э… Это действительно хижина ведьмы? — уточнил Овес, разглядывая бесконечный строй Яггов.

— Охохонюшки… — протянула нянюшка.

— А пастор Мельхио говорил, что ведьмовские дома все как один гнезда порока и сексуальных излишеств.

Молодой священнослужитель сделал шаг назад, наткнулся на маленький столик, из-за чего синяя заводная балеринка начала судорожно дергаться под «Трех слепых мышат».

— Ну, допустим, у нас есть раковина, — вкрадчиво протянула нянюшка. — Но что ты можешь предложить взамен?

— Нянюшка хочет сказать, что неплохо бы проявить чуточку благодарности, — перевела Агнесса. — Нянюшка, не изводи его. Утро и так выдалось нелегким.

— Э… А как пройти к умывальнику? — спросил Овес.

Агнесса объяснила, и он с явным облегчением отбыл.

— Поразительный зануда, — покачала головой нянюшка.

— Матушку видели чуть выше длинного озера, — сообщила Агнесса, сев за стол.

Нянюшка резко подняла голову.

— Неподалеку от вересковой пустоши? — спросила она.

— Да.

— Плохо. Кривое там место.

— Кривое?

— Все крученое-перекрученое.

— Что? Но я там бывала. Обычное, поросшее вереском и утесником болото. Несколько старых пещер в конце долины.

— Правда? А на облака ты смотрела? Ничего-то ты не понимаешь…

Когда вернулся сияющий чистотой Овес, они все ещё спорили, но, увидев его, несколько смутились.

— Я ж говорю, трое нужны! — буркнула нянюшка, отталкивая в сторону стеклянный шар. — Особенно если она сейчас там. Кривую землю через шар не разглядишь, она тебе всю голову заморочит. У нас просто не хватит сил.

— Я не хочу возвращаться в замок!

— Маграт лучше нас всех обращалась с хрустальным шаром.

— Нянюшка, она должна заботиться о маленьком ребенке!

— Ага. В замке, полном вампиров. Подумай хорошенько. Кто знает, когда они проголодаются? Лучше будет, если Маграт и её дочка поскорее уберутся оттуда.

— Но…

— Ты вытащишь её оттуда! Это могла бы сделать я, но ты сама говорила: я, мол, только сидела и тупо скалилась.

Агнесса вдруг ткнула пальцем в Овса.

— Ты!

— Я? — переспросил он дрожащим голосом.

— Ты сказал, что сразу различил в них вампиров!

— Правда?

— Сказал.

— Ну да, сказал. И что с того?

— То есть ты не переживал никакого подъема? Не был счастлив как никогда?

— С подъемов я очень быстро падаю, — мрачно откликнулся Овес.

— Но почему они с тобой не справились?

Овес неуверенно улыбнулся и пошарил в кармане.

— Меня защищает десница Ома.

Нянюшка внимательно осмотрела медальон. Там был изображен человек, привязанный к панцирю черепахи.

— Серьезно? — спросила она. — Мощная штуковина, стало быть.

— Ом простер свою десницу, дабы спасти пророка Бруту от пыток, и точно так же раскинет он надо мной свои крылья, когда придет час испытаний моих, — возвестил Овес. Правда, судя по его тону, он больше пытался убедить себя, чем нянюшку. — Если хотите узнать больше, у меня есть одна брошюрка. — Его голос сразу стал более решительным, ведь если существование Ома ещё можно было поставить под сомнение, то существование религиозных брошюр было очевидным для любого рационально мыслящего, открытого новым веяниям человека.

— Не хотим, — отрубила нянюшка и вернула медальон. — А вот брату Пердоре не требовалось никаких волшебных побрякушек, дабы отваживать зло.

— Конечно не требовалось. От его перегара любое зло со всех ног улепетывало, — съязвила Агнесса. — Итак, господин Овес, ты идешь со мной. С меня хватит, я с этим кровососущим принцем уже сражалась в одиночку. Так что заткнись!

— Э… Но я ничего не говорил…

— Я не тебя имела в виду, а… Слушай, ты рассказывал, что изучал вампиров, верно? Какие они вообще? Ну, как живут? Что любят?

Овес на мгновение задумался.

— Э… Ну, жить они предпочитают в удобных сухих гробах. А любят… Чтобы свежей крови было побольше… Сумерки там всякие… — Увидев выражение лица Агнессы, он резко прервался. — Э… На самом деле все зависит, откуда они родом. Насколько я помню, Убервальд — достаточно большой край. Но самый эффективный способ борьбы с вампиром — это отсечь ему голову и вбить в сердце кол.

— Это отлично работает и с людьми тоже, — заметила нянюшка.

— Э… В Сплюнце вампиры умирают, если положить им в рот монету, а потом отрезать голову…

— Ну надо же, все не как у людей… — буркнула нянюшка, доставая блокнот.

— Э… В Клаце они умирают, если вставить им в рот лимон…

— Вот это мне больше нравится.

— …После того, как отрубишь им голову. Насколько я помню, вампиру из Глица следует забить рот солью, вбить по морковке в оба уха и уже потом отрубить голову…

— Представляю, сколько они мучились, прежде чем поняли, что надо делать.

— А в долине Ах считается, что лучше всего отсечь вампиру голову и сварить её в уксусе.

— Агнесса, — сказала нянюшка, — нам потребуется куча людей, чтобы унести с собой столько барахла.

— А в Бериплати говорят, что нужно отрубить пальцы на ногах, а потом вбить гвоздь в шею.

— И отрубить голову?

— Нет, не обязательно.

— Ну, пальцы рубить легко, — сказала нянюшка. — Старик Штабель из Дурного Зада одним ударом лопаты отмахнул себе два пальца.

— Кроме того, — продолжал Овес, — вампира можно победить, если выкрасть его левый носок.

— Извини? — изумилась Агнесса. — Кажется, я тебя не расслышала.

— Гм, вампиры патологически щепетильны, понимаешь? В некоторых кочевых племенах Борогравии существует поверье, что если украсть у вампира носок и где-нибудь его спрятать, то вампир будет искать его до скончания века. Вампиры терпеть не могут, если какая-нибудь вещь находится не на месте или пропала.

— Ну, вряд ли это широко распространенное поверье, — хмыкнула нянюшка.

— А в некоторых селах считают, что вампиров можно остановить, швыряясь в них семенами мака, — продолжил Овес. — Вампиры тут же принимаются их считать, поскольку обладают большой склонностью ко всякого рода аналитике.

— К ана… — Нянюшка запнулась. — Нет уж, мы лучше поищем другой способ.

— Так или иначе, — быстро вмешалась Агнесса, — сомневаюсь, что у нас будет время выспросить у графа его точный адрес. Мы просто войдем в замок, заберем Маграт и вернемся сюда, договорились? Кстати, Овес, каким образом ты вдруг стал специалистом по вампирам?

— Я ж говорил, в семинарии мне приходилось изучать много дисциплин. Мы должны знать врага в лицо, поскольку мы сражаемся со всякими злыми силами — вампирами, демонами, ведь… — Он осекся.

— Продолжай, не стесняйся, — сказала нянюшка сладким, как мышьяк, голосом.

— Ведьмам мы лишь указываем ошибочность выбранного ими пути, — пробормотал Овес и смущенно откашлялся.

— Ага, и очень недвусмысленно указываете, — кивнула нянюшка. — Надо бы не забыть надеть свой несгораемый корсет. В общем, скатертью вам дорожка… Всем троим.

— Троим? — переспросил Овес.

Левая рука Агнессы дрогнула. Запястье согнулось, ладонь сжалась в кулак, а потом начали распрямляться два пальца. Агнесса всячески пыталась совладать с непокорной рукой, но тщетно. Впрочем, этот знак заметила только нянюшка Ягг.

— Две неразлучные подружки, а? Удобно, наверное, — фыркнула нянюшка.

— О чем это она? — спросил Овес, когда они вышли из дома.

— Не обращай внимания. Старая стала, заговаривается, — как можно громче ответила Агнесса.

По дороге, в сторону замка, направлялись запряженные волами повозки. Агнесса и Овес отошли чуть в сторонку, пропуская грохочущий караван.

Все без исключения вновь прибывшие были одеты в неряшливые безразмерные тулупы. Единственной выделяющейся деталью был шарф, который на манер повязки туго обматывал горло каждого возницы.

— Либо в Убервальде началась эпидемия ангины, либо под каждой повязкой спрятаны глубокие колотые раны, — заметила Агнесса.

— Э… Я немного знаю о том, как они управляют людьми, — сказал Овес. — С чисто теоретической точки зрения.

— Да?

— Мои слова могут показаться глупыми, но так было написано в одной древней книге.

— Говори.

— Вампирам легче управлять целеустремленными людьми. Теми, кто всегда держит себя в руках, контролирует себя.

— Контролирует себя? — с подозрением переспросила Агнесса.

Мимо прогрохотали ещё несколько повозок, впрочем, ни один возница не обратил внимания ни на священнослужителя, ни на ведьму.

— Я знаю, это звучит странно. Кажется, будто бы целеустремленными людьми управлять труднее. Но чем больше мишень, тем легче в неё попасть. В некоторых деревнях охотники на вампиров напиваются в стельку. В целях самозащиты, понимаешь? Когда в голове туман, вокруг тоже туман. А туман не так-то просто ударить.

«Стало быть, мы — туман? — переспросила Пердита. — От тумана слышу!»

Агнесса пожала плечами. Лица возниц выглядели весьма буколически. В Ланкре похожие лица тоже встречались, но на них, как правило, отражались и другие человеческие эмоции: хитрость, здравый смысл и непреодолимое упрямство. А у возниц глаза казались будто бы выключенными.

«Как у скота», — заметила Пердита.

— Ага, — кивнула Агнесса.

— Не понял? — отозвался Овес.

— Да так, не важно…

«С коровьим стадом управляется один-единственный человек, — подумала Агнесса. — В то время как любая корова при желании легко оставит от своего пастуха мокрое место. Но почему-то такая мысль не приходит в коровьи головы… Предположим, они лучше нас. Предположим, по сравнению с ними мы всего лишь…»

«Ты слишком близко к замку! — рявкнула Пердита. — Вот и думаешь, как корова!»

За повозками следовала некая группа мужчин.

«А вот и погонщики», — хмыкнула Пердита.

Эти люди отличались от возниц. Они были одеты в своего рода мундиры с черно-белыми гербами семейства Сорокула, но, судя по виду «погонщиков», они не больно-то привыкли носить какую-либо форму. Зато, судя по тому же виду, они привыкли убивать других людей за деньги, причём не всегда большие. Короче говоря, они выглядели в точности как люди, которые привыкли закусывать непослушными мальчиками и девочками. Кое-кто, проходя мимо, бросал на Агнессу плотоядные взгляды — впрочем, эти люди бросали бы плотоядные взгляды на любого одетого в юбку человека.

Затем снова потянулись повозки.

— Ну, как выражается нянюшка Ягг, когда представилась возможность, хватай что торчит, — сказала Агнесса и, сорвавшись с места, побежала следом за последней повозкой.

— Она правда так выражается?

— К сожалению. Но ты привыкнешь.

Она ухватилась за задний борт, забралась в повозку и махнула священнослужителю рукой, призывая поторапливаться.

— Хочешь произвести на меня впечатление? — спросил Овес, когда она с трудом втащила его в повозку.

— Не на тебя, — пояснила она и вдруг поняла, что сидит на гробе.

В повозке лежали два гроба, тщательно обложенные соломой.

— Уже перевозят мебель? — поинтересовался Овес.

— Э… Думаю… Вполне возможно… они могут оказаться занятыми, — сказала Агнесса.

Священнослужитель пожал плечами и поднял крышку. Агнесса едва сдержалась, чтобы не закричать. Но гроб оказался пустым.

— Идиот! А если бы там кто-то был?

— В дневное время вампиры, как правило, спят. Уж это-то каждый знает, — укоризненно произнес Овес.

— Я чувствую их присутствие где-то… рядом, — сказала Агнесса.

Грохот колес изменился — повозка въехала в мощенный булыжником замковый двор.

— Слезай со второго гроба. Туда тоже заглянем.

— А если…

Он столкнул её с гроба и поднял крышку, прежде чем она успела договорить.

— Тут тоже никого, — констатировал Овес.

— А вот если бы там оказался вампир, он бы как выпрыгнул, как схватил бы тебя за горло!..

— Моя вера — мой щит, — пафосно возвестил Овес.

— Правда? Вот здорово-то.

— Можешь сколько угодно ерничать…

— Знаешь, мне сейчас не до ерничества.

— И тем не менее, если хочешь, можешь ерничать. Я все равно уверен: мы поступаем правильно. Разве не победил Сонатон зверя Батригорского в его же собственном логове?

— Понятия не имею.

— Победил. А разве пророк Урдур не поразил дракона Слуцкого на Гидральской равнине после боя трехдневного?

— Ну, вряд ли у нас будет столько времени…

— И разве не повергли Сыны Экзеквилевы хозяев Мырилома?

— О, наверное, та ещё была битва!

— Ты о ней слышала?

— Нет. Так, мы остановились. Теперь тихо, я не хочу, чтобы нас кто-нибудь обнаружил. По крайней мере не сейчас. И по крайней мере только не эти охранники. Мне они показались не совсем приятными людьми.

Они посмотрели на гробы и обменялись многозначительными взглядами, понимая, что сулит им ближайшее будущее.

— Думаешь, они не заметят, что гробы стали тяжелее? — спросил Овес.

— Эти возницы, судя по их виду, вряд ли способны что-либо замечать.

Агнесса уставилась на ближайший гроб. На дне было немножко грязно, но в общем и целом гроб поддерживался в чистоте, а в изголовье даже лежала удобная подушечка. На обивке было нашито несколько карманчиков.

— Это самый простой способ проникнуть в замок. Ты заберешься сюда, а я — сюда. Кстати… эти люди, о которых ты мне рассказывал… Все это действительно было?

— Ну конечно! Это исторические личности и…

— Отлично. Главное — не пытайся повторить их подвиги, хорошо? А то ты тоже очень быстро станешь историей.

Она закрыла за собой крышку и затаила дыхание. Ей никак было не избавиться от ощущения, что совсем рядом лежит вампир.

Её рука коснулась бокового кармашка и нащупала там что-то мягкое и одновременно колючее. С ужасом Агнесса исследовала предмет, но потом поняла, что это всего-навсего клубок шерсти с воткнутыми в него двумя длинными вязальными спицами. Значит, в этом гробу творили какой-то колдовской ритуал… или просто вязали носки. Одно из двух.

В гробу? Вязать носки? С другой стороны, возможно, вампиры тоже иногда мучаются бессонницей.

Почувствовав, что гроб подняли, Агнесса напряглась. Куда её могут нести? Гроб пронесли через мощенный булыжником двор, потом подняли по главной лестнице (она услышала характерный стук каблуков, эхом разносившийся по залу), затем начали спускать куда-то вниз по крутой лестнице…

Это могло означать только одно — гробы несли в подвалы. Что ж, вполне логично, но не больно-то удачно…

«Ты сейчас пытаешься произвести на меня впечатление, — сказала Пердита. — Хочешь выглядеть экстравертно-динамичной».

«Заткнись», — подумала Агнесса.

— Пофтавляйт их здефь и проваливайт, — услышала она чей-то голос.

Судя по акценту, это был Игорь, слуга вампирского семейства. Агнесса судорожно зашарила по кармашкам. Может, использовать в качестве оружия вязальную спицу?

— Хотяйт от меня избавлятьфя, йа? — продолжал голос на фоне удалявшихся шагов. — Ох, они ещё поплакайт. Думают, фамые умный, но кто будейт пыль фтирайт, а? Даф ифт вопроф! Кто будейт вынимайт их головы из банок ф маринадом? Кто будейт выкапывайт их из-под земли? Да я за фвой жизнь вытафкивайт больше колов, чем жевайт ящериц!..

Крышка поднялась, и внутреннее пространство гроба залил яркий свет.

Игорь уставился на Агнессу, Агнесса уставилась на Игоря.

Первым пришел в себя Игорь. И улыбнулся. Из-за многочисленных швов на губах это была весьма необычная с точки зрения геометрии улыбка.

— Ничего фебейт, — произнес он. — Кто-то в детфтве флушайт много фказок. Чефнок не забывайт прихватывайт?

— Целый мешок.

— Не помогайт. Фвятая вода?

— Целая бочка.

— То…

Игорь не договорил. На его голову, издав почему-то металлический звон, с силой опустилась крышка гроба. Он медленно поднял руку, потирая ушибленное место, и обернулся. Второй удар пришелся прямо в лоб.

— Вот… шайфе, — произнес Игорь и упал. Над Агнессиным гробом возник Овес. Лицо его горело от праведности и адреналина.

— Я сразил его своей верой!

— Отлично, отлично, пора выбираться отсюда. Помоги мне встать!

— Мой гнев снизошел на него аки…

— Скорее не твой гнев, а крышка от гроба. Кроме того, он довольно-таки стар, — ответила Агнесса. — Слушай, я часто играла здесь в детстве и знаю, где находится черная лестница…

— Так он не вампир? А по виду не скажешь. Весь штопаный какой-то…

— Он — их слуга. Пошли быстрее… — Агнесса вдруг остановилась. — Кстати, ты умеешь делать святую воду?

— Что? Но… в таких условиях?..

— Благослови её, посвяти Ому… Выпарь из неё всякую чертовщину, не знаю что ещё…

— Ну, есть одна довольно короткая церемония… — Он прервался. — Конечно! Вампиров можно остановить святой водой!

— Молодец, что догадался. Стало быть, первым делом на кухню.

Последнее время огромная кухня, как правило, пустовала. Ныне царствующая чета не относилась к людям, требующим три перемены блюд утром, днем и вечером, поэтому на кухне сейчас была только госпожа Пышка. Она спокойненько раскатывала тесто.

— День добрый, госпожа Пышка, — поздоровалась Агнесса, решив, что проще всего понадеяться на могущество остроконечной шляпы и быстро проскользнуть мимо. — Не беспокойся, не беспокойся, мы только воды чуточку наберем, мы знаем, где насос, но парочка пустых бутылок очень нас выручит.

— Конечно, милая моя.

Агнесса остановилась и медленно обернулась. Госпожа Пышка славилась своим склочным характером, особенно когда речь шла о сое, ореховых котлетах, вегетарианских блюдах и любых овощах, которые нельзя было выварить до яркой желтизны. Даже сам Веренс лишний раз старался не появляться на кухне, хотя в отличие от простых смертных, на которых с полной силой обрушивался обобщенный гнев замковой поварихи, короля встречали тут всего лишь напряженным молчанием. Насколько горы отличаются стабильной массивностью, настолько госпожа Пышка отличалась стабильной сердитостью.

Сегодня на ней было белое платье, белый передник, огромный белый поварской колпак и белая повязка на горле. Кроме того, она выглядела — за неимением лучшего слова — вполне довольной.

Агнесса нетерпеливо махнула рукой Овсу, посылая его к насосу.

— Найди что-нибудь, куда можно налить воду, — прошипела она и добавила весело: — Как ты себя сегодня чувствуешь, госпожа Пышка?

— Очень хорошо. Спасибо, что поинтересовалась, госпожа.

— Наверное, ты очень занята, столько гостей…

— Да, госпожа.

Агнесса откашлялась.

— И что ты подавала на завтрак?

Повариха наморщила розовый лоб.

— Не могу вспомнить, госпожа.

— Отлично.

Овес толкнул её в бок.

— Я заполнил пару бутылок и произвел церемонию очищения во славу Ома.

— А это поможет?

— Главное — не терять веры.

Повариха с приветливым видом наблюдала за ними.

— Спасибо, госпожа Пышка, — сказала Агнесса. — Пожалуйста, продолжай… то, что делала.

— Конечно, госпожа.

Повариха взяла в руку скалку.

«Ей теперь придется побегать, — сказала Пердита. — И повариха, и поставщик мяса в одном лице».

— Это очень зло! — воскликнула Агнесса.

— Что? — не понял священнослужитель.

— Так… пришла в голову одна мысль. Идём, черная лестница вон там.

Лестница была сложена из грубого камня и вилась до самого верха замка. Периодически попадались площадки с дверьми, выходившими в общественные помещения. С другой стороны дверей был все тот же грубый камень, но уложенный более искусно и украшенный разными гобеленами и коврами. Агнесса распахнула одну из дверей.

Двое выходцев из Убервальда неторопливо шли по коридору и несли что-то накрытое тканью. Агнессу и Овса они не удостоили даже взгляда.

Распахнув дверь в королевские покои, они обнаружили королеву стоящей на табуретке. Маграт повернулась, и болтающиеся на ниточках ярко раскрашенные звездочки и фигурки животных мгновенно оплели её поднятую руку.

— Ну вот, опять, — пожаловалась она. — А казалось легче легкого. Привет, Агнесса, не могла бы ты подержать табуретку?

— Что ты делаешь? — спросила Агнесса, первым делом глянув на шею Маграт.

Ни повязки, ни шарфика там не было.

— Пытаюсь повесить эти фигурки на канделябр, — ответила Маграт. — Ну, все… моё терпение лопнуло! Они постоянно путаются! По словам Веренса, маленьких детишек должны окружать всякие яркие предметы. Мол, это ускоряет развитие и вообще очень полезно. А Милли, как назло, куда-то запропастилась.

«Замок кишмя кишит вампирами, а она детскую украшает, — хмыкнула Пердита. — Отгадай, что не так с этой картинкой?»

Агнесса хотела было опять гаркнуть на саму себя, но сдержалась. Табуретка, на которой стояла королева, выглядела весьма шаткой.

— Но малышке Эсме всего две недели, — вместо этого сказала она. — Не слишком ли рано, чтобы уже начать образовываться?

— Как говорит Веренс, лучше раньше, чем позже. А вы что тут делаете?

— Мы пришли за тобой. Ты должна пойти с нами. И немедленно.

— Зачем? — спросила Маграт и, к огромному облегчению Агнессы, спрыгнула с табуретки.

— Зачем?! Маграт, в замке вампиры! Семейство Сорокула — вампиры!

— Не говори ерунды, они такие приятные люди. Я буквально этим утром разговаривала с графиней…

— И о чем же вы разговаривали? — перебила её Агнесса. — Готова поспорить, ты ничего не помнишь.

— Агнесса, вообще-то я — королева, — укоризненно промолвила Маграт.

— Извини, извини. Но они влияют на сознание людей…

— Они и на тебя влияют?

— М-м, нет, на меня — нет. У меня… своего рода иммунитет, — солгала Агнесса.

— А на него? — резким тоном спросила Маграт.

— Я пребываю под защитой Ома, — возвестил Овес.

Маграт, удивленно вскинув брови, посмотрела на Агнессу.

— Что, правда?

Агнесса пожала плечами.

— Наверное.

Маграт наклонилась поближе.

— А он, случаем, не пьян? У него в руках две пивные бутылки.

— Там святая вода, — прошептала Агнесса.

— Веренс говорит, что омнианство — это довольно-таки разумная и стабильная религия, — прошипела в ответ Маграт.

Агнесса и Маграт дружно посмотрели на всемогучего Овса, мысленно примеривая к нему разумность и стабильность.

— Ну, мы идём или как? — спросил он.

— Никуда мы не идём! — обрубила, резко выпрямляясь, Маграт. — Это просто глупо. Я замужняя женщина, я — королева, у меня маленький ребенок, а ты врываешься и начинаешь нести всякий бред про вампиров! У меня вообще гости, и я должна…

— Гости и есть вампиры, ваше величество, — сказала Агнесса. — И пригласил их сюда король!

— Веренс говорит, мы должны учиться находить язык с самыми разными людьми…

— Нам кажется, у матушки Ветровоск неприятности, — сказала Агнесса.

Маграт замерла.

— Что, серьезные неприятности?

— Очень серьезные. Нянюшка Ягг сама не своя от беспокойства. Рычит и огрызается на всех подряд. И по её словам, чтобы найти матушку, нужны трое.

— Понимаешь ли, я…

— Матушка взяла с собой шкатулку. Чтобы это ни значило.

— Которая хранилась в комоде?

— Да, а нянюшка не хочет говорить мне, что в ней было.

Маграт чуть развела руки на манер рыбака, показывающего средних размеров рыбешку.

— Полированную деревянную шкатулку примерно вот такого размера?

— Не знаю. Никогда её не видела. Но нянюшка считает это очень важным, хотя и не говорит, что в шкатулке хранилось, — повторила Агнесса на тот случай, если Маграт не поняла намеков.

Маграт сплела пальцы и уставилась в пол, покусывая костяшки рук. Когда она подняла голову, выражение её лица было решительным. Она ткнула пальцем в Овса.

— Ты найдешь какой-нибудь мешок и сложишь туда все вещи из вон того верхнего ящика. Потом возьмешь ночной горшок, маленькую тележку, соберешь чучельца зверюшек, пеленки, не забудь мешок для грязных пеленок, ещё захвати ванночку, полотенца, ящик с игрушками, и заводные тоже прихвати, музыкальную шкатулку, ползунков побольше и шерстяной чепчик, а ты, Агнесса, найди кусок ткани, из которой можно соорудить что-нибудь типа перевязи. Вы поднялись по черной лестнице? По ней и спустимся.

— А зачем нам перевязь?

Маграт склонилась над колыбелькой и подняла закутанную в одеяльце девочку.

— Я её здесь не оставлю!

Из угла, где суетился всемогучий Овес, донесся грохот. У священнослужителя уже были заняты обе руки, а в зубах он держал большое чучело кролика.

— Нам точно все это понадобится? — спросила Агнесса.

— Кто знает, — пожала плечами Маграт.

— А целая коробка с игрушками зачем?

— А вдруг она рано начнет развиваться? Веренс считает, что такое вполне возможно.

— Ей же всего две недели от роду!

— Да, но всякому правильно развивающемуся мозгу необходимо стимулирование даже на ранних стадиях, — возвестила Маграт, кладя крошку Эсме на стол и засовывая её в детский комбинезончик. — Кроме того, чем раньше у ребенка разовьется координация движений, тем лучше. Такие вещи нельзя пускать на самотек… Кстати, о самотеке. Захватите детскую горку. И желтого резинового утенка. И губку в форме медвежонка. И медвежонка в форме губки.

Гора вокруг Овса все росла. С неё уже начали сходить лавины.

— Но что такого важного в этой шкатулке? — спросила Агнесса.

— Ну, в самой шкатулке нет ничего ценного… — ответила Маграт и оглянулась через плечо. — Да, ещё захвати тряпичную куклу, ладно? Мне кажется, Эсме её очень любит. Проклятье! Красный мешочек!.. Да-да, спасибо, там все лекарства. Так о чем ты спрашивала?

— О шкатулке матушки, — подсказала Агнесса.

— Ну, она… просто важна для матушки.

— Это волшебная шкатулка?

— Что? Конечно нет. Во всяком случае, насколько мне известно. Но все хранящееся в шкатулке принадлежит ей, понимаешь? Лично ей, а не дому, — пояснила Маграт, взяв дочь на руки. — А кто у нас хорошая девочка? Ну конечно, ты! — Она окинула взглядом комнату. — Ничего не забыли?

Овес выплюнул кролика.

— Потолок ещё остался.

— Тогда пошли.

Стая сорок кружила вокруг замковой башни. Большинство стишков про сорок содержат десять-двенадцать строчек, но здесь собрались сотни птиц, хоть усочиняйся. И все эти стишки содержат разного рода предсказания, да только все они неверные. Ведь стишки сочиняли люди, а у сорок свои рифмы и свои приметы.

Граф сидел в темноте и вслушивался в сорочьи мысли. Самые разные картинки мелькали перед его глазами. «Вот как нужно управлять государством, — думал он. — Людские мысли так тяжело читать, люди должны находиться совсем рядом, чтобы ты видел слова, прячущиеся за их речами. Но птицы… Птицы способны проникнуть куда угодно, узреть всякого крестьянина в поле, всякого охотника в лесу. Кроме того, они умеют слушать. Куда лучше, чем летучие мыши и крысы. Очередная традиция канула в Лету…»

Однако никаких признаков присутствия матушки не наблюдалось. Наверняка какой-то хитрый фокус. Впрочем, не важно. В конце концов она найдет его. Не в её природе хорониться по всяким норам. Ветровоски всегда смело глядели врагу в лицо и предпочитали открытый бой, даже если точно знали, что потерпят поражение.

Несколько сорок следили за каким-то человечком, таскающимся по лесам. Следом за человечком покорно бродил ослик, нагруженный всевозможными приспособлениями для ловли птиц. Граф мельком глянул на Ходжесааргха, увидел перед собой разум, битком набитый мыслями о соколах, и презрительно хмыкнул. И этому человечку, и его глупым птицам скоро придет конец — они заставляли сорок нервничать. Надо бы не забыть отдать соответствующий приказ стражникам.

— Ооаауооу!

Однако ни одна комбинация гласных не смогла бы точно передать тот восторженный вопль, который издала нянюшка Ягг при виде малышки. В нем сливались звуки, известные только кошкам.

— Моя ненаглядная! — замурлыкала нянюшка. — Где-то у меня была конфетка…

— Она ещё не ест твердую пищу, — сказала Маграт.

— Что, по-прежнему не дает по ночам спать?

— И днем тоже не дает. Правда, сегодня, слава богам, спала крепко. Нянюшка, передай её господину Овсу и давай разберемся, что происходит.

Действуя в точности как большинство мужчин, молодой священнослужитель робко принял девочку на вытянутые руки — так, словно она могла взорваться или по крайней мере сломаться.

— А кто это у нас такой?.. — попытался он наладить контакт.

— Итак… что случилось с матушкой? — спросила Маграт.

Нянюшка и Агнесса, перебивая друг дружку в самых ответственных местах, изложили цепь событий.

— Кривая земля в горах? — переспросила Маграт, когда они почти закончили рассказ.

— Именно, — подтвердила нянюшка.

— Да что это за кривая земля, в конце-то концов? — не выдержала Агнесса.

— В тех горах много магии, — сказала нянюшка. — Горы возникают, когда глыбы земли сталкиваются, известный факт. Поэтому, когда магия попадает в ловушку, возникают… своего рода места, в которых пространство… своего рода перекручивается. Если б смогло, оно заняло бы большой объем, но так это место становится похожим на сучок внутри дерева. Или на использованный носовой платок… когда скомкан — маленький, а развернешь — большой.

— Но я не раз бывала там и не видела ничего, кроме обычной вересковой пустоши!

— Тут нужно знать правильное направление, — объяснила нянюшка. — В таких местах хрустальный шар показывает не пойми что. Все размытое, все прыгает. Словно смотришь на что-то близкое и далекое одновременно. От этого даже шар слезится.

Она подвинула к Маграт стеклянный шар.

— Вы двое толкайте, а я буду рулить…

— Э… Вы собираетесь заняться ведьмовством? — со страхом спросил Овес.

— А в чем проблема? — осведомилась нянюшка.

— Я просто интересуюсь… — Он густо покраснел. — Ну, не собираетесь ли вы, случаем, срывать с себя одежды, устраивать дикие пляски и вызывать распутных и похотливых демонов? Боюсь, я не смогу принять в этом участие. «Книга Ома» категорически запрещает общаться с ложными пророками и обманщиками-псевдочародеями.

— С псевдочародеями я тоже не стала бы общаться, — сказала нянюшка. — У них бороды отваливаются.

— А мы — настоящие, — добавила Маграт.

— И никаких распутно-похотливых демонов вызывать не собираемся, — заключила Агнесса.

— Хотя можем, если захотим, — едва слышно хмыкнула нянюшка Ягг.

— Ну… Тогда все в порядке, — с облечением произнес Овес.

Ведьмы встали в кружок и сосредоточились. «Мне не нравится Маграт, — вдруг заявила Пердита. — Она стала какой-то другой».

«Это неудивительно», — откликнулась Маграт.

«Она начала распоряжаться и уже не суетится, как раньше. И глаза у неё нормальные, а не мокрые».

«Это потому, что она теперь мать, — подумала Агнесса. — У матерей глаза бывают лишь чуточку влажными».

Хотя сама Агнесса была не слишком высокого мнения о материнстве. Оно, конечно, — дело важное и необходимое, но что в нем такого трудного? С материнством даже кошки справляются. Но все женщины вели себя так, словно их наградили медалью, которая давала им право вертеть людьми направо-налево. «Теперь я — мать, видите большие буквы на ярлыке? А на вас всех написано — «дети»…»

Агнесса мысленно пожала плечами и сконцентрировалась на предмете в руке.

Внутри зеленого шара свет то становился сильнее, то ослабевал. Агнесса участвовала в гадании на магическом кристалле всего пару раз, но не помнила, чтобы свет так пульсировал. Стоило появиться изображению, как свет начинал мерцать и тут же перескакивал на что-нибудь другое… На небольшой, поросший вереском клочок земли… На дерево… На бурлящие облака…

Вдруг в шаре отразилась матушка Ветровоск. Отразилась на секунду и пропала. И шар тут же затянуло непроглядной пеленой: мол, все, девушки, представление окончено.

— Она лежала на земле, — сказала Маграт. — Картинка была очень нечеткой.

— Значит, она в одной из пещер. Она рассказывала однажды, что ходит туда, чтобы побыть наедине со своими мыслями, — ответила нянюшка. — А вы подергивания заметили? Она пытается не подпустить нас к себе.

— Эти пещеры всего лишь дырки в земле, — возразила Агнесса.

— И да… и нет, — пожала плечами нянюшка. — У неё в руках действительно была табличка или мне показалось?

— «Я НИ УМИРЛА»? — уточнила Маграт.

— Нет, эта табличка осталась в её хижине.

— То есть именно сейчас, когда матушка так нам нужна, она решила переселиться в какие-то пещеры?

— А откуда она знает, что нужна нам? Думаешь, ей известно про вампиров? — поинтересовалась Агнесса.

— Может, пойдем к ней и все у неё спросим? — предложила Маграт.

— Добраться дотуда по воздуху не получится, — задумчиво почесывая подбородок, сказала нянюшка. — Над кривой землей не больно-то полетаешь. Помело так и водит.

— Значит, доберемся пешком, — подытожила Маграт. — До заката ещё несколько часов.

— А ты что, с нами? — в ужасе спросила Агнесса.

— Разумеется.

— А как же девочка?

— По-моему, ей нравится спать в перевязи, тепло, уютно… А кроме того, там, куда мы направляемся, чудовища не водятся, — сказала Маграт. — Так или иначе, лично я всегда считала, что материнство профессиональной карьере не помеха.

— А мне казалось, ты решила завязать с ведьмовством, — пожала плечами Агнесса.

— Ну да… решила… Но сначала надо убедиться, что с матушкой все в порядке, разобраться с вампирами, а потом уж я займусь другими делами…

— Там может быть опасно! — воскликнула Агнесса. — Нянюшка, чего ты-то молчишь?

Нянюшка Ягг развернулась вместе со стулом и посмотрела на девочку.

— Ухти-тухти… — проворковала она. Маленькая головка шевельнулась, и Эсме открыла голубые глаза.

Нянюшка Ягг задумчиво разглядывала девочку.

— Берем её с собой, — наконец заявила она. — Джейсончик, когда был малышом, повсюду со мной таскался. Детки любят, когда мамочка рядом.

Она ещё раз взглянула на малышку.

— Да, — кивнула она. — Отличная мысль.

— Э… А может, я чем-то могу помочь? — неуверенно произнес Овес.

— Нет. Вот тебя мы с собой не возьмем. Это слишком опасно, — не терпящим возражений тоном отрезала нянюшка.

— Тогда с вами отправятся мои молитвы!

— Главное, чтоб не отставали, — презрительно фыркнула нянюшка.

Мелкий дождь промочил возвращавшего в замок Ходжесааргха до нитки. В манок тоже попала влага, и теперь издаваемые Ходжесааргхом звуки могли привлечь разве что странных, населявших древние захоронения существ. Ну, или заболевшую ангиной овцу.

Вдруг Ходжесааргх услышал треск сорок.

Привязав осла к молодому деревцу, он вышел на поляну. Сороки разорялись на чем свет стоит, но, увидев сидевшего на осле Короля Генри, сразу вспорхнули с деревьев и разлетелись в разные стороны.

И тут Ходжесааргх увидел прижавшегося к поросшему мхом камню…

…Птенца. Маленькую сороку. Она была мокрой и какой-то неправильной, словно кто-то вдруг решил собрать сороку и даже сделал это, но так и не разобрался, как, собственно, она работает. Увидев Ходжесааргха, птенец начал биться, попытался взлететь, расправил помятые крылышки — и вдруг превратился в крошечную копию Короля Генри.

Ходжесааргх попятился. Сидевший на жердочке орел повернул закрытую капюшоном голову в сторону странной птицы…

…Которая превратилась в голубя, потом — в дрозда… в королька…

Внезапное предчувствие заставило Ходжесааргха закрыть глаза ладонью, но вспышка обожгла роговицу даже сквозь пальцы. В лицо ударила волна полыхнувшего пламени, резко запахло палеными волосами.

На земле появился выжженный круг, по краям которого курилась дымочком трава. А в самом центре круга лежали несколько трогательных, раскаленных докрасна косточек, которые буквально спустя пару секунд рассыпались в прах.

Далеко в лесу трещали сороки.

Граф Сорокула заворочался в темноте своей спальни и открыл глаза. Зрачки его быстро расширились, вбирая крохи света.

— По-моему, она залегла на землю, — сказал он.

— Быстро сориентировалась, что к чему, — покачала головой графиня. — Кажется, ты говорил, она достаточно могущественная ведьма.

— Да, несомненно, но человек есть человек. Кроме того, она стареет. А с возрастом приходят сомнения. Одинокие вечера в пустом домике, никакой тебе компании, кроме пламени свечи… Это так просто — открыть все маленькие трещинки и позволить разуму свернуться внутрь. Это все равно что смотреть за лесным пожаром: внезапно направление ветра меняется, и вот уже пламя бушует среди домов, которые казались такими надежными…

— Как наглядно ты все излагаешь.

— Спасибо.

— Воронау был твоимнастоящим успехом…

— Это модель нашего будущего. Вампиры и люди наконец-то живут в гармонии. Исчезли сами основы враждебности, как я всегда и говорил.

Графиня подошла к окну и осторожно раздвинула портьеры. Несмотря на пасмурное небо, в комнату проник серый свет.

— В таких предосторожностях уже нет нужды, — сказал граф, подходя к ней сзади и широко распахивая портьеры.

Вздрогнув, графиня машинально отвернулась.

— Вот видишь? Никакого вреда. С каждым днем мы становимся все совершеннее и совершеннее, — бодрым голосом заявил граф. — Самоусовершенствование. Положительное мышление. Тренировка. Знакомство с неведомым. Чеснок? Приятная приправа. Лимоны? Дело вкуса. Вчера я забросил куда-то носок — и что? Мне абсолютно наплевать на это. У меня хватает носков. И можно ещё купить!

Тут граф увидел выражение лица жены, и улыбка его несколько померкла.

— У тебя на кончике языка вертится какое-то «но», — сказал он без всякого выражения.

— Я только хотела напомнить, что в Воронау не было ведьм.

— Тем лучше! Без них легче дышится!

— Конечно, но…

— Дорогая, не начинай все заново. В нашем словаре не должно быть места всяким «но». Как ни странно, Веренс был прав. Наступает новый мир! Долой противных мелких гномов, долой ведьм, долой кентавров! Все они исчезнут бесследно, не говоря уж о каких-то там огненных птицах! Мы покончим со всякими тварями! Да здравствует прогресс! Они недостойны выживания!

— Но того феникса ты только ранил.

— Вот именно! Он позволил ранить себя, а значит, ему грозит вымирание. И мы, моя дорогая, если не хотим исчезнуть вместе со старым миром, должны приспособиться к этим переменам. Что же касается ведьм… Боюсь, они уже в прошлом.

Ну, а тем временем в настоящем…

Ведьмы приземлились чуть выше опушки леса, на самом краю вересковой пустоши. Как и говорила Агнесса, пустошь эта была совсем невзрачной, она даже не заслуживала столь громкого названия. На её противоположной стороне тек ручеек, и отсюда вполне можно было расслышать его журчание.

— Нормальная земля. Никакая не кривая, — буркнула Агнесса.

Она понимала, что сейчас сморозила глупость, но в присутствии Маграт она несколько нервничала.

Нянюшка посмотрела на небо. Две другие ведьмы тоже подняли головы.

— Глаза должны немножко привыкнуть, нужно присмотреться, — пояснила нянюшка. — На самой пустоши будет гораздо лучше видно.

Агнесса, прищурившись, разглядывала пасмурное небо.

— О… Кажется, вижу, — сказала Маграт. «Готова поспорить, ничего-то она не видит, — заявила Пердита. — Как, впрочем, и я».

И вдруг Агнесса увидела. Как будто на самой границе зрения соединялись два огромных стеклянных полотна. Тонкая граница то появлялась, то исчезала, поймать её было очень трудно, но какая-то… несовместимость здесь присутствовала.

Нянюшка послюнила палец и подняла руку, чтобы определить, откуда дует ветер. Потом вытянула ладонь вперед.

— Туда. И глаза закройте.

— Но тут даже тропинки нет, — возразила Маграт.

— Верно. Ты будешь держать за руку меня, Агнесса возьмет за руку тебя. Я пару раз тут ходила. Ничего сложного.

— Как в детской сказке, — хмыкнула Агнесса.

— Вот-вот, — кивнула нянюшка. — Мы стоим на пороге. Ну… пошли…

Сделав всего-навсего один шаг, Агнесса вдруг услышала, как под ногами зашуршал вереск. Она открыла глаза.

Бескрайняя пустошь простиралась далеко во все стороны. Воздух стал темнее, тучи — тяжелее, а ветер усилился. На горизонте высились горы. Откуда-то издалека доносился шум падающей воды.

— Где мы? — спросила Маграт.

— Там же, где и были, — ответила нянюшка. — Помню, отец рассказывал, иногда олени, на которых охотились, спасались в кривых землях.

— Наверное, от безысходности, — пробормотала Агнесса. Вереск здесь был более темным, он царапался так, будто вдруг отрастил колючки. — Все тут выглядит как-то… мерзко.

— Отношение тоже играет свою роль, — сказала нянюшка и постучала по чему-то ногой.

«Когда-то это был… вертикально стоявший камень, — подумала Агнесса, — но теперь он превратился в лежачий камень, густо поросший лишайником».

— Вешка, — пояснила нянюшка. — Помогает выбраться отсюда, иначе век плутать будешь. Так, надо идти к горам. Маграт, Эсме хорошо укутана? Я имею в виду маленькую Эсме.

— Она спит.

— Понятно, — сказала нянюшка несколько странным, как показалась Агнессе, голосом. — Вот и хорошо. Пошли. Ах да, нам ещё понадобится вот это…

Она пошарила в бездонной панталонной кладовой и выудила носки, настолько толстые, что они скорее напоминали башмаки.

— Ланкрская шерсть, — похвасталась она. — Джейсончик по вечерам вяжет, а вы знаете, какие сильные у него пальцы. Этими носками стену пробить можно.

Вереск безуспешно цеплялся за похожую на проволоку шерсть, а три ведьмы тем временем углублялись все дальше и дальше в пустошь. Солнце было ещё высоко в небе, по крайней мере какое-то яркое пятно маячило среди туч, и все равно было темно. Словно бы темнота лезла из-под самой земли.

«Агнесса…» — позвала Пердита из глубины поделенного на двоих мозга.

«Что?» — подумала Агнесса.

«Нянюшку что-то беспокоит. Что-то, связанное с девочкой и матушкой Ветровоск. Ты заметила?»

«Я заметила, что она смотрит на маленькую Эсме так, — подумала Агнесса, — словно пытается принять какое-то решение, если ты это имеешь ввиду».

«По-моему, тут замешано Заимствование…»

«Неужели она думает, что матушка при помощи девочки следит за нами?»

«Не знаю, но что-то происходит».

Грохот воды впереди становился все громче.

— Где-то тут течет ручеек, верно? — спросила Агнесса.

— Верно, — ответила нянюшка. — Совсем рядом.

Пустошь вдруг закончилась. Они смотрели в бездну, которая, однако, даже не думала смотреть в них. Эта бездна была практически… гм, бездонной. Вспененная вода едва виднелась далеко внизу. Холодный влажный воздух обдувал лица.

— Этого не может быть, — покачала головой Маграт. — Эта пропасть шире и намного глубже, чем Ланкрский провал!

Агнесса попыталась внимательнее рассмотреть затянутое туманом дно.

«Да тут не больше двух футов, — возмутилась Пердита. — Я могу рассмотреть каждый камешек».

— Пердита считает, что это… оптическая иллюзия, — вслух сказала Агнесса.

— Возможно, она права, — откликнулась нянюшка. — Вот что значит кривая земля, понимаешь? Внутри она больше, чем снаружи.

Маграт подняла камешек и бросила его в пропасть. Он несколько раз отскочил от стены и кувыркаясь улетел вниз, оставив после себя только каменистое эхо. Река текла слишком далеко внизу, чтобы можно было разглядеть всплеск.

— Очень реалистично, а? — еле слышно пробормотала Маграт.

— Мы можем воспользоваться мостом, — сказала нянюшка, показывая куда-то в сторону.

Все посмотрели на мост, если его так можно было назвать. Он скорее представлял собой прямую противоположность моста. Скажем так, если бы существовала самая мало-мальски вероятная возможность перейти пропасть по воздуху — ну, к примеру, появились бы какие-нибудь внезапно восходящие потоки или молекулы воздуха вдруг разом сошли бы с ума, — в общем, следовало бы данной возможностью воспользоваться. По сравнению с ней предложение пересечь эту же пропасть по мосту вызывало откровенный смех.

Строительный раствор отсутствовал. Опоры соорудили из валунов, просто поставленных друг на друга, а поверх были не уложены, а скорее навалены плоские плиты. Эту конструкцию назвали бы примитивной даже в самой глубокой древности, когда такого термина, как «примитивный», вообще не существовало. Кроме того, мост угрожающе скрипел на ветру. Это камни терлись друг о друга.

— Я туда не полезу, — сказала Маграт. — Этот мост сложится под первым же порывом ветра.

— Он и без ветра вот-вот сложится, — добавила Агнесса. — По-моему, он вообще не настоящий.

— Ну что ж, — промолвила нянюшка. — Судя по всему, это будет нелегко.

«Это просто каменная плита, переброшенная через канаву, — настаивала Пердита. — На ней можно прыгать, кувыркаться — в общем, что хочешь делай!»

Агнесса часто заморгала.

— Ага, я поняла, — сказала она. — Это такое испытание, да? Я ведь права? Мы напуганы, поэтому пропасть становится ещё глубже. Это все наш страх. А вот Пердита всегда уверена в себе, поэтому для неё это не пропасть, а маленькая канавка…

— Хотелось бы и мне так думать, — откликнулась Маграт. — Но через эту маленькую канавку перекинут такой мост…

— Мы теряем время, — перебила Агнесса. Она уверено зашагала вперед по каменным плитам. На полпути она остановилась и обернулась.

— Немного качается, совсем чуть-чуть, — сообщила она. — Главное…

В этот самый момент плита под её ногами покосилась, и Агнесса рухнула в пропасть.

И лишь каким-то чудом ей удалось уцепиться за краешек плиты. Пальцы у неё были сильные, но сейчас на них раскачивалось слишком много Агнессы.

Она опустила голову. Ей очень не хотелось смотреть вниз, однако данное направление занимало сейчас большую часть окружающего её мира.

«Вода всего в футе от тебя. Уж поверь мне, — сказала Пердита. — Просто разожми пальцы. Ну да, промочишь ноги, но вот делов-то…»

Агнесса снова посмотрела вниз. Вода была так далеко, что всплеска никто даже не услышит. Она не только видела, но и чувствовала глубину. Вокруг поднимался холодный и влажный воздух. Пустота втягивала её ноги, манила к себе.

— Но Маграт бросала туда камешек! — прошипела она.

«Ага, он падал целых несколько футов».

— Значит так, малыш, я лежу на плитах, а Маграт держит меня за ноги, — раздался вдруг над её головой спокойный голос нянюшки Ягг. — И сейчас, милая, я схвачу тебя за запястья, а ты, умница, если немного качнешься в сторону, сможешь зацепиться ногой за каменную опору. Ну а дальше дело в шляпе, до свадьбы заживет и как говорится. Ты же у нас молодец.

— Не надо разговаривать со мной, как с какой-нибудь напуганной до смерти идиоткой! — огрызнулась Агнесса.

— Я просто пытаюсь успокоить тебя.

— Я не могу пошевелить руками!

— Можешь. Вот, все, я схватила тебя за руку.

— Я не могу пошевелить руками!

— Не торопись, у нас целый день впереди, — утешила нянюшка. — Главное — скажи, когда будешь готова.

Агнесса повисела ещё немножко. Руки медленно, но верно теряли чувствительность. Предположительно это означало, что, когда её пальцы соскользнут с камня, она этого даже не почувствует.

Камни издали громкий стон.

— Э… Нянюшка?

— Да?

— Не могла бы ты поговорить со мной ещё немного, как с напуганной до смерти идиоткой?

— Хорошо.

— А при чем тут «до свадьбы заживет», я ведь даже не поранилась?

— Ну, понимаешь ли, если ты упа…

— Говори громче, а то Пердита орет мне прямо в ухо. По её словам, до ручья каких-нибудь восемнадцать дюймов!

— А ты как считаешь, права она или нет?

— Она часто бывает права, но не в данном случае!

Мост опять затрещал.

— Скорее наоборот, — сказала нянюшка. — Люди крайне редко бывают правы. Ну, как ты там, милая? Понимаешь ли, вытянуть я тебя не смогу, а руки у меня тоже начали неметь.

— Я не достаю до опоры!

— Значит, разжимай пальцы и падай! — ответила Маграт откуда-то из-за нянюшкиной спины.

— Маграт! — рявкнула нянюшка.

— А может, Пердита права и это действительно всего лишь маленький ручеек? Кривая земля — она ведь и такая и сякая одновременно. Если Пердита видит перед собой ручеек… почему нет? Почему бы не предоставить действовать ей? Агнесса, ты можешь передать контроль, гм, в её руки?

— Она и так берет его, стоит мне попасть в сложную ситуацию! Заткнись!

— Я только…

— Да не ты, она! О нет…

Её левая рука, побелевшая и почти онемевшая от напряжения, разжала пальцы и сразу выскользнула из нянюшкиной хватки.

— Не позволяйте ей так со мной поступать! — завопила Агнесса. — Я буду падать очень долго! И там, внизу, острые камни!

— Да, но поскольку ты в любом случае упадешь, может, стоит попробовать? — предложила нянюшка. — На твоем месте я бы закрыла глаза и…

Правая рука тоже сорвалась.

Агнесса закрыла глаза и упала.

Пердита открыла глаза. Она стояла в ручье.

— Вот проклятье! — Агнесса никогда бы так не выразилась, поэтому Пердита пользовалась каждым удобным случаем.

Вскинув руки, она подпрыгнула, схватилась за нависающую над головой плиту и подтянулась. Затем, увидев изумленное выражение лица нянюшки, перехватила руки поудобнее и резко бросила ноги вверх.

«Эта дура Агнесса никогда не понимала собственной силы, — подумала Пердита. — Всегда боялась использовать свои мышцы».

Она медленно распрямилась, вытягивая носки ног в небо, и сделала стойку на руках. Эффект был несколько подпорчен упавшей на глаза юбкой.

— Ты так и не заштопала дыру на панталонах, — укоризненно сказала нянюшка.

Пердита перевернулась и встала на ноги. Глаза Маграт были плотно зажмурены.

— Поправьте меня, если я ошибаюсь… Она ведь только что сделала стойку на руках на самом краю бездонной пропасти?

— Ты не ошибаешься, — подтвердила нянюшка. — Ладно, Пердита, хватит демонстрировать нам свои таланты, мы и так потеряли слишком много времени. Верни Агнессе тело, ты ведь знаешь, на самом деле оно принадлежит ей.

Пердита прошлась колесом.

— Она все равно его толком не использует, — откликнулась Пердита. — Ты вообще видела, как она питается? И у неё до сих пор две полки битком набиты мягкими игрушками! А куклы? И она ещё удивляется, почему у неё с мужчинами не ладится!

— Укоризненный взгляд плюшевого медвежонка способен остановить любого мужчину, даже самого разгоряченного, — возвестила нянюшка Ягг. — Маграт, старушку Рукав помнишь? Когда у неё случался очередной заскок, с ней только вдвоем можно было справиться.

— А при чем здесь игрушки? — с подозрением в голосе спросила Пердита.

— И при чем здесь… Ах да, — сказала Маграт.

— А в голове у старого звонаря из Охулана вообще жили целых семь разных людей, — продолжала нянюшка. — Три из них были женщинами, а четыре — мужчинами. Бедный старик. Жаловался, что он всегда лишний. Эти личности предоставляли ему работать, есть, пить и дышать, а все веселье оставляли для себя. Помнишь? Бедолага страшно мучился. Стоило ему глотнуть вина, в его голове такая драка начиналась за вкусовые сосочки! Он даже собственных мыслей порой не слышал… Хватай, хватай!

Агнесса открыла глаза. Челюсть очень болела.

Нянюшка Ягг пристально разглядывала её, растирая занемевшее запястье. С расстояния пары дюймов нянюшкино лицо было похоже на дружелюбную кучу старого белья.

— Да, это Агнесса, — подытожила она, делая шаг назад. — У той, другой, более острое личико. Видишь? Я ж говорила, что вернется именно она. У неё больше опыта.

Маграт отпустила её руки, и Агнесса потерла подбородок.

— Больно, — сказала она укоризненно.

— Немножко грубо, зато любя, — возразила нянюшка. — Слишком ответственное время, чтобы тобой руководила Пердита.

— Ты как-то схватилась за мост, а потом вдруг хлоп — и ты уже рядом с нами! — сообщила Маграт.

— Но она стояла в ручье, а потом подпрыгнула и… — начала было рассказывать Агнесса.

— Конечно, конечно, — перебила нянюшка. — Пошли. Уже недалече осталось. Наверное. И давайте успокоимся, ладно? Кое-кто из нас будет падать куда дольше.

Они осторожно двинулись вперед. В голове Агнессы голос настойчиво твердил, что она вела себя как глупая трусиха и ничего бы с ней не случилось, и вообще… Агнесса постаралась не обращать на него внимания.

Те пещеры, которые помнила Агнесса, были не более чем углублениями под выступами в скалах. Но эти были настоящими кавернами. Разница заключалась в наличии грубого, но весьма поэтического великолепия. У этих пещер в избытке было и того и другого.

— Кривая земля чем-то похожа на айсберг, — сказала нянюшка, ведя их по узкой тропке к одной из самых больших пещер.

— Девять десятых находятся под водой? — спросила Агнесса. Её подбородок по-прежнему болел.

— Я имела в виду, она больше, чем кажется на первый взгляд.

— Здесь кто-то есть! — закричала Маграт.

— Просто ведьма, — отмахнулась нянюшка. — С ней проблем не будет.

Тусклый свет падал на сгорбившуюся среди луж фигуру. Правда, с близкого расстояния она больше напоминала статую, чем человека. На каменной женщине блестели капли воды — они собирались на кончике крючковатого носа и периодически со звонким «бульк!» падали в лужу.

— Ещё совсем девицей я как-то забрела сюда с молоденьким волшебником, — поделилась нянюшка. — Очень увлекающийся был тип. Хлебом не корми, дай поколотить молоточком по стенам. Ну, и ещё кой-чего любил… — Она улыбнулась своим воспоминаниям и довольно вздохнула. — Так вот, он утверждал, что эта ведьма — всего лишь частички скальных пород, принесенные сюда капельками воды. Но моя бабка рассказывала, что однажды тут присела какая-то ведьма, чтобы обдумать некое особо мощное заклятие. Присела да так и не встала, в камень превратилась. А что, вполне возможно. Лично я подхожу к любой гипотезе без предубеждений.

— Далековато для прогулок с приятелем, — заметила Агнесса.

— Дома было слишком много детей, на улице постоянно шёл дождь, а кроме того, для занятий настоящей геологией требуется уединение, — рассеянно откликнулась нянюшка. — По-моему, его молоточек до сих пор валяется где-то тут. После того как мы вместе провели некоторое время, паренек совсем о нем позабыл. И смотрите под ноги — камни очень скользкие. Маграт, как там дела у малышки Эсме?

— Пускает пузыри. Скоро нужно будет её покормить.

— Нам за ней надо присматривать, — сказала нянюшка.

— Да, конечно.

Нянюшка хлопнула в ладоши и медленно развела их. Появившееся между ними свечение не было тем эффектным огненным шаром, который так любят вызывать волшебники, скорее оно напоминало тусклое кладбищенское мерцание. Света едва-едва хватало, чтобы не провалиться в яму.

— Тут вполне могут жить гномы, — сказала Маграт, когда они осторожно двинулись дальше по туннелю.

— Это вряд ли. Гномы не любят места, которые постоянно меняются. Сюда никто не ходит, кроме животных да матушки, когда ей хочется побыть наедине с мыслями.

— Или тебя, когда тебе хочется постучать молоточком, — съязвила Маграт.

— Ха! Тогда все было иначе. На пустоши росли цветы, а вместо моста через ручей тянулись камешки. Наверное, потому, что тогда я была влюблена.

— Ты намекаешь, это место и правда меняется в зависимости от того, что ты чувствуешь? — спросила Агнесса.

— Ты сама могла это заметить. Поразительно, насколько высоким и каким ненадежным может стать мост, если ты в дурном настроении. Уж я-то это знаю.

— Интересно, насколько высоким он был для матушки?

— Вероятно, под ним плыли облака, девочка.

У развилки туннеля нянюшка остановилась.

— Думаю, она пошла туда. Погодите-ка…

Она резко выпрямила руку. Камни застонали, и часть потолка рухнула, подняв тучу пыли.

— Что ж, придется немножко полазить, — равнодушным тоном заявила нянюшка.

— Кто-то пытается нас прогнать, — сказала Агнесса.

— Но из этого ничего не выйдет, — откликнулась нянюшка. — И бояться тут нечего.

— Нечего? Да плита была просто огромной! — воскликнула Агнесса.

— Однако мы под неё не попали, верно?

Наконец они подошли к подводной реке, прозрачные воды её неслись с огромной скоростью. Поперек реки скопилась дамба из топляка, поверх которой было соблазнительно положено длинное бревно.

— Послушайте, для ребенка это небезопасно! — воскликнула Агнесса. — Неужели вы не видите? Маграт, ты же мать!

— Знаю-знаю. Я уже бывала здесь, — раздражающе спокойно произнесла Маграт. — Но я не чувствую опасности. Матушка где-то рядом.

— Ты права, — кивнула нянюшка. — Совсем рядом.

— Да, но она не умеет управлять реками и скалами… — начала было Агнесса.

— Здесь? Вот уж не знаю… Это очень… отзывчатое место.

Передавая друг другу девочку, они осторожно пересекли реку по бревну.

Агнесса без сил прислонилась к каменной стене.

— Сколько нам ещё идти? — спросила она.

— С формальной точки зрения — несколько дюймов, — ответила нянюшка. — Когда знаешь, сразу легче становится, правда?

— Мне кажется или тут потеплело? — поинтересовалась Маграт.

— А это что такое? — показала вперед Агнесса. — Глазам своим не верю.

В самом конце наклонного туннеля в скале зияла трещина, из которой струился алый свет. Буквально на их глазах из трещины вылетел огненный шар и взорвался под самым потолком.

— Ничего себе, — покачивая головой, промолвила нянюшка и покрепче обхватила малышку Эсме — была её очередь нести девочку. — О чем она только думает? Здесь отродясь не было никаких вулканов.

Нянюшка решительно зашагала прямо к источнику огня.

— Осторожно! — крикнула Агнесса. — Пердита говорит, что огонь настоящий!

— И как это влияет на цену рыбы? — спросила нянюшка и вошла прямо в огонь.

Пламя мгновенно погасло. Две молодые ведьмы остались в промозглой темноте.

Маграт поежилась:

— Нянюшка, у тебя же ребенок на руках.

— Здесь тебе может быть причинен только тот вред, что ты принесла с собой, — сказала нянюшка. — И сейчас здесь всем управляют мысли матушки, а она никогда не поднимет руку на ребенка. Просто не сможет. Не способна на это.

— Это место реагирует на её мысли? — спросила Агнесса.

— Думаю, да, — ответила нянюшка, продолжив путь.

— Не хотелось бы мне оказаться в её голове!

— У тебя почти получилось. Шевели ногами. Огонь мы прошли. Вряд ли нас ждут ещё препятствия.

Они нашли её в пещере. Пол был песчаным, гладким, и на нем виднелись следы только одного человека. Рядом с матушкой аккуратно лежала шляпа. Под голову была подсунута котомка. В неподвижных руках матушка держала табличку.

«УХАДИТЕ» — гласила надпись на ней.

— Не многого мы добились, — покачала головой Маграт и села, положив девочку на колени. — После всего того, что нам пришлось пережить.

— Мы можем её разбудить? — спросила Агнесса.

— Это очень опасно, — ответила нянюшка Ягг. — Заставить человека вернуться, когда он к этому не готов? Та ещё задачка.

— А можем мы, по крайней мере, унести её отсюда?

— На поворотах она будет плохо сгибаться, зато мы сможем использовать её вместо моста, — хмыкнула нянюшка. — Нет, она пришла сюда не просто так, а с каким-то намерением…

Она вытащила котомку из-под матушкиной головы и принялась там копаться.

— Сморщенное яблоко, бутылка воды и бутерброд с сыром, о который можно гнуть подковы, — доложила она. — И её старая шкатулка.

Нянюшка положила коробочку на пол.

— Так что же в ней такое? — не сдержалась Агнесса.

— О, всякие безделушки. Меморорабилилии. Все такое. Матушка говорила, что хранит в этой шкатулке то, чем никогда больше пользоваться не будет.

Нянюшка простучала пальцами по шкатулке какой-то мотивчик, после чего подняла крышку.

— Это такой особый ритуал? — удивилась Агнесса.

— Да нет, — пожала плечами нянюшка, затем достала пачку перевязанных лентой бумажных листков и отложила её в сторону.

И тогда все увидели исходящий из шкатулки свет. Нянюшка вытащила хорошо закупоренный аптечный пузырек и высоко подняла его над головой. В пещерном полумраке маленький огонек казался особенно ярким.

— Этот пузырек я уже видела, — сообщила нянюшка. — Матушка сливает в него всякие остатки отваров да припарок. Вот только я никогда не замечала, чтобы он светился.

Агнесса взяла у неё бутылочку. Внутри плавал листик папоротника… вернее, нет, это было перо, очень черное перо, за исключением самого кончика, который был ярко-желтым, будто пламя свечки.

— Тебе известно, что это такое?

— Нет. Она вечно что-нибудь подбирала. А пузырек у неё уже давно, потому что я…

— Я фидела, как она пофофрала… — Маграт вытащила изо рта безопасную булавку. — Я видела, как матушка его подобрала много лет назад. Примерно в это же время года. Мы возвращались домой из леса, увидели падающую звезду, от которой отделился огонек, пошли посмотреть и нашли вот это. Оно выглядело довольно-таки горячим, но матушка сумела его поднять.

— Похоже на перо жар-птицы, — сказала нянюшка. — Раньше о них ходило много преданий. Чтобы коснуться их, нужно быть очень уверенным в себе человеком, потому что, судя по преданиям, в присутствии зла эти перышки тут же сгорают…

— Жар-птицы? Та имеешь в виду феникса? — спросила Агнесса. — Как раз его и пытался поймать Ходжесааргх.

— Уж и не припомню, когда я последний раз их видала, — задумалась нянюшка. — Когда я была совсем малышкой, помню, парочка пролетала по небу.

— Ты все путаешь, феникс может быть только один, — сказала Агнесса. — В этом-то вся и хитрость.

— Один? И какой в этом смысл? — удивилась нянюшка. — От одной штуки чего бы то ни было вообще никакой пользы нет.

Матушка Ветровоск вдруг зашевелила губами, как будто выходила из очень глубокого сна. У неё задрожали веки.

— Ага! — радостно воскликнула нянюшка. — Я знала, что, если я открою шкатулку, что-то обязательно произойдет.

Веки матушки Ветровоск медленно поднялись. Некоторое время её глаза смотрели строго вверх, а потом покосились на нянюшку Ягг.

— В-ды, — пробормотала она.

Агнесса поспешно передала ей бутылку с водой и случайно коснулись рук матушки — они были холодными, как камень.

Старая ведьма сделала глоток.

— Ага, вся троица в сборе, — прошептала она. — Ну и зачем пожаловали?

— Ты сама нам велела, — ответила Агнесса.

— Ничего я вам не велела! — рявкнула матушка. — Я ведь написала вам записку, верно?

— Да, но всё так… — Агнесса запнулась, не зная, как продолжить. — Мы думали, ты хочешь, чтобы мы пришли.

— Три ведьмы? — хмыкнула матушка. — Почему бы и нет? Дева, мать и…

— Следи за словами, — предупредила её нянюшка Ягг.

— …Ну и ещё одна, — вывернулась матушка. — Теперь все в ваших руках. И никаких советов давать я вам не буду, это ваше личное дело. А теперь вам пора заняться своими плясками и всем полагающимся, так что удачного дня. А я хочу получить назад свою подушку, заранее благодарю.

— Ты знаешь, что в Ланкре появились вампиры? — осведомилась нянюшка.

— Да. Их пригласили.

— А тебе известно, что они пытаются подчинить себе людей?

— Да!

— Тогда почему ты сбежала? — спросила Агнесса.

По идее, температура в глубокой пещере должна оставаться постоянной, но вдруг почему-то стало гораздо холоднее.

— Куда хочу, туда и иду, — отрезала матушка.

— Да, но ты должна была… — Агнесса страшно пожалела о том, что сказала, но вылетевшее слово — не воробей.

— Ах, должна? Но где говорится, что я должна, а что — нет! Не припомню что-то такого закона. Кто-нибудь подскажет, где говорится о моих обязанностях? Мало ли что я должна, а что не должна!

— Кстати, тебе известно, что сорока стащила твое приглашение? — резко сменила тему нянюшка. — Шон доставил его, но эти вороватые твари унесли его к себе в гнездо.

Она показала смятое, грязное, но все ещё позолоченное приглашение.

Наступила такая тишина, что казалось, было слышно, как растут сталактиты.

— Конечно, — наконец ответила матушка. — Я сразу догадалась об этом.

Но момент тишины был слишком долгим, а сама тишина — слишком глубокой.

— А ты знаешь, что на Наречение малышки Эсме Веренс пригласил омнианского священнослужителя?

И снова… чуточку дольше необходимого, капельку тише нужного.

— Я стараюсь не лезть не в свое дело, — буркнула матушка и бросила взгляд на лежавшую на коленях у Маграт девочку.

— А почему у неё такая остроконечная голова? — спросила матушка.

— Этот колпачок связала для неё нянюшка Ягг, — ответила Маграт. — Он должен так выглядеть. Хочешь подержать её?

— По-моему, ей и так хорошо, — неуверенно отказалась матушка.

«Она не знала, как назовут ребенка! — прошептала Пердита. — Я же говорила! Нянюшка думала, что матушка находится в сознании девочки, голову даю на отсечение, именно так она и думала, потому что я видела, как она смотрела на малышку, а на самом деле матушки там не было, потому что в таком случае она знала бы её имя, а она его не знает! И она ни за что на свете не причинила бы малютке вреда…»

Матушка словно бы очнулась.

— Как бы там ни было, — промолвила она, — есть проблема, гм, есть три ведьмы. И нигде не говорится, — она сурово глянула на Агнессу, — что одной из них обязана быть матушка Ветровоск. В общем, вы разберетесь. Я слишком долго была ведьмой в этих местах, пора… заняться чем-нибудь другим…

— Будешь прятаться здесь? — спросила Маграт.

— Я не собираюсь повторять для бестолковых, девочка. Никто не может приказывать мне, что я должна или не должна делать. Я сама знаю, что должна, а что — нет. Это ведь твой муженек пригласил в страну вампиров? Вы решили, что это будет очень современно. Каждый дурак знает: вампир не получит над тобой власти, если ты сам её не отдашь, пока ты сам его не пригласишь. Но этих вампиров пригласил сам король, поэтому они вонзят свои зубы во всю страну. И я, старая, живущая в лесу женщина, должна все исправлять? Когда вас уже трое? Целую жизнь я была кому-то должна с самого раннего «могу» до позднего «не могу», и больше я так жить не хочу. А сейчас попрошу вас всех убраться из моей пещеры. Больше мне нечего сказать.

Нянюшка бросила взгляд на молодых ведьм и пожала плечами.

— Что ж, пошли, — сказала она. — Если поспешим, успеем обратно до темноты.

— Что, и все? — спросила Маграт.

— Все когда-нибудь кончается, — промолвила матушка. — Я немного отдохну здесь и продолжу свой путь. На свете столько мест, куда можно пойти.

«А теперь заставь её сказать правду!» — вмешалась Пердита, но Агнесса прикусила язык. Она и так уже достаточно напортачила с этим своим «должна».

— Ну ладно, мы пошли, — помахала рукой нянюшка.

— Но…

— Не нокай, девочка, не запрягла, — отрезала нянюшка. — Как выразилась бы матушка.

— Вот именно! — буркнула матушка, ложась обратно на песок.

Шагая обратно по туннелю, Агнесса вдруг услышала, как Пердита начала считать: «Раз, два, три…»

Вдруг Маграт и нянюшка одновременно остановились. Маграт принялась шарить по карманам, а нянюшка — по панталонам.

— Ой! — воскликнула Маграт. — Кажется, я там забы…

— Вот черт, кажется, трубку оставила! — выпалила нянюшка с такой скоростью, что на целую голову успела опередить Маграт.

«Итого — пять секунд», — констатировала Пердита.

— А я что-то не видела, как ты её доставала, — подозрительно сказала Агнесса.

Нянюшка смерила её испепеляющим взглядом.

— Правда? Значит, сейчас пойду и оставлю её там. Маграт, ты ничего там не забыла? Не беспокойся, я принесу, что бы это ни было.

— Большое спасибо! — выкрикнула Маграт вслед нянюшке, уже поспешающей назад.

— Матушка говорила неправду, — сказала Агнесса.

— Конечно. Она всегда так поступает, — кивнула Маграт. — Хочет, чтобы ты сама обо всем догадалась.

— Но она была права, сказав, что нас трое.

— Да, однако я совсем не собираюсь снова становиться ведьмой. У меня есть другие дела. Возможно, когда Эсме подрастет, займусь в свободное время ароматерапией или ещё чем-нибудь, но посвящать всю свою жизнь ведьмовству — нет уж, увольте. А вообще, эта сила трех и так далее… По-моему, все это уже вышло из моды.

«И что же мы имеем? — вклинилась Пердита. — Знающую, но с технической точки зрения неопытную девушку, обремененную домашними заботами молодую мать и убеленную сединами старушку… Не слишком-то мистично, не правда ли? Однако, лишь услышав, что матушка попала в беду, Маграт мгновенно запеленала свою ненаглядную дочурку, а о муженьке ни разу даже не вспомнила…»

— Погоди минутку… Послушай, — сказала Агнесса.

— Что?

— Просто послушай… Этот звук, разносящийся по пещерам…

Нянюшка Ягг уселась на песок и немного поерзала, устраиваясь поудобнее. После чего достала трубку.

— Ну, — обратилась она к лежавшей фигуре. — Если отвлечься от темы, как ты себя чувствуешь?

Ответа не последовало.

— Видела сегодня утром госпожу Господиеси, — продолжала болтать нянюшка. — Из Ломтя. Так, просто поздоровалась. Она сказала, что госпожа Плющ держится молодцом.

Нянюшка выдохнула облако дыма.

— Дала ей пару-другую советов.

По-прежнему никакого ответа от неподвижной фигуры.

— Наречение прошло нормально. Хотя священнослужитель выставил себя набитым дураком, набитее не бывает.

— Я не могу их победить, Гита, — сказала матушка. — Не могу, и это факт.

Нянюшка Ягг обладала одной очень хорошей способностью — она знала, когда нужно промолчать. Это оставляло дыру в разговоре, которую собеседник чувствовал себя обязанным заполнить.

— У них разум словно сталь. Я не могу в него проникнуть. Все испробовала. Каждый известный мне трюк! Они постоянно ищут меня, но, пока я здесь, они меня не найдут. Хотя лучший из них едва не настиг меня в моей же хижине! В моем собственном доме!

Нянюшка Ягг понимала ужас, который испытала матушка. Дом ведьмы — это её крепость.

— Я никогда не испытывала ничего подобного, Гита. У него были сотни лет, чтобы отточить свое мастерство. Ты заметила, сколько развелось сорок? Он использует их как свои глаза. Кроме того, он очень умен. Этого типа бутербродом с чесноком не возьмешь. Я это сразу поняла. Вампиры стали учиться. Раньше все было иначе. Я не смогла проникнуть в их разумы. Они стали более сильными, могущественными, быстро соображают… Могу сказать лишь одно: мериться с ним, чей разум сильнее, так же бесполезно, как плевать против урагана.

— И что ты собираешься делать?

— Ничего! Я ничего не могу сделать! Неужели ты так и не поняла ничего из того, что я тебе говорила? Неужели до тебя не доходит, что я весь день, лежа здесь, пыталась что-нибудь придумать? Они знают о чарах буквально все, а Заимствование — их вторая натура, а нас они считают скотом, который когда-то давным-давно научился говорить… Гита, я ожидала всего, чего угодно, но не такого. Я постоянно думаю о том, что произошло, и не могу найти выхода.

— Выход есть всегда, — сказала нянюшка.

— Но я его не вижу. Все, Гита. С таким же успехом я могу лежать тут, пока капли воды не превратят меня в камень, как ту ведьму у входа.

— Ты найдешь выход, — возразила нянюшка. — Ещё никому не удавалось победить Ветровоска. Победа у вас в крови, как я всегда говорила.

— Я уже побеждена, Гита. Даже не успев начать схватку. Может быть, кто-нибудь другой найдет выход, только не я. Я столкнулась с разумом, который намного превосходит мой. И могу только прятаться, я не способна нанести ответный удар!

Мурашки пробежали по спине у нянюшки, когда та поняла, что матушка Ветровоск говорит серьезно.

— Вот уж не думала, что услышу от тебя такое, — пробормотала она.

— Уходи. Девочка замерзнет и простудится.

— А что ты собираешься делать?

— Может, пойду дальше. А может, останусь здесь.

— Ты не можешь остаться здесь навечно, Эсме.

— Взгляни на ту, что сидит у входа.

На этом разговор закончился. Нянюшка вернулась в туннель, где с чересчур невинным видом поджидали её Маграт и Агнесса, и повела их к выходу.

— Стало быть, нашла свою трубку? — спросила Маграт.

— Да, спасибо.

— Что она собирается делать? — поинтересовалась Агнесса.

— Не заставляй меня попусту повторять, — огрызнулась нянюшка. — Все равно вы всё слышали. А если вы не подслушивали, значит, вы и не ведьмы вовсе.

— Но что можем мы, чего не может она? Если она побеждена, значит, побеждены и мы.

— И что имела в виду матушка под ранним «могу» и поздним «не могу»? — уточнила Маграт.

— Ну, день начинается утром, когда ты можешь видеть, а заканчивается вечером, когда ты уже видеть не можешь, — пояснила нянюшка.

— Она действительно так плохо себя чувствует?

На мгновение нянюшка остановилась у каменной ведьмы. У неё потухла трубка, и она чиркнула спичкой по крючковатому носу.

— Нас трое, — сказала она. — Нужное число. Итак, начнем с того, что закатим самый настоящий шабаш…

— Но как ты можешь быть так спокойна? — спросила Агнесса. — Сама матушка… отступила…

— Значит, наша очередь идти вперед, — сказала нянюшка.

Чтобы все было по-настоящему, нянюшка установила прямо по центру комнаты котел, но шабаш в помещении — это по меньшей мере странно, а шабаш без матушки Ветровоск — это совсем скверно.

Пердита заявила, что они больше похожи на избалованных, играющих в ведьм девчонок. Огонь горел только в огромной черной кухонной плите самой последней модели, недавно установленной любящими сыновьями нянюшки Ягг. На плите закипал чайник.

— Я заварю чай, хорошо? — предложила Маграт, поднимаясь со стула.

— Сядь обратно, — велела нянюшка. — Заваривать чай — обязанность Агнессы. Ты — мать. Твоя обязанность — разливать чай.

— А какова твоя обязанность, нянюшка? — спросила Агнесса.

— Пить его, — без малейшего промедления ответила нянюшка. — Итак. Мы должны попробовать побольше узнать о них, пока они достаточно дружелюбно настроены. Агнесса, ты с Маграт и ребенком вернешься в замок. Ей все равно понадобится помощь.

— А что это нам даст?

— Ты сама говорила, — сказала нянюшка, — что вампиры на тебя не действуют. Как только они пытаются влезть в разум Агнессы, он исчезает, и появляется, будто на качелях, разум Пердиты. Пока они разглядывают Пердиту, возвращается Агнесса. И похоже, юный Влад положил на тебя глаз?

— Надеюсь, что нет!

— А я думаю, что да, — фыркнула нянюшка. — Мужчины всегда западают на женщин, в которых присутствует некая загадочность. Им нравится вызов, понятно? Так вот, пока он будет смотреть на тебя, ты будешь смотреть одним глазом на Маграт, а другим — на него, понятно? У каждого есть свои слабости. Судя по всему, всякие намеки типа «Не слишком ли здесь темно?» и случайные раздвигания занавесок не помогут отделаться от этих вампиров, но мы обязательно найдем способ.

— А если нет?

— Выйдешь за него замуж, — отрезала нянюшка.

Маграт ахнула. Чашка зазвенела в её руке.

— Какой ужас! — воскликнула она.

— Я лучше покончу жизнь самоубийством, — ответила Агнесса.

«Утром», — тут же добавила язвительная Пердита.

— Замужество не обязательно должно быть долгим, — сказала нянюшка. — Засунь за подвязку острый кол, и, пока будем резать свадебный торт, наш жених уже остынет.

— Нянюшка!

— А может, ты положительно повлияешь на него и он изменит свой образ жизни, — продолжала нянюшка. — Ты удивишься, на что способна жена, точно знающая, чего хочет. А в твоем случае вас целых двое. Взять, к примеру, короля Веренса Первого. До женитьбы он постоянно бросал кости за спину, но жена научила его складывать их на краю тарелки. Я всего месяц была замужем за первым господином Яггом, а он уже научился вылезать из ванны, когда нужно было помочиться. Муж — такая штука, он легко поддается усовершенствованию. Вдруг тебе все-таки удастся переключить его на кровяную колбасу, черный пудинг и недожаренные бифштексы?

— Нянюшка, ты должна быть абсолютно бессовестным человеком, чтобы предлагать мне такое, — буркнула Агнесса.

— А я бессовестный человек, — просто ответила нянюшка. — Во всяком случае, когда речь идёт о Ланкре. Будь мы мужчинами, то говорили бы сейчас о том, как бы половчее положить жизни за родину. Но мы женщины, поэтому можем говорить лишь о том, как лечь самим.

— Нет, я больше не желаю это слушать! — воскликнула Маграт.

— Я не прошу её сделать то, что не готова сделать сама, — возразила нянюшка.

— Правда? Тогда почему бы…

— Потому что никто меня об этом не просит, — перебила нянюшка. — Но скинуть бы мне годков этак пятьдесят, думаю, уже к середине лета наш мальчик грыз бы турнепс и радостно улыбался.

— То есть, следуя твоей логике, поскольку Агнесса женщина, она должна использовать против него всякие сексуальные хитрости? — уточнила Маграт. — Но это так… это так… Типичная нянюшка Ягг, вот и все, что могу сказать.

— Она может использовать любую хитрость, которая подвернется под руку, — хмыкнула нянюшка. — Мне все равно, что там утверждает матушка. Выход всегда есть. Взять, к примеру, того цортского героя, или откуда ещё он там был, ну, который был полностью неуязвимым, акромя пятки. Кто-то ведь в конце концов умудрился воткнуть ему в пятку копье!

— Ты предлагаешь истыкать этого вампирчика с головы до ног?

— Честно говоря, никогда не понимала смысла этой легенды, — призналась нянюшка. — Ну, то есть, если он знал, что пятка — это его слабое место, надел бы хоть башмаки перед боем…

— Ты не понимаешь, что это за тип, — сказала Агнесса, не обращая внимания на смену темы. — Он смотрит на меня так, будто раздевает взглядом.

— От взгляда не беременеют, — пожала плечами нянюшка.

— И он все время надо мной смеется! Словно знает, что не нравится мне, и ему от этого весело!

— Значит, так: вы обе отправляйтесь в замок! — прорычала нянюшка. — За Ланкр! За короля! За каждого гражданина нашей страны! А если он позволит себе лишнее, выпускай Пердиту! Похоже, в некоторых вещах она получше тебя разбирается!

В напряженной тишине со стороны нянюшкиного буфета послышался тихий звон. Маграт откашлялась.

— К-как в старые, добрые времена, — пробормотала она. — Мы опять спорим.

Поднявшись, нянюшка сняла с крючка над плитой чугунную сковороду.

— Так с людьми поступать нельзя, — угрюмо заявила Агнесса.

— Мне — можно, — сказала нянюшка, на цыпочках направляясь к буфету. — Я сейчас — не я, понимаешь?

И она с силой опустила сковороду на буфет, днищем вверх. Во все стороны брызнули осколки украшений.

— Попался, синий дьяволенок! — заорала нянюшка. — Думал, я тебя не вижу!

Сковорода приподнялась. Нянюшка налегла на неё всем весом, но сковорода тем не менее продолжала двигаться к краю буфета, медленнораскачиваясь из стороны в сторону.

Наконец что-то красно-синее упало на пол и поскакало в сторону закрытой двери.

Мимо Агнессы со значительным ускорением промчался Грибо. Однако в самый последний момент, прямо перед прыжком, кот вдруг передумал. Из всех четырех его лап одновременно вылетели когти и впились глубоко в доски пола. Кот перекатился, снова вскочил на лапы и принялся умываться.

Красно-синее существо стукнулось в дверь и выпрямилось, превратившись в синего человечка дюймов шесть ростом и с огненно-рыжими волосами. В руках у человечка был маленький меч — ну, или большой, это как посмотреть. Меч был лишь чуть меньше своего хозяина.

— Ах-ха, драхс тя подрахс, старукса страшна перчица! — завопил человечек.

— А, это ты. — Нянюшка мгновенно успокоилась. — Выпить хочешь?

Меч немного опустился, но с намеком, что может быть снова поднят в любое мгновение.

— Ачо?

Нянюшка наклонилась над ящиком рядом со своим стулом и принялась перебирать бутылки.

— Укипаловки? Самой лучшей. Винтажненькой, — посулила она.

У коротышки загорелись глаза.

— Ка прош торник?

— Правильно. Агнесса, достань из коробки для швейных принадлежностей наперсток и передай его мне. Иди сюда, — позвала она коротышку, открывая бутылку подальше от огня и наполняя наперсток. — Дамы, позвольте представить… Покажи-ка свои татуировки… Ага… Одного из Нак-мак-Фиглей. Эти мелкие бестии примерно раз в год предпринимают набеги на моё хозяйство. Но кажется, я уже вычислила их схему.

— Йингс, ты, гралей йин! Рва мы тя как грел! — сказал голубой человечек, принимая наперсток.

— Кто он такой? — спросила Маграт.

— Они — цверги, — ответила нянюшка.

Человечек мгновенно опустил наперсток.

— Пикеты!

— Хорошо, пикси, как скажешь, — согласилась нянюшка. — Живут на высокогорных пустошах ближе к Убервальду…

— Ах-ха! Бай-бай, кранты сна шпиль, й’оль бехиннит! Феггеры! Гнус соскокровиксы бам ногас заддас исс…

Нянюшка кивала, слушая его. Примерно на середине речи маленького человечка она снова наполнила наперсток.

— Понятно, — сказала она, когда он наконец замолчал. — В общем, он говорит, что Нак-мак-Фиглей из родных земель выгнали вампиры, понятно? Они якобы выгоняли… — Нянюшка зашевелила губами, подбирая подходящие слова, — …всех старых людей.

— Как жестоко! — воскликнула Маграт.

— Нет… я хотела сказать… древние народы. Обитателей… окраин. Ну, тех, кого не часто встретишь… кентавров, страшилищ, цвергов…

— Пикеты!

— Да-да, конечно… В общем, всех их вампиры заставили покинуть страну.

— И зачем это вампирам понадобилось?

— Вероятно, древний народец вышел из моды, — сказала нянюшка.

Агнесса уставилась на пикси. По шкале эфирности от одного до десяти он выглядел так, словно принадлежал к какой-то другой шкале, зарытой глубоко в океанском иле. Синева кожи маленького человечка объяснялась татуировками и боевой раскраской. Ярко-рыжие волосы торчали во все стороны. Его единственной реакцией на температуру на улице была набедренная повязка. Вдруг человечек заметил, что Агнесса его рассматривает.

— Чо вылупикса, муикс не видакс? Верзунья чмарая!

— Э… извини, — сказала Агнесса.

— Хороший язык, верно? — спросила нянюшка. — С легкой примесью вереска и навоза. Но если Нак-мак-Фигли на твоей стороне, можно ничего не опасаться.

Человечек помахал нянюшке пустым наперстком.

— Дам о’сран «лемонад», старукса!

— О да, тебя не обманешь, тебе нужен настоящий напиток, — сказала нянюшка. Она откинула подушку стула и достала бутылку черного стекла, пробка которой удерживалась проволокой.

— Ты собираешься давать ему это? — изумилась Маграт. — Это ведь твоя лекарственная укипаловка!

— И ты всегда говорила, что она предназначена только для наружного применения, — добавила Агнесса.

— Нак-мак-Фигли — крепкие ребята, — откликнулась нянюшка, передавая бутылку коротышке. К удивлению Агнессы, тот с поразительной легкостью схватил бутылку, которая была куда больше его размерами. — Получай, парень, и можешь угостить своих приятелей, потому что я знаю: они где-то здесь.

На комоде что-то зазвенело. Ведьмы посмотрели туда. Сотни человечков появились из-за украшений. Многие были в остроконечных шапочках, чьи длинные кончики, изгибаясь, смотрели практически вниз. И буквально все были вооружены мечами.

— Они отличаются невероятным умением сливаться с окружающей средой, — сказала нянюшка. — Именно поэтому им и удалось выжить на протяжении стольких лет. Это… ну и то, что они убивали людей, которым не посчастливилось их заметить.

Очень тихо подошел Грибо и устроился под её стулом.

— Итак… господа, — сказала нянюшка, когда бутылка пошла по кругу, — значит, вас вампиры выгнали?

В ответ раздался дружный рев.

— Ракудрыть!

— Ах, то мерз дьявволла!

— Взадд, кирдыкс как плох!

— Верзуны!

— Что ж, полагаю, вы можете остаться в Ланкре, — сказала нянюшка, несмотря на жуткий гвалт.

— Погоди-ка, нянюшка… — начала было Маграт.

Нянюшка поспешно замахала на неё рукой.

— На озере есть остров, — продолжила она уже более громким голосом. — Там гнездятся цапли. Отличное место. Много рыбы, отличная охота в долине.

Синие пикси сбились в толпу. А потом один из них заговорил:

— Признас? Ты не брехакс, мая гайл?

— Да-да, и никто не будет вас беспокоить, — успокоила его нянюшка. — Но никакого скотокрадства, понятно?

— Они крадут скот? — спросила Агнесса. — Скот… в смысле, нормального размера? Но сколько таких коротышек для этого требуется?

— Четверо.

— Четверо?

— По одному под каждую ногу. Я видела, как они это проделывают. На поле корова щиплет травку, никому не мешает, вдруг трава начинает шуршать, слышится: «Хоп, хоп, хоп!», и корова со свистом проносится мимо! Не шевеля ногами! Они куда сильнее тараканов. Если вздумала наступить на пикси, надень ботинки с подошвой потолще.

— Но, нянюшка, ты не можешь подарить им остров! Он ведь тебе не принадлежит! — возмутилась Маграт.

— Он никому не принадлежит.

— Нет, принадлежит. Королю!

— Ага. Значит, этот остров и твой тоже. Вот и подари им его, а бумажки Веренс подпишет потом. Стоящее дело, — добавила нянюшка. — А в обмен они не будут воровать наших коров. В противном случае коровы так и будут мелькать у тебя перед глазами. Вжик — корова! Вжик — корова! Иногда задом вперед.

— Не шевеля ногами? — спросила Агнесса.

— Вот именно!

— Ну… — замешкалась Маграт.

— Они нам пригодятся, — понизила голос нянюшка. — Больше всего на свете они любят драться.

— Вист, йон урывакс вматт!

— Вернее, больше всего на свете они любят выпить, — уточнила нянюшка.

— Нас, дракс дракс!

— В общем, и то и другое вместе, — ещё раз уточнила нянюшка.

— Ан тырикс музверей.

— И воровать коров, — перевела нянюшка. — Больше всего на свете они любят пить, драться и воровать коров. Послушай, Маграт, я предпочитаю, чтобы они, так сказать, писали изнутри наружу, а не снаружи внутрь. Их очень много, и ты будешь по щиколотки мокрая ходить.

— Но что они могут? — спросила Маграт.

— Ну… Их боится даже Грибо, — сказала нянюшка.

Сейчас Грибо представлял собой два напуганных зрачка, один желтый и один жемчужно-белый, ярко сверкавшие из темноты. На ведьм это произвело впечатление. Однажды Грибо завалил лося. Он нападал на все и вся, включая предметы архитектуры.

— Тогда почему они не могли справиться с вампирами? — поинтересовалась Агнесса.

— Ах, к’ка ловка баба! Думашь, мы цветокс-леснокс феекс? — насмешливо откликнулся синий человечек.

— Они не умеют летать, — сказала нянюшка.

— Но это такой миленький островок… — пробормотала Маграт.

— Девушка, твой муж занялся политикой, поэтому мы и попали в беду, а чтобы начать получать, нужно научиться отдавать. Сейчас он болен, однако ты — королева и можешь поступать так, как сама решишь. Никто не может тебе приказывать, что делать, а что не делать, разве не так?

— Ну… да…

— Тогда подари им этот треклятый остров, и у них будет ради чего воевать. В противном случае они прокатятся по нашей стране как ураган, а по пути прихватят весь скот. В общем, приукрась все это мудреными словами, и получится ловкий политический ход.

— Нянюшка? — окликнула Агнесса.

— А?

— Только не сердись, но тебе не кажется, что матушка поступает так намеренно? Я имею в виду, она специально не вмешивается. Чтобы мы собрались втроем и работали вместе.

— И зачем ей это?

— Ну, чтобы у нас развилась интуиция, чтобы мы научились работать сообща, чтобы преподать нам урок, — начала перечислять Маграт.

Нянюшкина трубка остановилась на полпути к нянюшкиным губам.

— Нет, — наконец сказала нянюшка. — В этом я сомневаюсь, потому что это полная ерунда. Эй, пьянчужки… вот ключ от шкафа со спиртным в кладовой. Повеселитесь хорошенько, но то, что в зеленых бутылках, не трогайте, потому что там… Впрочем, думаю, даже оно вам не навредит.

По комнате словно пронеслось синее облако.

— У нас всех есть то, чего нет у матушки, — сказала нянюшка.

— И что именно? — спросила Агнесса.

— У Маграт есть ребенок. У меня нет совести. А у нас обеих есть ты.

— И какой от меня толк?

— Ну, во-первых, у тебя насчет всего есть два мнения.

Со стороны кладовой донеслись звон стекла и вопли:

— Ах, ты скивенс! Ща полна морда люлей валять!

— Блинс? Сизу? Хелвайт! Держа моя бутыл. Гут! Теперь держа его за рук!

— Ну, ща вставля! Чмо лупоглаз!

Разбилось ещё что-то.

— Мы все вернемся в замок, — сказала нянюшка. — На наших условиях. Чтобы сразиться с этим графом. Возьмем чеснок, лимоны и все такое прочее. Захватим святую воду господина Овса. Только не говорите, что все это вместе не сработает.

— А нас туда вообще пустят? — осведомилась Агнесса.

— Ну, им будет чем заняться, — усмехнулась нянюшка. — Когда у ворот соберется целая толпа. Мы тем временем и проскользнем.

— Какая толпа? — удивилась Маграт.

— Которую мы организуем, — сказала нянюшка.

— Нянюшка, толпу нельзя организовать, — возразила Агнесса. — Толпа — это то, что происходит спонтанно, вдруг.

Глазки нянюшки Ягг загадочно заблестели.

— В окрестностях живут семьдесят три Ягга, — сказала она. — Что ж, пусть это будет спонтаническая толпа.

Её взгляд скользнул по рядам семейных портретов, потом она сняла башмак и постучала им по стене. Буквально через несколько секунд хлопнула дверь и под окном раздались чьи-то шаги.

Джейсон Ягг, кузнец и старший из мужчин клана Яггов, заглянул в переднюю дверь.

— Да, мам?

— Примерно, гм, через полчаса спонтаническая толпа пойдет на штурм замка, — заявила нянюшка. — Сообщи всем.

— Хорошо, мам.

— И скажи, что участие чисто добровольное, — добавила нянюшка.

Джейсон бросил взгляд на иерархию Яггов. Нянюшке не нужно было ничего добавлять к этой фразе. Каждый родственник знал, что в ящике кота периодически требовалось менять подстилку.

— Конечно, мам. Я все передам. Кто не хочет, может не приходить.

— Хороший мальчик.

— Горящие факела или косы с мотыгами?

— Гм, сложный вопрос, — нахмурилась нянюшка. — Думаю, и то и другое.

— Таран захватить?

— Э… нет, вряд ли.

— Отлично! Все-таки это мои ворота, — сказала Маграт.

— Нужно орать что-нибудь особенное, мам?

— Нет, просто орать.

— Бросаться чем-нибудь будем?

— На этот раз только камнями.

— И не очень большими! — закричала Маграт. — Кладка вокруг ворот и так уже кое-где осыпается.

— Хорошо. Ничего крепче песчаника, понятно? И вели Кевчику выкатить бочку моего пива номер три, — приказала нянюшка. — И влей туда бутылку укипаловки, чтобы кто не простудился. Целый день болтаться вокруг замка, орать и размахивать руками — так и заболеть недолго. Пусть наш Невчик сбегает к Голокурам, передаст привет и наилучшие пожелания от госпожи Ягг и скажет, что нам нужна дюжина больших головок сыра и десять дюжин яиц, а потом сбегает к госпоже Возчик — может, она будет так добра и даст нам баночку своего маринованного лучка, который у неё просто пальчики оближешь? Жаль, у нас нет времени что-нибудь зажарить, но полагаю, приходится мириться с подобными неудобствами, коли собираешься спонтанно. — Нянюшка Ягг подмигнула Агнессе.

— Хорошо, мам.

— Нянюшка? — окликнула Маграт, когда Джейсон поспешил прочь.

— Да, дорогуша?

— Пару месяцев назад, когда Веренс предложил ввести экспортный налог на крепкие напитки, у замка сразу собралась огромная толпа, и он сказал: «Ну, раз такова воля народа…»

— Это и была воля народа, — подтвердила нянюшка.

— О, понятно. Тогда ладно.

— Просто иногда народ не помнит, в чем заключается его воля, — пояснила нянюшка. — Крошку Эсме ты можешь оставить у жены Джейсончика…

— Я беру её с собой, — твердо сказала Маграт. — Ей достаточно удобно в этой перевязи.

— Девочку? С собой? Но это безрассудно!.. — воскликнула Агнесса.

— Не смей со мной спорить, Агнесса Нитт, — перебила Маграт, вставая во весь рост. — И ты, нянюшка, тоже лучше помолчи.

— Я и не думала ничего говорить, — пожала плечами нянюшка. — Нак-мак-Фигли всегда берут своих детишек в бой. Чтобы в случае чего использовать в качестве оружия.

Маграт немного подуспокоилась.

— Сегодня утром она сказала первое слово, — с гордостью сообщила она.

— Что? На четырнадцатый день от роду? — с недоверием спросила нянюшка.

— Да, она сказала «блуп».

— Блуп?

— Правда… это скорее был пузырь, а не слово, но все-таки.

— Пора собираться, — вставая, произнесла нянюшка. — Дамы, не забывайте, что мы — шабаш. Мы — трио. Мне тоже не хватает матушки, но мы справимся. И не хуже чем если бы с нами была она. — Нянюшка сделала несколько глубоких вдохов. — Такого спускать нельзя.

— А у неё эта фраза лучше получается, — заметила Агнесса.

— Знаю.

Сокольничий Ходжесааргх ел в столовой для слуг, расположенной рядом с кухней. За столом он сидел один. Вокруг было много новых лиц, но Ходжесааргх, как правило, не обращал внимания на людей, которые не были сокольничими. В замке вечно кто-то куда-то ходил, кто-то что-то делал. Впрочем, это было удобно, даже Ходжесааргх это признавал. К примеру, каждую неделю он оставлял мешок с грязным бельем у кухонной двери, а буквально через пару дней белье появлялось выстиранным и выглаженным. Кто-то решал вопросы завтраков, обедов и ужинов Ходжесааргха. Кто-то занимался дичью, которую он оставлял на разделочной плите в кладовой. И так далее.

Ходжесааргх уже возвращался к себе в конюшню, когда откуда-то сбоку появилась неясная тень и, закрыв его рот ладонью, утянула сокольничего в темноту.

— Мпф?

— Это я, госпожа Ягг, — представилась нянюшка. — Ходжесааргх, с тобой все в порядке?

— Мпф, — откликнулся Ходжесааргх, сообщив тем самым, что он в полном порядке, за исключением того, что чей-то большой палец мешает ему дышать.

— А где вампиры?

— Мпф?

Нянюшка ослабила хватку.

— Вампиры? — задыхаясь, переспросил сокольничий. — Это которые медленно ходят?

— Нет, это… их пища, — сказала нянюшка. — А таких самодовольных хлыщей ты здесь не видел? Или солдат?

Из темноты донесся мягкий «плюх», и кто-то произнес:

— Вот ведь… Уронила мешок с пеленками. Не видела, куда он покатился?

— Э… Появились какие-то новые дамы и господа, — ответил Ходжесааргх. — Постоянно толкутся на кухне. И люди в кольчугах.

— Проклятье!

— В Главный зал ведет маленькая боковая дверь, — встряла Маграт. — Но она постоянно закрыта изнутри.

— Хорошо, — сказала Агнесса, шумно сглатывая. — Я пойду и отопру её.

Нянюшка похлопала её по плечу.

— Ты уверена?

— Ну, они же не могут мной управлять…

— Но тебя могут схватить.

«Влад не причинит тебе вреда, — встряла Пердита. — Ты же видела, как он смотрел на нас…»

— Я… думаю, все будет хорошо, — сказала Агнесса.

— Ну ладно, ты себя… в смысле, себя обоих лучше знаешь, — пожала плечами нянюшка. — Святую воду не забыла?

— Надеюсь, что она сработает лучше, чем чеснок.

— Удачи тебе. — Нянюшка прислушалась. — Кажется, толпа уже спонтанно собирается у ворот. Ступай!

Агнесса побежала под дождем в сторону замковой кухни. Двери были широко распахнуты. Ей удалось пробраться в коридор прямо за кухней, но тут чья-то рука схватила её за плечо. Агнесса обернулась, перед ней стояли двое молодых мужчин.

Они были одеты так, словно собрались в оперу (некоторое время Агнесса провела в анк-морпоркской Опере и не понаслышке знала тамошние привычки и обычаи), хотя наиболее традиционные члены оперного сообщества сочли бы их яркие жилеты слишком уж фривольными. Длинные волосы лениво покоились на плечах, как у поэтов, которые компенсируют своими романтически ниспадающими локонами хроническую неспособность подыскать рифму к слову «нарцисс».

— Эй, девушка, куда так спешим? — спросил один из щеголей.

— Послушайте, — устало вздохнула Агнесса. — Я очень занята. Может, чуточку ускорим события? Обойдемся без плотоядных взглядов и фраз типа «А мне нравятся девушки с характером»? Перейдем прямо к делу. Сейчас я вывернусь из ваших скользких объятий и врежу ногой прямо по…

Один из мужчин сильно ударил её ладонью по лицу.

— Нет, — сказал он.

— Я все расскажу про вас Владу! — закричала Пердита Агнессиным голосом.

Другой вампир с сомнением воззрился на неё.

— Ха! Да, вот так! Он знает меня! — выкрикнули Агнесса и Пердита хором. — Ха!

Первый вампир оглядел её с головы до ног.

— Что? Тебя?

— Да, её, — раздался голос.

К ним, вложив в карманы жилетки большие пальцы, шагал Влад.

— Демон! Кармазин! Будьте так добры, подойдите ко мне.

Вампиры приблизились к нему и остановились, потупив взоры. Что-то мелькнуло в воздухе, но уже в следующий миг его пальцы снова оказались в карманах, а вампиры, согнувшись, оседали на пол.

— Так гостей не встречают, — промолвил Влад, переступая через корчащееся тело Демона и протягивая руки к Агнессе. — Они причинили тебе боль? Только скажи, и я отдам их Лакримозе. Она только что обнаружила, что в замке есть камера пыток. А мы считали Ланкр таким отсталым королевством!

— О, это очень старая камера, — слабым голосом откликнулась Агнесса.

Кармазин издавал странные булькающие звуки. «Я даже не успела заметить, как он их ударил!» — воскликнула Пердита.

— Ей… уже много веков…

— Правда? А и действительно, Лакримоза жаловалась, что там маловато ремней и скоб. Впрочем… она такая изобретательная девочка. В общем, только скажи.

«Ну, говори же, — пихала её в бок Пердита. — Минус сразу двое вампиров!»

— Э… нет, — промямлила Агнесса. «Вот оно… моральное малодушие толстухи!» — А… кто они?

— Мы привезли сюда некоторых членов нашего клана. Повозки видела? Отец сказал, нам может потребоваться помощь.

— О? Так они ваши родственники? «Матушка Ветровоск ответила бы утвердительно», — шепнула Пердита.

Влад вежливо откашлялся.

— Кровные родственники, так сказать, — промолвил он. — Но… низшего ранга. Но пойдем же отсюда.

Он ласково взял её под локоток и повел назад по коридору, по пути тяжело наступив на дергающуюся руку Кармазина.

— То есть вампиризм — это нечто вроде… пирамидальных продаж? — уточнила Агнесса.

Они с Владом остались наедине. Честно говоря, его общество было куда предпочтительнее общества двух других вампиров, но почему-то Агнессе было очень важно сейчас слышать собственный голос.

— Прошу прощения? — переспросил Влад. — Разве пирамиды продаются?

— Нет, конечно нет. Это такое выражение. Я имела в виду, если вы, к примеру, укусите пятерых, то уже через два месяца в вашем распоряжении окажется целое море крови, верно?

Он улыбнулся, но в улыбке его сквозила осторожность.

— Вижу, нам ещё многое предстоит узнать. Я понимаю каждое слово в этой фразе, но не саму фразу. Уверен, ты многому можешь меня научить. А я — тебя…

— Это уж вряд ли, — пробормотала Агнесса.

— Когда мы… О, что ещё придумал этот идиот?

Со стороны кухни на них надвигалось облако пыли. Вдруг облако раздвинулось, и из него появился Игорь с ведром и лопатой.

— Игорь!

— Йа, мафтер.

— Ты снова разбрасываешь пыль?

— Йа, мафтер.

— И почему ты разбрасываешь пыль, Игорь? — ледяным тоном осведомился Влад.

— Пыль обязательно должнайт бывайт, мафтер. Это ефть такой тради…

— Игорь, мать говорила тебе. Нам не нужна пыль. Нам не нужны огромные свечи. Нам не нужны дырки для подсматривания в каждой картине, и нам определенно не нужны твоя коробка с пауками и твой нелепый кнут!

В звенящей, раскаленной докрасна тишине Игорь опустил взгляд.

— …Люди думайт, обязательно бывайт пауки унд паутина, мафтер, — пробормотал он.

— А нам они не нужны!

— …Фтарый граф обожайт мой пауков, — продолжал Игорь голосом, похожим на жужжание надоедливого насекомого, которого тем не менее нельзя прихлопнуть.

— Игорь, но это просто смешно!

— …Он чафто говаривайт: «Какая тут фегодня паутина, Игорь…»

— Послушай… убирайся с глаз моих, понял? Лучше проверь, нельзя ли что-нибудь сделать с этим ужасным запахом, которым несёт из уборной. Мать говорит, у неё от этого запаха слезятся глаза. И вот ещё что… выпрямись и ходи прямо! — крикнул ему вслед Влад. — Эта твоя хромота выглядит глупо!

Агнесса заметила, что удалявшаяся спина Игоря на мгновение замерла. Казалось, он вот-вот что-то скажет, но потом слуга лишь заковылял дальше.

— Как большой ребенок, — покачал головой Влад. — Мне жаль, что тебе довелось стать свидетельницей столь неприятной сцены.

— Мне тоже жаль, — кивнула Агнесса.

— Придется его заменить. Отец держит Игоря из жалости. Он перешел нам по наследству вместе со старым замком, скрипучей крышей и странными запахами на главной лестнице, которые, должен сказать, были все же не такими противными, как те, с которыми нам пришлось столкнуться здесь. Ну и ну… Нет, ты только посмотри. Стоит на пять минут отвернуться…

В высоком черном подсвечнике горела огромная, вся заплывшая воском свеча.

— Король Веренс везде установил такие современные керосиновые лампы, а Игорь заменяет их на свечи! Где он только их берет, ума не приложу! Лакки выдвинула предположение, что он лепит эти свечи из своей ушной серы…

Они находились в длинной комнате рядом с Главным залом. Влад поднял свечу так, чтобы свет от неё падал на стену.

— Ага, картины уже развесили. Ну что ж, познакомлю тебя с семьей…

Свечной свет падал сейчас на портрет высокого, худого и седого мужчины во фраке и плаще с красной подкладкой. Мужчина выглядел весьма утонченным, правда, несколько суховатым и сдержанным. Над нижней губой поблескивал удлиненный клык.

— Мой двоюродный дедушка, — пояснил Влад. — Последний… обладатель титула.

— А что это за звезда на ленте? — спросила Агнесса.

Она услышала вопли толпы, пока ещё разогревающейся, но уже входящей во вкус.

— Орден Гвота. Он построил наш фамильный дом. Замок Тольконеприближайтеськнему, как мы его называем. Не знаю, слышала ли ты про него.

— Странное название.

— О да, дедушка сам подсмеивался над этим. Местные возницы обычно предупреждали всех забредавших в наши места людей. «Только не приближайтесь к этому замку! — твердили они. — Даже если вам придется провести ночь на дереве, только не приближайтесь к нему! Что бы с вами ни случилось, ни в коем случае к нему не приближайтесь». Как говаривал дедушка, лучшей рекламы и не придумать. Зачастую уже к десяти часам вечера все спальни были заняты, а люди продолжали колотить в дверь и просить, чтобы их впустили. Путешественники не ленились делать крюк в несколько миль, только бы узнать, чем вызвана такая суета. Боюсь, другого такого замка уже никогда не будет. Но порой дедушка слишком увлекался игрой на публику. Он так часто вставал из своего гроба, что даже установил специальную вращающуюся крышку. Ага, а это тетя Кармилла…

Агнесса уставилась на очень строгую женщину в обтягивающем черном платье. Губы женщины были подведены темно-сливовой помадой.

— Говорили, якобы она любила принимать ванну, наполненную кровью двухсот девственниц. Но я в это не верю, — пожал плечами Влад. — Лакримоза как-то подсчитала, что кровь уже восьмидесяти девственниц переполнит даже самую большую ванну.

— О да, эти мелкие детальки всегда так важны… — откликнулась Агнесса, несколько взвинченная этими подробностями. — И кстати, в такой ванне очень трудно найти мыло.

— К сожалению, тетя Кармилла была растерзана толпой.

— Люди иногда бывают так неблагодарны.

— А это… — Свет скользнул вдоль стены. — Мой дед…

Лысая голова. Пристальный взгляд окаймленных темным глаз. Два зуба, как иголки, два уха, как крылья летучей мыши, ногти, которые не подстригались уже много лет…

— Но половина картины — голый холст! — удивилась Агнесса.

— Согласно семейному преданию, мой дед, когда его рисовали, очень проголодался, — сказал Влад. — Он всегда отличался прямолинейным подходом. Видишь красновато-коричневые потеки? Настоящий приверженец старого стиля. А это… это какой-то наш далекий предок.

Следующая картина представляла собой лишь потемневший лак, сквозь который проглядывала какая-то сгорбленная фигура с клювом.

Влад быстро отвернулся.

— Мы проделали долгий путь, — промолвил он. — Эволюционировали, как выражается отец.

— Они выглядят очень… могущественными, — задумчиво произнесла Агнесса.

— О да, они были очень могущественными и вместе с тем очень тупыми, — хмыкнул Влад. — Мой отец считает, что глупость и вампиризм неразрывно связаны. Как будто все те, кто жаждет крови, непременно должны быть тупыми как пробка. Отец — очень необычный вампир. Он и мать воспитали нас… иными.

— Иными, — эхом откликнулась Агнесса.

— Вампиры не особенно связаны семейными узами. И, по словам отца, это естественно. Люди растят своих последователей, своих преемников, ну а мы живем так долго, что в итоге взращиваем собственных конкурентов. В общем, мы не испытываем особо сильных семейных чувств.

— Правда? — Пальцы Агнессы нащупали в кармане пузырек со святой водой.

— Но также отец утверждает, что единственный выход — это самосовершенствование. Следует разорвать круг вампирской глупости. В нашу пищу начали вводить чеснок, сначала — незначительными дозами, потом — больше, чтобы мы привыкали. Он с раннего детства подвергал нас воздействию религиозных символов, наверное, в нашей детской были самые странные обои в мире, не говоря уж о бордюрчике с Герти — Танцующей Чесночинкой. Кстати, следует отметить, влияние подобных символов на вампиров сильно преувеличено. Он даже заставлял нас днем выходить на улицу и играть. То, что нас не убивает, делает нас сильнее, говаривал он.

Агнесса взмахнула рукой. Святая вода щедрой струей вылетела из пузырька и залила Владу всю грудь.

Широко раскинув руки, он громко взвыл. Водяные струйки стекали по его жилету, по его штанам прямо в башмаки.

Агнесса даже не подозревала, что все окажется так легко.

Но потом Влад опустил голову и весело подмигнул ей.

— Бедная жилетка! Ты только посмотри на неё. Тебе известно, что вода делает с шелком? Это пятно потом не отмоешь. Как ни три, отметина все равно остается. — Он посмотрел на Агнессино застывшее лицо и вздохнул. — По-моему, нам следует ещё кое-что прояснить. На будущее.

Он поднял взгляд на стену, снял с креплений очень большую остроконечную алебарду и сунул её Агнессе в руки.

— Вот, возьми и отруби мне голову. Пожалуйста, — попросил он. — Погоди-погоди, только сниму шейный платок. Не хочу запачкать его кровью. Готово. Ну?

— Ты хочешь сказать, к этому тебя тоже с самого детства приучали? — неверяще спросила она. — Но каким образом? Каждый день после завтрака упражнения с мясным топориком? Если понемногу отрезать голову каждый день, потом будет совсем не больно?

Влад закатил глаза.

— Вампирам отрубают головы. Это международно признанный факт, — сказал он. — Уверен, нянюшка Ягг уже гонялась бы за мной по всему замку. Не бойся, в этих пухленьких ручках достаточно силы, я аб…

Она замахнулась.

Неожиданно Влад оказался сзади неё и ловко выхватил алебарду из её рук.

— …Солютно уверен в этом. Однако мы обладаем очень, очень хорошей реакцией.

Влад потрогал лезвие большим пальцем.

— Тупое, как я и думал. Моя дорогая госпожа Нитт, неужели ты не понимаешь, что избавляться от нас вы будете долго и мучительно? Овчинка не стоит выделки. К примеру, старый Магирато, мой дед, вряд ли стал бы делать Ланкру столь великодушное предложение. Мы опустошаем вашу страну? Нет. Врываемся в ваши спальни? Определенно нет. Разумеется, Веренса придется немного понизить в должности, но давай признаем — он скорее чиновник, нежели король. А тот, кто станет нам другом… вскоре обнаружит, что мы умеем быть благодарными. Так каков смысл в сопротивлении?

— Вампиры умеют быть благодарными?

— Мы все время учимся.

— То есть, вместо того чтобы быть очень плохими, вы будете просто плохими? Ты об этом говоришь?

— Мы говорим о том, моя дорогая, что пришло наше время, — раздался позади неё чей-то голос.

Агнесса и Влад дружно обернулись.

В галерею вошел граф. Он был одет в домашнюю куртку. По обе стороны от него шли вооруженные люди.

— Ну и ну, Влад… Играешь с едой? Добрый вечер, госпожа Нитт. Кстати, Влад, похоже, у ворот собралась толпа.

— Правда? Как интересно. Никогда не видел настоящей толпы.

— Я надеялся, твой первый опыт будет более захватывающим, — фыркнул граф. — В этой толпе нет души, ей не хватает страсти. Тем не менее мы не можем допустить, чтобы наш обед был испорчен. Я велю им разойтись.

Двери Главного зала распахнулись как будто сами собой.

— Не желаешь ли взглянуть? — спросил Влад.

— Э… По-моему, мне надо припудрить… Я просто пойду и… В общем, вернусь буквально через минутку, — пробормотала Агнесса, торопливо пятясь.

Свернув в незаметный коридорчик, она подбежала к маленькой дверце и отодвинула засовы.

— Почти вовремя, — проворчала нянюшка. — Мы едва не продрогли.

— Они пошли смотреть на толпу. Но здесь есть и другие вампиры, не только стражники! Их привезли на повозках! И они не совсем… похожи на слуг, но подчиняются приказам графа и его семейства.

— Сколько их? — спросила Маграт.

— Понятия не имею, не было времени выяснять! Влад пытался узнать меня получше!

— Отличный план, — одобрила нянюшка. — Вдруг он разговаривает во сне?

— Нянюшка!

— Ну что, посмотрим на его светлость в действии? — предложила нянюшка. — Можно прокрасться в старую караулку. Оттуда в щелочку все видно.

— Сначала я хочу увидеться с Веренсом! — сказала Маграт.

— Никуда он не денется, — махнула рукой нянюшка, входя в маленькую комнату рядом с дверью. — Вряд ли они собираются убивать его. Пока он в безопасности.

— По-моему, они и в самом деле новые вампиры, — произнесла Агнесса. — Во всяком случае, на старых вампиров они совсем не похожи.

— Значит, мы будем противостоять им здесь и сейчас, — заявила нянюшка. — Эсме именно так и действовала бы.

— А у нас хватит сил? — спросила Агнесса. «Матушка бы таких вопросов не задавала», — хмыкнула Пердита.

— Нас же трое, — ответила нянюшка, доставая флягу и вынимая из неё пробку. — Кроме того, мы не одни, нам помогают. Никто не хочет?

— Это же укипаловка, нянюшка! — воскликнула Маграт. — Ты хочешь сразиться с вампирами пьяной!

— Судя по всему, уж лучше пьяной, чем трезвой, — сказала нянюшка, делая глоток и передергиваясь. — Насколько я помню, единственный разумный совет, который дал Агнессе господин Овес, касался того, что настоящие охотники на вампиров всегда слегка навеселе. А я стараюсь прислушиваться к разумным советам.

Ветер был настолько сильным, что даже шатер содрогался. Огонек свечи плясал и раскачивался. Всемогучий Овес осторожно сидел на своей походной койке (любое резкое движение заставляло её складываться с вызывающей синяки злобностью) и судорожно листал свои блокноты. Паника нарастала с каждой минутой.

Он приехал сюда вовсе не затем, чтобы работать экспертом по вампирам. Во имя великого Ома! Предмету «Умертвия и всякие безбожные твари» была отведена часовая лекция раз в две недели, которую читал совершенно глухой дьякон Троп. Этот зачет даже не был включен в выпускные экзамены! Примерно в двадцать раз больше времени было уделено «Сравнительной теологии», и сейчас Овес жалел, действительно жалел, что у преподавателей не нашлось времени, чтобы рассказать ему, к примеру, о том, где точно находится сердце и с какой силой нужно вбивать кол.

Ага… вот они. Эти сбивчивые записи сохранились лишь потому, что были сделаны на обратной стороне его эссе по «Жызнеписаниям Пророков» Трума.

«…Кровь — это жызнъ… вампиры подчин. лишь тем, кто превр. их в вампиров… аллиловый дисульфид, активный ингр. чеснока… порфирия отсутств. Приобрет. привычки?.. естест. почва, оч. важ… как можно больше вамп. пьют кровь жертвы, чтобы она стала рабом всех… «групповое сосание»… кровь как нечестивый символ… Вампиры контролируют: лет. мышей, крыс, ноч. животных, погоду… вопреки легенде большинство жертв становятся пассивными, но НЕ вампирами… созданный вампир испытывает страшные муки и жажду крови… носки… чеснок, святые лики… солнечный свет — смертелен? убив вампира, освобождаешь все его жертвы… физическая сила и…»

Ну почему никто никогда не говорил, что все это крайне важно? Полстраницы занимал портрет дьякона Тропа. Троп получился как живой.

Овес сунул блокнот в карман и с надеждой сжал в пальцах медальон. После четырех лет обучения в семинарии он так и не понял, чему именно нужно верить. Расколы в церкви случались настолько часто, что иногда весь учебный план менялся в течение одного дня. Но кроме того…

Об этом их предупреждали. Говорили, что, мол, особых надежд не питайте. Это случается не со всеми, а только с пророками. Ом так не поступает. Ом работает изнутри.

…Но он надеялся, что когда-нибудь Ом проявится очевидным и недвусмысленным образом, который нельзя будет объяснить ветром или нечистой совестью. Хотя бы один раз небеса разверзнутся, скажем, секунд на десять, и прогремит голос: «ДА, ВСЕМОГУЧИЙ ХВАЛЫ ДОСТОЙНЫЙ ВСЕГДА СЛАВИВШИЙ ОМА ОВЕС! ВСЕ ЭТО — ЧИСТАЯ ПРАВДА! И МЕЖДУ ПРОЧИМ, ТО ТВОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ О КРИЗИСЕ РЕЛИГИИ В ПЛЮРАЛИСТИЧЕСКОМ ОБЩЕСТВЕ БЫЛО КРАЙНЕ СОДЕРЖАТЕЛЬНЫМ!»

Дело было не в том, что ему не хватало веры. Но одной веры недостаточно. Он жаждал уверенности. Хотя сейчас он бы вполне удовольствовался надежным руководством по уничтожению вампиров.

Овес встал. За его спиной хищно лязгнула всеми сочленениями походная койка.

Он обрел знания, однако эти знания не помогали.

Но разве Джотто не заставил выброситься на берег самого Левиафана, Повелителя Кошмаров, отчего море и суша покраснели от крови? Разве сильный верой Орда не вызвал внезапный глад и мор на всех землях Смеля?

Все это они определенно сделали. И в это он безоговорочно верил. Но частичка его никак не могла забыть некогда прочитанное в одной книжке: мол, редкий красный прилив на побережье Урта был вызван нашествием крошечных морских существ, и событие это весьма повлияло на местную морскую флору и фауну, а странная циклическая смена воздушных потоков может вызывать полное отсутствие облачности над Смелем в течение целых нескольких лет.

Это не могло не тревожить.

Овес неплохо знал всякие древние языки, а потому ему позволяли рыться в новых библиотеках, которые, как грибы, вырастали вокруг Цитадели.

Однако потом появился новый повод для беспокойств: юный охотник за истиной вместо истины наткнулся на правду. «Третье Странствие Пророка Сены» странным образом походило на новый перевод «Песчаного Завета» из «Лаотанской Книги Всё и Вся». На одной из полок он нашел сорок три поразительно похожих друг на друга описания великого потопа, и в каждом из них человек, весьма похожий на епископа Рога, спас избранных рода человеческого, построив волшебную лодку. Детали, правда, не всегда совпадали. Иногда лодка была сделана из дерева, иногда — из банановых листьев. Где-то новость о приближении суши приносил лебедь, где-то — игуана. Конечно, в хрониках других религий эти истории назывались не более чем легендами и мифами, тогда как плавание, описанное в «Книге Сены», считалось святой истиной. И тем не менее…

Разумеется, Овес продолжил свое обучение и вскоре превратился из слегка преподобного в довольно-таки преподобного, однако сомнения никуда не девались. Ему очень хотелось с кем-нибудь обсудить свои открытия, однако церковные расколы происходили настолько часто, что ни у кого из вышестоящих отцов так и не нашлось времени его выслушать. Стук молотков духовных лиц, прибивавших свои варианты истины Ома к храмовым воротам, был настолько оглушительным, что периодически у отца Овса тоже возникало искушение купить рулон бумаги, молоток и внести свое имя в длинный список очереди на ворота, но пока он себя пересиливал.

И прежде всего потому, что у него на все было две точки зрения, причём абсолютно противоречащие друг другу.

В один прекрасный момент он даже подумывал подвергнуть себя процедуре изгнания беса, но отказался от этой мысли, поскольку в подобных процедурах церковь традиционно использовала весьма смертоносные методы, и серьезные люди, которые никогда не улыбались, ничуть не удивились бы, услышав, что агрессивный дух, которого он требует изгнать, — это его собственный.

Овес назвал звучавшие в голове голоса Хорошим Овсом и Плохим Овсом. Оба голоса соглашались с данной терминологией, но применяли её по-разному.

С раннего детства в Овсе жила некая частичка, которая считала святые храмы дурацкими и скучными и периодически пыталась рассмешить его, когда, по идее, он должен был сосредоточенно внимать проповедям. Мальчик вырос, выросла и эта частичка. Она-то и стала тем Овсом, который стопками поглощал самые разные книжки и чуть ли не наизусть запоминал пассажи, бросавшие тень сомнения на буквальную истину «Книги Ома». Именно этот Овес всегда подталкивал его в бок и подзуживал: «Если уж это неправда, чему вообще ты можешь поверить?»

А другая частичка твердила: мол, истины бывают разными.

А первая отвечала: разными — это значит «отличающимися от той, которая и есть настоящая правда»?

А вторая говорила: что значит «настоящая»? Определение, пожалуйста.

А первая сразу начинала кричать: это значит, что ещё совсем недавно омниане по-настоящему запытали бы тебя до смерти за одни такие мысли! Помнишь те времена? Помнишь, как люди умирали лишь потому, что пытались использовать разум, который, как ты считаешь, подарил им бог? Какая истина способна оправдать все эти муки?

Этот ответ он так и не смог сформулировать. А потом начались головные боли и бессонные ночи. Церковь раскалывалась практически постоянно, но данный раскол положил начало войнам в его голове.

Подумать только, сюда его послали подлечиться, потому что брат Мельхио, увидев его трясущиеся руки и услышав, как он постоянно бормочет что-то себе под нос, начал беспокоиться за его здоровье!

Перепоясывать чресла Овес не стал. Он не был уверен, как осуществляется данная процедура, а спросить стеснялся. Поэтому он просто поправил шляпу и вышел под бурное ночное небо, затянутое густыми, необщительными тучами.

Ворота замка распахнулись, и из них в окружении солдат вышел граф Сорокула.

Это было отступление от традиционного сюжета. Несмотря на то что жители Ланкра не часто практиковали подобные методы, на генетическом уровне они знали: когда толпа собирается у ворот, тот, кого толпа осаждает, должен орать что-нибудь вызывающее из окна горящей лаборатории или участвовать в мелодраматической схватке с каким-нибудь героем на зубчатой стене.

Чего осаждаемый не должен делать, так это раскуривать сигару.

Толпа замолчала и замерла с неуверенно поднятыми лопатами и вилами. Тишину нарушало только потрескивающее пламя факелов.

Граф выпустил кольцо дыма.

— Вечер добрый, — поздоровался он, когда кольцо улетело. — Вы, вероятно, толпа.

Кто-то из задней части толпы, отставший от хода событий, метнул булыжник. Граф лениво поймал его.

— Вилы — это просто здорово, — сказал он. — Мне нравятся вилы. В общем, проверку они проходят. И факелы — о них можно даже не говорить. Но косы… нет, боюсь, никак не могу согласиться. Косам отказать. Должен заявить, очень неподходящее оружие для толпы. Можете мне поверить. Простой серп гораздо эффективнее. Стоит начать размахивать косами, и кто-нибудь обязательно лишится уха. Так что слушайте внимательно и учитесь.

Он подошел к очень крупному мужчине с вилами.

— Вот тебя, молодой человек, как зовут?

— Э… Джейсон Ягг, господин.

— Кузнец?

— Агась.

— С женой и детьми все в порядке?

— Агась.

— Молодец. Ни в чем не нуждаешься?

— Э… агась. То есть не нуждаюсь, господин.

— Отлично. Так держать. Кстати, буду весьма признателен, если вы не станете шуметь во время ужина, хотя прекрасно понимаю ту жизненно важную традиционную роль, которую вы должны играть. Сейчас я прикажу слугам вынести горячего пунша в кружках. — Он стряхнул пепел с сигары. — Кстати, позвольте представить вам сержанта Крапута, для друзей — Билл В-Дугу. А этот человек, который ковыряет ножом в зубах, — капрал Швиц, у которого, насколько я знаю, совсем нет друзей. Полагаю, есть вероятность, правда весьма незначительная, что он приобретет их здесь. Так вот, сержант Крапут, капрал Швиц, а также их люди, которых лишь с большой натяжкой можно назвать солдатами, ну, вы понимаете, легко пришло, легко ушло, подраться-побуянить, в принципе они все-таки солдаты… — Капрал Швиц, злобно поглядывая на толпу, достал наконец из ярко-желтого коренного зубакусок своего нехитрого солдатского рациона. — В общем, они заступят на дежурство примерно через час. Исключительно ради обеспечения безопасности, как вы понимаете.

— Потроха наружу выпустим да соломы внутрь нахерачим, — выразился капрал Швиц.

— О, это какой-то военный жаргон, я в нем практически не разбираюсь, — сказал граф. — Однако я от всей души надеюсь, что никаких неприятностей не возникнет.

— А я наоборот, — изрек сержант Крадут.

— Они такие проказники, — вздохнул граф. — Ну, господа, приятного вечера. Нам пора.

И он скрылся во дворе замка. Ворота, толстые деревянные створки которых со временем приобрели твердость стали, закрылись.

Некоторое время по внешнюю сторону ворот царила тишина, которую потом нарушило приглушенное бормотание. Примерно такими голосами должны были бы совещаться игроки, у которых неожиданно отобрали мяч.

Граф кивнул Владу и театральным жестом раскинул руки в стороны.

— Та-да! Вот и вся проблема…

— Думаешь, удастся провернуть этот трюк ещё раз? — раздался голос со стороны лестницы.

Вампиры посмотрели на трех ведьм.

— А, госпожа Ягг, — произнес граф, нетерпеливым жестом приказав солдатам удалиться, — Ваше величество. Агнесса… Итак… три — это кто-то придет? Или кто-то умрет?

Когда Сорокула направился к ним, под ногой нянюшки Ягг треснула каменная плита.

— Вы думали, я настолько глуп, уважаемые дамы? — спросил он. — Рассчитывали, я позволю вам бегать туда-сюда, если бы существовала хоть малейшая возможность того, что вы можете причинить нам вред?

Молния распорола небо.

— Я могу управлять погодой, — сказал граф. — И низшими существами, к которым, позвольте заметить, относятся и люди. А вы решили устроить заговор и вызвать меня на… поединок? Занятная картинка. Тем не менее…

Ноги ведьм оторвались от пола. Вокруг закружился теплый воздух. А снаружи замка вдруг поднялся ветер, и пламя факелов, которые сжимали в руках собравшиеся у стен, затрепетало, будто флаги.

— Что с нами происходит? — прошипела Маграт. — Почему наша сила троих не действует?

— Ну, во-первых, он должен стоять неподвижно… — ответила нянюшка.

— Немедленно прекрати! — закричала Маграт. — Как ты смеешь курить в моем замке?! Курение серьезно вредит окружающим!

— А как насчет «Вы за это ещё заплатите»? Это ведь обязательная реплика, — поинтересовался граф, игнорируя слова Маграт, и стал подниматься по лестнице.

Ведьмы беспомощно, словно воздушные шарики, раскачивались перед ним в воздухе. Дверь зала с треском захлопнулись.

— Кто-то обязательно должен её произнести, — настаивал граф.

— Вы за это ещё заплатите!

Граф просиял.

— Надо же, я даже не заметил, как шевелились ваши губы…

— Убирайся прочь и возвращайся в могилу, откуда ты явился, нечестивый призрак!

— А он откуда тут взялся? — спросила нянюшка.

Прямо перед вампирами откуда-то сверху свалился всемогучий Овес.

«Он пробрался сюда по хорам, — сообщила Пердита Агнессе. — Внимательнее смотреть надо».

Балахон священнослужителя был покрыт пылью, воротник порвался, но глаза сверкали священным гневом. Он сунул что-то графу прямо в лицо и быстренько глянул в зажатую в другой руке небольшую книжицу.

— Э… «Изыди, ты, червь Ревма, и не смей боле…»

— Прощу прощения? — переспросил граф.

— «…Боле тревожить мене…»

— Можно, я перебью?

— «…Ибо дух, что мучит тебя…»

— Что?

Граф вытащил блокнот из вдруг ставшей безвольной руки Овса.

— «Наковальня ведьм», если не ошибаюсь? — уточнил он. — А почему ты так удивлен? Я помогал писать эту книгу, ничтожество!

— Но… вы… она была написана несколько веков назад! — выдавил Овес.

— И что? Я внес свой вклад в написание «Ведра гвоздей ведьм», «Разводного ключа ведьм»… и самого «Великого инструментария»! Понимаешь? Это тебе не какие-то глупые романчики про вампиров! — почти прорычал граф. — О, я помню твоих пророков. Чокнутые бородатые старики с гигиеническими привычками дурностаев, но, клянусь всем безумством мира, в них была страсть! Они не занимали свои умы псевдосвятой чепухой и мучениями. Они произносили идиотские слова так, словно верили в них, доказывали их истинность с пеной святости у рта. Вот они были настоящими священнослужителями, в их животах бурлили огонь пополам с желчью! А ты — жалкое посмешище.

Он отбросил блокнот в сторону и взял в руку медальон.

— А, священная черепаха Ома, которая, насколько помню, должна заставить меня съежиться от страха. Ну и ну. Очень плохая копия. Дешевка.

— Да что тебе может быть известно об этом, враг рода человеческого? — нашел в себе силы откликнуться Овес.

— Нет-нет, — поморщился граф. — Это для всякого рода демонов.

Он отдал черепаху Овсу.

— Тем не менее попытка засчитывается, — сказал он. — Если мне когда-нибудь захочется выпить чашку чая с булочкой или послушать хоровое пение, я обязательно загляну в вашу миссию. Но в данный момент ты мне… мешаешь!

И он ударил священнослужителя так сильно, что тот отлетел под длинный стол.

— Вот где истинное место смиренным, — возвестил граф. — Ну, теперь осталось дождаться, когда появится матушка Ветровоск. Это может произойти в любую минуту. Неужели вы думали, что она понадеется на вас?

По залу разнесся грохот ударов огромного железного дверного молотка.

Граф с довольным видом кивнул.

— Вероятно, это она, — сказал он. — Иначе и быть не может. Самый подходящий момент.

Дверь открылась, ветер с завыванием влетел в зал, принеся с собой дождь, мелкие веточки и похожую на сорванный лист матушку Ветровоск. Она была промокшей до нитки и грязной, её платье было разорвано в нескольких местах.

Агнесса вдруг поняла, что никогда не видела матушку мокрой — даже после самого сильного дождя, но сейчас на ней сухого места не было. Вода текла с неё ручьем, оставляя на полу мокрые следы.

— Госпожа Ветровоск! Как любезно с твоей стороны заглянуть к нам, — поклонился граф. — Ты проделала столь долгий путь в такую темную ночь. Прошу, устраивайся у огня и отдохни.

— Я пришла сюда не отдыхать, — сказала матушка.

— По крайней мере выпей что-нибудь, перекуси.

— Я пришла сюда не есть и не пить.

— Тогда зачем же?

— Ты знаешь, зачем я пришла.

«Она выглядит какой-то маленькой, — сказала Пердита. — И усталой».

— Ах да. Запланированное сражение. Великая игра. Торговая марка Ветровосков. И… позволь предположить… твое торговое предложение будет звучать приблизительно так: «Если я одержу победу, я рассчитываю, что ты освободишь всех и уберешься обратно в свой Убервальд». Я прав?

— Нет, я рассчитываю на то, что ты сдохнешь.

Агнесса с ужасом заметила, что матушка слегка покачивается. Граф улыбнулся.

— Превосходно! Но… я могу догадаться о ходе твоих мыслей, госпожа Ветровоск. Вряд ли этот план у тебя единственный. Сейчас ты стоишь здесь, передо мной, и вот-вот упадешь в обморок от изнеможения, однако… я не совсем уверен в том, что говорят мне мои глаза.

— Мне совершенно наплевать, в чем ты уверен, а в чем — нет, — перебила его матушка. — Зато я уверена в том, что ты меня отсюда не выпустишь. Потому что ты понятия не имеешь, куда я могу отправиться и что буду делать. Ведь я могу следить за тобой, мои глаза будут повсюду. Я могу оказаться за любой дверью. Многие люди обязаны мне, и я могу обратиться за помощью к ним. Я могу напасть с любой стороны, в любой момент. И злости мне не занимать.

— Ну и что? Если бы я был настолько неучтив, то мог бы убить тебя прямо сейчас. Достаточно обычной стрелы. Капрал Швиц?

Наемник махнул рукой, очевидно, изобразив то, что у наемников сходило за салют, и поднял арбалет.

— А в этом ты уверен? — спросила матушка. — И твой громила уверен, что успеет выстрелить второй раз? Что я буду стоять на прежнем месте?

— Ты не умеешь менять форму, госпожа Ветровоск. И, судя по твоему виду, сейчас тебе не до беготни.

— Она говорит о перемещении своей сущности в другую голову, — подсказал Влад.

Ведьмы переглянулись.

— Прости, Эсме, — сказала наконец нянюшка Ягг. — У меня чтой-то голова совсем не варит. Видимо, маловато выпила.

— Ну да, конечно, — кивнул граф. — Знаменитый трюк с Заимствованием.

— Но ты не знаешь, куда я отправлюсь, и не знаешь, насколько далеко, — устало произнесла матушка. — Не знаешь даже, в чью голову. И вообще, голова ли это будет. Тебе известно обо мне только то, что ты смог прочесть в мыслях других людей, а они многого обо мне не знают. Очень многого.

— Итак, твоя сущность перенесется в другое место, — подытожил граф. — Примитивный фокус. Знаешь, я много путешествовал и довольно повидал всяких странных стариков в бусах и перьях, которые могли переместить внутреннее я в рыбу, насекомое… даже в дерево. Как будто это имеет значение. Дерево горит. Уж извини, госпожа Ветровоск, но, как любит говорить король Веренс, наступает новый мировой порядок. Наш порядок. А ты остаешься в прошлом…

Он вздрогнул. Три ведьмы упали на землю.

— Неплохо, — сказал он. — Удар прямо в лоб. Я действительно почувствовал его. Никому в Убервальде не удавалось пробить мою защиту.

— Я и не такое могу, — посулила матушка.

— А вот в этом я сомневаюсь, — возразил граф. — Если б могла, то уже сделала бы. Дави вампиров без всякой жалости. Вот о чем вопит толпа на протяжении уже многих веков!

Он направился к ней.

— Неужели ты считаешь, что мы похожи на каких-нибудь выродков-эльфов или на тупых людишек, которых можно запугать твердым характером или дешевыми фокусами? Мы уже вышли из своих гробов, госпожа Ветровоск. Я пытался отнестись к тебе с пониманием, ведь у нас много общего, но…

Тело матушки Ветровоск дернулось назад, как бумажная кукла от порыва ветра.

Граф, сунув руки в карманы домашней куртки, подходил все ближе и ближе.

— Ну вот и все, этот удар я почти не почувствовал. Значит, на большее ты все-таки не способна?

Матушка зашаталась, но вскинула руку. Стоявший у стены тяжелый стул вдруг покатился по комнате.

— Совсем неплохо. Для человека, — сказал граф. — А зашвырнуть его подальше?

Матушка вздрогнула и подняла другую руку. Огромная люстра принялась раскачиваться.

— Ого, — произнес граф. — И все же недостаточно. Очень недостаточно.

Матушка попятилась.

— Могу обещать лишь одно, — продолжал граф. — Я тебя не убью. Напротив…

Невидимые руки подняли матушку и прижали её к стене.

Агнесса бросилась вперед, но Маграт схватила её за рукав.

— И не считай это поражением, матушка Ветровоск, — сказал граф. — Ведь ты будешь жить вечно. Скорее я назвал бы это выгодной сделкой. А? Как думаешь?

Матушка лишь презрительно фыркнула.

— А я бы назвала это амбициозным тупиком, — промолвила матушка, и её лицо исказилось от боли.

— Прощай, — сказал граф.

Все ведьмы почувствовали мысленный удар. Зал, казалось, зашатался.

Но произошло ещё что-то, за границами нормального пространства. Мелькнуло что-то яркое и серебристое, похожее на рыбку…

— Она ушла, — прошептала нянюшка. — Куда-то послала свою сущность…

— Куда? Куда? — прошипела Маграт.

— Не думай об этом! — приказала нянюшка.

Лицо Маграт окаменело.

— О нет…

— Не думай об этом! Не думай! — возбужденно зашептала нянюшка. — Розовые слоны! Розовые слоны!

— Не может быть, чтобы она…

— Ла-ла-ла! Её-ие-её-ие-ох! — заорала нянюшка и потащила Маграт в сторону кухни. — Скорее, уходим! Агнесса, оставляем все на вас двоих!

За ними захлопнулась дверь. Агнесса услышала, как заскрипели засовы. Дверь была толстой, а засовы — большими, строители Ланкрского замка не признавали досок меньше трех дюймов толщиной и замков, которые не могли бы противостоять удару тарана.

Постороннему такое поведение нянюшки могло показаться крайне эгоистичным. Но если рассуждать логически, в опасности были три ведьмы, а теперь в опасности осталась только одна ведьма. Три ведьмы потратили бы слишком много времени, беспокоясь друг о друге и думая, что нужно предпринять. А одна ведьма — сама себе голова.

Агнесса понимала все это, и все равно нянюшкино поведение казалось ей крайне эгоистичным.

Граф подходил к матушке все ближе. Краем глаза Агнесса заметила подкрадывающихся Влада и его сестренку. За спиной была прочная дверь. Пердита тоже не подбрасывала никаких ценных идей.

Поэтому она просто взяла и закричала.

Это и было её талантом. Раздвоение личности — это не талант, а скорее недуг. Но от Агнессиного голоса, поднявшегося до верхнего диапазона, начинала плавиться ушная сера.

Она сразу взяла ноту повыше и очень быстро поняла, что это было правильным решением. Потому что со стропил дождем посыпались летучие мыши, из древесины полезли древоточцы, а в городе залаяли собаки.

Влад закрыл уши руками.

Агнесса смолкла, переводя дыхание.

— Ещё один шаг, и я крикну ещё громче! — предупредила она.

Граф легко, будто куклу, поднял матушку Ветровоск.

— Не сомневаюсь, — сказал он. — Но рано или поздно у тебя кончится воздух в легких. Влад, она пришла сама, так что можешь оставить её себе, но ты несешь за неё полную ответственность. Тебе придется кормить её и чистить её клетку.

На сей раз молодой вампир приближался к Агнессе уже более осторожно.

— Послушай, ты ведешь себя крайне неразумно, — прошипел он.

— Вот именно!

И вдруг он оказался совсем рядом. Агнесса, конечно, даже не догадывалась об этом, но Пердита знала, поэтому локоть уже был в движении и врезался Владу под ребра прежде, чем вампир успел перехватить его.

Влад согнулся пополам, а Агнесса решительно направилась вперед, отметив про себя, что вампиры и в самом деле с трудом обучаются. Видимо, это наследственная черта.

Граф положил матушку Ветровоск на стол.

— Игорь! — крикнул он. — Ты где, глупый…

— Йа, мафтер?

Граф резко развернулся.

— Почему ты всегда появляешься у меня за спиной?

— Фтарый граф вфегда… предпочитайт, чтоб я так делайт, мафтер. Это ефть профеффиональный черта.

— Прекрати.

— Гут, мафтер.

— И перестань говорить таким нелепым голосом. Иди дай звонок к обеду.

— Йа, мафтер.

— И я тебя предупреждал о хромоте! — крикнул граф, когда Игорь заковылял прочь по залу. — Это даже не смешно!

Игорь, что-то зло бормоча, прошел мимо Агнессы.

Влад догнал Агнессу на полпути к столу, и она даже немного обрадовалась этому, потому что понятия не имела, что будет делать, когда туда подойдет.

— Ты должна уйти, — задыхаясь, произнес он. — Я, конечно, не позволю ему причинить тебе зло, но отец иногда становится… раздражительным.

— Без матушки я никуда не уйду.

— Оставь меня, — прозвучал в её голове чей-то голос.

«Это не я, — сообщила Пердита. — Думаю, это она».

Агнесса уставилась на распростертое тело. Матушка Ветровоск выглядела совсем маленькой, гораздо меньше, чем когда лежала без сознания в пещере.

— Хочешь остаться на обед? — спросил граф.

— Вы собираетесь… после всех этих речей вы… высосете из неё кровь?

— Мы — вампиры, госпожа Нитт. Вампиры не могут поступать иначе. Это небольшое причастие, назовем его так.

— Но она ведь… старая женщина!

Он резко развернулся и вдруг оказался совсем рядом с ней.

— Мысль о молодом аперитиве весьма привлекательна, можешь мне поверить, — прошипел он. — Но Влад потом будет дуться. Так или иначе, со временем у крови появляется… характер, как у хорошего выдержанного вина. Она не умрет. Ни в коем случае. В её возрасте я бы только обрадовался предложению обрести бессмертие.

— Но она ненавидит вампиров!

— Когда она очнется, это может стать причиной небольших проблем, ведь она должна будет повиноваться нам. Ах да… — Граф наклонился и вытащил из-под стола Овса. — Экое бескровное представление. Я ещё помню полных страсти и решимости омниан, которыми руководили храбрые и безжалостные, пусть даже абсолютно безумные люди. Уверяю, от твоей бесхарактерности они впали бы в полное отчаяние. Прошу, уведи его отсюда.

— Завтра мы увидимся? — спросил Влад, ещё раз доказав Агнессе, что мужским особям любого вида присущ геном глупости.

— Вы не можете превратить её в вампира! — воскликнула она, не обращая внимания на Влада.

— Она не сумеет нам помешать, — пожал плечами граф. — Тут все решает кровь, на которую мы имеем влияние.

— Она будет сопротивляться!

— Это будет интересное зрелище.

Граф бросил Овса на пол.

— А теперь уходи, госпожа Нитт, и забирай своего зануду жреца. Завтра ты получишь старую ведьму обратно. Но она будет принадлежать нам. У нас своя иерархия. Это знает каждый… кто хоть что-нибудь знает о вампирах.

За его спиной Овса вырвало на пол.

Агнесса подумала о людях с отсутствующим взглядом, которые теперь работали в замке. Такой участи не заслуживал никто.

Она схватила священнослужителя за воротник и подняла, как мешок с картошкой.

— До свидания, госпожа Нитт, — сказал граф.

Она подтащила безвольного Овса к главным дверям. Дождь на улице усилился и превратился в ливень, хлеставший с безжалостностью стальных дротиков. Стараясь держаться поближе к стене, чтобы хоть немного защититься от дождя, она выволокла Овса наружу и бросила под хлеставшую из горгульи струю воды. Священнослужитель вздрогнул.

— О, бедная старая женщина, — простонал он, наклонясь вперед и подставляя голову под воду.

— Да, — согласилась Агнесса.

Её подружки сбежали. Она и Пердита подумали одно и то же. Когда матушка высвободила свое сознание, все были потрясены, кроме того… девочку тоже звали Эсме, не так ли? Но… в голове Агнессы звучал голос матушки, его спутать было невозможно. А значит, она где-то рядом…

— Я все только испортил, да? — спросил Овес.

— Ага, — рассеянно ответила Агнесса. Передача своей сущности ребенку (ненадолго, на время) могла показаться верным шагом, а что, весьма фольклорно и романтично, вот почему и нянюшка, и Маграт сразу поверили в это. Но именно поэтому матушка не могла так поступить. В душе матушки никогда не было места всякой глупой романтике. Зато она отлично умела манипулировать другими, романтически настроенными душами. Итак… где ещё она может быть? Что-то произошло. В целях безопасности она перенесла куда-то свою сущность, и что бы она ни говорила графу, её душа находилась где-то неподалеку. Она наверняка вселилась в какое-то живое существо, но если таким существом был человек, он не мог и подозревать об этом…

— Вот если бы я умел изгонять бесов… — пробормотал Овес.

— То у тебя все равно ничего не получилось бы, — резко перебила Агнесса. — По-моему, эти вампиры не особо религиозны.

— Возможно, только раз в жизни священнослужителя выпадает такой шанс…

— Просто ты не годишься для этой задачи, — пояснила Агнесса. — Вот если бы их можно было прогнать религиозной брошюрой, лучше тебя кандидатуры и не придумаешь.

Вдруг ей в голову пришла одна мысль. И в голову Пердиты пришла та же самая идея. Агнесса задумчиво посмотрела на лежащего под дождем Овса.

— Брат Мельхио будет крайне недоволен моим поведением, — сказал он, наконец поднимаясь на ноги. — Только посмотри на меня, весь в грязи. Э… А почему ты на меня так смотришь?

— Гм… У меня появилась одна странная идея. Вампиры по-прежнему не влияют на твою голову?

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, на твое сознание? Они по-прежнему не знают, о чем ты думаешь?

— Ха! Большую часть времени я сам не знаю, о чем думаю, — с несчастным видом произнес Овес.

— Правда? — спросила Агнесса. «Правда?» — спросила Пердита.

— Он был прав, — пробормотал Овес, не обращая внимания на окружающий мир. — Я всех подвел. Мне следовало остаться в семинарии, согласиться работать переводчиком.

Как ни странно, ни грома ни молний не было. Был просто сильный, безжалостный дождь.

— Но я… готов предпринять ещё одну попытку, — сказал Овес.

— Правда? Зачем?

— Разве Казрин не возвращался целых три раза в Махагскую долину, дабы вырвать чашу Гиреада из рук солдат-улитов, пока те спали?

— Целых три раза?

— Да. Я… я почти в этом уверен. И разве Ом не сказал пророку Бруте: «Повсюду, где темно, я буду с тобой»?

— Вполне возможно.

— Согласен. По крайней мере, очень разумные слова.

— Исходя из всего этого, — предположила Агнесса, — ты решил предпринять ещё одну попытку?

— Да.

— Почему?

— Иначе… какая вообще от меня польза? Кстати, а какая от меня польза?

— Думаю, второго раза нам не пережить, — сказала Агнесса. — Они отпустили нас только потому, что хотели поступить жестоко. Проклятье! Я должна решить, что нужно делать, тогда как решать должна не я. Я же дева, во имя всего святого! — Она увидела выражение его лица и почему-то, по совершенно непонятной причине, добавила: — Специальный термин для обозначения младшей из трех ведьм. Не я должна принимать решение. Да, я знаю, что это лучше, чем заваривать чай!

— Э… Я ничего не говорил о чае…

— Правда? Извини, значит, это был кое-кто другой. Что, по её мнению, я должна сделать?

«Особенно после того, как тебе показалось, что ты знаешь, где она прячется», — добавила Пердита.

Вдруг раздался скрип, и они услышали, как открываются двери Главного зала. Появился свет, тени заплясали в поднятом сильным дождем тумане, потом донесся всплеск, и двери захлопнулись. Правда, перед этим прозвучал смех.

Агнесса поспешила к нижним ступеням лестницы, за ней по пятам шлепал Овес.

В этой части двора собралась особо широкая и грязная лужа. И в ней, в разорванном платье, лежала матушка Ветровоск. Волосы, обычно стянутые в тугой узел, были растрепаны.

На горле её была кровь.

— Они даже не удосужились запереть её в камере или ещё где, — кипя от злости, сказала Агнесса. — Просто выбросили, как… как обглоданную кость!

— Полагаю, они решили, что она теперь и так взаперти. Бедная пропащая душа, — покачал головой Овес. — Давай, по крайней мере, укроем её от дождя…

— Да, конечно.

Агнесса схватила матушку за ноги и поразилась, насколько тяжелым было это с виду такое хрупкое тело.

— Может, отнести её в город? — предложил Овес, судорожно кряхтя под весом свой части ноши.

— Не слишком удачная мысль, — отозвалась Агнесса.

— Но наверняка…

— И что ты скажешь? «Можно, мы оставим у вас матушку? Кстати, проснувшись, она превратится в вампира…»

— А.

— Люди и раньше не слишком-то радовались появлению матушки. Ну, разве что за исключением тех случаев, когда она приходила их лечить.

Агнесса пыталась что-то рассмотреть сквозь дождь.

— Обойдем замок со стороны конюшен, там есть навесы и сараи…

Король Веренс открыл глаза. За окном спальни стеной лил дождь. Света не было, кроме того, что просачивался в щель под дверью. В этой же щели виднелись тени двух дремавших на стульях охранников.

Загремела ставня. Один из убервальдцев открыл окно, выглянул в штормовую ночь, не увидел ничего интересного и, волоча ноги, вернулся на свое место.

Все казалось очень… приятным. Веренс чувствовал себя так, словно лежал в теплой ванне, где расслабленному телу очень удобно, очень хорошо. Пусть мировые проблемы беспокоят других. Он покачивался, словно бревно, дрейфующее по теплому морю жизни.

Ему показалось, что он слышит чьи-то голоса, причём голоса эти доносились откуда-то из-под подушки.

— Рикт, ги’тае йон хелан верзунов?

— Ах, дракс-передракс ента килт!

— Хьюп?

— Нах счеткс та тетра… йин, тан, ТЕТРА!

— Хьюп! Хьюп!

Что-то зашуршало на полу. Стул под одним из охранников подскочил и с бешеной скоростью помчался к окну.

— Хьюп!

Стул вместе с сидевшим на нем охранником вылетел на улицу сквозь стекло.

Второй охранник успел встать на ноги, но перед ним прямо из воздуха вдруг что-то выросло. Для Веренса, выпускника Шутовской Гильдии, это выглядело как высокая пирамида, составленная из совсем крошечных акробатов.

— Хуп! Хуп!

— Хьюп!

— Хуп!

Пирамида поднялась до уровня лица охранника.

— Чо зыри, чими? На мал-мала люлей! — заорала стоявшая на вершине фигурка и бросилась охраннику прямо между глаз.

Раздался громкий треск, и охранник свалился навзничь.

— Хуп! Хуп!

— Хьюп!

Живая пирамида просыпалась на пол. Веренс услышал топот маленьких ножек и вдруг увидел прямо у себя на подбородке маленького, покрытого татуировками человечка в синем остроконечном колпаке.

— Сейу, кроль! Ка насче гуль-гуль, э?

— Здорово, — пробормотал Веренс. — И сколько ты уже галлюцинация?

— Тя че не вставакс, беда-беда?

— Это хорошо, — сонно произнес Веренс.

— Аухтахельвайт!

— Хьюп! Хьюп!

Веренс почувствовал, как его поднимают на кровати. Сотни маленьких рук, передавая его друг другу, поднесли короля к окну и выбросили в пустоту. Сквозь полудрему он подумал, что стена вроде бы гладкая, по ней нельзя так мягко и плавно спускаться. Вокруг раздавались бодрые вопли: «Та йа! Та ми! Хьюп!» Крошечные пальчики держали его за воротник, за ночную рубашку, за толстые шерстяные носки…

— Отличное представление, — пробормотал он, мягко опустившись на землю.

Но уже в следующее мгновение, покачиваясь из стороны в сторону примерно в шести дюймах над землей, он исчез в ночи.

Увидев сквозь дождь тусклый огонек, Агнесса забарабанила в дверь, и мокрое дерево сменилось лишь чуточку более приятным лицом сокольничего Ходжесааргха.

— Нам нужно срочно войти! — сказала она.

— Конечно, госпожа Нитт.

Он отошел в сторону, чтобы они могли внести в тесную комнату матушку Ветровоск.

— Она ранена, госпожа?

— Ты же знаешь, что в замке вампиры! — выкрикнула Агнесса.

— Да, госпожа.

Тон голоса предполагал, что сей факт услышан и принят к сведению и теперь Ходжесааргх вежливо ждёт, когда последуют объяснения, хороший этот факт или плохой.

— Они укусили матушку Ветровоск. Мы должны положить её на что-нибудь.

— Есть моя кровать, госпожа.

Кровать была маленькой и узкой, предназначенной для людей, которые ложатся спать, только когда смертельно устают.

— Она может немножко запачкаться кровью, — предупредила Агнесса.

— Я постоянно пачкаю её кровью, — бодрым тоном откликнулся Ходжесааргх. — И пол тоже. У меня есть мази и бинты — в любом количестве, если нужно.

— По крайней мере, мази и бинты не повредят, — кивнула Агнесса. — Э… Ходжесааргх, а тебе известно, что вампиры сосут из людей кровь?

— Правда? Тогда им придется встать в очередь за моими птичками, госпожа.

— И это тебя не беспокоит?

— Госпожа Ягг дала мне огромный тюбик мази, госпожа.

Вот и вся реакция. Ходжесааргху было абсолютно наплевать, кто управляет замком, лишь бы его птиц не трогали. На протяжении многих веков сокольничие занимались крайне важным делом — в частности, дрессировкой ловчих птиц, которая требовала немалых усилий, — ну а управлять государством они предоставляли любителям.

— Она промокла насквозь, — сказал Овес. — Давайте укутаем её в одеяло или ещё во что-нибудь.

— Нам понадобится веревка, — откликнулась Агнесса.

— Веревка?

— Она проснется.

— То есть… нам следует её связать?

— Что происходит, когда вампир хочет превратить тебя в вампира?

Овес сжал в ладони медальон в виде черепахи и напряг память.

— Кажется, что-то попадает в кровь, — сказал он. — Думаю, если уж они захотят сделать тебя вампиром, ты им обязательно станешь. Иначе быть не может. Тут все дело в крови, а ей сопротивляться бесполезно. Против ты, не против — не имеет значения. Этой силе невозможно противостоять.

— Но она очень упрямая, — промолвила Агнесса.

— Что, очень-очень? — спросил Овес.

Один из убервальдцев, волоча ноги, шёл по коридору. Услышав шум, он остановился, огляделся и, не увидев ничего интересного, что могло бы произвести шум, зашаркал дальше.

Нянюшка Ягг вышла из тени и поманила Маграт рукой.

— Нянюшка, извини, очень трудно сделать так, чтобы ребенок все время молчал…

— Ш-ш-ш! На кухне шумно. Ума не приложу, вампиры готовят себе ужин?

— Это для людей, которых они привезли с собой, — прошипела Маграт. — И которые перевозят их мебель. Их-то кормить нужно.

— Ага, как скотину. Думаю, нам стоит просто взять и нагло войти, — сказала нянюшка. — Не похоже, чтобы эти типы отличались оригинальным мышлением. Готова? — Она рассеянно сделала глоток из фляги. — Тогда за мной.

— Послушай, а что будет с Веренсом? Я не могу оставить его здесь. Он ведь мой муж.

— Каковы бы ни были их планы относительно твоего муженька, ты все равно не сможешь им помешать. Даже если останешься здесь, — буркнула нянюшка. — Сейчас главное — унести девочку в безопасное место. Дети — наше все. Кроме того, я ж говорила, ему ничего не грозит. Я позаботилась об этом.

— Каким образом? При помощи ведьмовства?

— У меня имеются помощники и получше. А теперь ступай за мной и веди себя высокомерно. У тебя должно получиться, ты ведь королева. Пусть у них не возникнет ни малейших сомнений в том, что ты имеешь право находиться там, где находишься.

Она вошла в кухню. Убого одетые люди тупо воззрились на неё, словно псы, пытающиеся понять, не ждёт ли их в ближайшем будущем какая-нибудь выволочка. На огромной плите вместо начищенных кастрюль госпожи Пышки стоял большой закопченный котел. В нем булькало что-то серое. Нянюшка даже за тысячу долларов не полезла бы туда ложкой.

— Мы просто идём мимо, — резко бросила она. — Занимайтесь тем, чем занимались.

Все молча провожали их взглядами. Но когда нянюшка и Маграт прошли почти всю кухню, из старого кресла, в котором часто восседала госпожа Пышка, навстречу им поднялась худая фигура.

— Вот проклятье, — выругалась нянюшка. — Один из ихних прихлебателей. Он между нами и дверью…

— Дамы! — произнес вампир с поклоном. — Чем могу помочь?

— Мы уже уходим, — высокомерным тоном промолвила Маграт.

— Или не уходите. Одно из двух, — сказал вампир.

— Прошу прощения, юноша, — проворковала нянюшка мягким голоском старой сплетницы. — Откуда ты родом?

— Из Убервальда, мадам.

Нянюшка кивнула и посмотрела на клочок бумаги, который достала из кармана.

— Так, чудесно, чудесно. А из какой конкретно части?

— Из Клаца.

— Правда? Как приятно. Прошу прощения.

Она повернулась к нему спиной, послышался громкий шлепок резинки, и она повернулась обратно с расплывшимся в улыбке лицом.

— Я всегда интересуюсь, откуда приехали люди, — сказала она. — Из Клаца, говоришь? А как называется река в тех краях? Ум? Эх?

— Ах, — поправил вампир.

Нянюшка резко выпрямила руку и воткнула что-то желтое между зубов вампира. Он успел схватить её и потащил к себе, но нянюшка тут же что было сил огрела его по голове.

Вампир упал на колени, схватившись за горло, и попытался что-то прокричать сквозь зажатый в зубах лимон.

— Предрассудки, суеверия… А ты глянь, как ладно все получилось, — произнесла нянюшка.

Изо рта вампира хлынула пена.

— Нужно ещё отрубить голову, — подсказала Маграт.

— Правда? Где-то я видела тесак…

— Может, пойдем, а? — предложила Маграт. — Пока кто-нибудь ещё не появился.

— Хорошо. Все равно это был какой-то мелкий вампиришка, — презрительно фыркнула нянюшка. — У него даже интересной жилетки нет.

Ночь была вся в серебре от дождя. Опустив головы, ведьмы побежали сквозь мглу.

— Мне нужно переодеть девочку!

— И лучше всего в дождевик, — пробормотала нянюшка. — Что, прямо сейчас?

— Как можно скорее…

— Тогда нам сюда…

Они нырнули в конюшню. Нянюшка, обернувшись, убедилась в том, что за ними никто не гонится, потом тихо закрыла дверь.

— Но здесь очень темно, — прошептала Маграт.

— А вот когда я была молодой, я всегда детей перепеленывала наощупь.

— А я предпочитаю видеть, что делаю. Эй… Смотри, свет…

За денниками виднелся тусклый огонек свечи.

Игорь начищал лошадей, которые и так уже блестели, и что-то бормотал в такт каждому движению щетки. Он был явно чем-то обеспокоен.

— Нелепый голоф, йа? Фмешная походка? Да что ефть он понимайт? Выфкочка, нуль без палка! Игорь, прекращайт это, Игорь перефтавайт то… Дети эти шлятьфя везде, шпыняйт-понукайт… Вфему ефть завет. Вот фтарый хозяин это был понимайт! Флуга не ефть раб…

Он обернулся. Клочок соломы медленно падал на землю.

Он снова занялся лошадью.

— Ха! Принофийт это, принофийт то… Никогда ни одна капля уважения, о найн…

Игорь прервался и снял с рукава соломинку.

— …Этот мафтер…

Что-то скрипнуло, свистнул воздух, лошадь встала на дыбы в стойле, и Игорь рухнул на землю. Его голова словно бы очутилась в больших тисках.

— Если я сожму колени, — донесся до него бодрый женский голос, — вполне вероятно, твои мозги брызнут из носа. Но я уверена, что так не произойдет, потому что мы — друзья. Скажи «да».

— …а.

— Думаю, это сойдет за утвердительный ответ.

Нянюшка Ягг поднялась на ноги и стряхнула с платья солому.

— Мне приходилось бывать и на более чистых сеновалах, — заметила она. — Вставай, герр Игорь. Но если ты вдруг надумаешь выкинуть что-нибудь слишком умное, сообщаю: у моей подруги в руках вилы, но она косая, как заяц, так что кто знает, в какую часть тела эти вилы угодят.

— У неё на руках ефть ребенок?

— Мы очень продвинутые женщины, — пояснила нянюшка. — Ориентируемся в современной политике, открыты всем переменам. И одна такая перемена сейчас наступит в этой конюшне. Твоя карета, Игорь, теперь принадлежит нам.

— Карета? — переспросила Маграт. — Мы куда-нибудь собираемся ехать?

— Ночь коварна. Мне не хочется держать девочку на улице, и я не знаю, где мы будем в безопасности. Быть может, к утру сможем добраться до равнин.

— Я никуда не уеду из Ланкра!

— Спасай дочку, — сказала нянюшка. — Спасай наше будущее. Кроме того…

Она склонилась к Маграт и что-то прошептала ей на ушко.

— Но мы ведь не можем быть уверены в этом, — возразила Маграт.

— Ты знаешь, как мыслит матушка, — пожала плечами нянюшка. — Первым делом она позаботилась бы о ребенке, — громко добавила она. — Герр Игорь, запрягай!

— Йа, фрау мафтер, — смиренно ответил Игорь.

— Мне показалось или ты только что пнул моё ведро?

— Найн, фрау мафтер, профто я чувфтвовайт фебя гут, когда приказывайт четливый, твердый, приказной голоф, — откликнулся Игорь, ковыляя за упряжью. — Никакой «пожалуйфта», никакой «бывайт любезным»! Игорь должен знайт, как фтояйт.

— Немного кривобоко? — уточнила Маграт.

— Фтарый хозяин драит меня каждый день!^[581] — с гордостью заявил Игорь.

— И тебе это нравилось?

— Конечно найн! Но так положеновайт. Он бывайт нафтоящий арифтократ. Я не дофтоин даже лизайт его фапоги…

— Но все равно лизал? — спросила нянюшка.

Игорь кивнул.

— Каждый морген. Придавайт приятный блефк.

— Хорошо, тогда помоги нам выбраться отсюда, и я позабочусь о том, чтобы всю оставшуюся жизнь тебя пороли надушенными шнурками, — посулила нянюшка.

— Большой данке, но я вфе равно хотейт уезжать отфюда, — сказал Игорь, затягивая сбрую на лошади. — Они мне вфе надоедайт! Они нехорошо пофтупайт! Позоряйт вефь наш вид!

Нянюшка вытерла лицо.

— Мне всегда нравились люди, которые высказывают свое мнение честно и напрямоту, — кивнула она. — И я всегда готова протянуть им полотенце помощи… Я сказала, полотенце? Руку, конечно руку.

— Неужели ты ему доверяешь? — спросила Маграт.

— Уж я-то в людях разбираюсь, — прошептала нянюшка. — Кроме того, на человека, у которого вся голова шита-перешита, всегда можно положиться.

— Валляй, валляй, валляй!

— Всех порвать!

— Верзуны!

Из-за дерева осторожно выглянула лисица.

По лесу, под проливным дождем, с безумной скоростью двигался человек, причём в лежачем положении. На нем был ночной колпак, кисточка которого волочилась по земле.

Когда лисица поняла, что происходит, было уже слишком поздно. Из-под мужчины выскочила крошечная синяя фигурка и приземлилась лисице прямо на нос, нанеся меткий удар между глаз.

— Видакс-фигакс? Рыло бац, лапыс дрыгс!

Нак-мак-Фигль спрыгнул на землю с лишившейся чувств лисицы, схватил её за хвост и, победоносно размахивая другой рукой, помчался догонять остальных.

— Обхой! Обхой! Жракс-обожракс круглу нахт!

Они выдвинули кровать на середину комнаты. Агнесса и Овес сидели по обе стороны и слушали, как Ходжесааргх кормит своих птиц. Иногда раздавался звон кормушки, а иногда — приглушенный вопль, после чего сокольничий некоторое время извлекал из собственного носа клюв очередного питомца.

— Что-что? — переспросила Агнесса.

— Прошу прощения?

— Мне показалось, ты что-то шептал.

— Я читал… э-э… короткую молитву, — откликнулся Овес.

— А это поможет?

— Э… Мне помогает. Пророк Брута говорил, что Ом помогает тем, кто помогает друг другу.

— А он помогает?

— Честно говоря, на сей счет существует несколько мнений.

— И сколько именно?

— Около ста шестидесяти — со времён Раскола Двадцать Третьего Февраля, 10.30 Утра. Тогда воссоединенные свободные хелониане (пупсторонний синод) откололись от воссоединенных свободных хелониан (краесторонний синод). Раскол был довольно серьезным.

— Что, даже кровь пролилась? — спросила Агнесса.

На самом деле это её мало интересовало, зато отвлекало от мыслей о том, что за существо вот-вот очнется на этой кровати.

— Да нет, завязался кулачный бой, и на одного из дьяконов пролили чернила.

— Довольно серьезно, насколько я могу судить.

— Кое-кому выдрали бороды.

— Ничего себе. «Сект-маньяки», — сказала Пердита.

— Ты надо мной смеешься, — с серьезным видом промолвил Овес.

— Ну, это звучит несколько… тривиально. Вы всегда спорите?

— Пророк Брута завещал: «Да будет десять тысяч голосов», — пояснил священнослужитель. — Иногда мне кажется, что он имел в виду, мол, лучше спорить между собой, чем казнить неверующих огнем и мечом. Все так сложно. — Он вздохнул. — К Ому ведут сотни путей. К сожалению, мне иногда кажется, что на большинстве из них кто-то разложил грабли. Вампир был прав. Мы утратили свой огонь…

— Но вы жгли на нем людей!

— Знаю… знаю…

Краем глаза Агнесса заметила движение. Пар поднимался от одеяла, которым они укрыли матушку Ветровоск. Глаза матушки вдруг открылись и стали бешено вращаться. Её губы зашевелились.

— Ну, матушка, как ты себя чувствуешь? — бодро осведомился всемогучий Овес.

— Её укусил вампир! Что за дурацкие вопросы ты задаешь? — прошипела Агнесса.

У матушки задергалась рука. Она открыла рот, её связанное тело выгнулось дугой, потом снова обмякло.

Агнесса прикоснулась ко лбу матушки и резко отдернула руку.

— Она вся горит! Ходжесааргх! Принеси воды.

— Уже иду, госпожа!

— О нет… — прошептал Овес и показал на веревки.

Они развязывались сами, крадучись скользили друг по другу, будто змеи. Матушка то ли свалилась, то ли скатилась с кровати и упала на четвереньки. Агнесса бросилась, чтобы поднять её, но заработала удар локтем, от которого отлетела к стене.

Старая ведьма открыла дверь и выползла под дождь. Когда первые капли упали на неё, она остановилась, тяжело дыша. Агнесса готова была поклясться, что некоторые из дождевых капелек зашипели.

У матушки расползлись в стороны руки, она рухнула в лужу, но тут же попыталась встать.

Сине-зеленый свет струился в открытую дверь конюшни. Агнесса заглянула туда и увидела Ходжесааргха. Он смотрел на банку из-под варенья, где горел белый свет, окруженный бледно-голубым ореолом, который пульсировал, распространяясь далеко за пределы банки.

— Что это?

— Это моё перо феникса, госпожа! Оно выжигает воздух!

На улице Овсу удалось поднять матушку на ноги и даже заставить опереться на его плечо.

— Она что-то произнесла, — сообщил он. — Я не разобрал, что именно.

— Она могла стать вампиром!

— Вот, снова, снова! Ты слышала?

Агнесса подошла ближе, и вдруг безвольная рука матушки схватила её за плечо. Даже сквозь промокшее платье она ощутила жар, а сквозь шум дождя до неё донеслось некое слово.

— Железо? — переспросил Овес. — Она сказала «железо»?

— Замковая кузница совсем рядом, — вспомнила Агнесса. — Давай отведем её туда.

В кузнице было темно и холодно, огонь в ней разводили только тогда, когда нужно было выполнить какую-нибудь работу. Они буквально внесли матушку в кузницу, но там матушка выскользнула из их объятий и на четвереньки опустилась на каменные плиты.

— Кажется, железом не борются с вампирами? — спросила Агнесса. — Никогда не слышала, чтобы люди использовали железо…

Матушка издала какой-то звук, нечто среднее между фырканьем и рычанием. Оставляя за собой грязный след, она поползла к наковальне.

Наковальня представляла собой длинный кусок железа, вполне подходящий для неумелого избиения металла, которое иногда требовалось для того, чтобы жизнь в замке продолжалась. Стоя на коленях, матушка обняла наковальню обеими руками и прислонилась к ней лбом.

— Матушка, что мы можем… — начала было Агнесса.

— Возвращайся к остальным, — прохрипела матушка Ветровоск. — Нужны три ведьмы… И если у вас ничего не получится… вам придется встретиться лицом к лицу с величайшим ужасом вашей жизни…

— С каким ужасом, матушка?

— Со мной. Уходи. Немедленно.

Агнесса попятилась. На черном железе рядом с пальцами матушки возникли рыжие частички ржавчины.

— Я пошла! А ты присматривай за ней!

— Но что, если…

Матушка откинула голову назад и зажмурилась.

— Убирайся! — заорала она.

Агнесса побелела.

— Ты слышал, что она сказала! — бросила Агнесса и выбежала под дождь.

Голова матушки снова опустилась на железо. На металле рядом с её пальцами заплясали рыжие искорки.

— Господин священнослужитель, — произнеслаона хриплым шепотом, — где-то здесь есть топор. Принеси его!

Овес в отчаянии окинул взглядом кузницу. Здесь действительно был топор, небольшой с двойным лезвием. Он лежал рядом с точилом.

— Э… Я нашел его, — неуверенно произнес он.

Голова матушки дернулась назад. Она заскрипела зубами, но все-таки сумела выдавить:

— Наточи его!

Овес бросил взгляд на точило и взволнованно облизнул губы.

— Я сказала, наточи его. Немедленно!

Он закатал рукава, взял в руки топор и поставил ногу на педаль точила.

Колесо закрутилось, из-под лезвия посыпались искры.

— Потом найди палку и… заостри её, а ещё найди… молоток.

Найти молоток было совсем просто. Рядом с точилом стояла полка с инструментами. Покопавшись в горе мусора у стены, Овес извлек оттуда обломок жерди.

— Мадам, что я могу сделать?..

— Скоро… здесь появится… нечто, — задыхаясь, произнесла матушка. — Сделай так… чтобы… Ты сам все понимаешь…

— Но… ты хочешь сказать, я должен тебя обезглавить?..

— Я не говорю, а приказываю тебе, святоша! Во что ты на самом деле… веришь? Что есть вера? На самом деле? Распевание всяких песенок? Рано или поздно… все заканчивается… кровью…

Голова матушки упала на наковальню.

Овес снова посмотрел на её руки. Метал вокруг них был черным, но рядом с пальцами уже начинал светиться, и на нем по-прежнему шипела ржавчина. Он осторожно коснулся наковальни, отдернул руку и сунул палец в рот.

— Госпожа Ветровоск неважно себя чувствует? — спросил вошедший в кузницу Ходжесааргх.

— Думаю, я вынужден с тобой согласиться, — сказал Овес.

— Надо же. Хочешь чая?

— Что?

— Ночь скверная. Коли нам предстоит провести её на ногах, я поставлю чайник.

— Неужели ты не понимаешь? Она может выйти отсюда кровожадным вампиром!

— О. — Сокольничий опустил взгляд на неподвижную фигуру и дымящуюся наковальню. — Что ж, в таком случае… Лучше встретить её с чашкой доброго чайку в животе, чем на голодный желудок.

— Ты вообще понимаешь, что здесь происходит?

Ходжесааргх медленно обвёл взглядом кузницу.

— Нет, — сказал он.

— Тогда…

— В мои обязанности не входит понимание подобных ситуаций, — пояснил сокольничий. — Я этому не обучен. Вероятно, нужно очень много знать, чтобы понять такое. Это твоя работа. И её работа. А вот тебе, к примеру, известно, что происходит, когда обученная птица убивает добычу и возвращается на запястье?

— Нет…

— Вот именно. Значит, все в порядке. Так как насчет чашки чая?

Овес сдался.

— Да, пожалуйста. Буду признателен.

Ходжесааргх поспешно удалился. Священнослужитель сел. Он не был уверен в том, что понял бы происходящее, даже если бы ему была известна истина. Старая женщина испытывала страшные муки от боли и жара, а теперь… нагревалось железо, словно жар и боль уходили туда. Кто способен на такое? Ну, прежде всего пророки, это наверняка. А все потому, что Ом наделил их силой. Однако эта женщина, судя по всему, никогда ни во что не верила.

Она совсем не шевелилась.

О ней отзывались как о великой волшебнице, но сегодня в зале он видел обычную, усталую, измученную старую женщину. Он встречал таких людей в приюте для бедняков в Аби-Дьяле, неподвижных и ушедших в себя, потому что боль была настолько сильной, что им оставалось только молиться, а потом… не оставалось даже этого. Сейчас матушка была похожа на тех людей.

Она была абсолютно неподвижной. Такую неподвижность Овес наблюдал лишь в тех случаях, когда движение переставало быть насущным.

Вверх по склону доступной всем ветрам горы и вниз по узкой лесистой долине неслись Нак-мак-Фигли, которые отрицали скрытность и осторожность вообще и в принципе. Впрочем, вскоре скорость несколько упала, потому что некоторые откололись от отряда, чтобы подраться между собой или поохотиться экспромтом. Кроме того, рядом с ланкрским королем теперь летели, подпрыгивая над вереском, лисица, оглушенный олень, дикий кабан и ласка, которую заподозрили в том, что она как-то странно посмотрела на одного из Нак-мак-Фиглей.

Сквозь пелену, ещё застилающую разум, Веренс разглядел, что они направляются к насыпи, возвышающейся на краю давно заброшенного и заросшего поля, на гребне которой росли древние колючие деревья.

Когда голова короля чуть ли не воткнулась в большую кроличью нору, пикси резко затормозили.

— Херавлеззет!

— Т’сувай, сувай!

Веренса пару раз стукнули головой о мокрую землю. Бесполезно.

— Ушарежь, норасуй!

— Верзуны!

Один из человечков покачал головой.

— Низзя, дакс? Та каргакс на кишки таскакс, на подвязакс пуск-пуск!

Почти все Нак-мак-Фигли на мгновение замолчали, что было весьма странно и необычно. А потом один из них сказал:

— Не-е… Стока кишокс мы не мае.

— А щё она давай нама укипала-бурлила. Мы поклякс. Ведьма обман низзя.

— Агга, тады навали, навали!..

Веренса бросили на землю. Он услышал, как пикси принялись рыть землю, на него посыпалась земля. Потом Веренса снова подняли и внесли в расширенную нору, задевая его носом о корни деревьев. За спиной кто-то торопливо зарывал туннель.

И снова остался лишь холм, в котором, скорее всего, жили кролики и на котором росли колючие деревья. Между стволами деревьев, невидимый в бурной ночи, струился дымок.

Агнесса прислонилась к залитой дождем стене замка и попыталась перевести дух. Матушка не просто приказала ей убираться. Приказ ударил прямо в голову, будто ведро со льдом. Его прочувствовала даже Пердита. О сопротивлении не могло быть и речи.

Но куда могла подеваться нянюшка? Агнесса вдруг почувствовала непреодолимое желание оказаться рядом с ней. Нянюшка Ягг излучала некое постоянное поле, которое убеждало, что все будет хорошо. Но если им удалось выбраться из замка, они могли быть где угодно…

Она услышала, как из арки, которая вела к конюшне, выехал какой-то экипаж. Из-за поднятой дождем водяной пыли грохочущая по булыжникам двора карета выглядела туманным силуэтом. Фигура, сидевшая рядом с кучером и закрывавшая мешком голову от дождя и ветра, вполне могла принадлежать нянюшке. Впрочем, это не имело значения. Чтобы Агнесса гналась за каретой, шлепая по лужам и размахивая руками? Такого никогда не было и не будет!

Очень быстро карета спустилась с холма и исчезла из вида. Агнесса побрела обратно к арке. Они ведь хотели сбежать? Что ж, им это удалось. Украсть у вампиров карету — это было вполне в духе нянюшки Ягг…

Кто-то сзади схватил её за руки. Инстинктивно она попыталась нанести удар локтями, но с таким же успехом можно было пытаться пробить скалу.

— Ба, да это же Агнесса Нитт, — холодно произнес Влад. — Решила совершить приятную прогулку под легким дождиком?

— Они улизнули от тебя! — резко бросила она.

— Ты так думаешь? В любой момент мой отец мог бы сбросить карету в пропасть, если б захотел, — ответил вампир. — Но он этого не хочет. Мы предпочитаем смотреть противнику в лицо.

— Чтобы затем впиться ему в горло, — добавила Агнесса.

— Ха, отчасти. Но на самом деле отец просто пытается поступать разумно. Стало быть, Агнесса, ты не хочешь стать одной из нас?

— Стать кем? Существом, которое живет тем, что лишает жизни других существ?

— Ну, это уже в прошлом, — сказал Влад и, дернув Агнессу за собой, куда-то зашагал. — Теперь все иначе. Мы стараемся лишать жизни тех, кто действительно заслуживает смерти.

— И этим вы себя оправдываете? — хмыкнула Агнесса. — О да, уж кому можно довериться, так это вампиру. Идеальный судья.

— Согласен. Моя сестра иногда бывает чересчур… строгой.

— Я видела людей, которых вы привезли с собой! Они практически превратились в скот!

— А, их… Прислугу. И что? Их жизнь практически ничем не отличается от той, которую они вели раньше. На самом деле она даже лучше. Их хорошо кормят, дают кров…

— …Доят.

— А это плохо?

Агнесса в очередной раз попробовала вырваться. С этой стороны замка стена отсутствовала. В ней просто не было надобности. Ланкрский провал защищал лучше любой стены, и Влад тащил её прямо к краю пропасти!

— Как ты можешь говорить такие глупости! — воскликнула она.

— Глупости? Насколько мне известно, Агнесса, ты за свою жизнь успела попутешествовать, — промолвил Влад, как будто даже не замечая её сопротивления. — То есть тебе должно быть известно, что за жалкое существование влачат многие люди. Какой-нибудь мелкий королек, князек или кто там ещё может одним своим приказом отправить их на войну либо выбросить на улицу, если они не способны больше работать.

«Но они могут убежать», — подсказала Пердита.

— Но они могут убежать!

— Правда? Пешком? С семьей? Без денег? Они даже не пытаются. Человек — такое животное, он ко всему привыкает…

— Это самые неприятные, циничные… «И очень верные», — шепнула Пердита.

— …И очень вер… Нет!

Влад удивленно вскинул брови.

— Знаешь, Агнесса, у тебя очень странный ум. И разумеется, ты под определение… скота никак не подпадаешь. Впрочем, как и всякая другая ведьма. Ведь вы, ведьмы, твердо знаете, чего хотите. — Он широко улыбнулся, но его улыбка была слишком зубастой, чтобы её можно было назвать приятной. — Жаль только, я этого не знаю. Ну, идём, идём…

Сопротивляться было бесполезно. Он просто поволок бы её по земле.

— Вы, ведьмы, произвели на моего отца очень сильное впечатление, — бросил он через плечо. — Он говорит, что вас всех нужно превратить в вампиров. Мол, вы и так наполовину вампиры. Но я хотел бы, чтобы ты сама осознала, насколько это прекрасно — быть вампиром.

— И насколько это прекрасно — постоянно жаждать крови?

— Но сейчас ты постоянно жаждешь шоколада и не видишь в этом ничего постыдного, правда?

— Хам!

— В крови очень низкое содержание углеводов. Твое тело привыкнет. Ты быстро скинешь лишний вес…

— Это омерзительно!

— Научишься полностью контролировать себя…

— И слышать не желаю!

— Ты даже не представляешь, что у меня есть для тебя! Это нечто большое, прямо-таки гигантское…

— По-моему, юноша, вы себе льстите!

— Ха! Великолепно! — воскликнул Влад и прыгнул в Ланкрский провал, увлекая Агнессу за собой.

Матушка Ветровоск открыла глаза. По крайней мере попыталась это сделать, и, скорее всего, ей это удалось. Он чувствовала, как двигались веки.

Перед ней простиралась темнота — бархатисто-черная, беззвездная дыра в пространстве. А за спиной был свет. Она стояла спиной к свету, чувствовала его, видела на своих руках. Он струился мимо, очерчивал темноту, которая была густой, глубокой тенью её самой… Тенью на черном песке. Матушка переступила с ноги на ногу, и этот песок громко захрустел под её башмаками.

Это испытание. Вся жизнь — сплошное испытание. И сплошное соревнование, в котором ты участвуешь каждый день. Постоянно следишь за собой, оцениваешь со стороны. Делаешь тот или иной выбор. Но тебе никогда не говорят, какой выбор правильный, а какой — нет. О да, некоторые священнослужители утверждают, будто бы все оценки тебе выставят после, но какой в этом смысл?

Жаль, разум не способен работать быстрее. Она не могла мыслить отчетливо. Голова как будто была наполнена туманом.

Это… место — какое-то ненастоящее. Нет, так думать неправильно. Оно просто необычное. Возможно, оно куда более настоящее, чем Ланкр. Тень матушки растягивалась, ждала…

Она бросила взгляд на стоявшую рядом высокую фигуру.

— ВЕЧЕР ДОБРЫЙ.

— А… опять ты.

— ЕЩЕ ОДИН ВЫБОР, ЕСМЕРАЛЬДА ВЕТРОВОСК.

— Между светом и тьмой? Все, знаешь ли, не так просто. Даже для тебя.

Смерть вздохнул.

— ДАЖЕ ДЛЯ МЕНЯ…

Который свет и которая тьма? Она была не готова к подобному развитию событий. Все было как-то не так. Она ожидала другой схватки. Чей свет? Чей это разум?

Глупый вопрос. Она — это всегда она, и никто больше.

Всегда знай это, всегда помни об этом…

Стало быть… свет за спиной, а впереди — тьма.

Ведьмы стоят между светом и тьмой… Ещё одна её любимая присказка.

— Я умираю?

— ДА.

— Я умру?

— ДА.

Матушка задумалась.

— Гм, кажется, я догадываюсь… С твоей точки зрения, все мы умираем и все мы умрем. Верно?

— ВЕРНО.

— Не больно-то ты мне помог, честно говоря.

— ИЗВИНИ. Я ДУМАЛ, ТЕБЕ НУЖНА ПРАВДА. ИЛИ ТЫ ОЖИДАЛА, ЧТО ТЕБЯ ВСТРЕТЯТ ЦВЕТАМИ И МОРОЖЕНЫМ?

— Ха…

Матушка знавала людей, которые почти умерли, но вернулись — благодаря точному удару кулаком по правильному месту или шлепку по спине, выталкивающему вредный кусок пищи, который попал не в то горло. Иногда эти люди рассказывали о том, что видели свет…

Именно туда она должна сейчас направиться. Но… что такое этот свет? Вход или выход?

Смерть щелкнул пальцами.

На песке перед ними возникла картинка, и матушка вдруг увидела себя, стоящую на коленях перед наковальней. Надо отдать должное, сцена получилась весьма драматичная. Матушке всегда была присуща некоторая театральность, хотя она никогда и никому в этом не признавалась. Но эта боль, передаваемая железу… Какой накал страстей! Правда, эффект был слегка подпорчен стоящим на другом конце наковальни чайником.

Смерть наклонился, зачерпнул горсть песка и выпрямился. Струйки песка бежали сквозь его пальцы.

— ДЕЛАЙ СВОЙ ВЫБОР, — сказал он. — Я ЗНАЮ, ТЫ УМЕЕШЬ ВЫБИРАТЬ.

— Может, дашь какой-нибудь совет? — спросила матушка.

— СДЕЛАЙ ПРАВИЛЬНЫЙ ВЫБОР.

Матушка повернулась лицом к ослепительному сиянию и закрыла глаза.

И сделала шаг назад.

Свет превратился в крошечную далекую точку и исчез.

Её, как зыбучий песок, поглотила тьма, из которой не было выхода, там не было даже направления. Матушка двигалась, но не чувствовала, что двигается.

И не было звуков, кроме шороха песка в голове.

Как вдруг… голоса из её тени!

— …Из-за тебя умирали те, кто мог бы ещё жить…

Слова хлестали её. Оставляли кровоточащие рубцы на сознании.

— Зато оставались жить те, кто мог умереть, — возразила она.

Тьма тянула её за рукава.

— …Ты убивала…

— Нет. Я показывала путь.

— …Ха! Это только слова…

— Слова очень важны, — прошептала матушка в ночь.

— …Ты присвоила себе право судить…

— Я взяла на себя такую обязанность. И покорно выполняю её.

— …Мне ведома каждая твоя нечестивая мысль…

— Знаю.

— …О таких мыслишках ты даже не рассказываешь никому, не смеешь…

— Знаю.

— …Ведомы все твои маленькие тайны…

— Знаю.

— …О том, как часто тебе хотелось обнять тьму…

— Да.

— …Чтобы получить от неё силу…

— Да.

— …Пади же в объятия тьмы…

— Нет.

— …Подчинись мне…

— Нет.

— …Лилит Ветровоск подчинилась. Алисон Ветровоск подчинилась…

— Этого никто так и не доказал!

— …Подчинись…

— Нет. Я знаю тебя. Я всегда тебя знала. Граф просто выпустил тебя, чтобы причинить мне страдания, но я всегда знала, что ты здесь. Я боролась с тобой каждый день своей жизни, и сегодня тебе не видать победы надо мной.

Она открыла глаза и вгляделась в темноту.

— Теперь я знаю, кто ты, Эсмеральда Ветровоск, — сказала матушка. — И я тебя больше не боюсь.

Последний лучик света вдруг исчез.

Матушка Ветровоск осталась висеть в темноте и висела так неизвестно сколько. Абсолютная пустота как будто поглотила время, поглотила пространство. Двигаться куда-то было бессмысленно, потому что понятия «куда-то» просто не стало.

Но по прошествии неизвестно какого времени внезапно раздались звуки, слабейшие шорохи на самой грани слышимости. И матушка пошла к ним.

Слова поднимались из тьмы, подобно маленьким золотым рыбкам.

Она упрямо шла вперед, ибо появилось хоть какое-то направление.

Лучики света складывались в звуки:

— …И молю тебя в сострадании твоем безграничном указать мне путь, что ведет к тебе…

Это были не те слова, которые обычно ассоциировались со светом. Слишком уж приземленно они звучали. Кроме того, у них было какое-то странное эхо, второй голос, сплетенный с первым, спаянный с каждым слогом…

— …О каком вообще сострадании речь? Дожил, на столб молюсь. Как глупо я, наверное, сейчас выгляжу…

А… один разум, разделенный на два. В мире куда больше агнесс, чем Агнесса может себе представить. Девушка просто дала своей второй половинке имя. Но, присваивая имя, вместе с тем ты даришь жизнь…

И рядом присутствовало ещё что-то. Что-то маленькое, величиной с несколько фотонов. Оно блеснуло и сразу исчезло, как только матушка попыталась его рассмотреть. Тогда матушка сделала вид, будто отворачивается, а потом резко повернула голову обратно. Вот, опять. Крошечная искорка мелькнула и пропала.

Оно пряталось.

Песок закончился. Настало время.

Время узнать, кто она есть на самом деле.

Матушка Ветровоск открыла глаза, и стал свет.

Карета, заскрипев, остановилась. Вода яростно вскипала и бурлила вокруг её колес.

Нянюшка выпрыгнула из кареты и пошлепала к Игорю, который стоял там, где должна была находиться дорога.

Но там, где должна была находиться дорога, пенились водяные потоки.

— Мы мочь поезжайт? — спросил Игорь.

— Наверное, — пожала плечами нянюшка. — Но ниже будет ещё хуже, там дорогу могло совсем размыть. Мы всю зиму были отрезаны от равнин…

Она посмотрела в противоположную сторону. Дорога, петляя, уходила в горы. Да, там она была залита дождем, но проехать было можно.

— Какая ближайшая деревня в той стороне? — поинтересовалась она. — Чтоб был нормальный постоялый двор? Кажется, Утолежка?

— Йа. Утолежка.

— В такую погоду на своих двоих мы далеко не ушлепаем, — промолвила нянюшка. — Стало быть, едем в Утолежку.

Нянюшка забралась обратно в карету. Экипаж начал разворачиваться.

— Что, какие-то проблемы? — спросила Маграт. — Почему мы едем вверх по склону?

— Дорогу размыло, — ответила нянюшка.

— И мы едем в Убервальд?

— Да.

— Но там оборотни, вампиры и…

— Да, но не везде. На главной дороге мы будем в полной безопасности. Все равно у нас нет выбора.

— Думаю, ты права, — неохотно согласилась Маграт.

— Могло быть и хуже, — заметила нянюшка.

— Разве?

— Ну… в карете могли водиться змеи.

Агнесса смотрела на проносившийся перед глазами каменистый склон, потом опустила взгляд на распухшую от дождя, вспенившуюся реку.

Мир вдруг перевернулся — это Влад остановился прямо в воздухе. Агнесса почувствовала, как носки её туфель царапнули воду.

— Да будет… легкость! — возвестил он. — Агнесса, тебе никогда не хотелось стать легче воздуха?

— У нас… у нас есть метлы… — едва переводя дыхание, пробормотала Агнесса.

Вся жизнь промелькнула перед её глазами. «Ну и скукотища…» — не замедлила отозваться Пердита.

— Нелепые и громоздкие приспособления, — сказал он. — И разве они могут вот так!..

Склоны провала вдруг исчезли. Потом внизу исчез замок. Влетев в облако, Агнесса сразу промокла до нитки. А потом облака остались внизу, развернувшись под безмолвным, холодным светом луны, как серебристо-белое полотно.

Влада рядом не было. Взлет Агнессы замедлился, она раскинула руки, словно пытаясь схватиться за то, чего не было, и начала падать вниз…

И тут Влад снова появился, со смехом поймав её за талию.

— …Ну что, могут?

Агнесса потеряла дар речи. Жизнь, мелькавшая перед глазами, встретилась с жизнью, которая мчалась в противоположном направлении, и дар речи мог вернуться только после того, как Агнесса определится, в каком времени все-таки находится.

— Считай, что ты ещё ничего не видела, — сказал Влад.

Разрывая облака в клочья, они ринулись вперед.

Очень скоро облака растворились. И пусть они были бесплотными, как дым, но благодаря их присутствию, похожему на твердую землю, Агнесса чувствовала себя спокойнее. Однако облака исчезли, и внизу остались только залитые лунным светом долины.

— Гхг, — булькнула Агнесса, которая была слишком испугана, чтобы издать хотя бы какое-то подобие вопля.

«Йо-хо!» — радовалась Пердита.

— Видишь? — спросил Влад. — Видишь тот свет, что распространяется по Краю?

Агнесса посмотрела вперед. Она готова была смотреть куда угодно, лишь бы не вниз.

Солнце находилось под Диском. Однако там, где падал в бесконечность великий Краепад, солнечные лучи пробивались сквозь воду, создавая сияющую дугу меж ночным океаном и звездным небом. Это было действительно красиво, хотя, как решила Агнесса, впечатление было бы куда ярче и сильнее, если бы ноги наблюдателя не болтались в воздухе, а стояли на твердой земле. А то в десяти тысячах футах над землей глаза немножко слезятся.

Тогда как Пердита от души наслаждалась представшим их глазам зрелищем. «Интересно, — подумала Агнесса, — а если от меня останется мокрое пятно на скалах, Пердита надолго меня переживет?»

— Все, что хочешь, — прошептал Влад. — На веки вечные.

— Я хочу вниз, — сказала Агнесса. И он отпустил её.

Следует признать, форма тела Агнессы была идеальной для падения. Девушка моментально перевернулась животом вниз и начала парить в восходящих потоках. Волосы превратились в ручей, развевающийся где-то сверху.

И, как ни странно, никакого ужаса она сейчас не ощущала. Да, некоторый страх присутствовал — потому что данную ситуацию она не могла контролировать. Но ужаса не было. Да, она со страшной скоростью падала вниз, юбка хлопала по ногам, глаза слезились от холодного воздуха, но по крайней мере Агнесса точно знала, что ждёт её в ближайшем будущем. Пусть даже событий в нем будет не слишком много.

А вдруг ей повезет и она упадет на заснеженный склон или в глубокий водоем?..

«Слушай, может, стоило попробовать, а? — вдруг спросила Пердита. — Он не такой уж законченный негодяй…»

— Заткнись.

«Представь, ты выглядишь стройной и изящной, а не так, как будто засунула под юбку две седельные сумки…»

— Заткнись.

«А заодно представь, как ты будешь выглядеть, когда хлопнешься о скалы, будто наполненный водой воздушный шарик».

— Заткнись. Кстати, я вижу озеро. Попробую повернуть к нему.

«На такой скорости удар о воду равносилен удару о землю».

— Тебе-то откуда знать? Даже я этого не знаю, и как это можешь знать ты?

«Это все знают».

Рядом с Агнессой появился Влад. Он удобно развалился в воздухе, словно бы сидел на диване.

— Нравится? — спросил он.

— Пока — да, — ответила Агнесса, не глядя на него.

Она почувствовала, как он коснулся её запястья. Никаких перепадов давления, ничего… но падение прекратилось. Она снова ощутила себя легкой, как воздух.

— Почему ты издеваешься надо мной? — спросила она. — Хочешь кусить, кусай, и покончим с этим!

— О, я не могу так поступить с тобой!

— Зато вы смогли так поступить с матушкой! — напомнила Агнесса.

— Да, но когда это делается против воли, человек становится таким… податливым. Своего рода разумная пища, и не более. А тот, кто падает в объятия ночи по собственной воле… Тут совсем другое дело, дорогая Агнесса. Кроме того, ты слишком интересная девушка, чтобы превращать тебя в обычную рабыню.

— Кстати, — сказала Агнесса, когда они пролетали над горной вершиной, — у тебя было много подружек?

Влад пожал плечами.

— Одна или две. Крестьянки. Горничные.

— И что с ними стало, позволь поинтересоваться?

— Не смотри на меня так. Они до сих пор работают в замке.

Агнесса испытывала к нему отвращение, презирала его. Тогда как Пердита просто ненавидела, но, как известно, от ненависти до любви всего один шаг.

«…Что ж, раз другого выхода нет, да и нянюшка сама говорила, мол, так нам даже на руку будет… Он начнет доверять тебе… Кроме того, матушка уже в их власти…»

— Если я стану вампиром, — сказала она, — то не смогу отличать хорошее от плохого.

— Это звучит несколько по-детски. Тут ведь все зависит от точки зрения. Мир навязывает нам правила, но не всегда нужно им следовать.

— Все ещё играешься с ней?

К ним по воздуху шла Лакримоза. За её спиной Агнесса увидела других вампиров.

— Либо укуси её наконец, либо отпусти, — фыркнула сестрица Влада. — Ну и ну, какая она бесформенная. Пошли, отец хочет тебя видеть. Они направляются прямиком в наш замок. Ну разве можно представить себе большую глупость?

— Пожалуйста, Лакки, не лезь не в свое дело, — сказал Влад. — Я сам все решу.

— У каждого мальчика должно быть хобби, но… честно говоря… — Лакримоза закатила подведенные черной тушью глаза.

Влад усмехнулся Агнессе.

— Пойдешь с нами?

«Матушка говорила, вам следует объединиться», — напомнила Пердита.

— Да, но как я их там найду? — вслух спросила Агнесса.

— О, мы тебе поможем, — успокоил её Влад.

— Я имела в виду…

— Полетели с нами, умоляю. Мы не будем мучить твоих подруг…

— Разве что самую малость, — добавила Лакримоза.

— Или… мы можем высадить тебя здесь, — с улыбкой произнес Влад.

Агнесса огляделась. Они летели над горным пиком, настолько высоким, что он пронзал облака. Все её тело было наполнено теплом и легкостью, и это было неправильно. Даже на помеле она всегда ощущала силу тяготения, чувствовала, как её тянет вниз, к земле, но сейчас её руки касался вампир, и каждая частица тела, казалось, была готова парить вечно.

Кроме того, если она откажется, её ждёт одно из двух: либо очень долгое падение, либо очень краткое, но не менее смертоносное.

Кроме того, ей представлялся шанс найти нянюшку и Маграт. А это будет трудно сделать, умирая в какой-нибудь расщелине.

Ну и кроме того, Влад, похоже, питал к ней некие чувства. Да, у него клыки (хотя не такие уж большие), да, он носит чудовищно безвкусные жилетки, но… Честно говоря, шея у неё тоже не лебединая.

В общем, стороны посовещались, и Агнесса приняла решение.

— Если привязать к ней веревочку, её можно тащить за собой, как воздушный шарик, — фыркнула Лакримоза.

А ещё всегда существовал шанс, что в один прекрасный момент они с Лакримозой останутся наедине. И тогда ей не понадобится ни чеснок, ни осиновый кол, ни топор. Она просто объяснит этой заносчивой девчонке, какими неприятными, какими злобными, какими худыми бывают люди. Всего лишь пять минут наедине, о большем она не просит…

«Пять минут наедине… и булавка», — поправила Пердита.

Глава 3

Кроличья нора уходила глубоко в склон, превращаясь в широкую, но низкую пещеру. Стены пещеры были увиты корнями деревьев.

Подобные пещеры не были редкостью в Ланкре. Королевство существовало уже много лет — с тех пор, как отступил лед. Самые разные племена грабили, возделывали землю, строились и вымирали. Глинобитные стены и соломенные крыши жилых домов давно сгнили и пропали навсегда, но под курганами и склонами сохранились жилища мертвых. Никто не знал, кто там похоронен. Иногда в куче земли рядом с норой барсука можно было найти старую кость или часть ржавых доспехов. Сами ланкрцы не увлекались раскопками, считая своими незамысловатыми крестьянскими умами, что это очень плохая примета, когда тебе отрывает голову мстительный подземный дух.

Хотя за многие годы парочка курганов вскрылась сама собой и огромные камни рядом с ними довольно быстро обзавелись собственным фольклором. Считалось, например, что, если рядом с одним из камней оставить на ночь неподкованную лошадь, а на сам камень положить шесть пенсов, то, проснувшись утром, не обнаружишь ни монеток, ни лошади…

На земляном полу в глубине холма горел огонь, заполняя пещеру дымом, который просачивался в невидимые щели и уходил наружу. Рядом с костром валялся странный грушевидный камень.

Веренс попытался сесть, но тело отказывалось ему повиноваться.

— Динна сканна виста, — сказала каменная груша.

Затем вытянула ноги, и Веренс понял, что это женщина — по крайней мере особь женского рода. Она была синей, как и остальные пикси, но не меньше фута ростом и такой толстой, что выглядела почти сферической. Женщина напоминала фигурку, дошедшую до нас из века льдов и мамонтов, когда мужчин в женщинах интересовало только одно — количество. Ради приличия — или просто для того, чтобы отметить экватор, — на особи было надето нечто вроде балетной пачки. В общем и целом это необычное существо напоминало Веренсу волчок, которым он так любил играть в детстве.

— Келда г’рит, — раздался скрипучий голос у него над ухом, — ты… должон… подготовиться.

Веренс повернул голову в другую сторону и попытался сконцентрировать взгляд на крохотном морщинистом пикси, стоявшем буквально перед его носом. У человечка была выцветшая кожа, длинная седая борода, а передвигался он на костылях.

— Подготовиться? Но к чему?

— Отлично. — Старый пикси стукнул костылями в землю. — Разгвыздай ах тенен, Фигли!

Из темноты на Веренса вдруг бросилась толпа синих человечков. Сотни ручек схватили его. Пикси стремительно выстроились в пирамиду, вздернули Веренса на ноги и прижали к стене. Некоторые человечки уцепились за свисающие с потолка корни, а другие держали Веренса за ночную рубашку, — таким образом он сохранял более-менее вертикальное положение.

Ещё одна толпа приволокла откуда-то нормальный человеческий арбалет и установила его на камень рядом с королем.

— Э… я хотел бы сказать в свое оправдание… — пробормотал Веренс.

Переваливаясь, будто гусыня, келда на пару минут скрылась в темноте, а потом вернулась. Её маленькие кулачки были крепко сжаты. Она подошла к огню и вытянула над ним руки.

— Йин! — крикнул старый пикси.

— Но вы же целитесь прямо в…

— Йин! — заорали Нак-мак-Фигли.

— …Тон!

— Тон!

— Гм… это, э-э… несколько…

— Тетра!

Келда бросила что-то в огонь. С ревом полыхнуло ослепительно белое пламя, раскрасив пещеру в черно-белые цвета. Веренс зажмурился.

Когда зрение вернулось, он увидел торчавший из стены, прямо рядом с его ухом, арбалетный болт.

По пещере ещё плясал белый свет, но Келда уже отдала очередной приказ. Бородатый пикси застучал костылями.

— Теперь могешь отходить от стены. Нуу!

Фигли отпустили Веренса. Сделав несколько неуверенных шагов, он повалился на пол, но пикси даже не обратили на него внимания. Он поднял взгляд.

На стене, прибитая стрелой, извивалась тень. Некоторое время она пыталась вытащить стрелу своими иллюзорными руками, а потом стала бледнеть и наконец исчезла совсем.

Веренс поднял руку. На стене опять появилась тень, но она, по крайней мере, выглядела нормальной.

К нему подковылял старый пикси.

— Все полный ажур, — сообщил он.

— Вы убили мою тень? — спросил Веренс.

— Могешь звать это тенью, — согласился пикси. — То влияние, что они наложили на тебя. Ничего, скоро опамятуешься, будешь как дитя.

— То есть я могу впасть в детство?

— В смысле, будешь как новейший, — поправился пикси. — Приветствуем тебя, королек. Я — человек Большой Агги. Могешь звать меня премьер-министром, как смею предполагать. Не желаешь пить глоток воды и ведать жареную лепешку, пока ждем?

Веренс потер лицо. Он уже чувствовал себя лучше. Туман постепенно покидал его голову.

— Как я могу вас отблагодарить?

У пикси радостно заблестели глаза.

— Есть одна малая мелочь, которую, говорила карлина Ягг, ты мог бы нам дарить. Совсем бесплатная для тебя, ничего не стоящая.

— Все, что угодно, — посулил Веренс.

Двое пикси, полусогнувшись, быстренько приволокли длинный свиток и развернули его перед Веренсом. В руках у старого пикси откуда-то появилось гусиное перо.

— Это называйся подпись, — сказал он, глядя на Веренса, который, в свою очередь, с изумлением таращился на покрытый мелкими буковками пергамент. — Не забывай ставить ыныциалы под каждовым подпунктом и кодицилом. Мы, Нак-мак-Фигли, простоватый народец, — добавил он, — но кой-каковой толк в документах имеем.

Всемогучий Овес, часто моргая, смотрел на матушку поверх сложенных для молитвы рук. Затем он украдкой покосился на топор.

— Ты не успеешь, — сказала матушка, не двигаясь с места. — Если уж собирался использовать его, надо было заранее брать в руку. Молитва — это, конечно, хорошо. Она иногда помогает привести мысли в порядок. Но топор есть топор, во что бы ты ни верил.

Овес немного успокоился. Честно говоря, он ожидал, что она прыгнет ему прямо в горло.

— Может, Ходжесааргх приготовит чай, а то что-то в горле пересохло… — проскрипела матушка и, тяжело дыша, опустила голову на наковальню.

Краем глаза она заметила медленное движение его руки.

— Я принесу… спрошу… я…

— У этого сокольничего голова на своем месте прикручена. Кстати, от какого-нибудь печенья я тоже не откажусь.

Пальцы Овса сжали топорище.

— И все равно не успеешь, — сказала матушка. — Впрочем, ладно, можешь держать его в руке. Первым делом — топор, а помолиться всегда успеем. Ты похож на священнослужителя. Кто твой бог?

— Э… Ом.

— Это он или она?

— Он. Да. Определенно он. — Как ни странно, по этому поводу церковь ещё ни разу не раскалывалась. — Э… и ты не против?

— Против кого? Против твоего бога? А почему я должна быть против?

— Ну… твои коллеги не уставали твердить, мол, омниане сжигали ведьм…

— Никогда такого не случалось, — сказала матушка.

— Боюсь, вынужден признаться, что в летописях…

— Ведьм они никогда не сжигали, — повторила матушка. — Быть может, сжигали каких-нибудь старых женщин, которые посмели высказать в открытую свое мнение, а потом не успели убежать. Но не ведьм. Я скорее готова поверить в обратное — что это ведьмы кого-то жгли. Не все ведьмы отличаются приятным нравом.

Овес вспомнил о вкладе графа в составление «Великого инструментария»…

Эти книги были древними! Но не менее древними были вампиры! Можно даже сказать каноническими. Ледяной нож сомнения все глубже вонзался в его разум. Откуда нам знать, кто что написал? Чему или кому можно верить? Какое из писаний святое? И в чем состоит истина?

Матушка поднялась на ноги, подошла к верстаку, на котором Ходжесааргх оставил огненную банку, и внимательно её осмотрела.

Овес покрепче сжал в пальцах топор. А ведь и правда, в такие секунды топор действует более успокаивающе, чем молитва. Может, стоит начать с небольших истин? Например, у него в руке топор…

— Я… я должен быть уверен, — запинаясь сказал он. — Ты… ты превратилась в вампира?

Матушка Ветровоск, казалось, не расслышала его вопрос.

— Куда запропастился этот Ходжесааргх со своим чаем? — спросила она.

Вошел сокольничий с подносом.

— Рад видеть тебя в добром здравии, госпожа Ветровоск.

— Ну, наконец-то.

Взяв чашку, она едва не расплескала чай. Руки матушки дрожали.

— Ходжесааргх?

— Да, госпожа?

— Ты поймал жар-птицу?

— Нет, госпожа.

— Я видела, как ты охотился за ней.

— Я нашел её, но она погибла. Только выжженная земля и осталась, госпожа.

— Расскажи-ка об этом поподробнее.

— А сейчас точно подходящее время? — спросил Овес.

— Самое подходящее, — сказала матушка Ветровоск.

Овес сидел и слушал. Ходжесааргх был оригинальным и по-своему хорошим рассказчиком. Если бы ему пришлось пересказывать, например, сагу о Цортской войне, весь рассказ заключался бы в наблюдениях за птицами: сколько присутствовало бакланов и пеликанов; каждый ворон был бы точно описан; ни одна крачка не была бы пропущена. Возможно, упоминались бы и люди в доспехах, но только потому, что на них сидели вороны.

— Феникс не откладывает яйца, — заметил Овес. Это случилось вскоре после того, как он спросил, не употреблял ли сокольничий укипаловку.

— Он — птица, — возразил Ходжесааргх. — А птицы откладывают яйца. Ни разу не встречал ни одной птицы, которая бы не откладывала яйца. Я даже собрал скорлупу.

Он скрылся где-то в глубине конюшни. Овес с беспокойством улыбнулся матушке Ветровоск.

— Скорее всего, это куриная скорлупа, — пожал плечами он. — Я читал о фениксе. Мифическое существо, символ…

— Не сказала бы, — перебила матушка. — Лично я не видала вблизи ни одного феникса.

Сокольничий быстро вернулся, прижимая к груди небольшую шкатулку, набитую обрывками шерсти, а в самом центре покоилась небольшая кучка скорлупы. Скорлупа была серебристо-серой и очень легкой.

— Я нашел её в пепле.

— Ещё никому не удавалось найти скорлупу феникса, — осуждающе произнес Овес.

— Я об этом не знал, господин, — с невинным видом произнес Ходжесааргх. — Иначе не стал бы даже искать.

— Кстати, а кто-нибудь её вообще искал? — спросила матушка, рассматривая скорлупу.

— Ага.

— Я подумал: возможно, феникс обитает в каких-нибудь опасных местах и… — начал было Ходжесааргх.

— Для новорожденного любое место опасно, — сказала матушка. — Вижу, ты много размышлял, Ходжесааргх.

— Спасибо, госпожа Ветровоск.

— Жаль, так ни до чего и не додумался, — продолжила матушка.

— Госпожа?

— Здесь скорлупа нескольких яиц.

— Госпожа?

— Ходжесааргх, — терпеливо объяснила матушка. — Феникс отложил больше одного яйца.

— Что? Но это невозможно! Согласно мифологии…

— О, мифология, — покачала головой матушка. — Мифология — это всего-навсего рассказ победившей стороны, а победила она потому, что мечи у неё были длиннее. Да и станут ли победители обращать внимание на всякие орнитологические тонкости? Так или иначе, всякой твари должно быть по паре, одинокая тварь долго не протянет. У жар-птиц тоже есть враги, как и у любых других существ. Помоги мне встать, господин Овес. Сколько у тебя сейчас птиц, Ходжесааргх?

— Пятьдесят.

— Когда ты пересчитывал их в последний раз?

Они стояли и наблюдали за тем, как Ходжесааргх ходит от клетки к клетке. Затем они стояли и наблюдали, как он пересчитывает птиц в обратном порядке. Потом он некоторое время рассматривал свои пальцы.

— Пятьдесят одна? — подсказала матушка.

— Я ничего не понимаю, госпожа.

— Тогда пересчитай их по видам.

Получилось, что вместо восемнадцати мучеников бородатых в клетке сидели девятнадцать птиц.

— Может, ещё один прилетел, завидев сородичей? — предположил Овес. — Как голубь.

— Такого не бывает, господин, — возразил сокольничий.

— И один из них не будет привязан, — сказала матушка. — Можете мне поверить.

Они нашли его в глубине клетки. Этот мученик был чуть меньше остальных и смирно висел на жердочке.

Редкая птица способна вести себя в клетке более спокойно, чем ланкрский ухтыястреб, он же мученик бородатый. Это плотоядная птица, пребывающая в вечных поисках возможности стать вегетарианцем. Большую часть времени ухтыястреб спит, но, когда совсем подводит желудок, он предпочитает спокойно сидеть на ветке и ждать, пока кто-нибудь умрет. Перед тем как погрузиться в сон, мученик бородатый покрепче обхватывает ветку когтями, после чего переворачивается вниз головой — и спокойно дремлет. Ходжесааргх разводил этих птиц лишь потому, что встречались они только в Ланкре, а ещё ему нравилось их оперение. Но все заслуживающие уважения сокольничие соглашались с тем, что поразить дичь при помощи ухтыястреба можно одним-единственным способом — если метнуть им из пращи. Матушка протянула к птице руку.

— Я принесу тебе перчатку, — предложил Ходжесааргх, но матушка нетерпеливо отмахнулась.

Птица перескочила ей на запястье. Матушка охнула — по её руке пробежали зеленовато-синие огоньки, как от болотного газа.

— Ты в порядке? — спросил Овес.

— Лучше не бывает. Ходжесааргх, мне нужна эта птица.

— Уже темно, госпожа.

— Не имеет значения. Но ты должен закрыть ей голову колпачком.

— Я никогда не закрываю головы ухтыястребов колпачками, госпожа. Они всегда ведут себя спокойно.

— Но эту птицу… эту птицу… — пробормотала матушка, — ты ещё не знаешь. Надень на неё колпачок.

Ходжесааргх медлил. Он вспомнил круг обожженной земли и существо, которое пыталось найти форму, в которой могло бы выжить…

— Госпожа, это ведь ухтыястреб?

— А почему ты спрашиваешь? — медленно произнесла матушка. — В конце концов, кто тут сокольничий — ты или я?

— Потому что в лесу я нашел… я видел…

— Что ты видел, Ходжесааргх?

Ходжесааргх не выдержал её взгляда. Подумать только, он пытался поймать феникса! Другие птицы в худшем случае клюнут его, вырвут кусок кожи. Но если бы он поймал… Ходжесааргх ощутил непреодолимое, жгучее желание побыстрее избавиться от этой птицы.

Как ни странно, остальные обитатели птичника вели себя совершенно спокойно. Правда, все до единой головы были повернуты в сторону маленькой птички, сидевшей на запястье матушки Ветровоск. Все ничего не видящие головы в колпачках.

Ходжесааргх взял колпачок. Когда он надевал его на голову ухтыястреба, ему показалось, что под рукой сверкнуло золотистое пламя.

Впрочем, решил Ходжесааргх, это его не касается. Он столько лет провел в замке, достаточно счастливых лет — а все потому, что знал, куда можно совать свой нос, а куда — нельзя. И в это дело лучше было не соваться.

Матушка сделала несколько глубоких вдохов.

— Отлично, — кивнула она. — А теперь мы пойдем в замок.

— Зачем? Почему? — спросил Овес.

— А как ты думаешь?

— Вампиры ушли, — сказал священнослужитель. — Пока ты… приходила в себя. Господин Ходжес… ааргх сказал. Остались только солдаты и, э-э, слуги. А перед этим была какая-то суматоха, и из замка уехала карета. Но замок оцеплен стражниками, даже мышь не проберется.

— И как тогда пробралась целая карета?

— Ну, карета принадлежала вампирам, и правил ею их слуга, правда, Джейсон Ягг утверждает, будто бы видел в ней госпожу Ягг.

Матушка прислонилась к стене.

— Куда они направились?

— Я думал, ты прочтешь их мысли и сама определишь.

— Молодой человек, в данный момент я даже собственные мысли не могу прочесть.

— Но, матушка, ты же ещё не оправилась от потери крови…

— Не смей указывать мне, от чего я оправилась, а от чего— нет! — резко перебила матушка. — Не твоего ума дело. Интересно, куда могла направиться Гита Ягг?

— Ну, я думаю…

— В Убервальд, не иначе.

— Что? Но с чего ты взяла?

— Просто знаю. Ланкр сейчас небезопасен, а в такую ночь в кривые земли только самоубийца сунется. Можно, конечно, спуститься на равнину, однако я не удивлюсь, если дорогу размыло.

— Но Убервальд… там ведь опасно!

— Опаснее, чем здесь? — спросила матушка. — В Убервальде хорошо разбираются в вампирах. Тамошние жители к ним привыкли. И там есть безопасные места. Крепкие постоялые дворы вдоль главной дороги, это во-первых. Нянюшка — очень практичная женщина. Готова поспорить, именно так она и рассуждала. — Матушка вдруг поморщилась и добавила: — Но в конце концов они окажутся в замке вампиров.

— О нет!

— Я чувствую это в своей крови, — сказала матушка. — Вся беда в том, что Гита Ягг чересчур практична. — Некоторое время она молчала. — Ты что-то говорил о стражниках?

— Сейчас они заперлись в замке и носа на улицу не кажут, госпожа, — раздался чей-то голос у дверей.

Это был Шон Ягг, за спиной которого маячила ланкрская толпа. Вытянув перед собой руку, он неуверенно направился к матушке.

— Значит, нам повезло, — сказала она.

— Но в замок нам не войти, — возразил Шон.

— Ну и что? Им тоже оттуда не выйти.

— Гм… да. Но там арсенал. Все наше оружие! А ещё они закатили там пьянку!

— Что это у тебя в руке?

— Ланкрский армейский нож, — ответил Шон. — Мой меч тоже в арсенале.

— А в этом ножике есть лезвие для извлечения солдат из замка?

— Э… нет.

Матушка оглядела нож со всех сторон.

— А эта кривая штуковина для чего?

— Это Регулируемое Устройство Для Одержания Победы В Онтологических Спорах, — важно сообщил Шон. — Король попросил его добавить.

— Ну и как? Работает?

— Э… если правильно отрегулировать.

— А это лезвие зачем?

— Это Инструмент Для Извлечения Истины Из Сказанного, — ответил Шон.

— Ещё одна идея Веренса?

— Да, матушка.

— Очень полезный ножик, — сказал Овес. — Каждому солдату по такому бы…

Он искоса глянул на матушку. Как только появились люди, она сразу изменилась. Буквально минуту назад она выглядела сломленной, усталой пожилой женщиной, но сейчас она держалось уверенно и прямо, словно её поддерживали леса гордости.

— Так точно. Вот начинает противник кричать: «Щас мы тебе отрежем я… язык…» — Шон густо покраснел. — А у тебя, в общем, Инструмент имеется…

— И что?

— Ну, с помощью его ты сразу Извлечешь Истину. Отрежут тебе или нет.

— Мне срочно нужен конь, — объявила матушка.

— У Голокуров есть лошадь, они на ней пашут… — начал было Шон.

— Слишком медленная.

— Я… э… у меня есть мул, — сказал Овес. — Король был настолько любезен, что позволил мне поставить его в конюшню.

— Любопытное животное… Ни туда ни сюда, — хмыкнула матушка. — Как раз для тебя. Значит, и мне подойдет. Веди его, я отправляюсь спасать девочек.

— Что? Но я думал, ты хочешь всего-навсего до дома добраться! А ты собралась в Убервальд? Одна? Этого я не позволю!

— А я у тебя разрешения не спрашиваю. Давай-давай, иди за своим мулом, не то Ом прогневается. Наверное.

— Но ты едва стоишь на ногах!

— Ничего подобного! Ступай!

Овес повернулся за поддержкой к собравшимся ланкрцам.

— Вы же не позволите бедной старой женщине в одиночку сражаться с чудовищами да ещё в такую ненастную ночь?

Некоторое время ланкрцы, выпучив глаза, таращились на него, словно с ним вот-вот должно было случиться нечто скверное, но крайне интересное.

А затем кто-то сзади крикнул:

— А почему мы должны жалеть этих чудовищ?

— Это же матушка Ветровоск, — сказал Шон Ягг.

— Но она — пожилая, слабая женщина! — настаивал Овес.

Толпа разом отступила на пару шагов. Сейчас находиться рядом с Овсом было очень опасно.

— Вот вы сами… вы вышли бы на улицу в такую ненастную ночь? Да ещё совсем одни!

— Это зависит от того, знаю я или нет, где сейчас матушка Ветровоск, — раздался все тот же голос сзади.

— He думай, что я тебя не слышу, Скот Возчик! — гаркнула матушка, но в голосе её промелькнула едва заметная нотка удовлетворения. — Ну что, господин Овес, ты ведешь своего мула или как?

— Ты уверена, что держишься на ногах?

— Xa! Конечно уверена!

Сдаваясь, Овес опустил голову. Матушка триумфально фыркнула и зашагала сквозь толпу к конюшне. За ней поплелся Овес.

Завернув за угол, он едва не налетел на словно бы окаменевшую матушку.

— Меня кто-нибудь видит? — спросила она.

— Что? Нет, кажется, нет. Не считая меня, конечно.

— Ты не в счет, — буркнула матушка.

Она разом обмякла и рухнула на землю. Он едва успел подхватить её, но тут же получил по рукам. Ухтыястреб отчаянно забил крыльями.

— Отпусти немедленно! Я просто поскользнулась!

— Да, конечно. Просто поскользнулась, — попытался её успокоить Овес.

— И не пытайся меня подкалывать!

— Хорошо, не буду.

— Просто… сейчас мы должны твердо стоять на ногах и…

— Абсолютно согласен. А то недолго и упасть, к примеру, как ты только что.

— Вот именно!

— Может, я возьму тебя под руку? Тут жуткая слякоть, твердо стоящие ноги так и разъезжаются…

Он видел её лицо в темноте. Не лицо, а картина маслом — правда, не из тех, что вешают над камином. Судя по матушкиному лицу, внутри её бушевал некий яростный спор.

— Ну, если ты так боишься поскользнуться и упасть… — сказала она.

— Конечно, конечно, — с благодарностью произнес Овес. — Я едва не подвернул ногу.

— Всегда говорила, современной молодежи не хватает жизненной энергии, — словно пробуя мысль на вкус, произнесла матушка.

— Абсолютно правильная мысль. С энергией у нас совсем плохо.

— И зрение у тебя, скорее всего, слабое, потому что ты слишком много читаешь, — продолжала матушка.

— Слеп, как летучая мышь.

— Отлично.

Таким образом, на взаимных противоречиях и шаткой походкой они добрались до конюшни.

Увидев матушку Ветровоск, стоящий в стойле мул затряс головой. Всякого рода неприятности он распознавал с первого взгляда.

— Он немного своенравен, — предупредил Овес.

— Правда? — спросила матушка. — Ну, это дело поправимое.

Она неверной походкой подошла к животному и притянула его голову к себе. Что-то прошептала ему на ушко. Мул часто заморгал.

— Вот и все, — сказала матушка. — Помоги-ка мне на него влезть.

— Но уздечка…

— Молодой человек, быть может, я временно пребываю не в лучшем состоянии, но если мне когда-нибудь понадобится уздечка, значит, пора рыть мне новую постель. Подсади-ка меня. И смотри в сторону, как и подобает воспитанному мужчине!

Овес покорно подставил руки, помогая матушке влезть на мула.

— Почему я не могу поехать с тобой?

— У нас только один мул. Кроме того, ты будешь только мешать. Мне придется постоянно волноваться, чтобы с тобой ничего не случилось.

Она медленно сползла с мула и упала на солому. Взмахнув крыльями, ухтыястреб взлетел на балку. Овес ничего не заметил, но, несмотря на закрытую колпачком голову, эта птица весьма уверенно держалась в воздухе.

— Проклятье!

— Мадам, я немного разбираюсь в медицине! В таком состоянии тебе нельзя никуда ехать!

— На сей раз вынуждена с тобой согласиться, — приглушенно откликнулась матушка. Она смахнула соломинки с лица и подняла руку, давая знак, чтобы он помог ей подняться. — Но дай мне только встать на ноги…

— Хорошо, хорошо! Предположим, я буду править мулом, а ты сядешь у меня за спиной. Вряд ли ты весишь больше фисгармонии, а я часто с ней путешествую.

Матушка, как сова, таращилась на него. Она казалась как будто пьяной, причём именно в таком состоянии человеку в голову приходит масса очень удачных мыслей: к примеру, а не выпить ли ещё рюмочку? Но затем она, очевидно, приняла некое решение.

— Ну… если ты так настаиваешь…

Овес нашел кусок веревки и после некоторой возни (матушка всячески пыталась показать, что делает ему огромное одолжение) прикрутил старую ведьму к спине мула.

— Я хочу, чтобы ты понял раз и навсегда: я не топоросила тебя ехать со мной и нисколечко не нуждаюсь в твоей помощи.

— Не топоросила?

— Не просила, — поправилась матушка. — Уже заговариваться начинаю.

Некоторое время Овес смотрел вперед, потом слез с мула, спустил матушку, невзирая на протесты, прислонил её к стенке, исчез в ночи и вскоре вернулся с топором в руке. Взяв ещё один кусок веревки, он привязал топор к поясу и опять взгромоздился на мула.

— А ты быстро учишься, — сказала матушка.

Они тронулись с места, и матушка вскинула руку. Ухтыястреб взмахнул крыльями и послушно опустился ей на запястье.

Воздух в подпрыгивающей на ухабах карете приобретал определенную индивидуальность. Маграт принюхалась.

— Я же совсем недавно перепеленала Эсме…

После осмотра малышки, не принесшего никаких результатов, они заглянули под сиденье. Там, задрав лапы вверх, спал Грибо.

— Как это на него похоже, — покачала головой нянюшка. — Хлебом не корми, дай в открытую дверь проскочить. Милый котик, всегда хочет быть рядом с мамочкой.

— Может, приоткроем окно? — предложила Маграт.

— Дождь залетит.

— Зато запах вылетит. — Маграт вздохнула. — Знаешь, мы абсолютно определенно забыли один мешок с игрушками. Веренс настаивал, чтобы я постоянно показывала ей эти фигурки.

— А я по-прежнему считаю, рано ещё заниматься образованием малютки, — возразила нянюшка, во-первых, чтобы отвлечь Маграт от грозивших опасностей, а во-вторых, из желания заступиться за всех неграмотных мира.

— Окружение для ребенка очень важно, — нравоучительно изрекла Маграт.

— Я слышала, пока ты носила Эсме, Веренс заставлял тебя читать умные книжки и слушать всякую вычурную музыку, — сказала нянюшка, когда карета с шумом въехала в очередную лужу.

— Ну, против книг я ничего не имела, а вот пианино было абсолютно расстроено. Приходилось слушать, как Шон терзает свою трубу, — ответила Маграт.

— Бедный мальчик, когда ж он женится… — вздохнула нянюшка. Карета качнулась, и она судорожно вцепилась в сиденье. — А эта колымага довольно-таки резвая.

— Жаль, ванночку не захватили, — продолжала сокрушаться Маграт. — А ещё мы забыли игрушечную ферму, и у нас заканчиваются пеленки…

— Дай я гляну на неё, — попросила нянюшка.

Маграт передала ей малютку Эсме.

— Ну-ка, давай на тебя посмотрим… — защебетала нянюшка.

Голубые глаза девочки уставились на нянюшку Ягг. Крохотная головка покачивалась в такт движению кареты, на розовом личике застыло задумчивое выражение, словно малышка раздумывала, что ей сейчас больше хочется: пить или наоборот.

— Как внимательно она смотрит, — заметила нянюшка. — Весьма необычно для ребенка такого возраста.

— Если, конечно, она сейчас ребенок, — мрачно заметила Маграт.

— Тс-с. Если матушка и с нами, она не вмешивается. Она никогда не вмешивается. Кроме того, мы говорим не о её разуме, о нет, она действует совсем иначе.

— И как же?

— Ну, ты ж видела, как она Заимствует. Это не разум, а нечто иное.

— Наверное… все то, что делает её матушкой, — предположила Маграт.

— Примерно. Собирает все в кучку и прячет в безопасном месте.

— Она даже молчит не так, как другие люди.

— Знаю. Никто не умеет молчать так, как Эсме. Ты даже собственных мыслей почти не слышишь.

Колесо кареты угодило в очередную яму, и они разом подпрыгнули на сиденьях.

— Нянюшка?

— Да, милая?

— А с Веренсом все будет в порядке?

— О да. Этим мелким дьяволятам можно доверить что угодно. За исключением разве что бочки крепкого пива и коровы. Даже матушка говорит, что келда весьма и весьма неплоха…

— Келда?

— Это их знахарка… ну, или старейшая, мудрейшая, как хочешь называй. Кстати, кажется, нынешнюю зовут Большая Агги. Мне редко доводилось встречать женщин из их племени. Я вообще слышала, что у пикси может быть только одна женщина, она-то и становится келдой. И за раз вынашивает по сто детишек.

— Как-то это… — неуверенно произнесла Маграт.

— А может, они как гномы, и различить их можно, только заглянув под набедренные повязки, — сказала нянюшка.

— Но матушке наверняка все о них известно, — произнесла Маграт.

— Только она ничего не говорит, — откликнулась нянюшка. — Считает, что это их личное дело.

— То есть… с Веренсом все будет в порядке?

— Конечно.

— Знаешь… он очень добрый, — промолвила Маграт, и окончание фразы словно бы повисло в воздухе.

— Агась.

— И хороший король.

Нянюшка снова кивнула.

— Просто мне хотелось бы, чтобы люди относились к нему более… серьезно, — продолжала Маграт.

— Понимаю.

— Он столько работает. Переживает буквально обо всем. А люди словно бы не замечают его.

Нянюшка даже не знала, что и сказать на это.

— А может, ему стоит немножко уменьшить корону? Ну, для начала, — предложила она. — Гномы с Медной горы сделают эту работу за один день.

— Нянюшка, это традиционная корона.

— Если б не его уши, это был бы традиционный воротник, — возразила нянюшка. — А ещё ему следует почаще орать.

— Он не умеет. Терпеть не может крики!

— Жаль. Людям нравится, когда король орет. Или рыгает в самый ответственный момент — тоже очень популярная черта. И всякие кутежи-мутежи — весьма королевское занятие. Запои там…

— А я думаю, он думает, что люди хотят совсем не этого. Он пытается следовать настоящим нуждам своих подданных. Пытается понять, что им нужно сегодня.

— Ага, кажется, я поняла, — кивнула нянюшка. — Сегодня люди нуждаются в одном, завтра — в другом… Погромче ори да побольше кути — вот решение всех проблем.

— И как можно чаще рыгай?

— Это было бы совсем здорово.

— А…

— Да, милая?

— Нянюшка, а с ним будет все в порядке?

— Ну конечно. С ним ничего не случится. Тут все как в шахматах, понимаешь? Королева сражается, а король отстаивается себе в сторонке. Но лишишься короля — лишишься всего.

— А с нами тоже ничего не случится?

— О, с нами никогда ничего не случается. Помни об этом. Как правило, это мы случаемся с другими людьми.

Тем временем с королем Веренсом случалось много всяких людей. Он дрейфовал в какой-то теплой, приятной дымке и всякий раз, открывая глаза, видел толпы Фиглей, разглядывающих его при свете костра. Также до него доносились обрывки разных разговоров, а точнее, споров.

— …Онно нашен короликс тож?

— Агай, типатого.

— Ентат кус хобья?

— Тсытьтебя! Он болей. Чо, с’сем не зырикс?

— Агай, хренаксдвакс! Имхой, всегдажь болей!

Веренс почувствовал, что кто-то маленький, но сильный пнул его по ноге.

— Хай-хай, кралек! Верзуны все так валяй-болей, биг-биг дуралей?

— Конечно-конечно, — пробормотал Веренс.

Устроивший допрос человечек громко сплюнул рядом с его ухом.

— Ах, моя б скеппенса не давай…

Вдруг возникла полная тишина, что в принципе невозможно, если рядом с вами находится хотя бы один Фигль. Веренс попытался повернуть голову.

Из дыма появилась Большая Агги.

Теперь он смог рассмотреть её получше: приземистая синяя женщина чем-то напоминала мини-вариант нянюшки Ягг. Было что-то этакое в её взгляде. С формальной точки зрения король Веренс был абсолютным правителем страны и мог оставаться таковым ещё долгое время — при условии, что он не допустит никаких ошибок и не будет постоянно требовать от ланкрцев делать то, что они делать отказываются. Веренс прекрасно понимал, что главнокомандующий его армии куда более охотно выполняет приказы своей матушки, а не короля.

Тогда как Большой Агги даже не нужно было что-либо говорить. Все просто смотрели на неё и делали то, что требовалось.

Рядом появился человек Большой Агги.

— Большая Агги думай, ты возжелаешь спасти своих жену и дитятю, — сказал он.

Веренс кивнул. На большее он сейчас был просто не способен.

— Большая Агги полагай, ты слаб-слаб, много терял крови. Негодяйский укус содерживает то, что подчиняет.

Веренсу было нечего возразить. Сейчас он готов был согласиться со всем, что бы ему ни говорили.

Из дыма выступил человечек с большой глиняной миской в руках, по краям которой стекала белая пена.

— Ты не способный короликс, когда отлеживаешь спину, — продолжил человек Большой Агги. — Поэтому она готовила для тебя особое хлебало…

Пикси поставил миску, наполненную, как сначала показалось Веренсу, сметаной, но с какими-то темными спиральными линиями на поверхности, после чего почтительно отступил.

— Что в ней? — прохрипел Веренс.

— Млеко, — быстро ответил человек Большой Агги. — И хлебало Большой Агги. И трава.

Веренс с благодарностью воспринял последнее слово. Вместе со своей женой он разделял странную, но непоколебимую уверенность в том, что все, содержащее травы, безопасно, полезно для здоровья и питательно.

— Ты пей глоток от пуза, — сказал старый пикси. — А потом мы находим тебе меч.

— Но я никогда не держал в руках меч, — ответил Веренс, пытаясь сесть. — И считаю, что насилие — это последняя мера…

— Ах, ви-ил, ну, коли ты привыкай к ведрам и лопатам… — промолвил старик. — Выпивай, королек. Скоро ты видишь все по-другому.

Вампиры парили над залитыми лунным светом облаками. Здесь не могло быть плохой погоды и, к удивлению Агнессы, было совсем не холодно.

— А я думала, вы превращаетесь в летучих мышей! — крикнула она Владу.

— Мы это можем, если захотим, — ответил он со смехом. — Но отец считает это слишком уж мелодраматичным. Говорит, нам следует избегать грубых стереотипов.

Рядом с ними летела девушка, очень похожая на Лакримозу. Вернее, она выглядела так, как будто преклонялась перед внешним видом Лакримозы и пыталась всячески быть похожей на неё. «Готова поспорить, она ненатуральная брюнетка, — фыркнула Пердита. — И если б я пользовалась таким количеством туши, то придумала бы что-нибудь поинтереснее, чем разрисовывать себя под Веселого Панду Гарри».

— Это Патология, — представил девушку Влад. — Хотя она предпочитает, чтобы её называли Трейси. Так более модно. Пато… Трейси, это — Агнесса.

— Какое красивое имя! — воскликнула Патология. — Очень удачный выбор! Влад, все хотят заскочить в Воронау. Ты не против?

— Но это моё настоя… — хотела было объяснить Агнесса, однако её слова унес ветер.

— Я думал, мы направляемся в замок, — сказал Влад.

— Да, но некоторые из нас несколько дней не ели, той старухи даже на один зубок не хватило, да и граф запрещал нам питаться в Ланкре, поэтому он не возражает, к тому же это почти по пути.

— Ну, если отец говорит…

Патология упорхнула.

— Мы уже несколько недель не навещали Воронау, — пояснил Влад. — Очень милый городок.

— Вы собираетесь там питаться? — спросила Агнесса.

— Это не то, что ты думаешь.

— Ты не знаешь, что я думаю.

— Но могу догадываться. — Он улыбнулся. — Интересно, отец согласился на это только ради того, чтобы ты увидела все собственными глазами? Неизвестное всегда пугает. Возможно, ты станешь своего рода послом. Потом расскажешь ланкрцам, какая жизнь их ждёт под властью семейства Сорокула.

— О том, как людей вытаскивают из постелей? О залитых кровью стенах?

— Агнесса, опять ты о своем. Так нечестно. Как только люди узнают, что ты вампир, тебя сразу начинают считать каким-то чудовищем.

Они плавно парили в ночном воздухе.

— Отец очень гордится тем, чего ему удалось добиться в Воронау, — сказал Влад. — Думаю, это и на тебя произведет впечатление. Или даже, смею надеяться…

— Нет.

— Агнесса, я действительно пытаюсь относиться к тебе с пониманием.

— Вы напали на матушку Ветровоск! Вы покусали её.

— Чисто символически. Только чтобы ввести в нашу семью.

— Правда? И это все оправдывает? И теперь она должна стать вампиром?

— Разумеется. Причём очень хорошим, как я подозреваю. Однако вампир вызывает ужас лишь в том случае, если ты абсолютно уверена, что быть вампиром — это плохо. Мы же так не считаем. И со временем ты поймешь, что на самом деле правы мы, — сказал Влад. — О да, нам обязательно нужно побывать в Воронау. Исключительно ради тебя. И ради нас самих. Возможно, все сразу изменится…

Агнесса пристально смотрела на него.

«А у него приятная улыбка…» — «Он вампир!» — «Но если не обращать на это внимания…» — «Не обращать внимания?» — «Нянюшка наверняка настояла бы на том, чтобы ты воспользовалась ситуацией». — «Возможно, нянюшка и способна на такое, но ты можешь себе представить, как я буду целоваться вот с этим?» — «Могу». — «Согласна, улыбка у него приятная, и жилетка очень ему идёт, но ты только посмотри на него!..» — «Кстати, ты заметила?» — «Заметила что?» — «Он изменился». — «Просто пытается нас перехитрить, вот и все». — «Нет… тут что-то другое…»

— Отец считает Воронау показательной моделью общества, — промолвил Влад. — Оно наглядно демонстрирует, что произойдет, если отбросить в сторону древнюю вражду, если люди и вампиры начнут жить в мире. О да. Уже недалеко. Воронау — наше будущее.

Низкий туман стелился между деревьев, и копыта мула вырывали из него маленькие язычки. Капли дождя стекали с ветвей. Издалека донеслись бормочущие отзвуки грома, но то был не настоящий гром, который раскалывал небо пополам, а другая его разновидность, которая предпочитала гнусно сплетничать с другими грозами где-то за горизонтом.

Всемогучий Овес несколько раз пытался заговорить с собой, но его собеседник наотрез отказывался откликаться. Периодически из-за спины слышался храп, однако стоило Овсу попробовать оглянуться, как ухтыястреб сразу принимался хлопать крыльями прямо ему по лицу.

Иногда храп сменялся недовольным ворчанием, сухая рука опускалась на его плечо и всякий раз указывала направление, которое ничем не отличалось от всех прочих.

Рука снова шлепнула его по плечу.

— Что ты там поешь? — спросила матушка.

— Я старался не шуметь.

— Как называется эта песня?

— Она называется «Ом у себя в храме и смотрит на нас».

— Приятная мелодия, — заметила матушка.

— Придает бодрости, — кивнул Овес. Мокрая ветка хлестнула его по лицу. «Ведь, быть может, — добавил он про себя, — у меня за спиной сейчас сидит вампир».

— Ты находишь в ней успокоение?

— Думаю, да.

— А как насчет строчки о «беспощадном искоренении зла мечом»? Будь я омнианкой, меня бы это обеспокоило. Ты с трудом идешь на мелкую ложь во спасение, но всегда готов к убийству? И как ты спишь по ночам? Никакие мысли не тревожат?

— Ну… честно говоря, я не должен был петь эту песню. Ийский собор вычеркнул её из псалтыря как несовместимую с идеалами современного омнианства.

— А строку о сокрушении неверных?

— И эту тоже.

— Но ты все равно её пел?

— Этой песне меня научила бабушка, — сказал Овес.

— Она любила сокрушать неверных?

— Честно говоря, она с куда большим удовольствием сокрушила бы нашу соседку, госпожу Ахрим, но в общем и целом — да. Бабушка считала, что мир стал бы значительно лучше, если б в нем побольше искореняли и сокрушали.

— Возможно, твоя бабушка была права.

— По её мнению, люди не слишком-то добросовестно искореняют и сокрушают, — признался Овес. — Но я полагаю, что бабушка порой бывала слишком строга в своих оценках.

— В этом нет ничего странного. Оценивать — свойство человеческой натуры.

— Мы предпочитаем предоставлять это на суд Омий, — сказал Овес, но это его утверждение как-то затерялось в темноте.

— Быть человеком — значит постоянно оценивать, — промолвил голос за его спиной. — То и это, хорошее и плохое, каждый день делать выбор… Так живут все люди.

— А ты уверена, что всегда принимала правильные решения?

— Нет, но я старалась.

— А как насчет надежды на милосердие?

Костлявый палец постучал его по спине.

— Милосердие — очень необходимая вещь, но сначала следует сделать выбор. Иначе не поймешь, где следует проявлять милосердие, а где — нет. Кстати, я слышала, вы, омниане, всегда предпочитали искоренять и сокрушать.

— То было… раньше. Теперь мы предпочитаем сокрушать аргументами.

— Ведете долгие яростные споры, полагаю?

— У каждой проблемы есть две стороны…

— И как вы поступаете, если одна сторона ошибается? — Матушкин ответ был стремителен, как стрела.

— Я хотел сказать, нам предписано рассматривать проблему и с точки зрения оппонента тоже, — попытался объяснить Овес.

— То есть, с точки зрения палача, в пытках нет ничего плохого?

— Госпожа Ветровоск, ты прирожденная спорщица.

— Вот уж нет!

— В Синоде ты пользовалась бы большим успехом. Они несколько месяцев спорили о том, сколько ангелов способно уместиться на острие иглы.

Он спиной чувствовал, как в матушкиной голове крутятся шестеренки.

— А какого размера иголка? — наконец уточнила она.

— К сожалению, понятия не имею.

— Если это обычная иголка, то шестнадцать.

— Шестнадцать ангелов?

— Именно.

— Почему?

— Не знаю. Может, эти ангелы извращенцы и им нравится ходить исколотыми.

Мул двинулся вниз по склону. Туман стал ещё гуще.

— Стало быть, шестнадцать? И это точно? — спросил после непродолжительного молчания Овес.

— Нет. Но мой ответ не хуже других. Так вот значит, какие вопросы обсуждают ваши святоши?

— Ну, не всегда. Например, сейчас идёт весьма интересный спор о природе греха.

— И что они думают? Резко осуждают?

— Не так все просто. Этот вопрос нельзя разложить на черное и белое. В нем много оттенков серого.

— Ерунда.

— Прошу прощения?

— Серый цвет — это тот же белый, только грязный. Ты не знаешь элементарных вещей, я поражена. А грех, молодой человек, — это когда к людям относятся как к вещам. Включая отношение к самому себе.

— Боюсь, все гораздо сложнее…

— А я не боюсь. Потому что не сложнее. Когда люди начинают говорить, что все гораздо сложнее, это значит, они боятся, что правда им может не понравиться. Люди как вещи, с этого все и начинается.

— Но есть ведь куда более серьезные преступления?

— Однако все начинается с того, что о людях начинают думать как о вещах…

Матушка замолчала. Овес не управлял мулом, и несколько минут животное брело куда глаза глядят, а потом бурчание из-за спины сообщило, что матушка снова проснулась.

— А ты силен в своей вере? — спросила она так, словно это не давало ей покоя.

— Я пытаюсь, — вздохнул Овес.

— Но ты прочел много книг. А книги, они ведь не способствуют вере.

Хорошо, что она сейчас не видит его лицо… Но может, она читает его мысли сквозь затылок?

— Не способствуют, — согласился он.

— И тем не менее ты её сохранил?

— Да.

— Почему?

— Если я лишусь веры, у меня ничего не останется.

Немножко выждав, он решил перейти в контрнаступление.

— А вот ты, госпожа Ветровоск… Неужели ты совсем ни во что не веришь? — спросил он.

Несколько секунд царила полная тишина, нарушаемая лишь стуком копыт мула, который осторожно пробирался между покрытых мхом корней. Овсу показалось, что откуда-то сзади донесся лошадиный топот, но ветер мгновенно поглотил посторонние звуки, особо яростно взвыв.

— Ну, почему… — откликнулась матушка. — Я верю в чай, в рассветы…

— Я имел в виду религию, — сказал Овес.

— Я знакома с парочкой местных божков.

Овес вздохнул.

— Многие люди находят в вере успокоение, — сказал он и про себя ещё раз пожалел, что не относится к их числу.

— Вот и славно.

— Правда? Почему-то мне показалось, что ты будешь спорить.

— Я не имею права приказывать людям, во что им верить, а во что — нет. Главное, чтобы вели себя пристойно.

— Но иногда наступают тяжелые, холодные времена… Неужели в такие минуты тебе не хочется обратиться за помощью к вере?

— Спасибо, у меня есть грелка.

Ухтыястреб распушил перья. Овес долго разглядывал тёмный влажный туман, а потом вдруг им овладела злость.

— Значит, ты думаешь, что религия похожа на грелку? — спросил он, пытаясь держать себя в руках.

— Обычно я об этом совсем не думаю, — донесся из-за его спины ответ.

Голос её внезапно ослаб, и матушка ухватилась за его руку, чтобы не упасть…

— Госпожа Ветровоск, ты как себя чувствуешь? — встревоженно спросил он.

— Жаль, эта скотина не может шагать побыстрее… Неважно себя чувствую.

— Можно остановиться и передохнуть.

— Нет! Уже недалеко! О, как глупо я себя вела…

Снова заворчал гром. Он почувствовал, как её рука разжалась, а потом услышал глухой «плюх». Это матушка упала на землю.

Овес поспешно спрыгнул с мула. Матушка Ветровоск в неудобной позе лежала на покрытой мхом земле, её глаза были закрыты. Он взял её за запястье. Пульс присутствовал, но очень-очень слабый. Она была холодной, как лед.

Когда он пошлепал матушку по щекам, она открыла глаза.

— Если ты сейчас заговоришь о религии, — прохрипела она, — я с тебя шкуру спущу… — И её глаза снова закрылись.

Овес сел и попытался успокоиться. Холодная, как лед… да, в ней был какой-то холод, словно она всегда отвергала тепло. Любое тепло.

Он снова услышал стук копыт, потом тихонько звякнула уздечка. Звук был совсем рядом.

— Эй! — крикнул Овес, поднимаясь на ноги. Он попытался рассмотреть всадника, но увидел лишь смутный силуэт чуть дальше по тропе.

— Вы нас преследуете? Эй!

Сделав несколько шагов, он увидел склонившую голову лошадь. Всадник выглядел как тень, отсоединившаяся от ночной тьмы.

Овса вдруг обуял ужас, он бегом вернулся и упал рядом с неподвижным телом матушки. Сняв с себя промокший насквозь плащ, он укрыл им матушку, сам не понимая, зачем это делает, потом принялся отчаянно озираться в поисках хоть чего-нибудь, при помощи чего можно было разжечь огонь. Огонь — это главное. Он приносит жизнь, прогоняет тьму.

Но рядом высились только огромные, пропитанные дождем ели, а между черных стволов рос папоротник. Не было ничего, что могло бы гореть.

Он лихорадочно пошарил в карманах и нашел вощеную коробку, в которой оставалось всего несколько спичек. Так, теперь следует найти пару сухих веточек и пучок травы, которые, загоревшись, высушат следующую порцию веточек…

Дождь проникал под рубаху. Сам воздух был пропитан водой.

Прячась от капель, Овес сгорбился под своей шляпой и достал из кармана «Книгу Ома». Это его утешит. Ом подскажет верный путь…

«…У меня есть грелка…»

— Проклятье, — едва слышно произнес он.

Он открыл книгу наугад, зажег спичку и прочел:

«…и во время оное на землях сиринитов случилось велико множение верблюдов…»

Спичка, зашипев, погасла.

Никакой пользы, даже намека. Он попытался ещё раз.

«…И глянул на Гуль-Арах, и оплакал пустыню безбрежну, и поскакал в…»

Овес вспомнил издевательскую улыбку вампира. Каким словам ты веришь? Трясущимися руками он зажег третью спичку, снова открыл книгу и прочел при пляшущем пламени:

«…И молвил Брута Симони: «Там, где тьма была, разожжем мы свет великий…»»

Спичка погасла. И наступила тьма.

Матушка Ветровоск застонала. Овсу показалось, что он слышит стук копыт неторопливо приближающейся лошади.

Он упал на колени в грязь и попытался молиться, но голос с небес не откликнулся ему. Как всегда. Его предупреждали, что на это особо рассчитывать не стоит. В отличие от всех прочих богов Ом вкладывал ответы прямиком в головы своей паствы. Со времён пророка Бруты Ом предпочитал не вступать ни в какие беседы. Так, во всяком случае, утверждали.

Если у тебя нет веры, значит, у тебя ничего нет. И ждёт тебя одна лишь тьма.

Он поежился. Бог просто отмалчивается — или там, наверху, и нет никого вовсе?

Овес снова попытался молиться — на сей раз с большим отчаянием и рвением. Теперь он выкрикивал обрывки молитвы, которую произносил ещё ребенком. Путал слова, строки, но все равно продолжал выкрикивать их, чтобы они неслись во вселенную Тому, Кто Обитает Где-То Там.

Дождь ручьем лился с его шляпы.

Он стоял на коленях, и ждал в мокрой темноте, и прислушивался к собственному разуму, и вдруг вспомнил, и снова достал «Книгу Ома».

И стал свет великий.

Карета прогрохотала мимо растущих у озера сосен, налетела на корень, лишилась колеса и упала набок. Лошади лихорадочно забились в своей упряжи.

Игорь поднялся с земли, проковылял к карете и поднял дверь.

— Прошайт прощения, — сказал он. — Такое вфегда бывайт, когда мафтер отфутфтвовайт карета. Никто не фтрадайт?

Чья-то рука схватила его за горло.

— Мог бы и предупредить! — прорычала нянюшка. — Нас раскидало по всей карете! Где мы находимся? В Утолежке?

Вспыхнула спичка, и Игорь зажег факел.

— Мы ефть фовфем рядом замок, — сказал он.

— Рядом с чьим замком?

— Фемейфтва Форокула.

— Мы рядом с замком вампиров!

— Йа. Думайт, фтарый мафтер что-то делайт дорога. Колефо пофтоянно отлетайт, как ни езжайт. Так, говаривайт он, замок вфегда гофти.

— А ты не догадался сообщить нам об этом заранее? — спросила нянюшка, выбираясь из кареты и подавая руку Маграт.

— Меня извиняйт. Тяжелый бывайт день…

Нянюшка взяла у него факел. Пламя осветило грубую табличку, прибитую к дереву.

— «Там замок. Тока ни приближайтись к ниму», — прочла нянюшка. — Надо же, даже стрелку пририсовали. Очень любезно с их стороны.

— О, это делайт мафтер, — объяснил Игорь. — Иначе люди мочь не замечайт.

Нянюшка всмотрелась в темноту.

— И в замке сейчас кто-то есть?

— Флуги.

— Они нас впустят?

— Наин проблема. — Игорь пошарил под вонючей рубашкой и достал огромный ключ на веревке.

— Мы собираемся войти в их замок? — изумилась Маграт.

— Похоже, нам больше некуда деваться, — пожала плечами нянюшка Ягг, направляясь вверх по дороге. — Карета разбита. А рядом ни деревушки. Хочешь провести ночь на улице? Замок есть замок. Там двери, засовы. А все вампиры сейчас в Ланкре. Кроме того…

— Что?

— Именно так поступила бы Эсме. Чувствую это всей своей кровью.

Кто-то завыл в лесу, совсем рядом. Нянюшка глянула на Игоря.

— Вервольф? — спросила она.

— Йа.

— Пожалуй, нам не стоит здесь задерживаться.

Она показала на нарисованный на камне знак.

— «Не ходайт по этому фамому короткому пути к замку»? — прочла она вслух. — Такой изобретательностью нельзя не восхищаться. Судя по всему, тут живут тонкие знатоки человеческой природы.

— А входов в замок много? — спросила Маграт, когда они миновали следующую табличку, гласящую: «Не Приблжайтес К Коретному Двору. 20 ярд. лев.».

— Игорь? — спросила нянюшка.

— Вампиры чафто воевайт друг дружка, — ответил он. — Поэтому ефть один только вход.

— Ну, хорошо, раз ничего больше не остается… — вздохнула Маграт. — Ты возьмешь колыбель и мешок с грязными пеленками. И плюшевые игрушки. И эту штуку, которая крутится и издает странные звуки, если дернуть за веревочку…

Табличка перед подъемным мостом гласила: «Ваш Пофледний Возможнофть Не Ходийт Замок». Нянюшка долго смеялась.

— Игорь, граф будет тобой очень недоволен, — сказала она, когда слуга открыл дверь.

— Да ходийт он… Я фобирайт вещи и езжайт в Блинц. Там Игорь вфегда арбайтн иметь. Много-много молний там ударяйт, больше чем офтальной гора.

Нянюшка наконец вытерла слезы с глаз.

— Уф-ф, хорошо, что я и так вся мокрая, — сказала она. — Ладно, пошли в замок. Кстати, Игорь, если ты задумал нас обмануть, я сделаю из твоих кишок подвязки.

Игорь застенчиво опустил взгляд.

— О лучшей учафти можно только мечтайт, — пробормотал он.

Маграт хихикнула. Игорь распахнул дверь и прошаркал в замок.

— Что? — спросила нянюшка.

— Ты не заметила, как он на тебя смотрит? — спросила Маграт, когда они поспешили за хромающей фигурой.

— Кто? Он?

— По-моему, он по тебе вздыхает, — усмехнулась Маграт.

— А я думала, у него просто одышка… — с легким оттенком паники сказала нянюшка. — Ну, то есть на мне сегодня не самые новые панталоны, и все такое!

— А мне он кажется довольно-таки романтичным мужчиной.

— Ну, не знаю, не знаю, — покачала головой нянюшка. — Я, конечно, польщена, но мужчины, которые еле стоят, не в моем вкусе.

— Которые или у которых? — уточнила Маграт.

Нянюшка всегда считала себя женщиной, которую невозможно вывести из равновесия, но сейчас случилось именно это. От Маграт такого удара она никак не ожидала.

— Нянюшка, я — замужняя женщина, — сказала Маграт и улыбнулась, увидев выражение её лица.

Приятно все-таки хоть раз подложить кнопку на пути беззаботно шагающей по жизни нянюшки.

— Но… a y… то есть у Веренса, ну, понимаешь… все в порядке?

— Да, в абсолютном. И анекдоты, которые ты вечно рассказываешь… Теперь я их понимаю.

— Что? Вообще все понимаешь? — воскликнула нянюшка тоном человека, у которого из колоды стащили все тузы.

— Ну да. Кроме одного. Ну, о священнослужителе, старухе и носороге.

— Слава богам! — с облегчением воскликнула нянюшка. — Я сама его поняла, лишь когда мне было за сорок!

Прихромал Игорь.

— В замке только флуги, — сказал он. — Вы проходийт моя комната в фтарая башня. Там ефть толфтые двери.

— Госпожа Ягг очень тебе признательна, — хмыкнула Маграт. — Кстати, она только-только рассказывала мне, какие красивые у тебя ноги. Правда, нянюшка?

— Хотейт таких же? — предложил Игорь, поднимаясь по лестнице. — У меня ефть их много. Там, на леднике.

— Что-что у тебя есть? — спросила нянюшка, резко останавливаясь.

— Если ты нуждайт какой-нибудь орган, я вефь твой рафпоряжение, — объявил Игорь.

Маграт глухо закашлялась — так, словно у неё перехватило дыхание.

— У тебя на льду хранятся… части людей? — с ужасом осведомилась нянюшка. — Части незнакомых людей? Разрубленных? Так, я больше ни шагу не ступлю!

Игорь испуганно воззрился на нянюшку.

— Не ефть незнакомых, — пояснил он. — Члены фемья.

— Ты порубил на кусочки членов своей семьи? — Нянюшка попятилась.

Игорь отчаянно замахал руками.

— Это ефть традиция! — воскликнул он. — Каждый Игорь офтавляйт фвой тело фемье! Зачем выбрафывайт хороший орган?! К пример, мой дядья Игорь умирайт от бык, но имейт хороший фердце, хороший почки. Они ведь пропадайт даром! Кроме того, у него бывайт руки дедушки, очень умелые руки, йа! — Он даже всхлипнул. — Жаль, они не дофтавайтфя мне. Он бывайт гут кофтоправ!

— Та-а-ак… — протянула нянюшка. — Интересно, какой же смысл в этой семейке обретет выражение: «У него папины глаза»?

— Их получайт мой троюродный брат Игорь.

— Но… но… кто вас всех режет и сшивает? — спросила Маграт.

— Я. Игорь обучайтфя домашний кофтоправие на отцовых коленях, — сказал Игорь. — А практиковайтфя на дедушкиных почках.

— Извини, — перебила нянюшка. — Отчего, говоришь, умер твой дядя?

— От бык, — пояснил Игорь, отпирая очередную дверь.

— В смысле, он на них разорился, а потом покончил жизнь самоубийством?

— Наин, это они кончайт игореубийфтвом. На него падайт бычье фтадо. Нефчафтный флучай. Мы не предпочитайт не рафпрофтраняться.

— Прости, — вмешалась Маграт. — То есть ты сам делал себе все операции?

— Это не так ефть фложно. Главное — знайт как. Иногда, конечно, приходитфя пользовайт зеркало или профить кого-нибудь дёржайт нитка пальцем, но…

— И это не больно?

— Я вфегда предупреждайт убирать палец, когда затягивайт нитка.

Дверь, заскрипев, открылась. Это был долгий, полный мучений и боли скрип. Он словно существовал отдельно от двери и звучал ещё несколько секунд после того, как дверь закрылась.

— Какой ужасный звук, — сказала нянюшка.

— Данке. Добивайтфя его много дней. Такой фкрип фам не возникайт.

Из темноты донесся лай, и что-то прыгнуло на Игоря, сбив его с ног.

— Флезайт ф меня, проказник!

Это была собака. Вернее, несколько собак, собранных в одну. У неё было четыре лапы — почти одинаковой длины, но, как заметила Маграт, разного цвета. Одна голова, левое ухо — черное и заостренное, а правое — коричнево-белое и обвислое. И очень-очень много слюнных желез.

— Это ефть Охвофток, — представил Игорь, выпутываясь из лап животного и поднимаясь на ноги. — Немного глюпый, но верный друг.

— Охвосток, говоришь? — пробормотала нянюшка. — Хорошее имя, очень хорошее.

— Ему фемьдефят вофемь, — сообщил Игорь, начиная спускаться по винтовой лестнице. — Большей чафтью.

— Очень аккуратные стежки, — похвалила Маграт. — И неплохо сохранился. Счастлив так, будто у него… Гм, по-моему, у него действительно два…

— Один в запаф, — сказал Игорь, ковыляя вперед. Охвосток радостно прыгал рядом. — Я думайт, ефли один хорошо, то два ефть нафтоящее фчафтье…

Нянюшка успела открыть рот только на половину…

— Даже не думай, Гита Ягг! — рявкнула Маграт. — Держи свои комментарии при себе!

— Я? А что такое? — с невинным видом спросила нянюшка.

— Да, ты! И не притворяйся! Я тебя насквозь вижу! Он имел в виду хвосты, а не… кое-что другое.

— О, я давно придумфвайт это, — сообщил Игорь. — Это ефть очевидно! Ефтефтвенный изноф фразу уменьшайт. Плюф, пока один меняйт, пользуй номер цвай. На фебе пробовайт.

Их шаги эхом разносились по лестнице.

— Что пробовал-то? — невинно уточнила нянюшка тоном «я-интересуюсь-просто-потому-что-мне-это-действительно-интересно».

— Фердце, — ответил Игорь.

— Ах, сердце… То есть у тебя два сердца?

— Йа, второе принадлежайт бедный герр Швайн, который работайт лефопилка. Жена отказывайтфя его пофле нефчафтный флучай — зачем ему бывайт фердце, если он лишайт фебя голова?

— То есть ты в некотором смысле сам себя сделал, верно? — уточнила Маграт.

— А кто делал тебе мозги? — спросила нянюшка.

— Мозги фам не фделайт, — призналсяИгорь.

— Тогда почему у тебя швы вокруг головы?

— О, я вфтавляйт голова металличефкая плафтинка, — похвастался Игорь. — И тянуйт провода от шея до ноги. Заряжайт фебя от разрядов молния. Ну, вот мы и приходийт. — Он открыл ещё одну скрипучую дверь. — Майн фкромный хауф.

Это была сырая комната со сводчатым потолком. Сразу было видно, что её хозяин не часто проводит здесь время. Тут имелись камин, перед которым стояла корзинка для собаки, а также кровать с матрасом и одним одеялом. Вдоль одной из стен тянулись грубые шкафы.

— Та крышка — колодец, — указал Игорь. — А там — клозет…

— А за этой дверью что? — спросила нянюшка, тыкая пальцем в дверь с крепкими засовами.

— Наин, ничего, — поспешно ответил Игорь.

Нянюшка бросила на него быстрый взгляд.

Впрочем, засовы располагались с этой стороны двери, так что…

— Похоже на склеп, — сказала она. — Только с камином.

— Когда фтарый граф ещё живайт, он любийт гретьфя, прежде чем хожайт улица. Золотые бывайт деньки. А за нынешние ломаный грош не давайт. Они ведь приказывайт избавлятьфя Охвофток.

Охвосток подпрыгнул и попытался лизнуть нянюшку в лицо.

— Однажды я видайт, как Лакримоза бивайт его ногой, — мрачно произнес Игорь и потер руки. — Дамен, мочь я ваф угощайт чем-то?

— Нет, — одновременно ответили Маграт и нянюшка.

Охвосток попытался лизнуть Игоря. У этой собаки слюны хватило бы на целый город.

— Охвофток, лежать мертвый! — велел Игорь. Пес брякнулся на пол и замер, подняв лапы вверх.

— Видайт? Он помнить!

— Но если сюда вдруг заявятся Сорокулы, мы ведь окажемся в ловушке! — вдруг сообразила Маграт.

— Они фюда никогда не фхожайт. Для них эта чафть замок недофтаточно модный, — успокоил её Игорь. — Кроме того, я имейт другой выход.

Маграт посмотрела на запертую дверь. У неё был такой вид, что выходить через неё почему-то не хотелось.

— А как насчет оружия? — спросила она. — Я понимаю, в вампирском замке вряд ли хранят оружие, которое могло бы причинить вред хозяевам, но…

— Почему ж? Ефть такой оружие, — пожал плечами Игорь.

— Есть?

— Фколько пожелайт. Фтарый мафтер фпециально обращайт внимание. Когда мы ожидайт гофтей, он вфегда говорийт: «Игорь, заботьфя фтекла чифтые, лимоны много, а также украшения, чтобы фкладывайт религиозный фимволы». Он любийт, когда люди играть в правила. Фтарый мафтер бывайт очень фправедлив.

— Да, но его ведь могли убить? — уточнила нянюшка.

Она открыла один из шкафов, и оттуда посыпались сморщенные лимоны. Игорь пожал плечами.

— Иногда проигрывайт, иногда выигрывайт. Фтарый мафтер любийт говаривайт: «Игорь, ефли день нафтавайт, когда вампиры держайт верх, мы погружайт тьма навфегда». Но он очень злобничайт, когда унофили его нофки, много-много ругайт: «Вот шайфе, шелковые, дефять долларов за пару в Анк-Морпорке!»

— И наверное, он тратил много денег на промокательную бумагу, — сказала нянюшка, в который раз вытирая лицо.

В соседнем шкафу оказалась куча колов и киянок, плюс там же хранилась пачка простых анатомических изображений человеческого тела, на которых крестом была помечена область сердца.

— Фхемы придумывайт я, — с гордостью сообщил Игорь. — Фтарый хозяйин не одабривайт, когда гофти вбивайт колы куда пападайт. Он говорийт, что не против умрайт, что ф удовольфтвием отдыхайт, но выглядайт, как дуршлаг, ефть очень плохо, йа?

— А ты, Игорь, оказывается, смышленый, — одобрила нянюшка.

Игорь просиял.

— У меня голова хорошие мозги.

— Сам выбирал, да? Шучу, шучу. Я знаю, мозги ты сам сделать не можешь.

— Мой дальний родфтвенник работайт Незримый Универфитет.

— Правда? И что он там делает?

— Плавайт банка, — заявил Игорь. — Показывайт вам подвал фо фвятая вода? Фтарый мафтер фофтавлял большая коллекция.

— Что-что? — изумилась Маграт — Вампир коллекционировал святую воду?

— Кажется, я начинаю понимать, — сказала нянюшка. — Он был настоящим спортсменом, верно?

— О йа!

— А хороший спортсмен всегда дает шанс отважной дичи, — продолжала нянюшка. — Даже если для этого придется заполнить весь подвал какой-нибудь «аква папорале». Да, судя по всему, твой старый хозяин был настоящим мыслителем. Нынешний-то просто умник-разумник…

— Я тебя не понимаю, — нахмурилась Маграт.

— Смерть для вампиров ничего не значит, — объяснила нянюшка. — Они всегда найдут способ восстать из могилы. Это известно всякому, кто хоть немного разбирается в вампирах. Для людей убийство вампиров — это своего рода приключение, вот вампиры и позволяют вбивать в себя колы, топить себя в реке. Но, отдохнув парочку десятилетий, вампир возвращается из могилы, и все начинается сначала. То есть в выигрыше остаются все. Вампир продолжает свое существование, а сельские герои получают возможность хорошо поразмяться на свежем воздухе.

— Сорокулы обязательно придут за нами, — сказала Маграт, прижимая к себе дочку. — Они увидят, что в Ланкре нас нет, потом поймут, что до равнин мы добраться не могли. Затем обнаружат разбитую карету. Нянюшка, они все равно найдут нас!

Нянюшка оглядела расставленные по размеру бутылки и банки, внимательно изучила аккуратно разложенные колы.

— Ну, на это у них уйдет какое-то время, — сказала она. — А мы используем его для того, чтобы… подготовиться.

Нянюшка с решительным видом повернулась. В одной руке она сжимала бутылку со святой водой, в другой — арбалет, заряженный деревянным колышком, а в зубах — сетку с заплесневевшими лимонами.

— Аи а, — сказала она.

— Извини? — переспросила Маграт.

Нянюшка выплюнула сетку с лимонами.

— Значит, так, — повторила она. — Я не умею думать так же хорошо, как матушка, зато умею поступать так, как поступаю только я. Головологией пусть занимается кто-нибудь другой. А мы просто надерем этим летучим мышам задницы.

Ветер шумел над пустошами на границе Ланкра, свистел в тонких ветках вереска.

Проносясь над старыми, заросшими ежевикой курганами, он качнул ветви одинокого колючего дерева и развеял дым, поднимавшийся вверх по его корням.

И вдруг из-под земли раздался одинокий отчаянный вопль.

Внизу, под холмом, Нак-мак-Фигли бились преотчаянно, но сила брала верх над массой и количеством — и это несмотря на то, что пикси облепили Веренса с ног до головы, а на груди у него восседала сама Большая Агги.

— Верно, хлебало крепковатое вышло, — предположил человек Большой Агги, глядя на налитые кровью глаза и покрытые пеной губы Веренса. — Перебрали чуток. Всего в пятьдесякс ракс, чем пьем сами. Но он же непривычный…

Большая Агги пожала плечами.

В дальнем углу пикси прорыли в соседнюю пещеру ход и сейчас тащили оттуда длинный меч. Для бронзового клинка он совсем неплохо сохранился — древние ланкрские вожди предпочитали быть похороненными вместе со своим оружием, дабы сражаться с врагами и в следующем мире, но вождем в древнем Ланкре можно было стать, лишь отправив в следующий мир превеликое множество врагов. Поэтому вожди старались брать в последний путь оружие понадежнее и наименее подвластное времени.

Под руководством старого пикси носильщики поднесли меч к бешено дергающейся руке Веренса.

— Вакс готовкс? — спросил человек Большой Агги. — Йин! Тан! Тетра!

Фигли бросились врассыпную. Веренс стремительно выпрямился, врезался головой в потолок, снова пригнулся, схватил меч и принялся колошматить одну из боковых стенок пещеры, пока не прорубил дыру во внешний мир и не скрылся в ночи.

Прижавшиеся к стенам пещеры пикси вопросительно посмотрели на келду.

Большая Агги кивнула.

— Большая Агги говорикс, вы глаз да глаз, чтоб он тип да топ, — возвестил старый пикси.

В воздух взметнулась тысяча маленьких, но очень острых клинков.

— Хуунс!

— Рва-порва!

— Нак-мак-Фигли!

Через несколько секунд пещера опустела.

Нянюшка, быстро шагавшая по главному залу замка с охапкой кольев, вдруг остановилась как вкопанная.

— А это что такое? — спросила она. — Ничего себе размерчик!

— О, это бывайт радофть и гордофть фтарый граф, — возвестил Игорь. — Мафтер бывайт не флишком фовременный, но чафто говоривайт, что век Летучей Мыши имейт фвои преимущефтва. Иногда он играйт на нем и играйт, нефколько чафов кряду…

Это был орган — вернее, таким мечтал стать всякий орган, когда вырастет, — потому что данная особь занимала практически весь огромный зал. Нянюшка, как фанатичная, до мозга костей поклонница музыки, не могла не залюбоваться этим инструментом. Орган был весь черный, даже трубы его были заключены в узорчатый кожух из черного дерева, а регистры и клавиши были выточены из мертвого слона.

— И как он работает? — уточнила нянюшка.

— При помощи вода, — объяснил Игорь гордо. — Под замком протекайт подземная река. Мафтер заказывайт орган по фобфтвенный проект…

Нянюшка провела пальцами по бронзовой табличке над клавиатурой.

«ПАСЛУШАЙТЕ, КАК ПАЮТ КИНДЕР НОЧИ… ЧТО ЗА ВУНДЕБАР МУЗИК ОНИ СОЗДАЮТ, — гласила она. — Производитель: Бергольт Статтли Джонсон, Анк-Морпорк».

— Настоящий «Джонсон», — благоговейно произнесла нянюшка. — Я целую вечность не касалась его клавиш… — Она присмотрелась. — Что это? «Крик 1», «Раскаты грома 14», «Вой волка 5»? Целый набор регистров «Скрип половиц»?! Но на нем ведь нельзя играть! В смысле музыку!

— Йа, но фтарый мафтер больше интерефовайт… фпецэффекты.

На пюпитре все ещё лежал покрытый пылью нотный лист, который кто-то аккуратно заполнял. На листе было множество зачеркиваний и исправлений.

— «Возвращение Невесты Мести Сына Сорокулы», — прочла нянюшка вслух. Ниже имелась приписка «С глубины 20 000 фатомов (?)», но она была зачеркнута. — «Соната для раскатов грома, скрипучих дверей и юных дев в прозрачных одеждах». Твой старый хозяин был немножко художником?

— Йа, некоторый род, — с тоской заметил Игорь.

Нянюшка отошла от органа.

— Маграт точно ничего не угрожает? — спросила она, поднимая колья.

— Та дверь толпонепробиваема, — сказал Игорь. — А Охвофток — девять тридцать вофьмых ротвейлер.

— Какими частями тела? Мне просто интересно.

— Две лапа, один ухо, много кишка и нижний челюфть, — быстро перечислил Игорь, и они двинулись дальше.

— Да, но мозг у него спаниеля, — заметила нянюшка.

— Это у него в кофтя, — кивнул Игорь. — Он хватайт людей челюфтями, а потом виляй хвофт, вышибай дух.

— Он виляет хвостом так, что вышибает из людей дух?

— Йа. А иногда он топийт их флюна.

Глава 4

Вампиры спустились чуть ниже, и из темноты выступили крыши Воронау. Коснувшись ногами земли, Агнесса заметила, что кое-где в окнах горят свечи.

Рядом с ней опустился Влад.

— Конечно, в такую погоду ты не увидишь город во всей его красе, — промолвил он. — Очень хорошая архитектура на городской площади, прекрасная ратуша. Отец делал часы на заказ.

— Правда?

— А ещё построил колокольню. Ну, не он, конечно, местные жители.

— Стало быть, у вампиров денег летучие мыши не клюют?

Город выглядел довольно большим и был похож на прочие равнинные города. Единственное, что его отличало, — это безвкусные резные украшения практически на каждом карнизе.

— Семья всегда владела этими землями, — ответил Влад, не обращая внимания на её сарказм. — А деньги имеют обыкновение накапливаться. В течение многих веков. Кроме того, мы, как тебе известно, ведем не слишком активную светскую жизнь.

— И не тратите много денег на еду, — добавила Агнесса.

— Хорошая шутка…

Где-то над их головами зазвонил колокол.

— Сейчас ты все увидишь, — сказал Влад. — И поймешь.

Глава 5

Матушка Ветровоск открыла глаза. Прямо перед ней горел огонь.

— О, — пробормотала она. — Свет…

— Ну что, — спросил Овес, — тебе получше?

Она повернула голову. Посмотрела на поднимавшийся от платья пар.

Овес нырнул под ветви двух елей и бросил в костер очередную охапку веток. Пламя зашипело.

— Как долго я… отдыхала? — спросила матушка.

— Около получаса.

Красный свет и черные тени плясали меж деревьев. Дождь превратился в мокрый снег, который таял над костром и превращался в пар.

— Как тебе удалось развести костер? В такой-то темноте?

— Это все спасибо Ому, — откликнулся Овес.

— Очень любезно с его стороны. Но мы должны… продолжить путь. — Матушка попыталась встать. — Уже недалеко. И все время под гору…

— Мул убежал, — сказал Овес.

— Но ноги-то ещё при нас! Я чувствую себя лучше… немного отдохнув. Огонь вернул мне частичку жизни.

— Сейчас слишком темно и слишком мокро. Подождем до утра.

Матушка встала.

— Нет. Найди палку или ещё что-нибудь, на что я могла бы опереться. Быстрее!

— Ну… ниже по склону я видел ореховую рощу, но…

— Мне как раз пригодится крепкая ореховая палка. Не стой же столбом! С каждой минутой мои силы возвращаются. Ступай!

Он исчез в мокрой темноте.

Матушка помахала юбкой перед костром, чтобы теплый воздух лучше циркулировал, и что-то белое вдруг вылетело из пепла и, поплясав над огнем, опустилось на землю.

Она нагнулась.

В её руках оказался клочок тонкой бумаги с опаленным краем. Это была часть страницы. В красном свете костра она различила слова: «…Омьего… ложенный… Урн искоренил…». Сбоку к клочку приклеились ниточки, которые прежде удерживали его в переплете.

Она долго вертела его в руках, но потом, когда треск веток возвестил о возвращении всемогучего Овса, аккуратно бросила бумажку обратно в огонь.

— И ты найдешь в такой темноте дорогу? — спросил он, передавая матушке ореховую палку.

— Разумеется. Ты будешь поддерживать меня с одной стороны, а с другой я буду опираться на палку. Приятная прогулка по лесу, не более.

— Выглядишь ты нисколечко не лучше.

— Молодой человек, если мы будем сидеть здесь и ждать, пока я похорошею, боюсь, пройдут многие годы.

Она подняла руку, и из темноты мгновенно вылетел ухтыястреб.

— Ты молодец, что развел костер, — сказала матушка, не оборачиваясь.

— Я всегда считал: главное — верить в Ома, и выход всегда найдется.

— А я считаю: Ом помогает тем, кто сам себе помогает, — промолвила матушка.

По всему Воронау в окнах загорались свечи и лампы, отовсюду доносился шум отпираемых дверей. Звон колокола разносился далеко сквозь туман.

— Обычно мы собираемся на городской площади, — сказал Влад.

— Но сейчас глубокая ночь! — удивилась Агнесса.

— Да, но такое случается не слишком часто, по нашему договору — не чаще двух раз в месяц. Видишь, каким процветающим выглядит город? Жители Воронау находятся в полной безопасности. И ты заметила, никаких ставен на окнах? Им не приходится устанавливать решетки на окна, прятаться в подвалах, тогда как в… менее управляемых районах нашей страны, не буду кривить душой, это до сих пор происходит. Но местные жители поменяли страх на безопасность. Они… — Влад вдруг покачнулся, прислонился к стене и провел ладонью по лбу. — Извини, я чувствую себя немного… странно. О чем это я?

— Понятия не имею, — огрызнулась Агнесса. — Ты что-то говорил о том, как тут все счастливы, когда к ним в гости приходят вампиры.

— Ах да. Да. Сотрудничество, а не вражда. Ведь… — Он достал из кармана носовой платок и вытер лицо. — Потому что… Ну, это, как его… Слушай, тебе не кажется, по-моему, похолодало?

— Не знаю… — неуверенно ответила Агнесса. — По-моему, немного сыро, и все.

— Пойдем на площадь, — предложил Влад. — Уверен, мне скоро станет лучше.

Площадь была прямо перед ними, неподалеку. Там уже горели факела. Собирались местные жители, кто-то — с одеялами на плечах, другие — в тулупах, наброшенных на ночные рубашки. Люди скапливались небольшими группками, как будто прозвучал вой пожарной сирены, но дыма пока нигде не было видно.

Заметив Влада, собравшиеся на площади сразу стали нервно покашливать, зашаркали ногами.

Тем временем сквозь туман на площадь спускались остальные вампиры. Изящно приземлившись, граф Сорокула кивнул Агнессе.

— А, госпожа Нитт, — рассеянно произнес он. — Ну что, Влад, все собрались?

Колокол перестал звонить, и буквально через мгновение на землю опустилась Лакримоза.

— Что, девица все ещё с тобой? — спросила она, удивленно подняв брови. — Ну и ну…

— Я должен перекинуться парой слов с городским головой, — сказал граф. — Ему нравится, когда его держат в курсе происходящего.

И граф направился к приземистому мужчине, который, несмотря на то, что его подняли с постели в столь ненастную ночь, не забыл надеть на шею положенную по должности золотую цепь.

Затем Агнесса заметила, что вампиры выстраиваются на площади под колокольней на расстоянии четырех-пяти футов друг от друга. Они шутили, переговаривались друг с другом — все, кроме Лакримозы, которая смотрела только на неё.

Граф о чем-то разговаривал с городским головой, который упорно таращился себе под ноги.

На противоположном конце площади начала создаваться очередь из горожан. Маленькие дети, вырвавшись из рук родителей, со смехом гонялись друг за другом вокруг выстроившихся гигантской змеей угрюмых взрослых.

И подозрение стало расцветать внутри Агнессы подобно огромной розе с черными, окаймленными красным лепестками.

Влад почувствовал, как напряглось её тело, и сильнее сжал руку.

— Я знаю, о чем ты думаешь… — произнес он.

— Ты не знаешь, о чем я думаю, но я скажу тебе, о чем я думаю, — произнесла Агнесса, пытаясь унять дрожь в голосе. — Ты…

— Послушай, все могло быть намного хуже, все и было намного хуже…

К ним быстрым шагом подошел граф.

— Хорошие новости, — сообщил он. — Троим детишкам только что исполнилось двенадцать. — Он наградил Агнессу широкой улыбкой. — У нас существует небольшая церемония… перед главной лотереей. Так сказать, обряд посвящения. Честно говоря, мне кажется, им самим не терпится его пройти.

«Он наблюдает за тобой, чтобы понять, как ты отреагируешь, — сказала Пердита. — Влад просто глуп. Лакримоза с удовольствием пустила бы твои волосы на мочалку, но этот… он вцепится в горло сразу же, стоит тебе как-нибудь не так моргнуть. В общем, моргай только так, как надо, очень прошу. Видишь ли, даже плоду твоего воображения очень хочется жить…»

Агнесса чувствовала, как её тело сковывает ужас. Это был плохой ужас, неправильный ужас, холодный, болезненный, от которого она словно бы цепенела, не могла сдвинуться с места. Она должна была что-то сделать, вырваться из его объятий…

Первым заговорил Влад.

— Ничего драматичного, — быстро произнес он. — Маленькая капля крови… Отец посещал местную школу и все там объяснил — что значит гражданство и так далее…

— Как мило, — прохрипела Агнесса. — А значок они получат?

Скорее всего, эти слова произнесла Пердита, потому что Агнесса была неспособна на выражение столь дурного вкуса — даже во имя сарказма.

— Ха. Нет. Но мысль неплохая, — сказал граф, наградив её быстрой улыбкой. — Да… возможно, значок или небольшую грамоту. Что-нибудь, чем можно будет дорожить в будущей жизни. Постараюсь отложить в памяти. Итак… начнем. Ага, голова уже собрал ребятишек…

Откуда-то из толпы донесся крик, и Агнесса на мгновение увидела человека, который пытался пробиться вперед. Городской голова кивнул стоявшим рядом мужчинам, и они ввинтились в толпу. Послышался шум борьбы в темноте. Агнессе показалось, что она услышала женский крик, который тут же оборвался. Потом хлопнула дверь. Голова, обернувшись, встретился взглядом с Агнессой. Она отвернулась, чтобы не видеть выражения его лица. Люди хорошо умели фантазировать о том, как выглядит ад, но некоторым доводилось посетить его при жизни.

— Ну, продолжим? — спросил граф.

— Влад, не мог бы ты отпустить мою руку? — ласково попросила Агнесса.

«Они ждут, как ты отреагируешь», — прошептала Пердита. «О! — воскликнула Агнесса в собственной голове. — Значит я просто должна стоять и наблюдать? Как все остальные?» — «Мне просто хотелось обратить на это твое внимание. Что с ними сделали? Они выстраиваются, как свиньи в ожидании Санта-Хрякуса!» — «Как мне объяснили, они выбрали безопасность», — сказала Агнесса. — «Что ж… Главное — сотри эту улыбочку с лица Лакримозы, больше я ни о чем не прошу…»

Они могли двигаться очень быстро. Тут даже крик не спасет. Быть может, она успеет нанести один удар, а потом все будет кончено. Возможно, она очнется вампиром, грань между добром и злом сотрется для неё. Но дело было не в этом. Нужно было действовать здесь и сейчас, потому что она присутствовала здесь и сейчас.

Агнесса видела каждую каплю в пропитанном водой воздухе, ощущала запах дыма от залитых водой костров, слышала, как копошатся крысы в соломенных крышах домов. Все органы чувств работали на пределе, чтобы выжать максимум из последних нескольких секунд…

— Ну почему?! Я не понимаю! — крик Лакримозы, словно пилой, прорезал туман.

Агнесса заморгала. Девушка подошла к отцу и смотрела на него испепеляющим взглядом.

— Почему всегда начинаешь именно ты?

— Лакримоза! Что на тебя нашло? Я — глава клана!

— Правда? И ты будешь им всегда?!

Граф выглядел пораженным.

— Конечно!

— И вечно будешь помыкать нами? И мы вечно будем твоими детьми?

— Малыш, ты только подумай, что ты…

— И перестань разговаривать со мной таким тоном! Прибереги его для мяса! Ну что, за свое непослушание я навечно сослана в свою комнату?

— Мы же построили тебе собственную дыбу…

— Ага, конечно! И теперь я должна кивать, улыбаться этому мясу, заигрывать с ним?

— Не смей так разговаривать с отцом! — закричала графиня.

— И не смей так говорить об Агнессе! — прорычал Влад.

— Ты упомянул Агнессу? Но разве я сказала о ней хоть слово? — холодным тоном осведомилась Лакримоза. — Кажется, нет. Мне даже в голову не приходило говорить о ней.

— Я не потерплю споров, — вскричал граф.

— Вот оно что, — кивнула Лакримоза. — Нам даже поспорить нельзя! Мы должны беспрекословно, вечно исполнять все то, что велишь нам ты.

— Мы же договорились…

— Нет, это ты договорился, а тебе никто не возразил. Влад был прав!

— Неужели? — Граф повернулся к сыну. — И в чем же ты был прав?

Влад несколько раз открыл и закрыл рот, пытаясь составить слова в связное предложение.

— Ну, я мог упоминать, что наши поступки в Ланкре вряд ли можно назвать благоразумными…

— О! — воскликнула графиня. — Да что ты смыслишь в благоразумии, мальчишка! Ты прожил чуть больше двухсот лет.

— Вряд ли? — переспросил граф.

— И это ещё ласково! Лично я бы назвала это просто глупостью! — фыркнула Лакримоза. — Маленькие значки? Подарки? Мы ничего не должны давать! Мы — вампиры! Мы берем то, что хотим! Вот так…

Она протянула руку, схватила стоявшего рядом мужчину и повернулась к нему — с развевающимися волосами и широко открытым ртом.

И замерла, как будто вдруг окаменела.

Потом выгнулась, схватилась рукой за горло и с ненавистью посмотрела на отца.

— Что… что ты сделал? — прохрипела она. — Моё горло… Ты что-то сделал!

Граф провел ладонью по лбу и сжал пальцами переносицу.

— Лакки…

— Не смей меня так называть! Ты знаешь, как я ненавижу это имя!

Коротко вскрикнул один из обычных вампиров. Агнесса не могла вспомнить его имя, — то ли Фенрир, то ли Клятый, но она помнила, что он предпочитал, чтобы его называли Джеральдом. Он опустился на колени, схватившись руками за горло. Остальные вампиры тоже выглядели не слишком-то весело. Некоторые из них уже стояли на коленях и стонали — к немалому удивлению горожан.

— Я чувствую себя… нехорошо, — сказала, слегка покачиваясь, графиня. — Я же говорила, не надо было пить это вино…

Граф повернулся и уставился на Агнессу. Она невольно сделала шаг назад.

— Это ты, да?

— Конечно она! — простонала Лакримоза. — Ты же знаешь, старуха куда-то запрятала свою сущность, а она знала, что Влад запал на эту толстуху!

«Её ведь здесь нет, верно?» — спросила Пердита. «А как ты сама считаешь?» — подумала Агнесса, отступая ещё на шаг. «Не знаю, здесь она или нет, но сейчас это я думаю или кто?» — «Послушай, она спряталась в священнослужителе, нам обоим это известно». — «Это только твоя гипотеза. Ты просто решила, что это будет умный ход, поскольку все решат, что она спряталась в девочке».

— А почему бы тебе не забраться обратно в свой гроб и не сгнить там, мерзкий, вонючий опарыш! — гаркнула Агнесса. Фраза получилась не слишком удачной, но импровизированные оскорбления редко бывают складными.

Лакримоза бросилась на неё, но с ней явно было что-то не так. Вместо того чтобы скользить по воздуху, подобно бархатной погибели, она ковыляла, словно птица с перебитым крылом. Подгоняемая яростью, Лакримоза все-таки добралась до Агнессы, оставалось сделать последний прыжок…

Агнесса нанесла удар, вложив в него всю свою силу, и почувствовала, что Пердита тоже приняла в этом участие. Она даже не надеялась на успех. Вампирша была настолько ловкой, что могла три раза обежать вокруг Агнессы, пока та замахивалась… Но почему-то удар угодил прямо в цель.

Под изумленными взорами всех жителей Воронау Лакримоза попятилась. На губах её проступила кровь.

Городской голова нахмурился.

Сжав кулаки, Агнесса встала в боевую стойку.

— Я не знаю, куда исчезла матушка Ветровоск, — сказала она. — Может, она здесь, внутри меня. — Внезапно на неё снизошло некое безумное озарение, и она гаркнула резким матушкиным голосом: — И если вы ещё раз посмеете хоть пальцем меня тронуть, я откушу вам руки по самый локоть!

— Хорошая попытка, госпожа Нитт, — сказал, направляясь к ней, граф. — Но я не думаю, что…

Он замер и схватился обеими руками за золотую цепь, которая вдруг стала затягиваться у него на горле.

Стоявший за его спиной городской голова ещё сильнее дернул за цепь, заставив вампира опуститься на колени.

Горожане переглянулись и мгновенно принялись действовать.

Вампиры поднялись в воздух, пытаясь набрать высоту. Они били ногами, откидывая от себя горожан. Факела были мгновенно сорваны со стен домов. Ночную тишину сменил жуткий рев толпы.

Агнесса посмотрела на замершего в ужасе Влада, Лакримозу окружало быстро сужавшееся людское кольцо.

— Беги, пока не поздно, — сказала она. — Иначе они…

Он повернулся и прыгнул. И последним, что она увидела, были его клыки.

Спускаться по склону оказалось тяжелее, чем подниматься. Из каждой ямки били ключи, каждая тропка превратилась в ручей.

Пока они с матушкой переваливались из лужи в канаву и обратно, Овес вспоминал «Книгу Ома», вернее, ту её часть, в которой описывалось странствие пророка Брута с Омом по голой пустыне. Это странствие навсегда изменило омнианство. Мечи сменились проповедями, что привело к значительному сокращению смертности, ну, разве что за исключением тех случаев, когда проповедь слишком уж затягивалась. Но вместе с тем церковь раскололась на тысячу частей, которые принялись спорить друг с другом, что вызвало появление огромного количества овсов, которые спорили сами с собой.

«Интересно, — подумал Овес, — далеко ли ушел Брута, если бы поддерживал под руку матушку Ветровоск?» Было в этой старушке что-то несгибаемое, твердое, как камень. Наверное, примерно на полпути благословенный пророк поддался бы искушению и… сказал бы что-нибудь неприятное либо сделал многозначительный жест. Отогревшись у костра, матушка стала крайне раздражительной. Её что-то очень беспокоило.

Дождь прекратился, зато усилился ветер — иногда он приносил заряды мокрого снега и града.

— Наверное, уже недалеко осталось, — тяжело дыша, выдавил Овес.

— Тебе-то откуда знать? — сварливо осведомилась матушка, шлепая через черную торфяную лужу.

— Ты абсолютно права, неоткуда. Я сказал это, только чтобы тебя подбодрить.

— У тебя не получилось, — откликнулась матушка.

— Госпожа Ветровоск, ты хочешь, чтобы я бросил тебя здесь?

— Поступай как знаешь, — фыркнула матушка. — Мне все равно.

— Так хочешь или нет?

— Это не моя гора. Я не могу указывать людям, где они должны находиться.

— Что ж, если хочешь, я уйду, — обиделся Овес.

— Что характерно, я тебя с собой не звала, — пожала плечами матушка.

— Но ты бы умерла, не будь меня рядом!

— А вот это тебя не касается.

— О мой бог, госпожа Ветровоск, ты кого хочешь изведешь.

— Это твой бог, господин Овес, как правило, изводит людей. И другие боги тоже. Поэтому я стараюсь не иметь с ними никаких дел. А ещё они очень любят устанавливать всякие правила.

— Но правила необходимы, госпожа Ветровоск.

— Ну-ка, назови самое первое правило, которое предписывает тебе твой бог.

— Верующие не должны поклоняться никакому другому богу, кроме Ома, — без запинки ответил Овес.

— Да неужели? Что ж, не у одного Ома такое правило. Все боги крайне эгоистичны.

— Я думаю, это необходимо, чтобы привлечь внимание людей. Но также существует довольно много заповедей, касающихся отношений людей друг с другом.

— Правда? А предположим, человек не хочет верить в Ома, но пытается вести праведную жизнь?

— Согласно утверждению пророка Бруты, дабы вести праведную жизнь, нужно верить в Ома.

— Ого, толково придумано! Все предусмотрели, — кивнула матушка. — Только очень умный человек мог придумать такое. Молодец. А какие ещё умные вещи он изрек?

— Он изрекал вовсе не для того, чтобы показаться кому-то умным, — горячо возразил Овес. — Но если хочешь знать, в своем Письме к Симонитам он говорит, что мы становимся людьми только через других людей.

— Вот тут он абсолютно прав.

— А ещё он говорит, что мы должны нести свет в темноту.

Матушка промолчала.

— Кажется, ты и сама говорила о том же, — продолжал Овес. — Потому что, когда ты… стояла на коленях, ну, там, в кузнице… то бормотала что-то очень похожее…

Матушка остановилась так резко, что Овес едва не упал.

— Что я делала?

— Бормотала и…

— Я говорила… во сне?

— Да. Мол, тьма царит там, где должен быть свет. Я это хорошо запомнил, потому что в «Книге Ома»…

— И ты все слышал?

— Я, конечно, не прислушивался, но тебя нельзя было не слышать. Ты говорила так, словно с кем-то спорила…

— А ты помнишь все, что я говорила?

— Думаю, да.

Матушка сделала ещё несколько шагов и остановилась прямо посреди лужи черной воды. Грязь мигом начала её засасывать.

— А ты можешь это забыть?

— Что-что?

— Не будешь ли ты столь любезен забыть тот вздор, что несла бедная старая женщина, которая к тому же была несколько не в своем уме? — медленно произнесла матушка.

Овес на мгновение задумался.

— Какой такой вздор, госпожа Ветровоск?

Он заметил, что напряженные плечи матушки сразу обмякли.

— А что, я разве что-то спросила?

Черные пузыри поднимались на поверхность болотины вокруг ног матушки. Всемогучий Овес и матушка Ветровоск внимательно смотрели друг на друга. На том самом месте и в той самой луже было заключено своего рода перемирие.

— Молодой человек, не мог бы ты помочь мне выбраться отсюда?

На это потребовалось некоторое время — и помощь ветки стоявшего рядом дерева. Да и то, несмотря на отчаянные усилия Овса, первую ногу удалось извлечь только без башмака. После того как один башмак исчез в торфяной болотине, за ним — видимо, из чувства солидарности — последовал и второй.

В итоге матушка наконец оказалась на относительно сухой и относительно твердой земле. Овес опустил взгляд на её ноги и увидел перед собой пару самых толстых в мире носков. Эти носки выглядели так, словно без труда могли отразить удар молотком.

— Хорошие были башмаки, — сказала матушка, разглядывая пузырьки. — Ну ладно, пошли.

Сделав первые шаги, она пошатнулась, но, к восхищению Овса, все же сохранила вертикальное положение. У него начинало формироваться несколько иное отношение к этой женщине — впрочем, «несколько иное» отношение к ней формировалось каждые полчаса. Последнее, к примеру, заключалось в следующем: матушка постоянно должна была кого-нибудь бить. Если бить было некого, она начинала бить себя.

— Жаль эту твою святую книжицу… — промолвила она, когда они ещё немного спустились по тропинке.

Овес ответил только после долгой паузы.

— Я легко могу достать другую, — спокойно произнес он.

— Должно быть, тяжело остаться без любимой книжки.

— Это всего лишь бумага.

— Я попрошу короля подарить тебе другую книгу со священными писаниями, — пообещала она.

— Это ерунда, не стоит беспокоиться.

— Тебе пришлось сжечь столько слов…

— Истинные слова не горят.

— А ты не так уж глуп, хотя шляпа у тебя дурацкая.

— Матушка Ветровоск, я понимаю, когда меня пытаются достать.

— Молодец.

Они молча продолжили путь. Мокрый снег пополам с градом барабанили по остроконечной шляпе матушки и широкополой шляпе Овса.

— Зря ты пытаешься заставить меня поверить в этого твоего Ома, — сказала наконец матушка.

— Ом запрещает мне это, госпожа Ветровоск. Я ведь даже не пытался вручить вам религиозную брошюру.

— Нет, но ты пытался заставить меня подумать: «О, какой приятный молодой человек, его бог, должно быть, очень хороший, раз такие приятные молодые люди помогают таким старым женщинам, как я».

— Неправда.

— Да ну? А и ладно, все равно у тебя ничего не вышло. Можно верить в людей, но только не в богов. И вот ещё что, господин Овес…

— Что? — вздохнув, спросил он.

Она резко повернулась к нему, словно бы ощутила прилив сил.

— Тебе самому будет лучше, если я не буду верить в твоего бога, — сказала она, постучав по его груди острым пальцем. — Этот Ом… его кто-нибудь видел?

— Считается, что три тысячи человек были свидетелями его проявления у Великого Храма, когда он заключил Договор с пророком Брутой и спас последнего от мучительной смерти на железной черепахе…

— Готова поклясться, потом эти три тысячи долго спорили, что же они видели на самом деле. Я права?

— Да, конечно, существует много версий…

— Поняла, поняла. В этом все люди. Вот если бы я увидела его тогда, действительно увидела бы, меня охватил бы всепоглощающий жар. Если бы я узнала, что действительно существует бог, которому не наплевать на людей, который следит за ними, как отец, и заботится о них, как мать… О нет, ты бы не услышал от меня таких слов, как: «У каждой проблемы есть две стороны» или «Мы должны с уважением относиться к убеждениям других людей». Если бы во мне горело пламя, подобное всесокрушающему мечу, ты бы от меня доброты не дождался. Я бы не стала ждать, когда все разрешится само собой. Это если бы пламя действительно горело. Вот ты говоришь, вы больше не приносите людей в жертву, больше не сжигаете их на кострах, но именно в этом заключается истинная вера. Приносить в жертву пламени собственную жизнь каждый божий день, превозносить его истинность, трудиться во имя его, впитывать его… Это и называется религией. А все остальное лишь… доброе отношение. И способ поддерживать хорошие отношения с соседями.

Немного помолчав и успокоившись, матушка добавила тихим голосом:

— Как бы то ни было, если бы я действительно верила, то поступала бы именно так. Я не думаю, что сейчас считается модным так поступать, потому что, мне кажется, увидев зло, ты начнешь заламывать руки и причитать: «Ой-ей-ей, надо же сначала все обсудить!» Вот моё мнение, господин Овес, хотя, быть может, оно и ломаного гроша не стоит. Пусть все идёт своим чередом, и ты найдешь свое счастье. Не гоняйся за верой, потому что тебе никогда её не поймать, — промолвила она, но обращалась как будто не к нему, а к самой себе. — Впрочем, возможно, ты сумеешь жить согласно своей вере.

У неё стучали зубы от холода, ветер хлопал мокрым платьем по её ногам.

— У тебя есть при себе ещё одна книга со священными писаниями? — спросила матушка.

— Нет, — ответил ещё не оправившийся от потрясения Овес.

«Боже мой, — подумал он, — если она когда-нибудь обретет веру, что спустится с этих гор и прокатится по равнинам?! Боже мой… я ведь только что сказал «Боже мой»…»

— Или псалтырь?

— Нет.

— Тонкий молитвенник? Походный вариант?

— Нет, матушка Ветровоск.

— Проклятье. — Матушка Ветровоск медленно начала падать, складываясь как пустое платье.

Он бросился вперед и успел подхватить её, прежде чем она рухнула в грязь. Тонкие бледные пальцы обхватили его запястье так сильно, что он даже вскрикнул. А потом матушка обмякла в его руках.

Что-то заставило Овса поднять взгляд.

Совсем рядом он увидел всадника в капюшоне и на белой лошади. Всадника окружало едва заметное синее сияние.

— Убирайся! — закричал Овес. — Убирайся немедленно… иначе…

Он опустил тело матушки на более или менее сухую кочку, зачерпнул горсть грязи и швырнул её в темноту. Потом бросился вперед, отчаянно нанося удары по силуэту, который вдруг превратился в тени и клочки тумана.

Затем Овес метнулся назад, закинул матушку Ветровоск на плечо и побежал вниз по склону.

Клочки тумана за его спиной снова сложились в фигуру на белой лошади.

Смерть покачал головой.

— Я ДАЖЕ СКАЗАТЬ НИЧЕГО НЕ УСПЕЛ.

Волны черного тепла захлестнули Агнессу. Потом появилась яма и последовало падение в жаркую, душную темноту.

Она ощутила желание. Оно несло её вперед, будто течение.

«Хорошо, — сонно подумала она. — По крайней мере, сброшу лишний вес…»

«Ага, — согласилась Пердита. — А как насчет пары фунтов глазной туши, которые тебе придется отныне таскать на своем лице?»

Голод охватывал её существо, заставлял быстрее двигаться вперед.

И был свет за её спиной, лучи которого проходили мимо. Она почувствовала, что падение постепенно замедляется, словно она летела сквозь невидимые перья, но вдруг мир перевернулся, и она снова стала взлетать, понеслась быстрее, чем стрела, к расширяющемуся кругу холодного белого…

Вряд ли это были слова. Звуки тут отсутствовали как класс, только тихо что-то шуршало. Но то были тени слов, следы, которые слова оставляют, после того как их произносят, и она почувствовала, как её собственный голос пытается заполнить пространство, которое внезапно начинало обретать форму. «Я… этого… не… допущу…»

Свет взорвался.

Кто-то собирался вбить кол прямо ей в сердце.

— Стдт? — пробормотала Агнесса, откидывая руку с колом в сторону.

Попыталась ещё что-то произнести — не получилось. Наконец ей удалось выплюнуть изо рта лимон.

— А ну, прекрати! — крикнула она на этот раз со всей убедительностью, на которую только была способна. — Что ты делаешь, черт тебя возьми? Я что, похожа на вампира?

Мужчина с колом и киянкой замялся, а потом постучал пальцем себе по шее.

Агнесса подняла руку к горлу и нащупала два припухших рубца.

— Он промахнулся! — сказала она, ещё раз отводя в сторону кол. — Кто снял с меня чулки? И это запах кипящего уксуса? А что делают маковые семена в моем лифчике? Ну, если чулки снимала не женщина, вас всех ждут серьезные неприятности, уж я обещаю!

Толпившиеся вокруг стола люди растерянно переглянулись, немного подрастеряв свою уверенность, — настолько яростно она сопротивлялась.

Агнесса почувствовала, как что-то коснулась её уха, и подняла взгляд. Над ней висели звезды, кресты, кольца и ещё какие-то предметы более сложной формы, в которых он узнала религиозные символы. Она никогда не испытывала тяги к вере, но знала, как выглядят многие религиозные атрибуты.

— А все это, — она обвела вокруг себя рукой, — абсолютная безвкусица.

— Она не похожа на вампиров, — признал мужчина. — Совсем не похожа. И она дралась с ними.

— Мы видели, как один из них укусил её! — выкрикнула какая-то женщина.

— Он промахнулся, было слишком темно… — возразила Агнесса, осознавая, что на самом деле клыки Влада попали прямо в цель.

Голод постепенно усиливался. Он не был похож на те темные желания, что владели ею в темноте, и тем не менее чувство голода было сильным и настойчивым. Рано или поздно ей придется поддаться.

— Я сейчас убить готова за чашку чая, — сказала она.

Это решило исход дела. Как правило, чай не тот напиток, что предпочитают вампиры.

— И можно, я вытряхну из лифчика эти зернышки? — продолжила Агнесса, поправляя платье. — А то я чувствую себя какой-то маковой плетенкой.

Люди немного отошли, она опустила ноги со стола и сразу увидела лежавшего на полу вампиpa. «Другого вампира», — чуть было не подумала она.

Мужчина был одет в длинный сюртук и цветастую жилетку, правда, сейчас его одежда была заляпана кровью и грязью. Из груди его торчал кол. С более точным определением личности возникли некоторые проблемы, поскольку было непонятно, куда девалась его голова.

— Как вижу, по крайней мере одному из них не удалось улизнуть, — промолвила Агнесса, с трудом подавляя тошноту.

— Даже двум, — поправил мужчина с киянкой. — Ещё одного мы сожгли. Но они убили городского голову и господина Влака.

— Хочешь сказать, остальным удалось сбежать? — спросила Агнесса.

— Да. Они все ещё сильны, правда, летать почти не могут.

Агнесса показала на обезглавленного вампира.

— Это… Влад? — спросила она.

— Это который из них?

— Тот, что… укусил меня… Пытался укусить.

— Щас проверим. Эй, Петр, покажи-ка ей башку.

Молодой мужчина послушно направился к камину, надел перчатку, снял с большой кастрюли крышку и достал оттуда за волосы чью-то голову.

— Это не Влад, — констатировала Агнесса, проглотив комок в горле.

«Точно, — подтвердила Пердита. — Влад был выше ростом».

— Они направляются в свой замок, — сказал Петр. — Пешком! Ты б видела, как они пытались взлететь! Точно испуганные куры!

— В замок… — повторила Агнесса.

— И они должны успеть до первых петухов, — с довольным видом произнес Петр. — Но срезать по лесу им не удастся. Вервольфы.

— Что? Я думала, что вампиры и вервольфынеплохо ладят…

— Возможно, так может показаться на первый взгляд, — хмыкнул Петр. — А на самом деле они глаз друг с друга не спускают, ждут, кто первым мигнет. — Он окинул взглядом комнату. — Мы-то ничего не имеем против вервольфов. Большую часть времени они нас не трогают. Мы не слишком-то быстро бегаем, им с нами неинтересно.

Он осмотрел Агнессу с головы до ног.

— Что ты с ними сотворила? В смысле, с вампирами?

— Я? Ничего… Не знаю… — смутилась Агнесса.

— Они даже не смогли покусать нас.

— И постоянно ругались между собой, — добавил мужчина с киянкой.

— На тебе остроконечная шляпа, — заметил Петр. — Ты навела на них ведьмовские чары?

— Я… я не знаю. Правда не знаю.

Её природная честность столкнулась с основными ведьмовскими принципами. Одним из наиболее важных аспектов ведьмовства было лукавство, и было бы крайне глупо не поставить себе в заслугу эти необъяснимые, но весьма благоприятные события.

— Или… это все-таки я?

— Мы хотим отправиться за ними в погоню, — сказал Петр.

— Но они, наверное, уже далеко?

— А мы срежем. По лесу.

На плече Джейсона Ягга зияла большая рана, и струйки дождя окрашивались в алый цвет. Он прижимал к ране тряпку.

— Неделю или две придется ковать левой, — поморщившись, сказал он.

— У них отличная зона обстрела, — буркнул Шон, прятавшийся за пивной бочкой, которая совсем недавно использовалась для «обмывания» новорожденной принцессы. — Это ведь замок. Лобовой атакой его не возьмешь.

Вздохнув, он прикрыл ладонью оплывающую свечу, чтобы её не задул ветер. Тем не менее они предприняли именно что лобовую атаку. Никто не погиб только потому, что защитники цитадели были абсолютно и беспробудно пьяны. Правда, парочке осаждавших придется какое-то время хромать. Затем ланкрцы предприняли так называемую «задовую» атаку (Шон искренне гордился тем, что изобрел новый военный термин), но бойницы были расположены даже над кухонными окнами. Затем одному ланкрцу удалось вскарабкаться по стене, и он предпринял «крышевую» атаку, но все двери, ведущие на крышу, оказались крепко запертыми изнутри. Так он и остался торчать как дурак на крыше замка.

Сейчас Шон попытался найти какую-нибудь полезную информацию в древних военных дневниках генерала Тактикуса. Этот генерал настолько успешно и разумно вел свои военные кампании, что впоследствии его имя было присвоено целому разделу военной науки. Шон даже нашел раздел, озаглавленный «Что делать, если одна армия занимает хорошо укрепленную и недосягаемую позицию, а другая — наоборот», но первое же предложение гласило: «Постараться оказаться на месте первой», — и Шон потерял к дневникам всякий интерес.

Остальные члены ланкрского ополчения прятались за камнями и перевернутыми телегами, ожидая, когда он поведет их в атаку.

Что-то почтительно звякнуло. Это Большой Биф-Джим, служивший по совместительству укрытием для ещё двоих солдат, отдал честь своему главнокомандующему.

— Я полагаю, — произнес он, — что если мы разведем большой огонь перед дверями, то сможем выкурить их оттудова.

— Хорошая мысль, — одобрил Джейсон.

— Но это же королевская дверь, — возразил Шон. — Я и так получил от его величества нагоняй за то, что не вычистил на этой неделе выгребную яму…

— Он может послать маме счет.

— Это подстрекательские разговоры, Джейсон! Я мог бы тебя дебом… дебимо… Мама была бы тобой очень недовольна!

— Кстати, а где король? — спросил Даррен. — Бездельничает, наверное, пока наша мамочка решает за него все проблемы, а мы тем временем находимся под вражеским огнем.

— Ты же знаешь, у него слабые легкие, — сказал Шон. — Он и так ведет себя очень мужественно, учитыва…

Его перебил жуткий, пронесшийся по двору замка вопль. Это был хриплый вопль, в нем звучали первобытные нотки — какому-то дикому зверю причинили боль, и сейчас он намеревался поскорее передать эту боль другому. Ополченцы испуганно переглянулись.

В ворота ворвался Веренс. Шон узнал его только по вышивке на ночной рубашке и пушистым шлепанцам. Король держал над головой огромный меч и бежал прямо к дверям цитадели, а крик волочился где-то сзади.

Меч воткнулся в дерево. Шон услышал, как задрожала толстая дверь.

— Он сошел с ума! — закричал Даррен. — Нужно поймать бедолагу, пока его не подстрелили!

Они вдвоем кинулись к судорожно пыхтящему королю, который стоял на двери параллельно земле и пытался вытащить меч.

— Послушайте, ваше вели… Аргх!

— А, жри полной рожей люлей!

Даррен попятился назад, закрывая лицо руками.

Крошечные фигурки заполнили двор замка. Это походило на нашествие каких-то мелких вредителей.

— Гиббонсы!

— Кирдыкс!

— Нак-мак-Фигли!

Раздался ещё один крик. Это Джейсон, пытавшийся умерить излишний монарший пыл, узнал, что прикосновение к царственной особе, возможно, и лечит некие болезни скальпа, но прикосновение скальпа царственной особы способно привести к тому, что нос приобретает весьма забавную плоскую форму.

Вокруг в землю втыкались стрелы.

Шон схватил Большого Биф-Джима за лапу.

— Их же перестреляют, как куропаток! Тут даже пьяный попадет! — крикнул он сквозь жуткий шум. — Иди за мной!

— А чо делать-то?

— Чистить сортир!

Тролль вслед за Шоном обогнул замок и оказался там, где во всем своем зловонном великолепии возвышалась на фоне ночного неба известная на все королевство Звонница. Эта башня была проклятием всей жизни Шона. В неё опорожнялись все замковые уборные, а в обязанности Шона входила чистка башни и перенос содержимого в вырытые в парке ямы. Благодаря инновациям Веренса в компостной области, содержимое этих ям очень быстро превращалось, собственно, в Ланкр^[582]. Последнее время замок был битком набит всяким народом, а поэтому Шоновы еженедельные упражнения с лопатой и тачкой уже не были такими спокойными и уединенными, как прежде. Конечно, он сам позволил работе… накопиться, не выполняя её несколько последних недель, но он что, должен всем на свете заниматься?

Махнув рукой, Шон приказал Большому Биф-Джиму подойти к двери в основании Звонницы. Троллей, к счастью, практически не беспокоили запахи органического происхождения, зато те же тролли с легкостью отличали по запаху одну породу известняка от другой.

— Откроешь дверь по моему сигналу, — велел Шон, отрывая от рубахи полосу ткани и обматывая её вокруг стрелы. Он пошарил в карманах в поисках спичек. — А когда откроешь дверь, — продолжил он, поджигая ткань, — беги отсюда очень быстро, понял? Приготовился… Открывай!

Большой Биф-Джим дернул за ручку. Когда дверь распахнулась, раздался едва слышный свист.

— Беги! — закричал Шон, натянул тетиву и выпустил стрелу в открытую дверь.

Горящая стрела исчезла в зловонной темноте. После паузы в несколько ударов сердца башня взорвалась.

Это произошло очень медленно. Зелено-синий огонь вспыхивал на этажах, лениво поднимаясь все выше и выше, выбивая камни из стен, отчего башня красиво искрилась. Потом, как лепестки, раскрылись стропила крыши, и под облака взлетело бледное пламя. А потом время, звук и движение вернулись, и раздался «бум».

Буквально через несколько секунд двери замка распахнулись и на улицу посыпались солдаты. Первый же из них мгновенно схлопотал промеж глаз от баллистически настроенного короля.

Шон как раз собирался вернуться в бой, когда кто-то тяжело упал ему на плечи и повалил на землю.

— Так-так, один из наших игрушечных солдатиков, — прошипел капрал Швиц, обнажая меч.

Он уже занес над головой клинок, когда Шон вдруг перевернулся на спину и нанес ему удар своим Ланкрским Армейским Ножом Для Мирного Времени. Возможно, у Шона было время выбрать между Устройством Для Препарирования Парадоксов, Приспособлением Для Отделения Мельчайших Зерен Надежды и Штопороподобной Штуковиной Для Исследования Реальности Бытия, но так уж случилось, что под руку ему попался Инструмент Для Скорейшего Завершения Споров, который и обеспечил ему полную и безоговорочную победу.

На землю пролился очень короткий и очень теплый ливень.

Ну… в некотором роде ливень.

Зато определенно теплый.

Агнессе никогда не приходилось видеть такой толпы. Толпа, как она знала по своему ограниченному опыту, должна быть шумной. А эта была тихой. На улицу вышли почти все жители города; многие, к удивлению Агнессы, привели с собой детей.

Пердита тоже была удивлена. «Они собираются убивать вампиров, — сказала она. — И дети будут смотреть на это».

«Отлично, — подумала Агнесса. — Так и должно быть».

«Но потом детей будут мучить кошмары!» — ужаснулась Пердита.

«Нет, — подумала Агнесса. — Наоборот, кошмары навсегда уйдут. Порой требуется знать наверняка, что чудовище убито. И помнить об этом, чтобы рассказывать внукам».

— Они пытались превратить людей в вещи, — громко сказала она.

— Прошу прощения, госпожа? — переспросил Петр.

— Да так… мысли вслух.

Но откуда эти мысли берутся? Даже Пердита недоумевала. Особенно когда она предложила горожанам послать гонцов в другие города и рассказать о том, что произошло нынешней ночью. Как правило, она не отличалась столь изощренным коварством.

Но Агнесса помнила выражение ужаса на лице городского головы, которое сменилось сосредоточенной непроницаемостью, когда он пытался задушить графа своей золотой цепью. Вампир убил его одним ударом, едва не разорвав пополам.

Она коснулась пальцами ранок на шее. Вампиры никогда не промахиваются, но Влад определенно промахнулся, потому что она так и не превратилась в вампира. Она даже не испытывала ни малейшего желания съесть бифштекс с кровью. Когда на неё никто не смотрел, Агнесса экспериментировала над собой — проверяла, не появилась ли у неё способность к левитированию. В результате выяснилось, что она, как и прежде, весьма привлекательна для тяготения. Сосать кровь — нет, никогда, даже если это будет входить в сверхэффективную диетическую программу, а вот летать ей понравилось.

«Ты изменилась», — сказала Пердита.

— В чем?

— Что-что, госпожа?

«Стала более резкой… раздражительной… злой».

— Может, пришло время стать такой.

— Что-что, госпожа?

— Да нет, ничего. Кстати, у вас тут лишнего серпа не найдется?

Вампиры перемещались быстро, но беспорядочно, они скорее не летели, а тренировались для участия в чемпионате мира по прыжкам в длину.

— Мы сожжем этот неблагодарный город дотла, — простонала графиня, тяжело опускаясь на землю.

— Именно что дотла, — подтвердила Лакримоза. — Но только после. Вот к чему приводит доброта, отец. Надеюсь, ты наконец все понял.

— И это после того, как ты полностью оплатил строительство колокольни, — сказала графиня.

Граф провел рукой по горлу, на котором ещё виднелись алые метки от звеньев золотой цепи. Он никогда не поверил бы, что простой человек может быть таким сильным.

— Да, возможно, это правильный план действий, — согласился он. — Впрочем, стоит позаботиться, чтобы об этом узнали все.

— Думаешь, такие новости сами собой не распространятся? — поинтересовалась опустившаяся на землю рядом с графом Лакримоза.

— Скоро рассвет, Лакки, — с трудом сдерживаясь, сказал граф. — Именно благодаря моему обучению ты воспримешь его всего-навсего как легкое неудобство, а не как причину обратиться в горстку пепла. Задумайся об этом.

— Это сделала старуха Ветровоск, да? — спросила Лакримоза, начисто игнорируя призыв оценить отцовскую мудрость. — Она перенеслась куда-то и теперь нападает на нас. Вряд ли она вселилась в ту мелкую девчонку. Кстати, Влад, надеюсь, её не было в той толстухе? Там хватило бы места. Эй, ты меня слышишь?

— Что? — рассеянно спросил Влад.

Они уже миновали поворот дороги, и вдалеке замаячил замок.

— Я видела, как ты пытался укусить её. Герой-любовник наконец-то сдался! Как романтично. Но людям удалось оттащить её от тебя. Хотя им придется подыскать кол подлиннее, чтобы добраться до её жизненно важных органов.

— Вряд ли, скорее всего, эта ведьма перенеслась в какое-то другое место, — сказал граф. — Она вселилась в кого-то, кто тогда находился в зале…

— Наверное, в одну из ведьм, — пожала плечами графиня.

— Гм-м…

— Или в этого глупого священнослужителя, — сказала Лакримоза.

— Очень возможно, — кивнул граф. — Но я так не думаю.

— Неужели… в Игоря? — изумилась дочь.

— Эту гипотезу я даже не рассматриваю, — фыркнул граф.

— А я по-прежнему считаю, что это была толстая Агнесса.

— Не такая уж она и толстая, — угрюмо заметил Влад.

— В конце концов, она все равно надоела бы тебе. И только путалась бы под ногами, как и все другие, — сказала Лакримоза. — Традиционно на память оставляют локон волос, а не весь череп.

— Она не похожа на других.

— Только потому, что ты не можешь читать её мысли? Неужели тебе и дальше было бы с ней интересно?

— По крайней мере, я хоть кого-то укусил, — напомнил Влад. — А с тобой что случилось?

— Да, Лакки, ты вела себя очень странно, — подтвердил граф, когда они допрыгали до подъемного моста.

— Я сразу поняла бы, если бы она спряталась во мне! — огрызнулась Лакримоза.

— А вот в этом я не уверен, — откликнулся граф. — Ей, главное, отыскать слабое место…

— Отец, она самая обычная ведьма. А мы ведем себя так, словно она обладает какой-то чудовищной силой…

— Может, это все-таки была Агнесса? — сказал граф и бросил на сына взгляд лишь немногим более долгий, чем это было необходимо.

— Мы уже рядом с замком, — попыталась примирить их графиня. — Пораньше ляжем спать, потом будем чувствовать себя намного лучше.

— Наши лучшие гробы увезли в Ланкр, — обиженно буркнула Лакримоза. — Кое-кто был так уверен в себе…

— Не смей разговаривать со мной таким тоном, барышня! — одернул её граф.

— Мне уже двести лет, — огрызнулась Лакримоза. — Как хочу, так и говорю.

— Но не с родным отцом!

— Мам, хоть один раз попробуй вести себя так, словно у тебя есть пара собственных мозговых клеток!

— Отец не виноват, что все сорвалось!

— Далеко не все, моя дорогая! Это не более чем временная неудача!

— Она перестанет быть временной, когда мясо из Воронау расскажет обо всем своим дружкам! Влад, хватит хандрить, хоть ты меня поддержи…

— Ну, узнают они, и что? Да, кто-то поднимет восстание, но в итоге оставшиеся в живых поймут, что были не правы, — сказал граф. — А мы тем временем разберемся с ведьмами. И с этой королевской дочкой.

— Но мы, полагаю, должны обойтись с ними достаточно вежливо?

— О, не думаю, что стоит заходить настолько далеко, — усмехнулся граф. — Возможно, мы оставим их в живых…

Что-то упало рядом с ним на мост. Он нагнулся, чтобы поднять странный предмет, но тут же с громким воплем отбросил его в сторону.

— Но чеснок… не должен обжигать… — пробормотал он.

— Это ефть вода из Фквинца, прямо из Ифточник Фвященной Черепахи, — раздался голос над их головами. — Фам епифкоп офвящайт её в год Форели. — Послышалось какое-то бульканье, словно кто-то пил воду. — Это бывайт год офобенно удачный для благофловения, — продолжил Игорь. — Вы, конечно, мочь мне не доверяйт. Трепещийт, кровофофы!

Вампиры бросились врассыпную, увидев, как с зубчатой стены, кувыркаясь, полетела бутылка.

Она разбилась о мост, и большая часть содержимого попала на одного из вампиров-прислужников, который мгновенно вспыхнул, словно его облили горящим маслом.

— Криптофер, перестань, — укоризненно произнес граф, глядя на крутящуюся волчком и вопящую фигуру. — К чему это представление? Ты же знаешь, все зависит от твоего сознания. Позитивное мышление — вот что главное…

— Он уже чернеет, — заметила графиня. — Может, ты что-нибудь предпримешь?

— Ладно. Влад, будь любезен, сбрось его с моста.

Несчастный Криптофер с воплями полетел в пропасть.

— Все это очень странно… — пробормотал граф, разглядывая свои обожженные пальцы. — Видимо… он не был одним из нас.

Из пропасти донесся громкий «плюх» — это тело Криптофера наконец достигло воды.

Остальные вампиры попытались укрыться под аркой, когда очередная бутылка разбилась совсем рядом с графом. Капля воды попала ему на ногу, и он с интересом принялся рассматривать появившийся дымок.

— Вероятно, тут какая-то ошибка, — констатировал он.

— Ты знаешь, я никогда не сую нос не в свое дело, — сказала графиня. — Но сейчас, дорогой, настоятельно рекомендую тебе придумать новый план. И предпочтительно осуществимый.

— Уже придумал, — откликнулся граф, постучав костяшками пальцев по гигантским дубовым воротам. — Предлагаю всем отойти в сторонку…

На крепостной стене Игорь толкнул нянюшку в бок. Та опустила графин с водой из Священного Фонтана Семирукого Сека и посмотрела туда, куда Игорь указывал большим пальцем^[583].

Тучи кружились по спирали, вокруг них вспыхивал синий огонь.

— Грядейт буря! — выкрикнул Игорь. — Макушка фтрашно чефайт! Бежайт! Бежайт!

Они как раз успели добраться до башни, когда единственный разряд молнии разнес на куски ворота и раздробил камни на том самом месте, где они только что стояли.

— Это было… лихо, — прокомментировала растянувшаяся на каменном полу нянюшка.

— Они мочь управляйт погодой, — сказал Игорь.

— Проклятье! — воскликнула нянюшка. — А ведь и точно! Это известно всякому, кто хоть немного разбирается в вампирах.

— Но ф внутренняя дверь такой фокуф не ходийт. За мной!

— Чем это воняет? — спросила нянюшка, принюхавшись. — Игорь, у тебя башмаки горят!

— Шайф! Подумайт только, вфего шефть мефяцев назад эти нога бывайт фовфем как новый, — пожаловался Игорь сквозь шипение воды, которой нянюшка поливала дымящиеся башмаки. — Это ефть провода виноват, притягивайт блуждающий ток.

— А ноги ты где взял? На кого-то тоже свалился бык? — спросила нянюшка, когда они побежали вниз по лестнице.

— Дерево, — укоризненным тоном произнес Игорь. — Михаил Фвениц бывайт лефорубом. Бедняга. Практичефки ничего не офтавийт пофле фебя, но его родители говорийт, я мочь взяйт его ноги на память.

— Неожиданно любезно с их стороны.

— А я давайт им запафную руку, которая один человек флучайно рубийт фебе топором нефколько лет назад. А когда у фтарый гофподин Фвениц фовфем прощайт печень, я давайт ему печень, которая мне давайт гофподин Кочак за то, что я давайт гофпожа Кочак новый глаз.

— По-моему, люди в здешних краях не столько умирают, сколько расходятся на запчасти.

— Мы называйт это великий круговорот людей в природе.

— И в чем заключается твой новый план? — спросила Лакримоза, осторожно перешагивая через обломки ворот.

— Мы убьем всех до единого. Согласен, план далеко не оригинален, но проверен и испытан временем, — сказал граф.

Все приняли план с одобрением, только Лакримоза выглядела недовольной.

— Что, всех? Одновременно?

— О, можешь кого-нибудь оставить для себя, если хочешь.

Графиня схватила его за руку.

— Милый, это так напоминает мне наш медовый месяц! — воскликнула она. — Помнишь чудесные ночи в Гржскнвийе?

— Да, тогда мы словно обрели мир заново, — торжественно произнес граф.

— Это было так романтично… Мы познакомились с такими милыми людьми. Ты ещё вспоминаешь господина и госпожу Харкер?

— О да, с большой теплотой. Их хватило почти на наделю. А теперь слушайте все. Священные символы не могут причинить нам вреда. Святая вода — это просто вода. Да, я все понимаю, но Криптофер просто не смог сосредоточиться. Чеснок — всего лишь растение семейства луковых. Лук причиняет нам вред? Мы боимся шалота? Нет. Мы просто немного устали. Зловредия, позови остальных членов клана. Мы позволим себе немного отдохнуть от благоразумия. А завтра утром настанет время нового мирового порядка, я этого не потреплю…

Он потер лоб. Граф гордился своим умом, холил его и лелеял. Но сейчас он чувствовал себя незащищенным, как будто кто-то постоянно выглядывал у него из-за спины. Он не был уверен в правильности своих мыслей. Но ведь не могла же она проникнуть в его голову? Он обладал многовековым опытом. Неужели какая-то деревенская ведьма смогла так легко пробиться сквозь его защиту? Этого не могло быть…

У него пересохло в горле. По крайней мере, он сохранил способность отвечать зову своей природы. Но этот зов как-то странно тревожил, беспокоил.

— У нас есть… чай? — спросил он.

— А что такое чай? — в ответ спросила графиня.

— По-моему, он… растет на кустах, — сказал граф.

— Но как тогда его кусать?

— Его следует опустить… в кипящую воду, — пояснил граф и потряс головой, пытаясь избавиться от демонического наваждения.

— Живьем? — мгновенно повеселела Лакримоза.

— …И сладкое печенье… — пробормотал граф.

— Дорогой, я думаю, ты должен постараться взять себя в руки, — сказала графиня.

— А этот… чай? — спросила Лакримоза. — Он… коричневый?

— Да, — прошептал граф.

— Я спрашиваю потому, что, когда мы были в Воронау и я попыталась укусить одного из горожан, у меня перед глазами вдруг возникла чашка с каким-то мерзким коричневым напитком.

Граф ещё раз попытался взять себя в руки.

— Не понимаю, что со мной происходит. Поэтому давайте придерживаться того, что знаем точно. Будем следовать зову крови…

Вторым погибшим в битве за вампирский замок стал Варго — худощавый юноша, который на самом деле превратился в вампира лишь потому, что думал, будто бы его ждут встречи с множеством привлекательных девушек. А ещё ему сказали, что ему очень идёт черное. Но потом он обнаружил, что все интересы вампиров в основном вращаются вокруг очередного приема пищи. Раньше он не считал горло самой привлекательной частью девичьего тела.

А сейчас Варго хотел только одного — спать. Поэтому, когда вампиры бросились в замок, он незаметно ускользнул в сторонку и направился в свой подвал, где его ждал любимый удобный гроб. Конечно, он был голоден, потому что в Воронау его угостили лишь ударом ноги в грудь, но у Варго было достаточно развито чувство самосохранения — он решил предоставить охоту другим, а сам собирался появиться в разгар пира.

Гроб стоял в центре темного подвала, крышка была небрежно брошена рядом. Он никогда не заправлял постель, даже когда был человеком.

Варго забрался в гроб, несколько раз повернулся, поудобнее устраиваясь на подушке, потом закрыл и запер крышку.

Два следующих события происходили практически одновременно. Одно происходило сравнительно медленно и заключалось в том, что Варго начал осознавать, что в его гробу никогда не было подушки.

Вторым событием был Грибо. Он вдруг пришел к выводу, что взбешен, как адский кот, и больше не намерен терпеть такое обращение. Сначала его трясли на какой-то штуковине с колесами, потом на него села нянюшка, и это его особенно разозлило, ведь своим дремучим звериным инстинктом он понимал, что, поцарапав нянюшку, совершит величайшую глупость в жизни, поскольку никто больше не испытывал желания его кормить.

Затем эта встреча с собакой, которая попыталась его облизать. Он поцарапал и покусал её, но это не возымело должного эффекта. Собака начала вести себя ещё более дружелюбно.

Наконец он нашел удобное место для отдыха и свернулся в клубок, а теперь кто-то пытается использовать его как подушку…

Шума почти не было. Гроб несколько раз качнулся, потом пару раз перекувырнулся.

Грибо спрятал когти и снова заснул.

— …Гори, гори пламенем ясным… Шлеп, чавк, шлеп.

— …И я в своей… Хвала Ому… Чавк, шлеп.

Овес спел почти все гимны, которые знал, — даже очень старые, которые давно не пел, но тем не менее помнил, потому что слова в них были хорошими. Он пел их громко и вызывающе, дабы разогнать сомнения и ночную тьму. Также пение помогало ему не обращать внимания на тяжесть матушки Ветровоск. За последнюю милю матушка страшно потяжелела, в особенности после того, как он пару раз, поскользнувшись, упал. Всякий раз матушка падала сверху.

Один башмак Овса остался в трясине. Его шляпа плавала в какой-то луже. Колючки разорвали его плащ в клочья…

Он снова поскользнулся и опять упал. Матушка свалилась с его плеча на поросшую осокой кочку.

Видел бы его сейчас брат Мельхио…

Ухтыястреб пролетел мимо и сел на ветку сухого дерева всего в нескольких ярдах. Овес ненавидел эту тварь. Она походила на какого-нибудь демона. Летала абсолютно уверенно, хотя ничегошеньки не могла видеть из-за колпачка. А стоило ему только подумать о ней, как птица тут же поворачивала голову и таращилась на него невидящими глазами. Овес снял второй, по сути дела уже ненужный, башмак (когда-то он так блестел, а сейчас его кожа поскарябалась и покрылась трещинами) и неумело метнул его в птицу.

— Убирайся, нечестивая тварь!

Птица даже крылом не взмахнула. Башмак пролетел мимо.

Потом Овес попытался подняться на ноги, но вдруг ощутил запах горелой кожи.

Две струйки дыма струились с обеих сторон из под колпачка.

Рука Овса машинально потянулась к шее, чтобы привычным движением сжать черепаховый медальон, но его там не было. А ведь за этот медальон он заплатил в Цитадели целых пять оболов! Но теперь уже поздно было жалеть о том, что он пожадничал и повесил медальон на цепочку, которая стоила всего одну десятую обола. Наверное, медальон сейчас мокнет в какой-нибудь грязной луже или утонул в вонючей трясине…

Кожа колпачка быстро сгорела, и вырвавшийся наружу свет был настолько ярким, что Овес едва мог рассмотреть силуэт птицы. Этот свет превратил мрачный пейзаж в линии и тени, окаймил золотом каждую травяную кочку, каждое дерево — и погас настолько неожиданно, что в глазах Овса ещё долго плавали фиолетовые круги.

Когда его дыхание и самообладание наконец восстановились, птица уже летела над пустошью.

Овес вскинул бесчувственное тело матушки Ветровоск на плечо и побежал за птицей.

Тропинка вела дальше и дальше вниз по склону. Грязь и листья папоротника скользили под ногами. Ручьи текли вниз из каждой ямки, по каждой канавке. Иногда ему казалось, что он не идёт, а только лишь контролирует скольжение вниз, отталкиваясь от камней, плюхаясь в лужи, зарываясь в кучи листьев.

И тут он увидел освещенный вспышками молнии замок. С трудом сохраняя вертикальное положение на каменистом склоне, Овес продрался сквозь колючий кустарник и упал на дорогу, в который раз ощутив всей спиной тяжесть матушки Ветровоск.

Матушка шевельнулась.

— …Немного отдохнуть от благоразумия… Убить их всех… Я этого не потреплю… — пробормотала она.

Ветер сдул с ветки капли дождя на её лицо, и она открыла глаза. В первое мгновение Овсу показалось, что у неё красные зрачки, но тут же он почувствовал на себе взгляд её ледяных синих глаз.

— Значит, уже прибыли? — спросила матушка.

— Да.

— А что случилось с твоей священной шляпой?

— Потерял, — резко ответил Овес.

Матушка осмотрела его повнимательнее.

— И твой волшебный амулет пропал, — заметила она. — С черепахой и маленьким человечком на её спине.

— Это не волшебный амулет, госпожа Ветровоск! Понятно? Волшебный амулет — это символ примитивного и механистического идолопоклонства, в то время как Черепаха Ома — это… это… совсем другое. Понимаешь?

— Теперь — да. Спасибо, что объяснил, — сказала матушка. — Помоги мне встать, а?

Овес с трудом владел собой. Он тащил эту старую су… склочницу столько миль, продрог до костей, а она ведет себя так, словно сделала ему громадное одолжение.

— А волшебное слово? — прорычал он.

— О, не думаю, что такой религиозный человек, как ты, должен забивать себе голову всякими волшебными словами, — фыркнула матушка. — Священные слова куда лучше. Например: делай, что говорят, иначе я тебя искореню. Всегда действуют.

Он помог ей подняться на ноги, все ещё кипя от непереваренного гнева, и даже поддержал, когда она покачнулась.

Со стороны замка донесся крик, который тут же смолк.

— Не женский, — заметила матушка. — Полагаю, девочки уже начали. Надо бы им помочь…

Её поднятая рука тряслась. Ухтыястреб слетел с дерева и устроился у матушки на запястье.

— А теперь помоги мне добраться до ворот.

— Не стоит благодарности, всегда рад услужить, — пробормотал Овес и посмотрел на птицу, которая тут же повернула к нему закрытую колпачком голову.

— Это ведь… второй феникс, верно? — спросил он.

— Да, — сказала матушка, глядя на замок. — Просто феникс. Ни одно существо не способно выжить в одиночку. Каждой твари по паре.

— Но он похож на маленького ястреба.

— Потому что родился среди ястребов. Если бы он вылупился из яйца в курятнике, то был бы похож на цыпленка. Таков порядок. И он останется ястребом, пока ему не понадобится превратиться в феникса. Очень застенчивые птицы. Если выразиться совсем правильно: он, возможно, когда-нибудь станет фениксом…

— Слишком много скорлупок…

— Да, господин Овес. А когда феникс откладывает два яйца? Когда ему это необходимо. Ходжесааргх был прав. Феникс по своей природе — птица. Сначала птица, а уж потом миф.

Замковые ворота болтались на петлях, железная окантовка превратилась в скрученные полосы металла, дерево ещё дымилось — но кто-то все же попытался прикрыть ворота. Высеченная в камне летучая мышь над останками арки говорила гостям все, что следовало знать об этом замке.

Колпачок сидевшего на запястье матушки ухтыястреба затрещал и принялся дымиться. Из-под кожи появились язычки пламени.

— Он знает, что они натворили, — пояснила матушка. — Вылупился с этими знаниями. Фениксы делятся знаниями друг с другом и не выносят зла.

Птица повернула голову в сторону Овса и впилась в него раскаленным добела взглядом. Священнослужитель, инстинктивно попятившись, попытался закрыть глаза рукой.

— Постучи, — велела матушка, кивнув на огромное железное кольцо, что висело на одной из расщепленных створок.

— Что? Ты хочешь, чтобы я постучался? В дверь вампирского замка?

— Мы собираемся проникнуть туда тайком. Кстати, вы, омниане, хорошо умеете стучать в двери.

— Да, разумеется, — сказал Овес, — но обычно только для того, чтобы разделить молитву или заинтересовать людей нашими брошюрами. — Он несколько раз поднял и опустил кольцо. Глухие удары разнеслись по долине. — А не для того, чтобы мне вырвали горло!

— Представь, что ты забрел на улицу, где живут особенно несговорчивые люди, — посоветовала матушка. — Постучи ещё… Может, они прячутся за диваном?

— Ха!

— А вот ты, господин Овес, — хороший человек? — поинтересовалась матушка, когда эхо ударов стихло. — Без своей священной книжки, священного амулета и священной шляпы?

— Э… Я пытаюсь быть таким… — неуверенно произнес он.

— Что ж… Сейчас мы это и узнаем, — сказала матушка. — Нас ждёт огонь, господин Овес, мы почти рядом. И сейчас мы оба все узнаем.

Нянюшка бежала вверх по лестнице. За ней по пятам гнались два вампира. Вампиры передвигались неуклюже, поскольку ещё не привыкли к тому, что не могут летать, но мешало им не только это.

— Чая! — кричал один. — Я хочу… чая!

Нянюшка распахнула дверь на крепостную стену. Вампиры выскочили следом и споткнулись о выставленную ногу появившегося из тени Игоря.

Он поднял две заостренные ножки от стола.

— Как нафчейт кол, ребята?! — возбужденно закричал он. — Фледовайт говорить, что вы любийт мои пауки!

Переводя дух, нянюшка прислонилась к стене.

— Матушка где-то рядом, — задыхаясь, произнесла она. — Сама не знаю, откуда мне это известно. Но только матушка умеет вот так вот дурить головы. Чаю им, видите ли, хочется…

Грохот дверного молотка гулко разнесся по двору замка. Одновременно открылась на другом конце стены дверь, и из неё появились с полдюжины вампиров.

— Они ведут себя страшно тупо, верно? — сказала нянюшка. — Дай-ка ещё пару колышков.

— Колы кончайтфя, нянюшка.

— Хорошо, тогда передай мне бутылку со святой водой… Быстрее!

— Ни одной не офтавайтфя, нянюшка.

— У нас что, совсем ничего нет?

— Ефть апельфин, нянюшка.

— Апельсин?

— Лимоны заканчивайтфя.

— И что будет, если я воткну в вампирскую пасть апельсин? — спросила нянюшка, пожирая глазами приближающихся тварей.

Игорь почесал затылок.

— Ну, думайт, этот вампир будейт потом меньше болеть.

Стук в ворота снова разнесся по замку. Несколько вампиров крадучись пересекли двор.

Нянюшка заметила, как за искореженной створкой мелькнул какой-то свет и внутри её сразу сработал некий рефлекс. Когда вампиры приблизились к воротам, она схватила Игоря за шиворот и прижала к каменным плитам.

Арка взорвалась, камни и доски разлетелись во все стороны от непрерывно расширявшегося, ослепительного огненного шара. Вампиры едва успели отчаянно завопить, как пламя поглотило их и унесло.

Когда свет стал менее ярким, нянюшка осторожно выглянула во двор.

Над разбитой аркой парила птица размерами с дом и с крыльями шире замка.

Глава 6

Всемогучий Овес поднялся на карачки. Жаркое пламя бушевало вокруг, и грохот стоял неимоверный. Его кожа уже должна была обуглиться, но вопреки здравому смыслу пламя для него было не более смертоносным, чем горячий пустынный ветер. В воздухе пахло камфарой и специями.

Он поднял глаза. Языки пламени окутывали матушку Ветровоск, но выглядели странно прозрачными, не совсем реальными. По её платью пробегали зеленоватые и золотистые искорки. Огонь обнимал матушку, терзал её одежду.

Ведьма посмотрела на Овса сверху вниз.

— Сейчас ты находишься в крыльях феникса, господин Овес, — крикнула она сквозь шум. — И не горишь.

— Но как…

— Ты ведь ученый! Самцы любят покрасоваться, верно?

— Самцы? Так это самец феникса?

— Да!

Птица взлетела. Вернее, взлетело огромное пламя в форме птицы, внутри которого, похожий на голову кометы, был едва заметен силуэт настоящего феникса. «Но какой из этих двоих настоящий?…» — хмыкнул он про себя.

Птица взлетела на башню. Быстро смолкший крик сообщил о том, что кто-то из вампиров был недостаточно проворен.

— А он сам себя не сожжет? — слабым голосом спросил Овес.

— Вряд ли, — ответила матушка, перешагивая через обломки ворот. — Иначе какой смысл?

— Значит, это волшебный огонь…

— Говорят, от тебя одного зависит, сгоришь ты в нем или нет, — пояснила матушка. — Я часто наблюдала за фениксами, когда была ещё девочкой. А узнала об их существовании от своей бабки. В особо морозные ночи можно было видеть, как они, зеленоватые и золотистые, танцуют в небе над Пупом…

— Ты, наверное, имеешь в виду центральное сияние, — постаравшись придать себе ученый вид, сказал Овес. — Но на самом деле причиной его возникновения являются магические частицы, ударяющие по…

— Я не знаю причин его возникновения, — перебила матушка, — но в небе танцевали фениксы. — Она протянула ему руку. — Давай обопрись на меня.

— Ты боишься, что я вот-вот упаду? — спросил Овес, не спуская глаз с горящей птицы.

— Именно.

Когда она оперлась на его руку, птица откинула голову и громко закричала на небо.

— А я считал её аллегорическим существом, — сказал священнослужитель.

— Что ж… Аллегории тоже хотят жить, — усмехнулась матушка Ветровоск.

Вампиры не относятся к коллективным существам. Такие черты, как сотрудничество и взаимовыручка, противоречат самой их природе. Любой другой вампир — это соперник, претендующий на твою пищу. На самом деле идеальной для вампира является ситуация, когда все остальные вампиры уничтожены и практически никто не верит в твое существование. Вампиры склонны помогать друг другу ровно настолько же, насколько к этому склонны акулы.

Упыри абсолютно такие же. Разница лишь в терминологии.

Остатки клана спешили по коридору к заманчиво приоткрытой двери.

Ведро с коктейлем вод, освященных Рыцарем Оффлера, первосвященником Ио и человеком настолько святым, что он не стригся и не мылся целых семьдесят лет, упало на первых двух вампиров, имевших неосторожность войти в дверь.

Самого графа и членов его семьи не было в числе беглецов. Семейство Сорокула тихонько свернуло и улизнуло в боковую башню. А зачем ещё нужны подчиненные, как не затем, чтобы первыми входить во всякие подозрительные двери?

— Нет, пап, ну как ты мог… — начала было Лакримоза и, к своему немалому удивлению, тут же получила от отца увесистую затрещину.

— Нам всем надо соблюдать спокойствие, — сказал граф. — Для паники нет причин.

— Ты ударил меня!

— И получил от этого большое удовольствие, — признал граф. — Только внимательность и осторожность могут нас спасти. Именно благодаря им мы выживем.

— Ничего не получается! — закричала Лакримоза. — Я — вампир! Я должна жаждать крови! А я мечтаю о чашке чая с тремя кусочками какого-то сахара, хотя даже понятия не имею, что это такое! Неужели ты не понимаешь, эта старуха что-то с нами сотворила?!

— Это невозможно, — возразил граф. — Для человека она весьма проницательна, но вряд ли она могла проникнуть в твою голову или мою…

— Но ты даже разговариваешь, как она! — закричала Лакримоза.

— Не теряй присутствия духа, дорогая, — сказал граф. — Помни: то, что не убивает, делает нас сильнее.

— А то, что убивает, делает нас мертвыми! — огрызнулась Лакримоза. — Ты же видел, что случилось с другими! Ты и сам обжег себе пальцы!

— На краткий миг утратил сосредоточенность, — кивнул граф. — Старая ведьма не представляет угрозы. Она — вампир. И подчиняется нам. Очень скоро она посмотрит на мир другими глазами…

— Ты совсем рехнулся? Криптофер погиб!

— Он позволил себе испугаться.

Все члены семьи уставились на графа. Влад и Лакримоза переглянулись.

— Я в высшей степени уверен в себе, — сообщил граф. Его улыбающееся, раздражающе спокойное лицо было похоже на посмертную маску. — Мой разум подобен скале. Нервы мои крепки. Вампира, владеющего собой, невозможно победить. Разве не этому я вас учил? Гм, а это что такое?

Его рука резким движением выхватила из кармана некую картонку.

— Отец, опять ты за сво… — Лакримоза застыла, а потом резко закрыла лицо ладонью. — Убери! Убери! Это же Агатский Хлонг Судьбы!

— Вот именно, и представляет он из себя три прямые линии, которые обвиты ещё двумя…

— И я бы никогда о нем ничего не знала, если б ты не приставал ко мне со всякими глупостями, старый дурак! — закричала девушка, попятившись от отца.

Граф повернулся к сыну.

— И ты тоже так… — начал он.

Влад отскочил, прикрывая глаза руками.

— Мне больно! — закричал он.

— Ну и ну, вы двое, видимо, давно не практиковались, — удивился граф и стал переворачивать карточку, чтобы самому посмотреть на неё.

Он мгновенно зажмурился и отвернулся.

— Что ты с нами сделал? — закричала Лакримоза. — Ты постоянно тыкал в нас этими дурацкими картинками! Они были раскиданы по всему дому! У каждой религии — свой символ. Ты же сам учил нас, тупой козел! Линии, крестики, круги… — Она бросила взгляд на каменную стену за спиной изумленного брата и вздрогнула. — Куда ни глянь, везде увидишь что-нибудь святое. Ты научил нас разбираться в образах! — прорычала она, оскалившись на отца.

— Скоро рассвет, — взволнованно произнесла графиня. — Нам будет больно?

— Нет! Конечно нет! — воскликнул граф Сорокула, когда все посмотрели на струившийся из высокого окна бледный свет. — Это всего-навсего приобретенная психохроматическая привычка! Предрассудок! Все это происходит только в ваших головах!

— А что ещё происходит в наших головах, отец? — холодно осведомился Влад.

Граф двинулся по кругу, не спуская глаз с Лакримозы. Девушка рычала, сжимая и разжимая пальцы.

— Я спросил…

— В наших головах содержится только то, что мы сами туда вложили! — взревел граф. — Я видел разум этой старой ведьмы! Он слаб. Она способна лишь на дешевые трюки. И она не могла проникнуть в нас! Нам что, нечего больше обсудить?

Он оскалился на Лакримозу.

Графиня принялась отчаянно обмахиваться.

— По-моему, мы все немного перевозбудились, — сказала она. — Думаю, нам надо успокоиться и выпить по чашечке… по чашечке… чая… чашечке…

— Мы — вампиры! — закричала Лакримоза.

— Тогда давайте поступать как вампиры! — заорал в ответ граф.

Агнесса открыла глаза, нанесла удар ногами, и мужчина с колом и молотком сразу же потерял всякий интерес к вампирам — вместе с сознанием.

— Вшз… — На этот раз Агнесса достала изо рта фигу. — Вбейте в свои тупые головы, я — не вампир. А это — не лимон. Это — фига. И не спускайте глаз с этого типа с колом. У него явно нездоровый интерес. Думаю, это какой-то психологический комплекс…

— Я бы не позволил ему довести дело до конца, — пробормотал рядом с ней Петр. — Но ты вела себя очень странно, госпожа, а потом и вовсе лишилась сознания. Вот мы и решили, что надо бы проверить, кто именно очнется…

Он выпрямился. Жители Воронау стояли среди деревьев. Мрачные лица освещало мерцающее пламя факелов.

— Все в порядке, она по-прежнему не одна из них, — объявил Петр.

Люди сразу подуспокоились. «А ты действительно изменилась», — сказала Пердита.

— А ты — нет? — огрызнулась Агнесса. Она чувствовала себя так, словно болталась на ниточке, которую дергали невидимые руки.

«Нет. Если ты не забыла, я та, которая наблюдает».

— Что? — переспросил Петр.

— Я действительно надеюсь, что это скоро пройдет, — сказала Агнесса. — У меня ноги заплетаются! И двигаюсь я как-то странно! Все моё тело стало другим!

— Э… Ну что, идём к замку? — предложил Петр.

— Она уже там, — промолвила Агнесса. — Не знаю как, но…

Замолчав, она оглядела обеспокоенные лица людей и вдруг осознала, что думает сейчас именно так, как думала бы матушка Ветровоск.

— Да, — медленно сказала она. — Полагаю… То есть нужно идти туданемедленно. Люди должны сами убивать своих вампиров.

Нянюшка торопливо спускалась по лестнице.

— Я же говорила тебе, там, внизу, матушка Ветровоск. Говорила же! Я знала, она просто выжидает подходящий момент! Ха! Хотела бы я посмотреть на того кровососа, который смог бы одержать над ней верх!

— А вот я не хотейт бы! — с жаром произнес Игорь.

Нянюшка перешагнула через вампира, который в темноте не заметил хитрую ловушку из проволоки, тяжелого груза и кола, и открыла дверь во двор замка.

— Эй, Эсме, приветик!

Матушка Ветровоск сразу оттолкнула Овса и самостоятельно шагнула нянюшке навстречу.

— С девочкой все в порядке? — спросила она.

— Маграт и Эсм… малышка Эсме заперлись в склепе. Там очень крепкая дверь.

— И их охраняйт Охвофток, — добавил Игорь. — Нафтоящий фторожевой пеф.

Матушка, удивленно подняв брови, осмотрела Игоря с головы до ног.

— Не уверена, что знакома с… этими господами, — промолвила она.

— О, это Игорь, — представила нянюшка. — Весьма разночеловечный человек.

— Именно так мне и показалось, — кивнула матушка.

Нянюшка смерила испепеляющим взглядом всемогучего Овса.

— А его ты зачем притащила?

— Не смогла отвязаться, — пожала плечами матушка.

— Лично я всегда прячусь за диваном, — посоветовала нянюшка.

Овес отвернулся.

Откуда-то с крепостной стены донесся крик. Феникс обнаружил очередного вампира.

— Все кончено, осталось только подмести пыль, — сказала нянюшка. — Кстати, не слишком-то они были умными…

— Граф все ещё здесь, — констатировала матушка.

— Лично я за то, чтобы спалить этот замок дотла и вернуться домой, — сказала нянюшка. — Вряд ли граф в ближайшее время решит навестить Ланкр…

— Толпа идейт, — сообщил Игорь.

— А я ничего не слышу, — удивилась нянюшка.

— Я имейт хороший уши, — пояснил Игорь.

— Да, понимаю, не у каждого есть возможность выбрать.

Послышался топот множества ног по мосту, и волна людей перекатилась через обломки ворот.

— Кажется, это Агнесса? — удивилась нянюшка.

В обычной ситуации она ни с кем не перепутала бы Агнессу, но сейчас было что-то в её походке, в каждом шаге, как будто её башмаки вдруг поссорились с самой землей. А руки, как решительно она ими размахивала…

— Я этого не потерплю! — закричала Агнесса, подходя к матушке. — У меня путаются мысли. Это ведь все твоих рук дело, да? Ну, или не рук…

Матушка коснулась пальцами ран на её шее.

— Понятно, — сказала она. — Один из них укусил тебя, да?

— Да! И ты почему-то стала разговаривать со мной!

— Не я. Думаю, это говорило то, что проникло в твою кровь, — объяснила матушка. — И кто эти люди? Почему этот мужчина пытается поджечь стену? Он что, не знает, что камни не горят?

— О, это Клод, он иногда бывает слишком уж уперт. Кстати, если он возьмет в руку кол, сразу предупредите меня, хорошо? И все они из Воронау. Это маленький городок неподалеку отсюда… Сорокулы обращались с ними как с… домашними животными. Как пытались обращаться с нами там, в Ланкре! Они превратили Воронау в какую-то ферму!

— Прежде чем уходить, надо разобраться с графом, — сказала матушка. — Иначе он обязательно вернется — тайком или…

— Э… Прошу прощения, — вмешался Овес, который, казалось, размышлял о чем-то своем. — По-моему, кто-то упомянул, что королева заперта в склепе?

— Безопаснее места даже не придумать, — кивнула нянюшка. — Там огромная толстая дверь, и она запирается изнутри…

— Но ведь дома тоже безопасны от вампиров? — спросил Овес. — Как бы?

Матушка резко повернулась к нему.

— Что ты имеешь в виду?

Овес машинально отступил на шаг.

— Ага, я поняла, — сказала нянюшка. — Все в порядке, мы не настолько глупы. Она откроет дверь только нам…

— Я имел в виду: разве дверь остановит вампиров?

— Это ведь дверь.

— Ну и что, что дверь… Они же умеют принимать иные обличья. Допустим, превращаться в туман… — Под испытующими взглядами ведьм Овес поежился. — По-моему, умеют. И по-моему, это известно всякому, кто хоть немного разбирается в вампирах…

Матушка повернулась к Игорю.

— Ты что-нибудь знаешь об этом?

Игорь несколько раз открыл и закрыл рот.

— Фтарый граф никогда ничего подобного не делайт, — наконец сказал он.

— Да, — сказала нянюшка. — Но он играл честно.

Из глубин замка донесся вой, который вдруг резко стих.

— Это ефть Охвофток! — закричал Игорь, срываясь с места.

— Охвофффток? — переспросила Агнесса, наморщив лоб.

Нянюшка схватила её за руку и потащила вслед за Игорем.

Матушка зашаталась. У неё начали закатываться глаза.

Взглянув на неё, Овес мгновенно принял решение. Он театрально схватился за голову и брякнулся на пыльный пол.

Матушка часто-часто заморгала и, взглянув на него сверху вниз, покачала головой.

— Ха! Уже сломался, да? — прохрипела она. Трясущиеся пальцы потянулись к Овсу. Он сжал их в ладони и осторожно поднялся, стараясь случайно не дернуть матушку за руку.

— Ты не могла бы мне помочь? — взмолился он.

Матушка с благодарностью навалилась на него.

— Ну конечно, — сказала она. — А теперь давай поищем кухню.

— Что? Зачем нам кухня?

— После такой тяжелой ночки чашка чая будет в самый раз, — сказала матушка.

Раздался второй удар, и засовы яростно загремели. Маграт поплотнее прижалась спиной к двери, а лежавший рядом Охвосток угрожающе зарычал. Возможно, виной всему была избыточная хирургия, но рычал он одновременно в нескольких тональностях.

Потом снова воцарилась тишина — ещё более ужасающая, чем удары в дверь.

Какой-то едва слышный звук заставил Маграт опустить глаза. Из замочной скважины струился зеленоватый дымок.

Он был густым и выглядел каким-то маслянистым…

Метнувшись в другой конец комнаты, Маграт схватила банку, в которой хранились лимоны, оставшиеся от загадочного и столь высокого ценимого Игорем старого графа. Она сорвала с банки крышку и подставила её под замочную скважину. Когда дым доверху заполнил банку, она бросила туда несколько зубчиков чеснока и плотно закрыла крышку.

Банка запрыгала по полу.

Маграт задумчиво посмотрела на колодец. Заглянув в него, она услышала далеко внизу шум воды. Хотя чему тут удивляться? В горах было много подземных рек.

Она занесла банку над отверстием и разжала руки. Потом быстренько захлопнула крышку колодца.

В углу заворочалась маленькая Эсме. Маграт мигом подскочила к ней и принялась яростно трясти погремушкой.

— Смотри-смотри, какой красивый кролик… — пробормотала она, после чего бросилась обратно к двери.

По ту сторону слышался какой-то шепоток. А потом голос нянюшки Ягг произнес:

— Все в порядке, дорогуша, они у нас в руках. Можешь открывать дверь. Ну же!

Маграт закатила глаза.

— Нянюшка, это действительно ты?

— Конечно, дорогая.

— Слава богам! А теперь расскажи мне тот анекдот про старуху, священнослужителя и носорога, и я открою тебе дверь.

Повисла пауза, потом опять раздались шепотки.

— Дорогая, у нас совсем нет времени, — наконец произнес нянюшкин голос.

— Ха-ха, неплохая попытка, — усмехнулась Маграт. — Я сбросила одного из вас в реку! Кто это был?

Снова тишина, а потом…

— Мы думали, графиня сумеет убедить тебя прислушаться к голосу разума, — ответил граф.

— К сожалению, из банки её не слышно, — сказала Маграт. — Кстати, если хотите, может повторить попытку, банок у меня хватает.

— Мы надеялись, ты будешь вести себя разумно, — ответил граф. — Однако же…

Дверь вздрогнула, и запоры выскочили из стены. Маграт схватила девочку и, вскинув руку, попятилась.

— Только подойдите! Видите вот это? Проколю насквозь!

— Это плюшевый медвежонок, — фыркнул граф. — Даже если ты его как следует наточишь, боюсь, у тебя все равно ничего не получится.

Глава 7

Дверь была такой твердой, что древесина больше напоминала камень с некой волокнистой структурой. Кто-то давным-давно всерьез задался задачей рассчитать максимальную силу, которую может развить самая решительная толпа, и сконструировал дверь именно с учетом такой силы.

Дверь была открыта.

— Но я лично слышала, как она задвигала засовы! — закричала нянюшка.

Перед дверью валялась разноцветная куча шерсти. Игорь опустился рядом с ней на колени и поднял безжизненную лапу.

— Они убивайт Охвофток! Ублюдки!

— Они схватили Маграт и девочку! — рявкнула нянюшка.

— Он бывайт мой единфтвенный друг!

Нянюшка вытянула руку и, несмотря на свои небольшие размеры, легко подняла Игоря за воротник.

— У тебя появится очень серьезный враг, и очень скоро, приятель, если ты не поможешь нам немедленно! Ну все, все… — Свободной рукой она достала из панталон огромный скомканный носовой платок. — Высморкайся как следует!

Раздался звук, словно кто-то вдруг включил противотуманную сирену.

— Куда они могли их увести? — спросила нянюшка, когда сирена наконец отключилась. — Замок буквально кишит жаждущими мести селянами!

— Он вфегда виляйт хвофт, тыкайт меня холодный ноф, — всхлипывая, произнес он.

— Игорь, куда?!

Игорь показал своим пальцем (ну, не совсем своим, но одним из тех, что принадлежали ему в настоящее время) на дальнюю дверь.

— Она уходийт подвал, — сказал он. — Оттуда они выходийт через железные ворота долина. Вы никогда их не ловийт!

— Но дверь по-прежнему заперта! — воскликнула Агнесса.

— Тогда они ефть ещё в замок, но это ефть очень, очень глюпо…

Его перебил оглушительный звук органа, от которого задрожал пол.

— Среди жителей Воронау, случаем, не было музыкантов? — спросила нянюшка, отпуская Игоря.

— Откуда мне знать? — пожала плечами Агнесса. Раздались ещё два аккорда, и с потолка посыпалась пыль. — Они хотели вбить кол мне в сердце, а потом сварить мою голову в уксусе! Во всяком случае, никаких мелодий они при этом не насвистывали!

Орган снова взревел, как будто призывая всех к себе.

— Но почему они не сбежали? — удивилась нянюшка. — Они ведь могли бы зарыться куда-нибудь в землю и… О…

— Матушка не побежала бы, — сказала Агнесса.

— Верно, матушка Ветровоск всегда любила решающие сражения, — промолвила нянюшка, загадочно улыбаясь. — А они думают как матушка. Каким-то образом она заставила их так думать…

— И матушка тоже так думает? — спросила Агнесса.

— Будем надеяться, до сих пор не разучилась, — откликнулась нянюшка. — Пошли.

Лакримоза нажала на регистр с надписью «Ужасное Лицо В Окне» и услышала аккорд, напоминающий раскаты грома и слегка механический крик.

— К счастью, папа, мы пошли не в тебя и не в твою сумасшедшую семейку, — сказала она. — Хотя, если эту штуковину соединить с камерой пыток, может получиться очень даже ничего. Вопли станут гораздо натуральнее.

— Почему мы ведем себя так нелепо? — спросил Влад. — Женщина и девочка у нас в руках. Почему мы до сих пор здесь? На свете много других замков.

— Это будет выглядеть позорным бегством, — пояснил граф.

— Зато мы выживем, — ответил Влад, потирая лоб.

— Мы никогда не отступаем, — сказал граф. — О нет, прошу вас, ближе не подходите…

Последние слова были адресованы остановившейся в замешательстве толпе. В отсутствие центрального мозга толпы вообще останавливаются очень быстро, и в данном случае замешательство было вызвано присутствием Маграт и младенца.

У Влада на лбу красовался синяк. Деревянный утенок на колесиках — серьезное оружие, особенно если посильнее бросить:

— Вот и молодцы, — одобрил граф, прижимая к себе малышку Эсме.

Маграт, извиваясь, пыталась вырваться из другой его руки, но он сжимал её запястье словно клещами.

— Вот видите? Абсолютное повиновение. Как в шахматах. Стоит убрать ферзя, и победа у тебя в кармане. А потеря нескольких пешек не имеет значения.

— Ты не больно-то высокого мнения о нашей маме, — заметил Влад.

— Поверь, я к ней очень привязан, — возразил граф. — И она обязательно найдет способ вернуться, а небольшое приключение только пойдет ей на пользу. Какой-нибудь рыбак в конце концов найдет банку, и вы даже глазом моргнуть не успеете, как мама снова будет с нами, такая сытая, такая здоровая… А, бесценная госпожа Ягг…

— Даже не пытайся подлизываться! — рявкнула нянюшка, пробиваясь сквозь ошеломленную толпу. — Я по горло сыта твоим подлизывательным подлизыванием, господин Подлиза! Освободи обеих девочек, а не то…

— О, как быстро мы добрались до «а не то», — вздохнул граф. — Но я скажу тебе вот что: вы все немедленно покинете замок, а там посмотрим. Возможно, мы отпустим королеву. Но маленькую принцессу… Она так очаровательна, верно? Она может остаться нашей гостьей. Она несколько оживит этот замок…

— Она вернется с нами в Ланкр! Сволочь! — закричала Маграт.

И в который раз попыталась вырвать руку из стальных клешней графа, чтобы влепить ему пощечину. Но его пальцы ещё сильнее сжали её запястье, и Агнесса заметила, как Маграт побелела.

— Королеве не подобает использовать такие слова, — промолвил граф. — Я все ещё очень силен, даже для вампира. Но пожалуй, ты права. Мы все вернемся в Ланкр. Будем жить большой дружной семьей в вашем замке. Наш замок… несколько поистрепался. О госпожа Ягг, только не вини во всем происшедшем себя. За тебя это сделают другие…

Он вдруг замолчал. Едва слышный звук становился все громче и громче. Он был ритмичным и звонким.

Толпа расступилась. Вперед вышла матушка Ветровоск, что-то помешивая ложечкой в чашке.

— Молока так и не нашла, — сообщила она. — Хотя я не удивлена. Отрезала кусочек лимона, но это не то, совсем не то…

Она положила ложечку на блюдце — звонкий «дзынь» прокатился по залу — и улыбнулась графу.

— Я не опоздала?

Друг за другом с грохотом отодвигались засовы.

— …Это заходийт флишком далеко, — бормотал Игорь. — Фтарый мафтер никогда не…

Дверь громко заскрипела, поворачиваясь на петлях, ржавчина на которых взращивалась долгими годами. Из темноты пахнуло прохладным сухим воздухом.

Игорь, повозившись со спичками, зажег факел.

— …Я понимайт, отдых ефть отдых, но это ведь позор…

Он пробежал длинными темными коридорами, некоторые из которых были выложены камнем, а некоторые — пробиты в скале, и очень скоро оказался в зале — совершенно пустом, за исключением стоявшего по центру каменного саркофага, на котором крупными буквами было высечено: «СОРОКУЛА».

Вставив факел в светильник, Игорь снял куртку и с большим трудом сдвинул тяжелую крышку в сторону.

— Извиняйт, мафтер, — прохрипел он, когда крышка с грохотом упала на пол.

Внутри саркофага заискрился при свете факела прах.

— …Приходийт фюда, вфе портийт…

Игорь поднял тулуп, достал из кармана толстый матерчатый сверток, развернул его на камне, и свет отразился от набора скальпелей, игл и ножниц.

— …Теперь угрожайт маленькому ребенку… Вы, мафтер, так никогда не пофтупайт… Только ф любящий приключения девушка фтарше фемнадцати, которые так замечательно выглядайт в ночных рубашках…

Он выбрал скальпель и осторожно коснулся лезвия мизинцем левой руки.

Проступила капелька крови, она становилась все больше, пока не упала на прах. Из саркофага появился дымок.

— Это вам за Охвофток, — с мрачной ухмылкой произнес Игорь.

Когда он подошел к двери, из гроба уже валил белый туман.

— Я — пожилая женщина, — сказала матушка, обводя толпу мрачным взглядом. — Неужели никто не предложит мне присесть?

Мгновенно откуда-то притащили скамью. Матушка села и впилась взглядом в графа.

— Итак, о чем вы тут говорили?

— Эсмеральда… — улыбнулся граф. — Наконец-то ты к нам присоединилась. Зову крови невозможно сопротивляться, ведь верно?

— Надеюсь, — сухо откликнулась матушка.

— Мы уйдем отсюда вместе, госпожа Ветровоск.

— Ты отсюда никуда не уйдешь, — сказала матушка и снова принялась помешивать чай.

Вампиры не сводили глаз с ложечки.

— У тебя нет выбора, ты обязана мне повиноваться и сама прекрасно это знаешь, — сказал граф.

— О, выбор есть всегда, — возразила матушка.

За отцовской спиной Влад и Лакримоза наклонились друг к другу и принялись о чем-то перешептываться. Граф поднял взгляд.

— Ты не можешь сопротивляться, — промолвил он. — Даже ты на такое не способна.

— Ну, не стану утверждать, будто бы мне это ничего не стоило… — пожала плечами матушка и опять взялась за ложечку.

Шепот стал громче.

— У нас королева и девочка, — прорычал граф. — Насколько мне известно, вы высоко их цените.

Матушка поднесла чашку к губам.

— Ну, убей их, — сказала она. — Не больно-то тебе это поможет.

— Эсме! — одновременно выкрикнули нянюшка и Маграт.

Матушка поставила чашку обратно на блюдце. До Агнессы донесся тяжелый вздох Влада. Она и сама чувствовала желание…

«Я догадалась, что она сделала», — сказала Пердита. «Я тоже», — подумала Агнесса.

— Он блефует, — сказала матушка.

— Стало быть, ты нисколечко не будешь возражать, если твоя королева станет вампиром? — осведомилась Лакримоза.

— У нас была одна такая в Ланкре, — небрежно бросила матушка. — Бедняжку укусил кто-то из вас. Перебивалась бифштексами с кровью и прочей гадостью. И насколько я знаю, никогда никого не кусала. Другула Пронзевшая — слышали о такой?

— Пронзевшая?

— Как я сказала, кровь она не употребляла. Но против доброго кровопролития ничуть не возражала. Просто запретила себе пить кровь, хотя той ещё гадиной была. Кстати, вы тоже не обязаны пить кровь.

— Ты ничего не знаешь об истинных вампирах!

— О, я о них знаю, и куда больше, чем ты думаешь. Взять, к примеру, Гиту Ягг.

Нянюшка удивленно заморгала. Матушка Ветровоск было подняла чашку, но тут же снова её опустила.

— Гита любит выпить. Утверждает, что пьет только лучшее бренди… — Нянюшка согласно закивала. — …Но таково лишь её желание, а в действительности она вполне и пивом обойдется, как и все нормальные люди. — Нянюшка пожала плечами, а матушка продолжила: — Однако вы не удовольствуетесь кровяной колбасой, ведь в действительности вам нужна власть над людьми. Я знаю всех вас так, как знаю саму себя. И знаю наверняка, вы не допустите, чтобы с головы этой девочки даже один-единственный волосок упал. Ну, если б, конечно, у неё уже были волосы… — Матушка принялась рассеянно помешивать ложечкой в чашке. — Просто не сможете.

Она подняла чашку и провела ею по краю блюдца. Губы Лакримозы алчно приоткрылись.

— Я нахожусь здесь только потому, что хочу понять: чего именно вы заслуживаете — справедливости или милосердия. Это вопрос выбора.

— Ты действительно думаешь, мы не сможем причинить вред какому-то мясу? — спросила Лакримоза, решительно шагнув вперед. — Смотри же!

Она опустила руку к девочке и как ужаленная отдернула её.

— Не сможете, — сказала матушка.

— Я чуть не сломала себе пальцы!

— Какая досада, — хмыкнула матушка.

— Ты вложила что-то в эту девочку… что-то ведьмовское… — пробормотал граф.

— И кому в голову могла прийти такая нелепая мысль? — фыркнула матушка, а стоявшая за её спиной нянюшка потупилась. — Итак, вот моё предложение. Ты возвращаешь нам Маграт и принцессу, а мы отрубаем вам головы.

— И это ты называешь справедливостью? — осведомился граф.

— Нет, это я называю милосердием, — ответила матушка и поставила чашку на блюдце.

— Во имя всего святого, женщина, ты будешь наконец пить этот проклятый чай или нет? — взревел граф.

Матушка сделала глоток и поморщилась.

— О чем я только думала? Пока болтала с вами, чай остыл, — сказала она и медленно вылила чай на пол.

Лакримоза застонала.

— Думаю, это скоро пройдет, — продолжала матушка все тем же спокойным голосом. — Но пока вы не сможете причинить вред девочке, вы не сможете причинить вред Маграт, от одной мысли о крови вас будет тошнить, а убежать вы не сможете, потому что никогда не отказывались от схватки…

— Пройдет что? — спросил Влад.

— Стены вашего разума очень прочны, — сонно заметила матушка. — Мне никогда сквозь них не пробиться.

Граф улыбнулся. Матушка тоже улыбнулась.

— И поэтому я не стала этого делать.

Глава 8

Туман клубился в склепе, обволакивая пол, стены и потолок. Струился вверх по ступеням, по длинному туннелю, туманные волны накатывались друг друга, словно вели непримиримую битву за существование.

Куда-то бежавшая неосторожная крыса слишком поздно заметила приближение опасности. Туман поглотил её, раздался короткий писк, а когда туман рассеялся, на полу остались только крошечные белые косточки.

Словно из ниоткуда, возникли такие же маленькие косточки, но уже собранные в скелет. В одной лапке скелет держал миниатюрную косу, а на плечи его был наброшен плащ с капюшоном. Стуча костяными лапками по каменным плитам, существо подошло к убитой крысе.

— Писк? — жалобно произнес дух крысы.

— ПИСК, — ответил Смерть Крыс. Ну а зачем ещё что-то знать?

— Ты все пытался понять, куда я спрятала свою сущность, — сказала матушка. — А я никуда и не уходила. Я просто поместила её в нечто живое, а вы это нечто взяли. Вы сами пригласили меня, я — в каждой мышце ваших тел, я — в ваших головах. Я была в крови, граф. В крови. И это не я превратилась в вампира. Это вы превратились в матушку Ветровоск. Все вы. Ведь вы всегда прислушивались к зову крови.

Граф смотрел на неё, широко открыв рот от изумления.

Ложечка со звоном упала на пол, потревожив едва заметный белый туман. Он стекал со стен, постепенно сужая круг, в центре которого стояли вампиры.

Сквозь толпу пробился Игорь и встал рядом с нянюшкой.

— Все ефть зер гут, — сообщил он. — Я не мочь позволяйт, чтобы это продолжайтфя, такой позор, такой фтыд…

Туман поднялся кипящей башней, а затем возникло такое ощущение, словно последовательность событий вдруг нарушилась, словно время как-то расщепилось… и в следующий момент за спинами Влада и Лакримозы выросла чья-то фигура. Ростом незнакомец был лишь чуть выше среднего мужчины, а фрак, в который он был одет, давным-давно вышел из моды. Его тронутые сединой волосы были аккуратно зачесаны назад, за уши, поэтому создавалось впечатление, что голову конструировали с учетом принципов аэродинамики.

Пальцы с ухоженными ногтями крепко сжали плечи молодых вампиров. Лакримоза было повернулась, собираясь впиться в наглеца ногтями, но тот оскалился, словно тигр, и она сразу съежилась от страха.

А потом лицо его приобрело почти человеческое выражение, и незнакомец улыбнулся. Как будто был искренне рад всех видеть.

— Доброе утро, — поздоровался он.

— Ещё один поганый вампир? — осведомилась нянюшка.

— Не ефть обычный вампир, — пояснил Игорь, радостно прыгая с ноги на ногу. — Это ефть мой фтарый мафтер! Крафный Глаз возвращайтфя!

Матушка поднялась и, не обращая внимания на державшую молодых вампиров фигуру (и Влад, и Лакримоза как-то присмирели), подошла к графу.

— Я знаю все, на что ты способен и на что не способен, — сказала она. — Потому что ты впустил меня в себя. Это значит, ты не можешь того же, чего и я. И думаешь ты сейчас так же, как я, только разница в том, что я занималась этим куда дольше, а значит, у меня лучше получается.

— Ты — мясо! — прорычал граф. — Умное мясо!

— И ты сам меня пригласил, — повторила матушка. — Я ведь не из тех, кто заявляется без приглашения.

Девочка на руках у графа вдруг расплакалась. Он резко выпрямился.

— Ты в самом деле так уверена, что я не смогу причинить вреда этому ребенку?

— Я бы этого не смогла, значит, не сможешь и ты.

Лицо графа исказилось. Он сражался со своими чувствами и одновременно с Маграт, которая пыталась лягнуть его в лодыжку.

— А ведь все могло быть так хорошо… — пробормотал он, и впервые его голос утратил уверенность.

— Хорошо для тебя! — закричала Агнесса.

— Мы — вампиры, и мы не можем бороться с тем, что мы есть.

— Только животные не способны бороться со своей природой, — сказала матушка. — Так ты отдашь мне ребенка?

— А если я… — начал граф, но вдруг гордо вскинул голову. — Нет! Я не должен торговаться! И я буду сражаться с тобой твоими же методами! Вряд ли кто посмеет остановить меня, если я сейчас уйду. Посмотри на себя… Посмотри на меня. А теперь… на него. — Он кивнул на фигуру, державшую будто окаменевших Влада и Лакримозу. — Ты этого хочешь?

— Извини… куда я должна посмотреть? — уточнила матушка. — О… «фтарый мафтер» Игоря? Старый граф Сорокула, насколько понимаю?

Старый граф изящно поклонился.

— К вашим услугам, мадам.

— Сомневаюсь, — фыркнула матушка.

— А чо, он был вполне нормальным! — донесся из толпы голос Петра. — Появлялся раз в несколько лет, и никаких проблем не было, главное — про чеснок не забывать. И он вовсе не пытался нам понравиться.

Старый граф улыбнулся ему.

— Твое лицо мне знакомо. Один из семейства Рави, если не ошибаюсь?

— Не ошибаешься, господин. Меня зовут Петр, я Гансов сынок.

— Верно, такие же черты лица. Передавай привет бабушке.

— Она скончалась десять лет назад, господин.

— Неужели? Какая жалость. Как быстро в могиле летит время. — Старый граф вздохнул. — В ночной рубашке она выглядела просто сногсшибательно.

— Нормальный был граф!.. — раздался ещё чей-то голос из толпы. — Иногда покусывал нас, но мы привыкли.

— Знакомый голос, — сказал вампир. — Ты из Вейзенов?

— Да, господин.

— А Арно Вейзен кем тебе приходится?

— Прадедушкой, господин.

— Славный был парень. Семьдесят пять лет назад сразил меня одним ударом. Попал колом точно в сердце с двадцати шагов. Ты можешь им гордиться.

Лицо мужчины просияло от гордости за предка.

— Тот кол до сих пор висит у нас над камином, ваше сиятельство.

— Приятно слышать. Жаль, старые традиции постепенно уходят…

— Этого не может быть! — вдруг заорал граф Сорокула. — Неужели вы предпочитаете его? Он ведь чудовище!

— Зато он никогда не пытался их контролировать! — в ответ заорала Агнесса. — И не подписывал с ними никаких соглашений!

Граф Сорокула вместе с заложницами медленно пятился к двери.

— Нет, — сказал он. — Так, как вы хотите, не будет. Если кто думает, что я не смогу причинить вреда этим очаровательным заложницам, пусть попробует остановить меня. Неужели кто-то действительно верит этой старухе?

Нянюшка Ягг открыла было рот, но, заметив взгляд матушки, тут же захлопнула его. Толпа расступилась перед графом, и он подтащил Маграт к двери.

И наткнулся на фигуру всемогучего Овса.

— Сын мой, не думал ли ты впустить в свою жизнь Ома? — спросил священнослужитель. Его голос дрожал. Лицо блестело от пота.

— О… опять ты, — нахмурился граф. — Мой мальчик, если я уж с ней справляюсь, то с тобой вообще никаких проблем не возникнет.

Овес держал перед собой топор так, словно тот был сделан из какого-то драгоценного и очень хрупкого металла.

— Изыди, сила нечестивая… — начал он.

— Ну и ну… — покачал головой граф, отводя топор в сторону. — Ты так ничему и не научился, глупец? Маленький глупец со своей маленькой глупой верой в маленького глупого божка…

— Эта вера… позволяет мне видеть вещи в истинном свете, — с трудом произнес Овес.

— Правда? И ты решил, что сможешь помешать мне? Топор — даже не священный символ!

— О. — Лицо Овса удрученно вытянулось. Он опустил топор, и плечи его обвисли.

Но потом вскинул голову, широко улыбнулся и произнес:

— Тогда… мы сделаем его таковым!

И топор с шелестящим звуком скользнул по дуге, оставляя в воздухе золотистый след.

После чего упал на каменные плиты. В мертвой тишине его падение прозвучало как удар колокола. Овес выхватил девочку из безвольных рук вампира и передал её Маграт, которая молча прижала дочку к груди.

Первым звуком, нарушившим тишину, было шуршание платья матушки, которая встала со скамьи и направилась к упавшему топору. Подойдя, она толкнула его ногой.

— Если у меня и есть недостаток, — тон её подразумевал, что такая возможность действительно существует, но лишь теоретически, — то заключается он в том, что я не знаю, когда нужно поворачиваться и бежать. Кроме того, я часто блефую, хотя карта у меня хуже некуда.

Её голос разносился по залу. Все слушали затаив дыхание.

Она кивнула графу, который очень медленно поднял руки к алой зияющей ране на шее.

— Топор был острым, — сообщила матушка. — Кто сказал, что в мире нет милосердия? Главное — не кивай. Кто-нибудь проводит тебя, уложит в прохладный удобный гроб, лет пятьдесят мигом пролетят, и возможно, ты проснешься достаточно умным, чтобы не делать больше всяких глупостей.

Толпа постепенно оживала. Раздались чьи-то, пока неуверенные голоса. Матушка покачала головой.

— Они хотят, чтобы ты стал более мертвым, — пояснила она графу, который смотрел прямо перед собой застывшим взглядом и пытался остановить кровь, которая все сильнее текла между его пальцев. — Есть всякие способы. Мы можем сжечь тебя, а пепел развеять над морем…

Толпа одобрительно вздохнула.

— …Или дождаться урагана и пустить по ветру…

Послышались робкие аплодисменты.

— …Или заплатить какому-нибудь моряку, чтобы тот увез тебя на Край и там скинул в море.

На сей раз матушка удостоилась одобрительного свиста.

— Конечно, когда-нибудь ты вернешься. Но болтаться в пространстве несколько миллионов лет… лично мне это кажется очень скучным. — Она вскинула руку, успокаивая толпу. — Пятьдесят лет, чтобы все обдумать, — это мне куда больше нравится. Людям нужны вампиры. Они помогают не забывать, зачем нам были даны колья и чеснок.

Она щелкнула пальцами, обращаясь к толпе.

— Кто-нибудь, двое, проводите его в склеп. И выказывайте покойному уважение…

— Но это такая малость! — выходя из толпы, воскликнул Петр. — После всего того, что он…

— Вот когда он вернется, тогда и разберетесь, — отрезала матушка. — И вбейте в головы своих детишек одну простую истину: людоеду нельзя доверять, пусть даже он пользуется ножом и вилкой! И ещё помните: вампиры приходят только туда, куда их приглашают!

Толпа отступила. Матушка немного успокоилась.

— А сейчас это мой выбор. Я тут решаю. — Она наклонилась к искаженному ужасом лицу графа. — Ты пытался лишить меня разума, — сказала она чуть тише. — А он для меня — все. Подумай об этом. Попробуй понять. — Она отступила. — Уведите его!

Она повернулась к высокому вампиру.

— Итак… ты — старый мастер, верно?

— Алисон Ветровоск? — с удивлением спросил он. — У меня хорошая память на шеи.

Матушка на мгновение застыла.

— Что? Нет! Откуда тебе известно это имя?

— Она проезжала по здешним местам лет сто назад. У нас была краткая встреча, а потом она отрубила мне голову и вбила в сердце кол. — Граф вздохнул. — Очень энергичная женщина. Ты её родственница, насколько понимаю. Увы, я потерял счет поколениям.

— Внучка, — слабым голосом произнесла матушка.

— Игорь говорит, вокруг замка летает феникс…

— Думаю, он скоро улетит.

Граф кивнул.

— Мне всегда нравились эти птицы, — сказал он с некоторой тоской. — Когда я был молодым, их было так много. Они делали ночь… красивой. Тогда все было намного проще… — Он помолчал и чуть громче добавил: — Но сейчас мы живем в современном мире.

— Да, именно так они говорят, — пробормотала матушка.

— Но я бы, мадам, не больно-то обращал на их слова внимание. Лет через пятьдесят они уже не будут столь современными. — Он потряс молодых вампиров, как кукол. — Приношу извинения за поведение моего племянника. Оно противоречит традициям вампиров. Наверное, люди из Воронау захотят их убить? Это меньшее, что я могу сделать.

— Но они ведь твои родственники! — воскликнула нянюшка Ягг, когда толпа радостно рванулась вперед.

— Да, но мы, вампиры, никогда не изображали из себя счастливых семей.

Влад умоляюще посмотрел на Агнессу и протянул к ней руки.

— Ты же не позволишь им убить меня, правда? Не дай им поступить так со мной! Мы могли бы… у нас могла бы… Ты ведь не допустишь этого?!

Толпа остановилась. Его слова звучали как мольба. Сотня пар глаз уставилась на Агнессу.

Она взяла его за руку. «Думаю, мы сможем его перевоспитать», — сказала Пердита. Но Агнесса думала о Воронау, об очередях, о детях, которые играли, ожидая неизбежного, о том, что ночью зло может быть по-звериному жестоким, а днем — серым, как дождь…

— Влад, — произнесла она ласково, глядя ему прямо в глаза, — я бы с удовольствием подержала им пальто.

— Похвально, девочка, похвально, — сказала матушка, подходя сзади, — но этого не случится. Забирай их, граф. Научи чтить традиции. Научи быть глупыми.

Граф кивнул и улыбнулся во весь свой клыкастый рот.

— Обязательно. Иногда, чтобы жить дальше, нужно умереть, а потом восстать из могилы обновленным. Я научу их.

— Ха! Ты не живешь, граф. Живет феникс. А ты просто притворяешься живым, хотя на самом деле мертв. Теперь убирайтесь, все!

Снова возник раскол во времени, а потом стая сорок взлетела с того самого места, где стояли вампиры, и, громко треща, скрылась в темноте под крышей.

— Да их здесь сотни! — воскликнула Агнесса.

— Ну, вампиры умеют менять облик, — сказала нянюшка. — И это известно всякому, кто хоть немного разбирается в вампирах.

— Интересно, а триста сорок — это к чему?

— Триста сорок — это к тому, что пора накрывать мебель чехлами, — хмыкнула нянюшка. — А мне пора крепко выпить.

Толпа, поняв, что представление закончилось, начала рассасываться.

— Почему она не позволила их уничтожить? — прошипел Петр рядом с Агнессиным ухом. — Смерть для них — слишком легкий выход!

— Ага, — согласилась Агнесса. — Именно поэтому она и не позволила им умереть.

Овес не шевелился. Он по-прежнему смотрел прямо перед собой, руки у него тряслись. Агнесса подвела его к скамье и осторожно усадила.

— Я убил его, да? — прошептал он.

— В некотором роде, — кивнула Агнесса. — С этими вампирами никогда точно не знаешь.

— У меня не было выхода! Все стало каким-то… воздух вдруг стал золотым, и был только этот момент, чтобы что-нибудь совершить…

— Вряд ли кто-то будет выражать недовольство, — сказала Агнесса.

«Согласись, а он весьма милый, — прошептала Пердита. — Если б он ещё выдавил этот свой прыщ…»

Маграт села по другую сторону от Овса и принялась укачивать дочку. Пару раз она глубоко вздохнула.

— Ты поступил очень храбро, — сообщила она.

— Нет, — не согласился Овес. — Я думал, матушка Ветровоск вмешается и…

— А она и вмешалась, — поежилась Маграт. — Ещё как вмешалась…

Матушка Ветровоск сидела на другом конце скамьи и поглаживала переносицу.

— А сейчас я хочу поехать домой, — сказала она. — Забраться в постель и спать целую неделю. — Она зевнула. — И чая хочется.

— Но у тебя ведь был чай! — воскликнула Агнесса. — Мы чуть слюной не захлебнулись, глядя на тебя!

— Откуда здесь взяться чаю? Я просто заварила какую-то грязь. Но я знаю, что нянюшка всегда таскает с собой пакетик чая. Где-нибудь в своих закромах. — Она снова зевнула. — Маграт, завари-ка чайку.

Агнесса открыла было рот, но Маграт жестом приказала ей молчать и передала ей девочку.

— Конечно, матушка, — сказала она, мягко толкая Агнессу обратно на скамейку. — Только узнаю у Игоря, где тут хранится чайник.

Всемогучий Овес вышел на крепостную стену. Солнце было уже высоко, свежий ветерок шелестел над лесами Убервальда. На деревьях рядом с замком трещали сороки.

Матушка, облокотившись о стену, смотрела на рассеивающийся туман.

— Похоже, день будет ясным, — весело произнес Овес.

К своему немалому удивлению, он действительно ощущал некую радость. Воздух был прозрачным, навевал мысли о будущем, которое таит в себе неограниченные возможности. Он хорошо помнил момент, когда взмахнул топором, когда оба Овса взмахнули топором. Возможно, ещё не все потеряно…

— Ближе к вечеру со стороны Пупа придет гроза, — сообщила матушка.

— Ну… по крайней мере, будущему урожаю это только на пользу.

Что-то сверкнуло в небе. При солнечном свете было трудно различить крылья феникса, они казались бледными вспышками желтизны, и виднелся лишь силуэт маленького ястреба в центре, парящего над замком.

— Как может прийти кому-то в голову убить такое существо? — спросил Овес.

— О, некоторые убивают просто ради развлечения.

— Это настоящая птица или она существует только…

— Она просто существует, — резко перебила его матушка. — Не перебарщивай с аллегориями, ими и подавиться недолго.

— Знаешь, я сейчас чувствую себя так, будто на меня снизошла благодать.

— Правда? А я каждое утро чувствую то же самое. Как увижу рассвет, так и чувствую, — хмыкнула матушка. — Доживешь до моих лет, поймешь. — Она вздохнула, а потом заговорила словно бы сама с собой. — Стало быть, она не переходила на другую сторону, что бы люди ни говорили. Хотя с этим старым вампиром нужно держать ухо востро. Но она не переходила на другую сторону. Ты же слышал его слова? Именно так он и сказал. Хотя никто его не заставлял.

— Э… да.

— Тогда она была старше меня. Бабушка Алисой была хорошей ведьмой. Палец в рот не клади. Со странностями, конечно, но у кого их нет?

— У всех, кого я знаю, странностей с избытком.

— Ага. — Матушка выпрямилась. — Ну, ладно…

— Э…

— Да?

Овес смотрел на подвесной мост и ведущую к замку дорогу.

— Там какой-то человек в заляпанной грязью ночной рубашке. Он размахивает мечом, — сообщил Овес. — Его сопровождают жители Ланкра и какие-то синие человечки…

Он ещё раз посмотрел вниз.

— Надеюсь, что это грязь…

— Должно быть, это король, — догадалась матушка. — Судя по воплям, Большая Агги напоила его своим варевом. Он как раз вовремя.

— Э… но ведь все уже закончилось?

— Ну, он ведь король. А короли всегда прибывают вовремя, на то они и короли. Ты ведь не станешь убеждать его в обратном? Кроме того, он все равно ничего не понимает, поскольку отведал пойла Большой Агги. Думаю, нам лучше спуститься.

— По-моему, я должен сказать тебе спасибо, — промолвил Овес, когда они подошли к винтовой лестнице.

— За то, что я помогла тебе там, в горах?

— Мир стал… другим. — Взгляд Овса скользнул по затянутой дымкой долине, по лесам и лиловым горам. — Теперь я буквально во всем вижу что-то святое.

И тут он впервые увидел искреннюю улыбку матушки Ветровоск. Обычно уголки её рта лишь чуточку поднимались вверх — когда что-то неприятное должно было произойти с тем, кто этого заслуживал, — но на сей раз, похоже, ей было действительно приятно услышать его слова.

— Ну, значит, начало положено? — сказала она.

Глава 9

Карету Сорокул поставили на оставшиеся колеса и притащили в замок. А теперь она ехала обратно в Ланкр с Джейсоном Яггом на козлах. Ямы он старался объезжать — от толчков сразу начинали ныть раны. А кроме того, в карете находилась королевская чета, и в данный момент он чувствовал себя крайне преданным подданным.

Джейсон был очень крупным, очень сильным мужчиной и старался не прибегать к насилию — зачастую в этом просто не было необходимости. Иногда его вызывали в трактир, чтобы остановить серьезную стычку, так он, как правило, поднимал драчунов за воротники и разводил в стороны, чтобы они успокоились. Если это не помогало, он пару раз сталкивал их лбами — как можно более ласково.

Агрессивность никогда не производила на него впечатления, но вчера, во время битвы за Ланкрский замок, он увидел своего короля в новом свете — ему пришлось поднять Веренса над головой да так и держать, чтобы он прекратил безжалостно рубить врагов, друзей, мебель, стены и собственные ноги. Бой оказался исключительно коротким. Наемникам самим не терпелось сдаться в плен — особенно после химической атаки Шона. Сложнее всего было держать Веренса подальше от наемников, чтобы те успели сдаться.

В общем, Джейсон был потрясен.

Тем временем король Веренс лежал в карете, устроив голову на коленях у жены, и тихонько постанывал, когда она вытирала его лоб платком…

А на почтительном расстоянии от кареты ехала повозка с ведьмами. Впрочем, в ней было больше храпа, чем ведьм.

Храп матушки Ветровоск обладал первобытной индивидуальностью. Поскольку взрастал и воспитывался он в полной свободе. Некому было пресечь его взревы пинком, толчком в поясницу или подушкой, используемой вместо дубинки. Этот храп имел возможность в течение многих лет оттачивать в одинокой спальне такие замысловатые звуки, как «кнарк», «граах» и «гнок-гнок-гнок», не отвлекаясь на всякие щипки, тычки и периодически попытки человекоубийства, которые, как правило, отбивают желание храпеть.

Сейчас матушка лежала на соломе на дне повозки и с удовольствием храпела.

— Непонятно, и как только оси выдерживают, а? — заметила сидевшая на козлах нянюшка. — Как будто она пилит телегу пополам.

— Меня немного беспокоит господин Овес, — сказала Агнесса. — Он просто сидит и тупо улыбается.

— Головой он не ударялся? — осведомилась нянюшка.

— Кажется, нет.

— Тогда оставь его в покое. Не жжет никого — и то ладно. Ага, а вот и наш старый друг…

Сосредоточенно прикусив язык, Игорь наносил последние штрихи на новую табличку. «Пачему вам не пофещайт наш фювенирная лавка?» — было написано на ней. Заслышав звук приближающейся повозки, он выпрямился и кивнул.

— Пока фтарый мафтер лежайт мертвым, его голова приходийт много новых идей, — сообщил он, почувствовав, что требуется некоторое объяснение. — Фегодня я начинайт фтроить парк развлечения, хотя понятия не имейт, что это ефть такое.

— Ну, в основном люди там качаются, веселятся. Им это очень нравится, — объяснила нянюшка.

Игорьмгновенно повеселел.

— О, тогда найн проблема. Я имейт много веревка, а петля лучше меня никто не делайт!

— Нет, все не совсем так… — начала было Агнесса, но нянюшка мгновенно перебила её.

— Полагаю, тут все зависит от того, кто в этом парке будет развлекаться, — сказала она. — Ладно, Игорь, ещё увидимся. Поступай так, как поступала бы я. Хотя, честно говоря, от меня всякого можно ожидать…

— И навести за нас могилку Охвостка, — попросила Агнесса. — Мы будем по нему скучать. Но может, мы сумеем найти тебе нового щенка?..

— Большой данке, но найн. Охвофтка никто не заменяйт.

Он махал им рукой, пока они не скрылись за поворотом.

Подняв глаза, Агнесса вдруг увидела трех сорок, сидящих на ветке над дорогой.

— Три — кто-то умрет… — вспомнила она.

В воздухе просвистел камень. Раздался возмущенный сорочий треск, и на дорогу посыпались перья.

— Ну вот, теперь их две. Ух, повеселимся! — самодовольно изрекла нянюшка.

— Нянюшка, но это жульничество!

— А ведьмы всегда жульничают, — пожала плечами нянюшка Ягг и оглянулась на спящую фигуру. — Это известно всякому, кто хоть немного разбирается в ведьмах.

Они возвращались домой в Ланкр.

Снова капал дождь. Вода просочилась в шатер и даже проникла в фисгармонию, которая при нажатии на любую клавишу теперь издавала только похожие на жабью отрыжку звуки. От песенников почему-то откровенно воняло кошатиной.

Всемогучий Овес махнул на них рукой и занялся своей походной кроватью, в процессе сборки которой ободрал два пальца и прищемил ещё один. Разложенная наконец койка выглядела так, словно была предназначена не для человека, а для какого-нибудь гигантского банана.

Овес понимал, что таким образом пытается отвлечься от мыслей. В целом он был даже доволен этим. Ему было приятно выполнять простую работу и слышать только собственное дыхание. А может, есть способ…

С улицы сквозь легкий шепот вечернего ветерка донесся какой-то стук. Били чем-то деревянным по чему-то пустому.

Он осторожно выглянул из шатра.

Люди, стараясь не шуметь, выходили на поле. В руках некоторых он увидел доски. Кое-кто катил бочки. Овес, открыв рот от изумления, смотрел, как быстренько сооружаются грубые скамейки и на них рассаживаются люди.

У некоторых из мужчин были забинтованы носы.

Потом раздался грохот колес, и Овес увидел, как из ворот замка выезжает королевская карета. Тут он очнулся, скрылся в шатре и отчаянно принялся рыться в мешке в поисках чистой рубахи. Шляпу он так и не нашел, балахон был заляпан грязью, кожа на башмаках потрескалась, пряжки потускнели от кислого воздуха болот, но чистая рубаха определенно…

Кто-то попытался постучать по влажному брезенту и, выждав буквально полсекунды, вошел в шатер.

— Ты тут одет? — спросила нянюшка Ягг, осматривая его с головы до ног. — Знаешь, мы ведь тебя ждем. Пора, так сказать, стричь заблудших овец, — добавила она тоном, который явственно говорил о том, что лично она происходящее очень и очень не одобряет.

Овес повернулся к ней лицом.

— Госпожа Ягг, я знаю, я тебе не слишком нравлюсь…

— А с чего бы ты мне нравился? — перебила нянюшка. — Эсме тащила тебя на себе через все горы. Заботилась о тебе, ухаживала…

Решительный ответ уже готов был вырваться из горла, но тут Овес заметил понимающий нянюшкин взгляд и предпочел откашляться.

— Э… да, — кивнул он. — Да. Это была чудовищная глупость с моей стороны. Госпожа Ягг, а там много людей собралось?

— О, человек сто — сто пятьдесят.

«Это все она, — подумал Овес, вспомнив расставленные в доме нянюшки портреты. — Она способна влиять на огромное количество людей. Но, готов поспорить, кто-то сначала повлиял на неё».

— И что я, по их мнению, должен сделать?

— На твоем плакате написано «Вичерняя Песня», — напомнила нянюшка. — Хотя лично я бы предпочла, чтобы там было написано «Вечернее пиво».

Он вышел из шатра и увидел освещенные вечерним солнцем лица ланкрцев, почувствовал их взгляды. Тут собрался почти весь Ланкр. Король и королева сидели в первом ряду. Веренс царственно кивнул Овсу, подавая сигнал, что пора уже начинать. Что бы это ни было.

Нянюшка Ягг весьма недвусмысленно демонстрировала, что никаких специальных омнианских молитв она не потерпит, поэтому Овес выбрал общую молитву благодарения. Она адресовалась любому богу, который сейчас его слышит, а также всем тем богам, кто не слышит и не собирается этого делать.

Потом Овес вынес из шатра испорченную фисгармонию, попытался извлечь из неё пару аккордов, но нянюшка мгновенно оттеснила его в сторону, засучила рукава и принялась извлекать из влажных мехов ноты, о существовании которых Овес даже не подозревал.

Пение не было слишком воодушевленным, пока Овес не отшвырнул в сторону песенник и не научил собравшихся некоторым песенкам, которые пела ему бабушка. Они были полны огня и грома, смерти и справедливости, но мелодии были настолько простыми, что их легко можно было насвистывать, а названия говорили сами за себя: «Ом растопчет неверных», «Вознеси меня на небо» и «И зажги огонь добродетели». Песни были приняты благосклонно. Жители Ланкра не очень интересовались религией, зато теперь они знали, как она должна звучать.

Овес пел во все горло, тыкал длинной палочкой в написанные на брезенте слова и внимательно разглядывал лица своих… да, пусть будет так… своих первых в жизни прихожан. Тут было много женщин и тщательно отмытых мужчин, но одного лица все же не хватало. И его отсутствие доминировало над всем происходящим.

Однако на середине очередного куплета он вдруг бросил взгляд и увидел высоко в небе орла. Похожая на точку птица кружила в вышине и, быть может, охотилась на каких-нибудь заблудших овец.

А потом все кончилось, и люди тихо разошлись — с таким видом, словно выполнили некую работу, не слишком неприятную, но тем не менее работу, которую нужно было сделать. На блюде для пожертвований Овес обнаружил два пенса, несколько морковок, крупную луковицу, небольшую буханку хлеба, фунт баранины, кувшин с молоком и маринованную свиную рульку.

— У нас на самом деле не денежное хозяйство, — объяснил подошедший к нему король Веренс. Лоб его был забинтован.

— Все в порядке, ваше величество, у меня сегодня будет роскошный ужин, — откликнулся Овес безумно восторженным голосом, которым люди, как правило, разговаривают с монархами.

— Кстати, ты не откажешься отужинать с нами? — спросила Маграт.

— Я… э… намеревался отправиться в путь на рассвете, ваше величество. А вечером хотел собрать вещи и сжечь походную койку.

— В путь? Но я думал, ты останешься у нас. Я… даже провел опрос общественности, — признался король. — И ответственно заявляю: мнение общественности по данному вопросу целиком и полностью совпадает с моим.

Овес посмотрел на Маграт, выражение лица которой явно говорило о том, что матушка не возражает.

— Ваше величество, полагаю, я ещё загляну в ваши места, — ответил он. — Но… честно говоря, я хотел отправиться в Убервальд.

— Дьявольское место, господин Овес.

— Я думал об этом весь день, ваше величество, и принял решение.

— О. — На лице Веренса мелькнуло смущение, но он быстро справился с собой — короли умеют брать себя в руки. — Что ж, думаю, ты лучше разбираешься в собственных мыслях. — Вдруг он слегка покачнулся — это Маграт пихнула его под ребра локотком. — Ах да… мы слышали, что ты потерял свой священный амулет, поэтому мы, то есть королева и госпожа Нитт, попросили Шона сделать на нашем монетном дворе вот это…

Овес развернул черный бархат и увидел золотую цепь, на которой висел маленький золотой топор с двумя лезвиями.

Он потрясенно уставился на подарок.

— У Шона неважно получаются черепахи, — пояснила Маграт, пытаясь заполнить паузу.

— Я буду хранить это как величайшее сокровище, — откликнулся наконец Овес.

— Конечно, мы понимаем, этот символ не такой уж священный… — развел руками король.

Овес покачал головой.

— Кто знает, ваше величество? Святость — там, где мы её находим.

За спиной короля стояли по стойке смирно Джейсон и Даррен Ягги. У обоих носы были заклеены пластырем. Они торопливо отскочили в стороны, давая дорогу королю, который, казалось, даже не заметил их.

Нянюшка Ягг ударила по клавишам фисгармонии, символизируя отбытие королевской четы и её свиты.

— Если на рассвете заглянешь в кузницу Джейсончика, он попробует подлатать эту твою фигтармонию, — пробормотала она.

В нянюшкином эквиваленте это значило, что всемогучий Овес только что удостоился трех дружных «ура» и признательности всего населения Ланкра. И священнослужитель это оценил.

— Удивительно, сколько людей сегодня здесь собралось, — сказал он. — Не сомневаюсь, все они пришли сюда спонтанно.

— Не испытывай судьбу, юноша, — буркнула, вставая из-за фисгармонии, нянюшка Ягг.

— Было очень приятно с тобой познакомиться, госпожа Ягг.

Нянюшка уже сделала несколько шагов, но Ягги всегда оставляют за собой последнее слово.

— Не могу сказать, что я отношусь к тебе хорошо, — слегка напряженно промолвила она. — Но если ты постучишь в дверь кого-нибудь из Яггов в этих краях… то всегда найдешь там горячую пищу. Кроме того, ты такой тощий. Даже на карандаше мясника и то больше мяса.

— Спасибо.

— Но на пудинг даже не рассчитывай.

— Не буду.

— Ну, тогда… — Нянюшка пожала плечами. — Удачи тебе в Убервальде.

— Уверен, Ом будет сопровождать меня, — сказал Овес.

Интересно, подумал он, насколько можно разозлить нянюшку, если разговаривать с ней абсолютно спокойно? И пользовалась ли этим когда-нибудь матушка Ветровоск?

— Надеюсь, — хмыкнула нянюшка. — Не хотелось бы, чтобы он остался ошиваться тут.

Когда нянюшка отбыла, Овес развел костер из кошмарной кровати и расставил вокруг него на просушку песенники и молитвенники.

— Привет…

В темноте ведьма выглядит весьма своеобразно. Ты видишь, как к тебе приближается висящее в воздухе лицо. Но потом контрастность несколько пришла в себя, часть темноты отделилась от целого и превратилась в Агнессу.

— О, добрый вечер, — кивнул Овес. — Спасибо, что заглянула. Никогда прежде мне не доводилось слышать, чтобы люди пели сами с собой хором.

Агнесса смущенно откашлялась.

— Ты действительно собираешься отправиться в Убервальд?

— Ну, у меня ведь нет причин больше здесь задерживаться.

Левая рука Агнессы несколько раз дернулась. Агнесса крепко обхватила её правой рукой.

— Наверное… — едва слышно произнесла она. — Нет! Заткнись! Сейчас не время!

— Прошу прощения?

— Это я себе, — с несчастным видом произнесла Агнесса. — Послушай, все знают, что ты помог матушке. Просто делают вид, что не знают.

— Да, конечно.

— И тебе все равно?

Овес пожал плечами. Агнесса снова откашлялась.

— Я думала, ты ещё останешься здесь на какое-то время.

— Но зачем? Я здесь никому не нужен.

— Вряд ли вампиры и все прочие обрадуются твоим гимнам и псалмам, — едва слышно произнесла Агнесса.

— Ну, может, я ещё как-то пригожусь, — пожал плечами Овес. — Сориентируюсь на месте.

Несколько секунд Агнесса стояла в замешательстве.

— Я хочу подарить тебе вот это, — наконец сказала она и протянула ему небольшой мешочек.

Овес достал оттуда маленькую баночку. Внутри, заливая поле чистым холодным светом, горело перо феникса.

— Это от… — начала было Агнесса.

— Я знаю, от кого это, — перебил Овес. — От госпожи Ветровоск, верно? Я её здесь не видел.

— Э… Она сегодня отдыхает.

— Поблагодари её от моего имени, хорошо?

— Она просила передать, что ты можешь брать это во всякие темные места.

Овес рассмеялся.

— Э… да. Э… я могу прийти утром и проводить тебя… — неуверенно произнесла Агнесса.

— Будет очень мило с твоей стороны.

— Ну, тогда… до… ну, ты понимаешь…

— Да.

Агнесса, казалось, боролась с каким-то внутренним сопротивлением.

— А ещё я принесла… хотела передать тебе… ну, может…

— Да?

Правая рука Агнессы быстро нырнула в карман и достала небольшой пакетик из промасленной бумаги.

— Это припарка, — выпалила она. — Очень хороший рецепт, в книге говорится, что она всегда помогает. Если её нагреть и приложить к больному месту, с прыщами она творит просто чудеса.

Овес бережно взял в руки пакетик.

— Возможно, это самый приятный подарок в моей жизни, — сказал он.

— Э… я рада. Это… э… от нас обеих… До свидания.

И Агнесса удалилась в сумерки. Овес смотрел ей вслед, а потом что-то на небе привлекло его взгляд.

Парящий орел поднялся над тенью гор и вылетел в освещенную заходящим солнцем часть неба. А потом, сверкнув золотом, он снова скрылся в темноте.

С такой высоты орел мог видеть на много миль вокруг.

Над Убервальдом разразилась обещанная буря. Небо было испещрено росчерками молний.

Некоторые молнии били совсем рядом с самой высокой башней замка Тольконеприближайтеськнему. Игорь стоял на резиновом коврике и раздвигал телескопическую мачту с шариками, которые уже начали светиться. На голову Игорь надел резиновую шапочку, чтобы пластина случайно не заржавела.

Нижней частью гудевшая от напряжения мачта упиралась в какой-то завернутый в одеяло сверток.

Наконец мачта была установлена. Игорь вздохнул. Теперь оставалось только ждать.

— ЛЕЖАТЬ, МАЛЫШ! ПЕРЕСТАНЬ, Я СКАЗАЛ… ОТПУСТИ! ОТПУСТИ СИЮ МИНУТУ! ХОРОШО, СЛУШАЙ… ПРИНЕСИ? ПРИНЕСИ? ВОТ МОЛОДЕЦ…

Смерть проводил взглядом упрыгавшего прочь Охвостка.

Он несколько не привык к такому. Дело было даже не в том, что люди редко когда испытывают радость при виде него, хотя последние мгновения жизни частенько бывают сложными и весьма мучительными, поэтому многие с облегчением встречают невозмутимую фигуру в черном. Но с подобным энтузиазмом он ни разу не сталкивался — и с таким количеством разлетавшихся во все стороны слюней тоже. Это несколько смущало. Возникало ощущение, что он что-то делает не так.

— А НУ, ИДИ СЮДА, УДОВЛЕТВОРИТЕЛЬНЫЙ ПЕСИК. БРОСЬ… ПОЖАЛУЙСТА, ОТПУСТИ. ТЫ НЕ СЛЫШИШЬ, Я ВЕЛЕЛ ОТПУСТИТЬ? ОТПУСТИ СИЮ МИНУТУ!

Охвосток опять умчался. Ему было весело, и он не собирался заканчивать игру.

Из-под балахона донесся легкий звон. Смерть вытер руки о мягкую ткань, избавляясь от собачьих слюней, и достал из-под плаща жизнеизмеритель, в котором весь песок перетек в нижнюю колбу. Но само стекло было бесформенным, скрученным, покрытым рубцами, и прямо у Смерти на глазах оно вдруг начало наполняться синим светом.

Смерть щелкнул пальцами. Как правило, он никогда не шёл на уступки, но похоже, сейчас это был единственный способ вернуть косу.

Молния ударила в мачту.

В воздухе завоняло паленой шерстью.

Игорь немного подождал, после чего обошел сверток, оставляя за собой след расплавленной резины. Опустившись на колени, он аккуратно развернул одеяло.

Охвосток зевнул. Огромный язык облизал руку Игоря.

Игорь облегченно улыбнулся, и тут же из недр замка донеслись звуки могучего органа, исполнявшего «Токкату Для Девушек В Ночных Рубашках, Подпоясанных Терниями».

Орел наконец опустился в горную чашу, в которой раскинулся Ланкр.

Косые лучи солнца освещали озеро и огромную треугольную волну, состоящую из треугольных волн поменьше и направляющуюся от берега к ничего не подозревающему островку.

По горам эхом разносились крики:

— Ну чо, выдракс!

— Тащи, тащи, тудым-сюдым!

— Воля-халява!

— Нак-мак-Фигли!

Орел пролетел над озером совсем низко, потом бесшумно взмыл над тенистыми лесами, обогнул деревья и вдруг сел на ветку дерева рядом со стоящим на поляне домиком.

Матушка Ветровоск проснулась.

Её тело не шевелилась, но взгляд прыгал с одного предмета на другой, а нос в полумраке выглядел более крючковатым, чем был на самом деле. Потом матушка немного успокоилась, её плечи расслабились, и она перестала напоминать нахохлившуюся на ветке птицу.

Прошло ещё некоторое время, она встала, потянулась и подошла к двери.

Вроде бы ночи потеплели. Она чувствовала, как в земле начинает расправляться трава. Год миновал грань, начал свой путь от тьмы к свету… Конечно, тьма придет снова, но так устроен мир, так положено. Однако сейчас все только начиналось.

Закрыв наконец дверь, матушка развела огонь, достала коробку свечей из комода, зажгла все до единой и расставила в блюдцах по комнате.

На столе скопившаяся за два дня лужица вдруг покрылась рябью и как-то странно вздыбилась в центре. Оторвавшаяся от неё капля устремилась вверх и попала точно в мокрое пятно на потолке.

Матушка завела часы и качнула маятник. Выйдя из комнаты, она быстро вернулась с куском картонки и привязанной к нему потрепанной веревочкой. Устроившись в кресле-качалке, она достала из очага головешку.

Матушка выводила буквы, часы тикали. Ещё одна капля, покинув стол, устремилась к потолку.

Потом матушка Ветровоск повесила картонку на грудь и с улыбкой откинулась на спинку кресла. Кресло ещё некоторое время раскачивалось — совсем не в такт падавшим вверх со стола каплям и тиканью часов, — а потом остановилось.

На картонке было написано:

ВСЕ ИСЧО

?

Я НИ УМИРАЛА

Свет потускнел. Время «могу» закончилось, и наступило раннее «не могу».

Буквально через несколько минут на соседнем дереве проснулась сова. Взмахнув крыльями и сорвавшись с ветки, она полетела над лесом.

ТИФФАНИ БОЛЕН ^{(цикл III)}

Да, это эпопея взросления. Того, как маленькая, хоть и умная девочка, становится взрослой, выдающейся ведьмой, способной стать стержнем всего Плоского Мира. Естественно, что этот путь она пройдёт не в одиночку — всегда с ней будут верные и отчаянные фигли, Меловые Холмы, её близкие. Да и матушка Ветровоск, со всей старой ведьмовской гвардией все время будет стоять за спиной у Тиффани…

Книга I Маленький свободный народец

Феи — это духи цветов. Общеизвестно, не так ли? Ромашек там, лютиков. Одуванчиков. Но ведь и всякие кактусы — тоже цветут. То есть, технически, цветы. И у них тоже есть свои феи. Технически. Даже у Чертовски Неотдираемого Чертополоха с Очень Острыми Колючками тоже есть свои маленькие феи. Технически. То есть, конечно, называть их «феями» в лицо не стоит, если не хочешь исключительно крупно нарваться. Как и «маленькими». Собственно, с ними вообще не стоит жить в одной вселенной, если не хочешь нарваться. Как удачно, что живут феи в Стране Фей. Технически…

То есть до тех пор, пока они не эмигрировали «в знак протеста против кровавого и бездушного режима Королевы Фей». А вовсе не потому, что их вышвырнули за дикие пьянки, наглость, драчливость и безудержное воровство, переходящее в бандитизм. И теперь Маленький Народец под предводительством Большого Человека с красноречивым именем Роб Энибоди проживает на Плоском Мире, Меловые Равнины.

Общаться же с Маленьким Народцем издревле было обязанностью ведьм. Да только кто же слыхал о ведьмах на Меловых Равнинах? На мелу не вырастишь ведьму. Сила ведьм идёт от земли, а какая в меловых отложениях сила? Правда, если тебе нужен кремень, то ты ищешь его именно на Меловых Равнинах…

Маленький, но очень твердый и очень острый камешек. А если он попадал тебе в ботинок?

Обратите внимание: Тиффани Эйкинг, девять лет, маленькая, но несгибаемая леди с очень острым умом. А также осознанной привычкой всегда оказываться в самое подходящее время в самом подходящем месте. Или наоборот, в зависимости от того, с какой стороны смотреть.

Глава 1

ОТЛИЧНЫЙ ЗВОН

Некоторые вещи начинаются раньше других.

Это был летний дождик (к сожалению, не знающий об этом), хлеставший со скоростью зимней метели.

Мисс Проникация Тик сидела в небольшом шалаше, дырявая крыша которого могла защитить её от непогоды, и исследовала Вселенную. Она не замечала дождь — ведьмы быстро сохнут.

Исследование проводилось при помощи нескольких последовательно связанных прутиков, камня с дыркой, яйца, одного из чулок мисс Тик (в котором тоже была дырка), булавки, листка бумаги и крошечного огрызка карандаша. В отличие от волшебников, ведьмы умеют довольствоваться малым.

Предметы были связаны и переплетены вместе, чтобы сделать э… устройство. Оно странно двигалось, когда его покачивали. Например, казалось, что один из прутиков прошел сквозь яйцо и вышел с другой стороны, не оставив следа.

— Да, — сказала она спокойно, не обращая внимания на дождь, поливающий её шляпу. — Так и есть. Определенно рябь на теле мироздания. Очень беспокойная. Вероятно, есть вступление в контакт с другим миром. Ничего хорошего. Я должна пойти туда. Но… как чувствует мой левый локоть, ведьма там уже есть…

— Тогда она это уладит, — сказал тоненький и пока таинственный голос где-то в районе её ног.

— Нет, этого не может быть. В той стороне страна мела, — возразила мисс Тик. — Нельзя вырастить хорошую ведьму на мелу. Материал ещё тяжелее, чем глина. Нужна хорошая твердая скала, чтобы взрастить ведьму, поверь мне! — мисс Тик покачала головой, разбрызгивая капли дождя. — Но мои локти вообще-то очень надежны.^[584]

— Что говорить? Пойдем, посмотрим, — сказал голос. — Мы не сделаем ничего хорошего, оставаясь здесь, не так ли?

Это было верно. Лоуленд не подходил для ведьм. Мисс Тик зарабатывала на хлеб врачеванием и предсказанием неприятностей^[585] и спала в сараях большинство ночей. Ещё её дважды бросали в водоемы.

— Я не могу встревать, — сказала она. — Не на территории другой ведьмы. Это никогда не работает. Но… — она сделала паузу, — ведьмы просто так, из ниоткуда не появляются. Давай посмотрим…

Она вытащила из кармана надколотое блюдце и слила в него воду, собравшуюся у неё на шляпе. Из другого кармана она вытащила бутылочку чернил и влила немного, чтобы подчернить воду. Затем она спрятала блюдце в ладонях, чтобы не попали капли дождя, и вся обратилась в зрение.

Тиффани Болит лежала на животе у реки, щекоча форель. Девочке нравилось наблюдать за её смехом, похожим на пузыри.

Неподалеку, там, где берег переходил в гальку, её брат Вентворт валял дурака с палкой и почти наверняка уже стал липким.

Что угодно могло сделать Вентворта липким. Вымытый и высушенный, оставленный на чистом полу на пять минут, Вентворт становился липким.

Казалось бы как? Однако он становился липким, и все тут. Но присматривать за ним было легко, особенно если запретить ему есть лягушек.

Существовал маленький кусочек мозга Тиффани, который не был слишком уверен в имени Тиффани. Ей было девять лет и чувствовалось, что нужно более твердое имя, которое бы ей соответствовало. К тому же вот только на прошлой неделе она решила, что когда вырастет, станет ведьмой. И она была уверена: «Тиффани» не сработает. Люди засмеют.

Другая — большая часть мозга Тиффани — думала о слове «сусуррус». Это было не то слово, о котором большинство людей когда-нибудь задумывается. Так же, как её пальцы потирали брюшко форели, она перекатывала это слово в голове из стороны в сторону.

Сусуррус… согласно словарю её бабушки это означало «низкий мягкий звук, нашептывание или бормотание». Тиффани нравился вкус слова. Оно наводило на мысли о таинственных людях в длинных плащах, нашептывающих важные тайны за закрытыми дверями: сусуррус, сусуррус…

Она прочитала словарь от корки до корки, ведь никто не сказал ей, что этого делать не стоит.

Внезапно выйдя из задумчивости, Тиффани поняла, что обрадованная форель уже смылась. Но что-то ещё виднелось в воде всего в нескольких дюймах от её лица.

Это была круглая корзинка, не больше половинки кокосового ореха, чем-то обмазанная, чтобы заткнуть дырки и позволить конструкции плавать. В ней стоял маленький человечек, не больше шести дюймов ростом. У него была копна растрепанных рыжих волос, в которых запутались несколько перьев, бусинок и лоскутков. Его рыжая борода, была в той же степени растрепанности, что и волосы. Остальные части тела, там, где не были покрыты синими татуировками, закрывались крошечной клетчатой юбкой. Человечек грозил Тиффани кулаком и кричал:

— Кривенс! Свали отсюда, ты, малявка дурная! Тут Зеленая Башка!

С этими словами он дернул за кусок веревки, свисающий с борта лодки.

Из-под воды показался второй рыжий человечек, хватающий ртом воздух.

— Не время рыбачишь! — сказал первый человечек, затаскивая второго на борт. — Зеленая Башка идешь!

— Кривенс! — воскликнул пловец, отплевываясь от воды. — Давай гетьски!

Он ухватил крошечное весло и быстрыми взмахами вперед и назад придал корзине хорошее ускорение.

— Простите! — окликнула их Тиффани. — Вы феи?

Ответа не последовало. Лодочка исчезла в тростниках.

«Наверное, нет», — решила Тиффани.

И вдруг, к её огромному восхищению, сделался сусуррус. Ветра не было, но ольха на берегу встряхнулась и зашелестела листьями. Так же поступили и тростники: они не сгибались — лишь слегка размылись их очертания. Все расплылось, как будто что-то подняло мир и встряхнуло его. Воздух шипел, будто какие-то люди шептали за закрытыми дверьми…

Вода вдоль берега, где Тиффани было едва по колено, запузырилась и внезапно стала темнее и зеленее, как будто река здесь была намного глубже…

Девочка сделала несколько шагов назад, как вдруг длинная тощая рука выскочила из воды и начала злобно шарить по берегу в том месте, где она только что стояла. На мгновение Тиффани увидела тонкое лицо с длинными острыми зубами, огромными круглыми глазами и мокрыми зелеными волосами, похожими на водоросли, а затем оно погрузилось обратно на глубину.

К тому времени, когда вода сомкнулась, Тиффани уже мчалась вдоль берега к небольшому пляжу, где Вентворт лепил куличики с лягушками. Она подхватила малыша, как только рябь пошла выписывать зигзаги вдоль берега. Ещё раз вода вскипела, зеленоволосая тварь выскочила, и её длинные руки вцепились в грязь. Потом чудище закричало и рухнуло обратно в воду.

— Хацю пи-пись! — разревелся Вентворт.

Тиффани не обращала на малыша внимания. С задумчивым видом она продолжала наблюдать за рекой.

«Мне совсем не страшно, — думала она. — Странно. Я должна была испугаться, но я только рассердилась. Мне кажется, я могу почувствовать: испуг как красный горячий шар, но злость все равно сильнее…»

— Хачу-у ха-чу-у ха-а-чу-у ха-а-чу-упи-пись! — вопил Вентворт.

— Пошли отсюда, — рассеянно сказала Тиффани, глядя на волны, все ещё хлюпавшие по берегу.

Не было никакого смысла кому-нибудь рассказывать об этом. Все только сказали бы: «Вот же воображение у ребенка», — если бы были в хорошем настроении или: «Не выдумывай!» — если нет.

Она все ещё очень сердилась. «Как смеют монстры выпрыгивать из реки?

Особенно если они такие… такие… смешные!.. Чья это мысль?» — размышляла она.

Пока Тиффани возвращается домой, приглядимся к ней повнимательней.

Начнем с ботинок. Это большие и тяжелые ботинки, хорошо починенные её отцом и принадлежавшие многим сестрам до неё. Они были большими, и поэтому она носила несколько пар носков, чтобы они не спадали. Иногда Тиффани казалось, что она всего лишь средство передвижения для ботинок.

Теперь посмотрим на платье. Его тоже носили многие сестры до неё. Оно было подогнуто, подтянуто, подшито и перелицовано её матерью столько раз, сколько в этом возникала необходимость. Но Тиффани оно, скорее, нравилось.

Платье доходило до лодыжек и независимо от того цвета, который оно имело вначале, теперь было молочно-голубым — таким же, как бабочки, порхающие вдоль дороги.

Наконец, лицо Тиффани. Светло-розовое с карими глазами, обрамленное каштановыми волосами. Ничего особенного. Хотя вся её голова могла бы удивить любого наблюдателя, в блюдце с черной водой, например, — своими большими размерами по отношению к остальному её телу, но, возможно, с возрастом это исправится.

Теперь отступим дальше, ещё дальше, пока дорога не превратится в ленту, а Тиффани и её брат — в две небольшие точки, а её страна…

Они называют свою страну Мелом. Зеленая холмистая долина катится под горячим солнцем в разгар лета. Повсюду отары овец не спеша дрейфуют по торфяникам, как облака на зеленом небе. То тут, то там по торфу, как кометы, проносятся овчарки.

А затем (поскольку взгляд удаляется) долина превращается в длинный зеленый холм, похожий на огромного кита…

…окруженного чернильной дождевой водой в блюдце.

Мисс Тик вглядывалась.

— Тем маленьким существом в лодке был Нак Мак Фигл! — сказала она. — Это самые опасные из всех волшебных забияк. Даже тролли бегут от Вольного Народца! И один из них предупредил её!

— Выходит, она ведьма, не так ли? — спросил голос.

— В таком возрасте? Невозможно! — сказала мисс Тик. — Её никто не учил! На Мелу нет никаких ведьм! И слишком мягко… И все же… она не испугалась…

Дождь закончился. Мисс Тик посмотрела на Мел, возвышающийся над равниной и укутанный облаками. Он был приблизительно в пяти милях.

— Этот ребенок нуждается в присмотре, — сказала она. — Но Мел слишком мягкий, чтобы вырастить на нем ведьму…

Только горы были выше, чем Мел. Они стояли острые и фиолетово-серые, с длинными языками снега на вершинах даже летом. Невесты неба — так назвала их однажды Бабуля Болит, и это было настолько редко, что она сказала что-то вообще (уж не говоря о чем-то, что не относится к овцам), что Тиффани запомнила это. Кроме того, это было совершенно верно, особенно зимой, когда горы были все в белом и потоки снега обдували их, как фата.

Бабуля говорила по-старому и вставляла непонятные старинные поговорки.

Она не называла эту местность Мелом, она назвала это пустошью. «Над пустошью ветер носит холод», — думала Тиффани, и мир возвращался на свое место.

Девочка пришла на ферму.

Здесь люди имели тенденцию оставлять Тиффани в покое. И в этом не было ничего особенно жестокого или неприятного, потому что ферма была очень большой и у всех были оборудованы рабочие места, а свое Тиффани оборудовала очень хорошо и таким образом стала в некотором смысле невидимой. Тиффани была молочницей и преуспела в этом. Она делала масло лучше, чем делала её мать, и люди оценили, как хороша она с сыром. Это был талант. Иногда, когда странствующие учителя заезжали в деревню, она шла и получала немного образования. Но главным образом она работала в маслодельне, которая была темной и прохладной. Тиффани наслаждалась этим. А ещё ей было приятно, что она делала что-то для фермы.

На самом деле она называлась домашней фермой. Отец Тиффани арендовал её у барона, которому принадлежала земля, но Болиты хозяйствовали на ней уже в течение сотен лет, и поэтому отец Тиффани говорил (конечно, изредка — вечером после кружки пива): «Земля знает их так давно, что уже принадлежит им». Мать Тиффани обычно просила его не говорить так, хотя барон был всегда очень почтителен с господином Болитом и с тех пор, как Бабуля умерла два года назад, называл его самым лучшим пастухом на этих холмах. Это стоило того, чтобы быть почтительным, как говорила мать Тиффани, тем более что у бедного человека много других проблем.

Но иногда отец настаивал на том, что Болиты или Болтуны, или Айболиты, или Браты, или Братва — правописание было сомнительным — упоминались в местных летописях сотни и сотни лет назад. Эти холмы были в их костях, и они всегда были пастухами.

Тиффани гордилась этим так же, как можно было бы гордиться тем фактом, что её предки кочевали или были первопроходцами. Ведь надо гордиться хоть чем-то. И сколько она себя помнила, она слышала, что её отец — тихий, медлительный человек — повторял шутку, которая передавалась от Болита к Болиту в течение сотен лет.

Он говорил: «День ото дня я работаю и у меня Болит» или «встаю — Болит и ложусь — Болит» или «у меня всегда Болит». Поговорки переставали быть забавными примерно после третьего раза, и она забыла бы их, если бы отец не повторял по крайней мере одной из них каждую неделю. Они и не должны были быть смешными, это были шутки отца. Так или иначе однако они были записаны, все её предки уж больно хотели остаться и до боли не хотели уезжать.^[586]

Рядом с кухней никого не было. Мать Тиффани скорее всего пошла в стригальню с обедом для работников. Сестры Хана и Фастида тоже были там, и, скатывая овечью шерсть, посматривали на парней. Они всегда рады были поработать во время стрижки.

Рядом с большой черной печью была полка, которую мать ещё называла библиотекой Бабули Болит — ей нравилась идея наличия библиотеки. Все остальные назвали её полкой Бабули.

Это была маленькая полка, поэтому книги были втиснуты между флягой с сушеным имбирем и фарфоровой пастушкой, которую Тиффани выиграла на ярмарке, когда ей было шесть лет.

Там было только пять книг, исключая большой дневник фермы, который, по мнению Тиффани, не считался за настоящую книгу. Был словарь. Был Ещегодник, который менялся каждый год. И рядом с ним стояла книга «Болезни овцы», которая была полна закладок, которые туда положила бабуля.

Бабуля Болит была экспертом по овцам при том, что назвала их глазастыми мешками с зубами и требухой, ищущими новый способ подохнуть. Другие пастухи покрывали многие мили, чтобы позвать её лечить больную скотину. Они говорили, что у неё был особый подход, хотя она сама считала, что лучшее лечение для людей и животных — доза скипидара, крепкое словцо и пинок под зад. Клочки бумаги с собственными рецептами бабули для лечений овец торчали по всей книге. Главным образом в них упоминался скипидар, но некоторые включали и крепкие выражения.

Рядом с книгой по овцам стоял небольшой сборник под названием «Цветы Мела». Торф холмов был покрыт крошечными, запутанными цветами: первоцветами, заячьей капустой и более мелкими, которые могли вынести постоянное объедание. На Мелу цветы должны были быть жесткими и хитрыми, чтобы пережить овец и снежные бури.

Кто-то давным-давно раскрасил изображения цветов. На форзаце книги опрятным почерком было написано «Сара Плакса» — девичье имя Бабули.

Вероятно, она думала, что Болит по крайней мере лучше, чем Плакса.

И наконец, была «Добрая детская книга волшебных преданий», настолько старая, что относилась к тому времени, когда каждое слово заканчивалось твердым знаком.

Именно её, встав на стул, и взяла Тиффани. Она листала страницы, пока не нашла нужную, и некоторое время смотрела на неё в задумчивости. Потом она поставила книгу на место, подвинула стул и открыла посудный шкаф.

Девочка нашла глубокую тарелку, перешла к комоду, вынула швейную рулетку своей матери и измерила тарелку.

— Хм, — сказала она. — Восемь дюймов. Почему бы и нет!

Она сняла самую большую сковороду — ту, на которой можно было приготовить завтрак для полудюжины человек за раз, — взяла несколько конфет из банки на кухонном столе и положила их в старый бумажный пакет. Потом, к угрюмому замешательству Вентворта, она взяла его за липкую руку и повела назад к реке.

Там все выглядело как обычно, но Тиффани не собиралась поддаваться этой иллюзии: вся форель уплыла, а птицы не пели.

Она нашла место на берегу реки с кустом нужного размера. Потом она вбила рядом с водой палку такую большую, какую только могла, и привязала к ней кулек с конфетами.

— Конфетки, Вентворт, — сказала она.

Она схватила сковородку и спряталась за кустом в полной готовности.

Вентворт кинулся к конфетам и попытался взять кулек. Тот не шелохнулся.

— Хоцю пи-пись! — завопил он, потому что это была самая действенная угроза. Его пухлые пальчики царапали узлы.

Тиффани внимательно следила за водой. Она стала темнее и зеленее? Или это только кажется? А может, там только водоросли, а пузыри пускает насмехающаяся форель?..

Нет!

Она дождалась в своем укрытии, со сковородой наперевес. Визжащий монстр, выпрыгивающий из воды, встретил летящую сковородку с гулким звоном.

Это был хороший звон, с йойойойойойой-нннннгггггггг, свидетельствовавшем о том, что врезали от души.

Тварь на мгновение застыла. Несколько зубов и ошметков водорослей улетело в воду. А затем она медленно сползла и с мощным хлюпаньем рухнула в реку.

Вода очистилась и стала опять той же самой рекой с ледяной водой и галькой на дне.

— Хацю, хацю кафетю! — визжал Вентворт, который никогда ничего не видел в присутствии конфет.

Тиффани развязала веревку и отдала их ему. Малыш быстро их слопал, — он всегда так поступал с конфетами. Она подождала, пока он не насытится, а затем в задумчивости возвратилась домой.

В тростниках очень низко шептались тонкие голоса.

— Кривенс! Мелкий Бобби, ты видашь такое?

— Айе. Нам бы лучше гетьски и сказашь Набольшему, что мы нашли каргу.

Мисс Тик бежала по пыльной дороге. Ведьмам не нравится, когда их видят бегущими. Это выглядит непрофессионально, кроме того, не способствует переноске грузов, а она тащила за спиной свою палатку.

К тому же мисс Тик была окутана облаком пара — ведьмы сушатся изнутри.

— У этой твари были те ещё зубы, — сказал таинственный голос, на сей раз из её шляпы.

— Знаю! — огрызнулась мисс Тик.

— А она его поймала и уложила!

— Да. Я знаю!

— Вот так вот!

— Да, внушительно, — сказала мисс Тик.

Она совсем выдохлась. Кроме того, они уже были на склонах холмов, и она чувствовала себя неуверенно на Мелу. Странствующей ведьме нравилась твердая земля под ногами, а не порода столь мягкая, что её можно резать ножом.

— Внушительно? — сказал голос. — Она использовала своего брата как приманку!

— Удивительно, не так ли? — сказала мисс Тик. — Такое быстрое решение… о, нет… — Она остановилась и прислонилась к полевой изгороди — её накрыла волна головокружения.

— Что такое? Что случилось? — сказал голос из шляпы. — Я чуть не свалился!

— Это все этот проклятый мел! Я его уже чувствую! Я могу колдовать на нормальной почве, и скала всегда прекрасна, я не слишком плоха даже на глине… Но мел — ни то, ни се! Я очень чувствительна к геологии, ты же знаешь.

— Что ты хочешь сказать? — спросил голос.

— Мел — голодная почва. Я действительно теряю силу на мелу.

Хозяин голоса, который не было видно, спросил:

— Ты собираешься упасть?

— Нет, нет! Это только волшебство, которое не работает…

Мисс Тик не была похожа на ведьму. По крайней мере на большинство ведьм, блуждающих с места на место. Сходство с ведьмой может быть опасным, когда вы странствуете среди невежд. И по этой причине она не носила оккультных побрякушек, у неё не было светящегося волшебного ножа или серебряного кубка, украшенного черепами, и она не летала на метле, разбрасывая искры, — ведь все это намёк на то, что где-то рядом ведьма. В её карманах никогда не было ничего более волшебного, чем несколько прутиков, возможно, кусок веревки, монетка-другая и, конечно, оберег.

Все в стране носили обереги, и мисс Тик решила, что, если бы его у неё его не было, люди могли заподозрить, что она ведьма. Чтобы быть ведьмой, надо обладать небольшим количеством хитрости. У мисс Тик действительно была остроконечная шляпа, но это была хитрая шляпа, которая показывалась только тогда, когда было надо. Единственной вещью в её сумке, которая могла навести любого на подозрение, был очень маленький потертый буклет под названием «Введение в спасательство» Великого Вильямсона.

Если одним из рисков вашей работы является бросание в водоем со связанными руками, то способность проплыть тридцать ярдов под водой в одежде плюс способность прятаться под водорослями, дыша через полый тростник, — самое то, что надо, особенно если вы также удивительно хороши с узлами.

— Ты не можешь здесь колдовать? — спросил голос в шляпе.

— Нет, не могу, — ответила мисс Тик.

Она услышала звон колокольчиков. Странная процессия брела по белой дороге. Она состояла главным образом из ослов, тянущих маленькие тележки с ярко разрисованными тентами. Люди шли рядом с телегами по пояс в пыли. Это были главным образом мужчины, облаченные в яркие одежды, или одежды, которые, по крайней мере, были яркими, прежде чем их таскали по грязи и пыли в течение многих лет. На голове каждого из идущих красовалась странная квадратная шляпа.

Мисс Тик улыбнулась.

Они походили на ремесленников, но среди них не было никого, кто мог бы запаять чайник. То, что они делали, было невидимым. И после того, как они продавали все, что имели, оно оставалось при них. Однако они продавали то, в чем все нуждались, зачастую, даже не сознавая того. Они продавали ключи от.

Вселенной, причём людям, которые даже не знали, что она была заперта.

— Я не могу делать, — сказала мисс Тик, выпрямляясь, — но я могу учить!

Все оставшееся утро Тиффани работала в маслодельне, надо было и сыр когда-то делать.

Потом был обед из хлеба с повидлом, во время которого её мать сказала:

— Сегодня в город приезжают учителя. Можешь сходить, если сделала всю работу.

Тиффани призналась, что есть пара вещей, о которых она хотела бы узнать побольше.

— Тогда прихвати полдюжины морковок и яйцо. Я думаю, они согласятся поработать за яйцо, бедняжки, — сказала мать.

Тиффани взяла все это с собой и пошла обменивать яйцо на образование.

Большинство мальчиков в деревне росло, чтобы делать то же, что и их отцы, или по крайней мере делать что-то другое где-либо в деревне, где чей-нибудь отец научит их. Девочки, как ожидалось, росли, чтобы стать чьей-нибудь женой. Ожидалось также, что они будут уметь читать и писать и уметь управляться с легкими домашними делами, которые были слишком трудны для мальчиков.

Однако чувствовалось, что существовали и другие вещи, которые даже мальчики хотели знать. Например, напрасно было пытаться заставить их не задаваться вопросом «А что там, по ту сторону горы?» или«Почему дождь падает с неба?».

Каждая семья в деревне покупала Ещегодник, и это было своего рода образование. Он был большой и толстый, напечатанный где-то далеко, с множеством деталей таких, как фазы луны и правильное время для посадки бобов. Он также содержал прогнозы на год и упоминания о таких местах, как Клатч и Хершеба. Тиффани видела картинку Клатча в Ещегоднике. На ней был нарисован клатчский верблюд в пустыне. Она узнала, кто это такой только потому, что мать объяснила ей. Тиффани задалась вопросом: не было ли там чего-нибудь ещё, но оказалось, что все знали только, что Клатч = верблюд + пустыня.

И это было неприятно. Если бы не был найден способ остановить это, люди пошли бы куда-нибудь ещё задавать свои вопросы.

Вот поэтому учителя и были полезны. Их артели блуждали по горам наряду с ремесленниками, лудильщиками, знахарями, торговцами тканью, гадалками и всеми другими путешественниками, торговавшими вещами, в которых люди не нуждались каждый день, но иногда находили полезными.

Учителя шли от деревни к деревне, давая короткие уроки по разным предметам. Они держались обособленно от других бродяг и выглядели весьма загадочно в своих странных одеждах и квадратных шляпах. Они использовали правильные выражения, например «рифленое железо», и в то же время жили грубой жизнью, перебиваясь той пищей, которую могли заработать, давая уроки любому, кто захочет слушать. Если никто не слушал, они довольствовались печеным ежиком. Они спали под звездами, которые учителя математики считали, учителя астрономии измеряли, а учителя литературы нарекали. Учителя географии потерялись в каком-то медвежьем углу.

Люди обычно были весьма рады видеть их, ведь они давали детям достаточно для того, чтобы те заткнулись, что, в конце концов, было самым важным. Но всегда изгоняли их из деревни с наступлением сумерек, потому что они тырили цыплят.

Сегодня разукрашенные кибитки и палатки раскинулись в стороне от деревни. Позади них высокими тряпичными ширмами были отгорожены небольшие квадратные участки, которые патрулировались учителями, высматривающими любого, готового слушать. Образование было бесплатным. У первой палатки, которую увидела Тиффани, висел щит, на котором значилось:

Гао-Крафия!

Гао-Крафия!

Гао-Крафия!

Только сиводня: все континенты и океаны

ПЛЮС все далшны узнать о Краепаде!

Один пенни за целый Мир

(Мошна Аващями)

Тиффани читала достаточно хорошо, чтобы понимать: что бы там не свистел о морях и континентах этот специфический учитель, он делал это без малейшей помощи хозяина соседнего киоска.

Чудеса пунктуации и правописания

1 — Абсолютная уверенность в запятой

2 — Жи и Ши полностью разобрано

3 — Тайна точки с запятой разгадана

4 — Знакомство с Амперсандом (за небольшую доплату)

5 — Забава со скобками

Примет овощи, яйца и чистую использованную одежду.

Следующая палатка была украшена историческими сценами, в основном королями, отрубающими друг другу головы, и другими подобными интересными моментами. Учитель был одет в рваную красную мантию с кроличьей опушкой и потертый старый цилиндр с воткнутыми в него флагами. У него был маленький рупор, который он нацелил на Тиффани.

— Смерть королей всех возрастов, — сказал он. — Очень познавательно-море крови!

— Не надо, — сказала Тиффани.

— Вы должны знать, откуда произошли мисс, — сказал учитель. — Иначе, как вы узнаете, куда вы идете?

— Я происхожу из клана Болитов, — ответила Тиффани. — И думаю, что пойду дальше.

Она нашла то, что искала в палатке, увешанной картинками разных зверей, включая, к её радости, и верблюда.

Вывеска гласила:

Полезные существа.

Сегодня: «Наш друг Eж»

Она задавалась вопросом, как можно узнать побольше о твари, которая была в реке и, похоже, это было единственное подходящее место. Несколько детей уже сидели на скамьях в ожидании урока, но учитель все ещё вглядывался вдаль в надежде на заполнение пустых мест.

— Привет, маленькая девочка, — сказал он, что было первой его большой ошибкой. — Я уверен, что ты хочешь знать все о ежах, а?

— Я сделала это прошлым летом, — сказала Тиффани.

Человек присмотрелся, и его усмешка полиняла.

— О да, — сказал он. — Я припоминаю. Ты задала мне… несколько вопросов.

— У меня есть вопросы и сегодня, — сказала Тиффани.

— Если они не о том, как размножаются ежики, — ответил он.

— Нет, — сказала Тиффани терпеливо, — это касается зоологии.

— Зоология, да? Это понятие растяжимое, не так ли?

— На самом деле нет, — сказала Тиффани. — Покровительство — понятие растяжимое. А зоология на самом деле — достаточно короткое.

Глаза учителя ещё больше прищурились. Такие дети, как Тиффани, были дурным предзнаменованием.

— Я вижу, ты неплохо соображаешь, — сказал он. — Но я не знаю учителей зоологии поблизости. Ветеринарии — да, но не зоологии. Какое-то конкретное животное?

— Дженни Зеленый-Зуб. Монстр, живущий в воде, с большими зубами, когтями и глазами, как суповые тарелки, — сказала Тиффани.

— Какие суповые тарелки? Ты подразумеваешь большие глубокие тарелки, в которые можно положить большую порцию похлебки, возможно, с несколькими булочками, может, даже с целым батоном, или ты имеешь в виду небольшую тарелку, которую тебе дадут, если ты закажешь только суп и салат?

— Глубокие тарелки, восьми дюймов в диаметре, — сказала Тиффани, которая ни разу в жизни нигде не заказывала ни суп, ни салат, — я измеряла.

— Хм, это загадка, — ответил учитель. — Не думаю, что знаю хоть что-то об этом. Не думаю, что это полезно. Короче, эти вопросы не ко мне.

— Ну да, я так и подумала, — сказала Тиффани, — но я все же хотела бы узнать о нем побольше.

— Хорошо, спроси у неё. Она новенькая.

Учитель махнул большим пальцем через плечо в направлении небольшой палатки в конце ряда. Она была черной и довольно потертой. Не было никаких объявлений и каких-нибудь опознавательных знаков.

— Что она преподает? — спросила она.

— Не могу сказать, — ответил учитель. Она называет это размышлением, но я не знаю, как учить такому. С тебя одна морковка, спасибо.

Подойдя поближе, Тиффани увидела на палатке небольшую вывеску. Слова вывески скорее не кричали, а нашептывали:

Я МОГУ ПРЕПОДАТЬ ВАМ УРОК,

КОТОРЫЙ ВЫ НЕ СКОРО ЗАБУДЕТЕ

Глава 2

МИСС ТИК

Тиффани прочитала вывеску и улыбнулась.

— Ага, — сказала она. Постучать было нечем, поэтому она сказала:

— Тук-тук.

Женский голос изнутри спросил:

— Кто там?

Тиффани ответила:

— Тиффани.

— Какая Тиффани? — спросил голос.

— Тиффани, и ничего смешного.

— О, это звучит многообещающе. Входи.

Девочка откинула занавеску. В палатке было темно и в такой же степени жарко и душно. Тощая фигура сидела за маленьким столиком. У неё был очень тонкий острый нос, ещё она носила большую черную соломенную шляпу с бумажными цветочками, которая абсолютно не подходила к такому лицу, как это.

— Вы что ведьма? — спросила Тиффани. — Я не возражаю, если так.

— Странный вопрос для начала, — сказала женщина, выглядевшая немного шокированной. — Ваш барон запрещает ведьмам бывать в вашей стране. Ты это знаешь, и первое, что я слышу: «Вы что — ведьма?». Почему это я — ведьма?

— Ну, вы носите все черное, — сказала Тиффани.

— Кто угодно может носить черное, — возразила женщина. — Это ещё ничего не значит.

— И вы носите соломенную шляпу с цветами, — продолжала Тиффани.

— Ага, — сказала женщина, — это доказательство, да. Ведьмы носят высокие остроконечные шляпы. Это все знают с самого детства.

— Да, но ведьмы к тому же ещё очень умны, — утверждала Тиффани спокойно. Было что-то такое в мерцании глаз женщины, что велело ей продолжать: — Они скрываются. Вероятно, зачастую они не похожи на ведьм. И ведьма, едущая сюда, должна знать о бароне, и значит, она будет в такой шляпе, которую ведьма никогда не наденет.

Женщина уставилась на неё.

— Это было неплохое рассуждение, — сказала она наконец. — Ты можешь стать хорошей ведьмознаткой. Ты знаешь, что в старину ведьм сжигали?

Независимо от вида шляпы, я преуспела. Можно сказать, что я ведьма, а?

— Ну, хорошо, лягушка, сидящая на вашей шляпе, наводит на определенные мысли, — сказала Тиффани.

— Вообще-то я жаб, — заметило существо, рассматривающее Тиффани из-за бумажных цветов.

— Что-то ты желтоват для жабы.

— Болел долго, — ответил тот.

— А ещё ты говоришь, — сказала Тиффани.

— Это только слова, — сказал жаб, прячась в бумажных цветах. — Ты ничего не сможешь доказать.

— У тебя нет здесь достойных соперников, не так ли? — спросила женщина Тиффани.

— Нет.

— Отлично, отлично. Это проверка.

В наступившем молчании женщина пристально рассматривала Тиффани, как будто принимая какое-то решение.

— Меня зовут, — сказала она, наконец, — мисс Тик. И я ведьма. Это хорошее имя, для ведьмы конечно.

— Вы подразумеваете кровососущих паразитов? — спросила Тиффани, наморщив лоб.

— Не поняла?.. — сказала мисс Тик холодно.

— Москитов, — пояснила Тиффани. — Они кусают овец. Но если использовать скипидар…

— Я подразумеваю, что это похоже на мистическое, — сказала мисс Тик.

— О, это калямбур или игра слов, — сказала Тиффани.^[587] — В таком случае, было бы лучше, если бы вы были мисс Тика, как твердое заморское дерево, тогда это походило бы на мистику, или вы могли бы быть мисс Тэйк, что будет похоже…

— Я могу предвидеть, что дом охватит огонь, — сказала мисс Тик. — И никто не выживет.

— Вы правда ведьма?

— Честное слово, — сказала мисс Тик. — Да. Да, я ведьма. У меня есть говорящее животное, я имею тенденцию поправлять произношение других людей: «каламбур», между прочим, а не «калямбур» — и чары, для того чтобы совать свой нос в чужие дела, и, да, остроконечная шляпа.

— Теперь я могу попрыгать? — спросил жаб.

— Да, — сказала мисс Тик, все ещё глядя на Тиффани. — Теперь можешь попрыгать.

— Я люблю прыгать, — пробормотал жаб, отползая назад по шляпе.

Раздался щелчок, легкое твап-твап, и центр шляпы медленными рывками поднялся из бумажных цветов, которые тут же отвалились.

— Э… — протянула Тиффани.

— У тебя есть вопросы? — спросила мисс Тик.

С последним твап вершина шляпы превратилась в прекрасный конус.

— Откуда вы знаете, что я прямо сейчас не побегу и не скажу барону? — спросила Тиффани.

— Потому что у тебя нет ни малейшего желания этого делать, — сказала мисс Тик. — Ты очень заинтригована. Ты хочешь быть ведьмой, правда ведь?

Может, хочешь полетать на метле?

— О да! — она часто мечтала о полете.

Следующие слова мисс Тик резко спустили её на землю.

— Действительно? Тебе нравится носить толстые, действительно толстые панталоны? Поверь, если надо куда-то лететь, я надеваю две пары шерстяных и поверх ещё парочку хлопчатых, которые, скажу тебе, не такие уж женственные, независимо от того, сколько на них нашито оборок. Можно все отморозить. Люди забывают об этом. И потом — щепки. Не спрашивай меня о щепках. Я даже говорить не буду о щепках.

— Но разве вы не можете использовать согревающее заклинание? — удивилась Тиффани.

— Могу. Но ведьмы таких вещей не делают. Как только ты начинаешь использовать колдовство, чтобы согреться, ты начинаешь использовать его и для других вещей.

— Но то, что вы ведьма, предполагает, что… — начала Тиффани.

— Однажды узнав о колдовстве (я подразумеваю, действительно узнав о колдовстве), изучив все, что ты можешь узнать о колдовстве, ты извлекаешь урок, который заставляет тебя учиться ещё, — сказала мисс Тик.

— Как это?

— Чтобы не использовать его. Ведьмы не используют колдовство, если без него можно обойтись. Это тяжелая работа, с ней трудно справиться. Мы делаем другие вещи. Ведьма обращает внимание на все, к чему это может привести.

Ведьма использует свою голову. Ведьма уверена в себе. У ведьмы всегда есть кусок веревки…

— У меня всегда есть кусок веревки! — обрадовалась Тиффани. — Это очень удобно.

— Хорошо. Хотя есть нечто большее, имеющее отношение к колдовству, чем веревка. Ведьма подмечает малейшие детали. Ведьма видит сквозь вещи и за вещами. Ведьма видит дальше и больше остальных. Ведьма видит другую сторону вещей. Ведьма знает, где она и когда она. Ведьма увидела бы.

Дженни-Зеленый-Зуб, — добавила она. — Что-то случилось?

— Как вы узнали, что я видела Дженни-Зеленый-Зуб?

— Я — ведьма, догадалась, — ответила мисс Тик.

Тиффани осматривала палатку. Смотреть было особенно не на что даже теперь, когда её глаза привыкли к полумраку. Звуки внешнего мира поглощал тяжелый материал стен.

— Я думаю…

— Да? — спросила ведьма.

— Я думаю, вы услышали, как я разговаривала с учителем.

— Правильно. Я использовала только свои уши, — сказала мисс Тик, ничего не говоря о блюдце с чернилами. — Расскажи мне об этом монстре, глаза которого размером с суповую тарелку восьми дюймов в диаметре. Какое отношение к нему имеют эти тарелки?

— Чудище упоминается в книге, которая у меня есть, — объяснила Тиффани. — Там сказано, что у Дженни-Зеленый-Зуб глаза размером с суповую тарелку. Есть картинка, но она плохая. В общем, я померила тарелку и теперь могу быть уверена.

Мисс Тик подперла рукой подбородок и слегка улыбнулась Тиффани.

— Это было по правде, не так ли? — сказала Тиффани.

— Что? О, да. Да. Гм… да. Точно. Продолжай.

Тиффани рассказала ей о сражении с Дженни, не упоминая при этом о Вентворте, считая, что мисс Тик вряд ли нашла бы это забавным. Мисс Тик внимательно слушала.

— Почему сковорода? — спросила она. — Ведь ты могла найти палку.

— Сковорода оказалась лучшей идеей, — ответила Тиффани.

— Ха! Это точно. Дженни сожрала бы вас, если бы ты попыталась использовать палку. Сковорода сделана из железа. Существа такого рода не выносят железо, — подтвердила мисс Тик.

— Но ведь это чудище из книжки! С какой стати оно появилось в реке?

Мисс Тик немного посмотрела на Тиффани и спросила:

— Почему ты хочешь стать ведьмой, Тиффани?

Это началось с «Доброй детской книги волшебных преданий». Фактически это началось с множества вещей, но с «Преданий» — в большей мере.

Мать читала их ей, когда она была маленькой, а потом она читала их сама. И во всех историях обязательно была ведьма. Старая злая ведьма. И Тиффани думала: «А где доказательства?». В сказке никогда не объяснялось, почему она была злой. Достаточно было быть старухой, достаточно было жить в полном одиночестве, достаточно выглядеть странно из-за отсутствия некоторых зубов. Этого было достаточно, чтобы тебя называли ведьмой.

Если это было в книге, это не давало точных сведений о чем-либо. Там говорилось о «прекрасном принце»… так было на самом деле или только потому, что он был принцем и люди считали его таковым? Что касается «девочки, которая была настолько же прекрасная, насколько длиннен день»…

Хорошо, какой день? В середине зимы вообще не светает. Сказки не хотели, чтобы вы думали, — они хотели, чтобы вы верили тому, что вам сказали…

И вам внушали, что старая ведьма живет совсем одна в старом домике, сделанном из имбирного пряника (или который стоит на курьих ножках), разговаривает с животными и колдует.

Тиффани когда-то уже знала старуху, которая жила в полном одиночестве в странном доме…

Хорошо, нет. Было не совсем так. Но она знала старуху, которая жила в странном доме, который двигается, и это была Бабуля Болит. И она могла колдовать — колдовать с овцами, и она говорила с животными, и в ней не было ничего злого. Это доказывало, что сказкам верить нельзя.

Но была и другая старуха, которая, как все говорили, была ведьмой. И то, что с ней случилось, сделало Тиффани очень… задумчивой.

Так или иначе, она предпочитала ведьм самодовольным красивым принцам и особенно глупо ухмыляющимся принцессам, у которых мозгов было не больше, чем у жука. Ещё у них были прекрасные золотые волосы, а у Тиффани — нет. Её волосы были коричневым, простого коричневого цвета. Её мать назвала их каштановыми или иногда темно-рыжими, но Тиффани знала, что они были коричневыми, коричневыми, коричневыми, точно такими же, как её глаза.

Коричневого цвета, как земля. А в книге были какие-нибудь приключения для людей, у которых были карие глаза и каштановые волосы? Нет, нет и нет… в сказки попадали белокурые люди с синими глазами и краснокожие с зелеными глазами. Если у вас были каштановые волосы, вы были, вероятно, только слугой или лесорубом или ещё кем-нибудь подобным. Или молочницей. Хорошо, как она попадет в сказку, даже если она так хороша с сыром? Она не могла быть принцем, и ей никогда не стать принцессой, а быть лесорубом она не хотела.

Значит, она будет ведьмой и будет знать вещи точно так же, как Бабуля Болит…

— Кто такая Бабуля Болит? — спросил голос.

Кто такая Бабуля Болит? Теперь люди начали это спрашивать. И ответом было: кем Бабуля Болит была, тем и остается. Она была всегда. Казалось, жизнь всех Болитов вращается вокруг Бабули Болит. Решения были приняты, вещи сделаны, жизнь продолжалась со знаниями, приобретенными ей в своем фургоне, — доме, на котором она колесила по холмам, ведя наблюдения.

Она была молчанием холмов. Возможно, именно поэтому ей нравилась.

Тиффани, с её неуклюжестью и неопределенной судьбой. Её сестры много болтали, а Бабуле не нравился шум. Тиффани не шумела, когда бывала в фургоне. Она любила бывать там. Она наблюдала за ястребами и слушала звук тишины.

Тишина была полна звуков. Шум, крики животных, плавающие по холмам, делали тишину глубокой и насыщенной. Бабуля Болит заворачивалась в эту тишину, оставив место и для Тиффани. На ферме всегда было много работы. Было много людей и много работы. Не было времени для тишины. Не было времени для того, чтобы слушать. Но Бабуля Болит была тишиной и слушала все время.

— Что? — моргнув, спросила Тиффани.

— Ты только что сказала «Бабуля Болит слушала меня все время», — напомнила мисс Тик.

Тиффани сглотнула.

— Я думаю, что моя бабушка была немного ведьмой, — отчеканила она с легкой гордостью.

— Правда? Как ты узнала?

— Хорошо. Ведьмы ведь могут проклясть людей, правильно? — спросила.

Тиффани.

— Так говорят, — ответила мисс Тик дипломатично.

— Ну так мой отец говорит, что Бабуля Болит сыпала проклятиями, — сказала Тиффани.

Мисс Тик закашлялась.

— Знаешь, сыпать проклятиями — значит сквернословить, а не проклинать. Сыпать проклятиями — это говорить «елки-палки» или «черт побери», понимаешь? Для проклятия больше подходит «чтоб у тебя нос отвалился или язык отсох».

— Я думаю, что проклятия Бабули Болит были чем-то большим, чем это, — уверенно сказала Тиффани. — А ещё она говорила с собаками.

— И какие слова она говорила? — спросила мисс Тик.

— О, слова типа «ко мне» и «пшел вон» или «рядом», — сказала Тиффани.

— Собаки всегда делали то, что она им приказывала.

— Ну, это команды для овчарок, — вздохнула мисс Тик облегченно. — Это точно не колдовство.

— Хорошо, но ведь бывают ещё и демоны-покровители, так ведь? — парировала Тиффани, начиная раздражаться. — У ведьм есть животные, называемые демонами-покровителями. Как ваша жаба, например.

— Я не демон-покровитель, — квакнул голос из шляпы. — Я только учусь.

— И она знала все о травах, — настаивала Тиффани: Бабуля Болит будет ведьмой, даже если Тиффани придется спорить весь день. — Она могла вылечить кого угодно. Мой отец говорил, что она могла заставить шашлык встать и блеять, — Тиффани понизила голос. — Она могла оживлять ягнят…

Бабуля Болит не жила под крышей дома весной и летом. Большую часть года она проводила, ночуя в старом фургоне, который надо было перевозить через холмы вслед за отарой. Но в первый раз (который Тиффани не могла забыть), когда Бабуля была на ферме, она положила мертвого ягненка в большую черную духовку.

Тиффани плакала и кричала. И Бабуля мягко, хотя и немного неловко, взяла её на руки и называла её «моя маленькая джигит», в то время как её овчарки Гром и Молния наблюдали за ней с собачьим изумлением. Бабуля практически не общалась с детьми, потому что они не блеяли.

Когда Тиффани перестала кричать из-за явной нехватки дыхания, Бабуля поставила её на коврик и открыла духовку, и Тиффани увидела, что ягненок… ожил.

Когда Тиффани подросла, она узнала, что «джигит» означает «двадцать» на ван тан тетере — древнем языке подсчета пастухов. Старики все ещё использовали его, когда что-нибудь считали. Тиффани была двадцатым внуком Бабули Болит.

А когда Тиффани стала ещё старше, она узнала все о теплой духовке, которая никогда не давала ничего больше, чем… ну, в общем, тепла. Её мать ставила туда тесто, чтобы оно подошло, и Крысошлеп (кот) спал в ней (иногда на тесте). Это было только место, чтобы обогреть слабого ягненка, который родился снежной ночью и был близок к смерти от холода. Именно так это и работало. Вообще никакого волшебства. И в то же время чудо. И это не переставало быть чудом, оттого что вы узнали, как это было сделано.

— Хорошо, но это не совсем ведьмовство, — сказала мисс Тик, прерывая её. — Так или иначе, у тебя не было предка ведьмы, чтобы быть ведьмой. Это помогает, конечно, если есть наследство.

— Вы подразумеваете наличие таланта? — спросила Тиффани, нахмурившись.

— Частично, я предполагаю, — сказала мисс Тик. — Но я думаю об остроконечных шляпах, например. Если у тебя есть бабушка, которая может передать тебе по наследству свою шляпу, — это большая экономия в расходах. Они невероятно жесткие, достаточно прочные, чтобы противостоять падающим сельским домикам. У госпожи Болит было что-нибудь подобное?

— Не думаю, — сказала Тиффани. — Она почти никогда не носила шляпу, кроме как в сильный холод. Впрочем, она носила старый мешок из-под зерна, как капор. Гм… это считается?

В первый раз мисс Тик выглядела не такой неприступной.

— Возможно, возможно, — сказала она. — У тебя есть братья и сестры.

Тиффани?

— У меня есть шесть сестер, — сказала Тиффани. — Я самая младшая. Большинство из них уже не живет с нами.

— А сейчас ты уже не самая младшая, потому что у тебя появился дорогой маленький братик, — сказала мисс Тик. — Причём и единственный мальчик. Наверное, это была приятная неожиданность.

Внезапно Тиффани нашла легкую улыбку мисс Тик немного раздражающей.

— Как вы узнали о моем брате? — спросила она.

«Этот ребенок не прост», — подумала мисс Тик, и улыбка исчезла с её лица.

— Только предположение, — сказала она.

Никому не нравится признаваться в шпионаже.

— Вы на мне используете головологию? — злобно спросила Тиффани.

— Я думаю, что ты подразумеваешь психологию, — сказала мисс Тик.

— Однофигственно, — ответила Тиффани. — Вы думаете, что он мне не нравится, потому что родители носятся с ним и портят его, да?

— Да, это действительно приходило мне в голову, — ответила мисс Тик и перестала волноваться по поводу шпионажа. Она была ведьмой, и это было то, что нужно. — Я думаю, это ерунда, что ты использовала его как приманку для прыгающего монстра, но это на что-то намекает, — добавила она.

— Он сплошная неприятность! — буркнула Тиффани. — Он отнимает у меня время, я должна все время заботиться о нем, и он всегда хочет конфет. Так или иначе, — продолжала она, — я должна была быстро что-нибудь предпринять.

— Понятно, — сказала мисс Тик.

— Бабуля Болит сделала бы что-нибудь с монстрами в нашей реке, — сказала Тиффани, игнорируя это замечание. — Даже если их нет в книге.

«И она сделала бы кое-что с тем, что случилось со старой госпожой Снапперли, — добавила Тиффани про себя. — Она бы говорила, и люди бы её слушали. Они всегда слушали, когда Бабуля говорила. «Говорите за тех, кто не может сказать», — всегда говорила она».

— Хорошо, — сказала мисс Тик. — Значит, оно было. Ведьмы имеют дело с вещами. Ты сказала, что там, где выскочила Дженни, река была очень мелкая? И мир выглядел стертым и шатким? Был суссурус?

Тиффани просияла:

— Да, конечно был!

— Ах! Как плохо!

— Я могу остановить его? — заволновалась Тиффани.

— Я поражаюсь, — сказала мисс Тик. — Ты спросила «Я могу остановить его?», не «Кто может остановить его?» или «Мы можем остановить его?». Это хорошо. Ты берешь на себя ответственность. Это хорошее начало. И твоя голова холодна. Но нет, ты не можешь остановить его.

— Я победила Дженни-Зеленый-Зуб!

— Везение, — сказала мисс Тик. — Могло получиться намного хуже, поверь мне. Я полагаю, что вторжение главных частей собирается начаться здесь, и хотя ты и умна, моя девочка, у тебя не больше шансов, чем у одного из ваших ягнят снежной ночью. Ты понимаешь? Я постараюсь найти помощь.

— Что, у барона?

— Спасибо большое, нет. Он вообще ни на что не годен.

— Но он защищает нас, — сказала Тиффани. — Это то, что говорит моя мать.

— Он? — спросила мисс Тик. — От чего? Я имею в виду, от кого?

— Хорошо, от… знаете… наверное, нападения. От других баронов, как говорит мой отец.

— У него большая армия?

— Ну-у-у, э, у него есть сержант Робертс и Кевин, и Невилл, и Тревор, — пробормотала Тиффани. — Мы их всех знаем. В основном они охраняют замок.

— Кто-нибудь из них обладает магическими способностями? — спросила мисс Тик.

— Я видела, как Невилл однажды показывал карточные фокусы, — сказала.

Тиффани.

— Неплохо для вечеринки, но не подходит для использования против чего-нибудь вроде Дженни, — сказала мисс Тик. — И что же… здесь вообще нет никаких ведьм?

Тиффани колебалась.

— Была старая госпожа Снапперли, — сказала она. — О да, она жила в полном одиночестве, в странном доме, — все правильно…

— Хорошее имя, — сказала мисс Тик. — Не могу сказать, что слышала его прежде. Где она?

— Она замерзла в снегу прошлой зимой, — пробормотала Тиффани.

— А теперь скажи то, о чем промолчала, — голос мисс Тик стал острым, как нож.

— Э… Она просила, люди слышали, но никто не пустил её к себе, и э… ночь была холодная, и… она умерла.

— И она была ведьмой, не так ли?

— Все говорили, что она была ведьмой, — пробормотала Тиффани.

Она действительно не хотела говорить об этом. Никто в деревнях поблизости не хотел говорить об этом. А ещё никто не ходил возле развалин домика в лесу.

— Ты так не думаешь?

— Гм… — Тиффани поморщилась. — Понимаете… У барона был сын по имени Роланд. Ему было двенадцать, кажется. И он поехал один в лес прошлым летом, и его собаки вернулись без него.

— Госпожа Снапперли жила в тех лесах? — спросила мисс Тик.

— Да.

— И люди думают, что она убила его? — продолжила мисс Тик, вздыхая, — вероятно, думают, что она зажарила его в духовке или что-то вроде того.

— Конкретно ничего не говорили, — сказала Тиффани. — Но я думаю, что было как-то так, да.

— Его лошадь вернулась? — уточнила мисс Тик.

— Нет, — сказала Тиффани. — И это было странно, потому что если бы она появилась где-нибудь на холмах, люди заметили бы её…

Мисс Тик сложила руки, фыркнула и улыбнулась безрадостной улыбкой.

— Неплохое объяснение, — сказала она. — У госпожи Снапперли должно быть была действительно большая духовка, а?

— Нет. На самом деле довольно маленькая, — возразила Тиффани. — Только десять дюймов глубиной.

— Держу пари, что госпожа Снапперли была беззубая и бормотала себе под нос, правильно? — спросила мисс Тик.

— Да. И у неё была кошка. И косоглазие, — сказала Тиффани. И продолжила на одном дыхании: — И после того, как он исчез, они пошли в её дом, и они искали в духовке, и они перекопали её сад, и они бросали камни в её старую кошку, пока не убили, и они выгнали её из дома, и бросили все её старые книги посреди комнаты и подожгли их, и сожгли это место до основания, и все сказали, что она была старой ведьмой.

— Они сожгли книги, — сказала мисс Тик плоским голосом.

— Они объяснили, что в них было старое письмо, — сказала Тиффани. — И картинки звезд.

— А потом ты пошла, чтобы посмотреть, так? — спросила мисс Тик.

Тиффани внезапно похолодела.

— Как вы узнали? — прошептала она.

— Я умею слушать. Неплохо, правда?

Тиффани вздохнула.

— Да, я пошла в дом на следующий день, и некоторые из страниц, знаете, только обгорели по краям. И я нашла часть одной, и у неё была старая надпись и синим позолоченный переплет. И я похоронила её кошку.

— Ты похоронила кошку?

— Да! Ведь кто-то должен был! — воскликнула Тиффани горячо.

— И ты измерила духовку, — сказала мисс Тик. — Я знаю, измерила, потому что ты только что сказала мне, что мерила.

«И ты измеряла суповые тарелки, — добавила она про себя. — Что я здесь нашла?»

— Хорошо, да. Я сделала это. Я думаю… это чушь! Если она заколдовала мальчика и целую лошадь, почему не смогла спастись от тех людей, которые пришли к ней? Это бессмысленно!

Мисс Тик прервала её:

— А потом что случилось?

— Тогда барон сказал, что никто не должен иметь с ней дело, — сказала.

Тиффани. — Он сказал, что любые ведьмы, пойманные в стране, будут связаны и брошены в воду. Э, вы можете попасть в беду, — добавила она неопределенно.

— Я могу развязывать узлы зубами, и у меня есть золотой диплом по плаванию от колледжа для молодых особ, — сказала мисс Тик. — На практике по прыжкам в бассейн в одежде я показала лучшее время. — Она наклонилась вперед. — Позволь мне предположить, что случилось с госпожой Снапперли, — сказала она. — Она прожила с лета до наступления холодов, правильно? Она воровала пищу из кладовых, и, вероятно, женщины давали ей еду у задней двери, если мужчин не было поблизости. Я предполагаю, что мальчишки кидались разными предметами, если видели её.

— Откуда вы знаете все это? — спросила Тиффани.

— Для этого не надо быть гигантом мысли, поверь мне, — ответила мисс.

Тик. — И она не была ведьмой, не так ли?

— Я думаю, что она была просто больной старушкой, и бесполезной для всех, слегка попахивала и выглядела странно, потому что была беззубой, — сказала Тиффани. — Она только была похожа на ведьму из сказки, любой недоумок мог это заметить.

Мисс Тик вздохнула:

— Да. Но иногда трудно найти недостающую часть ума, когда в ней нуждаешься.

— Разве вы не можете научить меня всему, что нужно, чтобы стать ведьмой? — спросила Тиффани.

— Скажи мне, почему ты все ещё хочешь стать ведьмой, принимая во внимание то, что стало с госпожой Снапперли?

— Чтобы такие вещи не повторялись, — ответила Тиффани.

«Она даже похоронила кошку старой ведьмы, — думала мисс Тик. — Какой же это ребенок?»

— Хороший ответ. Однажды ты могла бы стать отличной ведьмой, — сказала она. — Но я не учу людей быть ведьмами. Я рассказываю людям о ведьмах. Ведьмы учатся в специальной школе. Я только показываю им путь, если они хорошо работают. У всех ведьм есть специфические интересы, мне вот, например, нравятся дети.

— Почему?

— Потому что они легче помещаются в духовке, — ответила мисс Тик.

Но Тиффани не испугалась — только разозлилась.

— Ну и гадость вы сказали, — буркнула она.

— Ладно, ведьмы не должны быть хорошими, — сказала мисс Тик, вытаскивая из-под стола большую черную сумку. — Я рада, что ты обратила внимание.

— Действительно есть школа для ведьм? — спросила Тиффани.

— Можно её назвать и так, — ответила мисс Тик.

— Где?

— Очень близко.

— Она волшебная?

— Очень волшебная.

— Хорошее место?

— Ни на что не похожее.

— Там есть волшебство? Например, можно покататься на единороге или ещё что-нибудь?

— С чего бы это? Единорог — всего лишь лошадь с большим рогом, не больше. И не надо волнений, — сказала мисс Тик. — С тебя за это будет одно яйцо.

— Так где я могу найти школу? — спросила Тиффани, отдавая яйцо.

— Ага. Вопрос на целый корнеплод, я думаю, — сказала мисс Тик. — На две морковки, пожалуй.

Тиффани отдала и их.

— Спасибо. Готова? Чтобы найти школу для ведьм, пойди на высокое место неподалеку, поднимись на вершину, открой свои глаза… — мисс Тик колебалась.

— Да? — …и затем открой свои глаза ещё раз.

— Но… — начала Тиффани.

— Есть ещё яйца?

— Нет. Но…

— Значит, урок закончен. Но у меня к тебе есть вопрос.

— Есть яйцо? — тут же ответила Тиффани.

— Ха! Ты видела ещё что-нибудь у реки, Тиффани?

Тишина внезапно заполнила палатку. Рассказы о неправильной пунктуации и беспорядочной географии раздавались снаружи, в то время как Тиффани и мисс.

Тик смотрели друг другу в глаза.

— Нет, — солгала Тиффани.

— Ты абсолютно уверена? — спросила мисс Тик.

— Да.

Они продолжали игру в гляделки. Но Тиффани могла переглядеть и кошку.

— Я вижу, — сказала мисс Тик, отводя глаза. — Очень хорошо. В таком случае, скажи мне пожалуйста… Когда ты сейчас остановилась у моей палатки, ты сказала «Ага», как мне показалось, очень самодовольным голосом. Ты думала: вот странная маленькая черная палатка с таинственной вывеской у входа, значит внутри можно рассчитывать на приключение, или ты думала, что это может быть палаткой злой ведьмы такой, какой говорят, была госпожа Снаппрели, и с тобой случится что-то ужасное, как только ты войдешь? Все в порядке, можешь отвести глаза. Они у тебя уже слезятся.

— Я думала и так, и так, — ответила Тиффани, моргая.

— Но, так или иначе, ты вошла. Почему?

— Чтобы узнать.

— Хороший ответ. Ведьмам свойственно любопытство, — сказала мисс Тик, вставая. — Ладно, мне надо идти. Надеюсь, что мы встретимся снова. Все же я дам тебе несколько бесплатных советов.

— Это будет мне чего-нибудь стоить?

— Что? Я только что сказала, что это бесплатно! — сказала мисс Тик.

— Да, но мой отец говорит, что бесплатный совет часто оказывается дороже, — парировала Тиффани.

Мисс Тик фыркнула.

— Можно сказать, что этот совет бесценный, — сказала она. — Ты слушаешь?

— Да, — сказала Тиффани.

— Хорошо. Теперь… если ты мне доверяешь…

— Да?

— И веришь своим мечтам…

— Да?

— …и следуешь за своей звездой, — продолжала мисс Тик.

— Да?

— …присматривайся к людям, которые проводят время в упорном труде, познавая новые вещи и не ленясь. До свидания.

Казалось, что в палатке стало ещё темнее. Надо было уходить. Тиффани опять оказалась на площади, где другие учителя разбили свои шатры.

Она не оглядывалась. Она узнала достаточно, чтобы не оглядываться. Если палатка все ещё там, это будет разочарованием, а если она таинственным образом исчезла — слишком волнительно.

Тиффани направлялась домой, задаваясь вопросом, должна ли она была рассказать о маленьких рыжих человечках. Она не находила особых причин.

Теперь она не была уверена, что на самом деле их видела. У неё было предчувствие, что они ещё встретятся, и хорошо было бы иметь что-то, о чем мисс Тик не знала. Да. Это было главное. Мисс Тик была чересчур умна, по мнению Тиффани.

По пути домой она поднялась на вершину холма Болитов, который находился несколько в стороне от деревни. Он не был слишком большим — побольше, чем холмы рядом с фермой, но не сравнимый по высоте с горами.

Холм был очень… домашний. Наверху было плоское место, на котором ничего не росло, и Тиффани знала историю, где говорилось, что когда-то здесь герой сражался с драконом и его кровь сожгла все до основания там, где пролилась. Была другая история, которая гласила, что под горой зарыт клад, защищаемый драконом, и ещё одна сказка, в которой говорилось, что там похоронен король в доспехах из чистого золота. Было много историй о холме…

Удивительно, что он не стал ниже от их веса.

Тиффани стояла на голой вершине и смотрела вдаль.

Она видела деревню и свой дом, и замок барона. А дальше этих знакомых мест тянулись серые леса и холмистые равнины.

Девочка закрыла свои глаза и открыла их снова. Потом мигнула и открыла их ещё раз.

Не было никакой волшебной двери, никакого невидимого здания не показалось, никаких таинственных указателей.

И все же, на мгновение воздух задрожал, и запахло снегом.

Когда Тиффани вернулась, она нашла «вторжение» в словаре. Это означало «вторжение».

Вторжение главных частей, по словам мисс Тик.

…Маленькие невидимые глаза наблюдали за Тиффани с верхней полки.

Глава 3

ОХОТА НА ВЕДЬМУ

Мисс Тик сняла шляпу, заглянула внутрь и потянула за веревочку. С небольшими щелчками и дрожью шляпа приняла форму добропорядочной поношенной соломенной шляпы. Мисс Тик подняла с пола бумажные цветы и тщательно приделала их назад.

Потом она выдохнула:

— Уф!

— Ты не можешь позволить уйти такому ребенку, как этот, — заявил жаб, сидящий на столе.

— Какому такому?

— У неё явно есть Точновидение и Ясномыслие. Это сильная комбинация.

— Она маленькая всезнайка, — констатировала мисс Tик.

— Ну да. Такая же, как ты. Она произвела на тебя сильное впечатление, не так ли? Я знаю, что произвела, потому что ты вела себя с ней гадко, а ты всегда так поступаешь с людьми, которые производят на тебя впечатление.

— Хочешь превратиться в лягушку?

— Хоть сейчас, с удовольствием… — жаб саркастически ухмыльнулся. — Кожа получше, ноги подлиннее, вероятность того, что поцелует принцесса, на сто процентов лучше. Как только пожелаешь, госпожа.

— Есть худшие вещи, чем быть жабой, — мрачно заметила мисс Тик.

— Попробуй как-нибудь, — посоветовал жаб. — Как хочешь, но она мне понравилась.

— Мне тоже, — сказала мисс Тик оживленно. — Она знает о старухе, умершей, потому что эти идиоты считали её ведьмой, и она решает стать ведьмой для того, чтобы они не попробовали сделать это снова. Чудовище выпрыгивает на неё из реки, а она колотит его сковородой! Ты когда-нибудь слышал поговорку «земля находит свою ведьму»? Здесь именно это. Держу пари. Но ведьма мела? Ведьмы как гранит и базальт — снизу должно быть твердо! Ты знаешь, что такое мел?

— Ты собиралась рассказать, — ответил жаб.

— Это раковины миллиардов и миллиардов крошечных, беспомощных маленьких морских существ, которые умерли миллионы лет назад, — объяснила мисс Тик. — Это… крошечные, крошечные кости. Мягкие. Сырые. Влажные. Даже известняк лучше, чем это. Но… она выросла на мелу, и она тверда и остра, несмотря ни на что. Она прирожденная ведьма. На мелу! Это невозможно!

— Она победила Дженни, — напомнил жаб. — У девчонки есть талант!

— Возможно, но ей нужно нечто большее. Дженни тупая, — сказала мисс Тик. — Она только монстр первого уровня. И, наверное, обалдела, оказавшись в реке, тогда как её среда обитания — болото. Будут намного, намного хуже.

— Что ты подразумеваешь под «монстр первого уровня»? — спросил жаб.

— Я такого наименования никогда не слышал.

— Я не только ведьма, я ещё и учитель, — важно сказала мисс Тик, тщательно приводя в порядок свою шляпу. — Поэтому я делаю записи, ставлю оценки, записываю наблюдения аккуратным почерком ручками двух цветов. Дженни — одно из многих существ, изобретенных взрослыми, чтобы отпугнуть детей от опасных мест, — она вздохнула. — Если бы люди думали прежде, чем создавать монстров.

— Ты должна остаться и помочь ей, — сказал жаб.

— У меня здесь нет никакой силы, — ответила мисс Тик. — Я же говорила тебе. Это мел. И вспомни рыжеволосых человечков. Нак Мак Фигл говорил с ней! Предупреждал её! Я ни разу в жизни ни одного не видела! Если они за неё, кто знает, на что она способна?

Она подобрала жаба.

— Знаешь, почему они появляются? — продолжила она. — Все эти вещи были заперты в старых сказках. Все те причины, по которым ты не должен сходить с дороги или открывать потайную дверь, или говорить неправильные слова, или рассыпать соль. Все сказки, которые породили детские кошмары. Все монстры из-под самой большой кровати в мире. Где-нибудь все сказки реальны и все мечты сбываются. И они сбудутся здесь, если их никто не остановит. Если бы не было Нак Мак Фиглов, я действительно побеспокоилась бы. Но в данной ситуации, я собираюсь получить небольшую поддержку. Это займет у меня, по крайней мере, два дня без метлы.

— Это несправедливо — оставлять её с ними одну, — сказал жаб.

— Она не будет одинока, — возразила мисс Тик. — У неё будешь ты.

— О, — выдохнул жаб.

Тиффани делила спальну с Фастидой и Ханой. Она проснулась, когда услышала, что те улеглись, и лежала в темноте, пока не услышала, что их дыхание успокоилось, и они начали смотреть сны о молодых стригалях без рубашек.

Снаружи летняя молния сверкала над холмами, и грохотал гром…

Гром и Молния. Она знала их как собак прежде, чем она знала их как звук и свет грозы. Овчарки всегда были с Бабулей дома и на улице. Иногда они неслись черно-рыжими всполохами в отдалении и тут же внезапно оказывались рядом, тяжело дыша, никогда не оставляя Бабулю в одиночестве… Половина собак на холмах была щенками Молнии, обученными Бабулей Болит.

Тиффани ходила со всей семьей на Большие собачьи состязания. Каждый пастух на Мелу бывал на них, и лучшие из них выходили на арену, чтобы показать, как хорошо работают их собаки. Собаки окружали овец, отделяли своих и гнали в загон. А бывало, убегали или огрызались друг на друга, потому что даже у хорошей собаки может быть плохой день. Но Бабуля никогда не выступала с Громом и Молнией. Она прислонялась к забору (собаки лежали рядом) и пристально смотрела представление, попыхивая своей закопченной трубкой. И отец Тиффани говорил, что после каждого выступления судьи нервно оглядывались на Бабулю через плечо, ожидая увидеть её реакцию. Практически все пастухи наблюдали за ней. Бабуля никогда не выходил на арену, потому что она и была Испытаниями. Если Бабуля думала, что ты хороший пастух, если она кивала тебе, когда ты уходил с арены, если она пыхтеласвоей трубкой и говорила «справился», ты становился героем дня, тебе принадлежал Мел…

Когда Тиффани была маленькой и бывала у Бабули на пустоши, Гром и Молния нянчили её, внимательно наблюдая, как она играет. И она так гордилась, когда Бабуля разрешала скомандовать собакам привести отару. Она бежала и взволнованно вскрикивала: «Ко мне!», «Туда!», «Пошел!», и, к её счастью, собаки справлялись отлично.

Теперь Тиффани знала, что они отлично справились бы независимо от того, что она кричала. Бабуля сидела рядом, покуривая трубку, — к тому времени собаки уже могли читать её мысли. Они всегда слушались только Бабулю Болит…

Через некоторое время гроза стихла, и остался только тихий шум дождя.

В какой-то момент Крысошлеп просочился в открытую дверь и запрыгнул на кровать. Он был большим и жирным, но невероятно гибким и пластичным.

Казалось, что он не шёл, а тек. На любой достаточно плоской поверхности он постепенно расползался в большую лужу меха. Кот ненавидел Тиффани, но никогда не позволял личным пристрастиям помешать занять тепленькое местечко.

Она, должно быть, заснула, потому что проснулась, когда услышала голоса.

Они казались совсем близкими, но какими-то очень слабыми.

— Кривенс! Легко сказашь, «найди каргу», но как мы её найдешь, мошь сказать? Все эти большухи одинаковые!

— Не-То-Чтоб-Мелкий Джорди, что рыбачил, сказашь, что то была большая, ну очень большая девчонка.

— Большая помощь, надо думашь! Они все тут большие, ну очень большие девки!

— Ты глядиш на нью-анссы! Все знашь, что карги носят острые шляпы!

— И как ты узнашь, кто из них карга, если они все спят, ну?

— Привет, — прошептала Тиффани.

Наступило молчание, прерываемое только дыханием её сестер. Но Тиффани готова была поклясться, что это молчание людей, изо всех сил старающихся не шуметь.

Она наклонилась и посмотрела под кровать. Там ничего не было кроме ночного горшка.

Маленький человек в реке говорил точно так же, как эти.

Она откинулась назад в лунном свете, вслушиваясь до тех пор, пока уши не заболели.

Тогда она задумалась, на что же будет похожа школа для ведьм, и почему она её ещё не видела.

Она знала каждый дюйм земли в радиусе двух миль вокруг. Река ей нравилась больше всего, с её заболоченными берегами, где полосатый остролист вспыхивал над водорослями и берегами, где гнездились зимородки.

Приблизительно в миле вверх по реке было гнездовье цапель, и ей нравилось подкрадываться к птицам, когда они прилетали сюда ловить рыбу в тростниках, потому что нет ничего более забавного, чем цапля, пытающаяся второпях взлететь.

Она медленно дрейфовала в сторону сна, думая о земле вокруг фермы.

Тиффани знала здесь все. Не было никаких секретных мест, о которых ей было бы неизвестно.

Но, может, были волшебные двери. Она бы сделала такие, если бы у неё была волшебная школа. Должны быть секретные проходы куда угодно, даже за сотни миль отсюда. Надо просто смотреть на секретную скалу, скажем, в лунном свете, — и появится волшебная дверь.

Но школа, ах, школа. Были бы уроки полетов на метле, и отличная остроконечная шляпа, и волшебные пиры, и много новых друзей.

— Ну что, дите спит?

— Айе, слышу, не шевелится.

Тиффани открыла глаза в темноте. У голосов под кроватью было небольшое эхо. Благодаря ночному горшку слышно было четко и ясно.

— Ладно, тогда лазишь из-под горшка.

Голоса удалялись через комнату. Уши Тиффани пытались повернуться, чтобы последовать за ними.

— Эй, глядишь, здесь этта — домовина! Со стулами и всяким прочим!

Они нашли кукольный домик, догадалась Тиффани.

Домик был довольно большой, сделанный мистером Блоком, плотником с фермы, когда самая старшая сестра Тиффани, у которой сейчас уже было двое своих малышей, была маленькой девочкой. Игрушка была не самым хрупким из творений. Мистер Блок не занимался тонкой работой. Но за прошедшие годы девочки украсили домик лоскутками и кое-какой грубой мебелью.

Судя по звукам, хозяева голосов думали, что это дворец.

— Эй, эй, эй, мы попаш прям в бледуар. Тут лежанка. Гляшь, подушки!

— Придержишь язык, мы ж не хотим, чтоб они проснулись!

— Кривенс! Да я тих, как мелкий лось! Ааргх! Здесь латники!

— Что значишь латники?

— Там в комнате Красные Рубахи!

Они нашли игрушечных солдатиков, подумала Тиффани, пытаясь не дышать громко.

Честно говоря, солдатикам было не место в кукольном домике, но Вентворт ещё недостаточно подрос для них и, по привычке, невольно вспоминая детство, Тиффани устраивала чаепития для своих «кукол». Ну, хорошо, для того, что считалось куклами. Игрушки в доме должны были быть прочными, чтобы выжить без потерь и пройти через поколения, и далеко не всем это удавалось. В последний раз, когда Тиффани попыталась устроить вечеринку, гостями были тряпичная кукла без головы, два деревянных солдатика и три четверти плюшевого мишки.

Из домика донеслись глухие стуки и удары.

— А на-ка получи! Эй, приятель, твоя мамаша шьет? Тебя будет шить!

Ааргх! Твердый, зараза, как деревяшка!

— Кривенс! Здесь вааще трупак без главы.

— А что ты хошь — вон медведь. Чуют мои пятки, надо смывашься!

Тиффани казалось, что, хотя владельцы этих трех голосов и боролись с вещами, которые не могли сопротивляться, включая игрушечного мишку с одной ногой, борьба все ещё не завершилась.

— Я его досташь! Я его досташь! Досташь! Геть тя в дышло!

— Кто-то цапнушь меня в ногу! Кто-то цапнушь меня в ногу!

— Давай сюда! Ах, редиска!^[588] Два глаза — роскошь!

Тиффани почувствовала, что Крысошлеп пошевелился. Он мог быть толстым и ленивым, но мог и превратиться в молнию, когда прыгал на маленьких существ.

Девочка не могла позволить коту напасть на невидимых гостей… независимо от того, как плохо бы они не выражались.

Она громко кашлянула.

— Чо? — сказал голос из кукольного домика. — Разбудишь. Ах, ты, гетьски!

Снова повисло молчание, и Тиффани решила через некоторое время, что это было молчание людей, ставших невероятно тихими. Крысошлеп улегся спать дальше, иногда подергиваясь, потому что он продолжал кого-то потрошить в своих смачных кошачьих снах.

Тиффани подождала некоторое время, а затем встала с кровати и прокралась к двери, избегая двух скрипучих половиц. В темноте она сошла вниз, нашла в лунном свете стул, взяла книгу «Волшебных преданий» с полки Бабули, затем отперла замок на задней двери и вышла в теплую ночь середины лета.^[589]

Вокруг стоял густой туман, но на небе было видно несколько звезд и сияла горбатая луна. Тиффани знала, что она горбатая, потому что прочитала в Ещегоднике, что «горб» — это то, на что похожа луна, чуть более полная, чем наполовину. Таким образом, она считала обязательным для себя обратить на это внимание окружающих. Например, она могла сказать: «Ах, я смотрю, луна очень горбатая сегодня…».

Возможно, это говорило о Тиффани больше, чем она хотела бы.

Напротив поднимающейся луны черной стеной стояли холмы, закрывая половину неба. Мгновение она искала свет фонаря Бабули Болит…

Бабуля никогда не теряла ягнят. Одним из первых воспоминаний Тиффани была проведенная однажды её матерью ночь у замерзшего окна морозной ночью в начале весны, с миллионом сияющих звезд, вспыхивающих на вершинах гор и одной желтой звездой из созвездия Бабули Болит, выписывающей зигзаги в ночи.

Бабуля не легла бы спать, пока не нашла ягненка, какая бы не стояла погода…

Было только одно место, где кто-нибудь из большой семьи мог уединиться, и это была уборная. Она была трехместная, и это было место, куда шли, если хотели на некоторое время побыть в одиночестве. Там была свеча, и прошлогодний Ещегодник, висящий на веревке. Издатели знали своих читателей и печатали Ещегодник на мягкой тонкой бумаге.

Тиффани зажгла свечу, устроилась поудобнее и открыла книгу «Волшебных преданий». Луна горбатилась на неё через отверстие в форме полумесяца, прорезанное в двери.

На самом деле эта книга ей никогда не нравилась. Казалось, что та пытается навязать ей, как поступать и что думать. Не сходи с дороги, не открывай потайную дверь, но ненавидь злую ведьму, потому что она злая. О, ещё учтите, размер обуви — хороший способ выбрать жену.

Многие сказки, по её мнению, были очень подозрительны. Была одна, которая закончилась тем, что двое детей засунули старую ведьму в её же собственную печь. Тиффани беспокоило это после всех неприятностей, случившихся с госпожой Снапперли. Она была уверена, что такие сказки заставляли людей думать определенным образом. Она прочла это однажды и задумалась. Позвольте? Ни у кого нет духовки достаточно большой, чтобы засунуть целого человека, и что заставило детей думать, что они могут отломить по кусочку от пряничного домика? И почему один мальчик, настолько глупый, что не знает о том, что корова стоит намного больше, чем пять бобов, имеет право убить великана и украсть все его золото? Не говоря уже об экологическом вандализме? И некая девочка, которая не видит разницы между своей бабушкой и волком, — наверное, тупая, как пробка, или происходит из чрезвычайно уродливой семьи. Сказки не были похожи на правду. Но госпожа Снапперли умерла из-за сказок.

Тиффани листала страницу за страницей, ища подходящие картинки.

Несмотря на то, что рассказы её злили, картинки, ах, картинки были самыми красивыми вещами, которые она когда-либо выдела.

Она перевернула страницу и нашла то, что искала.

Большинство рисунков с феями не внушало доверия. Откровенно говоря, они были похожи на балетный класс с маленькими девочками, которые ползали по ежевике. Но они были… разными. Цвет был странным, и совсем не было теней.

Гигантские травы и маргаритки росли повсюду, значит, феи должны были быть очень маленькими, но они выглядели большими. Они были похожи на довольно странных людей, которые, конечно, не очень напоминали фей. Едва ли у кого-нибудь из них были крылья. Фигуры были слегка размыты, и на самом деле… на самом деле некоторые из них были похожи на чудовищ. У девочек в балетных пачках не было больших шансов.

Но эту картинку кое-что выделяло среди других, — она выглядела так, как будто художник писал её с натуры. На других рисунках у балетных девочек и купидончиков был искусственный, сиропный взгляд. Но только не на этой.

Казалось, что художник был там… «По крайней мере мысленно», — подумала Тиффани. Девочка сконцентрировалась на внутреннем левом углу — он был там.

Она видела его и прежде, но надо было знать, куда смотреть. Это был определенно маленький хмурящийся с картинки рыжеволосый человек, голый, за исключением клетчатого килта и тонкого жилета. Он выглядел очень сердитым.

И… Тиффани передвинула свечу, чтобы лучше видеть… он определенно делал жест рукой.

Даже если вы не знали, что он обозначал, догадаться было нетрудно.

Снаружи послышались голоса, и Тиффани приоткрыла дверь ногой, чтобы лучше слышать, потому что ведьма всегда слушает разговоры других людей.

Звук шёл со стороны загона для овец, ожидающих отправки на рынок. Овцы не славились болтливостью. Она осторожно выбралась в туманный рассвет и нашла маленькую лазейку, проделанную кроликами, заставившими её помянуть их добрым словом.

У самой ограды загона пасся баран, и разговор шёл от него или, скорее, из высокой травы под ним. Казалось, что говорящих было четверо, и все очень злые.

— Кривенс! Мы хотешь кудахты скотину, а не баранью!

— Ай, эта тож хороша! Пшли, парни, хваташь того бугра и гетьски!

— Айе, все кудах в курне, что могешь — возьмешь!

— Держишь во! Держишь во, шоб вас!

— Ась? Кто что слышь? Ладно, парни ван… тан… тетра!

Овцы подскочили и тревожно заблеяли, потому что что-то двинулось наискосок через загон. Тиффани показалось, что она заметила отблеск рыжих волос в траве у них под ногами, но они исчезли вместе с бараном, ускакавшим в туман.

Девочка перепрыгнула через изгородь, не обращая внимания на царапающиеся прутья. Бабуля Болит не позволила бы никому избежать наказания за кражу овцы, даже если этот кто-то был невидимый.

Туман стоял плотной стеной.

И вдруг Тиффани услышала шум из курятника. Украденные овцы могли подождать. Теперь в её помощи нуждались куры. Лиса дважды воровала кур за последние две недели, и в курятнике остались только наседки.

Тиффани промчалась через сад, цепляясь ночной рубашкой за палки в горохе и кусты крыжовника, и бросилась к открытой двери курятника.

Не было никаких летающих перьев и паники, вызванной появлением лисы. Но куры взволнованно кудахтали, и петух Сократ нервно вышагивал туда сюда. Одна из куриц выглядела немного смущенной. Тиффани быстро её подхватила. Внизу было два крошечных синих рыжеволосых человечка. Каждый держал в руках по яйцу. И вид у них был очень виноватый.

— Ой, нет! — сказал один. — Это дите! Она карга…

— Вы крадете наши яйца, — сказала Тиффани. — Да как вы посмели! И я не карга!

Человечки посмотрели друг на друга, а потом на яйца.

— Че за яйца? — спросил другой.

— Яйца, которые вы держите, — твердо сказала Тиффани.

— Че? Ах, энти? Эт че, яйцы, што ли? — сказал тот, что говорил в начале, смотря на яйца, как будто он никогда их раньше не видел. — Вот так штука. А мы думашь, что энто э… камни.

— Камни, — подтвердил другой нервно.

— Мы тут заползашь чуток погреться, — сказал первый. — А тут все энти штуки, а мы подумашь, шо энто камни тута, а кура шо-то все квохтала….

— Квохтала, — подтвердил второй, энергично кивая.

— …короч мы решишь пожалеть куру и…

— Положи… яйца… назад, — медленно сказала Тиффани.

Второй, неразговорчивый, подтолкнул первого:

— Лучше делай, как она сказашь, — буркнул он. — Не то худо будет.

Она из клана Болитов, да ещё и карга. Она прибишь Дженни, — такое раньше никому не удавашься.

— Айе, я тож так думашь.

Оба крошечных человечка аккуратно уложили яйца назад. Один даже подышал на скорлупу и сделал вид, что полирует её краем своего рваного клетчатого килта.

— Никакого вреда, хозяйка, — сказал он, взглянув на другого человечка. А потом они исчезли. Только какое-то красное пятно мелькнуло в воздухе и несколько соломинок перед дверью курятника взлетело в воздух.

— И я мисс! — крикнула Тиффани. Она посадила курицу на яйца и вышла из курятника. — И я не карга! Вы феи какого вида? И что там насчет вашего бугра, я имею в виду барана? — добавила она.

Ответа не последовало, но послышался звон ведер около дома, который означал, что кто-то уже поднялся.

Она спрятала «Волшебные предания», задула свечу и направилась домой.

Мать уже встала. Она разводила огонь и спросила её, что она делала во дворе. Тиффани ответила, что услышала шум в курятнике и вышла проверить, вдруг это снова лиса. Её ответ не был ложью. Фактически все это было правдой, за исключением нескольких незначительных деталей.

В целом Тиффани была правдивым человеком, но ей казалось, что бывали времена, когда нелегко было отделить истинное от ложного. Вместо этого могли быть вещи, которые люди должны были знать в настоящее время и вещи, которые они не должны были знать в настоящее время.

Кроме того, она не была уверена, что она знала в настоящее время.

На завтрак была овсянка. Тиффани поспешно съела её, намереваясь вернуться в загон и заняться тем бараном. Могли обнаружиться следы в траве или ещё что-нибудь…

Она искала, не зная зачем.

Крысошлеп, до этого спавший перед духовкой, теперь сидел встревоженный.

Тиффани почувствовала мурашки на шее и попыталась увидеть то, на что смотрел кот.

На кухонном столе стоял ряд синих с белым банок, которые ни на что не годились. Их оставила матери престарелая тетка, и мать гордилась ими, потому что они были симпатичные, хотя и полностью бесполезные. На ферме была небольшая комната для бесполезных вещей, которые, однако, выглядели хорошо, таким образом, они сохранялись.

Крысошлеп наблюдал за крышкой одной из банок. Она очень медленно поднялась, и из-под неё показался намёк на рыжие волосы и на два пристально глядящих глаза-бусинки.

Крышка опустилась, когда Тиффани присмотрелась внимательнее. Мгновение спустя она услышала слабый звон, и пока она вглядывалась, банка качнулась вперед-назад и легкое облако пыли пронеслось по верхушке буфета. Крысошлеп озирался в замешательстве.

Они действительно были очень быстрыми.

Девочка выбежала в загон и осмотрелась. Туман опустился к траве, и жаворонки поднялись с холмов.

— Если этот баран не вернется сию же минуту, — крикнула она в небо, — вам предъявят счет!

Крик отразился от холмов. А потом она услышала рядом слабый звук маленьких голосов.

— Че карга сказашь? — спросил первый голос.

— Она сказашь, что на щеч-чик поставит.

— Ой, вайли, вайли, вайли! Вот мы же вляпашься!

Тиффани озиралась с покрасневшим от гнева лицом.

— У нас есть обязанности, — сказала она воздуху и траве.

Это было нечто, что Бабуля Болит сказала однажды, когда Тиффани плакала о ягненке. Бабуля выражалась по-старомодному, она сказала: «Мы как боги для животных или полей, моя джигит. Мы назначаем им время для рождения и для смерти. Между этими временами у нас есть обязанности».

— У нас есть обязанности, — повторила Тиффани более мягко.

Она осмотрелась вокруг.

— Я знаю, что вы меня слышите, кто бы вы ни были. Если этот баран не вернется, будут… проблемы…

Жаворонки пели над овчарнями, делая и без того глубокую тишину ещё глубже.

Тиффани должна была сделать работы по хозяйству, прежде чем посвятить время себе. Это подразумевало кормление цыплят и сбор яиц и ощущение гордости, оттого что их на две штуки больше, чем могло быть. Ещё это означало принести шесть ведер воды и натаскать полную корзину дров для растопки печи, но она пренебрегла этой работой, потому что терпеть её не могла. Тиффани действительно больше всего нравилось сбивать масло. Это давало ей время, чтобы думать.

«Когда буду ведьмой в остроконечной шляпе и на помеле, — думала она, работая мешалкой, — только махну рукой, и получится масло, не хуже этого. И любые мелкие рыжие черти, которые только подумают взять нашу скотину, будут…»

Раздался всплеск позади неё, там, где она выстроила в ряд все шесть ведер, чтобы было удобнее брать.

Одно из них теперь было наполнено водой, которая все ещё хлюпала туда-сюда.

Она продолжала сбивать, как ни в чем не бывало, но, прервавшись через некоторое время, сходила к мешку с мукой. Она взяла оттуда горсточку, рассыпала её по порогу и возвратилась к сбиванию.

Несколько минут спустя позади неё раздался другой хлюпающий звук. Когда она обернулась, да, второе ведро тоже было наполнено. И в муке на каменном пороге было только две цепочки следов — одна наружу, другая — обратно в маслодельню.

У Тиффани не хватало сил поднять тяжелое деревянное ведро, когда оно было наполнено.

«Так, — подумала она. — Они настолько же сильные, насколько и быстрые. И меня это нисколько не беспокоит».

Она присмотрелась к большим деревянным балкам, перекрывавшим комнату, — просыпалось немного пыли, как будто там что-то быстро промчалось.

«Думаю, что должна положить этому конец прямо сейчас, — решила Тиффани. — С другой стороны, не будет никакого вреда, если я подожду, пока все ведра не наполнятся».

— А потом я должна буду наложить дров в корзину на кухне, — сказала она громко.

Можно было попытаться.

Она возвратилась к сбиванию и даже не потрудилась обернуться, когда услышала ещё четыре хлюпа за спиной. И она не оглянулась, когда услышала легкое вуш-вушш и грохот загружаемой корзины. Она повернулась только тогда, когда шум прекратился.

Корзина была полна до потолка, в ведрах плескалась вода. Рассыпанная мука была истоптана массой следов.

Она прекратила озираться. У неё было чувство, что за ней наблюдали чьи-то глаза, много глаз.

— Э… спасибо, — сказала она. Нет, это было неправильно. Она волновалась. Она бросила мешалку для масла и встала, пытаясь выглядеть настолько жестокой, насколько было возможно.

— И что там по поводу нашей овцы? — сказала она. — Я не поверю, что вы действительно сожалеете, пока не увижу, что овца вернулась!

Из загона послышалось блеяние. Она выбежала в сад и посмотрела за изгородь.

Баран возвращался задом наперед на большой скорости. Он пролетел остаток пути до изгороди и рухнул, потому что человечки отпустили его. Один из рыжеволосых появился на мгновение на бараньей голове. Он злобно плюнул на рог, потер его клетчатым килтом и исчез, как размытое пятно.

Тиффани в задумчивости пошла назад к маслодельне.

О, когда она возвратилась, масло было сбито. Не только сбито, но и разложено на дюжину ласкавших взгляд сочных золотых брусков на мраморной доске. И на каждом даже лежало по веточке петрушки.

«Они домовые?» — задалась вопросом девочка. Согласно «Волшебным преданиям» домовые бродили вокруг дома, делая хозяйственные работы в обмен на блюдце молока. Но на картинке они были радостными маленькими существами в длинных острых капюшонах. Рыжеволосые человечки выглядели так, как будто молока никогда в жизни не пробовали, но можно было попытаться.

— Хорошо, — сказала она громко, все ещё чувствуя скрытых наблюдателей, — дело сделано. Спасибо. Я рада, что вы раскаиваетесь.

Она взяла одно из кошачьих блюдечек из горы грязной посуды, тщательно вымыла его, наполнила молоком с сегодняшней маслобойки, поставила на пол и отступила.

— Вы домовые? — спросила она.

Воздух задрожал. Молоко расплескалось по полу, блюдце завертелось волчком.

— Я заберу это, если вам не надо, — сказала Тиффани. — Тогда кто же вы?

Ответа не последовало.

Тиффани легла и посмотрела под раковиной, а потом заглянула за полки с сыром. Она ощупала взглядом все темные уголки в комнате. Чувствовалось, что она пустая.

«Сдается, что нужно заплатить ещё целое яйцо за науку», — подумала девочка.

Тиффани сотни раз ходила из фермы в деревню по крутой дороге. Там не было и полумили, и за столетия телеги стерли её так, что она больше походила на овраг в мелу, а в сырую погоду превращалась в молочную реку.

Тиффани была на середине спуска, когда начался сусуррус. Живая изгородь зашелестела без ветра. Жаворонки замолчали, и хотя она раньше не обращала внимания на их пение, наступившая тишина стала шоком. Нет ничего более громкого, чем конец песни, которая звучит всегда.

Девочка посмотрела в небо: оно сияло, как алмаз, оно искрилось, и воздух стал ледяным так быстро, как будто Тиффани упала в прорубь.

Потом появился снег под ногами и снег на изгородях. И стук копыт совсем рядом с ней. Лошадь скакала по снегу за оградой, которая внезапно стала только белой стеной. Внезапно цокот копыт смолк. Секунду стояла тишина, а затем лошадь приземлилась на тропе, оскальзываясь на льду. Она встала на дыбы, и наездник развернул её лицом к Тиффани. Сам же наездник не мог развернуться лицом к Тиффани. У него не было никакого лица. У него не было никакой головы, чтобы было лицо.

Тиффани побежала. Её ботинки на бегу скользили по обледеневшему снегу, но её ум оставался холодным, как лед. У неё было две ноги, чтобы скользить по льду, — у лошади было в два раза больше ног для скольжения. Девочка видела, как лошади поднимаются на этот холм в гололедицу. У неё был шанс.

Услышав сзади хриплое свистящее дыхание и ржание лошади, она рискнула оглянуться. Лошадь следовала за ней, но медленно, наполовину идя, наполовину скользя. От неё валил пар.

На середине спуска тропа проходила под аркой из деревьев, теперь под тяжестью снега похожих на облака. А дальше, знала Тиффани, — участок ровной дороги. Безголовый человек поймает её на ровном месте. Она не знала, что случится после этого, но была уверена, что встреча будет неприятно короткой.

Снежный ком свалился на неё, когда она миновала деревья. Тиффани решила бежать дальше, ведь она хорошо бегала. Она могла бы добраться до деревни.

Но когда доберется, что будет там? Ей никак не успеть добежать до двери. И люди закричат и кинутся прочь. Тёмный всадник не был похож на того, кто будет много разговаривать. Нет, она должна разделаться с ним.

Если бы только она взяла с собой сковороду.

— Сюда, мелкая карга! Стой щажже!

Она огляделась.

Крошечный синий человечек высунул голову из снега наверху изгороди.

— За мной гонится Всадник без головы! — крикнула она.

— Он ничего не сделашь, милка. Стой, где стоишь. Смотри му в глазы!

— У него нет никаких глаз!

— Кривенс! Ты ведьма или где? Смотри му в глазы — и он не пройдешь!

Синий человечек нырнул в снег.

Тиффани развернулась. Всадник несся под деревьями, на ровном месте лошадь чувствовала себя увереннее. В его руке был меч, и он смотрел на Тиффани глазами, которых не было. Снова раздалось хриплое дыхание, очень неприятное на слух.

«Человечки наблюдают за мной, — подумала она. — Я не могу убегать. Бабуля Болит не побежала бы от штуковины без головы».

Она сжала кулаки и посмотрела свирепо.

Всадник остановился, как будто озадаченный, а затем тронул лошадь.

Оранжево-синяя фигура, более крупная, чем остальные человечки, вывалилась из деревьев. Она приземлилась лошади прямо между глаз и в каждую руку захватила по уху.

Тиффани услышала крик человечка:

— Я те перхоть из главы вытряхну, брюква!^[590] С поклоном от Большого Яна! — и он врезал лошади между глаз своей головой.

К изумлению Тиффани, лошадь шарахнулась вбок.

— Ну, как? — кричал крошечный борец. — Не слабый орешек, да? А вот на-ка ещё!

В этот раз лошадь отступила с дороги, а потом её задние ноги заскользили, и она рухнула в снег.

Маленькие синие человечки рванулись через изгородь. Всадник пытался подняться, но утонул под сине-рыжим шквалом вопящих существ и…

И исчез. Снег исчез. Лошадь исчезла.

Синие человечки на мгновение сгрудились в кучу на горячей пыльной дороге. Один из них сказал:

— Аф, крифенс! Сам себе по бафке даф!

А затем они тоже исчезли, но ещё мгновение Тиффани видела, как оранжево-синие пятна ныряют в изгородь.

Потом вернулись жаворонки. Изгородь стала зеленой и полной цветов. Ни сломанной ветки, ни помятого цветка. Небо было опять синее, без алмазного блеска.

Тиффани посмотрела вниз. На носке её ботинка таял снег. Как ни странно, это её обрадовало. Это означало: то, что только что случилось, было волшебством, а не безумием, потому что, закрывая глаза, она все ещё слышала хриплое дыхание безголового человека.

В чем Тиффани нуждалась прямо сейчас, так это в людях и в чем-нибудь совершенно нормальном. Но больше, чем чего бы то ни было, она хотела ответов.

Фактически самое большое, чего бы она хотела, не слышать больше хриплого дыхания, закрывая глаза…

Учительские палатки уехали. За исключением нескольких кусков сломанного мела, огрызков, небольшого количества примятой травы и, увы, нескольких куриных перьев, не было ничего вообще, что бы указывало на то, что учителя когда-нибудь здесь были.

Вдруг снизу послышался тоненький голосок:

— Пст!

Тиффани посмотрела вниз: жаб выполз из-под листа щавеля.

— Мисс Тик сказала, что ты вернешься, — сказал он. — Я думаю, ты хочешь узнать некоторые вещи, правильно?

— Все, — сказала Тиффани, — нас затопляют маленькие человечки! Я не могу понять половину того, что они говорят! Они продолжают называть меня каргой!

— Ах, да, — сказал жаб. — У тебя есть Нак Мак Фиглы!

— Пошел снег, а потом его не стало! За мной гнался всадник без головы!

А один из них… Как ты сказал, они называются?

— Нак Мак Фиглы, — сказал жаб. — Также известны как пиксти. Они называют себя Вольный Народец.

— Хорошо, один из них ударил головой лошадь! Она упала! Это была огромная лошадь, надо сказать!

— Ах, это похоже на Фиглов, — сказал жаб.

— Я дала им немного молока, а они опрокинули его!

— Ты дала Нак Мак Фиглам молоко!

— Хорошо, ты сказал, что они эльфы!

— Не эльфы, пиксти. Они конечно не пьют молока!

— Они из того же места, что и Дженни? — требовательно спросила Тиффани.

— Нет. Они мятежники, — ответил жаб.

— Мятежники? Против кого?

— Всего. Чего-нибудь, — уточнил жаб. — Теперь подбери меня.

— Почему?

— Потому что вон стоит женщина, которая таращит на нас глаза. Будет лучше всего, если ты посадишь меня в карман передника.

Тиффани подхватила жабу и улыбнулась женщине:

— Я собираю коллекцию сушеных жаб, — сказала она.

— Это хорошо, дорогая, — сказала женщина и поспешила уйти.

— Не смешно, — сказал жаб из её передника.

— Люди по-другому не понимают, — ответила Тиффани.

Она села под деревом и вытащила его из кармана.

— Фиглы попытались украсть несколько наших яиц и одну из наших овец, — сказала она, — но я вернула их.

— Ты вернула что-то от Нак Мак Фиглов? — спросил жаб. — Они что, заболели?

— Нет. Они были немного… хорошо, очень милые. Они даже сделали за меня работу по хозяйству.

— Фиглы делали работу по хозяйству! — воскликнул жаб. — Они никогда не делают хозяйственной работы! Они вообще бесполезные!

— А потом был Всадник без головы! — сказала Тиффани. — У него совсем не было головы!

— Хорошо, это главная рабочая квалификация, — сказал жаб.

— Что происходит, жаба? — спросила Тиффани. — Фиглы — это те, кто вторгается?

Жаб попытался уйти от ответа:

— Мисс Тик на самом деле не хочет, чтобы ты общалась с ними, — сказал он. — Она скоро вернется с помощью…

— Она успеет вовремя? — поинтересовалась Тиффани.

— Я не знаю. Вероятно. Но ты не должна…

— Я хочу знать, что происходит!

— Она пошла, чтобы позвать несколько других ведьм, — сказал жаб. — Мм… она не думает, что ты должна…

— Ты должен сказать мне все, что знаешь, жаба, — сказала Тиффани. — Мисс Тик нет. Есть я.

— Другой мир сталкивается с нашим, — ответил жаб. — Здесь. Довольна теперь? Это то, что думает мисс Tик. Но это происходит быстрее, чем она ожидала. Все монстры возвращаются.

— Почему?

— Нет никого, чтобы остановить их.

На мгновение наступило молчание.

— Есть я, — сказала Тиффани.

Глава 4

ВОЛЬНЫЙ НАРОДЕЦ

По дороге на ферму ничего не случилось. Небо оставалось синим. Ни одна из овец в загонах, казалось, никогда не возвращалась домой с ускорением.

Облако горячей пустоты лежало на всем. Крысошлеп сидел на полпути к задней двери, прижимая что-то лапой. Как только он увидел Тиффани, он подхватил это и помчался за угол дома на приличной скорости, вращая лапами, как ошпаренный. Тиффани слишком хорошо кидалась комьями земли.

Но, по крайней мере, в его пасти не было ничего сине-рыжего.

— Посмотри на него, — сказала она. — Большое трусливое ничтожество! Мне действительно жаль, что я не могу ему запретить ловить птенцов, как это ни грустно!

— У тебя нет шляпы, которую ты могла бы носить, а? — спросил жаб из её передника. — Мне не нравится ничего не видеть.

Они вошли в маслодельню, которую Тиффани обычно имела в своем распоряжении в течение большей части дня.

В кустах рядом с дверью тихонько шептались. Это выглядело примерно так:

— Че мелкая карга сказашь?

— Она сказала, что хочет, чтоб энта кота кончашь жрать мелких птахов.

— Только-то? Кривенс! Без проблем!

Тиффани посадила жаба на стол настолько осторожно, насколько было возможно.

— Что ты ешь? — спросила она, — из вежливости надо было предложить гостю еду.

— Я привык к слизнякам, червям и комарам, — сказал жаб. — Это проблематично. Не расстраивайся, если у тебя их нет. Я догадываюсь, что ты не ждала в гости жабу.

— Как насчет молока?

— Ты очень любезна.

Тиффани принесла немного и налила в блюдце. Она наблюдала, пока жаб пил.

— Ты действительно был прекрасным принцем? — спросила она.

— Да, наверное, возможно, — ответил жаб, лакая молоко.

— Итак, за что мисс Тик превратила тебя?

— Она? Ха, она не могла сделать этого, — усмехнулся жаб. — Это серьезное волшебство, превратить кого-нибудь в жабу и оставить ему человеческое сознание. Нет, это была фея-крестная. Никогда не злите женщину со звездой на палочке, юная леди. Они бывают злопамятны.

— Почему она сделала это?

Жаб выглядел смущенным:

— Я не знаю, — сказал он. — Это все немного… туманно. Я только знаю, что был человеком. По крайней мере я думаю, что я знаю. Это дает мне волю к жизни. Иногда я просыпаюсь ночью и думаю, а был ли я когда-либо действительно человеком? Или я был только жабой, которая действовала ей на нервы, и она однажды заставила меня думать, что я был человеком? Вот ведь пытка, правда? И я не смогу превратиться обратно? — жаб посмотрел на неё взволнованными желтыми глазами. — В конце концов, в обличье жабы нельзя сильно испачкаться, да? Это должно быть намного проще, чем превращать сто шестьдесят фунтов человека в восемь унций жабы, да? Однако куда девается остальная масса, спрашиваю я себя? Это только видимость, знаешь ли, перенос. Очень нестабильный. Я подразумеваю, что у меня есть, конечно, одно или два воспоминания о том, как я был человеком, но что такое память? Только мысль в вашем мозге. Ты не сможешь убедиться в том, что она реальна. Честно, ночами, если съем плохого слизняка, я просыпаюсь с криком, но получается только кваканье. Спасибо за молоко, было очень вкусно.

Тиффани в молчании смотрела на жаба.

— Ты знаешь, — сказала она, — волшебство гораздо более сложная штука, чем я думала.

— Флапити-флапити-флап! Чип, чип! Ах, я бедняжка, чипити-чип!

Тиффани подбежала к окну.

На дорожке был Фигл. Он сделал себе слегка растрепанные крылья из куска тряпки и какое-то подобие кепки с клювом из соломы и подпрыгивал кругами, как подбитая птица.

— Ах, чипити-чип, порхи-порх! Ой, нет ли тута коты! Ах, дорогуша, я здесь! — вопил он.

А ниже по тропе Крысошлеп, заклятый враг всех птенцов, скользил все ближе, сочился. Тиффани открыла было рот, чтобы закричать, но он уже прыгнул и приземлился всеми четырьмя лапами на маленького человечка. Или по крайней мере на место, где был маленький человечек, потому что тот перекувыркнулся в воздухе, встал перед мордой Крысошлепа и схватил в каждую руку по кошачьему уху.

— Ах ты, кота, брюква! — крикнул он. — Вот для тя, шоб мелких птахов не жрашь, геть тя!

Он сильно боднул кота прямо в нос. Крысошлеп подлетел в воздух и шлепнулся на спину с вытаращенными глазами. Он покосился с холодным бешенством на маленького человечка, который склонился над ним и проорал:

— ЧИП!

Тогда Крысошлеп прыгнул, как умеют это делать только кошки, и, превратившись в оранжевую молнию, пулей занесся в открытую дверь, а потом, злобно зыркнув на Тиффани, забился под раковину.

Фигл осмотрелся, усмехнулся и увидел Тиффани.

— Пожалуйста, не уходи, — начала она быстро, но он исчез, превратившись в пятно.

Мать Тиффани быстро спускалась по тропинке. Тиффани еле успела подобрать жаба и положить его в передник.

— Где Вентворт? Он здесь? — быстро спросила мать. — Он возвращался? Ответь мне!

— Разве он не пошел с тобой в стригальню, мам? — спросила Тиффани, внезапно испугавшись. Она чувствовала, что паника исходила от матери, как клубы дыма.

— Мы не можем найти его! — мать посмотрела на неё диким взглядом. — Я только на минуту отвернулась. Ты точно уверена, что не видела его?

— Но он не мог пройти весь путь назад…

— Пойди и посмотри в доме! Давай!

Госпожа Болит поспешно ушла. Тиффани торопливо высадила жаба на пол и подтолкнула под раковину. Тут же девочка услышала кваканье, и Крысошлеп, обезумевший от страха и замешательства, выскочил оттуда, завертелся у неё в ногах и вылетел за дверь.

Она встала. Её первая позорная мысль была: «Он хотел пойти посмотреть стрижку овец. Как он мог потеряться? Он пошел с мамой, Ханной и Фастидой!»

И как близко были Ханна и Фастида, которые строили глазки молодым стригалям?

Тиффани попыталась притвориться, что не думала этого, но мысль была предательски хороша, и это было лучшее объяснение, которое можно было найти.

С мозгом одни неприятности — он думает больше, чем иногда хотелось бы.

Но малышу неинтересно уходить далеко от людей! До стригальни целых полмили! И он не может ходить быстро, — после нескольких шагов плюхается на попу и требует конфетку!

Но здесь стало бы намного спокойнее, если бы он потерялся…

Это началось снова — противная, позорная мысль, которую она попыталась заглушить, начиная действовать. Сначала Тиффани достала из банки несколько конфет и зашелестела кульком, перебегая из комнаты в комнату.

Она услышала стук башмаков во дворе — несколько человек спустилось от навесов для стрижки, — но продолжала смотреть под кроватями, в буфетах, даже таких высоких, что малыш никогда не смог бы до них дотянуться, а затем снова смотрела под кроватями, под которыми уже смотрела, потому что это был такой вид поиска. Это был такой поиск, когда вы идете искать на чердак, даже если дверь туда заперта.

После того, как два или три голоса в течение нескольких минут звали Вентворта, она услышала, как её отец сказал:

— Попытаемся внизу, у реки! — …и это означало, что он тоже обезумел, потому что Вентворт никогда не уйдет далеко без подачки. Он не был ребенком, который был счастлив вдалеке от конфет.

Это твоя ошибка.

Мысль вонзилась в её голову, как сосулька.

Это твоя ошибка, потому что ты его терпеть не могла. Он появился, и ты уже не была самой младшей. Ты должна была возиться с ним, он таскался за тобой, и ты хотела, не так ли, чтобы он исчез.

— Это неправда! — прошептала про себя Тиффани. — Я… очень его любила…

Если честно, не очень. Не все время. Он не умел правильно играть и не делал то, что ему говорили. Ты думала, что было бы лучше, если бы он действительно потерялся.

«Так или иначе, — добавила она про себя, — нельзя любить людей, у которых постоянно течет из носа. И, так или иначе… Интересно…».

— Мне жаль, что я не могу найти своего брата, — сказала Тиффани громко.

Это, казалось, не возымело никакого эффекта. Но дом был полон людей, открывались и хлопали двери, все бегали туда сюда и… Фиглы были застенчивы, несмотря на то, что у многих из них лица были похожи на кулаки.

«Не желай, — говорила мисс Тик. — Делай».

Тиффани пошла вниз. Пришли даже некоторые из женщин, которые собирали овечью шерсть при стрижке. Они столпились рядом с её матерью, которая сидела за столом и плакала. Никто не заметил Тиффани (такое вообще часто случалось).

Она проскользнула в маслодельню, плотно закрыла дверь и наклонилась, чтобы посмотреть под раковиной.

Грохнула дверь, и её отец вбежал внутрь. Он остановился. Тиффани выглядела виноватой.

— Он не может быть там, девочка! — сказал её отец.

— Хорошо, э… — сказала Тиффани.

— Ты смотрела наверху?

— Даже на чердаке, папа…

— Хорошо, — её отец был в панике и в нетерпении в одно и то же время.

— Иди и… делай что-нибудь!

— Да, папа.

Когда дверь закрылась, Тиффани опять заглянула под раковину.

— Жаб, ты там?

— Очень плохая охота, — ответил жаб, выползая. — Вы здесь слишком часто убираетесь. Нет даже пауков.

— Это срочно! — прервала Тиффани. — Мой маленький брат пропал без вести. Средь бела дня! На холмах, где все просматривается на мили!

— Ой, квак, — сказал жаб.

— Извини? — спросила Тиффани.

— Э, это было, э проклятие на жабском, — сказал жаб. — Жаль, но…

— Продолжается что-то волшебное? — спросила Тиффани. — Да или нет?..

— Я надеюсь, что нет, — ответил жаб, — но думаю, что да.

— Те маленькие человечки украли Вентворта?

— Кто, Фиглы? Они не крадут детей!

Было что-то в интонации, с которой жаб сказал это. Они не крадут…

— Выходит, ты знаешь, кто взял моего брата, — потребовала Тиффани.

— Нет. Но… они могли бы знать, — ответил жаб. — Послушай, мисс Тик сказала мне, чтобы ты не…

— Моего брата украли, — сказала Тиффани резко. — Ты не собираешься мне как-нибудь помочь?

— Нет, но…

— Хорошо! Где Фиглы сейчас?

— Думаю, прячутся. Здесь полно людей, которые ищут, в конце концов, но…

— Как я могу вернуть их? Они мне нужны!

— Мм, мисс Тик сказала…

— Как я могу вернуть их?

— Э… Ты хочешь возвратить их, да? — жалобно спросил жаб.

— Да!

— Это не то, о чем мечтало бы большинство людей, — сказал жаб. — Они не похожи на домовых. Если в доме заводятся Нак Мак Фиглы, лучшее, что можно сделать, — это переехать. — Он вздохнул. — Скажи, твой отец пьет?

— У него иногда бывает пиво, — сказала Тиффани. — Ну и что это даст?

— Только пиво?

— Хорошо, я, как предполагается, не знаю о том, что мой отец называет Специальной жидкой мазью для овец, — сказала Тиффани. — Бабуля Болит имела обыкновение гнать её в старом хлеву.

— Сильная штука, не так ли?

— В ней растворяются ложки, — сказала Тиффани. — Это для особых случаев. Отец говорит, что это не для женщин, потому что от неё растут волосы на груди.

— Тогда, если ты действительно хочешь найти Нак Мак Фиглов, пойди и принеси немного, — сказал жаб. — Это сработает, поверь мне.

Спустя пять минут Тиффани была готова. Немногое укроется от спокойного ребенка с хорошим зрением — она знала, где спрятаны бутылки, и раздобыла одну. Пробка была вбита по самую шляпку, но она была старая, и Тиффани смогла выковырять её с помощью ножа. Испарение вышибло у неё слезу.

Она собралась налить немного золотисто-коричневой жидкости в блюдце.

— Нет! Нас затопчут насмерть, если ты это сделаешь! — воскликнул жаб.

— Оставь только пробку.

Пары, поднимающиеся из горлышка бутылки, дрожали, как воздух над скалами в жаркий день.

Она почувствовала это — ощущение приковываемого внимания в тусклой прохладной комнате.

Девочка села на скамейку для дойки и сказала:

— Хорошо, теперь можете выйти.

Их были сотни. Они повыскакивали из ведер. Они спустились с потолочных балок. Они украдкой выскочили из-за полок с сыром. Они выползли из-под раковины. Они вышли из таких мест,в которых человеку с волосами цвета апельсина невозможно укрыться.

Они все были приблизительно шести дюймов в высоту и в основном синего цвета, хотя трудно было понять, было ли это настоящим цветом их кожи или только цветом их татуировок, которые покрывали каждый дюйм, который не был покрыт рыжими волосами. Они носили короткие клетчатые килты, а некоторые носили лоскутки как тонкие жилеты. У некоторых на головах был череп кролика или крысы, как своего рода шлем. И у каждого за спиной был меч, почти такой же по размеру, как они сами.

Однако что прежде всего обращало на себя внимание — то, что они её боялись. В основном они смотрели на свои ноги, которые не давали повода для малодушия, потому что их ноги были большие, грязные и наполовину обмотанные шкурками животных — нечто вроде очень плохих ботинок. Ни один из них не хотел смотреть ей в глаза.

— Это вы те люди, которые наполнили ведра? — спросила она.

Последовала небольшая толкотня, шарканье ногами, кашель и нестройный хор:

— Айе.

— И корзину для дров?

Было ещё одно «айе».

Тиффани впилась в них взглядом.

— А что относительно овцы?

На сей раз они все посмотрели вниз.

— Почему вы украли овцу?

Было большое бормотание и подталкивание, а затем один из человечков снял свой кроличий шлем и нервно повертел его в руках.

— Мы бышь голодные, хозяйка, — пробормотал он. — Но когда мы поняшь, что она твоя, мы положишь скотину взад.

Они выглядели настолько удрученными, что Тиффани сжалилась над ними.

— Я надеюсь, что вы бы не украли её, если бы не хотели есть, — сказала она.

Было несколько сотен удивленных взглядов.

— О, мы бы не нет, хозяйка, — сказал шлемовращатель.

— Вы бы не нет?

Тиффани казалась настолько удивленной, что вращатель поискал поддержки у своих коллег. Они все закивали.

— Да, хозяйка. У нас есть трандиции. Мы ворье знатное. Так ведь, парни? Чем мы славны?

— Ворьем! — закричали синие человечки.

— И чем ещё, парни?

— Битьем!

— И ещё чем?

— Бухлом!

— И ещё чем?

Это заставило их немного задуматься, но все сделали один и тот же вывод:

— Битьем и бухлом!

— И все вместе, — пробормотал вращатель. — Ах, да. Скажите карге, парни!

— Ворьем, битьем, бухлом! — бодро прокричали синие человечки.

— Скажите мелкой карге, кто мы есть, — сказал шлемовращатель.

Раздалось лязганье множества мечей, вытаскиваемых из ножен и вскидываемых в воздух.

— Нак Мак Фигл! Вольный Народец! Нет короля! Нет Кроли! Нет лорда! Нет хозяина! Нас не обманешь!

Тиффани уставилась на них. Они все наблюдали за ней, в ожидании её реакции, и чем дольше она молчала, тем взволнованнее они становились. Они опустили мечи и выглядели смущенными.

— Но мы не смешь идти против могучей карги, разве что ради крепкого пойла, — сказал вращатель (его шлем отчаянно крутился в руках, а глаза косились на бутылку Специальной жидкой мази для овец), — ты нам не поможешь, а?

— Помочь вам? — спросила Тиффани. — Я хочу, чтобы вы помогли мне! Кто-то забрал моего брата средь бела дня.

— Ой, вайли, вайли, вайли! — простонал шлемовращатель. — Все, она пришла. Она останется! Это Кроля!

— Мы их не держим! — сказала Тиффани.

— Они подразумевают Королеву, — сказал жаб. — Королева…

— Шоб вам в глотку! — завопил шлемовращатель, но его голос был потерян в воплях и стонах Нак Мак Фиглов. Они рвали на себе волосы, падали на землю и кричали «Ай-яй-яй!» или «Вайли-вайли-вайли!», и жаб спорил со шлемовращателем, и все старались перекричать друг друга…

Тиффани встала:

— Все заткнулись, прямо сейчас! — сказала она.

Наступила тишина, за исключением нескольких сопений и слабого «вайли» за спиной.

— Мы только что усрели наш рок,^[591] хозяйка, — пробормотал шлемовращатель, почти приседая от страха.

— Но не здесь! — рявкнула Тиффани, дрожа от гнева. — Это маслодельня! Я должна содержать её в чистоте!

— Э… «усреть свой рок» означает «встретить свою судьбу», — пояснил жаб.

— Мушто, если Кроля здесь, тогда наша кельда быстро ослабнешь, — сказал шлемовращатель. — А нам надошь кого-то, чтоб заботился о нас.

«Чтобы заботиться о нас», — думала Тиффани. Сотни жестких маленьких мужчин, каждый из которых мог выиграть соревнование на Худший Сломанный Нос, нуждаются в ком-то, чтобы заботиться о них?

Она глубоко вздохнула.

— Моя мать дома в слезах, — сказала она, — и…

«Я не знаю, как её успокоить, — добавила она про себя. — Я не подхожу для таких вещей, я никогда не знаю, что надо говорить».

Вслух Тиффани сказала:

— И она хочет его вернуть. Э… Немедленно! — Нехотя она добавила: — Он её любимчик.

Девочка указала на шлемовращателя, который крутил теперь «шлем» в обратном направлении.

— Прежде всего, — сказала она, — я не могу продолжать думать о тебе, как о шлемовращателе, итак, как твое имя?

По рядам Нак Мак Фиглов пронесся придушенный вздох, и Тиффани услышала шепот одного из них:

— Да, она карга, точно! Это вопрос карги!

Шлемовращатель заозирался, словно ища поддержки.

— Мы имена свои не отдашь, — пробормотал он.

Но другой Фигл откуда-то сзади сказал:

— Давай! Каргу упустишь!

Человечек озирался в сильном волнении.

— Я Набольший клана, хозяйка, — сказал он. — И мня зовут, — он сглотнул, — Всяко-Граб Фигл, хозяйка. Только не зови меня так больше, прошу!

Жаб был готов к этому.

— Они думают, что имена имеют над ними магическую власть, — прошептал он. — Они не говорят их людям, чтобы те не записали их.

— Айе, обманули и сделали всякие списки, — сказал Фигл.

— Вызовы и всяка прочая, — сказал другой.

— Или бумажки «Разыскивается!» — добавил третий.

— Айе, или счета, или «Показания под присягой», — сказал четвертый.

— А ещё приказ «Задестроить»! — Фиглы озирались в панике от самой мысли о записанных вещах.

— Они думают, что письменные слова ещё более сильны, — шептал жаб. — Они думают, что само письмо является волшебством. Слова волнуют их. Видишь их мечи? Они горят синим пламенем в присутствии законников.^[592]

— Хорошо, — сказала Тиффани. — Договорились. Я обещаю не записывать твое имя. Теперь расскажите мне об этой королеве, которая взяла Вентворта.

Что за королева?

— Не поминашь её вслух, хозяйка, — сказал Всяко-Граб. — Она слышишь свое имя повсюду и идёт на зов.

— Это правда, — сказал жаб. — С ней не хочется встречаться.

— Она плохая?

— Ещё хуже. Её только зовут Королевой.

— Да, Кроля, — сказал Всяко-Граб. Он смотрел на Тиффани сияющими, взволнованными глазами. — О беда, ты не знашь о Кроле?! Не тебя взрастишь Бабуля Болит, что имешь эти холмы в своих костях? О беда, не знашь пути?! Она не показашь тебе путь? Ты что, не карга? Как-то могет? Ты прибила Дженни-Зеленый-Зуб и смотрела Безбалдовому всаднику в глаз, он не тудысь, и ты не знашь?

Тиффани криво улыбнулась ему и прошептала жабу:

— Кто такой Знашь? И что относительно его обеда? И что взрастила Бабуля Болит?

— Насколько я могу разобрать, — сказал жаб, — они поражены, что ты не знаешь о Королеве и… э… волшебном пути, и что ты являешься ребенком Бабули Болит и противостоишь монстрам. «Знашь» значит «знаешь».

— А его обед?

— Забудь пока про его обед, — сказал жаб. — Они думают, что Бабуля Болит передала тебе свое колдовство. Подними меня к своему уху, ладно? Тиффани сделала так, как прошептал жаб. — Лучше бы их не разочаровать, а?

Она сглотнула:

— Но она никогда не говорила мне ни о каком колдовстве… — начала она и остановилась. Это было верно. Бабуля Болит не говорила ей о каком-то колдовстве. Но каждый день она показывала колдовство людей.

…Однажды собака барона была поймана на убийстве овец. Это была охотничья собака, в конце концов, это случилось на холмах, и раз овцы убегали, она их преследовала…

Барон знал о наказании за убийство овец. На Мелу был закон, настолько старый, что никто не знал, кто издал его: собаки — убийцы овец должны быть убиты.

Но эта собака стоила пятьсот золотых долларов. И, как гласит предание, Барон послал своего слугу на холмы к фургону Бабули. Она сидела на ступеньке, покуривала трубку и наблюдала за отарой.

Человек поехал на лошади и не потрудился спешиться. Это было неправильное решение для тех, кто хотел увидеть Бабулю своим другом.

Подкованные копыта режут торф. Ей это не нравилось.

Посланец сказал:

— Барон просит, чтобы вы нашли способ спасти его собаку, хозяйка Болит. В свою очередь, он даст вам сто серебряных долларов.

Бабуля улыбнулась горизонту, немного попыхтела своей трубкой и произнесла:

— Человек, что поднимет оружие на своего лорда, будет повешен. Голодный, укравший овцу у своего лорда, будет повешен. Собака, убившая овцу, должна быть убита. Это законы этих холмов, а эти холмы в моих костях. Как может барон, который сам есть закон, нарушать его?

Она вернулась к созерцанию овец.

— Барону принадлежит эта страна, — сказал слуга. — Это его закон.

От взгляда, которым одарила его Бабуля, волосы у него побелели… Это было сказкой. Так или иначе, но во всех рассказах о Бабуле Болит было немного от сказки.

— Если это, как ты говоришь, его закон, позвольте ему его нарушить и увидите, что получится, — ответила она.

Несколько часов спустя барон послал своего бейлифа, который был намного более важным, но не так давно знал Бабулю Болит. Он сказал:

— Госпожа Болит, барон просит, чтобы вы использовали свое влияние для спасения его собаки, и в благодарность он даст вам пятьдесят золотых долларов, чтобы помочь разрешить эту трудную ситуацию. Я уверен, что вы видите, какую это принесет пользу всем заинтересованным сторонам.

Бабуля закурила трубку, посмотрела на молодых ягнят и сказала:

— Ты говоришь за своего хозяина, твой хозяин говорит за свою собаку. Кто говорит за холмы? Что за барон, которому мешает закон?

Говорили, что когда Барону передали это, он притих. Хотя барон был напыщенным, часто неблагоразумным и слишком надменным, он не был глупым.

Вечером он пришел к фургону и сел на землю неподалеку. Через некоторое время Бабуля Болит спросила:

— Могу ли я помочь тебе, мой лорд?

— Бабуля Болит, я молю о жизни для своей собаки, — сказал Барон.

— Принес свое злато? Принес свое сребро? — спросила Бабуля Болит.

— Никаго серебра. Никаго золота, — сказал барон.

— Хорошо. Закон, который может нарушить злато и сребро, нестоящий закон. Итак, мой лорд?

— Я умоляю Бабуля Болит.

— Ты пытаешься обойти закон на словах?

— Правильно, Бабуля Болит.

Бабуля Болит, как сказано в предании, некоторое время смотрела на закат, а затем сказала:

— Тогда приходи к маленькому каменному сараю завтра на рассвете, и мы посмотрим, сможет ли старая собака научиться новым трюкам. Это будет расплата. Спокойной тебе ночи.

На следующее утро большая часть деревни бродила вокруг старого каменного сарая. Бабуля прибыла на одном из небольших фургонов. В нем были овца и её новорожденный ягненок. Она заперла их в сарае.

Несколько мужчин привели собаку. Она была нервной и дерганой, после ночи, которую провела прикованной цепью под навесом, и продолжала огрызаться на мужчин, удерживавших её на двух кожаных ремнях. Собака была лохматая. И у неё были огромные клыки.

Барон подъехал с бейлифом. Бабуля Болит кивнула им и открыла дверь сарая.

— Ты пустишь собаку в сарай с овцой, госпожа Болит? — спросил бейлиф.

— Вы хотите, чтобы её придушил ягненок?

Никто не улыбнулся. Бейлиф никому не нравился.

— Посмотрим, — сказала Бабуля Болит. Мужчины подтащили собаку к сараю, бросили её внутрь и быстро захлопнули дверь. Люди кинулись к маленьким окнам.

Послышалось блеяние ягненка, рычание собаки, а затем блеяние овцы — матери ягненка. Но это не было нормальным блеянием овцы. Оно было острым, как бритва.

Что-то ударило в дверь, и она подпрыгнула в петлях. Внутри завизжала собака.

Бабуля Болит подняла Тиффани и поднесла её к окну.

Собака пыталась сделать ноги, но не успевала она повернуться, как овца бодала её снова и снова, семьдесят фунтов овцы в ярости врезались в неё, как таран.

Бабуля поставила Тиффани и снова закурила трубку. Она мирно пыхтела, несмотря на то, что здание позади неё дрожало, а собака визжала и скулила.

Через несколько минут она кивнула мужчинам. Те открыли дверь.

Собака вышла, хромая на одну ногу, но не успела пройти и нескольких шагов, как овца выскочила и врезала ей настолько сильно, что она перевернулась в воздухе.

Собака лежала неподвижно. Возможно, она обдумывала то, что случится, если она попытается встать снова.

Бабуля Болит кивнула мужчинам, которые схватили овцу и утащили её обратно в сарай.

Барон наблюдал за происходящим с открытым ртом.

— В прошлом году он задрал дикого вепря! — сказал он. — Что вы с ним сделали?

— Он исправлен, — сказала Бабуля, игнорируя вопрос. — В основном пострадала его гордость. Но он не будет больше смотреть на овец, даю за это мой большой палец. — И она лизнула свой большой палец на правой руке и протянула его.

После небольшого колебания барон тоже лизнул свой палец, опустил его вниз и протянул его Бабуле. Все знали, что это означало. На Мелу сделка большого пальца была нерушимой.

— Для тебя на словах закон был нарушен, — сказала Бабуля Болит. — Будешь возражать против этого, ты, кто является законом? Будешь помнить этот день? У тебя есть на то причина.

Барон кивнул ей.

— Дело сделано, — сказала Бабуля Болит и разбила их пальцы.

На следующий день барон подарил Бабуле золото, но на самом деле это была золотая фольга, в которую была завернута унция «Веселого моряка» — дешевого и ужасно вонючего трубочного табака, который могла курить только Бабуля Болит. Она всегда пребывала в плохом настроении, если торговцы опаздывали, и выбегала им навстречу. Бабулю Болит нельзя было подкупить всем золотом мира, но определенно можно было привлечь её внимание при помощи унции «Веселого моряка».

После этого жизнь стала немного легче, бейлиф стал немного менее настойчивым, когда арендная плата запаздывала, барон стал немного более вежливым по отношению к людям, и отец Тиффани сказал однажды ночью после пары кружек пива, что барону показали то, что случается, когда поднимаются овцы, и мало ли что может случиться. А мать шипела на него, чтобы не говорил так, потому что неизвестно, кто услышит.

И однажды Тиффани услышала, как он сказал матери:

— То была просто старая уловка пастухов — и все. Овца будет бороться, как лев, за своего ягненка, всем это известно.

Именно так это работало. Никакого колдовства вообще. Но в то же время это было чудо. И это не переставало быть чудом, если вы знали, как это было сделано…

Нак Мак Фиглы наблюдали за Тиффани очень внимательно, изредка бросая страстные взгляды на бутылку «Специальной жидкой мази для овец».

«Я даже не прошла школу ведьм, — думала она. — Я ничего не знаю. У меня даже нет остроконечной шляпы. Мои таланты в способности делать сыр, а не бегать в панике, когда все идёт наперекосяк. О, и у меня есть жаба. И я не понимаю половину того, что говорят эти человечки. Но они знают, кто взял моего брата.

Так или иначе, я не думаю, что у барона найдется хоть какая-нибудь подсказка, как решить эту проблему. У меня тоже нет, но я думаю, что могу быть невежественной более благоразумным способом».

— Я… помню некоторые вещи о Бабуле Болит, — сказала она. — Что вы хотите, чтобы я сделала?

— Кельда послала нас, — сказал Всяко-Граб. — Она почуяшь, что Кроля идёт. Она знает, что будет кирдык. Она сказашь нам: будут промблемы, найдите новую каргу, что из рода Бабули Болит, она будет знашь, что делать.

Тиффани смотрела на сотни выжидающих лиц. У некоторых из Фиглов были перья в волосах и ожерелья из зубов крота. Нельзя сказать кому-то, чье лицо наполовину покрыто синими узорами, и с мечом настолько большим, как он сам, что на самом деле, ты не ведьма. Нельзя разочаровать кого-то такого.

— И вы поможете мне вернуть своего брата? — спросила она.

Выражение Фиглов не изменилось.

Она попробовала ещё раз:

— Вы можете помочь мне украсть своего брата у Королевы?

Сотня маленьких и уродливых лиц прояснилась.

— Ну так об чем речь, — сказал Всяко-Граб.

— Ну… ладно, — сказала Тиффани. — Вы можете немного подождать? Я только соберу некоторые вещи, — сказала она, пытаясь говорить так, как будто она знает, что делает. Она положила пробку от бутылки со «Специальной жидкой мазью для овец». Нак Мак Фиглы вздохнули.

Тиффани бросилась назад в кухню, вытащила несколько бинтов и мазей из домашней аптечки, добавила бутылку «Специальной жидкой мази для овец», потому что её отец говорил, что это всегда приводит его в хорошее расположение духа, прихватила книгу «Болезни овцы» и сняла сковороду. Все это могло пригодиться.

Когда она вернулась в маслодельню, человечков нигде не было видно.

Она знала, что должна сказать родителям о том, что случилось. Но это не сработало бы. Это было бы «не сочиняй». Так или иначе, при определенном везении, она могла бы вернуть Вентворта прежде, чем по ней успеют соскучиться. Но, на всякий случай…

Она вела дневник маслодельни. Надо было следить за сыром, и ещё она всегда подробно записывала, сколько масла сделала и сколько молока использовала.

Она открыла новую страницу, взяла карандаш и, прикусив от усердия кончик языка, начала писать.

Нак Мак Фиглы постепенно появлялись опять. Конечно, они не проходили сквозь стены и не появлялись с волшебным хлопком. Они появлялись так же, как в облаках и в огне появляются очертания лиц, они появлялись, если вы смотрели достаточно внимательно, чтобы заметить их.

Они наблюдали за движущимся карандашом в страхе, и она слышала их бормотание.

— Гля, гля, пшит, строчит, шерсть на носу. Это каргованье.

— Ой, у неё есть держало и писало, точно.

— Но ты не запишешь наши имена, а, хозяйка?

— Айе, а то нас в трюму упекут.

Тиффани закончила писать и перечитала послание.

Дорогие мама и папа, Я пошла, чтобы искать Вентворта. Я отлично вероятно в полной безопасности, потому что я с некими знакомыми людьми, которые знали Бабулю.

PS. Сыры на стойке, три надо будет перевернуть завтра, если я не вернусь.

С любовью, Тиффани.

Тиффани поискала глазами Всяко-Граба, который маячил за ножкой стола и пристально наблюдал за карандашом на тот случай, если она пишет что-то опасное.

— Вы могли просто прийти и спросить меня с самого начала, — сказала она.

— Мы не знашь, что то ты, мы искашь, хозяйка. Много больших женщин ходишь вкруг этой фермы. Мы не знашь, что то ты, пока ты не словила Псих-Вулли.

«Этого не может быть», — думала Тиффани.

— Да, но совершенно необязательно было воровать яйца и овец, — сказала она серьезно.

— Так они ж не приколочены, — сказал Всяко-Граб так, как будто это было оправданием.

— Яйцо нельзя приколотить! — оборвала его Тиффани.

— Ах, ну, в общем, ты знашь мудрости и все такое, хозяйка, — сказал Всяко-Граб. — Я вижу, ты кончила писашь, так может лучше мы гетьски. У тя есть метла?

— Помело, — пробормотал жаб.

— Э… нет, — сказала Тиффани. — Это важная вещь в колдовстве, — добавила она, надменно. — Надо стараться не пользоваться ею.

— Хорош базарить,^[593] — сказал Всяко-Граб, скользнув вниз по ножке стола. — Давай сюда, Псих-Вулли.

Один из Фиглов, очень похожий на утреннего вора яиц, подбежал и встал рядом со Всяко-Грабом, и они склонились друг к другу. — Если хошь, мошь стать на нас, хозяйка, — сказал Граб.

Прежде чем Тиффани успела что-нибудь ответить, жаб прошептал уголком рта (быть жабой означает принимать ртом довольно много посетителей):

— Один Фигл может поднять взрослого человека. Ты не сможешь их раздавить, даже если попробуешь.

— Я не хочу попробовать!

Тиффани очень осторожно подняла большой ботинок. Псих-Вулли забежал под него, и она почувствовала, что ботинок толкнуло вверх. Было похоже, что она наступила на кирпич.

— Теперь тот мелкий ботик, — сказал Всяко-Граб.

— Я упаду!

— Не, мы в этом хороши.

И затем Тиффани встала на двух пиксти. Она чувствовала, что они топтались под ней вперед-назад, удерживая её в равновесии. Она чувствовала себя в полной безопасности. Это было, как ходить на очень толстых подошвах.

— Валим, — сказал Всяко-Граб снизу. — Не волнуйся о вон той коте, жрущей мелких птахов. Несколько парней остались присмотреть за всем.

Крысошлеп полз вдоль ветки. Он не был котом, который способен изменить свое мировоззрение. Но он был способен находить гнезда. Он услышал писк с другого конца сада, и даже от корней дерева он был в состоянии видеть три небольших желтых клюва в гнезде. Теперь он продвигался, сочился. Почти добрался…

Три Нак Мак Фигла скинули соломенные клювы и приветливо ему улыбнулись.

— Здрассти, господин кота, — сказал один из них. — Не хошь учиться, да? ЧИП!

Глава 5

ЗЕЛЕНОЕ МОРЕ

Тиффани летела, стоя в нескольких дюймах над землей. Ветер свистел вокруг неё, пока Фиглы мчались от ворот к холмам, покрытым торфом.

Это девочка-полет. И сейчас у неё на голове сидит жаба, вцепившаяся ей в волосы.

Отступим — и вот длинная вереница зеленых холмов. Теперь она светло-голубая точка на бесконечных травах, объеденных овцами, как ковер. Но зеленое море не было непрерывным. Тут и там — повсюду были люди.

В прошлом году Тиффани потратила три морковки и яблоко на полчаса геологии, хотя она выторговала одну морковку назад после того, как объяснила учителю, что «геология» не должна быть написана на его вывеске как «Г-оло-Г-ья». Он сказал, что мел образовался под водой миллионы лет назад из крошечных морских ракушек.

Это многое объясняло Тиффани. Иногда в мелу находили небольшие окаменелости. Но учитель мало знал о кремне. Попадались кремни, тверже стали в мелу, в самой мягкой из скал. Иногда пастухи разрубали кремни на части и делали из них ножи. И даже у лучших стальных ножей не было такого острого лезвия, как у кремниевых.

И люди из «былых дней», как говорили на Мелу, вырыли ямы в его поисках.

Они были все ещё там — глубокие дыры в сплошной зелени, затянутые терновником и ежевикой.

Огромные узловатые кремни все ещё поднимались и в деревенских садах.

Иногда они были больше человеческой головы. Они часто и походили на головы.

Кремни были так расплавлены, искривлены и изогнуты, что, глядя на них, можно было почти увидеть чье-нибудь лицо, странное животное, морское чудище.

Иногда наиболее забавные вставляли в стены — на показ.

Старики называли их «обмелки», что значит «дети мела». Тиффани они всегда казались… странными, как будто камень стремился стать живым.

Некоторые кремни были похожи на куски мяса или кости, или ещё что-нибудь со стола мясника — привет от тьмы на морском дне, как будто мел пытался создать живых существ.

Где здесь только не было ям. Повсюду на Мелу были люди. Здесь были каменные круги, наполовину разрушенные, и могильные курганы — зеленые холмики, где, как говорилось, похоронены вожди былых времён со своими сокровищами. Никто не пытался раскапывать их, чтобы проверить.

В мелу были вырезаны нечеткие фигуры, которые иногда от нечего делать откапывали пастухи, пропадавшие на холмах с отарами. Мел был всего в нескольких дюймах под торфом. Следы копыт могли продержаться сезон, но вырезанные фигуры держались в течение тысяч лет. Они изображали гигантских лошадей, но в них была одна странность — их нельзя было толком рассмотреть снизу. Они выглядели так, как будто были сделаны для зрителей в небе.

И ещё были странные места, такие как Кузня Старика, которая была всего лишь четырьмя плоскими кусками скалы, уложенными таким образом, что они составляли своего рода полузарытую хижину на склоне холма. Она была всего несколько футов глубиной и ничем не примечательна на вид, но если крикнуть в неё, эхо возвращалось только спустя несколько секунд.

Повсюду были следы людей. Мел был важен.

Тиффани миновала навесы для стрижки овец. Никто не увидел её. Стригали не заметили девочку, двигающуюся, не касаясь ногами земли.

Лоуленд уменьшался позади, и теперь она была на самих холмах. Только случайное блеяние овцы или крик ястреба нарушали наполненную тишину, состоящую из гудения пчел, ветра и звука тонны травы, растущей каждую минуту.

С обеих сторон Тиффани Нак Мак Фиглы мчались, как оранжево-синие молнии, мрачно смотря вперед.

Они переваливали через некоторые холмы без остановки и бежали вверх и вниз по краям мелких низин без пауз. И именно тогда Тиффани увидела впереди ориентир.

Это была небольшая отара овец. Среди них было несколько овец, которых недавно постригли. В этом месте теперь всегда была горстка овец. Отбившиеся находились здесь, сюда же направлялись ягнята, потерявшие своих матерей.

Это было волшебное место.

Не надо было больше присматриваться, чтобы увидеть железные колеса, увязшие в торфе, и пузатую печь с коротким дымоходом…

В день смерти Бабули Болит мужчины срезали и сняли торф вокруг фургона и аккуратно сложили неподалеку. Потом они вырыли глубокую яму в мелу, шесть футов глубиной и шесть футов длиной, вытаскивая мел большими влажными блоками.

Гром и Молния внимательно следили за ними. Они не лаяли и не скулили.

Они казались скорее заинтересованными, чем расстроенными.

Бабуля Болит была завернута в шерстяное одеяло, с пучком сырой шерсти, прикрепленной к нему. Это был пастуший обычай. Это должно было сказать любым заинтересованным богам, что человек, похороненный здесь, был пастухом и потратил много времени на холмы, а за окотом и всем прочим не мог уделить много времени религии, не ходил во всякие церкви и храмы, но надеется, что боги все поймут и будут к нему благосклонны. Бабуля Болит, надо сказать, не была замечена за молитвой кому-нибудь или чему-нибудь ни разу в жизни, и все были согласны с тем, что у неё и сейчас не будет времени на бога, который не понимает, что окот на первом месте.

Мел был уложен назад поверх неё, и Бабуля Болит, всегда говорившая, что холмы были в её костях, теперь положила свои кости в холмы.

Потом они сожгли фургон. Это было необычно, но её отец сказал, что нет пастуха где-нибудь на Мелу, который сможет им теперь пользоваться.

Гром и Молния не послушались его, когда он позвал их, и он знал, что сердиться бесполезно. И их оставили сидеть у тлеющих улей фургона.

На следующий день, когда пепел остыл и развеялся по сырому мелу, все поднялись на холмы и сложили торф таким образом, чтобы оставить на виду железные колеса на осях и пузатую печь.

Тогда, как все говорили, эти две овчарки порыскали, навострили уши и умчались прочь, и никто больше их не видел.

Пиксти, аккуратно несущие её, притормозили, и Тиффани взмахнула руками, когда они поставили её на траву. Овцы шарахнулись было в сторону, но остановились и повернулись, чтобы посмотреть на неё.

— Почему мы остановились? Почему мы остановились здесь? Мы должны поймать её!

— Тут, чтоб ждать Хэмиша, хозяйка, — сказал Всяко-Граб.

— Почему? Кто такой Хэмиш?

— Он может знашь, куда пошла Кроля с твоим мальцом, — сказал Всяко-Граб успокаивающе. — Мы мошь пока не спешить, ты знашь.

Большой бородатый Фигл поднял руку:

— Метка в порядке, Набольший. Можно прорваться. Мы всегда прорываемся.

— Айе, Большой Ян, метка хороша. Но ты должен знашь, где ты хошь прорваться. Ты мошь прорваться в куда-то. Это плохо, когда надо тут же бежашь назад.

Тиффани увидела, что все Фиглы пристально смотрят вверх и совсем не обращают на неё внимания.

Сердитая и озадаченная, она села на одно из ржавых колес и посмотрела в небо. Это было лучше, чем оглядываться. Где-то здесь была могила Бабули Болит, хотя нельзя было точно определить где. Торф затянулся.

Наверху было несколько небольших облаков и ничего больше, кроме далеких точек кружащихся ястребов.

На мелу всегда были ястребы. Пастухи взяли моду называть их цыплятами Бабули Болит, а некоторые из них называли облака, такие как сегодня, ягнятками Бабули. И Тиффани знала, что даже её отец называл гром «проклятием Бабули Болит».

И поговаривали, что некоторые из пастухов, когда зимой наглели волки или если терялась овца, приходили на место старой хижины на холмах и оставляли унцию «Веселого моряка», так, на всякий случай…

Тиффани колебалась. Тогда она закрыла глаза. «Я хочу, чтобы это было верно, — шептала она себе. — Я хочу знать, что другие люди тоже думают, что она не ушла насовсем».

Она заглянула под широкий изъеденный ржавчиной обод колеса и вздрогнула. Там лежал яркая маленькая бумажка.

Она подняла её. Та выглядела совсем новой, значит, пролежала здесь не больше нескольких дней. На ней был нарисован веселый моряк, с его широкой улыбкой, большой желтой шляпой, окладистой бородой и большими синими волнами, разбивающимися у него за спиной.

Тиффани узнала о море благодаря оберткам «Веселого моряка». Она слышала, что оно было большим и рокочущим. В море стояла башня, которая называлась маяком, ночью она ярко светила, чтобы не дать кораблям разбиться о скалы. На картинах луч маяка был блестящим и белым. Она знала об этом так хорошо, потому что видела все это во сне, и просыпалась с ревом моря в ушах.

Девочка слышала, как один из её дядей сказал, что если смотреть на этикетку табака вверх тормашками, часть шляпы, ухо моряка и кусок его воротника составят картинку женщины без одежды, но у Тиффани никогда не получалось разглядеть её.

Она аккуратно подняла обертку и понюхала её. Она пахла Бабулей. Девочка почувствовала, что её глаза начали наполняться слезами. Она прежде не плакала о Бабуле, никогда. Она плакала из-за мертвых ягнят и из-за порезанного пальца или когда не могла найти дорогу, но никогда о Бабуле. Это казалось неправильным.

«И теперь я не заплачу, — подумала она, аккуратно пряча бумажку в карман передника. — Не по Бабуле, которая умерла…»

Это был её запах. Бабуля Болит пахла овцами, скипидаром и табаком «Веселый моряк». Три запаха смешались вместе и стали одним запахом, который был для Тиффани запахом Мела. Он следовал за Бабулей Болит, как облако, он подразумевал теплоту и тишину и место, вокруг которого вращался целый мир…

Наверху промелькнула тень. Ястреб упал с неба к Нак Мак Фиглам.

Тиффани подскочила и замахала руками:

— Бегите! Спасайтесь! Он убьет вас!

Пиксти повернулись и мгновение смотрели на неё так, как будто она сошла с ума.

— Не бойсь, хозяйка, — сказал Всяко-Граб.

Птица достигла нижней точки своего падения и, когда она начала подъем, от неё что-то отделилось. Падая, оно, казалось, отрастило два крыла и начало вращаться, как семечко клена, что слегка замедлило падение.

Это был пиксти, который все ещё безумно вращался, когда врезался в торф в нескольких футах от них. Он встал, громко выругался и рухнул снова. Ругань продолжилась.

— Хороший шлеп, Хэмиш, — сказал Всяко-Граб. — Вращение тормозишь твой упад. Щас ты ввинтился, как никогда.

Хэмиш поднялся помедленнее и на сей раз сумел остаться вертикальным. У него на носу была пара толстых защитных очков.

— Думашь, я мошь и поболе того, — сказал он, пытаясь отвязать от рук несколько тонких кусков коры. — Как чудно с крыльями.

— Как ты выжил после такого? — спросила Тиффани.

Очень маленький пилот попытался смерить её взглядом снизу до верху, но смог смерить только снизу и так далее.

— Что это за мелкая большуха, что знашь так много об авиации? — спросил он.

Всяко-Граб кашлянул.

— Она карга, Хэмиш. Отродье Бабули Болит.

На лице Хэмиша отразился ужас:

— Я берешь свои слова взад, хозяйка, — сказал он, попятившись. — Конечно, карга все знашь. Но это не так плохо, как глядишь, хозяйка. Я всегда шлеп на главу.

— Айе, мы на башку крепки, — сказал Всяко-Граб.

— Ты видел женщину с маленьким мальчиком? — требовательно спросила Тиффани: ей не очень-то понравилось «отродье».

Хэмиш кинул на Всяко-Граба панический взгляд, и тот кивнул.

— Да, я видашь, — сказал Хэмиш. — На черной лошади. Ехашь от Лоуленда и к чертям…

— Мы не говоришь плохих слов пред каргой! — прогремел Всяко-Граб.

— Прошу прощения, хозяйка. Она ускакашь, — сказал Хэмиш, выглядя более робким, чем овца. — Но она узнашь, что я шпионил за ней и напустишь туману. Она пошла на другую сторону, но я думашь, я знаю, куда.

— Это опасное место, другая сторона, — сказал Всяко-Граб. — Злые вещи там. Холодное место. Не место для мальца.

На холмах было жарко, но Тиффани почувствовала холод. «Как это плохо, — подумала она, — что мне надо туда идти. Я знаю: у меня нет выбора».

— Другая сторона? — спросила она.

— Да. Волшебный мир, — сказал Всяко-Граб. — Там… там плохие вещи.

— Чудища? — спросила Тиффани.

— Такие плохие, как ты мошь придумать, — сказал Всяко-Граб. — Точно такие плохие, как ты мошь придумать.

Тиффани с трудом сглотнула и закрыла глаза.

— Хуже чем Дженни? Хуже чем Всадник без головы? — спросила она.

— О, да. То были мелкие коты по сравнению с брюквами там. Это больная страна, что приходишь по зову, хозяйка. Это земля, где сны сбываются. Это мир Кроли.

— Хорошо. Это тоже не звучит, — начала Тиффани.

Потом она вспомнила некоторые из своих снов — некоторые из тех, когда вы были очень рады проснуться…

— Мы не говорим о хороших снах, не так ли? — спросила она.

Всяко-Граб покачал головой:

— Нет, хозяйка. Другие.

«И я со своей сковородкой и «Болезнями овцы», — подумала Тиффани. Она представила Вентворта среди ужасных монстров. У них, наверное, вообще не было конфет. Она вздохнула.

— Хорошо, — сказала она. — Как мне туда добраться?

— Ты не знашь путь? — сказал Всяко-Граб.

Такого она не ожидала. То, что она ожидала, больше походило на: «Ах, ты не мошь сделать это, дорогая, ты же ещё маленькая девочка!». Она скорее не ожидала этого, а надеялась. Но вместо этого они действовали так, как будто это была разумная идея…

— Нет! — сказала она. — Я не знашь ничего вообще! Я этого раньше не делала! Пожалуйста, помогите мне!

— Это правда, Граб, — зашумели Фиглы. — Она плохо знашь каргованье.

Геть её к кельде.

— Но даже Бабуля Болит никогда не ходишь в пещеру к кельде! — оборвал их Всяко-Граб. — Это не…

— Тихо! — прошипела Тиффани. — Разве вы не слышите?

Фиглы заозирались.

— Слышишь, что? — спросил Хэмиш.

— Это суссурус!

Это почувствовалось, как будто торф задрожал. Небо выглядело, как если бы Тиффани была внутри алмаза. И запахло снегом.

Хэмиш вытащил из жилета свисток и дунул в него. Тиффани ничего не услышала, но в вышине раздался ответный крик.

— Я гляну, что там! — крикнул он другим пиксти и помчался через торф.

На бегу он поднял руки над головой.

Он двигался быстро, но ястреб, камнем рухнувший с высоты, летел ещё быстрее, он подхватил пиксти и аккуратно поднял в воздух. Пока птица махала крыльями, поднимаясь все выше, Тиффани видела, как Хэмиш карабкается вверх по перьям.

Оставшиеся Фиглы окружили Тиффани и подняли мечи.

— У тебя есть план, Граб? — спросил один из них.

— Хорош, парни, мы вот что сделашь. Как только что-то вишь, геть его. Так?

Это вызвало одобрение.

— Да, план хорош, — сказал Псих-Вулли.

На земле появлялся снег. Он не падал… это было противоположностью таяния, он поднимался так быстро, что вскоре был уже Нак Мак Фиглам по пояс, а потом и по шею. Некоторые из самых низких начали исчезать, и в тех местах из-под снега раздавались придушенные проклятья.

А потом появились собаки, несущиеся к Тиффани с определенно плохими намерениями. Они были большими, черными и очень грузными, с оранжевыми бровями, а их рычание она слышала даже отсюда.

Она засунула руку в карман передника и вытащила жаба. Он замигал на ярком свету.

— Ква-как?

Тиффани развернула его так, чтобы он все увидел:

— Кто это? — спросила она.

— Ой, квак тебя! Псы Мрака! Плохо! Огненные глаза и зубы как бритва!

— Что мне делать?

— Исчезнуть?

— Спасибо! Очень помог! — Тиффани уронила его в карман и вытащила из мешка сковородку.

Ничего хорошего не будет, она знала это. Черные псы были большие, их глаза пылали огнем, и когда они при рычании открывали рты, она видела отблеск стали. Она никогда не боялась собак, но эти псы были запредельным кошмаром.

Их было трое, но они кружились так, что как бы она не поворачивалась, она могла видеть одновременно только двоих. Тиффани знала, что первым нападет тот, который позади неё.

— Скажи мне о них что-нибудь ещё! — крикнула она, поворачиваясь вокруг себя, чтобы не терять их из виду.

— Говорят, часто бывают на кладбищах, — квакнуло из её передника.

— Почему снег на земле?

— Это место стало землей Королевы. Там всегда зима! Когда она насылает чары, приходит зима.

Но Тиффани видела зелень неподалеку за кругом снега. Думай, думай…

Страна Королевы. Волшебное место, где чудовища становились реальными.

Некоторых вы видели в кошмарных снах. Собаки с огненными глазами и зубами-бритвами, конечно. В реальном мире их не найти, они там не смогут существовать…

Теперь они пускали слюни с красных болтающихся языков, наслаждаясь её страхом. Краешком сознания Тиффани подумала: «Удивительно, что их зубы не ржавеют…» — …и взяла ноги в руки. Она нырнула между двумя собаками и помчалась к отдаленной зелени. Сзади послышалось триумфальное рычание и хруст лап на снегу. Зеленый цвет, казалось, не становился ближе. Она услышала за спиной вопли пиксти и рык, закрутившийся волчком, но что-то последовало за ней, когда она, перепрыгнув через край снега, покатилась по теплому торфу.

Пес Мрака прыгнул за ней. Она резко откатилась, потому что тот бросился на неё, но тут же пожалел об этом.

Никакого огня в глазах, никаких зубов-бритв. Не здесь, не в реальном мире, на обычной земле. Здесь он был слепым, а кровь уже капала изо рта.

Нельзя скакать с бритвами во рту…

Тиффани почти пожалела его, потому что он скулил от боли, но снег начал подползать, и она ударила собаку сковородой. Та рухнула и осталась лежать неподвижно.

Позади в снегу продолжалась борьба. Все было в тумане, но она видела две темные фигуры, крутящиеся и лающие. Она постучала по сковородке и закричала, пес Мрака возник из кружащегося снега и упал перед ней — на каждом ухе висело по Фиглу.

Снег стремился к Тиффани. Она пошла назад, смотря на оставшуюся собаку и держа сковороду, как летучую мышь.

— Ну, давай! — прошептала она. — Прыгай!

Глаза сверкнули на неё, а затем собака посмотрела вниз, на снег… и исчезла.

Снег растаял до самой земли. Изменилось освещение…

Тиффани и Вольный Народец остались на холмах одни. Фиглы поднимались с земли вокруг неё.

— Ты как, хозяйка? — спросил Всяко-Граб.

— Да! — сказала Тиффани. — Это легко! Если убрать их со снега, они всего лишь собаки!

— Шли б мы лучше дальше. Мы потеряшь нескольких парней.

Волнение быстро иссякло.

— Ты подразумеваешь, что они умерли? — прошептала Тиффани.

Солнце опять светило ярко, жаворонки вернулись… и люди были мертвы.

— А, нет, — сказал Всяко-Граб. — Мы же мертвые. Ты что, не знашь?

Глава 6

ПАСТУШКА

— Вы мертвые? — спросила Тиффани.

Она озиралась. Фиглы поднимались и ворчали, но никто не затянул «вайли-вайли-вайли». И Всяко-Граб выглядел беззаботным.

— Хорошо, если вы думаете, что вы мертвые, тогда какие они? — продолжала она, указывая на несколько маленьких тел.

— О, они вернушься к земле обетованной, — сказал Всяко-Граб бодро. — Там не так хорош, как здесь, но все буд ок, и они скоро вернушь назад. Нет смысла горевать.

Болиты не отличались особой религиозностью, но Тиффани казалось, что она знала, как должны идти дела, и она начала с мысли, что если ты жив, ты не мертв.

— Но вы живые! — сказала она.

— Ах, нет, хозяйка, — сказал Всяко-Граб, помогая другому пиксти встать на ноги. — Мы раньше жишь. Мы быть хорошие мальчики, когда жили раньше в земле, и так, когда мы умерли там, мы родишься здесь.

— Ты подразумеваешь… Вы думаете… Что вы умерли где-то в другом месте, а затем попали сюда? — спросила Тиффани. — Вы подразумеваете, что это походит… на небеса?

— Да! Все, как и обещали! — сказал Всяко-Граб. — Теплое солнышко, хороша охота, милые цветочки, мелкие птахи поют.

— Да, а ещё есть битье, — сказал другой Фигл.

И они все присоединились:

— Ворье!

— Бухло! Битье!

— Шашлыки! — сказал Псих-Вулли.

— Но здесь есть и плохие вещи! — сказала Тиффани. — Есть чудища!

— Да, — сказал Всяко-Граб, излучая счастье. — Зыко, да? Все включено, даже с чем драться!

— Но мы живем здесь! — сказала Тиффани.

— Ах, в общем, мобыть вы тож были хороши в Последнем Мире, — сказал Всяко-Граб. — Я щас соберу парней, хозяйка.

Когда Всяко-Граб отошел, Тиффани сунула руку в передник и вытащила жаба.

— О, мы выжили, — сказал тот. — Удивительно. Между прочим, есть очень серьезные основания для возбуждения дела против владельца тех собак.

— Что? — спросила Тиффани, поморщившись. — О чем ты говоришь?

— Я… Я… не знаю, — сказал жаб. — Эта мысль только что пришла мне в голову. Может быть, я знал кое-что о собаках, когда был человеком?

— Слушай, Фиглы думают, что они находятся на небесах! Они думают, что они умерли и попали сюда!

— И? — спросил жаб.

— Хорошо, но это не может быть правильно! Ты, как предполагается, живешь здесь и затем умираешь и в конце попадаешь на какие-нибудь небеса где-то в другом месте!

— Это одно и то же, сказанное разными способами, не так ли? Так или иначе, много воинственных племен думают, что, когда они умирают, они отправляются куда-нибудь в небесные земли, — сказал жаб. — Ну, ты знаешь, где они могут пить и драться и пировать вечно? Таким образом, они могут быть правы.

— Но этонастоящее место!

— Правда? Это то, чему они верят. Кроме того, они очень маленькие. Возможно, Вселенная немного переполнена, и они должны поместить небеса там, где есть место? Я жаба, значит, ты должна оценить то, что я предположу. Возможно, они заблуждаются. Возможно, ты заблуждаешься. Возможно, заблуждаюсь я.

Маленькая нога пнула Тиффани в ботинок:

— Нам бы лучше идти дальше, хозяйка, — сказал Всяко-Граб. У него на плече лежал мертвый Фигл. Многие тоже несли тела.

— Э… Вы собираетесь похоронить их? — спросила Тиффани.

— Айе, их надо прибрать, телу так лежашь неопрятно, — сказал Всяко-Граб. — К тому ш, если большухи найдут мелкие черепа и кости вкруг, у них будут вопросы, а мы не хотишь никакого интересу к нам. Кроме тебя, хозяйка, — добавил он.

— Нет, это очень э… практичное решение, — сказала Тиффани, сдаваясь.

Фигл указал на удаленный курган, покрытый зарослями терновника.

Большинство курганов было покрыто зарослями. Деревья использовали в своих интересах более глубокую почву. Это, как говорили, было невезением для тех, кто хотел срубить их.

— Это не очень далеко, — сказал он.

— Вы живете в одном из курганов? — спросила Тиффани. — Я думала, что это, знаете, могилы древних вождей.

— Ах, да, есть несколько мертвых кролов в соседних палатах, но это не проблема, — сказал Всяко-Граб. — Не боись, там нет скельтов или че другого. Там широко, мы все подделашь.

Тиффани оглядела бесконечное синее небо и бесконечные зеленые холмы.

Это все опять стало таким мирным, мир без безголовых людей и больших диких собак.

«А если бы я не взяла Вентворта к реке? — подумала она. — Что я делала бы теперь? Продолжала бы возиться с сыром, наверное… Я никогда не узнала бы обо всем этом. Я никогда не узнала бы, что живу на небесах, даже если это только небеса клана мелких синих человечков. Я не узнала бы о людях, которые летают на ястребах. Я никогда раньше не убивала чудищ».

— Откуда они берутся? — спросила она. — Как называется места, из которого приходят чудовища?

— Ах, ты вишь, хорошее место, — сказал Всяко-Граб, когда они приблизились к кургану.

Тиффани показалось, что она чувствует запах дыма.

— Я задала вопрос, — напомнила она.

— Да. Но это не то имя, что скажешь в чистом поле. Это имя, что шепчут в безопасном месте. Я не скажу его под открытым небом.

Это было слишком большим, чтобы быть кроличьей норой, и барсуки здесь не жили, но вход в курган был прорыт среди корней терновника, и никто бы не подумал, что это было вовсе не жилище какого-нибудь животного.

Тиффани была худой, но ей пришлось снять передник и ползти на животе под ветвями, чтобы добраться до входа. И нескольким Фиглам пришлось подталкивать её.

По крайней мере там пахло неплохо и, как только вы протискивались в отверстие, становилось просторнее. Действительно, вход был только маскировкой. Внизу было место размером как очень большая комната, просторная в центре, но с фигл-размерными галереями вокруг стен от пола до потолка. Они были переполнены пиксти всех размеров, стирающих одежду, дерущихся, занимающихся шитьем, борющихся тут и там и делавших все это настолько громко, насколько возможно. У некоторых волосы и борода были белыми.

Младшие, всего нескольких дюймов высотой, бегали вокруг голышом и вопили друг на друга очень тонкими голосами. После нескольких лет помощи в воспитании Вентворта Тиффани знала, о чем.

И не было никаких девочек. Никаких Мелких Вольных Женщин.

Нет… одна была.

Ссорящаяся толпа расступилась, чтобы пропустить её. Она подошла к ноге Тиффани. Она была более симпатичной, чем мужчины-Фиглы, хотя мир был полон вещей, более симпатичных, чем, скажем, Псих-Вулли. Но, как и у них, у неё были рыжие волосы и решительный взгляд.

Она сделала реверанс и сказала:

— Действительно ли ты, большуха-карга, хозяйка?

Тиффани огляделась. Она была единственным человеком в пещере, который был более семи дюймов в высоту.

— Э, да, — сказала она. — Э… более или менее. Да.

— Я Фион. Кельда говоришь сказать тебе, что малыш будет без вреда.

— Она нашла его? — спросила Тиффани быстро. — Где он?

— Нет-нет, но кельда знает путь Кроли. Она хочет, чтобы ты не тревожилась об том.

— Но она украла его!

— Да. Это не-од-но-знач-но. Пока отдохни маленько. Кельда хочет видеть тебя. Она… теперь несильна.

Фион развернулась в водовороте юбок, прошествовала назад по меловому полу так, как будто сама была королевой, и исчезла за большим круглым камнем, прислоненным к дальней стене.

Тиффани, не глядя вниз, аккуратно вынула жаба из кармана и поднесла к губам:

— Я что, тревожусь? — прошептала она.

— Нет, не похоже, — ответил жаб.

— Ты бы сказал мне, если бы это было так, правда? — быстро спросила она. — Было бы ужасно, если бы все видели, что я встревожена, а я об этом не знала.

— Ты не догадываешься, что это значит, ну, например… — спросил жаб.

— Не уверена, нет.

— Она всего лишь не хочет, чтобы ты расстраивалась.

— Да, я подумала что-то вроде этого, — солгала Тиффани. — Ты можешь посидеть на моем плече? Я думаю, что мне, возможно, нужна будет здесь некоторая помощь.

Ряды Нак Мак Фиглов наблюдали за ней с интересом, но в данный момент по ней нельзя было сказать, что она ждёт и очень торопится. Она аккуратно присела и начала барабанить пальцами по коленке.

— Ну как те местечко, а? — спросил голос снизу. — Классно, правда?

Она посмотрела вниз. Всяко-Граб и несколько других пиксти, которых она уже видела, притаились там и нервно за ней наблюдали.

— Очень… удобно, — сказала Тиффани, потому что это было лучше, чем сказать: «какое все закопченное» или «как очаровательно шумно». Она добавила:

— Вы готовите для всех на том небольшом костре?

В центре большого пространства горел небольшой огонек под отверстием в крыше, позволявшем дыму затеряться в кустах наверху, а взамен дававшем немного дополнительного света.

— Да, хозяйка, — сказал Всяко-Граб.

— Мелочь, кролей и все такое, — добавил Псих-Вулли. — Большие куски мы жаришь в меловой пи-ммфф…

— Прости, что ты сказал? — спросила Тиффани.

— Что? — переспросил Всяко-Граб с невинным видом, в то время как его рука зажимала рот Вулли.

— Что сказал Вулли по поводу жарки «больших кусков»? — потребовала Тиффани. — Вы жарите большие куски в меловой яме? Это такие большие куски, которые говорят «бе-е-е»? Потому что это единственные большие куски, которые вы можете найти на этих холмах!

Она встала на колени и опустила лицо так, что оно оказалось в нескольких дюймах от Граба, который криво улыбался и потел.

— Ну?

— Ах… ну… хорошо… можно сказать…

— Ну?

— Это не твои, хозяйка! — завопил Всяко-Граб. — Мы не брашь скотину Болитов без спроса Бабули!

— Бабуля Болит разрешала вам брать овец?

— Да, она делала, делала, делала это! Как оп-плату!

— Оплату? За что?

— Больных овец никогда не резали волки, — затараторил Всяко-Граб. — Лисы не ловили больных ягнят, верно? Ни одному ягненку враны не клев глазов, мушто Хэмиш был в небе!

Тиффани покосилась на жаба.

— Вороны, — сказал жаб. — Они иногда клюют глаза…

— Да, да, я знаю, что они делают, — сказала Тиффани. Она немного успокоилась. — О, я понимаю. Вы гоняли ворон, волков и лис для Бабули, да?

— Да, хозяйка! Не токо гоняш прочь, нет, не токо! — сказал Всяко-Граб торжествующе. — На волке есть хороший харч.

— Да, на хорош шашлык его, но не так хорош, как овца, что… ммфф… — успел сказать Вулли, прежде чем рука снова зажала ему рот.

— У карги мы брашь токо то, что давала, — сказал Всяко-Граб, жестко удерживая своего вырывающегося брата. — Как её теперь нет, ну… мы брашь токо оч старых овец, которым по любому кирдык, но нет ни одной скотины Болитов на моей совести.

— На твоей совести, как у пьяного грабителя? — спросила Тиффани.

Всяко-Граб просиял:

— Да! — сказал он. — Я сделашь себе хорош репутацию на их защите! Правда, хозяйка. Мы следишь за овцами в память о Бабуле Болит, взамен брашь всякую мелочь.

— Ну и табак, конеш… ммфф… — Псих-Вулли попытался ещё раз открыть рот.

Тиффани глубоко вздохнула и окинула взглядом колонию Фиглов. Всяко-Граб возбужденно улыбался, что делало его похожим на человека-тыкву.

— Вы берете табак? — прошипела Тиффани. — Табак, который пастухи приносят для… моей Бабули?

— Ах, я забыл об этом, — пропищал Всяко-Граб. — Но мы всяко ждем пару дней, чтоб она пришла забрать его. С каргой не договоришься, в конце концов. И мы следишь за овцами, хозяйка. И она не жалеешь нам, хозяйка!

Много ночей она делишь трубку с кельдой на колесе её фургона. Да то б не она была, чтоб позволить доброму куреву мокнуть под дождем! Пожалуйста, хозяйка!

Тиффани была очень рассержена и, что было ещё хуже, сердилась она на себя.

— Когда мы находим потерянных ягнят и все такое, мы приводишь их сюда, пастухам на погляд, — добавил Всяко-Граб с тревогой.

«Что по-моему случилось? — думала Тиффани. — Я думала, что она вернется за пачкой «Веселого моряка»? Я думала, что она все ещё ходит по холмам, ухаживая за овцами? Неужели я думаю, что она… все ещё здесь, ищет потерянных ягнят?

Да! Я хочу, чтобы это было так. Я не хочу думать, что она уже… ушла.

Кто-то такой, как Бабуля Болит, не может… больше не быть. И я хочу, чтобы она вернулась, потому что она не знала, как говорить со мной, и я тоже боялась, говорить с ней, и поэтому мы никогда не говорили, и мы превратили тишину во что-то, что объединяет.

Я ничего не знаю о ней. Только несколько книг и несколько историй, которые она попыталась рассказать мне, и вещи, которые я не понимала, а ещё я помню большие красные мягкие руки и тот запах. Я никогда не знала, кем она действительно была. Я думаю, ей тоже было когда-то девять. Она была Сарой Плакса. Она вышла замуж и родила детей, двух из них — в фургоне. Она делала все то, о чем я не знаю».

И в голову Тиффани, как это всегда рано или поздно случалось, прокралась бело-голубая фарфоровая фигурка пастушки, вращающаяся в красном тумане стыда…

Отец Тиффани взял её однажды на ярмарку в город Визг, незадолго до её седьмого дня рождения, когда на ферме появились бараны на продажу. Это была десятимильная поездка, самая далекая, в которой она когда-либо была. Это было за Мелом. Все выглядело по-другому. Было много оград и много коров, и здания были покрыты черепицей вместо соломы. Она думала, что это была заграничная поездка.

Бабуля Болит, которая никогда не была там, уговорила отца съездить. Она очень не хотела покидать Мел, сказал он. Она сказала, что у неё от этого голова кругом идёт.

Это был великий день. Тиффани заболела от сахарной ваты, получила предсказание судьбы от маленькой пожилой леди, сказавшей, что многие мужчины захотят жениться на ней, и выиграла пастушку, сделанную из фарфора и расписанную белым и синим.

Та была призом в киоске с метательными кольцами, но отец Тиффани сказал, что это все обман, потому что палка, на которую надо было набрасывать кольца, была такая толстая, что шанс набросить не неё кольцо был один на миллион.

Она бросила кольцо, и стала одной на миллион. Хозяин киоска не был очень доволен этим попаданием и предлагал вместо пастушки любой другой хлам из киоска. Он отдал её только тогда, когда отец Тиффани заговорил с ним резко, и тем не менее девочка прижимала фигурку к себе всю обратную дорогу, пока не засияли звезды.

На следующее утро она гордо показала её Бабуле Болит. Старуха очень аккуратно взяла её своими грубыми руками и некоторое время рассматривала.

Сейчас Тиффани была уверена, что сделала жестокую вещь.

Бабуля Болит, вероятно, никогда не слышала о пастушках. Людей, которые заботились об овцах на Мелу, все назвали пастухами, и это относилось ко всем. А это красивое существо было настолько непохоже на Бабулю Болит, насколько только возможно.

У фарфоровой пастушки было старомодное длинное платье, с большими бантами на боках, которые наводили на мысль о седельных сумках в её панталонах. Все платье было в голубых бантиках, и эффектная соломенная шляпка тоже, и пастуший посох был намного более закрученным, чем любой посох, который Тиффани когда-либо видела.

Синие бантики были даже на мысах ботинок, выглядывавших из-под вычурного платья.

Это не была пастушка, которая когда-либо носила большие старые ботинки, набитые шерстью, и топтала холмы в воющем ветре с дождем и снегом, колючем, как гвозди. Она никогда не пыталась в таком платье вытащить барана, который запутался рогами в терновнике. Это не была пастушка, которая не отставала от стригаля-чемпиона в течение семи часов, овца за овцой, пока воздух не стал мутным от жира и шерсти и синим от сквернословий, и чемпион сдался, потому что он не мог проклинать овец так же, как Бабуля Болит. Никакая обладающая чувством собственного достоинства овчарка никогда бы не «ко мне» и не «пошла» для жеманной девочки с седельными сумками в штанах. Это была прекрасная вещь, но это была пастушка-насмешка, сделанная кем-то, кто никогда не знал, что такое овцы.

Что подумала о ней Бабуля Болит? Тиффани не могла даже предположить.

Бабуля казалась счастливой, потому что это работа бабушек — быть счастливыми, когда внуки дарят им подарки. Она поставила вещицу на полку, потом усадила Тиффани на колени и назвала «своей маленькой джигит» с некоторой нервозностью, которая проявлялась в ней, когда она пыталась быть «бабушкой».

Иногда, в редкие случаи, когда Бабуля спускалась к ферме, Тиффани видела, что она снимала с полки статуэтку и рассматривала её. Но если Бабуля замечала, что Тиффани наблюдает за ней, она быстро откладывала её и притворялась, что хотела взять книгу про овец.

«Возможно, — думала Тиффани расстроено, — старушка видела в этом своего рода оскорбление. Возможно, она думала, что это то, на что, по мнению других, должна быть похожа пастушка. Она не должна быть старухой в грязном платье и больших ботинках, со старым мешком на плечах вместо дождевика.

Пастушка должна искриться, как звездная ночь. Тиффани не думала так и не подразумевала этого, но, возможно, она говорила Бабуле, что она была… неправа.

А потом, спустя несколько месяцев, Бабуля умерла, и с годами все пошло не так, как надо. Родился Вентворт, затем сын барона исчез, а затем была та плохая зима, когда госпожа Снапперли умерла в снегу.

Тиффани продолжала беспокоиться о статуэтке. Она не могла говорить об этом. Все остальные были заняты или не заинтересованы. Все были довольно резкими. Они сказали бы, что беспокойство по поводу глупой статуэтки было… глупостью.

Несколько раз Тиффани хотела разбить пастушку, но не сделала этого, потому что люди могли обратить внимание. Она не дала бы повода для разговоров. Она выросла.

Она помнила, что Бабуля странно улыбалась, смотря на статуэтку. Если бы только она что-нибудь сказала. Но Бабуле нравилась тишина.

И теперь оказалось, что она подружилась с толпой синих человечков, которые бродят по холмам, заботятся об овцах, потому что она тоже им нравилась. Тиффани моргнула.

В этом был смысл. В память о Бабуле Болит люди оставляли табак. И в память о Бабуле Болит Нак Мак Фиглы стерегли овец. Все это работало, даже если это не было волшебством. Но это не возвращало Бабулю.

— Псих-Вулли? — спросила она, наблюдая за тяжелой борьбой пиксти и стараясь не заплакать.

— Ммфф?

— Правда ли то, что мне сказал Всяко-Граб?

— Ммфф! — брови Псих-Вулли неистово заходили вверх и вниз.

— Господин Фигл! Вы не могли бы убрать руку с его рта, — сказала Тиффани.

Псих-Вулли был отпущен. Всяко-Граб выглядел взволнованным, но Псих-Вулли был напуган. Он стянул шляпу и стоял, держа её в руках, как будто это был щит.

— Это все правда, Псих-Вулли? — спросила Тиффани.

— О вайли-вайли…

— Только одно: да или нет, пожалуйста.

— Да! Так! — выболтал Вили. — О вайли-вайли…

— Да, спасибо, — сказала Тиффани, шмыгая и пытаясь сморгнуть слезы.

— Хорошо. Я понимаю.

Фиглы осторожно следили за ней.

— Так ты не против того? — спросил Всяко-Граб.

— Нет. Все… в порядке.

Она услышала, как это прокатилось эхом по пещере, со звуком сотен человечков, вздыхавших от облегчения.

— Она не превратишь мя в мрава! — воскликнул Псих-Вулли, счастливо улыбаясь остальным пиксти. — Эй, парни, я говоришь с каргой, и она смотрешь на меня добро! Она улыбнулась мне! — он просиял в сторону Тиффани и продолжал: — ты знашь, хозяйка, что если крутнуть пачку «Веселого моряка» тудысь, то кусок шапки и его ухо станут бабой без… ммфф… ммфф…

— Ой, что-то тебе опять дышать нечем, — сказал Всяко-Граб, затыкая рот Псих-Вулли.

Тиффани открыла рот, но остановилась, когда её ухо что-то странно пощекотало.

На крыше пещеры несколько летучих мышей проснулись и торопливо вылетали в отверстие для дыма.

Некоторые из Фиглов были заняты на противоположном конце помещения. То что, как думала Тиффани, было большим круглым камнем, откатилось в сторону, открывая большое отверстие.

Теперь её уши оглохли, как будто бы их залепили воском. Фиглы выстраивались в два ряда по направлению к отверстию.

Тиффани подтолкнула жаба:

— Я хочу знать, что такое мрав? — прошептала она.

— Это муравей, — пояснил жаб.

— О? Я… немного удивлена. И что это за странный визг?

— Я жаба. У нас со слухом не очень. Но вероятно, это оттуда.

Это был Фигл, который вышел из отверстия. Теперь, когда её глаза привыкли к слабому золотистому свету, она его разглядела.

Волосы вновь прибывшего были белыми вместо оранжевых, и насколько он был высок для пиксти, настолько же он был тощ. Он держал какую-то толстую кожаную сумку, ощетинившуюся трубками.

— Не думаю, чтобы кто-нибудь из людей когда-либо видел подобное, — сказал жаб. — Он играет на мышедуе!

— У меня в ушах звенит, — Тиффани попыталась проигнорировать два больших уха, все ещё остававшихся на сумке с трубками.

— Высоковато, да? — сказал жаб. — Конечно, пиксти слышат звуки иначе, чем люди. Наверное, это их поэт-баталист.

— Ты подразумеваешь, что он слагает героические песни об известных сражениях?

— Нет-нет. Он рассказывает стихи, которые пугают врага. Помнишь, насколько значимы слова для Фиглов? Понимаешь, когда хорошо обученный бард начинает говорить, уши врага сворачиваются в трубку. Ах, похоже, они направляются к тебе…

И правда, Всяко-Граб вежливо постучал Тиффани по лодыжке:

— Кельда хочет видеть тебя, хозяйка, — сказал он.

Волынщик прекратил играть и почтительно стоял рядом с норой. Тиффани почувствовала сотни ярких маленьких глаз, наблюдавших за ней.

— Специальная жидкая мазь для овец, — прошептал жаб.

— Извини?

— Возьми её с собой, — настойчиво прошептал жаб. — Это был бы хороший подарок!

Пиксти внимательно наблюдали за ней, когда она снова легла и поползла в нору за камнем, придерживая жабу. Тиффани приблизилась и поняла: то, что она принимала за камень, было старым щитом, сине-зеленым и разъеденным от времени. Отверстие, которое он закрывал, было достаточно широко для неё, но её ноги остались снаружи, потому что она не могла целиком поместиться в той комнате. Первой причиной была маленькая кровать, на которой лежала кельда.

Вторая причина была в том, чем комната была в основном заполнена, — в насыпанном по краям комнаты и проливающемся на пол золоте.

Глава 7

ТОЧНОВИДЕНИЕ И ЯСНОМЫСЛИЕ

Отсвет, сверкание, блеск, сияние…

Тиффани много думала о словах в долгие часы сбивания масла.

«Звукоподражательство» (она нашла его в словаре) обозначало слова, которые походили на звучание вещи, обозначенной как «кукушка». Но она думала, что должно быть слово, означающее «слово, которое походит на звук, производимый вещью, звучащей даже при том, что фактически она этого не делает».

«Отсвет», например. Если бы свет звучал, то рефлекс от отдаленного окна сказал бы «сияй!». И свет блесток, и все те небольшие вспышки, звенящие вместе, звучали бы «блеск-блеск». «Сияние» было чистым гладким звуком от поверхности, которая собиралась сиять весь день. И «сверкание» было мягким, почти сальным звуком чего-то богатого и маслянистого.

В небольшой пещере они собрались все сразу. Горела только одна свеча, которая пахла бараньим жиром, но золотая посуда и чаши мерцали, блестели, вспыхивали и посылали свет повсюду до такой степени, что крошечный огонек наполнял воздух светом, который даже пах дорого.

Золото окружало кровать кельды, сидящей в груде подушек. Она была намного, очень намного полнее мужчин пиксти, она выглядела, как будто была сделана из круглых кусков рыхлого теста, и волосы у неё были каштанового цвета.

Её глаза были закрыты, когда Тиффани вползала, но резко открылись в тот момент, когда она прекратила протискиваться внутрь. Это были самые острые глаза, которые она когда-либо видела, намного острее, чем даже у мисс Тик.

— Итак… ты будешь маленькая девочка Сары Болит? — спросила кельда.

— Да. Я думаю, да — сказала Тиффани. На животе лежать было не так уж удобно. — А вы кельда?

— Да. Я думаю, да, — сказала кельда, и круглое лицо покрылось массой морщин, потому что она улыбнулась. — Итак, как тебя зовут?

— Тиффани, э, Кельда.

Фион появилась из другой части пещеры и села на табурет, внимательно наблюдая за Тиффани с неодобрительной миной.

— Хорошее имя. На нашем языке ты была бы Ти-Фа-Тойнн — Земля Под Волной, — сказала кельда, это звучало как «Тиффан».

— Я не думала, что имя должно что-то означать…

— Ах, что люди собираются сделать и то, что сделано, — две разные вещи, — сказала кельда. Её маленькие глаза сверкнули. — Твой младший брат… в порядке, дитя. Можно сказать, что сейчас он в большей безопасности, чем когда-нибудь был. Никакие смертельные беды ему не грозят.

Кроля не тронула и волоска с его главы. В этом-то и зло. Помоги мне встать, девочка.

Фион немедленно подскочила и помогла кельде выбраться из подушек.

— О чем бишь я? — продолжала она. — Ах, малец. Айе, можно сказать, что он поживает хорошо там, в стране Кроли. Но я осмеливаюсь спросить: что его мать, горевашь?

— И его отец тоже, — ответила Тиффани.

— А его маленькая сестра? — спросила кельда.

Тиффани почувствовал слова «да, конечно», автоматически попросившиеся ей на язык. Ещё она знала, что будет глупо пустить их дальше. Темные глаза маленькой старухи видели её насквозь.

— Да, ты прирожденная карга, точно, — сказала кельда, не сводя с неё пристального взгляда. — Мелкий огонек дрожишь у тя внутри? Огонек, что смотришь на остальную тебя. Точновидение и Ясномыслие,^[594] — у тебя они есть, и этот «мелкий дар» — для тебя большое проклятье. Ты видишь и слышишь, как не мошь никто, мир открывает тебе свои тайны, но ты как трезвенник на пиру — сидишь в углу и не мошь пить со всеми. Этот огонек внутри не погаснет и не исчезнет. Ты прямая от Сары Болит, точно. Парни нашли верно.

Тиффани не знала, что ответить на это, поэтому промолчала. Кельда наблюдала за ней мерцающими глазами до тех пор, пока Тиффани не чувствовала себя неловко.

— Почему Королева взяла моего брата? — спросила она, наконец. — И почему она преследует меня?

— Ты думаешь, что она?

— Ну, хорошо! Думаю, Дженни могла быть совпадением, но всадник? И псы? И пропажа Вентворта?

— Она склоняет свой ум к тебе, — сказал кельда. — Когда она это делает, кое-что из её мира проходит в этот. Мобыть она хочет только проверить тебя.

— Проверить меня?

— Чтобы увидеть, насколько ты хороша. Сейчас ты карга, что хранит границы и врата. Такова была твоя бабушка, хотя она никогда себя так не назвашь. И такова была я доныне и передам это тебе. Она должна будет прикончить тя, если хотешь эту землю. У тебя есть Точновидение и Ясномыслие, точно так же, как у твоей бабули. Это редкость для большухов.

— Вы же не имеете в виду ясновидение? — усомнилась Тиффани. — Как у людей, которые могут видеть призраков и духов?

— Ах, нет. Это типичное размышление большухов. Точновидение — это когда ты мошь видеть то, что есть на самом деле, а не то, что тебе говорит глава о том, что там должно быть. Ты видела Дженни, ты видела всадника, ты видела их, как реальные штуки. Ясновидение — тупое видение, оно видит только то, что хотешь увидеть. Большинство большухов имешь его. Слушай меня, потому что я пропадашь, а ты ещё не знашь много. Ты думаешь, это единственный мир? Это хорошая мысль для овец и смертных, которые не открывашь свои глазы. Потому что, по правде говоря, миров больше, чем звезд в небе. Понимаешь? Они всюду, большие и мелкие, так близко, как кожа. Они всюду. Некоторые ты мошь видеть некоторые — не мошь, но есть двери, Тиффан. Они могут быть холмом или древом, или камнем, или поворотом дороги, или мыслью в твоей главе, но они там, все вкруг тебя. Ты должна будешь учиться видеть их, потому что ты идешь средь них и знашь то. И некоторые из них… опасные.

Кельда на мгновение посмотрела на Тиффани, а затем продолжила:

— Ты спросила, почему Кроля взяла твоего мальца? Кроле нравятся дети.

У неё нет ни одного своего. Она их любишь до безумия. Она также даст дитю все, что он хочет. Только, что он хочет.

— Он хочет только конфеты! — сказала Тиффани.

— Так ли? И ты давашь их му? — спросила кельда, как будто смотрела Тиффани прямо в душу. — Но то, что ему надо, — это любовь, забота, научение, и люди иногда сказашь ему «нет» на что-то. Он должен взрастать, крепнуть. Он не получишь то от Кроли. Он получит конфетки. Навсегда.

Тиффани хотела, чтобы кельда перестала смотреть на неё так.

— Но я вижу, что у него есть сестра, готовая на все, чтоб вернушь во, — сказала маленькая старушка, отводя взгляд от Тиффани. — Какой удачливый малец, как повезло му. Ты знашь, как быть сильной, так?

— Да, думаю, так.

— Хорошо. Ты знашь, как быть слабой? Можешь склониться в бурю, можешь покориться ветру? — кельда опять улыбнулась. — Нет, не надо отвечашь. Мелкий птахец всегда делашь так, когда прыгает из гнезда, чтобы узнашь, может ли он летать. Так или иначе, у тя есть чутье Сары Болит, и никакое слово, даже моё, не мошь остановить её, когда она решилась на что-то. Ты ещё не женщина, и это неплохо, потому что там, куда ты пойдешь, легко детям и трудно взрослым.

— Мир Королевы? — рискнула Тиффани, пытаясь быть на высоте.

— Да. Я могу чувствовать его и сейчас. Но все в тумане, так далеко отсюда, как другая сторона зеркала. Я ослабешь, Тиффан. Я защищашь это место. Так вот моё условие, дитя. Я укажу тебе Кролю, а взамен ты вступишь во владение как кельда.

Это удивило Фион настолько же, насколько и Тиффани. Её голова откинулась назад, рот открылся, но кельда вскинула свою морщинистую руку.

— Когда тебе предлагают быть кельдой, моя девочка, не надо ждать людей, которые предложат больше. У тебя нет аргументов против. Это моё предложение, Тиффан. Ты не получишь лучшего.

— Но она не мошь… — начала Фион.

— Почему нет? — сказала кельда.

— Она не пиксти, мать.

— Да, она чуть побольше, — сказала кельда. — Не злись, Тиффан. То ненадолго. Ты мне нужна, чтоб чуток присмотреть за делами. Следи за землей, как делала твоя бабуля, и за моими парнями. Тогда, когда твой мелкий малец вернется домой, Хэмиш слеташь до гор и даст знать, что клан Мелового Холма ищет кельду. У нас здесь хорошее место, и девчонки найдутся. Что хочешь сказать?

— Она не знашь наших путей! — запротестовала Фион. — Ты устала, мать!

— Да, — сказала кельда. — Но дочь не мошь править кланом её матери. Ты это знашь. Ты сознательная девочка, Фион, но настало время тебе выбрать хранителя и идти прочь искать собственный клан. Ты не мошь остаться здесь, — кельда опять взглянула на Тиффани. — Будешь, Тиффан? — она подняла большой палец размером со спичечную головку и ждала.

— Что я должна буду делать? — сказала Тиффани.

— Думать, — сказал кельда, все ещё держа большой палец. — Мои парни — хорошие парни, храбрее не бывает. Но они думашь, что главу лучше использовать как таран. Эти парни для тебя. Мы, пиксти, не похошь на вас, большой народ, ты знашь. У тебя много сестер? У Фион нет ни одной. Она моя единственная дочь. Кельда благословляется только одной дочерью за всю жизнь, но у неё будут сотни и сотни сыновей.

— Они все — ваши сыновья? — спросила ошеломленная Тиффани.

— О да, — сказал кельда, улыбаясь. — За исключением нескольких моих братьев, которые пришли со мной, когда я стала кельдой. О, не удивляйся так. Ребята очень мелкие, когда рождашься, как горох в стручке. И они быстро растут, — она вздохнула. — Но иногда я думаю, что весь ум припасен для дочерей. Они хорошие мальчики, но с мозгами у них туговато. Тебе придется помочь им, чтобы они помогли тебе.

— Мать, она не мошь нести обязанности кельды! — выступила Фион.

— Почему бы и нет, если их мне объяснят, — ответила Тиффани.

— О, почему бы и нет? — сказала Фион резко. — Хорош, то становится очень интересным.

— Я помню, что Сара Болит говоришь о тебе, — сказал кельда. — Она сказала, что ты бышь странным дитем, — всегда смотрешь и слушашь. Она сказала, что у тебя была глава, полная слов, что ты не говоришь громко. Она спрашивала себя: «Что-то из тя выдет?» Пришло твое время — хочешь узнать?

Зная о сверлящей её взглядом Фион, и, возможно, из-за сверлящей её взглядом Фион, Тиффани облизала большой палец и мягко коснулась им крошечного пальца кельды.

— Ну, что ж, сделано, — сказал кельда.

Она внезапно откинулась назад, и так же внезапно как будто сжалась. На её лице выступило больше морщин.

— Никогда не думашь, что оставлю своих сыновей без кельды, чтобы присмотрешь за ними, — пробормотала она. — Теперь я мошь вернуться в Последний Мир. Тиффан — пока кельда, Фион. В её доме ты делашь, что она скажет.

Фион смотрела себе под ноги. Тиффани заметила, что та сердится.

Кельда осела. Она подозвала Тиффани поближе и более слабым голосом сказала:

— Это сделано. Теперь мой черед. Слушай. Найди… место, где время идёт неверно. Это дорога. Она будет светить тебе. Верни во, чтобы облегчишь сердце твоей бедной матери, а может, и твою главу тоже…

Её голос дрогнул, и Фион быстро склонилась к кровати. Кельда фыркнула. Она открыла один глаз.

— Нет, ещё не совсем, — прошептала она Фион. — Я чую запах «Специальной жидкой мази для овец» на тебе, кельда?

Тиффани на мгновение растерялась, а затем сказала:

— Да. Э… здесь…

Кельда изо всех сил попыталась сесть снова.

— Лучшая вещь из тех, что люди когда-либо делали, — сказала она. — Мне только капельку, Фион.

— От этого на груди растут волосы, — предупредила Тиффани.

— Ай, да ладно. Ради «Специальной жидкой мази для овец» Сары Болит я рискну завитком-другим, — сказала старая кельда. Она взяла у Фион кожаную чашку размером с наперсток и подняла её.

— Я не думашь, что то будет хорошо для тебя, мать, — сказала Фион.

— Мне судить, что будет, — сказала кельда. — Одну каплю, прежде чем я уйду, пожалуйста, кельда Тиффан.

Тиффани капнула немного из бутылки. Кельда раздраженно встряхнула чашку.

— Это было больше капли, что я имела в виду, кельда, — сказала она.

— У кельды щедрое сердце. Она сделала нечто слишком маленькое, чтобы быть большим глотком, но слишком большое, чтобы быть просто глотком.

— Айе, прошло много времени с тех пор, как я чуяшь тот запах, — твоя Бабуля и я привыкли пропустить глоток-другой у огня холодными ночами…

Тиффани очень ясно представила: Бабуля Болит и эта маленькая полная женщина сидят без дела у пузатой печки в фургоне, в то время, как овцы бродят под звездами…

— Вот видишь, — сказала кельда, — я чувствую твой взгляд. Это работа Точновидения, — она опустила чашку. — Фион, сходи за Всяко-Грабом и Уильямом бездомным.^[595]

— Большуха закрыла выход, — буркнула надувшаяся Фион.

— Смею напомнить, что можно обойти через другую комнату, — сказала старая кельда тихим голосом, дававшим понять, что громкий голос не замедлит последовать, если кое-кто не сделает то, что ему сказали.

Сверкнув глазами на Тиффани, Фион отправилась восвояси.

— Ты знашь кого-нибудь, кто держит пчел? — спросила кельда.

Когда Тиффани кивнула, маленькая старуха продолжила:

— Тогда ты понимашь, почему у нас не мошь быть много дочерей. Не мошь быть две кроли в одном улье без великой борьбы. Фион должна выбрать из них, кто пойдешь за ней искать новый клан, где нужна кельда. Это наш путь. Она думает, что мошь быть не так, как девы иногда думашь. Буть с ней настороже.

Тиффани почувствовала, как что-то прошмыгнуло мимо неё — Всяко-Граб и бард вошли в комнату. Стало больше шума и шепота — снаружи собралась неофициальная аудитория. Когда все утихло, старая кельда сказала:

— То плохая вещь для клана, остаться без кельды хоть на час, чтоб следишь за ним. Потому Тиффан будет вашей кельдой, пока не придешь новая.

Вокруг Тиффани поднялся ропот. Старая кельда посмотрела на Уильяма бездомного:

— Такое бывало прежде, ведь я права? — спросила она.

— Айе, былины гласят: двады прежде, — ответил Уильям. Он нахмурился и добавил:

— Или можно сказать, трижды, если считать то время, когда Кроля была…

Его заглушил крик, поднявшийся позади Тиффани:

— Нет короля! Нет лорда! Нет хозяина! Нас не одурачишь!

Старая кельда подняла рукук:

— Тиффан — отродье Бабули Болит, — сказала она. — Вы все её знашь.

— Да, и мы вишь, как мелкая карга смотрешь безбалдовому всаднику в глазы — и он не тудысь, — сказал Всяко-Граб. — Немного людей могут сделать такое!

— Я была вашей кельдой семьдесят лет, и мои слова не могут быть оспорены, — сказала старая кельда. — Итак, выбор сделан. Я говорю вам ещё, что вы поможете ей выкрасть её младшего брата. Эту судьбу я налагаю на вас всех в память обо мне и Саре Болит.

Она откинулась обратно на кровать и добавила тихим сдавленным голосом:

— А сейчас я хочу, чтоб бездомный сыграл «Милые цветы», и надеюсь втретишь вас всех снова в Последнем Мире. Тиффан я говорю: будь осторожна, — кельда глубоко вздохнула. — Где-нибудь сказки сбываются и былины не врут…

Старая кельда затихла. Уильям бездомный раздувал сумку мышедуя и дул в одну из трубок. Тиффани чувствовала в ушах пузырение музыки, слишком высокой, чтобы её услышать.

Через некоторое время Фион наклонилась к кровати, чтобы посмотреть на мать и разрыдалась.

Всяко-Граб обернулся и посмотрел на Тиффани глазами, полными слез:

— Могу я просишь вас выйти в большую палату, кельда? — сказал он. — Нам тут надо делать, вишь ты как…

Тиффани кивнула и с большой осторожностью, чувствуя пиксти, разбегающихся с её пути, выползла из комнаты. Она нашла угол, где она, казалось, никому не мешала, и села там, прислонившись спиной к стене.

Она ожидала великого «Вайли-вайли-вайли!», но оказалось, что смерть кельды была для этого слишком серьезной. Некоторые Фиглы плакали, некоторые застыли с пустыми глазами, и по мере распространения известия, плачущий зал заполнялся несчастной рыдающей тишиной…

…Холмы погрузились в молчание в тот день, когда умерла бабуля Болит.

Кто-нибудь поднимался к ней каждый день со свежим хлебом, молоком и объедками для собак. Этого не надо было делать слишком часто, но Тиффани услышала разговор родителей — отец сказал: «Мы теперь должны ухаживать за мамой».

В тот день была очередь Тиффани, но для неё это никогда не было работой по хозяйству. Ей нравилась прогулка.

Но в этот раз она обратила внимание на тишину. Это больше не была тишина многих тихих шумов — купол тишины накрыл все вокруг фургона.

Она уже знала даже прежде, чем вошла в открытую дверь и нашла Бабулю, лежащую на узкой кровати.

Она чувствовала исходящий от неё холод. У него даже был звук похожий на тонкую острую музыкальную ноту. У него также был голос. Её собственный голос. Он говорил: «Слишком поздно, слезы не помогут, больше нечего говорить, бывают вещи, которые должны случиться…»

И… тогда она накормила собак, которые терпеливо ждали свой завтрак.

Ей было бы легче, если бы они скулили или лизали Бабулино лицо, но они этого не делали. И Тиффани все ещё слышала голос в своей голове: «Не надо слез, не плачь. Не плачь по Бабуле Болит».

Сейчас в своей голове она видела, как сильно уменьшенная Тиффани ходит вокруг фургона, как маленькая марионетка…

Она убрала навес. Кроме кровати и печи там почти ничего не было. Был мешок с одеждой и большой баллон с водой, коробка с припасами — и это было все. О, вещи для ухода за овцами были везде: горшки, бутылки, мешки, ножи и ножницы, но не было ничего такого, что бы указывало на то, что здесь жил человек, если не считать сотни желто-синих оберток «Веселого моряка», приклеенных на одной из стен.

Она сняла одну из них — она все ещё хранилась у неё дома под матрасом — и вспомнила Историю.

Для Бабули Болит было необычно сказать нечто большее, чем предложение.

Она использовала слова так, как будто те стоили денег. Но был один раз, когда она принесла еду к фургону и Бабуля рассказала ей историю, особенную историю. Бабуля развернула табак и посмотрела на обертку, а затем взглянула на Тиффани немного озадаченным взглядом и сказала: «Я тыщу раз глядешь на эти штуки и никогда не видела его лоток». Так она произносила «лодка».

Конечно, Тиффани кинулась рассматривать обертку, но не смогла увидеть лодку, так же, как и не могла найти голую леди.

«То потому, что лоток там, где мы не мошь его видеть, — сказала Бабуля. — У него есть лоток, чтоб гнаться за великой белой рыбой-китом в соленом море. Он всегда гонится за ним, по всему миру. Она называется Мопи. Этот зверь как большой утес мела, так я читала в книге».

«Зачем он преследует его?» — спросила Тиффани.

«Чтобы поймать его, — ответила Бабуля. — Но этого никогда не будет: земля круглая, как большая тарелка с морем по краям, и они плывешь друг за другом, так что похож на то, что они плывешь сами за собой. Никогда не ходи в море, джигит. Там случаются худшие вещи. Все говорят это. Оставайся здесь, где холмы, которые в твоих костях».

И это было так. Это был один из тех редких случаев, когда Бабуля Болит говорила Тиффани о чем-либо, что не касалось овец, единственный раз, когда она признала, что есть мир и вне Мела. Тиффани обычно видела во сне веселого моряка, преследующего рыбу-кита в лодке. А иногда рыба-кит гналась за ней, но веселый моряк всегда вовремя приплывал на своей огромной лодке, и их гонка начиналась снова.

Иногда Тиффани бежала к маяку и просыпалась, как только пыталась открыть дверь. Она никогда не видела море, но у одного из соседей была старая картина на стене, на которой было изображено большое количество людей, цепляющихся за плот в том, что было похоже на огромное озеро, полное волн. Она никогда не видела маяка.

Тиффани сидела рядом с узкой кроватью и думал о Бабуле Болит и о маленькой девочке Саре Плакса, очень тщательно рисующей цветы в книге, и о мире, который потерял стержень.

Она потеряла тишину. Та, что была теперь, имела другое качество. Тишина Бабули была теплой и грела изнутри. Бабуле Болит, возможно, иногда трудно было вспомнить различия между детьми и ягнятами, но в её тишине ты был долгожданным и своим. Все, что от вас требовалось, — только собственная тишина.

Тиффани было жаль, что у неё не было шанса извиниться за пастушку.

Тогда она пошла домой и сказала всем, что Бабуля умерла. Ей было семь, и мир рухнул.

Кто-то вежливо постучал по её ботинку. Она открыла глаза и увидела жаба. Тот держал во рту небольшой камень, а потом выплюнул его.

— Сожалею, — сказал он. — Я использовал бы свои лапы, но мы очень мягкий вид.

— Что мне полагается делать? — спросила Тиффани.

— Хорошо, если ты разобьешь голову об этот низкий потолок, у тебя будет повод потребовать возмещения ущерба, — ответил жаб. — Э… я это только что сказал?

— Да, и я надеюсь, что ты очень сожалеешь о том, что сделал это, — сказала Тиффани. — Почему ты сказал это?

— Я не знаю, я не знаю, — простонал жаб. — Прости, о чем мы говорили?

— Я подразумевала, что, по мнению пиксти, я должна делать сейчас?

— О, я не думаю, что надо что-то делать, — сказал жаб. — Ты кельда. Ты говоришь, что надо сделать.

— Почему Фион не может быть кельдой? Она пиксти!

— Ничем не могу помочь, — ответил жаб.

— Я могу быть полезззным? — спросил голос рядом с ухом Тиффани.

Она повернула голову и увидела на одной из галерей, опоясывающих пещеры, Уильяма бездомного. Вблизи он заметно отличался от остальных Фиглов. Его волосы были более опрятными и были заплетены в косичку. У него было не так много татуировок.

Он даже говорил по-другому — более понятно и медленнее остальных. Его речь походила на барабанный бой.

— Э, да, — сказала Тиффани. — Почему Фион не может быть здесь кельдой?

Уильям кивнул.

— Хоррроший вопрос, — сказал он вежливо. — Но ты знашь, кельда не может сочетаться со своим бррратом. Она должна отпррравиться в новый клан и сочетаться бррраком с воином оттуда.

— Хорошо, почему тот воин не может приехать сюда?

— Потому что местные Фиглы не знали бы его. У него не было бы никакого авторрритета, — Уильям заставил «авторитет» походить на лавину.

— О, хорошо… что там было о Королеве? Ты собирался что-то сказать, но они остановили тебя.

Уильям выглядел смущенным.

— Я не думашь, что могу сказать тебе про…

— Я временная кельда, — сказала Тиффани натянуто.

— Айе. Хорошо… было время, когда мы жили в мире Королевы и служили ей раньше, пока она не стала такой холодной. Но она обманула нас, и мы устррроили бунт. То было темное время. Мы ей не нравимся. И это все, что я могу сказать, — добавил Уильям.

Тиффани наблюдала, как Фиглы выходят из палаты кельды. Там что-то начиналось.

— Они похоронят её в другой части кургана, — сказал Уильям. — С другими кельдами этого клана.

— Я думала, что будет больше… шума, — сказала Тиффани.

— Она была их матерррью, — сказал Уильям. — Они не хотят плакать. Их серррдца полны слез. Со временем мыустроим поминки, чтобы помочь ей вернуться на землю обетованную, и обещаю, что это будет громко. И мы будем плясать «восемь в кубе с перескоком» на мотив «Черта с адвокатом», и есть, и пить, и смею заверить тебя, что у моих племянников к утру будет головная боль размером с овцу, — старый Фигл коротко улыбнулся. — Но пока каждый Фигл вспоминает её в тишине. Мы скорбим не так, как вы, ты знашь. Мы носим траур по тем, которые остались.

— Она была и твоей матерью? — спросила Тиффани приветливо.

— Нет. Она была моей сестрой. Она не говоришь тебе, что, когда кельда идёт в новый клан, она берет с собой нескольких братьев? Быть одинокой среди незнакомцев очень тяжело, — бездомный вздохнул. — Конечно, со временем клан наполняется её сыновьями, и ей становится не так одиноко.

— Это, наверное, очень важно и для тебя, — сказала Тиффани.

— Ты быстрая, я предоставлю это тебе, — сказал Уильям. — Я последний из тех, кто приехал. Когда все закончится, я попрошу новую кельду отпустить меня к моему народу в горррах. Это очень богатая страна, это очень крррасивая страна, и это очень крррасивый клан, но я хотел бы умереть в вереске, где был рррожден. Прошу меня пррростить, кельда.

Он отошел и потерялся в тенях кургана.

Тиффани внезапно захотелось вернуться домой. Возможно, это была только печаль Уильяма, но теперь она чувствовала себя похороненной в кургане.

— Я должна отсюда выбраться, — пробормотала она.

— Хорошая идея, — сказал жаб. — Ты должна найти место, где время отличается от остального.

— Но как я могу сделать это? — крикнула Тиффани. — Время нельзя увидеть!

Она просунула руки во входное отверстие и выползла на свежий воздух.

В доме были большие старые часы, и время на них устанавливали раз в неделю. Таким образом, когда её отец отправлялся на рынок в Корзинки, он запоминал, в каком положении находятся стрелки часов, а когда возвращался, ставил стрелки в такое же положение. Так или иначе, это была только условность. Все плясали от солнца, а солнце не могло ходить не так, как надо.

Теперь Тиффани лежала среди старых ветвей терновника, непрерывно шелестевших на ветру. Курган походил на небольшой остров в бесконечном торфе; последние первоцветы и даже несколько резных наперстянок росли здесь между корнями колючих кустов. Её передник лежал там же, где она его оставила.

— Она, возможно, только что сказала мне, где искать, — сказала она.

— Но она не знала, где это может быть, — сказал жаб. — Она знала только признаки, по которым надо искать.

Тиффани перевернулась и внимательно посмотрела в небо. «Это будет сиять», — сказала кельда.

— Думаю, мне надо поговорить с Хэмишем, — сказала она.

— Твоя правда, хозяйка, — сказал голос у неё над ухом.

Она повернула голову.

— Как давно ты здесь? — спросила она.

— Все время, хозяйка, — сказал пиксти. — Остальные высунули головы из-за деревьев и из-под листьев. На кургане их было, по меньшей мере, двадцать.

— Вы наблюдали за мной все время?

— Да, хозяйка. То наша задача — смотреть за нашей кельдой. Я здесь завсегда, потомуш я учусь быть, как бездомный, — молодой Фигл махнул рукой в сторону нескольких мышедуев. — Они не разрешашь мне играть внутри, — говоришь, что моя музыка похож на паука, что хочет пукнуть ушами, хозяйка.

— А что будет, если я попрошу, э… захочу… пожелаю… Короче, что будет, если я скажу, что не хочу, чтоб меня охраняли?

— Если это мелкий зов натуры, хозяйка, нужник там, — в меловой яме. Ты только скажишь, куда пойдешь, и никто не будет зыришь, наше слово верное — ответил дежурный пиксти.

Тиффани впилась в него взглядом, потому что он стоял в первоцветах, излучая гордость и волнение от возложенных на него обязательств. Он был моложе, чем большинство из них, без многочисленных шрамов и рубцов. Даже его нос не был сломан.

— Как тебя зовут, пиксти? — спросила она.

— Не-столь-же-большой-как-Средний-Джок-но-больше-чем-Мелкий-Джок-Джок, хозяйка. У Фиглов не так много имен, ты знашь, так мы и различашься.

— Хорошо, Не-столь-большой-как-Мелкий-Джок… — начала Тиффани.

— Не Средний-Джок, хозяйка, — сказал Не-столь-же-большой-как-Средний-Джок-но-больше-чем-Мелкий-Джок-Джок.

— Хорошо, Не-столь-же-большой-как-Средний-Джок-но-больше-чем-Мелкий-Джок, я могу…

— Это Не-столь-же-большой-как-Средний-Джок-но-больше-чем-Мелкий-Джок-Джок, хозяйка, — сказал Не-столь-же-большой-как-Средний-Джок-но-больше-чем-Мелкий-Джок-Джок. — Это на одного Джока короче, — добавил он услужливо.

— А ты не хотел бы довольствоваться чем-нибудь, вроде Генри? — спросила Тиффани беспомощно.

— Ах, нет, хозяйка, — Не-столь-же-большой-как-Средний-Джок-но-больше-чем-Мелкий-Джок-Джок поморщился. — У каждого имени своя история, ты знашь. Было много храбрых воинов по имени Не-столь-же-большой-как-Средний-Джок-но-больше-чем-Мелкий-Джок-Джок. Это почти такое же знатное имя, как Мелкий Джок непо-сре-дственно! И конечно, сам Мелкий Джок должен пойтишь к Последнему Миру, и тогда я получу имя Мелкого Джока. Нет никого, кто бы сказал, что я не достоин прозвания Не-столь-же-большой-как-Средний-Джок-но-больше-чем-Мелкий-Джок-Джок, ты знашь. Было много прекрасных историй о делах Не-столь-же-больших-как-Средний-Джок-но-больше-чем-Мелкий-Джок-Джоков, — добавил пиксти, выглядя настолько серьезным, что у Тиффани не хватило духа сказать, что это, наверное, были очень длинные истории.

Вместо этого она сказала:

— Хорошо, э, пожалуйста, я хочу говорить с Хэмишем-летчиком.

— Без проблем, — сказал Не-столь-же-большой-как-Средний-Джок-но-больше-чем-Мелкий-Джок-Джок, — ща прийдет. Он исчез. Мгновение спустя Тиффани услышала или, скорее, почувствовала пузырящиеся переливы фигловского свиста.

Тиффани вытащила из передника «Болезни овцы», которая выглядела теперь очень потрепанной. В конце была чистая страница. Она вырвала её, чувствуя себя преступником, и достала карандаш.

«Дорогие мама и папа, Как Вы? Я хорошо. С Вентвортом тоже все хорошо, но я должна пойти и забрать его у Ко оттуда, где он сейчас. Надеюсь скоро вернуться.

Тиффани.

P.S. Я надеюсь, сыр в порядке.»

Только она успела перечитать написанное, как над её головой послышалось хлопанье крыльев. Что-то затрещало, на мгновение наступила тишина, а затем тонкий злобный и как будто придушенный голос воскликнул:

— Ай, кривенс!

Она посмотрела в ту сторону. Тело Хэмиша торчало вверх тормашками в нескольких футах от неё. К его рукам все ещё были привязаны куски коры.^[596]

Чтобы вытащить его, понадобилось некоторое время. Так как он ввинтился головой вперед, Тиффани решила, что его надо вывинтить в противоположную сторону, и постараться, чтобы его уши остались на месте.

Когда он принял вертикальное (весьма шаткое) положение, Тиффани спросила:

— Ты можешь завернуть камень в это письмо и сбросить его перед моим домом так, чтобы его заметили?

— Да, хозяйка.

— И… э… это не вредно, так падать на голову?

— Нет, хозяйка, но это жуть как неловко.

— Есть игрушка, которую мы частенько делали, она могла бы помочь тебе, — сказала Тиффани. — Надо сделать что-то вроде… сумки с воздухом…

— Сумка с воздухом? — спросил летчик озадаченно.

— Хорошо, помнишь, как взлетают рубашки на веревке после стирки, когда поднимается ветер? Так вот, ты делаешь сумку из ткани, привязываешь к ней веревки, а к ним — камень, и когда ты бросаешь все это, камень медленно планирует вниз.

Хэмиш уставился на неё.

— Ты меня понимаешь? — спросила Тиффани.

— О, да. Я только ждашь, на тот раз, если ты хошь добавить что-то ещё, — вежливо ответил Хэмиш.

— Как ты думаешь, ты мог бы, э, заимствовать какую-нибудь небольшую тряпочку?

— Нет, хозяйка, но я хорошо знашь, где можно её спереть, — ответил Хэмиш.

Тиффани решила оставить это без комментариев. Она спросила:

— Где была Королева, когда опустился туман?

Хэмиш показал:

— Где-т полмили туда, хозяйка.

В отдалении Тиффани увидела ещё несколько курганов и несколько каменных глыб из былых времён. Их называли трилитоны, что означало всего лишь «три камня».

Единственными камнями, найденными на Мелу, были, естественно, кремни, которые никогда не бывали очень большими. Но камни трилитонов были доставлены с расстояния по крайней мере в десять миль и сложены, как кирпичи в детском конструкторе. Тут и там камни стояли по кругу, иногда камень стоял в полном одиночестве. Должно быть, потребовалось много людей и много времени, чтобы сделать все это. Некоторые люди говорили, что там приносили человеческие жертвы. Некоторые считали, что это было частью какой-то древней религии. Некоторые говорили, что камни обозначали древние могилы. Некоторые считали, что они были предупреждением избегать этого места.

Тиффани не знала. Она была там несколько раз с сестрами ради приключений, на тот случай, если там есть какие-нибудь черепа. Но курганам вокруг камней было тысячи лет. Все, что там можно было найти теперь — только кроличьи норы.

— Что-нибудь ещё, хозяйка? — вежливо спросил Хэмиш. — Нет? Тогда я пшел…

Он поднял руки над головой и помчался через торф. Тиффани подскочила, потому что ястреб рухнул с неба на расстоянии нескольких ярдов от неё, схватил его и потащил вверх.

— Как может человек шести дюймов кататься на такой птице? — спросила она, когда ястреб уже опять кружился в небе.

— Ах, все, что требуется, чтоб он спустился, это немного ласки, хозяйка, — сказал Не-столь-же-большой-как-Средний-Джок-но-больше-чем-Мелкий-Джок-Джок.

— Действительно?

— Айе, и большой кусок живодерства, — продолжил Не-столь-же-большой-как-Средний-Джок-но-больше-чем-Мелкий-Джок-Джок. — Хэмиш обучает их, нарезая круги в кролячьей шкуре, пока птиц не нападет.

— Это выглядит ужасно! — воскликнула Тиффани.

— Ах, он с ними не то чтоб жесток. Он только сшибает их своей главой, и потом у него есть особое масло, сам делает, так он вливает его им в глотку, — продолжал Не-столь-же-большой-как-Средний-Джок-но-больше-чем-Мелкий-Джок-Джок. — Когда они просыпаются, они думают, что он их мамочка, и делают всё, что он им скажет.

Ястреб уже превратился в небольшое пятнышко.

— Кажется, что он вообще редко бывает на земле, — сказала Тиффани.

— О, да. Ночью он спит в гнезде ястреба, хозяйка. Он говорит, что оно обалденно теплое. Он все время в воздухе, — добавил Не-столь-же-большой-как-Средний-Джок-но-больше-чем-Мелкий-Джок-Джок. — Он не может быть счастливым, если ветер не задувает ему под килт.

— И птицы не возражают?

— Ах, нет, хозяйка. Все птицы и звери здесь знают, что дружить с Нак Мак Фиглами — это большая удача.

— Точно?

— Хорошо. Сказать по правде, хозяйка, ещё они знают, что не дружить с Нак Мак Фиглами — очень неосмотрительно.

Тиффани посмотрела на солнце. До заката оставалось несколько часов.

— Я должна найти дорогу, — сказала она. — Слушай, Не-столь-маленький-как…

— Не-столь-же-большой-как-Средний-Джок-но-больше-чем-Мелкий-Джок-Джок, хозяйка, — сказал пиксти терпеливо.

— Да, да, спасибо. Где Всяко-Граб? Где все?

Молодой пиксти выглядел немного смущенно.

— Там под нами небольшие дебаты, хозяйка, — сказал он.

— Ладно, мы должны найти моего брата, так? Я кельда на ближайшее время, да?

— Это чуть более не-од-но-знач-но, хозяйка. Они, э, обсуждают тебя…

— Обсуждают что относительно меня?

Не-столь-же-большой-как-Средний-Джок-но-больше-чем-Мелкий-Джок-Джок выглядел так, как будто хотел провалиться сквозь землю.

— Гм, они обсуждают… э… они…

Тиффани сдалась. Пиксти покраснел. Так как первоначально он был синим, это сделало его неприятно-фиолетового оттенка.

— Я вернусь назад в нору. Подтолкни мои ботинки, будь любезен.

Она скатилась вниз в потоке сухой пыли, и Фиглы разбежались от того места, куда она приземлилась.

Когда её глаза привыкли к темноте ещё раз, она увидела, что галереи опять переполнены пиксти. Некоторые из них мылись, некоторые по непонятным причинам пригладили с жиром свои оранжевые волосы. Все кинулись от неё, как будто были пойманы на месте преступления, если не хуже.

— Нам надо идти, если мы должны следовать за Королевой, — сказала она, посмотрев на Всяко-Граба, умывающего лицо в раковине, сделанной из половины грецкого ореха. Вода стекала с его бороды, которую он заплел в косички. Ещё три косички были теперь и в его длинных волосах. Если бы он резко обернулся, то мог бы захлестать кого-нибудь до смерти.

— А, да, — сказал он. — У нас есть к тебе малюсенький вопрос, кельда. — Он повертел в руках крошечную махровую салфетку. Когда Всяко-Граб волновался, он что-нибудь вертел.

— Да? — спросила Тиффани.

— Э… ты не хотешь бы чашку чая? — сказал Всяко-Граб, и пиксти выдвинулись вперед с большой золотой чашей, которая, должно быть, когда-то принадлежала королю.

Тиффани взяла её. В конце концов, она хотела пить. Толпа вздохнула, когда она отпила чай. Он был неплох.

— Мы стырили сумку этого добра у разносчика, когда он спал под горой, — сказал Всяко-Граб. — Хорошая штука, а? — он пригладил волосы мокрыми руками.

Чашка Тиффани остановилась на полпути к губам. Возможно, пиксти не понимали, как громко шепчут, потому что её ухо было на уровне с говорящими.

— Ах, она такая огромадная, как к такой подступиться?

— Айе, но кельда и должна быть большой, ты знашь, чтоб иметь много мелких мальцов.

— Хорош базарить, большая баба — хорошо, но если парень решит попробовать такие крепкие объятия как эти, ему прийдется отмечать мелом место, где он закончил вчера.

— Она ещё слишком молода.

— Ей не надо иметь дитев прям щас. Или не слишком много, скажишь. Не больше десятка, скажишь.

— Кривенс, парни! Что вы несете? По любому она выберет Всяко-Граба. Вот увишь, Набольший всех здесь запинает!

Тиффани жила на ферме. Если вы живете на ферме, любые суеверия о том, что младенцев приносит аист, или их находят в капусте, имеют тенденцию исчезать в самом начале, особенно если ночью у коровы начинаются тяжелые роды. Ещё она помогала при окоте, когда в трудных случаях маленькие руки бывают очень полезными. Она знала все о сумках с красной охрой, которые подвязывали на грудь баранам, и почему овцы с красными пятнами на спине весной родят ягнят. Удивительно, что может узнать тихий наблюдательный ребенок. Сюда входят и вещи, для которых, как считается, она была не достаточно взрослая.

Её глаза нашли Фион на другой стороне зала. Та беспокойно улыбалась.

— Что происходит, Всяко-Граб? — сказала она, тщательно подбирая слова.

— А, ну… это — правило клана, знашь, — ответил Фигл неловко. — Ты теперь новая кельда, и… и мы обязаны спросить тебя, ты вишь… Не важно, что мы чувствуем, мы должны попросить, чтоб ты бур-бур-бур… — пробормотал он и быстро отступил.

— Я что-то не поняла, о чем ты, — сказала Тиффани.

— Мы хорошо почистились, ты вишь, — сказал Всяко-Граб. — Некоторые парни искупались в пруду, хотя ещё только май,^[597] а Большой Ян помылся вообще в первый раз, а Псих-Вулли нарвал тебе милый букетик.

Псих-Вулли выступил вперед, раздуваясь от возбуждения и гордости, и подкинул упомянутый букет в воздух. Это, вероятно, были хорошие цветы, но у него не было большого опыта в подборе и составлении букетов. Стебли, листья и помятые лепестки торчали из его кулака во все стороны.

— Очень приятно, — сказала Тиффани, сделав ещё один глоток чая.

— Мило, мило, — сказал Всяко-Граб. — Так мошь ты могла бы сказашь нам бур-бур-бур…

— Они хотят знать, за кого из них ты выйдешь замуж, — громко сказала Фион. — Это правило. Ты должна выбрать или уйти как кельда. Ты должна выбрать своего жениха и назвать день.

— Да, — сказал Всяко-Граб, не поднимая глаз на Тиффани.

Тиффани не уронила чашку, но только потому, что не смогла пошевелить ни одним мускулом. Она думала: «Ааааргх! Это происходит не со мной! Я не могу! Он не может! Мы не можем! Они же даже не… Это смешно! Бежать!»

Но она помнила о сотнях возбужденных лиц в тени. То, что ты сделаешь, очень важно, сказало её Ясномыслие. Они все наблюдают за тобой. И Фион хочет увидеть, как ты поступишь. Вообще-то ты не должна ненавидеть девчонку на четыре фута короче себя, но ты это делаешь.

— Хорошо, это весьма неожиданно, — сказала она, заставив себя улыбнуться. — Это, конечно, большая честь.

— Да, да, — сказал Всяко-Граб, смотря в пол.

— И вас так много, что очень трудно выбрать, — продолжала Тиффани, все ещё улыбаясь. Её Ясномыслие подсказало: ему это тоже не нравится!

— Да, это так, — сказал Всяко-Граб.

— Я хотела бы подышать свежим воздухом, в то время, пока буду размышлять об этом, — сказала Тиффани и не позволяла улыбке исчезнуть до тех пор, пока не оказалась опять наверху.

Она присела и всмотрелась в бледно-желтые листья.

— Жаба! — закричала она.

Жаб выполз, что-то жуя:

— Гм? — сказал он.

— Они хотят жениться на мне!

— Мм фммм-фмм мм?

— Что ты там жуешь?

Жаб сглотнул:

— Очень тощего слизняка.

— Я сказала, что они хотят жениться на мне!

— И?

— И? Ладно, только… Только подумай!

— О, право, неслабое намерение, — сказал жаб. — Это конечно ничего, но когда ты будешь ростом в пять футов и семь дюймов, он все ещё будет шести дюймов высотой…

— Не смейся надо мной. Я кельда!

— Хорошо, конечно, суть не в этом, — сказал жаб. — Насколько они заинтересованы, есть правила. Новая кельда выходит замуж за воина, которого выбирает, поселяется с ним и рожает множество Фиглов. Это было бы ужасное оскорбление — отказаться…

— Я не собираюсь выходить замуж за Фигла! У меня не может быть сотен младенцев! Скажи, что мне делать?!

— Я? Сказать кельде, что делать? Я не смею, — сказал жаб. — И мне не нравится, когда на меня кричат. Даже у жаб есть своя гордость, знаешь ли, — он отполз назад в листья.

Тиффани глубоко вздохнула, готовая закричать, а затем удержала язык за зубами. Она подумала, что старой кельде это было известно. Так… она, должно быть думала, что я в состоянии справиться с этим. Это только правила, и они сами не знают, что с ними делать. Ни один из них не хочет жениться на такой большой девушке, как она. Это были только правила. Должен быть способ обойти их. Должен был быть. Но она признавала, что жених и она должны были назвать день. Они сказали ей об этом.

Она мгновение смотрела на терновник. «Хм», — подумала она и скользнула обратно в отверстие.

Пиксти нервно ждали, каждое израненное и бородатое лицо поворачивалось к ней.

— Я выбираю тебя, Всяко-Граб, — сказала она.

Лицо Всяко-Граба застыло от ужаса. Она услышала, как он тихонько пробормотал:

— Ай, кривенс!

— Но ведь невеста назначает день, не так ли? — сказала Тиффани бодро.

— Все это знают.

— Да, — Всяко-Граб дрожал. — Это трандиция, верно.

— Тогда я выбираю, — Тиффани глубоко вздохнула. — На краю света есть огромная гранитная гора высотой в милю, — сказала она. — И каждый год маленькая птичка прилетает к ней и вытирает об неё свой клюв. Так вот, когда птичка сотрет всю гору в порошок… в этот день я выйду за тебя, Всяко-Граб!

Застывшее от ужаса лицо Всяко-Граба исказилось от паники, но затем он поколебался и медленно начал усмехаться.

— Да, неплохая идея, — медленно проговорил он. — Совсем не обязательно спешить.

— Абсолютно, — сказала Тиффани.

— И тогда ж мы думашь список гостей и все такое, — продолжал пиксти.

— Правильно.

— Плюс, какое будет подвенечное платье, и корзины с цветами, и ми-ню, — сказал Всяко-Граб, выглядевший гораздо более веселым, чем секунду назад.

— Такие вещи делаются раз и навсегда, ты знашь.

— Ах, да, — сказала Тиффани.

— Но по правде она сейчас сказала «Нет»! — вспыхнула Фион. — Птице нужны будут миллионы лет…

— Она сказала «Да»! — закричал Всяко-Граб. — Вы все слышашь, парни! Она назвала день! Это правила!

— Никаких проблем с горой, ни единой, — сказал Псих-Вулли, все ещё протягивая цветы. — Ты только скажишь нам, где то, и мы все делашь гораздо быстрее любого мелкого птаха…

— То должен делать птиц! — яростно завопил Всяко-Граб. — Ясно? Мелкий птах! Не больше синица! Любой будешь как синиц, когда отведашь мой башмак! Нескольким из нас надо пойти красть мелкого мальца от Кроли! — он выхватил свой меч и взмахнул им. — Кто пойдешь со мной?

Это, казалось, сработало. Нак Мак Фиглам нравились четкие цели. Сотни мечей и боевых топоров, о, и один пучок помятых цветов в случае Псих-Вулли взлетели в воздух, и воинственный клич Нак Мак Фиглов прокатился по пещере.

Отрезок времени, за который пиксти переходят от нормального состояния до безумной жажды драки настолько мал, что не поддается измерению никакими самыми малыми единицами.

К сожалению, пиксти были жуткими индивидуалистами — у каждого был свой собственный клич, — и Тиффани смогла разобрать в общем шуме только несколько.

— Жизнь бери, штаны не трогай!^[598]

— Урою за пятак!

— Жизнь или кошелек!

— Последняя тыща!^[599]

— Гони тараканов!

…но голоса постепенно объединялись в едином реве, который встряхнул стены.

— Нет короля! Нет кроли! Нет лорда! Нет хозяина! Нас не одурачишь!

Крик замер, облако пыли спустилось с крыши, наступила тишина.

— Айда! — закричал Всяко-Граб.

Все, как один, пиксти ринулись к выходу. Через несколько секунд в пещере никого не осталось, за исключением бездомного и Фион.

— Куда они пошли? — спросила Тиффани.

— Они только и делают, что ходят, — сказала Фион, пожимая плечами. — Я остаюсь, чтоб позаботиться об огне. Кто-нибудь должен поступать так, как подобает кельде, — она впилась взглядом в Тиффани.

— Я очень надеюсь, что ты вскоре найдешь свой клан, Фион, — медовым голосом ответила Тиффани.

Пиксти нахмурилась в ответ.

— Они побегают кррругами немного, может, прибьют несколько кроликов и пару раз шлепнутся, — сказал Уильям. — Они остановятся, когда поймут, что не знашь, что надо делать.

— Они всегда вот так вот убегают? — спросила Тиффани.

— А, ну, в общем, Всяко-Граб не хошь много говорить о женитьбе, — усмехнулся в ответ Уильям.

— Да, в этом отношении у нас много времени, — сказала Тиффани.

Она выползла из отверстия и нашла ожидающего её жаба.

— Я слышал, — сказал он. — Хорошо сделано. Очень умно. Очень дипломатично.

Тиффани огляделась. До заката оставалось насколько часов, но тени уже начали удлиняться.

— Мы должны идти, — сказала она, завязывая передник. — И ты пойдешь, жаб.

— Понимаешь, я не очень-то знаю, как добраться в… — начал жаб, пытаясь двинуться в обратном направлении. Но жабы не могут легко проделывать такие маневры, и Тиффани легко поймала его и засунула в карман передника.

Она дошла до курганов и камней. «Мой брат никогда не вырастет, — думала она, спотыкаясь о торф. — Так сказала старушка. Как такое возможно? Что это за место, где нельзя вырасти?»

Курганы стали ближе. Она видела Уильяма и бегущего Не-столь-же-большого-как-Средний-Джок-но-больше-чем-Мелкий-Джок-Джока чуть впереди, но не было никаких признаков присутствия остальных Нак Мак Фиглов.

И вот Тиффани уже среди курганов. Её сестры говорили, что под ними похоронены мертвые короли, но это никогда не пугало её. Ничто на холмах никогда не пугало её. Здесь было холодно. Прежде она никогда не замечала этого.

Найти место, где время неправильное. Хорошо, курганы были историей. Ещё были старые камни. Они подходили ко всему остальному? Да, они принадлежали прошлому, но они стояли на холмах тысячи лет. Они старели здесь. Они были частью пейзажа.

Садящееся солнце ещё больше удлинило тени. Это было время, когда Мел открывал свои тайны. В некоторых местах при правильном освещении можно было увидеть древние окаменелости и следы. Тени разоблачали то, что не мог увидеть сияющий светолдень.

«Светолдень» Тиффани придумала сама.

Девочка не могла разглядеть следы копыт. Она бродила по трилитронам, которые немного походили на огромные каменные дверные проемы. Но даже когда она попыталась пройти через них задом наперед, ничего не произошло.

Это не входило в её план. Должна была быть волшебная дверь. Она была в этом уверена.

Тиффани почувствовала пузырение в ушах и догадалась, что кто-то играет на мышедуе. Она огляделась и увидела Уильяма бездомного, стоявшего на упавшем камне. Его щеки раздувались, а в руках у него была ушастая сумка.

Она помахала ему:

— Ты можешь что-нибудь увидеть? — попросила она.

Уильям вынул трубу изо рта, и пузырение остановилось.

— О, да, — сказал он.

— Путь к земле Королевы?

— О, да.

— Хорошо, ты не хотел бы подсказать мне?

— Я не должен подсказывать кельде, — ответил Уильям. — Кельда увишь бы дорогу сама.

— Но ты можешь сказать мне!

— Да, а ты мошь бы сказать «пожалуйста», — сказал Уильям. — Мне девяносто шесть лет. Я не куколка в твоем куклячьем доме. Твоя бабуля была мииилой дамой, но я не буду слушь приказы мелкой записьки.^[600]

Тиффани на секунду задумалась, а затем вытащила жаба из кармана передника.

— Записька? — спросила она.

— Это означает нечто очень маленькое, — сказал жаб. — Поверь мне.

— Он называет меня маленькой!..

— Я здесь старррейший! — сказал Уильям. — И смею сказать, что никто не будет доволен, если огррромная мелкая девчонка прийдет ррраздавать ему указания!

— Старая кельда сказала слушаться! — сказала Тиффани.

— Айе! Потому что у неё был авторрритет! — голос бездомного, казалось, эхом отражался от камней.

— Пожалуйста, я не знаю, что делать! — закричала Тиффани.

Уильям уставился на неё.

— А, ну хорошо, все пока не слишком страшно, — сказал он более приветливым тоном. — Ты отмазала Всяко-Граба от бррракосочетания с тобой, не нарушая пррравил, ты толковая девица, и я дам тебе то. Ты найдешь путь, если не будешь торрропится. Только не опускай руки и не жди, что тебе все подадут на блюде. Все, что тебе надошь, искать конфетки, ты знашь. Открой глаза. Думай главой.

Он опять взял в рот трубку, надул щеки, пока сумка мышедуя не наполнилась, и в ушах у Тиффани опять запузырилось.

— А ты как, жаб? — спросила Тиффани, заглядывая в карман передника.

— Давай сама, я боюсь, — сказал жаб. — Кем бы я ни был, я ничего не знаю о поиске невидимых дверей. И могу добавить, что я против насильственной вербовки.

— Но… Я не знаю, что делать! Может, есть волшебное слово, которое я должна сказать?

— Я не знаю, есть ли волшебное слово, которое ты должна сказать, — сказал жаб и отвернулся.

Тиффани знала, как появляются Нак Мак Фиглы. У них была гадкая привычка подкрадываться незаметно, если им было надо.

«О нет, — думала она. — Они думают, что я знаю, что делать! Это несправедливо! Я этому не обучена. Я не была в школе ведьм! Я не могу даже найти это! Проход должен быть где-то здесь и должен быть заметен, но я не знаю, где! Они наблюдают за мной, чтобы увидеть, справлюсь ли я. Я хороша с сыром, и это все! Но Работа Ведьмы С Вещами…»

Она положила жаба в карман и почувствовала вес книги «Болезни овцы». Когда она вытащила её, она услышала, как по рядам пиксти пронесся вздох. Они думают, что слова являются волшебными…

Она открыла книгу наугад и нахмурилась.

— Запор, — сказала она громко.

Вокруг неё пиксти закивали головами и начали подталкивать друг друга.

— Запор — дрожь поджилок у годовалых ярок, — прочитала она, — которая может привести к воспламенению задних копыт. Если не вылечить он может привести к более серьезному завороту. Рекомендована ежедневная клизма со скипидаром, пока не кончится дрожь, или скипидар, или овцы.

Она рискнула оглядеться. Фиглы наблюдали за ней из-за каждого камня и куста. Они выглядели впечатленными. Однако слова в «Болезнях овцы» не оказали никакого влияния на волшебные двери.

— Почесуха, — прочитала Тиффани. По рядам зрителей пробежала рябь ожидания. — Почесуха — облезшая кожа, особенно вокруг огузка. Скипидар — полезное средство…

А затем краем глаза она увидела фантик от «Плюшевого мишки». Он был очень маленьким и такого красного цвета, которого в природе не бывает. Тиффани знала, что это такое. Вентворт любил конфеты «Плюшевый мишка». На вкус они были, как клей, смешанный с сахаром, и были сделаны из стопроцентных искусственных добавок.

— Ах, — сказала она громко. — Моего брата проносили здесь.

Это вызвало движение.

Она пошла вперед, читая про воспаление ноздрей и вертячку, но глаза её были опущены к земле. И нашелся ещё один «Плюшевый мишка», на сей раз зеленый и едва различимый на фоне торфа. «Так», — подумала Тиффани.

Неподалеку была одна из арок-трилитронов — два больших камня и третий, лежащий на их вершинах. Она проходила через неё раньше, и ничего не происходило.

«Но ничего и не должно было случиться», — подумала она. Нельзя оставлять проход в свой мир, чтобы любой мог пройти, иначе люди могли бы найти его случайно. Надо было знать, что он здесь. Возможно — это единственный действующий проход. Прекрасно. Тогда я буду считать, что это вход.

Она вошла внутрь и увидела чудесный пейзаж — зеленая трава, синее небо, розовеющее вокруг закатного солнца, несколько белых вечерних облачков и огромное тепло, золотисто-медовыми отсветами лежащее повсюду. Очень удивительно, что такой вид существовал. Тот факт, что Тиффани видела его почти каждый день, не делал его менее фантастическим. Такого нельзя было увидеть, стоя под каменной аркой. Это можно было видеть, стоя где-то.

Кроме…

…что-то было неправильно. Тиффани прошла под аркой несколько раз, но все ещё не была до конца уверена. Она подняла руку, пытаясь измерить высоту солнца над горизонтом. А потом она увидела птицу. Это была ласточка, охотящаяся на мух и летающая позади камней.

Эффект был… странный и почти сногсшибательный. Птица пролетела позади камня, и Тиффани почувствовала, как её глаза двигаются, следя за полетом… но было поздно. В следующий момент ласточка должна была появиться из-за камня, но не появилась.

Через мгновение она пролетела через арку и появилась одновременно с обеих сторон.

Наблюдая за этим, Тиффани почувствовала, что её глаза вывалились и вывернулись наизнанку.

Ищи место, где время идёт неправильно…

— Мир, видимый через арку отстает от этого, по крайней мере на секунду, — сказала она, пытаясь казаться настолько уверенной насколько возможно. — Я ду… Я знаю, что это вход.

Нак Мак Фигла захлопали, закричали и подкатились к ней.

— Это было круто, все, что ты прочиташь! — воскликнул Всяко-Граб. — Я ни че не поняшь, ни слова!

— Айе, то должно быть сильный язык, раз ни черта не понятно, — добавил другой пиксти.

— Из тя определенно выйдешь хороша кельда, хозяйка, — сказал Не-столь-же-большой-как-Средний-Джок-но-больше-чем-Мелкий-Джок-Джок.

— Да! — сказал Псих-Вулли. — Забойно поискашь — нашла по конфеткам, а делашь вид, что не вишь. Мы думашь, ты тож видала мелкую зеленую!

Остальные пиксти прекратили шуметь и впились в неё взглядами.

— Что я говорил? Что я говорил? — воскликнул он.

Тиффани присела.

— Вы все знали, что проход здесь, так? — спросила она.

— О, да, — сказал Всяко-Граб. — Мы знашь такие штуки. Мы живали в стране Кроли, ты знашь, но мы восстали против её злых чар…

— Мы сделашь то, и она вышвырнула нас, мушто мы все время дрались, бухали и тырили, — сказал Псих-Вулли.

— Не так оно все бышь! — взревел Всяко-Граб.

— И вы ждали, чтобы посмотреть, смогу ли я найти дорогу? — спросила Тиффани прежде, чем драка началась.

— Да. И ты преуспела, милашка.

Тиффани покачал головой:

— Нет, — сказала она. — Я не сделала никакого настоящего колдовства. Я не умею. Я только смотрю на вещи и стараюсь понять их. Это обман, правда.

Пиксти посмотрели друг на друга.

— Да ладно, — сказал Всяко-Граб. — Что такое колдовство, а? Только мах волшебной палкой и несколько волшебных слов. Какой в них толк? Но видеть вещи, действительно видеть их, а затем разгадывать их — вот это настоящее мастерство.

— Да, это так, — сказал Уильям бездомный, к удивлению Тиффани. — Ты смотрела глазами и думала главой. Это настоящее каргованье. Все остальное — только показуха.

— О, — сказала ободренная Тиффани. — Хорошо, тогда… вот ваша дверь, получите!

— Правильно, — сказал Всяко-Граб. — Теперь покажи нам путь.

Тиффани колебалась, но вдруг подумала: «Я понимаю, как я думаю. И что я думаю? Я думаю: я и раньше проходила через эту арку, и ничего не случалось. Но я тогда не смотрела. И не думала. Думала, но не должным образом. Мир, который я вижу через арку, не совсем настоящий. Только выглядит таким. Это своего рода волшебная картинка, которая вставлена туда, чтобы замаскировать вход. И если ты не обращаешь внимания, ну, в общем, входишь и выходишь, но не понимаешь этого».

Ага…

Она прошла через арку. Ничего не случилось. Нак Мак Фиглы торжественно наблюдали за ней.

«Так, — подумала она, — Меня все ещё дурачат, не так ли?..».

Она встала перед камнями, развела руки в стороны и закрыла глаза. Очень медленно она шагнула вперед…

Что-то захрустело под её ботинками, но она не открывала глаза до тех пор, пока не перестала чувствовать камни. Тогда она их открыла…

…и все стало черно-белым.

Глава 8

ЗЕМЛЯ ЗИМЫ

— Да, у неё есть Точновидение, не сомневашься, — раздался голос Уильяма позади Тиффани, когда она увидела мир Королевы. — Она вишь то, что действительно там.

Снег, простирающийся до самого неба, был грязно-белым, таким, что Тиффани показалось, будто она стоит внутри мячика для пинг-понга. Только черные стволы и закорючки ветвей подсказывали, где кончается земля, и начинается небо.

…И конечно, следы копыт. Они тянулись далеко к лесу из черных деревьев со снегом на ветвях.

Холод мелкими иголками колол её кожу.

Она посмотрела вниз и увидела, как Нак Мак Фиглы переливаются через ворота, утопая в снегу выше пояса. Они шли без разговоров. Некоторые достали мечи. Теперь они не смеялись и не шутили. Они были настороже.

— Ладно, — сказал Всяко-Граб. — Дело сделано. Ты ждешь нас здесь, а мы вернем твоего мелкого брата, без проблем…

— Я тоже пойду! — оборвала его Тиффани.

— Нет, кельда, не надошь…

— Не обсуждается! — сказала Тиффани. — Абсолютно! Он мой брат. И где мы?

Всяко-Граб посмотрел на бледное небо. Здесь не было солнца.

— Щас мы здесь, — сказал он. — Все, что могу сказашь тебе. Это то, что вы называете Волшебной страной.

— Волшебная страна? Это не она! Я видела картинки! Волшебная страна… вся в деревьях и цветах, кругом свет, и все сверкает! Пухлые купидончики в ползунках и с рожками! Люди с крыльями! Э… и необычные люди! Я видела картинки!

— Здесь всегда вот так, — коротко ответил Всяко-Граб. — И ты не мошь идти с нами, потомуш у тя нет оружия, хозяйка.

— Как насчет моей сковороды? — спросила Тиффани.

Что-то подтолкнуло её в пятки. Она оглянулась и увидела Не-столь-же-большого-как-Средний-Джок-но-больше-чем-Мелкий-Джок-Джока, торжествующе поднявшего сковородку.

— Хорошо, у тебя есть сковорода, — сказал Всяко-Граб. — Но то, что тебе нужно, — это железный кованный меч. То официальное оружие для нападения на Волшебную землю, ты знашь.

— Я знаю, как обращаться со сковородкой, — ответила Тиффани. — И я…

— Шухер! — завопил Псих-Вулли.

Тиффани увидела линию черных точек в отдалении и почувствовала, как кто-то вскарабкался по её спине и прошелся по голове.

— Это Черные Псы, — прокомментировал Не-столь-же-большой-как-Средний-Джок-но-больше-чем-Мелкий-Джок-Джок. — Тьма псов, большой человек.

— Мы не побежим от собак! — закричала Тиффани, хватая сковородку.

— Да и не надошь, — ответил Всяко-Граб. — На сей раз с нами бездомный. Ты бы все ж заткнула уши.

Не отрывая глаз от приближающейся стаи, Уильям отвинтил несколько труб от мышедуя и положил в сумку, висящую у него через плечо.

Собаки были уже близко. Тиффани могла разглядеть зубы-бритвы и огненные глаза.

Не торопясь, Уильям вытащил чуть более короткие посеребренные трубки и ввернул их на место старых. У него был такой вид, как будто он никуда не торопится.

Тиффани перехватила ручку сковородки. Собаки не лаяли. Было бы не так страшно, если бы они это делали.

Уильям взял мышедуй в руки и дул в него, пока сумка не раздулась.

— Начинаю играть, — объявил он, когда собаки были уже настолько близко, что Тиффани могла разглядеть текущие слюни. — Перрррвейший хит «Коррроль под Горррой».

Все как один пиксти побросали мечи и заткнули уши.

Уильям взял мундштук, топнул ногой раз, другой, и когда собака подобралась, чтобы прыгнуть на Тиффани, заиграл.

Примерно в то же время случилось одновременно несколько вещей. Все зубы у Тиффани задрожали. Сковорода завибрировала у неё в руках и упала на снег.

У собаки перед ней глаза скатились к носу, и вместо прыжка та рухнула мордой в снег.

Псы Мрака не обращали внимания на пиксти. Они выли. Они крутились волчком. Они пытались кусать себя за хвост. Они натыкались друг на друга и сталкивались. Шквал удушливой смерти обрушился на обезумевших животных, крутящихся и корчащихся, пытавшихся выскочить из собственной шкуры.

Снег растаял вокруг Уильяма, щеки которого покраснели от натуги. От него поднимался пар.

Он вынул трубку изо рта. Псы Мрака, валяющиеся в грязи, подняли головы.

А затем все, как один, поджали хвосты и помчались, как борзые, назад через снег.

— Ну вот, теперь они знашь, что мы тут, — сказал Всяко-Граб, вытирая слезы с глаз.

— Фто то пфыло? — спросила Тиффани, трогая свои зубы, чтобы проверить, что они все ещё на месте.

— Он играл оду к боли, — объяснил Всяко-Граб. — Ты не мошь то слышать, мушто то шибко высоко, но песа мошь. Шибает им прям в главу. Теперь нам надо двигать, а то она нашлет ещё чего-нибудь.

— Их послала Королева? Но они похожи на кошмарный сон! — воскликнула Тиффани.

— О, да, — ответил Всяко-Граб, — там-то она их и взяла.

Тиффани посмотрела на Уильяма бездомного. Он спокойно заменял трубы. Он видел, что она смотрит на него, и подмигнул.

— Нак Мак Фиглы игррррают музыку очень серррьезно, — сказал он, а затем кивнул на снег под ногами Тиффани.

Там лежал желтый «Плюшевый мишка», сделанный из стопроцентных искусственных добавок.

И снег повсюду вокруг Тиффани таял.

Два пиксти легко подхватили Тиффани. Она скользила над снегом, клан мчался рядом.

Никакого солнца в небе. Даже в самые унылые дни можно было где-нибудь разглядеть солнце, но не здесь. И было ещё что-то, что-то странное, чего она не могла объяснить. Это не ощущалось реальным местом. Она не знала почему, но чувствовала, что с горизонтом было что-то не так. Он выглядел так близко, что его можно было коснуться, а так не бывает.

И вещи не были… законченными. Как, например, деревья в лесу, к которому они направлялись. «Дерево — это дерево, — думала она. Близко или далеко, оно остается деревом. У него есть кора, ветки и корни. И ты знаешь, что они там, даже если оно так далеко, что похоже на точку».

Деревья здесь были другими. У неё было сильное ощущение, что они были точками и отращивали корни, ветки и другие детали, как только она приближалась к ним, как будто они думали: «Быстрей! Кто-то идёт! Выгляди, как настоящее!»

Это походило на картину, где художник не очень обеспокоился подробностями заднего плана, но проработал детали там, куда вы смотрели. Воздух был холодным и мертвым, как в старых подвалах.

Когда они достигли леса, свет стал более тусклым. В промежутках между деревьями он был синим и жутким.

«Никаких птиц», — подумала она.

— Остановитесь, — сказала Тиффани.

Пиксти поставили её на снег, но Всяко-Граб сказал:

— Нельзя зависать здесь слишком долго. Ходу, парни.

Тиффани вытащила жаба. Тот сощурился на свет.

— Ох, квак, — пробормотал он. — Это нехорошо. Я должен зимовать.

— Почему все такое… странное?

— Не могу помочь тебе здесь, — ответил жаб. — Я вижу только снег, я вижу только лед, я вижу только смертельный холод. Здесь я слушаю только свою внутреннюю жабу.

— Это не тот холод!

— Холодные чувства… к… я… — жаб закрыл глаза.

Тиффани вздохнула и опустила его в карман.

— Я скажу тебе, где ты, — сказал Всяко-Граб, все ещё глядя на синие тени. — Ты знашь, есть такие мелкие твари, что кусают овец, сосут пока не раздувашься от крови, а потом отваливаются? Этот мир похож на одного из них.

— Ты имеешь в виду клещей? Паразит? Вампир?

— Ох, да. Она рыщет повсюду, пока не найдешь слабое место, где никто не следишь, и открывает дверь. Потом Кроля насылает свой народ. Чтоб красть, ты знашь. Потрошить амбары, угонять скот…

— Мы тож любишь тырить скотинку, — сказал Псих-Вулли.

— Вулли, — сказал Всяко-Граб, доставая свой меч. — Ты знашь, я ведь говорил тебе, что бывашь время, когда тебе надо думать прежде, чем открыть свой большой поганый рот?

— Айе, Граб.

— Так вот, сейчас то самое время, — Граб повернулся к Тиффани и посмотрел на неё довольно робко. — Да, мы были чемпионами ворья у Кроли, — сказал он. — Люди разбегались, когда мелкие мальцы выходишь на охоту. Но ей все было мало. Она всегда хотела больше. Но мы сказали, что неправильно тырить у старушки последнего порося или еду, потомуш у них и так есть нечего. Фиглам без проблем стырить златую чашу у богатого большуха, ты знашь, но отнять у старика стакан с его вставной челюстью нам стыдно, — сказал он. — Нак Мак Фигл конечно, мог бы подраться и украсть, но кто хотешь драться со слабым и красть у бедного?

На краю темного леса Тиффани слушала историю маленького мира, где ничего не росло, где не светило солнце, и куда все приходило откуда-то из других мест. Это был мир, который только брал и не отдавал ничего, кроме страха. Он совершал набег — и люди учились оставаться в постелях,если слышали на улице ночью странный шум, потому что Королева могла управлять снами тех, кто пытался ей мешать.

Тиффани не могла понять, как это работало, но здесь были такие вещи, как Псы Мрака и Всадник без головы. Эти сны были… более реальными.

Королева могла взять сон и дать ему… тело. Вы могли войти внутрь и исчезнуть. И вы не могли проснуться прежде, чем чудища настигнут вас…

Люди Королевы брали не только пищу. Они брали и людей…

— …таких, как волынщики, — сказал Уильям бездомный. — Феи не могут играть музыку, ты знашь. Она крадет человека, чтоб он ей играл.

— И она берет детей, — сказала Тиффани.

— Да, твой мелкий брат не первый, — сказал Всяко-Граб. — Здесь не так много забав и смеха, ты знашь. Она думашь: она хороша с дитями.

— Старая кельда сказала, что она не будет вредить ему, — сказала Тиффани. — Это правда, не так ли?

Нак Мак Фиглов можно было читать, как книгу. Это была бы большая простая книга с картинками пятнистых собачек с большим красным мячиком и одним-двумя предложениями на страницу. Все, что они думали, тут же отражалось на их лицах. И теперь во всех взглядах читалось: «Кривенс, надеюсь, что она не задашь нам вопрос, на который мы не хотишь отвечать…»

— Это верно, не так ли? — повторила она.

— Ну, да, — ответил Всяко-Граб медленно. — Она тебе не совраш. Кроля постарается быть доброй к нему, но она не знашь, как. Она эльф. Они не очень хороши в заботе о других.

— Что с ним случится, если мы его не вернем?

Снова взгяд, говорящий: «Мы не знашь, что бушь…».

— Я сказала… — повторила Тиффани.

— Смею сказать, что она отошлет его обррратно, когда прррийдет вррремя, — сказал Уильям. — И он не вырррастешь. Здесь ничто не стареет. Ничто не растет. Ничто вообще.

— Значит, с ним все будет в порядке?

Всяко-Граб что-то прохрипел. Это походило на голос, который пытался сказать «да», но спорил с мозгом, который знал, что правильный ответ «нет».

— Скажите мне, что вы не договариваете, — сказала Тиффани.

Псих-Вулли ответил первым:

— Например, таяние ведет к…

— В этом месте время идешь медленнее и дольше, — сказал Всяко-Граб.

— Годы проходят, как дни. Мобыть через несколько месяцев Кроле мелкий пацан надоест. Несколько здешних месяцев, ты знашь, где время медленное и тяжелое. Но когда он вернется в смертный мир, ты будешь старухой или вообще помрешь. Так что если заведешь своих ребят, скажи им, чтоб они искали мелкого липкого мальца, шатающегося по холмам и клянчащего конфетки, мучто то будет их дядя Вентворт. То не самое худшее, что мошь быть. Если долго живешь в мечтах, сходишь с ума. Ты никогда не смошь проснуться, не смошь опять жить в натуре.

Тиффани уставилась на него.

— Такое случалось прежде, — сказал Уильям.

— Я верну его, — спокойно сказала Тиффани.

— Мы и не сомневашься насчет того, — сказал Всяко-Граб. — Куда б ты ни шла — мы пойдешь с тобой. Нак Мак Фиглы ниче не боятся!

Поднялось всеобщее ликование, но Тиффани показалось, что синие тени высосали все звуки.

— Айе, ничего, кроме законников ммфф ммфф, — попытался сказать Псих-Вулли, прежде чем Всяко-Граб зажал ему рот.

Тиффани вернулась к следам копыт и пошла дальше.

Снег неприятно скрипел под ногами.

Девочка прошла немного, наблюдая за деревьями, становящимися более реальными, когда она смотрела на них, а затем огляделась.

Все Нак Мак Фиглы ползли чуть позади неё. Всяко-Граб отвесил ей радостный поклон. И все её следы были, как дыры на снегу, из которых торчала трава.

Деревья начали раздражать её. Изменяющиеся вещи пугали сильнее любого монстра. Можно было прибить чудовище, но нельзя было прибить лес. А ей очень хотелось кого-нибудь прибить.

Тиффани остановилась и счистила немного снега у основания одного из деревьев — мгновение там ничего не было, кроме серости. Но, по мере того, как она смотрела, кора распространилась туда, где раньше был снег, и притворилась, что была там все время.

Это было более странно, чем Псы Мрака. Они были только чудищами. Их можно было сразить. А это было… страшно…

Она подумала об этом снова. Она почувствовала, что страх растет, она почувствовала, что её живот стал раскаленной глыбой, она почувствовала, что её локти начали потеть. Но это было… как-то отдельно от неё. Она наблюдала за своим испугом, и это означало, что какая-то её часть не испугалась.

К несчастью, это были не ноги. Она должна быть очень осторожной.

И все пошло не так, как надо. Внезапно страх захватил её. Она была в странном мире с чудовищами, в сопровождении сотен синих воров. И… Черные псы. Безголовые всадники. Монстры в реке. Овцы, мчащиеся через поля. Голоса под кроватью…

Ужас охватил её. Но она бежала ему навстречу, подняв сковородку, потому что она была Тиффани. Она должна пройти через лес, найти Королеву, забрать брата и уйти из этого места!

Позади неё кто-то закричал…

Она проснулась.

Не было никакого снега, но была белизна простыни и белый потолок. Она смотрела на него некоторое время, а потом наклонилась и посмотрела под кроватью.

Там не было ничего, кроме ночного горшка. Тогда она бросилась открывать дверь в кукольный домик — там никого не было, кроме двух солдатиков, мишки и безголовой куклы.

Стены были крепкие. Пол скрипел, как обычно. Её шлепанцы были такими, как всегда, — старые, удобные, с розовой опушкой.

Она встала посреди комнаты и спокойно сказала:

— Здесь кто-нибудь есть?

Вдалеке блеяли овцы, но они, скорей всего, её не услышали.

Дверь заскрипела — вошел Крысошлеп. Он потерся об её ноги, замурлыкал, как отдаленная гроза, запрыгнул на кровать и свернулся клубком.

Тиффани задумчиво оделась, ожидая увидеть в комнате что-нибудь странное.

Когда она спустилась вниз, завтрак был уже готов. Её мать возилась у раковины.

Тиффани пробежала через кухню в маслодельню. Она опустилась на четвереньки и посмотрела под раковиной и за буфетом.

— Можете выходить, правда, — сказала она.

Никто не вышел. Она была одна в комнате. Она часто бывала одна в этой комнате и радовалась этому. Это была почти её частная территория. Но теперь здесь было слишком пусто, слишком чисто…

Когда Тиффани пришла назад в кухню, её мать все ещё была у раковины, моя посуду, а тарелка дымящейся овсянки стояла на столе рядом с её местом.

— Я сегодня сделаю ещё немного масла, — сказала Тиффани, аккуратно садясь за стол. — Хорошо бы истратить на него все это молоко.

Мать кивнула и поставила тарелку в сушку рядом с раковиной.

— Я ведь не сделала чего-то неправильного, не так ли? — спросила Тиффани.

Мать покачала головой.

Тиффани вздохнула.

«А затем она проснулась — это был всего лишь сон». Это было худшее окончание, которое можно было придумать для любой сказки. Но все это казалось очень реальным. Она помнила дымный запах в пещере пиксти и дорогу… кто там был?.. ах, да, его звали Всяко-Граб… по дороге Всяко-Граб всегда очень нервно с ней разговаривал.

«Это очень странно, — подумала она, — то, что Крысошлеп потерся об неё». Он спал на её кровати, если мог избежать неприятностей с её стороны, но днем он не попадался Тиффани на глаза. Как странно…

Около каминной доски раздался какой-то грохот. Фарфоровая пастушка на Бабулиной полке сама собой поехала боком и, пока Тиффани застыла с ложкой овсянки на полпути ко рту, соскользнула на пол и разбилась.

Грохот продолжался. Теперь он раздавался из большой духовки. Она видела дверцу, так и трясущуюся в петлях.

Тиффани повернулась к матери и увидела, что та ставит следующую тарелку в сушку. Но тарелка не касалась руки…

Дверь духовки вылетела от взрыва и грохнулась на пол.

— Не трожь овсянку!

Нак Мак Фиглы ворвались в комнату, сотни их выливались из духовки.

Стены двигались. Пол шатался. И теперь нечто, стоящее у раковины было даже не человеком, а всего лишь… материей, не более человеческой, чем пряничный человечек, серый, как старое тесто, изменяющий форму, потому что тянулся к Тиффани.

Пиксти лились мимо неё в волнах снега.

Она всматривалась в крошечные черные глаза.

Крик вырвался откуда-то изнутри. Не было никакого Точновидения, вообще никакого видения, только крик. Казалось, он распространяется, потому что, вылетая изо рта Тиффани, он превращался в черный туннель, и когда она падала в него, она услышала волнение позади себя:

— Кто там таращится, а приятель? Кривенс, кому надо напинать?!

Тиффани открыла глаза.

Она лежала на сырой земле в мрачном заснеженном лесу. Пиксти внимательно наблюдали за ней, но она увидела, что другие позади них смотрят вдаль, вглядываясь во мрак между стволов.

Было… нечто на деревьях. Глыбы этого нечто. Оно было серое и висело, как старая тряпка.

Она повернула голову и видела, что Уильям стоит рядом с ней и смотрит на неё с беспокойством.

— Это был сон, правда?.. — спросила она.

— Да, — сказал Уильям. — Это было, это повторррится, этого не будет…

Тиффани резко села, заставив пиксти отпрыгнуть назад.

— Но эта… штука была там, а потом вы все выскочили из духовки! — сказала она. — Вы были в моем сне! Что это за тварь?

Уильям бездомный смотрел на неё, как будто что-то решая.

— Именно это мы называем дрем, — сказал он. — Здесь все неотсюда, помнишь? Все отражение того, что снаружи, или сворованное из дррругого мира, или что-то, что наколдовала Кроля. Он прятался в деревьях, а ты шла так быстро, что не видашь того. Ты знашь пауков?

— Конечно!

— Хорошо, пауки ткут сети. Дремы ткут сны. Тут это легко. Мир, из которого ты вернулась, почти реален. Это место почти нереальное, значит: по-любому, это сон. И дрем делашь тебе сон с ловушкой. Если ты съешь хоть что-то во сне, ты никогда не захошь оставить его.

Он посмотрел так, как будто Тиффани должна была впечатлиться.

— Что нужно этому дрему? — спросила она.

— Ему нравится глядешь сны. Он развлекашься, глядя на тебя, как на забаву. Он будет глядешь, как ты будешь есть еду сна, пока ты не умрешь с голоду. Тогда дрем сожрет тебя. Конечно, не сразу. Он подождет, пока ты расползешься в лужу, мучто у него нет зубов.

— Так как же от него убежать?

— Лучший способ в том, чтоб найти дрем, — сказал Всяко-Граб. — Он будет с тобой во сне, скрытый. Тогда останется только дать ему хорошего пенделя.

— Под пенделем ты понимаешь…

— Срубание главы обычно хорошо помогает.

Тиффани подумала: «Да, теперь я под впечатлением. Жаль, что не знала».

— И это Волшебная страна? — спросила она.

— Да. Ты мошь сказать, что этот кусок туристам не кажут, — сказал Уильям. — Ты преуспела. Ты победила его. Ты знашь, что то не правда.

Тиффани вспомнила дружелюбного кота и падающую пастушку. Она пыталась послать себе сообщение, она должна была понять…

— Спасибо, что вы пришли за мной, — коротко поблагодарила она. — Как вы это сделали?

— А, мы мошь найти путь куда угодно, даже в сон, — сказал Уильям. — Мы народ-ворье, в конце концов.

Часть дрема оторвалась от дерева и шлепнулась на снег.

— Ни один из них меня больше не получит! — сказала Тиффани.

— Да, верррю. У тебя в глазах убийство, — сказал Уильям с легким восхищением. — Если б я попал в дрем, я б поболе боялся, ну, если б у меня были мозги. Ещё многие из них заметят тебя, а некоторые обхитрят. Кроля держит их как охрану.

— Меня не одурачишь! — Тиффани вспомнила ужас того момента, когда тварь надвигалась на неё, меняя форму. Это было самое худшее, потому что это происходило в её доме, на её территории. Она чувствовала настоящий ужас от того, что бесформенная туша расползлась по кухне, но здесь же присутствовал и гнев. Это вторглось на её территорию.

Тварь не пыталась её убить, она оскорбляла её…

Уильям наблюдал за ней.

— Айе, ты глядишь больно свирепой, — сказал он. — Ты должно быть сильно любишь своего брата, раз связалась ради него с этими чудищами…

И Тиффани не смогла остановить свои мысли. Я не люблю его. Я знаю, что нет. Он такой… липкий и не может хорошо стоять, и я должна тратить на него слишком много времени, заботиться о нем, а он всегда ревет из-за ерунды. Я не могу с ним поговорить. Все время он только хочет.

Но её Ясномыслие сказало: он мой. Моё место, мой дом, мой брат! Как смеет кто-то касаться того, что моё!

Тиффани достаточно подросла, чтобы не быть эгоистичной. Она знала, что не такая, какой кажется. Она пыталась думать о других. Она никогда не брала последний кусок хлеба. Это были разные чувства.

Она не была храбра или благородна, или добра. Она поступала так, потому что так было надо, потому что не было никакого способа избежать этого. Она вспоминала:

…Огонек Бабули Болит, медленно плывущий через холмы на морозе в искрящейся ночи или в грозу, грохочущую, как войн. Спасая ягнят от надвигавшегося мороза или вытаскивая барана из пропасти, она замерзала, но боролась и гонялась всю ночь за слабоумными овцами, которые никогда не говорили спасибо и были настолько тупы, что на следующий день опять попадали в ту же неприятность. И Бабуля делала это, потому что не делать это было невозможно.

Однажды они встретили в переулке торговца с осликом. Это был маленький осел, едва заметный из-под тюка, который на него навьючили. И под тяжестью тюка он упал на землю.

Тиффани заплакала, увидев это, а Бабуля посмотрела на неё и что-то сказала Грому и Молнии…

Торговец остановился, когда услышал рычание. Овчарки сели с обех сторон так, чтобы он не мог увидеть обоих разом. Он поднял палку и попытался замахнуться на Молнию, но рычание Грома остановило его.

— Я бы не советовала тебе делать этого, — сказала Бабуля.

Он не был глупым человеком. Собачьи глаза отливали металлическим блеском. Он опустил руку.

— Теперь брось палку, — сказала Бабуля.

Человек бросил её в пыль так, как будто она стала раскаленной.

Бабуля Болит подошла и подняла её. Тиффани помнила, что это был ивовый прут, длинный и гибкий.

Внезапно, так быстро, что её рука расплылась в воздухе, Бабуля дважды резанула человека по лицу, оставив два длинных красных рубца. Он дернулся, но остатки здравого смысла спасли его, потому что собаки уже были готовы наброситься.

— Впредь не делай этого, — вежливо сказала Бабуля. — Теперь я знаю, кто ты, и думаю, ты знаешь, кто я. Ты продаешь горшки и кастрюли, и насколько я помню, они неплохие. Но стоит мне сказать одно слово, и для тебя не найдется работы на моих холмах. Я сказала. Лучше накормить свое животное, чем стегать его. Ты слышишь меня?

Человек кивнул, закрывая лицо трясущимися руками.

— Дело сделано, — сказала бабуля Болит, и тотчас же собаки опять стали обычными овчарками, которые подбежали и сели по обе стороны от неё с болтающимися языками.

Тиффани увидела, что человек распаковал часть груза и привязал его себе за спину, а затем с большой осторожностью погнал осла вдоль дороги. Бабуля наблюдала, как он идёт, набивая трубку «Веселым Моряком». Потом, раскурив её, она сказала, как будто эта мысль только что пришла ей в голову:

— Кто может делать, должен сделать для тех, кто не может. Кто-то должен сказать за тех, кто не может говорить.

Тиффани подумала: «Каково это — быть ведьмой? Это не то, чего я ожидала. Когда будет хоть что-нибудь хорошее?»

Она встала.

— Нам надо идти дальше, — сказала она.

— Разве ты не устала? — спросил Всяко-Граб.

— Собираемся и идём!

— Да? Ладно, она наверно уже у себя дома, за лесом. Если мы несешь тебя, то это будет часов несколько…

— Я пойду! — воспоминание об огромном мертвом лице дрема пыталось вернуться в её ум, но ярость не пускала его туда. — Где сковорода? Спасибо! Пошли!

Она прошла мимо странных деревьев. Следы копыт почти пылали во мраке.

Тут и там их пересекали другие следы, которые, возможно, были отпечатками птичьих лап, грубые круглые следы, которые оставил непонятно кто, волнистые линии, которые могла бы оставить змея, если бы была возможна такая вещь, как змея на снегу.

Пиксти бежали рядом с ней с обеих сторон.

Даже в сильном бешенстве нельзя было смотреть на местные вещи без головной боли. Предметы, казавшиеся далекими, становились близкими слишком быстро, деревья меняли форму, когда она смотрела на них…

Почти нереально, как сказал Уильям. Почти сон. Вероятно, у этого мира было недостаточно действительности, чтобы расстояния и формы работали. Как будто здесь трудился сумасшедший художник. Если она пристально смотрела на дерево, оно изменялось и становилось больше похожим на дерево, а не на то, что, не глядя, тащит в рот Вентворт.

«Это искусственный мир, — подумала Тиффани. — Почти как сказка. Деревья не должны быть детально проработаны, потому что кто смотрит на деревья в сказке?»

Она остановилась на небольшой поляне и внимательно посмотрела на дерево. Оно, казалось, знало, что за ним наблюдают, и стало более отчетливым. Кора огрубела, а маленькие побеги отросли на концах ветвей.

А ещё вокруг её ног таял снег. Хотя «таяние» было неправильным словом.

Он просто исчезал, оставляя траву и листья.

«Если бы я была миром, у которого не хватает реальности на все, что в нем есть, — думала Тиффани, — то снег — лучший выход. Не надо ничего сочинять. Это только белая материя. Все выглядит простым и белым. Но я могу усложнить его. Я более реальна, чем это место».

Она услышала гудение откуда-то сверху и огляделась.

И внезапно воздух заполнялся крошечными человечками, ещё меньшими, чем Фиглы, с крыльями, как у стрекозы. Они были окружены золотистым сиянием.

Очарованная, Тиффани протянула руку…

…и почувствовала, что весь клан Нак Мак Фиглов прыгнул к ней на спину и сунул носом в сугроб.

Когда она вырвалась, поляна превратилась в поле боя. Пиксти скакали и рубились с летающими существами, которые гудели вокруг них, как пчелы. У неё на глазах двое из них прыгнули на Всяко-Граба и подняли его в воздух за волосы.

Он повис, вопя и отбиваясь. Тиффани подскочила и схватила его за пояс, отмахиваясь от существ другой рукой. Они отпустили пиксти и легко увернулись, носясь в воздухе со скоростью колибри. Один из них перед тем, как улизнуть, цапнул её за палец.

Где-то раздался вопль:

— ооооооооооууууууууййййеееее…

Всяко-Граб начал вырываться у Тиффани:

— Быстро, ставь мя вниз! — завопил он. — Щас будет лирика!

Глава 9

ПОТЕРЯННЫЕ МАЛЬЧИКИ

Стон катился по поляне, так же уныло, как целый месяц понедельников.

— Ооооооооооууууууууййййеееее…

Это походило на вопль животного в ужасных муках. Но на самом деле, это был Не-столь-же-большой-как-Средний-Джок-но-больше-чем-Мелкий-Джок-Джок, стоящий в сугробе с одной рукой, прижатой к сердцу, а другой откинутой очень театрально.

А ещё он выкатил глаза.

— …ооооооооооооойййййййй…

— Ай, музыка — худшее, что с тобой мошь случиться, — сказал Всяко-Граб, затыкая уши.

— Оооооооо-уууууууууе, — завывал пиксти, — небо как помятая фольга ярко-красные снега все всегда здесь только за на месте солнца пятиконечная звезда…

Летающие в воздухе существа перестали нападать и запаниковали. Некоторые из них врезались друг в друга.

— Всех строят строем страдают геморроем роем мамагилы роют ноют чтобы ближе быть к земле… — продолжал Не-столь-же-большой-как-Средний-Джок-но-больше-чем-Мелкий-Джок-Джок. — Сантаклаустрофобия рожденные в клетке кровоточит троеточие с утра до ночи я рублю дрова вау под топор попала голова…

Летуны визжали. Некоторые падали в снег, но те, которые ещё могли летать, роились в отдалении среди деревьев.

— Гейм оувер, ГЕЙМ ОУ-ВЕРРР!^[601] — прокричал им вслед Не-столь-же-большой-как-Средний-Джок-но-больше-чем-Мелкий-Джок-Джок.

И они ушли.

Фиглы поднимались с земли. У некоторых шла кровь в тех местах, где их покусали феи, некоторые лежали и стонали.

Тиффани посмотрела на свой покусанный палец. Укус феи состоял из двух крошечных отверстий.

— Все не так плохо, — прокричал снизу Всяко-Граб. — Никого не потеряшь, только несколько парней не успели вовремя заткнушь ухи.

— С ними все в порядке?

— О, оклемаются, поверь мне.

На сугробе Уильям дружески похлопал Не-столь-же-большого-как-Средний-Джок-но-больше-чем-Мелкий-Джок-Джока по плечу.

— Парень, то были строки самой худшей поэзии, которую я когда-нибудь слышал. Это было оскорррбление для ушей и пытка для души. Последние строчки надо немного подработать, но получился пррррекрасный вой. Очень серррьезная заявка! Мы все же сделашь из тебя бездомного!

Не-столь-же-большой-как-Средний-Джок-но-больше-чем-Мелкий-Джок-Джок счастливо покраснел.

«В волшебной стране слова действительно имеют власть, — подумала Тиффани. — И я более реальная. Я буду помнить об этом».

Пиксти снова собрались на поле боя и довольно беспорядочно двинулись дальше. На этот раз Тиффани не отходила от них далеко.

— Вот твои мелкие купидончики с крылышками, — сказал Всяко-Граб Тиффани, сосавшей покусанный палец. — Теперь ты довольна?

— Почему они хотели унести тебя?

— А, ну они держат своих жертв в гнездах, где их молодь…

— Стоп! — сказала Тиффани. — Ты хочешь сказать что-то ужасное, так?

— О, айе. Ужасное, — усмехнулся в ответ Всяко-Граб.

— И вы здесь жили?

— Ну, тогда здесь бышь не так плохо. Не то чтоб совсем прекрасно, ты знашь, но Кроля тогда не бышь такой холодной. Здесь был Король. Она тогда была счастлива.

— Что случилось? Король умер?

— Нет. Они не те слова сказашь, если ты понимашь, о чем я, — ответил Граб.

— О, ты имеешь в виду размолвку…

— Почти так, — сказал Граб. — Но то были волшебные слова. Леса порушены, горы подорваны, куча трупов — такие дела. И он ушел в свой собственный мир. Волшебная страна никогда не была цветущей лужайкой, ты знашь, даже в старые дни. Но бышь прекрасно, если ты начеку. Летом бышь цветы и птахи. Теперь здесь дремы и псы, и моровая язва, и всякие твари выползли из своих миров, и целый мир без закона.

«Твари из своих миров, — думала Тиффани, топча снег. — Миры, спрессованные вместе, как горох в мешке, или спрятанные друг в друге, как матрешки».

Она представила вещи, переходящие из одного мира в другой так же, как мыши пробираются в кладовку. Только эти вещи были хуже мышей.

Что сделал бы дрем, если бы попал в наш мир? Вы бы никогда не догадались, что он рядом. Он бы сидел в углу, а вы бы его не видели, потому что он не позволил бы вам. И он изменил бы ваше видение мира, насылая на вас кошмары, заставляя желать смерти…

Её Ясномыслие добавило: интересно, сколько уже вползло, про которых мы не знаем?

И я нахожусь в Волшебной стране, где сны могут нанести вред. Где-нибудь все сказки реальны, а песни верны. Я думала: вот странно, что кельда сказала…

Ясномыслие сказало Тиффани: подожди, это Первомыслие?^[602]

И Тиффани подумала: «Нет, это Глубокомыслие. Я думаю, как я думаю о том, что я думаю. По крайней мере, я думаю так».

Её Ясномыслие сказало: пожалуйста, давай все успокоится, потому что это не очень большая голова.

Лес продолжался. Или, возможно, это был маленький лес, который перемещался всед за ними. В конце концов, это была Волшебная страна. Ей нельзя было доверять.

И снег все ещё исчезал там, куда наступала Тиффани. И ей приходилось смотреть на деревья, чтобы те принарядились и постарались быть похожими на настоящие.

«Королева… хорошо, Королева, — думала Тиффани. — У неё есть собственный мир. Она может делать с ним все, что хочет. И все, что она делает — только ворует и портит людям жизнь…»

В отдалении послышался глухой стук копыт.

Это она! Что я сделаю? Что я скажу?

Нак Мак Фиглы попрятались за деревья.

— Свали с дороги! — прошипел Всяко-Граб.

— Он все ещё может быть с ней! — сказала Тиффани, нервно хватаясь за ручку сковородки и уставившись в синие тени между деревьями.

— И что? Мы найдешь, что покрадено! Она Кроля! Не надо встречаться с Кролей лицом к лицу!

Стук копыт стал громче, и теперь звучал так, как будто там было больше, чем одно животное.

Олень появился между деревьями, пар так и валил от него. Он уставился на Тиффани дикими глазами, а затем, увязая в снегу, перепрыгнул через неё. Она почувствовала его вонь, а когда поднырнула под него, ощутила на шее его пот. Это был настоящий зверь. Нельзя было представить такой сильный запах.

И тут появились собаки…

Первого пса она оглушила торцом сковородки. Другой обернулся, чтобы огрызнуться на неё, но посмотрел вниз с изумлением, потому что пиксти вырвались из снега под его лапами. Трудно кусаться, когда все четыре лапы разъезжаются в разные стороны. А потом ещё один пиксти приземлился ему на голову, и кусать что-либо и когда-либо стало… невозможно. Нак Мак Фиглы ненавидели Псов Мрака.

Тиффани подняла глаза на белую лошадь. Та тоже была настоящей, насколько она могла судить. И на ней сидел мальчик.

— Кто ты? — спросил он, придерживая лошадь. — Что ты за вещь?

— Кто ты? — ответила Тиффани вопросом на вопрос, отбрасывая волосы с глаз (это было лучшее, что она могла сейчас сделать).

— Это мой лес, — сказал мальчик. — Я приказываю, чтобы ты сделала то, что я говорю!

Тиффани всматривалась в него. Унылый, тусклый свет Волшебной страны был не очень хорош, но чем больше она смотрела, тем более уверенной становилась.

— Твое имя Роланд, не так ли? — спросила она.

— Не смей со мной так разговаривать!

— Точно. Ты сын барона!

— Я требую, чтобы ты замолчала!

Выражение его лица теперь было странным, помятым и покрасневшим, как будто он пытался сдержать слезы. Он поднял руку с кнутом…

Раздалось очень слабое «твап». Тиффани мельком увидела, что Нак Мак Фиглы сгрудились кучей под брюхом лошади, и один из них, поднятый на плечи остальных, только что перерезал подпругу.

Тиффани быстро вскинула руку:

— Остановись! — прокричала она мальчику, пытаясь голосом остановить его. — Если ты пошевелишься, то упадешь с лошади!

— Это чары? Ты что, ведьма? — мальчик опустил кнут и вытащил из-за пояса длинный кинжал. — Смерть ведьмам!

Он резко пустил лошадь вперед, а потом был один из тех долгих моментов, когда весь мир говорит «о-о-о-о-о-х», и, все ещё держа в руке кинжал, мальчик прокрутился вокруг лошади и упал в снег.

Тиффани знала, что будет потом. Голос Всяко-Граба отражался от деревьев.

— Эй, парень, у тя проблемы! Геть его!

— Нет! — закричала Тиффани. — Отстаньте от него!

Мальчик отползал назад, с ужасом смотря на Тиффани.

— Я действительно знаю тебя, — сказала она. — Твое имя — Роланд. Ты сын барона. Все говорят, что ты умер в лесу…

— Ты не должна говорить об этом!

— Почему нет?

— Случится что-то плохое!

— Оно уже случилось, — сказала Тиффани. — Послушай, я здесь для того, чтобы спасти моего…

Но мальчик вскочил на ноги и побежал прочь через лес. Он обернулся и крикнул:

— Отстань от меня!

Тиффани бежала за ним, перепрыгивая через заснеженные кочки, и следила за ним, перебегая от дерева к дереву. Через некоторое время Роланд остановился и оглянулся назад. Она подошла к нему, говоря:

— Я знаю, как вывести тебя…

…и потанцевать.

Она держала за руку попугая или по крайней мере кого-то с головой попугая.

Её ноги кружились в вальсе. Они прокрутили её вокруг себя, и на этот раз её рука была поймана павлином или по крайней мере кем-то с головой павлина. Она оглянулась через плечо и увидела, что теперь она была в зале, нет, в танцзале полном вальсирущих людей в масках.

«Ах, — подумала она. — Другой сон. Надо было смотреть, куда идешь…»

Музыка была странной. В ней был какой-то ритм, но он казался приглушенным и нечетким, как будто она игралась под водой музыкантами, которые никогда раньше не видели свои инструменты.

И она надеялась, что танцоры были в масках, но вдруг поняла, что тоже смотрит сквозь глазные отверстия одной из них, и задалась вопросом: кто же она. Ещё на ней было длинное блестящее платье.

«Хорошо, — думала она. — Там был дрем, и я не остановилась, чтобы посмотреть. И сейчас я нахожусь во сне. Но он не мой. Он должен использовать то, что находит в моей голове, а я никогда не видала ничего подобного…»

— Фва ваа фва ваа фа? — спросил павлин. Голос походил на музыку. Это был почти голос, но не совсем.

— О да, — сказала Тиффани. — Прекрасно!

— Фваа?

— О, э… вуфф фавф фавф?

Казалось, это сработало. Танцор с головой павлина, отвесив ей небольшой поклон, сказал: «Мфа ваф ваф, к сожаленью», — и убрел прочь.

«Дрем где-то здесь, — сказала себе Тиффани. — И он должен быть неслабый. Это большой сон».

Все же некоторые вещи были неправильными. В зале были сотни людей, но те, что были в отдалении, хотя и двигались самым естественным образом, казались тем же, что и деревья, — пятнами и цветными разводами. Чтобы рассмотреть их, надо было внимательно вглядываться.

«Точновидение», — подумала Тиффани.

Люди в блестящих одеждах, и все, как один, в масках, ходили под ручку мимо неё, как будто она была обычной гостьей. Те, что не присоединялись к новому танцу отходили в сторону, заставленных едой столов в другом конце зала.

Тиффани видела такую еду только на картинках. На ферме люди не голодали, но даже когда еды было много — в Страшдество или после сбора урожая — она никогда не была похожа на эту. Пища на ферме имела в основном оттенки белого и коричневого цвета. Она никогда не бывала розовой или синей и не дрожала.

Было нечто на палочках и нечто блестящее и переливающееся в шариках. Не было ничего простого. На всем были сливки или шоколадные завитушки, а так же тысячи мелких цветных бисеринок. Все было увито мишурой, глазировано или перемешано. Это не было едой; это было тем, чем стала бы еда, если бы хорошо себя вела и попала на пищевые небеса.

Все это было не для еды, а для показа. Это было уложено рядом с грудами зелени и огромными вазами с цветами. Тут и там пейзаж из еды украшали прозрачные резные фигурки. Тиффани дотянулась и потрогала блестящего петушка. Это был лед, растаявший под кончиками её пальцев. Были и другие: веселый толстый человечек, корзина с фруктами изо льда, лебедь…

На мгновение Тиффани соблазнилась. Прошло много времени с тех пор, когда она ела в последний раз. Но пища была слишком очевидно вообще не пищей. Это была приманка. Предполагалось, что она должна говорить:

«Здравствуй, детка! Съешь меня!»

«Хорошо, я приобретаю навык, — подумала Тиффани. — Хорошо, что тварь не подумала о сыре…»

…и появился сыр. Внезапно, как будто всегда был здесь.

На картинках в Ещегоднике она видела много разных сыров. Она была способна к сыру и всегда задавалась вопросом, каковы на вкус другие сорта.

То были далекие сыры со странно звучащими названиями, такими как «Тройной Виблей», «Вкусняшка», «Старый Аргг», «Красный Жидкий», и легендарный «Голубой Ланкрский», который надо прибивать к столу, чтобы он не нападал на другие сыры.

Только вкус не повредил бы, конечно. Оно же само их не ело, не так ли? В конце концов, она осознала ситуацию, не так ли? Она имеет право уйти из сна немедленно, не так ли? Значит, это не даст никакого эффекта, не так ли?

И… хорошо, сыр был сильным искушением для кого угодно…

Хорошо, дрем вставил сыр, как только она о нем подумала, но…

Она уже держала нож для сыра. Она не забыла поднять его.

Капля холодной воды упала ей на руку. Это заставило её перевести взгляд на ближайшее ледяное украшение. Теперь это была пастушка в платье с бантиками и шляпой. Тиффани была уверена, что когда она смотрела на него в последний раз, это был лебедь.

Гнев вернулся. Её почти одурачили! Она посмотрела на нож для сыра.

— Стань мечом! — приказала она. В конце концов, дрем делал её сон, но она думала, что должно присниться. Она была настоящая. Часть её не спала.

Раздался лязг.

— Поправка, — сказала Тиффани. — Стань мечом, но не таким тяжелым. — И на сей раз она получила нечто, что смогла удержать.

В куче зелени послышался шорох, и оттуда высунулось рыжеволосое лицо.

— Пст, — прошептало оно. — Не трожь бутеры!

— Вы немного припозднились!

— Ах, тут, вишь ты, старый, хитрый дрем, — сказал Всяко-Граб. — Сон не пускашь нас, пока мы нормально не приоделись.

Он вышел, выглядя очень робко в своем черном смокинге с бабочкой.

Раздался ещё один шорох, и другой пиксти вылез из петрушки. Они немного походили на рыжеволосых пингвинов.

— Нормально приоделись? — спросила Тиффани.

— Да, — сказал Псих-Вулли, у которого на голове был лист салата. — И эти портки чуток мешашь тому, что снизу, должен сказать.

— Ты уже нашла тварь? — спросил Всяко-Граб.

— Нет! Здесь так много всего!

— Мы поможем тебе искать, — сказал Всяко-Граб. — Штука мошь не прятаться или наоборот. Будь осторожна, проверяшь себя. Если вон поймет, что ты его засекла, не говори — действуй! Шуруйте, парни и прикиньтесь, что тащитесь от этого пати.

— Шо? Гришь, можно начать бухать и драться, и все такое? — спросил Псих-Вулли.

— Кривенс, это невыносимо! — сказал Всяко-Граб, закатывая глаза. — Нет, ты, редиска! Это шикарная вечеринка, ты вишь? То значит, ты делашь светскую беседу и незаметно присоединяешься.

— Ах, я знатный присоединятель! Они даже не заметят, что мы тут! — сказал Псих-Вулли. — Айда!

Даже во сне, даже на шикарном балу Нак Мак Фиглы знали, как надо себя вести. Вы мощно зажигаете, и вы кричите… вежливо.

— Прекрасная погода, не правда ли, ты, брюква?

— Эй, Джимми, будь любезен, передашь бланманже с киселем старому другу?

— Группа играшь божественно, точно говорю!

— Поджарь мне икру во фритюре, а, Вулли?

С людьми было что-то не так. Никто не испугался и не пытался убежать, что было бы правильной реакцией на вторжение Фиглов.

Тиффани опять вошла в толпу. Люди в масках все также не обращали на неё внимание. «И поэтому они второстепенные люди, — подумала она, — также как второстепенными были деревья».

Она подошла к двойным дверям и открыла их. За ними была только чернота.

Так… единственный выход — найти дрем. Она больше ничего не могла придумать. Он мог быть где угодно. Он мог прятаться за маской, или это мог быть стол. Он мог быть где угодно.

Тиффани уставилась на толпу. И в этот момент она увидела Роланда. Он сидел за столом в одиночестве. Тот был уставлен пищей, и у него в руке была ложка. Она подскочила и бросила её на пол.

— У тебя совсем нет мозгов? — спросила она, пытаясь поставить его на ноги. — Ты хочешь остаться здесь навсегда?

И вдруг Тиффани почувствовала движение позади себя. Позже она была уверена, что ничего не слышала. Она только знала. Это был сон, в конце концов. Девочка огляделась вокруг и увидела дрема. Он почти спрятался позади столба.

Роланд смотрел на неё.

— С тобой все в порядке? — в отчаянии спросила Тиффани, пытаясь расшевелить его. — Ты съел что-нибудь?

— Фва фва фафф, — пробормотал мальчик.

Тиффани повернулась к дрему. Он двигался к ней, но очень медленно, пытаясь остаться в тени. Он был похож на маленького снеговика, слепленного из грязного снега.

Музыка стала громче. Свечи засияли ярче. На огромном танцполе пары с головами животных кружились все быстрее и быстрее. И задрожал пол. Сон был в беде.

Нак Мак Фиглы неслись к ней со всех сторон, пытаясь перекричать шум.

Дрем покачнулся к ней, толстые белые пальцы хватали воздух.

— Точновидение, — выдохнула Тиффани.

И отрубила Роланду голову.

Снег растаял на всей поляне, и деревья выглядели настоящими, как и подобает деревьям.

Дрем опрокинулся на спину перед Тиффани. Она держала в руке старую сковородку, но та выглядела прекрасно. Нечеткие вещи — сны.

Она повернулась и оказалась перед Роландом, который смотрел на неё с лицом таким бледным, что возможно, тоже был дремом.

— Это было очень страшно, — сказала она. — Он хотел, чтобы я вместо него напала на тебя. Он попытался стать похожим на тебя, а тебя сделать похожим на дрем. Но он не умел говорить. Ты умеешь.

— Ты хочешь меня убить? — хрипло спросил Роланд.

— Нет, — сказала Тиффани. — Я только объяснила. Пожалуйста, не убегай. Ты не видел здесь мальчика?

Лицо Роланда сморщилось.

— Что? — спросил он.

— Королева взяла его, — сказала Тиффани. — Я собираюсь забрать его домой. Если хочешь, могу забрать и тебя.

— Ты никогда не уйдешь, — прошептал Роланд.

— Я вошла, не так ли?

— Войти легко. Но никто не выходит!

— Я хочу найти дорогу, — сказала Тиффани, пытаясь выглядеть гораздо более уверенной, чем была на самом деле.

— Она не позволит тебе! — Роланд опять начал пятиться.

— Пожалуйста, не будь таким… таким глупым, — сказала Тиффани. — Я собираюсь найти Королеву и вернуть своего брата независимо от того, что ты скажешь. Понял? Я пойду дальше. И у меня есть помощь, знаешь ли.

— Где? — спросил Роланд.

Тиффани огляделась, не было никаких признаков присутствия Нак Мак Фиглов.

— Они всегда приходят, — сказала она, — как раз в то самое время, когда я нуждаюсь в них.

Ей показалось, что в лесу внезапно стало… как-то очень пусто. Ещё показалось, что стало холоднее.

— Они будут здесь в любую минуту, — сказала она. — Я надеюсь.

— Их поймали в ловушку во сне, — уверенно ответил Роланд.

— Не может быть. Я убила дрема!

— Все намного сложнее, — сказал мальчик. — Ты не знаешь, на что это похоже здесь. Во снах есть сны. Есть… другие вещи, которые живут во снах, ужасные вещи. Ты никогда не знаешь, проснулся ли ты на самом деле. И всеми ими управляет Королева. Так или иначе, они волшебные люди. Ты не можешь доверять им. Ты не можешь доверять никому. Я не доверяю тебе. Может быть ты другой сон.

Он повернулся к ней спиной и ушел вдоль следов копыт.

Тиффани колебалась. Единственный настоящий человек уходил, оставляя её наедине с тенями и деревьями.

И, конечно, чем-то ужасным, что кралось к ней среди них…

— Э… — сказала она. — Привет? Всяко-Граб? Уильям? Псих-Вулли?

Ответа не было. Не было даже эха. Она ничего не слышала, кроме биения своего сердца.

Хорошо, конечно, она боролась и победила, не так ли? Но Нак Мак Фиглы были рядом, и от этого становилось легче. Они никогда не сдавались, они кидались на все подряд и не ведали слова «страх».

У Тиффани, которая все время читала словарь, началось Ясномыслие.

«Слеза» было только одним из тысячи слов, значения которых, вероятно, пиксти не знали. К сожалению, она знала, что оно означает. А также вкус и чувство страха. Их-то она сейчас и чувствовала.

Она схватила сковородку. Больше она не казалась таким уж хорошим оружием.

Холодные синие тени между деревьями, казалось, расползались. Самыми темными они были впереди, куда вели следы копыт. Странно, но лес позади неё казался светлым и манящим.

«Кто-то не хочет, чтобы я шла дальше», — подумала она. Это было… весьма ободряюще. Но сумерки были туманными и неприятно мерцающими. Что угодно могло поджидать её там.

И ещё она ждала. Она поняла, что ждёт Нак Мак Фиглов, надеясь несмотря ни на что, что внезапно услышит крик «Кривенс!» (она была уверена, что это проклятие).

Она вытащила жаба, который храпел у неё на ладонях, и попыталась разбудить его.

— Вф? — квакнул он.

— Я застряла в лесу злых снов, и я совершенно одна, и я мне кажется, что он становится темнее, — сказала Тиффани. — Что мне делать?

Жаб открыл один мутный глаз и сказал:

— Уходи.

— Ты мне очень помог!

— Это лучший совет, — сказал жаб. — Теперь положи меня обратно. От холода я впадаю в летаргию.

Неохотно Тиффани положила его обратно в карман, и её рука коснулась «Болезней овцы».

Она вытащила книгу и наугад открыла. Было лечение газов, но оно было перечеркнуто карандашом. На полях большим округлым почерком Бабули Болит было написано: Это не работает. Одна чайная ложка скипидара поможет.

Тиффани аккуратно закрыла книгу и мягко положила её в карман, чтобы не задеть спящего жаба. Потом, сильно перехватив ручку сковороды, она вступила в длинные синие тени.

Откуда берутся тени, если в небе нет солнца? — думала она, потому что лучше было думать о таких вещах, чем обо всех других, намного худших, которые приходили ей на ум.

Но свет был не нужен, чтобы создать такие тени. Они ползали вокруг по снегу по своему желанию и отползали, когда она шла на них. От этого становилось немного легче.

Они скапливались позади неё. Они шли за ней. Тиффани повернулась и несколько раз топнула ногой, и они унеслись прочь и попрятались среди деревьев, но она знала, что они вытекут назад, как только она отвернется.

Она увидела дрем немного впереди, полуспрятанный за деревьями. Девочка закричала на него, замахнулась сковородкой, и он быстро потопал прочь.

Оглянувшись, она увидела ещё двух сзади, довольно далеко.

Следы вели в гору, в то, что напоминало очень густой туман. Он слегка светился. Тиффани подошла к нему. Другого способа пройти не было.

Когда Тиффани достигла вершины холма, она посмотрела вниз, в небольшую долину.

Там было четыре дрема, большие, больше, чем любой из тех, что она видела. Они сидели квадратом, вытянув вперед свои кряжистые ноги. У каждого на шее был золотой ошейник, прикованный к цепи.

— Ручные? — громко воскликнула Тиффани. — Но…

…кто мог одеть ошейник на дрема? Только тот, кто мог наводить чары так же, как они.

Мы приручили овчарок, чтобы те помогли нам пасти сада, — подумала она.

— Королева использует дремы для того, чтобы пасти стада снов.

В центре квадрата, сформированного дремами, воздух был полон тумана.

Следы копыт и следы Роланда вели вниз, мимо дремов — прямо в облако.

Тиффани обернулась кругом. Тени отпрыгнули назад.

Поблизости больше ничего не было. Птицы не пели, в лесу ничто не двигалось. Но теперь она могла различить ещё три дрема, их большие круглые сырые лица, всматривающиеся в неё из-за стволов дерева.

Теперь пасли её.

В такое время было бы хорошо иметь кого-нибудь рядом, кто бы сказал что-нибудь вроде: «Нет! Этослишком опасно! Не делай этого!»

К сожалению, никого не было. Она собиралась совершить отчаянно-храбрый поступок, и никто не будет знать, правильно ли она поступает. Это пугало, но также и… раздражало. Это было раздражающим. Это место раздражало её. Это все было глупо и странно.

Это было то же самое чувство, которое было у неё, когда Дженни выпрыгнула из реки. Из её реки. И Королева взяла её брата. Возможно, было эгоистично так думать, но гнев был лучше, чем страх. Страх был влажным холодным хаосом, а у гнева было лезвие. Она могла его использовать.

Они пасли её! Как овцу!

Хорошо, злая овца могла прогнать собаку и заставить её скулить.

Так…

Четыре больших дрема, сидящие квадратом.

Это собиралось быть большим сном…

Подняв сковородку повыше, чтобы посильнее ударить то, что сунется, и подавляя сильное желание сходить в туалет, Тиффани медленно пошла под уклон, через снег, через туман… и в лето.

Глава 10

ОСНОВНОЙ УДАР

Сильная жара обожгла, как паяльная лампа, такая острая и внезапная, что Тиффани задохнулась.

Однажды у неё был солнечный удар, на холмах, когда она была без шляпы.

И это было похоже на него, мир вокруг неё переливался всеми оттенками уныло-зеленого, желтого и фиолетового, без теней. Воздух был настолько наполнен жарой, что казалось, может загореться.

Она была в… тростниках, по крайней мере в чем-то, похожем на тростники, но намного выше неё.

…и с подсолнухами на верхушках, но…

…подсолнухи были белые.

…потому что это вообще были не подсолнухи.

Это были маргаритки. Она знала это. Она разглядывала их очень много раз на той странной картине в «Волшебных преданиях». Вокруг неё были маргаритки, а не гигантские тростники, это были травинки, а она очень маленькая.

Она была на волшебной картинке. Картинка была сном, или сон был картинкой. Суть не менялась, потому что она была прямо в центре неё. Если вы упали с утеса, не важно, вы летите к земле или земля летит на вас. В любом случае, ничего хорошего вас не ожидает.

Где-то в отдалении раздалось громкое «крак!» и аплодисменты. Кто-то хлопал и говорил сонным голосом: «Хорошо сделано. Хороший человек. Оч хорошо сделано…».

С небольшим усилием Тиффани пошла между травинками.

На плоском камне человек колол двуручным молотом орехи, такие же большие, как он сам. За ним наблюдала толпа людей. Тиффани использовала слово «люди», потому что не смогла придумать ничего более подходящего, но оно было немного притянуто за уши, потому что не все здесь были… людьми.

С одной стороны, они все были разного размера. Некоторые из мужчин были выше неё, даже учитывая тот факт, что все они были ниже травы. А другие были крошечные. У некоторых из них были лица, на которые не хотелось смотреть дважды. У других были лица, на которые никто не захочет смотреть даже однажды.

«В конце концов, это сон, — сказала себе Тиффани. — Он не должен иметь смысла или быть хорошим. Это сон, не галлюцинация. Люди, которые говорят вещи, вроде «все ваши сны сбудутся», должны попробовать пожить в одном хотя бы пять минут».

Она вышла на яркую, душную и горячую поляну, и когда человек снова поднял свой молот, сказала:

— Простите…

— Да? — сказал он.

— Где здесь Королева? — спросила Тиффани.

Человек отер лоб и кивнул на другую сторону поляны.

— Её Величество пошло на свою дачу, — ответил он.

— Это её убежище или место для отдыха? — спросила Тиффани.

Человек кивнул и ответил:

— Верно и то, и другое, мисс Тиффани.

«Не спрашивай, откуда он знает твое имя», — сказала себе Тиффани.

— Спасибо, — сказала она и, потому что была приучена быть вежливой, добавила:

— Желаю удачи в колке орехов.

— Этот самый крепкий из всех, — ответил человек.

Тиффани ушла, стараясь выглядеть так, как будто эта коллекция «почти людей» была обычной толпой. Наверное, самыми страшными были Большие женщины, двое из них.

Большие женщины ценились на Мелу. Фермерам нравились большие жены.

Работа на ферме была тяжелой, и никому не нужна была жена, которая не могла нести несколько поросят или охапку сена. Но каждая из этих двоих, наверное, могла поднять лошадь. Когда девочка проходила мимо, они посмотрели на неё свысока. За спиной у них были крошечные глупые крылья.

— Хороший день, чтобы смотреть, как колют орехи! — сказала Тиффани, когда проходила мимо.

Их огромные бледные лица сморщились, как будто они пытались решить, кто она такая.

Рядом с ними сидел маленький человек с большой головой, торчащей бородой и острым ушами, наблюдающий за колкой орехов с выражением крайнего беспокойства. Он носил очень старомодную одежду, и его взгляд последовал за Тиффани, когда она шла мимо.

— Доброе утро, — сказала она.

— Снибс! — ответил он, и в её голове появились слова: «Уходи отсюда!».

— Простите? — спросила она.

— Снибс! — сказал человек, переплетая руки. И слова снова проплыли в её голове: «Это очень опасно!»

Он махнул бледной рукой, как будто отгоняя её в сторону. Покачав головой, Тиффани пошла дальше.

Здесь были лорды и леди, люди в красивой одежде и даже несколько пастухов. Но у некоторых был отсутствующий взгляд. Они выглядели, как книга с картинками, спрятанная у неё в спальне.

Книга была сделана из твердого картона и довольно потрепана поколениями детей Болитов. На каждой странице были нарисованы люди разных профессий, и каждая была разрезана на четыре части, переворачивающиеся независимо друг от друга. Главное во всем этом было то, что скучающий ребенок мог переворачивать части страниц и изменять вид человека. Так можно было получить голову солдата на груди пекаря, одетого в женское платье и в башмаках фермера.

Тиффани никогда не было настолько скучно. Она полагала, что даже тем, кто проводит всю жизнь, плюя в потолок, никогда не было настолько скучно, чтобы провести с этой книгой хоть пять секунд.

Люди вокруг неё выглядели так, как будто вышли из этой книги или собирались на маскарад в темноте. Один или два из них кивнули ей, когда она шла мимо, но никто не казался удивленным от того, что видит её.

Она поднырнула под круглый, намного крупнее, чем она, лист и снова вытащила жаба.

— Что? Здесь так холодно, — сказал жаб, сжимаясь на её ладони.

— Холодно? Жарко, как в печке!

— Здесь только снег, — сказал жаб. — Спрячь меня, я замерзаю!

«Минутку», — подумала Тиффани.

— Жабы видят сны? — спросила она.

— Нет!

— О… значит, здесь не по правде жарко?

— Нет! Тебе только так кажется!

— Пст, — раздался голос.

Тиффани спрятала жаба и задалась вопросом, надо ли оборачиваться.

— Это я! — сказал голос.

Тиффани развернулась к кусту маргариток высотой в два человеческих роста. Это хоть небольшое прикрытие…

— Ты с ума сошла? — спросили маргаритки.

— Я ищу своего брата, — резко сказала Тиффани.

— Ужасного ребенка, который все время ноет из-за конфеток?

Длинные стебли разошлись — выскочил Роланд и присоединился к ней под листом.

— Да, — она отодвинулась подальше и почувствовала, что только сестра имеет право называть брата, даже такого, как Вентворт, «ужасным».

— И грозит уделаться, если остается один? — спросил Роланд.

— Да! Где он?

— Это твой брат? Липкий такой?

— Я сказала тебе!

— И ты серьезно хочешь его вернуть?

— Да!

— Почему?

«Он мой брат, — подумала Тиффани. — Далось ему это «почему».

— Потому что он мой брат! Теперь скажи мне, где он.

— Ты действительно уверена, что сможешь выйти отсюда?

— Конечно, — солгала Тиффани.

— И ты сможешь взять меня с собой?

— Да, — если не с уверенностью, то с надеждой ответила Тиффани.

— Хорошо. Я позволю тебе сделать это, — расслабившись, сказал Роланд.

— О, ты позволишь мне, не так ли? — сказала Тиффани.

— Слушай, я не знал, кто ты такая, хорошо? — сказал Роланд. — В лесу всегда есть странные вещи. Потерянные люди, обрывки снов все ещё лежат вокруг… Ты должна быть осторожной. Но если ты действительно знаешь путь, тогда я должен вернуться прежде, чем мой отец начнет волноваться.

Тиффани почувствовала, как началось Ясномыслие. Оно сказало: не меняй выражение лица. Только… проверь…

— Как долго ты здесь находишься, — аккуратно спросила она. — Уточни?

— Хорошо, освещение не сильно изменилось, — сказал мальчик. — Кажется, я здесь… несколько часов. Может, день…

Тиффани попыталась приказать своему лицу не менять выражение, но это не сработало. Глаза Роланда сузились.

— Я прав, не так ли? — спросил он.

— Э… почему ты спрашиваешь? — отчаянно спросила Тиффани.

— Потому что в дороге это… чувствуется немного… дольше. Я захотел есть два или три раза и был в… ты знаешь… дважды, таким образом, я не могу быть здесь слишком долго. Но я делал разные вещи… это был занятный день… — его голос затих.

— Гм, ты прав, — сказала Тиффани. — Время здесь идёт медленно. Это было… немного дольше…

— Сто лет? Не говори мне, что сто лет! Случилось что-то волшебное, и я пробыл здесь сто лет, да?

— Что? Нет! Гм… почти год.

Реакция мальчика была странной. На сей раз, он выглядел действительно напуганным.

— О, нет! Это хуже чем сто лет!

— Почему? — изумленно спросила Тиффани.

— Если бы это было сто лет, меня не наказали бы, когда я вернусь домой!

«Хм», — подумала Тиффани.

— Я не думаю, что это случится, — сказала она громко. — Твой отец был очень расстроен. Кроме того, это не твоя ошибка, тебя украла Королева… — она колебалась, потому что сейчас его выражение лица рассказывало об этом. — Было так?

— Хорошо, это была прекрасная леди на лошади с бубенцами на сбруе, и она проскакала мимо меня, когда я охотился, она засмеялась, а я подхлестнул свою лошадь и погнался за ней и… — он затих.

— Это, вероятно, не было хорошим решением, — сказала Тиффани.

— Здесь не… плохо, — сказал Роланд. — Это только держит… изменяется. Двери… повсюду. Я имею в виду, проходы в другие… места, — его голос опять затих.

— Ты должен начать с начала, — сказала Тиффани.

— Сначала это было прекрасно, — сказал Роланд. — Я думал, что это было, знаешь, приключение. Она накормила меня трюфелями…

— Ну и как они? — спросила Тиффани. В её словаре не было такого слова. — Это что-то вроде требухи?

— Я не знаю. Что такое требуха?

— Селезенка или вымя, — сказала Тиффани. — Я думаю, это не очень хорошее название.

Лицо Роланда покраснело от усиленных размышлений.

— Это больше похоже на нугу.

— Хорошо. Продолжай, — сказала Тиффани.

— А потом она сказала, чтобы я пел, танцевал, прыгал и играл, — сказал Роланд. — Она сказала, что это то, что всегда делают дети.

— А ты?

— Что я? Я что, идиот? Мне уже двенадцать, знаешь ли, — Роланд поколебался. — На самом деле, если то, что ты говоришь, — правда, мне уже тринадцать.

— Почему она хотела, чтобы ты прыгал и играл? — спросила Тиффани, вместо того, чтобы ответить: «Нет, тебе все ещё двенадцать, а ведешь ты себя так, как будто тебе восемь».

— Она только сказала, что это обычно делают дети, — ответил Роланд.

Тиффани задумалась над этим. Насколько она могла судить, дети в основном кричали, быстро носились вокруг, громко смеялись, шмыгали носами, пачкались и плакали. Любое пение, танец или прыжки были, скорее всего, результатом укуса осы.

— Странно, — сказала она.

— А потом, когда я отказался, она дала мне ещё больше конфет.

— Больше нуги?

— Засахаренные сливы, — объяснил Роланд. — Они как настоящие сливы. Знаешь? Покрытые сахаром? Она всегда пытается накормить меня сахаром! Она думает, что мне это нравится!

Маленький колокольчик прозвенел в памяти Тиффани.

— Ты думаешь, что она хочет откормить тебя, а потом запечь в духовке и съесть, так что ли?

— Нет, конечно. Так поступают только злые ведьмы.

Глаза Тиффани сузились.

— Ах, да, — сказала она, тщательно подбирая слова. — Я и забыла. Значит, ты жил здесь на одних конфетках?

— Нет, я умею охотиться! Сюда попадают настоящие животные. Я не знаю, как. Снибс думает, что они случайно попадают через проходы. А потом они умирают от голода, потому что здесь всегда зима. Ещё иногда Королева посылает шайки на грабеж, когда проход открывается в интересный мир. Весь этот мир похож… на пиратский корабль.

— Да, или на клеща, — сказала Тиффани.

— Что это такое?

— Это насекомые, которые кусают овец и сосут кровь и не отваливаются, пока не напьются до отвала, — ответила Тиффани.

— Ой. Мне кажется, это вещь, о которой должны знать крестьяне, — сказал Роланд. — Я рад, что не знаю. Я видел через проходы пару миров. Они бы меня все равно не освободили. Из одного мы взяли картошку, а из другого — рыбу. Я думаю, что они пугают людей, чтобы те давали им провизию. А, и был ещё мир, откуда приходят дремы. Они смеялись и спрашивали, не хочу ли я войти, ведь меня там так ждут. Я не пошел! Он весь красный, как закат. Огромное красное солнце на горизонте, и красное море, которое еле колышется, и красные скалы, и длинные тени. И эти ужасные твари сидят на скалах и живут за счет крабов, всяких моллюсков и маленьких ползучих существ. Это было ужасно. Вокруг каждого кругами были навалены кости и раковины.

— Кто они? — спросила Тиффани, отмечая слово «крестьяне».

— В каком смысле?

— Ты продолжаешь говорить о «них», — сказала Тиффани. — Кого ты имеешь в виду? Это люди?

— Те? Большинство из них даже ненастоящие, — сказал Роланд. — Я имею в виду эльфов. Это те, чьей королевой она является. Разве ты не знала?

— Я думала, что они маленькие!

— Я думаю, что они могут быть любого размера, какого захотят, — сказал Роланд. — Они не… совсем настоящие. Они похожи на… мечты о себе. Они могут быть тонкими, как воздух, или неприступными, как скала. Снибс так говорит.

— Снибс? — спросила Тиффани. — А… маленький человек, который говорит только «снибс», а настоящие слова возникают в голове?

— Да, это он. Он был здесь в течение многих лет. Вот как я узнал, что время здесь неправильное. Снибс однажды вернулся в свой мир, а там все было по-другому. Он так расстроился, что нашел другой проход и пришел обратно.

— Он вернулся? — удивленно спросила Тиффани.

— Он сказал, что лучше принадлежать тому, чему не принадлежишь, чем не принадлежать тому, что помнишь и чему принадлежал когда-то, — сказал Роланд. — По крайней мере я думаю, что это то, что он сказал. Он сказал, что здесь не очень плохо, если держаться подальше от Королевы. Он говорит, что здесь можно многому научиться.

Тиффани оглянулась на сутулую фигуру Снибса, который все ещё наблюдал колку орехов. Было непохоже, что он что-то изучал. Скорее он был похож на кого-то, кто так долго боялся, что это стало частью его жизни, как веснушки.

— Но ты не должна сердить Королеву, — сказал Роланд. — Я видел, что случается с людьми, которые её рассердили. Она сажает на них Женщин-шмелей.

— Ты говоришь о тех огромных женщинах с крошечными крыльями?

— Да! Они гадкие. А если Королева всерьез на кого-то рассердится, она просто смотрит на них и… они превращаются.

— Во что?

— В другие вещи. Я не смог бы нарисовать тебе такую картину, — Роланд задрожал. — А если бы попытался, мне понадобилось бы много красных и фиолетовых мелков. А потом их оттаскивают прочь — к дремам, — он покачал головой. — Слушай, сны здесь реальны. Действительно реальны. Когда ты в них, ты не… совсем здесь. Кошмары тоже реальны. Ты можешь умереть.

«Это не ощущается реальностью, — сказала себе Тиффани. Это чувствуется, как сон. Я почти могу проснуться. Я должна всегда помнить то, что реально», — решила Тиффани.

Она посмотрела вниз на свое полинялое платье с плохо подрубленным краем, удлиняемом по мере роста его владельцев. Оно было реальное. И она была реальна. Сыр был реален. Где-то недалеко был мир зеленого торфа под синим небом, и он был реален. Нак Мак Фиглы были реальны, и она ещё раз пожалела, что их нет рядом. Было что-то утешительное в том, как они кричали «Кривенс!» и бросались на все, что движется. Роланд, вероятно, был реальный.

Почти все остальное было сном в мире-грабителе, который жил за счет реальных миров и где время почти остановилось, и ужасные вещи могли случиться с тобой в любой момент.

«Я ничего больше не хочу об этом знать, — решила она. — Я только хочу забрать своего брата и пойти домой, пока у меня ещё есть злость. Потому что, когда я перестану злиться, наступит время, когда я снова испугаюсь, и на сей раз я испугаюсь по-настоящему. Так, что не смогу думать. Так же, как Снибс. А я должна думать…»

— Первый сон, в который я попала, походил на мой дом, — сказала она.

— У меня бывали сны, в которых я просыпалась, но все ещё продолжала спать. Но бал я никогда не видела…

— О, это один из моих, — сказал Роланд. — Из того времени, когда я был маленьким. Однажды ночью я проснулся и спустился в большой зал, а там танцевали эти люди в масках. Это было именно так… ярко, — на мгновение он задумался. — Это было тогда, когда моя мать была ещё жива.

— Сейчас это картинка из моей книги, — сказала Тиффани. — Это, наверное, от меня…

— Нет, она часто использует её, — сказал Роланд. — Ей это нравится. Она подбирает сны повсюду. Она их собирает.

Тиффани встала и снова взяла сковородку.

— Я собираюсь найти Королеву, — сказала она.

— Не надо, — сказал Роланд. — Ты здесь единственный настоящий человек, не считая Снибса, а он не очень хорошая компания.

— Я собираюсь забрать своего брата и пойти домой, — отрезала Тиффани.

— Тогда я с тобой не пойду, — сказал Роланд. — Я не хочу видеть, во что она тебя превратит.

Тиффани вышла на яркий свет без теней и пошла дальше под уклон. Гигантская трава выгибалась сверху. Тут и там странно одетые люди странной формы поворачивались, чтобы посмотреть на неё, но делали это так, как будто она не представляет из себя ничего интересного.

Она оглянулась. Вдалеке кольщик орехов поднял молот и собирался ударить.

— Хоцю, хоцю, ХОЦЮ нафетку!

Голова Тиффани закрутилась кругом, как флюгер в торнадо. Она побежала вдоль дороги с опущенной головой, готовая смести сковородкой все, что попадется на пути, и прорвалась через заросли на поляну среди маргариток.

Возможно, это была дача. Она не потрудилась проверить.

Вентворт сидел на большом плоском камне, окруженном конфетами. Многие из них были больше, чем он сам. Маленькие были насыпаны грудами, большие лежали сами по себе. И они были невозможных цветов и оттенков таких, как «уж-больно-малиновый», «искусственно-лимонный», «очень-химическо-апельсиновый», «жуть-до-чего-кисло-зеленый» и «черт-знает-какой-синий».

Слезы крупными каплями стекали с его подбородка. Так как они падали на конфеты, уже имело место серьезное прилипание.

Вентворт выл. Его рот был большим красным туннелем с дрожащей штукой, названия которой никто не знает, подпрыгивающей вверх-вниз позади его горла.

Он останавливался, только когда приходило время сделать вдох или умереть, и даже тогда это было только секундное затишье, прежде чем вой возобновлялся.

Тиффани поняла, в чем заключается проблема. Она видела такое раньше на вечеринках в честь дня рождения. Её брат страдал от катастрофического отсутствия сладкого. Да, он был окружен конфетами, но его мозг был испорчен сахаром, и момент, когда он брал какую-нибудь конфету, означал, что он не взял все остальные. Конфет было очень много, и он никогда не будет в состоянии съесть их все. Это было слишком, чтобы держать себя в руках.

Единственное решение состояло в том, чтобы разрыдаться.

Единственное решение дома состояло в том, чтобы надеть ему ведро на голову и, пока он успокаивается, убрать все конфеты подальше. Он мог иметь дело только с несколькими пригоршнями за раз.

Тиффани опустила сковородку и подхватила его на руки.

— Это Тиффани, — прошептала она. — И мы идём домой.

«Тут-то я и встречу Королеву», — подумала она. Но не было никакого гневного окрика, никакого волшебства… ничего.

Было только гудение пчел в отдалении, и шелест ветра в траве, и икание Вентворта, который был слишком потрясен, чтобы плакать.

Теперь она видела, что на дальней стороне дачи стоит кушетка из листьев, увитая цветами, но там никого не было.

— Потому что я стою у тебя за спиной, — прошептал в её ухе голос Королевы.

Тиффани быстро обернулась.

Там никого не было.

— Все ещё позади тебя, — сказала Королева. — Это мой мир, дитя. Ты никогда не будешь такой же быстрой, как я, или такой же умной, как я. Почему ты пытаешься забрать моего мальчика?

— Он не твой! Он наш! — сказала Тиффани.

— Ты никогда не любила его. У тебя сердце как кусок льда. Я вижу это.

Тиффани наморщила лоб.

— Любовь? — спросила она. — Что она дает, и что с ней делать? Он мой брат! Мой брат!

— Очень по-ведьмински, не так ли? — сказал голос Королевы. — Эгоизм — мне, мой, моё. Любая ведьма заботится о том, что её.

— Ты украла его!

— Украла? Ты подразумеваешь, что думала, будто он принадлежал тебе.

Ясномыслие Тиффани сказало: «Она находит твои слабости, не слушай её».

— Ах, у тебя есть Ясномыслие, — сказала Королева. — Мне кажется, ты думаешь, что это делает тебя очень ведьмоватой, не так ли?

— Почему ты не хочешь показаться? — спросила Тиффани. — Ты испугалась?

— Испугалась? — спросил голос Королевы. — Чего-то вроде тебя?

И Королева появилась перед ней. Она была намного выше Тиффни, но такой же стройной, её волосы были длинные и черные, у неё было бледное лицо и красные, как вишня, губы, её платье было черно-бело-красное. И все это было чуть-чуть неправильно.

Ясномыслие Тиффани сказало: «Это потому что она прекрасна. Полностью прекрасна, как кукла. Никто настоящий не может быть так прекрасен».

— Это не ты, — сказала Тиффани с абсолютной уверенностью. — Это только твоя мечта о себе. Это вообще не ты.

На мгновенье улыбка Королевы исчезла и возвратилась острой и кривой.

— Какая грубость, ты едва знаешь меня, — сказала она, садясь на покрытое листвой сидение. Она похлопала рядом с собой. — Присядь, — сказала она. — Такое положение предполагает противостояние. Я отношу твою невежливость к простой растерянности, — она подарила Тиффани красивую улыбку.

«Смотри за движением её глаз, — сказало Тиффани её Ясномыслие. — Я не думаю, что она использует их для того, чтобы смотреть на тебя. Это только красивые безделушки».

— Ты вторглась в мой дом, убила несколько моих подданных, и вообще поступила низко и жалко, — сказала Королева. — Это оскорбляет меня. Однако я понимаю, что тобой руководили подрывные элементы…

— Ты украла моего брата, — сказала Тиффани, крепко держа Вентворта.

— Ты воруешь всё пудрят, — но её голос казался слабым и расплывался в ушах.

— Он потерялся, — спокойно ответила Королева. — Я привела его домой и успокоила.

И то, как звучал голос Королевы, дружественно и понимающе, объясняло, что она права, а ты нет. И это точно не твоя ошибка. Возможно, это ошибка твоих родителей или твоей еды, или чего-то такого ужасного, о чем ты совсем забыла. Это была не твоя ошибка, Королева поняла это, потому что ты хороший человек. Только такая вещь, как все эти плохие влияния заставила тебя сделать неправильный выбор. И если только ты признаешь это, Тиффани, мир станет намного более счастливым местом…

«…холодным местом, которое охраняют чудища, миром, где ничто не стареет, — сказало её Ясномыслие, — или миром с Королевой, которая решат все. Не слушай».

Тиффани удалось сделать шаг назад.

— Я что, монстр? — спросила Королева. — Все, что я хотела иметь небольшую компанию…

И Ясномыслие, сильно затопленное голосом Королевы, сказало: «Мисс Девочка Робинсон…»

Она приехала, чтобы наняться работницей на одну из ферм много лет назад. Говорили, что она выросла в сиротском приюте в Визге. Говорили, что она попала туда, после того, как её мать погибла во время ужасного шторма, и капитан корабля написал в своем судовом журнале «мисс Робинсон, младенец-девочка». Видно, её молодая мать не была слишком умна, но в любом случае она умерла, и подумали, что это имя ребенка. В конце концов, это было записано в официальной книге.

Теперь мисс Робинсон была уже стара, никогда много не говорила, никогда много не ела, но никто не видел её сидящей без дела. Никто не мог отмыть пол так, как мисс Младенец-Девочка Робинсон. У неё было длинное худое лицо с острым красным носом и тонкие бледные руки с красными суставами, всегда занятые работой. Мисс Робинсон упорно трудилась.

Тиффани многое не поняла из того, что происходило, когда случилось преступление. Женщины обсуждали это по двое-трое, стоя в воротах, их руки были скрещены на груди, и они останавливались и выглядели возмущенными, если мимо кто-нибудь проходил.

Она ловила отрывки разговоров, хотя иногда казалось, что они зашифрованы: «У неё и правда никого никогда не было, бедная старая дева. Не её вина — она всегда была тощая, как грабли», «Говорят, что когда её нашли, она обнимала его и твердила, что он её», «Дом был полон детской одежды, которую она вязала!». Последнее высказывание особенно озадачило Тиффани, потому что было сказано таким тоном, каким обычно говорят: «И в доме было полно человеческих черепов!».

Но все они сходились на одной мысли: мы этого не потерпим. Преступление есть преступление. Нужно сказать барону.

Мисс Робинсон украла ребенка Точность Загадку, горячо любимого своими молодыми родителями, даже несмотря на то, что они назвали его Точность (вариация на тему того, что называли же в добрые старые времена детей в честь таких добродетелей, как Вера, Надежда и Любовь).

Его оставили в люльке во дворе, и он исчез. И, естественно, были поиски и рыдания, а потом кто-то упомянул, что мисс Робинсон несла домой молоко…

Это был киднеппинг. На Мелу было не так уж много заборов, и очень мало дверей с замками. К воровству всех видов относились очень серьезно. Если нельзя на пять минут оставить без присмотра свое имущество, чем все это может закончиться? Закон есть закон. Преступление есть преступление…

Тиффани слышала обрывки разговоров по всей деревне, но одни и те же фразы возникали снова и снова. Бедняжка никого не хотела обидеть. Она тяжело работала и никогда не жаловалась. Она повредилась в уме. Закон есть закон.

Преступление есть преступление.

И, таким образом, барону доложили, и он держал суд в Большом зале, и были все, кто не был занят работой на холмах, включая господина и госпожу Загадку (она выглядела взволнованно, он — решительно) и мисс Робинсон, смотрящей в землю с красными натруженными руками, сложенными на коленях.

Это было тяжелое испытание. Мисс Робинсон раскаивалась в содеянном, и Тиффани казалось, что все с ней согласны. Они не были уверены, что все было так, и они пришли, чтобы узнать.

Барону также было неудобно. Закон был ясен. Воровство было ужасным преступлением, а кража человека была намного хуже. В Визге была тюрьма, прямо рядом с сиротским приютом, некоторые считали, что они даже соединяются дверью. Туда отправлялись все воры.

Барон не был большим мыслителем. Его семья правила Мелом, не задумываясь ни о чем, в течение сотен лет. Он сидел, слушал и барабанил по столу пальцами, смотрел на лица людей и держался, как человек, сидящий на горячем стуле.

Тиффани была в первом ряду. Она была там, когда глашатай начал читать приговор: «Гм, кхе, а…», — пытаясь проглатывать слова — он знал, что должен будет сказать, когда распахнулась дверь, и внутрь ворвались овчарки Гром и Молния.

Они промчались по проходу между скамьями и сели перед бароном, сверкающие глазами и опасные.

Тиффани обернулась, чтобы посмотреть на вход. Двери все ещё были немного приоткрыты. Они были слишком тяжелы, и вряд ли даже самая сильная собака смогла бы открыть их. И она могла разглядеть кого-то, подсматривающего в щелку.

Барон остановился и посмотрел на собак. Ещё он посмотрел на дверь.

А затем, спустя несколько мгновений, он отодвинул сборник законов и сказал: «Возможно, это дело можно решить по-другому…»

И решили по-другому, и люди обратили больше внимания на мисс Робинсон.

Это не было слишком хорошо, и не всем это понравилось, но это сработало.

Тиффани почувствовала аромат «Веселого моряка» за дверями зала, когда заседание было закончено, и вспомнила о собаке барона. «Помни этот день, — сказала Бабуля Болит. — У тебя есть на то причина».

Бароны нуждались в напоминании…

— Кто заступится за тебя? — громко спросила Тиффани.

— Заступится за меня? — переспросила Королева, и её прекрасные брови изогнулись.

И Глубокомыслие Тиффани сказало: «Наблюдай за её лицом, когда она волнуется».

— Нет никого? — сказала Тиффани, пятясь, — Любой, к кому ты была добра? Любой, кто скажет, что ты не только вор и бандит? Потому что это ты. Ты как… Ты как дремы, у тебя одни уловки…

И это случилось. Теперь она могла увидеть то, что заметило её Глубокомыслие. Лицо Королевы на мгновение мигнуло.

— И это не твое тело, — сказала Тиффани, продолжая отступать. — Это только то, что ты показываешь людям. Оно ненастоящее. Оно такое же, как и все здесь, — пустое…

Королева бросилась вперед и ударила её намного сильнее, чем могло быть во сне. Тиффани шлепнулась на мох, а Вентворт полетел ещё дальше и завопил:

— Хоцю пись-пись!

«Хорошо», — сказало Глубокомыслие Тиффани.

— Хорошо? — громко спросила Тиффани.

— Хорошо? — сказала Королева.

«Да, — сказало Глубокомыслие, — потому что она не знает, что у тебя есть Глубокомыслие, и твоя рука всего в нескольких дюймах от сковородки, а такие вещи, как железо, ей ненавистны, не так ли? Она сердита. Так сделай её разъяренной настолько, чтобы она не думала. Причини ей боль».

— Ты только живешь здесь, на земле полной зимы, и все, что ты делаешь — только мечтаешь о лете, — сказала Тиффани. — Неудивительно, что Король ушел.

Королева остановилась на мгновение, как красивая статуя, которую она так напоминала. Ходячая мечта снова мигнула, и Тиффани показалось, что она увидела… что-то. Это было ненамного выше её, в основном человек, немного стертый и только на мгновение потрясенный. Потом Королева вернулась, высокая и разгневанная, она глубоко вдохнула…

Тиффани схватила сковороду и замахнулась ей, вскакивая на ноги. Она задела высокую фигуру, это только напоминало удар, но Королева пошатнулась, как горячий воздух над дорогой, и закричала.

Тиффани не стала ждать, чтобы посмотреть на то, что будет дальше. Она снова подхватила брата и побежала вниз через траву, мимо странных фигур, оглядывавшихся на гневные вопли Королевы.

Теперь тени перемещались по траве сами по себе. Некоторые из людей — люди-обманки, те, похожие на картинку из книги-перевертыша, — изменили форму и начали двигаться за Тиффани и её кричащим братом.

Появился быстро нарастающий гул с другой стороны поляны. Два огромных существа, которых Роланд назвал Женщинами-шмелями, поднимались с земли, с усилием махая крошечными крыльями.

Кто-то схватил её и затащил в траву. Это был Роланд.

— Теперь ты можешь выйти? — потребовал он, краснея.

— Э… — начала Тиффани.

— Тогда нам надо бежать, — сказал он. — Давай руку. Пошли!

— Тызнаешь дорогу отсюда? — Тиффани задыхалась, потому что они помчались через гигантские маргаритки.

— Нет, — Роланд тоже задыхался. — Нет его. Ты видела дремы снаружи… Это и правда очень сильный сон…

— Тогда почему мы бежим?

— Чтобы не попадаться… на её дорогу. Если ты… прячешсь довольно долго… Снибс говорит, что она… забывает…

«Не думаю, что она скоро меня забудет», — подумала Тиффани.

Роланд остановился, но она выдернула руку и побежала дальше с Вентвортом, цепляющимся за неё в тихом изумлении.

— Куда ты идешь? — прокричал Роланд позади неё.

— Я действительно хочу убраться с её дороги!

— Вернись! Ты бежишь назад!

— Неправда, я бегу по прямой!

— Это сон! — закричал Роланд, его голос стал громче, потому что он догнал её, — ты бежишь по кругу…

Тиффани вырвалась на поляну…

…на поляну.

Женщины-шмели приземлились с обеих сторон, и Королева вышла вперед.

— Ты знаешь, — сказала Королева, — Я действительно ожидала от тебя большего, Тиффани. Теперь отдай мне мальчика, и я решу, что делать дальше.

— Это не очень большой сон, — пробормотал Роланд позади неё. — Если ты уходишь слишком далеко, ты возвращаешься назад…

— Я могу сделать сон о тебе, ещё меньше, чем ты, — приятным голосом сказала Королева. — Это может быть весьма болезненно!

Цвета стали ярче, и звуки стали громче. И ещё Тиффани почувствовала некий запах, что было странно, потому что раньше здесь не было никаких запахов.

Это был острый, горький запах, который невозможно забыть. Это был запах снега. И как стрекот насекомых в траве, она услышала очень слабые голоса:

— Кривенс! Где здесь выход?!

Глава 11

ПРОБУЖДЕНИЕ

С другой стороны поляны человек, коловший орехи, взялся за последний, примерно в половину роста Тиффани. Тот мягко покачивался. Кольщик ударил по нему, и орех покатился по дороге.

«Посмотрим, что там на самом деле…» — сказала себе Тиффани и рассмеялась.

Королева озадаченно посмотрела на неё.

— Ты находишь это забавным? — потребовала она. — Что в этом смешного? Что веселого в этой ситуации?

— У меня появилась интересная мысль, — сказала Тиффани.

Королева криво усмехнулась, потому что люди без чувства юмора всегда так делают, когда сталкиваются с улыбкой.

«Ты не очень умна, — подумала Тиффани. — И тебе никогда не надо было быть такой: ты получаешь все, что хочешь, мечтая об этом. Ты веришь в свои сны, значит, тебе не часто приходится думать».

Она повернулась и прошептала Роланду:

— Расколи орех! Не беспокойся, о том, что я делаю, расколи орех!

Мальчик посмотрел на неё безучастно.

— Что ты ему сказала? — одернула её Королева.

— Я сказала «до свидания», — ответила Тиффани, сильно прижимая к себе брата. — Я не отдам тебе своего брата, независимо от того, что ты сделаешь.

— Ты знаешь, какого цвета твои внутренности? — спросила Королева.

Тиффани безучастно покачала головой.

— Хорошо, теперь будешь знать, — сказала Королева, сладко улыбаясь.

— Ты не достаточно сильна, чтобы сделать что-нибудь подобное, — ответила Тиффани.

— Знаешь, ты права, — сказала Королева. — Такое физическое волшебство действительно очень трудоемко. Но я могу заставить тебя думать, что я сделала что-нибудь… более ужасное. И это, детка, все, что мне надо сделать. Теперь не желаешь ли попросить о милосердии? Позже ты будешь уже не в состоянии.

Тиффани сделала паузу.

— Нет, — сказала она, наконец. — Думаю, что не желаю.

Королева наклонилась к ней. Её серые глаза заслонили от Тиффани весь мир.

— Люди здесь будут долго помнить об этом, — сказала она.

— Надеюсь, что так, — сказала Тиффани. — Расколи… орех.

На мгновение Королева снова показалась озадаченной. Она не слишком хорошо реагировала на резкие изменения.

— А? Ох… щас, — пробормотал Роланд.

— Что ты ему сказала? — потребовала Королева, потому что мальчик кинулся к человеку с молотом.

Тиффани пнула её в ногу. Это было не по-ведьмински. Но ей было всего девять лет и, к сожалению, она не придумала ничего лучше. С другой стороны, у неё были тяжелые ботинки, и это был хороший пинок.

Королева встряхнула её:

— Зачем ты это сделала? — спросила она. — Почему ты не желаешь делать то, что я говорю? Все будут так счастливы, если будут поступать так, как я говорю!

Тиффани посмотрела на её лицо. Теперь её глаза были серые, но зрачки были, как серебряные зеркала.

«Я знаю, кто ты, — сказало её Глубокомыслие. — Ты ничто, которое никогда ничему не научится. Ты ничего не знаешь о людях. Ты только… постаревший ребенок».

— Хочешь конфетку? — прошептала Тиффани.

Позади неё раздался крик. Она вырвалась из рук Королевы и увидела, что Роланд борется за молот. Пока она наблюдала, он резко развернулся и вскинул молот, свалив эльфа, стоящего сзади.

Молот упал, Королева взбесилась:

— Конфетку? — злобно прошипела она. — Я покажу тебе кон…

— Кривенс! Это Кроля! Она держашь нашу кельду, старая брюква!

— Нет кроли! Нет лорда! Вольные Мальцы!

— Забей е на $ 7

— Геть её!

Возможно, Тиффани была единственным человеком во всех множественных мирах, обрадовавшимся, услышав голоса Нак Мак Фиглов.

Они лились из разбитого вдребезги ореха. Некоторые все ещё были в бабочках. Другие вернули свои клетчатые килты.

Но все они были настроены на драку и, чтобы сэкономить время, отвешивали друг другу пинки для ускорения.

Поляна… очистилась. Настоящие или нереальные люди не могли не заметить проблемы, катившиеся на них оранжево-синим потоком, с ревом и проклятиями.

Тиффани вырвалась из рук Королевы, затем, все ещё держа Вентворта, нырнула в траву и приготовилась наблюдать.

Большой Ян мчался мимо, неся над головой отбивающегося крупного эльфа. Потом он внезапно остановился и подбросил его высоко вверх.

— Хорошо пошел, прям на бошку, — завопил он, затем развернулся и бросился обратно в сражение.

Нак Мак Фиглов нельзя было оттеснить или окружить. Они работали группами, забирались друг другу на спину, чтобы подняться на высоту, достаточную для того, чтобы дать эльфам по ушам или, что предпочтительнее, сшибить их лбами. А если кто-нибудь из них падал, на всем протяжении падения он молотил ногами.

В способе борьбы Нак Мак Фиглов была некоторая особенность. Например, пиксти всегда выбирали самого крупного противника, потому что, как позже сказал Всяко-Граб: «В такого легче попасть, ты знашь». И они совсем не останавливались. Они просто сметали неприятеля. Это было похоже на нападение ос с кулаками.

Им понадобилось некоторое время для осознания того, что противники кончились. Некоторое время они продолжали драться друг с другом — недаром же они проделали такой путь, а затем успокоились и начали обшаривать карманы лежащих — вдруг там найдется монетка-другая.

Тиффани встала.

— Ну что ж, неплохая драчка, могу сказашь, — сказал Всяко-Граб, озираясь. — Чисто сработашь, без шума и пыли. Даже обошлись без лирики.

— Как вы попали в орех? — спросила Тиффани. — Я имею в виду, что это был… орех.

— Мы найтишь дорогу только туда, — сказал Всяко-Граб. — Эта дорога подошла. Оч трудная работа — ногация в снах.

— Особенно когда ты маленько тогось, — добавил Псих-Вулли, широко ухмыляясь.

— Что? Вы что… пили? — спросила Тиффани. — Я тут одна с Королевой, а вы были в баре?

— А, нет! — сказал Всяко-Граб. — Ты знашь, тот сон с большой гульбой? Когда мы нормально приодешься? Так мы там застряшь.

— Но я убила дрем!

Граб заюлил:

— Ну-у-у, — протянул он, — Мы вышли оттуда не так легко, как ты. Нам надошь было чуть больше времени.

— Пока бухло не кончилось, — услужливо подсказал Псих-Вулли.

Всяко-Граб впился в него взглядом.

— Это не то, что ты думашь! — отрубил он.

— Ты подразумеваешь, что сон продолжается? — спросила Тиффани.

— Если ты сильно хошь пить, — сказал Псих-Вулли. — И не только бухло, бу-тир-бреды бышь тоже ничего.

— Но я думала, что если что-то съесть или выпить во сне, останешься там! — сказала Тиффани.

— Да, для большинства существ, — сказал Всяко-Граб. — Но только не для нас. Дом, банк, сон — нам без разницы. Мы отовсюду слиняшь.

— Ну, мобыть, кроме баров, — сказал Большой Ян.

— О, да, — бодро воскликнул Всяко-Граб. — Линька с бара дается нам с огрррромным трудом, точно гришь.

— И куда делась Королева? — потребовала Тиффани.

— А, она гетьски, как только мы пришли, — сказал Всяко-Граб. — А нам, леди, пора валить из этого сна, — он кивнул на Вентворта. — Это, что ли, дите? Ах, у него полная носа соплев!

— Хочешь конфетку? — крикнул Вентворт, на конфетном автопилоте.

— Амба, больше ни че не получишь! — рявкнул Всяко-Граб. — Хорош ныть, давай с нами и кончашь виснуть на своей мелкой сестре!

Тиффани открыла было рот, чтобы возразить, но снова закрыла его, потому что Вентворт впервые после долгого плача захихикал.

— Милый! — сказал он. — Липутик! Лили-путик!^[603]

— О, дорогой, — сказала Тиффани. — Они тебе понравились?

И тем не менее она была очень удивлена. Вентворт никогда не проявлял интереса к тому, что не являлось конфетой.

— Граб, тут есть ещё один настоящий, — окликнул один из пиксти.

К своему ужасу, Тиффани увидела, что несколько Нак Мак Фиглов поддерживают голову бесчувственного Роланда. Он лежал ничком на земле.

— Ах, это тот малец, что нагрубишь тебе, — сказал Всяко-Граб. — Он ещё пыташься прибить молотком Большого Яна. То не очень умная вещь, чтоб даже пытаться. Что бушь с ним делать?

Трава задрожала. Небо темнело. Воздух становился холоднее.

— Мы не можем оставить его здесь! — сказала Тиффани.

— Хорошо, потащим во, — сказал Всяко-Граб. — Валим прям щас!

— Лили-Путик! Лили-Путик! — радостно кричал Вентворт.

— Боюсь, что это на весь день, — сказала Тиффани. — Извините.

— Пошли к дверям, — сказал Всяко-Граб. — Ты вишь щас дверь?

Тиффани отчаянно озиралась. Теперь ветер отдавал горечью.

— Ищи дверь! — скомандовал Всяко-Граб, и Тиффани завертелась вокруг.

— Э… Э… — пробормотала она. Ощущение внешнего мира, которое пришло к ней, когда она боялась Королеву, теперь не хотело возвращаться. Она попыталась сконцентрироваться. Запах снега…

Смешно даже говорить о запахе снега. Это всего лишь чистая замороженная вода. Но Тиффани знала, что всегда просыпалась ночью, если шёл снег. У снега был запах, как вкус олова. У олова действительно был вкус, хотя, по общему признанию, оно было на вкус как запах снега.

Ей показалось, что она слышит, как от размышлений скрипят её мозги. Если она во сне, значит, она должна проснуться. Но бежать было бесполезно. Сны шли один за другим. Но один из них выглядел… тонким и белым.

Она закрыла глаза и подумала о снеге, хрустящем, как жареная картошка, и белом, как новые простыни. Она сконцентрировалась на ощущении его под ногами. Все, что ей оставалось сделать, это проснуться…

Она стояла на снегу.

— Хорошо, — сказал Всяко-Граб.

— Я вышла! — обрадовалась Тиффани.

— Ну, иногда двери в твоей собственной главе, — сказал Всяко-Граб. — Теперь двинули!

Тиффани почувствовала, что её подняли в воздух. Рядом под храпящим Роландом появилось множество маленьких синих ног, потому что Фиглы подобрались под него.

— Не тормозишь, пока не вым отсюда! — скомандовал Всяко-Граб. — Фиглы, е-хо!

Они заскользили вперед по снегу, с Фиглами по бокам. Через минуту-другую Тиффани обернулась и увидела, что синие тени расползаются. Ещё они становились темнее.

— Граб, — начала она.

— Да, я вишь, — ответил Всяко-Граб. — Ходу, парни.

— Они двигаются быстрее, Граб!

— То я тоже вишь.

Снег обжигал лицо Тиффани. Деревья смазались от скорости. Лес быстро убегал назад. Но тени перебегали им дорогу, и каждый раз, когда они пролетали мимо, было заметно, что они стали более плотными, как туман. Потом тени сзади стали черными, как ночь. Но пиксти миновали последнее дерево и вырвались на равнины, протянувшиеся вокруг.

Они остановились так быстро, что Тиффани чуть не свалилась в снег.

— Что случилось?

— Где наши старые следы, что сюда? — спросил Псих-Вулли. — Они токо что тут были! Куда теперь?

Утоптанного следа, который они оставили, входя в лес, теперь не было. Всяко-Граб вертелся волчком и оглядывался назад в лес. Тьма поднималась над ним, как дым, заволакивая горизонт.

— Она послашь за нами кошмары, — прорычал он. — Это бушь крепкая драка, парни.

Тиффани увидела фигуры, двигающиеся в темноте. Она покрепче обняла Вентворта.

— Кошмары, — повторил Всяко-Граб, поворачиваясь к ней. — Ты, наверно, не хошь знать о них. Мы их задержашь. Ты должна бежать от них. Уходи от греха!

— Я ни от кого не буду убегать! — закричала Тиффани.

Она услышала нарастающий шум, своего рода чириканье, стрекот насекомых, доносящийся из леса. Пиксти сгруппировались. Обычно они усмехались в предвкушении драки, но сейчас они выглядели смертельно серьезными.

— Ах, Кроля не любишь проигрывать, — сказал Граб.

Тиффани обернулась и посмотрела на горизонт позади неё. Там была кипящая чернота, которая кольцом надвигалась со всех сторон.

«Двери повсюду, — подумала она. — Старая кельда сказала, что проходы есть везде. Я должна найти дверь».

Но есть только снег и несколько деревьев…

Пиксти достали мечи.

— Какие, э, именно кошмары наступают? — спросила Тиффани.

— А, длинноногие твари с тыщей ног и громадными зубами, и с крылами, и с сотней глазов, вот какие, — ответил Псих-Вулли.

— Да, и щас уж будут тут, — добавил Всяко-Граб, всматриваясь в наступающую тьму.

— Что, бывают и хуже? — уточнила Тиффани.

— Да, нормальная штука, что ведет себя ненормально, — ответил Граб.

Тиффани мгновение не понимала, а потом вздрогнула. Да, она видела такие кошмары. Они приходили нечасто, но когда являлись, не было ничего страшнее. Однажды она проснулась в холодном поту — ей приснились ботинки Бабули Болит, которые преследовали её, а в другой раз это была коробка сахара. Что угодно могло стать кошмаром. Она могла вынести чудищ. Но она не хотела оказаться перед взбесившимися ботинками.

— Э… у меня есть идея, — сказала она.

— У меня тоже, — сказал Всяко-Граб. — Свалить отсюда — вот моя индея.

— Там впереди роща, — сказала Тиффани.

— И что? — спросил Всяко-Граб. Он смотрел на надвигающиеся кошмары. Твари были уже различимы — зубы, когти, глаза, кости. Всяко-Граб так и светился: было очевидно, независимо от того, что будет потом, первые несколько монстров столкнутся лицом к лицу с серьезной проблемой. Конечно, если у них есть лица.

— Ты можешь драться с кошмарами? — спросила Тиффани.

Чирикающий шум нарастал.

— Нет того, что мы не поборошь, — прорычал Большой Ян. — Если у него есть глава, мы из неё перхоть повытрясем, если нет главы — запинаем!

Тиффани уставилась на наступающие… вещи.

— У некоторых из них больше, чем одна голова! — сказала она.

— Тогда нам везет, — сказал Псих-Вулли.

Пиксти наклонились вперед, приготовившись к атаке.

— Волынщик, — сказал Всяко-Граб Уильяму бездомному. — Играй похоронный марш. Мы будем драться под звуки мышедуя…

— Нет! — воскликнула Тиффани. — Я против! Лучший способ побороть кошмары — проснуться! Я ваша кельда! Это приказ! Прямо сейчас мы бежим к тем деревьям! Делайте, что я говорю!

— Лили-Путик! — вопил Вентворт.

Пиксти посмотрели на деревья, а потом на Тиффани.

— Сделайте это! — рявкнула она так громко, что некоторые из них вздрогнули. — Прямо сейчас! Сделайте то, что я вам говорю! Есть лучший путь!

— Не перечь карге, Граб, — пробормотал Уильям.

— Я собираюсь вернуть вас домой! — оборвала его Тиффани.

«Надеюсь», — добавила она про себя. Вдруг она заметила маленькое круглое, белое лицо дрема за стволом. В тех деревьях прятался дрем.

— А, да, но… — Всяко-Граб посмотрел мимо Тиффани и добавил, — Ого, вы поглядишь…

Перед линией наступающих монстров появилась белая точка. Снибс прорвался сквозь них. Его руки работали, как поршни. Его короткие ноги, казалось, вращались. Его щеки раздулись, как воздушные шары. Поток кошмаров опрокинул его и продолжал наступать.

Всяко-Граб вложил меч в ножны.

— Вы слышали нашу кельду, парни, — прокричал он. — Хваташь её! Мы-ы-ы гетьски!

Тиффани подхватили. Пиксти несли бесчувственного Роланда. И все помчались к деревьям.

Тиффани вытащила руку из кармана передника и развернула смятую обертку от «Веселого моряка». Это было что-то, чтобы сосредоточиться, чтобы напомнить ей о сне…

Люди говорили, что с самых высоких холмов можно увидеть море, и Тиффани долго всматривалась в ясный зимний день, когда воздух был прозрачен, но заметила только туманную синеву на горизонте. Но море на «Веселом моряке» было глубоко-синим, с белыми гребнями на волнах. Таким море было для Тиффани Дрем в деревья, похоже, был очень маленький. Это значило, что он не очень сильный. Она надеялась на это. Она должна была надеяться на это…

Деревья приближались. То же делало и кольцо наступающих монстров.

Некоторые звуки были ужасными — скрежет раскалывающихся костей, рушащихся скал, жужжание насекомых, визжащих кошек — они были все ближе, и ближе, и ближе…

Глава 12

ВЕСЕЛЫЙ МОРЯК

…вокруг неё был песок, и грохот волн, и вода, лижущая прибрежную гальку с таким звуком, с каким старуха сосет леденец.

— Кривенс! Гдей-то мы? — спросил Псих-Вулли.

— Да, и чей-то мы как желтые поганки? — добавил Всяко-Граб.

Тиффани посмотрела вниз и хихикнула. Каждый пиксти был одет, как веселый моряк, — в дождевиках и широкополых клеенчатых шляпах, съезжающих им на носы. Они начали ходить, налетая друг на друга.

«Мой сон! — подумала Тиффани. — Дрем использует то, что может найти в твоей голове… Но это — мой сон! Я могу управлять им».

Вентворт затих. Он внимательно смотрел на волны. На берегу лежала лодка. Все, как один, пиксти, или маленькие желтые поганки, собирались рядом с ней и карабкались наверх.

— Что вы делаете? — спросила Тиффани.

— Будет лучше, если уже пойдем, — сказал Всяко-Граб. — Это мы удачно зашли, но ещё лучше — побыстрей выйти.

— Но здесь мы должны быть в безопасности!

— Ах, Кроля найдешь нас повсюду, — сказал Граб, пока сотня пиксти поднимала весло. — Ты не боись, мы все знашь про лодки. Ты разве не видашь на днях как Не-Tо-Чтоб-Мелкий-Джорди колошь рыбу в речке с Мелким Бобби? Мы не новички в рыболовстве и навигации, ты знашь.

И действительно, оказалось, что они знают о лодках. Весла вставили в уключины, и толпа Фиглов спустила её на воду.

— Теперь давай сюда мелкого мальца, — прокричал с кормы Всяко-Граб.

Неуверенно, оскальзываясь на мокрых камнях, она пробралась через холодный прибой и передала Вентворта. Казалось, что ему это понравилось.

— Лили-Путик! — закричал он, когда его опустили в лодку. Это была его собственная шутка, и он не собирался останавливаться.

— Вот и хорошо, — сказал Всяко-Граб, усаживая его на место. — А теперь ты сидишь, как хороший мальчик, и никаких воплей про конфетки, а то дядя Граб надрашь те ухи, да?

Вентворт хихикнул.

Тиффани выбежала на берег и подтащила Роланда за ноги. Он открыл глаза и окинул её мутным взглядом.

— Что эт было? — пробормотал он. — Мне снился странный со… — он закрыл глаза и обмяк.

— Затащите его в лодку! — прокричала Тиффани, волоча его по гальке.

— Кривенс, мы что, брашь с собой этот кусок бревна? — пробурчал Граб, хватая Роланда за штаны и втаскивая его на борт.

— Конечно! — Тиффани взобралась последней и села на дно лодки, потому что та качалась на волнах. Весла заскрипели и опустились в воду, лодка рывками двинулась вперед. Она несколько раз вздрогнула от удара больших волн, а потом поплыла по морю. В конце концов, пиксти были очень сильные. Даже притом что каждое весло было похоже на поле боя (пиксти свисали с него, карабкались друг другу на спины, чтобы поднять его), оба весла почти гнулись, когда ими гребли.

Тиффани поднялась и попыталась проигнорировать внезапное чувство неуверенности в животе.

— Доплывите до маяка! — сказала она.

— Да, я знашь, — сказал Всяко-Граб. — Это здесь единственное место. И Кроля боишься света, — он усмехнулся. — Это хороший сон, леди. Кстати, ты на небо не смотрешь?

— Это только синее небо, — ответила Тиффани.

— Это не совсем небо, — сказал Всяко-Граб. — Посмотри сзади.

Тиффани оглянулась. Это было синее небо. Очень синее. Но выше удаляющегося берега в небе была желтая полоса. Она выглядела огромной, длиной в сотни миль. И посередине неё неясно вырисовывался серо-голубой спасательный круг такой же огромный, как галактика.

На нем задом наперед были написаны буквы, размером больше луны:

*Й Ы Л Е С Е В*

*К Я Р О М*

— Мы в этикетке? — спросила Тиффани.

— О, да, — ответил Всяко-Граб.

— Но ощущение моря… настоящее. Оно соленое, мокрое и холодное. Это не похоже на краску! Я не хотела его приснить соленым и таким холодным!

— Не такое? Если есть картинка снаружи она, реальна внутри, — Всяко-Граб кивнул. — Ты знашь, мы грабишь и драпашь по всяким мирам оч долго, и я сказашь тебе: эта вселенная устроена намного мно-го-граннее, чем казашься снаружи.

Тиффани достала смятую обертку из кармана и посмотрела на неё снова. Был спасательный круг, был маяк. Но самого веселого моряка там не было. Все, что там было, — очень крошечное, чуть больше точки в нарисованном море — только маленькая плывущая лодка. Она огляделась. Под огромным спасательным кругом в небе появились грозовые облака. Они были длинные и рваные, они клубились и быстро надвигались.

— Да, не долго ж она нас искашь, — пробормотал Уильям.

— Нет, — сказала Тиффани. — Это мой сон. Я решаю, как ему идти. Продолжайте грести!

Запутываясь и падая, некоторые облака прошли над ними и резко опустились в море. Они торчали из воды, как водосточная труба наоборот. Начался ливень, настолько сильный, что вода повисла в воздухе, как туман.

— Это что? — спросила Тиффани. — все, что она может сделать?

— Надеюсь, — сказал Всяко-Граб. — Гребите веслами, парни!

Лодка выстрелила вперед, прорываясь через дождь, прыгая с волны на волну.

Но, против всех правил, море старалось подняться в гору. Вода вздымалась все выше и выше, и лодку отбрасывало обратно в полосу прибоя. Что-то поднималось. Что-то белое надвигалось из моря. Вода потоками стекала с большого сияющего купола, поднимающегося к штормовому небу. Оно поднялось повыше, и стало ещё больше. Наконец, появился глаз. Он казался крошечным по сравнению с возвышающейся над ним горой головы. Он завращался в глазнице и сфокусировался на лодке.

— Ладно, есть глава — есть работа Большому Яну, — сказал Всяко-Граб.

— Я думашь, до завтра обернемся. Гребем, парни!

— Это мой сон, — сказала Тиффани так спокойно, как только смогла. — Это — рыба-кит.

«Однако, я никогда не чувствовала во сне запах, — добавила она про себя. — Но здесь он есть — огромный, терпкий, заполняющий весь мир запах соли, и вода, и рыба в ней…»

— А что он ест? — спросил Псих-Вулли.

— Э, не знаю, — ответила Тиффани, когда лодка поднялась на волну. — Киты неопасны, потому что они едят только очень маленькие вещи…

— Жарь, парни! — завопил Всяко-Граб.

— Что ты понимашь под мелкими вещами? — спросил Псих-Вулли, потому что рот рыбы-кита начал открываться.

— Однажды я заплатила целый огурец за урок о глубоководных животных, — сказала Тиффани, отплевываясь от захлестнувшей их волны. — У них нет даже настоящих зубов.

Раздался скрипящий звук, и порыв подозрительно зловонного ветра размером с тайфун, и их взорам открылась пасть, полная огромных, острых зубов.

— Айе? — спросил Вулли. — Ну, ни че страшного, но я думашь, эта тварь ходила в другую школу.

Волны отбрасывали их назад. Теперь Тиффани могла увидеть голову целиком, и непонятно каким образом кит был похож на Королеву. Королева была здесь — в нем.

Гнев вернулся.

— Это мой сон! — крикнула она в небо. — Я видела его тысячи раз! Тебе нельзя сюда заходить! И киты не едят людей! Все, у кого есть мозги, это знают!

Хвост размером с небольшое поле поднялся и обрушился в море. Кит бросился вперед.

Всяко-Граб отшвырнул свою желтую шляпу и выхватил меч.

— Что ж, приступим, — сказал он. — Эта редиска щас получит худший прострел в кишках, какой только бышь!

— Урежем марш! — заорал Псих-Вулли.

— Нет, продолжайте грести! — сказала Тиффани.

— То не по-фигловски — стояшь спиной к врагу! — крикнул Всяко-Граб.

— Но вы гребете спиной вперед! — указала Тиффани.

Пиксти выглядели удрученными.

— О, я как-то об том не подумашь, — сказал он, садясь обратно.

— Гребите же! — настаивала Тиффани. — Мы почти у маяка!

Ворча, потому что даже если они видели правильный путь, они продолжали двигаться неправильным способом, пиксти налегли на весла.

— Это очень большую главу мы здесь получили, ты вишь, — сказал Всяко-Граб. — Как бы ты сказашь, насколько велика эта глава, бездомный?

— Ах, я б сказашь, что она оч огррромна, Граб, — ответил Уильям, сидящей в команде на другом весле. — Я бы даже сказашь, огррромадна.

— Что, до такой степени?

— О, да. Огррромадная полностью подходит…

«Он уже почти рядом», — подумала Тиффани.

Это должно сработать. Это мой сон. В любой момент. Теперь в любой момент…

— А как бы ты сказашь, насколько она близка? — светским тоном осведомился Всяко-Граб, в то время как лодка вертелась и подпрыгивала почти у самой китовой пасти.

— Это очень интеррресный вопрос, — ответил Уильям. — И в ответ я бы сказашь: крррайне близка, да, крррайне.

«Теперь уже в любой момент, — думала Тиффани. — Я помню, что мисс Тик говорила о том, что нельзя верить снам, но она не подразумевала, что нельзя надеяться. Э… теперь в любой момент, я… надеюсь. Они никогда не разлучаются…»

— Фактически, я зашел бы так далеко, чтобы сказать, чрррезвычайно близка… — начал Уильям.

Тиффани сглотнула и понадеялась, что кит не сделает того же самого. Между зубами и лодкой оставалось примерно тридцать ярдов.

И вдруг их заслонило друг от друга деревянной стеной, двигающейся мимо, рассекая волны.

Тиффани смотрела, разинув рот. Белые паруса засияли в штормовых облаках, проливающих водопады дождя. Она смотрела на мачты и реи и на моряков, выстроившихся в шеренгу на палубе и отдающих честь. А затем корма судна веселого моряка исчезла в тумане, но не раньше, чем Тиффани увидела большую бородатую фигуру у штурвала, одетую в желтый дождевик. Он обернулся и махнул всего один раз, прежде чем судно исчезло в темноте.

Ей с трудом удалось встать, потому что лодка качалась на волнах, и крикнуть возвышающемуся киту:

— Ты должен преследовать его! Ты должен делать так! Ты преследуешь его, он преследует тебя! Бабуля Болит говорила так! Ты не можешь не сделать этого и остаться рыбой-китом! Это мой сон! Мои правила! У меня в этом было больше практики, чем у тебя!

— Больсая лыба! — закричал Вентворт.

Это было ещё более удивительно, чем кит. Тиффани уставилась на своего младшего брата.

— Больсая лыба! — снова крикнул Вентворт.

— Правильно, — сказала Тиффани восхищенно. — Большая рыба. И, что особенно интересно, кит вообще не рыба! На самом деле он млекопитающее, как корова!

«Ты только что это сказала? — спросило её Ясномыслие, потому что все пиксти замерли и уставились на неё, в то время как лодка кружилась в прибое.

— Впервые он сказал что-то не о конфетах и не «Лили-лили», а ты всего лишь поправила его?»

Тиффани посмотрела на кита. У него были проблемы. Но это был кит, кит, которого она видела во сне много раз после того, как Бабуля Болит рассказала ей эту историю, и даже Королева не могла ей управлять.

Кит неохотно развернулся и нырнул вслед за кораблем веселого моряка.

— Больсой лыба посел! — сказал Вентворт.

— Нет, это млекопитающее… — сказал рот Тиффани прежде, чем она успела его захлопнуть.

Пиксти все ещё пялились на неё.

— Это только для того, чтобы он все понимал правильно, — пробормотала она, оправдываясь. — Эту ошибку делает много людей…

«Ты превратишься во что-нибудь вроде мисс Тик, — сказало её Ясномыслие. — Ты на самом деле этого хочешь?»

— Да, — сказал голос, и Тиффани поняла, что это опять она. В ней поднялась радостная злость. — Да! Я — это я, осторожная и логичная, и я ищу значение вещей, которые не понимаю! Когда я слышу, что люди говорят неправильно, я зверею! Я хороша с сыром. Я хорошо читаю! Я думаю! И у меня всегда с собой кусок веревки! Вот я какая!

Она остановилась. Теперь на неё таращился ещё и Вентворт. Он хлопал глазами.

— Больсая водная колова посла… — предложил он кротко.

— Правильно! Хороший мальчик! — сказала Тиффани. — Когда вернемся домой, ты получишь одну конфету!

Она увидела множество фигловских глаз, все ещё смотревших на неё в сильном волнении.

— Ты не против, если мы того? — спросил Всяко-Граб, нервно взмахнув рукой. — Прежде, чем эта ры… Прежде, чем та китовская корова вернется?

Тиффани смотрела мимо них. Маяк был уже недалеко. Небольшой причал соединял его с островком.

— Да, пожалуй. Э… спасибо, — сказала она, немного успокоившись.

Корабль и кит исчезли за пеленой дождя, и море тихо набегало на берег.

Дрем сидел на скале, выставив вперед бледные толстые ноги. Он внимательно смотрел на море, и казалось, не замечал приближающуюся лодку.

«Он думает, что он дома, — подумала Тиффани. — Я дала ему сон, который ему понравился».

Пиксти вылились на причал и привязали лодку.

— Хорошо, мы здесь, — сказал Всяко-Граб. — Вот только расшибем бошку той твари и валим отсюда.

— Не надо! — сказала Тиффани.

— Но это…

— Оставьте его в покое. Просто… оставьте его в покое, хорошо? Он нам неинтересен. И он знает о море, — добавила она про себя. Наверное, он тоскует по дому рядом с морем. Именно поэтому это такой правдоподобный сон. Я никогда бы не придумала такой в одиночку.

Краб выполз из прибоя к ногам дрема и прилег, чтобы видеть крабьи сны.

«Похоже на то, что дрем потерялся в своем собственном сне, — подумала Тиффани. — Интересно, проснется ли он когда-нибудь?»

Она повернулась к Нак Мак Фиглам.

— В своем сне я всегда просыпаюсь, когда подхожу к маяку, — сказала она.

Пиксти оглянулись на красно-белую башню и все, как один, вытащили мечи.

— Мы не доверяшь Кроле, — сказал Всяко-Граб. — Она позволишь тебе думать, что ты спаслась, и когда ты потеряшь бдительность, прыгнет. Она ждешь за дверью, уж будь уверена. Ты позволишь нам пойти вперед?

Это была инструкция, а не вопрос. Тиффани кивнула и увидела, как Нак Мак Фиглы заполонили скалы вокруг башни.

Оставшись на причале в одиночестве, не считая Вентворта и бесчувственного Роланда, она вытащила из кармана жаба. Тот открыл свои желтые глаза и уставился на море.

— Или я сплю, или я на берегу моря, — сказал он. — А жабы не видят снов.

— В моем сне видят, — сказала Тиффани. — А это мой сон.

— Тогда это очень опасно! — сказал неблагодарный жаб.

— Нет, это прекрасно, — сказала Тиффани. — Это замечательно. Смотри, как свет переливается в волнах…

— Где знак, предупреждающий людей о том, что они могут утонуть? — посетовал жаб. — Никаких спасательных кругов и противоакульных сеток. О, боже. Я увижу здесь квалифицированных спасателей? Думаю, что нет. Предположим, что кто-нибудь…

— Это берег, — сказала Тиффани. — Почему ты так говоришь?

— Я… я не знаю, — сказал жаб. — Ты можешь положить меня? Я чувствую, как надвигается головная боль.

Тиффани положила его и подтолкнула ему какую-то морскую водоросль.

Через некоторое время она услышала, как он что-то ест.

Море было спокойным.

Оно было мирным.

Это точно был тот момент, которому нельзя доверять.

Но ничто не происходило. И продолжало не происходить. Вентворт поднял с земли гальку и засунул её в рот, в надежде на то, что она окажется конфетой.

Внезапно из маяка послышался шум. Тиффани услышала приглушенные крики, глухие удары и звук бьющейся посуды. Один звук напоминал падение чего-то тяжелого, спускаемого с длинной винтовой лестницы и подпрыгивающего на каждой ступеньке.

Дверь распахнулась. Нак Мак Фиглы вышли. Они выглядели удовлетворенно.

— Без проблем, — сказал Всяко-Граб. — Там никого.

— Но было столько шума!

— О, да. Мы должны были проверить, — сказал Псих-Вулли.

— Лили-Путик! — закричал Вентворт.

— Я проснусь, когда войду в дверь, — сказала Тиффани, вытаскивая Роланда из лодки. — Это должно сработать. Это мой сон. — Она поставила мальчика вертикально и обратилась к ближайшему Фиглу: — Ты можешь привести Вентворта?

— Да.

— И ты не потеряешься и не будешь ничего пить?

Всяко-Граб выглядел оскорбленным:

— Довольно обидные твои слова! — сказал он. — Мы всегда знашь, где мы! Это мошь только иногда мы не знашь, где все остальное, но то не наша ошибка, что все остальное пропашь! Бойцовый Фигл нигде не пропадет!

— А что насчет выпивки? — спросила Тиффани, подтаскивая Роланда к маяку.

— Мы ни разу в жизни не теряшься! Не было такого, да, парни? — сказал Всяко-Граб. Послышался ропот обиженного согласия. — Слова «потерялся» и «Нак Мак Фигл» нельзя ставишь в одном пред-ложе-нии!

— А выпивка? — снова спросила Тиффани, укладывая Ролада на гальку.

— Быть потерянным — это то, что случашься с другими людьми! — заявил Всяко-Граб. — Я хочу сделашь этот пункт совершенно ясным!

— Хорошо, по крайней мере в маяке не должно быть ничего, что можно выпить, — сказала Тиффани. Она улыбнулась. — Если только вы ещё не выпили масло из лампы, то никто не посмеет этого сделать!

Пиксти внезапно затихли.

— И что тогда будет? — медленно и осторожно спросил Псих-Вулли. — Это случайно не та штуковина в виде большой бутылки?

— С мелким черепом и костями на ней? — спросил Всяко-Граб.

— Да, наверное, и это ужасная вещь, — ответила Тиффани. — И вам стало бы очень плохо, если бы вы это выпили.

— Правда? — глубокомысленно осведомился Всяко-Граб. — Это крррайне… интересно. И насколько плохо?

— Я думаю, вы бы умерли, — сказала Тиффани.

— Мы уже мертвые, — ответил Всяко-Граб.

— Хорошо, тогда вы бы очень, очень заболели, — сказала Тиффани. Она посмотрела на него очень внушительно. — А ещё оно воспламеняется. Это очень правильно, что вы не пили…

Псих-Вулли громко рыгнул. В воздухе поплыл сильный запах керосина.

— Да, — сказал он.

Тиффани пошла и принесла Вентворта. Позади неё послышался шепоток — несколько пиксти сгрудились в кучу.

— Я говоришь, что черепок значит, что мы не должны трогашь то.

— Большой Ян сказал, что то была сильная штука! И она хорошо пошла, ты знашь, и люди сильно рискуют, когда оставляшь такую штуку там, где невинные люди мошь случайно выбить дверь, взломашь буфет, вырвать замок и выпить её!

— Что знашь воспламеняется?

— Это значит, что горит!

— Ладно, ладно, без паники. Не рыгать, и ни один шкет не должен плевашь на открытый огонь, ясно? И поестессней.

Тиффани улыбнулась про себя. Пиксти казались очень прочными для того, чтобы их убить. Возможно, вера в то, что вы уже умерли, делала вас неуязвимым. Она повернулась и посмотрела на двери маяка. Она ни разу не видела, чтобы та открывалась в её сне. Она всегда думала, что маяк полон света до самого основания, как на ферме хлев был полон коров, а дровяной сарай — поленьев.

— Хорошо, хорошо, — сказала она, посмотрев вниз на Всяко-Граба. — Я собираюсь нести Роланда и хочу, чтобы вы принесли Вентворта.

— Разве ты не хочешь нести мелкого мальца? — спросил Граб.

— Лили-Путик! — кричал Вентворт.

— Ты его понесешь, — коротко ответила Тиффани.

Она подразумевала: я не уверена, что это сработает, и он будет в большей безопасности с вами, а не со мной. Я надеюсь, что проснусь в своей спальне. Проснуться в своей спальне было бы очень хорошо…

Конечно, если все остальные проснутся там же, может возникнуть несколько сложных вопросов, но все, что угодно, лучше, чем Королева…

Сзади началось движение и послышался нарастающий шум. Она обернулась и увидела, что море очень быстро отступает. Оно уходило от берега. Пока она смотрела, скалы и кучи водорослей оказались выше полосы прибоя и быстро высохли.

— А, — сказала она. — Все в порядке. Я знаю, что это такое. Это отлив. Море так делает. Оно поднимается и опускается каждый день.

— Да? — спросил Всяко-Граб. — Удивительно. Казашься, что оно выливается в дырку….

Последние потоки морской воды были уже приблизительно в пятидесяти ярдах, и некоторые пиксти уже направились туда.

У Тиффани на секунду возникло чувство, которое нельзя было назвать паникой. Оно было намного медленнее и противнее, чем паника. Оно началось с небольшого ворчащего сомнения, которое сказало: разве отлив не намного медленнее?

Учитель (Чудеса Мирры Прыроды, Одно Яблоко)не вдавался в подробности.

Но на обнажившемся морском дне бились рыбы, а ведь рыба не умирала в море каждый день…

— Э, я думаю, что мы должны быть настороже, — сказала она, направляясь за Всяко-Грабом.

— Почему? Это не то, что подъем воды, — ответил он. — Когда бушь прилив?

— Э, не в ближайшие часы, я думаю, — сказала Тиффани, чувствуя, как нарастает мелкая противная паника. — Но я не уверена, что…

— Тогда у нас шквал времени, — сказал Всяко-Граб.

Они дошли до края, где все остальные пиксти выстроились в ряд. Немного воды ещё струилось по их ногам, вытекая вниз из залива. То, что было там, походило на долину. Далеко, в нескольких милях от них что-то блестело. Там, ниже, были обломки кораблекрушений. Галеоны и шхуны, клиперы, мачты, проломленные корпуса устилали дно лужи, бывшей когда-то заливом.

Нак Мак Фиглы, все, как один, восторженно вздохнули.

— Затонувшие сокровища!

— Да! Золото!

— Слитки!

— Круто!

— Почему вы думаете, что там сокровища? — спросила Тиффани.

Нак Мак Фиглы выглядели удивленными, как будто она заявила, что скалы могут летать.

— Так положено, чтоб там бышь сокровище, — сказал Псих-Вулли. — А то зачем вообще отлив?

— Правильно, — сказал Всяко-Граб. — Должно быть золото в затонувших судах, а то не стоит драться со всяким кулами и вось-миноггами и всем прочим. Украсть краденые сокровища со дна океана — лучше и быть не может.

И теперь то, что чувствовала Тиффани, стало настоящей честной паникой.

— Это маяк! — сказала она, показывая. — Вы его видете? Маяк для того, чтобы корабли не садились на скалы! Правильно? Поймите! Это ловушка, сделанная для вас! Королева все ещё рядом!

— Мобыть спустимся и посмотрешь в одном мелком кораблике? — кротко спросил Всяко-Граб.

— Нет! Потому что… — Тиффани здумалась. Свет попал ей в глаза. — Потому что… море… возвращается… назад.

На горизонте появилось что-то похожее на облако. Оно блестело и наступало. Тиффани уже могла различить рев.

Она помчалась обратно на берег, подхватила Роланда под мышки и потащила к маяку. Девочка оглянулась назад — пиксти все ещё смотрели на огромную надвигающуюся волну. И ещё там был Вентворт, наблюдавший за цунами со счастливой улыбкой. Он стоял, немного наклонившись вперед, так, чтобы, если они встанут на цыпочки, он мог держать за руки двух Фиглов.

Эта картина отпечаталась в её мозгу. Маленький мальчик и пиксти стоят спиной к ней и с интересом смотрят на стремительно наступающую, сверкающую, закрывающую небо стену воды.

— Пошли! — закричала Тиффани. — Я ошиблась, это не прилив, это Королева…

Затонувшие суда поднялись и завертелись в шипящей пене.

— Пошли!

Тиффани смогла закинуть Роланда на плечо, шатаясь, протащила его через скалы и прислонила к двери маяка в тот момент, когда вода обрушилась…

…на мгновение мир заполнился белым светом…

…и под ногами захрустел снег.

Это была тихая, холодная земля Королевы. Вокруг не было никого и ничего, кроме снега и леса вдалеке. Над ним плавали черные облака. Перед ней в воздухе возникла картина — немного торфа и несколько камней, освещенных лунным светом.

Это была дверь назад, домой.

В отчаянии она обернулась.

— Пожалуйста! — закричала она, не обращалась к кому-то конкретному, ей просто нужно было закричать. — Граб? Уильям? Вулли? Вентворт?

Далеко в лесу послышался лай Псов Мрака.

— Добраться, чтобы выйти, — пробормотала Тиффани. — Добраться, чтобы уйти…

Она схватила Роланда за шиворот и потащала к проходу. По крайней мере по снегу он скользил легче.

Никто и ничто не попыталось её остановить. Немного снега вытекло через дверь на камни и торф, но воздух был теплый и наполненный стрекотом насекомых. Под настоящей луной в настоящем небе она подтащила мальчика к упавшему камню и прислонила к нему. Она села рядом с ним, полностью опустошенная, и попыталась отдышаться.

Её платье промокло и пахло морем.

Краешком сознания она думала:

«Они все ещё могут быть живы. В конце концов, это же сон. Должен быть путь назад. Все, что мне надо сделать — найти его. Я должна туда вернуться. Собаки лаяли очень громко…»

Она снова встала, хотя то, что она на самом деле хотела сделать, — это заснуть.

Три камня прохода чернели на фоне звезд.

И вдруг они упали. Стоящий слева медленно осел, а два других присоединились к нему.

Её закрутили и отбросили тонны каменного крошева. Она подскочила в надежде, что проход все ещё там. Она изо всех сил старалась увидеть его.

Тиффани была одна под звездами и старалась не разрыдаться.

— Какая жалость, — сказала Королева. — Ты всех подвела, не правда ли?..

Глава 13

ЗЕМЛЯ ПОД ВОЛНОЙ

Королева шла по торфу к Тиффани. Там, где она ступала, в ту же секунду появлялся снег. Небольшая часть Тиффани, которая все ещё могла думать, подумала: «Эта трава к утру погибнет. Она убивает мою землю».

— Если задуматься, жизнь — всего лишь сон, — сказала Королева тем же ласковым голосом. Она села на упавшие камни. — Вы, люди — мечтатели. Вы мечтаете, что вы умные. Вы мечтаете, что вы важные. Вы мечтаете, что вы особенные. Знаешь, вы все-таки лучше дремов. У вас больше образов. Я должна поблагодарить тебя.

— За что? — спросила Тиффани, глядя на свои ботинки.

Ужас сжал её тело в раскаленные тиски. Убежать было невозможно.

— Я никогда не понимала, насколько ваш мир прекрасен, — сказала Королева. — Я имею в виду дремов… хорошо, на самом деле они не более чем ходячая губка. Их мир очень старый. Он почти умер. Там больше нет простора для творчества. С моей помощью вам, людишкам, может стать намного лучше. Потому что, видишь ли, вы все время мечтаете. Ваше картина мира — это пейзаж с собой посредине, не так ли? Замечательно. Посмотри на себя в этом ужасном платье и грубых ботинках. Ты размечталась, что завоюешь мой мир со сковородкой. Тебе ведь так казалось, храбрая девочка, спасающая младшего брата? Ты думала, что в сказку попадешь? А потом ты бросила его. Ты знаешь, я думаю, быть погребенным под миллиардами тонн морской воды, — это то же, как если бы тебе на голову упала железная гора.

Тиффани не могла думать. В её голове плыл красный огненный туман. Она не работала.

Её Глубокомыслие было где-то в тумане, пытаясь прорваться и быть услышанным.

— Я вывела Роланда, — пробормотала она, все ещё смотря на ботинки.

— Но он не твой, — сказала Королева. — Он, прошу прощения, довольно глупый мальчишка с толстым красным лицом и свиными мозгами, такой же, как и его отец. Ты оставила своего младшего брата с шайкой воров и спасла испорченного маленького дурачка.

«У тебя не было времени! — завопило её Глубокомыслие. — Ты не успела бы добраться до него и вернуться к маяку! Ты и так еле успела! Ты вывела Роланда! Логичнее было поступить так! Ты ни в чем не виновата! Что лучше: попытаться спасти своего брата и стать храброй, глупой и мертвой или спасти чужого мальчишку и быть храброй, умной и живой?»

Но что-то продолжало настаивать на том, что быть храброй, глупой и мертвой все же… более правильно.

Что-то продолжало говорить: «Ты сможешь сказать своей матери, что ты видела его, но у тебя не было времени, чтобы его спасти, и поэтому ты спасла кого-то другого вместо него? Она обрадовалась бы, что ты решила так? То, что правильно, не всегда работает».

«Это Королева! — завопило Глубокомыслие. — Это её голос! Это как гипноз! Ты не должна слушать!»

— Я предполагаю, что это не твоя вина, что ты так холодна и бессердечна, — сказала Королева. — Скорее всего, это все твои родители. Они, наверное, никогда не уделяли тебе достаточно внимания. И это жестоко, то, что появился Вентворт — они должны были быть осторожнее. И они позволяли тебе слишком много читать. Это не может быть полезно для неокрепшего сознания — знать такие слова, как «парадигма» или «эсхатология». Это приводит к такому поведению, как, например, использование своего брата в качестве наживки для монстра, — Королева вздохнула. — К сожалению, такое случается сплошь и рядом. Я думаю, что ты должна гордиться тем, что не стала ещё более эгоистичной и социально опасной.

Она обошла вокруг Тиффани.

— Это так печально, — продолжала она. — Тебе кажется, что ты сильная, умная, логичная… последовательная. Но это только оправдание того, что ты недостаточно человечна. У тебя только мозг и вообще никакого сердца. Ты даже не заплакала, когда умерла Бабуля Болит. Ты слишком много думаешь, и теперь твои драгоценные размышления подвели тебя. Хорошо, я думаю: будет лучше, если я просто тебя убью, не так ли?

«Найди камень! — закричало Глубокомыслие. — Ударь её!»

Тиффани знала о других тварях во мраке. Были люди с летней картинки, но были ещё и дремы и Всадник без головы, и Женщины-шмели.

Вокруг неё мороз сковывал землю.

— Я думаю, что нам здесь понравится, — сказала Королева.

Тиффани чувствовала, что от холода онемели ноги. Глубокомыслие вопило:

«Сделай что-нибудь!»

Она должна была лучше все продумать, подумала она тупо. Нельзя было полагаться на сны. Или… я должна стать настоящим человеком. Больше… чувств. Но я не умею плакать! У меня… не получается! И как я могу прекратить думать? И думать о размышлениях? Или даже думать о размышлениях и мыслях?

Она увидела улыбку в глазах Королевы и подумала: «Кто из всех этих людей, размышляющих о мыслях, — я? И вообще, где настоящая я?»

Облака лились по небу, как краска. Они закрывали звезды. Это были чернильные облака замороженного мира, облака кошмаров. Они начали проливаться дождем, дождем с градом. Куски льда впивались в торф, как пули, превращая его в меловую грязь. Ветер выл, как стая Псов Мрака.

Тиффани удалось сделать шаг вперед. Грязь захлюпала в её ботинках.

— Наконец-то немного решительности? — спросила Королева, отстраняясь.

Тиффани попробовала сделать ещё один шаг, но это больше не работало. Ей было слишком холодно, и она слишком устала. Она чувствовала, что исчезает, теряется…

— Как печально закончить вот так, — сказала Королева.

Тиффани рухнула ничком в замерзающую грязь.

Дождь становился сильнее, жаля, как иглы, стуча по голове и сбегая ледяными слезами по щекам. Он хлестал так сильно, что у неё перехватило дыхание. Она чувствовала, что холод высосал из неё все тепло. И это было единственное, что она ощущала, кроме тонкого звона.

Он походил на запах снега или треск мороза. Он был высоким и тонким, он тянулся.

Она не чувствовала землю под собой и ничего не видела, даже звезд. Облака закрыли все.

Ей было так холодно, что она больше не чувствовала ни холода, ни своих пальцев. Мысли с трудом сочились через её замерзающий ум. Есть ли вообще я? Или моим мыслям это только снится?

Чернота становилась более глубокой. Ночь никогда не бывает такой черной, как эта, и зима никогда не бывает такой холодной. Было холоднее, чем глубокой зимой, когда выпадет снег и Бабуля Болит будет пробираться через сугробы, выискивая теплые овечьи тела. Бабуля Болит имела обыкновение говорить, что овцы могли бы пережить снег, если бы у пастуха было немного чувства юмора. Снег удерживал холод снаружи, овцы выживали в теплых норах под крышей из снега, и жестокий ветер был для них безопасен.

Но сейчас было настолько холодно, что даже снег не мог падать, и ветер был чистым холодом, несущим через торф ледяные кристаллы. Это были дни-убийцы, когда начался окот, а зима с завываниями наступила ещё раз…

Повсюду была темнота, горькая и беззвездая.

Вдалеке появилось пятнышко света.

Одна звезда. Очень низко. Движущаяся…

Это стало больше похоже на бурную ночь.

Звезда приближалась и двигалась зигзагами.

Тишина накрыла Тиффани и заключила внутри себя.

Тишина пахла овцами и скипидаром, и трубочным табаком.

А затем… началось движение, как будто она очень быстро проваливалась под землю.

И нежная теплота, и только на мгновение — шум волн.

И её собственный голос в её голове.

Эта земля в моих костях.

Земля под волной.

Белизна.

Это падало через теплую, тяжелую темноту вокруг неё, чем-то похожее на снег, на такое же мягкое, как пыль. Оно скапливалось где-то ниже неё, потому что она видела слабую белизну.

Существо, похожее на сливочный рожок с большим количеством острых щупалец проплыло мимо неё и, выстрелив струей воды, отправилось дальше.

«Я под водой», — подумала Тиффани.

Я помню…

Это миллионолетний дождь под морем, это Новая Земля, что рождается под океаном. Это не сон. Это… память. Земля под волной. Миллионы и миллионы крошечных раковин…

Эта земля была живая.

Все время продолжалось ощущение теплого, успокаивающего запаха фургона и чувство того, что её ведет невидимая рука.

Белизна, бывшая ниже неё, поднялась у неё над головой, но это не казалось неудобным. Это было похоже на туман.

Теперь я в мелу, как кремень, как обмелок…

Она не знала, как долго пробыла в теплом глубоководье, действительно ли прошло какое-нибудь время или миллионы лет прошли мимо в одну секунду. Она опять почувствовала движение, на сей раз вверх.

Ещё больше воспоминаний вливалось в её ум.

Всегда есть кто-то, кто охраняет границы. Они не решают. Это решено за них. Кто-то должен заботиться. Иногда, они должны бороться. Кто-то должен сказать за тех, кто не может говорить…

Тиффани открыла глаза: она все ещё лежала в грязи, и Королева смеялась над ней, и наверху все ещё бушевал шторм.

Но она согрелась. Фактически, девочка чувствовала, что она горячая, раскаленная от гнева… гнева за оскорбленную землю, возмущение на свою собственную глупость, гнев на эту красивую тварь, которая только и умела, что манипулировать.

Это… существо пыталось забрать её мир.

«Все ведьмы эгоистки», — сказала Королева. Но Глубокомыслие Тиффани решило: «Преврати эгоизм в оружие! Сделай все вокруг своим! Сделай своими другие жизни и сны, и надежды! Защити их! Спаси их! Принеси их в овчарню! Поищи их в бурю! Защити от волка! Мои сны! Мой брат! Моя семья! Моя земля! Мой мир! Как смеешь ты пытаться взять все это, когда оно — моё! У меня есть долг!»

Гнев переливался через край. Тиффани встала, сжимая кулаки, и закричала на бурю, вложив в крик весь гнев, который был в ней.

Молния ударила в землю по обе стороны от неё. И ударила ещё раз.

Треск и две собачьи фигуры. Пар валил от их шерсти, и языки синего пламени оторвались от них, когда они встряхнулись. Овчарки внимательно смотрели на Тиффани.

Королева задохнулась и исчезла.

— Вернись, Гром! — закричала Тиффани. — Ко мне, Молния! — и она вспомнила время, когда она носилась по холмам, падала и отдавала все время не те команды, в то время как эти две собаки правильно исполняли то, что надо было сделать…

Две черно-рыжие полосы умчались далеко через торф к облакам.

Они пасли шторм.

Облака запаниковали и рассеялись — по небу носились две кометы, сгоняющие их в кучу. Чудовищные формы корчились и кричали в кипящем небе, но Гром и Молния обработали много отар: случайная хватка блеснувших, как молния, зубов и рык. Тиффани смотрела вверх, дождь хлестал ей в лицо, а она выкрикивала команды, которые не могла услышать никакая собака.

Толкаясь, грохоча и воя, буря откатилась от холмов к далеким горам, где были глубокие пропасти, которые могли вместить её.

Тиффани наблюдала, запыхавшаяся и сияющая от триумфа, пока собаки не вернулись и опять не уселись наторфе. А потом она вспомнила кое-что ещё: не имело значения, какие команды она отдавала этим собакам. Это были не её собаки. Это были рабочие собаки.

Гром и Молния не слушались маленькую девочку.

И собаки не смотрели на неё.

Они смотрели на что-то позади неё.

Она повернулась бы, если бы ей сказали, что позади неё ужасный монстр.

Она повернулась бы, если бы ей сказали, что у него тысяча зубов. Сейчас она не хотела оборачиваться. Заставить себя было самой трудной вещью, которую она когда-либо делала.

Она не боялась того, что могла бы видеть. Она была ужасно, смертельно напугана, испугана до мозга костей тем, что могла бы не увидеть. Она закрыла глаза, в то время как её ботинки повернули её назад, а затем после глубокого вдоха открыла их снова.

Был порыв ветра с запахом веселого матросского табака, и овец, и скипидара.

Искрясь в темноте, свет переливался на белом платье пастушки и на всех голубых бантах и серебряных застежках — Бабуля Болит широко улыбалась, раскрасневшись от гордости. В одной руке она держала огромный витой посох, украшенный голубыми лентами.

Она медленно сделала пируэт, и Тиффани заметила, что, несмотря на то, что она сияла, как бриллиант, от шляпы до пастушеского платья, для удобства на ней были огромные старые башмаки.

Бабуля Болит вынула изо рта свою трубку и слегка кивнула Тиффани, что в её исполнении было шквалом оваций. А затем она исчезла.

Настоящая звездная ночь укрывала землю, ночные звуки наполнили воздух.

Тиффани не знала, было ли то, что случилось, сном, случилось ли где-то не совсем здесь или вообще только в её голове. Это не имело значения. Это случилось. И теперь…

— Но я все ещё здесь, — сказала Королева, выступая вперед, -

Возможно, это все был сон. Возможно, ты немного сошла с ума, потому что ты и раньше была очень странным ребенком. Возможно, тебе кто-то помог. Но насколько хороша ты? Ты действительно думаешь, что одна можешь сразиться со мной? Я могу заставить тебя думать то, что захочу…

— Кривенс!

— О нет, только не эти! — воскликнула Королева, вскинув руки.

Это были не только Нак Мак Фиглы, но ещё и Вентворт, и сильный запах морских водорослей, потоки воды и дохлая акула. Они появились в воздухе и приземлились одной кучей между Тиффани и Королевой. Но пиксти всегда были готовы к драке — и они подпрыгивали, подкатывались и подходили, вытаскивая мечи и вытряхивая воду из ушей.

— О, эт ты, чтоль? — сказал Всяко-Граб Королеве, широко улыбаясь. — Вот так встреча! Все болтаешь, старая плесень? Ты не мошь сюда пойти, поняшь? Мы говоришь! Сама отвалишь по хоршему?

Королева сильно топнула по нему. Когда она убрала ногу, из торфа торчала только его макушка.

— Хорошо, так? — сказал он, выбираясь наружу, как будто ничего не случилось. — Я не хошь тратить на тя свой нерв! И не посылашь к нам твою скотину, ты знашь, мы их умоем, — он повернулся к застывшей Тиффани. — Оставь это нам, кельда. Мы с Кролей уже уходим!

Королева сжала кулаки.

— Всегда во все суетесь, ничего не понимаете, — прошипела она. — Хорошо, а как насчет этого?

Все мечи Нак Мак Фиглов внезапно загорелись синим пламенем.

Позади толпы угрожающе освещенных пиксти голос, очень похожий на голос Псих-Вулли сказал:

— Ой, у нас серьезные проблемы…

Три фигуры появились в воздухе неподалеку. Средний, как заметила Тиффани, был одет в длинное красное платье, странный седой парик, черные чулки и туфли с пряжками. Другие были, как казалось, обычными мужчинами в серых костюмах.

— О, ты стрррашная женщина, Кррроля, — сказал Уильям бездомный. — Наслать на нас законников…

— Смотри, тот, что слева, — захныкали пиксти. — Смотри, у него есть портфель! Он с портфелем! Ой, вайли, вайли, портфель, вайли…

Неохотно, шаг за шагом, прижимаясь друг к другу, в ужасе Нак Мак Фиглы начали отступать.

— Ой, вайли, вайли, он берется за застежку, — простонал Псих-Вулли.

— Ой, вайли, вайли, вайли, то звук Рока, когда стряпчий то делашь!

— Господин Всяко-Граб, Фигл и все остальные? — спросила одна из фигур страшным голосом.

— Здесь таких нет! — закричал Всяко-Граб. — Мы ничего не знашь!

— У нас есть список преступных деяний и гражданских исков — всего девятнадцать тысяч семьсот шестьдесят три отдельных преступления…

— Это не мы! — отчаянно завопил Всяко-Граб. — Правда, парни?

— …включая более чем две тысячи случаев Мелкого Хулиганства, Создания Общественных Беспорядков, Нахождения в Нетрезвом Состоянии, Нахождения в Очень Нетрезвом Состоянии, Нанесении Оскорблений (Принимая во внимание девяносто семь случаев использования Лексики, Которая Вероятно Была Ненормативной, Если бы Кто-нибудь Вообще Мог Её Понять), Злостного Нарушения Общественного Порядка…

— Это ошибка, ваша честь! — закричал Всяко-Граб. — Это не наша работа! Мы только рядом стояшь, то кто-то другой сделал и смылся!

— …Большого Воровства, Мелких Краж, Краж, Краж Со Взломом, Тунеядства…

— Это все трудное детство, нас плохо воспиташь! — завопил Всяко-Граб.

— Вечно на нас всех собак вешают! Чуть что — так сразу мы! Менты нас ненавидят! Нас там рядом не стояло!

Но один из судей вытащил из портфеля длинный свиток бумаги, заставив пиксти застонать от ужаса. Он откашлялся и начал зачитывать:

— Ангус, Большой;

Ангус, Не-Столь-Большой-Как-Большой-Ангус;

Ангус, Мелкий;

Арчи, Большой;

Арчи, Одноглазый;

Арчи, Мелкий Псих…

— Они нас всех посчиташь! — рыдал Псих-Вулли. — Они знашь наши имена! Нам светишь трюма!

— Возражаю! Я требую подтверждения прав личной свободы задержанных и доставки их в суд для проверки обвинения, — раздался тонкий голосок. — И попрошу незамедлительно предоставить все документы к рассмотрению.

На мгновение воцарилась полнейшая тишина. Всяко-Граб повернулся, чтобы посмотреть на перепуганных Нак Мак Фиглов и спросил:

— Хорошо, хорошо, кто из вас это сказашь?

Жаб выполз из толпы и вздохнул.

— Внезапно ко мне вернулась память, — сказал он. — Я вспомнил, кем был раньше. Подстрекательские речи вернули все это. Сейчас я жаба, но… — он сглотнул. — Раньше я был адвокатом. И эти люди действуют незаконно. Их обвинения шиты белыми нитками и не подтверждены ничем, кроме слухов.

Он поднял желтые глаза на судей Королевы:

— За сим предлагаю отложить этот случай на неопределенное время, в связи с причинами Rictus-rumpere-oculus-findere.

Судьи достали большие книги и начали лихорадочно листать их.

— Мы не знакомы с терминологией ответчика, — сказал один из них.

— Эй, гляшь, — они вспотели, — сказал Всяко-Граб. — Ты говоришь, что законники мошь быть и на нашей стороне?

— Да, конечно, — сказал жаб. — У вас должны быть адвокаты для защиты.

— Защиты? — спросил Всяко-Граб. — Ты говоришь, что мы мошь отвертеться, потому что они все врут?

— Конечно, — сказал жаб. — И со всеми сокровищами, которые вы награбили, вы можете заплатить достаточно, чтобы вас полностью оправдали. Моя цена будет…

Он замолчал, когда дюжины пылающих мечей качнулась в его сторону.

— Я только что вспомнил, почему та фея-крестная превратила меня в жабу, — пробормотал он. — Так, в сложившейся ситуации, я возьмусь за этот случай безвозмездно.

Мечи не шелохнулись.

— Это значит даром, — добавил он.

— О, вот такие речи нам нравятся, — сказал Всяко-Граб под шорох вкладываемых в ножны мечей. — Как ты из законника сташь жабой?

— О, ну, в общем, это был небольшой инцидент, — ответил жаб. — Фея-крестная дала моему клиенту три дара — хорошее здоровье, богатство и большое счастье — и когда мой клиент проснулся однажды и не почувствовал себя очень счастливым, она заставила меня произвести действия для нарушения условий контракта. Это случилось впервые в истории феекрестничества. К сожалению, раз так получилось, она превратила моего клиента в маленькое ручное зеркальце, а его адвоката, которого вы сейчас видите перед собой, — в жабу. Мне кажется, худшим было аплодировать судье. По моему мнению, это было вредно.

— Но ты ведь все ещё помнишь всю эту юриндическую чушь? Гинея, — сказал Всяко-Граб. Он впился взглядом в судей Королевы. — Эй, вы, брюквы, мы получишь дешевого адвоката и не побоимся пустить его в ход!

Другие судьи повытаскивали из воздуха ещё больше документов. Они выглядели взволнованно и немного напугано. Всяко-Граб наблюдал за ними, сверкая глазами.

— Что значишь все это Ric-tus-rumpere, мой ученый друг? — спросил он.

— Rictus-rumpere-oculus-findere, — сказал жаб. — Это было первое, что пришло мне в голову. Это означает, приблизительно, — он кашлянул. — Не хотели бы вы рот пошире и глаза вон?^[604]

— Ишь ты, а мы не знашь, что слова у законников такие простые, — сказал Всяко-Граб. — Да мы все мошь стать стряпчими, парни, если знашь заковыристые слова! Геть их!

Нак Мак Фиглы могли поменять свое настроение в любой момент, особенно от звука боевого клича. Они вскинули в воздух свои мечи.

— Тыща двести злобных мальцев! — кричал один.

— Не боимся больше суда!

— Закон на нашей стороне!

— Закон прикрышь бандюков!

— Нет, — сказала Королева и махнула рукой. Судьи и пиксти исчезли. Осталась только она и Тиффани, стоящие друг против друга на торфе, в лучах восходящего солнца, обдуваемые ветром, свистящим между камней.

— Что ты с ними сделала? — закричала Тиффани.

— О, они где-то… где-нибудь, — легко отмахнулась Королева. — Это все мечты. И сны о мечтах. Ни на что нельзя полагаться, маленькая девочка. Нет ничего настоящего. Ничто не движется. Все проходит. Все, что ты можешь сделать, — научиться мечтать. И сейчас это делать уже слишком поздно. И я… Я училась дольше.

Тиффани не была уверена, какие из её мыслей работают сейчас. Она устала. Она чувствовала себя так, как будто видела себя сверху и со спины.

Она видела себя, твердо стоящую на торфе, а затем…

…а затем…

…затем, как кто-то, поднимающийся из объятий сна, она почувствовала под собой глубокое, глубокое Время. Она чувствовала дыхание холмов и отдаленный рев древних морей, пойманных в ловушку в миллионах крошечных раковин. Она думала о Бабуле Болит, становящейся опять частью мела под торфом, частью земли под волной. Она чувствовала, что огромные колеса времени и звезд медленно вращаются вокруг неё.

Она открыла глаза, а потом где-то внутри открыла их ещё раз. Она слышала, как растет трава, и ползут черви под торфом. Она чувствовала тысячи крошечных жизней вокруг неё, запах всех ароматов в ветре, видела все оттенки ночи…

Колеса звезд и лет, пространства и времени, заключенные в одном месте.

Она точно знала, где она была и кем была и кто она была. Она замахнулась. Королева попыталась остановить её, но с таким же успехом она могла пытаться остановить колесо лет. Тиффани ударила её по лицу и сбила с ног.

— Я никогда не плакала по Бабуле Болит, потому что в этом не было никакой надобности, — сказала она. — Она никогда меня не оставляла!

Она наклонилась, и вместе с ней склонились столетия.

— Тайна не должна спать, — прошептала она. — Тайна должна проснуться. Просыпаться труднее. Я проснулась, и я настоящая. Я знаю, откуда пришла, и знаю, куда иду. Ты не сможешь больше меня одурачить. Или тронуть меня. Или то, что моё.

«Я никогда больше не буду такой, — подумала она, когда увидела ужас в глазах Королевы. Я никогда больше не почувствую себя такой же высокой, как небо, такой же старой, как холмы, и такой же сильной, как море. Мне что-то дали на время, а цена в том, что я должна буду это вернуть. И также отдать награду за это».

Ни один человек не сможет так жить. Вы можете провести целый день, разглядывая цветок, наслаждаясь его красотой, но молока от этого не прибавится. Неудивительно, что мы всю жизнь мечтаем. Чтобы бодрствовать и видеть все, как оно есть на самом деле… такое долго никто не выдержит.

Она глубоко вздохнула, и подобрала Королеву. Она видела, как все меняется, сны ревут вокруг неё, но не могут причинить ей вред. Она была реальна, и она не спала. Ей даже приходилось концентрироваться, чтобы думать, несмотря на шквал впечатлений, захлестывающий её мозг.

Королева была, как свет, как ребенок, она истерично меняла форму в руках Тиффани, превращаясь в чудовищ, в извивающихся тварей с когтями и щупальцами. Но, в конце концов, она стала серой, как обезьяна, с большой головой и глазами навыкате, с тощей грудью, покрытой шерстью, которая ходила вверх-вниз от того, что она задыхалась.

Тиффани дошла до камней. Арка была на месте. Она никогда не падала.

Тиффани думала. У неё не было силы, не было волшебства, только одна уловка.

Худшая.

— Держись отсюда подальше, — сказала Тиффани, вступая в каменный проход. — Никогда не возвращайся. Никогда не трогай то, что моё, — а затем, потому что тварь была очень слаба и похожа на ребенка, она добавила: — Но я надеюсь, что есть кто-нибудь, кто тебя пожалеет. Я надеюсь, что Король вернется.

— Ты жалеешь меня?! — зарычала тварь, которая была Королевой.

— Да. Немного, — сказала Тиффани.

«Как мисс Робинсон», — подумала она.

Тиффани бросила существо. То откатилось через снег и снова стало прекрасной Королевой.

— Ты не победишь, — сказала Королева. — Всегда найдется лазейка. Люди видят сны.

— Иногда мы просыпаемся, — ответила Тиффани. — Не возвращайся… а то будет расплата…

Она сконцентрировалась, и теперь за камнями ничего не было, кроме поля позади них.

«Я должна буду найти способ запереть их», — сказало её Глубокомыслие. Или, возможно, её низвестно-какое-мыслие. Её голова была переполнена мыслями.

Она сумела немного пройти, а затем села, обняв колени.

«Что будет, если все так и останется, — подумала она. — Придется вставить в уши затычки, завязать нос и надеть на голову черный колпак, и, несмотря на это, я буду видеть и слышать слишком много…»

Она закрыла глаза и закрыла свои глаза снова. Она почувствовала, что все это утекает. Это походило на отключение, скольжение от той странной полноты ощущений в нормальное повседневное… хорошо, бодрствование. Чувствовалось, что все стало размытое и тусклое.

«Вот так мы чувствуем всегда, — подумала она. — Мы бредем во сне через наши жизни, потому что как могли бы мы жить, если бы всегда были такими пробужденными…»

Кто-то топтался на её ботинке.

Глава 14

МАЛЕНЬКИЙ, КАК ДУБЫ

— Эй, вы куда подевашься? — закричал Всяко-Граб, широко улыбаясь ей в лицо. — Только мы хотешь дать стряпчим отлуп, бац — а вас с Кролей нет!

«Сны во снах», — подумала Тиффани, подперев голову.

Но они закончились, и вы не могли смотреть на Нак Мак Фиглов и не признавать, что они настоящие.

— Все кончилось, — сказала она.

— Те её убишь?

— Нет.

— Тогда она вернется, — сказал Всяко-Граб. — Она очень тупая, точно. Ум в снах я отдам тебе, но не мозгам в её главе.

Тиффани кивнула. Размывание ощущений продолжалось. Момент огромной полноты чувств растаял, как сон. Но я должна помнить, что это был не сон.

— Как вы спаслись от огромной волны? — спросила она.

— Ах, мы очень шустрые, ты знашь, — ответил Всяко-Граб. — И это был высокий маяк. Конечно, вода поднялась довольно высоко.

— Несколько акул пришлось прибить, такие дела, — сказал Не-столь-же-большой-как-Средний-Джок-но-больше-чем-Мелкий-Джок-Джок.

— О, да, несколько акулов, — сказал Всяко-Граб, пожимая плечами. — И одного из этих, вось-миноггов…

— Это был гигантский кальмар, — уточнил Уильям бездомный.

— Да, в общем, мясца на шашлык мы нарыли быстро, — добавил Псих-Вулли.

— Имей ашку на плечах, ты лили-лили, — закричал Вентворт с предельным остроумием. Уильям вежливо кашлянул.

— Большая волна подбросила много затонувших кораблей, полных сокррровищ, — сказал он. — Мы остановились, для небольшого визита… Нак Мак Фиглы достали замечательные драгоценности и большие золотые монеты.

— Но это сокровище из снов, разве не так? — спросила Тиффани. — Волшебное золото! Утром оно превратится в мусор!

— Да? — спросил Всяко-Граб. Он посмотрел вдаль. — Вы слышали кельду, парни! У нас есть всего полчаса, чтоб сбыть хабар! Разрешишь нам гетьски? — спросил он Тиффани.

— Э… о, да. Прекрасно. Спасибо…

За долю секунды они превратились в оранжево-синее пятно. Но Уильям бездомный задержался на мгновение. Он поклонился Тиффани.

— Ты все сделала неплохо, — сказал он. — Мы горррдимся тобой. Как могла бы твоя Бабуля. Помни это. Не думай, что ты никому не нужна.

И он тоже исчез.

Лежащий на земле Роланд застонал. Он начал шевелиться.

— Лили-путик все ходи, — сказал Вентворт с сожалением в наступившей тишине. — Кривенс все ушей.

— Кто это были? — спросил Роланд, садясь и хватаясь за голову.

— Это все немного сложно, — ответила Тиффани. — Э… ты много запомнил?

— Все это выглядело… как сон, — сказал Роланд. — Я помню… море, и как мы бежали, и как я разбил орех, который был полон тех маленьких людей, и как я охотился в том огромном лесу с тенями…

— Сны бывают очень забавными, — сказала Тиффани осторожно.

Она поднялась и подумала: «Я должна задержаться здесь на некоторое время. Я не знаю, почему я знаю, я только знаю. Возможно, я знала и забыла. Но я должна кого-то подождать…»

— Ты можешь спуститься к деревне? — спросила она.

— О, да. Я так думаю. Но что…

— Тогда, пожалуйста, возьми с собой Вентворта? Я хотела бы… отдохнуть немного.

— Ты уверена? — спросил Роланд заинтригованно.

— Да, я не задержусь надолго. Пожалуйста? Ты можешь отвести его на ферму. Скажи моим родителям, что я скоро спущусь. Скажи им, что все хорошо.

— Лили-Путик, — сказал Вентворт. — Кривенс! Хоцю спать.

Роланд все ещё сомневался.

— Иди уже! — скомандовала Тиффани и развернула его.

Когда оба они исчезли за гребнем холма, бросив несколько взглядов назад, она села между четырьмя железными колесами и обняла свои колени. Вдалеке она видела курган Нак Мак Фиглов. Они уже немного стерлись в памяти, хотя она и видела их несколько минут назад. Но когда они уходили, оставалось впечатление, что их никогда и не было. Она могла пойти к кургану и найти большую нору. Но вдруг её там нет?

Или вдруг она все ещё там, но там только кролики?

«Нет, это не так, — сказала она себе. — Я должна помнить и это тоже».

Ястреб закричал в сереющем рассвете. Она посмотрела, как он кружится в лучах солнца… И вдруг от птицы отделилась крошечная точка… Было слишком высоко даже для пиксти, чтобы выдержать такое падение.

Тиффани вскочила на ноги — это Хэмиш летел вниз. А потом что-то раздулось у него за спиной, и падение превратилось в плавное скольжение, как у семечка одуванчика.

Выпуклость за спиной у Хэмиша имела форму буквы «у». По мере того, как он приближался, форма становилась более подробной, более… знакомой.

Он приземлился, и панталоны Тиффани, с длинными штанинами и вышитыми розовыми бутонами, спланировали ему на макушку.

— Это было круто, — сказал он, выбираясь из складок ткани. — Нет, теперь шлеп на главу — не для меня!

— Это мои лучшие панталоны, — сказала Тиффани устало. — Ты украл их с веревки, не так ли?

— О, да. Хорошие и чистые, — сказал Хэмиш. — Мне пришлось отрезать оборки, мучто они мешашь, но я их припрятал, так что мошь пришить назад, — он подарил Тиффани широкую улыбку того, кто на этот раз не ввинтился в землю по самые пятки.

Она вздохнула. Оборки ей нравились. У неё было не так много вещей, без которых можно было обойтись.

— Я думаю, что ты должен их оставить, — сказала она.

— Айе, тогда оставлю, — сказал Хэмиш. — Ой, чтой-то?.. О, да. К тебе гости. Я засек их над равниной — посмотри-ка.

В небе были две другие вещи, размером побольше, чем ястреб, так высоко, что были уже полностью освещены солнцем. Тиффани видела, что они спускались по спирали.

Это были два помела.

«Я знала, что должна была подождать!»— подумала Тиффани. В её ушах раздался пронзительный свист. Она обернулась и увидела, что Хэмиш мчится по траве. Она увидела, как ястреб подхватил его и взмыл вверх. Она задалась вопросом, испугался ли он или просто не хотел встречаться с… кто бы не прилетел.

Метлы спускались. На нижней сидело две фигуры. Когда она приземлилась, Тиффани увидела, что одной из них была мисс Тик, в испуге цепляющаяся за меньшую фигуру, которая рулила. Она поднялась и, согнувшись в три погибели, шатаясь, подошла к Тиффани.

— Ты не поверишь, что с нами было, — сказала она. — Это был какой-то кошмар! Мы летели через бурю! Ты в порядке?

— Э… да…

— Что случилось?

Тиффани смотрела на неё. Как можно ответить на такой вопрос, как этот?

— Королева ушла, — сказала она (это, казалось, объясняло все).

— Что? Королева ушла? О… э… эти леди — госпожа Ягг…

— Доброго утречка, — сказал другой пассажир помела, одергивая свое длинное черное платье, из-под складок которого раздался чпокающий звук оттянутой резинки. — Ветер дует там, где хочет, должна вам сказать!

Это была низенькая полная леди с лицом, морщинистым, как печеное яблоко. Все морщинки меняли места, когда она улыбалась.

— А это, — сказала мисс Тик, — мисс…

— Матушка, — резко оборвала её другая ведьма.

— Я очень сожалею, матушка Ветровоск, — сказала мисс Тик. — Очень, очень хорошие ведьмы, — прошептала она Тиффани. — Мне посчастливилось найти их. В горах очень уважают ведьм.

Тиффани знала, что мисс Тик могло взволновать что угодно, но вторая ведьма сделала это, казалось, только стоя рядом. Тиффани заметила, что она не была высока ростом, но она держалась как бы свысока, что легко могло одурачить, если не обращать на это пристального внимания. Как и другая ведьма, она была в поношенном черном платье. У неё было старое худое лицо с непроницаемым выражением. Пронзительно-синие глаза оглядели Тиффани сверху вниз, с головы до ног.

— У тебя неплохие ботинки, — сказала ведьма.

— Расскажи матушке Ветровоск, что случилось… — начала мисс Тик.

Но ведьма подняла руку, и мисс Тик немедленно замолчала. Теперь Тиффани была впечатлена ещё больше.

Матушка Ветровоск посмотрела на Тиффани взглядом, который прошел сквозь её голову и ещё приблизительно на пять миль дальше. Потом ведьма подошла к камням и взмахнула рукой. Это было легкое движение, небольшой взмах, но на мгновение он оставил в воздухе сияющий след. Послышался шум похожий на все возможные шумы, звучащие разом. И резко оборвался.

— «Веселый моряк»? — спросила ведьма.

— Да, — сказала Тиффани.

Ведьма взмахнула ещё раз. Раздался другой, резкий и сложный шум.

Матушка Ветровоск внезапно повернулась и посмотрела на отдаленный курган, который был домом пиксти.

— Нак Мак Фиглы? Кельда? — потребовала она.

— Э, да. Только на время, — ответила Тиффани.

— Хмф, — хмыкнула матушка Ветровоск.

Взмах. Звук.

— Сковородка?

— Да, пригодилась.

— Хмф.

Взмах. Звук. Было похоже на то, что она извлекала историю из воздуха.

— Наполненные ведра?

— А ещё они наполнили корзину для дров, — сказала Тиффани.

Взмах. Звук.

— Я вижу. «Специальная жидкая мазь для овец»?

— Да, мой отец говорит, что от этого бывает…

Взмах. Звук.

— Ага. Земля Снега. Взмах, звук. — Королева. Взмах, звук — драка.

Взмах, звук.

— В море?

Взмах. Звук. Взмах. Звук.

Матушка Ветровоск разглядывала вспыхивающий воздух, смотря на картины, видимые только ей. Госпожа Ягг присела рядом с Тиффани, её короткие ножки болтались в воздухе, пока она устраивалась поудобнее.

— Я пробовала «Веселого моряка», — сказала она. — Запах как у жженой тряпки, правда?

— Да, точно! — сказала Тиффани с благодарностью.

— Чтобы стать кельдой Нак Мак Фиглов, надо выйти замуж за одного из них, не так ли? — невинно осведомилась госпожа Ягг.

— А, да, но я нашла окольный путь, — сказала Тиффани.

Она рассказала какой.

Госпожа Ягг рассмеялась. Это был очень доброжелательный смех, такой смех, от которго становится уютно.

Шум и взмахи закончились. Матушка Ветровоск некоторое время сидела, уставившись в пространство, а потом сказала:

— В конце концов, ты победила Королеву. Но мне кажется, тебе помогли.

— Да, так и есть, — сказала Тиффани.

— И это было?..

— Я не спрашиваю вас о вашей работе, — ответила Тиффани прежде, чем поняла, что собирается сказать. Мисс Тик задохнулась. Глаза госпожи Ягг засветились и она начала переводить их с Тиффани на матушку Ветровоск, как будто наблюдала теннисный матч.

— Тиффани, матушка Ветровоск — самая известная ведьма во всем… — строго начала мисс Тик, но та опять махнула ей рукой.

«Я точно должна узнать, как это делается», — подумала Тиффани.

Тогда матушка Ветровоск сняла свою остроконечную шляпу и поклонилась Тиффани.

— Хорошо сказано, — сказала она, выпрямляясь и смотря прямо на Тиффани. — У меня не было никакого права спрашивать тебя. Это твоя страна, мы здесь проездом. Я выказываю тебе уважение, потому что ты в свою очередь будешь уважать меня.

Казалось, воздух замерз на мгновение, а небеса потемнели. Потом матушка Ветровоск продолжала, как ни в чем не бывало:

— Но если однажды ты захочешь рассказать мне больше, я буду благодарна выслушать, — сказала она неофициальным голосом. — И те существа, которые выглядят так, как будто их слепили из теста, о них я тоже хотела бы узнать побольше. Никогда прежде с ними не сталкивалась. И твоя бабушка, кажется, была таким человеком, который мне бы понравился, если бы мы встретились, — она выпрямилась. — А пока посмотрим, есть ли что-нибудь, чему тебя ещё нужно учить.

— Это про школу ведьм? — спросила Тиффани.

На мгновение наступила тишина.

— Школа ведьм? — спросила матушка Ветровоск.

— Гм, — хмыкнула мисс Тик.

— Это была метамфора, так? — спросила Тиффни.

— Метамфора? — спросила госпожа Ягг, наморщив лоб.

— Она подразумевает «в переносном смысле», — пробормотала мисс Тик.

— Это похоже на сказку, — сказала Тиффани. — Все в порядке. Я поняла. Это школа, не так ли? Мир. Все вокруг. И ты не понимаешь этого, пока не увидишь. Вы знаете, что пиксти думают, что этот мир — небеса? Мы просто не видим. Нельзя учить колдовству. Не нужно. Это все о том, кто ты есть… Я так думаю.

— Хорошо сказано, — сказала матушка Ветровоск. — Ты сообразительная. Но в тебе есть и магия. Тебе это по плечу. Не требуется большого количества наблюдательности, иначе волшебники не смогли бы делать этого.

— Тебе надо будет найти работу, — сказала госпожа Ягг. — За колдовство не платят. И нельзя колдовать для себя самой, знаешь? Это железное правило.

— Я делаю хороший сыр, — сказала Тифани.

— Сыр, да? — спросила матушка Ветровоск. — Хм. Да. Сыр — это хорошо. Но знаешь ли ты что-нибудь о лекарствах? Акушерстве? Это всегда пригодится.

— Ну, я помогала при трудном окоте, — ответила Тиффани. — И я видела, как родился мой брат. Они не позаботились выгнать меня. Это выглядело не слишком сложно. Но мне кажется, что сыр делать легче и не так шумно.

— Сыр, хорошо, — повторила матушка Ветровоск, кивая. — Сыр живой.

— А что вы на самом деле делаете? — спросила Тиффани.

Худая ведьма мгновение колебалась, а затем ответила:

— Мы охраняем… границы, — сказала матушка Ветровоск. — Есть много границ, больше, чем знают люди. Между жизнью и смертью, этим миром и тем, днем и ночью, правдой и неправдой… Им нужен пригляд. Мы смотрим за ними, мы охраняем все на свете. И мы никогда не просим награды. Это важно.

— Люди сами нам все дают, заметь. Люди могут быть очень учтивы с ведьмами, — добавила госпожа Ягг со счастливой улыбкой. — Когда в нашей деревне пекут хлеб, шагу нельзя ступить, чтоб не предложили каравай. Есть много путей, когда можно ничего не просить, поверь мне. Людям нравится видеть довольную ведьму.

— Но здесь люди думают, что ведьмы злые! — воскликнула Тиффани, а её Ясномыслие добавило: «Вспомни, как часто Бабуле Болит приходилось самой покупать табак?»

— Удивительно, к чему люди только не привыкают, — сказала госпожа Ягг. — Надо только начать постепенно.

— И мы должны спешить, — добавила матушка Ветровоск. — С фермы сюда скачет человек на лошади. Светлые волосы, красное лицо…

— Похоже на моего отца!

— Хорошо, скачет галопом бедняжка, — сказала Матушка Ветровоск. — Поторопимся. Ты хочешь научиться ремеслу? Когда ты сможешь покинуть дом?

— Простите? — сказала Тиффани.

— Разве здесь девочки не нанимаются работать служанками или работницами? — спросила госпожа Ягг.

— О, да. Когда становятся постарше, чем я.

— Хорошо, когда ты немного подрастешь, мисс Тик приедет и найдет тебя, — сказала матушка Ветровоск.

Мисс Тик кивнула:

— В горах есть пожилые ведьмы, которые могут научить тебя тому, что знают, в обмен на небольшую помощь по дому. Пока тебя здесь не будет, за этим местом будут следить, можешь не беспокоиться. Тем временем ты получишь трехразовое питание, отдельную кровать, возможность пользоваться помелом… так мы и поступим. Хорошо?

— Да, — сказала Тиффани, счастливо улыбаясь. Великий момент проходил слишком быстро для всех вопросов, которые она хотела задать. — Да! Но, э…

— Да? — сказала госпожа Ягг.

— Мне не придется танцевать без одежды вокруг костра или что-нибудь вроде того? До меня доходили слухи…

Матушка Ветровоск закатила глаза. Госпожа Ягг бодро улыбнулась.

— Хорошо, в этой процедуре действительно есть нечто, чтобы порекомендовать её… — начала она.

— Что за чушь! — оборвала матушка Ветровоск. — Никаких пряничных домиков, никакого хихиканья и никаких танцев!

— Если ты только не захочешь, — добавила госпожа Ягг, поднимаясь. — Нет ничего плохого в том, чтобы похихикать, если есть настроение. Я и сейчас могла бы хорошенько, но мы действительно должны идти.

— Но… как у тебя получилось? — спросила мисс Тик у Тиффани. — Это ведь мел! Ты стала ведьмой на мелу? Как?

— Это все, что ты знаешь, Проникация Тик, — отрезала матушка Ветровоск. — Кости холмов — кремень. Он острый, твердый и полезный. Король камней. — Она подняла свое помело и повернулась к Тиффани. — Как ты думаешь, у тебя будут неприятности? — спросила она.

— Вполне возможно, — ответила Тиффани.

— Тебе нужна какая-нибудь помощь?

— Если это будут мои неприятности, я с ними разберусь, — сказала Тиффани. Она хотела сказать: «Да, да! Мне очень нужна помощь! Я не знаю, что будет, когда мой отец доберется сюда! Барон, наверное, в бешенстве! Но я не хочу, чтобы они думали, что я не смогу справиться со своими проблемами! Я должна быть в состоянии справиться!»

— Правильно, — кивнула матушка Ветровоск.

Тиффани задалась вопросом, не могла ли ведьма прочитать её мысли.

— Мысли? Нет, — сказала матушка Ветровоск, садясь на помело. — Лица — да. Подойдите сюда, юная особа.

Тиффани повиновалась.

— Главное в колдовстве, — сказала матушка Ветровоск, — то, что оно вообще не похоже на обучение. Сначала ты получаешь задание, а потом тратишь годы, пытаясь его решить. В этом отношении оно немного похоже на жизнь. — Она протянула руку и мягко взяла Тиффани за подбородок, так, чтобы хорошо изучить её лицо. — Я вижу, что ты открыла свои глаза, — сказала она.

— Да.

— Хорошо. Многие люди никогда этого не делают. Все же впредь будь похитрее. Это тебе пригодится.

Она протянула руку и очертила круг вокруг волос Тиффани, а затем подняла руку над её головой, делая вращательные движения указательным пальцем.

Тиффани подняла руки к своей голове. На мгновение ей показалось, что там ничего нет, а затем она коснулась… чего-то. Это больше походило на ощущение в воздухе. Если не знать, что оно там, пальцы прошли бы сквозь него.

— Она действительно там? — спросила она.

— Кто знает? — ответила ведьма. — Фактически — это остроконечная шляпа. Никто больше не будет знать, что она там. Так будет лучше.

— Вы имеете в виду, что она существует только в моей голове? — сказала Тиффани.

— В твоей голове есть много вещей. Это не значит, что они реальны.

Лучше всего не задавать мне слишком много вопросов.

— Что случилось с жабой? — спросила мисс Тик, которая действительно задавала вопросы.

— Он пошел жить к Вольному Народцу, — сказала Тиффани. — Выяснилось, что раньше он был адвокатом.

— Ты дала клану Нак Мак Фиглов своего собственного адвоката? — спросила госпожа Ягг. — Мир содрогнется. Но я всегда говорила, что небольшая встряска ему не повредит.

— Ну, сестры, мы должны отправляться, — сказала мисс Тик, устраиваясь на помеле позади госпожи Ягг.

— Нет никакой необходимости говорить такое, — сказала та. — Это разговоры на публику. Всего хорошего, Тифф. Скоро увидимся.

Её помело плавно поднялось в воздух. Помело Матушки Ветровоск, тем не менее, издало грустный звук, похожий на кваканье из шляпы мисс Тик. Помело начало: дрын-дрын-дрын.

Матушка Ветровоск вздохнула:

— Это все гномы, — сказала она. — Они уверяли, что все исправили и что это впервые в их практике…

Вдалеке послышался стук копыт. С удивительной скоростью матушка Ветровоск вспрыгнула на помело, крепко ухватилась за него руками и помчалась через торф, вздымая юбки.

Она уже превратилась в отдаленное пятнышко, когда отец Тиффани перевалил через гребень холма на одной из рабочих лошадей. Он даже не удосужился надеть на неё кожаные ботинки, и большие куски вырванной земли взлетали из-под копыт размером с большую суповую тарелку.^[605]

Тиффани услышала слабое дрын-дррррын-дрррррын позади себя, когда он спрыгнул с лошади.

Ей было странно видеть, что он плачет и смеется одновременно. Это было похоже на сон.

Тиффани нашла, что так говорить очень полезно: «Трудно вспомнить, это было похоже на сон. Это было похоже на сон, я не уверена».

Барон был вне себя от радости и к тому же очень уверен. Очевидно, что эта женщина — Королева — кем бы она ни была, воровала детей, но Роланд победил её, и, ах, да, — ещё он помог возвратиться тем двум маленьким детишкам.

Её мать настойчиво укладывала Тиффани в постель, несмотря на то, что был день. Девочка и не возражала. Она очень устала и лежала под одеялом на границе между сном и явью.

Она слышала барона и своего отца, говоривших внизу. Она услышала сказку, сотканную между ними, пока они пытались разобраться в том, что произошло. Очевидно, девочка была очень храбра (это барон говорил) но, ну, в общем, ей ведь девять, не так ли? И даже не знала, как обращаться с мечом!

Принимая во внимание, что Роланд брал уроки фехтования в школе…

Остальное было в том же духе. Были и другие вещи, которые она слышала — те, что обсуждали её родители, когда барон ушел.

Таким образом, например, Крысошлеп теперь спал на чердаке. Тиффани лежала в кровати и нюхала мазь, которую мать втерла в её ссадины. Наверное, Тиффани головой ударилась, неудивительно, что она ничего не помнит.

Ну что ж… Роланд с раскормленной физиономией теперь герой, не так ли?

А она, как глупая принцесса, которая подвернула ножку и все время падала в обморок? Это абсолютно несправедливо!

Она повернулась к небольшому столику у кровати, куда положила невидимую шляпу. Её мать поставила чашку бульона прямо сквозь неё, но она все ещё была там. Пальцы Тиффани очень слабо чувствовали жесткий край.

«Мы никогда не просим награды», — думала она. Кроме того, все это была её тайна. Никто больше не знал о Вольном Народце.

К всеобщему удивлению, Вентворт взял моду бегать по дому, намотав на пояс скатерть и вопя: «Лили-Путик! Зажарю в ботах!», но госпожа Болит была так рада видеть его снова и так рада, что он говорит о чем-то, кроме конфет, что она не обращала внимания на то, что он говорит.

Нет, Тиффани никому не могла рассказать. Ей бы никто никогда не поверил, и она даже не представляла, что случится, если кто-нибудь попытается сунуться в курган пикстси. Она не могла этого допустить.

Как поступила бы Бабуля Болит?

Бабуля Болит ничего не сказала бы. Бабуля Болит часто ничего не говорила. Она только улыбалась про себя и тихонько попыхивала трубкой, дожидаясь нужного времени…

Тиффани улыбнулась про себя.

Она спала и не видела снов.

И день прошел.

И другой день.

На третий день шёл дождь. Тиффани пошла на кухню, когда там никого не было, и сняла с полки фарфоровую пастушку. Она положила её в мешок, выскользнула из дома и побежала на холмы.

Худшая из возможных погод стояла по обе стороны Мела, рассекающего облака, как нос корабля. Когда Тиффани дошла до поляны, где в траве стояли старая печь и четыре колеса, и вырезала кусок торфа, а затем аккуратно выкопала ямку для пастушки и засыпала её торфом… дождь хлестал с такой силой, что у фигурки не было шанса уцелеть. Ей казалось, что она поступила правильно. И она была уверена, что на секунду почувствовала запах табака.

Потом она пошла к кургану пиксти. Она волновалась за них. Она знала, что они там, не так ли? Так или иначе, собираться проверить, там ли они, будет означать… что она сомневается, там ли они на самом деле. Они очень занятые люди. У них куча дел. У них была старая кельда, чтобы носить по ней траур. Они, вероятно, очень заняты. Так она убеждала себя. Не потому, что она продолжала задаваться вопросом, не могло ли это действительно оказаться кроличьей норой. Вовсе нет.

Она была кельдой. У неё были обязанности.

Она услышала музыку. Она услышала голоса. А затем внезапную тишину, когда она всмотрелась во мрак.

Она аккуратно достала из мешка бутылку «Специальной жидкой мази для овец» и позволила ей соскользнуть в темноту.

Тиффани отошла и услышала, что тихая музыка зазвучала вновь.

Она помахала ястребу, кружившемуся в небе, и была уверена, что крошечная точка помахала ей в ответ.

На четвертый день Тиффани делала масло и занималась своей хозяйственной работой. Теперь у неё появился помощник.

— А теперь я хочу, чтобы ты пошел и накормил цыплят, — сказала она Вентворту. — Что я хочу, чтобы ты сделал?

— Плята, цып-цып, — сказал Вентворт.

— Цыплята, — строго сказала Тиффани.

— Цыплята, — сказал Вентворт покорно.

— И не вытирай свой нос рукавом! Я дала тебе носовой платок. И на обратном пути сможешь захватить полено, не так ли?

— Ай, кривенс, — пробормотал Вентворт.

— И что ещё мы никогда не говорим? — спросила Тиффани. — Мы не говорим…

— …слово «кривенс», — пробормотал Вентворт.

— И мы не говорим его…

— …при маме, — сказал Вентворт.

— Хорошо. А потом, когда я закончу, у нас будет время спуститься к реке.

Вентворт просиял.

— Лили-Путик? — спросил он.

Тиффани помедлила с ответом. Тиффани не видела ни единого Фигла с тех пор, как вернулась домой.

— Может быть, — ответила она. — Но они, наверно, очень заняты. Они должны найти другую кельду и… хорошо, они очень заняты. Я жду.

— Лили-Путики говорят, геть тя в бошку, лыбья морда! — счастливо сказал Вентворт.

— Посмотрим, — сказала Тиффани, чувствуя себя, как родитель. — Теперь, пожалуйста, пойди, накорми цыплят и собери яйца.

Когда он ушел, неся корзину для яиц двумя руками, Тиффани выложила немного масла на мраморную плиту, чтобы сбить его в бруски, ну, в общем, привести к стандартным размерам. Потом она отпечатает на них одну из деревянных печатей. Людям нравилась небольшая картинка на масле.

Как только она начала формовать масло, в двери появилась тень. Тиффани повернулась. Это был Роланд.

Он смотрел на неё, и его лицо было краснее обычного. Он нервно вертел свою очень дорогую шляпу, точно так же, как Всяко-Граб.

— Да? — спросила она.

— Послушай, насчет… хорошо, ну, всего этого… — начал Роланд.

— Да?

— Слушай, я этого не делал, — я подразумеваю, что никому ни о чем не врал, — пробормотал он. — Но мой отец уверен, что я вел себя геройски, и он не желает ничего слушать, ничего, из того, что я сказал, даже после того, как я сказал ему, насколько…

— …полезной я оказалась? — закончила за него Тиффани.

— Да… Я подразумеваю, нет! Он сказал, он сказал, он сказал, что тебе очень повезло, что я там оказался, он сказал…

— Это не имеет значения, — сказала Тиффани, снова взявшись за лопатки.

— И ещё он продолжает всем гововрить, какой я был храбрый и…

— Я сказала, что это не имеет значения, — отрезала Тиффани. Маленькие лопатки стучали «пат-пат-пат» по новому кусочку масла.

Рот Роланда открылся и опять закрылся.

— Ты имеешь в виду, что не возражаешь? — спросил он, наконец.

— Нет. Я не возражаю, — сказала Тиффани.

— Но это не справедливо!

— Мы единственные, кто знает правду, — сказала Тиффани.

Пат-пат-пат.

Роланд смотрел на жирное, блестящее масло, пока она заглаживала его края.

— О, — сказал он. — Э… Ты ведь никому не скажешь, правда? Я подразумеваю, что у тебя есть полное право на…

Пат-пат-пат…

— Мне никто не поверит, — сказала Тиффани.

— Я правда пытался, — сказал Роланд. — Честно. Я это сделал.

«Уж наверное, сделал, — подумала Тиффани. — Но ты не очень умен, а барон — человек без Точновидения. Он видит мир таким, каким хочет видеть».

— Однажды ты станешь бароном, не так ли? — сказала она.

— Ну да. Однажды. Но подожди, ты действительно ведьма?

— Когда ты будешь бароном, ты справишься с этим, я надеюсь? — сказала Тиффани, переворачивая масло. — Справедливый, щедрый, достойный? Ты будешь платить хорошую зарплату и заботиться о стариках? Ты ведь не позволишь людям выкинуть старушку из её дома?

— Хорошо, я надеюсь, я…

Тиффани повернулась, чтобы встать лицом к нему с лопаткой в каждой руке.

— Потому что я буду здесь. Ты обернешься и увидишь мои глаза. Я буду там, на краю толпы. Все время. Я все увижу, потому что я происхожу из древнего рода Болитов, и это моя земля. Но ты можешь быть нашим бароном, и я надеюсь, что хорошим. Если нет… будет расплата.

— Слушай, я знаю, что ты была… была… — начал Роланд,ещё больше краснея.

— Очень полезна? — сказала Тиффани.

— …но ты не можешь так со мной разговаривать, знаешь ли!

Тиффани была уверена, что на крыше, на самом краю слышимости кто-то сказал: «Кривенс! Ах ты, редиска…».

На мгновение она закрыла глаза, а затем, выбросила руку с лопаткой в строну одного из пустых ведер.

— Ведро, наполнись! — скомандовала она.

Оно задрожало и захлюпало. Вода плескалась из стороны в сторону.

Роланд уставился на него. Тиффани одарила его одной из самых сладких своих улыбок, которые могли быть весьма устрашающими.

— Ты никому не расскажешь, не так ли? — сказала она.

Побледнев, он повернул к ней.

— Мне бы никто не поверил… — он запнулся.

— Да, — сказала Тиффани. — Значит, мы понимаем друг друга. Разве не прекрасно? А теперь, если ты не возражаешь, мне надо закончить с этим и заквасить немного сыра.

— Сыра? Но ты… Ты можешь делать все, что хочешь! — Роланд вспыхнул.

— И прямо сейчас я хочу делать сыр, — спокойно сказала Тиффани. — Уходи.

— Эта ферма принадлежит моему отцу! — сказал Роланд, а потом сообразил, что сказал это вслух.

Послышалось два тихих, но странно громких щелчка, когда Тиффани поставила лопатки для масла и обернулась.

— С твоей стороны было очень смело сказать что-то подобное, — сказала она. — Но надеюсь, сейчас, когда у тебя было время подумать, ты очень сожалеешь, об этом?

Роланд, который зажмурился от страха, кивнул.

— Хорошо, — сказала Тиффани. — Сегодня я делаю сыр. Завтра я могу сделать что-то ещё. Некоторое время меня здесь, возможно, не будет, и ты задашься вопросом: где она? Но часть меня всегда будет здесь, всегда. Я всегда буду думать об этом месте. Оно всегда будет у меня перед глазами. И я вернусь. Теперь уходи!

Он повернулся и побежал. После того, как его шаги замерли, Тиффани сказала:

— Ладно, кто там?

— Это я, хозяйка. Не-столь-же-большой-как-Средний-Джок-но-больше-чем-Мелкий-Джок-Джок, хозяйка, — пиксти появился из-за ведра и добавил. — Всяко-Граб сказал, что мы пока должны присмотрешь за тобой маленько, и передашь тебе большой спасиб.

«Это все ещё похоже на волшебство, даже если знаешь, как это сделано», — подумала Тиффани.

— Тогда следите за мной только в маслодельне, — сказала Тиффани. — Никакого шпионажа!

— Ну что ты, хозяйка! — нервно воскликнул Не-столь-же-большой-как-Средний-Джок-но-больше-чем-Мелкий-Джок-Джок, потом он усмехнулся: — Фион собирается пойтишь прочь, чтоб быть кельдой в клане Медной Горы, — сказал он. — Она просишь, чтоб я пошел с ней, как бездомный!

— Поздравляю!

— Да, и Уильям говорит, что у меня прекрасно получится, если я возьмусь за мышедуй, — сказал пиксти. — И… э…

— Да? — спросила Тиффани.

— Э… Хэмиш говорит, что в клане Длинного Озера есть девчонка, которая хочет стать кельдой… э… это прекрасный клан, откуда она… э… — от неловкости пиксти стал фиолетовым, как фиалка.

— Хорошо, — сказала Тиффани. — На месте Всяко-Граба я немедленно пригласила бы её к себе.

— Ты не возражашь? — сказал Не-столь-же-большой-как-Средний-Джок-но-больше-чем-Мелкий-Джок-Джок с надеждой.

— Нисколько, — ответила Тиффани.

Она сделала немного, она должна была признаться себе, но и это немногое надо было убрать на дальнюю полку в её голове.

— Круто! — воскликнул пиксти. — Парни немного волновались, ты знашь. Я побежал, скажу им, — Он понизил голос. — А ты не хошь, чтоб я догнал ту брюкву с ножками, что щас ушла, и опять навернушь его с лошади?

— Нет! — поспешно ответила Тиффани. — Нет. Не надо. Нет, — она взяла лопатки для масла. — Предоставь это мне, — добавила она, улыбаясь. — Ты можешь предоставить мне все.

Когда она снова осталась одна, она закончила масло… пата-пата-пат…

Она остановилась, поставила лопатки и кончиком чистого пальца нарисовала линию на поверхности и другую — кривую, слегка касающуюся первой так, чтобы это было похоже на волну. Она нарисовала третью линию — прямую под теми двумя, которая обозначала Мел.

Земля Под Волной.

Тиффани опять быстро пригладила масло и взяла печать, сделанную вчера — она аккуратно вырезала её на куске яблоневой дощечки, которую дал ей плотник господин Блок.

Она отпечатала её на масле и аккуратно сняла.

Там, блестя на жирной масляной поверхности, была горбатая луна и летящая на помеле ведьма.

Она снова улыбнулась, и это была улыбка Бабули Болит. Однажды все изменится.

Надо начинать с малого, как дубы.

Потом она сделала сыр.

…в маслодельне, на ферме и прилегающих полях и рядом с холмистой местностью, спящей под горячим солнцем разгара лета, по которой движутся отары овец, дрейфующие по короткой траве как облака по зеленому небу, а тут и там со скоростью кометы проносятся овчарки. Повсюду на все времена пустошь без конца и края.

Примечание автора

Картина, которую рассматривает Тиффани в начале книги, действительно существует. Она называется «Взмах сказочного лесоруба» Ричарда Дадда. Полотно находится в галерее Тейт в Лондоне. Картина приблизительно 15х21 дюйм. Написана в середине девятнадцатого века. Художник писал её девять лет. Я не могу думать о более известной «волшебной» живописи. Она действительно очень странная, так и пышет летним зноем. Вот что известно о Ричарде Дадде: он сошел с ума, убил своего отца, был заперт в сумасшедший дом на всю оставшуюся жизнь и написал фантастическую картину. Грубо, конечно, но это ужасный итого жизни профессионального и талантливого художника, которого поразил серьезный душевный недуг.

Нак Мак Фиглы не появляются нигде в живописи, но я предполагаю, что любой из них был бы вымаран за то, что сделал неприличный жест. Они на такое способны.

О, и традиция хоронить пастуха с куском необработанной шкуры на груди тоже верна. Даже боги понимают, что пастух не может пренебречь овцами. Бог, который этого не понимает, не достоин веры в него.

Нет такого слова «светолдень», но было бы хорошо, если бы было.

Книга II Шляпа, полная неба

Что делать, если у тебя есть магические способности, а учителей поблизости нет? У ведьм принято проходить ученичество у старых ведьм, овладевая профессией и помогая им в работе.

Вот и Тиффани Болит, одиннадцати лет, отправилась даже в другую страну — Ланкр (которая находится не так уж и далеко на самом то деле), чтобы пройти обучение и стать настоящей ведьмой.

Но как оказалось, учение ведовству это выполнение той же самой обыденной работы, что и дома. С утра до вечера надо заниматься обычными домашними обязанностями и ещё ходить по деревням, помогая людям.

А когда же начнутся занятия магией? Полеты на метле, заклинания, волшебные палочки и прочее? Нет, оказывается, чтобы быть ведьмой, прежде всего надо научиться не пользоваться магией вообще. А это у Тиффани и так прекрасно получается. Она даже запутку — магический прибор — сделать не может. Единственное, что ей удается, это выходить из своего тела, чтобы посмотреть на себя, когда под рукой нет зеркала. Но это очень опасно — оставлять свое тело без присмотра. Мало ли что захочет завладеть твоим телом, твоим мозгом.

Одно из таких существ уже давно приметило Тиффани, привлеченное её необыкновенным умом и ведовскими способностями. И когда Тиффани в очередной раз вышла из тела, оно заняло её место. Её верные телохранители Нак Мак Фиглы и даже сама Матушка Ветровоск пускаются в путь, чтобы помочь Тиффани избавиться от захватчика и снова стать самой собой.

Вступление

ИЗ КНИГИ «ФЕИ И КАК ИЗБЕЖАТЬ ВСТРЕЧИ С НИМИ» МИСС ПРОНИКАЦИИ ТИК

Нак Мак Фигл (также называемые Пиктси, Вольные мальцы, Маленький народ и Лица, или Неизвестные Лица, вероятно вооруженные)

Нак Мак Фигл — самая опасная разновидность фей, особенно в пьяном состоянии. Пьянство, потасовки и воровство — их излюбленные занятия. Нак Мак Фиглы крадут практически все, что не прибито. А то, что прибито, они уносят вместе с гвоздями.

Тем не менее, те, кому удалось повстречаться с ними и выжить, рассказывают, что они также на удивление преданы, сильны, настойчивы и, по своим меркам, моральны. (Например, они никогда не воруют у тех, у кого красть нечего.)

Средний фигл (мужчина, женщины у фиглов очень редки — см ниже) имеет рост примерно шесть дюймов и огненно-рыжие волосы, у него синяя кожа из-за многочисленных татуировок и красителя, называемого вайдой. И коль скоро вы оказались так близко к нему, то вполне возможно, вам сейчас надают.

Он носит килт, сшитый из первой попавшейся старой тряпки, поскольку принадлежность к клану определяется не по одежде, а по татуировкам. Иногда на нем может быть надет шлем из кроличьего черепа. Фиглы любят украшать свои бороды и прически перьями, бусинками и всем, что придется им по вкусу. Фигл всегда носит с собой меч, но больше для вида, потому что предпочитает бить ботинками и головой.

История и религия

Тайна происхождения Нак Мак Фиглов затеряна в знаменитой Мгле Веков. Говорят, что Королева Фей выгнала их из Страны Фей потому, что они протестовали против её злобной и тиранической власти. Также говорят, что их выгнали за беспробудное пьянство.

Об их религиозных взглядах, если таковые вообще существуют, практически ничего не известно, за исключением того, что они считают себя мертвыми. Они любят наш мир, с его солнечным светом, горами и голубыми небесами, где всегда есть с кем подраться. Такой удивительный мир, как этот, не может быть доступен кому попало, говорят они. Это либо рай, либо Вальгалла, куда после смерти попадают храбрые воины. Исходя из этого, они пришли к выводу, что когда-то жили в другом мире, затем умерли и им позволили попасть сюда в награду за хорошее поведение.

Должна отметить, что это представление абсолютно ошибочно и несуразно, потому что мы-то знаем, что дела обстоят совершенно по другому.

Когда фигл умирает, не принято слишком сильно скорбеть по нему и его братья печалятся лишь тому, что он так мало побыл вместе с ними, прежде чем вернуться в Земли Живых, которые они также называют «Последний Мир».

Обычаи и среда обитания

Кланы Нак Мак Фиглов предпочитают селиться в древних королевских захоронениях, где они выкапывают себе уютные пещерки в грудах золота. Обычно на таких курганах растет пара колючих, старых дерева — фиглы предпочитают старые деревья, из стволов которых получаются отличные дымоходы. Под деревьями обычно прячется кроличья нора — замаскированный вход в курган. Для правдоподобности вокруг валяются кроличьи катышки и, если на фиглов напало вдохновение, клочки шерсти.

Скрывающийся в кургане мир фиглов, похож на улей, только меда в нем поменьше, а жал побольше.

Причина этого сходства в том, что женщины среди фиглов очень редки. Может поэтому они рожают очень много детей, очень часто и очень быстро. Новорожденные фиглы крохотные, как горошины, но если их хорошо кормить, то растут они не по дням, а по часам (фиглы потому и любят селиться возле людей, чтобы воровать у них молоко и овец).

«Королеву» клана называют кельдой, которая с возрастом становится матерью большинства фиглов в клане. Мужа кельды называют Большим Клана. Если у кельды рождается дочь, что случается довольно редко, то она остается с матерью, чтобы научиться у той потаенкам — так кельды называют свое тайное мастерство. Когда девочка достигает брачного возраста, она должна покинуть клан и отправиться в путешествие, взяв с собой нескольких братьев, чтобы они охраняли её.

Обычно, она отправляется в клан, не имеющий кельды. В очень и очень редких случаях, когда ей не удается найти такой клан, она созывает фиглов из нескольких кланов и образует свой собственный, совершенно новый клан с новым именем и занимает новый курган. Она также выбирает себе мужа. И с этих пор, хотя слово её является абсолютным законом для всего клана и ей все должны повиноваться, она редко будет отходить от кургана достаточно далеко. С этих пор она станет и его королевой, и его узницей.

Но однажды, в течении всего нескольких дней, кельдой клана была человеческая девочка…

Глава 1

ОТЪЕЗД

Что-то, похожее на невидимый туман, с легким шорохом двигалось над холмами. Движение без тела утомило его и это что-то еле перемещалось. Оно ни о чем не думало. В последний раз ему приходилось думать несколько месяцев назад, когда ещё был жив мозг, с помощью которого оно мыслило. Всегда они умирают и теперь оно снова осталось без тела и ему было страшно.

Оно могло бы спрятаться в одном из этих курчавых белых созданий, что нервно блеяли, когда оно крадучись проскальзывало мимо. Но мозги у них были совершенно бесполезны, способные думать лишь о траве и о том, как сделать ещё таких же блеющих существ. Нет. Они не подойдут. Ему нужен, ему просто необходим самый лучший ум: сильный, могучий, ум, который будет охранять его.

Оно искало…

Новые ботинки были неправильными. Они были негнущимися и сияющими. Сияющие ботинки! Какой стыд. Чистые ботинки — совсем другое дело. Нет ничего плохого, в том чтобы навести немного глянца на ботинки, чтоб от сырости предохранить. Но ботинки должны служить вам, вот зачем они нужны, а не для красы.

Тиффани Болит, стоящая на коврике около своей кровати, покачала головой. Надо износить эти ботинки как можно быстрее. А ещё эта новенькая соломенная шляпа, украшенная лентой. Она тоже вызывала сомнения.

Она попыталась оглядеть себя в зеркало, но это было нелегко, потому что зеркало было совсем маленьким, все потрескавшееся и в пятнах. Тиффани водила зеркалом вокруг себя, пытаясь разглядеть как можно больше частей и затем мысленно соединить отдельные кусочки.

Сегодняшний день… да, обычно она в доме такого не делала, но сегодня ей очень важно выглядеть нарядно и уж коль скоро рядом никого нет…

Она положила зеркало на шаткий столик около кровати, вышла на середину обветшалого коврика, закрыла глаза и сказала:

— Увидь себя.

И там в холмах нечто, не имеющее ни тела, ни мыслей, а лишь жуткий голод и вечный страх, почувствовало эту мощь.

Если бы у него был нос, оно бы принюхалось.

Оно искало.

Оно нашло.

Какой странный ум, как будто несколько умов вложены друг в друга, как в матрешке! Какая мощь! И как близко!

Оно изменило направление и стало двигаться немного быстрее. При движении оно негромко жужжало.

Овцы на мгновение обеспокоились чем-то, что они не могли ни видеть, ни слышать, ни унюхать, заблеяли…

…и снова принялись щипать траву.

Тиффани открыла глаза. Вот она стоит рядом с собой, всего в нескольких футах. Она может видеть свой собственный затылок.

Она осторожно двинулась вокруг, не глядя на «себя» — ту, что перемещалась, потому что она обнаружила — стоит ей так сделать и фокус заканчивался. Идти так было нелегко, но зато она оказалась лицом к лицу с собой и смогла оглядеть себя сверху донизу.

Коричневые волосы сочетались с коричневыми же глазами… и с этим уже ничего не поделаешь. Но волосы у неё чистые и она умыта.

Положение немного исправляло новое платье. В семье Болит новая одежда покупалась так редко, что и это платье было куплено «на вырост». Хорошо хоть оно было светло-зеленым и не доходило до самого пола. Вкупе с блестящими новенькими ботинками и соломенной шляпкой она выглядела… как приличная фермерская дочка, собирающаяся на свою первую работу. Сойдет и так.

Стоя перед собой, она могла видеть остроконечную шляпу на своей голове, но для этого ей приходилось всматриваться. Шляпа была не более чем мерцанием в воздухе, исчезающим, как только вы его замечали. Из-за неё Тиффани и беспокоилась за соломенную шляпку, но она просто наделась поверх остроконечной, как будто той здесь и не было.

В некотором отношении, её там и правда не было. Никто не замечал остроконечной шляпы, не считая дождя. Солнцу и ветру она преградой не служила, но дождь и снег каким-то образом замечали её и вели себя так, как будто она была настоящей.

Шляпу ей дала величайшая ведьма во всем мире, самая настоящая ведьма в черном платье и черной шляпе и с такими глазами, что прожигали тебя, как скипидар больную овцу. Это было чем-то, вроде награды. Тиффани сотворила колдовство, серьезное колдовство. Прежде, чем она его сотворила, она не подозревала, что способна на такое; колдуя, она не знала, что делает; и закончив колдовать, она не знала, как ей это удалось. Пришла пора научиться, как.

— Не видь. — сказала она. Видение… или что-то другое, неважно, поскольку она не была уверена в происходящем… исчезло.

Первый раз для неё был шоком. Но ей всегда было легко видеть себя, по крайней мере мысленно. Все её воспоминания были в виде картинок, показывающих как она что-то делала или на что-то смотрела, но никак не вид, открывающийся из двух дыр на лице. Какая то её часть всегда наблюдала за ней.

Мисс Тик — ещё одна ведьма, с которой разговаривать было намного легче, чем с той, что дала Тиффани шляпу, сказала, что ведьмы должны знать, как пребывать «осторонь» и что она узнает больше, когда её способности возрастут. Поэтому Тиффани предположила, что фокус «увидь себя», это лишь часть общей способности.

Иногда Тиффани думала, что ей стоит посоветоваться с мисс Тик насчет этого «видь себя». Когда она произносила эти слова, то будто вышагивала из своего тела, оставаясь в призрачном, которое могло ходить. Фокус работал до тех пор, пока её призрак не кидал взгляд на себя и не замечал, что его на самом деле нет. Когда такое случалось, часть её начинала паниковать и она немедленно возвращалась в свое настоящее тело. Поразмыслив, Тиффани решила сохранить секрет для себя. Нет никакой нужды рассказывать учителю все. В любом случае, это хороший фокус, когда под рукой нет зеркала.

Мисс Тик была ведьмознаткой. Так уж было принято среди ведьм. Ведьмознатки с помощью магии разыскивали многообещающих девочек и подбирали им наставниц. Ведьмы не учили, как сделать что-то. Они учили, как понимать, что вы делаете.

Ведьмы в чем то похожи на кошек. Они недолюбливают общество других ведьм, но предпочитают знать, где те находятся, на тот случай, если в них возникнет нужда. Например, указать по дружбе на твое хихиканье, вот такая нужда.

Ведьмы мало чего боятся. Но мисс Тик сказала, что самые могущественные ведьмы боятся того, что они называют «испортиться». Нет ничего проще, чем скатиться в мелочную, беспечную жестокость, потому что у тебя есть власть, а у других — нет. Так просто прийти к выводу, что другие люди ничего не значат. Так легко решить, что понятия «правильно» и «неправильно» к вам не применяются. И встав на этот путь, ты закончишь, сидя одна одинешенька в пряничной избушке, пуская слюни, хихикая и отращивая бородавки на носу.

Ведьмам надо знать, что другие ведьмы присматривают за ними.

Вот, думала Тиффани, вот зачем нужна шляпа. Она могла дотронуться до шляпы в любое время, надо было лишь зажмуриться. Это было напоминанием…

— Тиффани! — позвала её мать с лестницы. — Мисс Тик пришла!

Вчера Тиффани попрощалась с Бабушкой Болит…

Высоко в холмах железные колеса старого пастушьего вагончика наполовину погрузились в почву. Толстобрюхая печка все ещё стояла покосившись в траве и вся заржавела. Меловые холмы поглощали их, так же, как поглотили кости Бабушки Болит.

Сам вагончик был сожжен в день её похорон. Ни один пастух не осмелился бы занять его, а тем более переночевать. Бабушка Болит так сильно завладела умами людей, что слишком трудно было её заместить. День за днем, ночь за ночью, круглый год она была страной: её лучшей пастушкой, её мудростью и её памятью. Как будто зеленая равнина обзавелась душой, расхаживающей в старых ботинках, в фартуке из мешка, курила старую вонючую трубку и поила овец скипидаром.

Пастухи говорили, что от проклятий Бабушки Болит небеса голубели. Они называли пушистые белые облачка «ягнятками Бабушки Болит». И хотя говорили они это со смехом, какая то часть в них не смеялась.

Ни один пастух не осмелился бы жить в этой хижине, ни один.

Поэтому они похоронили Бабушку Болит в Мелу, срезав перед этим дерн, а затем вернули его на место, полив водой, чтобы и следа не осталось. Потом они сожгли вагончик.

Овечья шерсть, Бравый Мореход и скипидар…

…были запахами пастушьего вагончика и запахами Бабушки Болит. Такие вещи западают вам в самое сердце. Всего один вдох — и Тиффани снова оказалась в тепле, тишине и покое вагончика. Она всегда приходила сюда, когда ей было грустно. А бабушка Болит всегда улыбалась ей, заваривала чай и молчала. И ничего плохого просто не могло произойти здесь, в этом пастушьем домике на колесах. Это была крепость, защищающая от всего мира. Даже сейчас, после ухода Бабушки, Тиффани любила бывать здесь.

Тиффани стояла на холме, обдуваемая ветром, и овечьи колокольчики перезванивались вдали.

— Я должна… — она прокашлялась. — Мне надо уехать. Я… я должна учиться настоящему ведовству и здесь нет никого, кто мог бы учить меня. Я должна… присматривать за холмами, как это делала ты. Я могу… колдовать, но я не понимаю, что делаю и мисс Тик говорит — незнание может убить. Я хочу ни в чем тебе не уступать. Я вернусь! Я скоро вернусь! Я обещаю вернуться лучшей, чем я сейчас.

Голубая бабочка, снесенная порывом ветра, уселась на плече Тиффани, пару раз хлопнула крылышками и улетела.

Бабушка Болит не любила много разговаривать. Она собирала тишину, как другие собирали обрывки веревочек. Но своим молчанием она могла сказать все.

Тиффани подождала пока слезы не высохли и спустилась с холма, оставив незатихающий ветер кружить в колесах и свистеть в печном дымоходе. Жизнь продолжалась.

Нет ничего необычного в том, что девочки в возрасте Тиффани идут «в услужение». Это значит работать прислугой у кого-нибудь. Обычно все начинали работать, помогая какой-нибудь одинокой старушке, которая не могла много платить, но поскольку это было ваше первое место, то и вы не многого стоили.

На самом деле, Тиффани почти самостоятельно управлялась в их домашней молочной и ей лишь иногда помогали поднять большие фляги с молоком, поэтому её родители удивились, что она вообще захотела пойти в прислуги. Но Тиффани объяснила, что так все делают. Так можно познакомиться с миром. Встретить новых людей. Никогда не знаешь, куда это приведет.

Это хитрое соображение склонило мать на её сторону. У её матери была богатая тетушка, которая когда-то устроилась работать посудомойкой, затем она стала горничной и так проделала весь путь наверх до экономки, вышла замуж за дворецкого и стала жить в роскошном доме. Хотя этот роскошный дом был не её и занимала она там одну комнату, но она была почти как леди.

Тиффани не собиралась стать леди. Это была такая хитрость и мисс Тик тоже принимала в ней участие.

Поскольку денег за ведовство брать не разрешалось, ведьмы подрабатывали кто чем мог. Мисс Тик, в основном, маскировалась под учительницу. Она путешествовала со странствующими учителями, что переходили от одной деревни к другой и учили всех и всему в обмен на еду и поношенную одежду.

Это позволяло без опасений обходить всю округу, потому что люди в Мелу не очень-то доверяли ведьмам. Они думали, что ведьмы снимают подштанники и танцуют под луной. (Тиффани провела свое собственное расследование и с некоторым облегчением обнаружила, что можно быть ведьмой и без танцев. Нет, если вам так хочется, то пожалуйста, только надо хорошенько запомнить расположение крапивы, чертополоха и ежиков.)

Однако, если уж на то пошло, люди относились с подозрительностью и к странствующим учителям. Про них говорили, что они воруют кур и детей (что в каком-то смысле было правдой), и рассказывали, как учителя путешествуют от деревни к деревне в своих разноцветных фургончиках, одеваются в длинные балахоны с кожаными налокотниками и странные плоские шапочки, и разговаривают друг с другом на варварском наречии, которое никто больше не понимает, что-то вроде «Alea jacta est» и «Quid pro quo». Мисс Тик запросто могла сойти за одну из них. У неё была скрытная остроконечная шляпа, имевшая вид обычной черной соломенной шляпки с бумажными цветочками, пока вы не нажимали на потайную пружинку.

В последние год — два мать Тиффани была сильно удивлена и слегка обеспокоена неожиданной тягой Тиффани к учебе. Люди в деревне считали умеренное обучение неплохой штукой, но полагали также, что в излишних количествах оно может привести к перевозбуждению.

Затем, через месяц пришло сообщение: Готовься.

Мисс Тик заявилась на ферму, в своей цветочной шляпке и поведала мистеру и миссис Болит об одной пожилой леди в горах, которая прослышав о незаурядной квалификации Тиффани в изготовлении сыров, желала предложить ей место у себя за четыре доллара в месяц, один выходной в неделю, отдельную кровать и недельные каникулы на Страшдество.

Тиффани знала своих родителей. Три доллара в месяц было немного маловато и пять долларов показалось бы подозрительно большой суммой, несмотря на то, что высокая квалификация заслуживала дополнительного доллара. И отдельная постель была очень неплохой прибавкой. Прежде чем часть старших сестер Тиффани покинули ферму, они спали по двое на кровати. Так что предложение было хорошим.

Мисс Тик произвела впечатление и слегка напугала родителей Тиффани, но они с детства привыкли верить, что другие люди, особенно употребляющие такие длинные слова, знают лучше, поэтому они согласились.

Тиффани случайно услышала, как они обсуждали этот вопрос между собой, после того, как она ушла спать. Случайно услышать разговор на нижнем этаже довольно просто, если поставить перевернутый стакан на пол и прижаться к нему ухом.

Она услышала, как её отец сказал, что Тиффани вообще нет необходимости уезжать.

Она услышала, как её мать ответила, что девочкам всегда хочется поглядеть на мир, так что для её же пользы побыстрее избавиться от этой идеи. К тому же, она способная и голова на плечах есть. И кто знает, если она проявит старание, то глядишь, в один прекрасный день поступит в услужение к кому-нибудь знатному, как например тетя Хетти, и будет жить в доме с уборной.

Отец ответил, что нет разницы, где мыть полы.

Мать сказала, что в таком случае Тиффани все быстро надоест и через годик она вернется домой и, кстати, что такое незаурядная квалификация?

Это значит «незаурядное мастерство», подумала Тиффани про себя. У них был старый словарь, но мать никогда его даже не открывала, потому что один только вид всех этих слов пугал её.

Вот так и получилось, что спустя месяц, она завернула свои старые ботинки, которые успели поносить все её сестры, в чистую тряпочку и уложила их в подержанный чемодан, купленный для неё матерью. Чемодан выглядел, как будто его сделали из картона или из виноградных шкурок, смешанных с ушной серой, и его надо было перевязывать веревкой.

Они попрощались. Тиффани немного поплакала, её мать поплакала от души, и её младший братишка Вентворт тоже поплакал в надежде, что ему перепадет конфетка. Отец Тиффани не плакал, он дал ей серебряный доллар и мрачно напомнил писать каждую неделю. Это было чем-то вроде мужской разновидности слез. Она попрощалась с сырами в сыроварне, с овцами в загоне и даже с котом Крысоедом.

И вот все домашние, за исключением сыров и кота, стояли в воротах и махали им — да, ещё за исключением овец — до тех пор, пока Тиффани и мисс Тик не спустились в деревню по белой от мела тропинке.

Стояла тишина. Её нарушали лишь звуки их шагов по кремнистой дорожке и несмолкаемая песнь жаворонка в вышине. Стоял август и было очень жарко. Новые ботинки жали.

— Я бы на твоем месте сняла их. — наконец сказала мисс Тик.

Тиффани села на обочине и достала старые ботинки из чемодана. Она даже не дала себе труда поинтересоваться у мисс Тик, откуда та знает о новых тесных ботинках. Ведьмы внимательны. Старые ботинки были намного удобнее, несмотря на то, что их приходилось носить с несколькими парами носков. Эти ботинки начали ходить ещё до рождения Тиффани и стали мастерами своего дела.

— Увидим ли мы сегодня… маленьких человечков? — спросила мисс Тик, когда они продолжили свой путь.

— Не знаю, мисс Тик. — ответила Тифани. — Месяц назад я объявила им, что уезжаю. Летом у них обычно дел по горло. Но кто-нибудь из них всегда приглядывает за мной.

Мисс Тик быстро огляделась. — Я ничего не вижу. — сказала она. — И не слышу.

— Вот верный признак, что они где-то поблизости. — ответила Тиффани. — Когда они рядом, все затихает. Но пока вы со мной, они не покажутся. Карги их немного пугают. Это ведьмы по ихнему. — быстро добавила она.

Мисс Тик вздохнула. — Когда я была маленькой девочкой, мне так хотелось увидеть пиктси. Я ставила им блюдечки с молоком. Лишь позже я поняла, что несколько заблуждалась.

— Да уж, им надо наливать чего-нибудь покрепче. — согласилась Тиффани.

Она глянула на ограду и ей показалось, что там мелькнула рыжая шевелюра. И она немного нервно улыбнулась.

Тиффани побывала, хоть и в течении нескольких дней, королевой фей, насколько это вообще возможно для людей. Разумеется, называли её не королевой, а кельдой, и обозвать в лицо Нак Мак Фиглов феями, означало неминуемую драку. С другой стороны, Нак Мак Фиглы всегда искали повод подраться. Когда же не находилось никого, с кем они могли бы сразиться, они нападали друг на друга. Если же фигл пребывал в одиночестве, он мутузил себя по носу, чтобы не потерять сноровку.

Технически, они происходили из Страны Фей, но их вышвырнули оттуда, похоже, что за беспробудное пьянство. И теперь, раз уж вы были их кельдой, они никогда не забудут об этом…

…и всегда будут где-то поблизости.

Один из них всегда околачивался на ферме или кружил на ястребе высоко над меловыми землями. Они приглядывали за ней, помогали и защищали её, хотелось ли ей этого или нет. Тиффани старалась быть с ними вежливой, насколько это возможно. Она запрятала свой дневник на дно ящика в комоде и заделала все щели в уборной и между половицами в своей спальне мятой бумагой. В конце концов, они были маленькими мужчинами. Тиффани была уверена, что они старались не попадаться ей на глаза, чтобы не мешать, но она научилась их замечать.

Они исполняли желания — не те три волшебных желания фей, что всегда плохо заканчиваются, а обычные каждодневные желания. Нак Мак Фиглы были удивительно сильными, бесстрашными и невероятно быстрыми, но до них как-то не доходило, что зачастую люди говорят не то, что думают на самом деле. Однажды в молочной Тиффани сказала: «Был бы мой нож для нарезки сыра поострее…» и не успела она закончить предложение, как в стол уже был воткнут самый острый нож её матери.

Пожелание, чтобы дождь закончился, было, скорее всего, безопасным, потому что фиглы не умеют колдовать по настоящему. Но ей пришлось учиться осторожности, чтобы не пожелать ничего такого, что могут исполнить маленькие, решительные, сильные, бесстрашные и быстрые мужчины, всегда готовые дать пинка любому, был бы повод.

Желания приходилось обдумывать. Ей и без того никогда не пришло бы в голову заявить: «Хочу замуж за прекрасного принца», но она знала, что пожелай такое и в один прекрасный день обнаружишь за дверью оглушенного принца, связанного священника и радостно ухмыляющихся Нак Мак Фиглов, готовых стать свидетелями.

Поэтому, ей приходилось обдумывать каждое слово. Но фиглы могли оказаться полезными в трудную минуту и она стала оставлять для них всякие вещицы, ненужные дома, но которые могли пригодиться маленькому народцу, например, крошечные ложечки для горчицы, булавки, суповую миску, из которой получилась бы чудная ванна для фиглов. На случай, если намёк не будет понят, кусочек мыла. Мыло фиглы не крали.

В последний раз она поднималась высоко в меловые холмы, чтобы спуститься в древний курган, где жили пиксти, на свадьбу Роба Всякограба-Большого в клане и Дженни с Долгого Озера. Дженни должна была стать новой кельдой и провести всю оставшуюся жизнь в кургане, обзаводясь детишками, как пчелиная матка.

На праздник собрались фиглы со всех кланов, потому что если и есть такое, что фиглы любят больше гулянок, так это гулянки от всей души. И если есть такое, что фиглы любят больше гулянок от всей души, так это гулянки, на которых не надо платить за выпивку. Честно говоря, Тиффани чувствовала себя немножко не в своей тарелке, ведь она была раз в десять выше самого высокого фигла. Но обходились с ней хорошо и Роб Всякограб, прежде чем упасть лицом в пудинг, произнес длинную речь, называя её «наша дивна мальца великуча карга».

Было очень жарко и шумно, но она вместе со всеми одобрительно закричала, когда Дженни переволокла Роба через крохотное помело, лежащее на полу. По традиции, жених и невеста должны вместе перепрыгнуть через него, но по такой же традиции, ни один уважающий себя фигл не позволил бы себе остаться трезвым на собственной свадьбе.

Потом её предупредили, что ей не мешало бы уйти, так как сейчас начнется традиционная потасовка между кланом невесты и кланом жениха, которая может продлиться до пятницы.

Тиффани поклонилась Дженни, как обычно поступают карги, и хорошенько оглядела её. Дженни была маленькая, приветливая и очень хорошенькая. Но глазки у неё сверкали, а подбородок был гордо вздернут.

Девушки Нак Мак Фигл были редки и они росли, зная, что когда-нибудь станут кельдами. У Тиффани появилось предчувствие, что Робу Всякограбу предстоит узнать много интересного о семейной жизни.

Потом она будет вспоминать о них с сожалением, но не слишком сильным. В известном смысле они были славными ребятами, но спустя какое-то время, начинали действовать на нервы. К тому же, ей уже исполнилось одиннадцать и она чувствовала, что после определенного возраста не стоит лазить в норы, чтобы поболтать с маленькими человечками.

Кроме того, Дженни наградила её довольно ядовитым взглядом. Тиффани без труда поняла, что он означал. Когда-то Тиффани была кельдой клана, правда совсем недолго. Она обручилась с Робом Всякограбом, хотя это было не более, чем уловкой. Дженни прекрасно все это знала. И её взгляд говорил: Он мой. Это место моё. Я не хочу тебя здесь. Убирайся!

Тиффани и мисс Тик шли по тропинке, окруженные тишиной, потому что все обычные козявки, стрекочущие в изгороди, затихали, когда поблизости находились фиглы.

Они добрались до маленькой зеленой деревушки и сели, дожидаясь повозки, которая передвигалась чуть быстрее пешехода и ей требовалось пять часов, чтобы добраться до селения Двурубахи, где — как полагали родители Тиффани — они сядут в большую карету, следующую дальше в горы.

Тиффани уже различала её на дороге, как послышался стук копыт. Она повернулась посмотреть и её сердце словно подпрыгнуло и утонуло одновременно.

Это был Роланд, сын барона, верхом на породистом черном скакуне. Он спрыгнул, прежде чем конь остановился и в смущении застыл.

— Ах, какой чудесный и интересный кусок… камня вон там. — пропела мисс Тик приторно-сладким голосом. — А не пойти ли мне и не поглядеть на него?

Тиффани была готова ущипнуть её за это.

— Ээээ, значит ты уезжаешь. — пробормотал Роланд, когда мисс Тик поспешно удалилась.

— Да. — ответила Тиффани.

Похоже было, что Роланд мог вот-вот взорваться от нервозности.

— Это для тебя. Мне её сделали, ээээ, там, в Йелпе. — он вытащил пакет, завернутый в мягкую бумагу.

Тиффани взяла его и осторожно положила в карман.

— Спасибо. — сказала она и сделала маленький книксен. По правилам так и полагалось поступать при встрече со знатью, но Роланд лишь покраснел и начал заикаться.

— По-по-потом откроешь его. — сказал Роланд. — Надеюсь, тебе понравится.

— Спасибо. — ласково ответила Тиффани.

— А вот и повозка. Эээ… Не упусти её.

— Спасибо. — повторила Тиффани и присела ещё раз, теперь уже ради производимого эффекта. В этом было что-то жестокое, но иногда без этого не обойтись.

Упустить повозку было не так то и просто. Если быстро побежать, то можно спокойно обогнать её. Она ехала так медленно, что, казалось, останавливалась сама по себе. Сидений в повозке не было. Возчик каждый день объезжал окрестные деревни, забирая посылки, и, время от времени, попутчиков. Надо было просто поудобнее устроиться между ящиков с фруктами и рулонами ткани.

Тиффани села сзади. Она свесила ноги в старых ботинках через край и болтала ими. А повозка тем временем тащилась по ухабистой дороге.

Мисс Тик сидела рядом с ней и её черное платье очень скоро побелело от мела.

Тиффани заметила, что Роланд не садился на коня, пока повозка почти что не скрылась с виду.

И она знала мисс Тик. Вопросы просто рвались у той с языка, потому что ведьмы ненавидят пребывать в неведении. Что же, как и следовало ожидать, лишь только деревня осталась позади, мисс Тик немного поерзала, покашляла и спросила:

— Разве ты не собираешься открыть его?

— Кого открыть? — спросила Тиффани, глядя в сторону.

— Он тебе подарок дал. — ответила мисс Тик.

— Я думала, вы пошли изучать интересный камень, мисс Тик. — осуждающе сказала Тиффани.

— Ну, он был не настолько интересным. — без малейшей запинки ответила мисс Тик. — Так что, откроешь?

— Попозже. — сказала Тиффани. Ей не хотелось обсуждать Роланда в данную минуту, да и вообще не хотелось, если честно.

На самом деле, она его вовсе не недолюбливала. Она нашла его в стране Королевы Фей и некоторым образом спасла, хотя он почти все время был без сознания. Такое бывает, когда нарываешься на раздраженных Нак Мак Фиглов. И конечно же, хотя никто из них ни словечка не соврал, дома все поверили, что это он спас её. Разве может девятилетняя девочка, вооруженная сковородкой, спасти тринадцатилетнего мальчика с мечом.

Тиффани особо и не возражала. Зато никто не задавал ей вопросы, на которые она либо не хотела отвечать, либо вовсе не знала, что ответить. Но Роланд… он взял за привычку околачиваться поблизости. Она постоянно сталкивалась с ним на прогулках, чаще, чем это обычно бывает, и он всегда посещал все те деревенские события, что и она. Он был вежливым, но её раздражал его вид побитого спаниеля.

Следовало признать — не без некоторого усилия — что он стал менее глупым, чем был раньше. С другой стороны, уж слишком много её было поначалу, глупости.

Затем она подумала, Конь, и удивилась, почему это пришло ей в голову, пока не осознала, что смотрит на холмы перед собой, устремившись мыслями в прошлое…

— Никогда такого не видела. — сказала мисс Тик.

Тиффани обрадовалась ему, как старому другу. С этой стороны холмов Мел довольно круто поднимался над равниной. Впереди была небольшая впадина, чашей спускающаяся вниз, и на её склоне был вырезан рисунок. Дерн сняли вдоль линий таким образом, что получился белый контур животного.

— Это Белый Конь. — сказала Тиффани.

— Почему его так называют? — спросила мисс Тик.

Тиффани посмотрела на неё. — Потому что мел белый? — предположила она, с трудом сдерживаясь, чтобы не намекнуть на некоторую тупость мисс Тик.

— Нет, я спрашиваю, почему это называется конь? На коня не похоже. Это всего лишь… текучие линии…

…которые как будто двигаются, подумала Тиффани.

Люди говорили, что ещё в стародавние времена их вырезали те, кто возводил круги из стоячих камней и хоронил своих покойников в больших курганах. Они вырезали на склоне маленькой зеленой впадины Коня, что был в десять раз больше живого. И если вы смотрели на него не в том расположении ума, то он казался не похожим на коня. А ведь они должны были знать, как выглядят лошади. Они разводили лошадей и видели их каждый день и и их нельзя было считать глупыми лишь за то, что они жили много лет назад.

Как то раз, когда они возвращались с овечьей ярмарки, Тиффани спросила отца, почему конь так выглядит, и он рассказал ей то, что рассказала ему Бабушка Болит, когда он был маленьким. Он повторил слово в слово то, что она сказала ему и сейчас Тиффани тоже повторила эти слова:

— Это не изображение коня. — сказала Тиффани. — Это то, что конь есть.

— О. — ответила мисс Тик. Но поскольку она была не только ведьмой, но и учительницей, то просто не смогла удержаться и добавила. — Интересно, на самом деле считается, что белых лошадей нет. Их называют серыми.^[606]

— Я знаю — сказала Тиффани. — Но вот этот конь — белый. — решительно добавила она.

На какое-то время мисс Тик удовлетворилась и замолчала, но было заметно, что она о чем-то размышляет.

— Ты очень расстроена, что уезжаешь из Мела? — спросила она, покачиваясь в дребезжащей повозке.

— Нет. — ответила Тиффани.

— В этом нет ничего плохого.

— Спасибо, но я не расстроена. — ответила Тиффани.

— Если ты хочешь немножко поплакать, совершенно не обязательно притворяться, что тебе что-то попало в глаз или…

— Я в полном порядке. — ответила Тиффани. — Честно.

— Видишь ли, если ты будешь хранить в себе такие вещи, тебе станет хуже позднее.

— Я ничего не держу в себе, мисс Тик.

На самом деле Тиффани немного удивлялась, что не плачет, но говорить об этом с мисс Тик ей не хотелось. Тиффани оставила у себя в голове немножко места, чтобы выплакаться, но слезы не шли. Может быть потому, что она собрала все свои переживания и оставила их там на холме, возле пузатой печурки.

— И конечно же, если ты хоть на минутку почувствуешь себя подавленной, ты всегда можешь развернуть этот подарок… — не унималась мисс Тик.

— Раскажите мне о мисс Левел. — перебила её Тиффани. Она ничего больше не знала о леди, к которой направлялась, только её имя и адрес. Но такой адрес, как «Мисс Левел, Дом в Лесу около Сухого Дуба, что по тропинке Заблудшего высоко на Выступе. Если нет дома, то оставлять письмо в старом ботинке около двери», звучал многообещающе.

— Ах, Мисс Левел, да. — сдалась таки мисс Тик. — Эээ. Не такая уж она и старая на самом то деле, но по её словам, третья пара рук на подхвате ей непомешают.

Даже у мисс Тик бывают оговорки.

— Значит с ней уже кто-то живет? — спросила Тиффани.

— Эээ… нет. Не совсем. — ответила мисс Тик.

— Значит у неё четыре руки? — продолжала Тиффани. Что-то в голосе мисс Тик говорило о том, что ей очень не хотелось распространяться на данную тему.

Мисс Тик вздохнула. Трудно разговаривать, когда тебя так внимательно слушают. Это сбивает с толку.

— Давай подождем, пока ты сама её не увидишь. — ответила она. — Что бы я тебе не объясняла, все равно ты запутаешься. Но я уверена, вы с ней поладите. Она очень милая и она изучающая ведьма. Она держит пчел — и ещё коз, чье молоко так полезно из-за своих гомогенизированных жиров.

— Чем занимается изучающая ведьма? — поинтересовалась Тиффани.

— О, это очень древнее ремесло. Она разрабатывает новые заклинания по образцу старых. Ну ты, наверное, слышала всю эту дребедень вроде «возьмите ухо летучей мыши и лягушачью лапку»? Толку от них никогда не было, но мисс Левел полагает все это потому, что неизвестно лапку какой именно лягушки надо взять…

— Простите, но я не собираюсь никому помогать резать невинных лягушек и летучих мышей. — отрезала Тиффани.

— Ох, нет, никого она не убивает! — быстро ответила мисс Тик. — Она берет животных, умерших своею смертью: тех которых задавили или кто покончил собой. Лягушки так часто впадают в депрессию.

Повозка медленно катилась по белой пыльной дороге, пока не скрылась из вида.

Ничего не происходило. Где-то в вышине пели невидимые жаворонки. Воздух был наполнен семенами трав. Высоко, в меловых холмах, блеяли овцы.

Затем, что-то прошло по дороге. Оно двигалось как маленький замедленный вихрь и заметить его можно было лишь по поднимаемой им пыли. Двигаясь, оно издавало звуки, как будто жужжал рой мух.

Вскоре оно тоже скрылось за холмами…

Спустя какое то время, внизу в траве чей то голос произнес: — Ах, кривенс! Он за ней обертается, таки да!

Второй голос ответил: — Нечто стара карга его не заметит?

— Чегось? Учителка? Да разве ж она пристойна карга!

— У неё под цветиками остроконечна шляпа, Величий Ян. — несколько неодобрительно ответил второй голос. — Я то сам зрил. Стоит ей тиснуть мальцу пружинку, как конец и выскочит.

— Ох, айе, Хаммиш, но осмелюсь заметить, что читать да писать она дюже гарно могет, но ведать о том не ведает, чего в книжках не понаписано. А я сам не сунусь, покеда она тут околачивается. Она из тех, что все на бумагу перекладает! Гэтьски к кельде!

Много было причин, по которым Нак Мак Фиглы с Меловых холмов ненавидели всякую писанину, но самая главная заключалась в том, что все написанное оставалось навсегда. Написание слов продляло им жизнь. Скажешь какую мысль и вдруг какой отвратец её запишет, и кто его знает, что он потом будет делать с этими словами? Это все равно, что прибить свою собственную тень к стене!

Но с приходом новой кельды повеяло новыми веяниями. Так и должно быть. Иначе клан разленится и перестанет учиться чем-либо новому. Кельда Дженни происходила из клана фиглов Долгого Озера, что высоко в горах, и они умели писать. Поэтому Дженни не видела оправданий для своего мужа. И Роб Всякограб обнаружил, что уж Дженни-то кельда настоящая.

Пот капал с его лба. Как то раз он один на один сразился с волком и поборол его. И он с радостью схватился бы с ним снова, да ещё и с закрытыми глазами и с привязанной за спиной рукой, лишь бы не заниматься письмом.

Робу уже удалось освоить первые два правила писания, в той мере, как он их понимал:

1. Украсть бумагу

2. Украсть карандаш

К несчастью, правил было намного больше.

И сейчас он сжимал в руках огрызок карандаша, сопротивляясь братьям, подталкивающим его к прикрепленному к стене листу бумаги (это бы старый счет за овечьи колокольцы, украденный на ферме). Остальные члены клана в священном ужасе взирали на происходящее с идущих вдоль стен галерей.

— Мабудь я зачну с чего полегши, а? — протестовал он, упираясь изо всех сил. Его пятки оставляли следы в земляном полу кургана. — Мабудь я зачну с этих запятулек или окончательных точек…

— Ты, Роб Всякограб, Большой клана, так что тебе первому писать. — сказала Дженни. — Не можно мне мужа иметь, что даже свое имя написать не умеет. Я ведь показывала тебе буквы, так?

— Айе, жинка, эти мерзкие, петлячие, кривые загогулины! — прорычал Роб. — Не доверяю я этой буквице «Й», она явно что-то замышляет! Вона жалом обзавелась!

— Прижими карандаш к бумаге, я скажу тебе, что делать. — скомандовала Дженни, складывая на груди руки.

— Айе, но от этой писанины одни беды. — пробормотал Роб. — Слово, что записано было, может погибель навлечь!

— Никшни, хватит уже! Это так просто! — отрезала Дженни. — Даже детишки большаков справляются, а ты целый взрослый фигл!

— Записанные слова продолжают говорить и после смерти их сказавшего! — ответил Роб Всякограб, размахивая карандашом, будто отгоняя злых духов. — И речи не смей, что это справно!

— А, так ты перелякаешься букв, вот оно что? — проворно сказала Дженни. — Вот и ладушки. Все велики мужчины чего-то да перелякаются. Вулли, забери у него карандаш. Нельзя потребовать от мужчины, чтобы он узрился в лицо своим страхам.

В полной тишине Вулли Валенок отобрал карандаш у своего брата. Маленькие глазки-бусинки всех фиглов были направлены на Роба Всякоргаба. Его кулаки сжимались и разжимались. Он тяжело дышал, не отводя глаз от чистого листа бумаги. Наконец, Роб выпятил подбородок.

— Айе, ну ты и крррута жинка, Дженни Мак Фигл! — сказал он. Роб поплевал на ладони и выхватил карандаш у Вулли Валенка. — А ну дай сюды это орудие погибели! Эти буквецы и понять не встигнут, чего их там написало!

— Ты мой храбрец! — ответила Дженни, глядя на изготовившегося к бою Роба. — Вот и гарно. Значит, первая буква, это буква Р. Та, что будто подбоченилась, помнишь?

Собравшиеся фиглы наблюдали за Робом Всякограбом, который, высунув язык и яростно фыркая, двигал карандашом, выписывая петли и линии букв. После каждой написанной букв он выжидающе поглядывал на кельду.

— Ну вот и все. — наконец сказала она. — Гарная попытка!

Роб Всякограб сделал шаг назад и критически оглядел запись.

— Вот это? — сказал он.

— Айе. — ответила Дженни. — Ты написал свое имя, Роб Всякограб!

— Теперя я в тюрьму пойду? — спросил Роб.

За спиной Дженни раздалось вежливое покашливание, принадлежащее Жабу. Другого имени у него не было, потому что у жаб имен вообще нет. Несмотря на происки темных сил, что побуждают людей думать иначе, не было ещё жабы, которую называли бы, например, Томми. Такого просто не бывает.

Когда-то давно он был адвокатом (адвокатом для людей, жабы как-то обходятся без них). Его превратила в жабу сказочная крестная фея, которая намеревалась превратить его в лягушку, но не совсем ясно понимала разницу между ними. Теперь он жил в фигловском кургане и ел червей и помогал им разбираться с делами, требующими сложных умозаключений.

— Я уже говорил тебе, Роб Всякограб, только оттого, что ты напишешь свое имя, неприятностей не будет. В словах «Роб Всякограб» нет ничего противозаконного. Если конечно, — тут Жаб хихикнул. — Ты не призываешь к действию.

Никто из фиглов не рассмеялся. Фиглы предпочитали более смешные шутки.

Роб Всякограб рассматривал кривую надпись. — Так вот оно и есть моё прозвание, айе?

— Совершенно точно, мистер Всякограб.

— Ну поганого пока что ничего не сотворилось. — заметил Роб. Он подошел поближе к листу бумаги. — А откель те ведомо, что то моё прозвание?

— С подмогой того, что чтением прозывают. — ответила Дженни.

— Это когда все эти буквицы балакают у тя в башке? — спросил Роб.

— В точку! — сказал Жаб. — Но мы решили, что тебе лучше начинать с более физической стороны процесса.

— Мабудь с мя писанины хватит, а читать кто другой будет? — спросил Роб без особой надежды.

— Нет, мой мужчина начуится и тому, и другому. — ответила Дженни, снова складывая руки. Когда женщина фигл складывала руки, то дело было безнадежным.

— Ах, что за беда мужчине, коли жинка его с жабой стакнется. — сказал Роб, качая головой. Но когда он повернулся глянуть на надпись, на его лице была написана гордость.

— Так значит, это моё прозвание? — ухмыльнулся он.

Дженни кивнула.

— Прямо здесь, само по себе, а не на объявленке «Разыскивается» или что то в таком духе. Моё прозвание, написанное мною самим.

— Да, Роб. — сказала кельда.

— Под моим пальцем моё прозвание. И никакой отвратец ничего не сможет с ним сотворить? Оно в целости и сохранности?

Дженни кинула взгляд на Жаба, который лишь пожал плечами. Это была обычная реакция тех, кто знал, что все мозги в кланах Нак Мак Фиглов доставались женщинам.

— У мужчина могет быть репутация, только когда прозвание его никто потрогать не сможет. — сказал Роб Всякограб. — Это сурьезная магия, это…

— Буква «Р» повернута не в ту сторону и ты пропустил буквы «В» и «О». — вставила Дженни, потому что это забота жены не дать мужу лопнуть от гордости.

— Ах, жинка, откель же мне ведать, какой рукой она подбоченивается. — ответил Роб, рассеяно взмахнув рукой. — Рази можно им доверять. Таки вещи кажному истиному писаке ведомы. Сегодня она подбоченивается этой рукой, а завтра возьмет и подбочениться другой.

И он радостно улыбнулся своему имени:

— Чую я, что с этими «Я» ты неправа. — продолжил он. — Чую, что тама должно идти В-С-Е-К-О… Это В… Сее… КооГо… Грабь, поняла? Вот так будет со смыслом!

Он сунул карандаш себе в волосы и дерзко взглянул на неё.

Дженни вздохнула. Она выросла в окружении семи сотен братьев и знала, каким образом крутятся их мозги — зачастую очень быстро, но в то же время совершенно не в том направлении. И если им не удавалось приноровить свои мысли к окружающей действительности, они приноравливали действительность под них. Мать всегда советовала ей не спорить в таких случаях.

На самом деле, в клане Долгого Озера не все фиглы умели бегло читать и писать, таких было всего фиглов шесть. К этим занятиям относились как к каким-то странным и курьезным развлечениям. В конце-то концов — какой тебе от них толк, когда ты вылез утром из кровати. Разве они нужны, чтобы поймать форель или кролика, или чтобы найти выпивку? Ветер не прочитаешь и на воде не напишешь.

Но записанные слова сохранялись. Это были голоса фиглов, умерших много лет тому назад, голоса тех, кто видел странные вещи, кто делал странные открытия. Отношение к записям зависело от того, насколько пугающими они вам казалось. Клан Долго Озера одобрительно относился к записям. И Дженни хотела для своего нового клана всего самого лучшего.

Начинающей кельдой быть нелегко.

Ты приходишь в чужой клан в сопровождении нескольких братьев — твоих телохранителей, выходишь замуж и начинаешь новую жизнь в клане мужа. И нельзя позволять себе на этом зацикливаться, а то измучаешься.

Дома, на Долгом озере она могла хотя бы с матерью поговорить, но кельдам дорога домой была заказана.

Если не считать братьев — телохранителей, кельда была совсем одна.

Дженни страдала от одиночества, тосковала по дому и страшилась будущего, и все это привело её к ошибке…

— Роб!

Хамиш и Величий Ян кубарем ввалились в замаскированный под кроличью нору вход в курган.

Роб Всякограб недовольно посмотрел на них. — Ваще-то мы тут литьратурными изысками займаемся. — сказал он им.

— Ага, Роб, только следили мы, чтоб мальца велича карга отбыла в сохранности, как ты и наказал. Так вот, за ней роитель гонится! — затараторил Хамиш.

— Да ты чего? — Роб выронил карандаш. — Я и не слыхивал, что они на этом свете бывают!

— Ох, айе, — ответил Величий Ян. — У мя от его зуда аж зубы разболелись!

— А ты её не предупредил, дурачина? — спросил Роб.

— Там с ней была стара карга, Роб. — ответил Величий Ян. — Учителка.

— Мисс Тик? — поинтересовался Жаб.

— Айе, та, у которой пика, як скисшая сметана. — пояснил Величий Ян. — И ты сам наказывал, чтоб мы на очи не казалися, Роб.

— Айе, пропасть, но тут совсем иное… — начал было говорить Роб Всякограб, но запнулся.

Ему не так уж долго довелось побыть женатым мужчиной, но семейная жизнь способствует быстрому развитию у мужей изрядного количества дополнительных чувств, намертво встроенных в мозги. И одно из этих чувств подсказывало Робу, что он серьезно влип.

Дженни постукивала ножкой о пол. И её руки были сложенны на груди. И ещё она улыбалась той особой улыбкой, которую быстро осваивают молодые жены, и эта улыбка говорила — Да, ты влип и я не собираюсь облегчать тебе жизнь…

— Таки что вы там речете о мальца великучей карге? — спросила она тихим и смиренным голоском мыши, прошедшей обучение в Колледже, где готовят грызунов убийц.

— О, а, ах, ну, айе… — начал Роб с упавшим лицом. — Да не турбуйся, миленька. Мы про ту, что на нашей свадьбе была, айе. Что кельдой нашей была денек-другой. Это Стара Матушка, прежде чем в Земли Живых возвертаться, заставила её клятву дать. — добавил он на случай, вдруг упоминание о том, что это было волей ушедшей кельды, утихомирит готовую разразиться бурю. — И до того ж она карга нашенская, то приглядывать за ней дело справное…

Роб Всякограб сник и замолчал, заметив выражение лица Дженни.

— Настоящей кельдой только та станет, что выйдет замуж за Большого клана. — сказала Дженни. — Вот как я вышла за тя, Роб Всякограб Фигл. И рази ж я те не гарна жинка?

— Да просто чудная, — забормотал Роб. — Но…

— А сразу на двух ты женатым быть не могешь, потому что это багатоженство, верно? — продолжала Дженни опасно ласковым тоном.

— Ах, да где ж тут богатство то? — ответил Роб Всякограб, в отчаянии озираясь по сторонам в поисках спасения. — Это ж только на время, и она всего лишь мала дивчинка, и соображала она неплохо…

— Это я хорошо соображаю, Роб Всякограб, и это я кельда клана, не так ли? И двух кельд быть не могет! Так что хорош бегати за велик мальца дивчинкой. Что за стыд! Уверена, не сподобется ей, коли Велич Ян увсе время на неё вытаращиваться будет.

Роб Всякограб повесил голову. — Айе… Но…

— Что но?

— Её преследует Роитель.

Последовала долгая пауза прежде чем Дженни сказала: — Ты уверен?

— Айе, кельда. — ответил Велич Ян. — Кто хоть раз почует его жужжание, никогда его не позабудет.

Дженни прикусила губу и чуть побледнела. Затем она сказала. — Не ты ли рек, что из неё могутная карга получится, Роб?

— То так, но никто ещё не выжил, кто Роителя повстречал! Не можно его ни убить, ни остановить, ни…

— Рази не сказывал ты, как велика мальца дивчинка боролась с самой Кралевой и перемогла? — продолжала Дженни. — Насувала ей сковородкой, сам сказывал. Так значит, она свое дело знает, айе? Коли она справная карга, то справится сама. Каждый должен сам испити свою чашу до дна. Что бы за ней не гналось, ей придется встретиться с этим лицом к лицу. И если она этого не могет, то ничего она и не стоит.

— Айе, но Роитель хужее, чем… — начал Роб.

— Она отправилась учиться каргованию у других карг. — отрезала Дженни. — Мне же предстоит учиться кельдованию у самой себя. И те только остается надеяться, Роб Всякограб, что она выучится также швыдко, как и я.

Глава 2

ДВЕРУБАХИ И ДВА НОСА

Двурубахами называлось место, где дорога делала крутой поворот. Все, что там было — это постоялый двор для проезжающих карет, кузница и маленькая лавочка с самонадеянной вывеской «сувениры», написанной на куске картона и выставленной в окне. И ничего больше. В округе там и сям стояли дома, разделенные полями и редкими лесами, обитатели которых, наверное, считали Дверубахи большим городом. Таких местечек хватает во всех мирах. Это такие местечки, из которых люди выходят в большой свет, а обратного никогда не случается.

Городок нежился в лучах полуденного солнца и прямо посреди дороги, в пыли, дремал престарелый пятнистый спаниель.

Но Дверубахи были больше, чем родная деревня Тиффани, и ей ещё не доводилось видеть сувениров. Поэтому она вошла в магазин и отдала полпенни за вырезанную из дерева фигурку двух рубашек, висящих на веревке для просушки, и за две открытки, озаглавленные «Виды Двурубах», на которых были изображены сувенирная лавочка и, судя по всему, все та же собака, что спала на дороге.

Маленькая старушка за прилавком назвала её «юной леди» и рассказала, что жизнь в Двурубахах всегда оживляется, когда наступает время Фестиваля Квашенной Капусты, на который собирается народ со всей округи.

Выйдя из лавки Тиффани обнаружила мисс Тик, стоящую на дороге рядом со спящей собакой, хмуро уставившуюся в сторону, откуда они приехали.

— Что-то не так? — спросила Тифани.

— А? — сказала мисс Тик, с таким видом, словно она полностью забыла о существовании Тиффани. — Ох… нет. Я только… я подумала, что я… слушай, не пойти ли нам и не перекусить?

Они немного походили по постоялому двору, в поисках живой души, а затем мисс Тик решительно направилась на кухню, где обнаружила служанку, которая пообещала им лепешки и чай. Служанка сама удивилась своему обещанию, поскольку давать его и не собиралась, ведь, строго говоря, её рабочие часы начинались лишь после прибытия кареты. Но мисс Тик умела задавать вопросы таким образом, чтобы ей давали устраивающие её ответы.

Мисс Тик также получила от неё сырое яйцо. Ещё одна из способностей ведьм — формулировать вопросы так, чтобы их не спрашивали в ответ «Зачем?».

Затем они сели на солнышке, на скамейке перед постоялым двором, и перекусили. После перекуса Тиффани достала свой ежедневник. Ещё один дневник остался в сыроварне, но тот предназначался для ведения учета сыров и масла. Этот же служил её личным дневником. Она купила его у странствующего торговца по дешевке, потому что он был за прошлый год. Но, как верно заметил торговец, количество дней в нем было таким же.

Дневник закрывался на маленький латунный замочек, крепящийся кожаным ремешком. К замочку прилагался крошечный ключик. На замок-то Тиффани и польстилась. В определенном возрасте вы начинаете понимать всю привлекательность замков.

Она написала «Дверубахи», немного подумала и добавила «поворот дороги».

Мисс Тик по прежнему не сводила глаз с дороги.

— В чем дело, мисс Тик? — снова спросила Тиффани, оторвавшись от дневника.

— Я… не уверена. На нас кто-нибудь смотрит?

Тиффани огляделась по сторонам. Дверубахи дремали на жаре. Нигде никого не было.

— Нет, мисс Тик.

Учительница сняла шляпу и извлекла из неё пару деревяшек и моток черных ниток. Она закатала рукава, быстро оглядываясь по сторонам, на случай если в Двурубахах вдруг случится прирост населения, затем оторвала нитку и взяла яйцо.

Несколько секунд яйцо, нитка и пальцы мелькали, и вот яйцо закачалось в аккуратной черной сетке, свисающей с пальцев мисс Тик.

Тиффани была впечатлена.

Но мисс Тик ещё не закончила. Она начала доставать всякую всячину из карманов, а карманов у ведьм обычно бывает предостаточно. Мисс Тик достала бусины, пару перышек, стеклянную линзу и две-три полоски цветной бумаги. Все они все пошли в запутку, сотворенную из дерева и хлопка.

— Что это? — спросила Тиффани.

— Это Запутка. — ответила мисс Тик, сосредотачиваясь.

— Это магия?

— Не совсем. Это фокус.

Мисс Тик подняла левую руку. Перья, бусины, яйцо и прочая дребедень, извлеченная из её карманов, завертелись в паутине из ниток.

— Хм… — сказала она. — А теперь посмотрим, что я смогу увидеть…

Она просунула пальцы правой руки в паутину и потянула…

Яйцо, стеклышко, бусинки и перья затанцевали в запутке и Тиффани была уверена, что в какой-то момент одна из нитей прошла сквозь другую.

— О, — сказала она. — Это как Кошачья колыбелька!

— Ты ведь играла в неё? — рассеянно спросила мисс Тик, пытаясь сосредоточиться.

— Я умею делать все основные фигуры. — ответила Тиффани. — Сокровище, Колыбель, Домик, Стаю, Три старых леди, одна с косоглазием, несущие корзину с рыбой на рынок, когда они встретили осла… Хотя эту в одиночку не сделаешь и она получилась у меня только один раз и то, Бетти Таппер не вовремя почесала нос и мне пришлось браться за ножницы, чтобы отрезать её конец…

Пальцы мисс Тик двигались, как ткацкий станок.

— Забавно, теперь в это играют дети. — заметила она. — Ага… — Она пристально вгляделась в сплетенную ею сложную паутину.

— Что-нибудь видно? — спросила Тиффани.

— Позволь мне немного сосредоточиться, детка? Спасибо…

Спящая на дороге собака проснулась, зевнула и поднялась на ноги. Она протрусила к скамейке, одарила Тиффани укоризненным взглядом и свернулась калачиком у её ног. От собаки пахло заплесневелыми ковриками.

— Здесь… что-то… есть… — очень тихо сказала мисс Тик.

Паника охватила Тиффани.

Белая пыль на дороге и каменная стена напротив отражали солнечный свет. В маленьких желтых цветочках, растущих на стене, гудели пчелы. Спаниель, спящий у ног Тиффани, время от времени похрапывал и попукивал.

И все же, было во всем этом что-то неправильное. Она чувствовала, как её что-то сдавило, что-то навалилось на окружающий её пейзаж, залитый ярким солнечным светом, стиснуло его. Мисс Тик и её нитяная паутина не двигались, застыв в приступе животного ужаса.

Вообще-то, нити двигались, но сами по себе. Яйцо кружилось, стеклышко поблескивало, бусинки скользили и перепрыгивали с нити на нить…

Яйцо взорвалось.

Появилась карета.

Она подъехала, волоча за собой мир, окутанная пылью и сопровождаемая цокотом копыт. Солнце стало незаметным в её присутствии. Распахнулись двери, зазвякала сбруя. От лошадей валил пар. Спаниель сел и с надеждой завилял хвостом.

Давление исчезло — нет, оно сбежало.

Мисс Тик вытащила носовой платок и стала оттирать следы яйца со своего платья. Остатки запутки скрылись в карманах с необыкновенной скоростью.

Мисс Тик улыбнулась Тиффани и заговорила, продолжая улыбаться, что придавало ей несколько безумный вид.

— Не вставай, ничего не делай, сиди тихо, как мышка. — сказала она.

Тиффани самой ничего не хотелось делать, а лишь сидеть молча. Она чувствовала себя так, словно пробудилась после ночного кошмара.

Появились пассажиры — те что побогаче вылезли из кареты, те, что победнее, спустились с крыши. Они прошли мимо, переговариваясь, топоча ногами и поднимая клубы пыли, и скрылись в трактире.

— А теперь, — сказала мисс Тик, когда дверь за пассажирами захлопнулась, — Мы… мы отправимся… на прогулку. Вон видишь ту рощицу? Туда мы и пойдем. И когда мистер Краббер, возчик, встретит завтра твоего отца, он расскажет, что довез нас сюда прямо перед прибытием кареты, и… и… и все будут довольны и никто не будет лгать. Вот что важно.

— Мисс Тик? — спросила Тиффани, поднимая чемодан.

— Да?

— Что сейчас произошло?

— Я не знаю, — ответила ведьма. — Ты хорошо себя чувствуешь?

— Эээ… да. У вас на шляпе остался желток. — И вы слишком нервничаете, подумала про себя Тиффани. Это и тревожило её больше всего.

— Платье жаль. — добавила она.

— С ним и не такое бывало. — ответила мисс Тик. — Пошли.

— Мисс Тик, — повторила Тиффани, идя следом за ней.

— Ээ… да?

— Вы очень нервничаете. — сказала Тиффани. — Если вы расскажете мне в чем дело, нас будт уже двое и мы разделим тревогу пополам.

Мисс Тик вздохнула. — Возможно, что ни в чем. — ответила она.

— Мисс Тик, яйцо взорвалось!

— Да. Ммм. Понимаешь, запутку можно применять как простейший определитель и усилитель магии. Она очень неточная, но при смятении и испуге может пригодиться. Я думаю… может я что-то не так сделала. И потом, иногда бывают непроизвольные разряды магии.

— Вы сплели её потому, что испугались. — сказала Тиффани.

— Испугалась? Вот уж нет. Я никогда не пугаюсь! — отрезала мисс Тик. — Но раз уж ты заговорила об этом, то я была заинтригована. Меня что-то встревожило. Что-то где-то совсем рядом. Хотя, может ничего и не было. Да и раз уж мы уходим, я совсем успокоилась.

Не похожи вы на спокойную, думала Тиффани. И я ошиблась. Когда встревожены два человека, то это означает, что каждый из них встревожен в два раза сильнее.

Но она была уверена, что в Двурубахах ничего магического нет. Это всего лишь поворот дороги.

Спустя двадцать минут пассажиры вернулись в карету. Кучер заметил, что лошади вспотели и удивился, что слышит жужжание мух, хотя самих мух не видно.

А та собака, что спала на дороге, позже была обнаружена в конюшне, где она жалобно скулила.

До рощи было полчаса ходьбы и мисс Тик и Тиффани по очереди несли чемодан. Это была ничем не примечательная роща буковых деревьев. Правда, если знать, что бук выделяет ядовитую жидкость, которая попадая в почву убивает все поросли, можно предположить, что с этим деревом все не так то и просто.

Они сели на бревно и стали ждать заката. Мисс Тик рассказывала Тиффани про запутки.

— Так значит в них ничего магического нет? — спросила Тиффани.

— Нет. Они пропускают через себя магию.

— Как очки, через которые вы смотрите, но они сами за вас не смотрят?

— Умница! Что волшебного в телескопе? Да ничего. Это всего лишь труба со стеклами, но с его помощью можно сосчитать драконов на луне. И… ты когда-нибудь стреляла из лука? Скорее всего нет. Но запутка могут работать как лук. Лук запасает энергию, производимую мускулами лучника, и посылает тяжелую стрелу намного дальше, чем стрелок смог бы кинуть её рукой. Ты можешь сделать её из чего-угодно, главное, чтобы она… выглядела как настоящая запутка.

— И можно узнать, сотворялась ли магия?

— Да, если для этого ты её и сделала. Но если ты умеешь ею пользоваться, то с её помощью можно самой творить магию, концентрируясь на том, что хочешь сделать. Можно использовать её для защиты, вроде ловушек проклятий, или насылать заклятие, или… знаешь, она вроде тех дорогостоящих перочинных ножиков, в которых есть маленькая пилка, ножницы и зубочистка. Вот только не думаю, что хоть одна ведьма почистила себе зубы с помощью запутки, хих. Все молодые ведьмы должны уметь делать запутку. Мисс Левел тебя научит.

Тиффани оглядела рощу. Тени стали длиннее, но тени её не тревожили. Обрывки поучений мисс Тик всплывали у неё в памяти:

Всегда смотри в лицо своим страхам. Всегда носи с собой деньги, но не слишком много, и кусок веревки. Даже если это не твоя вина, все равно ты за это отвечаешь. Ведьмы все улаживают. Никогда не стой между двумя зеркалами. Никогда не похихикивай. Делай что должна. Никогда не лги, но всегда быть честной необязательно. Никогда не загадывай желания. В особенности не загадывай желания на звездах, что глупо с точки зрения астрономии. Открой глаза и затем открой глаза ещё раз.

— У Мисс Левел длинные седые волосы, да? — спросила она.

— Да.

— Она довольно высокая леди, чуть-чуть полноватая и увешана ожерельями? — продолжала Тиффани. — И ещё у неё очки на цепочке. И на удивление высокие каблуки.

Мисс Тик дурой не была и огляделась по сторонам.

— Где она?

— Стоит под деревом вон там. — ответила Тиффани.

И даже с подсказкой, мисс Тик пришлось всматриваться. Тиффани уже заметила, что ведьмы заполняют собой пространство. Каким-то особым образом, что и не опишешь толком, они кажутся более настоящими, чем всё остальное вокруг них. Они просто выделяют себя. Но если ведьмы не хотят, чтобы их увидели, их на удивление трудно заметить. Они не прячутся, не исчезают с помощью магии, хотя именно так оно и кажется, но если вам придется описывать впоследствии комнату, вы поклянетесь, что никакой ведьмы там не было. Они словно позволяют себе затеряться.

— Молодец. — сказала мисс Тик. — Я все думала, когда же ты её заметишь.

Ха! — подумала Тиффани.

Мисс Левел подходила к ним и становилась все более и более реальной. Она была одета в черное и все её черные украшения позвякивали при ходьбе. Тиффани поразили её очки, необычная вещь для ведьмы. Мисс Левел напомнила Тиффани довольную курицу. И у неё было две руки, как и полагалось.

— Ах, мисс Тик, — сказала она. — А ты, должно быть, Тиффани Болит.

Тиффани уже знала, что надо поклониться; ведьмы не приседают (если только не хотят смутить Роланда).

— Я быстренько переговорю с мисс Левел, Тиффани, если ты не против, — многозначительно сказала мисс Тик. — Это касается только старших ведьм.

Ха! — повторила про себя Тиффани, потому что ей нравилось, как это звучит.

— А я тогда пойду и быстренько взгляну вон на то дерево. — ответила она, надеясь, что это прозвучало с убийственным сарказмом.

— Я бы на твоем месте пошла в кустики, солнышко. — сказала ей вслед мисс Левел. — Не люблю прерывать полет из-за таких дел.

Неподалеку росло несколько кустов падуба, которые могли послужить хорошим укрытием, но после того, как с ней обошлись словно она какая-то десятилетка, Тиффани скорее бы позволила своему мочевому пузырю лопнуть.

Я одолела Королеву Эльфов! — думала она, направляясь к дереву. Ну ладно, сейчас я уже не вполне понимаю, как мне это удалось, потому что все кажется сном, но я это сделала!

Тиффани разозлилась, что от неё так отделались. Немного уважения никому ещё не навредило, а? Как говорила старая ведьма госпожа Ветровоск? «Я отнесусь к тебе с уважением, как ты, в свою очередь, отнесешься с уважением ко мне». Госпожа Ветровоск, та самая ведьма, на которую все остальные ведьмы в глубине души мечтают быть похожей, отнеслась ко мне с уважением, так чего им стоило появить небольшие усилия в этом направлении?

Она сказала — Увидь меня.

…и вышла из своего тела, направившись к мисс Тик и мисс Левел в своем невидимом призрачном теле. Тиффани не решалась глядеть вниз, чтобы не заметить отсутствие ног. Когда она повернулась, чтобы посмотреть на свое материальное тело, она увидела саму себя, спокойно стоящую среди кустов падуба, явно слишком далеко, чтобы услышать хоть что-то.

Когда Тиффани незаметно подкралась поближе, она услышала, слова мисс Тик:

— …но пугающе развита не по годам.

— Ох, я никогда толком не ладила с умниками. — ответила мисс Левел.

— Но в глубине души, она добрая девочка. — продолжала мисс Тик, что вызвало у Тиффани даже большую досаду, чем «пугающе развита не по годам».

— Вы, конечно, осведомлены о моей ситуации. — услышала Тиффани, подкравшись поближе.

— Да, мисс Левел, но ваша работа — ваша лучшая рекомендация. Вот почему госпожа Ветровоск предложила вас.

— Но я боюсь, что становлюсь немного рассеянной. — забеспокоилась мисс Левел. — Я сюда просто еле долетела, потому что, как дура, забыла очки для дали на моем другом носу…

На другом носу? — подумала Тиффани.

Обе ведьмы замерли, как сговорившись.

— У меня нет яйца! — воскликнула мисс Тик.

— Я всегда ношу жука в спичечном коробке для таких случаев! — пискнула мисс Левел.

Их руки шарили по карманам, извлекая из них веревочки, перышки, разноцветные лоскутки…

Они почувствовали меня! — подумала Тиффани и шепнула: — Не видь себя!

Она мигнула и покачнулась на каблуках, вернувшись в маленькую фигурку, терпеливо ждущую в кустах падуба. На отдалении, мисс Левел лихорадочно плела запутку, а мисс Тик пристально вглядывалась в лес.

— Тиффани, немедленно вернись! — закричала она.

— Иду, мисс Тик. — ответила Тиффани и заторопилась к ним, как положено хорошей девочке.

Они каким-то образом почувствовали меня, думала она. Ну что же, на то они и ведьмы, в конце-то концов, даже если мне они кажутся не очень могущественными…

И тут на неё снова обрушилось давление. Казалось, что оно сплющивает лес и наполняет его ужасным ощущением, что прямо позади тебя что-то стоит. Тиффани упала на колени, прижав руки к ушам, и её голову сдавила невыносимая боль.

— Готово! — закричала мисс Левел. Она держала в руках запутку. Её запутка сильно отличалась от запутки мисс Тик и была сделана из веревочки, вороньих перьев и блестящих черных бусин, а посередке болтался самый обычный спичечный коробок.

Тиффани закричала. Боль пронзила её, как раскаленная игла, и в ушах оглушительно зажужжали мухи.

Спичечный коробок взорвался.

Затем наступила тишина, и птицы снова запели, и ничего не напоминало о случившемся, лишь на землю плавно опускались кусочки коробка и несколько радужных обрывков надкрыльев.

— Боже-ж ты мой. — сказала мисс Левел. — Какой хороший был жук.

— Тиффани, ты как? — спросила мисс Тик.

Тиффани моргнула. Боль исчезла также быстро, как и появилась, оставив о себе лишь обжигающие воспоминания. Она с трудом поднялась на ноги. — Все в порядке, мисс Тик!

— Тогда, будь добра, отойдем на пару слов. — сказала мисс Тик, с суровым видом направляясь к Тиффани.

— Да, мисс Тик?

— Ты… что-нибудь делала? — спросила мисс Тик. — Ты ничего не вызывала, а?

— Нет! Я даже не знаю, как это делать! — ответила Тиффани.

— И это не твои маленькие человечки? — с сомнением спросила мисс Тик.

— Они не мои, мисс Тик. И они ничем таким не занимаются. Обычно они просто бросаются на вас с воплем «Кривенс!» и пинают в лодыжку. Их невозможно не узнать.

— Ну что же, чем бы это не было, похоже, что оно ушло. — сказала мисс Левел. — и нам надо идти тоже, иначе придется лететь ночью. — Она подошла к стоявшему рядом дереву и подобрала вязанку хвороста. По крайней мере, оно выглядело, как вязанка хвороста, потому что так было задумано.

— Моё собственное изобретение. — скромно пояснила мисс Левел. — Никогда не знаешь, что ждёт тебя тут, на равнинах. И если нажать на эту кнопку, ручка выскочит… Ох, простите, с ней такое случается иногда. Никто не заметил, куда она улетела?

Ручка нашлась в кустах и была прикручена на место.

Тиффани, девочка, которая имела привычку слушать, что говорят люди, пристально изучала мисс Левел. У неё определенно был только один нос на лице и неловко было даже представлять, где мог находиться другой и для чего он был нужен.

Затем мисс Левел вытащила веревку из кармана и передала её кому-то, кого здесь не было.

Тиффани была уверена, что именно это она и сделала.

Она не уронила веревку, не бросила, она просто протянула её и отпустила, в полной уверенности, что вешает её на невидимый крючок.

Веревка упала в мох. Мисс Левел поглядела вниз и нервно рассмеялась, заметив, что Тиффани не спускает с неё глаз.

— Ах я растяпа. — сказала она. — Подумала, что я стою там! В следующий раз забуду, где моя собственная голова!

— Ну… Если вы о той, что у вас на плечах, — осторожно ответила Тиффани, — то она все ещё на своем месте.

Старый чемодан был привязан к прутьям метлы, зависшей в нескольких футах над землей.

— Вот какое замечательное удобное сиденье получилось. — сказала мисс Левел, превратившаяся в комок нервов, как это обычно происходило с теми, на кого слишком пристально смотрела Тиффани. — Хватайся за меня сзади. Эээ. Я так всегда и делаю.

— Вы всегда держитесь за саму себя сзади? — спросила Тиффани. — Но как…

— Тиффани, я всегда с одобрением относилась к твоей прямолинейной манере задавать вопросы, — громко встряла мисс Тик. — Но сейчас, не могла бы ты проявить любезность и позволить мне похвалить тебя за умение промолчать! Садись на метлу позади мисс Левел, я уверена, ей не терпится вылететь пока светло.

Мисс Левел вскарабкалась на метлу, которая закачалась под ней. Она приглашающе похлопала по метле рукой.

— Ты ведь не боишься высоты, а солнышко? — проворковала она, когда Тиффани устроилась позади неё.

— Нет. — ответила Тиффани.

— Я заскочу к вам, когда начнутся Ведьминские Пробы. — сказала мисс Тик. Тиффани почувствовала, как метла плавно понимается в воздух. — Будьте осторожны!

Как оказалось, когда мисс Левел спросила у Тиффани, не боится ли та высоты, она сильно ошиблась с вопросом. Тиффани совершенно не боялась высоты. Она, не зажмуриваясь проходила мимо самых выскоих деревьев. Её совершенно не тревожил вид огромных, вздымающихся ввысь гор.

А вот чего она боялась на самом деле, хотя и не осознавала этого до сих пор, так это глубины. Она до смерти страшилась долгого падения с небес, такого долгого, что она успела бы задохнуться от крика, прежде чем врезалась в скалы с такой силой, что сама превратилась бы в желе, а все её косточки раздробились в порошок. На самом деле, её страшила земля, там далеко внизу. Мисс Левел не мешало бы хорошенько подумать, прежде чем задавать вопросы.

Тиффани вцепилась в пояс мисс Левел и уставилась ей в спину.

— Ты когда-нибудь летала, Тиффани? — спросила ведьма, когда они взлетели.

— Мнм! — выдавила Тиффани.

— Если хочешь, я могу сделать небольшой круг, — сказала мисс Левел, — Отсюда открывается такой чудесный вид.

Ветер стремительно рванулся навстречу Тиффани. Воздух здесь был намного холоднее. Тиффани не сводила глаз с платья прямо перед собой.

— Ну что, хочешь? — спросила мисс Левел, стараясь перекричать ветер. — На это потребуется лишь минутка!

Тиффани просто не успела отказаться, к тому же она была уверена, что стоит ей открыть рот, как её тут же стошнит. Метла накренилась и мир под ней стал поворачиваться.

Ей ни на что не хотелось смотреть, но она помнила, что ведьмы должны проявлять любопытство на грани приличия. Чтобы быть ведьмой, она просто обязана была посмотреть.

Тиффани рискнула глянуть вниз и увидела под собой мир. Красно-золотое зарево заката освещало землю и дома в Двурубахах отбрасывали длинные тени, так же как и все леса и деревеньки за ними, вплоть до пологих холмов Мела…

…который пылал алым и белое изображение коня отсвечивало золотым, как гигантское украшение. Тиффани уставилась на него. В меркнущем свете вечера, в тенях заходящего солнца, он казался живым.

Ей нестерпимо захотелось спрыгнуть, полететь назад, попасть туда хоть как — зажмурившись и стукнув каблуками друг о дружку, сделать хоть что-нибудь…

Нет! Она же прогнала эти мысли? Она должна учиться, а на холмах её учить некому!

Но Мел был её миром. Она ступала по нему каждый день. Она могла чувствовать под своими ногами его древнюю жизнь. Эта земля вошла в её кости, точно так, как говорила Бабушка Болит. Эта земля была и в её имени — на старом языке Нак Мак Фиглов её имя означало «Землю под Волнами». Мысленно она побывала в доисторическом море, где рождался Мел под идущим миллионы лет дождем из крошечных ракушек. Тиффани ступала по земле, созданной из жизни, слушала её и мыслила за неё. И ей было просто не по силам видеть её такой маленькой и одинокой, заброшенной среди бескрайних просторов. Она должна вернуться…

На мгновение метла задрожала в воздухе.

Нет! Я знаю, что должна лететь!

Метла дернулась и её затошнило, когда метла развернулась в сторону гор.

— Попали в завихрения. — кинула мисс Левел через плечо. — Кстати, мисс Тик предупреждала тебя насчет теплых шерстяных подштанников, солнышко?

Тиффани, все ещё ошарашенная, пробормотала что-то, что могло сойти за «Нет». Да, мисс Тик упоминала подштанники и о том, что здравомыслящая ведьма надевает по крайней мере три пары, чтобы не обмерзнуть, но она обо всем забыла.

— О, Господи, — сказала мисс Левел. — Тогда нам лучше «поскакать через ограды».

Метла полетела вниз как камень.

Сколько Тиффани ни пыталась, она так и не смогла забыть этот полет. Они летели над самой землей, которая была сплошным размытым пятном под ногами. Каждый раз, когда они подлетали к изгороди, мисс Левел перепрыгивала через неё с криком «Вот так!» или «Оп-ля!», которые вероятно предназначались для ободрения Тиффани. Только это не помогало. Её дважды вырвало.

Мисс Левел летела склонившись так низко, что почти лежала на метле, позволяя воздуху максимально обтекать её остроконечную шляпу. Шляпа у неё была довольно низенькая, всего дюймов шесть высотой, похожая на клоунский колпак без кисточек. Как Тиффани потом узнала, такой фасон был задуман для того, чтобы заходить в дома с невысокими потолками, не снимая шляпы.

Спустя какое-то время — Тиффани показалось, что прошла целая вечность — они покинули поля и полетели над предгорьями. Вскоре они оставили за собой деревья и под ними оказались быстрые белопенные воды широкой реки, усыпанной камнями. Брызги летели на ботинки.

Затем она услышала, как мисс Левел закричала, стараясь перекрыть рев реки и ветра, — Откинься немного назад! Здесь довольно каверзный участок!

Тиффани рискнула кинуть взгляд через плечо ведьмы и ахнула.

Воды на Мелу было не так уж и много, лишь маленькие ручьи, которые стекали в долину в конце зимы и полностью пересыхали летом. Конечно, большие реки тоже огибали Мел, но они были медленными и послушными.

Река впереди не была ни медленной, ни послушной. Она текла прямо вверх.

Вода устремлялась в темное небо, достигая звезд. Метла последовала за ней.

Тиффани с воплем откинулась назад и не замолкала, пока метла, став вертикально, карабкалась вверх по водопаду. Ей, конечно же, было известно это слово — водопад, но оно не было таким большим, таким мокрым и, что важнее всего, таким громким.

Водяная пыль промочила её. Грохот бил по ушам. Тиффани вцепилась в пояс мисс Левел, пока они медленно поднимались сквозь брызги и грохот. Она чувствовала, что может соскользнуть в любую минуту…

…и затем её бросило вперед, а шум водопада стал затихать, когда метла снова устремилась вдоль, а не вверх, скользя над поверхностью все ещё пенящейся и бурлящей реки. Но по крайней мере, река проделывала все это на земле.

В вышине над ними был мост и крутые берега обрамляли холодные скалы, но они становились все ниже и воздух потеплел, и наконец метла заскользила над спокойной водной гладью, даже и не подозревающей, что ждёт её впереди.

Спустя какое то время, мисс Левел снова начала длинный подъем над полями, которые были зеленее и меньше, чем на Мелу. Снова появились деревья и глубокие ущелья, густо заросшие лесами. Но вот погасли последние солнечные лучи и вскоре под ними была лишь темнота.

Тиффани должно быть задремала, прильнув к мисс Левел, потому что она резко проснулась, когда метла остановилась. Они висели в воздухе, а внизу, на земле, кто-то выложил круг из огоньков. Свечные огарки горели в старых банках.

Аккуратно, медленно поворачиваясь на месте, метла опускалась, пока не замерла прямо над травой.

В эту минуту ноги Тиффани решили расплестись и она упала.

— Давай-ка, вставай! — жизнерадостно сказала мисс Левел, помогая ей встать. — Ты молодчина!

— Извините, что кричала и что меня рвало… — пробормотала Тиффани, спотыкаясь об одну из банок и опрокидывая её. Она пыталась разглядеть хоть что-нибудь в темноте, но голова кружилась. — Кто зажег свечи, мисс Левел?

— Я зажгла. Пойдем-ка в дом, холодает… — начала говорить мисс Левел.

— Ага, с помощью магии. — пробормотала Тиффани, все ещё ошеломленная полетом.

— Ну, это можно сделать и с помощью магии, да. — ответила мисс Левел. — Только я предпочитаю спички. Они требуют меньших усилий и довольно волшебные сами по себе, если хорошенько подумать — Она отвязала чемодан от метлы и сказала. — Ну вот мы и дома! Я надеюсь, тебе тут понравится!

Слова опять были сказаны с этой самой жизнерадостностью. Даже когда её тошнило и голова кружилась и ей как можно скорее хотелось узнать, где находится уборная, уши Тиффани продолжали внимательно слушать, а мозг, какой бы усталой она не была, не переставал размышлять. И Тиффани думала: Эта жизнерадостность уже трескается по краям. Что-то здесь не так…

Глава 3

УМ ХОРОШО, А ДВЕ ГОЛОВЫ ЛУЧШЕ

Где-то впереди был дом, но Тиффани мало что удавалось разглядеть в темноте. Вокруг дома росли яблони. Когда она неуверено шла за мисс Левел, её лица коснулось что-то, висящее на ветке. Оно с тихим звоном качнулось в сторону. Где-то неподалеку шумела вода.

Мисс Левел открыла дверь. Они вошли в маленькую, ярко освещенную, и на удивление опрятную кухонку. В железной печке весело горел огонь.

— Ммм… Раз я ваша ученица, — сказала Тиффани, все ещё не пришедшая в себя после полета. — Я заварю чай, только покажите мне, где что лежит…

— Нет! — воскликнула мисс Левел, взмахнув руками. Казалось, что крик ошарашил её саму, потому что она задрожала и быстро опустила руки. — Нет… Я… Я и думать об этом не хочу. — сказала она более нормальным голосом и попыталась улыбнуться. — Хватит с тебя на сегодня. Сейчас я покажу тебе спальню и где что находится. Потом принесу тушеного мяса и завтра можно будет приниматься за учебу. Спешить ни к чему.

Тиффани поглядела на булькающий горшочек на печке и буханку хлеба на столе. Судя по запаху, хлеб был только что испечен.

Вот в чем была беда с Тиффани — в её Третьем Помысле.^[607] Это Третий Помысел думал — мисс Левел живет одна. Кто же тогда зажег огонь? Кипящий на печке горшочек нужно помешивать время от времени. Кто его помешивает? И ещё, кто-то зажег свечи. Кто?

— Здесь кто-нибудь ещё живет, мисс Левел? — спросила она.

Мисс Левел с безнадежным видом оглядела горшочек с хлебом и посмотрела на Тиффани.

— Нет, только я. — ответила она и каким-то образом Тиффани знала, что это правда. Во всяком случае, она не лгала.

— Оставим до утра? — проговорила мисс Левел почти умоляюще. Она выглядела такой несчастной, что Тиффани стало её по настоящему жалко.

Тиффани улыбнулась. — Конечно же, мисс Левел.

Затем они быстро обошли дом, освещая дорогу свечой. Рядом с домом была уборная; в ней было два сидения, что показалось Тиффани немного странным, хотя может здесь когда-то жило много народа. Ещё в доме была отдельная комната для ванны, что по меркам родной фермы было пустой тратой места. В ванной комнате стоял насос и большой котел для нагрева воды. Это было явной роскошью.

Спальня оказалась… милой комнаткой. И это было очень подходящим для неё словом. Повсюду были оборочки. Все, на что можно было накинуть покрывало или салфеточку, было покрыто. Комнату пытались сделать… веселенькой, как будто радующейся тому, что она служит спальней. На ферме в комнате Тиффани на полу лежал лоскутный коврик, на подставке стояли кувшин с водой и тазик для умывания, ещё там были деревянный ящик для одежды, древний кукольный домик и старые ситцевые занавески. И больше ничего. Спальни на фермы предназначались для того, чтобы лечь и закрыть глаза.

В этой комнате был комод. Все содержимое чемодана Тиффани поместилось в одном ящике.

Когда Тиффани села на кровать, та и не скрипнула. На её старой кровати был такой старый матрас, что в нем было продавлено удобное углубление и пружины издавали звуки различной высоты. Когда ей не спалось, она могла, шевеля разными частями тела, сыграть «Колокола Святого Унгаланта» на пружинах — дзинь дрень трень, трень брень дииинь, динь дзинь дооон, динь динь.

И запах в комнате тоже был другой. Пахло запасной комнатой и чужим мылом.

На дне чемодана лежала маленькая коробочка, которую Тиффани сделал мистер Кубик, фермерский плотник. Изящные поделки были ему не по плечу и коробочка была довольно тяжелой. В ней хранились… памятки.

Например, кусочек мела с окаменевшими остатками, что было большой редкостью. А также её личная печать для масла (изображение ведьмы на метле), на случай, если ей придется здесь делать масло, и камешек с дыркой, который считался счастливым.

(Тиффани подобрала его когда ей было семь лет и тогда же ей рассказали это поверье. Она так и не смогла понять, как дырка в камне делала его счастливым. Но поскольку он сначала хранился у неё в кармане, а потом в деревянной коробочке, в целости и сохранности, то можно было считать, что ему повезло больше, чем его собратьям, которым досталось и от ног, и от проезжающих телег.)

В коробочке также лежала желто-синяя обертка с пачки табака Бравый Мореход, перо ястреба и древнее кремневое острие стрелы, тщательно обернутое в клочок овечьей шерсти. На Мелу таких было полно. Нак Мак Фиглы использовали их для наконечников своих копий.

Она расставила их на крышке комода, положила там же свой дневник, но комната не стала от этого более домашней. Они только подчеркнули её одиночество.

Тиффани взяла в руки старую табачную обертку и клочок шерсти и понюхала их. Хотя запах был не совсем такой, как в старом пастушьем вагончике, но он был достаточно похожим, чтобы слезы навернулись ей на глаза.

Ей ещё никогда не довелось проводить ночь за пределами Мела. Тиффани знала слово «ностальгия» и сейчас она размышляла, не было ли это чувство тем холодным, тонким ощущением, что росло в ней…

Кто-то постучал в дверь.

— Это я. — сказал приглушенный голос.

Тиффани спрыгнула с кровати и открыла дверь. Мисс Левел вошла с подносом, на котором были миска с тушеной говядиной и кусок хлеба. Она поставила поднос на маленький столик около кровати.

— Когда поешь, оставь его за дверью, позже я снесу его вниз. — сказала мисс Левел.

— Большое спасибо. — ответила Тиффани.

Мисс Левел задержалась в дверях. — Так здорово, что будет кто-то с кем можно поговорить, кроме самой себя. Надеюсь, тебе не захочется уезжать, Тиффани.

Тиффани с готовностью улыбнулась. Она подождала пока не закрылась дверь и на лестнице не послышались шаги мисс Левел, и затем на цыпочках подошла к окну и проверила, были ли там решетки.

Что то пугающее было в выражении лица мисс Левел. Оно было одновременно голодным, и полным надежды, и умоляющим, и испуганным.

Тиффани также проверила может ли она запереть дверь изнутри.

Тушеное мясо и в самом деле имело вкус тушеной говядины, а не вкус — возьмем совершенно и полностью случайно в качестве примера — тушеного мяса её несчастной предшественницы.

Чтобы быть ведьмой надо иметь очень хорошее воображение. Но прямо сейчас Тиффани пожелала, чтобы её воображение оказалось не настолько хорошим. Однако, госпожа Ветровоск и мисс Тик не отправили бы её сюда, если бы это было опасно, так ведь? Ведь так?

Могли бы и отправить. Запросто могли бы. Ведьмы не верят в легкую жизнь. Они считают, что вы должны использовать мозги. Если вы не пользуетесь мозгами, то вам в ведьмах делать нечего.

Жизнь сложна, говорили они. Учись быстро схватывать.

Но… они бы дали ей шанс, так ведь?

Конечно дали бы.

Возможно.

Она почти доела тушеное мясо, приготовленное вовсе-не-из-людей-честно-пречестно, как кто-то попытался забрать миску у неё из рук. Миску очень острожно потянули и когда Тиффани машинально дернула её к себе, все тут же прекратилось.

Тааак, подумала она. Ещё одна странность. Ну что же, на то он и ведьмин дом.

Теперь что-то потащило ложку, но тут же перестало, как только Тиффани потянула ложку к себе.

Тиффани положила пустую миску и ложку на поднос.

— Ну вот. — сказала она, надеясь, что её голос звучал не слишком напуганным. — Я закончила.

Поднос взмыл в воздух и плавно направился к двери, где опустился на пол с тихим стуком.

Защелка на двери отъехала в сторону.

Дверь открылась.

Поднос поднялся и выплыл в дверной проем.

Дверь закрылась.

Защелка задвинулась.

Тиффани слышала как позвякивала ложка на подносе, плывущем над темной лестничной площадкой.

Тиффани всегда полагала, что прежде чем что-либо предпринимать, важно сначала подумать. И поэтому она подумала: глупо бегать по дому и кричать, что кто-то забрал твой поднос. В конце концов, кем или чем бы это ни было, у него хватило совести запереть за собой дверь, а значит оно уважало её уединение, даже если и пренебрегло им.

Тиффани почистила зубы, надела ночную рубашку и скользнула в кровать. Уже лежа в кровати, она задула свечу.

Через секунду она встала, снова зажгла свечу и с некоторым усилием пододвинула комод к двери. Она не вполне была уверена правильно ли поступает, но на душе стало немного полегче.

И она снова улеглась в темноте.

Тиффани привыкла спать под блеяние овец в низинах и редкий звон их колокольцев.

Здесь в горах ни овец, ни их колокольчиков не было. Некому было блеять и звенеть, и каждый раз, когда эти звуки не раздавались, она просыпалась, думая — что это было?

Но в конечном счете она все-таки заснула, потому что помнила, как просыпалась посреди ночи, услышав как комод очень медленно перетаскивается на прежнее место.

Тиффани проснулась все ещё живая и не порезанная на кусочки, когда небо на востоке немного просветлело. За окном пели незнакомые птицы.

В доме стояла полная тишина и она подумала: я ученица, верно? Это моя работа вычистить очаг и зажечь огонь. Я знаю правила.

Она села и оглядела комнату.

Её одежда была аккуратно сложена на комоде. Мелок с окаменелостью, счастливый камешек и другие памятки исчезли и только после лихорадочных поисков она обнаружила их в коробке в чемодане.

— В общем так. — сказала она, обращаясь к комнате в целом. — Я карга, вы знаете. Если здесь есть кто из Нак Мак Фиглов, появитесь сию же минуту!

Ничего не произошло. Да она все равно ничего и не ожидала. Нак Мак Фиглы к уборке большого интереса не проявляли.

Ради эксперимента она взяла подсвечник с прикроватного столика, поставила его на комод и стала ждать. Опять ничего не произошло.

Тиффани отвернулась к окну и тут же раздался тихий звук.

Когда она повернула голову обратно, подсвечник стоял на столе.

Что же… сегодняшний день будет днем ответов на все вопросы. Тиффани наслаждалась своей злостью. Злость отвлекала её от мыслей о доме и о том, как сильно ей хотелось бы вернуться.

Она начала одеваться и нащупала в кармане платья что-то мягкое и хрусткое.

Ох, как же она могла забыть? Но у неё был такой беспокойный день, слишком много хлопот, да и как бы то ни было, может быть ей и хотелось забыть.

Тиффани достала подарок Роланда и осторожно развернула оберточную бумагу.

Это было ожерелье.

Это был Конь.

Тиффани уставилась на него.

Это не изображение коня, но то, что конь есть… Оно было вырезано в дерне в доисторические времена народом, который смог передать несколькими линиями все, что составляет сущность коня: его силу, изящество, красоту и скорость, стремящиеся вырваться из под власти холма.

И затем, кто-то — сообразительный и высоко ценящий свои изделия — сделал Коня из серебра. Конь был плоский, как и тот на склоне холма, и он не был цельным. Ювелир аккуратно соединил между собой части тела тоненькой серебряной цепочкой. Когда Тиффани в изумлении подняла подвеску, неподвижно висящий конь, казалось, помчался в утреннем свете.

Она надела ожерелье. И… в комнате не было зеркала, даже маленького ручного. Нууу раз так…

— Увидь себя. — сказала Тиффани.

Далеко внизу, на равнинах, нечто, упустившее след, пробудилось от сна. Долю секунды ничего не происходило и затем туман на полях заколыхался, когда нечто невидимое двинулось сквозь него, жужжа, как роящиеся мухи…

Тиффани закрыла глаза, сделала два маленьких шага в сторону, повернулась вокруг себя и осторожно открыла глаза.

Вот она стоит прямо перед собой, неподвижная, как на картинке. Подвеска прекрасно смотрится с её новым платьем — серебряное на зеленом.

Тут она подумала, во сколько ожерелье могло обойтись Роланду. И ещё — зачем он это сделал.

— Не видь себя. — Тиффани медленно сняла ожерелье, снова завернула его в оберточную бумагу и положила в коробку вместе с другими памятками о доме. Она нашла одну из открыток с видом Двурубах и карандаш, и старательно написала Роланду короткое благодарственное письмо. Тут она почувствовала угрызения совести и заботливо сообщила своим родителям на другой открытке, что все ещё жива.

Затем, пребывая в задумчивости, она спустилась вниз.

Ночью было слишком темно и поэтому Тиффани не заметила плакаты, висевшие на стене вдоль всей лестницы. Это были цирковые плакаты с клоунами и животными, с объявлениями, написанными в старомодном стиле, все строчки вразнобой.

Объявления гласили:

Захватывающее зрелище! Спешите! Спешите! Спешите!

Цирк трех арен профессора Монти Бладдера

И

Шкатулка с диковинками!!

Изумительный Джек-Выкрутас,

Положит голову льва

В свой собственный рот!!!

Лошадь с головой вместо хвоста!

Спешите видеть Эвакуацию!!!

Клоуны! Клоуны! Клоуны!

Летающие братья Пастрами, попирающие силы гравитации — величайшие силы во вселенной — без сетки -

Мул, отбивающий чечетку!

Чудесные Топси и Типси

Поразительное представление — чтение мыслей на расстоянии

И все в таком духе, даже самые крошечные объявления. Эти плакаты были слишком необычными и красочными для затерянного в лесу домика.

Она нашла кухню. Там было холодно и тихо, только часы тикали на стене. Обе стрелки отвалились и лежали под циферблатом за стеклом. Поэтому, хотя часы и продолжали отмерять время, показывать его кому бы то ни было они не собирались.

Кухня была слишком аккуратной по сравнении с другими кухнями. В ящике буфета, стоящего рядом с раковиной, ложки, вилки и ножи были разложены по специальным отделениям и это немного тревожило. Конечно, на всех кухнях, где довелось побывать Тиффани, каждый ящик был предназначен для хранения определенного вида предметов. Но за долгие годы в них скапливались вещи, не подходящие по размерам — большие половники и кривые штопоры, поэтому ящики всегда застревали, если только вы не набили руку их открывать.

Ради эксперимента Тиффани достала ложку из её отделения, кинула её к вилкам и закрыла ящик. Затем она повернулась к буфету спиной.

Ящик открылся и послышалось звяканье — как раз такое, какое издаст ложка, стукнувшаяся о другие ложки, которые соскучились по ней и страстно желают услышать её рассказы о жизни среди пугающе остроконечного народца.

На этот раз она положила нож к вилкам, задвинула ящик — и прислонилась к нему спиной.

Какое-то время ничего не происходило, а затем она услышала как столовые приборы задребезжали. Шум усиливался. Ящик затрясся. Затем и раковина начала дрожать…

— Ну хорошо. — сказала Тиффани, отпрыгивая в сторону. — Делайте, что хотите!

Ящик резко выскочил, нож рыбкой перепрыгнул из одного отделения в другое, и ящик с шумом захлопнулся.

Наступила тишина.

— Кто ты? — спросила Тиффани. Ответа не последовало. Но ей не нравилось ощущение, разлитое в воздухе. Кто-то был обижен на неё. Так или иначе, это была глупая выходка с её стороны.

Тиффани быстро вышла в сад. Шум воды, что она слышала ночью, оказался шумом водопада неподалеку от дома. Маленькое водяное колесо качало воду в большой каменный резервуар, из которого в дом шла труба.

В саду повсюду стояли украшения. Это были печальные дешевые статуэтки — кролики с безумной улыбкой, большеглазые глиняные олени, гномы в остроконечных красных колпаках и с таким выражением лица, будто они принимали подозрительные лекарства.

С яблонь и с шестов, понатыканных по всему саду, свисали какие-то штуковины. Чего там только не было — ловушки для снов и ловушки для проклятий, в точь-точь такие, какие висели перед домами по всему Мелу. Некоторые из них выглядели как большие запутки, они медленно вращались и звенели на ветру. Некоторые… Одна из них была похожа на большую птицу, сплетенную из веток, но большинство из них напоминали какое-то выброшенное старье. Правда, довольно необычное старье. Тифани показалось, что некоторые из них поворачивались ей вслед, когда она проходила мимо.

Когда Тиффани вернулась в дом, мисс Левел вместе с мисс Левел сидела за кухонным столом.

Собственно, их было две.

— Извини. — сказала мисс Левел, сидящая справа. — Я подумала, что лучше будет, если мы покончим с всеми вопросами прямо сейчас.

Обе женщины выглядели совершенно одинаково. — Ага, понятно. — ответила Тиффани. — Вы двойняшки.

— Нет, — ответила левая мисс Левел. — Я не двойняшка. Боюсь, что это не так-то просто…

— …понять. — продолжила другая мисс Левел, — Постой-ка. Ты слышала…

— …про двойняшек говорят, что у них бывают общие мысли и чувства? — спросила первая мисс Левел.

Тиффани кивнула.

— Вот. — сказала вторая мисс Левел. — Но мой случай немного сложнее, потому что…

— …я один человек с двумя телами. — продолжила первая мисс Левел. Они разговаривали, перебрасываясь словами словно мячиком, как будто играли в теннис.

— Я хочу подвести тебя к этому…

— …постепенно, потому что иногда люди расстраиваются от…

— …самой идеи и они находят нас пугающими или…

— …просто…

— …ненормальными.

Мисс Левел замолчали.

— Прошу прощения за последнее предложение, — сказала левая мисс Левел. — У меня бывает такое, когда я сильно нервничаю.

— Эээ, вы хотите сказать, что вы обе… — начала было Тиффани, но правая мисс Левел быстро перебила её. — Нет никаких обе. Есть только я, понимаешь? Я знаю, это нелегко. Но у меня есть правая правая рука и правая левая, и левая левая рука и левая правая. И это все я. Я могу пойти за покупками и остаться дома в одно и то же время, Тиффани. Если это поможет, думай обо мне как об одном…

— …человеке с четырьмя руками и…

— …четырьмя ногами и…

— …четырмья глазами…

Все четыре глаза тревожно следили за Тиффани.

— И с двумя носами. — предложила Тиффани.

— Точно. Суть ты ухватила. Моё правое тело не такое ловкое, как левое, но зато правая пара глаз видит лучше. Я такой же человек, как и ты, только меня немного побольше.

— Но одна из вас — то есть одна из ваших половинок — даже в Двурубахи слетала за мной. — сказала Тиффани.

— Да, я могу разделиться, — ответила мисс Левел. — В этом нет никаких трудностей. Но как только расстояние между нами превысит двадцать миль, я стану довольно неловкой. А сейчас, я думаю, нам обоим не помешает выпить по чашечке чая.

Не успела Тиффани и глазом моргнуть, как обе мисс Левел встали и пересекли кухню.

Тиффани смотрела, как один человек в четыре руки заваривает чай.

Чтобы заварить чашку чая, надо выполнить довольно много действий и мисс Левел проделывала их все одновременно. Оба тела стояли бок о бок, передавая друг другу различные предметы. Руки, чайник, чашки и ложки порхали в воздухе, словно танцуя в балете.

— Когда я была ребенком, все думали, что я двойняшка. — бросила она через плечо. — И затем… Они решили, что я — зло. — продолжила она через другое плечо.

— А вы — зло? — спросила Тиффани.

Обе мисс Левел резко обернулись, шокированные.

— Разве такие вопросы задают? — спросила она.

— Ммм… Но это же очевидный вопрос? — ответила Тиффани. — Я что хочу сказать, если бы все сразу отвечали на такие вопросы: «Да! Бва-ха-ха-ха-ха!», то это помогало бы избежать будущих неприятностей, верно?

Четыре глаза прищурились.

— Госпожа Ветровоск была права. — сказала мисс Левел. — Она говорила про тебя, что ты ведьма до мозга костей.

В глубине души Тифани просияла от гордости.

— Итак, что касается очевидных вещей, — продолжала мисс Левел, — Зачастую, все оказывается далеко не… Госпожа Ветровоск в самом деле сняла перед тобой шляпу?

— Да.

— Однажды ты поймешь, какую честь она тебе оказала. — ответила мисс Левел. — Ну да ладно… Нет, я не зло. Но думаю, что чуть им не стала. Моя мать умерла вскоре после моего рождения, а отец ушел в море и не вернулся…

— От моря всего можно ожидать. — сказала Тиффани. Так говорила Бабушка Болит.

— Да, верно, может так оно и было, а может он просто решил не возвращаться домой. — сухо ответила мисс Левел. — И меня отдали в богадельню. Дрянная еда, жуткие учителя, то да сё и я попала в самую плохую компанию, какую только можно было найти — свою собственную. Это просто изумительно, какие трюки можно проделывать, обладая двумя телами. Конечно, все думали, что я двойняшка. В конце концов, я убежала с бродячим цирком. Я! Можешь себе это представить?

— Топси и Типси, Поразительное представление — чтение мыслей на расстоянии? — перебила её Тиффани.

Мисс Левел застыла как вкопанная, с раскрытым ртом.

— Так было написано на плакатах на лестнице. — добавила Тиффани.

Мисс Левел расслабилась.

— Ах, да. Конечно. Ты очень… быстро соображаешь, Тиффани. Да. И ты все замечаешь, не так ли…

— И я бы не стала платить за то, чтобы взглянуть на Эвакуацию. — продолжила Тиффани. — Это означает «вывод публики» и ничего больше.^[608]

— Умница! — сказала мисс Левел. — Монти повесил это объявление на палатке с «Хотите-Верьте-Хотите-Нет», чтобы публика там не задерживалась и проходила дальше. «Эвакуация здесь!» Конечно, все думали, что это женщина-гигант или что-то в таком же духе, поэтому Монти посадил на выходе здоровяка со словарем в руках, доказывать им, что они за что платили, то и получили! А ты когда-нибудь была в цирке?

Тиффани вспомнила, что была как то раз, но особого удовольствия ей это не доставило. Что слишком сильно старается казаться забавным, редко преуспевает в этом. Там был беззубый, поеденный молью лев; канатоходец, чей канат был натянут всего лишь в нескольких футах над землей и метатель ножей, кидавший ножи в пожилую женщину в розовом трико, стоящую на большом вращающемся деревянном диске. Так он в неё ни разу и не попал. Самое интересное случилось уже после окончания представления, когда повозка переехала клоуна.

— Мой цирк был намного больше. — пояснила мисс Левел, после того, как Тиффани поделилась своими воспоминаниями. — Хотя, должна признать, что наш метатель ножей тоже не отличался меткостью. У нас были слоны, верблюд и лев, такой свирепый, что однажды чуть не оторвал человеку руку.

Тиффани согласилась, что это звучало более заманчиво.

— И что вы делали? — спросила она.

— Ну, я просто перевязала его, отгоняя льва в сторону…

— Нет, мисс Левел, я про вашу работу в цирке. Вы только мысли читали?

Мисс Левел широко улыбнулась Тиффани. — Не только. Я делала практически все. Надену другие парики — и я уже Потрясающие Сестры Боханкас. Я носила расшитые блестками костюмы, жонглировала тарелками и помогала в номере канатоходца. Нет, конечно, по канату я не ходила, от меня требовалось улыбаться и заигрывать с публикой. Все думали, что я близняшки, а циркачи обычно не задают слишком много вопросов. Ну и потом, одно к другому, то, да это… Я пришла сюда и стала ведьмой.

Обе мисс Левел внимательно смотрели на Тиффани.

— Последнее предложение было особенно длинным. — заметила Тиффани.

— Ну что поделаешь. — ответила мисс Левел. — Я же не могу рассказать тебе все. Ты все ещё хочешь остаться? Три последние ученицы не захотели. Кое-кто считает меня несколько… чудной.

— Ммм… Я останусь. — медленно проговорила Тиффани. — Но то, что перемещает вещи, почуднее будет.

Мисс Левел удивленно поглядела и затем сказала. — А, так это ты про Освальда?

— Невидимый мужчина по имени Освальд может в любую минуту зайти в мою спальню? — ужаснулась Тиффани.

— Ох, нет. Это только имя. Освальд не мужчина, он Ондагейст. Ты когда-нибудь слышала о Полтергейстах?

— Ээээ… Невидимые духи, расшвыривающие предметы?

— Отлично. — сказала мисс Левел. — Так вот, Ондагейст делает все наоборот. У них одержимость порядком. Вообще-то, иметь его дома довольно удобно, но когда я готовлю, он превращает кухню в кошмар. Он все время все убирает. По моему, уборка доставляет ему наслаждение. Извини, что я не предупредила тебя, но он обычно прячется, когда кто-нибудь приходит в дом. Он стесняется.

— И он мужчина? Я имею в виду, он мужского рода?

— Разве можно об этом судить? У него нет тела и он не говорит. Я называю его Освальдом только потому, что всегда представляла его в виде маленького озабоченного человечка с метелкой и совком в руках.

Левая мисс Левел хихикала, пока правая мисс Левел рассказывала об Освальде. Это производило странное впечатление и даже, если поразмышлять, немного пугающее.

— Ну, мы с ним хорошо ладим. — нервно сказала правая мисс Левел. — Что ещё тебя интересует, Тиффани?

— Что вы хотите от меня? Чем вы сами занимаетесь?

Как оказалось, мисс Левел в основном требовалась помощь в делах по дому. Нескончаемых домашних делах. Тщетно было бы ожидать уроков полета на метле, разучивания заклинаний или инструкций по управлению остроконечной шляпой. В основном, вся работа была просто… работой.

Мисс Левел держала небольшое стадо коз, которое формально возглавлял козел Вонючка Сэм, сидящий на цепи в собственном загоне. На самом же деле, главной в стаде была Черная Мэг — старая коза, которая терпеливо разрешала Тиффани доить её и затем осторожно и обдуманно ставила копыто в ведро с молоком. Такой был у коз способ знакомиться. Если вы привыкли к овцам, козы причиняли вам немало волнений, потому что козы, это овцы с мозгами. Но Тиффани уже приходилось встречать коз. Несколько человек в деревне держали коз ради их молока, которое было очень питательным. И она уже знала, что к козам надо применять псекологию.^[609] Если вы выйдете из себя, закричите на них и ударите (поранив себе руку, потому что бить козу, все равно что бить по мешку с деревянными вешалками), то значит они Победили и хихикают теперь над вами на своем козлином языке, который и так сплошное хихиканье.

Тиффани в два дня научилась бороться с этим — чуть Мэг поднимала заднюю ногу, чтобы пнуть доильник, надо было тут же хватать её за ногу и продолжать задирать дальше. Мэг теряла равновесие, нервничала и другие козы начинали хихикать над ней и Тиффани Побеждала.

Кроме коз были ещё пчелы. Мисс Левел держала около дюжины ульев не только ради меда, но и ради воска. Они стояли на маленькой полянке, наполняя её жужжанием. Прежде чем открыть улей, мисс Левел надела сетку и перчатки, и Тиффани заставила надеть.

— Конечно, — заметила мисс Левел, — Если ты внимательна, спокойна и живешь в полном согласии с собой, то пчелы тебя не ужалят. К несчастью, далеко не все пчелы знакомы с этой теорией. Доброе утро Улей Три, это Тиффани, она поживет с нами какое-то время…

Тиффани была почти готова к тому, что улей откликнется высоким жужжанием — «Доброе утро, Тиффани!». Но он не ответил.

— Почему вы им это сказали? — спросила она.

— Ох, с пчелами необходимо разговаривать. — ответила мисс Левел. — Или удача покинет вас. Как правило, я болтаю с ними по вечерам. Мы обмениваемся новостями и сплетнями. Каждый пчеловод знает о «Беседах с пчелами».

— А пчелы с кем общаются? — спросила Тиффани.

Обе мисс Левел улыбнулись ей. — С другими пчелами, думаю.

— Тогда… Если вы умеете слушать пчел, то будете знать обо всем, что происходит вокруг, да? — продолжала гнуть свою линию Тиффани.

— Знаешь, забавно, что ты подумала об этом. Ходили слухи… Но для этого надо уметь думать, как рой пчел. Один ум на тысячи крошечных тел. Это слишком трудно, даже для меня. — Она обменялась задумчивыми взглядами сама с собой. — Тем не менее, нельзя сказать, что это невозможно.

Ещё, мисс Левел собирала лекарственные растения. Рядом с домом был большой сад, в котором росли травы, но вряд ли вы рискнули бы нафаршировать ими индейку. В это время года ещё оставалось много работы — сбор, сушка, возня с кореньями. Тиффани это даже нравилось. И мисс Левел хорошо в них разбиралась.

Существует так называемое «Учение о Признаках». Оно заключается в следующем: когда Создатель Вселенной создавал лекарственные растения, он (или, по некоторым версиям, она) сопроводил их специальными приметами для подсказки. Растения, используемые для лечения зубной боли, имели форму зубов, а для лечения ушной — форму уха. Из растений для лечения насморка сочилась зеленая слизь, ну и так далее. Многие люди верили в это.

Чтобы применять эту доктрину на практике, надо иметь немалую толику воображения (но в случае Лабазника Носового лучше не иметь) и поэтому в мире Тиффани, Создатель проявил более творческий подход. На некоторых растениях были крошечные надписи, надо было только знать, где их искать. Найти их было трудно, а прочитать ещё труднее, потому что растения понятия не имели о грамматике. Большинство людей слыхом не слыхали о надписях и применяли традиционный способ определения ядовитости или полезности растения: они давали его престарелой тетушке, которая им всем надоела. Мисс Левел же разработала новую методику. Она надеялась, что с этой методикой жизнь станет получше (а что касается тетушек — то и подлинее).

— Вот это Ложная Горечавка. — говорила она Тиффани в длинной холодной мастерской позади дома. В руках она торжествующе держала какой-то сорняк. — Считается, что это ещё одно средство от зубов, но ты только взгляни на срез стебля в собранном лунном свете, через моё голубое увеличительное стекло…

Тиффани взглянула и прочитала:

«Памагаит ат прастуды Вызываит санливаст Не работат с тяжелыми предметами».

— Да, орфография ужасна, но для маргаритки сойдет. — сказала мисс Левел.

— Вы хотите сказать, что растения сами указывают, как их надо применять?

— Нуууу, не каждое, конечно… И надо знать, куда смотреть. — ответила мисс Левел. — Например, вот этот обычный грецкий орех. Чтобы прочитать надпись, надо поджечь скрученную красную ватку и посмотреть сквозь зеленое увеличительное стекло.

Тиффани прищурилась. Буквы были мелкими и трудночитаемыми.

— Может содержать орех? — разобрала она. — Но это же ореховая скорлупа. Конечно, внутри находится орех. Эээ… Ведь так?

— Не обязательно. — ответила мисс Тик. — Внутри может оказаться, например, изысканная миниатюра из золота и самоцветов, изображающая причудливый храмовый ансамбль в далеких землях. Почему бы и нет. — прибавила мисс Тик, заметив выражение лица Тиффани. — Это не противоречит законам. Само по себе не противоречит. Мир полон чудес.

Тиффани было что записать в дневник этим вечером. Дневник лежал на комоде, придавленный большим камнем. Похоже, что Освальд понял намёк, но теперь он начал полировать камень.

А теперь отойдем назад, поднимемся над домом и окинем взглядом ночную землю…

В нескольких милях от коттеджа, что-то невидимое тащилось по земле, издавая звуки, как роящиеся мухи…

Полетим дальше. Мимо со свистом проносятся дороги, города и деревья. Летим, пока мы не окажемся в большом городе. В центре его стоит высокая старая башня. Под ней раскинулся старинный магический университет. Летим в универститескую библиотеку, к книжным полкам и… наше путешествие только начинается.

Мимо проносятся полки с книгами. Книги прикованы к полкам цепями, а кое-какие из них даже лязгают переплетами, когда мы пролетаем мимо.

И вот мы попадаем в отдел с наиболее опасными книгами, теми, которые держат в клетках или в чанах с ледяной водой, или просто зажимают между свинцовыми пластинами.

Здесь, под стеклянным куполом хранится полупрозрачная, излучающая магический свет, книга. Прежде чем заняться исследованиями, всем молодым волшебникам, увлеченным наукой, рекомендуется её прочитать.

Её название гласит:

«Роители: Трактат об Изумительно Хитроумном Устройстве. Доктора Магической Философии, Бакалавра Сверхъестественных Языков, Почетного Профессора Магии, Сентимента Суетона. Большая часть рукописи посвящена описанию большого и мощного магического аппарата для безопасной поимки Роителя. Но на самой последней странице, доктор Суетон пишет или написал:

«В соответствии с прославленной старинной рукописью Res Centum et Una Quas Magus Facere Potest,^[610] Роитель является разновидностью демона (действительно, профессор Ужастолп классифицировал их таким образом в своем труде «Подглядывая за Демонами». Кюви также относит их к разделу «удивительные духи» в LIBER IMMANIS MONSTRORUM.^[611] Однако, древние тексты, найденные в Пещере Сосудов той самой злосчастной Первой Экспедицией в район Локо, рассказывают совершенно другие истории, которые подтверждают мои собственные, не такие уж и ничтожные, научные изыскания.

Роители появились в первые же секунды Творения. Они не живут, но обладают, некоторым жизненным состоянием. У них нет тела, нет мозга или своего собственного сознания, и сам по себе роитель является довольно пассивным существом, неторопливо плывущим сквозь бесконечную ночи между мирами. Согласно Ужастолпу, большинство из них закончили свой путь на дне глубоких морей, в жерлах вулканов или в сердце звезд. В сравнении со мной, Ужастолп был довольно заурядным мыслителем, но тут он оказался прав.

И все же, роитель способен испытывать страх и жажду. Мы не можем догадываться, что же так страшит роителя, но судя по всему, они ищут прибежища в телах, обладающих тем или иным могуществом — величайшей силой, интеллектом или необыкновенными магическими способностями. Этим они напоминают обычных слонов-отшельников Говандолэнда, Elethantus Solitarius, которые проводят жизнь в поисках глиняной хижины потяжелее, чтобы спрятаться в ней, как рак-отшельник в своей раковине.

Я не подвергаю сомнению мысль, что роители послужили развитию жизни. Почему рыбы выползли из моря? Как человечество смогло освоить такую опасную вещь, как огонь? Я уверен, что за всем этим стояли роители, зажигая наиболее выдающихся представителей различных видов огнем необходимых амбиций, который вел их ввысь и вперед! Что же ищут роители? Что же толкает их вперед? Что они хотят? Это то, что я выясню непременно!

О, волшебники мелкого пошиба предупреждают, что роитель разрушает мозг своего хозяина, вызывая его скисание, и приводит к скорой смерти от мозговой лихорадки. Что за вздор! Люди всегда боятся того, что не понимают!

Но я все понимаю!!!

Сегодня утром, в два часа, я поймал роителя с помощью моего устройства! И сейчас он заперт в моем сознании. Все его воспоминания стали моими, воспоминания каждого живого существа, в котором он когда-либо жил. И вместе с тем, благодаря своему исключительному интеллекту, я могу управлять роителем. Он не может овладеть мной. Я не чувствую изменений от его присутствия. Мой ум по прежнему могуч, как и был всегда!

В этом месте на рукописи появляются пятна, по-видимому у доктора Суетона закапала слюна.

О, как они препятствовали мне все эти годы, эти черви и ничтожества, которым лишь рок позволил считаться моими руководителями! Они смеялись надо мной! НО ТЕПЕРЬ ТО ОНИ НЕ ПОСМЕЮТСЯ!!! И даже те, кто называет себя моими друзьями, О, ДА! Даже они лишь мешают мне. — А как же предупреждения? — спрашивают они. — Почему сосуд, в которых лежали схемы, был закрыт крышкой, с вырезанными на ней словами «Не Открывать Ни При Каких Обстоятельствах!» на пятнадцати языках? — говорят они. Трусы! И это, с повзоления сказать, мои друзья! Они говорят — существа, в которых поселился роитель становтся параноиками и сходят с ума! Они пищат, что роителя нельзя контролировать!!! ДА КТО ХОТЬ НА МИНУТУ ЭТОМУ ПОВЕРИТ? О, какая слава меня ЖДЕТ!!! Я очистил свою жизнь от всего презренного!!! И что до этих, кто проявляет ПРЕНЕБРЕЖЕНИЕ, ДА, ПРЕНЕБРЕЖЕНИЕ, колотя в мою дверь из-за того, как я обошелся с так называемыми Аркканцлером и Советом Колледжа… КАК ОНИ СМЕЮТ ОСУЖДАТЬ МЕНЯ!!!!! Как все насекомые, они даже ПОНЯТИЯ НЕ ИМЕЮТ ОБ ИСТИННОМ ВЕЛИЧИИ!!!!! НУ Я ИМ ВСЕМ ПОКАЖУ!!!! Но… Я выскомр… блит!!!!! молоточекккккдфджуиф блорт…

И на этом записи обрывались. На табличке возле книги, некий волшебник тех времён написал: Все, что удалось найти от профессора Суетона, было помещено в банку и похоронено в Саду Роз. Мы советуем всем студентам, занимающимся научными изысканиями, проводить некоторое время у его могилы, в размышлениях о причинах, способствующих его смерти.

Луна была на пути к полнолунию. Растущая луна, вот как она сейчас называлась. Одна из самых скучных фаз луны, которые так редко изображают на картинах. Вся слава досталась полной луне и полумесяцу.

Роб Всякограб сидел один-одинешенек на кургане напротив поддельной кроличьей норы и не сводил глаз с далеких гор, чьи снежные вершины блестели в лунном сиянии.

Чья-то рука легонько коснулась его плеча.

— Так на тя не схоже, дозволить кому к себе подкрасться, Роб Всякограб. — сказала Дженни, присаживаясь рядом с ним.

Роб Всякограб вздохнул.

— Вулли Валенок мне поведал, что ты так и не откушал. — заботливо продолжала Джении.

Роб Всякограб вздохнул.

— И Велич Ян рек, что сегодня на охоте ты лиску мимо пропустил, даже не пнув хорошенько на дорожку?

Роб снова вздохнул.

Что-то тихо чпокнуло и послышался булькающий звук. У Дженни в руках появилась крошечная деревянная кружка и кожаная фляга.

Из кружки подымался дымок.

— А вот залишки Особлиго Овечкино Наружного, что твоя мальца велика карга нам на свадьбу дарувала. Я его заховала на крайний случай.

— Она не моя мальца велика карга, Джении. — ответил Роб, не глядя на кружку. — Она наша мальца велика карга. И вот что я кажу те, Дженни, по всякому быть бы ей каргой из карг. Есть в ней могутность, что ей самой и не снилось. Только роитель тоже энто учуял.

— Айе, ну, выпивка есть выпивка, как её ни назови. — мягко сказала Дженни. Она помахала кружкой под носом у Роба.

Он вздохнул и отвернулся.

Дженни вскочила. — Вулли! Велич Ян! Подите-ка сюды шибко! — завопила она. — Роб выпивки зачурался! Никак помер!

— Ах, не время нынче для пьянства. — ответил Роб Всякограб. — Тяжко мне на сердце, жинка.

— Ну-ка шибко! — прокричала Дженни в нору. — Он помер, да речи вести продолжает!

— Она карга холмов этих, — говорил Роб, не обращая внимания на Дженни. — Так же как и её Бабуля до того. Кажный день она холмам толкует, что такое они есть. Эти холмы у неё в костях. Она хранит их в сердце своем. Мне и помыслить о будущем без неё невмоготу.

Из кургана поспешно выбежали фиглы. Они в нерешительности уставились на Дженни.

— Чегой-то не так? — спросил Вулли Валенок.

— Айе! — отрезала кельда. — Роб Особлива Овечкина Наружного зачурался!

Маленькое личико Вулли моментально скривилось в горестной гримасе.

— Айя, Большой клана нашего помер! — зарыдал он. — О, вейли, вейли, вейли…

— Вулли, а ну захлопни пасть, ты, велик мутнец! — заорал Роб, вскакивая на ноги. — Я таки ще не помер! Я тута переживаю момент душевна трепету пред личиной существования, уразмел? Кривенс, да что за жисть така, коли нельзя хлопцу почуять ледяные ветры Судьбы под своим килтом без того, чтоб не сбежалась толпа, вопящая, что он помер!

— Ага, чую я, что ты опять с жабом балакал. — вставил Велич Ян. — Никто кроме него не скаладет таки длины слова, что их и за день не вымолвить.

Велич Ян повернулся к Дженни. — Никак у него тяжкий случай раздумья, миссус. Стоит лишь хлопцу связаться с читаниями да писаниями, раздумья тут как тут. Пойду приведу парней, сунем его башкой в воду, пока не очухается. Боле ничего не поможет. От раздумий и помереть не долго…

— Да я десятерым таким как ты наддаю! — закричал Роб Всякограб прямо в лицо Величу Яну и замахнулся кулаком. — Это я — Большой клана и…

— А я — кельда. — сказала кельда. Такой голос — твердый, холодный, резкий, режущий воздух, как лезвие лед, был одним из секретных приемов кельдования. — И моё слово — всем возвертаться назад в курган и чтоб ни одна рожа мне на очи не показывалася, пока я на то дозволение не дам. Но не ты, Роб Всякограб Фигл! Ты останешься, пока я тя не отпущу!

— Ох, вейли, вейли… — начал было Вулли Валенок, но Велич Ян закрыл ему рот рукой и быстро потащил прочь.

Рваные облака начали собираться вокруг луны. Наконец Дженни и Роб Всякограб остались одни. Роб опустил голову. — Я не пойду, Дженни, коли ты скажешь. — сказал он.

— Ах, Роб, Роб. — ответила Дженни, начиная плакать. — И как ты не уразумеешь. Не желаю я зла велика мальца дивчинке, правда не желаю. Только нет у меня сил и помыслить, как ты сражаешься с чудищем, что убить нельзя! Разве ж ты сам не чуешь, что это о тебе все тревоги мои?

Роб обнял её за плечи. — Айе, чую.

— Я, твоя жена, Роб, прошу тя не ходить!

— Айе, айе, я останусь. — ответил Роб.

Дженни подняла на него глаза. Слезы блестели в лунном свете. — Правда?

— Никогдаещё не порушил я свое слово. — сказал Роб. — Не считая копперов и всяких, на вроде них, а они, вишь ли, не считаются.

— Ты останешься? И ты верен будешь моему слову? — спросила Дженни, шмыгая носом.

Роб вздохнул. — Айе, буду.

Дженни немного помолчала и затем сказала резким, холодным голосом кельды. — Роб Всякограб Фигл, вот те мой наказ: иди и спаси мальцу велику каргу!

— Чегось? — в изумлении спросил Роб. — Да ты только молвила, чтоб я оставался…

— Это я как жинка твоя молвила, Роб. А сейчас я молвлю как кельда. — Дженни встала с поднятой головой и решительным выражением лица. — Коли порушишь слово кельды своей, Роб Всякограб, от тя откажется весь клан. Тебе сие ведомо. Так что слухай мя хорошенько. Бери кого те треба, пока не стало слишком поздно, иди в горы и проследи, чтобы с мальца великой дивчинкой ничего не стрялося. И возвертайся назад цел и невредим. То мой приказ те. Нет, это больше, чем приказ! Это ковы, что возлагаю я на тя! Их порушить нельзя!

— Но я… — начал Роб, совершенно сбитый с толку.

— Я — кельда, Роб. — сказала Дженни. — Не вмочь мне кланом управляться, коли Большой в угол загнан. И холмам детей наших треба карга. Все ведомо, кто-то должен молвить земле, что она такое есть.

Было что-то особенное в том, как Дженни заговорила о детях. Роб Всякограб соображал не слишком быстро, но рано или поздно, до него обязательно доходило.

— Айе, Роб, — сказала Дженни, заметив выражение его лица. — Скоро у меня родятся семеро сыновей.

— О, — ответил Роб Всякограб. Он не спрашивал, откуда ей известно количество детей. Кельды просто знают. — Вот здорово!

— И одну дочь, Роб.

Роб моргнул. — Дочь? Так скоро?

— Айе. — ответила Дженни.

— Вот клану повезло! — сказал Роб.

— Айе. И потому у тя есть причина вертаться ко мне невридимым, Роб Всякограб. И я тя умоляю, применяй бошку свою не только для того, чтобы колотить ею вражин.

— Благодарю тя, Кельда. — ответил Роб Всякограб. — Все сроблю, как ты велела. Возьму хлопцев и найду мальца велику каргу, ради холмов наших. Туго приходится бедной мальца великой дивчинке совсем одной на чужбине.

— Айе. — сказала Дженни, отвернувшись. — Мне то ведомо.

Глава 4

ПЛН

Светало. Собравшиеся в кургане фиглы, в благоговейном ужасе наблюдали за Робом Всякограбом, который старательно выводил слово:

ПЛН

…на обрывке бумажного пакета. Написав, он продемонстрировал его всем собравшимся.

— План, уразумели? — обратился он к собранию фиглов. — Теперя, когда у нас есть План, нам треба решить, что делать почнем. Чего тебе, Вулли?

— Что это за оковы Дженни на тя наложила?

— Не оковы, а ковы. — со вздохом ответил Роб Всякограб. — Я слово «Да» молвил и, значит, дело это сурьезное. Это значит, что обязан я возвертать велику мальцу каргу и никаких отговорок. Иначе душенькая моя вознесется прямиком в небесные хляби. Энто такой магичный наказ. Дюже тяжкая ноша эти ковы.

— Ну да, их обычно из железа куют. — вставил Вулли Валенок.

— Вулли, — терпеливо продолжал Роб. — А не сказывал ли я те, что бывает время, когда те треба держать язык за зубами?

— Айе, Роб, сказывал.

— Вооот, зараз такое времечко и настало. — Он повысил голос. — А теперя, хлопцы, всем вам роители ведомы. Нельзя их убить! Но наш долг — рятувать велику мальцу каргу и потому пред нами стоит само-вбийственна задача. Мабуть мы все закончим в землях живых, вкалывая как верзилы. Поэтому… Мне треба добровольцы!

Все фиглы старше четырех лет, не задумываясь, подняли руку.

— Ох, ну да ладно вам. — сказал Роб Всякограб. — Вам всем пойти нельзя. Вот что… Я возьму… Вулли Валенка, Велича Яна и… тя, Велик Ужасен Билли Подбородище. А сосунков я не беру, так что кто ниже трех дюймов, тот не идёт! За исключением тя, Билли Подбородище. А что до всех остальных, то решим вопрос по обычаю. Я возьму те пять дестяков, кто на ногах до конца устоит!

Он отозвал трех избранников в угол, пока оставшиеся фиглы жизнерадостно выстраивались друг против друга. Фиглы предпочитают глядеть в глаза даже самому превосходящему противнику, поскольку в таком случае, они не будут смотреть в то место, куда собираются нанести удар.

Фиглы начали драться.

— Она в сотнях миль отседа. — заговорил Роб. — Нам так далече не пробежать. У вас, отвратцев, есть кака идея?

— Хамиш туда на своей птахе могет долететь. — сказал Велич Ян, отступая в сторону, когда мимо него прокатился клубок пихающихся, пинающихся фиглов.

— Айе. Он пойдет с нами, но он не могет взять боле одного пассажира. — прокричал Роб, перекрывая шум.

— Мабудь нам туды поплыть? — предложил Вулли Валенок, увертываясь от оглушенного фигла, пролетевшего над его головой.

Все поглядели на Вулли. — Поплыть? Как нам туды доплыть отседа, ты, Валенок? — поинтересовался Роб Всякограб.

— Энто все равно стоит обсудить. — обиженно ответил Вулли. — Я лишь пытаюсь принять участие, понял? Усердие показываю.

— Велика мальца карга уехала в повозке. — сказал Велич Ян.

— Айе, и что? — спросил Роб.

— Мабудь и мы могем?

— Ну уж нет! — воскликнул Роб. — Показываться каргам — это одно, а всем остальным — свосем другое! Да ты памятуешь, что пару годов назад стряслось, когда Вулли Валенка заметила та леди, что писанки в долине малевала? Чтобы опять эти шишки из Фольклорнога Обчества тут швендяли?

— У меня есть идея, мистер Роб. Это я, Ужасен Велик Билли Подбородище Мак Фигл. Мы могем замаскироваться.

Ужасен Велик Билли Подбородище всегда называл себя полным именем. Словно он боялся, что если не представит себя полностью, то его забудут и он исчезнет. Да и как не чувствовать себя по настоящему маленьким, когда твой рост всего в полфигла: стоит уменьшиться ещё чуток и от тебя останется одна дырка в земле.

Он был их новым гоннаглем. Гоннагль — это бард и боевой поэт клана, но они обычно не остаются всю свою жизнь на одном месте. Гоннагли сами по себе что-то вроде клана.

Они переходят с места на место, распространяя песни и сказания среди фиглов. Ужасен Велик Билли Подбородище пришел вместе с Дженни из клана Долгого Озера. И хотя он был совсем юным, Дженни сказала, что для гоннаглей нет ограничений по возрасту. Был бы талант, вот что главное. Ужасен Велик Билли знал все песни и так печально играл на мышлинке, что на улице начинался дождь.

— Айе, хлопец? — добродушно сказал Роб Всякограб. — Валяй, рассказывай.

— Можно знайти какую одежу с верзилы? — спросил Ужасен Велик Билли Подбородище. — Потому, как есть старый сказ о битве между кланами Трех Пиков и Ветренной Речки. Так вот, хлопцы с Ветренной Речки спаслись, соорудив опудало, и фиглы Трех Пиков решили, что это верзила и прочь убегли.

Ужасен Велик Билли поглядел на озадаченные лица вокруг себя и вспомнил, что они все с Мела и наверное ни разу в жизни не видели опудала.

— Опудало? — повторил он. — Верзила из прутков и одежки, чтоб птах пужать? В песне сказывается, что это кельда Ветренной Речки своим кельдовством заставила его ходить, но как я разумею, подвигла его смекалка да сила.

И он спел об этом. А они его прослушали.

Затем он объяснил им, как сделать ходячее пугало. Фиглы переглянулись. Это был безумный и отчаянный план, полный опасностей и риска. Чтобы претворить его в жизнь, требовались невероятные сила и храбрость.

По достоинству оценив эту сторону дела, они немедленно согласились.

Вскоре Тиффани обнаружила, что в обязанности ведьмы входили не только домашние дела и исследования. Было ещё то, что мисс Левел называла «заполнять пустоту и опорожнять переполненность».

Мисс Левел обычно выходила из дома одним телом. Все думали, что она двойняшка и мисс Левел старалась поддерживать это заблуждение. Она пришла к выводу, что как ни крути, но спокойнее, когда тела находились порознь. И Тиффани её понимала. Стоило лишь посмотреть на мисс Левел, когда она ела. Они молча передавали друг другу тарелки, ели друг у друга с вилки и очень странным выглядело, когда у одного тела была отрыжка, а второе просило за это прощения.

«Заполнять пустоту и опорожнять переполненность» означало ходить по окрестным деревням и фермам и оказывать медицинскую помощь. Работы всегда хватало — поменять повязку или успокоить будущей роженицу. Ведьмы в деревнях были за повивальных бабок, что в каком то роде соответствовало «опорожнению переполненности», но стоило мисс Левел в своей остроконечной шляпе зайти в коттедж, как сразу начинал подтягиваться народ с самыми разными болячками и все они проходили мимо совершенно случайно. И потом за чаепитием, начиналось перемывание косточек. Мисс Левел погружалась в живой, суетящийся мир сплетен, однако, Тиффани заметила, что она больше слушала, чем рассказывала сама.

Казалось, что этот мирок всецело принадлежал женщинам, но время от времени, нарушая привычный ход вещей, приходили и мужчины. Они завязывали разговоры о погоде и, словно эти разговоры были подобием секретного шифра, в ответ им передавали мазь или порцию лекарства.

Тиффани никак не могла понять, как мисс Левел получала плату за свои услуги. Одно было несомненным, её корзинка больше наполнялась, чем опустошалась. Часто, когда они проходили мимо какого-нибудь дома, из него выскакивала хозяйка, чтобы вручить им свежеиспеченный хлеб или банку солений, даже если мисс Левел шла в другое место. Но потом они могли провести больше часа в доме, накладывая швы на ногу фермеру, который был слишком небрежен с топором, и получали за это лишь чашку чая и черствую печенюшку. Это казалось несправедливым.

— Ох, все будет возмещенно. — объясняла ей мисс Левел, по дороге через лес. — Ты лишь делай, что можешь. А люди дадут тебе что смогут и когда смогут. Вот, например, старый Слэпвик со своей ногой. Он скуп, как крыса, но я готова поспорить, что не успеет неделя закончиться, как на моем крыльце будет лежать большой кусок мяса. Уж его жена об этом позаботиться. Очень скоро народ начнет резать свиней на зиму, и я получу столько студня, ветчины, бэкона и колбасы, что семья и за год не съест.

— Правда? И что вы будете делать с этой пищей?

— Отложу про запас. — ответила мисс Левел.

— Но вы…

— Я откладываю её про запас в других людей. Диву даешься, чего только нельзя запасти в других людях. — мисс Левел рассмеялась, заметив выражение лица Тиффани. — Я имею в виду, что отдаю лишнее тем, кто не держит свиней, у кого был неурожай или тем, о ком некому позаботиться.

— Но это означает, что тогда они будут обязаны помочь вам!

— Верно! Вот так долг и переходит по очереди от одного к другому. И все идёт наилучшим образом.

— А по моему, некоторые люди просто слишком скупы, чтобы заплатить…

— Мы не говорим о плате, — строго сказала мисс Левел. — Ведьма никогда не берет плату и никогда ничего не просит, и можно лишь надеяться, что ей никогда не придется просить. Но, к сожалению, ты права.

— И что тогда случается?

— Что ты имеешь в виду?

— Вы перестаете им помогать, да?

— Ох, нет. — сказала потрясенная до глубины души, мисс Левел. — Нельзя отказывать людям в помощи лишь потому, что они глупы, забывчивы или неприятны. Народ здесь бедный. Если я им не помогу, то кто поможет?

Тиффани немного помолчала. — Бабушка Болит… это моя бабушка, говорила, что кто-то должен говорить за тех, у кого нет голоса.

— Она была ведьмой?

— Я в этом не уверена. — ответила Тиффани. — Думаю, что да, но она сама не знала кто она есть. Она обычно жила сама по себе в старом пастушьем вагончике, там, в холмах.

— Она не хихикала, нет? — спросила мисс Левел и, увидев выражение лица Тиффани, быстро добавила. — Извини. Но такое бывает с ведьмами, не знающими кто они есть. Это все равно, что корабль без руля. Но она явно не была такой, я вижу.

— Она жила в холмах и говорила с ними, и она знала об овцах больше, чем кто-либо другой! — с жаром сказала Тиффани.

— Конечно знала, разумеется…

— Она никогда не хихикала!

— Ну ладно, ладно. — успокаивающе проговорила мисс Левел. — Она хорошо разбиралась в лекарствах?

Тиффани задумалась. — Ммм… Только в овечьих. — ответила она, успокаиваясь. — Но в этих она разбиралась отлично. Особенно, если в них был скипидар. В основном, если там был скипидар. Но она всегда… Она… просто… была, даже когда её не было на самом деле…

— Да. — произнесла мисс Левел.

— Вы понимаете о чем я? — спросила Тиффани.

— О, да. — ответила мисс Левел. — Твоя бабушка жила в холмах предгорий…

— Нет, в холмах низин. — поправила её Тиффани.

— Извини, в холмах низин вместе с овцами, а люди время от времени поглядывали на холмы и говорили друг другу — «А что бы сделала Бабушка Болит?», или «Что бы сказала Бабушка Болит, если бы она узнала?», или «А если Бабушка Болит рассердится?» — продолжала мисс Левел. — Верно?

Тиффани прищурилась. Верно. Она вспомнила, как бабушка ударила торговца, нагрузившего осла так, что тот и двинуться не мог, и пытающегося побоями стронуть его с места.

Бабушка редко прибегала к действиям. Она предпочитала слова, которых у неё было не так уж и много. Торговец настолько испугался её внезапной ярости, что даже пикнуть не посмел.

Тиффани тоже испугалась. Бабушка, которая редко говорила что-либо, не подумав предварительно минут десять, быстрым, неуловимым движением дважды ударила негодяя по лицу. Известие об этом обошло всю округу, весь Мел. И на какое-то время, люди немного помягче обращались со своими домашними животными. Даже спустя несколько месяцев после этой истории с торговцем, возчики, гуртовщики и фермеры по всей округе задумывались, прежде чем поднять плеть или палку. А что, если Бабушка Болит смотрит?

Но…

— Откуда вам это известно? — спросила она.

— О, я догадалась. По мне, она была ведьмой, кем бы она сама себя не считала. И я должна признать, хорошей ведьмой.

Тифани преисполнилась наследственной гордости за бабушку.

— Она помогала людям? — спросила мисс Левел.

Гордости немножко поубавилось. На язык просился немедленный ответ — «да», но тем не менее… Бабушка почти не спускалась со своих холмов, разве что на Страшдество или к началу окота. Её редко можно было увидеть в деревне, за исключением тех дней, когда опаздывал торговец, привозящий пачки табака Бравый Мореход. Тогда она в спешке и суматохе приходила в деревню, шурша своими черными, засаленными юбками, чтобы занять пригоршню табака у кого-нибудь из стариков.

Но не было человека на Мелу, начиная с самого Барона, кто бы не был чем-нибудь обязан Бабушке. И она делала так, чтобы люди отдавали свой долг перед ней другим. Она всегда знала, кто терпит нужду.

— Она заставляла их помогать друг другу. — сказала Тиффани. — Она заставляла их помогать самим себе.

Последовало молчание и Тиффани услышала, как на дороге пели птицы. Птиц здесь было много, но она скучала по крикам ястребов.

Мисс Левел вздохнула. — Не многим из нас такое под силу. Если бы я так могла, нам не пришлось бы сегодня снова идти к мистеру Ткачику.

Тифани подумала про себя — О, Боже.

Им приходилось ходить к мистеру Ткачику чуть ли не каждый день. Эти визиты приводили Тиффани в содрогание.

Кожа мистера Ткачика была как пергамент — тонкая и желтоватая. Дом, где он жил, пропах старым картофелем, а вокруг рос запущенный сад. Мистер Ткачик всегда сидел в одном и том же старом кресле в крохотной комнатке, выпрямив спину и положив руки на две прогулочные трости, в костюме, лоснившемся от старости, и смотрел на дверь…

— Я должна знать, что он каждый день ест горячее, хоть ему и надо всего ничего. — сказала мисс Левел. — Вдова Тасси, что живет в том конце переулка, стирает для него. Знаешь, ему девяносто один.

У мистера Ткачика были блестящие глаза и он болтал без умолку, пока они прибирались в комнате. Когда Тиффани пришла к нему в первый раз, он назвал её Мэри. И время от времени он снова обращался к ней так. Ещё он с удивительной силой хватал Тиффани за запястье, когда она проходила мимо. Эти руки, внезапно сжимающие, как тисками, были настоящим шоком. Она могла видеть голубые прожилки вен под кожей старика.

— Я никому не стану обузой. — настойчиво твердил он. — Отложил денежки на смерть. Моему Тоби беспокоиться не о чем. Я за себя заплатить смогу! Я хочу приличные похороны, ясно! Чтобы были черные лошади с плюмажами, чтобы была похоронная процессия и пристойные поминки в конце. Я все записал, от и до. Ну ка, проверь мой ящик, хорошо? А то вечно эта ведьма здесь ошивается!

Тиффани с безнадежным видом посмотрела на мисс Левел. Та кивнула и показала на деревянный ящик, засунутый под кресло мистера Ткачика.

Ящик оказался набит монетами, в основном медными, но среди них затесалось и несколько серебряных. Они казались целым состоянием и на какое-то мгновение ей захотелось, чтобы у неё было столько же денег.

— В нем полно денег, мистер Ткачик. — ответила она.

Мистер Ткачик расслабился. — Ага, вот так. Никому я обузой не буду.

Когда они пришли, мистер Ткачик, храпя, спал с открытым ртом, выставив напоказ свои желто-коричневые зубы. Однако, он немедленно проснулся и, уставившись на них, сказал: — Мой Тоби приезжает в субботу.

— Вот и отлично, мистер Ткачик. — ответила мисс Левел, взбивая ему подушки. — Мы здесь все приберем и вычистим.

— Повезло ему с работой, знаете, — продолжал мистер Ткачик с гордостью. — Хорошо устроился, работёнка непыльная и тяжести поднимать не надо. Говорит, что хочет поглядеть на меня, как я тут поживаю. А я заверил его, я его заверил, что смогу заплатить за себя сам, когда умру — за все, за соль, за землю и два пенса лодочнику впридачу!

Сегодня мисс Левел побрила его. Сам он бриться не мог, потому что руки у него сильно дрожали. (А вчера она подстригла ему ногти на ногах, потому что сам он не дотягивался. Зрелище не для слабонервных, особенно когда один обрезок разбил оконное стекло.)

— Все у меня в ящике под креслом, — сказал он Тиффани, нервно вытирающей остатки пены с его лица. — Проверь для меня, ладно, Мэри?

О, да. Это была ежедневная церемония.

Под креслом стоял ящик и в нем было полно денег. Он каждый раз просил проверить его. И там всегда было одно и то же количество денег.

— Два пенса для лодочника? — спросила Тифани по пути домой.

— Мистер Ткачик знаток старинных похоронных традиций. — ответила мисс Левел. — Некоторые люди верят, что после смерти, душа человека должна заплатить лодочнику за переправу через Реку Мертвых. В наши дни, похоже, об этом никто не беспокоится. Может быть, там теперь стоит мост.

— Он всегда только и говорит, что… о своих похоронах.

— Ну, что же, для него это важно. Со стариками такое бывает. Им даже подумать немыслимо, что их считают слишком бедными, чтобы они могли оплатить похороны. Мистер Ткачик умрет от стыда, если у него не будет денег на свои собственные похороны.

— Так грустно, что он живет вот так, совсем один. Надо что-то сделать для него. — сказала Тиффани.

— Мы и делаем. — ответила мисс Левел. — И миссис Тасси по дружбе приглядывает за ним.

— Да, но это не должны быть мы, ведь так?

— Кто же это должен быть? — спросила мисс Левел.

— Ну хотя бы его сын, о котором он все время твердит?

— Молодой Тоби? Он уже пятнадцать лет как мертв. И его дочь Мэри умерла совсем молодой. Мистер Ткачик почти ничего не видит, но прошлое для него ясно.

Тиффани не знала, что и сказать, кроме: — Так быть не должно.

— Не бывает так, как должно или как не должно. Бывает лишь то, что случается и то, что мы сами делаем.

— Разве нельзя помочь ему с помощью волшебства?

— Да, я слежу, чтобы не было боли. — ответила мисс Левел.

— С помощью трав, а не магии.

— И тем не менее, это тоже волшебство. Знания такая же магия, если другие этого не знают.

— Да, но вы же понимаете, что я имею в виду. — сказала Тиффани, чувствуя, что проигрывает этот спор.

— О, ты хочешь сказать, вернуть ему молодость? — спросила мисс Левел. — Засыпать дом золотом? Ведьмы такого не делают.

— Все, что мы делаем, это следим, чтоб у одинокого старика было горячее на обед и стрижем ему ногти? — сказала Тиффани с легким сарказмом.

— Ну в общем, так оно и есть. — ответила мисс Левел. — Мы делаем то, что можем. Госпожа Ветровоск сказала, что тебе надо привыкнуть к тому, что быть ведьмой, значит заниматься в основном повседневными делами.

— А вы должны делать все, что она скажет? — спросила Тиффани.

— Я прислушиваюсь к её советам. — холодно ответила мисс Левел.

— Значит, госпожа Ветровоск самая главная ведьма, да?

— Конечно же нет. — возмутилась мисс Левел. — Все ведьмы равны. У нас нет такого понятия — главная ведьма. Это совершенно противоречит самому духу ведовства.

— Понятно. — ответила Тиффани.

— Кроме того, — добавила мисс Левел. — Госпожа Ветровоск никогда бы не допустила ничего подобного.

На Мелу вдруг, ни с того, ни с сего из домов стали пропадать вещи. И не яйцо или цыпленок, как это случалось время от времени, а одежда с бельевых веревок. Совершенно загадочно из под кровати Носатика Хинда, самого старого человека в деревне, испарились ботинки. «И это были чертовски хорошие ботинки, они могли сами дойти до дома из кабака, стоило мне лишь направление им указать», — жаловался он всякому, кто был готов его выслушать. «И они утопали вместе с моей старой шляпой, стоило ей только стать именно такой, как я и хотел — мягкой и обвислой!». Затем с крючка в доме Прочнота Свиндела, разводящего хорьков, исчезли штаны и пальто, в кармане которого все ещё обитала пара хорьков. И кто, кто влез в окно спальни Умора Доина и сбрил его бороду, такую длинную, что он мог засовывать её себе за пояс? Ни волоска не оставили. Ему пришлось обмотать лицо шарфом, чтобы жалкий розовый подбородок не пугал дам…

Все сошлись во мнении, что это, скорее всего, дело рук ведьм, и навесили на окна дополнительные ловушки проклятий.

Как бы то ни было…

Дальняя сторона Мела, та, где над равниной поднимались пологие зеленые склоны холмов, густо заросла ежевикой и боярышником. Обычно из кустов доносилось пение птиц, но сегодня, из одного определенного куста — да, именно из этого — доносились ругательства.

— Ах, кривенс! Ты зырь, куды ступаешь, мутнец!

— Да че тут поделать-то? Думашь, коленом быти легко?!

— А ты думашь, те одному тяжко? Да тя бы сюды в черевики! Энтот старикашка Свиндел сто лет ноги не мыл! Ну и вонища же тут!

— Вонища, да? Да ты в кишеню залезть спробуй! Эти хорьки никогда до тавулету не вылезали, понял?

— Кривенс! Почему бы вам, тупицам, не заткнуться?

— О, айе? Вы тильки послухайте его! Думашь небось, раз ты тама сверху в башке обретаешься, то те все ведомо? Да нам снизу ты всего лишь мертвый груз и ничего боле, парень!

— Айе, верно! Тута я с локтями заодно! Да куда бы ты делся, коли бы мы тя не несли, а? Кем ты ся личишь?

— Робом Всякограб Фиглом, что вам всем ведомо. И до чего ж вы мне все обрыдли!

— Лады, Роб, только уж больно тут душно!

— И я сыт по горло скаргами брюха!

— Джентельмены. — раздался голос жаба; никому другому и в голову бы не пришло назвать Нак Мак Фиглов джентельменами. — Время — деньги. Повозка скоро будет! Нельзя её упустить!

— Нам треба время для тренировки, Жаб! А то мы ходим, как мешок без костей, у которого понос приключился! — сказал более тонкий голос, чем остальные.

— По крайней мере, вы ходите. Это уже хорошо. Я желаю вам удачи, джентельмены.

Тут из наблюдательного поста, расположенного поодаль в кустах, раздался вопль: — Возок спускается с холма!

— Лады, хлопцы! — закричал Роб Всякограб. — Жаб, ты приглядай за Дженни, лады? Ей треба башковитый хлопец, чтобы она могла рассчитывать на него, пока мя нет! Эй, отвратцы, готовсь! Со щитом али на щите! Всем ведомо, чего делать! Парни с веревками, тягайте нас ввверх! — Кусты затряслись. — Так! Задница, готова?

— Айе, Роб!

— Колени? Колени? Я молвил, колени?

— Айе, Роб, но…

— Ноги?

— Айе, Роб!

Кусты снова затряслись.

— Вот так! Памятуйте: право, лево, право, лево! Задница, колени, ступня на земле! Ноги, не забывайте от земли отскакивать! Готовы? Ну-ка разом… пошли!

Мистер Краббер, возчик, был изрядно удивлен. Он пялился куда-то в пространство, мечтая лишь о скором возвращении домой, как вдруг из кустов на дорогу что-то вылезло. Оно походило на человека, вернее, оно в большей степени походило на человека, чем на что-либо другое. По видимому, у него было не все в порядке с коленями и оно двигалось, как будто их связали.

Однако, извозчик не стал тратить время на размышления, потому что в руке существа, было зажато что-то золотое.

Кому кому, а возчику упомянутый факт сразу помог установить личность незнакомца. Это не был старый бродяга, как это могло показаться на первый взгляд, мимо которого спокойно проезжаешь мимо. Совершенно очевидно, перед ним находился джентльмен, попавший в беду, и его, возчика, долг состоял в том, чтобы помочь ему. Возчик остановил повозку.

Лица, как такового, у незнакомца, не было. Между обвисшими полями шляпы и поднятым воротником пальто мало что можно было разглядеть, кроме бороды. Из недр бороды раздался голос:

— …Заткнисьзаткнисьзаткнись… заткнитеся все, пока я речи молвлю… Кхм. Доброго те денечка, дружище извозчик, ты мой добрый старина! Коли подвезешь нас… — мя, докуда ты направляешься, мы… — я дам те вот эту дивну блестящу золоту монетку!

Незнакомец наклонился и сунул руку прямо в лицо мистеру Кабберу.

Монета была довольно крупная и, без всяких сомнений, золотая. Её взяли из сокровищницы древнего короля, похороненного в главной камере фигловского кургана. Любопытно, стоило фиглам украсть золото, они тут же теряли к нему интерес — его же никак не выпьешь, да и съесть весьма затруднительно. У себя в кургане они ставили золотые монеты и блюда напротив свечей, чтобы отражать свет, наполняя помещение приятными отблесками.

Возчик уставился на монету. Она стоила столько денег, сколько он никогда в жизни не видел.

— Не будет ли… сэр… так любезен… и запрыгнет в повозку. — ответил он, бережно забирая монету.

— И то правда, — ответил после паузы таинственный бородач. — Одну хвилиночку, то требует мальца организации… Так, вы, руки, хвать за край возка и ты, лева нога, те треба стать бочком… Ах ты, кривенс! Те сгибаться треба! Сгибайся! Ну чего те не понятно! — заросшее волосами лицо повернулось к возчику. — Прощения просим. Я тут с коленками балакаю, а они мя не слухают!

— Да что вы говорите? — пробормотал возчик. — Мне тоже коленки досаждают в сырую погоду. Их надо смазывать гусиным жиром.

— Да тьфу ты! Я ща эти коленки не только смажу, коли мне придется к ним на разборки спуститься. — сердито проворчал бородач.

До возчика доносились шум и похрюкивание, с которыми незнакомец переваливался через край повозки.

— Добре, поехали что ли. — сказал бородач. — Время не ждёт. И вы, коленки, я вас увольняю! Кривенс, да я передвигаюсь, как на ходулях. Убирайтесь в брюхо, а для коленей пришлите пару справных хлопцев!

Возчик задумчиво прикусил монету, подгоняя коня. Золото было такое чистое, что на монете остались отпечатки его зубов. Это значило, что его пассажир был очень и очень богатым и это придавало ему особую важность.

Через несколько ярдов, позади него снова раздался голос — Не мог бы ты ехать мальца пошвыдче, дружище, а дружище?

— Понимаете, сэр. — ответил возчик. — Видите все эти ящики и коробки? Я везу яйца и яблоки, их надо везти аккуратно, чтобы не побить, сэр, и ещё у меня там банки…

Что-то позади повозки посыпалось на дорогу с грохотом, стуком и хлюпающим звуком, который издала большая коробка яиц, шмякнувшись о землю.

— Ну как, теперя ты могешь ехать пошвыдче? — спросил бородач.

— Эй, это был мой… — начал мистер Краббер.

— А вот те ещё мальца великучих золотых монеток! — тяжелая, вонючая рука опустилась на плечо возчика. С пальцев перчатки и в самом деле свисала ещё одна монетка. Она стоила в десять раз больше, чем весь груз в повозке.

— Ох, ну раз так… — ответил извозчик, бережно принимая монету. — Может ведь произойти несчастный случай, а, сэр?

— Айе, могет, особливо коли мне задастся, что еду я не достаточно швыдко. — согласился голос позади него. — Мы… — я хочу сказать — я, дюже тороплюсь попасть вон в те горы, вишь ли.

— Да, но у меня не почтовая карета, сэр, — укоризненно сказал возчик, подгоняя коня в рысь.

— Почтовая карета, а? Что это за штуковина?

— Вы должны пересесть на неё, чтобы попасть в горы, сэр. Вы можете перехватить её в Дурубахах, сэр. А я никогда не заезжаю дальше Двурубах. Но сегодня вы на почтовую карету уже не успеете, сэр.

— Почему нет?

— Я должен сделать остановки в других деревнях, сэр, а на это требуется время, и карета рано отправляется по средам, да и повозка не может ехать быстрее, сэр, и…

— Коли мы… Я не перехвачу карету сегодня, я те таку трепку задам, — зарычал пассажир. — Но коли я поспею, ты получишь ещё пять гарных золотых монеток.

Мистер Краббер набрал полную грудь воздуха и завопил:

— Но! Пошел! Пошел, Генри!

В конечном счете, Тиффани пришла к выводу, что то, чем занимались ведьмы, было просто работой. Скучной работой. Мисс Левел даже на метле летала не часто.

Все это не могло не наводить тоску. Слишком уж это было… приторно хорошим. Разумеется, уж лучше так, чем злостно отвратительным, но немного… азарта, не помешало бы. Тиффани не хотелось, чтобы про неё думали, что она ожидала выдачи волшебной палочки в Первый День ученичества. Но мисс Левел говорила о магии так, что весь смысл ведовства, казалось, заключался в том, чтобы эту магию не применять.

Да чего уж там, думала Тиффани, не применять магию у меня и так прекрасно получается. А вот что мне не удается, так это сотворить хоть простейшее волшебство.

Мисс Левел терпеливо показывала ей, как можно делать запутку из практически чего угодно, если оно кажется тебе подходящим, с условием, что в неё вплетается что-нибудь живое, например, жук или свежее яйцо.

Но Тиффани никак не могла освоиться с плетением. Это было просто… обидно. Разве не была она обладательницей воображаемой остроконечной шляпы? Разве не было у неё Первого Взгляда и Второго Помысла? Мисс Тик и мисс Левел могли сплести запутку за несколько секунд, но у Тиффани получался спутанный клубок, с вытекающими из него остатками яйца. Снова и снова.

— Я знаю, что все делаю правильно, но она лишь перепутывается! — пожаловалась Тиффани. — Что мне теперь с этим делать?

— Может нам приготовить омлет? — бодро предложила мисс Левел.

— Ох, мисс Левел, прошу вас! — воскликнула Тиффани.

Мисс Левел похлопала её по плечу. — Все получится. Может ты чересчур сильно стараешься. Придет день, и у тебя все получится. Знаешь, сила вдруг приходит. Тебе надо лишь оказаться у неё на пути…

— Не могли бы вы сделать запутку для меня, чтобы я потренировалась?

— Боюсь, что нет. — ответила мисс Левел. — Запутка — вещь очень прихотливая. Её даже нельзя переносить с места на место, разве что как украшение. Ты должна сделать её сама, там и тогда, где и когда ты хочешь её применить.

— Почему? — спросила Тиффани.

— Чтобы уловить момент. — сказала вторая половина мисс Левел, подходя к ним. — Способ завязывания узлов…

— …свежесть яйца и, возможно, влажность воздуха… — продолжила первая мисс Левел.

— …упругость прутиков, а также какие вещи оказались у тебя в кармане в эту минуту…

— …даже то, в какую сторону дует ветер. Все вместе создает что-то вроде сиюминутного образа действительности. Надо лишь правильно потянуть запутку. — закончила первая мисс Левел. — И я даже не могу объяснить тебе, как её надо тянуть, потому что я сама этого не знаю.

— Но вы тянули её, — сказала совершенно запутавшаяся Тиффани. — Я сама видела…

— Да, тянула, но я не знаю, как я это делаю. — ответила мисс Левел, беря в руки пару прутиков и длинный отрезок нитки. Мисс Левел сидела за столом напротив себя самой и плела запутку всеми четырьмя руками.

— Помню время, когда я работала в цирке. — сказала она.

— За мной тогда ухаживали Марко и Фалько, Летающие Братья Пастрами. — продолжала другая часть мисс Левел. — Они могли делать…

— …тройное сальто на высоте пятьдесят футов без страховочной сетки. Какими лихими парянми они были! Похожи друг на друга, как две…

— …горошины, и Марко мог поймать Фалько с завязанными глазами. Помню, я тогда ещё подумала, если бы они были такими же, как и я…

Мисс Левел замолчала и обе её части покраснели и закашлялись.

— Ну да ладно. — продолжила она. — Однажды я спросила у них, как им удается балансировать на тонкой проволоке и Фалько ответил — «Никогда не спрашивай канатоходца, как он держит равновесие. Стоит ему остановиться, чтобы подумать об этом, как он упадет». Вообще-то, на самом деле…

— …он произнес это так, — «Никагда нэ спрашивай, да?…», потому что ребята выдавали себя за уроженцов Бриндисии, представляешь. Они думали, что это производит впечатление, потому что звучит по иностранному, и ещё они боялись, что никто пойдет на акробатов, по имени Летающие Сидней и Франк Картрайт. Тем не менее, это хороший совет, от кого бы он не исходил.

Руки споро плели запутку. Мисс Левел больше не была суетливой одинокой леди, она была полноценной мисс Левел, работающей всеми двадцатью пальцами.

— Конечно, — сказала она. — Полезно держать в карманах разные штучки, подходящие для запуток. Я всегда ношу с собой блестки…

— …ради приятных воспоминаний, которые они пробуждают. — сказала мисс Левел с другой стороны стола, снова краснея.

Она держала в руках запутку. В неё были вплетены блестки и куриная косточка. Свежее яйцо покачивалось в маленьком плетенном мешочке и ещё много всяких разных штучек свисало с неё, поворачиваясь на длинных нитках.

Каждая часть мисс Левел взялась обеими руками за нити и потянула…

Нить сформировалась в узор. Не перепрыгнули ли блестки с одной нитки на другую? Похоже, что да. Прошла ли куриная косточка сквозь яйцо? Кажется, так оно и было.

Мисс Левел не сводила глаз с запутки.

— Что-то приближается… — сказала она.

Почтовая карета выехала из Двурубах наполовину пустой и уже довольно высоко поднялась в предгорья, когда один из пассажиров похлопал кучера по плечу.

— Прошу прощения, но вы знаете, нас пытаются догнать. — сказал он.

— Боги с вами, сэр, — почтительно ответил кучер, потому что он надеялся на хорошие чаевые в конце пути, — Кому нас здесь догонять.

Затем он услышал крики, становящиеся все громче и громче.

— Эээ, по моему, он именно это и пытается сделать. — сказал пассажир, когда повозка нагнала почтовую карету.

— Тпррру! Стой, ради всего святого, стой! — вопил возчик, обгоняя карету.

Но ничто не могло остановить Генри. Долгие годы он не спеша развозил грузы по окрестным деревням, но в своей большой лошадиной голове он всегда мечтал о великом предназначении скакуна, стремительного, как ветер. Годами он плелся по дороге, обгоняемый всеми, кому не лень — каретами, телегами и трехногими собаками, и вот пришел его звездный час.

К тому же повозка была намного легче, чем обычно, и дорога шла под гору. Все, что ему приходилось делать, это скакать достаточно быстро, чтобы держаться перед повозкой. И в итоге, он обогнал почтовую карету. Он, Генри!

Генри остановился лишь потому, что встала почтовая карета. Кроме того, кровь струилась по его жилам с удесятеренной силой и в упряжке кареты были две кобылы, с которыми ему захотелось познакомиться поближе — узнать, когда у них свободный день, какое сено они предпочитают и всякое такое.

Побледневший возчик медленно слез с козел, лег на землю и вцепился в пыль.

Его единственный пассажир, выглядящий по мнению кучера как какое-то пугало, нетвердо слез с повозки и заковылял к карете.

— Извините, мест нет. — солгал кучер. Места в карете были, но совершенно очевидно, не для такого чучела.

— Ах, а я то хотел заплатить золотом. — сказало создание. — Таким, как вот энто. — добавило оно, размахивая драной перчаткой.

Внезапно, в карете нашлось достаточно места для эксцентричного миллионера. В несколько секунд его усадили и, к досаде Генри, почтовая карета тронулась в путь.

Через деревья к дому мисс Левел летела метла. Юная ведьма — или, кто-то, одетый как ведьма: никогда не стоит делать поспешных выводов — сидела на ней бочком.

Полет ей не очень хорошо удавался. Метла то и дело дергалась и было заметно, что девочка не справлялась с поворотами, потому что время от времени она останавливалась, спрыгивала и рукой поворачивала метлу в нужном направлении. Когда метла подлетела к садовой калитке, девочка снова быстро спрыгнула и привязала транспортное средство за веревочку.

— Молодец, Петулия! — похвалила её мисс Левел, захлопав во все четыре ладоши. — У тебя получается все лучше и лучше!

— Ммм… Спасибо, мисс Левел. — ответила девочка, кланяясь. Она так и осталась стоять согнувшись и пробормотала: — Ммм… о, Боги…

Половина мисс Левел подошла поближе.

— Ох, я вижу в чем дело. — сказала она, приглядываясь. — Твой амулет с маленькими совами перепутался с ожерельем с серебряными летучими мышами и они оба зацепились за пуговицу. Постой немного спокойно, хорошо?

— Ммм… Я прилетела узнать, не захочет ли ваша новая девочка прийти сегодня ночью на шабаш. — сказала согнувшаяся Петулия слегка сдавленным голосом.

Тиффани не могла не заметить, что Петулия была вся в украшениях. Позже она обнаружила, находясь в обществе Петулии, вам все время придется отсоединять какой-нибудь из её браслетов от одного из ожерелий, или, как это однажды случилось, сережку от ножного браслета (никто так и не смог понять, как это смогло произойти). Против оккультных украшений Петулия устоять не могла.

Эти украшения предназначались для магической защиты от всяких неприятностей. К сожалению, Петулия не нашла амулета, который защитил бы её от нелепого вида. Она была низенькой, пухленькой, краснощекой, с постоянно озабоченным выражением лица.

— Шабаш? А, эти ваши собрания, — сказала мисс Левел. — Это было бы замечательно, правда, Тифани?

— Да. — ответила Тиффани, не совсем в этом уверенная.

— Девочки время от времени собираются в лесу по вечерам. — пояснила мисс Левел. — Отчего-то к нашему ремеслу возвращается популярность. Конечно, этому можно только радоваться.

Однако, прозвучало это так, как будто сама мисс Левел не была в этом полностью уверена. Затем она добавила: — Петулия помогает Матушке Черночепчик, что живет в Безоткосах. Она специализируется на животных. Поросячьи болезни ей особенно хорошо удаются. Я имею в виду, лечить поросячьи болезни, а не наводить. Здорово было бы, если бы ты подружилась здесь с кем-нибудь. Почему бы тебе не сходить? Ну вот, все распутано.

Петулия выпрямилась и смущенно улыбнулась Тиффани.

— Ммм, Петулия Хрящик. — сказала она, протягивая руку.

— Тиффани Болит. — ответила Тиффани и с осторожностью тряхнула руку Петулии, опасаясь быть оглушенной дружно забренчавшими браслетами и ожерельями.

— Ммм, ты можешь полететь вместе со мной на метле, если хочешь. — предложила Петулия.

— Лучше не стоит. — ответила Тиффани.

Петулия с облегчением взглянула на неё и затем сказала — Ммм, а ты не хочешь одеться?

Тиффани поглядела на свое зеленое платье. — Я одета.

— Ммм, у тебя нет каких-нибудь украшений — бус, амулетов, или чего-то такого?

— Увы, нет. — ответила Тиффани.

— Ммм, тогда ты должна взять собой хотя бы запутку?

— Ммм, я не смогла с ними разобраться. — сказала Тиффани. Она не хотела говорить «ммм», но от было невозможно не заразиться этим от Петулии.

— Ммм… может у тебя есть черное платье?

— Я не люблю черное. Я предпочитаю синее или зеленое. — ответила Тиффани. — Ммм…

— Ммм. О, ну да, ты же только начала. — великодушно предположила Петулия. — Я уже три года Мастерю.

Тиффани обескуражено поглядела на ближайшую половину мисс Левел.

— Изучает ремесло. — подсказала мисс Левел. — Ведовство.

— О. — Тиффани сознавала, что ведет себя недружелюбно и розоволицая Петулия казалась очень славной девочкой, но она чувствовала себя неловко перед ней и не могла понять почему. Это было глупо, она знала. Она могла бы подружиться с Петулией. Мисс Левел тоже была вполне славная и Тиффани умудрилась поладить с Освальдом, но хорошо было бы общаться и с кем-то одного с собой возраста.

— С радостью пойду. — ответила Тиффани. — Я знаю, мне надо многому учиться.

Пассажиры, сидящие в карете, заплатили немалые деньги, чтобы сидеть внутри на мягких сиденьях, укрывшись от ветра и пыли. Поэтому довольно странным было то, что многие из них пересели на крышу на следующей остановке.

Те же немногие, кто не захотел выйти или не был в состоянии вскарабкаться наверх, сидели, сбившись в кучку, напротив нового пассажира и, стараясь не дышать, глядели на него, как кролики на лисицу.

Не то, чтобы им мешал запах хорьков. Да, это мешало, но по сравнению с другой, большой проблемой, запах почти ничего не значил. Пассажир разговаривал сам с собой. Вернее, части его тела разговаривали друг с другом. Не замолкая.

— Ну и трясовина тут внизу, я те кажу! Теперя мой черед в башке сидеть, уж то верно!

— Ха, да вы, братцы, устрились там в тепленьком местечке, в брюхе. Это нам — ногам всю работу робить приходиться!

На что правая рука сказала: — Ноги? Да вам даже значення слова «работа» не ведомо! Вот засунуть бы вас в рукавичку! Ах, да пропади оно все пропадом! Пойду и разомну се ноги!

В наполненной ужасом тишине, пассажиры увидели, как одетая в перчатку рука мужчины отвалилась и пошла вдоль сидения.

— Айе, пропасть, тута в штанах тоже не курорт. И я зараз тута все проветрю!

— Вулли Валенок, не смей…

Пассажиры придвинулись ещё ближе друг к другу, как зачарованные не сводя глаз со штанов. В штанах что-то задвигалось, послышались какие-то тихие проклятия из места, откуда никак нельзя было ожидать какого-либо голоса вообще. Затемпара пуговиц отскочили и очень маленький рыжеволосый синекожый человечек высунул свою голову и заморгал от света.

Увидев людей, он застыл.

Человечек уставился на пассажиров.

Пассажиры уставились на человечка.

Затем его лицо расплылось в безумной улыбке.

— Как дела, робята? — отчаянно спросил он. — Вот здоровски! Про меня не беспокойтися! Я всего лишь опа-тическа иллюзя, ясно?

Он скрылся в штанах и пассажиры услышали, как он прошептал: — Да я их запросто обдурил, нае проблемо!

Через несколько минут карета остановилась, чтобы сменить лошадей. Дальше она поехала уже без тех пассажиров, что сидели внутри. Они вышли и попросили вынести их багаж. Нет, спасибо, мы не хотим ехать дальше. Нет, мы поедем завтра, спасибо. Ничего страшного, мы вполне можем подождать в этом очаровательном маленьком городке под названием, ээээ, Опасный Закоулок. Спасибо. Вего хорошего.

Карета продолжила свой путь, став в некоторой степени легче и быстрее. Она ни разу не остановилась ночью. Она должна была остановиться, но пассажиры с крыши все ещё ели свой ужин, когда услышали, как карета отъехала без них. И причиной столь поспешного отъезда могла оказаться большая кучка монет, бренчавших в кармане у кучера.

Глава 5

КРУГ

Тиффани шла сквозь лес. Рядом с ней, неуверенно передвигаясь по ломанной прямой, летела на метле Петулия. Она и в самом деле оказалась славной девочкой. У неё было три брата и она хотела стать повивальной бабкой и принимать детей и поросят. И ещё она боялась булавок. И Тиффани обнаружила, что Петулия терпеть не могла спорить о чем бы то ни было.

Поэтому беседа происходила следующим образом:

Тиффани сказала: — Я живу на Мелу.

Петулия ответила: — О, это у вас там разводят всех этих овец? Не очень-то я люблю овец, они такие… мешковатые.

На что Тиффани сказала: — Вообще то, мы очень гордимся своими овцами.

И затем, можно было молчать, пока Петулия неуклюже давала задний ход, словно разворачивала тележку в узком проходе: — Ну, я не хотела сказать, что прямо так их ненавижу. По моему, бывают очень даже хорошие овечки. Мы ведь тоже держим овец. Они лучше, чем козы и шерсти у них больше. На самом деле, они мне даже нравятся, правда. Овцы такие замечательные.

Петулия тратила много времени, пытаясь угадать, что люди думают по тому или иному поводу, чтобы её мнение совпало с их мнением. Никому бы не удалось поссориться с ней. Тиффани приходилось сдерживаться, чтобы не заявить — «Небо — зеленое», только чтобы проверить, как скоро она с этим согласится. Но Петулия нравилась ей. Петулия не могла не нравиться. Само её присутствие успокаивало. Да и вообще, трудно невзлюбить того, кто не мог заставить метлу повернуть.

Они шли довольно долго. Тиффани всегда мечтала попасть в такой большой лес, чтобы и просвета между деревьями было не видать. Но сейчас, прожив в лесной глуши пару недель, она начала нервничать. Хотя лес был не такой уж и дремучий, по крайней мере вокруг деревень, и ходить по нему было легко. Она познакомилась с кленами и березами, и впервые в жизни увидела горные склоны, поросшие елями и пихтами. Но Тиффани не была рада обществу деревьев. Она скучала по горизонту. Она скучала по небу. Здесь же все пространство было чем-то ограничено.

Петулия нервно трещала без умолку. Матушка Черночепчик, её наставница, забалтывала свиней, закрикивала коров и лечила всех прочих животных. Сама Петулия очень любила животных, особенно свиней, потому что у них были трогательные носики. Тиффани тоже любила зверей, но никто не мог любить зверей (кроме них самих) сильнее, чем Петулия.

— Ну и… С какой целью вы собираетесь? — спросила Тиффани, чтобы сменить тему разговора.

— Ммм? Чтобы поддерживать связь друг с другом. — ответила Петулия. — Аннаграмма говорит, что связи имеют большое значение.

— Аннаграмма у вас главная, да? — спросила Тифани.

— Ммм, нет. Аннаграмма говорит, что у ведьм нет главных.

— Хм… — ответила Тиффани.

Они добрались до полянки в лесной глуши как раз перед заходом солнца. На полянке ещё оставались останки старого дома, густо поросшие ежевикой. Развалины были почти незаметны, лишь буйные заросли сирени и кустов крыжовника, превратившихся в непроходимую колючую преграду, выдавали их присутствие. Когда-то здесь кто-то жил и разбил сад.

На полянке был разожжен костер. Тот, кто его разжег, сделал это из рук вон плохо. И довольно плохой идеей было лечь на живот и попробовать раздуть огонь, не желающий гореть, потому что бумаги для растопки не хватило. Если так сделать, остроконечная шляпа, которую вы забыли снять, может упасть в дымящееся нагромождение веток и загореться.

Юная ведьма с отчаянием колотила по своей горящей шляпе под заинтересованными взглядами зрителей.

Другая ведьма, сидящая на длинном бревне, произнесла: — Димити Хаббаб, это без преувеличения наибольшая глупость, которую кто-либо когда-либо проделал во всем мире. — Сказано это было резким и не очень приятным голосом, каким обычно делают саркастические замечания.

— Извини, Аннаграмма! — ответила мисс Хаббаб, снимая с себя шляпу и затаптывая её острый конец.

— Нет, ты только посмотри на себя, а? Мы просто разочарованы.

— Извини, Аннаграмма!

— Ммм… — вставила Петулия.

Все повернулись поглядеть на вновь прибывших.

— Ты опоздала, Петулия Хрящик! — резко сказала Аннаграмма. — Кто это?

— Ммм, ты просила меня заглянуть к мисс Левел и пригласить новенькую, Аннаграмма. — оправдываясь ответила Петулия, словно её поймали на чем-то нехорошем.

Аннаграмма встала. Она была чуть ли не на голову выше Тиффани и казалось, что её лицо начиналось с носа, который она держала гордо задранным. Её осматривающий взгляд говорил вам, что вы и так уже отняли слишком много её, Аннаграммы, драгоценного времени.

— Это она?

— Ммм, да, Аннаграмма.

— Ну что же, дай я на тебя посмотрю, новенькая.

Тиффани шагнула вперед. Удивительно, она не собиралась выходить вперед, но у Аннаграммы был такой голос, которому нельзя было не подчиниться.

— Как тебя зовут?

— Тиффани Болит? — ответила Тиффани и обнаружила, что она произносит свое имя таким тоном, будто спрашивает разрешения иметь его.

— Тиффани? Что за забавное имя. — сказала высокая девушка. — Меня зовут Аннаграмма Ястребц.

— Ммм, Аннаграмма работает на… — начала Петулия.

— Работаю с… — резко оборвала её Аннаграмма, продолжая оглядывать Тиффани с ног до головы.

— Ммм, извини, работает с миссис Иервиг. — продолжила Пеутлия. — Но она…

— Я собираюсь закончить обучение в следующем году. — заявила Аннаграмма. — В учебе я преуспеваю. Так значит, ты и есть та девочка, что поступила к мисс Левел? Знаешь, есть в ней что-то жутковатое. Последние три девочки очень быстро ушли от неё. Они говорили, что слишком странно пытаться отследить, кто из неё кто.

— Которая из которых была которой. — весело вставила какая-то девочка.

— Каждый может сострить так, Люси Варбек. — сказала Аннаграмма, не оглядываясь по сторонам. — Это не смешно и не умно.

И она снова перенесла все свое внимание на Тиффани, критически и тщательно оценивая её, как оценивала Бабушка Болит овцу, решая сделать покупку или нет. Про себя Тиффани гадала, не попытается ли Аннаграмма заглянуть ей в рот, чтобы проверить, все ли зубы целы.

— Говорят, что на Мелу хороших ведьм не бывает. — сказала Аннаграмма.

Все девочки перевели взгляды с Аннаграммы на Тиффани, которая думала: — Ха! Так значит у ведьм нет главных? Но сейчас она была не расположена наживать себе врагов.

— Возможно, что бывает. — тихо ответила она. Похоже было, что Аннаграмма ожидала услышать совсем другое.

— Ты даже не одета должным образом. — заметила Аннаграмма.

— Извини. — ответила Тиффани.

— Ммм, Аннаграмма говорит, если ты хочешь, чтобы люди относились к тебе как к ведьме, ты должна выглядеть, как ведьма. — сказала Петулия.

— Хм… — произнесла Аннаграмма с таким видом, словно Тиффани провалила простейшее испытание. Затем она кивнула. — Ну что же, все мы когда-то начинали.

Она отступила назад. — Леди, это Тиффани. Тиффани, ты уже знаешь Петулию, она постоянно натыкается на деревья. Вот та девочка с дымящейся шляпой — Димити Хаббаб, правда, она похожа на камин? Это Гертруда Изнур, а это наша остроумная шутница Люст Варбек. Вот Хариэтта Срыв, которая ничего не может поделать со своим косоглазием, а это Лулу Дорогуша, которая ничего не может поделать со своим именем. Сегодня ты можешь просто посидеть с нами… Тиффани, кажется так? Какая жалость, что ты попала к мисс Левел. Жалкая она какая-то и полная дилетантка. Ни о чем никакого понятия не имеет, только суетится и надеется на авось.

Ну ладно, уже довольно поздно. Гертруда, Собери Четыре Мировых Угла и Отвори Круг, будь добра.

— Мнээ… — нервно проблеяла Гертруда. Просто удивительно, как много народу становилось нервными в присутствии Аннаграммы.

— Неужели я должна делать все сама? — сказала Аннаграмма. — Напряги свою память, будь любезна! Мы это в буквальном смысле миллион раз проделывали!

— Никогда не слышала, что у мира есть четыре угла. — заметила Тиффани.

— Неужели? Я удивлена. — ответила Аннаграмма. — Это направления силы, Тиффани, и мой тебе совет — придумай что-нибудь со своим именем.

— Но мир круглый, как тарелка. — возразила Тифани.

— Ммм, тебе надо вообразить углы. — прошептала Петулия.

Тиффани наморщила лоб. — Зачем:

Аннаграмма округлила глаза. — Потому что таковы правила.

— Ох.

— Ты когда-нибудь колдовала? — требовательно спросила Аннаграмма.

Тиффани была в некотором замешательстве. Она не привыкла к таким, как Аннаграмма. — Да. — ответила она и все девочки уставились на неё, а Тиффани не могла думать ни о чем другом, кроме овец. Когда собака нападает на овцу, другие овцы отбегают на безопасное расстояние, а затем останавливаются и смотрят на неё. Они не объединяются против собаки. Они просто радуются, что напали не на них.

— Что же тогда у тебя получается лучше всего? — резко спросила Аннаграмма.

Тиффани все ещё погруженная в мысли об овцах, ответила, не думая. — Нежные Нелли. Это овечьий сыр. Его довольно трудно сделать…

Она поглядела на озадаченные лица вокруг неё и почувствовала, как смущение начинает охватывать её, словно она погружалась в горячее желе.

— Ммм, Аннаграмма имела в виду, какая магия получается у тебя лучше всего. — доброжелательно подсказала Петулия.

— Хотя, Нежная Нелли, это тоже неплохо. — вставила Аннаграмма с жестокой маленькой усмешкой.

Одна или две девочки фыркнули. Это означало, что им было смешно, но они пытались сдержать смех.

Тиффани поглядела на свои ботинки. — Я не знаю, — пробормотала она. — Но я прогнала Королеву Фей из своей страны.

— В самом деле? — сказала Аннаграмма. — Королеву Фей, а? И как же ты это сделала?

— Я… толком не знаю. Я только рассердилась на неё. — Тиффани с трудом могла вспомнить, что же произошло той ночью. Она помнила, что разгневалась, жутко разгневалась и затем мир… изменился. Она могла видеть мир отчетливее, чем ястреб, слышать его звуки лучше, чем собака. Она ощущала древность мира под своими ногами и чувствовала, что холмы все ещё живы. И ещё она помнила, свои мысли о том, что нельзя долго находиться в таком состоянии и остаться после этого человеком.

— У тебя подходящие ботинки, чтобы топать в гневе. — продолжала Аннаграмма. — Королева Фей, — добавила она. — Разумеется, так оно и было. Мечтать не вредно.

— Я не лгу. — пробормотала Тиффани, но никто её не слушал.

Угрюмая и расстроенная она наблюдала, как девочки Открывали Углы и Творили Круг, путая все на свете. Так продолжалось какое-то время. Все бы шло поживее, если бы девочки точно знали, что им надо делать. Но возможно, они путались из-за Аннаграммы, потому что она все время всех поправляла. Аннаграмма стояла с открытой книгой в руках.

— …А теперь ты, Гертруда, иди против вращения, нет, в другую строну, я тебе об этом уже тысячу раз говорила, в буквальном смысле. И Лулу… — где Лулу? Так, ты не должна стоять здесь! Возьми Исповедальный Кубок — нет, не этот. Нет, вон тот без ручек… да.

Хариетта, подними Жезл Воздуха немного повыше. Я говорю, он должен быть в воздухе, ты поняла? И ради всего святого, Петулия, я тебя умоляю, ну постарайся принять более величавый вид. Я принимаю во внимание, что тебе это совершенно несвойственно, но прояви хотя бы старание. Между прочим, я все собираюсь сказать тебе, что ни одно из существующих заклинаний не начинается с «Ммм», насколько я могу судить об этом. Хариетта, Разве вот это — Котел Моря? Разве это похоже на Котел Моря? Я, лично, так не считаю, а ты? Что это за звук?

Девочки посмотрели под ноги. Затем кто-то пробормотал — Димити Хаббаб наступила на Венец Бесконечности, Аннаграмма.

— Уж не на тот ли, что с натуральным мелким жемчугом? — сказала сквозь зубы Аннаграмма.

— Ммм, да. — ответила Петулия. — Но я уверена, она сделала это нечаянно. Ммм… Может мне стоит заварить чай?

Книга со стуком захлопнулась.

— В чем дело? О чем вы думаете? — обратилась Аннаграмма к миру в целом. — О. Чем. Вы. Думаете? Вы хотите провести все свою оставшуюся жизнь ведьмами в деревнях, выводя нарывы и бородавки за чашку чая и сухарь? Ну? Хотите?

Сбившиеся в кучу юные ведьмы затоптались и забормотали — Нет, Аннаграмма.

— Вы все прочитали книгу мисс Иервиг, так? — требовательно спросила она. — Прочитали?

Петулия нервно подняла руку. — Ммм… — начала она.

— Петулия, я тебе в буквальном смысле миллион раз говорила не начинать. Каждое. Простое. Предложение. С «Ммм» — так?

— Ммм… — сказала Петулия, дрожа от нервозности.

— Да говори же, ради всего святого! Не запинайся каждый раз!

— Ммм…

— Петулия!

— Ммм…

— Нет, ну в самом деле, почему бы тебе хоть немного не постараться. Честное слово, я не понимаю, что со вами со всеми происходит!

А я понимаю, подумала Тиффани. Ты ведешь себя как пастушья собака, которая все время досаждает овцам. Ты не даешь им время подчиниться и ты не позволяешь им понять, когда они сделали что-то правильно. Ты просто продолжаешь лаять на них.

Петулия молчала, словно проглотив язык.

Аннаграмма положила книгу на бревно. — Ну что же, момент полностью упущен. Чаю что-ли выпить, Петулия. Поторопись.

Петулия с облегчением схватила чайник. Все немного расслабились.

Тиффани поглядела на обложку книги. На ней было написано:

Высшая МаГГия

автор Летиция Иервиг, ведьма

— Маггия с двумя Г? — вслух сказала она. — Маггия?

— Так специально написано. — холодно ответила Аннаграмма. — Миссис Иервиг говорит, что если мы хотим развиваться, мы должны различать высшую Маггию и её повседневную разновидность.

— Повседневная разновидность магии? — спросила Тиффани.

— Совершенно точно. Мы отказываемся от бормотаний по углам. Настоящие священные круги, настоящие заклинания, записанные на бумаге. Настоящая иерархия, а не так, чтобы все бегали туда-сюда, делая, что душа велит. Настоящие волшебные палочки, а не обломки грязных палок. Профессионализм и почтение. Абсолютно никаких бородавок. Вот единственный путь вперед.

— Я думаю… — начала Тиффани.

— Мне дела нет до того, что ты там себе думаешь, потому что ты ещё ничего не знаешь. — резко оборвала её Аннаграмма. Она повернулась к остальным девочкам. — Ну хоть на Пробах нам есть что показать в этом году? — спросила она.

Девочки забормотали и закивали головами, в знак подтверждения.

— Что у тебя, Петулия? — спросила Аннаграмма.

— Я собираюсь представить трюк с поросенком, Аннаграммма. — неуверенно ответила Петулия.

— Хорошо. Он тебе почти удается. — сказала Аннаграма и указала на следующую девочку в кругу. Она переходила от одной ведьмы к другой, кивая головой на их ответы, пока не дошла до Тиффани.

— Нежная Нелли? — предложила она, вызвав оживленнное хихиканье.

— Что такое Ведьминские Пробы? — спросила Тиффани. — Мисс Тик упоминала о них, но я не знаю, что они такое.

Аннаграмма шумно вздохнула.

— Ты рассказывай, Петулия. Это ведь ты привела её сюда, в конце-то концов.

Запинаясь, беспрестанно мекая и косясь на Аннаграмму, Петулия поведала про Ведьминские Пробы. Ммм, Пробы, это когда ведьмы со всех гор собираются вместе и ммм… встречаются со старыми друзьями и ммм… обмениваются последними новостями и сплетнями. Простые люди тоже приходят и проводится ярмарка, и ведьмы показывают всякие трюки.

Это довольно ммм… крупное событие. А в полдень все желающие ведьмы ммм… могут продемонстрировать новое заклинание или ммм то, в чем они искусны, и эти выступления пользуются большой популряностью.

Тиффани все это напомнило соревнования пастушьих собак, только без собак и овец. Такие соревнования проводились раз в год в Ширклиффе, городке неподалеку от их фермы.

— И за это дают приз? — спросила она.

— Ммм, ох, нет. — ответила Петулия. — Это все делается ради поддержания веселого духа и хороших брат… ммм… сестринских отношений.

— Ха! — встряла Аннаграмма. — И кто этому поверит?. Все уже решено заранее. Все будут восхвалять госпожу Ветровоск. Она всегда выигрывает, что бы она ни сделала. Хотя, она только морочит людям головы. Она только дурачит их, заставляя всех верить, какая она могущественная ведьма. Да она бы и пяти минут не простояла против волшебника. Вот кто творит настоящую магию. К тому же, она одевается как пугало! Невежественная старуха, тянущая искусство ведовства в прошлое, как указывает в первой главе своей книги миссис Иервиг!

Одна-две девочки потупились. А Петулия даже кинула взгляд через плечо.

— Ммм, говорят, что она творит чудеса, Аннаграмма, — сказала Петулия. — И, ммм, говорят, что она может подсматривать за людьми даже на расстоянии в несколько миль от них…

— Да, так говорят. — ответила Аннаграмма, — И это все потому, что её боятся! Она всех застращала! Это все, чем она занимается — стращет людей и дурит им головы! Это устаревшее ведовство, вот что это такое. И я считаю, оно недалеко ушло от хихиканья. Госпожа Ветровоск наполовину выжила из ума, вот что ещё говорят про неё.

— Мне она полоумной не кажется.

— Кто это сказал? — резко спросила Аннаграмма.

Все поглядели на Тиффани, которая пожалела, что у неё вырвались эти слова. Но сейчас ей ничего не оставалось, кроме как продолжать говорить.

— Она только старая и строгая. — сказала Тиффани. — Но она довольно… вежливая. И она не хихикает.

— Ты встречалась с ней?

— Да.

— И она разговаривала с тобой, да? — ядовито сказала Аннаграмма. — Было ли это до того, как ты выпинула Королеву Фей или после?

— Сразу после. — ответила Тиффани, не привыкшая к такого рода иронии. — Она прилетела на метле, — и добавила. — Я не лгу.

— Конечно же, не лжешь. — сказала Аннаграмма, мрачно улыбаясь. — И, я полагаю, она поздравила тебя.

— В общем-то нет. — ответила Тиффани. — Она казалась довольной, но в общем, кто её знает.

И затем Тиффани сказала нечто по настоящему глупое. Много времени прошло и много всяких разных событий произошло, прежде чем она перестала напевать «Ля, ля, ля», при каждом воспоминании об этом вечере, чтобы заглушить стыд.

Она сказала — И она дала мне эту шляпу.

И они все в один голос спросили: — Какую шляпу?

Петулия отвела её в коттедж. Она изо всех сил заверяла Тиффани, что верит ей, но Тиффани знала, что Петулия лишь пыталась быть любезной. Тиффани бросилась верх по лестнице, когда мисс Левел попыталась ей что-то сказать, но она заперла дверь на засов, скинула ботинки и упала на кровать, прижав к голове подушку, чтобы заглушить смех, эхом звучащий у неё в голове.

Снизу доносились приглушенные звуки разговора между Петулией и мисс Левел, и затем стук двери, когда Петулия ушла.

Спустя какое-то время ботинки проскрежетали по полу, подтаскиваясь к кровати и аккуратно вставая рядышком. Освальд никогда не дремал.

Ещё через какое-то время смех наконец-то замолк, хотя она была уверена, что он никогда полностью не исчезнет.

Тиффани могла осязать шляпу. По крайней мере, она раньше могла осязать её. Вымышленную шляпу на своей настоящей голове. Но никто другой так и не смог её увидеть, а Петулия даже помахала рукой над головой Тиффани и обнаружила полное отсутствие шляпы.

Самое худшее было — а выбирать, что хуже всего было трудно, настолько унизительным все было — когда Аннаграмма сказала: — Не смейтесь над ней. Это слишком жестоко. Она лишь глупая, вот и все. Я говорила вам, что эта старуха дурачит людей!

Первый Помысел Тиффани беспорядочно метался по кругу. Второй Помысел носило бурей. И лишь Третий Помысел, хотя и был он еле слышен, подумал: Несмотря на то, что твой мир окончательно и полностью разрушен и ничто его не спасет, и что ты сама совершенно безутешна — хорошо было бы, если бы тебе принесли тарелку с супом…

Третий Помысел Тиффани поднял её с кровати и подвел к двери, где заставил её руки отворить засов. Затем он позволил ей снова кинуться в кровать.

Через несколько минут на лестничной площадке послышались шаги. Как хорошо знать, что ты не ошиблась.

Мисс Левел постучала и, выждав приличное время, вошла. Тиффани услышала, как она поставила поднос на столик и почувствовала, как кровать затряслась, когда на неё сели.

— Я всегда считала Петулию очень одаренной девочкой. — немного помолчав сказала мисс Левел. — Вот повезет с ведьмой какой-нибудь деревне в один прекрасный день.

Тиффани не издала ни звука.

— Она рассказала мне все. — продолжала мисс Левел. — Мисс Тик никогда не упоминала шляпу, но на твоем месте, я бы никому о ней не говорила. Госпожа Веторвоск могла бы так поступить, это очень на неё похоже. Знаешь, иногда бывает полезно поговорить о таких вещах.

Тиффани продолжала молчать.

— Конечно, это неправильно, — добавила мисс Левел. — Но будучи ведьмой, я очень любознательна и просто умираю от желания узнать побольше.

Это также не оказало никакого действия. Мисс Левел вздохнула и встала. — Я оставлю суп, но если ты дашь ему остыть, Освальд попытается его забрать.

И она ушла вниз.

Минут пять в комнате все было неподвижимым. Затем миска с супом тронулась с места, позвякивая ложкой.

Тиффани высунула руку и вцепилась в поднос. Это постарался Третий Помысел: Первый и Второй Помыслы могли переживать сколько угодно, но что-то должно было помнить о том, что у тебя с обеда во рту маковой росинки не было.

После того как Освальд поспешно унес пустую миску, Тиффани легла на кровать и уставилась в темноту перед собой.

Последние дни она была слишком увлечена новизной незнакомой для неё страны, но шторм насмешек смыл интерес к новым ощущениям и тоска по родине ринулась заполнять освободившееся место.

Она скучала по овцам, по звукам и тишине Мела. Ей не хватало вида холмов из окна её спальни, их черных контуров на фоне звездного неба. Ей не хватало… частицы самой себя…

Но они смеялись над ней. Они говорили — «Какая шляпа»? И они смеялись даже больше, когда она подняла руки, чтобы дотронуться до невидимых полей и не нашла их…

Она трогала её каждый день в течении восемнадцати месяцев, а сейчас шляпа пропала. И она не могла сделать запутку. И у неё было только зеленое платье, тогда как другие девочки носили черные. А у Аннаграммы к тому же ещё было полно украшений, черных и серебряных. И у всех остальных девочек были с собой запутки и очень красивые. Кому какое дело, что они годятся лишь для красы?

Возможно, она вовсе не ведьма. Ну да, она победила Королеву Фей с помощью маленьких синих человечков и воспоминаний о Бабушке Болит, но она не применяла магии. Она сейчас и сама понять не могла, что же она такое тогда сделала.

Она помнила, как почувствовала что-то, сходящее вниз, сквозь подошвы её ботинок, сквозь холмы и года, и как оно вернулось, громко рыча от ярости, сотрясающей небеса:

…Как ты смеешь вторгаться в мой мир, в мою землю, в мою жизнь…

Но какой ей прок от вымышленной шляпы? Возможно, что старая женщина обманула её, заставила поверить, что шляпа существует. Возможно, она была немного не в себе, как говорила Аннаграмма, или просто ошиблась. Возможно, Тиффани следует вернуться домой и всю оставшуюся жизнь делать Нежные Нелли.

Тиффани повернулась, залезла под кровать и достала чемодан. Она вытащила из него грубо сработанную коробку, открыла её и сжала в ладонях приносящий удачу камень.

Тиффани наделялась, что от камня будет исходить какое-то чувство приязни, но ничего подобного не произошло. Все, что она почувствовала, это лишь шероховатость камня, гладкость его надтреснутой лицевой стороны и острый край трещины. И клочок овечьей шерсти ей тоже не помог, от него лишь пальцы стали пахнуть овцами и она почувствовала себя ещё более одинокой и несчастной. А серебряная лошадка была холодной.

Рыдания были такими тихими, что издали и не расслышишь. Но они летели на темно-красных крыльях отчаяния. Она так хотела, она просто умирала от желания услышать, как свистит ветер в траве и почувствовать столетия под своими ступнями. Она жаждала чувства, которое никогда раньше не покидало её там, где Болиты жили тысячи лет. Ей так нужны были голубые бабочки, овечье блеяние и огромное бездонное небо над головой.

Дома, когда ей было грустно, она поднималась к остаткам пастушьего вагончика, чтобы посидеть там немного. Это всегда помогало.

Но сейчас они были так далеко. Слишком далеко. Её заполняло тяжелое безжизненное чувство и ей некому было его отдать. Все шло не так, как должно было идти.

Где же магия? О, она понимала, что сначала надо научиться основам, повседневному ремеслу, но когда же начнется магия? Она училась, она старалась и стала… хорошей работницей, надежной и умелой с зельями. Заслуживающей доверия, как и мисс Левел.

Но Тиффани ожидала — чего? Ну… что она будет заниматься серьезными ведьминскими делами. Ну там, знаете — метлы, магия… Охранять мир от происков злобных сил благородным, но в то же время скромным образом. И после всего этого, также помогать беднякам, потому что она хорошая девочка. И люди, которых она себе представляла, были не такими грязными и больными, и дети у них были не такими сопливыми. И в её представлениях не было места для летающих обрезков ногтей мистера Ткачика. Некоторые из этих обрезков даже возвращались, как бумеранг.

Её тошнило в полете. Каждый раз. Она даже запутку не научилась делать. И ей придется всю свою жизнь ухаживать за людьми, которые, честно говоря, могли бы иногда и сами для себя что-нибудь сделать. И никакой магии, никаких полетов, никаких тайн… только обрезки ногтей и детский понос.

Тиффани была частью Мела. Каждый день говорила она холмам, что они есть такое. Каждый день холмы говорили ей, кто она есть. Но сейчас она не могла их услышать.

Пошел сильный дождь и до Тиффани донесся отдаленный раскат грома.

Что бы сделала бабушка Болит? Даже стиснутая крыльями отчаяния, она знала ответ.

Бабушка Болит никогда не сдавалась. Она могла искать потерявшегося ягненка всю ночь.

Тиффани ещё немного полежала, глядя в пространство, затем зажгла свечу и спустила ноги на пол. Этого нельзя было оставлять на утро.

Она иногда применяла маленькую хитрость, чтобы разглядеть шляпу. Если быстро махнуть рукой позади шляпы, то на мгновение можно заметить легкую размытость, как будто свету понадобилось чуть больше времени, чтобы пройти через невидимую шляпу.

Шляпа должна быть здесь…

Чтобы проверить, света от свечи будет достаточно. Если шляпа на месте, то все будет хорошо и неважно, что думают все остальные…

В небе над горами плясали молнии. Тиффани встала в центре коврика и закрыла глаза.

В саду ветер хлестал ветви яблонь. Ловушки снов и ловушки проклятий сталкивались друг с другом и бренчали…

— Увидь себя.

Мир затих, стал полностью беззвучным. Раньше такого не было. Но Тиффани на цыпочках обошла вокруг себя и открыла глаза…

Вот она, стоит прямо перед собой и шляпу прекрасно видно, как и всегда…

Её образ, стоящий перед ней, девочка в зеленом платье, открыла глаза, улыбнулась и сказала:

— Мы видим тебя. Теперь мы — это ты.

Тиффани попыталась крикнуть — Не видь! Но у неё не было рта, чтобы закричать…

Где-то совсем рядом ударила молния. Окно распахнулось. Свеча ярко вспыхнула и погасла.

Остались темнота и шум дождя.

Глава 6

РОИТЕЛЬ

Над Мелом гремело.

Дженни осторожно развернула сверток, что дала ей мать в тот день, когда Дженни покинула курган у Долгого Озера. Это был традиционный подарок, который дарили молодой кельде, покидающий родной дом, чтобы никогда больше не возвращаться. Кельдам дорога домой была заказана. Они сами были домом.

В подарок они получали воспоминания.

В сумке лежали: треугольный кусок крашенной овечьей кожи, три деревянных колышка, кусок веревки, сплетенной из стеблей крапивы, крошечная кожаная фляга и молоток.

Дженни знала, что надо делать, потому что часто наблюдала за матерью. Забить молотком колышки вокруг тлеющего костровища, привязать веревкой углы кожаного треугольника к колышкам так, чтобы он провисал посередине, позволяя налить в него воды из крошечного ведрышка. Воду Дженни собственноручно набрала в глубоком колодце.

Она опустилась на колени и смотрела как вода начала медленно сочиться сквозь кожу, а затем раздула огонь.

Дженни чувствовала, что глаза всех фиглов, столпившихся на темных галереях по стенам кургана, были прикованы к ней. Никто из них не подойдет, пока в котле греется вода. Они скорее ногу себе отрежут. Это было чистое кельдование.

Кожаный треугольник служил котлом в те времена, когда люди ещё не научились обрабатывать медь и железо. Это казалось магией и так и должно было быть. Только тот, кто знал в чем хитрость, понимал, что вода должна выкипеть досуха, прежде чем кожа сможет воспламениться.

Когда вода закипела, она потушила огонь и вылила в котел содержимое маленькой кожаной фляги, в которой была вода из котла её матери. Так оно повелось с самых незапамятных времён, мать отливала немного воды из своего котла для дочери.

Дженни дала котлу немного остыть, зачерпнула чашку воды и выпила. С темных галерей донесся вздох.

Затем она легла на спину и в ожидании закрыла глаза. Ничего не происходило, если не считать того, что грянул гром и молния окрасила мир в черно-белый цвет.

И затем прошлое настигло её, так мягко и вкрадчиво, что она не сразу осознала происходящее. Внезапно её окружили кельды прошлых лет, начиная с её матери, её бабушек, их матерей… кельды из глубины веков, кого уже никто не помнил… Единая память, на время ставшая общим достоянием, местами истертая и трудноразличимая, древняя, как сами горы.

Всем фиглам было известно об этом, но лишь кельда знала, что река памяти была на самом деле не рекой, а морем.

Кельды, которые ещё не родились, вспомнят об этом однажды. В ночь, которая ещё не настала, они лягут возле своих котлов и станут на несколько минут частью бесконечного, вечного моря. И слушая ещё неродившихся кельд, вспоминающих свое прошлое, они узнают будущее…

Но чтобы услышать их слабые голоса, нужен опыт, а у Дженни его не было совсем. Но что-то она все же услышала.

Когда молния снова превратила мир в черно-белую картину, Дженни резко села.

— Роитель нашел её, — прошептала она. — Ох, бедна дивчинка…

Когда Тиффани проснулась, дождь промочил коврик насквозь. Тусклый дневной свет просачивался в комнату.

Она встала и закрыла окно. Несколько листьев залетело в комнату.

Та-ак.

Ей это не приснилось. Она была уверена. Что-то… странное случилось. Кончики пальцев покалывало. Она чувствовала себя… изменившейся. Но, тут она прислушалась к себе, не в плохую сторону. Нет. Прошлой ночью она чувствовала себя ужасно, а сейчас, в данный момент она чувствовала себя… полной жизни.

По правде сказать, она чувствовала себя счастливой. Теперь она сама позаботится о себе. Она будет сама управлять своею жизнью. Честолюбие проснулось и взыграло.

Зеленое платье все помялось и стирать его пора было… Она достала из комода свое старое голубое, но почему то оно показалось ей неподходящим. Ей придется обходиться зеленым, пока она не сможет найти другое.

Тиффани взялась за ботинки и замерла, глядя на них.

Они тоже были ни то ни сё. Она достала из чемодана новые сияющие ботинки и надела их.

Тиффани нашла обе половины мисс Левел в мокром саду, где они в одних ночных сорочках грустно собирали остатки ловушек снов и упавшие яблоки. Буря разбила даже кое-какие садовые украшения, но, к несчастью, не коснулась безумно ухмыляющихся гномов.

Мисс Левел откинула волосы с одной пары глаз и сказала: — Очень, очень странно. Все ловушки проклятий взорвались. Даже камни скуки разрядились! Ты ничего не заметила?

— Нет, мисс Левел. — тихо ответила Тиффани.

— И все старые запутки в мастерской распались на части! Нет, я знаю, что они не более, чем украшения, и силы в них почти не осталось, но определенно, произошло что-то по настоящему странное.

Обе мисс Левел кинули на Тиффани взгляд, который они считали очень коварным и проницательным, но который, в действительности, придавал ей несколько нездоровый вид.

— Мне кажется, что буря была чуточку магической. Я надеюсь, вы, девочки, ничем таким… странным не занимались вчера ночью? — спросила она.

— Нет, мисс Левел. По моему, они занимались глупостями.

— Потому что, видишь, ли, кажется Освальд исчез. — продолжала мисс Левел. — Он очень чувствителен к атмосфере…

Тиффани потребовалась секунда, чтобы понять о чем говорит мисс Левел и она воскликнула: — Но он всегда был здесь!

— Да, сколько я могу припомнить! — сказала мисс Левел.

— Вы пробовали положить ложку к ножам?

— Да, конечно же! Даже не звякнула!

— Уронить огрызок яблока? Он всегда…

— Я так первым делом и сделала!

— А если попробовать фокус с солью и сахаром?

Мисс Левел помедлила. — Ну… не знаю… — Она встрепенулась. — Ему так нравится этот фокус, что он просто обязан появиться, как думаешь?

Тиффани нашла мешок с солью и мешок с сахаром, высыпала их в миску и перемешала.

Они обнаружили, что это был идеальный способ отвлечь Освальда от кухни, пока они готовили. Иногда переборка сахара и соли могла занять все счастливое утро. Но сейчас смесь просто лежала в миске и Освальд ничем не выдавал своего присутствия.

— Ох… Я осмотрю дом. — предложила мисс Левел, словно это был хороший способ найти кого-то невидимого. — А ты пойди займись козами, хорошо, дорогуша? Нам придется вспомнить, как убираться самим!

Тиффани выпустила коз из загона. Обычно Черная Мэк сразу же выходила и вставала на доильном помосте, выжидающе глядя на неё, будто говоря: — А я придумала новый фокус.

Но сегодня все было не так. Когда Тиффани заглянула в загон, козы сгрудились в дальнем конце. Она подошла к ним и козы запаниковали, их ноздри трепетали и они разбегались в стороны, но ей удалось поймать Черную Мэг за ошейник. Коза выворачивалась и сопротивлялась, пока Тиффани подтаскивала её к помосту. Мэг залезла на помост лишь потому, что не рискнула оторвать себе голову. Там она и стояла, блея и фыркая.

Тиффани уставилась на козу. Она чувствовала, что у неё просто руки чешутся. Ей хотелось… что-нибудь сделать, взобраться на высокую гору, броситься в небо, обежать вокруг мира. И она думала: — Как глупо, что я начинаю каждый свой день, состязаясь в остроумии с животным!

Придется показать, кто тут главный…

Она взяла в руки метлу, которой подметали доильную комнату. Щелочки-глазки Мэг в страхе расширились и «Трах!» — ударила метла.

Метла попала по деревянному помосту. Тиффани не ожидала, что так промахнется. Она намеревалась от души врезать Мэг, чего та давно заслужила, но каким-то образом, палка вывернулась у неё из рук. Тиффани снова подняла метлу, но выражение её глаз и удар по дереву уже достигли цели. Мэг струсила.

— Поиграли и хватит! — выдохнула Тиффани, опуская метлу.

Коза стояла как вкопанная. Тиффани подоила её, отнесла ведро в молочную, взвесила удой, записала цифры на грифельной доске, висящей на двери, и вылила молоко в большой чан.

Обычно остальные козы тоже были непослушными, как Мэг, но стадо обучалось быстро.

Всего получилось три галлона молока (чуть больше 11 литров), плачевный результат для десятка коз. Тиффани без воодушевления занесла цифры на доску и уставилась на них, вертя в пальцах мел. Какой во всем этом смысл? Ещё вчера её распирали планы о новых сортах сыров, но сегодня все, связанное с сырами, казалось ей невероятно нудным.

Что она здесь делает, занимаясь нудными домашними делами и помогая людям, слишком глупым, чтобы самим позаботиться о себе? Да она могла бы делать… все, что угодно! Тиффани кинула взгляд на выскобленный стол.

Кто-то сделал надпись мелом на столешнице. И она все ещё держала в руках мел…

Помогите!

— Дорогуша, тут к тебе Петулия пришла. — сказала мисс Левел, появляясь за её спиной.

Тиффани быстро переставила ведро на надпись и виновато повернулась.

— Что? — спросила она. — Почему?

— Думаю, чтобы проведать тебя. — ответила мисс Левел, внимательно глядя на Тиффани.

На пороге, сильно нервничая и сжимая в руках остроконечную шляпу, стояла коренастая девочка.

— Ммм, я только хотела проведать тебя, ммм… — забормотала она, глядя Тиффани прямо в ботинки. — Ммм, я думаю, что никто не хотел тебя обидеть…

— Ты не слишком-то умная и слишком толстая. — сказала Тиффани. Она вгляделась в розовощекое лицо Петулии и ей хватило одной секунды, чтобы узнать о ней все. — У тебя все ещё есть плюшевый мишка и помогите ты веришь в фей.

Тиффани с силой захлопнула за собой дверь в молочную и уставилась на чаны с молоком, словно видела их в первый раз в жизни.

У неё получается хороший Сыр. Вот что они говорят, когда вспоминают о ней, Тиффани Болит: коричневые волосы и умеет делать хороший Сыр. Но в данную минуту молочная казалась ей непривычной и чуждой.

Она стиснула зубы. У неё получается хороший Сыр. Это именно то, что она хотела делать всю свою жизнь? Из всех возможностей, открывающихся перед человеком, она выбрала возможность прославиться своей сноровкой со скисшим молоком? Неужели ей хочется провести всю свою жизнь, отскабливая плиты, отмывая ведра, тарелки и… и… и вон ту странную штуковину из проволоки, вон там…

…сырорезку

…вон ту сырорезку? Хочет ли она всю свою жизнь…

Минутку…

— Кто здесь? — спросила Тиффани. — Кто сейчас сказал «сырорезка»?

Она пристально оглядела комнату, как будто за связками сухой травы мог кто-нибудь прятаться. Это не мог быть Освальд. Он ушел и, в любом случае, он никогда не разговаривал.

Тиффани схватила ведро, плюнула на руку и стерла надпись…

…попыталась стереть, но её рука вцепилась в край стола и крепко держалась за него, как бы она не тянула её. Тиффани махнула левой рукой, умудрившись попасть по ведру с молоком, которое залило надпись… и её правая рука внезапно освободилась.

Дверь резко распахнулась и в молочную вошли обе мисс Левел. Когда она вставала вот так, бок о бок с самой собой, это означало, что она собиралась сказать что-то важное.

— Я должна сказать тебе, Тиффани, что…

…ты отвратительно обошлась с Петулией…

…и она ушла вся в слезах.

Мисс Левел вгляделась в лицо Тиффани. — Как ты себя чувствуешь?

Тифани пожала плечами. — Эээ… хорошо. Только немного странно. Я слышала голоса, но сейчас они пропали.

Мисс Левел оглядела её, склонив обе головы набок, одну на левую, а другую на правую стороны.

— Ну, если ты уверена… Я пойду переоденусь. Нам надо поторопиться. Так много дел на сегодня.

— Много дел. — слабо повторила за ней Тиффани.

— Полно. Тут и нога Слэпвика, и заболевший ребенок миссис Гримли, и я уже неделю не навещала Сюрлея Зада. И, что там ещё? Мистер Зуек опять подхватил гнусь, а ещё мне нужно перекинуться словом с госпожей Крут… Затем обед для мистера Ткачика, я приготовлю его дома и захвачу с собой, и, конечно, миссис Фанлайт уже на сносях, и… — мисс Левел вздохнула. — мисс Хаблоу тоже, опять… Весь день занят. Не знаю, как мы все успеем.

Тиффани думала про себя: — ты, глупая женщина, стоишь тут и переживаешь, что не успеешь сделать все, что от тебя требуют! Ты думаешь, что сможешь дать им столько, сколько они хотят? Этим жадным, ленивым и глупым людишкам, которые всегда что-то хотят! Ребенок миссис Гримли? У неё одиннадцать детей! Если одного не станет, кто этого заметит?

Мистер Ткачик уже одной ногой в могиле! Только никак не сделает шаг! Ты думаешь, что они выражают свою благодарность, а на самом деле, они лишь стараются, чтобы ты опять пришла к ним! Это не благодарность, это страховка!

Какая-то её часть ужаснулась этим мыслям, но они уже пылали у неё в голове, горя желанием вырваться на волю словами.

— Надо вытереть молоко. — пробормотала Тиффани.

— О, я могу вытереть, пока нас не будет. — жизнерадостно ответила мисс Левел. — Ну давай, улыбнись! У нас только дел!

Дел всегда полно, брюзжала про себя Тиффани, плетясь следом за мисс Левел к первой деревне. Куча всяких дел. И ничто не изменится. Требованиям нет конца.

Они переходили от одного неопрятного, вонючего коттеджа к другому, помогая тем, у кого не хватало ума даже на то, чтобы пользоваться мылом, пили чай из щербатых чашек и сплетничали со старухами, у которых зубов было меньше, чем пальцев на руках. Её начало мутить.

День был солнечным, но чем дальше они уходили от дома, тем темнее становилось вокруг. Она чувствовала себя так, словно в голове у неё собиралась гроза.

Затем начались видения. Тиффани помогала наложить шину какому-то глупомуребенку, сломавшему руку, как вдруг заметила свое отражение в оконном стекле.

Она была тигром с огромными клыками.

Тиффани завопила и вскочила на ноги.

— Осторожнее. — сказала мисс Левел и затем увидела её лицо. — В чем дело?

— Я… Я… Что-то меня укусило! — солгала Тиффани. В этих краях укус был беспроигрышным вариантом. Мухи кусали крыс и крысы кусали детей.

Голова шла кругом, но Тиффани удалось выбраться на улицу. Через несколько минут вышла мисс Левел и увидела, что Тиффани стоит, прислонившись к стене, и дрожит.

— Ты ужасно выглядишь. — сказала мисс Левел.

— Папоротники! — ответила Тиффани. — Повсюду! Огромные папоротники! И огромные зверюги, как коровы, только из ящериц! — Она улыбнулась мисс Левел широкой, безрадостной улыбкой. Мисс Левел попятилась.

— Их можно съесть! — Тиффани моргнула. — Что случилось? — прошептала она.

— Я не знаю, но я лечу сюда, чтобы забрать тебя. — ответила мисс Левел. — Я уже на метле!

— Они смеялись надо мной, когда я сказал, что поймаю одного. И кто из нас сейчас смеется, а?

Тревога на лице мисс Левел перешла в панику.

— Это не твой голос. Он похож на мужской! Как ты себя чувствуешь?

— Чувствую… многолюдной. — пробормотала Тиффани.

— Многолюдной? — переспросила мисс Левел.

— Странные… воспоминания… помогите…

Тиффани взглянула на свою руку. Она была покрыта чешуей. Вот на ней появилась шерсть. А сейчас она стала гладкой и коричневой, и держала…

— Скорпионовый сэндвич?

— Ты меня слышишь? — откуда-то издалека раздался голос мисс Левел. — Ты бредишь. Вы, с девочками, не баловались зельями или чем-то в таком роде?

С неба упала метла и вторая половина мисс Левел кубарем скатилась с неё. Не говоря ни слова, обе мисс Левел подхватили Тиффани и усадили её на метлу между собой.

Обратная дорога заняла совсем немного времени. Голова у Тиффани была набита горячей ватой и она почти не осознавала, что происходит. Однако, её тело об этом не догадывалось и Тиффани вырвало в полете.

Мисс Левел помогла ей слезть и усадила на скамейке перед входом.

— Посиди немножко, ладно? — сказала мисс Левел, которая, имея дело с непредвиденными обстоятельствами, обычно болтала без умолку и постоянно вставляла словечки вроде «ладно». — А я принесу тебе водички, ладно? А затем мы посмотрим, что случилось, ладно?

Наступила тишина, которую снова нарушил поток слов, вытекающий из дома вместе с мисс Левел. — И я проверю кое-что, ладно? Вот, выпей, пожалуйста, ладно?

Тиффани пила воду, краем глаза наблюдая, как мисс Левел обвивала нить вокруг яйца. Она пыталась сделать запутку незаметно от Тиффани.

Странные образы проплывали перед внутренним взором Тиффани. Обрывки голосов, фрагменты воспоминаний… и слабый голосок. Её собственный тихий, непокорный и теряющий силу голосок:

Ты это не я. Ты только считаешь себя мною! Кто-нибудь, помогите!

— Ну а теперь, — сказала мисс Левел, — Давайте посмотрим, что мы увидим…

Запутка даже не разлетелась на кусочки, она взорвалась с дымом и пламенем.

— Ох, Тиффани. — сказала мисс Левел, лихорадочно разгоняя дым. — С тобой все в порядке?

Тиффани медленно встала. Мисс Левел показалась, что она стала немного выше, чем ей помнилось.

— Думаю, что да. — ответила Тиффани. — Я думаю, что со мной все было не так, но сейчас я в полном порядке. Я лишь теряла время, мисс Левел.

— Что?.. — начала мисс Левел.

Тиффани ткнула в неё пальцем. — Я знаю, почему вы покинули цирк, мисс Левел. Из-за клоуна Флоппо, трюка с лестницей и… взбитыми сливками…

Мисс Левел побледнела. — Как ты узнала об этом?

— Мне было достаточно взглянуть на вас! — ответила Тиффани, проталкиваясь мимо неё в молочную. — Смотрите, мисс Левел!

Она выставила палец. Деревянная ложка повисла в дюйме от поверхности стола. Затем она начала вращаться, все быстрее и быстрее, пока с треском не раскололась на щепки. Щепки разлетелись по всей комнате.

— И я ещё вот так могу! — закричала Тиффани. Она схватила миску с творогом, вытряхнула его на стол и провела над ним рукой. Творог превратился в сыр.

— Вот как нужно делать сыр! — сказала она. — Только подумать, сколько лет я провела, возясь со скисшим молоком, как дура! А настоящая ведьма делает его вот так! Почему мы бродим в потемках, мисс Левел? Почему мы скачем вокруг вонючих стариковских ног с травами и повязками? Почему мы берем плату яйцами и твердыми, как камень, лепешками? Аннаграмма глупа, как наседка, но даже она видит, что это неправильно. Почему мы не применяем магию? Чего мы так боимся?

Мисс Левел попыталась улыбнуться. — Тиффани, дорогая, мы все через это проходили, — ответила она дрогнувшим голосом. — Однако не так… яростно, как ты, должна признать. Понимаешь… это опасно.

— Так говорят детям, чтобы напугать их. — ответила Тиффани. — Мы рассказываем сказки, чтобы напугать себя, чтобы держать себя в страхе! Мы говорим — не ходи в дремучий лес помогите, там живут кикиморы. Но на самом деле, это дремучий лес должен бояться нас! Я пойду прогуляюсь!

— Хорошая мысль. — слабо ответила мисс Левел. — Погуляй, пока не возьмешь себя в руки.

— Я не обязана делать все по вашему. — отрезала Тиффани, захлопывая за собой дверь.

Неподалеку к стене была прислонена метла мисс Левел. Тиффани остановилась и поглядела на неё. Голова у неё пылала. Однажды, мисс Левел уговорила Тиффани совершить пробный полет. Тиффани сидела, вцепившись руками и ногами в ручку метлы, а обе мисс Левел бежали рядом, держа веревки и подбадривая её возгласами. Они прекратили опыт, когда Тиффани вырвало в четвертый раз.

Итак, сейчас или никогда.

Она схватила метлу, перекинула через неё ногу… и обнаружила, что не может оторвать другую ногу от земли, словно её прибили гвоздями. Метла выворачивалась из под неё и как только ей удалось с трудом поднять ботинок, как она перевернулась и Тиффани повисла на метле вверх тормашками. Не самый лучший вид для величественного отбытия.

Тифани тихо сказала: — Я не собираюсь учиться летать на тебе, это ты будешь учиться возить меня. Или на следующий урок я принесу топор!

Метла перевернулась в правильное положение и плавно взмыла в воздух.

— Молодец. — сказала Тиффани. Страх пропал. Земля, быстро уходящая вниз, совершенно её не пугала. Если у земли не хватит здравого смысла держаться от неё подальше, то Тиффани ей так надает…

Когда метла скрылась, в саду, в густой траве послышался шепот.

— Ах, спозднилися мы, Роб. То Роитель был, вота хтось.

— Айе, но ты её ногу зрил? Он ещё её не перемог — карга наша где-то тама! Она с ним борется! И он не переможет, пока останний шматочек не заберет! Вулли, хорош яблоки тырить!

— Дюже мне печально о том размовлять, Роб, но Роителя перемочь нельзя. Энто все равно, что с собой боротися. Чем больше сражаешься, тем больше он тя забирает. И когда он заберет тя всего…

— Чтоб тебе в пасть ежик написал, Велич Ян! Никогда того не станется…

— Кривенс! Велика карга идёт!

Одна из половин мисс Левел вышла в разрушенный сад.

Она пристально глядела вслед исчезающей в небе метле и качала головой.

Вулли Валенок как раз торчал на открытом месте, держа на весу яблоко. Он кинулся бежать и ему удалось бы смыться, если бы он не врезался в глиняного садового гномика. Оглушенный Вулли отлетел от гномика и, шатаясь, пошел вперед, пытаясь сфокусироваться на толстой, круглолицей фигурке, возвышающейся перед ним. Он был слишком взбешен, чтобы обратить внимание на стук садовой калитки и тихие приближающиеся шаги.

Когда приходится выбирать между бегством и дракой, фиглы не раздумывают дважды. Они вообще не раздумывают.

— Чего вызрился, чувак? — прорычал он. — О, айе, думашь, раз удочку заграбастал, так и верзилой стал?

Вулли ухватился за розовые остроконечные ушки и долбанул головой в то, что оказалось довольно твердым глиняным носом. Нос, тем не менее, разбился, ибо это единственный результат подобных действий, но у фигла в голове немного помутилось и он стал выписывать круги по лужайке.

Вулли слишком поздно заметил мисс Левел, бросившуюся к нему от калитки. Он кинулся было бежать и угодил прямо в руки другой мисс Левел.

Она сомкнула пальцы над ним.

— Я ведьма, знаешь ли. — сказала она. — И если ты сию же минуту не прекратишь сопротивляться, я подвергну тебя самой ужасной пытке. Знаешь какой?

Вулли Валенок в ужасе покачал головой. За долгие годы жонглирования, пальцы мисс Левел приобрели стальную хватку. Спрятавшиеся в длинной траве фиглы, прислушивались к разговору с напряженным вниманием.

Мисс Левел поднесла его немного поближе ко рту: — Я отпущу тебя, не дав попробовать виски МакЖуть двадцатилетней выдержки, что хранится у меня в буфете.

Роб Всякограб выпрыгнул из травы. — Ах ты, кривенс, госпожа, рази можно так организьм изводить? — завопил он. — От и жорстока же ты карга… — Он запнулся. Мисс Левел улыбалась.

Роб Всякограб огляделся вокруг, швырнул меч на землю и сказал. — Ах ты, кривенс!

Нак Мак Фиглы всегда с уважением относились к ведьмам, хоть и называли их каргами. Эта ведьма принесла им большую буханку хлеба и полную бутылку виски. Разве можно её после такого не уважать?

— Конечно, я о вас слыхала и мисс Тик вас тоже упоминала. — мисс Левел наблюдала за обедающими фиглами, что было зрелищем не из приятных. — Но я всегда считала вас мифом.

— Айе, пропасть, мы завсегда готовы им быть, коли хочешь. — ответил Роб Всякограб и рыгнул. — Уже то погано, что энти архи-оло-гисты хотят разрыть наши курганы, а тута ещё энти фольклорны дамочки, со своими писанками.

— Так значит вы присматриваете за Тиффани на ферме, мистер Всякограб?

— Айе, доглядаем и награды не вымогаем. — твердо ответил Роб Всякограб.

— Айе, ну и там трохи яйки берем, да фрухты, да одежу старую, да… — начал Вулли Валенок.

Роб поглядел на него.

— Эээ… То время пришло, чтоб я держал свою пастю на замке? — спросил Вулли.

— Айе, пришло. — ответил Роб. Он снова повернулся к обеим мисс Левел. — Мабуть мы подбираем стары ненужны вечищки, что лежат…

— …в запертых буфетах… — радостно добавил Вулли Валенок.

— …Но то не пропажа, мы приглядаем за баранками взамен. — продолжил Роб, буравя взглядом своего брата.

— Баранками? Из теста? — спросила мисс Левел, впадая в состояние общего замешательства, в которое впадают почти все люди, беседующие с фиглами.

— Роб Всякограб про баранов речет. — сказал Ужасен Велик Билли. Гоннагли немного получше разбираются в словах.

— Ну я так и молвил — баранков. Ну да ладно… Айе, мы приглядаем за её фермой. Она карга холмов наших, как её бабуля. — с гордостью добавил он. — Это от неё холмы узнают, что они есть такое.

— А Роитель, это?..

Роб замялся. — Не ведаю я истинно каргинского толкования о нем. — сказал он. — Ужасен Велик Билли, ты у нас долги слова ведаешь.

Билли сглотнул. — Про то сказано в старых поэмах, госпожа. Роитель, он как… ум без тела, только он ещё и не думает. Кое-кто молвит, что он ничто, окромя страха и что он никогда не умирает. И чего он зробляет… — Его крошечное личико сморщилось. — Это как те штучки, что у овечек бывают. — решил он.

Те фиглы, что уже закончили с едой и выпивкой, пришли к нему на помощь.

— Рога?

— Шерсть?

— Хвосты?

— Ноги?

— Стулья? — это был Вулли Валенок.

— Овечьи клещи. — глубокомысленно ответил Билли.

— Паразиты, ты хочешь сказать? — спросила мисс Левел.

— Айе, энто и есть то слово. Он проникает в тя, вишь ли. И шукает он тех, кто силой и могутностью володеет. Короли там, волшебники или вожди. Сказывают, что в стары времена, ещё когда людев не было, он в бестиях селился. Наисильнейших бестиях, вишь ли, с большими-пребольшими зубями. И ежели он найдет тебя, то будет выжидать случая, чтоб те в бошку пролезть и стать тобой.

Фиглы затихли, глядя на мисс Левел.

— Стать тобой? — спросила та.

— Айе. С твой памятью и всем прочим. Только… он тя изменяет. Он дает тебе силу, но взамен поглощает тя, делает тя собой. И последняя твоя частина, что ещё остается тобой… ну она будет боротися и боротися, мабудь, но она будет и убувати, пока и вовсе не зникает и ты останешься лишь воспоминанием…

Фиглы пристально смотрели на обе части мисс Левел. Никогда не знаешь, что карга в такой момент делать начнет.

— В прошлом волшебники призывали демонов. — сказала она. — Они и сейчас могут их призвать, но это теперь не в моде. Призыв требует много магии. И по моему, с демонами можно было разговаривать. И были какие-то правила.

— Никогда я не слыхивал, чтоб Роитель балакал. — ответил Билли. — Или правилам покорялся.

— Но зачем ему Тиффани? — спросила мисс Левел. — У неё нет никакой силы!

— Есть в ней сила земли её. — уверенно сказал Роб Всякограб. — Та сила, что по нужде приходит, а не чтоб фокусы вытворять. Мы сами то зрили, госпожа!

— Но Тиффани не владеет никакой магией. — беспомощно сказала мисс Левел. — Она очень умна, но она даже запутку сделать не может. Вы, должно быть, ошибаетесь.

— Хлопцы, кто-нить зрил как карга каргила в последне время? — спросил Роб Всякограб. Фиглы замотали головами, вызвав ливень бусин, перьев, жучков и прочих украшений.

— Вы шпионите… я хочу сказать, вы за ней все время приглядываете? — ужаснулась мисс Левел.

— Ох, айе. — беззаботно ответил Роб. — Не в уборной, конечно. И в спальне теперя труднее подглядать, потому что она зачем-то законопатила все щелки.

— Представить себе не могу, с чего бы это. — осторожно сказала мисс Левел.

— Мы тоже. — ответил Роб. — Мы скумекали, это из-за сквозняков.

— О, я полагаю, именно поэтому. — согласилась мисс Левел.

— Поэтому мы лезем в мышину нору и ховаемся в кукольной хатке, пока она не заснет. — продолжал Роб. — Неча на мя так пялиться, госпожа, все хлопцы истинны джентльмены и очи закрывают, когда она в ночнушку переодевается. Затем один стережет окно, а другой дверь.

— От чего стережет?

— От всего.

На мгновение пред глазами мисс Левел как наяву предстала спящая девочка в тихой, залитой лунным светом спальне. Около окна стояла на страже маленькая фигурка, освещенная луной, а вторая скрывалась в тенях у двери. От чего же они стерегли её?

От всего… А сейчас её захватило что-то и заточило в ней самой. Но она не умела колдовать! Я бы поняла, будь на её месте кто-то из этих девочек, что встречаются в лесу, но… Тиффани?

Один из фиглов медленно поднял руку.

— Да? — спросила она.

— Это я, госпожа, Велич Ян. Не ведомо мне, истинно ли то каргование, — нервно сказал он. — Но видали мы с Почти Велик Ангюсом, как она вела ся оченно странно, да, Почти Велик Ангюс? — Стоящий рядом с ним фигл кивнул и Ян продолжил дальше. — То было, когда ей ново платье и шляпу дали…

— Дюже миленька она в них была. — вставил Почти Велик Ангюс.

— Аей, точно. Так вот она их надегла и посредь комнаты встала и — что она рекла, Почти Велик Ангюс?

— Увидь себя. — подсказал Почти велик Ангюс.

Мисс Левел поглядела с недоумением. Велик Ян, продолжал рассказывать, с немного виноватым видом, что он вылез с таким пустяком: — А затем мы услыхали, как голос её молвил — «Не видь себя» и она подвигла шляпку набекрень, мабуть чтоб покрасивше было.

— А, вы говорите о том, что она поглядела на себя в то, что мы называем зеркалом, — сказала мисс Левел. — Это что-то вроде…

— Ведомо нам, что сие есть, госпожа. — ответил Почти Велик Ангюс. — Есть у неё зерцало, малюсенько, замызганно и в трещинах. Не годится оно, чтоб себя в нем разглядать.

— Удобна штука для покражи, зерцала. — заметил Роб Всякоргаб. — Мы для нашей Дженни сперли серебряно, в рамочке с камушками.

— И она сказала «Увидь себя»? — спросила мисс Левел.

— Айе, и опосля — «Не видь себя». — ответил Велич Ян. — И до того, стояла она недвижима, как статувэтка.

— Похоже, что она пыталась изобрести что-то вроде заклинания невидимости. — размышляла вслух мисс Левел. — Конечно же, они совсем не такие.

— По нашему размышлению, пыталась она свой голос зашвырнуть. — добавил Почти Велик Ангюс. — Будто он вдалеке голосит, ясно? Велик Иан такой фокус учудает, когда мы охотимся.

— Швырнуть свой голос? — переспросила мисс Левел, хмуря брови. — С чего вы это взяли?

— Да потому, что когда она молвила «Не видь себя», то слова раздались не из неё и губы у неё не двигались.

Мисс Левел уставилась на фиглов. Затем она заговорила немного странным голосом.

— Скажите мне, когда она стояла там, она вообще двигалась?

— Нет, только оченно медленно воздыхала, госпожа. — ответил Велич Ян.

— С закрытыми глазами?

— Айе!

Мисс Левел учащенно задышала.

— Она вышла из своего тела! Такое под силу…

— …лишь одной ведьме из сотни и то не из каждой! — сказала она. — Это Заимствование, с ним ни один цирковой трюк не сравнится! Это значит, что ты переносишь…

— …свое сознание наружу из своего тела! Ты должен…

— …научиться как защищать себя, прежде чем пытаться это сделать! И она изобрела его лишь потому, что у неё не было зеркала! Глупышка, почему же она…

— …никому об этом не рассказала? Она вышла из своего тела и оставила его без охраны так, что любой мог забрать его! Интересно…

— …она вообще понимала, что она…

— …делает?

После паузы Роб Всякограб вежливо кашлянул.

— Мы боле сведущи как отлупить, выпить да скрасть, — пробормотал он. — В карговании мы не шибко петрим…

Глава 7

ПРОИСШЕСТВИЕ С БРАЙАНОМ

Нечто, называющее себя Тиффани, летело над вершинами деревьев.

Оно считало себя Тиффани. Оно помнило все — почти все — о жизни Тиффани. Оно выглядело как Тиффани. Оно даже думало примерно так, как Тиффани. У него было все необходимое, чтобы быть Тиффани…

… за исключением самой Тиффани. За исключением крошечной частички, которая была…

…мною

Оно смотрело её глазами, слушало её ушами и думало её мозгом.

Роитель овладевает жертвой не с помощью насилия, он просто проникает в жертву, подобно слону-отшельнику.^[612] Он поглощает тебя, пока не заполнит собой все пространство, не оставив просвета…

Вот только…

…у него были неприятности. Словно тёмный поток, заполнял Роитель Тиффани, но было одно место, непроницаемое и запечатанное, куда он не мог попасть. Если бы у него были мозги, как у дерева, он бы озадачился.

Если бы у него были мозги человека, ему бы стало страшно.

Тифани приземлилась в саду миссис Иервиг. И правда, чего такого сложного — летать, думала она. Нужно лишь захотеть полететь. Тут её снова замутило и чуть не вырвало, но поскольку её дважды рвало в воздухе, желудок был пуст. Какая нелепость! Она больше не испытывала страха перед полетом, но её глупый желудок — боялся.

Тиффани тщательно вытерла рот и огляделась.

Она стояла на газоне. Тиффани была наслышана о них, но вживую никогда не видела. Вокруг коттеджа мисс Левел тоже росла трава, но это была обычная трава, какая растет на полях. Обычно, на земле вокруг коттеджей выращивали овощи, ну и если хозяйка настаивала, сажали немного цветов. Газон означал шик, означал, что хозяева могут себе позволить не отводить всю ценную землю под картошку.

На этом газоне были даже полоски.

Тиффани обернулась к метле и сказала — «Стоять!». Затем она прошагала по газону к дому. Дом был побогаче, чем дом мисс Левел, но и миссис Иервиг, как Тиффани слышала, была ведьмой рангом повыше. Она также была замужем за волшебником, который, однако, больше не занимался волшебством. Забавно, как сказала однажды мисс Левел — не часто попадаются волшебники без денег.

Она постучала и подождала.

На крыльце висела ловушка проклятий. Казалось бы, зачем они ведьмам, но Тиффани предположила, что её повесили как украшение. К стене была прислонена метла, а на двери сияла пятиконечная серебряная звезда. Миссис Иервиг себя рекламировала.

Тиффани снова постучала в дверь, сильнее.

Дверь тут же открыла высокая, худощавая женщина, одетая в черное. Но этот черный был декоративно богатым, очень насыщенным, отделанным кружевами и оборками и его оттеняли серебряные украшения. Их было очень много и о существовании некоторых украшений Тиффани раньше и не подозревала. Например, женщина носила на пальцах не только кольца, но и что-то вроде напалечников, сделанных в виде когтей. Она мерцала, как ночное небо.

И на ней была остроконечная шляпа, а мисс Левел никогда не носила шляпу дома. Эта шляпа была выше всех шляп, что когда-либо видела Тиффани. Она была украшена звездами и сверкающими серебряными булавками.

Все вместе должно было производить немалое впечатление. Но не производило. Отчасти потому, что уж слишком много всего было, но в основном, проблема была в самой миссис Иервиг.

У неё было удлиненное, резко очерченное лицо и она всегда выглядела так, будто собиралась пожаловаться на соседского кота, надувшего на её газон. Прежде чем заговорить, она с подчеркнутым вниманием оглядела дверь, словно отыскивая на ней следы от ботинок.

— Ну? — спросила она надменным тоном, вернее тоном, который она считала надменным. Прозвучало это несколько странно.

— Мир этому дому. — ответила Тиффани.

— Что? О, да. Пусть благоприятные руны оссияют нашу встречу. — торопливо проговорила миссис Иервиг. — Ну?

— Я пришла к Аннаграмме. — сказала Тиффани. Сияния вокруг и правда было с избытком.

— А, ты одна из её девочек? — спросила миссис Иервиг.

— Не… совсем. — ответила Тиффани. — Я работаю у мисс Левел.

— А, у неё. — сказала мисс Иервиг, оглядывая Тиффани с ног до головы. — Знаешь, зеленый цвет очень опасен. Как тебя зовут, детка?

— Тиффани.

— Хмм. — совершенно неодобрительно проговорила миссис Иервиг. — Ладно, заходи. — Она поглядела наверх и цыкнула. — Ох, ну вы только посмотрите на запутку! Я купила её на ярмарке в Ломте. Она мне недешево обошлась!

Ловушка проклятий была изорвана в клочья.

— Это не ты сделала, а? — строго спросила миссис Иервиг.

— Она висит слишком высоко, миссис Иервиг. — ответила Тиффани.

— Надо произносить — Ае-виг. — холодно поправила её миссис Иервиг.

— Простите, миссис Ае-виг.

— Входи.

Дом был странным. Сразу было понятно, что здесь живет ведьма и не только потому, что в каждой дверном проеме была сверху прорезь для остроконечной шляпы миссис Иервиг. У мисс Левел на стенах не было ничего, кроме цирковых плакатов, но у миссис Иервиг повсюду висели настоящие большие картины — и картины с колдовским сюжетом. На них были изображены месяцы, откровенно полуодетые девицы и огромные мужчины с рогами и… ох, и не только с рогами. На плитках пола были нарисованы солнце и луна, а на высоком синем потолке комнаты, куда привели Тиффани, — звезды. Миссис Иервиг (произносится Ае-виг) указала на кресло с ножками в виде грифонов и подушками полумесяцем.

— Посиди здесь. Я скажу Аннаграмма, что ты пришла. И будь добра, не пинай ножки кресла.

Она вышла в другую дверь.

Тиффани огляделась вокруг -

Роитель огляделся вокруг -

— и подумала: — Я должна стать самой сильной. Если я буду сильнее всех, мне будет нечего бояться. Эта ведьма — слабая. Она думает, что магию можно купить.

— О, это и правда ты. — раздался резкий голос позади неё. — Девочка-молочница.

Тиффани встала.

Кого только ни захватывал роитель, много разных существ, и в том числе несколько волшебников, потому что волшебники тоже вечно ищут могущества и, бывает, что находят. Иногда, в их магические круги-ловушки попадает не только демон, который оказался настолько глуп, что позволил одурачить себя угрозами и загадками, а роитель — безмозглый настолько, что его и вовсе нельзя одурачить. И роитель помнил…

Аннаграмма пила молоко. Стоило вам хоть раз встретиться с миссис Иервиг, как вы начинали больше понимать Аннаграмму. Аннаграмма смотрела на мир так, словно она проверяла его, составляя список предложений для улучшения.

— Привет. — сказала Тиффани.

— Ты пришла попросить у меня позволения присоединиться к нам после всего случившегося? Думаю, ты будешь забавной.

— Вообще то, нет. Но я могу позволить тебе присоединиться ко мне. — ответила Тиффани. — Вкусное молоко?

Стакан молока превратился в пучок травы и чертополоха. Аннаграмма быстро отшвырнула его. Коснувшись пола, он снова стал стаканом с молоком и разбился.

Тиффани показала на потолок. Нарисованные звезды вспыхнули и осветили комнату. Но Аннаграмма не сводила глаз с разлитого молока.

— Знаешь, говорят, что сила может прийти? — сказала Тиффани, обходя вокруг неё. — Так вот, она пришла ко мне. Хочешь быть моей подругой? Или ты хочешь стоять… у меня на пути? На твоем месте, я бы вытерла молоко.

Тиффани сконцентрировалась. Она не знала, откуда в ней это взялось, но, казалось, оно отлично знает, что надо делать.

Аннаграмма взмыла на несколько дюймов над полом. Она сопротивлялась и пыталась бежать, но это привело лишь к тому, что она закувыркалась. К жестокому удовлетворению Тиффани, девушка начала плакать.

— Ты говорила, что мы должны искать силу. — продолжала Тиффани, обходя вокруг пытающейся освободиться Аннаграммы. — Ты говорила, что раз у тебя есть дар, то люди должны знать об этом. У тебя есть голова на плечах. — Тиффани немного нагнулась, чтобы заглянуть ей в глаза. — Представляешь ужас, если её там не станет?

Она махнула рукой и её пленница опустилась на пол. Но Аннаграмма, хотя и производила неприятное впечатление, трусихой не была. И она встала, подняв руку и раскрыв рот для вопля…

— Осторожно. — сказала Тиффани. — Я могу это повторить.

Глупой Аннаграмма также не была. Она опустила руку и пожала плечами.

— Что же, тебе повезло. — неохотно признала она.

— Однако, мне все ещё нужна помощь. — ответила Тиффани.

— С чего бы тебе была нужна моя помощь? — угрюмо спросила Аннаграмма.

— Нам нужны союзники, — думал Роитель мозгом Тиффани. — Они будут защищать нас. А в случае нужды, мы сможем пожертвовать ими. Все хотят дружить с теми, кто обладает силой. Вот эта тоже любит могущество…

— Для начала, — сказала Тиффани. — Где я могу купить такое же платье, как у тебя?

Глаза Аннаграммы загорелись. — О, тебе нужен ЗакЗак Сильнорук, что живет в Безтеньках. — ответила она. — У него в продаже есть все необходимое для современной ведьмы.

— Я и хочу все. — сказала Тиффани.

— Но за все надо платить. — продолжала Аннаграмма. — он дварф. Они умеют отличать настоящее золото от иллюзорного. Каждый норовит проделать с ним этот фокус. Он только смеется. Но если ты попробуешь повторить, он пожалуется твоей наставнице.

— Мисс Тик говорит, что у ведьмы всегда должно быть с собой достаточно денег. — сказала Тиффани.

— Это правильно. — ответила Аннаграмма. — Достаточно, чтобы она могла купить все, что пожелает! Как говорит миссис Иервиг, то что мы ведьмы, совершенно не означает, что мы обязаны жить, как обычные крестьяне. Но мисс Левел очень несовременна, верно? Может у неё вообще денег нет.

И Тиффани сказала — Я знаю, где я могу взять деньги. Встретимся здесь в полдень пожалуйста, помогите Покажешь, где находится лавка.

— Что это было? — резко спросила Аннаграмма.

— Я только сказала, что остановите меня! мы встретимся здесь… — начала Тиффани.

— Вот опять! Что-то вроде… странного отголоска. — сказала Аннаграмма. — Словно два человека пытаются говорить одновременно.

— Ах, это. — ответил роитель. — Это скоро пройдет.

Ум был интересным и роитель с удовольствием пользовался им, но в нем по прежнему оставалось одно место, маленькое недоступное для него место. Это раздражало роителя, словно зуд, который никак не проходил…

Он не думал. Разум роителя это остатки всех тех сознаний, в которых он когда-то обитал. Они были чем-то вроде эха, звучащего после того, как музыка смолкла. Но даже эхо, перекликаясь с другим эхом, могут произвести новое созвучие

Сейчас же эти отголосоки пронзительно звенели. Они требовали: Приспосабливайся. Мы не достаточно сильны, чтобы обзаводиться врагами. Надо завести друзей…

В темной лавке ЗакЗака с низкими сводами было на что потратить деньги. ЗакЗак действительно был дварфом, и, хотя магия их обычно не привлекала, он явно знал, как показывать товар лицом — умение, присущее всякому дварфу.

Чего там только не было — волшебные палочки, в основном металлические, но попадались и сделанные из редких пород деревьев, некоторые палочки были украшены сверкающими кристаллы, что, конечно же, весьма повышало их стоимость. В отделе «зелий» стояли бутылочки из цветного стекла, как ни странно, чем меньше была бутылочка, тем больше она стоила.

— Это потому, что в них содержатся редкие ингредиенты, такие как слезы редких змей и тому подобное. — объяснила Аннаграмма.

— Я и не знала, что змеи плачут. — сказала Тиффани.

— Разве нет? А, значит вот почему они такие дорогие.

Там было полно и всякого другого товара. С потолка свисали запутки, красивее и зарутаннее, чем виденные Тиффани. Они наверняка не работали, поскольку были уже полностью собраны. Но смотрелись они хорошо — а хороший вид значит многое.

А ещё там были прозрачные шары, чтобы глядеть в них.

— Хрустальные шары. — пояснила Аннаграмма, когда Тиффани подобрала один. — Осторожно! Они очень дорогие! — и она указала на многозначительно помещенное среди сверкающих сфер, объявление:

Приятно посмотреть

Приятно подержать

Если уроните

Вас разорвут на части дикие лошади

Тиффани взяла в руку самый большой шар и заметила, как ЗакЗак слегка выдвинулся из-за прилавка, готовый кинуться наперерез со счетом, если она вдруг уронит шар.

— Мисс Тик пользуется блюдцем с налитыми в него чернилами. — сказала она. — И она обычно занимает воду и выпрашивает чернила.

— О, это фундаменталисты. — сказала Аннаграмма. — Летиция — это миссис Иервиг — говорит, что они ужасно тормозят нас. Неужели мы и правда хотим, чтобы о ведьмах думали, что они всего лишь кучка полоумных старух, похожих на ворон? Это так… прянично-избушково! Мы должны быть профессионалами!

— Хммм. — сказала Тиффани, одной рукой подбрасывая шар в воздух и ловя его. — Люди должны бояться ведьм.

— Ну, э, конечно, они должны уважать нас. — сказала Аннаграмма. — Ммм… Я бы на твоем месте была бы поосторожнее с ним…

— Почему? — спросила Тиффани, бросая шар за плечо.

— Это был наилучший горный хрусталь! — завопил ЗакЗак, выскакивая из-за прилавка.

— Ох, Тиффани, — возмущенно произнесла Аннаграмма, с трудом удерживаясь от смеха.

ЗакЗак пронесся мимо них прямо к рассыпаной по полу сотне драгоценных осколков шара…

…к не рассыпанной по полу сотне драгоценных осколков шара.

ЗакЗак и Аннаграмма повернулись к Тиффани.

Она вращала на кончике пальца хрустальный шар.

— Быстрота рук может ввести глаза в заблуждение. — сказала она.

— Но я слышал грохот! — воскликнул ЗакЗак.

— Может также ввести в заблуждение и уши. — ответила Тиффани, убирая шар обратно на полку. — Шар мне не нужен, но… — она указала пальцем. — Я возьму вот это ожерелье и вон то, и ещё то с кошками, и кольцо, и этот набор, и две штуки этого, нет, три, и… Что это такое?

— Ммм, это Книга Ночи. — нервно сказала Аннаграмма. — Это что-то вроде магического дневника. Ты записываешь в него то, над чем работаешь…

Тиффани взяла в руки книгу в кожаном переплете. В тяжеленную кожаную обложку был вделан глаз. Глаз повернулся, чтобы взглянуть на неё. Дневник был настоящим колдовским и он производил гораздо более сильное впечатление, чем постыдно дешевая старая книжонка, которую она купила у уличного торговца.

— Чей это глаз? — спросила Тиффани. — Это был кто-то известный?

— Эээ, дневники нам поставляют волшебники из Незримого Университета. — ответил все ещё трясущийся ЗакЗак. — Это не настоящие глаза, но они достаточно сообразительны, чтобы вертеться, пока они не встретятся с другими глазами.

— Он только что моргнул. — сказала Тиффани.

— Очень умные ребята эти волшебники. — ответил дварф, который носом чуял поживу. — Вам завернуть?

— Да, — ответила Тиффани. — Заверните все. А сейчас, слышит меня кто-нибудь? покажите мне секцию с одеждой…

…где также продавались шляпы. Шляпа была важным модным дополнением костюма ведьмы, как, впрочем, костюмов и всех остальных людей. Стоило войти в моду шляпам с заломами, как через пару лет появлялись шляпы с такими искривленными верхушками, что они чуть ли не в землю утыкались. Даже самые традиционные шляпы (Вертикальный Конус, черный цвет) различались по фасону: например, «Селянка» (с внутренними карманами, водонепроницаемая), «Заоблачник» (с низким коэффициентом сопротивления, для полетов на метле) и, очень существенно, «Безопасность» (гарантирует 80 % выживания после падения фермерских домиков).

Тиффани выбрала один из самых высоких вертикальных конусов. Он был более чем в два фута высотой и украшен звездами.

— Ах, «Небоскреб». Он вам очень идёт. — сказал ЗакЗак, суетливо выдвигая ящики. — Для тех ведьм, что далеко метят. Для тех, кто знает, что ему надо, и кого не волнует, сколько лягушек на это потребуется, хех. В связи с чем я хочу напомнить, что многие леди предпочитают к этой шляпе накидку. У нас есть «Полночь» — чистая шерсть, тончайший трикотаж, очень теплая, но… — тут он проницательно взглянул на Тиффани. — Только сейчас у нас есть очень ограниченное количество редчайшего товара — накидка «Зефирное Море», черная, как уголь, невесомая, как тень. Она совершенно не держит тепло и не предохраняет от сырости, но она просто ошеломительно выглядит даже в легчайшем дуновении ветерка. Смотрите сами…

Он взял накидку в руки и легонько подул. Накидка взлетела почти горизонтально, хлопая и трепыхаясь, как простыня в порывах урагана.

— О, да. — выдохнула Аннаграмма.

— Я беру её. — сказала Тиффани. — Я надену её на Ведьминские Пробы в субботу.

— Ну, коли вы победите, то постарайтесь, чтобы всем стало известно у кого вы её купили. — сказал ЗакЗак.

— Когда я выиграю, я расскажу всем, что получила за неё значительную скидку. — продолжала Тиффани.

— О, я не делаю скидок. — сказал ЗакЗак, настолько высокомерно, насколько это мог позволить себе дварф.

Тиффани поглядела на него, затем взяла одну из самых дорогих волшебных палочек с витрины. Палочка вся искрилась.

— Шестой Номер. — прошептала Аннаграмма. — У миссис Иервиг такая есть.

— Я смотрю, на ней написаны руны. — сказала Тиффани и что-то такое было в её голосе, что ЗакЗак побледнел.

— Ну конечно, — вставила Аннаграмма. — Как же без рун.

— Это Оггам. — сказала Тиффани, очень неприятно улыбаясь Закзаку. — Древний дварфийский язык. Стоит ли мне перевести их? Они означают — «О Какой Бездельник Этим Машет»

— Не смейте говорить со мной таким противным вкрадчивым тоном, барышня! — ответил дварф. — Кто ваша наставница? Знаю я вашу породу! Выучат одно заклинание и считают себя Госпожой Ветровоск! Я не потерплю такого поведения! Брайан!

Занавески из бус, отделяющие заднюю часть магазина, зашуршали и из-за них появился волшебник.

Сразу можно было понять, что перед вами волшебник. Они обычно не любят, когда люди теряются в догадках. Брайан был одет в длинный ниспадающий балахон, расшитый блестками, звездами и магическими символами. Если бы такой юнец, как он, смог отрастить бороду, то она тоже была бы длинной и ниспадающей. Однако, она была клочковатая, жиденькая и не очень чистая. Общее впечатление также портило то, что он курил сигарету, держал в руке кружку с чаем, а его лицо напоминало существ, обитающих под влажными бревнами.

Кружка была надколота и на ней была веселенькая надпись: «Чтобы Работать Здесь Знать Магию Необязательно Но Не Помешает!!!»

— Да? — спросил он и неодобрительно добавил. — У меня вообще-то перерыв на чай.

— Вот эта юная леди… нехорошо себя ведет. — сказал ЗакЗак. — Бросается магией. Огрызается и умничает. Обычные дела.

Брайан взглянул на Тиффани. Она улыбалась.

— Брайан учился в Незримом Университете. — с самодовольной улыбкой добавил ЗакЗак. — Получил степень. Можно книгу написать о том, что ему неизвестно о магии! Брайан, этим леди надо показать, где выход.

— Так, леди, — нервно сказал Брайан, ставя кружку на стол. — Слушайтесь мистера ЗакЗака и уходите, хорошо? Нам ведь не нужны проблемы, так? Давайте, будьте хорошими девочками.

— Зачем вы держите волшебника, если у вас тут столько всяких магических амулетов, мистер Сильнорук? — ласково спросила Тиффани.

ЗакЗак повернулся к Брайану. — Что ты тут стоишь? — потребовал он. — Она снова за свое! За что я тебе плачу? Наложи на них чары, преврати во что-нибудь или сделай ещё что!

— Ну, эээ… Значит, вот эта покупательница немного капризничает… — заговорил Брайан, кивая головой на Тиффани.

— Раз ты изучал магию, Брайан, то ты должен знать о сохранении массы, верно? — спросила Тиффани. — То есть тебе должно быть известно, что происходит на самом деле, когда пытаешься превратить кого-нибудь в лягушку?

— Ну, эээ… — начал волшебник.

— Ха! Это всего лишь оборот речи! — резко встрял ЗакЗак. — Хотел бы я посмотреть, как ты превращаешь кого-либо в лягушку!

— Желание исполняется. — ответила Тиффани и взмахнула волшебной палочкой.

Брайан начал говорить: — Слушай, когда я сказал, что был в Незримом Университете, я имел в виду…

И закончил: — «Квак».

А теперь покинем Тиффани и поднимемся над лавкой, выше, ещё выше, над деревней, пока пейзаж внизу не превратится в лоскутное одеяло из полей, лесов и гор.

Магия распространяется во все стороны, как круги, от брошенного в воду камня. В радиусе нескольких миль от применения магии, запутки завертелись и ловушки проклятий разорвались. Чем дальше, тем слабее становилась магическая волна, но полностью она не исчезала и её могли почувствовать более чуткие вещи, чем любая запутка…

Переведем взгляд дальше и поглядим вниз, на этот лес, эту поляну, этот коттедж…

На стенах коттеджа нет ничего, кроме побелки. На полу нет ничего, кроме холодного камня. В огромном очаге даже нет кухонной плиты. Черный чайник висит на крюке над тем, что едва ли вообще можно назвать костром; горит лишь несколько маленьких прутиков, собранных в кучку.

Это дом, где жизнь очищена до сердцевины.

Наверху, на узкой кровати лежит старая женщина, одетая в выцветшую черную одежду. Но никто бы не принял её за мертвую, потому что у неё на шее на веревочке висит плакатик:

Я ни памирла

…такой надписи нельзя не поверить.

Её глаза были закрыты, руки скрещены на груди, рот открыт.

Пчелы ползали по подушке, над ушами, вползали в рот. Они заполнили всю комнату, влетая и вылетая в открытое окно, где на подоконнике кто-то выставил в ряд блюдца с сахарной водой.

Разумеется, все блюдца были разными. Ведьмы сервизов не держат. Но пчелам это не мешало и они работали, трудолюбивые, как… пчелы.

Когда магическая рябь прошла через комнату, жужжание стало оглушительным. Пчелы поспешно влетали в открытое окно, как будто их подгонял порыв ветра. Они приземлялись на лежащей неподвижно женщине, пока их крошечные бурые тельца не покрыли её голову и плечи сплошной копошащейся массой.

Затем, как одно насекомое, они бурно взлетели и унеслись прочь, на свежий воздух, наполненный летящими кленовыми крылышками.

Госпожа Ветровоск резко села и сказала — «Жжж!». Затем она засунула палец в рот, поводила им там из стороны в сторону и вытащила сопротивляющуюся пчелу. Она подула на неё и выгнала в окно.

В течении какого-то мгновения казалось, что глаза женщина имеют несколько граней, как глаза пчелы.

— Итак, — сказала матушка Ветровоск. — Она научилась Заимствованию? Или её Позаимствовали!

Аннаграма упала в обморок. ЗакЗак был слишком напуган, чтобы потерять сознание.

— Видите ли. — пояснила Тиффани, под раздающиеся где-то наверху звуки хлюп, хлюп, — Лягушка весит лишь несколько унций, в то время, как Брайан весит примерно сто двадцать фунтов, верно? Поэтому, чтобы превратить кого-то в большую лягушку, вы должны сначала придумать, что делать со всеми частями, которые не поместятся в лягушку, правильно?

Она наклонилась и подняла остроконечную шляпу волшебника с пола.

— Доволен, Брайан? — спросила она.

Маленькая лягушка, примостившаяся на куче одежды, подняла глаза и сказала — «Квак!».

Но ЗакЗак на лягушку и не посмотрел. Он не сводил глаз с хлюпающей над ним штуки. Она была похожа на большой розовый воздушный шарик, полный воды, довольно симпатичный, и болталась под потолком, ударяясь и отскакивая от него.

— Ты его убила. — пробормотал он.

— Что? О, нет. Это лишь та его часть, что не нужна ему прямо сейчас. Что-то вроде… запчастей Брайана.

— Квак. — сказал Брайан. Хлюп — откликнулись его запчасти.

— Насчет скидки… — торопливо начал ЗакЗак. — Десять процентов можно…

Тиффани взмахнула палочкой. За её спиной весь хрусталь с витрины поднялся в воздух и шары, хрупко сверкая, начали описывать круги вокруг друг друга.

— Эта палочка не может такого делать! — сказал он.

— Конечно, не может. Эта палочка не больше, чем хлам. Но я — могу. — ответила Тиффани. — Девяносто процентов скидки, вы сказали? Думайте быстрее. Я начинаю уставать. И запчасти Брайана становятся… тяжелыми.

— Ты можешь все забрать! — вскричал ЗакЗак. — Бесплатно! Только не урони его! Пожалуйста!

— Нет, нет, я предпочитаю, чтобы вы продолжали торговлю. — сказала Тиффани. — Девяносто процентов скидки будет в самый раз. Я бы хотела, чтобы вы считали меня своим… другом…

— Да! Да! Я твой друг! Я вообще очень дружелюбный! Вернииии его, прошу тебя! Пожалуйста! — ЗакЗак упал на колени, благо падать ему былосовсем невысоко. — Пожалуйста! На самом деле, он вовсе не волшебник! Он лишь ходил в Незримый Университет на вечерние курсы по выпиливанию лобзиком. Волшебники сдают классные комнаты, что-то в таком роде. Он думает, что я не знаю! Но он потихоньку прочитал несколько книг по магии и стащил балахон, и он может говорить по ихнему, так что вы с трудом отличите его от волшебника. Пожалуйста! Я никогда не заполучу настоящего волшебника за те деньги, что плачу ему. Не причиняй ему вреда, пожалуйста!

Тиффани махнула рукой. То, что за этим последовало было ещё более отвратительным, чем выделение запчастей Брайана в шарик под потолком. Наконец весь Брайан, моргая, стоял перед ними.

— Спасибо! Спасибо! Спасибо! — задохнулся ЗакЗак.

Брайан снова моргнул. — Что случилось? — спросил он.

ЗкЗак, стоящий позади него, с ужасом и облегчением стал неистово охлопывать его. — Ты весь здесь? Ты не воздушный шар?

— Эй, не трогайте от меня! — сказал Брайан, отталкивая его.

Аннаграмма застонала. Она открыла глаза, увидела Тиффани и попыталась подняться на ноги и отодвинуться от неё подальше, в результате она попятилась назад на четвереньках, как паук.

— Пожалуйста, не делай этого со мной! Пожалуйста, не делай! — закричала она.

Тиффани подбежала к ней и помогла встать. — Я ничего не сделаю тебе, Аннаграмма. — радостно ответила она. — Ты моя подруга! Мы все друзья! Разве это не чудесно пожалуйста пожалуйста остановите меня…

Нельзя забывать, что пиксти, это не домовые. Теоретически, если оставить домовому блюдце с молоком, он сделает за вас ваши домашние дела.

Нак Мак Фигл… не сделают.

Нет, они попытаются, если вы им нравитесь и вы не оскорбили их, налив в блюдце молоко. Они всегда готовы помочь. Они просто делают это не совсем правильно. Например, не стоит счищать неподдающееся пятно с тарелки, колотя по нему головой.

И вряд ли вам будет приятно увидеть раковину, в которой плещутся фиглы, вперемешку с вашим лучшим фарфором. Или увидеть свою любимую вазу, катящуюся по полу, внутри которой фиглы сражаются с друг другом и с прилипшей грязью.

Но, спрятав подальше свой лучший фарфор, мисс Левел обнаружила, что фиглы ей даже нравятся. Было в них что-то такое несгибаемое. И они совершенно не удивлялись женщине с двумя телами.

— Ах, да что в этом такого. — сказал Роб Всякограб. — Когда мы грабили для Кралевы, мы якось попали в мир, где у всех людей было по пять тулов. Всяких размером, для самой разной работы, вишь ли.

— В самом деле? — спросили обе мисс Левел.

— Айе, и у самого великого была огромадна лева рука, чтоб лишь банки с соленями откупорять.

— Да, крышки иногда еле открутишь. — согласилась мисс Левел.

— Ох, сколько мы зрили дивных мест, когда в набеги для Кралевы ходили, — сказал Роб Всякограб. — Но мы с энтим покончили, потому как была она шибко коварна жаднюча злыдня, вот кто!

— Айе, а вовсе не оттого, что она вытурила нас из Страны Фей за то, что были мы на бровях ещё до обеда, что бы там энти отвратцы не мпф мпф… — добавил Вулли Валенок.

— На бровях? — переспросила мисс Левел.

— Айе… ох, айе, Это значит… устали. Айе. Устамши мы были. Вона что оно значит. — ответил Роб Всякограб, крепко зажимая рукой рот брату. — А те, мерзопакостнику, и не ведомо, как перед леди речи вести!

— Эээ… спасибо за посуду. — сказала мисс Левел. — Не стоило, правда…

— Ах, энто нам не трудно. — радостно ответил Роб Всякограб, отпуская Вулли Валенка. — Я не сумлеваюсь, энти тарелки запросто можно склеить.

Мисс Левел поглядела на часы без стрелок. — Уже поздно. — сказала она. — Что конкретно вы собираетесь делать, мистер Всякограб?

— Чегось?

— У вас есть план?

— О, айе!

Роб Всякограб пошарил у себя в напузнике — кожаном мешочке, который почти все фиглы носили привязанным к поясу. Никому не ведомо, что они хранят в них, но иногда там можно найти любопытный зуб.

Он победно помахал сложенной в несколько раз бумажкой.

Мисс Левел аккуратно развернула её.

— ПЛН? — спросила она.

— Айе, — гордо ответил Роб. — Уж мы подгтовлялись. Глянь-ка, все понаписано. Пи Эль Ны. План.

— Эээ, как бы мне это лучше сказать… — погрузилась в размышления мисс Левел. — Ах, да. Вы примчались в такую даль, чтобы спасти Тиффани от создания, которое нельзя ни увидеть, ни потрогать, ни унюхать, ни убить. Что вы планируете сделать, когда вы найдете его?

Роб Всякограб почесал голову, забрызгав водой все вокруг.

— Сдается мне, что вы попали прямо в одно из слабых мест, госпожа. — признал он.

— То есть, вы будете атаковать, невзирая ни на что?

— Айе, энто план, точно так. — ответил Роб, оживляясь.

— И что будет потом?

— Ну, потом нас обычно пытаются отколошматить, так что мы придумываем по ходу дела.

— Ага, Роберт, но та тварюга у ней в главе!

Роб Всякограб вопросительно поглядел на Билли.

— Роберт по-важняцки будет Роб, — сказал гоннагль и, чтобы не тратить попусту время, пояснил мисс Левел, — Для выпендрежа.

— Ах, коли треба, мы могем и в бошку пролезть, — сказал Роб. — Я то надеялся сюды попасть до того, как тварюга Тиффани спымает, но мы могем за ним погнаться.

Мисс Левел смотрела на него, как баран на новые ворота. Как два барана.

— Внутрь её головы? — спросила она.

— Ох, айе. — ответил Роб с таким видом, словно он занимался влезанием в головы каждый день. — Но проблемо. Мы куда угодно могем пролезть и назад вылезть. Мабудь, окромя кабаков, откуда нам почему то вылезть бывает оченно трудно. В бошку? Запросто.

— Простите, мы о настоящей голове речь ведем? — с ужасом спросила мисс Левел. — Как вы это сделаете, через уши?

И опять Роб уставился на озадаченного Билли.

— Нет, госпожа. Уши слишком маленькие. — терпеливо ответил Билли. — Но мы могем ходить меж мирами, вишь ли. Мы же сказочный народец.

Мисс Левел кивнула обеими головами. Они были правы, но нелегко помнить, глядя на стоящих в ряд Нак Мак Фиглов, что они относились к феям. Так же трудно, как и глядя на резвящихся под водой пингвинов, помнить, что они птицы.

— И? — спросила она.

— Мы могем попасть в мечтания… Что такое сознание, как не ещё один мир мечтаний?

— Но я не могу вам этого позволить! — воскликнула мисс Левел. — Я не могу разрешить вам бегать в голове бедной девочки. Вы только поглядите на себя! Вы же взрослые… вы же мужчины! Это все равно, что… все равно, что читать её дневник!

Роб Всякограб был в недоумении. — Ох, айе? — спросил он. — Много раз мы читали её дневник. И ничего страшного.

— Вы читали её дневник? — в ужасе спросила мисс Левел. — Зачем?

И в самом деле, думала она позже, как же она сама не догадалась.

— Потому, что он заперт был. — объяснил Вулли Валенок. — Коли не желала она, чтоб его узрили, зачем же заховала его в ящике с носками? Да и все равно, тама везде были словечки, что нам неведомы, и картинки намалеваны с цветиками-сердечками.

— Сердечки? Тиффани? — изумилась мисс Левел. — Неужели?

Она одернула себя. — Вы не должны были этого делать! А лезть кому-то в голову ещё хуже!

— Но роитель там, госпожа. — тихо сказал Ужасен Велик Билли.

— Но вы сами говорили, что он вам не по зубам!

— Ей по зубам. Если мы выследим её, — сказал гоннагль. — Если мы сыщем ту крохотулечку в ней, что все ещё остается ею. Она недюжинный борец, коли её разозлить. Вишь ли, госпожа, ум сам как мир. Она могет ховаться где-нить, выглядывая из своих собственных очей, слушая своими собственными ушами, пытаясь быть услыханной, не подпуская тварюгу к себе… и он будет преследовать её, чтобы заломать…

У мисс Левел самой стал такой вид, будто её преследовали. Пятьдесят маленьких лиц, исполненных тревоги, надежды и разбитых носов, глядели на неё. И она знала, что лучшего плана у неё нет. У неё даже ПЛН-а не было.

— Ну хорошо. — сказала она. — Но вы обязаны хотя бы искупаться. Я знаю, это звучит глупо, но мне станет немного поспокойнее.

Все дружно застонали.

— Искупаться? Но мы уже купалися год назад, — сказал Роб Всякограб. — В том большом пруду с баранками!

— Ах, кривенс! — сказал Велич Ян. — Не можно парней заставлять купаться так споро, госпожа! От нас ничего не останется!

— С мылом и в горячей воде! — отрезала мисс Левел. — Я не шучу! Я открою воду и… и перекину через край веревку, чтобы вы смогли забраться в ванну, и вы вымоетесь. Я вед… — карга и вы должны меня слушаться!

— Вот житуха! — ответил Роб. — Заради велик мальца карги мы согласны. Но не подглядывать, лады?

— Подглядывать? — переспросила мисс Левел. Она указала трясущимся пальцем на дверь — А ну марш в ванную сейчас же!

Тем не менее, мисс Левел подслушивала у дверей. Ведьмы всегда подслушивают.

Сначала ничего не было слышно, кроме плеска воды и затем раздалось:

— Не так уж и погано, как я боялся!

— Айе, дюже приятственно.

— Э, да тута желта утка. На кого ты клюв нацелил, ты, пакостник…

Послышалось кряканье и бульканье, с которыми затонула резиновая уточка.

— Роб, нам такое тоже треба в кургане. Для сугрева в холода.

— Айе, баранкам не больно полезно пить из пруда после того, как мы там выкупалися. Нестерпно было слушать, как они плювалися.

— Ах, да мы как лопушки размякли! Что за купание, коли на башке лед не намерз!

— Кого ты назвал лопухом?

Плеска стало больше и из под двери начала просачиваться вода.

Мисс Левел постучала. — Вылезайте и сушитесь! — скомандовала она. — Тиффани может вернуться в любую минуту!

На самом деле, Тиффани отсутствовала ещё два часа, в течении которых мисс Левел пришла в такое беспокойство, что её ожерелья начали звенеть.

Мисс Левел стала ведьмой в более позднем возрасте, чем большинство ведьм, получив квалификацию за счет своих двух тел. Магия никогда не привлекала её. По правде говоря, многие ведьмы могли за всю жизнь ни разу не сотворить серьезное, очевидное колдовство (они лишь плели запутки и ловушки снов и проклятий, что за колдовство не считается, будучи скорее народным творчеством, и все остальное ведовство заключалось в занятиях медициной, здравом смысле и способности выглядеть сурово в остроконечной шляпе). Но коли ты назвался ведьмой и надел остроконечную шляпу, то ты все равно что стал полицейским. Люди видят не вас, а вашу униформу. И когда по улице несется безумец с топором, вы не имеете права отойти в сторону, бормоча «Да я только пропавших собак ищу и уличное движение регулирую…». Вы ведьма, у вас есть шляпа и вы занимаетесь своим делом. Основной закон ведовства гласит: вы все решаете сами.

Когда Тиффани вернулась, мисс Левел, превратившаяся в два комка нервов, стояла бок о бок сама с собой, чтобы придать себе уверенности.

— Где ты была, дорогуша?

— Гуляла. — ответила Тиффани.

— И что ты делала?

— Ничего.

— Я вижу, ты купила себе что-то.

— Да.

— С кем ты была?

— Ни с кем.

— Ах, да. — в полной растерянности заливалась мисс Левел. — Помню, у меня была привычка болтаться на улице, ничего не делая. Бывает так, что вы сами становитесь своею наихудшей компанией. Поверь мне, уж я-то знаю…

Но Тиффани уже поднималась по лестнице.

Без какого-либо заметного движения, повсюду в комнате возникли фиглы.

— Ну, она ся просто превзошла. — заметил Роб.

— Она выглядит по другому! — взорвалась мисс Левел. — Она двигается по другому! Я просто не знаю, что делать! И эта её одежда!

— Айе, сияет, как перья молодого ворона. — сказал Роб.

— Вы видели все эти пакеты? Где она могла взять деньги? Нет, я не собираюсь терпеть…

Она замолчала и затем обе мисс Левел одновременно заговорили.

— Ох, нет…

— … Точно нет! Она бы этого…

— … не сделала, ведь правда?

— Не уразумею я, о чем вы тут толкуете, — сказал Ужасен Велик Билли. — Но что бы она стала или не стала делать, ужо не имеет смысла. Это Роитель решает, что делать!

Мисс Левел всплеснула всеми четырьмя руками в растерянности. — О, Боги… Я должна пойти в деревню и проверить!

Одна из них побежала к двери.

— Ну, по крайней мере, она вернула метлу, — пробормотала оставшаяся мисс Левел.

Её лицо приобрело слегка рассредоточенное выражение, которое всегда появлялось у неё, когда тела удалялись друг от друга.

Сверху доносились какие-то звуки.

— Я предлагаю шандрахануть её по башке слегонька. — сказал Велик Ян. — Что нам за вред будет, коли он отключится, айе?

Мисс Левел нервно сжимала и разжимала кулаки. — Нет. — сказала она. — Я пойду наверх и серьезно поговорю с ней!

— Я уже молвил вам, госпожа, то не она. — устало ответил Ужасен Велик Билли.

— Подожду, пока не доберусь до дома мистера Ткачика. — сказала мисс Левел, стоя посреди кухни. — Я почти там… ага… он спит. Только тихонько вытащу ящик… и если она взяла его деньги, ей не сдобровать…

Шляпа и правда хороша, думала Тиффани. Она так же высока, как и шляпа миссис Иервиг, и у неё такой мрачный блеск. Звезды на шляпе сверкали.

На полу и на кровати лежали пакеты. Тиффани вытащила ещё одно черное платье, на этот раз с кружевами, и накидку, которая затрепетала в воздухе. Накидка ей очень нравилась. Даже в закрытом помещении она трепетала и струилась, словно на ветру. Если вы собираетесь стать ведьмой, начинать надо с того, чтобы выглядеть как ведьма.

Она пару раз покрутилась на месте и затем, совершенно не думая, сказала:

— Увидь себя.

Та её часть, что стала роителем, оказалась захвачена врасплох.

Роитель неожиданно оказался выброшен из тела. Тиффани была свободна. Этого она не ожидала…

Тиффани могла чувствовать себя всю, до кончиков пальцов. Она метнулась к кровати, схватила лучшую волшебную палочку ЗакЗака и отчаянно замахала ею перед собой, словно та была каким-то оружием.

— Убирайся! — воскликнула она. — Не лезь ко мне! Это моё тело, а не твое! Ты заставил его делать ужасные вещи! Ты украл деньги мистера Ткачика! Что за глупые тряпки! И ты даже не подумал, что телу надо есть и пить! Не лезь ко мне! Я тебя не пущу! Не смей! У меня есть сила!

У нас тоже. — ответил её собственный голос в её собственной голове. — Твоя.

И они сцепились друг с другом. Со стороны можно было видеть, как девочка в черном платье кружилась по комнате, размахивая руками, словно её ужалили, но Тиффани сражалась каждым пальчиком на руках и ногах. Она отталкивалась от стены, кидалась на комод, врезалась в противоположную стену…

…дверь в комнату резко распахнулась.

В комнату вошла одна из мисс Левел, больше не нервничая, но дрожа от ярости. Она потрясла пальцем:

— Слушай меня, кем бы ты там ни была! Ты украла у мистера Ткачи?.. — начала она.

Роитель повернулся.

Роитель ударил.

Роитель… убил.

Глава 8

СОКРОВЕННАЯ ЗЕМЛЯ

Быть мертвым плохо само по себе. Но ещё хуже очнуться и увидеть у себя на груди Нак Мак Фиглов, сосредоточенно разглядывающих тебя. Мисс Левел застонала. Она чувствовала, что лежит на полу.

— Ага, живая она, без сумлений. — проговорил фигл. — Я те рек! Теперя ты мне должон черепок ласки!

Мисс Левел моргнула одной парой глаз и затем в ужасе замерла.

— Что со мной произошло? — прошептала она.

Фигл, стоящий перед ней, уступил свое место Робу Всякограбу. Лучше, правда, от этого не стало.

— Скольки пальцев я показую? — спросил он.

— Пять. — прошептала мисс Левел.

— Правда что ли? Ну, значит пять, коли вы считать умеете. — согласился Роб, опуская руку. — Вишь ли, с вами произошел мальца чуток несчастливый случай. Вы мальца чуток померли.

Мисс Левел снова уронила голову на пол. Сквозь дымку того, что и болью то не назовешь, она слышала, как Роб Всякограб оправдывался перед кем-то, кого она не видела:

— Эй, я очень аккуратно её подвел! Я дважды молвил «мальца чуток»!

— Я чувствую себя так, словно я частично… где-то очень далеко. — пробормотала мисс Левел.

— Ага, вот тута вы чуток правы. — ответил Роб, чемпион тактичных замечаний.

В густом супе сознания мисс Левел на поверхность стали всплывать воспоминания.

— Тиффани убила меня, да? — спросила она. — Я помню, как ко мне повернулась девочка в черном и у неё было такое жуткое выражение лица…

— Энто роитель был, — ответил Роб Всякограб. — То не Тиффани! Она с ним борется! Она все ещё внутрях себя! Но роитель запамятовал, что у вас тел не одно, а два. Госпожа, ей треба наша подмога!

Мисс Левел с трудом села. Ей не было больно. Это была не боль, а… призрак боли.

— Как я умерла? — тихо спросила она.

— Все всполыхнуло, а затем повалил дым. — ответил Роб. — Без особых противностей.

— Что же, будем считать это милосердием. — сказала мисс Левел и понурилась.

— Айе, осталася лишь велика пурпурна хмара, как из пыли. — добавил Вулли Валенок.

— Где моё… я не чувствую… где моё другое тело?

— Айе, его-то и возорвали в то велико облако, уж энто точно. — сказал Роб. — Здоровски, что у вас запасное тело было, а?

— У неё в башке все перепуталося. — прошептал Велик Ужасен Билли. — Мягче, мягче, а?

— Как же вы обходитесь без второй пары глаз? — словно во сне пробормотала мисс Левел, обращаясь ко всему миру в целом. — Как же я смогу везде успевать с одной парой рук и ног? Все время находиться лишь в одном месте… Как людям это удается? Это невозможно…

Она закрыла глаза.

— Госпожа Левел, вы нам потребны! — прокричал Роб Всякограб ей в ухо.

— Нужна, нужна, нужна… — бормотала мисс Левел. — Всем нужны ведьмы. Никого не заботит, что нужно самой ведьме. Всегда отдавать и отдавать… Сказочной крестной фее никто не исполнит желание, позвольте мне заметить…

— Госпожа Левел! — рявкнул Роб. — Не могете вы нас зараз покинуть!

— Я так устала, — прошептала мисс Левел. — Я просто… на бровях…

— Госпожа Левел! — завопил Роб Всякограб. — Велика мальца карга лежит на полу, аки мертвая. Но хоть она и холодна как ледышка, она упрела вся, как лошадь! Она боротися с тварюгой внутрях, госпожа! И она проигрывает! — Роб уставился в лицо мисс Левел и покачал головой. — Разрази мя гром! Она в обмороке! А ну, хлопцы, подняли!

Как многие крошечные создания, фиглы чрезвычайно сильны для своих размеров. И тем не менее, чтобы пронести мисс Левел по узкой лестнице, не простучав её головой по всем ступенькам, понадобилось десять фиглов, и им пришлось открывать дверь в комнату Тиффани ногами мисс Левел.

Тиффани лежала на полу. Время от времени, её мускулы подергивались.

Фиглы поддерживали мисс Левел в сидячем положении, как куклу.

— Как же мы велику каргу в сознання приведем? — спросил Велик Ян.

— Слыхал я, что треба сунуть бошку между ног. — с сомнением сказал Роб.

Вулли Валенок вздохнул и вытащил меч. — По мне так слишком сильнодействующе средство. — сказал он. — Но ежели кто пособит подержать её прямо…

Мисс Левел открыла глаза, что было более чем вовремя. Она неуверенно сфокусировала взгляд на фиглах и заулыбалась странной, счастливой улыбкой.

— Ооо, феи! — забормотала она.

— Ага, а чичас она марить почала. — сказал Роб Всякограб.

— Нет, то она о феях речет, какими их себе верзилы представляют. — ответил Велик Ужасен Билли. — Малюсеньки сотворенния, что живут у цветиках и летают воркуг, обнимаясь с бабочками.

— Чегось? Али они настоящих фей не зрили? Да они хужее, чем осы! — сказал Велик Ян.

— Нету у нас времени на энто! — оборвал его Роб Всякограб. Он запрыгнул на колено мисс Левел.

— Айе, мадам, мы феи из страны… — Он запнулся и с мольбой поглядел на Билли.

— Колокольчиков? — предложил Билли.

— Айе, из страны Колокльчиков, вишь ли, и мы тута нашли эту бедну мальца…

— …прынцессу, — подсказал Билли.

— Айе, прынцессу, на которую напала банда поганцев…

— …злобных гоблинов, — сказал Билли.

— …аха, злобных гоблинов, верно, и так уж ей сплохело, что мы у вас пытаемо — как бы нам за ней приглядать…

— … пока не прискачет прекрасный принц на здоровенной белой коняге, завернутой в занавески, и не разбудит её магичным поцелуем. — закончил Билли.

Роб кинул на него безнадежный взгляд и снова повернулся к ошеломленной мисс Левел.

— Айе, вот как мой друган фей Билли рек. — пробормотал он.

Мисс Левел попыталась сосредоточиться. — Уж больно вы уродливы для фей. — сказала она.

— Айе, ну обычно вам падались феи всяких гарненьких цветиков, вишь ли, — ответил Роб Всякограб, выдумывая на ходу. — А мы феи крапивы, полыни и чертополоха, ясно? Оно было бы нечестно, если бы только у красивых цветиков были бы феи, верно? Мабудь, оно и вовсе против закона. А теперя, ласково просимо, поможите нам с этой прынцессой, пока энти поганцы…

— …злобные гоблины… — вставил Билли.

— Айе, пока они не возвертались. — сказал Роб.

Тяжело дыша, они пристально наблюдали за мисс Левел. Похоже было, что она о чем-то размышляла.

— Пульс у неё частит? — пробормотала мисс Левел. — Вы сказали, что кожа у неё холодная, но она потеет? И дыхание частое? Похоже на шок. Её надо согреть. Приподнять ноги. Наблюдать за ней. Постараться устранить… причину… — она снова уронила голову.

Роб повернулся к Ужасен Велику Билли. — Лошадь в занавесках? Откуда ты взяв энту дурныцу?

— У нас около Долго Озера была одна хатка и вот там они читали своим мальца дитяткам сказки, а я пролазил через мышиный ход и слушал. — ответил Ужасен Билли. — Как то раз я пролез вовнутрь поглядеть на картинки и там были намалеваны верзилы, которых называли лыцарями и у них были щиты с доспехами и кони в занавесках…

— …Лады, хоть энто все и дурныця, но оно подействовало. — сказал Роб Всякограб. Он поглядел на Тиффани. Они лежала на полу и Роб был ростом ей до подбородка. Он словно прогуливался вокруг невысокого холма. — Кривенс, как неприятно зрить бедняжку в таком состоянии. — он покачал головой. — Ну-ка, хлопцы, стягайте покрывало с лежака и сувайте подушку под ноги.

— Эээ, Роб? — спросил Вулли Валенок.

— Айе? — Роб не сводил глаз с бессознательной Тиффани.

— Как мы в её башку пролезем? Что-то должно нас туда провести.

— Айе, Вулли, ведаю я, что нас туда поведет, потому как я башкой поразмыслил! — ответил Роб. — Вы все велику мальцу каргу часто зрили, верно? А зрили ли вы её намисто?

Он протянул руку. Серебрянная лошадка соскользнула с шеи лежащей на полу Тиффани и посверкивала среди амулетов и блестящего черного шелка.

— Айе? — спросил Вулли.

— Это подарок от баронского сынка, — сказал Роб. — И она его бережет. Хоть она и попыталась нарядиться, как ужас, что летает на крылах ночи, но что-то заставляет её беречь коника. И в главе у неё энтот коник тоже будет. Уж больно он для неё важон. Потому все, что нам поделать треба — это забулдырить камневоротом коника и он приведет нас прямо к ней.^[613]

Вулли Валенок почесал голову. — Но рази ж она не личила его не боле, чем мешок дерьма? Я не раз зрил, как она гуляла и нос отвертала, когда он проезжал мимо, и в другу сторонку дивилася. Да ей иногда целых полчаса приходилось дожидатися, пока он мимо не проскачет, чтоб нос овтертать.

— Ах, пропасть, рази ж могет парень понять девичьи думы? — важно произнес Роб Всякограб. — Мы пойдем за коником.

Из книги «Феи и как их избегать» мисс Проникации Тик:

Никому доподлинно не известно, каким образом Нак Мак Фиглы переходят из одного мира в другой. Те, кому удалось лицезреть, как фиглы совершают этот переход, говорят, что сначала фиглы отклоняются назад и выставляют вперед ногу. Затем они крутят в воздухе ступней и исчезают. Они называют это движение «ступанием» и единственное предоставленное ими объяснение, звучит так: — «Да вишь ли, все дело в движении коленкой». Как оказалось, они способны путешествовать таким образом между всеми видами миров, но не внутри самого мира. По их заверениям, для внутренних путешествий у них есть ноги.

Несмотря на то, что солнце уже поднялось высоко, небеса были черными. Солнце стояло в зените, заливая пейзаж ярким летним светом, но небо было полночно-черным, только без звезд.

Этот пейзаж был сознанием Тиффани Болит.

Фиглы огляделись по сторонам. Похоже, что они стояли на холме — зеленом и покатом.

— Она холмам молвит, что они есть такое. А холмы молвят ей, кто она есть. — прошептал Ужасен Велик Билли. — Она взаправду бережет душу холмов у ся в главе…

— Айе, энто так. — пробормотал Роб Всякограб. — Но тута нету живых существ, вишь. Нетути баранок. Нетути пташек.

— Мабуть… Мабуть их что-то напужало? — предположил Вулли Валенок.

И действительно, нигде не было ни малейшего присутствия жизни. Здесь царили тишина и спокойствие. Тиффани, которая так заботилась о правильном истолковании слов, сказала бы, что тут царило безмолвие, что было совсем не тем, что тишина. Безмолвие, это то, что наполняет полночные соборы.

— Лады, хлопцы. — прошептал Роб Всякограб. — Не ведомо нам, что нас поджидает, потому ступайте так легонько, как ноги могут, усекли? Ну, двинули, велику мальцу каргу искать.

Фиглы кивнули и бесшумно, как призраки, двинулись вперед.

Перед ними поднималась невысокая насыпь, что-то вроде земляного укрепления. Фиглы шли осторожно, остерегаясь засады. Но все было спокойно, пока они карабкались на земляной крест из двух длинных насыпей.

— Люди насыпали. — сказал Велик Ян, когда они забрались на вершину. — Как в стары времена, Роб. — Тишина впитала в себя все звуки.

— Мы в самых нутрях главы велика мальца карги. — ответил Роб Всякограб, настороженно оглядываясь по сторонам. — Не ведомо нам, что их сотворило.

— Не ндравится мне тута, Роб. — сказал какой-то фигл. — Уж больно тихо.

— Айе, Слегка В Себе Джордж, это…

— Во поле березка стояла…

— Вулли Валенок! — резко сказал Роб, не отрывая глаз от странного пейзажа.

Пение прекратилось. — Айе, Роб? — спросил Вулли Валенок из-за его спины.

— Помнишь, я те молвить обещал, когда ты будешь вести ся глупо, да не-до-стой-но?

— Айе, Роб. — ответил Вулли Валенок. — Энто ты про сейчас, да?

— Айе.

Фиглы двинулись дальше, оглядываясь по сторонам. Вокруг по прежнему царило безмолвие. Но это была пауза перед вступлением оркестра; тишина, ожидающая раскатов грома. Словно все звуки, живущие в холмах, замолкли в ожидании грядущего мощного звука.

И затем они увидели Коня.

Они не раз видели его на Мелу. Но здесь он не был вырезан на склоне холма, а висел над ним. Фиглы уставились на него.

— Ужасен Велик Билли? — сказал Роб, подзывая к себе юного гоннагля. — Ты у нас гоннагль, те все про сказания и мечтания ведомо. Что энто такое? Почему он тут висит? Он не должон быть на вершине холма!

— Это серьезные потаенки, мистер Роб. — ответил Билли. — Оченно серьезное потаенки. Я ещё с ними не разобрался.

— Мел ей ведом вдоль и поперек. Почему же Конь не на своем месте?

— Я об этом размышляю, митсер Роб.

— Не мог бы ты размышлять пошвыдче, а?

— Роб? — подбежал к ним Велик Ян, который проводил разведку местности.

— Айе? — мрачно спросил Роб.

— Те лучше пойти да поглядать…

На вершине круглого холма стоял четырехколесный пастуший вагончик с покатой крышей и трубой от пузатой железной печурки. Внутри вагончик был обклеен желто-голубыми обертками от пачек табака Бравый Мореход. На стенах висели старые мешки, а на двери, где бабушка Болит вела счет овцам и дням, были сделаны пометки мелом. И ещё там стояла узкая железная лежанка, укрытая старой овечьей шерстью и мешками.

— Ну ты уразумел, что тута происходит, Ужасен Велик Билли? — спросил Роб. Могешь ты нам пояснить, где малца велика карга сейчас?

Юный гоннагль выглядел встревоженным. — Ээ, мистер Роб, рази те не ведомо, что я лишь недавно стал гоннаглем? Тобто, ведомы мне песни и всяко такое, но опыту у мя в этом маловато…

— Айе? — сказал Роб Всякограб. — И сколь гоннаглей до тя прогуливались по думам карги?

— Эээ… Я о таком и не слыхивал, мистер Роб. — признался Билли.

— Айе. Так что те уже ведомо поболе, чем любому из этих шишек. — ответил Роб. Он улыбнулся обеспокоенному пареньку. — Делай, что могешь, хлопец. Я от тя большего и не ожидаю.

Билли выглянул за дверь вагончика и набрал воздуха побольше: — Тады, я те молвлю: по-моему, она ховается где-то поблизости, как загнанна зверушка, мистер Роб. Это кусочек её памяти, где её бабуля жила, место, где она всегда была в сохранности. Я те молвлю, что мы в самой сути её. В том самом месте, что ею и есть. И я страшусь за неё. Страшусь до самых своих пяток.

— Почему?

— Потому что я слежу за тенями, мистер Роб. — ответил Билли. — Солнце движется. Оно спускается все ниже и ниже.

— Айе, солнце и должно… — начал Роб.

Билли потряс головой. — Не-а, мистер Роб. Ты не розумиешь! Я те молвлю, то не солнце внешнего мира. То солнце её души.

Фиглы поглядели на солнце, на тени и затем снова на Билли. Он храбро выпятил свой подбородок, но его била дрожь.

— И когда ночь настанет, она умрет? — спросил Роб.

— Есть вещи похужее, чем смерть, мистер Роб. Роитель заполучит её всю, от макушки до пят…

— Не бывать этому! — так внезапно вскричал Роб, что Билли попятился. — Она сильна дивчинка! Она саму Кралеву перемогла лишь с одной сковородкой!

Ужасен Велик Билли сглотнул. Он бы предпочел стоять перед самыми разными существами, чем перед Робом в данную минуту. Но он продолжил.

— Оченно жаль, мистер Роб, но я те уже пояснял, было у неё с собой железо и она у ся в холмах была. А теперя она далеко-далече от дому свово. И роитель стиснет это место, когда найдет его и будет сдавливать, пока ничего не останется и тогда настанет ночь, и…

— Звиняй, Роб. У мя есть идея.

К Робу подошел Вулли Валенок, нервно сжимающий руки. Все повернулись, чтобы посмотреть на него.

— У тя идея есть? — спросил Роб.

— Айе, и коли я её выкажу, то будь добр, не называй её не-дос-той-ной, лады, Роб?

Роб Всякограб вздохнул. — Лады, Вулли, я даю те свое слово.

— Ну… — сказал Вулли, сплетая и расплетая пальцы. — Что энто за место, как не её истинно жилище? Чья энто трава, как не её? Коли она не смогет побороть тварюгу здеся, то ей нигде её не побороть!

— Но тварюге не обязавково сюды приходить. — сказал Билли. — Когда она ослабеет, энто место само постепенно сникнет.

— Ох ты, кривенс. — пробормотал Вулли Валенок. — Ну, энто была хорошая идея, верно? Хоть она и не сработала.

Роб Всякограб не обратил на его слова никакого внимания. Он оглядывал пастуший вагончик. Применяй бошку свою не только для того, чтобы ею людей лупити, наказала ему Дженни.

— Вулли Валенок прав, — тихо сказал он. — Это её сохранное место. Она хранит землю, бережет её. Здеся тварюга её нипочем не достанет. Здеся у карги есть сила. Но пока она не поборет монстряку, энто место станет для неё застенком. Она заперта здеся и могет лишь дивиться, как жизнь её уплывает в слив. Она будет дивитися на мир, как узник в крошечно окошко и зрить, как её все возненавидят и устрашатся. Потому, треба нам привести сюда тварюгу супротив его воли, чтобы тута оно и померло!

Фиглы поддержали его радостными возгласами. Они не совсем понимали, что надо делать, но им понравилось, как это прозвучало.

— Как же мы его приведём? — спросил Ужасен Велик Билли.

— Вот надо было те подойти и спросить, а? — горько сказал Роб Всякограб. — И я…

Дверь заскрипела. Роб повернулся.

На двери, прямо на полустертых пометках, стали появляться написанные мелком буквы, одна за другой, выводимые невидимой рукой.

— Словеса. — сказал Роб Всякограб. — Она пытается нам что-то сказать!

— Да, тута написано… — начал Билли.

— Ведомо мне, что тута понаписано! — рявкнул Роб Всякограб. — Я читать умею! Тута написано…

Он снова оглядел слова. — Лады, тута написано… вота бублик, а энто на вроде пузатой бабы, и гребешок, что на боку стоит… и буквица, что руку вверх задрала, и тут подбоченилась да на главу встала, а энто опять руку в бок и ножку в сторону, а потом «пусто место» и гребешок опять лежит, и гребешок стоит, и буквица, что подбоченилась, и половинка бублика, и палка с перекладиной, и снова подбоченилась к верх тормашками… И на другой строчке полбублика снова, и рука вверх и нога в сторону, а затем буквица, как садовая калитка, и как воротца, и опять калитка, и домик, и как лесенка, и опять буквица с рукой в бок… И на другу строчку… Толстяк с пузом и руку ко лбу приложил, и рука в бок, лесенка, и толста баба, и буквица с клюкой, и буквица с жалом… Затем опять «пусто место» И буквица, как холмы, бублик, рука в бок, гребешок на боку, и крест, что на одной ноге стоит, бублик и домик! Все!

Он отступил назад, держа руки в боки, и требовательно обратился к фиглам:

— Ну что? Прочитал я словеса или нет?

Фиглы радостно возопили и кое-кто даже захлопал в ладоши.

Ужасен Велик Билли посмотрел на написанные мелом слова:

И затем на лицо Роба Всякограба.

— Айе, айе. — сказал он. — Молодчага, мистер Роб. Овечя шерсть, скипидар и Бравый Мореход.

— Ага, пропасть, так-то оно кажный прочитает. — презрительно ответил Роб. — Но чтоб эти коварны буквицы разделить, треба в них разбиратися! И дюже гарно разбиратися, чтобы смысл их уразуметь.

— И что все это значит? — спросил Ужасен Велик Билли.

— А смысл этих словес в том, что вы покрадете то, что здеся понаписано!

Фигла оживились. Они не слишком успевали за тем, что происходило вокруг них, но смысл последних слов Роба поняли отлично.

— Энто будет покража века! — воскликнул Роб, вызвав очередной взрыв радости. — Вулли Валенок!

— Айе!

— Ты за старшого! Хоть у тя меньше мозгов, чем у жужелицы, но коли дело коснется покражи, нет тебе равных во всем мире! Треба те достати скипидару, клок овечей шерсти и понюшку табака Бравый Мореход! Отдашь их карге с двумя туловами. Молви ей, чтоб дала их роителю нюхнуть, ясно? Они приведут его сюда! И поторопись, бо солнце заходит. Те у самого Времени красть придется — айе? Есть вопросы?

Вулли Валенок поднял палец.

— Вопрос не по теме, Роб. — сказал он. — Но чуток мальца обидно было, когда ты молвил, что у мя мозгов меньше, чем у жужелицы…

Роб замялся, но только на мгновение. — Айе, Вулли Валенок, это ты верно молвил. Это я согрешил. Было у мя минутное раздражение и я об том сожалею. Стоя тут пред тобой, реку я те, Вулли Валенок: у тя мозгов столько же, как у жужелицы и кажный, кто возражать почнет, у мя получит!

Лицо Вулли Валенка расплылось в огромной улыбке, которая затем смялась в нахумренность. — Но ты у нас старшой, Роб — сказал он.

— Но не на этот набег, Вулли. Я останусь здеся. И я уверен, что будешь ты справным командиром, а не запорешь все к черту, как это было последние семнадцать раз!

Толпа фиглов застонала.

— Гляньте на солнце! — сказал Роб, указывая. — Пока мы тут лясы точили, оно ниже спустилось! Кто-то должон остаться с ней! Не допущу я, чтоб про нас сказывали, что мы её бросили умирать в одиночку! Ну-ка, двинулись, отвратцы, или я вас зараз так приложу

Он поднял меч и зарычал. Фиглы кинулись врассыпную.

Роб Всякограб осторожно отложил меч и сел на ступеньки пастушьего вагончика, наблюдая за солнцем.

Вскоре он почувствовал чье-то присутствие…

Хаммиш-летун с сомнением осмотрел метлу мисс Левел. Метла, зависшая в нескольких футах над землей, вызывала у него беспокойство.

Он потрогал тюк на спине, в котором находился парашют, вернее, технически, «параштаны», поскольку его сделали из пары старых воскресных штанов Тиффани. На них все ещё сохранился цветочный рисунок и они были идеальным средством для безопасного спуска на землю. У Хаммиша было предчувствие, что парашют (вернее, параштаны), ему понадобится.

— На ней и перьев нету. — недовольно сказал Хаммиш.

— Слышь, нету у нас времени для свары! — отрезал Вулли Валенок. — Мы спешим, как те ведомо, и ты единственный, кто летать могет!

— Метла не летает, — ответил Хаммиш. — Это магия. У неё крылов нету! А я в магии несведущ!

Но Велик Яе уже перекинул ремешок через прутья метлы и начал карабкаться наверх. Остальные фиглы последовали за ним.

— И потом, как они управляют энтой штукой? — продолжал Хаммиш.

— Ну… А как ты управляешься с птахами? — спросил Вулли Валенок.

— Так то просто. Треба лишь свой вес передвигнуть, но…

— Ага, полетим и там разберешьси. — ответил Вулли. — Чего там важкого — летати. Даже утки летать умеют, а у них вообще мозгов нетути.

Этим предмет спора был исчерпан и поэтому, спустя пару минут, Хаммиш осторожно прошел по древку метлы к её началу. Остальные фиглы устроились среди прутьев метлы и сидели там, болтая друг с другом.

К прутьям метлы также был крепко привязан узел со старым тряпьем и тростями, поверх узла была прикреплена шляпа, с обвисшими полями, и украденная борода.

Ручка метлы задралась под тяжестью дополнительного веса и нацелилась в просвет между фруктовыми деревьями. Хаммиш вздохнул, набрав воздуха побольше, натянул очки на глаза и положил руку на отполированную до блеска часть древка прямо перед собой.

Метла плавно двинулась вперед. Фиглы радостно завопили.

— Вишь? Говорил те, все будет славно! — крикнул ему Вулли Валенок. — Тильки, нельзя ли пошвыдче, а?

Хаммиш снова осторожно дотронулся до блестящего дерева.

Метла вздрогнула, застыла на мгновение неподвижно и затем резко рванула вперед, а за ней несся вопль: — АААААААаааааааУУУУуууууОООооооо…

В безмолвном мире сознания Тиффани, Роб Всякограб снова взялся за меч и крадучись ступил на мрачную поляну.

Там было что-то маленькое и оно двигалось.

Это был крохотный куст терновника, растущий так быстро, что можно было заметить, как его ветки двигались. Тень куста затанцевала на траве.

Роб Всякограб уставился на него. Это должно было что-то означать. Он внимательно наблюдал за кустом, растущим на глазах…

И затем он вспомнил, что рассказывала ему старая кельда, когда он был совсем маленьким.

Давным-давно, вся земля была покрыта лесами, густыми и дремучими. Затем пришли люди и вырубили деревья. Они сделали просвет для солнца. И на просеках выросла трава. Верзилы привели овец, которые ели траву, а заодно и все остальное, что росло в траве: побеги деревьев. Дремучие леса умерли. В них было не так уж и много жизни. Только не на нижних ярусах, над которыми смыкались стволы деревьев; там было темно, как на дне моря, потому что листва не пропускала солнечные лучи. Там стояла тишина и лишь иногда ветви потрескивали или слышался стук, когда желудь, упущенный белкой, падал, отскакивая от веток, в сумрак у подножия стволов. В этом лесу было тихо и жарко. Опушка леса была полна жизни. Но в глубине леса жил лишь лес.

Чтобы жить, траве нужно солнце, всем её сотням былинок, цветкам, птицам и насекомым. Нак Мак Фиглам это было известно лучше, чем кому-либо другому, ведь трава была так близка к ним. То, что на расстоянии кажется зеленой пустыней, на самом деле крошечные, бурно растущие, кипящие жизнью джунгли.

— Ага. — сказал Роб Всякограб. — Вот значит что ты задумал, да? Ничего у тя не выйдет!

Он отрубил длинный побег мечом и замер на месте.

Шорох листьев заставил его обернуться.

Прямо из под земли вылезали два новых побега. И даже третий. Роб оглядел поляну — десятки побегов, сотня крошечных деревцев устремлялись к небу.

Несмотря на тревогу, а встревожен он был до самых пяток, Роб Всякограб усмехнулся. Уж что-что, а фиглам нравилось знать, что каждый их удар придется по цели.

Солнце садилось, тени двигались и трава умирала.

Роб бросился в бой.

АААААААаааааааУУУУуууууОООооооо…

Поиски требуемых запахов прошли почти незамеченными (не считая сов и летучих мышей, которых отбрасывала метла, управляемая бандой орущих крошечных синих человечков).

Но их видел баран Номер 95, принадлежащий фремеру, у которого явно не хватало воображения. Однако все, что он запомнил, это резкий звук в ночи и дуновение ветра вдоль спины. Поскольку это было так же интересно, как и его имя — Номер 95 — он побрел дальше, размышляя о траве.

АААААААаааааааУУУУуууууОООооооо…

Ещё была Милдред Толкач, семи лет отроду, дочь фермера, хозяина барана Номер 95. Много лет спустя, когда она уже стала бабушкой, Милдред рассказала внукам о той ночи, когда она со свечой в руках спустилась в кухню за водой и услышала шум под раковиной…

— Оттуда доносились такие тоненькие голоса, знаете, и вот один голос сказал: «Эй, Вулли, неможна энто пить, тама на бутыльке написано «Отрава»!», а другой голос ему ответил: «Айе, гоннагль, они энто нарочно пишут, чтобы парня от выпивки отпугнуть». И первый голос воскликнул: «Вулли, то-ж крысиная отрава!». Второй голос ответил: «Вот и славно, потому как я не крыса!». И тогда я открыла ящик под раковиной, и что же вы думаете? Он был полон фей! Они уставились на меня, а я на них и один из них сказал: «Эй, энто те снится, велика мальца дивчина!», и они все с ним тут же согласились! Затем тот первый спросил: «Не будешь ли ты любезна, велика мальца дивчина, в энтом своем сне поведать нам, где у вас тута скипидар?». И я ответила им, что скипидар хранится в амбаре и он сказал: «Айе? Тогда мы гэтьски. Но вот те мальца подарочек от фей, для великой мальца дивчинки, которая зараз пойдет спать!» И они исчезли!».

Один из внуков, слушающих её с открытым ртом, спросил — Что они тебе дали, бабуля?

— Вот это! — Милдред показала серебряную ложку. — И что странно, она как две капли воды похожа на ложки моей матери, который загадочно пропали из ящика в ту ж ночь! С тех пор я храню её!

Все полюбовались ложкой. Затем один из внуков спросил — А как феи выглядят, бабуля?

Бабушка Милдред немного поразмышляла над вопросом. — Они были не так прелестны, как можно было бы ожидать. — наконец ответила она. — Но намного вонючее. И как только они исчезли, раздался такой звук…

АААААААаааааааУУУУуууууОООооооо…

Посетители «Королевских Ляжек» (хозяин трактир приметил, что многие гостиницы и трактиры назывались «Голова Короля» или«Рука Короля» и опознал пропуск в ассортименте) подняли глаза, когда с улицы донесся этот звук.

Через минуту дверь распахнулась.

— Доброй ночки, верзилы! — проревела фигура, возникшая в дверном проеме.

Зал моментально затих. Неуклюже переставляя ноги, вихляющиеся в разных направлениях, похожая на чучело фигура проковыляла к стойке бара и, с облегчением ухватившись за край, повисла на нем, подогнув колени. — Мне велику ограмадну порцию наилучшего твово виски, добрый мой приятель бармен. — раздался голос откуда то из-под шляпы.

— Сдается мне, что ты уже достаточно набрался, дружок. — ответил брамен, незаметно протягивая руку к дубинке, хранящейся у него под стойкой для особых посетителей.

— Ты кого обозвал «дружком», парень? — взревела фигура, пытаясь выпрямиться. — Энто оскорбление, вот что! И набрался я не досыть, потому как коли б я набрался, то почему же у мя все ещё есть энти денежки, а? Ну-ка, ответь!

Рука обвисла, залезла в карман, рывком вылезла из кармана и со стуком упала на стойку бара. Старинные золотые монеты покатились по стойке во все стороны и из рукава выпала пара серебряных ложек.

Тишина в трактире усугубилась. Десятки глаз пристально следили за сияющими дисками, скатившимися со стойки и продолжившими свой бег по полу.

— Ещё я желаю унцию табака Бравого Морехода. — добавила фигура.

— Что пожелаете, сэр. — ответил бармен, воспитанный в духе уважения к золотым монетам. Он порыскал под стойкой и выражение его лица изменилось.

— О. Сожалею, сэр, табак кончился. Пользуется большой популярностью, Бравый Мореход. Но у нас полно…

Гость уже повернулся лицом к залу.

— Лады. Я даю полну пригоршню золота первому отвратцу, что отсыплет Бравого Морехода на понюшку! — закричал он.

Толпа изверглась. Заскрипели ножки столов. Стулья взлетели и упали.

Чучелоподобная фигура выхватила первую попавшуюся трубку и швырнула монеты в воздух. Немедленно завязалась борьба, а чучело повернулось к бармену и сказало — А пред тем, как я двину отседа, подай мне вот ту мальцу порцию виски, бармен. Ага, нет, ты не получишь, Велик Ян. Стыдись! Эй вы, ноги, заткнитесь немедленно! Пинта виски мне не повредит! О, айе? Кто-то помер и ты теперя у нас Большой? Слышь ты, отвратец, наш Роб тама осталси! Айе, и ему тоже мальца перепадет!

Посетители трактира прекратили сражение за монеты и поднялись с пола, чтобы посмотреть на тело, части которого спорили между собой.

— И в любом разе, я в башке, так? Башка у нас за главного. Буду я ещё слухать какие-то там коленки! Молвил я те, Вулли, плоха энто идея. Нам из кабака не просто выбраться! Я от имени ног реку, что мы не собираемся стоять и зрить, как башка будет набираться, благодарим покорно!

Тут, к ужасу посетителей, нижняя часть фигуры повернулась и двинулась к двери, отчего верхняя половина завалилась вперед. Она отчаянно ухватилась за край стойки и выдала — Лады! О жаренных яйках и речи быть не могет? — и затем фигура…

…развалилась напополам. Ноги сделали несколько шагов к двери и упали.

В потрясенной тишине откуда-то из штанов раздался голос — Кривенс! Время гэтьски!

В воздухе мелькнуло что-то размывчатое и дверь со стуком захлопнулась.

Спустя немного времени один из посетителей осторожно подошел и потыкал ворох старой одежды и тростей — все, что осталось от странного гостя. Шляпа покатилась и он тут же отпрыгнул назад.

Перчатка, все ещё висящая на стойке бара, упала на пол со стуком, который прозвучал очень громко.

— Ну, что же, посмотрим на это таким образом, — сказал бармен. — Чем бы оно ни было, оно, по крайней мере, оставило здесь свои карманы…

С улицы донесся звук:

АААААААаааааааУУУУуууууОООооооо…

Метла врезалась в соломенную крышу коттеджа мисс Левел и застряла в ней. Фиглы, продолжая драться, посыпались с неё.

Сражающейся, пихающейся массой они вкатились в коттедж, ведя боевые действия всю дорогу вверх по лестнице и сгрудились пинающейся, толкающейся горой в спальне Тиффани, где к ним присоединились и те, кто оставался на посту около спящей девочки и мисс Левел.

Но постепенно до сознания драчунов пробился звук. Это пронзительно заиграла мышлинка, прорезаясь сквозь сражение, как меч. Руки ослабили свой захват на глотках, кулаки и ноги замерли в воздухе, полузанесенные.

Слезы струились по лицу Ужасна Велика Билли, играющего «Цветики Степные», самую печальную песнь на свете. В той песне говорилось про дом, про матерей, про добрые старые времена, что миновали бесследно, и про тех, кого нет больше с нами. Тоскливая мелодия раздирала душу фиглам, которые отпустили друг друга и потупились, слушая песнь о предательстве, вероломстве и невыполненных обещаниях…

— Что за срам! — завопил Ужасен Велик Билли, выпуская изо рта мундштук мышлинки. — Срам на вас! Предатели! Изменники! Ваша карга бьется за саму свою душеньку! Где же ваша честь? — Билли швырнул жалобно пискнувшую мышилнку на пол. — Проклинаю я свои ноги, на яких стою тут пред вами! Осрамили вы само солнце, что вас освещает! Осрамили кельду, что породила вас! Предатели! Мерзопакостники! Что ж я поделал такого, что осужден быти посредь сборища татей? Тута кто-то возжелал побороться? Поборитеся со мной! Айе, поборитеся со мной! И я клянуся арфой моих костей, что закину я его на дно окияна, а затем дам ему пинка, чтоб долетел до луны, и узрю я его скачущего в Пекло верхом на ежике! Ярость моя бушует аки буря, что горы в песок стирает! Так кто из вас выйдет супротив меня?

Велик Ян, который был почти в три раза выше, чем Ужасен Велик Билли, попятился, когда маленький гоннагль встал перед ним. Ни один фигл не осмелится и рукой шевельнуть в такую минуту, не рискуя своей жизнью. На ярость гоннагля было страшно смотреть. Слово гоннагля может разить, как меч.

Вулли Валенок протиснулся вперед.

— Разумею я твою печаль, гоннагль, — пробормотал он. То моя провина, из-за тупости моей. Треба было мне вспомнить про наши беды с кабаками.

Он выглядел таким подавленным, что Ужасен Велик Билли немного успокоился.

— Оченно хорошо. — сказал он, но не столько спокойно, сколько холодно, потому что такой запал ярости так быстро не проходит.

— Боле о том молвить не будем. Но и забывать не станем, так?

Он указал на спящую Тиффани. — А теперя возьмите шерстю, табак и скипидар. Откупорьте скипидар и капните на тряпки клок. И чтоб ни один — я розумливо реку? — ни капелюшечки не спробовал!

Фиглы, спотыкаясь друг о друга, кинулись исполнять приказание. Раздался звук рвущейся ткани — это от подола платья мисс Левел был отодран «тряпки клок».

— Так. — сказал Ужасен Велик Билли. — Вулли Валенок, положь все на перси велика мальца карге, чтоб она их понюхала.

— Как же она их понюхает, коли лежит тут без сознания? — спросил Вулли.

— Нос не спит. — спокойно объяснил гоннагль.

Три запаха пастушьего вагончика были благоговейно возложены прямо под подбородком Тиффани.

— Теперя мы будем пожидать. — сказал Ужасен Велик Билли. — Будем пожидать и надеяться.

В маленькой спальне, где собрались фиглы и ведьмы, было жарко. Совсем немного времени понадобилось ароматам овечьей шерсти, табака и скипидара, чтобы улетучиться и заполнить комнату…

Ноздри Тиффани дернулись.

Нос очень хорошо соображает. И у него хорошая память — очень хорошая. Настолько хорошая, что запах может вернуть вас в прошлое — резко до боли. И мозгу его не остановить. Мозг вообще беспомощен в таких случаях. Роитель контролировал мозг, но не мог контролировать, к примеру, желудок, который извергал пищу во время полета на метле. И роитель ничего не мог поделать с носом…

Запахи овечьей шерсти, скипидара и табака Бравый Мореход могли повести сознание за собой, к тому окруженному тишиной местечку, где было так тепло, надежно и безопасно…

Роитель открыл глаза и огляделся.

— Пастуший вагончик? — проговорил он.

Он выпрямился. Красный свет струился в открытую дверь вагончика, проникал сквозь частокол побегов, растущих повсюду. Многие деревья уже выросли и откидывали длинные тени, пряча солнце за решетку. Но вокруг пастушьего вагончика деревья вырубили.

— Это уловка. — сказал роитель. — Она тебе не поможет. Мы — это ты. Мы думаем, как ты. У нас лучше получается думать, как ты, чем у тебя.

Ничего не произошло.

Роитель выглядел как Тиффани, хотя он был немного выше ростом, потому что Тиффани считала себя выше, чем была на самом деле. Он вышел из вагончика на поляну.

— Становится поздно. — обратился он к тишине. — Посмотри на деревья! Это место умирает. Нам нет нужды спасаться бегством. Скоро все это станет частью нас. Всем, чем ты могла бы стать. Ты гордишься своим клочком земли. Мы же помним время, когда ещё не было миров! Мы — ты, сможешь изменять все мановением руки! Ты можешь быть хорошей или плохой, но это ты будешь решать, что хорошо, а что плохо! И ты никогда не умрешь!

— Тоды что ж ты весь упрел, как куча навозу? Ну ты и мерзопакостник! — раздался голос за спиной роителя.

На мгновение роитель дрогнул. За долю секунды он успел несколько раз измениться. Мелькнули чешуя, плавники, зубы, остроконечная шляпа, когти… и затем здесь снова стояла Тиффани и улыбалась.

— О, Роб, Всякограб, мы рады видеть тебя. — сказал роитель. — Не мог бы ты нам помочь…

— Не пытайся обдурить мя! — закричал Роб, подпрыгивая на месте от ярости. — Уж я то завсегда роителя отличу! Кривенс, те причитается справный пинок!

Роитель превратился во льва с зубами, размером с меч, и взревел.

— Ага, вот значится как? — сказал Роб Всякораб. — Побудь-ка зедся! — Он кинулся бежать и исчез.

Роитель снова принял форму Тиффани.

— Твой маленький друг убежал. — сказал он. — Выходи же. Выходи сейчас же. Зачем нас бояться? Мы — это ты. Ты не такая, как все эти безмозглые животные, глупые короли и жадные волшебники. Вместе…

Роб Всякограб вернулся, сопровождаемый… всеми.

— Ты умереть не могешь, — завопил он. — Но мы тя заставим возжелать смерти!

И фиглы ринулись в бой.

Когда фиглы сражаются с крупным противником, у них есть преимущество — их размер. По маленьким и быстрым целям очень трудно попасть. Роитель давал отпор, меняя форму. Мечи звенели о чешую, головы натыкались на клыки — он кружился по лугу, рыча и вопя, обретая свои прошлые формы, чтобы противостоять каждой атаке. Но фиглов убить не так то просто. Они отскакивали, когда их швыряли, пружинили, когда на них наступали и легко уворачивались от клыков и когтей. Они сражались…

…и земля задрожала так неожиданно, что даже роитель потерял равновесие.

Пастуший вагончик заскрипел и начал погружаться в траву, раскрывающуюся вокруг него, как в масло. Деревья задрожали и один за другим опрокинулись навзничь, словно под травой им обрезали корни.

Земля… вздыбилась.

Скатываясь со вздымающегося склона, фиглы видели, как холмы устремлялись в небо. То, что было здесь, что всегда было здесь, начало проявляться.

В темное небо поднимались голова, плечи, грудь… Кто-то, кто лежал под растущей травой, чьи ноги и руки были холмами и долинами, садился. Он двигался с каменной медлительностью, сдвигая миллионы тон почвы. То, что казалось двумя длинными перекрещенными насыпями, оказалось гигантскими зелеными руками.

Рука с пальцами размером с дом, протянулась, взяла роителя и подняла его в воздух.

Где то вдалеке послышались три глухих удара. Похоже, что звуки раздавались во внешнем мире. Фиглы, наблюдающие с маленького холма, бывшего коленкой гигантской девочки, не обратили на них никакого внимания.

— Она молвит земле, что она такое и земля молвит ей, кто она есть. — сказал Ужасен Велик Билли, по лицу которого текли слезы. — И не смочь мне песню об этом сложить! Не настолько я хорош!

— Это велика мальца карга грезит, что она холмы или холмы грезят, что они велика мальца карга? — спросил Вулли Валенок.

— И то и другое, мабуть. — ответил Роб Всякограб. Они смотрели, как гигантская рука сжалась, и содрогнулись.

— Но роителя убить не можна. — сказал Вулли Валенок.

— Айе, зато вышвырнуть можна. — ответил Роб Всякограб. — Тама снаружи велика вселенная. Если бы я был роителем, я бы и не помышлял о карге боле!

Откуда-то издалека донеслись три удара, более громкие на этот раз.

— Думается мне. — продолжал он. — Что время нам гэтьски.

Кто-то с силой стучал в дверь коттеджа мисс Левел. Бум. Бум. Бум.

Глава 9

ДУША И СОСРЕДОТОЧИЕ

Тиффани открыла глаза, вспомнила все и подумала: приснилось ли мне это или случилось на самом деле?

И затем она подумала: Откуда мне знать, что я это я? Допустим, это не я, но только думаю, что это я? Как я могу сказать, я это или нет? И кто эта я, что задает все эти вопросы? Я ли думаю все эти мысли? Как бы я узнала, что не я?

— Меня не пытай. — сказал голос рядом с её головой. — Вопросцы то с подковыркой?

Это был Вулли Валенок. Он сидел на её подушке.

Тиффани скосила глаза. Она лежала в кровати в доме мисс Левел. Перед ней расстилалось зеленое одеяло. Одеяло. Зелень. Не трава, не холмы… но отсюда оно казалось пастбищем.

— Я сказала все это вслух? — спросила Тиффани.

— О, айе.

— Э… это все произошло на самом деле, да? — спросила Тиффани.

— О, айе. — жизнерадостно ответил Вулли. — Велика карга вот только заявилась, но она рекла, что ты навряд ли тварюгой проснешьси.

Обрывки воспоминаний ворвались в память Тиффани, как раскаленные докрасна метеориты врываются в безмятежную атмосферу мирной планеты.

— С вами со всеми все в порядке?

— Ох, айе.

— А с мисс Левел?

Новый метеорит был огромным. Это была огненная гора, угрожающая жизни миллионам динозавров. Тиффани прижала ладони ко рту.

— Я убила её! — сказала она.

— Неа, ты не…

— Я убила! Я осознавала, что думаю об убийстве. Она разозлила меня! И я только махнула рукой, вот так… — Нак Мак Фиглы попрятались кто куда. — И она взорвалась, не оставив ни следа. Это я сделала! Я помню!

— Айе, но карга из карг рекла, что энто роитель твоими мозгами помышлял… — заговорил Вулли Валенок.

— Я помню! Это моих рук дело, вот этих!

Фиглы, приподнявшие было головы, снова нырнули обратно.

— И… Мои воспоминания… Я помню пыль, ставшую звездами… Разные вещи… Жару… Кровь… Вкус крови… Я помню… Я помню фокус «увидь себя»! Ох, нет! Да я просто сама пригласила его в себя! И я убила мисс Левел!

Тени сгустились перед её взором и в ушах зазвенело. Сквозь звон Тиффани услышала, как дверь распахнулась и чьи-то руки легко подхватили её, словно она была воздушным шариком. Её перекинули через плечо, быстро вынесли вниз на улицу, на яркое утреннее солнце и опустили на землю.

— …И все мы… мы убили её… взять тигель серебра… — забормотала она.

Чья-то рука хлестнула Тиффани по лицу. Сквозь заполняющий её туман она различила высокую темную фигуру, стоящую перед ней. В ладонь Тиффани решительно втиснули ручку от ведра.

— Тиффани, подои коз! Немедленно, Тиффани, слышишь? Они ждут тебя! Они ждут Тиффани, которая всегда доит коз. За работу, Тиффани. Руки знают, что делать, а ум вспомнит и станет сильнее, Тиффани!

Её усадили на стул и сквозь туман в голове она разглядела съежившуюся фигуру… Черной Мэг.

Руки помнили. Они поставили ведро, взялись за соски и затем, когда Мэг подняла ногу, чтобы сыграть в игру «поставь ногу в ведро», схватили ногу и поставили обратно.

С головой, заполненной горячим туманом, Тиффани медленно доила коз, позволяя рукам делать свое дело. Ведра заполнили и опустошили, подоенным козам дали еды…

Сентимент Суетон был изрядно озадачен тем, что его руки доят козу. Он остановился.

— Как тебя зовут? — спросил голос за его спиной.

— Суетон. Сенти…

— Нет! Это волшебник, Тиффани! Его эхо самое сильное, но он не ты! Иди в сыроварню, ТИФФАНИ!

По команде того же самого голоса она пошатываясь прошла в холодную сыроварню и мир стал более различимым. На каменной плите лежал испортившийся слезящийся сыр, распространяя вонь.

— Кто это сюда положил? — спросила она.

— Роитель, Тиффани. Попытался сделать сыр с помощью магии, ха! — ответил голос. — Но ты не он, Тиффани. Ты знаешь, как надо делать сыр, верно, Тиффани? Конечно, ты знаешь! Как тебя зовут?

…все было сплошной неразберихой и пахло очень странно. В панике она зарычала…

Её снова хлестнули по лицу.

— Нет, это саблезубый тигр, Тиффани! Всего лишь обрывки старой памяти, забытые роителем, Тиффани! Он износил много существ, но все они — не ты! Подойди сюда, Тиффани!

Она слышала слова, но не понимала их смысла. Они исходили от людей, которые были не больше, чем тени. Но у неё даже мысли не возникало, ослушаться того голоса.

— Да пропади ты все пропадом! Где этот маленький синий парнишка? Мистер Всякограб?

— Здесь, госпожа. Роб Всякограб, госпожа. Оченно просим вас не превращать мя во что-нить дивовидное, госпожа!

— Ты говорил, что у неё есть коробка с сувенирами. Сию минуту принеси её сюда. У меня были опасения, что это случится. Как я ненавижу прибегать к такому способу!

Сильные руки взяли Тиффани за плечи и развернули. Она поглядела в расплывающееся лицо. Голубые глаза пристально смотрели на неё. Они сияли во мгле, как два сапфира.

— Как тебя зовут, Тиффани? — спросил голос.

— Тиффани!

Глаза впились в неё. — Вот как? Правда? Спой мне первую песню, которую ты выучила, Тиффани! Пой!

— Хзан, зана, м’таза…

— Стоп! Этой песне на меловых холмах не учат! Ты не Тиффани! Сдается мне, ты та королева из пустыни, что отравила двеннадцать мужей скорпионовыми сэндвичами! Мне нужна Тиффани! Прочь в тьму!

Все вокруг снова расплылось. Сквозь туман до неё доносился приглушенный разговор и она услышала, как тот голос сказал: — Может быть, это поможет. Как тебя зовут, пиктси?

— Ужасен Велик Билли Подбородище Нак Мак Фигл, госпожа.

— Ты слишком мал, а?

— Только для моего роста, госпожа.

Тиффани снова стиснули за плечи. Голубые глаза засверкали.

— Что означает твое имя на Древнем Наречии Нак Мак Фиглов, Тиффани? Думай…

Знание всплыло из глубин её сознания, разгоняя туман. Оно прорвалось сквозь протестующие голоса и подняло её выше досягаемости призрачных рук. Облака впереди расступились.

— Моё имя означает — Земля Под Волной. — сказала Тиффани и повалилась вперед.

— Нет, нет, ни в коем случае, только не это. — сказала фигура, подхватившая её. — Хватит с тебя сна. Хорошо, ты знаешь, кто ты есть! А сейчас надо проснуться и заняться делами! Ты должна быть Тиффани изо всех своих сил, и от этого зависит, оставят ли тебя в покое другие голоса. Хотя, наверное, сэндивичи тебе лучше пока не делать.

Тиффани чувствовала себя лучше. Она смогла назвать свое имя. Крики в её голове стихли, но они ещё продолжали бормотать и это мешало ясно мыслить. Но, по крайней мере, она могла все четко видеть. Фигура, одетая в черное, не была высокой, но она так хорошо притворялась таковой, что одурачивала большинство людей.

— Ох… вы… Госпожа Ветровоск?

Госпожа Ветровоск мягко подтолкнула её в кресло. С каждой поверхности в кухне за Тиффани наблюдали Нак Мак Фиглы.

— Да, это я. Ну и беспорядок здесь у нас. Сейчас мы отдохнем минуточку и затем встанем и примемся…

— Доброе утро, леди. Эээ, как она?

Тиффани повернула голову. В дверях стояла мисс Левел. Она была бледной и опиралась на палку.

— Я лежала и думала: — с какой стати я должна валяться и жалеть себя. — сказала мисс Левел.

Тиффани встала. — Мне так… жаль… — начала она, но мисс Левел рассеяно махнула рукой.

— Не твоя вина. — сказала она, тяжело усаживаясь у стола. — Как ты? И, если уж на то пошло, кто ты?

Тифани покраснела. — По моему, все ещё я. — пробормотала она.

— Я прилетела ночью и занялась мисс Левел. — сказала госпожа Ветровоск. — И тебя стерегла тоже, девочка. Ты разговарила во сне, вернее, Сентимент Суетон — то, что осталось от него, говорило. Этот старый волшебник оказался довольно полезным, если учесть, что он не более, чем сгусток воспоминаний и привычек.

— Я не понимаю причём тут волшебник, — сказала Тиффани. — И пустынная королева.

— Не понимаешь? — спросила ведьма. — Видишь ли, роитель собирает людей. Пытается усилить себя ими, можно и так сказать; использует их мозги, чтобы думать. Сотни лет назад доктор Суетон изучал их и сделал ловушку, чтобы поймать одного из них. Но вместо этого он сам оказался пойманым, глупец. Роитель убил его, в конце концов. Он всех их убивает рано или поздно. Люди сходят с ума и забывают, что делать нельзя. Но роитель хранит что-то вроде… бледной копии существ, что-то вроде живущих воспоминаний… — она поглядела на озадаченную Тиффани и пожала плечами. — Что-то вроде призраков.

— И роитель оставил призраки в моей голове?

— Скорее призраки призраков. — ответила госпожа Ветровоск. — Что-то такое, для чего мы может и не имеем слова.

Мисс Левел содрогнулась. — Слава Богам, ты избавилась от него. — с дрожью в голосе проговорила она. — Кто-нибудь хочет выпить чаю?

— Ага, предоставьте энто нам! — завопил Роб Всякограб, подскакивая на месте. — Вулли Валенок, ну-ка бери хлопцев и завари чаек для леди!

Фиглы загремели посудой.

— Спасибо. — бессильно проговорила мисс Левел. — Я чувствую себя такой неуклюжей… Что? А разве вы не перебили все чашки, когда мыли посуду?

— Ох, айе, — жизнерадостно ответил Роб. — Но Вулли нарыл кучу старых чашек, что были заперты в буфете…

— Это очень ценный фарфор, подаренный мне очень дорогим другом! — вскричала мисс Левел. Она вскочила и кинулась к раковине. С удивительной скоростью для наполовину умершей, она отобрала у изумленных пиктси чашку, чайник и блюдце, и подняла их как можно выше.

— Кривенс! — сказал Роб Всякограб, уставившись на посуду. — Вот энто я называю настоящим каргованием!

— Я прошу прощения за грубость, но они очень много значат для меня! — ответила мисс Левел.

— Мистер Всякограб, ты и твои парни, отойдите от мисс Левел и замолчите! — быстро встряла госпожа Ветровоск. — Не смейте мешать мисс Левел заваривать чай!

— Но она держит… — в изумлении сказала Тиффани.

— И ты, девочка, тоже. Пердоставь ей самой заниматься чаем! — отрезала ведьма.

— Айе, но она держит чайник без… — заговорил кто-то.

Старая ведьма резко повернулась к говорящему. Фиглы отпрянули, словно деревья, согнутые ураганом.

— Вулли Валенок, — холодно сказала она. — В моем колодце как раз есть местечко ещё для одной лягушки, правда у тебя даже лягушачьих мозгов нет!

— Хахаха, энто чиста правда, госпожа, — ответил Вулли Валенок, гордо выпячивая подбородок. — Тут-то я вас поймал! У меня мозг как у жука!!

Госпожа Ветровоск пристально поглядела на него, затем снова повернулась к Тиффани.

— Я превратила кого-то в лягушку! — сказала Тиффани. — Это был такой кошмар! Он не поместился весь в лягушку и осталось что-то вроде огромного розового…

— Ну что уж сейчас об этом говорить. — сказала госпожа Ветровоск таким спокойным и будничным голосом, что он прозвенел, как колокольчик. — Тебе наверное здесь все кажется не таким как дома, а?

— Что? Да, дома я никогда не превращала… — удивленно начала говорить Тиффани, но тут она заметила, что ведьма яростно делала круговые движения рукой над коленями, что должно было означать: Продолжай, будто ничего не происходит.

И поэтому они как ненормальные болтали об овцах. Госпожа Ветровоск сказала, что овцы дают очень много шерсти и Тиффани ответила, что это правда, просто чрезвычайно много. И госпожа Ветровоск согласилась, что именно это она о них и слышала — чрезвычайно много шерсти… и все это время глаза всех присутствующих были обращены на мисс Левел…

…которая заваривала чай в четыре руки, двух из которых больше не существовало, и не осознавала это.

Черный чайник проплыл через комнату и наклонился над заварником. Чашки, блюдца, ложки и сахарница целенаправленно двигались над столом.

Госпожа Ветровоск наклонилась к Тиффани.

— Я надеюсь, ты по прежнему чувствуешь себя… собой? — прошептала она.

— Да, спасибо. Вернее, я могу… что-то вроде… чувствовать их, но они не мешают… эээ… рано или поздно она осознает… так ведь?

— Очень интересная штука, ум человека. — прошептала старая ведьма. — Однажды мне пришлось ухаживаь за беднягой, которого придавило деревом. Он потерял обе ноги ниже колен и ему пришлось сделать деревянные ноги. Их сделали из того самого дерева, что, я полагаю, может служить некоторым утешением, и он неплохо с ними управлялся. Но я помню, как он говорил: — «Госпожа Ветровоск, я до сих пор могу время от времени чувствовать пальцы своих ног». Будто голова не хочет принять то, что произошло. И мисс Левел, она не то чтобы… начать с того, что она не из тех людей, что можно встретить каждый день, то есть, она привыкла работать с парой рук, которых она не могла видеть…

— Ну вот и все. — сказала мисс Левел, суетливо подходя с тремя чашками на блюдцах и сахарницей. — Она для вас, одна для тебя и одна для… Ох…

Сахарница выпала из невидимой руки и сахар рассыпался по столу. Мисс Левел в ужасе уставилась на него, в то время как чашка и блюдце висели, подрагивая, в воздухе без всякой видимой поддержки.

— Закройте глаза, мисс Левел! — и в голосе было что-то такое, какая-то острота или странные нотки, что Тиффани тоже непроизвольно закрыла глаза.

— Так! Вы знаете, что чашка здесь, вы можете чувстовать свою руку. — сказала госпожа Ветровоск, вставая. — Доверьтесь этому чувству! Ваши глаза не знают все факты! А сейчас, плавно поставьте чашку на стол… вооот так. Можете открыть глаза. Но вот что бы я хотела — окажите мне любезность, положите те руки, что вы можете видеть, перед собой на стол. Вот так. Хорошо. Теперь, не убирая рук со стола, подойдите к шкафчику и принесите мне вон ту голубую жестянку с печеньем, будьте так добры. Я обычно предпочитаю чай с печеньем. Большое спасибо.

— Но… я не могу этого сделать…

— Давайте опустим «Я не могу», мисс Левел. — отрезала госпожа Вестровоск. — Не думайте об этом, а делайте! Мой чай остывает!

Значит, вот ещё какое бывает ведовство, думала Тиффани. Бабушка Болит так разговаривала с животными. Колдовство в голосе! Надо чередовать резкие и мягкие интонации, применять короткие команды и слова одобрения, и все время говорить и говорить, заполняя мир животных словами, так, чтобы пастушьи собаки подчинялись, а испуганные овцы успокаивались…

Жестянка с печеньем выплыла из шкафчика. Когда она оказалась около старой ведьмы, крышка открылась. Госпожа Ветровоск изящно потянулась к ней.

— Ооо, покупное печенье «К чаю», — сказала она, беря четыре печеньки и быстро убирая три из них в карман. — Какая роскошь.

— Это невыносимо тяжело! — простонала мисс Левел. — Все равно, что пытаться не думать о розовом носороге!

— Да? — сказала госпожа Ветровоск. — Что такого особого в недумании о розовом носороге?

— Невозможно о нем не думать, если кто-то сказал вам, что вы не должны думать. — объяснила Тиффани.

— Очень даже возможно. — твердо ответила госпожа Ветровоск. — Я вот совершенно не думаю о розовом носороге, могу дать вам свое слово. Мисс Левел, вы должны управлять своими мыслями. Вы говорите, что потеряли одно из своих тел? Но в конечном счете, что такое это ваше запасное тело? Одни затраты — дополнительная еда, одежда, мебель… одним словом, сплошное неудобство. Приведите свой ум в нужное состояние и мир будет вашим…

Старая ведьма наклонилась к Тиффани и прошептала:

— Как называются те штучки, что живут в море, такие маленькие и их ещё едят?

— Креветки? — предположила озадаченная Тиффани.

— Креветки? Хорошо. И мир будет вашей креветкой, мисс Левел. И выгода не только в экономии на еде и одежде, от чего тоже нельзя отмахиваться в наши трудные времена; но когда люди увидят, как вы передвигаете предметы без помощи рук, они скажут: — «Вот это ведьма, так ведьма, никаких сомнений!» и они будут правы. Держитесь за это ваше умение, мисс Левел, совершенствуйте его. И подумайте над тем, что я вам сказала.

— А сейчас вам надо отдохнуть. Мы позаботимся о сегодняшних делах. Вы только напишите мне списочек и Тиффани покажет где и что.

— Ну… И правда. Я чувствую себя… какой-то надтреснутой. — ответила мисс Левел, машинально откидывая волосы от глаз своей невидимой рукой. — Дайте-ка я подумаю… Вам надо будет зайти к мистеру Амбрилу, госпоже Тюрви и поглядеть на мальчонку Раделов, а также проверить синяк миссис Тауни, отнести «Мазь Номер Пять» мистеру Дроверу, посетить старую миссис Хантер, что живет в Веселом Уголке, и… кого я ещё забыла?..

Тут Тиффани осознала, что она затаила дыхание. У неё были такой ужасный день и кошмарная ночь, но то, что готовилось сорваться с языка мисс Левел, было, каким-то образом, хуже всего.

— …Ах, да, ещё надо переговорить с мисс Торопыгой в Атерклифе, возможно, что после этого вам придется поговорить и с миссис Торопыгой. Ещё надо будет закинуть несколько пакетов по пути, они лежат у меня в корзинке, все помеченные. И, я думаю, на этом все… Ох, нет, вот я растяпа, чуть не забыла… Вам ещё придется заглянуть к мистеру Ткачику.

Тиффани выдохнула. Хотя не хотела этого делать. Она бы предпочла вообще больше не дышать, чем открыть пустую коробку перед лицом мистера Ткачику.

— Ты уверена, что ты… полностью ты, Тиффани? — спросила мисс Левел и Тиффани жадно ухватилась за спасительный повод не ходить.

— Ну, я чувствую себя немно… — начала было она, но госпожа Ветровоск оборвала её: — Она в полном порядке, мисс Левел, если не обращать внимания на отголоски. Но роителя здесь нет, я могу вас заверить.

— Правда? — спросила мисс Левел. — Я не хочу показаться невежливой, но как вы можете быть так уверены?

Госпожа Ветровоск показала вниз.

Рассыпанный сахар, кристалл за кристаллом катился по столу и запрыгивал в сахарницу.

Мисс Левел хлопнула в ладони.

— Ох, Освальд, — сказала она, вся сплошная улыбка. — ты вернулся!

Мисс Левел и, возможно, Освальд проводили их до калитки.

— Твои синие человечки за ней присмотрят. — сказала госпожа Ветровоск, когда они свернули на лесную тропинку. — Глядишь, теперь, когда она наполовину умерла, дела у неё пойдут получше.

Тиффани была потрясена. — Как вы можете быть такой жестокой?

— Когда все увидят, как она передвигает предметы без помощи рук, её начнут хоть немного уважать. Уважение для ведьмы, это её хлеб. Если тебя не уважают, ты не получишь ни кусочка. А наша мисс Левел особым признанием не пользуется.

Это было правдой. Люди не очень-то уважали мисс Левел. Это было правдой. Люди не очень-то почитали мисс Левел. Да, она им нравилась каким-то необъяснимым образом, но и только. Госпожа Веторовоск была права, но Тиффани хотелось, чтобы она ошибалась.

— Почему же вы с мисс Тик послали меня к ней? — спросила она.

— Потому, что она любит людей. — сказала ведьма, быстро шагая по тропинке. — Она заботится о них. Даже о тупых, неприятных и слюнявых, о безалаберных машашах с сопливыми ребятишками на руках, о бесполезных, слабоумных и о тех болванах, которые обращаются с ней, как с прислугой. Вот это то, что я называю магией — видеть все это, сталкиваться со всем этим и тем не менее, продолжать заботиться о них. Сидеть всю ночь с умирающими, облегчая им боль, успокаивая их страхи, заботясь, чтобы они благополучно перешли в мир иной… и затем, обмывать их и помогать плачущей вдове сменить и постирать постельное белье — что, позволь мне сказать тебе, работёнка не для малодушных — и остаться на следующую ночь сидеть у гроба, а затем возвратиться домой и успеть отдохнуть всего лишь пять минут, потому что в дверь застучит обезумевший фермер, у которого жена рожает первенца, а акушерка не знает, что делать, и встать, взять сумку и пойти… Мы все этим занимаемся, каждый по своему, но положа руку на сердце, я скажу, что у неё это получается лучше, чем у меня. Это корни, сердце, душа и сосредоточие ведовства, вот что это такое. Душа и сосредоточие! — госпожа Ветровоск ударяла кулаком в ладонь, отчеканивая каждое слово: — Душа… и… сосредоточие!

Во внезапно наступившей тишине её слова эхом отразились от деревьев. Даже кузнечики перестали стрекотать в траве.

— И миссис Иервиг, — пророкотала госпожа Ветровоск. — Миссис Иервиг рассказывает своим девочкам, что ведовство это космический баланс, звезды, круги, цвета и волшебные палочки и… и игрушки, всего лишь игрушки и ничего больше! — Она фыркнула. — О, я согласна, что для украшений они сгодятся — чтобы глаз отдохнул, пока ты работаешь; чтобы покрасоваться. Но начало и конец, начало и конец, это помощь людям, жизнь которых находится на краю. Даже тем, кто тебе не нравится. Со звездами легко, с людьми — трудно.

Она замолчала. И лишь через несколько секунд птицы запели снова.

— В общем, вот так я думаю. — добавила она тоном человека, заподозрившего, что зашел немного дальше, чем намеревался.

Тиффани ничего не ответила и когда госпожа Ветровоск повернулась к ней, она увидела, что Тиффани стоит на тропинке с самым разнесчастным видом.

— Что с тобой, детка? — спросила госпожа Ветровоск.

— Это была я! — закричала Тиффани. — Роитель был мной! Он не использовал мой мозг, чтобы думать, он использовал мои мысли! Он делал лишь то, что было у меня в голове! Все оскорбления… все эти… — у неё перехватило дыхание. — Вся эта мерзость… Это все я…

— …но без той частички тебя, что была надежно спрятана. — резко вставила госпожа Ветровоск. — Помни об этом.

— Да, но предположим… — начала было Тиффани, борясь за право излить горе до конца.

— Недостающая часть была очень важной. — сказала госпожа Ветровоск. — Научиться не делать что-то так же трудно, как научиться это делать. А может быть и труднее. В мире было бы куда как больше лягушек, если бы я не знала, как не превращать в них людей. И розовых воздушных шаров тоже было бы больше.

— Не надо. — содрогнулась Тиффани.

— Вот поэтому мы и ходим по деревням, лечим и все прочее, — продолжала госпожа Ветровоск. — Нет, конечно, и потому, что людям людям нужна помощь. Но прежде всего потому, что так ты обретаешь центр тяжести и не колеблешься. Наша работа, она фиксирует нас. Сохраняет человечность, удерживает от хихиканья. А у твоей бабушки были овцы, которые, на мой взгляд, так же глупы, своенравны и неблагодарны, как и люди. Ты посчитала себя плохой, поглядев со стороны? Ха! Видала я плохих и ты с ними даже рядом не стояла. А теперь, может хватит ныть?

— Что? — взвилась Тиффани.

К внезапной ярости Тиффани, госпожа Ветровоск рассмеялась.

— Ты ведьма до мозга костей. — сказала она. — Ты огорчена, но в глубине души наблюдаешь за своими страданиями и думаешь: — «Ах я бедняжка!», a ещё глубже ты злишься на меня за то, что я не жалею тебя: — «Ну, ну, милая, хватит». Дай же мне поговорить с твоим Третьим Помыслом, потому что я хочу услышать ту девочку, что отправилась к Королеве эльфов с одной лишь сковородкой, а не ребенка, жалеющего себя и погрязшего в страданиях.

— Что? Я не погрязла в страданиях! — закричала Тиффани, подскакивая к госпоже Ветровоск так близко, что между ними осталось лишь пара дюймов. — И что вы там говорили про чуткость к людям, а?

С древесных крон слетело несколько листьев.

— К ведьмам это не относится, особенно к таким ведьмам, как ты! — отрезала господа Ветровоск, тыкая её в грудь пальцем, твердым, как дерево.

— А? А? Это каким, таким? — По лесу проскакал олень. Поднялся ветер.

— Таким, которые не слишком внимательны, дитя!

— Да? И что же я упустила такого, что только вы и заметили… старушка?

— Может я и старушка, но я тебе говорю, роитель все ещё где-то рядом! Ты изгнала его из себя, но и только! — закричала госпожа Ветровоск. Перепуганные птицы сорвались с деревьев.

— Я знаю! — завопила в ответ Тиффани.

— О, да? В самом деле? И как ты об этом узнала?

— Потому что кусочек меня остался в нем! Кусочек меня, о котором бы я предпочла не знать! Я могу чувствовать его! А вот вы откуда знаете?

— Оттуда, что я чертовски хорошая ведьма, вот откуда! — рявкнула госпожа Ветровоск и кролики зарылись глубже в свои норы. — И что ты мне прикажешь с ним делать, пока сама будешь сидеть здесь и хныкать, а?

— Да как вы смеете! Как вы смеете! Я несу за него отвественность! Я буду разбираться с ним сама, если позволите!

— Ты? С роителем? Для него потребуется нечто большее, чем сковородка! Его нельзя убить!

— Я найду способ! Ведьма это та, кто находит решение!

— Ха! Интересно будет посмотреть на твои старания!

— Я это сделаю! — закричала Тиффани. Начался дождь.

— А? Так ты знаешь, как с ним сражаться, да?

— Не несите чушь! Я не смогу с ним сразиться! Он будет просто избегать меня! Он может даже зарыться в землю! Но он придет за мной, понятно? За мной и ни за кем другим! Я знаю это! И на этот раз я буду готова!

— Будешь готова, действительно? — спросила госпожа Ветровоск, складывая руки на груди.

— Да!

— Когда?

— Сейчас!

— Нет!

Старая ведьма выставила руку.

— Мир этому месту. — спокойно сказала она. Ветер стих. Дождь прекратился. — Нет, не сейчас. — продолжила она, когда воцарился мир. — Сейчас он на тебя не нападает. Ты находишь это странным? Если бы у него был язык, он бы зализывал раны. И ты ещё не готова, что бы ты там ни думала. Нет, сначала нам надо кое-что закончить, верно?

Тиффани потеряла дар речи. Прилив ярости внутри неё был таким жарким, что её уши запылали. Но госпожа Ветровоск улыбалась. Эти два факта плохо соответствовали друг другу.

Её Первый Помысел подумал: Я только что разругалась в пух и прах с самой госпожей Ветровоск! Говорят, что если ткнуть её ножом, кровь не появится, пока она сама не захочет этого! Говорят, что когда вампиры укусили её, они все возжаждали чая с печеньем. Она может делать что угодно и быть где угодно! И я назвала её старушкой!

Её Второй Помысел отозвался: — Она и есть старушка.

Третий Помысел сказал: Да, и она госпожа Ветровоск. Он не дает твоей злости угаснуть. Пока ты будешь злиться, в твоей голове не будет места для страха.

— Сохрани эту ярость. — сказала госпожа Ветровоск, как будто прочитав её мысли. — Помести её в сердце, запомни откуда она взялась, запомни её форму, храни, пока она тебе не понадобится. Но сейчас в лесу волк прячется в лесу и надо присмотреть за отарой.

Это все голос, думала Тиффани. Она разговаривает с людьми так, как бабушка Болит говорила с овцами, разве что не сквернословит. Но я чувствую себя… лучше.

— Спасибо. — ответила она.

— И в том числе за мистером Ткачиком.

— Да. — ответила Тиффани. — Я знаю.

Глава 10

ПОЗДНИЙ ЦВЕТ

День выдался… насыщенным. В горах госпожу Ветровоск знал каждый. Если тебя не уважают, говаривала она, то ничего и не получишь. Сегодня ей досталось все. А кое-что даже перепало Тиффани.

С ними обращались как с особами королевской крови — нет, их не тащили, чтобы отрубить голову или сделать что-то неприятное раскаленной кочергой — но люди потрясенно отходили, бормоча — «Какая любезность, она пожала мне руку! Я больше никогда не буду мыть руки!»

Многие из тех, с кем они повстречались сегодня, вообще никогда не мыли руки, с жеманством молочницы думала Тиффани. Но народ толпился около дверей, высматривая и выслушивая, а кое-кто из них даже украдкой подбирался к Тиффани, чтобы спросить: — «Не хочет ли госпожа Ветровоск чаю? Я вычистила наши чашки!» И ещё Тиффани заметила, что в каждом саду, мимо которого они проходили, пчелы в ульях начинали сильнее жужжать.

Тиффани старательно трудилась, стараясь сохранить присутствие духа, пытаясь сосредоточиться на своей работе. Обрабатывай раны как можно тщательнее, а если попалась гноящаяся рана, то думай о том, как будет здорово, когда все закончится. Она подозревала, что госпожа Ветровоск не одобрила бы такой подход. Но Тифани тоже не очень сильно нравилась позиция госпожи Ветровоск. Она все время лга… — никогда не говорила правду.

Взять уборную семейства Радделов. Мисс Левел несколько раз во всех подробностях объяснила мистеру и миссис Раддел, что уборная расположена слишком близко к колодцу и что их дети все время болеют из-за крошечных созданий, попадающих в питьевую воду. Они очень внимательно выслушивали каждую лекцию, но так до сих пор не передвинули уборную. Однако, госпожа Ветровоск сказала им, что дети болеют из-за гоблинов, которых привлекают запахи, и к тому времени, когда они уходили из дома Радделов, хозяин дома с тремя дружками уже копали новый колодец на другом конце сада.

— Крошечные создания действительно живут в воде, знаете ли. — сказала Тиффани, которая как то раз заплатила яйцо странствующему учителю, чтобы встать в очередь и посмотреть сквозь «Удивительное Микраскапическое Устройство! Зоопарк в Каждой Капле Стоялой Воды!». На следующий день она чуть не упала в обморок, пытаясь воздержаться от питья. Некоторые из этих созданий были волосатыми.

— В самом деле? — саркастически спросила госпожа Ветровоск.

— Да. Это так. И мисс Левел говорит им правду!

— Прекрасно. Она замечательная, правдолюбивая женщина, — ответила госпожа Ветровоск. — Но как по мне, так людям надо говорить то, что они в состоянии понять. Я так понимаю, что сначала тебе придется изменить мир и пару раз постучать мистера Раддела головой об стенку, прежде чем он сможет поверить, что болезнь может быть вызвана крошечными созданиями в питьевой воде. И пока ты будешь этим заниматься, его дети будут болеть. Но сегодня он верит в гоблинов. И эта история возымеет нужное действие. А когда я увижусь с мисс Тик, то скажу ей, что пора бы странствующим учителям появиться здесь.

— Ну хорошо, — неохотно согласилась Тиффани. — Но вы сказали мистеру Амбрилу, башмачнику, что его грудная боль пройдет, если он в течении месяца будет каждый день приходить к водопаду у Тамбл Краг и бросать три блестящих камешка в озеро для водяных! Какое же это лечение!

— Это не лечение, но он в него верит. Человек проводит слишком много времени, сидя в три погибели. Пятимильные прогулки на свежем воздухе, каждый день в течении месяца, пойдут ему на пользу. — ответила госпожа Ветровоск.

— О, — сказала Тиффани. — Ещё одна история?

— Если угодно, — согласилась господа Ветровоск и её глаза сверкнули. — И как знать, может водяные отблагодарят его за камешки.

Она заметила выражение лица Тиффани и похлопала её по плечу.

— Не берите в голову, мисс. — сказала она. — И вообще, погляди на это таким образом. Завтра ты займешься улучшением мира. А я постараюсь, чтобы людям стало хоть немного получше уже сегодня.

— По моему… — заговорила Тиффани и замолчала. Она окинула взглядом леса, обрамляющие поля в долине, и луга на горных склонах.

— Он все ещё здесь. — сказала она.

— Я знаю — ответила госпожа Ветровоск.

— Он ходит вслед за нами, но старается не попадаться нам на глаза.

— Я знаю. — повторила госпожа Ветровоск.

— Что же, по его мнению, он делает?

— В нем есть частичка тебя. Что, по-твоему, он делает?

Тиффани задумалась. Почему он не нападает? О, на этот раз она встретит его подготовленной, но все равно, у него достаточно силы.

— Возможно он ждёт, когда я снова расстроюсь. — предположила она. — Но у меня в голове все время вертится одна мысль. Совершенно бессмысленная. Я все время думаю о… трех желаниях.

— Желаниях чего?

— Я не знаю. Это звучит так глупо.

Госпожа Ветровоск остановилась. — Нет, не глупо. Ты пытаешься что-то сообщить самой себе. Запомни эту мысль. Потому что сейчас…

Тиффани вздохнула. — Да, я знаю. Мистер Ткачик.

Ни к одной пещере с драконом не подходили с такой осторожностью, как к этому дому посреди заброшенного сада.

Тиффани приостановилась у калитки и оглянулась назад, но госпожа Ветровоск дипломатично исчезла. Возможно она нашла кого-то, кто угостит её чаем со сладким печеньем, подумала Тиффани. Госпожа Ветровоск просто жила на чае с печеньем.

Тиффани открыла калитку и пошла по дорожке.

Ты не можешь сказать — я не виновата. Ты не можешь сказать — я за это не отвечаю.

Все, что ты можешь сказать — я разберусь.

Ты можешь не хотеть. Но сделать это ты обязана.

Тиффани глубоко вздохнула и вошла в тёмный коттедж.

Дверь открывалась прямо в комнату, где в своем кресле спал мистер Ткачик, раскрыв рот и демонстрируя всему миру свои желтые зубы.

— Эмм… Здравствуйте, мистер Ткачик. — с дрожью в голосе сказала Тиффани, может только не достаточно громко. — Зашла, эээ, проверить вас, что все… все в порядке…

Тем не менее, старик всхрапнул, проснулся и причмокнул губами, прогоня сон изо рта.

— А, это ты, — сказал он. — Доброго дня.

Он выпрямился в кресле и уставился на дверь, не обращая на Тиффани внимания.

Может он не станет спрашивать, думала она, вытирая пыль, взбивая подушки и, не вдаваясь в подробности, опорожняя горшок. Но она чуть не вскрикнула, когда старик цапнул её за запястье и умоляюще поглядел на неё.

— Проверь ящик ещё раз, хорошо, Мэри? Перед уходом? Я слышал сегодня ночью какой-то звон. Может кто из этих пронырливых воришек пробрался в дом.

— Да, мистер Ткачик. — ответила Тиффани, твердя про себя — Нехочубытьздесьнехочубытьздесь!

Она вытащила коробку. У неё не было выбора.

Коробка была тяжелой. Она встала и открыла крышку.

Петли скрипнули и воцарилась тишина.

— Ну что там, дочка? — спросил мистер Ткачик.

— Ммм… — промямлила Тиффани.

— Они там, а? — с беспокойством спросил старик.

В голове у Тиффани все смешалось.

— Эмм… все на месте. — выдавила она. — Ммм… Здесь полно золота, мистер Ткачик.

— Золото? Ха! Не надо мне лапшу на уши вешать, дочка. Я за свою жизнь ни разу золотого в руках не держал!

Тиффани, со всей возможной осторожностью поставила коробку на колени старику и он уставился внутрь.

Тиффани опознала истертые монеты. Они служили тарелками в кургане у пикси. На монетах была чеканка, но она слишком истерлась, чтобы разглядеть рисунок.

Но золото остается золотом, есть ли на нем рисунок или нет.

Она резко повернула голову и могла поклясться, что заметила, как что-то маленькое и рыжеголовое спряталось в тенях.

— Вот так. — сказал мистер Ткачик. — Вот так. — Похоже, что на этом его слова закончились. Но спустя какое-то время он продолжил. — Тут слишком много денег, чтобы потратить их на похороны. Я не помню, чтобы скопил столько. За такие деньги можно похоронить короля.

Тифани сглотнула. Она не могла оставить все так, как есть. Она просто не могла.

— Мистер Ткачик, я должна вам что-то рассказать. — проговорила она. И рассказала ему все. Она рассказала все, не только хорошее. Он внимательно её выслушал.

— Да, это весьма интересно. — сказал он после того, как она закончила.

— Эмм… Я извиняюсь. — сказала Тиффани. Она не могла придумать, что бы ещё сказать.

— Так ты говоришь, эта тварь заставила тебя украсть мои деньги на похороны, и поэтому твои дружки-феи насыпали в мой старый ящик золота, чтобы тебе не попало, верно?

— Думаю, что верно. — ответила Тифани.

— Ну, кажись, я должен поблагодарить тебя. — продолжил мистер Ткачик.

— Что?

— Ну, сдается мне, что если б ты не забрала медяки и серебро, то в ящике бы для золота места не нашлось, так? — сказал мистер Ткачик. — И сдается мне, что тому мертвому королю под твоими холмами, золотишко не больно то нужно.

— Да, но…

Мистер Ткачик порылся в ящике и вытащил золотую монету, на которую можно было бы купить весь его дом.

— А это тебе, девочка. — сказал он. — Купи себе ленточек и всего, чего захочешь…

— Нет! Я не могу! Это было бы нечестно! — в отчаянии запротестовала Тиффани. Все пошло совершенно не так!

— Нечестно, а? — сказал мистер Ткачик и одарил её долгим пронизывающим взглядом своих ярких глаз. — Тогда назовем это платой за небольшое поручение, которое ты сейчас побежишь выполнять, а? Ты побежишь по лестнице наверх, куда мне самому уж и не взобраться, и принесешь черный костюм, что висит за дверью, и чистую рубашку из сундука около кровати. И ещё, почисти ботинки и помоги мне встать, но по тропинке я, наверное, и сам смогу пройти. Потому как тут слишком много денег, чтобы пустить их все на похороны, но мне сдается, что для свадьбы тут будет в самый раз. И поэтому я пойду и предложу вдове Тасси выйти за меня замуж!

Последнее предложение потребовало некоторого обдумывания и затем Тиффани переспросила — Замуж?

— Именно. — ответил мистер Ткачик с трудом поднимаясь на ноги. — Она замечательная женщина и печет очень даже недурственные пироги с луком и мясом, к тому же у неё есть свои собственные зубы. Мне про то известно, потому как она мне их показывала. Ей младший сын привез целый набор модных зубов аж из самого города и она в них так хорошо выглядит. И она даже как то раз одолжила их мне, когда мне попался жесткий кусок свинины. Разве можно забыть такую доброту.

— Э… вы не думаете, что вам следовало бы сначала все обдумать? — спросила Тиффани.

Мистер Ткачик засмеялся. — Обдумать? Вот ещё делать мне больше нечего, как обдумывать, юная леди! Кто ты такая, чтобы советовать такому старику, как я, что ему следует сначала обдумать? Мне девяносто один год, вот сколько! Надо действовать! И потом, есть у меня причина не сомневаться, что вдова Тасси не станет нос воротить от моего предложения — глаза у неё блестят. За все эти годы я немало повидал в её глазах блеска. Думаю, что нежданно привалившее золото, поможет заделать углы, как говаривал мой папаша.

Через десять минут мистер Ткачик оделся, с чертыханиями и усилиями, не прибегнув к помощи Тиффани, которой было сказано отвернуться и зажать уши руками. Затем она помогла ему выйти в сад, где он отшвырнул в сторону одну из своих тростей и потряс пальцем над сорняками.

— Завтра многим из вас конец придет! — ликующе закричал он.

У садовой калитки мистер Ткачик ухватился за почтовый ящик и, задыхаясь, подтянул себя в почти вертикальное положение.

— Так. — сказал он немного тревожно. — Сейчас или никогда. Как я выгляжу?

— Вы выглядите замечательно, мистер Ткачик.

— Везде чисто? Хорошо сидит?

— Э… да. — ответила Тиффани.

— Как мои волосы?

— Э… у вас их нет, мистер Ткачик.

— Ох, верно. Да, ты права. Надо купить этот, какеготам, вроде шляпы из волос? Хватит ли у меня на него денег?

— Парик? Вы можете купить тысячу париков, мистер Ткачик!

— Ха! Отлично. — Он обвёл сад сияющими глазами. — …Где там цветы? Что то не разберу… Ах… очки, видел их как-то, сделаны из стекла. Видишь все, как молоденький. Вот они-то мне и нужны… хватит мне на очки, а?

— Мистер Ткачик, — ответила Тиффани. — У вас хватит денег на все что угодно.

— Благослови тебя боги! — сказал мистер Ткачик. — Но сейчас мне нужон букет цветов, дочка. Нельзя свататься без цветов, а я не вижу ни одного цветочка. Что-нибудь там ещё осталось?

В саду среди кустарника и сорняков затесалось несколько роз. Тифани принесла нож с кухни и срезала их для букета.

— Вот и славно. — сказал мистер Ткачик. — Поздний цвет, совсем как я! — Он крепко сжал букет в свободной руке, затем неожиданно нахмурился, замолчал и застыл, как статуя.

— Хотел бы я, чтобы мои Тоби и Мэри пришли на мою свадьбу. — тихо сказал он. — Но они умерли, знаешь.

— Да. — ответила Тиффани. — Я знаю, мистер Ткачик.

— И чтобы моя Нэнси была жива, хотя, коль уж я, надеюсь, женюсь на другой леди, это не больно разумное желание. Ха! Почти все, кого я знаю, умерли. — Мистер Ткачик поглядел на букет цветов долгим взглядом и затем снова выпрямился. — Однако, с этим уж ничего не поделаешь, верно? Даже с ящиком, полным золота!

— Это так, мистер Ткачик. — хрипло ответила Тиффани.

— Ох, ну не плачь, дочка! Солнце светит, птички поют и что прошло, то не изменить, а? — весело проговорил мистер Ткачик. — И вдова Тасси ждёт!

На мгновение он запаниковал и затем прокашлялся.

— Ничем не пахнет? — спросил он.

— Э… только нафталином, мистер Ткачик.

— Нафталином? Нафталин сойдет! Ну ладно! Время не ждёт!

С помощью всего одной трости, мистер Ткачик с удивительной скоростью удалился по тропинке, размахивая букетом для равновесия.

— Ну вот, — сказала госпожа Ветровоск, когда мистер Ткачик, с развевающимися фалдами куртки, скрылся за углом. — Все обошлось, верно?

Тиффани быстро огляделась. Госпожу Ветровоск все ещё не было видно, но она была где-то здесь, невидимая. Тиффани сощурилась на то, что совершенно очевидно было старой стеной с облепившим её плющом, и смогла заметить ведьму только тогда, когда та пошевелилась. Госпожа Ветровоск ничего не делала со своей одеждой, она вообще не делала ничего магического, насколько могла судить Тиффани, но она просто… проявилась.

— Эээ, да. — сказала Тиффани, доставая носовой платок и сморкаясь.

— Но тебя это огорчает. — продолжала ведьма. — Ты считаешь, что не должно было все так закончиться, верно?

— Да! — с жаром ответила Тиффани.

— И ты думаешь, что было бы лучше, если бы его похоронили на собранные деревней деньги в каком-нибудь старом дешевом гробу?

— Нет! — Тиффани стиснула пальцы. Госпожа Ветровоск была колкая, как целое поле иголок. — Но… просто… так несправедливо. Я бы хотела, чтобы фиглы этого не делали. Я просто уверена, что смогла бы как-нибудь все уладить, накопить…

— Мир несправедлив, дитя. Радуйся, что у тебя есть друзья.

Тиффани взглянула на виднеющийся вдали лес.

— Да, — сказала госпожа Ветровоск. — Но он не там.

— Я отправлюсь в горы. — сказала Тиффани. — Я все обдумала и решила покинуть коттедж.

— На метле? — спросила госпожа Ветровоск. — Роитель двигается не так быстро…

— Нет! Куда бы я могла улететь? Домой? Я не хочу приводить его домой! И я не могу просто взять и улететь, когда он тут околачивается! Когда он… когда я с ним встречусь, я не хочу, чтобы поблизости были люди, понимаете? Я знаю, что я… что он может сделать, если разозлится! Он наполовину убил мисс Левел!

— А если он последует за тобой?

— Вот и хорошо! Я заберу его с собой туда! — Тиффани махнула рукой в сторону гор.

— И ты пойдешь совсем одна?

— У меня нет выбора, так ведь?

Госпожа Ветровоск окинула её долгим взглядом.

— Да. — наконец сказала она. — У тебя нет выбора. Также, как и у меня. Вот почему я пойду с тобой. И не спорьте, мисс. К тому же, как ты меня остановишь, а? Кстати, что я вспомнила… загадочные синяки миссис Тауни появляются потому, что её бьет муж. А отец ребенка мисс Торопыги — молодой Фред Тюрви. Ты можешь сказать об этом мисс Левел.

И когда она это говорила, из её уха вылетела пчела.

Спустя несколько часов они покинули дом мисс Левел и начали подъем на вересковые луга в горах. Приманка, думала Тиффани, поднимаясь по тропинке. Я, наверное, приманка, как в старые времена, когда охотники привязывали ягненка или козленка, чтобы подманить волка.

У неё есть план, как убить роителя. Я знаю. Она что-то придумала. Он придет за мной и она лишь взмахнет рукой.

Она должно быть считает меня дурой.

Конечно же, она пыталась спорить. Но госпожа Ветровоск сделала одно мерзкое замечание личного характера. Она сказала — тебе одиннадцать лет. Вот так взяла и сказала. Тебе одиннадцать и что будет говорить твоим родителям мисс Тик? Простите, но мы отпустили её одну в горы к древнему чудовищу, которое нельзя убить, и вот тут в банке все, что от неё осталось?

К этому аргументу присоединилась и мисс Левел, едва сдерживавшая слезы.

Если бы Тиффани не была ведьмой, она бы раскричалась о том, что так нечестно.

Что не было, на самом деле, правдой. Тиффани знала, все было честно. Они думали не только о ней, но и о других людях, и Тиффани ненавидела себя — совсем немножко — за то, что она о других не думала. Но как низко было с их стороны именно сейчас поступать честно. Это и было нечестным.

Никто не сказал, что ей только девять лет, когда она отправилась в Страну Фей, вооруженная лишь сковородкой. Допустим, никто кроме неё не знал, что она собралась туда идти, ну, кроме Нак Мак Фиглов, но они сами куда как меньше её ростом. Тут Тиффани задумалась, а рискнула бы она пойти, если бы знала, что её там ожидает?

Да. Рискнула бы.

И рискнешь предстать перед роителем, несмотря на то, что никто не знает, как его победить?

Да, рискну. В нем все ещё остается частичка меня. И быть может, мне удастся…

Но в то же время, тебя хоть немного, да радует, что госпожа Ветровоск и мисс Левел победили. Поэтому ты храбро тронулась в путь, однако, тебя сопровождает совершенно против твоей воли, самая могущественная ведьма на свете?

Тиффани вздохнула. Просто ужас, когда твои собственные мысли объединяются против тебя.

Фиглы не возражали против её ухода. Они возражали, что их их не берут. Тиффани понимала, оскорбляет их этим. Но, как сказала старая ведьма, то были чисто карговские дела и фиглам там делать нечего. Когда роитель появляется в реальном мире, а не в мечтах, у него нет ничего, куда можно было пнуть или ударить головой.

Тиффани даже сказала речь, поблагодарив их за помощь, но Роб Всякограб сложил руки на груди и повернулся к ней спиной. Все пошло наперекосяк. Но госпожа Ветровоск права, они могли пострадать. Беда в том, что у фиглов все объяснения о возможных опасностях лишь вызывали воодушевление.

Тиффани ушла, оставив их спорить друг с другом. Все, все пошло не так.

Но сейчас все споры остались позади. Деревья вокруг стали не такими ветвистыми, но более остроконечными, или, как сказала бы Тиффани, если бы знала немного больше о деревьях, лиственные породы уступили место хвойным.

Она могла чувствовать роителя. Он следовал за ними, но держался далеко позади.

Попытайтесь вообразить самую главную ведьму, и вам вряд ли придет в голову госпожа Ветровоск. Вы бы, скорее, вообразили бы миссис Иервиг, скользящую по комнатам, как на колесиках, в платье черном, как мрак в самом глубоком подземелье. А госпожа Ветровоск была всего лишь старой женщиной с морщинистым лицом и грубыми руками. Её платье было черно, как ночь, которая на самом деле не такая уж и черная, как многие полагают. К тому же, оно было все в пыли и подол у него истерся.

С другой стороны, — подумал Второй Помысел Тиффани, — Однажды ты купила своей бабушке фарфоровую пастушку, помнишь? Блестящую и бело-голубую?

Первый Помысел ответил — Да, но я была тогда совсем маленькая.

Второй Помысел подумал: Но кто из них настоящей пастушкой? Сияющая леди в чистом красивом платьице и туфельках с пряжками, или старуха, бредущая сквозь снег в грубых ботинках, набитых соломой, с мешковиной на плечах?

В этот момент госпожа Ветровоск споткнулась. Но она удержалась на ногах и сказала — Какие опасные неустойчивые камни на тропинке. Будь осторожнее.

Тиффани поглядела под ноги. На тропинке было не так уж и много камней и они не казались слишком опасными или особенно неустойчивыми.

Сколько лет госпоже Ветровоск? Ещё один вопрос, который ей так не хотелось задавать. Госпожа Ветровоск была худая и жилистая, совсем как бабушка Болит. Она была из той породы людей. что живут и живут — но в один прекрасный день бабушка Болит легла в кровать, чтобы больше не просыпаться, вот и все…

Солнце садилось. Тиффани чувствовала роителя так же, как чувствуется чей-то пристальный взгляд. Роитель все ещё прятался в лесах, лентой опоясывающих горы.

Наконец старая ведьма остановилась на поляне, где из под земли поднимались каменные столбы, и села, привалившись спиной к большому камню.

— Остановимся здесь. — сказала она. — Скоро стемнеет, как бы не подвернуть лодыжку на этих неустойчивых камнях.

Вокруг стояли огромные валуны, размером с дом, что когда-то давно скатились с гор. Скалистые вершины вздымались прямо над ними, каменная стена, накатывающая на поляну, как волна. Место было совершенно уединенное. Каждый звук здесь отдавался эхом.

Тиффани села рядом с госпожой Ветровоск и развернула пакет, собранный для них мисс Левел.

У Тиффани не было опыта, но насколько она могла судить по сказкам, в дорогу с собой обычно брали хлеб и сыр.

Мисс Левел приготовила для них сэндвичи с ветчиной и солеными огурцами, и ещё она положила салфетки.

Довольно странная мысль, если подумать: мы идём сразиться с жутким чудовищем, но крошки на платьях нам не грозят.

Она также дала им в дорогу бутылку холодного чая и пакет с печеньем. Мисс Левел знала госпожу Ветровоск.

— Раззожем костер? — предложила Тиффани.

— Зачем? Нужен хворост, а до леса далеко, к тому же минут через двадцать взойдет луна. Твой дружок приближаться не рискует, а больше нам здесь ничего не угрожает.

— Вы уверены?

— В моих горах мне страшиться нечего. — ответила госпожа Ветровоск.

— Но разве здесь нет троллей, волков и всякого такого?

— О, этого добра тут хватает.

— И они не пытаются напасть на вас?

— Больше не пытаются. — произнес самодовольный голос в темноте. — Передай мне печенье, будь добра.

— Вот, держите. Огручиков маринованных не хотите?

— От этих огурцов у меня бывают такие ветры.

— В таком случае…

— Ох, я же не сказала нет. — ответила госпожа Ветровоск, забирая два маринованных огурца.

Здорово-то как, подумала Тиффани.

Тиффани взяла с собой три свежих яйца. Ничего у неё с запутками не получалось. Все девочки умели их плести. И она знала, что делает все правильно.

Тиффани набрала в карман первые попавшиеся вещицы и сейчас, не глядя, доставала их, оплетая нить вокруг яйца, пристраивая деревяшки и двигая их так, чтобы…

Крак!

Яйцо разбилось и растеклось.

— Я же тебе говорила, — сказала госпожа Ветровоск, открывая один глаз. — Это все игрушки. Палочки и камешки.

— Вы хоть когда-нибудь пользовались ими? — спросила Тиффани.

— Нет. Так и не научилась их делать. И вообще, они только мешают. — госпожа Ветровоск зевнула, завернулась в одеяло и, немного поворочавшись, примостилась поудобнее у камня. Вскоре она глубоко задышала.

Тиффани тихо сидела, укрывшись одеялом, и ждала восхода луны. Она надеялась на лунный свет, но лучше не стало. До появления луны было лишь темно. А теперь появились тени.

Госпожа Ветровоск всхрапнула. Это был добротный, солидный храп, похожий на звук рвущейся ткани.

Воцарилась тишина. Она пролетела сквозь ночь, беззвучно, как падающее перо, обратилась птицей и села на скалу рядом с Тиффани. Птица повернула голову и взглянула на неё.

Во взгляде птицы было не только обычное птичье любопытство.

Старая ведьма снова всхрапнула. Тиффани, не сводя глаз с совы, протянула руку и легонько потрясла ведьму. Когда это не помогло, она потрясла её сильнее.

Ведьма всхрапнула, словно три поросенка налетели друг на друга, и, приоткрыв один глаз, спросила — Вуу?

— На нас смотрит сова! Вот она, прямо над нами!

Неожиданно сова мигнула, поглядела на Тиффани так, словно только её заметила, расправила крылья и скользнула в ночь.

Госпожа Ветровоск сжала рукой горло, пару раз кашлянула затем хрипло сказала: — Ну сова и что такого, дитя! Я десять минут подманивала её поближе! Посиди тихо, пока я снова подманю её, иначе мне придется взять летучую мышь, а я после них всегда пытаюсь смотреть ушами, что в моем возрасте просто неприлично!

— Но вы храпели!

— Я не храпела! Я немного расслабилась, приманивая сову! Если бы ты меня не потревожила и не спугнула сову, я бы уже была над лугом и все видела бы!

— Вы… захватываете её сознание? — нервно спросила Тиффани.

— Нет! Я не этот твой роитель! Я просто… заимствую её полет, я… немного подталкиваю её к действиям, но она даже не знает обо мне. А сейчас, попытайся уснуть!

— Но что, если роитель…

— Если он подойдет поближе, именно я скажу тебе об этом! — прошипела госпожа Ветровоск и снова легла. Затем она ещё раз приподняла голову. — И я не храплю!

Спустя полминуты храп раздался снова.

Ещё через несколько минут вернулась сова, а может это была не та, а уже другая. Сова приземлилась на ту же самую скалу, немного посидела и унеслась в ночь.

Старая ведьма перестала храпеть. Она, по сути, совсем перестала дышать.

Тиффани склонилась над ней, потом наклонилась ещё ниже и даже приложила ухо к груди, чтобы расслышать сердцебиение.

Она чувствовала, что её собственное сердце словно сжали в кулаке…

…из-за того самого дня, когда она нашла бабушку Болит в её вагончике. Бабушка мирно лежала в своей узкой железной кровати, но Тиффани сразу поняла, что-то случилось, лишь только ступив внутрь…

Тук.

Тиффани сосчитала до трех.

Тук.

Ну что же, сердце билось.

Очень медленно, словно растущий побег, задвигалась одеревеневшая рука. С медлительностью ледника она скользнула в карман и вытащила большую карточку с надписью:

Я ни памирла.

Тиффани решила про себя, что спорить не будет. Вместо этого она подоткнула одеяло вокруг старой ведьмы и поплотнее завернулась в свое.

В свете луны она ещё раз попыталась сделать запутку. Она наверняка сможет с её помощью сделать что-нибудь. Возможно, если…

Освещенная луной, она очень, очень осторожно…

Крак!

Яйцо разбилось. Яйца все время разбивались и теперь у неё осталось только одно. Тиффани не рискнула бы взять вместо яйца жука, даже если бы и смогла найти хоть одного. Это было бы слишком жестоко.

Она прижалась спиной к камню и поглядела на черный и серебряный пейзаж. Её Третий Помысел подумал: — Он не подойдет близко.

Почему?

Она подумала: Я не совсем понимаю, почему я так уверена. Но я это знаю. Он держится в стороне. Он знает, что со мной госпожа Ветровоск.

Она подумала: Откуда он может это знать? У него нет своего ума. Он не знает, кто такая госпожа Ветровоск!

Подумай: предложил её Третий Помысел.

Тиффани прислонилась к камню.

Иногда в её голове было слишком… многолюдно…

И затем было утро и солнечный свет, на её волосах блестела роса и туман поднимался с земли как дым… а на той скале, где вчера была сова, сидел орел, поедая что-то пушистое. Она могла разглядеть каждое перышко на его крыльях.

Он сглотнул, поглядел на Тифани безумными птичьими глазами и улетел прочь, сделав круг в тумане.

Госпожа Ветровоск снова начала храпеть и, по мнению Тиффани это означало, что она снова в своем теле. Тиффани легонько подтолкнула её и размеренное хххррррррр внезапно сменилось коротким хрп.

Старая женщина села, откашливаясь, и раздраженно замахала рукой Тиффани, чтобы та передала ей бутылку с чаем. Она не заговорила, пока не выпила половину.

— Ну вы как хотите, но жаренный кролик намного вкуснее. — с трудом проговорила она, возвращая пробку на место. — И без шкуры!

— Вы забрали… позаимствовали орла? — спросила Тиффани.

— Конечно. Не стану же я требовать от бедной совы, чтобы она летала и после рассвета, оглядывая для меня окрестности. Она всю ночь охотилась на полевых мышей и, можешь мне поверить, даже сырой кролик намного вкуснее. Не вздумай есть мышей.

— Не вздумаю. — ответила Тиффани и это было чистой правдой. — Госпожа Ветровоск, по моему, я знаю, чем занят роитель. Он размышляет.

— А я думала, что у него нет мозгов.

Тиффани предоставила высказываться своим Помыслам.

— Но в нем остался отголосок меня, ведь так? Должен был остаться. И роитель хранит отголоски всех, кем он… был. В нем должна оставаться частичка меня. Я могу чувствовать его и он знает, что я здесь не одна. И он не подходит близко.

— А? И почему же?

— Потому что он боится вас.

— Ха! С чего бы это?

— Потому, — просто ответила Тиффани. — Что я вас боюсь. Немножко.

— О, Боги. Ты боишься?

— Боюсь. — повторила Тиффани. — Он сейчас как собака, которую побили, но она не убегает. Он не понимает, что он такого плохого сделал. Но… когда я говорю о роителе… мелькает что-то… какая-то мысль, я её почти уловила…

Госпожа Ветровоск ничего не сказала. На её лице появилось отсутствующее выражение.

— Что с вами? — спросила Тиффани.

— Ничего, просто я дала тебе время уловить эту мысль. — ответила госпожа Ветровоск.

— Увы. Она уже пропала. Но… мы ошибаемся в роителе.

— Да? И почему же?

— Потому что… — Тиффани билась над формулировкой. — Я думаю потому, что мы не хотим думать о нем правильным образом. Это как-то связано с… третьим желанием. И я не знаю, что все это означает.

Ведьма ответила. — Продолжай обдумывать эту мысль. — И затем глянула вдаль и добавила. — К нам гости.

Тиффани понадобилось несколько секунд, чтобы разглядеть то, что заметила госпожа Ветровоск — маленькое темное пятно на краю леса. Оно приближалось, но довольно неуверенно.

Пятно превратилось в Петулию, которая летела в нескольких футах над землей очень медленно и неуверено. Время от времени она спрыгивала с метлы и направляла ручку метлы в правильное направление.

Долетев до Тиффани и госпожи Ветровоск, она снова спрыгнула, торопливо схватила метлу и направила её на большую скалу. Метла мягко ударилась и повисла в воздухе, пытаясь пролететь сквозь камень.

— Прошу прощения, — отдышавшись сказала Петулия. — Но у меня никак не получается останавливаться и лучше так, чем кидать якорь… ммм.

Она начала было приседать перед госпожой Ветровоск, но вспомнила, что она ведьма, и на полпути попыталась превратить реверанс в поклон — зрелище, за которое стоило заплатить. В результате она застыла в согнутом положении и откуда снизу послышался тонкий голосок. — Ммм, пожалуйста, помогите? По моему, Октограмма Тригорья зацепилась за Кисет Девяти Трав…

И все время, пока они распутывали Петулию. разъединяя её браслеты и ожерелья, госпожа Ветровоск ворчала: — Игрушки, всего лишь игрушки.

Петулия выпрямилась с покрасневшим лицом. Она увидела, как госпожа Ветровоск смотрит на неё и, торопливо сорвав с себя остроконечную шляпу, выставила её перед собой. С одной стороны, это было явной демонстрацией почтения, но с другой стороны на вас был направлен двухфутовый острый конец шляпы.

— Ммм… Я зашла навестить мисс Левел и она сказала мне, что вы отправились в горы искать какое-то ужасное чудовище, — сказала она. — Ммм… Поэтому я подумала, что надо бы проведать, как вы тут.

— Ммм… Очень мило с твоей стороны! — ответила Тиффани, но её вероломный Второй Помысел подумал: — И что бы ты стала делать, если бы роитель напал на нас?

Перед внутренним взором Тиффани на мгновение предстала Петулия, стоящая перед взбешенной тварью, но в этом не было ничего уж такого смешного, как она было подумала. Петулия стояла бы перед тварью, дрожа от страха так, что все её бесполезные амулеты бренчали бы, она почти обезумела бы от страха… но она бы не побежала. Она думала, что здесь может оказаться что-то очень страшное, но тем не менее, прилетела нас проведать.

— Как тебя зовут, моя милая? — спросила госпожа Ветровоск.

— Ммм… Петулия Хрящик, госпожа. Я работаю у Гвинифер Черночепчик.

— У старой Матушки Черночепчик? — сказала госпожа Ветровоск. — Весьма неплохо. Она прекрасно разбирается в свиньях. Ты хорошо поступила, что прилетела сюда.

Петулия нервно поглядела на Тиффани. — Ммм… Как ты себя чувствуешь? Мисс Левел сказала, что ты… приболела.

— Мне намного лучше, спасибо. — с несчастным видом ответила Тиффани. — Слушай, я очень извиняюсь…

— Ну, ты же была больна. — сказала Петулия.

И вот что ещё отличало Петулию. Она всегда старалась думать о других только самое хорошее. Было в этом что-то тревожное, особенно, если вы знали, что это о вас она пытается думать все самое лучшее.

— Вы собираетесь вернуться домой после Проб? — продолжала Петулия.

— Проб? — переспросила Тиффани, вдруг растерявшись.

— Ведьминские Пробы — пояснила госпожа Ветровск.

— Сегодня. — добавила Петулия.

— Я совсем забыла о них! — сказала Тиффани.

— Я не забыла. — спокойно ответила старая ведьма. — Я никогда не пропускаю Пробы. Не пропустила ни разу за шестьдесят лет. Не окажите ли вы любезность пожилой леди, мисс Хрящик, и не отправитесь ли назад в коттедж мисс Левел, чтобы передать ей наилучшие пожелания от госпожи Ветровоск и сообщение, что мы направимся прямиком на Пробы? Кстати, как она?

— М… Она жонглировала шарами, без помощи рук! — сказала Петулия с изумлением. — И вы знаете? Я видела синего фея! В саду!

— Правда? — сказала Тиффани с упавшим сердцем.

— Да! Он был довольно грязный, должна сказать. И когда я спросила у него, правда ли он фея, он сказал… ммм… «я фея большой, вонючей, ужасно колючей, жгучей крапивы из Страны Колокольчиков» и он назвал меня «отвраткой». Ты не знаешь, что это значит?

Тиффани взглянула в круглое личико, взирающее на неё с надеждой. Она было открыло рот, чтобы ответить: — Это слово означает того, кто любит фей — но вовремя остановилась. Это было бы не честным. Тиффани вздохнула.

— Петулия, ты видела Нак Мак Фигла. — ответила она. — Они вроде фей, но не такие милашки. Мне очень жаль. Они хорошие… Ну, более или менее… но они совсем не милашки. И «отвратка» что-то вроде ругательства. Хотя я не думаю, что какое-то особенно плохое.

Выражение лица Пеутлии какое время не менялось, наконец она сказала: — Значит это все-таки был фея?

— Да. Технически.

Круглое румяное лицо улыбнулось. — Хорошо, а я то удивлялась, потому что он, ммм… ну знаешь… писал прямо на садового гномика мисс Левел?

— Это точно фигл. — сказала Тиффани.

— Ну что же, я думаю, что и большая, вонючая, ужасно колючая, жгучая крапива тоже должна иметь фей, как и любое другое растение. — ответила Петулия.

Глава 11

АРТУР

Когда Петулия улетела, госпожа Ветровоск топнула ногой и сказала: — Нам пора, юная леди. До Ширклифа почти восемь миль. Мы не успеем добраться до открытия.

— А как же роитель?

— Ну если он захочет, то может пойти тоже. — госпожа Ветровоск улыбнулась. — Ох, ну не хмурься ты так. На Пробах бывает не менее трех сотен ведьм и они уже почти все собрались. Безопаснее места и быть не может. Или ты хочешь встретится с роителем прямо здесь? Я думаю, мы можем это устроить. Роитель двигается довольно медленно.

— Нет! — ответила Тиффани, громче, чем ей хотелось. — Нет, потому что… все не так, как кажется. Мы все делаем неправильно. Ээ… я не могу объяснить. Но это все из-за третьего желания.

— Которые тебе не известно?

— Да. Но я надеюсь, что скоро его узнаю.

Ведьма уставилась на неё. — Да, я тоже на это надеюсь. — сказала она. — Ну что же, нет смысла стоять здесь. Надо двигаться. — И с этими словами старая ведьма подобрала свое одеяло и тронулась в путь, словно её потащили на веревке.

— Мы даже не позавтракали! — сказала Тиффани, бросаясь за ней вслед.

— Я наелась мышей ночью. — кинула госпожа Ветровоск через плечо.

— Да, но вы же на самом деле их не ели, верно? — сказала Тиффани. — На самом-то деле их ела сова.

— Технически, да. — согласилась госпожа Ветровоск. — Но если ты всю ночь мысленно ешь мышей, то просто удивительно, как сильно тебе не захочется думать об еде на следующее утро. А может и вообще никогда не захочется.

Она кивнула на удаляющуюся фигурку Петулии.

— Твоя подруга? — спросила она, продолжая идти вперед.

— Ээ… Если это и так, то я этого не заслужила. — ответила Тиффани.

— Хммм. — сказала госпожа Ветровоск. — Что же, иногда мы получаем то, что не заслужили.

Для своего возраста госпожа Ветровоск ходила довольно быстро. Она шагала по траве так, словно её оскорбляло расстояние. И ей ещё кое-что хорошо удавалось.

Она пробиралась в тишине. Она шла и лишь её длинная юбка, цепляющаяся за вереск, шуршала, но этот шорох каким-то образом слился с фоном.

В наступившей тишине стали слышны отголоски воспоминаний. После роителя их остались сотни. Большинство из них были так слабы, что лишь создавали легкое неудобство в голове. Но ископаемый древний тигр по прежнему ярко пылал в глубине её мозга, а за ним прятался гигантский ящер. Они были машинами для убийства, наиболее могущественными созданиями в мире — когда-то давно. Роитель захватил их обоих и они погибли, сражаясь.

Он всегда захватывал свежие тела и сводил их с ума, заставляя искать могущества, что неминуемо приводило к смерти… и только Тиффани задалась вопросом почему? память подсказала: Потому что он боится.

Чего боится? — подумала Тиффани. Он так могущественен!

Кто знает? Но он обезумел от ужаса. Совсем набрендился!

— Вы Сентимент Суетон, так? — сказала Тиффани и тут уши проинформировали её, что она произнесла это вслух.

— Разговорчивый какой, а? — откликнулась госпожа Ветровоск. — Болтал без умолку, пока ты спала. Был о себе очень высокого мнения. Я полагаю, что именно поэтому его воспоминания до сих пор держатся вместе.

— Однако, он не видит разницы между сбрендившим и набрендившимся. — заметила Тиффани.

— Воспоминания тускнеют. — задыхаясь ответила госпожа Ветровоск. Она остановилась и прислонилась к скале.

— Как вы себя чувствуете? — спросила Тиффани.

— Здорова как бык. — со свистящим дыханием ответила госпожа Ветровоск. — Сейчас откроется второе дыхание. Ничего, осталось ещё шесть миль.

— Я заметила, что вы немного прихрамываете. — сказала Тиффани.

— Да неужели? Тогда прекрати замечать!

Её крик — приказание, эхом отразился от скал.

Когда эхо замолчало, госпожа Ветровоск раскашлялась. Тиффани побледнела.

— Должно быть, — сказала старая ведьма. — Я чем-то подавилась. Не иначе, эти мыши. — Она снова закашлялась. — Мои знакомые, те из них, кто так или иначе этого заслужил, называют меня бабушкой. Я не буду возражать, если ты будешь так меня называть.

— Бабушка Ветровоск? — спросила Тиффани, вытряхнутая из потрясения новым потрясением.

— Технически — нет. — быстро добавила госпожа Ветровоск. — Это так они говорят, чтобы продемонстрировать уважение — Матушка Такая-то, Тетушка Эдакая или Нянюшка Как-её-там. Чтобы показать, что ведьма… ведьму… что она…

Тиффани не знала, то ли ей смеяться, то ли плакать. — Я знаю. — ответила она.

— Знаешь?

— Также было с бабушкой Болит. — продолжала Тиффани. — Она была моей бабушкой, но все на Мелу звали её бабушкой Болит.

Она знала, что миссис Болит не подходит. Нужно было какое-то большое, теплое, обнимающее слово. Бабушка Болит была для всех.

— Это как быть бабушкой для всех. — сказала она вслух, но про себя подумала — бабушкой, которая рассказывает всем сказки!

— Ну так вот. Так оно и есть. Бабушка Ветровоск. — сказала бабушка Ветровоск и быстро продолжила. — Но не технически. А сейчас нам лучше поторопиться.

Она выпрямилась и пошла дальше.

Бабушка Ветровоск. Тиффани обкатывала в уме эти слова. Она никогда не видела свою вторую бабушку, которая умерла до её рождения. Называть кого-то другого бабушкой было странным, но вот чудно, это казалось правильным. У вас вполне могут быть две бабушки.

Роитель следовал за ними. Тиффани чувствовала его. Но он продолжал держаться поодаль. В этом какая-то хитрость, привести его на Пробы, думала она. У бабушки Ветровоск — у неё аж мозги звенели, когда она мысленно выговаривала это слово — у бабушки был какой-то план. У неё должен был быть план.

Но… Что-то было не так. Она никак не могла поймать какую-то мысль, которая исчезала каждый раз, когда ей казалось, что она ухватила её. Роитель вел себя не так, как следовало.

Тиффани старалсь идти рядом с Матушкой Ветровоск.

Появились первые признаки, что они уже почти дошли места проведения Проб. Тифани заметила три метлы, летящие в одном с ними направлении. Они вышли на хорошую дорогу, по которой шли группы людей, среди которых виднелись остроконечные шляпы.

Дорога вела через лес в холмы, петляла среди лоскутного одеяла крошечных полей, пока не достигла высокой изгороди, из-за которой доносился духовой оркестр, исполнявший попурри из популярных песен. Музыка звучала так, словно музыканты в оркестре не смогли договориться друг с другом, какие именно песни считать популярными.

Тиффани аж подпрыгнула, заметив воздушный шарик, парящий над деревьями. Ветер подхватил его и понес, но это был лишь шарик, а не лишний Брайан. Она могла в этом не сомневаться, потому что вслед за шариком летел вопль, полный ярости, смешанной с протестом: «АААаааааахааачууушаааииииик!». С таким традиционным криком маленький ребенок знакомится с важным уроком — с шариками, а также и с самой жизнью, необходимо знать, когда веревочку отпускать нельзя. Весь смысл воздушных шариков заключается в том, чтобы преподать детям такой урок.

Но сегодня в небо поднялась метла с пассажиркой в остроконечной шляпе, поймавшей шарик и вернувшей его владельцу.

— Раньше все было не так, — проворчала Матушка Ветровоск, направляясь к воротам. — Когда я была молодая, мы обычно собирались где-нибудь на лугу сами по себе. Но сейчас, о нет, сейчас это Выходной День Для Всей Семьи. Ха!

Перед воротами, ведущими на поле, толпились люди, но в этом «Ха!» было что-то особенное. Толпа расступилась, как по волшебству, а матери притянули детей к себе, пропуская Матушку Ветровоск прямо к воротам.

У ворот стоял мальчик, продающий билеты, и в данной момент он жалел, что вообще родился на свет.

Матушка Ветросовск уставилась на него и Тиффани заметила, как его уши покраснели.

— Два билета, молодой человек. — сказала Матушка. Крохотные льдинки прозвенели в её словах.

— То есть, эээ… один детский и один для лица старшего возраста? — пролепетал мальчик.

Матушка наклонилась к нему и спросила: — Что значит «лица старшего возраста», молодой человек?

— Это как… Ну знаете… Вроде старичья. — пробормотал мальчик. Его руки дрожали.

Матушка наклонилась поближе. Мальчик очень, очень сильно хотел попятиться, но его ноги приросли к земле. Все, что он мог сделать, это отклониться назад.

— Молодой человек, — сказала Матушка. — Я ни сейчас и никогда раньше не была старичьем. Мы возьмем два билета, вот эти на доске, по пенни за штуку. — Её рука стремительно, как голова змеи, метнулась вперед. Мальчик пискнул и отпрянул.

— Вот два пенни. — сказала Матушка Ветровоск.

Тиффани поглядела на руку Матушки. Большой и указательный пальцы были крепко сжаты, но между ними не было никаких монет.

Тем не менее, мальчик, жутко улыбаясь, сжал несуществующие монеты между своими указательным и большим пальцами. Матушка проворно выхватила билеты из его другой руки.

— Благодарю, молодой человек. — сказала она и прошла в ворота. Тиффани побежала за ней.

— Что вы?.. — начала она, но Матушка Ветровоск поднесла палец к губам, и схватив её за плечо, развернула назад.

Мальчик в воротах все ещё таращился на свои пальцы. Он даже потер ими. Затем пожал плечами и разжал пальцы над кожаным мешочком с деньгами.

Дзинь, дзинь…

Толпа у ворот ахнула и кое-кто даже зааплодировал. Мальчик огляделся по сторонам со снисходительной улыбкой, дающей понять, что уж он-то знал, что именно так и произойдет.

— Ага, вот так-то. — сказала довольная Матушка Ветровоск. — А сейчас я бы не отказалась от чашечки чая, да и печенье не помешало бы.

— Бабушка, тут дети, не только ведьмы!

Люди в толпе глазели на них. Бабушка Ветровоск приподняла голову Тиффани за подбородок, чтобы заглянуть ей в глаза.

— Да ты посмотри по сторонам, а? Сколько здесь амулетов, волшебных палочек и всякого прочего — видимо-невидимо. Да он не посмеет сюда сунуться!

Тиффани огляделась. На поле были расставлены палатки. Во многих из них располагались увеселительные аттракционы, такие же, какие она видела на ярмарках на Мелу: накидывание подков на шест, бросание мячиков в цель и всякие лотереи. День был жарким и у малышей особой популярностью пользовался Ныряющий Стул. Но шатров предсказателей

будущего видно не было, потому что ни один предсказатель не рискнул бы появиться на празднике, где чуть ли не каждый второй мог поспорить с ним или даже надерзить. Зато палаток стоварами для ведьм было полно. Самый большой тент был у ЗакЗака, перед которым он выставил манекен, одетый в накидку «Зефирное море» и шляпу «Небоскреб». Около манекена собралась толпа воздыхателей. В палатках поменьше шла оживленная торговля всякими блестящими и звенящими штучками, которые пользовались особым спросом у самых юных ведьм. Была даже палатка с ловушками снов и ловушками проклятий, среди них последний писк моды — самоочищающиеся ловушки. Какая ведьма стала бы покупать их? Это все равно, что рыба покупала бы себе зонтик.

Значит можно быть уверенным, что роитель не сунется в место, где так много ведьм?

Она повернулась к Матушке Ветровоск.

Которой здесь не было.

Трудно найти ведьму на Ведьминских Пробах. Да, трудно. Легко найти какую-нибудь ведьму, но очень трудно найти именно ту, которую ты ищешь, особенно, если ты вдруг почувствовала себя потерянной и одинокой, и паника начала распускаться внутри тебя, словно побег папоротника.

Большинство старших ведьм собрались на площадке, огороженной веревками, где они сидели за столиками и пили чай. Острые концы шляп покачивались, языки неутомимо работали. Похоже, что каждая ведьма в состоянии одновременно разговаривать и слушать всех остальных, хотя этот талант не принадлежит исключительно ведьмам. Как же искать среди них старую женщину в остроконечной шляпе и черном платье?

Солнце стояло уже довольно высоко. Народ собирался на поле. Ведьмы приземлялись на дальнем конце, а через ворота все шли и шли толпы людей. Стоял сильный шум. И везде, куда бы не повернулась Тиффани, суетились черные шляпы.

Проталкиваясь через толпу, Тиффани с отчаянием высматривала любое доброжелательное лицо, например мисс Тик, мисс Левел или Петулию. Если на то пошло, недоброжелательное тоже сгодилось бы — например, миссис Иервиг.

И она гнала от себя мысли. Она старалась не думать, что напугана и одинока в огромной толпе, и что невидимому роителю, там на холме, все это известно, потому что крошечная частичка её осталась в нем.

Она почувствовала, как роитель зашевелился. Она почувствовала, как он двинулся.

Тиффани протискивалась сквозь группу болтающих без умолку ведьм, их голоса звучали пронзительно и неприятно. Ей стало дурно, словно она слишком долго пробыла на солнце. Мир закрутился вокруг неё.

Что характерно для роителей, — заговорил тоненький голос где-то в глубине её сознания, — это то, что они переняли свои охотничьи повадки у акул…

— Не хочу я ваших лекций, мистер Суетон, — пробормотала Тиффани. — Я вообще не хочу, чтобы вы были у меня в голове!

Но Сантимент Суетон и при жизни не обращал внимания на других, а его воспоминания не собирались делать этого и сейчас. Он продолжал самодовольно пищать: — В том смысле, что после окончательного выбора жертвы, он полностью игнорирует другие привлекательные цели…

Перед ней расстилалось поле, на котором проводились Ведьминские Пробы и она и заметила, как что-то пересекало его. Что-то двигалось через толпу, раздвигая её, как ветер стебли травы. Можно было проследить его передвижение. Кто-то падал в обморок, кто-то вскрикивал и оборачивался, кто-то кидался бежать. Ведьмы прекратили сплетничать, повскакивали со своих мест и начали кричать. Но роитель ни на кого не нападал. Его интересовала лишь Тиффани.

Как акула, подумала Тиффани. Убийца из глубин морских, где происходят ужасные вещи.

Она запаниковала и попятилась, сталкиваясь с ведьмами, спешившими к месту переполоха. Тиффани закричала им:

— Вы не сможете остановить его! Вы не знаете, что это такое! Вы будете сражаться с ним и размахивать сверкающими палочками, а он будет продолжать двигаться! Он не остановится!

Она сунула руки в карман и дотронулась до счастливого камня. И до веревочки. И до кусочка мела.

Если бы это была сказка, с горечью подумала она, я бы доверилась своему сердцу и следовала бы за своей звездой и все такое прочее, и все бы закончилось хорошо, как по волшебству. Но как бы вам не хотелось, вы не в сказке.

Сказка, сказка, сказка…

Третье желание. Третье желание. Третье желание было самым важным.

В сказках джинн, ведьма, или волшебный кот… предлагают вам исполнить три желания.

Три желания…

Она остановила пробегающую мимо ведьму и взглянула в лицо Аннаграмме, которая уставилась на неё в ужасе и попыталась съежиться.

— Пожалуйста, не заколдовывай меня! Прошу тебя! — закричала Аннаграмма. — Я же твоя подруга, правда?

— Ну если ты этого хочешь, но это была не я и мне сейчас гораздо лучше. — ответила Тиффани, зная, что она лжет. Это была она и это было важно. Нельзя забывать об этом. — Быстрее, Аннаграмма! Какое бывает третье желание? Быстрее! Когда ты загадываешь три желания, что обычно желают в конце?

Лицо Аннаграммы скривилось в недовольной гримасе, которая появлялась у неё, когда она сталкивалась с чем-то, что имело наглость оказаться непонимаемым. — Но почему?..

— Не раздумывай, пожалуйста! Просто ответь!

— Ну… эээ… да хоть что угодно… стать невидимой или… или блондинкой… или… — затрещала Аннаграмма, чей разум дал трещину.

Тиффани покачала головой и отпустила Аннаграмму. Она подбежала к старой ведьме, наблюдающей за суматохой.

— Пожалуйста, это очень важно! Каким бывает третье желание в сказках? Не спрашивайте меня ни о чем, пожалуйста! Только вспомните!

— Эээ… счастье. Счастье, не так ли? — ответила старушка. — Да, несомненно. Здоровье, богатство и счастье. А сейчас, я бы на твоем месте…

— Счастье? Счастье… благодарю вас. — ответила Тиффани и в отчаянии стала искать кого-нибудь ещё. Третьим желанием был не счастье, она знала это в глубине своей души. Нельзя стать счастливым с помощью магии и это была ещё одна подсказка.

Между палатками торопливо пробиралась мисс Тик. Времени для полумер не осталось, поэтому Тиффани развернула её к себе и закричала: — ЗдрасьтеМиссТикКакДелаУМеняВсеХорошоКакоеЖеланиеЗагадываютТретьимБыстроЭтоВажноПожалуйстаНеСпрашивайтеИНеСпорьтеНетВремени!

К чести мисс Тик, она помедлила лишь секунду-другую. — Загадать ещё сто желаний, да? — предположила она.

Тиффани поглядела на неё и затем сказала. — Спасибо. Нет, но это подсказка.

— Тиффани, здесь… — начала мисс Тик.

Но Тиффани уже увидела Бабушку Ветровоск.

Она стояла посреди поля в центре квадратной площадки, огороженной веревками. Казалось, что никто её не замечает. Она наблюдала за ведьмами, окружившими роителя. Из суетящейся толпы время от времени вылетали магические искры и разряды. У Бабушки был спокойный, отстраненный вид.

Тиффани отбросила руку мисс Тик, поднырнула под веревку и кинулась к бабушке.

— Бабушка!

Голубые глаза устремились на неё.

— Да?

— В сказках, когда джинн, волшебная лягушка, или крестная фея предлагают вам три желания… какое желание третье?

— Ах, сказки, — ответила бабушка Ветровоск. — Это просто. В любой сказке, которую стоит рассказывать и которая хоть что-то знает о мире, третье желание исправляет вред, нанесенный первыми двумя.

— Да! Вот оно! Вот оно! — завопила Тиффани и слова, прятавшиеся за этим вопросом, вырвались на свободу: — Он не злой! Он не может быть злым! У него нет собственного сознания! Это все три желания! Наши желания! Это как в сказках, где они…

— Расслабься. Сделай глубокий вдох. — сказала Бабушка Ветровоск. Она взяла Тиффани за плечи и развернула её лицом к мечущейся в панике толпе.

— Ты испугалась на миг и теперь он идёт за тобой и он не отступит. Он в отчаянии и ему некуда отступать. Роитель даже не замечает толпу, она ничего для него не значит. Ты — вот за кем он идёт. Ты — вот кто будет противостоять ему. Ты готова?

— Но предположим, что я проиграю…

— Я никогда бы не стала тем, кто я есть, если бы предполагала, что проиграю, барышня! Ты победила его однажды, победишь и ещё раз!

— Но я могу превратиться во что-нибудь жуткое!

— Тогда на твоем пути стану я. — ответила Бабушка. — Стану я, на своей земле. Но такого не произойдет, правда? Тебе надоели сопливые дети и вздорные мамаши? Тогда вот тебе… нечто совершенно иное. Уже полдень. Поры бы уже начать Ведьминские Пробы, но, ха, кажется об этом все просто забыли. Так вот… Можешь ли ты быть ведьмой в посреди бела дня, вдали от своих холмов?

— Да! — другого ответа бабушке Ветровосе и быть не могло.

Бабушка Ветровоск низко поклонилась и сделала несколько шагов назад.

— Что ж, поступайте по своему разумению, мадам. — ответила она.

Желания, желания, желания, растерянно повторяла про себя Тиффани, перебирая в карманах вещицы для запутки. Он не зло. Он дает нам то, что нам, по нашему мнению, хочется! А о чем люди всегда просят? Они просят ещё больше желаний!

И нельзя оправдаться, что в твою голову проникло чудовище и заставило тебя так поступать. Ты хотела, чтобы эти деньги были твоими. Роитель лишь перехватил твои мысли.

Нельзя оправдываться: — Но на самом деле, деньги взяла не я! Роитель пользуется лишь тем, что находит — наши маленькие, тайные желания, мечты, приступы ярости — все то, что люди научились игнорировать. И он не позволяет им игнорировать их!

Тиффани вертела в руках вещицы, пытаясь собрать из них запутку, но яйцо выскользнуло у неё из рук и, влекомое притяжением земли, разбилось о носок её ботинка.

Она уставилась на него, мрак безысходности затмил полуденное солнце. Почему я за неё взялась? Ни разу мне не удалось сплести работающую запутку, так почему же я начала её делать? Потому что я верила, что на это раз у меня получится, вот почему. Как бывает в сказках — раз, и все хорошо.

Но я не в сказке и яиц больше нет…

Высоко в небе закричала птица, сердце Тиффани трепыхнулось и она почувствовала себя дома. Это был ястреб-канюк, летящий со строны солнца. Он становился все больше и больше, снижаясь над полем.

Пролетев над головой Тиффани, птица стрелою взмыла в небо и с его когтей с воплем «Кривенс!» сорвалось что-то маленькое.

Роб Всякограб камнем падал на землю, но неожиданно над ним хлопком вздулся купол из ткани. Вернее два купола, или, говоря проще, «параштаны», одолженные Робом Всякограбом у Хаммиша.

Падение замедлилось и Роб, отпустив завязки, упал прямо в запутку.

— Ты что ль думала, мы тя кинули? — закричал он, хватаясь за нити. — Ковы на мне! Давай плети!

— Что? Я не могу! — ответила Тиффани, пытаясь вытряхнуть его из запутки. — Только без тебя! Я убью тебя! Я всегда разбиваю яйца! И что за оковы?

— Неча перечить! — вскричал Роб, прыгая в нитках. — Плети! Али ты не карга холмов наших? Ведомо мне, что карга!

Мимо пробегали люди. Тиффани подняла голову. Она подумала, видит очертания роителя, покрытого пылью.

Она взглянула на переплетение нитей и на ухмыляющегося Роба.

Время настало.

Ведьмы улаживают все, сказал её Второй Помысел. Перейди через «не могу».

Тааак.

Почему запутки раньше не работали? Потому что в этом не было никакой необходимости. Не было мне нужно, чтобы запутка работала.

А сейчас мне нужна помощь запутки. Нет. Мне нужна моя собственная помощь.

Итак, думай об этом. Не обращай внимания на шум, не обращай внимания на роителя, скользящего к тебе по истоптанной траве…

Она вплела в запутку то, что было у неё при себе, как и полагается. Успокойся. Не торопись. Посмотри на запутку. Обдумай происходящее. В запутке все её памятки из дома…

Нет. Не все. Далеко не все. На этот раз она смогла предугадать в запутке очертания того, что ещё не вплела в неё…

…и, рывком сорвав с себя ожерелье, опустила лошадку в сплетение нитей.

Внезапно её мысли стали холодными и прозрачными, как лед, чистыми и ясными, такими, как и требовалось. Посмотрим… это больше подходит сюда… а вот это надо потянуть вот так…

Движение вдохнуло жизнь в серебряную лошадку. Она плавно повернулась, проходя через нити и Роба Всякограба, который только и сказал: — Не больно ни чуточки! Давай дальше!

Тиффани чувстовала, что её ноги дрожат. Лошадка, сверкая, вертелась.

— Не хочу я тя подгонять, — вставил Роб Всякограб, — но поторопись!

Я далеко от дома, — Тиффани по прежнему мыслила ясно и четко, — но могу видеть свою землю. Сейчас я открою глаза. Сейчас я открою свои глаза ещё раз…

Ах…

Могу ли я оставаться ведьмой, покинув свои холмы? Конечно могу. Я никогда по настоящему не покидала тебя, Земля Под Волной…

Пастухи на Мелу почувствовали, как земля задрожала, словно под травой грянул гром. Птицы взлетели из кустов. Овцы подняли головы.

Земля задрожала ещё раз.

Потом некоторые люди говорили, что видели, как какая-то тень пересекла солнце. Другие сказали, что слышали стук копыт.

Мальчик, ловящий зайцев в маленькой долине, где на склоне был вырезан Конь, сказал, что склон взорвался и конь выпрыгнул высоко в небо, белый, как мел, с гривой, как морская волна. Мальчик сказал, что конь облаком взмыл в воздух и понесся к далеким горам, как буря.

Мальчика наказали за выдумки, конечно же, но он посчитал, что оно того стоило.

Запутка светилась. Серебро струилось по нитям. Мерцающий звездный свет исходил от рук Тиффани.

Освещенная им, Тиффани увидела, как роитель потянулся к ней и окутал её, словно кокон. Невидимый роитель стал виден. Он странно искривлял и отражал свет.

В этих отблесках и сверкании мелькали лица, колеблющиеся, изменяющиеся, как отражения лиц в воде.

Время замедлилось. Сквозь оболочку из роителя Тиффани могла различить ведьм, которые смотрели на неё. Одна ведьма в суматохе потеряла шляпу, но шляпа не упала, а повисла в воздухе. У неё не было времени, чтобы упасть.

Тиффани пошевелила пальцами. Роитель мерцал в воздухе, искажаясь как поверхность пруда, в который бросили камешек. Он тянул к ней свои щупальца. Тиффани чувствовала его панику, его ужас, словно он сам был пойман…

— Добро пожаловать. — сказала Тиффани.

Добро пожаловать? ответил роитель её собственным голосом.

— Да. Я приглашаю тебя. Здесь ты будешь в безопасности.

Нет! Мы никогда не бываем в безопасности!

— Здесь тебе ничто не угрожает. — повторила Тиффани.

Пожалуйста! сказал роитель. Приюти нас!

— Волшебник понял о тебе почти все. — продолжала Тиффани. — Ты прячешься в других созданиях. Но он не задумался, почему ты это делаешь. От чего ты прячешься?

От всего, ответил роитель.

— По моему, я понимаю, что ты имеешь в виду. — сказала Тиффани.

Понимаешь? Понимаешь, каково это — осознавать каждую звезду, каждую былинку? Да. Ты понимаешь. Ты говоришь «снова открыть глаза» и открываешь их на мгновение. Наши глаза открыты вечность. Мы не знаем ни сна, ни отдыха, только бесконечное… бесконечное познание, бесконечное восприятие. Всего. Всегда. Как мы завидуем вам, как завидуем! Как счастливы люди, способные оградить свой разум от бесконечной холодной бездны космоса! Вы владеете тем, что зовете… скукой? Это редчайший талант во вселенной! Мы слышали песню, в ней поется «Гори, гори моя звезда…» Какое могущество! Какое дивное могущество! Взять биллион триллионов тонн пылающей материи, огонь невообразимой силы, и превратить его в песню! Вы созидаете маленькие мирки, маленькие истории, возводите раковины вокруг своего разума, ограждающие вас от бесконечности и позволяющие вам просыпаться по утрам без криков!

Совершенно набрендился! — произнес жизнерадостный голос в глубинах памяти Тиффани. Иногда доктора Суетона просто невозможно было удержать.

Бедные, бедные мы, сказал роитель. Нет нам защиты, нет нам покоя, нет нам прибежища. Но ты, ты понимаешь нас. Мы это видим. Внутри твоего ума прячутся другие. Спрячь нас!

— Ты нуждаешься в покое? — спросила Тиффани.

Да, и не только в покое, ответил роитель. У вас, людей, так хорошо получается не замечать. Вы почти слепы и почти глухи. Вы смотрите на дерево и видите… всего лишь дерево, одеревенелое растение. Вы не видите всей его истории, не чувствуете, как дерево перекачивает соки, не слышите копошения каждого насекомого в коре, не осязаете химию листьев, не различаете сотни оттенков зеленого, не замечаете малейшие движения листьев вслед за солнцем, неуловимый рост древесины…

— Но ты нас не понимаешь, — сказала Тиффани. — Не думаю, что кто-либо способен выжить после твоего захвата. Ты даешь нам то, что по твоему, мы хотим. Даешь сразу, как только мы этого возжелаем, совсем как в волшебных сказках. Но исполнение желаний всегда все портит.

Да, теперь нам это известно. В нас есть твой отголосок. К нам пришло… понимание, ответил роитель. Поэтому мы пришли к тебе, просить об исполнении нашего желания. Того желание, что исправит последствия всех предыдущих.

— Да, — сказала Тифани. — Это последнее желание, третье желание. То желание, которое звучит: «Пусть ничего этого не было».

Научи нас, как умереть, сказали голоса роителя.

— Я не знаю, как!

Все люди умеют умирать, сказали голоса роителя. Вы встречаетесь со смертью каждый день ваших коротких, таких коротких жизней. Мы завидуем вашим познаниям. Вы знаете, как положить конец. Вы такие одаренные.

Я должна знать, как умереть, — подумала Тиффани. Где-то в глубине души я знаю это. Дайте подумать. Мне надо пройти через «не могу»…

Она держала в руках сияющую запутку. Запутка все ещё излучала свет, но Тиффани в ней больше не нуждалась. Она могла сконцентрировать силу в себе, главное — удержать равновесие.

Свет погас. Роб Всякограб все ещё висел в нитях, но все его волосы расплелись и стояли дыбом, как красный шар. Вид у него был ошарашенный.

— Я запросто могу пришибить недоумка. — предложил Роб Всякограб.

Тиффани опустила запутку на землю. Роб, слегка покачиваясь, выбрался из неё и Тиффани убрала остатки запутки в карман.

— Спасибо, Роб. — сказала она. — Но я хочу, чтобы сейчас ты ушел. Дело может стать… серьезным.

Конечно, сказать такое было ошибкой.

— Я не уйду! — отрезал он. — Я обещал Дженни приглядеть за тобой! Давай, действуй!

Спорить с ним было невозможно. Он занял свою излюбленную позицию — чуть пригнувшись, сжав кулаки и выпятив подбородок — готовый ко всему, жаждущий вызова.

— Спасибо тебе. — сказала Тиффани и выпрямилась.

Смерть находится прямо за нами, думала она. Жизнь заканчивается и вот она, смерть, ожидающая нас. Так что… она должна быть где-то рядом. Совсем рядом.

Должна быть… дверь. Да. Старая дверь из старого дерева. Темная.

Тиффани повернулась. Позади неё в воздухе висела черная дверь.

Петли должны заскрипеть, подумала Тиффани.

Она толкнула дверь и петли заскрипели.

Тааак… подумала она, на самом деле двери не существует. Я рассказываю себе историю про дверь, историю, понятную мне, и я одурачила себя в достаточной степени, чтобы это сработало. Все, что мне нужно, продолжать балансировать на грани реальности. А это трудно, так же, как и не думать о розовом носороге. Но уж коли Бабушка Ветровоск на такое способна, то и я смогу.

Прямо за дверью под звездным небом лежала пустыня черного песка, простирающаяся до самого горизонта.

Ты должна помочь нам перейти порог, сказали голоса роителя.

— Коли ты мя послушаешь, то энтого не сделаешь. — отозвался Роб Всякограб с коленки Тиффани. — Не доверяю я энтому отвратцу ни на йоту!

— В нем есть частица меня. Я доверяю ей. — ответила Тифани. — Роб, я не говорила, что ты должен пойти со мной.

— О, айе? А я буду зрить, как ты туда одна пошла, да? Не дождешься, чтоб я тя в такую минуту покинул!

— У тебя есть клан и жена, Роб!

— Айе, и я не обесчещу их, позволив те ступить во владения Смерти одной. — твердо ответил Роб Всякограб.

Так вот чем мы занимаемся, думала Тиффани, глядя в дверной проем. Мы сторожим границы. Мы помогаем тем, кто не может сам найти путь…

Она набрала полную грудь воздуха и шагнула внутрь.

Ничего не изменилось. Песок под её ногами скрипел и осыпался, как она и ожидала. Неожиданностью оказалось то, что подброшенный в воздух, он медленно, словно пушинка, падал на землю.

Дверь мягко закрылась за Тиффани.

Благодарим тебя, сказали голоса роителя. Что мы должны делать теперь?

Тиффани огляделась вокруг и посмотрела на звезды. Звезды были незнакомые.

— Умереть, я думаю. — ответила она.

Но нет «меня», чтобы умереть, сказали голоса роителя. Есть только мы.

Тиффани глубоко вздохнула. Дело было за словами, а в словах она разбиралась.

— Существует поверье, — сказала она, — Что когда-то давно мы были просто капельками, плавающими в море, затем стали рыбами, затем ящерами, крысами и обезьянами, а между ними побывали сотнями разных существ. Когда-то давно эта рука была плавником, а затем на ней появились когти! В моем человеческом рту есть острые зубы волка, резцы зайца и жевательные зубы коровы. Наша кровь солона как море, в котором мы когда-то жили! При испуге наши волосы встают дыбом, точно также, как встает дыбом шерсть. Мы сами — история! Все, чем мы становились на своем пути к человеку, все ещё существует в нас. Продолжать?

Продолжай, ответил роитель.

— Во мне живет память о моих родителях, о родителях моих родителей и о всех моих предков. Эта память проявляется в цвете глаз, в цвете волос. И каждый, кто изменил способ моего мышления, так же живет во мне. Так кто же «я»?

Часть, которая только что рассказала нам эту историю, сказал роитель. Часть, которая истинная ты.

— Ну… да. Но в тебе тоже должна быть эта часть. Ты говоришь «мы» — кто это говорит? Кто говорит, что ты, это не ты? Ты не отличаешься от нас. Просто мы очень и очень хорошо умеем забывать. И мы знаем, когда не надо слушать обезьяну.

Ты нас только озадачила, ответил роитель.

— Древний фрагмент нашего мозга, который хочет стать главной обезьяной и нападает, если её застать врасплох. — ответила Тиффани. — Она действует, она не думает. Но люди знают, когда не надо быть обезьяной или ящером, или любым другим старым воспоминанием. Но когда ты захватываешь людей, ты заглушаешь человеческую часть. Ты слушаешь обезьяну. Обезьяна не знает, что ей нужно, она знает только то, что она хочет. Нет, ты не «мы». Ты — «я».

Я, моё, сказал роитель. Я. Кто я?

— Может ты хочешь, чтобы тебе дали имя? Имя может помочь.

Да. Имя…

— Мне всегда нравилось имя Артур.

Артур, повторил роитель. Мне тоже нравится Артур. И если есть я, то я могу перестать быть. Что дальше?

— Существа, которых ты… захватывал, они умирали?

Да, ответил Артур. Но мы… — но я не видел, что происходило. Они просто прекращали существовать.

Тиффани поглядела на бескрайний песок. Она никого не видела, но было что-то, предполагающее движение. Возможно случайное изменение освещенности, как будто она уловила мелькание того, что увидеть не могла.

— Я думаю, — сказала Тиффани. — Что тебе надо пересечь пустыню.

Что там на другой стороне? спросил Артур.

Тиффани помедлила. — Некоторые люди верят, что попадут в лучший мир. — сказала она. — Некоторые думают, что вернутся назад, но в другом теле. Кто-то думает, что там нет ничего. Что он просто прекращает существование.

И что думаешь ты? спросил Артур.

— Я думаю, что нет таких слов, чтобы описать это. — ответила Тиффани.

Это правда? спросил Артур.

— Я думаю, что поэтому каждый должен пересечь пустыню. Чтобы узнать ответ.

Горю желанием узнать поскорее. Спасибо тебе!

— Прощай… Артур.

Она почувствовала движение роителя. Явных признаков не было — так, несколько песчинок сдвинулось с места, что-то зашипело — но он медленно заскользил по черному песку.

— Скатертью те дорога! Чтоб те пусто было! — завопил ему вслед Роб Всякограб.

— Нет, — прервала его Тифани. — Не говори так.

— Айе, но он убивал народ, чтобы жить.

— Он не хотел этого. Он не знал, как устроены люди.

— Но каков чуден вздор ты ему нагородила!. — продолжал Роб с восхищением. — Даже гоннаглю не нагородить такого вздора!

Тиффани задумалась, действительно ли её слова были вздором. Как то раз она заплатила пяток яиц странствующему учителю за утренний урок «Чудеса Всиленной». Цена за урок была высока, но оно того стоило. Учитель был немного не в себе, даже для учителя, но в его словах был несомненный смысл. Он сказал, что наиболее изумительным во вселенной является то, что рано или поздно, все существующее будет сделано из того, что уже когда-то существовало, хотя на это может потребоваться не один миллион лет. Дети захихикали, кто-то стал спорить, но Тиффани уже знала, что мел их холмов когда-то был крошечными живыми существами. Все превращается во что-то, даже звезды.

Хорошее это было утро, особенно когда ей вернули половину яйца за исправление ошибки в слове «Всиленная»

Была ли правда в её словах? Может это не имеет значения. Может достаточно того, чтобы это было правдой для Артура.

Её глаза, её внутренние глаза, что распахнулись дважды, начали закрываться. Она чувствовала, как сила начала покидать её. Нельзя слишком долго пребывать в таком состоянии. Ты так сильно начинаешь ощущать вселенную, что перестаешь ощущать саму себя. Как мудро поступили люди, научившись ограничивать свои умы. Разве есть во вселенной что-нибудь более удивительное, чем скука?

Тиффани присела и набрала горсть песка. Он поднялся над её ладонью, закручиваясь, как струйка дыма, отражая звездный свет, а затем начал медленно опускаться, так, словно у него было все время мира.

Она никогда ещё не чувствовала себя такой усталой.

Она все ещё могла слышать внутренние голоса. Роитель оставил после себя несколько воспоминаний. Она могла вспомнить времена, когда звезд не было и когда даже не было такого понятия, как вчера. Она знала, что скрывается за небесами и под травой. Но она не могла вспомнить, когда спала в последний раз, спала по настоящему, в кровати. Бессознательное состояние не считается. Она закрыла глаза и ещё раз закрыла глаза…

Кто-то изо всех сил пинал её в ботинок.

— Не спи! — кричал Роб Всякограб. — Только не здеся! Не можна тута спати! Подъем!

Все ещё в тумане Тиффани заставила себя подняться на ноги, окруженная завитками взметнувшейся пыли, и повернулась к двери.

Которой не было.

На песке виднелись отпечатки её ног, но они обрывались через пару футов и, к тому же, медленно исчезали. Вокруг неё ничего не было, только мертвая пустыня.

Она повернулась, чтобы поглядеть на отдаленные горы, но обзор перегораживала высокая фигура в черном, держащая в руках косу. Раньше её здесь не было.

— ДОБРЫЙ ДЕНЬ, — сказал Смерть.

Глава 12

ЭВАКУАЦИЯ

Тиффани взглянула в темноту под капюшоном. Под ним скрывался череп, глазницы которого сияли голубым светом.

Уж что-что, а костей Тиффани никогда не боялась. Кости это ничто иное, как способный передвигаться, мел.

— Вы?.. — заговорила она, но тут Роб Всякограб с воплем прыгнул под капюшон.

Раздался стук. Смерть отшатнулся и поднес костяную руку к капюшону. Он вытащил Роба Всякограба за волосы и вытянул перед собой руку, с пинающимся и ругающимся Нак Мак Фиглом.

ЭТО ТВОЙ? — спросил Смерть у Тиффани. Голос был низким и звучал со всех сторон, словно раскаты грома.

— Нет. Эээ… Он свой собственный.

Я НЕ ОЖИДАЛ СЕГОДНЯ НАК МАК ФИГЛОВ, — сказал Смерть. — ИНАЧЕ Я НАДЕЛ БЫ ЗАЩИТНУЮ ОДЕЖДУ, ХА, ХА.

— Они любят подраться. — признала Тиффани. — Вы Смерть, верно? Глупый вопрос, знаю.

ТЫ НЕ БОИШЬСЯ?

— Ещё нет. Но, ээ… где здесь эвакуация, подскажите пожалуйста.

Последовала пауза. Затем Смерть недоумевающе спросил: — ТЫ ПРО ГИГАНТСКУЮ ЖЕНЩИНУ?

— Нет. — ответила Тиффани. — Все так думают. На самом деле это означает выход. Проход наружу.

Смерть простер руку, в которой все ещё держал Роба Всякограба.

ВОН ТАМ. ТЫ ДОЛЖНА ПЕРЕСЕЧЬ ПУСТЫНЮ.

— Рано или роздно ты мя усе равно отпустишь, скелет ходячий! — взвыл Роб Всякограб. — И затем я те так врежу!

— Здесь была дверь! — сказала Тиффани.

АХ, ДА. — проговорил Смерть. — НО ЗНАЕШЬ ЛИ, СУЩЕСТВУЮТ ПРАВИЛА. ЭТО БЫЛ ВХОД.

— И какая разница?

К СОЖАЛЕНИЮ, ДОВОЛЬНО ВАЖНАЯ. ТЕБЕ ПРИДЕТСЯ САМОЙ НАЙТИ ВЫХОД ДЛЯ СЕБЯ. ПОСТАРАЙСЯ НЕ ЗАСНУТЬ. СОН ЗДЕСЬ НИКОГДА НЕ ПРЕРВЕТСЯ.

Смерть исчез. Роб Всякограб упал на песок и тут же вскочил, готовый к драке, но никого уже не было.

— Те треба сделать дверь наружу. — сказал он.

— Я не знаю как! Роб, я тебе говорила не ходить со мной. Ты-то сам сможешь выйти отсюда?

— Айе. Мабудь. Но я должон за тобой приглядать. Кельда наложила на мя ковы. Я должон спасти каргу холмов.

— Дженни попросила тебя об этом?

— Айе. И она дюже точно выразилась. — ответил Роб Всякограб.

Тиффани тяжело опустилась на песок, который завихрился струйками вокруг неё.

— Я никогда не выберусь отсюда — сказала она. Пройти сюда, да, это было не трудно…

Тиффани огляделась по сторонам. Время от времени освещение менялось, но не очень заметно, и кое-где вздымались фонтанчики песка. Мимо шли люди, которых она не могла видеть. Люди пересекали пустыню. Мертвые люди, которые шли, чтобы узнать, что там за горами…

Мне всего одиннадцать, думала Тиффани. Все так расстроятся. Она подумала о ферме и о том, что скажут её мать и отец. Но тела так и не найдут, поэтому они будут надеяться, что она вернется, что она просто… потерялась, как надеется старая миссис Хаппенс, до сих пор выставляющая в окне горящую свечу для сына, пропавшего тридцать лет тому назад.

Она прикинула, не мог бы Роб передать от неё весточку, но что ей сказать? — Я не умерла, а лишь застряла?

— Мне следовало подумать о других. — сказала она вслух.

— Айе, пропасть, ты и думала. — отозвался Роб, сидящий у её ног. — Выставив Артура, ты спасла людей, которых он мог убить. Ты сделала то, что должна была сделать.

Да, подумала Тиффани. Это наш долг. И не к кому обратиться за помощью, потому это мы, от кого все её ждут.

Но её Второй Помысел сказал: Я рада, что сделала это. Я бы и снова так поступила. Я не дала роителю убить ещё кого-нибудь, несмотря на то, что мы привели его прямо на Пробы.

И после этой мысли последовала пауза. Должна была появиться следующая мысль, но Тиффани слишком устала, чтобы думать. Это все было важным.

— Спасибо, что пошел со мной, Роб. — сказала она. — Но когда… ты сможешь вернуться, ты должен пойти прямо к Дженни, понимаешь? И передать ей мою благодарность за то, что она послала тебя. Скажи ей, что мне так хотелось бы, чтобы нам выпал случай узнать друг друга получше.

— Ох, айе. Все равно я отправил хлопцев обратно. А меня ждёт Хаммиш.

И в этот момент появилась дверь и широко распахнулась. В дверном проеме возникла Бабушка Ветровоск и призывно замахала рукой.

— У кого-то ума меньше, чем у новорожденного. Иди сюда, сейчас же! — скомандовала она. Дверь позади неё начала закрываться, но она резко повернулась и подперла дверь ботинком, закричав: — И думать не смей, коварная чертовка!

— Но… Я думала, что есть правила! — сказала Тиффани. Она вскочила на ноги и кинулась к двери, усталости как не бывало. Даже утомленное тело жаждало спасения.

— А? Неужели? — спросила Бабушка. — А ты что-нибудь подписывала? Ты давала какую-нибудь клятву? Нет? Значит это не твои правила! А теперь давай быстрее! И ты тоже, мистер Всякограб!

Роб Всякограб вспрыгнул на её ботинок, как раз перед тем, как она выдернула ногу. Дверь со стуком захлопнулась и они остались… в тусклом свете, который казался мертвым.

— Сейчас это пройдет. — сказала Бабушка Ветровоск. — Обычно такого долго не бывает. Это мир возвращается обратно в свои границы. Ох, не смотри на меня так. Ты показала ему Путь, так? Из жалости. Я знакома с этой дверью. И ты снова и снова будешь открывать её, нет никаких сомнений, для других заблудших душ. Ты будешь открывать дверь для тех, кто не может её найти сам. Но мы не разговариваем об этом, понимаешь?

— Мисс Левел никогда…

— Я же сказала, мы не говорим на эту тему. — повторила Бабушка Ветровоск. — Знаешь ли ты, что значит быть ведьмой? Это значит, что ты делаешь выбор, который должен быть сделан. Трудный выбор. Но ты… справилась. В жалости нет ничего стыдного.

Она стряхнула несколько травяных семян со своего платья.

— Надеюсь, что миссис Огг уже прилетела. — продолжила она. — Мне нужен её рецепт яблочного чатни. О… мне надо тебя предупредить. Когда мы вернемся, у тебя может немного кружиться голова.

— Бабушка? — спросила Тиффани, когда свет усилился. Вместе со светом также вернулась и усталость.

— Да?

— Что в точности произошло сейчас?

— Как ты думаешь, что случилось?

Над ними вспыхнул свет.

Кто-то протирал лоб Тиффани влажной тряпочкой. Тиффани лежала, ощущая восхитительную прохладу. Вокруг неё звучали голоса и она опознала хронически недовольные интонации Аннаграммы.

— …И она устроила в лавке ЗакЗака целое представление. Честно говоря, я думаю, у неё с головой не все в порядке. Я думаю, что у неё, в буквальном смысле, крыша поехала. Выкрикивала всякие слова и проделала что-то, ну не знаю, какой-то ярмарочный фокус, чтобы заставить нас поверить, будто она превратила беднягу Брайана в лягушку. Ну, конечно же, меня то ей не удалось одурачить ни на минуту…

Тиффани открыла глаза и увидела над собой круглое розовощекое, озабочено сморщенное, лицо Петулии.

— Ммм, она очнулась! — сказала девочка.

Пространство под потолком заполнилось остроконечными шляпами. Они с неохотой расступились, когда Тиффани села. Должно быть сверху это выглядело, словно большая черная маргаритка закрыла и раскрыла свои лепестки.

— Где я? — спросила Тиффани.

— Ммм, в палатке Первой помощи и Потерянных детей. — ответила Петулия. — Ммм… Ты упала в обморок, когда госпожа Ветровоск вернула тебя из… оттуда, куда ты уходила. Каждый приходил поглядеть на тебя!

— Она сказала, что ты, типа, затащила чудовище, типа, в Другой мир! — сказала Люси Варбек, с горящими глазами. — Госпожа Ветровоск всем рассказала об этом!

— Ну, это было не совсем… — начала Тиффани. Она почувствовала, как что-то стучит её по спине. Она протянула руку и достала из-за спины остроконечную шляпу. Шляпа была почти серая от старости и довольно потрепанная. ЗакЗак никогда бы не рискнул продавать что-то подобное, но все девочки смотрели на неё, как голодные псы на руку мясника.

— Ммм, госпожа Ветровоск дала тебе свою шляпу, — выдохнула Петулия. — Свою собственную шляпу.

— Она сказала, что ты прирожденная ведьма и ведьме без шляпы никак нельзя! — сказала Димити Хаббаб, внимательно глядя на Тиффани.

— Это очень приятно. — ответила Тиффани. Она привыкла к поношенной одежде.

— Это всего лишь старая шляпа. — заявила Аннаграмма.

Тиффани взглянула на высокую девочку и позволила себе медленно улыбнуться.

— Аннаграмма? — сказала он, поднимая раскрытую ладонь.

Аннаграмма попятилась. — О, нет, — сказала она. — Не делай этого! Не делай! Кто-нибудь, остановите её, пожалуйста!

— Хочешь воздушный шарик, Аннаграмма? — спросила Тиффани, соскальзывая со стола.

— Нет! Пожалуйста! — Аннаграмма шагнула назад, выставив руки перед лицом, и упала, споткнувшись о скамейку. Тиффани помогла ей подняться и весело похлопала её по щеке.

— Тогда я не куплю тебе шарик. — ответила она. — Но, пожалуйста, посмотри, что означает «в буквальном смысле», хорошо?

Аннаграмма деревянно улыбнулась. — Ээ, хорошо. — выдавила она.

— Замечательно. А теперь мы будем друзьями.

Она отпустила девочку и пошла подобрать шляпу.

— Ты наверное ещё не совсем пришла в себя. — сказала Петулия. — Ты, наверное, не совсем понимаешь.

— Ха, На самом деле я вовсе не испугалась, знаете. — проговорила Аннаграмма. — Это все было просто для смеха — Никто не обращал на неё внимания.

— Не понимаю что? — спросила Тиффани.

— Это её собственная шляпа! — хором сказали девочки.

— Типа, если бы шляпа могла говорить, представь, какие истории она могла бы поведать. — сказала Люси Варбек.

— Это была просто шутка. — обратилась Аннаграмма к любому, кто мог её услышать.

Тиффани поглядела на шляпу. Шляпа была очень изношенной и не очень чистой. Если бы эта шляпа могла говорить, она, скорее всего, ворчала бы.

— А где бабушка Ветровоск сейчас? — спросила она.

Девочки ахнули. Слова Тиффани произвели такое же впечатление, как и шляпа.

— Ммм… и она не возражает, что ты её так зовешь? — спросила Петулия.

— Она сама мне предложила. — ответила Тиффани.

— Только мы слышали, что надо знать её, типа, лет сто, прежде чем она позволит так называть себя. — вставила Люси Варбек.

Тиффани пожала плечами. — Ну и ладно. — сказала она. — Кто знает, где она сейчас?

— О, она пьет чай с другими пожилыми ведьмами и ворчит о вкусе чатни и о том, что ведьмы нынче стали не те, что были во времена её молодости. — ответила Лулу Дорогуша.

— Что? — изумилась Тиффани. — Просто пьет чай?

Юные ведьмы озадачено переглянулись.

— Ммм, чай с булочками. — ответила Петулия. — Если это имеет какое-нибудь значение.

— Но она открыла мне дверь. Вход в… выход из пустыни! Нельзя после такого сидеть и просто есть булочки!

— Ммм, я видела там булочки с глазурью, — нервно отважилась Петулия. — Это не просто домашняя выпечка…

— Слушай, — сказала Люси Варбек. — Мы ничего такого не видели, понимаешь? Ты просто стояла там, вся окруженная, типа, сиянием, и никто не мог к тебе подойти, и затем бабу… госпожа Ветровоск вошла в сияние и вы обе стояли там, понимаешь? И затем сияние зажужжало и исчезло, и ты, типа, упала.

— Люси пыталась довольно неудачно объяснить, — встряла Аннаграмма. — Что мы все не видели, что ты куда то уходила. Я говорю тебе об этом, как твоя подруга. Было только сияние, которое могло быть вызвано чем угодно.

Из Аннаграммы получится хорошая ведьма, признала Тиффани. Она могла рассказывать себе истории, в которые, в буквальном смысле, верила сама. И она была совершенно непрошибаема.

— Не забывай, что я видела коня. — сказала Харриета Срыв.

Аннаграмма округлила глаза. — О, да, Харриета думает, что она видела что-то вроде коня в небе. Не считая того, что он не выглядел как конь, по её словам. Она говорит, что он выглядел так, будто самого коня убрали, но оставили лишь его сущность, верно, Харриета?

— Я не говорила такого! — отрезала Харриета.

— Ну, извини. Такое впечатление произвели твои слова.

— Люди говорили, что видели белую лошадь, пасущуюся на соседнем поле. — добавила Петулия. — И многие старшие ведьмы сказали, что почувствовали огромное количество…

— Да, кое-кто говорил, что видел белую лошадь в поле, но её там больше нет. — сказала Аннаграмма нараспев, как она всегда говорила о том, что полагала глупостями. — Не часто в деревне увидишь лошадь в поле, что и говорить. К тому же, если там и правда была белая лошадь, то она должна была быть серой.

Тиффани сидела на краю стола, глядя на свои коленки. Злость на Аннаграмму придала ей воодушевления, но усталость снова возвращалась.

— Я полагаю, что никто не видел маленького синего человечка, примерно шести дюймов высотой, с рыжими волосами? — тихо спросила она.

— Кто-нибудь видел? — спросила Аннаграмма, неприятно оживившись. Девочки дружно пробормотали нет.

— Извини, Тиффани. — сказала Люси.

— Не переживай, — продолжила Аннаграмма. — Наверное он ускакал на той белой лошади!

Это все закончится также, как рассказ о стране Фей, подумала Тиффани. Даже я сама не могу вспомнить, произошло ли это на самом деле. Почему другие должны мне поверить? И все же, надо попробовать.

— Появилась темная дверь, — медленно заговорила она. — И за ней была пустыня с черным песок и на небе были звезды, хотя было довольно светло, и ещё там был Смерть. Я говорила с ним…

— Ты говорила с ним, неужели? — перебила её Аннаграмма. — И что же он сказал тебе— «молись»?

— Он не говорил «молись», мы с ним вообще не долго разговаривали. Но он тоже не знал, что такое эвакуация.

— Это такая маленькая разновидность цапли? — спросила Харриета.

В палатке было тихо, только снаружи доносился шум праздника.

— Это не твоя вина, — сказала Аннаграмма тоном, который она сама считала сочувствующим. — Всё, как я и говорила: госпожа Ветровоск дурит людям голову.

— А как же сияние? — спросила Люси.

— Возможно, это была шаровая молния. — объяснила Аннаграмма. — Странные штуки, эти шаровые молнии.

— Но люди, они, типа, стучали по нему! Оно было твердым, как лед!

— Ах, ну возможно оно таким чувствовалось, — продолжала Аннаграмма. — Но на самом деле… возможно оно обманывало мускулы людей.

— Я только пытаюсь помочь. — добавила она. — Надо быть здравомыслящим. Мы видели только её. Она стояла там и не было никаких дверей и пустынь. Только она одна.

Тиффани вздохнула. Она ничего не чувствовала, кроме усталости. Ей хотелось одного — заползти куда-нибудь. Ей хотелось одного— оказаться дома. Если бы ботинки вдруг не стали такими неудобными, она бы встала и пошла бы домой пешком.

Пока девочки спорили, они развязала шнурки и стащила один ботинок.

Из ботинка посыпалась серебристо-черная пыль. Песчинки падали на пол и медленно отскакивали от него, поднимаясь в воздух, как струйки тумана.

Девочки обернулись и замолчали. Затем Петулия наклонилась и поймала немного песка. Когда она подняла руку, мельчайшие частички потекли сквозь пальцы. Они падали медленно, как пушинки.

— Иногда все идёт не так. — проговорила она мечтательным голосом. — Госпожа Черночепчик рассказывала мне. Вы когда-нибудь сидели с умирающими стариками? Одна-две девочки кивнули, но никто не отводил глаз от песка.

— Иногда все идёт не так. — повторила Петулия. — Иногда они умирают, но не могут уйти, потому что не знают Пути. Госпожа Черночепчик сказала, что вот для того-то мы и нужны, чтобы помочь им найти дверь и они не оказались потерянными в темноте.

— Петулия, о таких вещах не говорят. — мягко сказала Харриета.

— Нет! — воскликнула Петулия, раскрасневшись. — Пришло время поговорить об этом, здесь и между нами! Она сказала, это последнее, что мы можем сделать для них. Она сказала, что там естьчерная пустыня, которую надо пересечь, и песок там…

— Ха! Миссис Иервиг говорит, что это все относится к черной магии. — вставила Аннаграмма голосом, резким и неожиданным, как нож.

— Она так говорит? — отрешенно переспросила Петулия, высыпая песок. — А вот госпожа Черночепчик говорит, что иногда луна ярко сияет в небесах, а иногда скрыта за облаками. Но нельзя забывать, что это все равно та же самая луна. И… Аннаграмма?

— Да?

Петулия набрала побольше воздуха. — Никогда в жизни больше не смей перебивать меня! Даже не пытайся! Не смей! Я не шучу!

Глава 13

ВЕДЬМИНСКИЕ ПРОБЫ

И затем… Затем начались сами Ведьминские Пробы. Ведь ради них все и собрались, верно? Но когда Тиффани вышла из палатки, окруженная девочками, она уловила разлитые в воздухе сомнения. Имеет ли теперь смысл проводить Пробы? После того, что произошло?

Однако, снова натянули веревки, огораживая квадратную площадку, и старшие ведьмы подтащили свои кресла поближе и похоже было, что Пробы в конце концов начнутся.

Тиффани подошла к веревке, нашла свободное место и села на траву, положив перед собой шляпу Бабушки.

Она чувствовала за спиной присутствие девочек и также гул перешептываний, перекатывающийся по толпе.

— …она это сделала… нет, действительно… весь путь до пустыни… видели песок… они говорят, что её ботинки были полны песка…

Слухи распространялись среди ведьм быстрее, чем вирусы гриппа. Ведьмы сплетничали, как сороки.

Ни судей, ни призов не было. Как и говорила Петулия, Пробы были совсем не такими. Их целью было показать всем, что ты умеешь. Показать всем, чего ты достигла, чтобы люди расходились, думая: — «Ну дает эта Карамелька Боттлетвейт!». Пробы не были соревнованием, честно. Победителей не было. И тот, кто в это верил, поверил бы и тому, что крокодил солнце в небе проглотил.

Реальность же была такова: какая-нибудь старшая ведьма открывала Пробы, демонстрируя сложный трюк, который все уже видели, но по прежнему ценили. Это разбивало лед. В этом году первой выступила Матушка Топот со своей коллекцией поющих мышей.

Но Тиффани не обращала на них внимания. На другой стороне огороженной веревками площади, окруженная старшими ведьмами как королева, в кресле сидела Бабушка Ветровоск.

Перешептывания продолжались. Вполне возможно, что Тиффани, открывая глаза, также открыла и уши, потому что она могла расслышать шепот со всех сторон.

— …Не прошла обучение, просто взяла и сделала… Вы видели эту лошадь?.. Не видела я никакой лошади! Не просто открыла дверь, но шагнула внутрь!.. Да, но кто привел её назад? Эсме Ветровоск, вот кто!.. Ага, я и говорю, любая глупышка может чудом открыть дверь, но только настоящая ведьма сможет привести обратно, вот кто победитель, вот кто… Боролась с ним, оставило его там!.. Я не видела, чтобы ты что-нибудь делала, Виолета Пульсимон! Этот ребенок… Так была лошадь или нет?.. Я собиралась показать свою танцующую метлу, но сейчас это лишь пустая трата времени… Почему же тогда госпожа Ветровоск дала свою шляпу девочке, а? Что она хотела этим сказать? Она никогда ни перед кем не снимала шляпу!

Напряжение перескакивало с одной остроконечной шляпы на другую, как электрический разряд.

Мыши старательно исполняли «Ромашки спрятались», но было заметно, что мысли их были заняты чем-то другим. Мыши очень темпераменты и легко теряют душевное равновесие.

Ведьмы склонились к Бабушке Ветровоск. Тиффани видела, как они очень оживленно переговаривались.

— Знаешь, Тиффани, — сказала Люси Варбек, из-за её спины. — Все, что от тебя требуется, типа, просто встать и признать свою победу. Все знают, что ты победила. Я хочу сказать, никому ещё не удавалось выступить на Пробам с таким!

— Пришло время старой грубиянке проиграть. — сказала Аннаграмма.

Но она не грубиянка, подумала Тиффани. Она сурова и ждёт от остальных такой же суровости, потому что на границах нет места слабакам. С бабушкой все испытание. И в этот момент её Третий Помысел выскочил с мыслью, которая не успела полностью сформироваться там, в палатке: А вы ведь знали, бабушка Ветровоск, что роителю нужна только я, верно? Вы сами сказали, что говорили с доктором Суетоном. Может вы сделали меня своим номером на сегодня? Насколько вы догадались или что вы уже знали?

— Ты выиграла. — сказала Димити Хаббаб. — Даже кое-кто из старших ведьм не отказался бы посмотреть, как с неё собьют спесь. Все знают, что колдовство было очень сильным. На мили вокруг не осталось ни одной целой запутки.

Значит, я выиграла потому, что кто-то кого-то недолюбливает? — думала Тиффани. О, да, этим действительно можно гордиться…

— Могу поспорить, сейчас она встанет. — сказала Аннаграмма. — Только подождите. Встанет и объяснит, как чудовище затащило бедную девочку в соседний мир и как она вернула её назад. Я бы так и поступила на её месте.

Не сомневаюсь, ты бы так и поступила, подумала Тиффани. Но ты не она и ты не я.

Она не сводила взгляда с Бабушки Ветровоск, которая отмахнулась от парочки старших ведьм.

Интересно, подумала Тиффани, не говорят ли они ей что-то вроде: с этой девочки не помешает сбить спесь, госпожа Ветровоск. И только она подумала об этом, как бабушка повернулась и перехватила её взгляд…

Мыши растерялись и перестали петь. После небольшой паузы все захлопали, потому что после выступления полагается аплодировать.

Какая-то неизвестная Тиффани ведьма, вышла в центр площадки, хлопая в ладоши высоко поднятыми руками в стиле «ну-ка-дружно-все-вместе», поощряя зрителей не прекращать аплодисменты.

— Молодец, Дорис, как всегда великолепно. — нараспев сказала она. — За этот год они сделали просто невероятные успехи. Большое спасибо, все было чудесно… кхем…

Ведьма ненадолго замялась, пока Дорис ползала по сцене на четвереньках, пытаясь загнать мышей в коробку. У одной из мышек была истерика.

— А сейчас… может кто из леди хотел бы… выйти… на сцену? — сказала распорядительница голосом, звонким, как хрустальный шар, который вот-вот разобьется. — Есть желающие?

Но все молчали и никто даже не двинулся.

— Не стесняйтесь, дамы! — голос распорядительницы на мгновение стал более натянутым. Мало веселого организовывать целое поле прирожденных организаторов. — Скромность нам не к лицу! Есть желающие?

Тиффани чувствовала, как остроконечные шляпы поворачивались — к ней, к бабушке Ветровоск. Бабушка, которую разделяло с Тиффани несколько метров травы, протянула руку и резко стряхнула чью-то ладонь с плеча, не переставая смотреть в глаза Тиффани. А ведь мы с ней обе без шляп, подумала Тиффани. Бабушка Ветровоск, когда-то вы дали мне воображаемую шляпу и я благодарна вам за это. Но сегодня она мне не нужна. Сегодня я знаю, что я ведьма.

— Ох, ну давайте же, дамы! — почти отчаявшись воскликнула распорядительница. — Это же Пробы! Мы собрались для проведения дружественных и поучительных соревнований в атмосфере братства и доброй воли! Может кто из дам… или может кто из юных участниц?

Тиффани улыбнулась. Надо было сказать сестринство, а не братство. Мы сестры, а не братья.

— Давай, Тиффани! — подтолкнула её Димити. — Они знают, ты можешь!

Тиффани отрицательно покачала головой.

— О, ну так оно и есть. — сказала Аннаграмма, округляя глаза. — Старая кошелка задурила ей голову, как обычно…

— Я не знаю, кто там кому голову дурил, — отрезала Петулия, закатывая рукава, — Но я собираюсь показать номер с поросенком.

Она поднялась на ноги и толпа оживилась.

— Ага, я вижу, сейчас выступит… О, Петулия, это ты. — немного разочаровано сказала распорядительница.

— Да, мисс Створка, и я собираюсь представить номер с поросенком. — заявила Петулия.

— Но, эээ, поросенка-то у тебя с собой нет. — ответила мисс Створка, захваченная врасплох.

— Да, мисс Створка. Я представлю номер с поросенком… без поросенка!

Толпа оживилась и раздались крики «Невозможно!» и «Здесь, между прочим, дети!»

Мисс Створка огляделась по сторонам в поисках помощи, но не найдя её, беспомощно ответила. — Ну хорошо. Если ты так уверена, дорогая…

— Да. Я уверена. Я возьму… сосиску! — сказала Петулия, доставая сосиску из кармана и высоко поднимая её. Толпа оживилась ещё больше.

Тиффани не видела номер. Также как и бабушка Ветровоск. Их взгляды были прикованы друг к другу и даже мисс Створка безотчетно старалась не вставать между ними.

Но Тиффани слышала поросячий визг и изумленный вздох, а затем гром аплодисментов. К этому моменту толпа была готова захлопать по любому поводу, как вода, переполнившая плотину, готова найти любой выход.

И после этого выступления ведьмы пошли на сцену. Мисс Левел жонглировала мячами, которые замерли в воздухе и полетели в другую сторону. Ведьма средних лет показала новый способ спасения человека, которому еда попала не в то горло. Казалось бы, что в этом магического, пока не сообразишь, что превращение умирающего человека в живого и здорового, стоит десятка эффектных, но бесполезных заклинаний! Взрослые ведьмы и ученицы одна за другой выходили на сцену и демонстрировали как серьезное колдовство, так и полезные мелкие уловки. Они показывали фокусы, сопровождающиеся шумовыми эффектами, избавлением от зубной боли, или, как в одном случае, оглушительным взрывом…

… пока наконец, желающих не осталось.

Мисс Створка вернулась на площадку, почти пьяная от облегчения, что Пробы все же состоялись, и в последний раз воззвала ко всем ведьмам — и молодым, и старым — с предложением выступить.

Ответом была тишина, такая плотная, что в неё можно было бы воткнуть булавку.

Тогда она сказала: — Ну что же… в таком случае, я объявляю Пробы закрытыми. Чай будет подан в большой палатке!

Тиффани и бабушка тут же одновременно встали и поклонились друг другу. Затем бабушка повернулась и вместе с остальными ведьмами пошла пить чай. Интересно было наблюдать как люди, не отдавая себе отчета, расступались перед ней, словно море перед особенно хорошим пророком.

Молодый ведьмы обступили Петулия со всех сторон. Её номер с поросенком прошел на ура. Тиффани пришлось ждать своей очереди, чтобы обнять Петулию.

— Но ты должна была стать победительницей! — сказала ей Петулия, вся красная от волнения и радости.

— Это не имеет значения. Правда. — ответила Тиффани.

— Ты упустила победу. — раздался за её спиной резкий голос. — Она была у тебя в руках, но ты просто упустила её. И как тебе это нравится, Тффани? По вкусу ли тебе унижение?

— Вот что, Аннаграмма, — заговорила Петулия, яростно тыкая пальцем.

Тиффани успокаивающе взяла Петулию за руку. Затем она повернулась и радостно улыбнулась Аннаграмме.

Вот что ей хотелось сказать Аннаграмме: Там, откуда я родом, мы устраиваем состязания пастушьих собак. Пастухи приходят со всех концов, чтобы показать своих собак. И в награду они получают серебряные посохи, пояса с серебряными пряжками и всякое другое, Аннаграмма, но знаешь ли ты, что считается самым главным призом? Нет, откуда же тебе знать. О, состязания судят судья, но не они присуждают главный приз, тут они не считаются. Там есть… была одна маленькая старушка, которая всегда стояла впереди толпы, облокотившись на перегородки, и курила трубку. А у ног её сидели две наилучшие пастушьи собаки, которые когда-либо рождались. Их звали Гром и Молния и они двигались так стремительно, что могли бы поджечь воздух, а сияние их шерсти затмевало солнце. Но она никогда не выставляла своих собак на состязания. Она знала об овцах даже больше, чем сами овцы о себе знают. И что на самом деле хотел каждый, каждый молодой пастух, так это не дурацкий кубок или пояс, но чтобы когда он покидал арену, она вытащила бы трубку изо рта и тихо сказала: «Сойдет». Потому что её слова означали, что ты настоящий пастух и все узнают об этом. Но если бы ему предложили состязаться с ней, он обругал бы тебя и сказал, что скорее заплюет солнце до черноты. Да и как ему победить? Она была душой пастушества. Это было её жизнью. Что ты отнимешь у неё, ты отнимешь у себя. Ты не понимаешь меня, верно? Она была сердцем, душой и сосредоточием пастушества! Душой… и… сосредоточием!

Но толку от её слов не было бы и потому она просто сказала: — Ох, да замолчи уж, Аннаграмма. Пойдемте посмотрим, не осталось ли там ещё булочек!

Где-то в вышине закричал ястреб. Тиффани подняла голову.

Высоко в небе птица развернулась по ветру и начала долгий спуск домой.

Они всегда были там.

Дженни лежала около своего котла. Внезапно, она открыла глаза, вскочила на ноги и воскликнула. — Он вертается! — И яростно замахала наблюдающим за ней фиглам.

— Да что вы тут стоите, вытаращив очи! — скомандовала она. — Пимайте кролика и изжарьте его! Разведите костер! Да воду скипятите, я выкупатися собираюсь! Да гляньте-ка по сторонам, тута просто помойка! Ну-ка приберитеся! Мне треба чтоб туточки все сверкало к возвращению Большого клана! Гэть за Овечкиным Особливым Наружным! Да нарежьте зеленых веток, падубка там али тиса! Да золотые тарелки вычистите, чтоб все сияло! Да что вы стоите тута?

— Ээээ, с чего нам починать треба, кельда? — нервно спросил какой-то фигл.

— Со всего!

Они заполнили горячей водой суповую миску, что служила ванной для кельды. Вместо мочалки у неё была старая зубная щетка Тиффани. Пока она мылась, фиглы старательно наводили порядок, каждый на свой лад, и ароматы жарящегося кролика заполнили курган.

Дженни надела свое лучшее платье, причесалась, подхватила шаль и вышла наружу. Почти час она стояла у входа, не сводя глаз с далеких гор, пока в небе не показалась точка, которая становилась все больше и больше.

Будучи кельдой, она попривествует воина, возвратившегося домой. Будучи женой, она расцелует мужа и пожурит его за долгое отсутствие. Будучи женщиной, она таяла, испытывая облегчение, благодарность и радость.

Глава 14

КОРОЛЕВА ПЧЕЛ

Прошла неделя и как-то в полдень Тиффани отправилась навестить Бабушку Ветровоск.

Напрямую лететь до неё было миль пятнадцать и, поскольку Тиффани так и не приспособилась к полетам, её отвезла мисс Левел. Метлой управляло невидимое тело мисс Левел, а Тиффани просто лежала на метле, вцепившись в неё руками и ногами, она бы вцепилась в неё и ушами, и коленками, если бы могла. В полет Тиффани прихватила с собой бумажный пакет, потому что никому не понравится, когда с неба на вас вдруг кого-то стошнит. Ещё у неё с собой был большой мешок из дерюги, который она очень бережно придерживала.

Всю дорогу Тиффани не открывала глаз, пока свист ветра не затих и звуки не подсказали ей, что они спустились к земле. Мисс Левел была очень внимательна, когда Тиффани упала, потому что у неё свело ноги, оказалось, что метла висит над толстым слоем мха.

— Спасибо. — сказала Тиффани, вставая, потому что даже с невидимыми людьми стоит проявлять вежливость.

На ней было новое платье. Зеленого цвета, как и старое. Запутанный мир любезностей, обязательств и подарков, в котором жила и которым заправляла мисс Левел, предоставил ей четыре ярдами отличной ткани (за то, что роды у мисс Торопыги прошли как по маслу) и несколько часов шитья (больная нога миссис Хантер начала поправляться, спасибо). Черное платье Тиффани вернула в лавку. Она решила про себя, что будет носить черное, когда состарится. Но сейчас ей черноты хватило.

Тиффани осмотрелась по сторонам. На склоне холма была поляна, окруженная с трех сторон дубами и кленами, но широко открывающаяся на окрестности у подножия холма со стороны спуска. Клены сбрасывали свои семена-крылышки и они, лениво кружась, опускались на крошечный садик. Сад не был огорожен, хотя рядом паслось несколько коз. Если вы удивились, почему козы не паслись в саду, то это лишь потому, что вы забыли, кто здесь жил. На поляне был колодец. И, конечно же, дом.

Уж миссис Иервиг этот домик бы не одобрила. Он был прямо из сказки. Покосившиеся стены подпирали друг друга, крытая соломой крыша сползала набок, словно нескладный парик и печная труба была кривая. И ещё, глядя на этот домик, вам могло бы прийти в голову, что пряничные избушки слишком калорийная пища.

Посреди глухого леса, в избушке жила Старая Злая Ведьма…

Этот дом словно сошел со страниц самой страшной сказки.

За углом прятались улья бабушки Ветровоск. Почти все они были грубо сколочены из досок, но среди них затесалось и несколько соломенных. Несмотря на позднюю осень, улья оживленно гудели.

Тиффани свернула за угол, чтобы рассмотреть их поближе, и пчелы устремились к ней, как струя дыма. Они подлетели к ней, сформировались в колонну и…

Тиффани рассмеялась. Тысячи пчел заняли позиции и сформировали ведьму. Тиффани подняла правую руку. Жужжание усилилось и ведьма, собранная из пчел, тоже подняла руку. Тиффани крутанулась на месте. Ведьма повторила её движение. Пчелы старательно копировали каждый изгиб и взмах её платья, а пчелы по краям отчаянно жужжали, чтобы поспеть за всеми.

Тиффани осторожно положила свой мешок на землю и протянула руку к ведьме. Крошечные крылышки зазвенели и очертания ведьмы на мгновение размылись. Затем чуть подальше снова появилась фигура ведьмы с протянутой вперед рукой. Пчела, что была ногтем её указательного пальца висела напротив пальца Тиффани.

— Потанцуем? — предложила Тиффани.

И она закружилась вместе с роем пчел по поляне, а в воздухе кружились кленовые крылышки. Рой не отставал от неё, его пальцы с жужжанием повторяли движение пальцев Тиффани, фигура поворачивалась вслед за Тиффани, хотя несколько пчел все же не успевали.

Затем ведьма из пчел подняла обе руки и закружилась в другую сторону. Пчелы, составляющие юбку, разлетелись в стороны, пока он вертелся. Рой учился.

Тиффани засмеялась и проделала то же самое. Рой и девочка танцевали.

Тиффани чувствовала себя такой счастливой, что задалась вопросом, а была ли она когда раньше так счастлива Золотой свет, летящие на землю семена клена и танцующие пчелы… Все вместе они составляли противоположность мрачной пустыне. Поляна была залита светом и этот свет заполнил её изнутри. Она чувствовала, что стоит на траве, но в то же время могла видеть себя сверху, танцующую с жужжащей темной фигурой, которая посверкивала золотом, когда солнечный луч попадал на пчел. Такие мгновения стоят всего.

Затем ведьма из пчел наклонилась поближе к Тиффани, как бы разглядывая её тысячами крошечных сверкающих глаз. В глубине фигуры раздался что-то тихо пропищало и ведьма взорвалась в жужжащее облако насекомых, которое устремилось прочь через поляну и исчезло. И только кленовые крылышки, кружась, опускались на землю.

Тиффани выдохнула.

— Ну, кому-то такое могло бы показаться страшным. — раздался голос за её спиной.

Тиффани не стала сразу поворачиваться. Сперва она поздоровалась: — Добрый день, бабушка Ветровоск. — И только потом повернулась.

— А вы так можете сделать? — спросила она бабушку, все ещё опьяненная счастьем.

— Невежливо начинать разговор с вопросов. Зайдем-ка в дом и выпьем чаю. — ответила бабушка Ветровоск.

Сразу и не поймешь, живет ли кто в этом доме. Перед камином стояли стул и кресло-качалка. Ещё два стула стояли около стола и они не качались, но шатались из-за неровностей в каменном полу. В комнате был ещё комод и на полу, перед огромным очагом лежал лоскутный коврик. В углу рядом с чем-то таинственным и остроконечным, покрытым тканью, притулилась метла. Очень узкая и темная лестница вела на второй этаж. И больше ничего не было. Ничего сияющего, ничего нового и ничего лишнего.

— Чему я обязана твоим визитом? — спросила бабушка Веторовск, снимая с огня закопченный черный чайник и заливая кипяток в такой же черный заварник.

Тиффани открыла мешок, который она привезла с собой. — Я прилетела вернуть вам вашу шляпу. — ответила она.

— Ах, — сказала бабушка Ветровоск. — Вернуть. И почему?

— Потому что она ваша. — ответила Тиффани, кладя шляпу на стол. — Благодарю вас, что одолжили её мне.

— Осмелюсь заметить, что немало юных ведьм отдадут свой корневой зуб за эту шляпы, что принадлежала мне. — сказала Бабушка, беря в руки потрепанную шляпу.

— Немало. — ответила Тиффани и не стала добавлять, что «на самом деле, зуб называется коренной». Вместо этого она сказала: — Но по моему, каждый должен найти свою собственную шляпу. Шляпу по себе.

— Я вижу, ты покупную надела, — сказала бабушка Ветровоск. — Каких их там, «Небоскреб». Со звездами. — добавила она и в вложила столько едкости в это слово, что ею можно было расплавить медь, разъесть стол и плитки пола и даже расплавить медь в подвале под ними. — Думаешь, что шляпа от этого станет более волшебной? От звезд?

— Я… думала так в то время, когда покупала её. Какое-то время можно поносить и её.

— До тех пор, пока ты не найдешь правильную шляпу? — сказала бабушка Ветровоск.

— Да.

— И это не моя шляпа?

— Нет.

— Хорошо.

Старая ведьма прошла на другой конец комнаты и сдернула ткань с загадочной штуковины в углу. Под материей оказался деревянный штырь, размером с остроконечную шляпу, стоящий на высокой подставке. На нем… сооружалась шляпа, из ивовой лозы и грубой черной ткани.

— Я сама делаю себе шляпы. — сказала бабушка Ветровоск. — Каждый год. Нет шляпы лучше, чем та, что ты делаешь для себя сам. Вот тебе мой совет. Я беру ситец и делаю его непромокаемым с помощью особой микстуры. Просто изумительно, сколько всего можно вложить в шляпу, которую делаешь сама. Но ты пришла ко мне не о шляпах поговорить.

Тиффани наконец позволила долго удерживаемому вопросу вырваться на свободу.

— Это на самом деле произошло?

Бабушка Ветровоск разлила чай, взяла свою чашку и аккуратно отлила немного чая в блюдце.

Она подняла блюдечко с осторожностью, словно делала что-то очень важное и деликатное, и легонько подула на чай. Она была так нетороплива и невозмутима, в то время как Тиффани изо всех сил пыталась скрыть свое нетерпение.

— Роитель исчез? — спросила бабушка.

— Да. Но…

— И что ты чувствовала, когда все это происходило с тобой? Все было настоящим?

— Нет. — ответила Тиффани. — Более, чем настоящим.

— Ну что же, значит так оно и есть. — сказала бабушка Ветровоск, прихлебывая чай из блюдечка. — И мой ответ таков: если бы все произошедшее не было бы правдой, выдумкой бы оно тоже не было.

— Как во сне, когда ты почти проснулся и можешь контролировать свой сон. — продолжала Тиффани. — Если быть осторожным, то все получится. Словно поднимаешь себя в воздух за свои собственные шнурки. Словно рассказываешь сам себе историю…

Бабушка кивнула головой. — Куда же без истории. Все, на самом-то деле, история. То, что солнце каждый день поднимается над горизонтом — история. Измени историю и ты изменишь мир.

— И как вы планировали победить роителя? — спросила Тиффани. — Пожалуйста? Я должна знать!

— Как планировала? — с невинным видом переспросила бабушка Ветровоск. — Я планировала предоставить тебе самой разбираться с ним.

— Правда? И что же вы стали бы делать, если бы я проиграла?

— Все, что в моих силах. — спокойно ответила бабушка. — Я всегда делаю все, что в моих силах.

— Вы бы убили меня, если бы я снова стала роителем?

Блюдечко даже не колыхнулось в руках старой ведьмы. Она задумчиво смотрела на чай.

— Я бы пощадила бы тебя, если бы могла. — сказала она. — Но до этого не дошло, верно? Лучше Проб было места не найти. Поверь, ведьмы могут действовать сообща, если будет в том нужда. Объединить ведьм труднее, чем пасти кошек, но сделать это можно.

— Просто я подумала, что мы превратили схватку с роителем… в небольшое представление. — сказала Тиффани.

— Ха, вот уж нет. Мы превратили её в большое представление! — с огромным удовлетворением ответила бабушка Ветровоск. — Гром и молния, белые лошади и чудесное спасение! Дешево, но сердито! А тебе будет полезно знать, девочка моя, что устраивать небольшое шоу время от времени не повредит твоей репутации. Я смекаю, что мисс Левел уже с этим столкнулась, обретя способность жонглировать мячами и одновременно снимать с головы шляпу! Положись на шоу, вот что я говорю!

Она изящно отхлебнула из блюдечка и затем кивнула на старую шляпу, лежащую на столе.

— Твоя бабушка носила шляпу?

— Что? О… обычно нет. — ответила Тиффани, все ещё погруженная в раздумья о большом представлении. — Когда погода по-настоящему портилась, она надевала старый мешок вместо шапки. Она говорила, что шляпу все равно сдует ветер.

— Значит она сделала небо своей шляпой. — сказала бабушка Ветровоск. — И носила ли она пальто?

— Ха, пастухи обычно говорили, что коли бабушка Болит надела пальто, то поднялся такой ветер, что с ног сбивает! — с гордостью ответила Тиффани.

— Значит она сделала ветер своим пальто! — сказала бабушка Ветровоск. — Это мастерство. Дождь не намочит ведьму, если она того не захочет, хотя лично я предпочитаю мокнуть и быть признательной.

— За что признательной? — спросила Тиффани.

— Что я смогу высохнуть позже. — ответила бабушка Ветровоск, ставя на стол чашку и блюдце. — Дитя, ты пришла сюда, чтобы понять, что правда и что ложь, но я мало чему могу научить тебя. Ты сама не знаешь, что тебе уже ведомо и всю свою жизнь будешь учиться тому, что и так заложено в тебе. Вот в чем правда.

Она пристально посмотрела на обнадеженную Тиффани, и вздохнула. — Пойдем на улицу. — сказала она. — Я дам тебе первый урок. Только один урок, другого не будет. И тебе не придется ничего И не надо ничего записывать во всякие там книги с глазами на обложках.

Они прошли по тропинке к колодцу в саду за домом. Бабушка осмотрела землю и подобрала прут.

— Волшебная палочка, видишь? — зеленое пламя внезапно сорвалось с конца прута и Тиффани отпрыгнула. — А теперь ты попробуй.

Но Тиффани не смогла повторить трюк, как бы она не трясла прутом.

— И не получится. — сказала бабушка. — Это просто палка. Но послушай, может быть я заставила её извергнуть огонь, а может быть я заставила тебя подумать о том, что она извергла огонь. Разницы нет. И то и другое сделала бы я, а не палка. Настройся правильно и прутик станет твоей волшебной палочкой, небо — шляпой, а лужа — волшебным… волшебным… ээ, как называются такие причудливые чашки?

— Эээ… кубок. — ответила Тиффани.

— Точно. Волшебным кубком. Вещи значения не имеют. Все зависит от людей. — бабушка Ветровоск поглядела искоса на Тиффани. — Я могла бы научить тебя, как обегать холмы с зайцем, я могла бы научить тебя, как летать над ними с ястребом. Я могла бы научить тебя секретам пчел. Я могла бы научить тебя всему и намного большему, если ты сделаешь всего одну вещь, прямо здесь и сейчас. Одну простую вещь, которую очень легко сделать.

Тиффани кивнула с широко раскрытыми глазами.

— То есть ты понимаешь, что все эти блестящие штучки всего лишь игрушки, а игрушки могут ввести в заблуждение?

— Да!

— Тогда сними эту блестящую лошадку, что ты носишь на шее, девочка, и кинь её в колодец.

Полузагипнотизированная голосом, Тиффани покорно расстегнула цепочку.

Она подняла её над колодцем и серебряная лошадка засверкала.

Тиффани глядела на лошадку так, словно видела её в первый раз. И затем…

Она испытывает людей, подумала Тиффани. Все время.

— Ну? — сказала старая ведьма.

— Нет. — ответила Тиффани. — Я не могу.

— Не можешь или не хочешь? — резко спросила бабушка.

— Не могу, — сказала Тиффани и подняла голову. — И не хочу!

Она снова надела ожерелье, вызывающе глядя на бабушку Ветровоск.

Ведьма улыбнулась. — Молодец. — тихо сказала она. — Если ты не знаешь, когда быть человеком, ты не знаешь также когда быть ведьмой. И если ты слишком боишься сбиться с пути, ты никуда и не попадешь. Покажи мне её, пожалуйста?

Тиффани посмотрела в голубые глаза. Затем она расстегнула замочек и отдала ожерелье бабушке. Бабушка подняла его повыше.

— Забавно, кажется, что она так и пускается вскачь, когда солнышко её осветит. — сказала ведьма, рассматривая вертящуюся лошадку. — Хорошая работа. Конечно, лошадь выглядит не так, но это в сущности то, чем она является.

Тиффани уставилась на неё с открытым ртом. На мгновение перед ней предстала улыбающаяся бабушка Болит, а затем бабушка Ветровоск снова заняла свое место. Это она превратилась или я сама её превратила, — подумала Тиффани. И осмелюсь ли я узнать истину?

— Но я прилетела не только для того, чтобы вернуть шляпу. — пробормотала она. — Я привезла вам подарок.

— Вот уж не было никакой необходимости мне подарки привозить. — фыркнула бабушка Ветровоск.

Тиффани не обратила на её слова никакого внимания, потому что мысли у неё все ещё были в растрепанном состоянии. Она снова взялась за свой мешок и вытащила из него маленький мягкий сверточек.

— Я вернула почти все свои покупки мистеру Сильноруку, — сказала она. — Но мне кажется, что вот это могло бы вам… пригодиться.

Старая женщина медленно распаковала белую бумагу. Накидка «Зефирное море» развернулась и заколыхалась, как дым.

— Она восхитительна, но я её носить не могу. — сказала Тиффани, глядя на накидку, раздуваемую легоньким ветерком. — Нужно быть маститым, чтобы носить такую вещь.

— Какой масти? — резко спросила бабушка Ветровоск.

— О… иметь достоинство. Старшинство. Мудрость. В таком духе. — ответила Тиффани.

— А. — сказала бабушка, смягчаясь. Она поглядела на плавно колышущуюся накидку и фыркнула. Накидка была изумительна. Ну хоть что-то волшебникам, создавшим её, удалось понять правильно. Эта накидка была из тех вещей, что заполняют прореху в жизни, ту, о существовании которой вы и не подозревали, пока не увидели её.

— Что же, я так думаю, есть те, кто могут носить такую накидку, а есть те, кто не могут. — согласилась она. Бабушка обвила накидку вокруг шеи и закрепила её брошью в виде полумесяца. — Слишком пышно, для меня. — сказала она. — Слишком фасониста. Наверное, я в ней немного легкомысленно выгляжу. — бабушка говорила утвердительно, но она слегка повысила интонацию в конце предложения.

— Нет, она вам идёт, очень идёт. — ободряюще сказала Тиффани. — Если вы не знаете, когда быть человеком, вы не знаете и когда быть ведьмой.

Птичье пенье смолкло. Белки вскарабкались по стволам деревьев, прячась в кронах. Даже небеса, казалось, потемнели на мгновение.

— Эээ… так я слышала. — сказала Тиффани и добавила. — От того, кто в этом разбирается.

Бабушка пристально смотрела ей в глаза. Разве можно было что-нибудь утаить от неё? Что бы вы ни говорили, она видела вас насквозь.

— Заглядывай ко мне как-нибудь. — сказала бабушка Ветровоск, медленно поворачиваясь и любуясь развевающейся накидкой. — Здесь всегда так спокойно.

— С удовольствием. — ответила Тиффани. — Должна ли я предупредить пчел о своем прилете, чтобы вы заварили чай?

На какое то мгновение глаза бабушки сверкнули, но затем широкая улыбка стерла все морщинки на её лице.

— Умница. — сказал она.

Что там у вас внутри? — думала Тиффани. Кто там внутри на самом деле? Хотели ли вы, чтобы я приняла вашу шляпу? Вы притворяетесь могущественной, злой ведьмой, но на самом деле вы не такая. Вы все время проверяете людей, проверяете и проверяете, но на самом деле вам хочется встретить кого-то умнее себя и проиграть. Потому что лучшей быть трудно. Вы не имеете права остановиться. Вас можно лишь победить, но вы слишком горды, чтобы проигрывать. Гордость! Вы превратили её в ужасную силу, но она разъедает вас. Не боитесь ли вы смеяться, чтобы не услышать хихиканье?

Мы ещё встретимся. Мы обе это знаем. Мы встретимся на Ведьминских Пробах.

— Мне хватило ума, чтобы понять, как вам удается не думать о розовом носороге, если кто-то скажет «розовый носорог». — удалось сказать ей вслух.

— О, это серьезная магия, уж поверь. — ответила бабушка Ветровоск.

— Нет. Вы просто не знаете, как выглядит носорог, верно?

Старая ведьма рассмеялась прозрачным, как горный ручей, смехом и солнце наполнило поляну своим светом.

— Это точно! — сказала бабушка.

Глава 15

ШЛЯПА ПОЛНАЯ НЕБЕС

Стоял один из тех странных дней в конце февраля, когда неожиданно теплело и ветер, хоть и был силен, но, казалось, старался обходить тебя стороной.

Тиффани поднялась в холмы, где в укромных долинах первые ягнята уже нашли у себя ножки и бегали, толкаясь, нелепой трусцой обычной для ягнят, которая придавала им схожесть с игрушечными лошадками-качалками.

Похоже, что день таил в себе что-то необычное, потому что даже старые овцы зарезвились вместе с ягнятами. Они прыгали и кружились, радостные и смущенные одновременно, и их длинная зимняя шерсть болталась вверх и вниз, как штаны у клоуна.

Зима была насыщена событиями. Тиффани многому научилась и многое узнала. Среди прочего, что можно быть подружкой невесты на свадьбе, где жениху и невесте на двоих приходится 170 лет. На этот раз мистеру Ткачику в своем сползающем парике и больших поблескивающих очках удалось настоять на том, чтобы «наша маленькая помощница» взяла таки золотой, намного превышающий плату, которую она не просила и которую мисс Левел не могла себе позволить. Часть этих денег пошла на покупку добротного коричневого плаща. Он не вздымался и не реял позади неё, но был теплым, плотным и сберегал от сырости.

Много чего она узнала. Проходя мимо овец и ягнят, она осторожно касалась их сознания, так нежно, что они и не замечали…

Страшдество, которое официально означало конец года, Тиффани встретила в горах. Слишком много было дел, да и к тому же, на Мелу его особо не праздновали. Однако, мисс Левел охотно отпустила её позже, на праздник окота, который старики называли Sheepbellies (Овечьи Брюшки?). Эти дни считались началом пастушьего года. Карге холмов такое пропускать никак было нельзя. В эти дни в теплых соломенных укрытиях, огороженных от ветра плетнями из срезанного дрока, свершалось будущее. Тиффани помогала ему свершиться, принимая трудные роды и работая вместе с пастухами до самых фонарей. Она была в остроконечной шляпе и могла чувствовать на себе взгляды пастухов, следящих за тем, как она, с помощью ножа, иглы, ниток и ласковых слов отводила маток от двери в черную пустыню и помогла появиться на свет новорожденным ягнятам. Ты должна устроить им представление. Дать им историю. И когда утром гордая Тиффани вернулась домой, её руки были по локоть в крови, но это была кровь жизни.

Позже она поднялась в холмы к фигловскому кургану и пролезла в нору. Она заранее все продумала и пришла не с пустыми руками — принесла чистые драные носовые платки и мыло, сваренное из корня мыльнянки по рецепту мисс Левел. У неё было предчувствие, что Дженни найдет, куда все это применить. Мисс Левел всегда навещала молодых матерей, эта была одна из обязанностей ведьмы.

Дженни обрадовалась ей. Тиффани легла на живот так, чтобы головой и верхней частью туловища поместиться в комнате кельды и ей позволили подержать восемь Робовенков, как она их про себя называла, родившихся в то же время, что и ягнята. Семеро Робовенков кричали и толкались, а восьмая лежала тихонько в ожидании благоприятного момента. Будущее свершилось.

Но не только Дженни стала думать о ней по другому. Новости разошлись повсюду. Люди на Мелу ведьм не любили. Ведьмы всегда приходили с других краев. Они всегда были пришлыми. Но вот она, наша Тиффани, принимающая ягнят, как и её бабушка, и говорят, что она обучалась ведовству в горах! Но она по прежнему осталась нашей Тиффани. Ладно, допустим, она надела остроконечную шляпу со звездами, но она делает хороший сыр, разбирается в ягнятах и она внучка бабушки Болит, так? При этом они многозначительно постукивали себя по носу. Внучка бабушки Болит. Помните, что умела старушка? Так что, даже если Тиффани и ведьма, она наша ведьма. Она разбирается в овцах, это точно. Ха, я слышал, что в горах проводили состязания ведьм и наша Тиффани показала им, на что способна девочка из Мела. Мы живем в современном мире, так? Теперь и у нас есть ведьма и она лучше всех остальных! Никому не дадим бросить внучку бабушки Болит в пруд!

Завтра она снова вернется в горы. Три недели прошли в хлопотах, не читая окота. Роланд пригласил её на чай в замок. Они оба чувствовали себя неловко, как обычно бывает при таких обстоятельствах, но все же занятно, как за пару лет Роланд превратился из нескладного ребенка в нервного юношу, забывающего о чем он говорил, когда она улыбалась ему. И у них в замке были книги!

Роланд застенчиво подарил ей «Словарь Изумительных Редких Слов», а она тоже подготовилась и привезла ему охотничий нож, сделанный ЗакЗаком, который, хоть и не разбирался в магии, но делал отличные лезвия. Шляпу они оба старательно не упоминали. А когда Тиффани вернулась домой, то обнаружила закладку на букве К и слабую карандашную линию под словами «Книксен — маленький реверанс, в одну треть глубины от обычного реверанса. Более не используется». Несмотря на то, что рядом никого не было, она залилась румянцем. Ещё бы не смутиться, когда тебе напомнили, что в то время, пока ты наблюдаешь за людьми, вся из себя знающая и понимающая, кто-то прямо за твоей спиной точно также наблюдает за тобой.

Она записала все в дневник, который заметно потолстело толще из-за засушенных трав, дополнительных страничек и закладок. Его топтали коровы, била молния и его уронили в чай. И на обложке не было глаза. Глаз может отвалиться в один прекрасный день. А этот дневник был настоящим ведьминским.

Тиффани также отказалась от шляпы. Она носила её лишь на людях, потому что шляпа мялась о низкие дверные проемы, потолок спальни её и вовсе сломал. Однако сегодня она надела шляпу и время от время хваталась за неё, чтобы ветер не сорвал её с головы.

Тиффани пришла туда, где в земле полуутопали железные колеса и из травы торчала пузатая печурка, на которой можно было удобно присесть.

Тишина окружала Тиффани, тишина, полная жизни, а в холмах овцы и ягнята резвились и мир вращался.

Почему мы уходим? Чтобы можно было вернуться назад. Чтобы новыми глазами и в новых красках увидеть покинутое тобой место. Вернуться обратно совсем не то, что никогда не покидать его.

Слова зарождались в голове у Тиффани, наблюдающей за овцами, и она почувствовала, что её переполняет радость — о новых ягнятах, о жизни, обо всем. Радость настолько же больше, чем веселье, насколько океан больше, чем пруд. Это такое чувство, что не знает ограничений. И когда оно переполняет тебя, то изливается смехом.

— Я вернулась! — объявила она холмам. — Лучшей, чем была, когда уходила!

Она сорвала с себя шляпу со звездами. Для шоу эта шляпа годилась, хотя звезды придавали ей несерьезный вид. Но она никогда не была её шляпой. Да и как такое могло быть. Только ту шляпу и стоит носить, что ты сделаешь себе сам, а не купленную и не подаренную. Твоя собственная шляпа, на твоей собственной голове. Твое собственное будущее, а не чье-то ещё.

Она зашвырнула шляпу со звездами как можно выше. Ветер проворно подхватил её. Шляпа немного покувыркалась, а затем порыв ветра закрутил и понес, и она улетела в холмы, где и пропала навсегда.

И тогда Тиффани сотворила для себя шляпу из неба и уселась на пузатой печурке, слушая пение ветра, пока не наступил закат.

Когда тени удлинились, из кургана, расположенного неподалеку, вылезло множество маленьких фигурок. Они пришли к ней в её сокровенное место и стали ждать вместе.

Солнце село, свершив каждодневное волшебство, и наступила теплая ночь.

На шляпе засияли звезды…

Примечания автора

Учение о Признаках, упомянутое на 41 странице, действительно существовало в нашем мире, хотя в настоящее время с ней знакомы скорее историки, чем врачи. В течении сотен, а может тысячи лет люди верили. что Бог, который, конечно же, сотворил все сущее, «подписал» каждое творение, чтобы дать понять человечеству, как это можно использовать. Например, золотарник был желтым, поэтому его можно применять для лечения желтухи (применение теории к практике сопровождалось некоторыми допущениями, но иногда пациенты выживали).

По удивительному совпадению, Конь, вырезанный на склоне в Мелу, очень похож на аффингтонского Белого Коня, который в нашем мире вырезан на холмах около деревни Аффингтон в Юго-Западном Лксфордшире. Он 374 футов длиной, ему несколько тысяч лет и вырезан он таким образом, что увидеть его целиком можно лишь из воздуха. Исходя из этого, можно сделать следующие предположения: а) его вырезали для того, чтобы на него смотрели Боги; или б) люди научились летать значительно раньше, чем мы думаем; или с) в старину люди были намного, намного выше ростом, чем сейчас.

О, в нашем мире тоже были Ведьминские Пробы, но ничего забавного в них не было.

Книга III Господин Зима

Спустя два года после событий книги «Шляпа, полная небес», 13-летняя Тиффани Болит снова отправилась в Ланкр, обучаться ведовству у старой ведьмы мисс Тенеты.

Поздней осенью мисс Тенета отвела Тиффани в лес, чтобы понаблюдать за темным Танцем Морриса, приветствующим зиму. Несмотря на запрет, Тиффани пускается в пляс, не в силах противостоять магии танца, и занимает пустующее место в ряде танцующих — место, которое предназначалось не для неё, а для самой Госпожи Лето.

Зимних Дел Мастер, в честь которого исполнялся танец, принял Тиффани за богиню лета и влюбился в неё. А Тиффани, вмешавшись в то, во что вмешиваться не следовало, приобрела некоторые черты Госпожи Лето, начиная становиться богиней.

Зимних Дел Мастер или Зимовой, начинает искать встречи с юной ведьмой. Он даже готов стать человеком ради неё и построить ледяной дворец, где они будут царствовать вдвоём.

Как может стихия выразить свои чувства? Снежинки в форме Тиффани и ледяные розы могут показаться достаточно романтичными. Но сотни айсбергов, изображающих Тиффани и топящих корабли, снежные бури весной, когда должны родитьсяягнята — это уже совсем другое дело. Вечная зима, которую обещает Тиффани Зимовой, принесет гибель всему миру.

Тиффани должна исправить последствия своего неразумного поступка и остановить Зимних Дел Мастера. Ей на помощь опять приходят верные Нак Мак Фиглы и Роланд, сын барона, которые отправляются в Мир Теней, где спит настоящая Госпожа Лето и разбудить её.

Глава 1

НЕБЫВАЛЫЙ СНЕГОПАД

Пришла буря и обрушилась на холмы, как молот. Ни одно небо не удержало бы столько снега и потому он все валил и валил, сплошной белой пеленой.

Там, где несколько часов назад стоял древний курган с зарослями терновника, высился сугроб. В это время года уже начинали цвести примулы, но сейчас здесь был только снег.

Небольшая часть снега пошевелилась. Ком, размером с яблоко, приподнялся и из под него заструился дымок. Появилась маленькая рука, не больше кроличьей лапки, и отогнала дым прочь.

Очень маленькое, но очень рассерженное синее личико воззрилось на нежданно возникшую белую пустыню из под снежной шапки, которая все ещё возвышалась у него на макушке.

— Ой, кривенс! — заворчал он. — Глянь-ка на то? Вот-те Зимний Кузнец натворил! Вот отвратище, что слово «нет» и за ответ не примет.

Ещё несколько снежных комьев приподнялось. Ещё несколько голов выглянули наружу.

— Ой, вэйли, вэйли-вэйли! — сказала одна из них. — Он опять нашел каргу!

Первая голова повернулась ко второй и произнесла. — Вулли Валенок?

— Да?

— А не сказывал я тебе завязывать с этими вэйли?

— Айе, Роб, сказывал ты. — ответила голова, названная Вулли.

— Так что ты только что сказанул?

— Прощения просим, Роб. Оно само, как вылетело — не поймаешь.

— Удручает это все.

— Прощения просим, Роб.

Роб Всякограб вздохнул. — Но страшусь я, что прав ты Вулли. Пришел он за Великой Каргой, верная правда. Кто за ней присматривает в низах на ферме?

— Велик Опасен Шип, Роб.

Роб поглядел на тучи, битком набитые снегом, аж середина провисала.

— Лады, — сказал он и опять вздохнул. — Время пришло для героя.

Он скрылся из виду и скользнул в глубину кургана Фиглов, снежная пробка аккуратно встала на место.

Курган внутри был довольно большим. В самом центре даже человек мог встать в полный рост, но ему тут же пришлось бы согнуться пополам от кашля, потому, что как раз посередине располагалась дыра, сквозь которую улетучивался дым.

Вдоль внутренних стен тянулись ярусы галерей, плотно забитые фиглами. Обычно здесь все гудело от шума, но сейчас стояла пугающая тишина.

Роб Всякограб прошел к огню, где его ждала жена, Дженни. Она стояла прямо и гордо, как и положено стоять кельде, но когда он подошел поближе, ему стало ясно, что она недавно плакала. Он обнял её за плечи.

— Лады, кажись ведомо мне, что деется, — обратился он к сине-красной публике, смотрящей на него сверху вниз. — Это буря не простая. Зимний Кузнец нашел Велику Каргу — ну-ка, утихомиртися!

Он подождал пока крики и бренчание мечей не стихли и затем продолжил: — Не можем мы сражаться с Зимовым! Это её путь! Не можем мы пройти его за неё! Но Карга из Карг подвигла нас на другу стезю! Темна она и опасна!

Раздались одобрительные крики. Эта идея пришлась фиглам по меньшей мере по вкусу.

— Вот так! — сказал Роб удовлетворенно. — А я прочь — Героя добыть.

Тут все стали смеяться и Величий Ян, самый высокий из фиглов, закричал — Раненько лишок! Ему лишь пару уроков геройствования подали. Ноль без палочки, вот что он сейчас!

— Будет он Героем для Карги и на этом точка. — резко ответил Роб. — Гэть все отседа, всем гуртом! В меловую яму! Путь в Подмирье мне копать!

Это все Зимних Дел Мастер, твердила про себя Тиффани, стоя в насквозь промерзшем фермерском доме и глядя в лицо своему отцу. Она чувствовала, что Зимовой где-то рядом. Такая погода не была нормальной даже для глубокой зимы, а уже весна наступила. Это был вызов. А может быть и игра. С Зимовым трудно быть уверенным.

Только какая уж там игра, когда гибнут ягнята. Мне только тринадцать, а отец, и все те, намного старше меня, хотят, чтобы я сделала что-то. И я не могу. Зимовой снова нашел меня, а я слишком слаба.

Легче было бы, если бы они смеялись надо мной, но они просят. Лицо отца посерело от забот и он просит меня. Мой отец просит меня.

Ох, нет! Он снимает шляпу. Он снимает шляпу, чтобы обратиться ко мне!

Они думают, что волшебство само происходит, стоит мне пальцами щелкнуть. Но какой от меня прок, если я не могу помочь им сейчас? Нельзя им показывать, что мне страшно. Ведьмам бояться не позволено.

Это моя вина. Я: я начала это. Я должна покончить с этим.

Мистер Болит откашлялся.

— …И, эээ… Не могла бы ты… Ээээ… прогнать это магией или как-то так? Для нас?..

Все в комнате было серым, потому, что свет попадал в окна через толстый слой снега. Никто не тратил время на то, чтобы расчищать дома. Каждый, кто мог держать в руках лопату, был в другом месте и все равно, рук не хватало. Почти никто не спал в эту ночь. Все бродили между группками овец-первогодков, стараясь уберечь новорожденных ягнят… в темноте, в снегу…

Это был её снег. Послание к ней. Вызов. Призыв.

— Хорошо — ответила она. — я посмотрю, что можно сделать.

— Вот умница. — с облегчением сказал её отец. Вовсе не умница, подумала Тиффани. Это я навлекла бедствие на всех.

— Вам надо развести большой костер рядом с сараями. — вслух произнесла она. — По настоящему большой костер, понимаешь? Кидай все, что может гореть, ты должен поддерживать его. Подкидывай дров, что бы не случилось. Костер не должен погаснуть!

Она постаралась, чтобы слова «не должен» прозвучали громко и устрашающе. Нельзя было позволить им пускаться в раздумья. Тиффани надела тяжелый коричневый шерстяной плащ, сотканный для неё мисс Тенетой, и схватила остроконечную шляпу, висевшую на двери.

Народ, столпившийся на кухне, забормотал что-то, а кое-кто даже попятился. Вот так — нам нужна ведьма, мы хотим ведьму, но — пятиться мы тоже будем.

Это была магия остроконечной шляпы. То, что мисс Тенета называла Боффо.

Тиффани Болит ступила в узкий коридор, прорытый через занесенный снегом двор фермы, толщина снега там была высотой в два человеческих роста. Глубокие сугробы, по крайней мере, задерживали порывы ветра, острого, как лезвия.

Дорога до загонов был расчищена, а это была тяжелая работа. Как расчищать снег, глубиной в пятнадцать футов? Куда его раскидывать?

Она подождала возле сарая с телегами, пока мужчины кромсали и откалывали снег. Они были измучены до смерти. Копали много часов подряд.

Сейчас было важно…

Много что было важным. Важным было выглядеть спокойной и уверенной, важным было сохранять ясность ума, важным было не показывать, что ты чуть не описалась от страха…

Она протянула руку, поймала снежинку и пристально вгляделась в неё. Снежинка была не обычная. Эта была одна из его специальных снежинок. И это было отвратительно. Зимовой дразнит её. Вот сейчас, она смогла бы возненавидеть его. Никогда раньше она не чувствовала ненависти, но сейчас он губит ягнят.

Она вздрогнула и закуталась в плащ.

— Я свой выбор делаю, — хрипло произнесла она, в воздухе заклубились облачка её дыхания. Она прочистила горло и начала снова. — Я свой выбор делаю. Если есть цена, я заплачу. Если то смерть моя, я умру. Куда поведет меня, туда и пойду. Я выбираю. Я свой выбор делаю.

Это были и не чары вовсе, разве что для неё самой, но если заклинание не сработает у тебя в голове, то оно нигде не сработает.

Тиффани спряталась в плащ от режущего ветра, хмуро наблюдая, как мужчины таскали солому и дерево. Костер разгорался медленно, как будто страшился проявлять рвение.

Она уже проделывала такое, так ведь? Раз десять. Штука то проста, надо лишь прочувствовать её, но раньше у Тиффани было достаточно времени, чтобы привести мысли в порядок и проделывала она его с очагом на кухне, только чтоб ноги согреть. Теоретически, с большим костром и целым полем снега все должно быть также просто, правда?

Правда?

Пламя взревело. Отец положил руку ей на плечо. Тиффани подпрыгнула. Она забыла, как тихо он ходит.

— Что это было насчет выбора? — спросил он. Она также забыла, какой острый у него слух.

— Это… ведьминские штучки — ответила она, стараясь не глядеть ему в лицо. — То есть, если это не сработает… Виновата буду только я.

А только я и виновата, добавила она про себя. Это несправедливо, но никто и не говорил, что оно должно было быть.

Отец поймал её за подбородок и осторожно повернул голову к себе. Какие мягкие у него руки, подумала Тиффани. Руки большого мужчины, но мягкие, как у ребенка, это все из-за жировой смазки, что на овечьей шерсти.

— Не надо нам было просить тебя… — сказал он.

Нет, вы должны были попросить меня, думала Тиффани. Ягнята погибают под небывалым слоем снега. А я должна была бы ответить — нет, я ещё не достаточно умела. Но ягнята гибнут под небывалым слоем снега!

Но Второй Помысел сказал — будут другие ягнята.

Но это будут другие ягнята, а не эти. Здесь и сейчас умирают ягнята. И умирают они потому, что я послушалась своих ног и дерзнула танцевать с Зимовым.

— Я справлюсь. — ответила она.

Отец держал её за подбородок и пристально глядел в глаза.

— Ты уверена, джиггит? — спросил он. Это было прозвище, которое дала ей бабушка — Бабушка Болит, не потерявшая ни одного ягненка даже в самую свирепую бурю. Никогда раньше он не произносил его. Почему же оно всплыло в его памяти сейчас?

— Да! — она оттолкнула его руку, чтобы он не заметил, что она вот-вот разрыдается.

— Я… Я ещё не сказал матери… — очень медленно произнес отец, будто каждое слово требовало огромной осторожности. — Но я нигде не могу найти твоего брата. Думаю, он пытался помогать. Эйб Свиндел видел его с лопаткой. Э… Я уверен, что с ним все в порядке, но… Высматривай его в оба, лады? Он был в красной куртке.

На его лицо, лишенное всякого выражения, было больно смотреть. Малыш Вентворт, почти семи лет отроду, он всегда бегал за взрослыми, всегда пытался помочь… Маленькую фигурку так легко потерять из виду… Снег продолжал вовсю валить. Страшные, неправильные снежинки белели на плечах её отца. Вот такие мелочи и вспомнишь, когда мир полетит в верх тормашками и ты вместе с ним…

Это было не просто несправедливо; это было… жестоко.

Помни о шляпе, что на тебе! Помни о деле, что ты сделать должна! Равновесие! Равновесие — вот что главное. Держи равновесие, уравновешивай…

Тиффани вытянула окоченевшие руки к огню, притягивая жар.

— Помни, нельзя позволить огню погаснуть! — сказала она.

— Люди несут дрова отовсюду. — ответил отец. — Я им и весь уголь из кузницы сказал принести. Будет чем поддержать огонь, я тебе обещаю!

Пламя танцевало и загибалось к рукам Тиффани. Надо было только… Надо было… Подманить огонь поближе, утянуть за собой и… уравновесить. И забыть обо всем другом!

— Я пойду с… — начал её отец.

— Нет! Следи за огнем! — слишком громко завопила Тиффани, вне себя от страха. — Делай, что я тебе скажу!

Сегодня я тебе не дочь! — вскричал её рассудок. Я для вас ведьма! Я буду защищать вас!

Она повернулась, прежде чем он успел разглядеть её лицо, и побежала сквозь падающие снежные хлопья по тропинке, прочищенной в направлении нижних загонов. Снег был утоптан в неровную, бугристую тропинку, падающие снежинки делали её скользкой. Изнуренные люди с лопатами прижимались к стенкам траншеи, стараясь дать ей дорогу.

Она добежала до площадки, где пастухи вгрызались в снежную стену. Снег комьями разлетался вокруг них.

— Стойте! Все назад! — закричала она громко, но это её голос кричал, а разум — плакал навзрыд.

Мужчины немедленно повиновались. Голос, сказавший это, принадлежал владелице остроконечной шляпы. С ним не поспоришь.

Помни о жаре, о жаре, помни жар, держи равновесие, балансируй… Таково ведовство в самом, что ни на есть чистом виде. Никаких тебе игрушек. Никаких волшебных палочек, Боффо, головологии, никаких тебе фокусов. Значение имеет только то, что ты представляешь собой. Но иногда бывает нужно обмануть саму себя. Ведь она ни Госпожа Лето, ни Матушка Ветровоск. Она должна помочь себе сама, всем, чем только сможет.

Тиффани вытащила маленькую серебряную лошадку из кармана. Она была замусоленная и измызганная, Тиффани все собиралась почистить её, но времени не было, совсем не было…

Как рыцарь, застегивающий шлем, она защелкнула серебряную цепочку на шее.

Ей нужно было больше практиковаться. Ей следовало слушать людей. Ей следовало прислушиваться к себе.

Она глубоко вздохнула и развела руки в стороны, ладонями кверху. На правой ладони выделялся белый шрам.

— Гром по мою правую руку. — Сказала она. — Молния по левую. Огонь позади меня. Стужа передо мной.

Тиффани сделала несколько шагов вперед, пока почти не уперлась в снежную стену. Она могла чувствовать, как холод вытягивает из неё тепло. Что-ж, быть по сему. Она несколько раз глубоко вздохнула. Я свой выбор делаю…

— Стужа к огоню. — прошептала она.

На дворе фермы пламя стало белым и взревело, как кузнечный горн.

Снег шипел, взрывался паром и плевался комьями снега. Тиффани медленно двинулась вперед. Снежная стена таяла под её руками, как туман под утренним солнцем. Снег плавился от жары, образуя туннель в глубоком снежном слое, спасаясь бегством от её рук, клубясь облаками холодного тумана вокруг неё.

Да! Она безнадежно улыбнулась. Все правильно. Если найти центр равновесия, то при верном настрое ума, можно балансировать. В середине качающейся доски всегда есть неподвижное место…

Ботинки Тиффани захлюпали в теплой воде. Под снегом уже росла свежая трава потому, что очень поздним был этот небывалый снегопад. Она шла вперед, направляясь к загонам с ягнятами.

Её отец уставился на огонь. Он пылал белым пламенем, как кузнечный горн, пожирая дерево, словно подгоняемый ветром. Дерево рассыпалось в пепел прямо на глазах…

Вокруг ботинок уже струилась вода.

Да! Но не думай об этом! Удерживай равновесие! Больше жара! Стужа к огоню!

Послышалось блеяние.

Овцы способны выжить под снегом, хоть какое-то время. Но Бабушка Болит обычно говорила, что когда Боги создавали овец, они забыли мозги для них в другой одежде. В панике, а овцы всегда пребывают на грани паники, они топчут своих ягнят.

Матки и ягнята появлялись, окутанные паром, смущенные, словно они были потерянными изваяниями, а снег таял вокруг них.

Тиффани продвигалась вперед, глядя прямо перед собой, едва осознавая возбужденные крики мужчин позади. Они следовали за ней, вытаскивали овец, подхватывали ягнят…

Отец кричал на людей. Одни рубили телеги, швыряя дерево в костер, горящий белым пламенем. Другие вытаскивали мебель из дома. Колеса, столы, тюки соломы, стулья — огонь пожирал все, проглатывал их и ревел, требуя ещё. Но ничего не осталось.

Не думай о красной куртке! Никакой красной куртки! Балансируй, удерживай равновесие. Тиффани брела вперед, овцы и вода текли мимо неё. Потолок туннеля со всплеском обрушился. Она не обратила внимание. Снежинки падали через отверстие и испарялись в воздухе над её головой. На это она тоже не обратила внимания. И тут, перед ней… мелькнуло красное.

Стужа к огоню! Снег исчез и под ним был Вентворт. Она подхватила его, прижала к себе, согревая, чувствуя, как он зашевелился, зашептала: — не меньше сорока фунтов! Сорока фунтов!

Вентворт закашлялся и открыл глаза. Слезы капали, как тающий снег, Тиффани подбежала к пастуху и сунула ему в руки мальчика.

— Отнеси его к матери! Неси сейчас же!

Мужчина подхватил ребенка и побежал, напуганный её свирепостью. Сегодня она была их ведьмой!

Тиффани вернулась назад. Надо было спасать остальных ягня.

Куртка её отца упала в изголодавшее пламя, вспыхнула на мгновение и рассыпалась в пепел. Остальные были уже наготове; они схватили мужчину, изготовившегося прыгнуть в огонь и оттащили его назад, пинающегося и кричащего.

Кремневые булыжники плавились, как масло. Они расплескались на мгновение и снова застыли.

Огонь погас.

Тиффани Болит взглянула в глаза Зимовому.

И с крыши сарая для телег, тонкий голосок, принадлежащий Величу Опасну Шипу сказал, — Ах, кривенс!

* * *

Но ничего этого ещё не произошло. Оно могло бы и вовсе не произойти. Будущее всегда чуточку неустойчиво. Любое незначительное событие, например, падение снежинки или капли, выпитые не из той ложки, может заставить его развиваться по другому пути. А может и не заставить.

Когда все это началось, стояла поздняя осень, был день и был котенок…

Глава 2

МИСС ТЕНЕТА

Вот она, Тиффани Болит, летит на метле через лес в горах за сотни миль отсюда. Это очень старая метла, которая держится очень низко над землей. Для предотвращения переворачивания она снабжена двумя дополнительными вениками сзади, как детский велосипед — колесиками. Метла принадлежит очень старой ведьме по имени мисс Тенета, которая летает на метле ещё хуже, чем Тиффани, и которой 113 лет.

Тиффани моложе её больше чем на сотню лет, выше, чем была месяц назад и менее самоуверенна, чем год назад.

Тиффани учится на ведьму. Ведьмы обычно носят черное, но насколько она могла судить, ведьмы носили черное лишь потому, что они всегда носили черное. Эта причина не казалась ей достаточно разумной, и потому, она предпочитала одеваться в голубое или зеленое. Она никогда не пренебрегала пышными нарядами, поскольку ни разу ни одного не видела.

Тем не менее, избежать остроконечной шляпы было невозможно. В остроконечной шляпе нет ничего магического, не считая того, что она служит указателем, что её владелица — ведьма. Люди обращают внимание на остроконечные шляпы.

Но и в шляпе нелегко быть ведьмой в деревне, где ты выросла. Трудно быть ведьмой для людей, помнящих тебя в двухлетнем возрасте, как «Девчурку Джо Болита», бегающую в одной рубашонке.

Отъезд из родных краев помогал. Большинство людей, которых Тиффани знала, и на десять миль не удалялись от места своего рождения, так что отправляясь в таинственные чужеземные края, ты и сам становился чуток таинственным. Возвращался ты уже немного другим. Ведьмы обязаны быть другими.

Ведовсто оказалось тяжелой работой безо всяких там колдовских хлоп-трень-брень штучек. Не было ни школ, ни чего-либо, похожего на уроки. Тем не менее, пытаться учиться ведовству самостоятельно было очень неразумно, особенно, если обладаешь природными склонностями. Поймешь что не так и за неделю перейдешь к хихиканью…

Если разобраться, то все дело было в хихиканье. Хотя, никто об этом прямо не говорил. Ведьмы говорили о том, что «нельзя быть слишком старой, слишком костлявой или иметь слишком много бородавок», но они никогда не упоминали хихиканье. Прямо не упоминали. Но они все время были начеку.

Скатиться к хихиканью было слишком просто. Ведьмы, в основном, жили в одиночестве (предпочтительно с кошкой), и целыми неделями могли не встречаться друг с другом. В те времена, когда люди ненавидели ведьм, они обвиняли их в разговорах с кошками. Конечно же, ведьмы разговаривали с кошками. Проведи три недели, без осмысленных разговоров о чем бы то ни было, кроме коров, и ты начнешь говорить со стенами. А это первый признак хихиканья.

«Хихиканье» для ведьмы означает не только неприятный смех. Это признак того, что твой рассудок тронулся с якоря. Это означает, что ты теряешь тормоза. Это означает что, одиночество, тяжкий труд, ответственность и проблемы других людей потихоньку сводят тебя с ума, так медленно, что ты этого не замечаешь до тех пор, пока не начнешь считать, что можно перестать умываться или надеваешь чайник на голову. Это означает, что ты начинаешь считать себя лучше других жителей деревни только потому, что знаешь больше. Это означает, что для тебя, вопрос о том, что хорошо, а что плохо, может быть предметом переговоров. И, в результате, это означает, что ты «склоняешься к тьме», как говорят ведьмы. Это был плохой путь. В конце этого пути тебя ждут отравленное веретено и пряничный домик.

Что помогало, так это привычка ходить в гости. Ведьмы постоянно навещали друг дружку, совершая иногда путешествия длиной в тысячи миль ради того только, чтобы выпить чашку чая с булочкой. Ну, отчасти, они они делали это ради сплетен, потому что ведьмы обожают сплетничать, особенно, если новости были не столько правдивые, сколько волнующие. Но главным образом, визиты были нужны, чтобы приглядывать друг за другом.

Сегодня Тиффани летела навестить Матушку Ветровоск, которая, по мнению большинства ведьм (включая и саму Матушку), была самая могущественной ведьмой в горах. Визиты проходили очень пристойно. Никто не спрашивал — «Ну как, крыша ещё не поехала?» и не отвечал — «Конечно нет! Я ещё не рехнулась!». Не было в этом никакой необходимости. Все и так понимали, что к чему и говорили совсем о другом. Но Матушка Ветровоск, когда она была не в духе, была крепким орешком…

Она безмолвно сидела в кресле-качалке. Есть люди, чья сильная сторона — разговоры, Матушке отлично удавалось молчание. Она могла быть так тиха и неподвижна, что постепенно исчезала из вида. Вы просто забывали о её присутствии. Комната становилось пустой.

Это выводило людей из равновесия. Скорее всего, так и было задумано. Но Тиффани тоже изучила тишину, у своей родной Бабушки Болит. А сейчас она научилась тому, что можно стать невидимым, став по настоящему неслышимым.

В этом Матушка Ветровоска была дока.

Тиффани полагала, что существовало такое заклинание Я-Не-Здесь, если это вообще было заклинанием. Она пришла к выводу, что у каждого внутри пряталось что-то, провозглашающее миру, что ты находишься здесь. Поэтому, можно было почувствовать стоящего позади, даже если тот не издавал ни звука. Вы получали от него сигнал Я-Здесь.

У некоторых людей этот сигнал был очень сильным. Это их первыми обслуживали в лавках. Матушкин сигнал Я-Здесь был настолько силен, что в случае необходимости, мог эхом отразиться от горных вершин. Когда Матушка Ветровоск заходила в лес, волки и медведи выбегали из него с другой стороны.

Но она умела и отключать свой сигнал.

Что она как раз сейчас и делала. Тиффани приходилось прилагать усилия, чтобы видеть хозяйку. Основная часть её мозга говорила ей, что Матушки в комнате нет.

Ну, подумала она, с меня хватит. Она кашлянула. Внезапно, Матушка появилась, как будто она всегда была здесь.

— Мисс Тенета чувствует себя хорошо. — сказала Тиффани.

— Замечательная женщина. — ответила Матушка.

— Эхм, да.

— У неё странные привычки. — сказала Тиффани.

— Никто из нас не совершенен. — ответила Матушка.

— Она пробует новые глаза. — сказала Тиффани.

— Вот и хорошо.

— Это пара воронов…

— Это только к лучшему. — ответила Матушка.

— Они лучше, чем глаза мыши, которыми она обычно пользуется. — сказала Тиффани.

— Надеюсь, что так.

Беседа ещё немного продолжалась в таком духе, пока Тиффани не начала досадовать, что ей одной приходится проделывать всю работу. Есть же, в конце концов, обычная вежливость. Ну раз так, она знает, что ей сказать.

— Миссис Иервиг написала ещё одну книгу. — сказала она.

— Я слышала. — ответила Матушка. Тени в комнате словно сгустились.

Что же, это объясняло дурное настроение. Одна мысль о миссис Иервиг приводила Матушку Ветровоск в ярость. Во-первых, она была не местная, что уже само по себе было преступлением. Во-вторых, она писала книги, а Матушка книгам не доверяла. И ещё, миссис Иервиг (произносится, как Ае-виг, по крайней мере, самой миссис Ае-виг) верила в блестящие палочки, магические амулеты, мистические руны и влияние звезд; в то время, как Матушка Ветровоск верила в чашку чая, печенье, умывание холодной водой по утрам и, ага, главным образом она верила в Матушку Ветровоск.

Молодые ведьмы предпочитали Миссис Иервиг потому, что быть ведьмой по её способу давало возможность носить так много украшений, что ходить было трудно. Матушку Ветровоск мало кто выбирал -

— за исключением тех случаев, когда в ней была нужда. Когда над колыбелью стоял Смерть или топор соскальзывал и кровь струилась в мох, тогда посылали в холодный, кривой домишко на пустоши. Когда все надежды были потеряны, звали Матушку Ветровоск, потому, что она была лучшей.

Она всегда приходила. Всегда. Но любили ли её? Нет, ведь нужда и любовь не одно и то же. Матушка Ветровоск была для серьезных случаев.

Тем не менее, Тиффани она по своему нравилась. Тиффани думала, что и она нравилась Матушке. Она позволяла Тиффани называть её в лицо Матушкой, тогда как другие молодые ведьмы обязаны были обращаться к ней — госпожа Ветровоск. Иногда Тиффани приходило в голову, что если вы чувствовали дружеское расположение к Матушке, она проверяла вас, как далеко вы можете зайти. Все, что касалось Матушки Ветровоск было испытанием.

— Книга называется «Полеты на метле для начинающих». — продолжила Тиффани, внимательно следя за Матушкой.

Матушка Ветровоск улыбнулась. Это означало, что уголки её рта приподнялись.

— Ха! — ответила она. — Я говорила это раньше и скажу снова: нельзя научиться ведовству по книгам. По мнению Летиции Иервиг, чтобы стать ведьмой достаточно сбегать в лавку.

Она одарила Тиффани пронзительным взглядом, словно что-то прикидывая про себя. Затем она сказала — Спорю, что вот так, она делать не умеет.

Матушка взяла чашку горячего чая и сжала её одной рукой. Другой она взяла Тиффани за руку.

— Готова?

— К че… — начала Тиффани и вдруг почувствовала, как её руке стало горячо. Жар разлился по руке, согревая её до костей.

— Чуешь?

— Да!

Нагрев прекратился и Матушка Ветровоск, не сводя глаз с лица Тиффани, медленно перевернула чашку.

Чай выпал одним куском. Он полностью замерз.

Тиффани была достаточно взрослой, чтобы не сказать — Как вы это сделали? Матушка Ветровоск не отвечала на глупые вопросы, или, если уж на то пошло, совсем не отвечала на большинство вопросов.

— Вы переместили жар. — сказала Тиффани. — Вы вытянули жар из чая и переместили его ко мне, да?

— Да, но жар меня не коснулся. — торжествующе сказала Матушка. — Это все равновесие, понятно? Вся штука в равновесии. Балансируй и… — Она сделала паузу. — Ты когда-нибудь качалась на перекладине? Доска, у которой один конец идёт вверх, а другой вниз? В середине доски, в самой середине, есть место, которое не двигается. Оно отвечает за подъемы и спуски. Не имеет значения, как высоко или низко качаются концы, середина сохраняет равновесие. — Матушка фыркнула. — Магия, в основном, заключается в перемещении.

— Могу я научиться этому?

— Почему нет? Это не трудно, если у тебя голова на месте.

— Вы можете научить меня?

— Я только что тебе показала.

— Нет, Матушка, вы только показали, как это делается… а не как это сделать!

— Этого я объяснить не могу. Я знаю, как я это делаю. Ты будешь делать это по другому. Все, что нужно — правильно настроиться.

— Как мне это сделать?

— Да мне то откуда знать? Это-ж твоя голова! — отрезала Матушка. — Поставь чайник снова, будь добра. Мой чай остыл.

Сказано это было почти злорадно, но такова Матушка. Она стояла на том, что коли ты способен учиться, то сам во всем разберешься. Какой смысл облегчать кому-либо задачу. Жизнь трудна, любила говорить Матушка.

— Да, ты все ещё носишь эту побрякушку. — сказала Матушка. Она не жаловала побрякушки — так она называла любой кусок металла, надетый на ведьму, не предназначенный скреплять, застегивать или поддерживать. Это было безделкой.

Тиффани прикоснулась к серебряной лошадке, которую она носила на шее. Лошадка была маленькая, безыскусная и очень много значила для неё.

— Да — спокойно ответила она, — я все ещё ношу её.

— Что у тебя в корзинке? — неожиданно спросила Матушка, что было на редкость неприлично. Корзинка Тиффани стояла на столе. Конечно же, в ней лежал подарок. Все знали, что каждый брал с собой подарок, отправляясь в гости, но общепринятая вежливость требовала удивляться при виде подарка и восклицать, что-то вроде — «Ооох, ну зачем же!»

— Я вам что-то принесла. — сказала Тиффани, ставя черный чайник на огонь.

— Не было никакой необходимости везти подарок. — сурово заявила Матушка.

— Ну да. — ответила Тиффани и ничего больше.

Она слышала, как Матушка приподняла крышку корзинки. В корзинке сидел котенок.

— Её мать Пинки, кошка вдовы Кэйбл. — сказала Тиффани, чтобы заполнить тишину.

— Не нужно было! — рявкнула Матушки.

— Мне было совсем не трудно. — Тиффани улыбнулась, глядя на огонь.

— Только не кошки.

— Мышей гонять будет. — ответила Тиффани, все ещё не оборачиваясь.

— Нет мышей.

Потому, что им нечего есть, подумала про себя Тиффани. И сказала вслух — У миссис Иервиг шесть черных кошек.

Беленький котенок в корзинке уставился на Матушку Ветровоск с печальным, изумленным выражением, обычным для всех котят. Ты проверяешь меня, я проверяю тебя, думала Тиффани.

— Представления не имею, что мне с ним делать. Пусть спит в сарае с козами. — сказала Матушка Ветровоск. Многие ведьмы держали коз.

Котенок потерся о руку Матушки и мяукнул.

Когда спустя какое-то время Тиффани собралась домой, Матушка попрощалась с ней в дверях и очень осторожно выставила котенка за дверь.

Тиффани пересекла пустошь, на которой она привязала метлу мисс Тенеты.

Но она не стала сразу улетать. Она зашла за куст остролиста и застыла неподвижно, пока не исчезла, пока все в ней не заявило — меня здесь нет.

Каждый может увидеть образы в пламени или в облаках.

Проделайте это в обратном направлении. Отключите в себе часть, говорящую миру о вашем присутствии. Вы растворитесь. Ваше лицо сольется с листвой и тенями, а тело станет частью дерева или куста. Мысли людей сами заполнят пустое место.

Тиффани, совсем неотличимая от куста остролиста, наблюдала за дверью. Ветер усилился. Теплый, но назойливый, он срывал красные и желтые листья с платанов и с шумом гнал их через пустошь. Котенок попытался ловить их, затем уселся, жалобно и тонко мяукая. Вот сейчас, в любую минуту, Матушка Ветровоск решит, что Тиффани уже улетела, откроет дверь и…

— Забыла что-то? — раздался голос Матушки над самым ухом.

Она была кустом.

— Эээ… Он такой милый. Я только подумала, может вы смогли бы полюбить его со временем. — сказала Тиффани, но про себя она думала: она могла успеть добраться сюда, если бы побежала, но почему же я её не видела? Можно бежать и в то же время прятаться?

— Не беспокойся обо мне, деточка. — ответила ведьма. — Отправляйся назад к мисс Тенете и передай ей мои наилучшие пожелания. Но… — тут её голос немного смягчился, — хорошо ты сейчас спряталась. Мало кто смог бы тебя разглядеть. Представь, я едва расслышала, как растут твои волосы!

Когда Тиффани и её метла покинули пустошь, Матушка Ветровоск вернулась в дом, предварительно убедившись в том, что девочка и вправду улетела. Котенка Матушка старательно не замечала.

Через несколько минут дверь, скрипя, отворилась. Возможно, это был просто сквозняк. Котенок прошмыгнул в дом…

Все ведьмы чудные немножко. Тиффани привыкла к чудачествам, так что все чудное казалось ей вполне нормальным. Взять мисс Левел, у которой было два тела, хотя одно из них было воображаемым. Или госпожа Пуландер, которая разводила земляных червей и давала им имена… Ну она не то чтобы была чудной, скорее своеобразной, и к тому же земляные черви были довольно интересны, в общем неинтересном отношении. Ещё была такая Матушка Дисмасс, страдающая от припадков расстройства времени, что в случае с ведьмой может быть весьма странным. Движение её губ не совпадало со словами, иногда звук её шагов по лестнице раздавался через несколько минут после того, как она проходила по ступенькам.

Но если говорить о странностях, то мисс Тенета выигрывала не только призовой торт, но и пачку печений, и свечку впридачу.

С чего начать, когда странность на странности сидит и странностью погоняет?

Мисс Эвменидия Тенета ослепла в шестьдесят лет. Для большинства людей это стало бы несчастьем, но мисс Тенета была искусна в Заимствовании, особом ведьминском таланте.

Она могла смотреть глазами животных, читая образы прямо из их сознания.

В семьдесят пять лет она оглохла, но она уже набила руку и использовала любые уши, шныряющие неподалеку.

Когда Тиффани появилась у неё, чтобы пожить с ней, мисс Тенета смотрела и слушала с помощью мыши, потому что её старая галка умерла. Было несколько неуютно видеть старую женщину, разгуливающую по дому с мышью в протянутой руке, и было очень неуютно, когда вы что-то говорили и мышь поворачивалась, чтобы посмотреть вам в лицо. Просто удивительно, каким пугающим мог быть маленький сморщенный розовый носик.

Новые вороны были гораздо лучше. В одной из окрестных деревушек ей сделали насест, который она крепила на плечи, одна птица сидела слева, другая — справа, что вместе с длинными седыми волосами мисс Тенеты, производило впечатление весьма, кхм, ведьминское, правда к концу дня плащ снизу был весь изгажен.

Далее, её часы. Они были тяжелыми и сделанными из ржавого железа кем-то, кто работал скорее кузнецом, чем часовщиком, и потому говорящими скорее дин-дон, чем тик-так. Она носила их на поясе и могла узнавать время, ощупывая их обрубистыми короткими пальцами.

В деревнях говорили, что часы были сердцем мисс Тенеты, появившемся у неё после того, как её первое сердце остановилось. Но о мисс Тенете много чего говорили.

Нужно быть очень невосприимчивым к странностям, чтобы мириться с мисс Тенетой. Согласно традиции, молодые ведьмы покидали родные края, чтобы жить со старыми ведьмами, набираясь от них опыта в обмен на то, что мисс Тик, ведьмознатка, называла «небольшая помощь по дому», (что в действительности означало «выполнение всей работы»). Обычно девочки сбегали после первой же ночи, проведенной в доме мисс Тенеты. Тиффани держалась уже три месяца.

А ещё, временами, когда мисс Тенета искала себе пару глаз, через которые она могла бы смотреть, она вкрадывалась в ваши. Вы начинали испытывать странное раздражение, будто кто-то невидимый смотрел вам через плечо.

Да… Может быть мисс Тенета выиграла бы не только торт, пачку печений и свечку, но и пирожные, и сэндвичи, и даже продавца воздушных шаров.

Когда Тиффани вошла, мисс Тенета ткала. Два клюва повернулись к ней.

— Ах, дитя, — сказала мисс Тенета тонким, надтреснутым голосом. — хорошо провела день.

— Да, мисс Тенета. — послушно ответила Тиффани.

— Виделась с девицей Ветровоск и у неё все в порядке. — Клик-клак стучал станок. Дин-дон стучали её часы.

— Все в полном порядке. — ответила Тиффани. Мисс Тенета не задавала вопросов. Она отвечала на них за тебя.

Девица Ветровоск, думала Тиффани, садясь за ужин. Но мисс Тенета была очень старой.

И довольно жуткой. Да, что было, то было. Этого вы у неё не отнимете. Хоть и не было у неё крючковатого носа и все зубы были целы, только пожелтели, но во всем остальном она словно сошла с картинки из книжки про злую ведьму. Её колени хрустели, когда она ходила, а ходила она очень быстро, опираясь на две трости, шныряя по дому, как огромный паук. Вот ещё одна странность: в коттедже было полно паутины, которую мисс Тенета запретила Тиффани трогать, но пауки нигде не попадались.

Чернота вот тоже. Почти все ведьмы любили черный цвет, но у мисс Тенеты даже козы и куры были черными. Стены были черными, полы были черными. Уроните лакричную палочку на пол и вам её уже никогда не найти. И, к содроганию Тиффани, она заставляла её делать черный сыр, то есть покрывать сыр блестящим черным воском. Тиффани была мастерица по сырам и воск сохранял влагу, но черным сырам она не доверяла. Они всегда выглядели так, как будто что-то замышляли.

Казалось, что мисс Тенете не нужен был сон. День и ночь для неё сейчас мало различались. Когда вороны засыпали, она призывала сову и ткала, пользуясь совиными глазами. Она говорила, что сова была особенно удобной, потому что могла полностью поворачивать голову, чтобы не выпускать из виду челнок. Клик-клак стучал станок, дин-дон стучали часы.

Мисс Тенета в её развевающей черной накидке, с повязкой на глазах, со свободно ниспадающими седыми волосами…

Мисс Тенета с её двумя тростями, шныряющая по коттеджу и по саду в темную морозную ночь, вдыхающая аромат отмерших цветов…

У каждой ведьмы был свой конек, мисс Тенета несла людям Справедливость.

Со всей округи шли к ней люди со своими бедами:

Я знаю, это моя корова, а он говорит, что его!

Она утверждает, что это её земля, но отец оставил её мне!

…И мисс Тенета будет стучать станком, развернувшись спиной к комнате, полной взволнованных людей. Ткацкий станок беспокоил их. Они кидали на него боязливые взгляды, а вороны разглядывали пришедших.

И наконец, запинаясь, бекая и мекая, они поведают свои беды, а станок будет постукивать в неверном свете свечей. Подсвечниками служили два черепа. На одном из них было вырезано слово Эночи, на другом — Атутитта.

(Слова эти означали «Вина» и «Невиновность». Тиффани очень хотелось бы этого не знать. Девочка, выросшая в деревне на Мелу, никоим образом не могла их знать, потому что слова эти были на иностранном и, к тому же, очень древнем языке. Но знала она их благодаря Сентименту Суетону, Доктору Магической Философии, Бакалавру Сверхъестественных Языков, Почетному Профессору Магии Незримого Универститета, живущему у неё в голове).

Ну, жил, конечно, не весь профессор, но по крайней мере, его малюсенькая частичка.

(Несколько лет назад её захватил Роитель — нечто, собиравшее чужие сознания миллионы и миллионы лет. Тиффани удалось выгнать его из своей головы, но кое-какие частички перепутались с её рассудком. Среди них и крошечный осколок эго, приправленного памятью, все, что осталось от почившего доктора Суетона. Особых неприятностей от него не было, но когда она видела перед собой слово на иностранном языке, она могла прочитать его — вернее, услышать голос доктора Суетона, переводящего его. Похоже было, что больше от него ничего не осталось, но Тиффани по возможности избегала глядеться в зеркало неодетой).

И вот, когда все слова были сказаны, станок внезапно замолкал и, в шокирующей тишине, мисс Тенета поворачивалась в своем тяжелом кресле на колесиках, снимала повязку со своих жемчужно-серых глаз и произносила:

— Я услышала. А теперь я буду смотреть. Я увижу, что есть правда.

И кое-кто убегал, когда она пристально вперялась в них, в неверном свете, идущим из черепов. Эти глаза, которые не могли видеть твое лицо, каким-то образом могли читать твои мысли. Когда мисс Тенета пронизывала тебя взглядом, ты либо говорил правду, либо был невероятно глуп.

Никто никогда не спорил с мисс Тенетой.

Ведьмам не позволялось принимать плату за применение своих талантов, но каждый, приходящий на суд мисс Тенеты, приносил ей подарок, обычно что-нибудь съестное, иногда — чистую поношенную одежду или пару стоптанных ботинок, если размер подходил. И уж коли мисс Тенета решала не в твою пользу, очень глупым было просить свой подарок обратно, так как редко кому нравится быть превращенным в нечто маленькое и липкое.

Говорили, что если вы солжете мисс Тенете, то умрете ужасной смертью в течении недели. Говорили, что по ночам к мисс Тенете являются короли и принцы, просить её совета в государственных делах. Говорили, что в подвале у неё лежали груды золота, которые охранял демон с огненной кожей и тремя головами, нападающий на каждого встречного и откусывающего ему нос.

Тиффани подозревала, что по меньшей мере две последние историй были неправдой.

Про третью историю она точно знала, что это были выдумки, потому что как-то раз, она спустилась в подвал (с ведром воды и кочергой на всякий случай) и там не было ничего, кроме россыпей картошки и моркови, а также одинокой мыши, что внимательно за ней наблюдала.

Тиффани совсем не испугалась. Во-первых, никакого демона вообще не было, разве что он очень удачно не замаскировался под картошку. И во-вторых, хотя мисс Тенета и выглядела и разговаривала, как злая ведьма, и запах от неё был как от старого платяного шкафа, она не воспринималась плохой.

Первое зрение и Второй помысел, вот на что должна полагаться ведьма: Первое зрение, чтобы видеть действительность, и Второй помысел следить за Первым помыслом, правильно ли он все понимает. Был ещё Третий помысел, но Тиффани никогда не слышала, чтобы его обсуждали, потому о нем не болтала. Он был необычным, казалось, что он думает сам по себе и он редко проявлялся. И он говорил ей, что мисс Тенета таит в себе больше, чем кажется на первый взгляд.

И затем, в один прекрасный день, вытирая пыль, она взялась за череп Эночи…

…И внезапно узнала о мисс Тенете больше, чем той хотелось бы, чтобы о ней знали.

Сегодня вечером они ужинали овощным рагу (с черными бобами) и мисс Тенета сказала — Ветер поднимается. Скоро придется выходить. Не стала бы я доверять метле в такую ночь как сегодня. В лесу могут быть странные создания.

— Выходить? Мы собираемся выйти? — спросила Тиффани. Они никогда никуда не выходили по вечерам, поэтому вечера тянулись бесконечно.

— Обязательно. Сегодня они будут танцевать.

— Кто будет?

— Вороны не видят в темноте, а сова растеряется. — продолжала мисс Тенета — Мне понадобятся твои глаза.

— Кто будет танцевать, мисс Тенета? — спросила Тиффани. Она любила танцевать, но похоже, что здесь танцев не устраивали.

— Идти недалеко, но будет буря.

Ничего не поделаешь, мисс Тенета не собиралась ничего объяснять. Но идея была интересной. Да и взглянуть на то, что мисс Тенета считала странным, могло оказаться очень поучительным.

Но это также означало, что Мисс Тенета должна надеть свою остроконечную шляпу, а Тиффани этого терпеть не могла. Ей приходилось стоять перед мисс Тенетой и пялиться на неё, ощущая легкое раздражение в своих глазах, пока престарелая ведьма использовала её вместо зеркала.

К тому времени как они закончили ужин, ветер завывал среди деревьев как большой угрюмый зверь. Он вырвал дверь из рук Тиффани, когдаона открыла её, и влетел в комнату, загудев струнами ткацкого станка.

— Вы уверены, что мы должны идти, мисс Тенета? — спросила она, пытаясь закрыть дверь.

— Хватит разговоров! Не говори мне ничего! У танца должны быть свидетели! Я в жизни своей танца не пропустила! — мисс Тенета выглядела нервной и раздраженной. — Мы должны пойти, а ты должна надеть черное!

— Мисс Тенета, вы же знаете, я не ношу черное. — ответила Тиффани.

— Нынешняя ночь приемлет только черное. Ты наденешь мою запасную накидку.

Она сказала это с ведьминской непоколебимостью, как будто сама идея о непослушании, никогда не приходила ей на ум. Ей было 113 лет. У неё был большой опыт. Тифани не стала спорить.

Не то чтобы я имела что-то против черного, думала Тиффани, доставая запасную накидку, но только это буду уже не я. Когда люди говорят, что ведьмы носят черное, они подразумевают старых ведьм. И потом, я же не ношу розовое или что-то в таком духе…

Потом ей пришлось закутать часы мисс Тенеты в тряпки, чтобы ДИН-ДОН стало звучать как дин-дон. И речи быть не могло о том чтобы оставить часы дома. Мисс Тенета всегда носила их с собой.

Тиффани собралась и старая ведьма с ужасным скрежетом завела часы. Она каждый день заводила их, иногда прямо во время судилища, в комнате полной ошарашенных просителей.

Когда они вышли из дома, дождь ещё не начался, но в воздухе кружились сухие веточки и листья. Мисс Тенета бочком сидела на метле, вцепившись в неё изо всех сил, а Тиффани шла рядом и тянула её за край одежды.

Закатное небо ещё пылало красным и растущая луна была высоко, но облака мчались по небу, наполняя лес скачущими тенями. Ветви стучали друг о друга и Тиффани услышала, как где-то в темноте, с шумом и треском, упала на землю ветка.

— Мы идём в деревню? — закричала Тиффани сквозь шум.

— Нет! Иди в лес! — прокричала в ответ мисс Тенета.

Ага, подумала Тиффани, уж не на знаменитые ли «танцы без подштанников», о которых я так много слышала, мы идём? Вообще-то, не так уж и много, потому что как только кто-нибудь начинал о них говорить, всегда находился тот, кто затыкал им рот. На самом деле, я почти ничего о них не слышала, но не слышала весьма многозначительным образом. Танцы, как думали обычные люди, были обычным ведьминским занятием. Но у ведьм было свое мнение на этот счет, прямо противоположное. Тиффани признавала, что их можно понять. Ведь даже жаркие летние ночи не были настолько теплыми и ещё всякие ежики и чертополохи путались под ногами. Кроме того, невозможно даже представить себе кого-то вроде Маутшки Ветровоск, отплясывающей без… В общем даже вообразить невозможно, а если и попытаешься, у тебя голова лопнет.

Когда она свернула на лесную тропинку, буксируя за собой плывущую в воздухе мисс Тенету, ветер затих, но он нагнал холодного воздуха. Тиффани порадовалась теплой накидке, ну и ладно, что черная.

Тиффани медленно тащилась вперед, сворачивая на боковые тропинки по указанию мисс Тенеты, пока не заметила за деревьями, в неглубокой низине, костер.

— Остановись здесь и помоги мне сойти, деточка. — сказала старая ведьма. — И слушай внимательно. Есть правила. Не разговаривай — раз; гляди только на танцоров — два; не двигайся, пока танец не закончится — три. И я не буду повторять дважды!

— Хорошо, мисс Тенета. Здесь так холодно.

— И станет ещё холоднее.

Они двинулись на свет. Что хорошего в танцах, если ты можешь только смотреть? — удивлялась Тиффани про себя. В этом нет ничего приятного.

— Оно и не должно быть приятным. — сказала мисс Тенета.

Костер пересекали чьи-то тени и Тиффани расслышала мужские голоса. Когда они добрались до края низины, кто-то плеснул воду в огонь.

Костер зашипел и над землей вознесся столб дыма и пара. Все произошло в одно шокирующее мгновение. Умерло то последнее, что в этом лесу казалось живым. Сухие опавшие листья шуршали под её ногами. Луна светила в безоблачном небе, творя серебристые образы на травяном покрове.

Тиффани не сразу осознала, что на поляне стоят шесть человек. По всей видимости, они были одеты в черное, лунный свет превратил их в чернеющие пустоты, имеющие человеческие очертания. Они стояли в два ряда по трое, лицом друг к другу, но так неподвижно, что Тиффани подумала, а не вообразила ли она их себе.

Послышался стук барабана: бум… бум… бум…

Барабанный бой продолжался где-то с полминуты и затем стих. Но в безмолвии холодного леса, барабанный бой продолжился в голове у Тиффани, и похоже, что не только в её голове, потому что мужчины начали слегка покачивать головами в такт ритму.

А затем они начали танец.

Единственным звуком был стук ботинок, ударяющих о землю, когда их силуэты подпрыгивали и опускались. В голове у Тиффани продолжал бить неслышимый барабан, но затем она услыхала новый звук. Её нога выбивала ритм по земле, сама по себе.

Она уже слышала этот ритм, она уже видела раньше других мужчин, танцующих этот танец. Но танцевали его среди белого дня и в преддверии лета. И у танцоров были нашиты на одежду колокольчики.

— Это же танец Морриса! — прошептала она громче, чем следовало.

— Тсс! — шикнула мисс Тенета.

— Но это неправильно…

— Тише!

Вспыхнувшая от негодования, Тиффани отвернулась от танцоров и демонстративно оглядела пустошь. Вокруг поляны собирались какие-то тени, человеческих или почти человеческих очертаний, она не могла их толком разглядеть, но возможно это было к лучшему.

Становилось холоднее. Иней посверкивал на листве.

Барабанный стук продолжал звучать. Но Тиффани казалось, что он был уже не один, что к нему присоединись другие биения и отголоски в её голове.

Мисс Тенета может шикать сколько угодно. Это был танец Морриса. Но не в это же время года!

Моррисовские танцоры приходили в деревню где-то в мае. Никто не мог сказать в какой точно день они придут, потому что их зазывали во многие деревни Мела и в каждой деревне была пивнушка, где они застревали.

Они держали в руках трости и нашивали на белые одежды колокольчики, чтобы люди знали об их приближении. Никому не нравилось когда танцоры появлялись неожиданно. Тиффани обычно поджидала их за околицей деревни вместе со всей детворой и потом вприпрыжку, шла вместе с ними в деревню.

Обычно они плясали на деревенской лужайке под барабанный бой, перестукиваясь поднятыми тростями. Затем все шли в пивнушку и лето начиналось.

Тиффани никак не могла понять, как это было связано между собой. Танцоры плясали, затем начиналось лето — вот и все, что знали все в округе. Её отец рассказывал, что в один год танцоры не появились и холодная сырая весна, сменившись туманными, дождливыми месяцами с ранними августовскими заморозками, перешла в промозглую осень.

Звуки барабанов наполнили её голову, заставляя ноги подрагивать. Но в этих звуках была какая-то неправильность, что-то с ними было не так…

И тогда она вспомнила седьмого танцора, того, что звали Дурнем. Обычно это был маленький человечек в измятой шляпе и в одежде, расшитой яркими лоскутами. Он только и делал, что слонялся среди зрителей с протянутой шляпой да скалился им до тех пор, пока ему не давали денег на пиво. Но иногда он отставлял шляпу и кидался в круг танцующих. Все думали, что он столкнется с ними, но такого никогда не случалось. Он подпрыгивал и кружился вокруг обливающихся потом мужчин и всегда умудрялся оказываться на свободном месте.

Мир закрутился вокруг неё. Она моргнула. Барабаны звучали у неё в голове как гром и среди них слышался один, с низким и глубоким, как у океана, звучанием. Мисс Тенета была забыта. Загадочные существа, окружившие поляну, были забыты. Существовал только танец.

Круг танцующих извивался, как живое существо. Но среди них было свободное место и оно двигалось. Она знала, это место для неё. Мисс Тенета запретила ей. Но когда она это говорила? И потом, куда ей понять. Что она вообще понимает? Когда она танцевала в последний раз? Танец был в крови Тиффани, он манил её. Шести танцующих недостаточно!

Она рванулась вперед и впрыгнула в танец.

Танцоры не сводили с неё глаз, а она подпрыгивала и кружила между ними, каждый раз оказываясь там, где никого не было. Барабаны управляли её ногами, она ступала туда, куда посылал её ритм.

И затем…

…появился кто-то ещё.

Словно кто-то стоял позади неё, но также, будто кто-то был перед ней, рядом с ней, над ней, под ней — все сразу.

Танцоры застыли на месте, но мир продолжал вращаться. Люди превратились в тени, в черные силуэты в темноте. Барабаны замолчали и, в течении одного бесконечного мгновения, Тиффани плавно и бесшумно поворачивалась: руки вытянуты, ноги не касаются земли, лицо повернуто к звездам, холодным, как лед и острым, как иглы. Это было… изумительным ощущением.

Голос сказал — Кто Ты?

У него было эхо или, возможно, два человека одновременно произнесли это.

Бой барабанов внезапно вернулся и все шестеро мужчин столкнулись с ней.

* * *

Несколькими часами позже, в маленьком городке Собачье, что на равнинах, горожане бросили в реку связанную по рукам и ногам ведьму.

Такого рода вещи никогда не случаются в горах, где к ведьмам относятся с уважением. Но там внизу, на широких равнинах, все ещё находились люди, настолько безмозглые, что верили всяким мерзким росказням, и изнывающие от безделья по вечерам.

Но не так уж и часто случалось, чтобы перед утоплением ведьму угощали чаем с печеньем.

А случилось это потому, что жители Собачья Сделали Все По Книге.

Книга называлась: Magavenatio Obtisus.^[614]

Никто не знал, как эта книга попала к ним в город. Просто в один прекрасный день она оказалась на полке в магазине.

Разумеется, они умели читать. Даже в таком городе, как Собачье, вы должны уметь читать и писать кое-какие слова. Но они не доверяли книгам, а также тем, кто книги читал.

Однако, эта книга говорила о том, как справиться с ведьмами. У неё был довольно внушительный вид и не слишком много длинных (и, следовательно, не заслуживающих доверия) слов, таких, как «мармелад», например. И горожане сказали себе — наконец-то у нас есть то, что нам нужно. Очень дельная книга. Конечно, это не совсем то, что мы ожидали, но вспомним ту прошлогоднюю ведьму? Которую мы бросили в реку, а потом попытались сжечь живьем? А она оказалась насквозь промокшей и просто удрала. Давайте больше не повторять таких ошибок!

С особым вниманием они прочитали следующий раздел:

Очень важно, коли вы поймали ведьму, никоим образом не причинять ей вреда (пока не причинять)! Ни за что на свете не пытайтесь поджечь её! Это ужасная ошибка, которую часто делают начинающие. Так вы только разозлите ведьму и она вернется более сильной. Как всем известно, есть ещё один способ избавиться от ведьмы — бросить её в реку или в пруд.

Вот самый лучший план:

Во-первых, заточите её на ночь в умеренно теплой комнате и дайте ей столько похлебки, сколько она попросит. Подойдет морковно-чечевичная, но для лучших результатов мы советуем порейно-картофельную, приготовленную на крепком мясном бульоне. Было доказано, что похлебка очень сильно вредит её магическим силам. Не давайте ей похлебку из томатов — она сделает ведьму слишком могущественной!

Чтобы обезопасить себя, положите ей в каждый ботинок по серебряной монетке. Она не сможет вытащить монетки, потому что ей будет жечь пальцы.

Предоставьте ей теплое одеяло и подушку. Так вы хитростью заставите её заснуть. Заприте дверь и следите, чтобы никто не вошел к ней.

За час до рассвета войдите в комнату. В этом месте вы можете подумать, что надо вбежать и закричать. НИЧЕГО ПОДОБНОГО! Тихо, на цыпочках подойдите и поставьте чашку горячего чая рядом с ведьмой, затем на цыпочках вернитесь к двери и тихонько покашляйте. Это очень важно, если резко разбудить ведьму, она может проснуться очень злобной.

Некоторые специалисты советуют давать шоколадное печенье к чаю, другие полагают, что имбирного будет достаточно. Если вам дорога ваша жизнь, не предлагайте ей простых печений, иначе из её ушей посыпятся искры. Когда она проснется, продекламируйте могущественные мистические руны, которые не позволят ей превратится в рой пчел и улететь:

ITI SAPIT EYI MA NASS

Когда она закончит с чаем и печеньем, свяжите ей руки и ноги впереди веревкой с помощью Боцмановского узла № 1 и киньте её в воду.

Важное замечание: Сделайте это прежде чем рассветет. Смотреть на это нельзя!

И находились те, кто следовал этому плану. Они видели, как ведьма уходила под воду и больше не выныривала на поверхность. Они видели, как её нечестивая остроконечная шляпа уплывала прочь по реке. Затем они уходили домой завтракать.

В последующие несколько минут, в вышеупомянутой реке ничего не происходило. Затем остроконечная шляпа начала двигаться в сторону густых зарослей камыша. Там она остановилась и очень медленно приподнялась. Из под её полей выглянула пара глаз…

Убедившись, что поблизости никого нет, мисс Проникация Тик, учительница и ведьмознатка, выкарабкалась ползком на берег и стремительно бросилась в лес, успев скрыться до восхода солнца. Там, в барсучьей норе, она спрятала сумку с чистым платьем и свежим бельем, а также спичечный коробок (она никогда не брала с собой спички, если была возможность попасться, чтобы не подсказать кому неподходящую мысль).

Ну вот, думала она, просушиваясь у костра, все могло быть и хуже. Слава богу, в деревне ещё остались люди, умеющие читать, иначе она попала бы в переплет. Пожалуй, хорошо, что она решила напечатать эту книгу большими буквами.

Да, это правда, именно мисс Тик написала книгу «Охота на ведьм для чайников» и постаралась, чтобы она попала в те области, где люди все ещё верили в необходимость сжигания или утопления ведьм.

И, поскольку в нынешние дни, единственной ведьмой, бывающей в этих краях, была сама мисс Тик, то в случае провала, она могла как следует выспаться и неплохо перекусить перед своим утоплением. С водой у мисс Тик, выпускницы щеботанского колледжа Юных Девиц, никаких проблем не было также. В колледже было принято каждое утро принимать ледяную ванну в целях повышения моральной устойчивости. Да и боцманский узел № 1 можно было запросто развязать зубами, даже под водой.

О, да, подумала она, выливая воду из своих ботинок, ей досталось два серебряных шестипенсовика впридачу. Поистине, жители Собачьево очень сильно поглупели за последнее время. Вот что случается, когда вы избавляетесь от своих ведьм. Ведьма это та, кто всего лишь знает немного больше вас. Вот что означает это слово. Но некоторые люди не любят тех, кто знает больше, потому-то в наши дни странствующие учителя и библиотекари избегают таких мест. Все идёт к тому, что если жители Собачьево решат закидывать камнями всех, кто умнее их, скоро придется кидать камни в свиней.

Место было очень неприятным. К сожалению, в городке жила весьма многообещающая девочка лет восьми и мисс Тик заглядывала сюда время от времени, чтобы проведать её. Но, разумеется, не как ведьма. Потому что, хотя ей и нравились ледяные купания по утрам, но все хорошо, что в меру. Она маскировалась под скромную торговку яблоками или предсказательницу будущего. (Ведьмы обычно не предсказывают будущего, потому что если бы они предсказывали, то у них слишком хорошо бы это получалось. Люди вовсе не хотят знать, что произойдет на самом деле, а только то, что им понравится. Но ведьмы никогда не подслащивают пилюлю).

Как на грех, пружина на шпионской шляпе мисс Тик сломалась как раз посреди главной улицы и острая верхушка шляпы выскочила. В такой ситуации даже мисс Тик не смогла бы отвертеться. Что же, теперь ей придется составить новый план. Поиск ведьм всегда был занятием опасным. Но тем не менее, его надо продолжать. Ведьма, растущая одна, без присмотра, это достойный сожалений и опасный ребенок…

Она прервала размышления и уставилась в огонь. Почему она только что подумала о Тиффани Болит? Почему именно сейчас?

Она торопливо опустошила карманы и начала плести Запутку.

Запутки работали. Больше о них ничего нельзя было сказать наверняка. Их делали из ремешков и веточек, и из всего того, что можно было найти в карманах. Для ведьм они были тем же самым, что перочинные ножики с пятнадцатью лезвиями, тремя отвертками, крошечным увеличительным стеклом и штуковиной для выковыривания ушной серы у цыплят.

Точного объяснения, что они делали, не существовало, но мисс Тик полагала, что с их помощью можно было прочитать то, что было спрятано в сокровенных уголках вашего рассудка. Каждый раз надо было делать новую запутку и только из того, что было под рукой. Что же, ничего страшного не было в том, чтобы таскать в карманах всякие интересные разности.

Менее чем за минуту мисс Тик сплела запутку из:

Одной двенадцатидюймовой линейки

Одного шнурка от ботинок

Отрывка поношенного ремешка

Черных ниток

Одного карандаша

Одной точилки для карандашей

Маленького камешка с дыркой

Спичечного коробка с мучным хрущаком по имени Роджер и кусочком хлеба для него, потому что в каждой запутке должно было быть что-то живое.

Примерно половины пакетика сосательных пастилок для горла миссис Ширголд

Пуговицы

Запутка была похожа на Кошачью колыбельку^[615] или на перепутанные струны какой-то очень странной марионетки.

Мисс Тик разглядывала запутку, давая ей время прочитать свой разум. Затем линейка крутанулась, пастилки для горла взорвались облачком красной пыли, карандаш выстрелил и застрял в шляпе мисс Тик, а линейка покрылась инеем.

А вот такого никто не ждал.

* * *

Мисс Тенета сидела на ступеньках своего коттеджа и наблюдала за Тиффани, спящей наверху в низкой спаленке. Наблюдение вела мышь, устроившаяся на потускневшей латунной спинке кровати. За серыми окнами (мисс Тенета не мыла окна тридцать три года и Тиффани так и не удалось отскрести всю грязь) в деревьях завывал ветер, даже сейчас, среди бела дня.

Зимовой ищет её, думала она, протягивая кусочек застарелого сыра ещё одной мыши, сидящей у неё на коленях. Но ему её не найти. Здесь она в сохранности.

Мышь оторвала взгляд от сыра. Она что-то услышала.

— Я те сказал! Тута она, парни!

— В толк не возьму, чего ж нам со старой каргой не покумекать. Уж мы с каргами ладим.

— Ладить-то ладим, но эта карга из крррррутых будет. Сказывают, у неё в грязнючем подполье лютый демон сидит.

Мисс Тенета озадачено посмотрела. «Эти?» — прошептала она про себя. Голоса доносились из под пола. Мышь, посланная ею, стремительно кинулась через комнату и скрылась в дыре.

— Не хочу тя разчаровывать, но мы сейчас в подполье и грязюки тут навалом.

Немного погодя, голос спросил — Ну и где он?

— Мабудь выходной?

— Зачем демону выходной?

— Повидать своих маманю и батяню?

— Айе? У демона маманя есть?

— Кривенс! Хорош свару разводить! Услышит нас она!

— Нае, она, сказывают, слепа как крот и глуха как тетеря.

У мышей очень хороший слух. Мисс Тенета заулыбалась, когда мышь торопливо вылезла из дыры в старой каменной кладке погреба.

Она смотрела её глазами. Мыши хорошо видят и в полутьме.

Несколько человечков крадучись шли через подвал. У них была синяя кожа, густо покрытая татуировками и грязью. На каждом был замызганный килт, а за спиной был привязан меч, такого же размера, как и они сами. Волосы у них были красными, настоящего оранжево-красного цвета, собранные в неряшливые хвостики. Один из них нацепил кроличий череп вместо шлема. Это выглядело бы довольно жутким, не съезжай тот все время ему на глаза.

В комнате наверху мисс Тенета снова улыбнулась. Значит они слыхали о мисс Тенете? Они явно слышали не все.

Когда четверо человечков согнувшись полезли в старый крысиный ход, чтобы выбраться из подвала, к наблюдающим присоединились ещё две мыши, три жука разных видов и мотылек. Человечки на цыпочках пересекали комнату, миновали старую ведьму, совершенно очевидно погруженную в сон — как вдруг она хлопнула руками о подлокотники кресла и завопила:

— Еп-тыть! Зрю вас, противцев!

Фиглы немедленнно впали в панику и, трепеща и ужасаясь, налетели друг на друга.

— Не упомню я, чтоб позволение было вам ворушиться! — снова вскричала мисс Тенета, зверски оскалясь.

— Ой, вэйли, вэйли-вэйли! Она по нашенски речет! — всхлипнул кто-то.

— Вы Нак Мак Фиглы, верно? Только мне клановые приметы не ведомы. Ну-ка, тихо! Я с вас котлетки ещё не кручу! Ты! Как тебя зовут?

— Я Роб Всякограб, Большой клана Мелового Холма, — сказал человечек с кроличьим черепом, — И…

— Айе? Большой? Так уважение окажи и скинь свой костяной чепчик, коли со мной говоришь! — сказала мисс Тенета, веселясь от души. — И стань по струнке! Я расхлябанность не терплю!

Все четыре фигла тут же встали по стойке смирно.

— Вот так! — сказала мисс Тенета. — А те кто будут?

— Вот брат мой, Вулли Валенок, — ответил Роб Всякограб, тряхнув за плечо фигла, который как раз разводил «вейли…». Тот в ужасе не сводил глаз с Эночи и Аттотитты.

— А оставшаяся парочка… То бишь те двое? — спросила Тенета. — Я тебя спрашиваю. То бишь тя. Ты гоннагль, коли с мышлинкой?

— Айе, мистрисс. — сказал фигл, выглядящий опрятнее и смышленнее, чем Вулли Валенок.

— Прозвание твое какое?

— Ужасен Велик Билли Подбородище, мистрисс.

— Чего уставился, Ужасен Велик Билли Подбородище, никак устрашился?

— Не, мистрисс. Я на вас не налюбуюсь. Душа поет и очи радуются, видя такую всем ведьмам ведьму.

— Прямо такую? — с подозрением спросила мисс Тенета. — Ты уверен, что не страшишься меня, мистер Билли Подбородище?

— Не страшусь, мистресс. Но коли надо, я завсегда могу страшиться. — осторожно сказал Билли.

— Ха! — ответила мисс Тенета. — Да ты у нас… умник. Кто у тя побрательник, мистер Билли?

Билли пихнул локтем Величего Яна под ребра. Несмотря на свои размеры, просто огромные для фигла, Ян заметно нервничал. Как многие существа с развитой мускулатурой, он опасался тех, кто был силен в другом.

— То Величий Ян, мистресс. — представил его Билли Подбородище, пока Ян разглядывал свои ноги.

— Зрю, у него на шее бусья из зубов. — сказала мисс Тенета. — Из людских?

— Айе, мистресс. Четыре, мистресс. По одному с каждого, кого он приложил.

— Да ты о человеке ли речешь? — в изумлении спросила мисс Тенета.

— Айе, мистресс. Он на них с древа как коршун кидается, башкой вниз. Башка то у него дюже прочная. — добавил он, для уточнения.

Мисс Тенета откинулась на спинку кресла. — А теперь, вы мне любезно растолкуете, что вы тут рыскаете по дому моему? — сказал она. — Ну ка, шибче!

Последовала совсем короткая пауза, после которой Роб жизнерадостно заявил — А, делов то. Мы тут рыщем — хаггис ищем, уловляем.

— Ничего подобного. — резко ответила мисс Тенета. — Потому, что хаггис это пудинг из овечьих потрохов и мяса, хорошо проперченных и запеченных в овечьем желудке.

— А, ну то вам справный хаггис не попадался, мистрисс. — осмотрительно ответил Роб. — На справном то хаггисе ни ляпки, ни латки. Очень хитрая бестия, этот хаггис, норы роющий в грязнючем подполье…

— Таки верно? Так мы тут хаггис изловляем, Вулли Валенок? — спросила мисс Тенета, её голос внезапно стал резким. Все взгляды, включая уховерткин, устремились на невезучего Вулли

— Эээ… Аааа… Оооо… Вейли, вейли, вейли! — застонал Вилли и бухнулся на колени с вполем: — Не погубите, мистрисс! Уховертка-то на меня зверем зырит!

— Придется начать все сначала. — сказала мисс Тенета и сняла повязку с глаз. Фиглы попятились, когда она прикоснулась к черепам, стоящим по обе стороны от неё.

— Мне глаза не нужны, чтобы ложь увидать. — сказала она. — Рассказывайте, что вы тут делаете. Рассказывайте все… заново.

Роб Всякограб чуть помедлил, что в данных обстоятельствах было великой храбростью. Затем он сказал — Прибути мы за каргой, мистрисс.

— За каргой… О, ты это про Тиффани?

— Айе!

— В ковах мы все, мистресс. — сказал Вулли Валенок, стараясь не смотреть ведьме в глаза.

— Он имеет в виду узы, мистресс, — сказал Роб Всякограб, пристально глядя на брата, — что значит…

— Прочнейшее обязательство, которое вам нарушить нельзя. — сказала мисс Тенета. — Мне ведомо, что узы значат.

За свои 113 лет мисс Тенета всякого наслышалась, но сейчас она с изумлением слушала историю о девочке, которой пришлось, хоть и всего несколько дней, пробыть кельдой клана Нак-Мак-Фиглов. И если вы были их кельдой, даже в течении нескольких дней, опекать они вас будут… всю оставшуюся жизнь.

— И она карга холмов наших. — добавил Билли Подбородище — Она хранит их и сберегает. Только…

Он замялся и Роб Всякограб продолжил: — Видение нашей кельде было. Видения будучыня нашего. Привиделось ей, что холмы наши льдом покрылись и все вокруг сгинули, привиделась ей карга наша в ледяной короне!

— Боги мои!

— То не все! — сказал Билли и взмахнул руками. — Привиделось ей древо, зеленеющее среди льда! Привиделось ей кольцо из чистого железа! Привиделся ей человек, что с гвоздем вместо сердца! Привиделись ей полчища цыплят и сыр, что как живой ходит!

Все немного помолчали и потом мисс Тенета сказала — Первые два видения, дерево и кольцо, ничего необычного, старые добрые оккультные символы. Гвоздь опять же, довольно образно. Сыр меня немного смущает — может ли это относиться к Горацио? И цыплята… Что-то мне не верится в полчища цыплят.

— Дженни на том твердо стояла. — сказал Роб Всякограб. — Столько ей всякой страхоты и дива дивного привиделось, что порешили мы проведать, как наша карга поживает.

Через глаза самых разных существ, мисс Тенета уставилась на Роба, Роб, ни разу не сморгнув, ответил ей взглядом небывалой честности.

— Вот достойный уважения почин, — сказала она. — но зачем было пускаться во вранье?

— Ох, брехня-то поинтереснее будет. — ответил Роб Всякограб.

— А по мне, докопаться до истины намного интереснее. — сказала мисс Тенета.

— Мабудь, только замышлял я росказни о великанах и пиратах, да волшебных дурностаях — заявил Роб. — Оно того стоило.

— Ну что же, — сказала мисс Тенета, — когда мисс Тик привела ко мне Тиффани, она упоминала, что девочку охраняют какие-то особые силы.

— Айе, — гордо сказал Роб, — то про нас, не сумневайтесь.

— Мисс Тик поважничать любит, — сказала мисс Тенета. — К сожалению, я не прислушивалсь к ней особо. Она всегда твердит, что её девицы жаждут знаний, но почти все они оказывались всего-навсего вертихвостками, жаждущими поразить своих кавалеров, и через несколько дней они все обычно сбегали. Но эта не убежала, о нет! Наоборот, она рвется в бой! Ведомо ли вам, что она с Зимовым танцевать пошла?!

— Айе. То нам ведомо, были мы при том. — ответил Роб Всякограб.

— Вы там были?

— Айе. Следом шли.

— Но вас никто не заметил. Я бы знала, если кто заметил. — удивилась мисс Тенета.

— Айе? Вот и ладушки, мы мастаки ховаться. — ухмыльнулся Роб. — Диву даешься, как никто нас углядеть не можэ.

— Она пошла танцевать с Зимовым. — повторила мисс Тенета. — А ведь я запрещала ей двигаться.

— А, нам завсегда запреты чинят. — сказал Роб Всякограб. — Через то и прознаем, чем бы таким заняться.

Мисс Тенета уставилась на него глазами мыши, пары воронов, нескольких мотыльков и уховертки.

— И то верно. — сказала она и вздохнула. — Да уж. Беда со старостью в том, что молодость кажется такой далекой, будто и не с тобой все было. Жизнь прожить — не поле перейти…

— Зимовой каргу шукает, мистресс. — сказал Роб Всякограб. — Зрили мы, как отплясывала она с ним. Вот он её и шукает. Чуем мы его в вое ветра.

— Знаю. — ответила мисс Тенета. Она замолчала и прислушалась — Ветер стих. Он нашел её.

Она подхватила трости и заковыляла вверх по лестнице с удивительной быстротой. Фиглы проскочили мимо неё в спальню, где на узкой кровати спала Тиффани.

В каждом углу комнаты стояли блюдца с зажженными свечами.

— Но как он нашел её? — спросила мисс Тенета. — Я же её спрятала! Эй вы, синие человечки, принесите дров, быстренько! — Она поглядела на них. — Я сказала принести…

Послышался глухой стук, в комнате медленно оседала пыль. Фиглы выжидающе смотрели на мисс Тенету. В крошечном камине были кучкой сложены ветки.

— Хорошо проделано. — сказала она. — Да не больно шибко.

Из каминной трубы сыпались снежинки.

Мисс Тенета скрестила трости перед собой и с силой топнула ногой.

— Дерево гори, огонь полыхни! — вскричала она. Дрова на каминной решетке вспыхнули. Но окна уже начали заиндевать, морозные узоры, потрескивая, покрывали стекло.

— Только этого мне не хватало, в мои то года! — сказала ведьма.

Тиффани открыла глаза и спросила — Что случилось?

Глава 3

СЕКРЕТ БОФФО

Ничего хорошего нет оказаться начинкой в пироге из ошарашенных танцоров. Мужчины то они были не мелкие. Столкнувшись с ними, Тиффани стала Болит со всех сторон. Её всю покрывали синяки, среди них был даже отпечаток ботинка, который она не собиралась показывать никому.

Фиглы заняли все поверхности в ткацкой мисс Тенеты. Она сидела за станком, отвернувшись к стене, потому что по её словам, ей так было удобнее размышлять. Но на то она и была мисс Тенетой, для которой без разницы было где и как сидеть. Вокруг хватало ушей и глаз, чтобы слушать и смотреть. Огонь в очаге пылал и повсюду стояли свечи. Черные, разумеется.

Тиффани была разозлена. Мисс Тенета не кричала, она даже не повысила голос. Она только вздохнула и сказала — «Глупое дитя», что было намного хуже, потому, что Тиффани и сама так про себя думала. Один из танцоров помог отнести её обратно в коттедж. Этого она совсем не помнила.

Ведьмы не делают то, что кажется им подходящим именно сейчас! Это почти одно и то же, что хихикание! Вам каждый день приходится разбираться с глупыми, ленивыми, лживыми и просто неприятными людьми, и так легко решить, что мир станет лучше, если вы надаете им как следует. Но вы не станете этого делать потому что, как мисс Тенета однажды объяснила, а) мир действительно станет лучше, но очень ненадолго; б) затем мир станет намного хуже; и в) вы не должны быть такими же глупыми, как и все остальные.

Её ноги рвались танцевать и она послушала их. А слушать ей следовало свою голову. И вот теперь ей приходится сидеть около очага мисс Тенеты с грелкой на коленях и кутаться в шаль.

— Так Зимовой это что-то вроде бога? — спросила она.

— На вроде того, — сказал Билли Подбородище. — но не из тех, кому молятся. Он просто… зиму делает. Служба у него такая.

— Он — стихия. — отозвалась мисс Тенета со своего места.

— Айе. — сказал Роб. — Боги, стихии, демоны, духи… Без бутылки не разберешься.

— Танец, приветствующий зиму? — продолжала Тиффани. — Какой в этом смысл? Танец Морриса нужен, чтобы лето приветить, оно понятно, а это…

— Ты что, младенец? — сказала мисс Тенета. — Год круглый! Колесо мира должно вращаться! Потому-то здесь и танцуют Тёмный Моррис, чтобы уравновесить. Они приветствуют зиму потому, что в ней заложено будущее лето!

Клик-клак стучал станок. Мисс Тенета ткала материю из коричневой шерсти.

— Ну ладно. — сказала Тиффани. — Мы приветствовали… его. Но это же не значит, что он должен был явиться, чтобы посмотреть на меня!

— Почему ты кинулась танцевать? — требовательно спросила мисс Тенета.

— Эээ… Там было свободное место и…

— Да. Свободное место. Но не для тебя. Это место было предназначено не для тебя, глупое дитя. Ты танцевала с ним и теперь он желает встретиться с такой нахальной девицей. Никогда раньше я о таком не слыхала! Иди и принеси третью книгу справа, на второй полке сверху, в книжном шкафу. — она вручила Тиффани тяжелый черный ключ. — Хоть это ты сделать сможешь?

Ведьмам нет нужды бить кого-то за глупость, ведь у них всегда наготове острый язык.

У мисс Тенеты, в отличии от других старых ведьм, было несколько полок с книгами. Полки были высокими, книги выглядели большими и тяжелыми, и до этих пор мисс Тенета запрещала Тиффани протирать с них пыль, позволяя лишь отпирать большой железный стержень, надежно охраняющий их на полках. Посетители глядели на них со страхом. Книги, они опасны.

Тиффани открыла замок и смахнула пыль. Ага… Книги, как и сама мисс Тенета, были не тем, чем казались. Они выглядели как магические книги, но назывались, например, «Энциклопедия Супа». На полке стоял словарь. Рядом с ним находилась книга, которую просила мисс Тенета, она была покрыта паутиной.

Все ещё красная от стыда и злости, Тиффани вытащила книгу, борясь с паутиной. Паутина отскакивала с треньканьем, с книги сыпалась пыль. От книги пахло старостью и пергаментом, как от самой мисс Тенеты. Золотые буквы заголовка почти стерлись, но можно было разобрать название — «Античная и Классическая Мифология» Чаффинча. В книге было полно закладок.

— Страницы восемнадцать и девятнадцать. — сказала мисс Тенета не поворачивая головы. Тиффани раскрыла книгу.

— Тацен Времен года? — спросила она. — Разве не Танец Времен Года?

— Увы, Дон Вайцен де Йойо, кисти которого принадлежит этот шедевр, ладил с буквами хуже, чем с картинами. — сказала мисс Тенета. — Отчего-то они его смущали. Кстати, ты первым делом разглядела слова, а не картинки. Книжный ребенок.

Картина была… странной. На ней были изображены две фигуры. Тиффани никогда не видела маскарадных костюмов. У них в семье не было денег для подобных вещей. Но она читала о них и эти рисунки были очень похожи на то, что она себе воображала.

На странице были нарисованы мужчина и женщина. Женщина называлась «Лето» и была высока и светловолоса. Поэтому невысокая и русоволосая Тиффани сразу же отнеслась к ней с недоверием. В руках у женщины была корзинка в виде морской раковины, наполненная фруктами.

Мужчина назывался «Зима», он был стар, сед и сутул. Льдинки посверкивали в его бороде.

— Ага, вот он какой, Зимовой, наяву то. — сказал Роб Всякограб расхаживая по странице. — Деда Морозище.

— Это он? — удивилась Тиффани. — Вот это Зимовой? Да ему на вид лет сто!

— Юнец, а? — ехидно заметила мисс Тенета.

— Не дозволяй ему себя почеломкать, а то нос у тя посинеет и отвалится! — жизнерадостно добавил Вулли Валенок.

— Вулли Валенок, как ты смеешь говорить такие вещи! — сказала Тиффани.

— Да я что, потешить всех хотел. — ответил Вулли, потупившись.

— Само собой разумеется, это всего лишь художественное восприятие. — сказала мисс Тенета.

— Что это значит? — спросила Тиффани, не сводя глаз с картинки. Картинка была неправильной. Совсем не так он выглядел.

— То значит, он все выдумал. — ответил Билли Подбородище. — Сам он его не лицезрел, никто Зимнего Кузнеца в глаза не видывал.

— Доселе! — вставил Вулли Валенок.

— Вулли, — сказал Роб Всякограб, поворачиваясь к брату. — А не сказывал я те про тактичны замечания?

— Айе, Роб, сказывал. — послушно ответил Вулли.

— Так вот это сейчас было не из таких. — сказал Роб.

Вулли понурился. — Прощения просим, Роб.

Тиффани стиснула кулаки. — Я не думала, что так получится!

Мисс Тенета развернула кресло с некоторой церемонностью.

— А чего ты ожидала? Не расскажешь ли мне? Может ты пошла плясать из-за обычного стремления подростков сделать все наперекор? Совершать поступки, значит думать! А ты вообще о чем-нибудь думала? И раньше находились желающие потанцевать. Дети, пьяные, юнцы на спор… ничего не происходило. Весенний и осенний танцы это… всего лишь древний обычай, как полагает большинство людей. Всего лишь дни, когда огонь и лед передают друг другу владычество над миром. Но кое-кто полагает, что знает больше. Мы полагаем, что во время танца что-то происходит. Для тебя танец ожил и что-то случилось. И теперь Зимовой ищет тебя.

— Зачем? — выдавила Тиффани.

— Я не знаю. Когда ты танцевала, ты что-нибудь видела? Что-нибудь слышала?

Как можно описать ощущение, когда ты повсюду и ты — все? — спросила себя Тиффани. И она даже пытаться не стала.

— Я… Кажется я слышала голос или два голоса. — пробормотала она. — Эээ, они спросили меня, кто я такая.

— Ин-Те-Рес-Но, — произнесла мисс Тенета. — два голоса? Я поразмышляю о скрытых смыслах. Но вот что я не могу понять, так это как он тебя нашел. Надо подумать. А пока, неплохо будет всем одеться потеплее.

— Айе, — сказал Роб Всякограб. — Зимовой жару не терпит. Ох, из головы то повылетало. Вот те послание из дуплястого древа с того лесу. Вулли, карге его дай. Забрали мы его, сюда идучи.

— Письмо? — спросила Тиффани, а Вулли Валенок стал вытаскивать из-за пазухи грязный, свернутый в рулон конверт. Ткацкий станок постукивал позади них.

— От того мешка с дерьмом, что в замке сидит. — продолжал Роб Всякограб, пока его брат возился с конвертом. — Пишет, что живет не тужит, никому не служит, да тебя ждёт-поджидает и тебе того же желает. Да всяко про барашков там разное, занудное на мой погляд, а на заду он накарябал Ж.О.К.С.Л., только мы ещё не уразумели, что сие означает.

— Вы прочитали моё письмо? — с ужасом спросила Тиффани.

— Айе. — с гордостью ответил Роб. — Нае проблемо. Для долготных слов Билли Подбородище догадки давал, а так я сам.

Он просиял, но его улыбка тут же увяла, когда он заметил выражение лица Тиффани. — Ах, вестимо печалит тя, что вскрыли мы энту конвертицию, — продолжил он. — Но все путем, потому как мы её слизняком залепили. Нипочем те не прознать, что читано оно было.

Но Тиффани не сводила с него глаз и он закашлялся. Фиглы побаивались вообще всех женщин, но ведьм особенно. Наконец, когда он совсем разволновался, Тиффани сказала — Откуда вы узнали, где лежало письмо?

Она искоса глянула на Вулли Валенка, жующего край своего килта. Так он обычно делал только когда был по настоящему перепуган.

— Эээ… Пойдет, коли совру чуток? — спросил Роб.

— Нет!

— Так то интересно. Про драконов и единорогов…

— Нет. Я хочу знать правду!

— Вот те скукотища. Ну в замок баронский завалились, да письмо твое прочитали о том, что письмоносец ведает куда письмо покласть — в дупло древа у водопада.

Даже если бы сам Зимовой вдруг очутился в комнате, холоднее бы не стало.

— Послания твои он хоронит в коробке, что под его… — начал было Роб, но тут же зажмурился, потому что терпение Тиффани лопнуло ещё громче, чем странные паутинки мисс Тенеты.

— Разве ты не знаешь, что нельзя читать чужие письма? — требовательно спросила она.

— Э… — начал Роб Всякограб

— И вы ворвались в замок барона…

— Э, э, э, нет, нет, нет! — сказал Роб подскакивая на месте. — Тут ты нас не поймаешь! Мы пролезли в одну из тех здоровенных щелей для стрел…

— И затем, вы прочитали мои личные письма, посланные лично Роланду? — сказала Тиффани. — Они личные!

— Ох, айе. — ответил Роб Всякограб. — Но не страшись — никому не поведаем, что в них писано.

— Да мы ни одной живой душе не сказывали, что у тя в дневнике. — сказал Вулли Валенок. — Даже про цветики, что ты у ся намалювала.

Мисс Тенета посмеивается за моей спиной, подумала Тиффани. Я это знаю. Но у меня все язвительные интонации закончились. Такое бывает, когда поговоришь с фиглами.

Но ты была их кельдой, напомнил ей Второй помысел. Они считают, что их священный долг — охранять тебя. Что ты по этому поводу думаешь, не имеет никакого значения. Они устроят тебе оооочень трудную жизнь.

— Больше не читайте мои письма. — сказала она. — и мой дневник тоже.

— Лады. — ответил Роб Вскограб

— Обещаете?

— Ох, айе.

— Но вы уже обещали мне это!

— Ох, айе.

— Клянетесь своею жизнью?

— Ох, айе, нае проблемо.

— И это обещание, что дают лживые воришки фиглы, на которых положиться нельзя? — сказала мисс Тенета. — Вы все равно верите, что уже померли?

— Ох, айе, мистресс. — ответил Роб Всякограб. — Благодарим покорно, что внимание моё притянули к сему явищу!

— А на самом-то деле, Роб Всякограб, у тя нет ни малейшего намерения сдержать свое обещание!

— Айе, мистресс. — с гордостью ответил Роб. — Уж не таку хилую клятву. Потому что, вишь ли, наша священна доля — каргу охранять. Животы за неё положим, коли нужда будет.

— И как же вы это сделаете, коли уже мертвы? — резко возразила мисс Тенета.

— То вопрос не из легких, верно. — сказал Роб — Мабудь мы положим живот всякого отвратца, что покусится на неё.

Тиффани сдалась. Она вздохнула и сказала: — Мне почти тринадцать. Я в состоянии постоять за себя.

— Посмотрите-ка на мисс Самоуверенность, — вставила мисс Тенета, но сказано это было не так уж и ехидно. — Даже супротив Зимового?

— Что ему нужно? — спросила Тиффани.

— Я тебе уже говорила. Может он заинтересовался, что за наглая девица пошла с ним танцевать? — ответила мисс Тенета.

— Это все мои ноги! Я же говорила, что не хотела этого!

Мисс Тенета развернула свое кресло. Через сколько глаз она на меня смотрит, подумал Второй Помысел Тиффани. Глазами фиглов? Воронов? Мышей? Всеми ими одновременно? Видит ли она меня глазами мышей или блестящими глазками насекомых?

— О, значит все в порядке. — сказала мисс Тенета. — Раз ты этого не хотела.

— Ведьма эта та, кто ответ держит! Ты так ничему и не научилась, дитя?

Дитя. Очень жестоко было сказать такое тому, кому почти исполнилось тринадцать. Тиффани почувствовала, как заливается краской. Кровь прилила к голове.

Она прошла через комнату, открыла входную дверь и вышла наружу.

Шёл густой снег, медленно и тихо. Тиффани взглянула в бледно-серое небо и увидела как опускаются крупные, мягкие хлопья; про такой снег народ на Мелу говорил: «Бабушка Болит овечек стрижет».

Она шла прочь от коттеджа и чувствовала, как на её волосах тают снежинки. Мисс Тенета что-то кричала ей в дверях, но она шла дальше, подставляя разгоряченное лицо снежинкам.

Я поступаю глупо, говорила она себе. Но быть ведьмой тоже глупо. Зачем нам все это? Тяжелая работа, за которую и награды не дождешься. Когда у мисс Тенеты бывает хороший день? Когда ей принесут стоптанные ботинки и размер окажется подходящим! Что она вообще понимает?

Ну и гдеэтот Зимовой? Здесь он или нет? Это всего лишь слова мисс Тенеты. Её слова и картинка в книге, придуманная художником!

— Зимовой! — закричала она.

Было слышно как идёт снег. Он падал с тихим, холодным шуршанием.

— Зимовой!

Ответа не было.

Ну и чего она ожидала? Раскатов баса низкого голоса? Сверкающего человека из сосулек? Вокруг ничего не было, только пушистый белый снег мерно падал серди темных деревьев.

Она чувствовала себя немного одураченной, но и довольной в то же время. Вот так поступают ведьмы! Поглядела она в лицо своим страхам и нет их больше! С этим она хорошо справилась.

Тиффани обернулась — и увидела Зимового.

Запомнинай, сказал её Третий Помысел. Важна каждая мельчайшая деталь…

Зимовой был…

…ничем. Снег обрисовывал его силуэт. Падающие снежинки отклонялись в сторону, как будто им мешал кто-то невидимый. Зимовой был не больше, чем очертанием и только две крошечные пурпурно-серые точки висели в воздухе на том месте, где должны находиться глаза.

Тиффани стояла неподвижно, мысли застыли, тело ждало приказаний.

Падающий снег сформировал руку, которая потянулась к ней так медленно, как будто Зимовой боялся спугнуть её. Какое-то странное чувство недосказанности… словно он хотел что-то сказать, но не имел голоса; такое чувство, словно он силится что-то сделать, вкладывая всю душу в свои старания, даже не зная, что такое душа.

Рука замерла в футе от неё. Снег сформировал кулак, рука повернулась и ладонь разжалась.

Что-то блеснуло. На ладони лежала белая серебряная лошадка на изящной серебряной цепочке.

Рука Тиффани метнулась к горлу. Она же надела подвеску прошлой ночью! Как раз перед тем, как она отправилась… смотреть… на танец…

Должно быть она потеряла подвеску! И Зимовой нашел её!

Вот что интересно, заметил её Третий Помысел, разбирающийся с миром на свой лад. Нельзя увидеть то, что спрятано в невидимом кулаке. Как так получается? И почему там, где должны быть глаза, находятся эти пурпурно-серые пятнышки? Почему они не невидимые?

Вот такой он Третий Помысел. Даже когда тебе на голову вот-вот свалится огромный валун, именно он размышляет о том, а не вулканического ли происхождения этот валун, как например гранит, или он из песчаника?

Та часть рассудка Тиффани, что была не настолько педантична, наблюдала за серебряной лошадкой, раскачивающейся на цепочке.

Первый Помысел сказал: Возьми её.

Второй Помысел сказал: Не бери, это ловушка.

Третий Помысел сказал: И правда, лучше её не брать. Она может оказаться намного холоднее, чем ты можешь себе представить.

И затем, вся остальная её часть взяла верх над всеми Помыслами сразу и потребовала: Возьми её. Она часть тебя. Ты думаешь о доме, когда держишь её. Возьми же её!

Тиффани протянула правую руку.

Лошадка упала в подставленную ладонь. Инстинктивно, она сжала пальцы. Лошадка и правда была намного холоднее, чем она могла вообразить, и обожгла ей руку.

Тиффани вскрикнула. Снежный силуэт Зимового рассыпался вихрем снежинок. Снежный покров вокруг неё взметнулся и, с криком «Кривенс!», толпа фиглов подняла её и стоймя потащила через поляну в коттедж.

Тиффани с трудом разжала ладонь и дрожащими пальцами взяла лошадку. На ладони остался четкий отпечаток, белая лошадь на розовой плоти. Это был не ожог, это было… обморожение.

Мисс Тенета развернула свое кресло на гремящих колесиках.

— Подойди ко мне, дитя. — приказала она.

Все ещё прижимая к себе руку, борясь со слезами, Тиффани подошла к ней.

— Встань рядом, быстро!

Тиффани подчинилась. Не время было для непослушания.

— Я хочу заглянуть тебе в ухо. — сказала мисс Тенета. — Убери волосы.

Тиффани убрала волосы и вздрогнула, когда мышь защекотала её своими усиками. Потом зверюшка убежала.

— Как удивительно. — сказала мисс Тенета. — Я ничего не вижу.

— Э… А что вы ожидали увидеть? — отважилась спросить Тиффани.

— Дневной свет! — гаркнула мисс Тенета столь громко, что мыши бросились врассыпную. — У тебя что, совсем мозгов нет, дитя?

— Эх, не ведаю, интересно кому, — сказал Роб Всякограб. — Но кажись, Зимовой утек. Снег стих.

Но никто его не слушал. Когда ведьмы заняты склокой, они полностью сосредоточены на ней.

— Она моя!

— Безделушка!

— Нет!

— Не ко времени я вам сказываю, только… — с жалким видом продолжал Роб.

— Думаешь, она нужна тебе, чтобы быть ведьмой?

— Но вы пользуетесь Запутками!

— Пользуемся, да, но необходимости в них нет! Необходимости нет!

— Эге, то бишь снежок потаял… — сказал Роб, нервно улыбаясь.

Гнев развязал Тиффани язык. Да как смеет эта старая глупая карга заявлять, что им ни в чем необходимости нет!

— Боффо! — закричала она. — Боффо, Боффо, Боффо!

Все сразу стихло. Немного помолчав, мисс Тенета поглядела за спину Тиффани и сказала: — Эй вы, чертовы фиглы! Гэть отсель зараз! Уж я прознаю, коли не уберетесь! Это наше, карговое дело!

В комнате что-то просвистело и дверь в кухню захлопнулась.

— Итак, — сказала мисс Тенета. — Тебе известно про Боффо?

— Да, — ответила Тиффани, тяжело дыша. — Мне известно.

— Очень хорошо. И ты сказала кому-нибудь? — мисс Тенета замерла и приложила палец к губам. Затем она подхватила трость с пола: — Я сказала, гэть отседа! Прочь в лес, паршивцы! Вот я проверю, убрались ли вы! На всю родню вашу вина падет, коли супротив меня пойдете!

Из под пола донесся звук катящихся картофелин и фиглы полезли наружу сквозь узкую поддувную решетку.

Всего на несколько секунд, мисс Тенета стала более человечной и менее пугающей. Ну… Слегка менее пугающей.

— Как ты узнала об этом? Пыталась что-то найти? Шарила тут и обыскивала? — спросила мисс Тенета.

— Нет! Я таким не занимаюсь! Я случайно обнаружила, как то раз, когда вы отдыхали. — Тиффани потерла руку.

— Сильно болит? — спросила мисс Тенета и наклонилась посмотреть. Может она и была слепой, но… как все пожилые ведьмы, знающие свое дело, она замечала все.

— Нет, сейчас уже нет. Но болело. Послушайте, я…

— Тогда тебе придется учиться слушать! Ты думаешь, что Зимовой ушел?

— Похоже, что он просто исчез… То есть совсем исчез. По моему, он всего лишь хотел вернуть мне подвеску.

— По твоему, это то, чем обычно занимаются духи, такие, как дух зимы, повелевающий штормами и морозами?

— Я не знаю, мисс Тенета! Я других не встречала!

— Ты танцевала с ним.

— Я не собиралась этого делать!

— И тем не менее.

Тиффани подождала немного и затем спросила. — Тем не менее что?

— В общем смысле, тем не менее. Его привела к тебе твоя подвеска. Но сейчас его здесь нет — в этом ты права. Я бы знала, если б он был.

Тиффани прошла к входной двери, немного помедлила, затем открыла дверь и вышла наружу. Кое-где на земле виднелся снег, но в целом был обычный предзимний серый день.

Я бы тоже знала, что он здесь, подумала она. Но его здесь нет. Второй Помысел тут же спросил: — Неужели? И как бы ты это узнала?

— Мы оба трогали лошадку. — прошептала она.

Тиффани вертела в руках цепочку, оглядывая голые ветви спящих деревьев. Лес стоял покоробленный, приготовившись к зиме.

Он где-то там, но не очень близко. У него должно быть дел по горло, ведь зима на носу…

Тиффани машинально произнесла — «Спасибо!», потому что мать их всегда учила, что ласковое слово сказать не трудно, и вернулась в дом. В коттедже было жарко натоплено, но у мисс Тенеты был большой запас дров, собранный с помощью секрета Боффо. Местные лесорубы всегда следили, чтобы дров хватало. Замерзшая ведьма может стать очень опасной.

— Я бы выпила чашку черного чая. — сказала старая ведьма, когда Тиффани задумвавшись вошла в дом.

Она подождала пока Тиффани не отмоет чашку и затем спросила: — Ты слыхала истории обо мне, дитя?

Её голос звучал мягко. Да, они кричали и говорили такие слова, что лучше бы и не говорить, раздражения и непокорности хватило. Но сейчас они обе были здесь и деться им некуда. Мягкий голос означал перемирие и Тифани была этому рада.

— Э… Что у вас в подвале демон? — ответила Тиффани, все ещё пребывая в замешательстве. — И что вы едите пауков? И по ночам к вам являются короли и принцы? И что любое растение, посаженное в вашем саду, зацветет черными цветами?

— Они так говорят? — спросила довольная мисс Тенета, — Последнего я ещё не слышала. Как мило. А о том, что я расхаживаю по ночам в самое темное время года и даю тем, кто хорошо себя вел, полный кошель серебра? А тем, кто вел себя плохо, я распарываю живот ногтями, вот так?

Тиффани отпрянула, когда мисс Тенета протянула к ней морщинистую руку и её желтый ноготь чуть не полоснул Тиффани по животу. Старая ведьма вселяла ужас.

— Нет! Нет! Этого я не слышала! — выдохнула Тиффани, прижавшись к раковине.

— Нет? А ведь это чудесная история с настоящими историческими корнями! — злая хмурость мисс Тенеты сменилась улыбкой. — А про то, что у меня хвост, как у коровы, слышала?

— Как у коровы? Нет!

— В самом деле? Какая досада, — сказала мисс Тенета, опуская руку. — Боюсь, что ремесло сказочников захирело в этих краях. Я должна серьезно этим заняться.

— Это всего лишь разновидность Боффо, верно? — спросила Тиффани. Она не была полностью уверена. Мисс Тенета и её ногти были очень даже жуткими. Не удивительно, что девочки сбегали так быстро.

— Ах, у тебя все-таки есть мозги. Так и есть. Боффо — хорошее название. Боффо, действительно. Искусство оправдывать ожидания. Покажи людям то, что они хотят видеть. Покажи им то, что они ожидают. В конце концов, у меня есть репутация, которую я должна поддерживать.

Боффо, думала Тиффани, Боффо, Боффо, Боффо.

Она подошла к черепам, взяла один из них и прочитала наклейку на его обороте, как она прочитала её месяц назад:

Страшный череп № 1, цена 2.99 $

магазин сувениров и розыгрышей Боффо

Улица Десятого Яйца, № 4, Анк-Морпорк

«За смехом — к Боффо!»

— Как живые, правда? — сказала мисс Тенета, возвращаясь в свое кресло. — Если о черепе так вообще можно говорить! Магазин продает замечательную машинку для производства паутины. Надо залить внутрь вот эту липкую жидкость и после некоторой тренировки, можно получить отличную паутину. Всяких ползучих тварей не терплю, но паутина у меня быть должна. А ты заметила мертвых мух?

— Да — ответила Тиффани, кинув украдкой взгляд. — Это изюм. Я думала, что у вас пауки-вегетарианцы.

— Молодец. С глазами у тебя все в порядке. И моя шляпа тоже оттуда. «Злая Ведьма Номер Три, Для Страшных Вечеринок», кажется так. У меня все ещё где-то хранится каталог, если тебе интересно.

— Все ведьмы покупают у Боффо? — спросила Тиффани.

— Только я, по крайней мере в этих краях. О, и я думаю, что старая госпожа Бездыханка, что живет в Двух Скатах, также покупает там бородавки.

— Но… Зачем? — спросила Тиффани.

— У неё они не растут. Просто не растут и все, у бедняжки. Что только ни пробовала. Всю жизнь у неё лицо, как задница у младенца.

— Нет, я спрашиваю, почему вы хотите выглядеть так… — Тиффани запнулась и продолжила, — жутко?

— У меня есть свои причины. — ответила мисс Тенета.

— Но вы ведь не делаете ничего такого, о чем говорится в историях, правда? Короли и принцы не ходят к вам по ночам за советами?

— Нет, но они могли бы, — твердо сказала мисс Тенета — Если бы заблудились, например. О, я знаю все об этих историях. Я сама сочинила большинство из них!

— Вы сочинили истории про себя?

— О, да. Почему бы и нет? Я не могу положиться в таком важном деле на любителей.

— Но люди говорят, что вы можете увидеть душу человека!

Мисс Тенета хихикнула. — Это уже не моя выдумка! Но вот что я скажу тебе, для кое-кого из моих прихожан мне понадобилось бы лупа! Я вижу, что они видят, я слышу, что они слышат. Я знала их отцов и дедов, и прадедов. Я знаю все слухи и все секреты. И я для них Правосудие и я справедлива. Погляди на меня. Увидь меня.

Тиффани посмотрела — за черную накидку и черепа, и резиновую паутину, и черные цветы, и повязку на глазах, и истории — и увидела маленькую, глухую и слепую женщину.

Боффо менял все дело… не только всякие безделушки, но та его часть, что касалась мышления — слухи и истории. Мисс Тенета была могущественной потому, что люди считали её таковой. Все было так же, как и с обычной ведьминской шляпой. Но мисс Тенета пошла ещё дальше.

— Ведьме не нужны устройства, мисс Тенета. — сказала Тиффани.

— Не пытайся умничать со мной, дитя. Разве девица Ветровоск не говорила тебе об этом? О, да, тебе не нужна ни волшебная палочка, ни Запутка и даже остроконечная шляпа, чтобы быть ведьмой. Но они помогают ведьме войти в образ. Люди ожидают чего-то такого. Тогда они поверят в тебя. Я бы не стала тем, кто я есть, в чепчике и полосатом переднике! Я соответствую их ожиданиям…

Снаружи, со стороны сыроварни, донесся какой-то шум.

— Наши маленькие синие друзья? — спросила мисс Тенета, поднимая брови.

— Нет, им абсолютно запрещено входить в любую сыроварню, где я работаю. — сказала Тиффани, направляясь к двери. — О, боже, надеюсь, это не Горацио…

— Говорила я тебе, что от него ничего, кроме беды не дождешься? — прокричала мисс Тенета вслед заторопившейся Тиффани.

Да, это был Горацио. Он опять просочился из своей клетки. Когда ему было нужно, он становился довольно текучим. На полу валялась разбитая масленка, но масла в ней уже не было, только жирный след на полу.

В темноте под раковиной раздавалось торопливое чавканье — нямнямнямнямням…

— Так теперь ты охотишься за маслом, Горацио? — сказала Тиффани, беря в руки метлу. — Ты знаешь, что это, фактически, каннибализм?

И все-таки, лучше масло, чем мыши, призналась она себе. Уж больно печально было натыкаться на кучки крошечных, обглоданных костей. Даже мисс Тенета не смогла найти этому объяснение. Она смотрела глазами мыши, подбирающейся к сыру, но в какой-то момент все погружалось в темноту.

Потому что этим сыром был Горацио.

Тиффани знала, что Ланкрские Голубые сыры всегда были полны жизни и иногда их приходилось прибивать гвоздями к месту, но…

Даром, что она была мастерица по сырам, но Горацио без сомнения удался на славу. У него были просто бесподобные голубые прожилки, что придавали ему пестроту, вот только Тиффани не была уверена, что они должны светиться в темноте.

Она потыкала в темноту палкой от метлы. Послышался треск, когда она вытащила метлу, от конца было отгрызено дюйма два. Затем, раздалось громкое «Тьфу!» и отгрызенный кусок вылетел из под раковины и врезался в стенку напротив.

— Что же, молока тебе больше не будет. — сказала Тиффани, выпрямляясь.

Про себя она размышляла:

Он пришел, чтобы вернуть мне мою лошадку. Зимовой пришел только для этого.

Хм…

Когда начинаешь думать об этом, то находишь все довольно… впечатляющим.

Ему надо заниматься всеми этими снежными лавинами и бурями, придумывать новые узоры для снежинок, но он нашел время, чтобы прийти и вернуть мне моё ожерелье.

Хм…

И он только что стоял здесь.

И затем он просто исчез — то есть исчез полностью.

Хм…

Она оставила Горацио, бормочущим что-то глухо под раковиной, и приготовила чай мисс Тенете, которая снова села за свой станок. Потом она бесшумно вернулась к себе в комнату.

Дневник Тиффани был толщиной в три дюйма. Аннаграмма, ещё одна ведьма на обучении и её подруга (более или менее), говорила, что дневник должен называться Книга Теней и писать его надо на пергаменте, магическими чернилами, что продаются в Магической Лавке Закзака Сильнорука по Приемлимым Ценам — по крайней мере, для самого Закзака цены были вполне приемлемы.

Но Тиффани не могла себе этого позволить. Все, что у вас есть — это ваши ведовские таланты, но вы не должны ими торговать. Мисс Тенета не возражала против продажи сыров, но все равно бумага была слишком дорога в этих краях и у странствующих коробейником не было особого выбора. Но у них обычно продавалось одна-две унции зеленого купороса, из которого получались неплохие чернила, если смешать его с давленными чернильными орешками или кожурой грецкого ореха.

Дневник Тиффани был толстым, как кирпич, потому что она вклеивала в него дополнительные страницы. Она рассчитала, что сможет пользоваться им ещё года два, если будет писать мелко.

На кожаном переплете своего дневника Тиффани вывела раскаленной спицей — «Фиглам глядеть запрещено!». Но это нисколько не помогало. Они считали такие надписи своего рода приглашением. Поэтому она стала записывать некоторые события секретным кодом. Чтение давалось фиглам Мелового Холма нелегко, так что им нипочем не удалось бы разобраться в коде.

Она внимательно огляделась по сторонам, так, на всякий случай, и отперла огромный висячий замок, который застегивал цепь, обернутую вокруг дневника. Тиффани перелистала страницы, обмакнула перо в чернила и написала: «Встреча с *»

Да, снежинка подходящий шифр для Зимового.

Она продолжала размышлять — он просто стоял.

И потом он убежал, потому что я закричала.

Что было хорошо.

Хм…

Но…

Лучше бы я не закричала.

Тиффани разжала ладонь. Отпечаток лошадки все ещё виднелся, белый, как мел, но боль уже прошла.

Она поежилась, но тут же взяла себя в руки. И что такого? Она встретила духа зимы. Она ведьма. Такое иногда происходит с ведьмами. Он вежливо вернул ей её собственность и ушел. Нет никакого повода для волнений.

Она написала: «Псм от Р»

Тиффани очень аккуратно вскрыла конверт, что было не трудно, так как слизняк был не таким уж и клейким. Она с успехом могла бы ещё раз использовать этот конверт. Потом она сгорбилась над письмом так, чтобы никто не смог прочитать его из-за плеча. В заключение Тиффани сказала: — мисс Тенета, пожалуйста, не могли бы вы освободить мои глаза? Они нужны мне в личное пользование.

После паузы снизу донеслось бормотание и глаза перестало щекотать.

Всегда… хорошо, когда приходит письмо от Роланда. Да, письма были в основном про овец и всякие местные дела, но иногда в письмо был вложен засушенный цветок — колокольчик или примула. Бабушке Болит это бы не понравилось, она всегда говорила, что если бы холмы хотели, чтобы люди собирали цветы, они выращивали бы их в большем количестве.

Письма всегда вызывали у неё тоску по дому.

Однажды мисс Тенета спросила её — Этот молодой человек, что пишет тебе… Он твой аматёр?

Тиффани пришлось замять вопрос, пока ей не удалось посмотреть в словаре значение слова, а потом ей ещё пришлось выждать, пока румянец не прошел.

Роланд был… Что касалось Роланда… Дело было в том… Он был там.

Да, когда она в первый раз встретила его, он был довольно беспомощным и глуповатым увальнем, но что вы хотите? Во-первых, он целый год был узником Королевы Эльфов, разжиревшим и ополоумевшим от сладостей и отчаяния. А во-вторых, его воспитывала пара чванливых тетушек, так как его отец — Барон — больше интересовался собаками и лошадьми.

Но он более-менее изменился с тех пор: стал более вдумчивым, менее грубым, более серьезным, менее глупым. У него также были очки — первая пара, когда-либо появившаяся на Мелу.

И у него была библиотека! Более ста книг! На самом деле библиотека принадлежала замку, но никто кроме него ей не интересовался.

В библиотеке имелись огромные, древние тома в деревянных переплетах, с большими черными буквами и цветными изображениями удивительных животных и видов заморских стран. Была там и «Книга Особых Дней» Васпмайера и «Почему Все Так, а не Иначе» Крамберри, и все тома «Энциклопедии Омнианства» кроме одного. Роланд был изумлен её умением читать иностранные слова, а она тщательно следила, чтобы не проговориться ему о существовании доктора Суетона.

Дело было в том… Суть в том, что… В общем, с кем ещё они могли дружить? Роланд не мог, просто не мог иметь друзей среди деревенских мальчишек, будучи сыном Барона и все такое. А Тиффани теперь носила остроконечную шляпу, что значило много.

Народ на Мелу не особо жаловал ведьм, но она была внучкой Бабушки Болит, правильно? И кто знает, чему старая пастушка могла её научить. А как они любили рассказывать о том, что она умыла нос всем этим ведьмам в горах! Помните прошлогодний окот овец? Да она оживила мертвых ягнят лишь взглянув на них! И она из Болитов, а у них наши холмы в костях. Так что она заслуживает доверия. Она наша, понятно?

Все это было прекрасно, но старых друзей у неё не осталось. Те деревенские дети, что раньше дружили с ней, стали относиться к ней… почтительно из-за шляпы. О чем они могли разговаривать? Она бывала в таких краях, что они и вообразить себе не могли. Большинство из них не бывали даже в Двурубахах, до которых всего-то полдня пути и о чем они совершенно не переживали. Они собирались продолжить дело своих отцов или растить детей, как их матери. И это просто замечательно, быстро добавила про себя Тиффани. Но им не пришлось решать, чем заняться. Все решалось само собой, а они даже не замечали этого.

В горах было то же самое. Единственные подростки, с кем она могла бы поговорить, были другие ученицы-ведьмы, например, Аннаграмма и другие девочки. Не стоило и пытаться завести беседу с деревенским людом, а тем более с мальчиками. Они только стояли потупившись, бубнили себе под нос и переминались с ноги на ногу, также как люди дома, когда они разговаривали с Бароном.

Вообще-то, Роланд тоже так себя вел и краснел каждый раз, когда она поднимала на него глаза. Всегда, когда она бывала в замке или они прогуливались по холмам, воздух был насыщен многозначительным молчанием… совсем как с Зимовым.

Она внимательно прочитала письмо, стараясь не обращать внимания на жирные отпечатки рук фиглов. Роланд даже вложил несколько чистых листов бумаги.

Она разгладила один лист, несколько секунд глядела на стенку и начала писать.

Внизу в моечной, Горацио, сыр, вылез из-за мусорного ведра. Он остановился перед задней дверью. Если только можно вообразить себе задумчивый сыр, то именно так и выглядел Горацио в данный момент.

* * *

В маленькой деревушке Двурубахи, у кучера почтовой кареты возникли кое-какие проблемы. Письма и посылки со всей округи доставляли в сувенирную лавку, которая также являлась почтовой конторой.

Обычно кучер просто забирал мешок с почтой, но сегодня он столкнулся с затруднениями. И поэтому он неистово листал сборник Почтовых Правил.

Мисс Тик постукивала носком ботинка по земле. Это действовало ему на нервы.

— Ага, ага! — наконец сказал он победоносно. — Здесь сказано — животных, драконов, птиц или рыб — нельзя!

— И кем из них я по вашему являюсь? — холодно спросила мисс Тик.

— Люди, это вид животных, верно? Что я хочу сказать, поглядите-ка на обезьян, а?

— У меня нет ни малейшего желания глядеть на обезьян. — сказала мисс Тик. — Я и так знаю, что они вытворяют.

Кучер почувствовал, что зашел в тупик и снова стал яростно листать страницы. Затем он просветлел.

— А, а, а! — сказал он. — Сколько вы весите, мисс?

— Две унции. — ответила мисс Тик. — Это максимальный вес письма, который вы можете отправить в Ланкр и окрестности за десять пенсов.

Она продемонстрировала две марки, прилепленные к её воротнику. — И я уже купила свои марки.

— Вы не можете весить две унции! — воскликнул кучер. — Да в вас не меньше ста двадцати фунтов!

Мисс Тик вздохнула. Что же, она пыталась этого избежать, но в конце концов, Двурубахи это вам не Собачьево. Деревушка стоит на большаке и наблюдает за проносящимся мимо неё миром. Поэтому она надавила на кнопку, управляющую её шляпой.

— Не хотите ли вы, чтобы я забыла ваши слова? — спросила она.

— С чего бы это? — парировал кучер.

Мисс Тик непонимающе посмотрела на него, а затем возвела глаза вверх.

— Прошу прощения. — сказала она. — Вот вечно так. Это все из-за воды, пружина ржавеет.

Она постучала по полям шляпы. Спрятанный острый конец выскочил, раскидывая бумажные цветы.

Кучер проследил за ним взглядом. — Ох. — сказал он.

Суть остроконечных шляп в том, что её носят либо ведьмы, либо волшебники. Если же шляпу наденет тот, кто ими не является, он сможет разгуливать в ней только до тех пор, пока не встретит полноправного владельца шляпы. Волшебники и ведьмы не любят самозванцев. Они также не любят, когда их заставляют ждать.

— Так сколько я по вашему вешу? — спросила она.

— Две унции! — быстро ответил кучер.

Мисс Тик улыбнулась. — И не скрупулом больше! Скрупула, да будет вам известно, это двадцать гранов или одна двадцать четвертая унции. Я в сущности… бесскрупулезная!

Она немного подождала, проверяя, достигла ли цели эта в высшей степени учительская шутка, и не особо расстроилась, что нет. Мисс Тик нравилось быть умнее, чем другие.

Она села в карету.

Когда карета забралась в горы, пошел снег. Мисс Тик, которая знала, что не бывает двух одинаковых снежинок, не обратила на них никакого внимания. Но если бы она уделила им хоть чуточку внимания, то почувствовала бы себя чуточку глупее.

* * *

Тиффани спала. В камине ровно горел огонь. Внизу, в ткацкой, станок мисс Тенеты ткал дорожку сквозь ночь…

Маленькие синие фигурки крадучись пробрались к столику, за которым писала Тиффани, построили пирамидку и залезли на него.

Тиффани повернулась на другой бок и шумно вздохнула. Фиглы на мгновение застыли, а затем дверь в комнату тихо закрылась за ними.

По ступеньками пролетело синее пятно, поднимая за собой пыль, пронеслось через ткацкую, моечную, ринулось в странную дыру сыровидной формы в задней двери и выскочило наружу.

Оно пронеслось по лесу, оставляя за собой кружащиеся в воздухе листья, к маленькому костру. Вокруг костра стояла толпа фиглов, огонь освещал их лица, хотя может ему это было не по вкусу.

Пятно остановило свой бег и превратилось в шесть фиглов, двое из них держали дневник Тиффани.

Они осторожно положили его на землю.

— Добро, что мы с дому того утекли. — сказал Величий Ян. — Великучии черепа узрили? Сей карге под жорстку руку лучше не попадаться!

— Ага, вижу я, она сызнова анбарный замок навесила. — отметил Вулли Валенок, обойдя дневник со всех сторон.

— Роб, думка мя гложет, что прав нету читать его. — сказал Билли Подбородище, когда Роб просунул руку в замочную скважину. — Он особовный.

— Она наша карга. Что для неё особовно, то особовно и для нас. — сухо ответил Роб, шаря рукой внутри замка. — К тому, ж она сама желать могет, чтобы прочитали его. Кой ляд записывать, ежели не хочешь, чтоб читали. То пустая потрата грифеля!

— Мабудь она хотит сама читать его? — с сомнением спросил Билли.

— О, айе? С чего бы ей того хотеть? — насмешливо спросил Роб. — Ей и так ведомо, что там написано. И Дженни знать желает, что она думает про баронского паренька.

Послышался щелчок и замок открылся. Фиглы, как один человек пристально следили за его действиями.

Роб перевернул шелестящие страницы и ухмыльнулся.

— Ага, вот она начертала здеся: — О боже, мои фиглы опять залезли сюда. — прочитал он. Это заявление было встречено аплодисментами.

— Ах, что за любезна дивчина, что так про нас начертала. — сказал Билли Подбородище. — Можно поглядать?

Он прочитал — О боже мой, фиглы опять залезли сюда.

— Ага… — сказал он. Билли пришел вместе с Дженни из клана Долгого Озера. Их клан лучше ладил с чтением и письмом, и он к тому же был гоннаглем, так что ему неплохо удавалось и то, и другое.

Фиглы Мелового Холма, с другой стороны, лучше ладили с пьянством, воровством и драками, и Робу Всякограбу особенно удавались все три вида деятельности. Но он научился читать и писать, потому что Дженни попросила его об этом. Билли знал, что Роб проявлял больше оптимизма, чем точности. Кода же ему попадалось длинное предложение, он обычно читал первые несколько слов, а затем пытался отгадать оставшиеся.

— Читально ремесло — уразуметь, что слова молвить хотят, так? — спросил Роб.

— Айе, мабудь. — сказал Величий Ян. — Зришь ли ты там слува, что молвят, мил ли карге нашей тот мешок с дерьмом в камянистом замке?

— Какой у тя склад ро-ман-тичен. — сказал Роб. — А вот те ответ — сие мне неведомо. Потому, как шифруют они письмена свои. Вот дрянна штука для читая. И нормальны слува то не прочитаешь, не то что заплутанные.

— Дурной погляд за нами будет, коли велика карга начнет парнями бошку забивать. — сказал Величий Ян.

— Аей, но парень ожаниться не захочет. — сказал Ангюс Слегка с Приветом.

— Могет захотеть, в один день. — сказал Билли Подбородище, любимым занятием котрого было наблюдать за людьми. — Большинство верзил жанятся.

— Жанятся? — с изумлением спросили фиглы.

— О, айе.

— Они хотят жаницца?

— Многие из них, айе. — ответил Билли.

— И с пити, красти и лупити покончить?

— Эй, эй, мне дозволено трошки пити, красти и лупити! — вставил Роб Всякограб.

— Айе, Роб, но мы не могем не замечать, что должон ты также делать Объяснятки. — заметил Вулли Валенок.

Толпа согласно закивала. Для фиглов Объяснятки были темным лесом. Очень сложным делом.

— А когда возвертаемся мы с пити, красти и лупити, Дженни дает те Поджимати губок, — продолжил Вулли Валенок.

Стон прошел по толпе фиглов. — Ооооо, зберегите нас от Поджимати губок!

— И ещё Складывати ручки, — продолжал Вулли, который уже сам себя запугал.

— Ооооо, вейли, вейли, вейли, Складывати ручки! — закричали фиглы, рвя на себе волосы.

— Не говоря о Постучати ножкой… — тут Вулли остановился, не желая даже думать о Постучати ножкой.

— Аааах, Оооох! Только не Постучати ножкой! — кое-кто из фиглов начал биться головой о деревья.

— Айе, аей, аей, НО! — с отчаянием сказал Роб. — что вам не ведомо — потаенная часть супружества!

Фиглы переглянулись. Воцарилась тишина, прерванная шумом падения небольшого деревца.

— Мы ни о чем таком не слыхивали, Роб. — сказал Великучий Ян.

— То не диво. Кто ж вам поведает? Вы не оженатые. Не уразуметь вам по-етить-ской семь-и-трии всего дела. Станьте-ка округ, а я вам поведаю…

Роб огляделся по сторонам, чтобы проверить, не наблюдает ли за ним кто-нибудь ещё, кроме пяти сотен фиглов, и продолжил: — Вишь… Сперва мы пити, лупити и красти, лады. А когда вертаемся мы на курган, то пора настает для постучати ножкой…

— Ооооо!

— И сложити ручки…

— Ааааа!

— И, конечно, поджимати губки и— завязали стенати доколь бошки вам не посшибаю!

Все фиглы немедленно затихли, кроме одного:

— О, вейли, вейли, вейли! Оооооох! Ааааа! Поджимати… губ…

Он замолчал и огляделся по сторонам в замешательстве.

— Вулли Валенок! — сказал Роб Всякограб с ледяным спокойствием.

— Айе, Роб?

— Я те сказывал о поре, когда треба слушать о чем я толкую?

— Айе, Роб?

— Ныне такая пора пришла.

Вулли Валенок повесил голову — Прощения просим, Роб.

— Айе! Так о чем я бишь… О, айе… у нас губки, ручки и ножки, так? А затем…

— Объяснятки! — сказал Вулли Валенок.

— Айе! — резко сказал Роб. — Кто-нить из вас замарашек сподобится на Объяснятки?

Он поглядел по сторонам.

Фиглы попятились.

— Эй, эй, мне дозволено трошки пити, красти и лупити! — вставил Роб Всякограб.

— Айе, Роб, но мы не могем не замечать, что должон ты также делать Объяснятки. — заметил Вулли Валенок.

Толпа согласно закивала. Для фиглов Объяснятки были темным лесом. Очень сложным делом.

— А когда возвертаемся мы с пити, красти и лупити, Дженни дает те Поджимати губок, — продолжил Вулли Валенок.

Стон прошел по толпе фиглов. — Ооооо, зберегите нас от Поджимати губок!

— И ещё Складывати ручки, — продолжал Вулли, который уже сам себя запугал.

— Ооооо, вейли, вейли, вейли, Складывати ручки! — закричали фиглы, рвя на себе волосы.

— Не говоря о Постучати ножкой… — тут Вулли остановился, не желая даже думать о Постучати ножкой.

— Аааах, Оооох! Только не Постучати ножкой! — кое-кто из фиглов начал биться головой о деревья.

— Айе, аей, аей, НО! — с отчаянием сказал Роб. — что вам не ведомо — потаенная часть супружества!

Фиглы переглянулись. Воцарилась тишина, прерванная шумом падения небольшого деревца.

— Мы ни о чем таком не слыхивали, Роб. — сказал Великучий Ян.

— То не диво. Кто ж вам поведает? Вы не оженатые. Не уразуметь вам по-етить-ской семь-и-трии всего дела. Станьте-ка округ, а я вам поведаю…

Роб огляделся по сторонам, чтобы проверить, не наблюдает ли за ним кто-нибудь ещё, кроме пяти сотен фиглов, и продолжил: — Вишь… Сперва мы пити, лупити и красти, лады. А когда вертаемся мы на курган, то пора настает для постучати ножкой…

— Ооооо!

— И сложити ручки…

— Ааааа!

— И, конечно, поджимати губки и— завязали стенати доколь бошки вам не посшибаю!

Все фиглы немедленно затихли, кроме одного:

— О, вейли, вейли, вейли! Оооооох! Ааааа! Поджимати… губ…

Он замолчал и огляделся по сторонам в замешательстве.

— Вулли Валенок! — сказал Роб Всякограб с ледяным спокойствием.

— Айе, Роб?

— Я те сказывал о поре, когда треба слушать о чем я толкую?

— Айе, Роб?

— Ныне такая пора пришла.

Вулли Валенок повесил голову — Прощения просим, Роб.

— Айе! Так о чем я бишь… О, айе… у нас губки, ручки и ножки, так? А затем…

— Объяснятки! — сказал Вулли Валенок.

— Айе! — резко сказал Роб. — Кто-нить из вас замарашек сподобится на Объяснятки?

Он поглядел по сторонам.

Фиглы попятились.

— А кельда тем временем будет и Поджимати, и Складати, и Постучати, — продолжал Роб зловещим голосом. — И её пригожи глазки те кажут: Сии Объяснятки можно было бы и получше укладати.

Фиглы рыдали и в ужасе жевали концы своих килтов.

— Нет, Роб. — бормотали они.

— Нет, айе! — торжествующе сказал Роб. — Не сподобитесь! А потому, что супружества не ведаете!

— Я слыхал, как Дженни сказывала, что у тя таки Объяснятки, аки ни один фигл в мире и пробувати не стал бы. — сказал Вулли Валенок восхищенно.

— Айе, то вполне можливо. — ответил Роб, раздуваясь от городости. — А у фиглов в обычаях необъятны Объяснятки!

— Сказывала она, что у тя Объяснятки таки долги и мудрены, что пока ты до конца доягнешь, она уж забудет с чего ты начал. — продолжал Вулли Валенок.

— Да стал бы я похваляться, то прирожденный талант. — скромно сказал Роб, махнув рукой.

— Но верзилы то с Объяснятками не в ладах. — сказал Величий Ян. — Уж больно они тугодумны.

— Тем не мене, они жанятся. — вставил Билли Подбородище.

— Айе, и зелен юнец в замке к карге дюже приязен. — сказал Величий Ян. — Его батя стареет, да недужит и юнец тот вскорости станет владельцем замка и больших бумаженций, где начертано, что володеет он холмами.

— Джении страшится, что коли заполучит он бумаженции о володении холмами, — продолжал Билли Подбородище — То сдуру решит, что холмы ему принадлежат. А уж нам ведомо, к чему сие ведет.

— Айе — ответил Величий Ян. — К вспашке.

Это слово вселяло ужас. Старый Барон когда-то задумывал распахать ряд низин Мела, потому что пшеница поднялась в цене, а с овец денег не было, но Бабушка Болит была жива тогда и отговорила его.

Но все же часть пастбищ на Мелу была распахана. За пшеницу выручили большие деньги. Для фиглов это сошло за подтверждение того, что Роланд тоже примется за вспашку. Не был ли он воспитан парочкой надутых и противных интриганок — его тетушек?

— Не доверяю я ему. — сказал Ангюс Слегка с Приветом. — Книги читает и все такое. За землю душа у него не болит.

— Айе, — сказал Вулли Валенок. — Но коли оженится он на карге, о вспашке и не помянет, а то карга ему живо даст Пождимати ручек…

— То Складывати ручек! — рявкнул Роб.

Все фиглы в страхе заозирались по сторонам.

— Ооооо… только не Складывати ручки…

— Углохните! — возорвался Роб. — Что за стыдобища! Карга сама решит, за кого замуж пойти! Верно, гоннагль?

— Ммм? — сказал Билли Подбородище, глядя вверх. Он поймал снежинку.

— Я рек — карга замуж пойдет за того, за кого возжелает, так?

Билли уставился на снежинку.

— Билли? — спросил Роб.

— Что? — отозвался Билли, с таким видом, будто только очнулся. — О… да… Как мыслишь, не возжелает ли она за Зимового пойти?

— Зимового? — спросил Роб. — Он не может жанится ни на ком. Он как дух — что ему в том?

— Он танцевала с ним. Мы все то зрели. — ответил Билли, ловя другую снежинку и изучая её.

— Да то всего лишь девичьи шалости! А к тому же, с чего бы карге о нем и вовсе помышлять?

— У меня есть догадка, — медленно произнес гоннагль, наблюдая за снежинками, кружащимися в воздухе. — Что Зимовой изрядно о нашей карге помышляет…

Глава 4

СНЕЖИНКИ

Говорят, что не бывает двух одинаковых снежинок, но кто в последнее время это проверял?

Снег бесшумно валил в темноте. Он скапливался на крышах, легко касался ветвей деревьев и с тихим шорохом покрывал землю. От него остро пахло свежестью.

Матушка Ветровоск всегда проверяла снег. Она стояла в дверном проеме, освещенная пламенем свечи, и ловила снежинки на лопату.

Беленький котенок наблюдал за снежинками. Наблюдал и только — не гонялся за ними, не ловил лапкой, но смотрел очень пристально на то как снежинка, кружась, опускалась на землю. Он ещё немного смотрел на неё, пока не становилось ясным, что забава закончилась, тогда он поднимал голову и выбирал другую снежинку.

Его звали Ты. Так и звали, обращаясь к нему — «Эй Ты! Ну-ка прекрати!» и «Ах Ты! Брысь отсюда!». Когда дело касалось имен, Матушка Ветровоск особо не вымудрялась.

Матушка посмотрела на снежинки и улыбнулась своею не-слишком-приятной улыбкой.

— Иди-ка Ты домой. — сказал она и закрыла дверь.

Мисс Тик сидела перед очагом и дрожала. Очаг был не слишком большим — только чтобы готовить еду. Но из маленького горшка, стоящего на углях, пахло беконом и гороховым пудингом, а рядом с ним стоял горшок побольше, откуда доносился аромат курицы. Курица не часто перепадала мисс Тик и потому, её согревала надежда.

Надо сказать, что мисс Тик и Матушка Ветровоск недолюбливали друг друга. Со старшими ведьмами такое часто бывает. Можно было понять, как они друг к другу относятся по тому, насколько исключительно вежливы они были.

— Снег в этом году ранний, госпожа Ветровоск. — сказала мисс Тик.

— И в самом деле, мисс Тик, — ответила Матушка Ветровоск. — И весьма… занятный. Вы его не рассмотрели?

— Да что я снега не видела, госпожа Ветровоск. — сказала мисс Тик. — Мело всю дорогу. Мне даже пришлось толкать почтовую карету! Насмотрелась на него до конца жизни. Однако, что мы будем делать с Тиффани Болит?

— Ничего, мисс Тик. Ещё чаю?

— Мы за неё отвечаем.

— Нет. Она отвечает сама за себя, раз и навсегда. Она ведьма и она танцевала Зимний Танец. Я за ней наблюдала.

— Я уверена, она не понимала, что делает. — сказала мисс Тик.

— Как можно танцевать и не понимать, что ты делаешь?

— Она ещё маленькая. Может она так разволновалась, что ноги сами плясать пошли. Она ведь не знала, что происходит.

— Ей не мешало бы узнать. — ответила Матушка Ветровоск. — Ей не мешало бы послушать.

— Я уверена, вы-то всегда делали то, что вам говорили, когда вам было почти тринадцать. — сказала мисс Тик, позволив себе лишь налет сарказма.

Какую-то долю секунды Матушка Ветровоск разглядывала стенку. Потом она ответила. — Нет. Я делала ошибки. Но я не искала оправданий.

— Разве вы не хотите помочь ребенку?

— Я помогу ей помочь себе самой. Я всегда так поступаю. Она втанцевала себя в старейшую историю в мире и единственный способ выбраться из неё, это пройти весь путь до конца. Это единственный способ, мисс Тик.

Мисс Тик вздохнула. Истории, подумала она. Матушка Ветровоск верит, что все в мире построено на историях. Ну что же, у каждого из нас есть свои маленькие странности. За исключением меня, разумеется.

— Да, конечно. Только она слишком… нормальная. — вслух сказала мисс Тик. — Учитывая, что она сделала, я хочу сказать. И слишком много думает. И вот сейчас, когда она привлекла к себе внимание Зимних Дел Мастера…

— Она очаровала его. — сказала Матушка Ветровоск.

— Это станет большой проблемой.

— Которую она должна будет решить.

— А если она не справится?

— Значит, она не Тиффани Болит. — твердо ответила Матушка. — Она сейчас пребывает в Истории, но сама того не знает! Поглядите на снег, мисс Тик. Говорят, что нет двух одинаковых снежинок. Но как можно быть уверенным в этом? Они себя умниками считают, кто так говорит. Я всегда хотела вывести их на чистую воду! И я это сделала! Выйдете наружу и поглядите на снег. Взгляните на снег, мисс Тик! Все снежинки одинаковые!

* * *

Тиффани услышала стук и с трудом распахнула крошечное окошко спальни. На подоконнике густым слоем лежал снег, мягкий и пушистый.

— Не хотели тя будити. — сказал Роб Всякограб. — Но Ужасен Велик Билли рек, что треба те поглядать на сие.

Тиффани зевнула. — На что мне надо посмотреть?

— Улови снежинку. — ответил Роб. — Да не рукой — потают они.

В темноте Тиффани попыталась нащупать своей дневник на столе. Его не было. Она поглядела на пол, вдруг он упал. Роб Всякограб чиркнул спичкой и зажег свечу, и вот он здесь — дневник, как будто всегда тут лежал. Только, как она заметила, он был подозрительно холодным на ощупь. И Роб выглядел совершенно невинным, что было верным признаком вины.

Тиффани отложила распросы на потом и выставила дневник в окно. Снежинки упали на его обложку и она поднесла его поближе к глазам.

— Они выглядят как обычные… — начала было она и остановилась, а затем сказала. — О, нет… Это какой-то фокус!

— Айе? Да, можно и так назвати. — ответил Роб. — Но то его трюк, вишь ли.

Тиффани уставилась на летящие снежинки, освещенные пламенем свечи.

Каждая из них была Тиффани Болит. Крошечной, замороженной, сверкающей Тиффани Болит.

Внизу мисс Тенета громко рассмеялась.

* * *

В дверь спальни, расположенной в башне замка, яростно стучали дверным молотком. Роланд де Чаффлей (да, так его звали и небыло в том его вины) старательно не обращал на это внимания.

— Чем ты там занимаешься, мальчик? — раздраженно спросил приглушенный голос.

— Ничем, тетя Данута. — ответил Роланд, не поворачивая головы от стола. Одним из преимуществ проживания в замке была возможность без труда запереться в комнате; на его двери было целых три железных замка и два засова, в руку толщиной.

— Твой отец кричит, чтобы тебя привели, слышишь? — сказал другой голос, ещё более раздраженный.

— Он обычно шепчет, тетя Араминта. — спокойно сказал Роланд, аккуратно надписывая конверт. — Он кричит только тогда, когда вы напускаете на него доктора.

— Это для его же собственного блага!

— Но он кричит. — повторил Роланд и лизнул отворот конверта.

— Ах ты неблагодарный малчишка! Мы тебя измором возьмем! Или прикажем стражникам выбить дверь!

Роланд вздохнул. Замок построили люди, которым выбитая дверь пришлась бы не по вкусу и поэтому всем, желающим её выбить, придется тащить таран по узкой спиральной лестнице, наверху которой не было достаточно места, чтобы развернуться. И после всего этого, они будут вынуждены разносить дверь толщиной в четыре доски и сделанной из столь древнего дуба, что он был подобен железу. Даже один человек месяцами мог оборонять эту комнату, при условии, что провизии у него было достаточно.

Роланд слышал, как ворчали его тетушки, спускаясь из башни, и как стучали их туфли. Затем он услыхал, как они начали кричать на стражников.

Пользы от этого было мало. Сержант Робертс и его стража^[616] с раздражением принимали приказания от тетушек. Хотя все знали, что если барон умрет до того, как Роланду исполнится двадцать один год, по закону тетушки будут управлять поместьем до совершеннолетия Роланда. Тем не менее, хотя барон и был очень сильно болен, он ещё не умер. Не очень благоприятные времена для не выполнения приказов, которые казались им неподходящими, но сержант и его ребята спасались от гнева тетушек, притворяясь, глухими, тупыми, забывчивыми, рассеянными, больными, бестолковыми или — как, например, Кевин — иностранцами.

Свои вылазки Роланд совершал в предрассветные часы, когда никого вокруг не было и он мог спокойно поживиться на кухне. И отца он тоже навещал в эти часы. Старик был погружен в лекарственный сон, но Роланд приходил, чтобы просто подержать его за руку, находя в этом утешение. Если ему попадался на глаза сосуд с осами или пиявками, он выбрасывал его в ров.

Роланд задумчиво поглядел на конверт. Может быть, ему следовало рассказать Тиффни обо всем происходящем, но ему не хотелось об этом думать. Она могла огорчиться и попытаться снова спасти его, а это было бы неправильным. Это то, с чем он должен разобраться сам. Кроме того, он не был заперт. Они были заперты там снаружи. Пока он удерживает башню, есть ещё место, куда они не смогут засунуть свой нос и украсть. Он спрятал последние оставшиеся серебряные подсвечники, остатки старинной серебряной посуды («отправили на оценку» — сказали тетушки) и шкатулку с драгоценностями своей матери под кроватью. Он немного не успел со шкатулкой, из неё уже пропало материнское обручальное кольцо и серебряное ожерелье с гранатами, которое его бабушка оставила ей.

Завтра ему нужно будет встать пораньше и поскакать в Двурубахи с письмом. Он любил писать письма. Мир в них становился намного лучшим местом, потому что все плохое можно было не включать.

Роланд снова вздохнул. Как хорошо было бы написать Тиффани, что в библиотеке ему попалась книга под названием «Осады и Выживание» знаменитого генерала Тактикуса (того самого, что изобрел «тактику»). Кто бы мог подумать, что такая старинная книга может оказаться настолько полезной? Генерал особо настаивал на запасании провизии, поэтому у Роланда было полно кратофеля, колбас и тяжелых дварфийских буханок, которые так удобно сбрасывать нападающим на головы.

Он посмотрел в другой конец комнаты. Там висел потрет матери, который он достал с чердака, куда они его утащили («пока не почистят» — так они сказали). Прямо рядом с портретом, если знать, что искать, можно было заметить более светлую часть стены, размером с небольшую дверку. И канделябр рядом с нею казался немного скособоченным.

Проживание в замке имеет очень много преимуществ.

За окном пошел снег.

* * *

Нак Мак Фиглы сидели на соломенной крыше коттеджа мисс Тенеты и таращились на снежные хлопья. Они смотрели, как в тусклом свете, пробивающемся сквозь грязные окна дома, кружились и летали крошечные Тиффани.

— Снежинками речет, — сказал Величий Ян. — Ха!

Вулли Валенок поймал падающую снежинку. — Треба признатися, что островерха шапка у него отменно вышла. — сказал он. — Люба ему карга наша.

— Вот вздор-то несешь! — заявил Роб Всякограб. — Он — Зима! Он — весь снег, и лед, и бури, и морозы. Она же — великуча девица! Хиба ж они пара? Билли, ты то что речешь? Билли?

Гоннагль покусывал кончик своей мышылинки, с отсутсвующим видом уставясь на падающий снег. Однако, голос Роба каким-то образом сумел пробиться сквозь его думы, потому что он откликнулся: — Да что ему о людях-то ведомо? Он не боле живой, чем великуча таракашка, однако могуч, аки окиян. И он шибко с каргой любезен. Отчего? Что она ему? И что он делати начнет? Вот что я те кажу: снежинки только начало. Начеку быть нам должно, Роб. Оченно плохо все могет быть…

* * *

Высоко в горах Тиффани Болит легко приземлялась на старый уплотненный снег на гребне пика, сорвав лавину, которая снесла более сотни деревьев и охотничью избушку. Но вины Тиффани в этом не было.

Также, как не было её вины и в том, что люди поскальзывались на ней, свежевыпавшей, или что дверь было не открыть, потому что она завалила её снаружи, или что в кого-то запустили комком, слепленным из неё. Почти вся она растаяла к завтраку на следующее утро, да и все равно никто не замечал ничего необычного, за исключением ведьм, которые никогда не принимают слова на веру, и детей, которых никто не стал бы слушать.

Но даже при этом, Тиффани встала по утру очень смущенной.

И от мисс Тенеты не было никакой помощи.

— По крайней мере, ты ему нравишься. — сказала она, яростно заводя свои часы.

— Откуда мне знать, мисс Тенета. — ответила Тиффани, совершенно не желающая разговаривать на эту тему. Она мыла посуду в раковине, стоя спиной к мисс Тенете, и была рада тому, что та не может видеть лица Тиффани — и, если уж на то пошло, что она сама не может видеть лица мисс Тенеты.

— Интересно, что скажет на это твой молодой человек?

— Это какой такой молодой человек? — спросила Тиффани с таким каменным выражением лица, какое смогла принять.

— Он пишет тебе письма, девочка!

Которые ты читаешь, используя мои глаза, подумала Тиффани. — Роланд? Он всего лишь друг… в некотором роде.

— Друг в некотором роде?

Не буду я с тобой это обсуждать, думала Тиффани. Могу поспорить, мисс Тенета усмехается. Не её это дело!

— Да, это так мисс Тенета. В некотором роде.

Последовало долгое молчание, во время которого Тифани успела отскрести донышко железной кастрюли.

— Как важно иметь друзей, — проговорила мисс Тенета таким голосом, что он казался более тихим, чем был на самом деле. Как будто он признавал победу Тиффани. — Как закончишь, голубушка, будь добра, принеси мне мешочек для Запутки.

Тиффани отнесла мешочек и поспешила обратно в маслодельню. Она всегда чувствовала себя увереннее в маслодельне. Там все напоминало ей о доме и ей лучше думалось. Она…

В самом внизу двери была проделана дыра сыровидной формы, но Горацио, сыр, находился в своей сломанной клетке, издавая слабые звуки — мнмнмнм — возможно, храпел. Тиффани не стала его беспокоить и занялась утренним молоком.

Хорошо, хоть снег перестал идти. Она почувствовала, что краснеет и постаралась выкинуть из головы даже мысли об этом.

Сегодня ночью собирается ковен. Интересно, другие девочки уже заметили? Ха! Конечно заметили. Ведьмы обращают особое внимание на снег, а уж если этот снег кого-то оконфузит…

— Тиффани? Я хочу поговорить с тобой. — позвала её мисс Тенета.

Мисс Тенета очень редко называла её Тиффани. То, что она назвала её по имени, тревожило.

Мисс Тенета держала в руках Запутку. Мышь, чьими глазами она обычно пользовалась, неуклюже болталась между обломками костей и обрывками тесемки.

— Как неудачно. — пробормотала она и повысила голос. — Эй вы, непутевые! Подите-ка сюда! Ведомо мне, вы тута. Зрю я, как на меня вы пялитесь!

Фиглы появились практически отовсюду.

— Вот и ладно! Тиффани Болит, сядь.

Тиффани быстро села.

— Как не вовремя. — проговорила мисс Тенета, откладывая Запутку. — Как неудачно. Но сомнений никаких нет.

Она помолчала с минутку и сказала. — Я умру послезавтра. В пятницу утром, за полчаса до семи.

Это было такое впечатляющее заявление, которое совершенно не заслуживало следующего ответа: — Вот досада, выходные пропустить. — сказал Роб Всякограб. — Далече собрались?

— Но… Но… Вы не можете умереть! — воскликнула Тиффани. — Вам сто тринадцать лет, мисс Тенета!

— В этом-то, судя по всему, и дело, дитя. — ответила мисс Тенета спокойно. — Говорил ли тебе кто-нибудь, что ведьмы могут предчувствовать свою смерть? Как бы то ни было, я хочу устроить хорошие похороны.

— Нет ничего круче хороших поминок! — заявил Роб Всякограб. — Пити, да плясати, речи толкати, да обжирати!

— Можно подать сладкого хереса. — сказала мисс Тенета. — А что до обжирати, я всегда говорю, что с окороком нельзя промахнуться.

— Но вы не можете просто взять и… — начала было Тиффани и остановилась, когда мисс Тенета быстро, по птичьи, повернула к ней голову.

— …Оставить тебя в таком положении? — продолжила она. — Это то, что ты собиралась сказать?

— Э… нет. — соврала Тиффани.

— Тебе придется к кому-нибудь перебраться. — сказала мисс Тенета. — Ты ещё маленькая, чтобы занять коттедж, тем более, что есть желающие и постарше тебя.

— Я знаю, я не собираюсь провести всю свою жизнь в горах, мисс Тенета. — быстро сказала Тиффани.

— О, да, мисс Тик говорила мне. — ответила старая ведьма. — Ты хочешь вернуться к своим маленьким меловым холмам.

— Они не маленькие! — отрезала Тиффани, громче, чем намеревалась.

— Трудные были времена, как ни посмотри. — тихо сказала мисс Теннета. — Мне надо написать письма, которые ты потом отнесешь в деревню, а после полудня у тебя будет свободное время. Похороны проведем завтра пополудни.

— Простите? Вы хотите сказать до смерти? — спросила Тиффани.

— Конечно же! Не вижу причин пропускать свои похороны.

— Здравый подход. — заметил Роб Всякограб. — Разумная деталь, что люди забывают учитывать.

— Это называется прощальной вечеринкой. — сказала мисс Тенета. — Только для ведьм, само собой. Все остальные обычно начинают нервничать — не могу понять почему. И как хорошо, что у нас ещё есть та отличная ветчина, подарок мистера Армбиндера за подтверждение его прав на каштановое дерево. Я мечтаю отведать её.

* * *

Часом позже Тиффани вышла из дома с карманами, полными записок к мясникам, булочникам и фермерам из окрестных деревень.

Её немного удивляла их реакция. Казалось, что все они приняли это за шутку.

— Мисс Тенета не собирается умирать, уж в её-то годы. — сказал мясник, взвешивая сосиски. — Я слышал, что Смерть приходил за ней, но она захлопнула перед ним дверь!

— Тринадцать дюжин сосисок, пожалуйста. — сказала Тиффани. — С доставкой.

— Ты уверена, что она собирается умереть? — спросил мясник, чье лицо омрачилось сомнениями.

— Нет, но она — да. — ответила Тиффани.

Затем мясник добавил. — Ты слышала про её часы? Ей сделали их после того, как её сердце остановилось. Они вроде механического сердца, понятно?

— Правда? — спросила Тиффани. — В таком случае, если её сердце остановилось и взамен она получила механическое, то как она могла жить, пока её новое сердце не было готово?

— О, ну понятно, что это все магия. — ответил мясник.

— Сердце качает кровь, а часы мисс Тенеты находятся не внутри её тела. — заметила Тиффани. — Нет… трубочек…

— Часы качают кровь магически. — медленно сказал мясник. Он странно посмотрел на неё. — Какая же ты ведьма, если таких вещей не знаешь?

И везде было одно и то же. Сама идея смерти мисс Тенеты просто не могла поместиться в головы людей. Ей было 113 лет и люди приводили в качестве доводов то, что мало кто умирал в таком возрасте.

Они говорили, что это шутка. Они говорили, что у неё был договор, подписанный кровью, который давал ей вечную жизнь. Ещё, они говорили, что сначала надо украсть у неё часы. Или, что каждый раз, когда Мрачный Жнец приходит за ней, она называет ему чужое имя и посылает его за кем-то другим. И они говорили, что она может просто приболела…

Когда Тиффани закончила со всеми делами, она и сама начала сомневаться, что это в самом деле произойдет. Однако, мисс Тенета казалось очень уверенной. Когда вам 113 лет удивительно не то, что вы умрете завтра, а то, что вы до сих пор живы.

С головой, полной мрачных мыслей, она отправилась на ковен.

Пару раз она почувствовала присутствие фиглов. Она не могла объяснить, как ей это удавалось. Это был навык, которым вы овладевали со временем. И, овладев, почти всегда отказывались его применять.

Когда она добралась, все уже были на месте. Молодые ведьмы даже разожгли костер.

Некоторые люди думают, что «ковен» это название сборища ведьм. Во всяком случае, так написано в словарях. Однако, настоящее слово, обозначающее сборище ведьм, это — «спор».

Большинство ведьм, который встречала Тиффани, никогда не говорили «ковен». Только миссис Иервиг всегда говорила так. Она была высока, худа и довольно холодна. Она носила серебряные очки на цепочке и использовала слова вроде «аватар» и «сигил». Аннаграмма, управляющая ковеном потому, что она его придумала, и у которой была самая высокая шляпа и самый пронзительный голос, являлась её лучшей ученицей (и единственной).

Матушка Ветровоск говорила, что миссис Иервиг — это волшебник в юбке, и Аннаграмма всегда приносила кучу книг и всяких жезлов на собрания. Девочки проводили церемонии, но в основном для того, что Аннаграмма успокоилась. Для них основной целью ковена была возможность повидать друзей. Даже если они были друзьями только потому, что были единственными людьми, с кем можно было говорить свободно и кто бы понял, на что вы жалуетесь.

Они всегда собирались в лесной глуши, даже зимой. В лесу хватало валежника, чтобы разжечь костер и, ясное дело, все были тепло одеты. Ведь даже летом, чтобы не замерзнуть на метле, требовалось несколько слоев одежды и иногда даже пара бутылок с горячей водой, привязанных тесьмой.

Костер облетели три маленьких огненных шара. Их создала Аннаграмма. Она говорила, что с их помощью можно уничтожить врага. Остальные девочки чувствовали себя неловко. Это была магия волшебников, демонстративная и опасная. Ведьмы предпочитали уничтожать врага с помощью взглядов. Нет смысла убивать врага. Иначе, как он узнает, что ты победила?

Димити Хаббаб принесла огромный поднос со сладким кексом. Как раз для такой холодной погоды.

Тиффани заговорила: — Мисс Тенета сообщила мне, что собирается умереть утром в пятницу. Она сказала, что она знает и все.

— Какая жалость. — ответила Аннаграмма голосом, в котором почти не было сожаления. — Она была такая старая.

— Она и сейчас такая. — сказала Тиффани.

— Ммм, это называется Зов. — сказала Петулия Хрящ. — Старые ведьмы знают, когда они умрут. Никому не известно, как они это узнают. Просто узнают и все.

— У неё все ещё есть эти черепа? — спросила Люси Варбек, у которой в пучок волос были воткнуты вилка и нож. — Я не могла их перенести. Казалось, что они все время смотрели на меня!

— Я убежала из-за того, что она использовала меня вместо зеркала. — вставила Лулу Дорогушка. — Она все ещё так делает?

Тиффани вздохнула. — Да.

— Я категорически отказалась к ней идти. — сказала Гертруда Изнур, шуруя кочергой в костре. — А вы знаете, что если ты покинешь ведьму без разрешения, то ни одна другая ведьма не возьмет тебя на обучение? Но если ты уйдешь от мисс Тенеты после первой же ночи, никто ничего не скажет и тебе найдут другое место.

— Миссис Иервиг говорит, что она зашла слишком далеко с этими черепами и воронами. — заявила Аннаграмма. — Все вокруг просто запуганы до смерти, в буквальном смысле!

— Ммм, а что будет с тобой? — спросила Петулия Тиффани.

— Не знаю. Наверное, пойду к кому-нибудь другому.

— Бедняжка. — сказала Аннаграмма.

— Мисс Тенета случайно не говорила, кто поселится в коттедже? — добавила она так, как будто этот вопрос только что пришел ей в голову.

В тишине, последовавшей за этим вопросом, шесть пар ушей так насторожились, что чуть ли не заскрипели от напряжения. Не так много девочек шли в ученицы к ведьмам, но у ведьм был долгий век и заполучить свой собственный коттедж было желанной наградой. С этого ты начинала зарабатывать уважение.

— Нет. — ответила Тиффани.

— Даже никакого намека?

— Нет.

— Она ведь не сказала, что оставит его тебе? — резко спросила Аннаграмма. Её голос был почти раздражающим. Она могла и слово «привет» произнести, как обвинение.

— Нет!

— Все равно, ты ещё слишком молода.

— На самом деле, никакого ограничения по возрасту нет, знаете. — вставила Люси Варбек. — То есть нигде ничего такого не написано.

— А ты откуда знаешь? — резко спросила Аннаграмма.

— Я спрашивала у Старухи Пьюмаер.

Аннаграмма прищурилась. — Ты спрашивала у неё? Почему?

Люси округлила глаза. — Потому что хотела узнать, вот и все. Послушай, все знают, что ты старше всех нас и… более обученная. Несомненно, коттедж достанется тебе.

— Да. — ответила Аннаграмма, наблюдая за Тиффани. — Несомненно.

— Тогда, ммм, все улажено. — произнесла Петулия, чуть громче, чем это было необходимо. — У вас много снега выпало вчера? Матушка Черночепчик сказала, что это так странно.

Тиффани подумала — Боже мой, сейчас начнется…

— У нас в горах снег часто выпадает так рано. — сказала Люси.

— По моему, он был более пушистым, чем обычно. — добавила Петулия. — Довольно красивый, кому такое нравится.

— Это всего лишь снег и ничего больше. — заявила Аннаграмма. — Эй, вы слышали про новую девочку, что пошла в ученицы к мисс Суматохе? Убежала от неё с воплями через час. — Она неприятно улыбнулась.

— Ммм, из-за лягушки? — спросила Петулия.

— Нет, не из-за неё. Против лягушки-то она как раз ничего не имела. Это из-за Невезучего Чарли.

— Его можно испугаться. — согласилась Люси.

И на этом все, поняла Тиффани, когда все принялись за пересуды.

Кто-то, кто был в сущности богом, сотворил миллиарды снежинок по её образу — и они этого не заметили!

…Что, совершенно очевидно, было хорошо…

Конечно хорошо. Меньше всего ей хотелось поддразниваний и глупых вопросов. Конечно же…

…Но… ну… Как здорово, если бы они заметили или сказали бы «ого!», если бы они завидовали, или испугались, или поразились. Она сама не могла им ничего рассказать, по крайней мере, она не могла рассказывать при Аннаграмме, которая превратила бы все в шутку и наверняка бы обвинила её в выдумках.

Зимовой пришел повидать её и был… впечатлен. Вот только грустно, что осведомлены об этом были лишь мисс Тенета и несколько сотен фиглов. Тем более, что после пятницы — тут она содрогнулась — знать будут только синие человечки.

Скажем другими словами: если она сейчас же не поделится этим с кем-нибудь такого же размера, как и она сама, и кто не собирается пока что умирать, она просто взорвется.

Поэтому она все рассказала Петулии по дороге домой. Им было по пути и они обе летали медленно, поэтому ночью было проще пройтись, чем лететь, натыкаясь на вершины деревьев.

Пухленькая Петулия была такой надежной и она уже лучше всех ведьм в горах обращалась со свиньями, очень важное обстоятельство в местах, где разводят свиней. И мисс Тенета как-то сказала, что скоро парни будут бегать за ней, потому что девушки, разбирающиеся в свиньях, всегда нарасхват.

Одна беда была с Петулией, она всегда соглашалась с тобой и всегда говорила то, что по её мнению ты хотел услышать. Но Тиффани проявила беспощадность и рассказала Петулии обо всем. Ей удалось заполучить несколько «ого!», которые её порадовали. После окончания рассказа Петулия сказала: — Должно быть все это было так, ммм, интересно.

Вот такова Петулия.

— Что мне теперь делать?

— Ммм… Ты должна что-то делать? — спросила Петулия.

— Ну, рано или поздно люди начнут замечать все эти снежинки, похожие на меня!

— Ммм… Тебя беспокоит, что их не замечают? — спросила Петулия так бесхитростно, что Тиффани рассмеялась.

— Нет, но я подозреваю, что снежинками дело не ограничится! Потому что он — вся зима!

— И он убежал, когда ты вскрикнула. — задумчиво сказала Петулия.

— Точно.

— И затем он сделал что-то… глупое.

— Что?

— Снежинки. — услужливо подсказала Петулия.

— Ну я бы так не сказала. — ответила Тиффани, слегка задетая. — Не назвала бы это глупым.

— Все понятно, тогда. — сказала Петулия. — Он же мальчишка.

— Что?

— Мальчишка. Ну ты знаешь какие они все? — продолжала Петулия. — Краснеют, мычат, бормочут, почесываются. Они все одинаковы.

— Но ему несколько миллионов лет, а он ведет себя так, будто никогда не встречался с девочками!

— Ммм, ну не знаю. А он мог встречаться с девочками раньше?

— Должен был! Вот, скажем Лето. — продолжала Тиффани. — Она девочка. Вернее женщина. В той книге было так нарисовано, во всяком случае.

— По моему все, что ты можешь сделать, это подождать и посмотреть, что будет дальше. Извини. В мою честь никогда снежинки не делали… Эээ, вот мы и пришли…

Они добрались до пустоши, где стоял дом мисс Тенеты и Петулия стала немного нервничать.

— Мммм… Все эти истории про неё… — сказала она, глядя на коттедж. — Как тебе с ней?

— Знаешь историю о том, что она делает своими ногтями? спросила Тиффани.

— Да! — ответила Петулия, вздрогнув.

— Она сочинила её. Только не говори никому.

— Зачем кому-бы то ни было понадобилось сочинять истории о себе самих?

Тиффани задумалась. Свиней Боффо не одурачишь, поэтому Петулия с этим никогда не сталкивалась. И она была на удивление честной, что, как уже успела усвоить Тиффани, было в каком-то роде недостатком. Не то чтобы ведьмы были бесчестными, но они очень тщательно выбирали какой вид правды можно было рассказать.

— Я не знаю. — солгала она. — К тому же надо прорезать толстый слой тела, прежде чем что-то вывалится. И кожа довольно прочная. Не думаю, что это возможно.

Петулия встревожилась. — Ты что, пробовала?

— Я попробовала порезать ветчину ногтем большого пальца этим утром, если ты об этом. — ответила Тиффани.

Ты должна проверять все, подумала она про себя. Я слышала историю о том, что у мисс Тенетты волчьи зубы, люди пересказывали её друг другу, хотя они не раз видели мисс Тенету.

— Ммм… Я приду завтра и помогу, — сказала Петулия, нервно поглядывая на руки Тиффани, на случай, вдруг эксперименты с ногтями повторятся. — Прощальные вечеринки бывают очень веселыми. Но, ммм, на твоем бы месте, я бы сказала Зимовому, чтобы он уходил. Я Дейви Простаку так и заявила, когда он вдруг ммм… ударился в романтику. Я сказала ему, что начала встречаться с Макки Ткачом — не говори другим!

— Это не тот, кто все время разговаривает о свиньях?

— Ну, свиньи очень интересные. — с укоризной сказала Петулия. — И у его отца, ммм, самый большой свинарник в горах.

— Да, об этом стоит подумать, стопудово. — сказала Тиффани. — Ой.

— Что случилось? — спросила Петулия.

— О, ничего. Руку пару раз кольнуло. — Тиффани потерла её. — Думаю, что она так заживает. Увидимся завтра.

Тиффани вошла в дом. Петулия поспешила дальше в лес.

Откуда-то с крыши послышались голоса.

— Учуяли, что толста девица рекла?

— Айе, только свинки не таки уж интересны.

— Да брось. Оченнно полезны бестии, эти свинки. Усе в них полезно, окромя визга.

— А вот и нет. И визг использовать можно.

— Не будь дурнем!

— Айе, можно! Тесто для пирога раскатать, да окорока покласть и побольше, а потом треба визг хапать да на пирог кидать, пока не утек, и прямо в печку!

— Никогда не слыхивал ничего подобного!

— Не слыхивал? Так тож пирог с окороком и визгом.

— Да не быват такого!

— Чего это? Есть ведь пирог с вязигой, а вязига лишь чуток длиньше визга. Я кумекаю, должон ты…

— Коли вы, бестолковцы, слушать не будете, я вас самих в пирог засуну! — завопил Роб Всякограб. Фиглы заворчали и затихли.

С другой стороны поляны за Тиффани следили серо-пурпурные глаза Зимового. Он увидел как в маленькой спаленке под крышей зажглась свеча и наблюдал за теплым свечением до тех пор, пока оно не погасло.

Затем, неловко переступая на своих новых ногах, он направился к цветочной грядке, где летом цвели розы.

* * *

В Магической Лавке Закзака Сильнорука продавались хрустальные шары всяких размеров, но все примерно по одной цене, которая была — Куча Денег. Однако, у большинства ведьм, особенно у тех, кто знал свое дело, обычно в наличии было Совсем Мало Денег, поэтому они приспособляли вместо шаров другие подручные средства, например стеклянные поплавки от старых рыбачьих сетей или блюдца с чернилами.

На столе Матушки Ветровоск разлилась лужица чернил. Чернила были налиты в блюдце, но они расплескались, когда Маутшка и мисс Тик столкнулись лбами, пытаясь одновременно заглянуть в блюдце.

— Нет, вы слышали? — сказала Матушка Ветровоск. — Петулия Хрящик задала важный вопрос и она даже не задумалась об этом!

— К сожалению, я тоже упустила его. — сказала мисс Тик. Ты, белый котенок, запрыгнул на стол, старательно прошлепал по разлитым чернилам и сиганул на колени мисс Тик.

— Ну-ка перестань, Ты! — рассеянно сказала Матушка, а мисс Тик уставилась на свое платье.

— Следов почти не видать. — ответила мисс Тик, хотя на самом деле, это были очень заметные отпечатки четырех кошачьих лап. Платья ведьм шьются из черной ткани, но со временем они линяют из-за частых стирок или, как в случае мисс Тик, частого бросания в реки и пруды. Платья ветшают и обтрепываются, но их владелицам это только нравится. Это означало, что ты работающая ведьма, а не показушница. Однако, четыре четких кошачьих следа на платье скорее говорили о твоей недотепистости. Мисс Тик опустила котенка на пол, где он подскочил к Матушке, потерся об неё и попытался вымяукать ещё курочки.

— И что за важный вопрос? — спросила мисс Тик.

— Проникация Тик, я спрашиваю вас, как ведьма ведьму: Зимовой когда-либо встречался с девушкой?

— Ну, — сказала мисс Тик. — Я полагаю, что классическая интерпретация Лета может быть названа…

— Но встречаются ли они? — спросила её Матушка Ветровоск.

— В Танце. На какое-то мгновение. — ответила мисс Тик.

— И в это мгновение, в то самое мгновение, в танце оказалась Тиффани Болит. — сказала Матушка Ветровоск. — Ведьма, которая не носит черного. Нет, ей подавай голубое или зеленое, как зеленая трава под голубым небом. Она все время призывает силу своих холмов. И они взывают к ней! Холмы, что когда-то были живыми, мисс Тик! Они чувствуют биение Танца, но холмы в костях у неё и она тоже чувствует Танец, хоть и не осознает этого. И холмы влияют на её жизнь, даже здесь, в горах! Она не могла не откликнуться на звуки Танца! Это сами Холмы отбивали ритм её ногами в Танце Сезонов!

— Но она… — встряла мисс Тик, потому что никакой учитель не любит слушать другого, говорящего столь долго.

— И что случилось в то мгновение? — непреклонно продолжала Матушка. — Лето, Зима и Тиффани. Долю секунды они слились в танце. Потом они разделились, но кто знает, что могло перемешаться? Ни с того, ни с сего Зимовой стал вести себя так глупо, как будто он стал немного… человеком?

— Во что же она такое вляпалась? — спросила мисс Тик.

— В Танец, мисс Тик. В тот Танец, что никогда не окончится. И изменить его ей не под силу, пока не под силу. Придется ей немного поплясать под его дудку.

— Она сильно рискует. — сказала мисс Тик.

— У неё есть сила холмов её. — ответила Матушка.

— Рыхлых холмов, — возразила мисс Тик. — они так легко изнашиваются.

— Но сердце мела это кремень, помните? Он режет острее, чем нож!

— Снег покроет холмы. — сказала мисс Тик.

— Не навсегда.

— Однажды он покрыл. — сказала мисс Тик, сытая по горло играми. — Тысячи лет тому назад. Это был Ледниковый Период. Огромные бестии по всему миру свалились от простуды.

— Может быть и так. — ответила Матушка Ветровоск, сверкнув глазами. — Лично меня там тогда не было. Между тем, нам надо присматривать за нашей девочкой.

Мисс Тик отхлебнула чаю. Пребывание в доме Матушки было своего рода испытанием. Тот горшок с куриными потрошками вчера вечером, оказался не для неё, а для Ты. Ведьмам достался хороший густой гороховый пудинг и похлебка без — и это важно — бекона. Матушка обвязала толстый кусок жирного бекона веревочкой и после готовки вытянула его из горшка, тщательно высушила и отложила на другой день. Несмотря на свой голод, мисс Тик была впечатлена. Как говорится, бережение лучше ворожения.

— Говорят, что мисс Тенета слышала Зов. — сказала она.

— Да, похороны завтра. — ответила Матушка Ветровоск.

— Трудное у неё там владение.^[617] — продолжала мисс Тик. — Мисс Тенета была с ними очень, очень долго. Непростая задача для новой ведьмы.

— Трудно ей будет… соответствовать, чтобы быть преемницей. — ответила Матушка.

— Соответствовать? — спросила мисс Тик.

— Я конечно же имею в виду — жить. — ответила Матушка Ветровоск.

— Кто займет коттедж? — поинтересовалась мисс Тик, которая любила первой узнавать новости.

— Мисс Тик, это не ко мне. — резко сказала Матшука Ветровоск. — Вы знаете, что у ведьм главных нет.

— И в самом деле. — ответила мисс Тик, прекрасно знающая, знала, что главной, которой у ведьм не было, являлась Матушка Ветровоск. — Но я слышала, что миссис Иервиг будет продвигать Аннаграмму, а у миссис Иервиг немало приверженцев появилось в последнее время. Наверное, это из-за её книг. Она подает ведовство, как увлекательное занятие.

— Знаете, не люблю я ведьм, которые навязывают свое мнение другим. — сказала Матушка.

— Безусловно! — согласилась мисс Тик, стараясь не рассмеяться.

— Но тем не менее, я обязательно выдвину имя на обсуждение.

С лязгом, подумала про себя мисс Тик.

— Петулия Хрящик вполне подходит, — сказала она. — хорошая увлеченная ведьма.

— Да, но увлечена она в основном свиньями. — ответила Матушка Ветровоск. — Я подумываю о Тиффани Болит.

— Что? — удивилась мисс Тик. — Вам не кажется, что у ребенка и так полно забот?

Матушка Ветровоск мимолетно улыбнулась. — Мисс Тик, как говорится, «если хочешь, чтобы дело было сделано, поручи его тому, кто занят!» А юная Тиффани может стать вскорости очень занятой. — добавила она.

— Почему вы так думаете? — спросила мисс Тик.

— Хм… Я не совсем уверена, но хотелось бы мне посмотреть, что произойдет с её ногами…

* * *

Тиффани почти не спала в ночь перед похоронами. Ткацкий станок мисс Тенеты стучал и щелкал всю ночь напролет, потому что у неё был заказ на простыни, который она хотела успеть доделать.

Уже начало светать, когда Тиффани наконец сдалась и решила встать. По крайней мере у неё будет время, чтобы вычистить загон и подоить коз. Шёл снег и сильный ветер продувал пустошь насквозь.

Она покатила тележку с навозом к компостной яме, от которой шёл пар, и тут услышала перезвон. Как ветровые колокольчики мисс Пуландер, которая та развесила вокруг дома, только этот звон был так тонок, что даже демону был бы неприятен.

Перезвон доносился с клумбы, на которой летом росли розы. Это были пышные старые розы, наполняющие воздух ароматом, они были такого густого красного цвета, что казались почти-ага-черными.

Сейчас розы опять зацвели, но они были…

— Нравятся ли они тебе, пастушка? — раздался голос. Он не прозвучал у неё в голове, это не были её Помыслы, ни один из них, а доктор Суетон обычно спал до десяти. Это был её собственный голос из её собственных губ. Но это были не её мысли и она не собиралась их произносить.

Тиффани побежала обратно в дом. Этого она тоже не собиралась делать, но ноги взяли верх. Не потому, что испугалась — не то, чтобы испугалась. Просто ей нестерпимо захотелось оказаться где-то в другом месте, а не в саду, не сейчас, когда солнце ещё не взошло и воздух был наполнен мельчайшими ледяными кристаллами, такими крохотными, что они казались туманом.

Она вбежала в моечную и столкнулась с темной фигурой, которая сказала — «Ммм, извини» и, следовательно, это была Петулия.

Петулия относилась к людям, которые станут извиняться, даже если вы наступите им на ногу. Прямо сейчас, более желанного зрелища не было.

— Извини, меня позвали к трудной корове и ммм, потом уже не стоило и ложиться. — сказала Петулия и добавила: — С тобой все в порядке? Ты плохо выглядишь!

— Из моего рта раздался голос! — сказала Тиффани.

Петулия странно посмотрела на неё и чуть-чуть попятилась.

— Ты хочешь сказать, что услышала голос в своей голове? — спросила она.

— Нет! С этим я разобралась бы! Мой рот произнес слова сам по себе! Сходи посмотри, что растет на клумбе с розами, ты просто глазам не поверишь!

На клумбе цвели розы. Они были сделаны изо льда, столь тонкого, что таяли даже от дыхания и оставляли после себя мертвые черенки, на которых они расцвели.

— Они тают даже от тепла руки, если подержать её рядом, — сказала Петулия. — Ты думаешь, это твой Зимовой?

— Он не мой! И я не могу придумать другого способа, как ещё они могли бы появиться!

— И ты думаешь, что это он, ммм, говорил с тобой? — спросила Петулия, срывая ещё одну розу. Изморозь сыпалась с полей её шляпы при каждом движении.

— Нет! Это была я! То есть это был мой голос! Он не был похож на его голос. Ну как я себе его представляю. Он был немного ехидный, как у Аннаграммы, когда та в плохом настроении. Но это был мой голос!

— Как ты представляешь себе его голос? — спросила Петулия.

Порыв ветра пронесся через пустошь, завывая и раскачивая сосны.

…Тиффани… Будь моей…

После паузы Петулия кашлянула и сказала — Ммм… Это мне показалось или ветер прозвучал как?..

— Не показалось. — прошептала Тиффани, застыв на месте.

— Ах, — сказала Петулия, таким ясным и ломким голосом, как ледяные розы. — Тогда я думаю, что нам стоит пойти в дом, а? Ммм, и зажечь все свечи и заварить чай? А затем надо начинать подготовку, потому что очень скоро заявится толпа народу.

Минутой позже они уже были в коттедже, с запертой дверью и мирно потрескивающими зажженными свечами.

Они не говорили ни о ветре, ни о розах. Какой в этом смысл? Да и дел было полно. Спасение в работе. Работай, а думать и говорить будешь позже, и нечего кудахтать, как перепуганная наседка. Им даже удалось отскрести ещё один слой сажи с окон.

Все утро народ из деревень нес заказанное мисс Тенетой. Люди беспрерывно шли через пустошь. Солнцы взошло, но день был белесым, как яичный белок. Мир был… нормальным. Тиффани ловила себя на мысли, что ей могло всё почудиться. Были ли розы? Ни одной уже не осталось, хрупкие соцветия не перенесли даже слабый утренний свет. Разговаривал ли ветер? Затем она перехватила взгляд Петулии. Да, все это было. Но сейчас надо было готовить еду для поминок.

Девочки начали делать рулеты из ветчины с тремя сортами горчицы. Хотя с рулетами из ветчины промахнуться практически невозможно, но если вы ничего кроме них не предложите почти сотне проголодавшихся ведьм, то поминки Полностью Провалятся. Поэтому люди везли тачки, нагруженные буханками хлеба, жареной говядиной и банками с соленьями, столь большими, что в них и кит бы утонул. Как правило, ведьмы просто обожают соленья, но все же самая их любимая пища — бесплатная. Да, вот в чем заключается диета для усердно работающей ведьмы: еда, за которую будет платить кто-то другой, и побольше еды, чтобы и по карманами можно было рассовать.

Как оказалось, мисс Тенета тоже ни за что не платила. Никто не стал бы брать с неё денег. Люди, однако не спешили уйти, а с тревожным видом топтались около черного хода, пытаясь перекинуться словом с Тиффани. Когда ей удавалось выделить им минутку, то все разговоры были об одном и том же:

— Она ведь не собирается умирать на самом-то деле, а?

— Собирается. Примерно в полседьмого завтра утром.

— Но она такая старая!

— Да, и я думаю, что в этом-то и дело.

— Но что же мы будем без неё делать?

— Я не знаю. Что вы делали, когда её здесь ещё не было?

— Она всегда была здесь! Она все знает! Кто нам будет говорить, что нам делать?

И затем они спрашивали: — Это ведь будешь не ты, нет?

И кидали на неё взгляд, говорящий — Мы надеемся, что не ты. Ты даже черные платья не носишь.

Через какое-то время Тиффани все это так надоело, что она резко сказала работнице, доставившей полдюжины жаренных цыплят: — Как же все те истории о животах, которые она распарывала своими ногтями?

— Эээ, ну да. Но с нашими знакомыми такого никогда не случалось. — с добродетельным видом ответила работница.

— А что насчет демона, который сидит в подвале?

— Ну да, говорят он там сидит. Конечно, я лично никогда его не видела, — Женщина встревоженно поглядела на Тиффани. — Он там внизу, да?

Тебе бы хотелось, чтобы он там был, подумала Тиффани. Тебе всерьез хочется, чтобы в подвале сидело чудовище!

Однако, насколько Тиффани было известно, если кто и был в подвале нынче утром, так это компания пьяных фиглов, вовсю храпящих. Фиглы даже в пустыне способны раздобыть себе выпивку.

— Поверьте мне, мадам, лучше не будить то, что находится сейчас в подвале. — ответила она, встревожено улыбнувшись работнице.

Работница казалась была довольна этим ответом, но вдруг снова беспокойно встрепенулась.

— А пауки? Мисс Тенета и правда ест пауков? — спросила она.

— Ну, паутины в доме полно. — ответила Тиффани. — Но паука вы нигде не увидите!

— Ах, это точно. — сказала женщина с таким видом, как будто ей сообщили большую тайну. — Говорите, что хотите, но мисс Тенета настоящая ведьма. У неё есть черепа! Ты небось на них глянец наводишь, а? Она может лишь посмотреть на тебя и твои глаза вылезут наружу!

— Только она никому такого не делала. — встрял мужчина, привезший огромный поднос с сосисками. — Я про местных говорю.

— Это правда. — неохотно признала женщина. — В этом отношении она была очень великодушна…

— Ах, она была настоящей стародавней ведьмой, мисс Тенета. — сказал мужчина с сосисками. — Мало кто мог не намочить штаны от страха, когда она принималась распекать его. А её ткачество? Она вплетает твое имя в ткань, вот что она делает! И если ты соврешь ей, твоя нить порвется и ты тут же упадешь замертво!

— Конечно, так оно все время и происходит. — ответила Тиффани, думая про себя: это изумительно! Боффо живет своею собственной жизнью!

— Да, в наши дни таких ведьм больше нет. — сказал мужчина доставивший дюжину яиц. — Нынче они все в облаках витают и пляшут без подштанников.

Все испытующе поглядели на Тиффани.

— Сейчас зима. — сказала она холодно. — А я должна идти и заниматься делами. Ведьмы скоро прибудут. Спасибо вам большое.

Пока они ставили яйца вариться, она рассказала Петулии о разговорах. Петулию это совсем не удивило.

— Ммм, они ею гордятся. — сказала Петулия. — Я слышала, как они похвалялись ею на свином рынке в Ланкре.

— Они похвалялись?

— О, да. Вроде такого: Вы думаете Госпожа Ветровоск крута? У нашей есть черепа! И демон! Наша ведьма будет жить вечно, потому что у неё механическое сердце, которое она заводит каждый день! И она ест пауков! Попробуйте эти отравленные яблочки, а?

Боффо продолжает работать сам по себе, думала Тиффани, надо только запустить его. Наш Барон круче, чем ваш, наша ведьма ведьмистее вашей…

Глава 5

ВЕЛИКИЙ ДЕНЬ МИСС ТЕНЕТЫ

Ведьмы начали прибывать около четырх часов и Тиффани вышла на пустошь, чтобы регулировать воздушное движение. Аннаграмма прилетела отдельно, вся из себя бледная и с таким количеством оккультных украшений, что и представить трудно. Трудность возникла, когда миссис Иервиг и Маутшка Ветровоск прибыли одновременно и с тщательной вежливостью вальсировали в воздухе, ожидая, пока другая ведьма не приземлится. В конце Тиффани направила их в разные концы пустоши и поспешила уйти.

Зимовой не подавал никаких признаков жизни и она была уверена, что знала бы, если бы он был здесь. Она надеялась, что он ушел куда-то далеко, устраивать бурю или организовывать метель. Но вспоминания о том голосе оставались, тревожные и неприятные. Тиффани упрятала эту мысль в заботы о людях и работе, как моллюск упрятывает песчинку, попавшую к нему в раковину.

День был обычным белесым, холодным днем ранней зимы. Вся подготовка к поминками состояла в приготовлении пищи. Ведьмы организовывали себя сами. Мисс Тенета сидела в своем большом кресле, одинаково приветствуя, как старых друзей, так и старых врагов.^[618] Коттедж был слишком мал для них для всех, поэтому ведьмы вышли в сад и разделились на сплетничающие группки, как стая ворон или, скорее, кур. Тиффани была слишком занята, чтобы беседовать, она разносила подносы с едой.

Но что-то происходило вокруг, она могла это чувствовать. Ведьмы замолкали и смотрели ей вслед, когда она проходила мимо, затем они снова начинали что-то бурно обсуждать. Группки ведьм сходились вместе и снова расходились. Тиффани догадалась в чем дело. Ведьмы принимали Решение.

Когда она разносила чай, к ней подкатила Люси Ворбек и зашептала с таким видом, как будто сообщала какую-то позорную тайну: — Госпожа Ветровоск предложила тебя, Тифф.

— Нет!

— Точно! Ониговорят о тебе! Аннаграмма побеждает!

— Ты уверена?

— Уверена! Удачи!

— Но я не хочу… — Тиффани сунула поднос в руки Люси. — Слушай, не могла бы ты разнести чай вместо меня, пожалуйста? Ходи между ними и они сами возьмут чай с подноса. Я должна взять, ээ… Разложить, ээ… Мне надо кое-что сделать…

Тиффани сбежала по ступенькам вниз в подвал, подозрительно свободный от фиглов, и прислонилась к стене.

Матушка Ветровоск должно быть гогочет, невзирая на правила!

Однако, её Второй Помысел подкрался, чтобы шепнуть: А ведь ты бы справилась. Может Матушка и права. Аннаграмма раздражает людей. Она разговаривает со всеми так, будто они дети. Она увлечена колдовством (о, простите, магией), но люди действуют ей на нервы. Она все провалит и ты это знаешь. Все, что у неё есть, это высокий рост, куча оккультных украшений и впечатляющий вид в остроконечной шляпе.

С чего бы это Матушке предлагать Тиффани? Ну да, девочка очень способная. Она сама знает, что способная. И разве все остальные не знают, что она вовсе не собирается провести всю свою жизнь в горах? Итак, это должна быть Аннаграмма? Ведьмы всегда действуют с осторожностью и следуют традициям, а Аннаграмма старше всех в ковене. Конечно, миссис Иервиг многие недолюбливают, но и у Матушки Ветровоск, если на то пошло, не так уж и много друзей.

Она поднялась наверх, пока её не хватились, и постаралась слиться толпой.

В центре одной из групп она увидела миссис Иервиг и Аннаграмму, девушка была взволнована. Когда она заметила Тиффани, то тут же поспешила к ней. Лицо Аннаграммы было раскрасневшимся.

— Ты что-нибудь слышала? — требовательно спросила она.

— Что? Нет. — ответила Тиффани, собирая грязные тарелки.

— Ты пытаешься отнять у меня коттедж, да? — Аннаграмма почти кричала.

— Не будь дурой! Я? Больно мне нужен этот коттедж!

— Это ты так говоришь, а некоторые ведьмы говорят, что он должен быть твоим! Мисс Левел и мисс Пулландер на твоей стороне!

— Что? Я бы не смогла продолжить дело после мисс Тенеты!

— Конечно, вот это миссис Иервиг и говорит им всем. — сказала Аннаграмма, немного успокаиваясь. — Совершенно неприемлема, так она говорит.

Я вышвырнула Роителя через Темную Дверь, думала Тиффани, сердито выскребывая объедки в сад птицам. Белый Конь вышел на мой зов из холмов. Я спасла своего брата и Роланда от Королевы Эльфов. И я танцевала с Зимовым, который создал по моего образу мириады снежинок. Нет, я не хочу жить в коттедже в этих туманных лесах. Я не хочу быть кем-то вроде прислуги для тех, кто не утруждает себя заботой о самом себе. Я не хочу носить черное и пугать людей. Я не знаю, как назвать то, чем я хочу быть. И тем не менее, когда я совершала все эти поступки, я считалась достаточно взрослой и была приемлема.

Но вслух она сказала: — Знать не знаю, о чем это ты.

В этот самый момент она почувствовала, как кто-то глядит на неё и она знала, что если повернется, то увидит Матушку Ветровоск.

Её Третий Помысел — тот самый, что всегда следит за происходящим кончиком уха и уголком глаза — сказал ей: Что-то происходит. Все, что ты можешь делать, это быть самой собой. Не оглядывайся.

— Ты действительно не заинтересована? — с неуверенностью спросила Аннаграмма.

— Я пришла сюда, чтобы научиться ведовству, — сухо ответила Тиффани. — А затем я собираюсь вернуться домой. Но… Ты уверена, что хочешь занять коттедж?

— Конечно! Каждая ведьма хочет жить в коттедже!

— Да, но мисс Тенета была с местными годы и годы. — подчеркнула Тиффани.

— Тогда им просто придется привыкнуть ко мне. — сказала Аннаграмма. — Я рассчитываю, что они будут весьма рады увидеть, пришел конец черепам, паутине и их страхам! Я знаю, что она совершенно запугала местных жителей.

— А. — произнесла Тиффани.

— Я стану новой метлой. — сказала Аннаграмма. — Честно, Тиффани, после этой старухи любой будет пользоваться популярностью.

— Э, да… — ответила Тиффани. — Скажи, Аннаграмма, ты когда-нибудь училась у другой ведьмы?

— Нет, я всегда была с миссис Иервиг. Ведь я её первая ученица. — Аннаграмма горделиво добавила: — Она очень разборчива.

— И она не ходит по деревням особо, нет ведь? — спросила Тиффани.

— Нет. Она сосредоточена на Высшей Магии. — Аннаграмма не была особенно наблюдательна и была очень самодовольна, даже по ведьминским стандартам, но сейчас она немного потеряла свою самоуверенность.

— Кто-то же должен. Мы не можем все ходить по окрестностям, перевязывая порезанные пальцы, знаешь ли. — добавила она. — В чем загвоздка?

— Хмм? О, ни в чем. Я уверена, ты справишься. — сказала Тиффани. — Э… Я знаю где что лежит, так что если тебе понадобится помощь, спрашивай.

— О, я разложу все по своему вкусу. — ответила Аннаграмма, чья безграничная самоуверенность не могла слишком долго оставаться усмиренной.

И она быстро ушла.

Большая кадушка на скамье за дверью выглядела пустоватой. Тиффани увидела, как одна из ведьм засунула в карман четыре вареных яйца.

— Добрый день, мисс Тик. — громко сказала она.

— Ах, Тиффани. — мягко ответила мисс Тик, глядя на неё без малейших следов смущения. — Мисс Тенета как раз рассказывала нам, как хорошо ты здесь управлялась.

— Спасибо, мисс Тик.

— Она говорит, что ты прекрасно замечаешь детали. — продолжала мисс Тик.

Например, этикетки на черепах, подумала Тиффани.

— Мисс Тик, — сказала она. — Вы знаете что-нибудь о том, что коттедж хотят отдать мне?

— О, все уже решено. — ответила мисс Тик. — Выдвигалось предположение, что коттедж следует оставить тебе, раз ты уже здесь живешь, но в самом-то деле, ты ещё так молода и у Аннаграммы больше опыта. Мне жаль, но…

— Так нечестно, мисс Тик. — сказала Тиффани.

— Ну, ну, Тиффани, ведьмы не говорят такие вещи… — начала мисс Тик.

— А я не себя имею в виду. Это нечестно по отношению к Аннаграмме. Она все испортит, так ведь?

Всего на долю секунды на лице мисс Тик появилось виноватое выражение. Доля секунды очень короткий отрезок времени, но Тиффани его хватило, чтобы заметить.

— Миссис Иервиг уверена, что Аннаграмма справится.

— А вы?

— Не забывай с кем ты говоришь!

— Я разговариваю с вами мисс Тик! Это… неправильно! — глаза Тиффани сверкнули.

Краем глаза она заметила движение. Блюдо, полная сосисок, очень быстро перемещалась по белой скатерти.

— А это уже воровство! — завопила она, кидаясь за ним.

Она последовала за блюдом, которое не касаясь поверхности земли обогнуло коттедж и исчезло за козьим сараем. Тиффани бросилась туда.

На листве позади сарая стояли тарелки с картофелем, подтаявшим маслом, дюжиной ветчинных рулетов, горкой вареных яиц и двумя жаренными цыплятами. Все, за исключением вновь прибывших сосисок, было надкусанным.

Фиглов нигде не было видно. И это было верным признаком того, что они были где-то здесь. Они всегда прятались от неё, когда знали, что она рассержена.

В данный момент она была очень сильно рассержена. Не столько на фиглов (из-за всего), хотя глупый фокус с прятками действовал ей на нервы, но и на мисс Тик, и на Матушку Ветровоск, и на Аннаграмму, и на мисс Тенету (за её скорую смерть), и на самого Зимового (по многим причинам, с которыми у неё не было времени разбираться).

Она отступила назад и затихла.

Исчезновение всегда сопровождалась ощущением покоя и таким чувством, как будто ты тихо погружаешься в воду, но сейчас она словно ныряла в темноту.

Когда Тиффани открыла глаза, она будто заглянула через окно в огромный зал. Казалось, что звуки раздаются где-то вдали, а её переносица чесалась.

Фиглы появились из под листьев, упавших веток и даже из под тарелок. Их голоса доносились, как будто из под воды.

— Ах, кривенс! Велико чарувание она на нас сотворила!

— Никогда она прежде такого не сотворяла!

Ха, я спряталась от вас, подумала Тиффани. Что-то новенькое, а? Хмм… Интересно, могу ли двигаться?

Она сделала шажок в сторону. Казалось, что фиглы не заметили её.

— Она как выскочит зараз на нас! Ооооо, вейли…

Ха! Если бы я смогла подкрасться так к Матушке Ветровоск, как бы она поразилась…

Нос Тиффани чесался все сильнее и также появилось ощущение, к счастью не совсем такое, что ей срочно надо в туалет. Значит, сейчас что-то произойдет, к чему не мешало бы подготовиться.

Голоса стали звучать яснее и перед её глазами замелькали голубые и пурпурные точки. В следующее мгновение это случилось. Если бы оно сопровождалось звуком, то это был бы хлопок, как бывает в ушах после полета на метле на большой высоте. Она появилась прямо посреди толпы фиглов, вызвав у них мгновенную панику.

— Не смейте воровать мясо с поминок, вы, мерзецы!

Фигла замерли и уставились на неё. Затем Роб Всякорграб сказал — мы не мерзнем!

Это был один из тех моментов — а имея дело с фиглами, вы частенько с такими моментами сталкивались — когда кажется, что мир перевернулся с ног на голову и, прежде чем сделать следующий шаг, надо вернуть все на свои места.

— О чем ты? — спросила Тиффани.

— Мерзецы, — ответил Роб Всякограб. — Это те, кто замерзают. От холода.

— Ты хочешь сказать, мерзляки?

— Айе, айе, вот ладное прозвание для них. — сказал Роб. — Мабуть ты изречь хотела — ворюки-противцы, а так прозывают…

— …нас. — услужливо подсказал Вулли Валенок.

— Ох. Да. Спасибо. — тихо сказала Тиффани. Она сложила руки на груди и закричала. — Ах вы ворюки-противцы! Как вы смеете красть еду с поминок мисс Тенеты!

— О, вейли, вейли, она Складывати ручки, Склааадывати руууучкииии! — завопил Вулли Валенок, падая на землю и пытаясь зарыться в листья. Фиглы вокруг зарыдали и съежились, а Величий Ян начал стучать головой о заднюю стенку сыроварни.

— А ну утихните вы все! — вскричал Роб Всякограб, оглядываясь по сторонам и отчаянно размахивая руками.

— Она Поджимати губки! — завопил какой-то фигл, показывая дрожащим пальцем на лицо Тиффани. — Ведомо ей о Поджимати губок! То Погибель наша!

Фигла пытались бежать, но панике лишь налетали друг на друга.

— Я жду объяснений! — воскликнула Тиффани.

Фиглы застыли на месте, повернув лица к Робу Всякограбу.

— Объяснение? — спросил он, обеспокоенно переступая с ноги на ногу. — Ох, айе. Объяснение. Ное проблемо. Объяснение… Какое те любо?

— Какое? Мне нужна правда!

— Айе? Ох. Правда? Ты уверена? — нервно спросил Роб. — Я могу дать боле интересны Объяснятки, чем…

— Выкладывай! — резко сказала Тиффани, постукивая носком ботинка по земле.

— Ах, кривенс, то Постукати ножкой зачинается! — взвыл Вулли Валенок. — Нагоняй нам будет!

Вот так. Тиффани расхохоталась. На перепуганных Мак Нак Фиглов невозможно было смотреть без смеха. Они были такими жалкими. Одно резкое слово и они превращались в щенят, только вони от них побольше.

Роб Всякограб криво ухмыльнулся ей.

— Все велики карги тем помышляют. — сказал он с восхищением. — Вон товстуха пятнадцать рулетов утягала!

— Это, должно быть, Нянюшка Огг. — ответила Тиффани. — Да, у неё всегда с собой мешочек, привязанный над коленкой.

— Эх, но не дельные то вышли поминки. — сказал Роб Всякограб. — На поминках довжно спевати и пити, да коленки сгибати, а не стоять стовпом и сплетни вести.

— Сплети, это часть ведовства. — сказала Тиффани. — Так ведьмы проверяют, не поехала ли у них крыша. А зачем коленки сгибать?

— Да то плясульки означает. — ответил Роб. — Отплясывать напропалую, то бишь. Поминки нехороши, пока руки и ноги не замельтешат, а килты не распахнутся!

Тиффани никогда не видела, как фиглы пляшут, но она слышала какими звуками сопровождались их танцы. Как будто была война, чем танцы, вероятно, и заканчивались. Однако, распахивание килтов звучало несколько настораживающе, и напомнило ей о вопросе, который она никак не решалась задать.

— Скажи мне… Вы что-нибудь надеваете под килт?

По тому, как фиглы снова затихли, она поняла, что это был не тот вопрос, на который им нравилось отвечать.

Роб Всякограб прищурился. Фиглы затаили дыхание.

— Не обязательно. — ответил он.

* * *

Наконец-то поминки подошли к концу, может и потому, что все уже было съедено и выпито. Почти все ведьмы улетали с небольшими пакетами. Вот ещё одна традиция. Почти все, что было в коттедже, принадлежало ему и переходило с ним к очередной владелице. Но то, что не принадлежало коттеджу забирали подруги умирающей ведьмы. И, поскольку, умирающая ведьма была ещё жива во время раздачи, то пререканий не возникало.

Это очень важная деталь, касающаяся ведьм. Они были, по словам Матушки Ветровоск «теми, кто смотрит поверх». Она не объяснила свои слова. Она вообще редко объясняла. Но Матушка говорила не о тех, кто смотрит в небо; это мог сделать любой. Может быть она хотела сказать, что ведьмы глядят на повседневные дела свысока и размышляют — «Что это вообще такое? Как оно работает? Чем мне заняться? Да и зачем мне все это?». Они могут размышлять и том, надето ли что-нибудь под килтом. И возможно это и было причиной того, что «странное» на языке ведьм означало нормальное…

…Но при этом они грызлись, как хорьки, из-за серебряной ложки, которая может и вовсе не была серебряной. Вот уже кое-кто из них с нетерпением поджидал около раковины, когда Тиффани вымоет несколько больших блюд, что мисс Тенета обещала им, и на которых были жаренный картофель и сосиски для поминок.

Зато с остатками еды забот не было. Нянни Огг, ведьма, что изобрела Суп из Остатков Сэндвичей, стояла в моечной, приготовив широкий мешок и ещё более широкую улыбку.

— Мы собирались поужинать остатками и жаренной картошкой. — сердито сказала Тиффани, но с некоторой долей заинтересованности. Они уже встречались с Нянюшкой раньше и та ей даже нравилась, но мисс Тенета мрачно заявила, что Нянюшка Огг была «отвратительной старой кошелкой». Такого рода замечания не могут не привлекать внимания.

Тиффани обхватила рукой блюдо с мясом, на что Нянюшка ответила — Вот и ладушки. Ты хорошо поработала сегодня, Тифф. Мы это заметили.

Нянюшка удалилась прежде, чем Тиффани пришла в себя. Одна из них чуть ли не поблагодарила её! Изумительно!

Петулия помогла ей занести в дом большой стол и закончить с уборкой. Перед уходом она замешкалась.

— Ммм… С тобой все будет хорошо, правда? — спросила она. — Это все немного… непонятно.

— Считается, что мы должны понимать непонятности. — чопорно ответила Тиффани. — Ну да ладно. Ты ведь приходилось уже сидеть с мертвыми или умирающими?

— О, да. Правда, в основном со свиньями. Пару раз с людьми. Ммм… Я не против остаться, если ты хочешь. — добавила Петулия голосом, в котором звучало желание убраться отсюда как можно быстрее.

— Спасибо. В конце концов, что самое плохое, что может случиться?

Петулия уставилась на неё и затем сказала — Дай я подумаю… тысяча демонов-вампиров с огромадными…

— Все будет хорошо. — быстро прервала её Тиффани. — Беспокоиться совершенно не о чем. Доброй ночи.

Тиффани захлопнула дверь и навалилась на неё, прижав руку ко рту, пока она не услышала, как стукнула калитка. Она досчитала до десяти, чтобы дать Петулии время отойти подальше, и только тогда рискнула отвести ладонь. Но вопль, который терпеливо ждал своего выхода, истощился до жалкого «Ах!».

Ночь будет ещё та.

Люди умирают. Все это так печально, но что тут поделаешь. И что делать дальше?

Полагается, что местная ведьма должна это знать. Поэтому ты омываешь тело и делаешь кое-какие тайные действия, переодеваешь его в лучшие одежды и ставишь рядом с телом чашу с землей и солью (никто не знает зачем это нужно, даже мисс Тенета, но так всегда делают), затем кладешь на веки по пенни «для перевозчика» и сидишь рядом с ними ночь перед похоронами, потому что их нельзя оставлять одних.

Никто так и не объяснил должным образом, почему так следовало поступать, хотя любой мог рассказать историю о каком-нибудь старике, который не совсем умер и посреди ночи встал со своего смертного ложа и вернулся в кровать к жене.

Возможно, что настоящая причина была намного мрачнее, чем эта. Начало и конец всегда наиболее опасны, особенно, если это касается жизни.

Но мисс Тенета была злой старой ведьмой. Кто знает, что может произойти?

Постой, сказала себе Тиффани, не верь Боффо. На самом деле она очень умная леди с каталогом!

В соседней комнате станок мисс Тенеты замолк.

Он часто замолкал. Но в этот вечер, обрушившаяся внезапно тишина, оглушала сильнее, чем обычно.

Мисс Тенета обратилась к ней — Что там у нас на лестнице, что необходимо съесть?

Да, это будет та ещё ночка, сказала себе Тиффани.

Мисс Тенета рано пошла в кровать. В первый раз Тиффани увидела её спящей не в кресле. Она надела длинную белую ночную рубашку, и это также было в первый раз, когда Тиффани увидела её не в черном.

Много чего ещё надо было сделать. По традиции, коттедж передавался следующей владелице сверкающе чистым и, хотя трудно заставить сверкать черное, Тиффани сделала все, что могла. Вообще то, коттедж и так всегда был довольно чистым, но Тиффани терла, скребла и скоблила, потому что все это оттягивало момент, когда ей придется пойти к мисс Тенете и заговорить с ней. Она даже сняла фальшивую паутину и бросила её в огонь, где она вспыхнула противным синим пламенем. Но она не была уверена, что делать с черепами. В заключение она записала все, что могла вспомнить о деревенских делах: когда родятся дети, кто чем болен, про междоусобицы, кто был «трудным» и просто все, каждую деталь, которая по её мнению могла пригодиться Аннаграмме. Все, чтобы только оттянуть момент…

Наконец не осталось больше никаких дел, кроме того, как подняться по узкой лестнице и сказать — «Все в порядке, мисс Тенета?

Старая ведьма сидела в кровати и что-то писала. Вороны взгромоздились на прикроватные столбики.

— Только напишу парочку благодарственных писем. — ответила она. — Кое-кто из сегодняшних гостей проделал довольно долгий путь и обратная дорога будет довольно морозная.

— Письма, благодарящие за то, что пришли на ваши поминки? — тихо спросила Тиффани.

— Точно. И их не так часто пишут, можешь поверить. Ты знаешь, что девица Аннаграмма Ястребец станет новой ведьмой здесь? Я уверена, она бы хотела, чтобы ты задержалась. Хоть ненадолго.

— Не думаю, что это хорошая идея. — сказала Тиффани.

— Вполне. — улыбнулась мисс Тенета. — Я подозреваю, что у девицы Ветровоск свои задумки на уме. Интересно посмотреть, как школа ведовства миссис Иервиг устроит мой глупый народ, хотя может будет лучше понаблюдать за этим из-за скалы. Или, как в моем случае, из под неё.

Она положила письма рядом и оба ворона повернулись, чтобы взглянуть на Тиффани.

— Ты была со мной только три месяца.

— Это так, мисс Тенета.

— Мы так и не поговорили с тобой, как женщина с женщиной. Я должна была научить тебя большему.

— Я многому научилась, мисс Тенета. — И это было правдой.

— У тебя есть молодой человек, Тиффани. Он посылает тебе письма и посылки, а ты каждую неделю ездишь в город Ланкр, чтобы отправить ему письмо. Боюсь, что ты живешь в разлуке со своею любовью.

Тиффани ничего не ответила. Они уже через это проходили. Похоже, что Роланд поразил воображение мисс Тенеты.

— Я всегда была слишком занята, чтобы обращать внимание на молодых людей. — продолжала мисс Тенета. — Я всегда оставляла их на потом и потом стало слишком поздно. Уделяй больше внимания своему молодому человеку.

— Эм… Я не говорила, что он и в самом деле мой… — начала Тиффани, чувствуя, что краснеет.

— Но не становись профурсеткой, как миссис Огг. — закончила мисс Тенета.

— Я не умею фурсить. — нерешительно ответила Тиффани.

Мисс Тенета засмеялась. — Я знаю, что у тебя есть словарь. — сказала она. — Странная, но полезная вещь для девочки.

— Да, мисс Тенета.

— Найдешь на книжной полке довольно большой словарь. Полное Издание. Полезная вещь для молодой женщины. Ты можешь забрать его и ещё одну книгу. Остальные останутся в коттедже. Ты также можешь забрать мою метлу. Все остальное принадлежит коттеджу, разумеется.

— Большое спасибо, мисс Тенета. Я бы хотела взять ту книгу о мифологии.

— Ах, да. Чаффинч. Очень хороший выбор. Он был хорошим подспорьем для меня и думаю, тебе он особенно пригодиться. Станок останется в доме. Аннаграмма Ястребц найдет его полезным.

Тиффани засомневалась. Аннаграмма мало что умела делать руками. Однако, вероятно сейчас об этом лучше не упоминать.

Мисс Тенета откинулась на подушки.

— Они думают, что вы вплетаете имена в ткань. — сказала Тиффани.

— Что? О, да, это правда. Ничего магического в этом нет. Это очень старая хитрость. Любой ткач может это сделать. Но ты не сможешь прочитать его, если не будешь знать, как это было сделано. — мисс Тенета вздохнула. — Ох, мои глупцы. Они считают магией все. что не понимают. Они думают, что я могу видеть их сердца, но ни одна ведьма сделать такого не в состоянии. Без помощи хирургии, во всяком случае. Я знала их ещё детьми. Я помню времена, когда их бабушки и дедушки были детьми! Они считают себя такими взрослыми! Но они до сих пор ничем не лучше детишек в песочнице. Они так никогда и не выросли, не полностью. Они никогда не глядят поверх и не раскрывают свои глаза. Они так и остаются детьми всю свою жизнь.

— Я уверена, что вас им будет не хватать. — сказала Тиффани.

— Ха! Я злая старая ведьма, детка. Они боятся меня и делают то, что им говорят! Они боятся игрушечных черепов и глупых историй. Я выбрала страх. Я знаю, что они никогда не любили меня за то, что я говорила им правду, так что я сделала все, чтобы они боялись меня. Нет, они обрадуются, услышав, что ведьма мертва. А сейчас я скажу тебе что-то жизненно важное. Это секрет моей долгой жизни.

Ах, подумала Тиффани и наклонилась вперед.

— Важная вещь, — сказала мисс Тенета, — это не задерживать в себе ветры. Тебе следует избегать ветроообразующих фруктов и овощей. Бобы хуже всего, уж я то знаю.

— Боюсь, что не понимаю… — начала Тиффани.

— Вкратце, не перди.

— Пердеть вкратце. Могу себе представить, как это гадко! — нервно сказала Тиффани. Она не могла поверить, что произнесла это.

— Мы так и не поговорили с тобой, как женщина с женщиной. Я должна была научить тебя большему.

— Я многому научилась, мисс Тенета. — И это было правдой.

— У тебя есть молодой человек, Тиффани. Он посылает тебе письма и посылки, а ты каждую неделю ездишь в город Ланкр, чтобы отправить ему письмо. Боюсь, что ты живешь вдали от своей любви.

Тиффани ничего не ответила. Они уже через это проходили. Похоже, что Роланд поразил воображение мисс Тенеты.

— Я всегда была слишком занята, чтобы обращать внимание на молодых людей. — продолжала мисс Тенета. — Я всегда оставляла их на потом, и когда это «потом» настало, то было уже слишком поздно. Уделяй больше внимания своему молодому человеку.

— Эм… Я не говорила, что он мой… — начала Тиффани, чувствуя, что краснеет.

— Но не становись посвистушкой, как миссис Огг. — закончила мисс Тенета.

— Я не умею свистеть. — нерешительно ответила Тиффани.

Мисс Тенета засмеялась. — Я знаю, что у тебя есть словарь. — сказала она. Необычная вещь для девочки, но полезная.

— Да, мисс Тенета.

— На книжной полке стоит довольно большой словарь. Издание Без Цензуры. Девушке он пригодится. Ты можешь взять с собой его и ещё одну книгу. Остальные останутся в коттедже. Ты также можешь забрать мою метлу. Все остальное принадлежит коттеджу, разумеется.

— Большое спасибо, мисс Тенета. Я бы хотела взять ту книгу о мифологии.

— Ах, да. Чаффинч. Очень хороший выбор. Книга была хорошим подспорьем для меня и тебе, я думаю, она будет особенно полезна. Станок останется в доме. Аннаграмме Ястребц он пригодится.

Тиффани в этом засомневалась. Аннаграмма мало что умела делать руками. Однако, сейчас говорить об этом было не ко времени.

Мисс Тенета откинулась на подушки.

— Они думают, что вы вплетаете имена в ткань. — сказала Тиффани.

— Что? О, да, это правда. Ничего магического в этом нет. Это очень старая хитрость. Любой ткач может выткать имя. Но ты не сможешь прочитать его, если не будешь знать, как это было сделано. — мисс Тенета вздохнула. — Ох, глупышы мои. Они считают магией все, что им непонятно. Они думают, что я могу видеть их сердца, но ни одной ведьме такое не под силу. Конечно, не прибегая к хирургии. Я знала их ещё детьми. Я помню времена, когда их бабушки и дедушки были детьми! Они считают себя такими взрослыми! Но они до сих пор ничем не лучше детишек в песочнице. Они так никогда и не выросли, не выросли до конца. Они никогда не глядят поверх и не открывают глаза. Они так и остаются детьми всю свою жизнь.

— Я уверена, что им будет вас не хватать. — сказала Тиффани.

— Ха! Я злая старая ведьма, детка. Они боятся меня и делают то, что им говорят! Они боятся игрушечных черепов и глупых историй. Я выбрала страх. Я знаю, что они никогда не любили меня за то, что я говорила им правду, поэтому я сделала все, чтобы они боялись меня. Нет, они обрадуются, услышав, что ведьма мертва. А сейчас я скажу тебе что-то жизненно важное. Секрет моего долголетия.

Ах, подумала Тиффани и наклонилась вперед.

— Очень важно, — сказала мисс Тенета, — не накапливать в себе ветры. Тебе следует избегать ветроообразующих фруктов и овощей. Бобы хуже всего, уж я то знаю.

— Боюсь, что не понимаю… — начала Тиффани.

— Вкратце, не перди.

— Пердеть вкратце. Могу себе представить, как это гадко! — нервно сказала Тиффани. Она не могла поверить, что произнесла это.

— Ничего смешного. — ответила мисс Тенета. — В теле человека слишком много воздуха. Нельзя его накапливать. Одна тарелка бобов стоит целого года жизни. Я избегала этого всю свою жизнь. Я стара, поэтому слова мои являются мудростью!

Она окинула сбитую с толку Тиффани суровым взглядом. — Ты поняла, дитя?

Мысли Тиффани понеслись вскачь. Это опять испытание!

— Нет. — сказала она. — Я не дитя и это не мудрость, а чушь!

Суровый взгляд сменился улыбкой. — Верно. Несусветная чушь. Но признай, это нельзя опровергнуть, а? Ты определенно поверила моим словам, хоть на мгновение. Окрестный люд в прошлом году поверил. Видела бы ты, как они жили несколько недель после! Меня изрядно повеселили вымученные выражения их лиц! Что там с Зимовым? Все тихо?

Вопрос вонзился как острый нож в масло и был так неожидан, что Тиффани разинула рот.

— Я рано проснулась и мне стало любопытно, где ты можешь быть. — сказала мисс Тенета. Так легко было забыть, что она все время смотрела и слушала чужими глазами и ушами, деля это даже не преднамеренно.

— Вы видели розы? — спросила Тиффани. Она не успела почувствовать предательское щекотание в глазах, ей едва хватило времени, чтобы расстроиться.

— Да. Прекрасные творения. — ответила мисс Тенета. — Я бы хотела помочь тебе, Тиффани, но я буду занята другим. И романтические отношения это не та область, в которой я могла бы что-либо посоветовать.

— Романтические отношения? — спросила шокированная Тиффани.

— Девица Ветровоск и мисс Тик будут наставлять тебя. — продолжала мисс Тенета. — Но тем не менее, я должна сказать, у них обеих недостаточно опыта на любовном поприще.

— Любовном поприще? — изумилась Тиффани. Чем дальше, тем хуже!

— Ты умеешь играть в покер? — спросила мисс Тенета.

— Прошу прощения?

— Покер. Карточная игра. Или Мистер Хромой Лук? Гоняй Соседей в Корридоре? Ты что, никогда не сидела с мертвыми и умирающими?

— Сидела, но я никогда не играла в карты с ними! К тому же я не умею играть!

— Я тебя научу. В нижнем ящике комода лежит колода карт. Иди и принеси её.

— Это азартные игры? Отец говорил, что не стоит играть в азартные игры.

Мисс Тенета кивнула головой. — Хороший совет, дорогуша. Не переживай. Я играю в покер не как в азартную игру…

* * *

Холодный серый утренний свет заливал комнату, когда Тиффани проснулась и игральные карты посыпались с её платья на пол.

Она уставилась на мисс Тенету, которая хрюкала во сне, как поросенок.

Сколько сейчас времени? Никак не меньше шести часов! Что она должна делать?

Ничего. Ей нечего делать.

Она подобрала Туз Жезлов и стала разглядывать его. Значит это и есть покер? Что же, она вполне справилась, как только сообразила, что главное — научиться принимать обманчивое выражение лица. А карты нужны были лишь для того, чтобы занять руки.

Мисс Тенета проснулась. Тиффани задумалась, не приготовить ли ей завтрак, но это казалось таким…

— Древние короли Джелибейби, похороненные в пирамидах, — произнесла мисс Тенета, не вставая с кровати. — верили, что могут забрать с собой на тот свет свое имущество. Например золото, драгоценные камни и даже рабов. В связи с этим, будь добра, сделай мне сэндвич.

— Э… Вы хотите сказать… — начала Тиффани.

— Путешествие после смерти может оказаться долгим. — сказала мисс Тенета, садясь в кровати. — Вдруг я проголодаюсь.

— Но от вас останется только душа!

— Ну и что, возможно у сандвича тоже есть душа, — ответила мисс Тенета, спуская худые ноги на пол. — я не уверена насчет горчицы, но попробовать стоит.

— Не вертись! — сказала она Тиффани, взяв гребешок и используя её вместо зеркала. Этим утром, Тиффани только не хватало, чтобы на неё сосредоточено пялилсь.

— Спасибо, можешь идти и заняться сандвичом, — сказала мисс Тенета, откладывая гребешок в сторону. — а я пока оденусь.

Тиффани кинулась к себе в комнату и ополоснула лицо в тазике. Она всегда умывалась после осмотра, но ей никогда не хватало духу воспротивиться, а начинать протесты сейчас было уже поздно.

Когда она вытирала лицо, ей показалось, что с улицы доносится какой-то глухой звук. Тиффани подошла к окну. Оно было покрыто изморозью…

Ох, нет… ох… нет… нет! Опять он!

Морозные узоры на стекле образовали слово «Тиффани». По всей поверхности стекла.

Она схватила тряпку и стерла их, но наледь образовалась снова, ещё толще.

Тиффани кинулась вниз по лестнице. Узоры покрывали все окна и когда она попыталась стереть их, тряпка заледенела тоже. Тряпка трещала, когда Тиффани тянула её.

Её имя написано на всех окнах. На всех окнах. Может быть на каждом окне в горах. На каждом.

Он вернулся. Это был ужасно!

Но также, немножечко… круто…

Не то, чтобы она подумала это слово, ведь насколько Тиффани знала, оно означало кривизну. Просто у неё появилась такая мысль. Несколько прямолинейная мысль.

— В мои дни молодые люди вырезали имена девушек на стволах деревьев. — сказала мисс Тенета, спускаясь по лестнице, один осторожный шажок за другим. Слишком поздно Тиффани почувствовала раздражение в глазах.

— Ничего забавного, мисс Тенета! Что мне делать?

— Я не знаю. По возможности, постарайся оставаться сама собой.

Мисс Тенета наклонилась с хрустом и разжала ладонь. Её смотрящая мышь спрыгнула на пол, повернулась и поглядела на неё своими крошечными черными глазками. Мисс Тенета подтолкнула её пальцем. — Ну давай, уходи. Спасибо тебе. — сказала она и мышь юркнула в дыру.

Тиффани помогла старой ведьме выпрямиться и та сказала. — Ты что, начала сопли распускать?

— Только чуть чуть… — начала Тиффани. Маленькая мышка выглядела такой потерянной и несчастной.

— Не плачь, — ответила мисс Тенета. — жить очень долго не так уж и замечательно, как многие думают. Вот что я хочу сказать, юности тебе дается столько же, сколько и всем остальным, но зато ты получаешь впридачу изрядную порцию старости, глухоты и хрустения суставов. Ну давай, высморкайся и подержи насест для воронов.

— Он может быть все ещё здесь… — пробормотала Тиффани, освобождая тощие плечи от насеста.

Затем она снова протерла окно и увидела, что на поляне двигаются какие то фигуры.

— Ох… они пришли… — сказала она.

— Что? — спросила мисс Тенета. Она замерла. — Там на улице полно людей!

— Э… да. — ответила Тиффани.

— Ты что-нибудь об этом знаешь, девочка моя?

— Понимаете, они все время спрашивали когда…

— Принеси черепа! Они не должны видеть меня без черепов! — потребовала мисс Тенета. — Что у меня с прической? — спросила она, лихорадочно заводя часы.

— Очень милая…

— Милая? Милая? Ты с ума сошла? Спутай мне волосы сейчас же! — потребовала мисс Тенета. — И найди самую поношенную накидку! Эта слишком чистая! Ну шевелись же, дитя!

За несколько минут она переодела мисс Тенету и потом долго уговаривала её не выносить черепа на дневной свет, потому что если она их случайно уронит, кто-нибудь может заметить этикетки. Наконец Тиффани распахнула дверь.

Разговоры резко стихли.

На поляне стояла толпа. Когда мисс Тенета шагнула вперед, толпа раздвинулась, оставляя проход.

К своему ужасу Тиффани увидела на другой стороне поляны свеже выкопанную могилу. Этого она не ожидала. Она сама не знала толком, чего именно она ожидала, но никак не могилу.

— Кто выкопал?..

— Наши синие друзья. — ответила мисс Тенета. — Я их попросила.

И тут толпа взорвалась приветствиями. Женщины бросились вперед с ветвями тиса, падуба и омелы, единственными зелеными растениями в это время года. Люди смеялись, люди плакали. Они окружили ведьму, оттеснив Тиффани в сторону. Тиффани затихла и прислушалась.

— Что же мы будем делать без вас, мисс Тенета. — Разве другая ведьма сравнится с вами, мисс Тенета. — Мы никогда не думали, что вы покинете нас, мисс Тенета. Вы ещё моему прадедушке помогали появиться на свет.

Шествие к могиле, подумала Тиффани. Да, вот это стиль. Это… Боффо из чистого золота. Они будут помнить об этом все оставшуюся жизнь…

— В таком случае, можешь оставить себе всех щенков, кроме одного… — мисс Тенета остановилась, чтобы толпа упорядочилась. — По обычаю, надо отдать одного щенка хозяину кобеля. В конце концов, это ты должен не выпускать суку и заботиться об изгородях. Какой у вас вопрос, мистер Блинкхорн?

Тиффани встала, как вкопанная. Они приставали к ней! Даже этим утром! Но она… она хотела, чтобы к ней приставали. В этом состояла вся её жизнь.

— Мисс Тенета! — резко встряла Тиффани, проталкиваясь через толпу. — Помните, у вас дело!

Прозвучало это не очень хорошо, но лучше было сказать так, чем заявить: — Вы же говорили, что собираетесь умереть минут через пять!

Мисс Тенета повернулась, какое-то мгновение неуверенно глядя на Тиффани.

— О, да. — сказала она. — Действительно. Нам лучше пойти дальше.

Затем, продолжая беседовать с мистером Блинкхорном о каких-то сложных проблемах, касающихся рухнувшего дерева и чьей-то головы, сопровождаемая остальной толпой, она позволила Тиффани осторожно довести её до могилы.

— Что же, у вас счастливая кончина, мисс Тенета. — прошептала Тиффани. Глупые слова, которые заслужили полученного ответа.

— Мы сами делаем свою кончину счастливой, дитя, день за днем. Но видишь ли, для ведьмы не бывает благополучного исхода. Есть только исход. Вот мы и пришли…

Лучше ни о чем не думать, твердила себе Тиффани. Не думать, что ты спускаешься по лестнице в настоящую могилу. Старайся не думать, что ты помогаешь мисс Тенете сойти по лестнице на листья, собранные в кучу на одном конце могилы.

Внизу в могиле казалось, что жуткие часы застучали ещё громче: дин-дон, дин-дон…

Мисс Тенета потопталась на листьях и бодро сказала — Да, вижу, что мне тут будет вполне удобно. Послушай, дитя, я ведь упоминала про книги, так? Под моим креслом лежит небольшой подарок для тебя. Кажется, этого достаточно. О, я забыла…

Дин-дон, дин-дон… стучали часы, громче, чем обычно.

Мисс Тенета встала на цыпочки и выглянула из могилы. — Мистер Передых, вы должны вдове Ленгли арендную плату за два месяца! Мистер Достаток, свинья принадлежит миссис Фрумент, и если вы не вернете ей свинью, я сама вернусь и буду выть под вашими окнами! Госпожа Полнесс, семья Догилей обладает Правом Прохода через Повращательный Выгон с незапамятных времён и вы должны… вы должны…

До… н.

И наступило мгновение, долгое мгновение, когда внезапная тишина от остановившихся часов, громом прозвучала над пустошью.

Мисс Тенета медленно опустилась на листья.

Прошло несколько безумных секунд, прежде чем мозг Тиффани включился и она закричала людям, столпившимся наверху. — Отойдите все! Дайте ей немного воздуха!

Она встала на колени, а люди быстро отпрянули назад.

В воздухе резко пахло сырой землей. По крайней мере, мисс Тенета умерла с закрытыми глазами. Не каждый так умирает. Тиффани ненавидела закрывать глаза умершим, она чувствовала себя, как будто отнимала у них жизнь ещё раз.

— Мисс Тенета? — прошептала она. Это было первой проверкой. Их было много и надо было проделать их все: заговорить с умершим, поднять ему руку, проверить пульс, в том числе и за ухом, проверить дыхание с помощью зеркала… и она всегда так боялась ошибиться, что отправившись в первый раз к предполагаемому умершему — парню, с которым произошел несчастный случай на лесопилке — она сделала все проверки, несмотря на то, что сначала ей пришлось найти голову.

В коттедже мисс Тенеты зеркал не было.

В таком случае я…

…должна подумать! Это же мисс Тенета! Я же сама слышала, как она заводила свои часы несколько минут назад!

Тиффани улыбнулась.

— Мисс Тенета! — прошептала она ведьме на ухо. — Я знаю, вы здесь!

И вот тогда это утро, печальное, фантастическое, странное и пугающее стало… одним сплошным Боффо.

Мисс Тенета улыбнулась.

— Они ушли? — осведомилось она.

— Мисс Тенета! — сурово сказала Тиффани. — Как вы так можете!

— Я остановила часы ногтем большого пальца. — гордо ответила мисс Тенета. — Не могла же я их разочаровывать, а? Надо было устроить им представление!

— Мисс Тенета, — строго спросила Тиффани. — Это вы сочинили историю про свои часы?

— Конечно же я! Дивная часть фольклора, просто прелесть. Мисс Тенета и её заводное сердце! Если мне повезет, история может стать даже мифом. Они будут помнить мисс Тенету тысячу лет!

Мисс Тенета снова закрыла глаза.

— Я-то точно буду вас помнить, мисс Тенета. — сказала Тиффани. — Буду, потому что…

Все вокруг потускнело и окрасилось в серый цвет. А мисс Тенета стала очень неподвижной.

— Мисс Тенета? — сказала Тиффани и слегка подтолкнула её. — Мисс Тенета?

— МИСС ЭВМЕНИДИЯ ТЕНЕТА, СТА ОДИННАДЦАТИ ЛЕТ?

В голове у Тиффани раздался голос. Казалось, что этому голосу не требовались уши, чтобы быть услышанным. И Тиффани уже доводилось слышать его, что было довольно необычным. Большинство людей слышат голос Смерти только один раз в жизни.

Мисс Тенета встала, не хрустнув ни одной косточкой. Она выглядела в точь-точь как мисс Тенета, настоящая, улыбающаяся. А то, что осталось лежать на листьях, казалось в этом странном свете всего лишь тенью.

Рядом с ней стояла очень высокая темная фигура. Это был сам Смерть. Тиффани уже встречалась с ним раньше, в его собственных владениях за Темной Дверью. Однако, и без этого не трудно было догадаться, кто он такой. Коса, длинная мантия с капюшоном и, конечно же, связка песочных часов были ключами к разгадке.

— Где твои манеры, дитя? — сказала мисс Тенета.

Тиффани подняла голову и произнесла. — Доброе утро.

— ДОБРОЕ УТРО, ТИФФАНИ БОЛИТ, ТРИНАДЦАТИ ЛЕТ, — ответил Смерть своим незвучащим голосом. — ВИЖУ, ТЫ В ДОБРОМ ЗДРАВИИ.

— Также не помешает слегка поклониться. — добавила мисс Тенета.

Поклониться Смерти? — подумала Тиффани. Бабушке Болит это бы не понравилось. Никогда не склоняй колени перед тираном, она бы так сказала.

— НАМ, ВСЕ-ТАКИ, ПРИДЕТСЯ ПРОГУЛЯТЬСЯ ВМЕСТЕ, МИСС ЭВМЕНИДИЯ ТЕНЕТА. — Смерть галантно взял её под руку.

— Эй, подождите минутку! — сказала Тиффани. — Мисс Тенете сто тринадцать лет!

— Э… Я слегка изменила возраст по профессиональным причинам. — ответила мисс Тенета. — Сто одиннадцать лет звучит так… несолидно.

Словно для того чтобы скрыть своей призрачное замешательство, она запустила руку в карман и вытащила из него дух сандвича с ветчиной.

— Ах, это сработало. — сказала она. — Я знаю, я… Эй, а куда делась горчица?

— С ГОРЧИЦЕЙ ВСЕГДА БЫВАЮТ СЛОЖНОСТИ. — ответил Смерть и они начали блекнуть.

— Горчицы нет? А что насчет маринованного лука?

— КАК ОКАЗАЛОСЬ, СОЛЕНЬЯ ВСЕХ ВИДОВ НЕ ОБЛАДАЮТ ДУХОМ. МНЕ ОЧЕНЬ ЖАЛЬ.

Позади них появился контур двери.

— В новую жизнь без приправ? Какой ужас! А как же соус? — спросила исчезающая мисс Тенета.

— ЕСТЬ ДЖЕМ. ДЖЕМ ПОЛУЧАЕТСЯ.

— Джем? Джем! С ветчиной?

И они ушли. Свет стал нормальным. Звуки вернулись. Время снова продолжило свой бег.

И опять, важным было не погружаться в раздумья, а только оставаться внимательной, уравновешенной и сосредоточиться на том, что надо сделать.

Поглядывая на людей, все ещё слоняющихся по пустоши, Тиффани сходила домой и принесла несколько одеял, свернув их так, чтобы никто не смог заметить два бутафорских черепа и паутиноделающую машинку, укрытых в них. Затем, надежно запрятав секрет Боффо рядом с мисс Тенетой, она начала засыпать могилу, к ней тут же устремилось двое мужчин и стали помогать — как вдруг из под земли послышалось:

Дин-дон. Дон.

Мужчины застыли. Тиффани тоже, но её Третий Помысел вклинился, заявив: Не Пугайся! Помнишь, она сама остановила их! Комок земли и что-то в этом роде могли запустить их снова!

Она расслабилась и мягко сказала. — Наверное, она всего лишь попрощалась с нами.

Оставшаяся часть могилы была закопана с редкостной скоростью.

Вот я тоже стала частью Боффо, думала Тиффани, когда народ начал расходиться по своим деревням. Но мисс Тенета работала не покладая рук. Она заслужила того, чтобы стать мифом, если это то, чего ей хотелось. И я клянусь, я клянусь, что в глухие, темные ночи они её услышат…

А сейчас здесь остался только ветер, завывающий в деревьях.

Она пристально смотрела на могилу.

Надо что-то сказать, кто-то должен. В конце концов, она была ведьмой.

Как в горах, так и на Мелу, люди не были особо религиозными. Раз в год приходили омниацы и устраивали молитвенные собрания, иногда приезжали на ослах жрецы храмов«Удивляющиеся Девяти Дням» или «Искателей Маленькой Веры», или Церкви Мелких Богов. Люди приходили послушать их, если жрец завлекательно говорил или багровел от крика. Они подпевали песнопениям, если им нравилась мелодия. И затем все расходились по домам.

— Мы люди маленькие. — сказал как-то её отец. — Глупым будет привлекать к себе внимание богов.

Тиффани вспомнила слова, произнесенные им над могилой Бабушки Болит, почти целую жизнь тому назад. Тогда, на залитом солнцем торфе, с кричащими в небе хищными птицами, слова эти казались всем, что могло быть сказано. Она повторила их сейчас:

— Если и есть Освященная земля, то вот она.

— Если и есть Святой день, то он пришел.

Она заметила какое-то движение, Билли Подбородище, гоннагль, вскарабкался на рыхлый холмик могилы. Он серьезно поглядел на Тиффани, затем снял с плеча свою мышлинку и заиграл.

Люди не могут толком расслышать мышлинку, слишком высокие тона она играет, но Тиффани могла почувствовать её звуки.

Гоннагль может многое вложить в свою музыку и она ощущала долгие лета и осени, мглу на холмах и запах роз, настолько густо-красных, что они были почти черными…

Закончив играть, гоннагль постоял минутку в тишине, снова взглянул на Тиффани и исчез.

Тиффани присела на пенек и немного поплакала, потому что это необходимо было сделать. Затем она пошла и подоила коз, потому что кто-то должен был сделать и это тоже.

Глава 6

СТУПНИ И ПОБЕГИ

Кровати в коттедже были проветрены, полы подметены, а дровяной сарай полон дров. На кухонном столе был выложен инвентарь: столько-то ложек, столько-то кастрюль, столько-то тарелок, все стояли рядком, освещаемые тусклым светом из окна. Тиффани, однако, упаковала несколько своих сыров. В конце-концов, она сама их сделала.

Ткацкий станок молча стоял в комнате; он был похож на остов мертвого животного, но под большим креслом лежал сверток из черной бумаги, о котором упоминала мисс Тенета. В нем была накидка из коричневой шерсти, такого темного цвета, что казалась почти черной. Похоже, что она была очень теплой.

Ну вот и все. Пора уходить. Если бы она легла на пол и прижалась ухом к мышиной норе, то услышала бы храпение в подвале. Фиглы верили, что после стоящих похорон, лежать должны все. Не очень то разумно было бы будить их. Она найдут её. Они всегда находили.

Она все сделала? О нет, не совсем. Тиффани взяла с полки Словарь без Пропусков и Мифологию Чаффинча с «Таценом Времен Года» и стала укладывать их в сумку под сыры. Страницы книги затрещали, как колода карт, и из неё что-то выпало на каменный пол. Это были старые выцветшие письма, которые Тиффани пока что засунула обратно.

Кроме них, на пол выпал каталог товаров Боффо. На его обложке был изображен ухмыляющийся клоун и слова:

Сувениры Боффо И Шуточные Наборы!!!!!

Хохот, Шутки, Гогот, Изобилие Розыгрышей!!!

ЗА СМЕХОМ К БОФФО!!!

Станьте душой праздника с нашим подарочным набором!!!

Специальное предложение месяца: скида половины стоимости на Красные Носы!!!

Да, можно потратить уйму времени, стараясь стать ведьмой, или же потратить кучу денег у мистера Боффо и стать ею сразу же, как только доставят почту.

Зачарованная Тиффани перевернула страницы. В каталоге были черепа (Светящиеся в Темноте за дополнительные 8$), фальшивые уши, несколько страниц уморительных носов (купи носы на 5$ и выше и получи бесплатно Пугающую Свисающую Козюльку) и маски, как сказал бы Боффо, В Изобилии!!! Например, Маска № 19 — Злая Ведьма Де-Люкс, с встрепанным засаленными волосами, гниющими зубами и волосатыми бородавками (неприкрепленные, клейте их куда хотите!!!). Очевидно, Мисс Тенета не отважилась купить такую, возможно из-за носа, похожего на морковь, а может и потому, что её кожа была ярко-зеленой. Но она могла покупать Ужасающие Руки Ведьмы (8$ за пару, с зеленой кожей и черными ногтями) и Вонючие Ступни Ведьмы.

Тиффани засунула каталог обратно в книгу. Она не могла оставить его в коттедже, чтобы Аннаграмма не нашла его, иначе Боффо секрет мисс Тенеты стал бы всем известен.

И вот теперь все: одна жизнь, оконченная и аккуратно убранная. Один коттедж, вычищенный и пустой. Одна девочка, ждущая, что же будет дальше. Все было «улажено».

Дин-Дон.

Тиффани не шевельнулась, не стала оглядываться. На удочку Боффо я не попадусь, сказала она себе. Этому звуку можно найти объяснение, не связанное с мисс Тенетой. Посмотрим… Я вычистила камин, так? И прислонила кочергу к стене рядом с ним. Но если её правильно не поставить, она упадет, рано или поздно. Вот это и случилось. Когда я повернусь, я увижу, что кочерга упала и лежит на решетке, и, следовательно, это не были никакие призрачные часы.

Она медленно повернулась. Кочерга лежала на решетке.

А сейчас, подумала она, мне стоит выйти на свежий воздух. В доме как-то уныло и душно. Но не потому, что меня пугают воображаемые звуки. Я не суеверна. Я ведьма. У ведьм нет предрассудков. Мы, то, что является предрассудком для остальных людей. Я просто не хочу здесь оставаться. Пока она была жива, я чувствовала себя здесь в безопасности — как будто меня укрывало огромное дерево — но я не думаю, что в доме по прежнему безопасно. Если Зимовой заставит деревья выкрикивать моё имя, я заткну уши. Дом похож на умирающего и я иду наружу.

Не было смысла запирать дверь. Местные жители боялись заходить в дом, даже при жизни мисс Тенеты. А сейчас они подавно не войдут, пока другая ведьма не обживется в доме.

Тусклое, белесое солнце проглядывало сквозь облака и ветер уносил прочь морозный воздух. Но в этих краях короткая осень очень быстро сменяется зимой; с сегодняшнего дня в воздухе всегда будет пахнуть снегом. В горах зима никогда не кончается. Даже летом вода в ручьях ледяная из-за тающих снегов.

Тиффани уселась на трухлявый пень, рядом со своим древним чемоданом и мешком, и стала ожидать, когда все «уладится». Аннаграмма должна вот-вот заявиться, в этом она могла бы поклясться.

Коттедж уже казался заброшенным. Похоже, что…

Сегодня бы её день рождения — осенило её. Точно, сегодня. Смерть правильно сказал. Единственный праздник в году, который полностью принадлежал ей и она забыла о нем во всей этой суматохе, а сейчас уже прошло две трети дня.

Говорила ли она Петулии и другим, когда у неё день рождения? Она не могла вспомнить.

Тринадцать лет. Несколько месяцев она думала о себе «почти тринадцать». Очень скоро она станет «почти четырнадцать».

Тифани уже почти начала наслаждаться жалостью к самой себе, когда позади неё послышался крадущееся шуршание. Она повернулась так быстро, что Горацио, сыр, отпрыгнул назад.

— О, это ты. — сказала Тиффани. — Где ты был, противный маль… сыр? Я ужасно беспокоилась!

Горацио выглядел пристыженным, но было довольно трудно объяснить, как ему это удавалось.

— Ты пойдешь со мной? — спросила она.

От Горацио немедленно стало исходить ощущение согласия.

— Очень хорошо. Тогда тебе надо залезть в мешок. — Тиффани развязала ремешки, но Горацио попятился.

— Что же, если ты собираешься вести себя, как непослушный сыр… — начала она и замолчала. Её рука зудела. Она подняла глаза… на Зимового.

Это несомненно был он. Сначала он был всего лишь снежным вихрем, но когда он двинулся через поляну, то как будто собрался воедино, принял вид человека, юноши, с ниспадающим с плеч плащом. На его голове и плечах лежал снег. На этот раз он не был полностью прозрачным, словно рябь пробегала по нему и Тиффани казалось, что она может разглядеть позади него силуэты деревьев.

Она быстро отступила назад, но Зимовой скользил по высохшей траве стремительно, как конькобежец. Она могла бы повернуться и побежать, но это означало бы, что она повернулась и побежала, а почему она должна так поступать? Это ведь не она писала чужое имя на окнах!

Что ей сказать ему, что ей сказать?

— Я очень признательна тебе за мою подвеску. — сказала она, снова отступая. — И снежинки с розами были действительно очень… очень милыми. Но… я не думаю, что мы… Ну ты сделан из холода, а я нет… Я человек, сделана из… человеческого материала.

— Ты должна быть ею! — ответил Зимовой. — Ты была в Танце! А сейчас ты здесь, в моей зиме!

Голос был неправильным. Он звучал фальшиво, так, как будто Зимовой научился произносить слова, но не понимал, что они означают.

— Я это я. — неуверенно сказала Тиффани. — Я не знаю, что там насчет «должна быть». Э… пожалуйста, я так сожалею, что пошла танцевать… я не хотела, мне просто показалось…

У него были те же самые пурпурно-серые глаза, заметила она. Пурпурно-серые глаза, на лице, вылепленном из замерзшего тумана. Надо признать, на довольно симпатичном лице.

— Послушай, я не имела в виду давать тебе повод думать, что… — начала она.

— Иметь в виду? — прервал её Зимовой в изумлении. — Но мы не имеем в виду. Мы существуем!

— Что ты… имеешь в виду?

— Кривенс!

— Ох, нет… — пробормотала Тиффани, когда фиглы полезли из травы. Фиглы не знают значение слова «страх». Иногда Тиффани мечтала, что бы они взяли словарь и прочитали. Они дрались, как тигры, они боролись, как демоны, они сражались, как гиганты. Что они не делали, так это не действовали как кто-то, имеющий хоть капельку мозгов.

Они били Зимового мечами и ногами, но тот факт, что все проходило сквозь него, как сквозь дым, казалось совершенно не озадачивал их. Если фигл прицеливался ботинком в призрачную ногу и в результате попадал себе по голове, это сходило за хороший результат.

Зимовой игнорировал их, как человек, не обращающий внимание на бабочек.

— Где твое могущество? Почему ты так одета? — требовательно спросил он. — Все должно быть по другому!

Он шагнул вперед и крепко схватил Тиффани за запястье, намного крепче, чем можно было ожидать от призрачной руки.

— Все не так! — закричал он. В небе над пустошью мчались облака.

Тиффани попыталась вырваться. — Отпусти меня!

— Ты это она! — закричал Зимовой и потащил её за собой.

Тиффани не знала, откуда взялся вопль, но её рука сама дала пощечину. Она так сильно ударила Зимового по щеке, что на какой то момент его лицо смазалось, как будто она размазала рисунок.

— Не подходи ко мне! Не прикасайся ко мне! — завопила она.

Позади Зимового что-то сверкнуло. Тиффани не могла четко рассмотреть из-за инея и своих собственных ярости и ужаса, но что-то смазанное и темное двигалось к ним через пустошь, колеблясь и искажаясь, как фигура, на которую смотрят через лед.

Какое то мгновение оно неясно маячило позади полупрозрачного тела, а затем оказалось Матушкой Ветровоск, стоящей на том же самом месте, что и Зимовой… внутри него.

Он взвыл и рассыпался в снежную мглу.

Матушка, моргая и спотыкаясь, шагнула вперед.

— Фух… Не сразу избавишься от этого ощущения в голове. — сказала она. — Закрой рот, девочка, а то как что-нибудь влетит.

Тиффани закрыла рот. А то как что-нибудь влетит.

— Что… Что вы сделали с ним? — выдавила она.

— С этим! — отрезала Матушка, потирая лоб. — Это оно, а не он! И оно считает себя им! Дай мне твою подвеску!

— Что?! Она моя!

— Ты думаешь, я собираюсь спорить? — спросила Маутшка Ветровоск. — У меня на лице написано, что я собираюсь пререкаться? Дай мне её сейчас же! Как ты смеешь не слушаться!

— Я не…

Матушка Ветровоск понизила голос и сказала пронизывающим шепотом, что было гораздо хуже вопля. — Оно находит тебя с помощью подвески. Ты хочешь, чтобы оно опять нашло тебя? Пока что оно только изморозь. Как ты думаешь, насколько твердым оно может стать?

Тиффани подумала о странном лице, слишком неподвижном для настоящего лица, и о том странном голосе, выкладывающем слова, как кирпичную кладку…

Она расстегнула серебряную застежку и вытащила подвеску.

Это всего лишь Боффо, сказала она сама себе. Каждая ветка может быть волшебной палочкой, каждая лужа — хрустальным шаром. Это всего лишь… вещица. Она не нужна мне, чтобы быть самой собой.

Нет, она мне нужна.

— Ты должна сама отдать её мне. — мягко сказала Матушка. — Я не могу взять её.

Она протянула руку, ладонью верх.

Тиффани уронила лошадку в подставленную ладонь и попыталась не вообразить когти на пальцах Матушки.

— Очень хорошо. — сказала Матушка с удовлетворением. — А сейчас нам надо идти.

— Вы наблюдали за мной. — угрюмо сказала Тиффани.

— Все утро. Ты могла бы заметить, если бы тебе пришло в голову оглядеться. — ответила Матушка Ветровоск. — Но могу сказать, ты не напортачила на похоронах.

— Я справилась!

— Я так и сказала.

— Нет, — ответила Тиффани, все ещё дрожа. — Не так.

— Никогда не держала черепов и тому подобное. — продолжала Маутшка, игнорируя слова Тиффани. — Фальшивых, во всяком случае. Но мисс Тенета…

Она замолчала и Тиффани увидела, как она уставилась на верхушки деревьев.

— Это опять он? — спросила она.

— Нет. — сказала Матушка, таким тоном, словно она была разочарована. — Нет, это юная мисс Ястребц. И миссис Летиция Иервиг. Я смотрю, время зря не теряют. И мисс Тенета ещё не остыла.

Она фыркнула. — Кое-у-кого нет никакого уважения к приличиям.

Две метлы приземлились чуть поодаль. Аннаграмма выглядела взволнованной. Миссис Иервиг выглядела как всегда: высокая, бледная, хорошо одетая, с массой оккультных украшений и с выражением лица, говорящим, что хотя вы несколько ей надоели, но она в достаточной степени великодушна, чтобы этого не показывать. И она глядела на Тиффани, когда утруждала себя поглядеть, как на странное, не совсем понятное ей создание.

Миссис Иервиг всегда была вежлива с Матушкой Ветровоск, самым официальным и неприветливым образом. Это бесило Матушку, но так уж у ведьм принято. Когда они по настоящему кого-то не любят, то бывают учтивы, как герцогини.

Когда прибывшие ведьмы подошли поближе, Матушка низко поклонилась, сняв шляпу. Миссис Иервиг проделала то же самое, только её поклон был чуточку ниже.

Тиффани увидела, как Матушка глянула верх и наклонилась на дюйм ниже.

Миссис Иервиг умудрилась каким-то образом склониться ещё на полдюйма.

Тиффани и Аннаграма обменялись поверх согнутых спин беспомощными взглядами. Иногда такие вещи могли длиться часами.

Матушка Ветровоск хрюкнула и выпрямилась. Также и покрасневшая миссис Иервиг.

— Благословенна будь наша встреча. — произнесла Матушка ровным голосом. Тиффани вздрогнула. Это было провозглашением вражды. Крики и тычки были совершенно обычными приемами спора у ведьм, но спокойный и невозмутимый разговор означал открытую войну.

— Как любезно с вашей стороны поприветствовать нас. — ответила миссис Иервиг.

— Надеюсь, что вы в добром здравии?

— Прекрасно себя чувствую, мисс Ветровоск.

Аннаграмма закрыла глаза. По ведьминским стандартам это был удар под дых.

— Госпожа Веторвоск, миссис Иервиг. — ответила Матушка. — И я уверена, вам это известно?

— Пожалуй, да. Конечно же, да. Прошу прощения.

Ведьмы обменялись хлесткими ударами и Матушка продолжила. — Полагаю, мисс Ястребц найдет в коттедже все, что пожелает.

— Не сомневаюсь, что… — миссис Иервиг уставилась на Тиффани с вопросительным выражением лица.

— Тиффани. — подсказала Тиффани.

— Тиффани. Разумеется. Какое милое имя… Я уверена, что Тиффани постаралась на славу. — сказала миссис Иервиг. — Тем не менее, мы должны очистить и освятить все, чтобы предотвратить… воздействия.

Я уже чистила и вычистила все! — подумала Тиффани.

— Воздействия? — спросила Матушка Ветровоск. Даже Зимовому не удался бы более ледяной тон.

— Тревожащие вибрации. — ответила миссис Иервиг.

— О, я знаю о чем вы. — вставила Тиффани. — Это незакрепленная доска в полу в кухне. Когда на неё наступаешь, буфет шатается.

— Ходили разговоры о демоне. — продолжала миссис Иервиг, мрачно игнорируя Тиффани. — И… О черепах.

Но — начала говорить Тиффани, когда рука Матушки столь сильно сжала её плечи, что она замолчала.

— Ах ты, батюшки! — проговорила Матушка, все ещё удерживая Тифани. — Черепа, а?

— Некоторые истории вызывают тревогу, — сказала миссис Иервиг, не сводя глаз с Тиффани. — Истории, самого темного содержания, госпожа Ветровоск. Я считаю, что жителей этих владений обслуживали из рук вон плохо. Темные силы должны быть изгнаны.

Тиффани хотелось закричать: Нет! Это всего лишь истории! Это все Боффо! Она заботилась о них! Она не позволяла им пререкаться, она помнила все их законы, она ругала их за глупость! Она не могла бы делать того, что делала, будучи хрупкой старой леди! Ей приходилось быть мифом!

Но хватка Матушки удерживала её от высказываний.

— Без странных сил не обошлось, это точно. — сказала Матушка Ветровоск. — Желаю вам успеха на вашем поприще, мисис Иервиг. А теперь, прошу меня простить…

— Конечно же, гос… пожа Ветровоск. Да сопутствует вам удача.

— Да расстелится вам дорога скатертью. — ответила Матушка. Она немного ослабила свою хватку, но руки не убирала и затащила Тиффани за угол коттеджа. Метла усопшей мисс Тенеты стояла у стенки.

— Быстро привязывай вещи! — приказала она. — Мы должны улетать!

— Он вернется? — спросила Тиффани, с усилием привязывая мешок и старый чемодан к черенку метлы.

— Не сейчас. Не думаю, что оно вернется так быстро. Но оно будет искать тебя. И оно станет сильнее. И я уверена, оно станет опаснее и для тебя, и для всех, кто рядом с тобой! Сколько же тебе предстоит узнать! Сколько всего сделать!

— Я поблагодарила его! Я пыталась быть с ним приветливой! Почему он продолжает преследовать меня?

— Из-за Танца. — ответила Матушка.

— Я попросила прощения!

— Видать, не достаточно любезно. Что понимает буря в сожалениях? Тебе придется загладить свою вину. Неужели ты и правда думала, что пустое место в танце было приготовлено для тебя? Ох, как же все запутано! Как твои ступни?

Рассерженная и сбитая с толку Тиффани, замерла, полуперекинув ногу через метлу.

— Мои ступни? А что с ними?

— Они зудят? Что случится, если снять ботинки?

— Ничего не случится! Я увижу свои чулки вот и все! При чем тут мои ступни вообще?

— Вот это мы и выясним. — яростно заявила Матушка. — Ну, полетели.

Тиффани попыталась поднять метлу в воздух, но она едва приподнялась над высохшей травой. Тиффани огляделась. Прутья метлы были плотно усыпаны Нак Мак Фиглами.

— Не хвиливайся. — сказал ей Роб Всякограб. — Мы крепко учепились.

— Только не дюже потряхивай, потому как у мя башка отвалится. — добавил Вулли Валенок.

— А харчи будут? — поинтересовался Величий Ян. — Горло бы промочить!

— Я не могу взять всех вас! — сказала Тиффани. — Я даже не знаю, куда направляюсь.

Матушка Ветровоск оглядела фиглов. — Вам придется пойти пешком. Мы направляемся в город Ланкр. Адрес — Tir Nani Ogg, на площади.

— Tir Nani Ogg?^[619] — сказала Тиффани. — Это не…

— Это означает Усадьба Нянни Огг. — ответила Матушка. Фиглы посыпались с метлы. — Там ты будешь в безопасности. Более или менее в безопасности. Но нам придется остановиться по дороге. Мы должны закинуть эту подвеску как можно дальше. И я знаю, как это сделать! О, да!

* * *

Мак Нак Фиглы рысцой мчались по полуденному лесу. Местная дичь уже обнаружила их присутствие и поэтому пушистые лесные зверьки либо забились в свои норы, либо вскарабкались на вершины деревьев. Тем не менее, немного погодя Величий Ян попросил остановиться и сказал — Хтось за нами следует!

— Не дури. — ответил Роб Всякограб. — В этих лесах ничего не осталось настолько скаженного, чтоб фиглов уловляти!

— Я ведаю, что чую, — упрямо повторил Величий Ян. — Нутром своим чую. Хтось крадется за нами!

— Ну что же, я не из тех, кто с нутром мужчины свариться почнет. — сказал Роб устало. — Лады, парни, разойдитеся по кругу!

Вытащив мечи, фиглы разошлись во все стороны, но через нескольких минут начали ворчать. Ничего не было ни видно, ни слышно. На безопасном расстоянии пели птицы. Повсюду царили мир и спокойствие, столь необычные в соседстве с фиглами.

— Извиняй, Величий Ян, но сдается мне, нутро твое не работает. — сказал Роб Всякограб.

В этот самый момент, Горацио, сыр, свалился ему прямо на голову.

* * *

Река под большим ланкрским мостом была полноводная, но с высоты её было трудно разглядеть из-за тумана — водяной пыли от водопада, стеной стоящей в морозном воздухе.

Река пенилась в узкой теснине, а затем стремительно кидалась вниз, как прыгает в водопад лосось, и с грохотом обрушивалась на равнины внизу. От водопада до Мела можно было добраться, следуя речному течению, но река так широко и лениво петляла, что быстрее было лететь по прямой.

Всего один раз Тиффани воспользовалась прямым путем, когда мисс Левел в первый раз привезла её в горы. После чего она всегда выбирала долгую дорогу домой, путешествуя над петляющим трактом.

Подлететь к самому краю бушующего потока, резко обрывающегося в холодный сырой воздух, и направить помело вертикально вниз, было чуть ли не на первом месте в списке того, что она никогда, никогда в жизни не намеревалась делать.

Матушка Ветровоск стояла на мосту, держа в руке серебряную лошадку.

— Есть только один способ, — сказала она. — В конце пути подвеска окажется на дне глубокого моря. Пусть Зимовой ищет тебя там!

Тиффани кивнула. У неё не было слез, но это не означало, что она не плакала. У людей нет привычки беспрестанно плакать, обычно они об этом и не думают. Однако сейчас Тиффани думала об этом. Она думала о том, что у неё нет слез…

Выкинуть подвеску было целесообразным. Конечно же, целесообразным. Ведь все вокруг Боффо! Любой прутик может быть волшебной палочкой, а любая лужа — хрустальным шаром. Каждая вещь имеет только то могущество, которое ты сама вложила в неё… Запутки, черепа и волшебные палочки были тем же самым, что и… лопаты, ножи и очки. Они были как… рычаги. С помощью рычага можно сдвинуть скалу, но сам по себе рычаг работать не будет.

— Ты должна сама сделать выбор. — проговорила Матушка. — Я не могу сделать его за тебя. Это всего лишь безделушка и пока она у тебя, она опасна.

— Знаете, я не думаю, что он хотел причинить мне боль. Он просто расстроился. — сказала Тиффани.

— В самом деле? Ты хочешь ещё раз встретиться с этим, таким расстроенным?

Тиффани подумала о странном лице. Зимовой принял очертания человека — более или менее — но так, как будто он подхватил идею стать человеком, но так и не понял, как это сделать.

— Вы думаете, что он повредит другим людям? — спросила она.

— Он Зима, дитя. Зима ведь не только красивые снежинки, а?

Тиффани протянула руку. — Отдайте мне её, пожалуйста?

Матушка отдала подвеску, пожав плечами.

Подвеска лежала в руке у Тиффани, на белом шраме. Это была первая подаренная ей вещь, которая не была бы полезной, которая не предназначалась бы для чего-либо.

Она не нужна мне, думала Тиффани. Силу дает мне Мел. Неужели вся жизнь будет такова? Ничего бесполезного?

— Нам надо привязать её к чему-нибудь легкому. — сказала она деловым голосом. — Иначе, её выловят со дна.

Она порыскала в траве вокруг моста, нашла палку и обернула серебряную цепочку вокруг неё.

Стоял полдень. Тиффани придумала слово — дневносвет, ей нравилось, как оно звучит. Любой мог быть ведьмой в полночь, думала она, но чтобы быть ведьмой при дневносвете, надо иметь настоящие способности.

Как бы то ни было, быть ведьмой мне удается, думала она, шагая по мосту. Не удается быть счастливой.

Она бросила подвеску с моста.

Она не стала делать событие из этого. Хорошо бы прозвучало, что серебряная лошадка засверкала в лучах солнца, на мгновение повиснув в воздухе, перед долгим падением. Возможно, что так оно и было, но Тиффани не стала смотреть.

— Хорошо. — сказала Матушка Ветровоск.

— На этом все? — спросила Тиффани.

— Нет! Ты втанцевала себя в историю, девочка, одну из тех, что каждый год рассказывает себя миру. Историю про лед и пламень, Лето и Зиму. Ты её испортила. Теперь ты должна остаться в ней до конца и убедиться, что все закончится так, как надо. Выкинуть лошадку необходимо только для того, чтобы выиграть немного времени, вот и все.

— Сколько времени у меня есть?

— Я не знаю. Такого раньше не случалось. Во всяком случае, у тебя есть время, чтобы подумать. Как твои ступни?

* * *

С точки зрения людей, Зимовой перемещался по миру без какого-либо перемещения вообще. Он был везде, где была зима.

Зимовой пытался думать. Никогда раньше ему не приходилось задумываться и это было довольно неприятно. До сих пор люди были лишь частью окружающего мира, двигающейся странным образом и разжигающей огонь. Но теперь, когда он начал думать, все стало иным.

Люди… Сделаны из человечьего материала… вот что она сказала.

Человечий материал. Он должен сделать себя из человечьего материла ради возлюбленной. И вот Зимовой искал эти материалы в ледяном воздухе моргов и среди обломков кораблекрушения. Что же он нашел? В основном грязь и воду. А если тело лежит уже давно, то и вода высыхает и не остается ничего, кроме пригоршни пыли, которую развеет ветер.

Таким образом, поскольку вода не способна мыслить, то за все отвественна пыль.

Зимовой был логичен, потому что лед был логичен. Вода следует логике. Существуют правила. Итак, люди это всего лишь… правильный вид пыли!

И пока он занят поисками нужной пыли, он мог бы продемонстрировать ей свою силу.

* * *

Этим вечером Тиффани сидела на краю кровати для гостей, зевала и рассматривала свои ступни, а сонливость накатывала на неё, как грозовой фронт на небо.

Ступни были розовыми, с пятью пальчиками на каждой. В целом, это были довольно симпатичные ступни.

Обычно при встрече люди говорят что-то вроде: «Как дела?». Нянюшка Огг только и сказала — «Заходи. Как твои ступни?».

Вдруг оказалось, что все вокруг заинтересовались её ступнями. Конечно, ноги имеют большое значение, но что такого может с ними случиться?

Она поболтала ногами в воздухе. Ничего странного не произошло и она легла на кровать.

Тиффани две ночи не высыпалась. Она не осознавала, как устала, пока не добралась до Tir Nanni Ogg, где её мысли пошли вразнобой. Она разговаривала с миссис Огг, но с трудом могла припомнить, о чем. Голоса звенели в её ушах. Наконец-то у неё не осталось никаких дел, только спать.

Это была хорошая кровать, лучшая из тех, где ей доводилось спать. И это была лучшая комната, что она видела, хотя она была слишком усталой, чтобы осмотреть её. Ведьмы не тратятся на комфорт, особенно на запасные спальни, но Тиффани всю жизнь спала в ветхой кровати, пружины у которой дзынькали каждый раз, когда она поворачивалась и, при желании, можно было даже подобрать мелодию. Перина была пышной и упругой. Она утонула в ней, как в очень мягком, очень теплом, медленно затягивающем зыбучем песке.

Беда была в том, что глаза то закрыть можно, но нельзя перестать думать. Лежа в темноте, она прокручивала в голове разные образы и видения: часы, выстукивающие дин-дон; снежинки, выглядящие в точь-точь, как она; мисс Тенета, рыщущая по лесу, в поисках тех, кто плохо вел себя, с желтым ногтем наготове.

Миф Тенеты…

Из запутанных воспоминаний она плавно перенеслась в матовую белизну. Постепенно белизна стала ярче, приобрела детали — крохотные области черного и серого цвета. Они начали плавно перемещаться…

Тиффани открыла глаза и все стало понятным. Она была на корабле, на большом паруснике. На палубе лежал снег и со снастей свисали сосульки. Корабль плыл, освещенный белесым сиянием рассвета, в безмолвном сером море, среди льдин и клубящегося тумана. Снасти скрипели и ветер вздыхал в парусах. Никого не было видно.

— Ах. Похоже, что это сон. Выпусти меня, пожалуйста. — сказал знакомый голос.

— Кто ты? — спросила Тиффани.

— Ты. Кашляни, пожалуйста.

Тиффани подумала: ну что же, раз это всего лишь сон… и кашлянула.

Кто-то поднялся из снега, лежащего на палубе. Это была она сама, погруженная в раздумья.

— Ты тоже я? — спросила Тиффани. Удивительно, но здесь на замерзшей палубе, это не казалось необычным.

— Хммм. Ох, да. — сказала другая Тиффани, сосредоточенным видом рассматривая все вокруг. — Я твой Третий Помысел. Помнишь? Та часть в тебе, что никогда не прекращает размышлять? Что замечает мелкие детали? Как хорошо оказаться на свежем воздухе. Хммм.

— Что-то не так?

— Хм. Совершенно ясно, что это сон. Если бы ты потрудилась посмотреть по сторонам, то увидела бы, что моряк у руля в желтой непромокаемой одежде, это Бравый Мореход с обертки табака, который курила Бабушка Болит. Ты всегда вспоминаешь о нем, когда думаешь о море?

Тиффани поглядела на бородатую фигуру, которая весело помахала ей.

— Да, это точно он! — сказала она.

— Мне кажется, этот сон не полностью наш. — продолжил Третий Помысел. — Это все слишком… по настоящему.

Тиффани наклонилась и набрала горсть снега.

— На ощупь как настоящий. — сказала она. — Холодный. — Она слепила снежок и запустила его в себя.

— Не кидайся в себя снегом. — сказала другая Тиффани, стряхивая снег с плеч. — Но ты понимаешь, что я хочу сказать? Сны никогда не бывают настолько… не воображаемые, как этот.

— Я знаю, о чем я говорю. — ответила Тиффани. — Думаю, что все станет настоящим и тогда случится что-то страшное.

— Точно. Мне все это не нравится. Если это сон, то сейчас произойдет что-то ужасное…

Они поглядели в сторону, куда плыл корабль. Впереди был унылый и однообразный туман, затянувший все море.

— Там в тумане что-то есть! — сказали обе Тиффани одновременно.

Они повернулись и подбежали к моряку у руля.

— Держитесь подальше от тумана! Пожалуйста, не подплывайте к нему! — закричала Тиффани.

Бравый Мореход вытащил трубку изо рта и озадачено поглядел на неё.

— Добрая Затяжка При Любой Погоде? — спросил он Тиффани.

— Что?

— Это все, что он может сказать! — ответил её Третий Помысел, хватаясь за рулевое колесо. — Помнишь? Эти слова он говорит на этикетке!

Бравый Мореход мягко отодвинул её в сторону. — Хорошая Затяжка При Любой Погоде. — сказал он успокаивающе. — При Любой Погоде.

— Послушайте, мы только хотим… — начала говорить Тиффани, но её Третий Помысел молча положила руку ей на голову и развернула.

Что-то выплывало из тумана.

Это был айсберг, огромный и высокий, как корабль, величавый, как лебедь. Он был так велик, что вокруг него установилась своя собственная погода. Казалось, что он еле движется; вода белела у его основания. Снег шёл вокруг него. Клубы тумана тянулись за ним.

Бравый Мореход увидел айсберг и трубка выпала у него изо рта.

— Добрая Затяжка! — чертыхнулся он.

Айсберг был Тиффани. Несколько сотен футов в высоту и высеченная из сверкающего зеленоватого льда, тем не менее, это была Тиффани. На её голове сидели чайки.

— Не мог Зимовой этого сделать! — сказала Тиффани. — Я выкинула лошадку! — Она сложила ладони рупором у рта и прокричала:

— Я ВЫКИНУЛА ЛОШАДКУ!

Её голос эхом отразился от ледяного миража. Несколько птиц с воплем сорвались с её головы. За спиной у Тиффани завертелось рулевое колесо. Бравый Мореход топнул ногой и указал на белые паруса над ними.

— Хорошая Затяжка При Любой Погоде! — скомандовал он.

— Простите, но я не понимаю, что вы хотите от нас! — растеряно сказала Тиффани.

Моряк снова указал на паруса и неистово задвигал руками, как будто он что-то тянул.

— Добрая Затяжка!

— Простите, я не понимаю!

Моряк фыркнул и кинулся к веревке, которую стал яростно тянуть.

— Это становиться жутким. — тихо сказал Третий Помысел.

— Ну да, я в виде огромного айсберга, это действительно…

— Нет, это всего лишь странно. Вот что жутко. — ответил Третий Помысел. — У нас появились пассажиры. Посмотри. — И она показала.

Вдоль главной палубы шёл ряд люков, перекрытых железными решетками; до этого Тиффани их не замечала.

Руки, сотни рук, бледных, как подземные побеги, тянулись, махали, пробивались сквозь решетки.

— Пассажиры? — с ужасом прошептала Тиффани. — Ох, нет…

И затем началось стенание. Было бы лучше, хотя и не намного, если бы они кричали «Помогите!» или «Спасите!», но вместо этого раздавались лишь вой и вопли, только звуки, полные страха и боли…

Нет!

— Немедленно вернись в мою голову! — решительно сказала Тиффани. — Я слишком отвлекаюсь, когда ты тут бродишь снаружи. Возвращайся немедленно!

— Я встану позади тебя, — возразил её Третий Помысел. — И, когда уже не будет казаться…

Тиффани почувствовала мимолетную боль, разум прояснился и она подумала: ну, могло бы быть и хуже.

Так. Дайте я подумаю. Подумаю всеми моими Помыслами.

Она пристально смотрела на руки, безнадежно колышущиеся, как водоросли под водой и думала: я внутри чего-то, похожего на сон, но это не мой сон. Я стою на корабле и нас собирается погубить айсберг, выглядящий как я.

Я думаю, что снежинки мне нравились больше…

Чей это сон?

— Как это понимать, Зимовой? — спросила она. Третий Помысел, вернувшийся на свое обычное место, заметил: изумительно, даже свое дыхание можно разглядеть.

— Это предупреждение? — закричала Тиффани. — Что тебе надо?

Ты моя невеста, ответил Зимовой. Слова просто всплыли у неё в голове.

Тиффани поникла.

Ты знаешь, что это все ненастоящее, вставил её Третий Помысел. Но это вполне может быть отражением чего-то, что происходит на самом деле…

Не стоило мне позволять Матушке Ветровоск вот так взять и отпустить Роба Всякограба…

— Кривенс! Черти мя подери! — раздался крико за её спиной. Ему ответил обычный хор:

— Не черти, а черт, дурень!

— Айе? Ничто один мя подерет?

— Доску тащщи! Вулли Валенок в воду поперся!

— От ведь тупица! Я же сказывал ему, повязку на один глаз лишь!

— И Йо-хо-хо, и Хо-йо-йо…

Фиглы высыпали из каюты позади Тиффани. Роб Всякограб остановился перед ней, а все остальные прошмыгнули мимо. Он отсалютовал.

— Прощения просим, что запоздали, но нам треба было повязки для глаз сыскать. — сказал он. — Есть така штука, как стиль, вишь ли.

Какое то мгновение Тиффани не могла найти слов. Затем она сказала:

— Отвороти корабль от айсберга!

— И только? Нае проблемо! — Роб кинул взгляд за спину Тифани на ледяной мираж и ухмыльнулся — Нос ему неплохо удался, а?

— Поверни корабль! Пожалуйста? — умоляюще сказала Тиффани.

— Айе-айе! Ну-ка, парни!

Фиглы за работой были похожи на муравьев, все отличие было в том, что муравьи не носят килты и не кричат «Кривенс!» ежеминутно. Как оказалось, фиглы прекрасно понимали Бравого Морехода, возможно потому, что им самим хватало одного слова, чтобы управляться со многими вещами. Фиглы сновали по палубе, тянули за какие-то загадочные веревки. Под вопли «Кривенс!» и «Добрая затяжка!» паруса зашумели и заполнились ветром.

И теперь Зимовой хочет жениться на мне, думала Тиффани. О, боги.

Иногда она задумывалась, выйдет ли когда-нибудь замуж, но что время для этого «когда-нибудь» ещё не настало, в этом она была совершено уверена. Да, конечно, её мать вышла замуж в четырнадцать лет, но так тогда было принято. Много воды должно утечь, прежде чем придет пора ей замуж идти.

Кроме того, если подумать, все это так… гадко. Зимовой даже человеком не был. Он был слишком…

Бум! Ветер ударил в паруса. Корабль заскрипел и рванулся вперед, а все дружно начали кричать на неё. В основном, они кричали — «Руль! Хватай руль!», хотя среди воплей слышалось также и одинокое «Хорошая Затяжка При Любой Погоде!».

Тифффани обернулась и увидела, что колесо бешено вращается. Она попыталась схватить его, но лишь ушибла пальцы о спицы. Рядом лежала свернутая веревка, Тифффани умудрилась накинуть её на колесо и остановить вращение. Затем, она попыталась повернуть колесо в другую сторону. Колесо не поддавалось, но она толкала изо всех сил и оно начало поворачиваться, сначала медленно и затем все быстрее и быстрее.

Корабль медленно разворачивался. Она чувствовала его движение, увидела, как нос корабля начал отклоняться в сторону от айсберга. Отлично!

Наконец все пошло как надо! Она ещё немного повернула колесо и холодная стена заскользила мимо, наполняя воздух туманом. Теперь, все будет хорошо…

Корабль налетел на айсберг.

Сначала рангоут с хрустом врезался в выступающий над водой лед, а затем и весь корабль, крушась, столкнулся с айсбергом. Корабль со скрежетом продвинулся вперед. Мачта сломалась и рухнула, потянув за собой паруса, разрывая их. Кусок льда упал на палубу в нескольких футах от Тиффани, усыпав её ледяными осколками.

— Этого не должно было случиться! — задыхаясь, выговорила она, повиснув на рулевом колесе.

Выходи за меня. — сказал Зимовой.

Струи пенящейся воды с ревом заливали тонущий корабль. Тиффани недолго продержалась на поверхности, затем ледяная вода сомкнулась над ней…

…вот только вода внезапно стала не холодной, а теплой. Но она все ещё не могла дышать. В темноте она попыталась всплыть на поверхность, как вдруг тьма расступилась и свет залил ей глаза. Чей-то голос произнес: — По моему, эта перина слишком мягкая, но разве миссис Огг станет меня слушать.

Тиффани моргнула. Она лежала в кровати и около неё стояла тощая женщина с встрепанными волосами и довольно красным носом.

— Ты металась и ворочалась. как безумная. — сказала женщина, ставя дымящуюся чашку на маленький столик рядом с кроватью. — Однажды кто-нибудь в ней задохнется, помяни мои слова.

Тиффани снова моргнула. Я должна думать: — О, это был всего лишь сон. Но это был не только сон. И не мой сон.

— Сколько сейчас времени? — спросила она.

— Около семи. — ответила женщина.

— Семь! — Тиффани откинула простыни в сторону. — Пора вставать! Миссис Огг ждёт свой завтрак!

— Это вряд ли. Я отнесла ей завтрак в кровать десять минут назад. — сказала женщина, окидывая Тиффани Взглядом. — И я пошла.

Она засопела. — И пей чай пока он не остыл.

С этими словами она направилась к двери.

— Миссис Огг нездоровится? — спросила Тиффани, оглядываясь по сторонам в поисках своих носков. Она никогда не слышала чтобы кому-нибудь приносили еду в кровать, если он не слишком болен, или слишком стар.

— Нездоровится? Не думаю, что она хоть один день за всю свою жизнь была больна. — ответила женщина, показывая всем своим видом, что она считает это нечестным. Она закрыла дверь.

Даже пол в спальне блестел — не потому, что его отполировали ногами за долгие годы, истерев доски и сровняв все шероховатости, но потому, что кто-то натер его песком и покрыл лаком. Босые ступни Тиффани слегка прилипали к нему. И нигде не было ни пылинки, ни паутинки. Комната была светлая, новенькая и совершенно не такая, какая должна быть комната в коттедже ведьмы.

— Я собираюсь одеться. — произнесла она в пространство. — Есть тут фиглы?

— Нетути. — раздался голос из под кровати.

После яростного перешептывания голос добавил: — То бишь, туточки едва ли кто из нас есть.

— Тогда закройте глаза. — сказала Тиффани.

Она оделась, прихлебывая чай. Чай в постель, когда ты даже не больна? Так обращаются только с королями и королевами!

И тут она заметила синяки на пальцах. Они совсем не болели, но кожа посинела там, где рулевое колесо ударило по ним. Так…

— Фиглы? — позвала Тиффани.

— Кривенс, вдругоряд ты нас не надуришь. — отозвался голос из под кровати.

— Вылезай оттуда и встань, чтобы я тебя видела, Вулли Валенок! — скомандовала Тиффани.

— Вот истиное каргство, мисс, как ты мя завсегда узнаешь.

Под кроватью быстро пошептались и Вулли Валенок — а это и правда был он — вылез на свет божий, вместе с двумя другими фиглами и Горацио, сыром.

Тиффани уставилась на Горацио. Ну ладно, он все же голубой сыр и у он такого же цвета, как и фиглы. И, без всяких сомнений, такое же поведение. Но почему он был обернут в грязный лоскут фигловского тартана?

— Он нас знашел. — сказал Вулли Валенок, обнимая Горацио обеими руками. — Можно, он останется со мной? Он все разумеет, что я не изреку!

— Это просто поразительно, потому что я — нет. — заметила Тиффани. — Слушай, мы попадали вчера в кораблерушение?

— Ох, айе. Почасти.

— Отчасти? Оно было на самом деле или нет?

— Ох, айе. — нервно ответил фигл.

— Да или нет? настаивала Тиффани.

— Почасти было и почасти нет, — поежившись ответил Вулли Валенок. — мне верны слова не ведомы…

— Фиглы все целы?

— О, айе, мисс. — оживился Вулли Вуленок. — Нае проблемо. В конце концов, посудина и море только приснились.

— И айсберг тоже приснился? — спросила Тиффани.

— Ах, нет. Айсберг был настоящий, мистресс.

— Я так и думала. А ты уверен?

— Айе. Таки вещи мы разумеем. — ответил Вулли Валенок. — Верно, парни? — Два других фигла, оказавшись перед большой каргой вне спасительного окружения своих братьев, затрепетали, кивнули Тиффани и попытались спрятаться друг за другом.

— В море плавает настоящий айсберг, в виде меня? — в ужасе спросила Тиффани. — И кораблям попадется?

— Айе. Могет быть. — ответил Вулли Валенок.

— Сколько от меня будет бед! — сказала Тиффани, вставая.

Раздался щелчок и конец одной из половиц выгнулся и завибрировал. Он выдрал два длинных гвоздя.

— А теперь ещё и это. — слабо сказала Тиффани. Но фиглы и Горацио уже исчезли.

За спиной Тиффани кто-то засмеялся, вернее загоготал, настоящим басовитым гоготом, с намеком, что кто-то услышал непристойную шутку.

— Чертенята не медлят, а? — сказала Нянни Огг, просеменив в комнату. — А теперь, Тифф, я хочу, чтобы ты медленно повернулась и села на кровать, подняв ноги. Можешь это сделать?

— Конечно, миссис Огг. — ответила Тиффани. — Послушайте, я не хотела…

— Фух, да подумаешь половица. — ответила Нянни Огг. — Меня больше беспокоит Эсме Ветровоск. Она говорила, что может случиться что-то подобное! Она была права, а мисс Тик нет! Им теперь вместе не ужиться! Эсме так высоко задерет нос, что у неё ноги земли касаться не будут!

Ещё одна половицавыгнулась со звуком пиу.

— И будет неплохо, если твои тоже, мисс. — добавила Нянни Огг. — Я сейчас вернусь, одна нога здесь, другая там.

Что заняло, в результате, двадцать семь секунд. Нянюшка вернулась в комнату, держа в руках пару ядовито-розовых тапочек, украшенных зайчиками.

— Вот моя запасная пара. — сказала она и тут позади неё доска сказала треньк! выплюнув четыре больших гвоздя в стену. Выскочившая ранее половица, уже начала покрываться ростками, похожими на листья. Да, хоть и тоненькие и слабенькие, но это явно были листья.

— Я делаю все это? — нервно спросила Тиффани.

— Полагаю, что Эсме сама захочет рассказать тебе, — ответила Нянюшка, помогая Тиффани надеть тапочки. — но у тебя, мисс, запущенный случай Фертильности Стоп.

Где-то на задах памяти Тиффани доктор Сентимент Суетон на секунду очнулся ото сна и потрудился перевести.

— Плодородные Ноги? — сказала Тиффани.

— Молодец! Я не ожидала, что это возможно с половицами, уж поверь, но если подумать, то почему бы и нет. В конце концов, они деревянные, потому и пытаются расти.

— Миссис Огг? — сказала Тиффани.

— Да?

— Прошу вас? Я не имею ни малейшего представления, о чем вы говорите! Я ноги в чистоте держу! И ещё, по моему, я огромный айсберг!

Нянюшка Огг медленно окинула её ласковым взглядом. Тиффани пристально смотрела в темные мерцающие глаза. Не пытайся одурачить её или что-либо скрыть от этих глаз, сказал её Третий Помысел. Говорят, что она лучшая подруга Матушки Ветровоск с юности. Что означает, скрывающиеся под этими морщинками стальные нервы.

— Там внизу чайник. — оживленно сказала Нянюшка. — Почему бы нам не пойти вниз и не поговорить?

Тиффани посмотрела слово «профурсетка» в Полном Словаре и обнаружила, что оно означает «женщина, не настолько хорошая, какой ей полагается быть» и «особа легкого поведения». После некоторого размышления она пришла к выводу, что миссис Гита Огг, известная, как Нянюшка, весьма уважаемая персона. Начать с того, что она знает, как легко вести себя. И, если она не настолько хорошая, какой ей полагается быть, значит она настолько хороша, насколько должна.

У неё были подозрения, что мисс Тенета имела в виду что-то другое. Но ведь с логикой не поспоришь.

Во всяком случае, Нянни Огг оказалась отличной слушательницей. Она вся превращалась в одно большое ухо и прежде, чем Тиффани успела осознать, она выложила ей все. Все. Нянюшка сидела напротив неё за огромным кухонным столом, спокойно попыхивая трубкой, украшенной вырезанным ежиком. Иногда она задавала незначительные вопросы, вроде — «И почему это так?» или «А затем что случилось?» и разговор продолжался. Дружелюбная легкая улыбка Нянюшки могла вытянуть из вас то, о чем вы и не подозревали, что знаете.

Пока они разговаривали, Третий Помысел Тиффани краем глаза обследовал комнату.

Она была на удивление чистая и светлая, и уставленная украшениями — дешевыми, красочными, на каких обычно пишут — «Лучшей в Мире Мамочке». А там, где украшений не было, стояли портреты семей, детей и младенцев.

Тиффани раньше думала, что в таких домах живут только знатные люди. Здесь были керосиновые лампы! Была жестяная ванна, удобно подвешенная на крюке снаружи уборной! Насос прямо в доме! Но Нянюшка сновала по дому в своем черном платье и совершенно не была знатной.

С лучшего кресла в комнате за Тиффани следил огромный серый котяра, полуприкрыв дьявольски мерцающий глаз. Нянюшка сказала о нем: «Грибо… Не обращай внимания, он уже старый увалень», что опытная Тиффани перевела, как «Если ты подойдешь к нему, он вцепится тебе в ногу».

Тиффани говорила, как никогда раньше. Это какой-то вид магии, сделал вывод её Третий Помысел. Ведьмы быстро находят способы, как подчинить человека своим голосом, но Нянюшка вслушивалась в вас.

— Этот парнишка Роланд, который не твой молодой человек. — сказала Нянни, когда Тиффани остановилась чтобы перевести дыхание. — Думаешь выйти за него замуж?

Не лги, настаивал Третий Помысел.

— Я… Что только не взбредет в голову, когда не следишь за своими мыслями, верно? — ответила Тиффани. — Но я не думаю об этом специально. Да и все равно, остальные мальчишки, кого я ни встречу, лишь опускают глаза! Петулия говорит, что это из-за шляпы.

— Сними шляпу, это поможет, — сказала Нянни Огг. — И, уж поверь, когда я была девушкой, мне также помогал глубокий вырез у лифа!

Тиффани посмотрела в темные глаза, пристально смотрящие на неё. Она рассмеялась. Миссис Огг расплылась в широченной ухмылке, которую следовало бы приличия ради изолировать от публики. И отчего то Тиффани стало гораздо лучше. Она прошла испытание.

— Должна сказать, что с Зимовым это наверняка не сработает. — добавила Нянюшка и уныние вернулось.

— Я ничего не имею против снежинок, — сказала Тиффани. — Но айсберг… По моему, это уж слишком.

— Пускает девушкам пыль в глаза. — сказала Нянюшка, попыхивая трубкой с ежиком. — Обычное дело.

— Он может погубить людей!

— Он зима. Это то, чем он занимается. Но я полагаю, что сейчас он немного не в себе, так как никогда раньше не влюблялся в человека.

— Влюблялся?

— Возможно, что он так считает.

И опять Нянюшка внимательно наблюдала за Тиффани.

— Он стихия, а они на самом то деле просты. — продолжала Нянни Огг. — Но он пытается быть человеком. И это сложно. В нас столько всего, что он не понимает — не способен понять. Например злоба. Буря не испытывает злобы. Шторм не ненавидит тех, кого губит. Ветер не проявляет жестокости. Но чем больше он думает о тебе, тем больше ему приходится думать о подобных чувствах, и нет никого, кто мог бы ему растолковать. Он не очень то и умен. Ему никогда не нужен был ум. И что интересно, ты тоже меняешься…

В дверь постучали. Нянни Огг поднялась и открыла. За дверью стояла Матушка Ветровоск, а из-за её плеча выглядывала мисс Тик.

— Мир этому дому. — сказала Матушка, но в её голосе были нотки предполагающие, что если потребуется, то она может этот мир и отнять.

— Вполне возможно. — ответила Нянни Огг.

— Значит, Фертильность стоп? — Матушка кивнула на Тиффани.

— Похоже, что запущенный случай. Она прошла по полу босиком и половицы проросли.

— Ха! И что ты предприняла? — спросила Матушка.

— Я прописала ей пару тапочек.

— Представить себе не могу, каким образом могла произойти аватаризация. Нет, когда мы говорим об элементалях, это не имеет никакого… — начала мисс Тик.

— Перестаньте болтать, мисс Тик. — оборвала её Матушка Ветровоск. — Я заметила, что вы начинаете трещать без умолку, когда что-то не ладится и толку в этом нет.

— Не хочу волновать ребенка, вот и все. — ответила мисс Тик. Она взяла Тиффани за руку, похлопала по ней и продолжила. — Не волнуйся, Тиффани, мы…

— Она ведьма. — сурово сказала Матушка. — Мы должны сказать ей правду.

— Вы думаете, что я превращаюсь в… богиню? — спросила Тиффани.

Стоило посмотреть, как изменились их лица. Одна лишь Матушка Ветровоск не разинула рот, но самодовольно улыбнулась. Вид у неё был, как будто её собака только что показала сложный трюк.

— Как ты догадалсь? — спросила Матушка.

Доктор Суетон подсказал: аватар, это воплощение божества. Но я вам об этом не скажу, подумала Тиффани. — Я угадала? — вслух сказала она.

— Да. — ответила Матушка Ветровоск. — Зимовой думает, что ты это… Ох, у неё множество имен. Например, Повелительница Цветов, например. Или Госпожа Лето. Она хозяйка лета, также как Зимовой хозяин зимы. Так вот, он думает, что ты это она.

— Хорошо, — сказала Тиффани. — Но мы же знаем, что он не прав, так?

— Э… Не настолько не прав, как нам бы хотелось. — ответила Нянни Огг.

* * *

Фиглы держали военный совет в Нянюшкином амбаре, в котором они ночевали, правда совет был посвящен совсем не военным вопросам.

— Мы столкнулись, — объявил Роб Всякограб, — со случаем Романьтизма.

— Что это, Роб? — спросили фиглы.

— Айе, ты не про то, как мальцов ребятню сотворять? — спросил Вулли Валенок. — Ты нам позапрошлый год рассказывал. Жуть как интересно, но по мне так малек за уши притянуто.

— Не совсем про то, — ответил Роб Всякограб. — Этого так просто не опишешь. Тока сдается мне, что Зимовой наш хотит романьтизму с каргой и она не ведает, что с этим поделать.

— Значит, это про то, как делаются дитятки? — повторил Вулли Валенок.

— Не, то даже бестиям ведомо, а в романьтизме только люди секут. — сказал Роб. — Когда бык встречает леди му, ему не надобно говорить: «Сердце у мя затрепыхалось, как узрил я твою огромадну рожу», потому как это у них само собой подразумевается. У людей все сложнее. Вишь ли, романьтизм шибко важен для людей. В основном для того, чтобы паренек смог подобраться к дивчине поближе и чтоб она ему не насувала и очи не выцарапала.

— Не разумею, как мы могем научить её таким вещам. — сказал Ангюс Слегка с Приветом.

— Карга книги читает. — объяснил Роб Всякограб. — Как она книжку узреет, так сама себе и поможет. И у меня, — гордо добавил он, — есть План.

Фигла облегченно вздохнули. Они всегда становились счастливее, когда Роб предъявлял им План, поскольку почти все его планы сводились к набрасыванию с воплями на что бы то ни было.

— Расскажи нам про свой план, Роб. — попросил Величий Ян.

— Ах, рад я, что ты мя спросил. — сказал Роб. — Так вот, мой План: найти книгу про Романьтизм.

— И как мы её найдем, Роб? — неуверенно спросил Билли Подбородище. Он был верным гоннаглем, но он был также достаточно умен, чтобы нервничать всякий раз, когда у Роба появлялся План.

Роб Всякограб беспечно махнул рукой. — А. — сказал он. — Старый фокус! Все, что нам треба, это велика шляпа, пальто, вешалка и черенок от метлы.

— О да? — сказал Величий Ян. — Ну так вот, я не собираюсь снова быть коленкой!

* * *

Ведьмы всегда все подвергают сомнению. Поэтому они решили проверить ступни Тиффани.

Могу поспорить, думала Тифани, что никто во всем мире, кроме меня, такого проделывать не собирается.

Она поставила ноги в поднос с землей, которую быстренько накопала Нянни Огг. Матушка Ветровоск и мисс Тик сидели на простых деревянных стульях, невзирая на то, что Грибо, серый котище, один занимал целое продавленное кресло. Никто не рискнет разбудить Грибо, когда тому хочется спать.

— Что-нибудь чувствуешь? — спросила мисс Тик.

— Земля немножко холодная и все… ох… что-то происходит…

Вокруг её ступней появились зеленые побеги и стали быстро расти. Затем они побелели у корней, набухли и мягко отодвинули ступни Тиффани в сторону.

— Лук? — пренебрежительно спросила Матушка Ветровоск.

— Все, что я смогла быстро найти. — ответила Нянни Огг, выковыривая блестящие беленькие луковички. — Подходящий размер. Молодец, Тифф.

Матушка была шокирована. — Ты не собираешься их съесть, Гита? — спросила она осуждающе. — Собираешься, так ведь? Ты собираешься съесть их!

Нянюшка Огг, держащая в каждой пухлой ручке по пучку лука, какое-то мгновение выглядела виноватой.

— Почему нет? — решительно заявила она. — Не следует пренебрегать свежими овощами зимой. И к тому же, у неё ноги миленькие и чистенькие.

— Это неприлично. — сказала мисс Тик.

— Мне не было больно. — вставила Тиффани. — Все, что надо сделать, это на секунду поставить ноги на поднос.

— Вот и она сама говорит, что это не больно, — настаивала Нянни Огг, — Так, я думаю, что у меня завалялись старые семена моркови в ящике на кухне… — Она заметила выражение лиц у остальных.

— Ну ладно, ладно. Нечего на меня так смотреть. — сказала она. — я лишь пытаюсь увидеть во всем этом светлую сторону.

— Кто-нибудь, пожалуйста, объясните, что со мной происходит? — завопила Тиффани.

— Мисс Тик собирается использовать длинные слова для объяснения, — сказала Матушка. — Но все они сводятся к следующему: Это История. Она пытается подогнать тебя под себя.

Тиффани постаралась не выглядеть как кто-то, не понимающий ни единого слова из того, что услышал.

— По моему, я в состоянии выслушать подробности. — сказала она.

— Пойду-ка заварю чай. — сказала Нянюшка Огг.

Глава 7

В ВИХРЕ ТАНЦА

Зимовой и Госпожа Лето… танцевали. Этот танец никогда не останавливался.

Ведь на самом деле Зима не умирает. Не умирает так, как это делают люди. Она таится в запоздалых заморозках, в предвестниках осени холодными летними вечерами, а в жару она спасается бегством в горы.

Лето тоже не умирает. Лето прячется в почве, зимующие под землей почки набухают и тянут беленькие ростки под опавшую листву. Какая то его часть устремляется в сердце самой жаркой пустыни, где не бывает зимы. Для животных это всего лишь погода, часть их существования.

Когда появились люди, они дали им названия, также как древние народы наполнили звездное небо героями и чудовищами, превратив их этим в истории. И люди полюбили истории, поскольку то, что стало историей, можно изменить. Но в этом то и была загвоздка.

Госпожа Лето и Зимовой танцевали круглый год, меняясь местами осенью и весной и такой порядок существовал тысячи лет, вплоть до тех пор, пока одна девочка не потеряла голову и не кинулась в пляс в самое неподходящее время.

Но История тоже живет своей жизнью. Можно представить её пьесой. Представление продолжается весь год и если исполнителем роли окажется не настоящий актер, а всего лишь девочка, случайно забредшая на сцену, то несладко ей придется. Она должна будет носить костюм, играть роль и надеяться, что все хорошо закончится. Измени Историю, даже не желая того, и История изменит тебя.

Вообще то, мисс Тик употребила намного больше слов и в том числе такие сложные, как «антропоморфная персонификация», но у Тиффани в голове все отложилось именно в таком виде.

— Значит… Я не богиня? — спросила она.

— Ох, как мне не хватает школьной доски, — вздохнула мисс Тик. — Хотя, вряд ли она пережила бы утопление, да и мел размокнет…

— То, о чем мы думаем, произошло во время Танца. — громко сказала Матушка Ветровоск. — Вы с Госпожой Лето… перемешались.

— Перемешались?

— У тебя могут проявиться кое-какие из её дарований. В мифах о Госпоже Лето говорится, что под её ногами расцветают цветы. — продолжила Матушка Ветровоск.

— Расцветают, где бы не ступила, — чопорно поправила её мисс Тик.

— Что? — огрызнулась Матушка, расхаживающая туда-сюда перед камином.

— Там говорится, «Где не ступила бы её нога», — пояснила мисс Тик. — Так более поэтично.

— Ха, — ответила Матушка. — Поэзия!

Интересно, будут ли у меня из-за этого неприятности? — подумала Тиффани.

Вслух она спросила — А что насчет настоящей Госпожи Лето? Она будет сердиться?

Матушка Ветровоск остановилась и поглядела на мисс Тик, которая ответила: — Ах, да… Эээ… Мы изучаем любую возможность…

— Другими словами, мы не знаем. — сказала Матушка. — Вот в чем правда. Это же боги. Но, раз уж ты спросила, то да, она может быть несколько раздражена.

— Я не видела её в Танце. — сказала Тиффани.

— А Зимового ты видела?

— Хм… нет. — ответила Тиффани. Какими словами можно описать то удивительное, бесконечное, золотое кружение, длящееся всего один миг? Когда ты не ограничена ни телом, ни мыслями. Но там было два голоса, которые спросили «Кто ты?».

Тиффани надела ботинки. — Э… Где она сейчас? — спросила она, завязывая шнурки. Кто знает, вдруг ей придется удирать.

— Наверное спряталась под землю на зиму. Госпожа Лето не разгуливает по земле, когда зима настает.

— До сих пор не разгуливала. — с готовностью встряла Нянни Огг. Казалось, что все происходящее доставляет ей удовольствие.

— Ах, миссис Огг напомнила ещё об одной проблеме. — сказала мисс Тик. — Зимовой и Госпожа Лето, ммм, они… никогда не… — она умоляюще поглядела на Нянни Огг.

— Они встречаются только в Танце. — пояснила Нянни Огг. — Но сейчас ты здесь и он считает тебя Госпожой Лето, нахально разгуливающей вокруг, поэтому ты можешь… как бы это сказать?..

— … вызывать в нем романтические побуждения. — быстро вставила мисс Тик.

— Я бы сказала не так. — не согласилась Нянни Огг.

— Да уж, я полагаю, что не так! — сказала Матушка. — Я полагаю, ты собиралась использовать Выражения!

Тиффани могла слышать заглавную В, ясно говорящую, что упомянутые выражения в приличном обществе не употребляются.

Нянни встала и попыталась принять надменный вид, но с лицом, как счастливое яблочко, это сделать очень трудно.

— Вообще-то я собиралась обратить внимание Тиффани вот на что. — сказала она, снимая безделушку с заставленной украшениями каминной полки. Это был маленький домик. Тиффани уже успела его заметить; в передней стене у него были две крошечные двери и перед ней стоял маленький деревянный человечек в высокой шляпе.

— Это погодный домик. — сказала Нянюшка, передавая его Тиффани. — Я не знаю, как он работает — там есть какие-то специальные веревочки или что-то вроде того — но перед дождем из него выходит маленький деревянный человечек, а в ясную погоду — маленькая деревянная женщина. Но они стоят на маленьком стержне, видишь? Они не могут выйти одновременно, понимаешь? Никогда. И я не могу отделаться от мысли, что когда погода меняется, маленький человечек может увидеть краем глаза женщину и подумать…

— Это касается секса? — спросила Тиффани.

Мисс Тик посмотрела на потолок. Матушка Ветровоск откашлялась. Нянни расхохоталась во все горло, так громко, что даже деревянный человечек смутился.

— Секс? — спросила она. — Между Летом и Зимой? Надо подумать.

— Нечего… об этом… думать. — процедила Матушка. Она повернулась к Тиффани. — Он очарован тобой, вот в чем дело. И мы не знаем, сколько в тебе могущества Летней Хозяйки. Она может быть совершенно ослабевшей. И тебе придется быть летом во время зимы до тех пор, пока зима не закончится. — ровным голосом закончила она. — Так будет справедливо и никаких оправданий. Ты сделала выбор. Ты получила то, что выбрала.

— А не могла бы я просто найти её и извиниться… — начала Тиффани.

— Нет. Старые боги не большие поклонники извинений. — ответила Матушка, расхаживая перед камином. — Они знают, что это всего лишь слова.

— Знаешь, что я думаю? — сказала Нянни. — Я думаю, что она наблюдает за тобой, Тифф. Она говорит себе — «Что это за легкомысленная девица разгуливает в моих тапочках? Что же, пусть пройдет в них с милю и там посмотрим, как ей это понравится!»

— В словах миссис Огг что-то есть. — сказала мисс Тик, перелистывая Мифологию Чаффинча. — Боги требуют расплаты за ошибки.

Нянни Огг похлопала Тиффани по руке. — Если ей хочется посмотреть, на что ты способна, покажи ей это, Тифф. Вот так! Удиви её!

— Вы имеете в виду Госпожу Лето? — сказала Тиффани.

Нянни подмигнула. — О, и госпожу Лето тоже!

Мисс Тик издала звук, похожий на сдавленный смешок, Матушка Ветровоск кинула на неё быстрый взгляд.

Тиффани вздохнула. Хорошо говорить о выборе, но сейчас то у неё выбора нет.

— Ладно. Что ещё можно ожидать кроме… ног?

— Сейчас, ээ, посмотрю. — сказала мисс Тик, продолжая листать. — Ага… Тут сказано, что она была, вернее есть, прекраснее звезд на небе…

Все поглядели на Тиффани.

— Тебе надо что-то сделать с волосами. — наконец сказала Нянни Огг.

— Например? — спросила Тиффани.

— Да хоть что-нибудь.

— Кроме ног и прически, — резко сказала Тиффани, — Есть что-нибудь ещё?

— Здесь также приведена цитата из одной древней рукописи: «В апреле она ступает по траве и заполняет улья сладким медом.» — доложила мисс Тик.

— Как мне это сделать?

— Я не знаю, но подозреваю, что это произойдет в любом случае. — ответила мисс Тик.

— И все заслуги припишут Госпоже Лето?

— Я подозреваю, для того, чтобы все это произошло, достаточно лишь её существования и ничего больше.

— Что-нибудь ещё?

— Эээ, да. Ты должна принять меры, чтобы зима закончилась — продолжила мисс Тик. — И, конечно же, вести дела с Зимовым.

— И как мне сделать это?

— Мы думаем, что ты только должна… быть. — сказала Матушка Ветровоск. — А может ты все узнаешь, когда придет время.

Мяу.

— Быть где? — спросила Тиффани.

— Везде. Повсюду.

— Матушка, у вас шляпа пищит. — сказала Тиффани. — Она мяукнула!

— Ничего подобного. — отрезала Матушка.

— Мяукнула и ты это знаешь. — сказала Нянни Огг. — Я тоже это слышала.

Матушка Ветровоск фыркнула и сняла шляпу. Беленький котенок, свернувшийся клубком вокруг тугой кубышки волос, зажмурился от света.

— Ничего не могла поделать. — проворчала Матушка. — Если оставить эту заразу одну, она залезает под комод и орет, и орет.

Матушка огляделась по сторонам, как бы подзадоривая остальных на высказывание. — Ничего, — добавила она. — Зато голове тепло.

Грибо, спящий в своем кресле, лениво приоткрыл левый глаз.

— Эй, Ты, слезай давай. — сказала Матушка, снимая котенка с головы и ставя его на пол. — Осмелюсь предположить, у миссис Огг на кухне есть молоко.

— Не так много. — ответила Нянни. — Могу поклясться, его что-то пьет!

Действующий глаз Грибо широко раскрылся и он глухо заурчал.

— Ты точно знаешь, что делаешь, Эсме? — спросила Нянюшка и потянулась за подушкой, чтобы бросить её. — Он ревностно охраняет свою территорию.

Кошечка Ты уселась и начала мыть ушки. Но как только Грибо приподнялся, она невинно взглянула на него и, выпустив когти, прыгнула ему на нос.

— Она тоже. — ответила Матушка. Грибо скатился с кресла, пролетел через комнату и исчез на кухне. Из кухни донесся грохот падающих кастрюль, крышка от кастрюльки, лязгая, прокатилась по полу, завертелась, как юла, и наконец все стихло.

Кошечка, бесшумно переступая мягкими лапками, вернулась в комнату, запрыгнула в пустое кресло и свернулась клубком.

— На прошлой неделе он разодрал на части волка. — сказала Нянни Огг. — Ты не Икспериментировала^[620] с бедняжкой, а?

— Даже и не мечтала. — ответила Матушка. — Просто она знает, что ей нужно, вот и все. — Она повернулась к Тиффани. — Думаю, что Зимовой оставит тебя в покое на какое-то время. — сказала она. — Скоро зима. Он будет очень занят. А миссис Огг тем временем научит тебя… всему, что знает.

И Тиффани подумала: интересно, насколько нескромным будет это учение.

* * *

Посреди продуваемой всеми ветрами вересковой пустоши в глубоком снегу застрял фургон. Внтури него, вокруг остывающей печки сидели странствующие библиотекари, размышляя, что бы им ещё сжечь.

Тиффани мало чего удалось разузнать о библиотекарях. Они чем-то напоминали странствующих жрецов и учителей, которые приходили даже в самые крохотные и малолюдные деревушки, поставляя то, без чего люди могут обходиться неделями, но что иногда бывает им до зарезу нужно — богослужения, лекарства, факты. Занять книгу в библиотеке стоило пенни, но библиотекари часто принимали в оплату еду и поношенную одежду. Однако, если принести им новую книгу, то они давали почитать десять книг бесплатно.

Временами, можно было заметить два или три библиотечных фургона, расположившихся на поляне, и в воздухе пахло клеем, который варили, чтобы починить истрепавшиеся книги. Некоторые книги были такими старыми, что их текст был полуистерт взглядами читателей.

Библиотекари были таинственными существами. Говорили, что они понимали какая книга вам нужна, лишь взглянув на вас, и что они могли отобрать у вас голос словом.

Но сейчас, в застрявшем фургоне, они шарили по книжным полкам в поисках знаменитой книги Т. Г. Маусхолдера «Выживание в снегах».

Положение становилось все более отчаянным. Волы, тянущие фургон, разорвали привязи и убежали, спасаясь от вьюги, печка почти прогорела и что было хуже всего, догорали последние свечи, а это означало, что вскоре они не смогут читать книги.

— В книге К. Пайерпойнта Паундсворта «Среди снежных куниц» сказано, что участники злосчастной экспедиции в Китовом Заливе выжили, питаясь супом из пальцев собственных ног. — сказал Помощник Библиотекаря Гриззлер.

— Очень интересно, — ответил Старший Библиотекарь Свинслей, обыскивающий нижнюю полку. — А рецепт там есть?

— Нет, но он может быть в книге Роскоша Ворона «Кулинария в Затрудненных Обстоятельствах». Это там мы вчера нашли рецепт Питательного Сюрприза из Вареных Носков…

В дверь оглушительно забарабанили. Дверь фургона состояла из двух половинок — верхней и нижней. Можно открывать только верхнюю часть и использовать выступ на нижней части как подставку. Стук не прекращался и в щель между половинками посыпался снег.

— Надеюсь, это не волки опять. — сказал мистер Гриззлер. — Я всю ночь не спал!

— А у них принято стучать? Надо бы глянуть в «Повадках волков» капитана У.И. Лайтли, — ответил ему Старший Библиотекарь Свинслей. — А ещё проще взять и открыть дверь. Давай быстро! Свечи вот вот-погаснут!

Гриззлер открыл верхнюю половинку двери. На ступеньках стояла высокая темная фигура, трудно различимая в неровном лунном свете.

— Я ищу Романьтизм. — громко сказала фигура.

Помощник Библиотекаря на мгновение задумался и затем спросил: — Холодище-то какой, а?

— Энто вы те люди со всякими разными книжками? — упорствовала фигура.

— Точно… О, книги о любви! Да, конечно! — с облегчением сказал мистер Свинслей, — В таком случае, вам нужна мисс Дженкинс. Мисс Дженкинс, подойдите пожалуйста.

— Да вы тута змерзли, кажись. — продолжала фигура. — С потолка сосульки свешиваются.

— Да, но к книгам мы их не подпустили. — ответил мистер Свинслей. — Ага, мисс Дженкинс, вот джентльмену нужны книги о любви. Это ваш отдел.

— Да, сэр. — ответила мисс Дженкинс. — Какого рода книги о любви вам нужны?

— О, ну тама обкладинка, вишь, со страницами и письменами. — сказала фигура.

Мисс Дженкинс, привыкшая к подобным вещам, скрылась в темном конце фургона.

— Да энти противцы совсем ошалели! — послышался другой голос. Он исходил откуда то из недр искателя книги, намного ниже головы.

— Простите? — спросил мистер Свинслей.

— А, нае проблемо, — быстро ответила фигура. — То мя буркотлива коленка донимает, старая беда…

— Почему бы им не спалить все энти книги, а? — пробурчала невидимая коленка.

— Я звиняюсь, знаете, как эти колени могут вас опозорить на людях. От я мученик. — проговорил путник.

— Я вас так понимаю. Мой локоть так же ведет себя в сырую погоду. — ответил мистер Свинслей. В нижней половине тела путника происходила какая-то борьба и он весь трясся, как марионетка.

— С вас один пенни. — появилась мисс Дженкинс. — И мне нужны ваши имя и адрес.

Темная фигура пожала плечами. — О… Мы никогда наши прозвания и адрес не даем! Это супротив нашей религии, вишь ли. Эээ… Не хочу уподобляться своей коленке, но почему здесь така холодища?

— Наши волы убежали и, увы, снег слишком глубок, чтобы идти. — ответил мистер Свинслей.

— Айе. Но у вас тута печка и все эти старые исхошие книженции. — сказала темная фигура.

— Да, мы знаем. — ответил озадаченный библиотекарь.

Возникла неприятная пауза, обычная для таких моментов, когда собеседники даже не собираются понимать чужую точку зрения. Затем разговор продолжился:

— Вот что я те реку, я и… моё колено… пойдем и поймаем ваших коровок, а? — сказала таинственная фигура. — Будет стоить пенни, а? Величий Ян, ты щас у меня дождешься!

Путник исчез. Лишь снег кружился в лунном свете. Какое-то мгновение была слышна возня, затем раздался вопль «Кривенс!», быстро затихающий вдали.

Библиотекари только собирались закрыть дверь, как вдруг услышали приближающееся мычание перепуганных волов.

По сверкающей в лунном свете поляне, двигались две полукруглые снежные волны. Животные плыли по снегу, как парусники, и мычали на луну. Волны остановились в нескольких метрах от фургона. Мелькнуло расплывчатое, красно-синее пятно и любовный роман исчез.

Но что показалось библиотекарям действительно странным, как они все согласились, это то, что стремительно несущиеся сквозь снег волы, двигались задом наперед.

* * *

С Нянни Огг так просто не смутишься, её смех прогонял любое смущение. А её саму ничто не могло сконфузить.

Тиффани, одетая в дополнительную пару носков, дабы избежать нежелательных растительных происшествий, отправилась с ней «обходить дома», как говорят ведьмы.

— Ты помогала мисс Тенете? — спросила Нянни, когда они вышли из дома. Большие, тяжелые тучи сгрудились на горных вершинах, похоже, что ночью будет снегопад.

— Да, и мисс Левел и мисс Пуландер.

— Нравится тебе это дело? — спросила Нянюшка, закутываясь в накидку.

— Иногда. Нет, я понимаю почему мы этим занимаемся, но временами тебя начинают доставать все эти глупцы. Вот лекарства делать мне нравится.

— Разбираешься в травах?

— Нет. Я очень хорошо разбираюсь в травах.

— О, да ты немного хвастунишка, а? — подначила её Нянни.

— Глупо заявлять такое, если не уверен в себе, миссис Огг.

— Это точно. Это хорошо. Хорошо, когда разбираешься хоть в чем-то. Так, наше следующее скромное благодеяние…

— вымыть старушку, как можно чище, с помощью пары жестяных тазиков и кучи мочалок. Это было ведовством. Затем они заглянули к женщине, которая только что родила, и это тоже было ведовством; и к человеку с отвратительной раной в ноге, о которой Нянни Огг сказала, что она почти прошла, что тоже было ведовством. Затем, в одном из стоящих на отшибе маленьких коттеджей, тесно прижавшихся друг к другу, они вскарабкались вверх по узкой лестнице в крошечную спаленку, где в них выстрелили из арбалета.

— Жив ещё курилка? — спросила Нянюшка. — Хорошо выглядишь! Могу поклясться, тот тип с косой уж и забыл, где тебя искать!

— Я его дожидаюсь, миссис Огг! — бодро ответил старик. — Уж коли придется мне умирать, то я и его прихвачу с собой!

— А это моя Тифф. Она учится ведовству. — сказала Нянни, повышая голос. — Это мистер Хогпарсли, Тифф… Тифф? — Нянни пощелкала пальцами перед глазами Тиффани.

— А? — сказала Тиффани, застывшая в ужасе.

Звук выстрела, раздавшегося сразу после того, как Нянни открыла дверь, был сам по себе устрашающим, но она могла бы поклясться, что стрела прошла прямо сквозь Нянюшку и вонзилась в дверной косяк.

— Как не стыдно стрелять в юную леди, Билл. — строго сказала Нянни, взбивая подушки. — И миссис Доусер жалуется, что ты стреляешь в неё, когда она приходит тебя проведать. — добавила она, ставя корзинку на пол рядом с кроватью. — Разве так обращаются с порядочной леди, что приносит тебе еду, а? Как не стыдно!

— Простите, Нянюшка. — пробормотал мистер Хогпарсли. — Просто она тощая, как спичка и вся в черном. В слабом свете и обознаться нетрудно.

— Мистер Хогпарсли лежит и Смерть поджидает, Тифф. — продолжала Нянни. — Госпожа Ветровоск помогла смастерить особые ловушки и стрелы для Смерти, так ведь Билл?

— Ловушки? — прошептала Тиффани. В ответ Нянни подтолкнула её локтем и показала на пол. На полу были нарисованы страшные шипастые капканы.

Они все были начертаны углем.

— Верно я говорю, Билл? — повторила Нянни. повышая голос. — Она помогла тебе с ловушками!

— Верно, она их смастерила! — ответил мистер Хогспарсли. — Ха! Не хотел бы перейти ей дорогу!

— Это точно! Поэтому больше никаких стрел из арбалета ни в кого, кроме Смерти, хорошо? Иначе госпожа Ветровоск больше не будет тебе помогать. — сказала Нянюшка, ставя бутылку на старый деревянный ящик, служащий мистеру Хогспарсли прикроватным столиком. — Вот твоя порция, свеженькая. Куда она дела твою боль?

— Вот тут на плече, миссус, мне совсем не мешает.

Нянни дотронулась до его плеча и на мгновение о чем-то задумалась. — Это такая белая с коричневым загогулина? Такая вытянутая?

— Точно, миссус. — сказал мистер Хогспраслей, вытаскивая пробку из бутылки. — Качается там и смешит меня. — Пробка с хлопком выскочила. В комнате разлился запах яблок.

— Оно растет. — заметила Нянюшка. — Госпожа Ветровоск придет вечером, чтобы удалить его.

— Ваша правда, миссус. — сказал старик, наливая кружку до краев.

— Постарайся не подстрелить её, хорошо? Это её только разозлит.

Когда они покинули коттедж пошел снег, крупные пушистые хлопья, предвещающие много дел.

— На сегодня все. — объявила Нянни. — У меня есть кое-какие дела в Ломте, но я займусь ими завтра.

— Стрела, которую он в нас выпустил… — сказала Тиффани.

— Воображаемая! — ответила Нянни, улыбаясь.

— На мгновение она была совсем как настоящая!

Нянни Огг расхохоталась. — Просто изумительно, что Эсме Ветровоск может заставить людей вообразить!

— Например, ловушки для Смерти?

— О, да! Зато это вернуло старине интерес к жизни. Он уже на пороге. Но по крайней мере, Эсме постаралась, чтобы боли не было.

— Потому что боль висит в воздухе над его плечом? — спросила Тиффани.

— Ага. Она удалила её из тела, так что ему теперь не больно. — ответила Нянни. Снег скрипел под её ногам.

— Я не знала, что так можно делать.

— Я умею убирать боль в простых случаях, например, когда зубы болят и так далее. Но Эсме у нас чемпион. Никто из нас не самонадеян настолько, чтобы отказываться от её помощи. Забавно, как много хорошего она делает людям, учитывая, что не больно то она их любит.

Тиффани мельком глянула на небо, но Нянни была таким неудобным человеком, который замечал все.

— Задумалась, не свалится ли тебе на голову влюбленный мальчишка? — спросила она, широко ухмыляясь.

— Нянни! В самом-то деле!

— Но ты же задумалась, верно? — сказала Нянни, не ведающая стыда. — Конечно, он всегда где-то рядом, если подумать. Ты проходишь сквозь него, чувствуешь его на своей коже, ты стряхиваешь его со своих ботинок, заходя в дом…

— Не надо так говорить, пожалуйста? — сказала Тиффани.

— К тому, же, что такое время для стихии? — весело болтала Нянни. — Чай снежинки сами себя не делают, особенно, если руки ноги надо правильно расположить…

Она косится на меня искоса, проверяя, не покраснела ли я, — думала Тиффани, — я знаю.

Затем Нянни толкнула её локтем в ребра и засмеялась одним из своих смехов, который заставил бы покраснеть и камень.

— Тем лучше для тебя! — сказала она — Я просто обожала стряхивать с ботинок кое-кого из своих дружков!

* * *

Тиффани уже собралась укладываться, как обнаружила под подушкой книгу.

Название, выведенное кричащим красным цветом, гласило «Игрушка Страсти» Марджори Дж. Коррсет. Ниже, буквами поменьше, было добавлено: «Боги и Люди сказали — их любви не бывать, но они не слушали никого! Новый роман о страстной любви от автора Разделенных Сердец!!!»

На обложке была изображена девушка в довольно скудных, на взгляд Тиффани, одеждах. Её волосы и платье развевались на ветру. Она явно была в отчаянии и также слегка замерзла. С некоторого расстояния за ней наблюдал юноша, сидя верхом на коне. По видимому, начиналась гроза.

Странно. Внутри стоял библиотечный штамп, а библиотекой Нянни не пользовалась. Ну что же, почему бы не почитать перед сном.

Тиффани перевернула первую страницу. Затем вторую. Когда она добралась до девятнадцатой, то встала и сходила за Словарем без Пропусков.

У меня есть старшие сестры и кое в чем я разбираюсь, сказала себе Тиффани. Но эта Марджори Дж. Коррсет просто смехотворно заблуждается в некоторых вещах. Например, девушки на Мелу не часто бегают от парней, достаточно богатых, чтобы иметь свою собственную лошадь — или же бегают недолго, оставляя шанс быть пойманными. И Мэгс, героиня книги, не имела ни малейшего представления о работе на ферме. Какой парень будет заинтересован в девушке, не умеющей ни лекарство корове дать, ни поросенка удержать? Какой от неё толк в хозяйстве? Коровы сами не подоятся и овцы не постригутся, пока ты будешь стоять и красоваться со своими вишневыми губками.

И ещё одно. Этой Марджори Дж. Коррсет хоть что-нибудь известно об овцах? Она описывает овечью ферму летом, так? И когда же они стригут овец? Это второе по важности событие в жизни фермы и о нем даже не упомянуто?

Конечно, они могли разводить Лысых Хаббаков или Низинных Коббелвортсов, не требующих стрижки, но эти породы так редки, что любой здравомыслящий автор должен был это отметить.

И та сцена в пятой главе, когда Мэгс бросила овец пастись одних и пошла собирать орехи с Роджером… Ну что за глупость? Овцы могли забрести куда-угодно и каким дураком надо быть, чтобы собирать орехи в июне.

Она прочитала ещё немного и подумала: О, понятно. Хммм. Ха. Орехи тут не причём, оказывается. На Мелу такие вещи называли «пойти кукушкино гнездо искать».

В этом месте она отложила книгу и сходила вниз за новой свечой, затем улеглась в кровать, согрела ноги и продолжила чтение.

Должна ли Мэгс выйти замуж за угрюмого темноглазого Вильяма, хозяина двух с половиной коров или же ей переметнуться к Роджеру, называющему её «моя гордая красотка», но который очевидно плохой, потому что у него усы и он ездит верхом на черном жеребце?

Почему она вообще должна выбирать между ними двумя, задумалась Тиффани. В любом случае, она слишком много времени проводит простаивая с многозначительным видом и надувая губки. Им всем делать что ли нечего? И если она всегда так одевается, то подхватит лихорадку.

Просто удивительно, с чем приходится мириться мужчинам. Но это все наводит на размышления.

Она задула свечу и нырнула под стеганное пуховое одеяло, белое, как снег.

* * *

Снег укрыл Мел. Овцы на нем казались грязно-желтыми. Снег скрыл звезды, но сверкал своим собственным светом. Он лип к окнам, скрадывая теплое сияние свечей. Но замок ему скрыть не удавалось. Замок стоял на холме неподалеку от деревни, каменная громада царила над крытыми соломой домишками. Казалось, что домишки выросли из земли, но замок пригвождал землю. Он говорил: Я Владею.

Роланд сидел у себя в комнате и старательно писал. Он не обращал внимания на стук молотков снаружи.

Аннаграмма, Петулия, мисс Тенета — письма Тиффани были наполнены людьми из дальних мест со странно звучащими именами. Иногда он пытался представить себе их и задумывался, не выдумала ли она их всех. Все это ведовство казалось… не таким, каким его расписывали. Оно казалось…

— Ты слышишь, негодный мальчишка? — торжествующе закричала Тетя Данута. — Теперь твоя дверь забита снаружи! Это для твоего же блага. Будешь сидеть там до тех пор, пока не будешь готов извиниться!

— тяжким трудом, если честно. Заслуживающим уважения, как например посещения больных и все такое, но отнимающим все время и не очень-то магическим. Ему доводилось слышать о «танцах без подштанников» и он прилагал все усилия, чтобы не фантазировать о них, но как бы то ни было, похоже, что ничего подобного не происходило. Даже полет на метле звучал таким…

— И нам стало известно о твоем секретном проходе, о да! Его замуровали! Больше не сможешь показывать кукиш людям, которые так стараются ради тебя!

— скучным. Он отложил перо, с отсутствующим видом глядя на тщательно сложенные за кроватью груды буханок и колбас. Сегодня ночью нужно будет запастись луком, подумал он. Генерал Тактикус писал, что нет ничего лучше лука для нормальной работы пищеварения, если свежих фруктов не найти.

Что бы написать, что написать… Да! Он напишет ей о званном вечере. Он пошел на него только потому, что отец, когда у него было улучшение, попросил его об этом. Очень важно поддерживать отношения с соседями, но не с родственниками! Так приятно было прогуляться и ему удалось оставить лошадь в конюшне мистера Геймли, где тетушкам не пришло бы и в голову искать. Да… Ей будет приятно почитать про вечеринку.

Тетушки начали кричать, что запрут дверь в комнату отца. И они перекрыли секретный проход. Это означало, что теперь у него остались только вынимающийся камень в стене, открывающий проход за гобелены в соседней комнате; незакрепленная плитка в полу, позволяющая проникнуть в комнату снизу и цепь за окном, по которой он мог спуститься на землю. И на его столе, на книге Генерала Тактикуса лежал набор новеньких, сияющих ключей от замка. Мистер Геймли сделал их для него. Кузнец был вдумчивым мужчиной и видел смысл в дружбе с будущим бароном.

Он мог выходить и идти куда захочет, что бы они не делали. Они могут запугать его отца, они могут кричать сколько им влезет, но они никогда не заполучат его.

Многому можно научиться из книг.

* * *

Зимовой учился. Учеба давалась ему нелегко и медленно. Что поделать, ведь ему пришлось сделать мозги изо льда. Однажды он наткнулся на снеговиков. Их лепили из снега маленькие люди. Как оказалось, только они и люди в остроконечных шляпах могли слышать его. Большие люди знали, что в воздухе не бывает невидимых разговаривающих созданий. Но самые маленькие ещё этого не выучили.

На улице большого города стоял большой снеговик. Вообще то, честнее было бы назвать его грязевик. Технически, он был сделан из снега, но снег, пролетев сквозь городской туман, смог и дымы, стал желтовато-серым и затем, то, что попало на мостовую, было отброшено в сточные канавы колесами экипажей. В лучшем случае, его можно было назвать почти снеговик. Но три неопрятных ребенка все равно его лепили, потому, что на то он и снег, чтобы лепить из него что-нибудь, что можно будет назвать снеговиком. Даже если он будет желтого цвета.

Но они старались как могли, используя то, что было у них под рукой — две лошадиные катышки вместо глаз и дохлая крыса вместо носа.

Когда они вставляли их, снеговик заговорил с ними.

Маленькие люди, почему вы это делаете?

Мальчик, который, возможно, был старшим мальчиком, поглядел на девочку, которая могла быть старшей девочкой. — Я скажу тебе, что слышал, если ты тоже скажешь, что слышала.

Девочка, которая была ещё слишком мала, чтобы услышав голос снеговика, подумать — «снеговики не разговаривают», ответила — Их вставляют, чтобы вы стали снеговиком, мистер.

Тогда я стану человеком?

— Нет, потому что… — она замялась.

— У тебя внутренностев нет. — сказал третий, самый маленькийребенок, который мог быть либо младшим мальчиком, либо младшей девочкой, но он был так укутан в одежду, что невозможно было точно сказать. На нем была розовая шерстяная шапочка с кисточкой, но это мало что меняло.

Однако, кто-то позаботился о нем и вышил буквы «Л» и «П» на его варежках и «П» и «З» на курточке, «В» на шапке и «Н» внутри его резиновых ботиков. Поэтому, хотя было непонятно, кто перед вами, но по крайней сере можно было узнать, где у него верх и низ и куда он смотрит.

Мимо проехала повозка, отбрасывая волну снежной жижи.

Внутренности? — сказал секретный голос снеговика. — Да, сделанные из особой пыли! Но из какой пыли?

— Железной. — предположил старший мальчик. — Железа, чтобы сделать гвоздь.

— Ага, правильно, там так говорится. — подхватила предположительно старшая девочка. — Мы обычно скачем под неё. Э… Железа, чтобы сделать гвоздь, воды — корову утопить…

— Собаку. — поправил её предположительно старший мальчик. — Там идёт: Воды, щенка в ней утопить. Серы — вывести всех блох. А про корову там сказано: Яд — корову отравить.

Что это? — спросил Зимовой.

— Это… Что-то вроде старинной песни. — ответил старший мальчик.

— Скорее стих. Его все знают. — добавила старшая девочка.

— Эта называется «Из Чего Только Сделаны Люди». — вставил ребенок, повернутый в нужную сторону.

Расскажите мне остальное. — потребовал Зимовой и они рассказали ему все, что знали, прямо здесь, на ледяной мостовой.

Когда они закончили, предположительно старший мальчик с надеждой спросил. — Ты не возьмешь нас полетать с собой?

Нет, — ответил Зимовой. — Я должен отправиться на поиски! Поиски того, из чего сделан человек!

* * *

В один из морозных дней, когда даже небо застыло от холода, в дверь Нянюшкиного коттеджа бешено заколотили. Это была Аннаграмма, которая чуть ли не рухнула через порог. Выглядела она ужасно и у неё зуб на зуб не попадал.

Нянни и Тиффани подвели её к огню, но она сразу заговорила, даже не дав зубам согреться.

— Ччччерепа! — потребовала она.

Боже мой, подумала Тиффани.

— Что с ними? — спросила она, а Нянни Огг поспешила на кухню за горячим питьем.

— Ччччерепа ммммис Тттенеты!

— Да, и что с ними?

Аннаграмма отхлебнула из кружки. — Что ты с ними сделала? — выдохнула она, какао потекло по её подбородку.

— Похоронила.

— О, нет! Почему?

— Это же черепа. Нельзя черепам валяться где попало!

Аннаграмма дико огляделась. — Можешь дать мне лопату?

— Аннаграмма! Нельзя раскапывать могилу мисс Тенеты!

— Но мне нужны черепа! — настаивала Аннаграмма. — Местные… Они как в былые времена! Я собственноручно побелила коттедж! Ты можешь себе представить, сколько времени мне потребовалась, чтобы забелить черное? Так они стали жаловаться! Они отказывались принимать кристаллические лекарства, только хмурились и твердили, что мисс Тенета давала им липкую черную микстуру, мерзкую на вкус, но очень действенную! И они постоянно просят меня, чтобы я уладила их никчемные глупые недоразумения, а я не имею ни малейшего понятия о чем они говорят. И сегодня утром умер старик и я должна подготовить его и сидеть с ним ночью. Понимаешь, это все так… противно…

Тиффани глянула на Нянни Огг, восседающую в кресле и невозмутимо попыхивающую трубкой. Глаза у неё блестели. Заметив выражение лица Тиффани, Нянни подмигнула и сказала — Не оставить ли мне вас, девочек, наедине, поболтать?

— Да, Нянни, пожалуйста. И, прошу вас, не подслушивайте под дверью.

— Частную беседу? Что за идея! — сказала Нянни и ушла на кухню.

— Она подслушает? — прошептала Аннаграмма. — Я просто умру, если госпожа Ветровоск узнает.

Тиффани вздохнула. Аннаграмма хоть о чем-нибудь имеет представление? — Конечно подслушает. — ответила она. — На то она и ведьма.

— Но она сказала, что не будет!

— Она будет, но сделает вид, что не подслушивала и она никому не скажет. — ответила Тиффани. — Это её коттедж, в конце то концов.

Аннаграмма была в отчаянии. — И во вторник, мне возможно придется идти принимать роды куда-то к черту на кулички! Приходила какая то старуха и все уши мне об этом прожужжала!

— Это она про миссис Оуслик. — сказала Тиффани. — Я тебе обо всем написала! Ты прочла мои записки?

— По моему, миссис Иервиг их выбросила. — ответила Аннаграмма.

— Тебе следовало просмотреть их! Мне час потребовался, чтобы все записать! — возмутилась Тиффани. — Там целых три листа! Вот что, успокойся. Тебя учили акушерству?

— Миссис Иервиг говорила, что рождение это естественный процесс и надо позволить природе идти своим путем. — ответила Аннаграмма. Тиффани была уверена, что из-за кухонной двери послышалось фырканье. — Зато я знаю успокоительные напевы.

— Ну, надеюсь, от них будет польза. — только и смогла сказать Тиффани.

— Миссис Иервиг говорила, что деревенские женщины сами знают, что делать. — сказала Аннаграмма с надеждой. — Она говорит, что надо доверять их крестьянской мудрости.

— А, ну вот миссис Оббл, та старуха, что приходила за тобой, не имеет ничего кроме обычного крестьянского невежества. Она положит на рану опревшие листья, если не проследить за ней. Слушай, то, что у женщины нет зубов, вовсе не значит, что она мудра. Это может означать, что она глупая женщина в возрасте. Не подпускай её к миссис Оуслик после родов. Роды и так будут нелегкими.

— Я знаю множество заклинаний, которые могут помочь…

— Нет! Никакой магии! Только чтобы убрать боль! Разве ты этого не знаешь?

— Да, но миссис Иервиг говорит…

— Почему бы тебе в таком случае не пойти и не попросить помощи у миссис Иервиг?

Аннаграмма вытаращила глаза на Тиффани. Слова прозвучали громче, чем та намеревалась произнести. И тогда лицо Аннаграммы приняло выражение, которое она сама, возможно, считала дружелюбным. Оно придавало ей слегка сумасшедший вид.

— Эй, вот что я придумала! — сказала она, сияя как кристалл, который вот вот разобьется вдребезги. — Почему бы тебе не вернуться в коттедж и не поработать на меня?

— Нет, у меня полно других дел.

— Но ты так хорошо справляешься с грязной работой, Тиффани. — сказала Аннаграмма сладким голосом. — Как будто само собой все получается.

— Я принимала ягнят с самого детства, вот почему. Маленьким ручкам легко проникнуть внутрь и распутать.

У Аннаграммы появился тот блуждающий взгляд, присущий ей, когда она что-то не поняла.

— Внутрь овцы? То есть прямо…

— Да, конечно.

— Распутать?

— Иногда ягнята идут ножками вперед. — пояснила Тиффани.

— Ножками вперед? — пробормотала Аннаграмма.

— Ещё хуже бывает, когда двойня.

— Двойня… — тут Аннаграмма, будто заметив изъян, встрепенулась. — Но послушай, на картинках с пастушками ничего такого не нарисовано. Я думала, что пастушки только стоят и смотрят, как овечки едят травку.

Бывают моменты, когда задумываешься, насколько лучшим стал бы мир, если Аннаграмма получала бы время от времени оплеуху. Невообразимые, дурацкие, оскорбительные реплики; полное отсутствие заинтересованности в ком-либо ещё, кроме себя; такая манера общения, как будто все вокруг плохо слышат и глупы… все это может вызвать у вас бешенство. Но вы сдержитесь, потому что изредка из-за этого лица проглядывало настоящее. Её настоящее — озабоченное, обезумевшее личико — глядело на мир, как зайчонок на лисицу и кричало на него в надежде, что он исчезнет и не причинит ему вреда. И на сборе ведьм, которые далеко не глупы, ей передали это владение, которое стало бы тяжелой работой для любого.

В этом не было смысла.

Нет, совершенно никакого смысла.

— Такое бывает только когда окот трудный. — сказала Тиффани, лихорадочно размышляя. — Когда ты в поле, когда темно, холодно и идёт дождь. Художников в такие минуты никогда рядом не оказывается. Просто удивительно.

— Почему ты на меня так смотришь? — спросила Аннаграмма. — Как будто меня тут нет!

Тиффани моргнула. Ну хорошо, подумала она и как я должна с этим разбираться?

— Я приду и помогу тебе обмыть тело. — ответила она так спокойно, как только могла. — Думаю, что смогу помочь тебе с мисис Оуслик. Или попроси Петулию. Она в этом разбирается. Но сидеть с умершим ты должна сама.

— Сидеть всю ночь рядом с мертвым телом? — сказала Аннаграмма и поежилась.

— Ты можешь взять книгу почитать. — предложила Тиффани.

— Наверное я нарисую магический защитный круг вокруг своего стула… — пробормотала Аннаграмма.

— Нет. — ответила Тиффани. — Никакой магии. Миссис Иервиг должна была тебя предупредить.

— Но круг защиты…

— Он привлечет внимание. Мало ли что может заинтересоваться, зачем он здесь. Не беспокойся, сидеть надо только ради спокойствия стариков.

— Э… Вот ты говоришь, что-то может появиться… — начала Аннаграмма.

Тиффани вздохнула. — Хорошо, я посижу вместе с тобой, но только один раз. — сказала она. Аннаграмма просияла.

— И что касается черепов… — продолжила Тиффани. — подожди минутку.

Она поднялась к себе и достала каталог Боффо, спрятанный в старом саквояже. Она тщательно свернула его и принесла Аннаграмме. — Не смотри сейчас. — сказала она. — Подожди, пока не останешься одна. Может он подскажет тебе кое-какие идеи. Я подойду к семи вечера.

Когда Аннаграмма ушла, Тиффани села и стала считать про себя. Она досчитала до пяти, как в комнату вошла Нянни Огг и принялась энергично смахивать пыль с безделушек. Спустя несколько минут Нянюшка сказала. — О, твоя подружка уже ушла?

— Вы думаете, что я поступаю глупо? — спросила Тиффнаи.

Нянни перестала делать вид, что занимается уборкой. — Я не знаю, о чем вы говорили, так как не подслушивала, — сказала она. — Но если бы я подслушивала, то сказала бы, что благодарностей ты не дождешься, вот так.

— Матушке не следовало вмешиваться. — сказала Тиффани.

— Не следовало, а? — сказала Нянни с непроницаемым видом.

— Я не дурочка, Нянни, — ответила Тиффани. — я все поняла.

— Поняла, даже так? Что за умная девочка. — сказала Нянюшка, усаживаясь в свое кресло. — И что же ты поняла?

Тиффани была в затруднении. Обычно Нянни всегда была жизнерадостной. Трудно было не нервничать, когда она становилась угрюмой, как сейчас. Но она решила пойти до конца.

— Мне бы коттедж не отдали. — сказала она. — О, я справилась бы со всей повседневной работой, но нужно быть постарше, чтобы управлять владением. В тринадцать лет тебе этого не скажут, не важно носишь ты шляпу или нет. Тем не менее Матушка предложила меня и поставила всех перед выбором — либо я, либо Аннаграмма, так? И они выбрали её, потому что она старше и кажется знающей. И сейчас все полетело в тартарары. Это не её вина, что её учили магии вместо ведовства. Матушка только хочет, чтобы она провалилась и все узнали, что миссис Иервиг плохая наставница. И я не думаю, что это хорошо.

— Я бы не стала торопиться с выводами, что хочет Эсме Ветровоск, будь я на твоем месте. — сказала Нянни Огг. — Но я не скажу ни слова против, поверь. Можешь идти и помогать своей подруге, если хочешь, но ты все ещё работаешь на меня, хорошо? Только так будет справедливо. Как твои ноги?

— С ними все хорошо, Нянни, спасибо за заботу.

* * *

Перенесемся за сотни миль отсюда к мистеру Фьюзелу Джонсону, не имеющему представления ни о Тиффани, ни о Нянни Огг, да и вообще мало о чем имеющему представление, за исключением часов и ходиков, которые он делал на продажу. Ещё он знал, что кухню надо белить известкой, поскольку это дешево и просто, если смириться с небольшими потеками. Поэтому он не мог объяснить, почему несколько пригоршней побелки взмыли вверх из чаши, где он её размешивал, собираясь добавить воду, повисели в воздухе, как привидение, и исчезли в камине. В конечном счете он отнес случившееся за счет того, что слишком много троллей понаехало в город. Логики в этом особой не было, но подобные выводы обычно обходятся без логики.

А Зимовой подумал: известки, чтобы сделать человека!

* * *

Тиффани провела ночь без сна, сидя с Аннаграммой и мистером Тиссо, правда он не сидел, а лежал, так как был мертв. Мало кому придется по душе такое времяпровождение. Всегда становилось легче, когда небо начинало светлеть и запевали птицы.

Время от времени мистер Тиссо издавал звуки. Конечно, не сам мистер Тиссо, встретившийся со Смертью несколько часов назад, а только брошенное им тело, поэтому все эти звуки ничем не отличались от звуков, которые издавали старые дома, остывая.

Нельзя забывать об этом посреди ночи. И исключительно важно не забывать, когда свечи начинают мигать.

Аннаграмма храпела. Ни один другой носик, настолько маленький, не смог бы издать такой оглушительный храп, как будто пилили доски. Какой бы дух не ошивался поблизости этой ночью, храп Аннаграммы спугнул бы его.

Хр хр хр, были не так уж нетерпимы и Тиффани могла пережить фьююююю! Но вот пауза между ними, между взбирающимся вверх хр хр хр и падающим фьюююю! вот что действовало на нервы. И пауза всегда была разной продолжительности. Иногда фьююююю! сразу следовало за хр хр хр, а потом между ними наступал большой промежуток и тогда Тиффани обнаруживала, что задерживает дыхание в ожидании фьююююю!. Было бы не так плохо, если бы Аннаграмма выдерживала одинаковый промежуток времени между ними. Временами она замолкала и наступала благословенная тишина, пока фьююююю! снова не воспаряли духом, сопровождаемые тихими причмокиваниями мням-мням, когда Аннаграмма меняла положение на стуле.

Где ты Повелительница Цветов? Что ты делаешь? Должно быть, ты спишь!

Голос был так слаб, что Тиффани могла бы его и не услышать, если бы не напрягала слух в ожидании следующего хр хр хр. И вот он прозвучал…

— Хр хр хр хр!

Позволь мне показать тебе мой мир, Повелительница Цветов! Позволь мне показать тебе все оттенки льда!

— ФьЮЮЮЮЮЮЮЮ!

Примерно три четверти Тиффани подумали: Ох, нет! Найдет ли он меня, если я отвечу? Нет. Если бы он мог найти меня, меня бы здесь сейчас не было. И рука не зудит.

Оставшаяся четверть подумала: Бог или богоподобное существо разговаривает со мной, можно было бы и не храпеть, Аннаграмма, спасибо.

— Хр хр хр хр!

— Я попросила прощения. — прошептала она в танцующее пламя свечи. — Я видела айсберг. Это очень… мило с твоей стороны.

Я сделал ещё айсбергов.

— ФьЮЮЮЮЮ!

Ещё больше айсбергов, подумала Тиффани. Огромные, замороженные, плавающие горы, выглядящие как я и тянущие за собой полосы тумана и снежные вихри. Интересно, сколько кораблей они потопят.

— Не стоило утруждаться. — прошептала она.

Я становлюсь сильнее! Я слушаю и учусь! Я стал понимать людей!

За окном коттеджа запел дрозд. Тиффани задула свечу и в комнату полился тусклый свет.

Слушать и учиться… Как может шторм чему-то научиться?

Тиффани, Цветочная Госпожа! Я делаю из себя человека!

Аннаграмма всхрапнула, хр хр хр врезалось в фьюююююю! и она проснулась.

— Ах, — сказала она, потягиваясь и зевая. — Ну, что, вроде все в порядке. — Она поглядела по сторонам.

Тиффани смотрела прямо перед собой. Что он хотел этим сказать — делает из себя человека? Он точно…

— Ты так и не заснула, Тиффани? — сказала Аннаграмма голосом, который она наверное полагала шутливым. — Даже ни на одну секундочку?

— Что? — спросила Тиффани, уставясь на стену. — О… нет. Не заснула.

Внизу послышались шаги. Через какое то время лестница заскрипела и низенькая дверь открылась. Мужчина средних лет пробормотал, глядя застенчиво на пол, — Маманя спрашивает, не желаете ли вы, леди, позавтракать?

— Ох, нет, как мы можем забрать то малое, что у вас есть… — начала Аннаграмма.

— Да, пожалуйста, мы будем признательны. — Быстро и громко прервала её Тиффани. Мужчина кивнул и закрыл дверь.

— Как ты могла сказать такое? — спросила Аннаграмма, когда шаги на лестнице затихли. — Они же бедняки! Ты могла бы…

— Заткнись, а? — резко сказала Тиффани. — Просто замолчи и приди в себя! Это настоящие люди! А не какие то, какие то… фантазии! Сейчас мы спустимся и позавтракаем, и отметим, какой хороший завтрак, и затем мы поблагодарим их, а они поблагодарят нас и мы уйдем! И это будет означать, что все было сделано правильно и по обычаям. Кроме того, они не считают себя бедняками, потому что здесь в округе все бедные! Но они не настолько бедны, чтобы не позволить себе поступать по правилам! Бедность, когда этого позволить не могут!

Аннаграмма уставилась на Тиффани с открытым ртом.

— Подумай хорошенько, прежде чем что-нибудь сказать. — продолжала Тиффани, тяжело дыша. — По сути, вообще ничего не говори.

На завтрак были ветчина и яйца. Они были съедены в вежливой тишине. После чего, в той же тишине, нарушаемой лишь звуками леса, они полетели обратно в коттедж, который возможно навсегда навсегда останется для всех коттеджем мисс Тенеты.

Перед домом околачивался маленький мальчик. Как только они приземлились, он затараторил: — Миссис Оббл говорит, что роды начались и она сказала, что вы дадите мне пенни.

— У тебя есть сумка, так? — спросила Тиффани, поворачиваясь к Аннаграмме.

— Есть, много всяких.

— Я говорю про сумку на вызов. Ну знаешь, она хранится около двери, в ней все, что потребуется, если…

Тиффани увидела ужас на лице Аннаграммы. — Так, значит сумки у тебя нет. Что же, придется работать с чем есть. Дай ему пенни и отпусти.

— Мы можем обратиться за помощью, если что плохое случится? — спросила Аннаграмма, когда они поднялись в воздух.

— Мы и есть помощь. — просто сказала Тиффани. — И поскольку это твое владение, я поручу тебе особо тяжелую работу…

…которая заключалась в отвлечении миссис Оббл. Миссис Оббл не была ведьмой, как считали многие. Она только выглядела как ведьма, то есть так, будто скупила на распродаже все Волосатые Бородавки из каталога Боффо. К тому же она была немного не в себе и её нельзя было и на милю подпускать к женщинам, ожидающим первого ребенка, поскольку она очень добросовестно расписывала (или подхихикивала над ними), что плохого может с ними случится, причём так, будто это должно обязательно произойти. Тем не менее, она была неплохой сиделкой, если не позволять ей накладывать на раны заплесневевшие листья.

Было много шума и суматохи, но ничего из того, что предсказывала миссис Оббл не случилось. Наконец на свет появился мальчик, который чуть не упрыгал, как мячик, но Тиффани поймала его. Аннаграмма не умела держать младенцев.

Тем не менее, она хорошо смотрелась в остроконечной шляпе и, поскольку она явно была старше Тиффани и почти ничего не делала, женщины пришли к выводу, что она главная.

Тиффани оставила её, гордо стоящую с ребенком на руках (на этот раз головой вверх), и полетела сквозь лес назад в Тир Нанни Огг. Вечерний воздух бодрил, но порывы ветра срывали с ветвей острые жгучие снежные кристаллики. Путешествие было выматывающим и было очень, очень холодно.

Он не сможет меня найти, повторяла она про себя, летя домой в сумерках. К тому же он не очень-то умен. Да и зима должна когда-нибудь закончиться, верно?

Эээ… Каким образом? — спросил её Второй Помысел. Мисс Тик говорила, что ты должна быть и все, но ты уверена, что ничего не надо делать?

Пожалуй, мне придется походить босиком, подумала Тиффани, уворачиваясь от дерева.

Везде? — поинтересовался Второй Помысел.

Наверное, это тоже самое, что быть королевой, вмешался Третий Помысел. Все, что она делает, это сидит во дворце, разъезжает в большой карете и помахивает ручкой, а дела во всем огромном королевстве идут сами по себе.

Но так же, как она избегала деревьев, она пыталась избежать пугающих мыслей, что пытались прокрасться к ней в голову: рано или поздно, так или иначе, он найдет тебя… и как он может делать себя человеком?

* * *

Помощник Почтмейстера Грош не верил в докторов. Все болезни от докторов, считал он. Поэтому каждое утро он насыпал в носки серу и мог сказать с гордостью, что не болел ни одного дня в своей жизни. Возможно, причиной тому был запах, из-за которого люди старались не подходить к нему слишком близко. Какая-то причина, несомненно, была. Однажды утром он открыл дверь и в почтовую контору ворвался ветер, выдувший всю серу из его носков.

И никто не услышал, как Зимовой произнес: — Серы, хватит сделать человека!

* * *

Когда Тиффани вошла в дом, стряхивая снег со своих ботинок, Нянни Огг сидела у камина.

— Похоже, ты насквозь промерзла. — сказала Нянюшка. — Что тебе нужно, так это стакан горячего молока с капелькой брэнди.

— Ооо, дааа… — выдавила Тиффани, клацая зубами.

— Принеси и мне, хорошо? — сказала Нянни. — Да, ладно, я шучу. Согревайся, а я схожу за питьем.

Тиффани чувствовала себя куском льда. Она встала на колени перед огнем и протянула руки к булькающему котелку с бульоном, висящем на большом черном крюке.

Настройся нужным образом и уравновесь. Протяни руки, обхвати котелок и концентрируйся, концентрируйся на своих замороженных ботинках. Через какое-то время пальцы ног согрелись и затем…

— Ай! — Тиффани отдернула руки и сунула палец в рот.

— Ты не настроилась должным образом. — заметила Нянни Огг, стоя в дверном проеме.

— Трудно, знаете ли, сосредоточиться после такого дня, когда и не спала толком, да и Зимовой тебя ищет. — резко ответила Тиффани.

— Огню до этого дела нет. — пожала плечами Нянни. — А вот и молоко.

Тиффани согрелась и все стало казаться не таким мрачным. Ей стало интересно, сколько брэнди добавила в молоко Нянюшка. Она и себе налила стаканчик чего-то, что вполне могло быть брэнди с добавлением молока.

— Не правда ли, как хорошо и уютно. — помолчав сказала Нянни.

— Вы собираетесь поговорить с мной о сексе? — спросила Тиффани.

— Разве кто-нибудь говорил, что такой разговор будет? — с невинным видом спросила Нянни.

— У меня такое предчувствие. — ответила Тиффани. — И я знаю откуда появляются дети, миссис Огг.

— Очень на это надеюсь.

— Я также знаю, как они туда попадают. Я живу на ферме и у меня полно старших сестер.

— И то верно. — сказала Нянни. — Ну, я вижу ты чертовски хорошо подготовлена к жизни. Мне и рассказать то тебе почти нечего. Да и боги никогда не обращали на меня внимания, насколько я могу судить. Ты польщена?

— Нет! — Тиффани внимательно посмотрела на улыбку Нянни. — Ну, немножко. — признала она.

— Боишься его?

— Да.

— Бедняжка все ещё не разобрался, что к чему. Он так хорошо начал с ледяными розами и прочим, а затем ему захотелось показать тебе свои мускулы. Типично. Но ты не должна его бояться. Это он должен робеть перед тобой.

— Почему? Потому что я делаю вид, что я цветочная леди?

— Потому что ты девушка! Смотреть обидно, когда привлекательная девушка не может вертеть мальчишкой, как ей угодно. Он влюблен в тебя по уши. Ты одним словом можешь поставить его на место. Эх, когда я была девушкой, один парень собирался прыгнуть с ланкрского моста, потому что я отвергла его ухаживания!

— И он спрыгнул? Чем все кончилось?

— Я приняла его ухаживания. Он так красиво смотрелся там на мосту, что я подумала, какая привлекательная у него задница, если я хоть что-то в них понимаю. — Нянни села в кресло. — Или вот бедный старый Грибо. Он кому угодно даст сдачи. Но кошечка Эсме надавала ему по носу и он теперь даже в комнату не рискует войти, не проверив предварительно, что её там нет. Тебе стоит посмотреть как он выглядывает из-за двери. У него такая несчастная сморщенная физиономия. Разумеется, он мог бы растерзать её одним махом, но не смеет, потому что она правильно поставила себя с ним.

— Не хотите ли вы сказать, что мне нужно расцарапать Зимовому лицо?

— Нет, нет, не надо так грубо. Дай ему маленькую надежду. Будь любезна, но непреклонна…

— Он хочет жениться на мне!

— Хорошо.

— Хорошо?

— Это значит, что он мирно настроен. Не говори нет, не говори да. Веди себя как королева. Ему придется научиться выказывать уважать к тебе. Что ты делаешь?

— Записываю. — ответила Тиффани, делая запись в дневнике.

— Тебе не нужно ничего записывать, дорогая. — сказала Нянни. — Все уже записано в твоем сердце. На той странице, что ты ещё не успела прочитать. Кстати, я тут вспомнила, что пока тебя не было, пришли письма.

Нянни пошарила под диванными подушками и вытащила пару конвертов. — Мой сынок Шон работает почтальоном, он знал о твоем переезде.

Тиффани чуть не вырвала письма из её рук. Целых два письма!

— Он тебе нравится? Этот твой молодой человек из замка? — спросила Нянни.

— Это друг, с которым мы переписываемся. — надменно ответила Тифани.

— Вот так правильно, вот как раз такой взгляд и тон тебе нужны для Зимового! — восхитилась Нянни. — Кто он такой, что осмелился заговорить с тобой? Вот как надо!

— Я прочту их у себя в комнате. — сказала Тиффани.

Нянни кивнула. — Одна из девушек приготовила нам отличное жаркое. — сказала она (просто примечательно, как Нянни никак не могла запомнить имена своих невесток). — Твоя доля в печи. Я пошла в кабачок. Завтра рано вставать!

* * *

Поднявшись к себе, Тиффани прочитала первое письмо.

На невооруженный взгляд казалось, что на Мелу ничего не происходило. Мел остерегался попадать в Историю. Он позволял происходить лишь незначительным событиям. Тиффани читала о них с большим удовольствием.

Второе письмо было почти таким же, как и первое — пока она не дошла до строчек о бале. Он был на балу! На балу в доме лорда Дайвера, живущего по соседству! Он танцевал с его дочерью, которую звали Йодин, потому что лорд Дайвер полагал, что это отличное имя для девочки! Они танцевали три раза! И ели мороженное! Йодин показывала ему свои акварели!!!

Как он мог написать такое?!!!

Глаза Тиффани скользили по обычным новостями о плохой погоде или ноге старого Агги, но она не понимала слов, потому что её голова пылала.

Кто он такой, чтобы танцевать с другой девушкой?

Ты танцевала с Зимовым, напомнил Третий Помысел.

Хорошо, но что насчет акварелей?

Зимовой показывал тебе снежинки, ответил Третий Помысел.

Но я только старалась быть вежливой!

Может он тоже только старался быть вежливым.

Допустим, но я же знаю этих его тетушек, яростно думала Тиффани. Я им никогда не нравилась, потому что я всего лишь фермерская дочь! А лорд Дайвер очень богат и кроме дочери у него больше детей нет! Тетушки строят планы!

Как он мог взять и написать об этом, Как будто есть мороженное с другой девушкой совершенно нормально! Это так же плохо, как… как что-то отвратительное!

Как, например, разглядывать её акварели…

Он всего лишь мальчик, которому ты иногда пишешь, сказал её Третий Помысел.

Да, но…

Да, но… что? — упорствовал Третий Помысел. Он действовал Тиффани на нервы. Уж у твоих-то собственных мозгов должна быть совесть, чтобы встать твою сторону!

«Да, но…» и ничего больше, договорились? — раздраженно подумала она.

Ты ведешь себя не благоразумно.

Да что ты говоришь? Я целый день была благоразумна! Я годами проявляла благоразумность! По-моему, я заслужила право необоснованно позлиться хоть пять минут, как ты думаешь?

Внизу на кухне тебя ждёт жаркое, ты сегодня только завтракала, — сказал Третий Помысел. — Съешь что-нибудь и тебе полегчает.

Как можно есть, когда там акварели разглядывают? Как он посмел глядеть на акварели!

Но Третий Помысел был прав, хотя лучше от этого не становилось. Если уж быть рассерженной и несчастной, то по крайней мере на полный желудок. Она спустилась в кухню и нашла жаркое в печи. От него вкусно пахло. Для нашей дорогой старенькой мамочки все самое лучшее.

Тиффани полезла в посудный ящик за ложкой. Ящик не открывался. Она погремела им, потянула и несколько раз чертыхнулась, но он не хотел выходить.

— О, да, продолжай в том же духе. — раздался голос позади неё. — Вот увидишь, это поможет. Нет, не надо быть разумной и просовывать руку, чтобы убрать застрявшую вещь. Ни в коем случае. Стучать и ругаться, вот как надо!

Тиффани повернулась.

Около кухонного стола стояла худая утомленная женщина, завернутая в что-то вроде простыни. Она курила сигарету. Тиффани никогда раньше не видела женщин, курящих сигареты, тем более сигареты, горящие сильным красным пламенем и разбрасывающие искры.

— Кто вы и что вы делаете в кухне миссис Огг? — резко спросила Тиффани.

Женщина удивилась.

— Ты можешь слышать меня? — сказала она. — И видеть?

— Да! — огрызнулась Тиффани. — И знаете ли, здесь место для приготовления пищи!

— По идее, ты не должна меня видеть!

— Тем не менее, я вас вижу!

— Подожди-ка, — сказала женщина и сдвинула брови. — Ты не просто человек, ты?.. — Она странно сощурилась на мгновение и продолжила. — О, ты это она. Я права? Новое Лето!

— Не будем обо мне, вы то кто такая? — спросила Тиффани. — И потом, кроме танца ничего больше не было!

— Анойя, Богиня Застрявших в Ящиках Вещей. — ответила женщина. — Рада познакомиться. — Она сделала ещё одну затяжку и с кончика сигареты посыпались искры. Часть из них попала на пол, но не причинила никакого вреда.

— Есть богиня и для такого? — удивилась Тиффани.

— Я нахожу потерянные штопоры и то, что закатилось под мебель. — небрежно сказала Анойя. — И что упало за диванные подушки. Они ещё хотят, чтобы я расстегивала застрявшие молнии, но я пока что думаю. Но в основном я проявляюсь повсюду, где стучат ящиками и взывают к богам. — Она пыхнула сигаретой. — Чай у тебя есть?

— Но я ни к кому не взывала!

— Взывала. — сказала Анойя, извергая искры. — Ты ругалась. Рано или поздно, каждое проклятие становится молитвой. — Она помахала рукой, свободной от сигареты, и что-то звякнуло в посудном ящике. — Все в порядке. Это яйцерезка. Она есть у каждого и никто не знает зачем она ему. Кто-нибудь когда-нибудь купил яйцерезку, зная зачем? Сомневаюсь.

Тиффани попытала ящик. Он легко выскочил.

— Как насчет чая? — спросила Анойя, усаживаясь за стол.

Тиффани поставила чайник на огонь. — Вы слышали обо мне? — спросила она.

— О, да. — ответила Анойя. — Довольно много времени прошло с тех пор, как бог в последний раз влюблялся в смертную. Все хотят посмотреть, чем это закончится.

— Влюблялся?

— О, да.

— И значит боги наблюдают за мной?

— Ну конечно же. — ответила Анойя. — У начальства дел особых ведь нет! Но я должна ещё и застежками заниматься, как же. А у меня в такую холодину пальцы не разгибаются!

Тиффани поглядела на потолок, затянутый дымом.

— И они все время смотрят на меня? — ошеломлено спросила она.

— Я слышала, что ты привлекла больше внимания, чем война в Клатче, а она была очень популярной. — ответила Анойя, вытягивая руки. — Посмотри как опухли от холода. А этим, кончено же, и дела нет.

— Даже когда я… моюсь? — спросила Тиффани.

Богиня неприятно рассмеялась. — Да. И ещё они видят в темноте. Лучше не думать об этом.

Тиффани снова поглядела на потолок. А она так надеялась искупаться сегодня вечером.

— Я постараюсь не думать. — мрачно сказала она и добавила. — Трудно… быть богиней?

— Есть свои приятные стороны. — ответила Анойя. Она стояла, свободной рукой поддерживая за локоть руку с сигаретой, горящей и искрящейся прямо перед её лицом. Затем она резко затянулась и выдохнула облако дыма, присоединившегося к смогу под потолком. Искры сыпались дождем. — Ящиками я не так давно начала заниматься. А до этого я была богиней вулкана.

— В самом деле? — спросила Тиффани. — Вот бы ни за что не догадалась.

— О, да. Хорошее занятие, не считая визгов. — ответила Анойя и горько добавила. — Ха! Бог бурь всегда гасил мою лаву дождем. Вот таковы мужчины. Они гасят вашу лаву.

— И рассматривают акварели. — вставила Тиффани.

Анойя прищурилась. — Чьи-то чужие акварели?

— Да!

— Мужчины! Все они одинаковы. — сказала Анойя. — Вот мой совет, укажи мистеру Зимовому на дверь. Он всего лишь стихия, в конце то концов.

Тиффани поглядела на дверь.

— Дай ему под зад, дорогая, отправь собирать вещи и смени замки. Пусть будет лето круглый год, как в жарких странах. Пусть везде растет виноград, а? Кокосы на каждом дереве! Хех, когда я занималась вулканом, то просто жить не могла без манго. Поставь крест на снеге, туманах и слякоти. Кстати, штуковина уже у тебя?

— Штуковина? — спросила озадаченная Тиффани.

— Думаю, она скоро появится. — сказала Анойя. — Я слышала, что с ней может потребоваться сноровка… Упс, я слышу погромыхивание, надо лететь. Не беспокойся, я не скажу ему, где ты…

Она исчезла. И дым вместе с ней.

Не зная, чем ещё заняться, Тиффани положила в тарелку тушеного мяса с овощами и поела. Итак… теперь она могла видеть богов? И они знали о ней? И каждому хочется дать ей совет.

Не стоит привлекать внимание тех, кто над нами, говорил её отец.

Но все это производило впечатление. Влюбился в неё, а? И всем рассказывает? Но он всего лишь стихия, не настоящий бог вовсе. Все, что он умеет, это перемещать ветер и воду!

Даже так… хех. Кое за кем бегает стихия! О, да! Что скажете? Если кое-кто был настолько глуп, чтобы танцевать с девицами, рисующими акварели, чтобы привести порядочных мужчин к краху, тогда она может позволить себе высокомерие с тем, кто почти бог. Ей следует об этом написать, правда сейчас она ему писать не будет. Ха!

* * *

За несколько миль отсюда старая Матушка Черночепчик, варящая собственное мыло из животного жира и растительной золы, собиралась прокипятить белье. Как вдруг кто-то выхватил из её рук кусок мыла. И вода в бадье замерзла.

Она была ведьмой и потому сразу же сказала: — Что за странный вор тут у нас появился!

И Зимовой ответил: — Поташа, чтобы сделать человека!

Глава 8

РОГ ИЗОБИЛИЯ

Когда Нянни Огг ушла спать, Тиффани искупалась, как она давно собиралась. Это было не так то просто сделать. Во-первых, надо было притащить жестяную ванну, висящую на задней стенке уборной, что находилась в самом дальнем конце сада, и водрузить на почетное место около очага, а ночь была темная и морозная. Затем, надо было нагреть чайники в камине и на черной кухонной плите, и чтобы набрать в ванну воды дюймов на шесть, надо было изрядно повозиться. А потом, после купания, надо вычерпать всю воду и задвинуть ванну в угол, чтобы утром отнести её обратно. И коли приходится все это делать, то ты постараешься отскрести мочалкой каждый дюйм.

Тиффани сделала ещё кое-что: написала на куске картона «НЕ СМОТРЕТЬ!!!» и прикрепила его к лампе, свисающей с потолка посреди комнаты, так, чтобы его можно было прочитать сверху. Она не была уверена, что это поможет избавиться от любопытствующих богов, но написав, почувствовала себя спокойнее.

Эту ночь она спала без сновидений. Утром все оказалось заметено порошей и два внука Нянни Огг уже лепили на лужайке снеговика. Немного погодя они прибежали и попросили морковку для носа и угольки для глаз.

Нянни взяла её с собой в дальнюю деревушку Ломоть, жители которой всегда были рады приходу новых людей. Нянни Огг сновала по дорожкам, вырытым с снегу, творя свое скромное ведовство, от коттеджа к коттеджу и выпила столько чая, что в нем можно было утопить и слона. Казалось, что она только собирает сплетни, но стоило только ухватить суть и можно было услышать, как свершается магия. Нянни Огг меняла образ мыслей у людей, хоть и не надолго. Она уходила, а люди оставались, считая себя немного лучшими, чем они были на самом деле. Нянни Огг говорила, что дает им к чему стремиться.

Потом была ещё одна ночь без сновидений, но Тиффани внезапно проснулась в полшестого… с необычным ощущением.

Она оттерла иней с оконного стекла и увидела снеговика, залитого лунным светом.

Почему мы их лепим? — подумала она. Стоит только выпасть снегу, как мы начинаем лепить снежных человечков… Мы оживляем их, вставляя им угли вместо глаз и морковку вместо носа. Я смотрю, дети повязали ему шарф. Вот чего только снеговику не хватало, так это шарфа, чтобы не замерзнуть.

Она спустилась в тихую кухню и принялась скрести стол, чтобы занять руки. Ей всегда так лучше думалось.

Что-то изменилось и это что-то произошло с ней. Она переживала о том, что он ещё сделает или подумает, словно она была опавшим листом во власти ветра. Она содрогалась от страха, что его голос зазвучит у неё в голове, где он не имеет никакого права быть.

Но теперь она больше не переживала. Страхи закончились.

Это он должен переживать из-за неё.

Да, она сделала ошибку. Да, она была виновата. Но она не позволит себя запугивать. Нельзя позволять мальчишкам лить дождь на твою голову и пожирать глазами чужие акварели.

Ищите историю, как говорит Матушка Ветровоск. Она верит, что мир изобилует призраками историй. Если позволить, они начнут управлять вами. Но если изучить их, если понять… их можно использовать, их можно изменять.

Мисс Тенета знала об историях все. Она плела их как паутину, чтобы получить власть. И ей это удавалось, потому что людям хотелось верить в её истории. Нянни Огг тоже складывала историю. Пухленькая, жизнерадостная Нянни Огг, всегда готовая перехватить стаканчик (и ещё стаканчик, премного благодарю), всеобщая любимая бабуля… но её маленькие блестящие глазки проникали в вас и читали ваши секреты.

Даже у Бабушки Болит была своя история. Она жила в старой пастушьей хижине, высоко в холмах, и слушала ветер, веющий над торфяниками. Она была загадочной, одинокой — и истории всплывали и собирались вокруг неё, истории о том, что она до сих пор помогает найти заблудившихся ягнят, даже после смерти, истории о ней, приглядывающей за своим народом…

Люди хотят, чтобы мир был историей, потому что истории звучат убедительно и они понятны. Люди хотят, чтобы мир был понимаем.

Что же, её история не будет историей о маленькой девочке, которую обижают. Нет в этом никакого смысла.

Вот только… он не был по настоящему плохим. Боги в Мифологии, они вроде раскусили, что значит быть человеком — и даже переусердствовали временами — но как могла метель или буря понять такое? Он был опасен и страшен — но его нельзя было не жалеть…

Кто-то забарабанил в заднюю дверь коттеджа Нянни Огг. За дверью стояла высокая фигура в черном.

— Ошибся домом. — сказала Тиффани. — Здесь никто даже чуточку не болен.

Рука подняла черный капюшон и из его глубин раздался шепот. — Это я, Аннаграмма. Она дома?

— Миссис Огг ещё не встала. — ответила Тиффани.

— Вот и хорошо. Можно войти?

За кухонным столом, за чашкой согревающего чая, Аннаграмма выдала все. Дела в лесном коттедже шли не очень хорошо.

— Ко мне приходили двое мужчин, спрашивали про какую-то дурацкую корову, которую они оба считают своею. — сказала она.

— Это должно быть Джо Брумсокет и Шифти Адамс. Я о них писала. — ответила Тиффани. — Как кто из напьется, так начинает спорить об этой корове.

— И что мне с ними делать?

— Кивай головой и улыбайся. Мисс Тенета говорила, что надо подождать, пока корова не издохнет или кто-то из них не умрет. По другому никак.

— Ещё приходила женщина с больным поросенком!

— Что ты сделала?

— Я сказала ей, что не занимаюсь свиньями! Но она разрыдалась и мне пришлось дать ему Универсальную Панацею Бангла.

— Ты дала её поросенку? — спросила потрясенная Тиффани.

— А что, поросячья ведьма использует магию, так почему бы и мне… — начала защищаться Аннаграмма.

— Она знает, что надо давать! — сказала Тиффани.

— Он был в полном порядке, когда я сняла его с дерева! И нечего ей было поднимать шум! Я уверена, что щетина скоро отрастет! Со временем!

— Это случайно не пятнистый поросенок был, нет? А у женщины косоглазие? — спросила Тиффани.

— Вроде бы! Какое это имеет значение?

— Миссис Корчевщица очень привязана к своему поросенку. — с упреком сказала Тиффани. — Она каждую неделю носит его к ведьме. Обычно, у него бывает расстройство желудка. Она его перекармливает.

— Вот как? В таком случае, в следующий раз я ей дверь не открою. — решительно сказала Аннаграмма.

— Нет, впусти её. На самом деле она приходит потому, что одинока и ей хочется поболтать.

— У меня есть дела и поважнее, чем выслушивать старушечью болтовню. — возмутилась Аннаграмма.

Тиффани посмотрела на неё. Что ещё можно сделать, кроме того, чтобы стучать Аннаграмму головой об стол, пока у той мозги не заработают?

— Слушай очень внимательно. — сказала она. — Я про неё, а не про себя. Ты не потратишь свое время с большей пользой, чем выслушивая старушек, жаждущих поболтать. Ведьмам все всё рассказывают. Так что слушай каждого, много не говори и размышляй о том, что они говорят, как они это говорят, следи за их глазами… Это как головоломка, но только ты видишь все части сразу. Так ты узнаешь о чем они хотят рассказать и о чем умалчивают, узнаешь даже то, что они полагают никому не известным. Вот почему мы обходим дома. Вот почему ты будешь обходить дома, пока не станешь частью их жизни.

— И все это только для того, чтобы получить власть над толпой фермеров и крестьян?

Тиффани повернулась и пнула стул с такой силой, что сломала ему ножку. Аннаграмма быстро попятилась.

— Почему ты это сделала?

— Ты умная — догадайся!

— Ох, я забыла… Твой отец пастух…

— Отлично! Ты вспомнила! — Тиффани помедлила. Уверенность начала овладевать ею, с позволения Третьего Помысла. Внезапно она узнала про Аннаграмму все.

— А твой отец? — спросила она.

— Что? — Аннаграмма инстинктивно выпрямилась. — О, он владелец нескольких ферм…

— Лгунья!

— Ну его можно назвать фермером… — поправилась Аннаграмма, начиная нервничать.

— Лгунья!

Аннаграмма отступила. — Как ты смеешь разговаривать со мной так, как будто…

— Как ты смеешь лгать мне!

В наступившей тишине Тиффани ясно слышала все звуки — тихое потрескивание дров в печке, шуршание мыши в подвале, свое собственное дыхание, ревущее, как море в узком проходе…

— Он батрачит на фреме, понятно? — быстро проговорила Аннаграмма и ужаснулась собственным словам. — У нас нет земли, у нас даже коттеджа нет. Вот правда, если тебе так хочется.Счастлива?

— Нет. Но спасибо тебе. — сказала Тиффани.

— Ты собираешься всем рассказать?

— Нет. Это не имеет никакого значения. Матушка Ветровоск хочет, чтобы ты все напортила, понимаешь? Она ничего не имеет против тебя… — Тиффани запнулась. — Ну, не больше, чем против всех. Она только хочет, чтобы люди увидели, что ведовство миссис Иервиг не годится. Как это на неё похоже! Она ни слова не сказала против тебя, она только позволила тебе получить именно то, что ты хотела, и все пошло прахом. Ты хотела коттедж. И ты все портишь.

— Мне только нужен денек-другой, чтобы во всем разобраться…

— С какой стати? Ты ведьма, живущая в коттедже. Ты должна все это уметь! Зачем было браться, если не умеешь?

Предполагается, что ты все это умеешь, пастушка! Зачем было браться, если нет?

— Так ты не собираешься мне помочь? — Аннаграмма глянула на Тиффани и затем выражение её лица немного смягчилось, что было так непохоже на неё, и она спросила. — С тобой все в порядке?

Ты должна все это уметь, пастушка! Зачем было браться, если не умеешь?

— Так ты не хочешь мне помочь? — Аннаграмма глянула на Тиффани и затем лицо её немного смягчилось, что было так непохоже на неё, и она спросила. — Что с тобой?

Тиффани моргнула. Так ужасно услышать, свой собственный голос, эхом отозвавшийся с другой стороны рассудка.

— У меня нет времени. — беспомощно ответила она. — Может быть другие смогут… выручить?

— Я не хочу, чтобы они узнали! — паника исказила лицо Аннаграммы.

Она умеет колдовать, подумала Тиффани. Вот ведовство ей не удается. Один вред от неё. Она только навредит. Она навредит людям.

Тиффани сдалась. — Хорошо, я попробую выделить немного времени. В Тир Нанни Огг не так много работы. И я должна объяснить остальным. Они должны знать. Возможно, они согласятся помочь. Ты быстро учишься — ты сможешь ухватить основные понятия где-то за неделю.

Тиффани наблюдала за Аннаграммой. Она ещё и раздумывала, стоит ли ей соглашаться! Если утопающей Аннаграмме кинут веревку, она начнет жаловаться, что цвет у веревки не тот…

— Ну, если они придут только чтобы помочь мне… — ответила Аннаграмма, оживляясь.

То, как девушка умудрялась в своих мыслях переиначить действительность, могло даже вызвать восхищение. Ещё одна история, подумала Тиффани; в этом вся Аннаграмма.

— Да, мы будем помогать тебе. — вздохнула она.

— А может мы даже скажем всем, что девочки приходят ко мне учиться? — с надеждой спросила Аннаграмма.

Говорят, что прежде чем выйти из себя, надо сосчитать до десяти. С Аннаграммой вам потребуются куда как большие числа, например, миллион.

— Нет. — ответила Тиффани. — Сомневаюсь, что мы так поступим. Это ты будешь учиться.

Аннаграмма открыла рот, чтобы возразить, но увидев выражение лица Тиффани, решила не начинать.

— Ээ, да. — сказала она. — Конечно. Э… Спасибо.

Этого Тиффани не ожидала.

— Они, помогут, скорее всего. — сказала Тиффани. — Нехорошо, если кто-то из нас потерпит неудачу.

К её изумлению, девушка расплакалась. — Это все потому, что я не считала их своими друзьями на самом деле…

* * *

— Не нравится мне она. — сказала Петулия, стоя по колено в копошащихся поросятах. — Она обзывает меня поросячей ведьмой.

— Ну ты и есть поросячья ведьма. — ответила Тиффани. Она стояла снаружи загона. Большой хлев был набит поросятами. Запах был также невыносим, как и шум. Шёл снег, мелкий как пыль.

— Да, но в её словах на первом месте поросячья, а не ведьма. — сказала Петулия. — Каждый раз, когда она открывает рот, я чувствую, что сделала что-то не так. — Она помахала рукой перед поросенком и пробормотала несколько слов. Поросенок скрестил глаза и открыл рот, получив большую порцию зеленой жидкости из бутылки.

— Мы не можем бросить её на произвол судьбы. — сказала Тиффани. — Могут пострадать люди.

— Что же, нашей вины в том не будет. — ответила Петулия, давая лекарство другому поросенку. Затем она сложила ладони рупором и крикнула, перекрывая шум, мужчине, в другом конце хлева. — Фред, с этой партией все!

Петулия выбралась из свинарника и Тиффани увидела, что она подоткнула платье за пояс, а под него надела тяжелые кожаные штаны.

— Что-то они расшумелись сегодня утром. — сказала Петулия. — Разыгрались.

— Разыгрались? — спросила Тиффани. — Ох… да.

— Слышишь, как кабаны вопят в загонах? — сказала Петулия. — Весну почуяли.

— Да ещё и Страшдества не было!

— Страшдество послезавтра. Да и как бы то ни было, весна спит под снегом, как говорит мой отец. — ответила Петулия, споласкивая руки в ведре.

И никаких ммм, подумал Третий Помысел Тиффани. Петулия никогда не мекает, когда занята работой. Она уверена в себе, когда работает. Тогда она крепко стоит на ногах. Стоит во главе.

— Если мы увидим что-нибудь дурное и ничего не предпримем, это будет наша вина. — сказала Тиффани.

— Ох, опять ты про Аннаграмму. — ответила Петулия. Она пожала плечами. — Ну, я могу зайти к ней где-то через неделю после Страшдества и показать кое-какие приемы. Это тебя порадует?

— Я уверена, она будет благодарна.

— Я уверена, что нет. Ты других спрашивала?

— Нет. Я подумала, если другие узнают, что ты согласилась, то возможно, они тоже присоединятся. — ответила Тиффани.

— Ха! Ну что же, мы по крайней мере сможем сказать, что пытались сделать хоть что-то. Ты знаешь, я привыкла считать Аннаграмму умной, потому что она знает так много слов и колдует всякие блестящие заклинания. Но покажи ей больного поросенка и толку от неё ноль!

Тиффани рассказала ей про поросенка миссис Корчевщицы и Петулия была возмущена.

— Нельзя такого допускать. — сказала она. — На дерево? Может быть, я заскочу к ней завтра пополудни. — Она помялась. — Ты знаешь, что Матушка Ветровоск будет этим недовольна? Мы ведь не хотим оказаться между ней и миссис Иервиг?

— Разве мы не собираемся совершить правильный поступок? — спросила Тиффани. — Да и к тому же, что такого ужасного она нам сделает?

Петулия коротко рассмеялась, совсем не весело. — Ну, — сказала она — Во-первых, она может…

— Она не станет этого делать.

— Хотела бы я быть так же уверена, как и ты. — ответила Петулия. — Ну ладно, договорились. Ради поросенка миссис Корчевщицы.

* * *

Тиффани летела над верхушками деревьев, высокие ветви хлестали её по ботинкам. Снег сверкал и переливался на слабом зимнем солнце, как сахарная глазурь на пирожных.

Утро прошло в делах. Ковен не был особо заинтересован в помощи Аннаграмме. Ковен сам давно не собирался. Зима выдалась хлопотная.

— Мы только слонялись вокруг Аннаграммы, а та отдавала нам приказания. — сказала Димити Хаббаб, размалывая минералы и осторожно кидая по одной частичке в крохотный тигель, нагреваемый в пламени свечи. — Я слишком занята, чтобы возиться с магией. От магии никогда не было никакой пользы. Знаешь, в чем её беда? Она думает, что можно быть ведьмой, накупив всяких штучек.

— Ей только надо научиться, как вести дела с людьми. — ответила Тиффани.

В этот момент тигель взорвался.

— Ну, мы можем смело сказать, это вам не обычное лекарство для зубов. — проговорила Димити, выбирая осколки тигля из волос. — Ладно, выделю ей свободный денек, если уж Петулия согласилась. Но вряд ли оно пойдет ей на пользу.

Когда Тиффани вошла, Люси Варбек полностью одетая лежала в ванне с водой. Голова её была под водой, но увидев всматривающуюся Тиффани, она подняла дощечку с надписью — Я НЕ ТОНУ!

Мисс Тик как-то заметила, что из Люси получится хорошая ведьмознатка, и поэтому она начала тренироваться.

— Не понимаю, почему мы должны помогать Аннаграмме. — сказала она, пока Тиффани помогала ей вытираться. — Она любит унижать людей своим сарказмом. И вообще, тебе то что за дело? Она тебя недолюбливает.

— Я думала, что мы всегда ладили… более или менее. — сказала Тиффани.

— Неужели? Ты способна сделать такое, о чем она даже мечтать не смеет! Например, стать невидимой… Ты это делаешь с такой легкостью! Но ты ходишь вместе со всеми на собрания, ведешь себя, как все остальные, помогаешь убираться после собрания и это сводит её с ума!

— Слушай, я не понимаю, о чем ты.

Люси взяла сухое полотенце. — Она не может перенести мысль, что кто-то лучше её и не кукарекает об этом.

— Зачем бы я стала это делать? — спросила озадаченная Тиффани.

— Потому что будь она тобой, она так бы и поступила. — ответила Люси, старательно закрепляя вилку и нож в уложенных на голове волосах.^[621] — Она считает, что ты смеешься над ней. И подумать только, теперь она зависит от тебя. Ты с таким же успехом могла бы втыкать булавки ей в нос.

Но Петулия дала согласие, поэтому Люси и все остальные тоже присоединились. Петулия прославилась после победы пару лет назад на Ведьминских Пробах со своей знаменитой Поросячей Проделкой. Над ней посмеивались — Аннаграмма, конечно же, а все остальные неловко улыбались — но она упорно развивала свои способности и люди стали говорить, что в обращении с животными она превзошла даже Матушку Ветровоск. Её начали уважать. Мало кто разбирается в делах ведьм, но того, кто может поднять на ноги больную корову… да, такого человека нельзя не уважать. И поэтому после Страшдества для всего ковена наступит время, Полностью Посвященное Аннаграмме.

Когда Тиффани возвращалась в Тир Нанни Огг, голова у неё шла кругом. Она никогда не думала, что кто-то может ей завидовать. Ну допустим, она выучила пару фокусов, но их и любой мог сделать. Надо всего лишь отключить себя.

Она сидела на песке за Дверью, она взглянула в глаза псам со стальными клыками… нет, это не то, что ей хотелось бы помнить. И в довершении всего, Зимовой.

Все были уверены, что он не сможет найти её без лошадки. Она слышала его голос у себя в голове и могла отвечать ему, но это была какая то разновидность магии и к картам никакого отношения не имело.

Сейчас он затих. Быть может, делает айсберги.

Она приземлила метлу на открытом пригорке среди деревьев. Коттеджей отсюда было не видать.

Тиффани слезла с метлы, но на всякий случай держала её в руках.

На небе появились звезды. Зимовой любил ясные ночи. Они были холоднее.

И пришли слова. Это были её слова, сказанные её голосом, и она понимала их значение, но у них был какой-то отголосок.

— Зимовой! Я приказываю тебе!

Пока она удивилась возвышенному звучанию своих слов, раздался ответ.

Кто приказывает Зимних Дел Мастеру?

— Я, Госпожа Лето! — Ну, подумала она, меня можно назвать заместителем.

Почему же ты прячешься от меня?

— Я боюсь твоего льда. Меня страшит твой холод. Я спасаюсь от твоих снегов. Я прячусь от твоих бурь. — Ага, верно, вот так разговаривают боги.

— Будь со мной в моем ледяном мире!

— Как ты смеешь указывать мне! Не смей мне указывать!

Но ты сама решила остаться в моей зиме… — неуверенно ответил Зимовой.

— Я иду, где хочу! Я сама выбираю свои дороги! Мне не нужно разрешения от мужчин! Ты будешь почитать меня в своей зиме или придется расплачиваться! — А это уже как я говорю, подумала Тиффани, довольная, что вставила словечко от себя.

Последовала долгая тишина, заполненная неуверенностью и озадаченностью. Затем Зимовой ответил: Чем я могу услужить тебе, моя госпожа?

— Перестань делать айсберги, похожие на меня. Я не хочу быть лицом, о которое разбиваются корабли.

А изморозь на окнах? Могу я подарить тебе иней? И снежинки?

— Никакого инея. Не надо писать моё имя на окнах. Это только беду навлечет.

Позволь мне чествовать тебя снежинками?

— Эээ… — Тиффани запнулась. Она была уверена, что богиням не стоит говорить «Эээ». — Снежики… подойдут. — ответила она. В конце то концов, подумала она, на них моё имя не написано. Люди все равно ничего не замечают, а если кто и заметит, то не догадается, что это я.

Снежинки будут, моя госпожа, будут до тех пор, пока мы не станцуем снова. А мы станцуем непременно, потому что я делаю из себя человека!

Голос Зимового… пропал.

Тиффани осталась одна среди деревьев.

Не считая того, что… не совсем одна.

— Я знаю, ты все ещё здесь. — сказала она, пары дыхания клубились на морозе. — Ты здесь, ведь так? Я чувствую тебя. Ты не мои помыслы. Ты не моё воображение. Зимовой ушел. Ты можешь говорить моим ртом. Кто ты?

Порыв ветра стряхнул снег с ближайших деревьев. На головой замигали звезды. Все остальное застыло в неподвижности.

— Ты здесь. — сказала Тиффани. — Ты вкладываешь мысли в мою голову. Ты даже заставила мой собственный голос заговорить со мной. Но этого больше не повторится. Теперь, когда я узнала это ощущение, я смогу не впускать тебя. Если тебе есть что сказать мне, скажи сейчас. Когда я уйду отсюда, я закрою свой ум от тебя. Я не позволю…

Как тебе нравится быть такой беспомощной, пастушка?

— Ты Лето, да? — спросила Тиффани.

Ты как та маленькая девочка, что надевает материнские одежды. Маленькие ножки в больших туфлях, платье волочится по грязи. Целый мир обледенеет из-за какого-то глупого ребенка…

Тиффани что-то такое сделала, что она и сама бы не смогла описать, но голос затих вдали, как пролетевшее мимо насекомое.

Ей было холодно и одиноко. Все, что она могла сделать, это продолжать жить. Можно кричать, плакать, топать ногами, но толку от этого — только согреться. Можно заявлять, что так нечестно и это будет чистой правдой, но вселенную это мало волнует, поскольку значение слова «честно» ей не ведомо. Когда ты ведьма, у тебя только одна проблема. Ты все решаешь сама. Всегда все решаешь сама.

* * *

Пришло Страшдество, со снегопадами и подарками. Из дома ей ничего не прислали, хотя кое-каким каретам удалось пробиться в горы. Она сказала себе, что на то есть уважительные причины и постаралась поверить этому.

Сегодня был самый короткий день в году, и он был удобно подобран в пару с самой длинной ночью. Зима была в самом разгаре и Тиффани никак не ожидала подарка, прибывшего на следующий день.

Шёл густой снег, но вечером небо прояснилось и сильно похолодало.

Что-то просвистело с закатного небо прямо в сад Нянни Огг, подняв фонтан земли и оставив большую воронку.

— Так, капусте пришел конец. — сказала Нянюшка, выглядывая в окно.

Они вышли в сад. Из воронки валил пар и в воздухе сильно пахло капустой.

Тиффани вгляделась в клубы пара. Ей мешали земля и капустные побеги, но она смогла рассмотреть что-то круглое.

Она соскользнула в воронку, прямо в грязь и пар, поближе к загадочной штуке, которая уже немного остыла. Тиффани начала очищать её от мусора и у неё появилось неприятное ощущение, что она знает, что это такое.

Это была та самая «штуковина», о которой говорила Анойя. Она выглядела довольно загадочно. И лишь полностью высвободив её из грязи, Тиффани поняла, что уже видела её раньше.

— Ну что там внизу, все в порядке? Я не вижу тебя из-за пара! — крикнула Нянни Огг. На шум падения прибежали соседи и сейчас они взволнованно переговаривались.

Тиффани быстро оттерла землю и давленную капусту с штуковины и ответила. — Боюсь, что эта штука может взорваться. Скажите всем, чтобы разошлись по домам! И подайте мне руку, пожалуйста?

Наверху раздались какие то крики и убегающий топот. Появилась рука Нянни Огг, разгоняющая пар, и ухватившись за неё, Тиффани выбралась из воронки.

— Стоит ли нам спрятаться под кухонным столом? — сказала Нянни, пока Тиффани счищала землю и капусту с платья. Затем Нянни подмигнула. — Только собирается ли она взорваться?

Из-за дома вышел Шон, сын Нянюшки, с ведрами воды и остановился в разочаровании, увидев, что они не понадобятся.

— Мам, чего это было?

Нянюшка повернулась к Тиффани, которая ответила. — Ээээ… огромный камень упал с неба.

— Не могут огромные камни в небе висеть, мисс! — сказал Шон.

— Подозреваю, что именно поэтому он и упал, сынок. — живо ответила Нянни. — Если ты хочешь помочь, построжи здесь и проследи, чтобы никто близко не подходил.

— Что мне надо делать, если эта штука взорвется, мама?

— Пойди и скажи мне, хорошо? — предложила Нянюшка.

Она поспешила с Тиффани в коттедж, закрыла за собой дверь и сказала. — Какие же мы с тобой врушки, Тифф. Ну, что там у нас?

— Вряд ли она взорвется. — ответила Тиффани. — И если все-таки взорвется, то в самом худшем случае, нас завалит цветной капустой. По моему, это Корнукопия.

Снаружи послышались голоса и дверь распахнулась.

— Мир этому дому, — сказала Матушка Ветровоск, стряхивая снег с ботинок. — Твой парнишка говорит, что заходить нельзя, но по-моему, он ошибается. Торопилась, как могла. Что случилось?

— Корнукопии на нас свалились, — ответила Нянни Огг, — чем бы они там не были.

* * *

Был поздний вечер. Им пришлось подождать до темноты, прежде чем вытаскивать Корнукопию из воронки. Она был намного легче, чем Тифани ожидала; вернее сказать, у неё был вид очень и очень тяжелого предмета, решившего по каким-то своим причинам временно стать легким.

Корнукопия лежала на кухонном столе, очищенная от земли и капусты. Тиффани подумала, что в ней есть что-то живое. Она была теплая на ощупь и, как будто слегка вздрагивала под пальцами.

— Согласно Чаффничу, — сказала она, держа открытую Мифологию на коленях, — Бог Слепой Ио создал Корнукопию из рога волшебной козы Альмегии, чтобы накормить детей Богини Бисономии, которая была затем превращена в дождь из устриц, Эпидитием, Богом Картофелеобразных Предметов, после того, как она оскорбила Резонату, Богиню Горностаев, кинув крота на её тень.

— Всегда говорила, что они слишком увлекались такими делами в былые времена. — сказала Матушка Ветровоск.

Ведьмы разглядывали штуковину. Она и правда походила на козий рог, но очень и очень большой.

— Как она работает? — спросила Нянни Огг. Она засунула голову внутрь и закричала — Привет! — Приветы вернулись многократным эхом, как будто они прошли намного большее расстояние, чем можно было ожидать.

— По мне, так похоже на большую морскую раковину. — вынесла свой вердикт Матушка Ветровоск. Кошечка Ты расхаживала вокруг штуковины, изящно пофыркивая на неё. (Тиффани заметила, что Грибо прятался за кастрюлями на верхней полке).

— Вряд ли это кому известно. — ответила Тиффани. — Но его ещё называют Рог Изобилия.

— Рог? А подудеть а него можно? — спросила Нянни.

— Сомневаюсь. — ответила Тиффани. — В нем содержится… всякое.

— Что всякое? — спросила Матушка Ветровоск.

— Технически… все, — ответила Тиффани. — все, что растет.

Она показала им картинку в книге. Из широкого горла Рога Изобилия вываливались всевозможные фрукты, овощи и зерновые.

— Я погляжу, одни фрукты, — заметила Нянюшка. — Морковки что-то не видать, хотя она, скорее всего, вся в остром конце. Там ей как раз впору.

— Очень типично. — сказала Матушка. — Нарисовал впереди, что поярче. Много чести для обычной картошки. — Она обвиняюще ткнула пальцем в страницу. — А что скажете про херувимов? Они у нас тут не появятся впридачу, а? Терпеть не могу шныряющих в воздухе младенцев.

— Они часто встречаются на старых картинах. — сказала Нянни Огг. — Их рисовали, чтобы показать, что это Искусство, а не сомнительные картинки с полуголыми женщинами.

— Ну меня то они не одурачат. — ответила Матушка Ветровоск.

— Давай, Тифф, включи его. — сказала Нянни, обходя стол вокруг.

— Я не знаю как! — ответила Тиффани. — Инструкции при нем не было!

Тут Матушка закричала: — Ну-ка назад, Ты! — но было уже слишком поздно.

Белая кошечка лишь махнула хвостиком и скрылась в роге.

Они стучали по рогу. Они переворачивали его вниз горлом и трясли. Они кричали в него. Они поставили перед ним блюдце с молоком. Но котенок не возвращался. Затем Нянни Огг осторожно потыкала в рог шваброй, которая, никого этим не удивив, вошла в Корнукопию ровно настолько, насколько позволяли внешние размеры рога.

— Выйдет сама, когда проголодается. — утешительно сказала Нянни.

— Не выйдет, если найдет внутри еду. — ответила Матушка, всматриваясь в темноту.

— Не думаю, что она сможет найти еду для кошек. — проговорила Тиффани, пристально изучая картинку. — Хотя, там может быть молоко.

— Эй Ты! Немедленно вылезай оттуда! — скомандовала Матушка голосом, предназначенным для сотрясания гор.

Послышалось отдаленное мяу.

— Может она там застряла? — предположила Нянни. — Я что хочу сказать, рог похож на спираль, которая сужается к концу. А коты назад пятиться не очень-то умеют.

Тиффани заметила выражение лица у Матушки и вздохнула.

— Фиглы? — сказала она, обращаясь к комнате в целом. — Я знаю, вы здесь. Появитесь, пожалуйста.

Из-за каждого украшения в комнате вылезли фиглы… Тиффани похлопала по Рогу Изобилия.

— Можете вытащить из него белого котенка? — спросила она.

— И только то? Айе, нае проблемо. — ответил Роб Всякограб. — Я то надеялся на что-то скрутное!

Нак Мак Фиглы рысью устремились в Рог Изобилия. Их голоса замерли вдали. Ведьмы остались ждать.

Они подождали ещё.

И ещё.

— Фиглы! — крикнула Тиффани в рог. Ей показалось, что она расслышала отдаленное «Кривенс!»

— Если он зерно дает, то они могли найти пиво. — сказала Тиффани. — А это значит, что они вернутся только когда пиво закончится!

— Кошки не могут жить на пиве! — отрезала Матушка Ветровоск.

— Ну, я сыта по горло ожиданиями. — сказала Нянни. — Смотрите, на другом конце тоже есть отверстие. Сейчас я в него подую!

И она взялась за рог. Она надула щеки. Её лицо покраснело, глаза вылезли из орбит и стало ясно, что если рог сейчас же не пропустит воздух, то она… — в этот момент Корнукопия сдалась.

Что-то загромыхало в её недрах, звук становился все громче и громче…

— Ничего не вижу. — сказала Матушка Ветровоск, заглядывая в широкое горло рога.

Тиффани еле успела оттащить её в сторону, как из Корнукопии стремглав вылетела Ты, с распушенным хвостом и прижатыми к голове ушами. Она пронеслась по столу, прыгнула Матушке на платье, вскарабкалась на плечо, развернулась и с вызовом зашипела.

С криком «Крииииивенс!» из рога повалили фиглы.

— Все за диван! — закричала Нянни. — Бегом!

Звук гремел, как раскаты грома. Все громче, громче и…

…все стихло.

В наступившей тишине из-за дивана осторожно показались три остроконечных шляпы. Из-за всевозможных укрытий выглянули маленькие синие лица.

Послышался звук, похожий на плевок, из Рога Изобилия выкатилось что-то маленькое и высохшее и упало на пол. Это был очень сильно усохший ананас.

Матушка Ветровоск стряхнула пыль со своего платья.

— Тебе не помешало бы научиться им пользоваться. — сказала она Тиффани.

— Как?

— Ничего в голову не приходит?

— Нет!

— Выкручивайся, как знаешь, мадам, и имей в виду, эта штука опасна!

Тиффани осторожно подняла Корнукопию и ей снова показалось, что эта вещь на самом деле очень тяжелая, но с успехом притворяется легкой.

— Может надо сказать какие-нибудь волшебные слова? — предположила Нянни Огг. — Или на что-то нажать…

Тиффани повертела рог и на свету что-то блеснуло.

— Постойте, кажется здесь какие-то слова. — сказала она. Она прочитала: «РБНФБ РПХ ЕРЙИХМЕЙУ, ЧБСЙЖЩ ЕРЙ ЕНБ ПНПМБ»

Все, что пожелаешь, я дам в соответствии с названием, — пробормотали воспоминания доктора Суетона.

Следующая строка гласила: «МЕГБЛЩНЩ УХУФЕЛЛПМБЙ»

Я расту, я уменьшаюсь, — перевел доктор Суетон.

— Кажется, я знаю, что надо делать. — сказала Тиффани и в память ушедшей мисс Тенеты провозгласила: — Сэндвич с ветчиной!

Ничего не произошло.

Затем доктор Суетон лениво перевел и Тиффани сказала: «ёнб уЬнфпхйфт жбмрьн ме мпхуфЬсдб».

С чмокающим звуком, из недр Рога Изобилия вылетел сэндвич с ветчиной и был ловко подхвачен Нянюшкой, которая тут же откусила кусочек.

— Очень даже ничего! — объявила она. — Сделай ещё несколько!

— «Дюуе мпх рпллЬ уЬнфпхйфт жбмрьн». — сказала Тиффани и тут же раздался звук, как будто кто-то встревожил пещеру, полную летучих мышей.

— Стой! — закричала она, но это не помогло. Затем доктор Суетон прошептал слова и она громко произнесла — «Mhn мпх zdineiz ресйууьфесб уЬнфпхйфт»!

Сэндвичей было… много, целая гора до самого потолка. Нянюшку всю завалило, только кончик шляпы виднелся и слышались приглушенные звуки.

Высунулась рука и Нянни Огг, задумчиво пережевывая сэндвич, расчистила себе путь через завалы хлеба и нарезанной свинины.

— Без горчицы, как я посмотрю. Хммм. Что же, у каждого сегодня будет отличный ужин. — заметила она. — А ещё, мне придется наварить прорву супа. Но знаешь что, больше не пробуй эту штуку здесь, хорошо?

— Не нравится мне это! — отрезала Матушка Ветровоск. — Откуда все это взялось, а? Волшебная еда не может насытить по настоящему!

— Это не волшебная еда, а божественная. — ответила Нянни Огг. — Как манна небесная, что-то вроде того. Я так полагаю, она сделана из тверди небесной.

На самом деле, это всего лишь метафора безграничного плодородия природы, — прошептал доктор Суетон в голове у Тиффани.

— И когда это с небес манна сыпалась. — фыркнула Матушка.

— Это произошло много лет тому назад за границей. — продолжала Нянни, поворачиваясь к Тиффани. — На твоем месте, дорогуша, я бы унесла рог завтра в лес и там проверила, что он ещё может сделать. Хотя, если не возражаешь, немного свежего винограда не помешало бы.

— Гита Огг, ты не можешь использовать Божественный Рог Изобилия как… как кладовую для продуктов! — сказала Матушка. — Хватит с нас хлопот с ногами!

— Но так оно и есть, — с невинным видом ответила Нянни Огг, — он и есть кладовая. Вся еда, заключенная в нем, ждёт весны, чтобы вырасти.

Тиффани очень осторожно положила рог на место. В Корнукопии было что-то живое. Она не была уверена, что это только волшебной устройство. Казалось, что Корнукопия прислушивается.

Как только рог прикоснулся к поверхности стола, он тут же стал уменьшаться, пока не уменьшился до размеров небольшой вазочки.

— Прощения просим? — сказал Роб Всякограб. — А пиво в нем есть?

— Пиво? — бездумно повторила Тиффани.

Что-то закапало. Все глаза повернулись к рогу. Он был до краев заполнен коричневой жидкостью.

Тут все посмотрели на Матушка Ветровоск, которая лишь пожала плечами.

— Нечего на меня смотреть. — кисло сказала она. — Вы все равно его выпьете!

Нянни Огг поспешила за кружками, а Тиффани подумала — он живой. Он учится. Он выучил мой язык…

* * *

Тиффани проснулась около полуночи оттого, что на её груди стоял цыпленок. Она столкнула его и пошарила по полу в поисках тапочек, но нашла только цыплят. Она зажгла свечу и увидела у себя на кровати ещё с полдюжины цыплят. Весь пол был покрыт цыплятами. И лестница. И все комнаты на первом этаже. В кухне цыплята выливались в сточную трубу.

Они почти не шумели, только время от время квохтали, как квохтят обескураженные куры, что более менее является их постоянным состоянием.

Цыплята топтались на полу, стараясь потесниться. Чик. И все потому, что каждые восемь секунд Корнукопия осторожно выстреливала цыпленком. Чик.

Пока Тиффани таращилась на цыплят, ещё один приземлился на горке ветчинных сандвичей. Чик.

Ты с озадаченным видом сидела на вершине Корнукопии. Чик. И в большом кресле посреди комнаты негромко похрапывала Матушка Ветровоск, окруженная зачарованными курами. Чик. Не считая храпения и квохтания, картина была довольно умиротворяющей. Чик.

Тиффани рассматривала котенка. Она трется о ноги, когда голодна, так? Чик. И мяукает? Чик. А Корнукопия способна понимать разные языки, так? Чик. Она прошептала: — «Не надо больше цыплят», — и через несколько секунд поступление цыплят прекратилось. Чик.

Но и оставлять все, как есть, нельзя. Она потрясла Матушку за плечо и когда та проснулась, сказала — Хорошая новость, сандвичей с ветчиной почти не осталось… Ээээ…

Чик.

Глава 9

ЗЕЛЕНЫЕ ПОБЕГИ

Утром заметно похолодало. Холод был таким пронизывающим, что даже пламя в костре замерзало.

Тиффани приземлила метлу среди деревьев неподалеку от коттеджа Нянни Огг. Хотя снег в лесу был не таким глубоким, как на полянах, она проваливалась по колени и холод придал ему хрупкость, от которой он скрипел под ногами, как черствая буханка.

Теоретически, она ушла в лес, чтобы освоиться с Кронукопией, но на самом деле, она просто унесла её от греха подальше. Нянни Огг не слишком расстроилась из-за цыплят. В конце концов, ей достались пять сотен кур, которые, кудахча, толпились вокруг неё в сарае. Но вот полы были перепачканы, все было измазано птичьим пометом, даже перила, и, как отметила Матушка (шепотом), что если кто-нибудь скажет «акулы»?

Тиффани сидела на пеньке под заснеженными деревьями с Рогом Изобилия на коленях. Когда-то лес был приятным. Сейчас же он вызывал ненависть. Темные стволы деревьев на фоне снега, полосатый черно-белый мир, решетка, перегораживающая свет. Тиффани так сильно не хватало открытого горизонта.

Забавно… Рог Изобилия всегда был теплым, даже здесь, в лесу, и он, казалось, заранее знал, какой размер ему следует принять.

«Я расту, я сжимаюсь…» — подумала Тиффани. А я чувствую себя такой незначительной.

Что будет дальше? Что происходит сейчас? Она продолжала надеяться, что могущество… снизойдет на неё, как свалился Рог Изобилия. Но этого не происходило.

Под снегом теплилась жизнь. Она чувствовала её кончиками пальцев. Где-то там внизу, вне пределов досягаемости, спало настоящее Лето. Тиффани раскопала снег Корнукопией, добравшись до слоя опавшей листвы. Под листвой таилась жизнь, прятались белая паутина грибницы и бледные новые корни. Полуспящий червь медленно пополз и закопался под тонкий, как кружево, остов листа. Рядом лежал желудь.

Лес не был безмолвным. Он затаил дыхание. Он ждал её, а она не знала, что делать.

Я не Госпожа Лето, напомнила она себе. Я никогда не буду ею. Я влезла в её платье, но я никогда не стану ею. Может быть я смогу прорастить несколько цветочков, но я никогда не буду ею. Они идёт по миру и в спящих деревьях начинают струиться океаны сока и миллионы тонн травы вырастают за секунду. Могу ли я это сделать? Нет. Я глупый ребенок с парой-тройкой фокусов, вот и все. Я всего лишь Тиффани Болит, и я до боли хочу вернуться домой.

Чувствуя вину перед червем, Тиффани подышала на почву, чтобы согреть её и укрыла её листвой. Только она это сделала, как раздался тихий сочный звук, словно лягушка шлепнула, и желудь раскрылся. Прямо на глазах появился белый стебелек и вырос на целых полдюйма.

Она торопливо сделала ямку в почве, затолкала в неё желудь и заровняла землю.

Кто-то наблюдал за ней. Она выпрямилась и быстро повернулась. Никого не было видно, но это ничего не значило.

— Я знаю, ты здесь! — сказала она, оглядываясь по сторонам. — Кем бы ты ни был!

Её голос эхом отразился от черных деревьев. Даже ей самой он показался писклявым и испуганным.

Она обнаружила, что поднимает Корнукопию наизготовку.

— Покажись, — потребовала она дрожащим голосом. — или я…

…Что? подумала она про себя. Закидаю тебя фруктами?

С ближайшего дерева с глухим стуком обрушился снег. Тиффани подпрыгнула и почувствовала себя ещё более неловко. Вот она уже вздрагивает из-за падающего снега! Ведьма не должна бояться даже самого мрачного леса, сказала ей однажды Матушка Ветровоск, потому что она должна верить всей своей душой, что самое страшное в лесу — это она сама.

Она подняла Рог Изобилия и нерешительно произнесла — Земляника…

Что-то, чмокнув, вылетело из Корнукопии и оставило красный след на дереве, стоящим в двадцать футах от неё. Тиффани даже проверять не стала, рог всегда выполнял то, о чем его просили.

Вот про себя она и такого сказать не могла.

В довершении ко всему, сегодня была её очередь идти к Аннаграмме. Тиффани глубоко вздохнула. Надо полагать, это тоже было ошибкой.

Тиффани села на метлу и медленно скрылась за деревьями.

Через одну-две минуты, из под земли показался зеленый росток, вырос дюймов на шесть и выкинул два зеленых листика.

Послышались шаги. Они были не такими скрипящими, какими обычно бывают шаги по снежному насту.

Потом послышался хруст, как будто кто-то опустился на колени.

Пара худых, но могущественных рук осторожно сгребла снег и листья и слепила вокруг побега стенку, защищающего его от ветра, как укрытие.

Маленький белый котенок попытался просунуть нос, но его мягко отодвинули в сторону.

Затем Матушка Ветровоск ушла в лес, не оставляя за собой следов. Никогда не учи других всему, что знаешь сама.

* * *

Шли дни. Аннаграмма училась, но это стоило больших усилий. Тяжело учить того, кто не может признать, что есть что-то, ей неизвестное. Поэтому учеба шла таким образом:

— Ты ведь знаешь, как приготовить корень плацебо?

— Конечно. Все это знают.

И ответ — «Вот и хорошо, покажи мне как», не годился, потому что, она немного повозилась бы и заявила, что у неё болит голова.

Нет, отвечать надо было так: — Вот и хорошо, посмотри, правильно ли я все делаю. — И затем приготовить его по всем правилам. А также добавить что-то вроде: — Матушка Ветровоск говорит, что вместо корня плацебо можно взять все, что угодно, но настоящий корень лучше, если ты сможешь его заполучить. Сироп из него просто изумительно помогает от всяких легких недомоганий, но тебе это и так известно.

И Аннаграмма отвечала. — Конечно известно.

Через неделю ударили такие морозы, что старые деревья в лесах раскололись. Старики говорили, что давно такого не было. Соки в деревьях замерзали и разрывали древесину.

Аннаграмма была самодовольна, как канарейка в комнате с зеркалами, и моментально впадала в панику, сталкиваясь с тем, чего она не знала. Но она схватывала все на лету и умело привторялась, что знает куда больше, чем на самом деле, неоценимый талант для ведьмы. Как то-раз Тиффани заметила лежащий на столе открытый каталог Боффо, некоторые товары в нем были обведены карандашом. Она не стала задавать вопросов. Ей было некогда.

Ещё через неделю замерзла вода в колодцах.

Тиффани несколько раз сопровождала Аннаграмму по окрестным деревням и убедилась, что та справится, в конечном счете. Аннаграмма обладала врожденным Боффо. Она была высока и надменна и всегда вела себя так, как будто знала все, даже если не имела об этом ни малейшего понятия. С такими способностями нельзя не преуспеть. И люди её слушались.

Они были вынуждены слушаться. Дороги завалило снегом и между коттеджами прорыли туннели, залитые холодным голубым светом. Все перевозилось на метлах. В том числе и старики. Их забирали вместе с постелями и костылями, и перевозили на новое место. Люди собирались вместе чтобы согреться, и коротали дни, напоминая себе, что какие бы холода нынче не стояли, им не сравниться с морозами в дни их молодости.

Прошло какое-то время и они перестали так говорить.

Иногда наступала оттепель, ненадолго, и затем морозы возвращались. Крыши домов украсились гирляндами сосулек. В очередную оттепель они врезались в землю, как кинжалы.

Тиффани не спала; не ложилась в кровать, во всяком случае. Никто из ведьм не ложился. Снег затвердел, как камень, и по нему можно было ездить, но ведьм было недостаточно и часов в сутках — тоже. Петулия как-то заснула на метле и через две мили очнулась на дереве. Тиффани, заснув, соскользнула с метлы и проснулась в сугробе.

В туннели вошли волки. Они ослабели от голода и отчаяния. Матушка Ветровоск изгнала их и никогда никому не рассказала, как она это сделала.

Холод наносил удар за ударом, день за днем, ночь за ночью. Снег был усыпан черными точками, это были мертвые птицы, замерзшие на лету. Выжившие птицы проникли в туннели и заполнили их своим щебетанием, а люди подкармливали их объедками в благодарность за ложную надежду на весну, что они дарили…

…Потому что пищи хватало. О, да, пищи хватало. Рог Изобилия работал день и ночь.

А Тиффани думала, я должна сказать снежинкам — хватит…

* * *

В старой заброшенной лачуге, в прогнивших досках торчал гвоздь. Если бы у Зимового были пальцы, они бы задрожали.

Это последнее из того, что ему было нужно! Как многому пришлось научиться! Как трудно ему было, как трудно! Кто бы мог подумать, что люди состоят из таких материалов как мел, сажа, газы, яды и металлы? Ржавый гвоздь покрылся слоем льда, который стал нарастать и вытолкнул гвоздь из доски.

Гвоздь медленно вращался в воздухе и в вое ледяного ветра, обдувающего макушки деревьев, прозвучал голос Зимового: ЖЕЛЕЗА, ЧТОБЫ СДЕЛАТЬ ЧЕЛОВЕКА!

Где-то высоко в горах снежный покров взорвался. Он вспучился, как будто под ним резвились дельфины, и стал менять форму, принимая то один, то другой образ…

Затем, также внезапно, как и взметнулся, снег улегся. В морозном воздухе, сверкая на солнце, высился всадник на белоснежном коне. Если бы величайшего скульптора в мире попросили слепить снеговика, он бы вылепил вот такого.

Но это ещё был не конец. Конь и всадник плавно меняли форму, становясь все более и более живыми. Проявились детали. Появились цвета, все блеклые, ни одной яркой.

Наконец печальное зимнее солнце осветило человека и коня.

Зимовой протянул руку и согнул пальцы. В конце концов, цвет, это всего лишь вопрос отражения; пальцы приобрели телесную окраску.

Зимовой попробовал разговаривать. Он издавал самые разнообразные звуки, от рева бури до шуршания прибоя на галечном берегу. Где-то среди них затесались звуки, которые казались правильными. Он повторил их, растягивая и перемешивая, превращая их в речь, играя с ними, пока они не зазвучали по настоящему.

Он произнес: — Трынбрынгхз? Грркхзыбывф? Висвуп? Нананана… Ни… На… А… А! Вот она, речь! — Зимовой откинул голову и запел увертюру из оперы «Зима в Убервальде» композитора Воты Дойнова. Он подслушал её как-то раз, рея бурей над крышей оперного театра, и был изумлен, обнаружив, что люди — какие-то бурдюки на ножках, наполненные грязной водой, смогли настолько тонко понять зиму.

— СНОВА ПОХЛОДАЛО! — пропел он в студеное небо.

Зимовой скакал через сосновый лес и пел оперу. Единственной допущенной им ошибкой было исполнение партий всех музыкальных инструментов, а не только голосов. Он пел всю оперу целиком и ехал, как странствующий оркестр, одновременно воспроизводя пение, скрипки, стук барабанов и весь остальной оркестр.

Запах деревьев! Ощущение притяжения земли! Чувство цельности! Он мог видеть темноту с другой стороны глазных яблок и сознавать, что это он и есть! Быть… и знать, что ты… человек!

У него никогда раньше не было таких ощущений. Это было так возбуждающе. Столько всего вокруг… чувства набрасывались на него со всех сторон. Например, земля. Она постоянно притягивала к себе. Даже чтобы просто стоять прямо, надо было все время думать об этом.

А птицы! Зимовой всегда воспринимал их как помехи, мешающие ветру, но сейчас он видел в них таких же живых существ, как и он сам! Они играли с земным притяжением и владели небесами.

Никогда раньше Зимовой не видел, не чувствовал, не слышал. Это невозможно, пока не станешь… обособленным, не окажешься в темноте за глазными яблоками. Никогда раньше он не был обособленным; он всегда был частью вселенной, частью притяжения и давления, звука и света, струящийся и скользящий. Он прорывался штормами через горы, но вплоть до сегодняшнего дня даже не знал, что такое горы.

Темнота за глазными яблоками… Что за совершенство. Она давала тебе чувство… самого себя. Руки с этими уморительными вихляющимися отростками на концах, они давали осязание; дыры по обеим сторонам головы позволяли проникать звукам; дырки на лице — чудесным запахам. Как умно со стороны этих дыр знать, что надо делать! Это так изумительно! У стихии все ощущения воспринимаются одновременно, внутри и снаружи в одном большом… нечто.

Нечто. Полезное слово… нечто. Нечто было чем-то, что Зимовой не смог бы описать. Все было… чем-то, и все было таким возбуждающим.

Как хорошо быть человеком! О, в основном он представлял собой грязный лед, но в конце концов, лед, это более упорядоченная вода.

Да, он — человек. Это так легко. Надо всего лишь организовать себя. Теперь у него были пять чувств, он мог передвигаться среди людей, он мог… искать. Искать так, как это делают люди. Он стал одним из них! Когда он был стихией, он не мог этого сделать, ему было трудно даже отличить человека от других сущностей физического мира. Но люди могут разговаривать с другими людьми, используя отверстие для звуков. И он тоже может разговаривать с ними и они ничего не заподозрят!

Теперь, когда он стал человеком, пути назад нет. Он — Зимний Король!

Все, что ему нужно, это королева.

* * *

Тиффани проснулась оттого, что кто-то её тряс.

— Тиффани!

Она заснула, положив голову на Корнукопию. Где-то рядом слышался странный стук, как будто что-то сухое капало. Бледно-голубой свет заливал комнату.

Когда она открыла глаза, Матушка Ветровоск вернулась в свое кресло.

— Ты спишь с девяти часов, девочка. — сказала она. — Тебе пора домой.

Тиффани огляделась. — А разве я не дома? — спросила она, чувствуя себя сбитой с толку.

— Нет, это дом Нянни Огг. А вот и суп…

Тиффани проснулась. Перед ней стояла расплывающаяся тарелка с супом. Она казалась… знакомой.

— Когда ты в последний раз спала в кровати? — спросила призрачная фигура.

Тиффани зевнула. — Какой сегодня день?

— Вторник. — ответила Матушка Ветровоск.

— Мммм… Какой вторник?

Тиффани проснулась в третий раз, тут её схватили и вытащили из кровати.

— Ну вот, — послышался голос Матушки Ветровоск. — Больше не засыпай. Ешь суп. Согревайся. Тебе пора домой.

На этот раз желудок Тиффани взял на себя управление рукой с ложкой и Тиффани постепенно согрелась.

Матушка Ветровоск сидела напротив неё с котенком Ты на коленях, наблюдая как Тиффани ест суп.

— Я слишком многого от тебя ожидала, — сказала она. — Понадеялась, что когда день удлинится, твоя сила возрастет. Но ты в этом не виновата.

Стук участился. Тиффани глянула вниз и увидела, что из Рога Изобилия сыпется ячмень. Пока она разглядывала его, зерен стало сыпаться ещё больше.

— Ты настроила его на ячмень, прежде чем заснуть. — пояснила Матушка. — Когда ты устаешь, его работа замедляется. Ячмень как раз то, что нужно, иначе куры бы нас заживо сожрали.

— Единственное, что я сделала правильно. — сказала Тиффани.

— Ох, ну не знаю. Аннаграмма Ястребц, кажется, подает надежды. Насколько я слышала, ей очень повезло с друзьями. — Если бы мисс Тенета рискнула сыграть в покер против Матушки Ветровоск, она скорее всего проиграла бы.

Внезапно, перестук ячменных зерен стал громче.

— Послушайте, я… — начала Тиффани.

Матушка фыркнула. — Лично мне никто не обязан давать объяснения. — с достоинством сказала она. — Можешь мне пообещать, что отправишься домой? Сегодня утром к нам прорвалась пара карет и говорят, что внизу на равнинах все не так плохо. Возвращайся в свой Мел. Кроме тебя, у них больше ведьм нет.

Тиффани вздохнула. Ей очень хотелось вернуться домой, больше всего на свете. Но это было бы похоже на бегство.

— Или на стремление куда-то. — ответила Матушка, возвращаясь к своей старой привычке отвечать на то, что не было произнесено вслух.

— Тогда я отправлюсь завтра. — сказала Тиффани.

— Хорошо. — Матушка встала. — Идём. Я тебе что-то покажу.

Тиффани последовала за ней в снежный туннель, что выходил на опушку леса. Снег на поляне был утоптан крестьянами, ходящими в лес за дровами. Стоило зайти чуть подальше и сугробы были уже не такими глубокими, деревья задерживали снег и он лежал на ветвях, отбрасывая холодные синие тени.

— Что мы ищем? — спросила Тиффани.

Матушка Ветровоск показала.

Зеленое пятно на серо-белом фоне. Свежая листва молоденького дуба, все лишь в пару футов высотой. Тиффани, поскрипывая снегом, подошла к нему и дотронулась. Воздух вокруг деревца был теплым.

— Ты знаешь как сделала это? — спросила Матушка.

— Нет!

— Я тоже. Я бы так не смогла. А ты сделала, девочка. Ты — Тиффани Болит.

— Всего одно деревце. — сказала Тиффани.

— Ах, ну и что. Начинать надо с малого, с дубами то.

Они молча постояли, глядя на деревце. Похоже, что зелень отражала снег от себя. Зима украла краски, но дерево сияло.

— Ну что ж, у нас у всех есть дела. — сказала Матушка, разбивая очарование. — Ты, как я полагаю, полетишь в коттедж мисс Тенеты, как обычно. Ничего другого я от тебя не ожидала бы…

* * *

На постоялом дворе, где останавливались почтовые кареты, жизнь кипела даже утром. Карета Первой Почты меняла лошадей после долгого перегона в горах, другая карета, следующая вниз на равнины, ожидала пассажиров. В воздухе клубились пары дыхания лошадей. Кучера переминались с ноги на ногу. Грузчики загружали мешки и пакеты. Во дворе суетились люди с завтраком, слонялись какие-то косолапые типчики, курили и сплетничали. Минут через пятнадцать двор опустел, но все были слишком заняты, чтобы обратить внимание на ещё одного путника.

Позже, каждый из них рассказывал свою собственную историю, споря с другими до крика. Наверное, наиболее точный рассказ принадлежал мисс Димфнии Стут, дочери хозяина гостиницы, которая в то утро помогала отцу накрывать завтрак.

— Он как зашел, я сразу увидела, что-то в нём не так. Он и шёл так забавно, поднимая ноги, как лошадь. И весь, как будто, блестел. Ну, кого у нас тут только не бывает и платят нам не за то, чтобы мы отпускали насмешки. На прошлой неделе, забегала к нам компания оборотней, так они были совсем как мы с вами, только нам пришлось им тарелки на пол поставить… Ах, да, мужчина… Ну, сел он, значит, за стол и заявил: — «Я такой же человек, как и вы!» Вот так прямо и сказал!

— Конечно, никто на это не обратил внимания, но я ему ответила, что очень за него рада и спросила, что подать, сосиски у нас в то утром выдались на славу, а он ответил, что ест только холодное. Так странно, тем более, что все заворчали, как похолодало в комнате, а ведь огонь в большом камине пылал вовсю! Ну да ладно… У нас в кладовой как раз завалялись холодные сосиски, чуток с душком, ну вы понимаете о чем я. В общем, отнесла я ему сосиски, он откусил кусочек и заговорил с набитым ртом, вы только подумайте, — «Я ожидал другого. Что мне с этим делать?» Ну я ответила, что надо проглотить, а он говорит — «Проглотить?», я ему — да, глотайте, чтобы пища в желудок попала, а он как скажет, куски аж во все стороны полетели — «О, в эту пустоту!» И он так заколыхался, а потом говорит, — «Я человек, мне удалось съесть человеческие сосиски!». Ну я ему ответила, что зря он так говорит, эти сосиски были свиные, как и все остальные, впрочем.

— А затем он спросил, что ему теперь делать с проглоченным и я ответила, что это не моё дело, говорить ему такое, и что с него два пенни, а он положил на стол золотой и я сделала реверанс, так, на всякий случай, никогда ведь не знаешь…

Потом он сказал — «Я человек, такой же как и вы. Где живут люди с острыми концами на голове, что летают в небе?» По моему он так смешно о них сказал, но ему я ответила, что если он про ведьм, то они почти все живут выше по реке, в лесах за ланкрским мостом, а он добавил — «По имени Тенета?» и я сказала, что вроде она умерла, но с этими ведьмами никогда нельзя быть уверенным. И после этого он ушел. Да, и ещё, он все время улыбался, такой сияющей, но немного пугающей улыбкой. И с одеждой у него было что-то не так, будто она прилипла у нему или что-то в таком роде. Вот вчера у нас были два тролля. Они нашу пищу есть не могут, знаете, ведь они ходячие камни, но мы предложили им шикарный обед из битых чашек и смазочного масла. Так вот этот тип был ещё чуднее. А после того как он ушел, в комнате потеплело.

* * *

Ничего другого я от тебя не ожидала бы…

Эти слова согревали Тиффани, летящую над деревьями. Огонь питался гордостью, но в костер пошла и парочка потрескавшихся поленьев злости.

Матушка обо всем знала! Уж не она ли все это и запланировала? Потому что все выглядит в таком выгодном свете, верно? И все ведьмы узнают, что воспитанница миссис Иервиг не справилась, но Тиффани Болит уговорила остальных девочек помочь и держать язык за зубами. Среди ведьм, держание языка за зубами, самый верный способ, чтобы все выплыло наружу. Ведьмы отлично слышат то, что вы им стараетесь не говорить. Итак, Аннаграмма осталась с коттеджем, миссис Иервиг была уязвлена, а Матушка торжествовала. То есть вся беготня, вся работа, были ради того, чтобы Матушка могла торжествовать. Нет, конечно, и ради поросенка миссис Корчевщицы и всех остальных жителей. Что как раз все и усложняло. Ведь когда требуется, ты будешь делать все, что в твоих силах. Основа ведовства — совать свой нос во все дела. Тиффани об этом знала. А Матушка знала, что Тиффани знала. Поэтому Тиффани сновала туда-сюда, как маленькая заводная мышка…

Она это так не оставит!

Пустошь была занесена снегом, вся в глубоких оледенелых сугробах, но она обрадовалась, увидев, что к коттеджу была протоптана дорожка.

Появилось и кое-что новое. Вокруг могилы мисс Тенеты стояли люди и снег вокруг был расчищен.

Ох, нет, подумала Тиффани, делая круг над поляной, пожалуйста, только не говорите, что она полезла за черепами!

Все оказалось даже ещё хуже.

Она опознала людей у могилы. Это были местные жители, они посмотрели на Тиффани тем дерзким, настороженным взглядом людей, перепуганных до полусмерти стоящей перед ними маленькой, но возможно разозленной остроконечной шляпой. И в том, как они старательно избегали смотреть на могилу, было что-то такое надуманное, что моментально привлекло внимание Тиффани к ней. Могила была покрыта клочками бумаги, пришпиленными щепками. Они трепетали на ветру.

Она подняла пару бумажек:

«Мисс Тенета пожалуста присмотри за моим Джо»

«Мисс Тенета, я лысею, помоги пожалуйста»

«Мисс Тенета, извините за беспокойство, прошу вас, найдите нашу Бекки»

Таких записок было много. Она только собралась накинуться на крестьян за то, что они по прежнему продолжают докучать мисс Тенете, как вспомнила пачки Бравого Морехода, что пастухи до сих пор оставляли на торфе, где когда-то стояла старая пастушья хижина. И хотя просьбы пастухов не были записаны на бумажках, они там присутствовали, вея над торфяником.

«Бабушка Болит, что тучки небесные погоняет, прошу тебя, пригляди за моей овечкой».

«Бабушка Болит, вылечи моего сына».

«Бабушка Болит, найди моих ягнят».

Это были молитвы простого люда, не осмеливающегося беспокоить богов. Они доверяли тому, что знали. И не то, что они были правы или заблуждались. Они лишь уповали на свои надежды.

Ну, мисс Тенета, подумала Тиффани, мифом вы стали, как пить дать. Может и до богини дорастете. Но приятного в этом мало, уж поверьте.

— И что Бекки, нашлась? — спросила она, поворачиваясь к людям.

Ей ответил какой-то мужчина, старательно отводя глаза.: — Я полагаю, что мисс Тенета поняла, почему девицу домой не тянет.

Ох, подумала Тиффани, одна из этих причин.

— А что слышно о парнишке? — спросила она.

— А, эта просьба выполнена. — ответила женщина. — Его мать получила вчера письмо, что он попал в ужасное кораблекрушение, но его успели подобрать, что доказывает.

Тиффани не стала спрашивать, что это доказывало. Достаточно и того, что это считалось доказательством.

— Это хорошо. — ответила она.

— Но многие утонули, — продолжала женщина. — Они столкнулись с айсбергом в тумане. По их словам, это была огромная женщина изо льда. Представляете?

— По моему, они слишком долго пробыли в море, вот им везде женщины и мерещатся. — ответил мужчина и рассмеялся. Женщина кинула на него Взгляд.

— Он не написал, на кого… — не была ли она похожа на кого-то знакомого? — спросила Тиффани, старательно равнодушным тоном.

— Это зависит от того, куда они смотрели… — весело начал мужчина.

— Прочисть мозги! — ткнула его пальцем в грудь женщина.

— Эээ, нет, мисс. — потупился мужчина, — Он только написал, что её голова была покрыта… пометом чаек, мисс.

Тиффани постаралась скрыть облегчение. Она оглядела трепещущие клочки бумаги на могиле и перевела взгляд на женщину, пытающуюся спрятать за спиной что-то, что вполне могло оказаться очередной просьбой.

— И вы во все это верите, миссис Картер?

Женщина неожиданно засуетилась. — Ох, нет, мисс, конечно же нет. Но это только… ну вы понимаете…

Тебе так спокойнее, подумала Тиффани. Когда сделано все, что можно было сделать, у вас остается последняя надежда. И кто знает, а вдруг да поможет. Да. Я то понимаю. Это…

Её рука чесалась. И тут она осознала, что рука чешется уже давно.

— О, да? — прошептала она. — Ты посмел?

— Что с вами, мисс? — спросил мужчина. Тиффани не обратила на него внимания. К ним приближался всадник. За ним, как плащ, тянулся вихрь снега — плотный, как пелена и беззвучный, как проклятие.

Не отрывая от него глаз, Тиффани сунула руку в карман и стиснула крошечный Рог Изобилия. Ха!

Она пошла вперед.

Поравнявшись со старым коттеджем, Зимовой спешился.

Тиффани остановилась в двадцати шагах от него, сердце у неё колотилось.

— Моя госпожа, — сказал Зимовой и поклонился.

Он выглядел… приятнее и взрослее.

— Имей в виду! У меня есть Корнукопия и не побоюсь её применить! — сказала Тиффани. Но она медлила. Он выглядел почти как человек, за исключением странной, приклеенной к губам улыбки. — Как ты меня нашел? — спросила она.

— Я научился, ради тебя. — ответил Зимовой. — Я научился, как искать. Я человек!

Нежели? Но рот у него неправильный, сказал Третий помысел. Он внутри бледный, как снег. Это не юноша перед тобой. Он только думает, что он юноша.

Одну тыкву и побольше, настаивал Второй Помысел, к зиме они становятся такими твердыми. Пристрели его!

Но сама Тиффани, та, что снаружи, та, что могла чувствовать кожей дыхание ветра, подумала: Не могу я так поступить! Он ничего плохого не делает, только стоит и разговаривает со мной. Это я во всем виновата!

Он хочет, чтобы зима никогда не кончалась, сказал Третий Помысел. Все умрут, все, кого ты знаешь!

Она была уверена, что Зимовой мог читать её мысли.

Лето убивает зиму, твердил Третий помысел. Так заведено!

Убивает, но по другому, подумала Тиффани. Я знаю, что все происходит по другому! Не так. Это не та… история. Короля зимы нельзя убивать тыквой!

Зимовой очень внимательно наблюдал за ней. Тысячи снежинок-Тиффани кружились за ним.

— Мы закончим Танец? — спросил он — Я человек, так же как и ты! — он протянул руку.

— Ты знаешь, как быть человеком? — сказала Тиффани.

— Да! Это очень просто! Железа, чтобы сделать гвоздь! — с готовностью ответил Зимовой. Он просиял, как будто ему удался сложный трюк. — И настало время для Танца…

Он шагнул вперед. Тиффани отступила.

Если ты согласишься на танец, предупредил её Третий Помысел, придет конец всему. Можешь верить в себя и свою звезду, но тем большим штукам, что сверкают в небе за тысячи миль отсюда, им без разницы над чем сверкать, хоть и над вечными снегами.

— Я… не готова. — чуть слышно ответила Тиффани.

— Но время идёт. — сказал Зимовой. — Я человек, я об этом знаю. Разве ты не богиня в человеческой форме?

Глаза впились в неё.

Нет, я не богиня, думала она. Я всегда буду только… Тиффани Болит.

Зимовой приближался, протягивая руку.

— Время Танцевать, госпожа. Время закончить Танец.

Мысли улетучивались. Глаза Зимового не оставили в голове Тиффани ничего, кроме ослепительной белизны, чистой, как свежевыпавший снег.

Аааайййййййййяяяяяяя!

Дверь коттеджа мисс Тенеты распахнулась и… что-то выскочило и заковыляло к ним сквозь сугробы.

Это была ведьма. Ошибки быть не могло. На ней — возможно, это была она, но бывают настолько жуткие создания, что и думать не стоит, как к ним обратиться в письмах — была шляпа с таким длинным и острым концом, что он вился кольцами, как змея. Шляпа была надета поверх свисающих прядей спутанных, засаленных волос, которые обрамляли лицо из ночного кошмара. Оно было зеленого цвета, так же, как и руки с черными когтями.

Тиффани уставилась на неё. Зимовой уставился на неё. Люди уставились на неё.

Жутко завывая, согбенное создание подковыляло поближе, демонстрируя детали — коричневые зубы и бородавки. Бородавок было очень много. Даже на бородавках были свои бородавки.

Аннаграмма заказала все. Часть Тиффани еле удерживалась от смеха, даже в такую минуту, но тут Зимовой схватил её за руку…

…А ведьма ухватила его за плечо.

— А ну не трожь! Не смей! Я — ведьма, понял!

Голос Аннаграммы всегда резал уши, но когда она выходила из себя, то в нем появлялись такие взвизги, что у вас просто голова лопалась.

— Отпусти её, тебе говорят! — вопила Аннаграмма. Зимовой был ошеломлен. Нелегко переносить вопли взбешенной Аннаграммы тому, кто не так давно обзавелся ушами.

— Отпусти её! — взвыла она. И швырнула огненный шар.

Она промахнулась. Возможно, так и было задумано.

Люди всегда отрываются от своих занятий, когда мимо пролетает шар раскаленного газа. Вот только люди обычно не тают.

У Зимового отвалилась нога.

Позже, летя домой через пургу, Тиффани гадала, как Зимовой это устроил. Он не только сделал себя из снега, но и заставил снег ходить и говорить. Значит он постоянно думал о своих действиях. Он должен был думать. Людям нет нужды все время помнить о своем теле, потому что тело и само знает свое дело. Но снег не знает даже того, как просто стоять.

Аннаграмма смотрела на него так, будто он её оскорбил.

Зимовой озадачено огляделся вокруг, по его груди пошли трещины и вот он рассыпался на снежинки и превратился в сугроб.

Повалил снег, как будто кто-то выкручивал тучи.

Аннаграмма оттянула конец маски, взглянула на сугроб, а затем на Тиффани.

— Так, — сказала она. — Что сейчас произошло? С ним должно было это случиться?

— Я прилетела повидаться с тобой и… Это Зимовой! — все, что смогла ответить ей Тиффани.

— Ты хочешь сказать… Зимних Дел Мастер? — переспросила Аннаграмма. — А разве он не более, чем сказка? Что ему от тебя надо? — добавила она.

— Он… Я… — заговорила Тиффани, но не знала с чего начать. — Он существует! Мне нужно оказаться как можно дальше от него! — сказала она. — Мне нужно бежать! Слишком долго объяснять!

На какое то жуткое мгновение ей показалось, что Аннаграмма все ещё собирается требовать всю историю, но та схватила Тиффани за руку черной резиновой лапой.

— Тогда улетай отсюда немедленно! Ох, нет, у тебя все ещё старая метла мисс Тенеты? Она совершенно бесполезна! Возьми мою! — она потащила Тиффани к коттеджу, а снег валил все гуще и гуще.

— Железа, чтобы сделать гвоздь! — сказала Тиффани, стараясь не раскиснуть. Она больше ни о чем другом не могла говорить, внезапно, это стало исключительно важным. — Он думает, что он человек…

— Я разрушила его снеговика и только, дура ты набитая! Он вернется!

— Да, но железа достаточно, знаешь, чтобы…

Зеленая рука хлестнула её по лицу. но резина смягчила удар.

— Перестань лепетать! Я считала тебя умной! Хоть я не имею никакого представления, что происходит, но если бы меня преследовало такое существо, я бы не стояла тут, что-то лепеча! — Аннаграмма натянула маску Злой Ведьмы Де-Люкс с Болтающейся Козюлькой, поправила козюльку и повернулась к крестьянам, которые словно приросли к месту. — Ну, что уставились? Ведьму что-ли никогда не видели? — закричала она. — Расходитесь по домам! Да, миссис Картер, я загляну к вам завтра с лекарством для малыша!

Они поглядели на её зеленое лицо, гнилые зубы, грязные волосы и здоровенную козюльку, которая на самом деле была стеклянная, и бросились прочь.

Все ещё ошалевшая от пережитого ужаса и облегчения, Тифани повторяла, мелко дрожа: — Железа, чтобы сделать гвоздь… — Пока Аннаграмма не встряхнула её. Крупные снежные хлопья мелькали с такой скоростью, что лица было не разглядеть.

— Тиффани, метла. Садись на метлу. — проговорила Аннаграмма. — Улетай подальше отсюда! Ты меня слышишь? Куда-нибудь в безопасное место!

— Но он… Это несчастное создание думает, что…

— Да, да, это очень важно, понимаю. — ответила Аннаграмма, подталкивая её к стене коттеджа, где стояла прислоненная метла. Она полу-затащила, полу-подсадила Тиффани на метлу и глянула на небо. Снег валил, как из ведра.

— Он возвращается! — рявкнула Аннаграмма и добавила шепотом несколько слов. Метла рванулась и исчезла в меркнущем свете за стеной падающего снега.

Глава 10

ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ

Матушка Ветровоск отвела глаза от блюдечка с чернилами, в котором крошечная Тиффани исчезала в метели. На лице у неё была улыбка, но у Матушки Ветровоск это не обязательно означало, что произошло что-то приятное.

— Мы бы запросто его укладали, — сказал Роб Всякограб. — Чего не дозволила?

— Может так, а может он превратил бы вас в ледышки. — ответила Матушка, — Кроме того, перед Нак Мак Фиглами стоит более важная задача. Вы должны сделать две вещи для своей Величей Карги. Одна из них трудная. Вторая — очень трудная.

Услышав это, фиглы воспряли духом. Кухня миссис Огг просто кишела фиглами. Кое-кто даже взобрался на саму Нянни Огг и мисс Тик чувствовала себя довольно неуютно в их окружении. В отличии от мисс Тик, фиглам редко выпадало удовольствие искупаться.

— Во-первых, — сказала Матушка, — вам придется спуститься… в Подмирье, за Госпожей Лето.

Многозначительная пауза, казалось, совершенно не обеспокоила фиглов.

— Ох, айе, это мы могем, — ответил Роб Всякограб. — Мы могем пройти хоть куда. А шибко трудно, это про что?

— И даже вернуться назад? — спросила Матушка.

— Ох, айе. — твердо повторил Роб. — Обычно нас вышвыривают вон.

— Очень трудная часть, — продолжила Матушка — Найти Героя.

— Энто не трудно. — ответил Роб. — Мы все тута герои! — Раздались одобрительные возгласы.

— В самом деле? — сказала Матушка. — Страшно тебе пойти в Подмирье, Роб Всякограб?

— Мне? Нет! — Роб Всякограб оглядел своих собратьев и широко ухмыльнулся.

— Тогда напиши слово «мармелад». — Матушка Ветровоск толкнула карандаш по столу и села в кресло. — Давай, пиши прямо сейчас. И чтобы никто ему не помогал!

Роб сдался. Матушка Ветровоск была Карга из Карг, он это знал. Даже сказать было страшно, что она могла сотворить с согрешившим фиглом.

Он нервно ухватился за карандаш и поставил заостренный конец на столешницу. Фиглы сгрудились вокруг, но под хмурым взглядом Матушки никто не осмеливался даже подбодрить его.

Роб уставился прямо перед собой, шевеля губами, на лбу выступили капельки пота.

— Мммааа… — сказал он.

— Раз. — откликнулась Матушка.

Роб мигнул. — Эй, это хтось тама считает? — запротестовал он.

— Я, — сказала Матушка. Котенок Ты запрыгнул ей на колени и свернулся клубком.

— Кривенс, хиба ты рекла, что счет будет!

— Не говорила? Правила могут измениться в любую минуту! Два!

Роб вывел более-менее сносную букву «М», помялся и накорябал букву «Р», как раз, когда Матушка произнесла: — Три!

— Там должна идти «А», Роб, — вставил Билли Подбородище. Он дерзко посмотрел на Матушку и добавил. — Я слышал, что правила можно менять в любую минуту, так?

— Конечно. Пять!

Роб написал «А» и в творческом порыве добавил ещё одну «М».

— Шесть с половиной, — считала Матушка, невозмутимо поглаживая котенка.

— Чегось? Ах, кривенс, — пробормотал Роб и вытер вспотевшую руку о килт. Затем он снова схватил карандаш и вывел «Л». Одна ножка у неё получилась волнистой, потому что карандаш выскользнул из его рук и грифель сломался.

Он зарычал и вытащил меч.

— Восемь. — сказала Матушка. Роб остервенело затачивал карандаш так, что стружка во все стороны летела.

— Девять. — «А» и «Д» написал раскрасневшийся Роб, выпучив глаза.

— Десять. — Роб, сильно нервничая, но и не без гордости, встал по стойке смирно рядом с выписанным «МРАМЛАД». Фиглы радостно завопили, а те, кто стояли рядом, стали обмахивать его своими килтами.

— Одиннадцать!

— Чегось? Кривенс! — Роб кинулся к слову и вывел маленькую букву «е» в середине.

— Двенадцать!

— Могешь считать сколько те влезет, госпожа. — сказал Роб, отшвыривая карандаш. — но тут весь мармелад, какой есть. — Это вызвало очередной взрыв одобрения.

— Героическая попытка, мистер Всякограб. — сказала Матушка. — Первое деяние героя — победа над собственными страхами. Но Нак Мак Фиглы сражаются, не зная значения этого слова.

— Айе, верно. — пробормотал Роб. — Нам значение тысячи слов не ведомо!

— Можете сразиться с драконом?

— О, айе, подавай его сюда! — он все ещё был в гневе из-за мармелада.

— Подняться на выскоую гору?

— Нае проблемо!

— Прочитать книгу от корки до корки, ради спасения вашей Великучей Карги?

— Ох, айе. — Роб запнулся. Его загнали в угол. Роб облизал губы и сипло спросил: — Сколь тама страничек будет?

— Сотни. — ответила Матушка.

— Со словцами на каждой стороне?

— Разумеется. И буквы мелкие!

Роб пригнулся. Когда его загоняли в угол, он всегда принимал такую стойку — из неё проще начать драку. Фиглы дружно затаили дыхание.

— Я это сделаю! — сурово объявил он, сжимая кулаки.

— Молодец. — сказала Матушка. — конечно, ты сделаешь. И это был бы героический поступок — для тебя. Но спуск в Подмирье за настоящей Госпожой Лето тоже должен быть героическим для кого-то. Вот какова История. В прошлом такое не раз случалось. И как настоящий Герой, он должен будет превозмочь свои страх и ужас, потому что чудовища, с которыми ему придется сразиться, это те, что у него в голове. Пора наступать весне, у а нас все зима со своими снегами. Тебе надо поторопиться. Найди его и укажи ему путь. Путь, Что Ведет Вниз, Роб Всякограб.

— Аей, ведома нам та стезя. — ответил Роб.

— Его зовут Роланд. — продолжала Матушка. — И я считаю, вам следует отправиться не мешкая, пока светло.

* * *

Метла стремительно неслась сквозь пургу. Обычно метла летит туда, куда хочет ведьма, и Тиффани, лежа на метле, пытаясь не умереть от холода, и надеялась, что метла отнесет её домой. Она ничего не могла разглядеть, кроме темноты и летящего навстречу колючего снега, поэтому она лежала, надвинув на лоб шляпу, чтобы её обтекал ветер. Но даже в таком положении, снежинки бомбардировали её, как камешки, и пытались сорвать с метлы. Каждые несколько минут она обстукивала себя и метлу, чтобы стряхнуть лед.

Она услышала рев водопада и ощутила внезапно разверзшуюся пропасть, когда метла повернула к равнинам и стремительно понеслась вниз. Тиффани замерзла до полусмерти.

Она не могла сражаться с Зимовым как Аннаграмма. О, она могла это замыслить и пойти в кровать, полная намерений, но когда она его увидела…

… железа, чтобы сделать гвоздь… Слова застряли у неё в голове, и всю дорогу она пыталась вспомнить старую считалку, услышанную ею несколько лет назад от странствующих учителей. Одну их тех песенок, что всем известны:

И так далее, и так далее…

Какая-то ерунда, вроде той, что никак не можешь запомнить, пытаясь выучить, но потом тебе кажется, что знал её всю жизнь. Девочки прыгали под неё, дети считались, кому водить.

И вот однажды, странствующий учитель, который, как и все другие, учил в обмен на яйца, овощи и стиранные поношенные одежды, обнаружил, что ему больше платят не за полезные знания, а за интересные. Он рассказал про волшебников, которые с помощью изощренной магии определили из чего состоит человек. В основном из воды, но в ней было немного железа, серы, сажи — буквально всего по чуть-чуть, даже золота, все как-то состряпанное вместе.

Для Тиффани смысла в этом было не больше, чем в любом другом объяснении. Но в одном она была уверена: если взять все эти вещества и смешать их в большом чане, они никогда не превратятся в человека, хоть кричи на них, хоть нет.

Не создашь картину, вылив краску в ведро. Люди это знают.

Зимовой не был человеком. Зимовой этого не знал…

Он не знал и того, как оканчивается считалка.

Слова снова и снова прокручивались у неё в голове, пока метла, одолженная у Аннаграммы, стремительно летела вперед. В какой-то момент доктор Суетон очнулся от сна и тонким, самодовольным голосом прочитал ей лекцию о Младших Стихиях и о том, что почти все они были выдуманы людьми. Но тем не менее, они содержали в себе много нарративиума, основного компонента историй, который можно обнаружить, лишь наблюдая за тем, как они себя ведут…

Убегаешь, спасаешься бегством. Нравится тебе это, пастушка? Ты украла его у меня. Неужели он все, на что ты уповаешь? Прямо в воздухе раздался голос.

— Меня не волнует, кто ты такая. — пробормотала Тиффани, слишком замершая, чтобы собраться с мыслями. — Убирайся…

Время летело. Воздух на равнинах был теплее и снег не так яростно валил, но холод по прежнему проникал сквозь все слои одежды. Тиффани боролась со сном. Некоторые ведьмы могли спать на метлах, но она даже не рисковала пробовать, в страхе, что ей приснится, будто она падает и проснувшись она обнаружит, что это не сон и падать ей осталось совсем недолго.

Но вот внизу показался островок желтых огней. Это мог быть постоялый двор в Двурубахах, важный навигационный пункт.

Ведьмы никогда не останавливались в гостиницах, если могли этого избежать, потому что в некоторых краях это было опасным и в большинстве из них требовали оплату. Но у миссис Амбридж, владелицы сувенирной лавки, во дворе стоял старый сарай, а она сама была, по словам мисс Тик, ДКВ, то есть Дружелюбна К Ведьмам. На стене сарая, там, где его мог найти только тот, кто специально искал, был начертан знак: ложка, остроконечная шляпа и большая галочка.

Никогда ещё кипа соломы не казалась ей такой чудесной и в две минуты Тиффани зарылась в солому. На другом конце сарая две коровы миссис Амбридж наполняли воздух теплом и запахами переброженной травы.

Сон был мрачен. Ей снилось, как Аннаграмма сняла маску Де Люкс, чтобы обнажить свое лицо, и затем сняла свое лицо, чтобы показать под ним лицо Матушки Ветровоск…

И затем: Стоило ли все это танца, пастушка? Ты забрала мою силу и я ослабела. Теперь мир оледенеет. Стоило ли это танца?

Тиффани села. Она сидела в черном, как смоль, сарае и думала, что видела светящуюся надпись в воздухе, извивающуюся, как змея. Затем она снова провалилась в темноту и ей снились глаза Зимового.

Глава 11

И ДАЖЕ БИРЮЗОВЫЙ

Дин-дон!

Тиффани резко села, раскидывая солому. Но это только ручка звякнула о край железного ведра.

Миссис Амбридж доила коров. Тусклый свет просачивался сквозь щели в стенах. Она поглядела наверх, заслышав Тиффани.

— Ах, я так подумала, что кто-то из моих голубушек прилетел ночью. — сказала она. — Будешь завтракать, милая?

— Пожалуйста!

Тиффани помогла пожилой женщине с её ведрами, сбила масло, потрепала её старого пса, съела на завтрак жаренный хлеб с бобами и затем…

— У меня тут есть кое-что для тебя. — сказала миссис Амбридж, направляясь к маленькому прилавку, служащему в Двурубахах почтовой конторой. — Так, куда же я его…ага, вот.

Она передала Тиффани связку писем и плоскую посылку, обе стянутые резинкой и испачканные собачьей шерстью. Она ещё что-то говорила, но Тиффани почти не слушала. Что-то о возчике, который сломал ногу, бедолага, или это была его лошадь, бедное животное; что буря повалила деревья на дорогу и затем их занесло снегом, так что теперь там даже пешком не пройти; и одно к одному, почта ни на Мел, ни оттуда не доставлялась, да её и не так уж много было…

Тиффани не обращала внимания на это шумовое сопровождение, потому что все письма были адресованы ей — три от Роланда и одно от её матери — и посылка тоже. Посылка вглядела так деловито и когда она развернула обертку, в ней оказалась плоская черная коробочка, в которой, в свою очередь, оказались…

Тиффани никогда раньше не видела коробку с акварельными красками. Она и не подозревала, что бывает столько разных оттенков.

— Ах, краски. — сказала миссис Амбридж, заглядывая через её плечо. — Какая красота. У меня тоже были в детстве. Ах, и даже бирюзовая краска есть. Очень дорогая краска — бирюзовая. Это тебе твой молодой человек прислал? — добавила она, потому что старушки любят обо всем выведывать.

Тифффани откашлялась. В своих письмах она старалась даже не касаться болезненной темы о рисовании. Может он подумал, что ей хочется попробовать.

Краски в её руках переливались, как пойманная радуга.

— Какое прекрасное утро. — сказала она. — И мне пора домой…

* * *

В ледяной воде, прямо перед ревущим Ланкрским водопадом, было причалено бревно. Матушка Ветровоск и Нянни Огг стояли на огромном, обточенном водой камне посреди течения и смотрели на него.

Бревно было усыпано фиглами. Они все были весьма воодушевленными. Впереди их ожидала верная смерть, но она не предусматривала — и это важно — написания разных длинных слов.

— Знаешь, ещё никому не удалось выжить в водопаде, чтобы потом рассказывать об этом. — сказала Нянни Огг.

— Мистеру Паркинсону удалось. — ответила Матушка. — Помнишь? Три года назад.

— Ах, да. Он выжил, точно, но с тех пор ужасно заикается. — заметила Нянни Огг.

— Он записал свои впечатления. — сказала Матушка. — Он назвал их «Мой Упад В Водопад». Довольно интересное чтение.

— Но не рассказывал. — сказала Нянни. — Вот о чем я.

— Айе, дребедень, мы легки аки перышко, — сказал Величий Ян. — И ветер, поддувающий под килты, поддерживает нас на поветре.

— Вот на что я бы хотела взглянуть. — сказала Нянни Огг.

— Ну, все готовы? — спросил Роб Всякограб. — Вот и чудно! Будьте ласка, миссис Огг, отвяжите бревнышко?

Нянни Огг развязала узел и подпихнула бревно ногой. Оно немного отплыло и попало в течение.

— «Из-за острова на стрежнь»? — предложил Вулли Валенок.

— Чегось? — сказал Роб Всякограб. Бревно стало набирать скорость.

— Почему бы нам песню не спевать? — спросил Вулли Валенок. Стены ущелья быстро смыкались над ними.

— Лады. — ответил Роб. — Как-никак приятственная море-ходна песенка. И вот что Вулли, держи свой сыр от мя подальше. Не нравится мне, как он на мя узрился.

— У него очей нету, Роб. — кротко ответил Вулли, обнимая Горацио.

— Айе, об чем и реку. — кисло сказал Роб.

— Горацио вовсе не собирался тя есть, Роб. — смиренно продолжал Вулли Валенок. — И ты был ладный да чистый, когда он тя выплюнул.

— И как так получилось, что тебе прозвание сыра ведомо? — поинтересовался Роб. Вода начала пенится вокруг бревна.

— Он сам мне сказал, Роб.

— Айе? — спросил Роб и пожал плечами. — Ох, лады, буду я ещё с сыром сварится.

По реке плыли льдины. Нянни Огг показала на них Матушке Ветровоск.

— Этот снег сдвинул ледники. — сказала она.

— Я знаю.

— Надеюсь, что историям можно доверять, Эсме.

— Это старинные истории. Они живут своей собственной жизнью. Они жаждут повторения. Спасение Лета из пещеры? Очень древняя история. — сказала Матушка Ветровоск.

— Но Зимовой будет преследовать нашу девчушку.

Матушка проследила взглядом за бревном с фиглами, скрывшимся за поворотом.

— Будет. — ответила она. — И знаешь, мне его почти что жаль.

* * *

Итак, фиглы поплыли домой. В отличии от Билли Подбородища, им всем медведь на ухо наступил, но эта небольшая беда затмевалась другой, намного большей — тем, что они не утруждали себя пением в лад, не попадали в такт и каждый предпочитал свой собственный текст. Вскоре начались мелкие потасовки, обычные спутники фигловских забав, и поэтому бревно устремлялось к водопаду, сопровождаемое эхом от окрестных скал:

— Из-за остррроваххрагарг на стрейойойо остроостротрова на на на стрежаргх… КРРРИвеннннннс!

Бревно, нагруженное фиглами, наклонилось и исчезло вместе с песней в водной завесе.

* * *

Тиффани летела над вытянутой китовой спиной Мела. Хотя кит побелел, но снег на плоскогорье был не таким уж и глубоким. Ветра, заносящие равнины снегом, также и выдувают его. Деревьев на плоскогорье не было и стен не хватало, чтобы задерживать снег.

Подлетая к дому, она вгляделась в защищенные от ветра поля в низинах. Загоны для ягнят уже были установлены. Снега многовато для этого времени года — и чья в том вина? — но у маток свое собственное расписание, что есть снег, что нет. Пастухи знают, какой жестокой может быть погода во время окота, зима никогда не сдается без борьбы.

Тиффани приземлилась во дворе фермы и сказала несколько слов одолженной метле. Метла взмыла в воздух и устремилась назад, в горы. Если знать нужные слова, метла всегда найдет дорогу домой.

Вся семья собралась, было много смеха, чуток слез, обычные восклицания о том, что она растет как на дрожжах и уже мать свою догнала, и тому подобное, что обычно говорится в такие моменты.

Тиффани ничего не успела взять с собой — ни дневник, ни одежду, ничего, кроме крошечного Рога Изобилия, спрятанного у неё в кармане. Это не имело никакого значения. Она не убегала от, она бежала к — и вот она здесь, в ожидании самой себя. Она снова могла чувствовать свою землю под ногами.

Тиффани повесила остроконечную шляпу на дверь и пошла помогать устанавливать загоны.

Хороший выдался денек. Солнечным лучам удавалось просочиться сквозь серую пелену. На фоне белого снега все краски казались такими яркими, как будто само их присутствие придавало им особый блеск. Старая упряжь в конюшне сияла, как серебро; даже коричневый и серый цвета, обычно казавшиеся такими тусклыми, приобрели новую жизнь.

Она достала коробку с красками и пару листов драгоценной бумаги и попробовала изобразить, что видела вокруг себя. Вот ещё один вид магии. Перенесите на бумагу свет и тени в том порядке, в котором их оставляет любой предмет, и вы получите сам предмет. До сих пор ей доводилось рисовать лишь цветными мелками. Краски были намного лучше.

День был хороший. День был как раз по ней. Она чувствовала, как возвращаются, как проявляют себя спрятавшиеся до поры, до времени частицы её самой. Завтра настанут будни, завтра на ферму придут нервничающие люди, чтобы просить ведьму о помощи. Когда боль слишком сильна, никого не волнует, что в последний раз он видел ведьму двух лет отроду, в одной нательной рубашонке.

Завтра… может быть что угодно. Но сегодня зимний день был полон красок.

Глава 12

ЩУКА

По плоскогорью распространялись странные слухи. Говорили о лодке старика, что жил в хижине у реки сразу за водопадом. Говорили, что весла в лодке задвигались сами по себе и она уплыла прочь с такой скоростью, что аж выскакивала из воды, как стрекоза, но в ней никого не было. Позже её нашли привязанной к берегу около Двурубах, там, где вдоль реки проходит почтовый тракт. Затем, карета ночной почты, стоящая перед постоялым двором, уехала без кучера, оставив позади всю почту. Кучер одолжил коня и бросился в погоню. Он нашел карету перед самым Мелом, все дверцы были распахнуты и одной лошади не доставало.

Через пару дней лошадь вернул хорошо одетый юноша, который сказал, что нашел её одиноко бродящую. Удивительно, но она была накормлена и ухожена.

* * *

Замковые стены были толстыми-претолстыми и лучше про них не скажешь. Ночью в замке стражи не было, потому что они запирали вход в восемь часов и расходились по домам. Пост принимал Старина Роббинс, служивший когда-то стражником, а сейчас ставший ночным сторожем. Но все знали, что часов в девять он засыпал перед камином. У него была старая труба, в которую он должен был трубить в случае нападения, но никто не был уверен, что он и впрямь затрубит.

Роланд спал в Цапельной Башне, потому что в неё вела длинная лестница, по которой его тетушки карабкаться не любили. Стены в Башне тоже были очень-преочень толстыми, что было только к лучшему, поскольку часиков в 11 ему в ухо кто-то оглушительно затрубил.

Он вскочил с кровати, запутался в пуховом одеяле, подскользнулся на коврике, покрывающем ледяной каменный пол, ударился головой о буфет и с третьей, отчаянной попытки умудрился зажечь свечу.

На маленьком столике около кровати лежали здоровенные кузнечные мехи присоединенных к трубе Старины Роббинса. В комнате никого не было, только тени.

— У меня есть меч. — сказал он. — И я умею с ним обращаться!

— Ах, ты и так помер, — раздался голос из под потолка. — Почикан на шматочки у ся в лежанке, пока ты дрых, расхрапывая, как боров. Энто шутка. Никто из нас те вреда не причинит. — В темноте между стропилами послышался торопливый шепот и затем голос продолжил: — Мальца поправка, почти все из нас те вреда не причинят. И не переживай из-за Велича Яна, ему вообще никто шибко не ндравится.

— Кто ты?

— Айе, вот ты опять все не так уразумел. — разговорчиво продолжал голос. — Я тута наверху, тяжело вооруженный, вишь ли, а ты тама внизу в ночнушке, как на ладони, и ты таки полагаешь, что могешь впоросы задавать. Ну да ладно, так те ведомо как на мечах биться?

— Да!

— Значит ты пойдешь биться с монстряками, ради спасения великучи карги? Пойдешь?

— Великучей карги?

— Энто Тиффани для тя.

— Ты про Тиффани Болит? Что с ней случилось?

— Так пойдешь, коли ей нужда будет?

— Да! Конечно! Кто ты такой?

— И ты мечом, значит, владеешь?

— Я прочел Руководство по Фехтованию от корки до корки!

Спустя несколько секунд голос из потолочных теней произнес: — Ага, кажись я узрил слабо место в нашем плане…

* * *

Оружейная замка находилась напротив внутреннего двора. Особыми богатствами она не располагала — там были рыцарские латы, собранные из плохо стыкующихся частей, несколько штук мечей, боевой топор, который никто не мог поднять, и кольчуга, на которую, судя по всему, напала исключительно прожорливая моль. Там также были установлены деревянные манекены на больших пружинах для отработки ударов. Фиглы наблюдали за Роландом, с большим энтузиазмом атакующего один из них.

— Ах ты, пропасть. — уныло сказал Величий Ян, глядя как Роланд прыгает вокруг манекена. — Ежели ему ничего, окромя деревяшки, что удар отражать не станет, не встретится, то мабуть он справится.

— Он старается. — Роб Всякоргаб показал на Роланда, упершегося ногой в манекен, чтобы вытащить из него меч.

— Ох, айе. — мрачно взглянул Величий Ян.

— Но ты должон признать, движения у него справные. — сказал Роб.

Наконец Роланду удалось вытащить меч из манекена, который качнувшись назад на своей древней пружине, дал ему по голове.

Роланд, слегка щурясь, поглядел вниз на фиглов. Он помнил их с тех времён, когда его украла Кроролева Эльфов. Никому, кто встречался с Нак Мак фиглами, не удается их забыть, как бы он не старался. Но воспоминания были расплывчатыми. Большую часть времени он ничего не соображал, либо был без сознания и ему встретилось столько всего странного, что не поймешь, где настоящее, а где нет.

Сейчас ему стало ясно: фиглы были настоящими. Да и кто смог их бы выдумать? Ну допустим, один из них был сыром, который гулял сам по себе, но кто из нас совершенен?

— Что я должен сделать, мистер Всякограб? — спросил он.

Эта часть беседы смущала Роба Всякограба. Такие слова, как «Подмирье», могли дать людям ложные идеи.

— Ты должон спасти… леди. — ответил он. — Не великучу каргу, нет. Другую… леди. Мы тя сведем до места, где она проживает. Это что-то вроде… подземелья. Она тама… вроде как спит. И все, что от тя требуется,вывести её на поверхность, как бы так.

— О, ты хочешь сказать, вывести, как Орфео, спасший Эвнифонию из Подмирья? — спросил Роланд.

Роб Всякограб лишь вытаращил глаза.

— Это эфебский миф. — продолжал Роланд. — Считается, что он о любви, но на самом деле, это метафора прихода лета. У этой истории есть много версий.

Фиглы по прежнему таращились на него. У них были очень удручающие взгляды. Фиглы в этом отношении превосходят даже кур.^[622]

— Метафора это такая ложь, помогающая людям правду уразуметь. — пояснил Билли Подбородище, но это мало помогло.

— Он освободил её, играя прекрасную музыку. — добавил Роланд. — Он был то ли с арфой, то ли с лютней.

— А, это нам прекрасно подходит. — сказал Вулли Валенок. — Мы можем так люто наарфить…

— Это музыкальные инструменты, — сказал Билли Подбородище. Он поглядел на Роланда. — Играете на каком-нибудь, мистер?

— У моих тетушек есть пианино. — с сомнением ответил Роланд. — Но если с ним что-нибудь случится, мне здорово влетит. Они все стены в замке разнесут.

— Тогда остаются мечи. — неохотно согласился Роб Всякограб. — Ты когда-нить с живым противником сражался, мистер?

— Нет. Я хотел попрактиковаться со стражниками, но тетушки им запретили.

— Но ты меч-то раньше применял в деле?

Роланд был смущен. — Не то, чтобы недавно. Не то, чтобы применял. Э… в общем, нет. Мои тетушки говорят…

— Так как же ты тогда тренировался? — в ужасе спросил Роб.

— У меня в комнате стоит большое зеркало, знаете, и я могу тренироваться… правда могу… — начал было Роланд и остановился, заметив выражения лиц фиглов. — Извините. — добавил он. — Наверное я не тот, кто вам нужен…

— Ох, я бы не стал так молвить. — устало произнес Роб Всякограб. — Согласно карге из карг, ты как раз наш парнишка. Те только надо с кем-нить потренироваться…

Величий Ян, всегда исполненный подозрений, посмотрел на своего брата и проследил за его взглядом на обветшалые рыцарские латы.

— О, айе? — взревел он. — Да провались оно все пропадом, не собираюсь я быть коленкой!

* * *

Следующий день был тоже хорошим днем, вплоть до того момента, когда он превратился в сплошной кошмар.

Тиффани поднялась рано и разожгла камин. Когда её мать спустилась в кухню, она очень старательно скребла полы.

— Э… Разве ты не можешь убрать все магией? — спросила мать, которая никак не могла понять, в чем заключается суть ведовства.

— Нет, мам, я не могу. — ответила Тиффани, не отрываясь от своего занятия.

— Но ты ведь можешь помахать рукой и заставить всю грязь улететь?

— Беда в том, что магии не объяснить, что такое грязь. — сказала Тиффани, оттирая пятно. — Я слышала, что одна ведьма в Эскроу ошиблась и в результате лишилась пола, сандалий и чуть не осталась без пальца на ноге.

Миссис Болит сдалась. — Я думала, что тебе достаточно помахать руками над полом. — нервно пробормотала она.

— Это сработает. — ответила Тиффани. — Только у тебя в руках должна быть щетка.

Она закончила мыть пол. Она вычистила под раковиной. Она освободила все полки, вымыла их и поставила все обратно. Она оттерла стол, затем перевернула его и вытерла под столешницей. Она даже вытерла ножки стола, там где они касались пола. Тут миссис Болит вышла из кухни и отправилась по своим делам, поскольку все это явно имело мало отношения к уборке.

Да, мало. Как сказала Матушка Ветровоск, чтобы ходить с гордо поднятой головой, надо крепко ступать обеими ногами по земле. Мытье полов, рубка дров, стирка, изготовление сыра — все эти занятия возвращали тебя с небес на землю, учили настоящему. Ими можно было заниматься почти бездумно, позволяя мыслям в голове выстраиваться по порядку.

Спаслась ли она от Зимового? В безопасности ли она здесь?

Рано или поздно ей снова придется встретиться с ним лицом к лицу — со снеговиком, который считает себя человеком и обладает мощью лавины. Магия лишь замедлит его на какое то время и разозлит. Никакое обычное оружие не поможет, а необычного у неё особо и не было.

С какой яростью накинулась на него Аннаграмма! Тиффани тоже хотелось быть способной на такую ярость. Ей надо бы вернуться и поблагодарить Аннаграмму. По крайней мере у Аннаграмы все будет в порядке. Все видели, как она превратилась в вопящего зеленокожего монстра. Таких ведьм они уважали. А коли ты получил уважение, то и все остальное приложится.

И с Роландом надо увидеться. Тиффани не знала о чем с ним говорить. Но ничего страшного в этом не было, потому что он тоже не знал, о чем говорить. Они часами могли проводить время вместе, не зная, что сказать друг другу. Сейчас он должно быть в замке. Вычищая под сидением стула, она гадала, чем он занимается.

* * *

В дверь оружейной барабанили. Что с этих тетушек взять. Дверь была четырехслойная, из дуба и железа, но они все равно ломились.

— Мы не собираемся терпеть твое непослушание! — сказала тетя Данута. Изнутри донесся грохот. — Ты что, дерешься там?

— Нет, я сочиняю сонату для флейты! — закричал Роланд. Что-то тяжелое ударилось в дверь.

Тетя Данута взяла себя в руки. Чертами лица она напоминала мисс Тик, но глаза у неё были вечно обиженными и губы жалобно кривились.

— Если ты не будешь нас слушаться, то я скажу твоему отцу… — начала она, но дверь резко распахнулась.

Роланд порезал руку. Его лицо раскраснелось, пот стекал по подбородку и он задыхался. Он поднял меч дрожащей рукой. Позади него, на другой стороне сумрачной комнаты, стояли очень потрепанные рыцарские латы. Когда дверь открылась, шлем со скрипом повернулся в сторону тетушек.

— Если вы осмелитесь побеспокоить моего отца, — сказал Роланд тетушкам, вытаращившим глаза на латы. — Я расскажу ему про деньги, что вы взяли из большого сундука в хранилище. И не смейте отпираться!

На какое-то мгновение — даже моргнуть не успеешь — у тети Дануты появился виноватый вид, который моментально исчез. — Да как ты смеешь! Твоя дорогая матушка…

— Мертва! — закричал Роланд и захлопнул дверь.

Забрало шлема поднялось и полдюждины фиглов вылезли наружу.

— Кривнес, что за пара змейсов! — сказал Величий Ян.

— Это мои тетушки, — мрачно ответил Роланд. — Кто такие змейсы?

— Таки старые гадюки, что ползают повсюду в поисках кого бы ужалить. — пояснил Билли Подбородище.

— Ах, так вы с ними уже встречались. — глаза Роланда блеснули. — Ну что, ещё разок? По-моему я начинаю осваиваться.

Из каждой части доспехов послышался ропот протеста, но Роб Вскякограб всех утихомирил.

— Лады! Дадим парнише ещё один шанс! — закричал он. — По местам!

Фиглы полезли в доспехи, лязгая и чертыхаясь, через несколько секнуд латы подтянулись, подобрали меч и, неуклюже топая, двинулись навстречу Роланду. Роланд мог слышать, как внутри доспехов отдаются команды.

Меч взлетел, но Роланд одним быстрым движением отразил его, отступил в сторону и, сделав резкий выпад, с оглушительным звоном разрубил латы пополам.

Верхняя часть лат отлетела к стене. Нижняя часть закачалась, но устояла.

Через несколько секунд из железных штанов показались маленькие синие головы.

— Так и должно было случиться? — спросил Роланд. — Все… целы?

Был проведен быстрый осмотр и половинки фигла не обнаружилось, но многие получили ушибы, а Вулли Валенок потерял свой напузник. Фиглы бродили по оружейной, хлопая себя по ушам. Звон был ещё тот.

— Неплохая попытка. — рассеяно сказал Роб Всякограб. — Кажись ты ухватил суть поединка.

— Определенно есть улучшения, да? — с гордым видом сказал Роланд. — Повторим?

— Нет! То есть… нет. — ответил Роб. — На сегодня хватит, лады?

Роланд кинул взгляд на маленькое зарешеченное окошко под потолком. — Мне ещё надо повидать отца. — сказал он и сияние на его лице померкло. — Уже сильно за полдень. Если я не вижусь с ним каждый день, он забывает, кто я такой.

Когда паренек ушел, фиглы переглянулись.

— У хлопца жисть тута не так проста. — сказал Роб Всякограб.

— Признай, он делает успехи. — сказал Билли Подбородище.

— Ох, айе, должон признать, он не такой увалень, как я думал, но этот меч слишком тяжел для него и потребуются недели, чтобы натаскать хлопца. — вздохнул Величий Ян. — Скока недель у нас есть, Роб?

Роб Всякограб пожал плечами. — Кто ж то ведает? — ответил он. — Будет он Героем так, как есть. Скоро придется великучей карге с Зимовым встретиться. Она с ним сражаться не могет. Про то карга из карг рекла: таку старую историю не переборешь. Она по любому ся проявит.

Он приставил руки ко рту рупором и прокричал — А ну хлопцы, все в курган! Мабуть Героя за один заход не сробишь.

* * *

Младший братишка Тиффани уже достаточно вырос, чтобы требовать от окружающих признания себя большим, а это были опасные требования на оживлено работающей ферме, где ходят лошади с большими копытами и есть купальни для овец и ещё сто с лишним мест, где малыша могут не заметить, пока не будет слишком поздно. Но больше всего он любил воду. Если он куда-то пропадал, то найти его можно было на реке, где он ловил рыбу. Он любил реку, которая после того, как однажды из неё выскочило большое зеленозубое чудище, чтобы съесть его, стала немножко непредсказуемой. Но Тифани врезала чудищу чугунной сковородкой по зубам. Он сам был слишком занят поеданием сладостей и потому, его единственным комментарием впоследствии был — «Тиффи как звезданет рыбине». Но судя по всему, из него должен получиться отменный рыболов. И сегодня он тоже рыбачил. У него оказался талант на обнаружение монстров. Огромная щука пряталась в глубоких черных омутах, думая свои медленные голодные мысли, как вдруг прямо перед ней сверкнула серебряная блесна Вентворта.

Тиффани пошла искать Вентворта и встретила его, с трудом поднимающегося по дорожке, с огромной рыбиной в руках, чуть ли не в половину его самого.

— Смотри какая большая! — закричал он, едва завидев её. — Эйб сказал, что видел, как она пряталась под упавшую иву. Он сказал, что они сейчас клюют на что угодно! Она чуть не утянула меня, но я устоял! Она весит не меньше тридцать фунтов!

Примерно двадцать, подумала Тиффани, но тому, кто её поймал, рыба всегда кажется тяжелее.

— Молодец. Пойдем, а то она заледенеет. — сказала она.

— Можно мне её на ужин? Знаешь сколько времени мне понадобилось, чтобы загнать её в садок! В ней не меньше тридцати пяти фунтов! — ответил Вентворт, шатаясь под тяжестью рыбы. Тиффани даже предлагать не стала понести рыбу, он бы обиделся.

— Нет, её надо почистить и замочить на ночь. И мама уже приготовила на ужин тушеное мясо. Но я завтра пожарю её для тебя в имбирном соусе.

— Тут на всех хватит. — сияя ответил Вентворт. — потому что в ней по меньшей мере фунтов сорок!

— Запросто хватит. — согласилась Тиффани.

Этим же вечером, после того как все надлежащим образом налюбовались на рыбу, её взвесили. Она потянула на двадцать три фунта и Тиффани к тому же помогала весам своей рукой.

Затем Тиффани пошла в моечную и почистила рыбу, прекрасная возможность потолковать о вырезании всего, что в пищу не годится, чем, по её мнению, являлась вся рыба целиком. Она не очень любила щуку, но ведьмы никогда не воротят нос от еды, особенно от бесплатной, и хороший соус может отбить привкус щуки.

Когда она заталкивала внутренности в большой пакет, она заметила блеск серебра. Трудно винить Вентворта, что он так возбудился и забыл извлечь блесну.

Она полезла в пакет и вытащила серебряную лошадку, всю покрытую слизью и чешуей, но вполне опознаваемую.

В такой момент должен был грянуть гром. Но все, что можно было услышать, это Вентворта в соседней комнате, в десятый раз рассказывающего о героической поимке чудовищной рыбы. В такой момент должен был разразиться порыв ветра. Но пламя свечи лишь едва колыхалось.

Но Зимовой знал, что она прикоснулась к лошадке. Она почувствовала его потрясение.

Тиффани вышла на улицу. Она открыла дверь и с неба упало несколько снежинок, но затем, словно обрадовавшись зрителю, снежинки повалили все сильнее и сильнее — почти беззвучно — пока вся ночь не стала белой. Она протянула руку, чтобы поймать несколько снежинок и поглядела на них пристально. Маленькие ледяные Тиффани растаяли на ладони.

О, да. Он нашел её.

Она похолодела, но хрустальные колеса мыслей стремительно вращались.

Может ей ускакать верхом?.. Нет, в такую ночь, как сейчас, далеко она не уйдет.

Ей надо было оставить себе метлу!

Ей не надо было танцевать.

Ей некуда бежать. Она должна встретиться с ним лицом к лицу и встретиться здесь и остановить его. В горах, в их черных лесах, трудно было представить себе вечную зиму. Здесь это было легче и это было хуже, потому что он принес зиму в её сердце. Она могла чувствовать, как на сердце становилось холоднее.

Снег был уже в несколько дюймов глубиной, а прошло совсем мало времени. До того как стать ведьмой, она была дочерью пастуха, и она знала — здесь и сейчас есть более срочные дела.

Она вернулась в золотистое тепло и свет кухни и сказала: — Папа, нам надо пойти к овцам.

Глава 13

ЛЕДЯНАЯ КОРОНА

Это все было в прошлом. Вернемся в настоящее.

— Ах, кривенс. — простонал Велич Опасен Шип с крыши сарая для телег.

Костер погас. Вьюга улеглась. Велич Опасен Шип услышал, как высоко в небе закричала птица и приготовился. Он поднял руки и закрыл глаза, а ястреб камнем упал на него с белесых небес и подхватил.

Ему нравился этот миг. Откроешь глаза и мир раскачивается под тобой. Голос рядом произнес: — Сматываемся отсюдова, хлопец!

Велич Опасен Шип ухватился за тонкую кожаную упряжь, подтянулся и когти ястреба осторожно ослабили свою хватку. Подтягиваясь на руках, он забрался на птицу и схватил за пояс Хаммиша — Летуна.

— Роб молвил, ты уже вполне вырос, чтобы в Подмирье со всеми пойти. — кинул ему Хаммиш через плечо. — А сам за Героем отправился. Вот свезло те, хлопчик!

Птица заложила крутой вираж.

Внизу на земле снег… исчезал. Он не таял, он просто утекал, освобождая загоны с ягнятами, тихо шелестя, как морская волна или глубокий вздох.

Мораг парила над ягнячим полем, на котором собрались озадачено озирающиеся работники.

— Одна овечка вмерла и ещё с дюжину мертвых ягняток. — сказал Хаммиш. — Но великучей карги нигде нет! Он забрал её.

— Куда?

Хаммиш послал Мораг по широкой дуге. Вьюга вокруг фермы улеглась, но на холмах мело вовсю.

Внезапно снег сформировался в фигуру.

— Вон туда. — показал Хаммиш.

* * *

Я жива. В этом я совершенно уверена.

Да.

Вокруг меня холод, но мне не холодно, что и не объяснить никому другому.

И я не могу двигаться. Совсем.

Вокруг меня все белое. И у меня в голове тоже.

Кто я?

Я помню имя — Тиффани. Надеюсь, что это я.

Белое со всех сторон. Со мной такое уже было прежде. То ли сон, то ли воспоминания, то ли что-то, чему я не знаю названия.

Что-то белое падает вокруг. И воздвигается, поднимает меня. Это… в глубинах древнего моря, в полном безмолвии образовывается меловая страна.

Вот что означает моё имя.

Земля Под Волной.

Краски вернулись к ней, затопляя её, как прилив. В основном, это был красный цвет ярости.

Как он посмел!

Убивать ягнят!

Бабушка Болит никогда бы не позволила ему такого. Она не потеряла ни одного ягненка. Она могла вернуть их к жизни.

Не надо было мне покидать Мел, думала Тиффани. Может стоило остаться дома и попробовать научиться всему самой. Но если бы я осталась, стала бы я тем, что есть? Знала бы то, что знаю? Смогла бы я стать такой же сильной, как и моя бабушка, или стала бы хихикать? Что же, пришла пора быть проявить свою силу.

Если смертоносная погода не более, чем слепая природа, то все, что можно сделать — это проклинать её и все; но когда она начинает разгуливать на двух ногах… то это уже война. Ему придется расплачиваться!

Тиффани попыталась сдвинуться с места и на этот раз белизна поддалась. Она походила на плотный снег, но не была холодной. Она отодвинулась, пропуская Тиффани.

Гладкие, полупрозрачные полы расстилались перед ней. Вокруг стояли колонны, вздымающиеся к потолку, что скрывался в тумане. Стены были сделаны из того же материала, что и полы. На вид как лед — она даже могла разглядеть крохотные пузырьки воздуха внутри них — но лишь слегка прохладный на ощупь.

Она стояла в просторном зале. Мебели не было совсем. Такой зал мог бы воздвигнуть король, чтобы хвастаться: — Смотрите, я могу позволить себе не экономить на пространстве!

Тиффани обошла зал, её шаги отдавались эхом от стен. Нет, даже стула нигде не было. И если бы она нашла хоть один, насколько удобным бы он оказался?

Вскоре она вышла к лестнице, ведущей на верхние этажи (если конечно, она уже не была на крыше). Лестница поднималась в другой зал, в котором была кое-какая мебель. Там стояли диваны, вроде тех, на которых обычно восседают богатые дамы, с утомленным, но очаровательным видом. О, ещё там были вазы — довольно большие вазы и статуи тоже, все из того же самого теплого льда.

Статуи изображали атлетов и богов, примерно такими же, как и на картинках в Мифологии Чаффинча, занимающихся своими античными делами — метанием копий и удушением огромных змей голыми руками. Ни на ком не было и клочка одежды, но у всех мужчин были фиговые листочки, которые, как обнаружила Тиффани в исследовательском порыве, были прикреплены намертво.

Она нашла камин. Странная вещь — поленья в камине были тоже изо льда, а пламя было синим — и холодным.

На этом этаже были высокие стрельчатые окна, но они начинались очень высоко от пола и не показывали ничего, кроме небес, где бледное солнце призраком скиталось среди облаков.

Очередная лестница, очень грандиозная, вела на следующий уровень, где и ваз, и диванов, и статуй было ещё больше. Кто стал бы жить в таком месте, как это? Тот, кому не требуются еда и сон, вот кто. Тот, кому не нужен комфорт.

— Зимовой!

Её голос несколько раз отразился от стен — ОЙ… ой… ой… — пока не затих.

Ещё одна лестница привела в зал, где наконец, появилось что-то новое. Над постаментом, прямо в воздухе плавала корона, медленно вращаясь и сверкая. Рядом стояла статуя, меньшая ростом, чем все остальные, её обволакивали мерцающие голубые, зеленые, золотые сполохи.

Сполохи были похожи на Околопупное Сияние, которое иногда полыхало над горами в центре мира в самый разгар зимы. Некоторые люди думали, что оно живое.

Статуя была такого же роста, как Тиффани.

— Зимовой! — ответа не было. Прекрасный дворец, без кухни, без кровати… Ему не нужны ни еда, ни сон. Так для кого этот дворец?

Она и так знала ответ: для меня.

Тиффани потянулась к танцующим сполохам и те обволокли её руку и перетекли на тело, образовав платье, сверкающее, как снежное поле в лунном свете. Сначала она была возмущена, потом разозлилась. Затем ей захотелось посмотреть на себя в зеркало и это желание вызвало в ней чувство вины. Снова вернулась злость и она решила, что если и найдет случайно зеркало, то заглянет в него только для того, чтобы проверить, насколько сильно она разозлилась.

Недолгие поиски привели её к зеркалу, бывшему ничем иным, как стеной льда такого темно-зеленого цвета, что он казался почти черным.

Вид у неё был разгневанный. И необычайно и красиво сверкающий. Золотые проблески в зеленом и синем, точно как в небе в зимние ночи.

— Зимовой!

Он должен наблюдать за ней. Он может быть где угодно.

— Я здесь! Ты это знаешь!

— Да, знаю. — сказал Зимовой позади неё.

Тиффани повернулась и дала ему пощечину. И ещё одну другой рукой.

Такое ощущение, что она ударила по камню. Он очень быстро учился.

— Это за ягнят. — сказала она, пытаясь вернуть руку к жизни. — Как ты посмел!

Он ещё больше походил на человека. И одежда — или она была настоящая, или ему удалось добиться, чтобы она выглядела как настоящая. И он был вполне… привлекательным. Не холодным, а… невозмутимым.

Он всего лишь снеговик, запротестовал её Второй помысел. Помни об этом. Он всего лишь снеговик, который догадался вставить угольки вместо глаз и морковку, вместо носа.

— Ой. — сказал Зимовой, как будто только сейчас вспомнил, что надо так сказать.

— Отпусти меня! — потребовала Тиффани. — Сейчас же!

Правильно, сказал Второй Помысел. Надо загнать его на верхнюю полку за кастрюли…

— Сейчас, — очень спокойно сказал Зимовой, — Я топлю корабли за тысячи миль отсюда. Я замораживаю воду в трубах в занесенном снегом городе. Я охлаждаю до смерти путника, сбившегося с дороги в буране. Я проникаю под двери. Ласкаю шерсть медведя, спящего глубоко в пещере, и струюсь в крови рыб подо льдом.

— Меня это не волнует! — ответила Тиффани. — Я не хочу быть здесь! И ты тоже не должен быть здесь!

— Идём со мной, дитя. — сказал Зимовой. — Я не причиню тебе вреда. Здесь ты в безопасности.

— С чего? — спросила Тиффани, и затем, поскольку частое общение с мисс Тик не может не повлиять на стиль вашего разговора, она поправилась: — От чего?

— От смерти. — ответил Зимовой. — Здесь ты не умрешь.

* * *

В стене меловой ямы фиглов был прорыт туннель футов в пять высотой и столько же — длиной.

Роланд де Чаффлей (это не его вина) стоял около входа в туннель. Его предки — рыцари, захватили Мел, убив королей, считающих себя хозяевами земли. Меч — и голова с плеч. Так можно было заполучить землю в старые, добрые времена. Затем правила изменились, чтобы стать землевладельцем требовался уже не меч, а лист бумаги. Но предки Роланда все ещё цеплялись за свое оружие на тот случай, если люди посчитают сделку с бумагами нечестной — ещё одно доказательство того, что всем не угодишь.

Он всегда мечтал научиться фехтовать и был шокирован, обнаружив, что меч такой тяжелый. С воображаемым мечом он прекрасно справлялся. Он сражался перед зеркалом со своим отражением и почти всегда выигрывал. С настоящим мечом номер не проходил. Роланд пытался замахнуться мечом, но в результате меч замахивался Роландом. Кроме того, Роланд не мог обойтись без очков, а очки под шлемом штука довольно заковыристая, особенно, когда кто-то стукает по нему мечом.

Он надел шлем и взял в руки меч, который был — хотя он не хотел этого признавать — слишком тяжел для него. На нем также была кольчуга, ужасно затрудняющая ходьбу. Фиглы сделали все возможное, чтобы подогнать её по размеру, но она свисала до колен, забавно шлепая его при каждом движении.

Какой из меня герой, думал Роланд. У меня есть меч, который я могу поднять лишь двумя руками, и щит, также слишком тяжелый для меня, у меня есть конь, убранный занавесками, которого пришлось оставить дома (тетушки с ума сойдут, когда заглянут в гостиную), но под всем этим я ребенок, которому скоро потребуется найти туалет…

Но она спасла меня от Королевы Эльфов. Если бы не она, я все ещё был бы глупым ребенком вместо… ммм… юноши, уповающего, что он не так уж глуп.

Нак Мак Фиглы толпой ворвались к нему в комнату, пробившись через бурю, что разразилась ночью. Они сказали, что пришло время стать Героем для Тиффани. Что же, он станет. В этом он был уверен. Правда, обстановка была не совсем та, которую он ожидал.

— Что-то не похоже на вход в Подмирье. — сказал он.

— Да кажна пещера это вход в него. — ответил Роб Всякограб, устроившийся на шлеме Роланда. — Тока не всем ведомо, как прокрастись туды. Лады, Величий Ян, ты первый…

Величий Ян важно направился в меловый туннель. Он отвел руки назад, согнув локти. Он наклонился назад, вытянув ногу для равновесия. Он помахал ногой, наклонился вперед и… исчез, лишь коснувшись ногой земли.

Роб Всякограб постучал Роланда по шлему кулаком.

— Ну что, Герой, — закричал он. — Твой черед!

* * *

Выхода из дворца не было. Тиффани даже не знала, был ли здесь вход.

— Если бы ты была Госпожой Лето, мы бы станцевали. — сказал Зимовой. — Но я теперь знаю, что ты не она, хотя так похожа на неё. Однако, я стал человеком ради тебя и мне нужна спутница.

В смятенном уме Тиффани проплыли образы: проросший желудь, плодородные ноги, Корнукопия. Я богиня для пары половиц, желудя и горстки семян, подумала она. Железо от гвоздя не сделает снеговика человеком, а несколько дубовых листиков не сделают из меня богиню.

— Пойдем. — сказал Зимовой. — Я покажу тебе мой мир. Наш мир.

* * *

Роланд открыл глаза, но все, что он мог видеть, это были тени. Не тени, оставляемые предметами — просто тени, плавающие в воздухе, как паутина.

— Я ждал, что здесь будет… горячее. — сказал он, пытаясь скрыть облегчение. Вокруг него, прямо из воздуха выскакивали фиглы.

— А, это ты с пеклом попутал. Верно, они там поджариваются. А Подмирье боле угрюмое местечко. Сюды попадают те, кто заблудился.

— Что? Если в темную ночь ты свернешь не туда…

— Да нет же! Это ежели мертвякам после смерти некуда пойти или они провалились в зазор между мирами и не ведают, как отсель выбраться. Кое-кто из них даже не ведают, куда они, бедолаги, попали. Здесь такого выше крыши. А веселья в Подмирье маловато. Вот это местечко называется Забвение, потому что дверь в него с трудом приметишь. Кажись, с тех пор, что мы были тута в последний раз, он стал ещё заброшеннее. — Роб повысил голос. — Ну-ка похлопаем мальцу Величему Опасну Шипу, что в первый раз с нами в Подмирье!

Раздались приглушенные приветствия и Велич Опасен Шип помахал в ответ мечом.

Роланд пробирался сквозь слегка сопротивляющиеся тени. Даже воздух здесь был серым. Временами вдали слышались стоны или кашель… вдруг послышались приближающиеся шаркающие шаги.

Он вытащил меч и всмотрелся в сумрак.

Тени раздвинулись и мимо проковыляла древняя старуха в оборванных, изношенных одеждах, волоча за собой большую картонную коробку. Коробка неуклюже подпрыгивала на кочках. Старуха даже не взглянула на Роланда.

Он опустил меч.

— Я думал, здесь будут чудовища. — сказал он, когда старуха исчезла в мраке.

— Айе. — хмуро ответил Роб Всякограб. — Будут. Думай о чем-нибудь простом и неизменном.

— О чем-нибудь неизменном?

— Я не шуткую! О здоровенной горе или о молотке! Делай что хочешь, только не желай, не переживай и не надейся!

Роланд закрыл глаза, но тут же дотронулся до век.

— Я вижу! С закрытыми глазами!

— Айе! И с закрытыми очами ты узришь поболе, чем с открытыми. Ну-ка, оглядись по сторонам, коли посмеешь!

Роланд, не открывая глаз, сделал несколько шагов вперед и огляделся по сторонам. На первый взгляд все осталось таким же. Может только стало ещё более мрачным. И затем он заметил это… Оранжевые вспышки в темноте, мигающие линии.

— Что это такое? — спросил он.

— Не ведаем мы как они сами себя прозывают. Мы же зовем их марами. — ответил Роб.

— Вспышки света?

— Ага, та была дюже далеко. — сказал Роб. — Но коли хочешь взглянуть на них поближе, то одна из них как раз позади тя…

Роланд резко повернулся.

— Ты сделал клас-сическую ошибку — словоохотливо продолжал Роб. — Очи то не разувай.

Роланд закрыл глаза. Мара стояла прямо за ним дюймов в шести от него.

Он не вздрогнул. Он не закричал. Он знал, что на него смотрят сотни фиглов.

Сначала он подумал: это скелет. Свет мигнул и теперь мара выглядела как птица, высокая птица вроде цапли. Затем она превратилась в силуэт, нарисованный линиями, как это изображают дети. Снова и снова она проявлялась в темноте тонкими светящимися линиями.

Вот у неё проявился рот и она наклонилась вперед, показывая сотни игольчатых зубов. Затем она исчезла.

Фиглы зашептались.

— Айе, молодчина. — сказал Роб Всякограб. — Глянул ему в пасть и даже шагу назад не шагнул.

— Мистер Всякограб, я слишком испугался, чтобы побежать. — пробормотал Роланд.

Роб Всякограб сплоз к самому уху парня.

— Айе, — прошептал он. — А то нам это не ведемо! Знашь сколько парней стало героями лишь потому, что слишком испужались, чтобы дать деру! Но ты даже портков не обмочил и это уже хорошо! Дале по дороге мар будет все больше и больше. Не пускай их внутрь главы своей! Гони их прочь!

— Почему? Что они?.. Нет, не говори мне! — быстро сказал Роланд.

Он шёл через тени, открывая и закрывая глаза, чтобы ничего не упустить. Старуха ушла, но сумрак начал заполняться людьми. Многие из них просто стояли или сидели. Были и такие, что безмолвно бродили среди теней. Он миновал мужчину в старинном одеянии, уставившегося на свою руку так, будто никогда раньше её не видел.

Им встретилась женщина, укачивающая воображаемого ребенка и тихим, детским голосом выпевающая какой-то бессмысленный набор слов. Она улыбнулась Роланду странной, безумной улыбкой. Прямо позади неё стояла мара.

— Ну хорошо. — мрачно сказал Роланд. — Можешь рассказать мне, что они делают.

— Они воспоминания едят. — ответил Роб Всякограб. — Думы твои для них существуют наяву. Все, что желаешь и на что уповаешь — то для них харчи! Паразиты они, вот кто. Вот что случается, когда за такими местами нет пригляда!

— И как мне их убить?

— О, как злостно ты щас сказанул. Послушайте ка Величего Героя! Не утруждайся ими, хлопец. Они на тя не нападут, а у нас есть здесь работёнка.

— Ненавижу это место!

— Ага, в пекле малек поживее будет. — сказал Роб Всякограб. — Притормози-ка — мы вышли к реке.

Через Подмирье текла река. Она была черная и маслянистая и сочно плескалась о берега.

— Я слышал об этой реке. — сказал Роланд. — Здесь должен быть перевозчик, верно?

— ДА.

И внезапно он оказался перед ними — в длинной лодке с низкими бортами. Перевозчик был конечно же в черном и капюшон был глубоко надвинут, чтобы полностью скрыть лицо, что, явно, было только к лучшему.

— Здорово, приятель. — бодро поприветствовал его Роб Всякограб. — Как делишки?

— О НЕТ, ТОЛЬКО НЕ ВЫ ОПЯТЬ, — сказала темная фигура голосом, который скорее можно было почувствовать, чем услышать. — Я ДУМАЛ, ВАМ СЮДА ВХОД ЗАПРЕЩЕН.

— Да всего лишь мелкое непоразумение. — ответил Роб, съезжая по роландовым доспехам. — Но ты должон нас пропустить, потому как мы уже мертвы.

Фигура вытянула руку. Рукав черный балахон открылся и на Роланда указало то, что на его взгляд было костью.

— НО ОН ОБЯЗАН ЗАПЛАТИТЬ, — обвиняюще сказал перевозчик голосом могил и кладбищ.

— Только когда окажусь на другой стороне. — твердо ответил Роланд.

— Ох, да ладно те! — сказал Вулли Валенок перевозчику. — Не зришь что ли — энто Герой! Если нельзя доверять Герою, то кому же доверять?

Одеяние так долго рассматривало Роланда, что казалось прошла сотня лет.

— О, НУ ТОГДА ЛАДНО.

Фиглы начали карабкаться на борт гниющей лодки со своим обычным энтузиазмом и криками — «Кривенс!» «Когда выпивку дадут?» и «Вот мы и в Стиксе!», а Роланд забирался с осторожностью, подозрительно поглядывая на перевозчика.

Фигура налегла на большое весло и они отправились в путь, сначала со скрипом, а потом — как это не было прискорбно и к вящему отвращению перевозчика — с песней. В какой то степени песней, потому что пели её невпопад и игнорируя тональность.

— Из-за острова трова из-за на острова…

— ПОЧЕМУ БЫ ВАМ НЕ ЗАТКНУТЬСЯ?

— На простор речной простор…

— БУДЬТЕ ТАК ЛЮБЕЗНЫ!

— И-за острова на простор речной простор…

— Мистер Всякограб? — спросил Роланд, когда лодка толчками заскользила вдаль.

— Айе?

— Почему рядом со мной сидит голубой сыр, завернутый в обрывок тартана?

— А, энто Горацио. — ответил Роб Всякограб. — Побрательник Вулли Валенка. Он те не мешает?

— Нет. Но он пытается петь!

— Айе, голубые сыры любят малек похмыкать.

— Мнямням мням мнямням… — пел Горацио.

Лодка стукнулась в дальний берег реки и перевозчик быстро вышел на берег.

Роб Всякограб вскарабкался по дырявой кольчуге Роладна и зашептал: — Когда я дам те сигнал, драпай!

— Но я могу заплатить лодочнику. У меня есть деньги. — ответил Роланд. хлопая себя по карману.

— Чегось? — сказал фигл таким тоном, как будто это была какая-то странная и опасная идея.

— У меня есть деньги, — повторил Роланд. — Переправа через Реку Мертвых стоит два пенса. Это старая традиция. Два пенса кладут на глаза мертвым, чтобы они заплатили лодочнику.

И Роланд кинул две монетки в костяную ладонь перевозчика.

— Экий ты разумник. — сказал Роб, — А четыре пенса ты захватить не догадалася?

— В книге говорилось, что мертвым полагается два пенса. — ответил Роланд.

— Айе, мабудь им полагается. — согласился Роб, — Только мертвяков назад никто не дожидается!

Роланд поглядел назад через темную реку. На другом берегу оранжевого сияния стало намного больше.

— Мистер Всякограб, я был пленником Королевы Эльфов.

— Айе, мне то ведомо.

— В нашем мире прошел целый год, но в том мире всего лишь несколько дней… но эти недели тянулись, как столетия. Они были такими… однообразными. Через какое-то время я почти все забыл. Свое имя, тепло солнечных лучей, даже вкус настоящей пищи.

— Айе, нам то ведомо. Мы тя вызволять помогали. Спасибо ты нам так и не молвил, но ты почти все время в отключке был, вот мы и не обижаемся.

— Тогда позвольте мне поблагодарить вас сейчас, мистер Всякограб.

— Да не стоит. Обращайтесь ещё. Рады были помочь.

— У Королевы есть питомцы, что кормят вас мечтами, пока вы не умрете от голода. Я ненавижу все, что пытается отнять у вас ваше я. И я хочу убить их, мистер Всякограб. Я хочу убить их всех. Когда у вас отнимают память, у вас отнимают вас самих. Все, чем вы являетесь.

— Какие прекрасные у тя устремления, — сказал Роб, — Но вишь ли, у нас тут мальца работёнка есть. Эх, кривенс, вот что случается, когда за местом не присматривают и мары всем заправлять починают.

На тропинке лежала большая куча костей. Кости явно принадлежали животному, а сгнившие ошейники и куски заржавелых цепей подсказывали какому.

— Три большие собаки? — спросил Роланд.

— Одна дюже здоровая собака с тремя главами, — ответил Роб Всякограб. — Оченно популярна в Подмирье энта порода. Может вырвать глотку. Сразу в трех местах! — кровожадно добавил он. — Но положи перед ним три собачьих сухарика и бедна щеночка будет целый день сидеть над ними и скулить — он пнул кости. — Айе, были времена, когда такие местечки были полны жизни. Глянь-ка, что ещё они натворили.

Перед ними на тропинке стояло нечто, что вполне могло быть демоном. У него было отвратительное лицо и столько клыков, что кое-какие из них наверняка были лишь данью моде. Ещё у него были крылья, неспособные поднять его в воздух. Демон где-то нашел осколок зеркала и каждые несколько секунд кидал в него беглый взгляд и вздрагивал.

— Мистер Всякограб, — сказал Роланд. — Есть здесь что-нибудь, что я смогу убить этим мечом?

— Ах нет. Убить не сможешь, — ответил Роб Всякограб. — Уж не мару. Энто ведь не магичный меч, вишь ли.

— Тогда зачем же я тащу его с собой?

— Потому как ты Герой. Кто-нить слыхивал о Герое без меча?

Роланд выхватил меч из ножен. Он был тяжелым и совсем не походил на стремительно взлетающее серебряное лезвие, что он так часто воображал перед зеркалом. Он скорее походил на железную дубинку с заостренными краями.

Роланд ухватил его двумя руками и с трудом закинул его в середину медленно текущей, темной реки.

Не успело лезвие коснуться поверхности, как из воды поднялась бледная рука и поймала его. Рука пару раз махнула мечом и затем исчезла с ним под водой.

— Так и должно было быть? — спросил Роланд.

— Что ты меч запульнёшь? — воскликнул Роб. — Нет! Не должон ты был справный меч запулять в водицу!

— Нет, я про руку. — сказал Роланд. — Она вдруг…

— А, они временами появляются. — Роб Всякограб махнул рукой, как будто подводные хвататели мечей были повседневным явлением. — Но у тя теперь оружия нету!

— Но вы сами сказали, что меч не опасен для мары!

— Айе, но это как поглядать, вишь ли! — сказал Роб и заспешил вперед.

— Но ведь без меча я буду ещё более геройским героем, верно? — спросил Роланд. Остальные фиглы рысцой следовали за ним.

— Технически, айе. — неохотно ответил Роб Всякограб, — Но мабудь и более мертвым.

— К тому же, у меня есть План. — сказал Роланд.

— У тя есть План? — спросил Роб.

— Да, то есть айе.

— Накарябанный на бумажке?

— Я только подумал… — Роланд остановился. Зыбкие тени расступились и перед ними оказалась большая пещера.

В центре пещеры находилась большая каменная плита, окруженная тусклым желтым свечением.

— Вот мы и пришли. — сказал Роб Всякограб. — Хорошо прогулялись, айе?

Роланд моргнул. Сотни мар кучковались вокруг плиты, но держались на некотором расстоянии, не спеша подходить поближе.

— Я вижу… там кто-то лежит. — сказал он.

— Это сама Лето. — ответил Роб. — С ней ухо востро надо держать.

— Востро?

— Ну… осторожно. — услужливо объяснил Роб. — С богинями могет быть чуток мудрено. Они дюже метафорические создания.

— А не могли бы мы просто… схватить её и побежать? — предложил Роланд.

— Ох, айе, к энтому все и идёт, — сказал Роб. — Но сначала, мистер, ты должен её поцеловать. У тя с этим как, все в порядке?

Роланд немного напрягся, но ответил. — Да… эээ, нормально.

— Дамочки обычно энтого и ждут. — продолжал Роб.

— И затем мы кинемся бежать? — с надеждой спросил Роланд.

— Айе, потому как именно тут-то мары и попытаются нас остановить. Не нравится им, когда люди бегут отседова. Ну давай же, хлопец.

У меня есть План, думал Роланд, приближаясь к плите. И я буду усиленно думать о нем, а не о том, что я иду через толпу контурных чудовищ, которых можно увидеть лишь с закрытыми глазами, и не о том, что мои глаза уже слезятся. Все, что я воображаю для них является явью, так?

Я сейчас моргну, я сейчас моргну, я сейчас…

… моргну. Они появились перед ним лишь на мгновение, но ему не сразу удалось унять дрожь. Мары были повсюду и каждая ощеренная зубами пасть смотрела на него. Не должно быть такого, чтобы зубы могли смотреть на тебя.

Он рванулся вперед и взглянул на фигуру, лежащую в желтом свечении. Его глаза слезились от усилий, которые он прилагал, чтобы не моргнуть. Это была женщина, она ровно дышала во сне и она выглядела как Тиффани Болит.

* * *

С вершины ледяного дворца Тиффани открывался вид на многие мили вокруг и везде, куда ни погляди, лежал снег. Только на Мелу зеленело. Мел был зеленым островом посреди снега.

— Видишь, я всему научился. — сказал Зимовой. — Мел твой. Поэтому там наступит лето и ты будешь счастлива. Ты станешь моей невестой и я буду счастлив. И всё будет хорошо. Счастье, это когда все по правилам. Теперь я человек и я в этом разбираюсь.

Не вопи, не кричи, сказал Третий Помысел. Но и не молчи, как убитая.

— О… я вижу. — ответила она. — И во всем остальном мире будет зима?

— Нет, в некоторые широты моему морозу не добраться. — ответил Зимовой. — Но в горах, на равнинах вплоть до круглого моря… да.

— Миллионы людей умрут!

— Но только один раз. Вот в чем вся прелесть. И смертей больше не будет.

И Тиффани увидела этот мир воочию, как на Страшденственской открытке: птиц, примерзших к своим веточкам; лошадей и коров, неподвижно стоящих в полях; обледенелую траву, острую, как кинжалы; мертвые трубы каминов. Мир, сверкающий, как мишура, мир без смерти, потому что умирать больше нечему.

Она осторожно кивнула. — Очень… здравый подход, — сказала она. — Но как досадно, что ничего не будет двигаться.

— С этим просто. Снеговики. — ответил Зимовой. — Я могу сделать из них людей!

— Железа, чтобы сделать гвоздь? — сказала Тиффани.

— Да! Это все очень просто. Я даже съел сосиску! И я могу думать! Я никогда раньше не думал. Я был частью. Теперь я отделился. Только когда ты отделился, ты знаешь, кто ты такой.

— Ты сделал для меня розы изо льда. — сказала Тиффани.

— Да! Я уже начал превращаться в человека!

Но розы растаяли на рассвете, добавила про себя Тиффани, и кинула взгляд на бледно-желтое солнце. Его силы хватало лишь на то, чтобы Зимовой посверкивал в его лучах. Он размышляет, как человек, подумала она, вглядываясь в странную улыбку. Он размышляет как человек, никогда не встречавший другого человека. Он хихикает. Он настолько безумен, что никогда не осознает степень своего безумия.

Он просто не имеет ни малейшего понятия, что означает слово «человек», он не понимает какой ужас он запланировал, он просто… не понимает. И он так счастлив, что почти мил…

* * *

Роб Всякограб постучал по шлему Роланда.

— Не тяни, хлопец. — поторопил он его.

Роланд не сводил глаз со светящейся фигуры. — Она не может быть Тиффани!

— Ага, она же богиня, она может выглядеть как ей вздумается. — сказал Роб Всякограб. — Всего лишь чмокни в щечку и лады? Не увлекайся, у нас времени в обрез. Швидко целуй и гэтьски.

Что-то похлопало Роланда по коленке. Это был голубой сыр.

— Не боись — он только подбодрить тя желает. — сказал чокнутый фигл, которого, как уяснил себе Роланд, звали Вулли Валенок.

Роланд решительно вошел в потрескивающее свечение, потому что никакой мужчина не согласится показаться трусом перед сыром.

— Я немного… смущаюсь. — сказал он.

— Кривенс, ну давай же!

Роланд наклонился и поцеловал девушку в щеку.

Спящая открыла глаза и он быстро шагнул назад.

— Это не Тиффани Болит! — сказал он и моргнул. Мары обступили его со всех сторон.

— Зараз хвать её за руку и деру, — сказал Роб Всякограб. — Мары озлобеют, как узрят, что мы удираем. — Он жизнерадостно постучал по шлему и добавил. — Но энто не страшно, да? Ведь у тя есть План!

— Надеюсь, что я все правильно понял. — сказал Роланд. — Тетушки говорят, что у меня ум за разум заходит.

— Приятно слышать. — ответил Роб Всякограб. — Значит ему есть куда заходить! А теперя хапай дамочку и деру!

Роланд взял девушку за руку и осторожно потянул с плиты, стараясь избегать её взгляда. Она что-то сказала на непонятном языке, но в конце фразы явно слышался вопросительный знак.

— Я пришел, чтобы спасти вас. — ответил Роланд. Она взглянула на негозолотистыми глазами змеи.

— Пастушка в беде, — сказала она голосом, преисполненным неприятных отголосков и шипений. — Как грустно, как грустно.

— Нам лучше бежать, — выдавил он. — Кем бы ты там ни была…

Не-Тиффани улыбнулась ему. Это была очень неуютная улыбка, с привкусом неестественности. Они побежали. Армия фиглов трусцой устремилась из пещеры вслед за ними.

— Как вы сопротивляетесь марам? — задыхаясь спросил Роланд у Роба.

— А, мы им не шибко по вкусу пришлись, — сказал Роб Всякограб, вбегая в тени. — Мабудь потому, что мы в основном о выпивке размышляем — они с того пьянеют. Не останавливайся!

И в этот момент мары напали на них, хотя это было неподходящим словом. Атака мар была скорее похожа на столкновение со стеной шепота. Никто их не хватал, клыков тоже не было. Было такое чувство, как будто тысячи крошечных существ, вроде креветок или мошек, пытаются тебя остановить.

Но перевозчик поджидал их. Он поднял руку, когда Роланд, шатаясь, подбежал к лодке.

— С ТЕБЯ ШЕСТЬ ПЕНСОВ. — сказал он.

— Шесть? — переспросил Роланд.

— Да он тута и пары часов не пробыл, а проезд вздорожал до шести пенсов! — воскликнул Вулли Валенок.

— ОДИН БИЛЕТ ТУДА И ОБРАТНО, ОДИН БИЛЕТ В ОДИН КОНЕЦ. — сказал перевозчик.

— У меня нет столько денег! — закричал Роланд. У него появилось ощущение легкого напряжения в голове. Мыслям приходилось проталкиваться, чтобы добраться до рта.

— Предоставь это мне. — сказал Роб Всякограб. Он поглядел на своих собратьев и постучал по шлему Роланда, призывая к тишине.

— Лады, хлопцы. — объявил он. — Мы остаемся!

— ЧТО? — сказал перевозчик. — О НЕТ, ВЫ УЙДЕТЕ! Я НЕ СОБИРАЮСЬ СНОВА ТЕРПЕТЬ ВАС! МЫ ДО СИХ ПОР НАХОДИМ БУТЫЛКИ С ПРОШЛОГО РАЗА! НЕМЕДЛЕННО САДИТЕСЬ В ЛОДКУ!

— Кривенс, не могем мы этого сделать, приятель. — ответил Роб Всякограб. — Вишь ли, на нас узы возложены помогать этому хлопцу. Коли он не пойдет, то и мы не пойдем!

— НИКТО НЕ ДОЛЖЕН ХОТЕТЬ ОСТАВАТЬСЯ ЗДЕСЬ! — резко сказал перевозчик.

— Ничего, мы встряхнем это местечко. — ухмыляясь ответил Роб Всякограб.

Перевозчик побарабанил пальцами по шесту. Раздался стук, как будто кинули кости.

— ОХ, НУ ХОРОШО. НО — И Я ПРЕДУПРЕЖДАЮ — НИКАКИХ ПЕСЕН!

Роланд затащил девушку на борт. Мары сторонились лодки, но когда перевозчик оттолкнулся от берега, Величий Ян пнул Роланда в ботинок и показал наверх. Светящиеся оранжевые контуры, сотни контуров, переползали на другой берег по потолку пещеры. На том берегу их было уже сущее столпотворение.

— Как поживает твой План, мистер Герой? — тихо спросил Роб Всякограб, спускаясь по шлему.

— Я жду подходящего момента. — заносчиво ответил Роланд. Он повернулся к Не-Тиффани. — Я пришел забрать вас отсюда. — сказал он, стараясь не глядеть ей в глаза.

— Ты? — сказала Не-Тиффани, как будто изумившись этой мысли.

— Мы. — поправил себя Роланд. — Все под…

Лодка врезалась в берег с глухим стуком. Мары на берегу стояли плотно, как кукурузные стебли на поле.

— Драпаем. — сказал Величий Ян.

Роланд потащил Не-Тиффани по тропинке, но остановился через несколько шагов. Он моргнул. Вся тропинка впереди была изгибающейся оранжевой массой. Роланд чувствовал легкое давление на него, не сильнее ветерка. Но мары проникли к нему в голову, холодные, колкие. Его план был глупым. План не сработает. Ничего у него не получится. У него никогда ничего не получается. Он своенравен, безрассуден и непослушен, как говорят… его… тетушки.

Позади него Вулли Валенок жизнерадостно воскликнул, — И пусть твои тетки гордятся тобой!

Роланд полуобернулся, неожиданно разозлившись. — Мои тетушки? Позволь мне рассказать тебе о своих тетушках…

— Нет времени, хлопец! — закричал Роб Всякограб. — Двигай дальше!

Роладн огляделся по сторонам, его голова пылала.

Наши воспоминания для них явь, думал он. Я это так не оставлю!

Он посмотрел на Не-Тиффани и сказал. — Не бойтесь. — Затем он вытянул левую руку и прошептал чуть слышно: — Я помню… меч…

Роланд закрыл глаза и увидел меч — такой легкий, что он едва мог чувствовать его вес. Линия в воздухе, состоящая из остроты. Тысячи врагов были убиты этим мечом перед зеркалом. Он никогда не был слишком тяжелым, он двигался, как продолжение его руки. И вот этот меч здесь. Оружие, рубящее все, что цепляется к тебе, лжет и ворует.

— Мабудь и можно сробить Героя за один заход. — задумчиво сказал Роб Всякограб, наблюдая как мары появлялись, прорисовывая себя линиями, и тут же умирали. Он повернулся к Вулли Валенку. — Вулли Валенок? — сказал он. — Напомни-ка, сказывал ли я, что изредка ты шибко справные вещи речешь?

Вулли Валенок был озадачен. — Коли ты об этом упомянул, Роб, то и я упомяну, никогда ты так не сказывал, никогда.

— Айе? — сказал Роб. — Ну ежели сказывал бы, то мог бы сказать прямо сейчас.

Вулли Валенок обеспокоился. — Энто хорошо, айе? Я что-то справное изрек?

— Айе, изрек, Вулли Валенок. В первый раз. Я тобой горжусь. — ответил Роб.

Лицо Вулли Валенка расплылось в огромной улыбке. — Кривенс! Эй, хлопцы! Я изрек…

— Только не увлекайся. — добавил Роб.

Роланд разрывал мар, как паутину. Появлялись новые чудовища, ещё и ещё, но серебряное лезвие находило каждого, прорубая дорогу. Они отступали, пробуя новые формы, отшатываясь от пожара ярости в его голове. Меч пел. Мары обвивались вокруг лезвия, взвизгивали и испепелялись в ничто…

…Кто-то стучал по его шлему. Кто-то делал это уже в течении какого-то времени.

— А? — спросил Роланд и открыл глаза.

— Всех перевел. — сказал Роб Всякограб. Тяжело дыша, Роланд огляделся. Хоть закрывай глаза, хоть нет, оранжевых черточек в пещере больше не было. Не-Тиффани наблюдала за ним со странной улыбкой.

— Либо мы валим отсюда, — сказал Роб. — Либо ты можешь ещё пошататься тута и подождать новых.

— А вот и они. — заметил Билли Подбородище. Он указал через реку. Оранжевая масса вливалась в пещеру, их было так много, что между ними не оставалось просвета.

Роланд заколебался, с трудом переводя дыхание.

— Вот что я те скажу. — мягко продолжил Роб Всякограб. — Коли будешь справным хлопчиком и спасешь дамочку, то мы как-нить приведем тя сюда и захватим с собой харчей, чтоб и нам было чем заняться.

Роланд моргнул. — Эээ, конечно. — ответил он. — Ммм… извините. Я не знаю, что сейчас произошло…

— Пора гэтьски! — завопил Величий Ян. Роланд схватил Не-Тиффани за руку.

— И не оглядайся, пока не выберешься, — добавил Роб Всякограб. — Энто типа традиция!

* * *

Они стояли на вершине башни. В руках Зимового появилась ледяная корона. Даже в слабом зимнем солнце она сверкала, как тысяча бриллиантов, Это был чистейший лед, без пузырьков, трещин или примесей.

— Я сделал её для тебя. — сказал Зимовой. — Госпожа Лето никогда не наденет её. — печально добавил он.

Корона была точно впору и не чувствовалась холодной.

Он сделал шаг назад.

— Свершилось. — сказал Зимовой.

— Я тоже должна сделать кое-что. — сказала Тиффани. — Но сперва я должна кое-что узнать. Ты нашел то, из чего сделан человек?

— Да!

— Как ты узнал, что надо искать?

И Зимовой с гордостью рассказал ей про детей, а Тиффани старательно дышала, заставляя себя расслабиться. Его логика была очень… логичной. В конце концов, если морковь и два уголька могут превратить кучу снега в снеговика, то набор солей, газов и металлов, определенно должен сотворить из него человека. Это имело… смысл. По крайней мере, для Зимового.

— Но видишь ли, нужно знать всю песню. — сказала Тиффани. — Эти строчки в основном про то, из чего состоит человек. Но не о том, что такое человек.

— Кое-что я найти не смог. — ответил Зимовой. — Это какой-то вздор. Ничего материального!

— Да, — печально кивнула Тиффани. — Последние три строчки, в которых и заключена вся суть. Мне, право, очень жаль.

— Но я их найду. — сказал Зимовой. — Я найду!

— Надеюсь, что когда-нибудь найдешь, — ответила Тиффани. — Скажи, ты когда-нибудь слышал о Боффо?

— Что такое Боффо? Этого не было в песне! — сказал Зимовой в замешательстве.

— О, с помощью Боффо люди изменяют мир, одурачивая самих себя. — ответила Тиффани. — Это просто изумительно. Боффо учит, что все обладает лишь тем могуществом, что мы сами закладываем в него. Можно магически создавать предметы, но человека из предметов магически не создать. Это всего лишь гвоздь внутри тебя, а не сердце. Всего лишь гвоздь.

Время пришло и я знаю, что делать, подумала она. Я знаю, как должна закончиться История. Я должна закончить её правильно.

Тиффани притянула Зимового к себе и увидела изумление на его лице. Она почувствовала легкость, как будто её ноги не касались пола. Мир… упростился. Он превратился в туннель, ведущий в будущее. Она ничего не видела, кроме холодного лица Зимового, ничего не слышала, кроме своего дыхания, ничего не чувствовала, кроме тепла солнца на своих волосах. Это солнце не было яростным огненным шаром лета, но все равно оно было намного больше, чем любой костер.

Куда поведет меня, туда я пойду, сказала она про себя, позволяя теплу вливаться в неё. Я выбираю. Я свой выбор делаю.

И мне придется встать на цыпочки, добавила она.

Гром по мою правую руку. Молния по левую.

Огонь надо мной…

— Прошу тебя, — сказала она. — Забери с собой зиму. Возвращайся в свои горы. Прошу тебя.

Стужа передо мной…

— Нет. Я есть Зима. Я не могу быть ничем другим.

— Тогда ты не можешь быть человеком. — сказала Тиффани. — Вот последние три строчки: «Силы, чтоб дом возвести. Время — ребенка зачать. Любви, чтоб сердце разбить.»

Равновесие… чувство равновесия быстро охватило её, наполняя воодушевлением.

Центр качающейся доски не двигается. Он не идёт вверх, не идёт вниз. Он находится в равновесии.

Равновесие… Губы у него были как голубой лед. Позже она будет плакать по Зимовому, который так хотел быть человеком.

Равновесие… старая кельда как-то раз сказала ей: — У тя внутрях есть частичка, что не никогда не растает.

Время таять.

Она закрыла глаза и поцеловала Зимового…

…И притянула к себе солнце.

Стужа к огню.

* * *

Вспышка ослепительно белого света, отбросив тени длиной в сотню миль, расплавила крышу ледяного дворца. Столбы пара, простроченные молниями, с ревом вознеслись в небо и раскрылись зонтиком, затмив солнце. Затем пар превратился в теплый мелкий дождик, который тихо капал и оставлял в снегу маленькие дырочки.

В голове у Тиффани, где всегда было полно мыслей, не осталось ни одной в запасе. Она лежала под теплым дождем на ледяной плите и слушала как дворец рушится вокруг неё.

Когда сделано все, что надо было сделать, не остается ничего другого, кроме как свернуться клубком и ждать, когда затихнет гром.

Что-то ещё присутствовало в воздухе, какой-то золотой проблеск, исчезнувший, когда она попыталась рассмотреть его и затем снова мелькнувший в уголке глаза.

Дворец таял, как водопад. Плита, на которой она лежала, полу-заскользила, полу-поплыла вниз по лестнице, превратившейся в реку. Огромные колонны рухнули, но растаяли в падении и поэтому обрушились вниз водяными струями.

Прощай сверкающая корона, подумала Тиффани не без сожаления. Прощай платье, сотворенное из танцующего света, и прощайте ледяные розы и снежинки. Как жаль. Как жаль.

Плита растаяла и теперь она лежала на траве. Воды было столько, что ей надо было выбирать — вставать или тонуть. Она с трудом встала на колени и подождала немного, пока не смогла подняться и устоять на ногах.

— У тебя есть кое-что моё, дитя. — раздался голос позади неё.

Тиффани обернулась и золотой свет принял форму человека. Позади неё стояла она сама, только глаза были… странными, как у змеи. Но рев солнечного пламени все ещё звучал у неё в ушах и поэтому её это не слишком удивило.

Тиффани медленно достала Корнукопию из кармана и передала ей.

— Ты ведь госпожа Лето? — спросила она.

— А ты пастушка, которая стала бы мною? — в словах слышалось шипение.

— Я не хотела! — быстро сказала Тиффани. — Почему ты выглядишь как я?

Госпожа Лето присела прямо на траву. Так странно смотреть на саму себя. Тиффани заметила, что сзади на шее у неё была маленькая родинка.

— Это называется резонанс. — сказала Лето. — Ты знаешь, что это такое?

— Это означает «совпадение колебаний». — ответила Тиффани.

— Как пастушка может это знать?

— У меня есть словарь. — сказала Тиффани. — И я, между прочим, ведьма.

— Ну что ж, в то время как ты подхватывала кое-какие понятия у меня, я тоже научилась кое-чему у тебя, умная пастушья ведьма. — сказала Госпожа Лето. Тиффани она начала напоминать Аннаграмму. И это было облегчением. Она не была ни мудра и ни мила… ещё одна могущественная, но не пугающе умная особа и, честно говоря, она немного действовала на нервы.

— Какова ты на самом деле? — спросила Тиффани.

— Как жар раскаленной дороги, как аромат яблок.

Прекрасный ответ, подумала Тиффани, но не очень полезный, как таковой.

Тиффани села рядом с богиней. — Я попала в беду? — спросила она.

— Из-за того, что ты сделала с Зимовым? Нет. Он умирает каждый год, так же как и я. Мы умираем, мы спим, мы просыпаемся. Да и к тому же… ты была развлечением.

— О? Я была развлечением, вот как? — сказала Тифани, прищуриваясь.

— Что ты хочешь? — спросила Госпожа Лето. Да, подумала Тиффани, точно как Аннаграмма. Намеков совершенно не понимает.

— Хочу? — ответила Тиффани. — Ничего. Только лето, пожалуйста.

Госпожа Лето была озадачена. — Но люди всегда что-то хотят от богов.

— Но ведьмы не берут плату. Зеленая трава и голубое небо, этого достаточно.

— Что? Ты и так их получишь! — голос Госпожи Лето звучал одновременно удивленным и раздраженным, и Тиффани немного язвительно порадовалась этому.

— Вот и хорошо. — ответила она.

— Ты спасла мир от Зимового!

— Я спасла его от глупой девочки, мисс Лето. Я исправила то, что сама же испортила.

— Одну маленькую ошибку? Ты будешь глупой девочкой, если не примешь награду.

— Я буду благоразумной молодой женщиной, если откажусь. — сказала Тиффани и ей понравилось, как она это сказала.

— Зима закончилась. Я это знаю. Я довела дело до конца. Куда повело меня, туда я и пошла. Я выбрала свой путь. Я сделала выбор, когда пошла танцевать с Зимовым.

Госпожа Лето встала. — Поразительно. — сказала она. — И странно. Теперь мы попрощаемся, но сначала я должна сделать кое-что ещё. Встань, молодая женщина.

Тиффани поднялась на ноги и когда она взглянула в лицо Госпожи Лето, золотистые глаза превратились в провалы и втянули её в себя.

И затем лето наполнило её. Хотя все продолжалось лишь в течении нескольких секунд, для неё время растянулось дольше.

Она раскачивала стебли кукурузы в полях, наливала яблоки зрелостью, побуждала лосося выпрыгивать из потоков — ощущения нахлынули разом и слились в одно величественное, сверкающее, золотисто-желтое чувство лета…

…которое стало раскаляться. Солнце заалело в палящих небесах. Тиффани плыла сквозь воздух, горячий, как кипящее масло, в обжигающее спокойствие самого сердца пустыни, где погибают даже верблюды. Здесь не было ничего живого. Ничто не двигалось, кроме пепла.

Она опустилась на дно высохшей реки с выбеленными скелетиками животных по берегам. Грязи здесь не было, в этом жаровом шкафу земли не было даже капельки влаги. Вместо воды в реке текли камни — каемчатые, как кошачий глаз, агаты; одиночные кристаллы гранатов; громовые агаты с разноцветными кольцами — бурые, оранжевые, бежевые, белые камни; камни с черными прожилками — все они были отполированы жаром.

— Здесь сердце лета. — прошипела Госпожа Лето. — Бойся меня так же, как и Зимних Дел Мастера. Мы не вы, хотя вы и дали нам образы и имена. Мы — огонь и лед в равновесии. Не вставай между нами снова…

Что-то зашевелилось. Они лезли из расщелин в камнях, как будто камни ожили: бронзовые и красные, коричневые и желтые, черные и белые, с пестрыми и неумолимо сверкающими чешуйками. Змеи пробовали на вкус раскаленный воздух раздвоенными языками и торжествующе шипели.

Образы исчезли. Мир вернулся.

Вода утекала. Никогда не затихающий ветер раздергал туман и пар в длинные ленты облаков, но непокоренное солнце пробивалось сквозь них. И, как это всегда случается и случается слишком быстро, странное и чудесное стало воспоминанием, а воспоминание стало фантазией. Завтра и она пропадет.

Тиффани шла по траве там, где стоял дворец. Ещё оставались пара кусков льда, но через час и они растают. Ещё клубились облака, но и их унесет ветер.

Нормальный мир со своими незатейливыми маленькими песенками проталкивался в неё. Она вышла на сцену после окончания представления и кто бы сказал сейчас, что оно вообще было?

Что-то шипело в траве. Тиффани наклонилась и подняла кусочек металла. Он был ещё теплым от нестерпимого жара, оплавившего его, но легко можно было понять, что это гвоздь.

Нет, я не приму дар, который бы помог дарителю почувствовать себя лучше, подумала Тиффани. С какой стати? Я найду свои собственные подарки. Я была… «развлечением» для неё, вот и все.

Но он — он делал розы и айсберги для меня и иней на окнах, и так и не смог понять…

Она резко обернулась на звук голосов. Фиглы бежали по склону со скоростью, позволяющей людям замечать их. И Роланд бежал вместе с ними, немного задыхаясь и пригнувшись к земле из-за слишком большой кольчуги.

Она засмеялась.

* * *

Двумя неделями позже Тиффани вернулась в Ланкр. Роланд довез её до Двурубах, а остроконечная шляпа помогла ей проделать весь остальной путь. Удача улыбнулась ей. Кучер почтовой кареты до сих пор помнил мисс Тик и, поскольку на крыше было достаточно места, он предпочел не проходить через все это ещё один раз. Дороги были подтоплены, вода в канавах бурлила, переполненные реки переливались через мосты.

Первой она навестила Нянни Огг, которой рассказала все. Это сэкономило немало времени, потому что рассказав что-то Нянни Огг, вы в какой-то степени рассказали это каждому. Когда Нянюшка услышала, что она сделала с Зимовым, она смеялась и смеялась без конца.

Тиффани позаимствовала у Нянни метлу и не спеша направилась через лес к коттеджу мисс Тенеты.

Все шло своим путем. На поляне несколько мужчин вскапывали огород, перед входной дверью слонялись деревенские жители. Тиффани приземлилась в лесу и, затолкав метлу в кроличью нору и спрятав под куст шляпу, пошла пешком.

Там, где дорожка выходила к поляне, на березе была прикреплена… кукла, сплетенная из прутьев. Это было что-то новенькое, вызывающее смутное беспокойство. Возможно, беспокойство вызывала сама идея.

Никто не видел как она открыла дверь в моечную и проскользнула в коттедж. Тиффани прислонилась к стене кухни и затихла.

Из соседней комнаты донесся безошибочный голос Аннаграммы в её типичном Аннаграмматическом состоянии.

— …только дерево, понятно? Срубите его и поделите дрова. Договорились? А теперь пожмите друг другу руки. Ну же! Я не шучу. Пожмите, как следует или я рассержусь! Вот так. Ну что, сразу стало лучше, а? Покончим со всеми этими глупостями…

Минут десять послушав, как людей бранили, ругали и всячески подкалывали, Тиффани выбралась наружу и пошла по тропинке. Ей навстречу торопливо шла женщина, но она остановилась, когда Тиффани спросила её — Извините, не живет ли где здесь поблизости ведьма?

— Оооо, да. — сказала женщина и уставилась на Тиффани: — Ты ведь не местная, да?

— Не местная. — ответила Тиффани и подумала: я прожила здесь несколько месяцев, миссис Картер и виделась с вами почти каждый день. Но на мне всегда была шляпа. Люди всегда разговаривают с шляпой. Без шляпы я замаскирована.

— Здесь живет мисс Ястребц. — сказала миссис Картер с неохотой, как будто выдавая секрет. — Но будь осторожна. — Она наклонилась вперед и понизила голос. — В гневе она превращается в жуткое чудовище! Я сама видела это! Но конечно, с нами она хорошо обращается. — добавила женщина. — И молодые ведьмы приходят учиться у неё.

— Ух ты, она должно быть мастерица.

— Она изумительна. — продолжала миссис Картер. — Она пробыла здесь только пять минут и оказалось, что знает все о нас!

— Изумительно. — произнесла Тиффани. Конечно, можно было предположить, что ей кто-то все рассказал, но это будет не так интересно, правда? И кто бы поверил, что настоящая ведьма будет покупать себе лицо у Боффо?

— И ещё у неё есть котел, который булькает зеленым. — с превеликой гордостью добавила миссис Картер. — Аж переливается через края. Вот это настоящая ведьма, ничего не скажешь.

— Похоже на то. — ответила Тиффани. Она ещё не встречала ведьм, которые бы использовали котлы для чего-то другого, кроме как приготовления пищи. Но почему-то люди в глубине сердец верили, что котел у ведьмы должен булькать зеленым. И должно быть по этой причине мистер Боффо продавал под номером 61 комплект для Котла, Кипящего Зеленым, всего за 14 $, каждый дополнительный пакет с зеленкой по 1 $.

И это оказывало действие. Оно не должно было бы, но люди есть люди. Тиффани подумала, что Аннаграмма вряд ли заинтересована в гостях сейчас, тем более в таком госте, что прочитал каталог Боффо от корки до корки, поэтому она вытащила метлу и направилась в коттедж Матушки Ветровоск.

В саду за домом появился куриный загон. Он был старательно сплетен из гибкого орешника и из него доносились довольные чик.

Матушка Ветровоск вышла через черный ход. Она поглядела на Тиффани так, как будто девочка вернулась с десятиминутной прогулки.

— У меня срочные дела в городе, — сказала она. — Я не против, если ты пройдешься со мной. — в случае Матушки Ветровоск это могло сойти за духовой оркестр и раскрашенный свиток с приглашением. Тиффани пристроилась рядом и они пошли по дороге.

— Надеюсь, вы в добром здравии, Мистресс Ветровоск? — спросила она, стараясь не отставать.

— Я ещё здесь, после очередной зимы, вот и все, что я могу сказать. — ответила Матушка. — А у тебя все хорошо, девочка.

— О, да.

— Мы заметили пар. — сказала Матушка.

Тиффани промолчала. И на этом все? Похоже, что да. От Матушки Ветровоск другого не получишь.

Через какое то время Матушка сказала: — Вернулась навестить своих подружек?

Тиффани сделала глубокий вздох. Она раз десять прокручивала в голове этот разговор: что она скажет, что ответит Матушка, как она закричит и что Матушка закричит в ответ…

— Вы все это запланировали, так ведь? — сказала она. — Если бы вы предложили кого-нибудь из девочек, она может быть и получила бы коттедж, поэтому вы выбрали меня. И вы знали, вы просто знали, что я помогу Аннаграмме. И цель была достигнута. Спорю, что уже каждой ведьме в горах известно, что произошло. И могу поспорить, что миссис Иервиг кипит от негодования. А лучше всего то, что никто не пострадал. Аннаграмма смотрит за владением мисс Тенеты, все местные жители счастливы и вы победили! О, вы можете сказать, что это лишь для того, чтобы я была занята делом и училась важным вещам и чтобы не думала много о Зимовом. Но так или эдак, вы победили!

Матушка Ветровоск спокойно шла по дороге. Затем она сказала: — Смотрю, ты заполучила обратно свою безделушку.

Тифани чувствовала себя так, как будто перед ней сверкнула молния, но грома не последовало или будто она кинула булыжник в пруд, но не услышала всплеска.

— Что? О. Лошадка. Да! Послушайте, я…

— Что за рыба?

— Э… щука. — ответила Тиффани.

— А? Кому-то они нравятся, но на мой вкус илом пахнут.

Вот и все. Против спокойствия Матушки Ветровоск не попрешь. Можно было браниться, можно было жаловаться, но это ничего бы не изменило. Тиффани утешила себя тем, что по крайней мере, Матушка знала, что она знает. Не так уж и много, но это все, на что она могла рассчитывать.

— Обзавелась ещё одной безделкой, кроме лошадки, как я погляжу. — продолжила Матушка. — Колдовская, а? — Она всегда выделяла начальную К в любом колдовстве, которое не одобряла.

Тифани глянула на кольцо у себя на пальце. Оно прозаично поблескивало. Кузнец сказал ей, что оно никогда не заржавеет на пальце, потому что на коже есть смазка. Он даже нашел время, чтобы выбить на нем крошечные снежинки.

— Это всего лишь кольцо, сделанное из гвоздя. — сказала она.

— Железа, чтобы сделать кольцо. — произнесла Матушка и Тиффани резко остановилась. Она и в самом деле может читать мысли людей? Что-то в таком духе, не иначе.

— И почему ты решила, что хочешь кольцо? — спросила Матушка.

По всем возможным причинам, которые никогда не смогли бы полностью оформиться в голове Тиффани, она знала почему. Но все, что она смогла придумать для ответа, было: — В то время эта идея показалась мне хорошей.

Тиффани ожидала взрыва.

— Возможно, так оно и было. — мягко ответила Матушка. Она остановилась и показала рукой в сторону — в направлении города и дома Нянни Огг — и сказала: — Я огородила его. Его защищают и другие силы, уж поверь, но попадаются такие глупые звери, что не сообразят испугаться.

Там стоял молодой дубок, уже в пять футов высотой. Плетень из кольев и ветвей окружал его.

— Быстро растет для дуба. — сказала Матушка. — Я присматриваю за ним. Ну ладно, пошли, я не хочу ничего пропустить. — она быстро двинулась дальше. Сбитая с толку Тиффани побежала за ней вслед.

— Пропустить что? — тяжело дыша спросила она.

— Конечно же танец!

— Не слишком ли рано для него?

— В наших краях самое время. Танец начинается здесь!

Матушка быстро шла по тропинке позади маленьких садиков, пока не вышла на городскую площадь, где собралась большая толпа. На площади были установлены стулья. У людей в толпе был несколько безнадежный вид, как у тех, кто пришел сюда по воле сердца, но так и не понял, что он тут делает. Единственным утешением могли служить горячие сосиски на палочках. И повсюду копошились белые куры. Нянни Огг сказала, что они несут отличные яйца и потому просто стыдно их резать.

Матушка прошла вперед. Ей не было нужды толкаться. Люди просто сами расступались перед ней в стороны, сами того не замечая.

Они прибыли как раз во время. По дороге от моста бежали дети, предваряя появление танцоров. Танцоры, не спеша направляясь к площади, выглядели как самые обычные, ничем не приметные мужчины — Тиффани часто встречала таких в кузницах и в повозках на дорогах. Одежда танцоров была белой, вернее сказать, когда-то была белой. И у них был такой же смущенный вид как и у зрителей, говорящий, что они здесь лишь забавы ради и не следует принимать все происходящее всерьез. Они даже махали толпе. Тиффани огляделась и увидела мисс Тик, Нянни и даже миссис Иервиг… почти всех знакомых ведьм. О, и Аннаграмма тоже была здесь, но без своих маленьких приспособлений от Боффо и с очень гордым видом…

Как не похоже на прошлую осень, подумала она. Тогда все происходило в темноте, было тихо, торжественно и скрытно — все не так как сейчас. Кто тогда таился в тенях, наблюдая за танцем?

Кто наблюдает за танцем сейчас? Кто здесь прячется в свете?

Барабанщик и аккордеонист протолкались через толпу, вслед за хозяином кабачка, который нес на подносе восемь пинт пива (потому что ни один взрослый человек не согласится танцевать перед своими друзьями в шляпе с ленточками и штанах с колокольчиками, без отчетливой перспективы обильной выпивки).

Когда шум немного затих, барабанщик несколько раз ударил в барабан, а аккордеонист взял долгий аккорд — сигнал, что танец Морриса вот-вот начнется и кто не успел, тот сам виноват.

И вот оркестрик, состоящий из двух человек, заиграл музыку. Мужчины, стоящие в два ряда по трое напротив друг друга, отсчитали ритм и подпрыгнули… Когда двенадцать подкованных гвоздями ботинок приземлились, высекая искры, Тиффани повернулась к Матушке.

— Научите меня убирать боль. — сказала она, сквозь звуки танца.

Трах!

— Это не просто. — ответила Матушка, не отрывая глаз от танцоров. Ботинки снова приземлились.

— Вы вытаскиваете её из тела?

Трах!

— Иногда. Или прячу. Или делаю для неё клетку и уношу прочь. Это опасные занятия и можно умереть, если не проявлять должное уважение, барышня. За все надо платить, а прибыли никакой. Ты просишь меня научить, как класть руку в пасть ко льву.

Трах!

— Я должна этому научиться, чтобы помочь барону. Он очень плох. Мне столько всего нужно сделать.

— Ты сделала выбор? — спросила Матушка, наблюдая за танцорами.

— Да!

Трах!

— Это тот самый барон, что не любит ведьм? — спросила Матушка, скользя взглядом по лицам в толпе.

— Но кто любит ведьм, пока ему самому не потребуется их помощь, госпожа Ветровоск? — мягко сказала Тиффани.

Трах!

— Я предъявляю счет, госпожа Ветровоск. — добавила она. В конце-то концов, поцеловав Зимового, можно рискнуть и на такое. И Матушка Ветровоск улыбнулась, как будто Тиффани сказала то, что от неё ожидалось.

— Ха! Счет? — сказала она. — Очень хорошо. Зайди ко мне перед отлетом и мы посмотрим, что дать тебе с собой в дорогу. И я надеюсь, что ты сможешь закрыть двери, что собираешься открыть. А сейчас посмотри на толпу! Иногда, её можно увидеть!

Тиффани обратила свое внимание на танец. Она не заметила, как откуда-то появился Дурень, который слонялся между зрителями, собирая деньги в свой потрепанный цилиндр. Если было видно, что девушка взвизгнет от поцелуя, он целовал её. Время от времени, никого не предупреждая, он впрыгивал в танец и кружился между танцорами, всегда оказываясь на свободном месте.

Затем Тиффани увидела. Глаза женщины на другой стороне площади блеснули золотым, всего лишь на мгновение. Заметив один раз, она замечала снова и снова — в глазах мальчика, девочки, мужчины с кружкой пива, проблеск перескакивал с одного лица на другое, чтобы наблюдать за Дурнем…

— Лето пришло! — сказала Тиффани и осознала, что отбивает ритм ногой; она осознала это после того, как тяжеленный ботинок осторожно, но твердо придавил её ногу к земле. Ты, сидящая рядом, поглядела на неё невинными голубыми глазками, что на долю секунды стали ленивыми золотистыми глазами змеи.

— Так и должно было быть. — ответила Матушка Ветровоск и убрала свою ногу.

— Монетку на счастье, мисс? — раздался голос рядом с ней, сопровождаемый звоном мелочи в шляпе.

Тиффани повернулась и посмотрела в пурпурно-серые глаза. Лицо, с которого они смотрели, было морщинистым, загорелым и ухмылялось. И у него была золотая сережка. — Медяк-другой от прекрасной леди? — выпрашивал он. — А может серебро или золото?

Иногда, подумала Тиффани, ты просто знаешь, как следует поступить…

— Железо? — сказала она, снимая кольцо с пальца и кидая его в шляпу.

Дурень изящно вытащил его и подбросил в воздух. Глаза Тиффани проследили за кольцом, но каким-то образом оно оказалось не в воздухе, а заблестело на пальце Дурня.

— Железо пойдет. — сказал он и неожиданно поцеловал её в щеку.

Его губы были только чуть чуть холодными.

* * *

Фиглы столпились на галереях, но в кургане стояла непривычная тишина. Момент был очень важный. Честь клана была поставлена на карту.

В центре кургана лежала большая книга с красочными картинками, она была больше, чем Роб Всякограб. Её немного испачкали грязью, когда тащили в курган. Робу бросили вызов. Все эти годы он считал себя героем и затем карга из карг сказала, что не такой уж он и герой. Что ж, с каргой из карг не поспоришь, но он собирался принять вызов. О, айе, он примет вызов или он не Роб Всякограб.

— Где моя корова? — прочитал Роб. — Это моя корова? Она говорит чик! Энто… энто… цыпленок! Это не моя корова! И затем тут намалеваны парочка курей. Ещё одна страница, верно?

— Верно, Роб. — ответил Билли Подбородище.

Собравшиеся фиглы радостно завопили, а Роб обежал вокруг книги, размахивая руками.

— И энта книженция намного сутужне, чем АВБГДЕйка, верно? — сказал он, совершив круг почета. — Та была легкая! Дюже предсказуемый сюжет. Кто бы её не написал, не больно то он напрягался, на мой погляд.

— Ты про Алфавит? — спросил Билли Подбородище.

— Айе. — Роб Всякограб подпрыгнул пару раз и сделал несколько боксерских выпадов в воздух. — Есть что-нить покруче?

Гоннагль поглядел на стопку потрепанных книг, самыми различными способами собранных фиглами.

— Ну, вот эта под названием «Принципы современного счетоводства». — с сомнением произнес Билли.

— И энто дюже героическая книга для прочтения? — сказал Роб, бегая на месте.

— Айе. Возможно, но…

Роб Всякоргаб поднял руку, призывая к тишине и поглядел на Дженни, которая стояла, окруженная толпой маленьких фиглов. Она улыбалась ему, а его сыновья смотрели на отца в немом изумлении. Придет день, подумал Роб, когда они смогут подойти к самым длинным словам и дать им хорошего пинка. И никакие запятые и эти коварные точки с запятой не остановят их!

Он обязан быть героем.

— Энта книга мне по душе. — сказал Роб Всякограб. — Давайте её сюда!

И он читал «Принципы современного счетоводства» все утро, но для интереса разбавлял сюжет драконами.

Примечание автора

Танец Морриса…

…по традиции его танцуют первого мая, отмечая начало лета. Происхождение этого танца довольно туманно, потому что его слишком часто исполняли перед кабачками, но в настоящее время он считается английским народным танцем.

В танце участвуют как мужчины, так и женщины, они обычно носят белые одежды с нашитыми колокольчиками. В США его тоже танцуют, несколько лет назад я сам был свидетелем, как в одном книжном магазине в Чикаго исполняли Темного Морриса.

Я выдумал Темного Морриса для другой книги, которая называется «Мрачный Жнец» (по крайней мере, я верю, что выдумал). Группа танцоров Морриса (официально её называют фланг) облачилась в черное, специально для меня. Они танцевали его в полной тишине, идеально попадая в такт, без музыки и колокольчиков — обычного сопровождения «летнего» танца.

Танец был прекрасным, но у меня по коже забегали мурашки. Не плохо было бы исполнить его дома…

Книга IV Платье цвета полуночи

Традиционно считается, что ведьму можно вырастить только на старых-добрых камнях. Поэтому Тиффани приходится вдвойне трудно, поскольку местное население недолюбливает ведьм, считая, что они способны только творить злое волшебство, красть младенцев и мерзко хихикать.

Тиффани Болит — ведьма. И она считает, что делает нужную работу для жителей Мела. Хотя эта работа включает в себя перевязку и подстригание ногтей на ногах у пожилых леди, в ней не так уж много… колдовства. А также времени на сон.

Но где-то проснулся от долгого сна и до поры скрывается запутанный клубок злобы и ненависти. И вместе с ним просыпаются все старые сказки — сказки о злых ведьмах. А её крохотные союзники, драчливые Нак Мак Фиглы, только осложняют ситуацию.

Дела должны пойти на поправку после ночи доброго, крепкого сна. Но этого не случается. И, похоже, они собираются только ухудшиться. А ведьма обязана разбираться со всеми встающими на её пути проблемами…

Глава 1

ЗНАТНЫЙ МАЛ-МАЛА ВЕЛИК ПАРЕНЁК

«Почему, интересно, люди так любят шум? — гадала Тиффани Болит. — Чем он так важен для них?»

Поблизости что-то вздыхало и стонало, в точности, как рожающая корова. Это оказалась шарманка-органчик, ручку которой накручивал неопрятный человек в мятом цилиндре. Со всей возможной вежливостью Тиффани незаметно отошла в сторонку, но звук не отставал, словно прилип. Казалось, позволь ему, и он будет преследовать тебя до самого дома.

К сожалению, это был лишь один звук из целого моря, кипевшего вокруг, и все эти звуки производили люди, старавшиеся перешуметь окружающих. Люди яростно торговались у импровизированных прилавков, прыгали за подвешенными яблоками или лягушками^[623], весело подбадривали усыпанную блестками девушку-канатоходца и борцов за призы, торговки громким криком рекламировали свои конфеты, и, что уж скрывать, все при этом активно потребляли горячительные напитки.

Воздух над выгоном буквально загустел от шума. Казалось, сегодня на вершину зеленого холма явилось население двух или трёх деревень в полном составе. В итоге тут, где обычно был лишь изредка слышен крик канюка, кричали, ну, практически все. Это у них называлось «развлекаться». Лишь воры и карманники делали свое дело тихо, что весьма похвально, однако они старались не приближаться к Тиффани — кому охота совать руку в ведьмин карман? Если сможешь вытащить все пальцы невредимыми, считай, повезло. По крайней мере, так они думали, и разумной ведьме не следовало их разубеждать.

«Если ты ведьма, то ты представительница всех ведьм», — думала Тиффани Болит, волоча за собой метлу на верёвочке. Метла парила в паре футов над землёй. Тиффани это уже несколько беспокоило. Способ неплохой, но вокруг было полным-полно детей, которые тоже тащили на верёвочках свои воздушные шарики, и ей начинало казаться, что она выглядит чуть более чем слегка глупо, а когда одна ведьма выглядит глупо, так же выглядят все остальные ведьмы.

С другой стороны, если привязать метлу где-нибудь к изгороди, наверняка найдется ребёнок, который из чистого озорства залезет на неё и отвяжет, после чего, вероятно, унесётся прямо в холодные верхние слои атмосферы, и хотя (теоретически) Тиффани могла призвать метлу обратно, матери всегда нервничают, если им приходится оттаивать своего отпрыска под тёплым летним солнышком. Это будет нехорошо. Пойдут разговоры. Люди всегда сплетничают про ведьм.

Тиффани сдалась и потянула метлу дальше. Если повезёт, все подумают, что таким образом она просто шутливо принимает участие в общем веселье.

На самом деле, беззаботный разгул ярмарки был обманчив, здесь строго соблюдался определённый этикет. Она была ведьмой; что случится, если она вдруг забудет чьё-то имя, или, того хуже, вспомнит его неправильно? Что будет, если ты вдруг забудешь, кто с кем враждует и кто с кем дружит, кто не разговаривает со своими соседями, и так далее, и тому подобное, и ещё далее, ещё более подобное? Тиффани знать не знала, что такое «минное поле», но если бы вдруг узнала, концепция показалась бы ей чрезвычайно знакомой.

Она была ведьмой. Теперь она была ведьмой всех деревень Мела. Не только её собственной деревни, но и прочих, вплоть до Ветчины-на-Хлебе, до которой был добрый день пути. Территория, которую ведьма считает своей, и на которой она помогает людям в их нуждах, именуется «владением», и её владение было выдающимся среди прочих. Мало кому из ведьм повезло иметь в своём распоряжении целый геологический пласт, даже если он по большей части покрыт травой, а трава по большей части покрыта овцами. Сегодня овцы на холмах были предоставлены сами себе и занимались тем, чем обычно занимаются овцы, когда на них никто не смотрит, что, вероятно, мало отличается от того, чем они занимаются, когда вы за ними наблюдаете. Обычно вокруг овец хлопотали, пасли, и вообще всячески присматривали, но сегодня о них все позабыли, увлекшись лучшим в мире аттракционом, имевшим место на ярмарочном поле.

Честно говоря, лучшим в мире аттракционом ярмарка Прополки могла показаться лишь тому, кто никогда в жизни не уходил дальше четырёх миль от родного дома. Если ты живешь на Мелу, то встречаешь на ярмарке только тех, кого и так знаешь^[624]. Очень вероятно, что ты встретишь здесь своего будущего супруга. Девушки, разумеется, нарядились в свои лучшие платья, а парни излучали оптимизм и блеск волос, приглаженных посредством дешёвого лака, или, чаще, плевка на ладонь. Причём те, кто выбрал плевок, обычно ощущали себя гораздо лучше, потому что дешёвый лак был и вправду очень дешёвым, и начинал течь под лучами солнца, лишая несчастного столь чаемого внимания девушек, зато привлекая внимание мух, считавших такой скальп своей законной добычей.

Поскольку ярмарку затруднительно было назвать «Место, куда ты идёшь в надежде получить поцелуй и, если повезёт, обещание ещё одного», она называлась просто Прополкой.

Она продолжалась в течение трёх дней в конце лета. Для большинства жителей Мела эти дни считались праздничными. Сегодня был третий день, и если ты до сих пор не получил поцелуя, то можно уже собирать вещички и отправляться домой, таково было общее мнение. Тиффани, например, поцелуя тоже не досталось, но она же была ведьмой, в конце-то концов. Кто знает, во что они превращаются, если их поцеловать?

Когда летняя погода была благосклонна, многие ночевали прямо под звёздами, или, например, под кустами. Так что если вам вдруг требовалось прогуляться посреди ночи, следовало проявить осторожность, чтобы не споткнуться о чьи-нибудь ноги. Откровенно говоря, происходило тут и немало такого, что Нянюшка Ягг — ведьма, которая была за мужем трижды — называла маленькими забавами. Очень жаль, что она проживала вдали отсюда, высоко в горах, потому что ей наверняка понравилась бы прополка, а ещё Тиффани очень хотелось бы посмотреть на лицо Нянюшки, когда та увидит великана^[625].

Его — а это был совершенно определённо «он», тут уж и тени сомнения не оставалось — создали много тысяч лет назад, срезав дёрн до самого мела. Чёткий силуэт — белый на ярко-зеленом — принадлежал той эпохе, когда для выживания в суровом мире людям требовалась прежде всего плодовитость.

О, и ещё одно: похоже, штаны изобрели сильно позже. Честно говоря, просто сказать, что он без штанов, было явно недостаточно. Его бесшабашность казалась поистине вопиющей.

Если просто прогуляться по узкой дорожке вдоль холмов, невозможно было не заметить колоссальный, так сказать, недостаток кое-чего — т. е. штанов, — а также не менее колоссальный избыток кое-чего другого. Великан совершенно недвусмысленно представлял из себя мужчину без штанов, и перепутать его с женщиной было никак невозможно.

Предполагалось, что каждый гость Прополки принесёт с собой небольшую лопатку или нож, чтобыпройтись по склону холма, выпалывая выросшую за год на меловых линиях траву, отчего мел начинал сиять белым с удвоенной силой, а великан представал во всей своей красе, хотя он и без этого представал очень неплохо.

Когда девушки работали над великаном, это всегда сопровождалось бурей веселья и смешков.

Причина смеха, а также сопутствующие ему обстоятельства, всегда почему-то напоминали Тиффани о широкой улыбке Нянюшки Ягг, которую обычно можно было встретить где-то рядом с Матушкой Ветровоск. Нянюшку часто принимали за обычную весёлую старушку, но на самом деле она была вовсе не так проста. Её никто не назначал учительницей Тиффани официально, однако Тиффани постоянно узнавала от Нянюшки что-то новое. При этой мысли молодая ведьма улыбнулась. Нянюшка знала всё о древней, тёмной магии, магии, которая не нуждалась в ведьмах, магии людей и земли. Это было волшебство смерти, брака и помолвки. А также обещаний, которые оставались обещаниями, даже если их никто не слышал. Именно поэтому люди порой суеверно стучали по дереву и никогда, никогда не ходили там, где дорогу перебежала черная кошка.

Чтобы понять всё это, не обязательно быть ведьмой. Просто в такие моменты окружающий мир начинал казаться более… ну, более реальным и изменчивым, что ли. Нянюшка Ягг называла его мистическим, необычайно серьёзное слово для женщины, которая, предположительно, обычно говорила чего попроще, например: «Принесите бренди, спасибо, а ещё лучше двойной, чтобы два раза не вставать». А ещё она рассказывала Тиффани о прежних временах, когда ведьмы развлекались на всю катушку. Когда колдовство меняло всё, времена года, например, и о прочих таких обычаях — ныне покойных, живущих только в народной памяти, которая, по мнению Нянюшки Ягг, была глубокой, тёмной, живой и вечной. Этакие маленькие ритуалы.

Тиффани особенно нравились ритуалы огня. Она вообще уважала огонь. Он был её любимым элементом природы. Огонь считался могущественным, он отпугивал силы тьмы, так что в прежние времена даже брачный ритуал включал в себя совместный прыжок жениха и невесты через костер^[626]. Похоже, при этом полагалось произносить вслух небольшое заклинание, которое Нянюшка Ягг не преминула тут же сообщить Тиффани, и эти слова накрепко засели в памяти, оказавшись, как и многие другие наставления Нянюшки, не очень приличными, зато очень прилипчивыми.

Впрочем, все это касалось времён давно минувших. Нынче люди стали вести себя гораздо респектабельнее, если не считать Нянюшку Ягг и великана.

Были на Мелу и другие резные картины. Например, белая лошадь, которая однажды ожила и прискакала на помощь Тиффани. По крайней мере, сама Тиффани так считала. Теперь она гадала, что будет, если также вдруг поступит и великан. Могло выйти неловко — попробуй-ка в спешке сыскать пару шестидесятифутовых штанов. Тебе захочется поспешить, это уж точно.

Она лишь однажды засмеялась при виде великана, и это было много лет назад. В мире есть всего четыре типа людей: мужчины, женщины, волшебники и ведьмы. Волшебники жили в основном в университетах, там, в больших городах, и им не дозволялось жениться, хотя Тиффани так и не смогла понять, почему. Так или иначе, в здешних краях их не встретишь.

Ведьмы были совершенно точно женщинами, однако все старые ведьмы, кого Тиффани знала, так никогда и не вышли замуж, возможно потому, что Нянюшка Ягг истратила на себя всех подходящих мужей. А может, ведьмы были просто слишком заняты. Разумеется, время от времени ведьмы всё же удачно выходили замуж, как Маграт Чесногк из Ланкра, например, хотя после замужества та в основном ограничила своё ведьмовство сбором целебных трав. Единственной молодой ведьмой, у которой нашлось свободное время для амуров, была лучшая подруга Тиффани, горная ведьма Петулия — она специализировалась теперь на свиной магии и собиралась замуж за парня, который вскоре должен был унаследовать свиноферму отца^[627], что делало его, по местным меркам, практически аристократом.

Но ведьмы были не только очень заняты, они ещё и выделялись, это Тиффани усвоила очень рано. Ты живёшь среди людей, но ты не такая, как они. Всегда сохраняется некая дистанция и отчуждение. Это не нарочно, просто само собой так выходит. Девочки, которые вместе с ней играли и носились по деревне, одетые в одни рубашонки, теперь делали ей реверанс, встретив на улице; и даже взрослые мужчины в знак приветствия прикасались к своим кудрям, ну, или к тому месту, где эти кудри когда-то были.

Не просто из уважения — они её, честно говоря, слегка побаивались. Ведьмы хранят множество тайн, потому что помогают при рождении детей. Когда ты женишься, тоже неплохо бы позвать ведьму (даже если ты не уверен — это на удачу или, напротив, для предотвращения несчастий), в смерти ведьма снова рядом — чтобы показать тебе путь. Ведьмы хранят множество тайн, и никогда никому о них не рассказывают… ну, кроме других ведьм. Собравшись вместе, чтобы выпить стаканчик-другой (или, в случае Нянюшки Ягг, стаканчик-девятый) они сплетничают, как прачки.

Но никогда — о настоящих тайнах, таких, о которых лучше молчать. Мало ли, что ты сделала, услышала или узнала. Слишком многое есть на свете, о чём лучше помалкивать. Увидеть великана без штанов было сущими пустяками по сравнению с тем, что ведьмам порой доводилось видеть.

Нет, Тиффани не завидовала роману Петулии, который наверняка развивался посреди резиновых сапог, уродливых непромокаемых плащей и под дождём, не говоря уже о бесконечном количестве «хрю» вокруг.

Она завидовала благоразумию. Петулия всё спланировала заранее. Она вначале решила, какого будущего желает для себя, а потом закатала рукава и приступила к его воплощению, по колено в «хрю», если необходимо.

Каждая семья, даже в горах, держала минимум одну свинью для использования в качестве мусорной корзинки летом, а также в качестве свинины, бекона и ветчины в остальные времена года. Свинья — это важно. Свою бабулю, если ей вдруг нездоровится, вы можете подлечить и скипидаром, но если заболела свинья, вы немедленно посылаете за свиной ведьмой, и платите ей, причём платите хорошо, в основном, колбасой.

Помимо всего прочего, Петулия специализировалась по скучанию свиней, и была, несомненно, чемпионкой в благородном искусстве скучания. Тиффани не знала, как лучше назвать этот навык; её подруга могла присесть рядом со свиньёй и начать тихую, спокойную и чрезвычайно скучную беседу, в результате которой в свинье срабатывал какой-то странный механизм, животное разевало пасть, издавало счастливый зевок, падало и мгновенно превращалось из живой свиньи в тушку, готовую стать ценной прибавкой к семейному рациону на остаток года. Возможно, не самый лучший исход дела (для свиньи), но, по сравнению с неаккуратными и, главное, гораздо более шумными способами, которыми свиней умерщвляли прежде, до изобретения скучания, этот метод, в целом, следовало признать весьма прогрессивным.

Тиффани вздохнула, вновь ощутив себя одинокой среди толпы. Носить чёрную остроконечную шляпу было непросто. Потому что, нравится тебе это или нет, ведьма и есть остроконечная шляпа, а шляпа есть ведьма. Со шляпой люди относятся к тебе осторожно. С уважением, разумеется, и порой несколько нервно, словно опасаются, что ты можешь читать их мысли. На самом деле, отчасти так оно и есть, если с умом пользоваться старыми добрыми ведьмиными штучками — Первым Взглядом и Вторым Помыслом^[628]. Если честно, это даже не магия. Научиться может любой, у кого есть хоть капля здравого смысла, однако даже эту каплю бывает порой очень непросто найти. Люди обычно так увлечённо живут, что не дают себе труда остановиться и подумать зачем. Ведьмы думают, поэтому они всем нужны, о да, очень нужны, нужны практически постоянно, но при этом им очень вежливо (и, разумеется, не вслух), не рады.

Здесь вам не горы, где все давно уже привыкли к ведьмам; жители Мела были дружелюбны, но не дружили с ведьмами, в смысле, по-настоящему. Ведьма иная. Ведьма знает то, чего ты не знаешь. Ведьма другая, не такая, как ты. Ведьму лучше не злить. Ведьма не похожа на всех прочих.

Тиффани Болит была ведьмой, она сама себя такой сделала, потому что люди в этом нуждались. Ведьма нужна всем, даже тем, кто сам об этом не подозревает.

И это сработало. Слюнявая карга из старых книжек отступала прочь каждый раз, когда Тиффани помогала молодой матери родить первенца, или облегчала старику путь к могиле. Но всё равно, старые сказки, старые слухи и картинки из старых книжек снова и снова возвращались, словно жили своей жизнью в памяти мира.

На Мелу не было традиций ведьмовства, ни одна ведьма не поселилась здесь, пока была жива Бабушка Болит. Она была мудрой женщиной, это все знали, достаточно мудрой, чтобы не называть себя ведьмой. Однако на Мелу ничего не случалось, если Бабушка Болит не одобряла этого, по крайней мере, ни один такой «случай» не продлился дольше десяти минут.

Так и вышло, что Тиффани стала единственной ведьмой в здешних краях.

При этом она лишилась поддержки старших, вроде Нянюшки Ягг, Матушки Ветровоск и Мисс Левел; народ Мела не смог бы понять, в чём причина, потому что вообще был плохо знаком с обычаями ведьм. Разумеется, другие ведьмы могли прийти и помочь Тиффани, попроси она их об этом, но такой оборот дела молчаливо предполагал бы, что она не справляется с ответственностью, не может исполнять обязанности, недостаточно уверена в своих силах и вообще слабовата в коленках.

— Извините, мисс? — раздался рядом нервный смешок.

Тиффани оглянулась и увидела двух девочек, одетых, разумеется, в их лучшие новые платья и соломенные шляпки. Дети жадно рассматривали её, с лёгким оттенком озорства во взглядах. Тиффани быстро обдумала ситуацию и улыбнулась в ответ.

— Ах, да, Бекки Пардон и Нэнси Апрайт, верно? Чем могу вам помочь?

Бекки Пардон застенчиво достала из-за спины маленький букет цветов и протянула его Тиффани. Разумеется, Тиффани сразу догадалась, в чём дело. В детстве она и сама делала такие букетики для старших девочек, просто потому, что таков был обычай Прополки: заурядные полевые цветы, связанные вместе — это было важно, в этом вся магия — пучком травы, выполотой с меловых линий.

— Если вы положите его под подушку, то увидите во сне своего парня, — серьёзно объявила Бекки Пардон.

Тиффани осторожно приняла слегка увядший букет.

— Так, давайте посмотрим… — сказала она. — Сладкие бормотушки, дамская сумка, семилепестковый клевер — это на удачу — веточка штанов старика, джек-в-стене, кровавые любоврушки, и… — она уставилась на маленькие бело-красные соцветия.

— Что с вами, мисс? — хором спросили девочки.

— Забудки!^[629] — сказала Тиффани немного резче, чем собиралась, но девочки ничего не заметили, поэтому она весело продолжила: — Необычный выбор. Откуда они здесь? Вероятно, беженцы из чьего-то сада. И скреплены, как вы наверняка знаете, огненным тростником, который в прежние времена использовали для изготовления тростниковых свечей. Какой милый сюрприз. Благодарю вас обеих. Надеюсь, вам было весело на ярмарке…

Бекки подняла руку.

— Извините, мисс?

— В чём дело, Бекки?

Бекки порозовела и быстро обменялась парой слов с подружкой. Затем повернулась к Тиффани и порозовела ещё сильнее, но явно не потеряла решимости довести дело до конца.

— Вы ведь не рассердитесь за вопрос, мисс? За один маленький вопросик не заругаете?

«Наверное, спросит, как стать ведьмой» — подумала Тиффани, потому что её об этом частенько спрашивали. Девочки наверняка видели её на метле и полагали, что ведьмовство состоит именно в этом. Вслух она сказала:

— Я-то не заругаю. Спрашивайте.

Бекки Пардон уставилась на свои ботиночки.

— У вас есть интимности, мисс?

Ещё один важный для ведьмы талант — не показывать, о чём ты думаешь, и, в частности, не каменеть лицом, даже в самых неожиданных ситуациях. Тиффани умудрилась ответить спокойно, без единого намёка на смущённую усмешку:

— Очень любопытный вопрос, Бекки. Могу я узнать, чем он вызван?

Теперь, озвучив свои сомнения, девочка явно повеселела.

— Ну, мисс, я спросила бабушку, могу ли я стать ведьмой, когда вырасту, а она ответила, что вряд ли, потому что у ведьм интимностей нет, мисс.

Под прицелом двух пар внимательных круглых глаз, Тиффани поспешно обдумала свой ответ. «Это деревенские девчонки, — размышляла она, — а значит, наверняка видели, как кошка производит на свет котят или собака щенят. Они видели, как рождаются ягнята и, почти наверняка, как телится корова, потому что это большое событие на ферме, которое трудно пропустить. Они точно знают, о чём меня спрашивают».

Тут вмешалась Нэнси:

— Просто если это правда, мисс, мы хотели бы получить свой букет обратно, потому что тогда он вам, выходит, не очень-то нужен, извините.

И на всякий случай сделала быстрый шаг назад.

К собственному изумлению, Тиффани громко захохотала. Давненько она так не смеялась. Головы присутствующих неподалёку крестьян начали поворачиваться в их сторону, чтобы узнать, в чём шутка. Тиффани проворно поймала собравшихся удирать девчонок и развернула их лицами к себе.

— А вы молодцы, — сказала она. — Приятно видеть порой подобное здравомыслие. Никогда не стесняйтесь задать вопрос, если что-то неясно. Ответ таков: что касается интимностей, ведьмы устроены точно так же, как и любой другой человек, просто мы зачастую слишком заняты, чтобы размышлять о них.

Девочки явно обрадовались, что их работа не пропала втуне, и к следующему вопросу Тиффани уже была готова:

— Значит, у вас есть парень, мисс?

— Сейчас нет, — поспешно ответила она, следя за лицом, чтобы не выдать своих мыслей. Потом повертела в руках цветы. — Но кто знает, если вы сделали букет правильно, я, наверное, скоро встречу нового, и это будет означать, что вы куда лучшие ведьмы, чем я.

От такой неприкрытой лести девчонки просияли до ушей и прекратили, наконец, свои расспросы.

— А теперь, — объявила Тиффани, — вам пора на сырные гонки, они вот-вот начнутся. Вы же не хотите пропустить всё веселье, верно?

— Нет, мисс, — хором ответили они, и собрались идти прочь, исполненные облегчения и гордости за успешно завершённое непростое дело.

Но Бекки всё-таки задержалась, чтобы успокаивающе похлопать Тиффани по руке.

— С парнями всегда всё непросто, мисс, — предупредила девочка с высоты своих прожитых лет (восемь, это Тиффани знала точно).

— Спасибо, буду иметь в виду, — улыбнулась ведьма.

На ярмарке было полным-полно развлечений: хочешь, можешь строить рожи, просунув голову сквозь лошадиный хомут, хочешь, дерись подушками на скользком шесте, а хочешь — прыгай за лягушками. Тиффани обычно предпочитала держаться подальше от всего этого, но перед хорошими сырными гонками она устоять не могла. Гонка считалась хорошей, если сыры катились вниз до самого подножия холма, главное, чтобы не через великана, а то кто же потом захочет такой сыр в рот взять?

Для гонок использовались только твёрдые сыры, порой специально с этой целью сделанные, и сырная голова, которая умудрялась неповреждённой докатиться до самого низа, выигрывала своему создателю пояс, украшенный серебряной пряжкой, а также всеобщее восхищение.

Тиффани была экспертом по сыроделию, но сыры на гонки никогда не выставляла. Ведьмы в подобных соревнованиях не участвуют, потому что если ты победишь, — а Тиффани была уверена в своей способности изготовить парочку потенциальных победителей, — все скажут, что это нечестно, потому что ты ведьма. Ну, может, и не скажут вслух, но подумают наверняка. А если ты проиграешь, начнут шептаться: «Что это за ведьма такая, проиграла сырам обычных людей, вроде нас».

Толпа начала постепенно перемещаться к старту сырной гонки, хотя у прилавка с лягушками всё ещё топталось немало народу, потому что это развлечение считалось невероятно забавным, особенно среди тех, кто сам-то за лягушками не прыгал. К сожалению, человека, который запускал себе в штаны хорьков (и достиг в этом деле персонального рекорда в девять штук) в этом году на ярмарке не было, и народ уже начал гадать, не потерял ли бедняга хватку. Однако в конце концов все подтянулись к месту сырных гонок. С традициями не поспоришь.

Стартовый склон был довольно узким, что неизменно приводило к шумным спорам, толчкам, тычкам, затрещинам, пинкам и синякам; порой и до переломов доходило. На этот раз всё обошлось относительно спокойно, владельцы закатывали свои сыры в горку и выстраивали их в неровную линию на старте, как вдруг Тиффани заметила сырную голову, которая катилась вверх словно сама собой. Теперь уже Тиффани не сводила глаз с этого странного сыра. Он казался чёрным под слоем пыли, вид имел опасный и был перевязан неряшливой бело-синей тряпочкой.

— О, нет, — вздохнула Тиффани. — Гораций. Где ты, там жди беды.

Она обернулась, пристально изучила окрестности на предмет чего-либо необычного, и тихо прошептала себе под нос:

— Я знаю, что хотя бы один из вас где-то рядом. Сырные гонки не для вас, они для людей. Понятно?

Но было уже поздно. Мастер-распорядитель, облачённый в традиционную широкополую шляпу с кружевной ленточкой, свистнул в свисток, и сырная гонка, как он выразился, была инициирована — что звучало, разумеется, гораздо солиднее, чем просто «началась». Человек в шляпе никогда не пользовался коротким словом, если мог обойтись более длинным.

Тиффани смотрела на происходящее с ужасом. Участники гонки не столько бежали, сколько катились и скользили по склону вслед за своими сырами. Чёрный сыр вырвался вперёд, поднялся страшный крик, однако, не ограничившись этим, тот принялся время от времени подниматься обратно, чтобы сбить с пути истинного обычные невинные сыры. Крики усилились. Когда чёрный сыр снова взобрался почти на самый верх склона, Тиффани расслышала исходящее от него тихое ворчание.

Люди кричали на него, махали палками и пытались схватить, однако пиратский сыр опять рванул вперёд и достиг подножия холма, лишь немного опередив ужасную кучу-малу, в которую свалились все прочие сыры и несчастные сыровары. Затем он тихо покатился обратно и скромно пристроился на самом верху склона, всё ещё слегка дрожа от возбуждения.

У подножия холма завязалась потасовка (среди тех сыр-жокеев, кто ещё был в силах кого-нибудь стукнуть). Пока зрители с восторгом наблюдали за дракой, Тиффани воспользовалась удобным моментом, чтобы сцапать Горация и сунуть его в свою сумку. В конце концов, это же был её сыр. По крайней мере, она его сделала, хотя в рецепт, наверное, вкралась какая-то ошибка, потому что Гораций был единственным в мире сыром, способным сожрать мышь, а также (если вовремя не приколотить его к столу гвоздём) все остальные сыры в сыроварне. Не удивительно, что он в итоге сошёлся с Нак-Мак-Фиглами^[630], которые приняли его в почётные члены своего клана. По характеру он получился на 100 % фигловым сыром.

Стараясь не привлекать лишнего внимания, Тиффани слегка приподняла сумку и тихо спросила:

— Что это за поведение? Как тебе не стыдно!

Сумка слегка дёрнулась, но Тиффани знала, что слово «стыд» Горацию неведомо, как, впрочем, и все другие слова. Она опустила сумку, отошла в сторонку от толпы и сказала:

— Я знаю, что ты здесь, Роб Всякограб.

Он тут же появился, усевшись прямо у неё на плече. Она чуяла его запах. Нак-Мак-Фиглы, в общем, не мылись (если вдруг не попадали под дождь), но при этом умудрялись пахнуть все одинаково — словно слегка поддатый картофель.

— Кельда просила меня изведать, как ты обретаешься тут, — объявил атаман Фиглов. — В кургане нашем ты уже недели две её не навещала. Она сторожится, как бы те не поплохело, с работёнкой-то твоей нелёгкой и всё тако.

Тиффани мысленно застонала. Но вслух произнесла:

— Очень любезно с её стороны. Работы, и правда, хватает, кому, как не кельде, знать. Сколько ни делай, всегда есть ещё что-то, и конца-краю этому не видно. Но волноваться не о чем. Я справляюсь. Пожалуйста, не выводите больше Горация на люди, он слишком возбудимый, ты же знаешь.

— Ну, тут же писано, прям на тряпке буквицами, что ярмарка для всяка здешнего народу, а мы величе, чем народ простой. Мы есть народно сказание! С традицией поспорь-ка! Да я и сам хотел респекты велику парню без штанов свои принесть. Он знатный мал-мала велик паренёк, слышь-ка. — Роб помолчал и тихо добавил: — Так чё ей речь, ты в норме, али как?

Он явно нервничал, словно собирался добавить ещё что-то, но боялся.

— Роб Всякограб, я буду очень тебе признательна, если ты этим и ограничишься, — проворчала Тиффани. — Потому что мне тут сейчас придётся вплотную заняться перевязкой пострадавших, насколько я понимаю.

Роб Всякограб выглядел как человек, которому предстояло выполнить неприятное поручение. Наконец, он собрался с духом и выпалил то, что было ему велено женой:

— Кельда говорит, та рыбка в море не последняя была, другую изловишь, мисс!

Тиффани застыла на минуту. Потом, не глядя на Роба, тихо ответила:

— Скажи спасибо кельде за ценный совет насчёт рыбы. Извини, но теперь мне пора заняться делом. Поблагодари кельду от меня.

Толпа уже перебралась к подножию холма, чтобы поглазеть на свалку или кого-нибудь спасти, или, как минимум, оказать любительскую первую помощь стонущим сыр-жокеям. Для зевак всё это было, разумеется, очередным развлечением; не часто увидишь такую классную кучу-малу из людей и сыра, и вообще — кто знает? — может, там найдётся парочка прелюбопытных увечий.

Тиффани была рада заняться, наконец, полезным делом. Ей не пришлось прокладывать себе дорогу сквозь толпу, перед остроконечной шляпой люди расступались скорее, чем волны морские перед иным пророком. Она отогнала радостных зевак прочь взмахом руки, добавив парочку тычков для самых медлительных и непонятливых. Оказалось, что список боевых потерь на этот раз относительно невелик: один перелом руки, один перелом запястья, один перелом ноги и куча синяков да порезов, что не удивительно, учитывая, сколько народу скользило и катилось вниз по холму — трава, знаете ли, порой не только смягчает удары, но и пребольно режется. Несколько юношей категорически отказались обсуждать природу своих травм с юной леди, нет уж, спасибо большое, мисс, так что Тиффани просто велела им приложить холодный компресс к пострадавшей части тела, где бы та ни располагалась, и они враскоряку побрели прочь.

Ну что же, она неплохо справилась, верно? Занималась врачеванием под пристальными взглядами целой толпы зевак и, судя по подслушанным речам пожилых мужчин и женщин, выступила удачно. Ей даже показалось, что один бородатый старик немало смутил окружающих, с ухмылкой провозгласив: «Если девушка умеет вставить кость куда надо, она без труда сыщет себе муженька». Так или иначе, всё закончилось, и люди начали долгий путь обратно вверх по склону холма… как вдруг на дороге показалась карета, и, хуже того, остановилась.

На её дверцах красовался герб рода Кипсеков. Из кареты вышел юноша. Довольно симпатичный, но державшийся так неестественно прямо, словно гладильную доску проглотил. Это был Роланд. Он ещё и шагу сделать не успел, как из кареты раздался чей-то препротивный голос, закричавший, что ему следовало подождать, пока дверцу откроет лакей, и вообще, пусть поторопится, не торчать же нам здесь целый день.

Юноша направился к толпе, и крестьяне принялись приглаживать одежду и вообще постарались принять благопристойный вид, потому что, как ни крути, к ним шёл сын Барона, владетеля всего Мела и почти всех их домов. Хотя Барон был, в общем-то, по-своему неплохим стариканом, мудрому человеку следовало проявить вежливость к членам его семьи…

— Что случилось? Все целы? — спросил Роланд.

Жизнь на Мелу в основном протекала мирно, отношения между лордом и вассалом строились по большей части на взаимном уважении, однако крестьяне почти инстинктивно понимали, что с могущественными людьми лучше разговаривать поменьше, потому что любое неосторожное слово может неожиданно обернуться против тебя. В конце концов, в замке всё ещё имелась пыточная камера, и пусть ею не пользовались по назначению уже сотни лет… всё равно, лучше не рисковать, лучше отойти в сторонку и пусть беседу ведёт ведьма. Если что-то пойдёт не так, она хоть улететь может.

— Ничего страшного, просто несчастный случай, — сказала Тиффани, отметив про себя, что она оказалась единственной девушкой здесь, не сделавшей реверанс. — Несколько неопасных переломов, несколько царапин. Всё улажено, спасибо за заботу.

— Понимаю, понимаю. Очень хорошо, юная леди!

Тиффани чуть не заскрипела зубами от злости. «Юная леди», ну надо же! И от кого? От… него? Это было почти (но не совсем) оскорбление! Впрочем, никто, кажется, не обратил внимания. Всего лишь фигура речи, которую благородные используют, когда желают проявить благоволение и дружелюбие к низшему сословию. «Он пытается говорить с нами, как его отец, — подумала Тиффани, — но у того это получается инстинктивно и гораздо лучше. Нельзя обращаться к людям, словно на митинге».

— Сердечно благодарю вас, сэр, — сказала она вслух.

Что ж, неплохо, но тут дверца кареты снова распахнулась и на землю ступила ножка в изящной белой туфле. Это была она: Анжелика или Летиция или ещё что-то эдакое, цветочное. На самом деле, Тиффани отлично знала, что барышню зовут Летиция, но можно же себе позволить немного злой иронии, хотя бы в собственных мыслях? Летиция! Вот так имечко. То ли название салата, то ли кто-то чихнул. Кроме того, какое право она имела не пускать Роланда на Прополку? Он обязан был присутствовать здесь! Его отец обязательно пришёл бы, если б смог! А эти крошечные белые туфельки! Сколько они протянут, если их хозяйке придётся заняться каким-нибудь стоящим делом? «Немного злой иронии вполне достаточно», — остановила себя Тиффани.

Летиция посмотрела на Тиффани и других крестьян с лёгким испугом.

— Пожалуйста, давай поедем? Матушка уже злится.

Карета уехала, шарманщик, слава богу, ушёл, солнце село, на выгон опустился тёплый вечер, скрыв пожелавшие остаться на ярмарочном поле парочки. Но Тиффани улетела домой одна, высоко-высоко в небе, где её лицо могли видеть лишь совы да летучие мыши.

Глава 2

ЗЛАЯ МУЗЫКА

Она успела поспать всего час, прежде чем начался кошмар.

Позднее Тиффани чаще всего вспоминался глухой стук, с которым голова мистера Пуста колотилась о стены и перила, когда она вышвырнула его из кровати, и, ухватив за грязную ночную рубаху, поволокла вниз по лестнице. Он оказался весьма тяжёлым и полусонным, а на другую половину — мертвецки пьяным.

Главное было не дать ему времени очухаться, хотя бы на секунду, пока она привязывала его к своей метле, словно тяжёлый тюк с грязным бельём. Пуст весил больше Тиффани раза в три, но это не проблема, если грамотно использовать закон рычага. Если не умеешь управляться с теми, кто тяжелее тебя, лучше оставить работу ведьмы. Иначе как ты, например, переменишь постель лежачему больному? Чуть позже Пуст скатился по трём ступеням в маленькую кухню её хижины и наблевал на пол.

Это её не огорчило, скорее, наоборот. Поваляться в луже собственной блевотины было наименьшим, чего этот Пуст заслуживал, но сейчас Тиффани следовало поскорее брать ситуацию под контроль, потому что у него было время прийти в себя.

Как только началось избиение, миссис Пуст, больше похожая на мышь, чем на женщину, вылетела из дома и с криками рванула по улице к ближайшему деревенскому пабу, а отец Тиффани немедленно послал мальчишку с известием к дочери. Мистер Болит был человеком предусмотрительным, он понимал, что пьяное веселье ярмарочного дня может очень быстро обернуться своей плохой стороной, и оказался прав. Когда Тиффани стартовала от дома Пустов к своей хижине, злая музыка уже началась.

Тиффани ударила Пуста по лицу.

— Ты слышишь? — спросила она, махнув рукой в сторону тёмного окна. — Слышишь? Это злая музыка, они играют её для тебя, мистер Пуст, для тебя. У них дубины! И камни! И всё прочее, что оказалось под рукой, плюс кулаки. А ребёнок твоей дочери мёртв, мистер Пуст. Ты так сильно избил свою дочь, мистер Пуст, что её малыш умер. Её сейчас утешают женщины, а мужчины знают, что это твоих рук дело, все знают.

Она уставилась в его покрасневшие глаза. Его руки непроизвольно сжались в кулаки, потому что он был человеком, которому кулаки заменяли мозги. Скоро он пустит их в ход, Тиффани это знала наверняка, бить было гораздо проще, чем думать. Мистер Пуст прокладывал свой путь по жизни кулаками.

Злая музыка приближалась медленно, потому что бродить по полям в темноте было нелегко, особенно накачавшись пивом, и не важно, насколько праведный при этом твой гнев. Она лишь надеялась, что они не сразу заглянут в амбар, иначе они немедленно повесят Пуста, как только поймают. Ему ещё повезёт, если просто повесят. Она-то в амбар заглядывала, и сразу поняла, что одно убийство уже совершилось, а без её вмешательства неизбежно совершится и второе. Она успела наложить на девушку заклятье, чтобы облегчить её боль, которая покинула тело бедняжки и зависла над правым плечом Тиффани, как маленький шарик, сияющий призрачным оранжевым светом.

— Всё из-за того парня, — пробормотал Пуст; блевотина капала изо рта ему на грудь. — Вскружил девке голову, так что она больше не слушала ни мать, ни меня. А ведь ей всего тринадцать. Скандал.

— Вильяму тоже тринадцать, — возразила Тиффани, стараясь говорить спокойно. Это было непросто, гнев так и рвался наружу. — Она, по-твоему, была недостаточно взрослой для небольшого романа, но достаточно взрослой, чтобы избить её так, что у неё кровь потекла отовсюду?

Она не могла точно сказать, вернулся ли к нему разум, потому что у Пуста даже в лучшие времена разума было совсем немного, практически, нулевое количество.

— Они неправильно поступили, — бормотал Пуст. — Мужчина должен поддерживать порядок в доме, разве не так?

Тиффани могла себе вообразить, как ругались в пабе, прежде чем начала звучать злая музыка. В деревнях Мела оружия не держали; здесь держали серпы, косы, ножи и большие, большие молоты. Всё это не оружие, пока ты не шарахнешь им кого-нибудь по голове. А ещё все знали, какой у старины Пуста вспыльчивый нрав: его жена не раз и не два врала соседям, что получила синяк под глазом, случайно ударившись об дверь.

О, да, Тиффани вполне представляла диалог в пабе, когда кровь вскипает от пива, а люди поспешно соображают, какое не-оружие хранится у них в сараях. Каждый мужчина был королём в своём маленьком замке. Это аксиома — по крайней мере, с точки зрения мужчин — а значит, ты не лезешь в чужие дела, пока соседний «замок» не начнёт вонять, и тогда уж тебе требуется срочно предпринять что-то, иначе все остальные замки тоже пострадают. Мистер Пуст был одним из таких маленьких мрачных секретов для всей округи, но сейчас этот секрет перестал быть таковым.

— Я твой последний шанс, мистер Пуст, — сказала она. — Беги. Возьми, что унесёшь, и беги немедленно. Беги туда, где о тебе никогда не слышали, а потом ещё немного дальше, просто на всякий случай, потому что я не смогу остановить их, это понятно? Лично мне наплевать, что будет с твоим вечно пьяным телом, но я не хочу, чтобы хорошие люди вдруг стали плохими, совершив убийство, поэтому беги через поля и забудь дорогу обратно.

— Ты не имеешь права гнать меня из моего собственного дома, — пробормотал он с пьяной бравадой в голосе.

— Ты уже потерял свой дом, а также дочь, жену и… внука, мистер Пуст. Этой ночью у тебя нет друзей. Я предлагаю тебе спасать собственную жизнь.

— Это всё выпивка! — разрыдался Пуст. — Это не я сделал, это вино!

— Но вино пил ты, а потом пил ещё и ещё, — оборвала его Тиффани. — Ты пил вино весь день и вернулся домой лишь потому, что вино захотело уложить тебя в постель.

В сердце своём она ощущала только холод.

— Мне так жаль.

— Этого недостаточно, мистер Пуст, совсем недостаточно. Беги прочь и постарайся стать хоть немного лучше. Тогда, возможно, люди найдут в своих сердцах желание сказать тебе «привет», когда ты вернёшься, или хотя бы кивнуть при встрече.

Она посмотрела ему в глаза, и поняла, что происходит в его душе. У него внутри что-то закипало. Он стыдился, был зол и возмущён, а в таких обстоятельствах Пусты всего мира обычно пускают в ход кулаки.

— Пожалуйста, не надо, мистер Пуст, — сказал она. — Ты хоть знаешь, что случится, если ты ударишь ведьму?

«С такими кулачищами, ты, скорее всего, убьёшь меня с одного удара, — подумала она. — Поэтому в моих же интересах запугать тебя посильнее».

— Это ты напустила на меня злую музыку, да?

Она вздохнула.

— Никто не может её «напустить», мистер Пуст, и тебе это прекрасно известно. Она сама начинается, когда люди теряют терпение. Никто не знает, как и где. Просто люди оглядываются, и видят глаза других людей, и слегка кивают друг другу, а остальные видят всё это. А потом другие люди видят глаза тех людей, и так, шаг за шагом, начинается музыка: кто-то берёт ложку и начинает бить по тарелке, а кто-то другой берёт кружку и начинает стучать по столу, а ботинки начинают топать по полу, всё громче и громче. Это музыка гнева, музыка людей, которые потеряли терпение. Ты хочешь встретить её лицом лицу?

— Думаешь, ты такая умная, да? — прорычал мистер Пуст. — Ты, со своей метлой, и со своей чёрной магией, раздающая приказы об’кновенным людям?

Тиффани им почти восхищалась. Вот он сидит, без единого друга в целом мире, весь покрытый собственной блевотиной и, — она принюхалась: так и есть, с нижнего края ночной рубахи капает моча, — но всё равно ему хватает дурости хамить ей в ответ.

— Не такая уж и умная, мистер Пуст, просто умнее, чем ты. Это, кстати, совсем несложно.

— Вот как? Гляди, как бы ум до беды не довёл. Тощая девка, которая бесперечь суёт свой нос в чужие дела… Что будешь делать, когда музыка придёт за тобой, а?

— Беги, мистер Пуст. Убирайся прочь. Это твой последний шанс, — сказал она.

Похоже, так оно и было. Шум приближался, Тиффани уже могла различить отдельные голоса.

— Ну, ваше величество хотя бы позволит мужчине обуться? — с издёвкой спросил он.

Пуст сделал вид, что тянется за ботинками, стоящими у двери, но его истинные намерения было несложно прочесть, словно очень маленькую книгу, всю в жирных пятнах и с куском бекона вместо закладки.

Он вскочил и принялся размахивать кулаками.

Тиффани сделала шаг назад, схватила его за запястье и отпустила боль. Она почувствовала, как та течёт по её руке, отдаваясь покалыванием в костях, потом перетекает в ладонь и оттуда в мистера Пуста: вся боль его дочери, сконцентрированная в одно мгновение. Боль швырнула его через кухню и выжгла все чувства, кроме животного страха. Он, словно бык, врезался в хлипкую заднюю дверь кухни, вышиб её и скрылся в темноте.

Тиффани, спотыкаясь, побрела в амбар, освещая себе путь масляной лампой. Матушка Ветровоск утверждала, что ты не ощущаешь чужую боль, которую несёшь на себе, но это оказалось неправдой. Ложью во спасение. Ты чувствуешь эту боль, но, поскольку она не твоя, можешь с ней совладать; однако её исход оставляет тебя слабой и опустошённой.

Когда появилась звякающая оружием толпа, Тиффани сидела в амбаре рядом со спящей девушкой. Шум обошёл вокруг дома, но не осмелился проникнуть внутрь; это было одно из неписаных правил. Сложно поверить, что у анархии злой музыки есть правила, но они были; она могла длиться три ночи подряд или кончиться в течение одной, и никто не выходил из домов, пока музыка гремела в воздухе, и не входил тоже, разве только, чтобы попытаться вымолить прощение, понимание или десяток минут на сборы и бегство. Злую музыку никто не организовывал. Она просто вдруг начиналась сама по себе, если деревне казалось, что муж слишком сильно избил жену, или хозяин слишком жестоко обошёлся с собакой, или если женатый мужчина и замужняя женщина забывали, что состоят в браке не друг с другом. Были и другие, более страшные преступления против музыки, но о них предпочитали вслух не говорить. Иногда кое-кому удавалось остановить эту музыку, исправив свои ошибки; но гораздо чаще виновный собирал вещички и отбывал куда подальше ещё до конца третьей ночи.

Пуст был слишком туп, чтобы понять намёк; Пуст наверняка вышел бы драться. А в драке кто-нибудь совершил бы глупость, в смысле, ещё более страшную, чем совершил Пуст. Потом об этом узнал бы Барон, и этот «кто-нибудь» лишился бы средств к существованию, ему пришлось бы покинуть Мел и отправиться в дальние края, может быть, за целых десять миль, чтобы найти работу и начать новую жизнь среди чужих людей.

Отец Тиффани обладал неплохими инстинктами, прошло лишь несколько минут, как стала стихать злая музыка, а он уже осторожно открыл дверь амбара. Она знала, что ему приходится нелегко. Он был уважаемым в деревне человеком, но его дочь, каким-то образом, стала главнее его. Ведьма ни от кого не принимает приказов, и другие мужчины, Тиффани точно знала, порой подшучивали над ним из-за этого.

Она улыбнулась, и он присел рядом с ней на сено, пока злая музыка постепенно стихала, не найдя, кого избить, забросать камнями или повесить. Мистер Болит никогда не тратил слов понапрасну. Он огляделся и заметил маленький свёрток из мешковины и соломы, Тиффани положила его там, где девушка не могла бы его случайно заметить.

— Значит, это правда. Она была беременна?

— Да, отец.

Он задумчиво уставился в пустоту.

— Лучше, если его никто не увидит, — произнёс он после продолжительной паузы.

— Да, — согласилась Тиффани.

— Некоторые парни предлагали вздернуть Пуста. Мы бы их остановили, конечно, но это плохое дело, когда между людьми начинаются такие споры. Отравляют деревню, словно яд.

— Да.

Они посидели молча. Потом её отец взглянул на спящую девушку.

— Что ты с ней сделала? — спросил он.

— Всё, что смогла, — ответила Тиффани.

— Эту свою штуку с забиранием боли?

Она вздохнула.

— Да, но нужно забрать ещё кое-что. Одолжи мне лопату, папа. Я похороню бедного малыша в лесу, и никто не будет знать, где.

Он посмотрел в сторону.

— Не нравится мне, что тебе приходится делать такие дела, Тифф. Тебе ещё шестнадцати нет, а ты целыми днями бегаешь, лечишь людей, ухаживаешь, перевязываешь и бог знает что ещё. Недетское это занятие.

— Да, я знаю.

— Почему? — не в первый уже раз спросил он.

— Потому что никто другой не может или не хочет этого делать, вот почему.

— Но ведь всё это не твоё дело?

— Моё, я сама так решила. Я ведьма. И делаю ведьмину работу. Когда что-то ничьё дело, это моё дело, — быстро ответила Тиффани.

— Да, но мы-то с матерью думали, что ведьмы просто летают на помеле и всё такое. А не стригут старушкам ногти на ногах.

— Люди порой не понимают, что нужно делать, — сказала Тиффани. — Не со зла, они просто не думают. Возьми хоть для примера старую миссис Чулок, у неё никого нет, кроме её кошек и страшного артрита. Еду ей приносили достаточно регулярно, это правда, но никто не догадался постричь ей ногти на ногах, и они так отросли, что бедняжка не могла снять ботинки целый год! Местные крестьяне понимают насчёт принести еды или букет цветов иногда, но когда дело доходит до реальных неприятных неприятностей, помощи от них не жди. А ведьмы понимают. Конечно, приходится и летать немало, но это просто чтобы успеть везде, где мы нужны.

Отец покачал головой.

— И тебе нравятся такие занятия?

— Да.

— Почему?

Тиффани задумалась, отец не сводил с неё глаз.

— Ну, папа, ты же помнишь, что говорила Бабушка Болит? «Накорми голодного, укрой раздетого, говори за тех, у кого нет голоса»? Думаю, тут можно дополнить: «Дотянись за тех, кто не может согнуться, возьми за тех, кто не может дотянуться, и вытри за теми, кто не в силах повернуться». Порой, изредка, случается удачный день, который платит за все минувшие неприятности, и в этот момент ты слышишь, как вертится мир, — сказала Тиффани. — Извини, я не могу лучше объяснить.

Отец уставился на неё озадаченно, но с гордостью.

— И ты полагаешь, дело того стоит?

— Да, папа!

— Тогда я горжусь тобой, джиггит, ты делаешь свою работу, как мужчина!

Он использовал её детское имя, которое знала только семья, и Тиффани просто молча поцеловала его, не упомянув, что вряд ли где увидишь мужчину, который делает то, что делает она.

— Как будет с Пустами? — спросила Тиффани.

— Мы с мамой можем взять миссис Пуст и её дочь к себе… — мистер Болит примолк и странно взглянул на Тиффани, словно чего-то опасался. — Всё не так просто, девочка моя. Когда мы были молоды, Сет Пуст был вполне приличным парнем. Не самым толковым поросёнком в помёте, если ты понимаешь, о чём я, но вполне приличным, на свой лад. Его отец, вот кто был настоящим сумасшедшим. Я хочу сказать, в те времена никто особо не церемонился с детьми, и подзатыльники за непослушание раздавались только так, но у Сетова отца был ремень с двумя пряжками, и он мог исколотить Сета просто за косой взгляд. Правда. Всегда говорил, что парню надо преподать урок.

— Кажется, сын отлично усвоил уроки, — съязвила Тиффани, но отец остановил её, подняв руку.

— А потом появилась Молли, — продолжал он. — Не то чтобы Молли и Сет были созданы друг для друга, потому что, честно говоря, никто из них не создан ни для кого, но вместе они были счастливы, кажется. Сет в те времена работал извозчиком, возил шерсть порой до самого большого города. Для такой работы много ума не надо, и некоторые овцы были явно умнее, чем он, однако он делал полезное дело, приносил в дом деньги, и никто не думал о нём плохо. Проблема в том, что Молли оставалась одна на целые недели, и… — отец Тиффани смущённо замолк.

— Я знаю, на что ты намекаешь, папа, — вмешалась Тиффани, чтобы помочь отцу, но тот проигнорировал её помощь.

— Молли, в общем, не плохая, — сказал он. — Просто, кажется, она не совсем понимала, что творит, а объяснить ей никто не удосужился. Через деревню, между тем, проезжало много путешественников, порой довольно симпатичных.

Тиффани стало его жаль. Вот он сидит здесь, с несчастным видомпытаясь объяснить своей маленькой девочке вещи, о которых его маленькой девочке знать не полагалось.

Поэтому она снова поцеловала его в щёку.

— Я знаю, папа, я действительно знаю. Эмбер на самом деле не его дочь, верно?

— Ну, я такого не говорил. Может, и его, — неловко заспорил отец.

«В этом всё и дело», — подумала Тиффани. Если бы Сет Пуст был уверен хоть в чём-то, он, возможно, примирился бы с фактами. Наверное. Кто знает.

Но он не был уверен; иногда ему казалось, что он знает правду, а иногда он подозревал худшее. У человека, не привыкшего размышлять, вроде Пуста, мрачные подозрения так и блуждают в голове, пока окончательно не спутают все мысли. А когда у такого типа отказывают мозги, он тут же начинает махать кулаками.

Отец пристально смотрел на неё.

— Ты знакома с такими делами.

— Мы называем их «изнанка жизни». Каждая ведьма с ней знакома. Пожалуйста, попробуй понять меня, отец. Я видела много ужасного, тем более ужасного, что оно считается вроде как нормой. Маленькие семейные тайны и прочее, что происходит за закрытыми дверьми. И хорошее, и плохое, я не стану тебе рассказывать. Это просто часть нашей работы! Со временем учишься понимать всякое.

— Ну, знаешь ли, жизнь тут у всех не сахар, — начал отец. — Помню, как-то…

— Неподалёку от Ломтя жила одна старушка, — перебила его Тиффани. — Однажды она умерла в своей постели. Тут ничего особенно ужасного нет: просто тихо угасла от старости. Но она пролежала там два месяца, прежде чем соседи смекнули, что дело плохо. Они там вообще какие-то странные, в этом Ломте. Самое худшее, что её кошки не могли выбраться из дома, и начали поедать труп. Старушка была страстной кошатницей, и, наверное, не очень-то и возражала бы против такого оборота дела, но одна из кошек вдобавок ещё и котят принесла. Прямо в той самой кровати. Представь, как я намучилась, пристраивая котят по домам, пришлось везти их в дальние края, где об этой истории ещё не слышали. Премилые, кстати, были котятки, с голубыми глазками.

— Гм, — начал её отец. — Когда ты сказала «в той самой кровати», ты имела в виду…

— Прямо рядом с трупом, да, — кивнула Тиффани. — Я постоянно имею дело с мёртвыми, па. С непривычки, конечно, подташнивает, а потом понимаешь, что смерть — это просто часть жизни. Лучше всего составить в уме список необходимых дел, а потом начать их выполнять, одно за другим, такой способ помогает не волноваться зря. Ну, может, поплачешь немного, но это ничего, это нормально.

— И никто тебе не помог?

— Нет, отчего же, некоторые местные леди помогли, когда я их об этом попросила, но, по правде говоря, до этой старушки никому не было дела. Такое бывает. Окружающие предпочитают спрятать головы в песок. — Она помолчала. — Пап, мы ведь не пользуемся сейчас старым каменным амбаром? Попросишь парней вычистить его для меня?

— Конечно, — ответил отец. — Можно узнать, зачем?

Тиффани оценила его деликатность; всё-таки он разговаривал с ведьмой.

— Есть у меня одна мысль, — ответила она. — Полагаю, этому амбару найдётся хорошее применение. Пока это лишь идея, а почистить его в любом случае не помешает.

— Но всё равно, я очень горжусь, глядя, как ты летаешь туда-сюда на этой своей метле, — пробормотал отец. — Это ведь магия, верно?

«Всем хочется верить в магию», — подумала Тиффани. Ну что тут скажешь? «Нет, не магия»? Или: «Да, магия, но не такая, как ты думаешь»? Всем хочется верить, что ведьма может изменить мир, просто щёлкнув пальцами.

— Гномы делают летающие мётлы, — сказала она. — И я понятия не имею, как они действуют. Не свалиться, когда летишь — вот это искусство.

Злая музыка окончательно стихла. Может, оттого, что ей нечего было больше делать, а может — вот это удача — музыканты сообразили, что если прямо сейчас вернуться в паб, можно до закрытия успеть пропустить ещё по кружечке.

Мистер Болит поднялся на ноги.

— Думаю, девушку лучше забрать к нам домой, так?

— Молодую женщину, — поправила Тиффани, склонившись над пациенткой.

— Что?

— Молодую женщину, — повторила Тиффани. — Уж это она заслужила. Нет, вначале я собираюсь забрать её кое-куда ещё. Ей нужна помощь, которая мне не по силам. Можешь раздобыть для меня моток веревки? У меня есть кожаный ремень на метле, но, боюсь, его будет недостаточно.

Она услыхала шорох на сеновале над головой и улыбнулась. Некоторые друзья так надёжны.

Но мистер Болит был, видимо, шокирован.

— Ты забираешь её?

— Недалеко. Слушай, не беспокойся. Пусть мама приготовит кровать, я скоро привезу её обратно.

Отец понизил голос.

— Это они, да? Всё ещё преследуют тебя?

— Ну, они обещали этого не делать, но ты же знаешь, какие врунишки эти Нак-Мак-Фиглы!

День выдался длинный и весьма непростой, иначе она не стала бы делать подобных провокационных замечаний, но — вот чудеса! — в ответ не раздалось ни единого протеста. К её собственному изумлению, недостаток Фиглов вокруг оказался почти таким же раздражающим, как и переизбыток.

А потом, к её немалому удовольствию, раздался тонкий голосок:

— Ха-ха-ха! А вот и не словила она нас таперича, парни! Мы сидели тихо, как мыши малые! Мал-мала великуча карга не спознала про нас! Парни? Ну вы чего?

— Вулли Валенок, ты такой тупень, что даже высморкать нос толком не смогёшь! — раздался похожий, но на этот раз сердитый голос. — Я наказывал же: «никому ни малюсенького словечка не речь»! Что тебе тут непонятно сподобилось? Очч, кривенс!

Последняя фраза сопровождалась звуками борьбы.

Мистер Болит нервно взглянул на потолок и наклонился поближе к Тиффани:

— Знаешь, мама очень за тебя волнуется. Она ведь снова стала бабушкой недавно, и очень гордится своими детьми и внуками. И тобой тоже, конечно, — поспешно добавил он, — но все эти ведьминские дела… ну, не совсем то, что нужно парню от будущей жены. А теперь ещё история с юным Роландом…

Тиффани знала, что справится и с этим. Такая уж у ведьм работа — справляться. Однако отец выглядел совсем несчастным, поэтому она сделала весёлое лицо и сказала:

— На твоём месте, пап, я бы отправилась домой и как следует выспалась. Я всё улажу. Верёвка уже нашлась, вон висит моток, но он мне теперь, наверное, и не понадобится.

Кажется, отец воспринял её предложение с облегчением. Нак-Мак-Фиглы частенько нервировали тех, кто мало их знал, хотя, если подумать, чем дольше их знаешь, тем сильнее нервничаешь. Если в твоей жизни появился хоть один Фигл, это значит, что вскоре она изменится навсегда.

— Вы что, всё время тут подслушивали? — строго спросила Тиффани, когда отец ушёл.

На пол просыпался дождь из клочков сена и целых Фиглов.

Бранить Нак-Мак-Фиглов всё равно, что бранить шкаф или погоду — пользы ровно столько же. Однако Тиффани все равно старательно разыграла свою роль, потому что со временем это стало вроде как традицией.

— Роб Всякограб! Ты обещал не шпионить за мной!

Роб поднял руку.

— Ах, ну дааа… тут у нас вот оно прямо, как его, мал-мала не до разума имение вышло, мисс, потому как мы вовсе и не шпионили, верно, парни?

Множество маленьких синекожих и рыжеволосых человечков, столпившихся теперь на полу амбара, возвысили свои голоса в дружном хоре наглого вранья и лжесвидетельства. Впрочем, разглядев выражение её лица, они быстро притихли.

— Почему, Роб Всякограб, ты продолжаешь упорствовать в своей лжи, даже будучи пойманным на месте преступления?

— Ах, нууу… это лёгкий вопросец, мисс, — отвечал за всех Роб Всякограб, формальный атаман Нак-Мак-Фиглов. — Оно ведь как: если ты не повинный ни в чём, так чего и врать-то? Но всё одно, я прям до потрохов изъязвлен сей клеветой на моё честно имя, — заявил Роб, широко улыбаясь. — Разве ж врал я тебе хоть разочек, мисс?

— Семьсот пятьдесят три разочка, — тут же ответила Тиффани. — Каждый раз, когда обещал не лезть в мои дела.

— Ах, нууу… — сказал Роб Всякограб, — ты же всё-тки наша мал-мала великуча карга.

— Может так, а может уже и не так, — горячо заспорила Тиффани. — Я теперь гораздо больше великуча и гораздо меньше мал-мала, чем прежде.

— И гораздо больше карга! — радостно добавил чей-то голос.

Тиффани даже смотреть не надо было, чтобы знать, кто это сказал. Только Вулли Валенок мог спокойно ляпнуть нечто подобное. Тиффани взглянула на его маленькое радостное лицо. Главное, он даже не подозревал, что именно сделал не так.

Карга! Любая ведьма была для Фиглов «каргой», независимо от её возраста. Они не имели при этом в виду ничего такого — то-есть, вероятно не имели, разве ж с Фиглами угадаешь — хотя Роб Всякограб порой подозрительно ухмылялся; но в общем, это была не их вина, что для любого, кто выше шести дюймов ростом, слово «карга» означает старуху, которая причёсывается граблями и имеет зубы хуже, чем у старой овцы. Когда тебе девять лет, прозываться «каргой» может быть даже забавно. Когда же тебе почти шестнадцать, и день был трудный, и страшно хочется принять ванну, всё это кажется уже совсем не настолько смешным.

Роб Всякограб явно догадался, о чём она думает, потому что повернулся к брату и сказал:

— А не сдаётся ли тебе, о брат мой, что порой тебе лучше сунуть башку в утиный зад, чем пасть разевать?

Вулли Валенок уставился на свои ноги.

— Звиняй, Роб. Дык тут нету же утки-то.

Атаман Фиглов бросил взгляд на девушку, мирно спавшую на полу, и мигом посерьёзнел.

— Коли бы мы были тут, когда колотушки почались, тому парню денёк несладкий бы выдался, поверь, — сказал Роб Всякограб.

— Значит, оно и к лучшему, — возразила Тиффани. — Вы же не хотите, чтобы люди пришли к вашему кургану с лопатами, верно? Держитесь подальше от громадин, слышите меня? Они из-за вас нервничают. А когда люди нервничают, они начинают злиться. Но раз уж вы здесь, помогите мне. Я хочу отнести эту девушку к вашему кургану.

— То нам ведомо, — сказал Роб. — Разве не кельда послала нас сюда к тебе?

— Она знает? Дженни знает обо всём этом?

— Без понятия, — занервничал Роб.

Он всегда нервничал, если речь заходила о его жене, это Тиффани было прекрасно известно. Он любил Дженни до безумия, и мысль о её одном-единственном недовольном взгляде тут же превращала его коленки в желе. Жизнь всех остальных Фиглов была простой: она состояла из воровства, драк и выпивки, плюс всякие мелочи, вроде добычи пропитания (которое они в основном крали) и стирки (которой они в основном не занимались). Но, как муж кельды, Роб был также ответственным за Объяснятки, что для Фигла было вовсе нелегко.

— Дженни многое ведомо, ты и сама про то знаешь, — сказал он, не глядя на Тиффани.

Она почувствовала жалость к нему. «Легче оказаться между молотом и наковальней, чем между кельдой и каргой», — подумала Тиффани.

Глава 3

ТОТ, КТО ВОРОХНУЛСЯ ВО СНЕ

Полная луна ярко сияла в небе, превращая весь мир в контрастную серебристо-чёрную мозаику. Тиффани и Фиглы направлялись в холмы. Нак-Мак-Фиглы, когда хотели, могли двигаться абсолютно бесшумно; Тиффани они бережно несли на руках, такие поездки ей всегда очень нравились, особенно если её носильщики принимали ванну не далее, чем месяц назад.

Не было в холмах пастуха, который не видал бы кургана Фиглов. Но все предпочитали о нём помалкивать. О некоторых вещах лучше не говорить, например, о том, что в долине с курганом ягнята терялись гораздо реже, чем в других областях Мела, хотя, с другой стороны, некоторые овцы всё-таки пропадали; в основном, слабые ягнята или очень старые матки (Фиглам нравилась старая жёсткая баранина, которую можно жевать несколько часов подряд). Главное, стада были под охраной, и стражи получали свою плату. Кроме того, курган располагался рядом с руинами пастушьей хижины Бабушки Болит, а это место среди крестьян считалось почти священным.

Когда они приблизились, Тиффани почуяла дым, тонкой струйкой пробивавшийся сквозь заросли колючих кустов. Слава богу, чтобы попасть в курган, ей больше не нужно было ползти сквозь нору в земле; в девять лет это может быть забавно, однако когда тебе почти шестнадцать, такой способ становится унизительным, губительным для одежды и (хотя она никогда не призналась бы, даже себе) там теперь было для неё просто-напросто слишком узко.

Кельда Дженни всё переделала наилучшим образом. Поблизости располагалась старая яма для добычи мела, и теперь из неё прямо в курган вёл удобный туннель. Кельда заставила своих парней прокопать его, пользуясь ржавыми кусками железа и скипидаром, который они где-то «нашли» ровно так же, как «находили» всё остальное, что им нравилось или было необходимо. Яму ловко спрятали в зарослях ежевики, Ползучего Генри и Вьюшки Бетти, так что и мышь не проскочит, поэтому выглядела она вполне невинно, как самая обычная старая заросшая яма. Впрочем, вода проникала внутрь свободно, капая в расставленные на дне ямы бочки. Там скрывалось приличное пространство для готовки, и даже было достаточно места, чтобы Тиффани могла спуститься вниз и разместиться с комфортом, если она не забывала предварительно крикнуть своё имя; тогда невидимые руки тянули за верёвки, и ежевика расступалась, открывая ей путь, словно по волшебству. Там же располагалась личная купальня кельды; остальные Фиглы вспоминали о гигиене, только если им о ней что-то напоминало, скажем, лунное затмение.

Эмбер затащили в курган через нору, а Тиффани нетерпеливо ждала около ямы, пока кусты ежевики «волшебным» образом раздвинутся.

Внизу её уже поджидала кельда Дженни, круглая, как футбольный мяч, и под каждой рукой у неё было зажато по малышу.

— Весьма рада твоему визиту, Тиффани, — любезно сказала она на человеческом языке, и речь эта прозвучала здесь странно и неуместно. — Я велела парням уметаться прочь, — продолжила кельда, — тут у нас женски дела, и не велико приятные, ты и сама ведаешь. Они оставили девушку у огня, я уже начала творить ей утешалки. Мыслю, она в порядке будет, ты знатную работу сотворила этой ночью. Твоя знаменитая подружка мистрис Ветровоск и сама не лучше бы справилась.

— Она обучила меня, как забирать боль, — сказала Тиффани.

— Да неужто? — сказала кельда, странно взглянув на Тиффани. — Надеюсь, ты не сожалеешь об этой её… любезности.

Тут несколько Фиглов появились из туннеля, ведущего в курган. Они неуверенно поглядывали то на свою кельду, то на каргу, пока, наконец, назначенный ответственным не пробормотал:

— Мы не напираем, леди, но Роб велел спросить, не желаете ли вечерний перекусон? Мы там сготовили кой-чего.

Тиффани принюхалась. В воздухе определённо пахло бараниной, случайно оказавшейся поблизости от, скажем, сковородки. «Ладно, — подумала Тиффани, — все мы знаем, что Фиглы крадут и жарят овец, но у них, по крайней мере, хватило любезности не делать этого прямо при мне!»

Фигл-оратор явно о чём-то догадался, он принялся теребить край своего килта обеими руками, что Фиглы всегда делают, прежде чем начать отчаянно врать:

— Нуу, я, кажись, слыхал, будто кусок баранины случайно свалился сегодня на сковородку, мы пытались оттащить его прочь, но — вы ж ведаете, какие тупни эти бараны — он запаниковал и почал брыкаться.

В этот момент говорящий явно испытал облегчение, что смог придумать такую классную отмазку, и устремился к новым высотам художественного вымысла:

— Я чаю, он целый день жрал траву, и оттого спятил вконец и решил покончить жизню свою жестоким самоубивством!

Он с надеждой взглянул на Тиффани, чтобы определить, как сработала его явная ложь, но тут вмешалась кельда:

— Мал Речистый Джок, просто топай туда и скажи, что мал-мала великуча карга хочет сэндвич с бараниной, понял? — Она взглянула на Тиффани и добавила: — Не спорь, девочка. Я зрю, ты рухнешь тута, коли не отведаешь нормальной горячей еды! Вы, ведьмы, за всеми бдите, окромя себя, то мне давно ведомо. Поспешайте, парни.

Тиффани ощущала повисшее в воздухе напряжение. Кельда не сводила с неё пристального взгляда.

— Ты день вчерашний памятуешь? — спросила Дженни.

Вопрос казался глупым, но кельда никогда не делала глупостей. Над вопросом следовало поразмыслить, хотя в данный момент Тиффани жаждала лишь отведать барана-самоубийцу и как следует поспать.

— Вчера… то есть, теперь уже позавчера, наверное, меня позвали в Безпряжку, — сказала она. — Кузнец был неосторожен около горна и обжёг ногу горячими углями. Я подлечила его и забрала боль, которую поместила в старую наковальню. За это мне дали двадцать четыре фунта картошки, три выделанных оленьих шкуры, полведра гвоздей, одну старую простыню, вполне ещё пригодную на повязки, и одну маленькую баночку ежиного жира, который, как поклялась жена кузнеца, является лучшим в мире лекарством от воспалений в горле. Кроме того, меня усадили обедать и угостили приличной порцией тушёного мяса. Потом, раз уж я оказалась поблизости, я пошла в Многопряжку, где навестила мистера Гауэра, чтобы подлечить его маленький недуг. Я упомянула о ежином жире, и он сказал, что для кое-каких частей тела это просто прекрасное лекарство, и охотно сменял мою баночку на приличный кусок ветчины. Миссис Гауэр угостила меня чаем и разрешила нарвать в саду большой букет любишек-в-маринаде, которые растут у неё, как нигде. — Тиффани призадумалась на минуту. — Ах, да, потом я ещё заглянула в Разумники, чтобы сменить припарки, а потом пошла навестить Барона, а уж потом — ха! — остаток дня бездельничала. В целом, денёк выдался неплохой, не слишком суетливый, потому что все были слишком заняты ярмаркой.

— Да уж, неплохой, — согласилась кельда, — хлопотливый и полезный вельми. Но весь тот день у меня виденья были про тебя, Тиффани Болит. — Дженни взмахнула смуглой ручкой, прервав возможные протесты. — Тиффани, ты же ведаешь, что я за тобой приглядываю. Ты наша карга, в конце-то концов, и у меня есть сила в главе следить за тобой, потому что кто-то должен это делать. Я ведаю, что ты ведаешь то, потому что ты премудрая, а ещё я ведаю, что ты делаешь вид, будто не ведаешь, ровно как и я притворяюсь, будто не ведаю, что ведаешь ты, и то тебе тоже ведомо, так?

— Ох, тут без бумаги и карандаша не разберешься, — попыталась отшутиться Тиффани.

— Сие не забавно ничуть! Твоё видение туманно в главе моей. Ты в опасности. И отвратней всего, я не зрю, откуда тревога сия. Это неправильно!

Только Тиффани открыла рот, чтобы ответить, как из туннеля в спешке появилось с полдюжины Фиглов, тащивших большое блюдо. Тиффани не могла не заметить, потому что ведьмы всегда всё подмечают, если могут, что голубой узор по краю блюда в точности повторял узор почти самого любимого парадного сервиза её матери. Остальное блюдо скрывалось под здоровенным куском баранины и картошкой в мундире. Запах был чудесный, и её желудок временно взял верх над разумом. Ведьмы неизбалованы и не привередливы, они всегда рады, если вдруг неожиданно выпадает случай перекусить.

Кусок мяса разрезали пополам, хотя половина для кельды оказалась слегка поменьше, чем половина для Тиффани. Строго говоря, одна половина не может быть меньше другой, потому что тогда она будет уже не половина, но на практике все понимают, что это значит. А у кельд всегда отменный аппетит, потому что они постоянно рожают малышей.

В любом случае, для теоретических бесед момент был явно неподходящий. Фигл протянул Тиффани столовый нож (который на самом деле оказался фигловским клеймором), а потом предложил слегка помятую жестянку с торчащей из неё ложечкой.

— Соус? — застенчиво спросил он.

Соус это уже неслыханная роскошь для типичного фигловского ужина, хотя Дженни, надо признать, слегка цивилизовала их в последнее время, насколько вообще можно цивилизовать Фиглов. По крайней мере, они стали хотя бы мыслить в правильном направлении. Тем не менее, Тиффани знала их достаточно хорошо, чтобы слегка насторожиться.

— Из чего он? — спросила Тиффани, отдавая себе отчёт, что это опасный вопрос.

— О, чудесаты штуки всякие, — ответил фигл, с энтузиазмом шерудя ложкой в жестянке. — Горьки яблочки тама, горчишно семя, хрен, улиты, дики травки, чеснок и мал-мала Джонни-запоздайки для скусу… — одно из слов он пробормотал слишком быстро, и Тиффани это заметила.

— Улиты? — переспросила она.

— Ах, айе, верно, питательны вельми, вит’мины и мин’ралы в них так и кишат, ведаешь ли, и эти ещё, как их, белки скочут! С чесноком просто диво, на вкус как чеснок и есть, в точности…

— А какой у них вкус без чеснока? — допытывалась Тиффани.

— Улиточный, — ответила кельда, сжалившись над самозваным официантом. — Еда сия вполне неплоха, девочка моя. Ночью парни выпускают их попастись на дикой капусте и собачьем салате. Вкус недурной, а ещё тут покражи никакой, это тоже тебе по нраву будет, я чаю.

Что ж, это верно, вынуждена была признать Тиффани. Обычно Фиглы постоянно что-то крали, скорее для развлечения, чем для прибытка. С другой стороны, по отношению к нужным людям, в нужное время и в нужном месте они могли проявлять поразительную щедрость, что, к счастью, происходило прямо сейчас.

— Ну надо же, Фиглы-фермеры? — удивилась она вслух.

— О, нет! — возмутился фигл, а его товарищи принялись изображать оскорблённую невинность, издавая звуки «фу!» и демонстративно пихая пальцы себе в глотки. — Где там фермерство, сие пасьба скотная есть! Дело св’бодных людей, кто любит простор и свежий ветерок под килтом. Помяни мои речи, пасти этих тварей непросто! Чуть что, а они как ломанутся!

— Пожалуйста, попробуй, — почти взмолилась кельда. — Это подбодрит парней.

Фактически, фигловская кухня оказалась вовсе недурна, вынуждена была признать Тиффани. «Пожалуй, они не врут, что всё готовят с чесноком, — подумала она. — Кроме горчицы».

— Не обращай внимания на парней, — сказала Дженни, когда они обе прикончили свои порции. — Времена меняются, и они это чуют. Для тебя, кстати, тоже. Как ты?

— О, ну ты знаешь. Как обычно, — ответила Тиффани. — Устала, взволнована и встревожена. Вроде того.

— Трудишься много ты, дитя моё. Боюсь, мал-мала ешь, и уж верно спишь тако же. Когда ты почивала крайний раз в нормальной постеле? А ведь почивать добро надобно, сама ведаешь; иначе не возможешь мыслить справно. Боюсь, скоро тебе вся сила твоя вознадобится. Хочешь, утешалки тебе сотворю?

Тиффани опять зевнула.

— Спасибо за предложение, Дженни, — сказала она. — Но я думаю, мне это не нужно.

В углу лежала кучка шерсти, которая, похоже, недавно принадлежала барану, решившему распрощаться с этим жестоким миром и покончить жизнь самоубийством. Шерсть выглядела весьма соблазнительно.

— Лучше пойду, погляжу, как там девушка. — однако ноги Тиффани, похоже, не собирались её слушаться. — Впрочем, в вашем кургане она, пожалуй, в безопасности, не хуже, чем у себя дома.

— О, нет, — мягко сказал Дженни, когда глаза Тиффани уже смыкались. — Вельми, вельми безопаснее, чем дома.

Когда Тиффани захрапела, Дженни пошла в курган. Эмбер мирно спала, свернувшись калачиком у огня, однако Роб Всякограб расставил вокруг неё стражу из числа самых старых и мудрых фиглов. А всё потому, что в кургане уже закипала традиционная вечерняя драка. Нак-Мак-Фиглы дрались, как дышали, но чаще они делали и то, и другое одновременно. Битиё было основой их бытия и образа жизни. Когда в тебе росту всего шесть дюймов, весь мир — поле битвы, этому Фиглы учились с младых ногтей.

Дженни присела рядом с мужем и некоторое время молча наблюдала за дракой. Юные Фиглы, словно мячики, постоянно отлетали от стен, своих дядюшек и друг от друга. Потом она спросила:

— Как мыслишь, Роб, ладно ли мы воспитали своих мальчишек?

Роб Всякограб, всегда чувствительный к настроениям жены, бросил взгляд на спящую девушку.

— О, айе, то правда есть… Эй, ты видала? Немного-меньший-чем-маленький-Джок Джок только что пнул Вулли Валенка прямо в кошель! Ладно бьётся малыш, ведь в нём всего три дюйма росту, а чести-совести уже ни на грош!

— Истинно, Роб, великим воином он станет, — согласилась Дженни. — Но…

— Я всегда их поучал, — возбуждённо тараторил Роб, игнорируя пролетевшего над ними мелкого Фигла, — нападать лишь на тех, кто сильно величе тебя! То важно правило есть!

Ещё один юный Фигл врезался в стену, помотал головой и ринулся обратно в свалку. Дженни вздохнула. Нанести Фиглу увечье было почти невозможно. Любой человек, решивший наступить на Фигла, вскоре обнаружил бы, что тот ползет вверх по его ноге внутри штанины, и это было лишь начало неприятностей. Кроме того, если ты заметил одного Фигла, значит, рядом ещё много тех, кого ты не заметил, зато они наверняка заметили тебя.

«Может, у верзил большие проблемы, потому что они сильно больше нас», — подумала кельда. Она снова тихо вздохнула. Её мужу знать того не следовало, но она порой размышляла: а что если попробовать научить юного Фигла ещё чему-то, скажем, бухгалтерии, например? Чему-то, что не требует отскакивания от стен, чему-то кроме драк? Но будет ли он тогда Фиглом?

— Волнительно мне за нашу мал-мала великучу каргу, Роб, — сказала она. — Что-то не так.

— Она сама возжелала каргой стать, милая, — ответил Роб. — И ныне ношу свою несёт, как и мы. Она боец могучий, то тебе ведомо. Кто зацеловал Зимового до смерти, и зашиб Королеву Эльфов сковородкой? А когда тварь невидима влезла ей в голову, кто снова сразился и отослал тварь ту прочь? Она бьётся добре.

— То мне ведомо хорошо, — сказала кельда. — Она поцеловала зиму и вернула нам весну. Великое дело, то верно, однако не одна она была, ей сила лета помогала. Ладно справилась девочка, никто не совладал бы лучше, но ей поостеречься теперь следует.

— Что же за враг у ней, супротив кого мы не могли бы пособить? — спросил Роб.

— Не ведаю точно, но вижу в главе своей, что так тому быть. Когда она Зиму целовала, я потряслася вся; казалось, и мир весь сотрясся. Гадаю с тех пор: кто ещё мог ворохнуться во сне через то сотрясение? Кто мог пробудиться? Ох, Роб Всякограб, приглядывай за ней в оба глаза.

Глава 4

ДЕНЬГИ СТОЯТ ДЕНЕГ

Тиффани разбудили голод и звуки смеха. Эмбер уже проснулась и была, вопреки всему, кажется, счастлива.

Протиснувшись сквозь туннель в курган, Тиффани поняла, почему. Девушка лежала на боку, а молодые Фиглы развлекали её, исполняя сальто-мортале, хождение на руках и прочие трюки, порой, ради шутки, сталкиваясь друг с другом.

Смех звучал звонко и молодо, Эмбер заливалась, словно дитя, увидевшее забавные разноцветные погремушки. Тиффани не знала, как именно действуют «утешалки», но они работали лучше, чем любое ведьмино лекарство; похоже, они действительно успокаивали и утешали душу. Они радовали и, главное, заставляли забыть о плохом. Иногда Тиффани казалось, что кельда говорит о них, как о живых существах: словно это были ожившие мысли, или какие-то добрые зверьки, забиравшие прочь печали и боль.

— Она здрава будет, — сказала вдруг возникшая поблизости кельда. — Ей уже лучше сталось. Хотя предутренние кошмары никуда не денутся. Утешалки не всемогущи. Но она приходит в себя, возрождается, и то доброе дело.

Вокруг ещё царила тьма, но рассвет уже окрасил горизонт пурпуром. Тиффани предстояла неприятная работа.

— Можно оставить её у вас пока? — спросила она. — Мне тут нужно сделать кое-что.

«И почему я заснула? — корила она себя, вылезая из меловой ямы. — Мне надо поскорее вернуться обратно! Нельзя было оставлять бедняжку там одного!»

Она вытаскивала метлу из колючих кустов, окружавших курган, как вдруг замерла на месте. Кто-то следил за ней; это ощущение чужого взгляда на шее… Она резко обернулась, и увидела старуху в чёрном, высокую, с тростью. Старуха исчезла прямо под её взглядом, словно растворившись в воздухе.

— Мистрис Ветровоск? — произнесла Тиффани, но тут же поняла, что это глупо. Матушка Ветровоск скорее померла бы, чем стала пользоваться тростью, а уж при жизни тем более. Краем глаза Тиффани заметила какое-то движение. Она ещё раз резко обернулась и увидела зайчиху^[631], сидящую на задних лапах, она смотрела на Тиффани с любопытством и без всякого страха.

Впрочем, чего ей бояться? Фиглы на зайцев не охотились, а пастушья собака нипочём не догонит, у неё скорее лапы отвалятся, прежде чем у зайчихи хотя бы собьётся дыхание. У зайчихи нет душной норы, в которой её могли бы поймать в ловушку; она живёт скоростью, носится по полям, словно ветер… поэтому порой вполне может позволить себе спокойно посидеть на месте и понаблюдать, как не спеша течёт мимо весь остальной, медленный мир.

Вдруг зайчиха полыхнула огнём. Секунду она сияла, а потом, совершенно невредимая, вихрем унёслась прочь.

«Так, — подумала Тиффани, вытаскивая из кустов метлу. — Рассмотрим ситуацию с точки зрения здравого смысла. Земля не обожжена, да и вообще зайцы редко самовозгораются, значит…»

Тут её мысль остановилась, потому что в памяти словно открылась маленькая дверка.

Зайчиха мчится, огня не боится.

Где она читала эту фразу? А может, слышала, например, в какой-нибудь песне? В старой колыбельной? Причём тут вообще зайцы? Ладно, неважно. Тиффани была ведьмой, и у неё были обязанности. Загадочные предзнаменования могут и подождать. Ведьмы знают, что загадочные предзнаменования так и кишат вокруг. Их повсюду хоть пруд пруди. В любой момент достаточно просто выбрать подходящее случаю.

Тиффани пронеслась над спящей деревней, летучие мыши и совы без труда уворачивались от её метлы. Дом Пустов стоял у самой околицы. Его окружал сад. У каждого деревенского дома был сад. В нём обычно росли овощи, или, если в доме командовала жена, овощи вперемешку с цветами. Дом Пустов был окружён четвертью акра жгучей крапивы.

Это всегда злило Тиффани до самых подошв её крепких деревенских башмаков. Что мешало Пустам выдрать сорняки и посадить, например, картошку? Для хорошего урожая требовался лишь навоз, а уж этого добра в скотоводческой деревне хватало с избытком; не натащить его в дом — вот это была вправду трудная задача. Мистеру Пусту нужно было лишь совсем немного потрудиться.

Видимо, он возвращался в амбар, или кто-то другой, по крайней мере. Тело ребёнка лежало теперь на кучке соломы. Тиффани загодя припасла кусок старого, но ещё крепкого холста, это было, во всяком случае лучше, чем мешковина. Но кто-то уже побеспокоил маленький трупик, разложив вокруг него цветы. Точнее, в данном случае, крапиву. Загадочный посетитель даже поставил рядом и зажёг свечу в жестяном подсвечнике, такие были в каждом деревенском доме. Свеча. Огонь. На куче соломы. В амбаре, полном пересохшего сена и, опять-таки, соломы. Тиффани с ужасом взирала на эту сцену, как вдруг услышала у себя над головой хрип. На стропилах амбара висел какой-то мужчина.

Стропила потрескивали. Вниз сыпались клочья сена. Тиффани быстро поймала сухие травинки и поспешно взяла свечу, пока весь амбар не занялся пламенем. Она уже собралась задуть огонёк, как вдруг сообразила, что тогда останется в темноте наедине с этим человеком, который мог быть, а мог ещё и не быть трупом. Она осторожно поставила свечу на пол у двери и принялась лихорадочно искать что-нибудь острое. Но это же амбар Пуста, здесь всё было тупым, кроме, разве что, пилы.

Наверняка это он! А кто же ещё?

— Мистер Пуст? — спросила она, осторожно взбираясь на пыльные стропила.

В ответ раздался только хрип. Это хорошо или плохо?

Тиффани умудрилась сесть верхом на одно из стропил, сжимая в руке пилу. Проблема в том, что ей требовались ещё минимум две свободных руки. Вокруг шеи мужчины была туго затянута толстая верёвка, тупые зубья пилы лишь отскакивали от неё, заставляя тело ещё сильнее раскачиваться в воздухе. Вдобавок, этот идиот тоже начал дёргаться, отчего верёвка не только раскачивалась, но и начала перекручиваться, а Тиффани чуть не свалилась вниз.

Вдруг в воздухе сверкнул металл, и Пуст камнем рухнул на пол. Тиффани пошатнулась, но смогла удержать равновесие, она обхватила стропило и наполовину слезла, наполовину соскользнула вниз, к неподвижному телу.

Её ногти царапали обвившую шею мужчины верёвку, но та была тугой и не поддавалась… в этот момент должна была, по идее, зазвучать торжественная музыка, потому что прямо перед Тиффани, сжимая в руке свой блестящий клеймор, вдруг появился Роб Всякограб. Он вопросительно взглянул на Тиффани.

Она мысленно застонала. Да что ж ты за урод такой, мистер Пуст? Что ты за тюфяк, если даже повеситься толком не можешь? Какой от тебя прок? И не оказала бы я миру большую услугу, позволив тебе закончить то, что ты начал?

Вот в этом беда с мыслями. Они будто сами собой возникают, а потом пролезают тебе в голову, в надежде, что ты их подумаешь. Такие мысли надо гнать прочь; иначе они тебя одолеют, сломают, и ты превратишься из ведьмы в хихикающую старую каргу.

Есть такая поговорка: «Чтобы понять человека, нужно пройти милю в его ботинках». Довольно глупая, с точки зрения Тиффани, потому что после этого владелец ботинок, скорее всего, нагонит тебя и предъявит обвинение в краже обуви… если ты только не удерёшь от него, воспользовавшись тем обстоятельством, что он босиком. Впрочем, она понимала, что эта поговорка означает на самом деле, и вот перед ней лежит человек, который буквально в одном вздохе от смерти. У неё не было выбора, вообще никакого. Пусту следовало дать этот вздох, хотя бы ради пучка крапивы, которую тот принёс к трупу своего внука; где-то внутри этого несчастного идиота скрывалась маленькая частичка добра. Очень маленькая, но она была. И спорить здесь не о чем.

В глубине души проклиная себя за мягкотелость, Тиффани кивнула атаману Фиглов:

— Ладно, давай. Постарайся не порезать его слишком сильно.

Сверкнул меч; разрез был нанесён с хирургической точностью, хотя хирург, в отличие от Роба, хотя бы иногда моет руки.

Рассечённая верёвка хлёстко развернулась и отлетела прочь, словно живая змея. Пуст с такой жадностью втянул в себя воздух, что пламя стоявшей у двери свечи на секунду стало горизонтальным.

Тиффани поднялась с колен и отряхнула платье.

— Зачем ты вернулся? — спросила она. — Что ты искал здесь? И что надеялся найти?

Мистер Пуст лежал молча. Он даже ничего не прохрипел в ответ. Он выглядел таким жалким, что его было трудно ненавидеть теперь.

Быть ведьмой означает постоянно делать выбор. Такой выбор, который обычные люди не хотят делать, или даже вообще не догадываются о его существовании. Тиффани протёрла лицо Пуста клочком тряпки, смоченной у колодца рядом с амбаром, и завернула мёртвого ребёнка в кусок холста, который принесла с собой для этой цели. Не лучший в мире саван, но, в общем приличный. Отстранённо напомнив сама себе, что нужно будет пополнить запасы перевязочного материала, она вспомнила, что пора выразить благодарность.

— Спасибо, Роб, — сказала она. — Без тебя я бы, наверное, не справилась.

— Куда там, справилась бы, — проворчал Роб, хотя они оба знали, что это неправда. — Я, ведаешь ли, случайно мимо проходил, и не шпионил за тобой ни чуточки. Это, как его, чистое сов падение.

— Что-то много совпадений в последнее время, — заметила Тиффани.

— Айе, — улыбаясь, кивнул Роб. — Тако есть. Вот и ещё одно сталося.

Смутить Фигла было невозможно. Такие мысли просто не умещались у них в голове.

Роб посмотрел на неё.

— Теперя что?

Вот это всем вопросам вопрос. Ведьма всегда должна иметь такой вид, будто знает, что делать дальше, даже если на самом деле ни малейшего понятия не имеет. Пуст, видимо, будет жить, а бедный малыш жить уже не будет ни при каких обстоятельствах.

— Мы всё уладим, вот что, — сказал Тиффани.

«Только на самом деле не «мы», а «я», — думала она, направляясь сквозь утренний туман к заросшей цветами полянке. — Всегда есть только «я». Как я хотела бы, чтобы хоть раз всё было иначе».

Эта поляна в каштановом лесу цвела всегда, с ранней весны до поздней осени. Здесь росли медовники, лисья перчатка, штаны старика, Джек-попрыгун, дамская сумка, Трижды Чарли, мудрецы, южная пролеска, розовый тысячелистник, дамская соломка, первоцвет, примула и два вида орхидей.

Именно здесь была похоронена старушка, которую все считали ведьмой. Если знать, куда смотреть, можно было разглядеть остатки хижины, если очень хорошо знать, куда смотреть — и саму могилку тоже. А если очень-очень хорошо знать, куда смотреть, то можно было заметить и то место, где Тиффани похоронила старушкиного кота: там росла кошачья мята.

Однажды, давным-давно, за старушкой и котом пришла злая музыка, о, да, и крестьяне выволокли её в снег и спалили ветхую хижину, а также её книги, потому что в них были нарисованы звёзды.

А всё почему? Потому что сын Барона пропал, а у миссис Язвы не было семьи и зубов, а ещё, честно говоря, она порой премерзко хихикала. Этого хватило: все решили, что она ведьма, а народ Мела ведьмам не доверяет. Так что они выволокли её на снег, и, пока горела её хижина, и книги искрами взлетали к небу, мужчины насмерть забили камнями кота. Той зимой старуха умерла, потому что она стучала в двери, но никто не открыл ей; а поскольку её где-то надо было похоронить, Тиффани выкопала неглубокую могилу на том месте, где прежде стояла сожжённая хижина.

Но ведь старуха не имела никакого отношения к пропаже баронского сына, верно? Он попал в страну эльфов, и разве не сама Тиффани ходила туда, чтобы спасти его? Но никто больше о той старушке не вспоминал, так? Если пройти мимо её могилы летом, цветы наполняли воздух ароматом, а пчёлы — цветом мёда.

Об этом предпочитали помалкивать. Да и что тут скажешь? Невиданные цветы выросли на могиле старушки и кошачья мята на могилке кота? Это тайна, а может, и приговор, хотя чей приговор, кому и за что, лучше даже не думать, и уж точно — не говорить. Тем не менее, над останками предполагаемой ведьмы постоянно цвели цветы — как такое возможно?

Тиффани никогда не произносила этот вопрос вслух. Семена обошлись недёшево, и топать за ними пришлось аж в дальние Дверубахи, но она поклялась себе, что каждое лето эта красота будет напоминать крестьянам о старухе, которую они затравили до смерти. Она сама не знала, зачем поступила именно так, но в глубине души ощущала, что это правильно.

Закончив копать глубокую, но маленькую могилку посреди быстролюбок, Тиффани огляделась, чтобы убедится, что её не увидит какой-нибудь ранний путник. Потом двумя руками закопала ямку, прикрыв её листьями и посадив сверху забудки.

Не то чтобы тут было для них очень подходящее место, но зато эти цветы растут быстро, и, что важно… за ней кто-то следил. Главное, не оглядываться. Она точно знала, что её невозможно заметить. За всю свою жизнь Тиффани встретила лишь одного человека, более искусного в маскировке, и это была Матушка Ветровоск. Кроме того, вокруг всё ещё клубился туман, а если бы кто-то пошёл по тропе, она бы его услышала. Но это была явно не птица или зверь, их взгляды ощущались иначе.

Ведьмы никогда не оглядываются, потому что предполагается: они и так знают, кто стоит за спиной. Обычно об этом нетрудно было догадаться, и на этот раз все чувства говорили ей, что здесь нет никого, кроме Тиффани Болит, но, каким-то странным образом, она ощущала, что чувства ошибаются.

— Слишком много дел, слишком мало сна, — сказала она вслух, и ей послышался тихий ответ:

— Да.

Похоже на эхо, только неясно, эхо чего.

Она полетела прочь со всей возможной скоростью метлы, и то, что эта скорость была невелика, сослужило ей, наконец, добрую службу: она надеялась, что её уход не выглядит, как бегство.

Безумие. Ведьмы предпочитают не говорить о нём, но никогда не забывают, что оно всегда рядом.

Безумие, или, точнее, его отрицание, было главным секретом и душой ведьмовства, так это работало. Со временем ведьма, которая, согласно традиции, почти всегда делает свои дела одна, становится немного… странной. Разумеется, время это зависит от силы ведьмы, но рано или поздно ты начинаешь путать добро и зло, правильное и неправильное, правду и её последствия. Очень опасное состояние. Поэтому ведьмы всегда присматривают друг за другом, чтобы сохранить здравый рассудок или, по крайней мере, то, что считается таковым среди ведьм. Ничего особенно сложного: просто попить вместе чаю, попеть песни, прогуляться по лесу — и вот ты уже можешь спокойно смотреть на рекламу пряничных домиков, не делая сразу же первого взноса за покупку.

Потенциальное безумие изрядно беспокоило Тиффани. Миновало уже два месяца с тех пор, как она навещала подружек в горах, и целых три месяца после её последней встречи с мисс Тик, единственной ведьмой, которая рисковала спускаться на равнины. Ходить по гостям было некогда. Слишком много дел. «Может, в этом и хитрость, — думала Тиффани. — Если ты постоянно занята, тебе становится просто некогда сходить с ума».

Когда она подлетела к кургану Фиглов, солнце уже стояло высоко; Тиффани была потрясена, увидев, что Эмбер сидит на кургане в окружении фиглов и смеётся. Когда Тиффани припарковала свою метлу в кустах, кельда её уже поджидала.

— Надеюсь, не сердишься ты, — сказала кельда, увидев лицо Тиффани, — солнце великий целитель есть.

— Дженни, твои утешалки просто чудо, но ей нельзя вас часто видеть, она может кому-нибудь рассказать.

— О, мы ей покажемся лишь сном, утешалки позаботятся о том, — спокойно возразила кельда. — Да и кто послушает мал-мала девицу, болтающую небылицы про фей?

— Ей уже тринадцать! — возмутилась Тиффани. — Это опасно!

— Разве она не весела есть?

— Да, но…

Взгляд Дженни стал твёрдым, словно сталь. Она всегда уважала Тиффани, но уважение требует взаимности. В конце концов, курган был владением Дженни, и прилегающие земли, вероятно, тоже.

Тиффани ограничилась лишь замечанием:

— Её мать будет волноваться.

— Неужто? — сказала Дженни. — Вельми ли волновалась она, когда колотили бедняжку?

Тиффани была вынуждена признать, что кельда вновь её победила.

Многие считали Тиффани вострой, как бритва, но твёрдым серым взглядом Дженни сейчас можно было рубить стальные гвозди.

— Ну, мать Эмбер, она… Как бы сказать… Не слишком умна.

— И я то слыхала, — кивнула Дженни. — Звери тоже не больно умны, но олениха завсегда заслонит от беды оленёнка, а лиса за своих лисят станет против собаки, не дрогнув.

— Люди устроенысложнее.

— То заметно, — ледяным голосом сказала кельда.

— Твои утешалки, кажется, помогли. Не пора ли вернуть девочку в сложный мир людей?

«Где всё ещё бродит её отец, — мысленно добавила Тиффани. — Я не сомневаюсь, что он выжил. Да, заработал пару синяков, но дышал хорошо и, надеюсь, хотя бы протрезвел. Господи, когда же вся эта история закончится? У меня полным-полно других дел! Например, после обеда надо навестить Барона!»

Отец Тиффани встретил их во дворе своей фермы, куда девушки вошли пешком. Тиффани обычно привязывала метлу к дереву где-нибудь неподалёку. На двор она старалась не залетать; официальная версия гласила, что полёты вызывают панику среди цыплят, но на самом деле она так и не научилась приземляться с должным изяществом, и просто не желала, чтобы её позор кто-нибудь видел.

Мистер Болит посмотрел вначале на Эмбер, потом на свою дочь.

— Как она? Выглядит какой-то… вялой.

— Ей дали успокоительное, — сказала Тиффани. — И лучшей ей не шататься по округе.

— Миссис Пуст ужасно волновалась, знаешь ли, — с упрёком продолжал отец Тиффани, — но я заверил её, что Эмбер в безопасном месте, и ты за ней присматриваешь.

«Это ведь правда, верно?» — вопрос не прозвучал вслух, но отчётливо подразумевался. Тиффани решила его проигнорировать, просто заметив:

— Так и было.

Она попыталась представить себе «ужасное волнение» миссис Пуст, но не преуспела. С точки зрения Тиффани, эта женщина постоянно пребывала в состоянии некоего смутного недоумения, словно окружающий мир был полон таинственных загадок, от которых она ежесекундно ожидала коварного подвоха.

Отец отвёл Тиффани подальше и понизил голос:

— Ночью Пуст вернулся, — прошипел он. — и, говорят, кто-то пытался его убить!

— Что?

— Истинная правда, как то, что я стою перед тобой!

Тиффани взглянула на Эмбер. Девушка задумчиво таращилась в небо, словно терпеливо ждала, пока произойдёт что-нибудь интересное.

— Эмбер, — осторожно спросила Тиффани, — ты умеешь кормить цыплят?

— О, да, мисс.

— Тогда покорми наших, ладно? Зерно в амбаре.

— Мать покормила их час назад… — начал отец, но Тиффани быстро оттащила его в сторонку.

— Когда это случилось? — спросила она, глядя, как Эмбер покорно бредёт к амбару.

— Миссис Пуст сказала мне, что ночью. Он был сильно избит. В том самом амбаре, где мы с тобой сидели вечером.

— Миссис Пуст вернулась к мужу? После всего, что случилось? Что она в нём нашла?

Мистер Болит пожал плечами.

— Он её муж.

— Но все же знают, что он её бил!

Отец явно смутился.

— Ну, — пробормотал он, — некоторые женщины считают, что любой муж лучше, чем вовсе никакого.

Тиффани уже открыла рот для резкого ответа, но посмотрела отцу в глаза и поняла, что он прав. Она видела таких женщин в горах, рано постаревших от нищеты и постоянного деторождения. Разумеется, знай они Нянюшку Ягг, по крайней мере, с деторождением можно было бы что-то сделать, но некоторые семьи были так бедны, что продавали мебель в обмен на еду. И ничем тут не поможешь.

— Никто мистера Пуста не бил, папа, хотя, возможно, это и стоило бы сделать. Он пытался повесится, но я перерезала верёвку.

— У него два ребра сломаны, и синяки по всему телу.

— Упал с приличной с высоты, пап… он же чуть не задохнулся! Что мне ещё оставалось? Так и оставить его висеть? Заслуживает он этого или нет, но он остался в живых, хотя бы! Я не палач! Там был букет, папа! Из сорняков и крапивы! У него даже руки опухли от ожогов! В нём есть частичка добра, которая требует снисхождения, понимаешь?

— Но ты унесла ребёнка.

— Нет, папа, я унесла труп ребёнка. Послушай и пойми меня. Я похоронила мёртвое дитя и спасла умирающего мужчину. Я всё это сделала. Может, остальные и не поймут… начнут сочинять небылицы. Мне наплевать. Я делаю то, что должна.

Раздалось кудахтанье, и через двор прошла Эмбер, за которой строем маршировали цыплята. Кудахтала девушка, а цыплята шагали взад и вперёд, как новобранцы под командой сержанта. Эмбер невинно взглянула на Тиффани с отцом и тихо хихикнула между очередными «ко-ко», выстроила птиц в круг, а потом увела обратно в амбар, как ни в чём не бывало.

После минутной паузы отец Тиффани тихо спросил:

— Я правда это видел, или мне померещилось?

— Нет, не померещилось, — ответила Тиффани. — И я понятия не имею, как ей это удаётся.

— Я тут потолковал с парнями, — сказал отец, — а твоя мать поговорила с женщинами. Мы будем присматривать за Пустами. Случилось то, чего не должно было произойти. И нельзя допустить, чтобы всё свалили на тебя. Люди не должны думать, что ты можешь справиться с чем угодно, и ты, кстати, тоже не должна так думать, поверь мне. Бывают проблемы, которые вся деревня должна решать сообща.

— Спасибо, пап, — сказал Тиффани. — А теперь мне пора проведать Барона.

Она уже и не помнила, когда видела его последний раз в добром здравии. Никто так и не понял, что с ним произошло. Однако, подобно многим другим инвалидам, он всё жил и жил, цепляясь за привычный распорядок и ежедневно ожидая смерти.

Она слышала, как один из крестьян назвал Барона «старой дверью, которая всё скрипит, но никак не захлопнется». В последнее время ему стало хуже, и, по её мнению, теперь он мог «захлопнуться» в любой момент.

Но Тиффани умела, по крайней мере, забрать его боль, и даже слегка напугать её, так что та некоторое время не возвращалась.

Тиффани поспешила в замок. Сиделка, мисс Скряб, со встревоженным лицом уже поджидала её у входа.

— Сегодня у него тяжёлый день, — сказала мисс Скряб, и добавила с застенчивой слабой улыбкой: — я всё утро молилась.

— Как мило с вашей стороны, — ответила Тиффани.

Она постаралась свести сарказм к минимуму, но сиделка всё равно нахмурилась.

Комната, в которую проводили Тиффани, пахла, как комната любого тяжелобольного: слишком много людей, слишком мало свежего воздуха. Сиделка застыла в дверях, словно на страже. Тиффани ощущала на себе её подозрительный взгляд. В последнее время напряжение постоянно росло. Порой в окрестностях появлялись бродячие священники, которым сильно не нравились ведьмы. К сожалению, люди прислушивались к их проповедям. Иногда Тиффани казалось, что крестьяне живут в каком-то искажённом алогичном мире. Все мистическим образом знали, что ведьмы крадут детей и портят урожай. Тем не менее, за помощью неизменно шли к тем же ведьмам.

Барон лежал на сбившихся простынях. Его лицо посерело, а волосы побелели, там, где они совсем выпали, просвечивала розовая кожа черепа. Тем не менее, он выглядел аккуратно. Он всегда таким был, и каждое утро один из стражников приходил, чтобы побрить его. По общему мнению, эта процедура его бодрила, но сейчас Барон глядел прямо сквозь Тиффани. Впрочем, она к такому привыкла; Барон был человеком, что называется, «старой закалки». Он был весьма горд и порой раздражителен, но всегда держал себя в руках. С его точки зрения, боль пыталась сломить его, а что делать с теми, кто пытается тебя сломить? Нужно бороться, и тогда агрессор отступит, в конце концов. Проблема в том, что боль об этом правиле не знала. Она просто усиливала натиск день ото дня. А Барон молча боролся, лёжа с побелевшими губами; Тиффани буквально слышала его молчаливый крик.

Она села на стул рядом с постелью, размяла пальцы, глубоко вздохнула и позвала боль, вытягивая её из ослабевшего тела Барона в небольшой шарик у себя над плечом.

— Не люблю я эту вашу магию, — проворчала от двери сиделка.

Тиффани вздрогнула, словно канатоходец, когда кто-то лупит по туго натянутому канату здоровенной дубинкой. Медленно и осторожно она перекрыла поток боли, понемногу за раз.

— То есть, не спорю, от магии ему лучше, — продолжала ворчать сиделка, — но где источник этой целительной силы, хотела бы я знать?

— Может, в ваших молитвах? — сладким голосом предположила Тиффани, и с радостью увидела проблеск злобы на лице женщины.

Впрочем, мисс Скряб такой ерундой не проймёшь, она была толстокожей, словно слон.

— Мы должны быть уверены, что не прибегаем к тёмным демоническим силам. Лучше немного боли на этом свете, чем бесконечные мучения на том!

Высоко в горах есть лесопилки на водяной тяге, с большими круглыми пилами, которые вертятся так быстро, что выглядят, словно размытые серебристые круги… пока какой-нибудь человек по неосторожности не сунет туда руку. Тогда диск становится красным, и во все стороны летят пальцы.

Тиффани сейчас ощущала себя таким человеком. Ей нужно было сосредоточиться, а сиделка явно не собиралась молчать, в то время как боль лишь поджидала удобного момента, чтобы вырваться на свободу и натворить бед. Ох, ладно, к чёрту всё… Тиффани швырнула боль в подсвечник около постели. Он немедленно разлетелся на куски, а свеча вспыхнула и упала на ковёр; Тиффани поспешно затоптала её и повернулась к потрясённой сиделке.

— Мисс Скряб, я уверена, что вы намерены сообщить мне ценную информацию, но, в общем, мне совершенно наплевать на ваши мысли по какому-либо поводу, мисс Скряб. Стойте здесь, сколько хотите, мисс Скряб, но имейте в виду, мисс Скряб, что я занята трудным и весьма опасным, ели что-то пойдёт не так, делом. Уходите, мисс Скряб, или оставайтесь, мисс Скряб, но, главное, заткнитесь, мисс Скряб, потому что я только начала, и мне предстоит забрать ещё немало боли.

Мисс Скряб вперилась в неё яростным взглядом.

Тиффани ответила ей тем же, а уж если ведьмы что и умеют, так это смотреть.

Наконец, взбешённая сиделка ушла, громко хлопнув дверью.

— Говори потише, она станет подслушивать.

Это был голос Барона, но почти неузнаваемый. Обычно он был громким и командным, а сейчас звучал хрипло и тихо, будто каждое слово опасалось, что оно последнее.

— Извините, сэр, но мне нужно сосредоточиться, — ответила Тиффани. — Будет ужасно, если я что-то сделаю не так.

— Ну разумеется, я помолчу.

Забирать боль было опасно, трудно и чрезвычайно утомительно, но старику явно становилось лучше, и это искупало все труды. Его кожа слегка порозовела, с каждой секундой он выглядел всё более живым, по мере того, как боль уходила из него через Тиффани и собиралась в маленький шарик над её правым плечом.

Равновесие. Главное, держать равновесие. Это было то, чему она научилась прежде всего: центр качелей не движется ни вверх, ни в низ, однако подъём и спуск перетекают сквозь него туда и сюда, в то время как сам он остаётся неподвижным. Ты должна стать таким центром, пусть боль течёт через тебя, но не в тебя. Очень непросто. Но она знала, как это делается! Тиффани гордилась своим мастерством; даже сама Матушка Ветровоск однажды одобрительно хмыкнула, увидев, как ловко Тиффани проделывает этот трюк. А одобрительное хмыканье Матушки значило больше, чем бурные аплодисменты любого другого человека.

Барон улыбнулся.

— Спасибо, Тиффани Болит. А теперь я хотел бы сесть в своё кресло.

Это была необычная просьба, и Тиффани призадумалась.

— Вы уверены, сэр? Вы всё ещё слишком слабы.

— Да, мне все так говорят, — отмахнулся Барон. — Удивительно, неужто они думают, я сам не знаю? Помоги мне встать с постели, мисс Тиффани Болит, мне нужно с тобой поговорить.

Выполнить просьбу оказалось нетрудно. Для девушки, которая вышвырнула из постели мистера Пуста, справиться с Бароном было проще простого, она обращалась с ним осторожно, словно с фарфоровой статуэткой, на которую старик стал очень похож в последнее время.

— Кажется, мисс Тиффани Болит, все наши беседы были крайне примитивными и сугубо практическими, — сказал он, устроившись поудобнее и взяв в руки палку.

Барон был не из тех, кто откидывается на спинку кресла, если можно сидеть на краешке, опираясь руками на трость.

— Пожалуй, да, сэр, вы правы, — осторожно ответила Тиффани.

— Этой ночью мне вроде бы явился некий посетитель, — сказал Барон, криво улыбнувшись. — Что ты об этом думаешь, мисс Тиффани Болит?

— Честно говоря, не знаю, — сказала Тиффани, мысленно застонав: «О господи, нет, только не Фиглы! Только бы не Фиглы!»

— Приходила твоя бабушка, мисс Тиффани Болит. Она была чудесной женщиной, очень красивой. Я изрядно расстроился, когда она вышла замуж за твоего дедушку, хотя оно и к лучшему, как я теперь понимаю. Но я скучаю по ней, знаешь ли.

— Неужели? — удивилась Тиффани.

Старик улыбнулся.

— После смерти моей любимой жены, Бабушка Болит осталась единственной, кто осмеливался спорить со мной. Даже тот, кто облечён властью и ответственностью, порой ведёт себя как полный идиот, и ему необходим человек, который не побоится сказать об этом вслух. Бабушка Болит исполняла свои обязанности с похвальным энтузиазмом, должен заметить. И не напрасно, потому что я действительно частенько был полным идиотом, и мне требовался хороший пинок по жопе, метафорически выражаясь. Надеюсь, мисс Тиффани Болит, что когда я сойду в могилу, ты будешь оказывать аналогичные услуги моему сыну Роланду, который, как тебе известно, порой ведёт себя крайне эгоистично. Ему точно понадобится некто, способный пнуть его по жопе, метафорически выражаясь, или не метафорически, если он слишком уж обнаглеет.

Тиффани постаралась скрыть улыбку, а потом потратила пару секунд на то, чтобы отрегулировать вращение шарика боли, по-прежнему висевшего над её правым плечом.

— Спасибо за доверие, сэр. Сделаю всё, что смогу.

Барон вежливо кашлянул и продолжил:

— Разумеется, некоторое время я лелеял надежду, что вы с моим сыном сможете построить, может быть, более… близкие отношения?

— Мы с ним добрые друзья, — осторожно ответила Тиффани. — Мы были добрыми друзьями прежде, и, я надеюсь, останемся… добрыми друзьями в будущем.

Боль опасно заколыхалась, и Тиффани торопливо её успокоила.

Барон кивнул.

— Прекрасно, мисс Тиффани Болит, надеюсь, дружба не помешает тебе дать ему пинка по жопе, если потребуется.

— Полагаю, это даже доставит мне некоторое удовольствие, сэр, — заверила его Тиффани.

— Отлично, юная леди, — улыбнулся Барон. — Позволь также поблагодарить тебя, за то, что не стала фыркать при слове «жопа» и не спросила, что значит «метафорически».

— Спасибо, сэр. Я знаю значение слова «метфора», а «жопа» вполне традиционное выражение, тут нечего стыдиться.

Барон кивнул.

— Весьма мудро и очень по-взрослому. Лицемерный «зад» оставим старым девам и малым детям.

Тиффани обдумала свой ответ и сказала:

— Да, сэр. Полагаю, тут вы ухватились за самую суть.

— Прекрасно. Кстати, мисс Тиффани Болит, я заметил, что ты в последнее время перестала делать реверанс в моём присутствии. Интересно, почему?

— Я теперь ведьма, сэр. Мы не делаем реверансов.

— Я твой барон, юная леди.

— Да. А я ваша ведьма.

— Но у меня тут солдаты, которые прибегут по первому сигналу. А ещё я уверен, ты знаешь, что наши крестьяне порой недолюбливают ведьм.

— Да, сэр. Я знаю, сэр. Но я всё равно ваша ведьма.

Тиффани посмотрела Барону в глаза. Они были бледно-голубыми, но сейчас в них горел лисий огонёк озорства.

«Главное, — сказала она себе, — не показывать ни малейших признаков слабости. Он словно Матушка Ветровоск: постоянно проверяет людей».

Именно в этот момент, словно прочитав её мысли, Барон рассмеялся.

— Когда ты успела стать такой самодостаточной, мисс Тиффани Болит?

— Не знаю, сэр. Однако мне в последнее время кажется, что меня, наоборот, недостаточно.

— Ха, — сказал Барон. — Я слышал, ты трудишься, не покладая рук.

— Я ведьма.

— Да, — ответил Барон. — Я заметил. Это ты выразила чётко, ясно и отнюдь не однократно.

Он сложил руки на трости и пристально посмотрел на неё.

— Значит, это правда? — спросил он. — Я слышал, примерно семь лет назад ты вооружилась сковородкой и отправилась в некую волшебную страну, где спасла моего сына от Королевы Эльфов, весьма неприятной особы, как мне дали понять?

Тут Тиффани призадумалась.

— А вы хотите, чтобы это было правдой?

Барон хихикнул и указал на неё худым пальцем.

— Хочу ли я? Ничего себе! Отличный вопрос, мисс Тиффани Болит, ведьма. Дай подумать… скажем… я хочу знать правду.

— Ну, насчёт сковородки… так и было, вынуждена признать, а Роланд, он, как бы это сказать, оказался немного не в форме, так что я, хм, взяла ответственность на себя. Частично.

— Частично? — переспросил старик, улыбаясь.

— Прилично, но не слишком, — быстро поправилась Тиффани.

— И почему же, интересно, никто не рассказал мне об этом тогда? — спросил Барон.

— Потому что вы Барон, — просто ответила Тиффани. — Это юноша с мечом должен спасать девушку, а не наоборот. Таков порядок вещей. Так устроены сказки. Никому не хотелось думать иначе.

— И ты не разозлилась? — Он не сводил с неё пристального взгляда. Неудачный момент для вранья.

— Разозлилась, — признала она. — Частично.

— Прилично, но не слишком?

— Пожалуй, что так. Но потом я отправилась учиться на ведьму, и всё это стало неважно. Вот вам правда, сэр. Извините, сэр, но кто рассказал вам обо всём?

— Твой отец, — ответил Барон. — И я ему за это благодарен. Он приходил вчера, чтобы выразить свое почтение, потому что я, как ты знаешь, умираю. Вот и тебе правда взамен. И не смей ругать его, юная леди, ведьма ты или нет. Обещаешь?

Тиффани знала, что отец страдал от несправедливости, приключившейся с ней много лет назад. Она, честно говоря, не очень из-за неё волновалась, а вот отец другое дело.

— Да, сэр, обещаю.

Барон минуту молча смотрел на неё.

— Знаешь что, мисс Тиффани Болит, ведьма (как ты не раз утверждала)? Мой взгляд затуманен нынче, но разум, как ни странно, видит гораздо дальше, чем ты предполагаешь. Многое позади, но ещё не поздно вознаградить верность. У меня под кроватью стоит окованный медью сундук. Иди и открой его. Давай! Сейчас же.

Тиффани вытащила из-под кровати сундук, тяжёлый, словно набитый свинцом.

— Внутри несколько кожаных кошелей, — сказал у неё за спиной Барон. — Возьми один из них. Там пятнадцать долларов. — Барон закашлялся. — Спасибо, что спасла моего сына.

— Послушайте, я не принимаю… — начла Тиффани, но Барон прервал её, стукнув по полу тростью.

— Заткнись и послушай, пожалуйста, мисс Тиффани Болит. Когда ты билась с Королевой Эльфов, ты ещё не была ведьмой, и, следовательно, ваше ведьминское правило не брать в награду денег к этому случаю не относится, — резко сказал Барон, его глаза сияли, словно синие сапфиры. — В благодарность за услуги, оказанные мне лично, тебе, полагаю, платили едой, чистым старым холстом, подержанной обувью и дровами. Надеюсь, моя управительница была достаточно щедрой? Я велел ей не скупиться.

— Что? О, да, сэр.

Это, в общем, была почти правда. Ведьмы жили в мире подержанной одежды, старых холстов (пригодных на повязки), ещё крепких ботинок, и, разумеется, всяких прочих подобных х/б, б/у. В этом мире доступ к б/у из замка был практически равноценен ключам от монетного двора. Что же до денег… она задумчиво покрутила в руках кожаный кошель. Он был весьма тяжёл.

— Как ты поступаешь с теми вещами, которые тебе дают за работу, мисс Тиффани Болит?

— Что? — отсутствующе переспросила она. — А, ну, обычно меняю или дарю тем людям, кому они действительно нужны… типа того.

— Мисс Тиффани Болит, ты внезапно стала слишком рассеянной. Наверное, размышляешь о том, что пятнадцать долларов совсем немного за спасение жизни баронского сына?

— Нет!

— Это значит, «да», как я понимаю, верно?

— Извольте понимать «нет» как «нет», сэр! Я ваша ведьма! — Тиффани сердито уставилась на него, тяжело дыша. — К тому же, прямо сейчас я пытаюсь сбалансировать весьма непростой сгусток боли, сэр.

— А, узнаю внучку Бабушки Болит. Смиренно прошу твоего прощения, как, бывало, просил у неё. Тем не менее, я умоляю тебя оказать мне услугу и честь, взяв этот кошель и употребив его содержимое в память обо мне так, как ты сочтёшь это нужным. Я уверен, в нём больше денег, чем ты когда-либо видела.

— Я вообще вижу деньги нечасто, — запротестовала ошеломлённая Тиффани.

Барон снова застучал тростью по полу, словно аплодируя.

— Сильно сомневаюсь, что ты когда-нибудь видела деньги подобные этим, — весело объявил он. — В кошеле пятнадцать долларов, но не таких, к которым ты привыкла, или привыкла бы, если бы пользовалась деньгами, как все прочие люди. Это старые доллары, отчеканенные в те времена, когда владетели ещё не научились вытворять всякие трюки с валютой. Современный доллар, по-моему, в основном медный, и процент настоящего золота в нём не больше, чем в морской воде. Но эти деньги стоят денег, если ты простишь мне маленькую шутку.

Тиффани простила ему маленькую шутку, потому что вообще не поняла, о чём речь. Она озадаченно улыбнулась.

— Короче говоря, мисс Тиффани Болит, если ты отнесёшь эти деньги опытному меняле, он заплатит тебе… о, по моей оценке, что-то в районе пяти тысяч анк-морпоркских долларов. Трудно сказать, по какому курсу эта сумма соотносится, скажем, со старыми ботинками, однако я полагаю, что на неё можно купить башмак размером приблизительно с мой замок.

«Я не могу принять столько», — подумала Тиффани. Внезапно кошель показался ей страшно тяжёлым.

— Это слишком много за ведьмовство, — сказал она.

— Но не слишком много за сына, — возразил Барон. — Не слишком много за наследника, не слишком много за преемственность поколений. И не слишком много за то, чтобы сделать мир чуточку более справедливым.

— На деньги не купишь ещё одну пару рук, — возразила Тиффани. — И не изменишь ни единой секунды прошлого.

— Всё равно, возьми их, я настаиваю, — сказал Барон. — Если не ради себя, то ради меня. Это снимет груз с моей души, которая очень нуждается в некоторой чистке сейчас, ты согласна? Я ведь скоро умру, да?

— Да, сэр. Очень скоро, сэр.

К этому моменту Тиффани уже начала немного лучше понимать Барона, и поэтому не удивилась, когда он расхохотался.

— Знаешь, — сказал он, — большинство людей на твоём месте забормотали бы нечто вроде: «О нет, старина, у тебя ещё целая вечность впереди, скоро ты будешь в норме, в тебе ещё столько жизни!»

— Знаю, сэр, но я ведьма, сэр.

— И это, в данном контексте, значит?..

— Что я стараюсь не говорить неправды, сэр.

Старик шевельнулся в кресле, внезапно посерьёзнев.

— Когда придёт моё время… — начал он и замолк.

— Могу побыть с вами, если желаете, сэр, — предложила Тиффани.

Казалось, Барон вздохнул с облегчением.

— Ты когда-нибудь видела Смерть?

Этого она ожидала и была готова.

— Обычно его просто ощущаешь, сэр, но я дважды видела его во плоти, если так можно выразиться, потому что плоти нет и следа. Он выглядит, словно скелет с косой, сэр, в точности, как в книжках… фактически, я полагаю, его облик таков именно потому, что он такой в книжках. Он вежлив, но весьма настойчив, сэр.

— Да уж, не сомневаюсь! — старик помолчал немного, а потом продолжил: — Он… ничего такого не упоминал, ну, как там всё устроено, в загробном мире?

— Упоминал, сэр. Кажется, там нет горчицы, и всяких маринадов тоже, сэр.

— Неужели? Вот это жаль. Чатни, полагаю, тоже ожидать не приходится?

— Я, знаете ли, не слишком углублялась в кулинарные вопросы, сэр. У него очень большая коса.

Тут в дверь постучали, и голос мисс Скряб громко спросил:

— У вас всё хорошо, сэр?

— Я тип-топ, дорогая мисс Скряб, — не менее громко ответил Барон, потом понизил голос и заговорщически прошептал: — Мне кажется, наша мисс Скряб недолюбливает тебя, милая.

— Она полагает, что я негигиенична, — ответила Тиффани.

— Никогда толком не понимал всю эту ерунду насчёт гигиены.

— О, это легко, — ответила Тиффани. — Просто я сую руки в огонь при каждом удобном случае.

— Что? Суёшь руки в огонь?

Тиффани немедленно пожалела, что упомянула об этом; стало ясно, что старик теперь не отстанет, пока не увидит всё своими глазами. Она вздохнула и подошла к очагу, по пути вынув из подставки большую железную кочергу. Впрочем, она была вынуждена признаться сама себе, что любит порой демонстрировать этот фокус, а барон был чрезвычайно благодарной аудиторией. Стоит ли ей делать это? Ну что же, фокус не слишком сложный, боль хорошо сбалансирована, а старику недолго уже осталось.

Она достала ведро воды из небольшого колодца, расположенного у дальней стены комнаты. В колодце было полно лягушек, и в ведре, соответственно, тоже, но она милосердно выловила их и бросила обратно. В ведре не было особой необходимости, просто часть представления. Тиффани театрально кашлянула.

— Видите, сэр? Тут у меня одна кочерга и одно ведро холодной воды. А теперь… я беру кочергу в левую руку и сую правую прямо в огонь, вот так.

Барон задохнулся от изумления, увидев, как языки пламени лижут её руку, а кончик кочерги начинает наливаться красным светом раскалённого металла. Убедившись, что Барон должным образом впечатлен, Тиффани сунула кочергу в ведро, из которого с шипением вырвались клубы пара. Потом она встала перед Бароном и показала ему совершенно невредимые руки.

— Но я видел пламя, охватившее руку! — сказал Барон, широко распахнув глаза. — Прекрасно! Отлично! Это какой-то фокус, да?

— Скорее, особый навык, сэр. Я сую руку в огонь и посылаю жар в кочергу. Просто перемещаю его. Огонь вокруг ладони объяснить легко: это сгорают омертвевшие частицы кожи, жир, и те маленькие невидимые кусачие твари, что живут на руках негигиеничных людей… — она замолкла на секунду. — Что с вами, сэр? — Барон молча таращился на неё. — Сэр? Сэр?

Старик заговорил, словно читая невидимую книгу:

— Зайчиха мчится, огня не боится. Зайчиха мчится, огня не боится. Огонь горит, но ей не вредит. Огонь горит, но любит её и ей не вредит. Зайчиха мчится, огня не боится. Огонь её любит, она свободна… Господи, я вспомнил! И как я мог забыть? Как я посмел забыть? Я ведь обещал себе помнить вечно, но время шло, так много дел, так много других воспоминаний, всем нужно твоё время и твоя память. И вот, ты забываешь важное, забываешь что-то настоящее.

Тиффани с изумлением смотрела, как по его лицу катятся слёзы.

— Я всё помню, — пробормотал он, всхлипывая, — Я помню жар! Я помню зайчиху!

В этот момент дверь распахнулась от удара, и в комнату ворвалась мисс Скряб. Всё произошедшее потом заняло едва ли секунду, которая показалась Тиффани целым часом. Сиделка взглянула на неё, с кочергой в руке, потом на старика в слезах, потом на облако пара, потом снова на Тиффани, которая уже выпустила кочергу, потом снова на старика, потом опять на Тиффани, и в этот момент кочерга упала на пол с громким бряк! И этот звук, казалось, заполнил весь мир. А потом мисс Скряб сделала глубокий вдох, словно кит, собравшийся нырнуть на дно океана, и заорала:

— Что ты с ним сделала?! Убирайся отсюда, бесстыжая шлюха!

Способность говорить вернулась к Тиффани быстро, вместе со способностью кричать:

— Я не бесстыжая и я не шлюха!

— Я позову стражу, ты, чёрная полночная карга! — крикнула сиделка, бросаясь к двери.

— Сейчас всего полдвенадцатого! — крикнула в ответ Тиффани и поспешила к Барону, совершенно не представляя себе, что делать дальше. Боль шевельнулась. Тиффани это почувствовала. Её разум был в смятении, теряя контроль. Равновесие нарушилось. Она сосредоточилась на секунду, а потом повернулась к Барону, пытаясь улыбнуться.

— Извините, что расстроила вас, сэр… — начал она, и тут увидела, что он улыбается сквозь слёзы, его лицо сияло, словно в солнечном свете.

— Расстроила меня? Боже, нет, я ни капли не расстроен. — Он попытался сесть прямо и указал дрожащим пальцем на огонь. — Наоборот, я в восторге! Я чувствую, что ожил! Я снова молод, моя дорогая мисс Тиффани Болит! Я вспомнил тот чудесный день! Ты не видишь? Вот он я, в долине. Чудесный, ясный сентябрьский день. И маленький мальчик в слишком колючей твидовой курточке, насколько я помню, да, слишком колючей и слегка пропахшей пи-пи! Там мой отец, он поёт «Жаворонки в небесах», и я пытаюсь подпевать, но, разумеется, не могу, потому что мой голос не громче, чем у кролика. Мы с ним смотрим, как крестьяне жгут стерню. Повсюду дым, огонь мчится по полю, и гонит на нас мышей, крыс, кроликов и даже лис. Фазаны и куропатки взлетают, словно ракеты, в самую последнюю секунду, как они всегда это делают, и вдруг всё стихает вокруг, и я вижу зайчиху. О, она очень большая — ты знаешь, что крестьяне всегда называют зайца «она»? — и просто сидит на месте, глядя на меня, а вокруг падают горящие клочки соломы, и за ней полыхает огонь, но она просто смотрит мне в глаза, клянусь, а потом, словно убедившись, что я её заметил, подпрыгивает в воздух и несётся прямо в пламя. Ну, разумеется, я расплакался, она была такая чудесная. Тогда отец взял меня на руки, и обещал раскрыть маленький секрет, и спел мне эту песенку про зайчиху, так что я узнал правду и перестал плакать. Позже мы с ним прошли по пеплу, и, разумеется, не нашли никакой мёртвой зайчихи.

Старик застенчиво кивнул Тиффани и широко улыбнулся, буквально во весь рот. Он просто сиял.

«Что происходит?» — гадала Тиффани. Комнату залил свет, слишком солнечный для огня в очаге, но ведь занавеси были закрыты! Мрачноватую комнату заполнил свет ясного сентябрьского дня…

— Я, помню, нарисовал картинку об этом, когда мы вернулись домой, и отец был так горд, он таскал её по всему замку и показывал каждому встречному, — продолжал старик, полный энтузиазма, словно мальчишка. — Детские каракули, разумеется, но он гордился ими, словно работой гения. Родители всегда так. Я нашёл её среди документов, когда разбирал их после смерти отца, и, кстати, если тебе интересно, сейчас она лежит в кожаной папке под денежным сундуком. Тоже драгоценность, как ни посмотри. Я никому никогда об этом не говорил, — сказал Барон. — Люди, дни, память… всё пришло и ушло, но это осталось. Никаких денег, мисс Тиффани Болит, ведьма, не хватит, чтобы отплатить тебе за возвращение в тот чудесный день. Я буду помнить его до самой своей…

На секунду пламя в очаге замерло, и воздух стал ледяным. Тиффани никогда не была до конца уверена, видела ли она хоть раз Смерть. Это чувство трудно было назвать зрением; возможно, всё происходило внутри её головы. Так или иначе, она немедленно поняла, что он здесь.

— УДАЧНО ПОЛУЧИЛОСЬ, ПРАВДА? — спросил Смерть.

Тиффани даже не попятилась. Какой смысл.

— Ты всё подстроил? — спросила она.

— ХОТЕЛ БЫ Я ПРИСВОИТЬ ЗАСЛУГУ СЕБЕ, НО ТУТ ЗАМЕШАНЫ ИНЫЕ СИЛЫ. ДОБРОЕ УТРО, МИСС БОЛИТ.

Смерть ушёл, а вслед за ним и Барон, маленький мальчик в новой твидовой курточке, такой ужасно колючей и слегка пахнущей пи-пи^[632], зашагал за своим отцом по ещё дымящемуся пеплу.

Тиффани уважительно положила ладонь на лицо Барона и прикрыла ему глаза, в которых тихо гас отблеск горящих полей.

Глава 5

ПРАЯЗЫК

Тут полагалось бы настать моменту благоговейной тишины, но вместо него настал момент железного звона. Явилась стража, их кирасы, щиты и шлемы грохотали, как гром, а всё потому, что были крайне скверно подогнаны. Сражений на Мелу не случалось уже несколько сотен лет, но стражники всё равно таскали на себе этот старый хлам, потому что доспехи были прочными и не нуждались в ремонте.

Дверь распахнул сержант Брайан. Его лицо выражало смешанные чувства. Чувства человека, которому сказали, что злая ведьма (которую он знал с детства), убила его босса; при этом сын босса отсутствовал, зато ведьма очень даже присутствовала в комнате, а сиделка (которую он недолюбливал), пинала его в зад и орала:

— Ты чего мнёшься? Исполняй свой долг!

Всё это его явно нервировало.

Он неуверенно посмотрел на Тиффани.

— Доброе утро, мисс, как дела? — Затем он уставился на Барона в кресле. — Значит, он помер, да?

— Да, Брайан, умер, — ответила Тиффани. — Умер пару минут назад, и, мне кажется, будучи вполне счастливым.

— А, ну, это неплохо, наверное? — сказал сержант, а потом его лицо исказилось, и он пробормотал, глотая слёзы: — Знаешь, он так помог нам, когда бабуля заболела. Каждый день присылал еду, до самого конца.

Тиффани взяла его за руку и посмотрела ему через плечо. Другие стражники тоже плакали. Они были (или, по крайней мере, воображали себя) сильными мужчинами, которые вообще не плачут, и тем горше звучали их рыдания. Барон всегда был с ними, словно часть жизни, такая же неизменная, как ежедневный рассвет. Ну да, порой он задавал тебе головомойку, если заснёшь на посту или забудешь наточить свой меч (хотя ни единому стражнику на памяти их поколения не довелось использовать этот меч иначе, кроме как для открывания консервных банок), но, как ни посмотри, он был их Бароном, а они его стражей, и вот теперь он умер.

— Спроси её про кочергу! — верещала сиделка за спиной Брайана. — Давай, спроси её про деньги!

Сиделка, в отличие от Тиффани, не могла видеть лица Брайна. Видимо, его снова пнули в зад, потому что он отбросил печаль и внезапно оживился.

— Извини, Тифф… то есть, мисс, но эта леди думает, что ты совершила убийство и кражу, — сказал он, всем своим видом давая понять, что лично он так не считает, и меньше всего хочет обвинять кого-либо, особенно Тиффани.

Тиффани вознаградила его слабой улыбкой. «Не забывай, что ты ведьма, — напомнила она себе. — Не вздумай выкрикивать оправдания. Ты же знаешь, что невиновна. Вообще не вздумай кричать».

— Барон соизволил дать мне немного денег за то, что я заботилась о… нём, — сказал она. — Видимо, мисс Скряб непреднамеренно услышала что-то и сделала неверные выводы.

— Много денег! — настаивала покрасневшая от зобы мисс Скряб, — Большой сундук был открыт!

— Я говорю правду, — возразила Тиффани, — а мисс Скряб, похоже, непреднамеренно слушала довольно долго.

Некоторые стражники захихикали, отчего мисс Скряб взъярилась ещё сильнее, хотя это кажется, было уже невозможно. Она протолкалась вперёд.

— Ты будешь отрицать, что стояла здесь с кочергой, сунув руку в огонь? — заявила она, покраснев лицом, словно жареная индейка.

— Позвольте мне сказать кое-что, — прервала её Тиффани. — Это важно.

Она чувствовала, как рвётся на свободу боль, её ладони вспотели.

— Ты занималась чёрной магией, признайся!

Тиффани глубоко вздохнула.

— Понятия не имею о чёрной магии, — сказала она. — Но я знаю, что держу в себе последнюю боль Барона, и должна что-то с ней сделать как можно скорее, но не могу, пока вокруг толпится столько народу. Пожалуйста? Мне нужно свободное пространство, немедленно!

Она оттолкнула мисс Скряб прочь, и стражники тоже поспешно отступили, вызвав ярость сиделки.

— Не позволяйте ей уйти! Она улетит! Ведьмы всегда так делают!

Тиффани, как и все прочие, прекрасно знала планировку замка. Пролёт ступеней вёл во двор, и она торопливо направилась туда, чувствуя, как дёргается и рвётся на свободу боль. Словно животное, которое нужно удержать в клетке, но долго ты его не удержишь, только до определённого момента… который уже, фактически, настал.

Рядом с ней появился сержант, и она вцепилась в подставленную руку.

— Не спрашивай, зачем, — прошипела она сквозь стиснутые зубы. — Просто брось свой шлем в воздух!

Ему хватило ума не спорить, он снял шлем и швырнул вверх, словно суповую тарелку.

Тиффани бросила боль вслед шлему, ощущая зловещую шелковистость вырвавшегося на свободу зла. Шлем застыл в полёте, словно наткнувшись на стену, а потом, окружённый облаком пара, рухнул на булыжники двора, чуть не расколовшись надвое.

Сержант подобрал его, но немедленно уронил снова.

— Чёрт, горячий! — Он взглянул на Тиффани, которая жадно глотала воздух, прислонившись к стене. — Ты каждый день такое делаешь?

Она открыла глаза.

— Да, но обычно у меня достаточно времени, чтобы решить, куда её сбросить. Вода и камень плохо подходят, металл гораздо лучше. Не спрашивай, почему. Если я задумаюсь, как это работает, оно не сработает.

— Я слыхал, ты и с огнём всякие штуки вытворяешь? — с восхищением спросил сержант Брайан.

— С огнём совладать нетрудно, если твой разум ясен, а вот боль… боль сопротивляется. Боль живая. Боль твой враг.

Сержант осторожно подобрал свой шлем, который уже достаточно остыл.

— Надо выправить вмятину, пока Барон не увидел, — сказал Брайан. — Ты же знаешь, как он следит за порядком…Ох.

Сержант уставился в землю.

— Да, — сказала Тиффани так мягко, как могла. — Придется тебе к этому привыкнуть, верно?

Она молча протянула ему свой носовой платок, и он шумно высморкался.

— Ты умеешь забирать боль, — начал он, — значит, ты могла бы…

Тиффани подняла руку.

— Стоп, — сказал она. — Я знаю, о чём ты хочешь попросить, и мой ответ «нет». Если ты оттяпаешь себе правую руку, я могу заставить тебя забыть об этом, по крайней мере, до тех пор, пока ты не потянешься за ложкой; но горе, тоска, чувство потери? Нет, с ними я ничего поделать не могу. Не посмею. Есть такая штука, «утешалки», я знаю лишь одного человека в мире, способного сотворить их, и мне даже в голову не придёт просить её, чтобы она научила меня. Это слишком сложно.

— Тифф… — Брайан замолк и огляделся, словно опасаясь, что сейчас тут появится сиделка и снова пихнёт его сзади.

Тиффани ждала. «Пожалуйста, не спрашивай, — думала она. — Ты же знаешь меня всю жизнь. Неужели ты думаешь…»

Брайан посмотрел на неё умоляюще.

— Ты… взяла что-нибудь? — его голос затих.

— Разумеется, нет, — ответила Тиффани. — У тебя что, червяк в голове завёлся? Как ты мог подумать такое?

— Не знаю, — пробормотал Брайан, покраснев от смущения.

— Ну, значит, тут и говорить не о чем.

— Думаю, мне нужно известить молодого господина, — сказал Брайан, в очередной раз шумно высморкавшись, — да где его найдёшь? Известно лишь, что он отбыл в большой город вместе со своей… — он снова смущённо замолк.

— Невестой, — твёрдо закончила фразу Тиффани. — Очень простое слово, легко произнести вслух.

Брайан кашлянул.

— Ну, видишь ли, мы думали… мы полагали, что ты и он, ну, ты понимаешь…

— Мы всегда были друзьями, — отрезала Тиффани. — И всё, хватит об этом.

Ей стало жаль Брайана, хороший парень, хоть и болтает порой не подумав. Тиффани похлопала его по плечу.

— Слушай, а хочешь, я слетаю в город и найду там баронского сына?

Сержант чуть не расплакался от облегчения.

— Правда, слетаешь?

— Конечно. Тут массу дел надо сделать, давай хотя бы так облегчу тебе жизнь.

«Зато усложню свою», — подумала она, направляясь к выходу из замка.

Новость уже распространилась. Там и тут люди плакали, другие просто выглядели растерянными. Прямо в дверях на Тиффани налетела ополоумевшая повариха:

— У меня баронский обед уже в печи греется! Что мне теперь делать?

— Ну так вынь его оттуда и отдай тому, кто нуждается в добром обеде, — резко ответила Тиффани.

Главное, говорить спокойно и уверенно. Люди в шоке. Тиффани тоже будет в шоке, когда у неё найдётся для этого время, но сейчас важно вернуть всех остальных к реальности.

— Эй, послушайте! — её голос эхом заметался по главному залу. — Да, ваш старый барон умер, но у вас всё равно есть барон, и он скоро будет здесь вместе со своей… леди. Подготовьте всё к их прибытию! У каждого из вас есть обязанности! Вот и займитесь ими! Вспоминайте прежнего барона с любовью, и наведите здесь порядок, хотя бы ради него.

Это сработало. Как обычно. Уверенный командный голос всегда приводит людей в чувство, особенно если его обладательница носит чёрную островерхую шляпу. В замке закипела работа.

— Думаешь, тебе всё сойдёт с рук? — раздался голос у неё за спиной.

Прежде чем обернуться, Тиффани выдержала короткую паузу, а обернулась уже с улыбкой.

— О, мисс Скряб, ты всё ещё здесь? Ну, мне кажется, здешние полы нуждаются в том, чтобы их отскребли как следует.

Сиделка являла собой картину воплощённой ярости.

— Я не мою полы, ты, маленькая, невежественная…

— Нет, ты ничего не моешь и не скребёшь, верно, мисс Скряб? Я это давно заметила! А вот Мисс Роса, которая работала тут до тебя, мыла полы. Мыла их так чисто, что ты могли бы разглядеть в них отражение своего лица, хотя в твоём случае я понимаю, почему тебе это не по душе. А мисс Джампер, которая работала до неё, начищала их песком, белым песком! Она преследовала грязь, словно терьер лисицу!

Сиделка открыла рот, но Тиффани не дала ей вставить ни слова.

— Повариха сказала мне, что ты очень религиозная женщина, всё время стоишь на коленях, и я считаю, что это прекрасно, просто отлично, но почему тебе при этом ни разу не пришла в голову мысль взять в руки ведро и тряпку, раз уж ты всё равно на полу оказалась? Людям не нужны молитвы, мисс Скряб, им нужно, чтобы ты просто исполняла свои обязанности, мисс Скряб. Ты мне уже вот где, мисс Скряб, а в особенности этот твой чудесный белый плащ. Думаю, Роланд был весьма впечатлён твоим чудесным белым плащом, но я — нет, мисс Скряб, потому что ты никогда не делаешь ничего, что могло бы его запачкать!

Сиделка замахнулась.

— Сейчас я тебе как дам!

— Нет, — ответила Тиффани, — не дашь.

Рука сиделки замерла.

— Никогда ещё меня так не оскорбляли! — крикнула мисс Скряб.

— Неужели? — сказала Тиффани. — Вот так сюрприз. — Она повернулась спиной к сиделке и твёрдым шагом направилась к молодому стражнику, только что вошедшему в главный зал. — Я видела тебя тут раньше. Как твоё имя?

Юный стражник изобразил нечто вроде салюта:

— Престон, мисс.

— Барона уже отнесли в склеп, Престон?

— Да, мисс, а ещё я отнёс туда фонари, чистые тряпки и ведро тёплой воды, мисс. — Он улыбнулся, увидев её лицо. — Моя бабушка занималась таким делами, когда я был малышом, мисс. Могу помочь, если нужно.

— А твоя бабушка разрешала тебе помогать?

— Нет, мисс, — ответил молодой человек. — Она говорила, мужчинам там делать нечего, если у них нет диплома в доктрине.

Тиффани удивилась.

— Доктрине?

— Ну да, мисс. Доктрина: таблетки, микстуры, отпиливание конечностей и всё такое.

Тиффани осенило.

— А, ты имеешьв виду докторские искусства? Нет, тут дело другое. Бедняге уже не помочь. Спасибо за предложение, но я всё сделаю сама. Это женская работа.

«Интересно, почему эта работа считается именно женской?» — думала Тиффани, спустившись в склеп и закатав рукава. Молодой стражник даже не забыл принести сюда тарелки с землёй и солью^[633]. «А твоя бабушка молодец», — подумала Тиффани. Приятно, что хоть кто-то научил парня действительно полезным вещам!

Она плакала, приводя старика в «приличный вид», как это называла Матушка Ветровоск. Тиффани всегда плакала в таких случаях. Так уж положено. Но, разумеется, только тайком, в одиночестве. Никто не должен видеть, как плачет ведьма. От ведьм ожидают иного. Вид плачущей ведьмы слишком нервирует.

Она сделала шаг назад и критически осмотрела тело. Ну что ж, старик выглядит теперь, пожалуй, даже лучше, чем при жизни. В довершение дела, она достала из кармана две монетки и положила ему на закрытые глаза.

Всё это старые обычаи, которым обучила её Нянюшка Ягг. Но теперь пришло время особого ритуала, собственного ритуала Тиффани, о котором никто не знал. Она ухватилась одной рукой за край мраморной плиты, на которой лежал Барон, а в другую руку взяла ведро воды. Так и стояла, замерев на месте, пока вода в ведре не закипела, а мраморная плита не покрылась изморозью. Тогда Тиффани поднялась из склепа наверх и вылила ведро в сточную канаву.

В замке кипела работа, и Тиффани сочла за лучшее оставить всех заниматься своими делами. Она вышла из замка, и остановилась, чтобы подумать. Люди редко останавливаются для размышлений, обычно они думают на ходу. Ну и зря. Иногда остановиться совсем невредно, особенно, если идёшь в неправильном направлении.

Роланд был единственным сыном Барона и, насколько Тиффани знала, его единственным родственником; по крайней мере, единственным из тех, кому дозволялось приближаться к замку на пушечный выстрел. После долгих и дорогостоящих судебных тяжб, Роланд сумел всё-таки отвадить от замка своих ужасных тёток, сестёр Барона, которых, честно говоря, старик тоже считал самыми премерзкими хорьками, каких только может обнаружить мужчина в штанах своей жизни. Был, впрочем, ещё один человек, кому следовало знать о смерти Барона, ни в каком виде не родственница, но, тем не менее, ей нужно было сообщить важную новость как можно скорее. Тиффани направилась к кургану Фиглов, чтобы повидаться с кельдой.

Прилетев, она обнаружила Эмбер, которая сидела у входа в курган и мирно что-то шила.

— Привет, мисс, — весело сказала Эмбер. — Я пойду, скажу миссис Кельде о твоём визите.

И она проворно, словно змейка, скрылась в норе, когда-то Тиффани тоже так умела.

«Почему Эмбер вернулась?» — гадала Тиффани. Она же сама отвезла девушку на ферму Болитов. Почему та решила проделать пешком весь путь обратно? И как вообще умудрилась вспомнить, куда нужно идти?

— Она весьма непростое дитя, — раздался чей-то голос, и Тиффани увидела Жаба^[634], высунувшего голову из-под лежавшего поблизости листика. — Ты, кажется, чем-то очень встревожена, мисс.

— Старый Барон умер, — сказала Тиффани.

— Ну, этого следовало ожидать. Да здравствует Барон!

— Он не может здравствовать, он умер.

— Ты не поняла, — проквакал Жаб. — Такова традиция. Когда король умирает, нужно немедленно провозгласить здравие нового короля. Это важно. Интересно, как справится новый. Роб Всякограб говорит, этот Роланд просто нюня, недостойный даже лизать твои башмаки. Да ещё так скверно с тобой обошёлся.

Тут она смолчать никак не могла, что бы там ни было в прошлом.

— Мне совершенно не требуется, чтобы кто-либо лизал меня где-либо, спасибо большое! — отрезала Тиффани. — И вообще, какое им дело до барона? Фиглы ведь гордятся тем, что у них нет господина.

— Ходатайство принимается, — словно в суде, прогнусавил Жаб, — а ещё они гордятся тем, что пьют как можно больше алкоголя по малейшему поводу, в связи с чем характер имеют довольно капризный, а Барон, меж тем, уверенно полагает, что является, de facto, владельцем всей здешней собственности. Утверждение, которое будет непросто отстоять в суде. Хотя, лично я, к сожалению, ничего отстоять уже не способен, я и стоять-то не могу. Давай лучше о девушке. В ней есть нечто странное, ты заметила?

«Заметила? — поспешно соображала Тиффани. — Что я могла заметить?» Эмбер была обычным ребёнком^[635], ни слишком тихим (что всегда вызывает беспокойство), ни слишком шумным (это раздражает). Вот и всё. Но тут она вспомнила: «Цыплята! Вот что было странно».

— Она умеет говорить на фигловском! — добавил Жаб. — Я не про «кривенс» и всё такое, это просто диалект человечьего. Она говорит на древнем Праязыке фиглов, который ведом только кельде, и на котором они говорили там, откуда пришли (откуда бы они ни пришли), ещё до того, как пришли оттуда сюда. Извини, будь у меня время на подготовку, я смог бы выразить свои мысли более связно. — Он помолчал и добавил: — Лично я не понимаю ни слова на фигловском, но девушка, кажется, ухватывает всё налету. О, и ещё одно: она, похоже, пыталась говорить со мной на жабьем. Клянусь! Я его и сам-то почти не знаю, так, изучил кое-чего после своей… трансформации.

— Ты хочешь сказать, она понимает незнакомые слова? — уточнила Тиффани.

— Я не уверен, — ответил Жаб. — Не то чтобы понимает, скорее, ухватывает смысл.

— Да неужто? Мне она всегда казалась слегка простоватой.

— Простоватой? — с некоторым самодовольством переспросил Жаб. — Знаешь, как юрист могу заверить тебя, что любое простое дело при ближайшем рассмотрении оказывается крайне сложным, особенно если у меня почасовая оплата. Солнце простое. Буря простая. Меч простой. Но за каждой такой «простотой» всегда тянется длинный хвост осложнений.

Эмбер высунула голову из норы и сказала:

— Миссис Кельда говорит, что примет тебя в меловой яме.

Спускаясь в яму сквозь тщательно устроенную маскировку, Тиффани услышала негромкий, но радостный шум толпы.

Яма ей нравилась. Казалось, тут невозможно ощущать себя несчастной, в объятиях влажных стен и в голубом свете дня, сочащемся сквозь колючие кусты. Когда она была помоложе, ей доводилось видеть рыб, плавающих туда-сюда в меловой яме, древних рыб, из тех времён, когда Мел ещё был морским дном. Море давно ушло, но призраки рыб этого так и не заметили. Они были бронированными, словно рыцари, и древними, словно сам мел. Сейчас она их больше не видела. «Может, с возрастом зрение меняется», — думала Тиффани.

Здесь сильно пахло чесноком. Значительную часть дна ямы покрывали улитки. Среди них осторожно шагали Фиглы, рисуя на ракушках номера. Эмбер, обняв руками колени, сидела рядом с кельдой. В общем, вид сверху сильно напоминал соревнования пастушьих собак, только лая поменьше, зато гораздо больше слизи.

Кельда заметила Тиффани и приложила крошечный пальчик к губам, кивнув на Эмбер, которая полностью была поглощена текущими событиями. Дженни похлопала по земле, приглашая Тиффани сесть рядом, и сказала:

— Мы глядим, как парни клеймят наш скот, ведаешь ли.

Её голос звучал немного странно. Таким голосом взрослые говорят ребёнку: «Как весело, правда?» — на случай, если сам ребёнок об этом не догадался. Впрочем, Эмбер действительно развлекалась на всю катушку. Тиффани показалось, что девушке просто нравится быть рядом с Фиглами.

А ещё ей показалось, что кельда сейчас не желает говорить о серьёзных делах, поэтому Тиффани просто спросила:

— Зачем их клеймить? Неужели кто-то может попытаться угнать улиток?

— Конечно! Другие Фиглы. Мой Роб прозревает, стоит оставить улит без присмотра, как за ними велика очередь из воришек воздвигнется.

Тиффани слегка озадачилась.

— А зачем оставлять их без присмотра?

— Потому как все парни уйдут красть чужих улит, ведаешь ли. Старинный фигловский обычай то есть, бесконечные драки родит он, скотокрадство, и, разумеется, превыше всего, пьянство. — Кельда подмигнула. — Парни счастливы, и, главное, не путаются у нас под ногами.

Она ещё раз подмигнула, похлопала Эмбер по колену и сказала что-то по-старофигловски. Эмбер ответила на том же языке. Кельда многозначительно кивнула и указал Тиффани на дальний край ямы.

— Что ты ей сказала? — спросила Тиффани, глядя на девушку, с улыбкой наблюдавшую за Фиглами.

— Я рекла ей, что нам нужно взрослые слова молвить друг-другу, — пояснила кельда. — А она ответила, что парни очень забавные. Не знаю, как, но впитала она наш Праязык сердцем своим. Тиффани, я говорю на нём лишь с дочерьми да гоннаглом^[636], ведаешь ли, но вчера она вдруг подошла и приняла участие в беседе нашей! Послушала просто и враз поняла! Диво дивное! У неё дар особый, поверь мне. Она знает слова в главе своей, и это магия, мисси, чистая магия, как она есть.

— Как такое возможно?

— Кто знает? — ответила кельда. — Это дар. Послушай совета моего, надо эту деву обучить бы тебе получше.

— Она не старовата для обучения?

— Обучи её ведьмовству, или найди путь иной для её таланта. Поверь мне, колотить деву сию чуть не до смерти дело скверное было, но кто знает, как судьба избирает пути свои? Вот итог, она здесь со мной обретается. Дар у ней, великий дар понимания. Случись всё иначе, разве она обрела бы его? Найти свой дар — смысл жизни есть, то тебе хорошо ведомо. Счастье великое. А горя никакого в том нет. Дева язык наш трудный, всего лишь послушав, постигла. О, как миру люди такие надобны, выразить я не могу.

Логично. Кельда всегда говорила логично.

Дженни помолчала и добавила:

— Жаль мне, что старый Барон помер.

— Это мне жаль, — ответила Тиффани. — Я как раз собиралась тебе сказать.

Кельда улыбнулась.

— Кельде то говорить не надобно, девочка моя, кельда и так ведает. Человеком он был неплохим, и ты добро о нём позаботилась.

— Теперь мне нужно разыскать нового Барона, — сказала Тиффани. — И я прошу твоих парней помочь мне. В городе столько народу, а фиглы отлично умеют находить то, что им нужно^[637]. Она посмотрела на темнеющее небо. Тиффани никогда ещё не летала в большой город, и меньше всего ей хотелось заниматься этим в темноте.

— Я полечу рано утром. Но прежде, Дженни, мне нужно вернуть Эмбер домой. Тебе ведь хочется домой, правда, Эмбер? — спросила она без особой надежды…

Три четверти часа спустя, Тиффани летела на метле обратно в деревню. Голова гудела от криков. Эмбер не хотела домой. Своё нежелание покидать курган девушка выразила предельно ясно, растопырившись в норе и издавая дикие вопли при каждой попытке Тиффани аккуратно вытащить её наружу; освободившись, Эмбер поползла назад и снова уселась рядом с кельдой. Ничего не поделаешь. Ты строишь свои планы, а люди в это время строят свои.

Как ни посмотри, у Эмбер были родители; отвратительные родители, и это ещё мягко говоря. Но они имели право знать, что их дочь в безопасности… В конце концов, что плохого могло случиться с Эмбер под присмотром кельды?

Едва завидев Тиффани на пороге, миссис Пуст захлопнула дверь, но тут же снова открыла, заливаясь слезами. В доме воняло; не только кислым пивом и дурной стряпнёй, но ещё беспомощностью и замешательством. Явно чесоточная кошка тоже вносила свой вклад в общую атмосферу.

Миссис Пуст была перепугана до потери разума, сколько бы его у неё ни было, и рухнула на колени, бормоча невнятные мольбы. Тиффани сделала ей чашечку чаю; задачка для небрезгливых, учитывая, что вся посуда громоздилась в каменной раковине, заполненной вместо воды какой-то булькающей мерзкой жижей. Тиффани потратила несколько минут, отскребая для себя чашку, из которой было бы не страшно пить, но всё равно внутри чайника что-то подозрительно дребезжало.

Миссис Пуст уселась на единственный стул, сохранивший целыми все четыре ноги, и забормотала о том, какой, в общем, приличный человек её муж, если ему вовремя подавать обед и не злить плохим поведением. Тиффани привыкла к таким отчаянным монологам, когда узнавала «изнанку жизни» во время своей учёбы в горах. Люди так болтали от страха — страха, что произойдёт, когда говорящий снова останется один на один со своими проблемами. Матушка Ветровоск справлялась с этим страхом, вселяя буквально в каждого ещё больший страх перед Матушкой Ветровоск, но у неё был колоссальный опыт бытия, ну, собственно, Матушкой Ветровоск.

Осторожные неагрессивные расспросы показали, что мистер Пуст спит в своей спальне на втором этаже; тогда Тиффани сообщила миссис Пуст про Эмбер: дескать, девушка проходит курс лечения, под присмотром милейшей леди. Миссис Пуст снова расплакалась. Весь этот жалкий грязный дом уже начинал действовать Тиффани на нервы, и она напомнила себе, что это не повод быть слишком жестокой. Но что, чёрт побери, мешало Пустам вылить на пол ведро воды и потом просто выгнать её за порог метлой? Что мешало им сделать мыло? Вполне приличное мыло легко получается из древесной золы и животного жира. Как однажды мудро заметила мать Тиффани, «Даже бедняку ничто не мешает помыть окошко», хотя отец, ради шутки, порой переделывал эту фразу: «Даже бедняку ничто не мешает помыть… о, кошку!» Но как наставить на путь истинный Пустов? И, кстати, что бы там ни сидело в чайнике, оно продолжало дребезжать, видимо, в надежде вылезти наружу.

Большинство женщин в деревнях были выносливыми. Нужно быть очень выносливой, чтобы содержать семью на зарплату батрака на ферме. Одна местная поговорка содержала нечто вроде рецепта по борьбе с проблемными мужьями: «Суп из языка, холодный амбар и весёлка». Она означала, что муж-выпивоха получает вместо обеда сплошные попрёки, ночует в амбаре, а если поднимет руку на жену, будет бит весёлкой, специальной палкой для размешивания белья в корыте. Обычно мужья понимали намёки ещё до того, как начнётся злая музыка.

— Не хочешь устроить себе небольшой отдых от мистера Пуста? — предложила Тиффани.

Бледная, словно слизняк, и тощая, словно палка от метлы женщина, кажется, была в шоке.

— О, нет! — всхлипнула она. — Без меня он совсем пропадёт!

Потом… всё пошло не так, точнее, ещё более не так, чем обычно. А чему удивляться, эта женщина была такой жалкой.

— Ну ладно, я могу, по крайней мере, вычистить вместо тебя твою кухню, — весело предложила Тиффани.

Было бы прекрасно просто взять метлу и приняться за работу, вместо этого Тиффани уставилась на серый, заросший паутиной потолок и сказала:

— Я знаю, что вы здесь, потому что вы всегда следите за мной, так что сделайте раз в жизни что-то полезное. Приведите эту кухню в порядок!

Несколько секунд ничего не происходило, но потом она услышала (потому что знала, что надо прислушаться), приглушённый диалог где-то под потолком:

— Вы чего, не слыхали, что ли? Она ведает, что мы тута! Откуда бы?

Другой фигловский голос ответил:

— Оттуда, что мы всегда ходим за ней по пятам, ты, тупень!

— О, айе, то мне ведомо, но я про что толкую: разве мы не обещали ей очень правдиво больше не творить сего?

— Айе, вельми преправдиво обещали.

— То-то и оно, вот я и печалуюсь, что великуча мал-мала карга не поверила обещанию нашему преправдивому. Это, типа, как-то зазорно, что ли.

— Но мы же не сдержали наше преправдивое обещание, как и подобает Фиглам.

Третий голос добавил:

— Поживее, висельники, станцуем!

В маленькую кухню словно ворвался смерч^[638]. Мыльная вода забурлила вокруг ботинок Тиффани, и ведьма и вправду начала пританцовывать. Никто не умеет устроить полный кавардак быстрее, чем компашка Фиглов, но, как ни странно, они же могут его почти также быстро убрать, без помощи всяких птах и прочих лесных зверюшек (см. мультфильм «Белоснежка и семь гномов» — прим. перев.)

Раковина мгновенно опустела и наполнилась мыльной водой. В воздухе замелькали тарелки и кружки, а в очаге запылал огонь. Бум-бум-бум! — заполнился ящик для дров. Потом всё завертелось ещё быстрее, рядом с ухом Тиффани в стену вонзилась вилка. Пар заклубился, словно туман, из него раздавались странные звуки; сквозь внезапно ставшее чистым окно хлынул солнечный свет, наполняя кухню маленькими радугами; мимо пронеслась метла, гоня перед собой к порогу остатки воды; закипел чайник; на столе откуда-то появилась ваза с цветами (некоторые из которых, впрочем, торчали из неё вверх тормашками) — и вот неожиданно кухня стала чистой и свежей, и больше не пахла гнилой картошкой.

Тиффани взглянула на потолок. На потолке, отчаянно вцепившись всеми четырьмя лапами в балку, висела кошка. Которая наградила Тиффани взглядом. Кошка, у которой проблем выше крыши, может переглядеть даже ведьму. А эта, если и была ниже крыши, то совсем ненамного.

После недолгих поисков, Тиффани нашла и миссис Пуст — та пряталась под столом, обхватив голову руками. В конце концов, женщину удалось выманить из её убежища и усадить за стол, на чудесный чистый стул, перед восхитительно чистой чашкой чаю, после чего миссис Пуст охотно признала, что да, так гораздо лучше, хотя несколько позже Тиффани была вынуждена признать — миссис Пуст, вероятно, охотно согласилась бы с чем угодно, лишь бы ведьма поскорее ушла.

Не то чтобы совсем удачный исход дела, но кухня, в конце концов, действительно стала гораздо чище, а миссис Пуст, вероятно, будет благодарна за это, потом, когда у неё найдётся время поразмыслить обо всём как следует. Ворчание и глухой удар известили Тиффани, уже вышедшую в сад, что кошка, наконец, рискнула расстаться с потолком.

Тиффани направилась к дому родителей с метлой на плече.

— Может, я и глупо поступила, — подумала она вслух.

— Не терзай себя зазря, — раздался рядом чей-то голос. — Будь у нас времени чуть поболе, мы бы ещё и свежего хлебца спекли.

Тиффани посмотрела вниз и увидела Роба Всякограба, и ещё с полдюжины существ, известных в разных обстоятельствах как Нак Мак Фиглы, Мал-мала Свободный Народ, Обвиняемые, Подозреваемые, «личности, разыскиваемые полицией для допроса» или даже «да-да, вон тот, второй слева, клянусь, это был он!»

— Опять вы меня преследуете! — посетовала она — Вы всегда обещаете не делать этого, и всегда врёте!

— Ах, то верно, но прими же во внимание обязательства крепкие наши. Ты карга этих холмов, и мы завсегда должны быть наготове помочь тебе и оберечь, что бы ты ни рекла о том, — решительно заявил Роб Всякограб.

Его речь сопровождалась энергичными кивками других Фиглов, что привело к выпадению обильных осадков из огрызков карандашей, крысиных зубов, остатков вчерашнего ужина, интересных камней с дырочкой, жуков, козявок (припрятанных для последующего вдумчивого изучения), а также улиток.

— Послушайте, — заспорила Тиффани, — ну нельзя же постоянно помогать людям даже против их желания.

Роб Всякограб задумчиво почесал голову, поймал и сунул обратно в волосы выпавшую улитку и сказал:

— Чегой-то нет, мисс? Ты ж именно тако и поступаешь.

— Не так! — вслух возмутилась Тиффани, но невидимая стрела попала точно в цель.

«Не слишком-то любезно я обошлась с миссис Пуст, — подумала она. — Да, у этой женщины мозги и повадки мыши, и дом её был грязен и вонял, но это был её дом, а я ворвалась туда с бандой, прямо скажем, Нак Мак Фиглов, и устроила кавардак, хотя в итоге, надо признать, кавардак стал немного меньше, чем был прежде. Я вела себя бесцеремонно, ханжески и нахально. Моя мать решила бы проблему поделикатнее. Коли уж на то пошло, любая другая женщина из деревни справилась бы лучше меня. Но я ведьма, и действовала, как ведьма: устроила там шурум-бурум и перепугала бедолагу до полусмерти. А ведь я всего лишь девчонка в островерхой шляпе».

А ещё она подумала, что если в ближайшее время не приляжет, то просто свалится с ног. Кельда была права, Тиффани уже не помнила, когда последний раз нормально спала в нормальной кровати. К счастью, постель ожидала её на ферме родителей. Тут она ощутила внезапный укол вины: она же так и не сообщила отцу и матери, что Эмбер Пуст снова ушла к Фиглам…

Вот всегда так: одно дело, потом другое, а потом третье, ещё более важное, чем первое, и нет этому конца. Не удивительно, что ведьмам дарованы мётлы. На своих двоих повсюду просто не успеть.

* * *

Её мать утешала брата Тиффани, Венворта, который умудрился где-то заполучить синяк под глазом.

— Подрался со старшими мальчишками, — пожаловалась мать. — И они подбили ему глаз, да, Венворт?

— Да, но я пнул Билли Теллера между ног!

Тиффани попыталась подавить зевок.

— Из-за чего ты подрался, Вент? Я думала, у тебя хватает ума не встревать в потасовки.

— Они сказали, что ты ведьма, Тифф, — заявил Веворт.

Мать тревожно взглянула на неё.

— Ну, вообще-то, так оно и есть. Это моя работа.

— Да, но я сомневаюсь, что ты делаешь то, о чём они говорили, — ответил её брат.

Тиффани взглянула на мать.

— Что-то плохое? — спросила она.

— Ха! Не то слово! — заявил Венворт.

Его рубаха была залита кровью и соплями из разбитого носа.

— Венворт, отправляйся наверх, в свою комнату, — приказала миссис Болит.

«Наверное, сама Матушка Ветровоск не смогла бы произнести приказ более непререкаемым тоном» — подумала Тиффани. И более угрожающим, в случае неподчинения.

Когда неуверенные шаги Венворта затихли на лестнице, миссис Болит повернулась к своей младшей дочери и сказала:

— Это не первый случай.

— Всё из-за старых книжек с картинками, — ответила Тиффани. — Я пытаюсь убедить людей, что не все ведьмы просто сумасшедшие старухи, которые напускают колдовство на первого встречного.

— Когда вернется отец, я попрошу его сходить перемолвиться словом с отцом Билли, — сказала мать. — Билли на фут выше твоего брата, но твой отец… он на два фута выше его отца. Драк больше не будет. Ты знаешь папу. Он очень спокойный человек. Никогда не видела, чтобы он бил кого-то больше двух раз, просто нужды не было. Он умеет утихомиривать буйных. Они сразу понимают, что хуже будет. Но всё равно, что-то не так, Тифф. Мы очень гордимся тобой, твоей работой и всё такое, но ты почему-то слишком многих раздражаешь в последнее время. Люди повторяют смехотворные слухи. И нам стало трудно продавать наши сыры. А ведь все знают, что ты лучшая сырная мастерица. А тут ещё Эмбер Пуст. Думаешь, это правильно, что девушка водится с… ними?

— Надеюсь, мам, — ответила Тиффани. — Эмбер вовсе не дурочка и сама знает, что ей нужно, а кроме того, если уж на то пошло, я просто делаю лучшее, из того, что могу.

Поздно ночью, подрёмывая в своей старинной кровати, Тиффани услышала, как внизу тихо разговаривают родители. И хотя ведьмы, разумеется, никогда не плачут, она вдруг ощутила сильнейшее желание разрыдаться.

Глава 6

ЯВЛЕНИЕ ЛУКАВОГО

Тиффани злилась на себя за то, что проспала. Фактически, её разбудила мать, которая принесла утреннюю чашечку чаю. Но кельда была права, как обычно. Тиффани давно уже не спала нормально, и древняя, но такая привычная кровать просто сомкнулась вокруг неё, словно уютный кокон.

«Ну и ладно, всё могло быть хуже», — думала она, стартуя со двора фермы. Например, метла могла кишеть змеями. А Фиглы просто радовались случаю, как выразился Роб Всякограб «ощутить ветер под килтом». Наверное, Фиглы были всё-таки лучше змей, хотя наверняка сказать трудно. Они постоянно бегали по ручке метлы туда-сюда, чтобы посмотреть на что-нибудь особенно интересное внизу, а однажды, бросив через плечо взгляд назад, Тиффани увидела, как десяток Фиглов висят в воздухе, уцепившись за прутья метлы. Точнее, за прутья уцепился только один из них, второй держался за его пятки, третий за пятки второго и так далее, целой гирляндой. Они явно развлекались на всю катушку, громко хохотали, а ветер действительно играл их килтами. Видимо, азарт подобных игр компенсировал опасность и отсутствие интересных видов (учитывая, что «Фигл в килте, вид снизу» действительно мало кому интересен).

Один или два из них всё-таки сорвались с прутьев и улетели вниз, издавая радостное «Йахууу!» Для Фиглов всё это было игрой. Ударившись о землю, Фиглы обычно лишь отскакивали, хотя порой и наносили небольшой ущерб… земле. Тиффани не очень беспокоилась, как они доберутся обратно к своему кургану; разумеется, в полях было немало опасных существ, готовых тут же бросится на маленького бегущего человечка, но это означало лишь, что к его возвращению домой таких существ останется гораздо меньше. На самом деле, Фиглы — по Фигловским стандартам — вели себя всю дорогу очень прилично, и подожгли метлу, лишь когда до города оставалось каких-то двадцать миль. О неприятном инциденте возвестил очень тихий вскрик «упс!» и Вулли Валенок тут же попытался скрыть происшествие, виновато загородив своим телом загоревшиеся прутья.

— Ты снова поджёг метлу, да, Вулли? — строго констатировала Тиффани. — Какой урок мы выучили в прошлый раз? Мы не пользуемся огнём на метле без крайней необходимости.

Метла затряслась, потому что Вулли и его братья принялись затаптывать пламя. Тиффани начала торопливо изучать ландшафт, в поисках мягкого и, желательно, мокрого места для экстренной посадки.

Злиться на Вулли было бесполезно, он обитал в некоем собственном Вулли-мире. Чтобы понять его, следовало мыслить не прямо, и не криво, а как-то диагонально.

— Мне просто интересно, Вулли Валенок, — сказал Тиффани, ощущая, что метла начала опасно дрожать, — сможем ли мы, предприняв некоторые совместные усилия, выяснить, отчего моя метла загорелась? Не связано ли это, случайно, с тем фактом, что ты держишь в руке спичку, как тебе кажется?

Фигл воззрился на спичку так, словно никогда не видел её прежде, а потом спрятал её за спину и уставился на свои ноги, что, учитывая обстоятельства, было довольно смелым поступком с его стороны.

— Не знаю, мисс.

— Дело в том, — перекрикивая шум ветра, любезно пояснила Тиффани, — что при недостатке прутьев я не могу хорошо управлять метлой, по каковой причине мы теряем высоту, но, к сожалению, не снижаем скорость. Может, поможешь мне разрешить эту небольшую проблемку, Вулли?

Вулли Валенок сунул палец в ухо и принялся ковыряться там столь энергично, словно надеялся расшевелить таким образом мозги. Видимо, помогло, потому что его вдруг осенило:

— Так может это, нам бы от земли подальше держаться следоват, мисс?

Тиффани вздохнула.

— Я бы с радостью, Вулли, но, видишь ли, мы движемся очень быстро, а земля, увы, нет. Что, в данных обстоятельствах, означает крушение.

— Дык, я не про землю же толкую, мисс, — сказал Вулли. Он указал вниз и добавил: — я просто помыслил, может, мы сядем вона где.

Тиффани посмотрела в том направлении, куда он указывал. Под ними простиралась длинная белая дорога, по которой, почти с такой же скоростью, как метла, двигалось нечто прямоугольное.

Она некоторое время молча смотрела на этот предмет, делая прикидки в уме, а потом сказала:

— Всё равно, нам необходимо ещё немного сбавить ход…

Так и получилось, в итоге, что дымящаяся метла с одной перепуганной ведьмой и парой дюжин Нак Мак Фиглов, растопыривших руками свои килты, чтоб увеличить парусность и снизить скорость, рухнула на крышу почтового экспресса «Ланкр — Анк-Морпорк».

У кареты были хорошие рессоры, благодаря чему кучер достаточно быстро сумел восстановить контроль над лошадьми и плавно затормозить. Потом настала тишина, лишь пыль оседала вокруг. Кучер неторопливо поднялся со своего сиденья и посмотрел на крышу кареты. Он был человеком плотного сложения, который морщился при каждом движении. В одной руке он сжимал недоеденный сэндвич с сыром, а в другой, вне всяких сомнений, обрезок свинцовой трубы. Он фыркнул.

— Ну и как мне теперь объясняться с начальством? Вы поцарапали краску, вот здесь, видите? Придётся писать докладную, про краску. Ненавижу докладные, слова мне даются с трудом, такой уж я человек. Но тут делать нечего, краска-то поцарапана.

Сэндвич, и, что гораздо важнее, свинцовая труба тоже, исчезли в недрах его обширного дорожного плаща. Тиффани даже удивилась, как сильно её обрадовал этот факт.

— Мне правда очень жаль, — сказала она кучеру, который подал ей руку, чтобы помочь слезть с крыши.

— Да я-то что, я ничего, а вот краска… Я ведь говорил, я их предупреждал, тут тролли вокруг, да гномы, хех, они знаете, как кареты водят? С полузакрытыми глазами, в основном, вот как, потому что они солнце недолюбливают, видите ли.

Пока кучер изучал нанесенный ущерб, Тиффани сидела тихо. Потом он поднял на неё взгляд и заметил остроконечную шляпу.

— О, — спокойно констатировал он. — Ведьма. Ну надо ж. Всё когда-нибудь случается впервые. Вы знаете, что я везу, мисс?

«Какой наихудший вариант?» — подумала Тиффани.

— Яйца? — предположила она.

— Хех, — откликнулся кучер. — Хорошо, кабы так. Зеркала, мисс. Точнее, одно зеркало. Не плоское, а такое, в виде шара, как мне сказали. Аккуратненько и безопасно упакованное, так они думали, по крайней мере. Кто ж знал, что на него ведьма сверзится с неба. — Он не был рассержен, голос звучал скорее устало, как у человека, который постоянно ожидает от судьбы какой-нибудь пакости.

— Гномами деланное, — добавил он. — Тыщу долларов анк-морпоркских стоит, так мне сказали. И знаете, для чего оно? Чтобы висеть в городском танцевальном зале, где они будут танцевать вальс, о каком такая благородная юная леди, вроде вас, наверное, и знать не знает, потому что от этих вальсов разврат один и всякие непотребства, так в газетах писали.

— Ещё бы! — поддакнула Тиффани, потому что, похоже, именно такой реакции от неё и ждали.

— Ну ладно, надо бы, пожалуй, поглядеть, чего там и как, — сказал кучер, открывая дверцу кареты. Внутри помещался здоровенный ящик.

— Он в основном соломой набит — пояснил кучер. — Помогите мне вытащить его, а? И если он при этом зазвенит, значит, у нас обоих крупные неприятности.

Ящик оказался не таким тяжёлым, как ожидала Тиффани. Они осторожно опустили его на дорогу, и кучер принялся рыться в соломе, пока не извлёк зеркальный шар. Он взял его в руки и продемонстрировал Тиффани, словно драгоценность, на которую шар и правда весьма походил. Он заполнял пространство светом, слепил глаза и посылал во все стороны сияющие лучи. В этот самый момент кучер вскрикнул от боли и уронил шар, который разлетелся на миллион осколков. На секунду небо заполнилось миллионом маленьких отражений Тиффани, а кучер, скрючившись, рухнул на дорогу, подняв новое облачко пыли и издавая тихие хныкающие звуки, пока вокруг падали осколки стекла.

Чуть быстрее, чем мгновенно, стонущий мужчина был окружен кольцом Фиглов, вооружённых до зубов (которые у них ещё оставались) клейморами, ещё клейморами, палками, топорами, дубинами и. как минимум, ещё одним клеймором впридачу. Тиффани понятия не имела, где они прятались до этого момента, Фигл, если надо, может и за волоском спрятаться.

— Не трожьте его! — крикнула она. — Он не хотел причинить мне вреда! Он болен! Лучше займитесь делом, соберите все осколки.

Она присела на корточки и взяла кучера за руку.

— Как давно у вас болят суставы, сэр?

— О, я мучаюсь с ними последние лет двадцать, мисс, я настоящий мученик, — простонал кучер. — Всё из-за каретной тряски, видите ли. Эти чёртовы рессоры не работают, как надо! Я сплю нормально одну ночь из пяти в лучшем случае, клянусь! Каждый раз одно и то же: чихну, повернусь, и тут в суставах что-то щёлкает, и начинается адская боль.

Не считая нескольких смутных точек на горизонте, вокруг никого не было, за исключением Нак Мак Фиглов, разумеется, которые, вопреки здравому смыслу, в данный момент практиковались в искусстве все сразу прятаться друг за другом.

— Думаю, я смогу вам помочь, — сказала Тиффани.

Некоторые ведьмы, чтобы заглянуть в настоящее и, если повезет, в будущее, использовали запутки. Но сейчас, в дымном сумраке кургана Фиглов, кельда практиковала то, что называлось секретки — искусство, которое передавалось по наследству, но, понимаете ли, в секрете. Она остро чувствовала, что Эмбер наблюдает за ней с большим интересом. «Странное дитя, — подумала кельда. — Она видит, она слышит, она понимает. О, сколь многое мы отдали бы за мир, полный таких людей». Она повесила над очагом кожаный котелок^[639] и развела под ним небольшой огонь.

Дженни закрыла глаза, сконцентрировалась, и начала читать воспоминания всех кельд, прошлых и будущих. Сквозь её разум беспорядочно текли миллионы голосов, иногда тихих, никогда очень громких, а порой мучительно неразборчивых. Она оказалась словно в огромной библиотеке, да вот только книги были все перепутаны, и страницы тоже, а каталога просто не существовало. Ей оставалось лишь прислушиваться, следуя за отдельными фразами, которые порой внезапно стихали. Она напряженно внимала тихим звукам, слабым отблескам, приглушённым вскрикам, потокам смысла, влекущим её внимание то туда, то сюда… И вдруг, неожиданно, искомый ответ чётко возник прямо перед ней, словно всегда тут был.

Она открыла глаза, минуту смотрела в потолок, а потом сказала: «Я искала мал-мала великучу каргу, и вот, что же узрела я?»

Она снова уставилась в туманы чужих воспоминаний, старых и новых, а потом дёрнулась назад, чуть не сбив с ног Эмбер, которая с интересом спросила:

— Безглазый человек?

— Думаю, я смогу вам помочь, мистер, гм…

— Ковровщик, мисс. Вильям Горловой Ковровщик.

— Ковровщик? — удивилась Тиффани. — Но вы же кучер.

— С этой историей связана занятная шутка, мисс. Ковровщик — моя фамилия, видите ли. И мы не знаем, откуда она взялась, потому что, понимаете, никто из нас никогда не постелил ни единого ковра!

Тиффани вежливо ему улыбнулась:

— И?..

Мистер Ковровщик посмотрел на неё озадаченно.

— Что «и»? В этом и есть вся шутка!

Он начал было смеяться, но тут же снова вскрикнул от боли.

— Ах, да, — покаялась Тиффани, — извините, я не сразу поняла. — Она бодро потёрла ладони, — ну а теперь, сэр, позвольте заняться вашими суставами.

Запряжённые в карету лошади с интересом понаблюдали, как она помогает ему подняться на ноги и избавиться от тяжёлого плаща (много стонов и один короткий вскрик). Наконец, кучер встал и так застыл, опершись руками о карету.

Тиффани сконцентрировалась, ощупывая спину мужчины сквозь его тонкий жилет, и — да, вот он, больной сустав.

Она отошла к прядающим ушами лошадям и шепнула каждой пару слов, просто на всякий случай, чтобы не дёргались.

Потом вернулась к мистеру Ковровщику, который покорно стоял, не смея шевельнуться. Но когда она закатала рукава, он не выдержал и спросил:

— Вы ведь не превратите меня во что-нибудь противоестественное, а, мисс? Не хочу быть пауком. Боюсь их до смерти, да и все одёжки мои рассчитаны всё-таки на человека с двумя ногами.

— Да с чего вы взяли, что я собираюсь вас во что-то превращать, мистер Ковровщик? — спросила Тиффани, осторожно ведя ладонью вдоль его спины.

— Ну, не про вас будь сказано, мисс, однако я думал, это как раз ведьмины дела — всякие пакости, вроде уховёрток и тому подобного.

— Кто вам такое сказал?

— Не припомню, — честно признался кучер. — Просто это… ну, типа, все знают, и всё тут.

Тиффани тщательно разместила пальцы в нужных точках, нащупала больной сустав, и сказала:

— Будет немного больно.

После чего вправила сустав на место.

Кучер снова завопил.

Лошади попытались рвануть с места в карьер, однако ноги их не послушались, потому что в их ушах всё ещё звенело секретное слово Тиффани. Год назад она узнала его от умирающего кузнеца, и до сих пор стыдилась этого. Однако кузнецу тоже было стыдно — ведьма помогала ему уйти достойно и без боли, а ему нечем было ей отплатить за эту непростую работу. Между тем, все знали, что ведьме надо обязательно заплатить, как, например, паромщику, поэтому кузнец шепнул ей своё заветное слово, которое давало контроль над каждой лошадью, которая его слышала. Это слово нельзя купить и нельзя продать, им можно лишь поделиться по своей доброй воле, и если бы оно было из свинца, оно стоило бы своего веса в золоте. Бывший владелец прошептал ей в ухо:

— Я обещал не раскрывать секрет ни единому человеку, и сдержал слово: ты ж ведьма!

И умер, посмеиваясь. Его чувство юмора чем-то напоминало таковое мистера Ковровщика.

Помимо юмора, мистер Ковровщик обладал также приличной массой, он сполз по стенке кареты и…

— За что ты мучишь этого старика, мерзкая ведьма? Или ты не видишь, как ему плохо?

Откуда он взялся? Человек, чьё лицо побелело от злобы, а одежды были, напротив, черны, словно недра пещеры или, — внезапно подумала Тиффани, — склепа. Она была уверена, что в окрестностях никого нет, за исключением, разве что, фермера в отдалении, который наблюдал, как горит стерня на его поле.

Но чёрный человек внезапно возник прямо перед ней. И он был реален, не то, что какое-нибудь чудовище, потому что у чудовищ обычно не бывает капелек слюны на лацканах плаща. А потом она ощутила ещё кое-что — он вонял. Тиффани в жизни не чуяла ничего более омерзительного. Вонь была плотной и совершенно реальной, словно стальной прут, а ещё Тиффани показалось, что она воспринимает запах не носом, а, скорее, разумом. Вонь такой силы, что по сравнению с ней обычная выгребная яма показалась бы ароматной розой.

— Будьте любезны сделать шаг назад, пожалуйста, — вежливо сказала Тиффани. — Я полагаю, вы просто неверно поняли, что произошло.

— Я всегда всё верно понимаю, дьявольское отродье! И сейчас я понимаю, кого пора ввергнуть обратно в ад, который тебя исторг!

«Ну ясно, сумасшедший, — подумала Тиффани. — Если он посмеет…»

Слишком поздно. Грозящий палец чёрного человек приблизился к её носу, и внезапно дорога заполнилась преизрядным количеством Нак Мак Фиглов. Человек в чёрном замахал на них руками, но на Фиглов это всегда плохо действовало. Они бросились в атаку.

Человек в чёрном успел, тем не менее, выкрикнуть:

— Сгиньте, нечестивые бесы!

Услышав это, Фиглы с надеждой принялись озираться по сторонам.

— О, айе, — сказал Роб Всякограб. — Ежели тута бесы есть, мы аккурат те, кто их одолеет! Твой ход, мистер!

Фиглы бросились на незнакомца, но пробежали насквозь и свалились в кучу-малу у него за спиной. Потом стали пытаться встать на ноги, что было непросто из-за пинков, которыми они награждали друг друга (из тех соображений, что если уж начал добрую драку, то нельзя терять ритм).

Человек в чёрном бросил на них только один взгляд и тут же утратил всякий интерес к Фиглам.

Тиффани взглянула на его башмаки. Они блестели, и это казалось неправильным. Она сама простояла на дороге всего несколько минут, но её башмаки уже стали серыми от пыли. Земля, на которой стоял этот человек, тоже выглядела неправильно. Тиффани взглянула на лошадей. Слово удерживало их на месте, но они дрожали от страха, словно кролик перед лисой. Тогда она закрыла глаза, взглянула на чёрного человека Первым Взглядом и увидела.

— Ты не отбрасываешь тени. Я ведь знала, — что-то не так.

А потом она посмотрела прямо ему в глаза, почти скрытые под широкими полями шляпы, и… глаз-то… не было. Тиффани словно снежок сунули за шиворот, по спине пробежал холодок… Вообще никаких глаз, ни обыкновенных, ни слепых, даже глазниц нет… просто две дыры в черепе, Тиффани могла видеть сквозь них окрестные дымящиеся поля. Того, что произошло потом, она тоже не ожидала.

Человек в чёрном прожёг её взглядом и зашипел:

— Ты ведьма. Одна из них. Куда бы ты ни направилась, я разыщу тебя.

А потом он исчез, оставив после себя лишь кучу-малу из дерущихся в пыли Фиглов.

Тиффани ощутила, что кто-то сидит у неё на ботинке. Она посмотрела вниз и увидела зайца, сбежавшего, наверное, с горящих окрест полей. Заяц тоже уставился на неё своими глазами-бусинками. Так они и смотрели друг на друга пару секунд, потом заяц подпрыгнул в воздух, словно лосось на нересте, и припустил по дороге. Окружающий мир полон знамений и всяких предвестий, ведьме остается лишь выбрать те из них, которые действительно имеют смысл. Ну и с чего начать в данном случае?

Мистер Ковровщик по-прежнему сидел в пыли, привалившись к карете; он так и не понял, что произошло. Тиффани тоже, но она-то была твёрдо намерена разобраться.

— Теперь можете встать, мистер Ковровщик.

Он осторожно поднялся на ноги, время от времени морщась в ожидании сильной внезапной боли в спине. Потом пару раз на пробу переступил с ноги на ногу, и даже слегка подпрыгнул, словно пытался раздавить муравья. Похоже, всё прошло удачно, поэтому он прыгнул снова, а потом раскинул руки и с криком «Йихоо!» завертелся, словно балерина. Его шляпа слетела прочь, а тяжёлые подбитые гвоздями ботинки затопали по пыльной дороге. Совершенно счастливый мистер Ковровщик прыгал и вертелся, он почти изобразил кульбит, а когда кульбит оказался лишь половинкой кульбита, перекатился со спины на живот, снова вскочил на ноги, подхватил опешившую Тиффани и принялся танцевать с ней по дороге, приговаривая: «Раз-два-три, раз-два-три», пока она со смехом не высвободилась из его объятий.

— Сегодня вечером мы с женой пойдём на танцы и повальсируем от души!

— Но вы же говорили, вальсы служат причиной непристойного поведения? — напомнила Тиффани.

Кучер подмигнул ей:

— Да уж, будем надеяться!

— Поосторожнее, не перестарайтесь, мистер Ковровщик! — предупредила она.

— Фактически, я именно что собираюсь перестараться, юная леди, если не возражаете. После всех этих мучений и бесконечных бессонных ночей, я твёрдо намерен немного перестараться, или даже много, если получится! О, я гляжу, вы и о лошадях позаботились, — добавил он. — Спасибо, юная леди, у вас доброе сердце.

— Рада видеть вас в такой бодрости духа, мистер Ковровщик.

Кучер исполнил ещё один пируэт посреди дороги.

— Я помолодел лет на двадцать! — Он широко улыбнулся ей, а потом его лицо немного омрачилось. — Гм… сколько я вам должен?

— А сколько я вам должна за поцарапанную краску? — ответила Тиффани.

Они минуту смотрели друг на друга, и, наконец, мистер Ковровщик сказал:

— Я,наверное, не могу ничего требовать с вас, мисс, учитывая тот факт, что зеркальный шар расколотил я сам.

Тиффани услышала тихий звон и обернулась — на вид совершенно целое зеркало медленно вращалось, и, если приглядеться, словно бы висело в воздухе, непосредственно над дорогой.

Она опустилась на колени в пыль (в которой не было ни единого стеклянного осколка) и тихо сказала, вроде бы ни к кому не обращаясь:

— Вы что, склеили его?

— О, айе, — радостно откликнулся невидимый за шаром Роб Всякограб.

— Но оно было разбито вдребезги!

— О, айе, но так даже проще, ведаешь ли. Чем мельче дребезги, тем легче они обратно сбираются. Надо лишь нажать слегка, и эти мал-мала моль лекулы сразу вспоминают, где им быть полагается, и снова слепляются вместе, но проблемо! И не дивись, мы по разбитию да чинитию всякого просто велики знатоки.

Мистер Ковровщик смотрел на неё в изумлении.

— Это вы сделали?

— Ну, вроде того, — признала Тиффани.

— Тогда я тоже скажу кое-что! — широко улыбаясь, заявил мистер Ковровщик. — Я скажу: quid pro quo, плати по долгам, добро за добро, зуб за зуб, глаз за глаз, и я за вас. — Он подмигнул. — Вопрос закрыт, компания может сунуть свои бумаги мартышке в жакет, что скажете, а?

Он плюнул на ладонь и протянул руку Тиффани.

«О, господи, — подумала Тиффани. — Рукопожатие с плевком означает нерушимую договорённость. Хорошо, что у меня есть при себе довольно чистый носовой платок».

Она молча кивнула. Зеркало разбилось, и словно само собралось обратно. Жарища, а тут ещё и человек с дырами вместо глаз является, чтобы потом пропасть без следа… Господи, ну и денёк. Ты стрижешь ногти, вынимаешь занозы и пришиваешь оторванные ноги, а потом вдруг случается такой день, как сегодня.

После довольно мокрого рукопожатия, Тиффани сунула метлу в тюки, притороченные за сидением кучера, взобралась рядом с ним на козлы, и путешествие продолжилось. За каретой клубилась пыль, формируя, прежде чем снова осесть на дорогу, довольно неприятные на вид смутные формы.

Через некоторое время мистер Ковровщик рискнул осторожно задать вопрос:

— Гм, а вот насчёт этой вашей чёрной шляпы… Вы так и будете в ней разгуливать?

— Верно.

— Но ведь у вас такое милое зелёное платьице, и, позвольте заметить, прекрасные белые зубы. — Казалось, кучер мучительно пытается разрешить некую загадку.

— Я чищу их каждый день сажей с солью. Отличный способ, рекомендую, — ответила Тиффани.

Диалог явно зашёл в тупик. Но кучер нашёл, наконец, удовлетворительное решение.

— Значит, вы не настоящая ведьма? — с надеждой в голосе спросил он.

— Мистер Ковровщик, вам что, страшно рядом со мной?

— Это очень страшный вопрос, мисс.

«В общем, так и есть», — мысленно признала Тиффани. Но вслух лишь спросила:

— Мистер Ковровщик, будем откровенны, в чём дело?

— Ну, мисс, честно говоря, в последнее время народ разное болтает… Ну, сами знаете, про украденных детей и всё прочее. Сбежавшие подростки и так далее. — Его лицо слегка просветлело. — Впрочем, я думаю, во всём виноваты старые злые… ну, вы поняли, с крючковатыми носами, бородавками и в страшных чёрных платьях. Ничего общего с милыми девушками вроде вас. Да, точно, это всё они!

Разобравшись, к собственному удовольствию, с этой непростой проблемой, кучер замолк и до конца поездки не проронил больше ни слова, лишь постоянно что-то насвистывал.

Тиффани тоже сочла за лучшее помалкивать. Во-первых, её многое беспокоило, а во-вторых, она, кажется, почти расслышала тихие голоса Фиглов, которые, расположившись среди мешков с почтой, читали^[640] друг другу вслух чужие письма. Ей оставалось лишь надеяться, что они ничего не перепутают, когда начнут рассовывать почту обратно по конвертам.

В известной песенке поётся: «Анк-Морпорк, Анк-Морпорк, чудо-город у реки! Гномы здесь низки, а тролли высоки! Как все жители тут бойки, жизнь чуть лучше, чем в помойке, Анк-Морпорк — чууудоо гоородоок!»

В общем, и правда, не подарок.

Тиффани посещала его однажды, и город ей не особенно понравился. Он вонял, тут было слишком много народу и слишком много строений. А единственная зелень — на поверхности реки, в которой текло нечто, именуемое грязью лишь по той причине, что все прочие названия оказались полностью непечатными.

Кучер остановился немного не доезжая городских ворот, хотя они были широко распахнуты.

— Послушайте доброго совета, мисс, вам лучше снять шляпу и войти в город на своих двоих. Метла не помеха, она сейчас выглядит как полный хлам. — Он наградил её нервозной улыбкой. — Удачи, мисс.

— Мистер Ковровщик, — громко ответила Тиффани, понимая, что окружающие прислушиваются к их беседе. — Я надеюсь, что когда кто-нибудь при вас заговорит о ведьмах, вы упомянете, что встретили одну, которая вылечила вам спину… а также, позвольте предположить, помогла сохранить работу. Спасибо за поездку.

— О, конечно, я расскажу всем, что встретил одну хорошую ведьму, — ответил он.

Тиффани вошла в город с высоко поднятой головой, по крайней мере, настолько высоко, насколько возможно, когда вы несёте на плече поломанную метлу. На остроконечную шляпу покосились пару раз, кое-кто даже нахмурился, но в основном горожане не обращали на Тиффани никакого внимания. В сельской местности любой встречный — или знакомый, или незнакомец, которого неплохо бы расспросить; однако в городе людей так много, что даже просто смотреть на каждого встречного — пустая трата времени, как минимум, а может оказаться и небезопасно.

Тиффани слегка пригнулась и спросила:

— Роб, ты знаешь Роланда, баронского сына?

— Ачч, мелкий никчемушник, — фыркнул Роб.

— Ну, это неважно, — прервала его Тиффани. — Я знаю, что вы умеете находить людей, и я хочу, чтобы вы отправились и разыскали его для меня, пожалуйста.

— А можно, мы мал-мала накатим, пока искать будем? — спросил Роб. — Тут жажда такая просыпается, ведаешь ли, просто караул. Я прям помираю без стакашка али десяти.

Тиффани знала, что ответить «да» или «нет» будет одинаково неразумно, поэтому предложила компромисс:

— Можно, но только один. И только после того, как найдёте.

Позади неё раздалось тишайшее «шшурх!» и Фиглы исчезли. Впрочем, если надо, найти их будет несложно — просто следуй за звоном разбитого стекла. Точнее, за звоном разбитого стекла, которое само собой чинится снова. Вот вам загадка: она очень пристально изучила стеклянный шар, пока его грузили обратно в ящик с соломой, и не обнаружила на зеркальной поверхности ни малейшей трещинки.

Она бросила взгляд на башни Невидимого Университета, битком набитого мудрецами в остроконечных шляпах, или, как минимум, просто людьми в остроконечных шляпах, но потом обратилась мыслями к другому адресу, известному каждой ведьме и, в некотором роде, такому же магическому, как сам НУ: улица Десятого Яйца, дом 4, «Магазин Шуток и Приколов Боффо». Сама она там ни разу пока не бывала, но время от времени листала их каталоги.

Когда Тиффани покинула центральные улицы и углубилась в переулки, люди стали обращать на неё больше внимания: шагая по булыжной мостовой, она ощущала на себе их взгляды. Не то чтобы жители злились или угрожали, нет. Они просто… наблюдали, словно прикидывая, чтобы такое с ней сотворить, и Тиффани лишь оставалось надеяться, что это будет не гуляш, например.

На двери «Магазина Шуток и Приколов Боффо» дверной звонок отсутствовал, как класс. Вместо него висела «перди-подушечка», и для большинства постоянных покупателей эта подушечка, в сочетании, возможно, с солидной порцией искусственной блевотины, представлялась последним словом современной юмористической моды. Самое страшное, что так оно и есть.

Однако настоящие ведьмы порой тоже нуждались в товарах Боффо. Иногда тебе просто необходимо выглядеть ведьмой, что далеко не всем ведьмам хорошо удаётся, например, потому, что они слишком заняты, и им некогда поддерживать волосы в должном беспорядке. Тогда ты идёшь к Боффо и покупаешь фальшивые бородавки, растрёпанный парик, идиотский тяжёлый медный котёл и комплект поддельных черепушек. А если крупно повезёт, там же подскажут адрес гнома, который сумеет починить твою метлу.

Тиффани шагнула внутрь, по достоинству оценив глубокий и мощный звук «перди-подушечки», обошла (или, скорее, прошла сквозь) довольно нелепый муляж скелета с горящими красными глазами, и достигла, наконец, прилавка, около которого кто-то крякнул на неё уткой-пищалкой. Через пару секунд вместо утки появилось слегка обеспокоенное лицо продавца:

— Ну, как, забавно? Хоть чуть-чуть?

Судя по тону вопроса, он даже не надеялся на положительный ответ, и Тиффани решила его не разочаровывать.

— Ни капли, — заверила она.

Продавец вздохнул и сунул несмешную утку обратно под прилавок.

— Вот так всегда, — посетовал он. — Мне кажется, я где-то ошибся в конструкции. Ах, да… чем могу служить вам, мисс… Господи, да ты настоящая! А я ведь всегда говорил, что рано или поздно ты явишься!

— Послушайте, — начала Тиффани, — я никогда у вас ничего не покупала, но зато работала с мисс Изменой, которая…

Но продавец её не слушал. Вместо этого он крикнул куда-то вниз:

— Мама? К нам настоящая пришла!

Через пару секунд прямо над ухом Тиффани раздался голос:

— Дерек частенько ошибается, а метлу ты могла найти на улице. Ты правда ведьма? Докажи!

Тиффани исчезла. Она сделала это не задумываясь, или, точнее, продумав всё так быстро, что мысли даже не успели помахать рукой, проносясь мимо. Только когда продавец (похоже, его звали Дерек), разинув рот, уставился в пустоту, она сообразила, что стремительно слилась с окружающим фоном, потому что не подчинится этому голосу было бы крайне неразумно. Судя по всему, у неё за спиной стояла ведьма: настоящая ведьма, и к тому же весьма опытная.

— Очень хорошо, — одобрил голос. — Просто прекрасно, милочка. Я тебя вижу, разумеется, потому что смотрю внимательно. Но ты настоящая, точно.

— Сейчас обернусь, — предупредила Тиффани.

— А тебе, кажется, никто и не запрещал, милочка.

Тиффани обернулась, и лицом к лицу столкнулась с ведьмой из ночных кошмаров: мятая шляпа, нос в бородавках, пальцы, как когти, жёлтые зубы и — Тиффани глянула вниз — о, да, тяжёлые чёрные башмаки. Не надо было быть крупным знатоком каталога Боффо, чтобы узнать полный комплект «Карга Быстрого Приготовления» (из коллекции «Если Ты Неудачница»).

— Полагаю, нам лучше продолжить беседу в моей студии, — молвила жуткая карга, плавно исчезая в полу. — Просто встань на крышку люка, когда она поднимется снова. Приготовь кофе, Дерек.

Люк сработал прекрасно, без сучка и задоринки, и Тиффани вскоре оказалась в полуподвале, оборудованном как мастерская компании, которая производит всё, в чём нуждается ведьма, которой время от времени необходимо немного боффо для спокойной жизни. На верёвочках висели ряды масок «страшной карги», на столах теснились яркие разноцветные бутылочки, на стеллажах сохли отвратительные бородавки, а различные ингредиенты для бульканья с энтузиазмом выполняли своё предназначение в большом котле, подвешенном над огнём очага. Котёл тоже был какой надо, правильный^[641].

Ужасная карга возилась с каким-то предметом на верстаке, воздух раздирало мерзкое хихиканье. Карга обернулась и показала Тиффани маленькую деревянную шкатулку, из которой свисал короткий шнурок.

— Первоклассное хихиканье, правда? Шнурок, канифоль, резонатор — и всех делов. А то ведь если самой всё время хихикать, очень в горле першит, верно? Думаю, скоро смогу сделать и заводную модель. Когда поймёшь, в чём шутка, дай знать.

— Вы кто? — не выдержала Тиффани.

Карга поставила шкатулку обратно на верстак.

— Боже, — сказала она. — Где мои манеры?

— Не знаю, — ответила Тиффани, которой всё это уже немного надоело. — Может, у них завод кончился?

Карга улыбнулась, показав чёрные зубы.

— А, резкость. Хорошее качество для ведьмы, но в меру. — Она протянула руку-клешню. — Миссис Пруст.

Рука оказалась менее липкой и влажной, чем опасалась Тиффани.

— Тиффани Болит, — представилась в ответ Тиффани. Она почувствовала, что нужно что-то добавить и сказала: — я работала с мисс Изменой.

— А, ну как же, отличная ведьма, — сказала миссис Пруст. — И прекрасный клиент. Обожала черепа и бородавки, насколько я помню. — Она снова улыбнулась. — Сомневаюсь, что ты явилась сюда с намерением пропустить со мной стаканчик-другой, следовательно, тебе нужна моя помощь, так? Тот факт, что в твоей метле сохранилось менее половины прутьев, необходимых для поддержания аэродинамической стабильности, подтверждает мой первоначальный вывод. Кстати, шутку поняла уже?

Что ответить?

— Кажется…

— И в чём она?

— Не скажу, пока не буду уверена, — отрезала Тиффани.

— Очень мудро, — одобрила мисс Пруст. — Итак, нам нужно починить метлу, верно? Для этого придётся немного пройтись, и я на твоём месте лучше оставила бы чёрную шляпу здесь.

Тиффани инстинктивно схватилась за поля своего головного убора.

— Почему?

Миссис Пруст нахмурилась, отчего её крючковатый нос почти сошёлся с длинным подбородком.

— Потому что ты… Постой, я знаю, что делать. — Она порылась в хламе на верстаке и, не спросив разрешения Тиффани, одним движением прицепила что-то к её шляпе.

— Вот, — сказала миссис Пруст, — теперь никто не обратит внимания. Извини, просто ведьмы сейчас немного… как бы сказать, непопулярны в городе. А теперь давай поскорее починим твою метлу, на случай, если тебе придётся поспешно сматываться.

Тиффани сняла шляпу, и посмотрела, что миссис Пруст нацепила на неё. Это оказалась яркая картонка на верёвочке, с надписью: «Шляпа ведьмы-ученицы, со зловещим блеском. Размер 7. Цена: AM$ 2.50. Боффо! Колдовское имя!!!»

— Что это? — потребовала объяснений Тиффани. — Мало этикетки, вы ещё и набрызгали на мою шляпу зловещий блеск.

— Маскировка, — ответила миссис Пруст.

— Что? Да разве уважающая себя ведьма станет ходить по улицам в такой шляпе? — возмутилась Тиффани.

— Разумеется, нет, — согласилась миссис Пруст. — Лучшая маскировка для ведьмы — дешёвый ведьминский прикид! Разве станет настоящая ведьма покупать одежду в магазине, который зарабатывает на искусственных собачьих какашках, фейерверках для вечеринок, нелепых париках и — наш самый прибыльный товар — гигантских надувных пенисах для девичников? Немыслимо! Это боффо, моя дорогая, чистое, неподдельное боффо! «Маскировка, увёртки и отвлечение внимания» — вот наш девиз. Единственный. Ах, нет. «Прекрасное соотношение цена-качество» — это тоже наш девиз. «Не возвращаем деньги ни при каких обстоятельствах» — ещё один важный девиз. А также наша убийственная политика в отношении магазинных воришек. А, и ещё у нас есть девиз насчёт курения в магазине, хотя он не слишком важный.

— Что? — воскликнула Тиффани, которой некоторое душевное потрясение помешало подробно вникнуть в длинный список девизов магазина, потому что всё это время она пристально разглядывала ряд розовых продолговатых «воздушных шариков» свисавших с потолка. — Я думала, это надувные поросята!

Миссис Пруст утешительно похлопала её по руке.

— Добро пожаловать в большой город, милая. Такова наша жизнь. Ну что, пойдём?

— Но почему ведьмы сейчас настолько непопулярны? — спросила Тиффани.

— Порой я и сама удивляюсь, откуда что берётся. Какая-то мысль вдруг овладевает всеми сразу, — сказала миссис Пруст. — Обычно я стараюсь в таких случаях не высовываться и ждать, пока проблема разрешится сама собой. Просто нужно соблюдать осторожность.

И Тиффани подумала, что ей действительно следует быть поосторожнее.

— Миссис Пруст, — сказала она, — мне кажется, теперь я поняла, в чём шутка.

— Да, милая?

— По-моему, вы настоящая ведьма, которая маскируется, прикидываясь поддельной…

— Да, милая? — повторила миссис Пруст, но её голос стал сладким, словно патока.

— Это, конечно, забавно, но, кажется, есть ещё одна шутка, и она довольно несмешная.

— И что же это за шутка, милая? — теперь голос миссис Пруст стал вообще приторным, словно пряничный домик в сахарной глазури.

Тиффани собралась с духом.

— Это ведь ваше настоящее лицо, правда? Все эти жуткие маски — копии вашего настоящего лица.

— Верно подмечено! Верно подмечено, милая! Хотя дело, в общем, не в зрении. Ты просто почувствовала правду, когда мы пожимали друг другу руки. И… впрочем, неважно, пойдём, отнесём твою метлу к гномам.

Когда они вышли на улицу, Тиффани сразу заметила двух мальчишек, один из которых уже замахнулся, чтобы швырнуть камень в витрину магазина. Тут он увидел миссис Пруст, и повисла тревожная тишина. Потом ведьма сказала:

— Бросай, малыш.

Мальчишка уставился на неё, как на сумасшедшую.

— Я сказала, бросай, а то хуже будет.

Очевидно, решив, что она и вправду сумасшедшая, мальчишка бросил камень, который угодил прямо в витрину, но витрина поймала булыжник и швырнула в ответ, сбив паренька с ног. Тиффани видела это собственными глазами. Она видела, как из стекла появилась стеклянная рука и схватила камень. А потом бросила обратно. Миссис Пруст склонилась над сбитым с ног мальчишкой (его приятель давно удрал) и сказала:

— Хмм, ничего страшного, заживет. Но только в том случае, если я никогда не увижу тебя снова. — Она обернулась к Тиффани. — Непросто быть владельцем маленького магазина в большом городе. Ладно, пошли, вон туда.

Тиффани не знала, как продолжить беседу, и ограничилась, в конце концов, невинным комментарием:

— Я и не догадывалась, что в городе есть настоящие ведьмы.

— О, есть. Немного, но есть, — ответила миссис Пруст. — Делаем, что умеем, помогаем, кому можем. Людям вроде того мальчишки, например, который теперь поймёт, что ему лучше не лезть в чужие дела. Приятно думать, что я наставила его на путь истинный и спасла от жизни, полной вандализма и неуважения к чужой собственности, что запросто могло привести его, помяни моё слово, к новому модному воротничку от висельных дел мастера.

— Я не знала, что в городе можно стать ведьмой, — объяснила Тиффани. — Мне однажды сказали, что настоящая ведьма может вырасти лишь на прочной каменной основе, а город стоит на иле и грязи, как всем известно.

— И каменной кладке, — весело напомнила миссис Пруст. — Гранит, мрамор, кремень и разнообразные осадочные породы, моя милая Тиффани. Камни, которые текли и затвердевали, когда наш мир рождался из огня. А булыжники на улице видишь? Каждый из них наверняка был хоть раз полит чьей-то кровью. Везде, куда ни взгляни — камни! Везде, куда ты не можешь взглянуть — тоже камни! Можешь вообразить, что это такое: всеми костями ощущать внизу под собой живой камень? А что мы делаем из камня? Дворцы, замки, мавзолеи, склепы, дома, городские стены… боже, всё подряд! И не только в этом городе. Город построен сам на себе, на всех городах, что были здесь прежде. Можешь вообразить, что это такое: лечь на древнюю брусчатку и ощутить силу камня, которая удерживает тебя, словно якорь, среди бурных волн нашего мира? И всё это я могу использовать, всё это моё, каждый камень, каждый булыжник… так начинается ведьмовство. Камни живые и я — часть их жизни.

— Да, сказала Тиффани, я понимаю.

Внезапно лицо миссис Пруст оказалось прямо перед ней, страшный крючковатый нос ведьмы почти касался носа Тиффани, чёрные глаза полыхали огнём. Матушка Ветровоск могла порой напугать, но она была симпатичной, по-своему; а миссис Пруст была ведьмой из страшных сказок, с лицом, как проклятье и с голосом, как грохот печной заслонки, захлопнутой за беспечными детьми. Порождение ночных кошмаров целого мира.

— Понимаешь? Да неужели, маленькая ведьма в красивом платьице? И что ты понимаешь? Что ты можешь понять? — миссис Пруст сделал шаг назад и моргнула. — Кажется, больше, чем я ожидала, — сказала она, немного успокоившись. — Земля-под-волной. Кремень в сердце мела. Да, ну разумеется.

Тиффани никогда не встречала гномов на Мелу, но в горах они были повсюду, обычно с тележкой товара в руках. Они покупали, они продавали, а для ведьм они делали мётлы. Очень дорогие мётлы. С другой стороны, ведьмы вообще покупали мётлы нечасто. Обычно метла передавалась по наследству, от ведьмы к ведьме, порой нуждаясь в замене рукоятки, порой — прутьев, но всегда оставаясь, разумеется, той же самой метлой.

Ручка метлы Тиффани досталась ей от мисс Измены. Не очень удобная, не очень быстрая, и с привычкой время от времени лететь вдруг задом наперёд (особенно под дождём). Гном, встретивший их в наполненной звоном и грохотом мастерской, увидев эту метлу покачал головой и тихо втяну воздух сквозь зубы, словно ему попался предмет, испортивший настроение на весь день, и теперь ему (гному) требуется срочно убежать куда-то и там тихо поплакать в углу.

— Похоже, вяз, — сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь. — Дерево низин, этот ваш вяз, тяжёлый и медленный, не говоря уже о короедах. Для короедов просто клад, этот ваш вяз. Что, молния попала? У вяза этого вашего с молниями просто беда. Так и притягивает их, говорят. И сов, тоже.

Тиффани кивнула и постаралась притвориться, что понимает, о чём речь. Историю про молнию сочинила она сама, потому что правда, хоть и прекрасная вещь сама по себе, в данном случае представлялась слишком глупой, неприятной и невероятной.

Рядом с коллегой материализовался точно такой же на вид гном.

— Обуглилась, наверное.

— О, да, — мрачно ответил первый гном. — Конечно, обуглилась, тут сомнений нет.

Он ткнул метлу Тиффани пальцем и снова вздохнул.

— А у комля, кажись, грибок завёлся, — заметил второй гном.

— С этим вашим вязом я ничему не удивлюсь, — кивнул первый гном.

— Послушайте, мне просто надо подлатать её немного, чтобы добраться домой, — сказала Тиффани.

— Мы не «латаем» — свысока (метафорически выражаясь) заявил первый гном. — Мы предоставляем первоклассный сервис.

— Мне просто нужны несколько новых прутьев, — взмолилась Тиффани, а потом, забыв, что не хотела раскрывать правду, добавила: — Ну пожалуйста? Я не виновата, что Фиглы подожгли метлу.

До этого самого момента в мастерской было довольно шумно, потому что множество гномов трудились за своими верстаками, не уделяя, кажется, особого внимания их беседе. Но внезапно настала полная тишина, и в этой тишине на пол со звоном упал чей-то молоток.

Первый гном спросил:

— Когда вы сказали «Фиглы», вы имели в виду Нак Мак Фиглов, мисс, я не ошибся?

— Верно.

— Диких? Они говорят… «кривенс»? — очень осторожно уточнил гном.

— Говорят, практически постоянно, — подтвердила Тиффани. Она решила разъяснить всё до конца и добавила: — Они мои друзья.

— О, неужели? — спросил первый гном. — Кто-нибудь из ваших маленьких друзей присутствует здесь в данный момент?

— Ну, я попросила их разыскать в городе одного моего знакомого, — ответила Тиффани, — но, скорее всего, они сейчас в кабаке. В городе много кабаков?

Гномы переглянулись.

— Около трёх сотен, пожалуй, — сказал второй гном.

— Так много? — удивилась Тиффани. — Ну, тогда они объявятся здесь где-то через полчаса, не ранее.

Внезапно первый гном стал само веселье и любезность.

— Ох, ну где же наши манеры? — воскликнул он. — Для подруги миссис Пруст мы готовы на всё! Знаете что, мы с удовольствием предоставим вам экспресс-сервис так сказать gratis, то есть даром, включая бесплатные прутья и креозот, и вообще никакой оплаты!

— «Экспресс-сервис» означает, что вы покинете помещение немедленно по завершении ремонта, — без обиняков пояснил второй гном.

Он явно вспотел, поэтому снял шлем, протёр его изнутри платком и поспешно водрузил обратно на голову.

— Да-да, точно, — подтвердил первый гном. — Немедленно; вот что означает «экспресс».

— Ты дружишь с Фиглами? — сказала миссис Пруст, когда гномы поспешно удалились с метлой Тиффани. — У них немного друзей, я слыхала. Кстати, о друзьях — продолжила она фальшиво-небрежным тоном. — Ты ведь встречалась с Дереком? Он мой сын, знаешь ли. Я встретила его отца в танцевальном клубе. Довольно плохо освещённом. Мистер Пруст был благородным человеком, никогда не упускал случая любезно заметить, что целовать леди без бородавок всё равно, что есть яйцо без соли. Покинул нас двадцать пять лет назад, от кризма. Мне так жаль, что я не смогла ему помочь. — Её лицо просветлело. — Но я рада сказать, что Дерек просто свет моей… моих средних лет. Чудесный мальчик, милочка. Девушка, которой он достанется, будет просто счастлива, поверь мне. Он так увлечен своей работой, вникает буквально в каждую деталь. Ежедневно проверяет и настраивает все перди-подушечки, и страшно сердится, если хотя бы одна из них звучит неправильно, представляешь? А уж какой добросовестный! Когда мы разрабатывали «Желудочные Жемчужины», нашу новую коллекцию уморительных искусственных собачьих какашек, он целые недели потратил, гоняясь буквально за каждой собакой в городе с совком, блокнотом и цветовыми таблицами в руках, чтобы придать продукту совершенно правильный натуральный цвет. Такой скрупулёзный мальчик, такой добросовестный, и все зубы целы. К тому же, очень разборчив в знакомствах… — она бросила на Тиффани полный надежды застенчивый взгляд. — Не сработало, да?

— О боже, неужели так заметно? — удивилась Тиффани.

— Я слышу несказанное.

— Что значит «несказанное»?

— Ты не знаешь? Несказанное слово, это слово, которое ты почти сказала. Они то и дело возникают в беседе, но не произносятся вслух… в том, что касается Дерека, лучше им такими и оставаться.

— Мне очень жаль, — сказала Тиффани.

— Да уж вот так, — вздохнула миссис Пруст.

Пять минут спустя они покинули мастерскую. Тиффани тащила за собой на верёвочке полностью исправную метлу.

— Знаешь, — сказала миссис Пруст на ходу, — я тут подумала, что твои Фиглы сильно напоминают мне Мал-мала Чокнутого Артура. Ребята жёсткие, как гвозди, и примерно такого же размера. Хотя он никогда не говорил при мне «кривенс!» Полицейский, работает в Страже.

— Боже, Фиглы терпеть не могут полицию, — сказала Тиффани, но тут же почувствовала, что это заявление надо как-то смягчить. — Зато они очень верные, всегда стараются помочь, беззлобны (если поблизости нет алкоголя) и подарили миру рецепт горностая во фритюре.

— Что такое горностай? — спросила миссис Пруст.

— Ну… хорька знаете? Вот, что-то вроде хорька.

Миссис Пруст приподняла брови.

— Милочка, я очень дорожу своей неосведомленностью на предмет горностаев и хорьков. Деревенщина какая-то. Терпеть не могу сельскую местность. У меня от избытка зелени сразу желчь разливается, — она неодобрительно покосилась на платье Тиффани.

В этот самый момент, словно некий знак свыше, в отдалении раздался вопль «кривенс!» и весьма характерный (для Фиглов) звук бьющегося стекла.

Глава 7

ПОЮЩИЕ ВО ТЬМЕ

Когда Тиффани и миссис Пруст добрались до источника шума, они обнаружили, что вся улица засыпана впечатляющим слоем битого стекла, а также заполнена людьми в кирасах и шлемах специфической формы: казалось, в отсутствие под рукой мисок, из этих головных уборов вполне можно было бы хлебать суп. Один из стражников возводил баррикаду. Остальные выглядели явно обеспокоенными важным вопросом — с той ли стороны баррикады они находятся? Тот факт, что из кабака, занимавшего одну сторону улицы почти целиком, только что спиной вперёд вылетел особенно крупный стражник, ничуть не уменьшил их беспокойства. Вывеска над кабаком гласила: «Королевская Голова». В данный момент, очевидно, у Короля разыгралась нешуточная мигрень.

Вслед за стражником вылетели остатки окна, а его шлем, из которого при необходимости можно было накормить супом довольно большую семью со всеми друзьями в придачу, покатился по булыжникам, издавая громкое «дзынь-дзынь!»

Тиффани услышала, как один из стражников крикнул:

— Они достали сержанта!

В дальнем конце улицы показалась подмога в виде ещё одного взвода Стражи. Миссис Пруст похлопала Тиффани по плечу и сказала сладеньким голосом:

— Не могла бы ты ещё разок напомнить мне об их положительных качествах?

«Господи, я здесь, чтобы найти парня и рассказать ему о смерти его отца, а вовсе не затем, чтобы вытаскивать Фиглов из очередной заварухи!» — подумала Тиффани.

— У них чуткие сердца, — сказала она вслух.

— Не сомневаюсь, — ответила миссис Пруст, которая, похоже, от души наслаждалась представлением, — зато весьма нечуткие зады, раз могут восседать на такой куче битого стекла. О, гляди, подкрепление прибыло.

— Вряд ли от него будет прок, — сказала Тиффани.

Как ни странно, она ошиблась.

Стражники расступились, освобождая проход к таверне; Тиффани пришлось приглядеться, чтобы различить маленького человечка, который целеустремленно направился к дверям. Он был очень похож на Фигла, но у него на голове… Тиффани прищурилась… Да, у него на голове красовался шлем стражника, по размерам чуть больше, чем крышка солонки. Фигл — слуга закона? Фигл-стражник? Невероятно. Немыслимо!

Как бы то ни было, новоприбывший встал в дверях кабака и крикнул:

— Эй, отвратцы! Вы арестованы! А теперь, мы можем решить всё по-плохому или… — он на секунду задумался. — Не, никаких «или», — закончил он, — я других способов не ведаю!

С этими словами Фигл-стражник сиганул внутрь.

Фиглы дерутся постоянно. Драка для них и хобби, и разминка, и развлечение в одном флаконе.

В знаменитой «Мифологии» профессора Чафинча Тиффани как-то прочла, что многие древние народы верили: после смерти легендарные герои попадают в пиршественные залы, где проводят остаток вечности за едой, выпивкой и драками.

Лично Тиффани полагала, что дня через три там станет очень скучно, но Фиглам такая послежизнь наверняка понравилась бы. Одна проблема: даже легендарные герои, ещё до конца половины вечности, наверняка вышвырнули бы их прочь, предварительно взяв за ноги и как следует встряхнув, чтобы вернуть себе столовое серебро. Нак Мак Фиглы упорные и свирепые бойцы, с одним лишь маленьким — с их точки зрения — недостатком: через несколько секунд потасовки их ликование достигает такого накала, что они принимаются колотить друг друга, ближайшие деревья, или (при отсутствии в пределах видимости других целей) самих себя.

Стражники привели в чувство своего сержанта, нашли и водрузили на место его шлем, а потом просто стали ждать, пока утихнет шум. Прошла всего минута или две, когда в дверях разгромленной таверны показался маленький стражник, волочивший за ногу Великуча Яна, великана среди Фиглов. В данный момент Ян, кажется, устал и прилёг поспать. Бросив жертву на мостовую, стражник пошёл обратно в кабак, но вскоре вернулся, волоча на одном плече потерявшего сознание Роба Всякограба, а на другом — Вулли Валенка.

Тиффани наблюдала за всем этим, разинув рот. Невероятно. Фиглы всегда побеждают! Никто и ничто не может побить Фигла! Они непобедимы! Однако, против фактов не попрёшь: победимы, как оказалось, причём созданием, которое ростом не выше половины солонки.

Когда Фиглы закончились, маленький человечек снова забежал в таверну, но быстро вернулся. На этот раз он нёс старушку с морщинистой шеей, которая возмущалась и пыталась ударить его зонтиком, впрочем, без особого успеха, потому что он тащил её, аккуратно балансируя, у себя на голове. За старушкой следовала дрожащая от страха юная горничная, судорожно прижимавшая к себе объёмистую сумку. Человечек осторожно поставил старушку на мостовую рядом с грудой потерявших сознание Фиглов, и, пока она кричала на Стражу, требуя арестовать его, снова скрылся в здании и вернулся с тремя чемоданами и парой шляпных картонок.

Тиффани узнала пожилую женщину, что не доставило ей особой радости. Это была жуткая Герцогиня, мать Летиции. Неужели Роланд не понимает, во что влип? Сама Летиция была ещё ничего, если вам нравятся девушки такого типа, но у её матери столько голубой крови в жилах, что, казалось, она того гляди лопнет, и это, похоже, могло произойти прямо сейчас. И как же так вышло, что Фиглы разгромили ту самую таверну, в которой остановилась эта старая кошёлка? Вот уж повезло, так повезло. Что Герцогиня подумает о Роланде и его бледной будущей жёнушке, которые остались в здании одни, без должного присмотра?

На этот вопрос ответ был найден очень скоро: маленький стражник появился снова, волоча упомянутую парочку за их богатые одежды. Роланд был облачён в слегка великоватый для него вечерний костюм, а его невеста в сплошные пышные кружева, с точки зрения Тиффани никак не подходящие для персоны, имеющей хоть какое-то значение. Ха.

Появились новые стражники, вероятно, те, кто прежде имел дело с Фиглами, и кому хватило ума идти, а не бежать, к месту преступления. Среди них выделялся один — высокий, футов шесть, — с рыжими волосами и в отполированной до слепящего блеска кирасе. Он принялся допрашивать владельца таверны, чьи показания представляли из себя в основном громкий вопль, имевший общим смыслом то, что Стража не должна была допустить подобный ужасный кошмар.

Тиффани обернулась и нос к носу столкнулась с Роландом.

— Ты? Здесь? — пробормотал он.

В этот момент Летиция разрыдалась. Ха, типично!

— Слушай, мне нужно сообщить тебе нечто очень…

— Пол провалился, — прервал её Роланд, он был словно во сне. — Представляешь, пол взял и провалился!

— Да послушай же, мне нужно…

Но тут перед Тиффани возникла мать Летиции.

— Я тебя знаю! Ты эта ведьма, да? Не отпирайся! Как ты посмела преследовать нас?

— Как они умудрились провалить пол? — настаивал побледневший Роланд. — Как ты смогла провалить пол? Скажи мне!

И тут появился запах. Он был, словно внезапный удар кувалдой по голове. Сквозь смущение и испуг Тиффани ощущала кое-что ещё: вонь, смрад, грязь в голове, дрянь жуткую и беспощадную, компост из ужасных идей и гнилых мыслей, настолько мерзкий, что ей хотелось вынуть собственные мозги и как следует вымыть их с мылом.

«Это он: безглазый человек в чёрном! — подумала Тиффани. — А запах! Даже сортир для больных поносом хорьков не мог бы вонять хуже! Подумать только, в прошлый раз мне тоже показалось, будто он воняет. Да тогда он просто благоухал, словно примулы!»

Она огляделась, в глубине души надеясь всё-таки не увидеть рядом то, чего опасалась.

Всхлипы Летиции стали громче, смешиваясь со стонами и проклятьями начавших приходить в себя Фиглов.

Потенциальная тёща схватила Роланда за воротник и дёрнула назад:

— А ну, отойди от неё, немедленно! Она всего лишь…

— Роланд, твой отец умер!

Все умолкли, и Тиффани внезапно очутилась под прицелом множества пристальных взглядов.

«О, господи! — подумала она. — Надо было как-то поделикатнее…»

— Извини, — пробормотала она, прервав неловкую паузу. — Я ничем не могла помочь.

Она увидела, как наливается кровью его лицо.

— Но ты ведь присматривала за ним, — медленно проговорил Роланд, словно пытаясь сложить некую головоломку. — Почему ты перестала поддерживать в нём жизнь?

— Я не поддерживала, я всего лишь забирала боль. Мне очень жаль, но это всё, что мне по силам. Извини.

— Но ты же ведьма! Я думал, ты хорошая ведьма, а ты что? Почему он умер?

Что эта сука сделала с ним? Не верь ей! Она ведьма! Ведьма не заслуживает жизни!

Не то чтобы Тиффани действительно услышала эти слова; казалось, они сами заползли ей в голову, оставляя за собой липкий след, словно слизняк. Позднее она задалась вопросом, сколько ещё умов пострадали от этого слизняка, но сейчас её сильно дёрнула за руку миссис Пруст. Тиффани увидела, как лицо Роланда исказилось от ярости, и вспомнила орущего чёрного человека на пыльной дороге, человека, который не отбрасывал тени под ярким солнцем, человека, изрыгавшего оскорбления, словно блевотину, и оставившего у неё неприятное чувство, словно она никогда больше не станет чистой.

Люди вокруг выглядели смущёнными и растерянными, словно кролики, почуявшие лису.

А потом она увидела его самого. Еле заметного, просто тень в толпе. И его глаза — они тоже тут были, точнее, их не было. Просто две дыры в воздухе, которые обожгли её взглядом, прежде чем исчезнуть. Куда они исчезли, было неясно, и от этого стало лишь хуже.

Она обернулась к миссис Пруст.

— Что это такое?

Старая ведьма открыла было рот, чтобы ответить, но её перебил высокий стражник:

— Извините, леди и джентльмены, точнее, леди и один джентльмен. Я капитан Моркоу, и, поскольку я сегодня дежурный, мне принадлежит сомнительная честь разбираться с этим прискорбным случаем. Итак…

Он раскрыл свой блокнот, достал карандаш и доверительно им улыбнулся.

— Кто первый поможет мне разъяснить данный небольшой инцидент? Для начала, мне очень хотелось бы знать, что Нак Мак Фиглы делают в моём городе? Ну, помимо того, что валяются на улице и постепенно приходят в себя?

Его кираса сияла так, что слепила глаза. А ещё он крепко пах мылом, что Тиффани вполне устраивало.

Тиффани начала было поднимать руку, но миссис Пруст схватила её за локоть и решительно дёрнула вниз. Тиффани ещё более решительно стряхнула руку старой ведьмы, и не менее решительным голосом объявила:

— Я помогу, капитан.

— А кто вы?

«Беги, как только сможешь» — сказала себе Тиффани, но вслух произнесла:

— Тиффани Болит, сэр.

— Вышли прогуляться и выпить с подружкой, да?

— Нет, — сказал Тиффани.

— Да! — быстро вклинилась миссис Пруст.

Капитан склонил голову на бок.

— Значит, лишь одна из вас вышла прогуляться? Не слишком весело, — заметил он, нацелившись карандашом в блокнот.

Тут Герцогиня решила, что с неё хватит. Она наставила дрожащий от ярости обвиняющий перст на Тиффани.

— Дело яснее ясного, полисмен! Эта… эта… ведьма знала, что мы вышли в город с целью купить ювелирные украшения и сувениры, и, очевидно, повторяю, очевидно сговорилась с теми дьяволами ограбить нас!

— Неправда! — возмутилась Тиффани.

Капитан поднял руку, словно Герцогиня была потоком транспорта, который требовалось остановить.

— Мисс Болит, вы действительно призвали в город Фиглов?

— Ну, в общем, да, но я не нарочно. Это был, типа, внезапный импульс. Я не хотела…

Капитан снова поднял руку.

— Помолчите минуту, будьте любезны. — Он потёр нос. Потом вздохнул. — Мисс Болит, я арестовываю вас по подозрению в… в общем, у меня просто подозрительность сегодня разыгралась, скажем так. Кроме того, мне прекрасно известно, что Фигла, который не желает, чтобы его заперли, запереть невозможно. Если они вам действительно друзья, то, наверное, — тут он обвёл присутствующих многозначительным взглядом, — не захотят доставлять вам дополнительные неприятности, и тогда все мы сможем спокойно поспать этой ночью. Капитан Ангва проводит вас в Дом Стражи. Миссис Пруст, не будете ли вы так любезны пройти с ними и объяснить вашей юной подруге основные принципы поведения в городе?

Капитан Ангва оказалась женщиной, красивой блондинкой, но… какой-то странной.

Капитан Моркоу повернулся к Герцогине:

— Мадам, мои коллеги будут счастливы сопроводить вас до любой другой таверны или гостиницы в городе. Я вижу, ваша горничная держит объемистую сумку. Видимо, внутри упомянутое вами ювелирное изделие? Если я прав, можем ли мы убедиться, что его не украли?

Её светлости такой оборот событий пришёлся не по душе, но жизнерадостный капитан не обратил на это никакого внимания. Как настоящий профессиональный полицейский, он прекрасно умел не видеть то, чего не хотел видеть. Кроме того, он явно дал понять, что в любом случае не намерен слушать возражения.

Роланд открыл сумку, вытащил покупку и поднял её на всеобщее обозрение. Обёрточная бумага была аккуратно снята, и в свете ламп что-то засверкало так ярко, словно не просто отражало свет, но и само порождало его в глубинах многочисленных драгоценных камней. Это была диадема. Некоторые стражники разинули рты. Роланд выглядел весьма самодовольным. Летиция имела просто уже неприлично радостный вид. Миссис Пруст вздохнула. А Тиффани… Тиффани на секунду вернулась в прошлое. Она снова стала маленькой девочкой, читающей книгу волшебных сказок, уже зачитанную до дыр её старшими сёстрами.

Но она видела в этой книге то, чего не заметили они, самую суть. Книга лгала. То есть, не совсем лгала, просто говорила правду, которую тебе не хотелось бы знать: только девочки-блондинки с голубыми глазами имеют шанс заполучить принца и сверкающую корону. Такое фундаментальное свойство вселенной. Хуже того, фундаментальное свойство твоего собственного цвета волос. Рыжие и брюнетки ещё имеют шанс не оставаться на роли статисток и сыграть более значительную роль в истории, но если твой цвет неопределённый мышасто-коричневый, больше, чем на роль прислуги даже и не рассчитывай.

Или можешь стать ведьмой. Да! Не обязательно тупо следовать сюжету, ты можешь изменить его, не только для себя, но и для других. Можешь изменить всё, просто взмахнув рукой.

Тиффани всё равно вздохнула, потому что диадема была такой красивой. Но её здравый смысл ведьмы тут же зашептал: «Ну и как часто ты сможешь красоваться в ней, мисс? Раз в четыре года 29 февраля или ещё реже? Такая дорогая штука должна постоянно лежать в сейфе!»

— Значит, она не украдена, — радостно констатировал капитан Моркоу. — Это хорошо, верно? Мисс Болит, я надеюсь, вы скажете своим маленьким приятелям, чтобы они тихо и спокойно шли за нами?

Тиффани посмотрела на Нак Мак Фиглов, которые вели себя очень смирно, словно не оправились пока от потрясения. Разумеется, когда три десятка отчаянных бойцов избиты и приведены к повиновению одним крошечным человечком, им требуется некоторое время чтобы прийти в себя и придумать удобоваримое объяснение.

Роб Всякограб посмотрел на неё с весьма редким на его лице выражением стыда.

— Извини, мисс. Извини, мисс, — пробормотал он. — Мы слишком сильно напились. Выпивка такая штука, ведаешь ли, накатишь стакашек, и тут же ещё стакашек хочется, и так пока не свалишься с ног, и лишь тогда точно ведаешь, что стакашков было достаточно. Кстати, что это за дрянь, мятый ликёр? Цвет такой приятный, зелёненький, я, поди, целое ведро выхлестал! Мыслю, нет толку поминать, как мы огорчены? Зато мы сыскали для тебя этого огрызка бесполезного.

Тиффани обозрела руины «Королевской Головы». В свете факелов таверна походила на некий скелет здания. Пока она смотрела, одна из балок начала потрескивать, а потом как-то сконфуженно рухнула в кучу поломанной мебели.

— Я просила вас разыскать его, а не громить таверну, — сказала она и сложила руки на груди.

Фиглы в ужасе сгрудились вместе; следующая стадия женского гнева именовалась «топати ножкой», и обычно завершалась тем, что Фиглы в слезах разбегались кто куда. Сегодня, впрочем, дело ограничилось тем, что они беспрекословно построились парами и побрели вслед за Тиффани, миссис Пруст и капитаном Ангвой.

Капитан кивнула миссис Пруст и спросила:

— Думаю, мы все согласимся, что лучше обойтись без наручников… да, леди?

— О, вы же меня знаете, капитан, — ответила миссис Пруст.

Ангва прищурилась.

— Да, но о вашей юной подружке я не знаю ничего. Метлу понесёте вы, миссис Пруст, спасибо.

Тиффани поняла, что спорить бесполезно, и отдала метлу без возражений. Дальше они шли молча, не считая тихого бормотания Нак Мак Фиглов.

Через некоторое время Ангва заметила:

— Не слишком-то сейчас удачное время, чтобы разгуливать в чёрных остроконечных шляпах, миссис Пруст. На равнинах недавно случился очередной инцидент. В одном захолустном городке, куда никто и никогда не заезжает. Избили старушку. Потому что у неё была колдовская книга.

— Нет!

Все остановились взглянуть на застывшую Тиффани, а Фиглы наткнулись на её ноги.

Капитан Ангва печально покачала головой.

— Мне жаль, мисс, но это правда. «Колдовская книга» оказалась сборником клатчианской поэзии. Такие, знаете, весьма подозрительные буквы, с завитушками! Наверное, и правда чем-то похоже на книгу заклинаний, для тех, кому очень хочется так думать. Старушка умерла.

— Во всём виновата «Таймс», — объявила миссис Пруст. — Они понапишут ерунды, а у народа потом дурные мысли появляются.

Ангва пожала плечами.

— Я слыхала, те, кто избил старушку, были не сильны в чтении.

— Вы должны остановить это! — крикнула Тиффани.

— Как, мисс? Мы Городская Стража. За пределами стен у нас нет никакой юрисдикции. В сельской местности полно городков, о которых мы слыхом не слыхивали. Я не знаю, откуда возникают дурные идеи. Словно из воздуха появляются. — Капитан потёрла ладони. — У нас в городе, разумеется, никаких ведьм нет. Зато полным-полно женщин, которые выходят вечерком оторваться, верно, миссис Пруст?

Капитан подмигнула. Точно, подмигнула, Тиффани была уверена, что ей не померещилось, как не померещилось, что капитану Моркоу не слишком по душе пришлась Герцогиня.

— Тогда настоящие ведьмы прекратят эти безобразия, — заявила Тиффани. — В горах-то они точно есть, миссис Пруст.

— О, но в городе нет ни одной. Ты же слышала, что сказала капитан, — миссис Пруст обожгла Тиффани взглядом и прошипела: — Мы не спорим при обычных людях, они от этого нервничают.

Они остановились перед большим зданием, вход в которое освещали синие лампы.

— Добро пожаловать в Дом Стражи, леди, — сказала капитан Ангва. — Теперь, мисс Болит, я запру вас в камере, очень чистой и опрятной, — никаких мышей, ну, почти никаких, — и, если миссис Пруст согласится составить вам компанию, я тоже соглашусь проявить, скажем так, некоторую забывчивость и оставить ключ в двери, понимаете? Пожалуйста, не покидайте здание, иначе за вами начнётся охота. — Она посмотрела в глаза Тиффани и многозначительно добавила: — Охота это страшное дело. Просто ужасно, когда за тобой охотятся.

Она провела их по коридорам и вниз по лестнице, а потом жестом пригласила расположиться в одной из камер, имевших на удивление удобный вид. Дверь камеры со стуком захлопнулась, они услышали, как шаги капитана стихают на каменных плитах коридора.

Миссис Пруст подошла к двери и просунула руку сквозь решётку. Раздался звон металла, и рука появилась снова, на этот раз с ключом в ней. Миссис Пруст вставила его в замочную скважину изнутри и повернула на два оборота.

— Ну вот, — сказала она. — Теперь мы в двойной безопасности.

— Очч, кривенс! — вскричал Роб Всякограб. — Что с нами сталося? Заперты в кутузке!

— Опять! — простонал Вулли Валенок. — Позор-то какой, как я буду сам себе в глазыньки-то зрить теперича?

Миссис Пруст села на скамью и воззрилась на Тиффани.

— Итак, милочка, что же такое мы с тобой видели? У него нет глаз, как я заметила. Нет зеркал души. Может, и души тоже нет?

Тиффани почувствовала себя глубоко несчастной и бесполезной.

— Я не знаю! Я встречала его один раз прежде, на дороге. Фиглы пробежали прямо насквозь, прошли через него, как нож сквозь масло. Он вроде призрака. И он воняет. Вы заметили запах? А потом вся толпа набросилась на нас. Что плохого мы сделали?

— Я сомневаюсь, что он это «он», — заметила миссис Пруст. — Скорее, «оно». Демон какой-то, что ли, не знаю… я плохо знакома с демонами. Мой конёк — мелкорозничная торговля. Хотя не сказала бы, что в ней нет совсем ничего демонического.

— Даже Роланд ополчился на меня, — посетовала Тиффани. — А ведь мы всегда были… друзьями.

— Ах-ха, — сказала миссис Пруст.

— Что «ах-ха»? — взвилась Тиффани. — Не смейте на меня аххакать! Я-то, по крайней мере, не наряжаю ведьм в смехотворные наряды!

И тут миссис Пруст её ударила. Это было словно удар дурацким шуточным резиновым карандашом.

— Ах ты, нахальная пигалица, грубая девчонка! Прежде всего, я наряжаю ведьм в безопасные наряды.

Высоко под потолком камеры Вулли Валенок толкнул Роба Всякограба под рёбра и спросил:

— Рази ж мы дозволяем кому колотить нашу мал-мала великучу каргу, а, Роб?

Роб Всякограб прижал к его губам палец.

— Ахх, когда женщины рядятся, лучше не лезть нам, Вулли, поверь уж, я женатик и ведаю, о чем толкую. Коли влезешь, и мигнуть не успеешь, как они обе примутся за тебя совместно. И я не про хмурити бровки, складати ручки и топати ножкой, нет. Дело такими колотушками великими закончится, что и жить не восхочешь.

Ведьмы сердито уставились друг на друга. Тиффани вдруг ощутила лёгкую дезориентацию, словно перескочила от «А» к «Я», миновав весь остальной алфавит.

— Я действительно тебя ударила, милочка? — спросила миссис Пруст.

— Да, — резко ответила Тиффани. — До сих пор больно.

— Почему мы так себя вели? — удивилась миссис Пруст.

— Честно говоря, я вдруг возненавидела вас, — призналась Тиффани. — Всего на секунду, но это меня напугало. Я просто хотела избавиться от вас. Вы показались мне…

— Абсолютно неправильной? — подсказала миссис Пруст.

— Точно!

— А, сказала миссис Пруст. — Раздор. Гони ведьму. Всегда и во всём вини ведьму. Как всё началось? Видимо, нам придётся разобраться. Когда ты стала ведьмой, милочка?

— Полагаю, где-то лет в восемь, — ответила Тиффани.

И она рассказала миссис Пруст историю миссис Язвы, «ведьмы» из каштанового леса.

Старуха присела на солому и слушала очень внимательно.

— Мы знаем, что такое порой случается, — сказала, наконец, она. — Примерно раз в несколько сотен лет все вдруг начинают думать, что ведьмы очень плохие. Никто не знает, почему. Просто вот так происходит, и всё тут. Ты делала в последнее время что-нибудь привлекающее внимание? Какую-нибудь особенно сильную магию творила?

Тиффани подумала и сказала:

— Ну, был Роитель. Но он, в общем, не такой уж страшный оказался. А до того была Королева Эльфов, но это давно. Она, конечно, была отвратительной, но я просто ударила её сковородкой по голове, ничего другого я тогда не умела. Ах, да, наверное, стоит упомянуть, что пару лет назад я поцеловала зиму…

Миссис Пруст и так слушала с разинутым ртом, но тут, кажется, самообладание окончательно ей изменило:

— Так это была ты?

— Да, — ответила Тиффани.

— Ты уверена? — уточнила миссис Пруст.

— Да. Я. Уверена.

— И на что это было похоже?

— Холодно, а потом мокро. Я не хотела, так само вышло. Ладно, я сожалею, довольны?

— Два года назад? — задумчиво повторила миссис Пруст. — Интересно. Проблемы ведь примерно тогда и начались. Ничего особенно заметного, просто люди вдруг перестали нас уважать. Что-то такое в воздухе появилось… Ну, вроде того парня с камнем, которого ты видела сегодня. Год назад ему бы такое и в голову не пришло. Прежде люди всегда вежливо кивали мне при встрече. А теперь они хмурятся. Или делают такой знак, знаешь, словно я приношу несчастье. Другие ведьмы тоже заметили. А в ваших краях как дела обстоят?

— Не знаю, — сказала Тиффани. — Люди меня немного побаиваются, но в целом ничего страшного, они же почти все мне дальние родственники. Впрочем, действительно, какое-то странное ощущение появилось. Но я думала, так и должно быть, ведь я поцеловала зиму, и все об этом знают. Честно говоря, только об этом и сплетничают. Ну что здесь такого, я ведь всего разочек.

— В городе народу больше, и мы стиснуты плотнее, чем в сельской местности. А у ведьм долгая память. Я имею в виду не одну ведьму, а всех сразу — если сложить наши воспоминания, мы можем вспомнить действительно давние и действительно скверные времена. Тогда надеть чёрную шляпу означало немедленно получить камень в спину, если не чего похуже. А если ещё немного углубиться в историю… Это было словно чума, — сказала миссис Пруст. — Дурацкие идеи будто сами расползались или разносились ветром, от человека к человеку. Яд проникает прежде всего туда, где его уже готовы принять. Всегда найдётся повод швырнуть камень в странную старушку. Всегда проще обвинить в своих бедах не себя, а другого. И стоит лишь кого-то вслух назвать ведьмой, как сразу найдётся столько обвинителей, ты удивишься.

— Они забили камнями её кота, — задумчиво, словно сама себе, сказала Тиффани.

— И вот теперь за тобой гоняется какой-то человек без души. Который воняет так, что его вонь даже ведьм заставляет ненавидеть ведьм. Кстати, мисс Тиффани Болит, ты не испытываешь, случайно, желания поджечь меня?

— Нет, конечно, — ответила Тиффани.

— Или расплющить меня под грудой камней?

— Вы о чём?

— Камни это ещё ерунда, — сказала миссис Пруст. — Ты слышала, наверное, как люди говорят о том, что где-то сожгли ведьму, но я подозреваю, настоящую ведьму на костёр калачом не заманишь. Видимо, сжигали в основном ни в чём не повинных бедных старушек. Ведьмы слишком мокрые, жечь их — лишь хорошие дрова зря тратить. Но что может быть проще, чем сбить с ног беспомощную старушку, а потом придавить её, на манер бутерброда, амбарной дверью и наваливать сверху камни до тех пор, пока она не лишится дыхания? Тут-то, разумеется, всё зло сразу и уйдёт. Одна закавыка — проблемы на этом не кончаются. Ну ничего, можно ещё старушек найти. А когда они закончатся — стариков. Всегда чужаков. В округе всегда сыщется кто-то посторонний. Ну, а если не сыщется, очередь может дойти и до тебя самого. Тут-то и прекращается безумие. Когда все безумцы закончатся. Знаешь, Тиффани Болит, я ведь почувствовала, когда ты поцеловала зиму. Каждый, у кого есть хоть крупица магического таланта, почувствовал это.

Она на минуту замолкла, а потом прищурилась и пристально уставилась на Тиффани.

— Что ты пробудила, Тиффани Болит? Что за тварь открыла глаза, которых у неё нет, и задумалась о тебе? Что ты накликала на нас, мисс Тиффани Болит? Что ты наделала?

— Вы думаете… — Тиффани замолкла, а потом продолжила: — Вы думаете, он ищет меня?

Она закрыла глаза, чтобы не видеть гневного лица миссис Пруст, и стала вспоминать день, когда поцеловала Зимового. Ужас, дурные предчувствия, странное ощущение тепла в сердцевине холода и льда. Что касается самого поцелуя, то он был нежным, словно шёлковый платок, упавший на ковер. До тех пор, пока она не направила весь жар солнца в губы Зимового, и не расплавила его, словно сугроб. Лёд и пламень. Пламень и лёд. Она всегда хорошо управлялась с огнём. Огонь всегда был её другом. Не то чтобы зима действительно умерла в тот день; были потом и другие зимы, но не такие холодные, не такие суровые, нет. Это был не просто поцелуй. Она сделала то, что было д0лжно, в нужный момент. Так поступают ведьмы. Почему ей пришлось так поступить? Потому что всё это была её вина; потому что она не послушалась мисс Измену и приняла участие в танце, который не был на самом деле танцем, а был магическим обрядом смены времён года.

В ужасе, она подумала: «Когда всё закончится? Ты делаешь глупость, потом делаешь всё, чтобы её исправить, а пока исправляешь, совершаешь очередную глупость. Когда же будет этому конец?»

Миссис Пруст наблюдала за ней, словно заворожённая.

— Я всего лишь танцевала, — сказала Тиффани.

Миссис Пруст положила руку ей на плечо.

— Милочка, я думаю, тебе придётся станцевать снова. У меня есть очень здравое предложение, мисс Тиффани Болит, ты готова его выслушать?

— Да, — ответила Тиффани.

— Тогда послушай моего совета, — сказала миссис Пруст. — Обычно я держу их при себе, но тот случай с мальчишкой и камнем меня развеселил, и я сейчас в настроении для доброго настроения. Есть одна леди, которая, полагаю, будет очень рада поговорить с тобой. Она живет в городе, но ты её никогда не найдёшь, сколько ни пытайся. Она же, напротив, найдёт тебя в мгновение ока, и когда это случится, мой тебе совет: внимательно выслушай всё, что она тебе скажет.

— И как же мне её найти? — спросила Тиффани.

— Ты, верно, слишком сильно погрузилась в жалость к себе и поэтому не слушала, — оборвала её миссис Пруст. — Она сама тебя найдёт. Ты сразу поймёшь, поверь мне.

Она сунула руку в карман и достала маленькую круглую баночку, с которой тут же сняла крышку при помощи длинного чёрного ногтя. У Тиффани защипало в носу.

— Понюшку? — спросила миссис Пруст, предлагая баночку Тиффани. — Мерзкая привычка, конечно, зато прочищает нос и мозги.

Она взяла щепотку коричневого порошка, положила его на тыльную сторону другой руки и всосала в нос со звуком духового оркестра в реверсивном режиме. Потом кашлянула, пару раз моргнула и сказала:

— Конечно, коричневые козявки далеко не всех приводят в восторг, зато добавляют некоторый шарм к образу страшной ведьмы. Кстати, думаю, нам скоро подадут ужин.

— Они собираются нас кормить? — удивилась Тиффани.

— О, да, они неплохие ребята, хотя вино в последнее время подвыдохлось, как мне кажется, — сказала миссис Пруст.

— Но мы же в тюрьме.

— Нет, милочка, мы в участке. И мы тут для нашей же пользы, хотя никто вслух об этом не говорит. Видишь ли, пока мы внутри, все остальные заперты снаружи, а полицейские в целом весьма неглупы, хотя и ведут себя порой по-идиотски. Они знают, что людям нужны ведьмы; мы не представители властей, но мы знаем, что такое правильно и неправильно, а также когда неправильное правильно и правильное неправильно. Миру нужны те, кто работает на грани, кто сглаживает углы и ровняет края. А также решает маленькие проблемы. В конце концов, мы же почти люди. Почти всё время. И почти каждое полнолуние капитан Ангва приходит ко мне за рецептом на вакцину от чумки.

Банка с нюхательным табаком появилась снова.

Через пару минут до Тиффани дошло:

— Но ведь чумкой болеют собаки.

— И оборотни, — добавила миссис Пруст.

— А. Она мне сразу показалось какой-то странной.

— Имей в виду, она успешно себя контролирует, — сказала миссис Пруст. — Живет с капитаном Моркоу и никого не кусает… хотя, если подумать, вероятно, покусывает в некоторые моменты капитана Моркоу, но, тссс, рот на замок, о некоторых вещах лучше не болтать, думаю, ты согласишься. Случается так, что законное — неправильно, и порой нужна ведьма, чтобы заметить это. А порой ещё и коп, если у тебя, конечно, есть под рукой правильный коп. Мудрые люди это понимают. Глупые — нет. Проблема в том, что глупые люди бывают слишком… о, смекалистыми. Кстати, мисс, твои шумные друзья сбежали.

— Да, — ответила Тиффани. — Я знаю.

— Какой стыд! Они же очень правдиво обещали Страже оставаться под замком! — миссис Пруст явно вознамерилась восстановить свою репутацию первостатейной язвы.

Тиффани откашлялась.

— Нууу, — сказала она, — полагаю, Роб Всякограб ответил бы на это, что есть время соблюдать клятвы и есть время их нарушать, причём какое время именно сейчас, знают только Фиглы.

Миссис Пруст широко улыбнулась.

— Говоришь почти как местная, мисс Тиффани Болит.

Если вам нужен кто-то, чтобы охранять что-то, в охране не нуждающееся, потому что никто в здравом уме и не подумает это красть, тогда капрал Ноббс из Городской Стражи ваш — в отсутствие других слов для описания его породы, а также надёжных биологических доказательств обратного — человек. Сейчас он стоял посреди чёрных похрустывающих руин «Королевской Головы» и курил сигаретку, состряпанную из вонючих окурков предыдущих сигарет, завёрнутых в свежую папиросную бумагу. Главный секрет — непрерывно затягиваться, пока из недр этой мерзкой смеси не появится хоть какой-то дымок.

Он не почувствовал, как с него сняли шлем и даже почти не заметил хирургически точного удара по голове, и уж точно не ощутил, как маленькие мозолистые руки аккуратно водрузили шлем обратно на его бесчувственное тело.

— Хорошо, — хрипло прошептал Роб Всякограб, нервно озирая обугленные руины. — Теперь времени мало у нас осталось, ведаете ли, и потому…

— Так-так, — раздался во тьме чей-то голос. — Я ведь ведал, что вы, отвратцы, вернётесь сюда, если подождать. Как собака к блевотине своей возвращается, а дурак к своим глупостям, так и преступник на место преступления стремится.

Стражник, именуемый Мал-мала Чокнутым Артуром зажёг спичку, которая для существа размером с Фигла была как целый факел. Раздался «звяк» и на мостовую перед ним упал, с точки зрения Фигла, щит, который для обычного стражника был стандартным полицейским жетоном.

— Это чтобы вы, мелкие дураки, знали, что я сейчас не на службе, ясно? Каков же я коп без жетона? Просто изведать хочу, с чего это вы, мал-мала паразиты, толкуете справно, прямо как я, хоть я и не Фигл ни разу.

Фиглы уставились на Роба Всякограба, который пожал плечами и спросил:

— Ну и кто ж ты тогда, по-твоему, бесы тебя забери?

Мал-мала Чокнутый Артур задумчиво провёл пятернёй по волосам, из которых, на удивление, ничего интересного не выпало.

— Ну, мои ма и па толковали, я карлик есть, как и они…

Он замолк, потому что Фиглы принялись хихикать и в восхищении хлопать себя по бёдрам, что, судя по всему, могло продолжаться довольно долго.

Мал-мала Чокнутый Артур понаблюдал за ними немного, а потом заорал:

— Сие не смешно есть!

— Ты себя-то послушай, — всхлипнул Роб Всякограб, вытирая выступившие от смеха слёзы. — Ты ж по-фигловки глаголешь, верняк! Тебе что, ма и па твои не рассказали ничего? Мы, Фиглы, родимся уже, зная фигловский! Кривенс! Мы словно собаки, что с рождения ведают, как им лаять! И ты говоришь нам, будто ты карлик? Ещё скажи, что ты пикси!

Мал-мала Чокнутый Артур задумчиво уставился на свои башмаки.

— Мой па сию обувку стачал. Я так и не посмел сказать ему, что не люблю башмаков. Вся семья лет наверное сотню башмаки тачала и чинила, и вот однажды старейшины позвали меня и открыли, что я найдёныш есть. Они странствовали, и нашли меня, мал-мала дитя, у дороги, рядом с трупом перепелятника, коего я придушил. Видать, тварь сия меня из колыбели украла, чтобы птенцам своим скормить. И тогда старшины посовещались и решили оставить меня у себя, я был полезный: мог лису загрызть и всё такое. Но теперь мне пора отправиться в мир большой и сыскать, кто мой народ есть, сказали они.

— Ну, паренёк, тогда ты, считай, нас сыскал уже — сказал Роб Всякограб, хлопнув его по спине. — Не зря ты своих старых сапожников послушал. Они тебе слово мудрое рекли, то правда. — Он помолчал минуту и добавил: — Хотя вот, закавыка тут есть небольшая, ты же — не к ночи будь помянут, — коп.

Потом он слегка отскочил назад, просто на всякий случай.

— То верно, — самодовольно согласился Мал-мала Чокнутый Артур. — Как верно и то, что вы банда закоренелых пьяниц и воришек, лишенных даже капли уважения к закону!

Фиглы радостно закивали, соглашаясь, хотя Роб Всякограб счёл нужным добавить:

— Не забудь помянуть про «алкоголизм» и «бесчинства», будь любезен, нам не хотелось бы, чтобы нас недооценивали.

— А как насчёт улиточного скотокрадства? — внёс свою лепту Вулли Валенок.

— Нуу, — сказал Роб Всякограб, — улиточное скотокрадство, чесгря, мы пока только осваиваем.

— У вас что, вообще добрых качеств нет? — в отчаянии спросил Мал-мала Чокнутый Артур.

Роб Всякограб выглядел озадаченным.

— Ну, мы, типа, думаем, что это и есть наши добрые качества, но, если уж тебе охота придираться, мы никогда не крадём у бедняков последние деньги, сердца наши из чистого золота, хотя, наверное, отчасти — ладно целиком, — чужого, и мы изобрели рецепт горностая во фритюре. Это ведь кое-чего, да стоит.

— Да что хорошего в жареном горностае?

— Нуу, по крайней мере, никому другому не приходится его жарить. Он как взрыв вкуса есть: ты набиваешь рот, потом чуешь вкус, а потом взрыв.

Мал-мала Чокнутый Артур, сам того не желая, заулыбался:

— У вас что, парни, вообще совести нет?

Роб Всякограб улыбнулся в ответ:

— Не знаю, что это, — ответил он, — но если эта штука у нас есть, значит, мы её у кого-то стибрили.

— А как же бедная мал-мала великуча девица, что сидит под замком в Доме Стражи? Почто вы удрали, а её бросили? — допытывался Мал-мала Чокнутый Артур.

— О, с ней до утра ничего не станется, — высокомерно, как мог в данных обстоятельствах, ответил Роб Всякограб. — Она карга премогучая есть.

— Да неужели так-то? А ещё вы, мал-мала отвратцы, разнесли вдребезги целый кабак! По-вашему, это тоже хорошее дело?

На сей раз, прежде чем ответить, Роб Всякограб наградил его задумчивым взглядом.

— Да уж, мистер Полицейский, кажись, ты вправду двуедин: и Фигл, и коп. Ну да ладно, на свете всякое бывает. Но вот вопрос великий для вас двоих: ты когда тыришь что-нито, стучишь потом сам на себя, али как?

В Доме Стражи сменились дежурные. Кто-то подошёл к камере и застенчиво протянул миссис Пруст большой поднос с холодными мясными закусками, соленьями, бутылкой вина и двумя бокалами. Нервно глянув на Тиффани, стражник прошептал что-то мисс Пруст, после чего она ловким движением извлекла из кармана маленький пакетик и незаметно сунула в руку копа. Потом она отошла от решётки и снова уселась на солому.

— Я гляжу, ему хватило ума открыть бутылку и дать вину подышать, — сказала она и добавила, заметив вопросительный взгляд Тиффани: — у младшего констебля Хопкинса есть небольшая проблема, из разряда тех, о которых лучше не знать его мамочке, а я снабжаю его целебной мазью. Бесплатно, разумеется. Рука руку моет, как говорится, хотя в данном случае, я надеюсь, юный Хопкинс предварительно как следует всё продезинфицировал.

Тиффани никогда прежде не пила вина. У себя в деревне она пробовала только сидр или пиво, которые содержали в себе достаточно алкоголя, чтобы убить маленьких кусачих тварей, но недостаточно, чтобы как следует ударить в голову.

— Ну, — сказала она, — я не ожидала, что в тюрьме будет вот так.

— В тюрьме? Милочка, здесь не тюрьма, я же тебе говорила! Если хочешь узнать, что такое настоящая тюрьма, сходи в Танти! Вот это вправду мрачное местечко! Здесь стражники не плюют в твою еду — по крайней мере, у тебя на глазах, — и уж точно никогда не плюют в мою тарелку, можешь поверить. А вот в Танти другое дело. Они любят повторять, что каждый, кто попал к ним, десять раз подумает, прежде чем совершить преступление, которое снова приведёт его в эти стены. Конечно, в последнее время там стало немного полегче и не все заключённые покидают Танти в сосновых ящиках, но её каменные стены по-прежнему вопиют, по крайней мере, для того, кто умеет слышать. Я-то слышу.

Она снова с щелчком открыла табакерку.

— Знаешь, что хуже этого крика? Песни канареек в блоке «Д», туда запирают людей, которых даже повесить боятся. Их бросают каждого в отдельную маленькую камеру, а для компании дают канарейку.

С этими словами миссис Пруст столь энергично втянула в себя очередную понюшку табаку, что Тиффани начала опасаться, как бы порошок не посыпался у старой ведьмы из ушей.

Крышка табакерки с щелчком захлопнулась.

— Эти люди, о, вовсе не обычные убийцы. Они убивали в качестве хобби, или по приказу бога, или от нечего делать, или просто потому, что день с утра не задался. Они делали кое-чего и похуже убийств, но дело всегда заканчивалось убийством. Что, не будешь говядину? Ну, если ты уверена… — Миссис Пруст сделал паузу, чтобы отрезать себе приличный кусок маринованного мяса и продолжила: — Занятно, но эти жестокосердные люди очень любят своих канареек, и плачут, когда те умирают. Надзиратели утверждают, что это притворство, но я не так уверена. В молодости я выполняла мелкие поручения для надзирателей, и я видела эти тяжёлые двери, и слышала пение птиц, и порой гадала, в чём разница между обычным человеком и этими людьми, которых ни один палач в городе, — даже мой отец, который мог мог вздёрнуть преступника за семь с половиной секунд, — не решался повесить, потому что опасался, что они удерут даже из адского пламени, чтобы отомстить.

Миссис Пруст замолкла и передёрнула плечами, словно стряхивая воспоминания.

— Такова жизнь в большом городе, милочка, это тебе не постелька с примулами, как в деревне.

Тиффани не слишком понравилось, что её опять назвали «милочкой», но её разозлило не это.

— Постелька с примулами? — переспросила она. — В тот день, когда мне пришлось срезать висельника, никакой постельки с примулами поблизости не наблюдалось.

И она рассказала миссис Пруст про мистера Пуста, Эмбер, и букет из сорняков.

— И твой отец рассказал тебе об избиении? — уточнила миссис Пруст. — В конце концов, всё дело в душе.

Ужин оказался вкусным, вино удивительно крепким, а солома гораздо чище, чем можно было ожидать в таком месте. Сегодня был длинный и трудный день, причём уже далеко не первый.

— Пожалуйста, — сказал Тиффани, — давайте поспим? Мой отец всегда говорил, что утром всё кажется не таким скверным.

Повисла пауза.

— Если подумать, — сказала, наконец, мисс Пруст, — твой отец, скорее всего, в данном случае ошибается.

Тиффани погрузилась в пучину усталости. Ей снились канарейки, поющие во тьме. Может, ей просто померещилось, но, на секунду открыв глаза, она увидела тень старой женщины, пристально наблюдающей за ней. И это определённо была не миссис Пруст, которая ужасно храпела. Старуха задержалась на секунду, а потом пропала. Тиффани не забывала: мир полон всяческих предзнаменований, и какие из них считать важными, решаешь ты сама.

Глава 8

КОРОЛЕВСКАЯ ШЕЯ

Тиффани разбудил скрип открывшейся двери. Она села и осмотрелась. Миссис Пруст всё ещё спала, и храпела так, что у неё даже кончик носа дрожал. Поправка: миссис Пруст выглядела спящей. Тиффани старая ведьма в некотором роде даже нравилась, но можно ли ей доверять? Порой казалось, что миссис Пруст словно… читает мысли.

— Не читаю я мыслей, — проворчала миссис Пруст, переворачиваясь на другой бок и открывая глаза.

— Миссис Пруст!

Миссис Пруст села и принялась снимать соломинки с платья.

— Я не читаю мысли, — повторила она, сбрасывая солому на пол. — В действительности я обладаю мощными, но не сверхъестественными навыками, которые отточила до бритвенной остроты, не забывай об этом, пожалуйста. Господи, надеюсь, нам сейчас принесут завтрак.

— Но проблемо, что предпочитаете?

Они посмотрели вверх и увидели восседающих на стропилах Фиглов, которые весело болтали ногами.

Тиффани вздохнула.

— Если я спрошу, чем вы занимались этой ночью, вы снова наврёте?

— Конечно, нет, клянусь честью Фигла, — сказал Роб Всякограб, прижимая руку к тому месту, где, по его мнению, располагалось сердце.

— Звучит убедительно, — сказала миссис Пруст, поднимаясь на ноги.

Тиффани покачала головой и снова вздохнула.

— Всё не так просто. — Она посмотрела на балки и сказала: — Роб Всякограб, был ли данный мне только что ответ абсолютно правдив? Я спрашиваю тебя, как карга ваших холмов.

— О, айе.

— А этот?

— О, айе.

— А этот?

— О, айе.

— А этот?

— Ох… ну ладно, просто мал-мала неправда, почти совсем не ложь, просто кое-что, чего тебе не ведать лучше.

Тиффани повернулась к широко улыбавшейся миссис Пруст.

— Нак Мак Фиглы считают правду настолько драгоценной, что предпочитают не рассказывать её попусту, — попыталась оправдать их она.

— Они тронули моё сердце, — сказал миссис Пруст, а потом, словно спохватившись, добавила: — Ну, если бы оно у меня было.

В отдалении раздался топот тяжёлых башмаков, который очень скоро стал ближе, но от этого ничуть не легче. Появился высокий и худой констебль, который вежливо отдал честь миссис Пруст и кивнул Тиффани.

— Доброе утро, леди! Меня зовут констебль Пикша, и мне приказано сообщить вам, что вы свободны, но с предупреждением, — сказал он. — Хотя, надо сказать, никто толком не представляет, о чём именно вас предупреждать, насколько я понимаю, так что я на вашем месте рассматривал бы себя предупреждёнными, так сказать, в целом, этаким самым общим и неконкретным манером, просто на будущее сделайте выводы из опыта, вроде того, извините. — Он кашлянул, бросил на миссис Пруст смущённый взгляд и продолжил: — Кроме того, коммандер Ваймс просил меня совершенно ясно дать понять, что создания, известные все вместе как Нак Мак Фиглы, обязаны покинуть город до заката.

Фиглы, восседавшие на балках, разразились дружными воплями гневного возмущения. С точки зрения Тиффани, гневно возмущаться они умели ничуть не хуже, чем пьянствовать и воровать.

— Очч, коли мы велики бы были, вы не стали бы нам дело шить!

— Мы невиновные! Какой-то большой парень сделал это и утёк!

— Меня там ваще не было! Вот хоть их спроси, их там тоже не было! Ну и всё прррочее в этом духе, сами ведаете.

Тиффани принялась колотить своей тарелкой по решётке, пока вопли не стихли. Потом сказала:

— Извините, пожалуйста, констебль Пикша. Я уверена, они очень сожалеют о таверне… — начала она, но полицейский прервал её взмахом руки.

— Примите совет, мисс, просто тихонько уходите и никому не напоминайте о тавернах.

— Но послушайте… все же знают, что они уничтожили «Королевскую Голову» и…

Констебль снова прервал её.

— Я проходил мимо «Королевской Головы» сегодня утром, — сказал он. — Таверна отнюдь не уничтожена. Фактически, там сейчас больше народу, чем когда бы то ни было. Похоже, все горожане сбежались на неё посмотреть. «Королевская Голова» работает точно так же, как и прежде, за одним небольшим исключением: как бы это сказать, активность сосредоточилась с другой стороны.

— Что значит «с другой стороны»? — удивилась миссис Пруст.

— Это значит, пиво отпускают через задние двери, — терпеливо пояснил констебль Пикша, — и, насколько я понял, когда был там, таверну больше никто не зовёт «Королевская Голова».

Тиффани задумчиво нахмурилась.

— А как её теперь называют? «Королевская Шея»?

Констебль Пикша улыбнулся.

— О, я вижу, вы прекрасно воспитанная юная леди, мисс, потому что большинство горожан называют её «Королевская…»

— Я не потерплю непристойностей! — оборвала его миссис Пруст.

«О, неужели? — саркастически подумала Тиффани. — Да у тебя самой вся витрина уставлена розовыми надувными как-их-там, и прочими загадочными штуками, которые я просто не успела рассмотреть. Впрочем, если бы мы все были одинаковыми, наш мир стал бы странным местом, и особенно странным, если бы мы все были такими, как миссис Пруст».

Над головой раздавался шёпот Нак Мак Фиглов, громче всех выступал Вулли Валенок:

— Я ж толковал тебе, я же говорил, посмотри, они там все с другой стороны сгрудились, но нет, ты не слушал, чихал на меня! Я, может, и Валенок, но не тупица есть!

«Королевская Голова» (или какая она там теперь стала часть монаршей анатомии), находилась недалеко от Дома Стражи, но ведьмам пришлось добрую сотню ярдов проталкиваться через плотную толпу, причём большинство составлявших толпу людей держали в руках пивные кружки. К счастью, Тиффани и миссис Пруст были обуты в тяжёлые подбитые гвоздями ботинки, отличный бонус для каждого, кто хочет поскорее проложить себе дорогу в большом скоплении людей. И вот, наконец, они, к собственному облегчению, оказались, как бы это получше выразиться, — хотя Фиглы наверняка не стали бы выражаться получше, а прямо назвали вещи своими именами — около «Королевской Спины». У задней двери, которая теперь выполняла роль парадного входа, сжимая в одной руке пивные кружки, а другой принимая деньги, стоял владелец таверны, мистер Уилкин, который выглядел словно кот, на которого вдруг пролился дождь из мышей.

Время от времени он героически отвлекался от своих важных дел и находил минуту, чтобы сказать пару слов худощавой и очень целеустремлённой на вид леди, которая старательно что-то записывала в блокнот.

Миссис Пруст толкнула Тиффани локтем под рёбра.

— Видишь её? Это мисс Крипслок из «Таймс», а вон там — она указала на высокого человека в форме, — видишь? Человек, с которым она беседует — коммандер Городской Стражи Ваймс. Честный малый, хоть и выглядит всегда неряшливо, зато терпеть не может всякой бессмыслицы. Дело принимает интересный оборот, потому что он не выносит монархов любой разновидности; его предок снёс голову нашему последнему королю.

— Ужасно! А король этого заслуживал?

Мисс Пруст помедлила минуту и ответила:

— Ну, если слухи о том, что обнаружилось в его личной тюрьме, являются хотя бы отчасти правдой, то ответ будет «да», причём заглавными буквами. Однако предка Ваймса всё равно отдали под суд, потому что снесение королевских голов всегда, так или иначе, вызывает вопросы. Сидя на скамье подсудимых, он заявил лишь одно: «Даже если бы у зверя была сотня голов, я не успокоился бы, пока не срубил их все». Это было воспринято, как признание вины. Его повесили, а потом поставили ему памятник, что говорит о человеческой природе больше, чем тебе хотелось бы знать. Его прозвище было «Старина Камнелицый», и, как видишь, кое-что передалось по наследству.

Тиффани видела, особенно потому, что как раз в этот момент коммандер целеустремлённо направился к ним, сохраняя на лице выражение человека, которому предстоит сегодня множество дел, гораздо более важных, чем то, которым он занят сейчас. Он уважительно кивнул миссис Пруст и тщательно (но безуспешно) постарался не пронзать взглядом Тиффани.

— Это вы сделали?

— Нет, сэр!

— А знаете, кто сделал?

— Нет, сэр!

Коммандер нахмурился.

— Юная леди, если вор пробрался в дом, а потом вернулся и разложил всё похищенное по местам, преступление всё равно совершилось, это понятно? Аналогичным образом, если здание было разрушено, а на следующее утро прекрасно функционирует, как ни в чём не бывало (пусть даже с другого конца), данный факт не отменяет преступления, и, следовательно, все, принимавшие в нём участие, остаются преступниками. За исключением того, что я понятия не имею, как такое преступление квалифицировать и скорее предпочёл бы получить стрелу, чем разбираться в этом чёртовом деле.

Тиффани моргнула. Последнюю фразу она не услышала, то есть, не совсем услышала, но, тем не менее, отчётливо помнила, как будто слова действительно прозвучали. Это, наверное, те самые «несказанные» слова! Она бросила взгляд на миссис Пруст и та радостно кивнула в ответ, вызвав в голове Тиффани коротенькое несказанное «да».

Вслух миссис Пруст заявила:

— Коммандер, мне кажется, никто не понёс ущерба, учитывая, что мистер Уилкинс вполне успешно торгует в «Королевской Спине», и, очевидно, будет возражать против возвращения «Королевской Головы».

— Чертовски верно! — буркнул кабатчик, засовывая деньги в суму.

Коммандер Ваймс продолжал хмуриться, и Тиффани отчётливо услышала непроизнесённое, но подразумеваемое: «Пока я здесь, никакого возвращения никаких Королей не будет!»

Миссис Пруст снова вмешалась:

— Может, позволим таверне так и остаться, скажем, «Королевской Шеей»? — предложила она. — Особенно учитывая, что голова была украшена перхотью, сальными волосами и зрелым прыщом?

К удовольствию Тиффани, хотя лицо коммандера оставалось по-прежнему каменно-непроницаемым, она отчётливо расслышала радостное несказанное «Да!»

В этот момент миссис Пруст, которая считала, что победу всегда надо закреплять любыми доступными средствами, вступила снова:

— Мы же в Анк-Морпорке, мистер Ваймс. Летом здесь река горит, а с небес сыплются дожди из рыбы и разломанных кроватей. Так что, в общем и целом, если подумать, ничего страшного нет и в кабаке, вывернутом наизнанку. В конце концов, то же самое регулярно случалось с его клиентами! Кстати, как себя чувствует ваш малыш?

Последняя невинная ремарка, кажется, успокоила коммандера.

— О! Он… о, я… прекрасно. О да, прекрасно. Вы были правы. Ему только и надо было, что хлебнуть газировки, а потом как следует прорыгаться. Можем мы перемолвиться парой слов в частном порядке, миссис Пруст?

Взгляд, который он бросил на Тиффани, ясно давал понять, что «частный порядок» отнюдь неё включает её, и поэтому Тиффани аккуратно проложила себе путь среди весёлых (порой, слишком весёлых) горожан, ждавших своей очереди, чтобы скартинкографироваться на фоне руин «Королевской Шеи», отошла в сторонку и слилась с фоном. Ей оставалось лишь слушать, как Роб Всякограб пытается командовать своими войсками, которые подчинялись приказам лишь постольку, поскольку не имели на данный момент других, более интересных занятий.

— Ладно, — бушевал он, — кто из вас, отвратцы, додумался пририсовать на вывеске шею? Я уверен, что раньше её не видел!

— Это Вулли, — наябедничал Великучий Ян. — Он думал, все решат, что так всегда и было. Он же Валенок, сам ведаешь.

— Иногда даже Валенок может быть прав, — заметила Тиффани.

Она огляделась… И увидела его, человека без глаз, который шёл сквозь толпу, шёл прямо сквозь толпу, словно люди вокруг были призраками. Однако горожане явно как-то чувствовали его присутствие: вот один провёл рукой по лицу, словно смахивая паутину, а другой хлопнул себя по уху, будто отгоняя комара. Но потом… они изменились. Увидев Тиффани, они зло прищуривали глаза, и, пока загадочный призрак шёл к ней, вся толпа нахмурилась, как один человек. А ещё за человеком без глаз тянулся шлейф вони, такой, что от неё мерк белый свет. Он пах, словно дно пруда, на котором столетиями гнила всякая дрянь.

Тиффани в отчаянии осмотрелась. Чудесное превращение «Королевской Головы» в королевское известно что заполнило улицу любопытными и жаждущими. Многие просто шли мимо по своим делам, но вдруг оказались зажаты толпой, а кроме того, разумеется, многочисленными людьми с переносными лотками и маленькими тележками. Торговцы заполонили город и немедленно пытались продать что-нибудь каждому, кто останавливался хотя бы на пару секунд. Она ощущала нависшую в воздухе угрозу… нет, ненависть, которая росла с каждой минутой, словно трава под дождём, а чёрный человек подбирался всё ближе и ближе. Он пугал её. Конечно, с ней были Фиглы, но Фиглы имели обыкновение вызволять тебя из одной беды, немедленно втравливая в другую.

Вдруг мостовая ушла у неё из-под ног. Раздался металлический скрежет, и Тиффани рухнула вниз, правда, всего футов на шесть. Пока она спотыкалась в темноте, кто-то протиснулся мимо неё с весёлым «Извините!» Потом снова какой-то странный скрежет, и круглая дыра (которая теперь оказалась у неё над головой) исчезла во марке.

— Вот уж повезло, так повезло, — сказал чей-то вежливый голос. — Но, похоже, это вся наша удача на сегодня. Будь любезна, постарайся не паниковать, пока я не зажгу безопасную лампу. Если захочешь паниковать потом — пожалуйста. Держись ко мне поближе, и когда я скажу: «Задержи дыхание и быстро иди вперёд!» сделай как велено, чтобы сберечь свой рассудок, нос, и, вероятно, жизнь. Мне плевать, понимаешь ты, в чём дело, или нет — просто делай, как я скажу, потому что у нас мало времени.

Вспыхнула спичка. С тихим хлопком прямо перед Тиффани зажегся сине-зелёный огонёк.

— Болотный газ, — пояснила невидимая собеседница. — Пока немного, беспокоиться не о чем, но держись ко мне поближе, не забывай!

Сине-зелёный огонёк начал быстро удаляться, и Тиффани пришлось торопливо шагать вслед за ним, что не составило большого труда, потому что под ногами у неё попеременно оказывались то гравий, то грязь, а то и какая-то жижа той разновидности, о которой совершенно не хотелось узнать дополнительные подробности. Там и тут вдали возникали другие загадочные вспышки, вроде болотных огней.

— Не отставай! — поторопил её таинственный голос.

Скоро Тиффани потеряла всякое представление о направлении, да и о времени тоже.

Потом раздался щелчок, и слабый свет обозначил чью-то фигуру на фоне самого обычного на вид дверного проёма, за тем лишь исключением, что он представлял из себя арку, а дверь ушла куда-то вверх и там исчезла.

— Пожалуйста, будь любезна как следует вытереть ноги о коврик сразу за дверью. Здесь, внизу, предосторожность не помешает.

Её загадочная спутница всё ещё выглядела, как смутный силуэт, но вот у неё за спиной сами собой стали вспыхивать свечи, и Тиффани увидела женщину в плотных одеждах, тяжёлых башмаках и железном шлеме — хотя, пока Тиффани её рассматривала, та успела этот самый шлем осторожно снять. Она встряхнула головой, и по её плечамрассыпались волосы, собранные в длинный хвост, что предполагало молодость, однако волосы были седыми, что, напротив, указывало на приличный возраст их обладательницы. «Она, — подумала Тиффани, — из тех людей, кто сам решает, как им удобнее выглядеть, и выглядят ровно так до самой своей смерти». Морщины у неё тоже были; спутница Тиффани выглядела как человек, которому приходится думать о нескольких проблемах сразу и, судя по её виду, таких проблем было множество. В комнате стоял маленький стол, сервированный чайником, чашками и небольшой горкой кексов.

— Входи, — сказала женщина. — Добро пожаловать. О, где же мои манеры? Меня зовут мисс… Смит, в данный момент. Думаю, миссис Пруст упоминала обо мне? Мы сейчас в Недвижимом Могуществе, самом нестабильном месте Диска. Хочешь чашечку чаю?

В общем, когда тебя угощают горячим чаем, всё сразу начинает выглядеть как-то лучше, даже если столом, при ближайшем рассмотрении, служит старый упаковочный ящик.

— Извини, тут не дворец, — продолжила мисс Смит, — потому что я не задерживаюсь здесь дольше, чем на несколько дней. Только когда мне необходимо быть поближе к Университету, сохраняя при этом полную секретность. Когда-то здесь стояла небольшая хижина, прямо под стенами Университета, видишь ли, а волшебники повадились швырять через стену свои магические отбросы, которые принялись реагировать друг с другом, мягко говоря, самыми непредсказуемыми способами. Появились говорящие крысы, брови стали отрастать на шесть футов, а ботинки ходить сами по себе, так что все местные жители вскоре убежали, и их ботинки тоже. Жаловаться стало некому, и Университет начал сливать сюда отбросы с удвоенной силой. В этом отношении волшебники ведут себя, словно кошки: как только сходят в туалет, тут же делают вид, будто ничего не произошло. Разумеется, место вскоре превратилось в общую бесплатную свалку: кто попало швырял сюда что попало, а потом быстро (но не всегда успешно) бежал, порой преследуемый ботинками. Хочешь кекс? Не волнуйся, я купила его завтра у вполне надёжного пекаря, так что он совсем свежий, а, кроме того, я укротила здешнюю магию, где-то год назад. Это было несложно, ведь суть магии в правильном балансе, о чём тебе, разумеется, известно. В итоге, над этим местом висит такой густой магический туман, что сквозь него даже бог не разглядит ни зги, очень удобно.

Мисс Смит деликатно откусила половинку кекса и водрузила вторую на своё блюдце. Потом наклонилась ближе к Тиффани и спросила:

— Каково это, мисс Тиффани Болит, — поцеловать зиму?

Тиффани молча смотрела на неё пару секунд.

— Послушайте, это был всего лишь лёгкий поцелуй, ясно? Без языка! — Потом добавила: — Вы та, о ком миссис Пруст предупреждала меня, да?

— Да, — ответила мисс Смит. — Полагаю, это очевидно. Я могла бы прочесть тебе длинную лекцию, — довольно бесцеремонно продолжила она, — но вместо этого расскажу одну небольшую историю. Я знаю, что тебя обучала Матушка Ветровоск, и она наверняка расскажет тебе, что мир живёт по законам историй. Хотя эта, должна признать, довольно неприятная.

— Я ведьма, — заявила Тиффани. — Неприятности моя профессия.

— Несомненно, ты так и думаешь. Но сейчас вообрази себе, что происходило больше тысячи лет назад, и представь человека, довольно молодого, охотника на ведьм, сжигателя книг, того, кто пытает людей, потому что другие люди, более старые и гораздо более гнусные, чем он сам, наплели ему, будто Великий Бог Ом ждёт от него именно этого. Однажды он выследил ведьму, юную и прекрасную, неотразимо прекрасную, что встречалось довольно редко среди ведьм, особенно в те дни…

— И он влюбился в неё, да? — встряла Тиффани.

— Ну, конечно, — ответила мисс Смит. — Юноша встречает девушку, это один из величайших двигателей всех историй мультивселенной, или, как отмечают некоторые: «То, что должно было случиться». Можно мне продолжать, если не возражаешь?

— Ему придётся убить её, да?

Мисс Смит вздохнула.

— Кстати, это вовсе не обязательно. Он думал, что если спасёт её, и сможет вместе с ней добраться до реки, у них будет шанс бежать. Он был смущён и растерян. Ничего подобного он прежде не испытывал. Впервые в своей жизни он принял самостоятельное решение. Недалеко были лошади. Охраны было мало, а воздух был заполнен дымом от сожжённых книг, так что у людей щипало глаза.

Тиффани склонилась вперёд и напряжённо слушала, пытаясь предугадать финал.

— Там были несколько его учеников, а также старшие жрецы Ома, которые пришли благословить экзекуцию. Ну и добавь для полноты картины толпу местных жителей, которые радовались развлечению, а также тому, что убивать будут не их, а кого-то другого. В общем, обычная рутина, за тем лишь исключением, что девушка, которую его ученики привязали к столбу, поймала его взгляд и не отводила глаз, и не кричала, пока ещё нет.

— У него был меч? — спросила Тиффани.

— Да, был. Мне продолжать? Хорошо. Он подошёл к ней. Она смотрела на него, и не говорила ничего, только смотрела, а он думал… О чём он думал? Он думал: «Смогу ли я убить стражников? Станут ли ученики слушать меня?» Подходя всё ближе, он думал, смогут ли они под покровом дыма пробраться к лошадям. Время словно застыло. Великие события ждали его решения. Одно простое действие, и история изменит свой путь, и всё зависит от того, что он решит, так тебе кажется, наверное? Увы, ты ошибаешься. То, что он думал, не имело никакого значения, потому что она знала его, и знала о страшных делах, которыми он прославился, знала самую его суть, которую он сам теперь отвергал, и поэтому она протянула руки сквозь ивовую корзину, в которую её заплели, чтобы не сбежала, обняла его и прижала к себе, а факел тем временем упал на промасленные дрова и полыхнуло пламя. А она не отводила от него взгляда и не разжимала объятий… Ещё чашечку чаю хочешь?

Тиффани моргнула, прогоняя прочь дым, пламя и шок.

— А вы-то откуда всё это знаете? — спросила она.

— Я была там.

— Тысячу лет назад?

— Да.

— Как вы туда попали?

— Просто пришла, — ответила мисс Смит. — Но это неважно. А важно то, что этот момент стал моментом смерти — и рождения — того, кого мы зовём Лукавым. Он остался человеком, начнём с этого. Жутко обожжённым, конечно. Надолго. И он продолжил свою охоту на ведьм, о да. Нельзя даже сказать, чего другие охотники боялись больше, ведьм или гнева Лукавого, если они не находили новых ведьм, и уж поверь мне: когда он следит за тобой, ты тут же сыщешь столько ведьм, сколько ему нужно, о да.

Сам он, впрочем, тоже умел находить ведьм, как никто другой. Это было просто поразительно. Представь себе маленькую тихую деревушку, в которой все живут более-менее сносно, и никто никогда не видел никаких ведьм. Но стоило Лукавому прибыть туда, как повсюду тут же появлялись толпы ведьм, правда, увы, ненадолго. Он верил, что ведьмы — причина всего зла: они крадут детей, из-за них жёны сбегают от мужей, их кознями скисает молоко. Лично моя любимая байка гласит о том, как ведьмы выходят в море в яичных скорлупках, чтобы топить корабли честных моряков, — тут мисс Смит подняла руку. — Стоп. Даже не начинай говорить мне, будто даже самая маленькая и лёгкая ведьма в яичную скорлупку никак не поместится. Мы, ведьмы, зовём такие доводы логическими аргументами, и, разумеется, никто, верующий в злобных ведьм-утопительниц, не уделит подобной ерунде ни капли внимания. Думаю, дальше можно не продолжать. Люди глупы, их легко напугать, но иногда среди них встречаются те, кто поумнее и не так труслив; посему Лукавый был исторгнут из нашего мира. Выброшен, словно мусор, хотя, почему «словно»? Но он не исчез окончательно. Его злоба и ненависть к любому «ведьмовству» были так велики, что начали жить сами по себе, без тела. От него не осталось кожи и костей, выжила только чистая ярость. В виде призрака. И, время от времени, он находит себе носителя. Вокруг так много людей, чьи отравленные умы рады принять его. И ещё больше тех, кто опасается встать на пути зла, когда оно приходит. Один из таких написал «Костёр Ведьм». Когда Лукавый вселяется в чьё-то тело, — уж поверь мне, в прошлом находилось немало тех, кто был рад этому, потому что надеялся с помощью злого духа потешить свои амбиции, — носитель вскоре обнаруживает, что полностью утратил контроль. Он становится просто частью этого зла, и слишком поздно понимает, что спасения, избавления нет. Кроме как в смерти…

— Яд проникает прежде всего туда, где его уже готовы принять, — вспомнила Тиффани. — Но лично мне кажется, он способен пробраться в любого, готов тот или нет.

— Извини, — сказала мисс Смит, — но мне не остаётся иного, кроме как воскликнуть «молодец!» Ты и правда так хороша, как я слышала. Теперь в Лукавом не осталось ничего физического. Ничего, что можно увидеть или пощупать. И хотя он по-прежнему частенько убивает своих слишком гостеприимных хозяев, это, кажется, не мешает ему процветать. Когда он вне тела, он просто парит в эфире, и вроде как спит. Я догадываюсь, что ему снится. Он грезит о прекрасной юной ведьме, самой могущественной из всех. Ненависть его столь велика, что, согласно теории суперструн, она как бы облетает вселенную, превращаясь в свою противоположность, фактически, в некую любовь. И он мечтает встретить эту ведьму снова. Что, почти наверняка, будет означать для неё смерть. Некоторые ведьмы, — настоящие ведьмы во плоти, — пытались сразиться с ним, и победили. А другие погибли. И вот однажды молодая своевольная ведьма по имени Тиффани Болит поцеловала зиму. Чего, нельзя не отметить, никто прежде не делал. Тогда Лукавый проснулся. — Мисс Смит поставила на стол чашку. — Будучи ведьмой, ты, разумеется, знаешь, что не должна ведать страха?

Тиффани кивнула.

— Теперь, Тиффани, ты должна найти в себе место страху, хотя и держать его под контролем. Мы привыкли думать, будто разум управляет всем, словно король, восседая на троне своего тела. Но тело тоже могущественно, разуму без него не выжить. Если Лукавый завладеет твоим телом, ты не сможешь одолеть демона. Ты никогда прежде не встречала такого, как он. Если он тебя поймает, ты умрёшь. Нет, хуже, станешь его слугой. О смерти будешь лишь мечтать, как об избавлении. Так-то вот, мисс Тиффани Болит. Он проснулся, он рыщет, он ищет её. Он ищет тебя.

— Сыскали мы её, наконец-то, — сказал Роб Всякограб. — Она где-то тут, в помойке этой гниющей.

Фиглы, разинув рты, разглядывали булькающее и пузырящееся Недвижимое Могущество. Под слоем обломков всплывали, шкворчали и взрывались какие-то загадочные штуки.

— Пойти туда верная смерть есть, — простонал Мал-мала Чокнутый Артур. — Верная смерть! Вы обречены будете.

— О, айе, все мы обречены, раньше или позже, — радостно согласился Роб Всякограб. Он принюхался. — Гадство, что за вонища?

— Извини, Роб, это я, — покаялся Вулли Валенок.

— Ачч, нет, как ты воняешься, мне ведомо, — возразил Роб. — Но и эту вонь я прежде чуял. Тот отвратец так пах, что мы на дороге встретили. Помните? Весь в чёрном который. И у кого глаз недостача. Вот не свезло ему, а пахнет, как свезённый на помойку. А ещё он про нашу мал-мала великучу каргу болтал всякое. Моя Дженни велела мне каргу без присмотра не бросать, а отвратец сей явно в ванне изрядной нуждается.

Мал-мала Чокнутый Артур, сам того не желая, ускорил события.

— Нууу, Роб, ты что ж, супротив закону попрёшь? — спросил он, указывая на полустёртую табличку, на которой, тем не менее, были ещё различимы слова: «ВХОД СТРОГО ВОСПРЕЩЁН. ЭТО ПРИКАЗ».

Роб Всякограб внимательно её изучил.

— Ачч, вот теперь придётся иттить, ты не оставил мне выбора, — объявил он. — И напомнил, кстати, что мы и без того все уже упокойники^[642]. Фиглы, вперёд!

У Тиффани бурлили в мозгу десятки вопросов, но на поверхность пробился один, самый важный:

— Что случится, если Лукавый поймает меня?

Мисс Смит секунду задумчиво смотрела в потолок.

— Ну, с его точки зрения, это будет нечто вроде свадьбы, полагаю. Зато с твоей — всё равно что умереть. Нет, хуже, потому что ты останешься внутри и будешь беспомощно наблюдать, как и что, обладая твоей силой и опытом, он сотворит со всеми, кого ты знаешь. Последний кексик не передашь?

«Я не должна показывать страх», — сказала сама себе Тиффани.

— Вот и правильно, рада слышать, — ответила вслух мисс Смит.

Тиффани в ярости вскочила на ноги.

— Не смейте, мисс Смит!

— Я уверена, где-то остался ещё один кекс, — сказала мисс Смит и добавила: — рада видеть боевой настрой, мисс Тиффани Болит.

— Вы же знаете, я победила Роителя. Я могу о себе позаботиться.

— А о семье? А обо всех знакомых? Как ты их защитишь от атаки, которую они даже не сочтут атакой? Ты не понимаешь. Лукавый более не человек, и теперь даже не призрак. Он — идея. К сожалению, время для этой идеи опять пришло.

— Ладно, по крайней мере, я заранее буду знать, когда он приблизится, — задумчиво сказала Тиффани. — Этот ужасный запах. Он воняет даже хуже Фиглов.

Мисс Смит кивнула.

— Да, вонь его разума. Запах гниения — и мыслей, и намерений. Твой мозг воспринимает их, но не знает, что с ними делать, и поэтому помещает в рубрику «вонь». Все магически одарённые могут её ощущать, но когда с Лукавым сталкиваются обычные люди, эта вонь меняет их, делает немного похожими на него. Поэтому, куда бы он ни пошёл, за ним следуют неприятности.

Тиффани сразу поняла, о каких неприятностях речь, хотя её воспоминания относились к тому времени, когда Лукавый ещё не пробудился.

Она снова увидела мысленным взором, как летают обгоревшие клочки, слышала вздохи осеннего ветра, и, самое худшее, ощущала резкую едкую вонь полусгоревшей старинной бумаги. Страницы бились на безжалостном ветру, как мотыльки, а он мял и ломал их крылья, прерывая безнадёжные попытки улететь.

А в небе сияли звёзды.

Люди маршировали под раскаты злой музыки и волокли из дома старую женщину, вся вина которой, как понимала Тиффани, состояла в том, что она лишилась зубов и пахла мочой. Они швыряли камни, разбили окна, убили кошку, и всё это совершали хорошие, милые люди, с которыми она была знакома с детства. Они творили такое, о чём после не хотели вспоминать, даже сейчас. Тот день таинственным образом пропал из календаря. В тот день она, сама не зная зачем, но полностью уверенная в своей правоте, набрала полные карманы обугленных бумажных звёздочек. В тот день она стала ведьмой.

— Вы сказали, кто-то с ним сражался? — спросила она мисс Смит. — Как им это удалось?

— Точно должен быть ещё один кекс, в мешочке с именем пекаря. Ты уверена, что не сидишь на нём? — Мисс Смит откашлялась и сказала: — Как удалось? Они были могущественными ведьмами, они понимали, что это значит — быть могущественной ведьмой, они использовали любой самый малый шанс, применяли любые уловки, и, я подозреваю, научились постигать ход мыслей Лукавого прежде, чем он постиг их. Я продиралась сквозь тысячелетия, чтобы изучить Лукавого, — добавила она, — и я уверена лишь в одном: победить Лукавого можно только лукавством. Тебе потребуется стать более лукавой, чем он.

— Не очень-то он и умён, если столько времени не мог найти меня, — заметила Тиффани.

— Да, меня это удивляет, — согласилась мисс Смит. — И тебе тоже следует призадуматься, отчего так вышло. Я полагала, он будет искать гораздо дольше, уж точно более двух лет. Либо у него отличные мозги — хотя мозгов-то у него как раз и нет, — либо кто-то привлёк его внимание к тебе. Кто-то с магическим даром, например. У тебя есть враги среди ведьм?

— Разумеется, нет, — отрезала Тиффани. — А те ведьмы, что прежде побеждали его, они ещё живы? Хоть одна?

— Да.

— Я вот подумала, если я найду её… может, она расскажет мне, как добилась успеха?

— Я же говорила. Он Лукавый. Дважды в одну ловушку он не попадётся. Тебе придётся найти собственный способ. Думаю, твои учителя ожидали бы от тебя именно этого.

— Это что, экзамен какой-то? — спросила Тиффани, и тут же смутилась, до того глупо и беспомощно прозвучал её вопрос.

— Ты что, забыла, чему учила тебя Матушка Ветровоск? — напомнила мисс Смит.

— «Всё — экзамен».

Они сказали это одновременно, посмотрели друг на друга и рассмеялись.

В этот момент раздалось кудахтанье. Мисс Смит открыла дверь, и в комнату вошёл маленький белый цыплёнок. Он с любопытством огляделся и взорвался. На его месте возникла луковица, украшенная полным набором мачт, парусов и прочих снастей.

— Извини, — со вздохом сказала мисс Смит. — Тут такое постоянно случается. Недвижимое Могущество крайне нестабильно. Разные виды магии здесь сталкиваются и смешиваются самым непредсказуемым образом, создавая новые заклинания, о которых никто и помыслить не мог… полный хаос. Постоянно что-то возникает или исчезает. Вчера, например, я нашла книгу о выращивании хризантем, отпечатанную бронзой на воде. Думаешь, она растеклась лужей? Ничего подобного, прекрасно держалась, пока магический заряд не иссяк.

— Не повезло цыплёнку, — нервно заметила Тиффани.

— Ну, я могу тебе гарантировать, что пару минут назад он не был цыплёнком, а теперь, возможно, вполне наслаждается своим бытиём в виде мореходного овоща. Понимаешь, почему я никогда не задерживаюсь здесь надолго? Моя зубная щётка однажды такое учудила, до сих пор с ужасом вспоминаю.

Мисс Смит до конца распахнула дверь, и Тиффани увидела грандиозную запутку.

Да, запутку, без сомнения^[643]. То есть, с сомнениями — поначалу Тиффани приняла её за обычную кучу мусора.

— Чего только не сыщешь у себя в карманах, если регулярно ночевать на магической свалке, — спокойно пояснила мисс Смит.

Тиффани снова пристально уставилась на огромную запутку:

— Это что? Лошадиный череп^[644]? А вон там — ведро с головастиками?

— Верно. С живыми объектами она лучше работает, обращала внимание?

Тиффани прищурилась, вглядываясь.

— Но вон там — посох волшебника! Я думала, эти палки не работают, если к ним прикоснётся женщина!

Мисс Смит улыбнулась.

— Этот достался мне, когда я была ещё в колыбели. Если приглядеться, на нём видны царапины от моих молочных зубок. Это мой посох, и он прекрасно работает! Хотя, надо признать, стало гораздо лучше с тех пор, как я скрутила с его конца набалдашник. Никакого проку от него не было, только баланс нарушал. А теперь, можешь закрыть рот.

Тиффани захлопнула рот, но её челюсть тут же отпала снова. До неё, наконец, дошло; да что там «дошло», добежало!

— Так это вы? Точно, это вы! Эскарина Смит, верно? Единственная на Диске женщина, сумевшая стать волшебником!

— Где-то глубоко внутри, наверное, да, так и есть, но всё это было очень давно. Лично я никогда не ощущала себя «волшебником», и посему не слишком волнуюсь, что болтают все прочие. Так или иначе, у меня есть посох, и никому его у меня не отнять. — Эскарина помолчала и продолжила: — Знаешь, в Университете я научилась именно этому: быть собой, просто быть собой и не волноваться на этот счёт. Такое знание работает само по себе, словно невидимый волшебный посох. Слушай, давай не будем об этом. Лучше не ворошить прошлое.

— Простите, пожалуйста, — извинилась Тиффани. — Я не сдержалась. Мне очень жаль, если я пробудила скверные воспоминания.

Эскарина улыбнулась.

— О, скверные — это ерунда. Вот с хорошими справиться гораздо сложнее. — Запутка издала явственный щелчок. Эскарина встала и подошла к ней. — Конечно, лишь создательница может понять, что говорит ей запутка, поэтому поверь мне на слово: судя по повороту черепа и положению подушечки для иголок относительно оси крутящегося колёсика, Лукавый уже очень близко. Фактически, прямо над нами. Остаётся надеяться, что здешняя бешеная магия собьёт его с толку. Ты для него словно везде и нигде одновременно, поэтому он скоро уйдёт и примется искать твой след где-то ещё. И, как я упоминала, где-то в пути ему захочется поесть. Он проберётся в голову какого-нибудь дурачка, а потом старушка или, напротив, девица, нацепившая на себя одежду с опасными древними магическими символами, (не зная толком их истинного значения), вдруг обнаружит, что за ней началась охота. Будем надеяться, ей удастся сбежать.

Тиффани в смущении и огляделась.

— И в этом будет моя вина?

— Это что, саркастическое нытьё мелкой девчонки, или риторический вопрос полноценной ведьмы?

Тиффани начала отвечать, но вдруг смолкла.

— Вы умеете путешествовать во времени, да?

— Да.

— Значит, вы знаете, что я собираюсь ответить?

— Ну, всё не так просто, — молвила Эскарина, которую, к удивлению (и даже некоторому удовольствию) Тиффани, вопрос явно смутил. — Мне известны, посмотрим… ага, пятнадцать твоих возможных ответов, но что именно ты ответишь, понятия не имею; а всё из-за теории суперструн.

— Ну тогда я скажу лишь одно: спасибо! — ответила Тиффани. — Извините за беспокойство. Мне пора, так много нужно сделать. Вы знаете время?

— Да, — ответила Эскарина, — знаю. Это одно из теоретически существующих измерений четырёхмерного пространства. Впрочем, твой вопрос, наверное, о другом. Ответ такой: примерно десять сорок пять.

Слишком сложный способ отвечать на простые вопросы, решила Тиффани, но только она открыла рот, чтобы заявить об этом вслух, как вдруг дверь распахнулась, а запутка рухнула под напором целого табуна цыплят, с топотом вбежавших в комнату. Эти, как ни странно, не взорвались.

Эскарина схватила Тиффани за руку и закричала:

— Он нашёл тебя! Не знаю, как!

Один цыплёнок отчасти вспрыгнул, отчасти взлетел и ещё от одной части просто рухнул на кучу предметов, некогда составлявших запутку, и закукарекал!

— Кукарекривенс!

А вот потом цыплята взорвались. Они взорвались в Фиглов.

В общем и целом, разница оказалась невелика, потому что и цыплята, и Фиглы имеют тенденцию с воплями носится кругами по комнате. Единственное важное отличие: цыплята редко бывают вооружены. Фиглы, с другой стороны, вооружены всегда, и, едва сбросив с себя остатки перьев, они тут же принялись биться друг с другом, чтобы скрыть смущение… и не заскучать.

Эскарина бросила на них один-единственный взгляд, потом лягнула стену у себя за спиной, открывая проход, в который только-только проползти человеку, и скомандовала Тиффани:

— Иди! Уведи его отсюда! Как только сможешь, садись на метлу и улетай! Обо мне не волнуйся! И не бойся, с тобой всё будет в порядке! Ты вполне способна сама себе помочь!

Комнату начал заполнять тяжёлый мерзкий дым.

— Что вы имеете в виду? — пробормотала Тиффани, сражаясь с метлой.

— Иди!

Даже Матушка Ветровоск не умела столь непререкаемо командовать ногами Тиффани.

Она пошла.

Глава 9

ГЕРЦОГИНЯ И КУХАРКА

Тиффани, в общем, нравилось летать. Что ей не нравилось, так это высота (та, что больше человеческого роста, по крайней мере). Но жизнь заставляла подниматься повыше, потому что летать, цепляя ботинками за муравьиные кучи, было смехотворно и абсолютно неподобающе для серьёзной ведьмы. Люди начинали хихикать и тыкать пальцами. Однако теперь, осторожно маневрируя среди разрушенных домов и над мрачными пузырящимися лужами, она мечтала поскорее оказаться в чистом небе. Обогнув огромную кучу битых зеркал, она с радостью увидела дневной свет, и с гораздо меньшей радостью — внезапно возникший прямо перед ней знак: «ЕСЛИ ВЫ ДОСТАТОЧНО БЛИЗКО, ЧТОБЫ ПРОЧЕСТЬ ЭТУ НАДПИСЬ, ТО У ВАС ОЧЕНЬ-ОЧЕНЬ БОЛЬШИЕ ПРОБЛЕМЫ».

Это стало последней каплей. Она резко наклонила метлу и нырнула вниз, словно ракета, прочертив рукояткой длинную борозду в грязи и отчаянно цепляясь за страховочный шнурок, чтобы не сорваться.

Рядом с ней кто-то вполголоса объявил:

— Мы вошли в зону турбулентности, ведаете ли. Если вы позырите направо и налево, то не заметите ваще никаких аварийных выходов…

Тут вмешался другой голос:

— Чесгря, Роб, на метле аварийные выходы где хошь, ты и сам ведаешь.

— О, айе, — согласился Роб Всякограб, — но стиль-то какой-никакой должен быть, али как? Нам что, как придуркам, просто тупо крушения ждать? Нет уж!

Тиффани цеплялась за ручку метлы, стараясь не прислушиваться, а также подавляя в себе сильное желание крепко пнуть кого-нибудь из Фиглов, которые, как обычно, считали самих себя самой великой опасностью на свете, и по этой причине все остальные опасности полностью игнорировали.

Наконец, она с трудом выровняла метлу и рискнула посмотреть вниз. Около бывшей «Королевской Головы», как бы её теперь ни решили назвать, явно разгоралась нешуточная драка, но никаких признаков миссис Пруст не наблюдалось. Городская ведьма — дама находчивая, верно? Она сама прекрасно может сама о себе позаботиться.

Собственно, миссис Пруст как раз в этот момент и заботилась о себе, а именно — очень быстро бежала. Почувствовав опасность, она в ту же секунду рванула в ближайший переулок, поднимая за собой клубы тумана. Для ловкой ведьмы пустяковый трюк: город и так постоянно был полон дыма, смога и всяческих испарений. Миссис Пруст умела играть на них, как на туманном фортепиано; они были дыханием горда и его же отрыжкой. Закончив пробежку, она прислонилась к стене, чтобы подышать самой.

Обычно город жил на удивление спокойно, но сейчас в нём словно собиралась гроза. Любая женщина, хотя бы отдалённо похожая на ведьму, немедленно становилась мишенью нападок. Миссис Пруст оставалось лишь надеяться, что все остальные старые и уродливые женщины будут в такой же безопасности, как она сама.

В следующую секунду из тумана выбежали двое мужчин; один держал в руках дубинку, а другой в этом не нуждался, потому что был огромен и, следовательно, служил дубинкой сам себе.

Когда человек с дубинкой бросился к ней, миссис Пруст слегка топнула ногой. Одна из каменных плит мостовой вздыбилась, человек споткнулся и приземлился на собственный подбородок с весьма удовлетворительным «крак!», выронив при этом дубинку.

Миссис Пруст сложила руки на груди и пристально уставилась на здоровяка.

Он не был так туп, как его друг, и поэтому остался на месте, но его кулаки сжимались и разжимались, а это означало, что скоро начнутся проблемы. Миссис Пруст снова топнула по мостовой, пока её противник не успел набраться храбрости для нового рывка.

Здоровяк попробовал угадать, что случится дальше, но никак не ожидал нападения конной статуи^[645] лорда Альфреда Ржава, славного тем, что он отважно и доблестно проиграл абсолютно все битвы, в которых ему довелось принимать участие. Бронзовая лошадь, грохоча бронзовыми копытами, вылетела из тумана и лягнула буяна между ног с такой силой, что он отлетел в сторону, врезался башкой в фонарный столб и медленно сполз на землю.

Миссис Пруст тут же опознала в нём своего постоянного клиента, который время от времени приобретал у Дерека чесучий порошок и разрывные сигары. Убивать клиентов невыгодно. Она за волосы подняла голову стонущего мужчины повыше, и прошептала ему прямо в ухо:

— Тебя здесь не было. Меня тоже. Ничего не произошло, и ты этого «ничего» не видел. — Она на секунду задумалась, а потом решила кое-что добавить, потому что бизнес есть бизнес. — Когда ты в следующий раз посетишь «Магазин шуток и приколов Боффо», ты будешь просто очарован полным ассортиментом чудесных приколов для всей семьи, в особенности новинкой сезона — искусственными собачьими какашками из серии «Желудочные Жемчужины», предназначенными для истинных знатоков, которые относятся к веселью с полной серьёзностью. Жду не дождусь возможности услужить тебе. Постскриптум: наши новые разрывные сигары «Гром» доставят тебе немало приятных минут, равно как и новейший смехотворнейший резиновый шоколад. Не забудь также проинспектировать наш отдел мужских аксессуаров, предлагающий широкий выбор лаков для волос, чашек с подставками для усов, бритвенно-острых… собственно, бритв, коллекцию первоклассных нюхательных табаков, набор отделанных эбонитом щипчиков для волос в носу, а также наш наипопулярнейший товар — штаны с гульфиком XXL (отпускаются только в непрозрачной упаковке по паре в одни руки).

Миссис Пруст закончила свою речь и отпустила голову мужчины. Та откинулась назад и с глухим стуком ударилась о мостовую. С неохотой признав, что люди, будучи без сознания, ничего, фактически, не осознают, и уж тем более не покупают, миссис Пруст переключилась на другого мужчину — бывшего носителя дубинки, который как раз в этот момент начал стонать, демонстрируя, что он жив. Ну ладно, наверное, во всём был виноват человек без глаз, что отчасти извиняет дурачка с дубиной. Впрочем, миссис Пруст славилась в городе отнюдь не своим кротким нравом. «С другой стороны, яд проникает прежде всего туда, где его уже готовы принять» — подумала она. Потом щёлкнула пальцами и взобралась на подбежавшую бронзовую лошадь, удобно (хоть и без подогрева) разместившись на металлических коленях лорда Ржава. Звякая и поскрипывая, бронзовая лошадь побрела прочь, по пятам сопровождаемая стеной тумана, который следовал за миссис Пруст до самого её магазина.

В покинутом ею переулке, казалось, пошёл снег, хотя, приглядевшись, вы поняли бы, что субстанция, падающая с небес на тела нападавших, только что покинула желудки голубей, взлетевших в небо из каждого уголка подвластных миссис Пруст владений. Она услышала шум крыльев и мрачно улыбнулась.

— В нашем квартале мы не потерпим безобразий! — с глубоким удовлетворением пробормотала она.

Когда городские смрад и дым остались позади, Тиффани стало получше. «Как горожане живут в этой вонище?» — гадала она. Город вонял хуже, чем фигловский спог^[646].

Теперь под ней простирались лишь бесконечные поля, с которых поднимался дым от горящей стерни, хотя, по сравнению с запахом внутри городских стен, он был просто как благовония.

Впрочем, Эскарина Смит как-то там всё-таки жила… ну, иногда жила! Эскарина Смит! Самая настоящая! Мозг Тиффани работал с той же скоростью, с какой летела метла. Эскарина Смит! Каждая ведьма слышала об Эскарине, правда, все слышали разное.

Миссис Клещ говорила, что посох волшебника достался Эскарине по ошибке!

Она была самой первой ведьмой, которую обучила сама Матушка Ветровоск! И пристроила в Невидимый Университет, отдав волшебникам кусочек её, — то есть, Матушки Ветровоск, — разума. Весьма приличный кусочек, если верить некоторым байкам, включая память о древних магических битвах.

Мисс Уровень заверила Тиффани, что Эскарина всего лишь сказка.

Мисс Измена вообще не говорила о ней, каждый раз меняя тему.

А Нянюшка Ягг просто загадочно постучала себя поносу и заметила, что чем меньше болтаешь об этом, тем лучше.

Анаграмма же с апломбом убеждала юных ведьм, что Эскарина когда-то существовала, но давно умерла.

Тем не менее, одна история продолжала жить и не исчезала, хотя и вилась между правдой и ложью, словно вьюн между прутьями плетня. Согласно этой байке, Эскарина встретила в Университете молодого человека по имени Саймон, который был проклят богами и страдал от всех известных человечеству болезней. Зато, потому что даже боги имеют чувство юмора, (хотя и весьма странное), ему была дана сила понимать практически, ну, всё. Он едва мог ходить без посторонней помощи, но постигал своим разумом всю Вселенную.

Даже старые волшебники с бородами до пола, собирались послушать, когда он начинал рассуждать о том, как всё на свете — время, пространство и магия — взаимосвязано. Юная Эскарина кормила его и ухаживала за ним, и всячески ему помогала, а за это изучила практически всё, что он знал.

В итоге, гласили слухи, она познала такие тайны, по сравнению с которыми любая магия выглядела не более, чем простыми ярмарочными фокусами. Байка обернулась правдой! Тиффани говорила с этой историей, ела с ней кексы, и Эскарина действительно оказалась женщиной, способной путешествовать во времени и командовать им. Ух ты!

В ней было нечто очень странное, казалось, будто Эскарина пребывает не только здесь, но и везде одновременно… В этот момент Тиффани увидела на горизонте смутную тень Мела, который лежал под небесами, огромный и загадочный, словно кит, выброшенный на берег моря. До него было ещё очень далеко, но сердце Тиффани дрогнуло. Это её земля, она знала там каждый дюйм, и часть её души навсегда принадлежала Мелу. Там она могла спокойно встретить любую опасность. Как может Лукавый, всего лишь какой-то древний призрак, победить её на Мелу? У неё там родственники, несчётное количество, и друзья, которых… ну, признаем, поубавилось с тех пор, как она стала ведьмой, но такова уж ведьминская судьба.

Тут Тиффани почувствовала, как кто-то лезет по ней, цепляясь за одежду. В общем, это не проблема; ведьме, разумеется, и в голову не придёт разгуливать голой, а уж если ты летаешь на метле, то наверняка постараешься инвестировать средства в очень плотные штаны, желательно, с тёплой подкладкой. Конечно, в них твой зад выглядит толще, но зато ему гораздо теплее. В сотне футов над землёй комфорт имеет явный приоритет над красотой. Она глянула вниз и увидела Фигла, облачённого в маленький шлем стражника, похожий на крышку солонки, такую же маленькую кирасу, и, что поразительно, штаны и ботинки. Обычно Фиглы башмаков не носят.

— Ты Мал-мала Чокнутый Артур, верно? Я видела тебя у «Головы Короля»! Ты полицейский!

— О, айе, — Мал-мала Чокнутй Артур улыбнулся ей чисто Фигловской улыбкой. — Мне в Страже нравилось, и платили нехило. Даже пенни — серьёзные бабки для такого как я. Можно жратвы на неделю купить!

— Тогда зачем ты отправился с нами? Следить за их нравственностью? Надолго думаешь задержаться?

— О, это вряд ли. Мне город по нраву, ведаешь ли. Я кофе люблю, а его из желудей не сготовишь. А ещё люблю театр, оперу и балет.

Метла слегка вздрогнула. Тиффани слышала про балет, и даже видела картинки в книжке, но это слово никак не вписывалось в любую фразу, содержащую термин «Фиглы».

— Балет? — переспросила она.

— О, айе, он супер! На прошлой неделе я смотрел «Танец маленьких лебедят на раскалённой крыше», новую интерпретацию традиционной темы одним из наших современных артистов, а на следующий день слушал Die Flabbergast в Опере! А в Королевском Музее Искусств была целая неделя выставки фарфора, там ещё напёрстком хереса нахаляву потчевали. О, айе, наш город оченно культурный, ведаешь ли.

— Ты уверен, что ты Фигл? — потрясённо уточнила Тиффани.

— Они сами так сказали, мисс. У них нет закона супротив культуры, верно? Я сказал парням, что в следующий раз свожу их на балет, чтобы сами позырили.

Метла некоторое время летела без управления, пока Тиффани пристально смотрела в пустоту, пытаясь вообразить Фиглов в театре. Она сама там ни разу не была, но хотя бы видела картинки, и мысль о Фиглах среди балерин казалась совершенно невероятной, просто не умещаясь в голове. Потом Тиффани спохватилась, что пора подумать о приземлении, и аккуратно опустила метлу рядом с курганом.

К её немалому потрясению, у кургана обнаружились стражи. Люди.

Она уставилась на них, не веря своим глазам. Солдаты Барона никогда не ходили в холмы. Никогда! Неслыханно! И… она ощутила, как вскипает злость — один из них держал в руках лопату.

Тиффани так стремительно соскочила с метлы, что та не успела остановиться и продолжила полёт над землёй, расшвыривая вокруг Фиглов, пока не ударилась о какое-то препятствие, стряхнув с себя, наконец, даже самых цепких пассажиров.

— А ну, сейчас же убери лопату, Брайан Робертс! — заорала она на сержанта, возглавлявшего отряд. — Только попробуй коснуться здешней земли, и ты поплатишься! Да как ты смеешь! Что вы тут делаете? И, кстати, никто не будет никого резать на куски, это всем понятно?

Последний приказ относился к Фиглам, которые уже окружили людей сплошным кольцом маленьких, но от этого не менее острых мечей. Фигловский клеймор настолько отточен, что человек может лишиться ног и не понять этого, пока не попробует сделать шаг. Сами солдаты имели вид больших и сильных людей, которые только что поняли: быть «большим» или «сильным» совершенно, абсолютно недостаточно. Конечно, они слышали байки… Ох, да кто на Мелу не слыхал баек о Тиффани Болит и её маленьких… помощниках? Но это всего лишь сказки, верно? Верно, были. Вплоть до настоящего момента. А теперь эти «сказки» с острыми мечами явно угрожали забраться прямо к тебе в штаны.

Повисла напряжённая тишина. Тиффани осмотрелась и перевела дух. Все теперь глядели на неё, но это ведь лучше, чем всеобщая драка, верно?

— Очень хорошо, — сказала она тоном учительницы, которая только что, наконец, утихомирила особенно буйный класс. И тихо фыркнула, что должно было означать: «Пока хорошо, имейте в виду». Она снова фыркнула и повторила: — Очень хорошо. А теперь кто-нибудь объяснит мне, что здесь происходит?

Сержант, словно школьник, поднял руку.

— Можно пару слов наедине, мисс? — спросил он.

Просто чудо, как он умудрился произнести хоть что-то, пока его мозг пытался лихорадочно осознать то, что видели глаза.

— Очень хорошо, следуй за мной.

Она пошла было прочь, но вдруг резко обернулась, отчего и солдаты, и Фиглы подскочили на месте.

— И никто, повторяю, никто не станет раскапывать здесь чей-либо дом, а также резать чьи-либо ноги, пока меня нет, это ясно? Я спросила, это ясно?

Раздался нестройный хор «да» и «айе», но один из тех, на кого Тиффани всё это время внимательно смотрела, промолчал. Роб Всякограб трясся от ярости и стоял, слегка пригнувшись, словно готовясь к прыжку.

— Ты слышал меня, Роб Всякограб?

Он обжёг её пылающим взглядом.

— На сей счёт ничего не могу обещать, мисс, карга ты нам или кто! Где моя Дженни? Где все остальные? Эти отвратцы с мечами пришли! Для чего, интересуюсь я? И я то изведаю!

— Послушай, Роб… — начала Тиффани, и замолкла.

Лицо Роба заливали слёзы, он отчаянно дёргал сам себя за бороду, пытаясь победить демонов собственного слишком яркого воображения. Тиффани поняла: ещё чуть-чуть, и здесь начнётся война.

— Роб Всякограб! Я, карга ваших холмов, своей властью запрещаю убивать этих людей, пока я тебе не разрешу! Понял?

Один из солдат с грохотом рухнул на спину — он потерял сознание. Девчонка говорила с этими тварями! Об убийстве солдат! Люди Барона к такому просто не привыкли. До сих пор, самым волнующим событием в замке было вторжение свиньи в огород.

Атаман Фиглов помедлил, пока его кипящий мозг усваивал приказ Тиффани. Да, она не велела убить кого-нибудь прямо сейчас, но приказ содержал в себе возможность сделать это в самом ближайшем будущем. Такая перспектива слегка успокоила Роба и рассеяла ужасные картины у него в голове. Это было всё равно, что держать голодную собаку на поводке из паутины, но Тиффани выиграла немного времени.

— Посмотри, курган нетронут, — добавила она. — А значит, что бы они ни собирались сделать, они этого ещё не сделали. — Она повернулась к побледневшему сержанту. — Брайан, если ты хочешь, чтобы твои люди остались при всех своих руках и ногах, прикажи им положить оружие на землю. Очень медленно. Ваши жизни зависят сейчас от честного слова одного-единственного Фигла, а он уже почти обезумел от страха за близких. Исполняй!

К облегчению Тиффани, Брайан послушался, и солдаты, — невероятно счастливые, что сержант приказал им сделать именно то, чего они и сами жаждали каждым атомом своих тел, — выронили мечи из дрожащих рук. Один даже поднял ладони вверх, универсальным жестом давая понять, что сдаётся. Тиффани оттащила сержанта в сторонку от подозрительно зыркающих Фиглов и прошептала:

— Ты что вытворяешь здесь, идиот?

— Исполняю приказ Барона, Тифф.

— Барона? Но ведь Барон…

— Жив, мисс. Прибыл три часа назад. Всю ночь гнали, говорят. А тут уже народ болтает всякое. — Он уставился на свои сапоги. — Мы… нас… в общем, нас послали сюда разыскать девочку, которую ты отдала эльфам. Извини, Тифф.

— Отдала? Отдала?

— Извини, Тифф, это не мои слова, — пробормотал сержант, попятившись. — Но… ты же слышала, что рассказывают. И дыма без огня не бывает, верно?

«Сказки, — подумала Тиффани. — Ну, конечно. Жила-была однажды злая ведьма…»

— И ты полагаешь, эти сказки имеют отношение ко мне, да? Ну и как я, уже в огне или пока только дымлюсь?

Сержант смущённо переступил с ноги на ногу, а потом сел прямо на землю.

— Слушай, я просто сержант, о’кей? Молодой Барон отдал мне приказ, так? А ведь его слово — закон, верно?

— Может, и верно, там, внизу. Но здесь, в холмах, закон — это я. Посмотри вон туда. Да, туда! Что ты видишь?

Сержант посмотрел, куда было велено, и побледнел. Литые металлические колёса и старая пузатая печурка с короткой трубой были прекрасно видны, несмотря на то, что вокруг мирно паслась, как обычно, небольшая отара овец. Брайан вскочил на ноги так стремительно, словно присел невзначай на муравьиную кучу.

— Верно, — с глубоким удовлетворением подтвердила Тиффани, — это могила Бабушки Болит. Помнишь её? Люди считали её просто мудрой женщиной, но им хотя бы хватило совести не сочинять про неё дурацких сказок! Собрался копать здесь, да? Считай, повезло, что Бабуля не выскочила из-под земли и не цапнула тебя за задницу! А теперь, отведи своих людей от холма и позволь мне уладить проблему, понял? Я хочу, чтобы все немного успокоились.

Сержант кивнул, соглашаясь. Собственно, других вариантов у него и не было.

Солдаты отошли в сторонку, волоча с собой потерявшего сознание коллегу и пытаясь (без особого успеха) сделать вид, будто они всего-навсего быстро идут, а не бегут со всех ног. Тиффани опустилась на колени около Роба и понизила голос:

— Слушай, Роб, я знаю о секретных туннелях.

— Что за отвратец наболтал тебе про то?

— Я ведь карга этих холмов, Роб, — постаралась успокоить его Тиффани. — Кому, как не мне, знать о туннелях? Кроме того, вы же Фиглы, а Фигл никогда не ночует в доме, из которого есть лишь один выход, верно?

Роб немного остыл.

— О, айе, тут верно ты речёшь.

— Тогда пожалуйста, будь любезен, найди и приведи к нам Эмбер. Твой курган никто не тронет.

Немного помедлив, Роб Всякограб нырнул в нору и пропал из виду. Его не было некоторое время,которое Тиффани потратила на то, чтобы с помощью сержанта собрать брошенное оружие. Потом Роб появился снова, на этот раз в компании других Фиглов и кельды. А также Эмбер, которая шла с явной неохотой. Девушка нервно заморгала от дневного света и пробормотала:

— О, кривенс!

— Я пришла, чтобы отвести тебя домой, Эмбер, — с неискренней улыбочкой сказала Тиффани. «Ладно, я хотя бы не сюсюкнула, как это здорово и прекрасно», — мысленно добавила она.

Эмбер пронзила её взглядом.

— Не смей меня волочь туда! — объявила девушка. — И сунь этот дом обезьяне в жакет!

«Не могу тебя осуждать, — подумала Тиффани, — но сейчас мне надлежит притвориться, будто я взрослая, и говорить глупые взрослые слова…»

— Но как же отец и мать, Эмбер? Они наверняка скучают по тебе.

При этих словах девушка скорчила такую гримасу, что Тиффани аж вздрогнула.

— О, айе! Старый отвратец так скучает, так горюет! Верно, тумаков новых уже припас пачку, с горя-то!

— Может, мы пойдём вместе и убедим его вести себя получше? — вызвалась Тиффани.

Она была сама себе противна, но зрелище этих толстых пальцев, густо покрытых ожогами от крапивы, не покидало её мысленного взора.

На сей раз Эмбер просто расхохоталась.

— Звиняй, мистрис, но Дженни толковала, ты премудрая, вроде. Что-то непохоже.

Как там однажды выразилась Матушка Ветровоск? «Зло — это когда ты начинаешь обращаться с людьми, словно с вещами». Прямо сейчас ты пытаешься сотворить зло, полагая, что если соединить вещь «отец» с вещью «мать», вещью «дочь» и вещью «дом», то получится вещь под названием «счастливая семья».

Вслух Тиффани произнесла:

— Эмбер, я прошу тебя пойти вместе со мной к Барону, чтобы он убедился, что с тобой всё в порядке. После этого можешь делать, что захочешь. Обещаю.

Кто-то постучал Тиффани по ботинку. Она посмотрела вниз, и увидела маленькое встревоженное лицо кельды.

— Изволь мал-мала наедине перемолвиться? — спросила Дженни.

Эмбер, скрючившись, присела рядом с кельдой, чтобы иметь возможность держать Дженни за руку.

Они отошли, и Дженни снова заговорила, или, может, запела, не разберёшь. Как можно спеть ноту, которая остаётся висеть в воздухе, пока другие ноты вьются вокруг? Как можно спеть звук, который словно поёт сам себя, снова и снова возвращаясь к тебе?

Потом мелодия пресеклась, оставив в душе лишь пустоту и чувство потери.

— Песнь кельды, — сказала Дженни. — Эмбер слышала, как я пою её малышам. Это часть утешалок, но она поняла её, Тиффани! Ни единой подсказочки я не дала, а она поняла всё едино! Жаб говорил тебе о том, я ведаю. Но что я тебе молвлю теперь, выслушай-ка. Она понимает и постигает. Она кельда почти, насколько человек кельдой быть может. Она — сокровище, какое следует уберечь непременно!

Последние слова прозвучали с нажимом, нехарактерным для обычно спокойной речи кельды. Тиффани поняла, что это не только полезный совет, но и некоторая угроза, пусть даже в мягкой обёртке.

Даже простое путешествие вниз в деревню стало предметом сложных переговоров. Когда Тиффани повела Эмбер за руку мимо ждущих у подножия холма солдат, сержант немало смутился. В конце концов, если тебя посылают с приказом доставить кого-то пред ясны очи Барона, а этот «кто-то» вдруг берёт и доставляется, фактически, самостоятельно, ты, как сержант стражи, начинаешь выглядеть, мягко говоря, глуповато. С другой стороны, если Тиффани и Эмбер пойдут вслед за солдатами, картина тоже получится довольно неприглядная; здесь пастушья страна, в конце-то концов, и все знают, что позади всегда идёт пастух, а впереди — овцы.

В конечном итоге, они избрали довольно неудобный и странный метод передвижения, сопровождавшийся постоянным шарканьем, топтанием, поворотами и переменой мест, так что казалось, будто они идут, танцуя польку. Эмбер хихикала, и Тиффани тратила немало времени, призывая девушку к порядку.

И в самом деле, получилось довольно забавно. Тиффани была бы рада, продлись забавная часть всей этой истории немного подольше.

— Послушай, мне велели разыскать только девушку, — с отчаянием в голосе повторил сержант, когда они миновали ворота замка. — Тебе идти вовсе не обязательно.

В его голосе явственно слышалось: «Пожалуйста, ну, пожалуйста, не надо врываться туда в твоей обычной манере и подставлять меня перед новым боссом». Не сработало.

Замок, как раньше говорили, «гудел, словно улей», иными словами, множество людей решали множество задач одновременно, суетливо перемещаясь во все возможные стороны, за исключением, разве что, направления «вертикально вверх». В ближайшее время ожидались похороны, а сразу вслед за ними — свадьба. Подобное сочетание напрягло ресурсы маленького замка до предела: многие гости, прибывшие издалека ради первого события, решили остаться также и на второе, что, безусловно, позволяло им сэкономить время, но означало массу дополнительных хлопот для всей прислуги. Впрочем, Тиффани была рада, что в замке сейчас (вполне закономерно) нет мисс Скряб, особы, во-первых, крайне неприятной, а во-вторых — очень не любившей пачкать свои руки работой.

Помимо прочего, не потеряла своей актуальности и вечная проблема рассадки гостей. Большинство из них были аристократами, и, следовательно, жизненно важно было проследить, чтобы никто из гостей случайно не оказался рядом с другим гостем, чьи предки когда-либо в прошлом пытались укокошить предков первого гостя. Учитывая тот факт, что «когда-либо в прошлом» понятие крайне растяжимое, а предки каждого так или иначе совершали попытки поубивать соседей (ради земель, денег или просто со скуки), при размещении гостей требовалось применить крайне точную тригонометрию, иначе бойня могла бы возобновиться ещё до того, как подадут второе.

Никто из слуг, казалось, не обращал особого внимания на Тиффани, Эмбер и солдат, но Тиффани заметила, как один из людей Барона сделал почти незаметный жест «защита против зла» — здесь, на её Родине! — и у неё появилось отчётливое ощущение, что их игнорируют весьма преднамеренно. Словно смотреть на Тиффани вредно для здоровья. Когда ведьму и Эмбер препроводили в кабинет Барона, он, кажется, тоже не обратил на них внимания. Роланд изучал покрывший весь его стол лист бумаги, сжимая в руке пучок разноцветных карандашей.

Сержант кашлянул, но даже задохнись он хоть до смерти, это всё равно не нарушило бы сосредоточенности Барона. В конце концов, Тиффани пришлось довольно громко крикнуть:

— Роланд!

Тот обернулся, его лицо покраснело от смущения и, отчасти, от гнева.

— Я предпочитаю обращение «милорд», мисс Болит, — резко сказал он.

— А я предпочитаю обращение «Тиффани», Роланд, — заявила она с хладнокровием, которое (как ей было известно) всегда его злило.

Он со стуком бросил карандаши на стол.

— Прошлое осталось в прошлом, мисс Болит, мы теперь совсем другие люди. Лучше нам не забывать об этом, как вам кажется?

— Это «прошлое» было всего лишь вчера, — возразила Тиффани. — И лучше не забывать, что я звала тебя «Роланд», а ты меня «Тиффани», как тебе кажется?

Она потянулась к шее и показала ему подвеску в виде лошади, которую он однажды дал ей. Казалось, это было сотню лет назад, но подвеска имела значение. За эту подвеску она готова была сразиться даже с Матушкой Ветровоск! Теперь Тиффани демонстрировала фигурку, словно обвинение.

— Прошлое не следует забывать. Если ты не знаешь, откуда пришёл, ты не знаешь, где ты сейчас, а если ты не знаешь, где ты сейчас, ты не знаешь, куда идти дальше.

Сержант перевёл взгляд с Тиффани на Барона, и при помощи инстинкта солдата, (который обретает каждый солдат к тому моменту, как становится сержантом), понял, что лучше исчезнуть, пока не начали летать тяжёлые предметы.

— Я, пожалуй, лучше пойду, присмотрю за… ну… тем, за чем надо присмотреть, ладно? — выпалил сержант и ретировался столь поспешно, что дверь плотно захлопнулась ещё прежде, чем он успел завершить фразу. Роланд мрачно посмотрел на дверь и повернулся к Тиффани.

— Я прекрасно знаю, где я сейчас, мисс Болит. Я занимаю пост отца, который умер. Этим имением я управлял многие годы, но всё, что делал — я делал от его имени. Почему он умер, мисс Болит? Он был не таким уж старым. Я думал, вы можете помочь ему магией!

Тиффани посмотрела на Эмбер, которая с интересом прислушивалась к спору.

— Может, мы обсудим всё это позже? — предложила она. — Ты хотел, чтобы твои люди привели эту девушку, и вот она здесь, полностью здоровая душевно и физически. Я не отдавала её, как ты изволил выразиться, «эльфам»! Она была гостьей Нак Мак Фиглов, которые неоднократно помогали тебе прежде. И она вернулась по своей собственной воле. — Тиффани пристально вгляделась в лицо Роланда и догадалась: — Ты их не помнишь, да?

Она ясно видела, что нет, не помнит, но его мозг явно боролся с очевидным, пытаясь вспомнить то, что должен был знать. «Он ведь был пленником Королевы Эльфов, — напомнила себе Тиффани. — Такое лучше не вспоминать, но что за ужасы он представил себе, когда Пусты заявили, будто я забрала девочку к Фиглам? К эльфам. Как мне вообразить, что он тогда почувствовал?»

Она слегка, самую малость, смягчила тон разговора.

— Ты смутно помнишь что-то насчёт «эльфов», да? Надеюсь, ничего плохого, но также и ничего отчётливого, словно старую сказку из книжки, или историю, которую кто-то рассказал тебе, когда ты был маленьким. Верно?

Он молча уставился на неё, но несказанные слова, которые он придушил ещё до того, как они сорвались с губ, сказали ей, что она права.

— Они говорят: «последний подарок», — продолжила Тиффани. — Это часть утешалок. Ты забываешь самое страшное, но и самое удивительное забываешь тоже. Я напоминаю вам об этом, милорд, потому что где-то там внутри вас скрывается Роланд. Завтра ты забудешь даже эти мои слова. Понятия не имею, как это работает, но оно срабатывает для всех.

— Ты отняла дитя у родителей! Они пришли ко мне сегодня утром, как только я прибыл! Все пришли ко мне этим утром с жалобами! Ты убила моего отца? Ты украла его деньги? Ты пыталась удавить старину Пуста? Ты обожгла его крапивой? Ты наполнила его дом демонами? Поверить не могу, что задаю такие идиотские вопросы, но миссис Пуст, кажется, утверждает, что так всё и было! Я не знаю, что и думать, особенно с тех пор, как некая волшебница, похоже, спутала мои мысли! Ты понимаешь, о чём я?

Пока Тиффани пыталась придумать адекватный ответ, он рухнул в своё кресло за столом и тяжело вздохнул.

— Мне сказали, что ты стояла около моего отца с кочергой в руке и требовала денег, — с горечью закончил он.

— Это неправда!

— А если правда, ты призналась бы?

— Нет! Потому что это ложь! Я никогда ничего такого не делала! То есть, я стояла рядом с ним…

— Ага!

— Не смей на меня агакать, Роланд, не смей! Я знаю, что тебе наболтали, но это всё ложь.

— Ты сама только что призналась, что стояла рядом с ним, так?

— Он просто хотел посмотреть, как я чищу руки! — она тут же пожалела о своих словах. Это была правда, но кого волнует правда? Она звучала словно ложь. — Послушай, я понимаю, как всё выглядит…

— И ты не крала мешок денег?

— Нет!

— И ты ничего не знаешь об этих деньгах?

— Да, твой отец попросил меня взять мешок из железного сундука. Он хотел…

Роланд прервал её.

— Где теперь эти деньги?

Его голос звучал ровно и невыразительно.

— Понятия не имею, — ответила Тиффани. Он открыл было рот, но она его перебила, крикнув: — Нет! Слушай, понял? Сиди и слушай! Я заботилась о твоём отце почти два года. Старик мне нравился, и я не сделала ничего плохого ни тебе, ни ему. Он умер, когда пришло его время. Тут уж ничего нельзя было поделать.

— Зачем тогда была нужна твоя магия?

Тиффани покачала головой.

— «Магия», как ты её называешь, всего лишь забирала его боль, и не смей думать, что это далось мне просто! Я не раз видела, как люди умирают, и я говорю тебе, что он умер легко, вспоминая свои самые счастливые дни.

По лицу Роланда покатились слёзы, но Тиффани ощущала его злость, он злился оттого, что плакал, словно слёзы лишали его мужественности и баронского достоинства. Очень глупо.

Она услышала, как он пробормотал:

— Ты можешь забрать моё горе?

— Извини, — тихо ответила Тиффани. — Все об этом просят. Но я не могу, даже если бы знала, как. Это горе — твоё. Излечить его могут лишь время и слёзы, для того они и нужны.

Она встала и взяла Эмбер за руку; девушка не отрывала пристального взгляда от Барона.

— Я намерена отвести Эмбер к себе домой, — объявила Тиффани. — А тебе неплохо бы как следует выспаться.

Барон не ответил. Он продолжал сидеть, глядя на свои бумаги, словно загипнотизированный. «Проклятая сиделка во всём виновата, — подумала Тиффани. — Я так и знала, что из-за неё будут проблемы. Яд проникает прежде всего туда, где его уже готовы принять, а в случае мисс Скряб это была не просто «готовность», а торжественная встреча, включая швыряние чепчиков в воздух и небольшой духовой оркестр в придачу». Да, сиделка точно приняла бы Лукавого. Она была как раз таким человеком, кто охотно пустит его в себя и даст ему силу, силу злобы, зависти и спесивого самодовольства. «Но я же не делала ничего плохого, — сказала себе Тиффани. — Или делала? Я ведь вижу свою жизнь только изнутри, а внутри, наверное, каждый уверен, что поступает всегда правильно. Ох, к чёрту это! Каждый бежит со своими проблемами к ведьме! Нельзя винить Лукавого за всё, что болтают люди. Просто мне хочется, чтобы был кто-то — кроме Дженни — с кем можно поговорить, не обращая внимания на островерхую шляпу. Итак, что мне теперь делать? Да, что вам делать, мисс Болит? Что вы посоветуете себе, мисс Болит, такая ловкая в решении чужих проблем? Ну что же, для начала, я бы посоветовала тебе тоже как следует выспаться. Ты почти не спала прошлой ночью, потому что миссис Пруст чемпионка по храпу, а с тех пор ещё много чего случилось. Кроме того, я не могу припомнить, когда ты в последний раз нормально ела, и, кстати, позволь заметить, сейчас ты говоришь сама с собой».

Она снова посмотрела на Роланда, без сил осевшего в кресле, его взгляд блуждал где-то далеко.

— Я сказала, что забираю Эмбер с собой.

Роланд пожал плечами.

— Ну, я не могу тебе помешать, верно? — с сарказмом ответил он. — Ты же у нас ведьма.

* * *

Мать Тиффани без лишних слов постелила постель для Эмбер, а сама Тиффани провалилась в сон на своей кровати, в другом углу спальни.

Она проснулась в огне. Языки пламени заполняли всю комнату, отсвечивая оранжевым и красным, но горели ровно, будто в кухонной печи. Дыма не было, и, хотя вокруг было тепло, ничего на самом деле не горело. Огонь словно зашёл с дружеским визитом, а не по делу. Пламя слегка потрескивало.

Совершенно очарованная Тиффани сунула в огонь палец, а потом подняла его, словно поселившийся на руке огонёк был всего лишь безобидным птенцом. Кажется, он стал остывать, но Тиффани подула на него, и он радостно вспыхнул снова.

Тиффани осторожно встала с пылающей кровати, и та (хотя это явно был сон) издала очень натуральную серию традиционных для сего древнего ложа щелчков и поскрипываний, прямо как в жизни. Эмбер мирно спала на соседней кровати под пылающим одеялом; пока Тиффани смотрела, девушка повернулась на другой бок, и огонь повернулся вместе с ней.

Быть ведьмой означает, в частности, не бегать по дому с воплями всего лишь оттого, что загорелась твоя постель. Помимо прочего, это был необычный огонь, он не обжигал. Огонь, который не жжётся. Зайчиха мчится, огня не боится…Кто-то пытается мне что-то сообщить.

Огонь тихо угас. За окном что-то почти незаметно шевельнулось, и Тиффани вздохнула. Фиглы никогда не сдаются. С девяти лет она точно знала, то они следят за ней каждую ночь. Они и теперь следили, именно поэтому она мылась только в сидячей ванне, за ширмой. Скорее всего, у неё не было ничего, на что Нак Мак Фиглам хотелось бы посмотреть, просто так она чувствовала себя спокойнее.

Зайчиха мчится, огня не боится…Определённо, это зашифрованное послание, но от кого? Может, от загадочной ведьмы, что следит за ней? Всякие знаки и пророчества это прекрасно, но порой так хотелось, чтобы люди просто и ясно записывали на бумаге, что именно им от неё надо! С другой стороны, неожиданные мысли и совпадения игнорировать явно не следовало: все эти внезапные воспоминания и случайные прихоти. Слишком часто это оказывалась всего лишь другая часть твоего собственного мозга, которая настойчиво пытается сообщить тебе нечто, чего ты не видишь за повседневной суетой. Впрочем, за окном уже ясный день и загадки могут подождать. В отличие от прочих дел. Она встала и направилась в замок.

— Мой отец избил меня, да? — прозаично спросила Эмбер, когда они шагали к серым башням. — И мой малыш умер?

— Да.

— О, — сказала Эмбер тем же спокойным тоном.

— Да, — подтвердила Тиффани. — Мне очень жаль.

— Я вроде как вспоминаю, но смутно, — сказала Эмбер. — Всё словно… в тумане.

— Это утешалки работают. Дженни помогла тебе.

— Я понимаю, — сказала девушка.

— Неужели? — удивилась Тиффани.

— Да, — ответила Эмбер. — А что с отцом, у него теперь будут неприятности?

«Будут, — подумала Тиффани. — Особенно если я расскажу, в каком виде нашла тебя. Женщины об этом позаботятся. Жители деревни имеют здоровую тенденцию лупить почём зря мальчишек, которые по определению нуждаются в колотушках, потому что проказливые дьяволята, но так избить девочку? Это нехорошо».

— Расскажи мне о своём парне, — вместо этого сказала она вслух. — Он портной, да?

Эмбер просияла, своей улыбкой она была способна осветить мир.

— О, да! Его дедушка многому учил, пока не помер. Из ткани он почти что хочешь может сотворить, мой Уильям. Все говорят, ему надо было пойти в ученики к портному, и тогда он сам стал бы мастером всего через несколько лет. — Она пожала плечами. — Но мастера требуют за обучение плату, а его мать никогда не смогла бы набрать нужную сумму. О, у моего Уильяма чудесные тонкие пальцы и он помогает матери шить корсеты и прекрасные подвенечные платья. Это значит, он умеет работать с атласом и всем таким прочим, — с энтузиазмом добавила девушка. — А мама Уильяма первая мастерица по шитью!

Эмбер так и сияла от гордости за них.

Тиффани посмотрела на её радостное лицо, на котором, несмотря на усилия кельды, были всё ещё отчётливо видны синяки.

«Значит, её парень портной, — подумала она. — С точки зрения крупных мускулистых людей вроде мистера Пуста, портной вообще не мужчина, с его-то мягкими руками и домашней сидячей работой. А если он ещё и для женщин шьёт, это лишь дополнительный позор для маленькой несчастливой семьи».

— Что теперь будешь делать, Эмбер? — спросила Тиффани.

— Я бы хотела повидаться с мамой, — неуверенно сказала девушка.

— А если ты встретишь там отца?

Эмбер повернулась к ней.

— Тогда я пойму… пожалуйста, не делайте с ним ничего плохого, ладно? Не превращайте в свинью, например, или типа того.

«Денёк в шкуре свиньи, пожалуй, научил бы его кое-чему», — подумала Тиффани. Но было что-то от кельды в том, как Тиффани сказала «Тогда я пойму». Сияющий свет в мире тьмы.

Тиффани никогда не видела, чтобы ворота замка были закрыты, кроме как ночью. Днём замок обычно служил одновременно домом собраний, магазином плотника, лавкой кузнеца, местом для детских игр (на случай дождя) и, при необходимости, складом для сена и пшеницы, если урожай не помещался в амбары. Даже в самом большом деревенском доме нет лишнего пространства; если вам требовалось где-то спокойно посидеть, или поразмыслить, или с кем-то поговорить, вы шли в замок. Так было всегда.

Сегодня шок от возвращения Барона уже пошёл на убыль, но, когда Тиффани вошла, она увидела, что суета всё ещё продолжается, правда, какая-то приглушённая, люди явно старались производить поменьше шума. Возможно, причиной была Герцогиня, будущая тёща Роланда, которая расхаживала по главному залу, время от времени тыча в слуг палкой. Первый раз увидев такое, Тиффани просто не поверила своим глазам, но тут это случилось снова — Герцогиня своей чёрной тростью с серебряным набалдашником стукнула горничную, которая просто шла мимо с корзиной белья. Только в этот момент Тиффани заметила и невесту, которая плелась за своей матерью, словно стыдясь идти рядом с женщиной, тычущей всех подряд тростью.

Тиффани собралась было возмутиться, но потом ей стало любопытно. Она сделала пару шагов назад и исчезла. Это был дар, которым она владела в совершенстве. Ты не становишься невидимкой, просто люди перестают обращать на тебя внимание. Никем незамеченная, она тихо подошла поближе, чтобы услышать, о чём говорят мать с дочерью, точнее, мать говорит, а дочь слушает.

Герцогиня жаловалась.

— …всё превратилось в какие-то развалины и руины. Серьёзно, здесь необходим капитальный ремонт! В таком месте расхлябанность недопустима! Твёрдость — вот что главное! Лишь небеса знают, о чём думала эта семья!

Её речь была подчёркнута смачным «бумц!», с которым трость опустилась на спину очередной горничной, спешившей (но, очевидно, недостаточно быстро) с тяжелой корзиной белья в руках.

— Ты должна строго исполнять свои обязанности, чтобы убедиться, что все вокруг достаточно тщательно исполняют свои, — продолжила Герцогиня, озираясь в поисках очередной жертвы. — Мы прекратим этот бардак. Видишь? Видишь? Они учатся. Никогда не ослабляй натиска, не допускай разгильдяйства ни в чём, ни в работе, ни в поведении. Не терпи никакой непочтительности! Это, разумеется, и улыбок касается. О, ты можешь подумать: «Что плохого в радостной улыбке?» Но невинная улыбка может очень легко превратиться в многозначительную ухмылку, словно они вместе с тобой смеются над какой-то шуткой. Ты слушаешь, что я тебе говорю?

Тиффани была потрясена. Герцогиня легко заставила её сделать то, чего Тиффани в жизни не подумала бы делать — почувствовать жалость к будущей жене Барона, которая сейчас стояла перед матерью, словно нашкодивший ребёнок.

Хобби, а также, вероятно, единственным делом в жизни, которым Летиции дозволялось заниматься, было рисование акварелей, и Тиффани, которая (вопреки своим худшим инстинктам), старалась думать о девушке непредвзято, казалась, что та и выглядит словно акварель, причём нарисованная кем-то, у кого очень много воды и очень мало краски — вся бледная и какая-то сырая. Кроме того, она была такой тонкой, того гляди, сломается от ветра. Невидимая Тиффани ощутила очень слабый укол вины и запретила себе изобретать новые нехорошие аналогии. Мало того, она даже ощутила сочувствие, чёрт его побери!

— Теперь, Летиция, снова повтори стишок, которому я научила тебя, помнишь? — потребовала Герцогиня.

Будущая жена, не просто пошедшая пятнами, но словно тающая от смущения и позора, осмотрелась вокруг, будто мышь, застигнутая врасплох на открытом пространстве, и не знающая, куда теперь бежать.

— Слабо коль… — раздражённо подсказала Герцогиня и ткнула дочь тростью.

— Слабо коль… — пробормотала девушка. — Слабо коль… Слабо коль возьмёшь крапиву, она укусит, будто волк, если ж схватишь её крепко, станет ласковой, как шёлк. Так же люди: будь любезна, и они пойдут войной, если ж стиснешь их покрепче, они склонятся пред тобой.

Когда тихий неуверенный голос смолк, Тиффани осознала, что в главном зале настала тишина, все таращились на мать и дочь. Ведьма даже понадеялась, что кто-нибудь увлечётся и начнёт аплодировать, хотя, вероятно, это означало бы конец мира. Вместо этого невеста бросила взгляд на разинутые рты, зарыдала и кинулась прочь со всей возможной скоростью, какую позволяли её весьма дорогие, но столь же непрактичные туфли. Тиффани услышала, как они протопали вверх по лестнице, финальным аккордом хлопнула дверь. Тиффани тихо отошла в сторонку, незаметная тень, на которую никто не обратил внимания. Потом покачала головой. Зачем он всё это затеял? Зачем, ради всего святого, Роланд решил жениться на Летиции? Он мог взять в жёны, кого захочет! Не Тиффани, конечно, но чем его очаровала эта, мягко говоря, тощая девица?

Разумеется, её отец был герцогом, мать герцогиней, а она сама — герцогёнком. Это нечто вроде утёнка — ладно, будем великодушны, но она и вправду ковыляет, словно утка. Ну, правда же. Если присмотреться, видно, как растопырены её ступни.

И, коли уж на то пошло, жуткая мамаша и слезливая девчонка превосходили Роланда по рангу! Они официально имели право давить на него!

Старый Барон был совсем другим человеком. Конечно, он любил, чтобы мальчишки слегка кланялись ему, а девчонки делали реверансы, но зато он помнил каждого по имени, и, зачастую, дни рождения тоже. Он всегда был вежлив. Тиффани помнила, как он однажды остановил её и сказал: «Будь любезна передать отцу, чтобы он зашёл ко мне, пожалуйста». Очень скромная фраза для человека, обладающего такой большой властью.

Её отец и мать частенько спорили о нём, когда думали, что Тиффани уже легла спать. Сквозь симфонию скрипа кроватных пружин она не раз слышала, как они почти (но не совсем!) ссорятся. Отец говорил: «Конечно, он очень щедрый и всё такое, но ты не можешь отрицать, что он получил своё богатство, расквашивая физиономии бедняков!» А мать возражала: «Я ни разу не видела, как он что-то расквашивает! В любом случае, всё это было прежде! Нам нужен кто-то, кто будет нас защищать. Это просто логично!» А отец отвечал: «Защищать от кого? Другого такого же человека с мечом? Подозреваю, мы и сами неплохо с этим справились бы!» Тут дискуссия обычно прекращалась, потому что её отец и мать любили друг друга, и никто из них не хотел, чтобы что-то в их жизни изменилось по-настоящему.

Глядя на людей в главном зале, Тиффани думала, что вовсе не обязательно расквашивать их физиономии, если ты хочешь научить их квасить капусту и делать прочие свои дела.

От этих мыслей у неё пошла кругом голова, но она не дала им воли. Солдаты Барона все были местными парнями, или, как минимум, мужьями местных женщин. Что сталось бы, соберись все жители деревни вместе, чтобы заявить Барону: «Послушай, живи здесь, мы не против, можешь также занимать самую большую комнату в замке, мы даже согласны готовить для тебя обеды и время от времени смахивать пыль в залах, но эта земля теперь наша, ясно тебе?» Сработало бы такое?

Вероятно, нет. Но она не забыла, как попросила отца расчистить старый каменный амбар. Это лишь для начала. У неё были определённые планы насчёт этого амбара.

— Эй, ты! Да! Ты, в тени! Ты что там делаешь, отлыниваешь?

Наконец, Тиффани поняла, что обращаются к ней. Слишком глубокая задумчивость сыграла с ней злую шутку: она перестала уделять достаточно внимания своей «невидимости». Она вышла из тени, а вместе с ней и её островерхая шляпа. Герцогиня уставилась на вызывающий головной убор.

Пожалуй, настал момент разбить лёд в отношениях, хотя он был столь толст, что для этого мог потребоваться топор.

— Я не знаю, что значит «отлынивать», мадам, но если вы желаете, сделаю всё возможное, чтобы научиться, — вежливо сказала Тиффани.

— Что? Что! Как ты меня назвала?

Люди в главном зале учились быстро, поэтому они мгновенно разбежались по своим делам. Голос Герцогини предвещал бурю, и никто не желал быть застигнутым этой бурей вне безопасной гавани.

Тиффани внезапно разозлилась. Она не сделала ничего, чтобы заслужить такое грубое обращение.

— Извините, мадам. Я никак вас не обзывала, насколько мне известно, — заявила она.

Это не помогло; Герцогиня зло прищурилась.

— О, я тебя знаю. Ведьма! Ты ведьма, которая преследовала нас в городе с какими-то своими злыми целями! О, там, откуда я родом, мы знаем про ведьм всё! Вы назойливы, сеете повсюду сомнения, пестуете недовольство, вы совершенно аморальны и бесчестны!

Герцогиня выпрямилась и воззрилась на Тиффани так, словно одержала некую несомненную победу. Она постукивала по полу своей тростью.

Тиффани смолчала, хотя это было и нелегко. Она ощущала взгляды слуг, прятавшихся за драпировками, колоннами и полузакрытыми дверьми. Герцогиня ухмылялась, и Тиффани чувствовала, что обязана стереть с её лица эту ухмылку. Ради всех ведьм, она должна была показать миру, что с ведьмой так обращаться нельзя. С другой стороны, если она выскажется слишком резко, Герцогиня обязательно отыграется потом на слугах. Тут надо поделикатнее. Впрочем, её добрые намерения так и остались лишь намерениями, потому что старая кошёлка мерзко хихикнула и сказала:

— Ну что, деточка? Разве ты не собираешься превратить меня в какую-нибудь мерзкую тварь?

Тиффани пыталась сдержаться, правда. Но порой такое просто невозможно. Она глубоко вздохнула.

— Зачем мне тратить силы понапрасну, мадам? Вы и сами с этим неплохо справились!

Внезапно наставшая тишина нарушалась лишь звуком сдавленного смеха, который изо всех сил (прижав руку ко рту) старался не издавать спрятавшийся за колонной стражник, а также фырканьем служанки, которая почти успешно пыталась сделать то же самое, скрывшись за драпировкой на другом конце зала. Но Тиффани запомнилось иное: тихий щелчок открывшейся где-то наверху двери. Это что, Летиция? Она подслушивала? Впрочем, неважно. Герцогиня торжествовала, ощутив, что Тиффани теперь полностью в её власти.

Не следовало ей опускаться до глупой перебранки. Теперь Герцогиня получит колоссальное удовольствие, доставляя неприятности Тиффани, всем, кто случайно окажется рядом с Тиффани, а также, возможно, всем, кого она когда-либо знала.

Тиффани ощутила, как по спине течёт холодный пот. Такого раньше не случалось. Так сильно она прежде не боялась никого: ни Зимового, ни Анаграмму в её худшие дни, ни даже Королеву Эльфов, которая умела нагнать страху, как никто. Герцогиня превзошла их всех: она наседала и напирала, пока жертва не начнёт сопротивляться, что служило лишь поводом для новых, ещё более жестоких нападок. Попутно Герцогиня атаковала всех, кто случайно оказался поблизости, приглашая их таким образом возложить вину за свои проблемы на главную жертву.

Герцогиня осмотрела сумрачный зал.

— Есть тут стражник? — спросила она, и принялась с извращённым удовольствием ждать ответа. — Я точно знаю, что где-то поблизости есть стражник!

Раздался звук неуверенных шагов, и к Герцогине пугливо приблизился Престон, ученик стражника. «Ну конечно, Престон, разумеется, — подумала Тиффани. — Все остальные стражники слишком опытны, им вовсе не улыбается получить двойную порцию высочайшего гнева».

Престон нервно улыбался, но это как раз ничего, даже, можно сказать, мудрый ход при общении с людьми вроде Герцогини. Ему хватило ума отдать Герцогине честь, и (для человека, которому никогда не показывали, как это правильно делается, а также для того, кто вообще отдаёт честь очень редко), движение получилось вполне приемлемое.

Герцогиня поморщилась.

— Почему ты улыбаешься, юноша?

Престон тщательно обдумал ответ и сказал:

— Солнышко светит, мадам, а я на работе, и она мне по нраву.

— Не смей улыбаться мне, юноша. Улыбки ведут к непочтительности, каковую следует пресекать любой ценой. Где Барон?

Престон переступил с ноги на ногу.

— Он в склепе, мадам, отдаёт последнюю дань уважения своему отцу.

— Не смей называть меня «мадам»! «Мадам» — это жена лавочника! Также не смей обращаться «миледи», потому что этот титул предназначен для жён рыцарей и прочей шушеры! Я герцогиня, и, следовательно, ко мне надлежит обращаться «ваша светлость». Ты понял?

— Да, м… ваша светлость! — Престон на всякий случай ещё раз отдал честь.

На какую-то секунду Герцогиня выглядела глубоко удовлетворённой, но секунда эта очень быстро миновала.

— Прекрасно. А теперь, забери эту тварь — она махнула рукой в сторону Тиффани, — и запри её в темнице замка. Ты понял?

Шокированный Престон бросил взгляд на Тиффани, в поисках подсказки. В ответ она подмигнула, просто чтобы ободрить его. Он снова повернулся к Герцогине.

— Запереть в темнице? Её?

Герцогиня пронзила его взглядом:

— Ты слышал приказ!

Престон нахмурился.

— Вы уверены, ну, насчёт темницы? А то придётся выгонять оттуда коз.

— Юноша, мне глубоко плевать на ваших коз! Я приказала тебе запереть эту ведьму, немедленно! Теперь иди, исполняй, или я прослежу, чтобы ты тотчас же лишился своего места в страже Барона.

Тиффани и так была уже весьма впечатлена Престоном, но тут он буквально заслужил медаль.

— Не могу, — сказал он. — Из-за зумпции невинности. Мне сержант рассказывал. Зумпция. Зумпция невинности. Это значит, нельзя запирать того, кто не нарушал законов. Зумпция невинности. На бумаге прям так и написано. Зумпция невинности, — на всякий случай ещё раз повторил он.

Такая непокорность вышвырнула Герцогиню за пределы обычного гнева куда-то в область потрясённого ужаса. Этот прыщавый юнец в плохо сидящих доспехах отказывался подчиняться ей из-за каких-то глупых слов! Никогда прежде с ней не случалось ничего подобного. Это было, словно говорящую лягушку встретить. Очень любопытно и всё такое, но рано или поздно назойливая тварь будет раздавлена.

— Сдай оружие и немедленно покинь замок! Ты уволен! Ты потерял своё место, и я прослежу, чтобы тебя никогда больше не наняли в стражники, понял, юнец?

Престон покачал головой.

— Не выйдет, ваше лордство. Из-за зумпции. Сержант мне так говорил: «Престон, держись-ка зумпции невинности. Она твой друг. Защищай зумпцию, во что бы то ни стало».

Герцогиня пронзила взглядом Тиффани, но та упорно молчала, потому что молчание, похоже, раздражало Герцогиню гораздо сильнее, чем любые слова. Оставалось лишь надеяться, что мегера лопнет со злости. Вместо этого, как и следовало ожидать, она снова обрушилась на Престона.

— Да как ты смеешь спорить со мной, прохвост! — Она подняла свою блестящую трость, но та внезапно словно застыла в воздухе.

— Вы не ударите его, мадам, — спокойно сказала Тиффани. — Иначе я сделаю так, что вы

сломаете руку. Мы в этом замке не бьём людей палками.

Герцогиня зарычала и потянула трость к себе, но палка и её рука застыли, словно не желая шевелиться.

— Сейчас я отпущу палку, — сказал Тиффани. — Но если вы попытаетесь кого-нибудь ударить, я разломаю её пополам. Пожалуйста, поймите: это не угроза, это предупреждение.

Герцогиня посмотрела Тиффани в лицо, и, видимо, разглядела там нечто, отчего спасовала даже её тупая самоуверенность. Она отпустила трость, и та упала на пол.

— Я это ещё припомню тебе, ведьминское отродье!

— Просто ведьма, мадам, просто ведьма, — сказал Тиффани, и Герцогиня степенно вышла из главного зала, пытаясь сохранить остатки достоинства.

— Нас ждут неприятности? — тихо спросил Престон.

Тиффани слегка пожала плечами.

— Я прослежу, чтобы тебя они не коснулись, — сказала она. А мысленно добавила: «И сержанта тоже. Уж об этом я позабочусь».

Она огляделась, и заметила, что слуги поспешно отводят от неё свои взгляды, словно чего-то боятся. «Это же не магия никакая, — удивилась Тиффани. — Я просто настояла на своём. Человек обязан стоять на своём, если оно действительно своё».

— Я всё ждал, — сказал Престон, — когда ты превратишь её в таракана и растопчешь. Слыхал, ведьма запросто может, — добавил он с надеждой в голосе.

— Нельзя сказать, будто такое невозможно, — ответила Тиффани. — Но ведьмы обычно этого избегают. Помимо прочего, имеются кое-какие чисто практические проблемы.

Престон с умным видом кивнул.

— Ах, ну конечно, — сказал он. — Разница в массе тела. Придётся сотворить одного огромного, величиной с человека, таракана, который, скорее всего, рухнет под собственной тяжестью; альтернативой являются десятки или даже сотни человекообразных мелких тараканчиков. Загвоздка в том, что их мозги, вероятно, будут работать очень плохо. Хотя, если подумать, с помощью подходящего заклинания ты можешь превратить человека в тараканов, а все, так сказать, излишки поместить в большое ведро, из которого тараканы смогут взять недостающее, когда им надоест быть маленькими. Проблема в том, что произойдёт, если ведро забудут закрыть крышкой и к нему вдруг подбежит, например, голодная собака? Дело может обернуться очень скверно. Извини, я что-то не так сказал?

— Гм, нет, — пробормотала озадаченная Тиффани. — Гм, а тебе не кажется, что ты слишком смышлёный для простого стражника, Престон?

Престон пожал плечами.

— Не знаю, все остальные парни считают меня бесполезным, — весело ответил он. — С их точки зрения, в человеке, который способен без запинки произнести «изумительно», есть что-то странное.

— Но, Престон… Я знаю, что ты умный, и достаточно эрудирован, чтобы знать значение слова «эрудирован». Зачем же ты порой притворяешься дураком, как было с «доктриной» или «зумпцией невинности»?

Престон ухмыльнулся.

— К сожалению, я родился умным, мисс, но быстро понял, что порой слишком умничать явно невыгодно. Лучше притворяться, так меньше неприятностей.

В эту минуту Тиффани стало очевидно, что умному человеку следует поскорее покинуть главный зал. Конечно, ужасная Герцогиня не сможет доставить ей очень большие проблемы, верно? Но Роланд вёл себя так странно, притворяясь, будто они никогда не были друзьями, и будто он верит всем наветам… Раньше подобного ни разу не случалось. О, да… конечно, он горевал по отцу, но, хуже того, он стал словно… сам не свой. А эта старая кошёлка только что ушла, чтобы помешать ему спокойно сказать отцу «прощай» в тишине склепа, произнести слова, для которых не нашлось времени прежде, попытаться вернуть прошлое и надежно скрепить с настоящим.

Все так делали.

Тиффани не раз доводилось стоять у чужого смертного ложа. Порой всё происходило почти радостно, когда какой-нибудь добрый старик мирно слагал, наконец, со своих плеч бремя прожитых лет. Или, наоборот, трагично, если жертва была столь юна, что Смерти приходилось пригнуться, чтобы собрать свою скорбную жатву. Или же печально, но буднично — как гаснет одна из тысяч звёзд на небосклоне. В большинстве случаев Тиффани просто бродила по дому, то делая чай, то утешая скорбящих, то слушая грустные истории о добрых старых временах, но всегда оставались слова, которые живые не успели сказать усопшим. В конце концов, она решила, что эти слова, хоть и не прозвучали прежде, должны быть обязательно произнесены и запомнены в настоящем.

— Что ты думаешь насчёт слова «ребус»?

Тиффани тупо уставилась на Престона, её мысли всё ещё занимали непроизнесённые слова.

— О чём ты? — переспросила она, нахмурившись.

— Слово «ребус», — охотно повторил Престон. — Тебе не кажется, что оно похоже на бронзовую змейку, которая свернулась загогулиной, чтобы поспать?

«После такого денька, как сегодня, любая не-ведьма просто отмахнулась бы от подобной глупости, из чего следует, что мне нужно поступить иначе», — подумала Тиффани.

Престон был самым скверно экипированным стражником в замке; собственно, так и должно было быть, учитывая, что он новичок. Ему вручили сплошь дырявые кольчужные штаны^[647], вопреки здравому смыслу наводившие на мысль, что моль способна жрать сталь. Кроме того, его голову украшал шлем, который, вне зависимости от размеров черепа обладателя, всегда съезжал вниз и оттопыривал уши; а также, помимо прочего, от предшественников он унаследовал кирасу, столь проржавевшую, что она вполне сгодилась бы на дуршлаг.

Зато его взгляд всегда был очень внимательным; до такой степени, что многие начинали нервничать. Престон не просто глядел. Он смотрел столь тщательно, что объекты внимания ощущали взгляд даже после того, как он отводил глаза. Тиффани понятия не имела, что творится у него в мозгах, но они явно были полны разных мыслей.

— Ну, честно говоря, я никогда особенно не размышляла над словом «ребус», — медленно проговорила Тиффани, — однако оно действительно кажется каким-то металлическим и ползучим.

— Я люблю слова, — сказал Престон. — Например, «всепрощение», разве оно не звучит именно так, как должно звучать? Вроде шёлкового платка, что медленно падает на ковёр? Или, скажем, «шелестение»? Вызывает ассоциации с заговорами и мрачными тайнами. Извини, я что-то не так сказал?

— Да, полагаю, кое-что, вероятно, не так, — ответила Тиффани, глядя прямо в обеспокоенное лицо Престона. «Шелестение» всегда было её любимым словом; до сих пор она не встречала никого, кто его знал. — Почему ты пошёл в стражники, Престон?

— Овец не люблю, недостаточно силён, чтобы стать пахарем, для портного слишком неловкие пальцы, и слишком боюсь воды, чтобы уплыть в море. Мама, наперекор отцу, научила меня чтению и письму, и, поскольку я не годился для нормальной работы, меня снарядили в послушники Церкви Ома. Но из церкви меня вышвырнули, потому что я задавал слишком много вопросов, типа: «Так это действительно правда, или как?» — Он пожал плечами. — В общем, быть стражником мне по нутру. — Он сунул руку за свою кирасу, которая вполне могла бы вместить небольшую библиотеку, извлёк на свет книгу и продолжил: — Если держаться подальше от начальства, остаётся много времени для чтения, а метафизика довольно интересная штука.

Тиффани моргнула.

— Что-то я потеряла нить твоей мысли, Престон.

— Неужели? — сказал юноша. — Ну вот, например, если я стою ночью на страже, и кто-то подходит к воротам, я должен спросить: «Кто идёт, враг или друг?» на что правильный ответ, разумеется, будет «Да».

Тиффани призадумалась, и постепенно начала понимать, какие проблемы испытывает Престон со своей службой. Он тем временем продолжал:

— Ребус начинается, если они ответят «Друг», потому что, а вдруг они врут? Но парни, которые любят бродить по ночам, весьма мудро изобрели своё собственное арго, на котором ответ на мой вопрос звучит так: «Вынь, наконец, нос из книги, Престон, и впусти нас немедленно!»

— А что значит «арго»? — спросила Тиффани.

Потрясающий парень. Нечасто встретишь человека, в чьих устах подобная чушь звучит столь удивительно разумно.

— Особая речь, служит чем-то вроде пароля, — пояснил Престон. — Слова, которые ваш враг неспособен произнести поопределению. Если взять, например, Герцогиню, таким будет слово «пожалуйста».

Тиффани чуть не рассмеялась.

— Твои мозги однажды доведут тебя до беды, Престон.

— Ну, пока не подводили.

Тут со стороны кухни донёсся вопль. Людей от животных отличает то, что они обычно бегут на шум, а не прочь от него. Тиффани прибыла на место лишь чуть позже Престона, но они оказались не первыми. Пара девушек уже утешали повариху, мисс Шлюпку, которая всхлипывала, сидя в своём кресле, пока одна из девушек бинтовала её руку кухонным полотенцем. Пол слегка дымился, в сторонке на боку валялся кухонный горшок.

— Они были тут, я тебе говорю! — пробормотала повариха между всхлипами. — Дёргались. Я это навсегда запомню. Они дрыгались и орали «Мама!», их маленькие мордочки я запомнила на всю жизнь.

Она снова принялась всхлипывать, столь основательно, что рисковала задохнуться. Тиффани поманила к себе ближайшую служанку, на что та реагировала так, словно её ударили, и попыталась спрятаться.

— Послушайте, — начала Тиффани, — может мне кто-нибудь объяснить… Эй, ты что собралась делать с этим ведром? — последние слова относились к другой служанке, которая появилась из погреба с ведром в руках, но, заслышав среди суеты слова команды, немедленно его уронила. По полу разлетелись куски льда. Тиффани глубоко вздохнула. — Леди, на ожог нельзя класть лёд, сколь бы разумным вам ни казалось подобное действие. Остудите лучше чай — но не до ледяного холода — и опустите туда её руку минимум на четверть часа. Все поняли? Хорошо. А теперь, что случилось?

— Горшок был полон лягушек! — заорала повариха. — Там были пудинги, и я собиралась их прокипятить, но когда я открыла крышку, они превратились в лягушат, которые звали свою мамочку! Я всем ведь говорила, всем! Свадьба и похороны одновременно — это к несчастью! Ведьмовство, вот что это такое!

Тут женщина подавилась словами и прижала здоровую руку ко рту.

Тиффани сохранила непроницаемое лицо. Она заглянула в горшок, потом осмотрела пол. Никаких признаков лягушат, зато в горшке обнаружились два огромных пудинга. Когда она вытащила их, ещё горячие, и водрузила на стол, служанки испуганно попятились.

— Прекрасное сливовое тесто, — ободрительно заметила Тиффани. — Совершенно нечего бояться.

— Я часто замечал, — сказал Престон, — что в некоторых обстоятельствах кипящая вода бурлит довольно странным образом, исторгая из себя скачущие вверх и вниз капельки. Возможно, именно поэтому мисс Шлюпке показалось, будто она видит лягушат?

Склонившись к Тиффани, он прошептал:

— Другой причиной вполне вероятно может быть почти пустая бутылка прекрасного сливочного хереса, которую я вижу вон на той полке, вкупе со стаканом, лежащим в тазу для грязной посуды.

Тиффани была впечатлена; стакана она не заметила.

Все уставились на неё. Кому-то явно следовало что-то сказать, и, поскольку никто говорить не собирался, Тиффани пришлось взять эту заботу на себя.

— Я уверена, что смерть Барона всех нас расстроила… — начала Тиффани, но не смогла продолжать, потому что повариха вдруг выпрямилась в кресле и указала на неё дрожащим пальцем.

— Всех, кроме тебя, тварь! — заявила она. — Я следила за тобой, о да, следила! Все плакали, стонали и всхлипывали, но не ты! О, нет! Ты расхаживала повсюду с надутым видом, раздавая указания тем, кто старше и важнее тебя! Прямо как твоя бабуля! Все знают! Ты крутила шуры-муры с молодым Бароном, а когда он отверг тебя, назло ему убила его старого отца! Тебя видели! О, да, и теперь бедный парень вне себя от горя, а его невеста в слезах и не выходит из своей комнаты! О, как ты, верно, ликуешь теперь тайком! Некоторые люди говорят, что свадьбу надо отменить! Это тебе по душе, верно? Ещё одно пёрышко в твою чёрную шляпу, вот уж точно! Я помню тебя малышкой, а потом ты ушла в горы, где живут эти чокнутые, и что же вернулось назад? Да, что вернулось назад? Назад вернулась высокомерная всезнайка, которая обходится с нами, словно с грязью, и которая загубила жизнь молодому человеку! И это не самое худшее! Ты напугала миссис Пуст! Не говори мне теперь про лягушек! Я-то уж узнаю лягушку, если её увижу, и в котле были именно они! Лягушки! Они…

Тиффани сделала шаг и вышла из тела. Она прекрасно изучила этот трюк, о, да. Порой она тренировалась на животных, которых, честно говоря, обмануть очень непросто: если они чуют чьё-то приближение, пусть даже это всего лишь разум без тела, они начинают нервничать и, в конце концов, убегают. А люди? О, людей обхитрить не штука. Если твоё тело стоит там, где ты его оставила, моргает глазами, дышит, держит равновесие и выполняет десятки других задач, которые даже пустым телам даются без особого труда, люди наивно полагают, что где тело, там и ты.

Тиффани тихо поплыла в сторону пьяной кухарки, которая продолжала бормотать, вскрикивать и без конца повторять одно и то же, изрыгая оскорбительные глупости, яд и ненависть вперемешку с маленькими каплями слюны, которые блестели на её многочисленных подбородках.

Теперь Тиффани почуяла вонь. Слабую, но отчётливую. «Если я обернусь, увижу ли я дыры-глаза?» — задумалась она. Нет, конечно же, нет, всё пока не настолько плохо. Вероятно, Лукавый просто думал о ней в этот момент. Может, пора бежать? Нет. Так недолго прибежать к, вместо того, чтобы удрать от. Он может быть где угодно! Ладно, по крайней мере, она может попытаться прекратить безобразие, которое происходит прямо здесь.

Тиффани старалась не ходить сквозь людей. Это было возможно, потому что теоретически она оставалась нематериальной, словно мысль, однако ощущение всё равно не из приятных, словно бредёшь сквозь трясину: липко, противно и темно.

Ей пришлось обойти служанок, которые застыли, словно загипнотизированные — вне тела время всегда текло почему-то медленнее.

Да, бутылка хереса почти пуста, но, будто мало того, за мешком картошки обнаружилась ещё одна пустая бутылка. Миссис Шлюпка насквозь провоняла вином. Она всегда любила выпить капельку хереса, и, при возможности, не одну. Вероятно, профессиональное заболевание кухарок, как и три дрожащих подбородка. Но её вонючие речи? Откуда они взялись? Это собственные тайные мысли, или их внушил ей он?

«Я не делала ничего плохого, — снова подумала Тиффани. — Полезная мысль, вот её и держись. Но, кроме того, я натворила немало глупостей, и об этом тоже не следует забывать».

Женщина, которая продолжала гипнотизировать служанок своим бесконечным нытьём, в замедленном времени выглядела крайне неприятно: её лицо покраснело, дыхание воняло, а в разинутом рту виднелся застрявший между нечищеных зубов кусочек пищи. Тиффани бочком подошла поближе. Возможно ли сунуть невидимую руку в это глупое жирное тело и остановить сердце?

Ничего подобного она прежде, разумеется, не делала, и в любом случае, находясь вне тела схватить что-либо физически невозможно, однако, может быть, возможно остановить некий нематериальный поток, загасить некую слабую искру? Даже такое огромное жирное создание может быть повергнуто легчайшим движением, и тогда её глупое красное лицо содрогнётся, вонючее дыхание пресечётся, а поганый рот захлопнется…

Тут Первый Помысел, Второй Помысел, Третий Помысел и даже очень редкий Четвёртый Помысел выстроились, словно планеты на параде, и дружно заорали: «Это не мы! Следи за тем, что ты думаешь!»

Тиффани стремительно вернулась в своё тело, почти потеряла равновесие и была подхвачена Престоном, который стоял рядом.

«Быстро! А ну-ка, вспомни, что миссис Шлюпка всего семь месяцев назад потеряла мужа, — сказала себе Тиффани. — Вспомни, как она угощала тебя печеньями, когда ты была девчонкой, вспомни, что она поругалась с невесткой и её больше не допускают к внукам. Вспомни всё это и увидь просто несчастную старуху, которая слишком много пьёт и слишком много сплетничает, с мисс Скряб, например. Вспомни всё это, потому что если ты навредишь ей, ты станешь именно такой, какой он хочет тебя видеть! Не позволяй ему опять поселиться у тебя в голове!»

Позади неё Престон проворчал:

— Я знаю, что такого леди не говорят, но ты потеешь, словно свинья!

Тиффани попыталась собраться с мыслями и пробормотала:

— Моя мама всегда говорила, что потеют лошади, мужчины преют, а леди всего лишь блестят…

— Неужели? — весело удивился Престон. — Ну тогда, мисс, ты блестишь, словно свинья!

Услышав это, служанки захихикали. В любом случае, смех был лучше, чем причитания кухарки, и Престон, вероятно, об этом догадался.

Но миссис Шлюпка умудрилась встать на ноги и погрозить пальцем, хотя и качалась при этом так сильно, что угрожала попеременно рухнуть то на Престона, то на одну из служанок, а то и на подставку с сырами.

— Ты не обманешь меня, мерзкая девчонка, — объявила она. — Все знают, то ты убила старого Барона! Сиделка тебя видела! Да как ты смеешь появляться здесь после этого? Ты всех нас убьёшь рано или поздно, но я этого ждать не намерена! Надеюсь, прежде земля разверзнется и поглотит тебя! — прорычала кухарка.

Она попятилась назад и споткнулась о своё кресло. Раздался глухой удар, треск, а потом крик. Который оборвался, едва начавшись, когда кухарка рухнула в погреб.

Глава 10

ТАЮЩАЯ ДЕВУШКА

— Мисс Болит, я вынужден просить вас покинуть Мел, — заявил Барон с каменным лицом.

— И не подумаю!

Выражение лица Барона не изменилось. Порой Роланд мог быть и таким, припомнила Тиффани, хотя теперь, конечно, дела обстояли куда хуже, чем прежде. Герцогиня настояла на своём присутствии при этой беседе, а также приволокла с собой двух собственных стражников, плюс ещё двоих из охраны замка. Этого хватило, что заполнить людьми кабинет практически полностью, и теперь две пары стражников поглядывали друг на друга с явной профессиональной ревностью.

— Это моя земля, мисс Болит.

— У меня есть кое-какие права! — возразила Тиффани.

Роланд кивнул, словно судья на заседании.

— Это, безусловно, серьёзный аргумент, мисс Болит, но, к сожалению, никаких прав у вас нет. Вы не землевладелец, не арендатор и даже не субарендатор. Короче говоря, у вас нет ничего, на чём могли бы базироваться упомянутые права.

Он произнёс это, не отрывая взгляда от листа бумаги, который держал в руках.

Тиффани вскочила, проворно выхватила листок из его пальцев, и села на своё место прежде, чем стража успела среагировать.

— Как ты смеешь говорить мне такое, даже не глядя в глаза!

Но, если честно, она понимала, что он имеет в виду. Отец был арендатором своей фермы. У него были права. У неё — нет.

— Послушай, — сказала Тиффани. — Ты не можешь вот так запросто взять и вышвырнуть меня. Я не сделала ничего плохого.

Роланд вздохнул.

— Я надеялся, что вы уступите здравому смыслу, мисс Болит, но, поскольку вы настаиваете на своей полной невиновности, я вынужден упомянуть следующие факты. Во-первых, вы сами признали, что забрали ребёнка по имени Эмбер Пуст от её родителей и поселили у эльфов, которые живут в норах под землёй. Вы считаете, это подходящее место для юной девушки? Мои люди говорят, там полно улиток.

— Погоди, Роланд…

— Изволь обращаться к моему будущему зятю «милорд», — вклинилась Герцогиня.

— А что, если нет? Ударите меня своей тростью, ваша светлость? «Крепко схватите крапиву», да?

— Да как ты смеешь! — закричала Герцогиня, её глаза метали молнии. — Так-то ты позволяешь обращаться со своими гостями, Роланд?

По крайне мере, замешательство Роланда на сей раз выглядело вполне искренним.

— Я понятия не имею, о чём вы с ней говорите, — сказал он.

Тиффани ткнула пальцем в сторону старухи, отчего охранники Герцогини схватились за оружие, а вслед за ними стражники замка тоже, просто чтобы не оставаться в стороне. К тому моменту, когда охрана разобралась, наконец, с торчащими во все стороны клинками и, не причинив никому вреда, вложила их в ножны, Герцогиня уже ринулась в контратаку:

— Ты не должен допускать подобной фамильярности, молодой человек! Ты Барон, и ты дал этому… этому существу приказ покинуть твои земли. Она нарушает общественный порядок, и если она не желает исполнить приказ добровольно, должна ли я напоминать тебе, что её родители — твои арендаторы?

Тиффани так и вскипела насчёт «существа», но, к её удивлению, Роланд покачал головой и сказал:

— Нет, я не имею права наказывать добросовестных арендаторов за то, что у них такая капризная дочь.

«Капризная»?! Это похуже, чем «существо»! Да как он смеет!.. Тиффани собралась с мыслями. Нет, он и не посмел бы. Он никогда не смел, за всё время, что они знали друг друга, когда она была просто Тиффани, а он просто Роланд. Между ними существовала странная связь, да и не связь вовсе, если разобраться. Их не тянуло друг к другу, они соединились просто потому, что так устроен этот мир. Она была ведьмой, а значит, по определению не такой, как прочие ребята из деревни, а он был сыном Барона, и значит, тоже по определению не таким, как они.

В чём Роланд с Тиффани ошибались, так это в том, что в глубине души поверили: два столь непохожих на других человека в чём-то обязательно должны быть схожи. Постепенно они разобрались, что это не так, и процесс был болезненным для обоих. Кое-какие слова говорить вовсе не следовало. Между ними ничего не закончилось, потому и не начиналось, конечно. Так оно и лучше. Разумеется. Именно. Да.

За всё это время он никогда не вёл себя так, не был таким тупым и мелочно-дотошным, но возложить всю вину за это на Герцогиню Тиффани не могла, хотя ей очень хотелось. Нет, тут происходило что-то другое. Ей надо быть начеку. Наблюдая за тем, как они наблюдают за ней, Тиффани вдруг поняла, как человек может быть одновременно и умным, и тупицей.

Она встала, взяла свой стул, аккуратно установила его прямо перед столом Барона, уселась и скрестила руки на груди.

— Извините, милорд. — Она повернулась к Герцогине, склонила голову и сказала: — И вы извините меня, ваша светлость. Я забыла своё место. Это не повторится. Спасибо.

Герцогиня фыркнула.

Как, и это всё? Тиффани полагала, что хуже, чем сейчас, думать о ней уже не сможет, но просто фырканье? После такой победы? Укрощение спесивой юной ведьмы заслуживало много большего — как минимум, какой-нибудь едкой ремарки, столь острой, что режет до костей. Честно, могла бы и постараться.

Роланд смотрел на Тиффани таким ошеломлённым взглядом, словно его и правда хорошенько стукнули по голове. Она смутила его ещё больше, вернув ему смятый листок бумаги:

— Желаете ещё что-нибудь обсудить, милорд?

Он помолчал, расправляя листок на столе, пока не добился необходимой гладкости, а потом сказал:

— Есть ещё вопрос о смерти моего отца и краже денег из его сундука.

Тиффани ободряюще ему улыбнулась, отчего он ещё сильнее занервничал, и спросила:

— Это всё, милорд? Я просто беспокоюсь, как бы вы чего важного не забыли упомянуть.

— Роланд, она что-то задумала, — вмешалась Герцогиня. — Сторожись. — Она махнула рукой охране: — И вы, стражники, тоже будьте настороже, не забывайте!

Стражники, явно сомневающиеся, как им стать сильнее настороже, чем уже есть, (поскольку из-за общей нервозности они и так были настороже более, чем когда-либо), втянули животы и постарались выглядеть выше и солиднее.

Роланд откашлялся.

— Гм, остался ещё вопрос насчёт усопшей кухарки, которая, я слышал, упала и расшиблась насмерть практически сразу после того, как оскорбила вас. Вы понимаете эти обвинения?

— Нет, — ответила Тиффани.

Повисло молчание.

— Гм, отчего же нет? — наконец вымолвил Роланд.

— Потому что это не обвинения, милорд. Вы не заявили прямо, будто я украла деньги и убила вашего отца и повариху. Вы просто высказали тут некие идеи, видимо, в надежде, что я расплачусь и во всём признаюсь. Но ведьмы не плачут, а я требую того, чего, похоже, ни одна ведьма прежде не требовала. Я требую суда. Настоящего суда. С доказательствами. Со свидетелями. Это значит, что люди, которые что-то «говорят», должны будут сказать это открыто, перед всеми. Это значит, я требую суда равных, то есть с присяжными, которые будут такими же простыми людьми, как я. А ещё это значит habeas corpus, премного благодарна. Она встала и взглянула на дверь, которую блокировали пихающие друг друга стражники. Потом повернулась к Роланду и изобразила лёгкий реверанс.

— Если вы не ощущаете полной уверенности в необходимости моего ареста, я ухожу, милорд.

Все, разинув рты, наблюдали, как она направляется к стражникам.

— Добрый вечер, сержант, добрый вечер, Престон, добрый вечер, джентльмены. Всё очень просто. Извините, но я ухожу.

Она видела, как Престон подмигнул ей, когда она протискивалась к двери мимо его меча, а затем услышала, как остальные стражники неожиданно рухнули, устроив на полу кучу-малу.

Тиффани прошла по коридору в главный зал. В камине, огромном, словно целая комната, пылал такой же огромный огонь. Горели торфяные брикеты. Они, конечно, не могли согреть зал, который оставался прохладным даже в самые жаркие летние дни, но находиться рядом было приятно. И, если уж вам приходится дышать дымом, лучше дышать именно ароматным торфяным дымом, который медленно плыл в трубу, словно тёплый туман, окутывая по пути изрядный кусок бекона, подвешенный в камине для копчения.

Скоро всё опять станет очень сложным, но в данный момент Тиффани просто присела у камина, чтобы отдохнуть, а попутно наорать на саму себя за крайнюю глупость. Сколько яда он может влить в их головы? А может, туда ничего и не надо вливать?

Вот вам центральная проблема ведьмовства: ведьмы нужны всем, но никому этот факт не нравится, а ненависть к факту очень легко превращается в ненависть к личности. Люди начинают думать: «За что тебе дана такая сила? Откуда ты знаешь такие тайны? С чего ты взяла, будто лучше нас?» На самом деле, Тиффани не считала себя лучше всех остальных. Она была лучше лишь в ведьмовстве, но не умела связать носок или, скажем, подковать лошадь. Да, ей неплохо удавались сыры, зато более-менее съедобный хлеб получался лишь с третьей попытки. Каждый в чём-то хорош. Главное, вовремя распознать свой талант.

Пол перед камином покрывал тонкий слой пыли, потому что горящий торф производит золу в промышленных масштабах. Тиффани заметила, как в пыли вдруг возникли маленькие отпечатки ног.

— Ладно, — сказала она. — Что вы сделали со стражниками?

На скамью рядом с ней приземлился небольшой десант Фиглов.

— Нуу, — сказал Роб Всякограб, — лично я с удовольствием размолотил бы этих землекопательных Кромвелей в хлам, но я понимаю, что это изделало бы для тебя мал-мала проблем, поэтому мы просто перепутали им шнурки. Может, они подумают, что это мал-мала мышата виноваты.

— Слушайте, вы не должны никому причинять вреда, ясно вам? Стражники просто исполняют приказы.

— Неа, ничо подобного, — презрительно возразил Роб. — Истинный воин ничьих приказов сполнять не станет. Они могли бы великое зло тебе сотворить, «приказы» свои сполняя. Та старуха-тёща так и пронзала тебя взглядами, словно клеймором, шоб ей провалиться! Ха! Посмотрим, как ей водичка в ванной сегодня сподобится!

Тон его голоса Тиффани очень не понравился.

— Вы никому не должны причинять вреда, понятно? Вообще никому, Роб.

Атаман заворчал.

— Очч, так, мисс. Я помню, что ты велела.

— И ты клянешься честью Фигла, что не забудешь свою клятву, как только я отвернусь?

Роб Всякограб снова заворчал, выплёвывая фигловские слова, каких она ни разу не слышала прежде. Некоторые весьма походили на проклятья, и вместе с ними изо рта Роба, — Тиффани готова была поклясться в этом! — вылетали искры и дым. Кроме того, он топал ногами, что указывало на Фигла в крайней степени возбуждения.

— Они пришли с острым железом, чтобы раскопать мой дом, мой клан и мою семью, — заявил он, и это прозвучало ещё более угрожающе, оттого что было сказано тихим спокойным голосом. Потом Роб выплюнул в направлении камина короткую фразу, от которой языки пламени полыхнули зелёным.

— Я послушаю каргу наших холмов, ведаешь ли, но если хоть один отвратец сунется к нашему холму с лопатой, я суну ему черенок под килт так глубоко, что он все руки обдерёт, прежде, чем вытащит. И это будет лишь начало его проблем! А если там начнётся расчистка кустарника, я, клянусь моим спогом, такую им зачистку устрою, век не забудут! — Он ещё немного потопал ногами, и добавил: — А что ты там толковала насчёт суда и законов? Мы не слишком-то с законами дружны, ведаешь ли.

— А как же Мал-мала Чокнутый Артур? — напомнила Тиффани.

Вообще говоря, Фигла смутить практически невозможно, но на этот раз атаман принял вид необычайно застенчивый и глуповатый, словно того гляди заблеет.

— Это всё чёртовы карлики виноваты, они сделали с ним что-то ужасное, — очень печально сказал Роб. — Он каждый день умывается, ведаешь? То есть, когда грязь уже кусками отваливается, умыться вовсе не грех, но каждый день-то зачем? Какая кожа такое сдюжит, скажи-ка?

Вот здесь только что были Фиглы, а вот раздалось тихое «фюить», и фиглов вдруг образовался крайний недостаток, зато ему на замену пришёл избыток стражников. К счастью, это оказались всего лишь сержант и Престон, которые промаршировали к Тиффани и замерли рядом с ней по стойке смирно.

Сержант откашлялся.

— Мисс Тиффани Болит? — спросил он официальным тоном.

— По-моему, да, — ответила Тиффани, — а ты уж сам решай, Брайан.

Сержант воровато огляделся, наклонился к ней поближе и прошептал:

— Пожалуйста, Тифф, дело серьёзное.

Потом быстро выпрямился и, громче, нежели было необходимо, объявил:

— Мисс Тиффани Болит! Мой господин Барон велел информировать вас, что вы обязаны находиться в крестце замка…

— В чём? — удивилась Тиффани.

Сержант возвёл очи горе и молча вручил ей листок пергамента.

— А, ты имеешь в виду окрестности замка, — прочла Тиффани. — Это означает «замок и местность поблизости», — дружелюбно пояснила она. — Странно, а мне показалось, Барон хотел, чтобы я убралась подальше?

— Слушай, я просто зачитал, что написано, Тифф, а ещё мне приказано забрать твою метлу и запереть в темнице.

— О, да вам поручено опасное дело, офицер. Ну что же, вон она, стоит у стены. Берите, не стесняйтесь.

Сержант явно вздохнул с облегчением.

— Значит, ты не намерена создавать нам… проблемы?

— Никаких, сержант. Зачем мне ссориться с мужчиной, который просто исполняет свой долг?

Сержант осторожно приблизился к метле. Все, разумеется, знали, как она выглядит: они практически ежедневно видели её пролетающей у себя над головой и зачастую очень невысоко над головой. Он протянул было руку, но в нескольких дюймах от метлы остановился.

— Гм, а что случится, когда я её трону? — спросил сержант.

— О, тогда она будет готова к полёту, — охотно пояснила Тиффани.

Рука сержанта очень медленно отодвинулась и покинула «окрестности» метлы.

— Но она же не полетит со мной, так? — спросил он голосом, в котором звучала боязнь высоты и откровенная мольба.

— По крайней мере, невысоко и недалеко, — утешила его Тиффани.

Все знали, что сержант испытывает головокружение и тошноту, даже всего лишь взобравшись на стул. Тиффани прошла мимо сержанта и взяла метлу.

— Брайан, каковы твои приказы на тот случай, если я откажусь слушаться твоих приказов, если ты понимаешь, о чём я?

— Тогда мне придётся арестовать тебя!

— Что? И запереть в темнице?

Сержант сморщился.

— Мне это не по душе, сама знаешь, — сказал он. — Кое-кто из нас помнит добро, а кроме того, все мы в курсе, что бедная старая мисс Шлюпка была пьяна, так сказать, вдребезги.

— Ну, тогда и я не допущу, чтобы у тебя были проблемы, — сказала Тиффани. — Давай я сама отнесу эту метлу в темницу и запру её там? Тогда я не смогу куда-нибудь улететь, так?

Лицо сержанта выразило глубочайшее облегчение. Когда они шагали по каменным ступеням в темницу, он понизил голос и прошептал:

— Пойми, это всё не я придумал. Это они, там, наверху. Похоже, здесь всё теперь решает её светлость.

Тиффани за свою жизнь повидала не так уж много темниц, но люди говорили, что темница замка соответствует самым высоким стандартам и, вероятно, получила бы пять баллов и призовую цепь, приди кому-нибудь в голову составить Путеводитель по Образцовым Темницам. Она была сухой и просторной, а посередине её пересекала весьма удобная канавка, которая, как и положено, исчезала в круглой дыре, пахнувшей, в общем, не так скверно, как могла бы.

Тоже самое можно было сказать и о козах, которые, заслышав посетителей, поднялись с удобных соломенных лежанок и принялись пристально следить за Тиффани своими глазами с узким зрачком, на тот случай, если она решит сделать что-нибудь интересное, например, покормить их. При этом они не переставали есть, потому что, будучи козами, уже второй раз пережёвывали свой обед.

В темнице было два входа. Один из замка, а другой прямо снаружи, потому что в старые добрые дни никому не хотелось волочь заключенных через главный зал, пачкая полы грязью и кровью.

Сейчас темница использовалась в основном как козий хлев, а ещё на полках (достаточно высоких, чтобы быть вне пределов досягаемости коз, за исключением разве что самых упорных) хранились запасы яблок.

Тиффани принялась размещать метлу на одной из яблочных полок, а сержант тем временем почёсывал козу, не поднимая взгляда, чтобы не испытать случайно головокружения от высоты. Вот почему он был совершенно не готов к отпору, когда Тиффани неожиданно выпихнула его из темницы, выхватила из замка ключ, захлопнула дверь и заперлась изнутри.

— Извини, Брайан, но ты сам виноват. То есть, не только ты, и даже в основном не ты, и мне неловко, что я так с тобой обошлась, но если уж со мной намерены поступать, как с преступницей, я чувствую себя вправе действовать соответственно.

Брайан покачал головой.

— У нас есть другой ключ, знаешь ли.

— Вряд ли им удастся воспользоваться, потому что мой ключ блокирует замочную скважину изнутри, — напомнила Тиффани. — Лучше посмотри на ситуацию с оптимистической точки зрения. Я сижу под замком, как, несомненно, кое-кому и хотелось бы, а всё остальное — незначительные детали. Просто ты неправильно воспринимаешь произошедшее. Здесь, в темнице, я в безопасности. Это не меня заперли от вас, это я заперла вас от меня.

Казалось, Брайан вот-вот расплачется.

«Нет, так нельзя, — подумала Тиффани. — Брайан всегда хорошо ко мне относился, да и сейчас пытается поступать честно. Он не должен потерять свою работу просто потому, что я умнее, чем он. Кроме того, я и так могу отсюда выбраться. В этом проблема тех, кто владеет темницами: они слишком мало времени проводят внутри собственных тюрем».

Она протянула ключи сержанту. Его лицо просветлело от облегчения.

— Мы, конечно, принесём тебе еды и воды. Не можешь же ты одними яблоками питаться!

Тиффани присела на солому.

— Знаешь, а здесь удобно. Забавно, но у коз так уютно урчит в животах. Сразу становится тепло и комфортно. Нет, яблоки я есть не стану, но их нужно переворачивать иногда, а то они начнут гнить. Вот этим я и займусь, раз уж всё равно сижу тут. Разумеется, пока я внутри, я не могу быть снаружи. Не могу готовить микстуры. Стричь ногти на ногах. Не могу помогать. Кстати, как нога твоей мамы? Надеюсь, пока в порядке? А теперь уйдите, пожалуйста, я намерена воспользоваться дырой в полу.

Тиффани послушала, как их башмаки топают по ступеням лестницы. Конечно, вышло немного грубовато, но что ещё ей оставалось? Она осмотрелась и подняла пучок очень старой и очень грязной соломы. Из-под него поползли, запрыгали и побежали разные твари. Теперь, когда горизонт очистился, повсюду появились головы Фиглов, с них сыпались соломинки.

— Приведите моего юриста, будьте любезны, — весело сказала она. — Думаю, ему понравится здесь работать…

Жаб проявил изрядный энтузиазм, в смысле, для юриста, которому собираются платить жуками.

— Думаю, мы начнём с незаконного тюремного заключения, — объявил он. — Судьи такого не любят. Если кого-то и нужно сажать в тюрьму, они предпочитают сами об этом распорядиться.

— Гм, честно говоря, я сама себя посадила, сказал Тиффани. — Это считается?

— Об этом пока не беспокойся. Ты находилась под давлением, твоя свобода передвижения была ограничена, ты испугалась…

— Вот уж нет! Я разозлилась!

Жаб хлопнул лапой по убегающей десятиножке.

— Тебя допрашивали два аристократа в присутствии четырёх вооружённых мужчин, так? Тебя никто не предупреждал? Тебе никто не зачитал твои права? И ты, кажется, упоминала, что у Барона нет доказательств двух убийств и кражи денег?

— Я думаю, Роланд и сам не хочет верить. Его кто-то обманул.

— Тогда мы должны, разумеется, всё оспорить. Он не имеет права огульно обвинять тебя в убийствах. У него за это будут крупные неприятности!

— О, — сказала Тиффани, — я не хочу, чтобы он пострадал!

Трудно было сказать, когда Жаб улыбается, но Тиффани определённо ощутила улыбку.

— Я сказала что-то забавное?

— Не забавное, нет, скорее, печальное и занятное, — пояснил Жаб. — И «занятное» в данном случае означает нечто горько-сладкое. Этот молодой человек предъявил тебе обвинения, которые во многих странах вполне могут стать причиной казни, а ты беспокоишься, чтобы он не испытал какого-либо неудобства?

— Сентиментально с моей стороны, я знаю, но Герцогиня постоянно давит на него, а девица, на которой она намерен жениться, вся мокрая, словно… — она замолчала.

На каменных ступенях, ведущих в темницу из главного зала, опять раздались шаги, и на этот раз в них не было слышно звонкого топота подбитых гвоздями башмаков охраны.

Пришла Летиция, будущая невеста, вся в белом и в слезах. Она схватилась за прутья темницы, повисла на них и разрыдалась ещё сильнее, но без громких всхлипов; лишь бесконечное нытьё, капли из носа, да копание-в-рукаве-в-поисках-кружевного-платка-который-уже-полностью-промок, ну и всё в таком роде.

Девушка не смотрела на Тиффани, лишь хлюпала носом в её направлении.

— Мне так жаль! Я в отчаянии! Что ты теперь обо мне подумаешь?

И тут Тиффани ясно поняла, что в профессии ведьмы есть крупные минусы. Вот перед ней девушка, одно лишь существование которой однажды вечером довело Тиффани до мыслей о восковой кукле и булавках. Разумеется, мысли так и не превратились в действия, потому что подобное поведение не одобряется, потому что ведьмы косо смотрят на такие безобразия, потому что это жестоко и опасно, но, главное, потому что у Тиффани не было булавок.

И вот теперь эта жалкая пигалица плачет, её страдания столь велики, что благопристойность и достоинство напрочь смыты потоком слёз. Жаль, что ненависть они смыть не могут. Хотя, честно говоря, настоящей ненависти Тиффани никогда не испытывала, Летиция её лишь раздражала. Тиффани точно знала, что никогда не станет настоящей леди — без длинных блондинистых волос такое невозможно. Это было бы против всех сказочных законов. Просто неприятно, когда тебя тычут носом в подобные неприглядные факты.

— Я не хотела, чтобы всё так вышло! — всхлипывала Летиция. — Мне действительно очень, очень жаль, даже не знаю, о чём я только думала!

Слёзы катись и катились по этому глупому кружевному платью, а потом… о, нет! Из идеального носа Летиции появился идеально круглый пузырь соплей.

Тиффани с ужасом наблюдала, как хнычущая девушка шумно сморкается, а потом… о, нет, неужели? Только не это! Да, именно это и произошло. Да. Летиция отжала насквозь мокрый платок прямо на пол, который и так уже был весь мокрый от её бесконечного нытья.

— Слушай, я и сама не ожидала, что всё так скверно обернётся, — принялась утешать её Тиффани, прислушиваясь к шлепкам слёз по камням. — Если ты хоть на минуту перестанешь рыдать, мы как-нибудь всё уладим, хотя я пока и не знаю, как.

Эта реплика спровоцировала новый поток слёз и необычайно глубокие всхлипы, подобных которым Тиффани ни разу в своей жизни (до сегодняшнего дня) не слышала. Тиффани знала, конечно, что люди, когда плачут, говорят «бу-ху» или нечто вроде, по крайней мере, так писали в книгах. В реальности ничего подобного ни разу не случалось. Но Летиция, заливая потоками слёз ступени лестницы, умудрялась издавать именно такие звуки. Тут явно что-то было не так. Тиффани уловила несказанные слова, в буквальном смысле выплюнутые в её направлении, и влажными каплями осевшие у неё на мозгу.

«Да неужели?» — подумала она

Но прежде, чем она успела что-нибудь сказать вслух, по ступеням снова заклацали чьи-то башмаки. Роланд, Герцогиня и один из её телохранителей торопились спуститься вниз, сопровождаемые Брайаном, которому явно не нравилось чужое клацанье по его каменным ступеням, по каковой причине он сам стремился принимать в упомянутом клацанье максимально возможное участие.

Роланд поскользнулся в луже и тут же распахнул объятья, чтобы как можно лучше защитить Летицию, которая продолжала хлюпать и истекать слезами. Герцогиня нависла над сладкой парочкой, оставив, в общем, крайне мало места для нависания стражников, которые тут же, за неимением лучших занятий, принялись обмениваться неприязненными взглядами.

— Что ты с ней сделала? — возмутился Роланд. — Как ты её сюда заманила?

Жаб откашлялся, но Тиффани заткнула его, весьма неблагородно пнув башмаком.

— Ни слова, амфибия, — прошипела она.

Конечно, Жаб был её юристом, но если Герцогиня увидит, что юридические советы Тиффани подаёт жаба, это всё только усложнит.

Как оказалось, Тиффани ошиблась. Не заметив Жаба, Герцогиня сделал неверные выводы и завопила:

— Ты слышал? Какова наглость! Она обозвала меня амфибией.

Тиффани чуть не сказала: «Это я не вам, я о другой амфибии», но вовремя спохватилась. Вместо этого она села, незаметно прикрыв Жаба соломой, и обратилась к Роланду:

— На какой из ваших вопросов вы предпочитаете не получить ответ сначала?

— Мои люди знают, как заставить тебя говорить! — крикнула Герцогиня через плечо Роланда.

— Я и сама это неплохо умею, спасибо, — ответила Тиффани. — Я полагала, Летиция пришла позлорадствовать, но тут… всплыли иные обстоятельства.

— Она не может выйти оттуда? — осведомился Роланд у сержанта.

Сержант отдал честь и ответил:

— Нет, сэр. Ключи от обеих дверей у меня в кармане, сэр.

Он бросил самодовольный взгляд на телохранителя Герцогини, словно говоря: «Кое-кто здесь умеет быстро и чётко отвечать на важные вопросы, имей в виду!»

Впрочем, торжество сержанта продлилось недолго, прерванное репликой Герцогини:

— Он дважды назвал тебя «сэр» вместо «милорда», Роланд! Ты не должен допускать подобной фамильярности со стороны низших сословий. Я тебе об этом уже говорила.

Тиффани с радостью пнула бы Роланда за то, что он не ответил резкостью на это бестактное замечание. Брайан, как ей было прекрасно известно, учил Роланда сидеть на лошади, держать меч и охотиться. Лучше бы он научил Барона хорошим манерам.

— Извините, — резко вмешалась она. — Вы долго намерены держать меня под замком? Коли так, мне не повредили бы запасные носки, пара платьев и ещё кое-что, о чём мужчинам не говорят.

Вероятно, упоминание «кое-чего» смутило юного Барона. Но он быстро пришёл в себя и ответил:

— Мы, гм… В общем, я, гм… полагаю, что мы должны содержать тебя под стражей, бдительно, но, разумеется, гуманно, до тех пор, пока не состоится свадьба. Чтобы ты чего-нибудь ещё не натворила. Похоже, ты в последнее время стала центром большого количества весьма прискорбных событий. Извини.

Тиффани смолчала, потому что расхохотаться в ответ на столь формальную и дурацкую реплику было бы явно невежливо.

Пытаясь улыбнуться, он продолжил:

— Мы разместим тебя со всеми удобствами, и, разумеется, избавим от коз, если хочешь.

— Я предпочитаю, чтобы они остались здесь, если ты не против, — ответила Тиффани. — Мне их компания начинает нравиться. Можно вопрос?

— Да, конечно.

— Надеюсь, я здесь не из-за прялок? — спросила Тиффани.

Похоже, пронять их могла только подобная крайне идиотская аргументация.

— Что? — изумился Роланд.

Герцогиня с триумфом расхохоталась.

— О, да! Только крайне нахальная и самоуверенная юная дама способна насмехаться над нами, подобным образом раскрывая свои чёрные планы! Сколько прялок у тебя в замке, Роланд?

Молодой человек вздрогнул. Он всегда вздрагивал, когда к нему обращалась его будущая тёща.

— Гм, не знаю точно. Одна у экономки, кажется, а прялка матери до сих пор хранится где-то в высокой башне… в общем, несколько есть. Отец любит… любил, чтобы люди были заняты какой-нибудь полезной простой работой. Я… если честно, точно не знаю.

— Я прикажу своим людям обыскать замок и уничтожить прялки! — объявила Герцогиня. — Её блеф не пройдёт! Все в курсе, надеюсь, насчёт злых ведьм и прялок? Один укол веретеном, и мы уснём на столетия!

Сопящая Летиция с трудом прохрипела:

— Мама, но ты же и так ни разу не позволила мне взять в руки прялку.

— И впредь не позволю, никогда, Летиция! Никогда в твоей жизни! Это всё для быдла. Ты — леди. Прялка для прислуги.

Роланд покраснел от гнева.

— Моя мать пряла, — заявил он. — Помню, как я сидел с ней рядом, если ей вдруг хотелось соткать нить. Её прялка была украшена перламутром. Никто, кроме матери, не смел прикасаться к ней.

Тиффани, наблюдавшей за этой сценой сквозь решётку, показалось, что только человек, обладающий лишь половинкой сердца, жалкими зачатками вежливости и вообще не обладающий здравым смыслом, умудрится ляпнуть что-нибудь в подобный момент. Но здравый смысл явно не был коньком Герцогини, в ней вообще не было ничего здравого.

— Я настаиваю… — начала она.

— Нет, — ответил Роланд.

Слово прозвучало тихо, но иная тишина бывает погромче крика. Обертоны этого тихого «нет» могли бы остановить целое стадо слонов. Или, как в данном случае, одну Герцогиню. Взгляд, который она бросила на своего зятя, явно давал понять, что она ему ещё всё припомнит, когда у неё будет для этого свободное время.

Чтобы облегчить участь Роланда, Тиффани призналась:

— Послушайте, я упомянула прялки из чистого сарказма. Ничего подобного в наши времена больше не происходит. Да и в прежние вряд ли случалось. Люди спят, а кусты и деревья разрастаются во дворце? Ну и ерунда, как такое вообще может быть? Растениям тоже придётся заснуть, разве нет? Иначе ежевика пустит корни в ноздрях спящих, а такое пробудит кого угодно. А если снег пойдёт, что будет?

Говоря всё это, она не сводила глаз с Летиции, почти кричавшей одно очень интересное несказанное слово, которое Тиффани старательно запомнила, чтобы обдумать позже.

— Ладно, я вижу, что ведьма сеет хаос везде, где бы ни появилась, — заявила Герцогиня. — Поэтому ты останешься здесь, и мы будем обращаться с тобой лучше, чем ты того заслуживаешь, вплоть до особого распоряжения.

— А что ты скажешь моему отцу, Роланд? — сладеньким голосом осведомилась Тиффани.

У Роланда был такой вид, словно его ударили, что вполне вероятно и произойдёт, если о последних событиях в замке станет известно за его пределами. Барону понадобится чёртова пропасть стражи, когда мистер Болит узнает, что его младшую дочь заперли в козьем хлеву.

— Знаешь, — смилостивилась Тиффани, — давай просто скажем всем, что я задержалась в замке по важному делу? Уверена, сержант сумеет сообщить эту новость отцу, не разозлив его, как полагаешь?

Она специально облекла своё предложение в форму вопроса и увидела, как Роланд кивнул, но Герцогиня категорически не желала принимать предложенную помощь.

— Твой отец арендатор Барона, и будет делать то, что ему скажут!

Роланда чуть не скрючило, хотя он и постарался это скрыть. Когда мистер Болит работал на старого Барона, они, как разумные люди, действовали исходя из некоего неформального соглашения, которое состояло в том, что мистер Болит делает всё, о чём его попросит Барон. При условии, что Барон просит лишь о том, что мистер Болит и так согласен делать по собственной воле или ввиду очевидной необходимости.

В этом суть слова «лояльность», однажды объяснил ей отец. Оно означает, что добрые люди всех сословий старательно трудятся совместно, при этом каждый понимает свои права и обязанности, и не нарушает ничьё чувство собственного достоинства. Достоинство особенно высоко ценилось, потому что, за исключением ерунды вроде постельного белья, посуды, кое-каких инструментов да кухонной утвари, это было всё, чем владели местные крестьяне. О соглашении не требовалось говорить вслух, все и так знали, как оно действует: если ты хороший господин, я буду тебе хорошим работником. Я буду лоялен к тебе, если ты лоялен ко мне, и, пока этот круг не разорван, всё прекрасно действует из года в год.

Теперь Роланд нарушил соглашение, точнее, позволил Герцогине сделать это вместо себя. Семья Роланда правила Мелом несколько столетий, и у него были клочки бумаги, подтверждавшие их право на это. Зато когда первый Болит ступил на землю Мела, никому ничего доказывать не требовалось; в те времена бумагу ещё не изобрели.

Да, конечно, люди были смущены и напуганы, и сейчас не очень-то жаловали ведьм, но последнее, в чём нуждался Роланд, так это отвечать на вопросы мистера Болита. Хоть его волосы и поседели, мистер Болит умел задавать неприятные вопросы весьма жёстко. «Да мне и самой лучше пока оставаться в замке, — подумала Тиффани. — Я, кажется, нащупала нить, осталось за неё потянуть».

Вслух она сказала:

— Не волнуйтесь, я не прочь посидеть тут некоторое время. Мы же не хотим новых проблем, верно?

Роланд явно испытал глубокое облегчение, но Герцогиня повернулась к сержанту и спросила:

— Ты уверен, что она надёжно заперта?

Брайан вытянулся по стойке смирно; поскольку он и так уже стоял «смирно», ему пришлось практически встать на цыпочки.

— Да, м… ваша светлость. Как я уже упоминал, от этих дверей есть только два ключа, и оба они вот здесь, прямо у меня в кармане.

В подтверждение своих слов он хлопнул себя по правому карману, который отчётливо звякнул. Похоже,Герцогиню этот звук вполне удовлетворил.

— Ну, тогда мы будем спать сегодня ночью немного спокойнее, сержант, — сказала она. — Пойдём, Роланд, и позаботься о Летиции. Боюсь, ей снова нужно принять лекарство… бог знает, что наболтала ей эта чёртова ведьма.

Все ушли, за исключением Брайана, которому хватило совести выглядеть изрядно смущённым.

— Подойди поближе, сержант, пожалуйста.

Брайан вздохнул и на полшага приблизился к решётке.

— Ты ведь не собираешься устроить мне новые неприятности, а, Тифф?

— Конечно, нет, Брайан, а ещё я надеюсь и верю, что ты тоже не станешь устраивать неприятности мне.

Сержант закрыл глаза и застонал.

— Ты что-то задумала, верно? Я так и знал!

— Скажем так, — ответила Тиффани, тоже продвигаясь поближе к решётке, — какова, по-твоему, вероятность, что я останусь на ночь в этой камере?

Брайан снова хлопнул себя по карману.

— Ха, не забывай, что у меня клю… — его лицо жалко сморщилось, как мордочка щенка, которого сердито отругали. — Ты стащила их! — теперь он смотрел умоляюще, словно тот же щенок, но который подозревает, что на этот раз одной лишь руганью дело не ограничится.

К немалому удивлению и восхищению сержанта, Тиффани с улыбкой снова протянула ему ключи.

— Неужели ты думаешь, что ведьма не сможет без них обойтись? Кроме того, я обещаю, что вернусь сюда ровно к семи утра. Думаю, ты согласишься, что я предлагаю очень выгодную сделку. А ещё обещаю найти время забежать к твоей маме, сменить повязку на ноге.

Выражение лица сержанта говорило само за себя. Он радостно схватил ключи.

— Полагаю, нет смысла спрашивать, как именно ты собираешься выбраться? — с надеждой в голосе спросил он.

— Мне кажется, в данных обстоятельствах такие вопросы лучше не задавать, верно, сержант?

Он поразмыслил, а потом улыбнулся.

— Спасибо, что не забыла про мамину ногу. На ней краснота какая-то появилась в последнее время.

Тиффани глубоко вздохнула.

— Проблема в том, Брайан, что о ноге твоей матери волнуемся только ты и я. А ведь в округе полно стариков, которые даже ванну принять не могут без посторонней помощи. А ещё кто-то должен готовить микстуры и таблетки, а потом доставлять их старикам в такие уголки Мела, куда не вдруг и доберёшься. Мистер Хвастун вообще двигаться не может, если я не натру его мазью. — Она вытащила свой блокнот, фактически, пачку листков, скреплённых верёвочками и резинками, и помахала ими в воздухе. — Тут полно всяких дел записано, потому что я ведьма. Если их не сделаю я, то кто? Молодая миссис Неряха скоро родит двойню, я уверена, потому что сама слышала двойное сердцебиение. Это её первые роды. Бедняжка и так напугана до полусмерти, а ведь ближайшая повитуха живет в десяти милях отсюда, не говоря уже о том, что она плохо видит и страдает склерозом. Ты офицер, Брайан, офицерам полагается быть людьми находчивыми. Так что если молодая роженица явится сюда за помощью, ты догадаешься, что надо делать, я уверена.

Она с удовольствием понаблюдала, как бледнеет его лицо. Прежде чем сержант успел пробормотать ответ, Тиффани продолжила:

— А я ничем не могу помочь, видишь ли, потому что злая ведьма должна сидеть взаперти, чтобы не добралась до прялки с веретеном! Я под замком из-за сказочек! Но главная проблема в том, что кто-то может умереть. Тогда я буду виновата, я окажусь плохой ведьмой. То есть, я плохая в любом случае. А как может быть иначе, если вы меня заперли!

Ей даже стало жаль Брайана. Он пошёл в сержанты не для того, чтобы иметь дело с такими сложными проблемами. Все его тактические навыки ограничивались ловлей удравших из хлева свиней.

«Могу ли я винить его за то, что он просто исполняет приказы? — подумала Тиффани. — В конце концов, мы же не виним молоток за то, что делает плотник. С другой стороны, в отличие от молотка, у Брайана есть мозги. Возможно, ему пора ими воспользоваться».

Тиффани подождала, пока топот его башмаков окончательно подтвердит, что сержант решил этой ночью сохранять благоразумную дистанцию между собой и темницей, а также, вероятно, хоть немного позаботиться о собственном будущем. Кроме того, словно в подтверждение её наблюдений, из всех щелей показались Фиглы, а уж у них-то был недюжинный врождённый талант оставаться незамеченными.

— Нехорошо было красть ключи у него из кармана, — сказала Тиффани, обращаясь к Робу Всякограбу, который отплёвывался от соломы.

— Айе, да неужто? Он хотел держать тебя под замком!

— Ну, да, но он, в общем, неплохой малый, — реплика прозвучала глупо, и Роб наверняка это понимал.

— О, айе, конечно, неплохой малый, готовый запереть тебя по первому приказу этой злобной старухи! — прорычал он. — А как насчёт той мал-мала великучей плаксы в белом платье? Я думал, нам придётся вокруг неё ирригацию построить!

— Она что, из этих, как их, водяных нимф? — поинтересовался Вулли Валенок.

Однако общественное мнение Фиглов склонялось к выводу, что девушка сделана изо льда, и теперь тает. Ниже по ступеням, мышь переплывала лужу, чтобы спастись.

Почти сама не сознавая, что делает, Тиффани сунула в карман левую руку и извлекла на свет кусочек бечёвки, который временно водрузила на голову Роба. Рука снова нырнула в карман и достала маленький ключ, найденный у дороги три недели назад, пакетик из-под цветочных семян, и камень с дырочкой. Тиффани всегда подбирала такие камешки, потому что они приносят удачу. Обычно камень так и лежал у неё в кармане, пока не протрёт ткань и не вывалится наружу.

Этого было почти достаточно, чтобы на скорую руку изготовить запутку, хотя для хорошей запутки обычно требовалось что-нибудь живое, разумеется. Жабов обед из жуков уже весь исчез (в основном, внутри Жаба), поэтому Тиффани взяла своего юриста и аккуратно поместила его внутрь импровизированной конструкции, игнорируя вопли и угрозы засудить её.

— Лучше взяла бы одного из Фиглов, — возмущался Жаб, — им такое нравится!

— Ты прав, но тогда запутка укажет мне лишь на ближайший кабак. А теперь, виси и не дёргайся, ладно?

Козы продолжали невозмутимо жевать, пока она двигала запутку туда-сюда в поисках подсказки, как действовать дальше. Летиции действительно было стыдно, глубоко и мокро стыдно. И несказанные слова, которые ей не хватило храбрости сказать, но не хватило также и проворства удержать в себе, были такие: «Я не хотела!»

Никто не знает, как работают запутки. Известно только, что они работают. Может быть, они всего лишь заставляют тебя как следует поразмыслить. Возможно, роль запутки в том, чтобы тебе было на что посмотреть, пока ты думаешь, и Тиффани подумала: «Кто-то ещё в замке обладает магическими способностями». Запутка перекрутилась, Жаб взвыл, а Второй Помысел Тиффани устремился по серебристой нити умозаключений. Она подняла взгляд к потолку. Снова сверкнуло серебро, и она решила: «Кто-то здесь пользуется магией. И этому кому-то чрезвычайно стыдно за своё поведение».

Может ли быть, что постоянно бледная, постоянно мокрая и бесповоротно акварельная Летиция на самом деле ведьма? Немыслимо. Впрочем, что толку гадать, лучше пойти и убедиться лично.

Возможно, Бароны Мела за многие годы подружились тут с таким количеством народу, что просто забыли, как и кого нужно сажать в темницу. Очень вдохновляющая мысль. Темница стала козьим хлевом, а разница между козьим хлевом и настоящей темницей состоит в том, что в хлеву не нужен огонь. Козы и сами прекрасно умеют содержать себя в тепле. Огнь требуется, если тебе нужно содержать в тепле кого-то другого, например, узников. А если узники тебе совсем не нравятся, их можно содержать в сильном тепле, то есть, поджаривать. Бабушка Болит рассказывала Тиффани, что во времена бабушкиной юности в темнице хранилось множество специальных пренеприятных железных инструментов, предназначенных, в основном, для того, чтобы медленно раздирать людей на кусочки. Однако, как оказалось, узники такого не заслуживали. Кроме того, никто в замке не желал пользоваться этими штуками, которые так и норовят отхватить тебе пальцы, так что их, в конце концов, отправили в кузницу на переплавку, чтобы превратить во что-нибудь более полезное, вроде лопат или ножей. За исключением Железной Девы, которую использовали как пресс для брюквы, пока у неё голова не отвалилась.

Таким образом, поскольку никто в замке не думал больше о темнице как о темнице, все постепенно позабыли, что в ней имеется дымоход. Тиффани подняла взгляд и увидела высоко над головой голубой отблеск, который узники звали небом, но который лично она, когда стемнеет, собиралась назвать выходом.

Правда, воспользоваться им оказалось несколько сложнее, чем она ожидала: дымоход оказался слишком узким, чтобы миновать его, сидя на метле. Тиффани пришлось повиснуть, уцепившись за прутья, и отталкиваться ногами от стенок трубы, пока метла волокла её вверх.

Зато она прекрасно знала, куда идти потом. Все дети знали. На Мелу не было мальчишки, который не нацарапал бы своё имя на свинцовой кровле замка, скорее всего, рядом с именами собственного отца, дедов, прадедов, и даже, вероятно, прапрадедов (более древние надписи скрывались под свежими царапинами).

В общем и целом, замок спроектировали так, чтобы в него никак не могли забраться непрошенные гости, поэтому окна были лишь под самой крышей, там, где размещались лучшие комнаты. Роланд уже давным-давно переехал в комнату отца — Тиффани знала об этом, потому что сама помогала ему перетащить пожитки, когда старый Барон понял, наконец, что слишком болен, чтобы каждый день карабкаться вверх по лестницам. Герцогиня, вероятно, поселилась в большой гостевой комнате, расположенной между Роландом и Башней Девственницы (она правда так называлась!), где квартировала Летиция. Никто на это прямо не указывал, но такое размещение означало, что мать невесты спит между будущими молодожёнами, вероятно, даже во сне навострив уши, чтобы немедленно услышать намёк на любые шуры или даже муры.

Тиффани тихо прокралась в сумраке и спряталась в алькове, заслышав шаги на лестнице. Это оказалась горничная, которая несла на подносе большую кружку. Бедняжка чуть не расплескала питьё, когда Герцогиня внезапно распахнула дверь своей комнаты и пристально уставилась на девушку, дабы убедиться, что тут не происходит ничего противозаконного. Когда горничная двинулась дальше, Тиффани пошла следом, тихо, и, как она это умела, незримо. Сидевший у двери охранник воззрился на поднос с некоторой надеждой, но ему было в резких выражениях велено пойти вниз и поужинать там. Затем горничная вошла в комнату, аккуратно поставила поднос около обширной кровати, и тихо вышла, гадая, что же ей такое померещилось.

Летиция выглядела так, словно спит под свежевыпавшим снегом. Впрочем, эффект портил тот факт, что на самом деле это были мятые бумажные платки. Использованные носовые платки. На Мелу они были редкостью, из-за своей дороговизны, и если вам всё-таки удавалось добыть немного, вовсе не считалось зазорным отстирать их и высушить у огня для последующего повторного использования. Отец утверждал, что однажды высморкался в мышь, впрочем, скорее всего, это была шутка, чтобы напугать Тиффани и заставить взвизгнуть.

Летиция весьма неэлегантно шумно прочистила нос, и, к удивлению Тиффани, с подозрением осмотрелась. Она даже сказала:

— Эй? Тут кто-нибудь есть? — вопрос, если вдуматься, довольно глупый.

Тиффани отступила поглубже в тень. В удачный день ей удавалось обмануть даже Матушку Ветровоск, а уж мокрая принцесса вообще не имела шансов почуять её присутствие.

— Я закричу, — сказала Летиция, озираясь. — У моей двери стоит стражник!

— На самом деле, он ушёл вниз ужинать, — заметила Тиффани. — Весьма непрофессионально с его стороны, должна сказать. Следовало дождаться сменщика. Лично мне кажется, что твою мать гораздо больше волнует их грозный внешний вид, нежели сообразительность. Даже юный Престон умеет стоять на страже лучше, чем они. Порой его не замечают, пока он не хлопнет кого-нибудь по плечу. Тебе известно, что люди очень редко начинают кричать, когда с ними разговариваешь? Не знаю, почему. Наверное, оттого, что нас с детства приучают к вежливости. Кстати, если ты намерена заорать сейчас, позволь указать, что, будь я намерена навредить тебе, я это уже сделала бы, верно?

Пауза вышла слишком длинной, что Тиффани весьма не понравилось.

Наконец, Летиция сказала:

— У тебя есть право злиться. Ты ведь злишься, да?

— В настоящий момент, нет. Кстати, почему бы тебе не выпить молоко, пока оно не остыло?

— Честно говоря, обычно я выливаю его в туалет. Я знаю, что нехорошо выбрасывать пищу, и что на свете полно бедных детей, которые с радостью выпили бы на ночь чашечку горячего молока, но моё им вряд ли понравилось бы, потому что мать подсыпает в него снотворное.

— Зачем? — недоверчиво спросила Тиффани.

— Она думает, мне так лучше. На самом деле, я в нём не нуждаюсь. Ты понятия не имеешь, как я живу. Словно в тюрьме.

— Ну, теперь-то имею, — заметила Тиффани.

Девушка снова принялась всхлипывать, и Тиффани шикнула на неё, чтобы та притихла.

— Я не знала, что всё так выйдет, — сказала Летиция, сморкаясь с шумом охотничьего рожка. — Просто хотела, чтобы Роланд поменьше думал о тебе. Ты и представить не можешь, что это такое — быть мной! Мне ничего не разрешают, лишь рисовать картинки, причём обязательно акварели. Никаких набросков углем!

— Ну почему не представляю? Представляю, — рассеянно ответила Тиффани. — Роланд однажды завязал переписку с дочерью лорда Карманника, Йодиной. Она тоже постоянно рисовала акварели. Мне кажется, это наказание какое-то.

Но Летиция не слушала.

— Тебе вот не нужно рисовать акварели. Ты летаешь, где хочешь, — продолжала она. — Командуешь людьми, делаешь что-то интересное. Ха, в детстве я и сама хотела стать ведьмой. Но мне не повезло, у меня длинные блондинистые волосы, бледный вид и богатый отец. Что в этом хорошего? Такой девушке никогда не стать ведьмой!

Тиффани улыбнулась. Они постепенно продвигались к правде, ей лишь следовало оставаться дружелюбной и любезной, пока плотину снова не прорвало и они не утопли в слезах.

— У тебя в детстве была книжка со сказками?

Летиция снова высморкалась.

— О, да.

— А там не было, случайно, страшного гоблина на седьмой странице? Лично я всегда закрывала в этом месте глаза.

— Я закрасила его чёрным карандашом, — тихо сказал Летиция, словно признаваясь, наконец, с облегчением, в страшном грехе.

— Я тебе не понравилась, и ты решила применить против меня кое-какую магию… — Тиффани произнесла это тихо, потому что в Летиции была какая-то хрупкость. Девушка потянулась за новым платком, но, похоже, у неё на секунду кончились всхлипы… всего лишь на секунду, как оказалось.

— Мне так жаль! Если бы я знала, что получится, я никогда бы…

— Наверно, следовало сказать… — продолжила Тиффани, — что я и Роланд были… ну, типа, друзьями. Может даже, единственными друзьями, для каждого из нас. Но, некоторым образом, это оказалась неправильная дружба. Нас не тянуло друг к другу, скорее, толкало. Так уж вышло. Если ты сын Барона, и всем ребятам это известно, у тебя остаётся не так уж много знакомых, с кем можно просто поговорить. И тут рядом очутилась я. Я была девушкой, достаточно умной, чтобы стать ведьмой, и, надо сказать, работа ведьмы не позволяет заводить слушком уж много друзей. Два человека, столь одиноких, какими были мы, неизбежно приходят к выводу, будто они чем-то схожи. Теперь-то я понимаю. К несчастью, Роланд понял всё это первым. Вот тебе правда. Я ведьма, а он Барон. Ты же скоро станешь Баронессой, и ты не должна беспокоиться, что ведьма и Барон, — ко всеобщему благу, — сохраняют хорошие отношения. Вот, собственно, и всё; ничего не было, а если что и было, то лишь призрак того, что могло бы быть.

Она увидела, как лицо Летиции светлеет от облегчения, словно освещённое восходом солнца.

— Я сказала тебе правду, мисс, и жду взамен правды от тебя. Слушай, может, смотаемся подальше? Боюсь, сюда могут нагрянуть охранники, и сунуть меня в такое место, откуда я не смогу легко выбраться.

Тиффани умудрилась усадить Летицию рядом с собой на метлу. Девушка заволновалась и нервно вздрогнула, когда метла скользнула с башен замка вниз, проплыла над деревней и тихо приземлилась в поле.

— Летучих мышей видела? — спросила Летиция.

— О, эти постоянно шныряют вокруг, если летишь достаточно медленно, — успокоила её Тиффани. — Ничего опасного, они запросто уворачиваются. А теперь, мисс, когда мы вдали от твоих и моих друзей, скажи, что ты сделала, отчего люди теперь ненавидят меня?

Летиция запаниковала.

— Не волнуйся, я не причиню тебе вреда, — успокоила её Тиффани. — Если бы я хотела, то сделала бы это давным-давно. Нет, я всего лишь хочу привести в порядок свою жизнь. Скажи, что ты сделала.

— Я использовала страусиный приём, — быстро сказал Летиция. — Сама, наверное, знаешь: то, что зовется несимпатической магией. Делаешь куколку, даёшь ей имя врага, и суёшь вниз головой в ведро с песком. Мне так сильно жаль…

— Это ты уже упоминала, — оборвала её причитания Тиффани. — Но о таком колдовстве я прежде не слыхивала. Не понимаю, честно говоря, как оно действует. Абсолютно нелогично.

«Тем не менее, на меня подействовало, — подумала она. — Эта девчонка не настоящая ведьма, а все её штуки — не настоящее колдовство, но ведь сработало же!»

— Магия не обязана быть логичной, — с надеждой в голосе заметила Летиция.

— На первый взгляд, не обязана, но где-то в глубине она безупречно логична, — возразила Тиффани, глядя, как на небе разгораются звёзды.

— Ну, я вычитала рецепт в книжке «Любовные заклинания» Анафемы Анхузы, если тебе хочется знать.

— А, там ещё портрет авторши на обложке. Верхом на метле, да? — вспомнила Тиффани. — Причём задом наперёд, не могу не заметить. И без страховочного ремня. А ещё, ни одна из знакомых мне ведьм не пользуется специальными очками от ветра. Да и кошку тащить с собой на метлу никому из них даже в голову не придёт. Имя у неё тоже ненастоящее. Видела эту книжку в каталоге Боффо. Полная дрянь. Извини, ничего личного, но только полные рохли воображают, будто вся магия заключается в покупке дорогущей метлы с полудрагоценным камнем, приклеенным к ручке. С тем же успехом можно выдрать прутик из плетня и назвать его «волшебной палочкой».

Без лишних слов Летиция направилась к плетню, отделяющему поле от дороги. В подобной ограде всегда можно отыскать подходящий прутик, если постараться. Она неловко взмахнула им, и за прутиком потянулся в воздухе голубой мерцающий след.

— Вот так? — спросила она.

Довольно долгое время над полем висела полная тишина, не считая уханья сов, да еле слышного хлопанья крыльев летучих мышей.

— А вот теперь нам пора поговорить серьёзно, как тебе кажется? — сказала, наконец, Тиффани.

Глава 11

КОСТЕР ВЕДЬМ

— Я ведь говорила тебе, что всегда хотела быть ведьмой, — сказала Летиция. — Ты и представить не можешь, как это трудно, когда твоя семья живёт в огромном особняке и имеет историю столь древнюю, что держать щит на семейном гербе не хватает рук, приходится ноги подрисовывать. Всё это страшно мешает, я не раз желала родиться в таком же, извини, простонародье, как ты. О каталоге Боффо я вообще узнала чисто случайно, когда застукала двух служанок, хихикающих над ним на кухне. Они убежали, всё ещё хихикая, но книгу, к счастью, оставили на столе. Всё равно я не могла заказать, что хотела, потому что служанки постоянно шпионили за мной и тут же докладывали Матушке. К счастью, мне помогала кухарка, добрая душа. Я говорила ей номер и давала деньги, а она получала товары на свой адрес в Ветчине-на-Хлебе. Но всё равно, ничего крупного я заказать не могла, служанки постоянно обшаривали всю мою комнату, под видом уборки пыли. Мне страшно хотелось заполучить один из тех котлов, что кипят зелёной пеной, хотя ты и говоришь, что это всё лишь ради шутки.

Летиция выдрала из плетня ещё два прутика и воткнула в землю перед собой. На них тут же зажглись голубоватые огоньки.

— Ну, для других, может, и шутки, — сказала Тиффани, но для тебя он, вполне возможно, готовил бы жареных кур.

— Правда? Ты правда так думаешь? — взволнованно спросила Летиция.

— Сомневаюсь, могу ли я думать как следует, будучи закопанной вниз головой в ведро с песком, — проворчала Тиффани. — Знаешь, твой трюк, который вроде как из книжки мисс Анхузы, напоминает, скорее, магию волшебников. Слушай, мне очень жаль и всё такое, но эта книга — чистое боффо. Она не настоящая. Она для людей, которые полагают, будто ведьмовство заключается в цветах, приворотных зельях и танцах под луной без трусов. Представить не могу, какая настоящая ведьма на такое способна… — тут Тиффани сделала паузу, и (потому что была по натуре честной девушкой) добавила: — ну, разве что, Нянюшка Ягг, когда на неё найдёт. В той книге колдовство в чистом виде, без шелухи, хотя настоящее ведьмовство только шелуха и есть, если разобраться. И вот, ты отнимаешь эту глупую книжку у хихикающих служанок, применяешь рецепт на меня… и он работает! У тебя в роду были настоящие ведьмы?

Летиция покачала головой, и её длинные светлые волосы заблестели даже в лунном свете.

— Ничего такого не слышала. Мой дед был алхимиком, но не профессиональным, конечно. Вот почему у нашего особняка напрочь отсутствует восточное крыло. Моя мать… нет, представить не могу, как она колдует! А ты можешь?

— Она? Никоим образом!

— Вот и я ни разу ничего подобного не видела. Хотя она желает только добра. Говорит, моё счастье — её единственная цель. Она потеряла свою семью на пожаре, знаешь? Потеряла всё.

Сердиться на эту девушку было невозможно, как на сбитого с толку щенка, но Тиффани не удержалась:

— А ты тоже желала только добра? Ну, когда делала мою куклу и совала в ведро с песком?

Похоже, где-то внутри Летиции скрывалось полное до краёв водохранилище. Стоило плеснуть туда ещё хотя бы чашку воды, и немедленно начинался потоп.

— Ладно, ладно! — поспешно сказала Тиффани. — Я не злюсь, честно. Более того, я очень надеюсь, что дело всего лишь в твоём глупом колдовстве. Отмени его, и всё будет прощено. Только не начинай снова рыдать, тут и без того сыро.

Летиция всхлипнула.

— О, но ведь я сотворила заклинание не здесь. Ведро осталось дома. В библиотеке.

Последнее слово задело какую-то струну в душе Тиффани.

— Библиотека? С книжками?

Обычно ведьмы не слишком увлекались книгами, но Тиффни прочла все, какие смогла отыскать. Никогда не знаешь заранее, что интересное там обнаружится.

— Для этого времени года сейчас очень тепло, — сказала она. — А твой дом недалеко отсюда, так? Потратим всего пару часов, и ты будешь снова в своей постельке ещё до рассвета.

Впервые с тех пор, как Тиффани её повстречала, Летиция улыбнулась по-настоящему.

— Можно, на этот раз я сяду спереди? — спросила она.

Тиффани летела низко над полями.

Луна была почти полной — настоящая луна времени сбора урожая, похожая на монетку кроваво-красного цвета. Это из-за дыма горящей стерни, который густой пеленой висел в воздухе. Каким образом голубоватый дымок делал ночное светило красным, Тиффани не знала, впрочем, лететь аж до самой луны, чтобы выяснить, она и не собиралась.

Летиция, похоже, пребывала на седьмом небе от счастья. Она постоянно болтала, что, честно говоря, было куда лучше нытья. Девушка была всего на восемь дней младше Тиффани, которая точно знала об этом, потому что в своё время потратила немало сил на разведку. Впрочем, цифры мало что значили, ощущения были важнее. Тиффани чувствовала, что годится Летиции в матери. Странно, однако Петулия, Анаграмма и другие ведьмы в горах не раз говорили Тиффани, тоже самое: ведьма стареет изнутри.

Ты делаешь то, что необходимо, даже если тебя от этого не просто тошнит, а сгибает в дугу и выкручивает наизнанку. Порой ты видишь такое, чего никто не должен видеть. И (обычно в темноте и одиночестве) ты просто исполняешь свой долг. Если в какой-нибудь богом забытой деревушке ты принимаешь первые роды, которые вдруг идут совсем не так, как надо бы, неплохо, если рядом окажется старая опытная повитуха, пусть не для помощи, а хотя бы для моральной поддержки; но всё равно, когда придёт пора принимать жизненно важное решение, его примешь ты, потому что ты ведьма. И порой это не выбор между плохим и хорошим, а выбор между плохим и худшим: «правильного» выбора нет, есть просто… выбор.

Тут Тиффани заметила какую-то тень, которая скользила по освещённому луной полю, легко выдерживая скорость летящей метлы. Существо бежало под ней несколько минут, а потом совершило головокружительный кульбит и рванулось обратно, мгновенно скрывшись в тенях и отблесках лунного света.

«Зайчиха мчится, прямо в огонь, — подумала Тиффани. — И у меня такое ощущение, что я тоже».

Кипсек Холл располагался на дальнем конце Мела, и это действительно был самый дальний конец, потому что здесь мел исчезал, уступая место глине и гравию. Тут был парк, заросший высокими деревьями — целым лесом, — и фонтаны перед домом, который, фактически, чрезвычайно расширял понятие «дом», являясь скорее доброй дюжиной строений, слепленных вместе. Друг к другу жались всякие флигеля, пристройки и большой декоративный пруд, а венчал всё это флюгер в виде цапли, в который Тиффани чуть не врезалась.

— Сколько народу тут живёт? — спросила Тиффани, осторожно опуская метлу на то, что выглядело лужайкой, но оказалось густыми зарослями высокой сухой травы. Встревоженные их воздушным вторжением, во все стороны бросились испуганные кролики.

— Сейчас только я и матушка, — ответила Летиция, спрыгивая в шуршащую мёртвую траву. — Ну и слуги, конечно. Их у нас много. Не волнуйся, в это время все они уже спят.

— Сколько слуг нужно для вас двоих? — заинтересовалась Тиффани.

— Двести пятьдесят, примерно.

— Не верю.

Летиция, уже шагавшая к входу в дом, обернулась.

— Ну, считая семьи, у нас работает около сорока человек на ферме, ещё двадцать на молочном заводе, двадцать четыре на лесопилке, и ещё семьдесят пять в саду, включая банановую теплицу, ананасную теплицу, парник для дынь и форелевый пруд. Остальные трудятся в доме престарелых.

— Это ещё что такое?

Летиция остановила руку на полпути к ржавой дверной ручке.

— Ты считаешь матушку очень грубой и властной, так?

Тиффани опасалась нового потопа слёз, но иного выхода, кроме как сказать правду, у неё не оставалось.

— Да, считаю.

— И ты совершенно права, — сказала Летиция, поворачивая ручку. — Но мы лояльны к слугам, которые лояльны к нам. Так всегда было. Мы никогда никого не увольняли по причине старости, болезни или бестолковости. Тех, кто не может уже сам уследить за собой, мы селим в отдельном крыле усадьбы. Фактически, большинство наших слуг заняты уходом за другими старыми слугами! Может, мы старомодны, немного снобы и отстали от времени, но никто из тех, кто служил Кипсекам, не будет нуждаться ни в чём до самого конца своей жизни.

Старая разболтанная дверная ручка, наконец, повернулась, и дверь открылась в коридор, который пах… который пах старостью. Иначе описать этот запах было крайне затруднительно, хотя, если подумать, он состоял из смеси запаха сушёных грибов, сырого дерева, пыли, мышей, мёртвого времени и старых книг, которые и сами по себе пахнут весьма своеобразно. «Мёртвое время очень точный образ, — решила Тиффани. — Здесь умерло множество дней и часов, которые миновали, никем незамеченные».

Летиция покопалась на полке у двери, и достала старую лампу.

— Сейчас здесь никто не ходит, кроме меня, — сказала она. — Потому что в библиотеке живут привидения.

— Вижу, — сказала Тиффани, стараясь, чтобы её голос звучал спокойно. — Например, старая безголовая леди с тыквой под мышкой. В данный момент она направляется прямо к нам.

Чего ожидать в ответ? Шока? Новых слёз? Меньше всего, надо признать, Тиффани ожидала спокойного пояснения:

— Мэвис. Мне приходится менять тыкву каждый раз, как та начинает подгнивать. Старые тыквы такие… неопрятные, знаешь ли. — Летиция повысила голос: — Это всего лишь я, Мэвис, не бойся!

С тихим звуком, похожим на вздох, Мэвис повернулась и побрела обратно по коридору.

— Тыква это моя идея, — небрежно заметила Летиция. — Прежде с Мэвис было просто невозможно иметь дело. Только и думала, что о своей потерянной голове. Тыква её успокаивает. Честно говоря, мне кажется, бедняжка не очень-то понимает разницу. Кстати, её не казнили. Она рассказывала эту историю раз сто, каждому, кто хотел слушать. Мэвис лишилась головы из-за дурацкого несчастного случая: высокая лестница, шустрая кошка и очень острая коса, кажется, так.

«И это говорит девушка, которая, чуть что, ударяется в слёзы?» — мысленно удивилась Тиффани.

Впрочем, это её дом.

— Ещё привидения тут есть? — спросила она вслух. — Хотелось бы знать, просто на случай, если мне потребуется вновь обмочить подштанники?

— Пожалуй, больше нет, — на ходу молвила Летиция, шагая по коридору. — Плачущий скелет перестал плакать, когда я сообразила дать ему плюшевого мишку. Между нами, сама не понимаю, почему это сработало. Есть ещё призрак первого герцога, он в последнее время предпочитает обитать около столовой, в старом туалете, которым мы всё равно редко пользуемся. Конечно, он сохранил привычку время от времени в самый неподходящий момент сливать воду, но это гораздо лучше, чем кровавые дожди, которыми он частенько развлекался прежде.

— Ты ведьма. — Эти слова вылетели изо рта Тиффани сами по себе, словно не могли больше оставаться в уме.

Летиция воззрилась на неё с искренним изумлением.

— Не говори глупостей. Мы же обе знаем правила, так? Длинные блондинистые волосы, молочно-белая кожа, благородное — ну ладно, в разумных пределах благородное — происхождение. Кроме того, я богата, по крайней мере, формально. Короче говоря, по всем признакам я самая настоящая официальная леди.

— Знаешь, — возразила Тиффани, — возможно, не стоит строить свою жизнь, опираясь лишь на сказки из книжек. В норме, девушки типа «принцесса» не помогают несчастным безголовым привидениям, вручая им тыквы. Кстати, насчет плачущего скелета, которого ты уняла при помощи плюшевого мишки. Я впечатлена, честно. Это как раз то, что Матушка Ветровоск именует «головологией». В общем, ведьмовство это и есть головология, если разобраться. Головология и боффо.

Летиция выглядела взбудораженной и благодарной одновременно, отчего её лицо пошло красными пятнами. Лицо как раз такого типа, не могла не признать Тиффани, какое должно выглядывать из окошка самой высокой башни, в ожидании рыцаря, которому больше нечего делать, кроме как спасать обладательницу упомянутого лица от драконов, монстров, или, за неимением оных, от скуки.

— Не волнуйся, тебе не нужно делать ничего особенного, — добавила Тиффани. — Даже остроконечную шляпу носить не обязательно. Но если бы здесь была мисс Тик, она определённо предложила бы тебе изучить профессию ведьмы. Опасно оставаться наедине со своим даром.

Они достигли конца коридора. Летиция повернула ещё одну разболтанную ручку, которая громко заскрипела. Точно также поступила старая дверь.

— Мне, наверное, стоит узнать об этом побольше, — сказала Летиция. — А кто такая мисс Тик?

— Она путешествует по стране в поисках девушек с талантом к ведьмовству, — пояснила Тиффани. — Есть поговорка, что ведьмовство найти нельзя, оно само тебя найдёт. Обычно и находит, в лице мисс Тик. Она охотница на ведьм, но в хорошем смысле. Впрочем, я сомневаюсь, что она частый гость в богатых домах. Во дворцах ведьмы начинают нервничать. Ох, ничего себе!

Последняя фраза прозвучала, потому что Летиция зажгла лампу. Комната была полна книжных полок, и книги на них сияли. Не какие-нибудь современные дешёвые книги, о, нет. Эти тома были переплетены в кожу, и не просто какую попало кожу, а кожу очень умных коров, которые отдали свою жизнь ради литературы после счастливого бытия на самых лучших тучных пастбищах. Эффект усилился, когда Летиция обошла комнату, зажигая всё новые лампы. Потом она подняла эти лампы повыше на длинных цепях, отчего светильники плавно закачались под потолком, смешивая свои лучи с отблесками полированной бронзы и сиянием книг, пока вся комната не наполнилась глубоким, зрелым золотистым светом.

Летиция явно наслаждалась произведённым эффектом.

— Мой прапрадедушка был страстным коллекционером, — сказала она. — Видишь все эти бронзовые пластины? Они не для виду, это средство против книжного червя калибра 0.303, который движется так быстро, что способен за долю секунды прогрызть насквозь целую книжную полку. Ха, а пусть-ка попробует прошибить толстую бронзовую пластину, врезавшись в неё со скоростью звука! Раньше библиотека была ещё больше, пока дядюшка Чарли не удрал, прихватив собой все книги из раздела… как бишь его, кажется, он назывался «эротика»? Я точно не уверена, потому что не смогла отыскать его ни в одном каталоге. Впрочем, неважно, всё равно сейчас сюда никто не ходит, кроме меня. Матушка полагает, что книги лишь вселяют в людей ненужное беспокойство. Извини, но к чему ты принюхиваешься? Неужели где-то здесь опять сдохла мышь?

«Тут что-то крупно не так, — думала Тиффани. — Это место какое-то… душное». Может, во всём виноваты книги, полные знаний, которым не терпится вырваться наружу. Она слышала сплетни о библиотеке Невидимого Университета, в которой одушевлённые книги так сильно стиснуты во времени и пространстве, что ночью, по слухам, начинают болтать друг с другом, а между томами то и дело проскакивают молнии.

Много книг в тесной комнате? Очень опасно, кто знает, что они учинят? Мисс Тик однажды выразилась так: «Знание — сила, сила есть энергия, энергия есть материя, материя есть масса, а масса способна искривлять пространство и время».

Но Летиция выглядела такой счастливой посреди всех этих книг и библиотечных столов, что Тиффани не посмела ей возразить.

Девушка поманила её в дальний угол.

— А вот здесь я ставлю свои маленькие магические эксперименты, — сказала она, словно девочка, которая показывает подружке новый кукольный домик.

Тиффани прошиб пот; волоски на теле встали дыбом и дрожали, верный сигнал, что пора удирать со всех ног. А ничего не подозревающая Летиция всё болтала и болтала, совершенно не замечая, что Тиффани из последних сил сдерживает тошноту.

Вонь была ужасна. Она заполняла библиотеку, словно всплывший вдруг давным-давно дохлый кит, полный трупных газов, гниения и разложения.

Тиффани огляделась, в отчаянной надежде чем-нибудь отвлечь свои мысли от этой неприглядной картины. Миссис Пруст и Дерек явно неплохо подзаработали на Летиции Кипсек, которая скупила весь ассортимент их магазина, начиная с бородавок.

— Бородавки я использую нечасто. Они дают правильное настроение, но лучше действовать без фанатизма, как полагаешь? — спросила Летиция.

— Не знаю, никогда ими не пользовалась, — слабым голосом ответила Тиффани.

Летиция фыркнула.

— О боже, извини за этот запах. Думаю, мышь сдохла, точно. Они жрут книжный клей, хотя эта, видимо, сожрала перед смертью особенно мерзкую книгу.

Библиотека начинала явно действовать на нервы. Словно просыпаешься утром, а у тебя в кровати приютилась семейка дремлющих тигров. Пока что всё тихо-мирно, но в ближайшее время кое-кто может запросто лишиться руки.

Конечно, сокровища Летиции были всего лишь фиглярским боффо, ведьмовством-напоказ. Они нужны, чтобы производить впечатление на непосвящённых, или, как максимум, помочь неопытной ведьме обрести подходящее настроение. Миссис Пруст ведь не станет посылать кому попало товары, которые действительно работают, так?

За спиной Тиффани раздалось звяканье, и из-за книжной полки появилась Летиция, обеими руками тащившая тяжёлое ведро. Она бухнула его на пол, отчего часть песка выплеснулась наружу, и принялась рыться в глубинах.

— А, вот ты где, — сказала она, извлекая на свет нечто вроде морковки, пожёванной не слишком голодной мышью.

— Это что, типа, я? — изумилась Тиффани.

— Ну, извини, резчик по дереву из меня никакой, — признала Летиция. — Но в книжке сказано, важен не вид, а то, что ты думаешь?

Данное неуверенное заявление сопровождалось лёгкой вопросительной интонацией, намекавшей, если что не так, на потоки слёз.

— Это ты извини, — ответила Тиффани, — но книга врёт. Суть не в мыслях. Важно то, что ты делаешь. Если хочешь кого-то заколдовать, тебе потребуется частичка этого человека — волос, или, скажем, зуб. Тут главное быть повнимательнее, потому что легко ошибиться, и это будет иметь тяжкие последствия.

Она присмотрелась к очень грубо вырезанной куколке.

— Я гляжу, ты написала на ней карандашом слово «ведьма». Гм… помнишь, что я сказала насчёт ошибок? Так вот, «ошибка» — слишком мягкое слово для того, кому ты крупно испортила жизнь.

Летиция кивнула, её нижняя губа начала дрожать.

Жуткая вонь стала такой явственной, что действовала на Тиффани преотвратно, путая мысли. Ведьма постаралась отвлечься, разглядывая на маленькую стопку книг на одном из библиотечных столов. Это были жалкие книжонки той разновидности, которую Нянюшка Ягг, когда была в нетипичном для неё язвительном настроении, называла «Бесполезное Дерьмо для девочек, которые желают поиграть в ведьм».

Но Летиция, по крайней мере, подошла к делу тщательно. Над столом возвышался пюпитр, на котором лежали исписанные блокноты. Чтобы сказать пару слов Летиции, Тиффани почти обернулась, но неожиданно голова отказалась менять своё положение в пространстве. Второй Помысел быстренько вернул её в исходную позицию. Тиффани медленно, словно нехотя, подняла руку и отодвинула в сторону глупые книжонки. То, что она приняла за пюпитр, оказалось книгой, огромной, толстой, тёмной и такой тяжёлой, что она будто срослась с деревом стола. Ужас просочился в мозг Тиффани, словно чёрный сироп, ей надо было бежать, и… Нет, это всё. Просто бежать, бежать и не останавливаться. Никогда.

Она изо всех сил постаралась говорить спокойно.

— А что тебе известно об этой книге?

Летиция оглянулась через плечо.

— Старинная. Я её даже прочесть не могу. Зато переплёт очень красивый, а ещё, вот странная штука, она всегда тёплая на ощупь.

«Здесь и сейчас, — подумала Тиффани. — Здесь и сейчас я столкнусь с этим. Эскарина говорила, что у него была особая книга. Может ли это быть копия? Но ведь книга не причинит вреда? За исключением того, что в книгах содержатся идеи, а идеи могут быть опасны».

В этот момент тёмная книга раскрылась сама собой, с тихим кожаным скрипом и отчётливым «шмяк» обложки об стол. Её страницы зашуршали, словно стая взлетающих голубей, и вот, одна из них раскрылась, заполняя комнату ярким, режущим глаза солнечным светом. И в этом свете Тиффани разглядела фигуру в чёрном, бегущую к ней через выжженную пустыню…

Автоматически, не рассуждая, Тиффани захлопнула страшную книгу и сжала её руками, словно школьница свой учебник. «Он меня увидел, — подумала она. — Увидел, я знаю». Книга дёрнулась у неё в руках, словно в обложку ударили изнутри чем-то тяжёлым, и раздались слова… которые она, к счастью, не понимала. Новый удар, обложка вспучилась, едва не сбив Тиффани с ног. С третьим ударом Тиффани рухнула, всем телом прижав книгу к полу.

«Огонь, — подумала она. — Он боится огня! Но эту книгу мне далеко не унести, а зажигать огонь в библиотеке неправильно, просто нельзя, и всё. Тут полно сухой бумаги».

— Что-то пытается выбраться из книги? — спросила Летиция.

Тиффани посмотрела на её покрытое красными пятнами лицо.

— Да, — выдавила она, с трудом встала и бухнула дёргающуюся книгу на стол.

— Надеюсь, это не тот страшный гоблин из сказки? В детстве я всегда боялась, что он вылезет со страниц!

Книга подпрыгнула и снова плюхнулась на стол, почти вышибив из Тиффани дух.

— Думаю, тут кое-что пострашнее гоблина! — с трудом пропыхтела она.

«Но это наш гоблин», — несвоевременно вспомнила Тиффани. В конце концов, они обе читали одну и ту же книжку. Не слишком хорошую, если подумать, но когда ты становишься взрослой, всё равно вспоминаешь ту глупую картинку, и часть тебя никогда её не забудет.

Кажется, это происходит постоянно. Когда Тиффани призналась в своих страхах Петулии, та тоже припомнила развесёлого скелета из книжки, который очень её пугал. Каждая из её знакомых могла вспомнить нечто подобное. Похоже на фундаментальный закон жизни. Всегда есть книга, которая тебя пугает.

— Кажется, я знаю, что делать, — сказала Летиция. — Подержи её ещё пять минут, ладно? Я скоро вернусь.

С этими словами Летиция исчезла из поля зрения, а через несколько секунд Тиффани, всё ещё отчаянно боровшаяся, чтобы удержать книгу закрытой, услышала странный скрип. Впрочем, ей было всё равно, потому что её руки, крепко стиснувшие книгу, пылали, словно в огне.

У неё за спиной Летиция тихо сказала:

— Слушай, я сейчас отведу тебя к книжному прессу. Когда скажу, суй книгу туда и убирай свои руки как можно скорее. Очень важно, чтобы ты убрала их быстро!

Тиффани ощутила, как девушка берёт её за плечи и поворачивает, а потом они обе побрели к чему-то металлическому, таившемуся во тьме. Книга яростно дёргалась и колотила Тиффани в грудь, словно она держала в руках живое слоновье сердце.

За его грохотом Тиффани еле расслышала голос Летиции:

— Положи книгу на металлическую пластину, подтолкни вперёд и быстро убирай свои пальцы… сейчас!

Рядом что-то провернулось. В один жуткий до судорог момент ведьма увидела руку, которая прорвалась из-под обложки, но тут на книгу рухнула сверху другая металлическая пластина, срезав кончики ногтей на поспешно отдёрнутых пальцах Тиффани.

— Помоги крутить, ладно? Давай затянем его изо всех сил, — сказала Летиция, склонившаяся над… чем? — Это книжный пресс, — пояснила девушка. — Мой дедушка часто им пользовался, чтобы привести в порядок старые растрёпанные книги. Незаменимая штука, если нужно приклеить на место выпавшие страницы, например. Теперь-томы им не пользуемся, кроме как на Страшедство. Чтобы аккуратно колоть грецкие орехи, понимаешь ли. Просто крути ручку, пока не услышишь треск скорлупы. Грецкие орехи похожи на маленькие человеческие мозги.

Тиффани рискнула взглянуть на туго сжатые пластины пресса, в любую секунду ожидая увидеть текущий из-под них раздавленный мозг. Мозги не потекли, но в данный момент это принесло мало облегчения, потому что вместо них Тиффани узрела маленький человеческий скелет, который вышел из стены, шагнул в книжные полки, словно они были обычным туманом, и пропал из виду. Скелетик держал в руках плюшевого мишку. Одно из тех зрелищ, которые мозг автоматически помещает в раздел: «Я этого не видел».

— Привидение какое-то? — спросила Летиция. — Я не о скелете, про него я тебе уже рассказывала, да? Я про другого. Того, что в книге…

— Он… он что-то вроде болезни. Или ночного кошмара, который ты, проснувшись, наяву обнаруживаешь в своей спальне. Кажется, это ты его вызвала. Или призвала, если так тебе больше нравится.

— Мне никак не нравится! Я всего лишь сотворила маленькое заклинание из дешёвой книжонки ценой в один доллар! Ладно, ладно, я повела себя глупо, но меньше всего ожидала такого… эффекта! — Летиция указала на пресс, который раскачивался и скрипел.

— Тупица, — сказал Тиффани.

Летиция моргнула.

— Что?

— Тупица! Или дура, если хочешь. Ты скоро собираешься замуж, не забыла? И тебе хватило дурости сотворить заклятье из чистой зависти. Ты хоть прочла название той книги? Я прочла. Оно было прямо у меня перед носом! Это Костёр Ведьм! Её надиктовал омнианский жрец, который находился так глубоко не в своём уме, что чуть не утонул. Знаешь ещё что? Книги живут. Страницы помят! Слыхала о Библиотеке в Невидимом Университете? У них есть книги, которые приходится держать в цепях, или в полной тьме, или даже под водой! А ты, мисс, забавлялась с колдовством в нескольких дюймах от книги, которая так и кипит злобной мстительной магией. Что уж тут удивляться результатам! Я разбудила его, и с тех пор он искал, охотился за мной. А ты, со своим жалким колдовством, показала ему, где я! Ты помогла ему! Он вернулся, а теперь нашёл меня! Сжигатель ведьм. И он заразен, потому что, как я тебе говорила, он нечто воде болезни.

Тиффани сделала паузу для нового вдоха, который успешно случился, а также в ожидании потока слёз, который так и не начался. Летиция просто впала в глубокую задумчивость.

— Думаю, простого «извини» в данном случае будет недостаточно? — наконец, спросила она.

— Ну, для начала сойдёт, — проворчала Тиффани.

И подумала: «Эта молодая женщина, которая никак не поймёт, что пора уже перестать носить детские кружевные платьица, дала в утешение безголовому привидению тыкву, а плачущему маленькому скелету — медвежонка. Сама бы я до такого додумалась? Она ведёт себя в точности, как настоящая ведьма».

— Послушай, — сказала Тиффани. — У тебя есть магический талант, я уверена. Но у тебя же и будет чёртова куча проблем, если ты начнёшь пользоваться им, не понимая толком, что делаешь. Хотя идея с медвежонком была просто гениальной, нельзя не признать. Послушай доброго совета, пройди обучение, и тебя ждёт блестящее магическое будущее. Нужно отправиться на стажировку к старым ведьмам, как в своё время поступила и я.

— Ну, это всё прекрасно, Тиффани, — ответила Летиция, — но лично я скоро отправлюсь замуж! Когда мне учиться? Давай вернёмся к насущным проблемам, если не возражаешь. Что мне делать с этой книгой? Мне не нравится сидящий в ней призрак. Вдруг он выберется?

— Он уже выбрался. Книга лишь… окно, через которое он пытался шагнуть прямо сюда. Чтобы добраться до меня. Такое порой случается. Книга становится чем-то вроде портала в другой мир, или, может, в другое место нашего мира.

Её объяснения были несколько высокомерными, а ответ Летиции прозвучал отрезвляюще:

— О, да, это как картинка хижины в лесу, на поляне, заросшей колокольчиками. Картинка меняется: иногда из трубы идёт дым, а иногда нет. Девушка кормит уток в пруду, а голуби то летают, то сидят на крыше хижины. Такое упоминалось в книге Х. Дж. Лягушатника «Переменчивый Мир». Она тебе нравится? Я знаю, где она стоит.

И прежде, чем Тиффани успела сказать хоть слово, девушка исчезла среди книжных полок. К счастью, она вернулась через минуту, притащив большую книгу в блестящем кожаном переплёте, которую решительно сунула в руки Тиффани.

— Это подарок. Ты обошлась со мной лучше, чем я с тобой.

— Но ты не можешь! Она из библиотеки! На полке останется дыра!

— Я настаиваю, — упёрлась Летиция. — Всё равно сюда никто не ходит, кроме меня. Книги по семейной истории, генеалогии и геральдике матушка держит у себя в комнате, да ими кроме неё никто и не интересуется. Единственным, кто порой сюда заходит, остался лишь сторож мистер Тайлер, я, кстати, слышу его шаги, он завершает обход. Он очень старый и медлительный — добавила Летиция, — и полный ночной обход дома занимает у него минимум неделю, учитывая, что днём он спит. Пойдём. Если он и в самом деле встретит кого-то на своём маршруте, его хватит удар.

Вдали действительно послышался скрип очередной ржавой дверной ручки.

Летиция понизила голос.

— Не возражаешь, если мы потихоньку выскользнем другим путём? Если он встретит незваных гостей, дело может обернуться скверно.

В дальнем конце длинного коридора появился свет, хотя, чтобы разглядеть, как он движется, нужно было и вправду очень пристально присматриваться некоторое время. Летиция открыла наружную дверь и торопливо вывела Тиффани на то, что могло бы оказаться лужайкой, если бы её кто-нибудь удосужился постричь за последние десять лет. Похоже, стрижка лужаек происходила здесь с той же старческой неторопливостью, с какой двигался мистер Тайлер. На траве лежала роса, намекая, что в скором будущем определённо можно с высокой вероятностью ожидать рассвета. Когда они уже почти добрались до метлы, Летиция пробормотала извинение и снова скрылась в спящем доме, воспользовавшись очередной неприметной дверью. Через пять минут она вернулась с большой сумкой в руках.

— Моё траурное платье, — пояснила она, когда метла взвилась в воздух. — Завтра же похороны бедного старого Барона. Матушка всегда берет с собой траур в поездки. Говорит, никогда заранее не знаешь, кто вдруг неожиданно отдаст концы.

— Весьма интересный подход, Летиция, но лично я надеюсь, что ты, вернувшись в замок, объяснишь Барону, что сделала. Прочее меня мало интересует, но, пожалуйста, расскажи ему о своём колдовстве.

Тиффани ждала. А сидевшая позади неё Летиция молчала. Очень многозначительно молчала. Можно сказать, повисла громкая тишина.

Тиффани решила скоротать время, разглядывая раскинувшуюся под ними местность. Солнце ещё не взошло, но там и тут из труб уже поднимались дымки. Казалось, женщины в деревнях соревнуются, кто первой затопит печь поутру. Это доказывало, какая ты хорошая хозяйка. Тиффани вздохнула. С метлой ведь какая штука: летая на ней, ты поневоле смотришь на всех сверху вниз. Люди кажутся с высоты лишь жалкими суетливыми точками. И если ты действительно начала так думать, значит, пора пообщаться с другими ведьмами, чтобы они вправили тебе мозги. «Ведьме нельзя быть одной», — гласит известная пословица. И это, кстати, не столько совет, сколько приказ.

Летиция, наконец, заговорила, и её голос звучал так, словно она тщательно взвешивала каждое слово:

— Почему ты не злилась на меня?

— Ты о чём?

— О том! После всего, что я наделала! Ты осталась такой ужасно… дружелюбной!

Тиффани была рада, что девушка не может видеть её лицо, и, если уж на то пошло, лицо Летиции ей тоже не слишком-то хотелось видеть в данный момент.

— Ведьмы редко по-настоящему злятся. От всех этих воплей и криков на самом деле очень мало проку.

После очередной паузы Летиция ответила:

— Ну тогда, я, наверное, не гожусь в ведьмы. Порой я злюсь просто ужасно.

— О, ты не поняла. Я чувствую злость очень часто. Просто я не даю ей воли и откладываю на потом, чтобы употребить с пользой. В этом один из секретов ведьмовства, да и волшебства, кстати, тоже. В норме, мы стараемся вообще не пользоваться магией, а если пользуемся, то применяем её в основном на себя. Теперь, слушай. До замка уже недалеко. Я высажу тебя на крыше, а сама вернусь в темницу. Честно говоря, жду не дождусь возможности поспать, наконец, на мягкой соломе.

— Мне действительно очень, очень…

— Я знаю. Проехали. Но тебе нужно прибраться, привести в порядок то, что ты сама же испортила. Кстати, это искусство — немаловажная часть ведьмовства.

Мысленно она добавила: «Уж мне ли не знать!»

Глава 12

АДОВ ГРЕХ

Солома оказалась вполне комфортабельной. В маленькой крестьянской хижине обычно нет свободных комнат, поэтому ведьме, оказавшейся там по делам (например, рождение ребёнка), считай, повезёт, если доведётся ночевать в хлеву. Нет, это правда удача. Хлев зачастую пахнет получше, чем сама хижина. Кроме того, Тиффани полагала (и не она одна), что тёплое, пахнущее травой коровье дыхание само по себе действует как некое лекарство.

Козы в темнице были в этом смысле ничуть не хуже. Они снова и снова безмятежно пережёвывали свой ужин, не сводя с Тиффани серьёзных взглядов, словно ожидали, будто она вот-вот начнёт жонглировать или устроит представление с песнями и плясками.

Прежде чем заснуть, она успела подумать, что кто-то должен был этот самый ужин козам дать, а следовательно, мог заметить, что в темнице не хватает одной узницы. В таком случае, у неё будут проблемы, хотя трудно себе вообразить больше проблем, чем уже есть.

Тиффани проспала всего час, не больше, но проснувшись, обнаружила, что недооценила собственную проблемоёмкость. За этот час кто-то укрыл её пледом. Что происходит?

Ответ явился вместе с Престоном, который принёс поднос с варёными яйцами и жареным беконом. Яйца и бекон оказались с лёгким привкусом кофе, который расплескался в процессе долгого спуска вниз по ступеням лестницы.

— Его милость посылает это тебе со своими наилучшими пожеланиями и извинениями, — улыбаясь, объявил Престон, — а ещё мне велено передать, что, коли пожелаешь, он распорядится сделать для тебя горячую ванну в Чёрно-белой комнате. Когда будешь готова, Барон… новый Барон будет рад видеть тебя в своём кабинете.

Идея принять ванну казалась очень заманчивой, но времени не было, а, кроме того, сколько-нибудь приличная ванна означала, что бедным служанкам придётся таскать тяжеленные вёдра с водой на четыре или пять этажей вверх по каменным ступеням. Она может ополоснуться и в раковине, когда представится такая возможность^[648]. Зато Тиффани ощущала себя вполне готовой принять бекон и яйца. Очищая поднос, она сделала мысленную заметку: если этот день окажется «будем вежливы с Тиффани» днём, не забыть попросить добавки.

Ведьмы предпочитают получать максимум благодарности, пока та ещё не остыла. По прошествии времени, люди склонны проявлять забывчивость. Престон наблюдал, как она ест, с выражением юноши, чей завтрак состоял лишь из солёной овсянки, а когда она закончила, осторожно напомнил:

— Ну что, теперь к Барону?

«Он заботится обо мне», — подумала Тиффани.

— Для начала, мне хотелось бы повидать старого Барона, — сказала она.

— Он всё ещё мёртв, — несколько обеспокоенно напомнил Престон.

— Ну и слава богам, — ответила Тиффани. — Вообрази, что начнётся, если он вдруг оживёт.

Она улыбнулась, увидев озадаченное выражение на лице Престона.

— Завтра его похороны, вот почему я хочу видеть его сегодня, и немедленно. Пожалуйста? В данный момент он важнее, чем его сын.

Быстро шагая к склепу перед почти бегущим вслед, чтобы не отставать, Престоном, Тиффани ощущала на себе взгляды людей. Ей было немного жаль стражника, потому что он всегда относился к ней любезно и уважительно, но она не могла позволить, чтобы люди видели, как её куда-то ведут. Хватит этого. Взгляды, которые на неё бросали, были скорее испуганными, чем сердитыми, и Тиффани никак не могла для себя решить: хороший это признак, или наоборот.

Спустившись в гробницу, она глубоко вздохнула. Пахло, как обычно в склепе: холодом и немного лежалой картошкой. Она улыбнулась слабой торжествующей улыбкой. Старый Барон лежал так, как она его в прошлый раз оставила: мирно скрестив руки на груди, будто спал.

— Они думают, я тут ведьмовство какое-то сотворила, да, Престон?

— Да, мисс, были такие слухи.

— Ну так вот, это правда. Твоя бабушка ведь учила тебя обхождению с мертвецами? Значит, ты знаешь, что им нельзя долго быть в мире живых. Погода тёплая, лето было жарким, и «холодные камни гробницы» не так холодны, как хотелось бы. Так что, Престон, принеси мне два ведра воды, будь любезен.

Он заторопился прочь, а Тиффани тихо присела у каменной плиты, на которой лежал Барон.

Земля, соль и две монетки для перевозчика — вот что ты даёшь мёртвым, а кроме того, ты внимательно слушаешь и следишь за ними, как мать за новорожденным младенцем…

Престон вернулся, волоча два ведра воды, которую, как с удовольствием заметила Тиффани, умудрился почти не расплескать. Он быстро поставил их на землю и повернулся, чтобы уйти.

— Нет, Престон, останься, — скомандовала она. — Я хочу, чтобы ты видел, что я делаю, и мог рассказать другим, если спросят.

Стражник молча кивнул и присел рядом. Тиффани это оценила. Она поставила ведро около каменной плиты, опустилась на колени, сунула одну руку в холодную воду, а другую прижала к камню и прошептала сама себе: «Главное — равновесие».

Ей помогла злость. Просто удивительно, сколько пользы может принести обыкновенная злость, если сберечь её в себе до подходящего момента, в точности так, как Тиффани объясняла Летиции. Она слышала, как судорожно вздохнул Престон, когда вода в ведре начала исходить паром, а потом закипела.

Потом он вскочил на ноги.

— Я понял, мисс! Нужно забрать ведро с горячей водой и принести другое, с холодной, да?

Чтобы воздух в склепе стал снова остыл, как в середине зимы, потребовалось вылить в канаву три ведра кипящей воды. Когда Тиффани вышла из гробницы, её зубы почти стучали от холода.

— Моя бабуля точно не отказалась бы научиться этому фокусу, — прошептал Престон. — Она всегда говорила, что мёртвые не любят тепла. Ты поместила холод в камень, да?

— На самом деле, я забрала тепло из камня и воздуха, и направила его в воду, — пояснила Тиффани. — В общем, это даже не совсем магия. Скорее такой… навык. Просто нужно быть ведьмой, и всё получится.

Престон вздохнул.

— Я как-то лечил бабушкиных цыплят от засорения зоба. Пришлось вскрывать их, чтобы всё почистить, а потом зашивать обратно. Ни один не сдох. А когда мамину собаку переехал фургон, я отмыл её, собрал вместе все кусочки, и пёс стал в конце концов совершенно здоров. Только одну лапу не вышло спасти, пришлось потом сделать ему деревянный костыль, с ремешками для крепления и прочим, всё как полагается. Он до сих пор по-прежнему гоняется за фургонами!

Тиффани постаралась сделать вид, будто поверила.

— Я слыхала про «забитый зоб», но вскрытие и чистка вряд ли тут помогут, — сказала она. — Моя знакомая свиная ведьма порой пользует и цыплят, но она утверждает, что ни разу не смогла вылечить эту болезнь подобным образом.

— А, это оттого, наверное, что ей неведом кручёный корешок, — с готовностью возразил Престон. — Если смешать его сок с болотной мятой, получается прекрасная заживляющая мазь. Моя бабуля отлично знала всякие травы и меня тоже обучила.

— Ну, — сдалась Тиффани, — если ты способен зашить куриный зоб, то сможешь починить что угодно, хоть разбитое сердце. Слушай, Престон, а чего же ты тогда не пошёл в ученики к какому-нибудь врачу?

В этот момент они достигли двери в кабинет Барона. Престон постучал и распахнул её перед Тиффани.

— Всё из-за букв, которые доктор должен писать после своей фамилии, — прошептал он. — M.D. это очень дорогие буквы! Ведьмой можно стать и бесплатно, мисс, но если тебе нужны эти буквы, никаких денег не напасёшься!

Когда Тиффани вошла, Роланд уже стоял, глядя на дверь. Его рот был полон несказанных слов, которые, толкаясь, наперегонки спешили не прозвучать.

Наконец, он выдавил из себя:

— Гм, мисс Болит…. то есть, Тиффани… моя невеста заверила меня, что все мы пали жертвами магического заговора, направленного против вас и вашего доброго имени. Я искренне надеюсь, что вы простите нас за наши невольные ошибки, а также верю, что мы не причинили вам слишком больших неудобств, ибо некоторые основания для такой веры даёт мне лёгкость, с которой вы доказали свою способность покинуть нашу небольшую темницу в любой удобный вам момент. Гм…

Тиффани хотелось заорать: «Роланд, ты хоть помнишь, как мы впервые встретились? Мне было четыре года, а тебе семь, и мы бегали по двору в пыли, одетые лишь в детские рубашонки. Ты мне гораздо больше нравился, когда говорил нормально, а не как старый юрист, сушёный и несгибаемый, словно ему в зад сунули ручку от метлы. Сейчас ты выражаешься так, словно выступаешь на собрании».

Вместо этого она произнесла:

— Летиция рассказала тебе всё?

У Роланда был смущённый вид.

— Подозреваю, что нет, Тиффани, зато она была очень настойчива. Я бы даже рискнул сказать, решительна.

Тиффани постаралась скрыть улыбку. Он выглядел как мужчина, который начал, наконец, узнавать кое-что о семейной жизни. Роланд откашлялся.

— Она сказала мне, что мы пали жертвой некоей магической болезни, которая в настоящий момент заперта в книге в Кипсек Холле?

Фраза прозвучала с очевидной вопросительной интонаций. Роланд был озадачен, что неудивительно, учитывая обстоятельства.

— Да, это правда.

— Но… кажется, теперь всё стало нормально? После того, как она вынула твою голову из песка?

Тут он, похоже, вообще потерял нить рассуждений, и Тиффани его за это не винила.

— Думаю, информация могла слегка исказиться, — дипломатично ответила она.

— А ещё она сказала мне, что хочет стать ведьмой, — с несчастным видом закончил он.

Тиффани стало его даже жаль, но не сильно.

— Ну, некоторые способности у неё действительно имеются. Развивать их дальше или нет, это уж ей решать.

— Боюсь и подумать, что скажет её матушка.

Тиффани расхохоталась.

— Сообщи Герцогине, что королева Маграт из Ланкра тоже ведьма. Это не секрет. Конечно, королевство для неё на первом месте, но по всяким зельям она первая мастерица.

— Правда? — обрадовался Роланд. — А ведь Король и Королева Ланкрские милостиво приняли приглашение посетить нашу свадьбу.

Тиффани почти видела, как лихорадочно работают его мозги. В странной игре (вроде шахмат), в которую постоянно играла родовая знать, настоящая живая Королева легко била любую другую фигуру, а это означало, что Герцогиня будет делать перед ней реверансы, пока коленки не заскрипят. «Что, разумеется, будет весьма прискорбно» — прочла Тиффани несказанные слова.

Удивительно, как он умудрялся даже в мыслях высказываться весьма аккуратно и обтекаемо.

Тиффани не смогла сдержать слабую улыбку.

— Твой отец дал мне пятнадцать анк-морпоркских долларов из настоящего золота. Это был подарок. Ты мне веришь?

Он заметил выражение на её лице и быстро ответил:

— Да!

— Хорошо, — сказала Тиффани. — Тогда разузнай, куда подевалась сиделка.

Всё-таки он оставался ещё отчасти в образе юриста «с метлой в заду», потому что не выдержал и спросил:

— Ты полагаешь, отец сознавал истинную стоимость того, что подарил тебе?

— Он до самого конца был полностью в ясном уме, и тебе это известно. Ты можешь ему доверять, также как и мне, поэтому поверь тому, что я сейчас скажу: Я женю тебя.

Она в ужасе прикрыла рот ладонью, но было уже поздно. Откуда взялись эти слова? Роланд выглядел таким же шокированным, как и она сама.

Роланд заговорил первым, громко и уверенно, чтобы разогнать внезапно повисшую тишину:

— Что-то я не расслышал тебя, Тиффани… Мне кажется, в последнее время ты много работала, и оттого не совсем понимаешь, что говоришь. Думаю, нам всем станет намного лучше, если ты как следует отдохнёшь. Я… люблю Летицию, ты же знаешь. Она не очень, ну, сложный человек, скажем так, но ради неё я готов на всё. Когда она счастлива, я тоже становлюсь счастливым. А ведь прежде у меня было не слишком много поводов для счастья, знаешь ли. Я как-то не привык…

Она увидела, как по его лицу скатилась слеза, и тут же протянула ему почти чистый платок. Роланд принял его и попытался высморкаться, плача и смеясь одновременно.

— А ты, Тиффани… я тебя тоже очень люблю, правда… порой кажется, у тебя есть носовые платки для целого мира. И ты умна. Нет, не надо качать головой. Ты умница. Помню, когда мы были моложе, ты страшно увлеклась термином «ономатопея». Это когда слово делают из звука, ну, вроде «куку» или «вжик» или?..

— «Дзынь»? — подсказала Тиффани, прежде чем успела остановиться.

— Точно, я помню, ты сказала, слово «монотонный» означает «скука», потому что звучит в точности как муха, которая бьётся о стекло на чердаке жарким летним днём. А я подумал: «Боги, мне этого никогда не понять!» Для меня всё это звучало бессмыслицей, но ты умная, и видела смысл там, где не видел я. У тебя особенная голова. Особенно смышлёная. А у меня обычная.

— А какой звук производит слово «доброжелательность»? — спросила Тиффани.

— Я знаю, что такое «доброжелательность», но для меня она никакого звука не производит. Ну вот, опять! Мои мозги просто не способны понять мир, в котором «доброжелательность» как-то особенно звучит. В моём мире дважды два всегда четыре. Всё это было необычайно интересно и я страшно тебе завидовал. Зато Летицию я понимаю. Она как-то попроще, что ли.

«Да уж, «попроще», — ехидно подумала Тиффани. — Это он о девушке, которая однажды запросто подвергла экзорцизму из туалета шумное привидение. Ну что же, удачи тебе, сэр».

Но вслух она этого не сказала. Вместо этого произнесла другое:

— Думаю, ты сделал очень мудрый выбор, Роланд.

К её удивлению, он от этих слов явно испытал облегчение, а потом вернулся за свой стол и спрятался за ним, словно солдат за редутом.

— Сегодня днём явятся новые гости из наиболее удалённых уголков страны. Они прибудут на похороны, но многие, наверняка, останутся и на свадьбу. К великому нашему удовольствию, — похоже, ручка от метлы ещё не вся вышла наружу, — поблизости как раз будет проезжать пастор Яйцо, который любезно согласился произнести пару слов над моим отцом, и задержаться ещё немного, чтоб совершить обряд нашего с Летицией бракосочетания. Он сторонник одной из самых современных омнианских сект. Моя будущая тёща уважает омнианцев, но конкретно эту секту не выносит, так что всё будет немного, как бы выразиться, непросто. — Роланд многозначительно закатил глаза. — Кроме того, он, как я слышал, совсем недавно покинул город, а городские священники порой испытывают здесь некоторые сложности^[649]. Короче говоря, Тиффани, я буду тебе крайне признателен, если ты в этот непростой момент поможешь нам избежать различных трудностей и неприятностей, особенно оккультной природы. Пожалуйста? Про нас и так полно всяких слухов ходит.

Тиффани всё ещё краснела за свою последнюю выходку. Она кивнула и пробормотала:

— Слушай, то, что я сказала, это не…

Роланд остановил её, подняв руку.

— Сейчас очень непростой для нас всех момент. Слухи, суеверия и так далее. Свадьбы и похороны всегда стресс для участников, за исключением, в случае похорон, главного, так сказать, героя, — сказал он. — Давай будем просто осторожны и спокойны. Я очень рад, что ты понравилась Летиции. У неё мало друзей. А теперь, извини, я должен вернуться к своим обязанностям. Меня ждёт столько дел.

* * *

Собственный голос Тиффани всё ещё звучал у неё в голове, когда она покидала кабинет. Зачем она сказала эту фразу о замужестве? То есть, она всегда так и думала, то есть, думала прежде, когда была моложе, но это же осталось в прошлом, разве нет? Да, именно так! Господи, до чего неловко, как она только умудрилась ляпнуть такую сентиментальную глупость?

Кстати, куда она сейчас направляется? Конечно, у неё оставалось масса обязанностей. Они всегда были, бесконечные дела. Она уже почти пересекла Главный зал, когда к ней подошла служанка и сказала, что Летиция ждёт Тиффани у себя в комнате.

Девушка сидела на кровати и крутила в руках платок — чистый, как с удовольствием отметила Тиффани. Летиция выглядела обеспокоенной — более обеспокоенной, чем обычно, — словно хомячок, у которого вдруг перестало крутиться колёсико в клетке.

— Спасибо, что нашла время заглянуть, Тиффани. Можно пару слов наедине?

Тиффани огляделась. В комнате никого не было.

— Это личное, — сказала Летиция, в очередной раз перекрутив платок.

«Мало друзей её возраста, — подумала Тиффани. — Готова поспорить, ей не дозволялось играть с крестьянскими детьми. Да и вообще выходить из дома, тоже. А через пару дней ей предстоит выйти замуж. О, боги». Выводы напрашивались сами собой. Допрыгнуть до таких высот мысли смогла бы и черепаха со сломанной лапой. А тут ещё Роланд. Похищенный Королевой Эльфов, проведший в её стране, не взрослея, многие годы, запуганный собственными тётушками, страшно волновавшийся за своего престарелого больного отца, а теперь действующий так, словно он на двадцать лет старше, чем есть. О, боги.

— Чем я могу помочь? — дружелюбно спросила Тиффани.

Летиция откашлялась.

— После свадьбы у нас будет медовый месяц, — сказала она, и её лицо порозовело. — Что это, собственно, означает на практике?

Последние несколько слов Летиция пробормотала очень быстро, отметила Тиффани.

— А у тебя есть… тётушки? — спросила она.

Обычно тётушки весьма полезны в подобных обстоятельствах.

Летиция покачала головой.

— Может, тебе стоит попытаться поговорить об этом с матерью? — предложила Тиффани, но Летиция тут же покраснела, словно варёный рак.

— Ты бы стала говорить о таком с моей матерью?

— Мда, понимаю. Ну, в общем, я не специалист в таких вещах…

На самом деле, конечно, специалист^[650]. Любая ведьма очень быстро становится экспертом в вопросах, касающихся явления на свет новых людей. Тиффани исполнилось только двенадцать, когда старшие ведьмы стали доверять ей самостоятельно принимать роды. А уж рождению ягнят она вообще помогала с самого раннего детства. Всё происходит естественно, словно само собой, говорила Нянюшка Ягг. Хотя и не всегда так уж естественно, как оказалось. Тиффани вспомнила мистера и миссис Корзину. Милейшие люди, но они успели завести за три года троих детей, прежде чем сообразили, отчего, собственно, это происходит. С тех пор Тиффани старалась проводить с деревенскими девушками, достигшими определенного возраста, ненавязчивые разъяснительные беседы. Просто на всякий случай.

Летиция слушала её так, словно собиралась сделать конспекты, и, возможно, в пятницу сдать экзамен. Примерно до середины разъяснений она не говорила ничего, а потом уточнила:

— Ты уверена?

— Да, совершенно уверена, — ответила Тиффани.

— Ну что же, гм, кажется, общая идея мне понятна. Полагаю, юношам всё это известно, разумеется… Почему ты смеёшься?

— Весьма спорное утверждение, — сказала Тиффани.

О, теперь я вижу тебя. Вижу тебя, грязь, смрад, тлетворная богомерзкая тварь!

Тиффани взглянула на зеркало — большое, круглое и окружённое множеством пухленьких голых ангелочков, которые определённо должны были вскоре погибнуть от холода. В нём отражалась Летиция, а также — слабо, но всё-таки видимое — безглазое лицо Лукавого. Хуже того, силуэт Лукавого начал проступать всё отчётливее. Тиффани знала, что на её лице не дрогнул ни один мускул. Просто знала. «Я не стану ему отвечать, — думала она. — Я про него почти забыла. Не отвечай. Не позволяй ему завладеть тобой!»

Она умудрилась сохранить улыбку на лице, пока Летиция рылась в своих ящиках и сундуках, содержащих, как девушка это именовала, «приданое», то есть, с точки зрения Тиффани, бесконечный запас кружев и оборочек. Тиффани постаралась сосредоточиться на содержимом сундуков, заполнив свой разум кружевами, что каким-то образом отвлекало от слов, выкрикиваемых им. Те, которые она понимала, были достаточно скверными, те, которые не понимала, видимо, ещё хуже. Несмотря на все её усилия, этот хриплый голос всё равно пробивался сквозь защиту: Думаешь, тебе повезло, ведьма. Думаешь, тебе и дальше повезёт? Тебе надо спать. Мне — нет. Тебе везение необходимо постоянно. Мне достаточно лишь одного раза. Всего один разочек, и ты… сгоришь. Последнее слово прозвучало мягко, почти нежно, по сравнению с другими грубыми, резкими, хриплыми словами. Мягко, и гораздо страшнее.

— Знаешь, — сказала Летиция, задумчиво разглядывая наряды, которые Тиффани никогда не смогла бы себе позволить. — Я с удовольствием стану госпожой этого замка, но здешняя канализационная система просто ужасна. Она воняет. Воняет так, словно её прежде ни разу не чистили. Честно. Мне кажется, в неё отправляли свои надобности доисторические чудовища.

«Значит, она его всё-таки чует, — подумала Тиффани. — Она действительно ведьма. Ведьма, которая нуждается в обучении, чтобы не стать опасной для других, не говоря уже о себе самой».

Летиция продолжала безостановочно щебетать — Тиффани не могла подобрать лучшего слова.

Всё ещё пытаясь чисто волевым усилием изгнать Лукавого из головы, Тиффани сказала вслух:

— И что?

— О, мне кажется, бантики выглядят гораздо соблазнительнее пуговиц, — сказала Летиция, поднимая в воздух великолепную ночную рубашку, ещё одно напоминание Тиффани, что у ведьм никогда не бывает много денег.

— Ты горела прежде, и я тоже! — проскрипел голос у неё в голове. — Но на этот раз тебе меня не провести! Я заберу с собой тебя и твой союз зла!!!

Тиффани казалось, что она может видеть восклицательные знаки. Они кричали вместо него, даже когда он говорил мягко и тихо. Они торчали из его слов, будто острые мечи. Она могла видеть его перекошенное лицо и капли слюны в уголках рта, сопровождавшие грозящий палец и крик — сгустки жидкого безумия, летящие сквозь зеркало.

Повезло же Летиции, что она его не слышит. Её ум сейчас занят кружевами, колоколами, рисом и перспективой стать центральной фигурой на свадьбе. Даже Лукавый не мог прожечь себе путь сквозь такие мысли.

— Мне кажется, тебе это не пойдёт, — умудрилась пробормотать Тиффани.

А мысленно она повторяла: «Нет глаз. Вообще нет глаз. Просто две дыры в голове».

— Да, наверное, ты права. Может, лучше надеть сиреневое? — не унималась Летиция. — Хотя мне всегда говорили, что мой цвет — зеленоватый eau-de-nil. Кстати, может согласишься выступить в роли главной подружки невесты? Хотя у меня полно, разумеется, всяких дальних родственниц, которые уже недели две разгуливают в нарядах подружек, ожидая приглашения.

Тиффани продолжала смотреть в никуда, точнее, в две дыры в никуда. В настоящий момент, эти дыры занимали все её мысли, ей хватало проблем, помимо «дальних родственниц».

— Спасибо за предложение, но я сильно сомневаюсь, что ведьмы годятся в подружки невесты, — сказала она.

— Подружки невесты? Свадьба?

Сердце Тиффани ушло ещё дальше в пятки. Всё, хватит. Она бросилась прочь из комнаты, прежде чем тварь сможет разузнать что-то новое. Как он ищет? На что обращает внимание? Может, они с Летицией только что дали ему в руки ключ? Тиффани сбежала в темницу, которая из тюрьмы стала теперь безопасным убежищем.

Очень кстати пришлась подаренная Летицией книжка. Тиффани раскрыла её и начала читать. В горах она научилась читать быстро. Там книги можно было найти только у бродячих библиотекарей, которые, если ты опаздывала с возвратом, штрафовали тебя на пенни, весьма приличная сумма денег для мест, где стандартной единицей обмена считался старый башмак.

Книга повествовала об окнах. Необычных окнах, хотя и обычные тоже порой могут играть эту роль. А за ними… нечто. Иногда — чудовища. Таким «окном» может стать что угодно — картина, книжная страница, даже обыкновенная лужа в подходящем месте. Тиффани снова вспомнила гоблина из книги сказок — порой он злобно хохотал, а порой просто ухмылялся. Тиффани ничуть не сомневалась в этом. Изменения были небольшими, но они были. И каждый раз ты начинаешь гадать: что-то вправду изменилось, или ты просто неточно запомнила?

Книга шуршала в руках, словно голодная белка, вдруг проснувшаяся в дупле, полном орехов. Автором был волшебник, весьма скучный и многословный, но книжка всё равно оказалась интересная. Она рассказывала о людях, которые пропадали в картинах, а также о других, которые из картин появлялись.

Окна были способом попадать из одного мира в другой, окном могло оказаться что угодно, а другой мир мог оказаться где угодно. Она слышала прежде, что глаза хорошего портрета следят, как ты ходишь по комнате, однако, согласно этой книге, они вполне могли последовать за тобой домой и проследить, как ты ложишься спать — идея, о которой ей в данный момент даже думать не хотелось. Будучи истинным волшебником, автор стремился пояснить свою мысль при помощи разнообразных графиков и диаграмм, которые были очень красивыми, но ничего, фактически, не объясняли.

Лукавый бежал к ней внутри той чёрной книги, но Тиффани успела захлопнуть фолиант, прежде чем страшный призрак выбрался наружу. Она даже успела разглядеть его руку в тот момент, когда опустился пресс. «Но его не раздавило там, — думала Тиффани. — Потому что на самом деле его не было в книге, он присутствовал внутри лишь в некотором магическом смысле. Он будет искать меня другими путями. Вот бы узнать, какими». Теперь-то её обычные утомительные дни, полные сломанных ног, больных желудков и вросших ногтей казались ей вполне привлекательным времяпрепровождением. Она всегда говорила людям, что эти скучные заботы и есть суть ведьмовства, и это было правдой, вплоть до того момента, пока из ниоткуда вдруг не вынырнуло нечто ужасное. Тут уж обычные примочки не помогут.

На книгу упал маленький пучок соломы.

— Ладно уж, можете выходить, тут никого нет, — сказала Тиффани. — Вы ведь здесь, правда?

— Айе, тута мы, — раздался голос прямо у неё над ухом.

И они появились: из-за брикетов соломы, паутинок, яблочных полок, коз и друг из-за друга.

— Ты ведь Мал-мала Чокнутый Артур?

— Айе, мисс, то правда. Даже молвить неловко, но Роб Всякограб оченно на меня полагается нонеча и поручает всякое. Я полицей, ведаешь ли, а он считает, что полицею с верзилами сподручнее дело иметь, они от этого сильнее пужаются. Кроме того, я умею по-вашему, по-верзильски молвить! Роб сам в кургане нынче обретается. Не верит он Барону вашему ни на грош, волнуется, как бы снова с лопатами не пришли.

— Я прослежу, чтобы такого не случилось, — заверила его Тиффани. — В прошлый раз просто вышло некоторое взаимное непонимание.

Мал-мала Чокнутого Артура эта речь, похоже, не убедила.

— Рад я такое слышать, мисс, и Атаман рад был бы тоже, ибо, ведаешь ли, стоит лишь хоть одной лопате в курган наш вонзиться, и в замке вашем ни единого живого мужчины не останется, и будет плач превеликий повсюду женский, исключая присутствующих, разумеется.

Со стороны прочих Фиглов раздался одобрительный шум, имеющий общим смыслом немедленное умерщвление любого, посмевшего поднять лопату на фигловский курган, и то, как все и каждый из таковых отвратцев ужасно пожалеют о содеянном.

— Штаны, — пояснил Слегка-Менее-Толстый-Чем-Толстый-Джок-Джок. — Когда Фигл забирается отвратцу в штаны прямо, отмщение и воздаяние великое тут лишь починается.

— О, айе, прыжки и скачки и горе великое на них! — поддержал Мал-мала Джок Седой.

Тиффани была потрясена.

— И когда же Фиглы последний раз бились с верзилами?

После некоторой дискуссии Фиглы пришли к выводу, что это была Великая Битва При Навозных Кучах. Которая, как пояснил Джок Седой, сопровождалась «воплями превеликими, беготнёй, по земле топотанием, небывалым жалостным хныканьем, а тако же хихиканьем громким женским, ибо мужчины сдирали с себя препоспешно штаны, ставшие им врагами вдруг, коли вы ведаете, о чём я толкую».

Тиффани слушала этот удивительный рассказ с раскрытым ртом. Наконец, она очнулась и спросила:

— Но доводилось ли Фиглам хоть раз убивать человека?

Тут Фиглы принялись отводить глаза, шаркать ногами и чесать в затылках, что неизбежно привело к выпадению традиционного дождя из насекомых, припрятанной еды, интересных камешков и прочего, о чём лучше не говорить в приличном обществе. Наконец, Мал-мала Чокнутый Артур сказал:

— Лично я, мисс, как Фигл, лишь недавно познавший, что он не карлик-башмачник, могу без ущерба для чести своей сказать, что братья мои, когда жили в дальних горах, действительно бились порой с людьми, пришедшими «золото фей» копать. И были то битвы преужастные, и бандиты, слишком тупые, чтобы бежать, оказывались порой умны предовольно, чтобы помереть. — Он откашлялся. — Однако, в оправдание братьев моих, хочу молвить, что бились мы всегда честно, не более одного Фигла на десять человек. Уж куда честнее-то. Не наша вина, что некоторые люди порешили самоубивством жизнь свою покончить.

Опасный блеск в глазах Мал-мала Чокнутого Артура заставил Тиффани уточнить:

— И как именно они совершили самоубийство?

Фигл-полицейский пожал своими маленькими, но широкими плечами.

— Принесли лопаты к Фигловскому кургану, мисс. Я ведь законник, мисс. Я и кургана-то не видал, пока не повстречал сих благородных джентльменов. Но даже моя кровь кипит, мисс, просто вскипает, как вода в горшке. Сердце моё колотится, пульс частит, а горло пылает, словно глотка дракона, от одной мысли о холодной стали, крушащей глиняные бока Фигловского кургана. Я убил бы человека, способного на такое, мисс. Убил бы до смерти, а после смерти снова настиг и снова убил, и снова, и снова, потому что это адов грех, мисс, покушаться на наш народ, и одной смерти за него мало. Тем не менее, поскольку я человек закона есть, как поминалось ранее, я со всех сил надеюсь, что нынешнее «непонимание» разрешится без бойни, кровищи, воплей, стонов, плача и развешивания потрохов по деревьям, доселе невиданного, ведаешь ли.

После этой пылкой речи Мал-мала Чокнутый Артур, державший свой полноразмерный полицейский жетон, словно щит, воззрился на Тиффани с выражением одновременно смущённым и вызывающим.

Но Тиффани была ведьмой.

— Позволь сказать тебе кое-что, Мал-мала Чокнутый Артур, и постарайся хорошенько понять мои слова. Ты вернулся домой, Мал-мала Чокнутый Артур.

Щит выпал из его руки.

— Айе, мисс, я и сам то понял. Полицей не должен такого говорить, что я сейчас молвил. Он должен говорить о суде, судьях, приговорах и тюрьме, и он должен говорить, что негоже людям брать закон в свои руки. Так что я верну, разумеется, свой жетон, прежде чем остаться здесь, с моим народом, который, как я надеюсь, начнёт отныне немного лучше заботиться о собственной гигиене.

Остальные Фиглы зааплодировали, хотя Тиффани и сомневалась, что они поняли всё, что он сказал, особенно насчёт гигиены и уважения к законам.

— Я обещаю, — сказал Тиффани, — что курган никто больше не тронет. Я прослежу за этим, ясно?

— Очч, ясно, — со слезами на глазах пробормотал Мал-мала Чокнутый Артур. — Всё сие распрекрасно, но как можешь ты ведать, что станется у тебя за спиной, когда ты упорхнёшь куда-нито по своим оч-чень важнецким ведьмовским делам? Что тогда станется?

Все глаза обратились к Тиффани, в том числе и козлиные. Она поступила так, как надеялась никогда больше не поступать, потому что это было невежливо: взяла Мал-мала Чокнутого Артура в руку и подняла его на уровень своих глаз.

— Я карга этих холмов, — объявила она, — и я клянусь тебе и другим Фиглам, что к вашему кургану никогда больше не придут с холодным железом. Он никогда не окажется у меня «за спиной», но всегда будет на глазах. И пока будет так, ни одна живая душа не тронет ваш курган, если хочет и дальше оставаться живой. И если я нарушу эту клятву Фиглам, пусть меня протащат через семь кругов ада на метле, утыканной гвоздями.

Строго говоря, призналась сама себе Тиффани, всё это были пустые слова, но Фиглы не признавали клятв, не содержащих в себе грома, молний и страшных кровавых обещаний. Каким-то образом, кровь придавал клятве официальность. «И я действительно прослежу, чтобы курган никогда больше не трогали. — подумала она. — Теперь Роланд не сможет мне отказать ни в чём. Кроме того, у меня есть секретное оружие: доверие юной леди, которая вскоре станет его женой. Ни один мужчина не способен сопротивляться в подобных обстоятельствах».

Лицо Мал-мала Чокнутого Артура озарилось светом веры:

— Хорошо сказано, мистрис, и позвольте, пользуясь случаем, испросить ваших объяснений касательно свадебного обычая и что потом бывает. Для тех из нас, кто мало с браком знаком, всё это оч-чень любопытственно есть. Можно им задавать вопросы?

Угрозы жуткого призрака были и без того ужасны, но перспектива отвечать на вопросы Нак Мак Фиглов касательно человеческой семейной жизни показалась Тиффани ещё ужаснее. Объяснять, почему она не хочет давать объяснений, не имело смысла.

Поэтому Тиффани просто сказала стальным голосом «нет!» и осторожно опустила Артура обратно на пол.

— Не надо было вам подслушивать, — добавила она.

— Почему нет? — изумился Вулли Валенок.

— Просто не надо! Я не собираюсь объяснять. Нельзя, и всё тут. А теперь, джентльмены, я хотела бы побыть одна, если вы не против.

«Всё равно они будут за мной следить», — подумала она. Они всегда следили. Она вернулась в главный зал и села поближе к огромному камину. Даже в конце лета в зале было холодно. Его стены были для защиты от холода камней увешаны гобеленами. Вышивки пестрели обычными для такого рода драпировок сюжетами: люди в доспехах размахивали мечами, луками и топорами, поражая других людей в доспехах. Учитывая, что битвы обычнопроисходят очень быстро и шумно, модели, изображённые на этих вышивках, видимо, должны были замирать на месте каждые две минуты, чтобы дать возможность вышивающим леди ухватить общую картину. Тот, что висел у камина, Тиффани помнила во всех деталях с самого детства. Все дети помнили. Они изучали свою историю по этим гобеленам, особенно если поблизости оказывался старик, который мог объяснить, что именно там происходило. Однако гораздо интереснее было самой сочинять истории про этих рыцарей, например, про вон того, что со всех ног бежит за своей лошадью, или про другого, которого лошадь явно сбросила, и он торчит вверх ногами, воткнувшись в землю острой верхушкой шлема — позиция, которую даже дети признавали явно не слишком удачной на поле битвы. Эти солдаты были словно старые друзья, застрявшие в древней войне, причин и названия которой никто на Мелу всё равно не помнил.

Но… внезапно она заметила ещё одного, прежде его там не было, и он бежал по полю битвы прямо к Тиффани. Она уставилась на этого рыцаря, её тело отчаянно хотело спать, но те участки разума, которые ещё работали, требовали срочно что-нибудь предпринять. Рука Тиффани словно сама собой протянулась к огню и взяла пылающую головешку, а затем подняла её и нацелила на гобелен.

Ткань почти крошилась от старости. Если что, она вспыхнет, словно сухая трава.

Теперь рыцарь шёл с осторожностью. Тиффани пока не могла разглядеть деталей, да не очень-то и хотела. Рыцари на гобелене были вышиты без учёта перспективы, они казались плоскими, словно на детском рисунке.

Но человек в чёрном, который появился как небольшая чёрточка на горизонте, теперь явно стал больше, словно приближался… Теперь она могла видеть его лицо с дырами на месте глаз, которые даже меняли цвет, когда он проходил мимо разноцветных фигурок других рыцарей, а потом он опять побежал, становясь всё больше. Тиффани снова ощутила сочащийся жуткий запах… Сколько стоит этот гобелен? Имеет ли она право уничтожить его? Ввиду угрозы появления этой твари? О, да, о, да!

Как было бы здорово оказаться волшебником, способным поднять нарисованных рыцарей в последнюю битву!

Как было бы здорово оказаться ведьмой, которая находится очень далеко отсюда! Она подняла потрескивающую головешку и уставилась прямо в дыры вместо глаз. Придётся ей оказаться ведьмой, способной без трепета встретить это взгляд, который словно высасывал глаза из её черепа.

Дыры действовали гипнотически, и тварь принялась раскачиваться из стороны в сторону, будто змея, которая готовится к броску.

— Пожалуйста, не надо.

Этого Тиффани не ожидала. Голос прозвучал обеспокоенно, но дружелюбно — голос Эскарины Смит.

Ветер был серебристым и холодным.

Тиффани лежала на спине, глядя в небеса. Где-то на периферии поля зрения под ветром качалась сухая трава; но за этим сельским пейзажем всё равно каким-то образом ей мерещились гигантский камин и гобелен с рыцарями.

— Очень важно, чтобы ты не шевелилась, — сказал рядом с ней голос Эскарины. — Место, в котором ты находишься, некоторым образом специально создано для нашей беседы. Оно не существовало, пока ты не оказалась здесь, и сразу после твоего ухода исчезнет. Строго говоря, согласно большинству философских концепций, его вообще не существует.

— Значит, это магическое место, да? Вроде Недвижимого Могущества?

— Можно и так сказать, — согласилась Эскарина. — Те из нас, кто знает о нём, зовут его «плавающим сейчас». Для меня — самый простой способ побеседовать с тобой наедине. Когда оно исчезнет, ты окажешься ровно там же, где была, и времени не пройдёт ни секунды. Понимаешь?

— Нет!

Эскарина присела на траву рядом с Тиффани.

— Ну и слава богам. Вот если бы поняла, тогда бы я встревожилась. Ты, как тебе самой, вероятно, известно, весьма необычная ведьма. У тебя талант делать сыры, очень, надо сказать, редкий и ценный. Миру нужны сыроделы. Добрый сыродел ценится, фактически, на вес… сыра. Так что твой врождённый талант — вовсе не ведьмовство.

Тиффани открыла рот, стремясь ответить ещё прежде, чем поняла, что же, собственно отвечать. Обычное дело среди людей. Сквозь тучу вопросов пробился основной:

— Постойте, я держала в руке горящую головешку. И вдруг оказалась здесь, где бы ни было это «здесь». Что произошло? — Она взглянула на огонь в камине. Языки пламени застыли. — Люди же меня увидят, — сказала Тиффани, а потом, приняв в расчёт последние события, добавила: — разве нет?

— Ответ: «нет». Причины довольно сложны. «Плавающее сейчас» — это нечто вроде… прирученного времени. Времени, которое на твоей стороне. Есть во вселенной штуки и похитрее, поверь мне на слово. Сейчас, Тиффани, мы находимся во времени, как бы взятом взаймы.

Языки пламени по-прежнему не шевелились. Тиффани казалось, что они должны стать холодными, но это было не так — она всё равно ощущала тепло. Кроме того, теперь у неё было время подумать.

— А что будет, когда я вернусь?

— Ничего не изменится, — объяснила Эскарина. — Кроме содержимого твоей головы, которое, в данный момент, и является самым важным.

— И вы всё это затеяли только ради того, чтобы сообщить мне, будто у меня нет таланта к ведьмовству? — спокойно спросила Тиффани. — Как любезно с вашей стороны.

Эскарина рассмеялась. Очень молодым смехом, учитывая морщины на её лице. Тиффани никогда прежде не видела старушку, которая выглядела бы настолько юной.

— Я сказала, что у тебя нет врождённого таланта. Ты его получила, и это далось нелегко. Ты много работала, потому что сама того хотела. Ты заставила мир дать тебе этот талант, неважно, какой ценой, и цена, как обычно, оказалась высока. Слышала пословицу: «В награду за трудолюбие всегда получаешь лишь ещё больше работы»?

— Слышала, — кивнула Тиффани. — Матушка Ветровоск однажды так сказала.

— Она и придумала эту пословицу. А ещё говорят: «ведьмовство нельзя найти, оно само тебя найдёт». Но ты нашла его, хотя и сама тогда не понимала, что ищешь; нашла, схватила за цыплячью шейку и заставила служить себе.

— Всё это необычайно… интересно, — сказал Тиффани, — однако меня ждёт куча неотложных дел.

— Только не здесь, не в «плавающем сейчас», — твёрдо заявила Эскарина. — Слушай, Лукавый опять нашёл тебя.

— Думаю, он прячется в книгах и картинах, — предположила Тиффани. — И в гобеленах.

Она содрогнулась.

— И в зеркалах, — продолжила Эскарина, — и в лужах, и в бликах света на битом стекле, и в отблеске ножа. Сколько ещё способов можешь придумать? Сколько ещё страха вместить?

— Я собираюсь дать ему бой, — заявила Тиффани. — Кажется, у меня всё равно нет другого выхода. Он не похож на того, от кого можно убежать. Он будет напирать и наседать, да? Он атакует, когда чует слабость, значит, мне придётся изобрести способ стать сильнее него. Думаю, я смогу найти такой способ — в конце концов, он чем-то похож на роителя. С роителем было несложно.

Эскарина не закричала; она заговорила тихо и спокойно, но таким тоном, который звучал страшнее крика.

— Ты что, не понимаешь, насколько всё это важно, Тиффани Болит-сыродел? Тебе дан шанс победить Лукавого, но если ты проиграешь, вместе с тобой проиграет всё ведьмовство — и падёт, вместе с тобой. Он завладеет твоим телом, твоими знаниями, твоими талантами и твоей душой. И тогда, для твоей собственной пользы — и ради безопасности всех остальных, — твои сёстры-ведьмы преодолеют свои разногласия и переместят вас обоих в вечное забвение, чтобы вы не натворили новых бед. Понимаешь? Это важно! Ты должна помочь себе сама!

— Другие ведьмы меня убьют? — в ужасе переспросила Тиффани.

— Разумеется. Ты ведьма, и знаешь, что говорит Матушка Ветровоск: «Мы не делаем приятно, мы делаем правильно». Ты или он, Тиффани Болит. Проигравший умрёт. Он, к сожалению, снова появится через несколько столетий; относительно тебя предположений делать не берусь.

— Но постойте, — сказал Тиффани. — Если они готовы общими усилиями уничтожить его и меня, почему бы нам не объединиться всем вместе, чтобы сразиться с ним прямо сейчас?

— Ну конечно. Ты бы от такой помощи не отказалась, верно? Этого ты на самом деле хочешь, Тиффани Болит, здесь и сейчас? Делай выбор. Другие ведьмы, я уверена, не станут хуже думать о тебе, чтобы ты ни решила, — Эскарина подумала секунду и добавила: — Они будут так рады помочь.

«Ведьма, которая столкнулась с испытанием и отступила? — подумала Тиффани. — Ведьма, которой рады помочь, потому что она недостаточно хороша и просит помощи? Если ты сама веришь, что недостаточно хороша — ты не ведьма». Вслух она сказала:

— Я скорее погибну, пытаясь быть ведьмой, чем стану просто девчонкой, которой они все «рады помочь».

— Мисс Болит, ты демонстрируешь почти преступную самонадеянность, ошеломительную гордость и полную самоуверенность. Позволь заметить, меньшего я от настоящей ведьмы и не ожидала.

* * *

Мир слегка колыхнулся и изменился. Эскарина пропала, хотя её слова продолжали звучать у Тиффани в голове. Перед ней снова оказался гобелен, и она по-прежнему сжимала в руке головню, но теперь держала её твёрдо. Она чувствовала себя так, словно полна горячего воздуха, который почти отрывает её от пола. Всё стало каким-то странным, но Тиффани, по крайней мере, твёрдо знала, что гобелен вспыхнет, как сухая деревяшка, если коснуться его головнёй.

— Я без колебаний спалю эту старую тряпку, мистер, поверь мне. И верну тебя туда, откуда ты пришёл, мистер!

К её удивлению, чёрный человек отпрянул. Раздалось короткое шипение, и Тиффани ощутила, словно с её плеч свалился тяжкий груз, запах тоже исчез.

— Как интересно! — Тиффани резко обернулась и уставилась прямо в улыбающееся лицо Престона. — Знаешь, — сказал он, — я несколько встревожился, когда ты одеревенела на пару секунд. Думал, ты умерла. Когда я коснулся твоей руки — очень уважительно, ничего такого — ты была на ощупь, как воздух перед грозой. Тогда я подумал: «Это ведьмовские дела» и решил просто понаблюдать за тобой, а ты вдруг принялась угрожать огненной смертью этому ни в чём не повинному гобелену!

Она уставилась в глаза юноши, словно в зеркало. «Огонь, — подумала она. — Огонь однажды его убил, и он это знает. Он никогда не приблизится к огню. Огонь, вот в чём секрет. Зайчиха мчится, огня не боится. Хмм».

— На самом деле, огонь мне нравится, — заметил Престон. — Кажется, он мне не враг.

— Что?

— Опасаюсь, ты бормотала себе под нос, а я нечаянно подслушал, — пояснил Престон. — Я даже не стану спрашивать, в чём дело. Моя бабуля всегда говорила: «Не лезь в дела ведьм, а то получишь по ушам».

Тиффани посмотрела на него, и внезапно приняла решение.

— Ты умеешь хранить секреты?

Престон кивнул.

— Разумеется! Например, я никогда никому не рассказывал, что сержант втихую пописывает стишки.

— Престон, ты только что рассказал! Мне!

Престон улыбнулся.

— Да, но ведьма — это не кто-то. Бабуля всегда говорила, что рассказать что-то ведьме — всё равно что рассказать стене.

— Да, но… — начал Тиффани, и призадумалась. — А как ты узнал, что он пишет стихи?

— Это было трудно не заметить, — ответил Престон. — Он писал их, видишь ли, на страницах журнала в дежурке, видимо, ночью, когда больше делать нечего. А потом очень аккуратно вырывал эти страницы, но, видимо, так сильно жал на карандаш, что строки отпечатывались на нижних листах.

— Значит, и другие стражник тоже догадались? — предположила Тиффани.

Престон покачал головой, отчего слишком большой для него шлем слегка закачался.

— О, нет, мисс, ты же их знаешь: они считают чтение бабьим занятием. Кроме того, я завёл привычку вставать пораньше и вырывать из журнала эти листы тоже, чтобы никто не догадался и не начал смеяться над ним. Должен сказать, для самоучки он вовсе неплохой поэт — метафоры ему удаются отлично. Все стихи посвящались некой особе по имени Милли.

— Может, это его жена? — предположила Тиффани. — Ты наверняка видел её в деревне, такая, веснушчатая вся. Она из-за этого очень переживает.

Престон кивнул.

— Это может объяснить, почему одно стихотворение называлось «Нет Пользы В Небесах Без Звёзд».

— Надо же, глядя на него, и не подумаешь, правда?

Престон ненадолго задумался.

— Извини, Тиффани, — сказал он, — но ты просто не смотрела как следует. Фактически, извини, ещё раз, ты, например, выглядишь просто ужасно. Если бы ты была кем-то другим и посмотрела на себя со стороны, то решила бы, что ты очень больна. Видок такой, словно ты вообще не спишь.

— А вот и неправда, прошлой ночью я проспала минимум час! И днём раньше тоже прикорнула ненадолго, — возмутилась Тиффани.

— Неужели? — строго спросил Престон. — А когда, не считая сегодняшнего завтрака, ты в последний раз нормально ела?

По какой-то причине Тиффани чувствовала себя так, словно светится изнутри.

— Кажется, вчера удалось перекусить…

— Ах, вот как? — сказал Престон. — «Перекусила» да «прикорнула»? Так люди не живут, от этого, скорее, помирают!

Он был прав. Тиффани знала, что прав. Но от этого стало только хуже.

— Слушай, за мной гоняется жуткий призрак, способный вселяться в чужие тела, а мне предстоит как-то с ним разобраться!

Престон с интересом огляделся.

— Он что, и в меня может вселиться?

«Яд проникает прежде всего туда, где его уже готовы принять», — подумала Тиффани. Спасибо за полезную пословицу, миссис Пруст.

— Нет, не думаю. Кажется, для этого нужен подходящий человек, то есть, совсем неподходящий человек. Уже тронутый злом.

Впервые с начала их беседы Престон слегка забеспокоился.

— Увы, мне тоже доводилось совершать плохие поступки.

Несмотря на страшную усталость, Тиффани улыбнулась.

— И что же было самое плохое?

— Однажды я украл с прилавка пачку разноцветных карандашей, — он с опаской посмотрел на неё, словно опасаясь, что она сейчас закричит и наставит на него обвиняющий перст.

Вместо этого она покачала головой и спросила:

— Сколько тебе было лет?

— Шесть.

— Престон, я думаю, этот призрак не сможет даже найти вход в твою голову. Помимо прочего, она, мне кажется, слишком сложно устроена и занята всякими мыслями.

— Мисс Тиффани, тебе нужно поспать. Нормально выспаться в нормальной кровати. Как ведьма может заботиться о других, если неспособна позаботиться о себе самой? Quis custodiet ipsos custodes. Что означает «кто сторожит стражников?», во как. А кто ведает ведьмами? Кто заботится о людях, которые заботятся о других людях? По-моему, эту роль в данный момент придётся исполнить мне.

Тиффани сдалась.

* * *

Над городом висел туман, густой и непроницаемый, словно занавеси. Миссис Пруст направлялась сквозь тьму к мрачной громаде Танти, облака тумана послушно расступались перед ней и немедленно смыкались позади.

У главных ворот её поджидал надзиратель с фонарём в руке.

— Извините, хозяйка, но мы решили, вам надо взглянуть на это до начала официального расследования. Я знаю, что ведьмы в последнее время, мягко говоря, непопулярны, но мы всегда считали вас членом семьи, если вы понимаете, о чём я. Все помнят вашего отца. Какой мастер был! Мог повесить человека за семь с четвертью секунд! Рекорд не побит до сих пор. Удивительный человек, думаю, второго такого мы не увидим. — Он помрачнел. — А ещё я надеюсь, хозяйка, что мы не увидим снова того, что сейчас увидите вы. Мы потрясены, во как. Похоже, он направился на вашу улицу.

В конторе тюрьмы миссис Пруст стряхнула дождевые капли с плаща и почуяла в воздухе страх. В отдалении раздавались грохот и крики: тюрьма, по определению, означает множество людей, стиснутых вместе. Страх, ненависть, волнение, ужас, слухи тоже громоздятся здесь друг на друга, в борьбе за свободное пространство. Миссис Пруст повесила плащ на гвоздь у двери и потёрла руки:

— Ваш посыльный говорил что-то о побеге?

— Блок «Д», — кивнул надзиратель. — Макинтош. Помните? Сел около года назад.

— А, помню, — сказал ведьма. — Суду пришлось уйти на перерыв, потому что присяжных начало тошнить. Отвратительное дело. Раньше ведь никто не сбегал из блока «Д», верно? Там решётки из стали!

— Погнуты, — сказал надзиратель. — Вам лучше самой взглянуть. Там такое, мы просто места себе не находим все.

— Насколько я помню, Макинтош был не очень крупным человеком, — заметила миссис Пруст, пока они шагали по промозглым коридорам.

— Верно, миссис Пруст. Невысокий, но очень опасный, вот он какой был. На следующей неделе его собирались вздёрнуть. Выдрал с корнем стальные прутья, которые были не по зубам и силачу с ломом, а потом спрыгнул на землю. С высоты тридцать футов! Это неправильно, ненормально. Но он и ещё кое-что сотворил, боги, мне от одной мысли об этом плохо становится.

У камеры, столь неожиданно освобождённой Макинтошем, дежурил ещё один надзиратель. Совершенно напрасно, с точки зрения миссис Пруст, потому что узник определённо сбежал. Увидев ведьму, охранник уважительно козырнул.

— Доброе утро, миссис Пруст, — сказал он. — Позвольте заметить, я страшно горд повстречать дочь лучшего палача всех времён. Пятьдесят один год у рычага, и ни единой ошибки с клиентом. Нынешний, мистер Трупер, тоже неплох, но его клиенты порой слегка дёргаются вверх-вниз, по-моему, это непрофессионально. А ещё ваш отец ни разу не пропустил честно заслуженную казнь из опасений, что его потом будут преследовать адские языки пламени, демоны, привидения и прочая ерунда. А случись такое, он бы погнался за ними и тоже повесил, помяните мои слова! Семь с четвертью секунд, потрясающий джентльмен.

Но миссис Пруст не слушала его болтовню, она смотрела на пол.

— Ужасное зрелище для леди, — сказал надзиратель.

Миссис Пруст рассеянно возразила:

— Когда ведьма работает, она не леди, Фрэнк.

Потом она принюхалась и выругалась так, что у Фрэнка аж глаза заслезились.

— Вы гадаете, что на него нашло, да?

Мисси Пруст выпрямилась.

— Мне не нужно гадать, парень, — мрачно сказала она. — Я знаю.

Миссис Пруст спешила обратно на улицу Десятого Яйца. Туман жался к стенам, торопясь дать ей дорогу. Она оставляла в дымке туннель в форме, собственно, миссис Пруст.

Когда его мать, сопровождаемая, вместо дверного звонка, громким пуканьем, ворвалась в магазин, Дерек мирно пил своё какао. Он взглянул на неё, и нахмурился:

— Как тебе звук? Похож на си-бемоль? Мне кажется, ничего общего.

Он сунул руку в ящик под прилавком за камертоном, но мать, не обращая на него внимания, пронеслась мимо.

— Где моя метла?

Дерек вздохнул.

— В подвале, ты что, забыла? Когда гномы месяц назад сказали тебе, во что обойдётся ремонт, ты обозвала их бандой жадных маленьких украшений для лужаек, помнишь? Да и какая разница, ты всё равно ей никогда не пользовалась.

— Мне срочно надо в… деревню, — сказала миссис Пруст, оглядывая полки в надежде обнаружить ещё одну, на сей раз исправную, метлу.

Её сын выпучил глаза.

— Ты уверена, матушка? Прежде ты говорила, что сельская местность вредна для здоровья.

— Вопрос жизни и смерти, — пробормотала миссис Пруст. — Может, одолжить у Высокой Худой Низкой Толстой Салли?

— Мам, не надо так её называть, — укоризненно заметил Дерек. — Она не виновата, что у неё аллергия на приливы и отливы.

— Зато у неё есть метла! Ха! Не одно, так другое. Будь любезен, сделай мне бутерброды.

— Всё из-за девчонки, что была тут на прошлой неделе? — подозрительно спросил Дерек. — Мне кажется, она лишена чувства юмора.

Его мать снова проигнорировала эти замечания, и принялась рыться под прилавком, пока не разыскала тяжёлую, залитую свинцом дубинку. Мелкие торговцы на улице Десятого Яйца работали с минимальной наценкой, и поэтому к ограблениям магазинов относились крайне неодобрительно.

— Не знаю, я правда не знаю, — простонала миссис Пруст. — Я? В моём возрасте творить добро? У меня, наверное, размягчение мозга приключилось. И мне за это даже не заплатят! Боги, боги, что со мной? Ещё немного, и я начну предлагать людям исполнить три желания! Если такое случится, Дерек, дай мне как следует по голове. — Она вручила ему дубинку. — Остаёшься за старшего. Постарайся распродать резиновый шоколад и забавную поддельную яичницу, ладно? Скажи покупателям, это новомодные закладки для книг, или ещё что, неважно.

С этими словами миссис Пруст выбежала в ночь. Ночью улицы и переулки города были весьма опасны, заполнены грабителями, ворами и прочими пренеприятностями. Однако при виде миссис Пруст все они поспешно исчезали в тени. «Миссис Пруст» означало «плохие новости» и лучше тебе их не слышать, если хочешь, чтобы все кости в твоих руках остались на своих законных местах.

Тело, прежде известное как «Макинтош», бежало сквозь ночь. Оно было наполнено болью. Но призраку наплевать — это не его боль. Все мускулы бились в агонии, но это не была агония призрака. С пальцев, выдравших из стены стальную решетку, капала кровь. Но призраки не кровоточат. Никогда.

Призрак уже не мог и вспомнить, когда владел своим собственным телом. Тела надо кормить и поить. Весьма досадная необходимость, что за жалкие создания. Рано или поздно тело исчерпывало свою полезность. Обычно, это не имело значения, поблизости всегда удавалось найти кого-то ещё — туповатый разум, гноящийся ненавистью, завистью, обидой. Такой всегда рад впустить в себя призрака. Однако сейчас следовало действовать осторожно, но быстро. А прежде всего — безопасно. На пустынных дорогах за городом найти новое вместилище будет нелегко. С неохотой призрак позволил телу сделать остановку, чтобы напиться из тёмных вод придорожного пруда. Там оказалось полно лягушек. Оно и к лучшему, ведь телу нужно не только пить, правда?

Глава 13

ТРЯСИ САВАНОМ

«Нормальная кровать», расположенная в Чёрно-белой палате замка, оказалась гораздо лучше темницы, хотя Тиффани определённо не хватало успокаивающих звуков козьей отрыжки.

Ей снова снился огонь. А ещё за ней точно кто-то следил. Тиффани чувствовала, и на сей раз это были не козы. За ней следили изнутри её собственной головы. Но не со зла — о ней кто-то заботился. В её сне бушевал огонь, а потом некая тёмная фигура отдёрнула его в сторону, словно занавеси, и стал виден заяц, сидевший у ног тёмной фигуры, как домашний зверёк. Заяц поймал взгляд Тиффани и прыгнул в огонь. И она поняла.

В дверь постучали. Тиффани внезапно проснулась.

— Кто там?

Из-за толстой двери раздался голос:

— Какой звук производит «забывчивость»?

Тиффани ответила, почти не раздумывая:

— Звук ветра в мёртвой траве жарким летним днём.

— Да, полагаю, так оно и есть, — раздался из-за двери голос Престона. — Чтобы не ходить вокруг да около, мисс, вас ждёт в низу куча народу. Полагаю, им нужна их ведьма.

«Прекрасный день для похорон», — думала Тиффани, глядя в узкое окошко замка.

В такой день не должно быть дождя, он навевает слишком мрачные мысли. Лично она старалась на похоронах не очень печалиться. Люди живут, а потом умирают, но их помнят. События следуют друг за другом должным порядком, как лето за зимой. Это правильно. Разумеется, люди плачут, но слёзы нужны тем, кто остался, ушедшие в них не нуждаются.

Слуги встали сегодня очень рано, потому что в главном зале сервировали завтрак для всех желающих. Это была традиция. Бедный или богатый, лорд или леди: завтрак в день похорон подавали каждому, из уважения к старому Барону. Из уважения к хорошей бесплатной еде зал быстро наполнялся. Была здесь и Герцогиня, она облачилась в чёрное, такое чёрное, какого Тиффани прежде и не видывала. Платье буквально сияло. Чёрное платье ведьмы обычно являлось чёрным лишь теоретически. На практике, оно было просто пыльным, с заплатками в районе коленок, с обтрёпанным подолом и почти рвущееся от частых стирок. Оно представляло из себя именно то, чем и являлось на деле: рабочую одежду. Невозможно вообразить себе особу в таком платье, как у Герцогини, принимающей, например, роды… Тиффани моргнула. На самом деле, возможно. Если не будет другого выхода, Герцогиня сделает то, что нужно. Она будет гонять всех вокруг, стонать и жаловаться, но роды будут приняты. Такая уж она была женщина.

Тиффани снова моргнула. В её голове царила кристальная ясность. Мир вокруг казался вполне понятным, но хрупким, словно готовым разбиться, подобно зеркальному шару.

— Доброе утро, мисс! — это сказала Эмбер, а позади неё стояли её родители, оба. Мистер Пуст выглядел чисто отмытым и глуповатым, а также крайне смущённым. Он явно понятия не имел, что сказать. Как и Тиффани.

У главного входа началась суета, Роланд бросился туда и вернулся в сопровождении Веренса, короля Ланкра и Маграт, его королевы. Тиффани встречала их прежде. Посещая те края не встретить их было просто невозможно, потому что Ланкр был очень маленьким королевством, а казался и того меньше, благодаря факту проживания в нём Матушки Ветровоск.

А вот и она сама, прямо здесь и сейчас, вместе с Ты^[651], улёгшейся у неё на плечах наподобие шарфа. Матушка шла непосредственно за Королём и Королевой, и столь же непосредственно перед громким весёлым голосом, который заорал: «Здарова, Тифф! Как сама?» недвусмысленно указывая на присутствие Нянюшки Ягг, ведьмы, по слухам, более мудрой, нежели Матушка Ветровоск. Основная часть этой мудрости состояла в том, чтобы Матушка не догадывалась о Нянюшкином превосходстве.

Тиффани, как положено, поклонилась прибывшим. «Ого, ну и компания собирается», — подумала она.

Улыбнувшись Матушке, она сказала:

— Рада видеть вас, мистрис Ветровоск, рада, и слегка удивлена.

Матушка просто пронзила Тиффани взглядом, а Нянюшка заявила:

— Дорожка сюда была весьма ухабистой, но мы с Матушкой решили, что должны сопроводить Маграт и её короля.

Может, Тиффани и показалось, но объяснение Нянюшки прозвучало так, словно было заготовлено заранее, будто она произносила фразы, которые давно и тщательно обдумала.

Впрочем, времени на беседы не осталось. Прибытие короля словно дёрнуло некий спусковой крючок, и всё завертелось. Тиффани увидела пастора Яйцо, в его чёрно-белой сутане. Она поправила свою остроконечную шляпу и направилась прямо к нему. Кажется, он был рад компании, по крайней мере, весьма благосклонно ей улыбнулся.

— Ха, ведьма.

— Да, остроконечная шляпа выдала меня, верно?

— Но без чёрного платья?..

Тиффани ощутила невысказанный вопрос.

— Надену чёрное, когда состарюсь, — отрезала она.

— Полностью понимаю вас, — согласился пастор. — А сейчас вы носите зелёное, белое и голубое, цвета пастбищ и холмов, не могу не заметить!

Тиффани впечатлилась.

— Значит, охота на ведьм вас не увлекает? — глупо, кончено, задавать настолько прямой вопрос, но Тиффани была уже на пределе.

Пастор Яйцо покачал головой.

— Позвольте заверить, мадам, что Церковь вот уже несколько сотен лет старается держаться от таких дел подальше! К сожалению, у некоторых слишком долгая память. Прошло всего лишь несколько лет с тех пор, как пастор Овёс в своём знаменитом «Горном Завете» провозгласил женщин, известных прежде как «ведьмы», живым воплощением заботы о людях, что полностью соответствует идеалам пророка Бруты. Для меня этого вполне достаточно. Надеюсь, для вас тоже?

Тиффани постаралась улыбнуться ему своей самой приветливой улыбкой. К сожалению, приветливости удалось выдавить не так уж много, у Тиффани вообще с этим были проблемы.

— Ну, лучше сразу расставить все точки над «i», как вы полагаете?

Она принюхалась, но никакого запаха не ощутила, за исключением слабого аромата лосьона после бритья. Всё равно, она собиралась быть начеку.

Похороны явно удались. С точки зрения Тиффани, хорошими похоронами считались те, главный герой которых был достаточно стар. Ей довелось повидать немало — слишком много! — других, когда завёрнутый в саван трупик был невелик. О гробах на Мелу имели весьма смутное представление, впрочем, и в соседних краях тоже. Хорошая древесина была слишком ценна, чтобы закапывать её в землю. Практичный шерстяной саван вполне устраивал большинство — он был прост в изготовлении, дёшев, и к тому же стимулировал производство шерсти. Хотя Барон собирался уйти на вечный покой в беломраморной гробнице, которую он, как человек практичный, спроектировал, заказал и полностью оплатил ещё двадцать лет назад. Впрочем, внутри гробницы всё равно был белый саван, потому что на голом мраморе покоиться холодновато.

И на этом история старого Барона закончилась, лишь одна Тиффани знала, где он оказался на самом деле. Он гулял вместе с отцом по стерне, сжигая стебли кукурузы и сорняки, в идеальном и бесконечном дне позднего лета…

Вдруг Тиффани ахнула.

— Рисунок!

Она сказала это вполголоса, но окружающие всё равно услышали и обернулись. «Как эгоистично с моей стороны, — подумала она. А потом подумала ещё: — Но он, конечно же, на месте, никуда не делся?»

Когда крышка каменной гробницы опустилась со звуком, который Тиффани никогда не забыть, она пошла и разыскала всхлипывающего Брайана. Тот взглянул на неё покрасневшими глазами.

Тиффани деликатно взяла его за руку и с максимальным спокойствием, на какое была способна, спросила:

— Комната, в которой жил Барон, заперта?

Это его явно шокировало.

— Ещё бы! А все деньги в сейфе. Почему ты спрашиваешь?

— Там оставалось кое-что весьма ценное. Кожаная папка. Её тоже убрали в сейф?

Сержант покачал головой.

— Поверь мне, Тифф, после… — он запнулся, — …неприятностей, я сделал полную инвентаризацию в той комнате. Всё тщательно проинспектировал и записал в блокнот. Карандашом, — педантично добавил он. — Ничего похожего на кожаную папку там не было.

— Ну разумеется. Потому что мисс Скряб забрала её раньше, — заявила Тиффани. — Чёртова сиделка! Плевать мне на деньги, я никогда не рассчитывала получить деньги! Наверное, она думала, там важные документы или что-то вроде того!

Тиффани поспешила обратно в главный зал и осмотрелась. Роланд стал теперь настоящим, полноправным Бароном. И как раз поэтому его окружала небольшая толпа. Все говорили: «Он был прекрасным человеком» или «Отличный правитель» или «По крайней мере, он не страдал, всё случилось быстро» и прочие глупости, которые люди говорят после похорон, когда на самом деле не знают, что сказать.

Тиффани целеустремлённо направилась к Барону, но замерла, когда на её плечо опустилась рука. Тиффани проследила руку взглядом, пока не дошла до лица Нянюшки Ягг, которая умудрилась завладеть самым здоровенным кувшином эля, какой Тиффани когда-либо доводилось видеть. Точнее говоря, это был полупустой здоровенный кувшин эля.

— Приятно, что всё сделано как следует, — объявила Нянюшка. — Я не была знакома со стариком, разумеется, но, похоже, он был славным малым. Рада видеть тебя, Тифф. Как дела, нормалёк?

Тиффани посмотрела в эти простодушные улыбающиеся глаза, а потом дальше, на гораздо более суровое лицо Матушки Ветровоск и поля её шляпы. Тиффани поклонилась.

Матушка Ветровоск прочистила горло, словно гравий заскрипел.

— Мы тут не по делам, моя дорогая, просто решили помочь королю выглядеть посолиднее.

— И не из-за Лукавого, — радостно добавила Нянюшка Ягг.

Это прозвучало так, словно Нянюшка просто глупо проболталась, Тиффани даже расслышала неодобрительное фырканье Матушки. Однако, честно говоря, если Нянюшка Ягг случайно делала неловкий комментарий, это означало лишь одно: она его заранее тщательно обдумала. Тиффани знала, и Нянюшка знала, что она знает, и это Тиффани знала тоже. Впрочем, вполне типичное поведение для ведьм, и прекрасно работает, кстати, пока кто-нибудь не схватится за топор.

— Я знаю, что он моя проблема, я с этим разберусь, — заявила Тиффани.

Честно говоря, довольно глупое заявление. Старшие ведьмы могли оказаться весьма полезными, их лучше было иметь на своей стороне. Но как бы это выглядело? Владение Тиффани было совсем новым, и ей следовало позаботиться о своей репутации.

Нельзя просто заявить: «Раньше я решала сложные и опасные проблемы» — это все и так знают.

Единственное, что имеет значение — что ты делаешь сейчас. Это вопрос гордости. И стиля.

А также возраста. Если она попросит помощи через, скажем, двадцать лет, все подумают: «Ну, даже опытная ведьма может столкнуться с реально трудной проблемой» и помогут просто так. А вот сейчас, если она попросит помощи сейчас… ей тоже помогут. Ведьмы всегда помогают ведьмам. Но все подумают: «Какой с неё толк? Она что, не может выдержать гонку? Не хватает силёнок на длинной дистанции?» Никто ничего не скажет, но подумают именно так.

Эти мысли промелькнули у неё в голове за секунду, а когда она моргнула и снова открыла глаза, обе ведьмы уже смотрели на неё испытующе.

— Уверенность в себе — лучший друг ведьмы, — сурово сказала Матушка Ветровоск.

Нянюшка Ягг согласно кивнула и добавила:

— В самоуверенности можно быть уверенной, я всегда так говорила. — Она увидела выражение на лице Тиффани и рассмеялась. — Думаешь, тебе одной довелось столкнуться с Лукавым, милая? Матушке пришлось разбираться с ним примерно в твоем возрасте. И она в два счёта послала его туда, откуда он пришёл, поверь мне.

Тиффани понимала, что совершает напрасную попытку, но всё же повернулась к Матушке Ветровоск и спросила:

— Может, дадите мне совет, мистрис Ветровоск?

Матушка, которая уже целенаправленно двинулась к столу с закусками, замерла на минуту, обернулась и бросила:

— Верь себе. — Прошла ещё несколько шагов, остановилась, будто вспомнив что-то, и добавила: — Смотри, не проиграй.

Нянюшка Ягг хлопнула Тиффани по спине.

— Лично я никогда не встречалась с ублюдком, но слыхала, он силён. Кстати, как там наша скромная невестушка, планирует сегодня вечером девичник?

Старушка подмигнула и опорожнила кувшин себе в глотку.

Тиффани лихорадочно соображала. Нянюшка умела ладить с кем угодно. Тиффани довольно смутно представляла себе, что такое «девичник», но кое-какие товары миссис Пруст дали ей намёк, и если Нянюшка тоже о них знала, значит, догадывалась и о другом — что алкоголь там обязательно будет.

— Не думаю, что такого рода вечеринка уместна в день похорон, как полагаешь, Нянюшка? Хотя Летиция, наверное, будет не прочь с тобой немного поболтать, — добавила Тиффани.

— Она ж твоя подруженция? Я думала, ты сама с ней поболтала уже.

— Конечно! — возмутилась Тиффани. — Но она мне, кажется, не поверила. А у тебя было как минимум три мужа, Нянюшка!

Нянюшка Ягг смотрела на неё секунду, а потом сказала:

— Да уж, тут «немного» поболтать не отделаешься, похоже. Ну, ладно. А что насчёт жениха? Когда будет его мальчишник?

— А, я слышала о них! Друзья должны его напоить, уволочь куда подальше, привязать к дереву, а потом… порой дело обходится ведром краски и кистью, но обычно жениха просто швыряют в свинарник. Почему ты спрашиваешь?

— Потому что мальчишник обычно получается гораздо интереснее девичника, — ответила Нянюшка, и её глаза блеснули озорством. — У нашего чудо-женишка есть друзья-приятели?

— Ну, тут есть несколько модников из других важных семейств, но все, кого он действительно хорошо знает — родом из нашей деревни. Мы вместе росли, понимаешь? И никто из них не посмеет швырнуть своего Барона в свинарник!

— А как насчёт твоего молодого человека? — Нянюшка жестом указала на стоявшего неподалёку Престона.

Похоже, он всегда оказывался неподалёку.

— Престон? — отмахнулась Тиффани. — О, нет, он не слишком близко знаком с Бароном. И, в любом случае…

Она замолчала, поражённая мыслью: «Мой молодой человек?!»

Тиффани посмотрела на Нянюшку, которая стояла теперь, заложив руки за спину и уставившись в потолок с ангельским выражением на лице. Хотя, честно говоря, было очень заметно, что этот ангел встречал на своём жизненном пути как минимум парочку демонов. Вот вам вся Нянюшка, как на ладони. Когда доходило до дел сердечных (и других частей тела, разумеется, тоже) провести Нянюшку Ягг было невозможно.

«Но он никакой не мой, — мысленно возмутилась Тиффани. — Он просто друг. Мужского пола».

Престон шагнул к ним и галантно снял перед Нянюшкой шлем.

— Боюсь, мадам, что мне, как человеку военному, строго воспрещено поднимать руку на своего командира, — объявил он. — Если бы не данное обстоятельство, я бы исполнил всё что положено с превеликой охотой.

Услышав столь велеречивый ответ, Нянюшка одобрительно кивнула и так многозначительно подмигнула Тиффани, что та покраснела до самых подошв своих башмаков. Нянюшка же, напротив, улыбалась во весь рот, словно хэллоуинская тыква.

— Охохонюшки-хохо, — сказала она. — Вижу, всех здесь давно пора маленько развеселить. Слава богам, что я уже тут!

Сердце у Нянюшки было золотое, но если вы слишком впечатлительны, то лучше бы вам затыкать уши пальцами, когда она начинает болтать что попало. Ну, должен же быть в человеке какой-никакой здравый смысл, верно?

— Нянюшка, мы на похоронах!

Тиффани никогда не удавалось сбить Нянюшку с намеченного курса.

— Он был хорошим человеком?

Тиффани помедлила всего секунду:

— Стал.

Нянюшка Ягг ничего не упускала.

— Ах, да, полагаю, твоя Бабушка Болит учила его манерам. Но умер он, значит, хорошим человеком, так? Отлично. Будут ли его вспоминать с любовью?

Тиффани постаралась не обращать внимания на ком в горле, когда пробормотала:

— О, да. Все.

— И ты проследила, чтобы он умер хорошо? Забрала боль?

— Нянюшка, по-моему, он умер идеально. Лучше было бы только вовсе не умирать.

— Молодец, — похвалила Нянюшка. — Была у него любимая песня?

— О, да! «Жаворонки в небесах», — ответила Тиффани.

— А, знаю! Мы у себя в горах называем её «Прелестно и Очаровательно». Ну что же, подпевай, и скоро мы всех тут приведём в правильное настроение.

С этими словами Нянюшка остановила пробегавшего мимо официанта, схватила с подноса очередной кувшин, проворно, словно молодая, вспрыгнула на стол и заорала командным голосом войскового сержанта:

— Дамы и господа! В честь праведной жизни и мирной кончины нашего покойного друга Барона меня попросили исполнить его любимую песню. Подпевайте, коли дыхания хватит!

Потрясённая Тиффани благоговейно внимала. Нянюшка представляла собой ходячий мастер-класс, или, точнее, мистрис-класс общения. Она обращалась с полностью незнакомыми людьми так, словно знала их многие годы, и, что поразительно, они тут же начинали вести себя соответственно. Прекрасный голос старушки с одним уцелевшим зубом во рту словно повлёк их за собой, и уже на второй строчке потрясённые гости начали подпевать членораздельно, а в конце первого куплета их голоса слились в идеальном хоре. Теперь Нянюшка полностью держала их в руках. Тиффани всхлипывала, сквозь слёзы наблюдая за маленьким мальчиком в твидовой курточке, пахнущей мочой, который шёл под иными звёздами рядом со своим отцом.

А потом она заметила слёзы на лицах гостей, включая пастора Яйцо и даже Герцогиню. Голоса пели о потере и памяти, казалось, весь зал дышал единым дыханием.

«Я тоже должна научиться такому, — подумала Тиффани. — Я изучила огонь и боль, но, прежде всего, мне следует изучить людей. Мне надо научиться петь слегка получше, чем бормочет индюшка…»

Песня закончилась, и гости принялись смущённо поглядывать друг на друга, но башмаки Нянюшки Ягг уже топотали по столу, заставляя его раскачиваться.

— Танцуй, танцуй, танцуй, саваном тряси. Танцуй, танцуй, танцуй, пока труба играет… — пела она.

«Подходит ли эта песня для похорон? — подумала Тиффани. И тут же сама себе ответила: Конечно, подходит!» Прекрасная мелодия, а слова напоминают, что все мы рано или поздно умрём, но — и это важно — не сейчас.

Нянюшка Ягг тем временем спрыгнула со стола, сграбастала в объятия пастора Яйцо и принялась кружить его по залу, напевая: «Ничьи молитвы смерть твою не отдалят», а тому хватило разумения улыбнуться и поддержать её инициативу.

Гости разразились аплодисментами — услышать такое на похоронах Тиффани никак не ожидала. Она хотела, — боги, как она хотела! — быть, как Нянюшка Ягг: женщиной, способной перековать мрачное молчание в радостный смех.

Когда аплодисменты стихли, мужской голос подхватил мотив: «Ниже, всё ниже он марширует, Голову свесив, внимая, как ветер дует…» И тишина вновь отступила перед неожиданно сильным голосом сержанта.

Нянюшка бочком пробралась поближе к Тиффани.

— Ну, кажется, я слегка всех взбодрила. Слышишь, как они прочищают глотки? Готова поспорить, ближе к вечеру даже пастор будет петь, как соловей! А мне пора выпить. От песен горло сохнет. — Нянюшка подмигнула и добавила: — Прежде всего, ты человек, и лишь потом ведьма; трудно запомнить, легко исполнить.

Это была магия, магия, которая превратила полный зал чужих друг другу людей в полный зал просто людей среди людей, и, в данный момент, только это имело значение. Тут Тиффани похлопал по плечу Престон. На его лице играла слегка встревоженная улыбка.

— Извините, мисс, но я, к несчастью, всё ещё на службе и мне кажется, вам следует знать, что к нам прибыли три новых гостя.

— Ну так проводи их сюда, в чём проблема?

— Я бы с радостью, мисс, но они застряли на крыше. Три ведьмы способны производить массу проклятий в минуту, мисс.

* * *

К тому моменту, как Тиффани нашла подходящее окно и выбралась на свинцовую крышу замка, ведьмы, кажется, уже слегка выдохлись. На крыше было туманно и к тому же не за что ухватиться, поэтому Тиффани продолжила свой путь к источнику сердитого ворчания на четвереньках.

— Ведьмы тут? — спросила она.

Из сумрака раздался голос, в котором звучало нескрываемое раздражение:

— И что, во имя семи кругов ада, ты будешь делать, если я скажу «нет», мисс Тиффани Болит?

— Миссис Пруст? Что вы здесь делаете?

— Цепляюсь за горгулью! Скорее спусти нас вниз, милочка, потому что это не мои камни, а миссис Неожиданность хочет в туалет.

Тиффани проползла ещёнемного вперёд, с ужасом ощущая в дюйме от себя зияющую пустоту.

— Престон уже пошёл за верёвкой. У вас есть метла?

— В неё врезалась овца, — объявила миссис Пруст.

Тиффани слегка озадачилась:

— Вы встретили крылатую овцу?

— Ну, может, это была корова или ещё что. Как называются такие, которые делают «фырк-фырк»?

— Вы столкнулись с летающим ежом?

— Ну, в общем, нет. Не совсем летающим. Мы как раз спустились пониже, искали подходящие кустики для миссис Неожиданность, — в сумраке раздался вздох. — У бедняжки проблемы с пузырём. Мы немало кустов посетили по пути сюда, поверь мне! И знаешь, что? Внутри каждого из них было что-нибудь жалящее, кусачее, лягачее, орущее, воющее, хлюпающее, громко пукающее, колючее, драчливое или гадящее. Вы что тут, вообще не имеете понятия о сантехнике?

Тиффани была возмущена.

— Конечно, имеем, но не в полях же её ставить!

— Ну и зря, это их заметно улучшило бы!

Где-то в тумане раздалось звяканье, и Тиффани, к своему большому облегчению, услышала голос Престона:

— Я вскрыл старый чердачный люк, леди. Не будете ли вы так любезны проползти сюда?

Люк привёл их в спальню, явно женскую. Тиффани прикусила губу.

— Похоже, это комната Герцогини. Пожалуйста, не трогайте ничего, с ней и так хватает проблем.

— Герцогиня? Ух ты, — восхитилась миссис Пруст. — Что за герцогиня, можно узнать?

— Герцогиня Кипсек, — пояснила Тиффани. — Вы её видели, когда у нас были небольшие проблемы в городе. Помните? У «Королевской Головы»? Кипсеки владеют огромным поместьем в тридцати милях отсюда.

— Как мило, — сказала миссис Пруст тоном, который предполагал, что дела могут обернуться не очень мило, зато весьма интересно и даже, может быть, неприятно для кого-то, кто не является миссис Пруст. — Я её помню, а ещё помню, как подумала: «Где же я тебя раньше видела, миледи?» Тебе о ней что-нибудь известно, милочка?

— Ну, её дочь рассказала мне, что страшный пожар унёс всю её собственность и семью до того, как она вышла замуж за Герцога.

Миссис Пруст просияла, хотя это сияние скорее напоминало отблеск на лезвии ножа.

— О, неужели? — сказала она сладеньким голосом. — Ну и дела. Жду не дождусь увидеть её снова и принести мои соболезнования…

Тиффани решила, что у неё сейчас нет времени на головоломки.

— А вы?.. — спросила она, глядя на очень высокую леди, которая старалась спрятаться за спиной миссис Пруст.

Та обернулась и сказала:

— Боги, где мои манеры? Ладно, оставим это, их у меня никогда не было. Тиффани Болит, позволь представить тебе мисс Батист, более известную как Высокая Худая Низкая Толстая Салли. Мисс Батист ученица миссис Неожиданность, которую ты недавно кратко видела спешащей вниз по ступеням с одной лишь мыслью в голове. Салли, бедняжка, ужасно страдает от приливов. Я привезла обеих с собой, потому что исправная метла была только у Салли, которая ни за что не хотела расставаться с миссис Неожиданностью. В итоге мне было чертовски нелегко удержать равновесие в полёте. Насчёт Салли не беспокойся, через несколько часов у неё будет обычный человеческий рост пять футов шесть дюймов. Бедняжка так страдает от низких потолков. Кстати, Салли, тебе лучше бы отправиться вслед за миссис Неожиданность, прямо сейчас.

Она взмахнула рукой, и молодая ведьма поспешно удалилась прочь. Когда миссис Пруст отдавала приказ, его обычно исполняли, и без проволочек. Она повернулась к Тиффани:

— Призрак, что охотится за тобой, теперь обладает телом, леди. Он завладел телом убийцы, сидевшего в Танти. И знаешь, что? Прежде чем удрать, тот парень убил свою канарейку. Они в блоке «Д» никогда не убивают канареек. Так просто нельзя, неправильно. Если начнутся беспорядки, ты можешь до смерти забить железным прутом другого заключённого, но свою канарейку ты не убьёшь никогда. Это был бы слишком плохой поступок.

Немного странный способ сообщать о подобном жутковатом происшествии, но миссис Пруст никогда не опускалась до пустой болтовни или, коли уж на то пошло, утешений.

— Я предполагала, что нечто подобное может случиться, — сказала Тиффани. — Да что там, знала. На что он похож?

— Мы пару раз теряли его из виду, — ответила миссис Пруст. — Зов природы, и всё такое. Может, он вломился в чей-то дом в поисках новой одежды, не знаю. На самом деле, он мало заботится о теле. Будет эксплуатировать его, пока не найдёт другое или пока старое не развалится на куски. Мы будем за ним присматривать. А это, значит, твое владение?

Тиффани вздохнула.

— Да. А теперь он будет гонять меня здесь, как волк ягнёнка.

— Значит, тебе надо разобраться с ним поскорее, если ты заботишься о здешнем народе, — заявила миссис Пруст. — Когда волк голоден, он жрёт всё подряд. Ну а теперь, где твои манеры, мисс Болит? Мы замёрзли и промокли, а где-то поблизости, судя по звукам, есть еда и питьё, верно?

— О, простите, вы же такой путь проделали, чтобы предупредить меня, — ответила Тиффани.

Миссис Пруст отмахнулась, словно это были пустяки:

— Высокая Худая Низкая Толстая Салли и миссис Неожиданность наверняка будут рады подкрепиться после нашей долгой поездки, но лично я просто устала, — сказала она и, к ужасу Тиффани, рухнула спиной на кровать Герцогини, так что из перин и подушек остались торчать лишь грязные башмаки, с которых капала вода. — Эта Герцогиня, — раздалось из перин, — сильно тебя достаёт?

— Увы, так и есть, — призналась Тиффани. — Кажется, Герцогиня никого вообще не уважает, кроме короля, да и того вряд ли сильно. Даже собственную дочь запугивает, — посетовала она, и, после некоторого размышления, добавила: — вашу клиентку, кстати.

И она рассказала миссис Пруст о Летиции и Герцогине, потому что миссис Пруст была как раз такой дамой, которой хочется всё рассказать. По мере рассказа улыбка старой ведьмы становилась шире и шире; Тиффани даже не потребовались особые ведьмовские навыки чтобы понять — кажется, у Герцогини скоро будут крупные проблемы.

— Я так и знала. Я никогда не забываю лиц. Слышала когда-нибудь о варьете, милочка? О, нет. Конечно, нет, только не здесь. Это такое место, где выступают комедианты, певцы, чревовещатели — и, разумеется, танцовщицы. Ну, в общем, поняла, да? Не такая уж плохая работа для девушки, которая умеет высоко задирать симпатичную ножку, особенно учитывая тот факт, что после представления танцовщиц поджидают всякие важные господа, чтобы пригласить на ужин и так далее. — Старая ведьма сняла свою остроконечную шляпу и бросила её на пол у кровати. — Ненавижу мётлы, — объявила она. — От них у меня мозоли в таких местах, где ни у кого не должно быть мозолей.

Тиффани немного растерялась. Кровать была не её, поэтому она не могла выгнать миссис Пруст оттуда. Это был вообще не её замок. Тиффани улыбнулась. Фактически, проблема тоже была не её. Как приятно найти, наконец, не твою проблему.

— Миссис Пруст, — сказала она, — может, всё-таки, спуститесь вниз? Там другие ведьмы, которые будут рады с вами познакомиться. «Предпочтительно, чтобы в этот момент меня не было в комнате, хотя такое вряд ли возможно» — мысленно добавила она.

— Заборные ведьмы? — фыркнула миссис Пруст. — Хотя лично я не имею ничего против заборной магии, — продолжила она. — Однажды я встретила такую ведьму, она просто провела рукой вдоль живой изгороди, и три месяца спустя та выросла в форме двух павлинов и почти неприлично симпатичной собачки с косточкой в зубах; всё это, заметь, совершенно без помощи садовых ножниц.

— Зачем ей это понадобилось? — спросила потрясённая Тиффани.

— Я сильно сомневаюсь, что действительно понадобилось, просто кто-то хорошо попросил её и заплатил приличные деньги, к тому же. Строго говоря, в фигурной стрижке кустов нет ничего незаконного, хотя, если начнётся революция, пару таких деятелей первым делом поставят к стенке у их фигурно постриженных заборов. «Заборные ведьмы» — так мы в городе называем деревенских ведьм.

— О, неужели, — с невинным видом заметила Тиффани. — Ну, я не знаю, как мы здесь в деревне называем городских ведьм, но Матушка Ветровоск наверняка будет рада просветить вас на этот счёт.

Она знала, что должна ощущать чувство вины за эту провокацию, но у неё был длинный трудный день после не менее трудной недели, и надо же ведьме, в конце концов, хоть как-то развлекаться?

Направляясь к лестнице, они миновали комнату Летиции, и Тиффани услышала там голоса и смех. Смех Нянюшки Ягг. Его ни с чем не спутаешь; это такой смех, который словно похлопывает тебя по спине. Потом раздался Голос Летиции:

— И это сработает?

Нянюшка что-то ответила вполголоса, Тиффани толком не расслышала, что, но Летиция чуть не задохнулась от смеха. Тиффани улыбнулась. Скромницу-невесту наконец-то инструктировала дама, которая ни разу в своей жизни не краснела, и это казалось вполне удачной комбинацией. По крайней мере, Летиция перестала каждые пять минуть ударяться в слёзы.

Тиффани проводила миссис Пруст в главный зал. Приятно видеть, что людям для счастья надо не так уж много: еда, выпивка и другие люди. Даже без руководства Нянюшки Ягг, эти три ингредиента наполнили главный зал людьми, которые вели себя, ну, как люди. А также Матушкой Ветровоск, которая, стояла так, чтобы видеть всех присутствующих. И беседовала с пастором Яйцом.

По лицу пастора Тиффани сделала безошибочный вывод, что он ни капли не огорчится, если она вмешается в разговор, и словно невзначай приблизилась к Матушке. О религии Матушка обычно высказывалась крайне прямолинейно. Тиффани заметила, что пастор при её приближении вздохнул с облегчением, и сказала:

— Мистрис Ветровоск, позвольте представить вам миссис Пруст. Она из Анк-Морпорка, где владеет замечательным магазином. — Нервно сглотнув, Тиффани повернулась к миссис Пруст и закончила: — позвольте представить вам Матушку Ветровоск.

Две старые ведьмы уставились друг на друга, а Тиффани сделала шаг назад и задержала дыхание.

Зал стих, старые ведьмы не моргая, уставились друг на друга. А потом — невероятно! — Матушка Ветровоск подмигнула, а миссис Пруст улыбнулась.

— Чрезвычайно рада знакомству, — сказала Матушка.

— Какая честь встретить вас, — откликнулась миссис Пруст.

Они снова обменялись взглядами и повернулись к Тиффани Болит, которая внезапно осознала, что старые мудрые ведьмы уже много лет как гораздо старше и мудрее неё.

Матушка Ветровоск чуть не рассмеялась, когда миссис Пруст сказала:

— Нам не нужны имена, чтобы узнать друг друга, а тебе, юная леди, пора бы снова начать дышать.

Матушка Ветровоск взяла миссис Пруст за руку, и повернулась к лестнице, по которой как раз спускалась Нянюшка Ягг, сопровождаемая Летицией, отчаянно красневшей даже в тех местах, где люди обычно не краснеют.

— Пойдёмте со мной, дорогая. Вам обязательно нужно познакомиться с моей подругой, миссис Ягг, которая регулярно покупает ваши товары.

Тиффани отошла в сторонку. Настал, наконец, тот краткий момент, когда ей ничего не нужно было делать. Она окинула взглядом зал, заполненный разбившимися на небольшие группки людьми, и неожиданно заметила совершенно одинокую Герцогиню. Зачем Тиффани это сделала? Зачем подошла к ужасной женщине? «Может быть, — подумала она, — если уж мне предстоит схватка с чудовищем, будет невредно попрактиковаться». Однако, к её немалому изумлению, оказалось, что Герцогиня плачет.

— Могу я вам чем-нибудь помочь? — спросила Тиффани.

Её немедленно пронзили суровым взглядом, но слёзы продолжали течь.

— Она всё, что у меня есть, — сказала Герцогиня, глядя на Летицию, которая всё ещё ходила по пятам за Нянюшкой Ягг. — Я уверена, что Роланд будет очень внимательным мужем. Я надеюсь, она поймёт, что я хорошо подготовила её к встрече с реальным миром.

— Полагаю, она от вас многому научилась, это уж точно, — заметила Тиффани.

Теперь Герцогиня рассматривала ведьм. Не глядя на Тиффани, она спросила:

— Признаю, у нас были разногласия, юная леди, но не могла бы ты сейчас сказать мне, кто вон та ведьма, которая разговаривает с другой, очень высокой?

Тиффани глянула назад через плечо.

— О, это миссис Пруст. Из Анк-Морпорка, знаете ли. Ваша давняя подруга? Она о вас спрашивала буквально пять минут назад.

Герцогиня улыбнулась в ответ, но это была странная слабая улыбка. Если бы улыбки могли иметь цвет, эта определенно оказалась бы зелёной.

— О, — сказала она, и неожиданно слегка покачнулась. — Как, э… мило с её стороны. — Герцогиня кашлянула. — Я так рада, что вы с моей дочерью, кажется, подружились, и прощу прощения за некоторую несдержанность, проявленную мной в последние дни. Я также очень хочу извиниться перед тобой и трудолюбивой обслугой замка за излишнюю вспыльчивость, которая произросла исключительно из моего материнского стремления обеспечить своё дитя всем самым лучшим.

Она говорила очень осторожно, словно строила шаткую башенку из фраз, как из детских разноцветных кубиков, а между кубиков, — словно цемент между кирпичами — явственно виднелись несказанные слова: «Пожалуйста, пожалуйста, не говори никому, что я была танцовщицей варьете. Пожалуйста!»

— Ну разумеется, все мы были на нервах, — утешила её Тиффани. — Слово серебро, молчание золото, как говорится.

— К сожалению, с моей стороны вы видели маловато золота, — вздохнула Герцогиня. Тиффани заметила, что та держит в руке большой винный бокал, почти пустой. Герцогиня внимательно взглянула на Тиффани и продолжила: — Свадьба сразу после похорон. Думаешь, это прилично?

— Некоторые считают, что переносить уже назначенную свадьбу нельзя, это к неудачам, — ответила Тиффани.

— Ты веришь в удачу? — спросила Герцогиня.

— Я верю в неверие в удачу, — ответила Тиффани. — По правде говоря, ваша светлость, в такие моменты вселенная становится немного ближе к нам. Странные времена, когда что-то кончается и что-то начинается. Они опасны и могущественны. И мы это чувствуем, даже если толком не понимаем, что. Такие моменты не обязательно хорошие, но не обязательно и плохие. Фактически, всё зависит от того, кто мы есть.

Герцогиня посмотрела на пустой бокал в своей руке.

— Кажется, мне лучше пойти вздремнуть.

Она повернулась и направилась к лестнице, чуть не споткнувшись на первом шаге.

С другого конца зала донёсся взрыв смеха. Тиффани направилась вслед за Герцогиней, но на полпути притормозила, чтобы похлопать по плечу Летицию.

— На твоём месте, я бы поговорила с матерью, прежде чем она уйдёт наверх. Мне кажется, сейчас она будет рада с тобой поговорить. — Склонившись к уху Летиции, она добавила: — Только не рассказывай ей слишком много того, о чём узнала от Нянюшки Ягг.

Летиция собралась было спорить, но, взглянув в лицо Тиффани, передумала и направилась на перехват своей матери.

А рядом с Тиффани внезапно очутилась Матушка Ветровоск. Словно ни к кому не обращаясь, она произнесла, глядя в сторону:

— Хорошее у тебя тут владение. Прекрасные люди. И позволь ещё кое-что добавить. Он близко.

Тут Тиффани заметила, что все другие ведьмы — даже Высокая Худая Низкая Толстая Салли — столпились теперь позади Матушки Ветровоск. Тиффани оказалась в фокусе их пристальных взглядов, а когда столько ведьм смотрят ан тебя одновременно, ты ощущаешь себя, словно на солнцепёке.

— Вы что-то хотите мне сказать? — спросила Тиффани. — Хотите, я же вижу.

Настолько обеспокоенной Тиффани видела Матушку Ветровоск нечасто, а точнее, если вдуматься — никогда.

— Ты уверена, что справишься с Лукавым? Кстати, я вижу, ты всё ещё не носишь цвет ночи.

— Платье цвета ночи я надену, когда состарюсь, — ответила Тиффани. — Это вопрос свободы воли. Матушка, я знаю, зачем вы здесь. Чтобы убить меня, если я проиграю, да?

— Проклятье, — выругалась Матушка Ветровоск. — Ты ведьма, и хорошая. Но кое-кто полагает, что нам лучше настоятельно предложить тебе помощь.

— Нет, — отрезала Тиффани. — Моё владение. Моя ошибка. Моя проблема.

— И неважно, насколько трудная?

— Определённо!

— Ну что же, не могу не одобрить твою приверженность принципам и желаю… нет, не удачи, уверенности!

Среди ведьм поднялся ропот, но Матушка резко их оборвала:

— Она приняла решение, а это значит, леди, что так тому и быть.

— Да ему капец, — объявила с широкой улыбкой нянюшка Ягг. — Мне почти жаль уродца. Пни его по… в общем, пни, куда дотянешься, Тифф!

— Это твоя земля, — добавила миссис Пруст. — Как ведьма может проиграть кому-то на своей родной земле?

Матушка Ветровоск кивнула.

— Если ты позволишь гордости завладеть тобой, ты уже проиграла. Но если ты схватишь свою гордость за узду и оседлаешь, словно жеребца, тогда ты, вполне вероятно, уже победила. А теперь, полагаю, тебе пора заняться приготовлениями, мисс Тиффани Болит. У тебя есть план на завтра?

Тиффани посмотрела прямо в пронизывающие голубые глаза Матушки.

— Есть. Победить.

— Хороший план.

Миссис Пруст пожала Тиффани руку своей слегка колючей от бородавок рукой и сказала:

— По счастливому совпадению, девочка моя, мне тоже, кажется, предстоит в ближайшее время повергнуть чудовище…

Глава 14

СОЖЖЕНИЕ КОРОЛЯ

Тиффани знала, что этой ночью ей не уснуть, поэтому не стала и пытаться. Люди в главном зале разбились на небольшие группы и разговаривали, на столах ещё оставалось вдоволь выпивки закуски. Возможно, как раз из-за выпивки никто не обращал внимания на тот факт, что запасы еды и алкоголя истощаются слишком быстро, зато Тиффани отлично слышала тихий шум под крышей, на стропилах. Разумеется, ведьмы и сами были широко известными мастерицами рассовывать еду по карманам «про запас», однако Фиглы явно превосходили их в этом искусстве (вероятно, просто брали количеством).

Тиффани бесцельно блуждала от одной группы гостей к другой, а когда Герцогиня, наконец, направилась вверх по лестнице, не последовала за ней. Очень старательно не последовала. Просто случайно пошла в том же направлении. А потом стремительно метнулась к закрывшейся за женщиной двери спальни, разумеется, не для того, чтобы подслушивать. Ну конечно, нет.

Она как раз успела услышать начало гневного вопля, а потом голос миссис Пруст:

— Ух ты, Дейрдра Киска! Сколько лет, сколько зим! И никаких блёсток, как вижу. Всё ещё способна сбить стройной ножкой цилиндр с головы мужчины?

Настала тишина.

Тиффани поспешно удалилась, потому что дверь была очень толстой, и кто-нибудь мог заметить, как она стоит здесь, согнувшись и прижав ухо к замочной скважине.

Она вернулась в главный зал как раз вовремя, чтобы успеть поболтать с Высокой Худой Низкой Толстой Салли и миссис Неожиданность, которая, как Тиффани теперь поняла, была слепа. Прискорбный факт, но — для ведьмы — не трагедия. У них всегда было ещё несколько дополнительных чувств в запасе.

А потом она спустилась в склеп.

Здесь повсюду громоздились горы цветов, но не самой гробнице Барона; мраморная крышка гроба была столь искусно сделана, что заслонять её от взоров (пусть даже розами) казалось кощунством. Каменщики высекли на мраморе изображение Барона, в боевом доспехе и с мечом; изображение столь реалистичное, что Барон, казалось, может в любой момент встать и уйти. В четырёх углах каменного гроба горели свечи.

Тиффани прошлась туда-сюда мимо других Баронов, изваянных в камне. Там и тут попадались изображения Баронесс с мирно сложенными на груди руками. Всё это было как-то… необычно. На Мелу не ставили надгробий. Камень слишком ценен. На здешних кладбищах не было никаких знаков, просто где-то в замке хранилась книга с выцветшими картами, на которых отмечали, кто где похоронен. Единственным обычным человеком, удостоившимся собственного мемориала, была Бабушка Болит, которая, если вдуматься, во многих отношениях обычным человеком никак не являлась. Железные колёса и пузатая печурка — всё, что осталось от её передвижной пастушьей хижины, — определённо простоят ещё не одну сотню лет. Они были сделаны из крепкого металла, а постоянно пасущиеся поблизости овцы выщипывали всю траву, оставляя местность вокруг ровной, словно стол. Кроме того, жир с бесконечно трущихся о колёса овечьих шкур работал как самая лучшая смазка, поддерживая колёса в прекрасном состоянии, словно их только вчера изготовили.

«В прежние дни рыцарь, прежде чем получить посвящение, проводил ночь в зале со своим оружием, моля богов, которые его слышат, дать ему силу и мудрость».

Тиффани была уверена, что слышала эти слова, если не ушами, то своим разумом. Она повернулась, и, глядя на изображения спящих рыцарей, принялась гадать, была ли права миссис Пруст, когда утверждала, что у камней тоже есть память.

«А что есть моё оружие?» — подумала она. Ответ пришёл незамедлительно: гордость. О, многие считают гордость грехом; говорят, она ведёт к падению. Но это неправда. Кузнец гордится хорошей ковкой; возчик гордится ухоженными лошадьми, которые блестят на солнце, как полированные каштаны; пастух гордится тем, что отогнал волка от стада; кухарка гордится своими пирожными. Мы гордимся, делая из своей жизни хорошую историю, которую не стыдно рассказать.

А ещё у меня есть страх — страх подвести друзей, и этот страх даёт мне силу победить все прочие страхи. Я не опозорю тех, кто учил меня.

А ещё у меня есть доверие, хотя я и сама на очень понимаю, чему доверяю.

— Гордость, страх и доверие, — сказала она вслух. Четыре свечи пред ней затрепетали пламенем, словно на ветру, и в этой вспышке света, она была уверена, ей явилась фигура старой ведьмы, тут же растаявшая в тенях каменного изваяния гробницы.

— Ах, да, — сказал Тиффани, — ещё у меня есть огонь.

И потом, сама не зная почему, добавила:

— Когда состарюсь, я надену платье цвета ночи. Но не сегодня.

Тиффани подняла свой фонарь повыше, и тени зашевелились, но одна, похожая на старуху в чёрном платье, пропала полностью. «А ещё я знаю, почему зайчиха прыгает в огонь, и завтра… Нет, сегодня, я тоже прыгну в него». Она улыбнулась.

Когда Тиффани вернулась в главный зал, другие ведьмы пристально уставились на неё со ступеней лестницы. Тиффани гадала, как поладили Матушка и миссис Пруст, учитывая, что обе они были гордыми и независимыми, словно кошки. Кажется, они ладили неплохо, болтая о-погоде, падении-нравов-среди-молодёжи, скандально-высоких-ценах-на-сыр и прочем подобном. Однако Нянюшка Ягг выглядела нетипично озабоченной. Вид нервничающей Нянюшки очень нервировал. Приближалась середина ночи — формально говоря, ведьмин час. На самом деле, ведьминым часом мог стать любой, по желанию ведьмы, однако вид сходящихся вверху циферблата стрелок всё равно навевал слегка суеверные мысли.

— Я слыхала, молодёжь вернулась с мальчишника, — сказала Нянюшка, — и они, кажется, позабыли, где оставили жениха. Вряд ли Роланд сам сможет оттуда уйти, потому что они спустили с него штаны и к чему-то его привязали. — Она кашлянула. — Обычное дело. Теоретически, свидетель жениха должен помнить, где всё это случилось, но, когда его нашли и спросили, он был в таком состоянии, что даже своё имя вспомнить мог.

Часы в зале пробили полночь; как всегда, не вовремя. Тиффани казалось, что каждый удар отдаётся звоном у неё в позвоночнике.

И тут прямо к ней промаршировал Престон. В последние дни Тиффани казалось, что аккуратный, подтянутый — и готовый прийти на помощь — Престон всегда оказывался поблизости, куда бы она ни посмотрела.

— Слушай, Престон, — сказала она. — Мне некогда объяснять, да и ты всё равно, скорее всего, не поверишь… нет, вероятно, поверишь, если я тебе расскажу. Короче говоря, мне нужно пойти и убить чудовище, прежде чем оно убьёт меня.

— Тогда я защищу тебя, — объявил Престон. — В любом случае, мой старший командир валяется в свинарнике незнамо где, а свинья, вполне вероятно, уже принюхивается к его нижнему белью! Это недопустимо. В настоящий момент я — временный представитель местных властей!

— Ты? — фыркнула Тиффани.

Престон выпятил, как смог, тощую грудь.

— Фактически, да: солдаты замка назначили меня полноправным Стражником, чтобы они все могли спокойно выпить сегодня, а сержант сейчас блюет в раковину на кухне. Он воображал, что сумеет перепить миссис Ягг!

Он отдал честь.

— Я пойду с вами, мисс. И вы меня не остановите. Не в обиду будь сказано, разумеется. Властью, данной мне сержантом (на то время, пока он блюёт на кухне), я приказываю вам и вашей метле помочь мне в моих розысках, если вы не возражаете, конечно?

В высшей степени глупо задавать подобные вопросы ведьме. С другой стороны, это же спрашивал Престон.

— Ладно уж, — проворчала Тиффани. — Только метлу, смотри, не поцарапай. Но прежде мне нужно ещё кое-что сделать. Минутку.

Она прошла несколько шагов к открытой двери зала и прислонилась к холодной каменной стене.

— Я знаю, что Фиглы меня слышат, — сказала она.

— О, айе, — раздался голос в дюйме от её уха.

— Я не желаю, чтобы вы помогали мне. Это дело между каргами, ясно вам?

— О, айе, мы видим, что карги собрались тут в ватагу. Велика каргиная ночь сегодня.

— Я должна… — начала Тифани, но тут её посетила удачная мысль. — Мне предстоит сразиться с человеком без глаз. А другие карги собрались посмотреть, какой из меня боец. Значит, мне нельзя жульничать, пользуясь помощью Фиглов. Это важное правило. Конечно, я понимаю, что жульничество является уважаемой фигловской традицией, но карги не жульничают, — сказала она, понимая, что отчаянно врёт. — Если вы поможете, карги обязательно узнают, и станут меня презирать.

«А если я проиграю, — подумала Тиффани, — Фиглы вступятся за меня перед другими каргами, и это будет битва, которую мир не вдруг забудет. Ничего себе ситуация, а?»

Вслух она произнесла:

— Вы поняли? Один раз, всего лишь один раз вы сделаете так, как я вам велю, и не станете помогать.

— Айе, мы тя поняли. Но Дженни велела нам всегда за тобой приглядывать, ведаешь ли, потому что ты карга наших холмов, — возразил Роб.

— Позволь заметить, что кельды здесь нет, а я есть, — сказала Тиффани. — И я заявляю, что если вы поможете мне на этот раз, я не буду больше каргой ваших холмов. У меня тоже клятвы, ведаете ли. Клятвы карги, и прекрепкие. — Она услышала дружный стон и добавила: — Я не шучу. Главную каргу зовут Матушка Ветровоск, и вы её знаете. — Новый стон. — Слышу, что знаете. Пожалуйста, позвольте мне на этот раз сделать всё по-моему. Поняли?

Повисла пауза, а потом голос Роба Всякограба сказал:

— Очч, айе.

— Прекрасно, — облегчённо вздохнула Тиффани и отправилась разыскивать свою метлу.

Когда они поднялись выше башенок замка, идея прихватить с собой Престона уже не казалась Тиффани такой уж удачной.

— Почему ты не предупредил, что боишься летать? — спросила она.

— Не слишком честный вопрос, — откликнулся Престон. — Я ведь раньше никогда не летал.

Набрав приличную высоту, Тиффани решила оценить погодные условия. Над горами висели тучи, там порой полыхали летние молнии. Вдалеке слышался грохот грома. Гроза в горах — обычное дело. Туман рассеялся, луна стояла высоко; идеальная ночь. А ещё ощущался лёгкий бриз. Тиффани на него очень рассчитывала. Престон обнимал её за талию; Тиффани не могла решить, рассчитывала она на это или нет.

Теперь они достигли равнин почти у самого подножия Мела. Даже в лунном свете были ясно различимы аккуратные чёрные многоугольники выжженных полей. Крестьяне всегда тщательно следили, чтобы огонь не вышел из под контроля. Кто знает, что он тогда спалит? Наконец, они добрались до последнего не выжженного поля. Оно по традиции звалось «Королём». Обычно, когда жгли Короля, половина деревни собиралась туда, чтобы поймать кроликов, бегущих от огня. Это должно было случиться сегодня, но все были заняты… другими делами.

Курятники и свинарники располагались прямо над полем, выше по склону. Считалось, что Король такой урожайный, потому что их владельцам было проще опорожнять тачки с навозом на Короля, нежели тащить их ещё куда-то.

Тиффани и Престон приземлились около свинарников, под обычный истерический визг поросят, которые, вне зависимости от того, что на самом деле происходит, полагали, будто весь мир только и думает, как бы распилить их на полутуши.

Тиффани принюхалась. Воняло свиньями, однако она был уверена, полностью уверена, что сможет учуять призрака, когда и если он объявится здесь. Свиньи, как ни крути, пахли естественно; призрак же, со своей стороны, вонял так, что свиньи показались бы рядом с ним просто фиалками. Тиффани поёжилась. Ветер пробирал до костей.

— Ты уверена, что сможешь убить его? — прошептал Престон.

— Думаю, я могу принудить его к самоубийству. Но, Престон, я строго воспрещаю тебе оказывать мне какую-либо помощь.

— Извини, — возразил Престон, — но я временный уполномоченный представитель властей, не забыла? Ты не имеешь права приказывать мне, мисс Болит, если не возражаешь, конечно.

— Хочешь сказать, твоё чувство долга и необходимость подчиняться начальству означают, что ты обязан вмешаться?

— Ну, да, мисс, — признал Престон. — А также ещё кое-какие соображения.

— Тогда ты нужен мне, Престон, действительно нужен. Я думаю, что справлюсь сама, но, если ты поможешь, это многое упростит. Мне нужно, чтоб ты…

Она была почти уверена, что призрак не сможет подслушать, но всё равно понизила голос почти до шёпота, и Престон выслушал её, не моргнув глазом. А потом просто сказал:

— Звучит несложно, мисс. Ты можешь положиться на мои временные полномочия.

— Фуу! Как я сюда попал?

Нечто серое, липкое, отчаянно воняющее свиным навозом и пивом попыталось подняться, опираясь на стенку свинарника. Тиффани знала, что это Роланд, но лишь потому, что сразу два жениха, вышвырнутых в свинарник одновременно были бы крайне маловероятны. Он поднимался, словно некая тварь из болота, обтекая…. ну, просто обтекая, неважно, чем. Не стоит вдаваться в детали. От него со шмяканьем отваливались куски, лучше не думать, чего.

Он икнул.

— У меня в спальне откуда-то взялась огромная свинья, а ещё я потерял штаны, — сказал Роланд, его голос звучал невнятно под воздействием алкоголя. Молодой Барон огляделся, и на него снизошло не столько озарение, сколько разрыхление: — Я не у себя в спальне, кажется? — пробормотал он и сполз обратно в навоз.

Она почуяла призрака. Его запах выделялся среди запахов свинарника, словно лиса среди кур. А потом призрак заговорил, голосом, полным ужаса и гниения: Я чую тебя, ведьма, и других тоже. Мне на них плевать, но это тело… не слишком прочное, и у него есть свои потребности. Я же силён. Я иду. Ты не сможешь спасти всех. Сомневаюсь, что твоя дьявольская метла сможет унести четверых. Кого ты оставишь? Может, лучше оставить всех? Докучливую конкурентку, парня, отвергшего тебя, и навязчивого юношу? О, я знаю, как ты мыслишь, ведьма!

«Но ведь я так не думаю, — сказала себе Тиффани. — Да, мне понравился Роланд в свинарнике, но ведь люди не просто люди, они люди в определённых обстоятельствах».

Но не ты. Ты вообще уже не человек.

Рядом с ней, с ужасным хлюпающим звуком Престон вытащил Роланда из свинарника, невзирая на протесты свиноматки. Как им обоим повезло, что они не слышат этого ужасного голоса.

Она задумалась. Четверо? Докучливая конкурентка? Но ведь здесь только она, Роланд и Престон, так?

Тиффани посмотрела на дальний конец поля, накрытый лунной тенью от замка. И увидела быстро бегущую к ним белую человеческую фигурку.

Видимо, это Летиция. Никто, кроме неё, не мог постоянно излучать такой белый свет. Разум Тиффани лихорадочно занялся тактической алгеброй.

— Престон, прочь. Быстро возьми метлу.

Престон кивнул, а потом с улыбкой отдал честь.

— К вашим услугам, мисс.

Летиция подбежала в вихре дорогостоящих белых тапочек. Она застыла столбом, увидев Роланда, который достаточно протрезвел, чтобы попытаться прикрыть руками то, о чём Тиффани отныне и навсегда будет думать, как о его «интимностях». Раздался хлюпающий звук, потому что он с ног до головы был покрыт свиным навозом.

— Один из его приятелей сказал мне, что они швырнули его ради смеха в свинарник! — с возмущением крикнула Летиция. — Друзья, называется!

— Полагаю, они считают, что друзья для этого и нужны, — рассеянно заметила Тиффани.

Сама она в это время думала: «Сработает ли мой трюк? Всё ли я учла? Точно ли я знаю, что собираюсь делать? И с кем я сейчас говорю? Кажется, мне нужен знак, всего лишь знак».

Раздался шорох. Тиффани посмотрела вниз. На неё в ответ посмотрела зайчиха, а потом спокойно развернулась и не спеша скрылась в стерне.

— Что ж, вот и знак, — сказала Тиффани и ощутила, как нарастает паника. Что это — знамение, или просто зайчиха, которая слишком стара, чтобы немедленно удрать, завидев людей? В конце концов, это невежливо — требовать второго знака в подтверждение того, что первый не был простым совпадением.

В этот момент, в этот самый момент Роланд начал петь, вероятно, просто потому, что был пьян, а может и потому, что Летиция принялась трудолюбиво оттирать его от грязи, крепко зажмурив глаза, чтобы, будучи незамужней девушкой, не увидеть раньше времени чего-нибудь неприличного или неожиданного. Песня Роланда звучала так: «О, как приятно летом на рассвете дня, увидеть кукурузные поля, где птахи малые так радостно поют, и жаворонки славу солнцу воздают…»

Он замолк на минуту.

— Отец всегда пел эту песню, когда мы бродили по полям… — пробормотал Роланд.

Он был как раз на той стадии, когда пьяницы начинают рыдать, и слёзы, смывая навоз, чертили розовые дорожки на его щеках.

«Спасибо», — подумала Тиффани. Знамение есть знамение. Ты просто выбираешь то, которое работает. Они все стояли на большом поле, последнем оставшемся с ещё несожжённой стернёй. А зайчиха мчится, огня не боится. О, да, знамения. Они всегда очень важны.

— Слушайте меня, вы, оба. Я не потреплю возражений, потому что ты, Роланд, вдребезги пьян, а ты, Летиция, ведьма, — тут Летиция радостно улыбнулась, — которая младше меня. Следовательно, вы оба будете делать то, что я скажу. Тогда у нас всех будет шанс живыми вернуться в замок.

Они оба слушали, замерев на месте, хотя Роланд слегка покачивался.

— Когда я скомандую, — продолжила Тиффани, — каждый из вас должен схватить меня за руку и бежать! Поворачивайте, когда я поверну, останавливайтесь, когда я остановлюсь. Хотя лично я сильно сомневаюсь, что мне захочется остановиться. Но, самое главное, не бойтесь и верьте мне. Я знаю, что делаю, я в этом почти уверена. — Тут Тиффани поняла, что последняя фраза прозвучала не слишком убедительно, но они, кажется, не обратили внимания. И добавила: — А когда я скажу «прыгайте!» вам нужно прыгнуть изо всех сил, словно сам чёрт гонится за вами, потому что, собственно, так оно и будет.

Вонь внезапно стала просто невыносимой. В мозг Тиффани словно ударили кувалдой чистой ненависти.

«Кровь застыла, пальцы лёд, Что-то страшное грядёт, — подумала она, вглядываясь в ночной сумрак. И мысленно добавила: — В ушах звон, в носу свербит, Что-то злое к нам спешит». Это последнее — чтобы не бормотать себе под нос, сканируя дальний край поля на предмет какого-нибудь движения.

И вот, там появилась чья-то смутная фигура.

Плотно сложённый человек шёл к ним через поле. Он двигался медленно, однако постепенно увеличивал скорость. В движениях была заметна неловкость. «Когда он завладевает чьим-то телом, то поглощает и душу, делает её своей частью. Нет выхода, нет спасения». Вот что ей говорила Эскарина. В твари, чьи мысли так воняют, нет ни капли добра, никакой надежды на искупление.

Тиффани стиснула руки всё ещё спорящей парочки и бегом потащила их за собой. Этот… монстр находился между ними и замком. И двигался медленнее, чем Тиффани ожидала. Она рискнула бросить на него ещё один взгляд, и заметила блеск металла у него в руках. Ножи.

— Скорей!

— Моя обувь не приспособлена для пробежек, — указала Летиция.

— У меня голова болит, — ныл Роланд.

Тиффани тащила их к центру поля, игнорируя все жалобы, а также высокие сухие стебли кукурузы, которые цеплялись за одежду, путались в волосах, царапались и кололи ноги. «Бег» троицы скорее напоминал ленивую трусцу. Тварь упорно преследовала. Если они повернут к замку, к безопасности, существо перехватит их…

Впрочем, ему тоже было непросто бежать, и Тиффани гадала, можно ли заставить тело преодолеть собственные возможности, если ты не чувствуешь его ужасную боль, не ощущаешь горящих лёгких, не слышишь грохота сердца и треска костей? После долгих увёрток миссис Пруст рассказала, ей, наконец, что творил Макинтош. Рассказала шёпотом, словно сами эти слова могли загрязнить воздух. По сравнению с таким кошмаром, что значит убийство маленькой певчей птички? Однако именно оно почему-то засело в мозгу, как самое непростительное преступление.

Нет прощения за удушенную песню. Нет искупления за убийство надежды во тьме. Я знаю тебя.

Ты-то, что шептало в ухо Пусту, когда он избивал свою дочь. Ты — первый аккорд злой музыки.

Ты выглядывал из-за плеча человека, подобравшего первый камень. Я думаю, ты — часть нас, и поэтому мы никогда от тебя не избавимся насовсем, но зато мы можем превратить твою жизнь в ад.

Нет прощения. Нет искупления.

Бросив взгляд назад, Тиффани увидела, что призрак стал ближе, теперь можно было разглядеть его лицо. Она удвоила усилия, волоча уставшую и сопротивляющуюся парочку по стерне. Собравшись с духом, она просипела:

— Посмотрите на него! Посмотрите на это! Вы хотите, чтобы оно нас догнало?

Раздался короткий вскрик Летиции и стон внезапного протрезвления её будущего мужа. Покрасневшие глаза невезучего Макинтоша были широко распахнуты, рот кривила застывшая яростная улыбка. Тварь попыталась было сократить разрыв, но жених с невестой нашли в своём страхе источник новых сил: теперь уже они тащили Тиффани за собой.

Они просто мчались наперегонки по полю. Теперь всё зависело от Престона. Как ни странно, Тиффани ощущала уверенность. «Престону можно доверять», — подумала она, но тут позади раздался жуткий всхлип. Призрак погонял чужое тело всё яростней, и её даже послышался отчётливый свист длинных ножей, рассекающих воздух. Теперь всё зависело от правильного выбора нужного момента. Престону действительно можно доверять. Он же всё правильно понял, не так ли? Ну разумеется, так. Она верила в Престона.

Позже она вспоминала только тишину, нарушаемую лишь треском кукурузных стеблей, тяжёлым дыханием Летиции с Роландом, да жутким сипением их преследователя. Но тишина была внезапно нарушена голосом Лукавого у неё в голове.

Ты готовишь ловушку. Дрянь! Думаешь, меня так легко опять обмануть? Маленькие девочки, играющие с огнём, получают лишь ожоги, и ты будешь гореть, о, я обещаю тебе, ты будешь гореть. Где тогда окажется гордость ведьм! О, сосуды греха! Служанки бесчестия! Осквернительницы всего святого!

Тиффани не сводила глаз с дальнего края поля, по её щекам текли слёзы. Она не могла их остановить. Казалось, эту гнусь невозможно выгнать из своей головы; она просачивалась, словно яд, капая в уши и растекаясь огнём под кожей.

Свист рассекаемого ножами воздуха заставил беглецов удвоить усилия, но так не могло продолжаться долго. Что там, виднеется впереди? Неужели Престон? А кто тогда стоит рядом с ним? Похожа на старую ведьму в остроконечной шляпе. Под взглядом Тиффани, фигура ведьмы словно растаяла в воздухе.

Внезапно вспыхнул огонь, и Тиффани услышала треск, с которым он расцвёл пред ней, словно рассвет, яркие точки искр добавились к звёздам на небе. Ветер дул сильно, и она снова ощутила мерзкий голос у себя в голове: Ты будешь гореть. Ты будешь гореть!

Ветер дул, огонь полыхал, и стена пламени неслась им навстречу со скоростью ветра. Тиффани взглянула вниз, и увидела, что зайчиха вернулась: теперь зверёк без видимых усилий бежал рядом; зайчиха взглянула на Тиффани и прибавила ходу, лапы мелькали, она неслась прямо к огню, бежала изо всех сил.

— Бегите! — велела Тиффани. — Огонь вам не повредит, если будете делать, как я скажу! Бегите быстро! Роланд, беги ради Летиции. Летиция, беги ради Роланда.

Огонь был уже прямо перед ними. «Мне нужна сила, — подумала Тиффани. — Мне нужна власть». И вспомнила слова Нянюшки Ягг: «Мир меняется. Мир течёт. В этом власть, девочка моя».

Свадьбы и похороны — время силы… да, свадьбы. Тиффани ещё крепче вцепилась в руки своих друзей. И вот, она пришла. Ревущая стена огня…

— Прыгайте! — скомандовала Тиффани.

И, когда они прыгнули, выкрикнула:

— Прыгай, шлюха, скачи, негодяй.

Они взмыли в воздух, и тут огонь добрался до них.

Время застыло. Внизу мелькнул кролик, спасающийся от огня. «Он всегда бежит прочь, — подумала Тиффани. — Он бежит от огня, но огонь его настигнет. Потому что огонь движется гораздо быстрее, чем тело из плоти и крови».

Теперь Тиффани парила в воздухе, окружённая шаром жёлтого пламени. Мимо стремительно пронеслась зайчиха, создание, счастливое в своей стихии скорости. «Мы не такие быстрые, как ты, — подумала Тиффани. — Нас обожжёт». Она посмотрела направо и налево, на жениха и невесту, которые смотрели прямо вперёд, словно загипнотизированные, и подтянула их к себе поближе. «Я женю тебя, Роланд. Я же говорила, что так и будет».

Из этого огня она творила красоту.

— Возвращайся в ад, из которого пришёл, Лукавый! — крикнула она. А потом снова: — Прыгай, шлюха! Скачи, негодяй! И вечен ваш брак, пока есть ад и рай!

«Вот вам и свадьба, — подумала она. — Новое начало».

На несколько секунд это место стало местом силы и власти. О, да, власти.

А потом они рухнули позади стены огня и покатились по земле. Тиффани была к этому готова, она тут же вскочила на ноги и принялась затаптывать маленькие язычки пламени и горящие угольки.

Внезапно рядом оказался Престон, он взял Летицию на руки и понёс её в сторонку, прочь от обгоревшей стерни. Тиффани обняла за плечи Роланда, который приземлился достаточно мягко («Вероятно, на голову», —мельком подумала она) и побрела вслед за Престоном.

— У Летиции небольшие ожоги и слегка подпалённые волосы, — поставил диагноз Престон. — Что касается твоего прежнего дружка, то на нём просто запеклась грязь. Как тебе это удалось?

Тиффани глубоко вздохнула.

— Зайчиха проносится сквозь огонь так быстро, что почти не чувствует его, — сказала она. — А приземляется уже на пепел, потому что под сильным ветром сухая трава прогорает мгновенно.

Позади раздался крик, и Тиффани представила спотыкающегося человека, который пытается убежать от стремительно наступающего огня, и, разумеется, не успевает. Она чувствовала боль твари, которая сотни лет оскверняла собой этот мир.

— Вы, трое! Стойте на месте, не ходите за мной! Престон, присмотри за ними!

Тиффани зашагала по остывающему пеплу. «Я должна увидеть, — думала она. — Я должна убедиться. Я должна точно знать, что сделала!»

Одежда мертвеца дымилась. Пульса не было. «Он творил с людьми ужасное, — думала Тиффани. — Такое, отчего тошнило даже тюремных надзирателей. Но почему он таким стал? Чем он был, просто сильно ухудшенной версией мистера Пуста? Возможно ли, чтобы когда-то но был хорошим? Как изменить прошлое? С чего начинается зло?»

Она почувствовала, как в её разум, словно червь, заползают слова: Убийца, дрянь, мерзость! Ей хотелось извиниться перед собственными ушами за то, что им пришлось выслушать. Однако голос призрака был тихим, тонким, и жалобным. Он уходил прочь, в историю.

«Ты больше до меня не доберёшься, — подумала она. — Ты истощился. Стал слишком слаб. Каково это было, загнать чужое тело до смерти? Ты больше не можешь пробраться внутрь. Я чувствую, как ты пытаешься, но тщетно». Она покопалась в пепле и подобрала ещё тёплый от огня кремень; в почве было полно острых твёрдых камешков. Они зародились в мягком мелу, и Тиффани, подобно им, тоже. Шершавый кремень был как прикосновение друга.

— Никогда ты ничему не научишься, — сказала она. — Ты не можешь поверить, что другие люди тоже умеют думать. Разумеется, сам ты никогда не побежал бы на огонь, но в своём невежестве ты и вообразить не мог, что огонь побежит на тебя.

«Твоя сила всего лишь слухи и ложь, — подумала Тиффани. — Ты пробираешься в людей, когда они неуверенны, слабы, обеспокоены и напуганы, и они начинают думать, что их враги — другие люди, тогда как их единственный враг только ты, мастер лжи. На вид ты ужасен; но внутри ты всего лишь воплощённая слабость».

Я же внутри — кремень.

Она ощутила тепло остывающего поля, выпрямилась и крепче сжала в руке кремень. Червяк несчастный, как ты посмел явиться сюда! Как ты посмел вторгнуться на мою территорию! Тиффани сосредоточилась. Кремень в её ладони нагрелся, а потом расплавился и потёк между пальцев, капая на землю. Прежде Тиффани никогда так не делала. Она глубоко вдохнула воздух, очищенный огнём.

А если ты вернёшься, Лукавый, ты снова встретишь ведьму, такую, как я. Такие как я будут всегда, потому что всегда будут и такие как ты, ибо это в человеческой природе. Но здесь и сейчас, на этом кровоточащем клочке земли, я ведьма, а ты — ничто. Веко дрогнет, глаз моргнёт, Что-то злое здесь умрёт.

Звучавшее в мозгу злобное шипение, наконец, стихло, оставив её наедине со своими мыслями.

— Нет прощения, — сказала она вслух. — Нет искупления. Ты заставил Макинтоша убить безобидную певчую птичку, и это почему-то кажется мне величайшим из его преступлений.

По пути обратно к краю поля, она каким-то образом успела снова превратиться в обычную Тиффани Болит, которая хорошо знает, как готовить сыр и делать прочие ежедневные дела, но не плавит в руках камни.

Счастливая, (хотя и слегка обожжённая) парочка, начала, наконец, что-то соображать. Летиция села.

— Меня словно зажарили, — пожаловалась она. — Что это так пахнет?

— Извини, но это ты, — ответила Тиффани. — И, опасаюсь, твоя чудесная кружевная сорочка годится теперь в лучшем случае для мытья окон. Мы, к сожалению, прыгнули не столь стремительно, как зайчиха.

Летиция огляделась.

— А Роланд… с ним всё в порядке?

— Более чем, — весело откликнулся Престон. — Ему сильно помог свежий свиной навоз.

Летиция задумалась на минуту.

— А эта… тварь?

— Сдохла, — ответила Тиффани.

— Вы уверены, что с Роландом всё хорошо? — настаивала Летиция.

Престон улыбнулся.

— Полностью оки-доки, мисс. Никакие важные части тела серьёзно не пострадали, хотя, возможно, сдирать потом корочки с некоторых ожогов будет немножко больно. Он, типа, слегка испёкся, если вы понимаете, о чём я.

Летиция кивнула, а потом медленно повернулась к Тиффани.

— Что ты такое говорила, когда мы прыгали?

Тиффани глубоко вздохнула.

— Я поженила вас.

— Ты, то есть, ты, поженила, то есть, заключила брак между… нами?

— Да, — кивнула Тиффани. — Именно. Совместный прыжок через огонь является очень древней формой брачного ритуала. Кстати, никаких жрецов и священников при этом не требуется, что позволяет прилично сэкономить на угощении.

Вероятная жена тщательно обдумала всё это.

— Ты уверена?

— Ну, миссис Ягг именно так объясняла, — сказала Тиффани, — и мне всегда хотелось попробовать.

Летиции, кажется, это объяснение пришлось по душе, потому что она сказала:

— Миссис Ягг очень осведомлённая дама, не могу не признать. Просто потрясающе, сколько она всего знает.

— Потрясающе, сколько она знает потрясающего, — добавила Тиффани, стараясь сохранить серьёзный вид.

— О, да… Гм. — Летиция смущённо закашлялась и добавила к «гм» ещё и «хм».

— Проблемы? — осведомилась Тиффани.

— Ну, слово, которым ты назвала меня, когда мы прыгали. Мне кажется, это плохое слово.

Для Тиффани такой оборот дел не стал неожиданностью.

— Ну, оно традиционное, понимаешь? — голос Тиффани стал почти таким же неуверенным, как у Летиции. — Я ведь и Роланда вовсе не считаю негодяем. Просто слова имеют свойство меняться со временем.

— Но не это! — возмутилась Летиция.

— Ну, всё зависит от обстоятельств и контекста, — сказала Тиффани. — Но, честно говоря, Летиция, в экстренных обстоятельствах ведьма пользуется любым подходящим орудием, какое окажется под руками. Однажды ты и сама это поймёшь. Кроме того, смысл некоторых слов и правда меняется. Вот, например, ты знаешь значение слова «мужеугодливая»?

«И зачем я болтаю об такой ерунде? — спросила себя Тиффани. И сама же ответила: — Потому что эта болтовня как якорь, подтверждающий, что я человек среди людей. Она помогает смыть с души ужас…»

— Да, — сказала наречённая невеста. — Только, опасаюсь, я не очень, гм, обширна в верхней части.

— Пару сотен лет назад это доставило бы тебе массу проблем, потому что брачные ритуалы требовали от жены мужеугодливости.

— Я могла бы подложить в платье подушечки!

— Это лишнее; на самом деле, «мужеугодливость» означала ласку, отзывчивость и послушание.

— А, это у меня есть, — обрадовалась Летиция. — По крайней мере, две первых части, — с улыбкой добавила она. Потом откашлялась: — А что ещё мы сделали, ну, кроме того, что поженились таким странным способом?

— Ну, — ответила Тиффани, — вы помогли мне заманить в ловушку одного из самых мерзких монстров, когда-либо отравлявших мир своим существованием.

Невеста просияла.

— Неужели? Ух ты, вот это здорово, — сказала она. — Я так рада, что мы справились. Даже не знаю, как нам отблагодарить тебя за помощь.

— Чистое б/у бельё и старые, но крепкие ботинки будут всегда кстати, — серьёзно ответила Тиффани. — Но, на самом деле, тебе нет нужды благодарить меня за то, что я ведьма. Лучше поблагодари моего друга Престона. Он ради вас с Роландом подверг себя серьёзной опасности. По крайней мере, мы бежали втроём, а он стоял здесь совершенно один.

— На самом деле, — вмешался Престон, — это утверждение не совсем точное. Помимо всего прочего, мои спички полностью отсырели, но, к счастью, мистер Вулли Валенок и его приятели одолжили мне свои. И мне было сказано, мисс Тиффани, что это о’кей, потому что они помогали мне, а не тебе! И, несмотря на присутствие здесь благородных леди, я вынужден отметить также, что Фиглы помогали мне раздувать огонь, размахивая своими килтами. Зрелище, которое, раз увидев, не забудешь никогда.

— Ой, было бы так интересно взглянуть, — вежливо откликнулась Летиция.

— В любом случае, — поспешно отмахнулась от этой невообразимой идеи Тиффани, — лучше сконцентрироваться на том факте, что завтра пастор Яйцо поженит вас более традиционным, если так можно выразиться, способом. Хотите узнать кое-что важное насчёт завтра? Оно уже сегодня!

Тут стонавший, схватившись за голову, Роланд поднял взгляд, моргнул и спросил:

— Чё?

Глава 15

ТЕНЬ И ШЕПОТ

С точки зрения Тиффани, свадьба вполне удалась, да, удалась. Пастор Яйцо, осведомлённый о необычайно большом проценте ведьм среди слушателей, свёл религиозные пассажи к минимуму. Краснеющая невеста прошла по главному залу, и Тиффани заметила, что та покраснела ещё больше, поймав озорной взгляд Нянюшки Ягг, которая подбодрила молодую, подняв кверху два больших пальца. Потом, по традиции, жениха и невесту осыпали рисом, после, разумеется, тщательно подметённым, чтобы не тратить зря хорошую еду.

Ликование было всеобщим, включая, к изумлению некоторых, сияющую Герцогиню, которая весело болтала со всеми подряд, даже со служанками, и для каждого находила доброе и ободряющее слово. Только Тиффани знала, отчего Герцогиня порой бросает нервные взгляды на миссис Пруст.

В этот момент Тиффани ушла, чтобы помочь Престону, который копал на Короле могилу, достаточно глубокую для того, чтобы сброшенные в неё обгоревшие останки никогда не были обнаружены случайным пахарем. После они на всякий случай очень тщательно помыли руки едким мылом. Строго говоря, это был не слишком романтический момент.

— Думаешь, он когда-нибудь вернётся? — спросил Престон, когда они отдыхали, опершись на черенки своих лопат.

Тиффани кивнула.

— Лукавый-то точно вернётся. Яд всегда готовы принять где-нибудь.

— А ты чем теперь займёшься?

— О, всякими интересными вещами. Всегда где-то есть ноги, которые следует перевязать, и носы, которые нужно подтереть. Хлопоты, хлопоты целый день.

— Звучит не слишком-то интересно.

— Так и есть, но, по сравнению со вчерашним, такой день будет очень, очень хорошим.

Они направились обратно в главный зал, где свадебный завтрак уже плавно превращался в праздничный обед.

— Ты оказался весьма находчивым молодым человеком, — сказала Тиффани, — и я очень благодарна тебе за помощь.

Престон радостно кивнул.

— Спасибо мисс, я весьма польщён, однако вынужден сделать — как бы это выразиться, — одно небольшое замечание. Тебе, в конце-то концов, почти шестнадцать, а мне — семнадцать, поэтому, полагаю, ты согласишься, что называть меня «молодым человеком»… Знаю, знаю, я выгляжу легкомысленно и моложе своих лет, но я всё-таки старше тебя, девочка моя.

Повисла пауза. Потом Тиффани осторожно спросила:

— Откуда ты знаешь, сколько мне лет?

— Интересовался, — ответил Престон с несколько напряжённой улыбкой.

— Почему?

Тиффани так и не получила ответа, потому что как раз в этот момент из дверей главного зала вышел сержант, с его шлема сыпалось конфетти.

— Ах, вот ты где, мисс. Барон спрашивал о тебе, и Баронесса тоже. — Он сделал паузу, улыбнулся и добавил: — Как здорово снова иметь Барона. — Тут его взгляд упал на Престона и он нахмурился: — Опять отлынивал, как обычно, Ученик Рядового Престон?

Престон отдал честь:

— Вы абсолютно правы в своих умозаключениях, сержант; именно что отлынивал, вы изрекли истинную правду.

За это Престону достался от сержанта озадаченный взгляд, а также неодобрительное ворчание, которое означало: «Однажды я всё-таки пойму, про что ты толкуешь, парень, и тогда у тебя будут неприятности».

Кое в чём свадьбы очень похожи на похороны (за исключением главных действующих лиц) — после того, как церемония заканчивается, гости не знают, чем себя занять, а потому направляются на поиски оставшегося вина. Зато Летиция просто излучала счастье, что является практически обязательным для молодой жены, а её тщательно завитые, (хотя и слегка сожжённые) волосы были аккуратно уложены и скрывались под сияющей бриллиантовой тиарой. Роланда как следует отмыли, и запах свиного навоза можно было учуять только совсем вблизи от него.

— Насчёт минувшей ночи… — нервозно заговорил он. — Гм, это всё по правде было, да? То есть, я помню свинарник, а потом мы бежали, но… — его голос затих.

Тиффани посмотрела на Летицию, которая одними губами беззвучно произнесла:

— Я помню всё!

«Да, она действительно ведьма», — подумала Тиффани. Любопытно, как дело обернётся.

Роланд кашлянул. Тиффани улыбнулась.

— Дорогая мисс Болит, — начал он, и Тиффани решила на этот раз простить ему «официальный» тон. — Я отдаю себе отчёт, что стал отчасти причиной учинённой над вами несправедливости…

Он снова замолчал, чтобы прочистить горло, и Тиффани подумала: «Я надеюсь, Летиция сумеет вместе с навозом отскрести с него эту напыщенную чопорность, хотя бы частично».

— Имея в виду вышесказанное, я дал поручение юному Престону, который в своей дружелюбной манере побеседовал с кухарками и сумел установить местонахождение известной вам сиделки. Она уже успела потратить часть денег, но большая часть этих средств здесь, и они, я счастлив сообщить, теперь ваши.

В этот момент Тиффани ткнули в бок.

Это оказался Престон, который прошипел:

— А ещё мы нашли вот это.

Он сунул ей в руки потрёпанную кожаную папку. Тиффани благодарно кивнула и посмотрела на Роланда.

— Твой отец хотел, чтобы эта папка была у тебя, — сказала она. — Возможно, она стоит куда дороже денег. На твоём месте, я заглянула бы в неё, когда ты будешь один.

Роланд повертел папку в руках.

— Что это?

— Всего лишь воспоминания, — ответила Тиффани. — Всего лишь воспоминания.

Тут вперёд выступил сержант и бухнул на стол, посреди стаканов и цветов, тяжёлый кожаный мешочек. Гости охнули от удивления.

«Остальные ведьмы следят за мной, словно коршуны, — подумала Тиффани. — А кроме них, все, кто меня знает и все, кого знаю я. Нужно всё сделать правильно. Более того, сделать так, чтобы этот момент запомнился надолго».

— Думаю, вам лучше оставить деньги у себя, сэр, — сказала Тиффани. На лице Роланда отразилось облегчение, но она тут же добавила: — Тем не менее, у меня есть несколько небольших просьб от имени других людей.

Летиция ткнула мужа локтем под рёбра, и тому оставалось лишь развести руками:

— Сегодня день моей свадьбы! Как я могу отказать кому-либо в просьбе?

— Девушка Эмбер Пуст нуждается в приданом, которое, кстати, поможет её молодому человеку оплатить обучение на мастера. Может быть вы знаете, что чудесное платье, украшающее вашу прелестную невесту, сшито именно им? Видели вы что-нибудь более прекрасное?

Эта речь вызвала аплодисменты толпы, а приятели Роланда шутливо закричали: «О чем она? О платье или о девушке?»

Когда шум стих, Тиффани продолжила:

— Далее, сэр, с вашего позволения, я прошу, чтобы любой юноша и любая девушка с Мела, обратившиеся с аналогичной просьбой, снискали бы вашу поддержку. Надеюсь, вы согласитесь, что я прошу гораздо меньше, чем возвращаю?

— Тиффани, полагаю, вы правы, — признал Роланд. — Но, кажется, у вас есть ещё кое-что на уме?

— Как хорошо вы меня знаете, сэр, — сказал Тиффани, и Роланд, всего на секунду, порозовел.

— Я хочу основать школу, сэр. Здесь, на Мелу. Я уже очень давно об этом думаю — фактически, начала задумываться даже прежде, чем узнала, как называется то, чего я хочу. У отца на ферме есть старый пустой амбар, думаю, мы легко приспособим его для наших целей за неделю или две.

— Ладно. Бродячие учителя появляются здесь каждые несколько месяцев, — сказал Барон.

— Да, сэр. Я знаю, сэр. Но они бесполезны, сэр. Они дают факты, но не дают понимания. Это как пытаться объяснить человеку про лес, показывая ему пилу. Я же хочу создать настоящую школу, сэр, в которой будут учить читать и писать, но прежде всего — думать, сэр, чтобы каждый мог понять, в чём же он хорош. Потому что человек, который занимается своим делом, гораздо полезнее для страны; а люди, к сожалению, зачастую слишком поздно понимают, для какого дела предназначены.

Она нарочно постаралась не смотреть при этом на сержанта, но её слова всё равно вызвали перешёптывания в зале, и Тиффани была рада это слышать, но тут же заглушила шум:

— Недавно я мечтала изменить прошлое. Увы, это невозможно, но зато я могу изменить настоящее так, чтобы оно, когда станет прошлым, превратилась в такое прошлое, о каком не стыдно вспомнить. Я хочу, чтобы юноши получили знания о девушках, а девушки — о юношах. «Научиться» означает понять, кто ты, что ты, где ты, за что ты, в чём ты хорош, что там за горизонтом и вообще… всё. Главное, найти занятие, которое тебе подойдёт. Я вот нашла, и хочу, чтобы все остальные тоже нашли своё. Могу я внести предложение? Пусть первым учителем в нашей школе станет Престон. Фактически, он знает всё, что нужно знать.

Престон снял шлем и низко поклонился, ко всеобщему веселью.

— И пусть его вознаграждением за целый год работы учителем, — продолжила Тиффани, — станут деньги, которых ему хватит, чтобы купить дорогостоящие буквы после своего имени и стать доктором. Ведьмы не могут поспевать везде, и доктор в здешних краях нам весьма пригодится.

Люди разразились одобрительными криками, как обычно бывает, когда они вдруг понимают, что могут бесплатно получить нечто полезное.

Когда шум стих, Роланд посмотрел на сержанта и спросил:

— Как вы полагаете, сержант, вам по силам обойтись без военных талантов Престона?

Новый взрыв смеха. «Это хорошо, — решила Тиффани. — Смех помогает новым идеям проникать в умы».

Сержант Брайан изо всех сил старался выглядеть серьёзным, но было заметно, что он с трудом скрывает улыбку.

— Тяжкий удар для нас, сэр, но я полагаю, мы как-нибудь справимся, сэр. Да, сэр, фактически, полагаю, выбытие Ученика Рядового Престона даже повысит общую эффективность нашей команды, сэр.

Новый смех и всеобщие аплодисменты. Те, кто не понял, о чём речь, просто брали пример с тех, кто понял.

Барон хлопнул в ладоши.

— Ладно, мисс Болит, похоже, вы получили всё, о чём просили. Вы довольны?

— Честно говоря, сэр, мои просьбы пока не закончились. Осталась ещё одна, но она не будет вам стоить ни гроша, так что не беспокойтесь. — Тиффани глубоко вздохнула и выпрямилась, в попытке выглядеть повыше. — Я прошу, чтобы вы даровали народу Нак Мак Фиглов земли возле фермы отца, и чтобы эти земли принадлежали им навечно, по закону и по праву. Об этом надлежит составить официальный договор — не волнуйтесь о цене, я знаю жабу, которая подготовит его буквально за горстку жуков — в котором будет сказано, что все пастухи и овцы будут иметь свободный доступ на эти земли, но (и это важно) там будет запрещено носить любое холодное железо, за исключением обычного ножа. Всё это не будет стоить вам ничего, милорд Барон, но сей договор завоюет и вам, и вашим наследникам, которых, я надеюсь, вы рассчитываете заиметь… — Тут Тиффани снова пришлось умолкнуть, пережидая взрыв всеобщего смеха, в котором немалое участие приняла Нянюшка Ягг. — …вечную дружбу Фиглов, милорд Барон. Выигрыш огромен, потери равны нулю.

К его чести следует сказать, что Роланд ответил без промедления:

— Я с большой радостью и гордостью предоставлю Нак Мак Фиглам эти земли, и с великим сожалением, нет, с глубокими извинениями прошу прощения за все недоразумения, которые имели место между нами прежде. Как вы верно заметили, эти земли принадлежат им по закону и по праву.

Его краткая речь произвела на Тиффани большое впечатление. Она прозвучала от души, хотя и немного официально, но как раз официальность устроила Фиглов как нельзя лучше. К удовольствию Тиффани, на стропилах замка раздался оживлённый шёпот. А Барон, отныне гораздо больше похожий на настоящего Барона, добавил:

— Единственное моё желание теперь состоит в том, чтобы сообщить им об этом лично.

Со стропил раздался мощный радостный вопль:

Подул серебристый холодный ветер. Тиффани открыла глаза. В её ушах всё ещё звучал крик Фиглов. Потом его сменил шорох сухой травы. Она попыталась сесть, но это ей не удалось, а позади раздался голос:

— Пожалуйста, не дёргайся. Всё и так крайне непросто.

Тиффани попыталась обернуться:

— Эскарина?

— Да. Тут кое-кто хочет поговорить с тобой. Теперь можешь встать, я сбалансировала узлы. Не задавай вопросов, ответы всё равно не поймёшь. Ты снова в «плавающем сейчас». Снова сейчас, так сказать. Оставляю тебя с твоим другом… боюсь, у вас мало времени, учитывая ценность упомянутого времени. Но я должна защитить моего сына…

— Хочешь сказать, у тебя есть… — начала Тифани, но замолкла, потому что перед ней возникла смутная фигура. Фигура ведьмы, в классическом чёрном платье, чёрных ботинках — довольно изящных, как отметила Тиффани — и, конечно же, остроконечной шляпе. А ещё у неё на шее была подвеска. Цепочка с золотым зайцем.

Женщина была стара, но трудно сказать, насколько именно. Она стояла прямо и гордо, словно Матушка Ветровоск, но было в ней что-то и от Нянюшки Ягг, не позволявшее воспринимать её слишком уж серьёзно.

Тиффани сосредоточилась на подвеске. Обычно, люди надевают украшения, чтобы сообщить вам нечто о себе. В таких штуках всегда виден особый смысл, если сосредоточиться.

— Ладно, ладно, — сказала Тиффани. — У меня всего один вопрос: я здесь, надеюсь, не для того, чтобы тебя похоронить?

— А ты смекалистая, — одобрила женщина. — Быстро сочинила любопытную историю и тут же сообразила, кто я. — Она рассмеялась. Голос оказался неожиданно молодым. — Нет, Тиффани. Твоё предположение весьма занимательно-макабрическое, но ответ — «нет». Помню, Матушка Ветровоск говорила мне, что весь мир состоит из историй, а Тиффани Болит особенно хорошо удаются концовки.

— Мне?

— О, да. Классическим концовками для романтической истории являются свадьба либо торжество правосудия, а ты умудрилась устроить и то, и другое одновременно. Молодец.

— Ты это я, да? — спросила Тиффани. — Об этом были намёки «ты должна помочь себе сама» и всё прочее, да?

Старшая Тиффани улыбнулась, и Тиффани не могла не отметить, что у неё очень приятная улыбка.

— Фактически, я почти и не вмешивалась. Так, ерунда, типа сильного ветра в подходящем направлении… хотя, если вспомнить, некие мальцы, кажется, предпримут в этой области свои собственные специфические усилия. Чёрт, никак не пойму, настолько хорошая или настолько плохая у меня память. Вечная проблема с этими скачками во времени.

— Ты умеешь путешествовать во времени?

— Ну, с некоторой помощью нашей подруги Эскарины, да. В основном, как тень или шёпот. Немного похоже на «невидимость», в которой я… то есть, мы… короче, просто делаешь так, чтобы время тебя не замечало.

— Но почему ты решила со мной поговорить?

— Я помню, что мы говорили, вот почему. Такой ответ бесит, верно? — призналась старая Тиффани. — Извини, опять сложности со скачками во времени. Кажется, я просто хотела сказать тебе, что всё это работает, более или менее. Всё со временем становится на своё место. Главное, сделать первый шаг.

— А какой второй шаг? — спросила Тиффани.

— Никакого; потом ещё один первый шаг. Каждый шаг первый, если это шаг в правильном направлении.

— Постой, — сказала Тиффани. — Но разве я не стану однажды тобой? А потом отправлюсь сюда чтобы поговорить с собой сейчас, так?

— Так, да не совсем. Та, с кем ты станешь говорить, будет не вполне тобой. Извини за путаницу, но мне приходится говорить о путешествиях во времени на языке, который совершенно для этого не подходит. Короче говоря, Тиффани, в соответствии с теорией эластичных суперструн, весь остаток вечности, где-то и когда-то, старя Тиффани будет говорить с юной Тиффани, но каждый раз, и это самое замечательное, они будут немного разными. Когда ты повстречаешь юную себя, ты скажешь то, что ей надо будет, по твоему мнению, знать.

— Но у меня есть вопрос, — заявила Тиффани. — Причём такой, на который хотелось бы получить ответ.

— Тогда поспеши, — сказала старая Тиффани, — потому что эластичные суперструны или чем там пользуется Эскарина, оставили нам мало времени.

— Ну, — начала Тиффани, — скажи, я когда-нибудь…

Старая Тиффани исчезла, улыбаясь в никуда, но Тиффани расслышала одно слово. Что-то вроде «Слушай!»

А потом она снова очутилась в главном зале, будто никогда его и не покидала, и люди радовались, а Фиглы были буквально повсюду. И рядом с ней стоял Престон. Словно внезапно растаял лёд. Когда Тиффани сумела восстановить равновесие и перестала спрашивать себя, что же случилось, что на самом деле случилось, она посмотрела на других ведьм и увидела, как они собрались в кружок и перешёптываются, будто судьи, выносящие вердикт.

Потом совещание закончилось, и ведьмы, возглавляемые Матушкой Ветровоск, направились к Тиффани. Подойдя ближе, они, приподняв шляпы, поклонились, что в ведьмовстве служит знаком величайшего уважения.

Матушка Ветровоск сурово посмотрела не неё.

— Ты обожгла руку, Тиффани.

Тиффани опустила взгляд.

— А я и не заметила. Можно теперь задать вопрос, Матушка? Вы что, и вправду убили бы меня?

Она увидела, как застыли лица других ведьм.

Матушка Ветровоск тоже огляделась, и на минуту задумалась.

— Мы изо всех сил постарались бы, чтобы до этого не дошло, скажем так, юная леди. К счастью, все завершилось удачно, ты проделала недетскую работу сегодня, Тиффани. От ведьмы всегда ожидают, что она будет в центре событий. Что ж, мы осмотрелись здесь, и не могли не заметить: ты до такой степени в центре, что стала фактически осью этого владения. Ты здесь сама себе хозяйка, конечно, однако мне кажется, тебе следует, не теряя зря времени, найти ученицу. А мы теперь можем спокойно уйти, оставив владение в твоих надёжных руках.

Ведьмы зааплодировали, и к ним даже присоединились некоторые гости, впрочем, так и не понявшие значения этих фраз. Зато они отлично почувствовали, что эти старые, опытные и страшные ведьмы выказывают своё уважение Тиффани Болит, местной девушке, нашей ведьме. Теперь она стала очень важной ведьмой, а значит, Мел тоже стал очень важной страной. Разумеется, он и раньше был очень важным с их точки зрения, но получить лишнее подтверждение всегда приятно. Теперь они ещё сильнее распрямили спины и ощутили гордость.

Миссис Пруст снова сняла свою шляпу и добавила:

— Пожалуйста, не опасайся снова вернуться в город, если потребуется, мисс Болит. Обещаю тридцатипроцентную скидку на все товары «Боффо», за исключением скоропортящихся и съедобных. Очень выгодное предложение, это тебе не бык чихнул!

Ведьмы опять дружно приподняли свои шляпы и растворились в толпе.

— Знаешь что? Все последние события наводят на мысль, что ты успешно организуешь жизни других людей вместо них, — раздался позади голос Престона. Тиффани резко обернулась, но он попятился назад, рассмеялся и добавил: — В хорошем смысле! Ты ведьма, Тиффани. Ты настоящая ведьма!

Потом были ещё тосты, выпивка, еда, танцы, дружба и усталость, а в полночь Тиффани Болит села на свою метлу и взлетела одна высоко над холмами Мела. Она легла на спину и посмотрела на Вселенную, а потом перевернулась на живот и посмотрела на маленький кусочек Вселенной, принадлежащий лично ей. Она действительно была ведьмой и летела высоко-высоко над землёй… не забыв, надо сказать, аккуратно застегнуть на пряжку свой страховочный ремешок.

Метла мягко покачивалась в волнах тёплого бриза, девушку одолевали тьма и усталость. Тогда она широко раскинула руки, на одно краткое мгновение мир перевернулся и Тиффани Болит оказалась облачена в цвет ночи.

Она летала, пока солнце не окрасило край горизонта красным. А проснулась от птичьих песен. По всему Мелу жаворонки взлетали высоко в небо, их голоса сливались в единой симфонии потоком струящихся звуков. Они действительно пели радостно, так и порхая вокруг метлы и не обращая на неё ни малейшего внимания, а Тиффани заворожено слушала, пока последняя птичка не скрылась в бриллиантовых небесах.

Тиффани приземлилась, приготовила завтрак для прикованной к постели старой леди, покормила её кошку, и отправилась посмотреть, как себя чувствует сломанная нога Тривиала Боксера^[652]. На полпути её задержал было сосед старой мисс Шарнир, которая «вдруг за ночь разучилась ходить», однако Тиффани счастливо разрешила эту проблему, указав, что старушка просто сунула обе ноги в одну штанину своих панталон.

А потом она направилась в замок, чтобы посмотреть, какие ещё есть дела. В конце концов, она же была ведьмой.

Эпилог

НОЧЬ СРЕДИ ДНЯ

И снова пришла Прополка, с той же шумной шарманкой, прыжками за лягушками, предсказанием будущего, смехом и карманным воровством (но не у ведьмы). Однако в этом году, с общего согласия, сырные гонки решили не устраивать. Тиффани шагала сквозь толпу, кивая знакомым (то есть, практически каждому) и наслаждалась солнечным днём. Неужели миновал целый год? Столько всего произошло, а потом спуталось и перемешалось, словно звуки ярмарки.

— Добрый день, мисс.

Это же Эмбер, со своим парнем… нет, уже мужем.

— Едва узнала вас, мисс, — весело сказала Эмбер. — Без шляпы-то, куда как непросто, если вы понимаете, про что я.

— Давай я немного побуду просто Тиффани Болит, — сказал Тиффани. — В конце концов, сегодня выходной.

— Но вы же всё равно ведьма?

— Разумеется, я ведьма. Но не обязательно шляпа.

Муж Эмбер рассмеялся.

— Я понимаю, про что вы, мисс! Про меня порой думают, будто я всего лишь пара рук, клянусь!

Тиффани смерила его взглядом. Они, разумеется, были официально представлены друг другу, когда Тиффани выдавала за него Эмбер, и он уже тогда произвёл на неё впечатление. То, что называется «надёжный парень», и к тому же вострый, словно его иголки. Он явно далеко пойдёт, и Эмбер возьмёт с собой. А когда Эмбер закончит свои занятия с кельдой, кто знает, как далеко она сможет увести его?

Эмбер держалась за руку мужа, как за надёжную ветку дуба.

— Мой Уильям сделал подарок для вас, мисс, — сказала она. — Давай, Уильям, покажи!

Молодой человек протянул Тиффани свёрток, который принёс собой, и прокашлялся.

— Не знаю, следите ли вы за модой, мисс, но в большом городе научились делать чудесную ткань, поэтому, когда Эмбер поделилась со мной своей идеей, я сразу подумал об этом материале. Кроме того, платье должно было легко стираться, иметь разрез для удобства посадки на метлу, зауженные рукава (последний крик моды в этом сезоне), застежки на запястьях, чтобы рукава было легко засучивать, множество внутренних карманов и вдобавок общий неброский стиль. Надеюсь, оно вам подойдёт, мисс. У меня отличный глазомер, это мой талант.

Эмбер так и прыгала от нетерпения:

— Наденьте его, мисс! Давайте! Наденьте!

— Что? Прямо здесь, посреди ярмарки? — спросила одновременно смущённая и озадаченная Тиффани.

Однако от Эмбер было не так-то просто отделаться.

— Вон стоит шатёр для женщин с детьми, мисс! Мужчин в нём не будет, мисс, это точно! Они боятся, что их заставят таскать какого-нибудь младенца на руках, пока тот не срыгнёт, мисс!

Тиффани сдалась.

Свёрток с платьем даже внешне выглядел богато, а на ощупь был мягким и гладким, словно перчатка. Под взглядами детей и матерей она скользнула в объятия нового платья и тут же услышала завистливые вздохи, вперемежку с отрыжкой.

Горящая энтузиазмом Эмбер не выдержала и тоже ворвалась в шатёр.

— Ой, мисс, ой, оно так вам идёт! Ой, мисс! Если б вы только могли видеть себя, мисс! Прошу вас, мисс, выйдите наружу и покажитесь Уильяму, он будет горд собой, словно король! Ой, мисс!

Отказать восторженной Эмбер было совершенно немыслимо. Невозможно. Всё равно, что пнуть пушистого щенка.

Без шляпы Тиффани ощущала себя необычно. Как-то легче, что ли. Уильям, завидев её, охнул:

— Жаль, моего мастера здесь нет, мисс Болит! Вы просто шедевр! Ах, если бы вы могли увидеть себя со стороны… мисс?

Всего на секунду, чтобы не вызвать подозрений, Тиффани вышла из тела, посмотрела на саму себя, кружащуюся в новом дивном платье, чёрном, словно чернейшая кошка, и подумала: «Я всё-таки буду носить цвет ночи. Который, кстати, мне очень идёт…»

Она поспешно вернулась обратно в тело и застенчиво поблагодарила юного портного:

— Оно прекрасно, Уильям! Я с радостью слетаю и покажу его твоему мастеру. Манжеты великолепны!

Эмбер снова запрыгала от восторга.

— Теперь нам надо поспешить, чтобы поглядеть на перетягивание каната, мисс! Фиглы против людей! Будет весело!

Фактически, неподалёку уже слышался рёв разминающихся перед схваткой Фиглов. Ради такого случая они немного изменили свою традиционную речёвку:

— Ни короля, ни королевы, ни г’сподина над нами! Только барон, и то лишь по взаимно одобрреному договоррру, ведаете ли!

— Вы идите, — сказал Тиффани, — а мне надо кое-кого подождать.

Эмбер примолкла на минуту, а потом сказала:

— Только не ждите слишком долго, мисс, не ждите слишком долго!

Тиффани прохаживалась в своём новом чудесном платье и гадала, хватит ли ей духу использовать его в качестве повседневной одежды… как вдруг чьи-то руки закрыли ей глаза.

Голос за спиной спросил:

— Не желаете ли букетик, прекрасная леди? Кто знает, может, он поможет вам найти жениха?

Она обернулась.

— Престон!

Болтая, они неспеша удалились от толпы. Тиффани слушала новости о толковом парне, которого Престон натаскивал, чтобы тот стал новым учителем в школе; а также об экзаменах, врачах и Бесплатной Больнице Леди Сибил, которая — и это очень важно — только что приняла к себе нового ученика, то есть Престона. Вероятно, там решили — раз он способен заболтать любого так, что уши начинают отваливаться, из него, вполне возможно, может получиться талантливый хирург.

— Вряд ли у меня будет много выходных, — посетовал он. — Ученик врача обычно очень занят, работает дни напролёт, а спит под автоклавом, приглядывая вполглаза за кипятящимися пилами и скальпелями, зато я знаю все кости наперечёт!

— Ничего страшного, на метле до города недолго лететь, — ответила Тиффани.

Тут лицо Престона посерьёзнело, он полез в карман, достал нечто, завёрнутое в тонкую ткань, и молча вручил Тиффани.

Тиффани развернула подарок, заранее — абсолютно точно — зная, что это окажется золотой заяц. Ничего другого там просто не могло быть. Она попыталась найти подходящие слова, но Престон опередил её; уж у него-то слов всегда было в избытке.

— Мисс Тиффани, ведьма… Будь любезна сказать мне: как звучит любовь?

Тиффани посмотрела ему в глаза. Шум от перетягивания каната стих где-то вдали. Птицы замолкли. Кузнечики в траве перестали тереть ножками о крылья и тоже замолчали, глядя вверх. Земля слегка покачнулась и даже Гигант, кажется, склонился вперёд, чтобы лучше слышать. Весь мир затопила тишина, и рядом с ней остался только Престон, который всегда был рядом.

И Тиффани сказала:

— Слушай.

Словарь фиглов

Адаптированный для персон с тонкой душевной организацией

(Предварительная версия под редакцией мисс Проницательности Тик, ведьмы)

Bigjobs: громадины, люди.

Big Man: атаман, вождь клана, обычно муж кельды

Blethers: чушь, вздор

Boggin: отчаянная нужда в чём-нибудь, например: ‘I’m boggin for a cup of tea’

Bunty: слабак Carlin: старуха Cludgie: туалет

Crivens!: восклицание, которое может означать всё, что угодно, от «О, Боже мой!» до «У меня лопнуло терпение и щас кто-то получит!»

Dree your/my/his/her weird: встретить свою/его/её судьбу

Een: глаза

Eldritch: необычный, странный, иногда ещё может почему-то означать «продолговатый»

Fash: беспокойство, раздражение

Geas: клятва, очень важное обязательство, следующее из обычаев и традиций; не птица

Gonnagle: гоннагл, бард клана, мастер музыки, поэзии, песен и сказаний

Hag: карга, ведьма любого возраста

Hag o’ hags: карга над каргами, очень важная ведьма

Hagging/Haggling: каргование, ведьмовство, любые действия ведьмы

Hiddlins: спрятки, секреты

Kelda: старшая женщина клана, а также обычно мать почти всех членов клана. Дети Фиглов очень маленькие и кельда за свою жизнь успевает родить их несколько сотенLang syne: давным-давно

Last World: Последний Мир. Фиглы верят, что все они уже умерли. Наш мир так хорош, объясняют они, потому что это рай, в который они попали за хорошее поведение в прошлой жизни. Умирая же здесь, они просто отправляются в Последний Мир, довольно скучный, согласно их религии

Mudlin: никчемушник

Pished: «задолбался», меня заверили, что это означает «устал»

Schemie: неприятная личность Scuggan: очень неприятная личность Scunner: отвратец, во всех отношениях неприятная личность

Ships: шерстяные звери, которые жуют траву и говорят «беее». Могут быть легко спутаны с другими зверьми

Spavie: см. Mudlin

Special Sheep Liniment: «Особая Овечья Микстура», а скорее всего, увы, просто самогонный виски. Никто не знает, как она действует на овец, но пастухам очень полезна в холодные ночи, а Фиглам — вообще в любое время суток. Не пытайтесь изготовить самостоятельно

Spog: спог, маленький кожаный кошель спереди на поясе килта, в него прячут то, что Фигл считает нужным спрятать, например: недоеденные остатки пищи; маленькие ценные безделушки, которые он нашёл и считает теперь своими; а также, — потому что даже Фиглы порой простужаются — то, что Фигл использует в качестве носового платка, причём это не обязательно объект неживой природы

Steamie: парилка, встречается только в больших фигловских курганах, где достаточно воды для регулярного мытья; нечто вроде сауны. Фиглы Мела предпочитают в этом отношении полагаться на законы физики, благодаря которым достаточно толстый слой грязи сам начинает отваливаться кусками

Waily: «вэйли!» — вопль отчаяния

Примечания автора

Моя работа — выдумывать, а самый лучший способ что-то выдумать — оттолкнуться от реальности…

Когда я был маленьким мальчиком (относительно недавно, почти сразу после Ледникового Периода) мы жили в хижине, которую Тиффани Болит сочла бы весьма знакомой: только холодная вода, никакого электричества и купание раз в неделю, потому что жестяную ванночку, висевшую на гвозде с наружной стороны кухонной стены, маме приходилось очень долго наполнять тёплой водой из единственного имевшегося у нас котелка. Я, как самый маленький, купался первым, потом ванну принимала Мама, а потом Отец, и, напоследок, наш пёс, если Отцу казалось, что тот уже начал попахивать.

В нашей деревне были старики, которые предположительно родились ещё в Юрском периоде, и, с моей точки зрения, именно так и выглядели в своих кепках и грубых штанах, затянутых толстыми кожаными ремнями. Один из них, мистер Эллен, никогда не пил воду из-под крана, потому что она, как он утверждал, «не имеет вкуса и запаха». Он предпочитал воду из дождевой бочки, натекшую туда с крыши его дома.

Вероятно, пил он не только воду, потому что его нос походил на две слепленных вместе клубничины^[653].

Мистер Эллен любил посидеть на солнышке перед своим домом на старом кухонном стуле, а мы, мальчишки, тайком следили за ним, в надежде, что его нос всё-таки когда-нибудь взорвётся. Однажды я болтал с ним, а он вдруг возьми да и скажи ни с того, ни с сего:

— Ты когда-нибудь видел, как жгут стерню, мальчик?

Разумеется, я видел: не у нашего дома, а в поездках, когда мы отправлялись к морю на выходные. Порой дым от горящей стерни был таким густым, что застил всё вокруг, словно туман. Стерня — это то, что остаётся на поле после того, как уберут кукурузу. Считалось, что пожары помогают избавляться от болезней и вредителей, однако в них гибло также множество зверей и мелких птиц. Именно поэтому такая практика давно запрещена.

В другой день, когда фургон с кукурузой прокатился по нашей улице, мистер Эллен сказал:

— Ты когда-нибудь видел зайца, мальчик?

Я ответил:

— Ну да, конечно.

(Если вы не видели зайца, представьте себе скрещенного с гончей кролика, который умеет весьма впечатляюще прыгать).

Мистер Эллен сказал:

— Зайчиха огня не боится. Она смотрит на него, а потом перепрыгивает, и спокойно приземляется с той стороны.

Мне тогда было, наверное, лет шесть или семь, но я запомнил слова мистера Эллена, потому что вскоре после этого он умер. Когда я стал гораздо старше, в одном букинистическом магазине мне попалась книжка «Прыгающий Заяц» написанная Джорджем Эвартом Эвансом и Дэвидом Томсоном, в которой я вычитал такое, чего никогда не посмел бы придумать сам.

Скончавшийся в 1988 году Мистер Эванс за свою долгую жизнь поговорил со многими людьми, в том числе теми, кто обрабатывал землю не трактором, а по старинке, лошадьми и плугом. Они не раз видели пожары на полях. Конечно, я подозреваю, что они маленько приукрасили свои рассказы для него, но я никогда не видел беды в небольшом художественном вымысле, поэтому и сам не постеснялся пересказать для вас красивую легенду о зайчихе. Может, моя история не совсем правда, зато она такая, какой правда должна быть.

Посвящаю эту книгу мистеру Эвансу, чудесному человеку, открывшему для многих из нас глубины истории, по которой мы обычно скользим лишь поверхностно. Очень важно знать, откуда мы пришли, потому что если не знаешь откуда ты, то не знаешь где ты, а если ты не знаешь где ты, то не знаешь и куда идёшь. А если ты не знаешь, куда идёшь,то, скорее всего, идёшь не туда.

Книга V Пастушья корона

Это история о юной ведьме Тиффани Болен, внезапно оказавшейся той, кто должен беречь границы своего мира от коварных и злобных гостей извне. И это при том, что обычных ведьмовских обязанностей и забот у неё хоть отбавляй…

Это история о том, что любой человек может сам определить свою судьбу и о том, что сохраняет ценность во все времена, позволяя людям оставаться людьми.

* * *

Что-то ворочается в глубине Мела. Лисы и совы чувствуют это, и Тиффани Болит тоже ощущает содрогание под ногами. Старый враг собирается с силами. Грядет время конца и начала, старых и новых друзей, стирания граней и смены власти. Теперь Тиффани стоит между светом и тьмой, между добром и злом.

Эльфийская орда готовится к вторжению, и Тиффани должна призвать всех ведьм присоединиться к ней, чтобы защитить землю. Её землю. Грядет расплата…

ЭТО ПОСЛЕДНЯЯ ИСТОРИЯ О ПЛОСКОМ МИРЕ.

Пролог

КОРОНА МЕЛА

Оно родилось в темноте Круглого моря; сперва оно было мягкой плавучей субстанцией, которую швыряют туда и обратно приливы и отливы. Затем оно вырастило себе раковину, хотя в его вертящемся, кувыркающемся мире обитали огромные существа, способные вскрыть эту раковину в мгновение ока. Тем не менее, оно выжило. Его маленькая жизнь могла бы течь так и дальше, пока опасности прибоя и другие плавучие субстанции не положили ей конец, если бы не лужа.

Это была теплая лужа, высоко на пляже, пополняемая редкими штормами, приходящими со стороны Пупа, и здесь существо жило среди существ ещё меньших, и росло, пока не стало королем. Оно могло бы стать ещё больше, если бы не жаркое лето, когда вода испарилась под яркими лучами солнца.

Маленькое существо погибло, но остался его панцирь, хранивший в себе зародыш чего-то острого. Следующий бурный прилив вынес его на литораль, где он и нашел приют, катаясь туда и обратно с галькой и щебнем под напором бурь.

За долгие века море обмелело и откатилось прочь, и колючая раковина давно погибшего существа оказалась погребенной под толстым слоем оболочек других погибших существ. И она лежала, храня глубоко внутри острое ядро, пока её не нашел пастух, который пас свою отару на холмах, известных теперь как Мел. Он поднял странный предмет, за который зацепился его взгляд, и принялся вертеть его в руках. Шероховатый, но не бугристый, он так удобно ложился в ладонь. Слишком правильный, чтобы быть куском кремня, но все же внутри у него был кремень. Поверхность была серая, как камень, но смутно блестела золотом из-под серости. Пять отдельных гребней разделяли её на равные полосы, вырастая из основания к вершине. Пастух и раньше видел похожие вещи, но эта, казалось, сама прыгнула к нему в руки.

Маленький кусочек отвалился от предмета, когда пастух крутил его так и этак, и ему почудилось, будто предмет пытается что-то сказать ему. Он понимал, что это глупо, к тому же, он ещё не был пьян, и все же этот предмет словно бы заполнил собою весь мир. Пастух обозвал себя идиотом, но, тем не менее, забрал предмет с собой, чтобы показать своим приятелям в пабе.

— Смотрите, — сказал он. — На корону похоже.

Конечно, один из приятелей рассмеялся и сказал:

— На корону? Ну, и что ты будешь с ней делать? Ты же не король, Дэниел Болит.

Но пастух отнес находку домой и аккуратно спрятал в кухонный шкаф, где хранил вещи, которые ему нравились.

В конце концов, предмет был забыт и потерян для истории.

Но не для Болитов, которые хранили его и передавали из поколения в поколение…

Глава 1

КУДА ВЕТЕР ДУЕТ

Это был один из тех дней, которые потом бережно хранятся в памяти.

Тиффани стояла высоко на холмах у родительской фермы, и ей казалось, что отсюда она может видеть весь мир целиком. Воздух был кристально чист, и осенний ветер кружил сухие листья, которые ясени сбрасывали со своих ветвей, чтобы освободить место для молодой поросли будущей весны.

Ей всегда было интересно, почему деревья выросли здесь. Бабуля Болит рассказывала ей, что когда-то здесь была дорога, проложенная в те дни, когда низины ещё были болотами. Бабуля говорила, что древние люди строили свои дома повыше, чтобы защититься от болот и от других людей, совершавших набеги и угонявших скот.

Возможно, они почувствовали себя в безопасности около старого круга из камней, который нашли неподалеку. Или они сами его соорудили? Никто не знал наверняка, откуда он взялся, но, даже если никто не верил, все знали, что некоторые вещи лучше оставить в покое. На всякий случай. В конце концов, даже если в нем и хранились какие-то тайны или сокровища, какая от них польза овцам? И хотя многие из камней лежали плашмя, что если под ними похоронен человек, который не хочет, чтобы его откопали? Если ты мертв, это ещё не значит, что ты не можешь рассердиться, о нет.

Но сама Тиффани однажды использовала кое-какие камни, чтобы пройти сквозь портал в волшебную страну, решительно не похожую на ту, о которой она читала в Книге Добрых Сказок, и она знала, насколько реальной была опасность.

Сегодня, по некоторым причинам, она чувствовала необходимость приблизиться к камням. Как любая здравомыслящая ведьма, она носила тяжелые ботинки, в которых можно было пройти где угодно, — крепкие, практичные ботинки. Но они не могли помешать ей чувствовать землю, слышать, что земля говорит ей.

Все началось с зуда, щекотки, которая прокралась сквозь пятки, настойчиво требуя, чтобы её заметили, которая тянула шагать через холмы к кругу камней, даже если в это самое время Тиффани засовывала руку в бараний зад, чтобы понять причину внезапного возникновения колик. Тиффани не знала, зачем ей идти к камням, но ведьма не станет игнорировать того, что может быть предвестием. Круги из камней стояли для защиты. Защиты её земли от того, что может прийти с той стороны…

Нахмурившись, она сразу отправилась туда. Но даже здесь, на вершине Мела, все было в порядке. Как всегда. Даже сегодня.

Или нет? К удивлению Тиффани, у круга камней она оказалась не одна.

Повернувшись в пронзительно-чистом воздухе, вслушиваясь в ветер и танец листьев у её ног, она заметила проблеск рыжих волос, синей от татуировок кожи, и как кто-то пробормотал: «Кривенс», когда особенно яркая кипа листьев зацепилась за рога шлема из черепа кролика.

— Кельда послала меня приглянуть за этими камнями, — сообщил Роб Всякограб со своего наблюдательного пункта на скальном уступе неподалеку. Он разглядывал окружающий ландшафт так, словно выслеживал налетчиков. Откуда бы они ни пришли. Особенно если они пришли из круга.

— И если какой-нибудь из этих отвратцев возвернуться спробует, мы готовы их встренуть, — добавил он с надеждой. — Я смекаю, мы окажем им найлучшее фигловское гостеприимство. — Он выпрямил свое жилистое синее тело до полных своих шести дюймов и размахнулся клеймором, грозя невидимому врагу.

Эффект, как не в первый раз заметила Тиффани, получился впечатляющий.

— Эти древние разбойники давно умерли, — сказала она, но оборвала себя на полуслове, потому что её Второй Разум приказал ей внимательно слушать. Если Дженни, жена Роба и кельда клана Фиглов, считала, что собирается гроза, значит, гроза действительно уже в пути.

— Умерли? Ну, как и мы, — сказал Роб^[654].

— Увы, — вздохнула Тиффани, — в те давние дни люди просто умирали, а не возвращались, как вы, похоже, делаете.

— Может, и вернулись бы, отведай они нашего корма.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Тиффани.

— Ну, это типа каши, в которой всего понамешано, может быть, понимаешь, даже чуток бренди или овечьей мази твоей старой бабушки.

Тиффани рассмеялась, но беспокойство не оставляло её. Мне нужно поговорить с Дженни, подумала она. Нужно узнать, чувствуют ли её ноги то же самое.

Когда они достигли большого, поросшего травой кургана, где в сложном запутанном подземном лабиринте обитали Фиглы, Тиффани и Роб продрались сквозь заросли шиповника, скрывающие вход, и застали Дженни сидящей у входа и жующей бутерброд.

Баранина, подумала Тиффани с оттенком раздражения. Она была хорошо осведомлена о договоренности с Фиглами, по которой они могли иногда забирать старую овцу в обмен на веселые драки с воронами, которые, в противном случае, нападали бы на ягнят, которые, в свою очередь, стремились делать то, что у ягнят получается лучше всего: теряться и умирать. Теперь же потерянные ягнята на Мелу разучили новый трюк — скоростное возвращение в стадо через холмы, иногда задом наперед, с Фиглом под каждым из маленьких копыт.

Кельда обладала отменным аппетитом, ведь в клане Фиглов была лишь одна кельда, которая была матерью множества сыновей и иногда — в виде счастливого исключения — дочерей^[655]. Каждый раз, как Тиффани видела Дженни, та становилась немного шире и круглее. Её чресла принялись за работу, и прямо сейчас Дженни работала над тем, чтобы сделать их больше с помощью приспособления, которое выглядело как половина бараньей ноги между двумя кусками хлеба. Нелегкое дело для Фигла ростом всего в шесть дюймов, но, когда Дженни дорастет до статуса старой мудрой кельды, понятие «пояс» из предмета, поддерживающего её килт, станет чем-то, что лишь обозначает её экватор.

Молодые Фиглы пасли улиток и боролись, отскакивая друг от друга, от стен, а иногда даже от собственных ботинок. Они восхищались Тиффани, видя в ней своего рода кельду, и потому прервали драки и нервно уставились на неё, когда она приблизилась.

— Становись, ребята, покажите нашей карге, как славно вы потрудились, — с нотками гордости в голосе сказала их мать, вытирая бараний жир с губ.

О нет, подумала Тиффани. Что они собираются мне показать? Это явно не имеет отношения к улиткам…

Но Дженни продолжала:

— Пусть карга послушает, как вы разучили азбуку. Начинай, Чутка-Меньше-Мальца-Джока-Джок.

Один из Фиглов поскреб напузник и извлек оттуда небольшого жука. Постоянный зуд в напузнике давно стал аксиомой; как думала Тиффани, так было потому, что многие из хранившихся там вещей были все ещё оставались живыми. Чутка-Меньше-Мальца-Джока-Джок сглотнул.

— А — ента алебарда, — заорал он. — Чтобы отсекать бошки, — добавил он хвастливо.

— Б — ента ботинок! — выкрикнул следующий Фигл, вытиравший со своего килта нечто, похожего на улиточную слизь. — Чтобы дать пинка!

— К — ента клеймора, и кривенс, я отвешу тебе пинка, если ты воткнешь её в меня ещё раз! — крикнул третий, развернулся и бросился на одного из своих братьев.

Драчуны укатились в заросли ежевики. На землю выпал желтый предмет в форме полумесяца, который Роб немедленно схватил и спрятал за спину.

Тиффани прищурилась. Это было… да, это определенно походило на обломок старого ногтя!

— Ну, — пробормотал Роб, елозя ногой по земле, ты ж всегда срезаешь эти кусочки с тех стариков, к которым часто ходишь. Они вечно валяются во вьюнках и только и ждут кого-то, кто бы их подобрал. И они твердые, как гвозди, понимаешь.

— Но это ведь ногти, — начала Тиффани и осеклась. В конце концов, может быть, кто-то типа старого мистера Нимлета был бы даже рад узнать, что какая-то часть его все ещё готова к бою, пусть даже он сам не может подняться из кресла без посторонней помощи.

Кельда отозвала её в сторону.

— Ну, карга, — сказала она, — твое имя в этой земле. Она говорит с тобой, Тир-Фа-Фойнн, Земля-под-волной. Ты ведь говоришь с ней?

— Да, — сказала Тиффани. — Изредка. Хотя я слышу её, Дженни.

— Не каждый день?

— Не каждый день. Столько хлопот, знаешь ли…

— То мне ведомо, — сказала кельда. — Ты знаешь, я приглядываю за тобой. Мои мысли следуют за тобой, когда ты проносишься над моей головой. И ты должна помнить, что долго была мертва.

Тиффани устало вздохнула. Хождение по домам — вот основное занятие сочувствующей ведьмы, то, что ведьмы делали, чтобы заполнить пробелы в мире и управиться с вещами, которые кто-то должен сделать: заготовка дров для старушек, готовка тушеного мяса к обеду, травяные сборы для больных ног, сбор в корзину «лишних» яиц и поношенной одежды для новорожденного в небогатом доме, и выслушивание, да, выслушивание людских жалоб и забот. И ногти… Эти ногти, твердые, как кремень, которые скручиваются внутри сапог у стариков, оставшихся без семьи и друзей. Но наградой за усердный труд становилось ещё большее количество работы. Кто выкапывает самые глубокие ямы, тому и достается самая большая лопата.

— Сегодня, Дженни, — промолвила Тиффани, — я слушала землю. Она велела мне идти к кругу?..

Вопрос повис в воздухе. Кельда вздохнула.

— Я ещё не вижу этого ясно, но что-то не в порядке, Тиффани, — сказала она. — Завеса между нашими мирами сейчас такая тонкая, и её очень легко прорвать. Пока стоят камни, врата открыты, и Королева Эльфов стала сильнее с тех пор, как ты прогнала её в прошлый раз. Она спешит проскользнуть мимо тебя, но… Я все ещё боюсь. Это похоже на туман, который застилает наш путь.

Тиффани закусила губу. Если кельда беспокоится, значит, и ей следовало бы.

— Не мучь себя, — мягко проговорила кельда, пристально поглядев на Тиффани.

— Если тебе понадобятся Фиглы, мы придем. И с этого момента мы глаз с тебя спускать не будем. — Она откусила последний кусочек бутерброда и, наградив Тиффани особого рода взглядом, сменила тему. — Этот молодой человек — Престон… Я думаю, тебе надо обратиться к нему. Вы часто с ним видитесь? — её взгляд внезапно стал острым, как лезвие топора.

— Ну, — сказала Тиффани, — он много работает, как и я. Он в больнице, а я на Мелу. — Она с ужасом обнаружила, что неудержимо покрывается тем видом румянца, который начинается с кончиков пальцев и продвигается к лицу, пока ты не начинаешь багроветь, как помидор. Она не имела право краснеть, как наивная сельская девушка перед своим кавалером! Она ведьма!

— Мы пишем друг другу, — добавила она слабым голосом.

— Письма? И это все?

Тиффани сглотнула. Она когда-то думала — все думали, — что у них с Престоном существует Договоренность. Он был образованным юношей, пройдя новую школу в сарае на ферме Болитов, пока не почувствовал себя готовым отправиться в город учиться на врача. Теперь все думали, что между ними существует Договоренность, включая Тиффани и Престона. Кроме… она обязана делать то, чего от неё ждут?

— Он очень милый, остроумный и хорошо обращается со словами, — попыталась объяснить она, — но… Мы любим свою работу. На самом деле, мы и есть наша работа. Престон усердно работает в Благотворительном Госпитале Леди Сибиллы. А я не могу перестать думать о бабуле Болит и о том, как она любила свою жизнь и эти холмы — только она, овцы и две собаки, Гром и Молния, и… — она умолкла.

Дженни положила маленькую, орехово-коричневую руку ей на плечо.

— Думаешь, это вся твоя жизнь, девочка? — спросила она.

— Ну, мне нравится то, что я делаю, и это помогает людям.

— Но кто поможет тебе? Твоя метла летает повсюду так быстро, что, того и гляди, загорится. Надо позаботиться обо всех — но кто позаботится о тебе? Если Престон далеко, что ж, остаются барон и его новая жена. Они, конечно, заботятся о своих людях. А заботы достаточно для помощи.

— Они заботятся, — ответила Тиффани, с содроганием вспомнив, как все думали, что между ней и Роландом — теперь бароном — также существует Договоренность.

Почему они так жаждут подыскать ей мужа? Неужели мужа так трудно найти, если ей вдруг это понадобится?

— Роланд порядочный человек, хотя и не настолько, как теперь его отец. И Летиция…

Летиция, подумала она. Они обе знали, что Летиция может колдовать, просто пока что играет роль молодой баронессы. И она была в этом хороша — так хороша, что Тиффани невольно задумывалась, возобладает ли желание Быть Баронессой над желанием Быть Ведьмой. Конечно, это доставило бы гораздо меньше неприятностей.

— Ты уже столько сделала для людей, что они в долгу перед тобой, — продолжала Дженни.

— Ну, — сказала Тиффани, — ещё столько всего нужно сделать, а людей не хватает.

Кельда загадочно улыбнулась:

— А ты дала им попытаться? Не стыдись обращаться за помощью. Гордость — это прекрасно, но, рано или поздно, она может убить тебя.

Тиффани рассмеялась:

— Ты, как всегда, права, Дженни. Но гордость у ведьм в крови.

Ей вспомнилась Матушка Ветровоск, которую все прочие ведьмы почитали как старшую и мудрейшую среди них. Когда матушка Ветровоск говорила, гордости не звучало в её речи, но она в этом и не нуждалась. Гордость была частью её сущности. Собственно, что бы там ни было у ведьм в крови, у матушки Ветровоск этого было — хоть лопатой греби. Тиффани надеялась, что когда-нибудь станет столь же сильной ведьмой.

— Что ж, хорошо, если так, — сказала кельда. — Ты карга наших холмов, а у нашей карги должна быть гордость. Но ещё у нашей ведьмы должна быть собственная жизнь. — Её торжественный взгляд задержался на Тиффани. — Так что держи нос по ветру.

Ветер в графстве дул злой и холодный; он скорбно завывал вокруг труб особняка лорда Вертлюга, который высился в центре огромного, на несколько гектаров, парка, преодолеть который пешком было практически невозможно, — неплохая защита от недостойных посетителей, которые слишком бедны, чтобы разжиться хотя бы лошадью.

Парк служил преградой от обычных людей, преимущественно фермеров, живших по соседству и, вообще-то, и так слишком занятых, чтобы бродить по паркам. Для большинства из них лошадь представляла собой не более чем большие волосатые ноги, влекущие за собой телегу. Тощие, полубезумные лошади, гарцующие по аллеям или запряженные в кареты, были приметой другого типа людей — тех, кто владел землей и деньгами, а так же маленьким, безвольным подбородком. И чьи жены нередко были похожи на лошадей.

Отец лорда Вертлюга унаследовал от своего отца, великого зодчего, деньги и титул, однако спился и впустую истратил почти все, что у него было^[656]. Тем не менее, молодой Гарольд Вертлюг умел вертеться и провернул немало махинаций, благодаря чему восстановил семейное состояние и пристроил к фамильному особняку два дорогих и уродливых крыла.

У него было три сына, и ему особенно нравилось, что жена подарила ему ещё одного отпрыска, помимо стандартного набора «наследник плюс резерв». Лорд Вертлюг любил быть на голову выше всех прочих, даже если это проявлялось лишь в наличии ещё одного сына, о котором он не слишком-то заботился.

Старший сын, Гарри, не ходил в школу; он имел дело с имущественными вопросами, помогал отцу и обучался у него, как отличить тех, кто достоин разговора, от тех, кто не заслуживает и кивка.

Хью, номер второй, хотел стать священником. «Только если это будет омнианство, и ничто иное, — заявил отец. — Я не желаю, чтобы мой сын баловался с языческими культами!»^[657]

Ом отличался удобной молчаливостью, что позволяло священнослужителям трактовать его повеления так, как им представлялось нужным. Поразительно, но Ом крайне редко желал от своих последователей чего-либо типа «кормите бедных» или «помогайте старикам», больше склоняясь к «тебе нужен шикарный особняк» или «почему бы не быть семи переменам блюд за обедом?». Так что лорд Вертлюг справедливо полагал, что священник в семье может быть полезен.

Третьего сына звали Джеффри. Никто не знал, что делать с Джеффри; не в последнюю очередь, сам Джеффри.

Учитель, которого лорд Вертлюг нанял для своих мальчиков, звался мистер Каммар. Старшие братья Джеффри прозвали его Комаром, что, надо сказать, ему подходило. Но для Джеффри мистер Каммар был настоящей находкой. Учитель привез с собой целый ящик книг, хорошо зная, что в большинстве богатых домой не найдется и одной книги, если только она не будет посвящена древним сражениям, в которых члены семьи представали весьма эффектными, хотя и туповато-героическими персонажами. От мистера Каммара и из его чудесных книг Джеффри узнал о великих философах Лай Тин Виддле, Оринжикрате, Зеноне и Ибиде и о знаменитых изобретателях типа Златоглаза Среброрука Дактилоса или Леонарда Щеботанского. Так Джеффри начал понимать, каким он хотел бы стать.

Когда они не читали и не учились, мистер Каммар брал Джеффри с собой на раскопки в поисках древних мест и древних вещей и рассказывал ему о вселенной, о который мальчик даже помыслить не смел. Чем больше он узнавал о мире, тем больше ему хотелось узнать все о Великой Черепахе А’Туине и о землях, что лежат за пределами графства.

— Простите, сэр, — спросил он однажды, — а как вы стали учителем?

Мистер Каммар улыбнулся:

— Меня научил другой, так это обычно и происходит. Он дал мне книгу, и после этого я стал читать все книги, какие только смог найти. Так же, как и вы, молодой человек. Я вижу, вы читаете все время, а не только на уроках.

Джеффри знал, что его отец потешается над учителем, но его мать вмешалась, сказав, что Джеффри пытается хватать звезды с неба.

Отец фыркнул: «Да он по уши в грязи и мертвецах. И кому есть дело до ХХХХ? Туда все равно никто не ездит»^[658].

Мать устало возразила: «Но он смыслит в грамоте, и мистер Каммар научил его трем языкам. Он даже может немного говорить на оффлерианском!»

«От этого будет польза, только если он вздумает заделаться дантистом, — хмыкнул отец. — Какой толк в изучении языков? Все равно сейчас все говорят на морпоркском».

Но мать Джеффри сказала: «Ты читай, сынок. Чтение — это путь наверх, а знания — ключ ко всему».

Вскоре после этого лорд Вертлюг отослал учителя, заявив:

— Слишком много ерунды вы тут разводите. Мальчишка все равно того не стоит, не то что его братья.

В гулких стенах усадьбы звуки разносились далеко, так что Джеффри все услышал и подумал про себя: «Что ж, раз уж выбирать, кем стать, то я выбираю не становиться таким, как отец».

Когда учитель ушел, Джеффри стал один бродить по окрестностям, учась разным вещам, и частенько околачивался у Мак-Тавиша, конюха, старого, как мир, но все ещё известного как «парень». Он знал песни всех птиц на свете и умел их насвистывать.

На конюшне Мак-Тавиша Джеффри и нашел Мефистофеля. Старая нянюшкина коза в то время окотилась, и помимо двух здоровых козлят Джеффри обнаружил в куче соломы третьего, жалкого карлика, которого мать отвергла.

— Я попробую выходить козленка, — сказал Джеффри. Всю ночь он не смыкал глаз, поддерживая в новорожденном жизнь, доил мать-козу и давал малышу слизывать молоко со своих пальцев, пока оба не уснули, свернувшись комочком, пригревшись в стоге сена.

Он такой маленький, подумал Джеффри, глядя в щелочки глаз козленка. Надо дать ему шанс.

Малыш откликнулся на заботу и вырос в крепкого, сильного козла с дьявольским ударом. Он всюду следовал за Джеффри и сурово наклонял голову, грозя рогами всякому, кто посмеет обидеть его хозяина. Обычно в пределах досягаемости не оказывалось никого, а слуги и случайные посетители обнаруживали себя стремительно удаляющимися прочь, едва козел наклонял голову.

— Почему ты назвал это адское отродье Мефистофелем? — спросил однажды Мак-Тавиш.

— Я вычитал это в книжке^[659]. По-моему, хорошее имя для козла, — сказал Джеффри.

Джеффри и сам вырос, превратившись из мальчика в юношу и мудро стараясь не попадаться лишний раз на глаза отцу.

В один прекрасный день Мак-Тавиш оседлал лошадей, и они поехали к полям на окраине владений лорда Вертлюга, где обитали лисы. Как и много раз прежде, они затаились, наблюдая, как лисица играет со своими детенышами.

— Приятное зрелище, — шепнул Мак-Тавиш. — Лисе надо есть и кормить лисят. Да только слишком уж им нравятся мои цыплята. Лисы уничтожают вещи, которые важны для меня, а за это я убиваю их самих. Так устроен мир.

— Так не должно быть, — печально сказал Джеффри. Он успел проникнуться симпатией к лисице.

— Но нам нужны куры и мы должны их защищать, вот и охотимся на лис, — возразил Мак-Тавиш. — Твой отец хочет, чтобы ты присоединился к охоте, хотя бы на лис.

— Я понимаю, — сказал Джеффри. Он успел насмотреться на ежегодные охоты, пока был ребенком. — Нам надо защищать кур, а мир жесток и беспощаден. Но нечестно делать из этого развлечение. Ужас! Это ведь казнь! Разве обязательно убивать всех? Убивать мать, которая кормит детёнышей… Мы берем так много и ничего не отдаем взамен.

Он поднялся на ноги и подошел к своей лошади.

— Я не хочу охотится, Мак-Тавиш, — заявил он. — Честное слово, я не хочу никого ненавидеть — даже своего отца, — но охота — такая штука, которую я хотел бы засунуть куда-нибудь подальше, в самое темное место.

— Ты бы поосторожнее, Джеффри, — забеспокоился Мак-Тавиш. — Ты же знаешь своего старика. Он немного закоснелый.

— Мой старик не закоснелый, он просто дуб дубом! — горько промолвил Джеффри.

— Что ж, может, если ты с ним поговоришь, ну, или со своей матушкой — они поймут, что ты не хочешь охотиться?

— Смысла нет, — отмахнулся Джеффри. — Если отец что-то решил, то до него уже не достучаться. Я слышу, как мама плачет иногда. Она не любит, чтобы кто-то видел её слезы, но я знаю, что она плачет.

Он взглянул вверх, где высоко в небе кружил ястреб, и подумал: вот она, свобода. Свобода — это то, чего я хочу.

— Я хотел бы летать, Мак-Тавиш, — сказал он. Как птицы. Как Лангас^[660].

Почти сразу же после этого он увидел ведьму на метле, пронесшуюся в небе вслед за ястребом, и неожиданно заявил:

— Я хочу быть один из них. Хочу быть ведьмой.

Старик покачал головой:

— Это не для тебя, мальчик. Мужчина не может быть ведьмой.

— Почему нет? — спросил Джеффри.

— Никто не знает, — пожал плечами Мак-Тавиш.

— А я хочу знать, — сказал Джеффри.

В день своей первой охоты Джеффри мчался вместе со всеми, бледный, но решительный, и думал: вот этот день, когда я должен постоять за себя.

Местные дворяне неслись верхом по сельской местности, иногда перескакивая канавы, живые изгороди и ворота, иногда даже без коней; Джеффри же постепенно отставал от толпы, пока не сумел ускользнуть незамеченным. Он углубился в лес в направлении, противоположном охоте, и его сердце отзывалось болью всякий раз, как лай гончих сменялся радостным визгом, давая понять, что псы настигли добычу.

Наконец пришло время вернуться домой. Это был тот самый момент охоты, когда слово «завтра» имело значение, и каждого ждала горячая кружка, наполненная чем-то, что не слишком отличалось от Особливого Овечьего Наружного. Награда дождалась своих героев! Они пережили охоту. Ура! Они пили жадно, и напиток щедро стекал по их отсутствующим подбородкам.

Но лорд Вертлюг заметил лошадь Джеффри — единственную, которая не была взмылена и заляпана грязью с головы до хвоста, — и гнев его не знал предела. Братья Джеффри держали его, пока мать умоляюще глядела на мужа, но взгляд этот не возымел эффекта. Она отвернулась, когда лорд Вертлюг размазал кровь лисицы по лицу Джеффри.

Его светлость почти кипел от ярости.

— Ты где был?! Ты должен был быть там и убивать! — ревел он. — Ты будешь делать это, мальчишка, — и тебе будет это нравиться! Я делал это, когда был молодым, и мой отец делал это до меня. И ты тоже. Это традиция. Каждый мужчина нашей семьи в этом возрасте отведал крови, а ты смеешь говорить, что это неправильно?! Ты позор для семьи!

Что-то свистнуло, словно коса по траве, за спиной Джеффри. Кровь лисицы стекала по его лицу. Он бросил беспомощный взгляд на мать.

— Она… Она была такой красивой… Зачем было вот так её убивать? Ради забавы?

— Пожалуйста, не огорчай отца, — прошептала мать.

— Я наблюдал за ними в лесу, а вы — вы просто убили их. Зачем? Может, мы их едим? Нет! Мы — слов нет! — преследуем и убиваем живое просто ради крови, ради развлечения.

Свист. Боль.

Но Джеффри вдруг преисполнился… чем? Это было удивительное чувство — чувство, что ты можешь все сделать как надо. Я могу, сказал себе Джеффри. Я знаю, что могу. Он вырвался из рук братьев и выпрямился.

— Я должен поблагодарить тебя, отец, — сказал он неожиданно властно, — сегодня я получил важный урок. Но я не позволю больше ударить себя — никогда, — и вы больше никогда не увидите меня здесь, если только не пожелаете измениться. Вы меня понимаете? — Его тон стал странно официальным, словно бы случилось какое то важное событие.

Гарри и Хью смотрели на Джеффри с благоговением, ожидая взрыва, а прочие охотники, деликатно не вмешивавшиеся в выяснение отношений, перестали притворяться, будто не смотрят. Их мир смешался, воздух застыл и все невольно затаили дыхание.

В напряженной тишине Джеффри завел лошадь в конюшню. Лорд Вертлюг стоял неподвижно, словно окаменев.

Джеффри задал лошади сено, расседлал её и принялся чистить. Подошел Мак-Тавиш.

— Хорошо сказано, юноша, — сказал он и неожиданно откровенно добавил себе под нос: — А ты можешь постоять за себя. Так и надо. Не позволяй ублюдку себя унижать.

— Если будешь так говорить, Мак-Тавиш, мой отец тебя выгонит, — ответил Джеффри. — А тебе ведь нравится здесь, да?

— Верно, парень. Староват я, чтобы так резко менять свою жизнь. Но ты всем задал жару, никто бы лучше не сумел. Я так понимаю, ты теперь уходишь от нас?

— Да, увы, — кивнул Джеффри. — Спасибо, Мак-Тавиш. Надеюсь, тебе не влетит от отца за разговор со мной.

Самый старый в мире вечно-парень улыбнулся:

— О, нет. Он не станет меня выгонять — по крайней мере, пока от меня есть толк. После всех этих лет, что я служил здесь, я понял: он типа одной из этих вулканических штук. Большие взрывы поначалу опасны, и неважно, на кого падают раскаленные глыбы, но рано или поздно извержение пройдет. Умные люди просто держатся в стороне, пока все не закончится. Ты славный парень, Джеффри, и всегда относился ко мне с уважением. Я присмотрю за твоей матушкой, пока тебя не будет. Она прекрасная женщина, всегда хорошо ко мне относилась и заботилась, когда умерла моя Молли. Я это помню. И тебя я тоже не забуду.

— Спасибо, — сказал Джеффри. — Я тоже буду тебя помнить.

Мак-Тавиш раскурил огромную трубку и выпустил в воздух клуб дыма.

— Думаю, своего проклятого козла ты захочешь забрать с собой.

— Да, — сказал Джеффри. — Но не думаю, что могу сам решать такие вещи. Мефистофель думает своим умом, у него есть собственное мнение.

Мак-Тавиш покосился на него.

— Ты взял с собой еды, Джеффри? А денег? Не думаю, что тебе хочется заходить домой. Знаешь что, я одолжу тебе немного наличными, пока не узнаю, где ты поселился.

— Нет, — сказал Джеффри. — Я не могу взять этих денег.

— Я же твой друг, мастер Джеффри. И мать твоя хорошо со мной обращалась, я перед ней в долгу. Ты же когда-нибудь вернешься, вот и не забудь тогда проведать старого Мак-Тавиша.

Джеффри сходил за Мефистофелем и впряг его в маленькую тележку, которую смастерил для него Мак-Тавиш. Он загрузил в тележку свои скудные пожитки, взял поводья, щелкнул языком, и они покинули конюшню.

Когда утихло звонкое это от копыт козла, Мак-Тавиш сказал себе: «И как, черт возьми, мальчишка это делает? Этот чертов козел надирает задницу каждому, кто к нему подходит. Каждому, но не Джеффри».

Если бы Джеффри оглянулся, он увидел бы умоляющий взгляд матери и её безутешные слезы, а отец все так же стоял, как каменный истукан, пораженный таким неповиновением. Братья хотели было последовать за ним, но яростный взгляд отца остановил их.

Так Джеффри и его козел отправились на поиски новой жизни. Итак, подумал Джеффри, когда они миновали первый поворот на дороге к своему будущему, я понятия не имею, куда идти.

Но ветер прошептал: «Ланкр».

Этот день в Ланкре оказался не лучшим днем в жизни матушки Ветровоск.

Молодой лесоруб в Овцепикских горах едва не лишился ноги, и именно тогда, когда местный Игорь оказался в отлучке и не мог его подлатать. Когда матушка Ветровоск добралась до лагеря лесорубов на своей разболтанной старой метле, она обнаружила пострадавшего в ещё худшем состоянии, чем ожидала. Он бодрился, чтобы не показаться трусом перед своими друзьями, которые столпились вокруг, пытаясь поддержать товарища, но ведьма видела, как боль исказила его лицо Когда она осматривала его, он звал маму.

— Ты, парень, — Матушка Ветровоск устремила пронзительный взгляд на одного из лесорубов, — ты знаешь, где живет его семья?

Тот испуганно закивал — остроконечная шляпа ведьмы нередко заставляла дрожать даже известных смельчаков.

— Тогда ступай, — продолжала ведьма. — Беги. Скажи этой женщине, что я везу её сына домой, и что понадобится горячая вода и чистая постель. Чистая, хорошенько запомни.

Посланец бросился бежать. Матушка осмотрела остальных лесорубов.

— А вы, — бросила она резко, — не стойте столбом. Сделайте носилки из жердей, которые тут валяются, и положим вашего друга на них.

Ступня юноши была на первый взгляд цела, но как-то странно свисала, и ботинок его был полон крови. Матушка стиснула зубы и, собрав воедино весь арсенал своего опыта и знаний, накопленных за много лет, спокойно и мягко приняла в себя чужую боль, замкнув её в себе до того момента, пока не сможет дать ей выход.

Лицо юноши ожило, глаза заблестели, и он принялся болтать с ведьмой, словно со старым другом. Она обмывала и зашивала рану, все время ласково и весело объясняя пострадавшему, что она делает, а после дала ему то, что назвала «немного настойки». Зрителям казалось, что лесоруб стал почти что прежним, когда они принесли импровизированные носилки и нашли человека, который как во сне объяснил матушке, как добраться до нужного дома.

Жилища лесорубов в горах часто оказывались не лучше сараев, и оказалось, что парнишка, которого звали Джек Эббот, жил со своей матерью в одном из них. Ветхая избушка держалась, казалось, только на честном слове да покрывавшей её грязи, и когда матушка Ветровоск с носилками, привязанными к метле, добралась до домика, она задумалась, как вообще возможно держать рану пострадавшего чистой в такой-то обстановке. Мать Джека выбежала из домика и хлопотала вокруг, а потом с помощью юноши, прибежавшего к ней с новостями, пострадавшего перенесли внутрь и переместили на убогую койку, на которую мать положила несколько одеял, чтобы соорудить подобающую кровать для раненого.

— Лежи здесь и не вставай, — тихо сказала матушка Ветровоск раненому и обратилась к обезумевшей матери, которая ломала руки, причитая что-то об оплате:

— В оплате нет необходимости, хозяйка. Мы, ведьмы, так не работаем. Я буду заходить время от времени, чтобы проведать его, а если не смогу, то обратитесь к госпоже Ягг.

Я знаю мальчиков, твой сын захочет встать на ноги как можно скорее, но не позволяй ему подниматься. Самое важное для него сейчас — это постельный режим.

Мать раненого уставилась на неё во все глаза.

— Большое спасибо вам, госпожа… эмммм…. Ну, мне раньше не приходилось обращаться к ведьмам, и я слышала, люди говорят, будто ведьмы пакостят людям, но теперь я могу всем им сказать, что ничего подобного от вас не видела.

— Правда? — сказала матушка Ветровоск, стараясь держать себя в руках. — Мне, признаться, хотелось бы подстроить пакость-другую бригадиру, который не следит за мальчиками. И обещай, что не позволишь ему вставать, пока я не разрешу. Если попытается, скажите ему, что матушка Ветровоск приходит за непослушными детьми, которые не умеют лазить по деревьям. Я хорошая ведьма — в основном, — но если я узнаю, что мальчик принялся за работу, когда его нога ещё не зажила, вы об этом пожалеете.

Мать всплеснула руками:

— Я помолюсь за вас Ому, миссис Ветровоск.

— Хорошо, потом передай мне, что он ответит, — сказала матушка Ветровоск резко. — И я госпожа Ветровоск, спасибо. И если у вас есть добротная старая одежда, я могла бы забрать её, когда приду в следующий раз. Увидимся через день или около того, и с вашим мальчиком тоже. И следите за тем, чтобы держать рану в чистоте.

Ты, белая кошечка матушки Ветровоск, дожидалась возвращения хозяйки домой, вместе с людьми, дожидающимися зелий и припарок. Один или двое пришли за советом, но в целом люди имели осторожность не задавать вопросов матушке Ветровоск, потому что она имела свойство раздавать советы направо и налево, хотели вы того или нет, вроде того, мудро или нет давать маленькому Джонни самодельного солдатика, пока он не достаточно вырос, чтобы не расквасить им собственный нос.

Она хлопотала ещё около часа или больше, раздавая лекарства, и лишь намного позже поняла, что, хотя она и нашла время покормить кошку, но не выкроила и минутки с самого рассвета, чтобы съесть или выпить что-нибудь самой.

Так что она разогрела немного похлебки — немудреная, но сытная еда.

Потом она прилегла на кровать, хотя дневной сон и был чем-то из разряда занятий великосветских дам, но матушка Ветровоск позволила себе сомкнуть веки. В конце концов, людей, на которых нужно посмотреть, и вещей, которые нужно сделать, всегда так много…

Потом она поднялась и отправилась мыть уборную. Она отдраила её так, что увидела собственное отражение. Но почему-то, увидев себя в мерцающей воде, она вздохнула:

— Поди ж ты, а ведь завтрашний день обещал быть намного лучше…

Глава 2

ГОЛОС ВО ТЬМЕ

Это был яркий солнечный день, думала матушка Ветровоск, просто идеальный день. Она не спала всю ночь, прибирая зал и кухню своего домика, пока все, что могло блестеть, не заблестело — печь отполирована, коврики вытряхнуты, а плита выскоблена.

Она поднялась по винтовой лестнице и сосредоточилась на полу спальни. В этом году она сделала несколько превосходных кусков мыла^[661], так что кувшин и маленький умывальник у кровати сверкали. Паукам в углах, которые думали, будто овладели этим пространством до конца времён, указали на дверь, а паутину смели.

Даже матрас выглядел чистым и пышущим здоровьем. Кошка Ты зашла поглядеть, что происходит, и растянулась на лоскутном одеяле, которое было таким ровным, словно его разложили на огромной черепахе.

Тогда матушка Ветровоск ещё раз отмыла уборную — для ровного счета. Не лучшее времяпрепровождение в такой день, но матушка Ветровоск отличалась тщательностью в таких вещах, и уборная поддалась её усилиям, и да, она засияла. Ещё как.

Кошка наблюдала за ней с примечательной сосредоточенностью. Ты чувствовала, что наступил Особенный день. День, каких ещё не было, день, полный суеты, словно бы другого дня уже не настанет, и когда внутренность домика оказалась на должной высоте, Ты проследовала за матушкой в судомойню. Ведро воды, заполненное из насоса у колодца, сотворило чудеса и здесь.

Матушка улыбнулась. Ей всегда нравилась судомойня. Она пахла хорошо сделанной трудной работой. Здесь тоже жили пауки, в основном вокруг бутылок и банок на полках, но посудомоечные пауки в расчет не принимались. Живи и дай жить другим.

Она вышла в огороженный загон позади домика, чтобы проверить коз, отметив в путевых заметках своей памяти, что и здесь все в порядке, и все вещи находились на своих законных местах.

Удовлетворенная — во всяком случае, настолько удовлетворенная, насколько ведьма может быть таковой, матушка Ветровоск отправилась к ульям.

— Спасибо, пчелки мои, — заговорила она, — много лет вы давали мне мед, но не расстраивайтесь, если вместо меня придет кто-то другой. Надеюсь, вы и ей дадите столько меда, сколько давали мне. А теперь я станцую с вами в последний раз.

Но вместо этого пчелы тихо гудели и мягко отстраняли её разум от улья.

— Я была моложе, когда танцевала с вами в последний раз, — промолвила матушка. — Но теперь я стара, и мне больше не танцевать.

Ты сторонилась пчел, но кралась вслед за матушкой по саду, когда та шла мимо трав, касаясь ветвей и листьев, и весь сад, казалось, отвечает ей, склоняя головы в знак уважения.

Ты, сощурившись, покосилась на траву, которую можно было бы назвать «кошачья немилость». Сторонний наблюдатель мог бы поклясться, что травы, которые вырастила матушка Ветровоск, обладали собственной волей, — так часто они двигались безо всякого ветра. По крайней мере, в одном случае, к ужасу кошки, они действительно обернулись, чтобы проводить её взглядом. Она предпочитала растения, которые делают то, что им говорят, и которые, в основном, остаются мертвыми и не нарушают её сна.

Миновав травы, матушка Ветровоск приблизилась к яблоне, которую только в прошлом году подарил ей старый мистер Парсонс и которая была посажена примерно в том месте, где у другого домика мог быть забор, — обитель ведьмы, как правило, не нуждается в стенах и заборах. Кто посмеет забраться в дом ведьмы? Старой злой лесной ведьмы? Иногда рассказы могут быть для ведьмы полезнее заборостроительных навыков. Матушка осмотрела маленькие яблочки, наливавшиеся на ветвях, — они только-только появились; что ж, время ждёт. Она вернулась к дверям домика, снова приветствуя каждый корень, стебель или плод, который ей встречался.

Она покормила коз, глядящих на неё своими продолговатыми глазами. Они следили за ней, пока она кормила скандалящих кур. Сегодня, впрочем, они не скандалили, но смотрели на матушку так, словно её не было.

Покормив животных, матушка сходила в судомойню и вернулась с садовыми ножницами. Она приступила к работе, обрезая каждый упругий ивовый прут в нужном месте. Затем, добившись нужного результата, матушка Ветровоск оставила их у подножия лестницы, чтобы их могли заметить глаза, для которых они предназначались.

Она спрятала следы своей работы в судомойню и вернулась с небольшой сумкой. Белой. И с мотком красной ленты в другой руке. Она взглянула на небо. Время вышло.

Она бодро зашагала через лес. Ты плелась следом, словно кошка, уже израсходовавшая восемь жизней. Матушка Ветровоск дошла до звенящего и клокочущего ручья.

Она знала леса. Каждое бревно. Каждый сук. Каждое существо, обитающее здесь. Теснее, чем любая не-ведьма могла бы знать. Когда нос подсказал ей, что вокруг нет никого, кроме неё, она достала из сумки кусок мыла и разделась.

Она вошла в поток и отмылась так чисто, как только смогла.Затем, обсохнув и завернувшись в один только плащ, вернулась домой и дала Ты лишнюю порцию еды, и поднялась в спальню по скрипучей лестнице, запевшей погребальную песнь под её ногами.

Там Эсмеральда Ветровоск расчесала свои длинные седые волосы, заколола их целой армией шпилек в привычный тугой узел и оделась в лучшее ведьминское платье и самое неизношенное белье. Она задержалась, открывая маленькое деревянное окно, чтобы впустить мягкий вечерний воздух, и положила два пенни на прикроватный столик, рядом с остроконечной шляпой, утыканной неиспользованными булавками.

Последнее, что она сделала, прежде чем лечь, — взяла в руки табличку, которую написала чуть ранее.

Немного погодя, когда кошка вскочила на кровать, ей почудилось что-то странное.

Она услышала крик совы и как в темноте затявкала лиса.

Осталась только кошка Ты. Совсем одна.

Но если кошки умеют улыбаться, то она это сделала.

Странная была ночь; совы ухали не переставая, ветер по какой-то причине с удвоенной силой колебал и задувал огни свечей, но матушка Ветровоск была одета в лучший наряд и готова ко всему.

И в теплой тьме, когда в ночь прокрались первые робкие лучи рассвета, к ней явился гость. Некто с косой, чье лезвие было настолько призрачно-тонким, что могло отделить душу от тела.

Тьма заговорила.

— МАТУШКА ВЕТРОВОСК, САМИ-ЗНАЕТЕ-КТО ЯВИЛСЯ, И ДОЛЖЕН СКАЗАТЬ, ДЛЯ МЕНЯ ЧЕСТЬ ИМЕТЬ ДЕЛО С ВАМИ.

— Я знаю, что это ты, господин Смерть. В конце концов, ведьмы всегда знают, когда это случится, — сказала матушка Ветровоск, глядя на собственное тело, распростертое на кровати.

Её гость не был чужаком, и она знала, что земля, в которую ей предстоит уйти, была землей, где она очень многим помогла пройти через конец времени. Ведьма стоит на самом краю всего, между светом и тьмой, между жизнью и смертью, делая выбор, принимая решения, так что некоторым людям и вовсе не приходилось принимать решений. Иногда приходится помочь бедной душе в её последний час, помочь найти дверь, чтобы не заблудиться в темноте.

Матушка Ветровоск была ведьмой очень, очень долго.

— МАТУШКА ВЕТРОВОСК, МЫ ВЕДЬ ВСТРЕЧАЛИСЬ РАНЬШЕ МНОГО — МНОГО РАЗ, НЕ ТАК ЛИ?

— Так много, что и не сосчитать, господин Жнец. Но ты добрался наконец и до меня, старая сволочь. У меня было свое время, и я не из тех, кто жалуется.

— Я С ИНТЕРЕСОМ НАБЛЮДАЛ ЗА ТВОИМИ УСПЕХАМИ, ЭСМЕРАЛЬДА ВЕТРОВОСК, — сказал голос непоколебимо, но учтиво. Но теперь в голосе зазвучал вопрос. — МОЛЮ, СКАЖИ МНЕ, ПОЧЕМУ ТЫ ПРОДОЛЖАЛА ЖИТЬ В ЭТОЙ КРОШЕЧНОЙ СТРАНЕ, ХОТЯ ТЫ ЗНАЕШЬ, ЧТО МОГЛА БЫ СТАТЬ ЧЕМ И КЕМ УГОДНО В МИРЕ?

— Не знаю насчет всего мира, это слишком много, но в своей части мира я могла делать маленькие чудеса для простых людей, — ответила матушка резко. — И мне никогда не был нужен мир, а только часть его, которую я могла бы хранить и беречь от бурь. Не тех, что с неба приходят, ты понимаешь, а иного рода.

— И ТЫ ДУМАЕШЬ, ТВОЯ ЖИЗНЬ ПРИНЕСЛА ПОЛЬЗУ ЛЮДЯМ ЛАНКРА И ОКРЕСТНОСТЕЙ?

Минуту спустя душа матушки Ветровоск ответила:

— Ну, не стану хвастать, но полагаю, что все делалось правильно. По крайней мере, в Ланкре. В Окрестностях я не была.

— ГОСПОЖА ВЕТРОВОСК, ЭТО СЛОВО ОЗНАЧАЕТ «МЕСТА НЕПОДАЛЕКУ ОТСЮДА».

— Ладно, — сказала матушка Ветровоск. — Я не была уверена.

— ТЫ ПРОЖИЛА ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ХОРОШУЮ ЖИЗНЬ, ГОСПОЖА ВЕТРОВОСК.

— Спасибо. Я делала все, что могла.

— БОЛЬШЕ, ЧЕМ МОГЛА, — сказал Смерть. — А ТЕПЕРЬ Я С НЕТЕРПЕНИЕМ ЖДУ ВСТРЕЧИ С ТВОИМ ПРЕЕМНИКОМ. МЫ ВСТРЕЧАЛИСЬ РАНЬШЕ.

— Она хорошая ведьма, — заверила тень матушки Ветровоск. — Я уверена.

— ТЫ ДОСТОЙНО ПРИНИМАЕШЬ ЭТО, ГОСПОЖА ВЕТРОВОСК.

— Это правда неудобно, и я знаю, что ты не для всех это делаешь, господин Смерть. Может быть, есть другой способ?

— БОЮСЬ, ЧТО НЕТ, ГОСПОЖА ВЕТРОВОСК. ВСЕХ НАС НЕСЕТ ВЕТЕР ВРЕМЕНИ. НО ВАША СВЕЧА, ГОСПОЖА ВЕТРОВОСК, БУДЕТ МЕРЦАТЬ НЕКОТОРОЕ ВРЕМЯ, ПРЕЖДЕ ЧЕМ ПОГАСНУТЬ, — НЕБОЛЬШОЕ ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ ЗА ХОРОШО ПРОЖИТУЮ ЖИЗНЬ. Я ВИЖУ РАВНОВЕСИЕ И МОГУ СКАЗАТЬ, ЧТО ТЫ ОСТАВИЛА МИР НАМНОГО ЛУЧШИМ, ЧЕМ ПРИНЯЛА ЕГО. И ЕСЛИ ТЫ ХОЧЕШЬ ЗНАТЬ МОЕ МНЕНИЕ, — сказал Смерть, — НИКТО НЕ СМОГ БЫ СДЕЛАТЬ ЛУЧШЕ…

Не было ни искры света, кроме двух крошечных синих огоньков в глазницах Смерти.

— Что ж, путешествие было захватывающим, и я повидала множество удивительных вещей, включая тебя, мой верный друг. Ну, пойдем?

— МЫ УЖЕ ПРИШЛИ, МАДАМ.

Ранним утром деревенский пруд около Ломтя запузырился, а затем на поверхности появилась мисс Тик, ведьмознатка. Никто не был свидетелем этого чудесного появления, кроме её мула Иосифа, пасшегося на берегу. Конечно, печально подумала она, вытираясь, все оставили меня в эти дни.

Она вздохнула. Какой позор — исчезновение старых традиций. В старые недобрые времена она любила хорошее утопление ведьм и даже специально тренировалась для этого. Все эти уроки плавания и тренировки с узлами в колледже благородных девиц в Щеботане. Она даже могла победить монстра под водой, если бы возникла необходимость. По крайней мере, её работа по побитию собственного рекорда в развязывании простых узлов создавала ей репутацию ужасной ведьмы. Сейчас ныряние в пруды больше походило на хобби, к тому же, её не оставляло неприятное ощущение, что её копируют после того, как она пройдет через деревню.

Она даже слышала, что в небольшом селении около Ветчины-на-Ржи основали небольшой плавательный клуб^[662].

Мисс Тик тщательно обсушилась и вернулась к своему маленькому лагерю, засыпала Иосифу порцию овса в торбу и поставила котелок на огонь. Она расположилась под деревьями, чтобы перекусить хлебом с салом, благодарственным даром от фермерской жены за вчерашний урок чтения. Мисс Тик невольно улыбнулась, когда она ушла, — так сверкали глаза этой довольно немолодой женщины. «Теперь, — сказала она, — я знаю, что за письма получает Альфред, особенно те, что пахнут лавандой». Мисс Тик подумала, что лучше будет убраться отсюда поскорее. Альфред наверняка успел получить ещё одно письмо.

Её желудок был полон и готов к долгому дню, но в воздухе повисло некое напряжение, так что не оставалось ничего другого, кроме как плести запутку. Запутка помогает ведьме внутренне сконцентрироваться и потому должна применяться сразу же, как в этом появится необходимость, в нужный момент. Её можно сделать из очень многих вещей, но в ней непременно должно быть что-то живое. Яйцо подойдет, хотя многие ведьмы предпочли бы приберечь его на обед, нежели взрывать прямо на себя. Мисс Тик вывернула карманы. Мокрица, грязный носовой платок, старый носок, древний плод конского каштана, камень с дыркой и гриб, который мисс Тик не сумела определить и потому не рисковала есть. Она ловко связала все это воедино обрывками шнурков и запасной резинкой от трусов. Затем она потянула за нити. Но что-то пошло не так. С протяжным звуком, разнесшимся над поляной, клубок предметов рванулся в воздух и завертелся.

— Это усложняет дело, — проворчала мисс Тик.

По другую сторону леса от домика матушки Ветровоск нянюшка Ягг уронила кувшин лучшей укипаловки прямо на своего кота Грибо. Она хранила бутыли с укипаловкой в тенистом ручье позади дома. Грибо зарычал, но при одном взгляде на свою хозяйку мигом прикинулся паинькой. Обычно веселое лицо нянюшки Ягг было сегодня мрачнее тучи.

Он услышал её бормотание: «На её месте должна была быть я».

На королевском приеме в Генуе со своим мужем Веренсом королева Маграт из Ланкра, бывшая ведьма, обнаружила, что, хотя она и подала в отставку, магия вовсе не оставила её. Она вздрогнула, почувствовав ударную волну, прокатившуюся по миру как намёк, что некоторые вещи могли бы пойти… иначе.

В магазине шуток и розыгрышей Боффо все пукающие подушки вострубили в скорбной симфонии, а далеко в Щеботане Агнесса Нитт, ведьма и певица, внезапно проснулась, снедаемая знакомым многим унижающим чувством, будто на вчерашней премьере она здорово сваляла дурака^[663]. Казалось, это ещё происходит внутри её глазных яблок. И вдруг она услышала внутренний стон Пердиты…

В Незримом Университете великого города Анк-Морпорка Думминг Тупс, только что закончивший завтракать, спустился в подвал здания факультета высокоэнергетической магии. И тут же остановился в изумлении. Гекс что-то вычислял со скоростью, какой Думминг ещё не видел. А ведь никто ещё не задал ему вопроса! И не трогал Большого Рычага. Муравьиные трубки, внутри которых сновали расчетные муравьи, казались размытыми от движения. А это… это что, муравьиная авария у шестеренок?

Думминг отстучал вопрос: «Гекс, ты знаешь что-то, чего я не знаю?»

Муравейник засуетился и почти сразу выплюнул ответ: «Практически все».

Думминг более тщательно сформулировал вопрос с должным количеством пунктов и условий. Вопрос был сложным и многословным, вопрос волшебника, который успел сегодня поесть только один раз, и никто другой не сумел бы даже понять, что Думминг имел в виду, но муравьи судорожно заикали, и Гекс выдал: «Мы имеем дело со смертью Матушки Ветровоск».

И тогда Думминг отправился к аркканцлеру Наверну Чудакулли, которому совершенно необходимо было узнать эту новость.

В Продолговатом кабинете патриций лорд Витинари потрясенно наблюдал, как кроссворд в сегодняшнем номере «Правды» решает сам себя…

Высоко в Овцепиках, в монастыре Ои-Донг настоятель исторических монахов облизнул свой мистический карандаш и сделал заметку об этом…

Кошка по имени Ты мурлыкала, словно своего рода кошачья мельница.

Эскарина Смит, женщина, которая когда-то была волшебником, в далеком пути держала за руку своего сына и горевала.

Но в мерцающем мире по ту сторону Диска, мире, где мечты становятся реальностью, жителям которого нравилось пробираться в другие миры, чтобы разрушать, похищать и отравлять, эльфийский лорд по имени Душистый Горошек почувствовал дрожь воздуха, как паук чувствует трепет добычи, попавшей в его сети.

Он потер руки от удовольствия. Завеса пала, прошептал он. Они ослабели…

А на Мелу кельда маленького свободного народа смотрела в свой мерцающий костер и думала о том, что ведьма ведьм ушла в далекие-далекие края.

«Зрю, как ты ушла, карга из карг, и я тоскую». Она вздохнула и позвала своего мужа, Набольшего клана, Роба Всякограба.

— Роб, — сказала она, — боюсь я за нашу мальца великучую каргу. Ты ей пригодишься. Дуй к ней, Роб. Возьми ребятню и двигай.

Дженни засуетилась вокруг котла. Насколько сильна теперь граница нашего мира? — подумала она. И что может прийти сюда с той стороны?

А совсем далеко, в местах совсем уж немыслимых, темная фигура с косой расседлала белого коня. Кажется, фигура была опечалена.

Глава 3

МИР ВВЕРХ НОГАМИ

В крохотном домике в небольшой деревушке вреди холмистых полей густо населенного овцами Мела Тиффани Болит вспотела не меньше, чем роженица, девушка, девушка немногим старше неё самой, которая была на её попечении. Тиффани уже успела принять не менее пятидесяти младенцев и бесчисленное количество ягнят и считалась экспертом в акушерском деле.

К сожалению, мать мисс Милли Чернильницы и ещё несколько женщин разных возрастов, клявшиеся, что они родственницы, и дрались между собой за право присутствовать в комнате, сами считали себя экспертами и щедро делились с Тиффани соображениями, что она делает не так. Одна или две из них уже успели дать ей устаревший совет, бесполезный совет и даже опасный совет, но Тиффани отчаянно старалась держать себя в руках, ни на кого не кричать и сосредоточиться на том, чтобы Милли наконец разродилась двойней. Она надеялась, что никто не слышит, как она скрипит зубами.

Всегда приходится нелегко, когда двое шумных детей борются за право родиться первым. Но Тиффани сконцентрировалась на новой жизни, и для господина Смерти места в комнате не осталось. Ещё одна исходящая потом схватка — и дети один за другим появились на свет и были переданы на руки бабушке и соседкам.

— Двое парней! Вот чудно! — сказала старая миссис Чернильница с заметным удовлетворением в голосе.

Тиффани вытерла руки, смахнула пот со лба и продолжила хлопотать вокруг роженицы, предоставив толпе восторги по поводу пополнения. Тогда она кое-что заметила. Во чреве молодой женщины находился ещё один ребенок. Да, третий младенец стремился наружу, незамеченный за потасовкой своих братьев. В этот момент Тиффани бросила взгляд вниз, и ей почудилась в зеленовато-желтой дымке белоснежная кошка с надменным взглядом герцогини. Ты, кошка Матушки Ветровоск. Тиффани хорошо знала её, ведь именно она несколько лет назад подарила ведьме котенка. К её ужасу, одна из женщин шуганула кошку, и Тиффани едва не вскрикнула.

— Дамы, — сказала она резко. — Это кошка Матушки Ветровоск. На вашем месте я не стала бы злить старшую ведьму.

Толпа отшатнулась. Даже здесь, на Мелу имя Матушки Ветровоск оказывало на людей впечатление. Её слава распространилась намного дальше, чем она сама имела привычку путешествовать. Даже гномы Равнины Сто дали ей имя на своем языке, которое можно было перевести как «Обойди Гору С Другой Стороны». Однако Тиффани снова облилась потом, подумав о том, что привело кошку сюда. Ты обычно болталась вокруг домика Матушки Ветровоск в Ланкре, но путь на Мел был для неё слишком далек. Ведьмы повсюду видели знаки; так что предвещал этот знак? Что-то из того, о чем говорила Дженни? Не впервые она изумилась, как это кошкам удается быть сначала в одном месте, а потом — почти сразу же — оказываться совсем в другом^[664].

Роженица завопила от боли, и Тиффани, стиснув в зубы, вернулась к работе.

Ведьмы всегда делают ту работу, которую видят перед собой, а пред Тиффани сейчас находились молодая мать и ещё одна маленькая головка.

— Тужься, Милли. У тебя тройня.

Милли застонала.

— Вот и ещё один малыш, — сказала Тиффани весело, принимая девочку, здоровую, довольно красивую для новорожденной, и совсем крохотную. Тиффани передала младенца родственнице, и реальность снова навалилась на неё. Принявшись за уборку, Тиффани заметила — ведь замечание было обычным состоянием ведьмы, — что над мальчиками ворковали куда больше, чем над их сестрой. Всегда полезно замечать такие вещи, устранять их и удерживать в уме, чтобы когда-нибудь эта маленькая проблема не обернулась проблемами большими. Женщины усадили Милли в скрипучее семейное кресло, чтобы она могла сидя принимать поздравления от толпы. Присутствующие без устали поздравляли ещё и друг друга и с удовольствием обсуждали советы, которые они давали повитухе, — очевидно, правильные, ибо доказательство было налицо. Двое крепких мальчишек! Да, и ещё маленькая девочка.

Откупорили бутылки, и какого-то мальчика послали в ячменные поля, чтобы тот отыскал отца семейства, который трудился в поле вместе с его отцом. Мать сияла, тем паче что юной Милли предстояло вскоре стать миссис Робинсон, поскольку мать заняла весьма твердую позицию на этот счет и убедилась, что мистер Робинсон намеревается сделать её дочери предложение. Проблем с этим не возникло; в конце концов, в этой стране везде и всюду бывало так, что парень встречал девушку, как Милли встретила своего кавалера на Страшдество, и природа брала свое, покуда мать не замечала некоторых выпуклостей. Тогда мать говорила со своим мужем, а её муж за компанейской пинтой пива говорил с отцом парня, который затем разговаривал с парнем. Обычно это срабатывало.

Тиффани подошла к старушке, державшей на руках малышку.

— Позвольте взглянуть на неё, — сказала она. — Я хочу убедиться, что она… ну, что с ней все в порядке.

Старая карга с готовностью передала ей девочку. Конечно, она знала, что Тиффани была не только повитухой, но и ведьмой, и кто знает, что может сотворить с вами ведьма, если вы что-то сделаете не так. Когда старуха отошла за своей порцией выпивки, Тиффани склонилась над девочкой и тихо, чтобы никто не мог услышать, прошептала ей на ухо обещание. Малышке явно не повредит в жизни немного удачи. Может, теперь ей хоть немного повезет. Тиффани вернула девочку матери, на которую та, кажется, не произвела впечатления.

— Что насчет девочки? — спросила Тиффани обеспокоенно. — Ты не дашь ей имя? Мать пристально посмотрела на неё.

— Назови её в честь себя. Тиффани — хорошее имя.

Тиффани была польщена, однако её беспокойство не уменьшилось. Этим здоровякам мальчишкам достанется большая часть молока, подумала она. Если только она что-нибудь не предпримет. Тиффани решила навещать эту семью хотя бы раз в неделю.

Ей не оставалось ничего другого, кроме как сказать:

— Похоже, все в порядке. Вы знаете, где меня отыскать, и я собираюсь заглянуть к вам на днях. А теперь извините, дамы, но мне нужно навестить ещё нескольких людей.

Она улыбалась, пока не вышла из дома и села на метлу, а белая кошка вспрыгнула на неё, словно причудливое украшение. Мир меняется, подумала Тиффани, и я это чувствую.

Внезапно она засекла красную вспышку и поняла, что за маслобойней прячется один или два Фигла. Пусть всего на несколько дней, но Тиффани была их кельдой, и это установило между ними нерушимую связь. Они всегда были рядом, наблюдая, чтобы ничего плохого не стряслось с их мальца великучей каргой.

Вот только сегодня все было как-то по-другому, не похоже на их обычные прятки, и…

— Ой, вайли, вайли, — заголосил Вулли Валенок, фигл, который где-то болтался, когда фиглам раздавали мозги — и без того небольшие. Со звучным «вмпф» Роб Всякограб захлопнул ему рот ладонью.

— Заткнися, Вулли. Это каргино дело, понятно, — сказал он и встал перед Тиффани, шаркая ножкой и вертя в руках шлем из кроличьего черепа. — Эт великучая карга… Дженни велела тя привести…

Все дневные птицы и ночные совы и летучие мыши знали Тиффани Болит и старались не оказаться на её пути, когда её метла, пронзая воздух, неслась в Ланкр. Лететь было далеко, и разум Тиффани заволокло серой пеленой, в которой не было ничего, кроме горя. Она хотела бы повернуть время вспять, но даже самое сильное колдовство не могло бы ей помочь. Она пыталась не думать, но как ни старайся, мыслей не выкинуть из головы. Тиффани была ведьмой, а ведьмы доверяют своим предчувствиям, даже надеясь, что ошибаются.

Начинало смеркаться, когда её метла мягко опустилась поблизости от домика Матушки Ветровоск, где уже маячила безошибочно округлая фигура Нянюшки Ягг.

Ведьма держала в руке пинтовую кружку, но выглядела мрачной.

Кошка Ты спрыгнула с метлы и скрылась в доме. Нак Мак Фиглы устремились следом, придав кошке тот самый вид ускорения, которое свойственно кошкам, которые хотят продемонстрировать, что да, стремительное бегство было их собственным решением, и нет, оно не имеет ничего общего с маленькими рыжеволосыми фигурками, которые маячат в тени дома.

— Рада тебя видеть, Тифф, — сказала Нянюшка Ягг.

— Она умерла, да? — спросила Тиффани.

— Да, — ответила Нянюшка Ягг. — Эсме покинула нас. Ночью, во сне, судя по всему.

— Я знала, — промолвила Тиффани. — Кошка пришла за мной. А кельда послала Роба…

Нянюшка Ягг всмотрелась в лицо Тиффани.

— Хорошо, что ты не плачешь, дорогая. Оставим это на потом. Ты знаешь, чего хотела бы Матушка: никакой суеты и воплей и, конечно, никаких рыданий. Есть вещи поважнее. Поможешь мне, Тифф? Она наверху, а ты знаешь, на что похожи эти ступеньки.

Тиффани огляделась и увидела у подножия лестницы сплетенную Матушкой корзину, длинную и тонкую, размером с саму Матушку, за исключением шляпы.

— В этом вся Эсме, — сказала Нянюшка. — Делает все сама.

Домик Матушки Ветровоск был построен большей частью из скрипа, и на нем при желании можно было сыграть мелодию. Под аккомпанемент древесных гармоник Тиффани проследовала за Нянюшкой Ягг, которая пыхтела по тесной лестнице, лихо закрученной, будто змея, — Нянюшка всегда говорила, что без штопора здесь не пройти. Они приблизились к маленькому смертному одру.

Это похоже на детскую кроватку, подумала Тиффани, где, уложенная должным образом, мирно спит Матушка Ветровоск. На кровати подле хозяйки устроилась кошка Ты.

На груди матушки покоилась знакомая табличка, и внезапная мысль потрясла Тиффани, словно удар гонга.

— Нянюшка, — проговорила она с замиранием сердца, — а что если Матушка просто Заимствует? Может, здесь только её тело, а сама она… где-то ещё? — она взглянула на кровать и добавила с надеждой: — Внутри Ты?

Матушка Ветровоск была экспертом по части Заимствования — перемещения разума в другое существо, чтобы использовать его тело и делиться с ним опытом^[665].

Это опасное колдовство, и неопытные ведьмы рисковали потерять себя в чужой голове и никогда не вернуться. И, конечно, пока ведьма Заимствует, другим людям может много что показаться…

Нянюшка молча взяла табличку из рук Матушки Ветровоск, и они с Тиффани вместе уставились на неё.

Тиффани коснулась запястья Матушки Ветровоск — хотя каждая частица её ведьминской сути говорила о том, что Матушки больше нет, та её часть, которая была молодой девушкой, упорно старалась ощутить малейшее биение жизни в её теле. Нянюшка Ягг перевернула табличку. На обратной её стороне оказалось нацарапано сообщение, которое буквально вплело последнюю лозу в ивовую корзину у подножия лестницы.

— Никакого «наверное» больше нет, — произнесла Тиффани тихо. Затем остальная часть записки достигла её сознания. — Что… Что она имеет в виду под «Все это достается Тиффани»? — её голос сорвался, и она в ужасе уставилась на Нянюшку Ягг.

— Да, — сказала Нянюшка. — Это Матушка писала, точно. Как по мне, вполне хорошо. Тебе достается домик и земля около него, травы, пчелы и все такое. Ох, но она ведь обещала мне розовый кувшин и умывальник. — Она взглянула на Тиффани. — Надеюсь, ты не станешь возражать?

«Возражать?» — подумала Тиффани. Нянюшка Ягг спрашивает, не буду ли я возражать? А потом её потрясло осознание: два владения? Получается, мне не придется жить с родителями… Но придется так много ездить… И главная мысль пронзила её, как удар молнии. Как я могу идти по стопам Матушки Ветровоск?! Она… была… неподражаема!..

Нянюшка Ягг не дожила бы до своих лет, не освоив пары-тройки вещей.

— Не вешай нос, Тифф, — быстро сказала она. — Слезами делу не поможешь, они только собьют тебя с толку. Потом у нас будет полно времени, чтобы поговорить о… обо всем этом. А сейчас нам надо заняться вещами, которые нужно сделать.

Тиффани и Нянюшка не раз и не два имели дело со смертью. Ведьмы в Овцепиках делали все возможное, чтобы достойно проводить усопшего — грязную работу, о которой они предпочитали не говорить, и всякие мелочи, вроде открывания окна, чтобы душа могла покинуть дом. Матушка Ветровоск уже распахнула окно, хотя душа её, как думала Тиффани, могла спокойно выйти из любого места и отправиться туда, куда ей захотелось.

Нянюшка Ягг взяла с тумбочки два пенса.

— Видишь? — сказала она. — Для нас приготовила. В этом вся Эсме, все предусмотрела. Приступим?

Увы, Нянюшка Ягг успела отыскать бутыль отменного, тройной перегонки персикового бренди Матушки Ветровоск в судомойне — исключительно в лечебных целях! Она сказала, что это поможет ей в её нелегком ремесле, однако, хотя они и обращались с Матушкой Ветровоск, словно с драгоценной жемчужиной, выпивка ничуть не помогала.

— А она неплохо выглядит, да? — заметила Нянюшка Ягг. — И зубы все на месте. Просто срам. Я всегда думала, что первой отчалю — из-за выпивки и всего такого. Я много чего натворила.

На самом деле, Нянюшка натворила чрезвычайно много чего и, к тому же, обладала таким широким кругозором, что его можно было из ушей вытаскивать и под подбородком завязывать.

— Будут похороны? — спросила Тиффани.

— Ну, ты же знаешь Эсме. Никогда не выпячивалась^[666] и не любила похорон. Она называла их суетой.

Тиффани вспомнила только одни похороны ведьмы, на которых она присутствовала. Покойная мисс Тенета, у которой она работала, наоборот, хотела суеты. Она не хотела, чтобы кто-то пропустил такое событие, и разослала приглашения заранее. Это было… достопамятно.

Они уложили Матушку Ветровоск в постельку — как сама Матушка это называла, — и Нянюшка Ягг произнесла:

— Надо бы королеве Маграт сказать. Она сейчас с мужем в Генуе, но, думаю, они быстро прибудут со всеми этими железными дорогами. Остальные, кому надо, уже знают, уж поверь мне. Но завтра, прежде чем они понабегут, нам надо схоронить Эсме, так, как она хотела, без суеты, в этой плетеной корзине. Дешевая штука эти корзины, и сделать просто. Эсме — человек скромный, у неё все идёт в дело.

Тиффани провела эту ночь на крошечной раскладной кроватке, которую просто задвигали куда-нибудь в угол, как только надобность в ней отпадала.

Нянюшка Ягг устроилась внизу, в кресле-качалке, которое скрипело и стонало при каждом движении. Тиффани не спала, хотя временами задремывала. Призрачный свет луны проникал в комнату, и всякий раз, как Тиффани поднимала голову, она видела Ты, спящую в ногах у Матушки, свернувшись в клубочек, круглый и белый, как сама луна.

Конечно, Тиффани уже видела мертвецов — традиция предписывала составить душе усопшего компанию перед похоронами, чтобы подметить все, что может оказаться скрыто, чтобы убедиться, что никакое зло не вползет в мир в это опасное время. Древесный скрип заполнил комнату, и Тиффани, окончательно проснувшись, вслушивалась, как Нянюшка Ягг ворочается внизу. Я ведь уже делала такое, подумала она. Все ведьмы делают это. Мы не говорим об этом, но мы делаем. Мы смотрим за мертвыми, чтобы никакая мерзость не подкралась к ним из темноты.

Хотя, как Нянюшка говорит, присматривать надо за живыми, а уж мертвые, что бы там люди не думали, вряд ли доставят кому-то неприятности.

Что теперь делать? Что будет завтра? Мир перевернулся с ног на голову. Я не смогу заменить Матушку. Даже за сотню лет. А потом Тиффани задумалась, что сказала юная Эсмеральда, когда Нянюшка Колики сказала ей, что её владение — это целый мир?

Беспокойно заворочавшись, она открыла глаза и вдруг встретилась взглядом с совой, которая таращилась на неё с подоконника. Её огромные глаза, казалось, висели в темноте сами по себе, словно маяк другого мира. Ещё одна примета? Матушке нравились совы…

Её Второй Разум взялся за работу, раздумывая над её мыслями. Ты не можешь сказать, что ты недостаточно хороша — ни одна ведьма никогда такого не скажет, — заявил он. В смысле, ты же знаешь, что ты хороша, да и все старшие ведьмы знают, что однажды ты вышвырнула Королеву Фей из нашего мира, и они видели, как ты прошла через врата с роителем. И как ты вернулась, они видели тоже.

Но достаточно ли этого? — вмешался первый разум. После… После того, как мы сделаем то, что должны сделать, я могла бы просто надеть вторые кальсоны и полететь домой на метле. Мне в любом случае нужно идти, даже если это владение перейдет ко мне. Мне нужно рассказать родителям… И Мелу нужна моя помощь… Быть в двух местах одновременно — что за кошмар! Я ведь не кошка.

Она заметила, что Ты смотрит прямо на неё, буквально пронизывает её взглядом, как умеют только кошки, и Тиффани показалось, что это означает: берись за работу, нужно много дел переделать. Не думай о себе, думай обо всех.

Наконец, усталость победила, и Тиффани провалилась в сон.

Под грохот заслонок весть о кончине Матушки Ветровоск неслась по семафорной линии, и люди, которых достигла эта весть, столкнулись с нею каждый на свой манер.

Миссис Иервиг^[667] получила известие, когда писала следующую главу своей новой книги о «Цветочной Магии» в кабинете своей усадьбы. Чувство какой-то неправильности пронзило её, словно бы что-то в мире пошло не так. Она поместила на лицо приличествующее ситуации выражение горя и отправилась к своему мужу, старому волшебнику, чтобы сообщить ему о случившемся, и изо всех сил стараясь, чтобы её радость не была заметна. Ведь теперь она, миссис Иервиг, становилась одной из старейших ведьм Ланкра. Возможно, она могла бы отвоевать маленький домик в лесу для своей последней девочки? Острые черты её лица ещё больше заострились, когда она подумала, насколько мистическим она могла бы сделать облик этого места с помощью нескольких ловцов снов, брелоков, рунических символов, серебряных звезд, черных бархатных портьер — и да, внушительного хрустального шара.

Она велела своей последней практикантке принести метлу и плащ и натянула лучшую пару кружевных перчаток — тех, с серебряными символами, вышитыми на каждом пальце. Ей предстояло совершить Выход В Свет…

— Все для Занятой Карги, — сказала госпожа Прост в магазине шуток и розыгрышей Боффо, улица Десятого Яйца, 4, Анк-Морпорк. — Стыдоба, но старушка хорошо играла…

У ведьм не бывает лидеров, но каждая из них знала, что Матушка Ветровоск была лучшим лидером, которых у них не было, так что теперь всем им понадобится кто-то ещё, способный объединить ведьм. И кто проследит, чтобы никто из них не начал вдруг хихикать.

Госпожа Прост отложила имитатор хихиканья, который взяла со Сравнительной Витрины Хихикателей, и сказала своему сыну Дереку:

— Будет большая свара, не будь я Юнис Прост. Но владение получит, конечно, Тиффани Болит. Мы все видели, на что она способна. Честное слово, видели!

И она мысленно добавила: Иди к этому, девочка. Иди к этому, пока это не сделал кто-то другой.

Стукпостук, секретарь патриция, спешил через коридоры дворца к Продолговатому кабинету, где лорд Витинари ожидал своего ежедневного кроссворда. Однако лорд Витинари уже знал, что новости имеют более важное значение.

— Будут проблемы, помяните мои слова. Скорее всего, женские склоки. — Он вздохнул. — Есть какие-нибудь соображения, Стукпостук? Кто всплывет на поверхность этого варева? — Он похлопал по набалдашнику своей трости черного дерева, обдумывая собственный вопрос.

— Ну, милорд, — произнес Стукпостук, — по семафорам распространяются слухи, что это будет Тиффани Болит. Она довольно молода.

— Довольно молода, верно. И настолько же хороша?

— Полагаю, что так, сэр.

— Как насчет этой женщины, миссис Иервиг?

Стукпостук поморщился.

— Судя по всему, она предпочитает не пачкать рук. Много украшений, черного кружева, — вы знаете этот типаж. У неё большие связи, но это все, что я могу сказать.

— Ах да, теперь я вспомнил её. Напористая и самоуверенная. Из числа тех, кто расхаживает по светским раутам.

— Как и вы, милорд.

— Да, но я тиран, это моя работа, к сожалению. Что касается этой барышни Болит — что ещё мы о ней знаем? Были какие-то хлопоты, когда она в последний раз посещала город?

— Нак Мак Фиглы очень её любят, милорд, и считают своей. Они составляют что-то вроде её почетного караула.

— Стукпостук.

— Да, сэр?

— Я собираюсь использовать слово, которого никогда не произносил прежде. Кривенс! Только Фиглов нам здесь и не хватало. Мы не можем себе этого позволить.

— Вряд ли стоит этого опасаться, милорд. Госпожа Болит держит их под контролем и вряд ли захочет повторить события своего прошлого визита, который, надо сказать, не принес долговременного ущерба.

— Это когда «Королевская голова» стала «Королевской шеей»^[668], не так ли?

— Верно, милорд, но такие перемены многим пришлись по душе, а трактирщик до сих пор получает немалый доход от туристов. Его заведение внесено в путеводители.

— Если её поддерживают Нак Мак Фиглы, она представляет силу, с которой нельзя не считаться, — задумчиво проговорил лорд Витинари.

— Эта юная леди известна как человек вдумчивый, внимательный и умный.

— Не будучи при этом невыносимой? Хотел бы я сказать то же самое о миссис Иервиг, — заметил лорд Витинари. — Хм… Нам следует присмотреть за ней.

Аркканцлер Незримого Университета Наверн Чудакулли сидел в своей спальне, уставившись в стену, и рыдал. Взяв, наконец, себя в руки, он послал за Думмингом Тупсом, своей правой рукой.

— Семафоры подтверждают слова Гекса, Тупс, — произнес он печально. — Ведьма Эсмеральда Ветровоск, известная многим как Матушка Ветровоск из Ланкра, умерла.

Аркканцлер выглядел слегка смущенным и вновь и вновь перебирал стопку писем, лежавшую у него на коленях.

— Нас кое-что связывало, пока мы были молоды, но она хотела быть лучшей из ведьм, а я надеялся однажды стать аркканцлером. Увы, наши мечты сбылись^[669].

— О боги, сэр! Я могу, если хотите, организовать свой график так, чтобы вы смогли присутствовать на похоронах. Похороны, полагаю, будут…

— К черту расписания, Тупс. Я уезжаю. Прямо сейчас.

— Со всем уважением, аррканцлер, должен напомнить, что у вас назначена встреча с гильдией бухгалтеров и ростовщиков.

— Эти скупердяи! Скажи им, что у меня срочное международное дело, с которым надо разобраться.

Думминг заколебался.

— Но это ведь не совсем правда, аркканцлер.

— Разумеется! — парировал Чудакулли. Правила существовали для других людей, но только не для него. И, подумал он с горечью, не для Матушки Ветровоск.

— Как долго вы работаете в университете, молодой человек? — прогремел он. — Разберись с нашими акциями сам. А я беру метлу и отправляюсь, Тупс. Теперь университет в твоих надежных руках.

А в том… другом мире, который протягивает свои злые цепкие щупальца сквозь каменные врата, эльфы вынашивали свои планы. Заговорщики освободят Страну Фей из-под контроля королевы, которая так и не оправилась от унизительного поражения, нанесенного ей девочкой по имени Тиффани Болит.

Заговор атакует, нанесет удар через завесу, которая — по крайней мере, вскоре — станет тонкой, словно паутинка. Могущественная ведьма больше не стояла на пути.

Мир стал уязвим.

Глаза лорда Душистого Горошка засверкали, и разум его наполнился восхитительными видениями жертв, жестоких наслаждений и великолепия страны, где эльфы смогут поиграть с новыми игрушками.

Когда настанет нужный момент…

Глава 4

ПРОЩАЙ — И ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ

Большой кувшин сидра, опорожненный накануне Нянюшкой Ягг, ничуть не помогал спустить тело Матушки Ветровоск вниз по извилистой лесенке с узкими ступенями, и все же, дело удалось закончить быстро и без ударов.

Они уложили тело Матушки в плетеный гроб, и Нянюшка затаила дыхание, а Тиффани отправилась в сарай за тачкой и лопатами. Затем они осторожно погрузили гроб на тачку и уложили лопаты по бокам от него.

Тиффани взялась за ручки тележки.

— Вы останетесь здесь, Роб, — строго сказала она Фиглам, которые один за другим выбрались из своих укрытий и выстроились за ней. — Это дело для карги, лады? И не суйтесь под руку.

Роб Всякограб затоптался.

— Но ты ж наша карга, точняк, и Дженни… — начал он.

— Роб Всякограб, — стальной взгляд Тиффани пригвоздил Фигла к земле. — Помнишь великучую каргу? Матушку Ветровоск? Хочешь, чтобы её тень возвернулась, чтобы… сказать тебе, что она будет делать во веки веков?

Многоголосый стон разнесся над поляной, и Вулли Валенок попятился, всхлипывая.

— Поймите, это то, что мы, карги, должны сделать сами. — Тиффани решительно повернулась к Нянюшке Ягг. — Куда мы направимся, Нянюшка?

— Эсме приметила себе местечко в лесу, где хотела бы лежать, — ответила Нянюшка. — Пойдем, я покажу, где это.

Сад Матушки Ветровоск вплотную примыкал к лесу, но путь в чащу к месту, где из земли торчала палка с привязанной красной лентой, показался бесконечным.

Нянюшка подала Тиффани лопату, и они принялись копать в четыре руки. Это была тяжелая работа, но утренний воздух был прохладен, а в месте, выбранном Матушкой, почва была рыхлой и мягкой.

Когда могила была вырыта (в основном, усилиями Тиффани, надо отметить), Нянюшка Ягг, смахнув со лба бисеринки пота, оперлась на черенок лопаты и отхлебнула из бутыли. Тиффани откатила тачку назад. Вместе с Нянюшкой они уложили плетеный гроб в яму и отступили на шаг.

Молча и торжественно они склонились перед могилой Матушки, а затем снова взялись за лопаты и принялись засыпать яму. Земля сыпалась по плетеной корзине, пока не скрыла её целиком, и Тиффани продолжала смотреть, как струятся частички почвы, пока они не замерли совсем.

Разравнивая холмик земли, Нянюшка сказала, будто Матушка говорила ей, что не хочет ни урн, ни памятников, и определенно ей не по душе надгробные плиты.

— Определенно, здесь нужен камень, — сказала Тиффани. — Вы же знаете, как мыши и барсуки роют землю. Даже если мы будем точно знать, что кости не её, я хочу быть уверена, что они ничего не выкопали, пока… — она заколебалась.

— Пока не настанет конец времён? — хмыкнула Нянюшка. — Слушай, Тифф, Эсме говаривала: если хочешь увидеть Эсмеральду Ветровоск, просто посмотри вокруг.

Она здесь. Нас, ведьм, долго не оплакивают. Нам хватает счастливых воспоминаний — вот о них и стоит заботиться.

Воспоминания о Бабуле Болит вдруг озарили сознание Тиффани. Бабуля не была ведьмой — хотя Ветровоск очень интересовалась ею, — но, когда Бабуля Болит умерла, её пастуший фургончик сожгли, а её кости погрузили в холмы на шесть футов в мел. Потом дерн уложили на место, и только железные колеса фургончика до сих пор обозначали это место, священное место воспоминаний. И не только для Тиффани. Не было пастуха, который прошел бы мимо, не взглянув в небо с мыслью о Бабуле Болит, которая бродила по этим холмам, ночь за ночью, и её фонарь чертил зигзаги в темноте. Её одобрительный кивок на Мелу стоил целого мира.

Это место в лесу станет таким же, поняла Тиффани. Благословенным. Это хороший день для таких вещей, подумала Тиффани, если вообще существует такая вещь, как хороший день, чтобы умереть и быть похороненным.

А птицы пели над головой, и мягко шелестел подлесок, и все звуки леса, говорившие о том, что жизнь продолжается, сплетались с голосами умерших в единый лесной реквием.

Весь лес пел в честь Матушки Ветровоск.

Подкралась лиса, склонилась на миг и порскнула прочь, когда притопал кабан с целым семейством поросят. Барсук, не обращая никакого внимания на тех, кто явился раньше, уселся неподалеку. Тиффани с изумлением смотрела, как звери один за другим занимают места у могилы, словно домашние питомцы.

Где теперь Матушка? Может ли часть её все ещё находиться… здесь? Тиффани подскочила, когда что-то коснулось её плеча, но это был всего лишь древесный лист. Глубоко в душе она ответила на этот вопрос: где теперь Матушка Ветровоск?

Она здесь — и везде.

К удивлению Тиффани, Нянюшка тихо плакала. Глотнув ещё из кувшина, она вытерла глаза.

— Плач иногда помогает, — сказала она. — Нет стыда в том, чтобы плакать о тех, кого мы любим. Порою, вспоминая своих мужей, я пророню слезинку или две. Воспоминания — это настоящее сокровище, и негоже, чтобы они причиняли нам боль.

— А сколько у вас было мужей, Нянюшка? — спросила Тиффани.

Нянюшка задумалась.

— Моих собственных — три, а уж остальных не перечесть. — Она улыбнулась, должно быть, вспоминая особенно любимого мужа. Обратив свой взор в прошлое, она внезапно снова повеселела.

— Давай, Тифф, — сказала она, — пойдем домой. Как я всегда говорила, приличные поминки сами по себе не случаются.

— Как вы думаете, что будет дальше? — спросила Тиффани, пока они шагали назад к домику.

Нянюшка покосилась на Тиффани:

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, Матушка ведь не считалась главной ведьмой… К тому же, она…

— Тифф, ты же знаешь, что не существует такой вещи, как главная ведьма.

— Да, но… Если Матушки больше нет… Кто теперь станет не-главной-ведьмой?

— На меня намекаешь? — засмеялась Нянюшка. — Нет, Тифф. Моя жизнь и так прекрасна. Полно детей, полно мужей, веселья хоть отбавляй, так что, по меркам ведьм, у меня все замечательно. Но я никогда даже не думала о том, чтобы занять место Эсме. Никогда.

— Тогда кто? Кто-то ведь должен.

Нянюшка нахмурилась:

— Матушка никогда не говорила, будто она лучше других в чем-то разбирается. Она просто давала людям понять, как будет правильно, а уж решали они сами. Помяни мои слова, скоро все ведущие ведьмы соберутся, чтобы обо всем этом поговорить, но я-то знаю, кого бы выбрала сама Матушка, — да я и сама сделала бы так же. — Нянюшка выразительно взглянула на Тиффани. — Это ты, Тифф. Эсме оставила тебе домик. Более того, тебе придется заменить Матушку Ветровоск, пока этого не сделала какая-нибудь невежда!

— Но… Но я не могу! У ведьм не бывает главных. Вы же сами сказали, Нянюшка.

— Точно. — кивнула Нянюшка. — И тебе нужно стать той чертовой главной, которой у нас не бывает. И не надо на меня так смотреть, Тиффани Болит. Просто поразмысли над этим. Ты не пыталась заслужить этого, но заслужила, и если ты мне не веришь, то поверь Матушке Ветровоск. Она говорила, что ты единственная ведьма, которая может прийти ей на смену, говорила так с тех пор, как ты бежала вслед за той зайчихой.

— А мне она ничего такого не говорила, — произнесла Тиффани, внезапно почувствовав себя очень юной.

— О, конечно, она ничего не говорила, — ответила Нянюшка. — Это не в стиле Эсме. Она бы просто проворчала что-то или, в лучшем случае, сказала: «Хорошо, девочка». Ей просто нравилось испытывать людей на прочность.

— Но Нянюшка, вы ведь намного старше и опытней меня, и знаете вы гораздо больше!

— И кое-что хотела бы забыть, — хмыкнула Нянюшка.

— Но я слишком молодая! — завопила Тиффани. — Не будь я ведьмой, то только и думала бы, что о парнях!

— Ты не слишком молода! — взвилась Нянюшка. — В этом деле возраст не имеет значения. Матушка Ветровоск говорила, что за тобой будущее. У тебя полно будущего. — Она фыркнула. — Уж точно больше, чем у меня.

— Но так не полагается, — возразила Тиффани. — Это должна быть старшая ведьма. — Но тут её Второй Помысел подал голос, готовый принять вызов. Почему? Почему бы не сделать по-другому? Почему все должно быть в точности так, как было раньше? И что-то внутри неё напружинилось, готовое взяться за дело.

— Ха! — воскликнула Нянюшка. — Ты,девочка моя, танцевала с зайчихой, чтобы спасти своих друзей. Помнишь, как ты так… разозлилась, что схватила кусок кремня, и он вытек у тебя между пальцев, словно вода? Все старшие ведьмы это видели, и они сняли шляпы перед тобой. Перед тобой! Шляпы! — Она сердито затопала по направлению к домику, бросив напоследок: — И запомни, Ты выбрала тебя! Эта кошка отправилась прямиком к тебе, когда Эсме оставила нас.

Тиффани увидела белую кошку, которая невозмутимо умывалась, сидя на березовом пне, и удивилась. О да, она удивилась.

Когда они вернулись к домику, какой-то очень большой и взъерошенный волшебник как раз пытался посадить метлу у козьего сарайчика.

— Хорошо, что ты прилетел, Наверн, — через весь сад окликнула его Нянюшка.

Волшебник расправил мантию, тщательно обогнул травы и снял шляпу, — Тиффани с восторгом заметила, что он закрепил её на голове шнурком. — Тифф, это Наверн Чудакулли, Аркканцлер Незримого Университета.

Тиффани только раз или два встречала волшебников, и были они из числа тех, кто в своем деле больше полагался на длинные одеяния, остроконечные шляпы и посохи, нежели на умение сотворить что-либо волшебное. На первый взгляд, Чудакулли выглядел так же: борода, большой посох с набалдашником, остроконечная шляпа… постойте, шляпа с арбалетом на тулье?! Ведьминская сторона её отступила на шаг, чтобы рассмотреть получше. Однако Чудакулли не обращал на неё внимания. Он плакал.

— Это правда, Нянюшка? Её действительно больше нет?

Нянюшка подала ему носовой платок и, пока он громко сморкался, прошептала Тиффани:

— Они с Эсме были хорошими друзьями в молодости, ну, ты понимаешь, — она подмигнула.

Аркканцлер наконец взял себя в руки. Нянюшка протянула ему кувшин:

— Моё знаменитое средство, Ваша Милость. Пить лучше залпом. Помогает при меланхолии. Правда, насчет себя я не уверена, потому что слишком много его употребляю. Чистая медицина.

Сделав пару больших глотков, Аркканцлер вернул кувшин Нянюшке.

— Вот и не стало Эсмеральды Ветровоск, — проговорил он голосом, сдавленным от горя. — Ах, если бы можно было все вернуть назад! — Он снял шляпу, отвинтил острую верхушку и извлек маленькую бутылочку коньяка и чашечку. — За вас, госпожа Ягг, — прогремел он. — А теперь можно мне взглянуть на неё?

— Мы уже схоронили её там, где она хотела лежать, — ответила Нянюшка Ягг. — Ты же знаешь, как это бывает. Она не хотела суматохи. Сожалею, Наверн, но мы можем только проводить тебя туда, где она теперь. Тиффани, покажешь дорогу?

И самый важный волшебник в мире почтительно последовал за Нянюшкой и Тиффани к месту упокоения самой важной в мире ведьмы. Нигде в лесу птицы не пели душевнее, чем здесь. Нянюшка и Тиффани отступили на шаг, давая волшебнику возможность побыть с могилой наедине. Он вздохнул:

— Спасибо, госпожа Ягг, госпожа Болит.

Затем аррканцлер обернулся к Тиффани, чтобы хорошенько её рассмотреть.

— Ради Эсмеральды Ветровоск, дитя моё, если когда-нибудь вам понадобится дружеская поддержка, обратитесь ко мне. Быть главным волшебником в мире — это кое-что… — он сделал паузу. — Я слышал о вас… — и поспешно добавил, заметив, как у Тиффани перехватило дыхание: — Нет, не удивляйтесь. Вы должны знать, что мы, волшебники… присматриваем за тем, что делают ведьмы. Мы чувствуем нарушения в магическом поле, когда что-нибудь… происходит. Так что я слышал о кремне. Это правда? — Его голос стал резким, как у человека, который не болтает по пустякам, а ведет лишь значительные разговоры, и притом значительным тоном.

— Да, — сказала Тиффани. — Это все правда.

— Честное слово, — произнес Наверн Чудакулли, я абсолютно уверен, ваше будущее будет, скажем так, весьма пестрым. Я вижу в вас его знаки, госпожа Тиффани Болит, и я знаю многих людей, обладающих властью, — властью столь большой, что лучше бы они ею не обладали. Вам пришлось нелегко в начале, и мне очень интересно, на что вы способны в дальнейшем.

Он опустил голову и добавил:

— А теперь, дамы, прошу вас оставить меня наедине с моими чувствами. Уверен, я смогу найти путь обратно.

Спустя некоторое время аррканцлер вернулся к своей метле и умчался в сторону Анк-Морпорка. Метла вихлялась, когда он поднялся над деревьями в последнем приветствии.

Нянюшка усмехнулась:

— Настоящий мастер. Может быть резвым, когда захочет, а если нет… Что ж, он достаточно хорошо управляется с метлой, когда внутри него бушует бренди. В конце концов, наверху не так уж много вещей, в которые он мог бы врезаться!

Все больше и больше людей сбредалось к домику, чтобы отдать последние почести. Похоже, каждому хотелось оставить прощальный дар для Матушки Ветровоск. Для ведьмы, которая всегда приходила на помощь, даже если её не любили. Эсме Ветровоск не делала приятных вещей. Она делала то, что было необходимо. Она всегда была на своем месте, когда за ней прибегали, появлялась в любое время дня и ночи, когда её просили (и иногда не просили, что не всегда было удобно), и тогда все начинали чувствовать себя… в безопасности. Они приносили ветчину и сыр, молоко и огурцы, джем и пиво, хлеб и фрукты… Мётлы сновали между деревьев повсюду, а ведьмы, надо сказать, ничего не ценят так, как бесплатную еду, — Тиффани поймала одну пожилую ведьму за попыткой упрятать целую курицу в свои панталоны. Однако, стоило появиться ведьмам, как поток селян начал иссякать. Если кругом полным-полно ведьм, зачем рисковать? Никто не хотел превратиться в лягушку, — в конце концов, как тогда собирать урожай? Они поспешно извинялись и удалялись прочь, и за ними довольно неустойчиво ковыляли те, кто успел вкусить знаменитых коктейлей Нянюшки Ягг.

Ни одна из ведьм не была приглашена, однако они словно бы откликнулись на зов — как и аркканцлер. Даже миссис Иервиг явилась. Она прибыла в карете, запряженной парой лошадей, убранных черными плюмажами, а её руки звенели от браслетов и побрякушек — словно ударный оркестр упал с обрыва, — а на шляпе красовались серебряные звезды. Её муж уныло влачился следом. Тиффани почувствовала жалость к этому человеку.

— Приветствую, сестры, и пусть руны охранят нас в этот знаменательный день, — произнесла миссис Иервиг чуть громче, чем следовало, чтобы все её услышали, — она любила демонстрировать свое ведьмовство. Она наградила Тиффани долгим значительным взглядом, и это вывело Нянюшку Ягг из себя.

Нянюшка поклонилась как можно небрежнее и отвернулась.

— Смотри, Тиффани, — сказала она, — вон Агнесса Нитт. Эй, Агнесса!

Агнесса — ведьма, чья талия выдавала столь же почтительное отношение к еде, как и у фигловской кельды, — запыхавшись, приблизилась к ним.

— Я была на гастролях в «Стагопольском Многозвучии для всех» в Щеботане, когда узнала, и примчалась так быстро, как только смогла.

Тиффани не встречалась с Агнессой раньше, но, увидев её умное и искреннее лицо, решила, что с ней неплохо бы подружиться. Мгновением позже на землю рухнула вихляющаяся метла, и Тиффани с плохо скрываемым восторгом услышала знакомое «Э-эм» Петунии.

— Эм, Тиффани, я слышала, что ты здесь. Эмм, наверное, нужно помочь приготовить какие-нибудь бутерброды? — сходу предложила Петуния, размахивая огромным куском бекона.

Петуния была замужем за свиноводом и сама считалась лучшей утомительницей свиней^[670] в Ланкре. Кроме того, она была одной из лучших подруг Тиффани.

— Димити тоже здесь и, эм, Люси Варбек, — продолжала Петуния. Её эмканье в присутствии других ведьм переходило в хроническую стадию. Что характерно, она никогда не употребляла этого слова, когда возилась со свиньями, и это говорило кое что о Петунии и свиньях.

С помощью внуков Нянюшки Ягг Тиффани расставила импровизированные столы. В конце концов, всем известно, что похороны устраиваются для множества людей, которые желают есть и пить в любой ситуации. Звучала музыка, а ещё — ангельский голос Агнессы. Она пела «Плач Коломбины», и нежная мелодия лилась над крышей и лесом. Этот голос, как сказала Нянюшка Ягг, мог бы заставить деревья плакать.

А потом были танцы — не без помощи варева Нянюшки Ягг. Нянюшка Ягг даже самое серьезное собрание могла заставить петь и плясать. Это подарок, подумала Тиффани. Нянюшка Ягг и кладбище развеселит, если подойдет к делу с усердием.

— Довольно кислых мин, — заявила Нянюшка. — Эсме Ветровоск умерла хорошей смертью в собственном доме, чего и каждому желаю. Ведьмы в курсе, что все люди умирают, и если уж им удается умереть через много лет, оставив мир чуть лучше, чем он был до них, то уже одного этого довольно для счастья. Все остальное — это так, уборка. А теперь давайте плясать! От танцев мир вертится. А ещё быстрее он вертится, если хлебнуть укипаловки.

Последнее утверждение вызвало полное одобрение Нак Мак Фиглов — Роба Всякограба, Вулли Валенка, Величего Яна и гоннагля, Ужасен Велик Билли Подбородища, которые раскачивались на ветвях деревца, проросшего сквозь соломенную крышу домика Матушки. Впрочем, часть заявления, касающуюся танцев, они отложили на потом. Фиглам почти удавалось скрываться из глаз — разве что пара особо наблюдательных ведьм заметила их, — но теперь они спустились в судомойню, где Тиффани приступила к тому, чего обычно пожилые ведьмы ожидают от молодых, — уборке.

Едва стихли пронзительные звуки гоннаглевой волынки, исполнившей тихий реквием по карге из карг, как Фиглы устроили набег на столы в поисках объедков, оставленных ведьмами.

— Вайли, бедная Матушка, — вздохнул Величий Ян, потягивая Нянюшкин самогон из бутылки. — Я ж её хорошо знал.

— А вот и нет, — отрезала Тиффани. — Только Матушка Ветровоск хорошо знала Матушку Ветровоск. — Эта тема все ещё причиняла ей боль, а ведьмы снаружи нервировали.

Вулли Валенок рассмеялся:

— Таперича это был не я, Роб. Я носа в это не сувал. Я ж говорил, что карга в печали, иль нет?

— Я ща твой нос ещё не туда засуну, ежели не заткнешься, — проворчал Величий Ян. Конечно, танцы они отложили, но как насчет небольшой драки? Он сжал было кулаки, но вынужденно отступил, когда друзья Тиффани вошли в судомойню.

— Думаю, это будешь ты, Тиффани, — прошептала Димити, тыкая её в спину. — Нянюшка Ягг только что встала и послала за тобой. Тебе лучше выйти.

— Давай, Тифф, — поддержала Петуния. — Все знаю, что Матушка Ветровоск, эм, подумывала о тебе…

Подталкиваемая друзьями, Тиффани покинула судомойню, но застыла у задней двери домика, не решаясь сделать последний шаг. И претендовать. Это был Матушкин домик, она все ещё ощущала это, несмотря на то, что не-ветровосковость начинала скапливаться вокруг неё, словно большая дыра в воздухе. Тиффани опустила взгляд: Ты вертелась у её ног, потирая свою маленькую твердую голову о её ботинок.

— Да, дамы, — вещала Нянюшка Ягг ведьмам, которые глазели на неё, — Эсме ничего не сказала нам о том, кого она хотела бы видеть своим преемником. — Она сделала Тиффани знак приблизиться. — Хотела бы я быть здесь, когда госпожа Грапс сделала ведьмой саму Эсме Ветровоск. Вам кажется, будто тот, кто сделает вас ведьмой, влияет на то, какой вы станете, но каждая из нас должна сама найти свой путь. Матушка Ветровоск всегда была ведьмой сама по себе — а вовсе не второй госпожой Грапс. И хотя каждая из нас говорит сама за себя, люди вроде аркканцлера или лорда Витинари или, ну, скажем, гномьей Королевы-под-горой хотят знать, что есть кто-то, кто может официально говорить от лица всех ведьм. И я уверена, именно Эсме Ветровоск была для них голосом всего ведьмовства. Так что нам следует прислушаться и к её голосу тоже, а она говорила мне, кого хочет видеть своей наследницей. Да, она написала имя на этой табличке. — Нянюшка взмахнула в воздухе табличкой, которая лежала на груди у Матушки Ветровоск.

Кое-кто явно подхватил идею миссис Иервиг по присвоению домика — или же это миссис Иервиг уже строила планы поселить здесь свою последнюю воспитанницу. Нянюшка Ягг пристально посмотрела на неё без малейшего следа веселья.

— Летиция Иервиг многое делает для своих подопечных! — заявила она, игнорируя многозначительное «хмммм» миссис Иервиг. — Но Тиффани Болит — да, сестры, все мы знаем, на что она способна. Дело не в блестящих побрякушках. И не в книгах. Дело в том, чтобы быть ведьмой до мозга костей во тьме, в горе и слезах! Дело в том, чтобы быть настоящей. Эсме Ветровоск была настоящей до мозга костей. Как и Тиффани Болит, и поэтому владение теперь принадлежит ей.

У Тиффани перехватило дыхание, когда все ведьмы разом уставились на неё. А потом под прокатившийся по толпе ропот она выступила вперед.

Ты пронзительно мяукнула и уселась у её ног. Потом воздух басовито загудел, и появились пчелы; они потоком струились из ульев Матушки Ветровоск и ореолом окружили Тиффани. Девушка и рой вместе стояли на пороге. Тиффани протянула руки, и пчелы усаживались на них, словно приветствуя её дома.

И в этот скорбный день, день прощания с ведьмой ведьм, не было более весомого аргумента, чтобы сделать Тиффани той, за кем можно идти.

Глава 5

ИЗМЕНЧИВЫЙ МИР

КОРОЛЕВА ЭЛЬФОВ восседала на алмазном троне в своем дворце, окруженная подданными — подкидышами, потеряшками, безымянными пресмыкающимися существами, — всеми осколками волшебного народца.

Сегодня она блистала. Вечный солнечный свет из изысканных стрельчатых окон дробился искрами на усыпанных бриллиантами крыльях, и от каждого её движения аудиенц-зал вспыхивал радужными отблесками. И хотя праздные придворные разоделись в перья, бархат и кружева, им было далеко до королевской роскоши.

Её взгляд скользнул по сторонам, привычно подмечая все действия её дам и господ. Так-так, это лорд Ланкин там, в углу, с лордом Горчичное Зерно? Шепчутся… И где лорд Душистый Горошек? Красоваться его голове на колу, дайте только срок!

Она ему совершенно не доверяла. В последнее время его чары стали почти так же сильны, как её собственные. Или, как с горечью напомнила она себе, как её собственные, какими они были… до.

До того, как эта ведьмочка, Тиффани Болит, вторглась в её страну и так унизила её.

В последние дни она чувствовала дрожь между мирами: что-то происходило, и границы размывались. Размягчались. Некоторые из сильнейших эльфов даже позволяли себе иногда проскальзывать сквозь завесу — пока только для озорства.

Возможно, вскоре она посмеет отправить целый отряд эльфов, чтобы… добыть ещё одного ребенка, с которым можно позабавиться. Это будет её месть ведьме Болит.

Королева улыбнулась и провела языком по губам в предвкушении удовольствия.

Но сейчас стоит заняться более насущным делом. Гоблины! Жалкие черви, которые должны быть благодарны уже за то, что эльфийский лорд или леди просто бросит на них мимолетный взгляд. Теперь они осмеливались не подчиняться её приказам. Она покажет им всем, подумала она. Лорды Ланкин, Горчичное Зерно, Душистый Горошек, — они все увидят, как воспрянет её мощь, когда она сокрушит эту гоблинскую чернь…

И все-таки, где лорд Душистый Горошек?

Стражники ввели в зал гоблина-заключенного. Ошеломительный визуальный эффект, подумал гоблин кисло. В точности как суд фей из человеческой книжки для детей. Пока вы не заметите нечто странное в выражении глаз этих прекрасных существ.

Королева некоторое время изучала гоблина, положив точеный подбородок на изысканно тонкую руку и нахмурив алебастровые брови.

— Ты тот гоблин, что называет себя Солнечной Росой, я полагаю. Ты и твой род долгое время пребывали под защитой нашего двора, но теперь до меня доходят слухи о восстании. Отказе повиноваться. Прежде чем мои стражи развлекутся с тобой, скажи, в чем дело.

Её мелодичный голос звучал чарующе, но гоблин оставался равнодушным. Он должен был пасть на колени и умолять о снисхождении, загипнотизированный её властью, но вместо этого он твердо стоял на ногах и ухмылялся. Ухмылялся перед королевой!

— Ну, как тебе сказать, королева, в мире людей гоблины теперь полноправные граждане. Люди считают нас полезными. Нам платят за то, что мы полезны, за то, что мы придумываем и делаем всякие штуки.

Злобная гримаса исказила лицо королевы.

— Это невозможно! — выкрикнула она. — Вы, гоблины, — отбросы, и все это знают! Гоблин расхохотался:

— А ты, королева, не такая уж умная, как думаешь. Гоблины теперь на высоте, гоблины умеют править железными конями.

При слове «железными» по залу пробежал трепет, и серебристые отблески заметались по стенам. Белое, как паутинка, платье королевы налилось кровавым багрянцем, а белокурые локоны распрямились и почернели, как вороново крыло.

Пастельные шелка и кружева на телах придворных сменились кожаными штанами, алыми поясами и клочьями меха. Сверкнули остро наточенные каменные ножи, хищно обнажились зубы.

Гоблин и бровью не повел.

— Я тебе не верю, — сказала королева. — В конце концов, ты всего лишь гоблин.

— Да, всего лишь гоблин, ваша королевскость, — тихо ответил тот. — Гоблин, который понимает железо и сталь. Как сталь вращается, вертится и пыхтит. И везет людей далеко-далеко. Гоблин, который является гражданином Анк-Морпорка, и знаете, что это значит, ваша королевскость? Темнейший огорчается, когда его граждан убивают.

— Лжешь! Лорду Витинари нет до вас никакого дела. Гоблины всегда лгут, Солнечная Роса!

— Это больше не моё имя. Теперь меня зовут Токарная Стружка, — ответил гоблин с достоинством.

— Стружка? Что это значит? — спросила королева.

— Кусочки железа, вот что это такое, — сказал гоблин, и глаза его сверкнули. — Токарная Стружка не лжет. А если ты будешь и дальше говорить со мной так, ваше высокопремногоблагородшейство, я выверну карманы, тогда ты и посмотришь, что это за стружка такая!

Королева отшатнулась, не сводя глаз с рук гоблина, зависших над карманами темно-синего пальто с деревянными пуговицами.

— Ты смеешь мне угрожать, червь? — произнесла она. — Здесь, в моем собственном царстве, где я могу иссушить твое сердце одним только словом? Или хочешь лечь там, где стоишь? — она указала на стражников, целившихся в гоблина из арбалетов.

— Я тебе не червь, королева. У меня есть стружки. Маленькие кусочки стали, которые далеко разлетаются в воздухе. Но у меня есть для тебя новость. Предупреждение. Токарная Стружка ещё помнит прошлые дни. Мне нравится смущать людей. Нравится, когда вы, волшебный народ, нервничаете. Некоторые гоблины думают также как я, но не многие. Некоторые гоблины теперь почти не гоблины. Почти люди. Мне это не по душе, но они говорят, что времена меняются. Сейчас деньги в чести, вот что, королева.

— Деньги? — усмехнулась королева. — Я дам тебе денег, ты… — она осеклась, когда руки гоблина дернулись в направлении карманов. Как это мерзкое маленькое существо смело принести железо в её мир? Железо — такое кошмарное для всего волшебного народа вещество. Мучительное. Разрушительное. Оно ослепляло, оглушало, заставляло эльфа почувствовать себя настолько одиноким, каким не чувствовал себя ни один человек. — Ты, отважное существо, — закончила она сквозь стиснутые зубы.

— Деньги? Злато эльфов поутру — уголь черный ввечеру, — ответил гоблин. — Они — то есть, мы — уже получаем настоящие деньги. Все, чего я хочу, — чтобы гоблины оставались гоблинами. Уважаемыми гоблинами. С положением в обществе. Чтобы нами не помыкали вы или кто-то ещё.

Он бросил взгляд на Душистого Горошка, который внезапно шагнул в сторону королевы.

— Я не верю тебе, — сказала королева.

— Сама себе могилу роешь, королева, — заявил гоблин. — Не веришь мне — ступай к воротам. Теперь будет нетрудно, когда старой ведьмы нет. Сама все увидишь. Мир меняется.

Меняется, да, подумала королева. Она чувствовала мимолетную дрожь под ногами, но не знала, в чем дело. Значит, старая ведьма ушла. Теперь, когда некому её остановить, можно снова великолепно развлечься… Её лицо вытянулось. Стружка.

Нельзя забывать про это железо. — Свяжите ему руки, — приказала она стражникам. — Я хочу узнать, правду ли он говорит. Повезем его с собой. Если он солгал, — она улыбнулась, — я вырву ему язык.

На следующее утро в уединении домика Матушки Ветровоск — вернее, теперь уже её домика, — Тиффани проснулась спозаранку с ощущением, что мир изменился.

Ты смотрела на неё коршуном.

Она вздохнула. День обещал быть напряженным. Она бывала во многих домах, где погостил Смерть, и всякий раз хозяйка, если она там была, начищала все, что можно было начистить до блеска, и отмывала все, что только можно было отмыть.

Итак, вооружившись тряпками и мылом, Тиффани принялась драить все, что и так было кристально чисто. Это была своего рода безмолвная мантра: пусть весь мир летит в тартарары, зато каминная решетка блистает и готова к разведению огня.

Ты следовала за ней, как тень. Интересно, знают ли кошки о смерти? А как насчет ведьминских кошек? Особенно если это кошка Матушки Ветровоск… Тиффани отбросила эту мысль и принялась за кухню. Вскоре та засияла. Пусть чистота и так была немыслимой, но алгебра скорби требует устранения любых следов смерти; и никаких исключений: очистить надо абсолютно все.

Когда на кухне не осталось ни одного предмета, от сверкания которого нельзя было бы ослепнуть, Тиффани поднялась наверх. Щеткой и тряпками, до кровавых мозолей Тиффани скребла и натирала, пока результат не показался ей приемлемым.

Но и это был не конец: оставался ещё небольшой платяной шкаф, в котором хранились несколько видавших виды платьев и плащ Матушки Ветровоск. Черные, разумеется. На дальней полке лежала накидка Зефирное Море, подаренная Матушке самой Тиффани. Совершенно не ношеная, она, похоже, хранилась как своего рода реликвия. У Тиффани защипало в носу.

У кровати стояли ботинки Матушки Ветровоск. Хорошие, добротные ботинки, а Матушка не любила зазря разбрасываться хорошими вещами. Но… действительно носить их? Она поняла, что идти по стопам Матушки Ветровоск и без того чересчур тяжело. Она сглотнула. Что ж, придется подыскать ботинкам нового владельца. А пока же она одним пальцем затолкала их подальше под кровать.

Затем пришла очередь огорода и, в первую очередь, трав. Тиффани отыскала на кухне пару толстых рукавиц, — не следовало соваться к травам Матушки Ветровоск, если они с вами не знакомы. Матушка то и дело добывала, выменивала и получала в дар всевозможные травы; так появились на её грядке вьющийся шпинат, сомнительная слива, джинни-пустоходка, крутоверть, воображариум, в-воду-прыг, Джек-спи-не-просыпайся, оп-ля и стариковский корень. У клумбы со сладкой лестью и луноцветом пышно расцветала девичья дрема. Тиффани не знала, для чего они могут сгодиться; придется спросить Нянюшку Ягг. Или Маграт Чесногк, которую, как и её мужа Веренса, короля Ланкра, травы всегда приводили в восторг^[671]. Хотя, в отличие от мужа, Маграт могла отличить беспокойник от многокорня.

Быть ведьмой всегда нелегко. О, конечно, метла — это здорово, но ведьмовство требовало быть рассудительной, рассудительной до боли. Иметь дело с реальностью, а не с тем, чего желают люди. На данный момент реальность была такова, что Ты с мяуканьем потерлась о ноги Тиффани, требуя еды, которую позже, когда Тиффани поставила перед ней полную миску, полностью проигнорировала.

И снова Тиффани кормила кур, выпускала коз на выпас, говорила с пчелами.

Что ж, подумала она, я внесла свою лепту. Все, что возможно, доведено до совершенства, пчелы счастливы, даже хлев блистает чистотой. Если Нянюшка Ягг возьмется кормить животных и присматривать за Ты, я смогу ненадолго вернуться домой…

Полет обратно на Мел оказался долгим и, к сожалению, весьма сырым, потому что дождь лил не переставая^[672]. Тиффани поравнялась с домом юной Милли Робинсон. Фиглы висли на метле гроздьями в своей обычной манере.

Сыновья Милли выглядели сытыми и вполне довольными жизнью, чего нельзя было сказать о девочке — малышке Тиффани. Увы, ведьме Тиффани не раз приходилось возиться с такими случаями, когда матери не блистали умом или сами имели чересчур деловых матерей, считавших кормление мальчиков единственной целью жизни. Собственно, именно поэтому она и шепнула то заклинание в младенческое ушко. Простая следящая магия, чтобы знать, если с ребенком станет плохо. Просто предосторожность, убеждала она сама себя.

Хамить было бесполезно, поэтому Тиффани отвела женщину в сторонку и проникновенно сказала:

— Слушай, Милли, я понимаю, ты хочешь вырастить своих сыновей большими и сильными, но моя мама всегда говорила: твой сын остается твоим сыном, пока не женится, но твоя дочь всегда будет твоей дочерью. И я считаю, что это правильно. Ты ведь по-прежнему помогаешь матери, верно? И она тебе тоже. Так что девочка заслуживает к себе такого же отношения, как и мальчики. Как ты думаешь?

И, поскольку доводы иногда нужно подкреплять силой, она поправила остроконечную шляпу, чтобы казаться старше и мудрее, чем есть, и строго добавила:

— Я буду за этим следить.

Иногда угрозы действуют лучше, чем что бы то ни было ещё. И, конечно же, она будет следить.

Сейчас в мире существовала только одна особа, с которой Тиффани хотела поговорить. Дождь усиливался; Тиффани круто осадила метлу у холма, и Фиглы посыпались с неё, как горох. Вулли Валенок приземлился особенно эффектно — головой в кусты, — и толпа юных Фиглов радостно бросилась вызволять его.

У входа топтались двое старших сыновей Роба, тощие, даже по меркам Фиглов, с куцыми жидкими бородами, с непрактично низко подвешенными, бьющими о колени напузниками. С удивлением Тиффани увидела полоски цветных штанов над поясами килтов. Штаны? На Фиглах? Времена действительно меняются.

— Килты подтяните, парни, — велел Роб, проходя мимо.

Кельда восседала в своей пещере в окружении Фигловских младенцев, кувыркавшихся на полу, покрытом шерстью давно усопших овец.

— Я знаю, — сразу сказала она и вздохнула. — Я скорблю, но всему в мире приходит свой срок и конец. — Её лицо расплылось в улыбке. — Рада видеть тебя главной среди карг, Тиффани.

— Спасибо, — промямлила Тиффани. Откуда Дженни узнала? Впрочем, у каждой кельды есть способ заглянуть в прошлое, настоящее и будущее, и этот способ кельды с начала времён передавали друг другу как главный секрет.

Хотя кельда и была весьма невелика в размерах, Тиффани знала, что ей можно доверить любой секрет, не боясь огласки.

— Дженни, — произнесла она нерешительно, — мне кажется, я никогда не смогу занять её место.

— Да неужели? — ответила Дженни резко. — Думаешь, Эсме Ветровоск не говорила того же самого, когда была на твоем месте? Думаешь, она не говорила: «О, нет, только не я, я недостаточно хороша»? — Дженни поглядела на Тиффани как на своего рода образчик, вроде нового вида растение, и добавила:

— Уж я-то вижу, ты будешь хорошим вожаком.

— Только первой среди равных, но не вожаком, — поправила Тиффани. — Ну, или другие ведьмы так думают… — её голос прервался. Сомнения буквально висели в воздухе.

— Правда? — сказала кельда. Помолчав, она мягко добавила: — Ты целовала Зимового, а потом выпроводила его, да. Но будет ещё труднее. Завеса тонка, и тебе надо быть здесь. — Она помрачнела. — Опасайся, Тир-Фа-Фойнн, грядет время перехода. Госпожа Ветровоск больше не с нами, и после её ухода осталась… прореха, которую другие не видят. Надо следить за вратами. Кто-то, о ком ты хотела бы не знать, может следить за тобой оттуда.

Как же хорошо дома, подумала Тиффани, когда, наконец, добралась до места.

Снова на ферме родителей — её ещё называли Семейной Фермой, — туда, где мама каждый вечер готовила горячий ужин. Там, где можно посидеть за большим кухонным столом, исцарапанным множеством поколений Болитов, и снова стать просто маленькой девочкой.

Но назад дороги не было. Теперь она не девочка, но ведьма. И у неё целых два владения, за которым надо присматривать. И всю следующую неделю, когда она моталась с Мела в Ланкр, из Ланкра на Мел, в такую погоду, которая словно бы участвовала в соревновании на самое ужасное ненастье в это время года, она постоянно чувствовала себя опоздавшей, мокрой и уставшей. Люди оставались, по большей части, вежливы — перед её лицом и особенно перед её шляпой, — но по тому, чего они не говорили, Тиффани понимала: что бы она ни делала — этого было недостаточно. Каждый день она вставала раньше и позже ложилась, но и этого было мало. Ей надо было быть хорошей ведьмой. Сильной ведьмой. А в перерывах между заботами и лечением, помощью и выслушиванием она чувствовала, как холодные мурашки пробегают по её телу. Дженни предупреждала, что грядет что-то ужасное… Будет ли ей это по плечу? Она ведь даже не уверена, что с обычными вещами справляется.

Она не сможет быть Матушкой Ветровоск для Ланкра.

И с каждым днем ей было все труднее быть Тиффани Болит для Мела.

Даже дома. Даже там. Вечером она устало отбивалась, мечтая только поесть и выспаться, но мать доставала из закопченной печи большой горшок, ставила его на стол, и наступала очередь семейных свар.

— Я сегодня видел Сида Простака из «Доспехов барона», — сказал Вентворт, долговязый парнишка, слишком юный для кабака, но достаточно взрослый, чтобы слоняться по округе.

— Сида Простака? — заинтересовалась миссис Болит.

— Он младший из братьев Простаков, — пояснил отец.

Младший, подумала Тиффани. В краю фермеров это значило многое. Это означало, что старший брат получит ферму. Хотя, если она правильно помнила, ферма Простаков богатством не блистала и не приносила особой прибыли. Работал ли мистер Простак в «Доспехах барона»? Она попыталась вспомнить миссис Простак и не смогла. Но она помнила Сида. Она, кажется, видела его возле Двурубахи, — маленький мальчик, который, казалось, вырос из собственного имени, когда кто-то дал ему фуражку и повесил на шею свисток.

— Он мне рассказал про работу на железной дороге, — продолжил Вентворт с энтузиазмом. — Он хорошо зарабатывает. Говорит, им нужно больше людей. Вот где будущее, пап. Железная дорога! И не надо возиться с овцами.

— Не забивай себе голову всякой ерундой, парень, — ответил отец. — Железная дорога фермеров не касается. Не касается Болитов. И тебя тоже. Твое место здесь, как у Болитов заведено.

— Но… — Вентворт выглядел совершенно несчастным. Тиффани покосилась на него. Она понимала, что он чувствует. В конце концов, она тоже занята совсем не тем, чего от неё ждали, иначе она давно вышла бы замуж, как её сестры, и нарожала бы внуков, чтобы матери было над кем похлопотать.

Матери, похоже, пришло в голову то же самое, и она переключилась на Тиффани.

— Ты все время где-то пропадаешь, Тифф, — сказала она, стараясь, чтобы это не походило на жалобу. — Побыла бы ты дома подольше.

— Не трогай девочку, — сказал отец. — Она же теперь вроде как главная ведьма, ей везде не поспеть.

Тиффани почувствовала себя совсем малышкой.

— Я и сама бы хотела остаться, — сказала она, — но работы так много. Ведьм просто не хватает.

Мать нервно улыбнулась:

— Я знаю, дорогая, работы невпроворот. Меня то и дело останавливают на дороге люди, которые говорят, что ты спасла их ребенка или отца… Все видят, что ты занимаешься делами, которых никто больше делать не хочет. И знаешь, что люди говорят? Они говорят, ты становишься как Бабуля. В конце концов, с ней даже барон советовался, и с тобой то же самое.

— Ну, Бабуля Болит ведьмой не была, — возразила Тиффани.

— Это как посмотреть, — сказал отец, отвернувшись от Вентворта. Тот сердито вышел прочь и захлопнул за собой кухонную дверь. Джо Болит посмотрел ему вслед и подмигнул Тиффани:

— Ведьмы разные бывают. Помнишь, Бабуля хотела, чтобы её пастуший фургончик сожгли, когда она умрет? «Сожгите все», — так она мне сказала. — Он улыбнулся. — Я сделал почти так, как она велела. Правда, кое-что не сгорело, так что вот тебе, девочка, небольшой подарочек от Бабули.

К удивлению Тиффани, по улыбающемуся лицу отца текли слезы, когда он вручил ей сверток гофрированной бумаги, перевязанный куском старой шерсти.

Развернув его, Тиффани обнаружила маленький жесткий предмет.

— Корона пастуха, — пояснил отец. — Я видел такие и раньше, их не слишком трудно найти. — Он засмеялся. — Но эта особенная. Бабуля говорила, что это корона корон. И если она окажется в руках пастуха пастухов, то превратится в золото.

Смотри, она поблескивает.

Тиффани жевала рагу, приготовленное так, как может приготовить только мама, и все смотрела на маленький предмет, вспоминая о временах, когда Бабуля приходила на ферму за едой.

Некоторым казалось, что старуха живет только за счет табака «Бравый мореход», но никто не сомневался: в том, что касалось овец, Бабуля знала все. Но постепенно мысли уплывали куда-то, и Тиффани начала думать о том, что Бабуля делала и о том, что она говорила. Воспоминания обрушились на неё, как снежная лавина.

Тиффани вспомнила, как они бродили с Бабулей по холмам — иногда вдвоем, иногда в компании её овчарок, Грома и Молнии. Старуха так многому её научила….

Она так много рассказала мне, подумала Тиффани. Она воспитывала меня, пока мы пасли овец, и учила меня всему, что нужно было знать, и в первую очередь — как присматривать за людьми. Конечно, это не то же самое, что присматривать за овцами.

И все, что у неё было, — пастуший фургончик и ужасный табак.

Тиффани уронила ложку. Не было ничего постыдного в том, чтобы плакать здесь, на этой кухне, как в детстве.

Отец немедленно оказался рядом.

— Ты многое можешь, джигит, но никто не смог бы переделать всю эту работу.

— Да, — сказала мама. — Я каждый день стелю тебе постель. Ты много хорошего делаешь, и я горжусь, когда вижу, как ты летаешь тут и там, но ты не сможешь сделать все для каждого. Пожалуйста, не ходи сегодня больше никуда.

— Нам хочется видеть нашу девочку чаще, и желательно не в виде размытого пятна, — добавил отец, обнимая её.

Они закончили ужин в теплом молчании, и, когда Тиффани готовилась уже идти наверх, в свою детскую спальню, миссис Болит встала и вытащила конверт, лежавший на полке среди белых и синих банок, которые стояли на фермерской кухне просто для красоты.

— Для тебя тут письмо пришло. От Престона, я думаю, — сейчас её тон был очень материнским. В одном только слове «Престон» уже звучал вопрос.

Наслаждаясь знакомым скрипом ступеней, Тиффани взбежала по лестнице, чувствуя, как любовь и забота родителей обволакивают её. Она положила корону пастуха — свое новое сокровище, — рядом с книгами и устало натянула ночную рубашку. Сегодня, решила она, надо попытаться забыть все свои страхи и побыть немножко просто Тиффани Болит. А не Тиффани болит, ведьмой с Мела.

Пока было ещё достаточно светло, она прочла письмо от Престона, и усталость на миг уступила место радости. Письмо, написанное новым языком и полное новых слов, было восхитительно. Сегодня он описывал скальпель — «такое резкое, сильное слово», — и о новом виде шва. Шов, произнесла про себя Тиффани. Мягкое слово, намного более нежное, чем скальпель, почти исцеляющее. Она и сама нуждалась в исцелении. Исцелении от потери Матушки Ветровоск, от попыток взвалить на себя слишком многое — и от необходимости соответствовать ожиданиям других ведьм.

Она во второй раз внимательно прочла каждое слово, аккуратно сложила письмо и отправила его в маленький деревянный ларец, где хранила все его письма вместе с маленьким золотым кулоном в виде зайчихи, который он когда-то подарил ей. Не имело смысла запирать ларец: все равно нет ничего такого, что можно было бы сохранить в тайне от Фиглов; к тому же, довольно неприятно потом отчищать улиточную слизь, которой они пытались приклеить все, что взломали.

Она заснула, и перед ней появилась кошка Ты.

Тиффани снова была маленьким ребенком, окруженным родительской любовью.

А ещё — девушкой, которой один парень шлет письма.

А ещё — ведьмой с совершенно… особенной кошкой.

Лежа в постели, родители говорили о своей дочери…

— Я прямо горжусь нашей девочкой, — начал Джо Болит.

— Она отменная повитуха, — ответила миссис Болит с грустью. — Но я не знаю, будут ли у неё когда-нибудь собственные дети. Она не рассказывает мне о Престоне, а спрашивать я боюсь. Она не похожа на своих сестер. — Она вздохнула. — Но все меняется. Даже Вентворт… — О нем не беспокойся, — сказал мистер Болит. — Каждый мальчишка имеет право встать на собственные ноги, и он, наверное, будет ещё долго спорить и дуться, но, помяни моё слово, когда нас не станет, он останется здесь, на земле Болитов.

— Землю ничто не превозможет. — Он фыркнул. — Уж точно не эти их железные дороги.

— Но Тиффани-то другая, — возразила ему жена. — Понятия не имею, что она собирается делать, но надеюсь, они с Престоном когда-нибудь осядут здесь. Если он врач, а она ведьма, то что плохого в том, чтобы им быть вместе? Тогда у Тиффани тоже могли бы быть дети, как у Ханны и Занозы… Они задумались о своих детях и внуках.

— Она не такая, как другие наши дочери, — сказал Джо. — Думаю, она и Бабулю за пояс заткнет.

Они задули свечи и уснули, и снилась им Тиффани, белая ворона.

Глава 6

ПО ДОМАМ

Джеффри шагал по дороге в Ланкр. Мефистофель трусил рядом, маленькая повозка дребезжала по камням, над головой кружили ласточки, и дом казался сейчас таким далеким. Прошло всего около недели, но, взбираясь все выше в Овцепики, Джеффри начал понимать, что означает «география» на самом деле, а не в книгах мистера Каммара, которые он когда-то прочел, — в них Ланкр и окрестные деревни выглядели более географичными.

К концу целого дня утомительной, но продуктивной ходьбы юноша и его козел добрались до деревенского трактира под названием «Звезда», вывеска которого сулила добрый эль и сытную еду. Ну, посмотрим, насколько они хороши, подумал Джеффри, выпряг козла и вместе с ним вошел в трактир.

Трактир был полон трудяг, который в данный момент не трудились, а наслаждались послеобеденной пинтой. Здесь было душновато и попахивало старой доброй земледельческой подмышкой. Завсегдатаи заведения были из тех, кто частенько захаживает сюда в сопровождении рабочих собак, но появление пыльного паренька с ещё более пыльным козлом привело их в некоторое замешательство.

— Вход разрешен только с собаками, мистер, — предупредил тощий трактирщик.

Взгляды всех посетителей обратились на Мефистофеля.

— Мой козел почище и поумнее любой собаки, — возразил Джеффри. — Он умеет считать до двадцати и когда-нибудь откроет свое дело. А если, сэр, я покажу ему вашу уборную, он будет пользоваться ею, когда ему понадобится.

— Ты думаешь, — обиделся один из рабочих, — если мы тут в земле копаемся, то и не знаем ничего? Ставлю пинту, что твой козел этого не сможет.

— Ваша знаменитая пинта, сэр, — невинно ответил Джеффри. Посетители захихикали. Теперь все смотрели на Джеффри.

— Ну, Мефистофель, — сказал парнишка, — сколько здесь людей?

Козел осмотрел трактир с королевским высокомерием и во внезапно наступившей тишине принялся отстукивать копытом счет. Восемь раз.

— Верно! — воскликнул трактирщик.

— Я такое уже видал, — заявил один из трудяг. — Приезжал бродячий цирк, знаете, с жонглерами, канатоходцами, клоунами и бродячими докторами^[673]. Карнавал, как они себя называли. Так у них была лошадь, которая умела считать, но это было просто фокус.

— Что ж, господа, — улыбнулся Джеффри, — если один или двое из вас сейчас выйдут, я снова попрошу козла посчитать, и вы увидите, что это не фокус.

Заинтригованные, несколько человек скрылись за дверями, а остальные посетители принялись делать ставки. Джеффри дал команду — и снова Мефистофель отстучал нужное число.

Услышав восторженные возгласы, вышедшие люди вернулись в трактир, и Мефистофель посчитал каждого вошедшего.

Трактирщик рассмеялся:

— Повеселили вы нас, молодой человек. Этот трюк стоит ужина для вас и вашего замечательного козла. Что он предпочитает?

— Это не трюк, уверяю вас, — возразил Джеффри, — но спасибо. А Мефистофель ест почти все — он ведь козел. Думаю, ему понравятся какие-нибудь объедки. А с меня будет довольно и краюхи хлеба.

Мефистофель немедленно получил свой чан очистков, и Джеффри уселся рядом со своей пинтой и куском хлеба с маслом. Немедленно его окружили несколько мужчин, у которых Мефистофель вызвал особый интерес. Интерес возрос многократно, когда Мефистофель удалился в уборную и через некоторое время вернулся обратно.

— Ты в самом деле его этому научил? — удивился один из собеседников.

— Да, — подтвердил Джеффри. — Я учил его с младых копыт, если вы понимаете. Он кроткий, как младенец, — конечно, если я рядом.

— О чем это ты, парень?

— Я имею в виду, он делает, что ему говорят, но думает всегда собственным умом. Я бы ни на что его не променял.

В это время в другом конце трактира раздался шум — это один из завсегдатаев, полный пивного бахвальства, подрался с вновь прибывшим. Более предусмотрительные посетители отошли подальше, чтобы с расстояния понаблюдать, как эти двое обмениваются ударами, словно желая забить друг друга насмерть, а трактирщик громко сокрушался насчет порчи мебели и грозился пустить в ход дедовскую дубинку, которую тот привез после Клатчской кампании в качестве сувенира.

Мефистофель внезапно насторожился и принял такую грозную позу, что каждому, кто ещё оставался более-менее трезв, стало понятно: это не лучшее время, чтобы проявлять неучтивость по отношению к Джеффри.

— Почему они дерутся? Что они не поделили? — поинтересовался Джеффри у своего соседа.

— Старые разборки насчет девушки, — ответил тот и закатил глаза. — Плохо дело. Помяни моё слово, кто-то сегодня здорово пострадает.

Ко всеобщему изумлению, Джеффри пересек зал, провожаемый неотрывным взглядом Мефистофеля, увернулся от ударов и вклинился между дерущимися.

— Прекратите, — потребовал он. — Что за польза от драки?

Трактирщик опешил — уж он-то знал, что бывает с людьми, которые вмешиваются в ссору жаждущих крови драчунов. Однако те неожиданно покорно прекратили боевые действия и разошлись с самым сконфуженным видом.

— Почему бы вам просто не спросить мнения самой девушки, преждечем потрошить друг друга? — предложил Джеффри негромко.

Мужчины мрачно покосились друг на друга, и один из них буркнул:

— И то правда… Под всеобщий смех они принялись озираться по сторонам с таким видом, словно впервые видят этот трактир, и разрушения в нем не имеют к ним никакого отношения.

— Не так уж это было сложно, — бросил Джеффри, возвращаясь к стойке.

— А ты, парень, часом не волшебник? — спросил хозяин, обрадованный, что останки Джеффри не пришлось отскребать от пола.

— Нет, — усмехнулся Джеффри, — просто уловка. Срабатывает, когда мне нужно. По большей части с животными, но иногда и с людьми. Правда, на моего отца это никогда не действовало.

— Все-таки, наверное, ты немного волшебник, — заявил трактирщик. — Вот так разнять этих забияк…

Он обернулся к противникам:

— А что до вас двоих, то даже носа сюда не показывайте, пока не протрезвеете. Поглядите, что вы тут натворили. — С этими словами он вытолкал их за дверь. Остальные посетители вернулись к выпивке.

Трактирщик вернулся на свое место и оценивающе уставился на Джеффри:

— Тебе работа нужна, парень? Платы не обещаю, но свое ты получишь.

— Наняться не могу, но не против задержаться тут на несколько дней, — с готовностью ответил Джеффри, — если для меня найдется миска овощного рагу — мяса я не ем. А что насчет Мефистофеля? Для него найдется местечко? Он не слишком воняет.

— Уж во всяком случае не хуже, чем здешний народец, — засмеялся трактирщик.

— Можете пожить в амбаре. С меня ужин и завтрак, а там посмотрим. — Он протянул Джеффри свою не очень чистую руку. — Ну, договорились?

— Да, благодарю. Кстати, меня зовут Джеффри.

Трактирщик заколебался.

— Меня зовут Дорогуша. Дорогуша Голубок. — Он уныло посмотрел на Джеффри. — Смеешься, да? Все смеются. Как будто я в этом виноват.

— Почему же? — спокойно ответил Джеффри. — Дорогуша — такое доброе, мирное слово, и Голубок тоже. Не вижу в этом ничего дурного.

В тот же вечер мистер Голубок сказал своей жене:

— Я подыскал нового парнишку на кухню. Довольно забавный малый, но совершенно безобидный. И говорить с ним приятно.

— А мы можем себе это позволить, Дорогуша? — обеспокоилась жена.

— О, не волнуйся, — отозвался Дорогуша. — Он готов работать за еду, причём даже мяса не ест. И при нем козел, довольно умный, надо сказать, вытворяет всякие штуки. Может, клиентов привлечет.

— Тогда ладно, — согласилась жена. — А как он одет, этот парнишка?

— Очень прилично. И говорит как джентльмен. Думаю, он от чего-то бежит, так что вопросов лучше не задавать. И вот что я скажу: пока он со своей козой здесь, неприятностей в трактире не будет.

Так что Джеффри остался в «Звезде» на два дня, просто потому, что господину Дорогуше нравилось, что он находится рядом. Когда же он двинулся дальше, миссис Голубок с грустью сказала мужу:

— Странный он мальчик, этот Джеффри. Когда он неподалеку, мне кажется, что все в порядке, даже если я не знаю, что именно в порядке. Правильность какая-то вокруг. Жаль, что он уходит.

— Да, дорогая, — ответил мистер Голубок. — Я уже предлагал ему остаться, но он сказал, что ему нужно в Ланкр.

Жена скривилась:

— Там же полно ведьм.

— Ну, ему туда нужно, — пожал плечами мистер Голубок. — Он сказал, попутный ветер несёт его туда.

Сражаясь со свирепым встречным ветром, Тиффани подумала, что в Ланкре как-то чересчур много ветра. Ну, хоть дождя нет, решила она. Вчерашний дождь был ужасен — этакий веселый компанейский дождь, когда, едва одной туче вздумывалось разверзнуть недра, как все остальные тучи немедленно присоединялись к вечеринке.

Сперва она гордилась тем, что управляется сразу с двумя владениями, но поездки на метле из Ланкра на Мел не отличались быстротой. Теплом они тоже не отличались^[674]. Конечно, чудесно было оказаться дома, где стряпню брала на себя мама, но и дома ей не было покоя: пока она находилась в Ланкре, на Мелу копились жаждущие её помощи. Люди не выражали протеста — в конце концов, она ведь была ведьмой, а в Ланкре куда больше людей, чем на Мелу, — но некоторые ростки недовольства начинали пробиваться на свет. Шепотки. Разговоры. И её преследовало ужасное ощущение, что многие из этих шепотков исходит от других ведьм — тех ведьм, перед дверями которых выстраивались очереди из людей, явившихся за помощью к домику Матушки Ветровоск и обнаруживших его пустым.

Много проблем было с овдовевшими стариками, которые, ко всему, часто не умели готовить. Конечно, временами помогали старушки, приходившие к ним в гости с горшком тушеного мяса, но Тиффани заметила, что такое случалось чаще, если у старика был приличный дом и кое-какие сбережения.

Всегда находились дела, требующие внимания, и чаще всего они касались ногтей на ногах. В Ланкре был один человек — благопристойный старичок, — со смертоносно-острыми ногтями, и Тиффани пришлось даже просить Джейсона Ягга изготовить ей специальные ножницы, которым под силу было одолеть эти ногти.

Она всегда зажмуривалась, когда слышала, как ногти отскакивают от потолка, а старичок называл её прелестной леди и порывался всучить денег. Кроме того, Фиглы находили применение обрезкам.

Ведьмы любят полезные в хозяйстве вещи, размышляла Тиффани, чтобы отвлечься от пронизывающего ветра. Ведьмы никогда ничего не просили — о нет, ни одна ведьма не позволит себе быть перед кем-то в долгу, — и уж точно не брали денег.

Зато они не гнушались тем, что могли использовать: поношенной одеждой, едой, бинтами и запасными ботинками.

Ботинки. Она наткнулась на ботинки Матушки Ветровоск в тот же день. Она задвинула их в угол, и, когда она слишком уставала, чтобы думать, ей казалось, что ботинки глазеют на неё оттуда. Ты ещё не доросла до нас, как будто говорили они. Тебе ещё придется попотеть. А попотеть приходилось. Складывалось впечатление, будто люди вообще не думают о последствиях своих действий. И тогда ведьме приходилось вскакивать с постели и нестись на метле сквозь ночь и ненастье только потому, что «я всего лишь…», «я не знал…» или «я не виноват».

Я всего лишь хотел проверить, нагрелся ли котел…

Я не знала, что кипящие кастрюли могут быть опасны…

Я не виноват — никто не сказал мне, что, когда собака лает, она может укусить…

И, конечно, её любимое Я не знал, что от взрывов нужно держаться подальше, — когда на коробке написано «Взрывоопасно». Малыш Тед Купер засунул шутиху^[675] в куриную тушку на дне рождения своей мамы и едва не убил всех. Конечно, она заштопала и перевязала их, даже незадачливого шутника, хотя от души надеялась, что отец задаст тому хорошую трепку.

А когда ведьмы нет поблизости, почему бы не опробовать на себе пару простых народных рецептов? Многие люди знают, какие травы от чего помогают, — ну, или считают, что знают. Правда, некоторые растения очень похожи на другие, так что мельничиха госпожа Холст лечила мужа от кожной сыпи горемычником вместо веселинки, пока тот не стал фиолетовым с головы до ног.

Тиффани выходила бедолагу, но потом настало время лететь в Ланкр, и она умчалась, надеясь только, что и он, и его жена извлекли из случившегося хоть какой то жизненный урок.

Она была преисполнена благодарности к Нянюшке Ягг, которая частенько навещала домик Матушки Ветровоск… нет, теперь уже её домик. Тиффани много в чем преуспевала, но кулинария явно была не её коньком, и если на Мелу она питалась материнской стряпней, то в Ланкре ей на помощь приходила Нянюшка. Это означало, что она в любой момент может рассчитывать на армию нянюшкиных невесток, готовых на все, чтобы ей угодить^[676].

Но, где бы они ни принимались за трапезу — в домике Тиффани среди лесов или в тесном, но уютном Тир Нанни Огг, где Нянюшка правила бал, — Ты всегда оказывалась там. Она передвигалась так быстро, как ни одной кошке было не под силу; её движение невозможно было заметить, — казалось, она просто появляется.

Это было непонятно, и даже Грибо, старый кот Нянюшки, который мог выцарапать вам глаза просто в качестве дружеского приветствия, предпочитал ускользнуть, едва завидев Ты.

Белая кошка явно решила сопровождать Тиффани по всему Ланкру. Теперь она запрыгивала на метлу, едва Тиффани собиралась начать свой ежедневный обход домов. Нянюшка только смеялась: «Похоже, она считает тебя своим питомцем, девочка моя. Того и гляди, она сама начнет дома обходить».

Нянюшку Ягг действительно впечатляли успехи Тиффани, но и беспокойство не покидало её.

— А ты хорошо справляешься, — заметила Нянюшка однажды за обедом. — Просто отлично. Матушка была в этом уверена. Только не стоит пытаться сделать все в одни руки. Переложи часть обязанностей на девочек — ну, учениц. — Она прожевала кусок. — Этот молодой дровосек, которого Эсме подлатала накануне своей смерти… Гариетта Билк уже сходила его навестить и ничего, вроде справилась. Тифф, я понимаю, что ты сама должна решать, но ты не единственная ведьма в Ланкре.

Иногда полезно просто побить баклуши, и пусть все идёт своим чередом.

Даже не дослушав, Тиффани вскочила на метлу и отправилась на Мел. Ведьме с двумя владениями покой может только сниться! Однако под свист ветра она обдумала слова Нянюшки. Конечно, в Ланкре есть и другие ведьмы, но на Мелу — если только Летиции не наскучить быть баронессой, — она была одна. И, если предчувствия не обманывали её, а Дженни была права, то одной ведьмы на Мелу может оказаться недостаточно.

Она вздрогнула. Ей очень хотелось оказаться сейчас в тепле, на кухне у мамы, но кое-кого она должна была проведать в первую очередь… Поиски продолжались долго, но, в конечном итоге, Тиффани нашла мисс Тик, ведьмознатку, в лесочке неподалеку от Ветчины-на-Ржи, где та устроила привал, чтобы попить чаю. Привязанный неподалеку мул с наслаждением хрупал содержимым своей торбы. При виде Тиффани он заржал.

— Его зовут Иосиф, — сказала мисс Тик. — Настоящий ведьминский мул.

Снова заморосил дождь, и мисс Тик сделала Тиффани приглашающий жест в сторону своего фургончика. На маленькой походной печке закипал чайник. Она уселась на скамеечку, установленную прямо на внутренней стороне двери, лицом к печке, и с благодарностью приняла чашку чая.

Изнутри фургончик выглядел так, как и ожидала Тиффани. Мисс Тик обустроила из него подобие сухопутного корабля. Множество полочек, уставленных всевозможными вещицами, аккуратно помеченными учительским почерком мисс Тик, — непременно в алфавитном порядке. Горшки без этикеток с совершенно неопределимым содержимым. Над кроватью плакат с разными видами узлов, — бегствология была весьма полезным хобби для ведьмы.

— Только горшочки не трогай, пожалуйста, — предупредила мисс Тик. — Некоторые отвары действуют не так, как ожидалось, и результаты бывают непредсказуемы. Но, знаешь, экспериментировать надо.

Так вот что в этих горшках, подумала Тиффани. Эксперименты.

— Рада тебя видеть, — продолжала мисс Тик. — Я то и дело слышу о тебе.

Представляешь, почти каждая девочка, которую я встречаю, хочет походить на тебя!

Они видят, как ты со свистом проносишься мимо на метле, и хотят брать с тебя пример, госпожа Болит. Ведьмовство уже становится привлекательной профессией!

— О, да, — ответила Тиффани. — Начинается. А потом вы говорите им, на что именно им предстоит тратить свою жизнь на самом деле, и кое-кто из них отправляется в большой город, чтобы стать парикмахерами, или чем-то вроде того.

— Ну, я ничего не скрываю, — сказала мисс Тик. — Я советую им подумать как следует. Это ведь не глупости вроде размахивания волшебной палочкой, это грязная и неблагодарная работа.

Тиффани вздохнула:

— Ведьмовство — мужская работа, вот потому-то женщинам и приходится ею заниматься.

Мисс Тик засмеялась:

— Помню я одну маленькую робкую девочку. Я ещё сказала ей, что преподам ей такие уроки, каких она никогда не забудет в спешке.

— Помню. — Тиффани улыбнулась в ответ. — Но последние дни я все время куда то спешу. Но, мисс Тик, — её голос стал тише, — мне кажется, некоторые ведьмы считают, что я недостаточно хорошо справляюсь. — Она сглотнула. — По большей части, в Ланкре. Но это значит, что мне нужно чаще там появляться. — Тиффани закусила губу, она ненавидела просить о помощи. Следует ли говорить, что она не соответствует положению, которое занимает? Подвести Матушку Ветровоск, которая так в неё верила? Она не помнила, чтобы Матушка когда-нибудь обращалась за помощью со стороны. — Думаю, было бы неплохо мне…. Э-э… подыскать ученицу.

Чтобы немного подсобила.

Небеса не разверзлись. Никто не задохнулся от ужаса. Мисс Тик сердито скрестила руки на груди.

— Я уверена, это Летиция Иервиг сеет сомнения в людских умах, — сказала она. — Считает себя проницательной, будто бы знает любой промысел судьбы, а на деле это все детский лепет. Дуре, написавшей «Мои друзья эльфы», должно быть стыдно называться ведьмой, а уж тем более посягать на лавры Матушки Ветровоск. Ха, Летиция Иервиг уж точно не управилась бы с двумя владениями сразу. Она и с одним-то едва справляется. — Мисс Тик презрительно фыркнула. — Не забывай, Тиффани: я учительница^[677], а учителя бывают весьма неприятными людьми, когда придется. «Десять шагов к колдовству» и «Романтика метлы» — не книги, а так, мусор.

Конечно, я присмотрю для тебя девочку иди двоих, идея отличная. А насчет того, что скажет миссис Иервиг, даже не беспокойся.

Глава 7

СТИХИЙНОЕ БЕДСТВИЕ

Летиция Иервиг была не из тех, кто сидит сложа руки. Или стоит, раз уж на то пошло. Она была настоящим стихийным бедствием и ненавидела сдавать позиции.

Узнать, что перед домом Нянюшки Ягг стоит очередь, не заняло много времени. Тиффани Болит, решила миссис Иервиг, Не Справляется. И нужно вмешательство более опытной ведьмы, чтобы Что-то Предпринять. По мнению Летиции Иервиг — всегда значительному мнению, — она одна была достаточно авторитетной личностью для решительных действий, особенно в сравнении со старой кошелкой Нянюшкой Ягг.

Много лет назад миссис Иервиг вышла замуж за отставного волшебника.

«Волшебникам не разрешается жениться, — пренебрежительно сказала Нянюшка Ягг Тиффани, — но дураки всегда хватаются за что угодно, если оно само плывет к ним в руки. Подкаблучник, что с него взять. Она все получила за его счет, так люди говорят!» Тиффани благоразумно не стала развивать тему, тем более что под «людьми» явно подразумевалась Нянюшка Ягг, преисполненная к миссис Иервиг решительной и неослабевающей ненависти.

Но именно поэтому она оказалась не готова к случаю спустя неделю или около того, когда, в отсутствии Нянюшки Ягг, к домику Матушки Ветровоск прибыла миссис Иервиг с целью, как она выражалась, «побеседовать». По здравом размышлении, было бы лучше, если бы она не застала Тиффани в саду за стиркой для старой мадам Прайс, по уши в мыльной пене.

Сердце Тиффани упало, когда она увидела^[678], кто к ней заявился, однако она нашла в себе силы вытереть руки и приветствовать гостью со всей учтивостью, какую она сумела из себя выдавить. Миссис Иервиг имела склонность обращаться с Тиффани как с неразумным ребенком, а ещё имела ужасные манеры, например, садилась без приглашения, куда ей вздумается. Сейчас она устроилась в Матушкином кресле-качалке, послала Тиффани фальшивейшую из своих улыбок и немедленно усугубила впечатление, воскликнув:

— Девочка моя!

— Женщина, — тихо произнесла Тиффани, пока миссис Иервиг оглядывала её с головы до ног. Она всем своим существом чувствовала, как клочья пены все ещё цепляются за её передник и встрепанные волосы.

— Не обращай внимания, — отмахнулась миссис Иервиг, словно бы это не имело ни малейшего значения. — Как твой друг и старейшая ведьма в округе, я решила тебя навестить. Ну, знаешь, проведать, как идут дела, дать пару конструктивных советов… — Она снисходительно оглядела кухню, задержав особо пристальный взгляд на пляшущих в воздухе пылинках, и Тиффани вдруг вспомнила о пауках, обитающих в судомойне, и об их многочисленном потомстве, — ей недостало решимости изгнать их.

— Не кажется ли тебе, моя дорогая, что присмотр сразу за двумя владениями чересчур утомителен для тебя? — сказала миссис Иервиг, слащаво улыбаясь.

— Да, моя дорогая миссис Иервиг, — ответила Тиффани довольно резко. — Я разрываюсь, потому что мне не хватает времени, чтобы успеть сделать все и здесь, и там. — А для вас это хобби, подумала она. Но вести эту игру можете не только вы. Она улыбнулась, чтобы соответствовать моменту. — Если у вас есть для меня несколько полезных советов, я бы с удовольствием их выслушала.

Миссис Иервиг не могла упустить такого приглашения, хоть и вовсе не нуждалась в нем, и немедленно начала заранее заготовленную речь:

— Я не хочу сказать, будто ты плохой человек, милочка, но ты можешь просто не справиться. Люди поговаривают… — Вполне возможно, — ответила Тиффани. — Но и благодарностей я слышу немало. И, кроме того, я всего лишь единственная женщина — а не девочка, если позволите, — и не могу делать все одновременно. Просто позор, что рядом нет кого-то более опытного… — её голос прервался. Память об ивовой корзине Матушки Ветровоск была ещё свежа.

— Понимаю, — сказала миссис Иервиг. — И это не твоя вина. — Её голосок стал совсем медовым. — Тебя просто швырнули в бездну проблем, которых ты не можешь одолеть, а ты ведь ещё слишком юна, дорогая Тиффани. Чтобы сделать новый шаг по пути магии, тебе понадобится мудрый наставник. — Она засопела. — Серьезная мудрая ведьма с правильным… подходом. Нет… со связями. — Стало ясно, что Нянюшку Ягг она подходящей кандидатурой ни в коем случае не считает.

Тиффани едва сдержалась. Хуже, чем «милочка», было только «дорогая Тиффани». Она вспомнила, какие напутствия давала миссис Иервиг своей протеже Анаграмме Ястребец, которая битком набила свой домик рунами и блестящими побрякушками, но не умела ничего путного. Ей даже пришлось обратиться к Тиффани за помощью. Что же касается того, будто Нянюшка Ягг не подходит на роль наставника… — Милочка, — продолжала миссис Иервиг, — я старейшая из здешних ведьм и полагаю, что именно я должна прийти на смену Матушке Ветровоск. Так всегда делалось, и на то есть причины, — людям нужен кто-то, кого они уважали бы, на кого они бы равнялись. А ведьма, занимающая высокое положение, никогда не позволит, чтобы её застали за стиркой.

— Правда? — выдавила Тиффани сквозь зубы. Опять «милочка»? Если она скажет это ещё раз, Тиффани не только изгваздает её в мыльной пене, но и подольше подержит её голову под водой. — Матушка Ветровоск говорила: делай работу, которая прямо перед тобой, так что мне все равно, увидит ли кто-то, как я стираю белье для стариков. Грязной работы всегда полно, миссис Иервиг.

Миссис Иервиг вспыхнула:

— Но милочка… — Хватит милочек, — отрезала Тиффани. — Ваша последняя книга, миссис Иервиг, называлась «Полет на золотой метле». Можете объяснить, как она летает, миссис Иервиг? Золото довольно-таки тяжелое. Пожалуй, слишком тяжелое.

Миссис Иервиг зарычала. Тиффани никогда прежде не слышала, чтобы миссис Иервиг рычала, но этим рыком можно было валить лес.

— Это метафора, — рявкнула она.

Тиффани совсем разозлилась:

— Метафора чего, миссис Иервиг? Я все время на передовой, а это означает тяжелый труд. Мы заботимся о людях, а не книжонки строчим. Вы когда-нибудь ходили по домам, миссис Иервиг? Помогали детям в обносках, без обуви, без корки хлеба на обед? Женщинам, у которых что ни год, то младенец, а муж пропадает в кабаке? Вы были столь любезны предложить мне совет, так вот что я в свою очередь посоветую вам: даже не надейтесь, что произведете на меня впечатление, пока не начнете обходить дома. Меня признали преемницей Матушки Ветровоск, которая обучалась у госпожи Грапс, которая училась у ведьм, ведущих свой путь от Черной Алисии, и так будет и впредь, что бы вы там себе ни думали. — Она распахнула входную дверь. — Спасибо, что уделили мне время. А теперь мне, как вы правильно заметили, надо многое сделать. В отличие от вас.

Миссис Иервиг нервно зашагала прочь; она двигалась такими рывками, что даже смотреть на это было больно. Побрякушки исполнили прощальную мелодию, а одна из них даже предприняла попытку остаться, зацепившись за дверную ручку.

Распутывая толкую цепочку, миссис Иервиг сказала:

— Я пыталась, честное слово, пыталась. Я хотела предложить тебе все свои знания о колдовстве, но нет. Ты потеряла хорошего друга в моем лице. А ведь мы действительно могли бы подружиться, если бы не твое упрямство. Прощай, милочка.

Миссис Иервиг захлопнула за собой дверь. Глядя ей вслед, Тиффани подумала: я не хотела делать этого, миссис Иервиг, но должна была это сделать.

Однако хлопок двери поставил точку в её размышлениях. Я буду все делать по-своему, решила Тиффани, а не так, как от меня ждут. Я не могу быть второй Матушкой Ветровоск, я могу быть только Тиффани Болит. Впрочем, нельзя было не признать, что кое в чем миссис Иервиг была права.

— Я действительно пыталась сделать слишком многое, — произнесла Тиффани вполголоса. — Что ж, может, мисс Тик сумеет подыскать мне толковую девочку. Мне нужна помощь.

— Агась, точняк, — раздался голос Роба Всякограба.

Тиффани взорвалась:

— Ты что, все время за мной следишь, Роб Всякограб?!

— Агась. Помнишь, это ковы на нас — приглядывать за тобой день и ночь, великучие ковы.

Ковы. Осведомленная о магических традициях Тиффани знала, что нет такого Фигла, который посмел бы нарушить обет, — кроме Вулли Валенка, который вечно путал обет с обедом. Тем не менее, она была в ярости.

— Все время следишь? Даже когда я купаюсь? — спросила она устало.

Привычный довод. Тиффани — по непонятным Робу причинам, — не одобряла того факта, что вокруг неё вечно толкутся Фиглы. Впрочем, насчет уборной с ними удалось договориться^[679].

— Не подглядываю, не-а, — заверил Роб.

— Ладно, — сказала Тиффани. — Сделаешь мне одолжение, Роб?

— Запросто. Хочешь, чтобы ента Иервиг плюхнулась в пруд, или что-нибудь такое?

— Жаль, но нет, — вздохнула Тиффани. — Не такой я человек.

— А мы такие, — радостно заявил Роб Всякограб. — И вообще, это традиция, вот как. А мы — мы о-очень традиционные, потому как мы фольклорные элементы… — он заулыбался с надеждой.

— Прекрасная идея, но лучше не надо, — ответила Тиффани. — Миссис Иервиг не так уж плоха.

Так и есть, подумала она. Глупая, властная, бесчувственная, да и, если разобраться, ведьма из неё так себе. Но у неё есть стержень.

Тиффани знала, что Нянюшка Ягг редко занимается стиркой — иначе зачем нужны её невестки? — но она вдруг вспомнила, что никогда не видела Матушку Ветровоск за стиркой стариковского белья, и эта мысль поразила её на мгновение.

Пора решить этот вопрос, подумала она, глядя на набольшего Нак Мак Фиглов, стоявшего перед ней. Что ж, им предстоит непростая задача.

— У меня есть маленькие ковы, которые я на тебя возлагаю, — сказала она.

— Ась?

— Ты слышал о стирке одежды?

— А, ну да, было дело, — ответил Роб Всякограб и почесал напузник. Град мертвых насекомых и обглоданных куриных костей посыпался на землю.

— Тогда сделай мне одолжение и проведи некоторое время в судомойне, пока я летаю по делам. Помоги старику, он любит чистоту и свежее белье. — Она строго посмотрела на Роба. — Тебе следовало бы брать с него пример.

Тиффани не могла сдержать трепета, когда, вернувшись домой, подошла к двери в судомойню. Вокруг все сверкало чистотой, а на ветвях дерева снаружи висели старые штаны мистера Прайса, белые настолько, насколько возможно.

Тиффани перевела дух.

— Отлично, — сказала она Робу Всякограбу.

— Агась, — заулыбался Роб. — Нехитрая работёнка.

— Хорошо поработали сегодня, — раздался ещё один голос. Это был Двинутый Крошка Артур, Фигл, который не возражал против мытья, поскольку сперва трудился в гильдии башмачников, а потом полисменом в большом городе. Внутри Двинутого Крошки Артура, как заметила Тиффани, шёл непрерывный бой между Фигловской и городской его частями, однако, поскольку каждому Фиглу нравилась хорошая драка, постоянная борьба с собой была всего лишь ещё одним поводом для веселья.

Величий Ян толкнул Двинутого Крошку Артура локтем.

— Слышь, мы могем помогать старым верзилам и отмывать их сколько хошь, но мы Фиглы, и мы своей грязью дорожим. От стирки мы слабеем. Мы мыла не терпим, ясно?

— Ток не я, Роб, ток не я, — прозвучал счастливый возглас. Со стены козьего загона свалился Вулли Валенок и покатился по траве. Пузыри разлетались от него во все стороны.

— Я те говорил про это, Вулли, — проворчал Роб. — От мыла у тебя из ушей пузыри лезут.

Тиффани рассмеялась:

— А ты сделай мыла сам, Роб. Для Дженни. Сделай подарок для своей кельды. Это просто, всего-то и нужно, что немного жира и щелока.

— О да, нащелкать мы кому хошь можем, — с гордостью отозвался Роб Всякограб.

Ну, я пыталась, подумала Тиффани. По крайней мере, души у них чисты.

Над Мелом сгущались сумерки. У подножия холма на самой кромке темного леса лежал Двурубахи, городок с претензией на нечто большее, нежели одинокий магазин, трактир и кузница. Королева Эльфов удовлетворенно улыбнулась.

Вечер выдался теплым, и в воздухе разливались привычные запахи, а небо выглядело в точности так же, как всегда. Вдалеке виднелось нечто вроде новой дороги или ручья, блестевшего под луной, но в остальном все было так, как и в прошлый раз.

Она обернулась на пленного гоблина, сидевшего со связанными руками в седле позади одного из её стражников, и неприятно улыбнулась. Она отдаст его лорду Ланкину. Эльф немало позабавится, разрывая свою жертву на куски, — разумеется, после того, как вдоволь наиграется с нею.

Но сейчас этот гоблинский мусор привел их сюда, в эту спящую долину.

Воины, облаченные в кожу и меха, с перьями в волосах, уже держали стрелы на тетивах.

Завеса между мирами не доставила проблем. Эльфам не составило труда пройти через врата — сейчас завеса была совсем слаба. Это раньше она была сильна, пока старая ведьма стояла на страже.

Звери заметили их. Едва Королева ступила на эту землю, зайцы на холмах обернулись и замерли, а совы взмыли как можно выше в небо, почуяв присутствие другого хищника.

Люди же, как правило, все замечали последними. Что ж, больше будет удовольствия… Ничто, кроме странного отблеска на насыпи и шума далекого буйства, который королева восприняла как признак присутствия Нак Мак Фиглов, ничто не предвещало беды для первых эльфийских завоевателей за много-много лет, и эльфы принялись веселиться. Они развлеклись в паре деревень, выпуская коров, переворачивая тележки, заставляя молоко скисать, портя эль в бочках, — обычные невинные шалости. Но городок у подножия холма обещал гораздо большие перспективы для эльфов, стосковавшихся по облавам.

Наступила тишина, только позвякивали бесчисленные колокольцы в сбруях вороных коней. Эльфы ждали команды.

Она подняла руку.

Но, прежде чем она успела что-либо сделать, воздух разорвал звук, словно где-то убивали гигантскую свинью.

Этот звук сотряс весь Мел — пронзительный до боли в зубах свист, заполонивший холмы. Воздух буквально воспламенился, когда железное чудовище помчалось к городу по серебристой ниточке дороги, отмечая свой путь клубами густого дыма.

Эльфы содрогнулись, паника обуяла их. Этот звук. Этот запах железа в воздухе.

Воспользовавшись моментом, Токарная Стружка зубами вытащил из ножен оглушенного охранника, зажимавшего руками уши, каменный кинжал, спрыгнул на землю и разрезал свои путы.

— Я же говорил. — сказал он. — Железный Конь. Последний поезд в Дверубашки, вот что это. Там теперь работают гоблины. Там чугун и сталь.

Королева не дрогнула. Нельзя было демонстрировать страха перед придворными. Но про себя она подумала: поезд? Он большой. Это железо, о котором мы не знаем. И мы не знаем, как оно может убить нас.

— Чем его можно усмирить? — спросила она. — Как можно заполучить его? Сколько бед мы могли бы причинить с его помощью!

Душистый Горошек — хладнокровный Душистый Горошек, словно бы не поддающийся всеобщей эльфийской жажде террора, — улыбнулся, и его улыбка королеве не понравилась. Она словно бы прорезалась сквозь его ледяной и драматичный облик, но глаза его оставались холодными и безжалостными.

— Можно пытать гоблинов, пока они нам все не расскажут, — предложил он. — Тогда они все сделают за нас.

— Не сделают, — отозвался Токарная Стружка, одарив Душистого Горошка презрительным взглядом. — Зачем бы они стали это делать?

Душистый Горошек наклонился, чтобы схватить гоблина, но тот оказался проворнее. Град серебристых осколков осыпался на эльфа; тот закричал от боли и свалился с лошади. Остальные эльфы отшатнулись, и гоблин рассмеялся:

— Забыл, что у меня в карманах, мистер Душистый Цветочек? А я говорил вам про стружки, говорил. Они в моем имени. Больно, да? Нарвались на умного гоблина в те дни, когда он как нарочно ждал всяких гадостей, особенно эльфийских. — Он кивнул на Душистого Горошка, который корчился перед ним на земле; стальной ливень сбил с него весь лоск, теперь он казался маленьким, слабым и жалким, и рыдания сотрясали его тело.

— Забавно, правда? — сказал гоблин. — В нынешнем мире любая мелочь важна, даже стружки… и гоблины.

Глава 8

ДОСПЕХИ БАРОНА

«Доспехи барона». Такое название носил трактир того сорта, где Джон Петрушка, наследный хозяин и бармен, запросто доверял посетителям разливать пиво самим, когда не успевал управиться со всеми делами или когда был вынужден откликнуться на зов природы. Трактир того рода, куда посетители приносят огромные огурцы или другие забавно выглядящие овощи со своей грядки, чтобы показать их своим друзьям.

Здесь нередко вспыхивали споры, но споры во имя поиска истины, а не ради драки. Иногда возникали попытки делать ставки, но Джон Петрушка смотрел на это сурово. Хотя разрешалось курить — и курить очень-очень много, — плевки возбранялись. И, конечно, здесь звучала брань не менее сочная, чем знаменитые забавного вида овощи. В конце концов, здесь не было женщин, кроме миссис Петрушки, которая терпеливо пропускала мимо ушей слова типа «черт», пока они оставались лишь образным выражением, используемым в контексте «как поживаешь, ты, старый черт?» или, с большей осторожностью, «черт подери».

Бароны, которые знали, как важен процветающий трактир, и которые сами не прочь были порою заглянуть на огонек, время от времени вносили некоторые усовершенствования для развлечения посетителей. Молодой барон, например, в ознаменование своего вступления в брак, преподнес в дар трактиру все надлежащие принадлежности для игры в дартс. Не слишком, впрочем, к добру, — во время последнего состязания Встрях Полегче, общепризнанно лучший пахарь на Мелу, но явно не хватавший звезд с неба в интеллектуальном плане, едва не лишился глаза. С той поры дартс начали рассматривать как нечто смертельно опасное, а доска с дротиками была со всем возможным почтением отправлена обратно.

Для многих трудяг трактир был желанным убежищем после тяжелого трудового дня в полях или загонах для скота. Джо Болит, арендатор Семейной фермы, с надеждой думал о моменте, когда, покончив с возней вокруг беспокойных животных и сломанных приспособлений, сможет спокойно пропустить кружечку. Он знал, что пинта приведет его в расположение духа достаточно радужное, чтобы выдержать ожидавший его семейный скандал за ужином; предстоящий скандал касался годовщины свадьбы, о которой он в суматохе позабыл. По собственному опыту Джо знал, что это грозит как минимум неделей холодных ужинов и холодных взглядов, а то и холодной постели.

Стоял теплый и ясный субботний вечер. Паб был полон, хотя и не настолько, как хотелось бы Джону Петрушке. Джо уселся за дубовый стол снаружи у трактира, и его пес Балабол устроился у его ног.

Будучи наследником целой династии Болитов, обитавшей на Мелу, Джо знал всех людей в округе и их семьи, знал, кто из них честно трудится, а кто бьет баклуши, кто глуп, а кто умен. Сам Джо Болит не хватал звезд с неба, но отличался сообразительностью и смыслил в фермерском ремесле, а субботними вечерами он занимал место своеобразного председателя трактирных собраний. Здесь он служил настоящим кладезем знаний.

Он слышал, как за соседним, меньшим столиком двое местных спорили о том, чем отличаются кошачьи следы от лисьих. Один из них делал руками плавные жесты и втолковывал собеседнику: «Смотри сюда, старый ты черт: кошка ходит вот так, но Патрикеевна — она вот этак лапы ставит». Его собеседник повторил жесты, ещё раз изобразив лису и кота. Интересно, подумал Джо, не будем ли мы последним поколением, которое величает лису Патрикеевной.

Катился к закату ещё один долгий день для всех честных тружеников, чья жизнь проходила в хлопотах около лошадей, свиней и овец, не говоря уже о множестве других дел по хозяйству, без которых не обходится ни один крестьянин.

Они разговаривали на скрипучем диалекте, знали голоса всех птиц, обитающих в этих краях, могли поведать, где отыскать любого зверя и любую змею и куда люди барона не имеют обыкновения наведываться. Короче говоря, они были настоящими специалистами по части вещей, которым не обучают в университетах. Если кто-то из них держал речь, то говорил вдумчиво и медленно, тщательно подбирая нужные слова, пока жены не посылали за ними сыновей, чтобы те поторопили своих отцов к остывающему ужину.

Дик Чуть, толстяк с клочковатым пушком на подбородке, который в этой компании стыдно было бы назвать бородой, заявил:

— Что за отвратительный эль! Слабый, как ключевая вода!

— Что ты сказал о моем пиве? — осведомился Джон Петрушка, который как раз убирал порожнюю тару со стола. — Оно должно быть отменным, бочонок открыли только сегодня утром.

— Я и не говорю, будто ключевая вода — это плохо, — сказал Дик Чуть, вызвав всеобщий смех. Все помнили скупого старика Тайдера, который, положившись на народную медицину, попросил свою дочь припасти своей мочи, чтобы делать компрессы на больную ногу; Мейзи же — девушка славная, но совершенно без царя в голове, — неправильно истолковала его просьбу и угостила отца напитком, весьма необычным на вкус. Как ни странно, нога его болеть перестала.

Принесли новую пинту, из другой бочки, и Дик Чуть признал её сносной. Джон Петрушка удивился. Но не слишком. В конце концов, что значит какая-то пинта в кругу друзей? Хозяин подсел к посетителям и обратился к Джо Болиту:

— Ну, и как ты находишь молодого барона?

Взаимоотношения между бароном и его арендатором, господином Болитом, не представляли собой ничего необычного для сельской местности. Барон владеет землей, это все знают, а также всеми окрестными фермами, и фермеры, которые эту землю возделывали, платили ему поквартальную ренту. Барон, если бы захотел, вполне мог бы забрать ферму назад и вышвырнуть арендатора и его семью на улицу.

В прошлом уже бывали такие бароны, которые развлекались сожжением ферм и выдворением жильцов — иногда по простой прихоти, но чаще в качестве безумного способа демонстрации своей власти. Однако вскоре до них дошло: власть не стоит ломаного гроша без полных амбаров и стад воскресных обедов, пасущихся на холмах.

Роланд де Чамсфалей^[680], молодой барон, сперва пытался затянуть гайки — не иначе как под влиянием своей тещи-герцогини, — но вскоре осознал всю бесперспективность такого подхода. Понимая свою неопытность в сельскохозяйственных делах, он решил брать пример с отца и предоставить фермерам вести хозяйство так, как они сами посчитают нужным. В итоге все остались довольны.

Не менее мудро со стороны Роланда было время от времени беседовать с Джо Болитом, как делал и старый барон, и Джо, добрый человек, обращал внимание Роланда на вещи, которые торговые агенты и управляющие барона обычно упускают из вида, например, бедственное положение вдов или одинокая мать, едва сводящая концы с концами после того, как её муж был затоптан неуравновешенным быком. Джо Болит не забывал подчеркивать, что некоторая благотворительность никогда не бывает лишней, и надо отдать должное молодому барону — он действительно старался следовать этим советам, хотя и по-своему, и бедная вдова вдруг обнаруживала, что ухитрилась заплатить за аренду жилья заранее и на несколько месяцев вперед, а перспективный трудяга из поместья, желавший обучиться фермерскому ремеслу, совершенно случайно оказывался поблизости от маленькой усадьбы молодой матери.

— Не хочу судить обо всем заранее, — сказал Джо Болит, откинувшись на спинку скамьи с таким серьезным видом, словно председательствовал на ученом собрании.

— Но, должен сказать, он старается. Не почивает на лаврах, если можно так выразиться.

— Это хорошо, — высказался Томас Зеленотрав. — Он, видать, хочет пойти по стопам своего старика.

— Тогда нам считай повезло. Старый барон был хороший человек — иногда жесткий, конечно, но знал, что к чему.

Петрушка усмехнулся:

— А вы заметили, что юная баронесса тоже много чего нахваталась, хотя её никто не учил? Она все время ходит по округе и говорит с людьми, носа не задирает. Моей жене она нравится, — добавил он с глубокомысленным кивком. Если жена одобряет — что ж, так тому и быть. Это означало мир дома — то, чего хотелось каждому работяге после трудного дня.

— Говорят, она всегда приходит к роженицам, чтобы их приободрить.

— У моей Жозефины скоро пополнение, — заметил Роберт Гуща.

— Значит, ты проставляешься, — засмеялся кто-то.

— Тогда тебе надо поговорить с Тиффани, — сказал Томас Зеленотрав. — Когда нужна повитуха, ты никого лучше не сыщешь. — И добавил поверх своей пинты: — Я видел, как она вчера носилась по округе. Прямо горжусь, что это наша девушка, с Мела. Тебе тоже стоит гордиться, Джо.

Все знали Тиффани Болит с тех самых пор, когда она была совсем малышкой и играла с их собственными детьми. Она не слишком-то походила на других ведьм, но она была их ведьмой. И полезной. Самое главное — она была здешней. Она ценила овец, и все помнили её, когда она ещё пешком под стол ходила, так что все в порядке.

Отец Тиффани попытался улыбнуться и бросил собаке свиную шкурку:

— Угощайся, Балабол. — Он оглядел присутствующих. — Конечно, матушка Тиффани хотела бы, чтобы дочка чаще бывала дома, и всегда готова её приютить, но она не может заставить людей перестать говорить о ней, да и я не могу. — Он перевел взгляд на хозяина. — Ещё пинту, Джон.

— Конечно, Джо, — кивнул Петрушка, направился в трактир и вернулся с пенящейся кружкой в руке.

— Странно, — сказал Джо, получив свою пинту, — как много времени наша Тиффани проводит в Ланкре.

— Вот будет досада, если она туда переедет, — сказал Дик Чуть. И высказанная им мысль повисла в воздухе, хотя никто больше не проронил ни слова.

— Ну, она ведь всегда занята, — произнес Джо Болит, пытаясь отогнать неприятные мысли.

— Кругом полно младенцев!

Все засмеялись.

— И не только младенцев, — добавил Джим Шенкель. — Она приходила к моей старушке матери, когда та собралась на тот свет. Была с ней всю ночь. И забрала её боль! Слыхали о таком?

— Да, — кивнул Джо. — Знаете, когда старый барон помирал — у него ведь была сиделка, но это Тиффани его проводила. Уверен, больно ему не было.

Молчание повисло над столом, когда завсегдатаи трактира дружно задумались о том, как часто Тиффани встречалась на их пути. Потом Нодди Гуляка почти что благоговейно произнес:

— Ну, Джо, мы надеемся, что ваша Тиффани все-таки останется здесь. Ей тут будет лучше. Ты ей так и скажи при случае.

— Мне этого повторять не надо, Нодди, — сказал Джо. — Мать Тиффани тоже все надеется, что дочка осядет на Мелу со своим кавалером — ну, знаете, с молодым Престоном, который отправился в большой город учиться на врача. Но я думаю, она так не сделает, — по крайней мере, не навсегда. Конечно, тут много поколений Болитов жило, но Тифф идёт по стопам своей бабушки, только современнее, понимаете? Ей бы весь мир хотелось изменить, ну, или Мел хотя бы.

— Она смыслит в пастушьем деле, — сказал Томас Зеленотрав, и хор одобрительных голосов поддержал его.

— А помните, парни, — промолвил Дик Чуть, опустошив свой стакан, — как пастухам пришлось сражаться на Состязании? У нас тогда ведьмы не было.

— Ага, — ответил Джо Болит. — Те старые пастухи на посохах не дрались, только врукопашную. А победитель становился главным над всеми пастухами.

Все засмеялись, и большинство вспомнило о Бабуле Болит, последней главой пастухов. Один кивок Бабули — и пастух весь день ходит гоголем, состязание там или нет.

— Главного пастуха у нас больше нет, зато есть Тиффани, — сказал Роберт Гуща после долгой паузы, занятой пивом и табаком.

— Значит, раз у нас ведьма за главную, кто-то должен потягаться с ней, а? — с широкой улыбкой заявил Джон Петрушка и покосился на отца Тиффани.

— Едва ли, — сказал Роберт Гуща.

Джо и другие согласно кивнули.

Потом смутная тень пронеслась над ними, и девушка верхом на метле крикнула:

— Привет, пап! Привет, все! Не могу остаться, надо принимать близнецов!

Рональд де Чамсфалей, молодой барон Мела, и впрямь пытался походить на отца. Он знал, что старик пользовался популярностью, — это называлось «старая школа» и означало, что все знают, чего ожидать, а стражники полируют доспехи, отдают честь и делают то, чего от них ждут, да и сам барон делает в значительной степени то, чего от него ожидают, и в целом предоставляет людей самим себе.

Впрочем, отец был немного злобен и задирист, и Роланд старался об этом немногом забыть. В частности, он старался брать верный тон, когда навещал Тиффани в Семейной Ферме. Они ведь когда-то были друзьями и, к беспокойству Роланда, Тиффани считалась хорошей подругой его жены Летиции. Каждый мужчина подсознательно чувствует, что подруг жены стоит опасаться. Ибо кто знает, какие… маленькие секреты могут выплыть наружу. Роланд, с егодомашним воспитанием и ограниченными знаниями о мире за пределами Мела, опасался, что слово «маленький» может стать ключевым замечанием, которым Летиция может поделиться с Тиффани.

Он выбрал момент в субботний вечер, когда увидел, как Тиффани спустилась на метле в долину, а её отец, как знал Роланд, как раз заседал в трактире.

— Привет, Роланд, — сказала Тиффани, даже не обернувшись, когда он спешился.

Роланд затрепетал. Он барон. Ферма её отца принадлежит ему. Подумав об этом, он осознал всю нелепость этой мысли. Конечно, у него было несколько клочков бумаги, подтверждавших его право собственности, но эта ферма принадлежала Болитам. Так было и так будет всегда. И он был уверен, что Тиффани знает, о чем он думает, и потому залился краской, когда она наконец обернулась.

— Эмм, Тиффани, — начал он, — я просто хотел повидаться с тобой, чтобы… ну, знаешь… — Да ладно, Роланд, — отмахнулась Тиффани. — Говори уже, с чем пришел. День и так выдался трудный, а мне ещё обратно в Ланкр лететь.

Такое начало ему подходило.

— Я, собственно, за этим и приехал. Есть некоторые… претензии. — Неудачное слово, сообразил он. Тиффани тут же уцепилась за него.

— Что? — резко спросила она.

— Ну, тебя вечно не бывает рядом, Тиффани. Ты должна быть нашей ведьмой, а почти каждый день пропадаешь в Ланкре. — Он выпрямил спину, словно аршин проглотил. Надо было выглядеть официально, как чиновник, а не как проситель. — Я барон, и я приказываю, чтобы ты исполняла свой долг.

— Исполняла долг? — эхом откликнулась Тиффани. А чем, как он думает, она занималась эти несколько недель, когда бинтовала ноги, врачевала язвы, принимала роды, утешала умирающих, навещала стариков, присматривала за младенцами и… да! Подстригала ногти на ногах! А Роланд чем занимался? Устраивал вечеринки и званые обеды? Любовался попытками Летиции писать акварели? Лучше бы предложил ей помощь. К сведению Роланда, у Летиции был дар ведьмы, и она могла бы принести пользу Мелу.

А потом она подумала о том, что это значит. Она знала, что Летиция навещала каждого новорожденного. Разговаривала с женщинами.

Но Тиффани все ещё злилась на Роланда.

— Я обдумаю твои слова, — сказала она преувеличенно учтиво, отчего Роланд покраснел ещё сильнее. С неестественно прямой спиной он подошел к лошади, взгромоздился на неё и ускакал.

Ну, я хотя бы попытался, успокаивал он себя, хотя не мог избавиться от ощущения, что все испортил.

Когда королева со своими подданными вернулась из каменного круга, началось настоящее столпотворение.

Сверкающий дворец исчез, и совет проходил на поляне в глубине того, что вполне сходило за волшебный лес, если королева не забывала о мелочах вроде мотыльков, маргариток и поганок. Но даже сейчас деревья лихорадочно сучили ветвями, когда она проходила мимо, а клочки земли словно состязались между собой, стремясь вырастить как можно больше травинок под её ногами.

Она была в ярости. Гоблин — кусок ничтожного праха, — посмел напасть на одного из её лордов. И тот пал перед гоблином, чьи мерзкие проворные ноги позволили ему ускользнуть от преследователей. Но, хотя павшим был лорд Душистый Горошек (втайне королева радовалась, что это был именно он, а не кто-то другой из её подданных), она знала, что эльфы осуждают её оплошность. Провал.

Ведь именно она приказала взять гоблина с собой на облаву.

Невзирая на её приказания, Душистый Горошек все ещё был с ними. Он был все ещё бледен и пошатывался, но прежний лоск уже почти вернулся к нему, когда страшные железные крупинки осыпались с его тела. Стражники выстроились за ним, и королева чувствовала вызов, когда шла мимо них.

С презрением она окинула взглядом Душистого Горошка.

— Уберите это ничтожество, — приказала она. — Прочь с глаз моих!

Но стражник не подчинился. Вместо этого он дерзко улыбнулся и покачал в руках арбалет, словно случайно коснулся оперения стрелы. Он смел так демонстративно сделать это в её присутствии!

— Госпожа, — произнес Душистый Горошек с нотками скрытого презрения, — мы в растерянности. Наша власть над человеческим миром слабеет. Теперь даже гоблины смеются над нами. Почему только от них мы узнали, что люди окружили себя железом со всех сторон? Почему вы ничего не сделали, чтобы этого избежать?

Почему мы так долго не охотились? Почему вы не позволяете нам быть настоящими эльфами, как в старые добрые времена?

Его чары были почти так же сильны, как её собственные, но его воля была ещё сильнее. Как я могла не заметить этого раньше? — подумала королева, стараясь не выдать выражением лица своих мыслей. Он дерзает бросить мне вызов? Я королева.

Возможно, король ныне в другом мире, нежится в своем кургане, предается наслаждениям, но я все ещё его королева, и я здесь, чтобы править. Она выпрямилась в полный рост, все свои силы направив в чары.

Однако Душистого Горошка поддержал ропот согласных голосов. Редкий случай, когда эльфы соглашаются друг с другом, — их естественным состоянием является всеобщая вражда, — но воины сплачивались буквально на глазах, холодно взирая на свою королеву. Опасно. Безжалостно. Непристойно.

Королева мужественно встретила каждый взгляд, прежде чем обернуться к Душистому Горошку.

— Ты жалкий смутьян, — прошипела она. — Я могу вырвать тебе глаза, не успеешь ты моргнуть.

— Конечно, госпожа, — ответил Душистый Горошек с нажимом. — Но кто позволяет Фиглам буйствовать? Теперь, когда старая карга сгинула, ведьмы ослабели, и завеса тоже. Но вы все ещё боитесь эту девчонку Болит. Она ведь едва не убила вас, вот в чем причина.

— Неправда, — сказала королева.

Однако эльфы смотрели на неё, как кошки на мышонка. И да, он был прав.

Тиффани Болит победила её. Королева почувствовала, как слабеют и меркнут её чары. — Вы слабеете, госпожа, — заметил Душистый Горошек.

Королева действительно чувствовала себя слабее, меньше, она ощущала усталость. Деревья сомкнулись вокруг неё, свет поблек. Она всмотрелась в лица своего окружения и сосредоточилась на власти, которая едва не оставила её. Она все ещё королева. Их королева. Им придется подчиниться.

— Времена меняются, — произнесла она, выпрямившись. — Железо или нет, гоблины или нет, но мир уже не тот, каким был.

— И мы прятались по вашему приказанию, — сказал Душистый Горошек с уже нескрываемым презрением. — Мир меняется, и это мы должны его менять. Нам решать, каким он будет. Как это было всегда. Как это должно быть снова.

Эльфы вокруг него оживились, выражая одобрение; наряды их засверкали, холодные тонкие лица засветились под властью их чар.

Королева растерялась.

— Вы не понимаете, — попыталась увещевать она, — у нас есть этот мир, который полностью в нашей власти. Но если мы попытаемся действовать, как всегда, нас просто сметут. Мы всего лишь… эльфы. Вот о чем нам говорит железо в том мире. Там у нас нет будущего.

— Вздор, — фыркнул Душистый Горошек. — Что значит — нет будущего? Мы сами творим свое будущее. Нам нет дела до людей или гоблинов, а вот вы проявляете к ним странное мягкосердечие. Может ли великая королева бояться? Вам не хватает уверенности в собственных силах, госпожа, и поэтому мы тоже сомневаемся в вас.

Преданность эльфов хрупка, как паутинка, и лишь чары могут держать их в подчинении. Королева ощущала, как чары покидают её с каждым словом противника.

А потом он нанес удар.

— Вы стали слишком мягки, госпожа, — проревел он. — Все началось с этой девчонки. А закончится — мной!

Сила его чар все возрастала, глаза его засветились, и эльфы вокруг застыли в почтительном внимании. Душистый горошек указал на королеву — мириады лиц сейчас проступали через её черты одно за другим. Золотые волосы, темные волосы, длинные волосы, короткие волосы, редкие волосы… лысая голова, детские локоны… Высокая, сильная… слабая, как ребенок. Прямые, кудрявые… всхлипы.

— Гоблины нам больше не подчиняются, — прошипел Душистый Горошек. — Страна Фей не выстоит без сильного лидера. Кто-то должен вести эльфов к победе — над людьми, гоблинами, над всем миром. Воин — вот кто нужен нам, вот кто нужен нашему королю, заточенному в кургане.

Душистый Горошек сейчас походил на змею, пронзающую взглядом свою беспомощно рыдающую жертву.

— Такое ничтожество не может отдавать нам приказы, — сказал он равнодушно.

— А вы что скажете? — он повернулся к другим эльфам, и в черноте их глаз королева увидела свое будущее падение.

— Что нам сделать с ней, лорд Душистый Горошек? — подал голос Горчичное Зерно, выступая вперед, чтобы поддержать нового владыку.

— Она должна оставить трон! — воскликнул ещё один эльф.

Душистый Горошек свысока оглядел то, что осталось от некогда могущественной королевы.

— Можете позабавиться с ней, как пожелаете, а потом оторвите ей крылья, — приказал он. — Такова кара за поражение. А теперь, где музыканты? Давайте плясать к позору той, что была королевой. Сотрите ей память, если хотите, и вышвырните прочь, прочь из Страны Фей. Пусть убирается и больше не возвращается.

— Куда мы бросим её? — спросил Горчичное Зерно, обхватив королеву своими тонкими, как веточки, руками.

Но Душистый Горошек уже горделиво удалялся, лавируя среди придворных, которые в танце следовали за ним. И когда он отвел взгляд от беспомощного маленького эльфа, который когда-то был владычицей мира, Горчичное Зерно услышал отчаянный шепот:

— Гром… и Молния. Ты ощутишь мощь Грома и Молнии, Душистый Горошек, и изведаешь гнева Тиффани Болит, который жалит до костей.

И хлынул дождь, и град обрушился на землю.

Глава 9

КОЗЬИХ ДЕЛ МАСТЕР

Парнишка, что стоял под дождем у задних дверей домика Тиффани — больше не жилища Матушки Ветровоск, — не выглядел обычным посетителем. Он выглядел потрепанным, но это была дорожная потрепанность, а не следствие нищеты, а ещё за ним следовал козел, что тоже немного озадачивало. Но он точно не выглядел попрошайкой. Тиффани присмотрелась. Парнишка носил дорогую, отменного качества одежду. Бродяжка, решила она, поразмыслив. На несколько лет младше неё самой. — Вы госпожа Болит, ведьма? — нервно спросил он, когда она отворила дверь.

— Да, — отозвалась Тиффани, подумав про себя, что юноша, по крайней мере, потрудился кое-что разузнать, он не искал Матушку Ветровоск и пришел к задней двери, как подобает; а ещё она только что сварила похлебку, и та остывает. — Тебе что-то нужно? Чем могу помочь? — спросила она. Ведьмы ведь никого не гонят прочь просто так.

— Нет, госпожа, с вашего позволения, но, пока я был в пути, я многое о вас слышал. Люди говорят, что вы лучшая из ведьм.

— Мало ли что люди болтают, — сказала Тиффани. — Важно то, что думают другие ведьмы. Так чем я могу тебе помочь?

— Я хочу стать ведьмой! — последнее слово затрепетало в воздухе, словно живое существо, однако юноша, похоже, был совершенно серьезен. Он добавил твердо: — Мой учитель, мистер Каммар, рассказал мне об одной женщине, которая сумела стать волшебником; значит, госпожа, и обратное возможно? Как аукнется, так и откликнется, верно?

— Да, наверное, — ответила Тиффани неуверенно. — Но, знаешь, многие женщины не любят иметь дело с незнакомыми мужчинами, особенно в интимные моменты. Ведьмам то и дело приходится трудиться повитухами, если ты понимаешь, и уделять много внимания чужим женам… Кадык мальчика задергался, но он сумел выдавить:

— Насколько я знаю, в большом городе Благотворительный Госпиталь Леди Сибиллы равно помогает и мужчинам, и женщинам. И не сомневаюсь, госпожа, что, если дело требует операции, многие женщины счастливы видеть хирурга. — Он просиял. — Я действительно чувствую, что могу быть ведьмой. Я знаю многое о сельской жизни, а ещё у меня маленькие пальцы, которые уже сослужили мне добрую службу в пути, когда мне пришлось помогать козе, которая не могла разродиться. Пришлось засучить рукава и здорово повозиться, чтобы помочь малышу покинуть материнскую утробу, и грязи было полно, но малыш выжил, а старик, владелец козы, плакал от радости.

— Неужели? — произнесла Тиффани бесстрастно, размышляя, является ли характеристика «козьих дел мастер» достаточным основанием для изучения ведьмовства. Но юноша выглядел таким потерянным… В общем, её сердце смягчилось, и она пригласила её на чашку чая.

Козла препроводили заросшей тропкой между грядок под раскидистую яблоню, но Тиффани заметила — и любая ведьма обратила бы на это внимание, — странный взгляд, которого едва ли можно ожидать от щелочек козлиных глаз. Этот взгляд словно предупреждал, что поворачиваться к его обладателю спиной не стоит, но было что-то ещё… Когда Тиффани пригласила юношу внутрь, она увидела Ты, прогуливающуюся среди яблонь. При виде козла она застыла, выгнула спину и распушила хвост до невероятных размеров. Повисла многозначительная пауза, пока эти двое обменивались взглядами, — Тиффани готова была поклясться, что видела вспышку зеленовато-желтого пурпура, — а потом напряжение вдруг разом спало, словно бы некое соглашение скрепили нерушимой печатью. Козел принялся щипать траву, а Ты вернулась к нормальным размерам и продефилировала мимо, почти задевая его ноги. Тиффани поразилась. Она видела, как Грибо удирает от Ты! Что же это за козел такой? Быть может, подумала она, и мальчик представляет из себя нечто большее, чем кажется на первый взгляд.

В разговоре за кухонным столом Тиффани узнала, что паренька зовут Джеффри, и что он очень далеко от дома. Он не выказывал ни малейшего желания говорить о своей семье, и Тиффани попыталась зайти с другой стороны.

— Я заинтригована, Джеффри, — сказала она. — Почему ты решил стать именно ведьмой, а не волшебником, ведь это традиционно мужское занятие?

— Я никогда не считал себя мужчиной, госпожа Тиффани, или чем бы то ни было ещё. Я — это я.

Хороший ответ, решила про себя Тиффани и в который раз задумалась о различиях между ведьмами и волшебниками. Основное отличие в том, что волшебники использовали книги и посохи, чтобы творить заклинания, большие заклинания для больших важных вещей, и к тому же, все они были мужчинами. А ведьмы — те занимались повседневными мелочами. Нет, тоже большими важными вещами, твердо поправила она себя. Что может быть важнее, чем рождение и смерть? Так почему бы этому мальчику и не стать ведьмой? Она ведь сделала подобный выбор, так почему бы и ему не избрать свой путь? И она вдруг осознала, что её путь тоже берет свое начало именно здесь и сейчас. Если она намерена быть своего рода главой ведьм, ей придется решить этот вопрос самой, не спрашивая ни у кого совета. Её решение. Её ответственность. Возможно, это первый шаг к тому, чтобы действовать по-новому?

Она оглядела Джеффри. Что-то в нем есть, в этом пареньке, подумала она, и я не знаю, что это, но он кажется безобидным и не слишком преуспевающим, и раз уж мне приходится решать такие вещи, я решаю дать ему шанс. Что касается козла…

— Ну, — сказала она, — я могу поселить тебя в пристройке; еды нам двоим, думаю, хватит. За своего козла отвечаешь сам. А теперь уже поздно, так что поговорим об этом завтра.

На следующее утро, когда должна была заглянуть Нянюшка Ягг, Тиффани вошла в пристройку с тарелкой еды в руках. Юноша спал. Она кашлянула, и парнишка подскочил на постели.

— Отлично, Джеффри, — сказала Тиффани. — А теперь расскажи мне правду. Ты от кого-то убегаешь? Может быть, от родителей?

— Нет, — ответил Джеффри и взял с тарелки кусок хлеба, стряхнув с него ветчину.

«Ах ты, маленький обманщик», — подумала Тиффани. Как и всякая ведьма, она легко распознавала ложь^[681]. Она вздохнула:

— Тогда что, ты просто ушел из дома?

— Ну, можно и так сказать, госпожа; просто мне уже шестнадцать, и я решил жить своим умом.

— С отцом не ужился?

Джеффри дернулся, словно его ткнули в больное место:

— Как вы узнали, госпожа?

— А что, на двери не было таблички «ведьма»? — хмыкнула Тиффани. — Я ненамного старше тебя, Джеффри, но имела дело с беглецами и наверняка ещё буду иметь. Хотя вряд ли они будут такого знатного рода, как вы, мистер Джеффри.

Хорошая одежка, кстати. Ну, так что за польза тебе от меня и моей усадьбы?

— О, очень большая польза, — заверил её Джеффри, явно пытаясь выдать надежду за уверенность.

Именно в этот момент Нянюшка Ягг показалась из-за угла дома, и Тиффани, знавшая обычный её маршрут, поняла, что старая ведьма пробыла там не одну минуту. Оглядев Джеффри, она мгновенно приняла решение и подмигнула Тиффани:

— Что-то новенькое случилось, а, Тифф? — её лицо сморщилось, словно печеное яблочко.

Джеффри напружинился, словно готовясь в любой момент припустить прочь.

— Все в порядке, Нянюшка, — ответила Тиффани несколько резко. — Знакомьтесь, это Джеффри, и он хочет стать ведьмой.

Нянюшка хохотнула:

— Ой ли? Он хочет в магию податься? Так отправь его к волшебникам.

Теперь Джеффри выглядел как маленький олененок за миг до рывка. Да, Нянюшка умела производить впечатление.

— Нет, Нянюшка, он хочет стать ведьмой. Понимаете?

Глаза Нянюшки озорно блеснули:

— Ведьмой, значит? Может, ему стоит усвоить, на что он подписывается, прежде чем взяться за дело? А вдруг ему все-таки захочется в волшебники податься, если уж у него магические склонности. Или тебе хочется заполучить мальчика на побегушках?

Мальчик на побегушках. Это было своеобразным аналогом судомойки или горничной. Мальчики на побегушках выполняли всяческую грязную и неприятную работу по хозяйству вроде убийства кур, потрошения фазанов, мытья грязной обуви, чистки картошки и других тяжелых и иногда опасных обязанностей. Какой-нибудь мальчик на побегушках всегда ошивался на Семейной Ферме, узнавая таким образом на собственном опыте фермерские премудрости.

— Знаешь что, — продолжила Нянюшка, глядя на трепещущего мальчика, — а давай опробуем его на господине Нимлете. Ты знаешь, на что похожи его ногти.

Да, как и все ногти на старческих ногах, подумала Тиффани. Она вновь бросила взгляд на паренька, снедаемого жаждой принести пользу, и сжалилась:

— Быть ведьмой, Джеффри, — это совсем не то, что ты думаешь, но если ты согласен побыть при мне на побегушках, я взгляну, на что ты годишься. И, в первую очередь, тебе следует познакомиться со старческими ногтями.

— Тебе может понадобиться щит, — вставила Нянюшка.

Джеффри вопросительно уставился на Тиффани.

— Ох, солнышко, — сокрушенно покачала головой та, — ногти на ногах мистера Нимлета настолько толстые и крепкие, что с ними не управишься без острых садовых ножниц, и то они разлетаются по комнате, как снаряды из пращи, так что береги глаза.

Джеффри нахмурился; похоже, он был полон решимости встретить грудью даже смертоносные ногти. Нянюшка ухмылялась.

— Мне надо навестить одну роженицу, — промолвила Тиффани. — Нянюшка, будьте любезны, отведите Джеффри к мистеру Нимлету и посмотрите, как он справится. И напомните ему собрать обрезки — Роб Всякограб найдет им применение.

— А Мефистофеля можно взять? — спросил Джеффри.

Нянюшка развернулась на каблуках.

— Мефис-что? — выговорила она медленно.

— Это мой козел, — пояснил Джеффри и указал в сторону загона, где как раз в это время Мефистофель тщательно исследовал останки одуванчиков. — Вернее, он сам по себе козел, но мы вместе путешествуем. Он умный и верный товарищ.

Нянюшка фыркнула.

— Смотрите, — добавил Джеффри с гордостью, когда Мефистофель грациозно перемахнул ограду и носом отворил дверь сарайчика под буковым деревом, — он даже научился пользоваться уборной.

И Нянюшка — впервые в своей жизни, — лишилась дара речи.

Глава 10

СОКРОВИЩЕ

Душистый Горошек торжествующе оглядел свой двор. Лорд Ланкин — высокий, элегантный в своей тунике из мха и дрока, небрежно спадающей с его бронзовых плеч, — прохаживался рядом, небрежно поигрывая кинжалом.

— Теперь я ваш король, — заявил Душистый Горошек.

В зале повисла тишина. Эльфы размышляли о своем будущем. Потом кто-то самый смелый подал голос:

— А как насчет самого Короля, того, что спит в кургане? Что он скажет?

— Что-то вроде этого! — выкрикнул Душистый Горошек и пустил в эльфа пернатую стрелу, сбив его с ног. Ранен, но не убит. Прекрасно, подумал Душистый Горошек. Все удовольствие ещё впереди. Он подал знак своим стражникам, и бунтаря унесли.

— К черту Короля! — сказал Душистый Горошек, и в этот раз не нашлось никого, кто посмел бы возразить. Каждый эльф кожей чувствовал, как Душистый Горошек жаждет покорить мир людей, гномов, эльфов и других народов, как страстно он желает, чтобы эльфы вновь могли царить там свободно и беспощадно.

— Мы эльфы с самого начала времён, — вскричал Душистый Горошек. — Слишком долго люди брали верх. Выскочки гоблины познают наш гнев! Мы сметем с лица земли грохочущий железный мусор! Мы вернем мир, который отняли у нас! — он улыбнулся и добавил мягче: — А тех, кто не с нами, ждут страдания и боль.

Железо смертоносно для эльфов, а в мире поездов и токарных станков железа достаточно, однако ни один эльф не пожелал остаться в одиночестве и испытать на себе ярость Душистого Горошка. Все они слишком хорошо знали, как маленькое слово «боль» может превратиться в огромную и кошмарную реальность.

А сейчас их король стоял перед ними, высокий, сильный, исполненный чар, и эльфы почувствовали себя так, словно пробудились от долгого сна.

— Как глупы эти смертные! — продолжал Душистый Горошек. — Они думают, что смогут остановить нас? Они нуждаются в нас. Они зовут нас. И мы придем. Мы сделаем так, что они будут жаждать того, чего никогда не получат, и только наш смех будет ответом на все их мольбы. Мы возьмем все!

И эльфы ликовали.

Бекки Пардон и Нэнси Апрайт, одетые в лучшие свои наряды, трепетали под суровым взором мисс Тик.

— Это ведь не только заклинания и метлы, — строго сказала ведьмознатка. — Это тяжелая работа, зачастую противная. Да. Бекки?

— Когда дедушка умирал, — сказала Бекки, — я была там и видела все, что полагается делать. Папа говорил, что не надо мне этого видеть, но мама сказала:

«Пусть девочка посмотрит, как все в этом мире обстоит».

— Я хочу знать, девочки, какие у вас способности к магии. У вас должны быть какие-то начальные навыки, вроде того, чтобы погасить свечу силой мысли. Как вы думаете, что мы делаем с помощью магии?

— Лечите бородавки, например, — сказала Бекки. — Я знаю, моя бабушка это умела. Магия может делать людей красивее, — в её речи зазвучали мечтательные нотки, и это заставило мисс Тик присмотреться к ней внимательнее. Ну да, так и есть. Довольно неприятная родинка на щеке.

— С помощью магии можно сделать кого-то своим лучшим другом, — вставила Нэнси. — Или… — она залилась румянцем, — понравиться мальчику.

Мисс Тик расхохоталась:

— Вот что я вам скажу, девочки. Магия не даст вам красоты, если вы не уродились красотками. И уж точно не добавит признания. Это не игрушка, знаете ли.

Нэнси покраснела ещё сильнее:

— А насчет мальчиков…

Лицо мисс Тик оставалось непроницаемым:

— А что насчет них?

Нэнси не ответила. Если бы она могла покраснеть ещё сильнее, то могла бы потягаться в цвете с вареным раком.

— Глупо использовать свои умения только для того, чтобы с мальчиками заигрывать, — сказала мисс Тик. — А если тебе что-то непонятно, то, думаю, госпожа Тиффани направит тебя к Нянюшке Ягг или к твоей собственной бабушке.

— А у вас есть поклонник, госпожа? — спросила Нэнси.

— Нет, — ответила ведьмознатка. — Они не могут за мной угнаться. А теперь давайте-ка посмотрим, умеете ли вы делать запутки. Если вам не даются запутки, вряд ли из вас выйдет толковая ведьма. Запутка помогает сосредоточиться. — Она вскинула руку, и воздух, казалось, вскипел вокруг неё, затанцевал, затрепетал… ожил. — Посмотрите, как колышется воздух. Это место, где могла бы быть моя запутка. Это совет. — В её руке словно из ниоткуда появилось яйцо, какие-то веревочки, бечевки, небольшой орех. — Вот из этих вещей я и сделаю свою запутку.

Вглядевшись в серьезные личики подопечных, она вздохнула:

— Теперь ваша очередь сделать запутку. И запомните: в ней должно быть что то живое. Просто закройте глаза и сделайте запутку из того, что есть под рукой.

Она наблюдала, как они с серьезными до траурности лицами выворачивали карманы. Мисс Тик знала ведьм, она видела, что у этих девочек есть способности, но, чтобы взять девочку в обучение, одного её таланта недостаточно. Предстоит тяжелая работа — много упорного труда. Кроме того, родители должны поддержать их выбор. Девочек часто стараются удержать дома, чтобы помогли с младшими детьми или работали в семейном деле. И это ещё о внуках разговора не заходило. И так всегда было и будет.

Ещё мисс Тик многое могла рассказать о человеке, исследуя содержимое его карманов, а также вещи, которых в его карманах нет. Сама она, как правило, непременно держала в кармане кусочек сыра — хорошей магии без перекуса не сотворишь. Вслух же она произнесла:

— Червяки тоже живые, поэтому может быть полезно носить с собой одного в коробочке с палыми листьями.

Нэнси стянула ботинок, пояснив:

— У меня там гусеница.

— Отлично, — сказала мисс Тик. — Тебе повезло, но это только малая часть ведьмовства.

Бекки помрачнела:

— У меня есть шпилька, можно мне её использовать?

Мисс Тик закатила глаза:

— В запутке? Конечно. Но все равно, тебе нужно что-то живое, бабочка или муравей, например. Но убивать их нельзя, пусть свободно трепыхаются.

— Хорошо, — сказала Бекки, полезла в кусты и вернулась с волосатой зеленой гусеницей.

— Повторюшка! — возмутилась Нэнси.

Мисс Тик рассмеялась:

— Ведьме следует быть умной и учиться на всем, что она видит. Молодец, Бекки. Бекки принялась обматывать гусеницу обрывком шнурка и окончательно запуталась в нем, когда попыталась присовокупить к конструкции ещё и шпильку.

Нэнси надулась и принялась за собственную гусеницу, которая уже успела зарыться в клочок овечьей шерсти. Раздался громовой раскат, полыхнула молния и обе девочки в один голос воскликнули:

— Это все моя запутка!

Мисс Тик снова не сдержала улыбки. И почему людям так хочется чувствовать себя в ответе за восход солнца, радуги, молнии или тучи? Она знала, что, если бы какая-нибудь девчонка действительно поверила, что может управлять бурей, то с воплями бросилась бы домой, и её маме пришлось бы, возможно, отстирывать её нижнее белье. Тем не менее, немного самоуверенности для начала не повредит.

— Мисс, мисс! — Бекки показала плод своих трудов. Шпилька покачивалась в воздухе рядом с гусеницей.

— Хорошо, — одобрила ведьмознатка. — В самом деле, неплохо.

— А как вам это? — Нэнси протянула свою запутку, но та развалилась у неё в руках; гусеница полетела на землю, сидя на клочке шерсти, как ведьма на метле. Из кончика пальца Нэнси вырвался язычок огня.

— Замечательно, — произнесла мисс Тик. — Кое-что у вас уже получается. Но это только часть вашего обучения, каждодневного обучения, — подчеркнула она.

Несомненно одно, подумала она про себя: госпожа Тиффани захочет посмотреть на вас обеих.

В Стране Фей звучала музыка. Гармоничная мелодия плыла в пустом воздухе, и праздные эльфы, сидевшие на верхушке цветущего дерева, не могли отказать себе в удовольствии раскрасить каждую ноту в особые цвета. Музыка танцевала в вышине к восхищению всех присутствующих. Эльфам для счастья многого не надо.

Конечно, боль в списке их удовольствий всегда на первом месте, но вторую позицию занимает, конечно, музыка.

Музыканта эльфы заманили из мира людей с помощью своих чар и заставили играть, играть, играть для лорда Душистого горошка. Эльфы умели поддерживать жизнь в своих игрушках, а человек с флейтой оказался восхитительной новой игрушкой. Душистый Горошек лениво размышлял, как долго флейтист ещё продержится.

Но он был доволен. Его воины совершили несколько небольших налетов на человеческий мир и вернулись с изысканными дарами вроде этого. И он знал, что с каждым набегом уверенность их возрастет, и вскоре они будут готовы к серьезной заварушке.

Он нахмурился. Надо поговорить с Горчичным Зерном. Надо удостовериться, что жалкие останки Королевы действительно выброшены из Страны Фей.

Внезапные осложнения совершенно ни к чему.

Раньше Джеффри любил наблюдать за живой природой; теперь он наблюдал за людьми. Они показались ему интересными, и потому он посвящал этому занятию все возможное время, делая все новые и новые выводы.

Первое, что бросилось ему в глаза, — старики оказывались как-то не к месту в своих собственных домах. Это решительно отличалось от уклада семьи Джеффри, в которой отец управлял всем. Здесь в жизнях стариков, за закрытыми дверями вся власть принадлежала женщинам, так же, как все решения снаружи принимали мужчины, — и ни у кого не возникало желания что-то менять.

Эти мысли вертелись в его голове, когда он приводил в порядок волоски в носу матроса Миротворца, чего даже Нянюшка Ягг не выносила. Миссис Салли Миротворец — слишком близорукая, чтобы смело орудовать ножницами у носа своего мужа, — была доброй женщиной, но даже она относилась к мужу скорее как к предмету интерьера. Джеффри сделалось грустно — грустно оттого, что старый морской волк, повидавший в свое время весь мир, теперь большую часть своего времени проводит в трактире, потому что его жена непрерывно чистит, моет и полирует все вокруг, а когда нечем больше заняться, вытирает пыль. Если ей удавалось избежать мытья, чистки, полировки и вытирания пыли с собственного мужа, то лишь потому, что он не мог достаточно долго сидеть в полной неподвижности.

Вскоре стало понятно, что трактир был едва ли не единственным развлечением и убежищем для престарелых мальчишек. Однажды он присоединился к ним и угостил каждого пинтой, чем немедленно привлек к себе всеобщее внимание. После пары фокусов Мефистофеля и ещё одной пинты престарелые мальчишки достигли нужной степени благодушия, чтобы Джеффри осмелился задать вопрос, терзавший его уже несколько дней:

— Так чем вы занимаетесь, господа?

Раздался дружный хохот, и водовоз Скользь, чью улыбку, в отличие от имени, никак нельзя было назвать скользкой, промолвил:

— Помилуйте, сударь. Нас всех можно назвать праздной публикой.

— Мы вроде королей, — сказал Смехач Бочком.

— Только без замков, — добавил Скользь. — Был у меня один, да я его потерял.

— И вам нравится праздность, господа?

— Не очень, — признался Хлоп Дрожь. — На самом деле, я это ненавижу. С тех пор, как умерла моя Джуди. У нас никогда не было детей. — Его голос дрогнул, и он попытался скрыть это проявление минутной слабости за глотком из кружки.

— У неё была черепаха, да? — спросил Мятый Джо, человек такой комплекции, которая позволяла ему носить коров под мышкой.

— Точно, — сказал Хлоп Дрожь. — Она говорила, что ей это нравится, потому что черепаха не бегает быстрее, чем она сама. Черепаха ещё живехонька, но это не то же самое, с ней не поболтаешь. Вот моя Джуди — та день-деньской могла судачить о том да о сем. Хотя, черепаха хорошо умеет слушать, а о моей Джуди я бы такого не сказал, — закончил он под всеобщий хохот.

— Когда стареешь, попадаешь в бабье царство, — сказал Вонючка Джим Джонс.

— Что вы имеете в виду? — спросил Джеффри, который уже и сам был не рад, что затронул эту тему. Теперь заворчали все.

— Знаешь, на что это похоже, мальчик? — сказал Мятый Джо. — Моя Бетси говорит мне, что есть, что делать, и где, и когда, и когда я рядом, она суетится вокруг меня, как старая курица. Это все равно что снова стать ребенком.

— Знаю такое, — подтвердил капитан Миротворец. — Моя Салли просто чудо, и я бы без неё совсем пропал, но вот что я вам скажу: я жил по-настоящему, когда под моей рукой ходили десятки крепких мужчин, и когда погода была жуть как плоха, мне надо было быть на высоте, чтобы мы не опрокинулись, потому что я был капитаном, и это была моя работа. — Он огляделся, чтобы убедиться во всеобщем одобрении, и обратился прямо к Джеффри. — Это лучше всего — то, что я был мужчиной. А теперь вся моя работа заключается в том, чтобы поднять ноги, когда она подметает. Я её люблю, и это наш общий дом, но я отчего-то все время не к месту.

— Точно, — поддержал Вонючка Джим. — Вы все меня знаете, я все ещё хороший плотник и в Гильдии известен, но Милли все время беспокоится, когда я берусь за острые инструменты и все такое; когда она на меня смотрит, у меня даже руки дрожат.

— Вам бы хотелось, чтобы они не дрожали? — спросил Джеффри, хотя видел, что рука Вонючки Джима была тверда, как скала, когда он подносил к губам кружку. — Знаете, господа, вы мне подали идею.

Он замолк, надеясь, что к нему прислушаются.

— Мой дядя по материнской линии родом из Убервальда, его звали Хеймлих Хидденхаузен. Он был первым человеком, который соорудил себе «гараж». — Ну, у меня вот есть сарай, — сказал Вонючка Джим.

— Без обид, вы можете так думать, но что у вас в сарае? Бывают сараи для коз, для кур и для коров, могут же быть и сараи для мужчин. Мужские сараи. То есть гаражи.

Теперь все внимание присутствующих было приковано к нему. Особенно когда он сказал:

— Давайте выпьем ещё, джентльмены. Ещё по кружечке, пожалуйста!

Деревенские женщины тоже приняли Джеффри весьма благосклонно. Просто поразительно. Было в нем нечто такое, что располагало остановиться и поговорить, а его теплая улыбка и деликатные манеры моментально располагали к себе.

— Мистер Джеффри всегда такой спокойный, никогда не раздражается, о нет, и говорит по-ученому! Настоящий образованный джентльмен! — сказала однажды Тиффани старая Бетси Прыг.

— А этот козел! — добавила миссис Свистун, сложив свои внушительные руки под ещё более внушительной грудью. — Выглядит вспыльчивым, но рядом с Джеффри безобиднее младенца.

— Жаль, что он моего Джо не может укротить, — хихикнула Бетси, и они с миссис Свистун, хохоча, зашагали вниз по улице.

Глядя им вслед, Тиффани задумалась о том, как её мальчик на побегушках удивительно пришелся к месту. Ещё она подумала, что уже встречала таких людей, — тех, кто, кажется, знают всех в округе. Они соблюдают нейтралитет, избегают склок.

Наверное, стоит взять его с собой в обход и посмотреть, что он делает.

Поэтому на следующий день Джеффри сопровождал Тиффани. Он болтался на метле за её спиной, и лицо его светилось чистой радостью, когда Тиффани с трудом направляла вверх отяжелевшую метлу. И дома словно озарялись, когда он входил, оживлялись и наполнялись радостью. Он мог смешить, он мог петь песни и каким-то образом делал все вокруг… лучше. Дети начинали гулить вместо того, чтобы реветь, взрослые прекращали споры, а матери успокаивались и начинали следовать советам.

Животные тоже признавали его. Молодые телки стояли смирно, а не бросались бежать от незнакомца, а кошки неизменно приходили к выводу, что пространство вокруг Джеффри как нельзя лучше подходит для того, чтобы там прогуляться. Тиффани как-то обнаружила его отдыхающим у стены дома лесника. У его ног расположилось целое семейство кроликов, и даже фермерские собаки ничего не имели против его присутствия.

— У него сердце на месте, я это чую, — сказала как-то Нянюшка Ягг после целого дня, проведенного вместе с ним и Тиффани. — А уж я-то мужчин знаю, — она рассмеялась. — Я их, уж поверь, во всех видах видала. Не будем говорить, что он уже сейчас подает большие надежды, и что многие другие ведьмы не оценят, если в нашем деле появится мальчик, но, Тифф, никому не позволяй говорить, будто бы Матушка Ветровоск этого бы не одобрила. Помни, что своим преемником она выбрала тебя, а не кого-то из них. Ты должна и это тоже сделать по-своему, а не так, как сделала бы она. И если ты хочешь учить этого паренька, что ж, учи.

Саму Тиффани просто очаровал козел. Мефистофель приходил и уходил, когда хотел, но, если они не летели на метле, он неизменно находился где-то неподалеку от Джеффри, и Тиффани казалось, что козел присматривает за парнишкой. У них был свой шифр. Козел словно бы мог говорить — иногда простым ударом копыта, иногда целым сложным стаккато. Если бы Мефистофель был собакой, он был бы поводырем, решила Тиффани. Хозяин был его другом, и горе тому, кто пытался воспользоваться добродушием Джеффри, — копыта Мефистофеля были дьявольски остры. Когда Джеффри отлучался, Мефистофель тоже частенько куда-то пропадал. Он быстро приучил коз Матушки слушаться его, а Нянюшка Ягг однажды сказала, что видела это «дьявольское животное» в горах в окружении диких коз. Она называла его «Мясорубкой Тьмы» из-за его маленьких мелькающих копыт и добавляла: «Не то чтобы я его не любила, вонючку этакого. Рога мне всегда нравились, если можно так сказать. Козлы умные, не то что бараны. Не обижайся, дорогой».

Миг торжества Мефистофеля, подтвердивший правоту Нянюшки по всем пунктам, случился на краю леса, окружавшего домик, у подножия горы, когда Джеффри взял повозку, чтобы навестить маленького мальчика, нуждавшегося в лечении.

В тот день на ферме мать больного весь день ожидала Джеффри. Снедаемая беспокойством за сына, она в рассеянности оставила ворота овечьего загона открытыми, и овцы, почуяв свободу, выбрались наружу и разбежались прежде, чем она это заметила.

— Моему мужу это не понравится, — причитала женщина. — Уйму времени займет успокоить их! Только взгляните: они носятся повсюду!

Джеффри высунул голову из окна и щелкнул языком, чтобы Мефистофель, которого выпрягли из повозки и отпустили пастись, мог услышать. Козел перестал щипать траву, а то, что произошло дальше, разнеслось потом по всему Ланкру.

Мефистофель обращался со скотиной лучше любого пастуха. Овец было очень, очень много, но козел одну за другой препроводил их обратно в загон.

Когда позднее женщина рассказала мужу, что козел не только собрал всех овец, но и ворота за ними прикрыл, тот счел историю выдумкой, однако выдумкой достаточно забавной, чтобы рассказать её в трактире, так что легенда о Мефистофеле быстро разошлась из уст в уста.

Тиффани об этом рассказали сами Нянюшка Ягг и Джеффри. Работа была выполнена просто отлично, но Тиффани по-прежнему не могла заставить себя взглянуть в щелочки глаз Мефистофеля. Она знала козлов, но у этого козла была какая-то цель, она была в этом уверена. И он следил за ней и за Ты, которая, в свою очередь, следила за ним, по своему кошачьему обыкновению притворяясь, что смотрит куда-то совсем в другую сторону.

Похоже, друг за другом следили все. Она улыбнулась.

И приняла решение.

На следующее утро она отвела Джеффри в сторону, чтобы сказать ему кое-что особенно важное.

— Есть ещё кое-что… — заговорила она. — Некоторые… мои маленькие друзья, с которыми я хочу тебя познакомить. — Она сделала паузу. — Роб, я знаю, что ты здесь, так что выходи. — Снова пауза. — Для тебя найдется пара капель горячительного. — Она поставила на пол чашку, на дне которой оставалось немного жидкости.

Стремительное движение, вспышка рыжих волос — и перед ними оказался Роб Всякограб со сверкающим клеймором в руках.

— Роб, познакомься с Джеффри, — начала Тиффани осторожно и обернулась к Джеффри, чтобы посмотреть, как тот воспримет встречу с первым фиглом, но Роб её опередил.

— А, этот парнище, мы с ним уже знаемся, — объявил он.

Джеффри залился краской:

— Ну, я же спал в старой пристройке, а эти господа оказались достаточно любезны, чтобы разделить со мной ночлег.

Тиффани изумилась. Джеффри был уже знаком с Фиглами, а она об этом даже не подозревала! Но ведь она ведьма, она должна была знать.

— Но… — начала она, но тут отовсюду начали появляться другие Фиглы. Они сыпались с потолочных балок, бочком выскальзывали из-за утвари и наконец собрались вместе, образовав полукруг.

— Нет проблемов, — махнул рукой Роб. — Мы, вишь, интересные беседы вели, пока ты в ночнушке дрыхла.

— Но мы все равно следили за то… умммпфффф, — Роб Всякограб решительно заткнул ладонью рот Вулли Валенку.

— В ночнушке?! — Тиффани сдалась. Что толку? Фиглы всегда будут на неё глазеть, а выбирать между Фиглами и их полным отсутствием, — что ж, это непростое решение.

— Не возражаете, госпожа? — добавил Роб, шаркая ножкой, как он делал всегда, когда понимал, что от него ждут Объяснений. — Дженни грит, у тя тут парнишка младой, и что он типа сокровище. А мы, Фиглы, сами не свои до сокровищ и завсегда хотим его себе зацапать.

Фиглы разом сладко вздохнули.

— Ну, это сокровище вы вряд ли украдете, — сказала Тиффани, подталкивая к ним чашку, — но, думаю, теперь самое время навестить кельду.

Лил ужасный дождь, и они устроились обсыхать у огромного костра в кургане.

Джеффри был в восторге от поездки, и его совершенно не беспокоило, что пришлось продираться через кусты, а потом протискиваться через узкий проход под землю.

Он поневоле чувствовал себя неловко под неотрывными взглядами Фиглов^[682].

Особенно его смущала Мэгги, старшая дочь Дженни, которая только что смело пришла посмотреть на великучую каргу и её друга. Она даже расчесала свои огненные волосы и надула губки. Дженни только вздохнула. Вскоре её дочери предстоит уйти. Кельда может быть только одна.

Едва она подумала об этом, как Роб Всякограб протянул руки и помог Мэгги вскарабкаться повыше, чтобы сесть рядом.

— Моя дочка, Мэгги, — с гордостью представил её Роб. — Скоро уйдет в свой клан, она таперича совсем большая.

Мэгги немедленно закусила удила.

— Почему я не могу остаться здесь? — заныла она, включив на всю катушку интонации папиной доченьки. — Мне туточки нравится, и я не хочу мужа, — она произнесла это слово, будто речь шла о чем-то мерзком, — и младенцев не хочу. Я хочу быть воином.

— Но ты же девочка, Мэгги, — нервно засмеялся Роб, бросив на Дженни озабоченный взгляд. Разве она не учила Мэгги тому, что знала сама? Разве не готовила к тому, чтобы стать кельдой в собственном клане?

— Я знаю, как драться, — отрезала Мэгги. — Спроси Мальца Дагги Большеноса. Я такого тумака ему отвесила, когда мы затеяли заварушку.

Малец Дагги Большенос, один из тощих подростков-сыновейРоба, неловко топтался в углу, опустив голову так низко, что только нос виднелся на фоне косичек бороды.

— Я говорила с Жабой^[683], — продолжала Мэгги, — и он говорит, что я не обязана следовать традициям. Он говорит, у каждого человека есть права.

— Ну, а ты не человек, — отозвалась Дженни. — И хватит говорить про всякие глупости. Ступай да принеси лучше нашим гостям баранины с нашей особой приправой.

Тиффани знала, что это за приправа. Улитки были одним из ключевых компонентов.

— Улитки, — шепнула она Джеффри, когда Мэгги удалилась. К её удивлению, молодая Фиглянка, передвигалась такими же порывистыми движениями, как и миссис Иервиг, с той разницей, что Мэгги была всего пяти дюймов ростом, тогда как миссис Иервиг в росте не уступала Джо Болиту.

У Дженни был поразительно острый слух для её роста.

— Да, просто поразительно, что мои мальчики могут делать с улитками, — подтвердила она. — Даже улиточный виски.

Джеффри вежливо улыбнулся:

— Благодарю вас, кельда, вы очень любезны, однако я не ем ничего, что бегает, ползает или летает. Даже улиток. Я бы предпочел сохранить им жизнь.

— На самом деле, Фиглы выращивают улиток, — пояснила Тиффани. — Каждый хочет жить, Джеффри, и никуда от этого не деться.

— Конечно, — ответил Джеффри, — но не за счет других.

Кельда наклонилась вперед, её глаза прояснились, и она положила свою маленькую орехово-коричневую руку на плечо мальчика. Воздух замер, когда Дженни и Джеффри посмотрели друг на друга.

— Раньше таких, как ты, было много, — тихо произнесла Дженни. — Я знала. Я видела тебя в своем котле, ты из тех, кто остановит битву и принесет мир… — Она повернулась к Тиффани. — Береги его, Тир-Фа-Фойнн.

На обратном пути Тиффани обдумывала слова кельды. Остановить битву.

Принести мир. Возможно, именно это сейчас нужнее всего. Мурашки побежали по её спине, холодные противные мурашки, свидетели того, что нечто ужасное вот-вот может произойти, и нельзя просто выбросить это из головы. С другой стороны, подумала она, возможно, это просто её тело бунтует против улиточных деликатесов… Так что Тиффани постаралась отбросить тревожные мысли и сосредоточиться на Джеффри. Цени его. Да, здесь Дженни права. Есть вещи, по части которых с мальчиком трудно тягаться.

Вот тогда она и решила: она отправится в Анк-Морпорк, и Джеффри последует за ней. Ей, как своего рода главе ведьм, не помешает наведаться в большой город.

Что если городские ведьмы слышали о ней и считают её выскочкой? Надо разузнать.

И с Престоном можно повидаться, прошептал тихий голос в её голове. Она попыталась отбросить эту мысль. Не за этим она поедет в Анк-Морпорк. Речь шла о становлении ведьмой, и именно так Тиффани сказала Нянюшке Ягг, когда объявила, что уезжает на несколько дней. Однако мысль о том, чтобы повидаться с Престоном, то и дело всплывала в её сознание, будоража её чувства.

На обратном пути Джеффри некоторое время сидел впереди, и когда Тиффани обратилась к нему, он повернулся к ней с вопросом в глазах.

— Джеффри, — сказала она, — завтра мы с тобой отправимся покупать тебе первую метлу.

Глава 11

БОЛЬШОЙ ГОРОД

Путь был неблизкий. Тиффани и Джеффри заночевали один раз в доме местной ведьмы, а второй — в сарае фермера, которому Джеффри помог с козой. Но сейчас они были здесь — в большом городе, — и Тиффани видела, как отвисает челюсть Джеффри по мере того, как они вдоль русла Анка продвигались к сердцу столицы. Что ж, Джеффри говорил, что хочет повидать мир; Анк-Морпорк будет хорошим началом.

Однако и сама она немало удивилась, когда добралась до старого магазина метел, и оттуда их направили в совершенно другое место. Железная дорога ещё только начала свое развитие, а уже повсюду эти арки.

Здесь, в глубоких, похожих на пещеры пространствах под железнодорожными арками, творилась своего рода магия, тайная магия, понятная только тем, кто здесь работал. Здесь всегда были лужи, даже если не шёл дождь, лужи густые и глянцевые, и воздух наполняли запахи нефти и трудового пота.

Обитателей железнодорожных арок распознать было нетрудно. Он (в редких случаях — она) был из тех, кто хранит полезные гвозди в банках из-под варенья и готов потратить уйму времени на разговоры о достоинствах разных видов смазки или шестеренок, а ещё иногда от них можно было услышать что-то вроде «Я могу достать вам это на следующей неделе». Временами эта фраза сопровождалась многозначительным взглядом и постукиванием пальцем по носу.

Если кто-нибудь приходил спросить о чем-то, обязательно находился кто-то, чаще всего гном, который знал, где что находится, и почти всегда искомое находилось с другой стороны арок, в самой темноте этой преисподней. И когда нужный фрагмент находили и приносили, — ну, некоторые назвали бы это мусором, но под арками это барахло чудесным образом превращалось в нечто крайне необходимое покупателю, — никто не знает, почему. Словно бы каждый предмет терпеливо ждал подходящего человека, которому можно было бы пригодиться.

Гномы Шракер и Дейв перенесли свой магазинчик во второй ряд арок, между лавочкой, атаковавшей уши прохожих звуками странных музыкальных инструментов, и мастерской, которая ароматом свежевыделанных кож вызывала зуд в носу и першение в горле.

Дейв сразу бросился навстречу Тиффани, едва она вошла в магазинчик с Джеффри на буксире. Он сразу узнал её — год или два назад они встречались, и тогда Тиффани дала понять, что знается с Фиглами^[684]. После визита Фиглов в магазин гномам впору было закрывать дело и возвращаться со всем скарбом в горы.

Прихватив большой топор.

— Не волнуйтесь, — сказала Тиффани, заметив, как глаза хозяина бегают по сторонам, — со мной нет никаких Нак Мак Фиглов.

Впрочем, последнее утверждение нельзя было назвать абсолютной истиной.

Хотя она и сказала Робу Всякограбу, что дело это каргинское, однако не наложила на него никаких ков, так что не было полной уверенности, что из прутьев её метлы не вылезет вдруг нечто, размахивающее клеймором с криком «Кривенс!». Однако, когда она заверила хозяина в отсутствии Фиглов, тот облегченно выдохнул и даже почти заулыбался. Тиффани увернулась от капель, весело падающих с протекающего потолка, и сказала:

— Это Джеффри, ему нужна метла. — Она осмотрела ряд арок. — Было непросто найти вас. Ну, вашу новую мастерскую.

Дейв задумчиво окинул Джеффри взглядом с головы до ног.

— Неплохое место, — сказал он, — материалы поставляют быстрее, и легче стало навещать старушку мать. Путь-то неблизкий.

Клубы дыма от проходящего поезда окутали мастерскую, и когда Тиффани снова смогла видеть Джеффри и Дейва, гном — теперь со следами сажи на лице, — уже определился, что предложить посетителям.

— Номер третий, я думаю, — промолвил он, — у нас только одна в продаже осталась. Хит продаж, понимаете ли. Древесина с Овцепиков. Специальное волшебное дерево. — Он пригладил бороду, смахнул сажу с носа и обошел Джеффри кругом. — Что, парень, собираешься стать волшебником?

Джеффри растерянно посмотрел на Тиффани. Можно ли сказать этим господам, что он вздумал податься в ведьмы?

— Нет, — перехватила инициативу Тиффани. — Мой друг умиротворитель.

Гном поскреб шлем.

— И чем они занимаются, мисс?

Тиффани задумалась.

— Пока что, господин, Джеффри просто помогает мне, и поэтому ему нужна метла. Она привезла с собой целых две метлы, свою собственную и запасную, и одну из них протянула мастеру.

— Новая метла нам ни к чему, — пояснила она. — Вы знаете, что мы, ведьмы, передаем вещи по наследству. И, думаю, если эту метлу починить, она ещё послужит.

При слове «починить» из мастерской с оскорбленным видом показался Шракер.

— Починить? — простонал он, словно бы полеты на отремонтированной метле были смерти подобны. — Хотите, чтобы парень начал карьеру с подержанной метлы?

Однако, увидев предмет спора, он вздрогнул и отшатнулся.

— Это… Это принадлежит Матушке Ветровоск, — пролепетал он. — Знаменитая вещь.

— Достойная задача для мастера, — бойко высказалась Тиффани. — Или вы думаете, что не справитесь? Так мы другого мастера подыщем.

— О, спешить не надо, — ответил Шракер, снял шлем и вытер вспотевший лоб куском шерсти. Затем он закурил трубку, чтобы было время изучить метлу и поразмыслить.

— Я была бы очень благодарна, — сказала Тиффани.

Шракер втянул воздух через зубы.

— Ну, — промолвил он, — думаю, подлатать кое-что можно. Может, новое древко?

— Специальную мужскую модель, — добавил Дейв, постучав себя по носу. — Ну, знаете, со специальными выемками для… деликатных мест. Для более плавного полета.

— Всегда хотел приложить руки к этой метле, — сказал Шракер. — Привести в достойный вид. Но гномы в горах говорят, что госпожа Ветровоск всегда предпочитала…

— Латать. — Дейв наморщил лоб, словно от боли.

— Ну, я не госпожа Ветровоск, — успокоила его Тиффани, — но дружба с любой ведьмой может быть полезной. — Она мило улыбнулась. — Я чувствую себя дружелюбной сейчас… Но за будущее не ручаюсь.

Очень кстати раздался рев ещё одного паровоза, и мастерскую опять заволокло дымом и сажей.

— Госпожа Ветровоск действительно было могущественной дамой, — признал Шракер, когда шум утих.

— И я слышал, что она никогда не оплачивала свои счета, — сварливо добавил Дейв.

— У меня есть деньги, — подал голос Джеффри. До этого он предоставлял Тиффани говорить за него, но, в конце концов, дело касалось его собственной метлы.

Гномы заулыбались, Шракер только что руки не потирал.

— Есть деньги, — вмешалась Тиффани несколько бесцеремонно, — но мне бы не хотелось, чтобы моему другу пришлось их тратить, я обещала ему подарок. Давайте сделаем вот что. Я заплачу в наблах.

Наблы были неофициальной валютой гномов. К чему тратить золото? Люди назвали бы это одолжением, и взаимозачеты, в целом, были в ходу. Обязательства ведьмы ценились особо, и Тиффани об этом знала.

— Метла ведь неплохая, — сказала она.

Шракер тяжело опустился на ящик, набитый прутьями^[685].

— Забавно, что вы предлагаете наблы, — медленно проговорил он. — Совсем радикулит замучил. Это все от работы. Можете с этим помочь?

— Хорошо, — сказала Тиффани. — Просто оставайтесь там, где вы есть.

Она обошла его кругом. Он сперва двинулся, следя за ней, но потом вдруг удивленно охнул и выпрямился.

— Быть не может! Как вы это сделали?

— Забрала вашу боль, — пояснила Тиффани. — Теперь это моя боль, и я должна вас поздравить с тем, что вы от неё избавились, потому что она ужасна. А теперь она у меня висит в воздухе, как собака на поводке.

Гном невольно посмотрел поверх его головы, словно ожидал увидеть там болтающийся пузырь с надписью «Боль», но все, что он увидел, — большая маслянистая капля, которая плюхнулась прямо Дейву в бороду.

— В этих арках есть каменщики? — спросила Тиффани, глядя, как Дейв снимает шлем и начинает копаться в бороде. — Может, им надо расколоть какие-нибудь глыбы; я могла бы использовать для этого боль. — Она взглянула на шлем. — Хотя, это тоже подойдет.

И она разрядила боль в железо шлема, который, к ужасу гнома, совершенно покорежился, и облако пара, взметнувшееся от него, смешалось с дымом железной дороги.

Наблы были выплачены. Боль ушла, и Шракер — оживший, вертикальный Шракер — был полон энтузиазма и готовности взяться за дело. Он снова окинул взглядом Джеффри и его метлу, словно собираясь применить собственный, особый вид магии.

— Итак, господин, как вы одеваетесь? — поинтересовался он.

— Обычно я одеваюсь, глядя в окно, — ответил немало озадаченный Джеффри.

Пришлось сделать паузу, пока гномы объяснили, что они имеют в виду.

— А, — сказал Джеффри. — Я как-то не задумывался об этом раньше.

Шракер рассмеялся:

— Ну, так вот. Ты поразмысли об этом, и, если вернешься завтра, я с удовольствием с тобой поработаю.

Они покинули гномий магазин, и Тиффани повела Джеффри повидаться с миссис Прост, городской ведьмой, обитавшей в Магазине шуток и приколов Боффо, улица Десятого Яйца. В любом случае, для Джеффри это будет наукой, подумала Тиффани. Если он намерен приобщиться к ведьмовскому ремеслу, в какой-то момент ему может пригодиться Боффо — многим молодым ведьмам нравилось использовать искусственные черепа, котлы и бородавки миссис Прост, чтобы настроиться на рабочий лад. Если кто-то попал в беду, если жизнь ударила его так сильно, что, кажется, ему уже не подняться, внешний вид ведьмы порою имеет немалое значение. Он помогает поверить.

Госпожа Прост — ведьма, которой не было нужды добавлять искусственные атрибуты к своей обыкновенной внешности, учитывая, что природа и так наградила её превосходным крючковатым носом, встрепанными волосами и потемневшими зубами, — заслышав загробный стон отворяемой двери, поспешила поприветствовать посетителей.

Тиффани рассмеялась:

— Это что-то новенькое.

— Не могла удержаться, чтобы не опробовать, — ответила миссис Прост. Рада тебя видеть, Тиффани. А кто этот молодой человек с тобой?

— Это Джеффри, миссис Прост, и мы приехали, чтобы добыть ему ведьминскую метлу. — Ты это серьезно? Мальчик — и ведьма? На метле?

— Ну, аркканцлер не гнушается летать на метлах.

— Да, я знаю, — сказала миссис Прост, — но могут возникнуть проблемы.

— Пожалуй, — ответила Тиффани, — но если они и возникнут, то только у меня. Матушка Ветровоск выбрала меня своей преемницей, и я собираюсь кое-что поменять в нашем укладе.

— Правильно! Вот это настрой! — одобрила миссис Прост. Она обернулась на Джеффри, поглощенного созерцанием выставки искусственных собачьих экскрементов. Приблизившись, она положила когтистую руку ему на плечо. — Значит, мальчик, хочешь ведьмой стать, а?

Джеффри устоял на ногах. Это впечатляло.

— Да, госпожа, — спокойно ответил он. — В любом случае, думаю, я могу быть полезен ведьмам.

— Да неужели? — глаза миссис Прост сверкнули. — Ну, это мы посмотрим, молодой человек. — Она повернулась к Тиффани. — Я уверена, есть ведьмы, который примут твою идею в штыки, но это твой путь, Тиффани, настало твое время. Эсме Ветровоск не была глупа, она видела, что будущее грядет.

— Мы задержимся в Анк-Морпорке, пока гномы не закончат с метлой Джеффри, — сообщила Тиффани. — Возможно, придется остаться на ночь. Можно у вас переночевать?

Миссис Прост улыбнулась:

— У меня есть свободная комната, и я была бы не против поболтать, пока вы здесь. Вы впервые в городе, молодой человек? — обратилась она к Джеффри.

— Да, миссис Прост, — тихо промолвил тот. — Мы жили в графстве, а путешествовал только отец.

— Тогда мой сын Дерек покажет тебе окрестности, — удовлетворенно произнесла миссис Прост. Она окликнула сына, и Дерек, человек того сорта, которого легко не заметить в толпе из двух человек, явно не унаследовавший колоритной внешности своей матери, примчался, спотыкаясь на лестнице, из мастерской.

Пребывание в Анк-Морпорке, решила Тиффани, определенно будет познавательным.

Когда за молодыми людьми закрылась дверь, миссис Прост немедленно поинтересовалась:

— А как у тебя дела с твоим кавалером?

Тиффани только вздохнула. И почему старым ведьмам надо всюду сунуть свой нос? Но потом она подумала: ведьмы просто любопытны, потому что это часть бытности ведьмой. И она расслабилась. По крайней мере, миссис Прост больше не пыталась подтолкнуть к ней Дерека.

— Ну, — замялась она, — я нравлюсь Престону, а он нравится мне — он мой лучший друг, — но я не уверена, что мы готовы к… чему-то большему. Он блестяще трудится в своей больнице, мы переписываемся и встречаемся иногда… — она сделала паузу. — Думаю, можно сказать, что мы женаты на своей работе. — Она сглотнула подступивший к горлу комок. — Конечно, это не значит, что мы не хотим быть вместе, но… но… — она окончательно затихла, чувствуя себя совершенно несчастной.

Миссис Прост придала себе вид настолько сочувствующий, насколько это было возможно.

— Не переживай, девочка, — сказала она, — ты не первая ведьма, которая с этим столкнулась, и точно не последняя.

У Тиффани защипало в носу.

— Но почему так? Ведь я хочу быть с Престоном, и это осчастливило бы мою семью, но я ведьма. И я неплохая ведьма; я понимаю, как это ужасно — ставить себя выше других, но я действительно лучше, чем большинство из них. Я не могу иначе. — Слезы покатились по её щекам. — Так же как и Престон не может не быть врачом.

— О, я понимаю, — заверила миссис Прост, — но это сегодня. А что будет завтра?

Все может измениться, даже если вам хочется разного. Вы ещё молоды, и ваше будущее открыто. Как у моего Дерека.

— Но в этом-то и трудность, — возразила Тиффани. — Я не хочу искать чего-то ещё. Мне нравится то, что я делаю, правда нравится. — Она сорвалась на визг, но осеклась и добавила уже тихо: — Мне бы хотелось, чтобы Престон был со мной. Не здесь, не в городе.

— Но ты говорила, что он учится на врача. И ему тоже нравится его работа. Ты же не хочешь, чтобы из-за тебя он все бросил? Так что не бери в голову. Подумай о том, как тебе повезло, и не пытайся бежать впереди паровоза. Беспокоиться обо всем — это все равно что воду в решете носить, толку не будет. Впрочем, — миссис Прост хихикнула, — здесь, в Анк-Морпорке, и воду можно запросто носить в решете^[686]. Может, через год или два Престон закончит обучение и будет врачом там, где ты трудишься в качестве ведьмы. У меня был мой мистер Прост, а у тебя будет твой Престон.

Просто время ещё не пришло.

— Когда я обхожу дома, — пробормотала Тиффани, — я вижу, что многие семьи… ну, они не… — фраза повисла в воздухе.

— Есть и счастливые браки, — возразила миссис Прост. — Вот, к примеру, твои родители. Они ведь счастливы вместе, верно? А теперь тетушка Юнис даст тебе совет: ступай да навести своего кавалера, поговори с ним. — Она сделала паузу и добавила лукаво: — Он ведь не увлекся ещё кем-нибудь?

— О, нет. Он работает с Игорями^[687] и уверяет, что Игорины его не привлекают, потому что слишком любят экспериментировать, а Престон предпочитает девушек, которые всегда выглядят одинаково.

Джеффри и Дерек вернулись поздно, распевая при этом песню, достойную Нянюшки Ягг, но Тиффани все же ухитрилась прекрасно выспаться — редкая удача! — и получила от миссис Прост отличный завтрак с яичницей и ветчиной. Пока её спутник спал, Тиффани решила в самом деле наведаться к Престону. Слова миссис Прост глубоко запали ей в душу.

Она отправилась в больницу леди Сибиллы у Гусиных ворот, но в дверях её настиг приступ сомнения. Она ведь не предупредила Престона, что будет в городе.

Уместно ли будет вот так нагрянуть, как снег на голову?

Больница была благотворительная, так что здесь отбоя не было от людей, надеявшихся, что врачи окажут им помощь прежде, чем за спиной замаячит костлявая фигура с косой. Похоже, очередь и не собиралась двигаться, так что Тиффани сделала то, чего не должна была делать.

Она вышла за пределы своего тела, оставив его смирно стоять за воротами.

Трюк был простой, но, тем не менее, опасный, а у Тиффани не было достойных причин для риска. Вот разве что… Игорины? Они ведь так красивы… если не обращать внимания на швы, конечно.

Она бесшумно скользнула сквозь толпу, старательно игнорируя призывы Первого Помысла, Второго Помысла и даже Третьего Помысла и поплыла по больничным коридорам, пока не нашла Престона.

Он был в своей стихии, его пристальный взгляд был сосредоточен на пациенте с весьма неприятной дыркой в животе, а когда Престон так смотрел на что бы то ни было, предмет его интереса поневоле испытывал стремление встать и отдать честь. Это особенно касалось некоторых запасных частей, которые использовали Игори, — и да, Престон действительно был окружен Игорями, в том числе, и женского пола. Впрочем, к удовольствию Тиффани, он на них внимания не обращал.

Теперь Тиффани могла вздохнуть с облегчением и прислушаться к голосу Второго Помысла, который неожиданно и неудобно оказался похож на голос Матушки Ветровоск и сейчас настоятельно советовал поскорее вернуться в тело, которое без присмотра уже начинало пошатываться.

Очередь продвинулась всего на несколько дюймов, однако остроконечная шляпа Тиффани и не такие двери открывала. Она отмахнулась от привратника, предлагавшего ей свою помощь, и уверенно зашагала внутрь, оставив несостоявшегося помощника растерянно бормотать: «Ей даже не пришлось спрашивать, куда идти. Да она и в самом деле ведьма». Как для госпиталя, здесь оказалось удивительно легко, идя в какое-то совершенно конкретное место, в конечном итоге оказаться в подвале, облюбованном гоблинами, которые изготавливали здесь лучшие медицинские инструменты. Впрочем, рано или поздно все люди попадали туда, куда нужно.

Престон действительно обрадовался появлению Тиффани.

— Я слышал о Матушке Ветровоск, — сказал он первым делом. — Поздравляю, ты теперь за главную, лучшей кандидатуры было не сыскать. Значит, ты теперь указываешь всем прочим ведьмам, что им делать?

— Что? — рассмеялась Тиффани. — Да это же все равно что гоблинов пасти. Хотя нет, с гоблинами было бы проще. По крайней мере, у нас договоренность: я ничего им не приказываю, а они не мешают мне работать.

— Вроде как у меня с Игорями, — ответил Престон. — Но у меня хорошие новости: мы с доктором Лауни поладили, и теперь он учит меня хирургии. Обычно хирургией занимаются только Игори, так что мне есть чем гордиться.

Тиффани поцеловала его.

— И правда хорошие новости, — сказала она. — Я так тобой горжусь! Правда, жаль, что у тебя совсем нет времени со мной повидаться. Хотя в письмах ты уверяешь, что… — её голос сорвался. — Но мне очень нравятся твои письма.

— И мне твои тоже. Да и дома хотелось бы побывать, но знаешь, я просто в восторге от своего дела, Тиффани. Люди нуждаются во мне, я приношу пользу.

Каждый день. У меня талант, было бы преступлением не развивать его.

— Да, я знаю, — согласилась Тиффани. — Это история всей моей жизни. Мы заложники собственных талантов.

Её немного задело, что Престон смотрит на людей совсем иначе. Да, он знает наперечет все кости, а с некоторыми вообще на ты, а она — она заглядывает в головы, в людские умы.

— Но иначе я не могу, — с тоской закончила она.

— Я тоже, — ответил Престон.

Время разговоров кончилось, и теперь остались только Престон и Тиффани, и ничто больше, и глаза их говорили теперь гораздо больше, чем можно было бы выразить словами.

И это тоже была своего рода магия.

За метлой Матушки Ветровоск миссис Прост отправилась вместе с ними.

Метла представляла из себя поистине легендарный артефакт, и миссис Прост хотелось взглянуть, как гномы выполнили свою работу.

— Принимайте заказ, — сказал Дейв, когда они вошли. — Метла и правда превосходная, хотя Матушка Ветровоск совершенно о ней не заботился, сколько бы мы, гномы, её ни чинили.

— Все, что она делала, — проклинала эту метлу, — добавил Шракер с самым кислым выражением лица. Он относился к метлам почти как к живым существам.

Метла сверкала. Она выглядела почти живой, и все прутики были как на подбор. Это была все та же метла Матушки Ветровоск, если не брать в расчет новое древко и новые прутья^[688]. Гномы с усмешками наблюдали, как Тиффани и Джеффри с изумлением таращатся на результат их усилий.

— Это лучшее, что мы когда-либо делали… ремонтировали, то есть, — сказал Шракер. — Но, пожалуйста, берегите её и регулярно смазывайте. Все самое лучшее для госпожи Болит. — Он гордо вытянулся во все свои четыре фута.

Миссис Прост пробежалась пальцами по древку. — Прекрасно, просто прекрасно. Смотри, тут есть даже подставка для чашки.

Шракер вернул ей лукавый взгляд.

— Сегодня у нас специальное предложение для особых клиентов, — сообщил он.

— Для тех, кто не доставляет… проблем. — Он покосился на Тиффани. — Презент от фирмы.

Он с гордостью вручил Джеффри два пушистых белых предмета, покрытых всевозможными пятнами.

— Их можно повесить на ремень, — пояснил он. — Популярная штука, удобная в дороге. Некоторые молодые люди ещё держат певчих птиц в маленьких клеточках, называют это дорожным развлечением.

Джеффри содрогнулся от одной мысли о том, чтобы посадить несчастную птицу в клетку. Но что до метлы, то он не мог дождаться момента, когда вскочит на неё.

Дейв фыркнул:

— Ну, чего вы ждете, молодой человек? Вперед, испытайте её. Ступай в конец арок и дай ей волю.

Тиффани хотела было что-то сказать, но, увидев горящие от восторга глаза Джеффри, передумала.

— Ладно, Джеффри, — смирилась она. — Ты уже летал со мной и видел, как летают другие. Только не спеши и поднимайся плавно.

С тем же успехом она могла бы разговаривать со стеной. Джеффри оседлал метлу, коротко разбежался и стремительно взмыл вверх. Целая череда всевозможных ужасов промелькнула перед внутренним взором Тиффани. Раздался отдаленный громовой раскат, а потом маленькая точка в небесах снова стала увеличиваться и превратилась в Джеффри, улыбавшегося до ушей.

Тиффани готова была визжать:

— Вы это видели, миссис Прост? Он уже это умеет! Да у меня годы ушли на то, чтобы сносно научиться летать!

— О, да, — ответила миссис Прост. — До чего техника дошла.

— Ого! Да у парня талант! — воскликнул Шракер. — Такое даже гоблину не по плечу. Напоследок Джеффри заложил несколько виражей и соскочил на землю, оставив метлу парить в нескольких футах над брусчаткой.

— Как тебе это удалось? — воскликнула ошеломленная Тиффани.

Джеффри пожал плечами:

— Не знаю. Наверное, я просто ловкий.

Тиффани уже не в первый раз заметила, что, когда Джеффри ничем не озабочен, он просто излучает спокойствие, что, вероятно, происходит оттого, что он видит и подмечает гораздо больше, чем другие люди. Он всегда открыт для чего-то нового. И да, он ловкий.

Помахав на прощание гномам и миссис Прост, Тиффани и Джеффри поднялись в небо и взяли курс на далекие горы, в Ланкр. Джеффри моментально освоился и, обогнав Тиффани, растворился вдали. Она догнала его только на самой окраине Анк-Морпорка, где он со страшной скоростью носился среди облаков.

— Смотри, Джеффри, чтобы у тебя штаны не вспыхнули, — со смехом окликнула она его.

Джеффри судорожно отмахнулся от дымка и встревожено попросил:

— Пожалуйста, не говорите Нянюшке об этом, она будет надо мной потешаться.

Однако, когда они добрались до Ланкра — надо сказать, гораздо быстрее, чем летели до Анк-Морпорка, — Тиффани все-таки рассказала об этом Нянюшке. И старая ведьма действительно смеялась.

— Это было просто невероятно, — добавила Тиффани. — Летать для него так же естественно, как дышать.

— Ха! — ответила Нянюшка. — У каждого в доме есть метла. Просто не все умеют ею пользоваться.

Глава 12

ЭЛЬФ СРЕДИ ФИГЛОВ

Гром и молния. Дождь лил вовсю, и вода затопляла меловые холмы.

Королева закричала. Вышвыривая её из Страны Фей, эльфы отсекли ей крылья, и кровь струилась по её плечам. Крик словно бы обрел собственную жизнь, пронесся над Мелом и обрушился в пруд, спугнув промышляющую ласку.

И Тиффани Болит проснулась.

Сердце её неистово колотилось, а тело сотрясал озноб. Она посмотрела в окно.

Что заставило её проснуться? Кому так необходима её помощь? Она поднялась и устало потянулась за одеждой…

Курган Фиглов, по своему обыкновению, гудел, словно разбуженный улей, только что без меда, да и Фиглы, надо сказать, могли ужалить похлеще любых пчел.

Однако, когда речь идёт о празднике — а Фиглам не нужно долго раздумывать над поводом для праздника, — Нак Мак Фиглы подходили к этому делу обстоятельно, чтобы сделать торжество долгим и радостным.

Однако в это раз попойка была прервана вскоре после полуночи появлением Величего Яна, Фигловского дозорного^[689], который ворвался на празднество, подобно буре, бушевавшей снаружи.

Он отвесил пинка по шлему Набольшего клана и выкрикнул:

— Эльфы! Тут эльфы! Я их чую!

В тот же момент Фиглы как горох посыпались изо всех нор, размахивая клейморами, демонстрируя готовность сразиться с давним врагом, и голося боевые кличи:

— Аррргх, держитесь отвратцы!

— Нак Мак Фиглы! Кто на нас!

— Геть отсель, навьё!

— Айда сюда, тумака спробуете!

— Нет кроля! Нет кралевы! Боле нас не надурят!

Если в мире и существовал эталон шума и суеты, то этим эталоном, несомненно, являлись Фиглы. Радостно возбужденные, они отталкивали друг друга с дороги, чтобы первыми ринуться в бой, каждый вопил свой собственный клич, и горе тому, кто попытался бы их приструнить.

— Сколько эльфов? — спросил Роб Всякограб, оправляя напузник.

Повисла пауза.

— Один, — смущенно признался Величий Ян.

— Ты уверен? — переспросил Роб Всякограб, пока его сыновья и братья бежали мимо него к выходу из кургана. Ах, вот незадача. Вся Фигловская община, полная алкоголя и задора, вооружилась до зубов, — и что теперь прикажете с этим делать?

Конечно, у Фиглов руки чесались кому-нибудь накостылять, но большинство Фиглов и так все время чешется, особенно в районе напузников.

Пока они метались в поисках врага по сырой вершине холма, Ян привел Роба Всякограба к заводи. Шторм миновал, и в воде отражались звезды. Там, до половины погруженный в пруд, лежал одинокий эльф. Фиглы услышали тихий стон. Конечно, они всегда рабы напинать эльфу, но… одному? Как такое могло случиться?

— Ах, кривенс, а хорошая могла быть драчка, — произнес Роб Всякограб, и оба Фигла погрузились в угрюмое молчание.

— Агась, да только где один, там их скоро тьма будет, — пробормотал Величий Ян.

Роб втянул носом воздух. Эльф просто лежал неподвижно, и больше не происходило ничего.

— Нету больше эльфов, — решил он. — А то бы мы их почуяли. Ну-ка, Величий Ян, и ты, Мальца Опасный Спайк, возьмите этого отвратца. Вы знаете, что с ним делать, коли станет бузить. А ты, Велик Ужасен Билли Подбородище, — он поискал глазами гоннагля, который из всех Фиглов был менее всех склонен врать, — ступай к кельде да расскажи ей, что тут творится. Расскажи, что мы тащим в курган.

Затем громко, чтобы услышали все остальные, Роб Всякограб крикнул:

— Этот эльф таперича наш пленник. Заложник, понятно? Это значит, неча пытаться убить его, пока вам не приказали. — Он проигнорировал недовольное ворчание. — А вы, остальные, стерегите камни, и ежели кто оттуда полезет, задайте им трепку, ясно?

— А я буду играть на гармошке, — сказал Вулли Валенок.

Роб Всякограб только вздохнул:

— Ай, ну ладно. Коли что-то на меня дрожь наводит, то, думаю, и всяких отвратцев отпугнет.

Кельда пристально посмотрела на поверженного эльфа и подняла глаза на Роба Всякограба.

— Только один? — спросила она. — Да разве же это враг для молодых Фиглов? И у него крылья вырваны. Это наши парни постарались?

— Нет, Дженни, — помотал головой Роб, — Величий Ян говорит, он упал с неба прямо в пруд, что у каменного круга. Его кто-то побил раньше, чем мы туда добежали. — Он с тревогой всмотрелся в насупленное лицо жены. — Мы ж разве мясники, Дженни? Мы воины. Парни, конечно, кипятятся, и если бы дошло до драки, уж мы бы этому эльфу навешали, да только погляди на него, он ведь совсем жалкий и унылый, нет чести в том, чтобы такого убить.

— Храбро говоришь, Роб, — сказала кельда, глядя на беспомощное создание. — Но почему только один? Ты уверен?

Стон эльфа прервал их спор. Роб выхватил клеймор, но кельда мягко отстранила его. Измученный эльф снова застонал и прошептал что-то; голос его был слаб и прерывист. Кельда навострила уши.

— Он сказал — «Гром и Молния», — сообщила она.

Эльф снова забормотал, и теперь Роб Всякограб и сам услышал: «Гром и Молния».

Все в округе знали о знаменитых Громе и Молнии, собаках Бабули Болит.

Собак давно не стало, до местные фермеры верили, что их призраки до сих пор обитают среди холмов. Несколько лет назад они пришли на помощь Тиффани Болит, чтобы изгнать с Мела Королеву Эльфов. А теперь здесь, у входа в Фигловский курган, лежал эльф, взывающий к их именам.

— Не нравится мне это, — сказала Кельда. — Вот только без нашей карги я не могу решить, что теперь делать. Пошли кого-нибудь за ней, Роб.

— А, пусть Хэмиш идёт. А мне надоть назад, к камням. — Роб обеспокоено посмотрел на жену. — Ты тут управишься одна с этим отвратцем?

— Да, потащим его внутрь, пусть у костра обсохнет. Он слишком слабый, чтобы что-нибудь с нами учинить. Да и мальчики подсобят, ежели что. — Дженни кивнула в сторону оравы молодых Фиглов, которые высунулись из кургана, радостно размахивая в воздухе изогнутыми дубинками.

— Ай, хороший им будет урок, — одобрил Роб Всякограб, с гордостью поглядывая на своих отпрысков. И пригнулся, когда метко брошенная одним из подростков дубинка едва не огрела его по уху. К его удивлению, дубинка развернулась в воздухе и вернулась к швырнувшему её Фиглу, сбив его с ног.

— Гляньте-ка, ребята, — воскликнул Роб, — она вертается взад! Вот такое оружие каждому Фиглу подойдет! Двойное удовольствие!

Тиффани едва успела одеться, когда снаружи послышался свист, потом что-то громко упало, ломая ветви, и поскреблось в стекло.

Она открыла окно и увидела комок ваты и ветоши, который тут же разлетелся, как от хорошего пинка, явив миру Хэмиша, Фигловского летуна^[690]. В спальне стало зябко.

— Ну, Хэмиш, — Тиффани вздохнула и поежилась, — что тебе нужно от меня?

Хэмиш перемахнул в комнату через подоконник, поправляя очки.

— Кельда послала, ибо ты есть карга наших холмов. Она велела тебя привести тут же.

День выдался тяжелый, как, впрочем, и всегда, но Тиффани знала, что нельзя заставлять кельду ждать, даже если на дворе глубокая ночь. Так что она надела теплые панталоны, оставила на полке блюдце с молоком и оседлала метлу.

И снова на неё пристально посмотрела Ты, кошка, которая, казалось, была повсюду.

В кургане было жарко, как в печке.

Молодые Фиглы, приставленные охранять кельду, хмурились, косясь на ненавистного врага. Каждый из них желал выглядеть в глазах Роба Всякограба храбрецом, способным справиться с любой выходкой отвратца. Особенно когда тот находился внутри кургана.

Но эльф плакал.

— Так зачем ты пришел сюда, эльф? — мягко спросила кельда. — Почему бы нам не убить тебя прямо сейчас?

Эти слова вызвали оживление в рядах Фиглов. Эльф затрепетал.

Кельда отвернулась.

— Я знаю скрытые тайны, — произнесла она, — и я знаю, что все, что происходит сейчас, было предопределено ещё до того, как моря наполнились водой. Пути обратно нет. Но передо мной туман. Я не могу ясно разглядеть этот день.

Эльф поежился.

— И следи за языком, эльф, — продолжала кельда, — ведь моё решение могло быть иным, если бы все сложилось по-другому. Твой народ… изобретателен.

Молодые Фиглы снова ликующе затрясли оружием.

— Тебя привели ко мне Гром и Молния. Я знаю этих призрачных собак, да, и их хозяйку, которая скоро будет здесь. Так скажи, дрожащий эльф, что за заклятье лежит на тебе? Почему ты здесь? Кто ты? Как тебя зовут? И не вздумай лгать, я сразу распознаю ложь. — Кельда оглядела эльфа — оборванного, увядшего, окровавленного, — кто-то жестоко издевался над ним, прежде чем он оказался в пруду.

— Я не стану ни о чем просить, кельда. Мне безразличны ваш гнев и ваше милосердие. Но я была — до недавнего времени, — Королевой Эльфов.

Фиглы притихли и придвинулись ближе. Может ли такое быть, что это жалкое ничтожество — и есть грозная Королева, о которой они слышали от Набольшего?

Малец Дагги Большенос подскочил и смело ткнул эльфа пальцем. Однако кроличий шлем упал ему на глаза и застрял на носу, что совершенно смазало эффект.

— А ну-ка, парни брысь, — строго велела кельда, ударом кулака высвободив Дагги из шлема и оттолкнув его прочь. — Тогда на беду ты появилась здесь, Ваше Величество, — хмуро обратилась она к Королеве. — Королев Эльфов много, и я хочу знать, с которой из них я имею дело. Так что назовите имя, сударыня. Да не вздумай назваться чужим именем, я ведь и осерчать могу.

— Моё имя Паслен, кельда.

Кельда бросила взгляд по сторонам в поисках Роба Всякограба и задумалась, действительно ли случилось то, что случилось. Неужели это настоящая королева? У эльфов Страны Фей много лидеров, но всегда есть только один Король и одна Королева. Конечно, Король давным-давно сгинул, создав для себя собственный мирок эгоистичных удовольствий, и править осталась Королева. И, хотя это редко использовалось, у Королевы было собственное имя, имя, которое кельды передавали из поколения в поколение. Паслен.

— Мы Мак Нак Фиглы, и мы не повинуемся королевам, — произнесла она негромко.

Роб Всякограб молчал, но звук, с каким его точильный камень скользил по клеймору, звучал как песнь грядущей смерти. Он поднял глаза, и взгляд его был ужасен. — Мы Нак Мак Фиглы! Маленький вольный народ! Нет кроля! Нет кралевы! Нет хозяйна! Боле нас не надурят! — рявкнул он. — И твоя жизнь, эльф, сейчас на острие моего меча.

Раздался шорох, и внутрь кургана вслед за Хэмишем пробралась Тиффани.

Вокруг неё толкались Фиглы.

— Рада тебя видеть, карга холмов, — сказала Дженни. — У нас тут эльф. Что с ним делать?

При слове «эльф» раздался громовой лязг оружия.

Тиффани бросила взгляд на эльфийку, и жалость шевельнулась в её душе.

— Мы не станем убивать безоружных, — сказала она.

— Простите, госпожа, — вскинул руку Роб Всякограб, — но мы станем. Или некоторые из нас…

Но я ведь их мальца великучая карга, подумала Тиффани в некотором замешательстве. И кельда попросила меня о помощи. Она снова поглядела на пленника и вдруг узнала.

— Я знаю тебя, эльф, и я велела тебе не возвращаться сюда больше. — Она нахмурилась. — Помнишь? Ты была великой Королевой, а я — маленькой девочкой. И я изгнала тебя с Громом и Молнией.

Эльфийка побледнела.

— Да, — слабо прошептала она. — Мы совершали набеги на этот мир, но это было до того, как настало время… железа.

Её лицо исказил страх, и Тиффани вдруг ощутила, как мир меняется, меняется прямо сейчас, словно она стоит на распутье, и следующий её шаг будет решающим.

Это и означает идти своим путем, поняла она, это то, о чем предупреждала кельда.

Ведьма всегда стоит на границе между светом и тьмой, между добром и злом, каждый день принимает решения, взвешивает и оценивает. Это то, что делает её человеком. Но что же тогда делает эльфа эльфом?

— Я слышала, будто гоблины считают, что у стальных машин есть душа, — сказала она. — Скажи, а у тебя есть душа? Что ведет тебя по твоим собственным, эльфийским рельсам, мешая свернуть? — Она повернулась к Кельде. — Бабуля Болит говорила: накорми голодного, одень голого и утешь страждущего. Эта эльфийка пришла на нашу землю голой, голодной, страдающей. Ты видишь это?

Кельда вскинула брови:

— Это же эльф! Она бы не стала заботиться о тебе. Она не стала бы заботиться ни о ком, даже о других эльфах.

— Ты думаешь, что не бывает такого создания, как хороший эльф?

— А ты думаешь, что такое создание бывает?

— Нет, но я предполагаю, что один из них может измениться. — Тиффани обернулась к съежившемуся существу. — Теперь ты не Королева. У тебя есть имя?

— Паслен, госпожа.

— Да, — сказала кельда. — Отрава такая.

— Слово такое, — отрезала Тиффани.

— Ну, это твое слово вышвырнули из дома, словно пешку с шахматной доски; а теперь оно оказывается той, что пыталась тебя уничтожить когда-то, — возразила кельда. — Её здорово замучили, а теперь она явилась в твое владение и просит помощи. — Её глаза сверкнули. — И что теперь, Тифф? Тебе решать. Эта эльфка едва не убила тебя, а ты все равно её жалеешь. — Кельда посерьезнела. — Эльфам нельзя верить, любой Нак Мак Фигл это знает. Но ты — та, что преподала урок Зимовому. Не переживай за Королеву. Но знай, что за ней может прийти война.

Тиффани склонилась над скорченной, трепещущей эльфийкой.

— Когда мы встретились впервые, Паслен, я была всего лишь девчонкой, почти не способной к магии. — Она придвинулась ближе, лицом к лицу. — Но насколько я сильнее теперь! Я преемница Матушки Ветровоск, и как вы, эльфы, были правы, когда дрожали при звуке её имени. А теперь жизни эльфов, можно сказать, зависят от тебя. А если ты меня подведешь, я оставлю тебя Фиглам. Они эльфов не любят. — Она поймала взгляд кельды. — Это приемлемо, Дженни?

— О, да, — ответила кельда. — Кто-то должен попробовать первую улитку.

— Гоблинов, кстати, тоже считали никчемными, пока кто-то не задумался о них, — продолжала Тиффани. — Не давай леди Паслен повода ненавидеть вас, но если она нарушит уговор, то я обещаю — а обещание карги холмов дорогого стоит, — что это будет её конец.

Фиглы все ещё глазели на Паслен с беззастенчивым отвращением. Казалось, что сам воздух звенит от взаимной ненависти.

— Вам, эльфам, больше не удастся нас надурить, ты знаешь, — сказал Роб Всякограб. — Поэтому ради госпожи Болит мы пока оставим тебе жизнь. Но вот что я скажу. Карга холмов нервничает, когда мы кого-то убиваем, но не будь её здесь, мы бы пустили тебе кровь.

Его поддержал хор угрожающих голосов. Было ясно: если бы Фиглы принимали решения сами, от Паслен осталась бы только куча кровоточащего мяса.

Роб Всякограб швырнул клеймор на землю:

— Слушайте мальца великучую каргу. Ты, Малыш Стукач, и ты, Малец Слогам, Малец Грибок и Мальца Жадный Джимми. У неё перемирие с королевой, так что придется нам по-хорошему с ней обходиться.

Величий Ян кашлянул:

— Возражать не хочу, карга, токмо единственный хороший эльф — это мертвый эльф.

— Ты бы так не говорил. Как гоннагль, я скажу, что надо дать возможность доброте дать ростки, как это было в Слове о Лающем Джонни, — сказал гоннагль, Велик Ужасен Билли Подбородище, образованный Фигл.

— Это тот, который целую неделю балансировал наперстком на носу, а потом пел, как соловей? — спросил Вулли Валенок.

— Нет, Валенок.

— И чего вы все кипятитесь? Не надо. Стоит эльфу кого-нибудь тронуть, как он станет очень-очень мертвым, вот и давайте посмотрим на это, — высказался Мальца Опасный Спайк.

— Ну, так карга хочет, — сказал Роб Всякограб, — вот и все на этом.

— И ещё кое-что, Роб Всякограб, — вмешалась Тиффани. — Эльфа я забираю с собой. Я знаю, что ты пойдешь следом, но мне нужна ещё пара Фиглов, которые бы следили и приглядывали за ней. Двинутый Крошка Артур? Ты из стражи — вот и посторожи. — Она осмотрелась. — И ты, Величий Ян. И я вам скажу вот что: эльф — пленник, а с пленниками надо обращаться достойно. Ты полицейский, Двинутый Крошка Артур, и должен знать, что люди не катятся по наклонной, пока их не подтолкнут. Поразмысли над этим. И вообще говоря, даже если их толкают, они не всегда падают. Не должно быть никаких мелочей вроде «Мы выпустили её на прогулку, она попыталась сбежать, и её загрыз разъяренный дурностай» или «Она погибла, сопротивляясь при аресте пятнадцати Фиглам». Никакой пчелиный рой не зажалит её насмерть. Никакая огромная птица не сбросит её в озеро. Никакой сильный ветер не сдует её. Никаких «Она упала в кроличью нору, и больше её не видели». — Она строго оглядела подопечных. — Я карга холмов, и я узнаю, как это случилось. И расплата будет неминуема. Вам понятно?

— Ох, вайли, вайли, будет расплата, — застонал Вулли Валенок. Фиглы зашаркали ножками, пересматривая свои планы. Величий Ян сунул палец в нос и тщательно изучил его содержимое, прежде чем отправить его в напузник.

— Значит, решено, господа, — подытожила Тиффани. — Но я не потерплю, если другие неприятные эльфы попытаются сунуться на мою землю.

Глава 13

БЕДА НЕ ПРИХОДИТ ОДНА

А эльфам нравилось быть неприятными. Приходя в мир, сперва они охотились скрытно, из озорства доставляя мелкие неприятности.

В подвале «Доспехов Барона» опять испортилось пиво. Как бы тщательно Джон Петрушка ни ухаживал за бочками и кранами, в пиве неизменно возникал осадок, бочки начинали течь, а напиток, содержащийся в них, приобретал отвратительный запах. Трактирщик рвал на себе волосы — убытки оказались неподъемными.

— Это опять эльфы шутки шутят, — сказал кто-то в трактире.

— Только вот мне что-то не смешно, — сказал Томас Зеленотрав. Джон Петрушка едва не плакал. А поскольку дело происходило в трактире, вскоре все посетители присоединились к разговору об эльфах, в которых никто не верил; однако нельзя не отметить, что позже, когда все разошлись по домам, не одна железная подкова была приколочена над дверями.

— Ну, во всяком случае, у нас есть ведьма, — со смехом говорили люди.

— Без обид, — вклинился Джек Кувырок, — но её ведь в эти дни вообще не бывает на Мелу. Кажется, она больше времени проводит в Ланкре.

— Ой, да ладно, — возразил Джо Болит. — Моя Тиффани трудится, как мужик.

Он на миг задумался (тем более что эти слова могли запросто дойти до его жены через миссис Петрушку) и добавил: — и даже более того, она вкалывает, как женщина.

— А как ты объяснишь пиво?

— Плохой менеджмент? — ввернул хитрое словечко Джек Кувырок. — Не обижайся, Джон. Пиво — штука капризная.

— Что? Мои краны чисты, как родник, а я сам всегда мою руки, когда бочонки меняю. — Тогда в чем дело?

Кто-то должен был выразить общее мнение, и этот голос прозвучал:

— Разве что только эльфы.

— Будет вам, — сказал Джо Болит. — Моя Тиффани разобралась бы с ними в два счета.

Вот только пиво прокисало по-прежнему…

Мартин Снэк и Фрэнк Сойер пребывали в затруднительном положении. Уже несколько дней они брели через Овцепики, оставив позади город Хот Донг и несколько часов назад миновав последнюю проезжую дорогу. Пустые желудки взывали о снисхождении, но отыскать на склоне нечеткие следы оказалось ужасно трудно. Если вскоре они не отыщут лагерь лесорубов, то наверняка опять окажутся без крыши над головой. Прошлой ночью они слышали вдали волчий вой. А сейчас похолодало и пошел снег.

— Похоже, мы заблудились, Фрэнк, — обеспокоенно произнес Мартин.

Фрэнк прислушался. Откуда-то доносился гудящий звук.

— Туда, — решили оба.

И действительно, всего через несколько минут они услышали голоса и почувствовали запах готовящейся еды. Хороший знак. В прогалине между деревьями показался лагерь. Несколько крупных волосатых мужчин расхаживали туда-сюда, а остальные сидели на пнях, и один из них помешивал бурлящее на походной печке варево.

Когда путники вышли из-за деревьев, лесорубы невольно потянулись к топорам, которых никогда не оставляли в недосягаемости, однако, разглядев, насколько молоды их нежданные гости, расслабились. Пожилой лесоруб в клетчатой, оторочено мехом куртке — человек того сорта, с которым невозможно говорить, если он того не захочет сам, — двинулся им навстречу.

— Вы что тут делаете, парни? Чего вам надо? — он пристально оглядел их: Фрэнка, маленького, но жилистого и сильного, и Мартина, куда более мускулистого, но который сейчас неловко топтался за спиной своего товарища, как это часто бывает с крупными парнями, которые начинают испытывать затруднения, если у них спросить что-то посложнее, чем «Как тебя зовут?» — Мы ищем работу, сэр, — сказал Фрэнк. — Я Фрэнк, а это Мартин. Мы хотим работать сплавщиками леса.

Старик окинул их оценивающим взглядом и протянул огромную мозолистую руку.

— Меня зовут Нехват — для вас двоих мистер Нехват. Значит, хотите лес сплавлять? А что вы знаете об этом?

— Немногое, — ответил Фрэнк, — но мой дед сплавлял древесину, и ему нравилось это ремесло. — Он задумался на миг и добавил с надеждой: — Нам сказали, за это хорошо платят.

Лесорубы работали высоко в горах, вдалеке от дорог, и возить бревна на лошадях было попросту непрактично. Гораздо удобнее было сплавлять их вниз по реке, откуда их развозили по городам и весям.

Идея подобной транспортировки оказалась настолько удачной, что быстро распространилась повсеместно. Лесосплавщики жили в маленьких домишках на утесах в опасной близости от речных излучин и должны были обладать достаточной силой, чтобы управиться с нагромождениями тонн древесины, летящих вниз по бурной реке. Находилось немало молодых людей, готовых свернуть горы и спуститься на плоту с Овцепиков, просто чтобы потом хвастаться этим. Правда, далеко не каждый был в состоянии хоть что-то кому-то рассказать, совершив ошибку с бревном, но в лагере обычно присутствовал Игорь, так что если не сам храбрец, то некоторые части его тела вполне могли рассчитывать на второй шанс.

Время от времени можно было бы встретить сплавщика, которому удалось дожить до старости, и такой старик запросто мог дать сто очков вперед любому молодому силачу.

— Думаете, сплавщики — младенцы? — сказал Нехват. — Это мужская работа, которая ошибок не прощает. Я вижу, силы вам не занимать, но это неважно. Здесь было полно мускулистых парней, но я предпочитаю тех, у кого есть голова на плечах. Трудно угадать, как бревно поведет себя в следующий момент. — Он нахмурился. — Знаете Джека Эббота? Это молодой лесоруб, что живет у подножия горы с матерью и сестрой. Едва не отрубил собственную ногу всего неделю назад. Только-только пошел на поправку, и то только потому, что какой-то косоглазый парень привел ведьму. Так что подумайте, парни, стоит ли рисковать. Лесосплав будет поопаснее, чем просто рубка деревьев.

Ребята потупились.

— К тому же, это магическое дерево, — продолжал Нехват. — Для волшебников.

Вот в чем загвоздка: его нельзя везти на поездах, даже если доставить к самому депо.

Не боитесь? Магия удивительные вещи творит с некоторыми людьми. — Он указал на заснеженные деревья. — Это вам не просто какие-то сосны, это Сосны Предсказывающие, они знают будущее, и черт меня побери, если я понимаю, как им это удается. Что толку сосне от предсказания будущего? Она знает, что её срубят, но ты все равно её рубишь. Уйти она все равно не может, ха! Но если вы прикоснетесь к такому дереву и понравитесь ему, то увидите, что будет. Так что, парни, не передумали ещё?

— Мне нужны деньги, сэр, — ответил Мартин просто. — И паек, конечно.

— О, плата будет хорошая, в любой валюте, можешь отправлять их домой мамочке. — Мистер Нехват порылся в карманах и извлек потрепанную книжицу. — Каталог фирмы. Мы все приносим клятву на нем. Можешь заказать, что пожелаешь.

Фрэнк перелистал каталог, рассмотрел обложку.

— Здесь говорится, — воскликнул он в изумлении, что можно даже невесту получить. Доставка железной дорогой.

— Ну, поезда сюда не ходят — нельзя держать железо поблизости; ближайшая станция в Хот Донге. Не так уж далеко. Что касается невест, то это новое предложение, очень кстати для вас, хлопцы. Много славных девушек ищут себе мужей. Выбери себе одну, дело стоящее, и возни никакой, шуры-муры, наряды там всякие… — Он засунул каталог обратно в карман. — Женская одежда — это просто прелесть, как вы думаете? Только на днях я встретил человека, который говорил, что путешествует в женском белье… — Вы уверены, что с ним все было в порядке? — засомневался Мартин. Он как-то слышал разговоры об одном отдаленном лагере, в котором крутые сильные лесорубы вздумали вдруг носить женское белье и распевать песни о своих огромных колунах, но не верил этому. По крайней мере, до сегодняшнего дня.

Лесоруб проигнорировал его вопрос.

— Ну, Мартин, ты мне нравишься, — сказал он. — А что до тебя, Фрэнк, что тебя сюда привело?

— Ну, мистер Нехват, я просто ухаживал за одной девушкой, но появился другой парень, и… ну… — Фрэнк замялся.

Мистер Нехват провел рукой по лицу.

— Ни слова больше, мальчик. В холмах полно людей, которым не нравится, кто они и где находятся. Затем каталог и нужен: любая фантазия за ваши деньги. Ладно, вы нам подходите, поэтому хватит болтовни. Можете приступить к работе с завтрашнего дня, а там посмотрим. Если вы не дураки, сможете получать хорошую плату. А если замешкаетесь у желоба, что ж, я отправлю ваш заработок вашим мамочкам, на похороны хватит.

Они ударили по рукам.

— А в ближайшие полчаса, — промолвил мистер Нехват с широкой улыбкой, — будете торчать у лотков. Поглазеете, поучитесь, это я вам лучше всякой сосны предсказываю. — Со смехом он похлопал по стволу ближайшего дерева.

В тот же момент челюсть его отвисла, а капюшон сполз на искаженное ужасом лицо.

— Парни, — его голос дрожал, и это было страшно — слышать дрожь в голове такого опытного человека, — убирайтесь отсюда. Прямо сейчас. Спускайтесь с горы.

Через несколько минут тут будет жарко. Мне нужны мужики, которые умеют топорами махать. — И он бросился к лагерю, окликая лесорубов.

Фрэнк и Мартин в замешательстве переглянулись, а потом Фрэнк протянул руку и коснулся дерева. Сонмы ярких образов пронеслись в его мозгу — блистательные существа в перьях и бархате, расписанные лазурью тела, боль и смерть. И мех капюшона, обрамляющий голову мистера Нехвата в воде желоба.

Мистер Нехват, которому не хватило сил удержать голову на плечах… Парни протиснулись через толпу дровосеков и бросились к деревьям, надеясь затеряться среди снегов.

Слишком медленно. Раздался пронзительный свист, и эльфы в стремительной пляске появились отовсюду, высокие, безжалостные. Их украшенные перьями туники делали их похожими на больших хищных птиц. Парни застыли, не в силах пошевелиться.

Лесорубы готовились к бою. Приковылял даже Игорь.

— Дерфитесь за дерефья, — велел он. — Это озадафит их, они запутаютфя, какой фегодня день. А пока разберутфя, фы уфпеете задать им трепку.

Лесорубы были не робкого десятка, и смертоносный металл их топоров уничтожил не одного эльфа. Но силы противника прибывали; эльфы раскачивались на верхушках деревьев, хохоча, разрушали постройки, сталкивали бревна. И все же было в них нечто настолько очаровательное… что-то, что охватывало внешне сильных лесорубов, заставляя их бросать оружие, падать на колени и рыдать, становясь легкой мишенью для волшебного народца.

— Говорю же вам — бегите! — крикнул мистер Нехват, яростно сражаясь с эльфом, атаковавшим его сзади. — Доберитесь до желобов. Вода в желобах быстрее эльфов. Со мной все будет в порядке!

Мартин предпочел послушаться, хотя Фрэнк, видевший будущее, знал, что «в порядке» — это не то слово, которое можно будет вскоре применить к мистеру Нехвату, — и прыгнул в бадью; Фрэнк последовал за ним, мистер Нехват дернул рычаг — и бадья рухнула вниз! Вниз по крутому извилистому склону с такими крутыми поворотами, что берегам приходилось опираться друг на друга, чтобы не обрушиться. Парни промокли до нитки; вокруг громоздились бревна; они неслись глубокими ущельями, уворачиваясь от стрел эльфов, которые тянулись следом, как разъяренный осиный рой.

Дико, волнующе, почти смертоносно — так они описали бы свое приключение позже, хотя наверняка с ними расправились бы раньше, чем они успели бы кому-кому-то об этом поведать. Это было страшно — страшнее, чем приходилось переживать любому молодому человеку. Даже сквозь рев воды они слышали, как кричат лесорубы, и в воду падали такие вещи, которых никому не хотелось бы рассматривать слишком близко.

Штабель бревен на складе прервал их путешествие. Здесь было полно людей, молодых и сильных, с металлом в руках, недовольные ущербом, нанесенным товаром. Заслышав крики и смех, они собрались было подняться в гору, но вдруг все стихло. Эльфы ушли.

Мельник в местечке Зловонь^[691] был человек набожный, а его мельница представляла собой сложный механизм из множества колес, вращающихся в разных направлениях. Самым страшным его ночным кошмаром, которого он надеялся никогда не увидеть наяву, было разрушение механизма, когда шестерни и колеса разлетаются во все стороны. Но пока они вертелись как полагается, мельник был счастлив. Он никогда не оставался без работы, ведь хлеб нужен всем.

Однажды ночью явились эльфы и принялись озорничать с мукой, дырявить мешки и запускать муравьев в зерно, потешаясь над хозяином. Но они совершили ошибку.

Мельник молился Ому, но не получал ответа — вернее, он слышал ответы и наставления внутри собственной головы, — так что он позволил эльфам забавляться, как им хотелось, среди сложных колес, ревущих вертящихся колес, окованных чудным холодным металлом.

И мельник запер все двери, чтобы эльфы не могли выйти. Всю ночь он слышал крики, а наутро, когда друзья спросили его, как ему удалось совладать с пришельцами, он ответил только:

— Ну, мельница Зловоня мелет медленно, но очень мелко.

Старая Матушка Весельчаксон из Ненадежной Лощины, проснувшись, обнаружила свои волосы спутанными в ужасный колтун, а постель её была полна репейника, впивавшегося в её старую кожу… А эльфы торжествующе хохотали, когда их ездовое животное — молодая телка, — рухнула на колени, изнемогая от их ночных развлечений…

Старый ворчливый торговец с Ломтя вытолкнул на рыночную площадь тележку — свое единственное средство существования, — напевая: «Капустный кочан — гоблину печаль, а лука связка — все эльфам встряскаааааааргх!»

У подножия Овцепиков юная девушка по имени Элфи, пощекотав подбородок цветком, вдруг выпустила руку маленькой сестренки, позволив ей, прогуливаясь, забредать все дальше и дальше в реку, и влюбленно посмотрела в глаза отцовского осла… пока сам неосмотрительный путешественник удалялся все глубже в лес, танцуя под нескончаемую эльфийскую музыку; эльфы резвились вокруг, наслаждаясь его беспомощностью…

Кышбо Гонимый — маленькое божество всех пушистых существ, предназначенных на съедение, — затаился в кустах, пока эльфы извлекали весь максимум кровавого удовольствия, которое только могла дать семейка молодых кроликов…

Глава 14

СКАЗКА О ДВУХ КОРОЛЕВАХ

Тиффани отвезла маленькую, такую жалкую Паслен, всю дорогу кутавшуюся в плащ, обратно на отцовскую ферму и разместила её и Фиглов на старом сеновале.

— Здесь тепло и чисто, — сказала она, — и нет железа. Я принесу тебе поесть.

Она взглянула на Фиглов. Те тоже выглядели голодными. А тут ещё эльф.

— Роб, Двинутый Крошка Артур и ты, Величий Ян, я собираюсь принести бальзама, чтобы подлечить раны Паслен, — сказала она, — и я надеюсь, что вы не станете её обижать, когда я отлучусь. Я правильно надеюсь?

— Да, госпожа, — бодро сказал Роб. — Ступай и не бойся оставить её с нами. — Он обратился к Паслен. — А ежели ты, эльф, вздумаешь выкинуть чего, так вот оно, наше оружие, при нас. — Он взмахнул клеймором так, что сразу стало ясно: ему не терпится пустить его в ход.

Тиффани повернулась к Паслен:

— Я карга этих холмов, и Фиглы будут подчиняться моим приказам. Вот только они не любят вашего народа, так что, сударыня, на вашем месте я бы вела себя тихо и играла по правилам, иначе расплата может быть жестокой.

И Тиффани ушла. Правда, ненадолго, потому что мало доверяла эльфам, а Фиглам — и того меньше.

Когда она принесла целебную мазь, Паслен уже начала потихоньку приходить в себя. Казалось, будто с каждым плавным движением маленькая эльфийка расцветает, становясь все прекраснее. Какая-то искра мерцала у неё внутри. Это было похоже на нарядную глазурь, которая покрывала её с ног до головы и чуть ли не вопила: «Разве я не красива? Разве я не мудра? Я Королева королев!» Тиффани показалось на миг, что она теряет себя в этом потоке очарования, но она была к этому готова.

— Даже не пытайтесь применить ко мне свои эльфийские чары, сударыня, — предупредила она.

И все же она чувствовала, как эльфийское волшебство тянется к ней, словно рассветные лучи…

— Тебе не очаровать меня, эльфийка! — вскричала Тиффани, и слова, услышанные когда-то от Бабули Болит, всплыли в её сознании. «Йин, тан, тефера», — принялась повторять она снова и снова, и этот речитатив помог ей снова обрести собственную волю.

Сработало. Паслен сдала позиции и выглядела теперь как девочка с фермы, доярка. Правда, она изобразила для себя такое платье, какое ни одна доярка не стала бы носить, учитывая все эти кружева и ленты, а ещё эти изящные маленькие туфельки. Когда на её голове сформировалась миленькая соломенная шляпка, Тиффани невольно отпрянула. Она слишком хорошо знала этот облик. Так выглядела фарфоровая пастушка, которую она когда-то подарила Бабуле. Тиффани разозлилась. Как смеет эта эльфийка посягать на столь сокровенное!

— Я требую… — начала Паслен, но осеклась, увидев выражение лица Тиффани. — Мне бы хотелось… Деревенская девчушка, подумала Тиффани с восторгом. Эльфы почти покинули здание^[692]. И все же она с суровым видом скрестила руки на груди.

— Я помогла тебе, но теперь я должна помочь другим — людям, которые жили бы лучше, если бы вы им не мешали. — Она прищурилась. — Все эти мелкие пакости вроде порчи пива. Да, я знаю об этом, эльф. Ты хочешь заполучить свое королевство обратно, Паслен?

Раздался дружный рык Фиглов.

— Мы вышвырнем её обратно, да, госпожа? — с надеждой произнес Величий Ян.

— Да! — поддержал Роб. — Долой вредителя!

— Мне жаль об этом говорить, Роб, — сказала Тиффани, — но Фиглов многие тоже считают вредителями.

Величий Ян на миг задумался и возразил:

— Ну, может, мы и вредители, но вашим детям нас незачем бояться. — Он вытянулся во все свои семь дюймов — внушительный рост для Фигла, что подтверждалось шрамами от дверных косяков на его лбу, — и завис на стропилах прямо над эльфийкой. Тиффани перестала обращать на него внимание и снова обратилась к Паслен:

— Я права? Ты хочешь вернуться обратно?

Лукавство промелькнуло в выражении лица Паслен.

— Мы как пчелы, — произнесла она наконец. — Королева всесильна… пока не постареет, и тогда другая королева займет её место.

Гнев внезапно исказил её черты.

— Душистый Горошек, — прошипела Паслен. — Он не верит, что мир стал другим. Это он лишил меня моего престола. — Она скривила губы в презрительной усмешке. — Он достаточно силен, чтобы испортить пиво. А когда-то мы уничтожали миры.

— Я могла бы помочь тебе с твоим маленьким дружком Душистым Горошком, — медленно проговорила Тиффани. — Я могла бы снова сделать тебя Королевой, если ты вернешь всех эльфов обратно в свою страну, и вы больше не вернетесь сюда. Но если вы опять вздумаете порабощать людей— что ж, тогда ты познаешь истинное значение слова «гнев».

В тот же миг все вокруг неё словно занялось огнем. Но она вспомнила свое прежнее противостояние с Королевой. Земля под водой. Она знала, кто она и куда идёт, и никому было не под силу водить её за нос. Знала, что, сколько бы ни нагрянуло эльфов на спящие людские дома, она будет здесь, бодрствующая, всегда на страже.

— Если ты нарушишь уговор, последним, что ты увидишь, будут Гром и Молния, — пригрозила она. — Гром и молния в твоей голове. Ты умрешь от грома. Обещаю.

Ужас застыл в глазах Паслен. Эльфийка поняла.

Наутро Тиффани принесла для Паслен немного овсянки.

— Ты могла убить меня вчера, — сказала Паслен, смущенно приняв угощение. — Я бы поступила именно так. Почему ты не сделала этого? Я ведь эльф, а ты знаешь, как мы беспощадны.

— Да, знаю, — кивнула Тиффани. — Но мы, люди, милосердны. А я к тому же ещё и ведьма.

— Ты умна, Тиффани Болит, маленькая девочка, которую я едва не убила тогда, на холме, когда гром и молния стали осязаемыми и жестокими, — признала озадаченная Паслен. — Кто я теперь, если не оборванная бродяжка? У меня не осталось никого, но ты, девочка, приняла меня, хотя у тебя не было на то никаких причин.

— У меня были причины, — возразила Тиффани. — Я ведьма, и у меня есть возможность тебе помочь. — Она присела на краешек маслобойки. — Ты должна понять, что эльфов считают мстительными, черствыми, злобными, подлыми, эгоистичными и зловредными. Я слышала слова и похлеще, особенно от людей, чьих детей вы выкрали. Но меняется все — наш мир, наше железо; твой двор, твои чары.

Знаешь ли ты, Паслен, что в Анк-Морпорке гоблины трудятся наравне со всеми и считаются полезными членами общества?

— Что? — воскликнула Королева. — Но я думала, что люди ненавидят гоблинов — и их вонь! Я думала, что тот, кого мы захватили в плен, лжет!

— Ну, может, кому-то и не нравится, как они пахнут, но и для них находится работёнка, особенно когда плохо пахнущие вещи стоят денег. А если гоблин умеет, например, починить локомотив, то пусть себе воняет сколько угодно. А вот вы, эльфы, что можете нам предложить? Пока что вы просто… сказочные персонажи. Ваш поезд ушел, остались только мелкие пакости и дешевые трюки.

— Я могла бы убить тебя одной только силой мысли, — сказала Паслен.

— О, дорогая. — Тиффани подняла руку, чтобы остановить Фиглов, готовых наперебой кинуться на эльфийку. — Надеюсь, что ты не решишься, иначе это будет последним, что ты сделаешь.

Паслен выглядела потерянной.

— Не плачь. Та, что была Королевой — и собирается стать Королевой снова, — не должна плакать.

— Королева — не должна, но я всего лишь жалкая тень, заблудившаяся в пустыне.

— Ну, сеновал не так уж пуст. Кстати, сударыня, как вы относитесь к ручному труду?

— Что ты имеешь в виду? — озадаченно переспросила Паслен.

— Я имею в виду, самой зарабатывать на жизнь. Умеешь обращаться с лопатой?

— Не знаю. Что такое «лопата»?

— Ох, это будет трудно, — выдохнула Тиффани. — Слушай, можешь оставаться здесь, пока тебе не полегчает, но лучше бы тебе приобщиться к какой-нибудь работе. Стоит попробовать.

На землю у её ног плюхнулся ботинок, старый дырявый отцовский ботинок; второй не заставил себя ждать.

— Я ботинок не ношу, — объявил Двинутый Крошка Артур, — но я работал с в сапожной мастерской, и сапожники мне рассказывали про эльфов. У этих отвратцев к такому ремеслу талант.

Паслен осторожно подняла ботинок и повертела в руках.

— Что это? — спросила она.

— Ботинок, — ответила Тиффани.

— И ты получишь этим ботинком хорошего пинка, если ничего с ним не сделаешь, — прорычал Величий Ян.

Тиффани забрала обувь у Паслен.

— Поговорим позже, — произнесла она. — Спасибо за идею, Двинутый Крошка Артур, и да, я тоже знаю эту сказку, но в этот раз это всего лишь сказка^[693].

— Я ж тебе говорил, Двинутый Крошка Артур, нечего слушать россказни старых сапожников, — сказал Роб.

Это был день старых простыней, старой обуви и «делать и переделать». И да, конечно, надо проведать малышку Тиффани, а ещё поглядеть на Бекки Милость и Нэнси Прямь, — мисс Тик уверяла, что в качестве практиканток на Мелу обе могут быть полезными. Но она не могла позволить себе позвать девочек, пока Паслен на ферме. Разве что смастерить им железные ожерелья для защиты. Но это могло подождать.

В течение дня она ещё несколько раз возвращалась на ферму. Последним она навестила мистера Холста, который почти принял нормальный вид, только несколько фиолетовых пятен осталось. Тиффани оставила госпоже Холст ещё один горшочек мази из веселинки, прикусив язык, чтобы в сердцах не наговорить ей лишнего.

Когда она вернулась, то застала Паслен, сжавшуюся в углу сеновала; её свирепый взгляд был прикован к Ты, которая, выгнув спину, с шипением прохаживалась мимо эльфийки.

Фиглы с восторгом созерцали эту картину, поддерживая Ты возгласами: «Давай, киса, навешай ей от всех Нак Мак Фиглов». При виде Тиффани они завопили: «Айе, великучая карга возвращается!» — и кинулись по углам.

Тиффани остановилась в дверях, постукивая ногой, и Роб отшатнулся.

— Ой, — застонал он, только не топати ножкой, госпожа.

Тиффани скрестила руки.

— Ой-ой, госпожа, тяжело быть под ковами, — заныл Роб, и Тиффани засмеялась.

Однако у Паслен возникли вопросы. Весь день она наблюдала за людьми, которые приезжали на ферму за лекарствами, советами, просто выговориться или, к сожалению, чтобы залечить раны.

— Почему ты им помогаешь? — спросила Паслен. — Они не из твоего клана, ты им ничего не должна.

— Но они люди — все они, — пояснила Тиффани. — Все люди помогают друг другу.

— Неужели все? — удивилась Паслен.

— К сожалению, нет, — призналась Тиффани. — Но большинство помогает, потому что, ну, просто потому что это тоже люди. У нас так заведено. А эльфы так не делают?

— Можно ли сказать, что я пытаюсь научиться? — спросила Паслен.

— А чему ты уже научилась? — улыбнулась Тиффани.

— Ты для них что-то вроде слуги, — фыркнула Паслен, наморщив тонкий нос.

— Может быть, — согласилась Тиффани, — но это неважно, потому что может случиться так, что однажды мне самой кто-то поможет в трудную минуту. Как аукнется, так и откликнется.

— Но вы деретесь друг с другом, — возразила Паслен.

— Да, но гораздо сильнее мы становимся, когда миримся.

— Ты сильная. Ты могла бы править миром.

— Правда? — Тиффани пожала плечами. — Зачем мне это? Я ведьма, мне нравится быть ведьмой и помогать людям. Каждого скверного человека уравновешивает хороший. Есть такая поговорка: все течет, все меняется. Это значит, что однажды ты окажешься на вершине мира, по крайней мере, на какое-то время. Но потом колесо судьбы повернется, и ты снова окажешься внизу, но это закон жизни, и с ним надо смириться.

Она посмотрела прямо в глаза Паслен, надеясь угадать, о чем она думает, но с тем же успехом можно было смотреть в стену. Глаза эльфийки были пусты.

— И я помню темноту и дождь, гром и молнию. И что тебе это дало, ты, эльф, найденный в канаве?

Паслен недоуменно посмотрела на Тиффани и проговорила:

— Твой путь… не подойдет эльфам. Каждый эльф — это вызов. Мы убиваем наших королев, каждая королева — соперник в битве за рой. — Она осеклась, так поразила её внезапная мысль. — Но у вас ведь тоже есть королевы мудрости — вроде Бабули Болит, или Матушки Ветровоск, или тебя, Тиффани Болит, вы становитесь старше и мудрее и передаете свои знания дальше.

— Вы никогда не пребываете в расцвете, — сказала Тиффани. — Вы всегда увядаете. И на пчел вы не похожи, пчелы труженики, они приносят пользу, но умирают молодыми и никогда даже не задумываются о…

Тиффани поймала странный взгляд эльфийки. Та, похоже, напряженно пыталась думать. У Паслен было лицо человека, который уже готов был принять новый мир, мир железа, неприветливый для волшебного народа, мир, который любил их в сказках, но не принимал в реальности, не давал им пути; она думала о мире, которого не знала прежде и с которым теперь уже почти готова была смириться.

Внутри неё шла борьба.

До Маграт, королевы Ланкра, быстро дошли известия о событиях в Овцепиках, о гибели лесорубов и потере магической древесины. Эльфы, подумала она. Конечно, один раз их уже победили, но это далось нелегкой ценой, и тогда Маграт приставила охрану — по крайней мере, Шона Ягга, — к кругу камней, известных как Плясуны, и убедилась, что в замке достаточно подков. Она знала, какие фокусы иногда выкидывает память, и что все давно позабыли настоящее значение слова «очарование», которое означало, в первую очередь, колдовские чары. Люди помнили, как прекрасно пели эльфы, но забыли, о чем.

Будучи не только королевой, но и ведьмой, Маграт знала, что с уходом Матушки Ветровоск равновесие в мире было нарушено, и как бы старательно ни работала Тиффани, чтобы заполнить пустоту, даже с помощью замечательного мальчика-на-побегушках, уровень Матушки Ветровоск оставался недосягаем. Она всегда удерживала завесу, это был её конек.

И если теперь завеса ослабела… Маграт вздрогнула. Любой, кто встречался с эльфами, сказал бы, что слово «террор» более всего отвечает тому, что они творят.

Эльфы, словно чума, разносились повсюду, разрушая, терзая и отравляя все, до чего могли добраться. Эльфам не было места в Ланкре.

В тот же вечер королева Маграт достала из гардероба любимую метлу и попробовала взлететь. Хотя она сама немного сомневалась в результате, метла плавно взмыла вверх. Маграт некоторое время кружила около замка, чтобы вспомнить навыки, после чего с удовольствием сказала себе, что ведьма всегда остается ведьмой.

Как примерная жена, которой она всегда старалась быть, она рассказала о своих намерениях мужу, и тот, к её удивлению, одобрительно заметил:

— Возвращаешься к своей метле, дорогая? Я видел твое лицо, когда ты летала. Никто не удержит птицу в клетке.

— Я не чувствую себя птицей в клетке, — улыбнулась Маграт, — но теперь, когда Матушки не стало, думаю, моя помощь не будет лишней.

— Вот и отлично, — поддержал Веренс. — Мы все чувствуем, что что-то происходит, хотя, думаю, Тиффани Болит теперь займет место Матушки.

— Не похоже на то, — возразила Маграт. — Кажется, Тиффани всерьез собирается занять только свое собственное место. — Она вздохнула. — Но эльфы уже нагрянули, так что я собираюсь наведаться в домик Матушки Ветровоск — то есть, в дом Тиффани, — и предложить свои услуги.

При упоминании эльфов Веренс вздрогнул.

— Конечно, — поспешила добавить Маграт, — мне стоит стать достойным образцом для наших детей. Малышка Эсме растет так быстро, и надо ей показать, что быть королевой, это не только людям махать; ну, и мы ведь не хотим, чтобы она вдруг стала целовать лягушек? Мы отлично знаем, что из этого может получиться!^[694] Она двинулась к двери, но потом обернулась и бросила мужу погремушку.

— Я совершенно уверена, — сладко пропела она, — что в деле присмотра за детьми на тебя можно полностью положиться.

Веренс слабо улыбнулся.

Маграт сделала выражение лица, предназначенное только для ведьм. Он ведь иногда держит их вверх тормашками, подумала она. Веренс очень умный мужчина, но дай ему младенца — и он совершенно растеряется. Она улыбнулась. У него получится. В конце концов, она ведь попросила его помочь сменить подгузник, когда Милли отлучилась на кухню, и он, хоть и с недовольной миной, очень старался.

— Я хочу помочь, — заявила Маграт, едва её метла опустилась позади того, что она, как и Тиффани, до сих пор считала домом Матушки Ветровоск. Новости донеслись до замка быстро, и Маграт прибыла менее чем через час после того, как Тиффани вернулась домой.

— Я ведь не только королева, но ещё и неплохая ведьма, — напомнила Маграт. В её глазах светилось жгучее желание побыть ведьмой ещё немножко. — Эльфы здесь, Тиффани. Эльфы!

Тиффани вспомнила рассказы Матушки Ветровоск о том, как лихо Маграт сражалась с эльфами. Она даже ухитрилась пристрелить одного из арбалета прямо в глаз.

— У меня уже есть опыт, а тебе понадобятся все, когда эльфов станет больше. — Маграт сделала паузу. — Даже новички. Ты уже говорила с мисс Тик?

— Да, — кивнула Тиффани. — Она подыскала пару девочек, вот только не каждой дано быть ведьмой, даже если очень хочется. Да и сейчас… не лучший момент, чтобы брать ученицу на Мелу.

— Почему это? А как насчет твоей подруги Петунии, свинарки?

— Ну, навыки у неё есть, — сказала Тиффани, пропустив мимо ушей первый вопрос Маграт, — но Петуния помогает мужу управляться с фермой; она говорит, что тратит все время на хрюкающих существ, причём иногда это старые свиноводы! И ведь нельзя не признать, что свиноводство полезно для всех, для свиней в первую очередь.

— Но она все равно может пригодиться нам здесь, свиньи там или нет. К тому же, тяжелые непромокаемые сапоги могут задерживать стрелы, — возразила Маграт.

— Кстати, а на Мелу эльфы появлялись?

Тиффани залилась румянцем, не зная, как отреагирует Маграт, узнав о Паслен.

Надо было хотя бы Нянюшке Ягг сказать, подумала она виновато. Она рассказала о пиве, а потом о появлении Паслен на ферме, о том, что её сторожат Фиглы, и о том, что помощницу пока допускать на ферму нельзя.

Маграт понимала, что Фиглы не позволят эльфу причинять никаких неприятностей, но все равно была неприятно поражена.

— Думаешь, — проговорила она, побледнев, — ей можно верить? Ни один эльф не заслуживает доверия, они даже не знают, что это такое. А ты ей все равно веришь. Почему?

— Не верю. Просто я вижу, что эта эльфийка очень хочет жить. Паслен уже поняла, что ничего не будет таким, как прежде. Железо, ты понимаешь. Она делает успехи, так почему бы не дать ей шанс. Может, мы сумеем вернуть её обратно, и она убедит других эльфов оставить нас в покое. — Тиффани запнулась. — Кельда предупреждала меня. Она сказала, что, когда Матушки не стало, после неё осталась… прореха. Что нам нужно быть крайне острожными. Должно быть, эльфов она и имела в виду. И раз уж один из эльфов может помочь, я такой возможности упускать не стану.

— А все-таки, если их станет больше? — настаивала Маграт и задумалась. — Баронесса на Мелу тоже ведьма, я не ошибаюсь?

— Да, Летиция Кипслок. Но она не обучена, а её муж… как бы это сказать… тот ещё сноб.

— Думаю, дорогая, — предложила Маграт, — я могла бы заглянуть к ним на чай и за разговором невзначай намекнуть, как это замечательно — когда под боком всегда есть ведьма. Ты знаешь, мой Веренс любит считать себя отцом народа и думает, что я подала бы людям хороший пример, снова взявшись за старое ремесло. За это я его и люблю. Если у Летиции появятся друзья из королевской семьи, её муж, наверное, поумерит пыл.

— Вот так просто? — не поверила Тиффани.

— Доверься мне. Корона тоже кое-что значит.

На Мел Тиффани возвращалась обнадеженной. В качестве союзника Маграт была неоценима, да и Летиция может кое-чем помочь. Но ведьм все равно не хватает, так что придется приложить усилия, чтобы привлечь на свою сторону других.

Нечеловеческие усилия. Это означало попытки привлечь к делу всех возможных ведьм, особенно тех, кто смыслит в своем ремесле и знает об эльфийских чарах.

Эльфы! Они творят злодейства ради злодейства. Как говорила Бабуля Болит, они даже палку у безногого отнимут. Гадко, мерзко, глупо, раздражающе, — они просто наслаждались чужими несчастьями. Более того. Они сами насаждали террор, ужас и боль… и смеялись. Вот что хуже всего — их смех, такой мелодичный, что невозможно было поверить, что эти отвратительные создания могут так смеяться.

Они не заботились ни о ком, кроме самих себя. Но Паслен… Возможно, для неё колесо судьбы повернется иначе. Особенно если оно выковано из железа.

Глава 15

БОГ ИЗ КУРГАНА

На Мелу же пока что колеса судьбы вращались по-прежнему — так, как к тому привыкли танцующие в лесу эльфы. Этот мир был предназначен для них, для их радостей и их наслаждений. Существа, обитавшие здесь, были не более чем игрушками, игрушками, которые иногда визжали, отбивались и пытались бежать от хохочущих и поющих преследователей.

Они набрели на маленький небогатый домик и подкрались к приоткрытым окнам. Было слышно, как внутри лопочут малыши, которые, насытившись молоком матери, лежали под одеялами в своих кроватках.

Эльфы переглянулись, в вожделении облизывая губы. Младенцы!

Лица приблизились к окнам, хищные глаза впились в жертву.

Тонкая рука пощекотала ребенка под подбородком. Маленькая девочка проснулась и с восторгом уставилась на блистательное существо, склонившееся над ней в темноте. Пальчики коснулись красивых перьев… Счастливый сон Тиффани длился недолго. Странная щекотка в голове разбудила её, и, проснувшись, она тут же вспомнила Тиффани Робинсон, малышку, которую она так и не собралась навестить и на которую наложила следящее заклятие. Нет, дело не в том, что родители опять оставили её голодной. Эльфы добрались до неё!

Метла Тиффани была не из самых быстрых, и эльфов она догнала только в лесу. То, что пробудилось в молодой ведьме, не было гневом. Она намеревалась вершить правосудие. Направив метлу круто вниз, Тиффани позволила своим чувствам разгореться… и высвободиться.

Огонь из кончиков её пальцев охватил смеющихся эльфов. Она дрожала от ярости, ярости намного более сильной, чем она сама. Если бы она встретила других эльфов в ту ночь, то никто из них не ушел бы живым.

Затем она остановилась, потрясенная тем, что совершила. Только черная ведьма стала бы убивать под покровом ночи, кричало все её существо. Но это были всего лишь эльфы, возразил другой голос, тихий и спокойный. И они обижали ребенка.

Но Паслен тоже эльф, вкрадчиво напомнил первый голос.

Тиффани напомнила себе, что думать о чем-то как о «всего лишь…» — это первый шаг на проторенном пути к отравленным яблокам, прялкам и печам… к боли, ужасу и тьме.

Но случилось то, что случилось. И практичная, как всякая ведьма, Тиффани завернула малышку в шаль и медленно полетела обратно к дому Робинсонов (к хижине, если быть честными). На стук открыл молодой отец, который был немало озадачен, увидев в руках Тиффани свою дочь, закутанную в платок.

Тиффани прошествовала мимо него и его жены, думая, что, хотя они и очень молоды, это не значит, что им позволительно быть глупыми. Открытые окна в это время года? Конечно, все знают об эльфах… Говорила мама мне: Бойся эльфов при луне…

— Я проведала мальчиков, — сказала Милли. — Похоже, они в порядке… — Она покраснела, когда ей протянули малышку, и Тиффани это заметила.

— Послушай, что я скажу, Милли. У твоей дочки большое будущее, я знаю это, ведь я ведьма. Ты позволила мне дать ей имя, и я постараюсь, чтобы у моей названницы было все, что ей необходимо, — да, я говорю о твоей дочери. Она ведь и моя в какой-то степени. Мальчики сами о себе позаботятся. И не смей больше оставлять окно открытым! Всегда есть кто-то, кто за этим следит. Я узнаю, если с ней случится что-то плохое!

Последние слова Тиффани почти прокричала. Этому семейству нужно почаще устраивать головомойки. И она будет их устраивать. И если они пренебрегают своим долгом, их ждёт расплата, иначе они не поймут.

А сейчас ей необходимо было побеседовать с ещё одной ведьмой.

Она вернулась в свою спальню за теплым плащом, и вдруг её взгляд зацепился за золотистое поблескивание короны пастуха. Повинуясь внезапному импульсу, Тиффани схватила её и сунула в карман. Её пальцы так удобно и естественно легли на гребни маленькой вещицы, и Тиффани вдруг ощутила приток сил и решимости, словно бы твердый кусочек кремня напомнил ей о том, кто она. Мне нужно держать при себе кусочек Мела, решила она. Моя земля поддерживает меня, придает мне уверенности. Она дает мне понять, кем я являюсь, и я знаю, что я не убийца. Я Тиффани Болит, ведьма Мела. И моя земля нуждается во мне.

Холодный ночной воздух окончательно отрезвил её, когда она неслась обратно в Ланкр. В лунном свете совы провожали её взглядами.

До дома Нянюшки Ягг она добралась почти на рассвете. Нянюшка уже встала или, вернее, ещё не ложилась, ибо провела ночь у смертного одра. Она побледнела, увидев лицо Тиффани.

— Эльфы? — спросила она мрачно. — Я знаю, Маграт рассказала. Что, они и до Мела добрались?

Тиффани кивнула. Самообладание оставило её, и сейчас её душили слезы. Но над чашкой чая на теплой кухне Нянюшки она снова сумела взять себя в руки и рассказала обо всем.

— Эльфы, — выдавила она. — С маленькой Тиффани. Они собирались… — она задохнулась. — Я убила троих.

В отчаянии она посмотрела на Нянюшку.

— Отлично сработано, — одобрила Нянюшка. — И не кори себя, дорогая. Если они похитили ребенка, что ещё ты могла сделать? Тебе ведь это не понравилось? — добавила она осторожно, и её проницательные глазки сверкнули на морщинистом лице.

— Конечно же нет! — воскликнула Тиффани. — Но, Нянюшка, я сделала это почти не задумываясь…

— Возможно, придется повторить, если эльфы не угомонятся, — бодро заявила Нянюшка. — Мы ведьмы, Тиффани, и поэтому имеем такое право. Всего-то и надо — убедиться, что у нас достаточно причин, а похищение детей — это вполне существенная причина.

Она задумалась.

— Люди вечно творят что попало, а потом удивляются, когда это выходит им боком. Помню, Эсме мне как-то рассказывала, как была она на каком-то хуторе — не то Шпателя, не то Лопатки, — так там люди пытались вздернуть мужика, который убил двоих детей. Она рассказывала, что он не понимал, что заслуживал казни, дескать, пьян был. — Она устало откинулась в кресле, позволив Грибо взобраться к ней на колени. — Реальность, Тифф. Жизнь и смерть. — Она почесала кота за тем, что мог бы назвать ухом только человек с очень плохим зрением. — Дитя в порядке?

— Да, я отнесла её родителям, но они не станут… они несмогут ухаживать за ней, как положено.

— Некоторые не желают видеть правду, даже если их носом потыкать, — посетовала Нянюшка. — Беда с эльфами, они все норовят вернуться. Люди рассказывают о них сказки, и это звучит весело, как будто чары навсегда оседают в головах. В сказках эльфы не вредят, они только озорничают.

Нянюшка машинально смахнула со стола какую-то безделушку.

— Фиглы — да, те озорничают. Но эльфы другие. Помнишь, как Роитель пробирался в людские головы, заставлял творить всякие ужасы?

Тиффани кивнула, вспоминая давние дела. Её глаза не отрывались от безделушки на полу. Сувенир из Щеботана, подарок одной из невесток. Нянюшка даже не заметила, что сбросила его. Нянюшка. Которая бережно хранила любую мелочь, напоминавшую ей о семье. Которая не могла бы не заметить, что что-то сломалось.

— Ну, так вот эльфы тоже что-то такое делают, — продолжала Нянюшка. — Нет ничего, что нравилось бы им больше, чем причинять боль и сеять ужас, ничего, что заставило бы их так веселиться. И младенцев красть они обожают. Ты правильно сделала, что их остановила, хотя они все равно вернутся.

— Значит, им снова придется умереть, — решительно заявила Тиффани.

— Если ты будешь там… — осторожно напомнила Нянюшка.

Тиффани была на грани отчаяния:

— Но что мы можем сделать? Мы не сумеем быть везде и сразу!

— Когда-то мы их уже прогнали, — сказала Нянюшка. — Сможем и ещё раз, хотя придется нелегко. Что насчет твоей эльфийки? На неё можно рассчитывать?

— Паслен? Они не станут её слушать. Они отвергли её.

Нянюшка ненадолго погрузилась в раздумье.

— Есть кое-кто, кому они подчинятся. Или, по крайней мере, они привыкли ему подчиняться. Конечно, его надо будет заинтересовать. — Она окинула Тиффани оценивающим взглядом. — Он не хочет, чтобы его тревожили. Хотя, я как-то навещала его с другом, — её глаза подернулись дымкой воспоминаний^[695], — да и Матушка с ним наверняка беседовала. И ему нравятся женщины. Может, и засмотрится на молоденькую штучку вроде тебя.

Тиффани вспыхнула:

— Нянюшка, вы что, предлагаете мне…

— О боги, конечно, нет! Ничего подобного! Просто… убедить. Ты ведь умеешь убеждать, да, Тифф?

— Тогда можно попробовать. — У Тиффани отлегло от сердца. — Так кто он, куда мне идти?

Верзила. Тиффани много слышала о Верзиле, кургане, служившем пристанищем Короля Эльфов, — преимущественно от Нянюшки Ягг, которая уже прибегала однажды к помощи Короля во время прошлого эльфийского нашествия.

Ученые люди сказали бы, что Король жил в кургане задолго до того, как люди начали носить одежду, когда богов ещё было немного, так что Король сам был своего рода богом — богом жизни и смерти и, как думала Тиффани, бог грязи и лохмотьев.

Люди и сейчас иногда приходили поплясать на кургане в рогатых шапках и, как правило, с бутылками горячительного в руках. Неудивительно, что молодые женщины не горели желанием идти туда с ними.

Курган состоял из трех земляных насыпей, очень пикантной формы насыпей, чего ни одна пастушка, приглядывающая за коровами и овцами, не могла не признать. Все ведьмы-практикантки неизменно хихикали в кулачок, когда впервые видели насыпи с воздуха.

Тиффани поднималась по заросшей тропинке, продираясь через лозы и кустарник и то и дело высвобождая шляпу из особенно навязчивых ветвей. У входа в пещеру она остановилась. Ей ужасно не хотелось входить под своды, мимо нацарапанного рисунка рогатого человека. Она знала, с чем столкнется внизу, когда отодвинет камень, загораживающий проход.

Нельзя идти к нему вот так, в одиночку, подумала она в отчаянии. Нужен кто то, кто хотя бы расскажет людям, как я умерла.

— Кривенс! — чертыхнулся тонкий голос.

— Роб Всякограб?

— Агась. Мы приглядываем за тобой все время. Ты карга холмов, а Верзила — это очень большой холм.

— Подождите у входа, Роб, я должна сделать это сама, — велела Тиффани, вдруг преисполнившись уверенности, что это единственно правильное решение. Она убила трех эльфов и теперь предстанет перед их королем. — Это каргино дело.

— Но мы-то Короля знаем, — возразил Роб. — Ежели мы пойдем за тобой, то заборем ентого отвратца в его собственном мире.

— Агась, — поддержал Мальца Опасный Спайк, — мы его так напужаем, что не вдруг забудет.

В подтверждение своих слов он на пробу ударил головой один из камней у входа, отскочив от него с впечатляющим стуком.

— Этого-то я и боюсь, — вздохнула Тиффани. — Я хочу договориться с Королем, а не злить его. А у вас с ним давняя история…

— Агась, мы история, — гордо подтвердил Роб.

— Нет короля! Нет кралевы! Нет господина! — подхватили восторженные Фиглы.

— Нет Фиглов, — твердо ответила Тиффани во внезапном приступе вдохновения. — Ты нужен мне здесь, Роб Всякограб. У вашей карги дело к Королю, и никто не должен нам мешать. — Она сделала паузу. — А по округе рыщут эльфы. И если кто-нибудь из них явится искать своего Короля, то ты, Роб Всякограб, и ты, Мальца Опасный Спайк, все вы, — не дадите им войти. Это важно. Вы поняли меня?

Фиглы недовольно заворчали, но Роб внезапно оживился:

— Так что, мы можем напинать этим редискам, ежели они явятся?

— Да, — ответила Тиффани устало.

В ответ раздались восторженные возгласы.

Она оставила их спорить, кто какую часть кургана должен охранять (Мальца Опасный Спайк опять принялся колотить головой о камни — видимо, разминался перед потасовкой, которая, как он надеялся, вскоре состоятся) и направилась вперед в спертом воздухе, сжимая в руке ломик и подкову, которые принесла с собой.

Другую руку она опустила в карман и крепко сжала корону пастуха — кусочек её земли. Посмотрим, действительно ли я карга холмов, подумала она и схватилась за камень, закрывающий проход.

Тот подался легко, так что не было необходимости применять ломик. Камень потрескивал, когда она отодвинула его, и её взору предстали ступеньки, которые он скрывал. Дальнейший путь спиралью уходил вниз, в темноту, в самое сердце кургана.

Путь между мирами.

Мир короля эльфов, где он плавал вне времени и пространства, был создан им для удовольствий. Здесь было душно, но огня не было видно, — тепло, казалось, исходит из земли.

И смрад. Маскулинный запах нестиранной одежды и немытого тела. Повсюду громоздились бутылки, а в дальнем конце зала боролись обнаженные мужчины, охая и кряхтя, когда противнику удавалось провести особенно удачный захват. Их тела блестели, словно смазанные целым ведром жира.

И ни одной женщины — это был исключительно мужской рай. Однако, стоило Тиффани приблизиться, как борцы ослабили хватку и стыдливо прикрыли руками предметы первой необходимости, как назвала бы это Нянюшка Ягг. Ага, подумала Тиффани, вы, большие сильные мужчины, боитесь и прикрываете причиндалы. Я дева — и я карга.

Она увидела Короля Волшебного Народа. Он был именно таким, как его описывала Нянюшка, — изрядно попахивающий, но при этом странно притягательный. Она не сводила глаз с его рогатой головы, стараясь не смотреть на его колоссальных размеров причиндалы.

Король вздохнул и вытянул ноги, стукнув копытами в стену. Тиффани почувствовала исходящий от него запах — животный запах, как от пригревшегося барсука.

— Ты, молодая женщина, — протянул он, и в голосе его звучали романтика, бесстыдство, призыв к наслаждениям, о которых ты даже раньше не знал, что жаждешь их, — ты явилась в мой мир, прервала мои развлечения. Ты ведьма, не так ли?

— Верно, — ответила Тиффани. — И я здесь затем, чтобы попросить Короля Эльфов снова стать полноправным королем.

Он приблизился, и Тиффани постаралась не подавать виду, что его запах ей неприятен. Его похотливая улыбка заставляла задуматься, что Нянюшке Ягг он, должно быть, понравился…

— Кто ты? — спросил Король. — Судя по одежде, ты ведьма, но ведьмы старые и морщинистые, а ты совсем девчонка.

Иногда Тиффани хотелось, чтобы её молодость поскорее закончилась^[696].

Конечно, юность привлекает внимание, но куда больше ей было нужно уважение.

— Может, я и молода, господин, но я ка… ведьма, — сказала Тиффани, — и я пришла сказать, что убила трех твоих людей.

Король расхохотался.

— Ты меня заинтересовала, девочка, — томно протянул он. — Я не причиняю зла. Я просто грежу, а что до моих людей, то что я могу поделать с ними? Разве они не заслуживают собственных маленьких удовольствий?

— Их удовольствия нам не по вкусу. Только не в моем мире.

— В твоем мире? — усмехнулся Король. — А у тебя есть гордость, крошка. Может, стоит сделать тебя одной из моих жен? Королева должна быть гордой.

— Твоя Королева — леди Паслен. — Тиффани усилием воли подавила дрожь в ногах, вызванную последними словами Короля. Остаться здесь? С ним?! Её рука судорожно стиснула корону пастуха. Я Тиффани Болит с Мела, твердо напомнила она себе, и в моей душе кремень. — Госпожа Паслен у меня… в гостях. Возможно, ты не знаешь, господин, но лорд Душистый Горошек изгнал её из Страны Фей.

Король скучающе улыбнулся.

— Ах, Паслен… Надеюсь, тебе понравится её общество. — Он раздвинул ноги, что заставило Тиффани судорожно сглотнуть, и наклонился вперед. — Ты начинаешь мне надоедать, девочка. Чего ты хочешь?

— Вели своим эльфам обрести рассудок, иначе расплата грядет.

В конце её голос едва не сорвался, но сказано было именно то, что должно было бы сказано.

Король зевнул и растянулся на ложе.

— Ты являешься в мою обитель и смеешь угрожать? — произнес он ласково. — Скажи мне, госпожа, что мне за дело до эльфов, которым вздумалось порезвиться в ваших землях? Даже до леди Паслен? Это другой мир. Всегда есть другие миры.

— Да, но в моем нет места эльфам. Мой мир никогда не был вашим, вы просто прицепились к нему, как паразиты, и брали все, чего вам хотелось. Но теперь пришло время железа, и речь не только о подковах. Полосы железа и стали опутали землю. Это называется железной дорогой, господин, и она распространяется по всему Диску. Людям нравятся механизмы, потому что они работают, а все эти бабушкины сказки — это просто досужая болтовня. Люди смеются над волшебным народом, и пока они будут смеяться, ваша сила будет иссякать. Никому больше нет до вас дела. Этот новый мир полон семафоров и локомотивов, а для тебя — и твоего народа — осталась лишь одна судьба: превратиться в детскую сказку. — Последнее слово она произнесла с нескрываемым презрением.

— Сказка? — задумчиво произнес Король. — Это путь в людские умы. Я умею ждать. Сказки будут жить ещё очень долго после того, как железных дорог не станет.

— Но мы больше не позволим забирать наших детей. Я и все остальные сожжем любого, кто к ним притронется. Это предупреждение — я пыталась быть дружелюбной, но, похоже, толку от этого не будет. Ты живешь в век железа, это наше время.

— Может быть, — протянул Король, — может быть. Это так интересно — открывать новые земли, но повторю снова: у меня нет ни малейшего желания являться в ваш мир в век железа. В конце концов, времени у меня предостаточно, и я хочу…

— А как насчет эльфов, которые уже вторглись в наш мир?

— О, просто убей их, если так хочешь. Я могу оставаться здесь до конца времён, хотя не думаю, что тебе хотелось бы того же. Но я всегда любил женщин, так что, если эльфы действительно глупы, я скажу, что они заслуживают моего гнева и порицания. Моя дорогая госпожа Болит — да, я знаю, кто ты, — ты цепляешься за свои благие намерения подобно матери, которая прижимает к себе первенца. Могу ли я позволить тебе уйти? Я желаю… развлечения. Иногда мне так хочется новых забав, повозиться с чем-то, ранее неизвестным. А ты можешь оказаться этим неизвестным. Думаешь, я позволю тебе покинуть мой дом? — его глаза с тяжелыми веками остановились на ней.

Тиффани сглотнула.

— Да, ваше величество. Ты позволишь мне уйти.

— Ты так уверена в этом?

— Да. — Тиффани сжала ладонь и ощутила, как кремень в сердце короны пастуха придает ей сил, зовет обратно, к её земле, земле под волной. Она медленно отступила назад.

И едва не споткнулась о что-то.

Это была белая кошка, и спустя мгновение Тиффани услышала удивленный возглас Короля:

— Ты!

А потом все кончилось. Тиффани и Ты вернулись, откуда пришли. Фиглы расхаживали снаружи, делая вид, что патрулируют, время от времени не отказывая себе в удовольствии атаковать деревья, потому что эльфы так и не показывались, а деревья были те ещё паскудники, они смели вонзать свои колючки в бороды и волосы Фиглов и потому заслуживали первосортной взбучки.

— Не уверена, что добилась чего-то полезного, — сказала Тиффани Робу, выйдя из тоннеля.

— Тогда пусть они идут, — сказал Роб. — У тебя всегда есть Фиглы. Бессмертные Фиглы.

— Бессмертные, пока есть что выпить! Добавил Мальца Опасный Спайк.

— Роб, — сказала Тиффани проникновенно, — сейчас нет времени на выпивку.

Нам нужен план. — Она задумалась. — Король не собирается нам помогать — пока. Но он ищет новых развлечений. Если мы придумаем для него что-нибудь такое, то, возможно, он подобреет и оставит нас в покое?

И позволит нам перебить эльфов, подумала она. Он сказал, что не будет возражать. А что если он передумает?

— Нет проблем, — энергично заявил Роб, полностью уверенный в своей способности разработать ПЛН. — Надо подумать, чего хочется Королю Эльфов.

— Мужчины в Ланкре! — вдруг воскликнула Тиффани. — Знаешь, Роб, Джеффри предложил им всем строить гаражи… Вы как-то построили трактир; управитесь с гаражом?

— Вообще не проблема, да, ребята? — ответил совершенно счастливый Роб.

Теперь у него был ПЛН. — Ну че, линяем? — он бросил взгляд на Ты. — А как кошка сюда попала, госпожа?

— Не знаю. Она кошка и ходит, где хочет. В конце концов, это кошка Матушки Ветровоск, а это кое-что значит.

Но Роб уже не слушал. Он обдумывал ПЛН. И уже наутро в пасти Верзилы возник сарай, наполненный всем, чего только может пожелать душа мужчины, включая рыболовные снасти и все инструменты для работы с деревом и камнем, которые только можно было себе вообразить.

Тиффани решила, что это вполне может осчастливить Короля. Но станет ли он помогать — вот вопрос.

Лорд Душистый Горошек вытянулся на бархатном ложе, лениво поглаживая воротник из перьев и потягивая вино из бокала. Лорд Ланкин только что вошел в пещеру и склонился перед своим новым королем; пышный лисий хвост обвивался вокруг его шеи — напоминание о недавней охоте.

— Я полагаю, господин мой, — начал он вкрадчиво, — что вскоре нашим воинам захочется… большего от мира людей. Завеса слаба, и те, кто уходят в набеги, не встречают почти никакого сопротивления.

Душистый Горошек улыбнулся. Он знал, что его придворные уже не раз испытывали врата на прочность; некоторые из них пробирались через красные камни Ланкра, другие же резвились на Мелу, опасаясь лишь маленьких рыжеволосых человечков, которые ничего не любили так, как драки с эльфами.

Эльфы походили на Фиглов в одном: если им не с кем было драться, они затевали склоки между собой. Свары в Стране Фей были частью этикета. Даже кошки не могли быть хуже^[697].

А ещё эльфы были обидчивы. Обиды были одним из главных их развлечений.

И повсюду, куда они являлись, они приносили полные карманы неприятностей.

Крали овец, коров, иногда даже собак. Только вчера Горчичное Зерно восторженно выкрал из стада барана и запустил его в посудную лавку, где тот, к превеликому удовольствию эльфа, устроил сущий погром.

Нет с ними ни складу, ни ладу, размышлял Душистый Горошек. Надо показать им, на что они способны на самом деле. Возможно, пришло время для действительно крупного дела. Он взмахнул рукой, и туника его в мгновение ока сменилась одеждой из кожи и меха, за поясом возник арбалет.

— Мы скуем эту землю чарами, — объявил он, смеясь. — Ступай, мой эльф, веселись. Но в пору полнолуния мы войдем в силу, и мир людей снова станет нашим.

Тиффани смотрела, как Паслен просыпается. Вчера она сделала для неё новую микстуру из тщательно подобранной зелени^[698], которая погрузила эльфийку в глубокий исцеляющий сон на целый день.

И это, между прочим, дало Тиффани возможность совершить нормальный обход, не беспокоясь о том, что могут учинить Фиглы. Если сделать это ещё раз, то можно будет даже слетать в Ланкр к Джеффри. Конечно, она знала, что спящего эльфа Фиглы не тронут, но пробудившегося? Их инстинкты могли взять верх, особенно если Паслен как-нибудь не так шевельнет изящным пальчиком. И, разумеется, она все ещё не доверяет эльфийке… — Пора идти, — сказала Тиффани, когда Паслен потянулась и открыла сонные глаза. — Думаю, ты уже успела насмотреться на людей отсюда.

Ну а как ещё объяснить Паслен, как устроен этот мир, если все, что она в нем видела, — сеновал и озлобленные Нак Мак Фиглы? Так что она взяла Паслен с собой в деревню, мимо трактира, где праздные мужчины хмуро глядели в свои кружки, словно пытаясь выудить истину из вина, мимо сельских лавчонок, тщательно обходя руины «Всевозможных тарелок мистера Швыря», вниз по дороге и снова наверх, на холмы. Тиффани попросила своего отца всем рассказать, будто она взяла с испытательным сроком практикантку, так что никто на них не глазел, хотя Тиффани не сомневалась, что люди подмечают каждую деталь. Именно поэтому Тиффани попросила Паслен подправить облик прелестной доярки, поэтому её платье лишилось бантов, лент и пряжек, а место изящных туфелек заняли практичные сапоги. — Я смотрела на людей и ничего не понимала, — сказала Паслен, когда они взбирались на очередной пригорок. — Я видела, как одна старая женщина дала бродяге пару монет, хотя он для неё ничего не сделал. Зачем бы ей так поступать?

Это тоже помощь?

— Так мы устроены, — сказала Тиффани. — Волшебники зазывают это эмпатией.

Это значит представить себя на месте другого человека и посмотреть на мир его глазами. Я думаю, это оттого, что в давние времена, когда людям каждый день приходилось бороться за место под солнцем, они хватались друг за друга, чтобы бороться вместе. Вместе добиваться благоденствия. Людям нужны люди, вот и все.

— Да, но что за польза старушке от того, что она раздает свои деньги?

— Должно быть, она чувствует теплоту внутри от того, что помогает нуждающимся. Она рада, что не оказалась на его месте. Можно сказать, она видит, на что похожа его жизнь, и — что ещё я могу сказать? — уходит обнадеженной.

— Но бродяга выглядел довольно крепким для того, чтобы работать, а она все равно дала ему монет. — Паслен все ещё силилась осмыслить человеческое понимание денег. Эльфы в деньгах не нуждались и просто создавали их видимость, если им так было нужно^[699].

— Возможно, бывает и такое, — не стала спорить Тиффани, — и все равно старушка чувствует, что поступила правильно. Может быть, этот человек немного жулик, но старушка думает, что в душе он неплох.

— Я видела раньше вашего короля, Веренса, и он никогда не приказывал людям, что им делать, — сказала Паслен.

— Зато его жена повелевает им, как захочет, — засмеялась Тиффани. — Таковы люди, даже короли и королевы, бароны и вельможи. Наши правители правят по соглашению, а это значит, что правители нас устраивают, если они делают то, чего нам хочется. Конечно, когда-то давно немало было сражений, но сейчас все поняли, что мирно работать сообща намного лучше. В одиночку человек не выживет.

Человеку нужны другие люди, чтобы оставаться человеком.

— Ты не очень часто прибегаешь к магии, — заметила Паслен, — но ты все равно ведьма, и ты сильная.

— Свою мощь иногда лучше оставить дома. Магия — штука сложная, может так повернуться, что все пойдет кувырком. Но стоит окружить себя людьми, и у тебя появится множество друзей — людей, которые любят тебя и которых любишь ты.

— Друзья… — Паслен тщательно опробовала на вкус это слово и эту идею. — А я могу стать твоим другом?

— Почему бы и нет? — сказала Тиффани. Она огляделась по сторонам. — Вон, смотри, там старушка с тяжелой корзиной. Пойди, помоги ей и увидишь, что будет.

Эльфийка пришла в смятение:

— Но что я ей скажу?

— Скажи: «Вам помочь, госпожа?» Паслен сглотнула, но все равно решительно направилась через дорогу к старушке.

— Спасибо тебе, доброе дитя, — услышала Тиффани. — Да благословят тебя боги.

К удивлению Тиффани, Паслен не только донесла тяжелую корзину до вершины холма, но и последовала дальше по дороге.

— Как поживаете, сударыня? — спросила она.

— Понемногу, — вздохнула старушка. — Мой бедный муж скончался несколько лет назад, но я неплохо управляюсь с иголкой и зарабатываю шитьем. Так что жалеть меня не надо, я справляюсь, и домик у меня свой. Могло быть и хуже, как говорится… — Можно мне получить немного денег? — попросила Паслен, когда старушка отправилась своей дорогой.

— Ведьмы обычно не носят с собой денег, так заведено, — ответила Тиффани.

— Тогда я помогу, — оживилась Паслен. — Я эльф и могу добраться до места, где лежат деньги.

— О, пожалуйста, не надо, у нас будут проблемы, — сказала Тиффани.

Она проигнорировала донесшийся из кустов голос: «Нет, ежели не попадаться».

— Мы хорошо забираемся во всякие места^[700], — добавил второй голос.

Паслен не обратила на Фиглов внимания. Она все ещё была озадачена.

— У этой старой женщины нет ничего, а она все равно весела. Что нужно, чтобы быть веселым?

— Быть живым, — ответила Тиффани. — То, что ты видишь, Паслен, — это лучшее из всего, что делают люди. — Она помолчала. — И как ты себя чувствуешь теперь, когда помогла с корзиной?

— Не знаю, — сказала Паслен озадаченно, но мне казалось, что я ощущаю себя не совсем эльфом… Это хорошо?

— Слушай, волшебники говорят, будто когда-то люди больше походили на обезьян, а быть обезьяной не так уж плохо, потому что обезьяны на все смотрят и все замечают. И вот однажды они заметили, что, если одна обезьяна попытается убить большого волка, то очень скоро станет мертвой обезьяной, а если несколько обезьян соберутся вместе, то станут счастливыми обезьянами. От счастливых обезьян произошли ещё более счастливые, и так появилось очень много обезьян, которые все болтали, тараторили, разговаривали, пока не стали нами. Точно так же и эльф может измениться.

— Когда я верну свое королевство. — начала Паслен.

— Перестань. Зачем оно тебе? Что в нем хорошего? Подумай об этом, это говорю тебе я — человек, который присматривает за тобой, единственный, кого ты можешь назвать другом. — Тиффани серьезно посмотрела на эльфийку. — Честное слово, я — все мы — были бы счастливы, если бы ты снова стала Королевой, но сначала тебе нужно побыть здесь. Тебе нужно научиться жить в мире и показать эльфам, что времена изменились, и вам больше нечего здесь делать.

В её голосе звучала надежда — надежда на то, что один человек и один эльф могут изменить судьбы всех людей и всех эльфов.

Принцессе не обязательно быть голубоглазой блондинкой и носить обувь размера меньшего, чем её возраст. Люди научились доверять ведьмам и больше не дрожат, повстречав в лесу старуху, которая виновата лишь в отсутствии зубов и привычке говорить сама с собой. Может, и эльфы смогут перенять милосердие и человечность…

— Если ты все это поймешь, — мягко закончила Тиффани, — ты построишь такое королевство, какое пожелаешь.

Глава 16

МИСТЕР БОЧКОМ

Старики из надела Матушки Ветровоск быстро прониклись симпатией к Джеффри.

Иногда они подшучивали над ним — в конце концов, он занимался женским ремеслом, — но, когда он сел на метлу и даже посадил позади себя козла, вместо того чтобы запрячь его в тележку, а потом со свистом умчался к далекому горизонту, все просто онемели.

Даже когда дел было невпроворот, он находил минутку остановиться и поболтать, и в каждом сарае, куда он заглядывал, находилась кружка напитка для него и кусок печенья для Мефистофеля. Старики были очарованы Мефистофелем, хотя относились к нему не без настороженности; но однажды кто-то предложил ему пива, просто чтобы посмотреть, что из этого будет. Тогда Мефистофель танцевал, как балерина, а потом лягнул ближайшее деревцо так сильно, что оно раскололось пополам.

— Прям как эти люди, ну, знаете, которые делают муши, — прокомментировал Вонючка Джим.

— Это не так называется, — возразил Хлоп Дрожь. — Муши — это ведь такая иностранная еда?

— Ты, наверное, имеешь в виду щакомуто-зафигачу, боевое искусство, — подсказал капитан Миротворец.

— Точно! — обрадовался Вонючка Джим. — Знавал я одного парня на рынке в Ломте, он это умел.

— Там много кто умеет делать такие штуки, — с содроганием поведал Хлоп Дрожь. — Странное место — Ломоть^[701].

На мгновение все задумались о Ломте. На рынке Ломтя можно было отыскать что угодно, если достаточно тщательно подойти к делу. Известен случай, когда один человек продал там свою жену. Он воспринял принцип распродажи «приноси и покупай» буквально и вернулся домой с подержанной тачкой, чувствуя при этом, что совершил самую выгодную сделку в своей жизни. Ещё раз поглядев на расщепленное деревце, старики пришли к выводу, что Мефистофель — животное во всех отношениях замечательное, но впредь будет лучше предоставить ему самому выбирать себе кормежку.

Во всех отношениях замечательное животное стоически прожевало себе путь через высокую траву у забора, словно бы ничего не случилось, и отправилось на поиски Джеффри.

То прекрасное утро Джеффри провел в доме Смехача Бочком. Тиффани занималась лечением особенно болезненной шишки на его стопе, которая сопротивлялась всем усилиям уже несколько недель. Тиффани уже раздумывала, не поступиться ли своими принципами и не применить ли магию, просто чтобы покончить с этим. Впрочем, сегодня Тиффани отлучилась, и Джеффри решил навестить мистера Бочком сам. Он обнаружил старика на заднем дворе его домика, ковыляющим к сараю. Вместо того, чтобы вернуться в дом, как он сделал бы, если бы к нему наведалась Тиффани, мистер Бочком поманил Джеффри за собой к шаткому строению. Что-то неправильное было в том, как старик шаркал ногами в старых армейских ботинках.

— Вот черт меня подери! Спасибо, парень! — воскликнул мистер Бочком, когда Джеффри извлек старый гнутый гвоздь из подошвы его левого ботинка. — Если бы я знал, в чем дело, то сам бы это сделал!

На памяти жителей округи мистер Бочком всегда жил один. Одевался он со вкусом и походил на городского щеголя. Даже рабочая одежда его всегда была тщательно выстирана, хотя на ней и оставались всегда пятна краски и масла.

Домишко его был под стать хозяину. На стене гостиной красовались портреты людей в старомодной одежде — Джеффри предполагал, что это родители мистера Бочком, хотя сам он о них никогда не говорил. Все, что делал этот человек, он делал тщательно. Джеффри он нравился и, несмотря на замкнутость, отвечал симпатией на симпатию.

Гараж, построенный мистером Бочком рядом со старым амбаром, был так же безупречен. На полках ровными рядами стояли аккуратно подписанные банки из под табака. Развешанные по стенам инструменты, чистые и острые, были рассортированы по размеру. Тиффани никогда не разрешалось вторгаться в гостиную мистера Бочком, но Джеффри удостоился чашки чая с печеньем в этом сарае у амбара.

Каждый из гаражей, которые уже видел Джеффри, был не похожим на других, выражал индивидуальность хозяина, не скованную женским вмешательством.

Некоторые из них представляли собой хаотичное нагромождение металлолома и недоделанных предметов, другие оказывались опрятнее — вроде мастерской капитана Миротворца, полной кистей, холстов и красок, но все ещё упорядоченной.

Но не было никого аккуратнее, чем мистер Бочком.

Потом Джеффри заметил, что чего-то не хватает. Во всех прочих гаражах обнаруживалась, по крайней мере, одна вещь, над которой работали, будь это кормушка для птиц или тачка, нуждающаяся в замене оси; в обиталище же мистера Бочком ничего подобного видно не было. На вопросы об этом старик отвечал уклончиво.

— У вас есть особые склонности, мистер Бочком? — поинтересовался Джеффри. — Вы кажетесь человеком вдумчивым, себе на уме.

Мистер Бочком откашлялся.

— Видишь ли, парень, я строю машину. Мне не интересны кормушки или деревянные стаканы, но машины — они сейчас… — он сделал паузу и внимательно посмотрел на Джеффри. — Я думаю, это поможет людям с некоторыми трудностями.

Джеффри спокойно дождался, пока старик закончит пить чай и говорить.

Мистер Бочком стряхнул крошки с колен, смел их маленькой щеточкой, которая, видимо, специально предназначалась для таких целей, вымыл кружки, вытер их, поставил на полку и отворил дверь.

— Ну что, парень, хочешь взглянуть?

Пока Джеффри гонял чаи с мистером Бочком в Ланкре, на Мелу баронесса Летиция изящно попивала чаек в обществе королевы Маграт, неожиданно прилетевшей на метле. Метлу украшал вымпел Ланкра с двумя медведями на черно золотом поле — просто чтобы ни у кого не осталось сомнений, что это официальный королевский визит. Маграт привезла букет роз из замка; приземлившись, она застала баронессу и двор в смятении. Летиция отмахивалась от клочьев паутины, запутавшихся в её волосах.

— Я здесь не как королева, а как ведьма, дорогая моя. — улыбнулась Маграт ошарашенной Летиции. — Я всегда была и буду одной из них. Так что давай забудем об официозе и будем считать, что его и так достаточно. И не беспокойся насчет пыли.

Кое-где в моем замке тоже пыли полно. Ты знаешь, как это бывает.

Летиция кивнула. Она действительно знала. Вот что касается сантехники… Ей было неприятно думать о том, насколько старомоден замок. Древние уборные имели свойство бурлить в самый неподходящий момент, и Роланд сказал, что, будь у него время, он мог бы создать целый оркестр из бульканья, плюханья и журчания, которыми сопровождались порою утренние процедуры.

Тем не менее, Летиция воодушевилась, и теперь дамы сидели рядышком в зале, дыша торфянистыми испарениями камина, — здесь всегда, даже летом, было очень холодно, и потому камины были столь велики, что отапливались за раз целой поленницей бревен.

Кухарки спешно принесли поднос с чаем и закусками — и да, даже корки с хлеба были срезаны, чтобы сделать бутерброды достойным лакомством для столь утонченных леди. Маграт вздохнула — она надеялась, что Летиция хотя бы распорядится отдать корки птицам.

Ещё принесли тарелку довольно зыбких кексов^[702].

— Я сама их готовила, — гордо заявила Летиция. — Вчера, по рецепту из Поваренной Книги Нянюшки Ягг — ну, знаете, Все, Что Есть Хорошего В Жизни, Либо Незаконно, Либо Аморально, Либо От Этого Толстеют. — Рука Летиции невольно потянулась к корсажу. Похоже, когда женщинам раздавали округлости, баронесса оказалась в хвосте очереди.

Маграт тщательно выбрала кекс. Нянюшка Ягг порой использовала довольно оригинальные ингредиенты, а у неё уже было трое детей. Поедая кексы, дамы обменивались обычными в таких случаях любезностями, и Маграт восхищалась акварельными штудиями Летиции, изобразившей мелового гиганта с холмов в мельчайших подробностях. Особенно в области отсутствия штанов. Нянюшка бы наверняка одобрила.

Наконец они перешли к делу.

— Думаю, мне не нужно вам рассказывать, Летиция, но в Ланкре появились эльфы, — сказала Маграт. — Нужно что-то предпринять.

— О, сожалею, дорогая, но Роланд как раз собирался написать госпоже Болит, чтобы спросить её, что она намерена делать с эльфийскими набегами. Знаете, было столько жалоб, столько ущерба… — Летиция вздохнула. Она понимала, что её муж рассматривает ущерб не просто как последствия бедствия, над которыми можно поцокать языком и воскликнуть: «Ах, доколе это будет продолжаться?!», — ему нужно было, чтобы его арендаторы знали, что кто-то уже предпринимает конкретные действия. Жена Роланда была впечатлена тем, что он не просто разводит демагогию, но готов, засучив рукава, встать рядом со своими людьми, чтобы оказать им поддержку. Это было даже лучше, чем если бы он угостил выпивкой каждого трудягу, наведавшегося в трактир в конце тяжелого дня, и завоевал тем самым всеобщее уважение.

— Конечно, людей у нас достаточно, но большинство из них работают на фермах, — продолжала Летиция. — Было бы чудесно, если бы другие ведьмы согласились помочь.

— К сожалению, придется нам вмешаться, — бодро сказала Маграт, делая акцент на слове «нам».

Летиция смутилась:

— Но ведь я не настоящая ведьма…

Маграт посмотрела на баронессу. Было в Летиции что-то настолько сырое, что хотелось взять её и как следует отжать. Но ведьмами становятся женщины всех видов и размеров. Нянюшка Ягг и Агнесса Нит, например, совершенно очевидно были пышками^[703], а облик Длинно-Высоко-Коротко-Толстой Салли менялся в зависимости от приливов — и ни у кого не возникало сомнений в могуществе воды.

— Дорогая, ты себя недооцениваешь, — сказала она. — Я знаю, как это бывает. Я знаю, тебя пугает, что ты не получила звания ведьмы; все девочки через это проходят. Тиффани рассказывала мне о вас. Я, например, даже не знаю, что стала бы делать, оказавшись в доме с кричащим скелетом. Это ведь ты вручила обезглавленному призраку тыкву, чтобы он успокоился? И подарила кричащему скелету плюшевого мишку? Ты не считаешь себя ведьмой, но это твоя суть. Хотела бы я, чтобы у меня были такие способности в начале.

— Но я баронесса! Я леди! Как я могу быть ведьмой?

Маграт фыркнула:

— А я королева, и это мне не мешает. Иногда наступают времена, когда нужно спуститься с небес на землю и по уши влезть в грязь. Тиффани не одолеет эльфов в одиночку, и эта война будет проиграна — если каждый не внесет свою лепту.

Летиция сдалась:

— Да, вы правы. Роланд непременно меня поддержит, как всегда. Можете включить меня в список.

— Отлично. У меня как раз есть кольчуга твоего размера. Как скоро ты сумеешь отправиться в Ланкр? Нам нужно встретиться, чтобы на месте обсудить ситуацию. У тебя есть метла или тебя надо подвезти?

Тиффани вскочила на метлу. В деревне ей рассказали, что старая миссис Простак готовится отойти в мир иной, и она почувствовала укол совести. Конечно, у неё два владения. Да, она возится с Паслен. Да, ей даже перевести дух некогда. Но она не видела старушку уже целую неделю, а та и так на ладан дышит.

Паслен сидела позади, озирая все вокруг цепким взглядом. Семья Простаков владела совсем крошечным клочком земли настолько неплодородной, что было удивительно, как они вообще ухитряются собирать урожай. Жизнь их зависела, в основном, от небольшого стада овец, пасшегося в поле у ручья.

Их встретил Сид Простак, младший сын, который казался даже ниже ростом без своей железнодорожной униформы. Его сопровождал товарищ, с которым он подружился на новой работе.

Паслен отпрянула:

— Гоблин! У них в доме гоблин! Зловоние… — прошипела она с отвращением.

— Очень почтенный гоблин, друг Сида, — бодро сказала Тиффани, хотя тоже почувствовала запах гоблина, который не могли перебить даже все остальные многочисленные запахи этого очень грязного дома. Она кивнула гоблину, который сидел прямо на столе и поедал нечто, похожее на куриные ножки, — возможно, в прошлом они принадлежали коту.

— Поршневой Клапан, госпожа, — весело представился гоблин. — Работаю с железом и сталью…

— Тиффани, ты пришла бабушку навестить? — напомнил Сид. — Она наверху.

Миссис Простак лежала в постели и, судя по её внешнему виду, вряд ли собиралась когда-то её покинуть. Старушка выглядела как морщинистый суповой набор, сжимавший костлявыми пальцами краешек лоскутного одеяла. Тиффани коснулась её руки и сделала все, что могла, для этой несчастной старушки, приняв в себя её боль… И ад обрушился на неё.

— Сид! Эти мерзкие феи, или кто там ещё, только что отравили ручей. Вода пожелтела, мертвая рыба кругом! Надо быстро отогнать овец! — раздался отчаянный крик мистера Простака.

Каблуки прогрохотали по полу, и все стихло. Тиффани снова сконцентрировалась на боли миссис Простак. А потом вошла Паслен.

— Не понимаю… — пробормотала она. — Этот гоблин ушел вместе с людьми.

— Это называется «помогать», — сурово отозвалась Тиффани, все ещё сражаясь с болью старушки. — Запомнишь?

— Но гоблины совсем не похожи на людей, — озадаченно сказала Паслен.

— Я же говорила, что Поршневой Клапан — друг Сида! И дело не в том, кто на кого похож. Дело во взаимовыручке! Если бы гоблинский бивак загорелся, все люди кинулись бы его тушить. — Тиффани снова вернулась к миссис Простак; женщина спала. — Слушай, мне нужно выйти на минутку; побудь с миссис Простак и дай мне знать, если она проснется.

Паслен ужаснулась:

— Но как я могу… Я ведь эльф! Я уже отнесла ту корзину. Не могу же я помогать всем людям!

— Почему это? — недовольно сказала Тиффани. — Поршневой Клапан только что взялся за это. Думаешь, эльфы хуже гоблинов? — сказав это, она спустилась вниз и швырнула боль в груду камней, приготовленных для строительства. Раздался довольно громкий удар — боли было многовато, — и когда Тиффани вернулась в спальню, она увидела, что миссис Простак проснулась. Проснулась и попросила стакан воды.

Старушка смотрела на Паслен, которая протянула ей чашку, и улыбалась.

— Ты хорошая девочка, — сказала она, — добрая девочка… Добрая девочка? Добрый эльф?

Паслен приложила ладонь к своему животу.

— Кажется, это началось, — тихо проговорила она. — Я чувствую тепло… Здесь, внутри. Внутреннее тепло…

Тиффани взяла её за руку.

— Мне нужна твоя помощь. Эльфы зачаровали ручей, а он течет через несколько ферм. Ты можешь это исправить? — она помедлила. — Как твой Друг, Паслен, я прошу тебя о помощи. Фиглы могут собрать овец, но снять чары с ручья может только кто-то вашего рода.

Паслен встала.

— Чары Душистого Горошка? Это будет нетрудно. Он слабак. И да, я помогу тебе, Тиффани. Ты мой… друг. — Последнее слово из её уст прозвучало странно, но не было причин сомневаться, что она имела в виду именно это.

И они с Тиффани отправились в поля, прочь со двора, полного перепуганных овец, — некоторые из них с помощью Фиглов сегодня побили все рекорды по скоростному возвращению домой, а один ягненок проделал это и вовсе на одной ноге. Путь их лежал к бурлящему ручью.

И там Паслен действительно все исправила.

И маленький огонек затеплился у неё внутри… Старый амбар позади сарая мистера Бочком был полон всевозможного оружия, сувениров из дальних походов, тщательно смазанных и помеченных.

— Я их коллекционирую, — сказал мистер Бочком с гордостью. — Из каждой кампании что-нибудь привозил. Нужно всегда держать оружие под рукой. Я, конечно, ничего не имею против гномов или троллей, но мы с ними столько раз воевали, так что я предпочитаю перестраховаться. Кое-кто говорит, что мы по колено в гномах.

Нельзя полностью им доверять.

Джеффри с изумлением таращился на стены. Орудия убийства были повсюду.

И этот улыбчивый старикан, с которым они только что чаевничали, готовый в любой момент с горящими глазами кинуться в бой, особенно если враг будет не человеческих кровей. И это его-то называют Смехачом? Ему бы больше подошло имя Угрюм.

— Я умею обращаться с токарным станком лучше, чем кто бы то ни было, — сказал мистер Бочком.

— Токарный станок, — сказал Джеффри. — Значит, у вас полно стружки?

— О, да. Ужасное дело, если стружка попадает в глаза. Хотя, наверное, и её можно к чему-то приспособить.

В какой-то момент мистер Бочком едва не выдворил Джеффри отсюда, но удержаться не смог — ему нужно было показать кому-то плоды своих трудов.

— Смотри, парень, — прошептал он. — Конечно, я хотел держать это в секрете, пока не закончу, но тебе можно показать.

Нечто огромное громоздилось в дальнем углу амбара под брезентом. Мистер Бочком сбросил ткань — и Джеффри ахнул.

Машина выглядела как большой металлический кузнечик, с противовесом с одного конца и чудовищными кожаными лямками с другого. Джеффри вспомнил, что видел нечто подобное в детстве, в книгах мистера Каммара.

— Выглядит опасно, — признался он.

— Надеюсь, — сказал мистер Бочком. — Я всегда хотел такую штуку с тех пор, как увидел её в деле. Гномы, вооруженные такими, даже троллей раскидывали за здорово живешь. Эти гномы кое-что смыслят в обороне. — Он кашлянул. — У меня появилась идея смастерить это, когда я увидел в трактире, как парни пляшут танец с палками и ведром^[704].

— Я тоже видел, — сказал Джеффри.

— Капитан Миротворец был в восторге. Так что мы с ребятами хотим опробовать это где-нибудь, где никто не увидит.

Это старики особого сорта, подумал Джеффри. И если они старые, это не помешает им быть сильными.

Глава 17

СОВЕТ ВЕДЬМ

Через незапертую дверь лорд Ланкин крадется в старую ветхую усадьбу. Вверх по скрипучей лестнице, задувая по пути свечи, он приоткрывает двери без засова и проскальзывает в детскую, где молодая нянька качает колыбель; она смотрит ему прямо в глаза и достает из корзины острую спицу…

Тиффани и её союзники и друзья сидели в Большом зале Ланкрского замка, обсуждая план сражения.

Пришлось приложить немало усилий, чтобы их успокоить. Джеффри совершил невозможное, собрав подкрепление отовсюду; часами он носился на метле, чтобы позвать каждую ведьму, чье имя Тиффани могла вспомнить.

Пришли даже слепая миссис Неожиданность и Длинно-Высоко-Коротко Толстая Салли. Миссис Прост из Анк-Морпорка тоже не заставила себя упрашивать.

Собралась также целая команда молоденьких ведьм — Анаграмма Ястребец, Петуния Хрящик, Димити Хабаб, Хариэта Срыв и другие. Под бдительным оком королевы Маграт Летиция отмечала их в списке, составленном Тиффани.

Как здорово оказалось заручиться поддержкой королевы, подумала Тиффани, когда миссис Иервиг, не успев появиться, принялась распоряжаться и командовать.

Маграт быстро положила этому конец: спорить с Её Величеством не посмела даже миссис Иервиг.

Однако иметь дело со всеми ведьмами сразу оказалось неменее тяжело, чем ворочать мраморные блоки. Ведьмы — отменные специалисты в деле сбивания друг друга с толку, и маленькие распри то и дело возникали, пресекались и разгорались вновь. При этом все понимали, до чего это глупо, но ничего не могли с собой поделать.

Джеффри оставался невозмутим. Если где-то вспыхивала ссора, он моментально оказывался в её эпицентре с нужными словами и учтивой улыбкой.

Умиротворять окружающих было для него удовольствием. Спокойствие буквально текло у него из ушей.

— Дамы, — заговорила Тиффани, пытаясь призвать собрание к порядку. — У нас беда. Эльфы вернулись, и теперь они сильны, как никогда. Если в ближайшее время мы не окажем им сопротивление, плохо придется всем. Я знаю, что некоторые из вас уже сталкивались с эльфами прежде, — она кивнула Маграт и Нянюшке Ягг, — но большинство не имело с ними дела. Это грозный противник.

Паслен стояла в сторонке, почти неприметная в простом платье доярки.

Грозной она не выглядела, но некоторые из ведьм постарше оглянулись на неё так, словно от неё исходил неприятный запах.

Миссис Иервиг издала негодующий возглас и собиралась уже что-то сказать, но Петуния успела первой:

— Тиффани, а ты уверена, что будет разумным прислушиваться к словам эльфа?

— Не волнуйся, детка, — поспешила утешить её Нянюшка Ягг. — Если наша маленькая подружка что-нибудь такое выкинет, будет просто фейерверк!

— А когда такое случилось в прошлый раз, Король Эльфов вмешался? — спросила Анаграмма Ястребец.

— Вмешался, конечно, но почти ничего не сделал. Тиффани уже ходила к нему, но, похоже, старому рогоносцу просто наплевать, — ответила Нянюшка. — Я бы не стала на него надеяться.

— В его мире время движется иначе, — сказала Тиффани. — Если он и решит что нибудь сделать, то, возможно, мы узнаем это в следующем месяце или даже в следующем году.

— А волшебники? Волшебники не помогут? — спросила ещё одна ведьма.

— Ха! Толку-то от них! — воскликнула Нянюшка. — Пока они подготовят свои заклинания, эльфы уйдут далеко в Овцепики. — Она презрительно фыркнула. — Нет, это работёнка для ведьм. А волшебники только и знают, что штаны просиживать в своих креслах и сушить мозги над книжками. — Сказав это, Нянюшка многозначительно покосилась на миссис Иервиг, известную графоманку^[705].

— Ещё на нашей стороне все силы Ланкра, которые мы с Веренсом сумеем собрать, — встряла Маграт.

— Да, это мой Шон, — сказала Нянюшка удовлетворенно. Шон служил армией Ланкра, его посудомойщиком, дворецким, садовником, трубачом и — роль, от которой Шон очень хотел бы избавиться, — ассенизатор.

— А ещё я думаю, что Джейсон сможет предоставить нам несколько подков, он ведь кузнец, — добавила Нянюшка для тех, кто был не в курсе.

Джеффри откашлялся.

— Знаете, я тут поговорил с несколькими пожилыми джентльменами, — мягко произнес он, — и у них есть довольно интересные идеи, которые могут быть нам полезны.

— А ещё Ходжесааргх, — добавила Маграт. Ходжесааргх, королевский сокольничий, представлял собой удивительный случай сопротивляемости эльфийским чарам. Наверное, все дело было в том, что он так много времени проводил со своими любимыми птицами, что сам отчасти стал соколом, и соколиная часть его сознания не желала мириться с присутствием другого хищника. Возможно также, что именно поэтому птицы до сих пор не выклевали ему глаза.

Миссис Иервиг самоуверенно рассмеялась:

— Тогда в чем трудности, позвольте спросить, если нас так много? Этого более чем достаточно, чтобы одолеть нескольких эльфов. — Она свысока глянула на Паслен.

И Нянюшка Ягг взорвалась.

— Недостаточно! — рявкнула она. — Сколько здесь ведьм? Десять или двенадцать, если брать в расчет Летицию и Джеффри, да ещё практиканток, да и то реальный опыт есть от силы у половины старших ведьм. Эльфы подлые. Они наведут на вас чары, и вы это знаете. Они являются тихо, как беззвучный, но дьявольски коварный пук, который доберется до вас прежде, чем вы успеете зажать нос. Даже Эсме Ветровоск с трудом противостояла их силе, она держалась из последних сил, а вы ведь помните, какой она была. Они не сумели пройти через неё — но были близки к этому. Дамы, эльфы — это кошмар, и нам нужно опасаться их. Они делают… ужасные вещи с нами. Они подчиняют нас.

— Со мной тоже такое было, — поддержала Маграт. — Их чары заставляют тебя чувствовать себя таким маленьким, таким ничтожным. Поэтому имейте в виду, прежде чем с ними столкнетесь.

— Вы преувеличиваете, — высокомерно заявила миссис Иервиг, указывая на Паслен. — Лично я не вижу в этом ничего чарующего.

— Так ты толком эльфов-то и не видела, а не то обзавелась бы шрамами, — выпалила Нянюшка. Её лицо приобрело интересный оттенок, и Тиффани предпочла вмешаться прежде, чем полетят искры:

— Дамы, дамы, успокойтесь. Давайте-ка лучше посмотрим на эльфийские чары воочию. Паслен, ты можешь продемонстрировать нам, что ты умеешь?

Ведьмовское сообщество затаило дыхание, осознав, что им предлагают.

— Осторожнее, Паслен, не слишком усердствуй. Учти: те из нас, кто знают, как противиться чарам, буду за тобой следить. Я очень надеюсь, что ты не доставишь неприятностей.

И Паслен улыбнулась — очень неприятной улыбкой.

— Дамы, — обратилась Маграт к остальным, — запомните, что быть ведьмой — это означает полностью быть собой и отвечать за свои деяния. Нам стоит следить друг за другом, когда чары начнут действовать.

— Фи! — выдала миссис Иервиг. — Я полностью владею собой, я ведьма, что бы вы там ни думали, и не верю в сказки.

— Вы их сочиняете, миссис Иервиг, — пропела Нянюшка сладким голоском.

— Но я не переступаю границы дозволенного!

«Это мы ещё посмотрим», — было написано на лице Нянюшки.

— Вы готовы, дамы? — спросила Тиффани и, дождавшись кивков и согласных восклицаний, обратилась к Паслен: — Давай, теперь твой ход.

И она нащупала в кармане корону пастуха — наступал момент, когда ей как никогда нужно было самообладание. Ийн тан тефера, прошептала она про себя. Ийн тан тефера.

Медленно и неспешно лисье личико Паслен начало наполняться чудесным сиянием, красотой, изяществом, а потом случилось самое невероятное.

Фантастическое.

Дивное.

Воодушевляющее.

Потрясающее.

Воздух звенел от чар, и Тиффани почти физически ощущала, как ведьмы стараются сопротивляться. Лица самых неопытных — Анаграммы, Петунии, Летиции, Димити и Хариэты, стали вдруг безжизненными, как у кукол.

Петуния, как и многие другие, ощутила, будто весь мир, со всем, что в нем есть, принадлежит ей. А потом эта сладкая мечта — как и у остальных, — разлетелась в прах.

Что она о себе возомнила? Никто не любит её, она никому не нравится. Она ничего не достойна и никто не желает её присутствия. Она никчемна и ничего не умеет.

Лучше бы ей умереть. Может, лучшим исходом для неё было бы позволить свиньям втоптать её в грязь, но и это будет недостаточно плохо. Она закричала.

Тиффани приблизилась к Паслен, и та ослабила чары. Присутствующие в зале начали медленно приходить в себя. Все они выглядели совершенно потрясенными, кроме, как заметила Тиффани, миссис Иервиг.

— Что произошло? — выдохнула одна из старших ведьм. — Что это было?

— Миссис Иервиг, разве вы не чувствовали себя жалкой, беспомощной и никчемной? Не заслуживающей даже искупления?

Лицо миссис Иервиг не выражало ничего, кроме недоумения.

Паслен внимательно посмотрела на неё и обратилась к Тиффани:

— Это было все равно что ударить камень. В этой есть что-то интересное… чего то не хватает. — Она повернулась обратно к миссис Иервиг. — Вы уверены, что вы не эльф?

— Да как ты смеешь! Я Летиция Иервиг, и никто не помешает мне быть мною!

— Даже и не думаем, — заверила её Тиффани, — но остальных чары коснулись. И это, дамы, сила всего лишь одного-единственного эльфа. А теперь представьте, что будет, если мы столкнемся с целой ордой.

— Я как будто снова встретился с отцом, — голос Джеффри дрогнул. — Я слышал его голос, он сказал, что я ничего не стою и толка из меня не выйдет. Мышонок, червяк, о котором никто не заплачет. Он никогда не был ничем доволен.

Его слова прозвенели в тишине, и по выражению лица каждой ведьмы можно было понять, что они знают, что он имеет в виду.

Демонстрация завершилась, и теперь Паслен снова тихо стояла в уголке в облике простой доярки.

— Что ж, дамы, теперь вы знаете, о чем речь, — сказала Тиффани. — Мы все знаем, кто мы есть и почему мы должны держать эльфов подальше от нашего мира. Вряд ли мы сумеем убить их всех. — Она заколебалась. — Мы должны показать им, что можем за себя постоять, и что им лучше будет убраться восвояси и больше не возвращаться.

— И как быстро нам нужно подготовиться? — спросила Маграт.

— Не знаю, — вздохнула Тиффани, — но они очень скоро будут здесь, я чувствую. — Она подняла глаза на Паслен, которая переместилась сейчас в центр зала.

— Когда настанет время полнолуния, — сказала Паслен. — Это время… завершений.

— Значит, следующей ночью… — прошептала Маграт.

— И, насколько я знаю Душистого Горошка, его воины придут отовсюду, где завеса слаба.

— Как ты думаешь, Тифф? — подала голос Нянюшка Ягг. — Они ведь уже появлялись на Мелу? И в Ланкр приходили — через Плясунов.

Паслен кивнула:

— Они придут обоими путями. А потом рассеются. — Она затрепетала.

Тиффани взяла инициативу на себя.

— Значит, придется сражаться на двух фронтах — и в Ланкре, и на Мелу. — Она оглядела комнату. — Надо распределить наши силы.

— Рассчитывайте на меня, — сказала Нянюшка Ягг. — Я боец. Ведьма должна быть бойцом. Не стоит беспокоиться — пусть они беспокоятся. Если вам удастся сбить эльфа с ног, он уже не будет таким очаровательным. Уж поверьте мне, у эльфов тоже хватает мягких мест, уязвимых для крепкого пинка.

Тиффани бросила взгляд на ботинки Нянюшки. Они выглядели так, словно над ними потрудился кузнец, — а в случае Нянюшки, так оно, скорее всего, и было.

Один пинок — и прощай, эльф! Вряд ли это его убьет, но чары с него точно слетят.

— Они знают, где каменные круги, но от Грома и Молнии им придется держаться подальше, — заговорила она. — Мы тоже знаем, где камни, а ещё мы, люди, не так уж глупы и тоже можем доставить хлопот. Когда это необходимо, я имею в виду. Паслен, а ты что думаешь?

— Странные вы, люди, — улыбнулась эльфийка. — Такие глупые и хлипкие и такие опасные. Вас так мало, а против вас ополчилась такая орда. Но я думаю, что Душистый Горошек понятия не имеет, чему он бросает вызов. И я этому рада.

Тиффани кивнула. Маграт, Нянюшка Ягг, неожиданно могущественная Летиция Иервиг — в которой оказалось нечто гораздо большее, чем просто блестящие побрякушки и модные наряды, — другие ведьмы Ланкра, миссис Прост, Джеффри и Мефистофель. Вот и вся армия.

— Думаю, вы вполне сможете обороняться в Ланкре, — сказала она, оглядевшись, — но я должна вернуться на Мел. Это моя земля.

— Но кто поддержит тебя на Мелу, позволь спросить? — обратилась к ней миссис Иервиг.

— Ну, там сейчас мисс Тик, она дама значительная и она шлет свои извинения за свое сегодняшнее отсутствие. — Или пошлет, добавила она про себя, если я сумею её отыскать. — И ещё Летиция, — она кивнула юной баронессе, которая изо всех сил старалась храбриться. — И конечно, сама земля. Но помните, что у меня есть и другие союзники. Мы не одни.

Она присмотрелась к груде метел в углу и, конечно же, заметила Роба Всякограба, явившегося без приглашения, и нескольких членов его многочисленного клана. Она невольно рассмеялась, подумав, что они, видимо, прибыли с Маграт и Летицией.

— Дамы, — провозгласила она, — позвольте представить вам Нак Мак Фиглов.

Взволнованные шепотки пронеслись над обществом ведьм, когда комната стала заполняться синим и клетчатым, — не все ведьмы встречались с Фиглами прежде. Тиффани услышала, как Нянюшка шепнула обеспокоенной Маграт: «Вели убрать все хмельное из подвала».

— Ай, жестокая ты карга, вот ты кто, не будь я Роб Всякограб, — простонал Роб.

Маграт расхохоталась:

— Да ты сам по себе война, Роб Всякограб! Добро пожаловать во дворец, но, пожалуйста, постарайтесь не выпить все. По крайней мере, пока мы не победим.

— Как скажешь, госпожа, — то есть, ваша королевскость. Где война, там и Фиглы.

Клан разразился криками: «Кривенс!», и Роб Всякограб прокричал:

— Айе, будет драчка, давайте напинаем им!

Возгласы ликования поддержали его, и Величий Ян, подпрыгнув, ответил:

— Мы намереваемся победить, вот что. Так и передайте своему господину Хитрецу, мы надерем ему зад.

— Когда Мораг упадет на них сверху, у них дух захватит от её клюва и когтей. И вообще, она тяжелая девочка, — добавил Хэмиш.

— Радуйтесь, что они на нашей стороне, — сказала Тиффани, укоризненно глядя на миссис Иервиг, сидевшую с самым задиристым видом. — Они неогранённые алмазы, и лучших воинов не сыскать на целом Диске.

Она от души надеялась, что миссис Иервиг не слышит бормотания Вулли Валенка:

— Чего? Мы что, стырили какие-то алмазы?

— Это просто манера выражаться, ты, валенок, — послышался в ответ голос Роба Всякограба.

— Но у нас нет манер. Мы дорожим этим фактом.

— Это идиома.

— Кого это ты назвал идиомом?!

Тиффани прыснула. Похоже, кельда пыталась обучить клан новым речевым оборотам.

Роб рассек клеймором воздух, что заставило нескольких ведьм отступить на шаг, потом вскочил на стол и с этой высоты оглядел зал.

— Ну, я вижу, леди Паслен тут, — сказал он. — Кажись, мальца великучая карга и кельда думают, что нам нельзя ничего причинять этой эльфе, так что мы её не тронем. Но мы все равно будем за ней следить, очень внимательно. У нашей кельды сердечко мягкое, как камень, — она никому не позволит нарушить обещание и уйти без кары!

— Дорогой мистер Фигл, — встряла миссис Иервиг, — это военный совет, так что нам нужно обсудить стратегию и тактику.

— А, ну хорошо, ежели хотите, только мы, Фиглы, такими штуками не заморачиваемся. Фишка в том, чтобы клеймором махать. А ежели не получается, так вдарь башкой.

— Вы можете вдарить башкой, миссис Иервиг? — весело спросила Тиффани.

Миссис Иервиг наградила её Взглядом и ответила:

— И вдарю, если будет нужно.

К удивлению Тиффани, ведьмы дружно зааплодировали, и лицо миссис Иервиг расплылось в улыбке.

— Ух, не стал бы я махаться с этой ведьмой, — сказал Роб Всякограб.

— Да и я тоже, — поддержал Величий Ян, — она дерзкая, как волчица.

— Ну так че, карга холмов, где наша драка? — требовательно заявил Роб Всякограб.

Целый лес маленьких мечей и копий взвился в воздух под грозные крики.

— Нак Мак Фиглы, кто на нас!

— Напинаем этим мелким поганцам!

— Нет кроля! Нет кралевы! Боле нас не надурят!

— Если Паслен права, то эльфы выступят завтра, в полнолуние, — сказала Тиффани. — Дамы — и ты, Джеффри, — ступайте отдыхать. Мне нужно отправляться назад в свое владение, а вам я желаю спокойного сна и большой удачи.

— И пускай руны судьбы защитят нас всех, — добавила миссис Иервиг, просто чтобы последнее слово осталось за ней.

Тиффани всегда нравилась её маленькая детская. Родители ничего здесь не меняли, и, когда не было дождя или сильного ветра, она спала с открытым окном.

Утомленная полетом и тревожным ожиданием того, что может принести ночь, но в надежде на отдых, Тиффани наслаждалась атмосферой своего убежища, черпая силы из её дружелюбия.

Из того, что она находилась там, где и должна была находиться, и была тем, кем она была. Болит.

— Я встаю, будучи Болит, и засыпаю, будучи Болит, — прошептала она, улыбаясь.

Одна из коронных шуток её отца. Она так часто закатывала глаза, слыша её в детстве, но сейчас эта шутка грела её.

И фарфоровая пастушка на полке.

Бабуля Болит.

Рядом она положила корону пастуха.

От Болита к Болиту, из поколения в поколение.

Земля под волной, вот что означало её имя на языке Фиглов. Тир-Фа-Фойнн.

Так когда-то нарекла её кельда. В её имени таилось волшебство с самого начала времён.

Ночь была нежна. Тиффани убеждала себя, что ей надо поспать, что без отдыха нельзя, но продолжала лежать с открытыми глазами. Кошка Ты прижималась к ней, прислушиваясь к совам, которые ухали снаружи, словно предупреждая о чем-то.

За окном восходила луна, сияющий серебряный шар, озаряющий небо и указывающий эльфам дорогу… Веки Тиффани сомкнулись.

Часть её, её душа оказалась в меловой яме, с зажатой в руке короной пастуха, чьи гребни ловили лунное сияние и светились, словно аквариум вечности.

Она слышала рев древнего моря над своей головой и голоса миллионов крошечных раковин, из которых состоял Мел. И она плыла… Странная рыба, большая, тяжелая и зубастая, приблизилась к ней.

И в этот момент мистер Суетон^[706] проснулся в её сознании и подал голос.

— Дунклеостей, — сказал он, когда мимо пронеслось существо размером с дом.

Мегалодоном оказался огромным и плотоядным — у него было больше зубов, чем Тиффани могла себе вообразить. Потом показались морские скорпионы — закованные в панцири когтистые кошмары. Но никто не обращал на неё внимания, словно бы она имела право там находиться.

А потом Тиффани заметила ещё одно существо, похожее на маленький взрыв синих колючек.

— Эхиноид, — прошептал Суматохинс.

— Верно, — ответило существо. — И я корона пастуха. У меня в сердце кремень. И у меня много предназначений. Некоторые зовут меня морским ежом, другие — громовым камнем, но здесь и сейчас я — корона пастуха. Я ищу истинного пастыря. Где мне отыскать его?

— Посмотрим, — услышала Тиффани собственный голос. — Я Тиффани Болит, а мой отец — король среди пастухов.

— Мы знаем его. Он хороший пастух, но не лучший. Отыщи истинного пастыря.

— Я попробую. Я просто ведьма, но я помогу тебе, если сумею. Это ведь моя работа, хотя помогаю я, в основном, людям.

— Да, — молвил эхиноид. — Мы знаем.

Я говорю с существом со дна моря, подумала Тиффани. Как это вообще возможно?

— Странно, — сказал голос доктора Суетона, — хотя и не так странно, как падать в кроличью нору с колодой карт.

Дайте мне подумать, взмолились Второй и Третий Помыслы. Если бы говорящие морские твари появились повсеместно, об этом бы уже все знали. Значит, это послание специально для меня.

Голос из ниоткуда, словно бы часть этого океана времени, произнес:

— Тиффани Болит — первая из пастухов, потому что она позволяет другим быть впереди неё… Корона пастуха в её руке налилась теплом и золотистым сиянием. Реликвия, переходившая из поколения в поколение, от Бабули Болит — Джо Болиту, а от него — к Тиффани.

А потом море отступило, и она опять оказалась в яме, но волшебство осталось, и Тиффани увидела, как из мела прорастают кости и складываются в рисунок… Две фигуры… Гром и Молния! Овчарки Тиффани Болит. Лучшие пастушьи собаки из всех, что когда-либо существовали. Собаки первого из пастухов.

Они сидели у её ног, подергивая ушами, и Тиффани знала, что, если протянет руку, то коснется их. Почти. Не совсем. Ведь, если она коснется их, будет их частью, то тоже врастет в мел и превратится в старые кости?

— Вперед, Гром. Ко мне, Молния, — прошептала она знакомые команды, придававшие ей мужества.

Она проснулась в своей комнате. Ты свернулась у неё в ногах. Круглые совиные глаза таращились на неё из темных деревьев за окном.

И кто-то стучался в окно.

Полная луна сияла над каменным кругом, озаряя путь для своих своенравных детей…

Глава 19

КОРОНА ПАСТУХА

Это был Роб Всякограб.

— Началось! — орал он. — Госпожа Тиффани, эти паскудники явились!

— Тогда кричи «Кривенс!» и собирай Нак Мак Фиглов! — велела Тиффани, когда группка Фиглов выбралась из-под кровати, откуда они наблюдали за ней. Один из них, похоже, прятался в её ботинках и теперь отчаянно сражался со шнурками, вереща: «Вот вам, редиски, вот вам!» Ботинки, подумала Тиффани. Как жаль, что я не захватила ботинки Матушки Ветровоск, чтобы надеть их для этого боя. Но она пресекла эти мысли. Это моя земля. Мои ноги. Мои ботинки. Мой путь… Но потом она снова отругала себя за то, что не легла спать в одежде, и теперь ей пришлось путаться в платье. Ну и что она за командир?

Нагнувшись, чтобы обуться, она ощутила тяжесть в кармане платья и вынула корону пастуха, которую, как она помнила, положила перед сном на полку. Может, позже она сама машинально сунула её в карман, готовясь к этой минуте?

— Что такое корона пастуха? — произнесла Тиффани, обращаясь к луне. — Кому она служит?

И ответ сам собою возник в её голове:

«Тиффани Болит, Земле Под Волной».

Она обвила кожаный шнурок вокруг короны пастуха и повесила её на шею.

Она пойдет в бой с её силой в сердце. С силой поколений Болитов. Силой Бабули Болит. Всех пастухов всех времён.

Она сбежала вниз по темной лестнице и заперла за собой дверь. Она даже не удивилась, увидев Ты, которая уже ждала её, сидя на метле с самодовольным мурчанием. Паслен бежала, спотыкаясь, из амбара; Мальца Опасный Спайк следовал за ней по пятам.

Потом они летели через серебристую ночь; Паслен держалась за её талию, Фиглы свисали с прутьев метлы, и, как эскадрилья пернатых союзников, за ними следовали совы.

В Ланкре же в это время Нянюшка Ягг видела третий сон, и её храпом можно было колоть дрова. Внезапно раздался тихий громовой раскат, и Грибо, пробудившись, втянул носом воздух.

Сегодня Нянюшка спала, не раздеваясь. В конце концов, рассудила она, кто знает, когда эльфы придут.

— Грибо, бей набат! — закричала она.

Кот моментально исчез, но вскоре появился вновь в виде размытого пятна, стремительно мчащегося к замку. Грибо безошибочно держал курс на запах, и когда стражник увидел его, то немедленно побежал к колокольне.

С первым же ударом большого колокола по всему замку запылали огни, а после и по всему Ланкру в каждом окне начали зажигаться свечи. Набат! К чему бы это?

Маграт толкнула локтем мужа, который все ещё протирал глаза спросонок, и сказала:

— Веренс, дорогой, помоги-ка мне надеть доспехи.

Тот только вздохнул:

— И почему мне нельзя с тобой? Там ведь будет опасно.

Маграт улыбнулась той самой нежной улыбкой, которая временами так выводит мужей. Опять двадцать пять.

— Кто-то же должен остаться дома, дорогой. Это как шахматы, понимаешь?

Королева прикрывает короля.

— Хорошо, дорогая, — сдался Веренс, открывая шкаф со снаряжением королевы Иней. Иней была самым грозным воином из всех, кого видел Ланкр. Ну, так говорилось в легендах, хотя на самом деле её никогда не существовало. Однако народ Ланкра не мог отказать себе в удовольствии присовокупить этот маленький кусочек к истории своей страны, так что мастера изготовили доспехи и портрет.

Маграт носила эту броню, когда сражалась с эльфами в прошлый раз, и потому решила, что заслуживает того, чтобы надеть её снова.

Когда Маграт отворила дверь, ей послышался отдаленный призыв к оружию.

Доспехи королевы Иней жили собственной жизнью и сияли — даже в темноте. Веренс помог ей затянуть последнюю пряжку нагрудника — эта часть доспехов особенно нравилась Маграт, так как подразумевала у неё наличие груди. Затем королева сунула ноги в шипастые сандалии с толстыми подошвами и увенчала себя крылатым шлемом. Дополнила картину кожаная перевязь.

Веренс хотел было обнять супругу, но передумал: слишком много на ней было шипов. Однако, любя её до безумия, он по-прежнему рвался в бой.

— Маграт, любовь моя, ведь это позор, если король не будет сражаться, — пробормотал он.

— Ты хороший король, Веренс, но это дело ведьм, — непреклонно отозвалась Маграт. — К тому же, кто-то должен позаботиться о народе и о наших детях.

Пошатываясь под тяжестью доспехов, Маграт прошептала:

— Королева Иней, Королева из Королев, пусть сияет твой доспех.

И в тот же момент она ощутила себя сильнее, чем когда-либо прежде.

Одной рукой она подхватила арбалет, другой — метлу и почти слетела вниз по лестнице в Большой Зал, где остальные ведьмы, по большей части дезабилье, глазели на неё, строя дикие догадки. Догадки были самые разные и буквально повисали на стропилах.

— Подъем, девочки! — взревела Маграт голосом королевы Иней. — Вторжение началось, так что держите наготове свои метлы и теплые панталоны! — Она встретилась взглядом с ведьмой, которая, ко всеобщему удивлению была уже наготове и одета с иголочки. — Вас это тоже касается, миссис Иервиг.

В зале началась суматоха, но что-то пошло не так, и в определенный момент группка ведьм застыла на месте.

— Ну, что такое опять? — воскликнула Маграт.

— Это всего лишь Длинно-Высоко-Коротко-Толстая Салли, у неё две ноги на одну штанину, — пояснила миссис Прост. Окруженная ведьмами, Высоко-Коротко Толстая Салли — сейчас низкая и приземистая, как грозовая туча, — поставила ноги на землю. — Я смотрела диаграммы, — сказала миссис Иервиг с неистребимым самодовольством. — Предзнаменования хорошие.

— Ну, цена этим предзнаменованиям — пенни за десяток, — хмыкнула миссис Прост. — У меня самой их полно. Мы же ведьмы.

И тогда дух королевы Иней, снизошедший на Маграт, сказал:

— Пора лететь.

Мефистофель осторожно тронул копытом Джеффри, спокойно спящего в амбаре мистера Бочком. Джеффри вскочил с соломенного тюфяка и обнаружил, что старики, которые ночевали с ним сегодня в старом амбаре, готовые к заварушке, уже поднялись и, поскрипывая суставами, справляют нужду в ведро. Большую часть вечера они провели за пирушкой и рассказами о старых добрых временах, когда все они были молоды, красивы и здоровы и не нуждались в том, чтобы посещать туалет так часто.

Им удалось убедить жен отпустить их, сказав, что они собираются просто бражничать и предаваться воспоминаниям. Жены, как и положено женам, обильно увешали их шарфами, варежками на веревочках и шерстяными шапочками с неизменными помпонами.

— Ну что, парни, пора испытать изобретение старины Смехача, — объявил капитан Миротворец, признанный военачальник.

Джеффри оглядел войско и вздохнул. По силам ли им предстоящая заварушка?

Они ведь старики. Но потом он подумал: да, они старики, они уже очень давно старики, а значит, они многое познали. Например, ложь, коварство и, что самое главное, скрытность.

— Мы будем сражаться с ними в горах. Мы будем сражаться с ними в скалах. Мы будем сражаться с ними в холмах и долинах^[707]. Мы не сдадимся! — взревел капитан Миротворец, и хор радостных голосов вторил ему.

— Им это не понравится! — вскричал Хлоп Дрожь, потрясая в воздухе чем-то, что походило на ржавый штык и трепетало в его руке, как его собственное имя. — Ох, как им это не понравится!

Мефистофель всхрапнул, когда Джеффри впряг его в повозку, которую старики ещё с вечера нагрузили загадочными мешками, прежде чем предаться пьянству. Вместе они покинули амбар.

Капитану Миротворцу не пришлось напоминать своим солдатам о скрытности. Они уже скрывались. Крадучись, они двигались через лес к тому месту, где их ждало изобретение мистера Бочком, замаскированное ветвями и листьями.

Джеффри смотрел, как они вытаскивают конструкцию на поляну. Окруженная кустами, в полутьме она выглядела зловеще. Словно огромное насекомое, выжидающее момента.

Огромное насекомое с мерзким жалом… Лорд Ланкин ликовал. Его эльфы плясали у круга камней, называемых Плясунами, порхали вокруг и метафорически показывая носы Трубачу, Барабанщику и Прыгуну — самым известным камням. Завеса истончилась, и чары эльфов… ужасали.

— Нас здесь даже не ждут! — произнес лорд Ланкин со злорадством. — Глупые людишки. Если мы пойдем вниз через леса, нам хватит одного броска, чтобы дойти до центра Ланкра. Полная луна на нашей стороне.

В серебристом свете луны эльфы двинулись по склону — некоторые пешком, некоторые верхом на лошадях, на сбруе которых позвякивали бубенцы. Однако, достигнув кромки леса, Ланкин увидел, как им навстречу вышел молодой человечек в сопровождении козла.

— Кто ты, мальчик? Отойди, — приказал Ланкин. — Я принц эльфов, а ты стоишь у меня на пути. Убирайся прочь отсюда, если не хочешь познать мой гнев.

— Не вижу причин делать это, — сказал Джеффри. — Мой вам совет, господин: ступайте туда, откуда пришли, иначе вам же будет хуже.

Лорд Ланкин громко расхохотался:

— Ладно, мальчик, так уж и быть, мы заберем тебя с собой, а когда мы вернемся домой, то сделаем с тобой много неприятных вещей. Ты будешь наказан за неповиновение принцу эльфов.

— Но почему, сэр? Я ведь не причинил вам вреда. У меня даже оружия нет. Может быть, мы сможем договориться? Кажется, я вас огорчил и прошу прощения за это. Мы ведь цивилизованные люди. — Джеффри замолк — он пытался сплести паутину умиротворения вокруг них обоих, но это оказалось не проще, чем подружить камень с наковальней.

— Считай, что ты наступил змее на хвост! — взвизгнул лорд Ланкин.

— Вот уж не думаю, — невозмутимо произнес Джеффри. — Я знаю вас, господин, и много видал таких, как вы. Вы просто хвастун, а сколько хвастунов я успел повидать! Я знал их всю жизнь, и вы, поверьте, ещё не худший из них.

— Ты ничто, мальчик. Мы все равно убьем тебя. И почему ты таскаешь с собой козла? Они безмозглые животные.

Джеффри почувствовал, что теряет самообладание. Он бестолочь. Личинка.

Непутевый. Он снова ощутил себя беспомощным ребенком… Когда эльф заговорил, слова эхом отдавались в голове Джеффри: даже если мы сохраним тебе жизнь, какой в этом смысл? На этот раз это был голос его отца, и он застыл в отчаянии.

— Ты плачешь, малыш? — вкрадчиво произнес эльф.

— Нет, — ответил Джеффри. — А вот вам бы стоило.

Краем глаза он уловил вспышку огненно-рыжего. Клочок лисьего меха покачивался на кожаном шнурке на груди эльфийского лорда, и Джеффри ощутил ярость.

— Мы здесь не для ваших развлечений, — прорычал он, нечеловеческим усилием воли сбрасывая с себя чары.

Он щелкнул языком, и Мефистофель атаковал.

Это был стремительный балет. Мясорубка Смерти совершала один смертоносный пируэт за другим. Мефистофель пустил в ход и зубы, и копыта, довершив дело рогами. Лорда Ланкина швыряли, топтали и толкали со всех сторон сразу, и другие эльфы предпочли отскочить, чтобы не попасть в этот смерч.

— Ты обманщик, но я разгадал твои уловки, — сказал Джеффри побежденному лорду. — Он повержен, джентльмены. Теперь ваш черед.

Раздвинулись ветви, раздался басовитый звук, словно натягивали струну, и мистер Бочком крикнул:

— Держитесь за шляпы, парни, и закройте глаза!

Машина запела, заполняя воздух мерцающими огоньками стальных стружек — предвестников скорой и ужасной погибели, пришедшей из ниоткуда, чтобы поглотить души эльфов.

— Им это не нравится! Ох, не нравится им! — воскликнул Хлоп Дрожь.

— Стружка, — одобрительно произнесла Нянюшка Ягг. Она и ещё несколько ведьм ждали за деревьями, готовясь к тому, что капитан Миротворец называл «взять в клещи». Неподалеку от них скрывались миссис Иервиг и ещё несколько женщин. — Железки. Очень мелкие. Умно. Достаточно бросить их в эльфов, чтобы те корчились от боли. Крошечные кусочки железа повсюду. Подчеркиваю: повсюду.

Машина мистера Бочком запела снова. И снова. И каждый протяжный стон натягиваемой струны сопровождался кличами давно минувших битв, которым позавидовали бы даже Фиглы. В этот победоноснейший из дней ланкрские старики были моложе, чем они сами думали.

Эльфы корчились на земле, вопя от боли; налет чар слетел с них в мгновение ока. Многие бросились бежать обратно к Плясунам; другие же, хоть и сумели избежать смертоносного железного дождя, оказались между ведьмами. С одной стороны на них навалилась Маграт, готовая сделать их дальнейшее недолгое существование совершенно невыносимым; доспехи защищали её от чар, арбалет непрерывно метал стрелы, с кончиков пальцев слетали языки пламени, заставляя тех, кто мчался в бой на стеблях тысячелистника, камнем падать вниз, когда стебли вспыхивали.

Те, кому удавалось спастись от Маграт, немедленно подвергались нападению миссис Иервиг. Они действительно ничего не могли с нею поделать, не могли пробиться к ней, — она была совершенно неуязвима для чар, зато вопила на врагов, как какая-нибудь директриса. Она ловко орудовала зонтиком; невероятно, как много страданий могли принести эльфам его металлические спицы, безошибочно попадавшие в их самые мягкие места.

— Эта женщина с пути не свернет! — грохнула миссис Иервиг, вихрем проносясь по рядам эльфов, и ей на подмогу уже спешила Длинно-Высоко-Коротко-Толстая Салли, сейчас очень толстая и тяжелая, которая попросту затаптывала недобитых врагов. Миссис Прост же даже сейчас не отказала себе в удовольствии опробовать новинки — сейчас они как раз широко рекламировались, — на эльфах, набрасывая на них магические сети, которые захватывали их чары и передавали ей самой.

Молоденькие ведьмы бесстрашно бросались врукопашную, тараня противника с неба верхом на метлах и швыряя заклинания направо и налево; земля буквально горела под ногами, жаркий ветер швырял пыль в лошадиные морды, и обезумевшие животные поднимались на дыбы и сбрасывали своих седоков. И тогда наступил черед Нянюшки Ягг и её огромных ботинок — тех самых, с гвоздями, где только можно.

В какой-то момент Петуния оказалась с эльфом лицом к лицу, и тогда разгорелась схватка совсем другого рода. Искрящаяся пелена чар повисла в воздухе, но Петуния дала решительный отпор. Напрягая все силы, она мягким, неодолимым, почти гипнотическим голосом принялась утомлять эльфа, как утомляла своих возлюбленных свиней. Убаюканный, тот пал к её ногам.

— Ха! — воскликнула Петуния торжествующе. — Даже легче, чем со свиньями! Свиньи умнее.

И она повернулась к следующему противнику.

А когда битва начала стихать, появился Ходжесааргх с любимым кречетом на запястье — леди Элизабет, потомком знаменитой леди Джейн. Ходжесааргх снял с неё колпачок, и птица сорвалась с его руки и вцепилась когтями в лицо ближайшего эльфа. Затем в ход пошел острый клюв… Битва за Ланкр завершилась быстро. Пленников поставили перед лицом королевы Маграт.

— Даже гоблины — и те умнее, им хватает ума работать, — сказала она, высокая и сильная, в шипастом доспехе и серебрящемся под луной шлеме. — А вы бы тоже могли. Вы могли бы иметь все. Но теперь вы отправитесь в свой заброшенный мирок. Возвращайтесь как добрые соседи — или не возвращайтесь вовсе.

Эльфы содрогнулись. Один лишь лорд Ланкин, чье некогда роскошное одеяние превратилось теперь в лохмотья на окровавленном теле, вызывающе прошипел, уползая прочь:

— Может быть, вы и выиграли битву, но не войну. Лорду Душистому Горошку под силу заставить этот мир склониться перед ним.

И они исчезли.

— Знаете, девочки, — серьезно промолвила Нянюшка Ягг, — может, оно и к лучшему — что эти эльфы все лезут и лезут к нам? Это держит нас в тонусе, не позволяет разлениться, не забыть, как бороться, если это вдруг понадобится. Да и, в конце-то концов, жизнь — это и есть борьба со всем на свете.

Впрочем, она рассмеялась, услышав, как старики, возвращаясь в холмы, поют:

«Слыхал я, в Щеботане была мадам одна, ляжками орехи колоть могла она». Они скрылись вдалеке очень вовремя, потому что капитан позабыл, как эта песня кончалась.

Капитан Миротворец наклонился к Нянюшке Ягг:

— Так они из Плясунов пришли? Давайте рассыплем стружку по кругу, и конец их развлечениям. Больше они здесь не пройдут.

— Для начала неплохо, — одобрила Нянюшка.

Кое в чем лорд Ланкин был прав. Может быть, эльфам не удалось прорваться в Ланкр, но война ещё не окончилась. За много миль отсюда лорд Душистый Горошек ступил на Мел в сопровождении лучших своих воинов.

Курган буквально гудел от суетящихся Фиглов, которые высыпали из каждой щели и каждого закоулка. Пыл и шум. Это можно было бы сравнить с заросшим термитником — только не в присутствии Фиглов, иначе пришлось бы искать свои зубы на земле, — гул стоял такой же. Можно было бы также сказать, что головной отряд попросту кипит, но, поскольку речь шла о Фиглах, скорее всего, имели место обычные внутриклановые склоки.

Когда прибыли Тиффани и Паслен, толпа уже рассредоточилась вокруг камней.

Врата распахнулись перед эльфами.

Блистательные ряды дам и господ шагнули в мир в лунном сиянии. Воздух вибрировал от чар.

Мисс Тик ждала. Мисс Тик перед доской, опирающейся на импровизированную подставку из связанных вместе палок. А на доске был изложен ПЛН. Решительным тоном учителя, который не терпит, когда ему мешают вести урок, она пыталась привлечь внимание молодых Фиглов к странной запутанной конструкции из узлов и петель, которую она привязала к своей метле.

— Помните, — строго сказала она, — я хочу, чтобы вы оставили эту штуку в целости.

Минуту спустя началась рукопашная. Это была самая рукопашная из всех рукопашных схваток. Тиффани почувствовала слабое покалывание, словно от разрядов статического электричества. Как же глупы эльфы, если осмеливаются нападать в грозу, подумала она. Неужели они не помнят, как много лет назад я одолела их громом и молнией? Небо раскололось. Волосы у неё на голове встали дыбом. Она видела признаки грядущего ливня, который обещал перерасти вскоре в ужасный шторм.

Мышлинка Ужасен Велик Билли Подбородища завизжала боевой марш, как нельзя лучше подходящий для атаки на эльфийские уши; ему вторил гудок поезда на Двурубахи, рев железа и стали, который словно бы заявлял: этот мир не место для эльфов. Фиглы сражались с эльфами беспощадно. Они применяли особый стиль боя, который подразумевал, что нужно забраться внутрь одежды врага и бить его оттуда.

Если и есть что-то, чего эльфы не терпят, так это порванная одежда; впрочем, рассмотреть её подбитыми глазами было непросто. Трудно оставаться учтивым с подбитым глазом, подумала Тиффани.

То, что произошло минуту спустя, заставило её расхохотаться. Она уже давно не видела Горация^[708], а теперь могла наблюдать, как он тяжело катается по поверженным эльфам, а когда те окончательно сплющивались, дело завершали младшие из Фиглов — по большей части, тяжелыми ботинками, но также с помощью своих причудливых дубинок, которые, треснув врага по голове, сами возвращались к хозяину.

И да, среди них была Мэгги — она сражалась наравне с братьями! И даже яростнее, чем братья. Тиффани решила, что она похожа на крошечную Иней.

Фигловская дева только и ждала возможности проявить себя, и горе тому несчастному, который оказывался у неё на пути. Маленький шажок для фигловской девочки — но огромный скачок для всего их женского сообщества.

Мисс Тик пролетела над ними; на её метлой тянулась странная сетка, наполненная Фиглами. Когда она дернула какой-то узел, сеть расплелась, и маленькие бойцы градом посыпались на головы противников. Бац! Хрясь! Шмяк! И, конечно же, Ааргх!

Мисс Тик и сама была не промах — пролетая мимо, она опорожнила на ряды всадников несколько своих знаменитых экспериментальных склянок. Через мгновение лошади начали косить глазами, их ноги заплетались, и они рушились на землю одна за другой, придавливая седоков.

Вскоре с самым решительным лицом подтянулась Летиция, гарцующая на лошади в позаимствованной кольчуге поверх платья. Её сопровождал Хэмиш. Она почти струилась между эльфами — это походило на неведомый доселе вид магии, словно бы баронесса была некой богиней воды, протекающей повсюду: ни схватить, ни остановить. Под копытами лошадей, которые все ещё оставались на ногах, внезапно разверзлась трясина, и Фиглам оставалось только препроводить их туда кратчайшим путем.

Однако Фиглам, Летиции и мисс Тик приходилось немногим легче, чем эльфам. Даже несмотря на коронный прием с проникновением во вражеское нижнее белье, Нак Мак Фиглы рисковали проиграть.

Паслен указала на Душистого Горошка, сидевшего на черном жеребце, и Тиффани приблизилась, готовясь сразиться с ним. Его приспешники поспешили освободить ей дорогу — они видели выражение её лица.

— А, маленькая крестьянка, — рассмеялся Душистый Горошек. — Как я рад тебя видеть!

Она ощутила гнет его чар, но гнев пришел ей на выручку. Она ненавидела его ухмыляющееся лицо. Такое эгоцентричное. Такое самовлюбленное.

— Душистый Горошек — не самое подходящее имя для эльфа твоего роста, — сказала она не без ребячества.

В тот же миг эльф соскочил с коня и выхватил меч. Он больше не смеялся, лишь злость горела в его глазах.

— Не тронь её, — раздался голос.

Паслен выступила вперед. Чары её снова вошли в полную силу и сияли вокруг неё великолепным ореолом; её волосы серебрились, как луна, а новые крылья звездно мерцали. Теперь она снова походила на прежнюю себя. Она обвела взглядом вероломных подданных, и в её облике было столько величия, что даже Фиглы застыли, словно громом пораженные.

— Почему вы примкнули к этому… предателю? — обратилась Паслен к Эльфам. — Я ваша законная Королева, и я приказываю вам… отступить. Есть и другие пути. — Она развернулась на месте, и бархатная мантия взметнулась вокруг её стройного тела. — Я поняла это. Эта девочка — мой друг.

Тиффани опоздала.

— Друг? — выплюнул Душистый Горошек. — У эльфов нет друзей.

С ужасающим свистом его меч пронзил Паслен. Королева забилась в агонии у ног Тиффани, мириады лиц и фигур проявлялись и исчезали в ней, пока Паслен не затихла и не замерла окончательно. Тиффани отшатнулась в отчаянии. Душистый Горошек убил Королеву Эльфов.

Хуже того: он убил её друга.

— Больше у тебя нет друзей! — вскричал Душистый Горошек, упиваясь своей властью. Лицо его стало резким и грубым.

В воздухе повеяло леденящей стынью.

— Ты убил одного из собственных, только чтобы добраться до меня, ты, проклятая тварь, — сказала Тиффани холодно, хотя внутри неё полыхал пожар. — Она искала новый путь, союз между нашими народами, а ты убил её.

— Девчонка! Ты думаешь, что тебе хватит сил мне противостоять? Какая же ты глупая. Мы, эльфы, не раз встречались с ведьмами, когда приходили в этот мир, но ты — ты просто ребенок, полныйсамомнения оттого, что когда-то тебе повезло победить другую неудачницу, — он сделал пренебрежительный жест в сторону безжизненного тела, — а теперь ты ляжешь мертвой рядом со своим… другом. — Последнее слово он почти выплюнул, и его чары, змеясь, просочились в голову Тиффани.

Она пошатнулась, но в памяти её зазвучал голос Нянюшки: «Матушка Ветровоск говорила мне, что будущее в твоих руках. А то, что ты молода, означает, что будущего у тебя хоть отбавляй». Что ж, надо признать, Матушка Ветровоск тоже подчас ошибалась. Будущего у неё нет.

Она проиграла.

Она пыталась управиться сразу с двумя владениями. И пустила все по ветру… Она пыталась заручиться поддержкой Короля Эльфов. Он прогнал её… Она назвала Паслен другом. Теперь эльфийка мертва… Она бросила вызов могущественному лорду, который может убить её… Она заслуживает смерти… Она совсем одна… И что-то поднялось из самой глубины неё. Она не заслуживает смерти. Она не одинока. И никогда не будет, покуда чувствует под ногами землю. Свою землю.

Землю Болитов.

Она Тиффани Болит. Не подражательница Матушки Ветровоск, но полноправная ведьма. Ведьма, которая точно знает, кто она и чего хочет. Это её путь.

И она не проиграла, потому что все только начинается.

Она выпрямилась — холодная и яростная.

— Ты назвал меня крестьянкой, это значит — трудиться на земле. И я потружусь на славу, чтобы эта земля увидела твою смерть.

Земля говорила с ней переполняла её, рассеивая чары эльфийского лорда, словно утренний туман; грозовые разряды трещали в воздухе. Да, подумала она.

Гром и Молния. Эти собаки давно сгинули, и кости их вросли в мел рядом с Бабулей Болит, но их сила все ещё здесь.

И она сама стояла нерушимо, врастая ногами в почву, и рокот древнего океана вливался в неё через подошвы. Земля. Волна.

Она подняла руки.

— Гром и Молния, я взываю к вам!

Огонь и воздух. Блеснула молния и раздался громовой раскат. Корона пастуха на её груди засияла золотом — сердце всего, душа и центр бытия; золотое сияние разливалось вокруг неё, чтобы окружить, защитить, влить свою силу в её собственную.

И небо раскололось пополам.

Такого шторма ещё не видел мир. Он нес возмездие, и эльфы обратились в бегство или, вернее, попытались, потому что Фиглы заступили им дорогу. Тиффани не пыталась вмешаться в кровавое побоище: это гнев самого Мела рвался наружу сквозь неё.

Земля сотрясалась под ногами, словно раненое животное на привязи, пытающееся освободиться. Корона пастуха казалась живым существом.

Корона пастыря — не короля.

Корона для той, кто знает, из чего она произошла.

Корона для одинокого огонька, который зигзагами прочерчивает темное небо в поисках потерявшегося ягненка.

Корона пастуха, готового заслонить путь хищникам.

Корона пастуха, которому служили лучшие овчарки из всех, кого видел мир.

Венец пастыря.

И вновь она услышала этот голос: Тиффани болит первая из пастухов, потому что она позволяет другим быть впереди себя… Король пастухов.

Нет. Королева.

Ей захотелось извиниться перед короной, извиниться за то, что эльфам было позволено вторгнуться на эту землю, и она прошептала:

— Я Тиффани Болит, и кости мои в Мелу. Пусть Мел очистится!

И мир изменился.

Далеко в Анк-Морпорке Гекс выдал Думмингу Тупсу расчет, и тот увидел, что ответ подчеркнут… Молитвенное колесо монастыря Ои-Донг повернулось, и монахи склонились в знак благодарности… Маленький мальчик в далеком пути взял руку матери и сказал: «Мама, большие неприятности ушли…» В другой руке он сжимал деревянный паровозик, а на плече у него висел рюкзак с инструментами. Возможно, когда он вырастет, в этом новом мире он станет инженером, подумала мать.

А в Стране Фей раздался громкий протяжный звук, словно струна, соединявшая два миру, лопнула… Битва ещё продолжалась — трудно остановить Фиглов, если сами они этого делать не намерены, — и Тиффани прошла сквозь сражение, словно во сне. Эльфы все ещё пытались бежать, но, казалось, сама земля держит их. Тиффани прошептала:

— Я прошу Мел доставить сюда Короля Эльфов.

Земля заплясала в ином ритме.

Взвилось облако пыли, и перед ней возник Король Эльфов — во всяком случае, запах и рога точно принадлежали ему. Ох, этот запах! Он как будто жил собственной жизнью. Но, в каком-то смысле, это был мужской аромат жизни. Огромное тело нависло над ней.

— Подумать только, Тиффани Болит. Я не могу сказать, что очень рад новой встрече, — сказал Король, — но, должен сказать, я… удивлен. Впрочем, ты удивила меня ещё раньше, оставив мне подарок. Этот… гараж. Что вы, люди, делаете с этой штукой? — в его голосе прозвучала заинтересованность.

— Это место для… увлечений. Там порой зарождается будущее, — ответила Тиффани. — А ещё это место для того, чтобы те, кто живет уже очень долго, могли предаться воспоминаниям.

— У меня много воспоминаний, — сказал Король, — но я и не думал, что тебе по силам раскрыть мне новые интересы, показать новые удовольствия. Мало кто в мире на это способен.

Что ж, подумала Тиффани, теперь Король видит во мне нечто большее, чем просто юную девушку. Она заслужила его уважение. Впрочем, он тоже заслуживал уважения, и потому она поклонилась ему — не слишком низко.

— Я также хочу извиниться за сорвиголов из моего мира, — продолжил он, лениво растягивая слова; голос его звучал мягко и сладко. — Иногда они вызывают у меня досаду… Как и у тебя, наверное. — Он перевел взгляд на дрожащего Душистого Горошка, а затем — на тело Паслен. — Ты, эльф, убил мою королеву, мою леди Паслен, просто чтобы досадить.

Одним ударом руки он убил эльфа и отшвырнул его труп прочь. Небрежность и обыденность, с какими он сделал это, потрясли Тиффани до глубины души, хотя ей казалось, что она уже достаточно узнала эльфов.

— Жаль, что мне пришлось это сделать, но по-другому они не понимают, — молвил Король. — Вселенная движется, увы; она изменяется и нам тоже придется привыкнуть к новизне. Это хороший мир, госпожа. — Он пожал плечами. — Мир, оскверненный железом. Но, может быть, раз уж вселенная движется, госпожа Болит, то однажды мы встретимся снова, на новом витке и при более удачных обстоятельствах.

— Да, наверное, — ответила Тиффани. — А теперь — прочь с моей земли. — Её голос прозвучал неожиданно сильно, и в тот же миг раздался пронзительный гудок паровоза, покинувшего станцию в Двурубахи. — Вслушайтесь, ваше величество, это песня ланкрского поезда в пять двадцать пять, и это голос вашего будущего, господин мой. А если останетесь, вас ждёт жизнь, полная металла.

— Эти механизмы занятны. В моем сарае полно инструментов, и мне интересно, можно ли сделать такой… поезд без железа, — сказал Король. И добавил мечтательно:

— Я ведь магическое создание и могу получить все, что пожелаю.

— Вряд ли. Железную дорогу вам не освоить.

Ей показалось, что, когда Король уходил, он о чем-то размышлял.

Когда последние эльфы, хромая, ускользнули обратно в свой мир, Тиффани подошла к Рону Всякограбу.

— Роб, давай похороним леди Паслен здесь, где она и лежит, — тихо произнесла она. — Я отмечу это место пирамидкой из камней. Мы будем помнить этот день. Мы будем помнить её.

И едва слышно, почти про себя, она добавила:

— Мы должны помнить…

Глава 20

МИР

Когда рассвело, Фиглы, не мешкая, затеяли праздник с неизменной выпивкой, едой, ещё большим количеством выпивки и разговорами, многие из которых были намного больше, чем сами Фиглы.

— Ну что, госпожа, победа осталась за нами! — сказал Роб Всякограб, обращаясь к Тиффани. — Пойдем в курган. Дженни хочет на тебя посмотреть.

Тиффани проскользнула внутрь кургана, который показался ей сегодня больше, чем накануне. Зал был полон прыгающих фигур и взлетающих килтов — Фиглы плясали рил; они любили плясать рил, и топот их ботинок звучал так, словно они бросают вызов всей вселенной. И, конечно, каждому Фиглу хотелось, чтобы все остальные Фиглы признали его геройство перед лицом эльфов. Молодые Фиглы с нетерпением ожидали прихода Тиффани — карги холмов, — чтобы услышать от неё слова одобрения.

— Как тебя зовут, парень? — спросила Тиффани, когда они сгрудились вокруг неё.

— Малец Каллум, госпожа, — ответил слегка косноязычный Каллум.

— Рада знакомству.

— Ай, как я рад, госпожа. А вот это мой брат Каллум.

— Вас обоих так зовут? — удивилась Тиффани. — Наверное, вас трудно различить.

— Ой, нет, уж я-то знаю, кто я таков, и кто он таков, и мой брат Каллум так же.

— И как вам показалась битва?

— Ну, мы здорово им навешали. Набольший — мастак по трудным делам. Он следит, что мы мы могли и с дубиной, и с мечом, и с копьем управиться. И ногами тоже. Так что, когда эти поганцы на нас полезли, наши ботинки уже были наготове.

Старики маршировали по улице.

Сегодня они распевали новый гимн, который начинался словами: «Ать-два, ать-два, такая жизнь по мне». И с каждым шагом они расправляли плечи, становясь выше и сильнее.

У кого были жены — те целовали жен, и женщины рдели от прыти, какой не видели от своих мужей уже очень долго. А потом они отправились в трактир, чтобы рассказать всем о своем приключении.

Капитан Миротворец, устроившись на верстовом камне у трактира с целой пинтой в руке, вещал:

— Люди Ланкра! Мы — всего лишь горстка счастливцев, горстка стариков, которых эльфы и замечать-то не желали. Они говорили, что старики позабыты, но это не так. Мы считали себя старыми, но сегодня мы поняли, что есть ещё порох в пороховницах.

И всех обнесли напитками. И снова, потому что каждый намеревался продержаться на ногах как минимум до того момента, когда стоять на ногах станет решительно невозможно. И даже тогда найдутся силы для ещё одной бутылки.

Когда взошла луна, предвещая долгие часы ночной темноты, Джеффри снова поднялся в воздух.

— Я даже не представляю, как у тебя это получается! — прокричала Тиффани.

— Правда? — удивился Джеффри. — Я думал, все это умеют. Давайте спросим, вон они приближаются.

И действительно, к ним двигалась целая эскадрилья ведьм во главе с Нянюшкой Ягг и Маграт. Пришло время заглянуть в будущее — теперь безэльфийское будущее. А вот настоящее было полно болтовни и сплетен о двух их сражениях.

Роб Всякограб зажег сигнальный огонь, и ведьмы, кружась, пошли на посадку.

Ни одна не оставила метлу висеть в воздухе — похоже, на такое был способен только Джеффри.

— Интересно, не сумеют ли они пробраться назад, — сказала Нянюшка Ягг немного позже. — Старому рогоносцу доверия нет. Он ведь пытался очаровать тебя, Тифф, или как ты там говорила.

— Да, но я не очарована, — отрезала Тиффани. — Только одной эльфийке удалось меня очаровать, но сейчас она мертва. Мы отметили место, где она похоронена. А если они попытаются вернуться, мы будем готовы дать им отпор. Мы можем положить железо вокруг камней здесь, на Мелу, как сделали это с Плясунами в Ланкре. — Её голос окреп. — Железо уже в моей душе. И железо покарает тех, кто осмелиться вернуться.

— Думаю, вряд ли они на это пойдут, — сказала Маграт. — Мы здорово отдубасили их в этот раз.

— Так выпьем же за их невозвращение. — предложила Нянюшка Ягг.

— Раз уж мы собрались, дамы, — снова заговорила Тиффани, — я хотела бы побеседовать с вами о Джеффри. Он большое подспорье для нас, и все вы видели, что он сделал с ланкрскими стариками. Он умен, хитер и осторожен. Он умеет слушать. И он обладает особой магией.

— Вот это правда, — вставила Нянюшка, — Джеффри нравится всем. Он к каждому находит подход. Даже старые девы радуются и позволяют ему снимать боль. Вы знаете, он умиротворяет людей. Он спокоен изнутри, и спокойствие остается с вами, даже когда он уходит. Он не просто ободряет людей. Когда он уходит, люди чувствуют себя намного лучше, будто жить ещё стоит. Такие люди, как Джеффри, делают мир, ну, лучше.

— Полностью согласна, — поддержала миссис Иервиг.

— Ты со мной согласна?! — поразилась Нянюшка Ягг.

— Да, дорогая, разумеется.

Наконец-то настал мир, подумала Тиффани.

— Спасибо, Джеффри, — шепнула она и добавила уже вслух: — Теперь, когда мы вместе, я должна сказать вам одну вещь. Я не могу больше управлять наделом Матушки Ветровоск и спать в её постели. Потому что я — не она.

Нянюшка ухмыльнулась:

— А я-то думала, что ты решишь насчет этого, Тифф. Ты ведь теперь своя собственная ведьма.

— Мои корни в Мелу и в нем моя сила, — ответила Тиффани. — Мои кости станут частью него, как было с Бабулей Болит.

Ведьмы зашептались. О Бабуле Болит слышали все.

— И мои ботинки ещё достаточно хороши. Я не стану больше спать в постели Матушки Ветровоск, и носить её ботинок не стану.

— Я их заберу, когда буду пролетать мимо, — заверила Нянюшка. — Есть у меня на примете молоденькая ведьмочка, которой они будут впору.

— Кстати, насчет молоденьких ведьмочек. Мисс Тик отыскала пару девушек со способностями. Можно ли отправить их в горы на учебу? В будущем мне понадобится подмога на Мелу.

Ведьмы закивали. Конечно. Так и было решено: Нэнси Апрайт в «Я надену черное» и Бекки Пардон в «Я надену черное» отправятся под руку старших ведьм, чтобы усвоить основы своего ремесла.

Тиффани набрала воздуха в грудь:

— И ещё я предлагаю поручить Джеффри присматривать за владением Матушки Ветровоск, — выпалила она.

Нянюшка подмигнула ей в ответ.

Ко всеобщему удивлению, миссис Иервиг кивнула:

— Он очень приличный молодой человек и превосходно показал себя в деле. А уж коль скоро мы живем в век железных дорог, пора и нам дать дорогу новому. Да, почему бы, в самом деле, Джеффри не взять на себя заботу о владении Матушки Ветровоск — я имею в виду, о владении Тиффани. Конечно, он не ведьма, но он представляет из себя нечто намного большее, нежели мальчик-на-побегушках.

Тиффани отметила про себя, что ум миссис Иервиг заработал в другую сторону, и кто знает, может, ко времени следующей встречи она обзаведется каким нибудь стажером мужского пола.

— Как ты его там назвала, Тифф? — спросила Нянюшка Ягг. — Умиротворитель? Значит, так и будем его называть?

Маграт тоже было что сказать:

— Веренс слышал, как он воодушевил стариков, и считает, что этот поступок достоин награды. Как насчет нового наряда?

Несколько недель спустя лорда Вертлюга ждала самая большая неожиданность в его жизни: его третий сын горделиво въехал верхом в родовое поместье в сопровождении герольда^[709] с вымпелом Ланкра, реявшим на ветру. Тот же герб был вышит на его бархатном мундире и на попоне Мефистофеля.

— Посол Его Королевского Величества! — объявил герольд и извлек из своей трубы несколько пронзительных звуков.

Мать Джеффри рыдала от счастья, а отец — человек, на которого умиротворение никогда не действовало, — кипел от ярости, когда ему пришлось склониться перед сыном, которого он всегда считал пустым местом. Однако никто не осмеливается оспаривать власть короны.

Впрочем, визит преследовал определенную цель. Когда завершились все требующиеся по этикету поклоны, расшаркивания и церемонии, Джеффри улыбнулся собравшимся и сказал:

— Отец, у меня невероятные новости! Многие жители нашего края считают себя совершенно позабытыми, но это не так. В большом городе есть такие люди, которые думают о наших бедах. Недавно они придумали нечто новое для… разведения кур. Молодые люди, чьим родителям хватает власти потакать их желаниям, — Джеффри постучал пальцем по носу, словно давая понять, что его отец знает этих важных персон, — поняли, что им больше не надо охотиться на лис, чтобы защитить цыплят. Они изобрели курятник, совершенно недоступный для лисиц.

Тебе повезло, отец: именно твое владение выбрали, чтобы испытать это изобретение.

Отец вспыхнул; брат Хьюго вскричал «Ура!» без особой причины, просто чувствуя, что кто-то должен это сделать. Джеффри взглянул на мать. Обычно она выглядела как женщина, которую так сильно подавляли, что она сама превратилась в ходячее приглашение к подавлению, однако теперь она выпрямилась, вскинув подбородок.

— Гарольд, наш сын творит настоящие чудеса, и сам король считает его другом, — гордо сказала она. — И не надо так смотреть на меня, Гарольд. Сегодня мой черед говорить. И, между прочим, королева Ланкра пригласила меня погостить у неё, добавила она удовлетворенно.

Мефистофель мекнул, и, едва лорд Вертлюг направился прочь, как козел повернулся к нему спиной и огрел копытами прямо по заднему месту, что сопровождалось громким пуком, который — почти, но не полностью — был скрыт за шумом падения тела.

— Очень полезный боевой козел, — пробормотал Мак-Тавиш, когда Джеффри приблизился, — и твой отец против него ничего не поделает. — Он подмигнул. — Только не с этой попоной, которая у него на спине. Правда, надо сказать, пахнет он своеобразно, даже хуже, чем раньше.

— Да, — сказал Джеффри, — зато он умеет лазить по деревьям, пользоваться уборной и даже считать. Он необычайное создание; он может превратить самый мрачный день в ясный и светлый. Просто как-нибудь посмотрите ему в глаза.

И Мак-Тавиш посмотрел. А потом поспешно отвернулся.

Эпилог

ШЕПОТ МЕЛА

Два дня спустя Тиффани привела одну из фермерских лошадей на холмы около фермы. Осень только вступала в свои права. В ясном небе кричали ястребы, и сквозь прозрачный воздух ясно виднелись вершины Овцепиков, покрытые снегом даже в это время года.

В этой части холмов, какой бы ни была погода, всегда можно было увидеть несколько овец; подросшие ягнята носились и топотали вокруг пасущихся матерей.

Здесь находился приметный ориентир для тех, кто знал. Особое место для овец и пастухов. Место, где под дерновым одеялом лежала Бабуля Болит.

Виднелись только старые железные колеса её фургончика да ещё пузатая печь с трубой, но земля, земля здесь была священная. Тиффани приходила сюда всякий раз, как ощущала себя песчинкой в водовороте, но здесь, где ветер никогда не стихал, она чувствовала, что может справиться с чем угодно.

С помощью лошади и крепкой веревки Тиффани выворотила из земли вросшие колеса, тщательно обмахнула их и сложила вместе. Роб Всякограб предложил было свое содействие, но, получив отказ, удалился с озадаченным видом, бормоча что-то о ковах и о том, что бы он желал с ними сделать.

Назавтра Тиффани отправилась к мистеру Блоку, местному плотнику. Когда она была маленькой девочкой, он смастерил для неё кукольный домик; теперь ей нужен был домик побольше. Плотник обрадовался гостье, но поразился, узнав о цели её визита.

— Мистер Блок, — сказала Тиффани, — научи меня плотничьему ремеслу. Я хочу построить фургон — пастуший фургон.

Мистер Блок был человеком добрым и не хотел отказывать в помощи.

— Ты же ведьма, — произнес он, — а сделать небольшой фургончик для меня — дело нетрудное. Твоя Бабуля хорошо ладила с нашей семьей, а ты вылечила мою сестру Маргарет, так что…

Однако Тиффани совершенно определенно знала, что ей нужно.

— Спасибо, но всю работу с этим фургоном я должна выполнить собственноручно. Он будет моим, от колес и до крыши, и я повезу его туда, где летают жаворонки. Конечно, я все ещё буду ведьмой для всех, кому понадобится помощь, но жить я буду там.

«По-своему», — подумала она. По крайней мере, пока, а там — кто знает, что принесет с собой будущее… И её рука потянулась к карману, где лежало письмо от Престона, которое она читала и перечитывала снова и снова.

Каждый вечер, завершив дневные труды, Тиффани обучалась плотничать.

Несколько недель спустя новый пастуший фургончик вырос у могилы Бабули Болит.

От стены до деревянной двери было три шага; подкова и клок овечьей шерсти — примета пастуха — уже красовались на своем законном месте; выгнутая крыша прятала от непогоды небольшое жилище, где Тиффани обустроила кровать, шкафчик, несколько полок и умывальник. С кровати она могла посмотреть за окно — там, до самого горизонта, сколько хватало глаз, простирались холмы. Она могла наблюдать восходы и закаты солнца, танец лунных фаз — маленькое ежедневное волшебство.

Она нагрузила старую фермерскую лошадь постельным бельем и своими нехитрыми пожитками, попрощалась с родителями и отправилась на холм под полуденным солнцем.

— Ты уверена, что так надо, джигит? — спросил её отец.

— Да, уверена, — ответила Тиффани.

Плачущая мать вручила ей лоскутное одеяло и свежеиспеченный каравай хлеба с сыром, который Тиффани приготовила утром.

На полпути вверх по склону холма Тиффани обернулась и увидела своих родителей, которые все ещё стояли рука об руку. Она помахала им и продолжила восхождение, уже не оглядываясь. Это был долгий день. Дни всегда такие долгие.

Позже, вечером, уже расстелив постель, она вышла из фургона, чтобы собрать хвороста на растопку. Белая кошка Ты увязалась за ней.

Тиффани знала все маленькие путевые вешки Мела. Столько раз она ходила по ним вместе с Бабулей Болит. Достигнув вершины холма, Тиффани увидела силуэт кого-то, бродившего под деревьями.

Две странно знакомые фигуры, и рядом с ними, готовые к каждому жесту, каждому кивку, каждой команде, — две овчарки.

Матушка Ветровоск, подумала Тиффани, а с ней Бабуля Болит, и Гром и Молния следуют за ними по пятам. Непрошеные слова закрались ей в голову: Ты и есть корона пастуха, джигит. Ты и есть корона пастуха.

Одна из фигур одарила её коротким кивком, а другая, помедлив, склонила голову. Тиффани поклонилась в ответ, торжественно и почтительно.

Фигуры исчезли.

На обратном пути к фургончику Тиффани посмотрела на кошку и, повинуясь внезапному импульсу, спросила:

— Где сейчас Матушка Ветровоск, Ты?

Помедлив, кошка издала протяжный звук: «Мммяяяяяявсюду.» И, мурлыкнув, как любая другая кошка, она потерлась маленькой твердой головой о ботинок Тиффани.

Тиффани подумала о лесе, где лежала Матушка Ветровоск. Вспомнила. И поняла, что Ты, по сути, была права. Матушка Ветровоск действительно была здесь. И там. Она была везде.

Людской поток не иссякал с той самой поры, как всем стало известно, что Тиффани Болит вернулась на Мел навсегда.

Джо Болит заглянул как-то, чтобы принести некоторые новости — и письмо от Престона! — а ещё некоторые мелкие вещи, которые, как считала мать, совершенно необходимы её дочери. Отец с одобрением осмотрел маленькое жилище. Тиффани сумела обустроить его с комфортом. Он улыбнулся, увидев книги на полке. Тиффани оставила «Болезни Овец» Бабули Болит на ферме, но прихватила «Цветы Мела» и «Волшебныя сказки для Детушекъ Хорошихъ», которые соседствовали с короной пастуха, которую он ей подарил. В заднюю дверь был вбит деревянный колышек, на котором висела шляпа.

— Думаю, этому ты тоже найдешь применение, — сказал Джо Болит, достал из кармана бутылку Особливого овечьего наружного (по рецепту Бабули) и поставил её на полку. Тиффани рассмеялась, надеясь, что отец не услышит тихого «Кривенс!» с крыши фургона.

Он поднял голову, когда на него посыпалась пыль с того места, где Величий Ян уселся на Вулли Валенка, чтобы заставить того замолчать.

— Надеюсь, у тебя не завелись древоточцы, Тифф.

Она опять засмеялась и обняла его на прощание.

Мистер Блок навестил её в числе первых. Взобравшись на холм и отдышавшись, он обнаружил Тиффани, сортирующей ветошь. Ты сидела у неё на коленях.

Тиффани обеспокоенно наблюдала, как старый плотник взглядом профессионала осматривает плоды её трудов. Когда он закончил с этим, она налила ему чаю и спросила, что он думает.

— Неплохая работа, детка. Очень хорошо. Мне ещё не встречалось мальчишки-подмастерья, который бы усвоил науку так же быстро, как ты, девочка.

— Я не девочка, я ведьма. — Тиффани посмотрела на Ты. — Правда ведь, Ты?

— Вы ведь не использовали магию, чтобы построить фургончик, мисс? — спросил мистер Блок с подозрением.

— Мне не пришлось, — сказала Тиффани. — Магия уже была здесь.

Словарь Нак Мак Фиглов — он же Глоссарий

(отредактированная версия из соображений соблюдения общественной морали)

Незавиршеная верзия, афтар мисс Проникация Тик, ветьма.

Верзилы — люди.

Набольший — вождь клана, обычно муж кельды.

Трёпуховина — чепуха, ерунда.

Жаждить — чего-то страстно хотеть. Например: я жаждю чашку чаю.

Заяс — слабак Карлин, старушка Клуджи, сортир.

Кривенс! — восклик, который может означать все, что угодно от «Боже мой», до «Ну все, я вышел из себя и кому-то сейчас придется плохо».

Усреть твой/мой/её/его/их рок — встретить то, что уготовано тебе/ему/ей/им судьбой.

Зыры — глаза.

Жуть — нечто странное, иногда так же, по некоторым причинам длинное.

Ётить — досада, беспокойство.

Ковы — очень важные обязательства, закрепленные традициями и магией. Не оковы.

Гоннагль (дословно бездомный) — продвинутый в музыке, поэзии, сказаниях и песнях бард клана — певец битв, чьей обязанностью является создание ужасающих баллад, распеваемых во время баталий для деморализации противника. Хорошо обученный гоннагль может сочинить балладу, взрывающую уши противников.

Карга — ведьма, независимо от её возраста.

Карговство — ведовство, все, чем занимаются ведьмы.

Скрытня — тайный.

Кельда — женщина-правительница, советчица и мозг клана, которая думает за весь клан. Нак Мак Фиглы признают, что у одной женщины столько же мозгов, сколько у пяти сотен мужчин вместе взятых. Одновременно является матерью большинства Фиглов. Детишки Фиглов очень маленькие и за время жизни кельды у неё могут быть сотни детишек.

Давеча — давным-давно.

Последний Мир — Фиглы верят в то, что они уже умерли. Они утверждают, раз этот мир так прекрасен, значит в прошлой жизни они вели себя хорошо, и умерев попали в лучший мир — сюда. А умерев тут, они однозначно попадут обратно в Последний Мир, который им кажется невзрачным и скучным.

Мутнец — никчемная личность.

Пиштец — составителя словаря заверили, что это слово означает крайнюю степень усталости.

Отвратец — неприятный человек.

Редиска — нехороший человек.

Брюква — очень нехороший человек.

Баранки — шерстяные штуки, которые жрут траву и блеют. Легко перепутать с другими.

Поганец — см. мутнец.

«Особливое овечье наружное» — с сожалением сообщаю, что это нечто вроде полночного виски. Никто не знает, какой эффект она оказывает на овец, но известно, что капелька «специальной мази» не помешает пастуху промозглой зимней ночью и Фиглу в любое время. Не пытайтесь изготавливать её в домашних условиях.

Напузник — маленький кожаный кошель, который каждый Фигл носит спереди на килте, в котором хранится все, что он считает нужным спрятать — всякую жрачку; все, что плохо лежало и теперь по праву принадлежит ему, и очень часто (поскольку даже Фиглам иногда бывает холодно) нечто, что он использует в качестве носового платка — и это «нечто» не всегда бывает дохлым.

Парилка — бывает только в крупных курганах горных Фиглов, где достаточно воды для регулярного купания. Нечто вроде сауны. Обычно Фиглы полагаются на то, что грязи много не бывает, иначе она сама отпадет.

Вайли! — в основном вопль разочарования.

Мелкота — мелкая девчонка.

Обделать кексы — как бы поделикатнее… очень, очень испугаться. Как-то так.

Скачать книги

Скачивать книги популярных «крупноплодных» серий одним архивом или раздельно Вы можете на этих страницах:

sites.google.com/view/proekt-mbk

proekt-mbk.nethouse.ru

«Proekt-MBK» — группа энтузиастов, занимающаяся сбором, классификацией и вычиткой самых «нашумевших» в интернете литературных серий, циклов и т. д.. Результаты этой работы будут публиковаться для общего доступа на указанных выше страницах.

Примечания

1

Наконец пришла пора отметить некоторые особенности строения и космологии системы, в которую входит Диск.

На Плоском мире существуют два основных направления: в сторону Пупа и в сторону Края. Но поскольку сам Диск вращается со скоростью один оборот в восемьсот дней (чтобы, как считает Рефоргул Крулльский, равномерно распределять свою тяжесть по спинам поддерживающих его толстокожих), то выделяют ещё два, вторичных, направления: по вращению и против оного.

Основываясь на том, что крошечное солнышко, обращающееся вокруг Диска, движется по постоянной орбите, в то время как под ним медленно поворачивается величественный Плоский мир, нетрудно догадаться, что здесь существует не четыре, а восемь времён года. Лето случается, когда солнце встает или садится совсем рядом с Краем, а зима — когда светило находится в точке, удаленной от первой примерно на девяносто градусов по окружности.

Таким образом, в землях, расположенных у Круглого моря, год начинается в свячельник, далее следует весна-прима, за которой наступает лето. Перевалив через свою середину (День Мелких Богов), лето перетекает в осень-приму, и вскоре все празднуют Новый полугод (страшдество). Зима-секундус, известная также как Наматывающая (поскольку солнце в это время поднимается по направлению вращения), сменяется весной-секундус, на пятки которой наступает лето-номер-два. Точка, отмечающая три четверти года, приходится на Ночь Всех Пустых — согласно легенде, в эту ночь, единственный раз в году, все ведьмы и колдуны остаются в своих постелях. Но вот уже с деревьев облетают листья, по ночам землю схватывает морозец — то грядет зима Разматывающая, в сердцевине которой заледеневшей драгоценностью приютился новый свячельник.

Поскольку Пуп Плоского мира не избалован вниманием солнца, тамошние земли покрыты вечной мерзлотой. А вот Край, напротив, — область солнечных островов и благодатных деньков.

Неделя на Диске состоит из восьми дней, а спектр — из восьми цветов. На Плоском мире число восемь заключает в себе очень могущественную магию — ни один волшебник никогда, ни в коем случае не должен произносить это число вслух.

Почему все вышеописанное происходит так, а не иначе, не совсем ясно; тем не менее это отчасти объясняет тот факт, что богов на Плоском мире не столько почитают, сколько проклинают.

(обратно)

2

В действительности на тробском языке последнее слово означало «то, что может случиться лишь однажды за все время службы доброго каноэ, изготовленного при помощи топора и огня из самого высокого алмазного дерева, что растет в знаменитых алмазных лесах на нижних склонах горы Аваява, являющейся, по слухам, обиталищем огненных богов».

(обратно)

3

Букв.: «за воинами, сражающимися за племя, у которого больше молочных орешков».

(обратно)

4

У волшебников, даже неудавшихся, в дополнение ко всяким палочкам и кристалликам в зрачках имеются крошечные восьмиугольники, которые позволяют видеть октарин, основной цвет, по сравнению с которым все остальные цвета — не более чем бледные оттенки, вторгающиеся в обычное четырехмерное пространство. Говорят, что выглядит октарин примерно как светящийся зеленовато-желтый пурпур.

(обратно)

5

Поскольку в основе материи тролля лежит кремний, в момент смерти их тела немедленно превращаются обратно в камень.

(обратно)

6

Восемь было также Числом Бел-Шамгарота, и именно по этой причине здравомыслящий волшебник никогда не станет произносить эту цифру вслух, всячески стараясь избежать её упоминания. «Или он восьм-ет тебя живьем», — в шутку предупреждали студентов Незримого Университета. Бел-Шамгарота особенно привлекали балующиеся магией любители. Эти, так сказать, случайные пляжники на берегах сверхъестественного сразу попадали в его сети. Номер комнаты Ринсвинда в студенческом общежитии был 7а. Его это не удивляло.

(обратно)

7

Демоны не дышат; тем не менее в жизни каждого разумного существа, дышит оно или нет, наступает момент, когда оно нервно кашляет.

(обратно)

8

После того, как некоторые районы выразили недовольство по поводу появления ходячих деревьев и пятиголовых кошек, захоронение гримуаров на суше было запрещено законом.

(обратно)

9

Из-за плотности окружающего Диск магического поля свет движется здесь с дозвуковой скоростью. Это интересное свойство с успехом использовалось, к примеру, обитающими у Великого Нефа волхвами, которые за многие столетия построили замысловатые и изящные дамбы, а также огородили долины стенами из отполированного кварца, чтобы улавливать медлительный солнечный свет и вроде как хранить его про запас. Сверкающие резервуары Нефа, переполненные после нескольких недель хорошей погоды, с воздуха были поистине потрясающим зрелищем. Жаль, что ни Двацветку, ни Ринсвинду не случилось взглянуть в том направлении.

(обратно)

10

Вода на Плоском мире имеет необычное четвертое состояние, обусловленное сильной жарой и высушивающими эффектами октаринового света. Обезвоживаясь, она оставляет серебристый осадок, похожий на пересыпающийся песок, по которому без труда могут плавать корабли. Безводный океан — это странное место, но ничуть не более странное, чем его обитатели.

(обратно)

11

Растения на Диске делятся на несколько видов: однолетние, которые, будучи посажены в этом году, всходят в этом же году; двулетние, которые сажают в этом году, а урожай снимают в следующем; а также многолетние, которые, после того как их посадили, растут впредь до дальнейшего уведомления. Но помимо классических видов существует ещё один вид, крайне редкий. Это обратнолетние растения, которые благодаря необычному четырехмерному выверту в генах могут быть посажены в этом году, чтобы взойти в предыдущем. Лоза, приносящая орехи вул, составляет особое исключение, поскольку может плодоносить за целых восемь лет до того, как её реально посадят. Вино из орехов вул, по слухам, позволяет некоторым из пьющих его людей заглянуть в будущее, которое, с точки зрения ореха, есть прошлое. Странно, но факт.

(обратно)

12

Не будем их подробно описывать, поскольку даже самые симпатичные выглядят как помесь осьминога с велосипедом. Хорошо известно, что Твари из Отвратительных Измерений постоянно пытаются проникнуть в эту вселенную, которая в духовном смысле считается местом с хорошим автобусным сообщением и близко расположенными магазинами.

(обратно)

13

Всё, что сделано из груши разумной, будет следовать за своим хозяином повсюду, поэтому её древесину зачастую использовали для изготовления погребальных чемоданов, которые клали в могилы богатых мертвых королей — монархи хотели быть уверенными, что начнут новую жизнь, имея под рукой пару чистого белья.

(обратно)

14

Чар — основная единица магической силы. За неё повсеместно принимается количество магии, необходимое для создания одного маленького белого голубя или трех биллиардных шаров нормального размера.

(обратно)

15

Интересная метафора. Для ведущих ночной образ жизни троллей рассвет времён, разумеется, лежит в будущем.

(обратно)

16

На самом деле все было несколько иначе. Деревья не вспыхивали огнем, люди не становились вдруг очень богатыми и чрезвычайно мертвыми, да и моря не обращались в пар. По сути дела, лучше было бы сказать «не как расплавленное золото».

(обратно)

17

Никто не знает почему, но все подлинно таинственные и волшебные предметы бывают куплены в лавках, которые внезапно появляются и — после времени торговли, равного периоду существования липового акционерного общества, — исчезают словно дым. Было предпринято несколько попыток объяснить этот феномен, но ни одна из теорий не способна в полной мере отразить наблюдаемые факты. Лавки возникают в любом месте вселенной, и об их мгновенном переходе в небытие в каждом конкретном городе можно догадаться по толпе людей, которые блуждают по улицам, зажав в кулаках вышедшие из строя магические предметы и красочные гарантийные талоны, и с огромным подозрением разглядывают кирпичные стены.

(обратно)

18

Дурностай — это небольшой черно-белый родственник лемминга, встречающийся в холодных районах Пупземелья. Его мех крайне редок и высоко ценится — особенно самим дурностаем. Этот паршивый маленький эгоист пойдет на что угодно, лишь бы не расставаться со своей жалкой шкуркой.

(обратно)

19

Что-то вроде лунных камней, только родом из другого места. В том, что касается блестящих предметов, волшебники отличаются вкусом и самообладанием свихнувшейся сороки.

(обратно)

20

Магический несчастный случай в библиотеке — которая, как уже указывалось, несколько не подходит для обычной работы с резиновой печатью и десятичной системой классификации, — превратил библиотекаря в орангутана. С тех пор он противится всем попыткам превратить его обратно. Ему понравились ловкие длинные руки, гибкие пальцы на ногах и право чесаться на людях, а больше всего его устраивало то, что все глобальные вопросы внезапно свелись к рассеянному интересу по поводу того, откуда поступит следующий банан. Не то чтобы библиотекарь не был осведомлен о безысходности и величии пребывания в человеческом облике. Но лично его отношение было следующим: вы можете запихнуть это величие, куда вам понравится.

(обратно)

21

Борозда, оставленная удирающими горгульями, заставила старшего садовника Университета сожрать собственные грабли и вызвала к жизни знаменитое изречение: «Как добиться такой замечательной лужайки? Очень просто. Подстригаешь её, ухаживаешь за ней в течение пяти сотен лет, а потом по ней прокатывается банда сволочей».

(обратно)

22

В большинстве библиотек старые книги приковывают цепями к полке, чтобы люди не утащили их с собой и не попортили. Разумеется, в библиотеке Незримого Университета дело обстоит с точностью до наоборот.

(обратно)

23

По крайней мере, разумные существа старались не селиться в таких областях. Во всяком случае, те, кто хотел проснуться утром в том же физическом и даже биологическом виде, в котором ложился спать.

(обратно)

24

Поясним, что для надежности Гритоллер эти драгоценности проглотил.

(обратно)

25

Изданный анк-морпоркской Гильдией Купцов буклет «Дабро нажаловаться в Анк-Морпоркъ, горад тысичи сюпризов» описывает часть старого Морпорка, известную под названием Тени, как «проникнутую народными духами сеть древних периулков и жываписных улиц, где за каждым углом таяца вазбуждающие и романтические приключения и часто слышаца таридцыоные уличные крики прежних времён. Сдесь вас встретят смиющиеся литца абитателей, спешащих по сваим личным делам». Иными словами, вас предупредили.

(обратно)

26

Изучение генетики на Диске провалилось на самой ранней стадии, когда волшебники попытались проделать опыт со скрещиванием таких хорошо известных видов, как фруктовые мушки и душистый горошек. К несчастью, ученые плохо усвоили фундаментальные положения, и получившееся потомство — нечто вроде жужжащей зеленой горошины — в течение непродолжительного времени вело весьма плачевное существование, после чего было сожрано проходившим мимо пауком.

(обратно)

27

В данном случае подавляющее большинство горожан определяется как «все, кто в данный момент не висит вверх ногами над ямой со скорпионами».

(обратно)

28

Вкусы волшебников в отношении каламбуров не слишком отличаются от их вкусов в отношении блестящих предметов.

(обратно)

29

Жители Анк-Морпорка всегда утверждали, что вода в их реке немыслимо чистая. Вода, прошедшая через такое количество человеческих почек, рассуждали они, просто обязана быть чистейшей на свете.

(обратно)

30

Почему-то ни у кого не хватало смелости спросить орангутана, что он там делает.

(обратно)

31

Или подняли, или скосили. План библиотеки Незримого Университета — вечный кошмар топографа. Присутствие огромного количества накопленной магии искажает измерения и гравитацию, скручивая их в такие спагетти, от которых М. К. Эшерузахотелось бы пойти и хорошенько отлежаться — или, возможно, отвисеться.

(обратно)

32

Гашишимы, получившие свое название вследствие огромного количества поглощаемого ими гашиша, были уникальным явлением среди убийц, поскольку отличались беспощадностью и в то же время имели склонность хихикать, тащиться от игры света и тени на лезвиях своих ужасных ножей, а так же — в исключительных случаях — отключаться в самый неподходящий момент.

(обратно)

33

И, возможно, двигалась бы быстрее. Правда, неизвестно куда и зачем.

(обратно)

34

В подлинно магической Вселенной все имеет свою противоположность. К примеру, в ней есть антисвет. Это не то же самое, что темнота, потому что темнота — это всего-навсего отсутствие света. Антисвет — это то, что вы видите, когда оказываетесь по другую сторону темноты. Вот и состояние нурд не похоже на трезвость. По сравнению с ним быть трезвым — все равно что купаться в вате. Нурд лишает вас всех иллюзий, развеивает уютный розовый туман, в котором люди обычно проводят свою жизнь, и позволяет им впервые ясно увидеть и осознать окружающее. Немного повопив, люди сразу принимают меры к тому, чтобы больше никогда не испытывать нурд.

(обратно)

35

За описанием химеры обратимся к знаменитому сочинению Брумфога «Неестественные животные»: «У неё три русалочьих ноги, шерсть черепахи, зубы курицы и крылья змеи. Разумеется, все это я знаю только с собственных слов, поскольку сей зверь обладает дыханием раскаленной печи и темпераментом воздушного шарика, несомого ураганом».

(обратно)

36

Волшебники часто убивают друг друга обычными, немагическими способами, но это абсолютно приемлемо, и смерть от ножа в спине считается для волшебника естественной.

(обратно)

37

В общем, вы поняли, да?

(обратно)

38

Это был «Полномиф», неоценимый помощник для тех, кто имеет дело с таинственными и магическими вещами. В этой книге содержится список того, что не существует, а следовательно, не имеет значения. Некоторые из страниц справочника можно читать только после полуночи или при странном и неправдоподобном освещении. Здесь содержатся описания всех подземных созвездий и ещё не изготовленных вин. Для идущего в ногу с эпохой специалиста, который может позволить себе экземпляр в переплете из паучьей кожи, имеется даже вклейка с планом лондонского метро, включающим в себя три станции, которые никто никогда не осмеливался показать на картах, предназначенных для широкой публики.

(обратно)

39

То есть он с этим никогда не спорил.

(обратно)

40

Игра, весьма популярная среди богов, полубогов, демонов и прочих сверхъестественных существ, которых не пугают вопросы типа «Какого черта все это затеяно?» и «Когда же это наконец кончится?»

(обратно)

41

И это единственное, чем Ледяные Великаны походят на идолов, которых дети, повинуясь древним и неосознанным воспоминаниям, лепят в снежную погоду. И вряд ли к утру этот Ледяной Великан превратится в маленькую горку грязного снега с торчащей из неё морковкой.

(обратно)

42

Эта лошадь мудро решила никогда больше не летать, за ней так никто и не пришел, а поэтому она прожила остаток своих дней, таская карету одной пожилой дамы. Что предпринял в связи с этим Война, осталось неизвестным, но можно почти не сомневаться, что он отыскал себе новую лошадь.

(обратно)

43

Обыкновенные эротические книжки. Никаких извращений. Какое различие? Ну, можно использовать перышко, а можно — цыпленка.

(обратно)

44

На то, чтобы полностью скрыться под волнами, у него ушло целых тридцать лет. Жители Ку провели уйму времени, шлепая по воде. Эта катастрофа вошла в историю как самая позорная гибель континента во всей множественной вселенной.

(обратно)

45

Старый Том был треснувшим бронзовым колоколом, одиноко висящим на университетской колокольне. Свой язык он потерял практически сразу после отливки, но по-прежнему отмечал каждый час потрясающе звучным и внушительным молчанием.

(обратно)

46

Казначей намекал на одно неприятное событие, во время которого Университет едва не стал причиной конца света — и на самом деле стал бы ею, если бы не цепь событий, в которых участвовали Ринсвинд, ковер — самолет и половинка кирпича в носке (см. «Посох и шляпа»).

(обратно)

47

На самом деле толкования названия этой книги были самыми разными. Кто-то говорил, что на самом деле оно переводится как «Злосчастный Погонятель Мелкого Одноглазого Демона», а кто-то вообще называл её только по первым буквам.

(обратно)

48

Ни в коем случае нельзя путать Ад и Подземельные Измерения, эти бесконечные параллельные пустоши, раскинувшиеся за пределами пространства и времени. Печальные безумные Твари из Подземельных Измерений, совершенно не понимающие это, жаждут обрести свет и форму, согреться у костров реальности (представьте себе океан, который пытается согреться, окружив свечу). Демоны, однако, принадлежат к более или менее тому же пространственно-временному месту, что и люди, и проявляют глубокий, неизменный интерес к повседневным человеческим делам. Любопытно отметить, что боги Плоского мира никогда особо не утруждали себя всякими судилищами над душами умерших, поэтому люди попадали в Ад только в том случае, если глубоко и искренне верили, что именно там им и место. Чего, конечно, вообще не случалось бы, если бы они не знали о его существовании. Это объясняет, почему так важно отстреливать миссионеров при первом их появлении.

(обратно)

49

Расплющенная фигурка со сломанным носом, коготь ягуара, три пера, стилизованный, покрытый иглами муравьед.

(обратно)

50

«Козлята» (billy goats) — это персонажи старой скандинавской легенды о трех маленьких козлятах, переходивших через мост, под которым жил тролль. Каждый козленок проходил через мост, говоря ему: «Съешь моего брата, а меня пропусти. Он толще и вкуснее меня». Последний козленок действительно был толще и больше. Поэтому он без труда скинул тролля с моста.

(обратно)

51

Люди любят выносить однозначные суждения. Возьмем, к примеру, чудеса. Если благодаря загадочному стечению обстоятельств кто-то спасается от неминуемой гибели — что обычно говорят? «Он чудом спасся». Но если по капризу не менее загадочного стечения обстоятельств (пролитое именно тут масло, подгнившая именно там ступенька) человек вдруг погибает… Согласитесь, вполне логично заключить, что это тоже было чудо. Факт неприятности происшедшего вовсе не отменяет факта чудесности.

(обратно)

52

Как правило, около шести дюймов в поперечнике.

(обратно)

53

Некоторые интересуются, как такое может быть. Оно же вращается — спины слонов должны быть все в ожогах! Но с таким же успехом можно задаваться вопросами типа: «Почему земная ось не скрипит?», «Куда уходит любовь?» или «Какой звук издает желтый цвет?»

(обратно)

54

Все анк-морпоркские голуби относятся к совершенно особой породе — голубь одичалый, неуничтожимый.

(обратно)

55

Логика — достаточно извращенная штука, просто на Плоском мире наконец-то назвали её своим именем.

(обратно)

56

Это вовсе не ошибка. Все виртуальные лекции проходили в аудитории 3Б. Ни на одном из университетских планов Данная аудитория указана не была, зато, как считалось, могла вместить в себя какое угодно количество студентов.

(обратно)

57

Данной политики придерживаются практически все руководители и верховные боги.

(обратно)

58

Как-то: «Ох!», «Аргх!», «Гони мои деньги обратно, скотина!», а также «И ты называешь это каштанами? Лично я называю это кусками угля, вот как я это называю!»

(обратно)

59

А также к фразе: «Редкая сволочь, и лучше от него держаться подальше, но, учтите, я этого не говорил».

(обратно)

60

Слугобразы — слуги (одновременно и носильщики, и дворецкие, и привратники) в Незримом Университете. Славятся своей твердолобостью, не прошибаемой никакими логическими объяснениями тупостью и глубокой убежденностью, что без них Университет провалится в тартарары.

(обратно)

61

Если не считать кратких наводнений, в остальное время года по водам Анка передвигаться чрезвычайно трудно. Поэтому команда Университета изобрела новый вид спорта: наводную беглю. Обычно это вполне безопасно, если только не стоять слишком долго на одном месте. Есть только один побочный эффект — вода разъедает подошвы башмаков.

(обратно)

62

По крайней мере эта часть соответствовала действительности. Ринсвинд мог взывать к милосердию на девятнадцати языках, а просто кричать — ещё на сорока четырех.

(обратно)

63

Названный так в честь Санскрипа Хайненберга, а вовсе не в честь куда более известного Хайненберга, прославившегося изобретением, пожалуй, лучшего пива в мире.

(обратно)

64

Хотя в этом вопросе ещё оставались кое-какая неясность.

(обратно)

65

ДЕТИ! Только очень глупые и к тому же сильно простуженные волшебники поступают так. Разумные же люди наблюдают издалека, из-за специальных веревочных ограждений, как облаченный в специальную защитную одежду человек поджигает (с помощью очень длинной палки) какую-то штуку, которая чуть погодя издает звук «ффеест». А потом разумные люди кричат «ура!» и всячески наслаждаются жизнью.

(обратно)

66

Ариент — принятое в Анк-Морпорке название Противовесного континента и близлежащих островов. Дословно означает: «место, откуда происходит золото».

(обратно)

67

Хотя на самом деле он был был семьдесят третьим.

(обратно)

68

Далее рассказчик перешел на красные чернила, и рука его задрожала пуще прежнего.

(обратно)

69

Сложная пиктограмма.

(обратно)

70

Сложная пиктограмма.

(обратно)

71

Мочащийся пес, мочащийся пес.

(обратно)

72

Пиктограмма, обозначающая Верховного Правителя.

(обратно)

73

Ещё одна пиктограмма, обозначающая, как решил Ринсвинд после некоторого размышления и разглядывания картинки под разными углами, лошадиную задницу.

(обратно)

74

Мочащийся пес, мочащийся пес.

(обратно)

75

Мочащийся пес, мочащийся пес, мочащийся пес, мочащийся пес, мочащийся пес.

(обратно)

76

В частности, по таким, как Блюдо Из Поблескивающих Коричневых Штук, Блюдо Из Поблескивающих Хрустящих Оранжевых Штук, Блюдо Из Мягких Белых Комочков.

(обратно)

77

Сложная пиктограмма.

(обратно)

78

Мочащийся пес.

(обратно)

79

Сложная пиктограмма.

(обратно)

80

Сложная пиктограмма, одним из узнаваемых элементов которой был перечеркнутый нож.

(обратно)

81

Сложная пиктограмма, после нескольких секунд изучения которой сердце у Ринсвинда упало в пятки: сочетание нескольких штрихов очень напоминало искаженное агатское слово, обозначающее «рис».

(обратно)

82

Так говорится в учебниках истории. Однако Ринсвинд, как и всякий терзаемый жаждой знаний студент первого курса, столкнувшийся с незнакомым понятием, сразу полез в толковый словарь, где и обнаружил, что фиггин есть «пирожок с корочкой, содержащий изюм». Это означало, что либо с течением лет изменилось значение слова «фиггин», либо и в самом деле есть что-то жуткое в том, чтобы подвесить пирожок, а рядом с ним — человека.

(обратно)

83

Что довольно затруднительно, поскольку лошади вместе с бороной постоянно идут ко дну.

(обратно)

84

После жизни на необитаемом острове ваши желания начинаю слегка путаться.

(обратно)

85

Непонятная пиктограмма.

(обратно)

86

Существенно позже Ринсвинду пришлось даже лечиться от этого. В терапевтический курс входили хорошенькая женщина, огромная тарелка с картошкой и большая палка с воткнутым в неё гвоздем.

(обратно)

87

Дословно: «Пусть тебе отрежут ноги и похоронят отдельно от тела, чтобы призрак твой не выбрался из могилы».

(обратно)

88

Мочащийся пес.

(обратно)

89

Какой-то непонятный рисунок, очень похоже на четырехрукого человека, размахивающего флагом.

(обратно)

90

Что-то стилизованное, не могу разобраться что это такое.

(обратно)

91

Если не считать учреждения, выпускающего листовки с надписями типа «Разыскивается — Жылательно Мертвый».

(обратно)

92

Сложная пиктограмма.

(обратно)

93

Что же касается ордынцев, то в храмах они слышали только вопли типа: «Неверный! Он украл Драгоценный Глаз Бо… твоя жена — форменная корова!».

(обратно)

94

Солдаты в силу привычки подгоняли друг друга легкими тычками мечей и порой перебарщивали.

(обратно)

95

Открывается гораздо легче огня и лишь немногим труднее воды.

(обратно)

96

Не почему он то-то или то-то. Просто почему он.

(обратно)

97

Типа слуга. Нечто среднее между швейцаром и надзирателем. Должность слугобраза получают не за пылкое воображение, но за полное отсутствие такового.

(обратно)

98

Ведущий анк-морпоркский ветеринар. Как правило, его приглашали лишь в самых серьезных случаях и к больным, которых не стоило доверять среднему представителю медицинской профессии. Единственной слабостью Пончика было убеждение, что каждый пациент в той или иной мере скаковая лошадь.

(обратно)

99

В случае с холодным синтезом времени потребовалось немного больше.

(обратно)

100

Волшебники искренне убеждены в существовании временной железы, невзирая на то что до сих пор ни одному, даже самому въедливому, алхимику так и не удалось определить её местонахождение. В настоящее время крайне популярна теория, согласно которой данная железа существует вне тела, являясь таким образом чем-то вроде эфирного аппендикса.

В общем и целом временная железа отвечает за возраст бренного земного тела. Будучи чрезвычайно чувствительной к высокоэнергетическим магическим полям, она способна функционировать даже в обратном направлении, поглощая вырабатывающийся в организме хрононин. Алхимики утверждают, что это и есть настоящий ключ к бессмертию. Впрочем, то же самое они говорят по поводу апельсинового сока, черного хлеба и человеческой мочи. Алхимик отрежет собственную голову, если поверит, что это каким-то образом продлит ему жизнь.

(обратно)

101

Как уже сообщалось ранее, наиболее популярный способ сделать себе волшебную карьеру — это ускорить отбытие на небеса тех, кто стоит выше вас по званию. Впрочем, времена меняются, меняются и методы. В Незримом Университете они изменились после нескольких неудачных попыток сместить Наверна Чудакулли, одна из которых закончилась для очередного карьериста двухнедельной глухотой. Чудакулли свято следовал принципу «хорошего человека должно быть много, а вот хорошего места много не бывает».

(обратно)

102

Порой Думмингу казалось, что своими успехами в обращении с Гексом он обязан одновременно невероятному уму и поразительной тупости последнего. Чтобы заставить машину понять какую-нибудь идею, приходилось измельчать её до крошечных единиц информации, дабы устранить всякую возможность непонимания. Но после пяти минут общения со старшими волшебниками тихие часы в обществе Гекса казались блаженным отдыхом.

(обратно)

103

К примеру, завкафедрой творческой неопределенности имел наглость заявлять, что лично он всегда пребывает в состоянии присутствия и отсутствия одновременно — до тех самых пор, пока к нему в дверь кто-нибудь не постучит. Следовательно, до момента стука он не отсутствует, но и не присутствует. Логика — замечательная штука, однако против человеческого мышления она бессильна.

(обратно)

104

Волшебники тоже любят игры на свежем воздухе, вот только соответствующий словарный запас у них очень ограничен.

(обратно)

105

Это не магия, а самый обычный вселенский закон. Люди строят планы прочесть в отпуске книги, которые давно хотели прочесть, однако алхимическая комбинация солнца, кристаллов кварца и кокосового масла вызывает загадочную метаморфозу: всякая умная и поучительная книга практически сразу превращается в пухленький томик с названием, содержащим по меньшей мере одно греческое слово — «Императив «Гамма»», «Сезон «Дельта»», «Проект «Альфа»» и, в особо тяжелых случаях, «Каперы My Kay Пи». Иногда на обложке возникают повернутые не в ту сторону серп и молот, что, вероятно, объясняется очередными пятнами на Солнце. Библиотекарю просто повезло: он чихнул в очень подходящий момент, иначе непременно превратился бы в очередной тысячестраничный том, испещренный оружейными спецификациями.

(обратно)

106

Однажды, проходя мимо комнат университетской домоправительницы, главный философ увидел в приоткрытую дверь безголовый и безрукий манекен, на который госпожа Герпес примеряла собственноручно пошитые платья. После этого главному философу пришлось прилечь на часок-другой, и с тех пор его отношение к госпоже Герпес стало особенным. В общем и целом в госпоже Герпес не было ничего даже отдаленно напоминающего прямую линию, зато когда при очередной проверке подведомственной ей территории она находила невытертую пыль, её губы можно было использовать в качестве линейки. Большая часть преподавательского состава боялась домоправительницы, как огня. Госпожа Герпес обладала загадочными, непостижимыми для волшебников способностями — к примеру, она могла сделать так, что постели оказывались застеленными, а окна — вымытыми. Волшебник, который своим полыхающим энергией посохом направо-налево крушил страшнейших монстров, пришельцев из далекого региона вселенной, — такой волшебник, взявшись не с того конца за перьевую пылеубиралку (или как оно там называется?), мог серьезно пораниться. Но по одному слову госпожи Герпес белье стиралось, а носки штопались (Все дело в том, что у волшебников в генном коде недостает так называемой ДХ-хромосомы. Исследователи феминистского уклона, тщательно проанализировав её, установили, что данная хромосома отвечает за способность выявлять скопившиеся в стоке раковины остатки еды до того, как развивающаяся там жизнь изобретет колесо. Ну, или откроет слуд.). В то время как тех, кто посмел чем-то вызвать её раздражение, ждала страшная кара: в кабинете виновника генеральная уборка проводилась куда чаще необходимого, а поскольку для волшебника его комнаты — предмет столь же частный и личный, что и карманы в брюках, мести госпожи Герпес воистину страшились.

(обратно)

107

Есть такой особый вид менеджера, он известен своим девизом «Моя дверь всегда открыта!». И лучше сдохнуть под забором, прикрывшись собственным резюме, чем работать под началом подобного человека. Однако в случае Чудакулли эта фраза означала примерно следующее: «Моя дверь всегда открыта, и поэтому, когда мне скучно, я могу палить туда из арбалета, вгоняя стрелы через холл прямо в стену над столом казначея».

(обратно)

108

В понимании госпожи Герпес это означало, что все они — злобные, эгоистичные и лживые создания.

(обратно)

109

Опять же, когда люди, подобные госпоже Герпес, называют какую-то категорию людей дикарями, они по какой-то необъяснимой причине вовсе не имеют в виду, что эти люди — наследники богатого изустного фольклора, что у них сложная система племенных церемоний и ритуалов, а их религия подразумевает глубокое почтение к духам предков. Как ни странно, люди, похожие на госпожу Герпес, приписывают так называемым дикарям поведение, обычно характерное для людей полностью одетых, и зачастую в мундиры.

(обратно)

110

Думминг был именно таким ребенком. Из подаренных ему игр не потерялась ни одна фишка. Он был из тех мальчиков, которые, прежде чем открыть подарок, внимательно прочитывают этикетку на коробке, а потом аккуратно записывают в маленькую книжечку, кто и когда этот подарок подарил. На его родителей это производило глубокое впечатление. Они уже тогда поняли, что произвели на свет дитя, которому суждено творить великие дела, — если только его в раннем же детстве не затравит разъяренное гражданское население.

(обратно)

111

Любой опытный путешественник очень быстро познает одну простую истину: так называемых «местных деликатесов» следует избегать всеми возможными средствами. На самом деле данный термин толкуется достаточно просто: предлагаемое вам блюдо настолько отвратительно, что обитатели всех прочих мест скорее отгрызут собственную ногу, чем станут это есть. И тем не менее радушные хозяева продолжают предлагать свое угощение всякому заезжему гостю: «Прошу, угощайтесь, это собачья голова, фаршированная гнилой капустой и свиными носами, — наш местный деликатес».

(обратно)

112

С точки зрения наиболее глубокомысленных историков (которых частенько можно встретить в том же баре, где обычно собираются физики-теоретики), всю человеческую историю можно представить в виде своего рода рулетки. Все эти порожденные злобной глупостью войны, глады и моры, бесконечное тупое повторение одних и тех же ошибок — все это вполне может быть эквивалентом того, что где-то в далеком будущем прямо посреди звездного пути у мистера Спока отвалились уши.

(обратно)

113

Нет такого блюда, как съедобный (не говоря уж о том, чтобы вкусный!) плавучий мясной пирог, где горох как раз нужной консистенции, томатный соус придает приятную пикантность, а мясная начинка сделана из известных частей животного. Правда, бывают платонические гамбургеры, сделанные не из коровьих губ и копыт, а из настоящей говядины. Иногда встречается и рыба-плюс-чипсы, где рыба — нечто большее, чем белая замазка в панировочных сухарях, а чипсы не настолько острые, чтобы ими можно было бриться. И бывают сосиски в тесте, чья общность с мясным продуктом не ограничивается одной лишь розоватостью, — счастливчики, которым повезло вкушать такие сосиски, лили как можно меньше горчицы и кетчупа, чтобы НЕ ИСПОРТИТЬ ВКУС.

Но весь фокус в том, что людей МОЖНО приучить к тому, чтобы они питались исключительно по поваренной книге Макивелли и никакую иную еду не признавали.

И все равно кусочкам ананаса в пицце оправданий нет.

(обратно)

114

Наверное, именно по этой причине защитники прав животных никогда не обливают краской тех же скинхедов.

(обратно)

115

Хотелось бы, конечно, сказать, что случившееся многому научило Думминга и что в результате он стал гораздо снисходительнее к пожилым людям. Может, и так, но длилось это не больше пяти минут.

(обратно)

116

Хотя отличие не столь уж и очевидно, учитывая множество сходных черт, к примеру абсолютно одинаковую манеру при малейшей опасности скрываться за большим чернильным облаком.

(обратно)

117

В ту самую, что на первом этаже, с крайне любопытной гравитационной аномалией.

(обратно)

118

Ну, образно говоря, конечно. Они происходят потому, что подчиняются законам Вселенной. Мнение камня по поводу силы тяжести в расчет не принимается.

(обратно)

119

Нам потребовалось три года, чтобы хорошенько понять эту фразу. Как только мы это сделали, то написали второй том «Науки Плоского мира» — «Земной шар».

(обратно)

120

Подобно сотрудникам университетов Круглого мира, они располагают неограниченным временем для своих экспериментов, бездонными фондами и вечными контрактами. Хотя они иногда бывают злокозненными сумасбродами, яростно противящимися любым новым веяниям, пока те не устареют. Ещё они могут быть ужасно изобретательными, когда этого не нужно, а также крайне болтливыми. Но в этом, разумеется, они совершенно не похожи на своих коллег из Круглого мира.

(обратно)

121

Волшебный, иначе говоря — «истинный», сквош не имеет ничего общего с потной суетой, которой занимаются обычные люди. Волшебники не видят большого смысла в беспорядочной беготне, поэтому мячик у них движется неторопливо. При этом из-за разных магических искажений, устроенных в полу и стенах, он необязательно отскакивает от той стены, в которую попал. Уже потом Думминг Тупс сообразил, что фактор неопределенности тоже следовало учесть. Потому что ничто так не возбуждает магическую частицу, как столкновение лоб в лоб с самой собой.

(обратно)

122

Или, по крайней мере, они будут не слишком радиоактивны. Во всяком случае, мы на это надеемся.

(обратно)

123

Он пострадал во время магического несчастного случая, что, впрочем, только улучшило его жизнь. Хотя вы же и так об этом знаете.

(обратно)

124

Считается, что всякая формула моментально сокращает продажи научно-популярных книг по меньшей мере наполовину. Но все это враки. Если бы это было так, то продажи «Нового разума короля» Роджера Пенроуза составили бы не более одной восьмой экземпляра, тогда как на самом деле их было продано сотни тысяч. Но на всякий случай (а вдруг в этом поверье есть хоть крупица истины?) мы дадим формулу именно в виде «У-ук», в надежде что это удвоит наши будущие тиражи. Ведь вы все равно знаете, какую формулу мы имеем в виду. А если даже подзабыли, то всегда сможете её найти на странице 151 «Краткой истории времени» Стивена Хокинга. Если легенда не врет, получается, Стивен мог бы продать в два раза больше книг, — ух, даже голова закружилась от такой перспективы!

(обратно)

125

Постоянная тонкой структуры определяется как соотношение квадрата элементарного электрического заряда и приведенной постоянной Планка, помноженной на скорость света в вакууме и электрическую константу (почти не покривив душой, мы можем сказать, что последний термин означает «реакцию вакуума на электрический заряд»). Все, спасибо за внимание.

(обратно)

126

Скорость темноты пока ещё не измерили, но предполагается, что она больше скорости света, поскольку темнота оказывается на месте куда раньше, чем свет.

(обратно)

127

Ну, не совсем верно, конечно. Например, мы едим соль. Однако нигде за пределами Плоского мира вы не сможете заказать в ресторане карри из базальта.

(обратно)

128

Цит. по пер. И. Кравцова.

(обратно)

129

Мы, люди, изобрели множество полезных «врак». Мы врем детям («Они все равно слишком маленькие, чтобы понять»), врем начальству («Это именно то, что они хотят услышать»), пациентам («Меньше знают — лучше спят») и по любому поводу — себе самим. «Враки детям» просто начальный и самый распространенный тип вранья. В университетах прекрасно знают школьных отличников, приходящих в ужас, когда выясняется, что физика или биология — совсем не то, чему их учили. «Да, — говорят им. — Но сначала вам нужно было уяснить то, а уж теперь мы вам расскажем, как все обстоит на самом деле». Волшебники Плоского мира тоже знают об этом и используют для доказательства того факта, что Незримый университет — настоящее хранилище знаний: студенты прибывают из школы, уверенные, что знают все на свете, а заканчивая обучение, знают только то, что ничего не знают. Куда деваются все их знания? Остались в стенах университета, разумеется, где их аккуратно высушивают и хранят.

(обратно)

130

«Дают — бери, бьют — беги».

(обратно)

131

Главное, перед этим не забыть вытащить его из пасти последнего.

(обратно)

132

Раньше считалось, что около 20 миллиардов лет. Но не так давно ученые собрались и решили, что эта число должно составлять около 15 миллиардов. (При этом некоторые звезды оказались старше всей Вселенной, и их возраст был сокращен.) При других обстоятельствах они вполне могли бы остановиться на 20 миллиардах. Если эта ситуация вас чем-то смущает, подставьте на место чисел выражение «очень-очень давно».

(обратно)

133

Цит. по пер. М. Е. Сергеенко.

(обратно)

134

Более того, согласно неопровержимой логике Плоского мира, как бы Вселенная ни росла, она всегда остается того же самого размера.

(обратно)

135

БАК был официально запущен 10 сентября 2008 года.

(обратно)

136

Которых, учитывая необычное устройство ГЕКСа, было немало. Вдобавок к «И»/ИЛИ», а также их всевозможным комбинациям ГЕКС использовал «ВОЗМОЖНО», «ВЕРОЯТНО», «ПРЕДПОЛОЖИМ» и «ПОЧЕМУ». ГЕКС с легкостью мыслил о немыслимом.

(обратно)

137

Под термином «экстеллект» Й. Стюарт и Дж. Коэн понимают культурное наследие, доступное человеку в виде легенд, фольклора, народных детских стихов, книг, видеокассет, компакт-дисков и пр.

(обратно)

138

Кстати, кремний тоже способен на такие штуки, хотя и с натугой; так что, если вы пожелаете завести экзотические формы жизни, вам следует подумать об организации особых вихрей неподалеку от солнца, или о странных квантовых скоплениях в межзвездной плазме, или о совсем уж фантастических созданиях, существующих на нематериальной основе вроде информации, мыслей или нарративиума. ДНК же — совсем другое дело: на базе иной молекулы, также богатой углеродом, создать жизнь проще простого. Уже сегодня это можно сделать в лабораториях, используя упрощенные модификации ДНК. См. Дж. Коэн и Й. Стюарт «Как создать инопланетянина».

(обратно)

139

Если вы не понимаете, о чем идёт речь, поинтересуйтесь у своих родителей.

(обратно)

140

Теоретически должно бы существовать и звездное население III типа, самое старое и целиком состоящее из водорода и гелия. Это бы объяснило присутствие некоторых тяжелых элементов в звездном населении II типа. Однако пока никто такого населения ещё не встречал. Впрочем, в 2001 году в двух небольших красных пятнах галактического кластера Абель 2218 была замечена группа неких объектов, которые могут оказаться звездным населением III типа. Эти пятна представляют собой многократно увеличенное изображение одной и той же зоны: это увеличение является результатом феномена «гравитационной линзы», без которого звезды в данной зоне вообще были бы не видны. Впрочем, одна из новомодных теорий вообще отрицает необходимость звездного населения III типа. Её сторонники полагают, что тяжелые элементы возникли до появления звезд, то есть сразу после Большого взрыва. Следовательно, первые сформировавшиеся звезды принадлежали к населению II типа. Хотя это противоречит всему, что сказано выше, — «враки детям», короче говоря.

(обратно)

141

Теперь получил название дармштадтий по месту первого синтеза.

(обратно)

142

Заметьте, сама терминология Круглого мира доказывает, что создавшие её физики, вполне возможно, происходили из Плоского мира и прекрасно понимали, что их формулы являются скорее заклинаниями, чем настоящими формулами.

(обратно)

143

В 2012 году получил название флеровий.

(обратно)

144

Цит. по пер. А. Жикаренцева и И. Кравцовой.

(обратно)

145

«Большинство цивилизаций» — это не то же самое, что «большинство людей». Большинству людей на планете вообще без разницы, какой формы Земля, лишь бы она продолжала поставлять им еду.

(обратно)

146

Квинтэссенция в переводе с латыни означает «пятая сущность», то есть элемент, дополняющий землю, воздух, огонь и воду. В Плоском мире в роли пятого элемента выступает сюрприз.

(обратно)

147

Данное правило основывается на кое-каких предпосылках вроде хронической и необратимой глупости человечества.

(обратно)

148

Цит. по пер. Н. Берденникова под редакцией А. Жикаренцева.

(обратно)

149

Цит по пер. Н. Берденниковой под редакцией А. Жикаренцева.

(обратно)

150

Омнианство тысячелетиями учило, что Плоский мир на самом деле — сфера, и жестоко преследовало тех, кто предпочитал верить собственным глазам. На момент написания этой книжки омнианцы учат, что вечно найдутся те, кто будет возражать по любому поводу.

(обратно)

151

Плутон был «понижен в звании» в 2006 году и теперь официально считается карликовой планетой и одним из самых крупных объектов в поясе Койпера.

(обратно)

152

Низкопробное шоу формата «трэш». Аналог на Российском телевидении — программа «Окна».

(обратно)

153

Позже получил название Космический телескоп имени Джеймса Уэбба. Запуск запланирован на 2018 год.

(обратно)

154

Как указано на сайте НАСА, был запущен в 2005 году.

(обратно)

155

Был переименован в LISA Pathfinder. Запуск планируется на 2015 год.

(обратно)

156

Во время одной магической заварушки, приключившейся в университете, Библиотекарь превратился в орангутана. Это ему настолько понравилось, что на все предложения вернуть ему человеческий облик он отвечал простыми и недвусмысленными жестами. Теперь уже и сами волшебники не видели в этом ничего особенного. Казалось, что орангутан — самый естественный облик для библиотекарей.

(обратно)

157

Более того, вплоть до последних десятилетий человеческой истории у большинства женщин и менструаций-то толком не было, поскольку почти всю свою жизнь они были или беременны, или кормили грудью. У больших человекообразных обезьян цикл на неделю длиннее, чем у людей, а у гиббонов — короче. Так что, скорее всего, совпадение с Луной — это просто совпадение.

(обратно)

158

Цит. по пер. «К оружию! К оружию!» Н. Берденникова и А. Жикаренцева.

(обратно)

159

Что в переводе означает: «Не уверен, что в курсе».

(обратно)

160

Если все так, примите наши поздравления: у вас — нарративное мышление.

(обратно)

161

Скорость света на Диске примерно равна скорости звука, и неудобств это никому не доставляет.

(обратно)

162

Кстати, мерзкое состояние, все равно что глубокая депрессия. Именно им и объясняется недуг капитана Ваймса из романа «Стража! Стража!», которому требовалось пропустить пару стаканчиков, чтобы протрезветь.

(обратно)

163

Хм… Ну, скажем так — большинства людей.

(обратно)

164

Цит. по «Жизнь Дэвида Копперфильда, рассказанная им самим» в пер. А. Кривцовой и Е. Ланна.

(обратно)

165

Мор — ученик Смерти: надо же и ему подготовить себе преемника. Не на случай кончины, конечно, а для того, чтобы иметь возможность уйти в отставку, что Смерть и делает, правда временно, в романе «Мрачный Жнец».

(обратно)

166

«Истина» — такое же привативное понятие, как и «трезвость». Пока не появится ложь, вы не узнаете, что такое правда. Природа, похоже, в курсе этого, иначе животные не прилагали бы столько усилий для маскировки.

(обратно)

167

Все знают, что такое научная фантастика, по крайней мере до тех пор, пока вы не начнете задавать вопросы. Если действие книжки происходит через пять лет в будущем, можно ли её автоматически причислить к НФ? А если действие происходит в другом мире — это НФ или просто фантастика, прикидывающаяся НФ? Можно ли считать книгу научно-фантастической, если сам автор так не считает? Обязательно ли книга должна рассказывать о будущем? Означает ли присутствие в фильме Дуга МакКлюра, что это — НФ, а не всего лишь кино с толпой статистов, наряженных в резиновые костюмы монстров? Одна из самых лучших научно-фантастических книг — последнее издание романа «Человек эволюции», но вы не найдете там никаких технологий сложнее изготовления лука, действие происходит в далеком прошлом, а сами персонажи лишь слегка отличаются от человекообразных обезьян. И тем не менее жанр книги — научная фантастика.

(обратно)

168

И им ещё повезло, что их название всего лишь отдаленно напоминает название некоторых инопланетных рас из «Стар-Трека», учитывая звучание других географических названий в Австралии.

(обратно)

169

Красно-коричневого.

(обратно)

170

…каковая владела умами волшебников на протяжении долгих лет. Споры шли вокруг следующей проблемы: несложно превратитького-нибудь в лягушку или, скажем, в белую мышку. Странность заключалась в том, что, несмотря на более-менее одинаковый размер и внешность, превращение человека в орангутана требовало огромного количества магической энергии, и подобный факт имел место лишь однажды, при взрыве в жестко ограниченном волшебном поле библиотеки. Превращение же кого-нибудь в дерево было намного, намного труднее, тогда как с преобразованием тыквы в карету легко справлялась любая сумасшедшая старуха с волшебной палочкой. Какой вывод можно было сделать, обобщив эти факты? Принятая гипотеза утверждала, что заклинания трансформации преимущественно разлагают морфическое поле объекта до некоторого базового уровня, а потом приводят его в норму. Лягушка сравнительно проста, поэтому морфическое поле не требуется разлагать слишком глубоко. Превращение же человека в обезьяну, пусть даже во многом на него похожую, означало наличие длительного отката. Вам было крайне сложно превратить кого-нибудь в дерево, поскольку из этого состояния невозможно было вернуться, а вот деревянная карета из тыквы — пожалуйста, так как и то и другое происходит из растительного мира. Волшебники считают, что раз все более или менее сходится, значит, так оно и есть на самом деле. Вильям Оккам, доведись ему угодить в Незримый университет, уже щеголял бы там длиннющей бородой.

(обратно)

171

Цит. по «Последний континент» в пер. С. Увбарх и А. Жикаренцева.

(обратно)

172

Количество бекона в пересчете на копыто в среднем немного больше, чем одна четверть в пересчете на голову.

(обратно)

173

По крайней мере, если судить по имеющимся у нас фактам. В любом случае это было большое вымирание, намного больше, чем то, во время которого вымерли (или что-то им в этом помогло) динозавры. Просто мы чаще вспоминаем о диназаврах потому, что у них были неплохие пиарщики.

(обратно)

174

Согласно современным методам датировки, кембрийский период начался 543 миллиона лет назад. Окаменелости сланцев Берджесс образовались около 530–520 миллионов лет назад.

(обратно)

175

Как сказал бы бог эволюции из Плоского мира, цель процесса — сам процесс.

(обратно)

176

Это основополагающий стержень любой истории. Если герой не сумел воспользоваться таким шансом, то кому вообще нужна такая, с позволения сказать, история?

(обратно)

177

Не удивимся, если в этот момент он сжимал здоровенный топор.

(обратно)

178

Цит. по пер. «Цвет волшебства» А. Жикаренцева и И. Кравцовой.

(обратно)

179

При этом некоторые птеродактили были размером с воробья, и таких крылья держали в воздухе без труда; однако птеранодоны не могли взлетать с поверхности моря или забираться на скалы, чтобы спрыгивать и парить подобно дельтаплану! Даже если бы мы построили радиоуправляемую модель кетцалькоатля, то все равно не выяснили бы, чем он питался. Разве что тогда существовал какой-нибудь воздушный планктон…

(обратно)

180

Впрочем, некоторые палеонтологи относят их не к оперившимся динозаврам, а к нелетающим птицам. По мнению Джона Рубена, каудиптерикс — это «индюшка» мелового периода.

(обратно)

181

Те, кто читал книгу «Последний континент», наверняка помнят, что по какому-то странному совпадению бог эволюции также предпочитал жуков всем прочим.

(обратно)

182

Ринсвинд задал бы ещё несколько: «А это безопасно? Вы уверены? Вы абсолютно уверены?»

(обратно)

183

Ещё более печальный случай произошел с животным, имевшим когда-то прекрасное поэтическое имя эогиппус — «конь утренней зари». Это животное считается прародителем лошадей. Сейчас же его переименовали в гиракотерия, потому что самую первую найденную окаменелость посчитали принадлежащей существу, родственному даманам (в переводе с древнегреческого «гиракотерий» — «зверь, похожий на дамана»), и только потом поняли, что в действительности ископаемые останки принадлежали эогиппусу. К сожалению, право назвать новый вид получает тот, кто сделает это первым. Так и вышло, что «конь утренней зари» теперь носит глупое скучное имя, напоминающее о сделанной когда-то ошибке. Название «бронтозавр» исчезло по сходной причине. «Громовой ящер» — какое великолепное было имя! А что означает «апатозавр»? «Апатичный ящер»? Нет, всего лишь «обманчивый ящер». Отсюда мораль: когда комиссия из пожилых корифеев принимается обсуждать какой-нибудь редкий случай, они, как пить дать, примут самое нелепое решение из всех возможных. В отличие от пожилых волшебников из Незримого университета, разумеется.

(обратно)

184

Множество видов аммонитов исчезло за 5–10 миллионов лет до третичного периода, то есть их вымирание, похоже, на самом деле происходило постепенно, и, что бы ни произошло на КТ-границе, оно подвело окончательную черту под их существованием.

(обратно)

185

Ну хорошо, если вы настаиваете… Определяющим словом тут будет «волосатый». Проблема заключается в том, что шерсть не образует окаменелостей. И как тогда быть? Очень просто: если у вас однажда выросла шерсть, вы будете нуждаться в уходе за ней, а если она к тому же растет по всему телу, вам потребуется очень гибкий позвоночник. Насколько он гибкий, можно судить по очертанию позвонков, которые как раз и можно увидеть в окаменелостях. (Да, временами ученые могут быть весьма изобретательными.) Эволюция пересекла рубеж «волосатости» где-то 230 миллионов лет назад.

(обратно)

186

Цит. по пер. С. Увбарх и А. Жикаренцева.

(обратно)

187

Амфициониды и индрикотерии.

(обратно)

188

Скорее всего, имеется в виду Hemihegetotherium trilobus из отряда нотоунгулят.

(обратно)

189

Во множестве кулинарных книг вы можете прочитать: «Вскипятите воду», но ни одна из них не указывает, на какую высоту над уровнем моря надо поднять чайник. А между тем это имеет значение: чем выше поднимешься, тем ниже температура кипения воды.

(обратно)

190

Был такой мультфильм под названием «Волшебное приключение», одним из действующих лиц которого был пес Дугал, смахивающий на щетку для волос. Раки-богомолы выглядят так же, только шерсти у них нет.

(обратно)

191

Хотя очень может быть, что это ещё одна ложь. Инопланетным микробам вы вряд ли придетесь по вкусу. Так же как и инопланетным тиграм, хотя эти могут нанести много ущерба, пока в этом не убедятся. Но в любом случае иной мир будет полон неприятных сюрпризов. Каких? Мы вам не скажем, а иначе какой же это сюрприз?

(обратно)

192

Мы просим прощения у настоящих богов.

(обратно)

193

К сожалению, даже сильнейшие разрушительные силы обладают властью, сравнимой с божественной.

(обратно)

194

По сравнению с теми же пчелами-республиканцами, которые, чем заниматься делом, большую часть времени проводят в улье, голосуя за повышение объемов добычи меда.

(обратно)

195

То есть тех волшебников, которые знали аркканцлера Чудакулли и соглашались, чтобы он их возглавлял.

(обратно)

196

Лишь в некоторых религиях существует представление о размере небес, но на планете Земля Откровение Иоанна Богослова (глава XXI, стих 16) определяет небеса как куб со стороной в 12 000 стадий. То есть полный объем составляет чуть меньше 500 000 000 000 000 000 000 кубических футов. Даже если допустить, что святой дух и прочие необходимые службы занимают две трети этого объема, на каждое человеческое существо придется где-то один миллион кубических футов — при условии допуска на небеса всякого существа, которое можно назвать «человеческим», и учитывая тот факт, что человеческая раса в целом будет засчитывать в тысячу раз больше представителей, чем жило до сегодняшнего дня Это пространство настолько огромно, что вполне хватит места даже представителям парочки внеземных цивилизаций или — какая удачная мысль! — домашним животным.

(обратно)

197

Архитектор и вольнонаемный конструктор Бергольд Статли «Чертов Тупица» Джонсон прославился многими своими изобретениями, отмеченными в анналах Анк-Морпорка (в основном как «Причина смерти»). Согласно всеобщему признанию, он был истинным гением — ну, по крайней мере, в самом широком понимании этого слова. Ни одному человеку в мире, кроме него, не удалось создать взрывчатую смесь из обычного песка и воды. Как говаривал сам Бергольд Статли, настоящий изобретатель должен быть способным на все. Чертов Тупица Джонсон был настоящим изобретателем.

(обратно)

198

В этом коротком утверждении отражена вся сущность волшебства.

(обратно)

199

Это, очевидно, было результатом проклятия, наложенного умирающим аркканцлером около 1200 лет тому назад. Оно звучало примерно как «Да чтоб ты всю жизнь преподавал выпиливание лобзиком!».

(обратно)

200

Лорд Витинари, патриций и верховный правитель города, очень серьезно относился к предупреждениям на этикетках продуктов. К сожалению, он обратился за советом к волшебникам Незримого Университета, задав им следующий вопрос: «Можете ли вы, принимая во внимание все многомерное фазовое пространство, метастатическую аномалию и законы вероятности, с совершенной точностью гарантировать, что ничто на свете не может содержать орехов?» После нескольких дней размышлений волшебники вынуждены были дать отрицательный ответ. Впоследствии Лорд Витинари отказался принимать формулировку «Скорее всего, не содержит орехов», сочтя её малополезной.

(обратно)

201

А ещё вы почувствуете себя на месте ужасных Аудиторов Плоского мира, антропоморфных воплощений правил вселенной, которые в романе «Вор времени» вели безуспешные поиски «красоты», расщепляя картины и статуи на атомы.

(обратно)

202

ПЭТ (позитронно-эмиссионная томография) подразумевает, что данное устройство улавливает мелкие частицы, выделяемые тканями мозга, и создает карту того, что происходит внутри него.

(обратно)

203

И многое из того, что не существует. Тьма, например.

(обратно)

204

Она же была и выходной, но ему это не помогло.

(обратно)

205

На схематичном изображении атома ядро представляет собой относительно небольшой участок в центре, состоящий из протонов и нейтронов. Электроны движутся по «орбите» на некотором расстоянии от ядра. Тройная гелиевая реакция происходит в плазме, где атомы лишены своих электронов, поэтому в процессе участвуют только ядра. Позже, когда плазма остывает, к ядру присоединяются необходимые электроны.

(обратно)

206

1 МэВ равняется миллиону электронвольт. Электронвольт — это, разумеется, единица измерения энергии, хотя для нас сейчас не столь важно. Но для справки отметим, что это энергия электрона в момент, когда его потенциал увеличивается на 1 вольт. Он также равен 1,6×10^-12 эрг. В данном случае энергия — это разница между её избытком и минимальной энергией атома, то есть его «основным состоянием». Что такое эрг? Найдите ответ сами, если вам это действительно интересно.

(обратно)

207

Но не настолько тесно, чтобы подходить как перчатка к руке.

(обратно)

208

Другие законы, обнаруженные волшебниками в результате исследований, гласили: «Объекты в зеркале заднего вида ближе, чем кажутся», «Внутри нет частей, обслуживаемых пользователем» и, конечно, «Может содержать орехи».

(обратно)

209

Есть ещё и Специальная Теория, но практически никто ей не занимается, поскольку невооруженным глазом видно, что это — бред сумасшедшего. (Это сноска к сноске в оригинальной цитате. Так что выходит, это метасноска.)

(обратно)

210

Здесь и далее цитаты из романа «Дамы и Господа» приводятся в переводе Николая Берденникова.

(обратно)

211

Эти статистики даже не умеют как следует вести свою статистику. Стоит ли здесь удивляться?

(обратно)

212

Посещение любого книжного магазина в аэропорту покажет вам, насколько это разумно.

(обратно)

213

Ценители творчества Джеймса Джойса будут в ярости, если мы исключим «Поминки по Финнегану», сложенные именно из таких фраз.

(обратно)

214

См. главу «Огромный скачок для… лунатиков» нашей книги «Наука Плоского мира».

(обратно)

215

Чрезвычайно распространенное и универсальное вещество, к сожалению, доступное не во всех вселенных.

(обратно)

216

Печальные истории этих доселе неизвестных цивилизаций, так же как и рассказ о двухмильном моллюске, можно прочитать в книге «Наука Плоского мира».

(обратно)

217

Не милое ли имечко — Бомбаст? А как удачно подобрано!

(обратно)

218

Для читателей, незнакомых с этим метким выражением в силу своего возраста или географического положения, поясняем, что «три R» — это чтение, письмо и арифметика (Reading, Riting, Rithmetic). Не вполне ясно, что это говорит о системе образования, но, возможно, это просто шутка. «Три R», а не система образования. Хотя если так подумать…

(обратно)

219

Скрытые познания в то время являлись исключительными практическими познаниями, такие как секреты гильдий и особенно франкмасонов. Их преподносили в форме ритуалов, поскольку передавались они в основном устно и не записывались на бумаге.

(обратно)

220

Воспитатели даже побуждают или упрекают детей, говоря: «А волшебное слово? Ты забыл волшебное слово!»

(обратно)

221

Несколько лет назад Джек Коэн написал книгу под названием «Избранная обезьяна», посвященную именно этой склонности. Он хотел назвать её иначе, и это было бы верным решением, но издатель пришел в ужас при мысли о выпуске книги «Обезьяна, которая получала то, что хотела». (А когда получала, то, конечно, ей уже этого не хотелось.)

(обратно)

222

Система мистических верований, основанных на еврейской Каббале.

(обратно)

223

А также новых болезней, хотя они не очень-то годились, для того чтобы выстругивать фигурки из бамбука.

(обратно)

224

Библиотекарь, со своей стороны, придерживался мнения, что люди были приматами, которые бросили эволюционировать. Ведь это людям никогда не удавалось жить в гармонии со своим окружением, создать работоспособный общественный слой и, что важнее всего, спать, удерживаясь на ветках.

(обратно)

225

Перевод Бориса Пастернака.

(обратно)

226

Во время его первого визита в Англию в 1930 году Махатму Ганди спросили: «Что вы думаете о западной цивилизации?» Говорят, он ответил: «Думаю, это была бы неплохая идея».

(обратно)

227

Это единицу времени мы придумали в «Науке Плоского мира» как «человеческий» способ измерения больших временных величин. Она составляет пятьдесят лет, что является приблизительной разницей в возрасте между дедами и внуками. Бо́льшая часть наиболее интересных событий в развитии человечества произошла в течение последних 150 дедов. Но помните: объекты в зеркале заднего вида ближе, чем кажутся.

(обратно)

228

Только учтите, что бо́льшая часть этих дедов являлась бактериями. Да, неудачная метафора.

(обратно)

229

Хотя они и не человекообразные обезьяны.

(обратно)

230

Это значительно помогает перехватывать привилегии других видов, например питательные вещества в растительных семенах, клубнях и луковицах.

(обратно)

231

В Плоском мире это происходит постоянно.

(обратно)

232

Впрочем, мы и овцами не брезгуем.

(обратно)

233

Недавно было сделано очень милое открытие, касающееся слонов, и единственное место, куда мы можем вставить эту историю, — эта сноска. (Для этого, собственно, сноски и придуманы.) С 1682 года было известно, что у слонов необычные легкие, лишенные «плевральной полости», — заполненного жидкостью пространства между легкими и грудью, которое есть у большинства млекопитающих. Вместо жидкости слоновьи легкие окружены неплотной соединительной тканью. Сейчас считается, что такой вид легких позволяет слонам плавать, дыша хоботом, как через дыхательную трубку. В 2001 году физиолог Джон Уэст подсчитал, что с обычной плевральной полостью мелкие кровеносные сосуды лопнули бы от давления воды и такое плавание привело бы к смерти. Теперь же мы задумались, неужели эволюция хобота в дыхательную трубку произошла в океане? Наземные позвоночные животные сначала эволюционировали из рыб, выбравшихся на берег. Много позже некоторые млекопитающие вернулись в океаны и превратились в морских млекопитающих — самым наглядным примером таких животных служат киты. Теперь нам кажется, что на каком-то этапе некоторые из этих адаптировавшихся к воде млекопитающих снова вернулись на сушу и превратились в слонов. Отсюда выходит, что на данный момент слон совершил уже два эволюционных путешествия из воды на землю. Пора бы ему уже определиться.

(обратно)

234

См. главу 38 «Науки Плоского мира».

(обратно)

235

Перевод Николая Берденникова и Александра Жикаренцева.

(обратно)

236

От редактора русского издания: в оригинале ошибочно указан срок в 700 миллионов лет назад, что никак не может быть правдой!

(обратно)

237

Ведь на содержание крестьян тоже нужны средства.

(обратно)

238

Поклонники Дэвида Бирна поймут, что мы имеем в виду: в пяти галактиках ни одна раса (не считая давно вымерших Прародителей) не развила в себе экстеллект без помощи расы-патрона, у которой он уже был. И не считая людей, потому что даже в научно-фантастической истории нам нужно чувствовать свое превосходство. Все-таки мы же самые настоящие человеческие существа.

(обратно)

239

Не берите на веру «историю» XX века о «коренных жителях, живущих в гармонии с окружающей природой». Она пытается приукрасить действительность, в которой местные перебили всех крупных животных, тем самым сделав выбор между гармонией с природой и смертью.

(обратно)

240

Впрочем, в Книге Бытия сказано, что после того, как Каин убил Авеля, он был изгнан в землю Нод, что на востоке Эдема, где «познал жену свою» и у них родился Енох. Но там ничего не сказано о том, как его жена попала на землю Нод, чтобы он смог её познать. Она и могла быть одной из неупомянутых слуг, рабынь или наложниц. От чего, в свою очередь, возникает ещё больше вопросов к истории Адама и Евы.

(обратно)

241

Поэтому мы были вынуждены придумывать себе различия в религиозных убеждениях, которые позволяли нам оправданно убивать друг друга из-за того, что они так существенно отличаются от нас, самых настоящих человеческих существ, — ведь они даже не знают, что, если рассыпать соль и не проскакать на одной ноге три раза вокруг стола, в дом явится демон. Так что этих ложных людей вполне логично стереть с лица земли.

(обратно)

242

! — здесь означает щелкающий звук.

(обратно)

243

Еда, которая видит тебя изнутри, — прямо как в старой водевильной шутке.

(обратно)

244

В озерах Малави и Танганьика все ещё обитают некоторые виды цихлид; в ближайшем от вашего дома магазине тропической рыбы наверняка имеются их представители.

(обратно)

245

По крайней мере, в некоторых австралийских племенах можно избежать этих пыток, уйдя «странствовать по миру».

(обратно)

246

Здесь и далее фрагменты книги Бытия приводятся в Синодальном переводе.

(обратно)

247

Перевод Ирины Кравцовой.

(обратно)

248

Перевод Светланы Увбарх.

(обратно)

249

Да, мы знаем, что вы в это не поверите, но… Первые достоверные данные приведены Эллиоттом Филиппом в 1973 году в анализе групп крови семей, живших в многоквартирном доме в Ливерпуле в конце 1960-х. Согласно его результатам, 10 % «законных родителей» не могли быть таковыми с биологической точки зрения. Учитывая поправку на случаи, в которых группа крови молочника совпадала с группой крови законного отца, получается, что порядка 13–17 % детей имели «несоответствующих родителей», если можно так выразиться. Сотни рожденных в Мейденхеде, где живут весьма обеспеченные люди, имели такое же соотношение. По американским данным 1980-х годов, этот показатель также составлял порядка 10 %, но он являлся заниженным, так как не учитывал приведенную в предыдущем примере коррекцию. Такова наука: она показывает вещи, которых вы не ожидаете. Но от этого не становится легче. Хотя вам, возможно, покажется наоборот. В любом случае, многие животные, которые ранее считались верными (лебеди, например), также оказались склонны ходить на сторону. Численность популяции распространенного повсеместно зверя, моногамуса, в настоящее время стремительно снижается.

(обратно)

250

До того как у нас появились действительно быстрые компьютеры и мы немного научились строить модели сложных экосистем, компаний или бактериальных колоний, большинство из нас практиковали упрощенные методы поиска частей, которые мы могли понимать и моделировать по отдельности. Затем мы надеялись собрать эти кусочки вместе и понимать их как единое целое. Но у нас почти никогда не получалось.

(обратно)

251

Как верно подметил Г. К. Честертон, действие сказок определенно не происходит в мире, «где может случиться все, что угодно», как считают современные критики жанра фэнтези. Они происходят в мире со своими правилами («не сворачивай с тропинки», «не открывай голубую дверь», «ты должна вернуться до полуночи» и т. д.). В мире, где может случиться все, что угодно, вообще не было бы историй.

(обратно)

252

Известно, что африканские племена не разделяют это мнение: иметь секреты от примитивного бога у них можно. Вот только какой из него после этого бог? Очевидно, с течением времени племена несколько распустились.

(обратно)

253

Почему именно рождение, самый исключительный момент в нашем развитии? Почему не зачатие? Или выход из zona pellucida, оболочки яйцеклетки? Или первое сердцебиение? Или первый сон (увиденный ещё в утробе)? Или первое слово? Или первый сексуальный опыт? Некоторые обстоятельства будущего и вправду определены датой рождения (хотя можно стать самым младшим или самым старшим в параллели учеников в школе, и это сыграет свою роль), но мы сейчас не говорим о вещах, придуманных самим человеком.

(обратно)

254

Сила притяжения, с которой на нас действует доктор, находящийся на расстоянии в шесть дюймов, примерно вдвое больше силы, которую оказывает Юпитер при наибольшем сближении с Землей.

(обратно)

255

А в Плоском мире хотя бы видно, насколько бесчестным образом могут вести себя боги.

(обратно)

256

Ланкр был таким отсталым, что на пятьсот человек населения здесь имелся лишь один чиновник, Шон Ягг, который занимался всем — от национальной обороны и сбора налогов до стрижки газонов замка, хотя он имел право привлекать помощников для работы с ними. Ведь газоны требовали заботы.

(обратно)

257

Перевод Николая Берденникова.

(обратно)

258

Пока не придумано подходящего слова, которое означало бы «быть альтруистичным». Альтруить?

(обратно)

259

Во времена Фишера это упрощение казалось превосходной находкой — ведь благодаря ему можно было производить расчеты. Но сейчас в силу определенных причин она воспринимается с точностью до наоборот. Расчеты можно производить, но их результатам нельзя доверять.

(обратно)

260

Альтруизм, взаимодействие и любовь, присущие людям, — не единственные примеры эволюционных чрезмерных обязательств… И библиотекарю это хорошо известно. Банан гораздо лучше годится в пищу орангутану, чем это от него требуется. Остальные представители царства фруктов ему и в подметки не годятся. С другими растениями, например помидорами, случается так: их семена проходят по организму животного и рассеиваются вместе с массами удобрений. Расчетливый помидор мог бы ещё снизить свой уровень пригодности, если бы принял меры, чтобы его семена обошли конкурентов и проросли (самые сочные помидоры обычно созревали на полях орошения). Но чрезмерно обязанному банану эти мелочи не нужны. Полностью лишившись способности производить семена и доверившись распространяющим их людям, он позаботился о том, чтобы быть настолько подходящим, чтобы ни один конкурент не смел даже посмотреть в его сторону.

(обратно)

261

Иногда этот взгляд применяется до того прямолинейно, что те, кто не относится к Нам, считаются никем. Взгляните на Агатовую империю в «Интересных именах», пародирующую Китайскую империю и многие другие культуры Круглого мира. Быть Ими для жителей империи — это уже достижение.

(обратно)

262

Здесь и далее цитаты из романа «Мелкие боги» приводятся в переводе Николая Берденникова.

(обратно)

263

В старинных текстах слово «science» («наука») встречается во многих вариантах: «sciens», «cience», «scians», «science», «sience», «syence», «syens», «syense», «scyense». Ах, да и «science» — как оно пишется сейчас. Поэтому трудности, которые оно вызывало у волшебников, представляются вполне естественными.

(обратно)

264

Он получил свое название в честь соседнего и более крупного острова Китера. «Анти» здесь означает «около», а не «против». Впрочем, метафорически эти два значения довольно близки. Задумайтесь о связи слов «против» и «противоположный».

(обратно)

265

Эти символы имеют следующие значения: D — Солнце, E — Луна, B — Меркурий.

(обратно)

266

В новостях по телевизору нам постоянно рассказывают об ученых, «доказавших» теории. То ли люди, которые готовят сюжеты передач, знают лишь принципы работы медиа и не имеют представления о том, как устроена наука, то ли они знают лишь принципы работы медиа и им все равно, как устроена наука, или же они по старинке используют глагол «проверять» в значении «доказывать». Так же и фраза «исключение доказывает правило» имела смысл, когда была произнесена впервые — «исключение ставит правило под сомнение, «испытывая» его и выявляя непригодность», — но не имеет ни малейшего смысла, когда её применяют как оправдание для игнорирования неудобных исключений.

(обратно)

267

При этом он проявляет себя настоящим ученым. Особенно если учитывать дороговизну оборудования.

(обратно)

268

При анализе походки лошадей действительно ставят на беговые дорожки. Ближайшей аналогией с экспериментом Фокийца был известный способ записи движения насекомых с использованием цилиндров, покрытых сажей.

(обратно)

269

Таких случаев было много. Особенно нам нравится сэр Джордж Кейли, пионер воздухоплавания начала XIX века. Он разработал безупречный дизайн крыла, изобрел для летательных аппаратов легкое колесо с проволочными спицами (по сути, колесо современного велосипеда) и наверняка совершил бы первый активный полет, если бы к тому времени был изобретен двигатель внутреннего сгорания. Он не был сумасшедшим, но проводил эксперименты с двигателем, работающим на порохе.

(обратно)

270

Здесь мы рискуем уйти в постмодернизм, что крайне нежелательно, когда дело касается Древней Греции и особенно если речь идёт о вымышленном ученом. Достаточно сказать, что наука включает в себя также строгую проверку реальности и её нельзя назвать сугубо социальной деятельностью.

(обратно)

271

В наше время существуют следующие значительные (то есть имеющие серьезные основания с обеих сторон) разногласия: относится ли новая разновидность болезни Крейтцфельдта — Якоба к ГЭКРС (коровьему бешенству)? Снизилось ли число сперматозоидов в сперме человека? Действительно ли Луна образовалась после того, как тело размером с Марс столкнулось с Землей? Закончится ли когда-нибудь расширение вселенной? Как между собой связаны птицы и динозавры? Правда ли, что в квантовой механике имеет место случайность? Существовала ли жизнь на Марсе? Доказывает ли тройная гелиевая реакция исключительность нашей вселенной? Есть ли на свете что-нибудь, не содержащее орехов?

(обратно)

272

Да, иногда утверждается, что оборотни и вампиры были взяты из редких человеческих заболеваний. Но как же быть с ангелами и единорогами?

(обратно)

273

Картезианский, то есть Декартов, чьи «cogito ergo sum» («мыслю, следовательно, существую») и «разум состоит не из материи» до сих пор оказывают влияние на популярную философию.

(обратно)

274

А у Йена есть друг, инженер по имени Лэн Рейнольдс, чей кот, пройдясь по клавиатуре, умудрился напечатать «FOR». Если бы он набрал ещё три буквы — «MAT», то отформатировал бы жесткий диск.

(обратно)

275

Перевод Николая Берденникова и Александра Жикаренцева.

(обратно)

276

Данное суеверие популярно в Черной стране, в городах вроде Уомборна и Веднсбери. Впрочем, Черной страной этот регион называют не поэтому. Черная она потому, что… она черная. Или как минимум была таковой, когда её так впервые назвали — из-за въевшейся промышленной пыли и сильного загрязнения. Кое-где она такой и осталась.

(обратно)

277

Перевод Николая Берденникова и Александра Жикаренцева.

(обратно)

278

Шрёдингер отмечал, что квантовая механика часто дает нам глупые ответы типа «кот наполовину жив и наполовину мертв». Он хотел подчеркнуть разрыв между описанием реальности с точки зрения квантовой механики и миром, в котором мы живем на самом деле, но большинство физиков этого не поняли и принялись мудрено объяснять, почему коты так себя ведут. И почему для существования вселенной так необходимы разумные наблюдатели. Лишь недавно они поняли, что имел в виду Шрёдингер, и придумали понятие «декогеренция», согласно которому суперпозиции состояния квантов, если они не защищены от взаимодействия с окружающей средой, быстро превращаются в однозначные состояния. А для сохранения вселенной, уж извините, мы вовсе не нужны. См. «Науку Плоского мира», где в одном из эпизодов появляется кот нянюшки Ягг по кличке Грибо.

(обратно)

279

В Плоском мире это проделывают гораздо разумнее. Герои всегда получают свои приключения.

(обратно)

280

Мы используем это слово потому, что оно устоялось в научной фантастике, но ему следовало бы подобрать «альтернативу».

(обратно)

281

Парадокс назван именем физика Энрико Ферми. См. книгу «Эволюция инопланетян» Джека Коэна и Йена Стюарта.

(обратно)

282

Здесь и далее цитаты из пьесы «Сон в летнюю ночь» приводятся в переводе Михаила Лозинского.

(обратно)

283

А потом мы приходим в шок, когда знаем, что речь шла о чихуа-хуа.

(обратно)

284

Молитва «Шема», которую ортодоксальные евреи должны произносить не менее трех раз в день, включает в себя следующее: «И будут эти слова, которые Я заповедовал тебе сегодня, в сердце твоем, и повторяй их сыновьям твоим, и произноси их, сидя в доме твоем, находясь в дороге, ложась и вставая…»

(обратно)

285

Разумеется, все это перестанет быть смешным, если вопреки очевидным странностям вдруг окажется истиной. Но мы уже условились, что все религии истинны при заданном значении «истины».

(обратно)

286

Перевод Николая Берденникова и Александра Жикаренцева.

(обратно)

287

В Откровении 21:16 сказано, что оно имеет 12 000 стадий в длину, ширину и высоту, то есть представляет собой куб со стороной в 1500 миль. То есть значительно меньше Луны.

(обратно)

288

Перевод Михаила Лозинского.

(обратно)

289

Это величайшая школа магии в Плоском мире. Но вам же это и так прекрасно известно, правда?

(обратно)

290

Племя н’туитифов Очудноземья придумало должность ответственного за нормы гигиены и технику безопасности даже раньше, чем знахарей, и ещё раньше, чем овладело огнем и изобрело копье. На охоте они просто дожидаются, пока животные сами упадут замертво, а потом едят их сырыми.

(обратно)

291

См. книгу «Наука Плоского мира».

(обратно)

292

См. книгу «Наука Плоского мира II: Глобус».

(обратно)

293

Библейским поясом США называют протестантские юго-восточные штаты.

(обратно)

294

Он назван так потому, что отталкивается от феномена замысла и подразумевает существование вселенского творца.

(обратно)

295

Айзек Азимов писал, что самую показательную и впечатляющую победу над религией наука одержала в XVII веке, когда на церквах начали устанавливать молниеотводы.

(обратно)

296

Из пьесы Уильяма Шекспира «Генрих IV (Часть II)». Перевод Зинаиды Венгеровой.

(обратно)

297

Имеется в виду Ричард Докинз из нашей штанины времени, у которого, конечно, нет духовного сана.

(обратно)

298

Более подробные и содержательные опровержения основных положений, отстаиваемых сторонниками теории разумного замысла, а также некоторые ответы на эти опровержения читайте в книгах Мэтта Янга и Танера Идиса «Почему разумный замысел терпит крах?» («Why Intelligent Design Fails», Rutgers University Press, 2004) и «Споры о замысле» Уильяма Дембски и Майкла Руса («Debating Design», Cambridge University Press, 2004). Также полагаем, что со временем кто-нибудь обязательно напишет книгу под названием «Насколько разумен творец?».

(обратно)

299

Полное название книги звучит как «Естественная теология, или Свидетельства существования и атрибутов Бога. Собрано из явлений природы» (Natural Theology: or, Evidences of the Existence and Attributes of the Deity; Collected from the Appearances of Nature).

(обратно)

300

Была только камера-обскура, представлявшая собой помещение с отверстием в стене. Пейли впервые написал о глазе в 1802 году, тогда как полноценные фотографии появились лишь в 1826-м.

(обратно)

301

«Пессимистический расчет времени, необходимого для эволюции глаза» («Труды Лондонского королевского общества», B, том 256 (1994), с. 53–8).

(обратно)

302

Сами они называют свою программу «стратегией вклинивания».

(обратно)

303

Здесь под фазовым пространством подразумевается пространство всего, что могло случиться, но не случилось. См. «Науку Плоского мира».

(обратно)

304

Раздел биологии, изучающий бабочек и чешуйчатокрылых насекомых.

(обратно)

305

Точнее, от ноги.

(обратно)

306

Ну, не будем преувеличивать. Если опубликовать работу по этой теме, можно лишиться работы. Хотя, конечно, это лучше, чем не опубликовать ничего и гарантированно лишиться работы.

(обратно)

307

В серии фильмов «Назад в будущее» она и в самом деле представляла собой автомобиль. «ДеЛориан». Правда, однажды ей понадобилась помощь железнодорожного локомотива.

(обратно)

308

При условии, что её выпускает человек, который перед этим весь день просидел в пабе.

(обратно)

309

На самом деле самая быстрая на Диске — это пузума двусмысленная, которая перемещается со скоростью, близкой к скорости света (которая в Плоском мире приблизительно равна скорости звука). Если вы видите пузуму, её там нет. Если вы её слышите — её там тоже нет.

(обратно)

310

Перевод Владимира Симонова под редакцией Александра Жикаренцева.

(обратно)

311

Что было бы вполне в порядке вещей. Палеонтологи совсем недавно объявили, что в карьере в Восточной Англии были найдены прекрасно сохранившиеся окаменелости, из которых можно сделать вывод, что 600 000 лет назад в реках Норфолка барахтались гигантские бегемоты весом в шесть-семь тонн — примерно вдвое больше современных. Тогда между двумя ледниковыми периодами было тепло — по-видимому, на несколько градусов теплее, чем сейчас (об этом можно судить по окаменелостям насекомых), — и гиены рыскали по берегам в поисках падали.

(обратно)

312

Перевод Ксении Морозовой.

(обратно)

313

См. книгу Эдвина Эббота и Йена Стюарта «Флатландия с комментариями» («The Annotated Flatland», Basic Books,2002).

(обратно)

314

Да, было дело. В книге «Наука Плоского мира II».

(обратно)

315

Бигль — порода собак, а также название корабля, на котором совершил свое кругосветное путешествие Чарльз Дарвин.

(обратно)

316

Этот редкий метеорологический феномен был вкратце рассмотрен в книге «Наука Плоского мира II».

(обратно)

317

На языке математиков это означает: «можете вставить её куда хотите» (это как с гориллой в «Мини», которая может ездить там, где сама хочет).

(обратно)

318

Майкл Брукс «Ураган времени», журнал «Новый ученый», 19 мая 2001 года, № 27-9.

(обратно)

319

Джейсон Брекенридж, Роб Майерс, Аманда Пит и Камран Вафа.

(обратно)

320

В случае с электронами это в порядке вещей, но с котами — очевидная чепуха. См. эпизод с появлением Грибо в «Науке Плоского мира».

(обратно)

321

См. книгу Йена Стюарта и Джека Коэна «Вымыслы реальности: происхождение загадочного разума» («Figments of Reality: the origins of the curious mind», Cambridge University Press, 1997).

(обратно)

322

Научно-исследовательские и опытно-конструкторские разработки.

(обратно)

323

Отсылка к названию романа Джозефа Хеллера «Уловка-22».

(обратно)

324

В 1865 году Фицрой сделал то же самое после отказа в повышении. О чем это говорит — о силе рассказия в действии?

(обратно)

325

Сейчас считается, что их тринадцать, плюс четырнадцатый на острове Кокос (а то люди станут писать жалобные письма, если мы не выделим этот вид из общего числа).

(обратно)

326

Имеется в виду актер Рональд Рейган, занимавший должность президента США в 1981–1989 гг.

(обратно)

327

Буквально «сочлененный желудь».

(обратно)

328

Да, мы знаем, что это выглядит маловероятным, но такое тоже бывает.

(обратно)

329

Благо Господь питал любовь к жукам.

(обратно)

330

Об их пригодности к библиотекарскому делу в те времена ещё не было широко известно.

(обратно)

331

Имеются в виду не длинношерстные вьючные животные, обитающие в Южной Америке, а «пробелы» на латыни.

(обратно)

332

Здесь и далее цитаты из «Происхождения видов» Чарльза Дарвина приводятся в переводе К. А. Тимирязева, М. А. Мензбира, И. А. Петровского, А. П. Павлова под редакцией А. Д. Некрасова и С. Д. Соболя, опубликованного в 3-м томе «Сочинений» (Издательство Академии наук СССР, 1939).

(обратно)

333

Термин был в ходу при королеве Виктории как феномен, но не как особый механизм. Дарвин не использовал его ни в «Происхождении видов», ни в более позднем «Происхождении человека». Тем не менее ключевое слово «Происхождения видов» сумело «эволюционировать».

(обратно)

334

Чтобы убедиться, умножьте её на два: получится 2 + 1 + 1/2 + 1/4 + 1/8 +…, что вдвое больше исходной суммы. Какое число увеличивается вдвое, когда вы удваиваете его? Есть только одно такое число, и это 2.

(обратно)

335

Если вы не знаете эту математическую шутку, то вот, ознакомьтесь. Задача 1: на крючке висит чайник. Опишите последовательность действий, необходимых для того, чтобы налить чашку чая. Ответ: снять чайник с крючка, поставить в раковину, открыть кран, подождать, пока он наполнится водой, закрыть кран… и так далее. Проблема 2: чайник стоит в раковине. Опишите последовательность действий, необходимых для того, чтобы налить чашку чая. Ответ: «открыть кран, подождать, пока он наполнится водой, закрыть кран… и т. д.» неверен. Правильный ответ: взять чайник из раковины, повесить на крючок и повторить все, как в предыдущем случае. Это сводит задачу к предыдущей, которую мы уже решили. (Конечно, первым действием теперь нужно поставить его обратно в раковину — в этом и соль.)

(обратно)

336

Да, обычно здесь указывается индиго, но это же глупость, ведь индиго — это просто оттенок синего. С тем же успехом можно поставить бирюзовый между зеленым и синим. Индиго добавили лишь потому, что число «семь» более мистично, чем «шесть». Переписывая историю, мы обнаружили, что у нас есть место для октаринового, восьмого цвета из Плоского мира. Ну, если точнее, то седьмого. Может быть, септаринового?

(обратно)

337

Вот почему даже сегодня, когда блеск «новой математики» почти стерся в пыль, маленькие дети на занятиях часами соединяют волнистыми линиями кружочки с котиками с кружочками с цветочками, «сопоставляя» два множества. Ни дети, ни их учителя не имеют ни малейшего понятия о том, зачем они это делают. А все потому, что несколько десятилетий назад несколько чокнутых педагогов не сумели понять, что если одно логически предшествует другому, необязательно обучать их этому в таком же порядке. Настоящим математикам, которые знали, что сначала сооружается крыша и только потом фундамент, такая мысль представлялась ужасной.

(обратно)

338

Фрагмент из романа «Пирамиды» в переводе Владимира Симонова и Александра Жикаренцева.

(обратно)

339

Если вкратце: поскольку перед запятой идут целые числа, то для того чтобы их учесть, нужно умножить ответ на алеф-нуль. Тогда алеф-нуль × алеф-нуль-плекс будет меньше либо равен произведению алеф-плекс × алеф-плекс, равный, в свою очередь, (2 × алеф-нуль) — плекс, то есть алеф-нуль-плекс. Все понятно?

(обратно)

340

Это доказывается просто, но действовать нужно тонко. Если желаете узнать об этом, загляните в учебник по основам математики.

(обратно)

341

Любопытно, что вселенная могла распространиться до бесконечности за конечный промежуток времени, если имела значительное ускорение. Если она распространится на один световой год за минуту, ещё на столько же — за полминуты, потом — за четверть… тогда, по Зенону, через две минуты получится бесконечная вселенная. Но она делает это не настолько быстро, и никто не считает, что подобное происходило раньше.

(обратно)

342

На самом деле речь идёт о более замысловатом устройстве — додекаэдрическом пространстве Пуанкаре. Эта несколько странная форма была придумана более столетия назад, чтобы показать, что топология не так проста, как нам того хочется. Но большинству понятнее говорить о «футбольном мяче».

(обратно)

343

Это каламбур: «м-брана» получилась из слова «мембрана».

(обратно)

344

Слово «контрфактический» лучше подходит для определения того, что долгое время являлось очень распространенной чертой научной фантастики — «альтернативной вселенной» или «миров «если» (в 1950-х выходил научно-фантастический журнал, который так и назывался: «Миры «если»). Сейчас «контрфактическими» называют истории, написанные настоящими писателями и историками. Так поступают для того, чтобы уберечь их от унижения делить жанр с чудаковатыми фантастами.

(обратно)

345

А ведь могло бы быть иначе…

(обратно)

346

Перевод Ольги Казаковой.

(обратно)

347

Деревенские ласточки и поденки соответственно.

(обратно)

348

Лангуст.

(обратно)

349

Оса обыкновенная.

(обратно)

350

Сухая трава и капля воды нечасто приводят к возникновению пожаров. Впрочем, если мокрый слон, выбравшись из реки, отправится бродить по сухой саванне… Ну, или придумайте свой пример.

(обратно)

351

См. «Науку Плоского мира».

(обратно)

352

А что бы случилось, вернись Дарвин в прошлое и убей своего дедушку?

(обратно)

353

Данный фрагмент исключен из классического перевода «Происхождения видов» К. А. Тимирязева и др., поэтому переведено переводчиком настоящей книги.

(обратно)

354

Данное исключение добавлено для явно «незначительных», но очень разнообразных наборов аллелей — например групп крови, — в случаях которых, похоже, не очень важно, каким вариантом обладает организм.

(обратно)

355

Для некоторых видов это очень важно. Икринки рыбы данио-рерио в естественных условиях должны вылупиться всего лишь за 72 часа, поскольку они откладываются перед самым рассветом и должны успеть спрятаться до третьего рассвета, когда их обнаружат хищники.

(обратно)

356

Тигровая лягушка.

(обратно)

357

Травяная лягушка.

(обратно)

358

Просим прощения за то, что расширили эту вульгарную метафору.

(обратно)

359

Университетских надзирателей называли омарами за то, что сильно краснели, когда горячились, и обладали такой хваткой, из которой было чрезвычайно трудно вырваться. В основном они были отставными сержантами, имели неисчерпаемый запас цинизма и заправлялись пивом.

(обратно)

360

Вымышленные длинноносые меховые зверьки, пользовавшиеся популярностью в Великобритании благодаря детским книгам и телешоу в 1960 — 1970-х годах. (Прим. переводчика.)

(обратно)

361

Такое употребление этих слов в 1880-х придумал антрополог Ллойд Морган. В 1960-х идею подхватил Джон Кэмпбелл-младший в редакционной статье для «Аналога», а затем и Джек в своей книге «Избранная обезьяна»: у жителей племен все основано на традициях, обязательствах и запретах; варварами движет честь, отвага, сдержанность, непокорность; ну, а мы, горожане, выбираем между племенными и варварскими ролями.

(обратно)

362

Но не только связанные с шоколадным батончиком, который был назван по фамилии создателя; он переехал в Англию из США и изобрел также «M&M’s» — это означает «Марс и Марс».

(обратно)

363

Также яйцекладущей. Джек, читая в юности Берроуза, был обеспокоен мыслью об их супружеском ложе…

(обратно)

364

Раджит Диссанайк «Как выглядел дронт?», «Биолог», № 51 (2004 г.), 165–8.

(обратно)

365

Вместе с тем кажется несколько странным, как палестинские террористы-смертники стараются сохранить свои гениталии, чтобы потом пользоваться ими в раю.

(обратно)

366

Фасоль огненно-красная гигантская.

(обратно)

367

См. «Гибель хаоса» Джека Коэна и Йена Сюарта («Викинг», 1994).

(обратно)

368

Умберто Матурана и Франсиско Варела в своей книге «Аутопоэз и сознание», опубликованной в 1980 году, перепутали этот тип рекурсии с жизненной силой, назвав его «аутопоэзом». На это понятие сознательно ссылаются многие специалисты в области менеджмента, не имеющие даже самого туманного представления о том, что это такое.

(обратно)

369

Бывшая британская колония в Западной Африке. Сейчас — независимая Республика Гана.

(обратно)

370

Когда Джек начал преподавать в Бирмингемском университете в 1950-х, завод, расположенный неподалеку от него, производил котелки для миссионеров, точь-в-точь как те, которые изображались в карикатурах журнала «Панч» — куда, заметьте, в качестве ингредиентов добавляли не продукты, а самих миссионеров. Несомненно, этот же завод когда-то делал и чаны для соуса из Мадагаскара и Гоа.

(обратно)

371

Подробности можно найти из многочисленных личных дневников вроде тех, что вели мастера на прядильных и ткацких фабриках в Ланкашире в качестве письменных упражнений для вечерней школы. Оттуда мы узнаём, что для этих мужчин сексуальные отношения с работающими женщинами были необходимы, чтобы заслужить уважение коллег и добиться их подчинения, даже если сами они находили это отвратительным. В вооруженных силах, разумеется, как и в тюрьмах, давление среды и социальных «правил», заставлявшее совершать грехи, было слишком сильным, чтобы ему противостоять, и слишком ужасным, чтобы судить об этом с нашей точки зрения.

(обратно)

372

Простите за очередной ужасный греко-латинский гибрид. Но его хотя бы можно выговорить, равно как и «телевидение».

(обратно)

373

См. «Науку Плоского мира» и «Науку Плоского мира II».

(обратно)

374

Диплодок Карнеги.

(обратно)

375

Теоретически, в Анк-Морпорке тирания, и этот режим правления зачастую отличается от монархии. Более того, само звание тирана, можно сказать, подверглось переосмыслению трудами человека, ныне это звание носящего, а именно патриция Витинари. Анк-морпоркская тирания стала единственной реально работающей формой демократии. Всякий имеет право голоса, кроме тех, кто не достиг требуемого возраста и не является патрицием Витинари. И все-таки система работает — и злит немало людей, которые полагают, что она работать не должна, и не прочь видеть на троне монарха. Иными словами, сместить того, кто достиг своего положения благодаря хитрости, глубокому пониманию тайн человеческой души, потрясающей дипломатии, ловкому обращению со стилетом, а главное (что признавали все), благодаря уму, подобному идеально сбалансированной циркулярной пиле, и заменить его тем, кто совершил одно-единственное деяние, а именно родился на свет*.

Тем не менее, в городе по традиции висели изображения короны — на Почтамте, на Королевском банке, на Монетном дворе… а главное, корона присутствовала в шумном, кипучем, громогласном, темном сознании города как такового. В темноте обитает множество тварей. Более то го, темнота бывает разная, и в ней живут самые разные существа — изгнанные, заточенные, затерявшиеся или спрятанные подальше. Иногда они удирают. Иногда просто пропадают. Иногда больше не могут терпеть.

* Третий вариант — что городом надлежит править некоторому количеству уважаемых граждан, которые пообещают серьезно относиться к своим обязанностям и не обманывать общественное доверие на каждом шагу, — немедленно стал предметом мюзик-холльных шуток по всему Анк-Морпорку.

(обратно)

376

Строго говоря, доктор Икс был сыном мистера и миссис Хикс, но человек, который носит черное одеяние, покрытое зловещими символами, и перстень в виде черепа, должен быть сумасшедшим — точнее, совсем сумасшедшим, чтобы отказаться от возможности добавить к «доктору» «икс».

(обратно)

377

Содержание профессиональных стекальщиков может показаться лишней роскошью в таком заведении, как Незримый Университет, но это предположение весьма далеко от истины. Ни один ортодоксальный волшебник, достойный носить остроконечную шляпу, не станет работать при свете чистой, гладкой, можно сказать девственной, то есть неоплывшей, свечи. Это просто… неправильно. Общая атмосфера была бы нарушена. А если все-таки кому-либо попадалась неоплывшая свеча, то злополучный волшебник, повинуясь природе, как водится, принимался мудрить со спичками и согнутыми скрепками, чтобы создать симпатичные маленькие потеки. Впрочем, этот трюк никогда не удавался, и волшебник либо закапывал воском ковер, либо случайно поджигал сам себя. А потому университетский декрет гласил, что оплавление свечей — обязанность стекальщика.

(обратно)

378

Изначально оно называлось Обществом первооткрывателей, пока патриций Витинари не заявил, что большинство мест, «открытых» членами общества, уже были кем-либо населены и аборигены уже не в первый раз пытались продавать пришельцам змей.

(обратно)

379

Некоторые полагают, что херес не стоит пить рано утром. Они ошибаются.

(обратно)

380

Если коротко — каждый волшебник знает, что, невзирая на все усилия, кто-нибудь непременно будет удирать в потаенную пещеру и заниматься там очень, очень странным и неприятным волшебством.

(обратно)

381

Икс просто-напросто отказался надевать штаны. Он объявил, что ни один неуважающий себя тёмный маг не наденет такой заурядный предмет туалета, как штаны. Поэтому общий эффект был совершенно испорчен.

(обратно)

382

Честно говоря, появление Джульетты из-под тележки осталось практически не замеченным никем, кроме одного начинающего художника, который чуть не ослеп от этого зрелища. Много лет спустя он написал картину под названием «Красота, восстающая из-под тележки с ореховыми пирогами, в сопровождении херувимов, несущих хотдоги и пудинг». Картину сочли шедевром, хотя никто так и понял, о чем, черт возьми, она повествует. Но картина была красивая, а красота есть истина.

(обратно)

383

Но ведь остается другой глаз, правда? И у человека появляется серьезное доказательство собственной крутизны, особенно если удается обзавестись классическим шрамом через бровь и щеку. А если вдобавок надеть черную повязку, больше никогда не придется ждать своей очереди в баре.

(обратно)

384

У гномов незатейливый подход к спиртным напиткам. Пиво, эль, вино, херес… что угодно, лишь бы побольше.

(обратно)

385

Тот, кто не в состоянии постигнуть обширное количество значений, кроющихся в слове «уук», никогда не добьется успеха в Незримом Университете.

(обратно)

386

Согласно диаграмме Совина-Типса, волшебники, которые в начале своей карьеры были худыми и бледными, прогрессируют в своем мастерстве, становясь все толще и краснее, до тех пор пока в один прекрасный день не взрываются от собственной напыщенности.

(обратно)

387

Волшебники склонны полагать, что до следующего приема пищи ещё далеко, вплоть до самой минуты, когда они примутся поглощать еду.

(обратно)

388

Говорят, если хочешь выдержать стычку, представь противника голым. В случае с миссис Уитлоу это было, как сказал бы Думминг Тупс, противопоказано.

(обратно)

389

Вопреки распространенному мнению и общей надежде, люди не бегут немедленно к источнику шума, услышав крик. Человеческий мозг устроен иначе. Сначала они переглядываются и спрашивают друг к друга: «Ты что-нибудь слышал?», потому что первый крик вполне мог прозвучать в воображении. А может быть, это просто лошадь пукнула.

(обратно)

390

В том числе Лицами их называли из-за грубых рисунков, которые появлялись на плакатах, расклеиваемых Стражей, с безнадежными призывами к гражданам известить Стражу, если кто-нибудь из изображенных на плакате личностей появится поблизости.

(обратно)

391

Архиепископ в доме договорного гостеприимства и то, наверное, выглядел бы чуть более смущенным, чем Натт в ту минуту, но количество упомянутого смущения зависит от того, сколько у вас знакомых архиепископов.

(обратно)

392

Стражники умеют произносить слово «сэр» так, что оно звучит как «дерьмо».

(обратно)

393

А значит, что-то затеял.

(обратно)

394

Университетский магистр музыки, сидя на трибуне, достал записную книжку и поспешно записал: «Macarona Unum Est. Certes Macarona Est». Ему не терпелось вернуться к хору.

(обратно)

395

Радость слегка уменьшилась, когда она убедилась, что никто из зрителей даже не пытается предпринять какие-нибудь фигли-мигли.

(обратно)

396

Согласно «Справочнику по морской болезни» Флетчера, пьяный попугай значится под номером пятым в списке «хочу сдохнуть». Верхнюю строчку этого списка занимает лысый орел, который способен заблевать три страны зараз.

(обратно)

397

По традиции, в таких случаях победители поливают толпу шампанским. Но только не волшебники. Если волшебнику удастся вытащить пробку из бутылки с шампанским, он уж постарается, чтобы мимо не пролилось ни капли.

(обратно)

398

Которая по размерам была сопоставима с большинством волшебников, а потому чувствовала себя вдвойне как дома.

(обратно)

399

Намеренное падение — это уже другой вопрос. Тут уж пусть каждый разбирается в меру своей фантазии. (См. романы «Безумная звезда», «Цвет волшебства» и «Последний герой».)

(обратно)

400

Если, конечно, им верить. Сами понимаете, они пристрастны.

(обратно)

401

Выражение «конструктивные прения» означает «взаимные оскорбления, брань и лесть».

(обратно)

402

Ну, «не дать спрыгнуть» — это сильно сказано. Дарвин оставался на суше, когда только было возможно, то есть где-то около двух третей своего «морского круиза».

(обратно)

403

Начиная с 70-х годов прошлого века физики строили догадки, из чего же состоят кварки и электроны. Предлагались: альфоны, гаптены, гелоны, маоны, прекварки, примоны, кинки, ришоны, субкварки, твидлы и Y-частицы. В настоящее время для всех подобных весьма гипотетических частиц принято собирательное название «преоны».

(обратно)

404

При условии, что все неровности умножены в 7000 раз. http://www.newscientist.com/article/dn20335-earth-is-shaped-like-a-lumpy-potato.html

(обратно)

405

Напомним, что ДНК — это дезоксирибонуклеиновая кислота, молекула, которая лихо закручивается в двойную спираль, напоминая две переплетённые винтовые лестницы. «Ступеньки» этих лестниц бывают четырёх типов, называемых «основаниями». Последние похожи на буквенные коды. Последовательность оснований варьируется от организма к организму, представляя собой его генетический код.

(обратно)

406

Gregory Benford. «А creature of double vision», in «Science Fiction and the Two Cultures: Essays on Bridging the Gap between the Sciences and the Humanities», edited by Gary Westfahl and George Slusser, McFarland Publishers 2009, pages 228–236.

(обратно)

407

Марджори Доу машинально процитировала шутливое стихотворение-пародию на Бенджамина Джоветта, руководителя Баллиол-колледжа:

(обратно)

408

Марджори Доу — имя героини английского детского стишка, в котором говорится, что Марджори Доу «кровать продала и спит на соломе»:

(обратно)

409

Марджори всегда нравилось её имя. А потом она пошла в школу. Другие дети дразнили её до тех пор, пока в один прекрасный день она не вышла из себя и не надавала всем тумаков, заслужив какое-никакое уважение.

(обратно)

410

Библиотекарь Незримого Университета, которого по праву можно назвать Библиотекарем с большой буквы «Б», превратился в орангутанга, когда одно из заклинаний удрало из волшебной книги. Подробнее см. в книге «Безумная звезда».

(обратно)

411

Как и все подобные байки, эта история может быть выдумкой. В другой её версии говорится, что Ньютону приходилось отвлекаться от экспериментов, выпуская кошку из помещения. И хотя и Зелиг Бродецкий в книге «Исаак Ньютон», и Льюис Тренчард Мур в книге «Исаак Ньютон: биография» утверждают, что великий математик не позволял входить в свою квартиру ни кошкам, ни собакам, Дж. М. Ф. Райт, живший в бывших апартаментах Ньютона в Тринити-колледже, в 1827 году писал, что в двери имелись два заделанных отверстия: одно — по размеру взрослого кота, другое — по размеру котёнка.

(обратно)

412

Jay Miller. Why the world is on the back of a turtle, Man 9 (1974) 306–308.

(обратно)

413

Просто потрясающе, что священникам всегда удаётся узнать имена богов.

(обратно)

414

Невод в 10 000 миль длиной, натянутый, чтобы воспрепятствовать чему бы то ни было упасть с Диска.

(обратно)

415

Цит. по: Диего Де Ланда. «Сообщение о делах в Юкатане», пер. Кнорозова Ю. В.

(обратно)

416

Turtle — морская черепаха, tortoise — сухопутная.

(обратно)

417

Цит. по: Бертран Рассел. «Почему я не христианин», пер. Романова И.3.

(обратно)

418

В 1857 году Филип Госсе написал книгу «Омфалос. Попытка разрубить геологический узел», в которой он защищал данную точку зрения. См. «Наука Плоского мира II: Глобус».

(обратно)

419

В 1967 году Джон Росс в книге «Ограничения на переменные в синтаксисе» утверждает, что это был философ и психолог Уильям Джеймс. По другим источникам, учёный становится то Артуром Эддингтоном, то Томасом Гексли, то Линусом Паулингом, то Карлом Саганом. В общем, впишите имя сами.

(обратно)

420

Обратите внимание, как сухопутная черепаха (tortoise) внезапно становится водоплавающей (turtle). Наверное, старушка была американкой.

(обратно)

421

Универсальная система классификации книг, разработанная американским библиотекарем Мелвилом Дьюи (1857–1931) для систематизированной расстановки книг.

(обратно)

422

См. «Науку Плоского мира II: Глобус».

(обратно)

423

Впрочем, это совсем не очевидно для 20 % американцев, считающих, что Солнце вращается вокруг Земли, и тех 9 %, которые вообще не знают, в чём там дело. См.: Morris Berman «Dark Ages America».

(обратно)

424

Мы никого не хотим обидеть этой фразой, она просто иллюстрирует проблему образовательного процесса. В нашей книге «Разрушение хаоса» профессия «лжецов детям» на планете Заратустра является одной из самых уважаемых. Название отражает необходимость упрощать объяснения, пролагая путь для последующих более сложных истолкований. Жители планеты Заратустра заметили, что хотя объяснения справедливы для определённого объёма правды, временами этот объём довольно мал.

(обратно)

425

«Я полагаю радугу мою в облаке, чтобы она была знамением вечного завета между Мною и между землёю».

(обратно)

426

Это уравнение Шрёдингера, то самое, про живого и в то же время мёртвого кота. Теперь поняли? Как, неужели это до сих пор неочевидно? Ну ладно, раз вы настаиваете. Предположим, что Ψ = Ж (то есть живой). Тогда iħ∂Ж/∂t = ĤЖ. Теперь предположим, что Ψ = М (то есть мёртвый), следовательно iħ∂М/∂t = ĤМ. Сложив эти два уравнения и преобразовав их, вы получите iħ∂ (Ж+М) /∂t = Ĥ (Ж+М). Вот и выходит, что кот одновременно живой и мёртвый, поскольку это удовлетворяет уравнению. (Для сохранения тождества следовало бы добавить несколько l/√2… Но это-то вы и сами без нас знаете.)

(обратно)

427

Пилот командного модуля Джеймс Ловелл.

(обратно)

428

«О лике на лунном диске».

(обратно)

429

«Orbis a rotunditate circuli dictus, quia sicut rota est […] Undique enim Oceanus circumfluens eius in circulo ambit fines. Divisus est autem trifarie: e quibus una pars Asia, altera Europa, tertia Africa nuncupatur.» Isidorus Hispalensis «Etymologiarum Sive Originum», Liber XIV–II.

(обратно)

430

Orbis terrarum (лат.) — круг земли.

(обратно)

431

Цит. по: О Граде Божием. — Мн.: Харвест, М.: АСТ, 2000.

(обратно)

432

Зететик (от греческого zetesis — исследование, соображение) — другое название скептика.

(обратно)

433

Вероятно, это всего лишь очередная байка, но поскольку история хороша, она продолжает жить, так же как и история о плоской Земле. Никогда не стоит недооценивать силу нарративиума.

(обратно)

434

Организация «The New Christian Right» (NCR).

(обратно)

435

Расчёты архиепископа Джеймса Ашшера показывают, что акт творения произошёл 23 октября 4004 года до р. х., в ночь на воскресенье, сейчас они выглядят несообразными, поскольку смешно игнорировать археологические данные. Добавочные же 4 тысячи лет позволяют аккуратно избежать этой проблемы. Дата Ашшера настолько конкретизирована потому, что он полагал, будто акт творения произошёл аккурат за 4 тысячи лет до рождения Христа. С чего это божеству зацикливаться на десятичном счислении и количестве оборотов планеты, архиепископ не объяснил.

(обратно)

436

Неудачный выбор заповеди. Куда логичнее повелеть размножаться и воспитывать детей в духе своей веры.

(обратно)

437

См. «Мелкие боги».

(обратно)

438

Junjun Zhang, Nicolas Dauphas, Andrew M. Davis, Inigo Leya and Alexei Fedkin. The proto-Earth as a significant source of lunar material, Nature Geoscience 5 (20X2) 251–255.

(обратно)

439

Harald Brüssow, The not so universal tree of life or the place of viruses in the living world, Philosophical Transactions of the Royal Society of London В 364 (2009) 2263–2274.

(обратно)

440

Хотя байка и считается выдумкой, у неё есть определённые основания. Ньютон часто рассказывал, что на идею его навело падающее с дерева яблоко. В Википедии, например, написано, что многие знакомые Ньютона, в том числе Уильям Стьюкли, чья рукопись стала доступной благодаря Королевскому обществу, подтверждали эту историю, но, разумеется, без карикатурного преувеличения с яблоком, упавшим на голову.

(обратно)

441

Если доминирующая частота равна ω, то комбинация sin (ωt) + 0,75sin (3ωt) + 0,5sin (5ωt) + 0,14sin (7ωt) + 0,5sin (9ωt) + 0,12sin (11ωt) + 0,17sin (13ωt), доходящая до 13-й гармоники, для человеческого уха будет звучать совершенно убедительно.

(обратно)

442

В научно-фантастическом романе Майкла Джона Харрисона «Свет» инопланетяне, живущие у Галактического Ядра, изобрели шесть различных типов космических двигателей, причём каждый основывался на принципах одной из теорий фундаментальной физики, некоторые из которых были известны как ошибочные. Все двигатели работали прекрасно. Точно так же в Круглом мире теория аэродинамики — это аппроксимация, игнорирующая структуру вещества в масштабе атомов, и несмотря на это, самолёты летают как ни в чём не бывало. Очевидно, «враки детям» время от времени срабатывают.

(обратно)

443

Цит. по: P. Фейнман. Характер физических законов / пер. с англ. В. П. Голышев, Э. Л. Наппельбаум. 2-е изд., испр. М.: Наука, 1987 г.

(обратно)

444

В 1841 году Ричард Оуэн, ведущий палеонтолог того времени, нашёл часть скелета, который из-за наличия зубов посчитал принадлежащим даману (hyrax), назвав новое существо гиракотерием. В 1876 году Отниэль Марш обнаружил полный скелет, явно принадлежавший похожему на лошадь животному, дав ему имя эогиппус («лошадь зари»). Позже стало понятно, что оба скелета принадлежали одному и тому же животному, а по правилам таксономии право на именование принадлежит тому, кто первый его опубликовал. Вот так и вышло, что выразительное имя «лошадь зари» было утрачено, а неправильное с научной точки зрения сохранилось.

(обратно)

445

С 1881 года палеонтологи открыли множество промежуточных видов, стоявших между рыбами и амфибиями: Osteolepis, Eusthenopteron, Panderichthys, Tiktaahk, Elginerpeton, Obruchevichthys, Ventastega, Acanthostega, Ichthyostega, Hynerpeton, Tulerpeton, Pederpes, Eryops.

(обратно)

446

У Джека был один весьма находчивый студент-ирландец, который на вопрос о конвергентной эволюции ответил так: «Это когда органы двух потомков более схожи между собой, чем с органом предка».

(обратно)

447

См. Джек Коэн и Йен Стюарт, «Как выглядит марсианин?»

(обратно)

448

В эволюционной биологии — тип репродуктивного размножения, при котором одновременно рождается много детенышей. R-стратегия предполагает расходование малого количества энергии или усилий на выращивание потомства и обычно сопровождается относительно короткими периодами между рождением одного выводка и следующего. Подобной стратегией пользуется большинство насекомых, а также и другие виды, такие как морские черепахи, рыбы и т. п. R-стратегия обычно противопоставляется К-стратегии, то есть типу репродуктивного поведения, при котором животные, имеющие скудное потомство, вкладывают много энергии и ресурсов в воспитание каждого отпрыска. Характерным примером такого поведения является кенгуру, отсюда и термин.

(обратно)

449

Мы говорим «мотор», потому что состав их одинаков, однако различные бактерии обладают различными моделями двигателей. Дарвин удивлялся, зачем божеству придумывать сотни видов почти одинаковых усоногих рачков. Мы же удивляемся, зачем разумному замыслу вмешиваться в нормальный ход эволюции, чтобы оснастить дюжины бактерий индивидуальными моторчиками.

(обратно)

450

N. J. Matzke «Evolution in (Brownian) space: a model for the origin of the bacterial flagellum» www.talkdesign.org/faqs/flagellum.html

(обратно)

451

Nigriventris в переводе с латыни означает «тёмный живот». Поскольку эти сомики плавают вверх тормашками, их спинка сделалась светлой, как брюшко подавляющего большинства рыб, а брюшко, наоборот, потемнело.

(обратно)

452

«Пенни-фартинг» — большеколёсный велосипед Джеймса Старли, получивший своё прозвище из-за несоразмерных колёс.

(обратно)

453

Имеются в виду модели с загнутым назад рулём, который позволяет велосипедисту сидеть в седле прямо, не сгибаясь вперёд.

(обратно)

454

Да-да, именно так: Эббот Эббот. Его отца звали Эдвин Эббот, такое же имя получил и сын.

(обратно)

455

Эббот так никогда и не объяснил, что означает это «А». По одной из версий, это А в квадрате, то есть инициалы самого автора — Abbott Abbott. Йен написал продолжение его книги под названием «Флаттерландия». Погуглите «Альберт Квадрат». («Флатландия» означает «плоская земля», «Флаттерландия» — «ещё более плоская земля».)

(обратно)

456

Он разработал математические основы СТО, однако физики этого не заметили, ведь Пуанкаре не был физиком.

(обратно)

457

Даже волшебники осведомлены о футбольных баталиях. См. «Незримые академики».

(обратно)

458

К чемпионату мира 2006 года мяч сделали из 14 частей: 6 гантелеобразных и 8 — подобных трискелиону на флаге острова Мэн, иначе говоря — трём бегущим ногам, выходящим из одной точки. То есть в основу мяча опять была положена симметрия куба. Если вы хотите сказать, что столь подробный анализ симметрии футбольных мячей — это занудство, полюбопытствуйте насчёт литературы по анализу мячиков для гольфа.

(обратно)

459

J.-P. Luminet, Jeffrey R. Weeks, Alain Riazuelo, Roland Lehoucq and Jean-Philippe Uzan, Dodecahedral space topology as an explanation for weak wide-angle temperature correlations in the cosmic microwave background, Nature 425 (2003) 593.

(обратно)

460

Замкнутая геодезическая — это геодезический сегмент, начальная и конечная точки которого совпадают.

(обратно)

461

Вообще-то об учебных заведениях принято говорить в женском роде, что довольно странно, учитывая, сколько времени понадобилось женщинам, чтобы попасть под своды университетов с иной целью, нежели мытьё полов. Незримый же Университет продолжает идти своим путём. И пусть этот путь кривоват, но это — их путь, и они не променяют его ни на какой другой.

(обратно)

462

На самом деле это не совсем так: изначальная формулировка Леметра была несколько иной. Вместо точки сингулярности в неком конечном прошлом у него была гиперсферическая сингулярность в бесконечном прошлом.

(обратно)

463

Martinus Veltman, coming to terms with the Higgs, N ature 490 (2012) S10-S11.

(обратно)

464

Robert R. Caldwell, A gravitational puzzle, Philosophical Transactions o f the Royal Society o f London A (2011) 369, 4998–5002.

(обратно)

465

Ruth Durrer, What do we really know about dark energy? Philosophical Transactions o f the Royal Society o f London A (2011) 369, 5102–5114.

(обратно)

466

Здесь нужно пояснить, что особенную улыбку Марджори приберегала для одного джентльмена по имени Джеффри, который разъезжал по всему миру, проверяя, изучая, каталогизируя, оценивая и in extremis восстанавливая библиотеки различным людям и организациям. Эти двое понимали друг друга с полуслова, они вообще многое понимали, особенно насчёт применения Блисса в сфере публичности. Если вы подумали о некой специфической библиотечной порнографии, это вы зря. Речь идёт всего лишь об альтернативной системе каталогизации, придуманной Генри Е. Блиссом (1870–1955), которая до сих пор используется в США и некоторых специализированных библиотеках.

(обратно)

467

Не путать с наукой семантикой.

(обратно)

468

Термин «нексиалист» был предложен фантастом А. Ван-Вогтом в книге «Путешествие «Космической гончей» для обозначения того, кто с успехом умеет синтезировать сведения из различных областей знаний, какбыло принято прежде.

(обратно)

469

Это, кстати, совершенно не соответствует действительности. Вышеупомянутый период был всего лишь первым в целой серии более длинных календарных циклов.

(обратно)

470

Daisy Grewal, How critical thinkers lose their faith in God, Scientific American 307 No. 1 (July 2012) 26.

(обратно)

471

Довольно-таки Преподобный Всемогучий-Достославный-Превозносящий-Ома-До-Небес Овёс — священник основного течения Омнианской церкви.

(обратно)

472

Именно такая формулировка не обнаружилась в трудах Оккама. Вероятно, она принадлежит ирландскому философу Джону Панчу. Самой близкой по смыслу фразой является «Не должно применять многочисленности без необходимости» (Sententiarum Petri Lombardi, 1495). Не очень-то внятно.

(обратно)

473

«Вселенная, содержащая серу, должна подходить для её существования».

(обратно)

474

Fred Adams, Stars in other universes: stellar structure with different fundamental constant, Journal of Cosmology and Astroparticle Physics 8 (2008) 010. doi:10.1088/1475-7516/2008/08/010. arXiv:0807.3697.

(обратно)

475

См.: Дж. Коэн, Й. Стюарт. «Как выглядит марсианин?»

(обратно)

476

One minute with Sanal Edamaruku, New Scientist (30 June 2012) 27. See also http://en.wikipedia.org/wiki/Sanal_Edamaruku.

(обратно)

477

Весьма почтенная корпорация, которая, по сути дела, является основным органом по наблюдению за порядком в городе. Причина этого заключается в следующем: Гильдия получила определенную ежегодную квоту (которая представляет собой социально приемлемый уровень воровских и разбойных актов и убийств) и взамен согласилась очень недвусмысленным, не подлежащим обсуждению образом приглядывать за тем, чтобы всякое неофициальное преступление было не только задушено в зародыше, но ещё и зарезано, пристукнуто, расчленено и разбросано в многочисленных бумажных мешочках по всему городу. Это считалось дешевым и просвещенным подходом к решению проблемы (такое мнение не поддерживали только те недовольные, кто непосредственно был ограблен или убит и отказывался видеть в этом свой общественный долг) и позволило городским ворам распланировать среднюю воровскую карьеру, ввести вступительные экзамены и установить правила поведения, подобные правилам, принятым представителями других профессий, на которых члены Гильдии — поскольку разница была не так уж велика — вскоре начали походить.

(обратно)

478

«Принять на грудь» и «выпить» — синонимы. Разница лишь в количестве спиртного, разминувшегося с целью.

(обратно)

479

Причём вне зависимости от того, как на самом деле это понятие расшифровывалось (хотя для читателя поясним, что это есть право первой брачной ночи у феодала с любой невестой, имеющей несчастье объявиться в его владениях). За всю жизнь герцог так и не встретил человека, который удосужился бы объяснить ему, что это такое. Однако Флему вполне хватало того, что речь шла явно о чем-то неотъемлемом от статуса феодала. Кроме того, он знал наверняка, что штука эта нуждается в регулярном применении. У него даже имелось подозрение, что тут замешана эдакая огромная псина с длинной шерстью. Такой псиной он давно уже подумывал обзавестись и готовил себя к тому, что в лепешку разобьется, но обязательно найдет ей применение.

(обратно)

480

Дурностай — небольшое существо, чья черно-белая шкурка пользуется традиционным спросом в меховом производстве. Являясь более осмотрительным сородичем лемминга, этот грызун если и скидывается со скал, то только с надежной страховкой.

(обратно)

481

Написанных, к слову сказать, волшебниками, которые все до одного убежденные холостяки, и потому их фантазии насчет того, чем можно заниматься в четыре часа утра, порой весьма экстравагантны.

(обратно)

482

В сущности, ведьма ничего особенного не предприняла, однако в случаях, когда им доводилось видеться на деревенских улочках, ведьма всегда встречала воришку застенчивой, чуть недоуменной улыбкой. Через три недели несчастный, не выдержав напряжения, сломался и решил самостоятельно уйти из этого мира. Ушел же он при этом в мир, расположенный по другую сторону материка, где личность его претерпела полнейшее обновление. Назад он так никогда и не вернулся.

(обратно)

483

К сожалению, ни одно из этих слов не имеет печатных эквивалентов.

(обратно)

484

Результаты были самые ошеломляющие. Впрочем, лекарства, предлагаемые ведьмами, вообще отличаются повышенной эффективностью вне зависимости от формы доставки и упаковки.

(обратно)

485

Дословный перевод — «украшение лужайки». Смертельное гномье оскорбление, в данном случае употребляется в качестве добродушной брани.

(обратно)

486

Фигурально выражаясь.

(обратно)

487

Кто-то же должен этим заниматься. Конечно, можно прожить всю жизнь, полагаясь на то, что глаз тритона — средство безотказное. И все же: какого тритона предпочесть? Обыкновенного, пятнистого или гребенчатого? Далее — какой именно глаз можно использовать с большим толком? Не лучше ли в ряде случаев прибегнуть к тапиоке? Если же для этих целей пустить в дело яичный белок, будут ли чары а) действовать; б) бездействовать; в) разнесут на кусочки котел? Любознательность, которую пробуждали в тетушке Вемпер такого рода головоломки, была страстью поистине титанической и неутолимой.

(обратно)

488

Ни книксенов, ни реверансов ведьмы не признают.

(обратно)

489

Вряд ли кто способен в точности объяснить, что заставляет мужчин время от времени произносить подобные нелепости. Сейчас он ещё брякнет, что ему-де «нравятся девушки с характером».

(обратно)

490

Сам момент их появления до сих пор не удалось засечь ни одному наблюдателю. Остается лишь предположить, что круг подручных средств представителей данного ремесла включает в себя не только киоски и бумажные колпаки, но и портативные газовые машинки времени.

(обратно)

491

В которой были задействованы: раскаленная добела кочерга, отхожее место, десять фунтов живых угрей, трехмильный переход по замерзшей реке, бочонок вина, пара луковиц тюльпана, несколько смазанных ядом сережек, устрица и верзила с колотушкой.

(обратно)

492

Вполне вероятно, то была первая попытка осуществить дозаправку помела в воздухе.

(обратно)

493

Здесь, по-видимому, следует дать некоторые разъяснения. Библиотекарь магической библиотеки Невидимого Университета, этой крупнейшей кузницы волшебных кадров Плоского мира, в результате одного несчастного случая, ставшего следствием небрежного обращения с магией, что, увы, далеко не редкость в стенах сего заведения, пережил превращение в орангутанга и с тех пор решительно пресекает все попытки сочувствующих волшебников произвести обратное превращение. Одна из причин его отказа, очевидно, заключается в том, что длинные передние конечности и цепкие пальцы задней пары рук заметно упрощают добывание книг с верхних полок. Кроме того, «бытие-как-обезьяна» очень быстро избавляет от всяких страхов, которыми страдает среднестатистический человек. Да и трудно устоять перед соблазном сохранить тело, которое, хоть и смахивает на резиновую грелку, в действительности наделяет своего хозяина силой, втрое превышающей человеческую, и вдвое большим радиусом охвата.

(обратно)

494

Тени — один из старейших районов Анк-Морпорка, которому традиционно приписывается репутация этакой городской клоаки, где все язвы общества выставлены на всеобщее обозрение. Хотя приезжие между этим районом и остальными никакой существенной разницы не замечают.

(обратно)

495

Знаменитая на весь Диск система государственного лицензирования криминальных структур и элементов была введена в Анк-Морпорке с легкой руки его нынешнего патриция, сиятельнейшего Витинари. В свое время патриций пришел к выводу, что уберечь обитателей огромного города от посягательств различных бандформирований и разбойничьих гильдий может только полное и официальное признание последних — с обязательным приданием им профессионального статуса, приглашением всех главарей на званые ужины и приемы, а также утверждением определенного уровня уличной преступности. Причём все до единого главари гильдий обязаны были дать обещание ни в коем случае не повышать уровень этой самой преступности под страхом утраты высокого гражданского статуса и больших участков кожного покрова в районе спины. Введенная лордом Витинари система уже доказала свою жизнеспособность. Преступная среда, например, блестяще справляется с функцией своеобразного фильтра для не желающих получать права бандитов, превратившись в своего рода ночные полицейские силы. Некоторые «гастролеры» были изрядно удивлены, когда вместо удобной камеры городской тюрьмы очутились вдруг на дне Анка.

(обратно)

496

Главным образом потому, что в разных странах, городах и областях Диска приняты разные системы летосчисления. В условиях, когда на участке поверхности всего в сотню квадратных миль один и тот же год именуется Годом Мелкой Летучей Мыши, Годом Предосудительной Обезьяны, Годом Рыскающего Облака, Годом Тучных Коров и Годом Умных Жеребцов; когда отсчет времени ведется со дня рождения или упокоения полюбившихся звездочетам монархов или пророков; когда во всех вышеупомянутых случаях года состоят из неравного количества месяцев, а многие из них не признают понедельную разбивку, да вдобавок кое-где день не рассматривается как универсальная единица временного отсчета*, — в таких условиях люди всегда ищут опору лишь в одном убеждении: хорошего секса всегда мало**.

К примеру, в теократии За-Лунь принят календарь, который отсчитывает время не вперед, а назад. Остается только гадать, почему дело обстоит именно так, поскольку попытки прояснить обстановку в теократии каждый раз заканчивались весьма плачевно.

Надо отметить, что к числу этих людей не относится лишь племя забинго, обитающее в Великом Нефе.

(обратно)

497

Внимательный читатель, вероятно, уже должен был догадаться, что место, на которое претендовал несчастный городской голова, уже было занято королем. Причина внезапного недомогания «отца города» кроется именно в этом, а не в том, что голова так вольно использовал абсолютно неприемлемое в театре слово «стартует». Хотя, как вы согласитесь, его только за «стартует» стоило бы четвертовать.

(обратно)

498

Весьма распространена точка зрения, что ведьмы и волшебники не могут вернуться домой. Но люди, занимающиеся магией, редко когда считаются с общественным мнением.

(обратно)

499

Скажем, найти наконец ту треклятую бабочку, хлопающие крылья которой явились причиной всех недавних ураганов, и заставить её прекратить безобразничать.

(обратно)

500

А ещё люди совершенно заблуждаются по поводу так называемых городских мифов. Логика и рассудок утверждают, что городские легенды суть плоды вымысла, снова и снова пересказываемые теми, кто ни перед чем не остановится, только бы получить лишнее подтверждение самым невероятным совпадениям, непременному торжеству справедливости и тому подобным штукам. Но дело обстоит абсолютно иначе. Эти мифы не переставая происходят всегда и повсюду, тем самым походя на сказки, которые порхают туда-обратно по вселенной. В каждый отдельный момент времени сотни мертвых бабушек уносятся на верхних багажниках угнанных автомобилей, а верные овчарки давятся откушенными пальцами ночных грабителей и в муках умирают. Причём все это не ограничивается пределами какого-то одного мира. Сотни женских особей меркурианских дживптов устремляют свои четыре крошечных глаза на спасителей и говорят: «Мой яйценосный супруг посиреневеет от ярости — это был его транспортный модуль». Так что городские легенды жили, живы и будут жить.

(обратно)

501

Таковыми их считают те, на ком напялено больше одежды.

(обратно)

502

Неправильное написание порой может привести к самым гибельным последствиям. Так, например, некий жадный сериф из Аль-Иби однажды был проклят за свою алчность одним малообразованным божеством и на протяжении нескольких следующих дней все, к чему бы он ни прикоснулся, должно было превращаться в Золта… Именно так звали некоего маленького гнома из горной гномьей общины, расположенной в нескольких сотнях миль от Аль-Иби. В результате несчастный гном совершенно сверхъестественным образом был перенесен в чужое королевство, где одна за другой принялись появляться на свет его бесчисленные копии. Примерно спустя две тысячи копий Золта проклятие выветрилось, однако жители Аль-Иби по сей день известны своей низкорослостью и вздорным характером.

(обратно)

503

И это очень многое объясняет касательно ведьм.

(обратно)

504

Через старую мамашу Дипбаж Жалка Пуст прислала записку, в которой просила извинить свое отсутствие, связанное с фактом смерти. Внутреннее зрение очень меняет человека, и он начинает строго следовать всем правилам приличия.

(обратно)

505

Что такое кокетство, нянюшка Ягг никогда не знала, хотя некоторые её догадки, возможно, попали бы в цель.

(обратно)

506

Ярким примером может послужить так называемый Путь Госпожи Космопилит, очень популярный среди молодых людей, которые живут в затерянных долинах Овцепиков, тех, что выше линии снегов. Ни в грош не ставя откровения своих закутанных в оранжевые балахоны и постоянно крутящих молитвенные колеса старших наставников, они порой проделывают весь путь до Анк-Морпока лишь затем, чтобы попасть в дом № 3 по улице Щеботанской и набраться мудрости у ног госпожи Мариетты Космопилит, тамошней швеи. Никто не знает, что служит тому причиной — разве что вышеупомянутая привлекательность далекой мудрости, поскольку из того, что госпожа Космопилит говорит им, — вернее, орет, — они не понимают ни слова. А затем наголо обритые молодые монахи возвращаются в свои горные твердыни, дабы помедитировать над какой-нибудь странной мантрой вроде «Ну-ка ты, отлезь!», или «Ещё раз увижу, что вы, черти оранжевые, за мной подглядываете, я вам такое пропишу!», или «Вы чего, придурки, на мои ноги пялитесь?» На основе обретенного опыта монахи даже создали особую разновидность боевых искусств, требующую от противников сначала невразумительно орать друг на друга, а потом что есть силы лупить друг дружку палками от метлы.

(обратно)

507

Матушка Ветровоск однажды приперла его к стенке, и, поскольку от ведьм невозможно ничего утаить, Джейсон наконец застенчиво ответил: «Ну, госпожа, я, короче, цап его за холку да хвать молотком промеж глаз, да так, что он и сообразить не успевает, в чем дело, а потом и шепчу ему на ухо, мол, только выкинь чего, засранец, сразу все твое хозяйство очутится на наковальне».

(обратно)

508

Многие из наиболее приверженных традициям гномьих племен даже не имеют в своем наречии местоимений женского рода. Соответственно, и ухаживание у гномов — процесс чрезвычайно деликатный.

(обратно)

509

Впрочем, может, говорят это не так уж и часто. Во всяком случае, не ежедневно. И по крайней мере, не везде. Хотя, возможно, в некоторых холодных странах люди частенько восклицают нечто вроде: «Во дают эти эскимосы! Вот это да! У них целых пятьдесят слов для снега! Представляете? Поразительно!»

(обратно)

510

Само собой, до этого водопад чуть ли не ежедневно открывали многочисленные гномы, тролли, местные жители, охотники и просто заблудившиеся путники. Но все они не были знаменитыми путешественниками, а поэтому в счет не идут.

(обратно)

511

Вообще, нянюшка Ягг отправила домой своим близким множество открыток, однако все они пришли много после того, как вернулась сама нянюшка. Впрочем, удивляться тут нечему, дело самое обычное и случается во вселенной повсеместно.

(обратно)

512

В нянюшке Ягг было нечто такое, что легко передавалось окружающим.

(обратно)

513

Йен-буддисты являются самой богатой религиозной сектой во всей множественной вселенной. Они утверждают, что страсть к накопительству является большим злом и бременем для души. Поэтому они, невзирая на страшный риск для себя лично, считают своей неприятной обязанностью скопить как можно больше денег, дабы уберечь от сей страшной напасти обычных, ни в чем не повинных людей.

(обратно)

514

Черная Алиссия тоже была не больно-то в ладах с правописанием. Избавиться от гнома-скандалиста влетело в кругленькую сумму.

(обратно)

515

Тогда как в Анк-Морпорке бизнес временами шёл настолько вяло, что некоторые из самых прогрессивных членов гильдии вывешивали в витринах своих лавок особые предложения типа: «Двоих закалываю, одного травлю бесплатно».

(обратно)

516

Ланкрский король Гобно Рыжий считался монархом крайне неприятным и вошел в историю только благодаря созвучию его имени с известным крайне неблаговонным продуктом.

(обратно)

517

Нянюшка Ягг знала, как пишется слово «банан», просто не знала, как оно заканчивается.

(обратно)

518

К примеру, они всегда стоят прямо перед вами в любой очереди.

(обратно)

519

На Плоском мире проблем с расизмом никогда не было. Однако вследствие повсеместного распространения троллей, гномов и им подобных существ на Диске вовсю процветает видизм. Так что черные и белые живут здесь в полной гармонии и при случае дружно ополчаются на зеленых.

(обратно)

520

Как говаривала Жалка Пуст, феи-крестные и кухни — понятия неразделимые.

(обратно)

521

Два полена плюс надежда.

(обратно)

522

В данном случае цитируется последняя строчка одного древнего плоскомирского анекдота, начало которого, к преогромному сожалению, безвозвратно утрачено.

(обратно)

523

В эту самую первую пешку.

(обратно)

524

Боги — известные шутники.

(обратно)

525

А значит, все равно что неправда.

(обратно)

526

Который, как бы аккуратно его ни смотали, за ночь обязательно размотается и привяжет газонокосилку к велосипеду.

(обратно)

527

Такое случается постоянно и повсеместно по всей множественной вселенной, даже на холодных планетах, омываемых жидким метаном. Никто не знает почему, но в любой группе наемных работников раньше всех всегда встает начальник, который имеет дурную привычку оставлять на столах подчиненных укоризненные записки (или покрытые гравировкой кристаллы гелия). На самом деле единственным местом, где такая ситуация возникает довольно редко, является планета по имени Зирикс, но только потому, что у Зирикса целых восемнадцать солнц и встать рано утром возможно лишь раз в 1789,6 лет. Но даже там, раз в каждые 1789,6 лет, словно подчиняясь некоему общему сигналу, главные работодатели вползают в контору, сжимая в щупальцах створки ракушек с укоризненными посланиями.

(обратно)

528

То есть существующий исключительно за счет собственных нервов.

(обратно)

529

Исследование невидимых писаний было новой дисциплиной, связанной с открытием двухмерной природы Библиотекопространства. Волшебная математика — крайне сложная наука, но в упрощенном виде может быть представлена утверждением, что все книги, где бы они ни находились, действуют на другие книги. Это очевидный факт. Книги стимулируют написание книг в будущем, используют цитаты из книг, написанных в прошлом. Общая Теория Б-пространства предполагает, что в таком случае содержание книг, ещё не написанных, может быть выведено из книг, уже существующих. Есть ещё и Специальная Теория, но практически никто ей не занимается, поскольку невооруженным глазом видно, что это — бред сумасшедшего.

(обратно)

530

Ничего интересного, вокруг земля и очень темно.

(обратно)

531

Три раза — в честном поединке, один раз — после одиннадцати часов дополнительного времени и два раза — по причине неявки на состязание (бегства) других финалистов.

(обратно)

532

Который к тому же был ещё и браконьером, чистильщиком выгребных ям и в некоторой мере, да, плотником. Ну, знаете, гвоздей побольше — и все прекрасненько держится.

(обратно)

533

Когда работаешь с железом, быстро соображать не нужно.

(обратно)

534

Да, имечко то ещё, но вот как все случилось… Вообще-то, родители Возчика происходили из уважаемой ланкрской семьи, просто с именами для своих детей они несколько перемудрили. Сначала у них родились четыре дочки, которых нарекли Верой, Надеждой, Любовью и Добротой (называть девочек в честь добродетелей — давняя и ничем не примечательная традиция). Потом на свет появился первый сын, которого в результате пришедшей не вовремя идее нарекли Гневом. За ним последовали Ревнюга Возчик, Скот Возчик и Жадюга Возчик. Однако жизнь внесла свои коррективы: у Веры уже родился тринадцатый сын от пятого брака, Надежда постоянно страдала от депрессии, Любовь стала известной продажной дамой в Анк-Морпорке, чем и гордилась, а Доброта с успехом одалживала деньги в рост. В то время как сыновья выросли симпатичными и благожелательными людьми. Скот Возчик, к примеру, очень любил животных.

(обратно)

535

Что ж, Думминг тоже не всегда оказывался прав.

(обратно)

536

Правда, не слишком высоко и не очень большие.

(обратно)

537

Именно тут было успешно доказано, что чар, считавшийся до сего момента мельчайшей частицей магии, состоит из резонов (Букв. «вещички»), или фрагментов действительности. А последние исследования показали, что каждый резон в свою очередь состоит из комбинации по крайней мере пяти ароматов, известных как «вверх», «вниз», «вбок», «привлекательность сексуальная» и «мята перечная».

(обратно)

538

Впрочем, для нянюшки Ягг это было привычным делом.

(обратно)

539

Как уже упоминалось в хрониках Плоского мира, вся экономика местного сельского хозяйства напрямую зависела от подъемной силы маленьких старушек в черных платьях.

(обратно)

540

Документальный факт. Вот почему народ так шустро разбегается в стороны, когда шествует какая-нибудь знатная особа.

(обратно)

541

Ланкрцы не перетруждались, придумывая географические названия.

(обратно)

542

Тролли, как жизненная форма, основанная на кремнии, а не на углероде, на самом деле не способны переваривать людей. Но желающие попробовать всегда найдутся.

(обратно)

543

Сюда можете вставить описание «красные, как перец, бельма», если вам так больше нравится.

(обратно)

544

Если вы внимательно изучите «Улишный План Анк-Морпорка ат а до П», таким местом будет «Санаторий Для Тяжело Больных Драконов» на Морфической улице («Просим Аставлять Пажертваванный Уголь У Боковой Двери. Помнете, Дракон — Эта На Всю Жизнь, А Ни Только На День Всех Пустых»).

(обратно)

545

То есть Шона Ягга.

(обратно)

546

То есть когда не спала.

(обратно)

547

Правда, бывают и больше. История упадничества знает много примеров больших париков, часто со встроенными безделушками, чтобы избавить людей от необходимости смотреть на такие обыкновенные, скучные волосы. Некоторые парики были настолько большими, что в них даже размещалась ручная мышка или часовой механизм. У мадам Купидор, фаворитки Супа II (он же — Король Безумный), в парик была вмонтирована клетка для птиц, а на специальные придворные праздники она надевала парик с вечным календарем, цветочными часами и торгующим на вынос сувенирным магазинчиком.

(обратно)

548

Это означает, что она стояла достаточно далеко, чтобы никто не подумал, будто она вмешивается в разговор, но достаточно близко, чтобы иметь четкое представление о том, что происходит.

(обратно)

549

Как объясняла сама нянюшка Ягг, морковь — для того, чтобы хорошо видеть в темноте, а устрицы — чтобы было на что посмотреть.

(обратно)

550

Библиотекарь был приматом, придерживающимся простых, но твердых вкусов и считал необходимой частью любого театрального представления эпизоды, связанные с тортами из заварного крема и ведрами с побелкой. Особенно ему нравились сценки, когда один актер снимал с другого шляпу, заполнял её чем-нибудь мерзким и с серьезным видом надевал обратно на голову своего товарища — и все это под громкое, исполняемое оркестром «Ва… ва… ва… ва-а-а». Жареный арахис — крайне опасное и болезненное оружие, тем более если умело с ним обращаться, и режиссеры анк-морпоркских театров давно поняли намёк. Таким образом, некоторые монументальные мелодрамы приобрели несколько необычное звучание. Но уж лучше ввести переброску тортами в такую пьесу, как «Крававая Трахедия Безумного Щеботанского Монаха», чем целых пять дней ходить глухим на одно ухо.

(обратно)

551

То есть придумал.

(обратно)

552

То есть прочитал то, что придумали другие.

(обратно)

553

«На самом деле он такой милый котик» — цитата из «Книги Вызказываний О Котах Нянюшки Ягг».

(обратно)

554

В прошлом номере журнала «Папулярные Даспехи» была напечатана статья «Мы Испытали Двацать Лучших Шлемов Дишевле 50 Долларов». В тот же номер вошла статья «Баевые Тапоры: Провиряим Десять Лучших» и объявление о наборе новых испытателей.

(обратно)

555

Хотя самой маленькой единицей времени во всей множественной вселенной считается так называемая Нью-Йоркская Секунда, определяемая промежутком времени между появлением зеленого сигнала светофора и гудком стоящего позади вас такси.

(обратно)

556

Что, конечно, полная хересь.

(обратно)

557

Существует множество рецептов приготовления ланкрского плоского круглого гномьего пирога, но главной целью тут является получение полевого рациона, который долго не портится, легко упаковывается и способен пробить голову неприятелю, если этот рацион достаточно сильно бросить. Съедобность считается дополнительным, совсем не обязательным свойством. Секрет всех рецептов охраняется очень строго, известен лишь самый расхожий и популярный ингредиент — гравий.

(обратно)

558

В связи с этим даже возникло особое понятие — «оптовое разрушение».

(обратно)

559

Монахи ордена Крутости, крошечный и привилегированный монастырь которых располагался в действительно крутой и обрывистой области у подножия Овцепикских гор, придумали специальный тест для послушников. Послушника заводят в комнату, полную всевозможных нарядов, и спрашивают: «Йо, сын мой, какой прикид сейчас самый навороченный?» И правильным ответом будет: «Эй, да тот, в котором я рассекаю».

(обратно)

560

А ещё нянюшка Ягг слыла признанной собирательницей всяких оставленных без присмотра безделушек.

(обратно)

561

Когда на следующий день в Ланкр приехал известный писатель Хьюл, ему рассказали обо всем случившемся, и он все подробно описал в следующей своей пьесе. Опустил лишь эпизоды, которые нельзя показывать на сцене, постановка которых обошлась бы слишком дорого и в которые он не верил. В результате свой новый труд он назвал «Обуздание Строптячки», потому что пьеса с названием «Летней ночью, когда все спали» никого бы не заинтересовала.

(обратно)

562

Жители Ланкра считают, что женитьба — очень серьезное мероприятие, на котором все должно пройти как положено, так что усиленно практикуются заранее.

(обратно)

563

Которая сама не своя до шоколадных конфет.

(обратно)

564

Э-э… то есть ложатся спать в то же время, что и петухи, а встают в то же время, что и коровы. Подобные неточные определения и порождают потом всякие грязные сплетни.

(обратно)

565

Самогоноварение в Ланкре было объявлено вне закона. С другой стороны, король Веренс не питал никаких иллюзий насчет того, что какой-то там королевский указ может помешать ведьме делать то, что она захочет. Поэтому единственное, что он требовал от нянюшки Ягг, это чтобы она держала свою винокурню подальше от глаз людских. А нянюшка, в свою очередь, горячо поддерживала запрет на самогоноварение, поскольку благодаря этому получала неограниченный рынок сбыта своего продукта. В среде любителей опрокинуть стопку-другую, а потом поваляться в канаве нянюшкина укипаловка была более известна как «опрокид».

(обратно)

566

Сложная история. Видимо, некогда некий издатель, будучи в затруднительном денежном положении, заплатил автору за книгу роялем, который стоил куда больше, чем сумма сделки. Автору это понравилось, он рассказал своим друзьям, и с тех пор все настоящие известные писатели требуют за книгу не авторский гонорар, а роялти, надеясь получить больше, чем им причитается.

(обратно)

567

Впрочем, особых сожалений нянюшка но этому поводу не испытывала, поскольку все равно не могла найти ей никакого применения.

(обратно)

568

Бергольд Статли («Чертов Тупица») Джонсон — самый известный (в самом отрицательном смысле) анк-морпоркский изобретатель и провозвестник эпохи Анти-Возрождения. Отличался полным отсутствием математических дарований, и также каких-либо полезных навыков, не говоря уже об абсолютной неспособности уловить суть проблемы, что, однако, ни разу не встало на пути его жизнеразрушающего творчества. Вскоре после возведения достославной Рухнувшей башни в Щеботане Б. С. («Ч. Т.») Д. обратился к миру музыки, в частности к большим органам и механическим оркестрам. Его творения и по сей день периодически встречаются на всяческих распродажах, дешевых аукционах, а чаще всего на свалках.

(обратно)

569

Сама нянюшка Ягг — и эта черта была одной из главных составляющих её личности — никогда не думала о себе как о старухе. Что не мешало ей пользоваться всеми благами, которые давало ей такое восприятие со стороны окружающих.

(обратно)

570

В том смысле, что есть заразные и смертельно опасные болезни, а есть болезни почти даже невредные — просто некоторое время вы ходите полусогнувшись и шарахаетесь от немытых фруктов.

(обратно)

571

Зачастую, чтобы всего-навсего вежливо попросить её: «Пожалуйста, не делай то-то и то-то».

(обратно)

572

Несмотря на категорический отказ иметь что-либо общее с демократией («зачем-ещё-нужен-король-а-если-он-где-ошибется-так-мы-его-сразу-поправим!»), слуги из жителей Ланкра получались неважные. Да, они могли готовить еду, копать землю, стирать белье, дворцевать, лакировать, но состояние прислуживания было абсолютно чуждо менталитету среднего ланкрца. Тем не менее король Веренс с пониманием относился к данной проблеме и не сказал ни слова, когда Шон пригласил гостей в обеденный зал криком: «Знатный харч! Навались, пока не остыло!»

(обратно)

573

За исключением почтовых переводов, к которым прилагались записки примерно одинакового содержания: «Дарагие мам и пап, в Анк-Морпорке у меня неплохие дела, за эту неделю я заработал(а) цельных семь долларов…»

(обратно)

574

В свободное от всех прочих занятий время матушка Ветровоск увлекалась так называемым Заимствованием, то есть она перемещала свой разум в голову какого-нибудь существа и некоторое время путешествовала там. Согласно мнениям знатоков, за последние несколько веков матушка считалась наиболее искусной в данном виде ведьмовства в Овцепикских горах — она была способна проникнуть даже в разум существа, фактически не обладавшего разумом.

(обратно)

575

Для короля Веренса был очевиден тот факт, что армия королевства Ланкр будет малочисленной и ничтожной, даже если он соберет под ружье все взрослое население, поэтому он искал другие способы занять достойное положение на военной карте Плоского мира. Именно Шону пришла в голову идея о ланкрском армейском ноже, совмещавшем полезные в боевых условиях инструменты и приспособления. Научно-исследовательские работы продолжались уже несколько месяцев. Столь незначительные успехи объяснялись во многом тем, что в осуществлении этого единственного оборонного проекта деятельное участие принимал сам король, и Шон до трех раз в день получал записки с предложениями по усовершенствованию конструкции. Как правило, королевские предложения звучали примерно так: «устройство (достаточно маленькое) для поиска потерянных вещей» или «затейливое приспособление в виде крючка для различных целей». Некоторые заявки Шон дипломатично внедрял в жизнь, но большинство записок просто-напросто «терял» (насколько это позволяла наглость). В противном случае ему пришлось бы создать единственный в мире карманный нож на колесах.

(обратно)

576

Лейтмотив Гильдии Цирюльников-Костоправов.

(обратно)

577

На крайне редких картах Овцепикских гор первая буква Убервальда изображается весьма странно, то есть как «O», но жители Ланкра никогда не обращали внимания даже на знаки ударения, не говоря уж о каких-то двух лишних точках над буквой, которые обязательно скатятся и где-нибудь потеряются.

(обратно)

578

Жители Ланкра придерживались очень твердых убеждений: всякий религиозный обряд должен вестись на каком-нибудь древнем и, соответственно, непонятном языке, иначе и не обряд это вовсе.

(обратно)

579

Отличаясь весьма оригинальным подходом к подбору имени, в данном вопросе жители Ланкра чаще руководствуются принципом «звучит — не звучит». Некоторые ланкрские имена лишь выглядят вполне подходящими и логичными, на самом деле это чистое совпадение. К примеру, по улицам королевства вполне могла ходить Хламидия Ткач, если бы её мать вдруг не решила, что имя Салли произносить куда проще.

(обратно)

580

Король Веренс давно мечтал о том, чтобы кто-нибудь сочинил государственный гимн Ланкра, возможно, восхваляющий растущие тут прекрасные деревья, и даже назначил небольшую награду. Однако нянюшка Ягг обвинила его в напрасном разбазаривании государственных финансов, поскольку у всех государственных гимнов только один куплет, вернее, у всех гимнов один и тот же второй куплет, состоящий из таких слов, как «нур… хнур… мур… нур-нур, хнур… нур… нур-хнур», которые поются до тех пор, пока кто-нибудь не вспомнит последнюю строку первого куплета, которую и орут все до единого во всю мощь своих глоток.

(обратно)

581

Ланкрское слэнговое выражение. В обществе, которое в своем развитии уже миновало стадию выгребных ям и засыпных сортиров, было бы использовано иное выражение. К примеру, «дергаешь мою цепочку».

(обратно)

582

Историки зачастую недооценивают роль нижней части кишечника в национальном развитии стран.

(обратно)

583

На правой руке Игоря было целых два больших пальца. Как он сам выражался: если штука такая полезная, почему не пришить две?

(обратно)

584

Люди говорят: «Слушайте свое сердце». Ведьмы учатся слушать и другие органы тоже. Удивительно, о чем могут поведать ваши почки!

(обратно)

585

Обычные гадалки говорят вам то, что вы хотели бы услышать. Ведьмы говорят вам то, что будет на самом деле, хотите вы этого или нет. Достаточно странно, что ведьмы имеют тенденцию быть более точными, но менее популярными.

(обратно)

586

Anyway, however they were spelled, all her ancestors had been Aching to stay, not Aching to leave.

Ache — до боли стремиться к чему-то.

Другой возможный вариант перевода этой фразы: «Где Болит, за то и держались».

(обратно)

587

Тиффани прочла в словаре много таких слов, которых она никогда не слышала в разговоре, таким образом, она могла только предполагать, как они звучат.

(обратно)

588

Из словаря Нак Мак Фиглов:

Scunner (нехороший человек) — редиска.

(обратно)

589

Дословно: midsummer night — ночь летнего солнцестояния (24 июня).

(обратно)

590

Из словаря Нак Мак Фиглов:

Scuggam (очень нехороший человек) — брюква.

(обратно)

591

Из словаря Нак Мак Фиглов:

Dree: yourmyhisher weird facing the fate (Мистическое столкновение со своей судьбой) — усреть свой рок.

(обратно)

592

Я понимаю, что это камень в огород Толкиена. Но смеяться над святыней отказываюсь, так что гори оно все синим пламенем.

(обратно)

593

Fair enough — дословно «достаточно ярмарка».

(обратно)

594

Кельда: — …Ye have the First Sight and the Second Thoughts…

Тиффани: — Don’t you mean second sight?..

Кельда: — Second sight is dull sight, it’s seeing only what you expect to see…

Доказательство теоремы:

Дано:

«First Sight» and «Second Thoughts»

Исходя из того, что:

Second Sight = Ясновидение. Second = Ясно, Sight = Видение. Thoughts =Мысли (Мыслие)

Решение:

First Sight = First-Видение. Данный термин обозначает способность видеть реальностьтакой, какая она есть на самом деле, поэтому, примем слово First за слово Точно.

Итак:

First Sight = Точно Видение. Second Thoughts = Ясно Мыслие.

Упоминаемые в тексте далее: First Thoughts и Third Thoughts.

Казалось бы, исходя из выведенной формулы: First Thoughts = Точно Мыслие. Но в книге «Зимовой» дается более подробное объяснение. Поэтому:

Первомыслие.

Third Thoughts — мысли, недоступные Королеве, значит, спрятанные лучше, чем Ясномыслие. Какие у нас ещё бывают мысли? Ну не задние же, в конце концов, так.

Ответ:

First Sight = Точновидение

Second Thoughts = Ясномыслие

First Thoughts = Первомыслие

Third Thoughts = Глубокомыслие

(обратно)

595

gonnagle — Уильям Топаз Макгонагалл — считается самым худшим шотландским поэтом-баталистом.

У нас такого не нашлось (или я не знаю). Чтобы всем было понятно — плохой поэт — Иван Бездомный (надеюсь, всем понятно?).

В оригинале слово gonnagle пишется с маленькой буквы, так что бездомный — аналогично (прим. переводчика).

Кстати, в комментариях к «Зимовому» автор упоминает о том, что гоннаглы странствовали из клана в клан. Так что с бездомным я угадала.

(обратно)

596

Нет таких слов, которыми можно описать, на что похож Фигл в клетчатом килте, торчащий вверх тормашками, так что не будем и пытаться.

(обратно)

597

Вот тут у автора небольшое расхождение. В начале книги он говорит, что сейчас солнцестояние — то есть, конец июня. Учитывая суровый климат Лоуленда, такая теплая ночь, когда можно бегать по улице в одной ночнушке, не подходит к маю. Хотя, может быть, Всяко-Грабу что май, что июнь.

(обратно)

598

«They can tak’ oour lives, but they cannae tak’ oour troousers!»

Это намёк на «они могут взять наши жизни, но никогда не получат нашу свободу» — из фильма «Отважное сердце».

(обратно)

599

«There can only be one t’ousand!».

Намек на «останется только один» из «Горца».

(Перевод примечаний автора с сайта http: www.lspace.org books apf the-wee-free-men.html).

(обратно)

600

a wee *chit of a girl* — мелкая девчонка

Chit — shit = записка — сами понимаете что.

(обратно)

601

Очень извиняюсь перед группой «Пятница», если они будут против (нарушение авторских прав, как-никак), немедленно уберу. В оригинале:

«oooooiiiiiit is with grreat lamentation and much worrying dismay that we rrregard the doleful prospect of Fairyland in considerrrable decay…»

Это образец поэзии МакГонаголла. Образца поэзии Ивана Бездомного не имеем, так что «Пятница» очень подходит по смыслу и стилю.

(Переводчик не согласен с мнением Уильяма бездомного.)

(обратно)

602

См. примечание к главе 7.

(обратно)

603

«Weewee-men»

«Лили-путик» больше всего похоже по звучанию и количеству слогов.

(обратно)

604

«Vis-ne faciem capite repleta» («Would you like a face that is full of head?») — Так это звучит в оригинале.

Дословный перевод: «Хотели бы Вы лицо, которое является полным головы?» (Ваша матушка умеет шить, друг?).

В общем, это бессмыслица. Я решила, что латынь и её перевод тоже надо адаптировать к русскому языку. Так что:

«Rictus-rumpere-oculus-findere»

Rictus — пасть, rumpere — рвать, oculus — глаза, findere — колоть.

(Надеюсь, в свете «редиска» — нехороший человек» комментарии не нужны?)

(обратно)

605

Вероятно, одиннадцати дюймов в диаметре, но на сей раз Тиффани их не измеряла.

(обратно)

606

Она просто обязана была так сказать, потому что была одновременно ведьмой и учительницей, а это жуткая смесь. Они хотят, чтобы все было правильным. Они любят поправлять. Если вы хотите вывести из себя ведьму, можно не мучиться с амулетами и заклинаниями. Достаточно закрыть её в комнате с криво висящей картиной, и можете полюбоваться, как её всю перекосит.

(обратно)

607

Первый Помысел — это будничные мысли. Он есть у каждого. Второй Помысел — это мысли о том, как вы думаете. Второй помысел есть у тех, кому нравится размышлять. А Третий Помысел — это те мысли, что наблюдают за миром и думают сами по себе. Третий помысел редко встречается и зачастую приводит к всяким неприятностям. Прислушиваться к своему Третьему помыслу — составная часть ведовства.

(обратно)

608

Все же есть некоторая польза в чтении больших словарей.

(обратно)

609

Тиффани знала, что такое психология, но в словаре не указывалось произношение.

(обратно)

610

Сто и одна вещь, которую может сделать волшебник.

(обратно)

611

Чудовищная книга чудовищ.

(обратно)

612

У гонвандолэндских слонов-отшельников очень тонкая шкура на всем теле, за исключением головы. Поэтому молодые особи стремятся спрятаться в глиняных хижинах, часто невзирая на присутствие хозяев. Слоны слишком робки и безвредны, но обычно люди, сразу после вторжения, поспешно покидают свои хижины. Ещё бы им не покидать. Начать с того, что слон поднимает хижину и несёт её с собой по степи, устраиваясь на каждом клочке сочной травы, что попадется ему на пути. В таких условиях, ведение хозяйства становится непредсказуемым. Тем не менее, целая деревня слонов-отшельников, кочующая по степи, представляет из себя поистине незабываемый вид.

(обратно)

613

Тому, кто понимает, что это означает, очень, очень многое известно о том, как Нак Мак Фиглы путешествует через миры.

(обратно)

614

Ээээ… Охота На Ведьм Для Чайников.

(обратно)

615

Cat’s cradle — детская игра, в которой один из партнеров растягивает на пальцах обеих рук связанную в кольцо нитку, а второй должен снять нитку с его пальцев и надеть на свои, переплетя нитку каким-либо образом так, чтобы получился симметричный узор.

(обратно)

616

Кевин, Невил и Тревор.

(обратно)

617

Владение: область, на которую распространяется ежедневная забота ведьмы. Это может быть как одна деревня, так и весь мир.

(обратно)

618

Характеризующий ведьм факт — старые друзья и старые враги часто могут быть одной и той же персоной.

(обратно)

619

Tir Nani Ogg — игра слов, Tir Nan Og на ирландском означает Страна Юных, так называется Страна Фей.

(обратно)

620

Икспериментировать: поколдовать и посмотреть, что из этого получится.

(обратно)

621

У каждой ведьмы есть свой заскок. Чем раньше определишься со своим, тем лучше.

(обратно)

622

Чик…

(обратно)

623

С завязанными глазами.

(обратно)

624

А уж ведьма-то знала их всех, как никто.

(обратно)

625

Позже Тиффани сообразила, что все ведьмы наверняка не раз над ним пролетали. Если летишь от гор в сторону города, великана трудно пропустить. Он, типа, слишком заметен. Но Нянюшка Ягг наверняка потом оборачивалась, чтобы взглянуть ещё разок.

(обратно)

626

«Очевидно, — размышляла Тиффани, — новобрачным следовало заранее позаботиться об огнеупорной одежде, а также иметь поблизости друзей с вёдрами воды наготове». Вы можете думать о ведьмах что угодно, но, прежде и превыше всего, они ценили практичность.

(обратно)

627

Вероятно, успешному роману Петулии немало способствовал тот факт, что свиньи её парня мистическим образом постоянно нуждались в срочной помощи — то у них простуда приключится, то понос, то закрытая эмфизема, то воспаление хитрости, то шатанье зубов, то почесучий глаз, то приступы тупости, то боли, то их скрутит, то, наоборот, разболтаются суставы. Жуткая невезуха, учитывая, что большинство этих болезней совсем не свиные, а одна и вовсе встречалась прежде лишь у пресноводных рыб. Соседи были впечатлены колоссальной работой, которую проделала юная ведьма для спасения стада. Метла Петулии так и мелькала над лесом, то туда, то сюда, днём и ночью. В конце концов, для ведьмы главное — самоотверженность.

(обратно)

628

С помощью Первого Взгляда ведьма видит то, что есть на самом деле, а с помощью Второго Помысла следит за собственными мыслями. Тиффани иногда пользовалась также Третьим и Четвёртым Помыслами, хотя с ними было непросто управляться и в результате она порой пыталась пройти сквозь закрытую дверь.

(обратно)

629

Забудка — симпатичный бело-красный цветок, который юные леди обычно вручали своему молодому человеку, если хотели намекнуть, что больше не желают его видеть, по крайней мере, пока он не научится регулярно мыться и не найдёт приличную работу.

(обратно)

630

Если вы не знаете, кто такие Нак-Мак-Фиглы, то:

1) возблагодарите Бога за свою спокойную жизнь; и

2) будьте готовы трубить отступление, если некто, ростом не выше чем вам по колено, вдруг заорёт: «Кривенс!»

Строго говоря, Нак-Мак-Фиглы — разновидность фей, но лучше им этого, наверное, не говорить, если вы планируете и дальше жить с полным комплектом зубов.

(обратно)

631

Какого бы пола ни был заяц, для крестьянина это всегда будет «зайчиха».

(обратно)

632

В давние времена ткачи использовали мочу при производстве шерстяных тканей, в качестве протравы, чтобы зафиксировать красители. Ткани получались красивыми, но слегка пахучими, иногда запах не выветривался многие годы. Сама мисс Тик не смогла бы объяснить всё это более точно и невозмутимо, хотя она, вероятно, воспользовалась бы термином «жидкие отходы метаболизма».

(обратно)

633

Земля и соль, согласно древней традиции, были нужны, чтобы отпугивать привидений. Тиффани никогда не видела привидений, значит, традиция, по всей видимости, работала достаточно эффективно. По крайней мере, по мнению крестьян, которые чувствовали себя гораздо спокойнее, если тарелки с землёй и солью стояли там, где им полагалось. Пойми это, и ты поймёшь многое о природе магии.

(обратно)

634

У Жаба не было иного имени, кроме Жаба, он присоединился к клану Фиглов несколько лет назад, потому что счёл жизнь в кургане гораздо более привлекательной, чем свою прежнюю жизнь адвоката, или, точнее говоря, жизнь адвоката, который слишком умничал в присутствии феи-крёстной. Кельда не раз предлагала превратить его обратно в человека, но он всегда отказывался. Фиглы, надо признать, уважали его и считали мозгом клана, ибо Жаб знал всякие мудрёные слова, более длинные, чем был он сам.

(обратно)

635

«Ребенком», с точки зрения Тиффани, являлся любой индивид на пару лет младше самой Тиффани.

(обратно)

636

См. Словарь

(обратно)

637

Она постаралась даже мысленно не упоминать тот факт, что Фиглы обычно «находят» вещи, принадлежащие кому-то другому. Зато добычу свою они действительно выслеживают мастерски, словно собаки, хотя и пьют при этом, как рыбы.

(обратно)

638

Другие ведьмы восхищались Тиффани, потому что только она умела убедить Фиглов делать работу по дому. На самом деле, секрет был прост: Фиглы охотно брались за любую работу, если она предполагала шум, кавардак и выпендрёж. А также, желательно, крики и вопли.

(обратно)

639

Примечание автора: не все котелки делают из металла. Воду, при некоторых навыках, можно вскипятить и в кожаном котле. Более того, если быть осторожным и знать как, можно даже чай заварить в обычной бумажной коробочке. Только, пожалуйста, не пытайтесь, а если всё-таки попытаетесь, никому не говорите, что это я вас подучил.

(обратно)

640

Дженни, как современная продвинутая кельда, весьма поощряла занятия чтением и письмом среди своих сыновей и братьев. Роб Всякограб подал им хороший пример для начала, а со временем они и сами нашли в чтении определенную прелесть, например, теперь они могли прочесть, что написано на этикетке бутылки, прежде чем выпить содержимое. Хотя, по большому счёту, какая разница, что там понаписано? Фигл, вероятно, опустошит бутылку, даже если на этикетке будут нарисованы череп и кости, да и то это должны быть очень страшные череп и кости, а то он на них вообще внимания не обратит.

(обратно)

641

Большинство людей, которым приходится готовить в котле, используют его как посуду двойного назначения, прикрепляя по краю кастрюльки с водой, которые нагреваются от большого котла. В котёл кладут вариться основное блюдо, например, тщательно отмеренную порцию окорока, иногда сдобренную клёцками. В кастрюльках готовится всё остальное. Таким образом, можно за один раз быстро и дёшево приготовить полный обед (включая пудинг) для большой семьи. Разумеется, подобный способ подразумевает, что ваш желудок привычен к большому количеству варёной пищи — ешь-ешь, она очень полезная!

(обратно)

642

Нак Мак Фиглы верят, что наш мир прекрасен, а всё потому, что на самом деле это рай, в который они попали за очень-очень хорошее поведение в какой-то другой жизни. Разумеется, по-видимости, время от времени они умирают и здесь, но это лишь потому, что заново родятся там. Многочисленные теологи с пеной у рта доказывают, что это всё полная ерунда, но, честно говоря, такая религия гораздо позитивнее большинства других.

(обратно)

643

Ведьма может сотворить запутку из любой ерунды, которая случайно окажется у неё в карманах, но, если ведьма действительно заботится о своей репутации, ничего «случайного» там не может быть по определению. Честно говоря, из чего именно сделана запутка, не имеет особого значения, она всё равно прекрасно сработает. Однако, если за вами кто-то наблюдает, загадочный орешек, занятная деревяшка, кусочек кружев и серебряная булавка скажут наблюдателю «это ведьма!» гораздо определённее, чем, скажем, драный шнурок, обрывок бумаги, горстка невнятных ворсинок и носовой платок, столь древний и заскорузлый, что сложить его возможно только двумя руками. Тиффани обычно держала ингредиенты для запутки в отдельном кармане, однако если бы мисс Смит действовала аналогичным образом, ей пришлось бы обзавестись карманами размером с платяной шкаф — её запутка почти достигала потолка.

(обратно)

644

Лошадиный череп всегда выглядит пугающе, даже если кто-то постарался украсить его улыбку губной помадой.

(обратно)

645

О конных статуях (особенно со всадниками) ходит множество легенд. Говорят, в количестве и расположении копыт зашифрована важная информация. Если лошадь подняла одно копыто, значит, её всадник был ранен в битве; если два — то убит; если три — значит, всадник до битвы так и не доехал, а если все четыре — значит, скульптор попался очень, очень искусный. Пять ног в воздухе означают, что за лошадью, на которую вы смотрите, вероятно, стоит статуя ещё одной лошади; если же лошадь лежит на всаднике, задрав кверху все четыре копыта, это одно из двух: или мы имеем дело с крайне некомпетентным наездником, или с не менее строптивой лошадью.

(обратно)

646

См. Словарь

(обратно)

647

Строго говоря, кольчужные штаны по определению всегда сплошь дырявые, но дыры не должны быть семидюймовыми.

(обратно)

648

Ведьмы всегда очень тщательно следят за чистотой рук; остальные части ведьмы вполне могут подождать, пока в плотном расписании не образуется подходящее окошко… или пока не случится буря с дождём.

(обратно)

649

Собственно на Мелу священники не водились, но, поскольку зелёные холмы Мела располагались по пути из города в горы, через них постоянно (по крайней мере, в хорошую погоду) шёл поток самых разнообразных святых людей, готовых за обед или ночлег поделиться словом Истины и подвергнуть души прихожан необходимой чистке. Священники, в целом, люди обычно неплохие, поэтому местные крестьяне не слишком волновались из-за всяких пустяков, например, какому именно богу поклоняется тот или иной жрец. Главное, чтобы он, или, порой, она (или даже иногда оно) поддерживал круговорот солнца и луны, и не требовал каких-то смехотворных или слишком новых обрядов. Если жрец вдобавок знал хоть что-то об овцах, так и вовсе прекрасно.

(обратно)

650

Хотя и не на личном опыте.

(обратно)

651

Ты была всего лишь маленьким жалким белым котёнком, когда Тиффани подарила её старшей ведьме. Теперь эта кошечка превратилась в настоящую королеву, более гордую и заносчивую, чем сама Герцогиня. Ты, кажется, узнала Тиффани, потому что подмигнула ей и тут же отвернулась, словно заскучав. В хижине Матушки нынче не осталось ни единой мыши; Ты просто смотрела на них, пока мышь не осознавала всю глубину собственной ничтожности и не убегала, крадучись, прочь.

(обратно)

652

Мистер и миссис Боксер были несколько более эрудированны, чем нужно, по каковой причине сочли слово «Тривиал» подходящим именем для своего третьего сына.

(обратно)

653

Отец сказал мне, что это «Нос Пьяницы», хотя, вероятно, он ошибался, потому что есть такое заболевание (именуемое «шишковидный нос» или «ринофима», но это, мне кажется, уже избыточная информация).

(обратно)

654

Фиглы верят, что все они уже мертвы, ибо мир, где они живут, огромен и полон возможностей для краж. Настоящий рай для героев.

(обратно)

655

Зачастую в буквальном смысле, так как кельда рождает до семи детей за раз. Сама Дженни обзавелась дочерью ещё в первом выводке.

(обратно)

656

Отец лорда Вертлюга полагал, что ничего не теряет, и потому вовсю наслаждался пропиванием семейного состояния. Вернее, так он думал, покуда однажды не выпил слишком много и, упав под стол, повстречал там господина с решительным отсутствием плоти на костях и очень острой косой на несколько лет раньше, чем должен был.

(обратно)

657

Кроме того, он знал, что временами боги хотят странного. Например, у него был товарищ, последователь бога-крокодила Оффлера, который однажды узнал, что теперь ему нужно содержать целый вольер специальных птичек для чистки зубов.

(обратно)

658

Истинная правда, хотя многие люди прибыли именно оттуда, как это нередко бывает с Местами-О-Которых-Никто-И-Слыхом-Не-Слыхивал. Просто им никогда не приходило в голову вернуться назад.

(обратно)

659

И это доказывает, что книги могут многому вас научить, особенно если вам понадобится придумать имя для дьявольски умного козла.

(обратно)

660

Ленегда о Пилотусе и его сыне Лангасе, которые мечтали летать, как птицы, известна любому образованному мальчику. Они действительно смастерили себе крылья из пуха и перьев; мальчик сумел полететь, но его тучный отец упал и разбился. Отсюда мораль: прежде чем сделать что-то, подумай, что ты собираешься делать.

(обратно)

661

Мыло Матушки Ветровоск было таким же, как её советы: сильным, резким, жалящим, но эффективным.

(обратно)

662

Идея снискала большую популярность среди молодых парней, поскольку полагалось, что все — включая, разумеется, юных дев, — должны плавать без одежды.

(обратно)

663

Хотя у Агнессы было прекрасное оправдание на случай, если она вела себя неприлично. Например, если она исполняла на столе танец Дьявола-Среди-Пиксти, то, вполне вероятно, это была не Агнесса, а её альтер-эго Пердита, более раскованная и, что немаловажно, намного более стройная.

(обратно)

664

Она не знала, что один молодой философ из Эфеба уже ломал голову над этим вопросом, пока однажды его — во всяком случае, большую его часть, — не обнаружили в окружении множества мурлыкающих и очень сытых кошек. Больше никто не пытался продолжать эксперименты в этом направлении.

(обратно)

665

И пищей. Удивительно, но Заимствование совы, которая ночью перекусила полевками, может наутро оставить неприятный привкус во рту.

(обратно)

666

Ей это было без надобности. Матушка Ветровоск походила на нос корабля — моря расступались при её появлении.

(обратно)

667

Произносится как Ah-wij (Ае-Виг)

(обратно)

668

Единственный известный случай, когда Фиглы отстроили трактир, который сами же разрушили, выпив все спиртное, что в нем было. Обновленное здание, однако, поставили задом наперед. В комплекте с большим зрелым нарывом на шее.

(обратно)

669

Это доказывает, что не всем мечтам стоит сбываться. Сделают ли хрустальные туфельки жизнь более комфортной? Если все, чего вы касаетесь, будет превращаться в зефир, не станет ли окружающий мир слишком… липким?

(обратно)

670

Утомление свиней помогало избегать громкого и противного визга. Утомители вроде Петунии просто разговаривали со свиньями, пока те не умирали от скуки.

(обратно)

671

В принципе, если в чем-нибудь было что-то травяное, то они уже считали это хорошим. Правда, относительно трав из сада Матушки Ветровоск такая позиция была сомнительной. В краткосрочной перспективе точно. И лучше было бы не уходить далеко от уборной.

(обратно)

672

Вопреки распространенному мнению, Тиффани не знала ни одной ведьмы, которая умела одновременно держаться за зонтик и за метлу.

(обратно)

673

Ещё там нередко были люди-которые-запускают-хорьков-себе-в-штаны, из чего автоматически следует необходимость присутствия докторов.

(обратно)

674

На самом деле, холод бывал страшный, именно поэтому ни одна здравомыслящая ведьма не поднимется в небо без нескольких слоев фланели между нею и метлой.

(обратно)

675

Ещё одна маленькая улика.

(обратно)

676

«Предостаточно» — не то слово, чтобы описать количество маленьких домашних хлопот, которых ожидали от молодой женщины, связавшей себя узами брака с отпрыском Нянюшки Ягг.

(обратно)

677

Сказано было таким тоном, что до любого, услышавшего это, дошло бы с первого раза.

(обратно)

678

И услышала. Обилие ювелирных изделий сопровождало движения миссис Иервиг таким веселым звоном, словно бы они мечтали перейти из разряда магических амулетов и талисманов в ранг фанфар.

(обратно)

679

Зная, что Фиглы имели свойство жизнерадостно врать вообще по любому поводу, Тиффани до сих пор входила в уборную, только как следует её осмотрев. Однажды ей даже привиделся ночной кошмар о Фиглах, выскакивающих из дырки родительского туалета.

(обратно)

680

Произносится как «Чаффлей», согласно странному правилу, по которому с течением времени имя древнего семейства приобретает все более причудливое звучание. Тиффани как-то слышала, как некий горец по имени Понсоби-Маклрайт (Прт) обращается к Роланду Чф. Ей стало интересно, как бы выглядел званый обед, на котором Прт представляют Чф, Вм или Хмпф. Вряд ли они достигли бы взаимопонимания.

(обратно)

681

Распознать правду было куда труднее.

(обратно)

682

Нужно быть воистину мужественным человеком, чтобы смотреть в глаза целому клану Фиглов, не порываясь завязать штанины шнурками у лодыжек.

(обратно)

683

Жаба — адвокат Фиглов. Жабье тело он получил в результате недоразумения с крестной феей.

(обратно)

684

Фактически, Фиглы подожгли метлу Тиффани, что вызвало необходимость оснастить её новыми прутьями.

(обратно)

685

Существуют определенные преимущества в том, чтобы носить столько слоев одежды, для пересчета которых требуются двузначные числа. Гномы предпочитают кольчуги, кожаные куртки и, конечно, традиционные шерстяные жилеты, которые, по сути, делают кольчуги ненужными.

(обратно)

686

Термин «река» не вполне соответствует облику реки Анк в её городском русле. Стоит отметить, что в Ланкре она представляет собой бурный поток.

(обратно)

687

Вид слуг родом из Убервальда. Как правило, работают врачами или помощниками сумасшедших ученых, которые считают, что вовремя сделанный стежок экономит уйму времени впоследствии. С юных лет они перенимают привычку заменять себе части теля, зачастую в пределах одной семьи, так что, в случае с Игорями, фраза «У него дядин нос» звучит двусмысленно.

(обратно)

688

По сути, новая метла. Но это все равно была метла Матушки Ветровоск, точно так же, как новый знаменитый девятисотлетний фамильный топор Короля Гномов все равно оставался девятисотлетним королевским топором.

(обратно)

689

Барон дал Фиглам землю и обещал, что никто не придет к ним с железом, но Фиглы сами по себе все время врали и потому предпочитали держать наготове ботинок и кулак для любого другого лжеца, который нарушит обещание.

(обратно)

690

Разумеется, летал обученный ястреб Мораг. Сам Хэмиш искусством полета так и не овладел. Приземление давалось ему намного легче.

(обратно)

691

Можно подумать, что название вроде Зловонь должно отпугивать людей. На самом же деле эта горная деревня пользовалась популярностью у туристов. Они любили отправлять домой сообщения типа «Мы воняем в Зловоне» или привозить с собой подарки вроде туник с надписью «Я был в Зловоне и привез оттуда эту вонючую тунику». К сожалению, с появлением железной дороги — или, в случае со Зловонем, с её непоявлением, туристы стали ездить в другие места, а Зловонь стал постепенно погружаться на самое дно, выживая, в основном, за счет приема белья в стирку.

(обратно)

692

Аллюзия на знаменитое «Элвис почти покинул здание».

(обратно)

693

В книге «Волшебныя Скаски Для Детушекъ Хорошихъ» была история о том, как эльфы тайком помогали бедному сапожнику, но Тиффани из собственного опыта знала, что сказочные эльфы имеют весьма опосредованное отношение к реальным.

(обратно)

694

Большинство принцесс никогда не пытаются целовать жаб, что повергает адвоката Жабу в уныние уже много лет.

(обратно)

695

В данном случае речь идёт о Казанунде — разбойнике, которому нужна была стремянка, чтобы забираться на лошадь, ибо он был гномом. Самым, впрочем, галантным гномом, какого можно себе представить.

(обратно)

696

Если предполагать, что она проживет достаточно долго, чтобы состариться.

(обратно)

697

Говорят, что эльфы похожи на кошек, но это мнение ошибочно. Кошки способны работать совместно — например, если нужно кого-нибудь убить, — но эльфы предпочтут склоки и свары, так что добыча достанется третьей стороне.

(обратно)

698

Снадобье, нагреваясь, приобретало душераздирающий зеленый цвет, но результат, в конечном итоге, оправдывал любую зелень.

(обратно)

699

Эльфийские деньги исчезали почти так же быстро, как появлялись. Обычно это происходило к утру, что зачастую означало веселый вечер в трактире. Ещё более оживленным был следующий вечер при попытке снова посетить тот же трактир.

(обратно)

700

Истинная правда, хотя выбираться обратно бывало намного сложнее, особенно если внутри находились крепкие напитки.

(обратно)

701

Совершенно верно. Как гласит популярная шутка, в Ломте побывать — это тебе не ломтик хлеба откусить.

(обратно)

702

Похоже, таковы жизненные обстоятельства, что встреча двух и более высокородных дам невозможна без кексов. В противном случае на них обрушится потолок.

(обратно)

703

Очень ласковый термин для Агнессы, применяемый только друзьями.

(обратно)

704

Танец, который можно исполнять, только если поблизости нет женщин. Если вы его видели, то понимаете, почему.

(обратно)

705

Большинство простых трудящихся ведьм уверены, что наилучшее место для книги — гвоздь на стене уборной.

(обратно)

706

Часть его личности или, по крайней мере, воспоминаний переселилась в Тиффани в начале её ведьминской карьеры. Знания этого довольно педантичного волшебника, особенно в области древних языков, бывали весьма полезны, например, в случаях, когда нужно было прочесть экзотическое меню в каком-нибудь заведении Анк-Морпорка.

(обратно)

707

Всего этого в Ланкре хватает, так что выбор поля боя был широкий.

(обратно)

708

Сыр-каннибал, усыновленный кланом Нак Мак Фиглов.

(обратно)

709

Шон Ягг при исполнении одной из своих королевских обязанностей.

(обратно)

Оглавление

ПЛОСКИЙ МИР (Сатирическое фэнтези)

  РИНСВИНД, КОЭН И ВОЛШЕБНИКИ (цикл I)

    Книга I Цвет волшебства

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

    Книга II Безумная звезда

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

    Книга III Посох и шляпа

    Книга IV Эрик

    Мост троллей (рассказ)

    Книга V Интересные времена

    Книга VI Последний континент

    Книга VII Наука Плоского мира I (соавторы: Йен Стюарт, Джек Коэн)

      История начинается здесь…

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

      Глава 14

      Глава 15

      Глава 16

      Глава 17

      Глава 18

      Глава 19

      Глава 20

      Глава 21

      Глава 22

      Глава 23

      Глава 24

      Глава 25

      Глава 26

      Глава 27

      Глава 28

      Глава 29

      Глава 30

      Глава 31

      Глава 32

      Глава 33

      Глава 34

      Глава 35

      Глава 36

      Глава 37

      Глава 38

      Глава 39

      Глава 40

      Глава 41

      Глава 42

      Глава 43

      Глава 44

      Глава 45

      Глава 46

      Глава 47

      Глава 48

      Глава 49

    Книга VIII Последний герой

    Книга IX Наука Плоского мира II: Земной шар (соавторы: Йен Стюарт, Джек Коэн)

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

      Глава 14

      Глава 15

      Глава 16

      Глава 17

      Глава 18

      Глава 19

      Глава 20

      Глава 21

      Глава 22

      Глава 23

      Глава 24

      Глава 25

      Глава 26

      Глава 27

      Глава 28

      Глава 29

      Глава 30

      Глава 31

      Глава 32

    Книга X Наука Плоского Мира III: Часы Дарвина (соавторы: Йен Стюарт, Джек Коэн)

      О Круглом мире

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

      Глава 14

      Глава 15

      Глава 16

      Глава 17

      Глава 18

      Глава 19

      Глава 20

      Глава 21

      Глава 22

      Глава 23

      Глава 24

      Глава 25

    Книга XI Незримые Академики

    Книга XII Наука Плоского Мира IV: День Страшного Суда (соавторы: Йен Стюарт, Джек Коэн)

      Пролог

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

      Глава 14

      Глава 15

      Глава 16

      Глава 17

      Глава 18

      Глава 19

      Глава 20

      Глава 21

      Глава 22

      Глава 23

      Глава 24

      Эпилог

  ВЕДЬМЫ (цикл II)

    Книга I Творцы заклинаний

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

      Глава 14

      Глава 15

      Глава 16

      Глава 17

      Глава 18

      Глава 19

      Глава 20

      Глава 21

      Глава 22

      Глава 23

      Глава 24

      Глава 25

      Глава 26

      Глава 27

      Глава 28

      Глава 29

      Глава 30

      Глава 31

      Глава 32

      Глава 33

      Глава 34

      Глава 35

      Глава 36

      Глава 37

      Глава 38

      Глава 39

      Глава 40

      Глава 41

      Глава 42

      Глава 43

      Глава 44

      Глава 45

      Глава 46

      Глава 47

      Глава 48

      Глава 49

      Глава 50

      Глава 51

      Глава 52

      Глава 53

      Глава 54

      Глава 55

      Глава 56

      Глава 57

      Глава 58

      Глава 59

      Глава 60

      Глава 61

      Глава 62

      Глава 63

    Книга II Вещие сестрички

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

      Глава 14

      Глава 15

      Глава 16

      Глава 17

      Глава 18

      Глава 19

      Глава 20

      Глава 21

      Глава 22

      Глава 23

      Глава 24

      Глава 25

    Книга III Ведьмы за границей

    Книга IV Дамы и Господа

    Книга V Маскарад

    Море и рыбки (рассказ)

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

    Книга VI Хватай за горло!

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

  ТИФФАНИ БОЛЕН (цикл III)

    Книга I Маленький свободный народец

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

      Глава 14

      Примечание автора

    Книга II Шляпа, полная неба

      Вступление

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

      Глава 14

      Глава 15

      Примечания автора

    Книга III Господин Зима

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

      Примечание автора

    Книга IV Платье цвета полуночи

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

      Глава 14

      Глава 15

      Эпилог

      Словарь фиглов

      Примечания автора

    Книга V Пастушья корона

      Пролог

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Глава 13

      Глава 14

      Глава 15

      Глава 16

      Глава 17

      Глава 19

      Глава 20

      Эпилог

      Словарь Нак Мак Фиглов — он же Глоссарий

Скачать книги

*** Примечания ***